«Рука Джотто»

Йен Пирс Рука Джотто

ГЛАВА 1

В одно прекрасное июльское утро роковое письмо с римским штемпелем оказалось на третьем этаже Национального управления по борьбе с кражами произведений искусства и легло на рабочий стол генерала Таддео Боттандо. Оно положило начало грандиозному разоблачению теневого английского дельца от искусства Джеффри Форстера, выдающегося вора своего поколения. Самое безнадежное дело в карьере Боттандо обернулось самой великой его победой.

Сначала эта маленькая ручная граната просто лежала на столе, ожидая своей очереди в ряду мелких рутинных дел, совершаемых генералом каждое утро. Пытаясь стряхнуть с себя остатки сонного оцепенения, он, как всегда, полил цветы, изучил свежие газеты и выпил чашечку кофе, регулярно поставляемого в его офис из бара, расположенного на другой стороне площади Святого Игнасия.

Потом сел разгребать входящую почту. Он перелопатил целую гору разнообразных посланий, пока наконец в 8.45 не взял в руки обычный дешевый конверт.

Боттандо вскрыл его без особого волнения; адрес был написан нетвердой старческой рукой — верный признак того, что чтение письма окажется пустой тратой времени. Практически у любого государственного учреждения есть своя коллекция осаждающих его сумасшедших типов, и Национальное управление по борьбе с кражами произведений искусства не являлось в этом смысле исключением. У каждого сотрудника был свой любимец в этой пестрой, но в целом совершенно безобидной компании. Например, сам Боттандо выделял синьора из Тренто, объявившего себя новым воплощением Микеланджело. Он требовал, чтобы Флоренция вернула ему статую Давида, поскольку семейство Медичи в свое время недоплатило ему за шедевр. Флавия ди Стефано, отличавшаяся в последнее время весьма своеобразным чувством юмора — должно быть, заразилась от своего английского друга, — питала слабость к некоему типу, озабоченному положением мышей-полевок в Апулии[1]. Этот тип угрожал залить вареньем монумент Витторио Эммануеле в Риме, рассчитывая привлечь внимание к волнующей его проблеме. С точки зрения Флавии, такой гастрономический терроризм значительно улучшил бы вид безобразного творения, и в любой другой стране правительство не поскупилось бы выдать грант на такое благое дело.

Итак, Боттандо не ждал от письма никаких поразительных открытий. Откинувшись в кресле, он развернул листок и быстро пробежал его глазами. Затем нахмурился и отвел взгляд, словно пытаясь удержать ускользающее воспоминание, потом снова вернулся к началу и прочитал послание внимательнее. После чего взял телефонную трубку и попросил зайти Флавию.

«Многоуважаемый синьор! — Высокопарный стиль до сих пор сохранился в официальной итальянской переписке. — Я пишу Вам, чтобы признаться в одном преступлении. Я стала соучастницей кражи картины из палаццо Страга во Флоренции. Это преступление, в котором я добровольно сознаюсь, имело место в июле 1963 года. Да простит меня Господь, ибо я себя простить не могу.

С глубочайшим и почтительнейшим уважением,

Мария Фанселли».

Флавия прочитала письмо с полным безразличием, потом прочитала еще раз, пытаясь понять, чем оно могло заинтересовать шефа. Откинув назад длинные светлые волосы, девушка задумчиво потерла ладошкой кончик носа и вынесла окончательный вердикт:

— Ха! Ну и что тут особенного?

Боттандо медленно покачал головой:

— Кое-что. Возможно.

— Почему вы так думаете?

— Мой возраст имеет некоторые преимущества, — важно заметил он. — Например, мне известны факты, которых юные создания вроде тебя не могут знать хотя бы в силу того, что их тогда не было на свете.

— На прошлой неделе стукнуло тридцать три.

— Хорошо, создания среднего возраста, если тебе так больше нравится. И словосочетание «палаццо Страга» для меня не пустой звук.

Боттандо зажал в зубах ручку, нахмурился, посмотрел в потолок.

— Хм. Страга. Флоренция. Тысяча девятьсот шестьдесят третий. Картина.

Он уставился в окно, а Флавия терпеливо ждала, гадая, скажет он ей в конце концов, что у него на уме, или нет.

— Ха! — издал он радостный возглас по прошествии нескольких минут. — Вспомнил. Не могла бы ты порыться в ящике старых дел, моя дорогая?

Под ящиком подразумевался небольшой плетенный из лозы шкафчик, а старыми делами Боттандо скромно именовал дела с минимальными шансами на раскрытие. Шкафчик был полон.

Флавия встала, собираясь исполнить приказание.

— Должна заметить, — скептически произнесла она, — что не очень доверяю вашей памяти. Вы уверены в своих предположениях?

Боттандо отмахнулся.

— Ищи, — сказал он, — с памятью у меня все в порядке. Мы, старые динозавры…

Флавия не дослушала. Через полчаса, задыхаясь от пыли и злости, девушка вынырнула из подвала.

Вернувшись в кабинет Боттандо, она начала было жаловаться, но расчихалась и молча бросила большую пухлую папку ему на стол.

— Да благословит тебя Бог, дорогая, — прочувствованно сказал Боттандо.

Флавия снова оглушительно чихнула.

— Это все вы виноваты, — упрекнула она, продолжая чихать. — В этих развалинах невозможно что-то найти. Папку я обнаружила совершенно случайно, и то только потому, что целая стопка съехала с полки и рассыпалась по всему полу.

— Главное, что ты нашла ее.

— Хм. Между прочим, она хранилась в разделе «Джотто». Где логика? При чем тут «Джотто»?

— О-о, — обрадовался Боттандо, — «Джотто»! Вот почему я вспомнил!

— Что?

— Он был настоящим гением, — с легкой улыбкой ответил Боттандо.

Флавия ехидно фыркнула.

— Я имею в виду другого «Джотто». Ах, это был человек с выдающимися способностями — дерзкий до умопомрачения, неуловимый, как невидимка. Хитрый, ловкий, умный — второго такого, увы, не найти.

Флавия ответила ему неодобрительным взглядом: ей не нравилось, когда Боттандо выражался высокопарным стилем.

— Пару лет назад, в тихий летний денек этого человека посетил каприз, — продолжил Боттандо. — И что же? Наутро из Милана исчез Веласкес. Да, когда же это было? Ну точно. В девяносто втором.

Флавия удивленно вскинула голову:

— Веласкес? Тот портрет из коллекции Каллеоне?

Он кивнул:

— Тот самый. Тогда очень кстати сломалась сигнализация, и злоумышленник спокойно вошел в здание, взял картину и удалился. Все было сработано чисто и быстро. Его выбор пал на портрет юной Франчески Арунта, и с тех пор картину больше никто не видел, а два года — достаточный срок, чтобы вещь исчезла навсегда. Хороший был портрет, и, если не ошибаюсь, от него не осталось даже репродукции.

— Как?!

— Да. Странно, верно? Вот ведь люди — вечно сталкиваешься с их беспечностью. Кстати, это наводит меня на мысль. В галерее было множество картин, но взяли именно ту, которая по чьей-то халатности не была сфотографирована. Остался только снимок девятнадцатого века, но он, конечно, не в счет. Если хочешь, взгляни, он висит у меня на доске.

На доске в дальнем углу кабинета висели фотографии из так называемого «дьявольского списка» вещей, пропавших бесследно. Флавия подошла посмотреть. Старая, слегка помятая карточка с изображением картины была частично закрыта снимком золотого потира четырнадцатого века, который, по глубокому убеждению Флавии, давно расплавили и продали на вес. «Такую фотографию ни один суд не примет», — с сожалением подумала девушка. Но общее представление о картине она все же давала.

— Взявшись за это дело, я сразу понял: ничего хорошего оно мне не сулит, — продолжил рассказ Боттандо, — и не только потому, что Каллеоне, лишившись жемчужины своей коллекции, мог поднять на ноги всю просвещенную общественность — собственно говоря, он так и поступил. Меня огорчало другое: преступник не оставил нам ни малейшей зацепки. Он не был связан со скупщиками краденого и не принадлежал к известным нам бандам. Ни один источник информации в криминальных кругах не смог сообщить о нем никаких сведений. Тем не менее характер совершенного преступления говорил за то, что картину похитил настоящий профессионал. От безысходности я начал перелистывать старые дела, прикидывая, кто из бывших фигурантов мог совершить эту кражу, и неожиданно наткнулся на список бесследно похищенных картин, от которых также не осталось никаких фотографий. Я объединил эти кражи в одно дело — вот откуда такая толстая папка — и сделал несколько запросов. Из полученных ответов я не узнал ничего существенно нового. Тогда я попытался взглянуть на дело беспристрастным взглядом, чтобы трезво оценить свои шансы на успех, и понял, что трачу время впустую.

— Действительно, трезвая мысль, — одобрила Флавия, усаживаясь на диван. — Может быть, не стоит начинать все сначала?

— Теоретически я был прав, отказавшись от продолжения расследования. Но теория — одно, а жизнь, как показывает практика… Видишь ли, когда я начинаю думать об этом деле, мне на ум приходит только один человек. Мне нравится называть его «Джотто»…

— Почему?

Боттандо улыбнулся:

— Потому что мы почти ничего не знаем о Джотто, кроме того, что он был величайшим художником своего времени. Нет никаких сведений о том, каким он был человеком, была ли у него семья… О своем неуловимом преступнике я также знал только то, что он настоящий профи. Так вот, этому невидимке я приписываю три десятка краж, совершенных с шестьдесят третьего года. География его деятельности охватывает как минимум четыре страны, и в каждом случае он похищал картины, с которых не было сделано репродукций. При этом ни одно полицейское подразделение не имело о нем никаких сведений и даже намеков на его существование. Ни один скупщик краденого не имел о нем ни малейшего понятия. И ни одна из похищенных им работ больше нигде не всплывала.

— Хм…

— Я сдался, когда карабинеры в ответ на мой запрос сообщили, что полгода назад арестовали некоего Джакомо Сандано за кражу, которую я приписывал «Джотто». Ты помнишь Сандано?

— Этот вор-неудачник?

— Ну да. Он умыкнул из Падуи полотно Фра Анджелико и, конечно же, сразу попался. По моим подсчетам, в год ограбления палаццо Страга ему исполнилось три года, так что по возрасту он никак не годился на роль моего «Джотто», не говоря уж о других его качествах. Арест Сандано явился для меня лучшим доказательством того, что я ошибался, и я отложил это дело до лучших времен… Папка «Джотто» уже два года пылится в подвале, и, судя по всему, там ей и место…

— Доброе утро, генерал.

Голос раздался из-за слегка приоткрытой двери. Вслед за ним в комнату просочилось небольшое компактное тело его обладателя. Мужчина с лицом хорошо откормленного сиамского кота сиял от удовольствия. Боттандо радушно улыбнулся в ответ, но Флавии улыбка показалась немного искусственной.

— Доброе утро, доктор, — произнес генерал. — Как я рад вас видеть!

Доктор Коррадо Арган был из тех людей, которые периодически возникают в любой крупной организации с единственной целью: сделать жизнь отдельных ее членов невыносимой. Начинал он как историк-искусствовед и благодаря этому факту мог щеголять перед всеми своим интеллектуальным превосходством и приставкой «доктор». Но серьезным искусствоведом он так и не стал. Понимая, что ученое сообщество никогда не доверит ему важную тему, он решил приложить свои силы в бюрократической системе, избрав для этого культурный фонд — абсолютно аморфную организацию, призванную охранять национальное наследие.

С изумительной легкостью он довел эту организацию до состояния полного хаоса, после чего вдруг преисполнился негодованием в связи с бесконечными хищениями национальных культурных ценностей и решил, что только его мощный интеллект поможет полиции справиться с этим отвратительным явлением.

Он был не первым, кто так считал, но, следует отдать ему должное, вступил в борьбу с огромным энтузиазмом. Результатов его деятельность не принесла, зато нервы он всем потрепал изрядно. Боттандо был не новичок в своем деле и привык к тому, что сверху на него дождем сыплются приказы, советы, рекомендации и страстные призывы «действовать, а не сидеть сложа руки». Долгий опыт научил его безропотно соглашаться с критикой, благодарить авторов рекомендаций за помощь в работе и выбрасывать их послания в мусорную корзину.

Но он был совершенно не готов к тому, чтобы непрошеный наблюдатель вламывался к нему в кабинет, занимая его жизненное пространство, и подолгу сидел там, составляя пространные отчеты, основанные на ежедневных рапортах сотрудников о проделанной работе. А именно этим омерзительный Арган и занимался. Вот уже шесть месяцев как он совался во все дела, сидел на собраниях — с трубкой во рту, высокомерно поглядывая на всех и делая в блокноте пометки, которые ревниво скрывал от посторонних глаз. При этом он беспрестанно бормотал себе под нос обличительные фразы вроде «в этом отделе никому нет дела до разработки глобальной концепции».

Боттандо слишком поздно заметил опасность, исходящую от этого человека, за что теперь горько расплачивался. Арган казался ему нелепым опереточным персонажем, и долгое время он не принимал его в расчет. Лишь после того, как однажды поздним вечером секретарша Боттандо произвела шпионскую операцию в кабинете Аргана и принесла шефу пачку распечаток его кляуз вышестоящему начальству, он наконец понял весь масштаб вставшей перед ним проблемы.

Вкратце суть ее была такова: Арган жаждал заполучить его место и ради этого был готов на многое. В своих жалобах он налегал на то, что в наше время, когда растет международная преступность, старые методы расследования (читай — старый полицейский, а конкретно — Таддео Боттандо) никуда не годятся. Национальное управление следует реорганизовать в новое (и более дешевое) формирование, поставив во главе опытного управленца (то бишь его самого), способного более эффективно размещать ассигнованные государством и налогоплательщиками средства. И ни слова о поимке преступников и возвращении утраченных ценностей.

Естественно, после этого случая разразилась война — тихая цивилизованная холодная война. Самым правильным и естественным шагом было бы выгнать негодяя, но это нужно было делать раньше — до того, как Арган успел вникнуть в тонкости работы управления. Боттандо прозрел слишком поздно. Теперь противник мог сказать, что его выгнали из страха разоблачения. Пришлось ограничиться полумерой: по мере возможности Боттандо сливал противнику ложную информацию в надежде выставить его в дурацком виде. К несчастью, Арган, как всякий историк-искусствовед, совершенно не придавал значения фактам и продолжал действовать согласно своим лозунгам.

В этой войне Боттандо представлял полицейское управление, воспринимавшее дилетантов как самых злейших своих врагов. Арган же выступал на стороне бюрократического аппарата, где свято верили в то, что эффективность любой организации определяется исключительно количеством изведенной бумаги. Денежные средства находились в руках последних, и с этим приходилось считаться.

В последний месяц Боттандо старался избегать прямых столкновений с противником. Арган полностью завладел набором таких правильных слов, как «эффективность», «результаты», «окупаемость средств», «активные действия», поэтому на его фоне любое высказывание Боттандо казалось вялым, несовременным и неуместным. Ему оставалось только рычать от бессильной злости в своем кабинете и страстно ждать, когда противник оступится и сделает неверный шаг. Однако его ожидания были бесплодны: Арган не мог ошибиться в силу того, что ничего не делал — он только наблюдал за другими и с оттенком превосходства поучал, как это можно было бы сделать лучше.

— И как мы себя чувствуем сегодня утром? — поинтересовалось это ходячее оскорбление всего полицейского управления. — Все печетесь о раскрытии преступлений, как я вижу. Прошу прощения — не смог удержаться и немного послушал ваш занимательный рассказ о проделанной детективной работе по делу «Джотто».

Боттандо скривился:

— Надеюсь, вы сочли его поучительным?

— Весьма, весьма. Кстати, вы слышали? Сегодня ночью украли этрусские статуэтки с места археологических раскопок.

Это было его постоянной практикой: появившись в управлении, он первым делом просматривал сводку ночных происшествий, чтобы немедленно поразить всех своей осведомленностью. Боттандо еще не слышал об ограблении, однако не моргнув глазом твердо ответил:

— Да, я в курсе. Но мы не можем ничего предпринять, пока не получим полный список похищенного. — Сколько раз его выручала эта фраза.

— Я полагаю, нам следует подключиться немного раньше. Отличное дело, как раз для нашего управления. Мы не должны забывать о профиле нашего учреждения. И уничтожение национального наследия посредством порчи достопримечательностей, имеющих важнейшее историческое значение…

И пошел, и поехал… он поучал его, словно пятилетнего ребенка… — это было еще одним из его недостатков, как однажды вечером, сидя в баре, мрачно заметил Боттандо сочувствующему коллеге из управления по борьбе с коррупцией.

В действительности Аргану было абсолютно наплевать, насколько эффективно работало управление. Прирожденный администратор, он заботился лишь о внешнем впечатлении.

— Я думаю, нам пока не стоит подключаться, — сухо возразил Боттандо, видя, что Арган опять сел на своего конька. — Если, конечно, мы не хотим заслужить репутацию людей, сующих нос не в свое дело. Но если вам так хочется, я звякну в карабинерию и скажу, что господин Арган непременно хочет взять дело под свой личный контроль…

— Ох, нет. Разумеется, я полагаюсь на ваш опыт, — мгновенно пошел на попятную Арган. Он был слишком умен, чтобы так легко попасться на удочку. — Да, — вспомнил он, — а о чем это вы здесь совещались с прелестной синьориной?

Прелестная синьорина скрипнула зубами, Боттандо широко улыбнулся. Арган вел непрерывную работу по вербовке сотрудников в свой лагерь. В отношении Флавии он определенно не преуспел, и все же находились люди…

— Мы с прелестной синьориной планировали день, — любезно ответил Боттандо.

— Это ваш план? — небрежно бросил Арган, подцепив со стола письмо синьоры Фанселли.

— Я настоятельно прошу вас не трогать мою почту без моего разрешения.

— Простите. — Виновато улыбнувшись, Арган положил письмо на место и пристроился на диване рядом с Флавией. Она тут же встала. — Я полагаю, вы не станете заниматься сейчас делом «Джотто». Ведь прошло уже тридцать лет. В любом случае это не к спеху.

— Для нас преступления не имеют срока давности, — напыщенно возразил Боттандо.

— Но некоторые требуют более быстрой реакции, верно? — настаивал Арган. — Поэтому тратить свои силы на дело тридцатилетней давности, оставляя без внимания ограбление, произошедшее минувшей ночью…

«Это все равно, что спорить со стенкой», — подумал Боттандо.

— Сколько раз я должен вам повторять, что раскрытие преступлений для нас не главное? — теряя терпение, сказал он. — Возврат ценностей — вот наша задача! Когда появляется возможность вернуть великую картину, мы не смотрим, пропала она вчера ночью или тридцать лет назад, или даже сто. И если мы упустим такую возможность, не сделав элементарной проверки фактов, то нарушим основной принцип работы управления.

— Конечно, — промурлыкал Арган с подозрительным смирением. — Вы здесь командуете, генерал. Только вы.

И на этой двусмысленной фразе он завершил свой визит. Прошло немало времени, прежде чем Боттандо успокоился. И только тогда он заметил, что вместе с Арганом исчезла значительная часть документов из папки «Джотто».

— Нет, мне это совсем не нравится, — озабоченно сказал Джонатан Аргайл. Они сидели на балконе своей небольшой квартирки и смотрели, как медленно садится солнце. — Ты должна поставить его на место.

За ужином Флавия долго рассказывала о кознях Коррадо Аргана. Очень трудно забыть о работе, едва переступив порог дома, когда ты почти все утро успокаивала шефа и убеждала его, что, яростно топая ногами, он ничего не добьется. В борьбе с Арганом можно опираться только на трезвый расчет.

— А кстати, о какой картине шла речь в письме? — спросил Аргайл. — Она представляет какую-то ценность?

Флавия покачала головой:

— Насколько я поняла, это Уччелло[2], «Мадонна с младенцем». Но наверняка сказать невозможно. От нее не осталось ни копий, ни фотографии, а словесное описание не дает точного представления.

— И ты намерена заняться этим безнадежным делом?

— Ну конечно.

— Ты слишком ответственно относишься к работе, Флавия.

— Нет, вовсе нет. Это вопрос принципа. Арган не хочет, чтобы Боттандо занимался «Джотто», поэтому Боттандо непременно займется им. Должен же он доказать свою правоту. Он не может отказаться от поисков, не попытавшись приподнять хотя бы один камень. Сделать так означало бы проявить небрежность даже по его собственным, не очень строгим, стандартам.

Аргайл кивнул, потом встал и пошел мыть посуду. Сколько мух сегодня вечером!

— Ты знаешь, когда-нибудь упрямство доведет его до неприятностей, — глубокомысленно изрек он. — Зачем он все время ершится?

Флавия улыбнулась:

— Сразу видно: ты никогда не работал в большом коллективе. Арган — дурак, но людей некомпетентных его самоуверенность вводит в заблуждение. Поэтому у многих он пользуется авторитетом. И чтобы поколебать его позиции, Боттандо приходится лезть из кожи. Такие вот дела.

— Какое счастье, что я сам себе начальник.

— Да, только имей в виду, что в отличие от тебя мы получаем зарплату даже тогда, когда ничего не делаем. В случае с Арганом вообще парадокс: чем меньше он работает, тем больше получает.

Флавия затронула больную тему. Аргайл все еще надеялся, что где-то на свете есть человек, который купит у него хотя бы одну картину. Но время шло, а такой человек все не появлялся, и Аргайл начал всерьез подумывать об альтернативных видах заработка. Окончательный кризис наступил, когда он получил письмо из международного университета в Риме, где обучались не испорченные цивилизацией юноши и девушки, жаждущие изучать культуру и искусство. Университетский преподаватель истории нашел себе более высокооплачиваемую работу, и администрация университета прислала Аргайлу отчаянный призыв о помощи: не согласится ли он поработать у них года два, чтобы преподавать студентам период от Карраччи до Кановы?

Флавия считала, что это предложение — лучшее решение всех его проблем, но Аргайл так не думал. Ему было непросто освоить ремесло торговца картинами, и бросить дело означало расписаться в своей профнепригодности. Кроме того, он не любил, когда его принуждали принять какое-то решение. И вообще преподавание представлялось ему слишком тяжелой работой.

Чрезвычайно неприятное положение. В настоящий момент денег ему едва-едва хватало на относительно сносное существование. Для того чтобы вывести бизнес на другой уровень, нужно было покупать более дорогие картины, а для этого требовался хоть какой-то стартовый капитал. После нескольких месяцев беспрестанных жалоб на нехватку денег он решил съездить в Англию — спросить совета у одного старого знакомого и бывшего его работодателя.

Флавия заметила, что в последнее время Аргайл стал замыкаться и уходить от обсуждения финансовых вопросов. Но она не привыкла так легко отступать. Ей было безразлично, сколько он зарабатывает, — ее раздражала его нерешительность. Приглашение из университета уже две недели лежало на столе без ответа, а он все никак не мог определиться. Обычно она не вмешивалась в его дела, однако сейчас решила отступить от своего правила. Ведь совершенно очевидно, что рано или поздно ему все равно придется принять решение; так зачем его откладывать?

— А что это за история с «Джотто»? — Англичанин решил увести разговор в сторону от неприятной темы.

— Да так, ерунда. Романтическая теория генерала. Он нафантазировал ее после того, как из Милана исчез Веласкес.

— Это тот, которого он повесил на доску нераскрытых дел позапрошлым летом? Кажется, тогда еще возникли проблемы в министерстве?

— Да, у владельца были большие связи в верхах. Конечно, жалко картину, но Боттандо правильно поступил, закрыв дело, — оно было совершенно безнадежным. В процессе следствия он начал поднимать старые дела и обнаружил, что в той же манере было совершено еще несколько краж. Каждый раз преступник выбирал старые коллекции и картины, не выставлявшиеся на аукцион как минимум несколько десятилетий. Он предпочитал картины, которые не были скопированы или сфотографированы и не имели четкого описания в каталогах. Небольшие полотна, представляющие огромную ценность; как правило, высокий Ренессанс — преступник явно разбирался в живописи. Все ограбления были совершены по-тихому: без взлома, без насилия, без малейшего ущерба окружающей обстановке, в считанные минуты. Похоже, он всегда точно знал расположение картин и никогда не распылялся на мелочи. Каждый раз он брал только одну картину. По мнению Боттандо, это свидетельствует о незаурядном уме, выдержке и ловкости.

— Ну что ж, его рассуждения вполне логичны. Почему ты считаешь их фантазией?

— Потому что они противоречат его собственной теории, которая гласит, что преступник не может обладать всеми этими качествами одновременно. И в этом он прав. Все грабители алчны, нетерпеливы, рассеянны и в большинстве своем не очень умны. Все они когда-нибудь попадаются, потому что, во-первых, много болтают, а во-вторых, их выдают их же сообщники. Я не верю в то, что какой-нибудь грабитель смог бы действовать целых тридцать лет, ни разу не проколовшись. Он не смог бы удержаться, чтобы не поведать миру о своих гениальных способностях. Кроме того, кража картин — всегда коллективное дело, одиночки в этой профессии не выживают. Короче, «Джотто» — фантом, созданный воображением Боттандо. Не беспокойся, он не тот человек, чтобы всерьез увлечься подобной чепухой. Лучше займись приготовлением кофе, дорогая.

ГЛАВА 2

Флавия отправилась в район Париоли по указанному в письме адресу. Она немало удивилась, когда адрес на дешевом конверте привел ее к роскошному дому престарелых, дороговизна которого, судя по богатой отделке и живописному парку, была вполне оправдана. Количество таких учреждений с каждым годом росло по мере того, как работа, нехватка жилья и современный образ жизни вытесняли родителей из домов их детей, и возвещало о том, что слово «мама» постепенно утрачивало для итальянцев свою святость.

Флавия выбрала для визита раннее утро, рассчитывая вернуться в офис до наступления дневного пекла. Перед тем как войти в здание, она как следует рассмотрела его. Отполированные двери, мраморный пол — во всем чувствовалось, что здесь жильцам гарантированы тщательный уход, внимательная забота и высокая плата. По правде сказать, стиль письма и неровный почерк, свидетельствующие о плохом образовании отправительницы, никак не подготовили Флавию к тому, чтобы увидеть здание в дворцовом стиле.

Первая заминка произошла в регистратуре. Деловитая медсестра ослепительно улыбнулась ей и сообщила, что для визитов еще слишком рано. Флавия предъявила удостоверение, но ее снова уведомили, что время для визитов неподходящее. Флавия попыталась втолковать девушке, что намерена повидать синьору Фанселли независимо от того, позволяют это правила или нет, как вдруг к их разговору присоединился священник, проходивший мимо по коридору.

— Вы приехали по письму? — спросил он, представившись отцом Микеле и заверив медсестру, что присмотрит за посетительницей.

— Она написала моему боссу, — ответила Флавия. — Он поручил мне побеседовать с ней.

— Я так рад за синьору Фанселли, так рад. Воспоминания измучили ее, и она решила покаяться в содеянном. Если хотите, я провожу вас к синьоре.

Флавия кивнула, и отец Микеле повел ее к выходу.

— Утром большинство наших жильцов, хотя мы предпочитаем называть их гостями, вывозят на каталках в сад, чтобы они посидели на солнышке до наступления жары. Это просто поразительно, как с возрастом меняется физиология, — продолжил он, когда они пересекли тропинку и направились к небольшой купе деревьев. — В жару, когда большинство людей находятся на грани обморока, они просят, чтобы их получше укрыли пледом.

— Синьора Фанселли очень богата? — спросила Флавия, думая о своем. — Проживание в таком месте должно стоить сумасшедших денег.

— О Боже, вовсе нет. Она бедна как церковная крыса. Абсолютно плачевное положение.

— Но как же тогда объяснить…

— В Америке у нее есть сын, он и оплачивает ее пребывание здесь. Она поступила к нам несколько месяцев назад, когда у нее стало сдавать здоровье. Скорее всего здесь и умрет. Она уже притерпелась к этой мысли.

Отец Микеле указал на хрупкую фигуру в инвалидном кресле. Женщина смотрела перед собой отсутствующим взглядом.

— Ну вот, это она. Только, пожалуйста, помните: телом она очень слаба, но голова у нее в полном порядке. Она много спит, потому что ей дают сильные болеутоляющие средства. Иногда ее внимание рассеивается, но на интеллекте это никак не отражается. И пожалуйста, постарайтесь не волновать ее.

Отец Микеле сказал правду, подумала Флавия, приблизившись к женщине. Болезненная бледность, высохшие как спички руки, тонкие редкие волосы — все говорило о том, что ей недолго осталось жить на этом свете. Когда Флавия назвала свое имя, женщина попыталась сосредоточиться, что стоило ей видимых усилий.

— Синьора Фанселли? Я пришла по письму, которое вы нам прислали, — начала Флавия. — О картине. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Ах да, — сказала женщина, пытаясь сфокусировать взгляд на лице Флавии. — Я писала вам, верно? Это было очень давно?

— Вы признались в краже. Честно скажу, мне это кажется невероятным.

— Я устала жить с таким бременем на совести, — сказала синьора Фанселли. — За тридцать лет мне так и не удалось забыть о своем преступлении. Я рада, что у меня появилась возможность рассказать вам о нем. Какой бы ни была расплата.

Учитывая ее состояние и неторопливость итальянского правосудия, расплата вряд ли будет слишком большой, подумала Флавия, во всяком случае, не на этом свете. Женщине было не так уж много лет — слегка за шестьдесят, но силы ее таяли на глазах.

— Я готова вас выслушать.

Наступило долгое молчание — синьора Фанселли пыталась собраться с мыслями.

— Тогда я не знала, что оказалась соучастницей кражи. Если бы я понимала, то никогда не пошла бы на это. У меня не было денег — что правда, то правда, но я никогда, никогда не совершила бы бесчестный поступок. Надеюсь, вы верите мне?

Флавия благожелательно кивнула. Пока не прозвучало ничего определенного, что требовало бы дополнительных вопросов.

— Я выросла в бедной семье, замуж не вышла, обо мне некому было позаботиться. Окончив школу, я пошла работать горничной, а проще говоря, уборщицей. Я работала сразу в двух местах — в школе для иностранцев, которую возглавляла синьора делла Куэрция, и в доме семьи Страга. Это было во Флоренции. Или я уже говорила?

Часы показывали одиннадцать, а солнце уже припекало вовсю, даже в тени было жарко. Наступила летняя пора, когда солнце перестает радовать и каждый думает только о том, как бы спрятаться от него. Все уже выбились из сил от невыносимого зноя, а ведь лето еще не в самом разгаре, подумала Флавия. Жара подействовала на нее усыпляюще: подбородок ее опускался все ниже и ниже, внимание рассеивалось и только мысль о том, что она начинает потеть, заставила ее встряхнуться.

— Да, я хотела выйти замуж, — долетели до нее слова синьоры Фанселли. — Сейчас этому перестали придавать значение, но тогда, если девушка к восемнадцати годам не выходила замуж, считалось, что с ней что-то не так. Все подсмеивались надо мной, называли старой девой. Но мне хотелось романтики, а не просто мужа. Я мечтала, чтобы любовь ворвалась в мою жизнь как ураган, сметая на своем пути все преграды.

И в моем окружении появился человек, подходивший на эту роль. Джеффри, так его звали. Джеффри Форстер. Англичанин. Очень красивый, очень обаятельный и, по его словам, богатый. Он сорил деньгами, ездил на дорогих машинах и постоянно ссылался на разных знаменитостей — так что у меня создалось впечатление, будто он с ними на короткой ноге.

Естественно, я почувствовала себя польщенной, когда он обратил на меня внимание, и начала строить планы. Я думала, он любит меня — никто еще не был со мной так нежен. Конечно, моим мечтам не суждено было сбыться, очень скоро я узнала правду. Но прежде чем это случилось, он поехал со мной отдыхать.

Из вежливости Флавия кивнула с понимающей улыбкой, как бы приглашая синьору Фанселли продолжать. Она видела, что женщине стоит немалых усилий этот долгий рассказ.

— В один прекрасный день он предложил мне поехать с ним в Швейцарию на романтический уик-энд. Разумеется, я согласилась. У меня и в мыслях не было, что он обманет меня. Я никогда никуда не выезжала дальше Тосканы и даже в самых смелых своих мечтах не могла представить, что поеду когда-нибудь в Швейцарию, буду останавливаться в дорогих отелях… Я была уверена, что это только прелюдия и в дальнейшем мы всегда будем путешествовать вместе. К тому времени у меня появилось подозрение, что я беременна.

Флавия наконец почувствовала некоторый интерес; горечь и страстность, прозвучавшие в голосе женщины, вывели ее из сонного оцепенения. Она посмотрела в лицо синьоры Фанселли, ни словом не прервав ее повествование.

— Он взял с собой коробку, — говорила тем временем пожилая женщина, руками обозначив квадрат чуть менее полуметра. Затем руки ее бессильно упали от непомерного напряжения. — Он не сказал мне, что в ней лежит. Сказал, что его попросил захватить ее один приятель. Почему-то я не поверила ему. В то время я была еще совсем глупой и полагала, что любящие люди не должны ничего скрывать друг от друга. Поэтому, как только поезд отошел от вокзала, я заглянула в коробку. Хам оказалось изображение святой Мадонны. Я сразу узнала его, потому что видела много раз в доме Страга и очень любила эту картину. Я убрала картину в коробку и ничего не сказала Джеффри. Потом, когда мы жили в Швейцарии, он как-то раз ушел вместе с коробкой, а вернулся уже без нее.

— Куда он ее отнес?

— Не знаю. Мы остановились в чудесном отеле — мне казалось, я попала в рай. Я была слишком влюблена, чтобы задавать вопросы.

— А потом?

— Потом мы вернулись во Флоренцию, и где-то через неделю я сообщила Джеффри о своей беременности.

— Полагаю, он не слишком обрадовался?

Синьора Фанселли покачала головой.

— Это было ужасно, — сказала она. — Он просто рвал и метал. Осыпал меня оскорблениями, а под конец велел убираться. Слух о моей беременности дошел до администрации школы, где я работала, и меня уволили. Если бы не доброта одной девушки, которая там училась, даже не знаю, что бы сталось со мной…

Флавия мысленно сопоставила ее рассказ с тем, что было известно о похищении картины Уччелло. Все факты сходились: из палаццо Страга была украдена «Мадонна» Уччелло. Предполагалось, что ее вывезли из страны, и рассказ синьоры Фанселли косвенно подтверждал это. Кое-какие детали, однако…

— Скажите, а почему вы решили, что картина была украдена?

На какой-то момент женщина пришла в замешательство и нахмурилась, затем лоб ее разгладился.

— Когда я вернулась, все только об этом и говорили, — сказала она. — Девушки из нашей школы много раз бывали в палаццо. Мне рассказали о краже, когда я вернулась из Швейцарии. По рассказам, в палаццо давали ежегодный бал для учениц школы, у синьоры была такая традиция. И после бала выяснилось, что пропала картина.

— И вы ничего не сказали? У вас не возникло желания отомстить обманувшему вас мужчине?

Женщина изобразила саркастическую усмешку.

— То есть сделать именно то, на что он рассчитывал? Кто поверил бы мне? Я не знала, кто украл картину. Кроме того, я боялась попасть за решетку. Он наверняка объявил бы меня зачинщицей.

— Вы встречались после этого с Форстером?

— Я уехала в Рим искать работу. Когда родился ребенок, мне пришлось отправить его к родным в Америку. Тогда все было непросто, не так, как сейчас.

Казалось, она собирается сказать нечто важное, и Флавия снова приготовилась слушать.

— Итак, вы написали нам. Зачем, могу я спросить?

Синьора Фанселли провела рукой вдоль своего изможденного тела.

— Священник. Отец Микеле посоветовал мне облегчить совесть. И я благодарна ему.

— Ну что ж, очень хорошо. Нам, конечно, придется тщательно проверить всю информацию. А теперь нужно составить официальное заявление.

— Это будет иметь какие-то последствия?

Флавия покачала головой:

— Что вы, никаких последствий, если только вы не передумаете. Тогда окажется, что я впустую потратила время…

— Я имела в виду — для него. Для Форстера, — сказала женщина с неожиданной ненавистью, испугавшей Флавию.

— Мы проведем расследование — это все, что я могу обещать. А теперь давайте попытаемся изложить вашу историю на бумаге…

— Джеффри Арнольд Форстер, — начала Флавия. Не успела она войти к себе в кабинет и бросить на стол сумку, как Боттандо подхватил ее и утащил в небольшой ресторанчик, чтобы обсудить все за обедом. — Родился в Англии 23 мая 1938 года — значит, сейчас ему… — она прикинула в уме, — пятьдесят шесть. Карие глаза, рост метр восемьдесят пять.

Боттандо скептически изогнул бровь.

— Ты хочешь сказать, она помнит все эти подробности спустя тридцать лет? Удивительная женщина.

— Я тоже выразила удивление, но она говорит, будто не хотела, чтобы в свидетельстве о рождении ее ребенка в графе «отец» стоял прочерк, поэтому скопировала данные из его паспорта еще до того, как они расстались.

— Выходит, она подозревала, что он устроит скандал из-за ребенка. — Боттандо размешал сахар в чашке с кофе и отхлебнул густой сиропообразной жидкости — уже только ради нее, по его мнению, стоило жить.

Флавия пожала плечами.

— По-моему, это просто естественная предосторожность. Чего она могла ждать — без денег, без образования, беременная и почти на десять лет старше своего любовника? Во всяком случае, она объясняет это так. Другой вопрос: как нам распорядиться полученной информацией? Одно дело — съездить в Париоли, чтобы уточнить детали преступления тридцатилетней давности, но рассылать по этому делу запросы в другие страны… Не говоря уж о том, что преступника, может, давно нет в живых.

Боттандо немного подумал и кивнул:

— Пожалуй, ты права — слишком много хлопот. Если бы мы хотя бы могли найти этого Форстера, то, пожалуй, еще можно было бы продолжить расследование, но поскольку шансы вернуть картину равны нулю — какой в этом смысл?

— Я посмотрю досье на скупщиков краденого. Для проформы. Вдруг Форстер окажется постоянным покупателем?

Генерал кивнул:

— Хорошо. И для порядка напиши коротенький рапорт с пометкой «в архив». Она сделала официальное заявление?

— Да. Она очень слаба, поэтому я записала все сама с ее слов, а она только расписалась. Ей недолго осталось, бедняжке. Меня поразило, с какой ненавистью она говорила о Форстере. Она так и не смогла его простить и винит его во всех своих несчастьях.

— Это неудивительно, учитывая, как он с ней обошелся.

В голове Флавии зародилась идея.

— А знаете что?.. Джонатан завтра утром летит в Англию. Я могу попросить его навести справки. Просто узнать, слышал ли кто-нибудь еще об этом человеке. А я тем временем могу съездить во Флоренцию — может, кто-нибудь подтвердит рассказ синьоры Фанселли.

Боттандо отрицательно замотал головой:

— Нет, не стоит. Не трать время.

— О-о, — разочарованно протянула Флавия. — Ну ладно, как скажете. Кстати, о трате времени — как поживает наш друг Арган?

Боттандо нахмурился.

— Не надо манипулировать мной, приплетая сюда Аргана. Это дело не имеет к нему отношения.

— Ну разумеется.

— К тому же он в последнее время стал очень мил.

— О-о?!

— Да. Сидит в своем кабинете тихо, как мышка, даже носа не кажет.

— И вы успокоились?

— Конечно, нет. Наверняка, он что-то замышляет. Поэтому я не намерен совершать сейчас рискованные поступки. Кто знает, с какой стороны он нанесет удар в следующий раз.

— Понятно.

— Если сможешь выяснить, отчего так изменилось его поведение…

— Я посмотрю, что можно сделать.

ГЛАВА 3

Возвращение Аргайла на родину ознаменовалось героической битвой с архаичной системой лондонской подземки. У него испортилось настроение еще в аэропорту Хитроу, когда в отделе регистрации паспортов перед ним буквально за несколько секунд выстроилось чуть ли не все население земного шара, образовав гигантскую очередь. Затем уйма времени ушла на то, чтобы получить багаж, и, когда он наконец добрался до железнодорожной платформы, скрипучий голос репродуктора без зазрения совести объявил, что отправление поездов на Лондон задерживается по техническим причинам.

— Добро пожаловать в Англию — страну «третьего мира», — пробормотал Аргайл, отчаянно повиснув на подножке переполненного вагона, когда поезд, до отказа набитый пассажирами, с визгом и скрежетом тяжело тронулся с места. Казалось непонятным, как туда может вместиться кто-то еще, однако на следующей станции это произошло, в результате чего поезд застрял на целых пятнадцать минут, отъехав от станции всего сто ярдов. В конце концов Джонатан вынырнул из подземки на площади Пиккадилли, чувствуя себя почти так же, как Ливингстон, проторивший дорогу сквозь джунгли, и, чтобы подкрепить силы, зашел в первое попавшееся кафе.

Напрасная надежда — он понял это сразу, как только ему принесли кофе — бледно-серую жидкость, запах которой не имел ничего общего с ароматом кофе. «О Господи, — подумал он, отпив первый глоток — на вкус напиток оказался столь же плох, как и на вид, — что происходит с моей страной?»

Он отставил чашку, вышел на улицу, пересек Пиккадилли и свернул на Бонд-стрит. Отсюда ему оставалось пройти несколько сотен ярдов. Взглянув на свинцово-серое небо, Аргайл зябко повел плечами и пожалел, что легко оделся и не захватил с собой зонтик. Перенестись в июле из Рима в Англию — не всякий организм выдержит такую встряску. У Аргайла возникло ощущение, что он потратил уйму времени и денег только ради того, чтобы отсрочить на несколько дней принятие неизбежного решения.

— Джонатан, дорогой мой. Как добрался? — приветствовал его Эдвард Бирнес, когда молодой человек зашел в безлюдную галерею. Его бывший работодатель снял со стены картину Джованни Паоло Панини и потащил ее к противоположной стене.

— Плохо.

— О-о. — Бирнес поставил картину на пол, несколько секунд смотрел на нее, затем вызвал ассистента из соседнего зала и попросил повесить ее на прежнее место. — Не обращай внимания, — сказал он, когда с этим было покончено. — Пойдем лучше пообедаем. Возможно это поднимет тебе настроение.

Бирнес был сибаритом и любил вкусно поесть. «По крайней мере поем нормальной еды», — подумал Аргайл. Перед выходом Бирнес дал подчиненным подробные указания на случай, если неожиданно появится клиент, и бодрым шагом вышел на улицу. Узкими переулками он провел Аргайла к невзрачного вида зданию с непрезентабельным входом.

— Симпатичное местечко, не находишь? — с довольной улыбкой сказал Бирнес, когда они вошли в полуподвальное помещение, оказавшееся рестораном.

— Где мы?

— В клубном ресторане. Его решили открыть несколько дельцов от искусства, когда почувствовали, что сыты по горло безумными ценами в окрестных заведениях. Сюда можно спокойно пригласить выгодного клиента и при этом не повышать вдвое цену товара, чтобы окупить еще и совместный ужин. Изумительное решение. Теперь у нас есть отличная кухня и вино, небольшой побочный бизнес и цивилизованное место, где можно хорошо посидеть. Чудесно, правда?

Что до Аргайла, то он предпочел бы проводить досуг вдали от коллег по бизнесу. Обедать вместе с людьми, которые выступают твоими конкурентами на аукционе, — ему это не казалось хорошей идеей. Но он понимал, что Бирнесу с его легким, общительным характером близкое соседство коллег не кажется обременительным. Он ощущал почти райское блаженство от мысли, что может держать под контролем своих главных конкурентов, сидя перед полной тарелкой еды.

— Ну, выбирай столик, — сказал Бирнес, когда глаза его привыкли к полумраку, и с воодушевлением потер руки. — Лично я проголодался как волк.

Они сели и заказали напитки. Бирнес откинулся на спинку стула, сияя от удовольствия. Потом профессиональное любопытство взяло верх, и он начал незаметно осматриваться, изучая посетителей за другими столиками. Он хмыкнул, увидев луноликого молодого человека, который галантно наполнял бокал пожилой даме с длинным носом.

— Ага-а, — сказал он, когда взгляд его переместился на группу мужчин, с заговорщическим видом склонивших друг к другу головы. — Ну-ну, — пробормотал он задумчиво, переключая внимание на странную пару — один мужчина был одет в отлично скроенный итальянский фрак, другой — в слаксы и спортивную куртку.

— Может быть, вы все же обратите на меня внимание? — поинтересовался слегка задетый его невниманием Аргайл, с трудом удержавшись от обиженного тона. — Или так и будем молчать?

— Прости, мне казалось, ты не одобряешь пустую болтовню.

— Я не люблю болтать сам, — ответил Джонатан. — Но не возражаю, когда болтают другие. Так что выкладывайте — имена, лица и так далее. Вон тот пижон, например, — кто он? Ну, тот, что обольщает старую ведьму в углу?

— А-а, это молодой Уилсон. Язвительный, как горчица, но коэффициент интеллекта на уровне подсолнуха. Считает, что сумеет пробиться с помощью своего обаяния. Если эта женщина — его клиентка, то, думаю, жизнь очень скоро преподнесет ему хороший урок.

— А что вы можете мне рассказать о трех мушкетерах в том углу?

— Я знаю только двоих, — сказал Бирнес, рассматривая троицу с видом знатока, оценивающего картину. — Один — Себастьян Брэдли — известен своей амбициозностью и полным отсутствием моральных устоев. В последние несколько лет занимался скупкой ценностей в Восточной Европе.

— Законным путем?

— Уверен, что нет. Парня, который сидит рядом с ним, зовут Димитрий, фамилия мне не известна. Он поставляет Себастьяну картины, старинную мебель, статуэтки — в общем, все, что плохо лежит. А вот третий… это эфирное создание я вижу впервые.

— Я тоже.

Бирнес вздохнул:

— А я рассчитывал, что ты внесешь хоть какой-то вклад.

— Прошу прощения. А вон та парочка возле колонны — бритоголовый тип и лощеный мошенник во фраке?

— Джонатан! Иногда ты приводишь меня в отчаяние. Этот мошенник — твоя восхитительная интуиция тебя не подвела — мерзкий Уинтертон: при знакомстве он первым делом сообщает всем, что он самый знаменитый и удачливый специалист по торговле картинами, равных которому нет в целом мире. Если не во Вселенной.

— Ах вот что. — Аргайл знал, что Уинтертон — единственный серьезный соперник Бирнеса в Лондоне. Он обладал не менее солидной клиентурой и связями. Неудивительно, что они питали друг к другу лютую ненависть.

— А второй — Эндрю Уоллес, главный претендент на приобретение…

— Ах да, слышал. Интересно, не захочет ли он купить у меня набросок Гвидо Рени, который я достал полгода назад…

— О, даже не пытайся. Не стоит с ним связываться. Это будет бесконечный торг: он будет улыбаться и все время сбрасывать цену…

Они прервали беседу, чтобы изучить меню. Бирнес кое-как оправился от потрясения, что ему придется обедать в одном помещении с Уинтертоном, и снова улыбнулся Аргайлу.

— Ну, а как продвигается твой бизнес?

Аргайл пожал плечами.

— Неплохо, наверное, — уныло бросил он. — Музей Морсби по-прежнему высылает мне гонорар за услуги, которые я изредка им оказываю, — этого хватает, чтобы оплачивать счета. Недавно удалось продать несколько рисунков за приличную цену. Вот, собственно, и все. Остальное время и слоняюсь по дому и слушаю, как бьют часы. Я устал от всего этого.

Они дружно вздохнули, и воцарилось молчание.

— Я знаю, знаю, — сочувствующе сказал Бирнес. — Ах, эти славные восьмидесятые! — В голосе его прозвучали ностальгические нотки. — Тогда весь мир захватили алчность, эгоизм и стремление к роскоши. Когда же вновь войдут в моду эти пороки, столь милые сердцу каждого дельца?

Аргайл разделил его грусть по поводу неожиданного приступа скаредности у денежных мешков. Затем они посудачили о том, как недальновидны и непереносимо скучны люди, соизмеряющие доходы с расходами. Бирнес высказал печальное предположение, что если так пойдет дальше, то его неминуемо ждет банкротство. Несмотря на столь мрачный прогноз, он предложил заказать для начала гусиную печенку foie gras с трюфелями. «Цена вполне приемлема для этого времени года», — сказал он. Аргайл с трудом сдержал саркастическую улыбку.

— Итак, — продолжил Бирнес, поняв, что подавленный вид его молодого друга объясняется не только присущим их профессии пессимизмом, — чем я могу тебе помочь?

— Вы можете дать мне совет. В то время как у меня ничего не продается, я получаю предложение поработать преподавателем в университете. Как вы поступили бы на моем месте? Ведь не могу же я всю жизнь ждать, когда подвернется счастливый случай.

— Да, действительно, это не дело, — поддержал его Бирнес. — По себе знаю, как действует на нервы любая заминка в бизнесе. Особенно когда понимаешь, что за спиной у тебя никого нет. Для того чтобы выстоять, ты должен найти богатого покровителя или сделать необыкновенное открытие в сфере изящных искусств. Я думаю, для старта тебе хватит ста тысяч.

Аргайл фыркнул:

— Необыкновенные открытия и богатые покровители — столь же редкое явление, как и покупатели. По крайней мере, для меня. Мой послужной список очень скромен. Кто захочет вкладывать деньги в неудачника?

— Ну-ну, — поторопился утешить его Бирнес. — Не стоит впадать в отчаяние. Тебе же удалось продать пару вещиц.

— Всего пару. — Аргайл был безутешен. Отчего-то разговор с Бирнесом, на который он возлагал такие большие надежды, совсем не принес ему облегчения. — Одна-две продажи не делают карьеры, вы знаете это не хуже меня.

— Хорошо, чего ты хочешь сам?

— Сам я хочу продавать картины. Но не вижу смысла заниматься этим, поскольку ничто не продается. Вот, собственно, и вся проблема. Не подумайте, что я хочу загребать миллионы, меня устроил бы куда более скромный доход. Но ведь нет и такого, и в чем моя ошибка, хоть убейте меня — не пойму.

— Ты все делаешь правильно, просто сейчас такой момент — ни у кого нет продаж. Во всяком случае, тех, что дают прибыль. А может быть, твоя проблема как раз в этом и заключается…

— В чем?

