«Золото гуннов»

Золото гуннов (fb2) - Золото гуннов 1670K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Дмитриевич Пахомов

Николай Пахомов Золото гуннов

Историко-детективная повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ ОДНАЖДЫ В УВД ПО КУРСКОЙ ОБЛАСТИ…

1

— Товарищ генерал, Виктор Николаевич, — словно подброшенная невидимой пружиной, вскочила со стула секретарь приемной начальника УВД по Курской области подполковник милиции Гладкова Мария Ивановна, как только генерал-майор Балышев переступил порог приемной. — Вам звонил начальник УФСБ Винников. Просил связаться… — привычным движением рук поправила форменную юбку.

Оправка нижней части одежды — чисто женский жест. Возможно, даже механический, проводимый на уровне подсознания. Но сколько в нем намешано: тут и разглаживание возможных складок одежды, и оглаживание собственных тугих округлостей, и эффектный показ кому надо фигуры.

Марии Ивановне за тридцать пять, и она для кое-кого все еще Машенька. Однако для остальных — «хороша Маша да не наша». И, как большинство женщин, следит за своей фигурой. Статус обязывает. А потому, даже находясь в форменной одежде, всегда выглядит не только строго, но и женственно. Радует формами и статью мужской взгляд.

Тонкий парфюм — подарок генерала — дополняет ее профессиональный образ. Раньше достать хорошие женские духи — проблема из проблем. Только по великому блату. Ныне же — едва ли не на каждом углу продают, только купюрами шурши.

Голос у Марии грудной, бархатистый, располагающий к доверительным отношениям. Речи краткие, ясные. Секретарь все же… не сотрудник патрульно-постовой службы. Понимать надо.

Балышев, приостановившись, слегка кивнул начавшей седеть головой, что должно было означать «понял». И вальяжно-неспешной походкой прошествовал в свой кабинет. Там, прежде чем усесться в кожаное кресло, расстегнул пуговицы генеральского кителя, снял галстук, украшенный российским гербом, ослабил ворот форменной рубашки. Поерзав крепким задом и угнездившись покомфортнее, поднял трубку телефонного аппарата закрытой связи.

— Здравия желаю, господин генерал! — немного глуховатым и шероховатым от природы голосом пророкотал в невидимую за тонким слоем золотистого пластика мембрану микрофона. — Секретарь доложила: интересовались… компетентные органы, — пошутил суховато.

На дворе была осень двух тысяч десятого, и милицейский генерал мог позволить себе шутку. Точнее, легкий намек на обстоятельства теперь уже бесконечно далекого и приснопамятного тридцать седьмого года двадцатого столетия. Время, время…

Что ответил милицейскому генералу генерал федеральной службы безопасности, осталось тайной. Но только сразу после недолгого общения с коллегой из УФСБ в кабинет к Балышеву были вызваны начальник уголовного розыска полковник милиции Бородкин Юрий Павлович и начальник следственного управления полковник юстиции Андреевский Сергей Григорьевич.

— Присаживайтесь, — коротко поздоровавшись с прибывшими, жестом руки указал генерал на стулья напротив себя. — Есть разговор.

Бородкин и Андреевский молча уселись на свои места. Их стулья хоть и не пронумерованы, и без табличек, но давно, пусть и негласно, персонально закреплены. Об этом все, кому положено, знают и привычно занимают места, согласно «купленным билетам».

Генералу, когда тот вызывает в свой служебный кабинет, вопросов не задают. Потому полковники хранили молчание, блуждая расслабленными взглядами по стенам и углам генеральского кабинета. Ждали.

— Только что состоялся разговор с начальником УФСБ, Петром Ивановичем Винниковым, — выдержав положенную паузу, приступил генерал к сути дела.

Полковники, оставив в покое стены и углы, позволили себе обменяться быстрыми и красноречивыми взглядами: мол, наконец-то, что-то начало проясняться… Как и все нормальные люди, неизвестность, неопределенность они не жаловали.

— Смежники через своих брянских коллег задержали двух «черных копателей», пытавшихся вывезти за кордон какой-то клад… то ли скифский, то ли времен гуннского нашествия…

— Вот это да! — услышав о скифах и гуннах, не сдержавшись, тихо воскликнул более эмоциональный Андреевский, тогда как флегматичный Бородкин предпочел молча внимать размеренной речи «шефа».

— А ваше «да!», Сергей Григорьевич, будет заключаться в том, что это уголовное дело предстоит расследовать нашему следственному управлению, — с едва заметным раздражением, что его перебили, заметил Балышев.

Андреевский, как опытный управленец и психолог — к тому обязывал статус следователя — почувствовал скрытое недовольство «шефа» и поспешил с извинениями:

— Простите за несдержанность, товарищ генерал. Виноват. Однако с какого такого боку нашему следствию вести дела, подследственные ФСБ? Ведь все происходящее на границе — это их прерогатива, их епархия…

Пока начальник следственного управления при УВД по Курской области приносил извинения и задавал вопрос генералу, полковник Бородкин лишь молча переводил взгляд с одного на другого, по оперской привычке отслеживая реакцию обоих. Начальник УГРо области в милицию пришел из РОСМа — рабочих отрядов содействия милиции, имевших место в начале девяностых годов прошедшего уже двадцатого века. От коллег по РОСМу он получил прозвище «Борода», хотя ни бороды, ни усов отродясь не носил. Просто сокращенный вариант от фамилии. Но с развитием демократических процессов в стране и упадком экономических эти отряды стали разваливаться. Не дожидаясь окончательного конца, Бородкин, при поддержке сотрудников Промышленного РОВД города Курска, направил свои стопы в кадровый аппарат УВД. А куда, скажите, было податься человеку, отдавшему столько сил и энергии торжеству правопорядка над силами зла и преступности?.. Таких нигде с распростертыми объятиями не ждали и не ждут…

Начинал с должности оперуполномоченного Курского районного отдела внутренних дел. Пришлось немало «побить ноги» по довольно обширной и не очень-то обустроенной в культурно-бытовом плане территории отдела. И в жару, и в холод, в слякоть и в пургу ножками по родному бездорожью… Впрочем, не только «бил ноги», но и рос в званиях и по должности. Высокого положения в милицейской иерархии достиг своим упорством и природной сметкой, не имея «мохнатой лапы», высоких покровителей и не идя «по трупам» товарищей.

Почерпнутый им из «кладезя милицейской жизни» опыт сделал свое дело: прежде чем что-то произнести, он внимательно слушал и потом лишь говорил. И в этот раз он придерживался выработанной тактики: безмолвно слушал, не перебивая и не комментируя.

— Возможно, что и их… — как-то легко согласился начальник УВД с доводами своего зама по следствию. — Но ведь вы же, товарищ полковник, знаете, и это давно не секрет, что еще со времен КГБ чекисты любят жар загребать чужими руками, — бросил генерал невзначай «камешек в огород» смежников, что в «высоких» кабинетах МВД считалось «хорошим тоном». — А потому, Сергей Григорьевич, примите материалы… и расследуйте дело, представляющее, как сами понимаете, особый общественный интерес.

«И резонанс», — мысленно добавил Андреевский.

— …Там, вроде бы, — не стал генерал конкретизировать и углубляться в процессуальные тонкости, — признаки статьи 164 УК РФ налицо — хищение предметов, имеющих особую ценность. А не по контрабанде или незаконному пересечению границы, — подчеркнул специально для Андреевского. — Да и попытки пересечения таможни и самой границы, как таковой, насколько я понял своего коллегу, не было. Всего лишь предполагалось…

— А что же было? — вновь не сдержался начальник следственного управления.

Ох, как не хотелось ему принимать к производству дело от «смежников-чекистов». Ибо от них почти всегда поступали дела с «душком». И вряд ли на сей раз не будет «тухлятинки».

Андреевскому около пятидесяти. В отличие от многих опузатившихся и омордастившихся полковников милиции, подтянут, элегантен, улыбчив и остроглаз. Несмотря на ведомство, весьма интеллигентен. На следствии не первый год. И рядовым следователем лямку тянул, и начальником следственного отдела пахал. Да и у «кормила» следственного управления лет пять-шесть уже отмозолил. Еще со времен прежнего начальника УВД Волкова Алексея Николаевича начинал. А генерал Волков был начальник серьезный, не чета добряку Балышеву. Не зря же выбился в депутаты Госдумы. Бывало взглянет — мало никому не покажется. Вполне соответствовал своей фамилии. Поговаривали, что его даже родной сын, вполне взрослый, семейный и уже работник прокуратуры, побаивался. Но Андреевский притерся, прижился. Сначала заместителем начальника следственного управления стал, а потом, после отбытия непосредственного шефа Киршенмана Валентина Робертовича в Москву на повышение, — и начальником. Опыт, как и талант, не то что растратить впустую, но и пропить невозможно. Потому, обладая опытом, прекрасно разбирался в следственной кухне. А на любой кухне, как известно, продукты разные, и не всегда свежие. Вот и на этой есть и «просроченные», есть и с «душком», есть и с «тухлятинкой» — неудобоваримые, одним словом.

И теперь, слушая генерала, Андреевский ясно понимал, что дело с «черными копателями» и кладом не простое, а обязательно с «гнильцой» да «тухлятинкой». Как показывал жизненный опыт, от «коллег» из ФСБ, как и от прокурорских, простых дел в следственное управление УВД никогда не поступало. Коллеги эти только зарплату, большую, чем милицейская раза в два, любят получать, а дела расследовать что-то не очень… Всегда стараются от них отбрыкаться, особенно от непростых.

— Было оперативное сообщение, надо полагать… — пояснил генерал. — Нам бы так… — взглянул на Бородкина с укоризной, заставив того, первостепенно отвечавшего за работу с милицейской агентурой, виновато-оправдательно кашлянуть: мол, «понимаем досадное упущение и… исправим». — Оно-то и дало повод сотрудникам ФСБ выйти на след «черных копателей», начавших искать пути по переправке клада за границу, — продолжил генерал, по-видимому, удовлетворившись смущением подчиненного. — Как и полагается, начали оперативную разработку. Причем весьма грамотно… Установили фигурантов и взяли их вместе с частью клада еще до границы. До ее перехода. Так что…

— Тогда пусть дознание занимается, — сделал вторую попытку «откреститься» от дела Андреевский. — Уничтожение или повреждение памятников истории и культуры, всякие там клады-шарады, незаконные археологические раскопки квалифицируются по признакам статьи 243 УК. А это в свою очередь, в соответствии со статьями 150 и 151 УПК РФ, — подследственность органа дознания.

— Смотрю, товарищ полковник, ты не только юридически тонко подкован, но к тому же очень большой процессуалист … — Переходя на «ты», появилась властность и жесткость не только в словах генерала, но и во взгляде его серых, налившихся сталью, глаз. — Только я вроде бы ясно сказал: в деле усматриваются признаки статьи 164. Понятно?

— Теперь понятно, — был разочарован полковник юстиции, уяснив для себя, что от этого уголовного дела ему не отвертеться, не отбояриться. Тут, как ни крути, а статья его епархии. Быть может, как-нибудь потом, когда улягутся страсти-мордасти, спадет накал напряженности, и удастся сбагрить… Но это — «быть может»… Как говорится, бабушка надвое гадала, когда внучка с парнями гуляла.

— Раз понятно, то подумай, кому из следователей можно его поручить да приготовься принять дело, подследственных и вещдоки. Особенно с вещдоками поаккуратнее будьте, — заострил внимание генерал на вещественных доказательствах. — Там одного только золота на миллион, а то и более… Чтобы потом не моргать глазами, как совята в лучах света, да не пытаться укусить себя за локоток… Он-то, локоток, близок, да не достать!

«Придется постараться», — мысленно согласился Андреевский с предостережением генерала.

— Поэтому, — переходя на более сухой и официальный тон, продолжил генерал, — вы, полковник Андреевский принимаете от коллег дело, поручаете самому опытному следователю и обеспечиваете контроль по его расследованию, а вы, полковник Бородкин, — перевел взгляд на зама по оперативной работе, — сразу же организуете оперативное сопровождение дела до суда. Чтобы ни сучка, ни закорючки… И подготовьте приказ о создании СОГ, включив туда не только следователей и оперов, но и экспертов-криминалистов. Причем — лучших. Я лично подпишу. Вопросы есть?

Вопросов не было. Это, впрочем, не помешало Андреевскому как бы вскользь заметить, что основная тяжесть работы ляжет на плечи следствия, а операм останется только наблюдать да бамбук покуривать.

— А это уж вы, господа полковники, так обставьте дело, чтобы оно стало общим и для следователей, и для оперов, и для экспертов, — сухо заметил генерал. — Чтобы взаимодействие было не только на бумаге, которая, как известно, все терпит, но и в реальности. И раз вопросов нет, то свободны. Вернее, встретьте коллег из УФСБ, — поправил он себя. — Вот-вот должны пожаловать…

Андреевский и Бородкин, так и не проронивший ни слова, покинули кабинет. Несуетливо, но и не задерживаясь. По-солидному. Полковники все-таки…

— Тебе, Юра, что?.. — выйдя из приемной, начал «взаимодействие» Андреевский. — Назначил пару оперативников — и голова не болит. Весь геморрой со всеми прочими прибамбасами достался-то мне…

— Это еще почему?

— А потому, что смежники наши, уверен, в азарте задержания подозреваемых и обнаружения ценностей клада, с уголовно-процессуальным законодательством особенно не церемонились. Все, верно, делали, как и твои опера, кавалерийским наскоком, с шашками наголо… Точнее, с пистолетами…

— Сергей, зря обижаешь. Мои опера за такой подход не раз биты. Теперь без соблюдения норм УПК и понятых ни-ни…

— Да, ладно, «ни-ни», — скептически усмехнулся Андреевский. — Зарекалась свинья в грязь лезть да дерьмо есть… Следаки, и те могут, что угодно «отмочить», а уж опера… — Пауза, исполненная Андреевским в лучших театральных традициях, лучше слов донесла до собеседника процессуальные «способности» его подчиненных. — Операм сам бог велел всю их оперскую жизнь по краю лезвия ходить… На то они и опера. А ты мне «ни-ни», — усмехнулся снисходительно-скептически.

— Будем надеяться, что смежники все же УК и УПК чтут, как говаривал некогда Остап Бендер, и свинью нам не подложат… — перевел разговор на иное с темы об оперских «ни-ни» Бородкин.

— Что-что, а надежда умирает последней, — также не стал более распространяться на счет оперативников Андреевский. — Будем надеяться… Однако даже при хорошем раскладе следствию предстоит выяснить конкретное местонахождения клада. Провести его осмотр с участием специалистов, в том числе и археологов, почвоведов и прочей научной братии…

— …Агрономов, зоотехников, — шутливо хмыкнул шеф оперативников.

— Возможно… — не принял шутки Андреевский. — В ходе расследования все возможно…

— Поможем, — вновь посерьезнел Бородкин. — В стороне не останемся.

— Спасибо, — был снисходителен к обещанной помощи Андреевский, которой-то в реальности, как правило, и не бывает. — Еще и оценка предметов клада… А это конец второго — начало пятого веков, если я что-то понимаю в истории…

— Да уж… — потянулся пятерней к затылку опер.

— И тут тебе, Юрий Павлович, не оценка ширпотреба, когда в каждом магазине товаровед справку даст, а то и экспертное заключение, — развивал мысль о возможных злоключениях для следствия Андреевский, нагнетая обстановку и «сгущая тучи». — Тут, попробуй, найди специалиста, который, быть может, только в Москве и имеется… Да и то в единственном экземпляре… А «экземпляр» этот может и заболеть, и в отпуск либо в творческую командировку укатить… То-то…

— Да, дела… — посочувствовал без какого-либо подвоха начальник УУР. — Но, думаю, разберемся. Ведь не боги же горшки обжигают… в самом деле…

— Разберемся, — согласился Андреевский. — Конечно, разберемся. Только помаяться, как видится мне перспектива дела, придется немало. Сам понимаешь: тут и общественный интерес, и сопутствующая опека со стороны ФСБ, и контроль начальника нашего управления… Таких дел ни в Курске, ни в области, почитай, с времен Гражданской войны не было. Да что там в Курске, — перебил он себя, — в России — и то раз-два да и обчелся…

— А ты, Сергей, без суеты, без суеты, — с легкой усмешкой маслянисто-черных, наполненных доброжелательностью глаз успокоил товарища Бородкин. — Потихоньку, полегоньку, глядишь — и пошло-поехало… Ведь и с расследованием хищения иконы «Знамения» Божией Матери Курской Коренной, как помнишь, тоже было непросто. Но сумели же не только клубок размотать, но и с доказательствами не лоханулись. Да и с похитителями клада старинных монет вроде бы разобрались. И здесь сумеем, чай, не пальцем же деланы и не лыком шиты… в самом деле.

— Что, верно, то верно. Не пальцем… и не лыком…

— Так чего же хмуриться раньше времени? Пойдем встречать гостей… с подарками. С подарками под арками, — скаламбурил он, намекая на парадный вход в областное УВД, обрамленный массивными колоннами. А по дороге поведай мне историю про клады, о которых ты упомянул… ну, про те, что еще с Гражданской…

— Пойдем. Поведаю…

И полковники, один — по-военному подтянуто, второй — по-медвежьи косолапя (был такой грех за начальником УУР) — тихо переговариваясь, зашагали по длинным и гулким коридорам областного УВД.

2

Милицейский генерал, высказав своему заместителю по следственной работе и начальнику уголовного розыска области предположение о прекрасно проведенной смежниками из ФСБ оперативной комбинации, был недалек от истины. Конечно, всех тонкостей он не знал — генерал-майор Винников хоть и был предельно откровенен, но сказал то, что посчитал нужным сказать по телефону. А расспрашивать его о щекотливых деталях — и некомпетентно, и глупо, и непрофессионально. Потому Балышев, как человек опытный и в оперативной работе сведущий, лишь обозначил подчиненным общие контуры предыстории дела. Они и понятны, и суть происходящего определяют без розовой водицы.

До революции 1917 года в Российской империи пограничная служба, конечно, существовала. И при Генеральном штабе имелись подразделения, занимавшиеся разведывательно-аналитической и контрразведывательной деятельностью. Только аграрная Курская губерния, находящаяся в глубине России, вдали от границы, ко всему этому имела весьма косвенное отношение. Промышленности почти никакой. Одна лишь железная дорога с парой-тройкой депо и десятком охраняемых мостов.

Впрочем, при губернском жандармском управлении находилось подразделение, сотрудники которого не только за неблагонадежными гражданами, составляющими революционное подполье, присматривали, но и за некоторыми иностранцами негласный контроль осуществляли. Особенно активизировалось это подразделение с началом Первой мировой войны. Неудачи на Западном фронте, кроме отступления русской армии, вызвали и миграционные потоки населения в губернию, и эвакуацию сюда заводов из Прибалтики.

Но вот в России произошла октябрьская социалистическая революция, ныне все чаще и чаще называемая переворотом. Что ж — дань времени и конъюнктурным процессам, без которых ну никак… Не вникая в тонкости терминологии, отметим, что события осени 1917 года, как известно, нашли отклик и на Курщине.

И если Советская власть в Курске в виде Революционного Совета была официально установлена 1(14) декабря 1917 года, когда были арестованы комиссар Временного правительства и несколько чиновников из городского управления, то с образованием правоохранительных структур — милиции и губчека произошла задержка. Правда, некоторые функции этих административно-властных структур выполняли представители Красной гвардии, формирование которой началось в конце октября 1917 года (по старому стилю). А с установлением в Курске Советской власти руководство правоохранительной деятельностью, как и многие иные функции, возлегло на плечи председателя Курского губревоенсовета Е.Н. Забицкого.

Как ни странно, но первой в Курской губернии, согласно документам, официально оформленной оказалась чекистская организация. Датой рождения Курской губчека считается 5 июня 1918 года. И только 21 октября 1918 года, на основании декрета СНК от 5 июня 1918 года, в Курске и губернии появились органы милиции, являющиеся одним из исполнительных подразделений Советской власти. Впрочем, это не мешало и не мешает многим гражданам России отмечать день МВД 10 ноября, а день чекиста — 20 декабря. То есть по датам подписания Лениным соответствующих декретов в 1917 году.

Как сообщают краеведы и исследователи, Курская губернская чрезвычайная комиссия располагалась в двух и трехэтажном особнячке с аркой. Своим краснокирпичным фасадом особнячок, выстроенный в стиле классицизма с вкраплением некоторых деталей рококо, выходил на улицу Херсонскую, переименованную в улицу имени Троцкого (ныне улица Дзержинского, 82). Здание сохранилось в первозданном виде и до наших времен. Только в наши дни в нем иные организации и учреждения — в основном коммерческой направленности. Об этом говорят яркие рекламные плакаты — дань времени. И не многие куряне знают его историю тех далеких лет. А уж прежних владельцев — тем более…

Первым руководителем губчека был Озембровский Иван Густанович, сын полковника царской армии и, по-видимому, дворянин. Но уже с июля 1918 года по июнь 1919 Курскую ЧК возглавлял Каминский Иосиф Иосифович разночинец. Его сменил Лебедев Михаил Иванович, выходец из крестьян. Озембровский погиб в Харькове в 1919 году, ведя подпольную работу против деникинцев. Каминский и Лебедев, пройдя через горнило Гражданской войны и немало сделав для становления Советской власти, стали жертвами сталинских репрессий конца тридцатых годов.

Не избежали подобной участи в конце тридцатых годов и первые руководители курской милиции Гологудин Даниил Евстафьевич, Мухоперец Иван Михайлович, Лазебный Николай Александрович и Лампе Эдуард Федорович. О Лампе, руководившем милицией с 1935 по 1937 год, в отличие от его предшественников на этом посту, даже данных о дате и месте рождения не сохранилось, не говоря уже о послужном списке. Только фамилия, имя и отчество. Таковы плоды и последствия «большого террора», когда старались «стереть» из жизни не только человека, но и память о нем.

С появлением Курской губчека, именно на нее возлегли обязанности борьбы с иностранными шпионами и диверсантами, которые прежде выполняли подразделения жандармского управления. И это не просто слова.

Дело в том, что в январе 1918 Центральная Рада, изгнанная большевиками из Киева, подписала сепаратный договор с Германией, по которому немцы «приглашались» на Украину, чтобы освободить ее от… москалей, русских захватчиков. И в начале февраля этого года германские войска фактически оккупировали Украину и объявили ее под своим протекторатом и своим союзником. Вскоре они разогнали Раду и создали марионеточное правительство. Во главе правительства нового «союзника» и вассала они поставили бывшего царского генерала Павла Скоропадского, назвавшего себя «гетманом Украинской державы». В планы Скоропадского и кайзеровской военщины входило не только присутствие германских войск на Украине, но и нахождение их на территории Курской губернии. Как не покажется смешным, но украинские националисты, нисколько не сомневаясь, вдруг заявляли «исторические права Украинской державы» на земли Курской губернии, Крыма и ряда других регионов. Как говорится, губа не дура…

Под лозунгом «исторического воссоединения» 18 февраля 1918 года германские войска двинулись на Курщину и заняли ее значительную часть. Так что на территории губернии вполне могли быть и шпионы, и диверсанты, и сепаратисты, и просто бандиты всех мастей и оттенков. Советское руководство губернии тут же объявило ее на осадном положении и призвало курян к защите. В Курске, Рыльске, Льгове, Дмитриеве, Фетеже и других уездных городах началось формирования отрядов Красной Армии. И курские чекисты вместе с отрядами зарождавшейся Красной Армии сражались с германцами под Рыльском и Льговом.

А вскоре Курский край стал полем битвы между белыми и красными, познав все «прелести» Гражданской войны и иностранной интервенции со стороны стран Антанты. И тут, конечно, курским чекистам забот прибавилось. За исключением, пожалуй, дум о пограничной охране. Во время Гражданской войны граница — понятие условное и малореальное.

Немало работы было в это время и у милиции. Кроме вполне традиционных преступлений — краж, разбоев, убийств — махровым цветом расцвел бандитизм — наиболее опасный вид преступности. Каких только банд не появлялось в уездах губернии. Даже махновцы заскакивали и бесчинствовали. Но всем им курская милиции, в том числе и образованный уже в ее структурах уголовный розыск, давали укорот. Причем довольно часто во взаимодействии с сотрудниками губчека.

Но вот молодая советская республика изгнала интервентов и покончила с Гражданской войной. А вскоре образовался и Советский Союз. Курская губерния хоть и стала порубежной с Харьковской Советской Украины, но ни таможни, ни пограничной охраны не имела. Ни к чему сие в едином государстве. Граница проходила далеко на западе. А вот губернская ЧК сохранилась. Правда, называлась она по-другому — НКВД, и задачи перед ней стояли другие…

Не было на Курской земле пограничной и таможенной служб до и после Великой Отечественной войны. В едином государстве это было ни к чему…

Однако в 1991 году пал Советский Союз. И бывшие братские социалистические республики — Белоруссия и Украина — вместе с Россией и другими союзными республиками в 1945 году сломавшие хребет фашистской Германии разбежались по своим независимым углам. Разбегаясь, в угоду новых «демократических» властителей отгораживались друг от друга пограничными заборами и таможнями. Причем резали по живому.

Так Курская область, естественная преемница Курской губернии, стала пограничной. И теперь, как ранее Курское княжество в 11–13 веках от половцев, как Курское порубежье в 16–17 веках от поляков, литовцев и разбойных окраинцев — украинцев, должна была быть естественным щитом русского государства. А при необходимости — и разящим мечом.

Говоря о необходимости, стоит отметить, что она не заставила себя ждать. Став незалежной, Украина в лице своих руководителей, в том числе президентов и депутатов Рады, позабывших решение Переяславской рады 1654 года «быть вовек с Россией заедино», стала поглядывать на Запад. Из послевоенного небытия, как грибы-поганки, выросли последыши Степана Бандеры — гитлеровского прихвостня. И все чаще и чаще не только в западных областях Украины, но и в центральных стало слышно презрительно сказанное слово «москали», а то и «проклятые москали». Дальше — больше. Вдруг в национальных героях оказались Мазепа, преданный православной церковью анафеме за предательство, и ему подобные «герои». А побитый проказой президент Украины Виктор Ющенко, уроженец Сумской области, соседней с Курской, пошел еще дальше — возвел в ранг героев республики самого Бандеру. Да и недобитых бандеровцев приравнял в правах к ветеранам Великой Отечественной войны. Воистину. Когда бог желает наказать народ, он лишает разума его властителей…

Новый статус требовал не только нахождения на территории Курской области прежних правоохранительных структур — милиции, прокуратуры, суда и ФСБ, сменившей КГБ, — но и таможенных, и пограничных служб. И эти службы появились. Сначала в чистом поле Рыльского, Глушковского и Суджанского районов возникли временные пропускные пункты. Таможенники и погранцы ютились в кунгах на колесах. Затем выросли и современные терминалы с десятками зданий, подсобных помещений, площадок для автотранспорта.

Но если строительство пропускных пограничных пунктов дело пусть хлопотное и затратное, то организация несения службы — тонкое и напряженное. Особенна та часть, которая отнесена к компетенции Федеральной службы безопасности — ФСБ. Государев глаз требовался не только для наблюдения за пограничниками и служивыми таможни — человек слаб и жаден до денег — но и за лихими контрабандистами, и за любителями чужих секретов на сопредельной стороне.

Не вдаваясь в подробности, отметим, что такие службы и подразделения появились. Мало того, оперативные сотрудники этих служб хоть и с трудом, но обзавелись секретными помощниками как по одну, так и по другую сторону границы. С их помощью были нащупаны и взяты под наблюдение нелегальные каналы контрабандистов. Одни из них были тут же перекрыты, но некоторые, после внедрения туда своих людей, оставлены для оперативных игр с противником.

Вот на такой подконтрольный УФСБ РФ по Курской области канал, соблюдая меры предосторожности и конспирации, и вышли посредники от черных копателей. Они, как и десятки других, озабоченные лишь личной наживой, словно шакалы, не брезгающие падалью, искали пути сбыта на Запад неких археологических артефактов — культурного достояния страны. И их, и черных копателей в демократично-рыночной России стало как пыли на проселочной грунтовой дороге в жаркую летнюю пору. Ничего не подделаешь: издержки рынка и нравственного падения 90-х годов, когда каждый выживал, как мог…

— Что будем делать? — доложив начальнику УФСБ ставшие известными обстоятельства попытки переправить через границу найденные на территории области артефакты, задал вопрос полковник Крымов. — Не хочется «палить» канал, в который с таким трудом удалось внедрить двух агентов. Причем и на нашей, и на противоположной стороне.

Разговор происходит в здании УФСБ РФ по Курской области на улице Добролюбова, 5. Кстати, восстановленного после войны по проекту А. Ехауекима и С. Скибина. Но не в кабинете начальника, обставленном прекрасной офисной мебелью, сверкающей лаком столов, кожей генеральского кресла и скромностью крепких стульев; наполненном солнечным светом и теле-видио-радиотехникой, а в специальной секретной совещательной комнате на третьем этаже за малозаметной дверью. Мало ли кто знает расположение кабинета начальника и мало ли какую технику применит, чтобы подслушать служебные разговоры… Поэтому — подальше от греха.

И генерал Винников, и полковник Крымов в гражданской одежде. Такова специфика работы оперативных служб, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Обоим под шестьдесят. Только генерал седовлас и худощаво-высок, а полковник — с заметной проплешиной, да и роста среднего. Узри такого в спешащей толпе — внимания не обратишь. С виду — весьма обыкновенный…

— Палить не стоит, — хмурится генерал. — Для более существенных дел может пригодиться. Ныне политическая обстановка у бывших братьев весьма накалена националистическими устремлениями…

— Предполагаете возникновение конфликтной ситуации? — мягко интересуется полковник. — Провокации?..

— И этого нельзя исключать, — сгладив остроту вопроса, нейтрально отозвался генерал. — Когда распадается великая империя, а Советский Союз ею, конечно, был, ее составные части всегда воюют с центром. Или вспоминают прежние обиды, или их придумывают… Не поверишь, я до сих пор удивлен, что только из-за Абхазии и Южной Осетии с Грузией пришлось схлестнуться. И обошлось все, учитывая настроения США и западных стран Европы, малой кровью.

— Но Украина все-таки не Грузия… Тем более, не Грузия времен Миши Саакашвили — жевателя галстуков, — как бы не соглашается Крымов. — Как ни крути, а у нас общие корни, общая культура, общая тысячелетняя история, наконец…

— И тем не менее… — не принимает возражений генерал. — Однако, полковник, мы ушли от сути, — возвращает он Крымова к началу разговора.

— Извините, — совсем не по-уставному, скорее по-товарищески, приносит извинения полковник. — Разрешите познакомить с наметками будущей оперативной комбинации, раз вопрос с контролируемым каналом решен.

— Разрешаю.

— Лучшим вариантом, чтобы и малой тени не бросить на наших людей, считаю перемещение проведения операции на территорию соседей. Хотя бы в Брянскую область. Есть сведения, что там собираются прикрыть нелегальный канал, по которому контрабандой с нашей стороны идут старинные книги, иконы, а с украинской — курительные смеси, дешевый импорт…

— Сало, горилка… — шутливо-иронично дополняет перечень генерал.

— И это — тоже, — вполне серьезно констатирует полковник. И, не меняя серьезного тона, продолжает излагать свои оперативные «наметки»: — Через наших помощников, имею в виду резидента и внедренного агента, к котором и поступила информация, а также через их источники, используемые вслепую, следовало бы вектор поисков черных копателей перенацелить с нашего канала на брянский. И там под общий шумок взять всех тепленькими. Затем материалы в отношении наших горе-археологов и горе-бизнесменов выделить и направить нам же для разбирательства по территориальности. Так мы, как мыслится, сразу четырех зайцев убьем: и свой канал сохраним, и нашу агентуру не засветим, и палку в отчете выставим, и взаимодействие служб обеспечим. Только… — замялся он.

— Что «только»? — взглянул с прищуром, словно прицеливаясь, генерал. — Вроде предварительные наброски плана действий не дурственны… Конечно, многие моменты детальной проработки потребуют. Не без того… Но рациональное зерно все-таки имеется… Так в чем же заминка?

— Заминка в том, что без вашей помощи, товарищ генерал, не обойтись. Сами понимаете: не мой уровень согласовывать вопросы взаимодействия с коллегами из Брянска… Возможно, они и рады помочь, только без одобрения своего начальника и шага не сделают, и пальцем не шевельнут…

— Как и ты, — хмыкнул Винников.

— Как и я, — не обиделся на намек Крымов. — Субординация… Кроме того, что позволено Юпитеру, не позволено быку, — ввернул старинное изречение, известное миру еще со времен Римской империи.

— Что верно, то верно, — согласился начальник управления с доводами подчиненного. — Ведь и я не могу все вопросы решить самостоятельно, — добавил для пущей объективности. — Такая у на с вами, товарищ полковник, служба. Чтобы не споткнуться, надо делать все с оглядкой… Но в данном вопросе я вас поддержу. И своему коллеге в Брянск позвоню, и, если возникнет необходимость в более высокие инстанции обратиться, — жест большим пальцем в потолок, — обращусь. Готовьте документацию, инструктируйте подчиненных. И не забудьте подробный план секретных оперативных мероприятий на утверждение принести. Завтра же, — взглянув на часы, уточнил срок исполнения.

Через сутки на оперативной квартире подразделения УФСБ по Курской области, расположенной в многоквартирном жилом доме по улице Радищева, полковник Крымов имел встречу с резидентом под псевдонимом Седой.

В комнате, на столе, скромно сервированном содержателем явочного помещения, а для всех соседей одинокого инвалида «дяди Паши дворника», початая бутылка водки, недавно извлеченная из холодильника, а потому, изрядно прослезившаяся крепкими стеклянными боками. Компанию ей составляют две вилочки из нержавейки, две стопки, несколько тарелок с порезанной на тонкие ломтики колбаской, сыром, солеными огурчиками и пшеничным хлебом. Чуть поодаль от тарелок с закуской сиротливо скучают пачка сигарет «Парламент» и пустая стеклянная пепельница. Ныне эти атрибуты доверительной беседы почетом не пользуются. В стране все больше и больше людей, завязывающих с пагубной привычкой курить. Но инструкция требует их присутствия на столе — вот и скучают…

Самого «дяди Паши», счастливого обладателя весьма нужной для общества и свободной в личных действиях профессии, не видать. Ничего не поделаешь — издержки негласной работы. Подготовил стол — и был таков. Теперь гуляет где-нибудь по Театральной площади или совершает променаж вдоль улицы Ленина. Таковы особенности конспирации: меньше знаешь — крепче спишь…

Судя по тому, как происходило общение между действующим сотрудником УФСБ и резидентом, это были старые товарищи, побывавшие не в одной переделке и съевшие не один пуд соли. Впрочем, и панибратства даже с микроскопом не разглядеть.

— Значит, Кузьмич, ты меня понял, — беря бутылку и наливая в стопки прозрачную, как слеза ребенка, жидкость, произносит Крымов. — Чтобы пошло все без сучка и задоринки… Чтобы ни пятнышка тени на наших людей…

— Не извольте волноваться, господин полковник, — тянется тонкими аристократическими пальцами за своей стопкой резидент. — Все пройдет, как говорят химики, на молекулярном уровне. До конца дней своих наши друзья в кавычках будут уверены, что решение о поиске надежного канала переброски контрабанды их собственное, а не подсказанное со стороны.

— За это и выпьем, — приходит к выводу «не переливать из пустого в порожнее» полковник. — Ибо ученого учить — только делу вредить.

И первым опрокидывает стопарик.

3

Курская земля, воспетая не только в песнях и народных сказах, но и в «Слове о полку Игореве», с древнейших времен являлась тем местом, на котором не раз и не два пересекались пути разных народов и культур. Если верить ученым-археологам и историкам, то по землям Курщины с востока на запад прокатились потоки ариев, среди которых находились праславяне и прарусы.

Затем своим северным крылом наш край затронули киммерийцы. Тоже вроде бы потомки ариев, но из другого колена, иного замеса. Ураганом пронеслись они на конях по просторам Европы и передней Азии. Да так пронеслись, что оставили свой след на века. И не где-нибудь, а в текстах Библии.

Устами пророка Иезекииля о них сказано: «…И поверну тебя, и вложу удила в челюсти твои, и выведу тебя и все войско твое, коней и всадников, всех в полном вооружении, большое полчище, в бронях и со щитами, всех вооруженных мечами…».

В память о себе киммерийцы оставили не только поговорку о «мраке киммерийском», но и курганные захоронения вождей, и населенные пункты с названием Кимры. Взять хотя бы город Кимры в Тверской области или Керченский пролив, который долгое время назывался Киммерийским.

Прошли века и киммерийцев «потеснили» скифы, которые тоже якобы имели арийские корни. По крайней мере, так считают некоторые историки.

Скифы — это греческое название всех племен, проживавших в определенный исторический период на территории современной России, знавших уже не только бронзу и оружие из нее, но и железо. А племена скифов, по сведениям тех же греков, точнее, древнегреческого историка Геродота, были разные. Это и меланхлены, и будины, и гелоны, и сколоты, и савроматы, и невры… И добрый десяток иных, часть которых проживала на территории Курского края.

Скифы, как и киммерийцы, оставили свои курганы с погребением вождей и видных воинов племен. В том числе и на Курщине. А еще они оставили в наследство последующим этносам склонность к злоупотреблению спиртными напитками. Это качество у них еще древние эллины отмечали, специально показывая своим отрокам пьяненьких скифов, омерзительных и гадких до скотского состояния. Воспитывали отвращение и неприятие к спиртному. Только запретный плод всегда сладок — и сами греки попивали…

Но пришло время, и скифов сменили племена сарматов и алан, часть которых называлась роксоланами или росоланами. А тех в свою очередь — племена готов, двигавшихся со стороны Скандинавии на юг, к берегам Черного, Азовского и Средиземного морей. Однако и готам не удалось задержаться надолго — их оттеснили далеко на запад конные полчища гуннов. Последних, если верить историкам, со временем сменили авары и хазары.

Хазарский каганат распростер свои территории от предгорий Кавказа и Поволжья до Днепра и побережья Черного моря. Протянул он свои щупальца и в земли восточных славян. Из песни слов не выкинешь: брали, брали хазары дань с полян, северян, вятичей и радимичей. По шелегу и белице.

Шелег — ясное дело, мелкая серебряная монета. А вот белица?.. То ли белка, которую в ту пору наши далекие предки чаще называли векшей, то ли белоликая девица — красный товар. Ученые до сих пор до хрипоты спорят…

Что-что, а спорить ученые умеют. Хлебом не корми — дай поспорить! Впрочем, разве одни ученые?.. У нас все любят спорить! Особенно, когда предварительно пообщаются не со святым, а со спиртным духом. Ох, жива традиция, доставшаяся в наследие от скифов! Ох, жива!.. Неизгладима, неистребима…

Но вот пришел из Новгорода в Киев князь Олег, прозванный Вещим, и, как сообщает нам великий классик, «отмстил неразумным хазарам». Мол, нечего на чужое зариться — самим не очень-то хватает… На чужой каравай рот не разевай! И по мусалам их, по мусалам…

А тут наступил десятый век — и русский князь Святослав Игоревич, прозванный Воителем, хазар и прочих степняков «выдворил» за пределы Руси. Мы и сами ныне с усами… А чтобы не сомневались, расширил границы Руси до берегов Волги и Черного моря.

Впрочем, на их место тут же попытались «приладиться» печенеги, нахлынув половодьем из-за Волги. А с 1054 года по их следами — половцы, с которыми русским князьям и русским людям пришлось долго воевать.

И куряне, жившие на порубежье со Степью, исключением из правила не стали. Воевали, еще как воевали! И с печенегами, и с половцами. Не зря же о них так тепло и с гордостью повествуют строки бессмертного «Слова о полку Игореве».

Впрочем, с половцами, возможно, и справились бы: многие из них породнились с русскими князьями. Многие приняли православную веру. И совсем уж многие познали вкус в винах заморских и медовухе русской. Чувствовалось духовное сближение, определяемое в наше время тремя словами: «Ты меня уважаешь?..» Но тут в 1238 году по землям Курщины прокатились орды монголо-татар… Ох, как еще прокатились!.. На века оскудела народом русским земля Курская, на века осиротела да опечалилась…

Это всего лишь кратенький перечень находников, которые когда-либо проходили по землям Курского края в поисках лучшей доли, а то и добычи. Было же их куда больше! И не только приходили и проходили, не только искали доли и добычи, но и о себе что-то оставили. Где курганы над захоронениями вождей, где обнаруженные археологами древние поселения, где названия рек и речушек, где просто слова, позднее влившиеся в русскую речь. А где-то и клады… Но больше всего — недобрую память.

Много всякой всячины находники да налетчики на Курской земле оставили. Порой — целые горы. Чаще — мусора да грязи непотребной, реже — пригодного да путного. Словно река на своих берегах после половодья…

И с древнейших времен, надо полагать, существовали люди, которые интересовались материальными следами своих предшественников. Причем не только поглядывали на курганы, но и старались заглянуть в них или под них. Тоже искали. Случалось, и находили. Одни — клад, другие — смерть. Это, кому как повезет…

Как правило, такие искатели большими познаниями окружающего их мира не обладали. А зачем? И так сами с усами!.. Зато обладали авантюрным складом характера и обостренным чувством наживы.

Кто они такие и сколько древних курганов ими «исследовано» на Курской земле, история умалчивает. История края, как и сама Курская земля, не любит расставаться со своими тайнами, не любит делиться ими не только с первым встречным-поперечным, но и с не первым тоже. А как же? Тайна — она и есть тайна…

Но наступил век просвещения, и на смену авантюристам-кладоискателям пришли люди, болеющие душой за край и его историю. Они думали не о личном обогащении, а о духовном росте соотечественников. В том числе через познание прошлого их рода-племени, через познание истории страны и края. Так появились археологи и краеведы, которые и спешили «зафиксировать» для потомков следы минувших поколений, веков, народов. Зафиксировать в материалах, документах, зарисовках, статьях. Ибо, как сказал однажды курский педагог, археолог и писатель Юрий Александрович Липкинг, «всякое историческое, а значит, и археологическое открытие или исследование только тогда делается достоянием большой науки, когда оно описано в каком-либо печатном издании, будь то книга, журнал или газета. Иначе оно пропадет втуне, останется никому неизвестным».

И вот первые попытки фиксации «следов прошлого» были произведены топографом Иваном Федоровичем Башиловым в труде под названием «Топографическое описание Курского наместничества», увидевшем свет в 1785 году. А в 1786 году появилась и работа Сергея Ивановича Ларионова, прокурора Верхней Расправы. И называлась она для того времени, грешившего витиеватостью, довольно кратко: «Описание Курского наместничества». В этих трудах, наряду с географическими и прочими сведениями, давались и справки о «древностях» края и их местонахождении. И тут ничего удивительного — век просвещения…

Но главный прорыв в деле краеведения и археологии края был совершен профессором юриспруденции и профессиональным археологом Дмитрием Яковлевичем Самоквасовым, длительное время жившим в селе Кленовом Обоянского уезда Курской губернии. Он-то и провел значительные раскопки по Пслу и Сейму, заложив основы археологии края.

По проторенной же им дорожке пошли десятки и десятки как доморощенных, так и профессиональных археологов. Тут и Д.И. Дмитрюков, и К.П. Сосновский, и А.П. Александров, и В.Е. Данилевич, и Г.И. Булгаков, и многие иные вплоть до советского периода.

Однако ирония судьбы заключалась в том, что не профессионалам или серьезным подвижникам из самоучек везло в обнаружении древностей, а людям случайным, далеким не только от археологии и прочих наук, но, главное, от культуры духа. Как говорится, одним — вершки, другим — корешки… А если ближе к делу, то кому — золото и серебро веков, а кому — прах и осколки от горшков.

Так, в 1849 году в одном из селений Обоянского уезда каким-то местным жителем, скорее всего крепостным крестьянином, оставшимся, как и точное место находки, неизвестным для потомков, был обнаружен клад — золотая шейная гривна боспорской работы, несколько золотых бляшек-нашивок для украшения одежды да стеклянная чаша с изображением танцующей девушки. «Материальные следы» четвертого-пятого веков нашей эры. И оказались они в Историческом музее нашей столицы. Но опять — неизвестно, как и каким путем… То ли «просвещенный» барин, прознав про то, руку приложил, отобрав у крестьян и отправив в Москву. То ли исправник, заскочив в селение ненароком, сведал да и дал делу ход. А, может, и сельский священник, уберегая паству от козней дьявольских и языческого очарования, постарался в том… Сплошная таинственность.

Это на Западе, даже в той же братской нам по этнической составляющей Болгарии, не говоря уже о странах Бенилюкса, каждый шаг, каждый вздох, каждый пук привыкли идентифицировать, привязывать в «гросбухах» к определенной личности, вносить в анналы своей истории. У нас же по-иному: что имеем — не храним, потерявши — возможно, поплачем. Чаще же небрежно отмахнемся: «Подумаешь!» или «На нет и суда нет». Ментальность, вошь тебя задери…

4

Но об этом кладе, названном в археологическом обиходе «Обоянской находкой» вряд ли полковник юстиции мог поведать полковнику милиции. И не потому, что не знал, а потому, что криминального подтекста тут не имелось. А раз подтекста не имелось, то какой же интерес?.. Рассказал же Андреевский Бородкину о другом, найденном почти век назад, в 1918, но ставшим известным для общественности только в 1927 году.

Дело же было так.

В последний день октября 1927 года ребятишки села Большой Каменец Льговского уезда, отучившись в школе, забрались в овраг, чтобы поиграть в «войну». В «красных и белых». В игру, заменившую прежних «казаков-разбойников». А, возможно, и вообще в «зеленых», банды которых только-только были прихлопнуты сотрудниками курской милиции и чекистами. Банд не стало, но память о них среди местного населения, особенно мальчишек, была свежа.

Домой же мальцы, как и их сверстники во все времена и эпохи, не спешили — там их ждали «горы дел» по хозяйству. Колхозов в ту пору еще не было, все жители села были заняты единоличным частным хозяйствованием, и каждая пара рук, пусть даже и детских, была если не на вес золота, то на вес серебра уж точно. Так что работой они были бы обеспечены. Да и перспектива попасть отцу-матери, либо бабке с дедом под горячую руку за какую-либо оплошность, не вдохновляла пацанву бросить игры и лететь домой стремглав. Словом, ребятишки оказались в овраге, расположенном недалеко от их же школы, сразу же за речкой Каменкой.

Сколько длилась игра, никто времени не считал, да и часов-то тогда у подростков отродясь не водилось. У взрослых — и то редкость великая. К тому же дети за игрой, как и влюбленные, часов не наблюдают. Только вот Ваньша Петрухин, в школе пионер — ребятам пример, а в игре «лихой кавалерист-буденовец», управляя палкой-лошадкой, вдруг «на всем скаку» за что-то зацепился обутой в лапоточки ногой. Зацепился — и закубырял по пологому склону оврага, только пятки засверкали. Или все же лапти?.. Впрочем, без разницы. Засверкали, оно и есть засверкали.

— Ха-ха-ха! — весело закатились белобрысые, черноглазые, курносые да конопатистые «бело-красно-зеленые». — Ха-ха-ха!

— Ой, умора! У Ваньши ноги заплетаются… А еще буденовец…

— Видно, дома кашей не кормят… а все щами постными да лебедой потчуют…

— Тра-ля-ля, тра-ля-ля, — заулюлюкал кто-то озорно, — Ваньшу не держит земля!

— Самих вас земля не держит, — стал подниматься Ваньша, не выпуская из сбитой в кровь, перепачканной землей, руки «саблю». — Это я за что-то зацепился… — уставился он на правую ногу, словно на ней должен быть ответ причине его падения.

— Ладно, не заливай, — не поверили ему ни «белые», ни «красные», ни «серо-буро-малиновые». — Признайся, что слаб в коленках…

— И нисколько не слаб, — засопел обидчиво Ваньша. — Я вам докажу.

— Докажи, докажи, — захороводились вокруг него. А те, что постарше да побойче, поинтересовались:

— Не на кулачках ли?

— Зачем на кулачках, — поступил по-пионерски Ваньша. — Я вам цеплючее место покажу.

— Мы думали на кулачках… — разочаровались наиболее драчливые, но тут же сменили гнев на милость: — Ладно, покажи. Только смотри, чтобы потом тебя на смех не подняли.

— Чем зубы солнцу казать, лучше бы подмогли найти… — стал подниматься вверх по склону Ваньша.

Ушибленное место горело и ныло. Но что этот жар с жаром обиды и недоверия? Так, пустяк. Почесал, погладил — и пройдет… Пустяк и грязно-зеленые разводы на штанинах в районе коленок. Не порваны — уже хорошо. Ну, мать маленько пожурит, руками всплеснет, как курица крыльями: «Ах, паршивец…». Возможно, в сердцах даже стеганет вдоль спины рушником. Случалось и такое. Но потом прижмет к себе его вихрастую голову, приголубит: «Горе ты мое неразумное». Мать — она и есть мать: и пожурит, и приласкает. Испачканное — постирает, изорванное — заштопает.

Черной стайкой галчат, упершись взорами в серо-коричневую поверхность склона, мальцы поспешили на помощь товарищу. Известное дело: скопом любая работа ладнее делается.

— Тут ищите, — командовал Ваньша, определив на глазок место, с которого покатился кубарем. — Тут где-то…

Ушибленная коленка вновь напомнила о себе, и малец прямо через измазанную штанину потер ее.

— Тут — так тут… — сопели от усердия друзья Ваньши, активно шуруя по земле носками сапожек и лапотков.

И вот радостный крик Петри Митрака: «Есть!» — известил, что он нашел что-то, что и могло быть причиной спотыкания Ваньши. Сигнал подан и услышан. Все, позабыв прежние разногласия, мгновенно переключаются на него.

— Я же говорил, — обрадовался Ваньша, забывая о сбитых коленках и направляясь к Петри — Петру Рядному, известному среди мальцов больше по уличному прозвищу Митрак. — А вы не верили. Теперь сами видите!

Из земли торчало погнутое от ноги Ваньши непонятное, поблескивавшее кое-где желтизной, полукольцо.

— Сщас ты у меня получишь… — прицелился Ваньша палкой-саблей.

— Тащи! — нетерпеливо подал кто-то команду.

Ваньша присев на корточки, стал ворошить «саблей» землю вокруг кольца. И чем больше он терся палкой о кольцо, тем больше появлялось на нем очищенное от земли и пыли место, которое начало отсвечивать в лучах солнца.

— Никак золото?.. — выдохнул затаенно, не веря собственным глазам Ваньша.

— Точно, золото! — загалдели разом Ваньшины друзья. — Вон как сияет!

— Клад! — предположили самые догадливые, успевшие, по-видимому, прочесть книжку о похождениях Робинзона Крузо.

Магические слова произнесены, сигнал к действию подан. И мальцы разом, сопя и отпихивая друг друга, всем «наличным оружием», быстро превращенным в орудия копания, стали ковыряться в земле.

Через полчаса на пожухлой траве склона оврага лежали пара золотых браслетов и толстая золотая цепь — «аршина четыре, не меньше», как определили юные деревенские «кладоискатели».

— Надо бы поделить все по-честному… — предложил перемазанный землей и травой веснушчатый и остролицый Корнейша Гусев, самый старший из всей большекаменецкой байстрюковщины. — Чтобы без обид…

Его рыжие, словно у рыси, глаза то шало, то воровато скользили по лицам «искателей приключений».

— Поделить да и помалкивать… А то в ЧеКе прознают — быть беде… — тут же добавил он, уточняя.

Хоть и был годами мал, но о ЧК уже кое-что знал. А как не знать, коли взрослые о ней вспоминал вполголоса, оглядываясь да крестясь, как от нечистой силы. ЧК — словцо короткое, как звук пастушьего бича. Но что-то таинственное до жути, словно путь в неведомое, словно в черный омут с головой, ощущалось в нем.

— Нет, — не согласился с ним пионер Ваньша Петрухин. — Надо обо всем рассказать нашему учителю истории Афанасию Егоровичу. — Он подскажет, что с этим добром делать, — указал рукой на «клад».

Завязался спор, который тут же перерос в ссору и драку: одни поддерживали Корнейшу, другие, посовестливее да посправедливее — Ваньшу.

Закончилась же потасовка не только кровавой юшкой из многих сопаток, что и стоило ожидать, но и тем, что Корнейша забрал себе оба браслета.

— Моя доля! — заявил бесцеремонно и безапелляционно. — А вы со своей, что хотите, то и делайте. Но ежели обо мне кому что ляпните — убью! — пригрозил окровавленным кулаком.

Учитель истории, седой высокий, немного сутулящийся суховатый старичок еще дореволюционной поры, не расстающийся с костыликом и очками в железной оправе, был весьма удивлен, когда к нему в комнатушку, расположенную при бывшей земской школе, ввалилась делегация от ребятни.

— Э-э-э, молодые люди, — вздернул он козлиной бородкой, — по какому случаю сия демонстрация?

— А вот! — выложил Ваньша перед ним на стул золотую цепь и кольцо-обруч. — Нашли…

— Где? — потрогав сухонькой рукой изделия и загоревшись глазами, спросил Афанасий Егорович.

Блеск золота и мертвеца заставит просиять взором, а тут живой человек, хоть и начинавший жить да работать еще при царе Горохе. Вот и запульсировала кровушка по жилочкам, вот и задышалось учащеннее, вот и зажглись очи живым огнем…

— Да в балке, что напротив школы, — наперебой стали пояснять ребята. — Играли и нашли…

— Молодцы, что так поступили, — похвалил учитель детишек. — Этому кладу цены нет!

— Это все Ваньша… — подтолкнули те гамузом вперед виновника торжества. — Это он все… догадался… Он надоумил…

— Спасибо, Иван Иванович Петрухин, — пожал, как взрослому, измазанную землей и кровью руку учитель. — Спасибо! Настоящим человеком растешь. Советским! А теперь, ребятки, пока еще светло, кто-нибудь сбегайте в сельсовет и пригласите сюда председателя, Лукьяна Петровича. Да побыстрее — одна нога здесь, другая уже там!

— Аллюр три креста! — подсказал кто-то из пацанов, возможно вспомнив рассказ родителя об экстренности и важности донесений времен Гражданской войны.

— Вот именно: «Аллюр три креста»! — улыбнулся Афанасий Егорович.