— В том, что ты все делаешь правильно. Честность, конечно, хорошее качество, но только не в торговле. Иногда ты бываешь слишком уж честен. Помнишь, как тогда с Шарденом?

Около года назад Аргайл купил на распродаже небольшое полотно. Он предполагал, что это Шарден, и сумел продать его за очень хорошие деньги. Спустя неделю он выяснил, что никакой это не Шарден, а гораздо менее именитый художник.

— Это была чистая, честная сделка, — убеждал его Бирнес. — А ты зачем-то стал разыскивать покупателя, показал ему документы, которых сам бы он никогда не нашел, забрал картину обратно и вернул все деньги. Нет, я, конечно, очень ценю твои высокие моральные качества, но это совершенно не деловой подход.

— А по-моему, очень даже деловой. Это был известный коллекционер. Я доказал ему свою честность, заслужил репутацию порядочного человека, и в следующий раз он опять обратился бы ко мне…

— Обязательно. Жаль только, что через три недели его самого арестовали за коррупцию и связь с организованной преступностью, — вставил Бирнес с усмешкой. — Ты проявил щепетильность в отношении его денег, чудесно. Но ты упустил один крошечный факт: деньги достались ему не самым честным путем.

— Да знаю я, знаю, — с горечью согласился Аргайл. — Но… мне не нравится эта сторона бизнеса, — поморщился он. — Да, я должен обчистить клиента до нитки, но когда нужно проявить жесткость на деле, совесть не позволяет мне этого сделать. И не говорите мне ничего. Вы и сами такой.

— Не скажи, между нами есть разница. Мне очень неприятно напоминать тебе об этом, но у меня есть деньги. Много денег. И я могу позволить себе такую роскошь, как совесть. И поверь мне: это очень дорогое удовольствие.

Аргайл помрачнел еще сильнее. «Ничего, — размышлял, глядя на него, Бирнес. — Иногда бывает полезно выслушать правду. Давно нужно было поговорить с ним». Он был очень высокого мнения об этом молодом человеке и по-своему любил его, однако считал необходимым спустить начинающего дельца на грешную землю и научить жить в жестких и порой жестоких условиях реальности.

— Ты боишься посмотреть в лицо фактам, Джонатан, — отеческим тоном продолжил он. — Ты любишь клиентов и любишь картины. И то и другое редко встречается среди дельцов и совершенно не помогает продавать картины. Твоя задача — как можно больше взять и как можно меньше дать взамен. Если ты что-то узнал — держи информацию при себе. Не надо кричать, что Шарден — не Шарден; пусть этим занимаются историки и знатоки; твое дело сторона. Нужно в конце концов сделать выбор, что для тебя важнее: твоя щепетильность или деньги. Нельзя иметь все сразу.

Бирнес говорил все то, что Аргайл давным-давно знал сам и чего не желал слышать вовсе. В заключение Бирнес сказал, что, если Аргайл не хочет принимать предложение университета, ему ничего не остается, как ждать оживления ситуации на рынке.

— Конечно, спрос на картины уже никогда не будет таким, как прежде, но рано или поздно он обязательно поднимется. Если ты сможешь переждать год-другой, то в конечном итоге все наладится.

Джонатан недовольно сморщил нос. Глупо было надеяться, что Бирнес, как бы он ни был к нему расположен, выдаст совет, который мгновенно решит все его проблемы. Как он сказал? Нужно сделать какое-нибудь открытие, чтобы тебя заметили, если уж у тебя нет денег. «Ну-ну, помечтай», — сказал он себе.

— Ладно, — произнес он вслух, — я еще подумаю.

— Боюсь, я не смог тебе помочь, — с сожалением заметил Бирнес.

— В сложившейся ситуации это невозможно. Разве что вы угостите меня еще одной бутылочкой вина…

Сказано — сделано. Как ни странно, но мысль о том, что даже Бирнес не смог предложить ничего дельного, несколько утешила Джонатана. Во-первых, это означало, что проблема заключается не в нем самом, а вызвана объективными обстоятельствами, а во-вторых, его согрела мысль, что даже Бирнес переживает не лучшие времена.

Все-таки легче на сердце, когда знаешь, что страдать приходится не тебе одному.

— Давайте сменим тему, — предложил Аргайл, когда принесли новую бутылку. Он наполнил бокал и сразу отпил половину. — Сегодня я больше не вынесу разговоров о хлебе насущном. Вам говорит что-нибудь фамилия Форстер? Джеффри Форстер?

Бирнес внимательно посмотрел на него.

— А почему ты спрашиваешь?

— Этим человеком интересуется Флавия. К ним поступила информация, что тридцать лет назад он украл картину. Она попросила меня навести о нем справки. Это не так уж важно, но я уверен: она будет очень благодарна, если я что-нибудь раскопаю. Вы же знаете, какая она. Так он вам известен?

— Да, он продает картины, — подтвердил Бирнес. — Во всяком случае, когда-то продавал. Я не слышал о нем уже много лет. В конце восьмидесятых случился кризис, и он переквалифицировался в независимого эксперта.

— Да? И где же он находит клиентов?

— О, это настоящая охота, — с оттенком восхищения сказал Бирнес. — Он разыскивает обедневших аристократов, потомков старинных родов, и помогает им распродавать фамильные коллекции. Я слышал, одна пожилая леди, проживающая в Норфолке, наняла его к себе постоянным консультантом. Там он сейчас и живет. Вот тебе, кстати, пример, как можно пережить трудные времена. Возьми себе на заметку.

— Ему повезло.

— Да, но удача не улыбается тем, кто сидит на месте ждет ее. Форстер не сумел продвинуться в нашем бизнесе потому, что не умел общаться с клиентами.

— В каком смысле?

— Ну, мне он вообще никогда не нравился. Чересчур обходителен. Поначалу это приятно, но через некоторое время начинает утомлять и вызывает ощущение, что тебя пытаются обмануть. Клиентов это отталкивало. В нем всегда чувствовалось некое… не то чтобы коварство, а… нет, не знаю, как выразить. Это на уровне ощущений.

— Он кого-нибудь обманывал?

— Нет, по крайней мере, я не слышал. Если бы что-то было, я бы знал. Какую картину он украл?

Аргайл рассказал.

— Грехи молодости? — предположил Бирнес. — Вполне возможно. И Флавия хочет упрятать его за решетку?

Джонатан пожал плечами:

— Не так чтобы очень, но если бы у нее появилась возможность серьезно осложнить ему жизнь, передав дело в суд, она бы ее не упустила. Но, насколько я понимаю, шансы вывести его на чистую воду ничтожны.

— Да, конечно, спустя столько лет… Даже если его вина будет доказана. И что, ты будешь носиться, высунув язык, добывая информацию для своей возлюбленной?

— Мне все равно нечего делать, а до отъезда еще целые сутки. Я попытаюсь связаться с ним. У вас, случайно, нет его адреса?

Бирнес покачал головой:

— Нет. Он арендует помещение у Уинтертона, чтобы иметь официальный юридический адрес и телефон, но никогда там не появляется. Это в пяти минутах отсюда. Можешь сходить и спросить. Там, должно быть, знают, как его найти.

Теплый прием старого друга и отличное угощение вкупе с отличным вином, хоть и не имели практического значения, заметно улучшили настроение Аргайла. А мысль о том, что ему предстоит заняться чем-то не связанным с его собственной работой, оказала еще более благотворное влияние. К тому времени как он подошел к галерее Уинтертона, он был уже в приличном расположении духа, хотя поколебать его мог любой пустяк.

В холле его встретила секретарша.

— Могу я повидать Джеффри Форстера?

— Его нет.

— А как я могу с ним связаться?

— По какому делу?

— Бизнес. Я всего на один день прилетел из Италии и хотел бы повидаться с ним до отъезда.

Девушка ворчливо сообщила, что мистер Форстер проживает в Норфолке, а здесь никогда не появляется. Если дело очень важное, она может позвонить ему. Аргайл подтвердил: дело очень важное.

Форстер обладал голосом, который сам по себе является состоянием для английского торговца произведениями искусства. Такой высокомерный тон могли себе позволить только особы из королевской семьи. Расстояние в несколько миль еще больше усугубляло ощущение его превосходства. Вот почему Аргайл предпочитал Италию. Его пальцы сами собой сжались в кулаки, как только надменный голос нетерпеливо поинтересовался, что конкретно ему нужно.

— Хотелось бы узнать о судьбе одной картины, — объяснил Аргайл. — По имеющейся у меня информации, вам она должна быть известна.

— Что это значит? Будем играть в шарады? Как называется картина? Когда-то давно одна или две проходили через мои руки.

Аргайл предложил встретиться. Дело довольно деликатное.

— Не будьте идиотом! Говорите, что за картина, или перестаньте отнимать у меня время.

— Очень хорошо. Я хотел спросить об Уччелло, который находился у вас некоторое время после того, как был украден из палаццо Страга в 1963 году.

На другом конце провода наступило долгое молчание, после чего в трубке послышался нервный смех. Секретарша удивленно взирала на посетителя.

— Что вы говорите?! — саркастически произнес Форстер. — Ну-ну, возможно, нам действительно стоит встретиться. Кто бы вы ни были, — добавил он, презрительно фыркнув.

Аргайл уже заочно его ненавидел, однако согласился приехать к нему в Норфолк завтра в одиннадцать часов утра. Положив трубку на рычаг, он подумал, что Флавии следует предпринять более активные действия, чтобы засадить этого негодяя за решетку.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказала секретарша, верно истолковав его кислую мину. Он уловил в ее произношении акцент уроженки южного Лондона. — Он действительно пренеприятный тип.

Аргайл взглянул на нее и попытался развить тему:

— В жизни он такой же, как и по телефону?

— Господи, еще хуже. К счастью, он здесь почти не появляется.

— А зачем он вообще сюда приходит? Я слышал, его взяла на работу какая-то пожилая леди?

— О, она умерла в конце прошлого года. Ее наследница только взглянула на него и тут же выставила за дверь. Поэтому сейчас у него денежные затруднения. Уж не знаю, почему его здесь держат. Босс терпеть его не может, но признает за ним право ходить сюда. Каждый раз, когда он появляется, моя жизнь превращается в кошмар. А что это за история с картиной? Он был когда-то плохим мальчиком?

Аргайл неопределенно пожал плечами.

— Он был слишком умным мальчиком, чтобы попасться, — сказал он, бессовестно очерняя имя человека, который вполне мог оказаться невинным как младенец.

— Да что вы? Неужели он действительно стащил картину? И давно это было?

Аргайл все-таки сохранил остатки совести, поэтому сказал, что детали ему не известны, и спросил, как ему добраться до поселка Уэллер в Норфолке. Девушка обиженно сообщила, что ему нужно выйти на Ливерпуль-стрит.

Выйдя из галереи, Аргайл задумался. А стоит ли беспокоиться? С одной стороны, ему все равно нужно как-то убить время до отлета, а с другой — ему не хотелось увязать в полицейском расследовании слишком глубоко. За несколько лет знакомства он усвоил, что чем меньше он вникает в работу Флавии, тем лучше для них обоих. И только желание отомстить обладателю надменного голоса за унижение подталкивало его съездить в Норфолк.

В конце концов он решил, что утро вечера мудренее. Он навестит кое-каких друзей, потом как следует отоспится и утром на свежую голову решит, ехать ему или нет.

ГЛАВА 4

Пока Аргайл развлекался подобным образом в Лондоне, Флавия занималась делом, которое, по ее мнению, не имело ни малейшего отношения к торжеству правосудия. Впрочем, в Италии оно вообще торжествует редко.

Большую часть дня после отъезда Аргайла Флавия провела за бумажной работой. За несколько дней у нее накопилась целая гора корреспонденции. Каждый день огромное количество бумажек оседало на столе, осваивалось там и приносило потомство. Вот она, обратная сторона излишнего усердия. Иногда Флавия не могла понять, с какой стати вообще должна заниматься административными вопросами, которые не входят в ее обязанности, но все равно занималась. Ее заваливали отчетами о кражах, арестах и тоннами всякой чепухи. Архивы просили прислать новые фотокопии. От бывшего мужа пришло приглашение на свадьбу, которая «состоится в следующий четверг в Сюзаннин день». Странное предложение, но почему бы и нет — нужно мыслить широко.

Так, что там еще? Счет из дорогущего отеля в Мантуе с приглашением приехать к ним снова. «Да, я обязательно забронирую у вас роскошный номер, когда вновь соберусь в рядовую командировку».

И так далее и тому подобное. А что, если все порвать и смести в мусорную корзину? — подумала она равнодушно. Нет, пожалуй, не стоит. Можно спокойно потерять целую галерею — никто и не заметит, но стоит пропасть несчастной копии инвойса, как на тебя ополчится весь свет и будет терзать до тех пор, пока бумажка не водворится на свое место. Однако сегодня Флавия решительно не желала разгребать эту бумажную гору. Немного подумав, она крупно написала свои инициалы в верхнем углу каждого документа и переложила их в стопку исходящей почты. Пока они там разберутся, что произошло недоразумение, она получит передышку.

Проделав этот трюк, Флавия взялась за работу, которая действительно требовала ее внимания, и первым делом просмотрела рапорты об арестах и возвращенных ценностях. Последних было два. Первый пришел с железнодорожного вокзала в Неаполе — сотрудники вокзала обнаружили в камере хранения керамические изделия семнадцатого века и интересовались, не были ли они украдены, и если да, то откуда? Второй прислал ее коллега Паоло. Он восторженно сообщал, что дело «Леонардо» наконец доведено до логического конца. Флавия взяла рапорт и поднялась к Боттандо. Эту новость он Должен услышать первым. Редчайший случай в их практике — преступник пойман и признал свою вину, потерпевшие готовы выступить в суде. Пусть Боттандо порадуется.

— О-о, как хорошо, — сказал Боттандо, когда Флавия сообщила ему приятное известие и вручила рапорт. — Слава тебе, Всевышний! И кем же он оказался?

Она засмеялась:

— Студент, изучающий искусство. Решил немного подзаработать. Единственная проблема — что с ним теперь делать.

Действительно, проблема. Новоявленный «Леонардо» привлек к себе пристальное внимание прессы, которая радостно вцепилась в излюбленную тему итальянской преступности. Некий юноша продавал свои рисунки, выдавая их за ранние работы Леонардо, преимущественно имбецильной иностранной публике. По меньшей мере шестеро человек стали обладателями работ, созданных неподражаемым гением Возрождения.

Сами по себе рисунки были неплохи, но новая бумага и шариковая ручка не смогли бы обмануть даже ребенка. Флавия чуть не умерла со смеху, когда к ней явился разгневанный коллекционер, ставший первой жертвой мошенника. «Неужели вы и впрямь могли поверить, что в пятнадцатом веке уже был пылесос и что выглядел он именно так? А как насчет этого кухонного комбайна эпохи Возрождения?» Флавия не понимала, с какой стати итальянские налогоплательщики должны оплачивать глупость людей, которые не в состоянии распознать столь очевидную шутку. Но история стала известна газетчикам, и Коррадо Арган начал давить на Боттандо, требуя от него решительных действий. Прошедшей ночью мошенника схватили. Он оказался неплохим парнем, просто устал влачить нищенское существование, на которое обречены почти все итальянские студенты. Заработанных денег ему хватало, чтобы только-только прожить. Кроме того, он сказал, что его уговорил заняться этим один человек, сам бы он никогда не решился на столь дерзкий поступок.

— Я полагаю, нам следует допросить его, припугнуть для острастки, а затем отпустить с предупреждением или дав ему условный срок.

— Пожалуй, — согласился Боттандо, но тут же передумал. — Хотя, с другой стороны, еще немного — и нас порвали бы из-за него на куски. Знаешь что, позвони-ка судье во Флоренцию и попроси подержать этого красавца недельку в тюрьме. Кто там у нас?

— Судья? Бранкони, кажется.

— А, ну тогда все в порядке. Да. Разыщи того, кто стоял за этим «Леонардо», и засади его тоже. А когда интерес к ним поутихнет, мы их отпустим. Пусть прочувствуют, что такое тюрьма, им не повредит. Можно устроить им парочку строгих допросов. В общем, нужно так запугать их, чтоб впредь было неповадно.

— Я отправлю туда Паоло. Думаю, за отгул он согласится.

— Я не соглашусь. Он и так уже едет в Палермо за два отгула. Может, съездишь сама?

Флавия кивнула:

— Конечно. Если хотите, поеду хоть завтра. Но тогда я проверю заодно информацию Марии Фанселли, идет? Уж если я все равно там буду?

Боттандо улыбнулся ее настойчивости:

— Ладно. Но помни…

— Это пустая трата времени. Я знаю. Да, кстати… — Она порылась у себя в сумке и вытащила конверт.

— Что это?

— Я скопировала жесткий диск с компьютера Аргана — вчера, когда он ушел обедать. Мне показалось, вам это пригодится. Для повышения эффективности межведомственной координации.

— Флавия, ты — чудо.

— Я знаю.

На следующий день она отправилась в путь. Чтобы как-то вознаградить себя за служебное рвение, она решила накупить там разных приятных мелочей, найти которые можно только во Флоренции. Она надеялась, что у нее останется хоть немного времени на себя. Боттандо поручил ей уйму дел, опасаясь, как бы финансовый отдел не упрекнул их в неэффективном расходовании средств. Большую часть вопросов можно было решить по телефону, но раз уж она поехала в командировку, то обязательно должна со всеми встретиться лично и обсудить все накопившиеся проблемы. Кроме того, ей предстояло собрать все отчеты о кражах, проинспектировать несколько мест ограблений, переговорить с местной полицией, допросить «Леонардо», проинструктировать судью в отношении этого юноши и встретиться с соискателем, которого Боттандо подумывал взять на работу.

Первую остановку Флавия сделала возле дома синьоры делла Куэрция, чье существование подтверждало такое мощное орудие полицейской системы, как телефонный справочник. До деловой встречи у Флавии оставалось полчаса, и навестить синьору делла Куэрция было дешевле, чем пересидеть это время в кафе. На первый взгляд здание казалось старинной родовой резиденцией. Оно расположилось на тихой респектабельной улице неподалеку от площади Республики, где проживали самые богатые семейства Флоренции. Однако, походив вокруг дома, Флавия выяснила, что старое здание подлатала и выкупила под свои нужды крупная торговая компания. Поколебавшись, Флавия вошла в холл и приблизилась к стойке администратора.

— В этом доме когда-то жила синьора делла Куэрция. Вы не знаете, куда она переехала?

Девушка оказалась разговорчивой и выдала Флавии массу информации — даже больше, чем та хотела знать. Синьора продала этот дом двенадцать лет назад, но все деньги достались ее сыну — он просто бессовестно украл их. Сейчас он живет себе припеваючи в Милане, а синьора осталась без гроша. Новые владельцы — отчасти из милосердия, а отчасти для того, чтобы сократить налоги и избежать общественного порицания за бессердечное отношение к несчастной старушке, — не стали выбрасывать ее на улицу и позволили поселиться в аттике, где когда-то находились комнаты для прислуги. Они полагали, что бывшая владелица задержится там недолго, однако время шло, а старушка оказалась крепкой и не подавала никаких признаков приближающегося конца. Возможно, ее силы укрепила ежедневная физическая нагрузка — синьоре делла Куэрция приходилось по нескольку раз в день преодолевать шесть лестничных пролетов. Ей уже стукнуло девяносто, рассказывала девушка, и она почти ничего не соображает. Кроме нее, в доме не осталось никого из прежних жильцов, палаццо Страга принадлежит теперь фирме, импортирующей компьютеры. Если Флавия хочет повидать ее — пожалуйста, но вряд ли в этом есть смысл.

Флавия прошла к черному ходу, где находилась лестница для прислуги, и остановилась. Шесть лестничных пролетов? Стоит ли так утруждать себя?

На лестнице было темно хоть глаз выколи и холодно. Несколько раз Флавия останавливалась, чтобы отдышаться и оставить силы хотя бы на слово «здравствуйте». С трудом одолев последний пролет, Флавия оказалась перед хлипкой деревянной дверью и громко постучала.

Она постояла, прислушиваясь, не подаст ли кто-нибудь признака жизни за дверью, и через некоторое время услышала скрип половиц и приближающиеся шаги. Крошечная женщина, согнувшаяся под тяжестью прожитых лет, открыла ей дверь и вонзила в нее вопросительный взгляд. Флавия представилась.

— А-а? — сказала старушка, приставив ладонь к уху.

Флавия громко повторила, что она из полиции и желает поговорить с ней.

Женщина не поверила и затрясла клюкой, угрожая поколотить незваную посетительницу, если та осмелится сделать хотя бы шаг. Флавию восхитила ее решительность, но не здравомыслие — она одолела бы старушку одной левой.

— Могу я войти? — прокричала девушка.

— Ладно, входите, — разрешила синьора делла Куэрция таким тоном, словно это была ее собственная идея.

Небольшая комната — три на четыре — была настолько загромождена мебелью и вещами, что походила скорее на склад, чем на жилое помещение. На двенадцати квадратных метрах уместились кровать, ванна, диван, кресло, два стула, три стола, деревянный книжный шкаф, полдюжины ковров, цветочные горшки, небольшая плита и три светильника, один из которых тускло горел. Стенное пространство, оставшееся свободным от мебели, было сплошь увешано фотографиями, распятиями, письмами в рамках и другими напоминаниями о долгой жизни хозяйки. Здесь нельзя было шагу ступить, чтобы не задеть какой-нибудь предмет, поэтому Флавия, не дожидаясь приглашения, пробралась к дивану и осторожно опустилась на него.

Синьора делла Куэрция прошуршала сзади и уселась на стуле напротив посетительницы.

— Меня интересует одна девушка, которая когда-то работала у вас! — прокричала Флавия.

— Знаете, я ведь из рода Медичи, — сказала старушка.

— Когда-то у вас была школа для девушек из иностранных семей. Верно?

— Да, у меня была школа. Для девушек из иностранных семей. Одна из лучших, между прочим. Ко мне привозили самых лучших девушек, весь цвет Европы. Такие очаровательные создания.

— Меня интересует Мария Фанселли! — с надеждой выкрикнула Флавия.

— Они были очень благодарны мне. Некоторые даже называли меня второй матерью. Я, конечно, не поощряла такой близости. Все-таки девушки должны чувствовать дистанцию, вы согласны со мной?

— Насколько я понимаю, вы уволили ее. Правильно? — надрывалась Флавия. У нее создалось впечатление, что в комнате одновременно происходят два разных диалога.

— Англичане, — продолжала щебетать делла Куэрция, игнорируя вопрос. — Ох уж эти англичане, все такие самолюбивые. Всегда холодные, надменные — большинство из них. Я нахожу их восхитительными. Сейчас они уже не те, измельчал народ.

— Фанселли? — снова забросила удочку Флавия.

— С большим уважением относятся к итальянской культуре. Не то, что французы. Именно для таких девушек я создавала свою школу. Лучшие, цвет Европы. И женихи соответствующие.

— А служанки?

— Никакой вульгарности, которая так портит современных женщин. Это был благородный век. Но потом у моих девушек стали появляться идеи. Они отказались от компаньонок, и некоторые даже начали выпивать на светских приемах и танцевать с молодыми людьми, которые не были им представлены. Можете вообразить себе такое?

Флавия печально покачала головой.

— Я так рада, что вы согласны. Столь резкое падение нравов навело меня на мысль о пенсии. Вы только посмотрите, о чем сейчас пишут газеты. Можете вы вообразить такое? Хорошо воспитанные женщины, из приличных семей, и выступать с такими идеями! — Она презрительно фыркнула. — Я говорила им: если бы Бог хотел, чтоб вы трудились, вы бы родились в семье рабочих. Если женщине предназначено воспитывать собственных детей, она родится в семье буржуа. Девушки всегда слушались меня. И уважали. Знаете, я ведь из рода Медичи.

— Форстер? — крикнула Флавия в надежде, что имя явится тем спусковым крючком, который разбудит память пожилой синьоры. Поскольку женщина мыслила ассоциативно, Флавия не видела смысла задавать конкретные вопросы.

— К счастью, в моей школе никогда не было скандальных происшествий, — продолжала ворковать делла Куэрция. — Наверное, мне повезло. Некоторые молодые люди кружили вокруг моих девушек, словно мухи вокруг горшка с медом. Животные. Я принимала только невинных девушек, и всегда возвращала их родителям в целости и сохранности. Можете вы себе вообразить, как я боялась, чтобы кто-нибудь из них связался с мужчиной? Флавия вздохнула и незаметно бросила взгляд на часы. Время шло, а она по-прежнему не услышала ничего нового.

— Такие вещи случаются только с прислугой, — говорила синьора делла Куэрция. — А чего еще от них ждать? Кавалеров этих девиц едва ли можно назвать джентльменами. Да, я помню. А почему я вдруг заговорила об этом? Да, это случилось в тот год, когда в мою школу поступила мисс Бомонт. Одна из служанок — Мария, так ее звали — не сумела сохранить свою девичью честь и была уволена. Я всегда говорила, что она плохо кончит.

Надежда Флавии, что ассоциативный ряд в конце концов приведет пожилую женщину к интересующей ее теме, оправдалась. Женщина вспомнила о служанке по имени Мария. Но Флавии хотелось знать подробности.

— Форстер! — на всякий случай снова крикнула она.

— Парень, с которым она связалась, оказался ужасным негодяем. Сначала он увивался за мисс Бомонт, таскался за ней повсюду, как пес, но эта благовоспитанная девушка моментально раскусила его и с презрением отвергла его ухаживания. Тогда он обратил свои взоры на других девушек — это так типично для подобных молодых людей. А мисс Бомонт впоследствии очень удачно вышла замуж, как и большинство моих девушек. Да, а как же его звали? Форстер? Да, Форстер. А почему я про него вспомнила?

— Понятия не имею, — пожала плечами Флавия. — А как звали девушку? — еще громче, чем раньше, крикнула она.

— Конечно, тогда моя школа процветала, у меня учились две дочки герцогов, дочь американского миллионера. У меня, конечно, были насчет нее некоторые сомнения, несмотря на отличные рекомендации. И, как оказалось, я была права. Она слишком много времени проводила со слугами. Это характеризует ее не лучшим образом. Ни одна по-настоящему воспитанная девушка не опустится до болтовни со слугами. Даже американка. Воспитание проявляется во всем, его не скроешь.

— А как ее звали?

— Кажется, Эмили. Эмили Морган. Она приехала из Виргинии, по-моему, это где-то в Америке. Я никогда не интересовалась этой страной.

— Не ее. Как звали служанку? — Флавия склонилась над пожилой синьорой, страстно желая, чтобы сознание вернулось к ней хотя бы на несколько секунд. — Мне нужно знать фамилию вашей служанки Марии.

Женщина откинулась на спинку стула, ошарашенная напором гостьи.

— Фанселли, — выговорила она. — Мария Фанселли.

— Ах, — выдохнула с облегчением Флавия и в изнеможении опустилась на диван.

— Естественно, я постаралась как можно скорее избавиться от нее. К счастью для меня, в избранном кругу, где я в то время вращалась, никто ничего не узнал. Сейчас, конечно, круг общения уже не тот.

— Да-да, — небрежно бросила Флавия, утратив к разговору интерес.

— Синьорина Бомонт очень расстроилась из-за этой служанки, но я утешила ее, сказав, что девушки низкого сословия не умеют себя блюсти, даже когда имеют перед глазами образцовый пример. Думаю, она все-таки пыталась ей помочь, она считала, что Мария пострадала по неопытности. Но точно сказать не могу.

«Какой ужасающий снобизм», — подумала Флавия и попыталась изобразить приятную улыбку.

— Ах, как давно все это было, — продолжала вещать синьора делла Куэрция. — Когда-то у меня собирался весь цвет Европы, и люди почитали за честь отдать свою дочь в мою школу. А что сейчас? Девушки напяливают на себя рюкзаки, живут в палатках, слушают ужасную музыку и не признают никаких социальных различий. Я всегда говорила: аристократия в Европе сохранится только в том случае, если их дети перестанут общаться с чернью. Вы знаете, синьорина, мне страшно за наше будущее. Действительно страшно.

— В самом деле, — согласилась Флавия.

Потерпев фиаско в борьбе с рассеянным сознанием синьоры делла Куэрция, Флавия взяла своего рода реванш, устроив допрос с пристрастием Джакомо Сандано. Бедняга, надо сказать, ничем не заслужил такого обращения, тем более что общество уже наказало его за незначительный инцидент с картиной Фра Анджелико. Эта встреча вообще не имела никакого смысла, но Флавия, памятуя наставления Боттандо, решила продемонстрировать свою исполнительность. Кроме того, ей просто хотелось услышать вразумительные ответы на свои вопросы.

Она отловила Сандано в одном из баров на окраине города — вопреки распоряжению Боттандо парень разгуливал на свободе.

Сандано был неисправимым оптимистом и каждый раз надеялся, что уж теперь-то его план сработает. В полиции его нежно любили: как только он сворачивал на кривую дорожку, они могли надеяться на скорый арест и вынесение приговора.

Его натура не позволяла ему жить честно, и даже судья однажды не выдержал и прямо сказал ему об этом. Парень представлял опасность не столько для общества, сколько для самого себя, и воровал всегда такую ерунду и так неумело, что никто не мог понять, ради чего он этим занимался.

Взять хотя бы последний случай, когда он украл из церкви подсвечники. Его тут же поймали и посадили за решетку. Как сказал прокурор, занимавшийся этим делом, идея спрятаться в алтаре и дождаться ночи, когда все разойдутся, была блестящей. Но почему он выбрал для осуществления этой идеи канун Рождества — единственную ночь в году, когда в церкви полно народу?

В шесть часов вечера Сандано втиснулся в ящик, где хранилась разная церковная утварь, и промучился в нем до двух часов ночи. Потом тело его свело судорогой от долгого стояния без движения, и он огласил здание церкви страшными криками. Паства и священник поначалу опешили, решив, что из алтаря доносится глас небесный, но быстро разобрались, в чем дело, вытащили Сандано из ящика, отпоили его бренди и вызвали полицию, которая с готовностью препроводила его в тюрьму.

Он сидел, согнувшись над своим стаканом с выпивкой, — немного за тридцать, худой, нездоровый, распространяя слабый, но вполне отчетливый запах дешевых сигарет.

— Попался! — жизнерадостно воскликнула Флавия, хлопнув его по плечу. Сандано подпрыгнул чуть не до потолка. — Признавайся, Джакомо, признавайся, — сказала она, понижая голос.

— В чем? — в ужасе затрясся Сандано. — В чем?

— Я просто проверяла тебя. Шутка. Решила угостить тебя выпивкой. Проходила мимо и думаю: «Что-то давно я не видела старого друга Джакомо. Подойду поздороваюсь». Ну как ты?

Он покачивая головой, все еще не оправившись от шока.

— Прекрасно, — осторожно ответил он. — А что?

Флавия печально вздохнула:

— У нас упали показатели. Вот мы с Боттандо и подумали: а не арестовать ли нам старину Джакомо? Наверняка за ним числится какой-нибудь грех.

Сандано передернуло от ее слов.

— Я сейчас живу честно, — сказал он. — Все осталось в прошлом. Вы же знаете.

— Чепуха, — возразила Флавия. — Я уверена, ты и сам это поймешь, когда проведешь ночку в камере.

— Слушайте, чего вы хотите? — жалобно спросил Сандано. — Почему вы не оставите меня в покое?

— Потому что не хотим. Мы хотим засадить кого-нибудь за решетку. И твоя кандидатура ничуть не хуже любой другой. Даже лучше. Сколько времени ты пробыл на свободе, пока не украл подсвечники? Ну, честно.

— Неделю, — скучным голосом отозвался Сандано. — Но у меня закончились деньги.

— А за что ты сидел до этого? Ну, за что? За картину, правильно? Фра Анджелико, если не ошибаюсь. Мы были очень удивлены. Как-то не в твоем стиле. Тебя даже не сразу поймали. Когда это было? Полгода назад?

— Девять месяцев прошло.

— Расскажи подробнее. Тебя ведь схватили на границе, верно? Счастье было так возможно… А как тебе удалось украсть картину и не засветиться?

Сандано допил свой стакан и закурил. Потом с неохотой ответил:

— Это сделал не я.

— Что именно?

— Картину украл не я.

Флавия приподняла бровь.

— Так… Но ты признался в краже. И тебя поймали с картиной на границе.

— Но украл ее не я.

— Тогда зачем взял вину на себя?

— Мне предложили сделку. Местные карабинеры попросили меня взять эту кражу на себя — им надоело, что вы все время давите на них из Рима. Взамен они обещали закрыть глаза на некоторые мои провинности.

— Например, кражу мейсенского фарфора?

Речь шла об очень дорогом столовом сервизе восемнадцатого века. Сандано забрался в квартиру и выбросил сервиз из окна третьего этажа в руки сообщника. Сервиз разбился, Сандано опять попался.

— Да, — грустно согласился Сандано. — Какого же я свалял дурака. До сих пор не пойму, почему мой братец ждал меня с другой стороны дома. Такую хорошую идею провалил. Соседи проснулись, когда сервиз грохнулся на землю, и вызвали полицию.

— Да, не повезло тебе, парень. Так, значит, ты признался в преступлении, которого не совершал? Как-то странно, не находишь?

— Карабинеры сказали, что, сколько бы я ни утверждал, будто был всего лишь курьером, они мне все равно не поверят. Сказали, им точно известно, что кража — моих рук дело. Потом посоветовали признаться, а за это пообещали мне скостить срок и простить мейсенский фарфор.

— Они сдержали слово?

— О да, тут я на них не в обиде. Но факт остается фактом: я этого не делал.

— Бедняга, — посочувствовала Флавия. — Конечно, ты нашел картину в мусорном ящике и решил подарить своей мамочке. Поэтому ты положил ее на заднее сиденье своей машины и поехал в магазин красиво упаковать. Но вручить подарок не довелось — эти ужасные подозрительные полицейские набросились на тебя и отняли картину.

— Примерно так все и было.

Флавия бросила на него выразительный взгляд.

— Послушайте, я говорю вам правду, — взорвался Сандано. — Мне позвонили и предложили заработать. Пять миллионов лир за один день. Дело плевое — перевезти кое-что через границу. Два с половиной миллиона — аванс. Я спросил, что я должен перевезти, и он сказал — посылку…

— Кто — он?

— Приятель приятеля приятеля, — насмешливо ответил Сандано. — Человек, который иногда подбрасывает мне работу. Не моего ума дело, кто за ним стоит. Я должен был забрать коробку в камере хранения на вокзале и оставить ее в камере хранения в Цюрихе, а ключи переправить в Берн на номер абонентского ящика. После этого я должен был получить оставшуюся сумму. Сразу говорю: тогда я не знал, кто поручил мне это дело. Возможно, поэтому мой рассказ не убедил карабинеров.

— Тогда не знал, — повторила Флавия. — Что это значит?

— А с какой стати я должен вам выкладывать?

— Потому что я, если захочу, могу сильно осложнить тебе жизнь. И потому что я могу проявить к тебе снисходительность, когда ты попадешься в следующий раз. Это ведь только вопрос времени. Можешь рассматривать это как полицейскую страховку. Кто украл картину?

Сандано сцепил пальцы и отвел глаза. На лице его появилось выражение хитрости, коварства и замкнутости. Пренеприятная смесь.

— Вы не станете упоминать мое имя?

— Упаси Бог.

— И вы не забудете человека, который оказал вам услугу?

— Джакомо, разве я похожа на человека, который забывает друзей? Или своих врагов? Говори мне все, что ты знаешь.

Сандано сделал паузу и глубоко вздохнул.

— Хорошо. Но помните: я вам верю.

— Договорились.

— Тогда я не знал, кто это был. Как я уже сказал, он всегда звонил по телефону. Мы никогда не виделись. Я получал свои комиссионные и не хотел ничего знать. Но дело сорвалось, и я получил срок. А три месяца назад меня посетил один человек и спрашивал насчет Фра Анджелико. Его интересовало, как много я рассказал полиции. Я сказал, что ничего никому не рассказывал, иначе не попал бы за решетку. Он остался доволен. Сказал, что мое молчание заслуживает награды, и дал денег.

— И?..

— Это все.

— Сколько он дал тебе?

— Три миллиона лир.

— А теперь — главное. Ты знаешь, кто он?

— Да.

— Кто?

— Англичанин.

— Фамилия?

— Форстер.

ГЛАВА 5

Методичный и осмотрительный, констебль Фрэнк Хэнсон был словно создан для рутинной работы полицейского в английской глубинке. Изо дня в день он колесил по округе на своем автомобиле, последовательно объезжая поселок за поселком. Иногда он останавливался и беседовал с людьми, чтобы показать свою заинтересованность в общественной жизни. У него хватало ума закрывать глаза на мелкие нарушения закона, которые происходили вокруг него практически постоянно, ибо что это за жизнь, когда нужно все время ходить по струнке? Те, кому приходилось с ним сталкиваться, отзывались о нем как о добром и честном малом.

Сам он считал себя чрезмерно загруженным; границы его участка были определены в те далекие благословенные времена, когда поселок жил тихой, мирной жизнью, лишь изредка нарушаемой дракой в местном пабе или семейными ссорами. Сейчас он не видел большой разницы между своим участком в Норфолке и самыми опасными районами Лондона или даже Норвича. Констебль Хэнсон был глубоко убежден, что в этих городах внезапная смерть — рядовое явление, а грех — основное занятие населения.

Зло, обитающее в большом городе, докатилось и до его территории. В последние несколько лет вал ограблений, изнасилований, поджогов, угонов машин и прочих городских «прелестей» захлестнул сельскую местность, превратив жизнь Хэнсона в кошмар. Он только и делал, что ездил из одной деревушки в другую, принимая от жителей заявления и раздавая неискренние обещания изобличить и наказать виновных.

Вот и сейчас он ехал по очередному вызову. Джек Томпсон, преуспевающий фермер, позвонил ему и пожаловался, что сегодня утром его стадо уменьшилось на целых три коровы. Похоже, список местных преступлений пополнится теперь еще и угоном скота, мрачно размышлял Хэнсон, проезжая по поселку Уэллер со скоростью, на несколько миль выше разрешенной. Что последует дальше? Пиратское нападение? Он возмущенно фыркнул. Банда молокососов берет на абордаж речное судно под прикрытием дыма и затем топит его, обстреляв из пушек. «Меня бы это ничуть не удивило», — пробормотал Хэнсон, продолжая ехать с запрещенной скоростью.

Люди перестали признавать дисциплину, вернулся он мыслями к своей излюбленной теме. Причем не только преступники. Сельские жители сильно испортились. Кругом царит эгоизм, один только эгоизм. Он считал, что правительство подает населению плохой пример тем, что платит низкую зарплату слугам народным вроде него самого.

Ну вот что за идиот, думал он, глядя на дорогу. Ведь есть же отдельная тропинка для пешеходов. Спрашивается: зачем выскакивать на проезжую часть? Неужели не понимает, что создает опасность и для себя, и для других людей? Нет, вы посмотрите на него: встал посреди дороги так, словно она принадлежит лично ему. Одиннадцать утра, а он уже напился.

Ну, это уж слишком. Мужчина метнулся навстречу автомобилю, размахивая руками. Хэнсон врезал по тормозам и остановился, собираясь высказать незнакомцу все, что он думает о его безответственном поведении.

— Вы все-таки заметили меня, — сказал человек, подходя к автомобилю. Он выглядел совершенно трезвым, но был сильно взволнован. В его пользу говорили также приличный костюм, чистые светлые волосы и ухоженные аристократичные руки, которые он нервно сжимал.

— А вы разве оставили мне выбор, сэр? — сухо ответил Хэнсон в лучших традициях полицейского юмора. — Вам не кажется, что на тротуаре несколько безопаснее?

— Я хотел привлечь ваше внимание. Это очень срочно.

— Что вы говорите, сэр? Отчего такая срочность?

Мужчина слабо махнул рукой, указывая в сторону тропинки, находившейся в нескольких сотнях ярдов от дороги.

— Там человек, — пробормотал он.

Констебль Хэнсон не мог упустить возможность блеснуть остроумием:

— В этом нет ничего удивительного, сэр. Там стоит дом. А в домах живут люди, сэр. Если бы это был курятник…

— Да-да, я знаю, — нетерпеливо оборвал его незнакомец. — Он мертв. Вот почему я попытался остановить вас.

— Он и сейчас там? Ну, тогда нам лучше пойти взглянуть.

Хэнсон решил, что пропавшие коровы фермера Томпсона уже наверняка превратились в гамбургеры и потому могут подождать. Сообщив свое местонахождение по радиосвязи, он вырулил на тропинку и медленно поехал к коттеджу «Старая мельница». Мужчина вприпрыжку последовал за ним.

— Ну а теперь, сэр, — сказал Хэнсон, вылезая из машины, — вы, может быть, сообщите мне свое имя?

— Аргайл. Джонатан Аргайл. Я приехал сюда, чтобы поговорить с человеком, которого зовут Форстер. Когда я подошел к дому, меня никто не встретил. Дверь была приоткрыта, я вошел и обнаружил его. Думаю, он и сейчас там лежит.

— Ага! Тогда, может быть, войдем и посмотрим?

Констебль Хэнсон толкнул входную дверь и ступил в холл.

В чем, в чем, а в наблюдательности мистеру Аргайлу не откажешь. Тело, лежавшее внизу лестницы, было определенно мертвым. О причине смерти свидетельствовали неестественно вывернутая шея и кровь, запекшаяся на светлых волосах. Хэнсон знал Джеффри Форстера только понаслышке — ему было известно, что он связан с искусством и работает на людей из Уэллер-Хауса. Вернее, работал, пока мисс Бомонт не умерла.

В последние несколько недель на территории Хэнсона произошло несколько ограблений, поэтому версия об ограблении первой пришла ему в голову. Однако нельзя было исключить и вероятность несчастного случая. Эти старые здания, в которых так любят селиться городские жители, на взгляд Хэнсона, являлись страшно неудобными, непрактичными и просто опасными. Конечно, беленые стены и тростниковая крыша смотрятся довольно симпатично, но ничто не заставит его поселиться в таком доме.

Витая полированная и ужасно скользкая лестница не внушила Хэнсону никакого доверия — на такой можно запросто сломать шею. Он осторожно поднялся по ней и обнаружил, что верхняя ступенька шатается. Констебль вышел на улицу, связался по радио с участком и вызвал подмогу. Его вдруг осенило, что Форстер мог просто поскользнуться, спускаясь по лестнице, удариться головой и сломать себе шею. Но торопиться с выводами не стоит: сначала нужно проверить, не пропало ли что-нибудь из дома.

— Эй! — позвал он, снова вылезая из машины. — Куда это вы собрались?

Аргайл, шагавший в направлении калитки, нервно оглянулся.

— Просто хотел походить вокруг, — ответил он. — Удастся найти какую-нибудь улику.

«О Боже, — подумал Хэнсон. — И этот туда же. Нужно по крайней мере объяснить ему ситуацию».

— Нет, не надо никуда ходить. Возвращайтесь сюда, чтобы я мог вас видеть. А кто вы, собственно, такой? Чем занимаетесь?

Аргайл побрел обратно по гравийной дорожке и, приблизившись к Хэнсону, отрекомендовался:

— Я торгую произведениями искусства. Сюда приехал, чтобы поговорить с мистером Форстером об одной картине.

— О какой картине?

— По моим сведениям, эта картина когда-то принадлежала ему. Она была украдена, — добавил он извиняющимся тоном.

Хэнсон удивленно изогнул бровь:

— Вот как?

— Да, — нервно продолжил Аргайл. — Поэтому я и хотел с ним поговорить. Он предложил мне встретиться здесь.

— А что вам за дело до той картины? Она что, когда-то была вашей?

— О нет.

— Он украл ее у вас?

— Слава Богу, нет.

— Понятно. Значит, так, сэр, я предлагаю вам пока постоять тут. Ничего не трогайте и ждите, когда мы составим протокол.

— Может быть, мне обойти дом — вдруг удастся обнаружить что-нибудь важное?

— Нет, сэр, — возразил Хэнсон с преувеличенным спокойствием. — Просто стойте тут. Хорошо?

Следующие полчаса Аргайл простоял, руки в карманах, возле полицейской машины, ожидая, когда из участка приедет подкрепление и кто-нибудь снимет с него показания. Он как-то упустил из виду, что английское лето лишь условно можно назвать теплым временем года, и сейчас дрожал под пронизывающими порывами северного ветра,

Аргайл так хотел быть полезным, что взялся отгонять зевак, которые, заметив полицейскую машину, останавливались и заходили во двор спросить, что случилось.

— Несчастный случай. Будет лучше, если мы предоставим инициативу полиции, — сказал он неопрятному пожилому мужчине, подошедшему первым. Вслед за хозяином в калитку просунулась морда шелудивого пса. В руках у мужчины был большой полиэтиленовый пакет, полный замороженных продуктов.

В ответ на сообщение Аргайла мужчина понимающе закивал и побрел дальше.

— Несчастный случай, — поведал Аргайл коренастому молодому человеку бандитского вида, который подошел почти сразу после мужчины и со злорадным интересом наблюдал за происходящим. — Возможно, ограбление.

Молодой человек помрачнел и ретировался.

— Несчастный случай. Пожалуйста, идите своей дорогой, — попросил Аргайл, когда к калитке приблизилась седая женщина лет пятидесяти с горящими от любопытства глазами. Он всегда мечтал сказать кому-нибудь «идите своей дорогой, пожалуйста».

— Ну вот еще, даже и не подумаю, — резко ответила женщина, заходя в калитку. Она мгновенно поняла, что Аргайл здесь находится на птичьих правах, и отнеслась к его просьбе с тем пренебрежением, которого она и заслуживала. — Это просто смешно. Хэнсон! — позвала она неожиданно звучным голосом. — Выходи-ка на свет Божий.

Через секунду Хэнсон вынырнул из дома. Аргайл поразился, с какой быстротой констебль откликнулся на ее призыв. Он не то чтобы выразил женщине явное почтение, но приветствовал ее несравненно любезнее, чем его самого.

— Ради Бога, скажи мне: что здесь происходит? — требовательно спросила пожилая особа.

— Мистер Форстер, миссис Верней. Он мертв. Судя по всему, сломал шею.

Миссис Верней поразилась этой новости, однако ни на секунду не утратила самообладания и не стала выражать ложного соболезнования, сожаления или ужаса.

— Когда? — коротко спросила она. Хэнсон сделал неопределенный жест:

— Некоторое время назад, я полагаю. Тело уже остыло. Похоже, он упал с лестницы. Его обнаружил вот этот джентльмен. — Констебль указал на Аргайла.

— Около десяти минут назад, — уточнил Джонатан. — В одиннадцать часов или около того. У меня была назначена с ним встреча.

— Я буду вам очень признательна, если вы будете держать меня в курсе, Хэнсон, — сказала женщина, окинув Аргайла быстрым взглядом и мгновенно утратив к нему интерес. — В конце концов, раньше это был наш дом. Я знала, что лестницу следует починить. Он поскользнулся на верхней ступеньке? Она всегда немного шаталась. Я как-то сказала ему…

Констебль Хэнсон заметил, что выводы можно будет делать только после осмотра дома экспертами. Женщина засунула руки в карманы и несколько секунд размышляла.

— Знаете что, — сказала она вдруг, — если мне собираются пришить дело за то, что я продала дом с шатающейся лестницей, то я хотела бы узнать об этом первой. Пошли, Фредерик, — сказала она, свистом подзывая пса, который вынюхивал что-то в розовых кустах. В эту секунду до Аргайла дошло, что если в земле до этого момента оставались отпечатки чьих-то следов, то теперь их уже не найдешь.

Женщина бодро зашагала по тропинке и свернула на дорогу.

— Кто она? — спросил Аргайл полисмена, надеясь установить с ним более сердечные отношения.

— Миссис Мэри Верней, — ответил Хэнсон. — Местная землевладелица. Правда, не совсем местная и не так уж много земли находится в ее владении. Очень приятная женщина, в наших местах поселилась недавно, после смерти сестры.

— А-а.

Продолжить беседу не удалось, потому что к дому подкатила полицейская команда в полном составе и в полной готовности выполнить привычные процедуры.

Неповоротливые колеса машины правосудия тронулись с места. Команда полицейских отщелкала фотографии, отмерила расстояния, постояла с нахмуренными лицами, поглазела на окна, поскребла подбородки. Затем они убрали тело и сняли показания со свидетеля. Все это заняло несколько часов, но Аргайл не заметил, чтобы они хоть сколько-нибудь продвинулись в понимании причин гибели хозяина дома.

Однако местная полиция была собой чрезвычайно довольна. Дактилоскопист порхал по дому, пыхтя, как целая дюжина парикмахеров. Все полицейские сошлись на том, что на первый взгляд, по самым грубым прикидкам, Джеффри Форстер встретил свой конец, оступившись на лестнице. Показать, каким образом это могло произойти, никто из них не дерзнул.

Как только стало ясно, что никаких улик или свидетельств того, что же все-таки произошло — несчастный случай или убийство, нет, полицейские переключили все внимание на Аргайла, решив выместить свою досаду на нем. Следующие несколько часов он рассказывал о своем бизнесе, о цели приезда на место происшествия и в подробностях отчитался обо всех своих передвижениях с момента возвращения в Англию. Он посоветовал им связаться с управлением по борьбе с кражами произведений искусства в Италии, где могут подтвердить его благонадежность и дружеские отношения с полицией. При этом он добавил, что синьорина ди Стефано в достаточной степени владеет английским, чтобы превознести его личность до небес на понятном им языке.

С некоторой неохотой коллективный полицейский разум наконец признал, что если кто-то и помог Форстеру расстаться с жизнью, то вряд ли это был Аргайл, тем более что, по предварительному заключению врача, смерть потерпевшего наступила не менее двенадцати часов назад, когда Аргайл находился в Лондоне, чему имелось множество свидетелей. Конечно, полностью исключить возможность ложного алиби они не могли, но рекомендация Боттандо, который в отсутствие Флавии все же выполнил свой долг и характеризовал Аргайла как законопослушного гражданина, сыграла свою положительную роль.