— А что это за кольцо такое… с хитрыми защелками? — указав глазами на золотой, толщиной в детский указательный палец обруч, поинтересовался Ваньша, когда часть его друзей воробьиной стайкой полетела в сельсовет. — Для чего он?..

— По всей видимости, это золотая шейная гривна, — пояснил учитель. — Такие с древних времен, возможно, еще со времен скифов, а то и ранее, — поднял указательный палец, — носили вожди племен. А немного позже, — обведя ребятишек взором, дополнил он, — и русские князья да бояре.

— Вон оно как! — невольно перебил речь учителя чей-то восхищенный полувозглас-полушепот.

— А еще ими награждались воины за храбрость и удаль, — закончил пояснение тот под восторженные взоры мальцов.

— В России?

— Да, в России… точнее, в Киевской и… докиевской Руси.

— Чудно… А цепью тоже награждали?

— И цепью тоже… И носили ее на себе, как знак достоинства и богатства.

— Так в ней, — прищурил Ваньша совсем по-взрослому глаз, — поболе пуда будет. И как такую тяжесть на себе таскать?..

— А вот носили, — вновь улыбнулся учитель то ли наивности Ваньши, привравшего несколько килограммов веса цепи, то ли собственным мыслям. — Крепкие были люди. Совсем как у Лермонтова: «… не то, что нынешнее племя — богатыри…». К тому же свой груз рамен не давит…

— Что? — не понял Ваньша.

— Говорю, что свой груз плеч не давит.

— Это точно, — шмыгнул сопаткой Ваньша. — Это точно, — по-взрослому рассудительно, растягивая слова по слогам, повторил он. — Свой груз плеч не тянет. Папка часто так говорит, когда чувал с зерном либо мукой тащит, а то и бревно в два охвата. — И вытер засаленным от долгого употребления рукавом не раз латаной одежонки «сосульку» под носом.

— К тому же, звенья цепи владельцем использовались в качестве денежных единиц, — пользуясь моментом, решил расширить познания мальцов Афанасий Егорович. — Отцепил одно звено — и расплатился за товар.

— Так не проще ли деньгами? — удивился Ваньша.

— Деньгами, конечно же, проще, — ласково погладил по нечесаным вихрам маленького собеседника учитель. — Беда лишь в том, что в древние времена не у всех народов деньги имелись. Вот и приходилось золотом, на вес, расчет вести… На Руси, например, монеты чеканить куда как позже начали… при князе Владимире Святославиче. Златники и сребряники… А уж бумажные купюры, привычные нам, так те совсем недавно… по историческим меркам.

— А до того где монеты брали на Руси?

— Ишь ты какой любознательный, — потеплел взглядом и голосом старый учитель, радуясь за своего ученика. — До появления златников и сребряников князя Владимира пользовались теми, что привозили арабские да византийские купцы — дирхемами, динарами и прочими. Только все они по сравнению с найденным вами кладом — ничто. Молодо да зелено…

— А как все это оказалось у нас… в балке? — поразмыслив над последними словами мудрого педагога, вновь спросил Ваньша, интерес которого только распалялся. — Клад кто-то зарыл что ли?

— Возможно, что и клад… — произнес задумчиво Афанасий Егорович. — Но еще вернее, здесь был похоронен какой-то древний вождь или знаменитый воин… со всем своим скарбом. Когда-нибудь при случае я вам расскажу о древних народах, их обычаях, традициях, в том числе погребальных. А пока… пока дождемся представителя советской власти и передадим ему находку на хранение. Оставлять при себе это опасно, ибо слаб и алчен человек… А золото, хоть и светло, и блестяще, но силу имеет черную да гибельную, окисляет да разъедает ржавчиной жадности да зависти души людей. С ним всякое может случиться… Потому от беды подальше…

За беседой время протекает незаметно. Не успел сельский учитель наговориться со смышленым односельчанином, как прибыл, попыхивая самокруткой да попахивая самогонным перегаром, представитель власти.

— Что тут за оказия приключилась? — спросил властно и всех сразу.

Чтобы понимали: перед ними начальство, а не пыль с бугра. Пусть и небольшое начальство, пусть маленькое, но все равно начальство.

— Да вот мальцы клад нашли, — поспешил с ответом Афанасий Егорович. — Древние золотые предметы… Требуется по закону все оприходовать…

— Если золото… да по закону, — теряя от блеска злата всю напыщенность и представительность, сдавленно икнул председатель, — то мы разом… Ёк мокарёк…

Золотая цепь и шейная гривна, виновница спотыкания Ваньши, тут же перекочевала в крепкие, по-крестьянски узловатые, пальцы Лукьяна Петровича.

— Тяжеловата будет, — встряхнул легонько, до тихого звона цепью. — Но ничего, трудовому народу послужит…

А уже через день-другой уполномоченный Льговского уездного исполкома черно-кожаный товарищ Федюкин в сопровождении двух сотрудников местной милиции, вооруженных «наганами» и винтовками, увозил на тряской «линейке» цепь и шейную гривну в славный город Льгов.

Вот такую повесть без лишних приукрас рассказал начальнику уголовного розыска области Андреевский, пока они шли по гулким коридорам здания областного УВД.

— И это все? — был явно разочарован незатейливой концовкой Бородкин.

— Это только середина! — подмигнул голубоглазо и по-заговорчески хитро да весело начальник следственного управления.

— Так чего же тянешь… кота за хвост? — жаждал продолжения заинтересовавшийся начальник угро.

— А для большего эффекта. Рассказ, как и месть, это такое блюдо, которое надо подавать холодным — вкус будет острее… — хохотнул покровительственно и назидательно шеф следаков.

— Я думал, что только опера на всякие штучки-дрючки мастера. Теперь вижу: и следователи — еще те хохмачи — не остался в долгу, подпустив шпильку, Бородкин.

— А то!.. — заискрился довольной улыбкой Андреевский.

5

Отправлением ценной находки во Льгов дело не закончилось. События только начали разворачиваться…

Весть о золотом кладе дошла не только до губернского начальства, что вполне понятно и объяснимо, но и до Москвы. Еще бы — ведь такое не часто случается.

И вот в феврале 1928 года из Москвы в богом забытый Большой Каменец, к удивлению всего местного населения, по зимнику на лошадках прибывают ученые археологи, профессора Городцов и Мацулевич, с командой не столь именитых исследователей древностей. Добротно, по-столичному одетые, они вызывают завистливые взгляды крестьян: «Живут же люди»!

Красные профессора и археологи, видя деревенскую нищету и неустроенность, со своей стороны, размышляли: «И как они тут живут?! Не дай бог…»

Нищета и кондовая деревенская неустроенность пугали.

Однако думы — думами, а дело — делом. Москвичи, готовясь к весенним и летним археологическим изысканиям, беседуя с жителями деревни, потихоньку, помаленьку выяснили некоторые позабытые уже сведения о первом кладе. Кладе, найденном в 1918 году и бесследно «растворившемся» среди большекаменевцев в силу различных обстоятельств.

Во-первых, в послереволюционной России, в том числе и в деревне Большой Каменец, происходили такие социальные протуберанцы, что находка, блеснув на день-другой, просто померкла в них. Во-вторых, оккупация части губернии кайзеровскими войсками, гайдаматчина и начавшаяся Гражданская война смешали все карты и планы. И тут было не до каких-то кладов и находок, а тем более, памяти о них. В-третьих, — бескультурье самый надежный тайник, в котором бесследно могут кануть не только клады, но и судьбы. А в-четвертых, русский мужик за века крепостничества научился помалкивать, особенно про клады, чтобы барин не отобрал. Ради поучения и назидания даже сказку придумали про болтливую жену, алчного барина, умного мужика и найденный им клад. Это когда блинный дождь с неба шел, а черти барина драли так, что тот истошно орал всю ночь…

Случилось же следующее. Крестьянин и бывший солдат Федот Пустобрюхов, вволю покормивший вшей в окопах империалистической, не раз легкораненый, но все же хранимый Богом, по возвращении в родной Каменец надумал заняться строительством. За годы его отсутствия домишко покосился, баз, то есть двор, без мужских рук повыбился — всему требовался хозяйский пригляд и сноровистые руки. А тут свобода — делай что хочешь. Живи — радуйся. Стройся да хозяйством обзаводись, если не дурак, конечно, и не лодырь.

Федот от рождения дураком не был, спиртное употреблял в меру, большей частью по престольным праздникам. Да и в лодырях никогда не значился. А война, хоть и не мать родна, но тоже кой чему научила. Вот Федот и решил, пока силенки в теле есть, пока у новых властей неразбериха, хозяйство свое поправить.

Перво-наперво надумал двор камнем выложить — при маршах по Польше видел подобное у тамошних крестьян да мещан. А чем он хуже? Да ничем. На плечах, чай, не кочан капусты и не тыква зеленая, а головушка буйная, правда, коротко стриженая! Но ничего, кудри отрастут… Так почему же он должен в сапогах грязь на собственном подворье месить, когда можно даже и в ненастье в штиблетах пройтись. К тому же дно речонки Каменки, что через всю деревню весело журчит, усыпано камнями. Потому и Каменка, а ручей, что в нее впадает — Каменец. Да и по берегам камней — бери, не хочу! Так почему же ими, ничейными, не воспользоваться?

«Воспользуемся, — с чувством достоинства и уважения к собственной персоне, решил бывший рядовой защитник Отечества. — Разве я мужик не тот? Еще какой тот — Федот! Даже поп сказывал, что имя мое не простое, а божественное. То ли божий дар, то ли подарок бога… Вон оно как».

Ни поп, ни сам Федот в переводе имени с греческого не ошибались. Оно действительно означало «дарованный богом». А вот насколько соответствовала истине, то только Богу и известно…

И вот во вторник, ибо в воскресенье работать грех, а понедельник, как известно, день тяжелый и тоже непригодный для работ, майским солнечным днем, воспользовавшись перерывом в полевых работах, подзапряг Федот кобылку Сивку в дроги с малой бестаркой, да и направился к Каменке. Надо же мечту воплощать в явь.

Место для сбора камней выбрал у подошвы мыска, недалеко от устья оврага Долгого. По дну покатого овражка в Каменку ни валко, ни шатко, а то и с ленцой, проистекал ручей Каменец. По весне, напитавшись талых вод, ручей был еще ничего — не везде перепрыгнуть можно, а вот в летний зной — так почти высыхал. Становился воробью по колено, а раку так и вообще… на полклешни. Впрочем, суть не в ручье, а в месте, которое выбрал Федот для сбора камней. Именно тут и было наибольшее количество невесть когда, за какие годы и века нанесенных речкой и ручьем со всех окрестностей камней и камушков.

«Ну, приступим, благословясь», — скомандовал сам себе Федот. И, взнуздав Сивку, чтобы не могла далеко уйти, стал собирать камни в прихваченную плетушку да носить их к бестарке. Принесет и с грохотом, пугая мух и оводов, вывалит в деревянное чрево, более привыкшее к злакам разным да овощам с фруктами.

Грохота камней пугалась и Сивка, кося лиловым глазом, тревожно подрагивая ушами и нервно перебирая копытами передних ног. Может и понимала, что хозяин зла ей не желает и худого не сделает, но боязливого, а то и недовольного всхрапыванья сдержать не могла. Когда же грохот был особенно силен, то и нетерпеливо постукивала копытом: «Довольно, мол. Хватит шума да грюка. Тишину куда как приятнее».

Только Федоту было не кобыльих переживаний — знай, себе трудится да трудится. Если что и сделает мимоходом, то смахнет досадливо пот рукавом с раскрасневшегося лица да глубоко вздохнув, воздуха побольше в грудь наберет. Воздух-то свежий, от речки — влажный, от весны — терпкий. И бодрит, и силами родной природы питает…

Скажи кто-либо Федоту, что обустройство подворья надо начинать не со сбора камней и выкладки ими двора, а со строительства новой избы, то Федот быстро бы нашел укорот такому пустозвону. «Это, мол, лишь начало. Дай срок — вырастет и теремок, будет вам и белка, будет и свисток… И вообще: чья бы корова мычала, а чья бы и помолчала».

Дело подходило уже к середине заполнения камнями бестарки, когда случилась беда. Сивка, скучливо поглядывавшая по сторонам да лениво перебиравшая на месте копытами, вдруг, ни с того ни с сего, обеими передними ногами провалилась в разверзшуюся под ней земную твердь. По самую грудь. Провалилась и перепугалась, жалобно заржав и застучав беспомощно копытами задних ног.

Перепугался до холодного пота на челе и Федот, на глазах которого все и произошло. Хоть и бывший солдат, но испуга не лишен. Впрочем, не за себя, а за животину. Лошадка в крестьянском хозяйстве — наипервейший помощник, поилец и кормилец.

Бросив плетушку с набранными камнями, поспешил малиноволикий Федот к Сивке. Первым делом стал успокаивать, ласково поглаживая шершавой ладонью-лопатой лошадиную голову и шепча в дрожащий лопух ушной раковины ласковые слова. Успокоив малость, стал выпрягать, предоставив животному простор действия. Но так как копыта передних ног под собой опоры не имели, и лошадка самостоятельно не могла выбраться из провала, то Федоту пришлось сначала расширить место обрушения, чтобы ненароком не поранить ноги Сивки. Затем, то матерясь, то призывая на помощь всех святителей и скотского покровителя Власия, исхитриться подлезть под лошадиное чрево. Не захочешь гибели лучшего друга и кормилицы — не такое сделаешь! Федот, конечно, не хотел. И, покряхтывая от натуги, встав сначала на четвереньки, потом на корточки, на собственном горбу вынул лошадку из провала.

«Фу, — вытирая пот рукавом солдатской гимнастерки и двоша чревом, подобно перепуганной Сивки, молвил Федот, — кажется, пронесло. Не оставил Господь своими заботами, уберег кормилицу».

Пока выпряженная Сивка в сторонке, переживая случившееся, мелко подрагивала кожей шеи и лопаток и оглядывала себя удивленными шарами лилово-коричневых глаз, Федот, отдышавшись и отойдя от испуга, приступил к обследованию провала. Но как ни становился на карачки, как ни пытался, изогнувшись в три погибели, заглянуть в глубь, ничего, кроме черной пустоты, начинавшейся сразу же за кромкой обрушившейся земли, разглядеть не мог. «Козни дьявола», — решил Федот. — Только и я не прост, хоть и не пошел особо в рост».

Оглядевшись, подобрал камень и стал им простукивать землю вокруг, чтобы выявить размеры пустоты — надо было спасать не только лошадку, но и телегу с камнями. Все-таки солдат бывалый, а солдат, как известно, из топора кашу сварит, а шилом не только побриться сможет, но и сапоги стачать. Только земля — это вам не железо и даже не дерево: определить на слух пустоту не удавалось.

«Леший тя возьми, — мысленно выругался Федот, — придется воз на себе выволакивать. Только сперва надо маленько разгрузить, а то не сдюжить».

Выбрасывать камни из бестарки дело хоть и неблагодарное, но все же не такое долгое, как их собирать. И вот, подразгрузив «маленько» бестарку, поплевав по привычке в ладони для пущей цепкости, Федот впрягся в телегу. Поднатужившись до пунцовости в лице и вспухших жил на шее, с кряхтеньем и чертыханьем оттащил возок на безопасное по его прикидкам место. А дальше, как говорится, дело техники: камни вновь водворены в бестарку, отошедшая от испуга Сивка снова впряжена в телегу.

«Я еще вернусь к тебе, чертова ямина, — погрозил на прощание зеву провала бывалый солдат. — Ты меня попомнишь. Русский солдат не любит отступать, даже когда и начальства рядом нет. Ибо не той породы и не того замеса…»

5

Но возвратиться Федоту ни в этот день, ни на следующий, оказавшийся дождливым, как-то не случилось. Зато соседские ребятишки, прослышав о необычном приключении дядьки Федота, по обтянутой ветерком и подсушенной солнышком землице босоногой командой направились к Каменцу и оврагу Долгому. Интересно ведь…

Птицы что-то радостное щебетали, солнышко румяным яблоком по лазоревой небесной тарелке покатывалось, словно не в яви курской, а в сказке русской. Бабочки неслышно порхали, ребятишки, звонко переговариваясь, весело шагали…

Они-то, мальчишки — звонкоголосые деревенские следопыты — и обнаружили, что провал залит мутной водой, а на окраинах зева лежат какие-то блестки. Хоть и не видели раньше мальцы драгоценных металлов, но сообразили по-крестьянски цепко и сноровисто: «Золото! Пусть и в одинаковых лоскутках тоньше волоса… Пусть… Все равно золото. Ура!»

Весть о золоте в мгновение ока облетела деревеньку. Сработал бабий сарафанный телеграф. Или телефон? Впрочем, какая разница: и то и другое уже имелось в ту пору. Мало того, что имелось, оно еще и в известность к народу попало. Зато с радио, вошь его забодай, дело обстояло плоховато… Примерно так, как в наши дни с Интернетом. Многие знают, но не многие имеют!

И вот уже отставной солдат Федот с односельчанами, вооружившись лопатами, топорами, ведрами и факелами, спешит к провалу. Перекрестившись по привычке, хотя в Бога, пройдя через горнило войны, повидав тысячи смертей, реки крови и груды человеческого мяса и костей, уже не особо веровали, мужики с шутками и прибаутками приступили к работе.

Долго ли, коротко ли возились мужики с каменистой землицей, но извлекли из провала на божий свет какое-то блюдо, ведро, узкогорлый кувшин — все из металла. А еще — стеклянный стакан с блюдцем, золотой с алым камнем перстень, золотой обруч, множество золотых браслетов. И все украшено чеканкой, гравировкой, какими-то фигурками, силуэтами женщин, личинами людей и диковинных животных.

«Да, — произнес кто-то глубокомысленно, — тут каждой твари по паре».

Впрочем, ценными вещами, исходя из крестьянской сметки, безоговорочно признали предметы из золота и серебряный, расписанный всякой всячиной кувшин. Остальное же было сочтено за пустяшный мусор, не представляющей интереса.

— Стакан и блюдце сойдут для чаепития, — прищурившись, предположил хозяйственный Федот. — Не у каждого барина такое нашлось бы…

— Вот и бери себе без дележа, — тут же посоветовал кто-то из его соседей. — Ты хоть и не барин, но тоже мужик бывалый, по Европам хаживавший… Да и провалье сие тобой обнаружено…

— Будешь чаек потягивать, — добавил другой. — А если повезет, то и винца попробуешь. Вещь в хозяйстве нужная, всегда пригодится.

— А блюдо-то для чего использовать? — поинтересовалась вдовая соседка Федота Авдотья, муж которой, Петр, сгинул еще в первой год войны с германцем.

— Так вместо горшка ребятишкам… либо самой, как остареешь да ослабеешь на ноги, — хихикнул Федот, сворачивая очередную самокрутку.

На Святой Руси уж исстари повелось: где трое русичей соберутся, там обязательно шутки да подковырки. А если миром, толокой, гамузом что-то делают — тут уж без соленых шуточек да сальных намеков никак не обойтись. Они и кровь греют, и работу спорой да легкой делают. А поиск клада чем не толока? Толока. Полдеревни, почитай, собралось. Кто лопатой поработать, а кто просто поглазеть. Тут без зубоскальства никак нельзя.

— Бесстыдник, — пристыдила Федота Авдотья, привычным женским жестом поправляя власа под платом. — Грех над вдовой зубоскалить. Пожалеть некому, а обидеть, надсмеяться — всякий горазд.

И забрала блюдо. Просто так, на всякий случай…

Ни Авдотья, ни бывалый солдат Федот Пустобрюхов, ни остальные жители деревни не ведали, что называлось в известных научных кругах обнаруженное ими «блюдо» фалларом. И что фаллар не просто украшал конскую сбрую княжеского коня, но и защищал грудь коня от ударов копий и пик.

— Для тушения самоварных угольков может сгодится, — небрежно, даже с какой-то вдовьей безысходностью бросила Авдотья, не ведая даже, что стала владелицей бесценной реликвии из серебра.

— Так его, Авдотьица, так… — заухмылялись мужики, оставив последние слова вдовы без внимания, но помня о ее срамлении Федота. — Никак не догадается, что соседской бабе мужская ласка нужна. Все, непонятливый, своей Настене отдает. Не видит, что рядом маков цвет пропадает, зазря вянет…

— Да ну вас, безбожники, — зарделась ликом черноглазая да чернобровая Авдотья и поспешила с фалларом домой.

— Хватит вам, жеребцы стоялые, ржать, — прикрикнул на развеселившихся соседей Федот. — Давайте лучше думать, как остальное по чести и справедливости разделить…

— А что тут думать, — нашелся кто-то. — Надо найти перекупщика да и продать ему все, а денежки поделить.

— Верно, — поддержали остальные. — Продать и поделить.

Федот хоть и почесал в затылке: денежки в начинавшейся смуте быстро обесценивались, но против мира не пошел. Ибо, что мир порядил, то и бог рассудил.

— Ладно. Быть по сему.

Ведро, оказавшееся впоследствии бронзовым, из-за своей помятости и неказистого вида ценности для населения Большого Каменца не представляло. В собственных домах такого добра хоть отбавляй… Поэтому его оставили ребятне для забавы. Бронза на заре двадцатого века, в отличие от начала двадцать первого, в цене не была, да и пунктов приема цветмета в ту пору не имелось… Вот и сгодилась только ребятне. Им же достались и кости, вытащенные из провала, в том числе и здоровенный череп человека. Потешившись этим «добром», ребятишки разбросали их окрест, на радость псам.

И ни у кого из жителей деревни даже тени сомнения не закралось, что они, по большому счету, надругались над древним захоронением. Только вождям, как во времена «великого переселения народов», так до него и после него, при захоронении отдавались такие почести. Так уж сложилось на просторах земли Русской. Но у жителей Большого Каменца слово «клад» было тут всему венцом, а не нравственно-этические заморочки да глупости разные. Сим никчемным «добром» пусть городские маются…

…Когда же московские ученые узнали про эту историю с кладом, то обеспокоились тем, чтобы предметы отыскать да в музей отправить. Но мужики деревенские (да и бабы тоже) в один голос заявили, что ничего уже нет. Только москвичи не очень-то поверили этим заверениям, зная о прижимистости деревенского люда, и обратились за помощью в губмилицию, губчека и губисполком. Власти и чекисты, ничтоже сумняшеся, поручили дело милиции: «Ваша ипостась. Занимайтесь. Потом доложите».

И вот в Большой Каменец из Курска нагрянули сотрудники уголовного розыска. Кожено-курточные, кобуро-револьверные, прищуренно-серьезные, остроглазо-неулыбчивые. Говорили мало — слов на ветер попусту не тратили — однако веско, доходчиво и убедительно. А где слов не хватало, там дуло «нагана» помогало. Дуло «нагана» — хоть на слово поверьте, хоть на деле проверьте — во все времена самый веский довод и аргумент…

Несмотря на то, что сроки давности давно истекли, было заведено уголовное дело, по которому и началось дознание. Так как дознание требовало оформления допросов свидетелей на бумаге, то малограмотные, а то и совсем безграмотные большекаменцы, не любившие официальные бумаги еще с царских времен — от них одни лишь неприятности — пришли к выводу, что лучше все уцелевшее выдать. И выдали. А также «вспомнили» и тех, кому были проданы золотые изделия. Тут даже Корнейша Гусев забыт не был — расстался с золотыми браслетами. Словом, к концу дознания все предметы, в том числе сломанное и выброшенное в отхожее место бронзовое ведро, были обнаружены и изъяты.

Московские ученые данному обстоятельству несказанно радовались: «Закрома Советской Родины пополнятся новыми артефактами. Утрем нос мировой буржуазии». Впрочем, и огорчались: «Жаль, что все следы погребения утрачены безвозвратно».

6

— А вот на это, — делился своими познаниями с коллегой Андреевский, — губернские милиционеры только руками разводили, как бы расписываясь в своем бессилии.

— Еще бы! — поддакнул ему начальник управления уголовного розыска. — Это ведь не допрос мумии фараона…

— Не понял? — прищурился полковник юстиции.

— Да это я из одного анекдота, — отмахнулся Бородкин Юрий Павлович. — Так, одна ерунда… — Но, видя, что Андреевский хоть и молчит, однако ждет пояснений, добавил: — Значит, один опер, выбравшись из одной пирамиды и вытирая пот с раскрасневшегося лица, с апломбом доложил руководству, что «расколол» мумию, назвавшую ему свое имя… то ли Рамсеса Второго, то ли Тутанхамона Великого… Точно не помню… Да и какая разница…

— Что-то не слышал, — с кислой миной на лице произнес Андреевский. — Как-то не довелось, — пожал он плечами.

— И бог с ним, раз не слышал… Пустяшный анекдот. Лучше скажи, что же стало с теми кладами…

— Что стало с большекаменцами, нашедшими эти клады, не знаю, — как бы повинился Сергей Григорьевич. — А находки же, получившие в археологических кругах название «Старосуджанских», с 1928 года хранятся в Оружейной палате Московского кремля. Вот так… Если имеешь желание, поезжай да полюбуйся.

— Как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают, — театрально развел руками Бородкин Юрий Павлович. — Может, когда попозже…

— Дело, конечно, хозяйское, — отреагировал Андреевский на реплику коллеги и продолжил о кладе: — Краем уха слышал, что по своей исторической ценности, не будь сами погребения варварски разорены, стали бы они в один ряд с археологическими комплексами в Крыму, например, из Куль-Обского кургана, и в Румынии. Те-то, к счастью, не были разграблены до прибытия археологов… Потому и знамениты во всем мире…

— Да, дела… Ну, и времена… Ничего не может обходиться без криминальной составляющей, — искренне посетовал Бородкин. — При развитом социализме такого быть не могло.

— Брось, было, — вяло махнул рукой начальник следственного управления. — Было… и не один раз.

— Неужели? — то ли не поверил, то ли, в силу оперской привычки, сделал вид, что не поверил, главный розыскник области.

— Я тебе говорю.

Тут Бородкин не спросил, лишь взглядом дал понять, что ждет продолжение.

— Так в деревне Ржавино Большесолдатского района в 1980 году, в самый расцвет так называемого «брежневского застоя», местный кладовщик, возясь возле бывшего церковно-монастырского овина, приспособленного под склад, нашел клад, — исполнил Андреевский высказанную лишь взглядом просьбу коллеги.

— Клад?

— Да, настоящий клад, — подтвердил небрежно. — Горшок с двумя тысячами билоновых монет… Это сплав серебра с другим металлом, — уточнил на всякий случай, хотя Бородкин его о том не просил. — А еще около пятидесяти золотых монет царской чеканки.

— Вот это да!

— Говорили, что клад спрятал в тридцатых годах бывший церковный титор.

— А это еще что за зверь? — устремил Бородкин вопрошающий взгляд на Андреевского.

Он хоть и похаживал изредка в церковь, и зажженные свечки пред образами ставил, но от церковных тонкостей да премудростей оставался далек, как декабристы от народа, если верить трактовке Ленина.

— Кажется, мелкий церковный служка…

— А-а…

— Так вот кладовщик Петров или Федоров, точно не помню, с образцами клада да к председателю сельского совета — местной власти. Чин по чину… Так, мол, и так, клад нашел… Оформим для сдачи государству, получим полагающийся процет…

— Правильно.

— Правильно-то оно, правильно… — иронично усмехнулся голубоглазый начальник следственного управления. — Только председатель в это время дом себе новый строил. Потому не об интересах родного советского государства радел, как и положено по его должности, а о собственных помыслы имел…

— И?..

— Поделили они клад. Золотые монеты пустили на коронки односельчанам, установив фиксированную таксу за них, а билоновые председатель использовал в качестве нержавеющих шайбочек под гвозди, когда крыл шифером крышу.

— Ну, дает… — поразился такой бесхозяйственной небрежности опер. — И?..

— Что «и»?.. Срок тоже получили в соответствии с должностями: председатель — на полную катушку, а кладовщик — на полкатушки. К тому же, пока шло следствие, пришлось председателю каждый гвоздик вбитый в крышу, извлечь, монетку с него снять да следователю по счету под протокол и сдать. А сколько он, председатель этот, правда, уже бывший, шиферных листов расколол, пока гвозди вынимал, то уж никто не считал. Кому это интересно?.. Никому не интересно.

— И поделом: на чужой каравай рот не раскрывай!

— Да, поделом… — как-то не очень уверенно поддержал коллегу Андреевский.

— И откуда ты все это знаешь? — не обратил внимания на эту интонацию в голосе Андреевского Бородкин.

— В архиве копаюсь… Там, если посидеть, и не такое можно выудить… Криминальная летопись Курского края с царских времен.

— Так, может, знаешь, кто Старосуджанские клады оставил… времен Великого переселения народов?..

— Историки с археологами вкупе на гуннов грешат… Только что-то не верится…

— Не верится? Почему?

— Сам посуди: гунны в Европе появились около 373 года новой эры. В 451 году их полумиллионная армия под предводительством Аттилы была разбита на Каталунских полях. Это во Франции, — уточнил на всякий случай. — А после смерти Аттилы в 453 году вся лоскутная империя гуннов распалась. Отсюда выходит, что за восемьдесят лет гунны, только волной прокатившись через наши края, вдруг ни с того ни с сего оставили три захоронения вождей своих. Это, если считать, только ставшие известными. Причем два из них, в районе речки Каменки у деревни Большой Каменец… А сколько разорено неизвестными?.. И сколько еще дожидаются своего часа открытия?.. Не густо ли для кочевников?..

— Да, густовато, — согласился начальник управления уголовного розыска. — Это, как в войну: два снаряда в одну воронку…

— Вот, видишь… Кроме того, основной поток степняков гуннов, если верить историкам, пролегал южнее… По степным просторам Приазовья и Северного Причерноморья. Это, во-первых…

Полковник милиции Бородкин, соглашаясь, кивнул.

— Во-вторых, все обнаруженные предметы, по определению тех же ученых-историков, являются изделиями либо боспорской, либо греко-римской работы. Хотя, на мой взгляд, и это спорное утверждение… Кроме греков, боспорцев да римлян, на тот период существовало множество народов с высоко развитой культурой. Взять хотя бы китайцев, жителей Индии, персов, армян, наконец…

— Верно.

— В-третьих, есть такая книга, которую для простоты «Велесовой» зовут или «Книгой Велеса» — древнеславянского бога богатства и мудрости…

— Слышал, слышал…

— Официальная наука, особенно «продвинутые» археологи, ее не признают, фальшивкой поздних времен величают… Ну, и флаг им в руки за это… — усмехнулся Андреевский. — На чужой роток, как водится, не накинешь платок…

— Точно, не накинешь, — подхватил Бородкин. — Особенно если этот роток клеветнику да сутяге принадлежит… Либо средствам массовой информации, — пошутил ядовито.

Он, как и все менты, не очень-то жаловал не столько сами СМИ, как пронырливых да продажных журналюг, не имеющих за душой ничего святого, вечно вынюхивающих «жареные фаты да кляузничающих.

— Так вот, — продолжал начальник СУ, — в данной книге говорится, что до прихода гуннов в этих краях и южнее простиралась Русколань — первое государство русов и славян, чаще всего антами называемых. До появления гуннов оно воевало с готами. И довольно успешно. Особенно при вожде Бусе, о котором, кстати, «Слово о полку Игореве» упоминает… Готский король Винитарий смог только обманом да коварством его победить, заманив на пир и там подло убив. Кстати, вместе с сыновьями и семьюдесятью ближайшими боярами…

— Верно, верно, припоминаю кое-что… — расплылся в довольной улыбке Бородкин. — О нем, кроме «Слова», еще и историки наши, начиная с Карамзина, что-то такое-этакое писали… — покрутил он неопределенно растопыренными пальцами.

Кому-то, возможно, этот жест и непонятен, только не русским людям. Хоть и расплывчат, и замысловат, но наш родной, российский, заменяющий дефицит слов.

— Да, — был краток в подтверждении слов коллеги Андреевский и продолжил: — С появлением степняков — воевали и с ними. Но сил воевать на два фронта, как сейчас бы сказали, не было, и наши далекие прапредки решили стать союзниками гуннов.

— И стали?

— Стали. Если верить первым нашим историкам, то в армии Аттилы много было вождей со славянскими именами. О том еще Нечволодов писал… историк и писатель дореволюционной России. А Русколань в Боруссию, то есть, в лесную Русь превратилась. Это от слова «бор» — лес, — пояснил для пущей ясности. — Как раз наши лесостепные края…

— Так ты думаешь, что разрушенные крестьянами да «черными копателями» захоронения принадлежали русским либо славянским князьям?

— А почему бы и нет? — дрогнув бровью, прищурился Андреевский. — Пусть не в прямом смысле русским, но хотя бы антским, северским, что ли… Этих то, так сказать, аборигенов, мне думается, было поболе, чем пришлых степняков…

— А у Нестора в «повести временных лет» сказано, что северяне поселились в наших краях только в шестом веке… — то ли усомнился в выводах коллеги Бородкин, то ли тоже решил блеснуть историческим познаниями. — Ошибается?..

— Знаешь ли, Юрий Павлович, — усмехнулся полковник юстиции, — на заборе тоже было кое-что написано… Только баба, поверив, попробовала пощупать, да лишь занозы приобрела…

— Ну, ты скажешь! — улыбнувшись, дружески хлопнул по плечу коллегу Бородкин.

Хлопнул-то дружески, да рука оказалась тяжелой. Потому, Андреевский, поморщившись от дружеского хлопка, продолжил:

— А ты, как профессиональный аналитик, подумай: не было, не было никого — и вдруг и Поднепровье, и Подесенье, и Посулье, и наше Посемье в одночасье оказались заселены! И не просто заселены, а густо заселены славянскими племенами. Такого же не бывает!

— Спорить с этим трудно, — согласился полковник милиции. — Диалектика жизни. А против диалектики, как известно, не попрешь… А попрешь — народ насмешишь да рога обломаешь.

— То-то же… — продолжил Андреевский, возвращаясь к основной теме. — Да и в поздних документах арабских путешественников по российским краям, примерно начала девятого века, сообщается о пышных захоронениях вождей русов. Причем более пышных, чем те, о которых мы ведем речь… Впрочем, какая разница: русам или гуннам… — сделал все же оговорку Андреев. — Могли и тем и другим принадлежать. Кстати, — скривил в ироничной усмешке тонкие губы, — в девятнадцатом веке среди славянофилов в одно время модным было считать гуннов русскими…

— Как так?! — искренне удивился Бородкин.

— Да вот так… — нарочито повторил начальник следственного управления замысловатый жест коллеги пальцами. — Тут даже известный русский писатель Александр Вельтман был ярым сторонником этой гипотезы. Именно он написал и издал книгу «Аттила и Русь», в которой речь идет о четвертом и пятом веках нашей эры…

— Не читал, — простодушно признался начальник УУР.

— Не мудрено: в наших библиотеках ее не найти. Раритет! — снисходительно улыбнулся Андреевский, возвращаясь к главной теме: — Главное — это то, что погребения эти утрачены из-за нашего варварства и бескультурья, извечной жажды наживы и алчности…

— Вот тут ты в самую точку попал, — поддержал коллегу полковник милиции. — Что ни есть — в корень… в саму суть.

Тут оба полковника вышли в фойе, и разговор между ними прервался.

ГЛАВА ВТОРАЯ ДЕТИ РУСКОЛАНИ И БОРУССИИ

1

Уже седмицу свирепо, прямо-таки по-волчьи, завывали ветры, посланцы Стрибога, мели метели, бушевали вьюги, недобрые слуги Зимерзлы и Позвизда. Словно рассердившись за что-то на людей, суровые боги старались завалить снегом не только избу-землянку северского воя и хранителя традиций отцов и дедов Ратши, но и все окрестные места. И неторопкую речку Руду у подошвы холма, и Темный бор за речкой, и сам Высокий холм, на вершине которого недалеко от капища Сварога — Создателя всего сущего и Отца богов — с незапамятных времен поселился род Севца.

Землянка у Ратши небольшая, есть и больше и просторнее. Но ему с родичами и этой пока хватает. Ведь разместились в ней и он с женами, и пяток его сыновей также с женами, и другой пяток еще в отроческой поре. Нашлось место и дочерям — их целый выводок. Товар, конечно, красный, но не свой — не успеешь и оком моргнуть, как разлетятся по чужим семьям, по чужим избам-землянкам. Такова по закону Сварога доля девиц-дочерей. Сыновьям отцовы стежки-дорожки топтать, род продолжать да множить, а дочерям, как птицам перелетным, по чужим древам гнезда вить, с чужих слов песни петь… Птицы по весне нет-нет, да и возвращаются к тому гнезду, откуда вылетели. Та богами устроено, уряжено. А дочери, раз выпорхнув, уже не вернутся никогда. Да то не беда, лишь бы жизнь на новом месте удалась, сложилась… лишь бы род русов рос да множился…

В землянке Ратши, от многолюдья и стельных коров, ждущих приплод, а потому ютящихся тут же, через перегородку, тепло. Но воздух тяжелый, спертый, затхлый, пахнущий испражнениями. Дышать им трудно. К тому же такой едкий, что слеза невольно катится из очей.

Возможно, поэтому начавший быстро стареть Ратша часто не спит по ночам. Покряхтывая и бормоча в усы и бороду молитвы светлым богам русов, ворочается с боку на бок под покрывалом из шкур. Старые кости ноют, ища покоя. Не находят и снова ноют.

Вот опять проснулся на полатях среди ночи. Хоть очи и закрыты, но сна нет. Морок любит молодых да сильных, а от стариков, отживающих свой век, старается удалиться подальше. Не нужны ему немощные да хворые, даже если они не самые последние в роду.

Не спит Ратша, прислушивается к беснующимся в своих недобрых играх Зимерзле и Позвизду. А в начавшую давно седеть и лысеть главу лезут всякие мысли-думки. Одна другой тревожней. Старый вой и хранитель традиций пращуров, называемый сородичами то волхвом, то ведуном-кудесником, понимает, что его жизнь пришла к закату. Вот-вот пожалует в белом саване костлявая старуха с косой да граблями, где Смертью, где Марой, прозываемая. Ухмыльнется ехидно беззубым ртом, поведет пустыми глазницами — и не станет Ратши. Лишь невесомым незримым облачком полетит его душа в высь небесную на суд богов, чтобы дать отчет о деяниях Ратши на Белом Свете. А остывшее, завосковевшее тело, обмыв, обрядят в лучшие наряды и предадут с почестями Мати Сырой Земле. И погребут рядом с ним тело самой молодой супружницы, оружие и сбрую коня боевого, а также все богатство, накопленное им за долгий земной век. Потом сородичи, как велят законы русов, небольшой курган над погребением возведут и поминальную тризну справят. Или по-гуннски, с которыми Ратша столько лет прожил бок о бок, страву. В любом случае поминальный обряд — тут как ни назови…

Да, все это будет. Пусть скоро, но не в эту ночь. А пока… Пока Ратша еще на Белом Свете, и мысли его все же больше о земном, чем о смертном. Надо успеть о многом подумать, о многом распорядиться, прежде чем закрыть навсегда выцветшие и поблекшие от многих лет и бед очи.

Рядом, одесно и ошуюю от него, молодые супруги. Тела у них, что печки, в которых кузнецы-ковали, внуки Сварожича, сына Отца богов Сварога, да бога огня Семаргла, крицу прокаливают, чтобы потом либо меч, либо сошник для сохи отковать, а то и топор с ножом острым… Даже через одежды жар их юных тел чувствуется. Однако ни жар женских тел, ни сам женский дух, ни их плоть не волнуют уже старого Ратшу. Только для обогрева ныне они ему и пригодны. Остыла кровь, ушло время молодечества, когда о продолжении рода только и мыслилось. А потому пусть себе спят не потревоженными, не помятыми, не обласканными, как и старые его жены, что улеглись со внуками и отроковицами прямо на земляном полу, прикрытом слоем прошлогодних душистых трав и шкурами.

И пусть Ратша не старейшина рода, как Севец, но тоже муж знатный, всем родом уважаемый — волхв и хранитель древних знаний и традиций. Ведь кто-то же должен и за капищем присматривать, и о богах русов рассказывать, и жертвы им вовремя приносить, и долгие беседы с ними вести, постигая премудрость бытия, и празднества в их честь устраивать. А еще кто-то должен же передавать новым поколениям русов веды дедов и прадедов, сказы о том, откуда и когда пошел род русов, кто по воле светлых богов был первым в роду этом, отцом всех отцов.

Вот Ратша и присматривал за капищем, и о богах ведал, собирая знания по крупицам малым, как птица — зернышко за зернышком. И хранил, и по мере сил своих передавал… сыну младшему Богуславу. Самому приходилось все постигать на ходу, перенимая из дланей чужих, часто скудных да прижимистых. Ведь для стези волхва он не готовился. Воем быть видел свое призвание. Только все обернулось иначе: пришлось стать и воем и волхвом одновременно — видно, такова воля богов. И знания сбирать малыми толиками у ведающих людей, настоящих волхвов и кудесников, присматриваясь, приглядываясь, прислушиваясь, впитывая в себя все полезное, как земля после зноя струи живительного дождя.

Пчелка незаметно мед собирает, перелетая с цветка на цветок. Там, весело позвенивая крылышками, сядет в самую маковку, в другом месте пожужжит, повозится — и, смотришь, к осени поздней борть уже полным-полна. Подобно пчелке приходилось действовать и Ратше: там словцо, там — другое. Глядь — и накопилось к зрелым годам… А уж к старости — и того больше.

Мало-помалу он не только устные сказы-предания познавал, не только молитвы, воспевающие хвалу и славу богам русов, но и письмена хитроумные, резами да рунами прозываемые, читать да вырезать на древе либо лопатке бараньей наловчился. Так пусть же Богуславу, в которого уже с отроческих лет его, как в сосуд серебряный, он знания капля за каплей вливал, на этом поприще будет легче.

И уже Богуслав будет рассказывать сыну своему либо внуку о том, как создал Сварог, отец богов, Сваргу со звездами, луной и землей, как потом, перевоплотившись в Рода Родовича, породил людей. А чтобы людям на земле жилось праведно и разумно, приставил к ним детей своих Сварожичей: Сварожича, дарящего тепло, богатство и покровительство русам; Перуна-Громовержца, поражающего врагов русов стрелами-перуницами или молниями; Стрибога — повелителя ветров; Велеса — бога мудрости и богатства, покровителя скотины всякой. А также иных богов, среди которых был и Денница, старший сын Сварога. Тот самый, который захотел однажды овладеть чертогами самого Творца, ушедшего создавать новые миры. Только воспротивились тому Сварожичи — Перун, Стрибог, Велес, Ладо и иные. И началась между ними война великая, в которой погибли люди многие. Так появилось зло, которое росло и ширилось.

Тут из далеких миров возвратился Сварог. Увидел случившееся и ужаснулся. Простер тогда он десницу свою — и все враждующие замерли. Так замирают перед грозой страшной и травы, и деревья, и бор. Взмахнул Сварог десницей — и полетел пылающей звездой на землю с небес Денница со своими клевретами. И не просто на землю полетел, но и внутрь ее, в самое Пекло низвергнут был.

Не стало на небесах, в Ирии, Денницы, породившего зло. Однако само зло, бестелесное, но многорукое и многоглавое, осталось на земле, чтобы омрачать Лазоревый мир, созданный некогда Сварогом. Позже простил Сварог старшего сына своего Денницу, вызволил из Пекла огненного, вновь на небеса возвел, повелев стать ему дневным светилом — Солнцем и дарить людям свет и тепло до скончания веков. А чтобы содеянное ранее им не вспоминалось братьями Сварожичами, дал Сварог ему имя новое — Дажьбог.

Но и этого показалось Сварогу мало, и повелел он тогда зваться ему у народов разных и в разные времена Корсом, Коршем, Хорсом, Ярилой, Купалой, Коло, Сурьей, Овсенем, Световидом, Митрой и другими названиями. Пусть названий будет много — кому какое приглянется, но суть останется единой — дарить людям добро: свет и тепло.

А еще Богуслав расскажет о том, как жили предки русов при отце Арие-Яруне в горах, Пянджем нарекаемых, ибо спасались там от холодов великих, ниспосланных богами на землю. И звались они тогда по отцу своему ариями, и имели огнища и стада тучные, и умели не только стада пасти да охотой на зверя лесного промышлять, но и землю возделывать — оратавать, и дома строить, и детей своих уму-разуму учить. Хорошо жилось ариям: ни войн, ни ссор между собой. Лад и порядок кругом. Словно не на земле жили, а в Ирии небесном, богами да праведниками заселенном. А все потому, что Сварог повелел Ладо и Прове учить людей ладу и порядку, жить в правде, а не в лукавстве, знать о Яви, Прави и Нави. А еще Сварог повелел Велесу учить людей мудрости и уходу за скотом — основным богатством ариев, Ладе — любви и продолжению рода, Квасуре — готовить напитки освежающие либо, наоборот, горячительные, настоянные на травах разных, солнцем Сурьей вспененные, сурицей прозываемые.

Хорошо жили арии, словно у самого Сварога и его Сварожичей за пазухой. Но случилась однажды беда великая: затряслись горы пянджские, обрушились скалы на людей, поражая их; разверзлась твердь земная, поглощая их с домами, огнищами и скотом. Почему произошло такое — неведомо. Возможно, арии, сами, не понимая того, прогневали Сварога, и он покарал. Возможно, и иное что содеялось… Но случилось то, что случилось. Много тогда погибло ариев. Однако и остались некоторые, которые собрали вече и стали решать, как быть дальше.

И решило вече, что надо покидать Пяндж, ставший тряским и ненадежным, и идти в поисках лучших земель и мест обитания. А чтобы сохранить род ариев, решили разделиться и идти разными путями: одним — на полдень, другим — встречь солнцу, третьим — вслед солнцу. Только на полночь идти не пожелали, ибо оттуда грозили холода великие да смерть неминуемая.

И вот поутру, когда юная богиня Мерцана, готовя в дневной путь Световида, впрягла в его небесную колесницу белых лучезарных коней, а черных поставила на отдых в конюшню, арии, ведомые тремя сыновьями отца Ария, двинулись в поход. Почти все они покинули горы Пянджа, лишь малая их часть, старики да старухи, а еще раненые во время трясения гор остались на месте, решив, что чему бывать, того не миновать. Остался с ними и отец Арий. «Здесь я родился, здесь я и помру, — сказал он на прощание детям своим и сородичам. — А вы, где бы ни находились, помните, кто вы и откуда вы. И зовитесь ариями до тех пор, пока среди вас не народятся мужи, более достойные, чем я. И как только такие народятся да проявятся доблестью своей, разумом своим, славословием богов наших, тогда и зовитесь уже по их именам». С тем и расстались под тихое всхлипывание женок. Мужам-то держать очи на мокром месте — стыд и позор на весь род до седьмого колена…

Не забудет Богуслав рассказать и о том, что арии, шедшие вслед солнцу, остановились в землях Семиречья, изобилующих лесами да степями с травами злачными. И что был у них муж Богумир, всеми уважаемый, при котором роды ариев стали расти да умножаться, богов светлых почитая. И родилось у Богумира много сыновей и дочерей, среди которых старшим был Кимр. Вот возмужал Кимр и обратился к отцу Богумиру с просьбой отпустить его с братьями меньшими и воями в земли полуденные да закатные, счастья поискать, божий мир посмотреть, себя показать. Ибо прошел слух, что и кроме ариев есть люди других родов и племен на земле. Не стал противиться тому Богумир, отпустил сыновей. Только наказ им дал не забывать богов своих светлых, помнить, что все они внуки Сварога, дети Дажьбога и Перуна.

Черной молнии подобно пролетели вои Кимра по землям полуденным и закатным. Если их встречали с миром — мир несли, если встречали бранью — то брань и смерть ждали встречавших. И где бы они ни побывали, там их всюду звали по имени вождя их Кимра — кимрами либо киммерийцами. Так арии стали кимрами летучими, на врагов ужас наводящими…

А еще не забудет Богуслав поведать потомкам своим о Колоксае — царе-солнце, младшем сыне Кимра или Таргитая, как называли его позднее скифы. От Колоксая родится Троян — отец родов русских, давший начало Трояновым векам, о которых каждый русич должен знать и помнить. От самого же Трояна родятся сыновья Скиф, Рус, Словен и Венд, которые и дадут названия родам по именам своим — скифам, русам, славянам, вендам-венедам.

Так как старшим был Скиф, то все окрестные народы и русов, и славян, и самих скифов для простоты понимания звали скифами. Но то — чужие народы. Сами же русы, расселившись у Дона-реки и моря Сурожского, уже называли себя по имени отца своего Руса. А славяне и венды-венеды, уйдя еще дальше на заход солнца к рекам Висле и Одре, стали зваться венедами да славянами или словенами. Ибо славили добрым словом себя и богов своих.

И построят скифы, тавры и русы города Сурож и Корсунь на берегах Тавриды, Олешье у вод Непры-реки и Дон-град у Дона. Только хитроумные греки-ромеи, любящие загребать жар чужими руками, станут звать эти города на свой лад Херсонесом, Ольвией и Танаисом. Да не просто сами звать — то полбеды, но и по всему миру раструбят — что совсем беда.

И поведает Богуслав, как скифы и русы ходили в земли вавилонские при царе их Набсуре. А еще — в земли египетские. И приводили народы, в странах тех живущие, в трепет и содрогание. А было то не далее, как десять веков назад.

Не забудет Богуслав рассказать и о врагах, приходивших на земли скифов, русов и славян. О египетском царе Весозе, о персидских царях Дарии и Кире, покрывших свои имена бесславием. А еще об Александре Великом и отце его Филиппе Македонском, подходившим с войском своим к стенам Олешья, но ушедшим оттуда «не солоно хлебавши».

Поведает он и о царе Боспорского царства Митридате Евпатории, великом полководце, сражавшемся то со скифами, то вместе с ними против римских когорт, поведает. И о римском императоре Траяне, долго воевавшем с русами и аланами-ерусланами. Траян не победил, но отбив их напор, возгордился этим деянием до того, что колонну в честь самого себя воздвиг.

Но, самое главное, Богуслав не забудет поведать молодым сородичам о славном витязе Русколани Бусе Белояре Князе, одержавшем немало побед над готами, но павшем не в поле от мечей и копий, а от коварства готского. Хоть и умен был князь, да доверчив. За то и поплатился…

А еще не забудет поведать он о бесконечных рознях и войнах среди родов и племен русов, скифов, славян. О нескончаемом дроблении этих племен, потери ими единства, а с единством — силы и мощи былой.

А почему не забудет все это поведать Богуслав? Да потому, что Ратша не раз и не два, а многажды обсказал ему про это, не раз и не два уже порасспрашивал его самого о том. И Богуслав не только повторил за ним слово в слово, но и пропел все, словно песнь торжественную, словно молитву богам пресветлым сказанную, ладно да складно. А еще Богуслав научился чтению и начертанию рез и рун. И не только рез да рун, но и буквиц ромейских. И этот дар свой он со временем передаст сыну либо внуку. Как род передается от отца к сыну, так и знания — от старшего, умудренного годами и опытом, к младшему.

Но до этого Богуславу предстоит дело наипервейшее — наложить заклятье на погребение самого Ратши, чтобы никто не смел тревожить дух покойного. А еже найдется какой безумец либо смельчак, который позарится на богатства Ратши, то лишится он разума и живота своего.

2

Да, уважаем в роду Ратша, зело уважаем. А потому и крепка у Ратши изба-землянка, наполовину зарывшаяся в землю-матушку для тепла. Снаружи только крыша покатая, как шляпка гриба-боровика, торчит. Только завывание бури все равно слышно. И ни деревянные стены, ни толстая камышовая крыша, сверху для прочности слоем земли и глины присыпанная, а ныне еще и снежным сугробом с настом сравнявшаяся, ни полог из шкур, ни крепкая дверь не спасают от нудных звуков непогоды. Впрочем, у кого сон крепок, тем завыванья Позвизда не страшны: спят себе, похрапывают, сопатками посвистывают. Не хуже самого Позвизда. А вот старому Ратше не спится. И потому он то шуршание мышей в сене слышит, то неистовую пляску Зимерзлы за стенами землянки своей.

«Занесет так, что поутру и откопаться не просто будет… — одолевают Ратшу думки. — Вон как озорно да люто воют Зимерзла с Позвиздом. Однако пусть лучше они воют, да снегом колючим друг в друга бросаются, чем волчья стая взвоет… Та, если дорвется до веси, то жди беды: в хлевах всю скотинку — и большую, и малую — перебьет, изведет. Не раз случалось… Это стельных коров от зимней лютости ближе к домашним очагам берут. Остальная-то животина: и овцы, и свинки, и лошадки, и телятки, и бычки, и жеребчики — все в общих хлевах, принадлежащих роду… Хлева те, правда, утеплены хотя бы стогами сена, свезенного с лугов, но все же не домишко людской, очагом обогреваемый. Студено в них в лютую пору… как в нынешнее ненастье. Студено так, что отроки, каждый день назначаемые старейшиной рода нести охрану, часто мерзнут и долго потом недужными бывают. А то, покашляв да похаркав кровью, и помирают. Таким ни заклятия ведунов и ведуний, ни взвары травяные уже не помогают».

Но тут мыли старого Ратши, словно стадо разношерстных овец, перекочевали с думок о волках и вьюгах на думки о старших сыновьях. С одного поля на другое. Поля — разные, но думки важные, серьезные.

«Славец с Севком опять речи о выделении из семьи заводили: тесно, мол, им. Хотят со своими детками жить отдельно… Может, оно и правильно хотят… Когда все родичи в едином кругу — конечно, надежней. Сила силу множит. Купно и трудиться проще и обороняться от ворога сподручней. Ворогов же всегда больше, чем желалось бы… Но и выделяться-то когда-то надо… Самого ведь отец также когда-то выделил… хотя тоже с неохотой…»

Тут Ратша стал вспоминать, как был молод, и как его отец Славко выделил из семьи в отдельную землянку, не отказав в помощи построить и обустроить ее.