— Кстати, о картине, — сказал инспектор Уилсон. — Вы полагаете, она находилась в собственности мистера Форстера?

— Нет, не думаю. Согласитесь, глупо на протяжении двадцати лет держать у себя украденную картину. Зачем тогда ее красть?

— Но у вас сложилось впечатление, что он понимает, о каком полотне идет речь.

— О да. Во всяком случае, мне так показалось. Он сказал, что готов поговорить со мной о ней. «О ней» было сказано с особым выражением.

— И что это за картина?

— У меня есть приблизительное ее описание. Я сам узнал о ней всего несколько дней назад. Сюжет картины обычный — Мадонна с младенцем.

— У вас нет с собой фотографии?

Аргайл покачал головой:

— Фотографии этой картины вообще не существует.

— Очень полезная информация, сэр. Благодарю вас. Итак, вы приехали сюда…

И снова по кругу — инспектор спрашивал, Аргайл отвечал, секретарь записывал. Прочитайте, подтвердите, подпишите.

— Ах да, кое-что еще, сэр. Ваш паспорт.

— А что с ним?

— Могу я оставить его у себя?

— Зачем? Почему?

Уилсон ободряюще улыбнулся:

— Через несколько дней мы обязательно его вернем.

— Вы хотите сказать, что все это время я должен торчать здесь?

Уилсон снова улыбнулся:

— Но у меня есть работа. Вы же знаете, я живу в Италии.

— Да, знаю. Именно поэтому нам нужен ваш паспорт.

— Но вы не собираетесь меня арестовывать? Вы же не подозреваете меня?

— О нет. Но мы, возможно, захотим побеседовать с вами еще раз, и нам будет гораздо удобнее иметь вас под рукой.

Инспектор был вежлив, но тверд. Немного встревоженный, Аргайл хмуро передал ему документ. Чего-чего, а уж того, что у него могут конфисковать паспорт, он никак не ожидал. И вот на тебе.

Ему сообщили, когда следует явиться в участок снова, и отпустили на все четыре стороны. Он вышел на улицу, совершенно не представляя, как можно убить несколько дней в таком месте, как Уэллер. Дойдя до автобусной остановки, расположенной на единственной улице, он обнаружил, что последний автобус в Норвич уже ушел, а железнодорожной станции здесь не было и в помине. Ему ничего не оставалось, как положиться на милость местной полиции и просить их подбросить его до Лондона. Но это уже в крайнем случае, если не удастся найти ночлег в поселке.

Вспомнив, что у него кончились сигареты, он отправился в местную лавку пополнить запас и расспросить насчет ночлега.

— Пять пачек «Ротманса», — сказал он сердитой женщине с одутловатым лицом, стоявшей за прилавком крошечного магазинчика, делившего здание с почтой. Потом огляделся, высматривая что-нибудь из провизии. Увы, ничего, кроме консервных банок, замороженных продуктов с бесконечным сроком годности и кое-какой другой снеди, покрытой слоем пыли, он не увидел. Решив оставить эти яства местным обитателям, Аргайл взял только пачку печенья. В Италии все же имелся один недостаток — там не умели готовить настоящее печенье. Особенно с шоколадной глазурью.

— Скажите, — обратился он к женщине, весь облик которой поразил его как яркое доказательство пагубного влияния на человеческую природу близкородственных браков и некачественной пищи, — здесь есть поблизости гостиница? Мне нужна комната на одну ночь.

— Вы из полиции?

— Нет.

— Двенадцать фунтов пятьдесят.

— Сколько?

— За сигареты. Двенадцать фунтов пятьдесят.

— Боже милостивый, — простонал он, вручая ей почти всю имевшуюся у него наличность. — Так что насчет гостиницы?

— Нет гостиницы,

— Зато есть паб, — послышался дружелюбный и жизнерадостный голос у него за спиной. Аргайл обернулся и увидел в дверях магазина Лабрадора Фредерика. — Правда, ночевать в нем я бы не посоветовала.

— Крысы? — разочарованно спросил он.

— Совершенно верно, — спокойно подтвердила Мэри Верней, входя вслед за собакой. — Но ночь как-нибудь перебьетесь. Вам пришлось остаться из-за Джеффри?

Не очень скромная особа. Краем глаза Аргайл заметил, что большое бледное приспособление для продажи сигарет навострило уши, прислушиваясь к разговору. Он торопливо направился к выходу в сопровождении миссис Верней.

— Как вас зовут? — спросила она, когда они снова глотнули свежего воздуха.

У нее оказался приятный, хорошо поставленный голос, удивительным образом лишенный всякого акцента. Просто у нее нормальное произношение, понял Аргайл: она не глотала слова, комкая фразу, как деревенские невежды, и обходилась без манерного прононса, отличающего речь английских аристократов.

Аргайл представился и попытался рассмотреть свою новую знакомую. Приятная, типично английская леди в твиде, на который налипла собачья шерсть. Ей достались отлично скроенная фигура и кожа, сохраняющая свежесть на протяжении многих десятилетий благодаря бодрящему холодному дождю, ласкающему ее во время прогулок с пушистым любимцем.

— А хотите чаю? Я как раз пью чай в это время. Сразу предупреждаю: я собираюсь выжать из вас всю информацию о Джеффри и обо всем, что там произошло. Ребята из полиции чертовски неразговорчивы, а я просто умираю от любопытства.

Аргайл не стал долго раздумывать и принял приглашение. По крайней мере хоть какое-то развлечение. К тому же леди тоже может снабдить его информацией.

Они дошли до конца центральной улицы, потом спустились вниз по широкой дороге и свернули налево в переулок. Все это время Мэри Верней без умолку болтала. Она поведала ему о семействе соек, устроивших гнездо на старом дубе, и о насекомых-вредителях, поразивших все окрестные вязы. Иногда она отвлекалась, свистом и окриками призывая к порядку Фредерика, который вприпрыжку бежал за хозяйкой и радостно совал свой нос в каждую кучу чудесного летнего мусора, попадавшуюся ему на пути.

Постепенно Аргайл пришел к выводу, что поселок Уэялер не самое плохое место. Он расположился в уголка не типичном для Восточной Англии: пейзаж здесь не был плоским, как блин, и, возможно, поэтому сюда не проникал леденящий штормовой ветер с Северного полюса. По некоторым приметам Аргайл установил, что места эти были обжиты еще несколько столетий назад. Население поселка едва ли насчитывало тысячу жителей, большая часть которых жила в крошечных коттеджах вдоль так называемой главной улицы и на фермах. Церковь, однако, — высокое просторное здание, способное вместить всех жителей города и даже больше, — могла составить гордость небольшого города. Квадратная башня казалась зловещей на фоне мирного пейзажа, а отсутствие других строений, сравнимых с ней масштабами, еще более усиливало это впечатление и говорило о том, что поселок так и не оправился после нашествия «черной смерти»[3].

На окраине в последние годы выросло несколько современных домов, построенных для людей, которые предпочитали жить в сельской местности и в то же время не желали отказываться от городских удобств и архитектуры. Там же располагалось и здание особняка Уэллер-Хаус.

Он стоял в самом конце широкой, но тихой и пустынной улицы. Конец семнадцатого века, навскидку определил Аргайл. Один из фасадов в девятнадцатом веке перестроили в греческом стиле, другой — несколько десятилетий спустя — в готическом. В результате строение напоминало картинку из учебника архитектуры. Как ни странно, Аргайлу это смешение стилей показалось очаровательным. И размер дома он тоже одобрил — не гигантский дворец, а просто красивый дом, в котором приятно жить, вызывая восхищение и зависть всех соседей на двадцать миль вокруг.

Дом для тихой безмятежной жизни, добавил про себя Аргайл. Он был окружен огромным лугом, который без надлежащего ухода превратился в небольшую рощицу. Со стороны дороги дом отделяли от всего остального мира высокая каменная стена и массивные проржавевшие ворота. Когда-то эта стена не давала сбежать из поместья крепостным крестьянам, теперь же она ограждала хозяев от шума современной цивилизации. Универсальная вещь, подумал Аргайл.

Увы, даже каменные стены не всегда помогают. Не успел Аргайл восхититься царящей здесь тишиной, как где-то за горизонтом послышался низкий рокот. Должно быть, надвигается гроза, решил он. Но звук постепенно трансформировался — низкие раскаты грома перешли в визгливый, бьющий по ушам вой. Затем раздался взрыв, от которого земля задрожала у них под ногами, и вдали с невероятной скоростью в небо взметнулись два черных облака. Через несколько секунд они скрылись за деревьями, окаймлявшими луг, и шум медленно затих.

— Боже милостивый, что это было? — спросил потрясенный молодой человек.

Миссис Верней отнеслась к происшедшему с полной невозмутимостью.

— Пять тридцать, — произнесла она загадочную фразу, взглянув на часы. — Наверное, опять бомбят Шотландию.

— Э-э?..

— Это «F1-11», — сказала она так, словно речь шла о хорошо знакомом ему явлении. — Американские бомбардировщики, — пояснила она, видя, что Аргайл не силен в авиационной терминологии. — Их военная база находится в пяти милях отсюда, и трасса проходит как раз над нами. Когда им охота пошалить, они подлетают совсем близко к дороге и демонстрируют нам, какие они бравые ребята. Только чертовски шумные, правда?

— А что, разве некому их остановить? Ведь от такой вибрации дом просто рухнет.

Миссис Верней показала ему глубокую трещину, протянувшуюся по торцу дома.

— Сейчас я как раз пытаюсь доказать американцам, что эта трещина появилась по вине их пилотов, и хочу, чтобы они оплатили мне ремонт. На самом деле эта трещина появилась еще до того, как родились братья Райт, но это не важно. Если повезет, я добьюсь, чтобы американцы признали свою вину до того, как уедут отсюда.

— Уедут куда?

Она пожала плечами:

— Наверное, туда, откуда приехали. База закрывается: они считают, нас больше не от кого защищать. В общем, полный крах.

— Почему? Здесь станет намного тише.

— Да, в этом вся и проблема. Понимаете, из-за шума здесь пока никто не хочет селиться, а если американцы уйдут, Уэллер опять превратится в спальный район Лондона. Кроме того, американцы были невероятно щедрыми. Им так хотелось нам понравиться, что они за свой счет поставили двойное остекление в каждом доме Уэллера, представляете? Они положили новое покрытие на всех дорогах, по которым ездят их грузовики, и регулярно проводят праздники для местной детворы, вывозят их на экскурсии. Чудесные люди. Мне они нравятся гораздо больше, чем местная администрация. И вот — кончен бал… Мы виним во всем русских — их совершенно перестали бояться. Входите.

Переваривая этот весьма своеобразный геополитический анализ, Аргайл прошел вслед за миссис Верней в большие деревянные двери с облупившейся краской и оказался в просторном холле. Он терпеливо ждал, разглядывая дырки от древесного жучка в обшивке стен, пока миссис Верней довела себя до нужной кондиции и, связавшись по телефону с командованием базы, начала гневно протестовать против того, чтобы их пилоты использовали ее дендрарий в качестве своего полигона.

— Еще хотя бы раз, полковник, если такое случится… — грозно предупредила она. — Ну а теперь, — как ни в чем не бывало сказала миссис Верней, положив телефонную трубку на место, — чай. И разговоры. Но сначала чай.

Спустившись по темной лестнице в кухню — такую древнюю, что ее можно было целиком перевезти в качестве экспоната на выставку эдвардианской эпохи, хозяйка принялась заваривать чай.

— У меня нет современного оборудования, а в поселке нет прислуги, которая умела бы обращаться со старой плитой, — сказала она, заметив удивленный взгляд молодого человека. — Это просто какой-то кошмар. Я здесь только и делаю, что меняю перегоревшие пробки. Поразительно, как быстро начинаешь разбираться в электричестве, став землевладельцем.

— Я думаю, это у вас в крови.

— Не скажите, все мои родственники — абсолютно неприспособленные люди. Дядя Годфри — кстати, это он довел поместье до нынешнего плачевного состояния — умер, свалившись с табуретки, это произошло около пятнадцати лет назад. Его дочь, моя кузина, тоже не умела следить за домом. Она умерла прошлой зимой, и этот проклятый мавзолей достался мне в наследство. Не могу сказать, что испытала чувство благодарности от такой щедрости. Да, еще она завещала мне свою собаку. День, когда я стала наследницей Уэллер-Хауса, стал худшим днем в моей жизни. Хотя собака мне нравится.

— Но ведь вы не обязаны здесь жить? Разве нельзя заколотить этот дом и переехать в небольшой комфортабельный коттедж?

Она тяжело вздохнула, заливая кипятком чайник размером с ванну.

— А кто будет менять перегоревшие пробки? Чинить прохудившуюся крышу? Прочищать засор в канализации? Если эту вычурную рухлядь оставить без присмотра, она развалится через неделю. Конечно, я думала о переезде, рассматривала разные варианты. Например: застраховать дом на хорошую сумму, устроить пожар и с заплаканным лицом получить свои денежки. Аргайл уселся за стол и рассмеялся.

— Но они ведь моментально вычислят меня, верно? А я не собираюсь провести остаток жизни за решеткой.

— А нельзя кому-нибудь передать этот дом?

Мэри Верней фыркнула:

— Кому? Я — единственная из Бомонтов, кто заработал хотя бы пенни. Уж если у меня не хватает средств, то у остальных моих родичей не хватит и подавно. И отдадим им должное, у них у самих хватит ума отказаться от такого подарка.

— А Национальный трест[4]?

— Они бы взяли его под свою опеку, но без долгов. А долгов у меня уйма. Так что положение безвыходное. Если только на меня вдруг свалится куча денег… Как прекрасно устроен этот мир, правда? Полагаю, у вас не найдется парочки лишних миллионов? А то мы бы могли сделать из этого поместья суперсовременный центр для проведения конференций или роскошный дом престарелых. Эх, мы бы уж выкачали из старичков все до последнего пенни!

— Нет, это не мое.

— Жаль.

— А детей у вас нет?

— Есть, целых трое. Двое из них — близнецы. Всех их раскидало по свету. И слава Богу. То есть я хочу сказать что, конечно, очень люблю их, но с тех пор, как они начали самостоятельно познавать этот проклятый мир, моя жизнь стала намного спокойнее. Я словно заново окунулась в свою молодость.

— Хорошо.

— А теперь расскажите мне о себе. Кто вы, откуда, с К ем живете? Есть ли у вас жена? И самое главное, что происходит в нашем поселке? И какова ваша роль во всем этом деле?

И Аргайлу пришлось заплатить за чай подробным рассказом о своей жизни под пристальным взглядом язвительной женщины, сидящей напротив него. Скрупулезный допрос о смерти Джеффри Форстера, который она ему устроила, был под стать опытному следователю. Как ни странно, впервые с момента высадки в аэропорту он по-настоящему расслабился и оттого разболтался и рассказал о себе больше, чем собирался.

— Но вы преуспели в своем деле, дорогой? — спросила Мэри Верней, возвращаясь к его личной жизни после того, как выжала из него все сведения о Джеффри Форстере.

Аргайл пожал плечами:

— В искусстве я разбираюсь, а в торговле как-то не очень. Все говорят, что мне не хватает инстинкта убийцы.

— То есть вы недостаточно жестоки?

— Это общее мнение. Но в действительности мне не хватает стартового капитала. Все, кто достиг в нашем деле Успеха, имели либо собственные средства, либо находили инвесторов, готовых вложить в них деньги. Но ко мне они что-то не выстраиваются в очередь.

— Я желаю вам удачи.

— Благодарю.

Они посидели еще, болтая о том о сем; около восьми Аргайл взглянул на часы и спохватился.

— Вы куда-то торопитесь? — поинтересовалась его новая знакомая.

— Не совсем, но мне нужно идти. Я пока еще не нашел, где переночевать.

— Оставайтесь здесь.

— Наверное, это неудобно.

— Да отчего же? Как долго полиция собирается вас здесь держать?

— Понятия не имею. Не представляю, что им еще может от меня понадобиться. Но они сказали, чтобы я оставался поблизости, и конфисковали паспорт.

— Так вы — пленник. Знаете, если завтра все еще будете здесь, приходите ко мне обедать. Гарантирую, что смогу накормить вас лучше, чем в пабе.

— С удовольствием навещу вас.

ГЛАВА 6

Флавия вернулась из Флоренции вечером в приподнятом настроении и, не заезжая домой, наведалась в офис — ей не терпелось поведать Боттандо о своих открытиях.

— Сам здесь? — спросила она у Паоло, который наливал кофе из автомата.

— Думаю, да, — ответил Паоло. — Только входи к нему осторожно, он сегодня не в духе. Я хотел попросить у него отгул за то, что поймал «Леонардо», но, когда увидел его лицо, понял, что могу нарваться на сверхурочный в воскресенье, и поспешил незаметно смыться.

— А что с ним такое?

— Не знаю. Может, стареет… Каким бы отличным профи ты ни был когда-то, все равно изо дня в день, из года в год заниматься одним и тем же…

«Что-то это мне напоминает, — подумала Флавия. — Значит, Паоло перешел в стан врага. Ну что ж, кто предупрежден, тот вооружен». Она взлетела по лестнице и вошла в кабинет начальника со смешанным чувством опаски и жалости.

Вопреки ее ожиданиям Боттандо выслушал рассказ о результатах поездки без восторга. Рассеянно покивал, и только.

— В чем дело? — спросила Флавия. — Вижу, Паоло не зря жаловался мне на вас.

— В самом деле? Как это некрасиво с его стороны! К тому же и неправда. Я в бешенстве, просто в бешенстве!

— Арган?

Боттандо кивнул.

— Вы просмотрели диски, которые я передала вам?

Он кивнул опять.

— Арган стащил у меня почти все материалы по «Джотто», прочитал их и сочинил немыслимый поклеп. Будто бы мы ничего не делаем, пускаем на ветер государственные деньги и ничего не смыслим в современных методах расследования преступлений. Такое впечатление, что он просто развлекается. Настаивает на том, что мы всерьез расследуем дело «Джотто», но ведь это неправда! Пишет, якобы мы занимаемся им в данный момент, но ведь это ложь! И будто бы я совсем сдвинулся на своих безумных идеях и приношу им в жертву нормальную работу отдела. И в качестве примера привел твой визит к Марии Фанселли. И твою командировку во Флоренцию тоже приплел сюда же, хотя откуда ему стало известно, чем ты там занималась, вообще ума не приложу.

— Н-да-а.

Интересно, какую должность пообещала Паоло новая метла.

— Но больше всего он нажимает на то, что я, хотя и не совсем еще стар, работаю неэффективно, медленно реагирую на события. Управлению нужна твердая рука, говорит он, которая возьмет на себя бразды правления и быстро наведет порядок.

— А рука, как я понимаю, принадлежит Коррадо Аргану?

— Он, конечно, не сказал этого прямо, но намекнул достаточно прозрачно.

— Сотрите этот диск.

— А толку?

— Мы выиграем время.

— Мы уже опоздали. Он успел распечатать пятнадцать экземпляров и разослал их всем, кому только можно.

— Пятнадцать экземпляров?

— Да, первый — министру, остальные — по нисходящей в порядке субординации.

— О Боже.

— Это все, что ты можешь сказать?! Я бы убил скотину.

— Не стоит так бурно реагировать, успокойтесь.

— С какой стати мне успокаиваться? Я не хочу успокаиваться.

— Понимаю вас. Но от этого все равно не будет никакой пользы. Вы только еще больше настроите против себя Аргана, и тогда уж нам точно несдобровать.

— Хорошо, твои предложения? Я бы не был так взбешен, если бы именно сегодня, впервые за все время, не появилась ниточка, которая могла бы помочь нам распутать дело. Но теперь уж я не рискну ввязываться ни в какие авантюры.

— О чем вы?

— О твоем Джонатане. Звонили из английской полиции, справлялись о нем. Оказывается, он выяснил, что Форстер занимался продажей картин, договорился с ним о встрече и нашел его мертвым. Возможно, даже убитым.

— Ах, — произнесла Флавия.

Боттандо рассказал ей то немногое, что знал.

— Какое неудачное совпадение, — неискренне сказала Флавия, когда он закончил, и тут же оживилась: — Но с другой стороны, у него теперь появится интерес, и он постарается разузнать о Форстере как можно больше. Здорово, правда?

— Да, если это не окажется несчастным случаем.

— Английские полицейские интересовались только личностью Аргайла?

— Нет, они спросили, нет ли у нас какой-нибудь информации о Форстере, о его связях и все такое. Я был поставлен в неловкое положение.

— Почему? У нас это не займет много времени, обычное дело.

— Обычное. Только это означает, что мы ответим на официальный запрос и тем самым зафиксируем на бумаге, что в действительности интересовались этим проклятым Форстером. Получится, что я врал Аргану, уверяя его, будто меня совершенно не интересует этот человек. Понимаешь, так я мог бы списать твои действия на юношеское рвение…

— Спасибо.

— Но официальная бумажка подтвердит и мой собственный интерес к Форстеру. Я понимаю: твой Джонатан хотел помочь, а в результате только навредил. Впрочем, с ним всегда так. Ты сказала ему, чтобы он ничего не предпринимал в связи с Форстером?

— Э-э…

— О-о. — Боттандо укоризненно покачал головой.

— И очень рада, что не сказала, — с вызовом ответила Флавия. — Я побеседовала с синьорой делла Куэрция. Она совсем выжила из ума, но в ее воспоминаниях присутствуют все факты, о которых упоминала Мария Фанселли. Она даже вспомнила имена Форстера и Фанселли.

— Хм.

— Но еще более важную информацию я почерпнула из разговора с Сандано. Теперь он утверждает, будто картину Фра Анджелико украл не он. Его принудили к самооговору карабинеры — тут я ему верю. Он говорит, что выступал всего лишь курьером.

— Вот как?

— А поручение ему дал некий англичанин по фамилии Форстер.

Боттандо моргнул.

— О Господи.

— Конечно, я бы не стала верить каждому его слову, но факты говорят сами за себя. Ограбление в Падуе было чистым — вор не оставил никаких следов. Дело сорвалось только из-за чересчур подозрительного таможенника. И скажите положа руку на сердце: разве это похоже на Сандано?

Боттандо подумал.

— Да как-то не очень. Значит, у нас появились два крайне интересных направления… — Он поскреб подбородок и забарабанил пальцами по столу. — Риск, конечно, большой… Если мы продолжим расследование, найдем новые улики и сумеем увязать концы с концами, то убьем сразу двух зайцев: докажем, что не тратим попусту время и деньги, и выставим Аргана мелким мстительным завистником. Если же мы ничего не найдем…

— Положитесь на свою интуицию.

— Интуиция подсказывает мне, что происходит нечто странное, и призывает меня быть осторожным. — Он еще немного подумал, потом ударил ладонью по столу. — Нет, — сказал он, — с меня довольно. Давай попробуем довести дело до конца. И если Арган скажет, что мы впустую потратили время, по крайней мере будет не так обидно.

ГЛАВА 7

Аргайл прислонился к барной стойке и с тоской обдумывал свое жалкое положение. Он пришел в этот бар около девяти и сказал бармену, что хотел бы перекусить и снять комнату на ночь.

— Яйца по-шотландски[5] и маринованный лук, — последовал безразличный ответ. — Можем принести сандвич с ветчиной — кажется, один остался с обеда.

Аргайл в ужасе покачал головой:

— Пинту горького пива и пакетик чипсов, пожалуйста.

— Здесь всегда так, — раздался голос с явно не местным акцентом. Так мог говорить лишь человек, родившийся в окрестностях Висконсина. Аргайл посмотрел в конец барной стойки и разглядел в полумраке двух мужчин. Один из них — немолодой, насупленный, с изборожденным морщинами лицом и яркими глазами — был похож на местного. Второй — молодой, цветущий, но тоже хмурый — походил на иностранца. Он был одет в военную форму, и, судя по всему, замечание относительно традиционно плохого обслуживания в английском пабе принадлежало именно ему.

— А вы здесь впервые? — спросил старик, перехватив взгляд Аргайла. Он развернул стул в его сторону и продолжил тоном обличителя: — Ведь это вас я видел сегодня утром в доме Форстера? Вы еще сказали мне проходить, не задерживаться! Вы что, из полиции?

Отступать было некуда. Похоже, вся Восточная Англия уже знала его в лицо и жаждала расспросить о Джеффри Форстере. Он охотно поделился тем, что знал, с Мэри Верней, и сейчас также не видел причин держать язык за зубами.

— Нет, — сказал он. — Я просто первым обнаружил тело.

— Так это вы убили его?

Вопрос неприятно поразил Аргайла своей грубой прямотой. Он поспешил уточнить, что никогда не видел Форстера живым.

— Тогда кто убил его?

— Я не знаю. А почему вы думаете, что его убили?

— Просто надеюсь, — ответил старик.

Летчик из Висконсина мрачно уставился в свой стакан.

— Точно, — сказал он.

«Хм, блестящим собеседником его не назовешь».

— Это Хэнк, — представил старик молодого. — У него есть и фамилия, но не знаю, стоит ли вам ее говорить. Все равно не выговорите. Он — иностранец. А я — Джордж.

Аргайл вежливо кивнул.

— А что думает полиция? — методично продолжат расспрашивать старик. — Может быть, кто-нибудь видел, как кто-то покидал место преступления?

— Насколько я знаю, никто ничего не видел. И я даже не уверен, что преступление имело место, — снова повторил Аргайл.

— Вы, наверное, уже познакомились с миссис Верней, — внезапно сменил тему Джордж.

— О да, мы познакомились. По-моему, приятная женщина.

— Темная лошадка.

— Да? Почему вы так думаете?

— Она — иностранка, сюда приехала только после того, как получила в наследство Уэллер-Хаус по завещанию мисс Вероники.

— Я так и думал.

— Только ничего у нее не получится.

— Что не получится?

— Она, конечно, очень старается, надо отдать ей должное. Но она просто не умеет этого делать. Не понимает она, что такое местный праздник.

— О каких праздниках вы говорите? — вежливо поинтересовался Аргайл. Он жалел, что позволил увести разговор в сторону от персоны Форстера. Как ни странно, ни один из мужчин не высказал своего мнения об этом человеке. Он-то думал, что такое событие, как убийство, вызовет в поселке бурные пересуды.

— Она отказалась вести праздник. Сослалась на занятость. В том-то и беда — она слишком редко здесь бывает, все время в разъездах — то ей нужно в Лондон, то еще куда-нибудь. Вот мисс Вероника, та за всю жизнь не пропустила ни одного праздника, хотя и болела.

— Ну ладно, Джордж, хватит трещать, — сказал бармен, ставя на стол очередную порцию пива. — Джентльмен не хочет слушать про миссис Верней.

— Совершенно верно, — сказал Аргайл, решив, что лучше всего спросить напрямую. — Я хочу послушать про Джеффри Форстера.

— Да что о нем говорить — обыкновенный подонок, — сказал, подумав, Джордж. — И к чести миссис Верней будь сказано, она не захотела иметь с ним никаких дел. Она, может быть, немного странная, но не дура.

— Тогда зачем она продала ему дом?

— Дом продала мисс Вероника. Она считала его замечательным человеком. Считала, что от него исходит какой-то свет. Она, конечно, была слегка…

— Джордж, — резко оборвал его бармен, — заткнись наконец. Я не позволю пересказывать сплетни в своем заведении.

«Какие такие сплетни? — подумал Аргайл. — Ну же, старый осел, не слушай его…»

— А это не сплетни, — запротестовал Джордж. — Я ничего такого не сказал…

— Позвольте мне угостить вас еще пинтой пива? — предложил Аргайл, ненавидевший сплетни.

— Нет уж, лучше я вас. Пинту, пожалуйста. И пол-пинты собаке.

Маленькая дворняжка на полу выжидательно посмотрела на хозяина, глаза ее заблестели.

Американский пилот поднялся, сказав, что ему пора возвращаться на базу, и вышел из бара в компании еще двух сослуживцев, которые к тому времени завершили партию в дартс.

Когда хозяин с собакой уткнулись в свою выпивку, Аргайл осторожно возобновил беседу:

— А что вы можете сказать про мисс Бомонт? Какая она была?

Джордж нахмурился и посмотрел по сторонам. Дождавшись, когда бармен отошел в другой конец зала с кружкой «Гиннесса» для клиента, он прошептал громким шепотом, который при желании можно было расслышать на автомобильной парковке возле бара:

— Она была чокнутая, если вы понимаете, о чем я говорю. Конечно, это держалось в секрете. Но я слышал, что она горстями глотает таблетки. Вот что ее доконало, на мой взгляд, — таблетки. Ее обнаружила миссис Верней. Она в то время жила вместе с ней, потому что мисс Вероника заболела. Она была ее единственной родственницей. Миссис Верней отлучилась в Лондон на один день, а когда вернулась, нашла кузину в постели мертвой.

— А что вы скажете про Форстера? Мне показалось, вы не очень-то его жаловали.

Джордж с неодобрением нахмурился.

— Отвратительный человек. Я рад, что он умер. Жаль, это не вы убили его, молодой человек.

— Да? Почему?

— Потому что тогда я угостил бы вас выпивкой.

— Вы и так меня угостили, — напомнил Аргайл. — Так что Форстер?

— Бесчестный, хитрый, подлый, жестокий.

— Хорошее начало, — заметил Аргайл. — А что-нибудь более конкретное вы могли бы сказать?

— Могу, но не стану. Скажу только, что меня всегда удивляли две вещи: как такая приличная женщина, как мисс Вероника, могла общаться с этим типом и как его могла терпеть столько лет жена. Мне кажется, любая другая уже давно бросила бы его.

— О-о, — протянул Аргайл, и в голове у него мелькнула догадка.

— От себя могу бесплатно добавить, что в моем баре он никогда не появлялся, — подал голос бармен из-за стойки.

Потягивая свое пиво, Аргайл думал о том, что все это не слишком интересно и весьма далеко от полной биографической справки. Если Форстер и в самом деле избегал общения с местными жителями, то вряд ли они что-то знают о его деловых контактах. Может быть, Мэри Верней известны какие-нибудь подробности? Нужно все-таки встретиться с ней еще раз.

— Скажите, — обратился он к бармену, потеряв надежду получить полезную информацию в баре, — у вас можно переночевать?

Его проводили в холодное темное помещение, от одного вида которого мурашки поползли у него по спине. «Это место идеально подошло бы мне, если бы я собирался повеситься или написать шедевр в романтическом стиле, — думал Аргайл, разглядывая убогую келью, — но я всего лишь хочу провести ночь в человеческих условиях». Когда же бармен, потупив взгляд, назвал цену, дух Аргайла восстал против подобного издевательства.

И тут ему в голову пришла идея. Конечно, будет немного неловко, но, в конце концов, она сама предложила.

В двух комнатах первого этажа горел свет, и это придало ему смелости. Он вошел в ворота и, поднявшись на крыльцо, постучал.

— Здравствуйте еще раз, — смущенно произнес он, когда дверь распахнулась.

— Джонатан! Какой приятный сюрприз! А я уж испугалась, что до меня наконец добрался местный грабитель. Входите. Я как раз устроилась у камина, собираясь выпить вечернюю чашку шоколада. Пытаюсь согреться.

— И с этой целью вы надели плащ?

— А? Нет, конечно, просто я выходила за дровами. Нарубила их своими собственными руками. Этому я тоже научилась, получив в наследство поместье. Входите же. Могу предложить горячий шоколад с кексом. Хотите?

Он постарался спрятать голодный взгляд, но, должно быть, что-то в выражении его лица подсказало хозяйке — одним кусочком кекса здесь не обойтись.

— Вы проголодались? — спросила она с материнской заботливостью.

— М-м… — В нем боролись воспитание и инстинкт.

— Так все-таки: проголодались или нет?

Он улыбнулся и кивнул. Инстинкт одержал победу.

— Ужасно, — сказал он. — Мне кажется, еще никогда в жизни я не был так голоден. Я не ел с самого утра.

— Ох, бедняжка. Наш паб не может похвастаться изысканной кухней, это верно. Наверное, вас обратили в бегство сосиски в тесте?

— Сосиски в тесте я бы еще пережил. А вот яйца по-шотландски…

— Ах да, я как-то попробовала. Со своей стороны я могла бы предложить вам омлет с ветчиной и свежий хлеб с маслом. Не шикарно, но, боюсь, это все, что у меня есть, Завтра я собиралась сходить в магазин. Но яйца по крайней мере свежие — я ведь держу курицу. Она живет у меня в одной из спален.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — вежливо сказал он, надеясь, что она не примет его отказ всерьез.

Будучи хорошо воспитанной леди, она и не сделала этого.

— Ну почему же? Спальня все равно пустует. А куры — очень чистоплотные птицы, если как следует за ними ухаживать. А теперь идемте на кухню. Это не займет много времени.

— В поселке действительно появился грабитель? — спросил он, усаживаясь за стол. Оттого, что ему готовила еду женщина, по возрасту годившаяся ему в матери, он вдруг почувствовал себя необыкновенно уютно.

— О да, — сказала она, разбивая яйца и перемешивая их с ветчиной. — И сдается мне, что он местный.

— Почему?

— Потому что он грабит только чужаков.

— Американцев?

— Господи, нет, на такое никто не осмелится. Все наши убеждены, что американцы спят с автоматами под подушкой. Он грабит своих чужаков, если вы понимаете, что я имею в виду. Полиция полагает, что он просто выбирает большие дома, но мне кажется, он мстит пришлым людям. Меня, заметьте, он не побеспокоил. Меня не считают здесь совсем своей, но в то же время я здесь и не чужая. В некотором роде я — почетный гражданин Уэллера.

— И кого вы подозреваете?

— Есть тут такой парень — Гордон. Немного диковатый. Имеет сомнительных приятелей, разъезжающих на машинах, которые явно им не по карману — большинство из них не работает. Готова спорить, что это он.

Она поставила омлет в духовку и нарезала хлеб толстыми ломтями. Аргайл взял один кусок.

— А я думал, в такой глуши не бывает преступности, — сказал он.

— Странно слышать это от вас — только сегодня утром вы обнаружили тело убитого человека. Временами здесь чувствуешь себя как на Диком Западе. Посмотрели бы вы, как по пятницам они все напиваются и начинают устраивать драки.

— Кто? Местные?

— А в остальное время бьют своих жен. — Она посмотрела на Аргайла и усмехнулась. — Я вижу, вы никогда не жили в маленьких поселках. Вам, наверное, представлялось, что это крытые соломой уютные домики, сидр и любовь на сеновале.

Аргайл улыбнулся абсурдности ее предположения.

— Так вот, ничего подобного здесь нет, мой милый, — продолжила Мэри Верней. — Все человеческие страсти и пороки есть в английском поселке. Инцест, адюльтер, продолжите список сами. У нас же имеется всего лишь один убийца, да и то предположительно. Церковный староста. Джейн Остин не знала и половины того, что здесь происходит.

— Вы шутите.

— Возможно. Но доподлинно известно, что он не ладил со своим братом, который каким-то образом ухитрился отхватить себе ногу цепной пилой и умер от потери крови. Его нашли в поле. Это случилось много лет назад. Выводы, как говорится, делайте сами. Полиция, естественно, запротоколировала несчастный случай.

— А родственники не пытались протестовать?

— У него была только жена. Собственно, из-за ее шашней с его братом все и произошло. Так говорят.

— О-о, — сказал Аргайл с набитым ртом.

— Так сильно проголодались? — спросила она. Он кивнул.

— Но я надеюсь, вы не думаете, будто я пришел к вам только затем, чтобы поесть?

— Даже если так, я не против. Конечно, когда дети покидают родное гнездо и разлетаются кто куда, приходит ощущение свободы, но иногда, по вечерам, я чувствую себя одиноко. Особенно в этом дурацком огромном сарае.

— А-а.

— Вот ваш омлет с ветчиной и шоколад.

Аргайл занялся едой, и разговор на время прервался. Омлет с ветчиной оказался поистине великолепным. Мэри Верней приготовила его по особенному рецепту: она нарезала ветчину соломкой, подрумянила ее на гриле, затем выложила на противень тонким слоем, бросила туда кусочек масла и разбила три свежих яйца. Потом полила сверху сливками и густо посыпала красным перцем. И все это поставила в духовку. Изумительно.

— Простите, что спрашиваю, — поднял голову от тарелки Аргайл, — вы когда-нибудь жили за границей?

— Что навело вас на эту мысль, дорогой Шерлок Холмс?

— То, что в Англии готовят омлет иначе.

— Да, вы правы. Меня выдают такие мелочи, как готовка, — я, например, не варю фасоль три четверти часа. Только не говорите никому; местные жители и так меня недолюбливают, считая, что я приехала из Лондона. Но я полагала, вам уже все обо мне рассказали?

— Кто?

— Ну, вы же заходили в паб. Думаю, не успели вы сесть за стол, как вам уже выложили всю мою биографию.

— Действительно, парочку замечаний я услышал. Но увы, ничего скандального. Вот только отказ провести ежегодный праздник, похоже, сильно подпортил вам репутацию.

— О Господи, — вздохнула она, — боюсь, мне никогда этого не простят, хотя это практически единственное мероприятие, которое я пропустила после смерти Вероники. Знаете, когда я унаследовала поместье, я даже представить себе не могла, сколько обязанностей свалится на мою голову; оказывается, хозяйка Уэллер-Хауса должна непременно участвовать во всех общественных мероприятиях и проявлять неусыпную заботу об односельчанах. Я должна восхищаться их роскошными пионами, детьми, свиньями… от всего этого я с криком просыпаюсь по ночам. Если мне еще хоть раз предложат съесть ячменную лепешку, боюсь, меня просто вырвет. А праздник… в тот день я уехала по делам. Праздник открыл викарий, и я уверена, он справился с этим гораздо лучше меня. Но здешний народ, похоже, уверен, что за пределами Норфолка жизни не существует.

— Охотно верю.

— Простите, но иногда я начинаю сходить здесь с ума. А что еще они вам наговорили?

— По правде говоря, не так уж много. Меня больше интересовала информация о Джеффри Форстере. Я попытался расспросить о нем…

— И?..

— Практически безуспешно. Я только понял, что ваша кузина ему симпатизировала и даже продала ему дом и еще что вы сразу невзлюбили Форстера.

— Держу пари: это был Джордж Бартон.

— Наверное. Пожилой мужчина с собакой.

— Ну точно, он. Это наше местное радио.

— Мне он показался мрачноватой личностью.

— Вообще-то для него смерть Форстера — праздник. Форстер получил во владение коттедж, который арендовал Бартон, и собирался выселить его оттуда. Надумал устроить там загородную виллу для богатых лондонцев. Думаю, полиция еще доберется до Бартона.

Аргайл сказал, что все это очень интересно. Местный колорит. Ему начинало здесь нравиться.

— Послушайте, — вдруг сказала Мэри Верней, — если вы пришли не для того, чтобы поесть, то зачем?

— Чтобы попросить еще об одной услуге.

— Выкладывайте.

— Вы что-то говорили насчет ночлега…

— В гостинице не нашлось комнаты?

— Э-э…

— Бесспорно, это не «Хилтон». Оставайтесь, я буду рада. Уж чего-чего, а места у меня хватает. Двенадцать спален. Выбирайте любую. Правда, они уже лет десять как не используются по назначению.

— Это напоминает мне паб.

— Нет, у меня, конечно, условия получше, особенно в тех спальнях, где еще не отслоились обои из-за протечек. Но холод в них такой же, как в пабе. Вы женаты?

— Э-э?

— Вы женаты?

— О, нет, не совсем.

— Собираетесь жениться?

— Думаю, да. Возможно.

— Думаете? Возможно? Не совсем?

— Флавия никак не может решиться. Обычно она действует молниеносно, но когда речь заходит о создании семьи, ее одолевают сомнения.

— А может быть, это вам нужно наконец решиться?

— Простите?

— О, это вы меня простите. Я лезу не в свое дело.

— Все в порядке. Наверное, вы правы. В любом случае…

— Она тоже занимается искусством?

— Кто?

— Ваша невеста.

— В некотором роде, — сказал Аргайл. — Вы действительно не против, чтобы я остался? Мне ужасно неловко просить вас о таком большом одолжении, я словно навязываюсь…

— Или оставайтесь, или уходите. Но если остаетесь, немедленно прекратите эти разговоры.

— О-о. Да. В таком случае я остаюсь.

— Ну и слава Богу. — Она улыбнулась доброжелательно и слегка насмешливо. — И я нисколько не возражаю. С удовольствием проведу вечер в вашей компании. Особенно если вы расскажете мне, что случилось с Джеффри Форстером. Это самое волнующее событие за всю историю Уэллера после вторжения саксонцев.

ГЛАВА 8

— Ха! — радостно воскликнула Флавия, опустив на рычаг телефонную трубку. Аргайл позвонил в 11 часов утра по римскому времени, по Нориджу — в 10, чтобы получить указания относительно своих дальнейших действий.

— Восточная Англия — прелестное место, — сказал он, — если не считать опасности подхватить простуду, но я бы не хотел навязываться.

— Кому? — поинтересовалась Флавия, и он долго рассказывал ей о знаменитом гостеприимстве английской аристократии, об избытке просторных спален и о том, что система отопления в этих роскошных домах не соответствует промозглому английскому лету. — Не подумай, будто я хочу использовать тебя в качестве бесплатной рабочей силы, но твои наблюдения могли бы оказаться нам очень полезны. Просто поброди по округе, послушай разговоры… Ну а свидетельство того, что Форстер был мошенником, тем более крупным, стало бы для нас настоящим подарком. Боттандо решил принять вызов.

— Я не понял про вызов, но все равно постараюсь.

— А ты не мог бы просмотреть деловые бумаги Форстера?

— О чем ты говоришь? Я и сам, будь я полицейским, не отдал бы свидетелю ни одного документа, имеющего отношение к делу. Но если ты этого хочешь, я, разумеется, попытаюсь.

— Спасибо. Как прошла твоя встреча в Лондоне?

— О-о, — вздохнул он. — С Бирнесом? Нормально. Вкратце его мнение таково: во-первых, мне необходимо стать бессердечным дельцом, а во-вторых, всерьез рассмотреть предложение университета.

— Хорошо, рада это слышать. Ты намерен прислушаться к его совету?

— Не уверен, что согласен с ним. И с тобой тоже. И с миссис Верней. Впрочем, все вы говорите одно и то же. По крайней мере я принял решение принять решение до конца недели.

— Это уже прогресс. А что это за женщина? Твоя хозяйка?

— О, она чудесная. Весьма приятная женщина.

— Она не хочет купить у тебя картину?

— Боюсь, что нет. У нее такие же проблемы с деньгами, как у меня. Конечно, у нее другой уровень расходов, но тем не менее. Она, скорее, сама продала бы что-нибудь.

— А есть что продавать?

— Не так уж много. Я побродил по дому сегодня утром, пока она ходила в магазин. Обстановка в доме хорошая, но ничего интересного я не нашел. Должно быть, семейство Бомонт придерживалось традиционного вкуса. Если у них и были ценные вещи, то Форстер успел их продать. И все же я постараюсь обследовать дом получше — на случай, если он что-нибудь пропустил.

— Погоди. Повтори еще раз фамилию.

— Форстер. Ему поручили продать коллекцию.

— Нет, ты назвал другую фамилию. Бомонт?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Потому что синьора делла Куэрция упоминала некую мисс Бомонт. Будто бы Форстер увивался за ней.

Аргайл хмыкнул.

— Тогда это, наверное, мисс Вероника. Не похоже, чтобы миссис Верней воспитывалась в пансионе. Если хочешь, я спрошу.

— Пожалуйста, если сможешь.

После этого разговора Флавия отправилась с рапортом к Боттандо, который опять был не в духе. Он пожаловался, что Арган требует заточить лже-Леонардо в тюрьму и упрекает всех и каждого в халатном отношении к ограблению антикварной галереи на виа Джулия. Злоумышленник подогнал грузовик к окну, проник в галерею, погрузил награбленное в кузов и преспокойно уехал.

Такое случалось чуть ли не каждый день, и Боттандо никак не мог взять в толк, почему Арган поднял такой шум вокруг конкретно этого ограбления, — до тех пор, пока кто-то не упомянул, что галерея на виа Джулия принадлежит его шурину. Как только Боттандо об этом услышал, все сразу встало на свои места.

— Я говорил ему, что дешевая подделка под Леонардо — не то преступление, за которое нужно сажать в тюрьму, но он все-таки добился своего. Теперь, когда история попала в газеты, мы просто вынуждены занять жесткую позицию и передать дело в суд.

— О Боже, на подготовку документов уйдет целый месяц!

— Сделаешь? — с мольбой в голосе спросил Боттандо.

— Ну, если это приказ, то конечно. Или вы хотите, чтобы я устроила волокиту?

Боттандо удовлетворенно кивнул.

— Из тебя получится отличный «аппаратчик». А теперь о Форстере. Какие новости?

— Интересные. Синьора Фанселли дала нам наводку, а синьора Куэрция в значительной мере подтвердила ее слова. Сандано полагает, что кражу картины Фра Анджелико совершил Форстер. Теперь выясняется, что Форстер в последнее время работал на некую мисс Бомонт, которая в молодости обучалась в пансионе синьоры делла Куэрция. Мы знаем, что он мертв, но английская полиция пока не определилась: сам он упал с лестницы, или ему помогли.

— Хм. А как насчет его махинаций с картинами?

— Пока Джонатан ничего такого не слышал. Но с другой стороны, он справедливо заметил мне, что не является в полиции доверенным лицом. Если мы хотим получить от них информацию, то не можем полагаться только на Аргайла.

Боттандо задумчиво кивнул.

— Если перевести твою речь на простой итальянский язык, тебе необходимо поехать туда самой. Я правильно понял?

Флавия признала, что такая мысль приходила ей в голову.

— А что скажет наш друг Арган? Его послушать, так поездка на другой конец Рима — уже непозволительная роскошь.

Флавия возвела глаза к потолку и так стояла, изучая паутину в углу.

— Но он ведь еще не занял ваше место, нет? — сердито спросила она.

Боттандо поморщился.

— Ты знаешь, о чем я. Есть ли в этой поездке смысл? Или она станет еще одним аргументом Аргана против нас?

Флавия покачала головой:

— По-моему, у нас достаточно фактов, чтобы заняться Форстером. Сколько можно оглядываться на Аргана? Или я должна отказаться от совершенно необходимой поездки только потому, что он хочет сесть на ваше место?

Боттандо вздохнул и потер ладонями лицо.

— Черт бы побрал этого человека. И тебя вместе с ним. Ладно, поезжай, но только быстро, договорились? Если сразу ничего не обнаружишь, немедленно возвращайся. Я не хочу, чтобы меня повесили, когда ты представишь счета в бухгалтерию.

Флавия опустила ресницы, чтобы он не увидел ее счастливых глаз: ей не часто выпадало съездить в заграничную командировку. К тому же она могла оказаться небесполезной. Допив кофе, Флавия побежала заниматься делами.

В случае, если криминалисты подтвердили бы факт убийства Джеффри Форстера, первым подозреваемым должен был стать Гордон Браун, который в глазах полиции Норфолка являлся самым неблагонадежным жителем графства.

На первый взгляд многое говорило против него. Даже друзья называли его угрюмым и признавали, что, выпив лишнюю пинту крепкого пива, он становился неуправляем. Помимо этого, за Брауном закрепилась репутация местного грабителя, причем грабил он только тех, кто, по общему мнению, жил на деньги, заработанные нечестным путем. Несмотря на это, он занимал в поселке довольно видное место благодаря своим родственным связям: его мать работала приходящей экономкой у Мэри Верней, а сам он был женат на Луизе Бартон — дочери Джорджа Бартона, который также считался не последним человеком в поселке. Союз Гордона Брауна и Луизы Бар-тон стал ударом для обеих семей, особенно для Бартонов. Джордж Бартон не одобрял поведения Гордона и считал, что тот плохо обращается с его дочерью.

Никто не усомнился, когда Маргарет Браун, экономка, заявила, что весь вечер просидела у телевизора; все поверили, когда Луиза, его жена, сказала, что ничем не может помочь полиции, поскольку весь вечер провела в гостях у сестры. Она добавила, что не знает и не желает знать, чем в это время занимался ее муж. Однако утверждение той же Маргарет Браун, будто ее преданный и любящий сын Гордон весь вечер мирно просидел рядом с ней у телевизора, не выдерживало никакой критики. Если она сказала правду, заметил констебль Хэнсон, то это был единственный случай в жизни Гордона, не считая тех дней, когда он бывал мертвецки пьян.

Тем не менее многие высказывали мнение, что молодой Гордон трусоват и вряд ли пошел бы на убийство. К тому же грабить дом торговца произведениями искусства не его стиль. Если пропал цветной телевизор или видеомагнитофон — ищите Гордона. Это знали решительно все, но непостижимым образом никому ни разу не удалось поймать его за руку.

Бесспорно, он стал первым, о ком вспомнили полицейские; в десять утра они вытащили его из постели и пригласили прогуляться до полицейского участка.

Гордон был немногословен и зол; он сразу заявил, что в тот вечер находился в собственной спальне и слушал музыку. Полицейские заметно повеселели. Показания Гордона, мягко говоря, отличались от идиллической картинки, нарисованной его матерью. Когда ему сказали об этом, он спохватился и подтвердил версию матери. Тогда инспектор, с трудом сдерживая радость, указал ему на новое расхождение: Гордон якобы смотрел футбол по Би-би-си-1, а его мать почему-то считала, что это был художественный фильм по Ай-ти-ви.

— Вы, наверное, смотрели фильм о футболе, Гордон, да? А может быть, у вас два телевизора или даже четыре, по одному в каждом углу?

Гордон был не из тех людей, которые умеют красиво проигрывать.

— Мы смотрели кино, а потом футбол, — объяснил он. Полицейский достал из кармана экземпляр вчерашней газеты и просмотрел телевизионную программу.

— Странно, — проговорил он, — я что-то не вижу в программе футбола. А кто с кем играл, Гордон?

Гордон зарычал и погрузился в молчание.

— А теперь расскажи мне, как все происходило на самом деле. Но я должен предупредить тебя, мальчик мой Гордон, что дела твои плохи. Так что признавайся: что ты натворил?

— Не понимаю, о чем вы.

— Как ты убил этого человека? Ну-ну. Ты меня удивил. Как-то не похоже на тебя, верно? И все-таки это убийство, Гордон. Нехорошо.