«…А пусть по весне, как только Ярило передаст свой золотой щит Купале, и отделяются… — решил Ратша, почесав пятерней спину. — Да и Радец, пожалуй, тоже… Чего зря неволить. А девицам же, которые созрели до замужества, весной неплохо бы суженых сыскать в соседних родах. На игрищах. Вервь-то большая, на многие поприща вдоль берегов речки Руды раскинулась. Чай, с благословения Лады, всем найдутся суженые-то…»

И вновь мысли Ратши под завывание вьюги, похрапывание сыновей, посапывание молодых жен и шуршание мышей побежали, заскользили невидимыми ручейками, то переплетаясь, то разбегаясь, от взрослых сыновей и их семей к старейшине рода, к делам племени. А если иссякали ручейками, то порхали бабочками над лугами жизни, поскрипывали кузнечиками невидимыми, попискивали комариками малыми, проносились птахами вольными. Случалось, скользили ужиком юрким, а то и лягушкой нескладной тяжело прыгали…

…Старики сказывали, что давным-давно, когда не только самого Ратши, но и его отца, и отца этого отца, а также и старейшины рода Севца и его пращуров, на белом свете еще не существовало, то во главе их рода-племени стоял муж именем Сам или Сем, славный потомок праотца Руса, равный многим богам. А у Сама-Сема был сын Сев. И был он мудр главой и крепок телом. Это он научил не только верхом скакать на комонях, не только пасти отары овец да стада коров, кормящих род мясом и молоком, но и землю по весне взрыхлять, и злаки в нее бросать — сеять, и жито по осени собирать.

Жили же сначала роды Сама и Сева на берегах Дона-реки, как и многие другие роды русов. Но однажды старейшины родов, собравшись на вече, порешили, что слишком тесно стало жить всем вместе, что земля оскудела, травы-муравы поистощились. И решило вече, что родам Сама и Сева надо искать себе новые земли и обживать их. Вот тогда-то и двинулись роды Сама и Сева на полуночь в поисках лучшей доли. И нашли они эти края. И понравились им просторы, ибо земля была обильна на реки и леса, на озера и степи, на зверя и птицу. И стали они тут жить-поживать, плодясь и множась, чтя заветы дедов и прадедов, славя богов своих.

Но умерли сначала Сам-Сем, а затем и Сев. И погребли тела их в ямине под высоким курганом, положив рядом с ними их мечи, луки и стрелы, а также кувшины с ествой и питием. Ни в чем не должно было быть недостатка у них в мире мертвых. Таков древний обычай, данный людям богами через волхвов — людей ведающих да знающих.

А чтобы память о них не пропала и на земле, дали внуки и правнуки их имена рекам, несущим воды через земли, на которых жили люди Сама-Сема и Сева. Так появилась река Семь, спешащая с восхода солнца на его закат, и река Сев, старавшаяся догнать Семь, но не умевшая этого сделать, а потому прибившаяся к его деснице — Десне. А на берегах этих и других рек стали расселяться роды семцев и северцев во главе со старшими родов, образуя родовые общины и верви — совокупность соседских общин.

Вот и большой род Севца, отпочковавшись однажды от отчего, оставшегося у Сева-реки, избрал для себя место на высоком мыске, омываемом с двух сторон речкой Рудой да ручьем Рудцом. Протекает Рудец по дну оврага-яруги.

Речку и ручей назвали так за цвет несомых ими вод. Уж очень сильно на кровь-руду воды были похожи. Так о них сама Мать Земля порадела-позаботилась…

Если чем и знаменит ручей Рудец, то водой студеной. На дне яруги глубокой водица среди кустарников да трав высоких ни света белого, ни тепла солнечного не видит, не знает. Потому и студена даже в самый жаркий день.

Речка же, хоть и неширокая, и неглубокая, средь лугов и долин скользящая, оказалась богата рыбой. Готовь из лозняка снасти-верши да ставь у тенистого бережка — к утру рыбка разная, златоперая да серебристая, до половины вершей набьется. Ухи на весь род хватит. Еще и для гостей останется.

Долина же Руды радует очи птицей голосистой да мясистой; а окрестные леса, чередующиеся со степными просторами, — пушным да мясным зверем, пчелиными бортями, грибами, ягодами. А вскоре и поля, с любовью возделанные, заколосились житами тучными, злаками хлебными. Живи да радуйся!

Только жить-то жили, но радоваться все же доводилось мало: слишком много алчущих нашлось на земли эти благодатные. То с соседями-славянами, родство с которыми вглубь веков, к праотцам Русу и Словену, восходит, споры-которы возникли. Хотя бы с русами-антами, назвавшимися так по прародителю их Анту, русоволосыми витязями, расселившимися в долинах Непры-реки. То со степными народами, без роду, без племени, словно жухлая трава перекати-поле, из конца в конец по степи носящимися да в лесные края забирающимися, ратоборствовать приходилось. То и с родней дальней по праотцу Скифу, сарматами да аланами-ерусланами, правду-истину искать доводилось. Словом, живи, рус, с опаской, спи в пол-ока и пол-уха, держи меч, лук и копье всегда под рукой, наготове. Иного не дано. Не станешь того делать — свободу потеряешь. А свобода для руса превыше всего. Она — и счастье, и богатство, и радость земная. Свобода дороже жизни. Ибо для руса жизнь без свободы немыслима!..

И если со временем с соседями-славянами пообтерлись, пообжились, нашли пути-дороги к союзничеству и породнению через браки молодцев и дев красных, то со степными разбойниками приходилось больше воевать, чем союзничить. Тут то ли жизнь такова, то ли воля богов… Пойди, разберись!

Но родился среди русов вождь сильный да знаменитый по прозванью Бус Белояр. И удалось Бусу с помощью мудрого волхва Златогора при благосклонности богов объединить многие разрозненные роды-племена русов, антов и славян в единую державу русов — Русколань. Русскую землю.

Много витязей сильных встали под знамена Буса. Семьдесят бояр знатных, старейшин родов разных, составили дружину старшую, совет княжеский. Попритихли вороги, получив укорот.

Почувствовав безопасность, засновали гости торговые со своими караванами из стран на восходе солнца в страны на его заходе. Зауважали Русколань соседи ближние и дальние. Даже ромеи кичливые и те с интересом и опаской посматривали на набирающих силу Русколань и князя ее Буса Белояра. Да и сам Бус, как говорили старики, был муж не промах: в град Византий ездил с посольством, с их царем-императором Константином меды-вина пил-распивал, о делах мира и войны речи вел. Там же и супругу себе из царского рода, красавицу Эвлисию, обрел.

Но не стало Константина-царя, а с полуночи к берегам моря синего да теплого двинулись полчища готов, ведомые конунгом их Германарихом.

Дважды Бус, ополчив русов, антов-полян, роды славян, союзников алан, сам, опоясавшись мечом, бил силу готскую. Даже конунга Германариха витязь антский Исмар, ликом и статью подобный Сварожичам, пленял. Но просили готы и их вожди о мире-согласии, о дружбе-союзничестве. И дали им русы мир и дружбу. Даже за престарелого Германариха дочь Буса и Эвлисии, красавицу Лыбедь или Сунхильд, на готский лад переименованную, замуж выдали.

«Ибо даже самый худой мир, и тот лучше доброй ссоры», — счел нужным заметить по данному поводу князь Бус.

Пиры по поводу мира устраивали, вина ромейские и сурицу антскую за здравие друг друга пили. Только на чистое сердце русов зло таили сердца готские, черной неблагодарностью пылая. Не верит сила темная в свет и добро, по себе всех меряет, сравнивает. Возвратившись в свой стан, казнил Германариха казнью лютой синеокую Лыбедь, приревновав ее к сыну своему Рандверу. Приказал комонями на части разорвать. Заодно с ней и сына казнил, замуровав живым в каменную стену. Мол, не замай отцовского… раньше срока.

Сведав о том, послал Бус Белояр в стан Германариха сыновей своих Сара и Аммия, родных братьев Лыбеди, с наказом покарать изверга. На смерть посылал Бус сыновей, знал, что не вернуться им живыми. Но с радостью пошли братья мстить за сестру. Удалось им на одном пиру подобраться к Германариху с мечами под плащами. Нанесли братья поганому старцу, Кощею Бессердечному, раны тяжелые. Отомстили. Но и сами тут же пали от копий телохранителей.

Вновь начались войны между русами и готами. И вновь были биты готы, которыми стал верховодить конунг из рода Амалов, Винитарий. Сам престарелый злодей Германарих уже не мог из-за ран сесть на комоня.

О тех славных подвигах русов еще один сын Буса, Боян, сложил песнь славную, подвиг русов, антов и славян восхваляющую. Что было, то было…

Ворочается, покряхтывая, Ратша между горячими телами безмятежно спящих юных жен, которым, как с грустью понимает, никогда от него не затяжелеть, не понести, а уйти в недолгом времени с ним в мир к пращурам. Ничего не поделаешь — такова жизнь, таков закон русов. Да только ли русов?..

3

Не спится в крепкой избе-землянке, за стенами которой беснуются Зимерзла и Позвизд, вою и волхву Ратше. Мысли разные одолевают… скакунами неоседланными скачут…

…Не успел князь Бус оградить Русколань от готов, как из краев Синьских, из Синь-Синбирских пришли народы неведомые, народы незнаемые, народы бесчисленные, гуннами прозываемые. Глаза злые, раскосые; лики у всех, как яблоко печеное — скукоженные, шрамами-ранами испещренные, обезображенные. Носы приплюснуты, чела к затылку скошены. Власы черны, словно крыло ворона; у многих на челе — сбриты, а сзади, на затылке — в косичку заплетены. Голоса сиплы да гуннявы — речей совсем не разобрать.

Почти поголовно безбороды, как скопцы, а если и есть с бородками, то с реденькими да пегенькими. Для руса — смех, для славянина же — срам. Сердцами воинственны, непримиримы, неласковы, хотя, как сказывали, справедливы. И в то же время гневливы да вспыльчивы, словно день по осени: то ведро, то хмарно… На комонях сидят — скифам и сарматам так не усидеть. Словно с комонями срослись или вместе с ними и родились из чрева матерей своих. Настоящие китоврасы. На землю спешиваются неохотно, ходят по ней раскоряками; ноги-то, как у баб ухваты печные.

Будь готы и русы заедино, дали бы отпор пришельцам. Но так как между ними единства не было, а была вражда кровная, то каждый свою судьбу решал по-своему. В соответствии со свычаями и обычаями. С пожеланиями волхвов — друзей богов — и разумением мудрых старейшин.

Князь Бус, собрав вече и посоветовавшись с боярами своими, встретил вождя гуннов Баламбера по-доброму, хлебом-солью. И стали они союзниками, не пролив крови друг у друга. К тому же — глядь-поглядь — и не все они страшны да неприветливы. Есть такие, что и от руса не отличишь. И ликом светел, и власами рус. Да и очи небесной синевой наполнены до краев, как озера водой ключевой.

Готы же, надеясь на силу свою, на помощь грозных богов Одина и Тора, воинское счастье решили попытать. Но только все битвы-сражения проиграли. От злости и срама поражения раненый Саром и Аммием их вождь-старец Германарих с собой покончил, вонзив кинжал в сердце черное, гноем и ядом точащее.

Вместо Германариха конунгом-королем у готов стал племянник его Винитарий. И был Винитарий прозван русами и славянами Амалом Вендом, ибо мать его была из рода венедского, Водомерка. Ничего хитрого тут нет: не такие еще браки случались…

Замирился Винитарий с гуннами, признал над собой власть Баламбера. Нехотя. Под давлением гуннов, замирился Винитарий и с русами Буса. Точнее, сделал вид, что замирился. Ибо, как только Баламбер отбыл со своим войском на заход солнца, преследуя вестготов, то Винитарий тут же предал забвению и то, что в его жилах течет кровь славянская, и то, что чару вина-мира испил с князем Бусом и его ближайшими боярами. Воспылал гордыней объединения русов и славян под своей рукой.

Только славяне и русы быть под ним и под готами не пожелали. А желали быть с князем своим Бусом. Вновь начались сечи-сражения между русами и готами. Вновь готы были не раз биты от дружин Буса, крепко биты. Ибо не замай чужого — и своего не потеряешь…

Снова запросили готы мира и дружбы. На пир к себе пригласили, дав в залог аманатов. И хотя главный волхв Златогор, как и другие волхвы, предупреждал князя о коварстве готском, советовал не ехать, Бус, взяв с собой сыновей и семьдесят наипервейших бояр, отправился на званый пир. «Ибо чему бывать, того не миновать, — сказал он, — начертанного свыше на земле не изменить».

Винитарий встретил ласково, другом и братом Буса называл. Потом учинил пир знатный. За столом лучшие места указал. Мягко нерусь стелил, хвостом, как лис, повиливая…

А когда русы упились винами, с сонным зельем смешанными, приказал своим воям Буса со дружиной схватить, повязать и живыми на крестах распять. Да, стлал Винитарий мягко — только спать русам стало жестко. Ох, жестко!

Так не стало великого князя Русколани Буса Белояра, его сыновей и семидесяти наипервейших бояр — старейшин родов русских, антских и славянских. И распалась с плачем великим единая могучая Русколань вновь на отдельные племена и земли.

Только недолго Винитарий плодами злодейства наслаждался: вождь гуннов Баламбер не стерпел самоуправства и коварства готского. Приказал воям своим Винитария изловить да на суд скорый доставить. Но готы встали за конунга своего — и началась вновь война между готами и гуннами. И повержены были готы, а Винитарий пал от стрелы Баламбера. Выцелил все-таки гуннский вождь готского. Воздал достойно за коварство и измену.

Не стало Русколани, но на земле русов, северян и полян, там, где лесов-боров поболее, родилась Боруссия — лесная страна Русь. Главным же градом Боруссии стал Воронежец на речке Вороне, что воды свои в реку Дон катит. Старшим тут был князь Сегеня Белояр — внук Буса Белояра. А в граде Белой Веже, что в излучине Дона, — Болорев. В Голуни же, что на Ворскле-реке — Оглендя Бродник.

Оглендя близким родственником Бусу не был и допрежь пас стада свои у моря Готского. Хитроумные греки то море Понтом Эвксинским, то бишь Благодатным, величают. Будь жив Бус, Оглендя, возможно, продолжил бы пасти стада… Но случай подвернулся, и он его взнуздал. Как коня.

Почему Оглендя не остановился в Скуфии-Скифии, возникшей на берегах моря синего, в устье Непры-реки, а перебрался в Голунь, только богам ведомо.

В яви-жизни ветры, начав веять в одном месте, по воле Стрибога перемещают свои невидимые струи в другое, река — от ключа-истока воды несет через многие земли, пока не впадет в более крупную реку или же в море. Так и люди. По воле богов светлых рождаются в одном месте, потом, подхваченные невидимыми течениями, оказываются в другом. Не мыслилось, но случилось. Вот так и с Оглендей. Да и с иными прочими…

Ратша не бывал в стольном граде Русколани — Кияре Антском. Слишком далеко сей град от веси северян. А вот град Воронежец посещать случалось. И в граде князя семцев Кура, что на высоком мысу при слиянии тамошних рек Кура и Тускура, бывать приходилось. И не только самому, но и сыновьям тоже. Ратные дела тому причина…

Молодым не раз хаживал с князем Куром по зову Буса Белояра. А когда Буса не стало, то со старшими сыновьями и по зову Баламбера. Тогда-то и насмотрелся вволю на почти поголовно безбородых гуннов. Пообвык с ними, пообтерся. И уже не такими страшными стали они казаться. Стал к речам прислушиваться, слова их чудные запоминать — общаться-то ведь надо было… союзники как-никак…

Выяснил, что славянский пир по покойникам — тризну — гунны стравой называют, колчан для стрел — сагайдаком. Но самое смешное, что сильного бурого лесного зверя бера или по-иному орса, ведмедем или медведем кличут. За то, что зверь этот ведает мед — сладкую добычу бортников. Ну, мед — так мед, а мед ведающий — пусть и медведь…

В жизни гунны обходились малым. Вечно на коне — мужи и отроки, а в кибитках — женки, старики и детишки малые — они довольствовались дикими злаками да кореньями, взварами трав да мясом жеребят. Благо, что конские табуны, а то и стада коров всегда при них. А если не было, то отбирали у всех тех, кто попадался на их пути. При этом мясо не варили в котлах, а, нарезав тонкими ломтиками, вялили на солнце или же подкладывали под потники седел — и ели упревшим.

Ежели седла у воя не было, — таких гуннов было тоже множество, ибо они состояли не из единого рода-племени, а из множества разных, — ломтики мяса клались под собственное седалище. И тоже упревали. А упревши, уплетали за милую душу.

Одежды носили из грубой ткани. Иногда из шкурок полевых мышей и сусликов-свистунов, которых их мальцы ловили во множестве во время стоянок. Шили одежды женщины прямо в повозках-арбах. Работа была кропотливой, но гуннские девы и женки роптать не привыкли. Молча делали свое дело.

Одежд своих гунны не меняли до тех пор, пока те не изнашивались или не истлевали от пота до дыр и уже не поддавались никакому штопанью. И мало заботились, если от одежд оставалось только одно название. Зато обожали злато, которым украшали в основном сбрую комоней: узды, седла стремена. Даже у самого бедного и никчемного гуннского всадника-воина хоть несколько малых, тонюсеньких-претонюсеньких золотых пластиночек, но было вкраплено в сбрую. Про храбрых и отважных воинов говорить уж не приходилось: вся сбруя у них горела золотым огнем. Но самые богатые украшения были, конечно же, у вождей и их сыновей. И не только на конской сбруе, но и на воинских доспехах и одеждах.

Где гунны добывали столько золота и серебра, было тайной. Но поговаривали, что все это им досталось после разгрома богатого Боспорского царства, некогда процветавшего на берегах Сурожского моря и устья Дона-реки. С эти царством русы и анты много веков вели торговлю, считая своим соседом. Да что там соседом?.. — Половина жителей Боспорского царства, если, вообще, не две трети, были потомками русов, скифов да амазонок — воинственных дев Подонья.

«Эх, конская сбруя, конская сбруя… — вспомнив мимоходом и ненароком о конской сбруе, подумал уже с вожделением о ней Ратша. — Заветная мечта любого воина».

Седлом русов, в том числе и Ратшу, было не удивить. Общаясь в степях с аланами да сарматами, а ранее и со скифами, русы не только видели эти хитроумные приспособления, но и сами ими умело пользовались. Правда, при этом особой тяги к их украшению не имели. Ну, разве что старейшины родов, чтобы хоть как-то отличиться от простых родичей-воинов.

Невидалью чудной не были для русов и воинские доспехи. Хоть просто кожаные, хоть пластинчатые, изготовленные из костяных срезов копыт коней и нашитых с напуском одна на другую на кожаную основу. Многие имели как изготовленные собственными мастерами, так и добытые в походах. Пластинчатый доспех был крепче, но стоил дорого и являлся заветной мечтой каждого воина.

А вот стремена — гужевые петли, крепящиеся к седлам и служащие упором ступням ног, впервые увидели у гуннов. Увидели, испробовали — и пришли к выводу, что без них уж никак нельзя. Всадник, вставив ступни в стремена, сидит на комоне как влитой: не соскользнет, не ерзанет, не пошатнется. А прижмет нужда, так и повернуться во все стороны можно, не боясь соскочить с крупа. И замах руки куда как крепче да вернее. К тому же ковали русов тут же и улучшение стременам придумали — стали ковать железные. Ступне в них куда вольготнее и устойчивее — никакой тебе теснины и неудобства.

Если у русов и славян главным среди богов был Сварог, у скифов — Папай, у готов — Вотан или Один, то у гуннов — дух неба Тэнгри. Однако гунны, почитая своего бога, воздавая ему почести и хвалу, принося жертвы травами, молоком кобылиц, воскуривая костры до небес, чужих не хулили. Относились со сдержанным уважением: все-таки боги, а не смертные люди.

Что же было общим для всех, так это крест — древний символ круговращения, смены эпох, времен года, дня и ночи, Яви и Нави. И русы, и славяне знали, что символ этот еще со времен их отца Ария был в чести. Только вот в последние годы стал забываться. Зато гуннами был уважаем и храним. А еще и готами, точнее той частью готов, которая в Бога-человека, во Христа уверовала. Были среди готов и такие, которые в кресте символ мученической смерти Христа во спасение всего рода человеческого видели.

Ратша ведал, что далеко за синим морем, на окраине ромейского государства зародилась новая вера, вера в Христа-Спасителя, что эта вера набирает силы. Ведал, но не роптал, ибо тому, что должно случиться в мире Яви, тому, что уготовано богами в Нави, человек, даже волхв, помешать не в силах. И уж тем более такой, как Ратша. Он хоть и исполнял обязанности хранителя законов щуров и пращуров, дедов и прадедов в родной веси в дни празднеств, но ученостью волхвов не обладал. Да и не стремился к этому. Рожденный воем должен быть воем. Рожденный же волхвом должен стать волхвом. Но так как в роду Севца своего наследного волхва не было, то обязанности хранителя древних традиций пали на Ратшу, как самого сообразительного. Вот он и нес сей тяжкий груз по мере сил и возможностей. Даже появление гуннов не стало помехой тому.

4

Самого Баламбера, или Беламира, как чаще звали его русы, анты и славяне на привычном для себя языке, Ратше в свои молодые годы доводилось видеть только издали. Почти всегда в тяжелом пластинчатом доспехе и в кругу ближайших советников или вождей из союзных родов и племен. Ближе приблизиться не позволяли нукеры — телохранители из сыновей и ближайших родственников, всегда оттиравшие чужеземных воинов подальше от своего вождя. Зато его племянника Ругила от младшего брата Харатона, называемого часто Роусом, а то и просто Русом, видеть-зреть приходилось довольно часто. Ругил был отроком любознательным, непоседливым — по делу и без дела в сопровождении десятка, а то и дюжины воев появлялся в станах союзников.

Лицо у Ругила, как и у всех его сверстников, было густо испещрено шрамами — гунны с раннего детства, чуть ли не с рождения, наносили порезы на ликах детей, приучая их к терпению боли. А еще — чтобы волосяной покров не трогал их бород и усов в пору зрелости. Густые смоляные волосы были забриты на челе, а на затылке стянуты в косичку. Серые, как осеннее небо, очи то светлели, лучась заинтересованностью, то покрывались хмарью. И тогда взгляд их становился не по-детски тяжел, гневлив и… опасен. Ратше как-то удалось увидеть, как Ругил, вдруг ни с того ни с сего воспылав гневом, зарезал кинжалом пленника-гота, светло-русого великана, оказавшегося у него на пути. Зарезал просто так, ради забавы.

«Степной орел растет», — восхищались им гунны.

«Коршун», — хмурились русы.

Ратша же не восхищался и не хмурился, молча наблюдал за будущим вождем гуннов. А то, что это рос будущий вождь, можно было не сомневаться. Все задатки к тому имелись: и родовитость, и отвага. «Недурно бы сойтись с княжичем поближе», — рассудил Ратша, наблюдая за отроком.

Ругил рано лишился матери: умерла во время очередных родов. С отцом Харатоном держался почтительно, но любви, судя по его поведению, не испытывал. Да и проявление любви в среде гуннов, хотя бы отца к сыну или сына к отцу, считалось слабостью. Слабость у гуннов — хуже смерти. К тому же до недавних пор родство у гуннов считалось только по рожденным от одной женщины. Ибо мужьями у ней могли быть разные мужчины, которые и не ведали: понесла ли от них дочь степей или же не понесла, став непраздной от другого. И только в последние годы, когда браки с благословения Тэнгри упорядочились, когда в роду стал главенствовать мужчина, у отцов появились наследники и продолжатели рода.

До поры, когда молодой жеребчик ищет кобылку, когда один вид молодицы вызывает у молодца жажду обладания ею, Ругил еще не дорос. Поэтому жара любовных томлений он еще не испытывал. И отроковицы, будь то степнячки или же красавицы славянки да русинки, взгляда Ругила не затрагивали. Если что и восхищало его взгляд, вызывая огненную искрометность, если что и вызывало азартный трепет сердца, неистовое томление духа, так это комони-кони. В них-то он, как и всякий степняк, не чаял души и готов был дни и ночи проводить в седле.

Однажды, дело было на берегу Семи-реки, гунны вздумали купать лошадей. Сами они, выросшие среди степей, водных просторов боялись, плавать не умели, но сидя на конях, преодолевали любую водную преграду или вброд или вплавь. А уж искупать лошадку в летний зной — дело не только любимое, но и весьма полезное: меньше станет на теле благородных животных всяких кровососущих тварей — слепней, оводов, мошки разной. Да и кожа после купания блестит и переливается красками, что твоя радуга после дождика. Любо-дорого смотреть. Словом, купание лошадей гунны обожали. А тут все к одному и сошлось: жара — несусветная, сечь и сражений — не предвидится: готы далеко на закат солнца убрались, праздность — одолевает…

И вот к затее взрослых в мгновение ока присоединились отроки: кричат, галдят, друг перед дружкой ловкостью да силой похваляются. Не остался в стороне и Ругил. Вскочив на гнедого жеребчика, он борзо погнал его в реку под одобрительные крики гуннских воев.

«Поостерегся бы, — не одобрил удали, а точнее бесшабашности княжича, Ратша, наблюдая за происходящим со стороны. — Речные духи баловства не любят. Мигом на дно утянут к дедушке Водяному».

И только он о том подумал, как случилось непоправимое: когда Ругил уже одолел треть ширины реки и удалился от отмели, конь под ним вдруг шарахнулся. То ли собственной тени в воде испугался, то ли ухом воды зачерпнул, то ли сомом, царем рыб, был ушиблен. Поди, узнай! Только шарахнулся, да и сбросил с крупа Ругила. Тому бы за узду ухватиться да крепко держаться — глядишь, гнедой бы и вынес его на берег. Но Ругил, не ожидавший такого подвоха от любимого коня, узду упустил и стал беспомощно барахтаться в воде. Вот-вот пойдет камнем на дно.

Гунны на берегу кричат, руками машут, богов вспоминают, Тэнгри на помощь призывают, а спасать отрока не решаются. Боятся темных вод Семи-реки. Боятся гнева речных духов, возжелавших их сородича Ругила.

«Кажется, твой час пробил, — шепнул сам себе Ратша, сбрасывая на ходу кожаные поступы с ног и порты. — А вы, светлые боги — Сварог, Дажьбог, Перун и Световит — не оставьте внука вашего своей милостью». И в чем мать родила пробежал по отмели, сколько было можно бежать, высоко вскидывая ноги, с громким хлопаньем разрывая водную гладь, поднимая мириады радужных брызг. Потом, не останавливаясь, набрав в грудь побольше воздуха, нырнул, по-лягушачьи работая под водой руками и ногами. Вынырнув, поплыл, рассекая упруго-обволакивающее тело реки дланями, бурля его ногами, быстро сокращая расстояние между собой и беспомощно, по-кутячьи, барахтающимся гуннским княжичем.

До Ругила оставалось каких-нибудь десяток мощных замахов, десять бросков крепкого Ратшинова тела, когда княжич, обессилив вконец, скрылся с головой под воду и, пустив бурки, пошел камнем ко дну.

«Врешь, не возьмешь, — неизвестно кому мысленно сказал Ратша. — Мы еще посмотрим, кто кого…»

Определив на глазок место, где в последний раз был виден Ругил, Ратша, сделав невероятный кувырок, словно отталкиваясь от речной поверхности, нырнул вертикально вниз.

Не случись несчастья, наблюдатели на берегу, наверно бы, покатились со смеху, видя, как над речной гладью сверкнул белизной кожи обнаженный зад Ратши и как по-лягушачьи дернулись над лоном вод его ноги. Но ныне было не до смеха. Вряд ли кто из русов и гуннов обратил внимание на это. Все, затаив дыхание следили за тем, удастся или не удастся смельчаку-русу спасти Ругила. Даже советов, на которые всегда так богаты как русы, так и гунны, не подавали.

Вода в реке теплая, светлая на поверхности на глубине пугала холодом и чернотой. Однако, взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Ратша нырнул с открытыми глазами — надо было увидеть тело Ругила. Сначала он ничего не мог разглядеть, кроме, разве что, рыб, таращивших на него, как на чудо-юдо, глаза. И уже начал сомневаться в положительном исходе дела, так как запас воздуха, умело стравливаемый им, иссякал, как вдруг взгляд его выхватил из речной мути очертание тела, распластанного на илистом дне.

Подхватить рукой тело княжича и резко оттолкнуться обеими ногами от речного дна, чтобы через мгновение выскочить над поверхностью вод — было делом малым. Куда сложнее было доплыть с телом до отмели. Но Ратша справился и с этим. Вытащив на пологий берег безжизненное тельце, перебросил его через свое колено ликом вниз и, не вдаваясь в объяснения, стал резко трясти.

Русы молча, но с явным одобрением, кивали головами, соглашаясь с действия Ратши. Гуннские же вои были настороженны: им еще не доводилось зрить, чтобы утопленника вот таким способом можно было вернуть из мира мертвых в мир живых. Их шаманы если и возвращали кого-то из объятий духов смерти, то только долгими воскурениями пахучих трав да изнурительными танцами под глухой рокот бубна… Но это было редким чудом. И не с утопленниками, а только с хворыми да недужными. А тут лишь за то, что тело княжича было отобрано у духов вод, уже надо было благодарить смельчака. А уж если он с помощью волшебства оживит сына Харатона, то заслуживает быть самым уважаемым человеком во всей гуннской земле.

Проводя манипуляции с тельцем Ругила, Ратша тихонько шептал просьбы к светлым богам русов, чтобы помогли ему в деле добром, в деле нужном. И боги не только прислушались к мольбам Ратши, но и вняли им. Изо рта Ругила вдруг хлынула вода, сам он, порозовев кожицей, вдруг вздрогнул всем телом. Потом натужно закашлялся, выплевывая остатки воды. Затем открыл глаза и что-то проговорил на своем гнусавом наречии.

«Чудо! Чудо! — обрадовавшись, разом загалдели гунны. — Ругил жив! Слава духу неба — Тэнгри! Слава великому шаману русов».

Вот так Ратша стал не только другом гуннов из рода Харатона и княжича Ругила, но и «великим шаманом».

Севец, хоть и был вождем рода, но с Ратшей общался как с равным. Не заносился, не кичился. Прознав про новую удаль Ратши, про спасение им сына гуннского вождя, радости не выказал. Рек кратко: «Пес волку не товарищ. Смотри, чтобы не задрали. И от веси нашей держись подальше, не приваживай волков сюда. Иначе быть беде». Только Ратша тогда не очень-то прислушался к словам Севца. А зря…

Гунны за спасение ханского сына отблагодарили Ратшу конем. Но не тем, который подвел княжича, а иным, вороной масти. А того, гнедого, выбравшегося без седока из вод на берег, казнили, отсекши главу: «Не бросай хозяина в беде».

Ратше было жаль гнедого, но против гуннских обычаев поделать ничего не мог. Ханскому же подарку — вороному, облаченному в полную конскую справу, богато украшенную золотыми бляшками — откровенно радовался. Такого коня, такой конской сбруи не у каждого родовитого гунна увидеть можно было, не говоря уже о сородичах-русах, откровенно презиравших золото.

Ругил же, придя в себя, вознамерился стать побратимом Ратше. И не только все гунны, на глазах которых случились эти события, но и хан Харатон, узнавший о необычном происшествии от своих приближенных, полностью были согласны с княжичем.

«Брататься, надо брататься», — решили единогласно.

Ритуал братания был прост и понятен без слов. Хоть у русов, хоть у гуннов. Ругил и Ратша надрезали кинжалами запястья левых рук, затем сцедили несколько капель алой крови в единую золотую чашу и, смешав, испили сей напиток братства. С этой минуты Ратша мог не только считать себя братом Ругила, но и в любое время дня и ночи безбоязненно входить в стан гуннов, не опасаясь быть изгнанным или же подвергнутым какой-либо обиде. Гунны, точнее, их вожди, хоть и искали себе союзников, хоть и блюли союзнические обязательства, но в станы свои старались их не допускать. Опасались коварства и предательства. Известно: пригревший у себя на груди змею ею же будет и ужален. А с Ратшей все стало по-иному. Каждый гуннский воин, каждый гуннский род был обязан оказывать почести Ратше такие, какие оказывались Ругилу.

«И они оказывали, — потягиваясь и почесываясь под теплым покрывалом, размышлял Ратша. — Оказывали. Все. Или почти все…»

Да, почти все гунны признали Ратшу за своего, накрепко приставив к его имени прозвище «великий шаман» и спаситель Ругила. И только один гунн, младший сводный брат Ругила, остроликий и остроносый Мундцук, несмотря на юный возраст, зло косился на спасителя. Рожденный не от гуннки — гуннских женщин после долгих переходов по безводным степям явно не хватало для всех мужей, — а от буртаски княжеских кровей, Мундцук был бы рад смерти старшего брата. Смерть Ругила открывала перед ним дорогу к ханскому трону. Но этого из-за вмешательства Ратши не произошло.

Тогда что-то подсказало Ратше, что с Мондцуком надо ухо держать востро, глаза — открытыми и спиной к нему не поворачиваться. Этот ханский отпрыск с обезображенным шрамами лицом, острой мордочкой и злыми раскосыми очами чем-то походил на хитрого хорька, подстерегающего добычу. И Ратша, когда находился вблизи Мондцука, держал ушки на макушке, а очи — не только спереди, но и на затылке. И не напрасно…

5

С того времени, как Ратша спас сына хана Харатона, Ругила, прошло немало лет. Много вод утекло в реках, много весен сменило зимы, много больших и малых событий произошло как в жизни самого Ратши, так и в жизни его сородичей-русов. Были дальние походы и возвращения к родным огнищам-очагам. Было многое… Только ссор с союзными гуннами у русов не было. Гунны не требовали больше того, что им полагалось по ряду, заключенному вождями русов, а русы, в свою очередь, не задевали гуннских воев. Ратше же даже язык союзников пришлось малость выучить. Иначе как общаться с братом названным… Не на пальцах же!

Возможно, за спасение гуннского княжича, возможно, за овладение языком гуннов, но, скорее всего, за то и другое вместе, русы стали называть Ратшу не только «шаманом» и волхвом, но и Гуннославом — создающим славу гуннам. Чего наслоилось больше в этом прозвище: скрытого презрения, недоброжелательства, зависти, пренебрежения или воздаяния должного уму, смелости, находчивости, — понять трудно. По-видимому, любой человек, произносящий это слово, вкладывал свой смысл. Ведь каждый роток — мыслей и чувств поток, неисчерпаемый кладезь… И на каждый роток не набросишь моток. Ибо роток — не нора суслика, а слово — не суслик: на мот или силок не изловишь…

«Да, славным было времечко, — вспомнив эти события, пришел к выводу Ратша. — Славное! — почесал с удовольствием потный ребристый бок. — Молодость… Воля… Не чета старости да дряхлости. Э-э-эх…»

…Не обошли перемены и гуннов.

Возмужав, женился Ругил, взяв себе в жены девицу Заряну из рода Ратши. Заряна лицом румяна, взглядом голубоглаза да приветлива, словом добра, станом стройна. Настоящая зорька алая, которую только весной да летом можно увидать, очи порадовать.

Зачастил Ругил, когда не бывал в дальних походах, с малой дружиной в весь Ратши. Не только на коне черногривом красовался, но и новых друзей находил. И все чаще и чаще русы и гунны стали величать Ругила Роусом или Русом. А тот не серчал, принимал как должное. Считал, сколько имен, столько и жизней у человека. Жить же хотел если не вечно, то долго-долго. А кто того не хочет, если жизнь в радость, а не в тягость?..

Следом за Ругилом сыскал себе суженую у алан и Мундцук. Но взял не по чести, а силой, наскочив со своими воинами на аланский курень. Родителей и братьев аланки перебил, а ее из-за красоты в наложницы определил. Только спустя пару лет наложница сия, родив Мундцуку сына, названного Аттилой, и стала, наконец, супругой. Однако не единственной. К тому времени была у Мундцука еще одна жена, родом славянка, именем Дубравка, которая родила Бледа — еще одного сына. И, конечно же, наследника завистливого Мундцука. При этом Блед был всего лишь на полгода младше Аттилы.

Женился и Ратша, породнившись с родом Славца. Стройная как березка, синеглазая да золотокосая улыбчивая Светлана стала ему доброй супругой, а Ругиловой Зарянке подругой и сестрой названой.

Тут бы жить да радоваться, детишками обзаводиться, чтобы было кому род продолжать. Только счастья не случилось. Наметилось, да не случилось… Так часто бывает. Сначала вроде и ведро, и солнышко на небе — душе радость да благость. Но вот откуда ни возьмись вдруг набежит облако, потом второе… И поблекло все, и померкло… А затем вообще хмарью да невзгодой повеет так, что от былой радости и следа не останется.

Началась вражда между Ругилом и его младшим братцем Мундцуком, жаждавшим славы и власти. Родичи одного и другого тому способствовали. Родичи — они во все времена ершистые да колючие: каждый о своем радеет, каждый своего возвышает, а чужеродца хает. А еще — прилипчивые, как репей. Так вцепятся в любимца — не оторвать, не отбросить!..

Хан Харатон, вечно занятый походами, то ли не замечал обострившуюся вражду между его детьми, то ли замечал, да ничего не предпринимал для ее искоренения. Вернее всего, замечал, и мало того, сам осторожно поощрял ее. Возможно, рассудил, что когда собаки грызутся меж собой, то вожак стаи может быть спокоен: никто на его место не покусится, не позарится. Куда как хуже, когда грызться перестанут да и устремят свои помыслы на ханский стол. Тогда беда…

Хану Харатону перевалило за пятьдесят. До такого возраста почти никто из кочевого народа не доживал. То погибали юными в бесчисленных сражениях, то уходили с дымом костров от хворей к Тэнгри в детстве, то закончив свой земной путь просто от ранней старости. Так что вражда между сыновьями старому Харатону была лишь на руку.

А вражда все разрасталась и разгоралась. Сначала подспудно, почти незаметно. Потом — явственнее и явственнее. Это как лесной пожар: вначале огонь ползет понизу, неслышен и почти невидим. Но вот всползет по стволам и ветвям повыше и, подхваченный порывом ветра, загудев, заурчав от удовольствия, превратится в верховой. Тогда уж берегись! Тут уж ни зверю, ни птицы не уцелеть! Догонит и сожрет без сожаления…

Вражда привела к тому, что Мундцук задумал во время предстоящей охоты на степного великана-тура напасть на Ругила и его дружину, чтобы раз и навсегда положить конец противоборству. Только не дремал и Ратша, побратим Ругила. Да и сам Ругил держался настороженно: давно уже видел в набирающем силы сводном брате соперника и завистника. Это как один молодой тур видит соперника в другом, когда однажды приходит пора весеннего гона. Поэтому, когда Ратше, «великому шаману и волшебнику», как величали его в станах гуннов, имевшему явных и тайных друзей и в окружении Мундцука, стало известно о злых замыслах последнего, он решил поделиться ими с Ругилом.

— Брат, — улучив минутку, когда поблизости не было посторонних ушей и глаз, обратился Ратша у Ругилу, — слышал, на охоту собираешься?

— Мундцук предложил. На тура… Говорит, его воины целое стадо выследили…

— Охота — это, конечно, прекрасно… Особенно, если на тура…

— И что?.. — оставив прежний небрежный тон, уже более заинтересованно отреагировал Ругил, настороженный откровенной недоговоренностью побратима.

Лицо его, обезображенное старыми хищническими шрамами, напряглось, наливаясь внутренней, затаенной до поры до времени, угрозой. Глаза, превратившись в узкие щели, заискрились холодными льдинками.

— Да сон вещий был… Конь под тобой споткнулся…

Ругил вопроса не задал, но весь его облик говорил о том, что он желает слышать продолжения «сна».

— Чужие стрелы тому причина. Как осы впились они в коня и всадника… — прозвучал негромкий, но твердый ответ Ратши.

— А каким было оперение стрел? Не удалось ли рассмотреть… во сне? — заиграв желваками скул, мрачновато поинтересовался Ругил.

— Ястребиное, — выдержав тяжелый взгляд Ругила, молвил Ратша. — Ястребиное…

Ни Ратша, ни Ругил имени Мундцука не назвали, но оба отлично понимали, о ком идет речь. Ибо ястребиное оперение имели стрелы Мундцука и его ближайших воев. Считалось, что такие стрелы не знают промаха и бьют точно в цель, словно сам ястреб.

— Однако снов бывает множество, но не каждый ведь сбывается… — вновь прищурившись, проявил осторожность Ругил.

— Да, не каждый, — не стал спорить Ратша. — Сбываются только вещие.

— А твой сон вещий? — хищно нацелился взглядом царственный побратим.

— Думаю, что вещий.

— И ему стоит верить?

— Стоит.

— И что делать?

— От охоты на этот раз отказаться… сказавшись хворым, недужным.

— Это не выход… — сразу же наотрез отказался гордый Ругил.

— Да, не выход, — согласился Ратша. — Всего лишь отсрочка. Но важная.

— Не то, — наклонившись с коня, сорвал высокую травинку-былинку Ругил. — Не то, — нервно покусывая ее, повторил он. — Совсем не то. Сорную траву в степи вырывают с корнем, а потом сжигают! — сплюнул он с зеленой слюной и кусочек сорванной им былинки-травинки. — Чтобы и запаха от нее не осталось.

— Так то трава… — пожал плечами Ратша.

— Да какая разница!

— Кровь-то одна… В том-то и разница!

— Не совсем… одна. Да и это не важно… Важно, кто кого…

— Тогда надо опередить… — не вдаваясь больше в суть того, что важно, перешел к практическому решению наметившейся проблемы Ратша. — Так расставить своих людей, чтобы чужим и развороту не было. Тут главное: знать точное место предстоящей охоты… и время.

— У Каменной речки. Якобы в урочищах на берегах этой речки и видели туров. Там и охоте быть… через седмицу.

— Значит, у Каменки… — произнес раздумчиво Ратша. — Знаю. Бывал в тех местах… Что и говорить — отменные места…

Речка Каменка или Каменная речка располагалась в нескольких поприщах к полудню от Руды, на берегах которой и состоялся этот разговор. Если Руда несла свои воды в Свапу, а через нее — в Семь и Десну, то речка Каменка, журча по каменистому дну, спешила к Судже и Пслу — песьей реке. Места вдоль берегов этой речки холмистые, испещрены мелкими и глубокими яругами, поросшими кустарником; степные просторы перемежуются с лесами и перелесками. Для устроения засады — лучшего не сыскать. Но ведь и против засады можно устроить засаду! Надо только умно к делу подойти.

— Раз бывал и знаешь, то возьми своих людей и моих тоже… — призадумался малость Ругил, по-видимому, прикидывая, кому можно довериться. — Тех, которые понадежнее… — и в путь! Засады, как сам мыслишь, надо предупредить.

— Мыслю именно так, — заверил названного брата Ратша. И тут же добавил: — Своих воев я знаю. А кого из твоих взять-то?.. Моих, мнится, одних на все про все не хватит, — уточнил просьбу.

— Я сам им скажу. Жди. Подъедут.

Посчитав разговор оконченным, Ругил тронул коня, но Ратша приостановил его:

— Как с супротивниками поступать?

— Я же сказал, — желчно бросил через плечо Ругил, — сорную траву из степи вон… Разве непонятно?

— Так гунны же… — несколько замялся Ратша.

— Тем хуже для них.

Ближе к ночи, когда усталое за день солнце спешило уже за окоем на отдых, когда дневная жара уступала место вечерней прохладе, отряд Ратши, усиленный воями Ругила, без лишнего шума покинул стан русов. Покинул тихо, незаметно. А когда рогатый пастух — месяц — выгнал на бескрайний небесный луг, пересеченный Молочной рекой, стада и табуны звезд, Ратша был уже далеко от родной речки Руды.

Рысили борзо, но не торопко. Торопливость, как известно, нужна при ловле блох. Воям же она ни к чему, не нужны им лишние помехи…

Держались купно, не боясь оставить заметный след. Знали, поутру Зарница, окропив землю серебряными росами, расправит примятые конскими копытами травы и скроет от посторонних глаз все следы.

Впереди предстояла переправа через Семь по Гусиному броду. А за ним — дальнейший путь к Каменке, чтобы упредить злоумышленников…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ

1

Следователь по особо важным делам следственного управления подполковник юстиции Делова Ольга Николаевна, сорокалетняя русоволосая, с короткой стрижкой, высоколобая красавица с карими искристыми глазами, сияющими добротой и умом, только что закончила расследование дела по обвинению двух строителей, Скоркина и Каменева. Незадачливые властители мастерка, топора, лопаты и ломика обвинялись по статье 164 УК РФ — хищение предметов, представляющих историческую ценность. Такое редко, но случается. И теперь намеревалась подать рапорт руководству для получения очередного отпуска. Что и говорить, следственная работа — не мед. К вечеру так устаешь, что ноги едва волочишь. Про голову же и говорить нечего — гудит, как рассерженный самовар или закипающий электрочайник. А за год усталость в такой тяжкий груз преобразуется, что без отдыха никак… К тому же и в семье его ждут не дождутся. Возможно, не меньше того, как древние евреи манны небесной…

Супруг Виталик, бывший опер, а ныне рядовой сотрудник одного из ЧОПов города, давно долбил мозжечок одной и той же фразой: «Когда поедем к морю?». И не потому, что он не мог жить без моря — отпуск можно было провести и в лесостепных краях Курщины — а потому, что в морском воздухе нуждались дети. Врачи советовали, как можно чаще отправлять их на Черноморское побережье.

«Кажется, мечта супруга наконец-то обретет реальные очертания, — размышляла она, сшивая капроновой нитью на специальном станке очередной том дела. — Вот сошью, подпишу обложки — и секретарю на отправку прокурору для утверждения обвинительного заключения. А сама к начальнику СУ с рапортом».

Дело «хмельных кладоискателей», как для пущей краткости определила расследуемое преступление Делова, было объемным, но не особо сложным в смысле доказательств вины фигурантов. Попадались дела куда сложнее и запутаннее, с десятками обвиняемых в экономических преступлениях, где сам черт ногу сломит в хитросплетениях взаимозачетов, поставок и неустоек, взаимных претензий и бесконечных денежных потоков. И, конечно же, — кучи бухгалтерских документов, сплошь испещренных всевозможной цифирью. А тут — двое строителей, часто бывавшие под хмельком, трудясь над восстановлением одного из храмов Никольского монастыря, расположенного в Слободке, пригороде Рыльска, роясь в подвальном помещении, обнаружили клад старинных серебряных монет.

Известное дело — дуракам да пьяным всегда везет. Им бы заявить о кладе в соответствующие органы, пригласить прессу, археологов — и четвертая часть клада в рублевом эквиваленте была бы гарантирована. Пусть не сразу, пусть через год-другой — в забюрокраченной российской действительности, с ее коррумпированным чиновничеством, быстро ничего и никогда не делается, — но все же гарантирована.

Однако жадность и глупость взяли верх над здравым смыслом и законопослушанием. Скоркин и Каменев, как трактуется в уголовном праве такое деяние, вступив в преступный сговор, решили клад присвоить. На процессуальном языке — совершить тайное хищение, а в просторечии — кражу. Матовая тусклость старинного серебра завораживала, манила призрачностью шального, халявного обогащения. И присвоили бы, довели бы свой преступный умысел до конца, если бы не тяга к спиртному. Ну, не может русский человек без спиртного. Ни в горе, ни в радости. Никак не может… А тут и повод налицо — обмыть ценную находку и удачу. Следовательно, грех не выпить…

Обмыли. А обмывши, решили отвезти разделенный «по-честному» и «по-братски» на две части клад по домам, подальше от места обнаружения. Благо, что рабочая неделя закончилась, и впереди были законные долгожданные выходные.

— Неча ему тут делать, — рассудил Скоркин философски. — Дальше положишь, ближе возьмешь. Тащим домой!

— Тащим до дома, — подмигнув заговорчески, был солидарен с ним Каменев. — Дома сохранней и солома, потому как дома…

Где пешком, где на попутках «везунки» добрались до неказистого железнодорожного вокзала в Боровском — еще одном пригороде Рыльска. В самом Рыльске такого вокзала до сих пор нет, как нет и железной дороги. Возможно, река Сейм тому причиной — широка да глубока… Через нее железнодорожную ветку прокладывать — уйма деньжищ потребуется. Пи таком раскладе и Боровское сгодится.

Стали от нечего делать, а больше из-за своего хмельного состояния, туда-сюда шататься, немногочисленным обитателям вокзала глаза мозолить. «Домозолились» до того, что были «повязаны» постовыми милиционерами за появление в общественном месте в пьяном виде. И не просто в пьяном, чем в России уже никого не удивить, а в пьяном, оскорбляющем человеческое достоинство и общественную нравственность, как гласит соответствующая статья административного кодекса Российской Федерации.

Возможно, и это бы сошло с рук новоиспеченным обладателям клада: постовые ведь ни на каждого поддатенького гражданина внимание обращают, чтобы «не заморачиваться» с бумагами и прочей волокитой. Да на их беду в стране действовал антитеррористический режим в связи с участившимися случаями взрывов на транспорте. Вот постовые волей-неволей, но обратили на них внимание. Ибо, в такой обстановке, не обратишь — себе дороже…

— Ваши документы, граждане, — вежливо, как сказано в соответствующих рапортах, потребовали стражи порядка, сверля нарушителей настороженными взглядами, словно желая просветить их до самого нутра, словно рентгеновскими лучами.

Этому, однако, Делова не очень-то верила: постовые не те ребята, чтобы о вежливости думать. А уж про взгляды — рентгеновские лучи — и говорить не стоит. Совсем не те…

— А нет, — развел не очень-то чистыми руками Скоркин. — Паспорта с собой отродясь не ношу.

— Тогда пройдемте в комнату для разбирательств… установления личности и… прочего, — напряглись постовые.

— А что тут разбираться? — заартачился Скоркин, как и большинство сограждан, всегда недолюбливавший блюстителей порядка. А тут, как говорится, и причины были поартачиться. — Разве не видно, что мы — работяги, строители? — показал заскорузлые ладони. — Церквушку в Никольском храме ремонтируем, — пояснил для пущей важности слегка заплетающимся языком. — Потому, считай, божьи люди. Божьих же людей грех обижать…

Постовые, не перебивая, терпеливо выслушивали оправдательный лепет. Они, конечно, понимали, что перед ними явно не боевики-террористы с гор Кавказских, а свои, родные славяне, мужики-работяги. Но раз подошли, то не бросать же дело на полпути. И глупо, и смешно… Надо до логического конца довести.

— Теперь вот домой, в Курск, на выходные отправляемся, — продолжал талдычить Скоркин, «качая» свои права, «перегибая при этом палку» и явно нарываясь на грубость. — Что пристали?.. Делать больше нечего?.. Чем на нас зенки пялить, лучше бы бандитов да террористов ловили, а не к трудягам приставали. А что выпили малость, так у меня, может быть, день рождения… скоро.

— «Хепибезден ту ю…» — коверкая английское «с днем рождения тебя», замаслянел поддатенькими глазенками Каменев, пытаясь шуткой разрядить надвигавшуюся угрозу.

Но шутка не сработала. Слова Скоркина задели блюстителей порядка. Ой, как задели! Если не за душу, то, уж точно, за милицейское нутро, которое не надо путать с душой — разные сути. До сей минуты они, возможно, особо и не собирались возиться с работягами: ну, составили бы административный протокол, выписали штраф на пару сотен рублей — да и ступайте себе с богом без досмотра вещей. А тут, на тебе! Пьяное мурло, не дай извиниться да откупиться, а учит, как работать да что делать. Такого ни один уважающий себя мент стерпеть не может. А уж постовой мент — тем более.

Сержанты многозначительно переглянулись.

«Пакуем»? — спросил взглядом один другого.

«Пакуем», — лаконично ответил второй первому. — Ничего не поделаешь, придется «паковать. Сами напросились».

— Ты, мужик, еще поговори… мне, — потянулся пятерней первый блюститель порядка, чтобы схватить худосочного Скоркина за рукав пиджака. — Поучи отца, как детей делать…

Но тот увернулся и крикнул другу:

— Ноги, Камень!

Каменев, словно этого и ждал. Услышав команду, он, подобно норовистому коню, ударив о землю «копытом», резко рванул в сторону. Но тут же был сграбастан расторопным сержантом.

Не удалось удрать и Скоркину. Его подмял под себя первый блюститель порядка, сделав всего пяток длинных упружистых шагов. При этом милиционер не удержался от наставления:

— Когда пьешь водку, друг нелюбезный, то надо не только «где?» и «с кем?» помнить, но и меру знать, чтобы при нужде убегать. Так-то… А не перебирать едва гнущимися «костылями» на месте! Не мадагаскарская черепаха все же…

— А еще, — добавил с добродушной улыбочкой его товарищ, — надо знать, из какой посуды выпивать, чтобы до поросячьего визга не набраться…

— …Или козлом не оказаться, — усмехнулся первый, надевая наручники на кисти крючковато-трудовых, в мозолях и шрамах, рук Скоркина.

— Теперь прихватываем с собой вещички — не нам же их нести — и следуем в комнату для разбирательств, — распорядились сержанты.

— А это не мои вещи, — пьяно отрекся от собственного «сидора» Скоркин. — Впервые вижу…

— Не наши, — указывая на вещмешки с тряпьем и серебром, заплетающимся языком подтвердил Каменев. — Не наши…

— А чьи же? — тут же взяли стойку, словно охотничьи борзые, постовые.

— Не знаем… — попытались развести для большей убедительности руками строители, забыв про наручники. — Мало ли тут народу ходит…

— Значит, не знаете?

— Не знаем.

— Но мы несколько минут назад видели эти вещи при вас.

— Вам показалось…

— Точно, показалось.

— Вон оно как… — с иронией и некоторой заинтересованностью произнес первый страж порядка. — От собственности отказываются… Знать, нечисто тут.

— Уж как пить дать, нечисто, — подтвердил второй. — Где-то что-то уже успели обчистить. Придется самим нести. Не надорвемся, пожалуй. — И подхватив ближайший вещмешок, встряхнул его для определения веса. — Тяжеловат, однако… Не кирпичи, случаем, держите?..

Задержанные угрюмо промолчали.

— Не надорвемся, — повторил за первым второй сержант, поднимая с пола оставшийся «сидор». — Только теперь, уважаемые… — вспомнив скомканную фразу Каменева, ухмыльнулся он, — «отхепибездним» вас так, что не только о днях рождения, но и как матушки звали в детстве, позабудете. На всю оставшуюся жизнь.

Дальше дело завертелось, как мозаика калейдоскопа: досмотр, обнаружение клада, вызов милицейского начальства из Рыльска и Курска. И пошло-поехало… Да так, что сержанты тут же были оттерты большезвездным офицерским составом в сторонку. Нечего, мол, мелочи всякой под ногами путаться, когда большие дяди, знающие толк в делах, приехали.