Гордон побелел.

— Я никого не убивал, — сказал он. — О чем вы говорите? О каком таком убийстве?

Патологоанатом еще не выдал своего заключения, но инспектор решил заранее прощупать Гордона. Пока наверняка было известно только то, что Форстер упал с лестницы и сломал шею, что в крови у него обнаружено значительное количество алкоголя и что на обед он ел баранью отбивную с тушеной морковью.

— Конечно, мы можем представить это дело в суде как непредумышленное убийство, — подталкивал Гордона к признанию инспектор. — Или даже как самооборону, если ты хорошо нас попросишь и постараешься упростить нам жизнь.

Но интеллект Гордона уже отключился. Он хмуро смотрел в пол, и губы его беззвучно шевелились, складываясь в слова «травля», «жестокость», «гонения».

Полицейский вздохнул:

— Ну что ж, я думаю, мы еще увидимся, Гордон.

— В полиции любят напустить туману, мой дорогой, — сказала Мэри Верней, когда Аргайл приплелся в Уэллер-Хаус после утренней прогулки по поселку.

Он исходил всю округу, ломая голову, что предпринять. Вернувшись в дом, он предложил Мэри Верней свою помощь в приготовлении обеда. Она попросила его порезать овощи.

— Таков современный век. Поинтересуйся у них, который час, и они заподозрят в тебе шпиона. Я считаю, с ними нужно построже. Кстати, о строгости — звонила ваша невеста. Флавия — так, кажется?

— Да, — ответил Аргайл, несколько удивленный тем, как она выстроила логическую цепочку.

— У нее очаровательный голос, — продолжала его гостеприимная хозяйка. — И очень хороший английский. Она просила передать вам, что сегодня вечером прилетает в Англию и, как только повидается с лондонской полицией, сразу приедет сюда к нам.

— Ага! — радостно воскликнул Аргайл.

— Я считаю, вам необходимо дать мне разъяснения.

— Какие?

— Зачем ей нужно повидаться с лондонской полицией.

— Аргайл поразмыслил и решил, что вопрос закономерен.

— Это очень просто, — ответил он. — Она служит в итальянской полиции, в управлении по борьбе с кражами произведений искусства, и у нее есть пара вопросов к английским коллегам относительно личности Форстера.

— Вот как?

— По-моему, все это чепуха, но они там в Италии одержимы идеей, будто Форстер украл множество известных полотен, начиная с картины Уччелло во Флоренции. Начальник Флавии уверен, что на протяжении нескольких десятков лет в Европе орудует вор-профессионал. Этот человек не оставляет после себя никаких улик. Недавно его версию подтвердила одна пожилая дама в Риме, указавшая на Форстера.

— Да что вы? Неужели это правда?

— Не знаю. У них там миллион нераскрытых дел, и они с удовольствием повесят их на кого угодно, в том числе и на Форстера.

— Не сомневаюсь. Но Джеффри… — Мэри Верней пожала плечами. — Профессиональный вор всегда представлялся мне фигурой дерзкой, романтичной. И если им окажется такой сморчок, как Джеффри, я буду страшно разочарована. Он, конечно, был плут и негодяй, но вряд ли сумел бы разработать хитроумный план и тем более осуществить его на деле.

— Возможно, но раз появилась информация, полиция обязана ее проверить.

— Конечно, — сказала Мэри Верней, думая о чем-то своем. — Но вы должны объяснить мне еще одну вещь.

— Пожалуйста.

— Каким образом вы оказались замешаны в эту историю?

— Я собирался в Англию по своим делам, и Флавия попросила меня разузнать заодно о Форстере. Я позвонил ему, и мы договорились, что я приеду к нему на следующее утро…

— Все ясно. Приехав, вы обнаружили труп. А вы не находите это немного странным?

— Нахожу. Но еще хуже то, что так считает и местная полиция. Поэтому я до сих пор здесь.

— Послушайте, а вдруг я готовлю завтрак для убийцы?

— Аргайл укоризненно посмотрел на нее.

— Ну слава Богу, вы меня успокоили. Чем вы намерены заняться до приезда своей Флавии?

Аргайл открыл было рот, собираясь сказать, что хотел бы просмотреть ее коллекцию картин, но она опередила его:

— Вы умеете чинить водопровод?

— Водопровод?

— Видите ли, у меня на крыше стоят баки с водой. Они сильно текут, а я в этом совсем ничего не смыслю. В электрике я еще как-то разобралась, но водопровод для меня — темный лес.

Аргайл пустился в длинный рассказ о том, какая забавная история вышла, когда он в последний раз менял кран в умывальнике, с библейскими ссылками на всемирный потоп и Ноев ковчег, надеясь внушить хозяйке мысль, что ему не стоит доверять такое серьезное дело, как устранение течи в баках на крыше.

— Моя специализация — картины, — сказал он. — Только в этой области я могу быть по-настоящему полезен.

Но она отклонила его предложение разобраться с коллекцией.

— На данный момент у меня есть более важные проблемы, чем куча старых картин, — сказала Мэри, — тем более что шансы найти что-то мало-мальски ценное после того, как здесь поработал Форстер, практически равны нулю. Уж поверьте мне, я проверяла. Лучше попытайтесь устранить течь.

Она провела его по широкой лестнице в одну из спален на втором этаже. С потолка действительно капала вода; от избыточной влажности угол спальни потемнел и покрылся зеленоватой плесенью.

— Вот видите? — сказала она. — Если ничего не сделать, потолок скоро рухнет. А водопроводчики заламывают немыслимые цены.

Аргайл слушал ее вполуха, потому что все его внимание внезапно переключилось на небольшой рисунок, висевший на стене.

Он влюбился в него с первого взгляда. Рисунок в грязной поцарапанной рамке висел в самом углу, в полном забвении и небрежении. Если бы Бирнес увидел, как Аргайл жадно впился в него глазами, он немедленно сделал бы ему замечание — настоящий делец никогда не проявит открыто своего интереса. Аргайл вдруг почувствовал запах денег, хотя не имел представления, кто автор рисунка и кому его можно было бы продать. Молодой человек просто смотрел и любовался, и оттого, что рисунок находился в таком жалком состоянии и совершенно очевидно не представлял для хозяев никакой ценности, он нравился ему еще больше.

Это был набросок руки только с двумя пальцами — большим и указательным. Студенты художественных школ сотнями рисуют такие наброски: нет более трудной для изображения части человеческого тела, чем рука. Рисунок слегка покоробило от влажного воздуха. Аргайл всмотрелся, но не обнаружил никакой подписи.

— Что это? — спросил он у Мэри Верней, даже не пытаясь скрыть своего восхищения — еще один профессиональный прокол.

— Это? — удивилась она. — Понятия не имею. По-моему, он всегда здесь висел. Полагаю, его нарисовал кто-то из членов семьи в те времена, когда считалось модным, чтобы девушка рисовала.

— Ах, разве он не хорош?

— Она пожала плечами.

— Честно говоря, я никогда не приглядывалась. — Мэри Верней подошла ближе. — Ну, наверное, это неплохо для тех, кто любит большие пальцы.

Аргайл промолчал и продолжал изучать рисунок. Нет, он слишком хорош для руки дилетанта.

— Ценный? — спросила хозяйка. — После смерти Вероники здесь все осмотрели аукционеры — это была последняя услуга Форстера в нашем доме, но они не взяли этот рисунок на продажу. Да и Вероника никогда не упоминала о нем, а она полагала, что разбирается в искусстве.

— А вы так не полагали?

— Не знаю. Она вечно носилась по галереям и чем-нибудь восторгалась.

— Вот как? — Аргайл вспомнил просьбу Флавии. — Скажите, а она, случайно, не обучалась в пансионе благородных девиц во Флоренции?

— О, глупейшее заведение для снобов. Вероника проучилась там года два. А почему вы спрашиваете?

— Женщина, указавшая полиции на Форстера, упоминала также девушку по фамилии Бомонт.

— Хм, интересно.

— Послушайте, а у вас есть описание коллекции? Я мог бы поискать там…

Миссис Верней сокрушенно покачала головой:

— Описания не сохранилось. Форстер тоже искал его и не нашел. Не осталось ничего: ни описи вещей, ни бухгалтерских книг — ничего. Бог знает, куда они подевались. Но если этот рисунок стоит денег…

— Пока он не стоит ничего, — небрежно бросил Джонатан. — Люди не готовы тратить деньги на картины ради самих картин. Они покупают родословную. Точно так же, как они покупают собак, лошадей… или аристократов, — добавил он и с опозданием понял, что зашел слишком далеко в своих сравнениях. — Происхождение и подпись увеличивают стоимость картины в десятки раз; работы без родословной вызывают недоверие.

— Как глупы люди!

— Согласен. А вдруг Форстер что-нибудь пропустил?

— Она пожала плечами:

— Едва ли. Ведь происхождение картин, как вы говорите, увеличивает стоимость работ, а значит, и его проценты. Все, что имело хоть какую-то цену, он наверняка уже продал.

— Вы не возражаете, если я все-таки взгляну? Просто на всякий случай?

Она вздохнула, уступая под его напором:

— Хорошо, но вы ничего не найдете. Поройтесь на чердаке: если что-то и есть, то только там.

— Чудесно.

— Заодно посмотрите баки, — напомнила она.

— Хорошо, я постараюсь что-нибудь сделать.

Они вышли в коридор и поднялись выше по узкой расшатанной лестнице, затем по стремянке выбрались на чердак. При их появлении стая голубей с шумом выпорхнула в окно.

— Боюсь, здесь немного пыльно, — заметила миссис Верней, — и пахнет голубями. Баки с водой находятся там, — она указала рукой, — а коробки с семейным архивом и старыми вещами — у противоположной стены. А может, и не там, — добавила она, засомневавшись.

Аргайл заверил ее, что как-нибудь разберется, и хозяйка оставила его одного. Осмотрев баки и обнаружив Место протечки, он понял, что без специалиста тут не обойтись. Успокоив таким образом свою совесть, он занялся более интересным делом, ради которого и пришел. Он по очереди открывал все коробки и изучал их содержимое. Горы бумаг. Со вновь вспыхнувшей надеждой он начал просматривать аккуратно перевязанные и подписанные пачки писем и документов, однако быстро понял, что интересующей его описи коллекции здесь нет.

Он нашел старые брачные контракты — фундамент вечной любви в семнадцатом веке, да и в двадцатом тоже, подумал Аргайл, когда в руки ему попался брачный контракт, составленный при обручении Вероники Бомонт. Остальную часть архива составляли документы, связанные с управлением недвижимостью, и личная переписка членов семьи. И ни одного упоминания о картинах. Он наугад вытащил из коробки очередную пачку писем, подписанную «Мэйбл».

«Нет, — попытался остановить себя Джонатан, развязывая ленту, — это уже не мое дело. Не трать попусту время», — мысленно добавил он, разворачивая первое письмо. Он почти сразу понял, что письма написаны матерью Мэри Верней. Устраиваясь поудобнее, он подумал, что хозяйка не простит ему столь бесцеремонного вторжения в ее личную жизнь и будет совершенно права.

В первый раз в жизни Джонатан заглушил голос совести и приступил к чтению писем Мэйбл Бомонт, со все возрастающим удивлением узнавая поразительные подробности ее жизни. Мэйбл, старшую из пяти дочерей Бомонт, ожидало блестящее будущее, но через несколько десятков писем она превратилась в особу, мягко говоря, эксцентричную. Казалось, эта женщина объявила войну всему миру и самой себе: вместо того, чтобы выйти замуж, растить детей и проводить сельские праздники, она бросила дом и отправилась странствовать по Европе. Она закончила свою жизнь, судя по свидетельству о смерти, в одном из миланских отелей, расположенном, насколько было известно Аргайлу, в квартале с сомнительной репутацией. В последние дни ее жизни рядом с ней была только ее четырнадцатилетняя дочь — девочка сама ухаживала за матерью, потому что денег на докторов и сиделок не хватало. К свидетельству о смерти прилагалось письмо с просьбой о помощи, написанное детской рукой. Ответа на призыв ребенка Аргайл не нашел.

Размышляя над этой поучительной историей о печальных последствиях ошибок, совершенных в юности, он рассеянно проглядывал другие документы — в основном это была переписка, связанная с установлением опекунства над Мэри и определением ее в школу. «Девочка необыкновенно умна, но очень упряма и не признает никакой дисциплины», — такую характеристику дала ей директриса.

Аргайл внезапно вспомнил, что пришел сюда вовсе не за этим. Он аккуратно сложил документы в коробку, сверху положил письма и, подавив внутренний протест, снова занялся протечкой. Провозившись полчаса и ободрав все пальцы, он кое-как залепил дыру куском пластмассы и изоляционной лентой. Течь не прекратилась, но значительно уменьшилась. Позже, скромно отклонив благодарность хозяйки, он признался, что хвалить его не за что.

— Рано или поздно, — сказал он, — вам все равно придется вызвать водопроводчика.

ГЛАВА 9

Несмотря на строжайший приказ Боттандо экономить деньги, Флавия добиралась из аэропорта на такси: она была слишком ограничена временем, чтобы думать о расходах. Первым делом она нанесла визит коллегам из лондонской полиции и объяснила цель своего приезда. Она по опыту знала: люди ужасно нервничают, когда у них в округе появляются иностранцы и бродят повсюду без всякой видимой причины. Но для того чтобы заручиться поддержкой местной полиции, нужно было откровенно рассказать о том, что побудило ее приехать.

— Добрый вечер, мисс. Добро пожаловать в Англию, — приветствовал ее полицейский лет тридцати с небольшим. Его умное живое лицо вселило в нее надежду на успешное сотрудничество; те английские полицейские, с которыми ей до сих пор приходилось сталкиваться, не внушали доверия. Она считала их некомпетентными, и не без оснований. Дело в том, что каждый сотрудник английской полиции должен сначала пройти испытательный срок в качестве обычного постового, и только после того, как он полностью отупеет на этой работе, ему могут доверить должность, предполагающую наличие интеллекта. Поэтому многие, представив, что им в течение нескольких лет предстоит разбираться с пьяными драками в пабах, не выдерживают и уходят. Во всяком случае, так принято думать в Европе.

Однако энергичный и деловитый Мэнстед явно не принадлежал к этому распространенному типу, хотя в полицейской работе разбирался слабовато. Расспросив гостью о путешествии и о погоде, он выразил удовольствие от того, что ему представилась возможность пообщаться с сотрудником старейшего на континенте полицейского подразделения, занимающегося преступлениями в сфере искусства.

— У нас это направление находится в зачаточном состоянии, — со вздохом заметил он. — Только что началась новая реорганизация. Когда-то у нас тоже было подобное управление, но потом его закрыли и передали все дела на доследование местным органам. Когда к власти пришла другая партия, управление возродили, да только к тому времени все контакты были утеряны, а специалисты рассредоточились по другим организациям. Даже архив не сохранился.

— Наверное, ваши сотрудники хорошо разбираются в искусстве?

Мэнстед рассмеялся:

— О нет, конечно, нет. Покажите мне человека, который что-то понимает в своей работе. Придет же такое в голову! Нет. Все мы были обычными полицейскими до того, как перевелись в управление.

— А как же вы тогда определяете художественную ценность работ? Приглашаете людей со стороны или полагаетесь на собственное мнение?

— Мы бы приглашали специалистов, но кто будет им платить? При нашем бюджете даже штатные сотрудники не всегда получают зарплату вовремя. Выживаем за счет сознательных людей, которые помогают нам безвозмездно.

— Не понимаю, как в таких условиях можно работать.

— Я и сам не понимаю. Когда нам удается раскрыть громкое дело, ассигнования немного увеличиваются. «Ищите и обрящете» — вот наш девиз. Однако я что-то разговорился, — сказал он, с трудом отвлекаясь от любимой темы, — ведь вы приехали сюда не затем, чтобы выслушивать мои жалобы на беспомощность британской полицейской системы.

Флавия улыбнулась:

— У нас все обстоит примерно так же, если уж говорить начистоту. Я приехала, чтобы получить информацию о Форстере.

Мэнстед кивнул:

— За ним не числится ничего криминального. Он никогда не имел дела с полицией, даже в качестве свидетеля. Но мы, конечно, постараемся помочь вам чем сможем.

Флавия с трудом сдержала разочарованный возглас, хотя ничего другого не ожидала. Боттандо дал неизвестному преступнику прозвище «Джотто» именно потому, что о нем никто ничего не знал. Если такой человек и существует в действительности, то он должен быть кристально чист перед законом и людьми.

— Неужели на него совсем ничего нет, хотя бы на уровне слухов? — спросила она.

Мэнстед долго думал, прежде чем ответить, — он вообще был основательным человеком.

— Практически у всех, с кем я говорил, он вызывал неприязнь, это точно. Но при этом все дружно уверяли меня, что ничего не знают о его бизнесе. А ведь им, казалось бы, нечего бояться — Форстер уже мертв и не сможет никому отомстить.

— Понятно. Как вы думаете: если кому-нибудь из его знакомых сказать, что за последние двадцать пять лет он пощипал практически каждую крупную коллекцию Европы, этот человек удивится?

— Я думаю, любой из них будет в шоке, — ответил Мэнстед. — А что, вы действительно так считаете?

Она покачала головой:

— Не совсем.

— Но ваш босс так думает?

— Он ничего не думает: кое-кто из администрации возражает против его версии.

Мэнстед наблюдал за ее лицом с легкой полуулыбкой.

— Понимаю, — медленно сказал он, — во всяком случае, мне кажется, что понимаю. Один из этих, да?..

Флавия неопределенно хмыкнула, не желая вдаваться в подробности.

— Скажите мне прямо, что конкретно вас интересуем — сказал Мэнстед, решив для себя, что если она не хочет обременять его лишней информацией, то для него это даже лучше.

— Нас бы устроило, если бы оказалось, что его все-таки убили.

— К сожалению, фактов, прямо указывающих на это, у нас пока нет. Ваш коллега… как его имя?

— Коллега? — с недоумением посмотрела на него Флавия. — Ах, Джонатан. Да, и что?

— Видите ли, если бы он не оказался на месте происшествия и не привлек внимание полиции к удивительному стечению обстоятельств — Форстера убили в то утро, когда он должен был встретиться с вашим коллегой по поводу исчезновения какой-то картины, — то его смерть скорее всего зарегистрировали бы как несчастный случай. Да и сейчас многие полагают, что он просто выпил лишнего и поскользнулся на лестнице.

— Как знать, может быть, они правы, — сказала Флавия.

— В самом деле, как знать? — с готовностью согласился Мэнстед. — Но я не сомневаюсь: рано или поздно мы докопаемся до истины. А теперь — может быть, выпьете что-нибудь?

Примерно в то же время, когда самолет Флавии садился в аэропорту Хитроу, Аргайл приступил к делу, которое в большей степени соответствовало его способностям и наклонностям, чем починка водопровода конца девятнадцатого века. За это ему следовало благодарить Мэнстеда, который, будучи человеком добросовестным, позвонил в полицейский участок Норфолка и предупредил коллег, что Форстер, оказывается, находился в международном розыске, в связи с чем к ним на помощь из Италии откомандирован чиновник очень высокого ранга.

Мэнстед немного преувеличил, повысив Флавию в звании, зато добился своей цели: полиция Норфолка не на шутку всполошилась. Первым делом они вспомнили про Аргайла и немедленно послали за ним. Не то чтобы они всерьез рассчитывали на него, но его содействие могло по крайней мере ограничить вмешательство из Лондона. Судя по всему, смерть Форстера все-таки могла быть не случайной, и, если так, она каким-то образом была связана с картинами. Сами они имели весьма смутное представление о ситуации на рынке произведений искусства, поэтому знания Аргайла в этом вопросе были для них единственным шансом оставить дело в своем ведении. Они отлично понимали, что Мэнстед старается использовать любую возможность заявить о себе в прессе; для них это означало, что в случае удачного завершения дела большую часть заслуг он присвоит себе. Следовательно, им нужно было постараться увязать все концы с концами как можно скорее — тогда Мэнстед, возможно, и не стал бы лезть к ним со своими советами.

Не каждый английский поселок может похвастаться своим собственным специалистом по искусству Возрождения. Аргайл оказался для местной полиции просто подарком судьбы. Они попросили его просмотреть деловые бумаги Форстера и высказать мнение о том, насколько чистым был его бизнес.

Констебль Хэнсон препроводил молодого человека в дом Форстера и разрешил бродить там и осматривать под его бдительным взором все, что ему заблагорассудится. Дом оказался просторнее, чем представлялось снаружи; в чердачном помещении Форстер оборудовал нечто вроде кабинета, представлявшего собой длинное помещение с низким потолком. Здесь находились все атрибуты современного делового человека: бухгалтерские книги, телефоны, факс, картотека. В углу были свалены картины, которым не хватило места на стенах столовой, холла и гостиной. Спускаясь и поднимаясь по лестнице, на которой предположительно споткнулся Форстер, Аргайл боязливо перешагивал шаткую ступень.

Коллекция картин, купленных Форстером для продажи, вызвала у Аргайла чувство глубочайшего изумления, смешанного с отвращением. Все это были грубые топорные поделки, свидетельствующие о полном отсутствии вкуса. Однако цены, указанные в каталогах, поражали воображение. Аргайл не считал себя корифеем в торговле картинами, но он по крайней мере предлагал покупателям те работы, которые нравились ему самому. Брать деньги за подобную дрянь мог только законченный циник. И уж конечно, не «Джотто» — из похищенных им картин можно было составить уникальную коллекцию, в которой были бы представлены практически все лучшие мастера эпохи Возрождения. Хотя, если подумать… вдруг это искусная маскировка? Кому в голову придет связать эти преступления с человеком, торгующим бездарной мазней?

Разобравшись с коллекцией, Аргайл переключил внимание на содержимое письменного стола. Там также не нашлось ничего интересного. Как и все торговцы картинами, Форстер вел двойную бухгалтерию — для себя и для налогового инспектора. Официальная налоговая декларация обычно представляет собой небольшую колонку из фантастических цифр с таким же фантастическим итогом. Даже Аргайл, знакомый с математикой лишь на уровне начальной школы, быстро освоил эту нехитрую науку. Первый раз ему помогала Флавия.

— Что это ты здесь понаписал? — спросила она, просмотрев его декларацию о доходах. — А где твои расходы?

— У меня их не было, — наивно ответил он.

— Ну как же? А помнишь, мы ездили в отпуск? Ты еще заходил там в краеведческий музей, так?

— Ну, заходил. И что из того?

— Пиши: поездка с исследовательскими целями. Так, сколько мы на нее затратили? Три миллиона лир. Теперь машина — ты заказывал однажды грузовик для доставки картины. Включи сюда же бензин, обслуживание, амортизацию. Еще миллион.

— Но…

— Задействуй воображение, Джонатан! — сердито сказала Флавия и быстро пробежалась по всему списку, там что-то убирая, там что-то вписывая, и так до тех пор, пока ее друг не превратился из человека со скромным доходом в абсолютного банкрота без всяких перспектив. В последующие полгода молодой человек жил с ощущением, что в любую минуту к нему в дверь может постучаться налоговый инспектор. «Только затем, чтобы кое-что уточнить, доктор Аргайл».

Однако рядом со сложной бухгалтерией Форстера его жалкие потуги казались ученическими каракулями. Аргайл просидел три часа, пытаясь разобраться в бесконечных колонках цифр. Заработав головную боль, он в конце концов пришел к выводу, что полиция зря понадеялась на него: он такой же бухгалтер, как и водопроводчик.

Из всех этих цифр явствовало только одно: доход Форстера год от года менялся, но оставался стабильно высоким — он даже смог позволить себе покупку дома и двух коттеджей в поселке. Правда, план отремонтировать коттеджи и продать их богатым лондонцам так и не был реализован. В одном из этих коттеджей, вспомнил Аргайл, жил Джордж Бартон. Из отчетов также следовало, что за последние два года — во всяком случае, официально — Форстер не продал ни одной картины. Вполне правдоподобно: Аргайл и сам стал жертвой падения спроса.

Что еще? Несколько лет назад доходы Форстера значительно возросли — когда мисс Бомонт положила ему зарплату за посреднические услуги — и полгода назад резко упали — когда Мэри Верней дала ему отставку.

Каким образом он зарабатывал деньги, Джонатан так и не понял. За пять лет у него набралось всего две дюжины аукционных каталогов — после участия в торгах их принято оставлять у себя. Но этого было совершенно недостаточно, чтобы обеспечить такой высокий доход.

По бумагам создавалось впечатление, что Форстер испытывал определенные денежные трудности. Если только у него не было иных источников дохода, о которых он умалчивал, предпочитая не загружать лишней работой налогового инспектора. Казалось, ничто не указывало на то, что этот человек был вором-профессионалом высочайшего уровня. Но с другой стороны, не станет же он писать в налоговой декларации: «Один украденный Уччелло…».

Нет, все это ничего не дает. Как и тот факт, что, порвав с Уэллер-Хаусом, Форстер не посчитал нужным вернуть хозяйке кое-какие бумаги: в одной из папок Аргайл обнаружил официально заверенную опись коллекции, прилагавшуюся к завещанию. Исходя из того, что опись была составлена пятнадцать лет назад, молодой человек предположил, что она имела отношение к завещанию дяди Годфри. К сожалению, опись семидесяти двух картин и двадцати семи рисунков не содержала никакой полезной информации, кроме названий и авторства картин. Но, поскольку это было единственное описание коллекции и к тому же незаконно присвоенное, Аргайл спрятал его в карман, чтобы вернуть хозяйке. Он отметил, что рисунок с изображением руки значился как рисунок неизвестного французского художника восемнадцатого века. Подобная неопределенность никоим образом не могла удовлетворить любопытство Джонатана, но с ценой — тридцать фунтов — он мысленно согласился.

Аргайл широко зевнул и решил, что пора и отдохнуть. Он отложил изученные папки, прочее засунул в ящик стола, запер его и сообщил терпеливо ожидавшему Хэнсону, что на сегодня закончил. Он успел просмотреть едва ли четверть имевшихся в кабинете материалов, но остальное могло и подождать. От бумажной пыли у Аргайла пересохло в горле. Хэнсон, освободившийся от дежурства, с энтузиазмом поддержал его предложение посидеть в пабе.

Джонатан вернулся в Уэллер-Хаус ровно в половине восьмого, когда последний в этот день «F1-11» пронесся, почти задевая трубы на крышах домов. Аргайл прошел прямо на кухню и поставил на стол бутылку недорогого вина. Он купил его в пабе, отказавшись от любезного предложения старого Джорджа угостить его пинтой пива.

— А, это вы, — сказала миссис Верней, — чем сегодня занимались?

— Помогал полиции расследовать дело.

— Они подозревают вас?

— Нет, попросили разобраться в счетах и бумагах Форстера.

— Ну и как? Вы справились?

— Конечно, нет. Я не силен в бухгалтерии. Форстер мог быть чист как стекло или вторым Аль Капоне — я все равно не сумел бы понять это из его записей.

— До Аль Капоне ему далеко; на мой взгляд, он был самым заурядным жуликом.

— Хм. Кстати, я нашел там вот это. — Джонатан вручил Мэри Верней опись коллекции. Она взглянула на нее почти равнодушно.

— Он прятал ее у себя? Меня это нисколько не удивляет. Если вам попадется еще что-нибудь из моих вещей, будьте добры, прихватите и их заодно. Договорились?

— Разумеется, если только Хэнсон разрешит. Забавно, что Форстер уверял вашу кузину, будто не нашел в доме описи коллекции.

— Наверное, так ему было удобнее морочить ей голову. Ну да что теперь об этом: все равно ничего не вернешь. Надеюсь, вы любите крольчатину?

— Я обожаю крольчатину.

— Отлично. Я задушила этого кролика собственноручно. Как видите, я даже научилась здесь убивать. У нас тут немало людей, готовых распотрошить любое живое существо, покрытое шерстью. Убийство ближних — одно из основных деревенских занятий.

— Похоже на то.

— Э-э?

— Форстер. Я слышал, уже кого-то арестовали?

— Да, — небрежно бросила она, — Гордона. Но я не считаю его виновным.

— Вы слишком хорошо думаете о своих соседях, — заметил Аргайл.

— Разве?

— Конечно. Когда я сказал вам, что Форстер, возможно, был связан с криминалом, вы сразу отвергли эту мысль, хотя он и не вызывал у вас симпатии. Теперь полиция арестовала Гордона, и вы опять не согласны с тем, что он — убийца, хотя и подозреваете его в грабежах.

Мэри Верней пожала плечами:

— Я тешу себя мыслью, что научилась разбираться в людях и знаю, кто на что способен. Пожалуйста, вы можете собирать доказательства того, что Джеффри был вором, я не против. Кто знает? Может быть, вы окажетесь правы. Надеюсь, вам удастся меня в этом убедить. Будьте добры, передайте мне уксус, он стоит справа от вас.

— Расскажите мне о Форстере, — попросил Аргайл, усаживаясь за кухонным столом поудобнее. Разливая в стаканы вино, он испытал некоторое смущение — слишком убогим показался ему собственный вклад в вечернюю трапезу.

— Рассказать? А что вас интересует?

— Все. Вы хорошо его знали? Каким он был?

— Ах, — задумчиво произнесла она, — это запутанная история. — Она посыпала картофель перцем и яростно перемешала его в сковородке. — Но почему бы и нет? Их обоих уже нет в живых. Вы знали, что он был любовником моей кузины?

— Мне намекнули об этом в пабе.

— Форстер познакомился с Вероникой давно. Время от времени он навещал нашу семью, а когда умер дядя Годфри, оказал семье большую услугу, подсказав, как уменьшить налог на наследство. В последние два года он целиком завладел умом и сердцем Вероники. О любви, разумеется, не было и речи — он просто использовал ее.

— Почему вы так думаете?

— Увы, Вероника была не очень привлекательной особой. Я имею в виду не физически, а… ей не хватало какой-то теплоты, человечности. Не знаю, понимаете ли вы, о чем я. Кроме того, у нее был неуравновешенный характер — наверное, об этом вам уже сообщили. Форстер знал за кузиной эту слабость, и, когда у него возникли финансовые проблемы, принялся охмурять ее, рассчитывая наложить лапу на фамильное серебро, как я полагаю. Не могу точно сказать, что он продал; Вероника тем более ничего не знала: она безгранично доверяла ему и к тому же говорила, что нет смысла нанимать эксперта, если собираешься все время проверять его. Нужно отдать ему должное: он был великолепным актером.

— В чем это выражалось?

— Все считали его пренеприятной личностью — все, кроме Вероники. При этом никто не сумел бы объяснить, чем он был так неприятен. Все просто знали: этому человеку нельзя доверять. Бог знает, как только его жена прожила с ним столько лет.

— У него есть жена? Куда же она подевалась?

— Говорят, на несколько дней уехала в Лондон — еще до его смерти. Так что вот-вот должна вернуться. Во всяком случае, ее никто не заподозрит в том, что это она столкнула мужа с лестницы.

— Почему вы так думаете? Или это опять ваш оптимизм в отношении человеческой натуры?

Мэри Верней медлила с ответом, не зная, как выразить свою мысль.

— Она абсолютно непостижимая женщина. Хотя, видит Бог, у нее был мотив для убийства.

— Расскажите, какая она?

— Очень простая и наивная, намного моложе Форстера. Она была слишком неопытна, чтобы за красивыми словами разглядеть его истинное лицо, а когда вышла за него замуж, было уже поздно. Я, правда, не уверена, что с годами Джессика избавилась от иллюзий, — уж очень она глупа. Такие люди всегда становятся жертвами. Это совершенно бесхарактерная, бесцветная личность. И выглядит она так, словно каждый вечер замачивает лицо в отбеливателе, — совсем не умеет следить за собой. Она очень милая и кроткая… и все-таки я не представляю, как она жила с ним все эти годы. Но раз она терпела мужа столько лет, с какой стати ей было вдруг убивать его?

— Иногда такое случается.

— Да, конечно, но тогда получается, что она должна была тайно приехать в поселок, столкнуть его с лестницы и потом так же незаметно вернуться в Лондон к сестре. Для жены Форстера это слишком сложно.

Аргайлу этот довод не показался убедительным, и Мэри Верней, заметив его скептический взгляд, рассмеялась:

— Вы просто ее не видели. К тому же еще не известно, был он убит или сам упал с лестницы. Кстати, почему вы так настаиваете на версии убийства?

— Слишком уж странное совпадение — он умер в тот день, когда мы должны были встретиться.

— Вам повезло: вы избежали неприятного разговора.

— Я говорю серьезно.

— Знаю. Но даже если Джеффри был вором, все равно его смерть в день вашего приезда могла оказаться случайным совпадением.

— Он согласился поговорить со мной об украденной картине.

— Собираясь пригрозить вам преследованием за клевету.

— Но ведь вы сами говорите, что никогда не доверяли Форстеру.

— Ну да, он бессовестно использовал людей в своих целях, он был лжец и мошенник. Весь его бизнес был построен на лжи.

— Чем же он тогда сумел привлечь вашу кузину?

— В нем был некоторый шарм. Мне такие мужчины не нравятся, — уточнила миссис Верней, — но есть женщины, которые находят их привлекательными. Знаете, этакий красивый ловкий кавалер. А бедняжка Вероника была уже немолода и очень несчастна. Она рано потеряла мужа — глупый осел напился на пятую годовщину их свадьбы и утонул в собственном пруду на глубине в пять дюймов. У него даже не хватило сил откатиться в сторону. Вероника считала его бесхарактерным и не особенно убивалась по нему. Она даже вернула себе девичью фамилию, решив, что Бомонт звучит более аристократично, чем Финси-Грош. Больше ей не встретился человек, ради которого она захотела бы пожертвовать своей фамилией.

Как видите, у нее не было ни мужа, ни детей, ни сердечных привязанностей, конечно, она стала легкой добычей для опытного соблазнителя.

— Вы полагаете, он обманывал ее?

— Продавая вещи из коллекции Вероники, он только называл суммы и никогда не показывал счетов. Я уверена: большую часть денег Форстер присваивал. Несколько раз я пыталась вразумить ее, но она ничего не желала слушать.

— Ваша сестра умерла в январе?

— Да, мы тогда жили вместе. У нее случился очередной приступ, и доктор Джонсон вызвал меня обсудить положение. Мне пришлось остаться, за ней больше некому было присматривать.

— А в чем заключалась ее болезнь?

— Время от времени на нее накатывала депрессия. Несколько лет она могла быть совершенно нормальным человеком, а потом вдруг начинала сходить с ума.

— И как это выражалось?

— Ох, по-разному. В такие моменты от нее можно было ждать чего угодно. Иногда она исчезала на целую неделю, и никто не знал, где она пропадала. Иногда запиралась в доме и никого не впускала к себе. Иногда беспробудно пила. В последний раз она напилась. Смерть наступила в результате передозировки таблеток и спиртного.

— А почему вы согласились за ней присматривать?

Миссис Верней пожала плечами:

— Она отказывалась от серьезного лечения, но оставлять ее одну в период обострения было опасно. А я единственная, кто мог с ней как-то справляться. Честно говоря, она была просто невыносимой. Однажды я не выдержала и уехала, и именно в тот день она умерла. Я утешаю себя тем, что это был несчастный случай, хотя и не уверена в этом.

— А как все произошло?

— Ну, глупо, конечно, но мы опять поссорились. Из-за Форстера, между прочим. До Вероники наконец стало доходить, что не такой уж он прекраснодушный человек, как ей всегда казалось. Она поделилась со мной своими сомнениями, и я посоветовала ей прогнать его. Но сестра вдруг взбеленилась, начала кричать на меня — как она только меня не называла! Терпение мое лопнуло, и я уехала в Лондон, а Вероника проглотила таблетки, запив их изрядным количеством виски. Прояви я чуть больше выдержки, ей не пришлось бы утешать себя таким способом…

— Вы чувствуете себя виноватой?

Мэри Верней покачала головой:

— Иногда, под настроение. Умом я понимаю, что рано или поздно несчастье должно было случиться, однако я бы предпочла, чтобы Вероника обошлась без моего участия. Но она и тут меня не пощадила — это так типично для нее.

— Вы не были с ней близки?

— По правде говоря, мы не очень любили друг друга. Она завещала мне дом только ради того, чтобы он остался в семье. Я оказалась единственной близкой родственницей с положительным денежным балансом. Но, если честно, у меня нет ни денег, ни желания содержать этот дом. Положить вам еще кролика?

— Нет, больше не могу.

— А кусочек пудинга? Он очень хорош.

— С удовольствием.

Мэри Верней положила ему на тарелку большой кусок пудинга и покрыла его толстым слоем взбитых сливок. Они ненадолго прервали разговор, наслаждаясь десертом.

— А как вы вошли в эту семью? — спросил Аргайл, которому не хотелось признаваться в том, что он читал семейную переписку.

— Очередь дошла до меня? — улыбнулась Мэри Верней. — Хорошо. Моя мать, Мэйбл, считалась в семье паршивой овцой. Она плохо кончила, но, на мой взгляд, прожила гораздо более интересную и яркую жизнь, чем все остальные члены семьи.

Моя мать обладала артистичной натурой — так принято именовать в приличных семьях неуравновешенных, если не сказать невменяемых, родственников. Наверное, поэтому я лучше других понимала Веронику. У меня уже был подобный опыт общения. Моя мать получила хорошее воспитание и должна была унаследовать Уэллер-Хаус — несмотря на многочисленные попытки моей бабушки, в семье не было сыновей. Предполагалось, что Мэйбл найдет себе богатого мужа и будет жить как все. Но Мэйбл заразилась разными передовыми идеями и поехала медсестрой в Испанию, где шла война. Семья была в шоке. Одно дело — сочувствовать безработным и совсем другое — вытирать задницы большевикам. Естественно, ее лишили наследства, и, насколько я знаю, моя мать не возражала. Что до меня, то я появилась на свет, выражаясь казенным языком, при невыясненных обстоятельствах, перед самым началом войны. Когда мать умерла, мне исполнилось только четырнадцать лет, и семья была вынуждена взять надо мной опеку. Я представляла собой малообещающий материал, но они все-таки попытались сделать из меня настоящую леди. Боюсь, что не оправдала их надежд. Вот, собственно, и вся история. Вам не наскучило слушать?

— Боже, нет, конечно. А что было дальше?

— Да все как у всех — вышла замуж, родила детей, развелась. Муж выделил мне хорошее обеспечение.

— Так вы живете на его деньги?

— Да, он оказался порядочным человеком, хоть я и не любила его. С этого момента в моей жизни не происходило ничего интересного. Я переезжала с места на место, потом обосновалась в Лондоне, занималась одним, другим, третьим — но все так, больше от скуки.

— Вы больше не были замужем?

Она покачала головой:

— Не нашлось подходящих кандидатов. Во всяком случае, на роль мужа. Кстати, — неожиданно вспомнила она, — вам звонила Флавия.

— О-о?

— Она хочет встретиться с вами завтра в Лондоне во время ленча.

— Как жаль уезжать — здешняя жизнь начинает мне нравиться.

— Приятно слышать. А вы возвращайтесь. Может быть, и Флавия соберется в наши края?

— Понятия не имею. Но я бы не удивился.

— В таком случае надеюсь, что ваша Флавия — современная девушка и согласится пожить у меня без всяких церемоний. Как насчет кофе?

ГЛАВА 10

Жизнь и время Джеффри Форстера Флавия начала изучать на следующий день после совместного ленча с Аргайлом и Бирнесом. Мэнстед, никогда не упускавший случая бесплатно пообедать или познакомиться с важным человеком, также присутствовал на встрече. Кроме того, он вызвался сопровождать итальянскую гостью во всех ее поездках для того, чтобы придать им официальный статус.

Многие лондонские кварталы, ранее объединявшие людей по профессиональному признаку, в наши дни утратили свое значение. Так, на Савилроу почти не осталось портных, журналисты расплодились в таком количестве, что больше не собираются на Флит-стрит, а ведь было время, когда проводили там все вечера напролет, жалуясь друг другу на бессовестно низкие гонорары. Исчезли издатели, и Ковент-Гарден перестал быть интересным местом. Доктора по-прежнему занимают Харли-стрит, но в силу специфики своей профессии почти не разговаривают друг с другом.

К счастью, в Лондоне все же остались уголки, где люди, занимающиеся одним ремеслом, стараются держаться вместе. Так, например, владельцы галерей, аукционисты и торговцы картинами по-прежнему теснятся в районе Бонд-стрит и Сент-Джеймсского дворца, придавая этим местам особый флер. Нельзя сказать, чтобы все эти люди очень любили друг друга, но подобное соседство поддерживает в них уверенность, что профессиональная солидарность все еще существует. Поэтому, когда Бирнес скрепя сердце позвонил Артуру Уинтертону и попросил встретиться с Флавией, тот был вынужден удовлетворить его просьбу.

То, что Бирнес и Уинтертон испытывали глубокую взаимную неприязнь, со стороны могло показаться странным. Казалось бы, возраст, успешный бизнес и несправедливо высокий уровень доходов давно должны были сблизить этих людей или хотя бы приглушить в них соревновательный дух. Но ничуть не бывало. На протяжении десятилетий они ревностно следили за успехами друг друга и по-прежнему боролись за пальму первенства в своем ремесле. Если бы Уинтертон не желал так страстно одержать верх над Бирнесом, а Бирнес не стремился во всем обойти Уинтертона, возможно, оба они так и остались бы дельцами средней руки. Закалясь в непрестанной борьбе, они стали титанами Бонд-стрит.

Аргайл был поражен, когда при одном лишь упоминании имени Уинтертона с Бирнеса в мгновение ока слетела вся его светскость и утонченность, и глаза полыхнули яростным огнем. Аргайл полагал, что при наличии пары миллионов на банковском счете человека уже ничто не может вывести из себя. Однако реакция Бирнеса явно свидетельствовала о том, что деньги не в силах погасить бушующую страсть. Бешеная зависть буквально испепеляла его, когда он думал о том, что Уинтертон сумел наладить дружеские связи с лучшими музеями Америки. Точно так же мысль о том, что Бирнесу даровано рыцарское звание, могла до утра лишить покоя Уинтертона, случись ему вспомнить об этом поздним вечером перед сном.

Со слов Аргайла Флавия знала об этой ахиллесовой пяте Бирнеса и, направляясь вместе с Мэнстедом в галерею Уинтертона, размышляла о причинах столь долгого и упорного соперничества.

У них абсолютно разный стиль, поняла вдруг она, ожидая в холле появления великого человека. Галерея Бирнеса представляла собой образец старомодного классического стиля, зато Уинтертон отделал свою галерею в наимоднейшем современном ключе. Как только Уинтертон появился перед Флавией, она поняла, что и внешне они отличаются: Бирнес уже лет десять как начал седеть и лысеть, тогда как Уинтертон мог похвастаться роскошной и подозрительно черной шевелюрой для его шестидесяти лет. Бирнес одевался дорого, но подчеркнуто просто, Уинтертон — дорого и в высшей степени элегантно. Флавия слышала — возможно, от Аргайла, — что в такой стране, как Англия, где внешности придают огромное значение, подобные различия могут стать поводом для войны. Возможно, по мнению континентальных жителей, англичане одеваются безвкусно, но в этом тоже есть свой стиль, и они не прощают отступлений от него даже в мелочах.

После недолгого ожидания Флавию и инспектора Мэнстеда — типичного потребителя недорогого ширпотреба — препроводили в кабинет Уинтертона. Там их усадили за стол и предложили на выбор чай и кофе. Уинтертон расположился напротив гостей и, сцепив пальцы, благожелательно и серьезно смотрел на них, всем своим видом выражая готовность помогать полиции и ответить на любые вопросы.

— Мы с инспектором Мэнстедом пытаемся прояснить некоторые детали, касающиеся картин, проходивших в последнее время через руки Джеффри Форстера, — начала Флавия.

Уинтертон кивнул, показывая, что внимательно слушает ее.

— Откровенно говоря, существует сомнение в происхождении этих картин.

— Вы хотите сказать: они были украдены?

— Вероятнее всего да.

Уинтертон нетерпеливо закивал:

— Да, да, понимаю. Вы можете назвать эти картины? Я надеюсь, вы не рассчитываете услышать от меня, куда подевались эти картины?

— Разумеется, нет, но мы хотели бы получить наиболее полную информацию о Форстере: о его друзьях, связях и прочее. Нам нужны хоть какие-то зацепки. Вы хорошо его знали?

Уинтертон покачал головой.

— Нет, — с облегчением произнес он. — К счастью, наше знакомство было поверхностным.

— Какое у вас сложилось о нем впечатление?

Уинтертон долго думал, прежде чем ответить.

— Он не был тонким знатоком искусства и не имел ни малейшего понятия о так называемых высоких чувствах. Ценность всего сущего имела для него только денежное выражение. Боюсь показаться вам старомодным, но я не нахожу для него других слов, кроме как жулик и негодяй. Именно такие люди, как правило, и занимаются скупкой краденых картин.

— Мистер Уинтертон, у вас очень высокая репутация. Как же вы могли связать свое имя с таким человеком? Вы не боялись, что подобное знакомство нанесет вред вашей репутации?

Уинтертон нахмурился: вопрос был неприятный, но закономерный. Он неопределенно махнул рукой.

— В наше время нельзя иначе, — со вздохом констатировал он. — Чтобы быть на плаву, приходится использовать все ресурсы. Как вы можете видеть, моя галерея занимает огромное здание, но наверху у меня оставались свободные комнаты. Я предложил их людям, которые хотели иметь солидный юридический адрес, но не имели средств открыть собственную галерею. Среди них был и Форстер. Он редко здесь появлялся, поэтому я и отдал ему предпочтение среди других желающих.

Кроме того, был случай, когда он оказал мне хорошую услугу, предотвратив крайне неловкую ситуацию. С тех пор я чувствовал себя его должником. Вы знаете, как это бывает.

— Да, понимаю. А какого рода услугу он вам оказал?

— Не думаю, что это существенно для нашего разговора.

Флавия мило улыбнулась, а Мэнстед грозно нахмурил брови. Таким образом они постарались довести до сознания Уинтертона, как благодарна будет ему полиция, если он все расскажет, и какими крупными неприятностями грозит ему запирательство.

— Что ж, хорошо. Это случилось три года назад. Я взялся продать картину одного бельгийского коллекционера по просьбе его душеприказчика, очень порядочного человека. Имени его я не назову. Форстер узнал об этом, когда я стал готовить картину к аукциону «Кристис». Он предупредил меня, что картина может оказаться подделкой.

— А что это была за картина?

— Считалось, что она принадлежит кисти неизвестного художника флорентийской школы середины пятнадцатого столетия. Картина весьма ценная, однако без каких-либо подтверждающих ее происхождение документов. Именно по этой причине я даже не пытался продать ее в руки частного коллекционера.

— Так, и что было дальше?

— Я, конечно, не мог ничего доказать, но…

— Но…

— В картине обнаружилось удивительное сходство с Полотном Антонио Поллайоло «Святая Мария в Египте», украденным в 1976 году из шотландского дома графа Дункельда.

— И вы немедленно сообщили об этом в полицию?

— Естественно, я не стал этого делать.

— Отчего?

— Оттого что у меня не было абсолютно никаких доказательств. Совесть не позволяла мне продать картину, но и порочить имя известнейшего коллекционера безответственным заявлением, будто он имел в своей коллекции украденную картину, тогда как она могла быть куплена им совершенно официально, я, разумеется, не мог. Я навел справки и выяснил, что никаких сведений о том, каким образом картина попала в коллекцию бельгийца, не сохранилось.

— Значит, вы вернули картину душеприказчику и таким образом умыли руки?

Уинтертон поморщился от столь вульгарной постановки вопроса.

— Где сейчас находится картина? — сурово вопросил английский полисмен.

— Не знаю.

— Понятно. Давайте-ка изложим факты попроще. Вы продаете подозрительную картину, и Форстер с одного взгляда на нее определяет, что она украдена. Вы немедленно умываете руки, испугавшись за свою репутацию. И вам даже в голову не пришло, что вы совершаете аморальный поступок?

Уинтертон удивленно изогнул бровь:

— Конечно же, нет. Я слышал, что «Святую Марию в Египте» украли, но у меня не было никаких оснований полагать, что ее действительно украли.

После этих слов Мэнстед взорвался:

— Нет, у меня просто волосы дыбом встают!

— Мне абсолютно безразлично, как вы к этому относитесь. Но я вижу, мисс ди Стефано поняла мою мысль. Картина украдена; владелец регистрирует факт пропажи и получает страховку. Была ли она на самом деле украдена? А может быть, владелец продал ее, а кражу инсценировал, чтобы дважды получить деньги? Это только одна сторона вопроса. Далее: знал ли покупатель о том, что приобретает краденую картину, или он считал, что коллекционер продает ее тайно, скрываясь от налогов? Поймите, это не моя забота — чем занимался владелец картины пятнадцать лет назад в другой стране. В нашем бизнесе часто возникают подобные ситуации, и нужно быть крайне осторожным, чтобы не влипнуть в историю. В данном случае я предпочел просто вернуть картину.

— И в качестве благодарности за оказанную услугу предоставили Форстеру помещение на втором этаже?

Уинтертон кивнул:

— После этой истории мое мнение о нем несколько улучшилось, но незначительно.

Мэнстед кипел от возмущения, но заметил, что Флавия восприняла рассказ Уинтертона как нечто само собой разумеющееся. Более того, ему показалось, будто она одобрила его действия.

— Как вы думаете, — поинтересовалась Флавия, — почему Форстер решил, будто картина украдена? Ведь это важный момент, вы не находите? Если он не был тонким знатоком искусства, то как сумел распознать руку Поллайоло — художника, мало кому знакомого? И откуда он знал о похищении этой картины из коллекции, известной только нескольким специалистам?

Уинтертон пожал плечами.

— Или он сказал: «Я знаю, что она украдена, потому что украл ее сам»? — спросила Флавия.

Уинтертон утратил дар речи от подобного предположения, и Флавия расценила это как негодование честного человека.

— Нет, конечно, — наконец сказал он. — Во-первых, я сомневаюсь, чтобы он имел к этому отношение. Но даже если имел, то уж, наверное, не сказал бы мне об этом. Это было бы большой глупостью с его стороны, разве нет?