В итоге: в отношении строителей — уголовное дело, большим милицейским чинам — денежные премии, сержантам — благодарность от руководства да почетные грамоты. За верную службу. Словом, все как всегда: кому из печи калачи, а кому и угол печи.

И вот теперь уголовное дело по обвинению Скоркина и Каменева отправлялось в суд, а следователь-«важняк» Делова (как хотелось ей думать) — в очередной заслуженный отпуск.

2

Не успела Делова вынуть сшитое дело из станка, как на столе ожил требовательным звонком телефон внутренней связи.

— Черт возьми, — чертыхнулась Делова, отрываясь от занятия и нехотя берясь за трубку аппарата, — кто там еще?

Звонила секретарь Андреевского Мария Петровна.

— Сергей Григорьевич вызывает.

— В связи с чем? — спросила Делова, с едва скрываемым раздражением в голосе: тут дело надо заканчивать, а тебе — к шефу; бросай все и лети на всех парусах…

— Не знаю, — была лаконична секретарь начальника СУ. — Вызывает и все.

— Сейчас буду. Дело вот только выну из станка — и буду. Куда же деться с подводной лодки…

— Не задерживайся, — привычно предупредила Мария Петровна. — Твое дело подождет, никуда не денется — ведь в станке не кобыла на случке с жеребчиком, — циничной шуткой закончила она наставление. — А шеф, сама знаешь, опозданий не любит. Разозлишь — без станка в такую позу поставит, что мало не покажется…

Уж почему-то так в жизни сложилось, что секретарши, будь они молодыми или уже в возрасте — всего лишь технические работники, — но горой стоят за «своих шефов». Словно Церберы, охраняют их интересы, нисколько не заботясь об интересах других сотрудников. И Мария Петровна исключением не была. Она не грубила подчиненным начальника СУ, однако, и не очень церемонилась с ними. Прикрываясь именем начальника, распоряжалась как своими подчиненными. Похлестче любого начальника. Таковы уж секретарши… Таково уж их лакейское нутро: перед «сильными мира сего» лебезить, на «слабейших» покрикивать.

«И что ему от меня надо… — неприязненно подумала Делова, не любившая, как и всякий нормальный человек, чтобы ее отрывали на полпути от начатого дела. — Ведь вчера, кажется, обо всем договорились: дело сдаю — и в отпуск. Какой сюрприз еще приготовил?»

В том, что именно был приготовлен сюрприз, она не сомневалась.

Оставив недошитое дело в станке, едва скрывая нарастающее раздражение, направилась в кабинет шефа.

— А, Ольга Николаевна, — наигранно-веселым возгласом встретил Андреевский, едва она, постукивая каблучками по паркету, вошла в кабинет. — Здравствуй, здравствуй, дорогая! Что так невесела? — Сыпал словами, как горохом, он. — На дворе теплынь, солнышко вон во всю сияет, а ты хмуришься…

— Здравия желаю, товарищ полковник, — официально поприветствовала руководителя следственного управления Делова.

Если Андреевский и мог в беседе с подчиненными допустить немного фамильярный и шутливый тон — его статус допускал такое, то фамильярность со стороны подчиненных — это уже перебор. К тому же Делова ясно осознавала, что после такой вычурно-напыщенной тирады хорошего ждать уже не приходится.

— Вызывали?

— Ах, да, вызывал, — сменив радужно-наигранный тон на виновато-вынужденный, поспешно произнес Андреевский. — Тут, видишь ли, какое дело… Смежники вот подбросили материалец с попыткой хищений и вывоза за «бугор» отечественного достояния — золотого клада гуннов… Дрянь материалец, но что делать…

— Товарищ полковник, а я тут при чем? — не дослушав, подняла обидчиво-требовательный взгляд своих глаз на уровень глаз Андреевского Делова, чтобы тому было неловко уйти от прямого ответа.

Следователь по особо важным делам понимала, что ее с отпуском просто-напросто «прокидывают», а потому, защищая собственные интересы, шла на конфликт с руководством. И не просто на конфликт, но и на его обострение. Ведь даже при защите тактика нападения есть лучшее средство. И она нападала, отчетливо понимая, что это ей может «выйти боком» — любое начальство не любит пререканий и противоречий. И тут руководство СУ, несмотря на его внешнюю респектабельность, не было исключением из правил.

— Вы же сами пообещали, что, как только окончу дело Скоркина и Каменева, так сразу же в отпуск… Дети в лечении нуждаются, — напомнила на всякий случай по-прежнему обидчиво-требовательно она. — Уже столько раз откладывали поездку из-за моей работы…

— Да помню, помню я, — повинился начальник СУ, отводя взгляд своих небесных глаз несколько в сторону от взгляда Деловой. — Все помню. Склерозом, слава богу, еще не страдаю. Не в том возрасте… — попытался шуткой сгладить напряжение он. — Но тут, понимаешь, такие обстоятельства, Ольга Николаевна, что с отпуском тебе придется немного повременить.

— Как повременить? — переспросила скорее себя, чем Андреевского Делова. — Как повременить, когда и муж, и дети уже настроены на отъезд… Я им сама об этом сказала. И не только сказала, но и заверила, рассчитывая на ваше твердое слово об отпуске, — позволила она тонкую шпильку в адрес «большого начальника». — И что, разве кроме меня во всем следственном управлении больше следователей нет?

— Да есть, есть следователи, — как бы соглашаясь с собеседницей, отозвался Андреевский.

Начальника СУ, по правде сказать, уже начинал раздражать этот нелегкий и малоприятный разговор. Но он сдерживал себя, чтобы не сорваться и не накричать на подчиненного. Извинившись перед дамой, достал из кармана брюк носовой платок и вытер вспотевший лоб.

— Их много всяких… И опытных и не очень… Управление-то большое… Только такого, как ты, уважаемая Ольга Николаевна, следователя, к сожалению, пока что нет. Ведь никто из них дел о хищениях кладов и о кладоискателях не вел… Уж извини, — развел он руками. — Се ля ви, как говорят французы…

— Ничего, научатся, — настаивала на своем, раскрасневшись личиком, Делова. — Я ведь тоже когда-то с нуля начинала, однако научилась… К тому же, сами не раз говорили, что «не боги горшки обжигают»…

— Конечно, научатся, — вновь согласился начальник СУ, — только на это время потребуется. А его, времени, к сожалению, пока нет… Ты только начни, организуй расследование, — мы следственную бригаду создадим из пары-тройки следователей, оперов и эксперта-криминалиста, — поставь работу на должный уровень — и с чистой совестью в отпуск к Черному морю. Договорились?

— Да куда же мне деться, — вздохнула, сдаваясь, Делова с тоскливой безысходностью, предвидя заранее очень непростой разговор с супругом, — с подводной лодки. Договорились. Но только на недельку-другую… и все! Отпуск!

— Конечно, только на недельку-другую, — совсем «не начальственно» обрадовался Андреевский. — И в отпуск! Зуб даю! — повторил он, зековским жестом шутливо подтверждая верность сказанного им.

Делова кисло улыбнулась. Долгожданный отпуск следователя по особо важным делам вновь отступал, прятался в дымке неопределенности. Это легко сказать «организуй расследование да наладь работу» — на деле же напряженные дни и бессонные ночи. А главное, нервы, нервы, нервы… И, конечно же, упреки от супруга. Словом, тоска зеленая…

— А что «не боги горшки обжигают, это видно и по горшкам», как остро подметил один замечательный курский писатель… Першин. Не читали? — наградил лучезарной улыбкой следователя Андреевский, откровенно радуясь, что так быстро удалось разрешить неприятный разговор. — Касательно нас — так по делам.

— Не читала, — коротко отрезала Делова. — С такой нагрузкой — не до лирики… Тут, как говорится, не до жиру. Быть бы живу…

— Работа — работой, но и о лирике, как вы сказали, забывать не стоит. Рекомендую почесть. Першин Юрий. «Новолетие».

— Раз рекомендуете, то постараюсь, — заверила Делова. — Разрешите идти.

3

Возбудить уголовное дело по материалам проверки — ума большого не надо. Руководствуясь соответствующими статьями УПК РФ, при наличии достаточных данных, указывающих на тот или иной состав преступления, следователь выносит постановление — и дело возбуждено. Затем о возбуждении дела уведомляется территориальный прокурор и ИЦ — информационный центр УВД. Учет и статистика — важнейшие условия отслеживания криминогенной обстановки как в области, так и России в целом.

После этого постановлением следователя, при согласовании соответствующих структур и их руководителей, создается следственно-оперативная бригада или группа. И, конечно же, пишется план расследования. Ибо без плана засохнет и саванна.

При наличии «компов», в малопонятной, но в то же время действенной электронной памяти которых сотни всевозможных бланков постановлений и протоколов — это дело нескольких минут. Не то, что раньше, когда оргтехники и в помине не было и следователю приходилось все документы заполнять от руки, с помощью ручки и чернил. Теперь же стоит в соответствующие строфы, высветившегося на мониторе бланка, вставить фамилии фигурантов и краткую фабулу противоправного деяния с указанием даты, времени и места действия — как все готово. А уж вывести все через принтер на бумажный носитель — вообще считанные секунды. Остается только расследовать — процесс, как и в прежние годы, сложный, длительный, но тоже вполне подвластный воле и знаниям следователя.

Так что следователь по важным делам Делова, сразу же по возвращении от Андреевского в свой служебный кабинет, закончив и сдав секретарю старое дело, занялась оформлением нового. Полученные Андреевским от смежников материалы проверки и запечатанные в отдельный короб вещдоки уже находились у секретаря, аккуратно внесенные в соответствующие книги учета поступившей корреспонденции. Так что поставить подпись в нужной графе об их получении и «прихватить» до кабинета было делом нескольких минут.

Если бы Делова, как многие ее коллеги женского пола из сообщества следователей, курила, то времени потребовалось бы больше: всякое дело, как известно, начинается с перекура. Но она не курила, даже служебная командировка в Чечню в середине девяностых годов прошлого столетия, когда она была всего лишь зеленым лейтенантом, не «привила» этой дурной привычки. А потому «тратиться» на перекур, нервно затягиваясь и пуская из тонких чувственных ноздрей клубы сизого дыма, не приходилось. Да и время дорого.

Привычно усевшись за стол, разложила перед собой полученные материалы. Любое дело требует его тщательного изучения, и Делова, даже став «важняком», твердо придерживалась этого постулата. Материал был невелик. Во-первых, сопроводительное письмо на имя начальника УВД, подписанное лично начальником УФСБ РФ по Курской области генерал-майором Винниковым, на котором, кроме подписи и резолюций, красовались штампы обеих контор и их подразделений.

Известное дело: обе серьезные организации «веники не вяжут», это вам не фирма «Рога и копыта». Хотя, чего греха таить, и «рога» сбивать умеют, да и «отбросить раньше срока «копыта» в не столь отдаленные годы помогали. Во-вторых, был длиннющий, на несколько страниц (менты так длинно писать не умеют, едва на десяток строк ума или терпения хватает) рапорт оперативного сотрудника УФСБ майора А.И. Перепелкина.

Сей «гений контрразведки и безопасности страны» на имя своего руководства обстоятельно докладывал, как из источников, «представляющих несомненное доверие», стало известно о том, что некоторые лица ищут «надежные» связи и пути переправки за границу «некоего» древнего клада. И что дальнейшая проверка этого агентурного сообщения вывела оперативных работников УФСБ на неких безработных господ, уже имевших нелады с Законом, Подтуркова Петра Ильича, 1975 года рождения, уроженца и жителя города Курска, и Задворкова Ивана Ивановича, 1976 года рождения, также уроженца и жителя того же самого славного града.

В конце рапорта все так же подробно сообщалось о задержании фигурантов негласной оперативной проверки с поличным — золотым кладом. А также делался вывод о передаче материалов уголовного дела в УВД по Курской области по подследственности.

«Ишь как витиевато все обставлено, — отметила Делова машинально, вновь и вновь по устоявшейся следственной практике перечитывая печатные строки рапорта, чтобы чего-либо важного не упустить, — нашим до такой виртуозности никогда не дотянуть. Не оперативник УФСБ, а сочинитель романов, похлестче Фридриха Незнанского. Только у того «кагэбэшники», как правило, представлены в отрицательном свете, а тут «фээсбэшный» позитив так и прет, так и прет».

Кроме рапорта Перепелкина, несомненную ценность для следствия и суда представлял единственный процессуальный документ, разрешенный для проведения еще до возбуждения уголовного дела, — протокол осмотра места происшествия. Ибо в этом документе, кроме даты, времени и места его составления, должно было найтись отражение всему увиденному на месте происшествия и всему обнаруженному там. В том числе и вещественным доказательствам, с описанием индивидуальных признаков, с фиксацией на фото и видео технические средства.

«Вот тут, «важняк», будь особо внимательной, — приказала сама себе Делова, приступая к изучению протокола осмотра места происшествия. — Читай не только то, что написано в строках, но и между строк: о чем думал, но что пропустил Перепелкин».

В этом документе, как учили еще на юрфаке и как потом, уже в практической деятельности, не раз вдалбливали молодым следакам более опытные, — основная доказательная база. Две трети или даже три четверти всего многотомного уголовного дела, сконцентрированные на нескольких страницах рукописного текста с приложением из фототаблиц и видеокассет.

Протокол осмотра места происшествия был составлен на фирменном бланке УФСБ. Конечно же, от руки, но четким, вполне удобоваримым почерком, явно мужским, но в то же время имеющим и некоторую схожесть с женским.

«Не то, что наши опера, — опять удовлетворительно хмыкнула Делова, приступая к чтению, — нацарапают, как курица лапой, потом попробуй, разгадай, хоть дешифровальщиков приглашай».

Из протокола, составленного в присутствии понятых и владельца квартиры, явствовало, что в двухкомнатной квартире номер десять, дома двадцать шесть по улице Парковой города Курска, в которой проживает гражданин Задворков Иван Иванович, в антресолях платяного трехдверного шифоньера, в картонной коробке из-под обуви, обнаружены предметы из желтого металла, явно древней работы, а потому относящиеся к артефактам. И далее шел длинный перечень предметов, с подробным описанием их конфигураций, размеров, индивидуальных признаков в виде царапин и повреждений, с вкраплением-наличием в них цветных камней.

К протоколу прилагалась схема квартиры Задворкова, аккуратно составленная опытной рукой. На ней были зафиксированы не только шифоньер, помеченный крестиком, но и другие предметы домашнего обихода. Под схемой красовались подписи оперативника УФСБ, понятых и Задворкова.

Была и фототаблица с цветными снимками как квартиры (панорамными, узловыми, фрагментарными, обзорами), так и обнаруженных предметов: вкупе и индивидуально. Все «скреплено», как принято говорить в таких случаях, печатью номер один одного из отделов УФСБ и неразборчивой подписью криминалиста этой службы.

В конце протокола, как и следовало того ожидать, имелась отметка о производстве фотосъемки, составлении схемы и изъятии вещдоков в той же самой картонной упаковке, но уже заклеенной лентой скотч и опечатанной. Сам протокол и каждая его страничка были подписаны понятыми, Задворковым и лицом, составившим его.

«Прекрасно, прекрасно, — отметила Делова добросовестность составления наиважнейшего документа, не забыл мысленно добавить, что понятые, по всей видимости, внештатные сотрудники УФСБ. — Впрочем, это уж не важно. Важно, что все сделано чин-чинарем! Нашим бы операм так делать! Да и следователям тоже…»

Открывать «картонное хранилище» артефактов и проводить сверку предметов — вещественных доказательств — не стала.

«Это еще успеется… в присутствии понятых и фээсбэшного опера, — решила Делова. — Чтобы не было никаких кривотолков и недоразумений. Заодно осмотр проведу… с участием специалистов-археологов. Можно и ученых историков, и работников краеведческого музея пригласить. Для солидности. Но и с этим, как уже подумала ранее, успеется».

Приняв такое решение, продолжила дальнейшее ознакомление с материалами: небольшими объяснениями Подтуркова и Задворкова. Но почерпнуть что-либо полезное из объяснений не смогла: оба, как под копирку, твердили, что клад они нашли случайно на берегу речонки Руды, в прибрежном кустарнике. Кто его там оставил, им сие неизвестно.

«Это бред сивой кобылы, — прочтя строки об обстоятельствах нахождения клада, отметила Делова. — Или сивого мерина… Кому как нравится. Даже не расчет на простачков, а детский лепет… И тут, — домыслила жестко, — работа для наших оперов. Как говорится, им карты в руки. Пусть колют до самого седалищного нерва».

Когда с изучением материала было покончено, приступила к печатанию постановления о возбуждении уголовного дела и принятии его к своему производству. И тут же, не теряя время, — к вынесению постановления о создании СОГ — следственно-оперативной группы — и составлению плана расследования.

Сколь ни была профессиональна в вопросах следствия подполковник юстиции Ольга Делова, но и она не могла связать воедино полученные ею материалы с недавней информацией, мелькнувшей на одном из центральных телевизионных каналов. В ней говорилось о задержании сотрудниками УФСБ РФ по Брянской области, а также их коллегами из таможенной и пограничной служб очередной контрабандной партии. И в подтверждение слов тележурналиста крупным планом показывались иконы, картины, золотые монеты царской чеканки, старинные книги — бесценные раритеты.

Упоминались в телесюжете и задержанные контрабандисты с их пособниками из числа офицеров-таможенников — оборотней в погонах. Правда, без указания фамилий и имен фигурантов противоправного деяния. Сие, мол, тайна следствия.

Не связывали это телесообщение с реальным делом «важняка» Деловой и крутые полковники УВД по Курской области — Андреевский и Бородкин. Как, впрочем, и их начальник — генерал-майор Балышев. Возможно, занятые работой, все они этой информации и не видели… За всем не уследишь. И вообще: мало ли чего вещают телевизионщики…

Зато по-иному были встречены эти телекадры в УФСБ РФ по Курской области.

— Считаю, теперь можно подумать и о вознаграждении всех сотрудников и их помощников за успешно проведенную операцию, — приподнято-весело произнес генерал Винников, обращаясь к полковнику Крымову. — Прошло, как по нотам! И овцы целы, и волки сыты. Каждый раз бы так…

На этот раз разговор происходил в простором и светлом кабинете начальника. Причин конспирироваться больше не было. Впрочем, говорилось все больше обиняками, намеками. Ни конкретных фактов, ни фамилий, ни событий. Если посторонний и услышит — ничего не поймет…

Полковник, сидя на добротном стуле, стилизованном под старину, молча и согласливо кивает лысоватой головой. К чему слова, когда дела лучше всего говорят сами за себя. Контролируемый канал на границе с Украиной сохранен, агентурно-резидентурная сеть не засвечена и даже укреплена. А материалы в отношении черных копателей так искусно выведены в отдельное производство, что с событиями, имевшими место на границе Брянской области и Украины, вообще не связать. Тут никакой фантазии не хватит. Все так тщательно зачищено и подчищено, в том числе и с так называемыми посредниками, искавшими выход на закордонных любителей артефактов, что комар носа не подточит. Остальную работу доделает милиция, не предполагая даже малой толики блестяще проведенной оперативной комбинации. Но не просто доделает, а под ненавязчивым контролем со стороны УФСБ. Преемники чекистов ничего на самотек не пускают. Их предшественники в конце восьмидесятых — начале девяностых, расслабившись от демагогической трескотни про демократию, пустили — и прокакали СССР. Так что, боже упаси, от бесконтрольных самотеков даже в мелочах…

— Офицерский состав, занятый в операции, можно поощрить внеочередными званиями и госнаградами, — развивает мысль генерал, — а резидента и агентов — денежными премиями помимо их окладов. Да не скупись.

Последние слова генерала непосредственно относились к Крымову, и он, вскочив со стула, ответил по-уставному:

— Есть!

— Сиди, сиди! — поморщившись, не одобрил полковничьего рвения Винников. — Чего вскакивать, когда мы один на один.

— Виноват, — смутился Крымов и послушно опустил полковничий зад на стул.

Тот даже не скрипнул, что говорило о добротности мебели и прочей обстановке в генеральском кабинете.

Посчитав вопрос о награждении исчерпанным, генерал возвратился к материалам, направленным в УВД:

— Вы в курсе, кому поручено ведение уголовного дела?

— В курсе. Следователю-«важняку» Деловой Ольге Николаевне. Подполковнику юстиции.

— Что-либо имеется? — дернул головой начальник УФСБ, воззрившись на подчиненного.

— Ничего компрометирующего, — явно заранее был готов к подобному вопросу полковник. — Честный и опытный следователь. Замужняя. Двое детей. В служебной командировке с достоинством прошла горячую точку — Чечню. Среди коллег по работе пользуется уважением. Считаю, у этого «важняка» дело с крючка не сорвется…

— Хорошо, — остался доволен ответом генерал. — Но, тем не менее, держи руку на пульсе. Чтобы никаких сбоев до суда и в суде…

— Есть!

4

Хоть настроение у «важняка» и пульсировало на отметке «пасмурно» из-за сорвавшегося отпуска, а то и пониже — дома ждал неприятный разговор с мужем — дело есть дело. А потому тонкие пальчики с наманикюренными ноготками проворно бегали по кнопкам клавиатуры. Клавиши под ними танцевали замысловатый танец, выдавая немыслимые коленца. Экран монитора морщился и подмигивал. То заговорщически, то важно, то иронично, то весело, то с грустинкой.

Сноровисто шныряла неутомимым курсором по морщинистому полю дисплея «мышка». За ней оставался нужный буквенный след. Под столом монотонно, едва слышно, по-комариному тонко и нудно пел понятную только ему песнь процессор. Самый незаметный, но самый энергичный труженик, напичканный «под завязку» чудо-электроникой.

Рассерженно поскрипывал принтер, выплевывая испещренные буквенными символами листы бумаги. Время от времени вступал в действие служебный телефон, заставляя втягиваться в действо следователя все новых и новых людей, все новые и новые службы и подразделения областного УВД. Все, так или иначе, жило и работало, подчиняясь воле следователя Деловой. И только провода коммуникаций, статически обвисшие и покрывшиеся тончайшим слоем пыли, казалось, были безучастны к происходившему. Но и они, как подсказывал разум, жили своей, невидимой электроэнергетической жизнью, подавая питание и перенося информацию и команды от одного аппарата к другому.

Следственно-оперативная бригада, о которой говорил начальник УВД по Курской области Андреевскому, а тот, в свою очередь, «важняку» Деловой, была сформирована быстро. И пусть в действительности это была не бригада (до бригад, несмотря на звучность этого термина, в области еще не доросли), а только следственная группа, сокращенно именуемая на профессиональном сленге СОГ, но она, на взгляд ее руководителя Деловой, выглядела достойно: два следователя, два опера УР, эксперт-криминалист. Чего еще надо?.. Если бы так да по каждому уголовному делу!

Во-первых, коллега Деловой, следователь Семенов Максим Юрьевич, целый майор юстиции, прикомандированный по такому случаю из следственного управления города. Во-вторых, старший оперуполномоченный УУР области Яншин Александр Борисович, чернявый красавец-мужчина лет тридцати в звании капитана милиции, с черными жгучими глазами, явный бабский сердцеед, и его коллега старший лейтенант милиции Федорцов Иван Васильевич, белобрысый голубоглазый крепыш, недавно возвратившийся из командировки в Чечню. В-третьих, эксперт криминалист широкого профиля, имевший то ли двенадцать, то ли пятнадцать допусков для проведения различных криминалистических исследований и экспертиз, капитан милиции Агафонов Антон Андреевич или «А в кубе». Довольно известная личность в следственных экспертно-криминалистических кругах, пользующаяся и авторитетом, и уважением.

«Группа подобралась на все пять баллов, — отметила про себя с удовольствием Делова. — Мне бы такую при расследовании дела по обвинению Скоркина и Каменева, — за месяц бы управились. Впрочем, что теперь о том… Надо за новое дело приниматься. А пока соберется группа, можно и поработать… хотя бы над планом первоначальных следственных действий, хотя бы над черновым, от руки».

План, конечно, не панацея, но и без него, как без воды, «ни туды и ни сюды».

Взяв авторучку и чистый лист, Делова привычно набросала план предстоящего расследования. Распределила обязанности членов СОГ. Допросы фигурантов дела — следователям, постановления о назначении соответствующих экспертиз — тоже им, проведение исследований и выполнение экспертиз — криминалисту. А вот исполнение отдельных поручений, доставление свидетелей, специалистов, а также конвоирование подозреваемых и вся оперативная работа — на плечи оперов. Это их хлеб, пусть отрабатывают…

— Ну, что, начнем, благословясь? — после сбора команды, ознакомления с планом расследования, распределения обязанностей и краткого инструктажа, произнесла полушутя, полусерьезно Ольга Николаевна. — И пусть удача сопутствует нам.

— Начнем. И пусть госпожа Удача будет к нам благосклонной, — повторил Семенов сакральную фразу следователей и оперативников.

Эксперт-криминалист промолчал, зато капитан Яншин, подмигнув по-цыгански черным глазом Деловой, схохмил:

— Да, удача — дама капризная, пострашнее Бабы-Яги будет… Но и она пусть обратится к нам своим передом, а к ворогам нашим — задом. Так нам привычнее… с ней разговаривать будет. Верно, коллега? — обратился он за поддержкой к старлею Федорцову.

— Куда как верно, — ухмыльнулся тот. — Мы же не проктологи, чтобы в зад заглядывать. Нам фейс подавай! Тейбол!

— Можно и без зубоскальства, — одернула Делова обоих оперативников и, переходя на деловой тон, добавила: — Пока я буду разбираться с представителем потерпевшего и гражданского истца, составлять протоколы и выносить постановления, вы оба дуйте в Спецприемник административно арестованных, куда коллеги из УФСБ поместили на десяток суток фигурантов. Пишут, что выражались нецензурной бранью в адрес граждан, — улыбнулась иронично одними уголками губ Делова..

— Совсем, как мы, — обрадовался невесть чему теперь уже Федорцов, возможно, почувствовав в оперативнике ФСБ, состряпавшем административное правонарушение на ровном месте, родственную душу, — когда дело еще не возбуждено, а упустить будущего подозреваемого никак нельзя.

— Совсем, — как бы согласилась с опером Делова, — только у вас, господа опера, как говорится, и «труба пониже и дым пожиже», не беря уж во внимание их зарплату и льготы…

— Да, с зарплатой… у нас того… — поморщился опер, как от зубной боли. — Впрочем, Президент и Премьер-министр обещают к двенадцатому году подкинуть, — решил он все же оставаться оптимистом.

— Обещанного три года ждут…

— Держите карман шире, — обмолвился с иронией эксперт Агафонов, поддержав «важняка». — Догонят и еще добавят. Так, кажется, у нас говорят в таких случаях.

— Вроде, так…

— Уж сколько раз обещали, да «воз и ныне там»…

— Это потому, — прервала треп оперов Делова, — что много болтаете, а мало делаете. Ноги в руки — и марш за фигурантами. Тащите их сюда для проведения следственных действий. Да поживее, а то срок административного ареста у них истекает.

Опера шутливо стукнули каблуками и поспешили на выход из кабинета следователя. Однако Яншин, словно что-то вспомнив, остановился у двери. «Притормозил» и его коллега.

— Что еще? — недовольная промедлением оперов, резковато спросила Делова.

— А статья девяносто первая будет?

Статья 91 УПК РФ регламентировала порядок задержания подозреваемых на сорок восемь часов и помещение их в ИВС — изолятор временного содержания. Еще с советских времен ИВС — вотчина оперов. Нельзя сказать, что следователи в ИВС не проводят работу с подозреваемыми. Проводят. И довольно часто. То самих подозреваемых допрашивают и передопрашивают, то обвинение им там предъявляют, то очные ставки проводят. Словом, работают. Но всегда с участием адвокатов подозреваемых. Опера же… Опера работают с подозреваемыми без адвокатов. Порой — довольно жестко, на грани фола. Особенно тогда, когда упертого подозреваемого требуется «расколоть». Но, конечно же, в рамках действующего законодательства об оперативно-розыскной деятельности. Как говорил когда-то вечно живой Остап Бендер, «чтут уголовный кодекс».

В советские времена эта статья в УПК была под порядковым номером 122. И опера, как в присутствии подозреваемых, так и без них, то шифруясь, то просто рисуясь, называли ее «рубль двадцать два». По цене бутылки простенького вина. Но времена меняются. Цены и ценности тоже. И о «рубле с копейками» теперь уже никто и не вспоминает.

— Будет вам статья, — сухо обронила Делова, настраиваясь на работу с компьютером.

— Нам не надо, — едва ли не в один голос заявили протест оперативники. — Им надо!

— Будет им статья, — поправилась подполковник юстиции, временно оставляя «комп». — Только чтобы не впустую. А то я вас знаю: сначала требуете задержания, а потом, когда подозреваемые задержаны, никто из вас у них за двое суток и не появляется… Спрашивается: на какого лешего попу гармонь, когда есть кадило? Зачем ненужный головняк и десяток различных бумаг?..

— У нас этого не будет. Отработаем на все сто, — заверил за обоих Яншин, весело блеснув жгучим цыганским взглядом и берясь за ручку двери.

— Хорошо, — не стала дальше дискуссировать Делова. — Хорошо. Я задержу обоих по девяносто первой статье УПК. Только вы к тому времени уж все организуйте по высшему разряду: и камеры, и подсадных… Слишком о многом, судя по их куцым объяснениям, умалчивают, — пояснила коротко.

— Обижаете, товарищ подполковник, все будет на высшем оперативном уровне! — вновь оскалился довольной улыбкой Яншин. — Комар носа не подточит!

— Как в лучших домах Лондона и Парижа, — присоединился к нему Федорцов. — Хоть мы и не из МУРа, а только из КУРа, но мух ртами не ловим, ворон не считаем и что к чему — знаем.

— А теперь не стойте столбами сами и не отрывайте от дел других, — вновь повернулась к компьютеру Делова. — Одна нога тут, вторая уже там…

— Летим! — заверили опера, покидая кабинет следователя. — На всех парах летим!

— Аллюр три креста и пыль из-под хвоста! — хихикнул им вдогонку Семенов.

— А ты не хихикай, не хихикай, майор, — напустилась Делова на своего коллегу. — Берись за телефон и вызванивай адвокатов. Да постарайся найти наших… С ними, как понимаешь, нам всем будет проще.

— Понимаю, — усаживаясь за стол и пододвигая к себе поближе телефонный аппарат, отозвался Семенов, — не маленький.

— Если не маленький, то действуй!

Следственная машина, запущенная следователем по особо важным делам, закрутилась.

5

Как правило, проведение следственных действий начинается с допроса потерпевшей стороны, чтобы к началу работы с подозреваемыми следователь был уже если не во всеоружии, то хорошо подготовленным. В данном же случае в роли «потерпевшего» выступало государство… через своих представителей, которые о сути дела знали еще меньше следователя и оперативников СОГ.

Представителем государства на сей раз был директор областного археологического музея Стародревцев Георгий Геннадьевич. Именно в археологический музей в соответствии с договоренностями «высоких инстанций» — генералами от УФСБ и УВД с одной стороны и руководством Комитета культуры области — должны были перейти все предметы «золотого клада гуннов». Не в областной краеведческий, имевший более чем вековую историю, а в археологический, созданный в 1991 году как филиал областного, но уже с 1993 года функционировавший как Курский государственный областной.

Впрочем, для следствия было неважно, в какой музей после следствия и суда отойдут раритеты. Важность заключалась в том, сколь компетентно в вопросах административно-властных и профессиональных полномочий будет физическое лицо, которому доверено представление интересов потерпевшей стороны, в данном случае государства.

И когда по телефону Стародревцев, ссылаясь на занятость, попытался «подсунуть» следствию вместо себя специалиста и ученого секретаря Шмелева Аркадия Аркадьевича, то Делова, не скрывая сарказма в голосе, посоветовала прислать тогда уж уборщицу «бабу Клаву» — также специалиста… чистоты и порядка. «Причем, как полагаю, — съязвила Делова, не очень-то церемонясь с чиновником от археологии, — специалиста довольно высокого уровня и профиля».

Сделала она это, несмотря на предостережения Андреевского, что сотрудники Археологического музея в научном мире прозываемые «земляными червями», слывут за больших сутяжников и склочников. «Не в один курский ВУЗ кляузные письма посылали, — предупредил он. — Будь с ними поосторожней».

Но Делову это не напугало. «Мне с ними детей не крестить и на ученых советах не дискуссировать, — решила она с милицейской прямолинейностью. — Будем играть по моим правилам. Ну а кляузы?.. Кляузы — они и есть кляузы. К ним мне не привыкать…»

Так что представлять интересы государства стал все же сам Стародревцев Георгий Геннадьевич, не только директор музея, но и кандидат исторических наук, автор пятидесяти научных работ, а также сотни статей и статеек в различные газеты и журналы.

Впрочем, не забыт был и Шмелев, главный музейный специалист в области истории курских кладов и кладоискательства. А еще — одежд и украшений населения Курского края периода пятого-десятого веков. «Нам такой спец нужен позарез, — прокомментировала заинтересованность следствия в знатоке кладов Делова. — Тут не только «два в одном флаконе», но, смотрю, и три, и четыре… Словом, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Впрочем, лишь бы не подлец».

И вот перед «важняком» у торца стола на современном офисном стуле, скомбинированном из металлических трубок, пластика и черного кожзаменителя, сидит сорокапятилетний мужчина, чем-то отдаленно напоминающий певца и композитора Игоря Николаева. Возможно, разрезом небольших светлых глаз, белобрысыми дужками бровей и усиками. Русоволос, кучеряв, гладко выбрит, приятно наодеколонен и при галстуке на рубашке-безрукавке.

«Несколько полноват и, пожалуй, самоуверен… — скользнув по «представителю потерпевшего» наметанным взглядом, определила для себя внутреннюю суть директора Делова. — Впрочем, иного и ждать не приходится: все же ди-рек-то-о-ор! Шишка! Пожалуй, пообвыкнув и осмотревшись, еще права свои качать начнет, если что не так. Вон как нацелился прищуренным глазом на короб с вещдоками. Не археолог, а сыщик из мультика про бременских музыкантов. Однако, достаточно психологических изысков, пора и к делу приступать».

— Уж извините, Георгий Геннадьевич, но без формальностей нам не обойтись, — приступила к допросу представителя потерпевшего Делова. — Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения?

На поставленные вопросы последовали ответы. Пальчики следователя запорхали по клавишам. Экран монитора стал привычно морщиться, отражая таким образом процесс переваривания информации его электронными мозгами.

— Место работы, должность, стаж, образование, научные интересы, ученая степень? — Слетали вопросы с едва подкрашенных помадой губ следователя по особо важным делам.

И тут же звучали короткие ответы. Довольно крупнотелый Стародревцев, к удивлению следователя, имел негромкий, тембра женского альта голос. Впрочем, в природе и не такое бывает…

И снова едва уловимыми бабочками порхали пальчики по клавишам, заставляя их тихонечко постукивать, попискивать, покряхтывать или трещать то «длинными очередями», то «одиночными выстрелами».

— Так вы говорите, что область ваших научных интересов — это погребальная обрядность древнерусского населения конца десятого века? — не отрываясь от компьютера, переспросила Делова.

— Конца десятого, тире тринадцатого веков, — уточнил Стародревцев с достоинством.

— А более ранние периоды развития нашего Отечества вас интересуют?..

— Конечно, интересуют, — подался всем телом вперед директор музея археологии. — Настоящего археолога, госпожа следователь, все интересует. Только, конечно, не в такой степени. Еще Козьма Прутков, помнится, сказал, что «нельзя объять необъятное». К тому же государственность нашей Руси, если помните из школьной и вузовской программ, начинается с конца девятого века… Ну, может, немного раньше…

— С призвания что ли Рюрика и его братьев?..

— Скорее, с похода Олега Вещего из Новгорода на Киев и началом объединения им племенных союзов славян… Но это, должен заметить вам, госпожа следователь, была языческая Русь. И погребальная культура тогда была иной, чем с принятием христианства, — пояснил на всякий случай Стародревцев. — Все больше сжигали, видите ли… Да, сжигали. А остатки… Остатки по-разному погребали… Кто — в горшок да в землю, а кто в горшке оставлял у дороги…

— Понятно, — протянула едва ли не на распев Делова. — И никак ни «госпожа следователь», а «товарищ следователь», — поправила она «законного представителя потерпевшего». — До господ с нашей зарплатой еще ползти и ползти, как улиты до Москвы. Впрочем, это к делу не относится.

Стародревцев, поиграв пухло-вислыми, как у породистого бульдога, щеками, промолчал. Видимо, решив воздержаться от комментариев по поводу «господ» и «товарищей». Каждому — свое.

— А вот ваши знания, касательно обнаружения сотрудниками УФСБ неких раритетов у граждан Подтуркова и Задворкова, вполне полезны и должны быть отмечены в протоколе, — вновь переключая свое внимание на клавиатуру компьютера и экран дисплея, возвратилась к сути дела Делова. — Так что вам, Георгий Геннадьевич, известно по данному факту?

— Поверите или не поверите, но ничего, — пожал покатыми плечами Стародревцев. — Ваш вызов в следственное управление и та информация, которую вы сообщили по телефону — это как гром с ясного неба.

— Ни о возможных подозреваемых?..

— Ни сном, ни духом!

— Ни о месте обнаружения ими предметов, представляющих историческую ценность?..

— Я же говорю: ни сном, ни духом.

В голосе Стародревцева появилось едва скрываемое раздражение.

— Ни о самих раритетах?..

— Еще в глаза не видел. Что это за раритеты, каково их количество, к какому периоду относятся, какова их историческая и номинальная стоимость, — не знаю. Надеюсь, что вы мне и нашим специалистам все покажете…

— Обязательно покажу… но чуть позже.

— Тогда и разговор на эту тему будет куда как предметней… А не как глухого со слепым, — позволил Стародревцев себе шутку.

— Что ж, — согласилась с представителем потерпевшего Делова, — на этом пока остановимся.

Она проманипулировала «мышью» по столу, заставив принтер сначала что-то жалобно пропищать, потом, после некоторого раздумья и ворчания, пожевав малость невидимыми губами, выплюнуть бланк протокола допроса представителя потерпевшего.

— Прочтите внимательно, и если все верно, то вот тут и тут, — указала на нужные места, — распишитесь.

— А если что-то записано не так, как я говорил? — еще не читая протокола, спросил Стародревцев, уставившись на «важняка».

— Никакого «если» быть не может, — сухо отрубила Делова. — Контора, как у нас говорят, веников не вяжет и глупостями не занимается! Поэтому никаких «если».

— А все же, в виде общей справки… — нисколько не смущаясь сухостью тона следователя, не отставал законный представитель потерпевшего. — Тогда как?

— Ну, если только в виде справки и расширения кругозора, — скривила губки в усмешке Делова, откровенно «не жаловавшая» приверед и педантов, — тогда ниже текста пишете собственноручное уточнение моментов неверной интерпретации. И подписываетесь.

Стародревцев, сощурив и без того не очень-то большие глазки, стал внимательно читать коротенький протокол допроса.

«Не зря же подумала в самом начале, что начнет права качать, — отметила Делова верность своих первоначальных выводов по личности этого «представителя потерпевшего» пока тот изучал протокол. — Не ошиблась, к сожалению…»

— Ну, что, верно? — спросила Стародревцева, как только тот окончил чтение крохотного текста.

— Верно.

— Тогда допишите собственноручно «Мною прочитано. С моих слов написано верно» и поставьте свою подпись.

— Так тут не написано, а напечатано, — сузил свои глазки-буравчики Стародревцев.

— Важна суть, а не ее трактовка: «написано» или же «напечатано», — резко бросила следователь по особо важным делам, начиная «заводиться». — Подписывайте. Не морочьте голову ни мне, ни себе.

Стародревцев, засопев натужно, словно ему надо было не подпись шариковой авторучкой поставить, а вагон угля вручную разгрузить, стал выводить кренделя своей замысловатой подписи.

«Да ему впору на дензнаках такую кучерявую подпись ставить», — отметила про себя Делова, остывая. Вслух же, отбирая у Стародревцева бланк протокола и пододвигая ему постановление о признании законным представителем потерпевшего, произнесла:

— И здесь распишитесь о том, что следствие признает именно вас законным представителем потерпевшего со всеми вытекающими для этого статуса последствиями. О них, правах и обязанностях потерпевшего, как в самом постановлении, так и в УПК РФ напечатано. Знакомьтесь. Только прошу, пожалуйста, побыстрее. Вот-вот подозреваемых привезут, а мне надо еще допросить в качестве свидетеля и специалиста вашего коллегу и подчиненного Шмелева. Тоже теперь нервничает…

— Хорошо, — не стал на этот раз кочевряжиться Стародревцев и быстренько поставил свою подпись на бланке. — Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации, — педантично назвал он в полном объеме УПК РФ, — у меня есть на работе, как и УК, — заметил для чего-то, — и я статью о правах и обязанностях потерпевшего изучу. На досуге. Не спеша…

— Заодно уж и статью о правах и обязанностях гражданского истца изучите, — посоветовала Делова серьезно. — Ведь вам и интересы этого процессуального лица представлять.

— Обязательно, — замаслянел глазками Стародревцев. — Можно идти?

— Идите и пригласите из коридора Шмелева, если вас это, конечно, не затруднит.

— Не затруднит.

— Тогда — с Богом.

Допрос Шмелева, мужчины лет так сорока на вид, высоколобого, короткостриженного, явившегося почему-то в затемненных очках — то ли глаза от дневного света болели, то ли от детской игры в шпионов еще не отошел — проходил по тому же сценарию, что и Стародревцева. Короткие, сухие, словно выстрелы из ПМ, вопросы. Быстрые лаконичные ответы, причем голос у Шмелева, в отличие от его начальника, тянул на приличный тенор, если, вообще, не на баритон.

Снова трескотня клавиатуры, дрожащее мерцание экрана монитора, тихое гудение процессора. Словом, процесс допроса с применением оргтехники.

Когда дошла очередь до научных интересов, то Шмелев с гордостью заметил, что клады и кладоискательство — это его стихия.

— Ни в Курске, ни в Курской области нет такого человека, который бы больше моего сделал в этой области. Из тридцати научных и научно-популярных работ, написанных мною в разные годы, большинство о кладах и кладоискателях. Что есть, то есть! Заявляю без лишней скромности, ибо знаю, что говорю. Любого можете спросить, кто такой Шмелев. И вам ответят…

— Вот это-то нам и дорого, — прервала монолог ученого археолога Делова. — Дело-то наше как раз связано с кладами. С древними кладами, — уточнила для проформы.

— Или с погребальными захоронениями… — внес предположение Шмелев.

— Не исключено, — не стала спорить Делова. — Не исключено. Вам, как специалисту в этой области, думаю, лучше знать. На вас и вашего директора рассчитываем и уповаем…

— Конечно, конечно… А еще можно, я думаю, пригласить профессора Курского госуниверситета Инокова Василия Васильевича — настоящий дока в вопросах истории и археологии. Доктор исторических наук.

— Спасибо за совет. Пожалуй, воспользуемся… в свое время.

— Его в определенных кругах для краткости все больше Вась Васем зовут, — поделился неким интимом Шмелев.

— В «определенных» — пожалуйста, — не разделила откровенности свидетеля и специалиста по кладам Делова. — В наших лучше все же по старинке: Василием Васильевичем…

Когда речь шла о незначительных вопросах, особенно в области кладоискательства, красноречию Шмелева не было границ. Он мог прочесть целую лекцию о том, когда, где и какие клады были обнаружены на территории Курской области, и что стало с ними. Прочесть интересно, красиво поставленным, как у артиста драмтеатра, голосом. Но вот, как только заходила речь о сути дела, «ведущий специалист» археологического музея Шмелев вдруг сникал, сдувался как детский воздушный шарик, из которого через неплотно закрытый клапан стравливался воздух. Становился, словно японская нэцкэ «Ничего не видел, ничего не слышал, никому ничего не скажу». Так что к концу допроса ни одной достойной фразы добиться от него Деловой не удалось, ни одного путного довода из области доказательств.

— Только после ознакомления с предметами клада, только после ознакомления, — твердил, как заезженная пластинка. — И то после сверки с каталогами и консультаций со специалистами.

Зато протокол допроса прочел быстро и подписал без ломания.

— Могу идти? — Спросил, поставив подпись.

— Можете. Только имейте в виду, что вскоре вас вновь пригласим: надо будет осматривать предметы или на языке следствия вещдоки. Тут без вашей помощи никак не обойтись, — приободрила его следователь по особо важным делам.

— Обязательно, обязательно! — Попятился задом к выходу.

— Тогда — до свидания!

— До свидания.

С допросом потерпевшей стороны на первом этапе следствия было пока окончено.

6

— Не густо, — обращаясь к коллеге Семенову, молча присутствовавшему при допросах Стародревцева и Шмелева, подвела итог Делова. — Совсем не густо. К тому, что уже было известно следствию, ничего нового пока что не добавилось.

— Да, — согласился тот. — Ну и послал бог свидетелей обвинения. Не люди, а индюки напыщенные. Особенно Стародревцев. Судя по их телесам и холеным рукам, сразу видно, что земляными работами эти «земляные черви» во время археологических раскопок совсем не истомлены. Думаю, что музей и служебные кабинеты почти не покидают.

— Оставь злословие, — оборвала коллегу Делова, — нам оно ни к чему. Все мы не без греха. У каждого свои тараканы в голове и скелеты в шкафу… А они, если хочешь знать, в соавторстве с другими сотрудниками археологического музея издали книгу по истории Курского края. На мой взгляд, одну из лучших за все времена. Вот так-то… А ты — индюки…

— Серьезно? — не поверил Семенов.

— Серьезней не бывает, — ответила «важняк». — Советую: прочти на досуге, не пожалеешь. И язык, и стиль изложения — на уровне. Да и материал преподнесен толково, без лишнего научного выпендрежа.

— Прочту, если досуг появится… — не очень-то уверенно пообещал Семенов.

— Когда-нибудь да появится. Тут, главное, желание и вера…

Сказала и вспомнила собственный разговор с Андреевским о стихах Першина. «Вот учу, а сама?.. Надо обязательно заглянуть в библиотеку», — сделала зарубку на память.

— Ну, с Верами и Надеждами у меня как раз порядок, — плотоядно и самодовольно усмехнулся Семенов. — На это времени, желаний и сил хватает.

— Оставь пошлости, — недовольно и брезгливо поморщилась Делова. — Ну, что за мужики пошли: вечно у них, как голодной куме, одно на уме. Лучше скажи, адвокатов вызвонил?

— Вызвонил, — оставив фривольный тон, по-деловому доложил Семенов. — С минуты на минуту будут.

— Нормальные?

— Нормальные. Наши. Только зачем два, если у подозреваемых противоречий пока нет.

— Вот именно, что «пока», — сделала ударение на слове «пока» Делова. — Но когда противоречия возникнут, а они обязательно возникнут, поверь моему опыту, ведь каждый из подозреваемых станет думать о спасении собственной шкуры, то наличие одного адвоката может выйти боком для следствия. Выйдет и даст суду основания для исключения доказательств, добытых с нарушением процессуальных прав подозреваемых. И тогда многие наши труды коту под хвост. Разве не так?

— Черт возьми, не подумал, — покаялся вполне искренне Семенов.

— А ты, Максим Юрьевич, почаще думай, да о высоком и полезном, а не о пошлостях разных, — возможно, впервые за целый день улыбнулась Делова. — Голова для того и дана, чтобы думать, а не фуражку на ней носить. Даже, если эта фуражка и следственная, — подчеркнула она со значением.

Тут дверь кабинета «важняка» распахнулась, и оперуполномоченный УУР Яншин, едва переступив порог, доложил, что подозреваемые на допрос доставлены. Начавшаяся пикировка следователей была отложена до «лучших времен».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ НА КАМЕННОЙ РЕЧКЕ

1

К переправе у Гусинова брода две дюжины конных воев Ратши, русы и гунны, подошли скрытно: Ратша опасался, что уже там могла быть засада, выставленная зловредным Мундцуком, точнее его верными клевретами. Напороться на нее и, значит, раскрыть раньше срока их коварные планы, даже при мирном соприкосновении сторон, не говоря уже о ратном столкновении, — никак не входило в помыслы Ратши и Ругила. Поэтому подвигались к броду не прямой, открытой всем ветрам и взглядам дорогой, а береговой кромкой, густо заросшей кустарником и подлеском. Прислушивались: не застрекочут ли сороки — любительницы оповещать лесных обитателей о присутствии людей.

Однако ничего подозрительного обнаружить не удалось. Мирно пели невидимые в зелени птицы, тихо плескались, набегая на берег, неспешные волны Семи. Лошади, не чувствуя опасности и присутствия себе подобных из чужих стойл и табунов, были спокойны, шли уверенной трусцой. Будь какая-либо опасность, они уж точно бы всхрапнули или тревожно заводили бы ушами. Но вот кустарник как-то разом пресекся, и показался брод. Темный и широкий, пугающий своей шероховато-серебристой рябью, загадочностью.

— Переправляемся, — подал команду Ратша, убедившись, что опасность не подстерегает. — Сначала русы, а вои Ругила на всякий случай прикрывают их из луков с этого берега. Потом наоборот, русские лучники уже с того берега прикрывают переправу воинов Ругила.

И русы и гунны причину похода ведали, поэтому нисколько не удивились излишней предосторожности своего вождя. Предосторожность — не трусость, она в деле воинском необходима, как копье или лук со стрелами, как меч острый или как конь быстрый. Да и боги удачу посылают не тем, кто наобум и авось в драку лезет — лишь бы влезть, а тем, кто с осторожкой, с размышлением к этому подходит. Не даром же говорится, что сначала семь раз отмерь, а уж потом отрежь!

Тихонько зацокав на комоней, направляя их в воду Семи, тронулась дюжина русов. Комони, не желая покидать земную твердь и вступать в водную зыбь, недовольно всхрапнули, завертели мордами, закосили лиловыми глазами, стали перебирать на месте передними ногами. Некоторые так вообще попытались попятиться назад, но были быстро усмирены крепкими руками всадников и удилами узд.

Семь в месте брода была широка, но спокойна и мелководна, так что комони, смирясь и успокоясь в жилистых руках всадников, ступая по твердому песчаному дну, преодолели ее довольно быстро. На береговую твердь же выскакивали вообще резвыми и повеселевшими, лишь изредка грациозно повернув шеи, оглядывались назад: мол, и чего же мы боялись?.. Одно удовольствие: и уставшее за долгую дорогу тело освежили в прохладных струях реки, и от гнуса, кровь сосущего, хоть на время избавились.

Выбравшись на берег, русичи, достав луки и возложив на тетивы стрелы, быстро рассредоточились, зорко наблюдая за окружающим миром, готовые в любой момент отразить наскок чужих воев и прикрыть переправу гуннских воев, которым в этот момент не очень-то сподручно было защищаться. Тут в оба ока смотри, чтобы конь-комонь ненароком не споткнулся да не скрылся с головой под водой — тогда, считай, пропали оба.

Однако переправа прошла без сучка и задоринки, все вои благополучно выбрались на небольшую травянистую ладошку — кромку противоположного более крутого берега спокойной Семи.

Далее выход из брода уходил в седловину балки и шел по дну яруги с высокими, но пологими склонами, которые, чем дальше находились от берега, тем гуще были покрыты кустарниками и деревьями, переходившими в темный бор.

«Отличное место для засады», — оглядев из-под длани склоны, чтобы лучи солнышка не слепили очи, определил Ратша. Его вои, и русы и гунны, не выпуская из рук луков, готовые в любой миг пустить стрелу, также покрутили туда-сюда головами, пытаясь что-либо разглядеть в зарослях кустов дерна и шиповника. Но вокруг было тихо и спокойно, лишь изредка эту тишину нарушала неожиданная резвая трель какой-нибудь пичуги, отдаленное постукивания древознатца дятла, да глухое «ку-ку» межедомки кукушки.

— Так, засады, по крайней мере, здесь нет, — пришел к выводу Ратша и приказал нескольким русам спешиться и поискать следы пребывания тут других всадников. — Повнимательнее да попристальнее всматривайтесь!

Приказывать подобное гуннам было делом бесполезным. Гуннские вои, привыкшие все делать сидя в седле, спешивались очень редко, разве что по большой нужде. Они даже спали на крупах лошадей, навалившись грудью на конские шеи.

Спешившиеся русы чуть ли не на карачках облазили оба склона и саму седловину, но никаких следов не отыскали.

— Нема, — развели руками. — Не видать…

«Неужто мы опередили татей?» — расстроился Ратша данному обстоятельству.

Он, направляясь к броду, надеялся, что в случае отсутствия засады и обнаружения следов воев Мундцука дальше двигаться по этим следам, чтобы не терять нечестивцев, пусть и на некотором расстоянии, из виду. Но таким надеждам, по воле богов, не суждено было сбыться. Это и расстроило Ратшу. Теперь приходилось решать докуку-заковыку посложнее: продолжить путь до Каменной речки и там определиться с тем, что делать и как быть; или же подождать некоторое время тут, в надежде, что вот-вот появятся. И тогда можно будет их пропустить вперед. И дальше незаметно отслеживать до Каменки. А там расстроить козни Чернобога или христианского дьявола, о котором Ратше доводилось слышать от готов-христиан. Был и третий выбор: разделить отряд на две части, чтобы одна осталась скрытно наблюдать у брода, а вторая отправилась к речке Каменке. Это был неплохой выход, но дробить и так небольшой отряд Ратше не хотелось.

Поразмыслив над сложившимся положением, Ратша решил, что вои Мундцука могли переправиться через Семь и в другом месте. Сведущие люди не только Гусиный брод знали, но и другие.

«Но могли переправиться и тут, — прищурился Ратша, в десятый раз внимательно оглядывая местность, — правда, соблюдая осторожность… Что же касается отсутствия следов, то их мог уничтожить дождь, недавно прошедший в этих местах».

На дне балки действительно были видны все признаки недавно бушевавших потоков дождевой воды: вымоины, грязно-землистые подтеки, приглаженная к земле водными струями трава.

— Вперед! — распорядился Ратша. — Осталась лишь треть пути. Большее уже позади, за конскими хвостами осталось… И пусть светлые боги будут благосклонны к нам на этой стезе.