— Не обязательно, — задумчиво ответила Флавия. — Ведь если бы он не сказал вам, вы продали бы картину на одном из лондонских аукционов, верно? И вам было бы очень неловко, если бы всплыла история с подделкой. Я полагаю, вы — профессионал в своем деле, иначе не достигли бы столь высокого положения, поэтому, мне кажется, вы и без подсказки Форстера могли навести справки о картине и обнаружить некоторые несоответствия. Картину в конце концов продали?

— Думаю, нет, — ответил Уинтертон.

— Вы сообщили наследникам о своих подозрениях?

Он кивнул.

— По-моему, все ясно, — сказала Флавия. — Чтобы снять картину с торгов, Форстеру было достаточно сделать вам один-единственный намек. Таким образом ему удалось избежать серьезных неприятностей. Возможно, он был хитрее, чем вам казалось. Вы знали кого-нибудь из его клиентов? Можете назвать их имена?

— Очень немногих, — ответил Уинтертон с большой неохотой, с трудом скрывая раздражение. — Он находил богатые семьи и помогал им распродавать фамильные коллекции. Когда на рынке искусства произошел спад, он почти целиком переключился на этот вид заработка. В последнее время он стал управляющим поместьем, расположенным недалеко от его дома.

— Это мы знаем.

— Боюсь, я могу назвать только имя его нанимательницы. Сам я никогда не имел дел с этой леди и не могу сообщить никаких подробностей. Я слышал, новая владелица поместья уволила его. Но это неточные сведения. Если вам снова потребуется моя помощь, — он встал, давая понять, что беседа подошла к концу, — прошу, обращайтесь ко мне без всяких церемоний.

— Разумеется, — пробормотала Флавия. Она сама не ожидала, что пробудет здесь так долго и почерпнет столько важной информации.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросила она Мэнстеда, когда они вышли на улицу.

— У меня нет слов, так я возмущен, — ответил он.

— Это только поначалу, — улыбнулась Флавия.

— Вы хотите сказать, что уже встречались с подобным?

— Честно говоря, я сама удивлена. Посредники обычно не отказываются от приличных комиссионных, даже если есть подозрение, что картина краденая. Это действительно редкость. Уинтертон оказался честнее, чем я предполагала, если, конечно, говорит правду. Он легко мог продать картину через другого посредника. Как вы думаете: это можно проверить?

— А что это за картина? Еще одна из знаменитого списка подвигов «Джотто», на котором помешан ваш босс Боттандо?

— Да, теперь на нем висят уже три картины — Уччелло, Фра Анджелико и Поллайоло. Вы можете выяснить что-нибудь насчет бельгийской коллекции?

— В Бельгии я почти никого не знаю.

Флавия достала блокнот и нацарапала имя и телефон.

— Попробуйте связаться с этим человеком. Скажите, что от меня. Он должен помочь вам.

Мэнстед забрал листок и засунул его в карман. Флавия одарила его сияющей улыбкой.

— Представляю, как надоела вам, — сказала она.

— Нисколько, — галантно ответил Мэнстед и вздохнул.

Прибыв в столицу, Аргайл первым делом заехал домой и переоделся во все чистое. После этого он решил, что может нанести визит вежливости своей старой приятельнице Люси Гартон. Сказать, что они хорошо знали друг друга, было бы большим преувеличением, учитывая краткое знакомство во время учебы в университете. Просто удивительно, какая любовь вдруг охватывает человека к почти незнакомым людям, когда ему от них что-нибудь нужно.

Аргайл не видел Люси Гартон уже несколько лет, но через общих знакомых следил за ее карьерой. Так, например, ему передавали, что сразу после окончания университета она храбро окунулась в сложный и нестабильный мир торговли произведениями искусства. Начинала она с банальной должности ассистентки (читай — секретарши), очень быстро зарекомендовала себя как хороший администратор и была переведена на должность организатора выставок. Однако этим ее продвижение по службе не ограничилось — в настоящее время она работала экспертом-оценщиком в одном из небольших торговых домов, пытающихся отхватить кусок от пирога таких монополистов, как «Кристис» и «Сотбис».

Но главное — именно на их аукционах Форстер продавал и покупал картины из Уэллер-Хауса. Аргайлу не терпелось встретиться с Люси и расспросить ее о нем. Если Форстер действительно колесил по Европе, похищая картины, то какой ему смысл разыскивать Веронику Бомонт (а судя по всему, он специально ее разыскивал) и наниматься к ней на работу? Жалованье, которое она ему платила, было сущей мелочью в сравнении с доходом от продажи полотен великих мастеров вроде Фра Анджелико. Должно быть, он преследовал какую-то определенную цель, но что это была за цель, оставалось неясным.

Кроме того, Аргайлу хотелось оказать небольшую услугу миссис Верней — просто чтобы сделать ей приятное, а не потому, что он надеялся занять место Форстера в случае, если она решит поправить дела продажей оставшихся картин.

Такова была цель его визита, однако он не был настолько наивен, чтобы рассчитывать на откровенность старой знакомой, особенно после того, как его проводили в ее личный кабинет, что свидетельствовало о высоком положении, занимаемом Люси Гартон.

Он ломал голову, как бы потактичнее сформулировать вопрос «Что вас связывало с этим преступником»? Работники аукционных домов не любят таких вопросов, а Люси с ее острым умом моментально уловит суть вопроса, как бы ловко он его ни маскировал. Но в конце концов, попытка — не пытка.

К счастью, молодая женщина обрадовалась его визиту, хотя столь же очевидно удивилась неожиданному появлению давнего знакомого. У Люси было очень приятное лицо, но Аргайл отлично помнил, что за этой миловидной внешностью скрываются твердый ум и железная воля. Возможно, именно контраст между внешностью и характером способствовал ее быстрому продвижению. Аргайл честно признался, что пришел не только ради удовольствия видеть ее.

— Догадываюсь. Тебе нужна работа?

— О нет, — сказал он. Вопрос в лоб слегка покоробил его.

— Это хорошо, у нас нет вакансий.

— Я пришел задать тебе пару вопросов об одном из ваших клиентов.

Люси предупреждающе выгнула бровь, и в ее взгляде Аргайл ясно прочитал: «Это конфиденциальная информация, мы никогда не разглашаем сведения о клиентах».

— Это бывший клиент. Человек по имени Джеффри Форстер. Он уже умер, так что тебе нечего опасаться.

— Умер?

— Упал с лестницы.

Она пожала плечами:

— Ну тогда ладно. Я смутно припоминаю его имя.

— Насколько я знаю, он продавал и покупал у вас картины?

— Думаю, да, но точно не помню. А зачем это тебе?

— Дело в картинах. — Аргайл подошел к опасной теме и начинал нервничать. — Нужно выяснить кое-какие детали.

Люси терпеливо смотрела на него.

— Непонятно, откуда появились эти картины. А хотелось бы знать.

— Кому хотелось бы знать?

Аргайл кашлянул.

— Ну, в общем, полиции. Видишь ли, какое дело — возможно, эти картины не принадлежали ему.

Женщина слегка насторожилась и Аргайл понял, что пора рассказать всю правду. Насколько он помнил, Люси терпеть не могла лжи и недомолвок. С ней лучше всего работал принцип: откровенность за откровенность. Вот и сейчас: чем больше он рассказывал о Форстере, тем больше она расслаблялась. Под конец ей стало даже интересно.

— Ты говоришь: он в основном похищал итальянские полотна? Я правильно тебя поняла?

— В основном да. Его интересовали пятнадцатый и шестнадцатый века.

Люси покачала головой:

— Я занимаюсь только датскими и английскими художниками, к итальянским меня не подпускают. С ними работает Алекс.

— Кто такой Алекс?

— Босс. Он считает себя великим экспертом. Мы с ним на ножах. Он спит и видит, как бы избавиться от меня. Итальянское искусство — моя главная специализация, но он устраивает жуткий скандал, стоит мне хотя бы взглянуть на какую-нибудь из его картин. Он убежден, что никто, кроме него, не разбирается в итальянской живописи. Это его империя. По-моему, он просто боится, что кто-нибудь выявит его некомпетентность.

— Значит, если Форстер пытался пропихнуть свои итальянские сокровища через ваш аукцион…

— Алекс наверняка брал их. Надо же, как интересно, — сказала она и немного помолчала. — Если выяснится, что они были подделкой, и возникнет вопрос, почему мы их пропустили… Хм…

Наступила еще одна долгая пауза, во время которой Люси размышляла, а Аргайл думал о том, как плохо влияют на характер разногласия с начальством.

— Хорошо, — сказала она, выходя из задумчивости, — что конкретно тебе нужно от меня?

— Это зависит от того, чем ты готова помочь.

— Мы придерживаемся политики тесного сотрудничества с полицией, чтобы сделать рынок произведений искусства более чистым, — отбарабанила Люси заученную фразу.

— Вы в самом деле помогаете полиции?

— Нет. Но когда-то же надо начинать. Итак, чего ты хочешь?

— Мне нужен список всех вещей, проданных Форстером через ваш дом. И, пожалуй, купленных тоже. Еще меня интересует, не ваши ли оценщики производили опись имущества в Уэллер-Хаусе.

— Посмертную?

Аргайл кивнул:

— Я знаю, что Форстер приглашал профессиональных экспертов для проведения инвентаризации, и мне вдруг пришло в голову, что он мог сделать это через вас. Вы оказываете подобные услуги?

Она хмыкнула:

— Еще бы, это дает нам преимущество перед другими домами, когда клиент принимает решение продать свои сокровища. Во всяком случае, это я смогу для тебя узнать. А вот что касается дел самого Форстера, то с этим сложнее. Все бумаги хранятся в кабинете Алекса, и мне не хотелось бы его беспокоить. Надеюсь, ты поймешь меня.

— Конечно.

— Подожди, я сейчас вернусь.

Люси скрылась в соседнем помещении, предварительно убедившись, что там никого нет. Аргайл слышал, как она выдвигала и задвигала ящики шкафов, потом раздался гул копировальной машины. Наконец Люси появилась с несколькими листками бумаги в руках.

— Я скопировала акт инвентаризации. Мы действительно проводили ее в январе. Я скопировала только картины, на мебель у меня ушел бы весь день.

— Отлично.

Люси вручила ему листки.

— Довольно пестрая коллекция, — сказала она. — Мы, конечно, не самый крупный торговый дом, однако тоже имеем дело с вещами первого сорта. На девяносто девять процентов.

— И сколько картин было в этой коллекции?

— Так, подожди. — Она быстро сосчитала. — Семьдесят две картины, остальное — рисунки. А что такое? Ты, я вижу, разочарован.

— Их больше, чем я ожидал.

— Да? Ну, не знаю. Ничего выдающегося в коллекции нет, в основном семейные портреты. Один предположительно кисти Неллера, но никаких подтверждений тому нет. Зато кто-то оставил записку, в которой утверждает, что если это — Неллер, то он — папа римский. Все остальное вообще не представляет интереса.

Аргайл кивнул.

— Я отнял у тебя много времени. Пожалуй, мне нужно идти.

— Иди, но сначала обещай, что будешь информировать меня обо всем, что имеет отношение к нашему дому.

Аргайл согласился.

— И пустишь меня к себе пожить — в сентябре я собираюсь на недельку в Рим.

Аргайл согласился.

— И будешь продавать картины только через наш дом.

Он согласился и на это.

— И до отъезда в Италию пригласишь меня поужинать.

И на это тоже. Покидая ее кабинет, он подумал, что счет за ужин нужно будет переслать Боттандо.

ГЛАВА 11

Он вернулся в галерею Бирнеса на полчаса позже Флавии, и уже оттуда они вместе двинулись в путь через центральную часть Лондона к вокзалу. Ливерпуль-стрит в половине шестого вечера можно рекомендовать только физически крепким людям со стальными нервами. Флавии показалось, что она попала в ад. Современный, отремонтированный, но, без сомнения, — ад. Косметический ремонт здания нисколько не отразился на абсолютно сумбурной системе движения транспорта.

— Боже милостивый, — простонала Флавия, протискиваясь вслед за Аргайлом к платформе с флажком «5.15 — Норвич». Была уже половина шестого, но поезд почему-то еще не ушел.

Она в немом изумлении взирала на вереницу старинных вагонов с облупившейся краской, наполовину оторванными дверями и с почерневшими от грязи окнами. Не веря своим глазам, Флавия покачала головой и попыталась заглянуть в вагон сквозь мутное грязное стекло. На каждый квадратный миллиметр вагона приходилось по человеку, при этом все они как-то умудрялись читать газеты и делать вид, что передвигаться таким диким способом — совершенно естественно для цивилизованного человека.

— Это и есть экспресс, о котором ты говорил? — спросила Флавия, оборачиваясь к Аргайлу.

Он смущенно кашлянул. Очень трудно отрицать очевидное, даже если ты истинный патриот своей страны.

— Ничего, как-нибудь втиснемся, — пробормотал он. — Наверное.

— Я не понимаю, почему такая давка? Разве люди не могут пересесть на другой поезд?

Такой вопрос мог задать только человек, живущий в стране с нормальной транспортной системой.

Аргайл начал было оправдываться и говорить, что управление железной дороги собирается перебросить старые вагоны на другое направление, скорее всего на Брайтон, но его речь заглушил громкий треск в динамике, за которым последовал невообразимый гул.

— Что это? — морщась от невыносимого звука, прокричала Флавия.

— Не знаю.

В динамике послышались хрип и неразборчивое бормотание, однако пассажиры немедленно отреагировали на сообщение. С единым дружным вздохом они свернули свои газеты, подхватили сумки, вышли из вагонов и распределились по платформе. Казалось, никого не обеспокоил и не возмутил тот факт, что поезд должен был отойти от платформы еще двадцать минут назад.

— Простите, — обратилась Флавия к хорошо одетому мужчине лет пятидесяти, надежно пристроившемуся у колонны. — Что это было за объявление?

Он удивился ее вопросу.

— Поезд опять отменили, — объяснил он. — Следующий будет через час.

— Уму непостижимо, — проговорила Флавия, переварив эту информацию. Терпению ее наступил предел. — Я не собираюсь торчать здесь еще целый час для того, чтобы втиснуться в вагон для перевозки скота. Если людям нравится стоять тут словно стадо баранов, это их проблема. Я больше не останусь здесь ни секунды.

Подавив желание развернуть дискуссию о баранах и вагонах для скота, Аргайл поплелся за ней в пункт проката автомобилей, находившийся за углом.

Он прикинул, что в автомобиле они будут двигаться со скоростью три мили в час и что даже с учетом ожидания следующего экспресса на поезде они все равно добрались бы быстрее, однако высказывать свои соображения, учитывая боевое настроение Флавии, не рискнул. К тому же в автомобиле они могли свободно поговорить о Джеффри Форстере.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросила Флавия, когда он передал ей разговор с Люси Гартон. Машина проехала еще три метра и снова остановилась. Как Аргайл и ожидал, они больше стояли, чем двигались.

— Я думаю, это дает нам новые зацепки.

— Да? Какие же?

— В течение нескольких лет Форстер продавал картины из коллекции Уэллер-Хауса, правильно?

Флавия кивнула.

— Когда дядя Годфри пятнадцать лет назад отбросил копыта, была произведена инвентаризация коллекции. Так вот, пятнадцать лет назад коллекция насчитывала семьдесят две картины. Полгода назад, после смерти Вероники, была произведена новая инвентаризация. И что бы ты думала?

— Ну, говори, не томи меня.

— В коллекции по-прежнему оставалось семьдесят две картины.

Поток машин снова пришел в движение, и Флавия попыталась перестроиться в соседний ряд, где, как ей казалось, был шанс разогнаться до двадцати миль в час. Попытка оказалась неудачной, и она снова вернулась к разговору:

— Это означает, что он либо купил новые картины — это можно проверить, сравнив акты инвентаризации, — либо он ничего не продавал.

Аргайл возбужденно кивнул.

— Думаешь, он использовал Уэллер-Хаус в качестве прикрытия? — спросила Флавия.

— Смотри: Форстер крадет картину и находит покупателя. Но ему необходимо скрыть ее происхождение, чтобы не вызвать подозрений. В наше время очень трудно продать картину без документов, еще труднее продать картину из итальянской коллекции. Поэтому он находит старинную английскую коллекцию, уничтожает все имеющиеся на нее документы, кроме краткой описи, где указаны лишь названия и авторство картин. После этого он начинает продавать краденые картины через надежный торговый дом, прикрываясь коллекцией Уэллер-Хауса.

— И даже если у кого-то возникнет сомнение, — продолжила его мысль Флавия, — никто не сможет ничего доказать, потому что он похищал картины, с которых не было сделано репродукций. А новые владельцы были также достаточно осторожны, чтобы не фотографировать свои приобретения.

— Именно так. Конечно, риск оставался, но незначительный, поскольку вероятность того, что краденая картина попадется на глаза человеку, способному опознать ее, была чрезвычайно мала.

Флавия кивнула.

— Твоя приятельница пообещала выслать тебе список купленных и проданных им картин?

— Да, через пару дней. Она не хочет, чтобы об этом кто-нибудь узнал.

— Я могла бы официально снять с нее свидетельские показания.

Аргайл обдумал ее предложение.

— А что, других свидетелей нет?

— Одна свидетельница при смерти и к тому же небеспристрастна. Сандано тоже нельзя трогать: я обещала ему не упоминать его имени. Синьора делла Куэрция недееспособна. Уинтертон может подтвердить только то, что Форстер опознал ворованную картину. Вероника Бомонт умерла. Поэтому показания твоей знакомой относительно того, что Форстер продавал какие-то картины, выдавая их за картины из коллекции Уэллер-Хауса, нам бы очень пригодились. Надо бы выяснить, кому он продал картины. В его бумагах были данные о покупателях?

— Я не все успел просмотреть. Ход мыслей Флавии изменился.

— А что говорят о нем в поселке? На сегодняшний день я еще не слышала о нем ни одного хорошего слова. Уинтертон отметил, что у него не было вкуса — это, кстати, противоречит теории Боттандо о «Джотто»; Бирнес фыркает, называя его очаровательным. Разве это — недостаток?

— Ты находишься в Англии, дорогая, здесь у людей свои понятия.

— Я не понимаю, что в этом плохого? Мне, например, нравятся очаровательные люди.

— Но ведь ты — итальянка, — терпеливо заметил Аргайл. Они проехали еще несколько сот ярдов. — Во-первых, слово «очаровательный» вообще не подходит мужчине. А во-вторых, это подразумевает некоторую поверхностность, склонность к подхалимажу и желание подняться по социальной лестнице за счет своего обаяния, а не реальных достоинств, и, кроме того, это слово означает, что человек — большой любитель женщин.

— Это тоже порок?!

— Дамский угодник, — мрачно сказал Аргайл, — что может быть хуже? Лобызать ручки, расточать комплименты… словно какой-нибудь с континента… Я еще понимаю, когда так сюсюкают с собакой, но с противоположным полом…

— Ну знаешь, у вас очень странные понятия. Ладно, расскажи мне, пожалуйста, о своей хозяйке. Она мне понравится?

— Миссис Верней? Обязательно. Во всяком случае, мне нравится. Она по-настоящему очаровательна. Предупреждаю твой вопрос: женщинам разрешается быть очаровательными. Это приемлемо даже для Англии.

— Понятно. И в чем заключено ее очарование?

— Она умеет раскрепостить человека. С ней чувствуешь себя как дома, даже в этом огромном промозглом амбаре, в котором она живет. Кроме того, она умна, немного склонна к черному юмору и очень остра на язык.

— Почему она меня пригласила? — подозрительно спросила Флавия.

— Вероятно, ей любопытно взглянуть на тебя. Думаю, это нормально — тебе тоже интересно посмотреть на нее. Но скорее всего главная причина кроется в том, что она ужасно одинока. У нее здесь не такая уж насыщенная жизнь, дорогая.

Машина въехала в поселок в начале десятого. Когда они подъезжали к Уэллер-Хаусу, дождь прекратился, словно приветствуя их появление в Норфолке, а Мэри встретила как дорогих гостей. Она сразу провела их на кухню:

— Вы, должно быть, ужасно проголодались, я припасла для вас еды.

Мэри Верней усадила Флавию напротив себя, и женщины вежливо оглядели друг друга. Флавия казалась утомленной, Мэри была необычно тиха и осторожна.

Но прошло несколько минут, и напряженность рассеялась. Флавия немного выпила и вздохнула свободнее; почувствовав это, Мэри тоже расслабилась. Вскоре между ними завязался оживленный разговор; женщины настолько увлеклись, что Аргайл даже слегка обиделся: они совершенно не обращали на него внимания — так, словно он был пустым местом. Они обсуждали все на свете — безобразное состояние британской железной дороги, погоду, ужасы проживания в Лондоне, Риме и Париже и невозможность выращивать зелень для салата в открытом грунте в условиях английского климата.

— Вы уже пришли к какому-нибудь заключению насчет Джеффри? — будто бы невзначай спросила Мэри Верней.

— Пока нет, — ответила Флавия. — Мы продолжаем собирать доказательства.

— Похоже, он имел отношение к похищению еще одной картины, — вставил Аргайл без всякой на то нужды — просто он уже устал молчать и решил напомнить о своем присутствии. — Поллайоло. К сожалению, для вас есть плохая новость.

— Какая?

Вообще-то Флавия не собиралась посвящать в подробности дела человека, с которым познакомилась каких-то полчаса назад, но поскольку большую часть информации Мэри Верней уже все равно получила от Аргайла, вряд ли был смысл скрывать от нее остальное.

— По нашим предположениям, Форстер мог продавать под прикрытием вашей коллекции другие картины, — сказала Флавия.

Мэри заинтересовалась:

— Зачем? Что это ему давало?

— Вы когда-нибудь слышали об отмывании денег?

— Конечно.

— Точно так же отмывают краденые картины. Им сочиняют фальшивую родословную. Старинная коллекция, которая больше ста лет нигде не выставлялась, — идеальное прикрытие для подобного рода махинаций. Дело могло сорваться лишь в том случае, если бы кто-нибудь решил лично связаться с вашей сестрой.

— Он только зря потратил бы время. Я уже говорила — Вероника была не от мира сего.

— Я думаю, это обстоятельство его особенно устраивало.

Мэри задумчиво смотрела на гостью.

— Наверное, поэтому он спрятал опись имущества, — предположила Флавия.

— Возможно, — согласилась Мэри.

— Что тут происходило в мое отсутствие? — снова напомнил о себе Аргайл. — Убийства, ограбления, аресты?

— Ничего такого, — чуть ли не с сожалением ответила Мэри. — Здесь тихо как в могиле. Вот только Джессика вернулась.

— Жена Форстера? — оживилась Флавия.

— Да, она вернулась сегодня утром. Бедняжка в ужасном состоянии, известие о смерти мужа явилось для нее страшным ударом. Я предложила ей переехать на время ко мне, полагая, что ей будет страшно ночевать в этом доме одной, но она отказалась.

— Вы очень добры к ней.

— Да, — подтвердила Мэри Верней, — очень. Должна признаться, я от всей души надеялась, что она не согласится. Конечно, я всегда рада помочь человеку в трудную минуту, но, честно говоря, — она понизила голос, словно их могли услышать, — эта женщина так убивалась по мужу, что я сама чуть не взвыла.

— Полиция уже говорила с ней?

Она пожала плечами:

— Откуда мне знать? Даже Джордж Бартон пребывает в полном неведении о том, что здесь происходит. А если не знает Джордж Бартон — не знает никто.

Прошло еще полчаса такой же праздной болтовни. Аргайл расправился с ужином гораздо быстрее, поскольку его полностью исключили из дальнейшей беседы, и в два часа ночи отправился спать. Женщины, не переставая трещать, перешли в гостиную. Последним, что он услышал, выходя из комнаты, было: «А не выпить ли нам по рюмочке бренди?»

ГЛАВА 12

Его разбудили громкие удары в дверь, после чего она слегка приоткрылась, и в комнату просунулась голова.

— О, Джонатан, прости, что разбудила тебя, — сказала Мэри. — Приехала полиция. Не мог бы ты к ним выйти, и побыстрее?

Вместо ответа он откинул с головы одеяло, окунаясь в сырую холодную атмосферу старого английского дома, и пробормотал нечто нечленораздельное, пытаясь сориентироваться.

— Кофе на кухне, — бодрым голосом объявила Мэри и захлопнула дверь.

Все еще не придя в себя, он, однако, послушно выбрался из постели и начал одеваться. Несколько драгоценных минут ушло на поиски левого носка, обнаруженного в конце концов под кроватью, среди завалов всякого мусора. Натянув остальную одежду, Аргайл сошел вниз.

Инспектор Уилсон с угрюмым выражением на лице, которое бывает у человека, вынужденного компенсировать отсутствие полноценного завтрака большим количеством кофе, приветствовал его появление хриплым возгласом, только усугубившим мрачные предчувствия Аргайла.

Джонатан настороженно впился взглядом в лицо инспектора.

— Что случилось? Судя по вашему виду, опять проблемы? — спросил он.

— Похоже на то, мистер Аргайл. У меня к вам вопрос.

— Спрашивайте.

— Где вы были вчера днем?

Вопрос Аргайлу не понравился.

— Я был в Лондоне, — осторожно ответил он. — А что?

— Должен ли я понимать это так, что вы не имеете представления, кто вчера днем пробрался в дом Джеффри Форстера, взломал опечатанную дверь его кабинета и забрал все его бумаги?

— Я действительно не имею об этом представления, — подтвердил удивленный Аргайл. — И уж конечно, это был не я. Да и кому они могли понадобиться?

— Вот именно.

— Когда это произошло?

— Мы пока точно не знаем. Никто из соседей не видел, чтобы в дом кто-нибудь входил или выходил из него. Кроме полицейских, естественно.

— Так, может быть, это кто-то из них перестраховался и забрал бумаги в участок? — предположил Аргайл.

Уилсон не ответил, его внимание переключилось на Флавию, появившуюся в дверях. Она зевала, прикрывая рот рукой. Мэри Верней представила их друг другу.

— Очень рад, — пробормотал инспектор Уилсон, потрясенный тем, что это очаровательное создание — его коллега.

— Я правильно поняла: пропали все деловые бумаги убитого? — мягко поинтересовалась Флавия.

Слегка пристыженный, Уилсон признал очевидное:

— Конечно, это непростительно, когда из дома предполагаемой жертвы убийства пропадают ценнейшие документы. Но я подумал: может быть, мистер Аргайл забрал документы, решив изучить их в более располагающей обстановке. К несчастью, мое предположение не подтвердилось.

— А вы спрашивали жену Форстера? — вклинилась Мэри. — Я думаю, она как главная наследница Форстера должна быть заинтересована в сохранности всех документов. Может быть, она решила показать их бухгалтеру или другому знающему человеку.

— Это было первое, о чем я подумал. Мы уже проверили эту версию: вдова отрицает свою причастность к пропаже бумаг.

— Вы не станете возражать, если я схожу туда и посмотрю все сама? — спросила Флавия, когда инспектор собрался уходить. — От моего посещения вряд ли будет какая-то польза, но мне это пригодится для отчета.

Уилсон с готовностью разрешил ей посетить дом Форстера, но «я был бы весьма признателен, если бы вы ни к чему не прикасались без моего разрешения, мисс». «Ну разумеется, инспектор».

Легко позавтракав, все трое закутались в теплую одежду — поутру в Англии холодно даже летом — и направились к дому Форстера. Женщины дружно шагали в ногу, за ними бежала собака, последним в отдалении плелся обиженный Аргайл, которого снова исключили из компании.

— Я слышала, раньше эти коттеджи принадлежали вашей семье? — спросила Флавия у Мэри. — Почему ваша кузина решила продать их?

— Хороший вопрос. Одно время я даже подумывала вернуть их обратно, обосновав это тем, что на Веронику было оказано давление, но юристы посоветовали мне не тратить впустую время и деньги. Возможно, теперь, когда выяснились новые обстоятельства, мне удастся выиграть дело. Надеюсь, вы не думаете, дорогая, будто это я убила его, чтобы вернуть свою собственность?

— Мне не хочется так думать, — ответила Флавия, в которой проснулась профессиональная подозрительность, и вернулась к интересовавшей ее теме: — Должно быть, Уэллер-Хаус был когда-то обширным поместьем?

— Да, оно уменьшалось постепенно. Ребенком я приезжала сюда несколько раз, и тогда здесь было полдюжины ферм. Работники на фермах вкалывали от зари до зари, чтобы обеспечить нам тот уровень жизни, к которому мы привыкли. Но дядя Годфри оказался никудышным управляющим, и все пришло в упадок. Потом поместье перешло к Веронике, она и вовсе забросила дела. Поместье придавало семье солидности, но давно перестало приносить доход, достаточный для его содержания. Я осознала это только после смерти Вероники. Кузина всегда жила на широкую ногу, но лишь после ее смерти я выяснила, откуда она черпала средства. Оказывается, Вероника продавала фамильное серебро. Конечно, с точки зрения наследников, она не имела права этого делать, но как я могу осуждать ее, если точно так же поступает наше правительство?

— После нее осталось много долгов?

— Не очень, — ответила Мэри. — К счастью, она успела перевести дом на мое имя. Не знаю, что на нее нашло, но она вдруг заговорила о смерти и испугалась, что налог на наследство окажется слишком большим и я не смогу его заплатить. Благодаря ее предусмотрительности нам действительно удалось значительно уменьшить сумму налогов, однако даже эти деньги я еще не выплатила целиком, и налоговый инспектор ходит за мной по пятам. Между прочим, мы уже пришли.

Она впустила Флавию в дом и сказала, что сама пока побродит вокруг.

— Вот что значит владеть собственностью, — пожаловалась Мэри. — Так и смотришь все время, нет ли дырки в заборе, и подсчитываешь стоимость ремонта.

— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — предложил Аргайл Мэри.

— Буду рада.

Они вышли в сад. Аргайл предпочел бы остаться с Флавией, но она пожелала обследовать дом самостоятельно. Он знал, что его подругу лучше не трогать, когда ей требуется концентрация, и покорился.

— Мне нравится ваша невеста, — решительно заявила Мэри, как только они остались одни. — Держитесь за нее.

Они перешагнули покосившийся низенький заборчик и вышли в поле.

— Я стараюсь, — ответил Джонатан. — А куда мы идем?

— Это земли Уэллера. Вон та тропинка ведет к парадному входу в дом. Местами она заболочена. А если идти по этой, то попадешь вон в тот подлесок. Кто-то из членов семьи пытался разводить там фазанов, но ему быстро наскучило это занятие. Птицы и сейчас любят там гнездиться. Хорошая у них жизнь — никто не беспокоит, и место чудесное.

— Пойдемте здесь, — предложил Аргайл. — А почему вы не продаете Уэллер, если с ним столько проблем? Ведь наверняка какие-то деньги останутся даже после уплаты налогов?

— После уплаты налогов — да. А вот после уплаты долгов уже ничего не будет. Я кое-как перебиваюсь исключительно благодаря доброму отношению управляющего банком. Дядя Годфри не желал мириться с бедностью и брал в банке большие ссуды, обеспеченные предполагаемыми доходами.

— Какими доходами?

— Во время войны на территории поместья размещалась авиабаза. Он рассчитывал получить компенсацию за причиненный ущерб, но, разумеется, ничего не получил. Теперь там расположена американская база. Когда ее закроют, я попытаюсь отсудить свои земли обратно.

— Неужели такое возможно?

— Сомневаюсь, но это я говорю только вам. Главное — убедить в вероятности такого исхода служащих банка. Тогда я смогла бы взять заем.

— Как дядя Годфри?

— Да, как дядя Годфри. Вам, наверное, кажется ужасно безответственным брать деньги взаймы, зная, что никогда их не вернешь. Но черт побери, для чего тогда существуют банки?

Они пересекли небольшую поляну — всего в дюжину ярдов шириной и собирались обойти вулканообразную кучу садового мусора, приготовленного для сжигания, когда Аргайл уловил слабый запах гари, смешанный с влажными испарениями от земли после прошедшего ночью дождя. Они подошли ближе, и Аргайл замер в немом изумлении. Запах гари исходил от большой стопки наполовину сгоревших папок с бумагами. Аргайл прочитал уцелевшее название обгоревшей папки из старой манильской бумаги: «Корреспонденция за 1982 год». Он также разглядел обрывок письма, отправленного с Бонд-стрит, и остатки какого-то счета.

Джонатан и Мэри молча смотрели друг на друга, потом Джонатан сказал:

— Ну вот вам и разгадка пропавших документов.

— Да, — откликнулась Мэри, засовывая руки в карманы. — Вот и разгадка.

Аргайл наклонился ниже, принюхался и сообщил:

— Пахнет то ли бензином, то ли парафином. Какая вчера была погода?

— Утром накрапывал дождь, к полудню перестал, вечером начался опять и уже не прекращался до самого утра.

Джонатан пожал плечами:

— Тем, кто это сделал, пришлось изрядно потрудиться. Представляете, сколько времени это у них заняло: перетаскать сюда из дома все папки, сложить их штабелем, поджечь, дождаться, пока все сгорит, и потом разбросать костер? Я думаю, у них ушло на это немало времени. Вот только зачем?

— Вопрос риторический, или у вас есть предположения?

— Я вижу только одно: уничтожена значительная часть улик против Форстера. Идемте. Нам нужно вернуться и разыскать инспектора Уилсона.

Флавия стояла в холле и, засунув руки в карманы, задумчиво смотрела на лестницу, когда позади нее раздалось возмущенное покашливание.

Она обернулась и извинилась за вторжение без стука; по правде говоря, она напрочь забыла о существовании вдовы Форстера. Позже она поняла, что это была не только ее оплошность: большинство людей помнило о существовании Джессики только до тех пор, пока она была рядом. В сознании Флавии невольно всплыло слово «мышка», и как она ни пыталась избавиться от этой уничижительной характеристики, слово застряло у нее в голове и напоминало о себе на протяжении всего разговора.

Миссис Форстер была моложе своего мужа на добрый десяток лет, если не больше. В ней не было ни капли той самоуверенности и надменности, которыми отличался ее муж. У женщины было лицо безвинной страдалицы и ханжи, о чем свидетельствовали плотно сжатые губы и опущенный подбородок. Кроме того, она ужасно нервничала и пребывала в сильной депрессии — впрочем, в подобных обстоятельствах это вполне объяснимо, великодушно решила Флавия. Джессика все время теребила край платья, запиналась, дрожала, и Флавия вдруг почувствовала, что заражается ее состоянием. Разговорить женщину оказалось непросто.

Первым делом Флавия выразила свои соболезнования в связи с кончиной мистера Форстера и получила ответ:

— Это был шок, я до сих пор не могу поверить в случившееся.

— Не знаю, могу ли я спрашивать…

— Вы хотите допросить меня? Я уже все рассказала полиции.

Флавия поспешила заверить, что ей нужно совсем другое.

— А кто вы?

Флавия объяснила и поинтересовалась:

— Что вам сказали в полиции?

— Ничего, они только спрашивали. Это было ужасно. Они вели себя так, словно меня это все не касается.

Опустив некоторые подробности, Флавия поделилась с ней кое-какой информацией, а под конец спросила про Поллайоло; либо вдова очень хорошо притворялась, либо ей действительно ничего не сказали в полиции, но она решительно ничего не знала. Флавия склонялась ко второй версии: Джессика Форстер казалась столь незначительным существом, что все обращались с ней соответствующим образом.

Вдова так высокопарно благодарила Флавию за то, что та потрудилась разъяснить ей ситуацию, что итальянка невольно прониклась к ней сочувствием.

Когда Флавия закончила говорить, миссис Форстер отрицательно покачала головой:

— Мне ничего не известно о том, что вы рассказываете.

— Для вас эта информация явилась неожиданностью?

— Я ничего не знала о его делах, кроме того, что в последнее время они шли не очень хорошо. Из-за миссис Верней.

Впервые в ее голосе промелькнула некоторая горячность. Джессика Форстер пояснила, что ее муж и миссис Верней не сумели поладить.

— Уж не знаю, чья в том была вина. Она сказала, что его услуги ей не по карману. Джеффри пришел в ярость, я даже не ожидала от него такого взрыва. Боюсь, они просто невзлюбили друг друга с первого взгляда. Должна сказать, что ко мне она всегда относилась дружелюбно. Она даже пригласила меня к себе пожить, если мне станет невмоготу в этом доме. Очень мило с ее стороны, правда? Только в беде и можно по-настоящему узнать человека.

Флавия согласилась, что, как правило, это так.

— Конечно, я могу понять его реакцию, — продолжила миссис Форстер. — Джеффри столько сделал для мисс Бомонт, даже оставил ради нее работу в Лондоне и переехал сюда жить. И вдруг миссис Верней прогоняет его. Он был глубоко оскорблен. И я не постесняюсь сказать, что ее решение стало для нас ударом в финансовом отношении тоже.

— Значит, миссис Верней уволила вашего мужа только потому, что у нее не хватало средств на его услуги?

Джессика Форстер смотрела на нее недоумевающим взглядом.

— А какие еще могли быть причины?

Флавия подумала, что она либо очень проста, либо в самом деле глупа. А может быть, не то и не другое.

— Значит, для вас настали трудные времена? Я имею в виду — в денежном отношении?

Женщина кивнула:

— Да, но потом положение стало выправляться. Джеффри снова занялся прежним бизнесом и говорил, что вскоре провернет крупную сделку.

— И что это была за сделка?

— Понятия не имею. Он старался не утомлять меня подробностями. «Я зарабатываю — ты тратишь» — так он всегда говорил. Он был хорошим человеком. Я понимаю, вам уже наговорили про него всякого, но они знали его только с одной стороны. А была еще и другая. Совсем другая.

Флавии оставалось только догадываться, что имела в виду миссис Форстер; она решила выпытать это у нее, избрав более подходящий момент.

— И все-таки что это была за сделка? Он собирался продать картину?

— Вероятно, да. А может быть, коттеджи. Хотя нет, вряд ли.

— Когда к вашему мужу попадали ценные картины, он обычно держал их здесь?

— Понятия не имею. Может быть, и нет. Если они были действительно ценные. Здесь не такое уж безопасное место, к тому же многие люди имеют ключи от нашего дома — уборщица, например. Да еще ограбления — вы, наверное, слышали.

— А если, к примеру, ваш муж собирался показать картину клиенту, он мог привезти ее сюда в последний момент?

Джессика кивнула:

— Мог, он арендовал сейф в норвичском банке. Но ведь я уже говорила все это полиции.

— Он упоминал при вас имена клиентов?

Она помотала головой.

— Он имел контакты в Италии?

Тот же ответ.

— Понятно. А ваш муж часто бывал в разъездах?

— Конечно, это часть его работы. Ему приходилось постоянно куда-то ездить, смотреть картины, встречаться с клиентами. Нельзя сказать, чтобы ему это нравилось, он любил бывать дома.

— А за границу он выезжал?

— Да, иногда, но не часто. А почему вы спрашиваете?

— Просто интересуюсь, — уклончиво ответила Флавия. — А вы, случайно, не знаете, не ездил ли он в июле 1976 года в Шотландию?

— Не знаю, — снова покачала головой Джессика.

— А в Падую в мае девяносто первого?

— Нет.

— В Милан в феврале девяносто второго?

— Не думаю. Он часто уезжал, но всегда ненадолго. Я никогда не могла сказать точно, где он находится.

— А кто-нибудь может это знать?

— Вряд ли, Джеффри работал один. Попробуйте спросить Уинтертона, был у него такой знакомый. Может быть, он что-нибудь знает.

— Понятно. Спасибо. Скажите, а как так вышло, что он стал работать на Веронику Бомонт?

— Наверное, она его попросила. Кажется, они познакомились несколько лет назад на одном мероприятии. Джеффри старался поддерживать такие контакты, хотя лично я не стала бы тратить время на подобных людей. Он говорил, что однажды дал ей хороший совет. Но работать у нее он стал только три года назад. Тогда мы и переехали сюда.

— По моим данным, они знали друг друга очень давно. Им было лет по двадцать, когда они познакомились.

Джессика казалась удивленной:

— Да? Возможно, не знаю. Он никогда не упоминал об этом. Честно говоря, я была недовольна нашим переездом сюда. Я знаю, он хотел поправить дела, но мы как-нибудь обошлись бы и без этой работы. Я была готова сама зарабатывать, лишь бы он отказался от этого предложения. Разве можно ставить свою жизнь в зависимость от прихотей одного человека, к тому же очень странного человека? Но Джефф никогда меня не слушал. И то, что в результате я оказалась права, меня совершенно не радует. Я и сейчас уверена: мы напрасно покинули Лондон и похоронили себя в этой глуши.

Не совсем удачное сравнение, отметила Флавия. И если подумать, действительно жаль, что он не послушал жены. Может, она и кажется перепуганной крольчихой, но если все было так, как она говорит, у нее гораздо больше ума и рассудительности, чем у ее мужа.

— Вы не знаете, куда пропали его бумаги? — спросила она.

Джессика нервно сцепила пальцы, и Флавия поняла, что сейчас она скажет неправду.

— Я не знаю, меня целый день не было дома. Я приехала вечером. Вчера утром я отвечала на вопросы полиции, затем поехала в Норвич повидаться с адвокатом. Потом весь вечер провела у друзей. Я впервые услышала о пропаже сегодня утром, когда полицейские пришли взглянуть на бумаги и, войдя в кабинет, начали кричать, что их нет.

Флавия задумчиво кивала. Как она поторопилась выложить свое алиби. Женщина говорила спокойно, но проницательной итальянке показалось, что это стоило ей немалых усилий. На небеспристрастный взгляд Флавии, миссис Форстер слишком сильно взволновал вопрос о пропаже бумаг.

Итальянка потягивала из стакана пиво и никак не могла решиться. «Нет, — наконец определилась она, — уйду голодной. Так безопаснее». Она впервые видела, чтобы еда выглядела подобным образом, и не рискнула проверить, какое воздействие она произведет на ее желудок. Аргайл с отвращением запихивал в рот колбасный рулет, и лишь инспектор Мэнстед, только что приехавший из Лондона, с энтузиазмом поглощал яйца по-шотландски. Он как раз отправил в рот второе яйцо и маленькую маринованную луковицу и с довольной миной жевал образовавшуюся смесь. Флавию передернуло, и она попыталась сосредоточиться на деле.

— А что думают обо всем этом ваши коллеги из Норфолка? — спросила она.

Мэнстед неторопливо дожевал и проглотил смесь из яйца, колбасного фарша и маринованного лука.

— Пока они ничего не думают. Им хочется свалить вину на Гордона — я понимаю, так проще. Но они этого не сделают. Они держат его за неимением лучшего.

— Я слышала, они уже побеседовали с миссис Форстер?

— Точно.

— Она рассказала им про сейф в банке?

Мэнстед улыбнулся:

— Конечно, рассказала. Они уже проверили его.

— И что там оказалось?

— Ничего. В день гибели Форстер приехал в банк перед самым закрытием и все забрал.

— Что? Что он забрал?

— Никто не знает. Да это и понятно — не станут же служащие банка совать нос в сейф клиента. Здесь у нас не Швейцария, мисс.

Флавия сдвинула брови.

— Значит, так: Джонатан позвонил ему… во сколько?

— Примерно в половине третьего, — подсказал Аргайл. — Может, чуть позже.

— После чего Форстер прыгает в свою машину и мчится в Норвич, чтобы забрать из сейфа какие-то вещи, — продолжил за Флавию Мэнстед. — Дорога в Норвич занимает около сорока пяти минут. В тот же вечер его настигает смерть. При осмотре дома мы не заметили следов ограбления, но ведь мы не знаем, что он забрал из сейфа. Возможно, убийца пришел именно за этим.

Флавия фыркнула и почесала нос.

— Джонатан, — спросила она, — повтори в точности, что ты сказал, когда говорил с ним по телефону?

Аргайл встрепенулся и напряг память.

— Я сказал, что интересуюсь картиной, о которой мне рассказал его старый друг.

— И?..

— И добавил, что слышал, будто бы он должен знать о ее судьбе.

— И?..

— Сказал, что есть предположение, будто картина была украдена. И что хочу поговорить с ним об этом. Потом сказал, что не хочу обсуждать это по телефону. Он сказал, чтобы я приезжал к нему сюда.

— Как ты считаешь, он мог подумать, что ты хочешь купить эту картину?

— В принципе да.

— Значит, он мог забрать ее из сейфа, намереваясь предъявить покупателю товар?

— Вполне. Хотя… я вдруг вспомнил… я упоминал в разговоре палаццо Страга.

— Ах…

— Но это никак не объясняет факт его смерти, так ведь? И то, что кто-то сжег все его бумаги? Уж в этом меня точно никто не обвинит.

Мэнстед, который не без удовольствия слушал их разговор, опустошил стакан на треть и промокнул губы.

— Ах, сельская жизнь, — блаженно улыбаясь, произнес он. — Хорошее пиво, хорошая еда, свежий воздух. И на что мне сдался этот Лондон? Возможно, — продолжил он другим тоном, — картины не имеют ко всему этому никакого отношения.

Флавия бросила на него неодобрительный взгляд.

— Мои друзья из местной полиции утверждают, что у них еще масса версий. Отказ Гордона сообщить, где он провел вечер, — лишь одно из направлений.

— Ну а какие еще, к примеру?

— Например, тот факт, что Форстер волочился за девушкой, которая убирала у них в доме, а миссис Форстер это не нравилось. Какой бы безропотной простушкой она ни казалась, подобное не понравится ни одной жене. И я могу ее понять. Ну и, конечно, большие подозрения вызывает поездка вдовы в Лондон.

— А что там неясного?

— Миссис Форстер поехала в Лондон повидаться с сестрой. В тот вечер, когда Форстер упал с лестницы, она в гордом одиночестве отправилась в кино. Она ушла от сестры в пять и вернулась за полночь. Я знаю, бывают затянутые фильмы, но девять часов многовато даже для очень концептуального режиссера. Когда сестру Джессики спросили об этом, она ответила, что сама была удивлена поздним возвращением сестры. А вам Джессика рассказывала про поездку? — спросил Мэнстед у Флавии.

— Да, она сказала, что сначала прогулялась, потом перекусила, посмотрела фильм и снова пешком, поскольку вечер был чудесный, пошла домой. Может быть, это и правда.

— Но теперь мы имеем дело еще и со сгоревшими документами, — напомнил Мэнстед. — И кто, кроме нее, мог это сделать? И зачем ей это? Хочет обезопасить себя, уничтожив какую-то информацию? Боится, что поместье конфискуют в пользу жертв махинаций ее мужа?

— Из Бельгии что-нибудь ответили на ваш запрос о картине, которую упоминал Уинтертон?

Мэнстед кивнул:

— Да. Кстати, спасибо вам за контакт. Ваш знакомый оказался очень приятным человеком. Он сообщил, что картина по-прежнему находится в коллекции, и прислал ее фотографию.

Он достал из папки немного помятую фотографию, передал ее Флавии и с легкой улыбкой наблюдал за ее лицом, ожидая реакции. Изображение было нечетким, Флавия пригляделась и хмыкнула.

— Мы уже показали ее графу Дункельду — он клянется, что это его картина. Поллайоло, «Святая Мария в Египте».

Флавия кивнула и отхлебнула пива,

— Как она была украдена?

— До смешного просто. Во время свадьбы… — он сверился с листком, — 10 июля 1976 года. Порозовевшую от смущения невесту ведут к алтарю, играет орган, в воздух летит конфетти, торжество в бальном зале — очень полезная вещь этот бальный зал, вы не находите? Праздник проходит на высшем уровне. Безупречно. Все замечательно и «как у всех». Если бы не одно «но»… Утром в библиотеке висела вышеназванная картина. Когда ночью утомленный, но гордый отец пришел в библиотеку, чтобы насладиться тишиной и покоем, он…

— … увидел на месте картины голую стену.

— Совершенно верно. К тому времени гости уже разъехались по домам. На свадьбе присутствовало семьсот человек — гости, родственники, слуги, музыканты, священники… взять картину мог любой.

— Кто-нибудь просматривал список гостей?

— Наверняка. Но что это могло дать?

— Может быть, это нужно сделать сейчас?

— Я спрошу. Конечно, если Форстер был так умен, как полагает ваш босс, вряд ли он записался под своим именем. Возможно, его вообще не было в списке гостей. В любом случае это было так давно… Если хотите, можете просмотреть папку с делом.

— А каким образом картина попала в Бельгию?

— Человек, который купил ее, уже умер. И естественно, в его документах нет о ней никаких сведений. Да это было бы и странно, вы не находите?

— У владельцев не осталось свидетельств того, что картину продал им Форстер?

— Нет.

— О-о, — разочарованно протянула Флавия.

— Мне жаль.

— Ладно, важно то, что он знал об этой картине. Это означает, что у нас появилась хрупкая связь между Форстером и исчезновением Уччелло, Поллайоло и Фра Анджелико. Три полотна, похищенных в период с 1963 по 1991 год, и все три числятся в списке «Джотто», составленном моим боссом. Во всех трех случаях преступник не оставил следов.

— Конечно, это обнадеживает, но связь между преступлениями, как вы правильно заметили, действительно очень хрупкая. Так, ну где же мое пиво?

Пиво Мэнстеда ожидало его в засаде и мгновенно появилось на столе. Но, как оказалось, засада была устроена не только на него — не успел Аргайл выкрикнуть бармену заказ, как к его столику пришвартовался Джордж. Аргайлу показалось, что тот давно следил за ним и ждал подходящего момента.

— Ну, здравствуйте снова, молодой человек, — начал Джордж, — какие новости?

— Боюсь, никаких, — безразлично бросил Аргайл, наблюдая, как Салли, жена бармена, разливает в стаканы пиво. — Вы, вероятно, знаете столько же, сколько и я.

— Так, значит, они не собираются никого искать? Ну-ну. Я скажу вам только одно: рано или поздно Гордона отпустят.

— Да? Почему так?

— Потому что он не убивал Форстера. У него алиби.

— Впервые слышу, — сказал Аргайл, отметив, что Джордж говорит намеренно громко.

— Я знаю, — ответил Джордж, — но скоро вы услышите об этом. Не сомневайтесь. Вот-вот. Даже я знаю, что он не делал этого. — И, послав всем окружающим многозначительный взгляд, Джордж закивал в такт своим мыслям, опрокинул в рот остатки пива и вернулся за столик в углу.