Привычные доверять своему вожаку, вои, построившись в походную колонну, молча тронулись в дальнейший путь.

2

Речка Каменка, в отличие от тихой равнинной Руды, несшей красноватые, похожие на кровь, воды вдоль лугов, была с норовом. Она пошумливала, позванивала пенистыми струями на каменных перекатах, ворчливо поплескивала по неровностям берегов, петляла между холмов, прячась за ними от болотной хляби.

Сплошных боров тут не было, хотя степные просторы то и дело пестрели перелесками, рощами да дубравами. Отличное место как для туров, так и для охоты на них. И отличное место для засады.

Приведя отряд к речке Каменке, Ратша разбил его на тройки и наказал скрытно искать присутствие воев Мундцука по всей округе на расстоянии полупоприща от Каменки.

— При обнаружении двое остаются наблюдать, а третий скачет с сообщением ко мне. Себя никоим образом не выказывать! — строго-настрого приказал он.

Сутки ушли на поиски. И только к середине вторых поступили вести, что вои Мундцука обнаружены на окраине одной из рощ.

— Особо не таятся, но и на открытое место появляться не спешат, — доложили разведчики. — Явно чего-то ждут… или кого-то…

— Не спугнуть! — повторил наказ Ратша и стал собирать свои тройки к месту расположения злыдней.

Засаду против засады было решено учинить в двух местах: в соседних рощах, одесно и ошуюю от засады Мундцука.

— С какой бы стороны они не попытались напасть на Ругила и его людей, — пояснил свой замысел Ратша, — мы всегда сможем их опередить и помешать свершению злодейства. Понятно?

Вои молча потрясли копьями в знак согласия со своим вожаком. К чему тратиться на слова, когда и без них все ясно и понятно.

— Теперь будем ждать. И быть наготове ко всему, — прежде чем разделить отряд на две смешанные из русов и гуннов части и скрытно развести на намеченные места, дал последнее наставление Ратша.

Ждать и догонять — самое томительное и неблагодарное дело. Особенно, когда вокруг столько соблазнов. Но вторая часть дела — догонять — была разрешена, осталось разрешить первую. И разрешить ее предстояло также успешно, как уже исполненную. Можно лучше, но никак не хуже. Это понимал не только Ратша, но и все вои, пробравшиеся с ним на Каменку.

О том, что охотники, наконец, прибыли и приступили к гону зверя, сообщили глухой отдаленный топот множества лошадей, невнятный гомон десятков, если не сотен людей, совершающих загон тура, звуки охотничьих рогов, надрывный песий лай.

— Смотреть во все глаза, — напомнил своему полуотряду Ратша, — и быть готовыми. Вот-вот все начнется… Не зевать, Перун вас зашиби! Не дай бог, что с Ругилом случится — не сносить тогда всем головы.

Охота продолжалась весь день. Охотящиеся то приближались к месту засад, то удалялись от них. Иногда проскакивали мимо, то гоня, то теряя в бесчисленных складках оврагов и яруг очередного зверя.

— Нам бы к ним, — шептались русы, нервно похаживая вокруг застоявшихся коней. — Мы бы показали… как брать быка за рога!

Ох, не терпелось русам, ох, как чесались у них длани от вида охоты! Ох, тяжело им было быть без горячего дела, сидя в засаде против засады! И только гунны, восседая на своих терпеливых комонях, были внешне безучастны к происходящему. Умели степные наездники, в отличие от эмоциональных русов, скрывать за бесчисленными шрамами ликов свои мысли и чувства.

Иные мысли мучили Ратшу. «Как бы псы не учуяли нас — тревожился он. — Сорвут ненароком, приведя сюда охотников, все наши задумки». И просил богов сделать так, чтобы псы обходили нужные рощи стороной, не мешали, не путались под ногами. Боги вняли мольбам Ратши — собаки так и не почувствовали присутствие посторонних людей, взяв след зверя, а рощи, скрывавшие Ратшу и его людей, обходили стороной.

Под вечер, когда богиня ночи Морена только-только начинала вынимать ночное покрывало из алого сундука дочери Мерцаны и затягивать им небесный свод, а сама Мерцана — в небесной конюшне менять белых коней Световида на черных, все охотники и их комони, устав, тихим шагом направились к месту сбора. Протяжные сигналы десятка рогов возвестили о том. И только Ругил с пятком верных ему нукеров, словно не ведая устали, все продолжал рыскать в поисках нового зверя по долине Каменки. Вот им удалось поднять тура и погнать его в сторону рощи, где находилась засада воев Мундцука.

— Приготовиться! — подал команду Ратша. — Сейчас должно все произойти. Или, клянусь Сварогом, я ничего не понимаю в хитростях Мундцука.

И не успел он окончить речь, как бешеным наметом от темной рощи выскочило десятка полтора всадников, кинувшихся наперерез Ругилу.

Вот-вот полетят стрелы в Ругила и его нукеров, неся верную смерть на остриях железных жал.

— Вперед! — крикнул Ратша и повел свою дюжину встречь воям Мундцука, стараясь прикрыть Ругила.

И хоть расстояние между группами сокращалось стремительно, нападавшие от злого умысла отказываться не собирались. По команде своего старшего они разом пустили стрелы целясь в Ругила. И быть бы хану мертвым, если бы верные нукеры не прикрыли его своими телами, а он сам вовремя не поднял свечкой коня, в которого и угодили стрелы, пущенные в него. Конь Ругила, жалобно заржав, упал на землю, едва не придавив собой всадника. Однако сын великого хана остался жив, вовремя вынув ноги из стремени. Куда хуже пришлось его нукерам: трое из пяти были выбиты стрелами из седел. Их тела, нелепо кособочась, сползли с лошадиных крупов. И только кожаные стремена удерживали от полного падения на землю.

Впрочем, все это Ратша увидел только краем глаза, ибо перед ним стояла иная цель: покарать ворога раньше, чем тот сможет довести свой злой умысел до конца. Не успели противники Ругила пустить в него по второй стреле, как сами были либо поражены стрелами воев Ратши, либо смяты и пленены как воями Ратши, находившимися с ним, так и другой дюжиной, во весь опор спешившей к месту событий.

Если люди, живые, раненые и сраженные, сбились в тесную кучу, то поднятый с лежбища и гонимый Ругилом тур, благодаря стычке людей, остался жив и благополучно покинул долину Каменки, обретя спасение в ближайшей роще. Будет, будет кому продлить род могучих животных, которым и волчья стая, что рой комаров.

Так уж случилось, что и вожак нападавших именем Савир, сын хана союзного гуннам племени угров и лучший друг Мундцука, остался жив, хоть и был ранен стрелой. Видно дух неба Тэнгри позаботился о том, чтобы именно он дал ответ на вопросы Ругила.

— Собрать свои и вражьи стрелы, — повелел Ратша, как только оставшиеся в живых вороги были крепко связаны, а Ругил находился в безопасности. — Свои еще нам пригодятся, а вражьи должны быть представлены на суд. Да поживее, а то совсем темно станет…

Несколько воев-русов кинулись исполнять повеление Ратши, а гунны, добив тяжко раненых сородичей из противной стороны и угров Савира, сгрудились вокруг Ругила, решившего учинить допрос братову наперснику.

— Что же это ты, Савир, попутал меня с туром? — с ехидцей, больше присущей ромеям либо римлянам, чем гуннам, спросил он друга Мундцука. — Либо в темноте плохо видеть стал?.. Либо нюх потерял?..

Но тот, как стоял с опущенной главой и связанными за спиной в локтях руками, так и продолжал стоять, словно не слыша вопроса.

— Сейчас он ничего не скажет, — даже не взглянув на подручного Мундцука, обмолвился Ратша. И, отведя Ругила чуть в сторону от остальных, добавил, поясняя: — Зачерствел нутром от неудачи. Стоит, словно не живой, словно уже на том свете. В глазах пустота и мрак.

— А если ножичком пощекотать? — Ругилу не терпелось услышать с одной стороны повинную, с другой — обличительную речь наймита Мундцука в отношении своего друга и благодетеля.

— Не скажет, хоть на куски режь. Зачерствел, — повторил Ратша. — Лучше до утра подождать. За ночь, глядишь, душой оттает, телом обмякнет, тогда что-либо и молвит… К тому же, как любят повторять мои сородичи, утро вечера мудренее.

— До утра — так до утра, — согласился Ругил, понимая правоту Ратши. — В стан направимся? Или тут заночуем?

— В стан нам еще рановато… А вот на опушке той рощи, где мы ворога дожидались, в самый раз будет: и скрытно от посторонних глаз, и место удобное… Да, в самый раз будет, — повторил, ненавязчиво отклонив оба предложения Ругила Ратша.

— Почему же рановато?

— А что мы можем предъявить Мундцуку? — Вопросом на вопрос отозвался Ратша. — Раны воев да стрелы с ястребиным оперением?.. Так он заявит, что ни сном ни духом, как у нас, русов, говорят. А если, мол, угры с отдельными его воями и покушались на твою жизнь, так то сделали по собственному почину. И будет прав: тати-то пока что не допрошены, и наши вои их признательные слова не слышали… Вот и выходит, что нам нечего будет предъявить на суд Харатона, вождей и старейшин.

— Что ж, ты опять прав, — не стал спорить с Ратшей Ругил. — Дождемся утра и всех хорошенько попытаем, а потом решим, что да как…

— Только распорядись, чтобы пленников охраняли как зеницу ока. Кто знает, не обеспокоится ли Мундцук отсутствием Савира и его убийц? Не придумает ли новых каверз?

— Распоряжусь.

— Тогда к опушке?

— К ней самой.

Через несколько минут почти сливавшаяся с ночным мраком группа всадников и связанных пешцев тронулась к темневшей на фоне более светлого небесного свода роще. Начавшие вылупляться, словно цыплята из яиц, звездочки игриво подмигивали друг дружке, а может, и запоздавшим всадникам Ругила.

Птицы, напевшись вволю за день, умолкли одна за другой. И только сова, помощница дедушки Лесовика, где-то в отдаленности сердито и недовольно заухала. Возможно, тревожилась за месяц, который почему-то не спешил выглянуть из своей опочивальни.

Морена и Морок полностью овладевали миром, наводя страх на мирок людей, только что убивавших обитателей поля и бора и терзавших друг друга. И этот страх то липким потом, то неприятным холодком будет обуревать людей, пока они не принесут молитвы Сварогу и его сыну Семарглу и не затеплят огонь, чтобы разжечь костры. И только тогда силы мрака молча отползут за ближайшие кусты и деревья. Но и оттуда будут цепко наблюдать за воями и их пленниками.

Русы, как и гунны, не признававшие в походах никаких помещений и крыш над головой, даже хлипких шалашей (исключение составляли разве что шатры), ночь коротали рядом со своими конями, прижавшись к ним и греясь от них. Благо, что ночь была теплая, земля — прогрета солнышком, трава — мягкая да ласковая, словно грудь любимой девы.

Едва Мерцана, умываясь в небесном озере и радуясь новому дню, игриво разбрызгала по траве капли алмазной росы, едва лучезарный Световит сменил в небесной конюшне черных коней на белых, как в стане Ругила все пришли в движение. Потягивались сладко те, кто спал, позевывали те, кому привелось нести утреннюю стражу, обреченно ежились, едва шевелясь, пленные приспешники Мундцука.

— Все ли на месте? — первым делом поинтересовался Ругил, едва размежив очи.

— Все на месте, — отозвался Ратша, так и не сомкнувший глаз за всю ночь. Не то чтобы он не доверял воям Ругила, которые честно выполнили волю своего вожака, но всегда привык важные дела делать сам. Охрана же Савира и его сподручных — была делом важным. Вот Ратша и не спал, бдительно следя и за пленниками, и за их стражами.

— А Савир? — Прозвучал очередной вопрос Ругила.

— Кажется, оттаял и Савир…

— Тогда попытаем, пока угли в кострах не истлели?

— Попытаем. Только думаю, что угли и огонь нам не пригодятся.

— Почто так? — вскинул подбородок и заиграл бровями Ругил.

— Темные дела, побратим, делаются в темноте, чтобы совесть не видела, — уподобляясь волхвам, стал витийствовать Ратша. — Со светом же совесть не позволит в прятки играть ни с собой, ни с нами.

— У татей нет совести. — Словно удар меча стеганул ответ высокородного гунна.

— Кто знает волю богов? — мягко не согласился Ратша.

— Мы вот и узнаем! Эй! — Поманил жестом Ругил одного из нукеров. — Тащите сюда Савира.

Притащенный волоком к ногам Ругила Савир изо всех сил старался унять дрожь в теле. Лицо его было бледно, взгляд очей зарывался в землю, чтобы не видеть Ругила и его воев.

— Сам скажешь, сын змеи и шакала, или предпочтешь испытание огнем? Мои нукеры умеют и огнем пытать, и кожу хоть тонкими полосками, хоть целиком сдирать…

— Скажу. Скажу все, — поднял очи на Ругила Савир. — Только с одним условием…

— С каким таким условием? — был взбешен Ругил. — Издеваешься что ли?

— Условие мое простое, — оставив вопрос Ругила без внимания, продолжил Савир, — после казни погрести с подобающими моему роду почестями, чтобы душа моя на том свете не металась в поисках мщения.

— Вон оно как… — ощерился недобро Ругил.

— Да бес с ним, — поспешил шепнуть ему Ратша. — Обещай. С тебя не убудет, а он нам будет нужен еще и на суде у хана Харатона. Если пожелаешь, конечно…

О гуннах ходила недобрая слава, что они данного слова никогда не держат: утром говорят одно, в полдень — другое, а к вечеру — уже третье. Что непостоянны, как осенний ветер, который то в одну сторону гонит облака, то в другую. Что утром могут заключить союз, а к ночи уже будут злейшими врагами.

Однако Ратша, достаточно поживший рядом с ними, ведал, что все это большей частью наговоры недоброжелателей и завистников из племен готов, а то и ромеев. Ведь каждый старается опорочить другого, особенно, если от этого «другого» во многом зависим. А готы были зависимы. Еще как зависимы!

Да, гунны часто поддавались необузданному гневу. А в гневе были скоры на расправу и безрассудные поступки. Это верно. Однако верно и то, что справедливость уважали, данное слово — держали. Поэтому, как понимал Ратша, его высокородному другу не так просто было пойти навстречу выдвинутому Савиром условию сделки. Ох, как непросто!

Да, не очень-то хотелось Ругилу давать слово своему неудавшемуся убийце. Но, вспомнив древнее поверье, что мертвые, не получившие удовлетворения своим просьбам при жизни, могут и с того света отомстить живым, гуннский вождь отказывать не стал. Поморщившись, поиграв желваками скул, он все-таки согласился выслушать условия Савира.

— Сказывай при всех, как убить меня замышляли, а я свое слово сдержу.

Савир подробно рассказал, как Мундцук подговорил его и других угров напасть на Ругила, чтобы устранить от ханского трона, как придумал для этого охоту, как дал ему своих людей. Оставшиеся в живых подручники Савира, слыша признания своего вожака, запираться не стали и все, сказанное Савиром, подтвердили.

— Теперь казни и сдержи слово! — выкрикнул Савир. — Но помни, если нарушишь слово, то я и мертвым к тебе приду, чтобы взыскать за обман.

— С казнью обождется, — усмехнулся Ругил, скривив в злой иронии губы, отчего его лицо, и так не отличавшееся красотой и добротой, приняло зловеще-хищное выражение. — Не к спеху сие… Еще успеется.

В стан охотников Ругил и Ратша со своими воями и пленниками отбыть не успели: те сами во главе с Мундцуком и его нукерами неожиданно появились у кромки рощи.

— На охотника и зверь бежит, — мрачно заметил Ругил. — Мы к нему собирались, а он сам явился.

— Это он спешит убедиться, что ты убит и в чистом поле лежишь бездыханным, — в тон ему отозвался Ратша. — Не дождался ворон друга-коршуна с радостной вестью, вот и решил сам все разузнать-разведать… А если понадобится, то и добить.

— Теперь не добьет! Хвост-то мы ему прищемили! Вскоре и сородичи узнают, какой он змей… подколодный. Так, кажется, у вас говорят?..

— Хоть хвост ему мы и прищемили, но осторожность проявлять надобно, — не разделил оптимизма своего друга Ратша. — Змея и мертвая ужалить может. Особенно та, у которой ни жала, ни зубов ядовитых не вырвано.

— При всех не посмеет.

— Скорее всего, не посмеет… — раздумчиво потеребил перстами бороду Ратша. — Но поостеречься надобно. Боги береженых берегут, а о небереженых заботы проявляют мало…

— Поостерегусь, — пообещал Ругил и тут же приказал нукеру: — Зови всех охотников по моему слову на вече. Разговор есть.

И пока посланный вой скакал встречь охотникам, пока доводил до них слово Ругила, пока те, тяжело ворочая мозгами, осознали, наконец, что от них требуется, Ратша с согласия своего друга спрятал Савира и прочих пленников за густой терновый куст.

— Пусть гостинец будет неожиданным, — подмигнул он Ругилу. — Незачем допрежь сроку оказывать.

— Хитрый ты, однако, — одобрил тот, то ли улыбнувшись, то ли скорчив гримасу: из-за шрамов на лице разобраться в этом было всегда довольно тяжело, а уж в минуты гнева, раздражения или переживаний — вообще невозможно.

— Я не хитрый, я — предусмотрительный…

— Пусть так… Только действуй поживее, а то охотники вот-вот будут тут.

Отвести пленников за куст и приставить к ним стражу — минутное дело. — Это ведь не избу срубить и не в поход род поднять! Там время уж точно нужно. И большое время. А тут — так, пара пустяков: сказано — сделано!

3

На зов Ругила охотники откликнулись охотно. Шумной разноперой толпой окружили старшего сына хана. Всех интересовало, что случилось с Ругилом, когда он не прибыл в стан.

— Грешным делом подумали, не боднул ли тебя тур… — довел до Ругила общее мнение один из его воев. — Один, раненый, так взъярился, что несколько лошадей покалечил да двух воев на рога поднял, пока мы его не добили, — пояснил для пущей важности. — Но, как вижу, хвала небесному Тэнгри, ты жив и здоров.

— Хвала Тэнгри! Хвала Тэнгри! — подхватили клич сородича многие гунны.

— Тур пытался, да не смог! — Был загадочен Ругил. — Зато некоторые двуногие бараны, засланные моим заклятым врагом сюда заранее, чуть работу тура не довели до конца… Вот так-то.

Сказав сие, Ругил устремил взгляд на Мундцука. Но тот и бровью не повел, словно его это не касалось. Непонимающе смотрели на Ругила и многие охотники. Зато те немногие, кто был в курсе замысла Мундцука, понурили главы свои: не хотели встретиться взглядом своим с гневными очами старшего сына хана Харатона.

Но вот недоуменное молчание прервалось отдельными криками гуннских воев, требующих пояснения. Особенно усердствовали в этом те, кто прибыл на охоту с Ругилом.

— Твои слова, сын хана и хан, загадочны, как сумрак перед ночным мраком. Мы же хотим ясности и дневного света во всем этом, — требовали они.

— Хорошо! — Поднял длань Ругил. — Хорошо! Я внесу ясность.

Толпа затихла в ожидании.

— Так вот, — продолжил Ругил в полнейшей тишине, нарушаемой лишь коротким и негромким всхрапыванием коней да беззаботным и радостным щебетом проснувшихся птиц, — если вы хотите знать, то я скажу…

— Хотим! — многоголосо отозвалась толпа.

— Тогда имеющий уши да услышит, а имеющий очи да увидит: мой брат Мундцук подослал убийц, которые и пытались меня убить.

Головы воев, словно по команде, повернулись в сторону Мундцука, восседавшего на гнедом коне. Взгляды впились острыми занозами и требовали ответа.

— Оговор! — в тревожно повисшей тишине воскликнул Мундцук гневно. — Оговор! Старший брат просто жаждет моей крови… А потому и придумал вместе со своим другом-волхвом русом весь этот лживый оговор.

— Нет, не оговор, — счел нужным вмешаться Ратша. — Есть доказательства. И не Ругил жаждет твоей крови, а ты, Мундцук, жаждал его крови, подсылая убийц. А вот и доказательства, — показал он, приподняв над головой, стрелы с ястребиным оперением. — Узнаешь оперение стрел твоих воев.

— Узнаю, — не стал отпираться Мундцук. — Но это еще ни о чем не говорит: стрелы вы могли подобрать на поле охоты, вынуть из тел убитых животных, выкрасть, наконец…

— Да, стрелы — это еще не доказательство вины, — подхватили разом вскормыши Мундцука. — Их могли и выкрасть, и подбросить…

— А я тебе что говорил? — шепнул Ратша Ругилу. — Татей да злодеев одними стрелами не проймешь. Их, как рыбу на кукан, надо брать многими доказательствами. Тогда не сорвутся.

Вече, горячо обсуждая услышанное, шумнуло, задвигалось, заволновалось. И как тут не заволноваться, когда такое видеть да слышать приходится!

— Тише! — Вновь поднял длань Ругил, призывая к порядку и вниманию. — Есть у нас и видоки, и послухи — это мои нукеры, которые были со мной в то недоброе время. Спросите их.

— Давай их сюда, спросим! — тут же откликнулось многоголосо вече. — Конечно, спросим!

По кивку головы Ругила вперед выдвинулись оба оставшихся в живых нукера.

— Знаете их? — обведя собравшихся горящими очами, спросил Ругил.

— Знаем!

— Верите ли им?

— Верим!

— Тогда спрашивайте.

— Говорите! Говорите! — Вновь шумнуло вече. — Только по очереди… да все по порядку…

Нукеры переглянулись, словно решая, кому начать первому. Потом, выяснив первенство, рассказали как о нападении на них воев во главе с угром Савиром, так и о гибели своих товарищей, и о чудесном спасении Ругила, закрывшегося от стрел вздыбленным конем.

— Жаль коня, — закончили они печальный рассказ. — Хороший конь был, верный.

Поведав вечу о нападении, нукеры, заранее предупрежденные Ратшей, ни словом не обмолвились о судьбе нападавших. Так что присутствовавшим на вече вряд ли было понятно, что стало с Савиром и его людьми: живы или убиты в схватке, либо уже казнены. Гунны на суд и расправу всегда скоры.

— Так, может, это Савир сам все и умыслил? — тут же ухватились за инородца приближенные Мундцука, сгрудившись вокруг него.

— А вину хотел переложить на брата…

— Теперь сам убит, а потому взятки с него гладки…

— А кто сказал, что Савир убит? — исказил свой лик жесткой улыбкой Ругил. — Жив-живехонек! И может предстать пред вечем и судом…

— Хотим видеть и слышать, — заволновалось вече.

— Приведите, — распорядился Ругил. — Савира и его подручных.

Ратша с несколькими русами поспешил к кустам, чтобы совместно со стражей доставить вечу главных обвинителей Мундцука в коварстве и злодействе.

— Говори! — повелел Ругил, когда Савир предстал пред вечем. — Правду говори.

— Поклянись богами своими, что сказанное тобой, — правда, — потребовали вои.

Савир поклялся и рассказал, как Мундцук, жаждая ханского трона, уговорил его, Савира, устроить засаду на Ругила во время охоты на туров.

— Только замысел наш был расстроен самим Ругилом и его волхвом, — сник Савир.

Вече, многоголово и многоглазо обернувшись к Мундцуку, угрюмо молчало.

— Смерть злодею и клеветнику! — Выкрикнул Мундцук, метнув нож в Савира. — Смерть!

Возможно, в иной обстановке Савир и уклонился бы от блеснувшего короткой холодной молнией ножа, но не в данной. Он словно обрадовался сему, выпрямляясь и подставляя лицо и грудь. И нож, словно жало осы, вошел в шею, оборвав жизнь вожака угров.

Не успело тело Савира пасть на траву, не успели Ругил и все присутствующие на вече гунны, русы и угры осознать произошедшее, как прозвучал чей-то возглас:

— Смерть самому братоубийце и главному злодею!

Это крикнул брат Савира, рыжеволосый богатырь Кастер, выхватывая меч и нанося им смертельный удар Мундцуку, никак не ожидавшему подобного действа от кого-либо из собственного окружения. Да и как было ожидать такого, когда и Савир, и Кастер были прикормлены из его собственных рук. И пусть Кастер не участвовал в заговоре против Ругила, но чтобы поднять руку на своего благодетеля — это уж выходило за рамки гуннского разумения. Не укладывалось в их скошенные к затылку и изуродованные шрамами головы.

Не прошло и мига, как на траве лесной опушки уже было два бездыханных тела. Такого исхода даже хитроумный Ратша не мог предположить, который, по правде сказать, предъявляя вечу основного подручника Мундцука, что-то подобное с кончиной Савира предвидел. Но только не поражения самого Мундцука — недруга и злодея, обмякшее тело которого медленно сползало с седла.

Кастер, сделавший свое дело, тут же был без сопротивления с его стороны обезоружен и скручен гуннскими воями, уже злобно поглядывавшими не только на Кастера, но и на всех угров. Угры, почувствовав угрозу, немедленно откачнулись от союзников. То же самое инстинктивно сделали и русы, оказавшись вдруг рядом с Ратшей.

Вече молча распалось на четыре части, две из которых составляли как сторонники Ругила, так и его противники — ближайшие люди павшего Мундцука. Напряжение стало таким, что, казалось, даже дети боров и рощ, беззаботные птахи перестали петь и щебетать, тревожно притихнув и притаившись в зелени ветвей деревьев и кустов.

Стоило хотя бы одному вою сделать резкое движение, как тут же пошли бы в дело ножи и мечи, копья и луки со стрелами. И полилась бы кровь ручьями, как водица в весенние деньки, орошая траву-мураву.

Ратша умоляюще взглянул на Ругила. Глаза того горели огнем — предвестником жажды сечи.

— Хан, — тихо произнес Ратша, — достаточно крови. Сдержи воев!

Ругил вздрогнул. По-видимому, слова Ратши дошли до его сознания. Взор его стал тускнеть, принимая холодный отблеск. Желваки прокатились по скуластому, искаженному гневом и шрамами лику, сглаживая напряжение.

— Гунны! — призывно воскликнул Ругил. — Достаточно крови. Мертвые должны быть погребены… с честью, а живые должны жить, хотя бы для того, чтобы предстать перед судом старейшин за деяния свои.

Гунны, по-прежнему недобро посверкивая глазами на недавних союзников и своих соплеменников-противников, стали мало-мальски расслабляться. Накал напряжения спадал.

Сраженных вождя угров Савира и коварного Мундцука, посовещавшись, решили похоронить тут же, на берегу Каменной речки. Благо, что погребальные обряды были схожи. Только поодаль друг от друга, чтобы, находясь на том свете, они не могли продолжить вражду. С этой же целью у трупов были подрезаны сухожилья на ногах. Русы своим покойникам такого не делали, а вот гунны и угры совершали, ибо считали, что с неповрежденными ногами покойники будут приходить к врагам своим, причем не только к мертвым, но и к живым, чтобы отомстить им за свою смерть.

Впрочем, увиденное Ратшу нисколько не поразило, ибо он привык считать, что каждый народ должен жить и погребать умерших по заветам своих дедов и прадедов. А как же иначе?.. Если начать нарушать заветы, то тогда порядок во веки веков на земле не наступит.

Впрочем, погребальный обряд, из-за того, что основных гуннских орд поблизости не было, и так претерпел некоторые неточности. С Мундцуком не были погребены ни его жена, ни конь любимый, ни лучшие слуги. На это Ругилу указали гуннские вои.

— Так он не в бою почетной смертью пал, — нашелся Ругил, — а от руки своего же наймита. Потому будем погребать там, где нашел свою смерть.

Гунны поспорили-поспорили, пошумели-пошумели — и согласились.

«И правильно сделали, ряболикие, — про себя одобрил их решение Ратша. — По такой жаре через день от трупов такая вонь пойдет, что всем остальным хоть заживо помирай. Тут и травы духмяные не помогут. А мертвому, тем паче степняку, не все ли равно где быть погребенному — земля, чай, единая для всех».

С помощью мечей и копий, выворачивая землю и камни, выкопали могилы: Савиру — помельче, а Мундцуку — поглубже. Устлали дно сорванной душистой травой и, уложив на подстилку из трав тела убиенных в их одеждах, с золотыми гривнами на шеях и золотыми браслетами на руках, прикрыли их плащами, как и подобает воинам и вождям. После этого снесли в могилы все то, чем они владели при жизни: мечи, луки и стрелы, золотые и серебряные украшения, серебряные сосуды, из которых они ели и пили, ожерелья, богатую конскую упряжь.

У Мундцука были при жизни стеклянный стакан и блюдце чудесной работы боспорских мастеров, небесно-голубого цвета с фигурками девиц. Из стакана он пил ромейское вино и сурицу, а блюдце просто держал для пущей красоты, иногда ставя на него стакан. А еще у него было покрытое золотыми чешуйками бронзовое ведерко, из которого он поил своего коня. Эти вещи при жизни Мундцука вызывали зависть, но с его смертью они уже не представляли интереса, и их тоже положили к нему в могилу. Ибо со смертью владельца умирают и его вещи. А потому живые должны быть с живыми, а мертвые — с мертвыми. И никак иначе…

У изголовий поставили миски со снедью и питием. Как на этом, так и на том свете вожди родов ни в чем не должны испытывать нужды. Затем могилы были прикрыты сверху жердями из тут же срубленных березок и обложены камнями. Поверх всего из земли, песка и мелкого камня насыпали курганы. А чтобы какие-либо злодеи не позарились на добро, захороненное с покойниками, на погребения были наложены страшные заклятья. И горе тому, кто попытается проникнуть в могилы. И не только ему самому, но и всему его роду до седьмого колена.

Ратше доводилось не раз видеть могильные курганы прежних вождей русов и скифов. Особенно величественны были скифские курганы. Старики сказывали, что когда хоронили вождя скифов, то в могилу под курган вместе с ним погребали не только его любимого коня и младшую жену со слугами — дело понятное, но еще через год умерщвляли пятьдесят молодых юношей и пятьдесят коней.

Коней, распяв на бревнах, чтобы не падали, расставляли вокруг погребального кургана. Затем на крупы этих коней помещали тела юношей, пропустив через них деревянные основы, чтобы не гнулись и не падали. При этом умерщвляли не пленников, не рабов, а юных сородичей, самых красивых и знатных сородичей…

И такая почетная стража, такая дружина годами, если не десятилетиями, пока окончательно не истлевала под дождями, снегами, ветрами и не рассыпалась в прах, несла охрану кургана. Но не стало скифов, растворившихся среди сарматов, алан и русов. Претерпели изменения и их древние традиции погребения. Ибо все течет и изменяется в этом зыбком мире. И теперь только груды костей, выбеленных дождями, снегами, ветрами и временем, лежат у подножий этих курганов.

…Возведя курганы над телами Савира и Мундцука, на их вершинах справили страву, помянув покойных протяжно-гнусавыми песнями-сказами и пиршеством из мяса убитых туров, целиком зажаренных на углях огромных костров. В дело пошла и сурица, захваченная охотниками из родных становищ. Брали просто на пиршество, пригодилась для тризны.

4

После свершения обряда погребения по велению Ругила двинулись в обратный путь, ведя с собой пленников, Кастера и сообщников Савира на суд Харатона и вождей племен. Пленники были понуры — понимали, что ничего хорошего на суде их не ждет. Всех присудят к смерти — ведь не столь важна их вина, как жажда развлечения Харатона и иных их смертными мучениями.

Тревожные тени скользили и по лику Ратши: осознавал, что его содействие Ругилу в разоблачении козней и коварства Мундцука, вскоре станут всем известны. И радости у Харатона и других гуннов не вызовут. «Теперь держи ушки на макушке, — настраивал он себя на осторожность. Но делиться тревогой с Ругилом, пребывавшем в радостном настроении по случаю избавления от соперника и врага, не спешил. — Зачем омрачать другу торжество удачи?. Пусть радуется, если имеет в том нужду».

Суд, как и полагал Ратша, был недолог. Харатон, вожди и старейшины племен сначала заслушали Ругила и его воев, потом воев, бывших с Мундцуком. Не обошли они вниманием и Ратшу, постаравшегося свою роль в этом деле несколько сгладить и стушевать. Что, впрочем, не помешало волхву-русу заметить, как недобро блеснули черными молниями раскосые очи Харатона, восседавшего на этот раз не на вороном коне, а на деревянном троне, сплошь покрытом золотом и серебром. И не только у него. Многие гунны желали бы видеть Ратшу рядом с Кастером, а не с Ругилом. Слушать же виновных ни Харатон, ни вожди и старейшины уже не пожелали, ибо пришли к единому мнению, что Кастер и люди его брата Савира виновны.

— Смерть ему, — небрежно махнул дланью Харатон.

— Смерть! — подтвердили вожди и старейшины, в том числе и из племен угров. — Смерть!

— Смерть его людям, — поиграв перстами, сплошь унизанными золотыми перстнями с разными драгоценными каменьями-лалами, с ленцой обронил Харатон.

Великий хан настолько пресытился жизнью и властью, что даже предстоящая казнь осужденных, казалось, уже мало его волновала. Не вызывала ни любопытства, ни радости мщения, ни внутреннего удовлетворения, ни торжества справедливости.

— Смерть! — повторили вожди племен.

Сказано — сделано.

Не прошло и полдня, не успел лучезарный Световит перенести свой горящий золотом щит на вторую сторону небосклона, как Кастер и люди Савира были казнены. И не только казнены, в чем сомневаться не приходилось Но уже из вываренного в медном казане черепа Кастера мастер-гунн, улыбаясь рысьими глазами и сопя от усердия, готовил кубок для ханского застолья.

Гунны, как и скифы до них, не только из черепов инородцев, но и из черепов родственников, ставших однажды врагами, мастерили кубки, покрывая их сырой кожей и отделывая золотом либо серебром — это, как позволял достаток. Вот и череп Кастера стал важным объектом для очередного кубка хану Харатону.

«Врагов казнили, теперь как бы не добрались и до друзей, — отправляясь после суда и расправы над уграми к себе в стан с воями-русами, с тревогой на сердце подумал Ратша. — Вон как сверкали очи хана и его ближайших советников, когда я слово молвил. Ужас! Добра ждать не приходится… Ох, не приходится».

И точно, не успел он добраться до родного очага, пообщаться со старейшинами рода, полюбиться с красавицей-женой, столько дней жаждавшей встречи с ним, как от Ругила на взмыленном коне прибыл тайный гонец.

«Бежать надо, — через гонца наказывал Ругил. — Родственники супруги Мундцука крови твоей жаждут и главы. И хан им в том, несмотря на мое заступничество, благоволил».

«Еще бы не благоволил, — желчно усмехнулся Ратша, — когда сам того желает».

«До лучшей поры переждать надобно, — советовал далее Ругил. — Тут либо хан Харатон, поостыв, простит, либо что-то иное произойдет…»

«Под «чем-то иным» Ругил видит смену на ханском троне, точнее самого себя на нем, — догадался Ратша. — Да иначе попросту и быть не может… к тому все идет. Только сколько мне ждать этого иного? Год… два… десять?.. Быстро только сказка сказывается да песнь поется, а вот дело… То-то же».

Ратша к Севцу:

— Что делать?

— Бежать. — Был мрачен ликом тот. — Бежать и отводить беду от веси, если уже не поздно… Я же предупреждал, что дружба со степными волками до добра не доведет.

Нет ничего хуже на белом свете, как быть изгоем. Изгой одинок и беззащитен. Помощи ему нет и не будет ни от пращуров, ни от богов, ни от рода-племени. Даже слепому, даже калеке безрукому или безногому будет помощь от рода, но изгою — нет. Отрезанный ломоть, отпавшая от древа ветвь… Жухлый лист, носимый и кружимый прихотью ветров…

Ратша все это прекрасно понимал, но поделать с эти уже ничего не мог. Видимо, так распорядились боги. Тут или изгойство и жизнь в прозябании и вдали от рода-племени, либо смерть лютая от гуннов. Выбор прост, незамысловат. Жить же хотелось, ох, как хотелось… К этому призывал разум и молодое, полное жизненных соков и мощи тело. Жизнь даже у волхвов ведь одна. И тем дорога, что другой не имеется…

Ратше ничего и не оставалось делать, как бросить род, жену-красавицу, залившуюся слезами горючими, и родной очаг. Бросить да и отправиться ночной порой в скитания, захватив с собой лишь оружие, малость ествы, кресало с огнивом да трут — без огня в лесных дебрях, где собирался он переждать ханский гнев, не обойтись. А то, что отсиживаться предстояло в дебрях, куда ни конному, ни пешему не добраться, не зная тайных троп, подсказывал инстинкт самосохранения.

Гунны, как и другие степные народы, не только не любили городов и больших весей, подвергая их разрушению, но и сторонились лесных чащ, темных боров. Сыны степей и бескрайних просторов чувствовали себя в лесах рабами в оковах, к тому же помещенных в тесные узилища, из которых и выхода-то нет. Вот и держались подальше от сумрачных лесов, которых, чего греха таить, и русичи побаивались.

Уходя в леса, пришлось оставить и коня — друга верного, на ход столь борзого, что запросто мог спорить с ветрами вольными, слугами Стрибоговыми. А еще — с птицами стремительными, легкокрылыми. Жаль было расставаться — ведь столько лет верой и правдой служил. Но не брать же его с собой в качестве травяного мешка да волчьей сыти. Одному в лесных дебрях коня не уберечь — и глазом не моргнешь, как станет добычей зверья: либо волки забьют, либо медведь задерет.

«Пусть уж лучше роду-племени верой-правдой послужит…» — решил тогда.

А вот пса, Черныша лохматого, взял. При нужде и об опасности предупредит, да и время, особенно зимней порой, скоротать поможет. К тому же и на охоте наипервейший помощник…

Ратша в очередной раз повернулся на постели между тел юных жен, по-прежнему безмятежно дрыхнувших с ним на ложе. «Спят, треклятые, — завистливо шевельнулись мысли. — А тут и сна давным-давно нет».

Эти мысли шевельнулись, как упавший с древа осенний лист на траве-мураве. Шевельнулись неслышно и спрятались, уступив вновь место иным воспоминаниям. А те, иные, как тоскливо-нудный шум вьюги за стенами избы-землянки, не думали оставлять старого волхва и воя в покое. Подбирались хитрыми лисами, подкрадывались прожорливыми волками то с одной, то с другой стороны. Царапали, покусывали, теребили душу, стучали в маковку седой Ратшиной главы, не давали покоя… Ох, уж эти мысли-птицы, мысли-туги!.. Не сбежать от них, не спрятаться… Везде найдут, всюду догонят…

5

Сколько бы лет пришлось Ратше, словно дикому зверю, прятаться по лесным чащобам, чтобы не попасться гуннам Харатона на глаза, только Сварогу да прочим светлым богам ведомо. Сам Ратша этого не ведал. Но предполагал, что немало, ибо его гонитель хан Харатон, несмотря на небольшой рост, телом был кряжист и крепок. На тот свет явно не спешил, собирался пожить еще на этом. А чего не пожить, когда жизнь — одно удовольствие…

Первое время, пока в небесной выси царствовал Купало, пока стояли теплые денечки, Ратша обходился хлипким шалашом, им же построенным из жердей и веток. Умываться ходил к недалекому ручью, неторопко бежавшему по дну глубокого оврага, сплошь заросшего колючим терном. Терн был к тому же богат на маленькие черненькие плоды, пустеющие птичьи гнезда и паучьи сети.

На дне оврага было прохладно, сыро и сумрачно. Задерживаться в этом пристанище лесных духов не хотелось. Тянуло к солнечному свету, к дуновению легких струй невидимого, едва ощутимого в бору ветра.

Бор не отторг Ратшу, но и радости по поводу его присутствия, не испытывал. Терпел — и то ладно…

И в обычной жизни Ратша не был привередлив в снеди. А уж в изгойстве — тем более. Питался кореньями, ягодами да плодами. Иногда медом из бортей. Реже пойманными в силки либо подбитыми стрелами зайцами да птицами. С ними была возня. Мало того, что приходилось шкурку снимать или перья выдергивать, но и потрошить. А самое главное, либо печь в углях, завернув в глиняный кокон, либо, нанизав на крепкую палку, поджаривать на костре. Ни котла, ни даже глиняного горшка, чтобы в них варево сварить, душистыми травками сдобрив, не было и не предвиделось. Такова доля изгоя. Тут хоть волком вой — ничего не изменится.

«Так долго не протянуть, — как-то, после очередных мучений с подбитым им глухарем, решил Ратша. — Я же не Черныш, который сырому мясу и костям даже больше рад, чем жареному. Надо обзаводиться утварью. Благо, топор да нож при мне. И руки растут оттуда, откуда им положено. Но сначала все же надо взяться за жилище — моргнуть не успею, как зима пожалует».

Думать о строительстве избы не стоило. Одному да еще без пилы это дело было не по силам. Поэтому решил копать землянку, точнее пещерку на солнечном довольно крутом, если вообще не отвесном склоне оврага.

«И от чужого взгляда за деревьями и кустами не так заметна будет, и с землицей проще: сама ко дну оврага скатится. Все меньше мороки», — размышлял здраво да расчетливо.

С помощью топора смастерил себе из березовой жерди что-то подобное заступу. Хоть лезвие и узковато, но ничего, сойдет. Мало-помалу копать можно.

С заступом-то, помолясь Сварогу да Перуну с Велесом, поплевав на длани для пущей крепости, и приступил к трудам праведным. Чего зря время терять…

Лаз решил сделать поуже, чтобы в зимние холода было проще загораживать. А саму пещерку как можно попросторнее — не стоймя же в ней стоять. Надо не только одрину в ней поместить, но и утварь с припасами. И стол, какой-никакой, не помешает. А еще печь, чтобы лютость зимних холодов пресечь.

Поначалу землица, влажная и рыхловатая, поддавалась довольно легко. Но это поначалу. Когда же пошла глина, веками ни дождями, ни снегами с морозами не тронутая, о легкости пришлось позабыть. Тут уж ни то что заступом, топором едва справлялся. Но мало-помалу все же въедался в твердь земную. Чтобы ускорить удаление накопанной, точнее нарубленной глины, пришлось из прутьев плетушку соорудить. Дело пошло куда сподручнее.

Плетушка же в свою очередь натолкнула на мысль, что надо подобные изготовить под грибы и плоды лесные. Дело не хитрое, однако весьма нужное.

«А если меньшие влажной глинной обмазать, да высушить, да в огне костра прокалить? Не получится ли горшок… либо котел? — затеребили думки-мысли кудластую главу Ратши. — Было бы в чем и воду держать, и варево сварганить».

— Как мыслишь? — радуясь собственным мыслям. Подморгнув, спросил крутившегося у ног Черныша.

Раньше вести речи с псом не приходилось. С богами — да, но не с псом. Но то — раньше… Теперь вот довелось. Мало того, как-то незаметно такое общение, такие односторонние разговоры вошли в привычку общаться, чтобы не забыть родную речь.

Черныш ответил преданно-одобрительным взглядом глянцевито поблескивающих глаз, тыканьем в руки влажного носа, тихим потявкиванием и радостным повиливанием хвоста.

— И на том спасибо, — шутливо поблагодарил последнего друга.

Как помыслилось, так и сделалось.

В передыхах между рытьем пещерки, под вопросительно-пристальными взорами Черныша, склонявшего главу и так и этак, сплел несколько корзин разных размеров. Обмазал глиной. Выставил на просушку. Горшки получились не очень лепы на вид: толстостенны, тяжеловаты и неказисты. «То не беда, — решил, — лишь бы не треснули и не разбились. Иначе от них проку мало».

Пока к пущей радости верного пса, обожающего прогулки по лесу, занимался добычей пищи насущной да рытьем пещерки, горшки подсыхали. У некоторых стенки лопнули. Да так, что просвет образовался. У других, словно листочки жилками, покрылись мелкими трещинками. «Так и мой лик к старости покроется паучьей сетью морщин», — подумалось невзначай.

Потрескавшиеся горшки для знакомства с огнем не годились. Но не печалился. Ибо русичу грех великий в тоске-кручине пребывать. Боги того не любят. К тому же можно еще изготовить: глины и прутьев — предостаточно, голова — на плечах, руки — на месте. Докука была в том, чтобы уцелевшие не треснули при обжиге.

Призвав на помощь Сварога, сотворив молитву Семарглу, богу огня, обложил уцелевшие горшки сухой травой и ветками, развел кострище. Сначала махонькое, потом все больше и больше, чтобы пламя не только огненными языками облизало стенки горшков, но и прокалило их. Иначе какой толк.

Черныш костры терпел — тепло всем нравится. Но относился к ним, точнее к огню, с опаской. Поэтому, пока горело кострище, держался настороженно, смотрел со стороны на хозяина с немой укоризной, мол, для чего такая суета? Нам и без огня живется совсем неплохо.

Раньше Ратше промыслом горшечников заниматься как-то никогда не доводилось. Пользовался готовым. Но сказать, чтобы он не видел, как это делают другие, было бы не правдой, а кривдой. Видел. И не раз. Но одно дело видеть, и совсем другое — самому промышлять.

Однако виденное помогло. И при замесе глины, и при сушке, и при обжиге. Он дал кострищу медленно остыть. И только тогда, когда над кучкой золы уже даже дух теплый не вился, не говоря о струйках дыма, дотронулся до первого горшка. И ничего, тот не рассыпался. Боги и на этот раз не оставили Ратшу своей милостью.

«Слава Сварогу и сыну его Семарглу, — обрадовался Ратша, — есть утварь. Теперь и зима-зюзя с ее морозами и метелями не так будет страшна».

Настроение Ратши передалось и Чернышу. Тот, хоть ничего и не понял, но подошел к хозяину и ласково потерся о его ногу. Это, по-видимому, а также повиливание хвостом, должно было означать, что он, верный пес, полностью одобряет действия своего благодетеля и, конечно же, разделяет его радость.

К тому времени, когда все чаще и чаще стали разверзаться хляби небесные, и дожди, напоив землю, утомленную солнцем, истощенную всякой всячиной, сосущей из нее соки, чтобы самим дать плоды, наводили тоску-кручину, пещерка была выкопана. Ее стены и своды не только умащены водой и заглажены мозолистыми дланями Ратши, но и обожжены кострами, чтобы не было обвалов и осыпаний, чтобы гнили-плесени не завелось.

У одной из стен из жердей и толстого слоя высушенных трав на монолитном глиняном выступе сооружен лежак — для отдыха Ратше и Чернышу, любившему прикорнуть у ног хозяина. Мать Сыра-Земля сынам своим и дочерям конечно же силы придает. Но она их и забирает, кто позволяет себе быть с ней легкомысленным, почивать на голом ложе. Потому и сооружен лежак из жердей, тонких веточек да сухих пахучих трав.

У другой — на подобном выступе в ряд выстроились плетушки и корзинки, горшки и котлы. С плетеными из прутьев крышками и без них. Одни были уже доверху заполнены лесными ягодами да плодами, другие — еще пустые. Из одного же горшка свежим медовым запахом тянуло — довелось Ратше борть разыскать, да соты с медом у пчелок отобрать. Не все, только половину. Пчелкам тоже мед нужен. Иначе вымрут.

Стола Ратша еще не изготовил. С одним топором много не намастеришь. Да и времени на все не хватало. Ведь не только рытьем пещерки да изготовлением горшков и корзин надо было заниматься, но и о снеди насущной каждый день промышлять, и о припасах на долгую зиму не забывать. И на все нужно время и время… А время — это такая хитрая штука: оно вроде бы и есть, и бесконечно, но и тут же всегда его не хватает! Причем, в тот момент, когда оно особенно важно и необходимо.

Поэтому вместо стола просто у задней стенки, поближе к изголовью одра, также был оставлен выступ. На нем стояли горшки для воды и под варево. А также свеча из воска. Затеплил — и тьмы не станет. Здесь же можно было и поснедничать — места Ратше хватало. А Чернышу — уже нет. Но Черныш не в счет: и с пола кость подберет, не побрезгует — чай, ни гуннский вождь, ни сурожский гость.

Центр пещерки занимал остов глинобитной печи с устьем со стороны «стола» и небольшим узким отверстием для выхода дыма в сторону «дверного проема» пещерки. Кроме этого отверстия в своде имелось и другое — под горшки для варева снеди и травяного взвара. Без горячей снеди и крепкого взвара зимой никак не обойтись — хвори одолеют.

Дверной проем пока закрывался одной сколоченной из жердей дверью, открываемой наружу. Так лесному зверю, особливо хозяину-топтыге косолапому, вдруг умыслившему ломиться внутрь пещерки, ее не открыть и не выбить. И о внутренней двери, более легкой, плетеной из ветвей, подумывал Ратша. Ее, как и первую, предстояло еще утеплить шкурами зверей. Но шкуры, точнее их обладателей, надо было еще добыть, что не так-то просто в одни руки-то… Правда, Ратша подумывал в холодное зимнее время закрывать вход снопами из травы, чтобы сберечь тепло. И не только подумывал, но уже и заготовил их. Лежали пока что под стожком между деревьями на вершине оврага, чтобы дожди не промочили. Да и тут закавыка имелась: в пещерке места для их хранения не было. Заложить проем было можно, но куда девать, когда из проема вынимать?..

Что и говорить, мастеровит да запаслив был Ратша. И оружие с собой принес да сохранил, и пещерку выкопал, и утваришку какую-никакую соорудил… И плодами-ягодами обзавелся, и травами целебными да лечебными разжился — пригодились заветы старых людей. Даже с медовыми сотами расстарался. А вот о гребне, чтобы власы расчесывать, как-то не подумал. Потому омыть лик да тело мог, а волосы обиходить приходилось лишь собственной пятерней. Топором гребень не смастерить. Да и ножом тоже… Потому все больше зарастал власами да кудлатился изгой Ратша.

Взглянет ненароком в гладь водную, в заводь ручейка либо в котел с водицей, и отпрянет тут же, скривив в ироничной ухмылке рот: «Лешак, чистый лешак! Либо брат лешака».

Сказать по правде, нечисть лесную, лешаков да кикимор, Ратша ни разу не видел. Но многажды чувствовал их цепкий пристальный взгляд на себе. Впрочем, только стоило ему резко оборотиться на взгляд этот, а там уж ничего и нет. Одни веточки, да сучки с пеньками трухлявыми из зыбкого лесного марева выпячиваются.

«Не задирают, не замают — и то ладно, — скажет сам себе Ратша по такому случаю да и давай свои дела дальше продолжать. — Нечего на чужое пялиться. Особливо, когда это чужое само не желает из мира Нави в мир Яви под собственной личиной являться».

И до изгойства Ратша молитв да заговоров разных не чурался. Не зря же шла про него молва в роду, что с духами общается, на короткой ноге с ними живет. А уж с изгойством так вообще без них не обходится. Шепчет да шепчет. А почему и не шептать, когда с ними любое дело спорится да ладится?..

Когда же на охоту соберется, то обязательно Зеване жертву принесет. Хоть хвостик зайчишки косоглазого, хоть лапку глухаря либо тетерева. А как же?! В бору Зевана завсегда заботу за живность имеет. И за птицу малую, и за лося — великана сохатого. Не пожелает богиня лесная — ни птица, ни зверь добычей не станут. Силки не захлестнутся, стрелы мимо пролетят. Мало того, сам охотник может в дичь превратиться, которого ни то что волк либо медведь подрать могут, но и косуля рогом забодает, и заяц задней лапкой лягнет — поранит.

Потому-то Ратша и относит жертвенную дань Зеване, и оставляет на ветке одиноко растущего древа. Чтобы издали было приметно. А уж возьмет ли эту дань Зевана или только взглядом коснется, так это ее дело. Тут Ратша ей не указ. Главное, что потрафил, ублажил…

Нет, Ратша не видел лесную красавицу Зевану. Как-то не довелось.

Только седовласые старики с выцветшими от многих лет очами сказывали, что это дева красы неписаной. Власы златые до самых пят. Чаще — по плечам распущены, реже — в косу заплетены. Летом на ней платье светлое да прозрачное, что каждый изгиб стройного тела видать, каждую округлость-выпуклость. Зимой — шуба белая заячья с воротником немалым из соболей да куниц. Рукава оторочены мехом горностая. На голове — корона в летнюю пору, в зимнюю — шапочка меховая с оторочкой. В шуйце — лук. Десница же либо стрелу сжимает, либо цветком лазоревым играет. За плечами-раменами колчан со стрелами.

Сопровождает Зевану пардус грациозный. Друг и защитник. Белки-веретеницы рядышком скачут, с весны по осень ужик в травке ползет. Так сказывали лунеликие старики. А старики не соврут, грех на душу не возьмут. Ведь не ныне, так завтра с богами и пращурами общаться, ответ перед ними держать…

«Да, соки жизни выходят из меня, — размышлял Ратша в теплой избе под плач и хохот слуг Зимерзлы. — Мало-помалу покидают ветхое, высохшее, как лишившееся корней древо, тело. Дотянуть бы до весны. А там можно и в путь последний отправляться, наказав сыновьям и сородичам погрести подобно тому, как погребали гунны своих вождей. Нажитое мной должно уйти со мной же, чтобы не вызывать розни среди сыновей. Особенно блеск золота вызывает чувства зависти, обиды и вражды. Так пусть же все плохое уйдет вместе со мной, чтобы не омрачать путь детям, внукам и правнукам, чтобы не вызывать у них злобу, зависть либо леность души и тела…»

6

Как Ратша ни готовился к зиме, как ни запасался, но еле пережил-перемог. Исхудал так, что на ребрах, как на струнах гуслей, гудеть-поигрывать можно.

Черныш не лучше — брюхо под хребтину подтянуло. Но ничего, держится. Только изредка поскуливает да глазами своими маслянистыми вопрошает, когда, мол, пост окончится? Когда, хозяин, говеть-то перестанем?..

Ратша жалеет псину, но помочь пока ничем не может. Сам-то при нужде и одним взваром травяным перебивается, а Черныша взваром не насытишь. Пес может, конечно, и взвар остывший полакать, если жажда прижмет. Но тут дело не в жажде, а в голоде, потому как псу без мяса никак нельзя.

Если Черныш страдал от нехватки мяса, то Ратша — больше оттого, что не было хлебца и сольцы. Впрочем, плохо без соли, но все же не смертельно. А вот без хлеба русу — горе-горькое. У руса хлеб — всему голова. Только где его взять-то, хлеб-хлебушко? На деревьях он, как шишки, не растет. А в весь родную путь Ратше заказан — беду можно на весь род навлечь. Гунны злопамятны и мстительны. Не простят роду поддержки изгою. Тут и так надо Сварога вечно благодарить, коли весь русскую уберег от гуннской расправы после его ухода.

Зима зело холодной не была — пещерка ни разу не выстудилась, не промерзла. Но уж слишком часто вьюги бушевали да метели снегами играли. А когда в лесу снегу по пояс, то особенно не побродишь, не поохотишься. Да и зверье от бескормицы перебралось туда, где снегов поменьше, а снеди побольше. Косачам да глухарям — приволье. Так закопаются в снег, что и с псом не отыщешь. Не очень-то в расставленные Ратшей силки суются. Потому-то и приходилось перебиваться без мясного. Но Ратша не ропщет. Жив-здоров — и слава богам светлым, богам русским.

Как ни трудно было Ратше, однако счет дням не терял. На специально вытесанной им палице ножом резки наносил, деля на седмицы. Только вздыхал: «Как долог будет счет дням изгойным? Хватит ли палицы для резок, или иные тесать придется?»

Но вот веселый и златокудрый Ярило отобрал однажды ключи у Зимерзлы, примял снега до земли-матушки и изгнал холода за горы высокие, за леса далекие.

Сосны и ели скинули свои толстенные белые шубы, березки и осинки — покрывала из инея серебристо-алмазного сотканные. Все веточками своими вверх, к теплу, к свету потянулись. Омовение в солнечных лучах делают, к возрождению готовятся.

Обладилось дело и с добычей птицы. С конца месяца лютеня глухари на токовище, как русы на торжище, собираются. Друг перед дружкой, особенно петушки перед курочками, песнями брачными да оперением бахвалятся. Да так в танцах своих распалятся, что вокруг ничего не видят и не слышат. Бери их голыми руками. И не только глухари, но и косачи, и рябчики. Рябчики, правда, подробнее будут. Но ничего, Ратше и Чернышу и их мяса вполне хватает. Черныш повеселел, опять в тело вошел. Шерстка залоснилась.

Лесная яруга, где притулился изгой с пещеркой, тоже весну красную почувствовала. Если на теневой стороне еще ноздреватый снег оплывшей глыбой лежит, то на солнечной, где пещерка, прошлогодний лист уже шуршит. Освободился от снежного наста, подсох на солнышке. И земелька парить тут начинает. Благодать.

«Живем, друг Черныш! — Подмигнул по-лешачьи Ратша верному псу, вдыхая полной грудью парной, пьянящий земляной дух. И пес кратким, но радостным лаем подтвердил: «Верно, хозяин, живем!»

Весна, конечно, радовала. Особенно на первых порах. Ибо зима с ее белесо-хладной однотонностью надоела хуже горькой редьки. Но это поначалу. Потом радость как-то притупилась что ли, померкла. Как лезвие топора либо ножа после частого употребления. Полиняла, утратила новизну ощущений. Иные мысли с дуновением ветров хмельных нахлынули, сменили прежние.

И зимой Ратше без супружницы было невмоготу. Едва ли не каждую ночь снилось горячее тело Светланки, ее нежные руки, горячие губы. Да так, что в паху сводило, сладкой истомой среди темной ночи пробуждало. А уж весной, когда букашка к букашке липнет, когда пташка к пташке клювиком тянется, совсем невтерпеж стало.

«Как только землица после снегов обвянет да подсохнет, как только первые листочки красному солнышку порадуются, схожу тайком до веси, — решил Ратша. — Хоть издали, но посмотрю-полюбуюсь».

Как решил, так и сделал. Да только лучше бы, как и ранее, жил в тоске-кручине да неведении. Сбылись, сбылись слова Севца: постучались Кара да Туга в дверь рода. Не стало в веси Светланки.

Дознался Ратша, что вскоре после его ухода в изгойство, налетели гунны на весь. Многих в роду побили-примучили, а Светланку его, березоньку стройную, светлоокую да златокудрую, вместе с сыном-первенцем забрали с собой.

«Теперь у хана Харатона постель согревает, — понял, содрогнувшись, Ратша. — Или у кого иного… — внес горькую поправку он. — А из сынка, по своему обычаю, гунненка взрастить хотят, чтобы не помнил роду-племени».

И выкатились из глаз против воли его горячие слезинки. И обожгли пламенем гнева ланиты. Закровавила, закровоточила на сердце рана. И потребовала, сжавшись от боли, душа отмщения.

Как добрался до пещерки, Ратша не помнил. Только с той поры не стало гуннам Харатона покоя. Невесть откуда вдруг вылетали стрелы — и души степняков, то удивляясь, то недоумевая, то негодуя, тут же отправлялись на суд Тэнгри. А на лесной дороге, опять же ни с того ни с сего, средь белого дня падало древо, калеча гуннских всадников. Могли раскрыть свою пасть и «волчьи ямы» на, казалось бы, не раз проверенном пути. Не должны они были быть там, а были. Неизвестно, как возникали, но, возникнув, добычу не упускали, принимая и коней, и всадников на острия кольев.

Оставшиеся в живых что-то бредили про духа лесного, бестелесного, бесплотного, то филином ухающего, то вороном каркающего, то псом лающего. Другие что-то баяли про великана многорукого, сплошь волосами заросшего, из земли появляющегося и в землю уходящего.

Им верили и не верили — так уж у людей повелось издревле — но появляться в одиночку близ дубрав и рощ опасались. Однако, как ни опасались, но вновь и вновь попадались.

Пытался Ратша дотянуться и до самого Харатона. Не раз вышагивал с верным другом Чернышом десятки и десятки поприщ, чтобы до его стана добраться. Только днем и ночью охраняли его с недремлющим оком нукеры. Да и сам хан опаску имел: никогда дважды в одном и том же шатре не ночевал. Мог в один в своей одежде и своем обличии войти, а затем в другой под чужой личиной перебраться…

Как ни скребло на сердце, как ни щемило в душе у Ратши, приходилось возвращаться.

Если Харатону везло, то его ближайшим родственникам не очень. То одного, то другого настигала меткая стрела Ратши. И часто их хладные трупы уже находили без золотых и серебряных украшений, без шейных гривен и ручных браслетов, ставших добычей Ратши. Впрочем, это его мало радовало. Любая пролитая кровь требовала отмщения. Через год, через два, или даже через века, но в любом случае отмщения. Такова воля богов.

Ратша это разумом понимал, но поделать ничего не мог. Зов собственной крови, завет пращуров «око за око, зуб за зуб» были выше разума, действовали помимо его воли.

Сколько бы лет пришлось Ратше в одиночку продолжать войну с гуннами, сколько бы зим пришлось ему отсиживаться в пещерке, неизвестно. Он и к такому повороту был готов, сроднившись с лесом и его обитателями, запасаясь снедью. Да так обвык в лесу, что ходил — ни сучок под стопой не треснет, ни трава не зашелестит, не заплетется, ни лист не шелохнется. Словно не ногами ходил, а по воздуху над землей скользил.

На что Черныш, зверь умный и чуткий, но и тот всякий раз вздрагивал, когда Ратша к нему неслышно подходил. А потом удивленно либо изумленно пялил маслянистые глазенки: ты ли это, хозяин, или дух лесной.

Только боги все же смилостивились над невольным изгоем. Как-то по осени, ближе к очередной зиме орды гуннов и их союзников двинулись походом в теплые страны. Земля семцев и севцев очистилась от степных наездников. Они хоть и значились союзниками, но избавь Сварог русичей от таких друзей, более похожих на врагов.

Узнав про это, изрядно одичавший Ратша решил возвратиться к родному очагу. Пора. Хватит быть лешаком…

Поначалу в веси его появлению не очень-то обрадовались. А ну, как гунны вернутся да узнают, что разыскиваемый ими вой среди рода-племени скрывается, хлеб-соль делит! Что тогда? Погибать? Они и так немало лиха хватили из-за него. К тому же в заросшем волосами, нечесаном лесовике не так-то просто было распознать бывшего воя.

Но после того как Ратша с помощью отваров трав да заговоров вытащил из лап смерти Севца, потоптанного во время охоты туром, ропот попритих. Перестали коситься. Пообвыкли, притерпелись. Да и как быть роду без ведуна? Никак. Волхв-ведун и молитву сотворит, и жертву богам принесет честь по чести, и захворавших да занедуживших на ноги поставит. А еще молодую поросль рода уму-разуму поучит. Чтобы знали, от какого корня происходят, какому древу сучьями да ветвями приходятся.

Так Ратша остался в родной веси. Потом вновь супружницу себе нашел, стал детками обзаводиться. А потом…

Много чего было потом, пока он не оказался в собственной избе, за стенами которой ныне выла метель. Были и воинские походы, и удачи, и поражения. Много чего было на долгом веку Ратши.

Только с гуннами больше так близко, как было раньше, сталкиваться не приходилось. Далеко ушли они на закат солнца. Да и скатертью им дорога. Без них жили и жить будут роды русские. Даже о Ругиле, которого все чаще и чаще называли меж собой Роусом, а то и Русом, как-то не думалось. Отболело все. Хотя, по слухам, большим ханом стал.

Только для Ратши после изгойства это уже не имело никакого значения. Хан? Ну, и хан с ним! Разошлись их пути-дорожки, иссякла сила побратимства.

ГЛАВА ПЯТАЯ СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО

1

— Ольга Николаевна, там журналисты, словно мухи по осени в окно, скопом бьются, — войдя в кабинет «важняка», с ходу выпалил Семенов. — Вынь и положь им информацию по «золоту гуннов».

— Приличные люди, входя в помещение, сначала здороваются, — отрываясь от бумаг, которые просматривала, отозвалась Делова, — а потом уж и о делах речь заводят.

После вчерашнего вечернего объяснения с мужем, едва не переросшего в семейный скандал «средней тяжести», когда стороны уже не стесняются в выборе выражений и «комплементов» в адрес друг друга, следователь по особо важным делам была не в духе. И это ее состояние не замедлило сказаться на несколько припоздавшем коллеге.

— Извините, виноват, — дурашливо отреагировал на колкость Деловой Семенов. — Здравия желаю, товарищ подполковник! — Изображая левой ладонью головной убор, приложил он правую к виску, как принято у военных отдавать честь. — Разрешите доложить? — И не дожидаясь ответа, продолжил в том же тоне: — Представители независимой и самой прогрессивной в мире прессы в количестве трех или четырех ручко-штыков настырно атакуют ворота нашей следственной крепости. Жаждут, словно слепни, словно оводы, словно гнус-мошкара, крови подозреваемых. И, конечно же, крови следователей, наиболее сладкой и питательной для всех кровососущих. Как, впрочем, и крови всей доблестной нашей ментуры в целом.

Выпалив единым духом длиннейшую иронично-циничную тираду, уставился немигающим, «поедающим начальство» взглядом «старого служаки» на «важняка». Мол, какие будут еще приказания? Готов к немедленному и безоговорочному их исполнению…

— Отставить скоморошество, майор, — вынуждена была улыбнуться Делова. — Смотрю вот на тебя, Семенов, и диву даюсь: вроде, следователь, то есть лицо, по своему статусу обязанное быть серьезным… Но ведешь себя, словно опер шкодливый: все смешки да ужимки…

— Так я, Ольга Николаевна, не всегда был следователем-то… — мгновенно и без тени обиды отреагировал Семенов. — И участковым побывал, и горьковатого оперского хлебушка, часто довольно черствого, покушал вволю… Хоть верьте, хоть нет, но несколько лет лямку опера на «земле» тянул. Тут поневоле и клоуном, и скоморохом станешь. Служба-с такая…

— Тогда понятно. Впрочем, хлеб следователя, как мне думается, мало, чем отличается от хлеба опера. Тоже часто горчит и встает сухим комом в горле…

— Знаю. Только уж с кем поведешься, от того и наберешься…

— Ладно. Сама знаю. Так что там с представителями пера и… топора? — перешла к деловой части беседы Делова.

— Почему топора? Ведь не лесорубы же?.. — был несколько озадачен Семенов.

— Хуже. Они своим пером, как топором, кому угодно голову отрубят… Однако лирику в сторону… Что им от следствия надо?

— Насколько я понял дежурного, жаждут информации о кладе и кладоискателях по нашему делу. — Пожал плечами Семенов.

— На это есть пресс-служба УВД. Пусть туда и обращаются.

— Видимо, их это не устраивает. Желают иметь «горяченькое» прямо из первых рук… так сказать, «с пылу, с жару»…

— Ты у нас, Семенов, ведь тоже «перворукий»… К тому же, как бы это помягче выразиться… словоохотливый что ли… Если не пустобрех, то краснобай точно! — То ли неудачно пошутила, то ли умышленно сарказмом окатила коллегу Делова — по интонации было не понять. — Пойди и скажи им, что есть тайна следствия, которую мы, несмотря на современный нигилизм, стараемся соблюдать. Возьми УПК и растолкуй статью 161 о недопустимости разглашения данных предварительного следствия. Будет мало, зачти статью 310 УК РФ. После этого отпусти с богом. Пусть катятся на все четыре стороны. У меня и без них, как, впрочем, и у тебя, дел хватает: и постановления о привлечении в качестве обвиняемых наших фигурантов составить надо, и вещдоки осмотреть… Так что нам, дорогуша, не до представителей прессы.

— Извините, Ольга Николаевна, — оставив прежний наиграно-дурашливый тон, заупрямился Семенов, — уж лучше вы сами. Там бабы, а я с бабами, если, конечно, дело не о сексе идет, робок да стеснителен… Уж извините.

— Это ты-то?! — ожгла Делова коллегу насмешливо-ироническим взглядом. — В жизнь не поверю. В девятнадцатом веке таких, как ты, гражданин Семенов, бретерами называли. По-русски — скандалистами и забияками — пояснила жестко.

— Можете не верить, можете плохими словами обзываться, но это так. — Театрально скромно опустил глазки Семенов. — К тому же они ссылаются на начальника УВД, якобы он лично разрешил им пообщаться со следователями по делу.

— Ну и что? — закусила удила Ольга Николаевна, как и многие следователи, не любившая грубого давления и вмешательства. — Никто не вправе вмешиваться в дела следствия, в том числе и начальник УВД. Так что пугать нас генеральскими погонами не стоит. Пуганые уже…

— Да все понятно… — замялся Семенов. — Только как нам быть?.. Не гнать же их, в самом деле… Сказали бы для проформы пару слов — смотришь, и отстали бы… А? Ну, что вам стоит?.. Смотришь, так и волки были бы сыты, и овцы целы…

— Ладно, приглашай, — смилостивилась Делова, всегда не очень-то жаловавшая представителей «четвертой власти», как сами себя окрестили журналисты.

А за что их было жаловать?.. За копание в чужом белье? За заказные статьи? За то, что довольно часто, особенно на телевидении, белое выдают за черное, а черное, наоборот, за белое? За пропаганду «прелестей» рыночной экономики и потребительского общества, с каждым днем теряющего моральные и нравственные устои? За то, что в погоне за сенсацией, готовы на любой подлог пойти? За то, что из некоторых представителей шоу-бизнеса не только «звезд» лепят, но и кумиров, которым стоит подражать, на которые необходимо молиться? И ими слепленным кумирам подражают, на созданных ими идолов молятся. А кумиры-то эти все с гнильцой, с червоточинкой! Про таких раньше говорили, что «клейма поставить негде». Теперь же они с подачи журналюг — звезды, герои нашего времени.

Так за что же жаловать журналистов? За то, что только они, судя по их безапелляционному тону и гонору, «лучше всех все знают и понимают»? Или за то, что крутятся под ногами в самый неподходящий момент, когда совсем не до них. За это что ли?! Правда, не все. Как и не все менты — оборотни в погонах.

Делова за свой следственный век успела дважды побывать в Чечне. Первый раз в составе сводной оперативно-следственной группы МВД, ФСБ и прокуратуры во время первой чеченской компании. Тогда она была зеленым лейтенантом Селезневой. Затем уже во время проведения антитеррористической компании под фамилией мужа — Деловой.

Насмотрелась всякого. И героев видела, и подлецов. Причем неизвестно, кого было больше. Ибо жизнь — сама по себе хитрая штука, а жизнь на войне — еще хитрее и сложнее. Война, как лакмусовая бумажка, нутро каждого показывает. Все чувства, все качества, как положительные, так и отрицательные, обостряет до наивысшей точки кипения. Сдирает всю наносную шелуху, всю пену. Так спецназовец после выполнения задания сбрасывает с плеч своих добротный маскхалат, укрывавший его от взора противника.

На войне люди не только резко меняются, не только становятся выпуклее или, наоборот, дробнее и мельче, но и как бы оголеннее, обнаженнее, беззащитнее. До кровоточащей плоти, до обескоженных пульсирующих нервов и сосудов. Остаются без привычных масок, внешнего лоска, с одним лишь естеством, унаследованным от родителей и природы.

Герои, как правило, среди рядового да младшего офицерского состава обитали. Известные и неизвестные. Выпирающие из общей массы, с яркой харизмой, и тихие, скромные, ничем не выделяющиеся. Правда, до поры до времени. Именно в них, тихих и неприметных с виду, в момент истины обнаруживался внутренний стержень, еще не подточенный ржавчиной потребительства и бездуховности. И тогда им сам черт не брат. Только смерть могла остановить на избранном пути. Только смерть…

Такие не кричали громких фраз о долге и патриотизме, даже старались эти темы не обсуждать. Просто делали свое дело. Молча и неторопко. С достоинством и чувством долга. Так, как их деды — во время войны с фашистами, как прадеды — в империалистическую, как прапрадеды и пращуры — в любые другие войны, на которые богата российская история.

О некоторых из них, пользуясь случаем, журналисты писали. Даже телефильмы по заданию редакций снимали. Так сказать, для истории. О других, которых было значительно больше, те же самые журналисты не знали и знать не хотели. Серые, мол, не брутальные, неинтересные.

Подлецы все больше почему-то из старшего, полковничье-подполковничьего состава, обнаруживались. И не просто обнаруживались, а при должностях во всевозможных штабах. Денежными потоками ведали, складывающимися из денежного довольствия, премиальных, боевых и прочего. А еще ведали продовольствием, боезапасом, огневой мощью. Через них шло оформление и мест дислокации, и учет боевого участия, и представление к наградам. Словом, было на чем погреть руки.

И о них, часто и пороха-то не нюхавших, писали журналисты. Особенно молодые. Как правило, верхогляды и скорохваты, не имеющие не жизненного опыта, ни профессионализма, но желавшие блеснуть острым словцом, «хватающим за душу» кадром. И, не вникая в суть дела, не углубляясь во внутренний мир «избранников», выставляли в ярких красках и светлых тонах. Не замечали их черных и мерзких душ, трухлявых и продажных, давно уже покрытых метастазами коррупции.

Умели эти представители ментовской, фээсбэшной и прокурорской «элиты» и словом подсластить, и «зеленью» подмаслить. Умели, чего греха таить, и интеллектом блеснуть. Книжки-то почитывали, фильмы посматривали — время для них дефицитом давно не было, как и деньги.

И не замечали журналисты-борзописцы, падкие до разных сенсаций, что когда спецподразделения уходили на боевые задания, на расследование очередного террористического акта, «элита» в своих штабах водку с коньяком под шутки-прибаутки лакала да с «девочками» из медчастей забавлялась. А почему не замечали? А потому, что вместе водку жрали, вместе в баньках развлекались, вместе анекдоты травили, вместе сексом забавлялись. Тогда как простые русские парни на засады нарывались, на фугасах подрывались, от пуль снайперов падали.

И невдомек было этим писакам, что вреда для дела наведения конституционного порядка и законности было больше от коррумпированной «элиты», чем от боевиков. С боевиками понятно — враги. И с врагом, как с врагом, без лишних церемоний. А тут вроде бы и «свой», но куда как хуже, страшнее чужого. Не моргнув, за рубль с копейками продаст. И сдавали, и продавали. Ради собственной наживы, ради корысти. Доллары многим глаза затуманили, совести лишили.

Она, Делова, и сейчас ничего. А в молодые годы девчонкой была видной. Стройной, поджарой, голенастой. В глазищах — небесный восторг, наивность, удивление! Все вместе, все вперемешку. И грудью с попой родители не обидели — в самую меру отпустили. Грациозностью, как поговаривали, чем-то лань напоминала. И трепетна и прекрасна.

Другие десятой доли этого годами добиваются с помощью тренажеров и косметических салонов. Она же и в помыслах того не имела. Все от природы получила.

Мужчины, и сослуживцы, и просто случайно подвернувшиеся, — не раз замечала, — не просто свои взгляды на ней останавливали, «замораживали», но взглядами и «ели» и… имели. Это порой бесило, порой смешило. Смотря по настроению.

А потому уже в первую командировку и подкатывал к ней колобком полкан один из штабных. Видать, «прописавшиеся» при штабе «медсестры» наскучили, приелись, оскомину набили… Вот и на «свежатинку» полкана и потянуло. Новых ощущений захотелось. Подкатил такой румяненький, довольненький, жизнелюбивый. Не полковник — острый перчик с грядки! И, конечно же, под шафе.

«Будешь, как сыр в масле кататься. — Попахивая коньяком, лоснился холеным, довольным фейсом. — Как у Христа за пазухой жить и при этом все полагающиеся льготы и боевые награды иметь. — Обволакивал сальным, похотливым взглядом. — Все в моих руках… — Хихикал слащаво-подленько и потирал потные, по-бабьи пухлые, ладони. — Если, конечно, переспишь со мной».

Было гадко и противно, но она промолчала, надеясь, что «пузан», как окрестила его для себя, отвяжется. Польстит своему самолюбию и тщеславию, позабавится и отвяжется. Но он и не думал отвязываться.

«На кой хрен тебе, молодой и красивой, с дурно пахнущими мужиками по горам скакать, такое смазливое личико под пули подставлять. Ведь можно весь срок командировки и тут отсидеться. Особо не утруждаясь. Надо лишь головкой подумать да ножки раздвинуть — и все: дело в шляпе! — Лучился самодовольством и властью. — Думаю, что тебе без разницы, когда и перед кем ножки раздвигать. Так почему же не передо мной? — Скалился нахально, бесцеремонно. Отвык, видно, от отказов, привык к повиновению. — Если еще не умеешь, то научим… Кхэ-кхэ…» — «Умею, — ответила зло, с надрывом, — и ноги раздвигать, и ими же в пах хамлу давать»!

Ответить ответила, а еще ой, как хотелось вынуть из кобуры табельный ПМ и всадить всю обойму в эту холеную, самодовольную мерзопакостную морду. В правой ладони от напряжения даже зуд появился. Тот самый, какой бывает при соприкосновении с ребристой рукоятью пистолета. Но сознание тут же включило сигнал опасности «Стоп!», и ладонь не коснулась кобуры.

Хамовито-нахрапистого полкана отшила — и «отбарабанила» всю командировку в бесконечных выездах объединенной СОГ на места происшествий. Другие выезжали через день-другой, она почти ежедневно. Но не скулила, не хныкала. Во время этих выездов познакомилась с будущим мужем, а в то время опером уголовного розыска, старшим лейтенантом Виталиком Деловым.

Там же, на чужой земле, под чужим враждебным небом, между тревогами и «любовь» крутанули, не расставаясь с оружием. Смешной треугольник: он, она и… оружие. Верный «АК» и изящный «ПМ» были не только молчаливыми свидетелями их любви, но и гарантами неприкосновенности этой любви.

В даль отношений не заглядывали. Исходили из посыла: жизнь-то одна, и на войне, как на войне, в любой момент может оборваться. Так почему бы и не порадоваться юности, силе, зову плоти.

Конечно, с высоты лет — ребячество. Но тогда о том не думалось. Только оказалось, что не была их «военно-полевая» любовь просто капризом, случайным явлением. Переросла в настоящую, крепкую и уважительную, создающую и семейный очаг и семейное счастье. Но до этого, правда, еще раз совместно в командировке побывали, пока детей не было.

Посылали, правда, Виталика. Но и она тут же рапорт на имя начальника УВД настрочила: «Прошу направить с мужем… на защиту конституционного порядка и законности».

Уважили, направили. Оно и понятно: не многие-то рвались в Чечню, российскую Вандею, восстанавливать и утверждать с помощью оружия единство страны, главенство Конституции и Закона.

Что до прилипалы-полковника, то и думать о нем забыла, словно его и не было на земле. Порядочные люди грязь на одежде не носят. От пятен избавляются. Вот и она стряхнула эту грязь. Да не с одежд, а из души. И позабыла о ней. Потом прочла в одной из газетенок с желтовато-розовым окрасом, какой он герой, какой умелый организатор, какой заботливый командир. Но не прочла о том, как этот «организатор и заботливый командир» продавал «духам» оружие, «сливал» оперативную информацию, зажуливал деньги на выкуп пленных бойцов. А ведь было. Было.

Офицеры однажды не выдержали его «наездов» да «откатов», махинаций с деньгами и продовольствием и, собравшись вместе, как-то прямо и заявили, что если не уймется, то получит не только «темную», но и пулю в лоб. Не посмел пожаловаться вышестоящему руководству, лишь рапорт о переводе направил. Рапорт рассмотрели, просьбу удовлетвори, перевели. Здесь вздохнули с облегчением: «Избавились». Они-то избавились, порадовались, только кому-то с ним еще предстоит столкнуться и… поплакать.

Поэтому не любила Делова представителей СМИ, хотя и понимала, что и среди них много людей порядочных, честно выполняющих свой долг, не имеющих никакого отношения к скорохватам и борзописцам. И не просто много, но подавляющее большинство. Каверзные же вопросы задают не из личного любопытства, а из-за профессиональной необходимости. Такова работа. Чем-то схожа в некоторых моментах с работой следователя. Что же касается моральных, нравственных уродцев в журналистской среде, то их везде, в том числе и в милиции, всегда хватало и хватает.

Понимать понимала, но предубеждений вытравить не могла. Особенно после того, как ее знакомые опера из седьмого отдела милиции, товарищи мужа, были неправедно осуждены за якобы превышенные должностные полномочия. Осуждены как по оговору воровского авторитета «Меченого», взятого ими на вымогательстве, так и по оголтелой компании, поднятой против них в некоторых курских СМИ на деньги криминала.

По оперативным данным, конечно же, не принятым «самым справедливым в мире» судом во внимание, из воровского общака чуть ли не половина была «отстегнута» на это дело. И не только для адвокатов, но и для журналистов, изощрявшихся друг перед другом в изуверстве, выдавая ложь за правду, а правду — за оперский вымысел. Сплошная казуистика!

Хотя вся вина оперов состояла в том, что «Меченого» задержали недалеко от отдела милиции и составили протокол за мелкое хулиганство — беспричинную нецензурную брань в общественном месте. Правда, без подводки гражданских лиц-потерпевших, как того требует методика разработки оперативной комбинации. Составили, осудили к нескольким суткам административного ареста. Но «Меченый» с адвокатом оспорили законность задержания: раз не было гражданских потерпевших, значит, не было и самого события правонарушения. Ересь, конечно, несусветная: менты ведь тоже граждане. Или, все же, не граждане, раз сработало?..

Можно подумать, что махровый зэк, отмотавший не одну ходку, никогда матом не ругается. Прямо не зэк, а ангел во плоти. К тому же, ботающий на чистейшем литературном языке. Да у него вся речь — сплошной мат! А остальные слова только для связки и вставляются… В кирпичной кладке стены дома цементирующего раствора меньше, чем в речах зэка материщины. На мате речь его и держится.

Но раз не было гражданских лиц на момент задержания, — значит, фальсификация административного материала. И прокуратура, с которой требовали решительных действий по борьбе с милицейскими «оборотнями в погонах», словно там своих не имелось, ухватилась руками и зубами. «Точно, беспредел и фальсификация».

А раз фальсификация, следовательно, налицо признаки статьи 286 УК РФ — превышение должностных полномочий. «Жертву ментовского беспредела освободить, самих ментов взять в оборот».

И пошло-поехало… Руководство же ментовское, кроме разве что начальника отдела подполковника Амелина, сразу же «руки умыло». На защиту не встало, отдало «бойцов невидимого фронта» на съедение. И не просто отдало, но и на весь мир заявило, что оно, руководство, «каленым железом» выжигает скверну в своих рядах.

Что поделать, прошли те времена, когда начальник УВД области Вячеслав Кириллович Панкин не то что за офицера уголовного розыска, но и за сержанта патрульно-постовой службы, мог Первого секретаря обкома КПСС на «три веселых буквы» послать. А уж прокурорских — тем более…

Тогда многие борзописцы «погрели руки на беде оперативников, попавших под пресс очередной компании по борьбе с «оборотнями в погонах». И хоть говорится, что «черного кобеля не отмыть добела», криминального авторитета отмыли, сделав едва ли не борцом с милицейским беспределом, этаким страдальцем и правозащитником. А совершенные им преступления предали забвению. Ментов же поганых, создав «общественное мнение», утопили, усадив на скамью подсудимых. Криминальный мир города и области открыто радовался: «Так им, красноперым, и надо! Пусть знают свое место… у параши».

Зато настоящих «оборотней», сидящих в высоких кабинетах всех властных структур, эти журналисты-скорохваты и в упор не видели. Или видели, но не было команды «Фас!». Да и американская «зелень» перед чуткими к политическим моментам носами не шуршала. А «зелень» — еще тот стимул…

Конечно, и сама Делова святой не была. Приходилось и ей быть не в ладах с совестью. Жизнь прожить — не поле перейти. И ухаб хватает, и подводных течений. Не зря же русский философ Бердяев заметил: «Ужас человеческой жизни заключается в том, что добро осуществляют при помощи зла, правду — при помощи лжи, красоту — при помощи уродства, а свободу — при помощи насилия». Это в обыкновенной-то жизни… А уж в милицейской — и того больше.

Действительно, чтобы добиться правды, приходилось и на обман, и на «ложь во спасение» пускаться. А уж без насилия было вообще не обойтись. Задержать человека и поместить в ИВС либо в СИЗО — разве не насилие? Насилие. Да еще какое! Ко всему прочему, приходилось по «указке сверху» и из-под стражи освобождать, и дела прекращать, хотя по фигуранту явно тюрьма давно уже плакала. Ничего не попишешь — плетью обуха не перешибешь… Тем не менее «пишущую братию» Делова давно и основательно недолюбливала.

2

– Приглашай уж, — повторила Делова, махнув безысходно рукой. — Что попусту воздух сотрясать… Хочешь, не хочешь, а встретиться придется…. Пару слов скажу, да и провожу. С честью. Некогда нам с ними лясы точить — дела ждут. Надо вещдоки осмотреть, свериться со списком протокола осмотра места происшествия. Потом вновь упаковать, опечатать, в камеру хранения сдать. На это как минимум полдня уйдет. А там подумать о составлении постановления о привлечении в качестве обвиняемых: завтра ведь сроки задержания истекают…

Семенов пошел приглашать прессу, а Делова стала названивать специалистам из музеев археологии и краеведческого. Нужны были для проведения важного следственного действия — осмотра вещдоков. «Не забыть бы и профессора КГУ… с монашеской фамилией… кажется, Инокова, — напомнила она сама себе. — Лишним не будет, раз у представителя потерпевшего и его коллег с познаниями в этой области, по их же собственному признанию, дефицит. Хотя, судя по их научным степеням и статусу, дефицита должно было бы не быть… Но в жизни, как в жизни. У следователей со знаниями своего ремесла тоже часто дефицит и нехватка…»

Созвонившись со Стародревцевым и договорившись о встрече, она уже собиралась положить телефонную трубку на рычажки аппарата, когда раздался осторожный стук в дверь кабинета.

— Войдите.

На пороге показался Семенов с официально-торжественной маской на лице, а за ним под его негромкое «проходите» нарисовались четыре девицы. Разных возрастов и в разных одеяниях.

— Товарищ подполковник, представители прессы для беседы по вашему распоряжению доставлены, — не моргнув глазом, по-солдафонски доложил Семенов. Даже, как показалось Деловой, каблуками совсем не служебных туфель пристукнул.

«Артист! Чистый артист! Опять играет роль… службиста, — внутренне усмехнулась Делова, одобрив, впрочем, на этот раз, показное чинопочитание и скоморошество товарища по следственной работе. — Пусть почувствуют дух дисциплины. Проще тогда будет отделаться от них». Вслух же, радушно разведя руками, произнесла:

— Присаживайтесь, — жестом руки указала на стулья, стоявшие возле стола.

И пока те шумно рассаживались, постукивая, пошаркивая и поскрипывая стульями, поинтересовалась сдержанно:

— Чем могу быть полезна доблестным представителям прессы и «четвертой власти» в стране?

Не успела она задать этот вопрос, как Семенов уже ужиком выскользнул за дверь кабинета. Оставил хитрец ее одну отдуваться с прилипчивыми, хлестче, чем постовые милиционеры до подвыпивших граждан, журналистками.

— Мы по делу о золоте гуннов, — загалдели, как весной на старых гнездах грачи, представители второй древнейшей в мире профессии. Молодые и не очень, скромно одетые и вызывающе. Но все ухоженные, в меру напомаженные и наманикюренные, пахнущие хорошим парфюмом. Словом, элита современного курского общества…

— Сами понимаете, тема интересная…

— Не можем читателей оставить в неведении…

— Нужны подробности…

— Кто?..

— Как?..

— Где?..

— Сколько в рублях и долларах?.. Кстати, я — из редакции газеты «Курская правда», — задав очередной вопрос, представилась блондинка с короткой челкой и пышной грудью, прервав водопад вопросов.

— Я — из «Хороших новостей», — спохватилась за ней соседка.

— Я — из «Курского курьера»…

— А я — из «Друг для друга»…

— Ну, а я тогда, девочки… — усмехнулась Делова, сделав небольшую паузу, — получается, что из следственного управления нелюбимой всеми вами и нашим родным народом ментуры.

«Девочки», не ожидавшие такого демарша от серьезного представителя серьезной государственной структуры, удивленно попритихли, прикусили свои острые язычки. Некоторые потупились, некоторые, наоборот, обменявшись мимолетными профессиональными взглядами с коллегами, с интересом впились ими, как иголками, в подполковника юстиции.

— Впрочем, это глупая шутка, — поспешила сгладить возникшую неловкость та. — Если же серьезно, то на весь ваш град вопросов ответ один: следствие по делу только что началось. Следовательно, тут и конь не валялся, как говорится… А потому какой-либо информацией, представляющей общественный интерес, пока, к сожалению, — развела извинительно руками, — не то что поделиться не можем, но и сами не располагаем…

— Да как же так?! — искренне возмутились журналистки. — Сам начальник УВД, генерал-майор Балышев Виктор Николаевич, от которого мы только что вышли, пообещал держать нас в курсе событий… Неужели, не подумав, брякнул это с бухты-барахты?.. Такой важный и солидный… Не может того быть!

Журналистки явно провоцировали, вызывали если не на скандал, то на защиту «чести мундира». Надеялись, что в запале отстаивания доброго имени генерала и чести мундира, следователь даст нужную информацию. Известный провокаторский прием.

— Намек, девочки, понятен, — тем же ровным голосом продолжила Делова, «раскусившая» с полуслова доморощенных Азефов и Гапонов в юбках. — Генерала я уважаю. «Брякать», как вы изволили выразиться, он не мог. Потому оставим его в покое. Однако извините, помочь пока ничем не могу. Рада бы, но не могу! И это не мой каприз, как занудистого следователя, просто нет информации. Хотите, верьте, хотите, нет! — Тряхнула она короткой стрижкой деловых дам. — Есть уголовное дело, есть подозреваемые, есть вещественные доказательства, изъятые оперативниками УФСБ. К слову сказать, я еще и сама не видела этих вещдоков — опечатаны в отдельном коробе. Много чего есть, но информации, девочки, для вас, к сожалению, нет. Говорю: и рада бы помочь, да нечем… Уж извините.

Ее театрально разведенные в стороны руки, по-видимому, должны были убедить собеседниц в искренности сказанного и в сожалении. Но жест своего воздействия не возымел. Угас, как глас вопиющего в пустыне.

— Да быть такого не может, чтоб не имелось хотя бы самой малюсенькой? — Усомнилась в искренности «важняка» корреспондентка «Друг для друга», показав на тонких, почти светящихся насквозь пальчиках нежной ручки понятие «самой малюсенькой». — И бросьте вы нас называть девочками. Давно не таковые… Что за манеры… солдафонские?

Последние слова, слетевшие с аккуратных губок-вишенок журналистки, прозвучали двусмысленно. Вызвали снисходительную улыбку не только у Деловой, но и у коллег по перу. Двусмыслица?.. Бывает.

— Малюсенькая, возможно, и есть, но вам, уважаемые дамы, — отреагировала Делова, — она ничего не даст… Кстати, ничего, что дамами вас величаю? Обид не будет?

— Ничего… — пропела несогласная с «девочками».

— Да хоть горшком… — присоединились другие.

— Только дайте информацию, — потребовали едва ли не хором.

— Извините, но вы слишком рано пожаловали, — гранитной скалой стояла Делова. — К тому же, дамы, не забывайте и о таком понятии, как тайна следствия… Ничего не поделаешь, имеется…

— Да, ладно, знаем… — пропели с пренебрежением две или три дамочки. — Не первый раз замужем!

— Это хорошо, что знаете, — улыбнулась вежливо Делова. — Не придется мне читать, а вам слушать диспозицию статьи 161 УПК РФ. Время, видите ли, дорого. Жаль терять его на пустую пикировку. Ибо, как сказал один мудрец-философ, одна из самых тяжких потерь — это потеря времени.

И словно в подтверждение ее слов, на пороге кабинета вновь возник Семенов, который, извинившись за вынужденное вторжение, доложил, что прибыли представитель потерпевшего и специалисты.

— Пора проводить осмотр вещдоков, — демонстративно постучал он ноготком по циферблату своих часов. — Сотрудники музея прибыли. Нервничают… Говорят, что их дорогое время напрасно тратим…

— Вот видите, — вновь с сожалением развела руками Делова. — Тут хочешь, не хочешь, а расставаться приходится. Следственные действия, милые дамы, как скорый поезд, идущий четко по расписанию, как подошедшее тесто, ждать не могут… Требуют экстренного вмешательства. Немедленного принятия мер.

Это был уже не намек, а прямое указание, что настала пора представителям прессы покинуть кабинет следователя по особо важным делам. Те понимали, но уходить не спешили.

— Тогда разрешите хоть одним глазком взглянуть… на вещдоки, — озвучила желание всех коллег журналистка «Курской правды».

— И рада бы, да не могу. И мешать станете, и опять же тайна следствия. Возможно, несколько позже. Уж извините…

— Тогда хоть скажите, где, в каком месте нашли клад? Интересно же…

— И рада бы сказать, да сама пока не знаю. Это еще предстоит выяснить. Как и многое иное… Я уже сказала, что следствие только-только началось. Многое еще — «терра инкогнито»…

Дамы поняли, что «важняка» не уломать, и, поджав высокомерно губки, стали вставать со стульев, направляясь к дверям. Ни «спасибо», ни «до свиданья». И когда они уже были у дверей кабинета, Делова, словно вспомнив, поинтересовалась:

— Кстати, а кто это… успел проинформировать вас о данном уголовном деле?

— Да работники археологического музея, — за всех вновь отозвалась «Курская правда». — Те самые, которые нервничают…

— Вот оно как! — Некая тень умело скрываемого недовольства мелькнула по лицу следователя. — Явно поторопились, явно поторопились… Вы их уж извините… Случается… Но я постараюсь, чтобы они не пытались, словно жеребятки прыткие да неразумные, бежать впереди медленно ползущей следственной телеги.

Но «дамы» ее уже вряд ли слышали. Возмущенно тараторя и дружно цокая каблучками, они двигались по гулкому коридору УВДэшного здания к выходу.

3

Следственным действиям, как и действиям врача во время операции, спешка противопоказана. Впрочем, излишняя медлительность тоже. Не то, что «поспешишь — людей насмешишь»… То бог с ним. Тут куда важнее: судьбы человеческие решаются. И профессионализм, конечно. А потому осмотр вещественных доказательств в присутствии криминалиста, непрестанно фотографировавшего, понятых и представителей археологического музея да ученого сообщества славного града Курска длился несколько часов.

Делова скрупулезно вносила в протокол не только размеры предметов, их конфигурацию, но и мельчайшие индивидуальные признаки. Ибо в следственной работе мелочей не бывает. Все важно.

С линейкой и ученическим циркулем — порой требовалось провести радиальные замеры, — а то и штангенциркулем для измерения толщины золотых пластин орудовал Семенов. Майор был сосредоточен и внимателен. Именно он должен был все измерить и при этом не повредить. Даже лишней царапины не оставить.

Эксперт-криминалист, где мог, подсказывал следователям, давая короткие комментарии. Но больше молча жал на кнопку «цифровика», озаряя кабинет следователей бликами фотовспышки. Он еще захватил то время, когда милицейские криминалисты были вооружены старенькми отечественными «ФЭДами» и «Зенитами». Тогда фототаблицы сплошь были с черно-белыми фотографиями, а кончики пальцев экспертов желтыми от реактивов для проявления пленок и фоток. Но прогресс, хоть и медленно, дополз до милиции. Отечественным «ФЭДам» и «Зенитам» пришли на смену цифровые аппараты, правда, импортного производства. Зато фототаблицы стали цветными, красочными. И это обстоятельство, как нельзя лучше, пригодилось в данный момент. На фотографиях будет видна не только конфигурация предмета, его размеры, но и его цвет, и цвет камней, вставленных неведомым умельцем в него.

В формулировке названия предмета, в более точном описании его внешних признаков участвовали и эмоционально-восторженные специалисты музея. Для этого они вооружились всевозможными справочниками и фотоальбомами. И теперь спешно перебирали страницы, мягко шелестевшие под их пальцами, чтобы отыскать нужную. С таким же, как осматриваемый предмет, или похожим на него изображением. Это действо сопровождалось то краткими возгласами типа «Ух, ты!» или «Вот это да!», то неразборчивым бормотанием да чертыханием. Последнее говорило о досадных недоразумениях или о разочаровании ожиданий. И, конечно же, об эмоциональном накале.

И только понятые, как и положено статистам, молча отслеживали все манипуляции, производимые следователями и экспертом-криминалистом. Они в конце следственного действия скажут свое веское слово, поставив подписи под протоколом. И сие будет означать, что записано там все верно и не подлежит сомнению.

— Предмет в виде креста из металла желтого цвета, размерами… — начинал кудесничать над очередным шедевром древнего прикладного искусства Семенов.

«Предмет…» — ровным стремительным почерком записывала Делова в протокол очередное описание вещественного доказательства.

— Почему из «металла желтого цвета»? — в который раз с нескрываемым раздражением возмущался специалист по кладам Шмелев. — К чему все эти казуистические нагромождения и выверты?

— Потому, что из желтого, — не отрываясь от протокола без эмоций замечала Делова.

— А не из красного, белого, зеленого либо серо-буро-малинового, — с ехидцей добавлял криминалист Агафонов, как всякий уважающий себя эксперт, любивший точные определения, важные для дела, и не любивший вмешательства малокомпетентных в следственных и экспертных тонкостях лиц.

— Почему нельзя просто написать «из золота»? — искренне недоумевали представители музея. — Ведь из золота же!

— Мы сего пока что, господа-товарищи, без экспертного заключения не знаем, — спешил с профессиональными разъяснениями Агафонов, тогда как Семенов просто морщился, словно от зубной боли, — золото это или же золотая видимость.

— Так видно же! Даже без очков, даже слепому видно, что это зо-ло-то! — злился Шмелев, произнося последнее слово по слогам.

Чтобы снять будоражившее его от увиденного «богатства» возбуждение, он действительно снял очки, и начал нервно протирать стекла носовым платком.

— Ну, почему в органах все так усложнено? Ведь ясно видно, — поддержал его «представитель потерпевшего», а заодно и директор археологического музея Стародревцев. — Куда же еще яснее должно быть?..

— На заборе также было очень видно одно слово. Мальцы продвинутые оставили. Бабка подумала: правда. Хвать! Но оказался всего лишь сучок, — привел в новой редакции избитую ментовскую притчу эксперт. — К тому же мы не просто «органы», а внутренние органы. Внутренние же органы, как следует из курса анатомии, ой, как запутаны!

— Агафонов, — одернула коллегу Делова, — не отвлекайтесь. — И чтобы несколько притушить накал эмоций среди музейной братии, добавила примирительно: — Хорошо, мы напишем в протоколе так: «из желтого металла, а далее в скобках, «по мнению представителей музея, из золота»… Устраивает?

— Устраивает, — тут же «выпустили пар» представители археологической и музейной общественности. — Соломоново решение.

Примерно то же самое происходило и при описании камней, мастерски вкрапленных в изделия из «желтого металла».

— Камень светло-красного цвета, диаметром… — начинал диктовать майор Семенов.

— Это гранат, — тут же перебивал его Шмелев.

Перебивал категорично и безапелляционно, одновременно с долей снисхождения и раздражения в голосе.

— Что верно, то верно, — включался «представитель потерпевшего» Стародревцев.

— А, может, рубин? — Скорее для поднятия градуса пикирования, чем всерьез, вставлял реплику Агафонов, подмигнув Семенову.

Криминалиста забавляла излишняя, на его взгляд, суета сотрудников археологического музея, восторг и удивление, трепет перед раритетами. Семенова же, наоборот, раздражала, если вообще не злила. Но он сдерживал себя.

— Хорошо, — вмешивалась миротворцем Делова. — Оставим препирательства и запишем: «камень светло-красного цвета, возможно, гранат». Устраивает?

— Устраивает.

— Тогда двигаемся дальше…

Из всей представительской команды археологического и научного сообщества, присутствующего при осмотре вещественных доказательств, самым спокойным, как показалось членам СОГ, был профессор КГУ Иноков Василий Васильевич. Это был представитель не только «земляных червей», но еще и «книжных», ибо не только занимался археологическими исследованиями, но научной деятельность. Пятидесятипятилетний, сутуловатый и седовласый, говоривший несколько нараспев — сказывались лекции студентам, — он меньше всех был подвергнут эмоционально-экспрессивному чувству, владевшему его товарищами при виде все новых и новых раритетов. Не спешил с выводами о благородстве металла и камней, их названий, употребляемых в процессуальных документах. Не пререкался со следователями и криминалистом. Как-никак профессор. Солидный человек.

Если что-то привлекало его внимание, вызывало удивление или, наоборот, настороженность, он прищуривался, снимал и вновь надевал очки, тер длинными узловатыми пальцами переносицу и глубокомысленно кивал головой. Иногда коротко спрашивал, то следователей, то коллег. Получив же ответ, за комментариями не обращался, молча переваривал в себе.

Вот и теперь, покхекав осторожно для привлечения к себе внимания, задал вопрос, по-видимому, беспокоивший его с самого начала получения информации о кладе:

— Скажите, господа следователи, а откуда все это взято? Где находилось?

Так как вопрос был обращен ко всем следователям, то Семенов счел себя вправе ответить первым:

— Во-первых, не господа, а товарищи. До господ, уважаемый профессор, нам расти и расти… как соснам до неба. К тому же такое обращение и по Уставу полагается. Впрочем, вот перейдем в полицию, как Президент приказывает, то тогда, уж точно, в «господ» шагнем. Даже не переодеваясь и с милицейской заплатой, которой кот наплакал…

— Хорошо, товарищи следователи, — с интеллигентской мягкостью и успешно скрываемой иронией поправился Иноков. — Но все же, откуда?

— Во-вторых, руководитель нашей следственно-оперативной группы, в обиходе — СОГ, подполковник Делова, Ольга Николаевна, уже перед вами журналистам сказала, что пока неизвестно. Следовательно, и сейчас неизвестно. А журналистов, кстати, навели на нас ваши коллеги из музея… По-видимому, чтобы отвлекать и нас и вас от дела…

«Музейщики», действительно имевшие слабость покрасоваться перед представителями СМИ по случаю новых открытых или отрытых ими экспонатов, услышав негативный тон в словах следователя, сделали вид, что критика сотрудников следствия их не очень-то касается. Подумаешь, сказали и сказали. Ну, и что из того? Земля в своем извечном беге не остановилась, реки вспять не потекли, государственные секреты не перестали быть таковыми. А что немного помешали следователям в их работе, то, скажите на милость, кому не мешают? Всем и все. Такова жизнь! А журналисты и их статьи — это реклама. Хорошая и бесплатная реклама. Реклама же, как известно, двигатель прогресса.

— И явно поторопились, — сдержанно поддержала майора юстиции Делова. — А о месте погребения, с которого все эти предметы, уважаемый Василий Васильевич, действительно пока ничего неизвестно. Следствие, как я уже не раз отмечала, ведь только в начале пути…

— Хорошее начало — всегда все дело венчало, — подмигнул невесть кому Стародревцев. — Так, вроде, говорят…

— А еще говорят, — не остался в долгу Семенов, — не дорого начало, а похвален конец. Так что, кому как, уважаемые…

— Тогда уж будьте добры, Ольга Николаевна, постараться уточнить столь важный для истории и культуры области момент, — попросил Иноков с извинительной улыбкой, оставив без внимания как реплику Стародревцева, так и контрреплику следователя. — Возможно, что-то еще сохранилось после варваров двадцать первого века. И это «что-то» можно будет если не спасти, то хотя бы описать профессионально. Мне или моим коллегам…

— Обязательно! Мы же понимаем… — заверила профессора Делова. И в свою очередь поинтересовалась: — А вы, господин профессор, не могли бы просветить нас на тему, кому, какому роду племени все же принадлежали все эти вещи? Точно ли гуннам? Или все это, — указала на короба с артефактами, — гуннским кладом для простоты понимания названо?

— Интересно знать? — прищурился, как Ленин на буржуазию, профессор.

— Конечно, интересно, — не слукавила Делова.

— Или моих коллег археологов перепроверяете? — Подмигнул со значением.

— А зачем? — Вопросом на вопрос ответил Семенов. — Нужды нет. А интерес — для пользы дела и общего развития.

— Тогда скажем пока осторожненько, — с виду был серьезным профессор, хотя в уголках глаз собрались ехидные морщинки, — осмотренные нами предметы с большой долей вероятности могли принадлежать какому-либо вождю периода гуннского военного и политического доминирования в этом краю. Возможно, что и гунну. Это, как видится мне, судя по всему, конец IV — начало V веков.

Члены СОГ, слушая эту научную тираду, обалдело молчали: «Завернул, так завернул. Столько научных терминов — и никакой ясности. Одни предположения и сплошной «туман». Словом, настоящий профессор».

Работники музея, наоборот, откровенно скалились: «Что, менты, уел вас Василий Васильевич?»

А тот, чтобы сгладить возникшую заминку, добавил к сказанному:

— Одно можно утверждать с полной уверенностью, что кому бы ни принадлежало данное погребение и данные предметы, они уникальны. В мире на сегодняшний день таких обнаружено и описано всего три. В том числе один у нас в России, а второй и третий — в Венгрии и Румынии.

После некоторой паузы, возникшей после речи профессора, следственные мероприятия пошли вновь своим чередом. Впрочем, вскоре следователя Семенова от этого занятия пришлось освободить — кто-то должен был и с подозреваемыми заниматься. Истекали 24 часа их задержания и содержания под стражей. Не одним же операм с ними «терки тереть», пора и следакам впрягаться, свою лепту если не в «раскалывание» вносить, то хотя бы в расследование.

4

Было уже около восемнадцати часов, когда в кабинете Деловой собрались почти все члены следственно-оперативной группы. Лишь эксперт-криминалист отсутствовал. Но не домой отправился, а колдовал в своей лаборатории. Следствию срочно нужны были самые неотложные экспертизы.

— Итак, коллеги, чем мы располагаем за сутки расследования? — из уст Деловой прозвучал ритуальный вопрос. — Кто смелый? — обвела она чуть прищуренным, возможно, от дневной суеты и усталости взглядом присутствующих.

— А хотя бы и я, — весело, без напряга, отозвался Яншин.

Это означало, что опера что-то надыбали и теперь «в клювике» принесли надыбанное следователям. В противном случае, даже у извечных оптимистов и зубоскалов оперов, веселости в голосе вряд ли имелось бы столько. Была бы одна мямля. Вроде оперативник что-то и говорит, и рот открывает, и слова произносит, но… ничего не сообщает. Умеют они это делать, как и пыль в глаза пустить. Опера же…

— Вижу, глаз горит. Да не свечкой чадящей, а звездочкой искристой. Значит, чем-то порадуешь. Чем же?

— А тем, что Подтурков и Задворков не сами клад…

— …Скорее погребение, — поправила Делова.

— …Пусть погребение, — не стал возражать Яншин, — не сами нашли.

— А кто же?

— Вот тут-то и закавыка.

— Какая? — подняла вопрошающий взгляд Делова. — Смотрю, начал ты за здравие, а теперь что ли за упокой хочешь продолжить? Так стоило ли тогда за здравие начинать?..

Слова «важняка» колючие, занозистые. Любого должны были смутить. Но только не опера, чем-то располагающего.

— Да такая, что «понизу», сокамерникам, в том числе и нашему агенту, Задворков говорит о каком-то Мишке Гуннявом, который якобы этот клад, то есть погребение, — быстренько поправил свое пошатнувшееся было положение Яншин, — обнаружил. Ну, Гуннявый — это явно погоняло Мишки, — пояснил для присутствующих мимоходом. — Фамилия у Мишки явно иная. А вот выкупили они клад уже у другого лица — Рудагонова Илюхи, которого, кстати, кинули на деньги. На большие деньги, — подчеркнул голосом со значением. — И не только кинули, но и поколотили изрядно. Если не врут, конечно. Хотя с какой стати им врать? — пожал широкими плечами. — Надо полагать, после их побоев Рудагонов в больнице отлеживается, здоровье поправляет.

— Понятно. Загвоздка-то в чем? — поторопила Делова оперативника, оседлавшего любимого в их среде конька: лапшу — смесь из правды и домыслов — на уши руководству и следакам метать. В зависимости от ситуации… Ныне очередь приспела следаку.

— А в том, что «поверху», то есть в прямой беседе, он говорит только о Рудагонове. Да и то без мордобоя. И ни слова, ни полслова о Гуннявом. Вот это-то и странно…

— Так, может, агент ваш напутал или приврал для красного словца о Рудагонове… примазал Гуннявого… Знаю я ваших агентов, еще те кадры… С три короба наврут — и глазом не моргнут.