У Аргайла возникло четкое ощущение того, что Джордж передал некое послание. Он не понял, кому оно предназначалось, но знал точно, что не ему.

Кому — он понял в тот же вечер, когда они убрали со стола остатки ужина и перетаскали всю посуду на кухню. Ужин удался на славу, если не считать стартового блюда, приготовленного Флавией. Мэри попросила ее сделать настоящую итальянскую пасту, и как та ни отнекивалась, уверяя, что совершенно не умеет готовить, Мэри все-таки настояла. Она была убеждена, что все итальянцы великолепно готовят пасту. Однако спустя час ей пришлось переменить свое мнение. В дверь позвонили.

— Кажется, неожиданные ночные визиты входят в моду, — заметила Мэри, вставая. Она не торопясь прошла через гостиную, потом через холл — путешествие заняло несколько минут, — открыла дверь и впустила позднего гостя.

Аргайл с Флавией молча переглядывались, гадая, кто пришел. Наконец в дверь заглянула Мэри и велела им перебираться в гостиную — единственное место в доме, где можно было расположиться с комфортом.

— Это Салли, — сказала она, возглавляя шествие по темному узкому коридору, — жена бармена. Не представляю, что ей от меня нужно. Но как местный феодал я обязана ее выслушать. Полагаю, разговор имеет отношение к Джеффри, поэтому вам тоже будет полезно поприсутствовать.

Салли, жена бармена, ждала Мэри, не снимая пальто. Чувствовалось, что ей сильно не по себе. Мэри усадила ее к огню и улыбнулась ей материнской улыбкой.

— Я сказала Харри, что у меня болит голова, и оставила его закрываться, — сказала Салли. — Мне не хотелось вас беспокоить, но… — Она повернула голову и увидела Флавию и Аргайла: — Ах!..

— В чем дело, Салли?

— Я напрасно пришла сюда. Пожалуй, я пойду.

— Никуда ты не пойдешь, — твердо сказала Мэри. — Если хочешь поговорить со мной наедине, эти двое могут пойти погулять.

— Ох, я не знаю. Простите, что побеспокоила вас. Но мне вдруг подумалось, что вы сумеете подсказать…

— Конечно, сумею, — сказала Мэри так, словно уже знала, о чем пойдет речь. — И если хочешь услышать мой совет, то я полагаю, мисс ди Стефано тоже должна выслушать твой рассказ. На нее можно положиться.

— А он? — спросила Салли, указывая на Аргайла. — Я знаю: он сплетничает с Джорджем. Постоянно.

Мэри вышла в коридор и пронзительно свистнула, засунув два пальца в рот. Свист, подхваченный эхом бесчисленных комнат, прозвучал как сирена воздушного налета. В коридоре послышались глухой лай и шлепанье собачьих лап. Мэри сняла с крючка пальто Аргайла и сунула ему в руки.

— Пожалуйста, Джонатан. Маленькая услуга. В интересах спокойствия местного населения. Выведите Фредерика на вечернюю прогулку. Гулять! Гулять! — сказала она собаке, радостно влетевшей в комнату. — Это наши женские дела, — продолжала она уговаривать Аргайла, видя, что тот отнюдь не горит желанием выгуливать Фредерика. — Возвращайтесь через полчаса.

Выпроводив Аргайла, женщины окружили Салли заботой и вниманием, всячески выражая ей свое сочувствие и симпатию. Салли было уже под сорок; у нее было тяжелое бледное лицо — вероятно, от некачественной пищи и долгого стояния за барной стойкой. Тем не менее она производила приятное впечатление. Если бы она хоть немного ухаживала за собой, подумала Флавия… Но, как часто напоминал ей Аргайл, здесь это не принято.

Салли не торопилась рассказать о причинах своего прихода. Она застыла и погрузилась в молчание, тупо разглядывая ковер.

— Я попробую тебе помочь, — сказала Мэри, видя, что та не в силах начать. — Ты пришла поговорить о Гордоне, правда?

— О, да, миссис Верней, да, — поспешно подхватила Салли. Мэри словно нажала на спусковой крючок — слова вдруг потоком полились из уст женщины. — Он не сделал ничего плохого. Я полагаю, всем известно, что он иногда ворует и бывает груб, но убить он не мог.

— А полиция считает иначе, — возразила Мэри.

— Они ошибаются. Уж я-то точно знаю.

— Откуда?

Салли снова умолкла.

— Потому что он был с тобой? Правильно?

Салли кивнула и с тревогой посмотрела на Мэри.

— Расскажите нам все по порядку, — предложила Флавия.

— Сначала я кое-что объясню тебе, — сказала Мэри. — Гордон женат на Луизе, в девичестве — Луизе Бартон, дочери Джорджа. Поэтому Салли и не хотела, чтобы наш разговор слышал Джонатан.

И Салли начала рассказывать. Простая история. Салли и ее муж трудились за барной стойкой по очереди, вдвоем они работали только по выходным, во время большого наплыва посетителей. В обычные дни управлялись по одному. В день, когда умер Форстер, за стойкой работал Харри, у Салли был свободный вечер. Зал для посетителей находится внизу, а жилые комнаты Салли и Харри — в дальних комнатах наверху. Восемь часов вечера — самое горячее время, поэтому Салли была уверена, что ее муж не сможет отлучиться из зала до самого закрытия. В тот вечер Гордон вышел из бара, обошел его с другой стороны и поднялся по водосточной трубе в комнату Салли. Он оставался у нее до тех пор, пока не раздался звонок, возвещающий о закрытии бара, и удалился тем же способом, что и пришел.

— Понимаю, — сказала Флавия, стараясь держаться ближе к фактам, ибо мотивы были ей непонятны. — Значит, он оставался у вас со скольких… с восьми до одиннадцати?

— Да, верно.

— Это обеспечивает ему алиби на весь период, когда предположительно был убит Форстер.

— Да? Понимаете? Поэтому я и пришла.

— Вам нужно повторить все то же самое в полиции.

— А вы думаете, они никому не скажут? Как они объяснят освобождение Гордона из-под ареста? К концу недели о наших отношениях узнает весь поселок.

— Салли, — печально промолвила Мэри, — в Норфолке есть только два человека, которым ничего не известно о ваших отношениях. Это твой муж и жена Гордона. Разве ты не знаешь?

Потрясенная Салли прикрыла рот рукой.

— Нет, — сказала она.

— Как видишь, я знаю, хотя я и не любительница сплетен.

— Простите, — прервала их диалог Флавия, — а почему Гордон не рассказал об этом полиции сам? Как я понимаю, ему нечего терять — все и так знают о его связи с Салли.

— Потому что…

— Почему? — сурово вопросила Мэри, должно быть, имея в виду нечто, о чем не знала Флавия.

— Потому что Гордон видел, как из дома Форстера выходил Джордж.

— Ах, — озабоченно произнесла Мэри. Флавия откинулась на спинку кресла, чувствуя, что ей не стоит вмешиваться со своими комментариями и вопросами. Мэри Верней так ловко вела допрос, словно всю жизнь только этим и занималась.

Постепенно Мэри выведала у Салли, что Гордон, проходя за домом Форстера, видел, как из дома Форстера выходил Джордж. Он шел очень быстро, опустив голову, и был сильно взволнован.

— В тот момент Гордон не придал этому значения, — покачала головой Салли. — Но на следующее утро, когда разнеслась весть об убийстве, он испугался, как бы это его тесть не натворил дел. Ну, вы знаете, из-за коттеджа.

— И вместо того чтобы выдать Джорджа, он молчал, даже когда его засадили в тюрьму. Какая неслыханная доброта! — неожиданно заключила Мэри.

Флавия вздохнула. Она с трудом научилась понимать невнятное произношение жителей Восточной Англии, и сейчас была неприятно поражена тем, что мирная сельская жизнь оборачивается таким же сумбуром. Но с другой стороны, что творится в маленьких городах Италии? Инцесты, обмен женами, вендетта… наверное, люди везде одинаковы.

Она подалась немного вперед:

— Но он видел его, когда еще не было восьми? Правильно?

Салли кивнула:

— Да, он как раз шел в паб. Это было около семи часов вечера.

— Тогда о чем он беспокоился? Форстер умер не раньше девяти — это установленный факт. Поэтому показания Гордона никак не могли повредить Джорджу. Тем более, если у того не было мотива.

— Да нет, мотив у него был, — поправила ее миссис Верней. — Разве Джонатан не рассказывал вам, что Форстер грозился выселить Джорджа из коттеджа?

— Ах да.

— Джордж прожил в нем всю свою жизнь и, естественно, не обрадовался такой перспективе. Он возненавидел Форстера и, к сожалению, часто позволял себе неосторожные высказывания.

— Что-нибудь вроде «Я убью этого мерзавца!»?

— Да, примерно так.

— Ясно. И многие это слышали?

Мэри Верней кивнула. Флавия подумала.

— В таком случае полиция все равно до него доберется. Это лишь вопрос времени, — сказала она наконец. — Гордону нужно рассказать полицейским правду. Если они выяснят все сами, ему будет предъявлено обвинение за введение следствия в заблуждение. Так и передайте Гордону. И чем раньше вы это сделаете, тем скорее полиция оставит его в покое. У них есть более важные дела.

Салли неуверенно кивнула и поднялась.

— Мне пора возвращаться, — сказала она. — А то Харри начнет гадать, куда я запропастилась.

— Хочешь, я сама поговорю с Джорджем? — предложила Мэри. — Я уверена: он тут ни при чем. Но будет лучше, если он приготовится к расспросам полиции. Я могла бы предупредить его.

— О, в самом деле? — обрадовалась Салли. — Я бы чувствовала себя гораздо спокойнее.

— Хорошо, договорились.

Флавия ободряюще улыбнулась женщине на прощание, а Мэри проводила ее к выходу.

— Для вас это явилось неожиданностью? — спросила Флавия, когда Мэри вернулась в гостиную и устроилась поближе к огню.

— То, что Гордон не виноват? Нисколько.

— Нет, я о Джордже.

— А вот этого я никак не ожидала. Настолько, что, честно говоря, ни на секунду не поверила ей. Я склонна видеть в людях лучшую сторону их натуры; Джонатан, возможно, говорил вам об этом. К тому же я не могу представить Джорджа в роли поджигателя. Это не его стиль.

— Однако Форстер мертв.

— Мертв, но не факт, что убит. И потом: вы же полагаете, что его смерть как-то связана с картинами. Или теперь главной подозреваемой стала несчастная Джессика?

— Мы делаем все, что можем. Вы же знаете.

— Знаю, извините. Но я потихоньку начинаю терять терпение. Вы не знаете, был ли Джеффри убит, и не знаете, был ли он вором. Тогда зачем поднимать такой шум? Вы переполошили весь поселок. Нельзя же подозревать всех подряд — это нервирует людей.

— Следствие по делу о смерти Форстера велось бы и без нашего участия. И если это вас как-то утешит, могу сообщить, что полиция уже почти потеряла надежду раскрыть это дело. Впрочем, как и я.

— Вот и отлично.

ГЛАВА 13

Тем же вечером Боттандо, сидя за столом в своем кабинете и слушая, как постепенно стихают звуки города, грустно думал о том, что следствие прекрасно идет своим чередом и без его активного участия. От этих мыслей он вдруг почувствовал себя старым и ненужным. Возраст был его уязвимым местом. Это был единственный пункт, по которому ему нечего было возразить Аргану.

Правда, в последние дни Арган ушел в тень и помалкивал, но Боттандо полагал, что это лишь затишье перед бурей. За исключением небольшого письмеца, в котором он требовал более активных действий в связи с набегом на виа Джулия, Арган вот уже целых два дня не подходил к своему компьютеру. Он перестал рассылать по инстанциям жалобы на неэффективную работу управления по борьбе с кражами произведений искусства. Возможно, решил, что уже достаточно сделал для низвержения Боттандо. Информированность этого человека не знала границ. Он уже откуда-то знал, что Флавия встречалась с синьорой делла Куэрция; знал, что Сандано отказался от своего признания, и вычислил истинную причину поездки Флавии в Англию.

Это позволило ему обвинить Боттандо в том, что тот упорствует в своих заблуждениях и принимает на веру слова закоренелого преступника только потому, что эти слова подтверждают его собственную странную теорию. Арган также обвинил Боттандо в том, что тот ради того, чтобы усидеть в своем кресле, готов схватиться за соломинку и потому отправил в Англию свою подчиненную, выделив на поездку огромные средства.

«Конечно, можно посмотреть на мои действия и под таким углом зрения, — мысленно признал Боттандо. — Но где Арган черпает информацию? Кто поставляет ему сведения?» Как у всякого человека, который борется за свою жизнь, у Боттандо обострилась интуиция, и ему казалось, что он знает, кто предатель. Паоло. «Неплохой парень, — отечески подумал генерал, — но хочет получить все и сразу. Конечно, если он будет держаться за пробивного Аргана, успех ему обеспечен. Может, я недостаточно ценил Паоло? Возможно».

Но в данный момент рассуждения о достоинствах Паоло были неуместны. В офисе появился крот. И вопрос стоял так: что с ним делать?

Пока ничего. Придется ждать.

Проблема заключалась в том, что чем дольше Боттандо сидел, помечая в блокноте кое-какие свои мысли, тем больше он приходил к убеждению, что гнусный Арган прав. Возможно, он действительно утратил способность мыслить.

В который раз он достал свои записи и начал их перечитывать, отыскивая какую-нибудь деталь, от которой можно было бы оттолкнуться.

Первое дело «Джотто», связанное с именем Форстера, — похищение картины из Флоренции в 1963 году. С ним также удалось отчасти связать тринадцатое дело «Джотто» — исчезновение картины Поллайоло в 1976 году из Шотландии и дело двадцать шестое — похищение работы Фра Анджелико из Падуи в 1991 году.

Сведения об этих трех похищениях появились как-то неожиданно, ни с того ни с сего в течение какой-то недели. И вот это-то обстоятельство заставляло Боттандо ломать голову и руки до хруста в суставах и вызывало ощущение того, что весь этот шквал информации обрушился на него неспроста. Трудно, почти невозможно поверить в то, что «Джотто», не оставивший за двадцать пять лет ни одной улики, вдруг начал следить повсюду.

Боттандо настораживало еще одно обстоятельство. Образ жизни Форстера никак не соответствовал уровню «Джотто». Форстер не разбрасывался деньгами, не совершал экстравагантных покупок. Не было ни одного доказательства того, что в момент кражи он находился где-нибудь поблизости от места преступления.

Боттандо мрачно тряхнул головой. «Я перестал действовать, — подумал он. — Сижу здесь и жду подарка от судьбы. Так я ничего не добьюсь. Пора по-настоящему вступать в борьбу».

Решив начать с Фанселли и Сандано, он улыбнулся и задышал свободнее. Запихнув всю стопку бумаг в портфель, Боттандо бодрым шагом промаршировал к выходу.

Секретарша уже ушла домой, и генерал оставил ей записку.

«Сделай две вещи, — нацарапал он. — Во-первых, позвони, пожалуйста, во Флоренцию и попроси придержать до моего приезда Сандано. Я буду там в десять утра. Во-вторых, позвони, пожалуйста, Аргану. Скажи, что я извиняюсь, но меня срочно вызвали по неотложному делу. Я свяжусь с ним, когда вернусь».

Сделав этот первый шаг на пути к победе, Боттандо вышел на площадь.

Приступив к активным действиям, генерал почувствовал себя лучше. Поездки, встречи с людьми, кипучая жизнь — все это сразу подняло ему настроение. «В этом главная моя беда, — думал он, лавируя по улицам Флоренции, — я стал кабинетной крысой». Он лихо припарковал машину в запрещенном месте и прилепил к лобовому стеклу полицейский талон.

Первый визит — к Марии Фанселли — не дал ничего нового, зато Боттандо с удовольствием убедился, что Флавия провела допрос самым тщательным образом. Женщина повторила свой рассказ слово в слово, и ее негодование при одном только упоминании имени Форстера показалось ему вполне искренним. В муниципалитете также подтвердили подлинность свидетельства о рождении ее сына, где отцом был назван Джеффри Форстер.

Ну что ж, проверка никогда не помешает, решил генерал, закончив с этой частью программы. В конце концов, в этом и состоит полицейская работа. «Да чего уж там, отчасти Арган прав, — продолжал философствовать он, направляясь в карабинерию, где его должен был ожидать Сандано, — я действительно выпал из обоймы. Только не в том смысле, который имеет в виду Арган. Я слишком много времени посвящаю бумажной работе, в то время как другие люди, такие как Флавия, например, занимаются по-настоящему интересным и нужным делом».

В таком же приподнятом настроении он вошел в крошечную камеру, где его встретил неимоверно раздраженный Сандано. Парень сидел на выдвижной кровати, скрестив ноги; Боттандо уселся на стул напротив и ласково улыбнулся:

— Сандано.

— Генерал! Польщен визитом большого начальника. И все только ради того, чтобы помучить меня — просто так, без всякой причины.

— Ты знаешь не хуже меня, что мы не мучаем людей без всякой причины, — веско заметил Боттандо. — Причина есть всегда.

— О, — упавшим голосом сказал Сандано, — так вам все известно? Наверное, бабушка вам рассказала?

Боттандо удивился, но виду не подал.

— Совершенно верно, — важно сказал он. — Твоя бабушка поступила как человек, сознающий свою ответственность перед согражданами. И сейчас я хочу все услышать от тебя лично. Мне, конечно, и так все известно, но это важно для тебя самого. Мы всегда приветствуем сотрудничество.

Сандано одолевали сомнения. Он пыхтел, колебался и в конце концов сдался:

— Хорошо. Но вы помните: Флавия мне обещала.

— Я помню, помню.

— Сразу говорю: это не я. Украсть я могу, согласен. Но нападать на сторожа я бы никогда не стал. Я только вел грузовик.

«Что он такое болтает?» — терялся в догадках Боттандо, пытаясь состроить неодобрительную мину.

— Он не заплатил нам, понимаете? Мы залезли туда, забрали все статуэтки и доставили к нему. И когда мой брат пошел к нему за деньгами, тот послал его куда подальше. Сказал, что сделка сорвалась и у него нет денег. Но клянусь вам, это не я въехал в окно на машине и забрал все обратно. Я хочу, чтоб вы знали это. Я такими вещами не занимаюсь. После этого я вернулся во Флоренцию.

— Пока все верно, — подбодрил его Боттандо, все еще не понимая, о чем идет речь.

— Этот человек — он считает, что ему можно все. Скотина. Вы все у него прикормленные, потому он так нагло себя и ведет.

— Мы поразмыслим над этим.

В самом деле, старина Сандано совсем спятил. Где это слыхано, чтобы вор сам признавался в преступлении, о котором никому не известно?

— Раз уж ты начал признаваться, расскажи заодно о Фра Анджелико.

— Фра Анджелико?

— Это флорентийский художник. Эпохи Ренессанса. Ты вез его в багажнике. Помнишь?

— Ах, этот… Я уже все рассказал вашей девушке…

Боттандо придержал его за руку.

— Один совет, мой дорогой мальчик. Она тебе не девушка.

— Нет?

— Нет.

— О'кей. Короче, я сказал Флавии правду. Я не крал ее.

— Это я знаю.

— Тогда зачем спрашиваете?

— Я просто хочу еще раз услышать эту историю. Своими ушами. Давай.

— Я сказал Флавии чистую правду. Я никогда не крал эту картину. Мне просто не повезло, что меня сцапали с ней на границе.

— Да?

— Я взял эту кражу на себя только потому, что карабинеры предложили мне сделку.

— И значит, потом этот человек, Форстер, пришел к тебе поговорить о ней.

— Да, три или четыре месяца назад. Я тогда как раз только освободился, отсидев за подсвечник.

— Из его слов ты понял, что это он украл картину?

— Я бы так не сказал. Он все знал об этом ограблении, хотя о нем не писали в газетах.

— Понятно. Ну, он пришел. И что дальше?

— Он пришел спросить, что случилось. Почему я не доставил посылку по назначению. Я объяснил. Он выразил сочувствие в связи с тем, что мне пришлось отсидеть за преступление, которого я не совершал, и сказал, что не будет возражать, если я захочу восстановить свое доброе имя и откажусь от признания. Потом он дал мне денег.

— Он не говорил, что сам украл картину?

— Нет, прямо он этого не говорил.

— А откуда ты знаешь его имя?

— Он назвался и дал мне визитку на случай, если я еще что-то вспомню и захочу связаться с ним.

— Дал визитку, понятно. Можешь описать его?

— Ой, это не по моей части… У меня близорукость…

— Значит, нужно носить очки. Ну постарайся. Вспомни о бабушке.

— Ну ладно. Он — англичанин, это я уже говорил. Кое-как объясняется на итальянском, ему где-то за пятьдесят или даже больше, но шевелюра богатая — темно-каштановые волосы… почти черные, хорошая стрижка. Одет… можно сказать, хорошо. Среднего роста, для своего возраста довольно стройный.

— Среднее это, среднее то… — прокомментировал Боттандо, — очень полезная информация. А какие-нибудь особые приметы? Дуэльные шрамы или еще что-нибудь в этом роде?

— Я не заметил. Послушайте, я и так стараюсь изо всех сил.

— Конечно. Итак: некто называет тебе свое имя, дарит свою визитку, навещает в тюрьме, расспрашивает тебя о вещах, которые он и так должен знать, если сам украл картину. И ты делаешь вывод, что именно этот человек совершил преступление, за которое тебя посадили. Ты полагаешь, он такой же дурак, как и ты? Хм…

Сандано обиженно отвернулся.

— Его визитку, ты, конечно, не сохранил? — на всякий случай спросил Боттандо и саркастически кивнул, когда Сандано ответил утвердительно. — Слушай, Сандано, говорю тебе как друг.

— Что?

— Бросай это дело. Найди себе работу.

— Мне это говорит каждый второй. Даже судья.

— Ну так прислушайся к совету умных людей. И последнее. Где сейчас статуэтки, о которых ты тут рассказывал?

Сандано засмущался.

— Ну давай, не тяни. Говори все, и дело с концом. Я никому не скажу.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Они лежат под кроватью моей бабушки. Вы должны это знать, раз она вам… О-о!.. Я опять попался!

Довольный Боттандо кивнул:

— Вот поэтому я и говорю тебе: завязывай.

— Я в восторге от него, — пробормотал он себе под нос, покидая камеру.

Он заказал выпивку в баре и долго сидел, пытаясь связать воедино имеющиеся факты. Потом позвонил Флавии и рассказал ей про Фра Анджелико.

Она не согласилась с его интерпретацией фактов, хотя выводы показались ей убедительными.

— Ты считаешь преступников слишком умными, — заметил ей на это Боттандо.

— Господи, какой же он идиот, — сказала Флавия, выслушав его рассказ о беседе с Сандано. — Ну, попадись он мне еще в руки…

— Можешь делать с ним что хочешь. Но ты понимаешь, какой из этого следует вывод?

— Если Форстер действительно украл картину, какой смысл ему разыгрывать спектакль и встречаться с Сандано?

— В том-то и дело. Это лишний раз доказывает, что моя теория неверна. Особенно если сейчас ты скажешь мне, что его смерть наступила в результате несчастного случая. Ты ведь это собиралась сказать?

— Нет, но такой исход вполне возможен.

— Жаль. У нас ничего нет, кроме косвенных улик. Может, все-таки накопаешь что-нибудь? Будет жаль, если время и деньги, затраченные на поездку, окажутся бессмысленной тратой, одобрить которую может только старый сумасшедший лунатик.

— Ах, Арган. Я как раз собиралась спросить про него.

— Да, он, — согласился Боттандо. — Кажется, он залег на дно. Может быть, решил, что мы были правы, взявшись расследовать это дело. Во всяком случае, он перестал попрекать меня им. Он не напоминает о себе уже несколько дней, но я уверен: он себя еще проявит. У меня мало времени. Как ты думаешь: этот маленький негодяй сумеет завербовать еще кого-нибудь из наших, кроме Паоло?

Флавия молча покачала головой и положила трубку. Бедный старый Боттандо, думала она. Он хватается за соломинку. И внезапно ей в голову пришла очень скверная мысль.

ГЛАВА 14

Одной из главных трагедий старшего партнера местной медицинской практики было то, что его родители, мистер и миссис Роберт Джонсон из Ипсвича, назвали его Сэмюэлем[6]. Чуть меньшей трагедией было то, что он в самом нежном возрасте выразил твердое намерение стать врачом. Всю жизнь люди посмеивались, когда им представляли Сэмюэля Джонсона. Не было такой шутки или анекдота, связанного с именем Босуэлла[7], которую бы он не слышал десятки раз. Ему столько раз повторяли изречения знаменитого лексикографа о медиках и медицине, что ему уже казалось, будто он сам написал их.

В результате Сэмюэль Джонсон, доктор медицины, стал очень замкнутым человеком. И как ни странно (возможно, опытный психолог нашел бы этому объяснение), с годами даже сам он стал замечать, что все больше и больше напоминает всезнайку-лексикографа, который стал проклятием его жизни. Маленький, кругленький, с всклокоченными волосами, с застарелыми пятнами еды на одежде, он походил на него во всем — даже очки у него на носу были сдвинуты набок под таким же немыслимым углом.

Он также усвоил привычку смущать новых знакомых какой-нибудь резкостью: ему казалось, что, напустив на себя грозный вид, он сможет запугать наиболее робких, прежде чем те успеют отпустить какое-нибудь легкомысленное замечание о его фамилии. Правда, это не очень хорошо ему удавалось, поскольку в жизни он был ленивый дружелюбный человек и его попытки быть грубым производили скорее странное, нежели устрашающее впечатление.

Когда Флавия ворвалась в кабинет доктора Джонсона, решительно протянула ему руку и, энергично встряхнув протянутую в ответ ладонь, без приглашения села на стул для пациентов, все эти упредительные меры оказались напрасными по одной простой причине: Флавия никогда не слышала о Сэмюэле Джонсоне и понятия не имела, что доктор носит самые распространенные в Англии имя и фамилию.

Представившись и не узрев на лице посетительницы и тени улыбки, доктор Джонсон мгновенно проникся к ней симпатией. Девушка показалась ему до того прелестной и милой, что он приветствовал ее в самых изысканных выражениях на старый английский манер. Он так усердствовал, что превзошел своего тезку Джонсона. Любой из его знакомых или родственников испытал бы неловкость от подобной церемонности, однако Флавия была очарована и витиеватой речью, и тихим смехом, и старомодным пенсне. Он немного удивил ее, когда пролил чай на рубашку и рассеянно промокнул ее галстуком, однако это ничуть не повредило ему в глазах гостьи, поскольку Флавия никогда не считала эксцентричность недостатком. Проще говоря, они отлично поладили, и доктор Джонсон поймал себя на том, что пытается произвести впечатление на свою собеседницу.

Флавия пришла к доктору Джонсону от безысходности, питая слабую надежду, что хотя бы он сможет пролить свет на тайну отношений между Форстером и Вероникой Бомонт. Была в их отношениях какая-то странность: они познакомились в Италии, но не сошлись; потом, спустя двадцать лет, Форстер снова появился в жизни Вероники Бомонт, и она наняла его на работу, необходимость которой была весьма сомнительна, и, несмотря на стесненность в средствах, положила ему высокое жалованье. Для чего эта работа была нужна Форстеру, Флавия более или менее понимала — он мог использовать коллекцию Бомонтов как прикрытие для своих махинаций. Но для чего это понадобилось Веронике? Неужели она была настолько далека от реальной жизни, что ничего не замечала?

Проблема заключалась в том, что практически никто ничего не знал. Мэри Верней редко навещала сестру до того, как та перевела дом на ее имя. С другими родственниками Вероника предположительно не общалась, друзей не имела. Полицейские пытались расспросить викария, но тот оказался человеком крайне ненаблюдательным; кухарка тоже не смогла сообщить ничего полезного, поскольку проводила в доме всего несколько часов в день и практически не отлучалась от плиты.

Совсем отчаявшись, Флавия вспомнила, что Веронику консультировал врач, и поспешила нанести визит доктору медицины Сэмюэлю Джонсону. Иногда доктора знают даже больше, чем близкие родственники, но часто бывают слишком щепетильны в том, что касается врачебной тайны.

Румяный доктор Джонсон с пятнами яичницы на одежде, казалось, жаждал ей помочь.

— Да, — подтвердил он, — мисс Бомонт действительно была моей пациенткой. До меня ее пользовал мой предшественник, но пять лет назад он ушел на пенсию. Правда, мисс Бомонт была почти в полном порядке, поэтому не особенно нуждалась в моих услугах. Ее смерть явилась большой трагедией для меня, хотя я и не был сильно удивлен. Я, конечно, не психиатр, но…

— Она умерла от передозировки таблеток?

Он кивнул:

— Да, так было указано в заключении коронера, из этого не делали тайны. Она принимала таблетки от бессонницы и в один прекрасный день приняла их слишком много.

— Она сделала это намеренно?

Доктор Джонсон снял пенсне, выпростал из брюк рубашку, протер пенсне и снова водрузил его на нос. Рубашка так и осталась незаправленной.

— Официальная версия — несчастный случай. Насколько мне известно, следствие не обнаружило причин для самоубийства.

— А неофициальная версия?

— Видите ли, это лекарство при взаимодействии с алкоголем производит странный эффект. Мое личное мнение — а я знал ее много лет — Вероника не могла добровольно уйти из жизни. Она была неуравновешенной, но не до такой степени. Поэтому я склонен считать, что это был несчастный случай.

— Вы говорите — неуравновешенной? А Мэри Верней называла ее сумасшедшей.

— Нет-нет, — запротестовал доктор, — сумасшедшими бывают только бедняки. Некоторые члены семьи Бомонт позволяли себе чудачества, но и только. Я сам этого не застал, но слышал, что мать миссис Верней также обладала своенравным характером. В следующем поколении эту фамильную черту унаследовала бедняжка Вероника.

— А в чем выражалась ее неуравновешенность?

— Она испытывала различные страхи, иногда ее охватывала какая-нибудь навязчивая идея. Звучит как серьезный диагноз, но на самом деле это бывало очень редко. Несколько лет она могла быть совершенно нормальным человеком, потом, как это называли в семье, на нее «находило». Но семья всегда старалась все скрыть.

— А что именно они должны были скрывать? Доктор Джонсон предостерегающе поднял палец:

— Здесь мы подошли к тому, что называется врачебной тайной. Если вы хотите знать, вам лучше спросить у миссис Верней. Я не считаю возможным разглашать подобную информацию.

— Вы хотя бы намекните.

Доктор Джонсон разрывался между желанием угодить посетительнице и чувством долга.

— Она родилась в богатой семье, но с годами их капитал уменьшился. На мой взгляд, они все равно были очень состоятельными людьми, но они смотрели на это иначе. Вероника страдала оттого, что не могла позволить себе многого, что имела в более юные годы. Большей частью ей удавалось совладать с этим чувством, но временами… — он умолк, опасаясь сказать лишнее, — она была не в силах сдержать себя.

— Э-э…

— В своем стремлении получить желаемое она могла перейти все границы.

— Что?

— Простите, мисс, я и так сказал слишком много. Если вас интересуют подробности, спросите у кого-нибудь из членов семьи. Мисс Бомонт не доверяла мне свои тайны.

— Нет, подождите секундочку. Она страдала клептоманией? Я правильно поняла ваш намек?

Но доктор Джонсон был тверд. Типично докторским жестом он сцепил руки и заговорил официальным тоном:

— Это слишком широкое толкование моих слов. В действительности я очень сильно сомневаюсь, что подобное заболевание вообще существует. К тому же любое заболевание у разных людей имеет разные симптомы и по-разному протекает.

— За исключением клептомании.

Флавия так прямо сформулировала свою мысль, что доктор Джонсон смутился и закашлялся.

— Она воровала, правильно?

— Да, — неохотно признал он, оправившись от шока. — Там пару перчаток, там банку лосося… в некоторых лондонских магазинах ее уже знали в лицо. Во всяком случае, так говорила мне миссис Верней. Позже, опомнившись, мисс Вероника объездила все эти магазины и уговорила их не распространять информацию. Нет, больше я не вправе что-либо говорить. Я не психиатр и к тому же работал с ней только в последние годы. То, что я вам рассказываю, я узнал от членов семьи, и вам тоже лучше обратиться к ним. Естественно, они постарались сохранить все в тайне от посторонних.

— Понимаю, — сказала потрясенная Флавия. — Но я пришла поговорить о другом. Меня больше интересовали взаимоотношения мисс Бомонт и мистера Форстера.

Джонсон грозно насупился, и Флавия испугалась, что снова невольно затронула тему, являющуюся предметом врачебной тайны.

— Он оказывает на нее крайне отрицательное влияние, — ответил Джонсон. — Мисс Бомонт была слабой впечатлительной женщиной, и он бессовестно манипулировал ею. В своих собственных интересах, я полагаю.

— Он распродавал имущество Уэллер-Хауса?

— Подробностей я не знаю. Знаю только то, что он сумел втереться к ней в доверие, она давала ему все больше и больше поручений, и ни от одного из них не было никакого толку. Если бы миссис Верней не ограничила его влияние на кузину, дела сейчас обстояли бы еще хуже. Конечно, миссис Верней не могла кардинально изменить ситуацию. Кажется, перед самым концом у них с мисс Бомонт произошла серьезная ссора из-за мистера Форстера. После смерти кузины миссис Верней попыталась помочь людям, пострадавшим от деятельности Форстера, но без особого успеха.

— Вы имеете в виду коттедж Джорджа Бартона?

— Да, Форстер уговорил мисс Бомонт перевести остававшиеся в ее владении коттеджи в собственность строительной компании, которую сам же он и возглавлял. Он собирался отремонтировать и переоборудовать коттеджи, чтобы затем продать их, а прибыль якобы поделить пополам. Я полагаю, он хотел перевести на себя не только коттеджи — он говорил мисс Веронике, будто хочет уменьшить налоги, и тому подобную чепуху. К счастью, этого не случилось. Я лично сомневаюсь, что она получила бы от всего этого хоть пенни. Миссис Верней потратила много времени, пытаясь опротестовать законность сделки по продаже коттеджей, но у нее ничего не вышло. Джордж Бартон оказался на улице, и с этим уже ничего не поделаешь.

— Понятно. Что касается возможности самоубийства… в принципе были у нее причины желать смерти?

— Не было у нее никаких причин, но, когда речь идет о депрессии, никакие причины и не нужны. Другое дело — у нее были причины для депрессии. Она всегда страдала ипохондрической меланхолией, но в последний год, даже чуть больше, была действительно серьезно больна.

— Как так?

— Летом девяносто второго года она перенесла небольшой удар — он не угрожал ни ее жизни, ни дееспособности. Однако мисс Бомонт сильно напугалась. Она была не из тех, кто встречает несчастья с высоко поднятой головой. Она часто лежала в постели и старалась не отходить далеко от дома. Мое мнение — она была совсем не так плоха, как могло показаться, и физическая активность пошла бы ей только на пользу. Но она никогда не прислушивалась к моим советам.

— А перед смертью, она тоже находилась в депрессии? Я имею в виду: она чувствовала себя хуже, чем обычно?

Доктор Джонсон немного подумал.

— Возможно. Хотя когда я видел ее в последний раз, она была скорее рассержена, чем опечалена. Но в этом не было ничего необычного: она частенько возмущалась по разным поводам — из-за социалистов, грабителей, из-за тех, кого ей нравилось называть низшим классом, из-за налоговых инспекторов. Из-за чего она рассердилась в тот раз, я не знаю. Возможно, из-за Форстера. Но, как я уже говорил, сомневаюсь, чтобы это стало причиной ее смерти.

Флавия поднялась и еще раз пожала ему руку:

— Благодарю вас, доктор. Вы очень помогли мне.

Пока Флавия разбиралась с доктором Джонсоном, Аргайл бродил по Уэллер-Хаусу. Видя, что интерес Флавии к Форстеру сходит на нет, он решил посвятить несколько часов осмотру коллекции. Ему хотелось получше изучить ее и проверить, все ли картины на месте. Кроме того, у него еще теплилась надежда, что Форстер все-таки пропустил что-нибудь стоящее.

Итак, забыв о грабителях и убийцах, с двумя списками имущества в руках, Аргайл тихо перемещался по дому, пытаясь идентифицировать то, что видел на стенах, с тем, что значилось в документах.

Это оказалось на удивление легко: оба листка повторяли друг друга, к тому же полотна продолжали висеть на тех же местах, где висели еще пятнадцать лет назад, из чего Аргайл сделал вывод, что к ним не прикасались как минимум несколько десятилетий. Похоже, их даже не снимали, чтобы вытереть пыль. А может быть, их не трогали с того самого времени, когда купили, то есть с восемнадцатого или девятнадцатого века.

В списках значились семьдесят две картины, и беглый осмотр подтвердил наличие семидесяти двух картин на стенах Уэллер-Хауса. Пятьдесят три из них являлись семейными портретами — все они были такими грязными и темными, что Аргайл с трудом определил их жанр. Реставрация этих полотен обошлась бы дороже, чем их можно было продать. Особенно удручающее впечатление производила столовая: должно быть, когда-то планировалось, что великолепная дубовая обшивка стен будет идеально соответствовать звону хрусталя, паркету из красного дерева и негромким мягким шагам дворецкого. Теперь же окна громадной комнаты были зашторены, в воздухе стоял отчетливый запах плесени. Огромное зеркало над камином треснуло во всю ширину и было настолько грязным, что уже ничего не отражало. Да и отражать было нечего: освещение не работало. Аргайл попытался открыть ставни, но они оказались наглухо забитыми.

Портреты славных предков, которые должны были взирать на обедающих и напоминать им о древности рода, превратились в какие-то черные дыры на стенах, обрамленные в потускневшее золото. Аргайл долго вглядывался в них и сверялся со списками, пока наконец не выяснил, что это портреты семнадцатого века шести членов семьи из обедневшего аристократического рода Дунстанов. Чтобы спасти поместье, они были вынуждены выдать свою дочь Маргарет за безродного, но до неприличия богатого лондонского купца Бомонта. Именно портрет Маргарет Дунстан-Бомонт предположительно принадлежал кисти Неллера и был единственным в коллекции Уэллер-Хауса, за который можно было получить более или менее приличные деньги. К сожалению, он был настолько грязным, что Аргайл с трудом разобрал, кто на нем изображен. Он скорее угадал, чем увидел фигуру молодой женщины. Авторство тоже было весьма сомнительным, хотя, конечно, осмотр при свете спички нельзя назвать очень тщательным. И тем не менее Аргайлу не показалось, что это Неллер; оценщик из торгового дома, видимо, рассудил так же.

Опасаясь испортить зрение, Аргайл решил пока остановиться на этом. Семье Бомонт не помешал бы еще один богатый купец, подумал он. Если бы Мэйбл выполнила свой долг перед семьей и вышла замуж, ее дочери не пришлось бы сейчас продавать имущество.

Покинув столовую, он вернулся на чердак проверить наличие еще двух картин, указанных в списке. Они оказались на месте. В оценочной описи было сказано, что картины находятся в плохом состоянии и не представляют никакой ценности. Взглянув на них, Аргайл в который раз убедился в профессионализме экспертов, проводивших оценку. Он решил поискать в коробках с архивом бухгалтерские книги — они могли содержать сведения о том, когда и где были куплены картины. Иногда даже дата может подсказать, сколько стоит полотно.

В одной из коробок он обнаружил фотографии венчания Вероники и, содрогнувшись при виде немыслимых причесок, украшавших в то время головы дам, засунул их обратно. Он открыл еще одну коробку, потом следующую, прокручивая историю семьи вспять, пока не попал в эпоху, когда семья процветала и имела возможность приобретать живописные полотна. В пятой коробке он нашел старую книгу, содержавшую подробное описание свадьбы Маргарет Дунстан и Годфри Бомонта.

Вступая в брак с английским аристократом, никогда не знаешь, кто окажется у тебя в родне, подумал Аргайл, бросив беглый взгляд на список свадебных расходов, подарков и гостей. Например, у Дунстанов были хорошие связи: графы, рыцари, баронеты… всех их пригласили, чтобы они пожелали девушке счастья. На свадьбе присутствовали даже кое-кто из придворных и люди, приближенные к королю. Сам граф Арундель почтил торжество своим присутствием, хотя и поскупился, по своему обыкновению, на свадебный подарок. В то время как другие гости дарили невесте меха, гобелены и даже небольшие фермы, он прислал, как гласила сухая запись в книге, «анатомический рисунок из коллекции синьора Леони». Да уж! Готов спорить: жених праздновал всю ночь напролет, обнаружив такой подарок.

А может быть, и нет. Но возможно, и было что праздновать, подумал вдруг Аргайл, и у него перехватило дыхание.

Он откинулся на спинку стула, сделал глубокий вдох и застыл, словно пронзенный ударом молнии. До него вдруг дошел смысл двух фактов, когда он сопоставил их вместе. Граф Арундель умер в 1646 году, а Маргарет Дунстан вышла замуж несколько раньше.

Из закоулков его памяти всплыл один факт, имевший отношение к истории коллекционирования. Граф Арундель был одним из крупнейших коллекционеров Англии; безошибочное чутье всегда помогало ему отбирать наилучшие произведения. Но самое важное: у него были деловые отношения с человеком по имени Помпео Леони. А Помпео Леони продал ему знаменитую коллекцию рисунков Леонардо да Винчи. Семьсот, если уж быть точным.

Аргайл напряг память. Коллекция пропала во время Гражданской войны, но через сто пятьдесят лет шестьсот рисунков случайно обнаружили в одном старом сундуке в Виндзорском замке. Они находятся там и сейчас; но сто работ бесследно исчезли.

Он поразмыслил еще немного, сверяя то, что знал, с тем, что было написано в книге, и тем, что видел своими глазами. У него появилось ощущение, что на данный момент недостает уже только девяносто девяти рисунков. А сотый висит в сырой холодной спальне. Действительно анатомический рисунок. И настоящий свадебный подарок. Бог знает, сколько он стоит. А может быть, даже Бог не знает: ничего подобного не появлялось на рынке уже несколько десятилетий.

Аргайл почувствовал необходимость выйти на свежий воздух и пройтись. Такое открытие требовало осмысления.

ГЛАВА 15

Возвращение на работу оказалось не из приятных. Как и большинство людей, Боттандо считал реальностью только то, что видел своими глазами и слышал своими ушами; ему казалось, что в его отсутствие все люди впадают в спячку и ничего вокруг не происходит. Если он покидал офис в середине дня, то рассчитывал застать его в том же состоянии и вечером.

Однако его уверенность в этом значительно пошатнулась, когда, вернувшись вечером того же дня, он застал всех сотрудников в состоянии лихорадочной активности, чего не наблюдалось утром, когда он собирался уехать из Рима. Но еще хуже было то, что Арган, воспользовавшись его отсутствием, взял на себя руководство отделом.

— Пока вас не было, произошло ужасное ограбление в Неаполе, — поспешил известить его омерзительный тип. Войдя в кабинет, Боттандо обнаружил Аргана в своем собственном кресле.

— Да? — сухо произнес Боттандо, бесцеремонно выдворяя нахала со своего места.

— Да. В ваше отсутствие. Я взял руководство на себя. Надеюсь, вы не против.

Боттандо отмахнулся, как бы говоря: «Будьте моим гостем».

— А недалеко от Кремоны обчистили церковь.

— И вы снова взяли руководство на себя?

Арган кивнул:

— Я решил, так будет лучше. Раз уж вы заняты.

— Ага.

— Как ваши успехи? Удалось что-нибудь выяснить? — поинтересовался Арган, подмурлыкивая, словно кот, вышагивающий с пойманной птичкой в зубах.

— Это вы о чем?

— О «Джотто».

— Боже милостивый! А Ассизы в мое отсутствие никто не ограбил? Вы могли бы и там поруководить.

Арган хмыкнул:

— В некотором роде вы угадали. Сегодня днем я беседовал с инспектором относительно нашего бюджета.

— Вот как? Надеюсь, вы хорошо провели время.

— Между прочим, разговор был крайне неприятным. Он очень озабочен, как и другие члены бюджетной комиссии, соотношением расходов и эффективности вашего управления.

— То есть они полагают, что мы должны ловить больше преступников. Не могу не согласиться.

— Хорошо. Но вы знаете, я уловил в его голосе оттенок враждебности.

«Хотелось бы знать, кто вложил в него этот оттенок», — подумал Боттандо.

— В любом случае вы знаете: лояльность — мой принцип. Вот мне и пришла в голову блестящая мысль, как заставить их слезть с нашей шеи.

«С нашей шеи?»

— Конечно, я должен был посоветоваться с вами. Но поскольку вы отсутствовали…

— Вы взяли руководство на себя.

— Точно. Надеюсь, вы не против.

Боттандо вздохнул.

— Поэтому я сказал ему, что предположение, будто управление работает неэффективно, в корне неверно. И еще сказал, что как раз в эту минуту генерал занимается очень важным делом, которое принесет необыкновенные плоды. Я рассказал им немного о Форстере — просто чтобы они получили представление, как много времени и сил вы потратили на поиски этого человека.

— Вы рассказали им?

— Да, после чего они попросили меня организовать встречу на высшем уровне с вашим участием. Как насчет завтра? Часа в четыре?

— Даже так?

— Да, они просто жаждут услышать, как вы выслеживали этого человека; сам министр намерен разделить ваш триумф.

— Буду с нетерпением ждать нашей встречи.

— Я тоже, — сказал Арган. — Мне будет полезно послушать, как работают настоящие профессионалы. Я думаю, это всем будет интересно.

От доктора Джонсона Флавия направилась в полицию, где снова и снова проверяла и перепроверяла все факты, а Джонатан тем временем пытался восстановить душевное равновесие под целительными лучами солнца. Ему нужно было многое обдумать, и, как поступают все люди в таком состоянии, он бесцельно бродил, погрузившись в свои мысли.

Его голова была занята Леонардо. Как подступиться к Мэри Верней? У него даже возникла мысль ничего не рассказывать ей, а просто выкупить рисунок фунтов за пятьдесят под тем предлогом, что он ему страшно понравился. Конечно, пятьдесят фунтов — это ничто, но…

Аргайл уныло отбросил этот вариант. Все равно он так не сделает и будет всю жизнь презирать себя, если хотя бы попытается сделать Мэри подобное предложение. Ничего не оставалось, кроме как сказать ей правду и надеяться, что она выплатит ему комиссионные от продажи. Вырученных денег ей хватит, чтобы полностью расплатиться с долгами и отремонтировать дом. Еще он, конечно, расскажет Флавии. По крайней мере им будет что отпраздновать, когда они вернутся в Италию, с треском провалив возложенную на них миссию.

Придя к этому решению, он, однако, не повернул обратно, а пошел дальше в направлении церкви. Аргайл подумал, что длительная прогулка на холодном ветру поможет ему избавиться от мучительных сожалений по поводу своей чрезмерной щепетильности. Посещение церкви как ничто другое утешает в подобных обстоятельствах, поэтому он решительно открыл калитку и вошел во двор. У доски объявлений он ненадолго задержался. Там висели список дежурств церковных старост — «Джордж Бартон — первое воскресенье месяца, Генри Джонс — второе, молодой Уизерспун — третье и старый Уизерспун — четвертое»; объявление пятимесячной давности о собрании паствы, напоминание о ежегодном празднике, который по традиции должен был состояться во вторую субботу июля (строчку, где было написано, что праздник откроет миссис Мэри Верней, кто-то зачеркнул и вместо нее вписал имя викария), а также рекомендация не пользоваться шлангами из-за продолжительной засухи.

Он внимательно прочитал объявления и мгновенно забыл о них. Во дворе он походил между могил, читая надписи на надгробных плитах. Кое-где лежали свежие полевые цветы. «Джоан Бартон — возлюбленной жене Джорджа и матери Луизы и Алисы», — прочитал он на одном из могильных камней. Рядом с ней был похоронен Гарри Бартон — возлюбленный брат Джорджа и муж Анны. Родился в 1935-м, умер в 1967-м. Совсем молодой, бедняга. Недолго они живут, эти Бартоны.

Вид могильных камней вызвал у него легкую светлую грусть, и Аргайл продолжил свое путешествие, минуя черные мраморные плиты двадцатого века, к простым табличкам из местного камня девятнадцатого столетия, затем к надгробиям шестнадцатого и семнадцатого веков с замысловатой резьбой. Одни могилы украшали цветники, другие имели совершенно заброшенный вид. Некоторые фамилии попадались ему многократно — он встретил бесчисленное количество Бартонов и Браунов. Он даже нашел могилу мужа Вероники Бомонт. Надпись на ней гласила: «Незабвенному Генри Финси-Гроату — нежно любимому мужу, трагически утонувшему в 1966 году». Аргайлу показалась правдивой только дата; что же касалось остального, то более уместной смотрелась бы надпись «нелепо утонувшему»; а слова «незабвенный» и «нежно любимый» абсолютно не вязались с неухоженной могилой.

Аргайл вошел в церковь, где продолжил изучение мемориальных досок и монументов, установленных в память членов семьи Бомонт. Их оказалось немало. Первой ему бросилась в глаза доска в память о Маргарет Дунстан-Бомонт — той, чей портрет написал Неллер и которой на свадьбу подарили рисунок Леонардо. Он прочитал, что она умерла в 1680 году в возрасте шестидесяти лет, о чем горько скорбела вся ее семья. Маргарет была благочестивой женой, преданной матерью пятнадцати детей и каждый год щедро жертвовала в пользу бедняков восемь шиллингов.

Интересно, что напишут на доске Джеффри Форстера, подумал Джонатан. Как бы сочинители мемориальных надписей ни приукрашивали действительность, вряд ли кому-то придет в голову написать, что о нем кто-то горько скорбит. За исключением его жены, разумеется, — единственного человека, у которого нашлись для него добрые слова. Вопрос только, насколько искренние.

Надгробная плита Маргарет Дунстан-Бомонт находилась на западной стене северного нефа. Вокруг нее лежали кипы старых церковных книг, которые содержали упоминания о всех мало-мальски значительных событиях в жизни паствы.