— Обижаете, Ольга Николаевна, — дурашливо набычился Яншин. — У меня там не просто агент — Штирлиц сидит. Виртуоз внутрикамерной разработки. Ему «затворца» либо «сидельца» разговорить, что мне раз плюнуть. Причем, поверьте, любого! — Распинался опер о своем «барабане». — Настоящий дока в своем деле.

Кто был агентом-внутрикамерником, работавшим в настоящий момент на «контору» и следствие, Делову интересовало мало. Не ее епархия. Просто по опыту знала, что эти ребята, независимо от имени и внешности, имели по две-три ходки к «хозяину». Совестью и морально-нравственными принципами отягчены не были. Следовательно, еще тот контингент. Платили им чисто символически: чуть больше прожиточного минимума. Впрочем, в демократической России так большинству и платят. Сводят концы с концами — и ладушки… И работали они, конечно, не за идею и даже не из-за денег, а либо от скуки, либо из-за покровительства оперативников, «отмазывавших» их от всякой криминальной мелочи.

— Не смеши мои тапочки, — отмахнулась небрежно Делова от столь восторженных речей опера в адрес сексота — секретного сотрудника. — Скажешь же: «Штирлиц, виртуоз, дока», — усмехнулась она скептически. — Скорее всего, обыкновенный, не раз судимый двурушник: и вашим и нашим. Такой и соврет — не дорого возьмет, и правду скажет — проверять придется…

— Напрасно, напрасно, Ольга Николаевна, вы со своим скепсисом, — сделал обиженное лицо оперативник. — Напрасно…

— Хорошо, пусть виртуоз, — не стала больше пикироваться с опером Делова. — Только ты со своим суперагентом все больше о Задворкове речь ведешь, а Подтурков что говорит? — Как и положено руководителю группы, держала она руку на «пульсе» оперативного совещания. — Так, что же говорит Подтурков?

— Подтурков и «понизу» и «поверху» предпочитает помалкивать, — вмешался Федорцов. — Или отделывается парой ничего не значащих слов.

Именно Федорцов «заряжал» агента под Подтуркова и плотнее, чем Яншин, работал с ним. Вот теперь-то он и «скромничал», и «мямлил». Ибо порадовать «важняка» с этой стороны по большому счету было нечем.

— Точно, — подтвердил Семенов. — Под протокол показал только то, что всем делом заправлял Задворков, а он, сирота казанская, был лишь на подхвате. Вот, Ольга Николаевна, как вы и предвидели, и пошел конфликт интересов.

Делова лишь головой кивнула. Мол, иного и не ожидала.

— Выставляет Задворкова «паровозиком», — усмехнулся Яншин. — Себя только «прицепным вагончиком» видит. Да и то малым-малым… едва заметным и различимым в криминальном поезде.

— А ты, друг ситцевый, не ухмыляйся, — сочла нужным приструнить слишком веселого старшего опера Делова. — Ты лучше скажи нам, установили ли Илью Рудагонова? Или только пальцы веером демонстрируете, как наши подопечные? А то, что Гуннявый до сих пор не установлен, я и так поняла.

Поджала скептически губки.

— Да когда же было, Ольга Николаевна? Побойтесь бога… — обиделся Яншин. — Весь день в ИВС просидели. Ни евши, ни пивши…

— Вот именно, что просидели, — не дрогнуло жалостью к операм сердце «важняка». — Штаны протирали, а толку с гулькин нос.

— А то и комариный… — тут же подхватил Семенов, засияв, как новая кокарда на милицейской фуражке. — Комариный — он куда как меньше…

— А вы-то сами много ли сделали? — огрызнулся Федорцов. — Тоже, небось, лишь штаны протирали.

— У Ольги Николаевны юбка, — с подковыркой заметил коллеге Яншин.

— Да мы… — возмутился Семенов.

— Отставить! — Одернула майора юстиции Делова. — Еще споров да тяжб, кто больше полезного сделал, между нами не хватало. Лучше подведем итоги да прикинем планы на завтра.

Последовавшее за этим молчание было знаком согласия. Ну, поорали, ну, пособачились, ну, позлословили малость. Это для пущей разрядки. Однако, дело — делом! А настоящие дела важнее всего.

За сутки следствия кое-какие результаты все-таки были. Это и осмотр вещественных доказательств, которых было не один десяток. И допросы подозреваемых. И их агентурная разработка, итоги которой будут очевидны после дополнительных мер и усилий всего коллектива СОГ. Это и нужный язык с адвокатами задержанных, пока что «не вставлявших палки в колеса».

— Итак, коллеги, завтра, прямо с утра, вы, Яншин, и вы, Федорцов, берете для конвоя Семенова — и в ИВС за фигурантами, — подведя итог, приступила к планированию работы Делова. — Ясно? Или есть возражения?

— Ясно, — вразнобой отозвались оперативники. — Возражений нет.

— А я возражаю, — ощетинился Семенов. С какого такого боку я — припека, чтобы быть в конвое. Я — следователь, а не конвоир.

Опера заухмылялись: вот, мол, и проявилась «голубая кровь» милицейской элиты. Делова же, начиная раздражаться, жестко бросила:

— А с такой, что нам некогда будет бегать по кабинетам и выпрашивать новых оперативников для конвоя. И не мне же в конвой идти, в конце концов, когда есть мужчины. Или ты не мужик?

— Да мужик, мужик… — смутился остроязыкий Семенов.

Опера расплылись в улыбках: «Уела, так уела!»

При УВД была служба конвоирования подозреваемых, обвиняемых, подсудимых и осужденных. Но бумажная волокита с этим структурным подразделением была такова, что следователи предпочитали организовывать собственный конвой из оперативников. Куда проще и эффективнее! Требовалось, чтобы конвойных было всегда на одного человека больше, чем конвоируемых.

— Вот и чудесно, — продолжила Ольга Николаевна далее ровным тоном, посчитав инцидент исчерпанным. — А пока мы с Семеновым будем предъявлять обвинения Подтуркову и Задворкову, вы, друзья-оперативники, кровь из носа, должны установить и доставить сюда Михаила Гуннявого и Илью… Рудометова. Вместе с их паспортами и с новыми вещдоками, если удастся обнаружить по ходу дела. Не мне вас учить…

— Не Рудометова, а Рудагонова, — поправил Федорцов с улыбкой иезуита.

— Да-да, Рудагонова, простите за оговорку, — извинилась Делова. — Видимо, друзья мои, старею, раз память ни к черту…

— Прощаем, — окатил симпатичного «важняка» снисходительно-покровительственным взглядом Яншин. — Как говорится, и на старуху бывает проруха.

Это не было ненароком вырвавшейся оговоркой. Ну, не мог острый на язык и быстрый на слово опер без очередного подкола. Не мог — и все тут. Хоть и булавочный укол, да сделал.

— Я тебе покажу «старуху», — усмехнувшись, демонстративно погрозила пальчиком Делова, как школьная учительница шкодливому, но в то же время и любимому ученику.

— Шучу, шучу, — осклабился старший опер. — Вы, Ольга Николаевна, еще ого-го! — Произвел он обеими руками манипуляции в воздухе, обозначающие женскую фигурку. — Хоть сейчас свадебную фату — да под венец!..

— Ну и шалопут вы, Яншин. Все усмешки да подколки. Серьезность-то где? — совсем не обиделась Ольга Николаевна.

Как и любая женщина, серьезный «важняк» все-таки любила мужское внимание к собственной персоне.

— Опером был, опером и помру, — светился лукавым оптимизмом тот, как медная солдатская бляха, надраенная мелом либо пастой гойя. — Тут ничего не поделаешь: таким уродился. К тому же надоедает постоянно быть «букой». При нашей нервной работе хоть какая-то разрядка нужна. Иначе свихнуться можно, да и угодить прямо в «Сапожок». А мне это надо? Конечно, не надо.

Под «Сапожком» опер подразумевал областную клиническую психиатрическую больницу в поселке «Искра», ранее называемом Сапогово. Поэтому Федорцов тут же поспешил с уточнением:

— В «Искру».

— Не вижу разницы.

— А я вижу, что мы уже достаточно подразрядились, — посерьезнела Делова. — Пора опять к делам нашим скорбным возвращаться.

— Да пора, — взглянув на циферблат часов, констатировал Федорцов. — Рабочий день давно закончился. А мы все «ля-ля» да «ля-ля».

— Давно, как понимаю, с «земли» отчалили, — подколол младшего оперативника Семенов. — Там до сих пор опера, как влюбленные, часов не наблюдают. Часиков так, — прищурился он, как бы сосредотачиваясь и припоминая, — до двадцати двух, а то и двадцати трех вкалывают…

— Так то — влюбленные, — ощерился крупным жемчугом зубов Яншин. — А мы всего лишь ремесленники. Правильно, Вань Ванич?

— Верно, Александр Борисович, — осклабился Федорцов, проявив корпоративную солидарность с опером Яншиным.

— Довольно! — Легонько пристукнула ладошкой по столу Делова. — Как профессионалы понимать должны, что на следственном горизонте, с вашей же подачи и с подачи вашей агентуры, — уточнила она, — отчетливо прорисовываются новые составы преступлений. Это и статья 175 УК — приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем, это и мошенничество, и причинение телесных повреждений, и, возможно, иные…

«Зато старый, в отношении Подтуркова и Задворкова, состав бледнеть начинает», — прокрутил в мозгах майор Семенов. Однако вслух ничего не сказал, чтобы раньше срока не расстраивать коллег. А Яншин, ухватившись за слова «важняка» о новых составах, тут же подумал: «А нет ли в разворачивающемся деле наметок на ОПГ. Ведь чем черт не шутит, когда бог спит».

Дело в том, что руководство УУР уже не раз «било» Яншина и его коллег за «плохую работу» по выявлению ОПГ. Вот он, грешным делом, и подумал: «Чем черт не шутит, когда Бог спит. Вдруг да отколется…»

5

— Ольга Николаевна, как на ваш профессиональный взгляд, — потрафил хитрый и тертый калач-опер «важняку», — нет ли на следственном горизонте признаков преступного сообщества? Было бы чудесненько. А то с меня уже кожу с живого содрать пытаются за этот фронт борьбы, — прикинулся на всякий случай сиротой казанской.

С оперативников после реорганизации и упразднения подразделений по борьбе с организованной преступностью — УБОПов и РУБОПов — действительно спрашивали за работу по данной линии. И Яншин относился к той самой категории милицейских «страдальцев», отвечавших за данную линию работы. Отвечать отвечавших, но давно не выдававших «на гора» материала.

Сказать, что в Курске и Курской области оргпреступности не было — это то же самое, что сказать про солнце, что оно светит ночью, а не днем. Начиная с девяностых годов прошлого, века оргпреступность была. Да еще какая. Время от времени милиция, прокуратура и сотрудники ФСБ отсекали то одни, то другие ее щупальца. Но искоренить не могли.

По-прежнему в городе был свой «вор в законе» некто «Хан». В советское время он не выходил с зоны. Ныне же не только хаживал гоголем, но и катался на крутых иномарках в окружении телохранителей и «шестерок».

По-прежнему существовали «смотрящие» за микрорайонами местной столицы, а также городами и районами области, всякие там «Хромые», «Косые» да «Гнутые». И тоже похаживали гоголем по улицам города.

По-прежнему криминал, параллельно с государством, облагал данью коммерсантов и бизнесменов, от таксистов до директоров крупнейших фирм и заводов, подрывая не только экономическую мощь страны, но и устои демократии. А самое главное, разлагая общество, смещая понятия о законности, справедливости, нравственности, калеча людские души. И страна с красивым женским именем Россия, что, по мнению некоторых исследователей-ариеведов, означает «богоносная», «светозарная» либо «лучезарная», терпела.

Ни одно государство такого не позволяло, а Россия позволила. Она терпела и терпит. Как русская деревенская баба терпит пьяного, быстрого на кулачную расправу муженька. Но баба она и есть баба! А страна? Неужели тоже деревенская баба? Или все же городская, но шлюха, которую также и часто и изрядно поколачивают?..

Сказать, что оперативные службы курской милиции о них не знали, не ведали — это погрешить против истины. Знали, ведали и в меру своих сил и возможностей отслеживали. Иногда, поднатужившись, вырывали отдельные звенья, отрубали щупальца. И победоносно рапортовали на «самый верх».

Беда была в том, что толку от всей этой возни выходило мало. Ну, изловят, засадят за решетку одного «смотрящего» — на его месте уж другой сидит. Этого прижмут к ногтю — третий красуется фиксами, как таракан усами. Третьего изведут — четвертый уже нарисовался, да так, что не сотрешь. И так далее…

Все — как в русских сказках про Змея Горыныча: одну голову богатырь ему срубит, а на ее месте уже две новые выросли, крепче прежних.

А почему? А потому, что в борьбе с оргпреступностью отсутствовала малость — политическая воля руководящих структур страны. Слов, речей, лозунгов было много. Порой излишне много. А вот политической воли — мало. Очень мало. Ничтожно мало было воли, выражающейся в Указах и соответствующих законодательных актах. Вот и вышло, что государственной воли не было, а спрос с оперов существовал. Но как говорится, каков спрос без политической воли, таков и ответ на нее подневольных исполнителей. Сплошная бумажная стряпня, от которой жуликам ни горячо, ни холодно. Скорее, даже комфортно…

Мы, россияне, по всякому можем относить к Грузии и ее руководству после августовских событий 2008 года. Но то, что там в кратчайшие сроки справились с оргпрестпностью — остается бесспорным фактом, вызывающим, по крайней мере, интерес. А ведь среди «воров в законе» больше всего было грузин. И вдруг их всех разом не стало. Не чудно ли? И чудно, и чудесно!

Но и тут есть свои закавыки. Неплохо, если всех этих «воров в законе» по Указу Президента Грузии поместили в места «не столь отдаленные» или отправили туда, «куда Макар и телят не гонял». Черт с ними. Простым грузинам свободнее дышать и жить. Плохо, если в соответствии с законом «сообщающихся сосудов», все они, боясь гнева своего государства, «перетекли», так сказать, к нам. С высоких гор да на необъятные просторы демократической России. А тут, за отсутствием политической воли, и своего дерьма уже с лихвой. Тогда плохо. Как бы перебор не вышел… Впрочем, довольно лирических отступлений. Соловья, тем более курского, баснями не кормят.

— Ты еще о признаках бандгруппы спроси, — укоротил аппетит опера Семенов.

— И спрошу, — не очень-то прислушался к ироничному совету следователя Яншин, загораясь азартом спорщика.

— Вы, право, как дети малые: хлебом не корми, дай пособачиться, — вновь укорила коллег Делова с видимым неудовольствием. — Я о деле пытаюсь говорить, вы о глупостях мелких толкуете. Хватит! Отставить ненужные разговоры. Никакой ОПГ тут нет, не было и не будет. А вот новые составы, как я уже сказала, если «попотеем» чуток, будут. И мы их должны вменить. И тогда вы, друзья оперативники, со спокойной совестью поставите себе инициативные «палочки» в отчетах по работе.

— Нам такие палочки «до фени», — несколько сник после отповеди «важняка» Яншин. — Действительно не на «земле» топчемся. Это там оперов всякие палочки интересуют… Нас — только ОПГ.

Что и говорить, еще с советских времен в милиции существовали разные виды учета работы сотрудников. А с наступлением демократии их не только не уменьшилось, но и прибавилось. Даже у оперативников, казалось бы, выполнявших одни и те же функциональные обязанности, акценты в отчетах расставлялись по-разному.

— Нам подавай только оргпреступность, — не удержался от очередной подначки в адрес краснопогонного коллеги васильковопогонный Семенов.

— Максим Юрьевич, я же просила, — укоризненно попрекнула коллегу Делова, и тот, извинившись, прикусил язычок. — И, вообще, хватит на сегодня о делах, пора, как напоминал Федорцов, по домам. Завтра, на свежую голову, домыслим, если что упустили…

— Золотые слова, — обрадовался Федорцов, соскучившийся если не по семье, то по хорошему ужину, уютному дивану и телевизионному ящику. Отдых не только простым смертным, но и лихим операм нужен.

— Ладно, взглянем на золотые побрякушки, раз мой друг уж заговорил про золото, — и по домам, — встал со стула Яншин. — Кстати, где они? Что-то не видно…

— Да в коробах они, под семью печатями, под семью замками, как в сказках наших говорится, — «посочувствовал» с ехидцей оперативнику Семенов. — Ни красну молодцу до них не добраться, ни хитрому оперу не дотянуться! Вот так-то…

— К сожалению, посмотреть раритеты не удастся, — подтвердила и Делова. — После осмотра спрятаны и опечатаны.

— Жаль, — серьезно расстроился опер. — Возле такой кучи золота потереться и не увидеть — курам на смех. Кому скажи — не поверят.

— А ты и не сказывай, — посоветовал снова Семенов, подмигнув для пущей остроты Федорцову. — Тогда и вера останется девственной, как невеста перед первой брачной ночью, и не смущенной.

— Да шел бы ты со своими советами… — зло зыркнул на подковыристого следователя Яншин.

— Можно у эксперта нашего на видео посмотреть… — посочувствовала конфузливо Делова.

— А еще лучше — в музее, когда их туда передадут, — остался верен себе Семенов, несмотря на колючий взгляд Деловой, которой уже откровенно стали надоедать препирательства в группе.

Ох уж эти ментовские пикировки, да подначки, то шутливо-безобидные, то задирающе-занозистые, цепляющие за самолюбие и нервы. Они иногда вредят делу, когда в СОГ попадает кто-то далекий от чувства юмора или с излишними амбициями. Но больше все же помогают, заставляя оперативников и следователей постоянно быть в тонусе.

Быть в тонусе и разряжаться в стенах «родного» учреждения — хорошо. Плохо — если нести, как конденсатор, весь накопленный за день негатив домой, чтобы там «выстрелить» этим убойным зарядом по родным и близким, травмируя и калеча их.

Без шуток и подначек, конечно же, можно обойтись. Только работа тогда станет еще тягомотнее, а жизнь — преснее и скучнее, чем есть.

— Ну, что, по домам? — поднялся со стула первым Федорцов.

— По домам, — дала отмашку Делова. — Будем надеяться, что утро вечера мудренее…

Члены СОГ разом засобирались, задвигали стульями, спеша покинуть кабинет.

И тут ожил телефон внутренней связи.

— Слушаю, — подняла Делова трубку, хотя все ее коллеги начали усиленно жестикулировать руками и мимикой лиц, чтобы не делала этого. Не любили в милиции неожиданных телефонных звонков, особенно в конце рабочего дня. Как правило, ничего хорошего они не несли. Одни неприятности.

«Шеф!» — по губам Деловой прочли они данные от позднего телефонного корреспондента — начальника следственного управления. Впрочем, Делова, произнося одними губами название телефонного адресата, все-таки подняла указательный палец вверх.

Выслушав шефа и произнеся всего одну фразу «Все в порядке», она вернула трубку на прежнее место.

— Беспокоится, все ли предметы соответствуют описи сотрудников УФСБ, — пояснила на молчаливые вопросы.

Коллеги лишь молча кивнули головами и побыстрее устремились к выходу. Боялись нарваться на другой звонок, который мог задержать их уже не на минуту, а на несколько часов. В милиции такое часто бывает. Правда, все больше на «земле». Но и в УВДэшных структурах случается.

ГЛАВА ШЕСТАЯ ЗОЛОТО ГУННОВ

1

Конечно, Делова понимала, что обвинение Подтуркову и Задворкову, если все пойдет согласно оперативной информации, придется переквалифицировать. Однако предъявила его по той статье, по которой задерживала. «Толкач муку покажет, — рассудила по-житейски практично. — Оперативная информация, она и есть оперативная… Это то же самое, что вилами по воде писано. Вроде бы и движения кое-какие есть, и силы затрачены, а материальных следов — кот наплакал. Чистый пшик… Потому пока и так сойдет».

Обвиняемые, ознакомившись с постановлением, вины не признали. Воспользовавшись статьей 51 Конституции Российской Федерации, от дачи показаний отказались. Складывалось впечатление, что они об этом сговорились заранее.

— Что так? — спросили следователи адвокатов, оставшись с ними наедине. — Ведь договорились же…

— Их право, — пожимали растерянно плечами те, так же не ожидавшие такой прыти от своих подопечных. — Честное слово, к такому не склоняли. Нам ни к чему лишние заморочки. Сами не понимаем, какая шлея попала им под хвост.

— Верим, — за обоих следователей ответила Делова, как руководитель СОГ. — Однако имеем то, что имеем. А потому, хоть и не планировалось, но придется в суд за избранием меры пресечения обращаться.

— За заключением под стражу что ли? — были явно недовольны адвокаты, которых не очень-то радовала перспектива мотаний по СИЗО. — Знаете, нежелательно… Ведь та статья, которую вы сейчас вменили, подстраховываясь, между нами говоря, на суде не устоит. Будет переквалифицирована на менее тяжкую.

Адвокаты, вышедшие в защитники из шкуры следователей, знали, о чем говорили. Так уж сложилось, что следствие всегда старается вменить большую по тяжести наказания статью или часть статьи, чтобы дать суду возможность к маневру. А, главное, чтобы самим не пролететь, если вдруг суд усмотрит в деяниях подсудимых более тяжкий состав преступления, чем вменено следствием. Тогда доследка — и персональные оргвыводы в отношении следователя. Следователям это надо?! Не надо. Вот и подстраховываются.

— Возможно, — не стала спорить и раскрывать до конца свои карты Делова. — Возможно… Только играть с ними в жмурки не хочется. По всему видать, кинутся в бега. А я и так по их милости с отпуском на полмесяца, не меньше, пролетела…

— Сочувствуем, — подобрели глазами адвокаты, возможно, вспомнив свои ментовские мытарства с отпусками.

— Тогда после обеда встречаемся в суде.

— Как скажете.

Едва за адвокатами закрылась дверь, как Делова вцепилась в Семенова, ибо вцепиться в оперов, главных конвоиров, не могла — те уехали в Фатеж за Рудагоновым, место жительство которого удалось установить:

— Как конвоировали: на служебной или частной машине кого-нибудь из оперов?

— На служебной. На УАЗе.

— Не могли ли сговориться?

— Да, вроде бы, нет… Сидели порознь: Подтурков в закутке, а Задворков в салоне УАЗика.

— Перегородка между салоном и закутком глухая?

— Да нет, кажется, какое-то окошко было… — припомнил Семенов.

— Тогда ясно.

— Что ясно?

— А то, почему обвиняемые решили воспользоваться статьей пятьдесят первой, — пояснила Делова с возмущением на нерадивость коллег. — Пока вы лясы точили или друг на друга зенки пялили, они знаками перекинулись. Пара пустяков: палец к губам — и все!

Семенов не возразил, лишь виновато передернул плечами. Подмывало брякнуть, что и на старуху бывает проруха, но сдержался. «Старухой» при определенном раскладе могла быть только Делова. Вдруг обидится… Жаль, что про стариков, страдающих прорухой, поговорок еще не сочинили. Тут они были бы впору.

…Обвиняемые по внешнему виду были разные.

Задворков Иван крупнотел и кареглаз. Не глуп — как-никак, а среднее образование имел. Впрочем, и особым умом не блистал. Больше надеялся на свою силу. И действительно в его широких покатых плечах чувствовалась силушка деревенского русского мужика. Не зря же одно время подрабатывал грузчиком на оптовых складах, пока в «братки» не ударился. Смотрел больше, насупившись, исподлобья.

Подтурков же Петр, наоборот, был худощав, остролик, с неспокойными, постоянно бегающими туда-сюда зрачками водянистых, несколько на выкате, глаз. И вообще, в его облике просматривалось что-то хищное, хорьковое. Возможно, это впечатление складывалось из-за его острого, в веснушках и рыжинках носа да постоянного оскала зубов-резцов, не прикрытых тонкими полосками губ, затаивших в уголках рта ехидную, намертво пристроившуюся ухмылочку. Он был явно поумнее и похитрее Задворкова, но уступал тому в физической силе. Вдвоем же они составляли неплохой криминальный тандем.

Что их объединяло, так это короткие стрижки, татуировки на руках да молодежный стиль спортивно-деловой одежды. И, конечно же, менталитет современных российских бизнесменов: рвать все, что можно урвать. Высшей духовной ценностью такого типа «хомосапиенс» стало стяжательство, иконой — стодолларовая купюра, храмом — банк и счет в нем. Жизненным кредо было: живем сегодня, а завтра хоть потоп… И для достижения своих целей они не брезговали ничем, ничего не смущались, никого не страшились.

Это в сериалах про ментов пойманные преступники спешат дать «расклад». На деле такого почти никогда не происходит. А если и бывает, то столь редко, что и принимать во внимание данное обстоятельство, честное слово, не стоит. Нонсенс. Чаще случается, что «схваченные» на деле злоумышленники, когда отпираться от очевидного, казалось бы, не имеет смысла, отпираются. Да еще как отпираются!

Отругав Семенова, что не обеспечил должной изоляции фигурантов друг от друга, Делова пыталась «разговорить» Задворкова, как наиболее «слабое звено» в преступной связке. Для этого его вновь доставили в ее кабинет. Только ничего не вышло. Он предпочел нахально скалить пожелтевшие от никотина зубы и держаться избранной тактики молчания.

— Но ведь вы оперативнику сообщили о том, что все предметы, изъятые у вас, вы с Подтурковым, мягко говоря, позаимствовали у Рудагонова, — пыталась достучаться она не если не до совести, то хотя бы до разума обвиняемого.

— Ну и что, — усмехался Задворков. — Мало ли я что сокамерникам или оперу вашему болтал… Может, я им «лапшу» на уши метал, показывая, какой я крутой. А еще не хотел, чтобы опера прессовать начали. Кому охота по почкам получить безответно?

— Это вы бросьте, оперативники ныне никого и пальцем не трогают — жестко оборвала разлагольствование Делова. — Лично вас били?

— Меня нет, — не стал врать Задворков. — Но в камере про оперов разное говорят… Большие спецы по рукоприкладству… Виртуозы.

— Говорят, что и кур доят, — вновь резко бросила Делова. — Но это ведь неправда.

— Может, и неправда, — набычился Задворков. — Только я под протокол ничего говорить не стану. Право имею. Конституция гарантирует. Или вам на Конституцию плевать?

— А без протокола? — пропустила Делова мимо ушей шпильку обвиняемого.

— И без протокола тоже. И, вообще, товарищ следователь, мне глубоко фиолетово, на чем вы и ваши опера фуражку носите и в какую сторону козырек смотрит. Понятно? — хамил, нагнетая атмосферу допроса, подследственный. Знал, что следователь — не опер, по загривку не даст…

— Но суд учитывает раскаяние и смягчает наказание, — мягко, без нажима, напомнила прописную истину Ольга Николаевна, вновь оставив без внимания хамство.

— Возможно, и смягчает… — хмыкнул Задворков. — Только знающие люди говорили, что срок при этом увеличивает. Так что никакого смягчения мне не надо. Других дураков на эти байки ментовские ищите, может, клюнут. А мне парить мозги не стоит.

— Не стоит, так не стоит, — не стала дальше искать «общий язык» Делова. — Готовься к суду.

— К какому?

— К самому гуманному, — невольно воспользовалась затертой и замызганной, как половая тряпка, шуткой советского времени Ольга Николаевна. — Будем арестовывать.

— За что?

— Да за то самое… — не стала уточнять «важняк».

— Так я никого не убил… — был искренен в своем возмущении Задворков.

— Кто знает?.. — подмигнула многозначительно Делова. — Если вы предпочитаете молчать, то сие не означает, что и мы сидим, сложа руки. Отнюдь нет. — Она сняла трубку телефона и приказала увести обвиняемого.

После обеда из странствий по улочкам и закоулочкам старинного города Фатежа, городской статус которого был установлен еще императрицей Екатериной Великой в 1779 году, прибыли оперативники. Но не одни, а с Рудагоновым Ильей, понуро плетшимся между ними.

Яншин пошел «докладываться», а его напарник Федорцов, напустив на себя вид скучающего опера, остался в коридоре с доставленным. Процессуальный статус Рудагонова пока оставался зыбким, как марево над землей в знойную пору или как годовая премия опера на «земле»: оступился где — и прощай премия. А вместе с ней и планы на приобретение давно желанной вещи.

— Осень, а жара стоит как летом, — вошел в кабинет «важняка» Яншин, на ходу вытирая носовым платком вспотевший лоб. — Хоть платок выжимай.

— Сейчас Ольга Николаевна приставит «начальнический фитиль» к одному месту — станет еще жарче, — встретил его Семенов лучезарно-наигранной улыбкой. — Так припечет, что запляшешь, как уж на сковородке.

— За что такая немилость? — сделал удивленные глаза опер. — Мы вроде бы не только установили Рудагонова, но и сюда доставили. В целости и сохранности. Не поверишь, только из больнички вышел — и прямо к нам в руки… Мы его тепленького цап-царап, как лиса петушка в старой русской сказке, да и в кабинет следователя по особо важным делам. Милости просим, дорогуша! Так за что же немилость?..

— А за то, что при конвоировании не обеспечили должную изоляцию Подтуркова и Задворкова друг от друга, — почти словами «важняка», сказанными незадолго ему самому, пояснил Семенов предполагаемый разнос со стороны руководителя СОГ. — Пока вас не было, все досталось мне. По полной программе. Да еще и с довеском. Теперь, надеюсь, и вам кое-что перепадет от щедрот ее ангельских… Не все же простому следаку… тем более, что работали в группе… в устойчивой группе, как говорится в статьях уголовного кодекса.

— Радуешься? — По-мальчишески сделал свирепое лицо Яншин, не особенно печалившийся по поводу возможного разноса. Одним разносом больше, одним меньше — разницы для «дубленой оперской шкуры» никакой.

— Радуюсь, — дурашливо оскалился Семенов.

Однако Делова распекать оперов не стала. Видно уже остыла и пришла к выводу, что нет толку на вагон обижаться, когда поезд ушел.

— Доставили? — спросила буднично, отрываясь от просматриваемых бумаг.

— Доставили.

И дальше пошла знакомая всем работникам милиции игра в словесный «пинг-понг».

— Что-либо у него дома нашли? — полетел «шарик» в сторону оперативника.

— Нет. — Отбил тот с легкостью.

— По дороге беседовали? — Вновь послан следователем «шарик» партнеру по спаррингу.

— Да. — Легко принял подачу оперативник.

— И что?

— Говорит, что клад ему достался от знакомого…

— Гуннявого? — Опередила с ответом Делова.

— Да, Гуннявого. Точнее, Гундина Михаила Васильевича, 1970 года рождения, уроженца и жителя деревни Руда Фатежского района, безработного, разведенного, ныне обитающего в психбольнице поселка «Искра», — доложил в подробностях и с оперским форсом Яншин, задержав «шарик» на своем поле и сбив ритм игры.

— Что случилось с Гундиным? Почему в психбольнице? — Сделала новую подачу Делова.

— Пока точно неизвестно, но Рудагонов утверждает, что Гуннявого туда заточил дух клада, — полностью выбился из начатого ритма Яншин.

Да и любой на его месте вряд ли бы смог в один взмах ответить на столь мощную подачу.

— Кто заточил? — не удержался от вопроса скептик Семенов. — Или я ослышался?

— Да дух клада, — повысил громкость оперативник. — А для тех, кто с природной глухотцой еще раз повторяю: дух клада или погребения.

— Так на дворе ведь двадцать первый век… — то ли возмутился, то ли удивился следователь. — Какие, к лешему, духи? Что за чушь?!

— Ну и что? — подтрунивал опер. — Духи, в отличие от людей, бессмертны. А духи древних погребений — в особенности. Они, как сказал один классик, живее всех живых!

— Интересно, как?.. — направила очередной вопрос-«шарик» на поле партнера Ольга Николаевна. — Если, конечно, отбросить в сторону весь словесный понос, что ты сейчас нес.

— А стал приходить по ночам и «долбить» мозжечок, — усмехнулся Яншин, разгадав незаконченный вопрос «важняка». Про себя же подумал: «Как ты нам, дорогая Ольга Николаевна порой долбишь».

— Это Рудагонов говорит?

— Он самый.

— А как все эти предметы с погребения попали к Рудагонову? Поясняет или отмалчивается?

— Поясняет. Говорит, что сам Гундин и предложил забрать клад у него…

— Неужели?.. — не скрыла иронии Делова.

Это сообщение оперативника вызвало сомнения не только у «важняка», но и у Семенова, явственно отразившись на его лице.

— …В надежде, что дух отпустит его, оставит в покое, — пояснил Яншин.

— А сам Рудагонов участвовал в раскопках? — наседала на оперативника с вопросами Ольга Николаевна, как до этого сам Яншин наседал на Илюху Рудагонова, пытаясь выжать из него как можно больше полезной для следствия информации.

— Клянется, что не участвовал, только металлоискатель «подогнал».

— И все?

— И все. По крайней мере, так говорит…

— В доме посмотрели? Или забыли?

— Обижаете, Ольга Николаевна. Обыска, конечно, не делали, но посмотреть посмотрели. И порасспрашивали. Самого и соседей. Нет там ничего.

— Ни одной золотинки? — вмешался с нескрываемым недоверием в голосе Семенов.

— Ни одной.

— Ну и ну! — Поджал губы Семенов.

— А что тут «ну и ну», — скользнул взглядом по следователю Яншин, — когда ему поначалу столько «бабла» обещали, что он о «заначке» для себя даже и подумать не хотел. А потом, когда все гуннское золотишко уплыло, спохватился, конечно. Да было поздно. Добился только того, что Подтурков и Задворков отдубасили его не по-детски… Кстати, — ухмыльнулся опер, — он этот факт считает продолжением мести духа клада.

— А как же! — Хмыкнул Семенов с ироничным подтекстом. — Без духа тут явно не обошлось. Наверное, шептал Подтуркову и Задворкову на ушко, как наносить удары, куда садануть половчее. Те бы без него, без духа этого самого, ну никак бы не сообразили… Соображалки вряд ли хватило бы…

— И я так думаю, — согласился с ироничными доводами следователя опер. — Тем не менее, Рудагонов трусит не понарошку… Чего-то боится. Очень боится. До дрожи телесной.

— Это он вас боится, оперов-костоправов, — не отказал себе в удовольствии поддеть в очередной раз опера язвительный Семенов.

— Или вас, следаков-словопутов, наматывающих срок своими закорючками, — не остался в долгу Яншин.

— Место раскопок сможет показать? — возвратила Делова опера от пустой пикировки к более серьезным обстоятельствам дела.

— Говорит, что сможет. С его слов, бывал не раз на берегу той речки.

— Значит, металлоискатель доставал, на берегу бывал, знакомство с Гуннявым вел, даже клад в наследство получил, а в раскопках не участвовал? — не принял данную версию Рудагонова Семенов. — Врет, как сивый мерин, а вы и поверили, и уши лопушками развесили. А еще опера…

— Поверили или не поверили — это еще вопрос… — тут же огрызнулся Яншин, не любивший оставлять «последнее слово» оппоненту. — Есть желание — сам поспрашивай. Может быть, тебе больше скажет… А я погляжу… Это вы у на следователи — чтецы душ заблудших. А мы? Мы всего лишь опера… простые парни.

— Семенов! — Попридержала коллегу Делова, которой начала надоедать его ненужная активность и придирчивость к оперативникам. — Не встревал пока бы… со своими сентенциями.

— Так уйдет же… Ольга Николаевна… — дернулся на стуле Семенов, резко поворачиваясь к «важняку».

— Кто? Куда? — Не поняла та.

— Да Рудагонов от ответственности… с таким раскладом… — горячился Семенов.

— А ты-то на что? — обдала его «холодным ушатом» Делова. — Ты-то на что?.. Да и «расклада» пока никакого нет. Одна виртуальность. Не спеши…

— Вот именно: не спеши в Камыши и народ не смеши! — Не упустил шанс уколоть сотоварища Яншин, которого, честно говоря, стали также уже напрягать колкости городского следователя.

Под Камышами он, как поняли его окружающие, подразумевал не речную осоку, а поселок — пригород Курска, в котором, по мнению знатоков, проживали самые веселые жители соловьиного края.

— Скоро вы тут? — заглянул одним глазом в кабинет «важняка» Федорцов, которому надоело торчать в коридоре в качестве стража Рудагонова.

— Да скоро! — Набросились дружно на него Семенов и Яншин. Даже нетерпеливо руками замахали, чтобы скрылся с их глаз.

— Скоро, — посочувствовала Делова.

Федорцов убрал свой подсматривающий глаз и захлопнул дверь кабинета… А Делова, ускоряя процесс беседы, поспешила с очередным важным для следствия вопросом:

— Заявление по факту причинения ему телесных повреждений Подтурковым и Задворковым и об их мошенничестве напишет?

— Говорил, что напишет. Только за побои, — уточнил Яншин.

— А по мошенничеству? — вновь вставил «веское» слово нетерпеливый Семенов.

— Говорит, что теперь рад, что избавился от клада. — Не проигнорировал вопрос Яншин.

— Даже так? — скривил иронично губы Семенов.

— Даже так, — проявил снисходительность к иронии следователя Яншин.

— Ну, хорошо, — подвела итог беседы Делова. — Вы с Федорцовым, — обратилась она вновь к Яншину, — готовьтесь к конвоированию Подтуркова и Задворкова в суд для избрании им меры пресечения. И вы, Семенов, с ними. Будете поддерживать перед судом ходатайство следствия об избрании меры пресечения — заключения под стражу. И будьте добры там проявить все ваше красноречие и навыки убеждения, чтобы суд принял нашу сторону, а не сторону обвиняемых.

— Постараюсь, — кивнул головой Семенов довольно беззаботно.

— Уж будьте добры, постарайтесь, — язвительно заметила Ольга Николаевна. — Не одной же мне стараться.

— Вот именно, — поддержал «важняка» Яншин, как и все опера, искренне считавший, что для всех обвиняемых должна быть одна единственная мера пресечения — арест. Других они просто не признавали и не понимали.

«Вор должен сидеть в тюрьме!» — было их кредо.

— А я приступлю к допросу Рудагонова Ильи, — продолжила тем временем Делова. — Пока в качестве свидетеля. А там, что бог даст…

2

Рудагонов был щупл, лысоват, мешковато одет и, вообще, как-то неказист с виду, хотя ростом не обижен. Что особо в нем поразило «важняка», так это крутая скошенность лба к затылку. «Как на репродукции Герасимова по черепу гуннского воина из Кенкольского могильника», — мысленно отметила она этот характерный признак внешности Рудагонова. Повертев в руках паспорт Рудагонова, доставленный оперативниками, приступила к допросу:

— Итак, ваша фамилия, имя, отчество, дата рождения и место рождения.

— Так в паспорте все и написано.

— Положено, — вскинула слегка удивленный взгляд на допрашиваемого Делова. — Отвечайте по существу.

Рудагонов не стал больше мудрить и дал исчерпывающие по его личности пояснения. По ним выходило, что он родился на хуторе Руда, но еще в раннем детстве был перевезен родителями в Фатеж, где и отучился в средней школе. Там же. В Фатеже, женился да затем развелся. А также до перестроечного времени работал в местной дорожно-строительной конторе, пока та не развалилась в прах под давлением рыночных отношений.

— С работой понятно, а почему брак распался? — поинтересовалась профессионально Делова, чтобы как можно больше иметь информации о личности допрашиваемого.

— Да выпивать стал, — понурился Рудагонов. — Причем крепко. Бабе и не понравилось. К родителям ушла. Они в Фатеже живут, дом хороший имеют.

— А дети?

— Были две девки, так уже замужем бедуют.

— Почему бедуют?

— Да жизнь сейчас такая… бедоватая — с работой плохо. Отсюда многие неурядицы… Тяга к водчонке опять же… Ленность… Неуживчивость…

— Ладно, оставим это. — Решила Делова, что пора перейти непосредственно к сути дела. — Расскажите лучше, как с Гундиным Михаилом по прозвищу «Гуннявый» познакомились? И почему у него такое странное прозвище?

— Так то еще в детстве, — пояснил Рудагонов охотно. — Он какой-то родственник моим родителям. То ли отцу, то ли матери… не помню уже. Я к ним домой тогда часто приезжал… на каникулах. Вместе рыбу ловили, в лес по грибы и ягоды ходили. Потом, когда выросли, встречаться почти перестали. А в прошлом году как-то повстречались вновь у нас в Фатеже. Он тогда металлоискатель разыскивал… Вот и схлестнулись…

— А прозвище? — напомнила Делова, перестав порхать изящными пальчиками по клавишам клавиатуры и оторвавшись на секунду от экрана монитора.

— Тоже из детства. Как-то невнятно говорил, гундосил что ли… Вот деревенские мальчишки и прозвали его «Гуннявым». Кличка и приросла, заменив ему на все время и фамилию и имя.

Допрашиваемый был словоохотлив. Показания вытягивать из него, как из других, следственными «клешами» не приходилось. Про таких в следственных кругах поговаривали: добрая находка. Успевай только записывать показания.

— Гундин сказал, для чего ему металлоискатель? — продолжила допрос Делова.

— И сказал, и предложил поучаствовать в поисках клада.

— Просто так, наобум?

— Нет, не наобум, — несколько оживился Рудагонов. Даже перестал разглядывать и теребить руками измятые штанины давно не стираных и не помнящих уже утюга брюк непонятного окраса. — Видите ли, товарищ следователь, в его семье, как, впрочем, и в моей, имелось предание, что на берегу речки Руды далекими-далекими предками зарыт богатый клад…

— Интересно, интересно… — не отрываясь от компьютера, поощрила допрашиваемого к продолжению темы Ольга Николаевна.

— В это предание верили и не верили, — продолжал Рудагонов, — но передавали из поколения в поколение… как интересную сказку из прошлого нашего рода. Особенно много о ней говорили в семье Михаила. То ли в шутку, то ли всерьез заверяли нас, мальчишек, что клад принадлежал какому-то ведуну рода, наложившего на него заклятье. Нам тогда было интересно. Это подогревало в нас мальчишеский азарт. Но не более того. В советское время в клады да заклятья особенно не верили — в иное верить учили: в труд да в торжество коммунизма! — То ли пошутил, то ли констатировал допрашиваемый. Не разобрать. — Поэтому мыслей о поиске клада тогда даже не возникало. Тем более что точного места никто не называл. А речка Руда хоть и не широка и не глубока, но протяженность имеет значительную. Пойди, поищи… Потом выросли, женились, обзавелись детьми, работой — и о предании позабыли. По крайней мере, я.

— И что же случилось, что Гундин Михаил вдруг не только вспомнил о зыбком предании, но и приступил к реальным поискам?

— Да то, что работы не стало совсем, а свободного времени хоть отбавляй. От безделья запил Михаил, крутенько запил, — уточнил Рудагонов, скорее для себя, чем для следователя. — Пил, пил, но как-то раз Гундин, опохмелившись после очередного запоя, вдруг принял решение, что с пьянством пора завязывать, пока «гуси не полетели». И завязал. Но жить-то надо было на что-то. Работать не хотелось, а есть — каждый день да еще и три раза. Вот тут-то он и вспомнил про предание и клад предков. Вспомнил — и пошло-поехало. Потерял мужик покой. Стал к речке чуть ли не ежедневно ходить, берега разглядывать. Но одними глазами мало что увидишь, особенно, если видеть надо было под землей. Тогда и решил приискать себе металлоискатель…

— Где он нашел клад, точнее погребение, знаете?

— Знаю. Как-то приводил меня к месту раскопок. Предлагал помочь. Но у меня тогда была работа, и я отказался, боясь потерять скудный заработок, сменив его на призрачный клад.

— И где же это?

— Да на берегу Руды, недалеко от деревни, где проживал Михаил, — охотно пояснил Рудагонов.

— Вам придется показать это место. Это ведь важно не только для уголовного дела, но и для археологов и для историков.

— Покажу, чего не показать.

— Кроме золотых изделий, что еще было найдено, знаете? Хотя бы со слов Михаила Гундина.

— Что-то говорил про какие-то черепки да про кости человека, — пояснил Рудагонов. — Но как-то вскользь. Мельком. Словно, о нестоящем… А сам я этого не видел. Врать не стану.

— Хорошо, — подвела итог данной части допроса Делова. — Здесь более или менее, но понятно. А как сокровища перешли от Гундина к вам?

— Да он их сам же и привез. Сказал: «В городе проще найти покупателя, чтобы продать». Я возражать не стал. Оставляй, говорю, места много. Только после продажи магарыч с тебя. А он в ответ: «Продадим — и заживем, Илюха, по-человечески». Не пришлось, — «погас» Рудагонов и ликом и голосом.

— Почему же?

— Да дух клада, или мертвяк тот, которого потревожил Михаил, являться к нему по ночам стал. Мишка говорил, что костлявыми руками за глотку давил, проклятьями из беззубого рта сыпал, как отрубями из мешка рваного. Глазницами безокими полыхал так, что у Мишки, по его же словам, собственная душа в пятки убегала.

— Игра воображения на почве алкогольного расстройства психики, — заметила Делова, не очень-то поверившая в духа клада.

— Не верите? — вновь оживился Рудагонов. Даже привстал на мгновение со стула, на котором до этого момента тихо сидел. — А зря. Я сам видел на его шее красные поперечные полосы от пальцев. Не по себе становилось…

— Не будем спорить, — прервала его Делова. — Врачи разберутся.

— Дай-то Бог, чтобы разобрались, — не очень-то поверил в силу современной психиатрической медицины Рудагонов. — Пока что-то не очень… Вот с моими травмами справились… хоть и не быстро, но справились. Подлатали, подштопали — и на выписку. А с ним все возятся и возятся… Однако улучшений никаких. Наоборот, все хуже и хуже бедному Гуннявому. Слышал, не жилец. Извел его дух. Полностью извел. Раньше мог литр водки выпить — и хоть бы хны! Ни в одном глазу. Крепкий был. Теперь же — живой скелет, — посетовал Рудагонов.

«А он и не туп и не глуп, — подумала о допрашиваемом Делова, слушая его исповедь. — При нормальных условиях был бы вполне заурядным гражданином страны… мужем… отцом… дедом. Со своим человеческим достоинством, со своей жизненной философией… Впрочем, мог, да не стал. Как и многие…» Вслух же спросила об ином, более важном для расследуемого дела:

— Скажите, Илья Матвеевич, когда вы познакомились с Подтурковым Петром и Задворковым Иваном?

— А тогда, когда вместе с Гундиным покупателей на клад искали. Гундин тогда только болеть начинал, но еще держался. Тогда и познакомились.

— Оба?

— Оба. Я и Гундин. Только Гундина вскоре «скорая» забрала — и в «Сапожок». Отбывая, он завещал продажу клада мне. Интересное дело: сходил с ума, а о попытке разбогатеть не забывал, — философски заметил Рудагонов. — И дела вести с этими проходимцами пришлось уже мне одному, — посетовал печально. — Причем не столько для себя, как для того, чтобы на вырученные за клад деньги вылечить Михаила. Но эти жулики так все обставили, что я остался и без сокровищ, и без обещанных денег. Подсунули мне так называемую «куклу». А я тогда на радостях, да еще будучи выпивши, сразу подвоха не углядел. Толстые пачки банкнот в блестящих банковских упаковках не только глаза мне застлали, но и ум последний. Когда же разобрался, то увидел аккуратно нарезанную бумагу, с двух сторон прикрытую настоящими банкнотами.

— Лучше бы они тебе фальшивые подсунули, тогда бы можно было привлечь их за фальшивомонетничество, — вслух поделилась следственными заботами Делова, не оставляя ни на секунду свой компьютер. — А так… — добавила неопределенно.

— Может, так было бы и лучше… — не стал спорить покладистый то ли свидетель, то ли подозреваемый, то ли потерпевший. — Поверите, нет ли, но с эти кладом, впрямь головой свихнулся. И что лучше, что хуже — совсем не понимаю…

— От «кукол» что-нибудь сохранилось? — не надеясь на положительный ответ, все-таки спросила Делова.

Выяснение всех обстоятельств дела было ее прямой профессиональной обязанностью. А обязанности она выполняла добросовестно. Оттого и стала без «мохнатых» лап родственников и постельных процедур с руководством следователем по важным делам. До последнего времени, когда все более или менее приличные места в милиции начали отдаваться по родственникам да знакомым, такое еще случалось. Замечали старание — и продвигали далее по службе, давали расти.

— Да нет, что вы… — отмахнулся обеими ладонями то ли от вопроса, то ли от самого настырного следователя Рудагонов. — Денежки я истратил, а бумага ушла на растопку печки. Хорошо горела, — вздохнул грустно он.

— Я так и подумала, — констатировала с сожалением Делова, веря в искренность слов допрашиваемого, что случалось не очень часто.

— Поняв, что меня «надули», провели как мальчишку, я к ним, — рассказывал далее Рудагонов. — А они: «Знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Ты все получил сполна» — и суют мне под нос расписку с моей подписью. А в расписке написано, что я все деньги, 600 тысяч рублей, получил и претензий к ним не имею. Я вскипел и говорю: «Пойду в милицию и заявлю». Они в ответ так меня в четыре руки отмолотили, что мне было уже не до похода в милицию. Тут, как говорится, дай Бог выжить.

Рудагонов вздохнул. На этот раз как-то тихо и обреченно. Впрочем, возможно, и доля облегчения была в этом вздохе: человеку дали возможность выговориться, не носить в себе тяжесть, отравляя ее содержимым сознание и душу.

— Я знаю, что перед законом и государством я виноват, — продолжил он свое повествование по собственной инициативе, не дожидаясь вопроса следователя. — Но, хотите верьте, хотите нет — ваше дело — деньги я искал уже не для себя, а для несчастного Михаила.

«Неплохой ход, — мысленно отметила эти слова допрашиваемого следователь по важным делам. — Даже если он говорит все это сейчас не совсем искренне. А если искренне, то суд это обязательно примет во внимание, как смягчающее вину обстоятельство. Да и следствие тоже, — тут же поправила она себя. — До суда оставим его под подпиской о невыезде».

— Хотя, по правде сказать, вначале я, конечно, тоже хотел малый кусочек от большого пирога и для себя урвать, — откровенно каялся неудавшийся кладообладатель и бизнесмен Рудагонов. — Что было, то было. Но потом, когда Михаил оказался в психушке, думал о том, как ему помочь. Для него деньги добыть уже мыслил…

— А вы знали, что любые клады необходимо сдать государству? — задала контрольный вопрос Делова.

Как ни симпатичен ей был допрашиваемый, но профессионализм требовал свое. И профессионализм сработал, скорее, автоматически, чем по разумению.

— Знал, конечно. Пусть не досконально, всего лишь по слухам, но знал, — не стал запираться и юлить, как уж на сковородке, Рудагонов. — Только, товарищ следователь, бес сильнее нас бывает…

«Разве только бес бывает сильнее… — подумала Делова. — Еще и обстоятельства, и судьба, и пристрастия, и человеческие слабости, и многое другое. К тому же бесов можно молитвой приструнить, а обстоятельства или пристрастия — ничем».

Когда допрос был окончен, Рудагонов спросил:

— Теперь арестуете?

— Об этом еще рано думать, — не стала она обнадеживать его раньше срока. — Пока же вот вам чистый лист бумаги, пишите заявление о привлечении к уголовной ответственности Подтуркова и Задворкова за причинение вам телесных повреждений.

— Может, не стоит? — замялся Рудагонов. — Их и так Бог накажет…

— Стоит, еще как стоит, — проявила твердость Ольга Николаевна. — Ибо ненаказанное зло порождает новое, более тяжкое. А когда последует божье наказание, неизвестно. Бог терпелив к людским порокам… Так пусть же своевременным станет государственное наказание.

— Ладно уж, напишу, — согласился Рудагонов. — Бить меня им не стоило. Полжизни отняли, сволочи!

Он взял авторучку и тут же, в кабинете следователя по особо важным делам, стал писать заявление.

3

В этот день Подтурков и Задворков судом, признавшим доводы следствия убедительными, были арестованы. И через некоторое время сопровождены в СИЗО, неприметное здание которого спряталось за высоким забором на улице Пирогова. Такого поворота дела обвиняемые явно не ожидали. Блатной апломб и гонорок с них слетел в одночасье, как вешний снег с крыш домов. Оба ранее судимы не были, тюрьму за дом родной не считали. И перспектива быть за решеткой их радовала так же, как путника среди пустыни раскаленное солнце.

— Разве нельзя было на подписку? — спрашивали они своих адвокатов сразу же по оглашении решения суда.

— Можно, — отвечали те.

— Так почему же?..

— «Быковать» да хамить следователю не стоило. Дали бы мало-мальский расклад по делу — и гуляй до суда на свободе…

— А в обратную сторону развернуть нельзя, если расклад станем давать?..

— Теоретически возможно… Только сложно. Ни следствие, ни суд однажды принятых решений изменять не любят. Раньше надо было головами думать да с нами советоваться. Теперь-то что кулаками после драки размахивать…

— Но вы уж попробуйте, попытайтесь…

— Попытка не пытка, — пообещали адвокаты. — Но и вы себе помогите.

— А то!..

Но это было сразу же после суда.

Теперь же, находясь в «предбаннике» СИЗО, они с бесконечной тревогой в душе ожидали, когда закончатся формальности по оформлению их в этот скорбный приют заблудших душ, это земное чистилище, и конвой разведет их по камерам. Как там встретят сокамерники? Что спросят? Что скажут? А главное, как держаться и что отвечать? Про что лучше язычок держать за зубами. СИЗО хоть и не тюрьма, но и про порядки в нем немало слухов ходит. И в нем, говорят, опускают за милую душу. Эх, лучше бы не бычились да не строили из себя крутых… Да что о том. Задним умом все крепки. Обычного, как денег, всегда не хватает.

— Мы сегодня неплохо поработали, — подводила итог деятельности СОГ за второй день следствия по делу Делова Ольга Николаевна, когда в ее кабинет вошли Андреевский и Бородкин.

— Сидите, сидите, — помогая себе жестами руки, оставил на месте начавших вставать членов СОГ Андреевский. — Вот пришли к вам с начальником управления уголовного розыска поинтересоваться, как продвигается следствие и не требуется ли какая-либо помощь с нашей стороны? Как проходит взаимодействие? Нет ли трений между службами?

— Трений нет, взаимодействие нормальное, и следствие продвигается в соответствии с планом расследования, — коротко доложила Делова. — Если так и далее пойдет, то через недельку-другую, Сергей Григорьевич, мне можно будет и в отпуск отправляться, — не преминула напомнить она о своей договоренности.