Аргайл пролистал кое-какие из них, везде было одно и то же: лотереи, праздники, сборы пожертвований и фестивали урожая. Все происходило по раз и навсегда заведенной схеме: «… с первыми петухами… погода… впечатляющая речь мисс Бомонт на открытии праздника…» Весь этот сельский колорит кажется интересным, только когда наблюдаешь его со стороны.

Он продолжил изучение надгробий. В основном здесь был представлен восемнадцатый век с его броской роскошью, увлечением латинской поэзией и падающими в обморок девицами. Захоронения во дворе выглядели значительно скромнее. Открытую всем ветрам могилу Джоан Бартон венчала лишь скромная каменная табличка с надписью — останки Бомонтов покоились в сухой церкви в окружении гирлянд, херувимов и хвалебных песен. Зато у Джоан Бартон были свежие полевые цветы; эти же надгробия являлись предметом мимолетного интереса случайных туристов.

Джонатан Аргайл, турист, размышлял о жизни и смерти, о картинах, когда в голове у него без всякой связи вспыхнуло воспоминание, что Годфри Неллер приехал в Англию в 70-х годах семнадцатого века. А Маргарет Дунстан-Бомонт вышла замуж до 1646 года, следовательно, она могла получить изящный набросок Леонардо от Арунделя. Аргайл не успел осознать, почему этот факт так важен, — за маленькой дверью на противоположном конце церкви, которая вела в ризницу, послышались голоса. Один из них он узнал.

Аргайл был воспитанным человеком, но ничего не мог поделать со своей любознательностью. Он тихонько приблизился к двери, движимый скорее желанием убедиться в своей правоте, чем нескромностью. Он честно полагал, что не имеет ни малейшего намерения совать нос в чужие дела; подслушивание он считал в высшей степени неприличным занятием.

Тем не менее, выяснив, кому принадлежат голоса, он невольно услышал часть разговора. Только педант сможет провести границу между идентификацией голосов и подслушиванием слов, которые эти голоса произносят. Как бы там ни было, кончилось тем, что Аргайл все-таки услышал разговор Мэри Верней и Джорджа Бартона.

Подавив природную деликатность, Аргайл сосредоточился на содержании беседы.

— И что ты теперь собираешься делать? — донесся до него приятный мелодичный голос Мэри Верней, в котором звучала искренняя тревога.

— Не знаю. Наверное, ничего.

— Ты же знаешь — это очень серьезно. Если слух дойдет до полиции, ты окажешься за решеткой. Надолго. Чем я могу тебе помочь?

— Ой, нет, я даже не понимаю, о чем вы, миссис Верней. Если вы никому ничего не скажете, все будет в порядке. Как же глупо все получилось. Если бы я с ним не поругался, то не напился бы до такой степени и не вернулся бы туда и…

— Да, я понимаю. Но что сделано, то сделано. Я вот что хочу прояснить: как ты будешь жить дальше? Неужели ты не хочешь пойти в полицию и покончить с этим?

— Не-а. Если бы этот идиот Гордон взял вину на себя, тогда, конечно, мне пришлось бы пойти. Я не дал бы ему сесть за решетку, чем бы это мне ни грозило. Вы сами знаете. Но ведь Гордона отпустили.

— Ну, не знаю, что тебе на это сказать.

— Он бы все равно этим кончил, — сказал Джордж с неожиданной страстностью. — Он заслужил это. Знаете, что я скажу вам, миссис Верней? Мир без Форстера стал более приятным местом. У него нет причин жаловаться. Он был плохим человеком, и справедливость восторжествовала. Вот и все, что тут можно сказать. И я не потеряю сон из-за этого негодяя, не беспокойтесь.

Как ни жаль было Аргайлу, но слушать дальше он не мог. Цветочная пыльца от гирлянды защекотала ему нос, и он почувствовал, что сейчас чихнет. Чтобы не оказаться захваченным врасплох и не краснеть перед Мэри, Аргайл отскочил как можно дальше от двери и помчался в противоположный угол церкви. Терпеть больше не было сил, и он оглушительно чихнул. Звук эхом ударился в купол церкви и разбежался по стенам. К тому моменту, как из комнатки выглянула Мэри, Аргайл уже стоял достаточно далеко. С отрешенным видом он разглядывал табличку середины восемнадцатого века, восхвалявшую достоинства сэра Генри Бомонта, коммерсанта и благотворителя, о котором глубоко скорбели все, кто его знал.

— О, привет, — сказал Аргайл, изображая удивление. — А я думал, здесь никого нет. Откуда вы появились?

Впервые за все время их знакомства ему показалось, что Мэри чувствует себя не в своей тарелке.

— Я убиралась в ризнице, — ответила она. Аргайл услышал, как захлопнулась дверь, ведущая из ризницы во двор. Джордж Бартон ушел.

— Вот уж не знал, что вы богобоязненная прихожанка, — продолжал притворяться Аргайл.

— Я и не являюсь ею. Просто делаю то, чего от меня ожидают. Я же говорила вам — мое положение обязывает.

— Да, действительно. Вот в чем преимущество большого города — там от тебя никто ничего не ожидает. Симпатичная церквушка, правда?

— Красивая. Вы уже видели монастырскую столовую?

— Нет. Я вошел сюда всего несколько секунд назад. Ему показалось, что после этих слов у нее отлегло от сердца. Он послушно пошел смотреть столовую (один из лучших мебельных гарнитуров в графстве, четырнадцатый век, подлокотники стульев украшены лиственным орнаментом, сиденья — изображениями чудовищ, птиц и сценами из сельской жизни). Все это было очень мило, и в другое время Джонатан был бы счастлив увидеть старинный мебельный гарнитур и монастырскую столовую, но сейчас ему было совсем не до них.

ГЛАВА 16

После долгих разговоров с Мэнстедом и местными жителями, усталая и недовольная, Флавия вернулась домой. Норфолкская полиция решила приостановить расследование дела Форстера до тех пор, пока не вскроются какие-нибудь новые обстоятельства. «У нас достаточно реальных убийств и ограблений, — сказали ей в полиции, — чтобы заниматься абсолютно бесперспективным делом».

— Видите ли, — извиняющимся голосом сказал ей Мэнстед, — мы даже не имеем доказательств того, что Форстер был убит. А то, что он был вором…

— Тоже нет доказательств? А как же свадьба Дункельда?

— Пожалуй, это был единственный реальный шанс. Но он тоже ничего не дал. Мы даже показывали его фотографию, но… ничего. Я, правда, и не рассчитывал ни на что другое после стольких лет, но вы не можете обвинить меня в бездействии.

— Наверное, на вашем месте я поступила бы так же, — признала Флавия. — Спасибо за помощь.

— Если бы у нас были хоть какие-то зацепки…

— Да-да, благодарю вас. А вы, случайно, не интересовались, была ли в списке гостей, приглашенных на свадьбу Дункельда, Вероника Бомонт?

Мэнстед повторил вопрос инспектору Уилсону, и тот кивнул:

— Да, она была, там были почти все из книги пэров.

— А вы больше не вызывали для беседы Джорджа Бартона?

— Да, спасибо, что подсказали. Но боюсь, Гордон напрасно пытался выгородить его. Джордж Бартон действительно виделся с Форстером в тот вечер, но это случилось задолго до того, как Форстер умер. А потом он пошел навестить свою дочь. И Гордон знал бы об этом, если бы не развлекался в это время с Салли. Или хотя бы ладил с Джорджем.

— Короче, все это оказалось сущей ерундой.

— Миссис Форстер тоже пришлось вычеркнуть из списка подозреваемых.

— Почему?

— Мы использовали обычную тактику — сказали ей, что нам точно известно: в тот вечер она не ходила в кино. Она сразу во всем призналась.

— Ах.

— Оказывается, ей надоели любовные интрижки ее мужа, и она решила, что тоже имеет право…

— Боже, только не это!

— Мы топчемся на месте. Короче, Джессику Форстер тоже пришлось вычеркнуть из списка.

— Понятно. Скажите, а когда вы беседовали с ней в первый раз, вы говорили ей, что подозреваете ее мужа в кражах?

Мэнстед передал ей несколько листков:

— Взгляните сами. Это была предварительная беседа. Где вы были, что делали? Ни о каких кражах мы тогда не говорили. До этого мы добрались позже. Точнее, сегодня утром. Она сказала, что впервые услышала об этом от вас. Может, она и лжет, но мы все равно не можем доказать обратное. А раз не можем…

После этого разговора Флавия вернулась в Уэллер-Хаус и из холла позвонила Боттандо. Там и застал ее Аргайл. Она держала трубку возле уха и печально кивала.

— Там соберутся все, — убитым голосом закончил Боттандо. Он только что пересказал ей, какую свинью подложил ему Арган. — Сказал, что ему будет полезно послушать, какие плоды приносит жизненный опыт. А я-то все удивлялся, с чего это он вдруг затих. Теперь я знаю. Я опять заглядывал в его компьютер. Он накатал еще одну докладную. Можешь себе представить, что он понаписал.

— «Старому ослу пора пастись на травке?» — бестактно предположила Флавия. На другом конце провода наступило долгое молчание.

— Примерно так.

— Вы слишком спокойно об этом говорите.

— А какой смысл волноваться? Я уверен, все обойдется. Я найду что сказать. У меня есть парочка козырей. А как твои дела?

Флавия медлила с ответом.

— Мне ужасно неприятно говорить, но…

— Что?

— Форстер был мошенником, но я не смогу доказать, что «Джотто» — это он. Во всяком случае, к завтрашнему дню. Я делаю все возможное, но полиция полагает, что дело пора закрывать.

— Почему?

— Потому что вся имеющаяся информация эфемерна, как утренний туман.

В Риме наступила долгая пауза.

— Ну ладно, ничего страшного. Ты же не виновата. Как найти свидетеля или преступника, когда его просто не существует? Если сумеешь вернуться к завтрашнему дню, я буду очень рад.

Флавия положила трубку и тихо сидела, перебирая в голове способы спасения Боттандо.

— Бедный старина Боттандо, — сказал Аргайл.

— Хм. Я думаю, он заблуждается, рассчитывая на оправдательный вердикт. Боюсь, ему ничто уже не поможет. Он перестал держать руку на пульсе, вот так.

— И что ты собираешься предпринять?

Она поджала губы, раздумывая.

— Все возможное, — сказала она без особой убежденности в голосе. — Мне нужно вернуться. Конечно, мне не хотелось бы видеть, как они забодают старика, но я должна оказать ему моральную поддержку. Пойдем. Мне еще предстоит разговор с миссис Верней. И еще я хочу выпить.

Флавия испытывала неловкость, практически допрашивая женщину, оказавшую ей гостеприимство, и не потому, что боялась, как бы та не выгнала ее из дома. Просто Мэри действительно нравилась Флавии. Живая, веселая и великодушная, она была отличным товарищем.

Но время не стояло на месте. Верная помощница Боттандо по-прежнему не располагала никакими доказательствами, однако у нее появилась уверенность, что она поняла смысл происходящего. Проблема была только в том, что ее уверенность сама по себе ничего не доказывала.

— Ах, вы вернулись, — жизнерадостно сказала Мэри, когда они с Аргайлом ввалились в кухню. Она что-то помешала в кастрюле и накрыла ее крышкой. — Надеюсь, ваши труды не пропали даром.

Она подняла глаза и не сводила с их лиц пристального взгляда.

— О, дорогая, — сказала она, — какой у вас хмурый вид. Настало время для серьезной беседы, я угадала?

— Если вы не возражаете.

Мэри Верней сняла фартук, бросила его на спинку стула и поставила на поднос бутылку вина и три бокала.

— Я думаю, это нам понадобится, — сказала она. — Что ж, пойдемте в гостиную. Посмотрим, что вам от меня нужно.

Она отлично владела собой. Бодрым шагом вышла из кухни и поднялась по лестнице в гостиную. За ней следовали Флавия и Аргайл с подносом. Он был абсолютно согласен с Мэри, что выпивка будет весьма кстати, и с готовностью взял на себя труд поухаживать за дамами. Женщины уселись в кресла и приготовились к битве.

— Ну что ж, — начала Флавия, — пожалуй, я готова вам рассказать, что происходило в тот день, когда умер Форстер. Около полудня Джонатан обедал с Эдвардом Бирнесом. В половине третьего или около того он позвонил Форстеру и сказал, что хочет поговорить с ним о картине, которая была украдена. По всей видимости, сразу после этого Форстер поехал в Норвич и забрал из банковского сейфа какие-то вещи. Вечером того же дня его посетил Джордж Бартон. Они сильно поругались из-за предстоящего выселения Бартона. Когда Джордж покидал дом Форстера, его заметил Гордон, его зять. Около девяти часов вечера Форстер упал с лестницы, сломал себе шею и умер. В момент его смерти Гордон находился в постели Салли, жены бармена; Джордж был у дочери, а миссис Форстер проводила время со своим любовником.

— С кем?! — переспросила Мэри.

— Вы не ослышались.

— Боже милостивый! Она сильно выросла в моих глазах.

— Да. На следующее утро тело Форстера обнаружил Джонатан, и проблема заключается в том, что никто не видел, не слышал и не догадывается, что же на самом деле произошло. Полицейское расследование зашло в тупик, и я могу вам сообщить, что дело Форстера приостановлено в связи с отсутствием каких-либо свидетелей и улик.

— Какое облегчение! — сказала Мэри. — Все будут очень рады.

— Из этого следует вывод, что поездка Форстера в Норвич была никак не связана с Джонатаном, что его смерть произошла в результате несчастного случая и что его согласие поговорить с Джонатаном об украденном Уччелло также не имело отношения к его смерти.

Мэри Верней воздержалась от комментариев, но слушала с интересом.

— Но даже если и так, мы располагаем сведениями, что Форстер все же был замешан в похищении картин. К нам поступили заявления от трех людей, не знакомых друг с другом, с указанием на Форстера. Ну и, конечно, остается еще факт уничтожения бумаг Форстера, который мы должны приписать миссис Форстер. Вернувшись домой, она застала мужа мертвым и узнала, что против него было возбуждено следствие по делу о похищении картин. Возможно, она знала, что это правда. Опасаясь потерять последние деньги, она решила сжечь все документы. Нет документов — нет улик. Конец делу.

Мэри Верней по-прежнему выглядела спокойной, хотя ее, видимо, не удовлетворило такое объяснение.

— Беда в том, — продолжила Флавия, — что это предположение неверно, каким бы удобным оно нам ни казалось.

— О, вы уверены?

— Более чем.

— Почему?

— Ну, во-первых, потому что полиция не сообщала Джессике Форстер о том, что ее муж находился под подозрением. Они интересовались только обстоятельствами его смерти. Больше ни о чем разговора не было. Возможно, она сама знала, что он вор, но не знала о том, что это известно кому-то еще. Следовательно, у нее не было причин уничтожать его бумаги.

Наступило долгое молчание. Миссис Верней осушила свой бокал до дна и сказала:

— Все очень просто. Это я сказала ей.

— Зачем?

— Ну а вы как думаете? Я недолюбливала Джессику, но жизнь с таким человеком, как Джеффри, сама по себе тяжелое испытание. Не хватало ей еще страдать из-за него после его смерти. Я не хотела, чтобы она лишилась всего, что имела — или он имел, — под напором мстительных жертв. Когда она пришла ко мне в тот день, я сказала, что ей следует срочно предпринять какие-то меры. По-моему, я дала ей хороший совет.

— И она побежала за спичками?

— Нет, за спичками побежала я. Она растерялась и не могла действовать самостоятельно. Она спросила у меня совета, я дала ей его. Она попросила моей помощи, и я помогла.

— Это серьезное заявление.

— Не понимаю, что это меняет, — беспечно заявила миссис Верней.

Флавия бросила на нее осуждающий взгляд.

— Очень гуманный поступок, но, к сожалению, вы сказали неправду.

— Боюсь, на этот раз вы ошибаетесь. Я чуть не надорвала себе спину, перетаскивая стопки бумаг.

— Я имею в виду ваши побуждения. Вы не вкладывали Джессике в голову мысль избавиться от улик против Форстера. И вы ничего не говорили ей, когда она к вам пришла.

— Нет?

— Нет. Вы уничтожили бумаги, потому что Форстер не был вором. И именно этот факт вы хотели скрыть. Когда мы вернулись из Лондона и Джонатан сказал, что собирается выяснить, какие картины продавал Форстер, вы решили действовать.

— Но в тот день шел дождь.

— Когда мы приехали, он прекратился.

— А зачем мне это было нужно?

— Потому что документы Форстера могли навести нас на мысль, что он тянул из вас деньги, угрожая семье страшным позором; ему было известно, что ваша кузина страдала клептоманией и на протяжении многих лет колесила по всей Европе, похищая шедевры из частных коллекций.

— Боже, какая чудная идея! Откуда у вас основания делать подобные предположения?

— У меня достаточно оснований так думать.

— Например?

— Начнем с Форстера. Какие у нас есть аргументы в пользу того, что он был вором? Предположения трех людей, его разговор с Джонатаном и его смерть. Но скромный образ жизни Форстера опровергает эту версию; ему явно не хватало денег.

Картины пропадали по всей Европе — значит, и он должен был постоянно путешествовать по континенту. Однако его жена заявляет, что он терпеть не мог куда-то выезжать и с тех пор, как они переехали в Норфолк, он лишь изредка отлучался в Лондон. Он находился во Флоренции, когда там исчезла картина Уччелло. Но в это же время там была и ваша кузина Вероника, в пансионе синьоры делла Куэрция. Пансион находился в непосредственной близости от палаццо Страга, куда Вероника также имела доступ. Дальше. Ваша кузина числится в списке гостей, приглашенных на свадьбу Дункельда в семьдесят шестом году; Форстера в этом списке нет. Кроме того, доподлинно известно, что ваша кузина имела привычку присваивать чужие вещи; о Форстере подобных сведений до самого последнего времени не было.

Конечно, всего этого недостаточно, чтобы оправдать Форстера или обвинить вашу кузину. Но какие странные отношения их связывали! Во Флоренции она относилась к нему с неприязнью, спустя двадцать лет она нанимает его на работу. Зачем? Как теперь уже ясно видно, в его услугах не было никакой необходимости. Но она платит ему жалованье, отдает ему дом и постепенно переводит в его владение и другую собственность. Огромные деньги — за что? Если вором был он, ситуация кажется нелепой. Если же она была воровкой, а он — шантажистом, то все встает на свои места.

Мэри Верней отпила глоток из своего бокала и ласково посмотрела на Флавию. Она не заметила на ее лице ни тени негодования или волнения.

— Ваша мысль мне понятна. Интересно. Но я не советую вам обольщаться. Даже доктору Джонсону, этому болтливому старому хрычу, будет очень сложно убедить присяжных в том, что такая взбалмошная и рассеянная особа, как моя бедная кузина, могла успешно организовать похищение картин. И кроме того, картины нужно было еще продавать, верно?

— О да. Но я уверена: ее успех был обусловлен только тем, что она воровала картины, поддавшись порыву, будучи у кого-нибудь в гостях. А приглашали ее все больше такие же обедневшие аристократы, как она сама, у которых не было средств, чтобы как следует каталогизировать свои коллекции или проверить подлинность картин. То, что Боттандо считал идеально продуманной тактикой, на самом деле являлось следствием расстроенной психики. Что же касается реализации картин, то ей и не нужно было заниматься этим. Этот труд взял на себя Уинтертон.

При упоминании имени Уинтертона Мэри Верней удивленно приподняла брови:

— Почему именно он?

— Оставьте притворство, — сурово сказала Флавия, — у вас это неважно получается. Вы отлично знаете почему. Именно он три месяца назад приезжал в Италию и пытался выяснить у Сандано, что ему известно о похищении картины Фра Анджелико. Сандано описал его как мужчину лет пятидесяти или старше, с густыми черными волосами. Уинтертон подходит под это описание, а лысеющий и седеющий Форстер — никак. Уинтертон сделал ловкий ход, вручив Сандано визитную карточку Форстера.

— Может быть, он хотел выручить старого друга?

Флавия состроила скептическую гримасу.

— Что заставило Уинтертона сдать площадь в своей эксклюзивной галерее какому-то второразрядному дельцу? Он рискнул карьерой, поехав в Италию, заплатив грабителю деньги и назвав Форстера организатором кражи полотна Поллайоло. Зачем ему это? Он не стал бы заниматься подобными вещами, не будь он в безвыходном положении. И уж конечно, не ради старого друга — он не тот человек. Может быть, вы сами расскажете мне, зачем ему это понадобилось? Вы сэкономили бы нам время.

— Что ж, неплохая мысль. — Мэри сделала еще глоток из бокала, затем поставила его на подлокотник и приготовилась к откровенному разговору.

«Слава Богу, — подумала Флавия, — похоже, нам не придется продираться сквозь нагромождения лжи и недомолвок». У Мэри Верней было одно очень ценное качество — умение вовремя понять, что игра проиграна, и признать поражение.

— Вся карьера Уинтертона построена на несчастье бедной Вероники, — со вздохом сказала она. — Он брал с нее огромный процент, как я полагаю. Во всяком случае, она не получала почти никакого дохода от своего «хобби». Ей хватало денег, чтобы только-только прожить. Если бы она действительно занималась этим ради наживы, то было бы логично иметь какую-то прибыль, иначе какой смысл?

— Убийство Форстера входило в часть плана?

— Нет, конечно, — резко ответила Мэри. — Если бы я была на это способна, то уже давным-давно убила бы его и положила конец его притязаниям. Нет. Я просто хотела, чтобы он слез с моей шеи. Его смерть, напротив, чрезвычайно осложнила мне жизнь.

— А каким образом он сел вам на шею?

— Форстер был знаком с Вероникой в Италии, и когда она прихватила Уччелло, он предложил ей помочь избавиться от картины. Таким образом он завоевал ее расположение, хотя я подозреваю, он извлек из этой дружбы еще и немалое количество денег. Затем связь между ними прервалась на долгие годы. Потом однажды его пригласили в Бельгию привести в порядок частную коллекцию картин. Он справился со своей задачей блестяще. На нашу беду, у него вызвала сомнение картина Поллайоло. Он поднял все документы и, выяснив происхождение картины, скрылся, прихватив бумаги, связанные с ее продажей.

— И что же он обнаружил в этих бумагах?

— То, что продавцом картины была Вероника, а посредником — Уинтертон. Там же было разрешение на вывоз, где было сказано, что картина продана из коллекции Уэллер-Хауса.

— Довольно рискованный способ продавать краденые картины.

— Очевидно, да, раз мы с вами сейчас говорим об этом, — сухо заметила Мэри. — Не мне судить. Но с другой стороны, никаких сведений о прежнем владельце не имелось, и, следовательно, никто не смог бы доказать, что в коллекции Уэллер-Хауса этой картины никогда не было. Тем более что опись картин из коллекции Уэллер-Хауса была недостаточно подробной. К несчастью, Форстер лично составлял опись картин в Уэллере после смерти дяди Годфри и наверняка знал, что картины Поллайоло там не было. Веронике с Уинтертоном просто не повезло.

Смекнув, что дело нечисто, Форстер решил шантажировать их. Он написал Веронике письмо, затем явился к ней и выложил карты на стол: «Привет, помнишь меня? Мы познакомились во Флоренции, где ты украла Уччелло. Рад, что ты не оставила своего хобби. На этот раз Поллайоло? Я могу доказать, у меня есть документы, подтверждающие твою вину. Как ты думаешь: сколько они стоят?»

Сначала он даже не знал, как именно он будет давить на Веронику, но, попав в дом, быстро нашел способ. Он как бы невзначай ронял намеки: то о каких-то услугах, то о деньгах, потом о доме.

— Но ваша кузина присвоила столько чужих картин! Разве ее нельзя было остановить?

— Какой смысл спрашивать об этом у меня? Я могла бы ее остановить, но меня никто не просил. По возвращении из Италии она все рассказала дяде. Тот запаниковал и спросил совета у Уинтертона. Я-то считаю, что нужно было идти в полицию и просить их помочь без шума вернуть картину владельцам. «Простите, на нее опять что-то нашло — знаете, как это бывает». После чего я заперла бы ее на ключ или отправила лечиться к хорошему психиатру.

Но естественно, в нашей семье такого быть не могло. Больше всего на свете они боялись позора. Первым и единственным их побуждением было все скрыть, а Уинтертон поддержал их в этом намерении, сказав, что нет ничего легче. Мне кажется, они даже не понимали, что Вероника совершила настоящее преступление и всех их сделала соучастниками. По их мнению, преступления совершают только хулиганы вроде Гордона Брауна; Бомонты же могут совершить всего лишь опрометчивый поступок. При этом они забрали свою долю от продажи картины.

Ну конечно, тогда никто не думал, что подобная история может повториться. А потом было уже слишком поздно. Когда Вероника развесила на стенах с полдюжины новых «приобретений», а Уинтертон помог избавиться от них, они были вынуждены примириться с «чудачеством» Вероники. Фальшивые родословные картин, продажа краденого, прибыль от продаж — список стал слишком длинным для всего лишь «опрометчивого поступка». Единственной проблемой был Форстер, однако Уинтертон сумел убедить его в том, что он виноват не менее остальных и еще вернее попадет в тюрьму, если хоть кому-нибудь проболтается. Этого было достаточно до тех пор, пока Форстер не узнал, что случай с Поллайоло не единичный инцидент.

Как я уже сказала, Уинтертон заработал много денег на слабости Вероники и начал вкладывать их в легальный бизнес. Здесь он также преуспел, отбирая наиболее богатых и наименее щепетильных клиентов. Он сноб и вор, но отнюдь не дурак.

В отличие от Форстера, который, однажды начав, так и не смог остановиться. Он зашел слишком далеко, попросив у Вероники сначала дом, а затем все остальное. Зная о ее болезни, он уже видел себя лордом Уэллером. Ему всегда всего было мало. Вероника имела психические отклонения, но не была сумасшедшей. Он неосторожно задел ее фамильную гордость — единственное, чем она не могла поступиться. Она была твердо намерена оставить поместье в семье, даже если бы оно досталось мне.

Услышав, что Форстер хочет Уэллер, Вероника встала на дыбы и сказала, что он может идти в полицию. Форстер пригрозил, что так и сделает. Вероника приняла большую дозу таблеток, считая самоубийство единственной возможностью остановить его. Это одна версия.

— А другая?

— Вероника приняла решение сознаться во всем полиции и обвинить Форстера в шантаже. Узнав об этом, Форстер ее убил.

— Такое могло быть?

Мэри пожала плечами:

— Не знаю. Все это сильно смахивает на мелодраму в викторианском духе.

— Почему в таком случае вы вытащили на свет всю эту историю? Ведь это вы подсказали Марии Фанселли написать письмо?

— Ничего подобного. Я даже мысли такой не держала.

— Как же это случилось?

Она устало вздохнула, потом печально кивнула:

— Я всегда была как бы вне семьи; я знала, что у Вероники проблемы с головой, но не представляла, до какой степени. Она умерла, я унаследовала Уэллер и узнала о катастрофическом финансовом положении поместья. Я решила урезать бюджет и в качестве первого и самого приятного шага в этом направлении уволила Форстера. Он нанес мне визит. Тогда-то я и узнала все. В первый момент я расхохоталась и сказала, что не верю ему. Он предложил мне спросить у Уинтертона. Я спросила, и Уинтертон подтвердил.

Я была в шоке: получить в наследство великолепный дом и выяснить, что он находится в совершенно негодном состоянии, до которого его довела полубезумная воровка. При этом на меня наседал шантажист, требуя денег, а я была по уши в долгах и не знала, как отбиться от налогового инспектора. Господи, в какую же переделку я попала!

Мне нужно было выяснить, насколько веские доказательства есть у Форстера. Уинтертон прикинул, кто еще может что-то знать, и решил, что наибольший риск представляют две фигуры — Мария Фанселли и Сандано. Мы не знали, насколько они осведомлены, а знать это было чрезвычайно важно. Поэтому Уинтертон встретился с ними и договорился, что они в случае чего будут отрицать причастность Вероники к кражам картин и укажут на Форстера. Я, в свою очередь, уничтожила все, какие нашла в доме, компрометирующие бумаги. И поверьте, их было немало.

— Но Форстер хранил в банковском сейфе какое-то неопровержимое доказательство, — вставила Флавия.

— Да, и мы опять не знали, что это. Поэтому Уинтертон попросил Фанселли и Сандано сделать письменное заявление, содержание которого в общем совпадало с тем, что они говорили вам: Форстер — вор, и он украл эти две картины. Он мог доказать, что воровка — Вероника; у нас были свидетельства того, что вором мог быть он. Я предложила Форстеру обменяться компроматом и в знак доброго расположения пообещала выдать ему еще и кругленькую сумму.

— Вот что он имел в виду, когда рассказывал жене о предстоящей сделке.

— Наверное. Я кое-как наскребла часть денег, подготовила документы и ждала, когда мне на счет придут еще несколько тысяч. Оставалось только заручиться согласием Форстера.

— И что случилось?

— Все расстроилось из-за этой глупой женщины Фанселли. Ею завладела идея рассказать полиции, что Уччелло украл Форстер. Конечно, идею подбросили мы, но она решила через тридцать лет отомстить ему.

— Было за что. Он бросил ее с ребенком.

— Хм, да, это правда. Он обошелся с ней низко. Кстати, ребенок пошел в него.

— Разве это не он оплачивает лечение своей матери?

Мэри покачала головой:

— Плачу я и отчасти Уинтертон. Такова плата за ее письменное заявление. Так где я остановилась?

— Фанселли решила отомстить.

— Да. Проблема заключалась в том, что она хотела успеть сделать это до того, как умрет. Уинтертон говорил, что она очень плоха. Полагаю, она тоже знала об этом и боялась опоздать. Таким образом она подтолкнула полицию к расследованию, колеса завертелись, и в конце концов Форстеру позвонил Джонатан. Совершенно некстати. Форстер решил, что мы с Уинтертоном надули его. С большим трудом мне удалось его убедить, что чем быстрее мы обменяемся компрометирующими бумагами, тем лучше. Если мы уничтожим все доказательства, никто не сможет к нам подкопаться. Тогда у полиции останутся только показания старой безумной женщины и признание вора Сандано, которому грош цена.

Признаюсь, я воспользовалась ситуацией и давила на Форстера, как могла. Я и сама уже начинала поддаваться панике. Я люблю тихую, спокойную жизнь, а обстоятельства вынуждали меня плести интриги и совершать противозаконные действия.

В конце концов Форстер внял голосу разума. Я должна была прийти к нему домой окольной дорогой в десять вечера с бумагами и выписанным на его имя чеком.

— И тут все пошло не так, как было задумано?

— Это был какой-то кошмар. Я обнаружила Форстера лежащим внизу лестницы. Он был мертв. Сначала я окаменела от ужаса. Бог знает, сколько я там простояла. Но через какое-то время до меня дошло, что я могу стать козлом отпущения. Я перешагнула через него, поднялась по лестнице, схватила пакет с бумагами и ушла тем же путем, что и пришла.

— Вы уничтожили бумаги?

— Естественно. Сразу же. Мне казалось, что этого достаточно, — до тех пор, пока Джонатан не обнаружил в бумагах Форстера опись нашей коллекции и не начал с ней носиться. Я испугалась, что он обнаружит другие улики, и убедила Джессику спалить оставшиеся бумаги. Она полагала, что это необходимо для ее же собственной безопасности.

— А кто же тогда убил Форстера?

Мэри пожала плечами:

— А кто-то убивал?

— Да, — вмешался разочарованный Аргайл, — и вам это известно.

Наступило долгое молчание. Аргайл ждал, когда Мэри заговорит. Он не был уверен, стоит ли ему вмешиваться, но знал, что рано или поздно ему придется сказать свое слово. Поскольку Мэри продолжала молчать, он заговорил сам:

— Это знаю также и я. Я слышал вас в церкви.

— О чем ты, Джонатан?

— Его убил Джордж Бартон. Я слышал, как он говорил это. В ризнице. Он сказал, что сделал это с удовольствием и не испытывает никаких сожалений. Еще он сказал, что Форстер заслужил такой конец за то, что плохо относился к людям.

Мэри Верней наградила Джонатана взглядом, какой обычно приберегают для гостя, застигнутого в тот момент, когда он залез в чей-то карман, или попытался стащить серебряную ложку, или когда он накормил хозяйскую собаку шоколадками и ее вырвало на персидский ковер. Аргайл улыбнулся извиняющейся улыбкой.

— Что я мог поделать? — жалобно сказал он. Взгляд ее немного смягчился.

— Понимаю. Это ваш долг, да?

— Прежде чем мы углубимся в тонкости этикета, могу я спросить: правда то, что я слышал, или нет?

Она нехотя кивнула:

— После прихода Салли я решила поговорить с ним. Мне показалось вполне вероятным, что Джордж мог убить его, и я опасалась худшего. Увы, я оказалась права. Джордж, когда выпьет, становится агрессивным. Произошло не убийство, а несчастный случай. В трезвом виде он тише воды, ниже травы. Вы слышали, что Форстер хотел выселить его из коттеджа?

— Да.

Мэри вздохнула и продолжила:

— Джордж пошел к Форстеру и просил его проявить благоразумие. Форстер практически выкинул его за дверь. Джордж пошел и напился. Напившись, он разъярился и снова пошел разбираться к Форстеру. Я уверена: он не хотел убивать его. Он просто стал подниматься за ним вверх по лестнице и слишком сильно потянул его за руку. Форстер упал и неудачно ударился головой.

Конечно, все это — лишь мои предположения. Джордж не говорил мне прямо, что стал виновником его смерти. Его дочь поклянется, что он весь вечер был у нее, — кстати, наверное, она уже сделала это. Если спросят меня, я тоже скажу, что это совершенно нелепая мысль.

— А как же суд? Закон и порядок?

Она пожала плечами:

— При сложившихся обстоятельствах мне трудно рассуждать на эту тему. Плевать мне на закон! Я люблю Джорджа. Кто выиграет оттого, что он сядет в тюрьму?

— Может, предоставим решать это суду?

— Пожалуй, я возьму на себя смелость и решу сама, сэкономив всем время и деньги.

— Но…

— Нет, — твердо сказала Мэри. — Никаких «но». Я так решила. Со мной делайте что хотите. Но вы не дождетесь от меня показаний против бедняги Джорджа. И у меня есть подозрение, что без моей помощи вы вряд ли сможете найти что-нибудь еще.

— Бедняга Джордж сломал человеку шею и ушел, не оказав ему помощи, — немного сердито сказала Флавия. — Вас это не смущает?

— Не особенно.

После этого заявления все погрузились в молчание.

— И что теперь со мной будет? — нарушила тишину Мэри.

— Сознательное введение в заблуждение по нескольким эпизодам. Это как минимум. Как максимум — заговор.

— Я говорила вам, что зря согласилась принять этот дом в наследство, — грустно сказала Мэри. — Раньше все было так легко и просто. Проклятое семейство. Сожалею, что причинила вам столько беспокойства. Но, честно говоря, я просто пыталась выкарабкаться из ямы, которую выкопали мне другие люди.

Флавия и Джонатан смотрели на нее с сочувствием.

— Полагаю, ждать признания от Уинтертона в том, что он помогал продавать краденые картины, так же глупо, как ждать, что Джордж признается в убийстве Форстера, — мрачно сказал Аргайл. — Вам известно местонахождение только одной картины, похищенной «Джотто», но даже это ничего не дает — Форстер украл документы о продаже, а Мэри их уничтожила. В конце концов, вам, может быть, удастся найти что-нибудь еще, но, на мой взгляд, это все равно, что искать иголку в стоге сена. Боюсь, мы ничем не сможем помочь Боттандо на завтрашней встрече.

Снова наступило молчание.

— Дела из рук вон плохи, — безжалостно озвучил мысли Флавии Аргайл.

— В каком смысле?

— Ни одной картины мы не нашли. Против Уинтертона нет никаких улик, за исключением показаний Сандано, но кто станет слушать Сандано? Убийца Форстера неизвестен. И что хуже всего: тебе придется объявить, что непревзойденный вор-профессионал «Джотто» в действительности являлся немолодой и не очень здоровой леди. Арган раззвонит повсюду, что Боттандо пошел по ложному следу и гонялся за сумасшедшей. Твой шеф станет всеобщим посмешищем. Старина не выдержит такого позора.

— Я знаю. Но что ты предлагаешь?

— Уинтертон должен знать, куда ушли картины, так?

— По идее, да, — сказала Мэри. — Но это не значит, что он вам скажет.

— Он понимает, что если мы очень хорошо постараемся, то рано или поздно докопаемся до правды. Но с другой стороны, если ему дадут железную гарантию, что дело будет закрыто навсегда?..

— Джонатан, — раздраженно сказала Флавия, — говори прямо.

— Ты постоянно твердишь мне, что ради достижения большой цели можно чем-то и поступиться. А Боттандо вечно расхваливает тебя за то, что ты умеешь находить пропавшие картины, — осторожно добавил он.

— Да, бывает.

— Может быть, именно это тебе нужно сделать сейчас? Она отлично понимала, к чему он ее подталкивает, но все в ней восставало против этой идеи.

Аргайл изложил свой план — сначала робко, потом все более и более настойчиво и в конце концов подвел к тому, что это — единственный выход из положения. На уговоры ушел целый час, поэтому дальше пришлось действовать очень быстро.

Мэри Верней подбросила Флавию до Норвича, чтобы та успела на последний лондонский поезд. В спешке Флавия даже не собрала вещи. Аргайл пообещал привезти их потом.

На платформе Флавия поцеловала его.

— Увидимся через несколько дней, — сказала она. — Спасибо тебе за совет: сама я ни за что не решилась бы. Беру назад свои слова, что ты недостаточно тверд. И между нами — того, чем я сегодня поступилась, мне хватит на всю оставшуюся жизнь.

Знаменательная встреча состоялась в конференц-зале министерства. Это было унылое собрание. Пятнадцать человек собрались посмотреть, как состоится публичная порка Боттандо и принесение его в жертву на алтарь эффективности. Многие пришли с большой неохотой — они хорошо относились к Боттандо и ценили его заслуги. Еще несколько человек были рады, что тучи сгустились не у них над головой. Подавляющее большинство пришедших на встречу недолюбливали Аргана и внутренне противились тем идеям, которые он провозглашал.

Но никто из них не мог ему помешать; в сущности, никто и не пытался. Служебные записки Аргана давно циркулировали в министерстве, поэтому большинство понимало, что Боттандо попал в настоящую беду. Но открыто выступить на чьей-то стороне старая гвардия не рискнула, дружно решив поберечь силы до более подходящего случая.

Боттандо пришел на встречу вместе с Флавией. Он знал, что она единственный верный ему человек. К сожалению, Флавия могла поддержать его только морально. Она совершенно выбилась из сил. Добравшись до Лондона, Флавия помчалась к Уинтертону и битых три часа торговалась с ним за согласие сотрудничать; затем поехала в аэропорт и весь долгий перелет до Рима терзалась сомнениями, правильно ли она поступила. Она лишь вкратце успела сообщить Боттандо основную информацию. Она говорила и говорила; на удивление спокойный, Боттандо внимательно выслушал ее, поблагодарил и затолкал в машину. «Мы уже опаздываем», — объяснил он.

Встречу открыл сам министр — скучный безобидный человек, слишком бесхарактерный для того, чтобы пойти против мнения своих подчиненных. Раз они решили, что такая встреча необходима, значит, нужно ее организовать. Он высказался очень неопределенно; основная мысль его выступления заключалась в том, что, каким бы ни оказался итог встречи, он за это никакой ответственности не несет. Потом для разогрева обсудили общее состояние дел, затем из-за какого-то пустяка разгорелся нешуточный спор — сигнал, что пора переходить к главному пункту программы.

Наступил черед Аргана, и он выступил вперед — тихий, мягкий и оттого еще более опасный.

Он начал издалека, со структурных вопросов, постепенно обрисовывая, каким образом в управлении принимаются решения. Затем привел статистику, сравнив количество преступлений и количество арестов и возвращенных ценностей. Цифры произвели удручающее впечатление даже на Боттандо.

— Но оставим голые цифры, — небрежно продолжил Арган. — Надеюсь, вам станет яснее, в чем состоит проблема, если я приведу пару конкретных примеров. За последние две недели произошло несколько преступлений разного масштаба. К сожалению, ни одно из них не было раскрыто. Более того, не были проведены даже самые элементарные следственные действия. Генерал Боттандо, без сомнения, скажет, что за такой короткий срок невозможно раскрыть преступление. По его мнению, преступление в области искусства должно как следует вызреть, прежде чем можно будет собрать урожай. Если нужно, даже в течение десятилетий.

Я не верю в такой подход. Я полагаю, что только должным образом организованные и сфокусированные действия могут привести к реальному результату. Куй железо, пока горячо, — вот к чему я призываю.

Совершенно очевидно, что этот лозунг не в чести у руководства управления по борьбе с кражами произведений искусства. Когда была украдена ценнейшая коллекция этрусских статуэток, генерал Боттандо послал одну из своих девушек побеседовать с мстительной пожилой женщиной о преступлении тридцатилетней давности. Затем ограбили галерею на виа Джулия. Вы думаете, туда кто-нибудь поехал? Ничего подобного; все та же девица мчится на встречу с закоренелым преступником, чтобы выслушать его бредовую историю. Ограбления следуют одно за другим, а мы отправляемся в Англию заниматься всякой чепухой.

Зачем? Затем что у генерала есть любимая теория. На протяжении многих лет, невзирая на явные признаки того, что торговля искусством вошла в сферу деятельности организованной преступности, и пренебрегая принципом приоритетности насущных дел, генерал Боттандо лелеет свою старомодную романтическую теорию, являющуюся вопиющим надругательством над здравым смыслом. Говоря коротко, он верит в существование некоего вора-профессионала, который скитается по Европе и бесследно похищает картины. Конечно, никаких доказательств существования такого человека нет и в помине. В Европе не найдется ни одного полицейского, который поддержал бы его теорию. Хотя, конечно, с помощью ложных свидетельств можно доказать что угодно — это я вам говорю как бывший историк-искусствовед.

«Смешно, — рассеянно подумал Боттандо. — Он уверенно держится. Впрочем, так и должно быть. Я и сам пользуюсь этим приемом. Он знает не хуже меня, что я никогда не верил в существование „Джотто“. Он отлично знает, что я бог весть сколько лет не вспоминал о нем. Он в курсе, что Флавия беседовала с Сандано всего несколько минут. А еще он прекрасно понимает, что, если бы не стал третировать меня этим делом, я давно бы уже бросил его. Бездельник».

А Арган тем временем продолжал рассуждать об опасностях подгонки фактов под ложные теории и о растрачивании полицейских ресурсов впустую. О дисциплине тоже сказал. Необходим жесткий контроль, чтобы сфокусировать внимание сотрудников на действительно важных вещах. Пора экономить деньги. В современном мире нет места бездельникам и просиживателям штанов. Нужно беречь средства, выделяемые полиции налогоплательщиками. Должна быть отдача. Окупаемость. Продуктивность. Ответственность. Целеустремленность. Бережливость.

Он закончил свою речь, употребив все громкие и правильные слова, ни одного не оставив Боттандо. Государственные мужи сияли от удовольствия, слушая, как он выдает один за другим все министерские лозунги. Флавия, которая ревниво сожалела о каждом украденном у генерала слове и оскорбленная намеками Аргана на свою персону, испепеляла его взглядом со своего места в конце стола. Она с трудом сдерживалась, чтобы не подбежать и не отхлестать мерзавца по щекам.

— Генерал? — Министр с извиняющейся улыбкой повернул голову к Боттандо. — Боюсь, вам пришлось выслушать весьма нелицеприятную критику о работе своего управления. Вам, наверное, есть что ответить по этому поводу.

— Думаю, да, — сказал Боттандо, наклоняясь вперед. Он водрузил на нос очки, чтобы окидывать присутствующих величественным взглядом. — Мне очень грустно, что у доктора Аргана, который провел у нас так много времени, сложилось столь неблагоприятное впечатление о методах нашей работы.

Я неоднократно пытался объяснить ему, что управление создано для защиты национального наследия и возвращения утраченных ценностей, где бы они ни находились. В тех редких случаях, когда перед нами вставал выбор: поймать преступника или вернуть произведение искусства, — нам всегда было рекомендовано предпочесть второе. Именно на этом и сосредоточено все наше внимание. Относительно кражи этрусских статуэток могу сообщить, что преступник был схвачен карабинерами. Мы предложили им свою помощь, но они сказали, что обойдутся своими силами.

— Надеюсь, мы собрались здесь не ради обсуждения межведомственных склок? — мрачно пробормотал Арган.

Боттандо оставил без внимания этот выпад и продолжил:

— Естественно, мы держим глаза и уши открытыми и используем все источники информации и связи, наработанные за прошедшие годы. Однако никакой компьютер никогда не заменит человеческого разума и интуиции.

Арган фыркнул:

— И к чему они вас привели?

Боттандо вздохнул. Затем, не в силах подобрать более подходящего ответа, он поднял с пола коробку и поставил на стул рядом с собой. Медленно, одну за другой он вытаскивал статуэтки и передавал их сидящим вокруг него.

— Тридцать девять этрусских фигурок, — сказал он, внимательно следя за их передвижением по кругу. — Мы нашли их сегодня утром под кроватью одной пожилой леди в Витербо.

После этого театрального представления наступила пауза. Арган оправился не сразу.

— Надеюсь, их вернут законным владельцам, — сказал он наконец. — Всем известна ваша страсть украшать свой кабинет крадеными вещами.

Боттандо ослепительно улыбнулся ему.

— Их вернут законным владельцам лишь после того, как будет проведена вся бумажная работа. Но мне хотелось бы отметить, что я чрезвычайно сожалею о том времени, которое нам пришлось потратить на это дело. Я хочу сказать, что если бы зять доктора Аргана заплатил жуликам, которые согласились украсть для него эти вещи, они не чувствовали бы за собой морального права увести их из его галереи. У воров, знаете ли, тоже есть свои понятия о чести.

Боттандо быстрым взглядом окинул комнату. Удар попал в цель, подумал он, заметив, как все неодобрительно покосились в сторону Аргана. Улыбка сползла с лица маленького негодяя.

— То-то, — прошептал Боттандо, склонившись к Флавии, — никогда не нападай на старого льва, если не уверен, что он уже потерял зубы… А теперь я хочу поговорить о более важном деле под условным названием «Джотто», — продолжил он уже для всех, отмахнувшись от Флавии, которая похлопала его по руке и прошептала, что ей нужно сказать ему пару слов наедине. «Не сейчас, Флавия, — подумал он. — Дай насладиться моментом». — Как уже отметил доктор Арган, в течение долгого времени у меня не было по этому делу ничего, кроме смутных предположений. Я — мое управление — следовал инструкции. Нераскрытые дела периодически поднимают и сопоставляют с новыми данными. И тут как никогда важен профессиональный опыт, когда ты вспоминаешь различные дела и сравниваешь их друг с другом. Опыт и интуиция помогают составить представление о том, как было совершено преступление. В качестве примера могу сказать, что доктор Арган имел непосредственный доступ ко всем материалам дела и возможность тщательно изучить его, однако в силу отсутствия профессионального опыта не сумел реально оценить перспективы его расследования. Мой опыт, — внушительно продолжил он, — и практическая сметка синьорины ди Стефано помогли нам сделать правильные выводы.

Синьорина ди Стефано не выразила ни малейшего удовольствия от высказанной в ее адрес похвалы и смотрела на него с безумным лицом. Чего бы она только не отдала, чтобы он заткнулся. Ведь он и так уже победил врага, так зачем продолжать битву?

Но он не желал останавливаться:

— Там, где доктор Арган посмеивался, мы искали. То, что он отвергал как полнейшую чепуху, мы принимали как путеводную нить. Письмо, которое доктор Арган выбросил бы в мусорную корзину, привело меня к одной из самых значительных побед за всю карьеру. И уж если работа нашего управления подверглась проверке, я рад, что это случилось именно сейчас.

Его смелое заявление произвело должный эффект: в бюрократическом мире нечасто бывает, чтобы человек в трудном положении бросался такими громкими фразами. Флавия, все еще волнуясь, изучала поверхность стола и крутила в пальцах ручку.

— Что касается человека, которого я прозвал «Джотто» и в чьем существовании сомневался доктор Арган, то в настоящий момент я готов наполнить свою оригинальную теорию конкретным содержанием. Настоящее имя «Джотто» — Джеффри Арнольд Форстер, и мы можем это доказать. Его личность удалось установить благодаря тому, что мы прислушивались к словам жуликов и старых безумных женщин, а также благодаря тому, что мы со своим опытом и смекалкой умеем различать, когда они говорят правду, а когда лгут. Доказательства? Конечно.

Боттандо начал излагать подробности по мере того, как поступали вопросы.

— Если не нравится Сандано, существуют показания синьоры Фанселли. — Флавия забыла рассказать ему о том, что подтолкнуло Марию Фанселли написать письмо и дать показания против Форстера. — Есть также заявление Артура Уинтертона — дельца, известного всему миру, человека с безупречной репутацией. Имеется свидетельство Мэри Верней, что Форстер продавал картины под прикрытием коллекции Уэллер-Хауса. Есть сведения о предполагаемом убийстве Вероники Бомонт — бедная женщина узнала, что Форстер продает добытые незаконным путем картины, пользуясь ее именем, и начала задавать вопросы. Факт, что его жена сожгла все бумаги, пытаясь скрыть свидетельства его махинаций. И наконец, возможность того, что его самого убил обманутый клиент. Но этот факт вряд ли удастся когда-нибудь доказать, поскольку следствием занимается английская полиция, недостаточно опытная в подобных делах.

Боттандо подержал паузу, чтобы произвести больший эффект. Все неуверенно ерзали на своих местах, не готовые к такой яростной защите. Арган, однако, расслабился — много слов и никаких вещественных доказательств. Он уже готовился к новой атаке. Боттандо дождался, пока Арган облизнет губы, собираясь сказать свое слово, приторно улыбнулся ему и достал листок бумаги.

— Ну и, помимо всего, есть это, — продолжил он, благоговейно выкладывая листок на стол. Он выждал еще полсекунды в полном молчании, так что даже самые непонятливые ощутили, что близится кульминация. — Это было найдено в папках, опять же одним из моих людей. Что же это? — риторически вопросил Боттандо, словно ожидая, что все начнут поднимать руки, желая ответить. Он покачал головой. — Всего лишь список клиентов и картин, которые они купили. И мест, откуда они были украдены. Вот и все. Возможно, список неполный, но, на мой взгляд, это — величайшее событие в истории преступлений, связанных с искусством. Девятнадцать работ, из которых двенадцать были похищены в Италии; среди них есть полотна Уччелло, Мартини, Поллайоло, Мазаччо, Беллини и многих других. И все они числятся в моем списке деяний «Джотто», в чье существование доктор Арган отказывался верить. Эти картины уже сами по себе представляют грандиозную коллекцию, которая могла бы составить гордость любого музея. Мы знаем их местонахождение и, вероятно, сумеем вернуть большую часть владельцам. Успешное завершение этого дела, — твердо заявил он, оглядев присутствующих и взглядом призывая их возразить, — я считаю триумфом всего нашего управления.

Возможно, Боттандо выбрал слишком жесткую линию поведения, но ему хотелось, чтобы его успех не оставил никаких сомнений. Он пустил по кругу листок, выторгованный Флавией у Уинтертона, чтобы все смогли прочитать его и восхититься. Пока они занимались этим, Боттандо продолжал развивать свою мысль о преимуществах опыта и компетентности, об опасности заблуждения, будто реальную жизнь можно свести к узкому кругу административных дел; о том, что постоянные перемены в угоду веяниям моды ни к чему хорошему не приведут. О том, что полицейская работа трудна и отнимает много времени, а потому не может стоить дешево. О беспристрастности и о том, что нельзя защищать жуликов, даже если они приходятся тебе родней.

— Ну и, конечно, главное — это абсолютная преданность делу, неподкупность и честность. — Тут генерал посмотрел на Аргана.

Все это он произнес мягким, спокойным, полным снисходительности и сожаления тоном. Его слова звучали музыкой в ушах собравшихся, которые к концу его речи смотрели на него чуть ли не с благоговением. Настроение встречи кардинально изменилось. Теперь уже союзники Аргана не смели взглянуть в его сторону. Конечно, потом они продолжат свою борьбу за реформы.

Но они не хотели, чтобы сейчас их порвали на куски из-за человека, который втянул их в такую глупую историю.

Голосование за Боттандо прошло анонимно. Как ни странно, только Флавия казалась недовольной. «Наверное, перенапряглась, — подумал Боттандо. — Нужно дать ей отдохнуть несколько дней, прежде чем она снова окунется в работу».

Даже Арган поздравил его с успехом. Боттандо чуть не пожалел его. Но, конечно, не от души.

ГЛАВА 17

Для Аргайла триумф Боттандо обернулся кошмаром. Когда поезд, увозивший Флавию в Лондон, отошел от платформы с норвичского вокзала, он был абсолютно спокоен. Он дал ей хороший, на его взгляд, хотя и неординарный совет, который родился у него от горячего желания уладить дело ко всеобщему удовольствию. На этот раз он действовал быстро, решительно и безжалостно — так, как ему настойчиво рекомендовали все его знакомые и друзья. Он чувствовал себя немного неуютно в этом новом образе, однако полагал, что вскоре привыкнет к нему. Теперь ему оставалось только направить открытые в себе качества в профессиональное русло. И пробным камнем должен был стать разговор с Мэри Верней о Леонардо. Циничный настрой продержался в нем до самого возвращения в Уэллер-Хаус и способствовал глубокому крепкому сну. Однако утром он просуществовал только до той минуты, когда Мэри заглянула к нему во время завтрака и позвала его к телефону.

— Инспектор Мэнстед, — сообщила она, — хочет вам сказать пару слов.

Мэнстед, будучи человеком воспитанным, позвонил Аргайлу исключительно с целью поблагодарить его за оказанную помощь и выразить свое безграничное восхищение дедуктивными способностями Флавии.

— Лично я никогда не верил в то, что Форстер был вором, — признался он. — Это лишний раз доказывает, как сильно мы можем ошибаться. Я сомневаюсь, что нам удастся выяснить причину его смерти, — добавил он. — Но список картин, который вы обнаружили, — это настоящая бомба. Жаль, что вы не заметили его в первый раз, когда осматривали кабинет Форстера. Хорошо, что догадались взглянуть еще раз.

— Да, — сказал Аргайл, — я забыл там ручку. В столе. Вот и решил забрать ее.

— Это такая удача, что список не сгорел с остальными бумагами. А все его проклятая жена. Если бы не Флавия, я бы прижал Джессику Форстер к ногтю за то, что она отняла у нас столько времени.

— Милосердие — благое дело, — сказал Аргайл. — Она и так уже достаточно настрадалась со своим мужем.

— Верно. Насколько я понял, она осталась без гроша. Одному Богу известно, куда уплыли деньги Форстера. Он должен был огрести кучу денег на своих махинациях.

— Я слышал от кого-то, будто он увлекался азартными играми, — подбросил мысль Аргайл.

— Да? — удивился Мэнстед. — Что вы говорите? Это вам сказал кто-нибудь из его коллег по бизнесу?

— Да, кажется.

— Ладно, это не важно. Если нам удастся вернуть Поллайоло, это будет самой лучшей наградой. Мы и раньше знали, где он находится, но теперь, когда есть доказательства, что он был куплен незаконно, нам будет легче вернуть его.

— А разве он тоже есть в списке? — спросил Аргайл, и в животе у него что-то ухнуло — словно туда упала монетка и продолжала подскакивать.

— Конечно. А что?

— Ничего. Просто я не заметил ее там. Наверное, был слишком взволнован. Скажите, а Уччелло там тоже есть?

— Конечно, первым номером. А вы разве не читали? Должно быть, вы и впрямь были не в себе.

— Да, не в себе. Что-то в этом роде.

Его хорошее настроение мгновенно испарилось, как только разные мелкие детали пронеслись у него в голове, смеясь над его доверчивостью. Совершенно подавленный, он вернулся к своему остывшему яйцу всмятку. Как же так? Ну сам он, понятное дело, мог ошибиться, но чтобы Флавия? Она на удивление легко доверилась той информации, которую ему удалось собрать. Если бы он поделился с ней теми сведениями, которые почерпнул в семейном архиве Бомонтов и на кладбище, она давно бы связала одно с другим и сделала единственно правильный вывод.

«А может быть, это просто плод моего больного воображения?» — мрачно подумал он, уставившись на кусок поджаренного хлеба. А может быть, и нет, решил он несколько секунд спустя, прочитав письмо, доставленное почтальоном, пока он разговаривал по телефону. Письмо оказалось coup de grace[8].

Его прислала Люси Гартон. Она сообщала, что Алекс наконец позволил себе сходить пообедать после беспрецедентно продолжительного трудового подвига и она воспользовалась этой возможностью, чтобы залезть в его компьютер. Тон письма был недоброжелательным и даже возмущенным: вопреки убежденности Аргайла выяснилось, что Джеффри Форстер не продал у них ни одной итальянской картины. Об этом Аргайл уже более или менее догадывался и потому был не сильно удивлен. А вот что его действительно изумило, так это то, что Форстер, оказывается, продал через их торговый дом четыре английские картины. Более того, негодующе отметила Люси Гартон, одна из них была якобы из коллекции Уэллер-Хауса и проходила через руки самой Люси. Она была готова поставить на кон свою репутацию, утверждая, что картина была чистой и действительно принадлежала владелице Уэллер-Хауса. В доказательство она приложила к письму каталог того аукциона. А теперь, заявляла она, мне хотелось бы знать: что все это значит? Как она может получить заслуженное повышение, если Аргайл не предоставил для этого никакой пищи? И понимает ли он, во что это ему обойдется?

Аргайл тупо смотрел на обведенную фотографию в каталоге и проклинал день, когда ему пришло в голову навестить эту женщину. Лот сорок семь. Художник школы Неллера, портрет Маргарет Дунстан-Бомонт, происхождение — Уэллер-Хаус, продан за 1250 фунтов. Ксерокопия разрешения на продажу, подписанная Вероникой Бомонт.

Не в силах поверить этому, он покачал головой. Как же он раньше не понял? «Проклятый рисунок свел меня с ума», — подумал он. Ведь это же элементарная арифметика. Маргарет Дунстан-Бомонт умерла в возрасте шестидесяти лет в 1680 году. Неллер начал работать в Англии в середине семидесятых. Следовательно, на портрете Неллера могла быть изображена женщина никак не моложе пятидесяти пяти лет.

Мысли хороводом закружились в его голове, и чтобы проверить свою догадку, он снова пошел в столовую рассмотреть портрет внимательнее. Холст был темным и грязным, но при всем желании Аргайл не мог заставить себя поверить в то, что на нем изображена пятидесятилетняя женщина. Ей было никак не больше двадцати пяти. Он всмотрелся еще пристальнее и даже слегка поскреб холст пальцем.

«О, какой же ты идиот, — горестно сказал он себе. — Это молодая женщина, грязь тут ни при чем. И ты сам это знаешь. Ты же видел его в кабинете Боттандо пару лет назад. Больше никогда в жизни, — с отчаянием подумал он, — не буду хвастаться своей великолепной зрительной памятью».

Он знал, что должен немедленно созвониться с Флавией, но одновременно с этим понимал, что, если опять окажется не прав, Боттандо скажет, что человек, у которого семь пятниц на неделе, — просто дурак. Аргайл уже сомневался во всем, он перестал доверять своему собственному мнению. Но с другой стороны, если он все-таки наконец прав, чрезвычайно рискованная авантюра с Уинтертоном не имела смысла, если не хуже. Он фактически подставил Флавию. И что теперь делать? В нем вдруг проснулась его прежняя натура, и новая решительная персона с готовностью уступила ей место. Проклятие! Сколько бед он успел натворить из-за нее.

Пытаясь оттянуть момент принятия окончательного решения, Аргайл прошел в спальню и еще раз взглянул на милый его сердцу рисунок — уже не забытого сироту, а переодетого нищим принца. Теперь, зная, кто его автор, он поражался своей слепоте. Он должен был с первого взгляда узнать эти широкие, твердые, уверенные штрихи, отметить искусную передачу света и тени одним штрихом здесь, одним — там и абсолютную завершенность всего изображения. Ни убавить, ни прибавить.

Он сразу влюбился в этот набросок, но сейчас, когда он узнал, что его создателем был Леонардо, этот рисунок внушал ему чуть ли не страх.

Через сорок пять минут Аргайл решил, что Флавия должна узнать всю правду. Он не может, находясь в здравом рассудке, утаить ее от нее. Это будет очень неприятно, но не смертельно, если Флавия успеет поговорить с Боттандо до того, как он отправится на встречу в министерстве.

— О, Джонатан, это было ужасно, — запричитала Флавия в телефонную трубку. Он даже не успел сказать «здравствуй».

— А разве все уже закончилось? Ты же говорила: встреча в четыре?

— Ее перенесли.

— О Господи! И он все им сказал? Сказал, что «Джотто» — Форстер? И у него даже не возникло никаких сомнений?

— А почему у него должны были возникнуть сомнения?

В течение долгой паузы Аргайл пытался переварить это сообщение.

— Так ты что, ничего не сказала ему? — Потрясенный до глубины души, Аргайл пошатнулся. — Он выдал им всю эту историю, ничего не зная о том, что это полная фикция?

— У меня не было времени, — попыталась оправдаться Флавия. — Я же говорю: встречу перенесли. К тому же я была уверена, что он в любом случае откажется от этой идеи. Весь ужас в том, что рассказывать о Форстере не было никакой необходимости. Он и так разбил Аргана в пух и прах. Он сумел доказать, что его зять занимался скупкой и перепродажей краденого и грабил места археологических раскопок. И вся эта чушь про Форстера, которую мы с тобой состряпали, была совершенно не нужна. И зачем только я тебя послушала!

— Ну, знаешь, — теперь уже оправдывался Аргайл, — я тебя не заставлял.

— Да знаю. Прости. Ну ладно, все вроде бы обошлось, и слава Богу.

— Конечно. Ведь тебе действительно удалось вернуть кое-какие картины. А для вашего управления это самое важное.

— Теоретически — да. И возможно, мы поступили правильно. Вероника все равно уже умерла, а до Уинтертона нам в любом случае не добраться. По большому счету нельзя сказать, что мы оставили преступника безнаказанным.

Наступила долгая пауза. У Аргайла кругом шла голова.

— О, ладно, хорошо. Но вдруг… вдруг правда когда-нибудь просочится?

— Каким образом? Возвращение картин поручено мне, владельцы картин тоже не станут распространяться, это не в их интересах. Уинтертон и Мэри тоже будут молчать, если у них есть хоть капля здравого смысла.

— А как насчет других картин?

— Каких других?

— Тех, что есть в списке Боттандо, но нет в списке Уинтертона? Как быть с ними? Например, с Веласкесом?

— Ох! Но Боттандо тоже ведь может ошибиться. Я не думаю, что Вероника могла похитить Веласкеса. В конце концов, это только предположение Боттандо.

— А, ну тогда ладно.

— Когда ты возвращаешься?

— Через несколько часов поеду в Лондон. Мне нужно здесь еще кое-что прояснить.

— Хорошо, не задерживайся. Боттандо обещал сводить нас куда-нибудь отпраздновать победу.

К тому времени как он убрал комнату, упаковал вещи и приготовился к отъезду, он решил, что лишь один человек может дать ему дельный совет, — это Мэри. Если кто-то и знает, что ему делать, то только она.

Он нашел ее в гостиной — в единственной комнате, по ее словам, приспособленной для жизни в этом проклятом доме. Мэри свернулась калачиком в огромном викторианском кресле и читала книгу.

— Джонатан, дорогой, — сказала она, подняв к нему улыбающееся лицо и снимая очки. — Ты собираешься покинуть меня?

— Да, пора уже.

— Что-то не так, милый? У тебя ужасно встревоженный вид.

— У меня проблема. Я тут подумал…

— Ты хочешь спросить у меня совета? Как лестно. Конечно. Выкладывай, что у тебя. Правда, не могу гарантировать, что буду полезна, — еще не пришла в себя после вчерашнего. Слишком много волнений.

Такая же милая, как всегда, но на этот раз Аргайл не мог ответить ей с той же теплотой. Его одолевали тяжелые предчувствия.

— Есть некоторые странности, — сказал он, — я не могу состыковать кое-какие факты.

— Дорогой, ты можешь посвятить меня в свои секреты? Расскажи.

Аргайл невольно улыбнулся. Она не может не нравиться. И оттого еще труднее начать.

— О, да, я полагаю, вы именно тот человек, кому следует все рассказать. Возможно, единственный.

— Ты очарователен. Я сгораю от нетерпения. Но что бы ты ни сказал, я думаю, лучше сделать это в компании бутылочки джина. Надеюсь, твои проблемы не превратили тебя в трезвенника.

Аргайл кивком выразил свое согласие, и Мэри наполнила два больших высоких стакана. Затем ему пришлось подождать, пока она сходит на кухню и принесет лед и лимон.

— Ну, — она снова уселась в кресло, вся — внимание, — поговорим о странностях. Это из-за них ты так огорчен?

Он сделал большой глоток джина.

— Да. Потому что они свидетельствуют о том, что вы не сказали всей правды, — произнес он скорее извиняющимся, чем обвиняющим тоном.

Наступила долгая пауза. Мэри озабоченно изучала его лицо.

— Но ты знал это, — сказала она немного погодя.

— После вчерашнего разговора мы с Флавией преисполнились сочувствия к вам и попытались сделать так, чтобы вам не пришлось отвечать за преступления вашей кузины, — продолжил Аргайл.

— Поверь, я искренне благодарна вам, — ответила Мэри. — Хотя Флавии это было нужно не меньше, чем мне.

— Я тоже так думал. Но потом выяснил, что вы снова солгали.

— Боюсь, ты неправильно понял меня.

Он сердито покачал головой:

— Нет, я вас правильно понял. И все это случилось по моей вине.

— Объяснись.

— Вы нравились мне, поэтому на многие вещи я не обращал внимания. А Флавия слишком торопилась и позволила мне уговорить себя. А ведь она не хотела соглашаться — видно, инстинкт ей подсказывал, что я не прав. Я так виноват перед ней.

Она удивленно смотрела на него, потом предложила выражаться яснее.

— Если ваша история правдива, то все картины, перечисленные в списке Уинтертона, должна была украсть Вероника.

— Верно. Хочешь оливок?

— Нет, спасибо. Дальше. Поскольку в списке оказались картины, которых она не могла украсть, остается предположить только одно — вчера вы сказали не всю правду.

— Я все еще не понимаю тебя, любовь моя, но продолжай. Я уверена, в твоих словах проявится смысл.

— В списке Уинтертона числятся как минимум две картины, которых Вероника никак не могла украсть.

— Экстраординарное заявление.

— Во-первых, Уччелло, которого она якобы похитила во время обучения в пансионе. Но Вероника не могла быть воспитанницей синьоры делла Куэрция. Разумеется, нет.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что к тому времени она была уже замужем. Ее муж умер в день пятой годовщины их свадьбы, на могильном камне я прочитал дату — 1966 год. Следовательно, они поженились в шестьдесят первом. Девушек не посылают в пансион после замужества. Это глупо. Синьора делла Куэрция, которая свято чтит светские условности, никогда не стала бы называть замужнюю женщину мисс Бомонт и не стала бы рассказывать, что мисс Бомонт по окончании ее пансиона очень удачно вышла замуж. И, судя по тому, как все отзываются о Веронике, пожилая синьора вряд ли назвала бы ее очень милой. Вероника Бомонт никогда не была пансионеркой. Ею были вы.

— Хм…

— И вторая картина — Поллайоло.

— Но ведь милый инспектор Мэнстед установил, что Вероника была в списке гостей, приглашенных на свадьбу.

— Да, в списке приглашенных она была. Но она не поехала на свадьбу. Она не могла, потому что в этот день должна была открывать праздник в Норвиче. Свадьба состоялась 10 июля 1976 года, в субботу. Это была вторая суббота июля — традиционный день проведения праздника, который она ни разу не пропустила. Я сверился с церковной книгой, там осталась очень теплая запись. Великолепная речь перед началом благотворительной лотереи. Джордж говорил мне, что она ни разу не пропустила открытие праздника.

— Забавно.

— И наконец, еще один вопрос в связи с похищением портрета Франчески Арунта кисти Веласкеса. Оно произошло через два месяца после того, как у Вероники случился удар. Трудно представить, чтобы человек, с трудом передвигающийся даже с помощью палки, мог украсть картину и благополучно скрыться с ней.

— Веласкес тоже есть в списке Уинтертона?

— Нет, там его нет. Зато он есть в списке «Джотто», составленном шефом Флавии — генералом Боттандо.

— Ну, значит, ваш генерал просто ошибся, — спокойно сказала Мэри. — Действительно, получается, что Вероника не могла украсть его.

— Я тоже так думаю.

— Ну и?..

— Вот я и хочу узнать: что он делает у вас в столовой?

— Ах, — сказала Мэри. — Хороший вопрос. И должна признаться, мне трудно на него ответить. А что думаешь ты?

— Я думаю, что «Джотто» — не Форстер. И не Вероника. «Джотто» — это вы, Мэри.

— И что я должна на это сказать? — заразительно смеясь, спросила Мэри.

— Я полагал, вы удивитесь и спросите меня, как я пришел к такому интересному, но, увы, неправильному заключению.

— Нет, я не стану об этом спрашивать. Я просто обозначу ошибочность твоей исходной посылки. Зачем мне было рисковать и селить у себя вас с Флавией, когда я могла просто ничего не делать, и тогда полиция никогда не стала бы заниматься моей персоной? Ну сам подумай?

— Не знаю зачем, но это так.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ваша кузина заподозрила неладное. Она не знала, что делать, и спросила совета у Форстера, который уже однажды помог семье. Он проверил некоторые факты и предъявил ей доказательства того, что ваши деньги были получены более чем сомнительным путем. И подкрепил информацию после того, как вы похитили Веласкеса.

Вероника попыталась объясниться с вами и умерла. Не думаю, что она сделала это сама; не думаю также, что ее убил Форстер. Ее убили вы, потому что она обнаружила криминальный характер ваших заработков. Вы усыпили ее большим количеством снотворного и оставили умирать.

Форстер совершил большую ошибку. Вместо того чтобы пойти в полицию, он начал вас шантажировать. Вы приняли решение убить его, когда представится подходящий момент.

Но прежде чем сделать это, вам нужно было заполучить документы, с помощью которых он вас шантажировал. Вы тут говорили какую-то чепуху, будто Фанселли написала письмо в полицию против вашего желания. На самом деле это вы подучили ее так сделать, чтобы подстегнуть Форстера.

План отлично сработал. После разговора со мной он поехал в банк — забрать компрометирующие вас документы. Уинтертон сообщил вам, что Форстер заглотил наживку. Вы пошли к нему домой, убили его и забрали с собой весь компромат.

— А как же признание Джорджа Бартона? Вы же сами слышали его.

— Джордж Бартон не говорил, что убил его. Я просто неправильно истолковал вашу беседу. На самом деле он мог говорить, что видел, как вы выходили из дома Форстера в тот вечер. И он говорил, что ничего не скажет полиции, потому что очень не любил Форстера, а к вам относится хорошо.

— Он действительно ничего не сказал?

— Нет. И, вероятно, не скажет. Здесь вообще живут очень неболтливые люди. В любом случае, убив Форстера и забрав уличающие вас документы, вы почувствовали себя в безопасности. До тех пор, пока не поняли, что мы ищем другие улики. Тогда вы совершаете следующий шаг: сжигаете деловые бумаги Форстера в надежде, что мы возложим всю вину на него. Одновременно с этим вы как бы между прочим роняете намеки насчет своей невменяемой кузины. Выражаете удивление, как она могла жить на такой ничтожный доход. Упоминаете, что она интересовалась искусством. Да, доктор Джонсон сказал Флавии, что Вероника страдала клептоманией, но он также сказал, что получил эту информацию от вас.

И так далее, и тому подобное; вы провели нас, как несмышленых детей. Веласкес, пропавший в Милане пару лет назад, находился у нас под самым носом. Должно быть, он ждет своего коллекционера.

Мэри Верней издала тяжелый вздох и печально посмотрела на Аргайла.

— Прости, Джонатан, — сказала она наконец после долгого раздумья. Видя, что отпираться дальше нет смысла, она решилась признать свое поражение. — Ты, наверное, сильно обижен на меня.

Да что же это такое? Он уже доказал и себе, и ей, что она — убийца и воровка, но она по-прежнему нравилась ему, и он ничего не мог с собой поделать. Проклятие.

— Это мягко сказано.

— Полагаю, я здорово упала в твоих глазах.

— Два убийства, бог знает сколько краж, клевета на Веронику Бомонт и Форстера, манипулирование Джессикой Форстер, бессовестная ложь мне и Флавии, и полиции. Я понимаю, когда подобные преступления совершают асоциальные личности, но вы… с вашим умом, обаянием, наружностью…

— Могла бы вести честную жизнь? Выйти замуж за нелюбимого человека, заниматься неинтересным мне делом, стареть и бояться остаться без денег на старости лет, жить в тесной маленькой квартирке? Только это и светило мне после того, как семья выкинула меня из числа наследников. Да. Конечно, я могла жить так. Но какого черта?

— Вместо этого вы предпочли воровать чужую собственность.

Мэри фыркнула:

— Если тебе так нравится. Да, я — воровка. Но я никогда не отбирала у людей последнее. Многие даже не знали, какую ценность представляют их картины. Только после их исчезновения до владельцев доходило, что картина могла что-то стоить. Я украла тридцать одну картину. Девятнадцать из них вскоре вернут владельцам. Остальные тринадцать постепенно снова предстанут взорам общественности. В сущности, я просто взяла их взаймы. С картинами всегда так. Нельзя владеть картиной: можно быть ее хранителем в течение какого-то времени. Они существуют независимо от людей. Кстати, картины, которые я взяла, сейчас находятся в гораздо лучшем состоянии и в более подходящих местах.

— Но право собственности, законное владение…

— Ох, Джонатан, брось. Прекрати эти пафосные речи. Хоть мы и знакомы с тобой всего несколько дней, мне кажется, я знаю тебя лучше, чем ты сам.

— В самом деле?

— Достаточно хорошо, чтобы понимать: ты не такой твердолобый, каким пытаешься казаться. Давай поговорим, например, о Веласкесе. Ты знаешь, на какие деньги он был куплен так называемым законным владельцем? Его род столетиями вытягивал жилы из крестьян, потом они вырезали аборигенов Южной Америки. А Поллайоло Дункельда? Этот аристократический род на протяжении двух столетий выжимал все соки из Ирландии. Возможно, я поступала нехорошо, но я по крайней мере и не строила из себя всеобщую благодетельницу.

— Если бы речь шла только о кражах, я бы отчасти согласился с вами. Но ведь речь идет не только о кражах? Вы убили двух людей. Вас не мучает чувство вины? Хоть немного?

— Естественно, мне неприятно думать об этом, — сказала она немного раздраженно. — Я ведь не психопатка. Но я уже говорила тебе, что считаю бессмысленным терзаться чувством вины. Либо ты делаешь что-то, либо нет. И все. У меня не было выхода, я защищалась. Они были шантажистами и присосались ко мне как пиявки. При этом они еще смели попрекать меня. Они пользовались плодами того, что я делала, но постоянно презрительно фыркали и критиковали меня. Вероника — великолепный образчик великосветского снобизма. На протяжении многих лет она полностью игнорировала меня, а во время редких встреч вела себя просто оскорбительно. Когда моя мать умирала, дядя Годфри хотел помочь ей, но Вероника отговорила его. Она не желала слышать обо мне до тех пор, пока не узнала, что у меня появились деньги. Тут-то она сразу вспомнила обо мне и начала упрашивать вложить деньги в реконструкцию Уэллера. «Вернем родовому поместью былое величие и славу!»

За всю свою жизнь она не заработала ни пенни и не интересовалась, откуда беру деньги я, коль скоро она могла наложить на них лапу. Я согласилась поддержать ее материально. Это был отличный способ отмывания нелегальных доходов. Однако я поставила условие: поместье когда-нибудь перейдет ко мне, иначе я потребую деньги назад. Моей матери нравился этот дом, и я тоже его полюбила. Мою мать незаконно лишили наследства, и я была твердо намерена восстановить справедливость. К тому времени, когда Вероника умерла, я уже вдвое переплатила за этот дом.

У Вероники не было выбора, и она приняла мое условие. Но потом, получив значительное денежное вливание, она попыталась пересмотреть наш договор и надумала передать Уэллер, который без меня давно был бы продан за долги, какому-то кузену. Она была готова отдать его кому угодно, лишь бы не мне.

— И тут появился Форстер?

— Совершенно верно. Старая корова попыталась придраться к какому-нибудь пункту нашего договора и расторгнуть сделку, сохранив в то же время мои деньги. Она обратилась за помощью к Форстеру. Видимо, она понимала, что деньги не могут появляться ниоткуда, но уличить меня не могла. Она начала выяснять обстоятельства моей прошлой жизни, разыскивать людей, с которыми я была знакома, и наткнулась на Форстера. Он рассказал ей об эпизоде во Флоренции. Она попросила его найти улики против меня. Ему удалось узнать про Поллайоло. В конце прошлого года Вероника предъявила мне доказательства моих преступлений и сказала, чтобы я забыла об Уэллере — она передаст его в опеку, и я уже не смогу добраться до него. Кроме того, она уведомила меня, что никаких денег не вернет. Она боялась скорой смерти и потому торопилась. Я немного подумала и решила ускорить естественный процесс. Вот и все. А что мне оставалось делать? Будь я проклята, если бы позволила ей так легко воспользоваться моими деньгами.

— А Форстер?

— Мразь, — задумчиво ответила она. Джонатану было странно слышать это грубое слово, произнесенное нежным мелодичным голосом Мэри. — Сделал Фанселли ребенка и бросил ее. Сказал, что она — шлюха и ребенок не его. Она могла забеременеть от кого угодно. Семья Страга заявила, что разорвет отношения с синьорой делла Куэрция, если та не уволит Фанселли. Это было время нетерпимости и примитивных понятий. Мне стало жаль девушку. У меня тоже было сомнительное происхождение.

Я была неприятно поражена, когда ее безжалостно выставили на улицу. И я решила помочь ей. Бомонты отправили меня в Италию в надежде, что я найду себе мужа и оставлю их в покое. Но я не имела ни малейшего желания выходить замуж, я собиралась жить самостоятельно.

У меня не было денег, поэтому я решила, что будет справедливо, если Фанселли помогут Страга. Когда все семейство отправилось на воскресную мессу, ровно в десять часов, я вошла в дом через боковую дверь — ее оставляли открытой, чтобы прислуга могла принести ленч. Схватив картину, я проворно скрылась. Это оказалось так легко, — с мечтательной улыбкой призналась Мэри. — Они заметили пропажу только через два дня. Я передала картину старому другу моей матери, и он продал ее. И снова все прошло чрезвычайно легко.

— Получается, Форстер вообще не имел к этой картине никакого отношения? Фанселли оговорила его?

— Он ездил с Фанселли в Швейцарию, и я действительно попросила его доставить туда посылку. Она была тщательно запечатана, но он, конечно, не удержался и вскрыл ее. Я дала ему денег, чтобы он заткнулся, а оставшуюся сумму подарила Фанселли. Я любила ее, и она с радостью согласилась мне помочь.

— После того случая Форстер больше не пытался шантажировать вас?

— Он не мог. Я поставила бы свое слово против его. В тот раз мне удалось с легкостью избавиться от него. Тогда все сошло на удивление гладко. Вообще этот эпизод показал, что украсть картину проще простого, если знаешь как. И еще один урок: у меня было железное алиби. Всякий раз, когда я похищала картину, полиция искала мужчину — «Должно быть, он проник через эту дверь…». «Он снял картину со стены» и тому подобное. Я знала, что им никогда не придет в голову искать женщину, если я буду достаточно осторожна. Мне очень не нравится феминистское движение, оно сильно осложняет женщинам жизнь.

Я уже не могла остановиться. Первые несколько краж помогли мне подняться. Я вернулась в Англию, вышла замуж за Вернея и на время успокоилась. Потом этот подонок бросил меня с двумя детьми, оставив без средств к существованию. И я решила, что кража картин — профессия не хуже любой другой. Я изучила историю искусства, поработала секретарем на аукционах и в страховой компании, наладила контакты и, самое главное, познакомилась с Уинтертоном. Он показался мне беспринципным, очень амбициозным и, как это ни странно звучит, заслуживающим доверия.

Четыре года я подготавливала почву. У меня были подробные планы расположения картин во многих известных домах; я знала, какая там стоит сигнализация и какие полотна не были сфотографированы. Мне оставалось только собрать урожай.

— И сколько вы заработали?

— Неплохо. Тогда спрос на картины был на подъеме. Между семьдесят первым и семьдесят пятым годами я заработала шестьсот тысяч долларов; между семьдесят пятым и восьмидесятым — больше миллиона. Потом я начала работать под заказ — когда подворачивался подходящий клиент, готовый заплатить аванс. Между нами был только один посредник, который никогда не встречался непосредственно с клиентом. Я работала только с небольшими картинами, которые могла унести сама. И всегда была очень, очень осторожна. Если меня что-то настораживало, я предпочитала вернуть деньги и оставить вещь у себя. Одним из главных условий было не выставлять картину в течение двух лет. Как правило, по истечении двух лет полиция прекращает поиски.

— А Фра Анджелико?

— С ним меня впервые постигла неудача, благодаря чему мы теперь сидим с тобой здесь. Я нанялась в этот дом уборщицей — очень удобный способ проникновения. Разумеется, я уволилась не сразу, а спустя несколько месяцев. Поэтому мне и пришлось воспользоваться услугами идиота Сандано, чтобы вывезти картину из страны. Как я могла так просчитаться! Я не вступала с ним в контакт лично и не боялась, что он меня выдаст. Но картину я потеряла.

— А Веласкес?

— Мне пришлось заняться им, потому что мне уже заплатили за Фра Анджелико. Дело сорвалось, и я предложила заказчикам другой вариант. Но они хотели только Веласкеса. Пришлось согласиться, хотя я знала, что существует фотография, по которой его можно будет опознать. Обычно я отказывалась иметь дело с такими картинами, но в этот раз решила выполнить условия договора и выйти на пенсию: подобные приключения мне уже не по возрасту. Поскольку случай был особый, я настояла на том, чтобы картина в течение двух лет отлежалась у меня. Получив в наследство Уэллер, я решила повесить Веласкеса в столовой.

— Зачем? Вы не боялись нарваться на неприятности?

— Но где-то же я должна была его хранить. Поместив его в банковский сейф, я только привлекла бы к нему внимание. Я знаю, обычно банкиры нелюбопытны, и тем не менее я поостереглась доверить свою свободу честному слову банкира. Кроме того, я хорошо спрятала документы на картину, а сам холст состарила, затемнила, вставила в другую раму — короче, изменила его до неузнаваемости. После этого я пригласила этих идиотов из торгового дома провести инвентаризацию коллекции. Они обежали все за полчаса, содрав с меня немыслимые деньги, и едва ли удостоили картину взглядом.

Так что теперь я имею разрешение от фонда английского наследия, от торгового дома и департамента налогов продать за границу портрет школы Неллера, приблизительная стоимость которого ввиду плохого состояния составляет пятьсот фунтов стерлингов. В этом состоит главное достоинство экспертов: люди им верят. Но мои опасения были не напрасны. Имелась фотография картины, и вы узнали ее, хотя и не сразу.

— Что случилось с Форстером? — спросил Аргайл. — Какие улики у него были против вас?

— Он мог рассказать об эпизоде во Флоренции и предъявить полиции документы на Поллайоло. Кроме того, он обнаружил кое-какие несоответствия, сравнивая сведения, указанные в аукционных каталогах, с тем, что он видел здесь. Он не смог бы доказать мою причастность к убийству Вероники, но имел достаточно свидетельств моей причастности к двум кражам. И если бы началось следствие… Он предложил мне купить компромат.

— А вы вместо этого его убили?

Мэри явно огорчило подобное предположение.

— Нет, я согласилась, — обиженно сказала она. — У меня нет привычки убивать людей. Я согласилась. И всякий раз, когда я соглашалась, он поднимал цену. За похищение Веласкеса я получила миллион, и еще миллион клиент должен был заплатить мне через месяц после передачи ему картины. Понятно, что он хотел поторговаться, но какого черта! Форстер потребовал три миллиона за свои паршивые бумажонки. И я потеряла терпение. Я послала Уинтертона к Сандано, а сама поехала к Фанселли. Полиция заглотила наживку, вскоре появились вы, и Форстер забрал из банка свой компромат.

— И вы прихлопнули его. Боже милостивый. — Аргайл спрятал лицо в ладонях и закрыл глаза. Его ужаснуло то, что можно так ошибиться в человеке.

— Мне тоже жаль, Джонатан, — мягко сказала она. — Тебе, наверное, кажется, что с тобой очень плохо обошлись. И я не виню тебя. За прошедшие дни я успела полюбить тебя и никак не думала, что все так печально закончится. Но что же делать? Ведь ты не думаешь, что из любви к тебе я соглашусь сесть в тюрьму?

Аргайл молча кивнул. Он не знал, что думать. Мэри Верней продолжала смотреть на него с искренней симпатией и нежностью.

— Вопрос: что ты собираешься предпринять?

— М-м?

— «Будь прям, как стрела», — кажется, так говорят наши друзья американцы? Можешь ехать к Флавии и все рассказать ей. Не бойся, я не наброшусь на тебя с топором. Между тобой и другими есть разница.

— Рад это слышать, — со вздохом отозвался Аргайл.

— Итак?..

— При других обстоятельствах я бы с удовольствием спросил вашего совета. Я очень ценю ваше мнение.

— Спасибо. Если хочешь, я могу проиграть, какие у тебя есть варианты. Конечно, я пристрастна, но ты сам разберешься.

— Давайте.

— Ты можешь поступить, как добропорядочный гражданин, — с живостью сказала она, — и прямиком пойти к Мэнстеду. Пожалуйста, сэр. Миссис Верней — воровка. Одного Веласкеса будет достаточно, чтобы отправить нас с Уинтертоном в тюрьму, не говоря уж о других ниточках, которые вы ему дадите. Правда, сомневаюсь, что им удастся осудить меня за убийство Форстера или Вероники. Тут против меня нет ни одной улики, ни одного свидетеля. Абсолютный ноль. Джордж, конечно, ничего не скажет.

И вот справедливость торжествует: я получаю по заслугам. Чудесно. Но за удовольствие упечь меня на несколько лет за решетку и возвращение картины кое-кому придется заплатить. В первую очередь Флавии, которая будет наказана за сознательное введение в заблуждение своего начальства, за обман английской полиции и заговор с целью сбить следствие с правильного пути. И если мне не изменяет память, все это она сделала по твоей указке. Полагаю, она и так уже пожалела о своем поступке. А что будет, если она узнает правду…

Аргайл потер глаза и тихо застонал.

— Судя по твоим рассказам, ее боссу тоже не поздоровится — ведь он выложил всю эту гору лжи на заседании высших чинов, — продолжила Мэри. — Незнание не освободит его от ответственности, а человек, который пытался повредить ему и сам оказался униженным, воспользуется случаем, чтобы взять реванш.

Аргайл слушал ее с непроницаемым видом.

— Продолжайте.

— Но есть и другой вариант: тебе только нужно последовать совету, который ты так любишь давать другим. Забудь обо мне, Форстере, Веронике, Уинтертоне и Веласкесе. Ты заварил всю эту кашу и сейчас должен сделать выбор: либо сделать так, что всем будет еще хуже, либо…

— Что?

— Оставить все как есть. Просто ничего не делай. Забудь обо всем.

Он откинулся на спинку стула и, уставившись в потолок, обдумал ее предложение.

— И еще кое-что, — сказала она. — Наверное, сейчас не самый подходящий момент, но я в любом случае собиралась подарить его тебе на прощание.

Мэри вручила ему коробку. Он снял крышку, развернул оберточную бумагу и увидел вожделенный рисунок. Леонардо да Винчи. То, о чем он так мечтал.

— Думаю, мы можем опустить положенные слова благодарности, — сухо сказала Мэри. — Я заметила, что он нравится тебе, а для меня он ничего не значит. Прими в знак моей привязанности к тебе. К сожалению, он не слишком ценный, и все же я хочу, чтобы ты принял его в благодарность за то удовольствие, которое я получила от общения с тобой в эти дни. Не знаю, веришь ли ты мне теперь. Надеюсь, ты возьмешь его, несмотря ни на что. В качестве извинения за причиненную обиду.

Аргайл грустно посмотрел на нее, потом на рисунок. Проклятие. Из всех возможностей заполучить Леонардо эта хуже всего. «Это просто рок какой-то», — подумал он.

Если бы не было всего этого разговора, он бы сейчас признался Мэри, что рисунок принадлежит кисти великого Леонардо. И они бы дружно выпили за такое везение, и это открытие скрепило бы их дружбу. Он ни за что не принял бы от нее такой подарок, как это сделал бы, например, Уинтертон — великий делец от искусства. Но сейчас? Учитывая обстоятельства, он мог бы и промолчать.

Он взглянул на рисунок еще раз — пыльная рамка, потрескавшееся стекло. Если он продаст его, то обеспечит себе великолепный старт в бизнесе. Господи, да ему уже не понадобится никакой бизнес. Он сможет уйти на покой. О такой удаче мечтает каждый торговец картинами, и уж если она выпала ему, нужно хватать ее обеими руками.

— А если я все-таки пойду в полицию?

— Тогда ты сохранишь самоуважение, но будешь жить с сознанием того, что твоя принципиальность легла тяжким бременем на плечи других людей. В первую очередь — Флавии.

Сделай так, если хочешь: никто тебя не остановит. Во всяком случае, не я. Но если ты сделаешь это, я советую тебе начать присматривать другую невесту — Флавия не простит тебя. Я бы лично ни за что не простила. Ты сказал ей, что ради спасения Боттандо она должна поступиться своими принципами, и она послушалась тебя. А разве ты не готов сделать то же самое ради нее?

Но что бы ты ни решил, — сказала она, глядя на него тяжелым осуждающим взглядом, — делай это побыстрее. Нерешительность и щепетильность — самые худшие твои качества. И как бы ты ни поступил, рисунок оставь себе.

— Я больше не хочу его.

Она взяла рисунок, достала зажигалку и поднесла к бумаге.

— Я тоже. Он достанется тебе или никому.

— Я возьму его. Конечно, возьму, — быстро сказал Аргайл.

— Хорошо. Не знаю, почему это так важно для меня. Но это так.

Она пожала плечами, словно удивляясь себе, затем составила стаканы и бутылку на поднос. Аргайл мрачно смотрел на огонь в камине. За последние десять дней все как один говорили ему, что он должен стать решительнее. В принципе сам он никогда не считал себя слабой личностью, но всеобщее мнение сводилось именно к этому. Конечно, кто она такая, чтобы читать ему нотации? Убийца. Но как ни крути, в нерешительности ее никак не обвинишь.

И в одном она была точно права. На этот раз он должен сделать свой выбор быстро. Он опять посмотрел на рисунок — сокровище, о котором он даже мечтать не смел. Музей Морсби даст за него целое состояние. Однако этот прекрасный рисунок напоминал ему об ошибках, которые он натворил за последние дни. Странно, что он думает сейчас о рисунке, а не о Форстере. Что делать? Послушаться Мэри? Он еще раз прокрутил в голове возможный ход событий. Флавия, безусловно, поверит ему. Полиция возобновит расследование. Но к тому времени Веласкес бесследно исчезнет, и ни одна живая душа в поселке не скажет ни слова. Следствие опять зайдет в тупик.

А какие последствия для близких ему людей? Боттандо придется оставить свой пост, Флавия вообще может попасть под суд. Веласкеса английская полиция скорее всего не вернет… Нет, Мэри кругом права.

А что делать с Леонардо? Неужели он позволит уничтожить его только потому, что проиграл? Кому от этого станет легче? Но если он возьмет его, то опять пойдет на компромисс. Ничего себе подарок.

— Ну, — сказала она, — что ты надумал?

— Скажите мне только одну вещь. Вы говорите, что украли тридцать одну картину?

— Тридцать одну, включая Фра Анджелико. Но она не в счет.

— И среди них те девятнадцать, которые назвал Флавии Уинтертон?

— Да. Новые хозяева этих картин не контактировали с нами напрямую и потому не смогут выдать нас. Остальные пока отлеживаются в надежном месте, ожидая своей очереди. Я думаю, Флавия поняла это, когда беседовала с Уинтертоном.

Она права, он все равно ничего не может сделать. Продолжая терзаться сомнениями, Аргайл попытался сделать решительное лицо. Он встал и взял рисунок. Этим жестом он ответил на все вопросы, и Мэри мгновенно его поняла.

— Хорошо, — серьезно сказала она. — Надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я скажу, что ты сделал правильный выбор. Ну а теперь, когда ты сбросил груз с души, почему бы тебе не сделать ей предложение?

Аргайл грустно улыбнулся и молча направился к двери.

— Джонатан.

Он обернулся и посмотрел на нее.

— Мне действительно очень жаль.

Он кивнул и вышел.

Через несколько минут Уэллер-Хаус скрылся из виду. Аргайл вел машину в сторону шоссе. Дальше его путь лежал в Лондон и затем в аэропорт. Он прижался к обочине, чтобы пропустить Джорджа Бартона. Помахав ему рукой, он снова вырулил на середину дороги и оказался на том самом месте, где несколько дней назад метался на дороге, размахивая руками, пытаясь привлечь внимание констебля Хэнсона. Джонатан чувствовал себя ужасно несчастным и никак не мог отвлечься от происшедшего. Каждый раз, когда ему удавалось это сделать, его мгновенно возвращал к действительности проклятый рисунок на соседнем сиденье. Мечта всей его жизни! И надо же, чтобы он попал к нему в руки при таких несчастливых обстоятельствах!

Не отдавая себе отчета в собственных действиях, он вдруг притормозил и свернул на узкую тропинку, затем остановил машину и вышел. «О'кей, — подумал он. — Флавия пошла на обман ради Боттандо, я сделаю то же самое ради нее. Но будь я проклят, если собираюсь стать таким же, как Артур Уинтертон. Чтоб его».

В доме горел свет, и Джессика Форстер открыла ему дверь сразу же, как только он постучал. Джонатан поздоровался. Он вдруг подумал, что они оба оказались пешками в чужой игре. Единственная разница между ними заключалась в том, что Джессика не знала об этом и не испытывала столь горьких сожалений, как Аргайл.

— Я уезжаю, — объяснил он свое появление, — и решил заглянуть к вам. Меня зовут Аргайл.

Миссис Форстер грустно улыбнулась и заставила его зайти в дом. На улице шел дождь.

— Входите, мистер Аргайл, очень мило, что вы вспомнили обо мне. Вы — друг той итальянки, верно?

Аргайл подтвердил. Флавия была вынуждена срочно уехать в Италию, добавил он, и потому не успела попрощаться лично. Он решил сделать это за нее.

Джессика Форстер кивнула.

— Поблагодарите ее от меня, у вашей приятельницы доброе сердце. Это удивительно: только двое людей были добры ко мне после всего, что случилось, — это мисс ди Стефано, с которой мы даже не были до этого знакомы, и миссис Верней, которая прежде мне никогда не нравилась. Все остальные избегают меня, словно прокаженную. Наверное, считают меня виновной в убийстве Джеффа.

— Как вы теперь живете?

Она пожала плечами:

— Потихоньку прихожу в себя. Думаю, как жить дальше. Сейчас это моя главная забота. По крайней мере я больше не боюсь, что меня арестуют: полиция сказала — Джефф погиб из-за несчастного случая. И я даже рада этому. У Джеффа были свои недостатки — уж кому и знать, как не мне, — но я не желала бы ему такой смерти.

— Да, конечно. И чем вы планируете заняться?

— Я еще не думала конкретно. Наверное, перееду жить в Лондон. Попробую найти работу, хотя, честно говоря, ничего не умею. У меня нет никакой профессии. Но сельскую жизнь я никогда не любила; теперь, когда обо мне некому позаботиться, я уеду отсюда. Терпеть не могу коров, досужие сплетни и сельские праздники. Я задержусь здесь только до тех пор, пока не уладится вопрос с наследством. Хотя, боюсь, и наследовать нечего. Мне кажется, у Джеффа ничего не было, кроме долгов. Господи, я до сих пор не верю в реальность случившегося.

Аргайл подумал, что миссис Верней была несправедлива к Джессике. Конечно, ее нельзя назвать динамо-машиной, но у этой женщины достаточно твердый характер, и она мужественно держит удар. Она заслуживает лучшего к себе отношения.

— У вас не осталось никаких денег от мужа? — спросил он.

— Боюсь, что так, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — У меня было немного своих средств, на них и живу. Оказывается, у нас не было ни страховки, ни сбережений, одни только заклады и долги. Даже картины ничего не стоят, как мне сказали.

— Кстати, — сказал вдруг Аргайл, — я ведь пришел не только для того, чтобы попрощаться. У меня кое-что есть для вас.

Он отдал ей сверток.

— Это принадлежало вашему мужу. Получается, кое-что он вам оставил.

Она состроила гримасу.

— Полагаю, мне следует найти истинного владельца этой вещи.

— Нет, это принадлежало ему по праву. Никаких махинаций. Он честно купил эту вещь. Я подумал, что этот рисунок вам понравится.

Она развернула сверток, открыла коробку.

— Не уверена — он такой маленький.

— Маленький. Но на вашем месте я бы продал его. Это поправит ваши финансовые дела. В Лос-Анджелесе есть такой музей — Морсби; я знаю: они давно ищут эту вещь. Если хотите, я могу связаться с директором музея и договориться о продаже. У меня есть полная информация о происхождении рисунка.

— Он стоит каких-то денег? Да нет, не может быть. Это же просто набросок, к тому же незаконченный.

— Предоставьте денежный вопрос мне, — сказал Аргайл. — Я сам назначу за него цену и уверен: она вам понравится.

Миссис Форстер озадаченно посмотрела на него и снова пожала плечами, затем сунула рисунок в коробку и поставила на полку над телевизором.

— Вы очень добры, — сказала она. — Спасибо. Я, разумеется, заплачу за беспокойство…

— Нет, — резко остановил он ее. Джессика вздрогнула от неожиданности. — Нет, — повторил он уже мягче. — Не нужно денег. Я сделаю это просто так. Ради удовольствия.

— В таком случае просто спасибо, — сказала она.

— Не за что благодарить. Только, пожалуйста, не говорите об этом никому до тех пор, пока я не свяжусь с директором музея Морсби, хорошо?

— Почему?

— Такой уж у нас бизнес. Вы же не хотите, чтобы Гордон нанес вам визит до вашего отъезда? Кроме того, налоговый инспектор попытается оформить этот рисунок как наследство вашего мужа, и тогда вы сможете продать его только спустя несколько месяцев.

Миссис Форстер кивнула.

— Ну, мне пора, — сказал Аргайл и пожал ей руку. — Я должен успеть на самолет. Желаю удачи. И пожалуйста, не потеряйте рисунок.

После этого Джонатан Аргайл, бывший торговец картинами, покинул Уэллер со всем, что в нем оставалось.

Выехав на шоссе, он задышал легче и начал мысленно формулировать письмо в международный университет о том, что с благодарностью принимает их любезное предложение. Вот только сможет ли толпа невежественных подростков оценить изящное искусство барокко? Как внушить им любовь к прекрасному?

Этого он не знал, но решил, что как-нибудь разберется, и начал тихонько напевать про себя итальянский мотив.

Примечания

1

Область в Италии. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Итальянский живописец (ок. 1397 — 1475)

(обратно)

3

Чума в Европе в 1348 — 1349 гг.

(обратно)

4

Организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест

(обратно)

5

Крутые яйца, запеченные в колбасном фарше

(обратно)

6

Сэмюэль Джонсон — знаменитый английский писатель и лексикограф

(обратно)

7

Джеймс Босуэлл — друг и биограф Сэмюэля Джонсона

(обратно)

8

Завершающий смертельный удар(фр.)

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17 . . . . . . . . .

Реклама на сайте