— Да помню, помню я, — заулыбался голубоглазо Андреевский. — Дайте срок, будет вам и отпуск…

— …Будет и свисток… милицейский, — пошутил Бородкин.

— Свисток — конечно, хорошая награда, спору нет. Но премия лучше, — в тон ему отозвался неугомонный и острый на язык Семенов. — А потому и премию надо… хотя бы дополнением к свистку.

Члены СОГ, поддерживая коллегу, оживились, задвигались, заскрипели стульями, улыбнулись. Даже у Деловой Ольги Николаевны, несмотря на прежнюю серьезность лица, в уголках глаз сверкнули веселые искорки.

— Смотрю, вы хоть и не вятские, но тоже ребята хваткие, — усмехнулся Бородкин, присаживаясь к столу. — Палец в рот не клади…

— У кого учимся-то, с кого пример берем… — подыграл ему Яншин.

— Однако шутки шутками, а дело делом, — посерьезнел Андреевский.

Он пододвинул к себе свободный стул и присел на него так, чтобы видеть всю следственную группу. — Какие планы на завтра?

— По этому вопросу, товарищ полковник, мы как раз и собрались, — начала обстоятельный доклад Делова. — Во-первых, Яншину завтра предстоит вновь съездить в Фатеж. И там, в райбольнице, произвести выемку истории болезни Рудагонова. По ней назначим и проведем судебно-медицинскую экспертизу, чтобы решить вопрос о привлечении Подтуркина и Задворкова к уголовной ответственности за причинение телесных повреждений. Постановление о производстве выемки я уже подготовила…

— Вот как! — Удивился Андреевский. — Не прошло и двух суток с момента возбуждения уголовного дела, а у вас уже новые составы преступлений обозначились. Молодцы!

— Стараемся, товарищ полковник.

— Продолжайте, Ольга Николаевна, и извините, что прервал вас — проявил галантность начальник следственного управления.

— Во-вторых, следователь Семенов отправляется в психиатрическую больницу поселка «Искра», чтобы допросить там, если имеется такая возможность, — продолжила доклад Делова, выделив важное, на ее взгляд, обстоятельство, — Гундина Михаила Васильевича, 1970 года рождения. По данным следствия, именно он обнаружил и произвел раскопки древнего захоронения. А если допросить его не удастся…

— Почему? — вновь вмешался Андреевский, нацелив на «важняка» явно заинтересованный взгляд. — Ольга Николаевна, почему?

— Да потому, что, возможно, тронулся умом, как говорит нам его знакомый и фигурант дела Рудагонов, — пояснила Делова. — Кстати и сам факт пребывания его в психбольнице о том же свидетельствует.

— Понятно. — Был удовлетворен ответом Андреевский.

— Кстати, что это за зверь такой, Рудагонов? — поинтересовался и Бородкин с хитрым оперским прищуром. — Свидетель что ли?

— Пока что свидетель, но может быть и обвиняемым и потерпевшим, — дала краткий, но в тоже время и исчерпывающий ответ Ольга Николаевна.

— Хитро у вас тут закручено: и потерпевший и подозреваемый в одном лице, — констатировал Бородкин сей процессуальный казус.

— Бывает, — ответил за руководителя СОГ Андреевский. — Когда составов преступлений несколько, а фигуранты одни и те же. Однако, Ольга Николаевна, продолжайте.

— Если допросить Гундина не удастся, — возвратилась к прерванной фразе Делова, — то необходимо допросить главврача, лечащего врача и прочий медперсонал. Как по обстоятельствам дела, так и по обстоятельствам невозможности дачи Гундиным показаний, в силу психического расстройства. Понятно, Максим Юрьевич?

— Понятно. — Пожал тот плечами. Мол, что за вопрос, сам не маленький…

— Да не забудьте взять справку о времени нахождения там Гундина и диагнозе его заболевания.

— Не забуду, — заверил руководителя СОГ Семенов. — Честное пионерское!

Честное октябрятское вернее будет, — тут же оскалился Яншин.

— А чтобы точно не забыть, запрос подготовьте, — укорила обоих взглядом Делова. — Право, чисто дети…

— Обязательно. Как же без запроса?.. Без бумажки мы — букашки… — съязвил Семенов, начиная злиться на руководителя СОГ за излишнюю опеку. «Привязалась, как банный лист до одного места, словно я, целый майор юстиции, недоумок какой-то… и без ее подсказок не знаю, что делать».

— Теперь о нас с Федорцовым… — продолжила Делова, оставив Семенова в покое. — Мы, взяв с собой представителей археологического музея и профессора КГУ Инокова Василия Васильевича, если тот, конечно, пожелает, — сделала оговорку со скидкой на профессорское чванство и самолюбие, — отправляемся с Рудагоновым на речку Руду. К месту главных событий, связанных с древним погребением и несанкционированными раскопками, — уточнила на всякий случай.

— Все-таки погребением, — подчеркнул с внутренним удовлетворением Андреевский.

— По всей видимости, так, — подтвердила без какого-либо эмоционального накала Делова. — И наши археологи настаивают… И Рудагонов дал показания, что Гундин рассказывал ему об останках человека и сокровищах вокруг этих останков.

— А еще о духе, который и загнал его в психушку, — вклинился в доклад руководителя СОГ Яншин.

Однако Бородкин на это внимания не обратил, а Андреевский вскользь заметил:

— Мистика следствие не интересует. Следствие оперирует только фактами — такова специфика.

Яншину пришлось прикусить язычок.

— Там проводим осмотр места происшествия, фиксируем и изымаем следы, если они еще остались, и возвращаемся в родные пенаты, — окончила доклад Делова.

— Еще, Ольга Николаевна, возьмите с собой эксперта-криминалиста, — посоветовал Андреевский. — И пусть он все хорошенько заснимет на фото и видео. Считаю, что лишнее доказательство следствию не повредит, а копией видеозаписи после суда можно и с сотрудниками археологического музея поделиться.

— Конечно, — слегка смутилась руководитель СОГ, мысленно укоряя себя за то, что упомянуть про эксперта забыла.

Без эксперта-криминалиста, ключевой после следователя фигуре при осмотре места происшествия, они бы и не поехали.

— С транспортом как? — поинтересовался Бородкин.

— Можем и на моем автомобиле… — заявил Федорцов. Но не очень уверенно.

— Нет, — тут же отмел это предложение Бородкин. — Берите уж служебный УАЗик. В него народу побольше вместится. Свободнее будет.

— В тесноте да не в обиде… — начал было Федорцов, но на него так выразительно и «благодарственно» посмотрела Делова, что он тут же притих.

— Правильно, — поддержал начальника УУР начальник СУ. — Берите УАЗик. Так надежнее будет. И по проходимости, что для наших сельских дорог немаловажно, и по вместимости, что тоже играет роль.

Все согласно закивали головами. В словах руководства был резон.

— А теперь разрешите откланяться, — пошутил он, вставая со стула. — Нам пора на доклад к начальнику УВД. Виктор Николаевич также держит руку на пульсе этого расследования.

Офицеры СОГ, провожая руководителей, согласно субординации и этикету, встали.

4

— Ну, варвары! Ну, варвары… — глядя на итог деятельности Гундина Михаила, хватался то за седеющую голову, то за грудь в области сердца профессор Иноков. — Негодяи! Дикари!..

Члены СОГ соблюдали тайну следствия. О фигурантах дела и их роли не распространялись. Поэтому профессор не знал о Гундине — главном кладоискателе, а подразумевал нескольких «черных копателей».

— Да их только за это надо судить, не говоря уже о расхищенных сокровищах, — вспыхивал он если не порохом, то уж точно июньским тополиным пухом, подожженным шкодливыми городскими мальцами. — Я во многих археологических экспедициях участвовал, на многих раскопках побывал, но такого варварства не видел. Ах, варвары, вы варвары… Ах, дикари, дикари…

Не менее эмоционально вели себя и Стародревцев со Шмелевым и Закатовым Романом Константиновичем, еще одним ученым сотрудником археологического музея, пожелавшим присутствовать при осмотре места происшествия.

Разглядывая на расстоянии остатки костей, мелкие осколки черепушек, разбросанные по кроям довольно глубокой и обширной ямы, но не прикасаясь к ним, несмотря на зуд в руках — следователь Делова строго-настрого запретила что-либо трогать до конца осмотра — Стародревцев не стеснялся в выражениях.

— Изверги, недочеловеки! — Оставив интеллигентные манеры для будущих лекций, то морщился, как от зубной боли, то крыл он почем зря виновников, срываясь на фальцет. — Все, паршивцы, искрошили, все, гады поганые, испортили! Кары божьей на негодяев безумных нет… Что делать? Что делать?.. — в такт словам качал он не только кучерявой головой, но и всем массивным телом. — Все культурные слои уничтожили да смешали… Все исковеркали, ничего не оставили…

— Попадись, собственными бы руками придушил, шпану бесштанную, бесшабашную, — вторил ему Шмелев, в своем черном в крупную желтую полоску джемпере, ставший оттого похожим на рассерженного шмеля. Не только обличием, но и басовитым гудением. — При этом он не забывал описывать круги вокруг былого погребения, в надежде обнаружить если не случайно оброненный копателем артефакт, то хотя бы череп погребенного.

Про возможное нахождение на месте развороченного погребения черепа намекнула следователь. Но не прямо, открыто и уверенно, а вскользь, с большим сомнением. Еще об этом упомянул во время поездки к месту происшествия непонятный субъект по имени Илья. Он вместе с другими находился в милицейском УАЗике. Вроде бы в качестве очевидца… А там, кто их, ментов, знает, в качестве кого… Хоть и без наручников, но скован до невозможности. Психологически.

Ни серьезная и молчаливая баба-следователь, из которой, как у жмота в зимнюю пору снега не допросишься, лишнего слова не вытянешь; ни странный, мешковато одетый субъект по имени Илья симпатий у Шмелева не вызывали. Такие же нелицеприятные выводы им были сделаны и в отношении оперативника Федорцова, парня, в общем-то, разбитного и общительного, если это не касалось уголовного дела. Не было симпатий и к эксперту-криминалисту, вечно не расстающемуся с фотоаппаратом и чемоданчиком эксперта. А еще — с загадочностью выражения на лице. Словно ему все обо всем известно, но он помалкивает о том до поры до времени.

«Да что он из себя строит, — невольно шевелилось в головной коробке Шмелева, — Шерлок Холмс недоделанный?..»

Не выказывал радости и коллега Шмелева Закатов, хмуро взирая на остатки разрушенного и расхищенного погребения.

— Теперь ни антропологического исследования не провести, ни детального описания самого погребения не составить, — ворчал он, как закипевшая вода в электрочайнике «Тефаль». — Сукины сыны… Варвары…

И только понятые, две сельские женщины пенсионного возраста, в потрепанных фуфайках и просторных, наверное, под любой размер ног, резиновых сапогах, со скорбно поджатыми губами, молча взирали на происходящее. Скромные серенькие платки аккуратно прикрывали начавшие покрываться то ли изморозью, то ли пухом одуванчиков волосы.

А ведь некогда и они были молоды, красивы и энергичны. Некогда учились в школе и окончили, как минимум, восемь классов. Книжки читали, стихи разучивали, песни распевали. Но годы сделали свое. Возможно, даже не годы, а серая деревенская жизнь, бесконечный тяжелый труд и семейные неурядицы досрочно состарили их, обесцветили, оделили скорбной молчаливостью.

Женщины были доставлены к месту осмотра объекта происшествия оперативником Федорцовым, заявившим им безапелляционно: «Надо!».

И это «надо!» вытащило их из вымирающей деревеньки Руда, уныло глядящей на мир подслеповатыми оконцами крытых позеленевшим от мхов шифером домишек.

Некоторые избенки, покинутые своими обитателями, то выехавшими в города в поисках лучшей доли, то перебазировавшимися на вечный покой за кладбищенскую ограду, пугали своей неестественностью. С покосившимися или уже развалившимися стенами и крышами, с перечеркнутыми горбылями крест-накрест окнами и дверями, они были не только немым укором, но и символом безысходности русского села, угасания русского духа.

Деревенские улочки, где жилья вообще не стало, и вместо него бугрились холмики, заросшие лебедой да лопухами, походили на щербатый старческий рот. Раз оскалившийся и уже не закрывавшийся.

Слово «руда» — у древних русов обозначало кровь. Живую кровь. Алую. Пульсирующую. Фонтанирующую. Теперь же о деревеньке с названием Руда, через которую проезжал УАЗик следственной группы, сказать, что в ней фонтанировала жизнь, текла живая кровь, было довольно затруднительно. Не слышно безудержного, жизнеутверждающего ребячьего крика, не видно селян, копающихся в огородах или же спешащих по иным делам. Тягостная тишина под сводами крон ракит и берез, на которых даже вездесущие грачи да галки, и те селиться перестали.

Не интересовала понятых непонятная возня городских людишек, понаехавших вместе с милицией на берег их речонки. Чужды им были их эмоциональные всплески, ропот и даже ругань. Впрочем, ругань ли это? Так, какое-то громкое бормотание. Вот мужики их ругались, так ругались — деревья в саду краснели, трава вяла. Только не стало мужиков. Поумирали. Проклятые девяностые годы всех в могилы досрочно свели. Словно Мамай по округе прошел. Одни бабки да бабы и остались. Видать, нутряная жила у них крепче. Им-то природой-матушкой род продлять назначено. А род продлять — не пироги печь. Тут закалка нужна. Да еще какая! Вот и упираются и упорствуют невзгодам, и тянутся, горемычные, к божьему свету. Кряхтят, но тянутся. Правда, ныне все больше по избушкам своим сидят. Не позови их милиционер, не двинулись бы из своих хатенок. Но раз власть требует — пришлось идти…

— Напрасно вы, Георгий Геннадьевич, на божьи силы гневаетесь, — подошел к Стародревцеву Федорцов. Опер доставил понятых и теперь, не занятый делом, явно скучал. — Осквернитель погребения уже наказан. Если не христианским Иисусом Христом, то кем-то из языческих богов, уж точно…

— Что вы говорите? — перестал браниться Стародревцев, недоверчиво уставившись на оперативника. — Неужели серьезно?..

В словах — недоверие и скепсис, во взгляде — ироничный и в то же время весьма заинтересованный прищур любознательного человека, не чурающегося самой фантастической информации.

— Да то, что любитель кладов и сокровищ уже наказан, — повторил Федорцов. — Говорят, умом тронулся. В психушке лежит, — добавил полушепотом, как заговорщик заговорщику. — Следовательно, наказан уже… А раз не людьми пока что, то, следовательно, высшими силами…

— Есть, есть Бог на свете! — По-мальчишески обрадовался директор музея археологии, а заодно и представитель потерпевшего по совместительству. И заторопился поделиться этой информацией с коллегами. Но те не разделили его радости:

— А кому от этого, Жора, легче? Погребение-то разрушено? Разрушено. Артефакты растащены? Растащены. А если и не растащены, то как, в какой последовательности лежали, не узнать никогда. Ни-ког-да! Да и само погребение… Теперь, поди, угадай, кому принадлежало…

— А что тут угадывать?! — Взвился, как ужаленный Стародревцев, явно не ожидавшей такой отповеди от коллег. Тем более — подчиненных. — Ясно же, что гуннскому вождю! Этот период! Да и прецеденты уже имеются. И у нас, и за рубежом. Тут не то что голову ломать, но и мыслить по-иному не стоит…

— Не скажи, не скажи… — выразил сомнение Иноков. — Период, конечно, этот. Но вот кто был погребен — еще вопрос… И не просто вопрос, а целый вопросище! А чтобы на него ответить, придется немало голову поломать…

— А я думаю, уважаемый коллега, что все предельно ясно, — был убежден в своей правоте директор археологического музея. — Гуннское это погребение — и все! И никаких антимоний!

— Поживем, увидим…

Делова же, просекши краем глаза, излишнюю откровенность оперативника, недовольно заметила ему, отозвав в сторонку, чтобы не слышали ни эксперт-криминалист Агафонов, проводивший съемку местности, ни расстроенные археологи:

— Что-то ты, друг Ваня, разоткровенничался. Совсем не по-оперски себя ведешь… Скажу точнее — по-бабски поступаешь… Уж не обижайся за прямоту. Рановато им и о фигурантах, и иных подвижках в следствии знать. Рановато!

— Извините, Ольга Николаевна, — несколько смутился тот, — сорвалось. Больше не повторится. Но с другой стороны ведь интересно за реакцией ученых мужей понаблюдать. Так чего же не подкинуть им затравку. Вон как собачатся… — засветился непонятной радостью опер. — Даже нам, ментам, фору в том дадут.

— Ну, уж это вряд ли… — усмехнулась Делова, вспомнив, как пушат в своих кабинетах матом оперативники. Да так громогласно и витиевато, что и в коридорах, на стенах, портреты выдающихся юристов и министров МВД морщатся. — Ментам, друг Ваня, к сожалению, только зэки могут фору дать. Но никак не ученые мужи. Сплошь матерщинники.

— Клевета и оговор! Клевета и оговор! — Сделал наигранно обиженное лицо оперативник. — Клевета, Ольга Николаевна.

— А ты в суд на меня подай. За клевету. — Подмигнула озорно.

— Придется, — в тон ей отозвался Федорцов.

Следователь по особо важным делам хотела еще что-то сказать, но тут к ним подошел Агафонов.

— Ольга Николаевна, все отснято. И на фото, и на видео, — доложил сжато.

— Панорамные снимки для фототаблицы будут? — на всякий случай спросила Делова, прекрасно понимая, что Агафонов не новичок в криминалистике и без ее напоминаний дело свое знает крепко.

— Обижаете, товарищ подполковник. Конечно, все снято и будет предоставлено в лучшем виде.

— Тогда изымем образцы грунта, черепушек… там и там, — указала авторучкой на участки бывшего погребения, — зафиксируем это в протоколе и на видео, опечатаем в конвертики — и можно возвращаться восвояси. Наша миссия выполнена.

— А фрагменты костей?

— Костями пусть займутся наши коллеги-археологи. Им давно не терпится это сделать. Как застоявшиеся кони, копытами бьют, — съязвила чисто по-женски. — Пусть приступают… А то все спорят и спорят…

— Мне говорили, что они так с оппонентами себя ведут, но, оказывается, и между собой.

— Бывает… — философски отнесся к данному факту Агафонов, заканчивая сбор и упаковку в пакетики последних вещественных доказательств, указанных следователем. — Впрочем, если верить пословице, то когда милые бранятся, они только тешутся!

— Что верно, то верно, — оценила улыбкой шутку криминалиста Делова.

— А то!

— И пока друзья-археологи будут заняты делом, мы тем временем полюбуемся окрестностями и природой, — продолжила Ольга Николаевна. — Какая чудесная природа тут! С городской не сравнить… Не замечаешь?

— Как не замечаю? Замечаю. И даже заснял на видео, — отреагировал криминалист на слова «важняка». — Только, Ольга Николаевна, уж извините за прямоту, мы все любим любоваться природой, но издали. А жить-то предпочитаем в загазованных, дышащих жаром асфальта городах. А еще и в тесноте. Как муравьи в муравейнике. Но чтобы и вода — под рукой, и газ, и электричество без перебоев, и мягкий диван под одним местом. Но не лопата в руках, ни вилы, ни тяпка, ни топор, ни грабли, ни плуг с сошкой…

— Что есть, то есть, — вновь согласилась с экспертом Делова. — Не можем без комфорта. Стали, к сожалению, своего рода рабами урбанизации.

— Мельчаем душой во благо тела? — проявил откровенную заинтересованность эксперт.

— Скорее, духом, — уточнила Делова. — Мельчаем духом во благо тела. Ибо душа — есть величина постоянная, дарованная свыше. А дух — производное нашим воспитанием, нашей культурой, социальной составляющей и еще многим иным, окружающим человека с момента рождения и до глубокой старости.

— С этим уточнением, Ольга Николаевна, трудно не согласиться, — прервал диалог Агафонов, передавая Деловой пакет с вещдоками и закрывая свой чудо-чемоданчик. — Впрочем, я готов к созерцанию прекрасного. Идем, что ли?..

— Конечно. Только сначала оформлю протокол, отпущу понятых и сниму «вето» для археологов, — кивнула головой Делова в сторону Стародревцева, — и идем.

Сказав это, с планшеткой в руках, на которой лежали несколько листков протокола осмотра места происшествия, прижатые специальным зажимом, она отправилась ближе к археологам и понятым. Надо было всех участников следственного действа собрать и прочесть написанное. Затем удостоверить правильность изложенного их подписями. Красоты — красотами, а дело — делом.

5

…Когда представители археологического сообщества услышали, что осмотр места происшествия окончен и они могут некоторое время позаниматься своим профессиональным делом, несколько оживились. Стали собирать с поверхности и бережно укладывать в захваченные из музея пакетики осколки керамики, фрагменты костей. Но повторными раскопками не занялись.

— Толку-то от возни за час-два… — пояснил Деловой Стародревцев. — Что за это время сделаешь? Да ничего. Позже приедем… с экспедицией. Поработаем системно, просеем все до пылинки через мелкое ситечко… Может, повезет и что-нибудь и найдем… Тогда со всей уверенностью и твердостью и ответим на вопрос, кому принадлежит это погребение. Впрочем, я и так знаю, что гунну. Точнее, одному из гуннских вождей.

— А я, Георгий Геннадьевич, все же думаю, что не гунну, а вождю русов, — поделилась своим мнением Делова, даже в мыслях не имея задеть директора археологического музей за «живое».

— Откуда у вас, Ольга Николаевна, неспециалиста в данной области, — подчеркнуто официально, с долей иронии и скепсиса, спросил Стародревцев, — такая уверенность. Ну, откуда у вас…

— Хотите сказать — дилетанта? — прервала начавшуюся тираду Делова.

— Я такого не сказал… — не дрогнул не единым мускулом лица Стародревцев.

— Не сказали, но подразумевали…

— Ваши домыслы…

— Может быть… Может быть… Впрочем, прервем прения и вернемся к сути вопроса.

— Не возражаю, уважая ваш статус, — лучезарно улыбнулся Стародревцев, скрывая за напускной вежливостью свой скепсис по поводу археологических познаний следователя.

— Да, я не специалист в области археологии, — продолжила Ольга Николаевна спокойным тоном, проигнорировав скепсис собеседника. — Однако с аналитическими способностями у меня все в порядке. И насколько мне известно из научной литературы — кое-что проштудировала вечерами — гунны своих вождей погребали месте с их конями. Не так ли?

— Возможно… — уклонился от прямого ответа Стародревцев.

— Но конских костей, в отличие от человеческих, ни расхититель сокровищ, ни мы с вами не обнаружили.

— Пока не обнаружили, — вставил реплику директор археологического музея. — Пока что, уважаемая Ольга Николаевна, не обнаружили… — повторил снисходительно.

— Отсюда вывод, — не обращая внимания на реплику, продолжила Делова, — здесь был погребен не гунн, а рус или славянин, что, впрочем, для меня, по крайней мере, одно и то же. Однако я могу и ошибаться, — оставила она на всякий случай себе лазейку к отступлению. — Ибо не ошибается только тот, кто ничего не делает и ничего не говорит.

— Тогда это мертвые, — пошутил Стародревцев, переставая дуться на следователя. — Только они ничего не делают да к тому же и не говорят. Но что касается принадлежности погребения, то я, как и мои коллеги, Шмелев и Закатов, — уточнил он, — по-прежнему склоняюсь к мысли, что это было все-таки гуннское погребение. А что нет следов конского захоронения, так то еще не вечер. Станем заниматься археологическими изысканиями тут всерьез, может, и найдем…

— Спорить с вами, Георгий Геннадьевич не стану, но и от своего мнения без веских доказательств с вашей стороны не откажусь. Пусть нас рассудит время и итоги ваших профессиональных раскопок.

— Хорошо, — смилостивился Стародревцев. — Пусть будет по-вашему.

— Вы еще ударьте по рукам, — засмеялся Федорцов, до этой минуты внимательно прислушивавшийся к диалогу между «важняком» и «земляным червем». — А я разобью. Впрочем, — тем же шутливым тоном добавил он, — лучше займем места в УАЗике, согласно купленным билетам, да и отправимся домой в Курск. А то водитель и так уже кипит, как перегревшийся мотор его автомобиля.

Совет Федорцова подействовал. Правда, не сразу. И члены СОГ, и археологи, оставив споры на «потом», некоторое время еще солидарно любовались сельским пейзажем и красотами края.

Господи, как прекрасна наша Русь! Как прекрасен наш край! И как не умеем мы все это ценить и хранить!

Но вот прошло какое-то время, и милицейский УАЗик, подскакивая на ухабах деревенской дороги, запылил в сторону Курска. Именно там, в этом центре местной урбанизации, а не на сельских просторах должны были разворачиваться дальнейшие события и решаться судьбы людей. Как плохих, так и не очень, как хороших, так и не совсем… Именно в Курске определялась дальнейшая судьба «золота гуннов» и всех причастных к нему персонажей, часть из которых тряслась в металлическо-пластиковом чреве автомобиля с милицейской символикой на бортах.

ЭПИЛОГ

1

В начале 2011 года состоялся суд над расхитителями «гуннских сокровищ». Поздно или рано, но суды случаются. И, как правило, большей частью, вопреки мнению обывателей, объективные и справедливые.

Подтурков и Задворков по совокупности совершенных ими преступлений получили реальные сроки наказаний. Причем, большая часть наказаний полагалась не за попытку сбыта государственного имущества, представляющего историческую ценность, а за причинение тяжкого вреда здоровью Рудагонову.

Адвокаты были правы, когда говорили, что статья 164 УК РФ отпадет и будет переквалифицирована на более легкую. Ошибались только в том, что это процессуальное действо относили к прерогативе суда. До суда оно не «дожило». Еще во время предварительного следствия следователь Семенов Максим Юрьевич, ведший расследование дела, пока Делова находилась в отпуске и, по его выражению, «грела пузик и другие телеса под южным солнцем», перепредъявил этим фигурантам обвинение.

Права была и следователь по особо важным делам Делова Ольга Николаевна, когда приняла решение, что у каждого обвиняемого должен быть свой адвокат. На суде нервы у Подтуркова и Задворкова сдали, и они начали «катить бочки» друг на друга. Единства интересов, как и предполагала «важняк» Делова, у них не стало. Испарилась, как зыбкое туманное марево под лучами солнца, и воровская солидарность. Каждый думал о собственной шкуре…

Был осужден и Рудагонов Илья Матвеевич. Вменил ему все-таки следователь Семенов соучастие в присвоении сокровищ. И правильно вменил — не гонись за чужим. Свое береги. Однако суд учел его содействие следствию, чистосердечное раскаяние и ограничился условным наказанием и минимальным сроком.

— И это правильно, — говорил коллегам опер Федорцов, побывавший на суде ради собственного удовольствия. — Каждый баран должен быть подвешен за свою ногу. Нечего под одну гребенку всех стричь.

Гундин же, признанный еще во время предварительного следствия судом невменяемым, от уголовного наказания был освобожден. Вместе с тем суд обязал его пройти курс медицинского лечения в условиях областной психиатрической больницы.

Однако это постановление суда осталось неисполненным — Гундин, не дожив до вступления решения суда в силу, умер. Его исхудавшее тело, напоминавшее мумию, было тихо погребено сердобольными жителями Руды на деревенском кладбище.

— Добил все-таки дух погребения осквернителя до конца, не дал выкарабкаться, — прокомментировал Федорцов и это скорбное известие. — Вот после этого и не верь в духов и древние заклятия.

Говорилось это Федорцовым так и с таким выражением лица, что было не понять, то ли шутит он, то ли вполне серьезно высказывает свои соображения коллегам, остающимся, несмотря на активизацию религиозной деятельности в стране, атеистами.

А уж всплеск роста числа всевозможных сект, колдунов и целителей, как поганых грибов после дождика, подавляющее большинство которых были явные шарлатаны и, следовательно, потенциальные клиенты оперов, исторгли из них и последние сомнения в возможность существования духов и прочей нечисти.

— Водка паленая его добила, Вань Ванич, да «белая горячка», — попытался кто-то из коллег развеять мифический туман, окутавший болезнь и кончину главного кладоискателя.

— Или самогон, который он пил не только из стакана, но и целыми стаканами без счета, — поддержали товарища другие опера. — Вот и допился. Не зря мудрость народная глаголет: «Не пей водицу из козлиного копытца — козленочком станешь, не пей водку стаканами — покойничком будешь».

— Нет, ребята-оперята, не водка, — остался при своем мнении Федорцов. — Не водка и не самогон. Древнее заклятие его на тот свет отправило… На расправу к пращуру. Не бери того, что тобой не положено, не копайся в чужих могилах! Не тревожь костей и праха! О своей лучше подумай… Ибо, раскапывая чужую, копаешь свою!

— Чепуха, — засмеялись ребята-оперята, как назвал их Федорцов, а на деле тридцати и тридцатипятилетние молодцы с «макаровыми» в наплечных кобурах, которым и сам черт не брат. Особенно в их собственном кабинете. — Двадцать первый век второй десяток разменял, а ты все о духах да заклятиях. Чушь собачья!

— Смейтесь, смейтесь, — дудел в свою дуду Федорцов. — Только Рудагонов на суде вспомнил, что род Гундина: и мужики, и бабы — всегда ворожбой промышляли. Наследственное это у них. Даже советская власть не могла охоту к ворожбе отбить… хоть и пригасила и притупила.

— Тогда как же Гундин твой?.. — подняли коллеги Федорцова на смех.

— Не мой он, не мой… — непроизвольно сделал защитный блок руками Федорцов, как бы отгораживаясь и одновременно с этим отталкиваясь ладонями от обвинений в родстве с Гундиным-Гуннявым.

— Хорошо, не твой, — не стали настаивать коллеги. — Пусть просто Гундин. Но как он остался без колдовского дара? Как обмишурился с сокровищами?

— Сие, други, тайной покрыто, — развел руками Федорцов. — Может, и обладал каким даром, да делавшие заклятья были сильнее его. А, может, и подрастратил дар этот за пьянкой окаянной. Вот дух погребения и одолел…

— Чушь все это собачья, — вновь высказался самый активный противник Федорцовой версии. — Чем время попусту проводить, разложим-ка лучше на компе «косынку». Пользы больше будет, чем бред всякий слушать.

Да, опера из управления города и области вполне могли позволить себе такую роскошь, как поиграть в игры на компьютере. Это на «земле» у оперов запарка. Это у них, чем больше в стране «демократии», тем выше количество правонарушений и преступлений. А потому, не до игр им и не до снов. И забот полон рот. А в управлении, особенно в областном, можно. Когда еще позовут, чтобы бросить в бой…

— И то… — потеряли опера интерес к Федорцову и его мистическим басням о духе погребения, отправившем на тот свет деревенского мужика. — Займемся… настоящим мужским делом.

— Не верите, не верьте, — не желал мириться с безразличием коллег Федорцов. — Ваше дело. Однако поспрашивайте Яншина, когда вернется из командировки в Чечню. Он вам порасскажет, как Гундин не мог спать по ночам, ибо его дух душил. Даже врачи боялись дежурить у палаты Гундина: так тот мучился и кричал, пытаясь оторвать невидимые руки от своего горла.

Федорцов еще бы долго «дул в свою волынку», если бы его не послали остальные опера… покурить в курилке и заодно мозги воспаленные прочистить.

— Надоел хуже горькой редьки со своими духами и их жертвами. Тут милицейско-полицейская реформа, навязанная нашим неугомонным президентом-реформатором грядет… Сами можем стать ее жертвами… А он о духах волынку завел.

Оперативники, как, впрочем, и все курские милиционеры не очень-то радовались предстоящей реформе. Ничего хорошего никто от нее не ждал. Даже обещанных высоких зарплат не ждали не раз уже обманутые менты.

Как правило, слова большого начальства, отзвенев с экранов телевизоров, отшелестев на страницах газет, через какое-то время затихали, замирали. А клерки в министерствах, поработав над программными заявлениями руководителей страны, так умело все нивелировали, что и половины от обещанного не оставалось.

Да и двадцать лет всевозможных реформирований и рыночной экономики, во время которых не стало мощнейшей в мире промышленности, на ладан дышит сельское хозяйство, испарилась отечественная фармацевтика, почти ушел в небытие торгово-рыболовецкий флот, а в небесной сини растворились отечественные самолеты вместе с отечественным самолетостроением, научили не доверять реформам.

2

Следователь по особо важным делам, подполковник юстиции Делова Ольга Николаевна, находилась в своем кабинете и внимательно изучала только что поступившие к ней материалы уголовных дел, доставленных нарочным из районов области. В области завелся маньяк, насиловавший женщин. Почерк совершения преступлений был схож: везде проходил по описанию внешности один и тот же мужчина лет тридцати пяти-сорока и автомобиль иностранного производства. Вот руководство СУ областного УВД и решило дела объединить в единое производство, а расследование поручить Деловой.

Она сосредоточенно работала над показаниями потерпевших, когда раздался телефонный звонок.

— Слушаю, — не отрывая глаз от текста очередного протокола, подняла она трубку.

Звонила технический секретарь директора археологического музея.

— Сейчас, Ольга Николаевна, с вами будет говорить Георгий Геннадьевич Стародревцев, директор музея, — вежливо пропела секретарша. — Переключаю.

«Какие мы важные да солидные стали, — усмехнулась Делова. — Самому лень трубку поднять да номер набрать. Обязательно надо было секретаря напрячь. Гонор и тщеславие».

Поздоровавшись, Стародревцев напомнил, что суд по делу о «золоте гуннов» состоялся и теперь необходимо артефакты передать музею.

— Приезжайте. Заберете по описи.

— Нет, нет, нет! Так не пойдет, — отверг простое решение о передаче сокровищ Стародревцев. — Вы, Ольга Николаевна, уж извините меня, как-то серо, буднично мыслите. Приземленно, я бы сказал. А тут ведь событие мирового значения! Грандиозного плана! Такое, может раз в век и бывает… Поэтому передачу артефактов стоит обставить более торжественно. С приглашением журналистов, телевизионщиков. Руководства УВД и УФСБ, наконец. И вас, конечно…

— Что ж, вам виднее, — не стала дальше спорить Делова. — Только, Георгий Геннадьевич, может, без меня обойдетесь… одними генералами. Они и посолидней, и в действиях своих повольнее будут…

— Ну, уж нет, ну, уж нет, — сразу же решительно отмел такой вариант Стародревцев. — У журналистов могут возникнуть вопросы по поводу расследования. А генералы, хоть люди и уважаемые, хоть и лица, наделенные властными полномочиями, но всех тонкостей дела, как вы, знать не могут. Не их это уровень. Они — стратеги. А вы, уж извините, — тактик. Следовательно, должны знать и знаете. Так уж будьте добры…

— Но у меня новые дела…

— Ничего, ничего, дела подождут. За час-другой, Ольга Николаевна, с ними ничего не случится. К тому же дела у всех. У меня разве дел нет? Есть! Да еще столько, что ой-е-ёй! А еще, Ольга Николаевна, — засмеялся тоненько, — как однажды сказали мне знающие люди, любые дела, тем паче уголовные, должны вылежаться, созреть! Так что пусть зреют ваши дела. Тем более, новые… А вы уж к нам! Иначе — обидите.

— Хорошо, — не стала больше отнекиваться Делова. — Только с руководством сами договаривайтесь. Мне это как-то не по чину…

— Вот здесь вы можете не волноваться, — возвратился Стародревцев вновь к деловому тону. — Договорюсь. Генералы и полковники тоже любят перед телекамерами засветиться. А тут такой случай!

«А ведь верно говорит Георгий Геннадьевич, — улыбнулась Делова. — Любят руководители на телеэкранах покрасоваться. И не только милицейские… бери куда выше. В корень зрит главный курский археолог и музейщик, как сказал бы Козьма Прутков. И, вообще, они не такие уж плохие мужики от археологии, как мне сказывали. А то, что щегольнуть любят своими находками, не так уж и большой грех. Не собственными же дворцами да виллами кичатся — достоянием народа. Кто-то же должен и о прошлом нашем напоминать, и о современном говорить?.. Так почему же не они?.. Пусть говорят, пусть спорят. Пусть доказывают».

В середине февраля 2011 года две курские телекомпании, «Такт» и «Сейм», с разницей в полчаса показали торжественную передачу силовыми структурами области «золота гуннов» археологическому музею.

Операторы не пожалели кадров и дорогого телевизионного времени. Монументально, вызывая уважение, смотрелось здание музея на перекрестке улиц Гайдара и Пионеров. Одно из старейших и красивейших зданий города, являющееся архитектурным памятником семнадцатого-восемнадцатого века, располагающееся по соседству с Троицкой церковью — оно не только оживляло городской пейзаж, но и напоминало о былой славе Курска. О связи времен и событий.

Согласно одной из городских легенд, здание это было построено боярами Ромодановскими, Григорием Григорьевичем, курским воеводой с 1671 по 1678 годы, и его сыном Михаилом. Григорий Григорьевич был талантливым полководцем и государственным деятелем. Участвовал в Переяславской раде, провозгласившей объединение Украины с Россией. Помогал Богдану Хмельницкому в борьбе с поляками. В сече при городке Слоним, несмотря на численное превосходство поляков, разгромил армию гетмана Потоцкого. Он же немало сделал для окончательного воссоединения Левобережной Украины в состав России. Успешно воевал с турками, разбив войска Ибрагим-паши под Чигирином, а через год — и бесчисленные войска великого визиря Кара-Мустафы.

К сожалению, в нынешней незалежной Украине эти героические страницы стараются выскоблить из памяти народа, а взамен — привить семена национализма, круто замешанного на бандеровщине. И только Бог знает, что выйдет из этого в ближайшем будущем… Скорее всего, ничего хорошего.

Погиб же Григорий Григорьевич в 1682 году. И не от вражеских пуль, стрел и мечей, а от рук московских стрельцов во время знаменитого стрелецкого бунта. Так судьба распорядилась… В битвах уцелел, а вот в царском дворце пал. Видать, не зря мудрый Даниил Заточник советовал держаться подальше от царской ласки и царского терема. Ожечься можно…

По другой легенде, под зданием существовали тайные подвалы, куда Ромодановские сажали непокорных холопов. А еще — подземные ходы, ведущие не только к Троицкой церкви, но и к Тускари и к Знаменскому монастырю.

Третья же легенда сообщает о том, что в ночь на 22 мая 1671 года в одном из страшных подвалов дома бояр Ромодановских по дороге в Москву на казнь содержались «в железах» Стенька Разин и брат его Фрол.

Легенды… Легенды… Легенды… Таков уж наш Курск. Без легенд никак не может. Ибо без легенд жизнь куда скучнее и прозаичнее.

Если отбросить легенды и опираться только на документы и факты, то здание музея археологии — это не палаты бояр Ромодановских, а всего лишь дом купца Хлопотина. Причем в 1810 дом уже был продан Ветчинину. А в начале двадцатого века его у Ветчининых приобретает Курское Дворянское собрание, чтобы разместить в нем просветительские учреждения.

С советского времени дом принадлежал то музейщикам, то юным натуралистам и туристам, то редакции газеты «Пионер».

При «демократии» же, с 1994 года, он стал прибежищем Курского государственного музея археологии.

…На наспех сооруженных стендах под прозрачным стеклом сверкало, горело и «плавилось» под лучами осветительных приборов «золото гуннов». Радужно искрились благородные камни, искусно вставленные в золотую основу. Но наблюдательного зрителя поражал все же не блеск множества золота, а то, что многие золотые изделия были исполнены в виде равносторонних крестиков — не только символа христианства, но и древней символики ариев, прапредков русов и славян.

На этом фоне несколько тускловато выглядело «золото» погон и пуговиц на мундирах начальников областного УВД и УФСБ, сделавших для прессы и телезрителей короткие пояснения по истории обнаружения передаваемых музею сокровищ. Оба рослые, статные, с гордо поднятыми головами, с круто выпирающими вперед подбородками. Сразу чувствуется властность и власть, воля и сила.

Рядом с ними, но все же на втором плане, держались и двое милицейских полковников: один — подтянутый и стройный, второй — с виду несколько по-крестьянски мешковатый, но крепко сколоченный матушкой-природой. Вперед не рвутся, но и свое место твердо знают. Статус обязывает.

Вот они отошли в сторонку от генералов и стали о чем-то тихо беседовать. Телеоператоры, мельком скользнув по ним взглядом объектива, увлеклись более яркими кадрами. Но если бы захотели да при том использовали специальные микрофоны узконаправленного действия, то зрители могли бы услышать кое-что интересное, не предназначенное для широкой публики.

— Помнится, некто, пальцем тыкать не будем кто, — подмигнув многозначительно, тихо шепнул крепко сколоченный подтянутому, — мне говорил, что клад — это, скорее всего, золото русов. А вот археологи, если слышал, утверждают обратное. Мол, «золото гуннов» — и никаких гвоздей! Неужто тот некто обмишурился?..

— Так то их дело, — небрежно отмахнулся подтянутый. — Люди, пребывающие в плену «авторитетов» и «школ», пусть и научных, всегда идут по проторенной колее. Ведь так удобнее… Боятся даже малость в сторону отвернуть и шире взглянуть… Словно шаг вправо, шаг влево — расстрел на месте… Зашоренные, брат, они. Как беговые лошади на ипподроме…

— А мы? И мы… зашторенные? — перепутал близкие по звучанию, но разные по смысловой нагрузке слова крепко сколоченный.

— И мы на своей работе тоже, — поморщился подтянутый.

— Ты это серьезно?

— Серьезней, пожалуй, и быть не может!

— Нда-а… А какими «орлами» смотрятся археологи, археологи-музейщики! — несколько сменил тему крепко сколоченный. — Словно все сами нашли, а не получили на тарелочке с голубой каемочкой.

— Так перед телевизионщиками блистать, не в поле на карачках искать! — подмигнул иронично вопрошаемый. — Разные разности, как говорят в Одессе…

— Вернее не скажешь, — хмыкнул его собеседник. — Прямо и в бровь, и в глаз… Да и в нос тоже.

…Показали телеоператоры и следователя Делову. В плотном кольце шустрых журналистов, желавших иметь всевозможные подробности из «первых рук». Наконец-то жадные до сенсаций представители СМИ дорвались до тела и души «важняка» и теперь терзали, как хотели, отыгрываясь за прошлое фиаско. А та терпеливо сносила все нападки, в том числе и те, которые к данному событию никакого отношения не имели.

Ничего не поделаешь, публичность, как и красота, требует жертв. Тут не следствие — УК или УПК, как щитом, не прикроешься. Приходится терпеть. И Делова терпела…

А вот полковника Крымова телезрителям увидеть не довелось. Не то, чтобы не любил Крымов красоваться перед объективами телекамер, возможно, и любил бы, да специфика работы не позволяла. Людям его профессии смой судьбой определено всегда находиться в тени. Быть невидимыми и неслышными. К тому же, по некоторым сведениям, правда, никем не проверенным, нет ныне бравого полковника госбезопасности в Курске. Дела службы позвали в Севастополь, в русский город на территории Крыма, ныне входящего в состав Украины по дурости и тупости наших больших руководителей… Там находится ограниченный контингент российских войск и наш Черноморский флот. Вот и требуется провести инспектирование спецподразделений по вопросам соблюдения ими режима секретности. Работа хоть и специфическая, но весьма актуальная. Особенно в свете роста национализма и русофобии в братской республике и активизации ее дружбы со странами НАТО.

Однако так это или совсем не так — кто знает… Фактом остается только то, что полковника Крымова на презентации «золота гуннов» в археологическом музее не было.

Но ярче золота и камней сверкали глаза сотрудников музея. Еще бы! Курский археологический музей с момента приобретения «гуннского золота» запросто входил в пятерку самых известных музеев мира. Если что и омрачало чувства музейщиков, так это факт безвозвратной потери самого погребения, кому бы оно ни принадлежало. Но они были «мужи тертые, в семи водах соленые, на семи ветрах дубленые» и умели скрывать неприятности за фасадом интеллигентного радушия. Курянам их озабоченность и их проблемы ни к чему. Курянам нужны зрелища и праздники. Особенно, если эти зрелища и праздники замешаны умелой рукой на культуре и истории. И им неважно, любуются ли они «золотом гуннов» или же «золотом русов», как неважно и то, в каком «свете» выглядят сотрудники археологического музея: сутяги они или же трудяги в научном сообществе.

Так уж случилось, что именно в этот день на ГТРК прошла информация о том, что пограничниками и таможенниками Российской Федерации на участке границы с Украиной в районе поселка Глушково Курской области были задержаны две фуры с мясом «неизвестного происхождения», которые контрабандным путем пытались ввезти граждане Украины. Заключительным аккордом этого телевизионного сообщения стала фраза: «Компетентные органы приступили к расследованию».

ПРИМЕЧАНИЯ

Александр Великий — Александр Македонский (356–323), царь Македонии, сын Филиппа и Олимпиады.

Арии — индоевропейские племена, давшие начало многим европейским народам, в том числе русам и славянам.

Аттила (? — 453) — вождь гуннов с 443 года, сын хана Мундцука.

Башилов И.Ф. — Иван Федорович Башилов (1749-после 1792), курский губернский землемер и архитектор. Автор «Топографического описания Курского наместничества» и «Атласа курского наместничества».

Баяли — говорили.

Бестарка — кузов в виде ящика на телеге для перевозки сыпучих грузов.

Борть — улей в дупле; отсюда бортничество — сбор меда в дуплах деревьев.

Будины, гелоны, меланхлены, сколоты, савроматы — древние скифоидные племена, обитавшие на территории России, указываемые Геродотом.

Булгаков Г.И. — Георгий Ильич Булгаков (1883–1945), краевед, педагог, общественный и религиозный деятель.

Бус Белояр — русско-антский князь, погибший от готов в 375 году, а по версии А.И. Асова — в 368 году. Упоминается в «Книге Велеса» и «Слове о полке Игореве».

Веды — знания; ведать — знать.

Вервь — соседская община у древних русичей и славян.

Весь — поселение у древних русичей и славян.

Винитарий — готский вождь и король из рода Амалов. Убит гуннами в 376 году.

Гамузом — тесной группой, толпой, сообща.

Германарих — король остготов, воевал с антами. Прожил около 110 лет.

Герасимов — Михаил Михайлович Герасимов (1907–1970), советский антрополог, археолог и скульптор.

Геродот — древнегреческий историк (ок. 490–425 гг. до н. э.), названный потомками «отцом истории».

Городцов и Мацулевич — московские профессора, ученые, исторические личности.

Готы — группа германских племен. В III в. жили в Северном Причерноморье. Делились на восточных — остготы и западных — вестготы.

Гривна шейная — украшение вождей и знатных воинов из золота, надеваемое и носимое на шее.

Гунны — кочевой народ, сложившийся во II–IV вв. в Приуралье из тюркоязычных хунну и местных угров и сарматов. Массовое передвижение гуннов на Запад в начале 70-х годов IV в. дало толчок так называемому Великому переселению народов.

Дажьбог (Дажбог) — добрый бог в славянской мифологии; сын Сварога, один из старших Сварожичей.

Десница — правая рука. (Шуйца — левая рука).

Дмитрюков Д.И. — Алексей Иванович Дмитрюков (1795–1868), преподаватель и смотритель училищ Суджанского, Щигровского и Рыльского уездов Курской губернии; археолог, этнограф и натуралист-любитель.

Епархия — церковно-территориальная единица в Русской Православной церкви, управляемая архиереем. Иногда употребляется в переносном значении, как, например, ведомство, отрасль чего-то и т. д.

Закавыка — досада, незадача, недоразумение.

Зевана — у древних славян и русов богиня охоты. То же, что у древних греков Артемида, а у римлян — Диана.

Зело — очень.

Зимерзла — у древних русов и славян богиня зимы, повелительница снегов, морозов.

Ипостась — сущность, основание.

Киммерийцы (кимры) — племена Северного Причерноморья в 8–7 веках до новой эры. Вытеснены скифами в Малую Азию, где смешались с местным населением.

Китоврасы — в славянской мифологии то же самое, что в древнегреческой кентавры — люди с конскими телами.

Коло — в славянской мифологии божество зимнего солнца.

Комони — кони.

Корсунь — Херсонес Таврический, город в Крыму, существовавший в древние и средние века. В настоящем времени на месте Херсонеса находится город Севастополь.

Косач — русское название тетерева.

Крица — твердое губчатое железо со шлаковыми включениями.

Купало — в древнеславянской мифологии божество летнего солнца.

Лада — в древнеславянской мифологии богиня красоты, любви и брака.

Ланиты — щеки.

Ларионов — Сергей Иванович Ларионов (годы жизни неизвестны), прокурор Верхней Расправы, краевед. Автор книги о Курске и Курском крае «Описание Курского наместничества».

Лепо — красиво.

Липкинг Ю.А. — Юрий Александрович (Александров) Липкинг (1904–1983), археолог, писатель, педагог.

Мара — в древнеславянской мифологии богиня сна, ночи, ночных сновидений и кошмаров, вестница смерти.

Мати Сыра Земля — любимый и важный персонаж в славянской мифологии, наделенный волшебными качествами.

Мерцана — у древних русов и славян богиня утренней и вечерней зари. То же, что и Заря-Заряница.

Морок — в древнеславянской мифологии то же самое почти, что и Мара, а также Морена, Морана или Марена.

Непра-река — Днепр.

Олешье — город в устье Днепра, называемы греками Ольвией. Разрушен, по-видимому, гуннами в 4-ом веке.

Одесно — справа.

Один — верховный бог в скандинавской и германской мифологии, также бог огня, грома и молний.

Олег Вещий — русский князь. Согласно летописным данным, умер в 912 году.

Ошуюю — слева.

Нечволодов — Александр Дмитриевич Нечволодов (? — после 1913), генерал, общественный деятель, писатель, историк.

Панкин Вячеслав Кириллович (родился 21.12.1934 г.) — генерал-лейтенант милиции. С 1972 по 1984 годы начальник УВД Курского облисполкома.

Папай — верховное божество в скифском пантеоне, соответствовал древнегреческому Зевсу.

Пардус — леопард.

Перун — древнеславянский бог, покровитель воинов.

Позвизд — древнеславянский бог бурь и непогод.

Полог — высокая занавеска на дверном проеме.

Поприще — единица расстояния в древнее время; либо полета стрелы (около 250 метров), либо дневного перехода пешего воина (около 40 км), либо конного дневного пути (около 70 км). Были и иные поприща.

Поснедничать — поесть; снедь — еда.

Потник — войлок под седлом или седелкой, который защищает шкуру и тело лошади от потертостей и ран.

Ругил — Ругила (Руа, Роас), историческое лицо, хан и вождь гуннов с конца 420-х годов до 434 года.

Сакральный — религиозный, обрядовый ритуал.

Сакраментальный — религиозный, обрядовый ритуал, а также что-то, ставшее уже традицией.

Сам (Сем) — древнерусское божество, покровитель дома и семейного очага.

Сарматы — объединение кочевых скотоводческих племен (аланы, роксоланы, савроматы, языги и др.). В VI–IV вв. до новой эры жили на территории от реки Тобол до Волги. В III в. до новой эры вытеснили из Северного Причерноморья скифов.

Сварог — в древнеславянской мифологии верховный бог и отец богов.

Сварожичи — в славянской мифологии боги, дети Сварога; кроме того, сварожичами называли себя и русичи, считая, что они потомки богов.

Святослав Игоревич — киевский князь Святослав Воитель (942 или 920–972), сын Игоря Рюриковича (? — 945).

Сев — древнерусское божество земледелия и сева. Часто имя этого божества было женским — Сева, и изображалось такое божество в виде молодой женщины.

Семаргл (Симаргл) — в славянской мифологии бог огня и плодородия, еще бог воинской силы и храбрости.

Скифы (греческое Skythai) — общее название различных племен, живших в Северном Причерноморье с VII в. до на нашей эру по III в. новой эры. Делились на царских, кочевников и земледельцев-пахарей. В IV в. создали Скифское государство со столицей Неаполь в Крыму. После разгрома готами скифы растворились среди других племен, в том числе русов и славян.

Сосновский К.П. — Константин Петрович Сосновский (1861-после 1916), археолог.

Страва — погребальный обряд у гуннов, перешедший позднее к русам и славянам.

Стрибог — у древних славян бог ветров.

Сурожский гость — купец из города Сурожа в Крыму, а позднее — с берегов Азовского моря, называемого у русов Сурожским.

Сурица — хмельной напиток, настоянный на травах, бродивший от тепла бога солнца — Сурьи.

Танаис — греческое название реки Дона и одноименного города, располагавшегося недалеко от устья Дона. По одной из версий, разрушен гуннами в IV веке.

Тор — один из главных богов у германцев, бог бурь и плодородия.

Траян — Марк Юлпий Траян (53-117), римский император из династии Антонинов. В честь победы над язами и аланами построил в Риме Траянов форум и Траянову колонну, а по Дунаю — оборонительные сооружения, получившие название Траяновых валов.

Тризна — погребальный обряд у славян.

Троян — легендарный прародитель русов и славян. Упоминается в «Книге Велеса» и в «Слове о полку Игореве». По версии А.И. Асова, к началу новой эры было уже 1789 лет Трояновых веков.

Филипп Македонский (382–336) — македонский царь, отец Александра Великого. По одной из легенд, посылал македонских воинов в поход на Скифию. Те пытались осадить Олешье (Ольвию), но не взяли града и возвратились домой.

Харатон — историческое лицо. Хан и вождь гуннов с 412 по конец 420 годов. По одной из версий, тайно убит сторонниками Аттилы.

Чернобог — в древнеславянской мифологии страшный бог тьмы и смерти, противник Белобога — подателя всех благ на земле.

Шелег — мелкая серебряная монета.

Ярило — в древнеславянской мифологии бог весеннего солнца, победитель зимы. Яр — сила, свет.

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ ОДНАЖДЫ В УВД ПО КУРСКОЙ ОБЛАСТИ…

ГЛАВА ВТОРАЯ ДЕТИ РУСКОЛАНИ И БОРУССИИ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ НА КАМЕННОЙ РЕЧКЕ

ГЛАВА ПЯТАЯ СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО

ГЛАВА ШЕСТАЯ ЗОЛОТО ГУННОВ

ЭПИЛОГ

ПРИМЕЧАНИЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg