«Копи Хаджибейского лимана»

Копи Хаджибейского лимана (fb2) - Копи Хаджибейского лимана (Ретророман - 8) 6103K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина Игоревна Лобусова

Ирина Лобусова Копи Хаджибейского лимана

ГЛАВА 1 Финдиректор мыловаренного завода. Леночка. Обыск. Отчаяние прожженного мошенника

ОДЕССА, 4 марта 1926 года

Финдиректор Одесского мыловаренного завода Пал Кузьмич распахнул дверь канцелярии и выпустил наружу застоявшийся, спертый воздух. Служебные помещения проветривались редко — из-за панического страха Павла Кузьмича, больше всего на свете боявшегося сквозняков, фининспекций и незапланированных посетителей.

Когда над ним посмеивались, он надевал самое серьезное лицо, становился в позу поверженного императора и невероятно трагическим голосом произносил: «Копейка счет любит, да убоится воров и сквозняков». И если б не две «чистки» подряд, которые Пал Кузьмич выдержал с честью назло вредоносной контре, засевшей в дебрях мыловаренного завода, эта присказка стоила бы ему нескольких литров испорченной крови — а может, и больше.

Мнения сослуживцев всегда разделялись. Одни считали эту поговорку старообрядческой, вторые — старорежимной, а третьи утверждали с пеной у рта, что так когда-то говорили эсеры. Впрочем, кто такие «эсеры», скромные служащие одесской мыловарни, конечно, если и знали, то уже подзабыли. Просто второй помощник счетовода вычитал это слово в старой газете в общественном туалете, случайно завалившейся за ржавый бачок, и с тех пор щеголял интеллектом — перед всеми подряд.

Впрочем, сослуживцы Пал Кузьмича не трогали, хоть и не любили. Среди всех сотрудников завода он был самым ценным, потому что только у него мог сойтись дебет с кредитом в очень сжатые сроки, причем без дополнительных источников финансирования. Свою же нелюбовь они выражали тем, что бессовестно сокращали красивое имя Павел, превратив в безликое Пал, словно подчеркивая, что красивого имени финдиректор недостоин. Но самому Павлу Кузьмичу было на это плевать.

Павел Кузьмич считал себя мужчиной в самом расцвете сил. Несмотря на то что ему уже стукнуло 52 года, он безбожно врал окружающим, что ему и 43-х нет. Он красил волосы секретным раствором, купленным в аптеке по большому знакомству у помощника фармацевта, и молодился изо всех сил. Проявлялось это в том, что Пал Кузьмич проходу не давал всем сотрудницам завода моложе 35-ти, абсолютно уверенный в том, что все дамочки считают его совершенно неотразимым.

Дамочки морщились, кривились, но слать откровенно и прямо не смели. Все-таки Пал Кузьмич был у начальства в почете — так сказать, особой, приближенной к самым верхам. Но и толку в заигрываниях его никогда не было. Дамочки, если не успевали исчезнуть, позволяли ущипнуть себя за мягкое место и, скривив жуткую гримасу, которую он принимал за восторженное мление, убегали на занятия в кружки пролеткульта, вечерние школы, заседания комитетов... В общем, убегали.

Не задумываясь о таком повальном бегстве особ женского пола при одном только его появлении, Пал Кузьмич в мыслях считал себя кем-то вроде пришедшего на землю второго Адониса. Кто это такой, Пал Кузьмич не знал, но когда-то в кружке пролеткульта ставили что-то греческое, и там он услышал это слово. Оно ему чрезвычайно понравилось, и с тех пор Пал Кузьмич стал называть себя только так.

В последнее время это название мысленно звучало в диалоге Павла Кузьмича с самим собой все чаще и чаще, потому что мысли его занимало очень важное дело.

Делом этим была секретарша Леночка — вернее, временная секретарша, присланная на замену ушедшей в отпуск по болезни старой и противной Таисии, которая своим ворчанием и дотошной скрупулезностью в делах нагоняла на Павла Кузьмича нервозность и тоску. Леночка была восхитительной тоненькой красоткой лет 25-ти, с огромными карими глазами и короткой стрижкой. Она была яркой брюнеткой, что особенно нравилось Павлу Кузьмичу, умела обворожительно улыбаться и очень внимательно слушать, а в смехе ее звучали тысячи колокольчиков, от которых он улетал прямо под небеса на крыльях неземной любви. Чудо-Леночка пять дней назад пришла работать лично к нему и была единственной, на кого чары Павла Кузьмича подействовали безоговорочно и сразу.

Так, уже на второй рабочий день она отправилась с Павлом Кузьмичом на свидание. Он шиканул вовсю, отвезя девушку в ресторан на Дерибасовской на таксо. Вечер, который влетел скупому финдиректору в копеечку, прошел блестяще. Думая, что Леночка отработает потраченные на нее деньги, Пал Кузьмич потребовал продолжения банкета в номерах. Но девушка состроила обиженную мину и умело поставила его на место. Она заявила, что просто потеряла голову от столь блестящего мужчины, а в состоянии серьезного шока не способна упасть в его объятия. Павел Кузьмич растаял и отвез Леночку на таксомоторе домой.

Жила она в дебрях Молдаванки, достаточно далеко от центра. И скупой финдиректор мучительно страдал с того самого момента, как блестящий новенький таксомотор стал спускаться со Старо-конки на Балковскую.

На следующий день снова был ресторан, и снова Леночка устроила от ворот поворот с таким шиком, что, поцеловав краешек ее густо накрашенных губ, Пал Кузьмич был неспособен даже выразить свое недовольство.

Но, вернувшись домой, в свою убогую холостяцкую берлогу, в которой почему-то не желала поселиться ни одна женщина, он решил, что обиделся, и даже осмелел настолько, что попробовал Леночке отомстить. В третье их свидание они гуляли по Дерибасовской, держась за руки, как гимназисты из прошлой жизни, что смотрелось несколько нелепо для возраста Павла Кузьмича. Было холодно, пошел промозглый, противный дождь, в воздухе висела отвратительная одесская сырость! Гулять было ужасно неуютно и даже опасно для здоровья. И когда продрогшая Леночка, хлюпая сопливым носом, посмела предложить зайти погреться в чайную на Екатерининской, выпить чаю или теплого молока, Пал Кузьмич гордо заявил, что ему задерживают зарплату и денег нету.

В правом кармане пиджака при этом у него лежал бумажник, в котором была ровно тысяча червонцев. Эту тысячу из черной кассы Пал Кузьмич еще не успел перепрятать в свои закрома. Дело в том, что воровал финдиректор по-черному, обчищал мыловаренный завод до мыльной пены, для чего в потайном месте, под половицей в канцелярии, у него лежали двойные счетные конторские книги.

Эту тысячу Пал Кузьмич намеревался потратить на кутеж в заведении под названием «Лучшая баня». Открытое на Пересыпи, к бане оно не имело, конечно, никакого отношения — это был самый настоящий бордель. Как натура прагматичная, привыкшая просчитывать все на корню, Пал Кузьмич прикинул, что свои честно ворованные деньги лучше потратить на проститутку в бане, от которой он гарантированно получит то, что ему нужно. А с порядочной Леночкой можно гулять под ручку и без сельтерской, раз уж она такая, и тратить деньги на нее нет никакого толку.

Леночка обиделась. Особенно, когда сказала, что от холода и дождя у нее разболелось горло, а Пал Кузьмич посадил ее на трамвай, вместо того, чтобы довезти в таксо. Но уже на следующий день она заявила, что страшно соскучилась, и назначила Павлу Кузьмичу интимное свидание прямо перед началом рабочего дня. Он просто не поверил своим ушам, когда Леночка так и заявила: интимное свидание!

До назначенного времени оставалось часа полтора, и Пал Кузьмич решил заняться тем, чтобы внести данные в свои левые книги и перепрятать их понадежнее — вместе с наличными.

Итак, распахнув дверь душной канцелярии, Пал Кузьмич потоптался на пороге, стряхивая с потрепанной жизнью тужурки капли густой утренней влаги. Стоял туман. Где-то вдалеке тоскливо выл маяк, и это заунывное подвывание мешало Пал Кузьмичу настроиться на необходимый романтический лад и навевало тоску. Воздух был про-сто-таки перенасыщен влагой. Казалось, перед Пал Кузьмичом стоит плотная водяная стена, усиливая ощущение холода, забивая нос, рот, глаза липкими, тяжелыми каплями. Влагой промозглого утреннего тумана были пропитаны его волосы и одежда. Переехав в Одессу уже лет пять назад из центральной полосы России, Пал Кузьмич все не мог привыкнуть к одесской влажности. Сырой климат раздражал его, и он никак не мог смириться с туманами и с застывшей в воздухе водой, а оттого ворчал все больше с каждым днем, неспособный уже сдерживаться даже при потенциальных кандидатках в жертвы его обворожительной внешности.

Внутри канцелярии Пал Кузьмич быстро растопил печку и, развесив сушиться на чугунной буржуйке мгновенно промокшую тужурку, закрыл дверь и запер ставни. В свете лампы, горящей вполнакала, он отогнул третью половицу с левой стороны и открыл нечто вроде углубленного тайника, где были тщательно спрятаны два ящика из нержавеющей стали. В одном были фальшивые конторские книги, с помощью которых Пал Кузьмич обворовывал мыловаренный завод. В другом ящике хранились наличные червонцы. Этот ящик он отпер первым и тщательно спрятал в него остаток суммы от посещения борделя-бани и кутежа в компании целых двух проституток, на которых расщедрился по принципу «гулять так гулять». Порядочная Леночка с ее теплой ручкой, доверчиво продетой ему под локоть на туманной Дерибасовской, таких денег, конечно же, не стоила.

Мало кто из сослуживцев догадывался о подпольных аферах Павла Кузьмича. Крал он безбожно, но со вкусом и изящно. Если в производстве не досчитывались определенных сумм, их списывали на рабочие потери и прочие непредвиденные расходы. Постепенно кубышка Павла Кузьмича распухла до таких размеров, что уже не помещалась в стальном ящике. И он уже всерьез подумывал о том, что надо бы заказать ящик побольше да сделать второй тайник — возможно, под половицей под окном.

Робкий стук в дверь вырвал Павла Кузьмича из приятных мечтаний о втором ящике. Быстро спрятав деньги в стол, он поспешил открыть. На пороге стояла очаровательная Леночка. Волосы ее были влажны от утреннего тумана, а глаза соблазнительно блестели в полутьме.

— Я так соскучилась... — На лице ее появилось мечтательное выражение. — Вот, пришла... Я ведь знаю, что вы бываете здесь по утрам... Вы такая ранняя пташка.

Пал Кузьмич не стал откладывал дело в долгий ящик и решительно притянул Леночку к себе. Совсем рядом с его лицом оказались ее сочные, податливые губы, манящие, зовущие... Неземное блаженство! Райское наслаждение от сладкого поцелуя прервал грубый, настойчивый стук в дверь. Да какой там стук! Кто-то нагло и требовательно колотил в дверь кулаком с такой силой, что с потолка посыпалась щебенка и труха. Испуганная Леночка отпрянула в угол, как встревоженный зверек.

— Кого еще несет? — рявкнул Пал Кузьмич, ненавидя весь мир. — Занят я! В рабочее время приходите!

— Оно у тебя и сейчас рабочее! Папаша, открывай дверь по-хорошему, а то замок выбьем! — раздался в ответ грубый, внушительный голос из-за двери.

Пал Кузьмич оробел. Командовать так мог только человек, наделенный властью и полномочиями, — хитрый финдиректор разбирался в этом отлично. Леночка испуганно хрюкнула — похоже, она тоже разбиралась в подобных вещах. Пал Кузьмич отдернул пиджак и поспешил открыть дверь. Сердце его замерло. Внутрь ввалились пятеро в кожаных тужурках с наганами наперевес. Молодой темноволосый кряжистый бойкий парень выступил вперед, явно командуя всеми:

— Гражданин Никитенко Павел Кузьмич?

— Он самый... — Душа финдиректора свалилась куда-то в пятки.

— Отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Ревизию у вас будем проводить. Обыск.

— Какой обыск... Какая ревизия?! — Пал Кузьмич картинно схватился за сердце.

— А вот такой! Проверочка у вас будет. Жалобы на производство поступили, недостача за недостачей. Конторские книги все проверять будем. Деньги, ценности советуем сдать добровольно, в революционном порядке!

— Да какие такие деньги, ценности! — заголосил Пал Кузьмич. — Мне третий месяц зарплату задерживают!

— И в этом тоже разберемся, куда ваша зарплата теряется! — Темноволосый начальник огляделся по сторонам, и его тяжелый взгляд уперся в Леночку.

— А вы, гражданочка, кто здесь будете?

— Сотрудница я... — пискнула Леночка совершенно дурацким голосом, из которого исчезло все очарование. — Секретаря на производстве в финотделе замещаю.

— Так, отойдите в сторону и не мешайте проведению обыска! С вами мы тоже разберемся.

— Да я-то тут при чем? — Глаза девушки вдруг наполнились слезами.

— Разберемся! — Начальник грубо отодвинул ее в сторону. — Приступайте, товарищи!

Чекисты застучали ящиками столов. Вскоре начальник присоединился к ним. Он решительно направился к столу Павла Кузьмича, открыл ящик и вынул коробку с червонцами.

— Так... Это что такое? — нахмурился темноволосый.

— Это я в кассу собирался нести к открытию, — принялся выкручиваться Пал Кузьмич, — видите, выписывал приходный ордер.

— А ну-ка пересчитай, — сунул начальник коробку одному из своих людей. Тот быстро приступил к делу.

Павел Кузьмич был не так прост. Он давным-давно приготовился к подобным неприятностям. На случай неожиданной ревизии и любой проверки у него был выписан кассовый ордер на сумму, лежащую в коробке, якобы он собирался сдать в банк, но не успел. Документы были настоящие, с мокрыми печатями, и Пал Кузьмич сунул их чекисту.

— Вот, можете проверить, все в порядке, — заговорил он, — деньги в кассу собирал, думал, к началу дня удобно сдать.

Начальник углубился в документы. При виде такой кучи денег глаза Леночки заблестели недобрым блеском — ей явно вспомнился дождливый вечер и трамвай. Но Пал Кузьмич был так напуган, что не обратил на это абсолютно никакого внимания.

— Так, документы мы изымаем, и деньги тоже, — резюмировал чекист, — до особого выяснения обстоятельств. Повесткой вас вызовем. Для дачи показаний и объяснений.

— Всегда готов... — выдохнул Павел Кузьмич.

— Сколько там? — обернулся начальник к коллеге.

— Тридцать четыре тысячи пятьсот восемнадцать червонцев, — отрапортовал тот.

— Солидная сумма! — нахмурился чекист.

— Так несколько месяцев собирали, чтоб бумаги оформить и сдать в кассу... — залепетал Пал Кузьмич, у которого затряслись руки.

— За сокрытие доходов что полагается? — рявкнул начальник. — Оба к стенке пойдете — и ты, и директор, если что! И контора ваша... Развели здесь...

Вся кровь отхлынула от лица Павла Кузьмича. У него страшно потемнело в глазах.

— Ужас какой... — вдруг всхлипнула Леночка, произнеся эти неуместные слова каким-то писклявым голосом. Этой репликой она привлекла внимание к себе.

— Секретарша, значит? — обернулся к ней чекист. — Бумаги оформляла? Составляла?

— Я... я... — залепетала Леночка, разом онемев.

— Она составляла, — обрадовался Пал Кузьмич, что страшное внимание чекистов отвлеклось от него.

— Так я... оно... это... — мертвела на глазах Леночка.

— А число где? — вдруг нахмурился чекист. — Число на документах трехдневной давности, а деньги собирались сегодня сдать? Это как? Кто составлял?

— Секретарша напутала, — Павел Кузьмич отвел глаза в сторону и изо всех сил принялся гипнотизировать трещину в штукатурке.

— Павел Кузьмич! Да как же это! Да я ведь документы эти и в глаза не видела! — вдруг заголосила Леночка. — Что же коется, люди добрые? Как оно, за что?!

— Все с вами понятно, гражданочка, — веско сказал чекист. — Поедете с нами для дачи показаний. Задерживаем до выяснения обстоятельств.

— Павел Кузьмич, помогите! Что же это такое? — завизжала Леночка. — Заступитесь, Павел Кузьмич!

Но Пал Кузьмич, который буквально десять минут назад с восторгом целовал губы Леночки и был готов поклясться в вечной любви, вдруг быстро отступил в сторону, словно пытаясь спрятаться за канцелярским несгораемым шкафом. Увидев это, кто-то из чекистов даже хмыкнул.

Леночку подхватили под белые руки. Отбиваясь и крича, она принялась вырываться. Павел Кузьмич повернулся спиной и уставился на пятно на полу.

— Гражданка, уймитесь! Вы арестованы, — повысил голос начальник. — Станете сопротивляться, хуже будет: пойдете в расход при попытке к бегству!

Услышав это, Леночка замолчала, застыла как статуя и безжизненно замерла в держащих ее руках.

— А со мной что будет? — робко спросил Павел Кузьмич, еще не веря в свое счастье.

— Вас вызовут повесткой к следователю для дачи показаний, — пояснил чекист. — Вас и директора завода.

Леночка смотрела на Павла Кузьмича страшными, умоляющими глазами, но он старательно делал вид, что не замечает этого. Пережив ужас, один из самых сильных в своей жизни, Павел Кузьмич радовался тому, что нашелся козел отпущения и арестован не он. Чекисты собрали деньги, документы и ушли, уводя с собой Леночку. Пал Кузьмич остался один.

Он трусил так сильно, что боялся даже подходить к окну. Шло время. Во дворе стали появляться служащие. На пороге возник улыбающийся директор завода.

— Только что на совещании был в управлении — нас хвалили! План перевыполнен, и с финансами порядок, — произнес он довольно.

— А... недостачи? — онемел Павел Кузьмич.

— Какие недостачи? — удивился директор. — Кстати, обрадую вас. На следующей неделе нам временную секретаршу пришлют, вместо Таисии! Наконец-то! Сколько времени прошло!

— А Леночка? — Челюсть Павла Кузьмича упала вниз.

— Какая Леночка? — уставился на него директор.

Ясность происшедшего обожгла мозг яркой вспышкой — его, прожженного мошенника, ограбили с такой наглой легкостью! И мало того, что ограбили, еще и сумели напугать! Этого Пал Кузьмич вынести просто не мог. Вцепившись в волосы, он завыл дурным голосом. Прямо перед ним разверзлась бездна.

ГЛАВА 2 «Пролетарское здоровье». «Бабы, тихо! Кончай музыку». Мечта следователя Фингера. Наказание Скумбрии

ОДЕССА, 18 марта 1926 года

Парочка белых лебедей плавала на самой середине пруда, грациозно вытянув длинные шеи. Конец марта был необычайно теплым, в воздухе чувствовалась весна. Ослепительное, уже жаркое солнце целый день дарило хорошее настроение всем, кто выходил на улицу, на свежий воздух.

А таких было необычайно много, ведь гулять в Хаджибейском парке, под уютной сенью раскидистых вековых деревьев было настоящим наслаждением. Несмотря на то что был только март, санаторий «Пролетарское здоровье» на Хаджибейском лимане был полон. Теплая весна позволяла совершать длительные прогулки по парку знаменитого курорта, поэтому почти все отдыхающие воспользовались весенним днем и, покинув свои палаты и процедурные, отправились в парк.

Это был удивительно красивый парк! Большой по площади, он и расположен был очень удачно — огибал каменные корпуса грязелечебницы и большого каменного дома с палатами для пациентов, так что, можно сказать, санаторий просто находился в парке. Здесь росли редкие деревья. Самые уникальные виды экзотических растений неожиданно прижились в этих местах и дарили радость всем, кто сюда попадал.

В середине парка был разбит большой пруд, который питали проточные воды небольшой пресной речушки, впадавшей в Хаджибейский лиман. В пруду всегда плавали белые лебеди. Поговаривали, что они обитали в этих краях с древнейших времен, еще с того момента, как на этой земле впервые был построен курорт с целебными грязями.

Так или иначе, но лебеди, живущие здесь, стали главной достопримечательностью Хаджибейского парка.

Грациозные и гордые птицы были прекрасны. Царственно рассекая воды пруда, они, к огромному восторгу детворы, позволяли кормить себя мелкой рыбешкой и хлебными крошками.

Менялись времена, менялись названия грязелечебницы, расположенной рядом с парком, пока наконец здесь не обосновался привилегированный санаторий для партийной большевистской элиты «Пролетарское здоровье». А лебеди... Лебеди оставались верны своему пруду. Пользуясь теплыми одесскими зимами, они не улетали в южные края, а оставались зимовать в Хаджибейском парке. Во внутренних помещениях служащие санатория построили теплый вольер, который можно было заполнить водой, и в редкие одесские морозы, когда пруд замерзал и находиться на нем становилось уже опасным для птичьей жизни, забирали птиц туда.

С самого дня своего основания курорт на Хаджибейском лимане стал модным местом и заслужил громкую славу в Одессе. Слава эта заключалась в том, что услуги и процедуры здесь были очень дорогими и доступными только для представителей аристократии и членов богатых купеческих семей, которые могли позволить себе платить звонкой монетой за приближение к знатной верхушке.

Позже, после установления советской власти и появления новой страны, курорт с грязями не исчез, как многие подобные заведения, процветавшие при царском режиме. Большевики по достоинству оценили красоту Хаджибейского парка, зданий лечебницы и гостиничных корпусов, а главное — целебность грязи лимана. Полезные свойства этой грязи были уникальны и отлично помогали лечить застарелые раны, полученные еще в гражданской войне.

А потому высокие чины большевиков потянулись в бывшую лечебницу на Хаджибейском лимане. Они жили в гостинице, гуляли в парке, кормили лебедей и развлекались с местными девушками. Специально на территории парка был построен ресторан с дорогим и изысканным интерьером, куда выписали одного из лучших поваров Одессы. А еще через время бывшую грязелечебницу поставили на баланс и открыли в ней уже упоминавшийся санаторий «Пролетарское здоровье». В нем основное внимание уделялось процедурам с лечебной грязью и физиотерапии.

Новый санаторий моментально стал элитным, почти закрытым местом, потому что путевки в него не продавали и не выдавали простому пролетариату. Их получали только представители партноменклатуры, советской элиты, либо разбогатевшие нэпманы покупали за большие деньги. Специально для тех, кто платил деньгами, к каменным жилым корпусам санатория достроили корпус с меблированными комнатами, который функционировал как гостиница. И санаторий заработал в полную силу. Отдыхать в нем считалось престижно в любое время года.

Итак, несмотря на март, все путевки были распроданы, и в санатории было очень много людей, тех, кто смог позаботиться о своем здоровье и на себе почувствовать целительные свойства грязи.

Наконец день начал клониться к вечеру. Ночные тени уже легли на землю, оставляя длинные сумеречные полосы на деревьях, аллеях парка, скамейках и беседках. Все было еще прозрачно, ведь на деревьях еще не было листьев. При этом весь персонал санатория не уставал убеждать гостей в том, что летом Хаджибейский парк становится особенно прекрасным, несравнимым ни с чем, и тот, кто постоял однажды в тени этих редких деревьев, стремится приехать сюда снова.

Постояльцы верили. Им и так было понятно, что парк очень красив.

По мере того, как день клонился к закату, посетители перемещались из парка в ресторан, который уже зажигал огни и манил ими гуляющих.

Ресторан находился рядом с парком. Из окон его отлично был виден пруд. А яркие электрические лампочки, собранные в сказочные гирлянды, отлично просматривались сразу со всех сторон.

В ресторане была отличная кухня, а по вечерам ежедневно играл дамский ансамбль. Они только входили в моду и не могли не привлекать внимания.

К восьми вечера зал ресторана заполнился под завязку. Все столики были заняты, оркестр громыхал модный жизнерадостный фокстрот, а в узких проходах сновали официанты, пыхтя под тяжелыми подносами, заставленными тарелками с едой и всевозможными бутылками. Дамы за столиками щеголяли драгоценностями и модными туалетами, многие мужчины были в военной форме.

При общем гаме и шуме, как всегда бывает в подобных местах, никто из посетителей почти не заметил громкого щелчка, с которым захлопнулась входная дверь. Кто мог подозревать, что металлический язычок замка в захлопнувшейся двери уже отрезал ресторан от всего остального мира...

Дальше все произошло быстро. Во всех проходах из общего коридора, ведущего на веранду, огибавшую ресторан, появились мужчины в черных кожаных тужурках. Лица их были закрыты разноцветными платками, а на брови надвинуты фуражки. В руках у них было оружие.

Оказавшись в самой середине зала, один из них вдруг пальнул в хрустальную люстру из нагана. Она лопнула, осыпав всех, кто сидел под ней, дождем из острых хрустальных осколков. Женщины страшно завизжали. А стрелявший зычно крикнул в сторону дамского оркестра:

— Бабы, тихо! Кончай музыку!

Перепуганные музыкантши моментально сбились в кучу, прекратив играть.

— Ограбление! Бумажники на стол! Кто вякнет — пасть прострелю! Никто за здеся с вами шушли-мушли разводить не будет! Дослухали до меня, гниды?

Несколько бандитов пошли по рядам, собирая бумажники, выложенные на стол, и срывая с дам драгоценности. Поразительно, но никто из мужчин, большинство из которых были военными, пришедшими с фронтов гражданской войны, даже не попытался сопротивляться бандитам! Жирная жизнь в рядах партийной номенклатуры вытряхнула из них остатки мужества. И, перестав быть солдатами, поднявшись по карьерной лестнице, они превратились в труху, с которой бандиты могли делать все, что угодно.

Все прошло так тихо и быстро, практически без пыли и шума, что налетчикам больше не пришлось стрелять. Собрав богатейший урожай, набив драгоценностями и деньгами холщовые мешки, они исчезли так же быстро, как и появились.

Когда посетители поняли, что им больше ничего не угрожает, они разбежались с такой скоростью, что почти никто не расплатился по счету...

Когда позже начали разбираться, то выяснилось, что перед налетом бандиты сразу заперли весь обслуживающий персонал — работников кухни и официантов — в кухне и в одном из подсобных помещений.

Их сразу же выпустили. Но, несмотря на то что бандиты их не тронули, девчонки-официантки не могли успокоиться и громко плакали. А в санатории началась паника.

Никто не ожидал, что чекисты, работники уголовного розыска, приедут так быстро — буквально через час. А через два уже вся территория санатория заполнилась опытными сыскарями с собаками.

Весь и так не спавший персонал санатория подняли с постелей и собрали в огромном холле жилого корпуса. Допрашивать их собрался лично следователь уголовного розыска по особо важным делам — приехавший недавно из Киева знаменитый сыскарь Вадим Фингер, заслуживший известность тем, что накрыл торговцев фальшивыми драгоценностями с Петровки, обезвредил банду Мишки Волынского и поймал убийцу двух монахов из Киево-Печерской лавры — заезжего гастролера из Болгарии. В Одессу же Фингера направили, чтобы он помог справиться с разгулявшимся бандитизмом, которого город не помнил со времен Михаила Японца.

Начал он с того, что строго допросил всех сотрудников ресторана и установил, что вошли бандиты через служебный вход, запертый, как всегда, на ключ, — его закрывали сразу, как только ресторан начинал работать, чтобы персонал не отвлекался от работы в горячее время.

Однако служебный вход был открыт, не взломан, причем не отмычками, а подходящим ключом. Кто открыл?

Все сотрудники ресторана были на своих местах, никто не пропал, не отсутствовал...

Перешли в санаторий. Фингер выступил вперед:

— Внимание начальников всех отделов... Или главврачей, как там у вас говорят... Немедленно пересчитать всех своих людей и доложить, кого нет и кто отсутствует!

Тут же начался пересчет. Перепуганные до полусмерти, сотрудники стояли как мыши. И тут подал голос заведующий физиотерапевтическим отделением:

— Э-э, простите...

— Что у вас? — Казалось, тяжелым взглядом Фингер был готов вогнать его в землю.

— Простите... э-э... кхм... одна медсестра отсутствует. Должно быть семь медсестер... у меня. А их шесть. Одной не хватает...

— Кто такая, как зовут? Давно работает? — оживился Фингер.

— Так новенькая она... Работает два дня... Третий сегодня... Только поступила... Имя... Светлана, кажется. Фамилию не помню. В личном деле наверняка есть... — мялся заведующий.

— Жила при санатории? — Фингер знал, что большинство сотрудников живут на месте.

— Не-не, — замотал головой заведующий. — Она комнату в деревне по соседству снимала. Я точно запомнил, она говорила, что ей жить не надо в санатории. И вечером сегодня после работы в деревню ушла...

— Как выглядит? — Фингер терпеть не мог таких ничего не знающих свидетелей.

— Лет двадцать пять... Среднего роста... Темноволосая... Короткая стрижка... Глаза такие красивые... — Под насмешливым взглядом Фингера заведующий отделением совсем смешался.

— Улавливаешь? — Фингер повернулся к своему помощнику, молоденькому оперативнику, самому толковому из всех его одесских подчиненных.

— Похоже, секретарша Леночка с мыловаренного завода, что того марвихера развела, — бодро отрапортовал тот.

— Она самая, сучка... — не сдержался Финге-ров. — Ладно, идем личное дело смотреть.

Но в отделе кадров папка с личным делом пропавшей медсестры оказалась пустой.

— Как же так... — Начальница отдела кадров растерянно хлопала полными слез глазами.

— Сперла, — даже с каким-то удовлетворением отметил Фингер.

Прихватив своего помощника Дмитрия Лошака, он отправился в кабинет, предоставленный главным врачом санатория.

— Когда мы только сюда ехали, мне позвонил... — Фингер заговорщически понизил голос.

— Как? Тот самый? — всплеснул руками Лошак.

— Он. У начальства на этот санаторий и курорт очень большие планы. То ли гостей особых тут принимать будут, то ли что другое... Когда узнали, что тут произошло, они все так взбеленились, — с усмешкой рассказывал Фингер, — как у вас здесь говорят? Такой шухер поднялся, шо бери разгон! Велено бандюков изловить и в расход пустить, а с ними и эту девку.

— Она служебный вход открыла? — спросил Лошак.

— Она, — кивнул Фингеров. — Она тут разведала все и ключ сперла или сделала его слепок. Плевое дело. Сначала в отделе кадров стащила личное дело, а потом пошла в ресторан и отперла дверь.

— Куда ж она подевалась? — недоуменно развел руками Лошак.

— Думается мне, была она в вечернем платье... — многозначительно рассуждал вслух Фингер. — На посетительницу ресторана возле служебного входа никто из персонала внимания не обратил бы. Подумаешь, заблудилась, искала туалет, забрела не туда... Она открыла дверь, впустила бандюков. А пока те персонал запирали, пошла тихонько в ресторан и уселась там среди гостей. Затем начался грабеж. Типа ее ограбили тоже, все такое. А потом все посетители ресторана разбегаться начали... Видишь, все дали деру, только пациенты санатория остались, что в своих номерах сидят. А левые, с улицы, — таких никого нет. А с улицы их было большинство, потому что червонцы у них. Когда они драпать стали, она с ними и дала деру. Добежала до околицы какой, в место условное. А там ее уже кто-то из бан-дюков на автомобиле и ждал. И давай тикать. Вот, думается мне, так оно все и было.

— Вы как в воду глядите! — поразился Лошак.

— А чего тут глядеть? — усмехнулся Фингер. — План четкий, продуманный. Я бы и сам так сделал! Так что девку эту надо изловить. Ушлая дрянь. Бед наделает. Всюду за ней беда.

— Кто она такая, хоть знаете? — подчиненный во все глаза смотрел на начальство.

— Да откуда? — поморщился Фингер. — Знал бы — я бы тут с тобой сидел? Бандитка она, сволочь, контра! Таких голыми руками давить надо! Страшный вред советской власти от них! И я ее выслежу. Вот увидишь, зуб даю! — он не на шутку завелся. — Я ее выслежу и либо к стенке поставлю, либо так посажу, что никто и не выпустит. Сгниет там, в тюрьме. Помяни мое слово, Лошак. Рассердила она меня серьезно. И совсем не за то, что у начальства особые какие-то планы на здешние места. А за то, что шкура эта бандитская ловкостью своей въелась мне в печенки. Ишь как бандюками хороводит!

С рук ей оно не сойдет. Ловить будем серьезно. Так что штаны подтяни, Лошак, и пошли работать...

Квартиру воровского авторитета Скумбрии охраняли тщательно, был он хоть и старым вором, бывалым, отсидевшим свое на каторге, однако все же не очень уважаемым в воровских кругах, как говорится, с гнилым душком. Несколько раз он кинул своих товарищей на крупных банковских аферах. А в последнее дело захватил порцию драгоценностей, но вместе того, чтобы, как положено по закону, разделить их со всеми своими людьми, кто участвовал в деле, соврал, что их у него украли — неизвестно кто. Но все прекрасно понимали, что часть драгоценностей Скумбрия благополучно сплавил за границу, а часть держит у себя в сейфе, надеясь продать. Потому в воровском мире он стал изгоем и очень опасался мести своих бывших товарищей, которые обещали не только отобрать ценности, но и поставить его на ножи.

Особенно свирепствовал молодой, но быстро восходящий в гору авторитет Кагул. Его люди участвовали в деле с драгоценностями вместе со Скумбрией и так же, как и остальные, остались с носом. Они обратились к Кагулу за справедливостью и попросили помощи. На воровском сходе тот поклялся, что Скумбрии это так с рук не сойдет. Все знали, что Кагул вор авторитетный, не бросает слов на ветер. А потому Скумбрия стал заставлять своих людей охранять свою квартиру денно и нощно. Страх стал неотъемлемой частью его существования, и потому охрана стояла не только на улице, но и во дворе, рядом с самим подъездом.

В тот день Скумбрия славно погулял в ресторане на Ришельевской и подцепил одну из новеньких девиц, появившихся в заведении. Отступив от своих правил, он привез девицу с собой. Она не внушала опасений, но, тем не менее, Скумбрия не стал заводить ее в спальню, а провел только в гостиную. После постельных (если быть точнее, диванных) утех он выпил с девицей стакан вина и выставил случайную гостью вон. А затем прилег на диван отдохнуть, чувствуя приятную расслабленность во всем теле. В голове был туман, а мысли плавали в сладкой подливке.

Скумбрия был очень доволен собой. В этот день он все-таки продал ворованные драгоценности и получил за них очень большие деньги. Они лежали в ящике письменного стола в спальне. Утром Скумбрия собирался переложить их в сейф — вечером, понятное дело, ему было не до того. К тому же он был страшно суеверен и верил в примету, что категорически нельзя вечером брать деньги в руки и пересчитывать — это к нищете и убыткам. Кроме того, квартиру тщательно охраняли, а значит, Скумбрия мог отдыхать в свое удовольствие.

Покинув дом Скумбрии, девица из ресторана быстро пошла по улице. Поравнявшись с первым же перекрестком, она вдруг замедлила ход, а затем, картинно подвернув ногу, едва не свалилась на мостовую. Схватившись за стенку, чтобы сохранить равновесие, она несколько раз тряхнула головой, как будто приходя в себя, а затем медленно пошла дальше.

Чуть погодя во двор дома, где находилась квартира Скумбрии, вошла женщина с мальчиком лет 12-ти. Женщина была средних лет, бедно одета, голова ее была повязана дешевым платком. Мальчика она крепко держала за руку. Охрана не обратила на них вообще никакого внимания, правду сказать, бандиты даже не повернули головы. Что могло быть обыденней такой картины? Женщина и мальчик вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице. На этаже выше квартиры Скумбрии женщина остановилась у окна лестничной клетки, а мальчишка полез выше, на чердак.

Дверь на чердак была открыта. Мальчик вылез на крышу и стал ловко спускаться по водосточной трубе к квартире Скумбрии. Затем влез в открытую форточку. Скумбрия храпел на диване. Снотворное, подсыпанное девицей, подействовало: знаком этому была нога, подвернувшаяся у девицы на перекрестке. Мальчишка быстро вынул деньги из ящика стола, сунул их за пазуху и покинул квартиру тем же способом, которым в нее забрался.

Потом женщина с мальчиком вышли из подъезда, перешли двор, оказались на улице и скоро исчезли. Охрана все так же не обратила на них никакого внимания. Она не смогла описать их даже на следующий день, когда безумные вопли и проклятия Скумбрии буквально поставили на ноги весь город.

— Я найду эту суку и ее мальчишку! Своими руками задушу! — бушевал он. Бросились искать девицу из ресторана — но ее и след простыл. Как и все мошенники, способные обмануть кого угодно, к обману Скумбрия был не готов. Ему было плохо.

ГЛАВА 3 Склад на пляже. Скучное дежурство. «Задавленный» телегой. «Склад взяла я»

ОДЕССА, 26 марта 1926 года

Дощатый забор сколотили наспех. Плохо отесанные сучковатые бревна сбили кое-как, в разных местах скрепив то веревками, то гвоздями, то просто известкой, надеясь на ее крепость, но цель свою они выполняли — место было огорожено, и становилось понятно, что территория складов, бывший свободный проход к морю, больше не свободна. Территория занята, проход закрыт.

Справа по-прежнему находился песчаный пляж, редкие камни которого, так же, как и острые осколки ракушек и мидий, не могли отвадить отдыхающих. Море в этом месте просматривалось далеко за горизонтом, и этому не мешали очертания мысов. Пенная полоса прибоя, накрывавшая пляж, приносила с собой богатый урожай водорослей и медуз.

Работники складов в свободное время всегда сбегали к этому месту, даже зимой. Стоило хотя бы десять минут вдохнуть полной грудью терпкий соленый запах, как жизнь начиналась по-новому, даже в самые темные дни играя новыми красками. Море придавало сил. А потому рабочих на складах хватало всегда. Здесь не было такой текучести кадров, как, к примеру, на складах на железнодорожном узле, расположенном в нескольких километрах ниже.

Слева от пляжа и, собственно, от открытого залива находились склады пароходства — три больших и длинных дощатых барака, плавно переходящих один в другой. Случалось, они стояли пустые — если корабли не заходили в порт, какой груз мог храниться в них? Но во времена смуты, смены властей, уличных беспорядков и кровавых боев в складах хранилось оружие. Забитые под завязку винтовками, гранатами, патронами, даже медикаментами, склады тщательно охранялись конными отрядами при полном вооружении. И когда вдоль побережья гарцевала грозная вооруженная конница, грабить их боялись все бандиты, никто из них не решался взять склады пароходства, полные оружия, дело было слишком серьезным и опасным.

А у одесских бандитов, плохо организованных и еще хуже вооруженных после гибели Японца, не хватало ни стволов, ни людей.

Потом смутные времена закончились, и склады опустели. Все оружие было использовано, власть захвачена. Что можно было хранить в огромных ангарах, когда в подкошенной войнами и обескровленной новой, наспех сколоченной большевиками стране свирепствовали голод и болезни?

Когда к власти пришли большевики и начали проводить строгую ревизию всего имущества, находящегося в городе, склады тоже были поставлены на учет. А вскоре они заполнились дровами и углем — тем, что было необходимо в период жестоких зимних морозов и чего так не хватало в Одессе.

Часть складов зимой даже растащили на дрова. И в ближнем к морю ангаре зияли похожие на крысиные норы длинные дыры — местные жители выламывали и выпиливали дрова так хитро, что получался какой-то просто художественный узор.

Потом оказалось, что склады — очень удобная вещь. Их можно было обустроить, разбить на секторы и заполнять самыми разными товарами, которые отлично сохранялись в сухих, удобных и хорошо проветриваемых помещениях.

Начался нэп, и в склады потекли грузы — контрабандные сигареты и пшеница, детали для сельхозмашин и сукно — все, что душе угодно, с легкостью доставлялось в одесский порт, а оттуда уже распространялось по всей стране.

Один из складов, перегороженный ячейками, как самые настоящие соты, специально сдавали в аренду нэпманам. И самые лучшие рестораны и магазины хранили там получаемый из-за границы товар.

И вдруг оказалось, что со складами существует большая проблема! Территория была не огорожена, склады никем не охранялись, а местные жители как ни в чем не бывало сновали мимо важных складских объектов на расположенный по соседству пляж, ничуть не смущаясь тем, что за дощатыми стенами хранятся ценные дорогостоящие товары, предназначенные для развития молодой советской экономики.

Как люди идейные, большевики пытались навести порядок во всем. Власть всегда придерживалась политики, что порядок нужно наводить везде — начиная от идей в мозгах и заканчивая мусором на улицах. И с той же старательностью, с которой забивались все щели в стенах и ремонтировались проблемные места, когда склады готовились к работе, большевики начали обеспечивать их охраной. Для этого территорию требовалось оградить забором и поставить вооруженных охранников, желательно по периметру, с обязательной смотровой вышкой, с часовым, позволяющим высматривать посягающих на советскую собственность и с суши, и с моря.

Вот и был спешно сколочен забор. И хоть внешне он выглядел неказистым, однако был достаточно высоким, прочным и выполнял свою функцию. Какое-то подобие вышки тоже соорудили. Но ее дважды повалил штормовой ветер, шутки с которым на открытом берегу моря были плохи. Поэтому от вышки со временем решили отказаться. А вот от вооруженной охраны — нет. Для охранников сколотили серьезную будку — нечто вроде пропускного пункта, где, как уже упоминалось, всегда дежурили несколько вооруженных солдат. И через эти своеобразные ворота проходили на службу работники складов.

Для них вольница закончилась. Если раньше трудившиеся на складе, пакующие или сортирующие товары рабочие могли в любую свободную минуту выбежать из помещения и даже прогуляться по пляжу, то теперь эта вольница закончилась.

Территорию складов в рабочее время покидать категорически запрещалось. Мало того — при выходе из помещения в конце рабочего дня всех сотрудников обыскивали солдаты, и это, понятно, никому не нравилось. Людей для работы на складах требовалось все больше. Но проблемой это не было — несмотря на то что нэп несколько улучшил подъем экономики, в стране по-прежнему свирепствовала безработица, а потому со складскими рабочими вопросов не было.

Часовые на складах пароходства сменялись по очереди. Дежурство было самым нелюбимым делом для солдат из военного гарнизона, особенно ночью: сидеть в будке приходилось безвылазно, а по ночам еще и скучно, так как рабочих не было и не было к кому придраться или кого обыскать.

Поэтому двое молоденьких солдат беззаботно играли в домино, забивая козла на потемневшем от времени столе, лишь поневоле прислушиваясь к завываниям ветра, гонявшего тучи песка по пляжу, — уж слишком он шумел. Штормило. Пенные валы накатывали на берег со свирепым ревом, вгрызаясь острыми клыками брызг в подмокший темный песок. Следы от этих клыков не пропадали — там, где они отметились, возникали ямки, похожие на долго не заживающие раны, кровоточащие, постепенно заполняющиеся морской водой. Ветер уныло выл над морской стихией. Пошел мелкий, противный дождь, но тут же перестал. Было похоже, что вот-вот начнется песчаная буря.

Это начало весны — март и апрель — в Одессе всегда славилось своими ветрами. Штормовые ветры свирепствовали с такой силой, что сворачивали все на своем пути — начиная от крыш домов и заканчивая пришвартованными рабочими лодками. Порывистый ветер сбивал людей с ног, рвал их одежду, а на побережье бесцеремонно забивал нос и глаза песком. Было очень тяжело появляться на улице в такую погоду. Рыбаки и моряки, зная это, никогда не выходили в море в этот период — любому, даже начинающему моряку было известно, что разбушевавшийся мартовский ветер намного опаснее штормового моря.

Так что солдаты, от скуки забивающие козла, с нетерпением поглядывали на прибитые к стене часы и прислушивались к завываниям ветра, плакавшего и стонавшего почти человеческими голосами. На заборе возле караулки была прибита керосиновая лампа. Раскачиваясь, она издавала надсадный скрип, навевая тоску. Солдаты ждали окончания смены.

— Два часа еще... — вздохнул тот, что постарше. — Сил нет тут сидеть!

— Может, наверх, к домам, за вином сгоняем? — оживился более молодой.

— Я тебе сгоняю! На губу захотел? — рявкнул старший. — Забыл, что два дня назад здесь было? Хорошо, если на губу, а то и к стенке пойдешь! Этих, что два дня назад пост оставили... — Он с опаской покосился в угол, как будто кто-то мог его подслушать.

— Та ну! И шо? — побледнел его товарищ.

— Того... К стенке! — шепотом закончил рассказ первый. Оба замолчали. Лампа снова издала громкий, совсем невыносимый звук, застонав с таким остервенением, что у обоих солдат аж свело скулы.

— Твою мать!.. — выругался старший. — Сбить ее, что ли?

— Да погоди ты! — Молодой вдруг стал вслушиваться в темноту. — То не лампа. Кричит кто-то!

— Да кто кричать будет в такое время, при буре? — не поверил товарищ. — В такую погоду собака хозяина из дома не выпустит, шо уж по побережью шляться...

— Наоборот, — машинально поправил второй, — хозяин собаку...

— Шо? Умника строишь, борзый, швицер? — обиделся напарник.

— Да погоди ты! Вот послушай. Кричат. Слышишь? Вот теперь...

Оба замерли. И действительно, сквозь шум ветра и скрип лампы отчетливо послышался женский крик.

— Матерь Божья! — машинально перекрестился тот, кто был моложе.

— Ты шо творишь? Вот я тебе руками помахаю! — шикнул на него товарищ. — Тебя чему на пролитпросвещении учили? Нет Бога! Нету! И не было никогда! Байка то, шоб пролетариат обманывать!

— Может, и нету... — вздохнул молоденький, — да только когда оно такое... так само...

Слова его прервал вновь раздавшийся крик, в этот раз прозвучавший ближе и отчетливее. В этом крике была такая невыразимая мука, что оба солдата впервые в жизни испытали настоящий страх. Да не тот легкий испуг, который хоть и холодит нервы, щекочет кожу, но позволяет почувствовать себя сильнее, а глубинный, первобытный ужас, пришедший из темных, далеких времен, ужас, от которого заканчивается воздух и стынет в жилах кровь.

И, словно стремясь закрепить это ощущение, мгновенно парализовавшее обоих, крик зазвучал в этот раз совсем близко, раздавшись с новой силой. И в нем было невероятное, непередаваемое отчаяние. Громкий, пронзительный, этот крик бил по воспаленным нервам охранников и выворачивал наизнанку душу, словно подчеркивая ощущение безысходности, беззащитности перед чем-то тайным и страшным.

— Призраки... — шепотом произнес тот, что помоложе, выронив из дрожащих пальцев косточку домино на стол. Она упала с резким звуком, от этого оба вздрогнули.

— Призраки... — повторил он. — Я слышал, в ненастье по берегу моря ходят...

— Какие еще призраки! — огрызнулся его старший товарищ, пытаясь сохранить видимость бесстрашия.

— Души умерших рыбаков... Те, кто в шторм утонул... — шепотом сказал молодой, — в ветер... когда шторм... нельзя в море выходить. А они вышли и не вернулись. Я знаю. Мне тятька рассказывал. Он моряком был.

— Выдумаешь... — тоже машинально понизив голос до шепота и пытаясь спрятать под стол дрожащие пальцы, отозвался старший. — Нету никаких призраков! Нету! Были, да все вышли! Как и Бога нету!

— А вот дудки! — как-то по-детски запротестовал молодой. — Еще как есть! Слышь — по берегу ходят! Недаром бывалые люди говорят: когда ненастье, буря или шторм, на берег моря нельзя выходить. Можно встретить тех, с кем лучше не встречаться... — От страха он повторял одно и то же, но, похоже, не замечал этого.

— Вот еще... — весь сжался старший.

— Точно тебе говорю! Бродят по берегу в шторм утонувшие души! Те, кто в такую же бурю в море пошел. Предупреждают живых. А кого встретят, с собой утащат. На морское дно...

— Да ну тебя! — выдохнул напарник. — От твоих рассказов и поседеть можно. Ветер это воет. Просто ветер. Шторм. — Было непонятно, кого он убеждает — товарища или себя.

— И ветер кричит? — встрепенулся молодой.

В этот раз крик прозвучал так близко и отчетливо, что оба подскочили с места.

— Ну какого черта всех остальных отсюда убрали, а нас двоих тут оставили! — в сердцах отозвался старший. — Раньше как хорошо было — вдоль всего забора по человеку расставили, и никакая контра не подберется. А теперь что? Мы тут двое первыми, да еще двое сзади, да человека три на складах будут. Это что, охрана для таких складов? Тут же что угодно быть может! И какого черта людей поубирали!

— Ты душу-то не трави, и без тебя тошно, — жалобно отозвался младший.

Крик приближался. Оба снова вскочили с места и теперь уж потянулись к винтовкам.

— А может... того? — Младший с надеждой посмотрел на товарища.

— Чего — того? — нахмурился тот.

— Пальнуть в темноту, а? Шоб оно так выть перестало?

— Больной совсем? А ну как там люди? Шо с нами сделают?

— Да какие там люди! Призраки колобродят! — дрожащим голосом отозвался младший солдат.

— А если призраки это, то им твои пули до одного места! Только пуще разозлишь, и за нами они сюда придут. Вот что... Надо сходить посмотреть.

— Я не пойду! — с ужасом замахал рукой молодой, сжимая в другой винтовку. — Ни за шо, вот те крест, хоть Бога и нету! Ни за шо! — Он начал креститься левой.

— А ну тихо! — насторожился старший. — Слушай...

Оба замолчали. Сквозь завывания ветра и скрип лампы уже отчетливо стал слышен женский крик, в котором можно было разобрать человеческие слова:

— Помогите!.. Ой, лишенько!.. Помогите!..

— А ну пошли! — решительно скомандовал старший и, вскинув винтовку на плечо, шагнул в темноту. Его товарищу не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним.

На улице было страшно — ветер выл, швырял в лицо тучи песка, сбивал с ног... Старший закашлялся. Молодой, дрожащими руками выставив винтовку в темноту, хоть и срывающимся голосом, но зычно крикнул:

— Стой! Кто идет!

Лампу качнуло, и резкий сноп света упал на дорогу, ведущую от пляжа. По тропинке бежала женщина. Оба солдата разглядели это отчетливо. Женщина была одета как простая крестьянка — длинная юбка билась вокруг ног, мешая ходьбе, на плечи упал платок, растрепав длинные светлые волосы, которые ореолом вились вокруг ее головы, шевелясь, словно змеи на голове легендарной Медузы Горгоны.

— Помогите!.. Люди добрые!.. Есть здесь кто? На помощь! Ой, лишенько!.. — вопила женщина, стремительно приближаясь к солдатам.

— А ну тихо, тетка! — рявкнул старший. — Ты кто такая? Что произошло?

— Задавило!.. Там... на дороге! Человека телегой задавило!..

— Кого задавило, где? — заморгал молодой.

— Так мужа моего!.. Телегой задавило!.. Сорвало телегу-то с привязи, да на мужа мого! Осью к земле придавило! Кровушки-то, кровушки сколько... Ой, люди добрые!.. Ой, помогите!

Женщина упала на колени и стала пытаться поцеловать солдатам руки. Старший ухватил ее за плечи и резко поднял вверх:

— Тихо, тетка! Чем помочь-то?

— Так телегу отодвинуть, поднять с него, шоб не умер он там! Ой, люди добрые, Христом-Богом молю!.. Не дайте помереть мужу... Детки наши, детки-то как будут? Ой, не дай Господи, лихо-то какое! — кричала не умолкая женщина.

— Сходи, что ли... — нерешительно сказал старший.

— Да не справится он один, сопливый совсем! — услышала его женщина. — Телега-то большая! Оба, оба вас надо, оба вы за быстро поднимете!

— Как оба? Пост оставить? Да ты что, тетка! — рассердился старший.

— Да нету же ж тут никого, кто ж в такую ночь придет! Нету, и охранять нечего. Помрет! Ведь помрет он! Совсем помрет, ой, лишенько... — Вытянув руки вперед, женщина упала лицом на землю и закачалась.

— Давай сходим! Умрет ведь человек. А так поможем, и назад быстро. Никто и не узнает, — вопросительно посмотрел на напарника молодой.

— Где телега, далеко? — вздохнул тот.

— Да тута она, за поворотом! Совсем близко...

— Ладно, веди. Пять минут, и всё.

Тетка с легкостью, удивительной для ее возраста, поднялась и вцепилась в него: — Пошли, пошли...

Она повела солдат за собой на проселочную дорогу, которая пролегала рядом с холмом и огибала пляж. Так, втроем, они повернули в сторону. А дальше... Солдаты так и не поняли, как это произошло. Вдруг совсем близко появились всадники. Они высыпались из-за поворота и мгновенно окружили солдат так быстро, что те даже не успели схватиться за винтовки. Женщина замолчала и отошла, совсем не боясь гарцующих коней.

— Вот что, ребята, — вперед выехал молодой темноволосый человек, — крови нам не нужно. Зла вам никто не сделает. Вы винтовки отдайте...

Тут только часовые разглядели, что всадники целятся на них из темноты, поэтому оружие отдали беспрекословно. Им связали руки и ноги и оставили лежать на дороге. Женщина лихо вскочила за спину темноволосого, и с шумом и гиком всадники унеслись прочь.

Вход в склады был свободен. Караулку никто больше не охранял, и всадники — вооруженные бандиты — беспрепятственно проникли на территорию. Не ожидавшие нападения часовые на задней стороне склада были разоружены очень быстро — всадники окружили будку, в которой они находились, несколько человек ворвались внутрь. Солдаты не успели оказать никакого сопротивления. Их связали — как и тех, на дороге, — и оставили внутри.

Однако без перестрелки все же не обошлось. Она началась возле дверей входа. Бандиты с шумом выбили двери тараном, составленным из двух бревен, лежащих во дворе. На этот шум выскочили трое охранников, которые открыли стрельбу. Однако они были в невыгодном положении — ничего не видя, солдаты палили наугад, в темноту, не понимая, кто их окружает и сколько врагов. Вскоре у них закончились патроны. Бандиты ворвались внутрь склада, связали солдат и оставили лежать во дворе.

Затем они принялись набивать мешки товарами и забрасывать их на спину лошадей. Чего только на складе не было — даже продукты и лекарства! Но бандиты брали только то, что стоило дорого, но унести было легко.

Им несказанно повезло: в задней части склада, который брали в аренду нэпманы, стояли несколько ящиков с ювелирными изделиями из золота и серебра — партия продукции Одесского ювелирного завода ждала отправки в Европу.

Трое бандитов принялись лихо срывать замки и пересыпать драгоценности в холщовые сумки. Внезапно раздался скрип открываемой двери. Они обернулись — в склад осторожно вошла женщина.

— Я же обещал тебе — никакой крови, — улыбнулся ей темноволосый. — Кто еще бы так взял склад, шоб никого не замочить?

— Я, — тихо сказала женщина. — Склад взяла я.

Темноволосый не стал спорить.

— Во, гляди, бриллианты... Хочешь кольцо с брюликом? Посмотри какое!

— Нет, — женщина буквально отшатнулась от него.

— Да почему? — искренне удивился темноволосый.

— Ненавижу золото, — четко произнесла женщина и, развернувшись, быстро пошла прочь...

ГЛАВА 4 Специалист по криминальному миру. След Алмазной. Семейная сцена. Очередная барышня Агояна

Володя Сосновский остановился на пороге тесного и душного кабинета, пристально вглядываясь в лица собравшихся. Несмотря на важность дела, людей было не так много. Он узнал троих: начальника уголовного розыска Одессы, председателя городского совета Алексея Трилисского, который вступил на эту должность еще в 1925 году, важную партийную шишку из ЦК УССР, фамилию которого плохо запомнил, так как видел его всего второй раз в жизни, и уголовного следователя из Киева Фин-гера, которого выписали специально для расследования беспредельных бандитских нападений. Этого

Володя узнал по фотографии и то, можно сказать, увидел ее случайно.

Сосновскому было велено тиснуть заметку про приезд Фингера в город. Сотрудник редакции ошибся и принес для материала его фотографию, добытую из архива Киевской ЧК. Однако Володя прекрасно знал, что подобные материалы печатаются без фотографий, поэтому снимок в макет не поставили. Но сам он хорошо запомнил это лицо.

В кабинете был еще какой-то человек, но он держался в отдалении — сидел в глухом углу на стуле, и Володя сразу понял, что это шпион, который будет докладывать чекистам про сегодняшний сбор.

— А вот и пресса! Проходите, товарищ Соснов-ский, — сказал Трилисский, с которым Володя хорошо был знаком. — Рекомендую: Владимир Соснов-ский, главный редактор «Одесских новостей».

— Это еще зачем? — буркнул начальник уголовки. — К чему на закрытом совещании журналист?

— Товарищ Сосновский приглашен сюда не как журналист, а как специалист по старому криминальному миру Одессы, — сухо ответил Трилисский. — У него огромные знания этого мира и опыт. Он был знаком даже с Михаилом Японцем. Так что он может нам помочь.

— Интересно, — Фингер бросил на Володю пристальный взгляд и подвинулся, давая ему сесть к столу.

— Итак, на чем мы остановились? — сказал Три-лисский.

— Разбойные нападения, три за прошедший месяц, — вступил начальник уголовки. — Расследование поручено товарищу Фингеру, он достаточно компетентен.

— Докладывайте, — вступил шишка из ЦК. Это прозвучало как приказ.

— Мы проделали достаточно большую работу, — Фингер откашлялся, — и выяснили следующее. Во главе всех этих нападений стоит некий Кагул — вор в законе из Кишинева, получивший авторитет в кишиневской тюрьме. Он быстро пошел в гору, сколотил банду и принялся бомбить город.

— С чего вдруг такая честь заезжему вору — банда в Одессе? — хмыкнул шишка из ЦК.

— Кагул стал правой рукой Тучи, — объяснил Фингер. — Причина — он с подельниками организовал побег Тучи из Александровского участка. После этого Туча стал доверять ему, как самому себе. Кстати, тех, кто организовал побег, вы здесь так и не нашли, — не удержался он от шпильки, повернувшись к начальнику уголовного розыска. Володя заерзал на стуле, но быстро взял себя в руки.

Тот зло фыркнул, и Сосновский понял, что после этого Фингер приобрел в его лице врага.

— Докладывайте по существу, — подняв руку, вмешался Трилисский, которому тоже явно не понравился выпад Фингера.

— Кагул — наглый и дерзкий вор, — продолжил Фингер. — Сейчас он в большом авторитете, второй человек после Тучи в городе, но действует он не один — во всех этих разбойных нападениях у него есть сообщник. Точнее — сообщница. Это женщина, смелая, ловкая, искусная актриса, она вызывает огонь на себя и тем самым открывает Кагулу путь для нападения.

— А вот это интересно, — нахмурился Трилис-ский. — Кто такая, есть приметы?

— Есть, — кивнул Фингер, — хотя получить удалось их с трудом. Женщине лет 25—27, высокая, темноволосая, с короткой стрижкой, достаточно красивая, чтобы нравиться мужчинам и втираться в доверие. Обладает большими связями в криминальных кругах. Любовница или жена Кагула — есть и такие сведения. Имя ее пока неизвестно.

— Да что ж такое?! Почему до сих пор никто не задержан?! Чем вы тут занимаетесь? — рявкнул шишка из ЦК. — В городе беспредел творится, а вы тут приметы расписываете! Да хватать всех подходящих воровок, и на Люстдорфскую дорогу! Чего с ними церемониться! Мне цифры по статистике сдавать надо!

— Этак полгорода можно пересадить, — негромко хмыкнул Фингер, а начальник уголовки, которому тоже не понравился разнос, сухо ответил:

— Схватим.

— Есть мнение, — Фингер бросил на шишку убийственный взгляд, — что это воровка, так сказать, из старой гвардии, с давней криминальной, чисто одесской школой, оттого и в большом авторитете. Вычислить ее не так просто — город прикрывает своих на каждом углу.

— А вот для этого мы и позвали товарища Со-сновского, который хорошо знает криминальный мир старой Одессы, — вмешался Трилисский. — Товарищ Фингер, назовите имя, которое вам дал информатор.

— Да, мы работаем с агентами, — не давал себя сбить с мысли Фингер. — И вот один из них рассказал, что давно, еще во времена Японца, в Одессе была женщина, которая работала под ним. Ее называли Алмазной. Ну, как обычно — воровала драгоценности, участвовала в налетах. Одно время у нее даже была своя банда, хотя начинала она как хипишница...

— Кто? — не понял шишка из ЦК.

— Хипишница — воровка старой гвардии — усыпляет клиента, а затем с подельниками устаивает ему хипиш — то есть скандал, и тот сам деньги отдает. В общем, хипишница в одиночку не работает — только с подельниками. Ну а банда... Да, потом у нее была банда...

Володя сидел ни жив ни мертв, изо всех сил стараясь не пошевелиться. И только побелевшие костяшки пальцев, которыми он впился в поверхность стола, выдавали охватившую его тревогу. Он старался дышать ровно, но и это было тяжело. Молнии дикого напряжения время от времени проскальзывали по его лицу. Но, к счастью, никто не смотрел на него.

— Товарищ Сосновский, вы что-то слышали об этой Алмазной? — Тут Трилисский таки повернулся к нему.

— Слышал, конечно, — невероятными усилиями Володе удалось взять себя в руки. — Но Алмазная не подходит под эти приметы. Это была полная, низкорослая женщина средних лет. Сейчас ей было бы не меньше 40-ка. У нее были длинные рыжие волосы и одутловатое лицо. Она любила выпить и жила с каким-то бандитом из банды Японца... Имени его я не помню. Ну и главное — Алмазная давно умерла!

— Что это значит? Поясните! — нахмурился Фингер, а начальник уголовки уже открыто смотрел на Володю во все глаза.

— Насколько мне известно, она была убита во время облавы на банду самозванца, лже-Японца, поимкой которого занимался покойный комиссар

Патюк, — ответил Сосновский, очень надеясь, что со стороны его голос звучит естественно, без актерского налета. — Она была на сходе в катакомбах в Барятинском переулке, когда туда нагрянули чекисты с облавой. Началась перестрелка, и ее застрелили. А похоронена она как будто на Втором Христианском кладбище...

— С чего вы это взяли? — хмыкнул Фингер. — У меня есть сведения, что Алмазная жива и здорова, и живет с Кагулом!

— Ну, значит, либо это кто-то другой, либо ваш информатор ничего не смыслит в криминальном мире, — парировал Володя. — У меня сведения достоверные — мне рассказывали свидетели, которые видели ее труп. Знаете, слава Алмазной была велика, так что ее именем мог назваться кто угодно.

— Да, это вариант, — вскинулся начальник уголовки.

— Но если бы Алмазная была жива, она могла бы участвовать в подобных налетах? — не отставал Фингер.

— Нет, не думаю, — резко отозвался Володя, — она была не так умна, как вам представляется. Просто обычная одесская бандитка.

— Вам, товарищ Сосновский, придется пересмотреть картотеку и отобрать тех женщин, кто подходит под приметы Алмазной, — снова вмешался Трилисский.

— Я не видел ее в лицо и лично не знал, — пожал плечами Володя, — помочь в этом вопросе не смогу. А если укажу на кого-то и пущу вас по ложному следу? Так что лучше вы сами. Уверен, справитесь.

— Вот это правильно, — кивнул начальник уголовки.

После этого Володю отпустили, но, выходя из кабинета, он отметил, что только его — Фингер и шишка из ЦК остались, не говоря уже про шпиона.

Сосновский шел к Каретному переулку, нет, не шел — почти бежал, при этом стараясь не привлекать к себе внимания. Несколько раз до этого он уже бывал здесь. В старой квартире Таня больше не жила. Соседи сказали, что выехала она в конце января. И тем не менее Володя все равно приходил сюда и смотрел с тоской на темные окна.

Сам Сосновский тоже больше не жил в Каретном. Он снял неплохую двухкомнатную квартиру на Нежинской улице, угол Дворянской, и ему ужасно нравился этот тихий и спокойный район. Окно второй комнаты выходило на Дворянскую, и Володе приятно было вглядываться в знакомые очертания улицы — первой, что увидел он после переезда в Одессу и где было проведено столько незабываемых и важных часов.

То, что он услышан на совещании, его страшно взволновало, сердце билось в груди тяжелым молотом, Володя буквально не мог дышать. Он видел безжалостные глаза Фингера, в которых уже появился охотничий азарт: тот учуял след Тани. Против своей воли Володя испытывал парализующий его страх.

Дом в Каретном переулке выглядел заброшенным. Сосновский поднялся на второй этаж, потрогал на двери огромный замок. Затем спустился вниз, на улицу, и остановился напротив безжизненных окон. Мысли роились в его голове. Неужели Таня связалась с Кагулом? Да, она вполне могла это сделать. Почему, почему не пожалела свою дочь?.. Или наоборот — пожалела?..

Стоя напротив мертвых окон, Володя вспоминал картину, которую увидел, — Таня идет по переулку на руках с маленькой девочкой... У него мучительно заныло сердце...

Алена стояла в коридоре редакции и болтала с кем-то из сотрудников. Володя сразу же, с порога разглядел ее ярко-рыжие волосы, и у него появилось такое чувство, словно его ударили под дых. Уже достаточно много времени прошло с тех пор, как они общались, и тем не менее она формально оставалась его законной супругой.

Когда же они виделись с Аленой в последний раз? Память подсказывала Володе, что больше года назад. Тогда его жена тоже пришла в редакцию, держалась тихо, мирно, даже попросила прощения. И Сосновский от полноты чувств согласился пересылать ей какие-то деньги — время от времени, при условии, чтобы больше они не встречались. Так он и делал. С тех пор он ее не видел. И вот она появилась...

Алена изменилась. Похудела, немного осунулась, обрезала длинные волосы. Но по-прежнему красила их в ярко-рыжий цвет и, соответственно, выглядела очень яркой. Но то, что когда-то так Володе нравилось, теперь вызывало раздражение и отвращение.

— Зачем ты пришла? — резко прервал он ее беседу с кем-то из сотрудников. Сосновский был зол и хмур. Увидев это, тот поспешил раствориться — нрав Володи хорошо был известен в редакции.

— Пойдем к тебе в кабинет! Поговорим... — Алена призывно тряхнула головой, и каскад огненных волос рассыпался по ее плечам. Она явно кокетничала.

— Нет, — отрезал Сосновский. — Говорить мы будем здесь. Ты зачем пришла?

— Неужели ты не рад меня видеть? — Да, он не ошибся, Алена явно кокетничала, и тут он ощутил страшный приступ тошноты.

— Нет, — тон Володи стал еще резче. — Чего тебе надо?

— Ах так? — Алена, моментально все поняв, рассердилась. — Ладно! Денег! Мне нужны деньги. И ты их мне дашь!

— Я и так даю тебе деньги по мере возможности. — Сосновский оглянулся — ему не хотелось, чтобы этот разговор слышали сотрудники. — Чего еще ты хочешь?

— Эти жалкие гроши? — почти зашипела Алена. — Ну нет! Думаешь, что так легко отделался от меня? Мне нужны деньги! И ты их мне дашь! Не забывай, что я могу основательно подпортить тебе жизнь!

— Как? — Володя нервно рассмеялся. — Ты уже все для этого сделала! Что еще?

— Я твоя жена, между прочим! — воскликнула она.

— Только на бумаге. В жизни ты мне никто. А по закону, между прочим, я не должен помогать тебе деньгами. Детей у нас нет.

— Детей... — зашипела Алена. — Кто захотел бы родить от такого ничтожества, как ты? Ты слизняк, мямля! Пустое место! Ты не то что денег заработать... Ты вообще не способен ни на что!

— Убирайся вон! — Володя сжал кулаки.

— Ну нет! Так просто я не уйду! Либо ты даешь мне денег, либо...

— Что — либо? — издевательски засмеялся Володя.

— Либо я всем расскажу, что ты жил с воровкой! Все узнают о главном редакторе, который спит с бандиткой из притонов Молдаванки! — выкрикнула Алена. — Алмазная ее, кажется, звали, да? Мне все, все про нее рассказали! Один человек! Он знает! И ты будешь меня после этого попрекать чем-то? Сам спал с воровкой!

Кровь бросилась в лицо Володи. У него потемнело в глазах. Страх, отчаяние, ярость, все это, смешавшись, превратилось в гремучую смесь, и он полностью потерял над собой контроль. Соснов-ский больше не соображал, что делает. Бросившись вперед, он схватил Алену за горло и швырнул ее к стене. Голос его был страшным:

— Заткнись, ты, тварь! Я убью тебя! Слышишь, ты, отродье? Скажешь кому-то хоть слово, и я тебя убью!

Алена закричала. К ним уже со всех сторон бежали люди. Володя с силой стукнул ее головой о стену. Она продолжала кричать.

— Я убью тебя! — в ярости шипел он.

Верный помощник Сосновского Савка изо всех

сил вцепился в его руки, и кое-как сумел их разжать. Всхлипывая, Алена сползла вниз по стене.

— Да что с тобой?! — Савка продолжал держать начальника. — Приди в себя, успокойся!

Володя дрожал. Он, мирный, спокойный и воспитанный человек, испытывал такую слепящую ярость, что на какое-то мгновение полностью растерял все остатки благородства и хорошего воспитания. Он ненавидел эту женщину с такой силой, что действительно готов был ее убить. Эту ненависть подхлестывало обжигающее чувство обиды — рана, которую нанесла ему Алена, была очень сильной.

— Убирайся! — выкрикнул он. — И больше никогда не смей появляться в моей жизни! Ни копейки ты от меня больше не получишь! Поняла? Ни копейки! Убирайся! Пошла вон!

Поднявшись на ноги, боком, неуклюже Алена двинулась к дверям. Только сейчас Сосновский заметил, что вокруг них собралась толпа — все сотрудники вывалили из своих комнат и с огромным интересом следили за семейной сценой главного редактора.

— Чего уставились? И вы тоже все пошли вон! — заорал он. Затем, оттолкнув верного Савку, который все еще продолжал его удерживать, бросился в свой кабинет.

В ресторане «Этюд» на Дерибасовской дым стоял коромыслом! Недавно открывшееся заведение пользовалось большим успехом. Цены в нем были самыми высокими в городе, а напитки — сплошь заграничными, контрабандными, хотя все местные жители прекрасно понимали, что контрабанда вся изготавливается недалеко — за углом, по соседству. Однако множество различных факторов сделали заведение самым модным в городе. А высокие цены привлекали только состоятельную публику. Ужинать в «Этюде» было делом престижа — принадлежностью к касте, в которой было принято «лопнуть, но держать фасон», соря деньгами и умело пуская пыль в глаза.

Финдиректор заготконторы по продовольствию Давид Агоян был завсегдатаем «Этюда» с самого момента открытия ресторана. И ни у кого не возникал вопрос, как скромный государственный служащий, сидящий на госзарплате в 40 червонцев, может быть завсегдатаем самого дорогого заведения в городе.

Агояна все знали — через его руки текли мощные финансовые потоки, он получал грандиозный теневой доход, который делил с верхушкой большевиков, — разумеется, все было тайно. А потому Агоян был большим человеком в городе. Его не трогали ни чекисты, ни бандиты: на первых он имел компромат, а вторым платил процент, потому беспрепятственно и ворочал миллионами.

Агоян был деловит и неболтлив, оттого до сих пор и ходил по земле — чекистам выгодно было держать его под своеобразным контролем, в поле зрения, вместо того чтобы пустить в расход. Но была у него слабость, которая время от времени грозила подпортить его репутацию сразу во всех кругах. И слабостью Агояна были женщины.

Эгоистичный, капризный, в личных отношениях несообразительный, Давид был лживым бабником. Именно лживым. Способность лгать как дышать, с трепетом глядя в глаза, он впитал с молоком матери. И где-то лет с 14-ти успешно пользовался этим вовсю. Агоян лгал всегда, каждой женщине, с которой встречался в своей жизни. Но, будучи настоящим профессионалом своего дела, творил эту ложь так убедительно, что мало кому удавалось изобличить его.

Вот и в этот вечер Давид сидел в «Этюде» с очередной барышней — тонконогой, изящной, коротко остриженной брюнеткой лет 25-ти. Судя по цветастому откровенному платью свободного покроя, барышня принадлежала к артистическим кругам — была либо хористкой, либо статисткой. Некая свобода в ее одежде — слишком короткая юбка, слишком глубокое декольте — это демонстрировала.

— Я тебя больше всех люблю, милая, — убежденно говорил Агоян барышне, держа ее за руки и преданно глядя в глаза, ничуть не смущаясь тем, что это была их первая встреча. — Я все ради любви сделаю, милая. Наша встреча не случайна. Милая моя, королева прекрасная, наша любовь с самого первого взгляда! Я ничего подобного в жизни еще ни к кому не чувствовал. Я тебя никому не отдам!

Барышня, убрав руку, изящно отпила дорогое шампанское, кивнув в такт его словам.

— Я большой человек в городе, милая, — вошел во вкус Агоян, — все эти большевики у меня в кулаке. Деньги у меня их, много денег. Все брошу к твоим ногам, милая моя. Только тебя я всю жизнь и ждал. Любовь у нас будет, семья. Увидишь, как мы заживем!

— Да откуда у большевиков деньги? — кокетливо смеялась «милая». — Скажешь тоже!

— Много денег... И все у меня, — Давид был уже заметно пьян.

— Не поверю, пока сам не покажешь. Вот пригласишь в гости — пойду, — кокетливо надула губки барышня.

— Пока нельзя, милая. Родственники ко мне приехали. Сестра родная. Полная квартира людей! Тетя с братом, два племянника и сестра отца. Нельзя ко мне. Лучше пойдем в гостиницу.

— Ну вот еще... — обиделась барышня. — По гостиницам не хожу! Какие такие тайны у тебя, если в квартире столько людей! Обворуют они твои деньги!

— Э, не скажи. Сейф у меня с секретом, не простой... — Пьяный Агоян журчал не умолкая. Э... знаешь — соединен с участком электрическим звонком. Только ключиком открывается...

— Да ну, скукотища... — снова надула губки барышня. — Что ты мне такое скучное рассказываешь! Ты лучше о любви расскажи...

— Люблю я тебя, милая! Больше всех люблю! Милая, всю жизнь ждал! — привычно затараторил Давид в знакомом для себя русле.

К закрытию ресторана ему все же удалось уговорить барышню пойти в гостиницу — меблированные комнаты по соседству, в одном из переулков. Пьяно смеясь, она поднималась по ступенькам. За ней плелся такой же пьяный Агоян.

— Хочу еще шампанского! — Барышня с разбегу плюхнулась на плюшевое покрывало гостиничной кровати. — Немедленно!

И, кокетливо задрав юбку, выставила ногу в ажурном черном чулке. Шампанское немедленно появилось. После первого бокала шум в голове Давида усилился. А после второго он бесчувственно растянулся на потертом гостиничном ковре.

Барышня двигалась быстро и профессионально, обыскивая Агояна сверху донизу. Сняла серебряную цепочку с ключом, достала бумажник с деньгами и документами, тщательно записала адрес. По документам выходило, что Агоян женат, и у него есть малолетний сын. Барышня рассмеялась. Затем, засунув в сумочку деньги из бумажника, быстро вышла из номера и почти вприпрыжку спустилась по лестнице, все еще продолжая смеяться.

ГЛАВА 5 Жена Агояна. «Где усопший?»Угрызения совести Тани. Методы большевиков

ОДЕССА, 2 апреля 1926 года

Агоян страдал мучительно, с размахом. Обвязав голову мокрым полотенцем, он лежал на кровати в спальне и стонал. Миловидная жена, не чаявшая души в своем важном и красивом муже, сбилась с ног, не зная, как ему угодить.

Дело в том, что Агояну весьма сложно было скрыть от супруги причину столь мучительного самочувствия — передозировка снотворного, которым его усыпили в гостиничном номере, плюс похмелье. А потому он жаловался на температуру, боль в горле, подозревал смертельную «испанку».

Но для того, чтобы объяснить отсутствие денег и серебряной цепочки, которую сняли у него прямо с шеи, Агоян выдумал историю в ресторане на деловой встрече — якобы, потеряв сознание от высокой температуры, он был отнесен в служебное помещение, где уложен на какой-то топчан. Там и был ограблен, прямо на топчане, — кем-то из обслуживающего персонала.

Поскольку лгать Агоян умел вдохновенно и профессионально, справиться с сочинением легенды для него не составляло никакого труда. Были выдуманы такие леденящие кровь подробности, живописуемые так вдохновенно, что он и сам в них поверил в конце концов. Жена бледнела, дрожала и едва не теряла сознание от ужаса за любимого мужа, подвергшегося смертельной опасности и чудом оставшегося в живых.

Ощущая такую поддержку, Давид вошел во вкус, воспрял духом и принялся страдать, стараясь получить от процесса максимум удовольствия. Жена уже не знала, что и сделать, лишь бы облегчить его состояние. Их шестилетний сын был изгнан в детскую, где и сидел безвылазно, тише воды ниже травы, беззвучно играя со старыми оловянными солдатиками, стараясь изо всех сил не потревожить взрослых.

Это был очень тихий, несчастный и забитый мальчик, который давно успел уяснить, что чем меньше места он станет занимать в жизни родителей, тем будет лучше для всех. Он привык, что на него всегда очень мало обращают внимания. Мать всецело была занята мужем, до конца растворившись в этой вязкой любви, и ребенок был для нее скорее обузой, чем радостью. А сам Агоян, как и все махровые, избалованные эгоисты, был просто не способен обращать на кого-то внимания больше, чем на самого себя. Прикрываясь вечной занятостью — ведь он был действительно слишком занят, если не махинациями, то женщинами, если не женщинами, то махинациями, — Давид забывал о том, что у него есть сын, не видя ребенка неделями. От чего, впрочем, сам абсолютно не страдал.

Был вечер. В комнате лампа едва светила. Жена Агояна сидела возле его кровати и размешивала для страдающего супруга чай с лимоном и медом, дуя на него, чтобы остудить до нужной температуры, стараясь услужить мужу так, как не сможет и самая опытная прислуга со стажем. Сам Давид разлегся на всю кровать и, закинув ногу на ногу, репетировал страдающее выражение лица, тайком косясь в зеркало, находящееся рядом с кроватью, — с каким лицом выглядит лучше. Получалось очень неплохо.

Маленький сын Агояна тихонько заглянул в комнату, поскребясь в дверь, как испуганная мышь.

— Мама... А я рисунок нарисовал... Посмотришь? — прошептал он.

— А ну тихо! Иди отсюда! Потом! Не видишь, у папы голова болит! — шепотом огрызнулась жена Агояна, даже не поворачивая головы к ребенку.

— Убери его... и так плохо... — мучительно простонал Агоян, наслаждаясь звуками своего голоса, показавшегося ему самому удивительно молодым и глубоким.

Дети обладают чуткой душой. Понимая, что ему здесь не рады, мальчик тихонько поплелся обратно в детскую. В глазах его стояли слезы.

Звонок в дверь раздался неожиданно и резко.

— Кого там несет? — беспокойно подскочил Агоян, который, как и все махинаторы, боялся неожиданных звуков. — Посмотри!

Жена послушно бросилась выполнять команду.

— Кто это? — осторожно спросила она из-за двери.

— Открывайте! Новые родственники! — задорно отозвался молодой и звонкий женский голос.

Ничего не понимая, женщина распахнула дверь. На пороге стояла молодая темноволосая девушка с короткой стрижкой и мужчина лет 30-ти, высокий, коренастый, белобрысый, с туповатым крестьянским лицом.

— Ой, а вы сестра Давида? Как вы похожи! Это вы к нему приехали? Как я рада! — затараторила девица, входя в квартиру. — Вот и познакомимся! Он меня в гости пригласил!

— Кого пригласил? Вы кто? — опешила жена.

— Как это кто? Вот вам и здрасьте! — пожала плечами наглая девица. — Жених мой, Давид Аго-ян, тут живет? Я же ж за него замуж выхожу! А это братик мой, только вчера из села приехал! Я его с новыми родственниками познакомиться привела!

— Что? — Кровь отхлынула от лица жены Аго-яна. Став белой как мел, она прислонилась к стене и закричала сипло: — Давид!

Хорошо разбираясь в оттенках голоса жены, Агоян понял, что происходит нечто серьезное. Голос звучал не так, как обычно. Тут уже явно было не до церемоний. Он резко сорвал с головы мокрое полотенце и вышел в прихожую.

— Миленький! — завизжала девица, бросившись к нему на шею. — Вот я и пришла! А это мой братик!

— Кто вы такая? Что здесь происходит? — Агоян весь затрясся, опознав девицу из «Этюда», — к этой встрече он совсем не был готов.

— Наше вам здрасьте с кисточкой! Ты шо, белены объелся? Любимую женщину не узнаешь? — Девица снова повисла на его шее.

— Что вам надо? Я вас первый раз в жизни вижу! — Покраснев как рак, Давид с трудом оторвал от себя руки девицы, боясь встретиться взглядом с глазами жены.

— Да ты шо, швицер задрипанный? — отпрянула от него девица — Как это не узнаешь? А кто в гости звал? Кто со мной ночь в гостинице провел? Цепочку с ключиком на память подарил в знак вечной любви... — Она всхлипнула. — А теперь нос от меня воротишь?

— Вы меня с кем-то перепутали... Никуда я вас не приглашал... — Агоян затрясся.

— А записка? — Открыв миниатюрную сумочку, девица вынула оттуда записку, демонстративно развернула перед женой. — «Любимая... в 8 вечера в «Этюде». Жду не дождусь нашей встречи! Никому тебя не отдам. Милая, целую нежно...»

— Это не я писал, — у Агояна потемнело в глазах.

— А кто? Папа Римский? — Девица вульгарно засмеялась и тут же завизжала: — Ты шо, воспользовался мной, обесчестил в гостинице, а теперь нос от меня воротишь, знать не хочешь? А как же любовь до гроба? Ты меня на сегодня в гости пригласил! Жениться обещал! А теперь...

— Да что это за ерунда... убирайтесь... — Давид готов был провалиться сквозь землю.

— Вот шо, швицер, — тут в разговор вступил спутник девицы, — хватит тут ушами елозить! Сестру мою ты обесчестил — значит, надо платить! Деньги гони на бочку, да живо!

— Какие деньги? Вы с ума сошли! Я скромный госслужащий! — завопил Агоян. — Я сейчас милицию вызову!

— Вызывай, — усмехнулся брат, — вот мы заявление и напишем, как ты сестру мою в меблированных комнатах обесчестил! Изнасиловал обманом! Надругался над девушкой. И свидетели найдутся! Ваш муж, мадам, — обернулся он к жене Агояна, — известный бабник в городе. Ни одной юбки не пропустит. Но сейчас не на тех нарвался. Так что зови милицию, швицер задохлый! В отеле тебя опознают.

Давид отступил назад, к жене, но та инстинктивно отшатнулась, вжалась в стенку. На нее было страшно смотреть, лицо ее выражало муку. Бог был низвергнут, и жуткая правда, которую она пыталась не замечать, на которую закрывала глаза, вдруг с обжигающей силой вырвалась наружу. И Агоян, похоже, почувствовал перемену, произошедшую с его женой, потому что еще сильнее затрясся.

Заявление об изнасиловании не было шуткой — особенно по тем временам. Особенно на человека, занимавшего такую серьезную должность. Пока станут разбираться, с работы однозначно турнут. Агоян прекрасно понимал это. А значит, долой финансовые потоки. И связи среди большевиков не спасут.

— Нету у меня денег, нету, — взмолился он, — я скромный служащий, живу на одну зарплату... Жалованье задерживают...

— Тогда я иду за милицией, — сказал брат девушки.

Очередной звонок в дверь прозвучал так резко и неожиданно, что Агоян подскочил.

— Да что это такое? Матерь Божья... — он совсем позабыл, что верить в Бога ему не положено по должности.

— Откройте! — брат девушки повернулся к жене Агояна.

Та, даже не спросив, кто там, открыла дверь. На пороге стоял молодой священник.

— Добрый вечер, дочь моя! Сочувствую в вашей скорбной утрате. Где усопший?

— Кто? Что вы говорите? — Женщина растерянно отступила на шаг.

— Усопший, говорю, где? — повторил священник. — В этой же квартире покойника отпевать надо?

— Какого покойника? Нету у нас никаких покойников! — закричал Агоян, приходя в себя, находясь на последней грани нервного напряжения от всего, что свалилось на него за этот вечер.

— Вы ошиблись, батюшка, — дрожащими губами произнесла его жена, — нет у нас покойника.

— Дай Бог, и не будет, дочь моя! — ответил священник. — Ну это если с разумом дружить будете.

С этими странными словами он достал руку из полы рясы. В ней был зажат тяжелый армейский наган. А из-за его спины, с боков, неожиданно появились еще двое вооруженных мужчин.

— Всем тихо, — даже как-то ласково скомандовал лжесвященник. — Это налет. Зайти в дом и не рыпаться.

Бандиты вошли в квартиру и захлопнули за собой дверь.

— Сейф в спальне? — так же мирно спросил мнимый священник. — Ну тогда все туда!

Все собравшиеся в коридоре прошли в спальню. Со стены бандит в рясе сразу снял картину, под которой оказался сейф.

— Открывай, если жизнь дорога! — обернулся он к Агояну. Теперь в его речи не было и тени миролюбивости.

— Открыл бы! — Давид с ехидством уставился на него. — Да только ключ вот ей по глупости подарил! — ткнул он пальцем в девицу.

— Кто такая? — бандит обернулся к ней.

— А нам тоже деньги от этого гада надо! — Брат девушки выступил вперед. — Он мою сестру обесчестил! Пусть заплатит!

— Хорош гусь! — Священник искренне рассмеялся. — Везде делов натворил! Успел всем нагадить!

— У меня ключ, — упрямо сказала девица. — Значит, давайте так, шахер-махер. Я вам ключ, а вы нам часть денег. А то ведь сейф с участком милицейским соединен. Тронете — такой гембель начнется, мало никому не покажется.

— Ишь, селючка ушлая! — рассмеялся бандит. — А с чего мне верить?

— А ты попробуй в сейф пальни! И увидишь, что через пять минут будет, — уверенно произнесла девица.

— Так, ладно. Да откуда мне знать, что не врешь? — уставился на нее бандит.

— А вот ключ. — Девица сняла с шеи серебряную цепочку с ключом и помахала ею.

— Значит, правда, — выдохнула жена Агояна, но ее тихие слова буквально потонули в пространстве, не услышанные никем.

— Идет, — согласился бандит, — раз такое дело, деньгами не обижу. Я за справедливость. Гад за все заплатить должен! Слово Кагула!

— Кагул? — переспросил брат девушки. — Мы слышали о тебе, говорят, ты людей на деньги не кидаешь. И за своих людей Скумбрии отомстил.

— Оно так, — с серьезным видов кивнул Ка-гул, — а ты, коли разбираешься, то ко мне приходи. Хорошие люди мне завсегда нужны, не хватает их, хороших-то!

— Да что же это такое, в самом деле, — завел было Агоян, но Кагул быстро наставил на него наган и скомандовал:

— Заткнись, мразь!

Затем он забрал ключ у девушки.

Когда сейф был открыт, все ахнули. Снизу доверху он был забит червонцами. Толстые пачки были в банковских упаковках.

— Денег у него нет? Ах ты сука! — сжав кулаки, брат девушки подступил к Агояну.

— А ну ша! Гембель мне тут не за надо, — остановил его Кагул. — Мы ему юшку по-другому пустим. Выгребайте, ребята.

Миг — и бандиты очистили сейф, переложив все деньги в два холщовых мешка. Кагул отобрал пять толстых пачек и всунул их в руки брата девицы.

— Вам, ребята. Заслужили.

На последней полке сейфа лежало несколько коробок с драгоценностями. Бандиты тоже их забрали.

— Это мои украшения, — жена Агояна внезапно выступила вперед. — Это подарки моей покойной матери. Оставьте.

— Мне жаль, мадам, — повернулся к ней Кагул, — но оставлять ничего не будем. Вы вышли замуж за мерзавца. Он вам новые купит. Отойдите, мадам. Не стойте на дороге. И не расстраивайтесь. Скоро ваш муж очухается от сегодняшнего вечера и снова станет воровать по полной.

Бандиты ушли. Брат с девушкой потоптались в дверях. Засунув деньги в карманы куртки, он с ухмылкой сказал:

— Вот оно как вышло... нет, значит, денег...

— Убирайтесь! — почувствовав себя в безопасности, жена Агояна сжала кулаки и буквально бросилась на парочку.

— Не на того собачитесь, дамочка, — оттолкнув ее, хмыкнул брат. — Шлялся бы ваш благоверный поменьше, и вы бы целее были, вместе с денежками. Так шо...

С этими словами они покинули квартиру. Дверь за ними грохнула, как выстрел. Маленький мальчик, сын Агояна, испуганно выглянул в коридор. Все это время он прятался в комнате и боялся войти, слыша злые и раздраженные взрослые голоса. Плюшевый потертый медведь, слишком большой, волочащийся по полу, зацепился лапой за косяк двери. Мальчик тянул его за собой одной рукой. Почувствовав, что медведь застрял, он обернулся, схватил его двумя маленькими ручками и с силой потянул на себя. Медведь отцепился от косяка, и мальчик упал. Он тихонько заскулил, пытаясь привлечь внимание взрослых. Но мать, застыв, все не двигалась с места и не обращала на него никакого внимания.

Ее лицо было совершенно бледным, от него отхлынула вся кровь. Глаза с расширенными до предела зрачками неподвижно уставились в одну точку и напоминали огромные ямы, глубокие и опасные впадины в земной коре, проникающие до центра земли. Это были глаза человека, вдруг увидевшего перед собой что-то настолько страшное, что он не может отойти — так смотрят люди, с глаз которых спала пелена, вдруг, без всякого предупреждения, обнажив настолько пугающую истину, что человеческий рассудок просто не способен ее переварить, преодолеть и вернуться в нормальное состояние, в ту жизнь, которая больше никогда не будет прежней...

Вздыхая, охая и хватаясь за голову, при этом не отрывая трусливого взгляда от раскрытой дверцы сейфа, Агоян не видел этих глаз жены. Он, войдя во вкус, все сильнее принялся стонать и причитать. Но, пораженный наступившей тишиной, обернулся. Мысленно он уже приготовился к скандалу — слезам, истерике, крикам, упрекам, и лихорадочно соображал, как себя ему вести, что говорить.

Но его жена, застыв, смотрела прямо перед собой в одну точку неподвижными, немигающими, не меняющими выражения глазами.

— Не смотри на меня так! — взвизгнул Агоян, не выдержав. От страшного зрелища у него по спине потекла неприятно липкая струйка ледяного пота.

Это было неправдой — женщина смотрела не на него. По ее лицу, разом потерявшим все свои краски, все больше и больше растекалась смертельная бледность. Мало того, оно вдруг начало становиться синюшным — прямо на глазах.

— Ой, голова болит... — вновь попытался пожаловаться Агоян, — я тебе все потом объясню... Брехня все это...

Ответа не последовало. Подхватив дрожащей рукой полу халата, он стал тихонько пятиться к выходу из комнаты, вдруг ставшей такой страшной, и нечаянно натолкнулся на сына. Наступив на медведя, отшвырнул его в сторону. Мальчик заплакал.

— Убери его отсюда! Уведи в детскую! — истерично крикнул Агоян, в голосе которого появились неприятные, визгливые нотки, как у базарной бабы.

Но жена даже не повернула головы. Процедив сквозь зубы проклятие, Давид отодвинул плачущего ребенка в сторону и быстро выскользнул в гостиную. Ноги у него почему-то заплетались. Только тогда женщина медленно повернулась к стене, к раскрытому бандитами сейфу, и потом снова застыла...

Черный автомобиль, урча двигателем, медленно тронулся с места. За рулем сидел бандит, только что изображавший брата девушки. Рядом с ним — еще один. Кагул, все еще не снявший рясу священника, вместе с девушкой разместился на заднем сиденье.

Отвернувшись к окну автомобиля, девушка сохраняла напряженное молчание. Кагул вытащил из мешка небольшую коробочку, обитую черным бархатом. Раскрыл. Даже в темноте алмазы и рубины засверкали на колье.

— Посмотри! — осторожно, даже с некоторым страхом, он тронул девушку за плечо. — Посмотри, какая красота! Это тебе. Специально для тебя оставлю.

— Убери это, — она отмахнулась от него, как от надоедливого насекомого. Выражение лица при этом стало у нее злым.

— Таня!.. — опешил Кагул.

Таня, а это была именно она, обернулась к нему, сохраняя на лице выражение странной, пугающей и сосредоточенной злобы.

— Убери это, — резко повторила она, — я не люблю драгоценности. Ненавижу золото и камни. Ты же знаешь, что я никогда не оставляю себе награбленное.

— Да, я знаю, но я думал... — как-то виновато отозвался Кагул, — просто очень красивая вещь. Ты хоть взгляни...

— Хватит! — резко вырвав из его рук коробочку, Таня захлопнула ее. — Убери это! Ненавижу! Не хочу!

— Хо-хо! Ненавидеть золото и стекляшки... Да на такой шухер способна только наша Алмазная! — хохотнул бандит, сидевший на переднем сиденьи, вполоборота повернувшись к ним. Но, испуганный выражением лица Тани, тут же сел прямо и больше не встревал с замечаниями.

— Ты же сама на этого Агояна навела, сама все спланировала! — нахмурился Кагул.

— Да, навела, — ответила Таня, — да, спланировала. Мало ли чего я с тобой здесь не планировала. Тебе — вернее.

— А ведь здорово все прошло! — засмеялся Ка-гул, к которому вернулось хорошее расположение духа.

Машина въехала в круг света от уличного фонаря. Разглядев в этом тусклом свете лицо Тани, он резко оборвал смех.

— Что с тобой? Таня, что происходит?

— Это было мерзко! Отвратительно. Гнусная комедия...

— Да брось! Это было здорово! Мы же хорошо повеселились. А сколько взяли всего!

— Нет. В этот раз мы перешли черту. У меня на душе тяжело. Плохое предчувствие.

— Да что будет? — насторожился Кагул, который не раз мог убедиться в интуиции своей отчаянной подруги. — На хвост нам сели? Кто выследил? За нами придут? Заметут кого-то из наших? Да что ты чувствуешь, что будет? Что? — зачастил он.

— А я откуда знаю? Я не Господь Бог... — зло огрызнулась Таня. — Знаю, что будет плохое. На душе так паскудно... Провались оно все к чертям!

И сказала она это с таким выражением, что в машине повисло пугающее молчание, которое никто не решался нарушить.

Таню действительно мучило плохое предчувствие. Тяжело и безрадостно было у нее на душе. Она смеялась и с легкостью играла в жизнь, проворачивая с Кагулом самые дерзкие и отчаянные налеты! Жизнь, полная охотничьего азарта, кипела в ней раскаленной, отчаянной кровью былого могущества, которое снова вернулось к ней и которое когда-то давно так пьянило ее.

Так было — до этого дня. И Таня не могла объяснить, что измучило ее больше всего — белое, страшное, застывшее лицо жены Агояна или детские игрушки, разбросанные по полу в гостиной. Среди них были и такие, которые совсем недавно она покупала своей дочери.

Таня и сама не могла понять, что изменилось и в какой именно момент. Просто — изменилось. И она знала, что принесла в этот дом беду. И эта беда — непонятная, необъяснимая — станет ее виной и обязательно отразится на ее жизни.

Впервые ей стало страшно. Никому на свете Таня не призналась бы, что испытывает страх. В этом признаться было невозможно. А потому лучше было хранить молчание, надеясь, что эта черная бездна, поглощающая сейчас ее душу, никогда больше не вырвется наружу, она сумеет спрятать, задавить ее в себе, если просто будет молчать.

И, забившись в угол, Таня молча смотрела в окно машины на город, который мелькал перед ней, оставаясь позади темным силуэтом.

За прошедший год ее жизнь изменилась самым невероятным образом, и Таня сама не понимала, как это произошло. После убийства Котовского, после окончательного, в который раз, разрыва с Володей, так и не сумевшего простить Таню за то, что она выгораживала Мишку Нягу, в Одессу вернулся Туча. И разом занял все позиции в криминальном мире, которые ему не удавалось занять до того момента, буквально все. Все прошло как по маслу.

Больше не было столь значительной силы, как Котовский, способной чинить препоны на пути Тучи. И он быстро возглавил весь криминальный мир города, подмяв под себя даже все, что контролировалось Пауком. Не всем, конечно, это пришлось по нраву. В Одессе время от времени вспыхивали криминальные войны, но они не носили такого разрушительного характера, как раньше, когда на улицах кровь текла рекой, а под бандитские пули попадали невинные жители.

Туча был справедлив. Он умел четко выстраивать границы — не только в районах, но и в отношениях бандитов друг с другом, ну и по отношению к себе. По натуре Туча не был завоевателем, как, например, Михаил Японец. Тот видел цель и шел к ней любым путем, но при этом с помощью разума и опыта всегда находя самую легкую и верную дорогу. Туча же был больше стратегом, чем воином. Конечно его нельзя было назвать мягким человеком, но он был достаточно осторожен для того, чтобы, не поддавшись ненужному азарту, замутить в городе кровавые районные войны, которые в итоге не привели бы ни к чему.

Кроме того, Туча прекрасно понимал, что изменились времена и законы. Криминальный мир больше никогда не будет таким, как раньше. А у бандитов появился самый страшный и опасный враг со времен существования Одессы — большевики.

Методы их не были похоже на все, с чем раньше приходилось сталкиваться одесским бандитам. Большевики были жестоки до фанатизма, до тошноты — похуже любой царской охранки, кроме того, они сумели выстроить в бандитской среде целую систему слежки и доносительства, от подлости которой плевались даже способные на самый низкий поступок криминальные шестерки. У большевиков не было «законов чести» старых полицейских офицеров. В своей борьбе с бандитами они считали, что хороши все методы. А потому не брезговали пользоваться любой подлостью и гнусностью, способной привести к цели. Туча прекрасно понимал это, и горечь этого знания не давала ему спать по ночам. А потому ему удалось убедить одесских бандитов, что лучше не воевать между собой, а сплотиться против общего врага.

Сделать это ему удалось достаточно быстро — особых убеждений и не требовалось, потому как бандиты уже и сами понимали, с кем имеют дело. Особенно те, кто уже попадал в застенки к большевикам.

Любимым методом красных следователей было обманывать на допросах и тем стравливать задержанных друг с другом, выбивать фальшивые показания на бывших товарищей, заставлять наушничать и доносить. Широкое распространение получил метод «подсадной утки», когда в камеру к бандиту подселяли вроде своего, а на самом деле — шпиона, который в процессе совместного проживания выуживал всю информацию, а затем сливал ее следователю.

Мирный по своей натуре Туча не раз давал добро на показательную казнь таких «уток», которые стучали в бандитской среде. Все знали, что если такого удалось выследить — расправа будет жестокой и скорой.

Но, несмотря на то что подлых предателей находили и наказывали, они появлялись снова и снова. Это причиняло страшные страдания чувствительной душе Тучи, который все еще помнил старые законы бандитского мира, где стукачество, выдача своего жандармам, считалось преступлением против всех, низшим падением, и многие бандиты соглашались принять смерть, но не выдать никого.

В отличие от всех остальных властей, которые боролись с бандитским миром Одессы, большевики обладали одной очень опасной особенностью: они пытались изучать криминальный мир, как бы маскироваться под него, на основе бандитских законов придумывая свои методы борьбы. Но это носило довольно жестокий характер, подкрепленный идейным фанатизмом новых работников уголовного розыска, которые безоговорочно и бездумно подчинялись партийным приказам сверху, что часто делало невозможным с ними договориться так, как бывало раньше.

Конечно, среди большевиков были те, кто любил деньги. Но попадались и такие, кто их не брал. И это делало процесс привычного решения проблем еще опаснее. Всё, всё изменилось, и не в лучшую сторону.

Эти изменения не давали Туче спать по ночам...

ГЛАВА 6  Правая рука Тучи. Дебют в ломбарде. Роман... из-за куклы. Трагедия

Правой рукой Тучи во всей этой борьбе был Ка-гул. Он стал бессменным его заместителем и единственным человеком, которому Туча мог доверять.

Несмотря на то что Кагул был из новых воров и не знал прежних законов, у него был какой-то внутренний «костяк порядочности», который очень сильно выделял его из всех остальных бандитов. И Туча сумел это разглядеть.

Туча вообще неплохо разбирался в людях. В этом ему помогал большой жизненный опыт и знания, полученные в работе с Японцем. А потому он сразу разглядел, что как главарь Кагул имеет очень большой потенциал.

Кроме того, Туча не забыл роль Кагула в организации его побега из Александровского участка, когда тот помог Тане вызволить его, Тучу, из такой страшной беды, что свое заключение Туча до сих пор вспоминал с содроганием.

А потому он приблизил Кагула к себе и помог ему быстро собрать банду. Проблем с набором людей не было. Как главарь Кагул был азартен и справедлив, к тому же очень удачлив. Первые же его дела принесли ему успех. Все шло хорошо, банда разрасталась.

А потом на вилле у Тучи Кагул встретился с Таней. Она часто бывала в гостях у своего друга. После отъезда Мишки Няги и разрыва с Володей, над которым Туча посмеивался в очередной раз, Таня затосковала. Заниматься тем, что она делала раньше — быть новой «усыпальницей», — Таня больше не хотела. Ее стало тошнить от одной мысли о ресторанах. Кроме того, она возненавидела мужчин, обвиняя в своих бедах, и ей хотелось затравить их всех до смерти.

Всех — кроме Тучи. Он остался ее единственным другом, и, прекрасно понимая ее состояние, он сам сказал, что путь в рестораны лучше закрыть. Обдумав его слова, Таня согласилась с ним.

Но ей нужно было чем-то себя занять. Она маялась от тоски и безделья. Ее опасная, даже в чем-то зловещая натура требовала выхода. И в поисках этого выхода Таня проводила целые дни. Желая себя хоть чем-то занять, она ездила на виллу к Туче.

Тот жил по-прежнему роскошно, и никакие большевики не могли ему в этом помешать. Он пребывал на той же самой вилле в районе Фонтанских дач. Огромные панорамные окна дома выходили на море. И Тане очень нравилось смотреть, как в штормовые дни за ними бьется и неистово пытается все разрушить страшное море — точно такое же мятежное, как и ее душа.

Еще с детства она, как ни странно, очень любила штормовые дни. Шторм на море нравился ей больше, чем спокойная и тихая гладь. В отличие от очень многих людей, Таня никогда не боялась этой стихии, она просто наслаждалась ее мощью и неудержимой силой, бросающей могущественный вызов этому нелепому и жалкому миру, прогнившему насквозь...

Развалившись в мягком кресле, покрытом красным плюшем, Кагул излагал план налета на ломбард на углу Гаванной и Дерибасовской. Вот уже несколько дней подряд Таня встречала его у Тучи. Он нравился ей. Этот лихой бандит держался при ней подчеркнуто уважительно и даже немного робел в ее присутствии. А в первую их встречу, после большого промежутка времени, что они не виделись, даже поцеловал ей руку.

— По-старорежимному! Грандиозный шухер! — тут же съехидничал Туча, мимо которого просто не мог пройти такой момент.

А Тане было приятно. Вот уже давным-давно никто не целовал ее рук. Да и целовали их так редко, что память почти не сохранила воспоминаний об этом. Таня тут же потеплела к Кагулу, просто поражаясь тому, как такая мелочь может тронуть сердце женщины, пусть она даже бандитка и воровка.

С тех пор Кагул стал неотъемлемой частью обстановки виллы Тучи, чем-то вроде меблировки гостиной. И каждый раз приходя туда, Таня заставала его.

Кагул рассказывал о своих планах, обсуждая их с Тучей. А Таня тихонько раскладывала пасьянс.

В тот день был шторм. Таня сидела на своем обычном месте, за столиком возле панорамного окна, и не отрывала взгляда от бушующего моря, наслаждаясь его свирепостью. Нетронутая колода карт застыла в ее руке.

Кагул собирался грабить ломбард субботним вечером, когда он будет закрыт. Пройти со стороны Дерибасовской и Гаванной, оттуда зайти через служебный вход и тем же способом выбраться обратно. Нападение планировалось в восемь вечера.

Тут Таня не выдержала. Услышав такую чушь, она даже оторвалась от своего любимого моря и повернулась к мужчинам.

— Туча! Ну ты хоть слово скажи! — воскликнула вдруг она, бестактно вмешавшись в разговор. — Суббота, Дерибасовская, восемь вечера! Да в это время там демонстрация, настоящая толпа! Разве можно так глупо рисковать на глазах у всех? Давно прошли времена Японца. К тому же в этом доме не только ломбард расположен, но и другие серьезные конторы. А потому рядом со входом в Горсад, со стороны решетки, особенно в это время, будет торчать вооруженный милиционер!

— А ведь за дело! — хмыкнул Туча. — Суббота, у вечер-то такой гембель, шо увидят, где ходют четверо с пушками! Тю! Всем вам будет за вырви ноги!

— Ну, а когда ломбард брать, раз не вечером? — насторожился Кагул.

— И с Гаванной заходить нельзя, надо со стороны Горсада, — так же решительно продолжила Таня. — Там вход в парадные, в жилые квартиры, есть. Можно на чердак — а оттуда, через слуховое окно, добраться уже до ломбарда.

— Ты до Алмазной ушами заслушай, — серьезно сказал Туча. — Она дело говорит! Опыт. Та ще шкура, таких швицеров бомбила та обувала, шо и в твоих подметках не покажутся! Так шо за уши заслухай!

— И четверо мужчин — тоже нельзя, — Таня вдруг поняла, что страшно нравится себе самой. Она продолжала: — Четверо мужчин сразу привлекут внимание. Люди насторожатся. Особенно если те войдут все вместе. По-другому надо! Например, семейная пара и двое носильщиков, которые вносят и выносят вещи. И утро! Обязательно утро, лучше восемь утра. Тогда на Дерибасовской и в Горсаду совсем не много гуляющих. Можно пройти незамеченными.

— Хорошо, допустим... — задумался Кагул. — Восемь утра — согласен. А где семейную пару взять? Женщина — она ж тот еще гембель! И простую торговку с Привоза не возьмешь. Где ж сыскать?

— А я на что? — улыбнулась Таня, наконец высказав то, ради чего и затеяла весь этот разговор. — Скучно мне жить стало. Я за милую душу пойду!

— Тю! Ну наше вам здрасьте! — всплеснул руками Туча. — Напялила до пятки шкарпетки, да в пламя! Алмазная, ты такой гембель, шо хуже геморроя! Шо ты до шухера все лезешь и лезешь, бо черт пятки щекочет! У тебя дочь растет. Живи да не болей! Так нет, она мине делает вырванные годы за куриные гланды! Угомонися, ангина!

— Скучно мне жить стало, Туча, — с тоской снова произнесла Таня и вдруг вспомнила, что уже говорила ему эту фразу, и не один раз, все повторялось. — Жить, как все, я не могу. Так уж карта выпала, Туча. Моя всегда крапленая. Что уж тут поделаешь. Да и не могу я иначе, ты знаешь. Просто не могу никак.

Туча нахмурился, и Таня поняла, что он понял все правильно. Он всегда понимал все правильно — по душе ее и по глазам.

— Ох стервозная ты баба, Алмазная... Шо тот швицер в заднице! — тяжело вздохнул Туча и повернулся к Кагулу. — А до риску шо?

— А риску не будет, если одного человека с подводой — фургоном на шухере оставить, — снова вмешалась Таня, не дав Кагулу и рта раскрыть. — Двое носильщиков и мы — за семейную пару. Ну кто милицию звать станет, когда люди в квартиру грузят или выносят какие-то свои вещи? Кто б позвал? Ты б позвал?

— Мы пару стволов возьмем — на всякий случай, — сказал Кагул, не сводя с Тани восторженного взгляда, — да перья за голенищем... Выдержим и шухер, коли шо.

— Не понадобится, — решительно сказала Таня, — ломбард в десять утра открывается. Я знаю.

И тут же покраснела, поняв, что выдала себя с головой. В самые тяжелые моменты жизни она не раз ходила в этот ломбард и закладывала какие-то мелочи — драгоценные колечки, серебряную посуду. И не всегда выкупала их назад... Жить с ломбарда было унизительно. Таня никому не признавалась в том, что таким способом пыталась выжить. Вся душа ее просто переворачивалась от соприкосновения с нищетой. А ломбард и был символом этой страшной, пугающей, подстерегающей ее нищеты, от которой столько лет она пыталась уйти.

Но мужчины не поняли ее смущения. Они не понимали таких жестоких, рвущих женскую душу мелочей. И у Тани немного отлегло от сердца.

Туча с Кагулом внесли еще некоторые коррективы в ее план, но в целом он был принят на ура. В ломбард было решено идти в восемь утра в субботу.

Случилось так, что в четверг жена одного крупного и известного комиссара проигралась в карты в одном подпольном игорном доме в дебрях Косвенной. Это был дважды скандал. Во-первых, потому что проигрыш был очень крупный. В отчаянии от такой жуткой суммы жена комиссара напилась и устроила в заведении дебош, причем такой, что ее еле выставили. А во-вторых, она ни за что не могла признаться мужу в таком крупном проигрыше. В последний раз он прямо заявил, что ему легче прострелить ей голову, чем выплачивать эти бесконечные карточные долги. Причем его никто не посадит. А потому жена страшно боялась признаться супругу и тем более озвучить сумму.

Поэтому, протрезвев утром, она придумала следующую комбинацию. В домашнем сейфе мужа лежала тиара с гранатами и бериллами, отобранная при обыске какой-то еврейской семьи. Муж собирался продать эту ценность за границу и тайно искал покупателя. Учитывая его служебное положение, это было не так просто сделать, поэтому дело продвигалось медленно, а тиара спокойно лежала себе в сейфе, куда комиссар и не заглядывал.

План был до комичности прост: женщина решила заложить тиару в ломбард, расплатиться с долгом, а потом, распродав кое-какие свои драгоценности и одолжив денег по родственникам и друзьям, выкупить ее обратно. В общем, думала она, если все устроить как надо, муж ничего и не заметит.

Процесс одалживания и распродажи для выплаты долга не подходил, потому что он требовал времени, хотя бы двух недель. А долг требовали оплатить сразу, в течение одного-двух дней. За такое короткое время необходимую сумму можно было получить только в ломбарде. И, нисколько больше не сомневаясь, жена комиссара отнесла в ломбард тиару.

Сданное сокровище не оформили: в ломбардах всегда проводились левые сделки — за определенный процент. А поскольку эту женщину там знали как постоянную клиентку — она обращалась туда не раз, — деньги ей одолжили без проблем. И без документов.

Все это произошло в четверг. А в субботу в восемь утра тиара уже оказалась в руках Кагула и Тани, которые и сами обомлели, заглянув в сейф. Никто даже не предполагал, что в ломбарде может находиться подобная драгоценность! Тиара была помещена в чистую холщовую тряпицу, спешно найденную Ка-гулом для такого случая, и унесена из ломбарда на Дерибасовской в дебри Молдаванки, где Туча, Ка-гул и еще несколько серьезных людей в авторитете в полном изумлении склонились над ней.

Что произошло с женой комиссара и как она выкрутилась из жуткой ситуации, история умалчивает. А вот авторитет Кагула вознесся до таких невиданных небес, что затмил репутацию всех существующих главарей банд.

Но эта высота не вскружила Кагулу голову. Его большим достоинством было то, что он всегда умел мыслить рационально. Кагул прекрасно понимал, что успех этот — чистая случайность, и его необходимо закрепить. Кроме того, большая доля в этом успехе принадлежит именно Тане, которая помогла провернуть все без сучка и задоринки. Поняв, что она приносит ему удачу, Кагул решил все время работать с ней. Так для Тани началась старая новая жизнь, всколыхнувшая застоявшееся болото ее дней, полных тоски об ушедшем. А Кагул постепенно занял очень значительное и серьезное место в ее жизни.

Поначалу Таня даже не думала о нем как о мужчине. Она воспринимала его нейтрально, как еще

одного представителя из криминального мира, а их она уже перевидала на своем бурном веку. Тане больше не хотелось никаких любовных увлечений, никаких новых романов. И она сама поражалась спокойствию своего тела. Ей даже стало казаться, что она больше никогда уже не будет испытывать страсть.

Исчезновение из ее жизни Володи и Мишки Няги, можно сказать, оставило в ее душе сквозную рану — навылет. И Таня к ней привыкла — ей казалось, что эта рана никогда не заживет, хотя безусловно, она перестала кровоточить. Рана себе и рана. Жить можно.

Но общаться с Кагулом Тане было легко и приятно. Он понимал ее с полуслова и всегда, когда было надо, оказывался рядом, очень мягко, ненавязчиво ухаживал за ней, проявляя небольшие, но приятные знаки внимания.

Кагул приглашал ее в дорогие рестораны, и ей было невероятно приятно посещать рестораны не по работе, не в поисках очередного клиента, а просто так. Дела у них шли блестяще, и он мог позволить себе угостить Таню лучшими напитками и блюдами. Она всегда любила разнообразие, узнавать что-то новое, и у нее был прекрасный вкус. Ка-гул дарил ей какие-то мелочи — духи, конфеты — и делал это так ненавязчиво, что просто нельзя было отказаться. Таня поражалась тому, откуда столько такта и воспитания у простого вора, и с какой легкостью он чувствует ее израненную душу.

Однажды она возвращалась домой, в Каретный переулок, где по-прежнему жила с Оксаной и Наташей, и увидела Кагула, который стоял на лестничной клетке у слухового окна. Он держал в руках огромную куклу — творение советской промышленности. Неказистое лицо игрушки было раскрашено бесхитростно — так, как раньше раскрашивали игрушки на сельских ярмарках. Смущаясь, Кагул протянул ей куклу:

— Это дочке твоей!

Никогда и никто из ее мужчин, даже Володя, ничего не дарил и не приносил Наташе. Таня была покорена! Она пригласила Кагула в квартиру. Оксана с Наташей как раз были на прогулке. И он стал ее любовником.

Оставшись один раз на ночь, Кагул остался совсем. Таня чувствовала, что он ее действительно любит. И была признательна ему за то, что он не требует от нее ярких проявлений любви. Их отношения стали прочными и вдруг начали напоминать настоящую супружескую жизнь, а налеты придавали тот самый дикий азарт, которого всегда не хватает в обыкновенной семейной жизни. Словом, Тане не на что было жаловаться.

Кагул относился к ней хорошо, любил ее, проявлял заботу и никогда не изменял. Она даже начала считать, что ей наконец немного повезло в жизни. Так было до того дня, как, уставившись в стекло автомобиля после налета на финдиректора Агояна, Таня вдруг стала понимать, что падает в страшную, безграничную пропасть, и никогда больше не сможет подняться, вернуться назад...

Жена Агояна медленно повернулась к раскрытой дверце сейфа.

— Мама, — снова заплакал мальчик, — мама, не смотри так!

На мертвом, умершем при жизни лице женщины больше не было никаких эмоций — только застывший белый гипс.

Она подошла к сейфу, не обращая никакого внимания на ребенка. Мальчик продолжал плакать, прижимая к лицу грязные кулачки. Медведь со стуком вывалился из его рук на пол. Обернувшись, женщина машинально подняла его с пола, сунула, не глядя, в руки мальчика, а затем снова повернулась к сейфу. Протянула руку внутрь.

В сейфе была небольшая впадина — двойное дно. Бандиты его не заметили. Оно было настолько искусно сделано, что только посвященный в тонкости человек мог его там разглядеть. Женщина нажала скрытую кнопку, и крышка поднялась. Она достала небольшую коробку черного цвета, открыла.

В коробке лежал пистолет. Это был небольшой, почти дамский револьвер, ничем не напоминающий серьезные армейские наганы, но, между тем, мощное и главное — смертоносное оружие. Было видно, что женщина умеет им пользоваться — щелкнув затвором, она проверила патроны. Коробку бросила на пол.

Револьвер застыл в ее руке. Она была абсолютно твердой, не дрожала. Пальцы сжимали оружие уверенно.

Держа револьвер перед собой, женщина решительно направилась в гостиную. Плача и прижимая к себе медведя, мальчик посеменил за ней.

Агоян был там. Он развалился на диване. И, пока его жена застыла возле сейфа, успел перевязать голову мокрым полотенцем, чтобы подчеркнуть свой страдальческий вид. Лицо его выражало полное удовлетворение этими страданиями. Так он пытался прийти в себя от крупной финансовой потери, которая ударила по нему достаточно жестоко. Расстроенные чувства жены Агоян вообще не принимал в расчет. На нее он всегда обращал так мало внимания, что воспринимал ее чем-то вроде мебели. Постепенно это стало удобной привычкой, и уж теперь он точно не собирался ее менять.

При появлении жены Давид застонал, картинно обхватив голову руками, и скомандовал:

— Принеси пирамидону! Голову болит.

Женщина медленно подошла к столу, стоящему посередине комнаты, и застыла. Что находится в ее руке, от Агояна скрывал стол.

— Что ты стоишь? — прикрикнул он. — Не видишь, я умираю! Хочешь, чтобы у меня разорвалась голова?

— Ты... лгал... — Голос жены прозвучал абсолютно безжизненно, так могла бы звучать заводная механическая игрушка, но Агоян этого не заметил. — Ты... лгал, — повторила она.

— Что лгал? Что ты там бормочешь? — Давид вдруг подумал, что это отличный повод сорвать всю свою злость на жене и устроить скандал. И он поспешил этим воспользоваться: — Ты видишь, в каком я состоянии, и пытаешься сцены устраивать? Иди и принеси лекарство! И не смей приставать ко мне со всякой чушью! Что за ерунда!

Женщина медленно подняла руку. Лицо Агояна застыло. Потом он завизжал:

— Немедленно это убери! Как ты посмела рыться в моем сейфе? А ну быстро положи это на место! Что за черт!

— Сережки, которые подарила моя мама... — так же тихо и безжизненно произнесла женщина, — там были сережки... И кольца... Все, что подарила моя мама...

— Да иди ты к черту со своими сережками! — перепугавшись до смерти, завизжал Агоян.

Женщина спокойно нажала на курок — один выстрел, второй, третий... Одна пуля попала ему в лицо, вторая — в голову, третья — в грудь... Захрипев, Давид стал заваливаться на спину. Из ран хлынул поток крови, а лицо его вдруг превратилось в страшную кровавую маску, где каким-то чудом блестели одни глаза.

Двигаясь так же замедленно, словно в полусне, женщина поднесла пистолет к своему виску. Нажала на курок. Грохнул выстрел. Брызги крови попали на стенку напротив. Как подкошенная она рухнула на пол.

Мальчик перестал плакать. Глаза его застыли. Тихонько икнув, он отодвинулся к стенке и медленно по ней сполз. Сжавшись, притянул колени к груди. Одной рукой он все еще прижимал к себе старого медведя, к лапам которого, распростертым на полу, через всю комнату тек кровавый ручеек...

ГЛАВА 7 Браконьеры с Хаджибейского лимана. Страшная находка. Смелость деда Михея. Секретный информатор

Желтое закатное солнце садилось в вязкие воды Хаджибейского лимана. Пахло тиной и солью. Близость лимана насыщала воздух соленой влагой, такой тягучей, что казалось, будто капли соли застывают на губах.

Запах лимана ничем не напоминал запах моря. Но было в нем свое, особое своеобразие, своя неповторимая нота, делающая незабываемой природу этого края, непокоренную и прекрасную — с самых давних времен.

Двое мужчин в поношенной, бедной одежде свернули с Хаджибейской дороги к Шкодовой горе.

За версту в них можно было разглядеть рыбаков. Один нес старые речные сети, другой — несколько пустых ведер, вдетых одно в другое, и нечто, напоминающее самодельную ловушку, которую можно было использовать только в лимане — по своей конструкции она никак не подходила для моря. Обоим было за пятьдесят. Их обветренные, загорелые лица были усталыми, а глаза потухли под грузом обстоятельств и нищеты. И было понятно, что ловля рыбы в лимане для них — не радость, не удовольствие, а тяжкий промысел, опостылевший до такой степени, что они с радостью бросили бы это занятие, если бы могли. От их старой одежды шел приторный, тошнотворный запах рыбы, омерзительный для любого человека, не привыкшего к такому.

Это были браконьеры, которые ловили рыбу в запрещенных местах лимана, уже взятых под контроль как заповедник советской властью и частным нэпманским капиталом. Местный колхоз пытался запрудить часть лимана и организовать там что-то вроде рыбного хозяйства. В воду специально запустили каких-то редких мальков.

Следил за всем этим солидный одесский нэпман, который часто приезжал из Одессы, чтобы проконтролировать свое производство. Местным обитателям в запруде рыбу лимана ловить было запрещено.

Но в другой части лимана ее почти не было, да и конкуренция была слишком большой. Жители Шкодовой горы, Хаджибейской дороги и близлежащих сел — Усатова и Нерубайского — умирали с голоду. Работы не было. В колхозах платили мало. Нэпманы драли с простого человека по нескольку шкур.

Если раньше жители роптали потихоньку, то все чаще и чаще стали возмущаться громко. Страшное социальное расслоение коснулось и этих мест. А потому местные, чаще всего после обеда, во второй половине дня, повадились тайком ловить рыбу в частном рыбхозяйстве, занимаясь натуральным браконьерством.

Время это было выбрано потому, что к вечеру нэпман всегда возвращался в Одессу на сверкающем, с иголочки, новом автомобиле, прогуливать денежки по кабаре да ресторанам. А с охранниками всегда можно было договориться, ведь в охране служили такие же местные жители, и за пару монет пускали своих. К тому же охранники так же ненавидели гладкого, упитанного нэпмана и считали, что от него не убудет.

Правда, однажды в рыбном хозяйстве попался очень несговорчивый сторож, который не только не пустил своих мужиков, но и настучал на них хозяину. Вечером, когда он возвращался с работы, его подкараулили, навалились да проучили всем скопом.

Охранник очутился в Еврейской больнице Одессы с сотрясением мозга и переломанными ребрами. Хозяин дорогостоящее лечение ему не оплатил, зато не задержался уволить его с работы. А пришедший на его место сторож стал намного сговорчивей.

С тех пор местные жители своего занятия не забросили. Нэпман, подозревающий что-то неладное, написал тома заявлений в местное отделение милиции почти на каждого жителя близлежащих поселков, а также копии всех заявлений отправил в горотдел НКВД Одессы. Поэтому на случай обыска, проходящего время от времени, браконьеры прятали свои сети и силки-ловушки в тайниках — в пещерном городе на Шкодовой горе.

Милиция приходила, рылась в старье — жалком имуществе бедных сельских жителей — и, потоптавшись, уходила. Нет доказательств — сетей, снастей и пойманной рыбы, — значит, нет и преступления. Нэпман рвал и метал, а браконьеры усмехались. Поступали так они не со зла — им нужно было кормить свои семьи.

Пойманную рыбу отвозили в Одессу, на Привоз, где в рыбных рядах их уже ждали специальные агенты, закупающие улов для дорогих ресторанов. Это было гораздо выгодней, чем горбатиться в колхозе за гроши.

Вот и в этот вечерний час двое рыбаков направлялись к Шкодовой горе, где находился самый настоящий пещерный город, одно из самых уникальных и мистических мест старой Одессы, известное только местным жителям.

В горе были вырезаны жилища, так называемые мины — самые настоящие комнаты, стенами которых были сама гора, а подземные этажи спускались к катакомбам.

По легенде, эти дома в камне создали местные каменотесы, которые издавна добывали в окрестностях камень для строительства Одессы. Для удобства и экономии строительных материалов они стали строить дома прямо в горе и сами поселялись в них.

Честно сказать, жить в подобных домах было мало удовольствия — они были сырыми, холодными, в них дурно пахло от близости грунтовых вод. К тому же катакомбы грозили плохим соседством — мало ли кто мог появиться из темных подземных ходов? Ведь издавна катакомбы облюбовали контрабандисты, опасные сектанты и представители криминального мира. А подобная встреча всегда грозила бедой — и с первыми, и со вторыми, и с третьими.

Поэтому постепенно каменотесы стали оставлять свои неудобные сырые дома и переселяться в ближайшие села в дома нормальные — деревянные или каменные.

Подземные дома в пещерах вновь заполнились в годы гражданской войны, когда появилось множество беженцев из разрушенных, сожженных сел. Изгнанные с родной земли, люди перебирались поближе к большому городу в надежде на лучшее будущее. Но жилья там не было.

Тогда вспомнили о пещерных домах. Новые обитатели рыли новые комнаты, укрепляли стены и ходы в подземелья и хоть как-то пытались выжить на обескровленной, разрушенной земле. Но они столкнулись с тем же, что и их предшественники — холод, сырость, плохой запах, неудобство, антисанитария и прочие проблемы, которые всегда подстерегают тех, кто живет под землей.

Поэтому подземелья стали сдавать внаем, а на вырученные деньги снимать жилье в ближайших селах. И конечно же, как и прежде, пещерные дома облюбовали контрабандисты, местные браконьеры и криминал.

Очень скоро пещерный город возле Шкодовой горы стал таким опасным местом, что даже живущие совсем рядом не осмеливались заходить туда с наступлением темноты.

Двое рыбаков снимали мину в жилище деда Михея — одного из старейших обитателей пещерного города на Шкодовой горе. Ему было лет 80, и у него болели ноги, но для своего возраста он выглядел бодрячком. Он был подвижен, острым на язык, знали его как отличного товарища и любили абсолютно все обитатели здешних мест. Старик вечно опирался на свою палку и шутил, что сделала она из африканского железного дерева. Но все прекрасно понимали, что такое редкое дерево не растет в этих краях. Он и сам жил в пещерном жилище, вырыв и укрепив две комнаты с летней кухней. В соседнем селе Усатово у него жила дочь с мужем и внуками, и на зиму дед Михей перебирался к ним.

Но уже с конца теплого в этих краях марта дед Михей переселялся в свою пещерную лачугу и занялся зарабатыванием денег — он сдавал мины местным браконьерам, которые прятали от милицейских обысков снасти.

Самый лов как раз и начинался с марта, ведь зимой лиман мог замерзнуть — большие морозы не были здесь редкостью.

Жил дед Михей в самом конце Известковой улицы, где было много заброшенных домов. Со временем они стали разрушаться, и желтый камень вываливался прямо на дорогу, делая проход по этой своеобразной улице весьма затруднительным, особенно с наступлением темноты.

Но возвращавшимся рыбакам повезло — на улице они показались еще до темноты. В свете ускользающих закатных теней вполне можно было разглядеть все окрестности и проломы в стенах пещер.

Рыбаки шли мимо дома, который почти провалился под землю. Был он разрушен до такой степени, что гора в этом месте стала оседать. Груда желтых камней возле пролома стен с каждым днем становилась все больше. Камни падали просто на дорогу, сминая буйно росшие по обеим сторонам дороги растения.

Рыбаки старались пройти как можно быстрей мимо опасного места, как вдруг один из них замедлил ход, а потом и вовсе остановился и дернул второго за руку, да с такой силой, что тот поморщился:

— Ты чего? — рассердился он. — Шо за тебя в голове?

— Да ты не собачься! Глянь лучше... Шо це там? — насторожился первый.

— Да брось ты мне гембель за уши наматывать, швицер задохлый! Башку солнце запекло за рыба старенная в нос ударила? — не унимался спутник. — Где ты идешь, шоб за тут смотреть?

— Да ты глянь! Страсть-то какая... Шо до того? Ты глянь! — и с этими словами рыбак указал рукой на груду сползших вниз из-за обвала стены желтых камней.

Тут его спутник уловил странные интонации в голосе давнего друга и понял, что слова его не были пустой болтовней.

— Вон там! — Рыбак вытянул вперед руку, которая вдруг стала заметно дрожать. — Вон за там лежит! Бачишь? Давай швыденько засмотрим, шо там...

Посреди груды камней виднелось что-то неестественно красное и маленькое. В этих местах давно уже не видели такого насыщенного красного цвета. Это были края нищеты, а яркий цвет предмета, чем бы он ни был, вызывал в памяти ассоциацию с чем-то из мира достатка и роскоши, то есть с тем, чего не видывали эти края.

— Червоный... — нахмурился его спутник, — да за ярко-то как! Здеся такого отродясь не стояло, шоб за так фонарить...

— А ну геть туда, за глаза смотреть! — и, не долго думая, первый рыбак положил на землю снасти и пошел к груде камней, увлекая друга за собой.

Подойдя к камням, они буквально замерли, приросли к земле. На верху груды лежал... красный детский башмачок. Он был совсем маленький, для ребенка не старше трех лет, сделанный из блестящей красной кожи, и просто светился. В нем были даже настоящие красные шнурки. Словом, это была дорогая элегантная вещь, которую позволить себе могла только состоятельная семья. Семья нэпманов — по тем временам. Откуда детский башмачок мог взяться здесь?

— Мать честная... — прошептал один из рыбаков, а второй вдруг быстро закрестился дрожащими пальцами.

— Матерь Божья... Заступница... спаси нас... защити, матушка...

И действительно: в этом детском башмачке, лежащем на груде камней, было что-то настолько жуткое и зловещее, что это почувствовали даже необразованные и не особо чувствительные рыбаки.

— Эй, робяты, шо за столб до дороги? — раздался сзади знакомый голос. — Вы до меня копыта нашкандыбали, али за как?

По дороге навстречу им шел дед Михей, опираясь на свою сучковатую палку.

— Да подожди орать, — прервал его один из рыбаков. — Тут за такое... А ну-ка зырь! Шо за то может быть?

Заинтригованный, дед Михей подошел поближе и увидел детский башмачок. Нахмурился. Находка ему не понравилась. Перевернул палкой, башмачок скатился с камней. Стало видно, что шнурки аккуратно завязаны на бантик.

— Может, дытынка какая потеряла? — Рыбак с надеждой посмотрел на Михея, как будто тот мог знать.

— Ох, лихо... — Дед Михей, хмурясь, с сомнением покачал головой. — Нет здесь таких дытынок, шоб за такой фасон носили... Вот шо, робяты, надо ходить, посмотреть.

— Может, оно того, — второй рыбак отступил на шаг, руки у него тряслись, — сила нечистая хороводит?

— Какая нечистая! Тьфу на тебя, дурень! — рассердился дед Михей. — Кому сказано: ходим.

Согнувшись, один за другим трое мужчин вошли в полуразрушенную комнату в недрах горы. Внутренние стенки почти все рухнули, и комната представляла собой один большой зал.

Дед Михей бодро шел первым — несмотря на возраст он хотел быть в курсе всего. И вдруг... остановился. Да так резко, что едва не упал.

Обхватив лицо руками — палка выпала из его рук, — дед Михей вдруг затрясся всем телом, издавая нечто настолько нечленораздельное, что у случайного свидетеля от ужаса волосы стали бы дыбом. И действительно — ужас, первобытный ужас словно охватил сгорбленную фигуру деда Михея...

Тут и оба рыбака, оказавшись за его спиной, смогли взглянуть вниз. Один стал белым как мел, словно из него разом выпустили всю кровь, а второй дико завыл. И, воя по-звериному, бросился прочь из ужасной пещеры...

Володя Сосновский тосковал за своим рабочим столом главного редактора самой важной в городе газеты. День был скучным и пустым до невозможности.

Недельный номер — большой субботний выпуск — был сдан еще накануне. Чтобы его сделать очень качественно, как всегда старался выполнять свою работу, Володя заставил вчера всех сотрудников сидеть в редакции допоздна, до 11 ночи. В последний момент полосы снимались, материалы переписывались, фото заменялись, с бедных сотрудников летели пух и перья... Корректоры и машинистки получали страшных редакторских пенделей — вместе с несколькими журналистами, попавшимися под горячую руку. Словом, стояла та суматошная и знаменитая газетная кутерьма, без которой каждый, к ней привыкший, уже не смог бы жить никогда.

Но вот номер был подписан и увезен в типографию. Заниматься больше было нечем. И на следующий день Володя позволил себе немного побездельничать. У него случались такие перепады настроения, когда после напряженной работы он чувствовал усталость, ему ничего не хотелось, и он не мог прийти в себя.

Сосновский сидел, развалившись за столом, и мысли его текли вальяжно, в свободном направлении. Думал он о том, стоит ли пригласить на свидание новую машинистку, которая вот уже вторые сутки подряд изо всех сил попадалась ему на пути, или все-таки не стоит. Она мила, у нее хорошая фигурка. Но один минус — светлые волосы до плеч. Блондинок Володя не любил. Ему всегда нравились темноволосые женщины, особенно с короткой стрижкой, особенно с боевым задором в глазах, которые смотрят то мечтательно, то строго, то мечут молнии, то дарят розы...

Думая так, Володя и сам не понимал, что новая машинистка не имеет вообще никакого отношения к его мыслям. Но в конце концов решил, что не стоит никуда ее приглашать. Все равно из этого ничего хорошего не получится.

В этот патетический момент в кабинет ворвался Савка и выпалил:

— Тебя там этот... секретник! Из НКВД!

— Учишь тебя, учишь... — вздохнув, Володя поднялся с места. — Надо говорить не секретник, а секретный информатор, село!

Савка только хмыкнул и нагло пожал плечами — он давно уже не обращал никакого внимания на снобизм Володи.

Секретные информаторы были личным нововведением Сосновского и самым лучшим, что он придумал за последний месяц.

Дело в том, что работу своей редакции Володя наладил не по-советски. И узнай кто, что он подражает буржуазным акулам пера, дело одним бы выговором не ограничилось.

Все началось со встречи с французским журналистом, который приехал в большевистскую Одессу. Сосновского пригласили не только как редактора крупнейшей газеты, но и как человека, отлично знающего французский язык. С французом, его звали Жан-Пьер, Володя даже подружился. Они неделю зависали по самым модным заведениям Одессы, дегустируя вкусные местные вина. Начальство закрывало на это глаза.

И вот француз рассказал, что в каждом важном ведомстве у его газеты есть информаторы — в полиции, в «скорой помощи», больницах, на таможне, в мэрии и т. д. Часто информацию скрывают от прессы. А так есть возможность узнать все первыми и подать сенсацию.

Володя буквально заболел этой идеей! Он так увлекся, что выделил часть гонорарного фонда в резервный и стал тайком нанимать людей.

И вот сейчас звонил его человек — молодой следователь из уголовного розыска, с которым Со-сновский тоже подружился.

В кабинет Володя вернулся задумчивым. Савка был там и ждал рассказа о звонке.

— Ну что? — Савка был правой рукой Володи, и от него можно было ничего не скрывать.

— Он сказал, что вся уголовка и все чекисты — в смысле начальство, верхушка НКВД, только что умчались в район Шкодовой горы! — сказал Со-сновский.

— А чего там? — Савка моргнул.

— Он не знает. Похоже, произошло что-то страшное и серьезное, какое-то ЧП, если туда все начальство поехало!

— Снова Кагул? — скривился Савка.

— Да какой Кагул?! Грабить там нечего. Нет, это убийство, похоже.

— А кого убили?

— Он не знает. Как только они вернутся, сразу мне перезвонит. Слушай, еще такой момент... Он сказал что-то про пещерный город на Шкодовой горе. Никогда о таком не слышал! А живу в Одессе не первый год. Что это такое?

— Ну ты даешь! Даже я за это знаю. Это место, где каменотесы дома в горе вырыли, пещерный город называется. Да ты почитать можешь, в нашем архиве книжки есть!

— Обязательно почитаю, — заинтересовался Володя.

Разговор их прервал второй звонок — того же самого информатора, который позвонил раньше, чем сам ожидал. Сосновский вернулся хмурый.

— Надо ехать туда. Ищи машину! — скомандовал он Савке.

— Что-то серьезное? — обеспокоился его зам.

— Ужасное! Надо туда отправляться. Ты поисками машины займись. По дороге расскажу. Да, еще в морг надо будет съездить, по дороге подскочим...

— Кого убили-то?

— Ты ушами не хлопай! Машину ищи, по дороге расскажу! Бикицер!

Савка пулей вылетел из кабинета. Но даже для главного редактора найти машину было не просто. Через 30 минут Савка вернулся и сказал, что машина будет только в 4 часа дня.

Было около двух. Оставалось ждать. Володя направился в архив. Он был твердо намерен провести этих два часа с пользой — прочитать все, что только возможно, о пещерном городе в окрестностях Шкодовой горы.

ГЛАВА 8 Пещерные дома и история Шкодовой горы. Морг, секреты вскрытия. Будущий щипач или шулер

В комнате архива было прохладно и тихо. Закрыв дверь на щеколду, Володя без труда нашел нужный фолиант и, удобно устроившись на продавленном стуле, погрузился в чтение.

В старинных поселках Малый, Большой и Средний Куяльник, расположенных на северном склоне Шкодовой горы, жили когда-то семьи каменотесов. Это были целые поколения людей, зарабатывающих добычей камня, залежей которого было достаточно много в копях в окрестностях Хаджибейского лимана. Ракушняк был ценным камнем — одновременно мягкий и прочный, он обладал множеством полезных для строительства свойств. Весь центр Одессы, все старинные дома были построены из желтого камня.

Вдоль Хаджибейской дороги располагались целые массивы ракушняка. Камень добывали в копях, которые тянулись на множество километров. И именно в ракушняковом массиве каменотесы стали сооружать для себя пещерные дома, вырубая их прямо по рабочему месту.

Еще в 1775 году, после разгрома Запорожской Сечи и преследования казаков царской властью, целая группа запорожцев — несколько казачьих отрядов решили обосноваться в окрестностях Пересыпи. Их привлек большой лиман, в котором можно было заниматься рыболовством. Запорожцы стали селиться в балках Хаджибейского лимана и основали несколько сел, самыми крупными из которых стали Усатово и Нерубайское.

Но вскоре оказалось, что лиман — не единственная и даже не главная достопримечательность нового края. Так бывшие казаки открыли настоящие копи — целые залежи пильного известняка, который в окрестностях Одессы называли ракушняком. Ракушняк был ценным камнем и на долгие годы обеспечил людей работой каменотесов.

Ну и как уже говорилось, в отработанных выработках каменотесы начали строить для себя своеобразные дома, которые имели одну наружную стену с окнами и входной дверью, как в обычных домах, однако все остальное уходило в самую глубь горы.

В скале располагались все помещения — примерно 3-5 комнат. Из известняка складывались печи, их, как и стены, обмазывали строительным составом, которым в селах смазывали дома-мазанки. Кроме печей, такие дома также обязательно обустраивались дымоходом и вентиляцией.

В «Историческом вестнике» за 1913 год публицист Данилов впервые описал дома, высеченные в скале. В публикации приводилось даже фото одного из таких домов и фото его хозяина — потомка запорожских казаков. Вот как Данилов описывал «пещерные дома» (кстати это понятие появилось в обиходе одесситов как раз после этой публикации): «Где брали камень, там остались длинные катакомбы, идущие от самого моря под городом и уходящие в степь. Поэтому некоторые крестьяне, живущие под Одессой в степных балках, не строили обычных домов, а высекали себе хаты в каменных недрах степи, а рядом с хатой — сарай в виде грота. Крышей для таких домов служит самая поверхность земли».

Такие дома были распространены в Усатово, Бурлачьей Балке, Нерубайском. А в черте города эти жилища сохранились на склонах Шкодовой горы.

«Пещерные дома» появились в этом районе не ранее 1775-го и не позднее 1800 года и первоначально были заселены каменотесами. Однако очень скоро из-за неудобств подземной жизни каменотесы стали оставлять их и переселяться в села. Вскоре, как уже упоминалось, дома стали скупаться контрабандистами и представителями криминалитета, из-за того, что каждый из них имел два выхода — на улицу и в катакомбы. Было очень удобно во время полицейских облав уходить в катакомбы, которые простирались на множество километров.

Одесские журналисты и писатели не обошли вниманием такую интересную тему. Появилось много остросюжетных произведений, действие которых происходило в пещерах подземного города. Даже одесский полицеймейстер Антонов опубликовал книгу «Одесские катакомбы и подземный город».

В исторических источниках о старой Одессе указывается очень важный документ, текст которого сохранился не полностью. Он был опубликован в 1873 году и назывался «Записка о каменоломных и домовых минах в городе Одессе и его окрестностях». Документ был составлен по распоряжению техническо-строительного отделения Одесской городской управы техником Николаем Дунин-Дар-ковским.

В этом документе техник рекомендует городским властям полностью уничтожить «пещерные дома», перекрыв в них все входы, для улучшения криминальной обстановки в городе. Власть прислушалась к подобному совету, и начиная с 1875 года входы в катакомбы стали перекрывать. Они забивались каменными плитами, досками, цементировались строительным раствором.

Однако мин и входов в катакомбы в городе было столько, что справиться со всеми не было никакой возможности.

Но настоящих «пещерных домов» — жилищ в скале — в Одессе насчитывалось всего несколько десятков. Это были самые настоящие дома, оборудованные полками, переходами, лестницами, печами, вентиляцией. Все плато Жеваховой горы оказалось испещрено входами в такие жилища, которые всегда выходили в катакомбы.

В который раз Володя прочитал, что жить в таких домах было плохо, и очень скоро каменотесы начали это понимать. В домах, несмотря на печи, всегда был холод, сырость и сквозняки. В них стоял ужасный запах, с которым не справлялась вентиляция. Но самым страшным стала угроза обвала. Своды комнат никак не укреплялись. Обвалы время от времени происходили, и всегда могли отправить на тот свет людей, которые находились в комнате в тот момент.

Пещерный город в районе Хаджибейского лимана на склонах Шкодовой горы получил свое рождение как раз в 20-е годы XX века, когда появилась первая трамвайная линия. Теперь все, кто снимал пещерные дома с криминальной целью, получили сообщение с городом.

Трамвайная линия выходила на Хаджибейскую дорогу и проходила мимо небольшого озерца, названного местными жителями Лебединым озером. Раньше эта дорога называлась дорогой на хутор Фоминых и вела в селение Фомина Балка, где располагался казацкий хутор. До 1917 года попасть на Хаджибейскую дорогу можно было только по дороге, ведущей на Куяльник. Куяльницкая дорога была обозначена на всех картах, потому что на ней находился крупный завод Шполянского, производивший продукцию из металла. И тут же, чуть в отдалении, находилась поливная станция Русского общества пароходства и торговли (знаменитого завода РОПИТ).

На трамвайной линии построили павильоны остановок. А лиманы Хаджибейский и Куяльниц-кий стали приобретать популярность как курорты. Трамвайная линия тянулась до самого Хаджибей-ского парка, где располагалась знаменитая грязелечебница с невероятно красивым парком. Места эти постепенно становились все более ухоженными, а потому в окрестностях стали появляться дачи новой партийной элиты. Поэтому еще через какое-то время городская власть дала разрешение на строительство конки от конечной станции парового трамвая до самого села Нерубайское.

В ходе электрификации вдоль извилистого склона Шкодовой горы проложили новые трамвайные пути. Но местные жители по привычке продолжали называть дорогу через Хаджибейские плавни конкой.

А вот на картах все равно продолжалась путаница, разобрать которую оказалось не так просто. Все поселения в этих краях по-прежнему назывались Ку-яльником — Большой, Средний и Малый Куяльник, несмотря на то, что все они располагались на Хаджи-бейской дороге, возле Хаджибейского лимана.

Дело в том, что еще в XVIII века оба лимана именовались Куяльниками. Куяльницкий лиман назывался Большим Куяльником, а Хаджибейский — Малым. Эти же названия сохранились и в реках, которые впадали в оба лимана. В Куяльницкий впадала река Большой Куяльник, а в Хаджибейский — Малый Куяльник.

Но самым интересным местом на карте все-таки была Шкодова гора, не имеющая ничего общего с горой и не являющаяся горой ни по одному из существующих признаков.

По легенде, насыпь в окрестностях Хаджибей-ского лимана получила название Шкодовой благодаря казакам — в этом районе раньше добывали соль, и по дорогам двигались тяжело груженные обозы. И каждый раз, когда подводы казаков подъезжали к этой насыпи, происходила какая-то неприятность: то ломалась повозка, то умирали от загадочной болезни лошади, то дорога оказывалась размытой настолько, что проехать по ней не было никакой возможности. Поэтому ее так и назвали — Шкодовой, так как «шкода» означает неприятность, ущерб, вред, убыток, урон.

Гора представляет собой часть большого плато, бывший высокий южный берег устья реки, которая когда-то впадала в одесский залив, но превратилась в лиман. Устье превратилось в болото. Проезд в этих местах и потом был весьма затруднителен, поэтому название, данное чумаками, оказалось весьма метким.

Это было историческое место, на котором находили останки очень древних культур. Так на плато были обнаружены следы древней культуры, которую назвали усатовской — по названию села поблизости. Эта культура датировалась еще медным веком — XXV—XX век до нашей эры. По другим данным, это могло быть и на тысячу лет раньше. В 1921 году раскопки позднего этапа трипольской культуры на склонах Шкодовой горы проводились известным археологом Михаилом Болтенко. Об этом было написано и опубликовано несколько очень серьезных научных работ...

Стук в дверь прервал Володю как раз тогда, когда он дошел до этого места. Это был Савка, который пришел сообщить, что машина подъедет через 15 минут, а Сосновского к телефону снова просит его информатор. Так как все самое интересное Володя уже прочитал, то возвращаться к историческим источникам больше не было смысла. Он аккуратно поставил обратно в шкаф пыльные тома и покинул архив.

Морг в Валиховском переулке всегда производил на Сосновского гнетущее впечатление. Он был здесь уже несколько раз, но все равно не мог привыкнуть ни к запаху, ни к железным дверям, которые, захлопнувшись с ужасающим стуком за его спиной, словно отрезали от всего живого мира, без права вернуться назад.

Секретный информатор Володи, сотрудник уголовки Сашко Алексеенко, уже ждал возле входа в морг. И когда Сосновский вместе с Савкой вышли из редакционной машины, сообщил, что дело идет об убийстве и оно поручено Лошаку, помощнику Фингера. А это означает, что убийством никто не будет заниматься, так как Лошак с Фингером спят и видят, чтобы разгромить и поймать банду Кагула, а до всего остального им и дела нет. Поэтому Сашко сам, втихаря, решил заняться этим убийством и даже тайком получил доступ в морг, чтобы узнать результаты вскрытия — якобы с тем, чтобы потом передать Лошаку.

— Лошак к этому моргу и близко не подходил! — фыркнул Сашко. — Зазнался до такой степени, сволочь, что скоро носом своим облака протыкать будет! А с чего? Кагул как гулял, так и гуляет, и с высокой колокольни чхать хотел на них!

В коридоре пахло сладковатой смесью медикаментов, мгновенно вызвавшей у прибывших устойчивую тошноту. Их уже ждали — пожилой врач в обычном белом халате, который ничуть не отличался от обычных врачебных халатов, поэтому спутать его ни с кем было нельзя.

Он протянул Сашку бумагу с гербовыми печатями — протокол вскрытия.

— На тело взглянуть хотите? Только не всем кагалом сразу! — нахмурился он.

— Я здесь подожду, — мгновенно спохватился побелевший Савка.

— Я... тоже... Не знаю даже, какой смысл... — замялся Сашко, на лице которого читались самые яркие эмоции — от жуткого страха до отвращения.

— А я бы взглянул, — выступил вперед Володя совершенно неожиданно для себя.

— Ишь, орел, — усмехнулся врач, — а в обморок мне не хлопнешься?

— Я что, баба на сносях?! — искренне обиделся Сосновский.

— Ну, ладно. Гляжу — ученый. Глазелки у меня — во какие! А ведь ты не из этих будешь... не из чекистов... — Старый врач смерил Володю тяжелым взглядом.

— Да ша мне притворяться! — пожал плечами Сосновский, неожиданно для себя переходя на

одесский язык. — Да знаете вы за меня, шо уж тут шухер разводить! Не раз видели.

— Твоя правда, швицер, — хмыкнул доктор и продолжил в том же духе: — Думал, до куда сознаешься? А ты, глядь — идейный! Хоть и газетчик. Ну, пойдем.

В морге было холодно и темновато. Тусклые белые лампы под потолком не развеивали темноту. Врач, взявшись за железную ручку, выдвинул ближайший холодильник. На металлической плите лежало детское тело, покрытое простыней. У Володи сжалось сердце.

Врач откинул простыню. Белое лицо мальчика было невероятно красивым. Смерть заострила его черты, придала им благородство. Это был облик маленького ангела, жестоко и несправедливо погибшего на злой и грязной земле.

Горло Володи перехватило. Он видел смерть часто, много. В него стреляли, и он стрелял. Он видел смерть. Но он не хотел, не мог видеть ее такой.

— Я во вскрытии все написал, — с этими словами, вернув простыню на тело, доктор задвинул его обратно в холодильник.

— Он выглядит совсем маленьким, — тихо сказал Володя.

— Не старше 12 лет.

— От чего он умер?

— Сжатие шейных позвонков. Сзади... Его сзади сдавили с такой силой за горло, что выжить он никак не мог. Но и без этого он бы не выжил. Вся прямая кишка разорвана... Там такое прободение, что... А... — Врач в отчаянии махнул рукой, — Кровью бы истек часа за два.

— То есть его зверски изнасиловали, — с не свойственной ему прямотой Сосновский четко расставил все точки. — Один человек или несколько?

— Судя по диаметру... один, — врач судорожно сглотнул, — но это не точно. Будет еще вскрытие. С экспертизой. Вы же знаете.

— Знаю, — Володя кивнул. — Как это произошло? Его насиловали сзади, и в этот момент сдавили руками за горло?

— Да, так. Сдавили со страшной силой...

— Или его повесили? — не унимался Володя.

— Нет. Странгуляционной борозды нет. Только на руках ссадины от веревки. Его за руки подвесили. Не за шею.

— Ребенок был в сознании в этот момент?

— Нет, — врач покачал головой. — Если бы он был в сознании, от его воплей сбежались бы со всей округи. Судя по всему, убийца сделал ему укол снотворного, мальчик был в отключке. Затем его привезли или притащили, и это уже следствию устанавливать, в заброшенный пещерный дом, связали ему руки веревкой, подвесили и... убили. Там...

— Я знаю, что он был доставлен без одежды, — продолжал Сосновский.

— Да. Одежду вроде не нашли, — кивнул врач.

— А на теле были какие-то ссадины, царапины, как будто его тащили по песку? Ну, что-то подобное тому, что тело волочили по земле, везли на телеге...

— Я понял вас, — врач нахмурился, — нет. Ничего такого. Только след от укола на левой руке. Кстати, укол делал не медработник. Под кожей образовалось вздутие, кровоподтек. Кололи прямо в кожу. Как получилось. Медработник бы знал, что при таком уколе есть риск, что снотворное могло бы не подействовать.

— Но оно подействовало.

— Да. И есть еще кое-что, что я должен рассказать. По старой дружбе, газетчику.

— Что же? — Володя весь превратился в слух.

— Этот мальчик беспризорник был, уличный. Жил на улице. И, похоже, подвизался в какой-то банде.

— С чего такие выводы? — Сосновский был сосредоточен.

— Беспризорник — потому что завшивленный. У него в волосах гниды гроздьями, вши ползали. Домашних детей, даже в нищете, редко доводят до такого состояния. Им хоть что-то делают — керосином мажут, луком... А тут... запущенный страшно. На теле слой грязи в несколько недель. Ноги огрубевшие, на ступнях струпья. Босиком часто ходил. Кожа обветренная. Точно жил на улице. Босяк.

— А почему в банде? — Володя подумал о том, что наблюдение врача было очень правильным. Беспризорность после войны становилась страшной катастрофой. Сотни беспризорных детей, лишившихся родителей и родного дома в кровавом очаге жестокой бойни стекались в большой город, сбивались в стаи и наводили ужас на местных жителей.

Беспризорники были повсюду — возле каждого рынка, магазина, во всех злачных и теплых местах, на каждой стройке. И везде, где можно было заработать немного мелких монет. Беспризорники стали символом этого страшного времени, и у советской власти не хватало ни сил, ни средств, ни людей, ни времени, чтобы справиться с этой жестокой бедой.

— В банде потому, — врач посмотрел на Соснов-ского тяжело, — что я умудрился взглянуть на его руки!

— А что его руки? — не понял Володя.

— Пальцы его отполированы кусочком шкурки, настоящего меха, чтобы повысить чувствительность. Так делают только щипачи. Причем воры-карманники самого высокого класса. Такими чувствительными пальцами они могут нащупать то, что лежит в кармане клиента, даже сквозь грубую ткань пиджака или пальто. Значит, мальчишка был в банде, которую учит опытный щипач, и из него готовили карманника. Пальцы были хорошо отполированы — значит, этим делом занимался минимум год.

— Это очень ценная информация, спасибо, — Сосновский искренне поблагодарил врача.

— Пожалуйста! — усмехнулся тот. — Только как это вам поможет? В среде криминала так не убивают своих. Это мог быть кто угодно! Мальчишка случайно напоролся на маньяка, а искать случайного психа — все равно что иголку в стогу сена! Так что не завидую я вам.

— Но это пока первая смерть, — задумался Володя.

— Будет еще, — убежденно сказал врач, — попомните мои слова — будут еще смерти, и не одна. У психа этого обострение, по-видимому. Он уже вкусил крови и будет убивать дальше. Но для вас это, может, и плюс. Сможете скорее его поймать.

Машина медленно катилась по ухабам разбитых дорог за Пересыпью. Пожилой шофер время от времени чертыхался сквозь зубы, потому что часто проехать не было никакой возможности, попадались просто несусветные рытвины и ухабы. Но они все-таки умудрялись продолжать путь. Володя вводил Савку в курс дела. А Сашко Алексеенко, который решился поехать с ними в самый последний момент, методично поправлял Володю, если уж его заносило в совсем фантастические дебри.

— Так и получилось, что обнаружил труп местный житель дед Михей, — продолжал Володя свой рассказ, — он вошел туда внутрь, в заброшенный дом.

— В пещерный, — поправил Сашко.

— Ну да, пещерный, — раздраженно согласился Володя, который не терпел, когда его поправляли, — и увидел труп. Мальчик был подвешен на руках к выступу в каменной стене — руки его стянули веревкой и подвесили. Когда-то там балка была, а потом сломалась.

— А почему этот дед полез в заброшенный пещерный дом? — Савка соображал быстро и был не так прост, как казалось.

— Из-за башмачка! — ответил Сашко.

— Какого башмачка? — моргнул Савка.

— В груду камней перед домом убийца подбросил красный башмачок, очень яркого цвета, — пояснил Володя, — совсем на ребенка крошечного, до трех лет.

— То есть не мальчишки этого был башмак?

— Чем слушаешь? — рассердился Володя. — Убитому 12 лет. А башмачок на малыша! Убийца специально подбросил его к месту убийства.

— А зачем такое? — опешил Савка.

— Псих, — коротко отрезал Сашко, — психи и не такое вытворяют! Больной он...

— Ищут фабрику, может, магазин? Откуда башмачок? — Володя повернулся к Сашку.

— Ищут, — кивнул тот. — Две уже проверили здесь, в Одессе, и одну в Николаеве. Такие там не шьют. Говорят, это кустарная обувь. Какая-то артель делает, местное производство. Ручная работа. Сейчас проверяют всех.

— Значит, башмачок — удовольствие не из дешевых! Стоит дорого, — задумался Володя, — и один, естественно, не покупают. Есть парный. Плохо. Будет еще труп. А вещи мальчика?

— Вещи обнаружены не были. Все тщательно обыскали. Ни обуви, ни вещей. Ничего.

— Красные башмачки девочкам покупают, — вмешался Савка.

— Верно, — кивнул Володя, — девочкам. Это намек на изнасилование, ведь так использовал его убийца... В этом есть зловещий, извращенный, но смысл.

По лицу Савки Сосновский видел, что ему страшно хочется перекреститься. Но он не посмел.

— Обыск у этого деда Михея проводили, — сказал Сашко, — тот еще фрукт. Снасти браконьеров прячет. Но ничего не нашли.

В пещере все было убрано, никаких следов крови, но все равно внутри было страшно. Что-то отвратительное чувствовалось в воздухе, и Володя подумал, что ни за что не стал бы жить в таком жутком месте, да еще и посреди грозящих обвалом камней.

Потом зашли к деду Михею. Старик встретил их недоброжелательно, но спокойно.

— А чего говорить? Все до ваших рассказал!

— Один вы были? — Сашко вперил в старика тяжелый взгляд.

— Один! Как есть один! Никого со мной не было! — занервничал Михей.

— А чего по поселку шлялся? — прикрикнул на него Сашко, прекрасно понимая, что старик врет.

— Прогулка перед сном! Воздухом подышать!

— А мальчишку этого видел здесь раньше? — спросил Володя.

— Чего ему тут делать? — прищурился старик. — Тут на соседнем проходе люди Скумбрии дома снимают. Какие мальчишки?

По дороге к машине, обратно, Сашко объяснил Володе, что авторитет Скумбрия ненавидит уличных мальчишек до полусмерти и всегда готов расправиться с ними. Когда-то мальчишки помогли ограбить Скумбрию. С тех пор он со своими людьми страсть как гоняет беспризорников. И не одного уже спровадил в красный приют.

— Так ведь и убить мог, — задумался Сосновский.

— Это вряд ли, — Сашко пожал плечами, — не те законы, вы же знаете. В мире Скумбрии не убивают вот так, со злом.

Володя хотел возразить, что с добром не убивают тоже, но промолчал.

ГЛАВА 9 Хлебные карточки. Последствия налета. Важное знакомство. Убийство в очереди за хлебом. Обещание Тани

Капли все еще били по жестяному карнизу, когда Таня соскользнула с кровати и начала одеваться — в полной темноте. Этой ночью она была одна. Кагул остался в одном из притонов на Молдаванке — там у него были дела с кем-то из местных бандитов. Планировал закончить поздно и не хотел тревожить Таню ночным стуком в дверь, поэтому поехал к себе.

Несмотря на то что роман их развивался полным ходом и был довольно счастливым, они все еще не жили вместе. Это было общее, взаимное решение. Кагул снимал двухкомнатную квартиру на

Мясоедовской улице. И эта квартира напоминала Тане расцвет ее лучших дней с Гекой — потому что имела два выхода на разные улицы, находилась на первом этаже, чтоб удобно было выпрыгивать из окна, а во дворе, на ступеньках подъезда, всегда грелись на солнышке толстые уличные коты.

Сама же Таня по-прежнему оставалась в Каретном переулке, к которому у нее была какая-то просто болезненная зависимость, и ни за что не хотела из него уходить.

Но очень часто либо Кагул оставался у нее, либо она оставалась у него, и тогда были тихие, почти семейные вечера, тоской мучающие сердце Тани, потому что они беспощадно показывали, как могло бы быть в их жизни, если бы они были нормальными людьми. И как не будет для них — никогда. Не для них существовало тихое семейное счастье. И, несмотря на то что Кагул очень привязался к Наташе, а девочка к нему, Таня прекрасно понимала, что никакой семьи у них просто не может быть. Какая семья там, где оба ходят по краю, а любой неосторожный поступок, любое случайное слово способны притянуть только одно — смерть.

В это утро Таня поднялась на рассвете не случайно. Всю ночь лил дождь, не давая заснуть из-за грохота капель по жестяному карнизу, и Таня ворочалась на кровати, как на раскаленной решетке, не понимая, что происходит с ней. Вот уже сутки прошли с налета на квартиру Агояна, а она все не могла успокоиться, чувствуя себя не в своей тарелке.

В это утро Тане предстояло дело, которое она с завидной периодичностью совершала раз в три месяца. Она должна была пойти в отдел НКВД и подтвердить право на получение хлебных карточек, выписанных ей как вдове погибшего чекиста. Раньше карточки выдавали раз в месяц. Но теперь большевики принялись экономить на всем, и Тане сократили их до раза в три месяца, посчитав, что вдова чекиста вполне может обходиться этим. Она с горечью думала о том, что если бы действительно жила на это жалкое пособие, то давным-давно умерла бы с голода вместе со своей дочерью.

Но чекистам нельзя было показывать, что Таня больше не нуждалась в деньгах. А потому она одевалась бедно, невзрачно, вставала с рассветом и выходила так, чтобы быть на месте к 8 утра — именно в это время начинался прием в кабинете того самого начальника, который выписывал хлебные карточки.

Идти предстояло через весь город — контора располагалась рядом с вокзалом, недалеко от угла Пантелеймоновской и Ришельевской. И Тане приходилось долго пробираться по еще спящим улицам, кутаясь в серый потертый платок. А в это утро предстояло идти еще и по лужам. Она недовольно морщилась, представляя себе это сомнительное удовольствие. К счастью, у Тани были новенькие галоши, и это немного ее успокаивало.

Полностью одевшись, она заглянула в детскую. Оксана и Наташа спокойно спали. Таня прикрыла окно, поправила одеяло Наташе и с нежностью поцеловала ее в лобик. Дочь была ее ангелом, и Тане иногда казалось, что это единственное, что еще держит ее на земле. Будучи не всегда хорошей матерью, Таня тем не менее жила ради своей дочери. И сейчас спящая девочка стала настоящим бальзамом для ее сердца, способным примирить с любой действительностью. Улыбнувшись Наташе, почувствовав, что у нее поднялось настроение, Таня бесшумно вышла из квартиры.

Туча был единственным человеком в ее окружении, который знал, что как вдова чекиста она получает спецпаек. И он считал это отличным прикрытием, удачной маскировкой. По мнению Тучи, заподозрить в бандитизме вдову чекиста, которая почти ежемесячно ходит в отдел НКВД, было невозможно. Он поощрял Таню как можно больше поддерживать старые связи с друзьями покойного мужа, общаться с ними, не исчезать из их поля зрения и быть на виду.

Таня не могла не признать этот совет невероятно разумным, поэтому делала все возможное для того, чтобы старые связи не обрывались, а всплывали в ее жизни время от времени.

На улице было холодно и сыро. Дождь охладил воздух. С моря пришел ветер. Против него не помогало даже теплое для апреля пальто. Таня быстро шла по знакомым с детства улицам, смотря не под ноги, а по сторонам. Она всегда любила гулять, смотреть на старые дома, представлять, как живут в них люди и какая жизнь может скрываться за пыльными окнами старых квартир.

Толпа возле одного из домов сразу привлекла ее внимание — слишком уж нетипичным было это зрелище для раннего утра. Она замедлила шаг, присматриваясь к людям, стоящим впереди, разглядела милицейскую форму и несколько солдат в форме НКВД.

Вдруг сердце ее екнуло — это был дом Агояна! Тот самый дом, где жил ограбленный финдиректор, и налет на который Таня и Кагул совершили всего сутки назад. Он находился просто у нее на пути, и обойти его не было никакой возможности. Несмотря на тяжелые воспоминания, Таня надеялась быстро проскочить мимо, а тут вдруг толпа...

Она подошла поближе и затесалась среди людей, стоящих возле солдат. Они говорили приглушенными голосами, кто-то показывал вверх, на окна третьего этажа. Все в душе Тани замерло и рухнуло вниз. Это были окна квартиры Агояна. Таню вдруг затошнило, от ужаса у нее даже закружилась голова.

— Что здесь произошло? — через силу выдавила она, повернувшись к пожилому мужчине в очках, который показался ей доброжелательней окружающих.

— Убийство, деточка. Говорят, жуткое, — вздохнул тот.

— А кого... убили? — не унималась Таня.

— Да делягу одного порешили! — вдруг вмешалась в разговор толстая баба в цветастом платке, в которой с ходу можно было определить уличную торговку, неистребимую одесскую породу. — Я соседка ихняя, так шо за точнее этих шухерных солдатиков знаю! Деляга один тут жил, тот еще шкур! Финдиректор хренов. Ко всем бабам во дворе приставал! К дочке моей пытался! А девчонке 16 годков всего! Я ему как сказала, шо за рыло его картонное как заворочу оглоблей, так ни один швицер за красные его не спасет! С тех пор меня десятой дорогой обходил!

— Так произошло-то что? — попыталась Таня вернуть торговку на землю.

— Жена у него была молодая, да кислая. Вечно ходила с постной рожей! Богачка. Нами, простыми, брезговала, — торговку не так-то легко было сбить с толку. — А шо до нее сейчас? Ты только за то за-смотри! Вот те и богачка!

Несколько женщин, стоящих за ее спиной, одобрительно загудели, явно радуясь печальной судьбе жены богача.

— Так что она сделала? — не выдержала Таня, у которой и без болтовни бабы кружилась голова.

— Так муженька свого блудливого порешила, а потом себя! Во как! — Торговка, упершись руками в толстые бока, посмотрела на нее с торжеством.

— Что-о-о?! Как это?.. — опешила Таня.

— А за так! Видать, слухи про блудливые похождения этого кобеля ухи до нее оборвали. Она пошла за кабинет его, из сейфа пушку достала... Да бац-бац ему прямо в башку! Говорят, снесла на кусочки! А потом и себе... Тоже башку разнесла... До обоих...

— Ох... — Таня разом потеряла все слова.

— А ребятенок до нее был, малец совсем, — продолжала торговка, — так до его глазах она прямиком кобеля да себя порешила! Как такое завидеть мальцу?

— А нашли их только сутки спустя, — в разговор вмешалась еще какая-то женщина. — Сутки ребенок просидел в этой жуткой квартире с трупами обоих родителей! Говорят, совсем перестал разговаривать. У соседа собака. Он с ней гулять выходил. А собака как упрется копытами об лестничную клетку, да ну выть, ну выть! Как волк! Сосед перепугался — а там дверь открыта. Глядь, в комнату пошел, а там... Он мальчонку даже не сразу заприметил. Забился в угол и тихо так сидел... Жуть. Больной стал совсем...

— Что же с ребенком? — Таня горела, ей казалось, что у нее под ногами разверзлась земля, и что еще немного, и она рухнет в бездну.

— В больницу завезли, — снова продолжила торговка, не в силах перенести, что кто-то другой занял центральное место в разговоре. — Он говорить перестал, бедолага. Лечить будут. А опосля — в приют.

— В приют... — охнула Таня, схватившись руками за щеки.

— А куда еще? — Торговка передернула плечами. — Ниче, государство вырастит. Вон как с беспризорностью сейчас бороться будут! Подрастет малец. Родственников у них совсем нет, говорят. Хотя за то не так. У нее, у убивцы, жены-то его, нет родственников. А папаши убитого родственники ребятенка брать не хотят, ведь мать его убивца, мужа порешила. Дикий народ! Отказались от ребятенка, бросили на призволяще. Ниче, на то есть советская власть!

Перед глазами Тани все плыло. Вот как закончилось ограбление, налет, который, как и все другие, они воспринимали с охотничьим азартом, даже в шутку! А теперь... Это был конец... Две уничтоженные жизни и одна полностью сломанная...

Из глаз Тани закапали слезы. И, зажав рот ладонью, она бросилась бежать прочь, прочь от страшного места.

Ей пришлось подождать трех человек, и только затем она оказалась в нужном кабинете, где появлялась каждые три месяца.

Но начальник, к которому Таня давно привыкла, так, что воспринимала его частью казенной обстановки, оказался не один. Рядом с его столом сидел высокий темноволосый мужчина лет 35-ти. При виде Тани он встал со стула, поразив ее такой непривычной в ведомстве большевиков вежливостью. И она смогла разглядеть высокий рост, крепкую спортивную фигуру и внимательные карие глаза, которые уставились на нее с удивлением и восхищением.

— Танечка! Татьяна Ракитина! — всплеснул руками начальник, имени которого Таня совершенно не помнила. — Прошу вас, садитесь! Отчего вы ко мне просто так не заходите, поболтать? Сколько вас не видел — сколько лет сколько зим!

Он сморозил глупость — Таня регулярно, раз в три месяца, появлялась в этом давно опостылевшем ей кабинете. Но, очевидно, такое поведение было частью какой-то странной, ей не понятной игры.

— Дочку смотрю, — выдавила она из себя через силу.

— Да-да, конечно... А как дочка, растет? Все хорошо? Да вы бледная какая-то...

— Хворала недавно, — Таня понимала, что выглядит ужасно, но ничего не могла с этим поделать.

— Ах, ужасно... Позвольте представить вам моего друга и коллегу! Он только недавно приехал в наш город, — начальник указал на черноволосого, который теперь сидел напротив Тани и не сводил с нее глаз, — Вилен Таргисов.

— Вилен? — Таня еще не привыкла к новым, режущим слух именам. Но так называли маленьких детей, рожденных уже при советской власти. А мужчине было под сорок!

— Не удивляйтесь, пожалуйста, — у темноволосого был приятный бархатный баритон, — имя у меня, конечно, другое. Мои родители назвали меня по-старорежимному Вениамином, — он улыбнулся, сверкнув лучистыми глазами, — а я перекрестил себя Виленом. Вилен — Владимир Ильич Ленин! Моя мечта быть достойным такого имени.

— Понимаю, — кивнула Таня, для которой темноволосый вдруг растерял все свое очарование, потому что показался полным идиотом.

— Вилен Таргисов будет бороться с детской беспризорностью в нашем городе, — сказал начальник, — он отлично наладил работу в Киеве, где уже брошены серьезные усилия, чтобы забрать детей с улицы. Теперь его перевели сюда, к нам. Он возглавит отдел борьбы с детской и подростковой преступностью, а также борьбы с беспризорностью. Вы же, Танечка, сами видите, что творится на улицах. Кромешный ад! Дети, везде беспризорные дети. Стаи уличных мальчишек воруют на Привозе. Кражи, грабежи. Народная милиция стонет. Наши приюты не справляются! Не хватает ни приютов, ни людей. Дети из приютов сбегают обратно на улицы...

— Приюты... — машинально повторила Таня, а лицо ее приняло такое выражение, что вместе с паузой, наступившей в разговоре, мужчины переглянулись, а начальник налил стакан воды и протянул ей.

— Вот, выпейте. Вам нехорошо?

— Простите... — Таня ругала себя последними словами за то, что посмела распустить нервы, — просто это слово всегда действует на меня ужасно. А сегодня, идя к вам, я проходила мимо дома знакомых и узнала о жуткой трагедии, которая произошла с ними. Их маленький сын теперь попадет в приют.

— Вы случайно не об убийстве семьи Агоян говорите? — спросил Таргисов.

— Да, именно, — Таня специально упомянула Агоянов, надеясь услышать подробности. — Вы что-то знаете об этом деле?

— Все, что произошло. Жена узнала об изменах мужа и застрелила сначала его, а потом себя. В своем сейфе Агоян держал пистолет.

— Как ужасно... Мне жаль их сына.

— Ребенок в больнице, у него шок! Это ужасно, — голос Таргисова звучал грустно, — вот ради того, чтобы не было сломанных детских судеб, я и приехал сюда.

— У вас благородная цель, — искренне сказала Таня.

— А знаете, мне нужны люди, — с интересом посмотрел на нее Вилен. — И если вы захотите помогать в этом деле, приходите ко мне! Я буду рад любой помощи. — Вырвав листок из записной книжки, он записал адрес и телефон. — Это мой служебный номер. В кабинет приходите в любое время, ко мне можно заходить без пропуска. Даже если захотите просто поговорить, приходите! Я буду очень рад.

— Спасибо, — Таня машинально сунула листок в карман юбки. Она не думала, что когда-нибудь воспользуется этим номером, да и приглашением.

Сообразив, что они беседуют слишком долго, а дел у него еще невпроворот, начальник выписал Тане хлебные карточки и быстро выпроводил ее из кабинета. Она стала спускаться по лестнице, зажав карточки в кулаке.

Таргисов произвел на нее благоприятное впечатление, честно призналась она себе. Когда он заговорил о детских сломанных судьбах, ей даже подумалось, что он не совсем конченый идиот. Видно было, что этот человек обладал характером и горячим сердцем, откликающимся на чужую беду, и Таня думала о том, что если что-то и получится, то только у таких людей, которые важны тем, что способны верить даже в самую недостижимую, невозможную цель, и делать все для того, чтобы в конце концов эта цель оказалась правдой.

Она быстро шла к Привозу, надеясь в одной из лавок быстро отоварить хотя бы часть хлебных карточек. Таня всегда так делала. У новой власти — а для большинства одесситов власть большевиков все еще была новой, хотя и длилась не первый год, — все время менялись правила, и она боялась, что с появлением каких-то новых директив часть карточек может пропасть. Так уже однажды было, когда Таня не успела отоварить их в десятидневный срок, а потом появились какие-то новые нужные печати, и карточки пропали.

Но сейчас ей не повезло. Возле нужного магазина уже собралась очередь. И Тане не оставалось ничего другого, кроме как занять место в самом конце.

Это был известный всем секрет большевиков, о котором никто не говорил вслух. В стране были страшные перебои с продовольствием. Не хватало продуктов и хлеба. В лавках нэпманов они были, но продавались по таким завышенным ценам, что большинство населения не имели возможности их купить. Оставались только государственные хлебные карточки, раздаваемые на предприятиях работникам. И вот как раз по ним и не хватало хлеба, поэтому образовывались длинные очереди, стоять в которых можно было целый день.

Да, Таня прекрасно могла бы обойтись и без этого, но она отлично помнила слова Тучи о том, что это вопрос ее личной безопасности. Отличное прикрытие, удачный фасад, за которым можно скрыть все свои грехи. Если она перестанет получать карточки, возникнет вопрос: на какие средства живет вдова чекиста, где она зарабатывает деньги, на которые покупает хлеб в нэпманских лавках? Если бы подозрения возникли, большевики не стали бы церемониться.

Таня всегда отгоняла от себя страшную мысль: что станет с Наташей, если ее арестуют? Как девочка выживет? И ради безопасности дочки она была готова на что угодно, хоть землю есть! А потому раз в три месяца один день она посвящала стоянию в очередях.

Здесь была одна беднота, и Таня с ужасом всматривалась в уставшие, изможденные, злые лица. Большевики скрывали факт наличия таких людей, между тем расслоение общества было страшным. С одной стороны — наглое богатство, с другой — отчаянная нищета. Нередки были случаи, когда от голода люди падали в обморок на улицах и умирали.

Нэп принес разделение во все слои, и даже сами большевики начинали понимать, что подобное очень скоро принесет беду. В очередях люди роптали, они ненавидели богачей-нэпманов. Уже были случаи, когда камнями били богатые лавки и, раскрошив двери и витрины, выносили все продукты...

Вокруг очереди всегда вились уличные мальчишки. Чумазые, оборванные, одетые кое-как, со злым, отчаянным блеском в глазах, они сновали по запруженной людьми улице как маленькие пираньи, скаля острые зубы и готовясь вцепиться кому-нибудь в горло. Было опасно держать в руках сумки и кошельки — нередко мальчишки вырывали их прямо из рук и убегали с такой скоростью, что их невозможно было догнать.

Вот и сейчас бойкий уличный мальчишка с вихрами непокорных светлых волос, остающихся светлыми даже под страшным слоем грязи, сновал вдоль очереди, присматриваясь к людям. Засунув руки в карманы штанов, он насвистывал блатную песенку. Несмотря на апрель, ноги его, покрытые кровавыми волдырями, были босы.

Тане было страшно его жаль. Не задумываясь, она отдала бы ему карточки. Но так рисковать не могла. Потому ей оставалось страдать молча, играя свою роль. Поравнявшись с ней, мальчишка дерзко скользнул глазами по ее сумочке. Таня свесила сумку с руки, надеясь, что он ее украдет и хоть так она сможет помочь ему карточками. Но мальчишка пошел дальше, насвистывая свою песенку. Таня тяжело вздохнула.

— Вы бы, девушка, за сумкой лучше следили, — пожилая женщина в платке, стоящая перед Таней, повернулась к ней, — ишь, шастают тут, ироды... Отщепенцы.

Таню поразило слово, которое употребила женщина, — отщепенцы. Значит, она была не из простых. Таня хотела что-то ответить, но не успела: вдруг раздался крик. Истошно завопила какая-то женщина. Таня выскочила из очереди — ноги сами понесли ее вперед. Мальчишка вырвал сумку из рук какой-то толстухи и теперь улепетывал со всех ног. Но убежать он не успел. Какой-то здоровенный мужик сбил его кулаком с ног, мальчишка упал на землю. Люди выскочили из очереди и принялись бить его ногами.

Страшно закричав, Таня ринулась туда, в самую гущу бойни. Ее ударили по голове, сбили платок, разбили губу — из нее тут же закапала кровь. Но Таня не обращала на это внимания, она бросилась прямо под кулаки, крича: — Прекратите! Это же ребенок! Ребенок! Прекратите!..

Какая-то женщина вцепилась ей в волосы, голову обожгла жуткая боль. А множество ног в башмаках продолжали молотить маленькое тело, покрытое кровью и грязью...

Тане невероятно повезло: в этот момент мимо проходили двое людей Кагула — Серый и Подкова. Она, увидев их, истошно завопила: — Серый! Подкова! Ко мне!..

Двое взрослых здоровых мужиков быстро разогнали толпу и с ужасом уставились на окровавленную Таню, которая пыталась поднять с земли избитого мальчишку. С разбитой головы ребенка капала кровь.

— Машину быстро! Надо везти в больницу!

Машина сразу же нашлась: Серый и Подкова

просто остановили проезжающий автомобиль, вышвырнули пассажиров и быстро посадили Таню с ребенком. Сами поехали с ними.

Мальчик умирал. Он лежал на руках у Тани. Платком она стирала с его лица кровь. Когда машину подбрасывало, он тихонько стонал, а из его глаз катились слезы.

— Братика найди... — уставившись на Таню в упор, прошептал он вдруг достаточно ясно, а в глазах его появилась четкая мысль: — Братика найди... медальон...

Таня отогнула ворот рваной рубахи. На простой веревке на тощей груди висел настоящий золотой медальон.

— Его Сашка зовут, — с трудом прошептал мальчик, — Сашка Лабунский... В медальоне... там...

Таня открыла медальон. Вместо фото там была справка из Городского приюта № 1 о том, что там находится воспитанник Александр Лабун-ский, 14.04.1919 года рождения, уроженец Одессы. К справке была приклеена фотография мальчика, очень похожего на того, что лежал сейчас у нее на руках.

— Он из приюта сбежал... Найди... — мертвыми губами шептал пацан.

— Как тебя зовут? — Таня глотала слезы.

— Дима... — прохрипел он. — Я его старше на три года. Мы вместе были... Я первый сбежал. Потом он. Найди... — голос его становился все тише.

— Я найду. Я обещаю тебе, — Таня осторожно сняла медальон. Она плакала, уже не скрывая слез. Мальчишка сжал ее руку и так не отпускал до самой больницы.

До операционной его не довезли... Таня с силой разжала его пальцы. Он умер в приемном покое, как только его положили на металлические носилки...

— Вы его родственница? — спросил осторожно дежурный врач, глядя на рыдающую Таню.

— Родственница, — сдерживая рыдания, твердо ответила она. — Я его похороню...

Отодвинув окровавленную прядь волос со лба мальчика, она подумала, что он похож на спящего ангела. И очень нежно поцеловала уже застывающее лицо мертвого ребенка...

ГЛАВА 10 Душевная болезнь. Экскурсия по Екатерининской. Фира и кино. Первый неудачный опыт

Сон не шел. Оставалось сжаться и лежать на боку, крепко зажмурив глаза, даже не пытаясь открыть их, чтобы рассмотреть трещинку на стене, от которой пальцами можно было отколупнуть обои — совсем как в детстве. Сколько горьких дум и призрачных надежд было похоронено под этой трещинкой! Сколько бессонных ночей в темноте этой тихой спальни, сколько мыслей, от которых при дневном свете становилось не по себе. А потом, прикрыв глаза, представлять, как можно воплотить эти мысли в реальность...

Было все. А теперь вот — ничего нет. Ничего. Сжавшись, подтянув ноги к груди, Таня лежала в темноте в своей спальне и не могла ни раскрыть глаза, ни закрыть их.

Скрипнула дверь. Послышались шаги. Твердые, решительные, мужские — Кагул. Мягкие, семенящие — Оксаны. Таня зажмурилась еще сильнее. Ей не хотелось никого видеть, а тем более — говорить...

Тяжело вздохнув, Кагул остановился рядом с кроватью. Затем опустился в стоящее рядом кресло — было слышно, как заскрипели старые, продавленные пружины.

— Все время так лежит, — почти шепотом сказала Оксана, — ни ест, ни пьет... Ничего. Наташу не хочет видеть. Как с кладбища пришла, так слегла.

Это была неправда: после кладбища Таня ходила. Долго ходила вдоль каждой стены комнаты, то заламывая руки, то заливаясь истерическим, полубезумным смехом.

Еще она пила воду. Бесконечно пила воду, и бутылки с водой все время стояли рядом с кроватью. Ее мучила страшная жажда. Все изнутри пекло, и Тане казалось, что она горит заживо, что это пламя, пожирающее ее внутренности, и есть разновидность того ада, в который она попала при жизни. И она справедливо, по совести заслужила туда попасть и в нем гореть.

Да, она заслужила самый страшный ад на земле. В ее мыслях следом за ней в пустой темной комнате все время ходил маленький сын Агояна, которого она своим вздорным сумасбродством обрекла на сиротство и на полностью сломанную жизнь. Маленький мальчик все время семенил за ней. А за ним — второй. Тот, который умер в Еврейской больнице. Тот, с чьих похорон Таня пришла совершенно больной. Она думала, что ему повезло умереть вот так, в детстве... И он тоже ходил за ней, и глаза его светились, как у ангелов. У настоящих ангелов, которых никогда не бывает здесь, на земле...

Кем бы он стал? В кого бы превратился, когда вырос? Он жил в уличной банде и воровал. Был убит за воровство — отчаянной, доведенной до предела, изголодавшейся толпой, у которой такие вот мальчики вытаскивали последнее, обрекая семьи на голодную смерть. Он бы вырос и стал настоящим взрослым бандитом. Пошел бы в банду Кагула или такого, как Кагул... И стал бы грабить, воровать, может, и убивать, отправляя в сиротский приют таких детей, как маленький сын Агояна...

Таня больше не могла убежать от этих призраков, следующих за ней по пятам. Она забралась в спасительное нутро кровати, словно закрылась в броне угрызений совести и отчаяния. В самые страшные минуты тяжелых душевных переживаний она всегда так поступала.

Циля с Идой, лучшие подруги Тани, знали о том, что надо дать ей отлежаться вот так, в темноте, в тишине. Но они тоже стали ангелами, которые ее хранили на небе. На небе — не на грешной земле...

Состояние Тани пугало Оксану и Кагула. Оксана никогда еще за свою короткую жизнь не видела приступов такого отчаяния и не могла понять, что гложет Таню изнутри. А Кагул раздражался, как и все мужчины, которые не любят болеющих женщин. Что происходит с Таней, он тоже не мог понять.

Был призван Туча — самый умный советчик. Он-то и поставил на место суетящихся вокруг Тани, готовых уже бежать за врачом и даже пичкать ее лекарствами.

— Та нехай долеживается! Шо вы ей за душу шкрябаете? — махнул он на них рукой и даже прикрикнул на Кагула, который принялся возмущаться: — Шо ты борзый! У нее тонкая душевная организма, во как! Сердешная у нас Алмазная. По ребятенку тому страдает. Ну, нехай страдает. Дай ей дострадать. А то завели гембель до четыре уха — дохтора, дохтора! Это тебе до туда надо сверкать шкарпетками! Хто тебе дохтор, если ты за то не понимаешь, шо человек может страдать! То, як вы Агояна прихлопнули, кого угодно бы подкосило! А тут еще ребятенок ихний. И оглобля бы из села, шо здоровье во какое, сломалось бы! А у Алмазной душа тонкая. Она за всех понимает! Так шо дай человеку отлежаться и под ухи мне не свисти!

— А как до дурки отлежится? Шо тогда? — огрызнулся Кагул.

— Это тебе до дурки надо, оглобя молдавская, — вскинулся Туча. — Шо ты до женской души ни хрена не понимаешь! Вот сидай и учись, короста!

Так благодаря Туче Таню оставили в покое, и она могла тихонько лежать в темноте и тишине, думая, что призраки однажды уйдут, и она останется одна.

Кагул скучал. Ему не хватало Тани. И он повадился приходить и просто сидеть рядом с ней, говорить что-то. Иногда Таня отвечала, иногда — нет. Она прекрасно осознавала, что он тоже был повинен в ее состоянии, вина лежит и на нем. Но Кагул не мог понять этого.

— Мы плиту гранитную на могилу того мальчонки положили, — сказал он и тяжело вздохнул, видя, что Таня никак не отреагировала на его слова. — Может, чаю тебе сделать? Чаю попьешь? С пряниками... Я такие пряники сегодня купил. По Екатерининской проходил, а там гастрономический магазин открылся. На Екатерининской, 1. Называется вино-гастрономический магазин № 52 общества «Ларек». Во как! Ну, я и зашел. А там еще обувная артель рядом, «Единение» называется. Они еще такие башмачки на детей делают! Я зашел, хотел Наташе купить. Так у них пока токо маленькие размеры, на трехлетних позже будут. Ну, я еще туда зайду... Шо они мне, откажут?..

Таня молчала, не проявляя абсолютно никакого интереса, не шевелясь, не меняя позы. Ее безумно раздражало присутствие Кагула и его болтовня! Но прогнать его она не могла. А он продолжал, бубня одно и то же по второму разу, а то и по третьему:

— А потом в гастрономию зашел. Пряники купил. С розовой начинкой. Ты попробуй. Вкусно. Я Оксане дал, для Наташи. И ты тоже возьми. А потом в подъезд зашел... А там знаешь, какая табличка? Общество «Долой неграмотность»! И машинки писательские стучат...

В комнате было тихо, и когда Кагул замолкал, было слышно громкое дыхание Тани, которое она все не могла успокоить, а потому никак не напоминала спящую.

— Ну, я дальше по Екатерининской пошел... — продолжал Кагул, — и подумал, вот... Что надо бы нам наведаться еще на эту улицу! Очень есть интересные места. Там, в доме № 3 по улице Екатерининской, я, знаешь, что нашел? Одесское торгово-учетное общество взаимного кредита! Это же золотое дно! Ты только представь, какие деньги там, если они кредит выдают! Та еще контора. И наличные наверняка в сейфах. Если подумать... А рядом тоже неплохо! Акционерное общество «Транспорт». А если подумать и обе этих конторы взять? По Екатерининской? Что скажешь?

— Потом... — с хрипом выдавила из себя Таня, и Кагул от неожиданности чуть не подпрыгнул, обрадовавшись, как будто она действительно заговорила с ним, а не бросила слово, чтобы отвязаться.

— Ну потом, так потом! — радостно продолжил он. — Ты умная, ты что-то придумаешь. С тобой мы что угодно можем взять!

Таня, несмотря на слабость, едва не закричала в голос. Ну как объяснить этому человеку, что больше она ничего не хочет брать?! Ничего и никогда! Все внутри у нее рвалось и кипело, пламя ада живьем пожирало ее, а он говорил про какие-то налеты...

Сквозь туман в голове Тане вдруг подумалось, что выходить из этого мира, отказываться быть его частью, а значит, на языке бандитов — предавать — это смертельно опасно. Беда будет грозить и ей, и Наташе, если Кагул вдруг поймет, что Алмазной нет и больше не будет — никогда...

Ну и пусть он ее убьет! Эта мысль, пришедшая внезапно ей в голову, принесла Тане нечто вроде облегчения. И, раскрыв глаза, она неожиданно обернулась к нему:

— Мне плохо, Кагул, — Таня в упор смотрела на его суровое, обветренное лицо. — Мне очень плохо...

— Да вижу я... — тяжело вздохнул он, — только вот не знаю, что делать. Может, доктора все-таки привести?

— Не нужен мне доктор, — не мигая, Таня смотрела на него в упор, — ты оставь меня в покое. На некоторое время. А кредитное общество сам возьми. Я не могу пока.

— Да не хочу я без тебя! — Кагул только рукой махнул. — Подожду, пока поправишься.

— Я не скоро поправлюсь, — покачала головой Таня, — у меня в душе болезнь. Это не проходит просто так. А ты людей не зли. Застоятся люди — сердиться будут. Ты сам на дело с ними пойди. Не теряй их. А я придумать тебе помогу. Все тебе придумаю... А теперь уходи...

— Ну, как скажешь... Ладно, — было видно, что Кагул задумался, и Таня очень надеялась, что он оставит ее в покое.

К вечеру ее квартира наполнилась шумом, громким голосом, и в спальню, благоухая духами и топоча модными ботинками, ворвалась Фира. Таня поняла, что ее прислал Туча.

Неожиданно Таню обрадовало появление подруги. Фира была частью прошлого, знакомого ей мира. Она была единственной подругой, которая осталась, и Тане очень нравилась ее теплая душевная простота. Несмотря на свою сложную жизнь, Фира была душевным человеком. А замужество с Соляком пошло ей на пользу, убрав из ее души желчность, злоязычие и зависть, которые всегда существуют в душе женщины, неудачливой в личной жизни. Фира расцвела. Она никогда не страдала душевными переживаниями. Ей не за чем было страдать. И Таня вдруг подумала, что это было хорошей идеей Тучи (у которого почти все идеи были хорошими) — прислать к ней Фиру.

При виде подруги Таня даже села в кровати — Оксана аж руками всплеснула, войдя за гостьей в комнату.

— А ну вставай, чего разлеглась! — затараторила с порога Фира. — Вы токо загляньте за тот фасон! Лежит зашмаленная, патлы куцые, тухес весь высох — мне бы так. Морда синяя, как у синюшки, только без бормотухи! Шо ты за себя сделала? А ну живо вставай! Шо за фасон! Развела тут...

— Больна я, Фира, — попыталась что-то сказать Таня.

— Ничем ты не больна! — перебила ее подруга. — За сейчас оглобли выпростаешь, да поешь до человека, я тут еду принесла — рибки, сыру, форшмака. Картошечку пусть твоя деревня пожарит. — Оксана закивала головой. — И поешь! А до завтра... Ты знаешь, шо будет до завтра! Мы до кина с тобой пойдем, где снимать!

— Что? — внезапно заинтересовалась Таня, уже забывшая, что кино когда-то было важной и интересной частью ее жизни. — Это как?

— А вот так! На кинофабрику! Там за сейчас кино за одесских бандитов снимают! У меня пропуск!

— Да ты что? — К Тане вдруг стала возвращаться жизнь. — Правда?

— А то! Шоб я тебе дохлый гембель делала? Тю! — всплеснула руками Фира. — Кому, как ни до тебя, кино за одесских бандитов смотреть! Поедем завтра с утречка, подберешь тут сопли, морду румянами намажешь — и глянь, опять человек, а не кура синюшняя, шо из-под ихнего колхозу большевистского вылезла! — оглянулась она на Оксану. — Ну так шо? Идешь за кинофабрику?

— Иду! — В голосе Тани вдруг послышалась жизнь, да так сильно, что она неожиданно для самой себя встала с кровати. — Раз уж кинофабрика работает...

— Ще как работает! До того работает, шо дым столбом! Такой шембель, шо тибе ша! — бодро тараторила Фира. — То за одно кино, то за другое... А ты лежишь тут, как дохлая кура до смитника... Тю! Глаза в мои не смотрели за то! Холоймес! Лучше уж кина!

— Неси свою рыбку, — вздохнула Таня, неожиданно ощутив, что душевная болезнь закончилась. А может, ее и не было никогда? — Оксана метнулась на кухню.

Фира рассказала Тане абсолютную правду. Бывшая кинофабрика превратилась в ВУФКУ — Всеукраинское фотокиноуправление. И там действительно снимали фильмы.

В 1926 году в журнале «Красная новь» в Москве была опубликована повесть одесского писателя Исаака Бабеля «Беня Крик». Она сразу произвела фурор и стала предметом широкого обсуждения. Было понятно, что в образе Бени Крика одесский писатель изобразил знаменитого Михаила Японца — любимого в Одессе Мишку Япончика, о подвигах и приключениях которого до сих пор ходили легенды.

Сюжет этой повести были настолько кинематографичным и интересным, что театральный режиссер Владимир Вильнер решил ее экранизировать.

В 1926 году на ВУФКУ в Одессе начались съемки художественной картины «Карьера Бени Крика». И это стало настоящим событием в культурной жизни Одессы, ведь о съемках фильма про одесских бандитов стало известно во всех кругах.

Это был тот редкий случай, когда культурная среда оказалась вполне солидарной с одесскими бандитами. Фильм, события в котором будут происходить в Одессе, где главными героями станут настоящие одесские бандиты, казался серьезным событием. Впервые в жизни такая щекотливая и тяжелая тема, уникальная в своей неповторимости, получила шанс попасть в кино, на широкий экран! Это был кусочек реальной жизни, который отражал события, происходящие в городе. Что же касалось реальных, настоящих бандитов, то они восприняли это на ура.

Думая о походе на кинофабрику — Таня про себя по привычке называла киностудию кинофабрикой (все никак не могла запомнить дикое новомодное название), — она вспоминала настоящие образы одесских бандитов — своих друзей и коллег.

Вот Мишка Япончик — сидит в кафе «Фанко-ни» и лакомится своими любимыми пирожными. Вот Корень — в нелепой крестьянской косоворотке навыпуск на фоне Тюремного замка. А сколько их было в ее бурной жизни — Калина, Фараон, Фонарь, Колька-Рыбак, Снегирь, Зима... Всех и не упомнишь! Эти люди стояли в ее памяти плотной стеной. Большинство из них давно ушли из жизни. Но Тане очень хотелось, чтобы кто-то рассказал о них на экране правду.

Но визит на кинофабрику ее разочаровал. Следом за Фирой, которая везде любила совать свой нос, Таня ходила по съемочным павильонам, рассматривая бутафорских, ряженых бандитов, в которых не было ничего натурального. Они были просто загримированными актерами и, судя по всему, никогда в жизни в глаза не видели настоящих бандитов. Они не умели держать оружие, не разговаривали на воровском жаргоне. Актер, играющий Беню Крика, ничем не напоминал настоящего Японца и держался глуповато-жеманно — не как бандит, а как провинциальный шансонье.

Таня поняла, что затея провалилась. Разочаровавшись полностью, она оставила Фиру и пошла гулять по прежде знакомым павильонам. Ноги сами занесли ее в административный коридор. Она остановилась за полуоткрытой дверью, откуда отчетливо были слышны гневные мужские голоса. На двери висела золоченая, яркая табличка «Главный редактор сценарного отдела Всеукраинского фотокиноуправления ВУФКУ Юрий Иванович Яновский».

Таня остановилась, услышав разговор.

— А я вам говорю, что такой сценарий никто не пропустит! Так что можете сворачивать съемки!

— Это только ваше мнение, которое основано на личной предвзятости по совершенно непонятной для меня причине... — нервно отвечал второй собеседник. Заинтересовавшись умной фразой, Таня заглянула в щелочку двери — это был режиссер Вильнер, которого она уже видела на съемочной площадке.

— Вы идеализируете одесских бандитов! — раздраженно говорил редактор сценарного отдела. — Вы создаете образ, абсолютно недопустимый в советском обществе!

— Но вы же подписали сценарий. И потом, это только ваше мнение...

— Уже не мое. Вот, почитайте! — редактор сунул в руки режиссеру бумагу. — Читайте-читайте! Мне прислали. Слова Лазаря Кагановича! «Идеализация бандитизма... романтизация воровских элементов»... Я вам говорю: фильм будет запрещен.

— Мы должны хотя бы закончить съемки...

В этот момент Таня услышала какой-то шум за спиной и обернулась. Шустрый уличный мальчишка выскользнул из двери напротив, зажав в руке два кожаных портмоне. Уличный воришка пробрался в павильоны киностудии! И воровал в административной части, под носом у начальства, умудрившись проникнуть в незапертый кабинет! Это и было реальностью, в отличие от спорного фильма. Не долго думая, Таня ринулась за ним.

Вдвоем они выбежали из киностудии и помчались по Французскому бульвару. Мальчишка бежал так, что у него пятки сверкали. Таня едва поспевала за ним.

— Остановись, дурень! Надо поговорить! — кричала она на ходу.

Наконец они забежали в какой-то тупик, заканчивавшийся глухой каменной стеной. Мальчишка начал отступать и прислонился к стене, с ненавистью глядя на Таню.

— Я тебе не враг... — она с трудом переводила дух, — подожди... я ищу...

Тут он грязно выругался и показал ей неприличный жест. В этот же самый момент со стен, со всех сторон, как горох, посыпались малолетние бандиты. Они спрыгивали вниз, вылезали из подвалов, возникали из ниоткуда... Это была ловушка.

Они сбили Таню с ног и повалили ее на землю. Падая, она до крови ободрала оба колена. И тут же почувствовала, как у нее вырывают сумку, сдирают с нее жакет, срывают с шеи серебряную цепочку... Улюлюкая, ватага унеслась прочь. Последним убегал мальчишка, за которым она гналась. На ходу он плюнул в ее сторону. В его глазах была животная ненависть и злость...

ГЛАВА 11 Беспризорники под котлами. Зверь. Разговор с Таргисовым

От котлов шел пар. Днем они нагревались на солнце, к вечеру их начинали подогревать на небольшом огне, и строительный раствор получался прочный. А на рассвете, когда сизая дымка, пришедшая с моря, покрывала дома, как вуаль, окутанные паром котлы становились похожими на невероятную бутафорскую декорацию из страшной сказки, конец которой никто не мог угадать.

Стройка шла повсюду, и не только в районе Привоза. Слишком много мест в городе были разрушены после страшных уличных боев. Их было не сосчитать — летели снаряды, взрывались бомбы, оставляя после себя кровь и выжженный пепел.

И некоторые дома стояли в руинах не один год, чернея выбитыми проемами окон, стекла в которых заменила паутина и обрывки старых, истонченных временем газет.

Правду сказать, некоторые дома пытались восстанавливать, чтобы расселить жителей из трущоб Молдаванки и Слободки — поскольку скученность населения в этих беднейших районах города давно превзошла всякий предел. А потому потихоньку Одесса начала строиться, восстанавливаться после руин. Тут и там появлялись многочисленные строительные артели, организованные в помощь государству частниками-нэпманами. Они брали заказы на строительные подряды у государства. И новая власть с удовольствием их нанимала, ведь при этом убивала двух зайцев: обеспечивала новые рабочие места, да и стройка двигалась быстрей.

Но больше всего строительство разрослось в районе Привоза. Рынок расширялся, возводились новые корпуса, строились торговые и строительные павильоны. Часть свалки за Привозом — одного из самых грязных мест в городе — расчистили и также отдали под строительство.

Стройка не прекращалась ни днем, ни ночью. Работали там в основном селяне из окрестных деревень — в поиске заработка и лучшей жизни они поднимались с насиженных мест, поскольку просто боялись умереть с голоду — без работы, без земли, в колхозах, еле-еле сводящих концы с концами...

В огромных котлах варился асфальт, рядом возились со строительным раствором. И еще с чем-то очень важным для строительства — Таня не разбиралась в таких тонкостях. Но твердо знала одно: именно там, в местах стройки за Привозом, собиралось огромное количество беспризорников. По ночам они прятались и грелись под огромными котлами, ведь апрельские ночи все еще были холодными. Рабочие их не гоняли, наоборот, подкармливали кто чем может, ведь и сами жили впроголодь, а беда — она такая: всегда приходит одна на всех.

Таня быстро шла мимо главного входа Привоза, закрытого в этот рассветный час. Еще было слишком рано, и она надеялась захватить кого-то врасплох. После неудачи в переулке возле кинофабрики Таня не сдалась, не опустила руки. Теперь ее решимость была еще сильнее, чем прежде. Во что бы то ни стало она хотела найти брата мальчика, которого толпа забила насмерть, вытащить его с улицы и спасти.

Она и сама не понимала, зачем ей это нужно. Если бы ее кто-то спросил — ни за что не смогла бы объяснить. Но Таня твердо знала одно: если этого не сделает, никогда не сможет спать спокойно. Может, хоть это как-то поможет искупить ее огромные грехи.

А между тем найти маленького беспризорника на улице и забрать его оттуда было почти непосильной задачей. В Одессе было слишком много заброшенных домов, щелей, катакомб, в которых прятались уличные дети, спасаясь от своей ужасной жизни, от злых, жестоких людей. По всему городу таких укромных мест было тысячи. Не меньше было и самих беспризорников. Их количество пополнялось с каждым днем со страшной скоростью, и никто не мог определить это точное число.

Забрать всех беспризорников с улицы тоже было непосильной задачей. Как только ребенок попадал в стаю таких же, характер его страшно менялся. Он становился злым, жестоким, отчаянным, дерзким, и никакие правила ему были не указ... А вместе с тем в нем появлялось подхалимство и притворство. Чтобы выжить, ребенок учился лживости — ему надо было избежать побоев и оскорблений тех, кто в стае всегда оказывался сильней.

Постепенно такие дети превращались в злобных и опасных зверьков. Воруя, чтобы выжить, они делали ложь основной чертой своего характера, огораживаясь как броней от любых проявлений человеческого сострадания и доброты. Жизнь учила их никому не верить. Их действительность проходила под лозунгом «враги повсюду», и везде, при любых обстоятельствах, они воспринимали взрослых как врагов.

Они не шли на контакт, не поддавались на уговоры. Если и вступали в беседу со взрослыми, то всегда преследовали свою собственную цель. И слова, которые они произносили в процессе этого разговора, всегда были ложью. Они лгали всегда и во всем, были готовы на любую подлость, потому что сформированный улицей характер только так мог выжить в условиях более жестоких, чем смерть.

Несмотря на свою богатую криминальную биографию, Таня никогда не сталкивалась с уличными бандами беспризорников. Они находились в другой иерархии криминального мира. Но после встречи в переулке за кинофабрикой она стала понимать, что это невероятно опасная среда, о которую можно запросто расшибить себе лоб как о каменную стену.

Зачем же она шла туда? Она сама себе не могла этого объяснить. И ни за что на свете не сформулировала бы четко свои мысли. Просто ноги сами несли ее к стройке за Привозом, где, как она знала, находилось большое количество беспризорников. Она их там видела не раз.

Было очень холодно. Зябко кутаясь в потертую меховую горжетку, Таня упрямо шла туда, где виднелись котлы.

В этот час работы на стройке не велись. Утомленные за день, работающие до поздней ночи строители отдыхали перед ранним подъемом, и вокруг стояла непривычная тишина.

Обогнув несколько подвод, груженных тесаным камнем — распряженные лошади были привязаны в сторонке, — Таня обошла какую-то рытвину, огражденную строительными балками, и подошла к ближайшему котлу. Она хотела подойти с внутренней стороны, потому как увидела, что там спят несколько детей. Надеялась, что, если она их разбудит и захватит врасплох, спросонок они заговорят более открыто.

Но едва она зашла на территорию, раздался резкий, пронзительный свист. В воздухе мелькнули грязные босые ноги, а прямо в плечо Тани угодил камень, ударив ее с такой мощностью, что она поморщилась от боли.

— Стоять, чмара! — Хриплый голос, стараясь по-взрослому растягивать слова, зазвучал откуда-то сбоку, и Таня сразу остановилась.

Беспризорники прятались так хитро, что она пока только догадывалась, что они там есть, а на самом деле не видела ничего, кроме каких-то смутных очертаний за котлом и камнями, сваленными поблизости в кучу. Было по всему похоже, что там еще теплилась еле заметная жизнь.

— Докуда шкандыбаешь? — Голос изо всех сил старался быть серьезным, но срывался, а сбоку начиналась какая-то возня — суета, писк. Таня отчетливо это уловила.

— Поговорить надо, — спокойно ответила она, не двигаясь с места. — Кто у вас главный?

— Сумку положь, вот и поговорим! — хмыкнул голос.

В тот же самый момент прямо в поясницу Тани уткнулось что-то твердое. Похолодев, она вдруг сообразила, что это дуло самого настоящего нагана. В голове забилась отчаянная мысль, что в этот раз она зашла слишком далеко.

Таня захотела обернуться и посмотреть, кто ей угрожает, но едва она сделала движение, как наган еще сильнее уперся в спину, а голос прохрипел:

— Не рыпайся! Бо глазелки в хребте понаделаем... Косточки не соберешь! И больно будет. Это тебе не морду нэпманскую краской шмалить, чмара!

— Я не нэпманша, — почему-то оправдываясь, сказала Таня, — я из банды Кагула.

— А нам до форточки, кто такой твой Кагул! — вдруг вклинился звонкий девичий голос, и в этот раз раздался откровенный смех.

— Сумку положь... — В первом голосе появились угрожающие ноты.

— Ладно, — Таня бросила сумку на землю. Туда она предусмотрительно положила немного денег, сообразив, что ей же будет хуже, если ничего не найдут — она разбиралась в повадках этого страшного мира. — Я человека одного ищу. Из ваших он, — произнесла мирно.

— Мы своих не сдаем. Вали-ка отсюда, подобру-поздорову! — ответили ей.

— А если по-хорошему поговорить? — Таня упорно стояла на своем. — Привыкли собачиться, а какой от меня вред? — Она пыталась говорить мягко, тихо.

— Вот что, чмара, по-хорошему не получится, — усмехнулся первый голос.

— А по-плохому как будет? — взвизгнул нервным смехом девичий голос. — Зверя на нас призовешь? Такой шухер?

— Зверя? — Таня нахмурилась. — Что за зверь? Это кто?

— Ну вот... — разочарованно протянула невидимая девчонка. — Не знаешь ни хрена, а до туда — до поговорить...

— Завалим ее, ребяты? — В разговор вклинился новый голос.

— А пусть до катится отовсюду, как... — первый грязно выругался. — Слышь, ты, чмара! Ноги в руки — да вали!

— И Кагалу своему привет! — засмеялась девчонка. — Кагалом каким-то она нас пугает! Во фифа скочевряженная...

Дальнейший разговор был бессмысленным. Таня обернулась и, под свист и улюлюканье всей банды, которая, высыпав из-за котла, издевательски галдела ей вслед, быстро пошла прочь. Пройдя несколько метров, чуть обернулась через плечо и разглядела руки, метнувшиеся к ее сумке. Много, очень много рук, мелькнувших в воздухе, растаявших в первых лучах рассвета, как сизый дым...

Решительно поднявшись еще на несколько ступенек, которые разделяли коридоры, и отдышавшись, Таня постучала в нужную ей дверь. И только потом сообразила, что стук вышел слишком настойчивым и громким и уж точно наверняка неприличным. Однако дверь распахнулась сразу, и на красивом лице Вилена Таргисова расплылась восторженная улыбка.

— Вы? Какой приятный сюрприз! Вы даже не представляете, как я рад вас видеть! — Голос его звучал радостно, и Таня подумала, что так умело вряд ли можно притворяться.

— Вы извините, что я без предупреждения, вот так... — Она боком протиснулась в кабинет, демонстрируя совершенно не свойственную ей наглость, — но мне надо с вами поговорить... Очень! Я вас не отвлекаю?

— Нет, конечно! Ради вас готов отложить все дела. Вы не поверите, но я о вас думал. Мне рассказали вашу историю. Как это печально — потерять мужа.

— Да, очень печально, — Таня потупила глаза.

— А знаете что? — оживился Таргисов. — Тут за углом есть неплохая чайная! В ней вкусные беляши подают. Почти как в моем родном Баку. Давайте попьем чай, там и поговорим!

— С удовольствием! — Тане только это и было нужно. Она живо поддержала разговор: — Вы родились в Баку?

— Да, и провел там детство, — ответил Тарги-сов. — А потом судьба помотала меня по миру. Все время переезжал с родителями. Где я только ни побывал! — Он запер кабинет и, подхватив Таню под локоть, уверенно повел к выходу. Ей вдруг подумалось, что со стороны они напоминают влюбленную парочку. Но это не было ей неприятно — совсем наоборот.

Располагавшаяся в подвале чайная оказалась уютной и тихой. Скатерти в красную и белую клетку навеяли на Таню ностальгические воспоминания — ей вспомнился кабачок на Садовой, по наследству полученный от Корня, в котором было так же уютно, как и здесь. Людей внутри было не много. Очевидно, не все знали это место. А может, просто боялись страшного соседства — расположенного совсем рядом городского управления НКВД.

Им подали горячий чай в запотевших стаканах в элегантных серебряных подстаканниках и пышные, сочные беляши, от которых еще шел пар. Они распространяли восхитительный запах мяса и специй, и Таня подумала, что уже давно не ела ничего подобного. Эти беляши были бесподобны! Они просто таяли во рту, даря полузабытое ощущение восторга — совсем как в детстве.

— Вот видите! — улыбнулся Таргисов, не сводя глаз с восторженного лица Тани. — Я же говорил... Очень вкусно! Я недавно открыл это место. С тех пор и хожу сюда обедать, когда выдается свободная минутка. А бывает это не всегда.

— Как вам на новой работе? — спросила Таня.

— Тяжело. Привыкнуть пока не могу, — честно ответил Таргисов, вмиг став серьезным, — многое меня удивляет... И город, и люди... Да и работы непочатый край.

— Понимаю, — кивнула Таня. Но, как выяснилось, Таргисов пока говорил не о беспризорниках.

— Хорошо, что вы меня застали. Я только этим утром из села вернулся, — заговорил он. — Был в таком селе — Кустари. Слыхали?

— Нет, — пожала плечами Таня.

— И я не слыхал — до вчерашнего дня. А там забастовка была. Голодные бунты. Пришлось усмирять, — тяжело вздохнул Таргисов... — Знаете, вы мне кажетесь человеком, с которым можно говорить откровенно. Я разбираюсь в людях. Вы хороший человек. А мне очень нужно с кем-то поговорить. Хорошо, что это вы. Спасибо вам за это! Так вот — в начале недели в газете «Одесские новости» сообщалось, что за последнюю пятидневку по всей территории СССР заготовлено 55,5 тонн хлеба. За предыдущую пятидневку — 46 тонн. А в селе Кустари бывшей Херсонской губернии в образовавшейся сельхозартели повысили пай. Они яростно защищались, но в конце концов пришлось выполнить постановление. Начались бунты. Работяги разгромили хлебную лавку, забрали хлеб. Пришлось для острастки задержать некоторых, потом — выпускать. По секрету мне сказали, что сельхозартель должна выплатить 90 тысяч рублей государству. А где деньги взять? Вот и решили надавить на работников! Двойное дно! С одной стороны — бодро рапортует о пятидневке, а с другой — живым, работающим людям хлеба не хватает! — Таргисов увлекся и говорил уже как бы сам с собой.

Таня слушала очень внимательно. Не особенно разбираясь в политике, она чувствовала, что в стране происходит что-то не то. И вот теперь, слушая Таргисова, начинала понимать абсолютно новые вещи. К тому же он упомянул «Одесские новости» — газету Сосновского. Таня поневоле подумала о том, как, должно быть, тяжело приходится Володе, с его тонкой душой и чувствительным сердцем, публиковать заведомую ложь.

— Познакомился я с двумя девушками, — продолжал Таргисов свой рассказ, — обе сироты, у обеих родители убиты во время гражданской войны. У одной — в Херсоне, у другой — в соседнем селе

Городище. И вот обе они перебрались в Кустари, потому что работа есть. Одна получает 35 рублей в месяц, а другая, счетовод, умудрилась окончить бухгалтерские курсы и получает целых 45. И обе перебиваются с хлеба на воду! Мясо месяцами не видят. Сахар им по продпайку раз в 2—3 месяца выдают. А девушки ведь из современных, им жить хочется. А с работы уйти боятся. Одна, прежде чем устроиться в артель, была три месяца безработной, получая пособие в 50 % от бывшей зарплаты. Говорит — хуже только в тюрьме сидеть. Сочиняет, наверное... Не знаю... Не верю, что в тюрьме сидела. Обе, как узнали, что я из Одессы, так сразу стали расспрашивать, что да как. Правда ли, что все женщины в Одессе теперь курят? Сами зеленые от голода, денег ни на что не хватает, а они куревом интересуются...

— Переедут в город и начнут курить, — усмехнулась Таня, прекрасно понимая, какая судьба ждет этих девушек.

— В том-то и дело, что не хотят переезжать! Боятся! — воскликнул Таргисов. — Мне потому они и понравились, что нет в них пока этого разложения. А ведь жизнь бросила их в самую беспросветную нищету.

— Есть, — жестко сказала Таня, — есть в них разложение. Уж я-то знаю. Переедут в город и начнут вести себя черт-те как, подставляться за кусок хлеба. Вот от таких, как они, и возникло все разложение в городе. Кто нэпманские рестораны да банды уличные пополняет? Не такая ли чистая деревня? Так что они сколько угодно могут притворяться херувимами! Но такие вот, как они, и несут самое настоящее зло!

— А ведь вы правы, — неожиданно согласился Таргисов, — я ведь так им и сказал. Я просто рассказал вам эту историю, потому что для меня самого шоком было, в какие страшные времена мы живем. И как государство вот такой своей политикой уничтожает жизни людей.

— Государство... — горько усмехнулась Таня. — Легко все валить на невидимое государство! Кто и когда его видел? Оно заставляет таких вот девиц в нэпманских кабаках водку с бандитами пить? Государство — это как призрак. Все с ним носятся, а никто его не видел. А состоит оно, между прочим, из таких вот людей.

— В точку! — рассмеялся Таргисов. — Знаете, я здесь многих вещей не могу понять. Не могу понять, почему, если новая власть для народа — власть большевиков, то женщины сразу обрезали волосы и стали пить и курить наравне с мужчинами, а то и больше! Вот обе эти девицы все свое свободное время проводят в местном клубе, который на самом деле настоящий притон. Обе выступают за то, что женщина имеет право пить водку наравне с мужчиной. На водку денег у них нет, так они самогон пьют, местного разлива! Обе хотят начать курить. И обе вступили в комсомол...

— Вот вам и чистые девушки! — рассмеялась Таня, не удержавшись.

— А это я как провокацию вам сказал! — засмеялся и Таргисов. — Нравится мне с вами разговаривать. Вы меня понимаете, правда! А ведь такие клубы — это настоящий разврат. Там, где водка, — там и все остальное... у них...

— Там, где водка, — только водка! — рассмеялась Таня. — У нас так пьют, что наши попойки развратом не заканчиваются. После таких попоек уже не до разврата. Никто не в состоянии.

— Да уж... — снова рассмеялся Таргисов. — Здесь, в Одессе, я это уже наблюдал. И, кстати, у женщин. Знаете, меня безумно бесит одна черта одесситов, вернее одесситок! За ними я с самого начала стал наблюдать. Можно продолжить? Вы не обидитесь?

— Нет, мне даже интересно, — улыбнулась Таня.

— То, как одесские женщины себя подают! Вот внешность для них — все! В других городах этого нет. Это характерная черта именно одесситок — отсутствие высших интересов, шутки неуместные, внешность, фасон и — грязь, извините... На ней дорогое платье с хвостом от модной нэпманской портнихи — и недельный слой грязи под платьем, как из помойки. А этот люмпен — пролетарский шик: выпяченные красные губы, блестящая одежда в обтяжку и всегда каблуки? Губы красят с утра, когда идут вынести помойное ведро, еще даже не умывшись! Накрасит губы — и пошла мусор выносить или еще лучше — делать базар, как здесь говорят. Ни в одном городе такого не видел! — Тар-гисов не на шутку взволновался.

— Разгромили по первое число! — залилась смехом Таня, перебивая его. — А ведь и правда, наши женщины помешаны на одежде, и часто совершенно им не подходящей! Не умеют одеваться!

— Может, потому, что приехали в большинстве своем из села и думают, что каблуки — красиво, и можно еще блестяшек нацепить, — улыбнулся Таргисов. — В селе же как? Что ярко — то красиво! И потому большей частью выглядят, как проститутки. Так себя и ведут...

— Проститутки здесь всегда были, — строго ответила Таня, — портовый город.

— А ведь сейчас их больше, чем когда бы то ни было! — вздохнул Таргисов. — Знаете, я из этого села приехал в 4 часа утра. И почему-то так не захотелось мне идти к себе на квартиру! Дай, думаю, по городу пойду гулять.

— И куда вы пошли? — Тане было интересно беседовать с человеком, который не боялся высказывать такие провокационные взгляды, ее освежал этот разговор.

— В Горсад, — улыбнулся Таргисов. — Я пошел в Горсад. И знаете, что я там увидел самым первым? Проституток, вальяжно, но уже устало фланирующих по аллеям сада. Среди них даже затесался молоденький милиционер, призванный следить за порядком. Он краснел, косясь на проституток, но никого не трогал. А все скамейки были заняты спящими.

— Кто же там спал? — спросила Таня, и так зная ответ.

— Босяки бездомные. И беспризорники. Как раз там, ночью, в Горсаду, я увидел очень интересную и печальную сцену. Составив почти правильный квадрат в 3—4 аршина стороною, на траве лежала группа беспризорных. Они переплетались ногами, руками, и знаете, это было так страшно... Они лежали прямо в каком-то невозможном положении — закинув головы... Это было как-то так страшно... И так откровенно... И я понял, почему Одесса в чем-то всегда будет вызывать страх. Этой вот отчаянностью, бесшабашной свободой, наплевательским отношением ко всем законам и умением подминать эти законы под себя...

— Все это есть и у других, — запротестовала Таня, немного уязвленная его словами.

— А вот и нет! — воскликнул Таргисов. — Нет! Не в такой степени. Вы много встречали картин, способных вызвать жалость и одновременно напугать? Эта сцена была именно такой. Ведь если разобраться, кем вырастут эти дети и чем они станут заниматься дальше? А станут они совершать громкие убийства, ночные налеты, поножовщину в портах всего мира, финансовые аферы... То есть все то, что потом ляжет в сюжет блатных песен, которых с каждым годом становится все больше и больше...

— Не знала, что вы такой лирик, — зло усмехнулась Таня. — Тогда таких вот надо убирать с улиц! — сказала она через минуту, озвучив свои мысли вслух, ведь об этом и сама думала не раз. Собственно, из-за этой мысли Таня и пыталась разыскать маленького брата убитого толпой мальчика.

— Ради этого я и приехал сюда, — серьезно ответил Таргисов. — Забирать с улиц и спасать.

— Вот как раз об этом я и хотела с вами поговорить, — вздохнула Таня.

ГЛАВА 12 Школа карманников. Леонидас. Притон на Косвенной. Встреча с Володей Сосновским

— О беспризорниках? — удивился Таргисов.

— Именно, — кивнула Таня. — Я попала в одну очень неприятную ситуацию... Вчера. Собственно, я не была к ней готова, потому что не представляла себе масштабов трагедии. А когда это произошло... Словом, стая беспризорников украла у меня сумку на Привозе. Они налетели буквально из ниоткуда! И я поняла, что хочу помогать вам.

— Пропало что-то ценное? — Таргисов словно не слышал ее последней фразы.

— Нет, ничего особенного... Мелкие деньги какие-то. Овощи, которые успела купить. Ерунда всякая, — махнула рукой Таня.

— О сумке забудьте, — сказал Таргисов, — вы не вернете ее никогда.

— Да бог с ней, с сумкой! Я хотела бы помогать вам.

— Чем?

— Ну... — Этот простой вопрос застал Таню врасплох, — узнавать места скопления беспризорников, ходить туда... Разговаривать с ними. Ведь можно с ними говорить? Они же дети!

— Забудьте! — Таргисов махнул рукой. — Какие дети? Бог с вами! Детского там давным-давно ничего нет. Волки добрее, чем они! Но за предложение помощи я вам благодарен. Я буду очень рад, если мы с вами будем общаться. Можно отвозить их в приют. Я буду благодарен за любую помощь. У нас не хватает людей. Только вот соваться в места их скоплений вам нельзя.

— Почему это? — удивилась Таня.

— Убьют, — коротко ответил Таргисов. — Просто разорвут на куски, а потом выплюнут. Слишком опасно.

— Как же с ними разговаривать? — опешила она.

— Не знаю. И никто не знает, — пожал плечами Таргисов.

— Что же делать? — Таня не сдавалась. Не хотела сдаваться.

— Бороться. Забирать с улиц. Отправлять в приют. Делать так, чтобы они не попадали в уличные банды. — Он говорил отрывисто, и было похоже, что он читает подписи под плакатами. Во всяком случае Тане так это показалось.

— В какие уличные банды? — насторожилась вдруг она.

— Вы не знаете? Я вам расскажу. — В этот момент к их столику подошла официантка, принесла вторую порцию крепкого, душистого чая. Помешивая ложечкой в стакане, Таргисов надолго замолчал, задумчиво смотря в окно.

— Я могла бы помочь вам забирать детей из таких уличных банд, — Таня решилась прервать его молчание. — Находить места скопления уличных детей, ну, беспризорников, и сообщать вам.

— Это непросто, — Таргисов покачал головой, — теперь особенно не просто. Еще месяца два назад, когда меня здесь не было, все было совершенно по-другому. И мы с вами действительно могли бы все это делать. Но только не теперь.

— А что изменилось? — нахмурилась Таня.

— Школа карманников, — ответил он.

— Что?! — переспросила она.

— Это нововведение одесского криминального мира. Спорю, что вы и не слышали о таком, — начал Таргисов свой рассказ. Таня слушала его очень внимательно, по ряду причин буквально распахнув глаза.

— Несколько знаменитых одесских воров решили создать свою школу, чтобы обучать беспризорников и сирот воровскому ремеслу. Не просто профессии вора, а криминальному искусству. Донести до молодого поколения, так сказать, что воровское дело легкое, озорное, задорное и способно только украсить жизнь. На последнем воровском сходе, а проходил он где-то в одесских катакомбах, сходы, если вы не знаете, всегда проводятся в таких местах, было решено дать добро на создание такой школы на Молдаванке. И воры начали действовать.

Таня слушала, не выдавая себя ни вздохом.

— Детей, предназначенных для обучения в школе, — продолжал Таргисов, — взрослые воры брали на дело с собой и наглядно подтверждали свои слова на практике. Вытаскивали из кармана случайного прохожего кошелек или портсигар, забирали сигареты или деньги, а потом так же незаметно возвращали украденное на место. Такой трюк мгновенно действовал на податливую психику мальчиков, и те с удовольствием поступали в воровскую школу и становились ее учениками...

С приходом советской власти весь криминальный мир полностью поменялся. Дети рабочих предместий, у которых родители были все время заняты на работе, были предоставлены сами себе. А в перенаселенных окраинных кварталах Одессы, особенно в таких районах, как Слободка или Молдаванка, всегда правили уголовники. Бандиты становились кумирами детей, которые росли без родительского присмотра... — Таргисов вдруг замолчал.

— Так всегда было, — пожала плечами Таня, нарушив его молчание. — Я сама выросла на Молдаванке и знаю, что с детства дорога у городской бедноты была только одна — в криминальный мир. А куда еще? Но никаких воровских школ я не помню.

— Они появились сейчас, когда уличных детей стало... ну, скажем, с переизбытком... — пояснил Таргисов. — Старые воры сообразили, что такой ценный ресурс, как беспризорники, пропадает зря, и решили их использовать.

— Старые воры... это кто? — уточнила Таня.

— Есть такой заправила в криминалитете Одессы. Спорю, вы о нем никогда и не слышали... Некий Туча, — ответил Таргисов.

— Туча?.. — переспросила она.

— Да, это его кличка. Как зовут — пока не знаю. Этот Туча главный — если не даст добро, ничего и не будет. А он дал. И все остальные воры тоже проголосовали...

— Ну да.. И этот еще... как его... все его боятся вроде... — Таня делала вид, что вспоминает. — Ка-гул. Так, кажется... Правильно, да?

— Кагул, все верно. Он, конечно, и другие тоже... — вздохнул Таргисов.

— Итак, воры проголосовали за школу карманников, — мрачно повторила Таня. — Что же дальше произошло?

— Самых дерзких, смышленых и ловких детей уличные короли постепенно отделяли от остальных и начинали учить ремеслу, используя их воровской талант для пополнения собственного бюджета, — терпеливо пояснил Вилен. — Сюда, в Одессу, понаехали аферисты и проходимцы со всей бывшей Российской империи. Кого только не вынесло к морю! Вот все они и стали сбиваться в банды, пополняя воровской мир города. Кстати, знаете, что сейчас распевают на рынках?

— Нет. А что? — Таня совсем пала духом, слушая со стороны все эти подробности о мире, в котором жила, но редко когда задумывалась о его изнанке.

— «Пролетарии всех стран, берегите ваш карман!» — пропел, улыбаясь, Таргисов, но Таня не улыбнулась в ответ.

— Воров-карманников в Одессе всегда было много, — ответила через время она. — Я слышала, что хороший карманник, щипач, — это элита воровского мира.

— Так и есть, — подтвердил Таргисов, перестав улыбаться. — Хороший щипач в банде на вес золота. Для того, чтобы усовершенствовать свое искусство, ему нужны годы. И вот эти самые ценные кадры своей страшной профессии принялись учить уличных детей, превращая их в карманных виртуозов... Вопреки старым законам криминального мира, в которых раньше никогда не использовали детей.

— Я знаю... в смысле... что-то я слышала о воровском мире, — запнулась Таня. — В нем всегда были ширмачи-шпана, ширмачи-урки и гастролеры, мар-вихеры. И которые в налете... Как раньше...

— Налетчики и марвихеры всегда были воровской аристократией, — подтвердил Таргисов. — И вот они, так сказать, элита криминального мира, преподают сейчас в новой школе, которая функционирует вовсю!

И Таня не удержалась, хмыкнула, вдруг представив себе налетчика Кагула в классе, у доски, со школьной указкой и мелом, в роли серьезного учителя... Но тут же поперхнулась собственным смехом, потому что от ужаса бездны, открывшейся перед ней, у нее закружилась голова.

— Где находится эта школа? — спросила Таня. — Это хоть известно?

— Известно, — кивнул Таргисов, — на Молдаванке, по Виноградной. В частном каменном доме. В ней обучаются будущие воры-карманники и карточные шулеры.

— Даже так? — Губы Тани невольно искривила горькая усмешка.

— А как же! — широко улыбнулся Таргисов. — Шулеры — та же элита! Только обучение у них тяжелей. Вот я вам расскажу, — похоже, он по-настоящему увлекся. — Карманники обучаются на манекенах. Над каждым карманом и в каждый шов костюма манекена вшиты маленькие звонкие колокольчики. По карманам раскладываются часы, платки, бумажники, портсигары, ну и любая мелочь... Учитель на глазах у учеников опустошает все карманы манекена, не задевая колокольчиков. А его напарник, тоже вор, объясняет в этот момент детям, как добиться того, чтобы все их движения были быстры, точны, но не суетливы. После показа и объяснений каждый ученик должен проделать то же самое.

— А если колокольчики начинают звенеть? — спросила Таня.

— Не справившемуся с заданием достается жестокая порка, — ответил Таргисов. — После достаточного количества уроков ученики выпускаются на улицу — всегда в сопровождении опытного вора. Часть краденого они отдают в оплату за науку.

— Это ужасно! — Таня передернула плечами.

— Вторая часть обучения — это обучение карточных шулеров, — Таргисов как будто не слышал ее слов. — Школу карточных шулеров держит грек Леонидас, самый известный шулер Одессы. Именно он изобрел «кругляк» — ну, это такая игра.

— Когда-то давно я слышала про этого Леони-даса, — задумчиво проговорила Таня.

— Возможно, — кивнул Вилен. — Он практикует в Одессе давно, так что сейчас уже старый. Держит подпольный игорный дом на Косвенной — самое известное заведение Одессы.

— О, это я точно знаю, слышала о притоне на Косвенной, — кивнула Таня.

— Это детище Леонидаса, — подтвердил Тарги-сов. — Он платит большевикам, чтобы они оставили его в покое, так же, как раньше платил царским жандармам. И вы не поверите, но и сейчас этот прием работает! Как же мы мечтаем покончить с этой гидрой, с грязными криминальными взятками! — хлопнул он себя по колену.

— Как же! — фыркнула Таня, не удержавшись.

— Да, вы правы, — улыбнулся Таргисов. — Однако надежда умирает последней. Беда в том, что в дом Леонидаса ходит играть большевистское начальство, их любовницы, их жены... Поэтому его и держат. Выигрыши там бывают просто фантастические — так же, как и проигрыши. Итак, школа Леонидаса... Он преподает на Виноградной. В одном помещении с карманниками. Чтобы вы знали, будущие шулеры вымачивают руки в специальном солевом растворе и натирают пальцы кусочками натурального меха!

— Это зачем? — изобразила неведение Таня.

— Чтобы придать коже чувствительность, чтобы можно было различить наколки на картах, не открывая их, — ответил поучающе Таргисов. Ему нравилось чувствовать превосходство над Таней. — Это высшая степень мастерства! У настоящего шулера должны быть длинные и чувствительные пальцы. Это его хлеб. Иначе никак не выживет. Ведь играть он будет тоже не с любителями. Это жестокий мир. Выпускники школы Леонидаса обязаны пожизненно вносить в школьную кассу 15 процентов от каждого своего выигрыша. Самыми популярными азартными играми, для которых готовят шулеров, являются «железка», «баккара» и «макао», основанные на похожих принципах сдачи карт. Это открывает перед выпускниками Леонидаса неограниченные возможности. Карты — такая зараза, которая будет существовать при любой власти. А раз так, то школа Леонидаса всегда будет процветать, — закончил он с видом пророка.

— Значит, вот куда уходят дети с улицы, — задумчиво произнесла Таня.

— Да, — кивнул Вилен. — Их отлавливают для криминального мира. За беспризорниками наблюдают и как только видят, что кто-то начинает воровать более удачно, его сразу берут в тырьщи-ки — он в толпе отвлекает внимание того, в чей карман лезет вор. Тырьщик всегда работает с напарником. Пока он отвлекает внимание, вор обрабатывает жертву. Тырьщик также помогает вору уйти — создает пробку, суету, а если вор спалится, то и мешает погоне. Если работа проходит удачно, тырьщик переводится в более высокую категорию и поступает в школу.

— А кто решает, кого учить, а кого нет? — прямо спросила Таня.

— Леонидас. Он главный для всех в воровской школе, — объяснил Таргисов.

— Леонидас... Вы говорили, что он уже старик, наверное, — задумчиво произнесла Таня. — Как же ему дали такую возможность — открыть эту школу?

— Он полон сил, да и идея школы оказалась очень удачной, — усмехнулся Таргисов. — Неужели вы, живя в Одессе, до сих пор не поняли, что уголовники, представители криминального мира — это не люди!

— Не люди... — машинально повторила Таня.

Расстались они у дверей чекистского управления, где Вилен долго жал ее руку и просил приходить помогать как можно чаще. Еле выдержав эту пытку своих фальшивых улыбок и лживых обещаний, Таня пообещала ему все, что он хотел услышать, и ушла.

Ноги сами понесли ее в район Приморского бульвара, к одному из самых дорогих ресторанов, который совсем недавно открылся в подвале старинного здания неподалеку от колоннады. Интуиция Таню не подвела — возле здания стоял знакомый автомобиль.

Личная охрана Тучи при виде Тани вытянулась в струнку. Все прекрасно знали место Алмазной в криминальном мире и личные дружеские взаимоотношения ее и Тучи.

Тот обедал в отдельном кабинете, и при виде Тани его лицо расплылось в сияющей улыбке. Но Туча был не один — он обедал с каким-то солидным мужчиной в мундире НКВД, в котором Таня, к огромному своему удивлению, опознала крупного большевистского комиссара. Было понятно, что Туча выходит на новый уровень, пытаясь вступить в полулегальные отношения с советской властью.

— Какие люди! Садись до сюда! Шампанского? — воскликнул Туча искренне, как-то по-детски непосредственно обрадовавшись Тане.

Она уселась на предложенное место и попросила подоспевшую официантку принести минеральной воды. А вот комиссар при появлении Тани явно почувствовал себя не в своей тарелке. Он занервничал, заерзал, тут же нервно отказался от десерта и вылетел из кабинета с такой скоростью, что Туча долго смеялся, глядя ему вслед.

— Как ты за него пятки зашмалила! — не мог успокоиться он. — Чует, шкура, шо шкарпетки дымятся аж до ушей! Забоялся... Нежный. Оно чувствительное, душа шкуры. Це не той тебе гембель, шоб за ухами засвистит!

Но Тане было не до смеха. Она подступила к Туче, буквально сжав кулаки, полыхая какой-то странной священной яростью.

— А ну говори! Школа карманников! Что это за гембель? Твоя работа? Детей на нары? А ну говори!

— Алмазная, да ты што, башкой зашкандобилась, шо мозга вытекла? — удивился Туча. — Шо за шухер, аж пятки сверкают! Да чего тебе оно? За какой такой тухес цей гембель на твою голову нахлобычился?

— Туча, не увиливай! — Таня буквально наседала на него. — Как ты мог это позволить?! Это же дети! Дети! Как ты дал разрешение? На детей?

— Алмазная, сделай мине ша и распахни уха, — спокойно сказал Туча. — Я заложу за них тот хи-пиш, который должен быть. Дети — а шо такое дети? Дети не кушают? Дети в приютах не мрут, как за мухи? Так твои дети — они шо? Они за мозгу учатся, до людей в ту жизнь фасон делать! Людями будут. Голодать не будут. Оно за того за везде дело веселое — кусок хлеба за сытое горло! При любых властях! Лучше за той приют! Так шо я забираю их за ту улицу! И не надо хлопать спасибом!

— Ты слышишь, что говоришь? Ты себя слышишь? — не унималась Таня. — Делать из детей воров — по-твоему, хорошо? Какое такое веселое дело — сидеть в тюрьме?

— А шо, им лучше до ящика в земле лежать? — прищурился Туча. — За той приют с пустыми животами подохнуть? До того оно лучше — за Привоз торбы воровать? Ты кого на днях захоронила, шо как мертвая без припарок валялася? Шо, мозг за гембель зашел? Ты, Алмазная, зубами на меня не скворчи! А лучше мозг за холку замотай, та по-людскому подумай. Шо лучше — кусок хлеба на кажный день или за ящик в земле лежать?

— Ты не понимаешь! — Таня чувствовала, что к ней подступает отчаяние. — Нельзя учить детей воровать!

— Я их спасаю! — с пафосом сказал Туча. — А Леонидас при том пол-общака один делает! И детям дело, и людям подспорье! Так шо утихни, Алмазная. И зубки-то спрячь! Зубки до тебя ой как понадобятся.

— И Кагул за это на сходе слово сказал? — в лоб спросила Таня.

— Сказал, — прямо ответил Туча. — И Кагул до Леонидаса гулять не будет. И ты до него не ходи.

Нужно было знать Таню, чтобы дать ей такой совет — совет, который она могла выполнить только одним способом. С точностью до наоборот...

Хрустальные люстры рассеивали мягкий, но достаточно яркий свет. Изнутри гостиная игорного дома Леонидаса на Косвенной чем-то напоминала богатые купеческие дома и была убрана с роскошью — не советской роскошью.

В платье из алого панбархата с хвостом и в белой соболиной накидке Таня была похожа на жену или любовницу крупного советского комиссара или нэпмана, которой деньги жгли карман. С тех минут, как трое охранников-мордоворотов, пересчитав полученные за вход деньги, пропустили ее внутрь, она поняла, что взяла верную тональность. Вход в игорное заведение был платным. И сумма являлась совсем не маленькой — даже для заурядного нэпмана. Но Тане так хотелось посмотреть на пресловутого Леонидаса, что на деньги ей было плевать.

Приходящие гости не сразу допускались к игорным столам — сначала их собирали в этой роскошно убранной гостиной, где девушки-официантки в слишком откровенных нарядах предлагали гостям шампанское.

Таня взяла бокал и вальяжно опустилась на кожаный диван у стены, обитой настоящей позолоченной парчой. Она принялась рассматривать публику, изображая богатую скучающую бездельницу.

Людей было немного — мужчины с лицами кокаинистов, девицы с лицами кокоток, две казенные фигуры НКВДистов в штатском. И никакого Лео-нидаса.

Правило было таким: в соседние комнаты гости запускались, как только освобождалось место за столами. При входе, оплачивая билет, гости выбирали игру. Таня выбрала баккара. Когда-то давно Гека показал ей несколько простейших приемов этой карточной игры, и они отложились в ее памяти. Теперь пришло время применить их на практике.

— Баккара, мадам! — повинуясь голосу крупье, Таня прошла в небольшую комнату, где, покрытые зеленым сукном, стояли несколько столов под лампами.

Крупье подвел Таню к столу в центре, место за которым было свободно. Когда она подошла, один из мужчин, стоящих за столом, поднял голову. И Таня потеряла дар речи. Прямо на нее смотрел Володя Сосновский.

ГЛАВА 13 Шторм. Труп в пещере. Пале-Рояль. Страшная находка в кустах. Подробности убийств и первые зацепки

Медуз выбросило на берег после шторма. Переливаясь на солнце, они почти полностью были зарыты в песок. Их мертвые, но все еще красивые тела являли собой печальное и страшное зрелище.

Никогда еще здесь не было таких медуз! Огромные, разноцветные, они напоминали существ из потустороннего, фантастического мира, и местные рыбаки говорили, что такие медузы бывают в океане. Откуда их занесло в эти края? Никто не знал. Но к рассвету, когда утихли страшные валы шторма, все побережье было усеяно телами медуз. И бесполезно было спасать их, сталкивая обратно в воду.

Медузы были мертвы. Они остались навсегда в той стихии, которая, внезапно обрушившись на землю, словно пыталась проучить людей, считающих себя сильнее ее, за гордыню и вседозволенность.

Шторм бушевал всю ночь. Начался он к вечеру с небольшого дождя и черных облаков, низко-низко нависающих над свинцовыми водами моря. Потемнев, оно превратилось в густой свинец, меняя краски как в фантастическом калейдоскопе — от свинцово-серого до вдруг мелькнувшей голубизны, от изумрудной зелени, нежной лазури — до черной, сплошной черноты, оправдывающей его название.

Опытные рыбаки поспешили вытащить лодки на берег, а оставшиеся дрейфовать у берега — укрепить как можно больше, потому что приближался шторм. Перед штормом море меняет свой цвет. Жители окрестных деревень, прожившие всю жизнь на берегу, прекрасно знали — со штормом шутки плохи.

И с приходом темноты шторм разразился! Казалось, ярость тысячи демонов обрушилась на землю. Грохот громовых раскатов, рев ветра, хлесткие струи дождя, бьющие по воде и по берегу, все это меркло, терялось по сравнению с неистовыми валами, вдруг поднявшимися из самой глубины с такой свирепостью, силой и мощью, что земля вдруг показалась крошечной песчинкой в этой необъятной мгле. Что могла сделать песчинка с тоннами воды, обрушившимися со всех сторон сразу?

Шторм рвал и метал, крушил маленькую полоску песчаного берега, сбивал желтые камни прибрежного склона, низвергал вниз землю с холмистой насыпи над камнями. Ни одна живая душа не осмелилась бы выйти в такое время на песчаный пляж, который, казалось, был уже оторван от земли и крутился в воздухе.

Зрелище было страшным и величественным одновременно. И местные жители, поплотней закрыв ставни домов, прислушивались к громовым раскатам и шуму шторма с древним благоговением, похожим на священный трепет перед алтарем могущественных и злых богов, воля которых может обрушиться в любой момент и навсегда уничтожить живые человеческие судьбы.

К рассвету, когда мощные валы превратились в бурлящую рябь, а сквозь свинцовую гряду облаков стали пробиваться первые полоски солнечного света, раздвигая в стороны укрепления из туч, первыми на берегу показались рыбаки. Они пришли оценить ночные разрушения.

Шторм не пощадил ничего. Несколько лодок, привязанных у самодельной пристани, были превращены в щепки. Из самой пристани были выломаны доски и выбито несколько свай. Поломки были даже у тех лодок, которые удалось вытащить на берег. У одной из них камни, падающие с холма, пробили дно.

А вот холмистая насыпь над берегом пострадала не так страшно. Желтые камни устояли перед лицом стихии. Были выбиты части склона, земля сползла вниз, да на самом берегу оказалось гораздо больше камней, чем было раньше. Но все это были мелочи, и ущерб казался незначительным. Из года в год рыбакам приходилось заниматься одним и тем же — чинить причиненные штормами разрушения да подсчитывать ущерб, казавшийся неимоверным для их копеечных доходов.

Несколько рыбаков пошли по желтым камням, пытаясь оценить, насколько пострадала сама насыпь, да заодно посмотреть, не разбилась ли на камнях какая лодка, не выбросило ли штормом рыбу. Выброшенную штормом на камни рыбу можно было съесть. А разбитую лодку — починить и добавить к своему скудному хозяйству.

Но больше, чем все это, рыбаков интересовала сама насыпь, холм, ведь он означал укрепление, защиту для поселка. Волны разбивались о него и не шли дальше, а потому не представляли угрозы для жилых домов. Было важно постоянно поддерживать береговую линию в таком укрепленном состоянии, а потому рыбаки всегда укрепляли насыпь своими силами, пытаясь чинить то, что повредил шторм.

Рыбы не было. Зато на камнях оказалось целое кладбище медуз — так же, как и на берегу. Выброшенные морем, они разбивались о камни и находили здесь свою смерть.

Рыбаков было четверо, все молодые, здоровые парни, привыкшие бороться с морской стихией и побеждать ее. Они не боялись ни шторма, ни моря. Вид мертвых медуз вызвал у них печаль, ведь море было их домом, их главным источником дохода, а потому они испытывали теплоту ко всем морским обитателям, которые жили, существовали в этом доме.

— Странно это... Не по-людски как-то. — Рыбак, который шел впереди, хмурился при виде мертвых медуз. — Чего так близко к берегу подошли? Никогда не подходили, а тут вдруг... Как нарочно выкинулись на камни! Плохо это. Беде быть. Плохой знак.

— Да шо ты кудахчешь, как баба на сносях! — отозвался его товарищ, носком сапога только что отодвинувший в сторону сине-багровую мертвую медузу таких гигантских размеров, что все остальные рыбаки остановились на нее посмотреть.

— Плохой знак, — покачал головой первый рыбак, повторяя.

— Никогда красок таких не видел! Ух ты! Красотища-то! — восторженно воскликнул самый молодой из них, почти мальчишка лет 17-ти. — Краски какие! Ух ты!

— Тю, сопляк! Море такую красоту чудит, шо ты и за сопли не намотаешь! — прокомментировал со смехом кто-то из его товарищей.

— А вот то! Гляньте-ка! Красное! — не унимался мальчишка. — Красное что-то лежит на камнях! Айда посмотрим!

— Ты глазелки-то протри! За шо тут красное? — нахмурился рыбак, пророчивший беду. — Отродясь медуз красных не было! Чудишь, парень!

— А вдруг не медуза то! Айда посмотрим! — И мальчишка стал перепрыгивать с камня на камень, быстрый и легкий, как перышко.

Остальные рыбаки переглянулись и последовали за ним. И действительно — уже было отчетливо видно, что на камнях лежит что-то ярко-красное, и цвет этот отчетливо выделялся даже в рассветных лучах, еще не обладавших такой обнажающей прозрачностью, как дневное солнце.

Дойдя до этого места, рыбаки разом остановились. На желтом камне возле холмистой насыпи лежал... ярко-красный, буквально пламенеюще-алый детский ботиночек на совсем маленького ребенка — не старше трех лет. Очень красивый, кожаный. Шнурочек был завязан на трогательный бантик.

— Мать честная! — охнул мальчишка, глядя на невероятную находку.

— Чертовщина какая-то... Тут не обошлось без нечистого... — прошептал кто-то.

— Убило, — мрачно сказал рыбак, почуявший беду, — штормом людей убило. Ребенок потонул. Айда, хлопцы, шукать. Люди тут рядом.

Рыбаки разошлись, враз помрачнев. Их товарищ был прав — только так можно было объяснить страшную находку. Шторм не пощадил людей — кто-то был в море в это время, попал в разгар стихии и погиб. Но самым страшным было то, что среди погибших оказался маленький ребенок: море выбросило на камень страшную подсказку об одной из своих жертв.

Но ни следов разбитой лодки, и ничего другого подобного в камнях не было. Не нашлось и второго ботиночка.

Внезапно один из рыбаков остановился и крикнул своим товарищам:

— Хлопцы, айда сюда! Тут в камнях вход! Пещера!

Вход в пещеру располагался в насыпи, значительно выше уровня моря, потому его и не залило водой. Вскарабкавшись по камням, рыбаки забрались внутрь, держась за каменные стены.

Пещера оказалась длинной и совершенно не темной.

— Ребята, там свет! — крикнул кто-то. Впереди действительно пробивался свет — очевидно, там был выход на проселочную дорогу.

— Эй, а там кто-то есть! Человек вроде стоит... — Рыбак, который предсказывал беду, шел впереди, он и рассмотрел фигуру, неподвижно стоящую у стены. — Да это мальчишка! Пацан! Эй, пацан! Ты как сюда залез?

Мальчишка не пошевелился. Он продолжал неподвижно и как-то странно стоять у стены — с поднятыми вверх руками. По мере приближения становилось понятно, что руки у него не просто подняты, а... связаны. Рыбаки побежали вперед. До мальчишки оставалось совсем немного, а впереди действительно отчетливо виднелся просвет второго выхода...

Маленький, но очень красивый сквер за Оперным театром назывался Пале-Роялем. Это было удивительное место! Сеть раскидистых деревьев, изящные старые дома, красивый фонтан — все это способствовало самому лучшему настроению и самому приятному отдыху.

Издавна это было аристократическим местом. Еще со времен бывшей империи по Пале-Роялю всегда прогуливалась надменная и важная публика, из тех, кто всегда живет по главному одесскому принципу: «Лопни, но держи фасон». Элегантные туалеты дам, по всему видать, богатые господа, фланирующие с позолоченными тростями по аллеям, — это была привычная для Одессы картинка. Впрочем, можно сказать, что она менялась в зависимости от времени суток — днем было приятно гулять под деревьями, дарящими спасительную тень, а вечером поблизости зажигались огни уютных кафе, освещая аллею, и нарядная публика заполняла окрестности. Гулять по вечерам в центре города было давней одесской традицией, изменить которую не смогла ни одна власть. Что царские жандармы, что французы, что большевики — все отступили перед жизненным задором одесситов, которых всегда тянуло в центр с наступлением темноты. А потому Дерибасовская, окрестности Оперного театра, Пале-Рояль — все эти места наполнялись нарядной гуляющей публикой, что днем, что ночью создавая в этих местах толпу, сразу вызывающую ассоциацию с какой-то демонстрацией.

Но так продолжалось только до полуночи. Позже, когда задор гуляющих несколько спадал, в Пале-Рояле появлялись совсем другие люди, о которых мало кто знал. Это была тайная публика, встреча с которой не сулила ничего хорошего и была чревата неприятностями. Дело в том, что в Пале-Рояле находились люки, ведущие к подземным коммуникациям города, к водопроводным сетям, а еще выходы в катакомбы, соединяющиеся с морем, и вот в этих люках на ночь собирались бездомные, а в последние годы — беспризорники.

Под землей проходили воровские сходки, были дикие попойки, драки, и часто из аристократического садика после полуночи доносились такие вопли, что у случайных свидетелей от ужаса волосы становились дыбом.

При любой власти в Пале-Рояле постоянно устраивались облавы. И время от времени люки раскрывались, часть обитателей извлекалась на свет божий прямо в полицейский (ну или в милицейский) участок, а остальная часть всегда успевала спастись, разбежавшись по катакомбам, искать в которых их было совершенно бессмысленно.

Большевики, создавшие народную милицию, почти сразу же узнали про опасное место. А потому приставили к Пале-Роялю настоящий милицейский патруль, который проходил за ночь несколько раз.

Впрочем, это не сильно и помогало, так как беспризорники успевали забиться в люки в то время, когда милиционеров поблизости не было. И, как всегда и во все времена, там происходили драки и пьяные оргии, и очень часто на аристократических аллеях сквера находили трупы.

Двое милиционеров шли через Пале-Рояль около пяти часов утра. Было еще темно, поэтому они подсвечивали себе фонариком, водя тонким дрожащим лучом по аллеям и кустам.

— Тихо сегодня, — сказал первый милиционер. Он был новичком, только недавно приступил к службе, и ему очень не нравилось то, что он успел уже увидеть.

— А чего им шуметь? — передернул плечами второй, более опытный. — Третьего дня облава была. Запихали всех по нарам, остальные попри-тихли. Так шо ходим как по маминой кухне — тихо, но уши все же на шухере!

— Ведь выпустят? — предположил новичок.

— Выпустят, — подтвердил старший. — А шо их в железке-то держать? На всех мест не напасешься.

Вдруг какой-то шорох в кустах заставил их замереть, а затем и вовсе остановиться. Там явно происходила какая-то возня. Более опытный даже положил руку на кобуру револьвера. Хотел было крикнуть, но в этот момент из кустов с шумом выполз большой вислоухий пес. Он был очень стар. Шерсть висела у него клочьями, и он припадал на заднюю лапу. Безразлично посмотрев на людей, пес фыркнул и с трудом поковылял дальше.

— Тьфу ты... — рассмеялся первый милиционер.

— А ну погодь! — вдруг насторожился его напарник. — Шо там он в кустах обнюхивал? Надо бы глянуть!

— Ой, а это что? — Луч фонарика, опущенный вниз, вдруг осветил что-то, лежащее на земле.

Возле кустов, почти на самой аллее, валялся детский башмачок яркого оранжевого цвета, такого, какого не бывает и у самых спелых апельсинов!

Башмачок был на маленького ребенка — не старше трех лет. На аллее ночного сквера он смотрелся зловеще, страшно.

— Не нравится мне все это, — нахмурился опытный милиционер. — Что тут делать детскому ботинку?

— Вдруг днем, во время прогулки, потерял кто... — неуверенно протянул новичок. Но было видно, что он и сам не верит в свои слова.

— Надо посмотреть, — решительно вытащив из кобуры револьвер, второй милиционер шагнул в кусты. Его напарник последовал за ним.

Володя Сосновский и Савка сидели в редакторском кабинете. Был поздний вечер. Все сотрудники уже разошлись. Лица Володи и Савки были нахмурены.

— Два трупа за один день! — Сосновский с раздражением ударил рукой по столу. — Два новых трупа! И они абсолютно ничего не делают! У этого убийцы уже три трупа! Ведь понятно, что мы имеем дело с серийным убийцей, а они и в ус не дуют!

— Ты уверен, что... тут так же, как все?.. — спросил, запинаясь, Савка.

— Так же. Первый труп, в Фонтанке, рыбаки нашли в пещере. Они на рассвете на берег пошли посмотреть, что шторм натворил. И увидели вход в пещеру.

— Погоди! Ты ж про башмачок говорил! — напомнил Савка.

— Ну да, на камне лежал этот детский ботинок, красный. Парный к предыдущему. На Шкодовой горе был левый, теперь — правый, из одной пары. Рыбаки решили, что в шторм кто-то утонул, начали тела искать. Ничего. Увидели вход в пещеру. А там — все точно так же. Труп подвешен на руках, точно такие же повреждения, раны... Абсолютно идентично, — тяжело вздохнул Володя. — Это рано утром было, в Фонтанке. А сегодня в 5 утра нашли труп в Пале-Рояле! Ночью был убит! Точно такой мальчишка! В кустах висел. Почти на виду у всех! И в обоих случаях их усыпили уколом. Они ничего не чувствовали, когда умирали, хоть это утешает...

— А что за мальчишки? — не отставал Савка.

— Обоим от 12-ти до 14-ти. Оба уличные, без всяких сомнений. Но есть один интересный момент, — оживился Сосновский. — Я сегодня днем был в морге и уточнил. У обоих пальцы кусочком шкурки отполированы. То есть их учили на карточных шулеров, понимаешь! И я решил выяснить, кто учит на карточных шулеров. Вот сейчас это мы с тобой и узнаем.

Володя с Савкой вышли из кабинета. По дороге в пивную на Греческой, где у них была назначена встреча с очередным информатором, мелким вором с Привоза по кличке Заюк, Савка вдруг выпалил:

— А у убийцы машина есть!

— С чего ты это взял? — Володя даже остановился от неожиданности.

— А как убийца ночью до Фонтанки добирался? А на следующую ночь был уже в Пале-Рояле? Как он так двигается?

— Но это ж не сразу, две ночи... Он мог и своим ходом добраться... Но мысль хорошая! — задумался Сосновский. — Убийца делает жертве укол, затаскивает в автомобиль, а потом везет к месту убийства! Да, ты прав! Он затаскивает их в автомобиль! Он ездит на машине. Браво, Савка!

Помощник надулся от гордости, как петух. Теперь он был готов за Володю и в огонь, и в воду.

Заюк уже ждал их за столиком в пивной. Это был щуплый мальчишка лет 17-ти, косящий на один глаз. Выглядел он абсолютно придурковатым, и потому с легкостью втирался в доверие к кому угодно. Заюк пересчитал деньги, которые дал ему Володя, залпом выпил пиво из грязной стеклянной кружки и выпалил:

— Это Леонидас! Грек Леонидас держит школу на Молдаванке, на Виноградной, для карточных шулеров. Он их муштрует. Я узнавал.

— Так, — задумался Сосновский, — школа для воров-детей... А как найти этого Леонидаса?

— Так дом у него на Косвенной, игорный. Он каждый вечер там. Но соваться туда — не, не тот шухер. Зашкурят.

И Заюк быстро нырнул в темноту из пивной, буквально растворившись в воздухе.

— Я знаю про этот притон, — сказал Володя, — там вертятся большие деньги. Может, Леонидас и поставляет мальчишек убийце. Надо бы на него взглянуть.

— Убьют! — перепугался Савка.

— Ну, и не в такие места проникал... — небрежно бросил Сосновский, вспомнив клуб «Анубис» и дело Людоеда. — Пойду-ка я завтра туда. Поиграю!..

ГЛАВА 14 Проигрыш Сосновского. Действия Тани. Хижина и Зверь. Автомобиль Зверя

Володя и Таня стали проигрывать в тот самый момент, когда к их столу подсел бойкий черноглазый развязный молодой человек с невероятно вульгарной булавкой в дешевом пестром галстуке.

Эта булавка из сусального золота с фальшивым бриллиантом смотрелась так, как смотрятся зубные коронки из золота — грубо, вульгарно, вызывая у нормальных людей участливую жалость к их обладателям. Такой поддельный, дешевый шик всегда говорит о мелочной, низкой натуре, в которой не развиты ни высшие душевные качества, ни интеллект. Да и особого стремления подниматься куда-то вверх тоже нет.

Страшны такие обладатели дорогих дешевых вещей! Страшны своими искусственными попытками вылезти из окружающей их среды только одним способом — бросать не просто пыль в глаза, а обильно залепливать глаза окружающих откровенной грязью. За годы, проведенные на криминальном дне, Таня насмотрелась на таких, а потому сразу безошибочно определила в молодом человеке представителя того мира, который никак ее не отпускал, заставляя вновь и вновь чувствовать себя душевно нечистой и мучиться от этого ощущения.

Насторожился и Сосновский. Этому способствовал не только жизненный опыт человека и газетного репортера, но и обмен красноречивыми взглядами с Таней, который проходил на протяжении всего вечера.

Он сразу понял, что Таня появилась в притоне неспроста. Сосновский подумал, что каким-то образом она может быть связана с происходящими в городе убийствами, ведь Таня всегда оказывалась в самом центре самых невероятных событий — по стечению ли обстоятельств, или по каким-то странным капризам ее запутанной судьбы.

А потому на протяжении целого вечера они не спускали друг с друга глаз, обмениваясь взглядами, — тревожными, удивленными, настороженными, восторженными, тоскливыми и ни разу — усталыми. Присутствие друг друга действовало на каждого как глоток шампанского, словно пробуждая, открывая в них новую энергию, заново побуждая и возрождая к жизни, которая больше не казалась ни унылым оброком, ни тягучей обязанностью. И оба просто не понимали, как это так может происходить...

К тому же между ними мгновенно возродилась старая способность — умение читать мысли друг друга по взгляду, по жесту. Этого уникального дара ни Володя, ни Таня не испытывали никогда ни с кем. А потому сразу оба поразились тому невероятному волшебству, которое при одном только взгляде друг на друга захватило их с новой силой.

Поэтому напряженное выражение Таниных глаз мгновенно показало Сосновскому, что ситуация стала опасной и что молодого человека следует избегать. По крайней мере, держаться с ним с осторожностью, если уж нет никакой возможности встать и уйти от карточного стола.

До того момента все в игре шло хорошо. Положение и Володи, и Тани было нейтральным. Один раз Сосновский даже выиграл какую-то мелочь, которую тут же, как было положено в игорных заведениях, поставил на кон.

Таня, правда, немного нервничала, поскольку играла в карты очень давно и, как ей казалось, допускала ошибку за ошибкой. Впрочем, эти ошибки не были фатальными, и ей пока удавалось кое-как выкручиваться.

Черноглазого привел к их столу лично Леонидас и сам же подсадил его к игре. До того момента Таня видела Леонидаса лишь издалека. Он появился неожиданно в игорном зале, просто возник — словно бы ниоткуда. Возможно, в этом зале был какой-то потайной ход. Теперь же, разглядев его вблизи, она поразилась тому, как старо он выглядит. Издалека он казался высоким представительным мужчиной с седыми волосами. А вот вблизи прежде всего поражало его лицо, покрытое целой сеткой глубоких и мелких морщин, похожее на печеное яблоко.

Было понятно теперь, что Леонидас очень стар. Тане подумалось, что ему больше восьмидесяти. Она знала его жизненный путь, но не думала, что это может настолько быть правдой. Да, Леонидас начинал свою блестящую шулерскую карьеру слишком давно, потому и стал легендой...

До появления этого шустрого и подозрительного молодого человека и Тане, и Володе удавалось избегать самой плохой карты, которая называется «жир». Эта дурная карта равномерно распределялась по всем игрокам. С появлением же протеже Леонидаса «жир» посыпался на них как из рога изобилия. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что хозяин подсадил к их столу карточного шулера.

Таня, заметив руки молодого человека, не спускала с них глаз. У него были длинные тонкие пальцы, которые выглядели несколько необычно: очень светлые подушечки пальцев, и, когда при игре он переворачивал ладонь, было видно, как они белеют. Таня поймала себя на мысли, что кончики его пальцев в ярком свете лампы над столом похожи на белое брюхо снулой рыбы...

По всему было ясно, что кто-то за их столом — скорей всего, они оба, и она, и Володя, — показались Леонидасу «жирными гусями», и он решил их «выдоить». Он не мог знать, что Таня — в банде Кагула: во время налетов она всегда прятала свое лицо или же маскировалась под другого человека.

Скорей всего Леонидас оценил дорогой костюм дамы, панбархат ее платья и натуральный мех, принял или за богатую нэпманшу, или за подругу начальственного красного комиссара. В любом случае, это был вполне достаточный персонаж для того, чтобы «выдоить» ее с помощью кого-то из своих выпускников.

Сосновский тоже выглядел настоящим франтом. Он ничем не напоминал газетного репортера, скорее — удачливого нэпмана. С горечью Тане подумалось, что ему не хватает только цветка в петлице, чтобы воскресить щегольские времена Японца, который всегда любил не только одеваться с роскошью, но и имел вкус — к одежде, манерам... К жизни...

Таня вдруг подумала, что Володя действительно выглядит очень хорошо. Недаром присутствующие в зале дамы бросали на него призывные, кокетливые, а порой и нагло-вызывающие взгляды. И каждый такой взгляд действовал на Таню как красная тряпка на быка. Она, к своему удивлению, не могла переносить их равнодушно, в груди ее разгорался настоящий огонь. И Таня вдруг подумала, что огонь этот, наверное, никогда и не угасал. Это одновременно и обрадовало ее, и испугало.

Сосновский же, казалось, совсем не замечал обжигающей Таню ее внутренней борьбы, и был целиком сосредоточен на игре. И это было оправданно — приходилось сосредоточиться, ведь положение в игре становилось отчаянным.

Все изменилось как по мановению волшебной палочки, и никто не мог понять, в какой именно момент. В этом и заключалось шулерское мастерство. В руках Володи и Тани оказался только «жир», оба стали проигрывать... Вскоре прозвучал и финальный аккорд. Сосновский проиграл огромную сумму...

Услышав сумму проигрыша, почему-то утроившуюся в ходе игры, Таня побледнела. Даже для нее, теперь имеющей деньги, это было слишком. А что уж говорить о Володе, работающем в газете?

К их столу уже подошли два мордоворота — охранники притона, всегда присутствующие при выбивании долгов. Положение становилось критическим. Таня поднесла палец к губам, затем небрежно поправила волосы. Это был условный сигнал, означающий, что они будут что-то думать.

Сам Леонидас исчез в глубинах зала — он всегда прятался, когда дело подходило к выплатам долгов, зная, что как владельцу заведения ему следует держаться в стороне и не светиться лишний раз, ведь отчаявшийся игрок был готов на что угодно.

Вот поэтому возле проигравшего сразу возникали охранники, да пострашнее — Леонидас специально подбирал таких.

Таня среагировала мгновенно. Она была профессионалкой в своем деле и знала: чтобы бежать правильно, нужен хипиш, просто необходим. В голове моментально всплыло давнее правило: хороший хипиш помогает выйти сухим из воды. Так когда-то давно она начинала на Дерибасовской с Гекой, так делала и потом.

Таня вдруг подскочила из-за стола, да с такой силой, что посыпались стаканы, карты, деньги, фишки, и принялась что-то кричать, и даже не кричать — визжать! Текст был совершенно бессмысленным. Главное было в другом: необходимо было отвлечь внимание охранников, заставить их повернуться к ней.

— Мадам, ша! Унизьте ваш хипиш! Шо вы так орете?! — отвернувшись от Володи, охранники наперебой пытались успокоить разбушевавшуюся дамочку, которая вопила о том, что пришла сюда выиграть, а ее облапошили.

Сосновский мгновенно оценил ее маневр. Пока охранники занимались разбушевавшейся Таней, он метнулся к портьере на ближайшем окне и... незаметно подпалил ее зажигалкой, которую всегда носил в кармане. Она всегда была при нем — Володя не курил, но на всякий случай держал ее при себе.

Повалил густой дым. С треском, шумом загорелась портьера. Искры побежали по мягкой ткани, увеличиваясь постепенно до настоящих языков пламени. Истошно завопила какая-то женщина, потом другая. Вскоре кричали все, и мужчины, и женщины. Началась паника. Охранники бросились гасить пламя, но их неуклюжие попытки только заставили огонь разгореться еще больше.

Володя крепко схватил Таню за руку и вместе с ней выпрыгнул в окно, высадив стекло плечом. Обсыпанные осколками, они оказались в маленьком дворе, из окон квартир которого уже выглядывали жители. Мгновенно метнувшись к воротам, они помчались вниз по Косвенной, идущей под уклон, и отдышались только тогда, когда на горизонте показались темнеющие деревья Дюковского сада.

— Это было здорово! — все еще продолжая держать Таню за руку, вдруг рассмеялся Соснов-ский. — Что ты делала в таком жутком месте? Деньги захотела проиграть? Как всегда — глупость?

— А ты? — Таню больно ударили последние слова, они отодвинули на второй план волшебство, на месте которого уже появилась, загораживая все, жуткая обида. — Это ведь ты проиграл, разве нет? А я по глупости тебя спасла!

— Я шел не играть, — голос Володи стал серьезным. — Я хотел посмотреть на этого Леонидаса, разведать обстановку.

— Хорошая цель! — рассмеялась Таня. — Разведать обстановку, а заодно и спалить его притон! Такие притоны и надо сжигать. Впрочем, я оказалась там с такой же целью.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Володя.

— Я хотела посмотреть на Леонидаса и разведать обстановку, — повторила она.

— Ты ищешь убийцу? — Володя смотрел на нее в упор. — Ты опять расследуешь убийства? Как ты с ними связана на этот раз, что о них знаешь?

— Убийства? — от лица Тани отхлынула вся кровь. — Какие убийства? Что ты имеешь в виду?

Сосновский хотел было ответить какой-то колкостью, что было вполне в его духе, но, глядя на ее испуганное лицо, промолчал. Что же касалось Тани, то от ужаса услышанного она бледнела все больше и больше...

Через час Володя и Таня все еще сидели на скамейке Дюковского сада. Он подробно рассказал ей про три убийства, а она — о поисках брата погибшего мальчика, умолчав при этом об угрызениях совести после трагического налета на квартиру Агояна. Володя догадывался: с Таней что-то произошло, но не хотел задавать лишних вопросов, боясь разрушить вновь возникающее между ними волшебство.

— Ты думаешь, Леонидас каким-то образом связан с убийцей? Или знает его? — задумалась Таня.

— Я не знаю, — пожал плечами Володя, — но есть зацепка. Все три жертвы — мальчики в возрасте от 12 до 14 лет, все беспризорники, проходили обучение в школе шулеров. У всех троих пальцы обработаны шкуркой. А у последней жертвы, он старше остальных, ему исполнилось 14, — судя по состоянию внутренних органов, под ногтями были обнаружены следы солевого раствора. То есть он уже работал как шулер, если прошел такую подготовку, и что-то зарабатывал. Значит, все они связаны с Леонидасом, он знал их. Но это вовсе не значит, что он убийца.

— К тому же Леонидас стар, — поддержала его Таня. — У него просто нет физических сил расправиться так.

— Но он мог показывать этих мальчиков потенциальному убийце! — воскликнул Сосновский. — Жаль, что так по-глупому мы запороли с тобой поход в игорный дом на Косвенной. Теперь туда не сунешься. Вот что значит действовать без подготовки.

— Меня смущает цвет башмачков, — перевела разговор Таня. — Почему вдруг убийца так резко поменял цвет обуви? Были красные, теперь оранжевые... Оранжевый — редкий цвет. Обычно серийные убийцы не меняют своих привычек, я читала об этом. С чего вдруг поменял? И где он берет такую дорогую обувь? Ее же не купит обычный человек, житель Молдаванки или Слободки, ведь так? Такие ботиночки стоят дорого, их покупают, ну, не знаю, нэпманы, может. Значит, в любом случае — убийца не из бедных слоев!

— Да уж, если он еще и захаживает играть к Ле-онидасу! — хмыкнул Володя.

— А какой был оранжевый башмачок в третьем случае — правый или левый? — вдруг спросила Таня.

— Правый, — посмотрел на нее Володя и пояснил: — он меняет. На Шкодовой горе, в первом случае, был левый. Затем в Фонтанке — правый. Теперь в Пале-Рояле — правый, и...

— И следующий будет левый, — вздохнула Таня. — Уже ясно, что произойдет следующее убийство. Ни в одном магазине, ни в одной лавке не продадут ботинки по одному. Убийца покупает, конечно, парами. Значит, он планирует убийства.

В этот момент послышался шум. Доносился он со стороны пруда, возле которого они сидели. Не долго думая, Сосновский соскочил со скамейки и пошел на звук. Таню даже поразила его решительность.

Они подошли к пруду и увидели небольшое сооружение в одном из углов прямоугольного пруда — нечто вроде хижины. Возможно, когда-то в этом сарае хранились лодки. Теперь же хижина пришла в упадок, с одной ее стороны в стенке была огромная дыра. Шум доносился оттуда.

Володя вытащил из кармана револьвер.

— У тебя было оружие? — удивилась Таня.

— Я не смог бы стрелять в игорном доме, — ответил Сосновский. — Это было слишком опасно — беспорядочная пальба. Я не мог рисковать тобой.

— Понимаю, — кивнула она. Володя был прав: стрельба в притоне не дала бы ничего, кроме глупого риска. К тому же охранники Леонидаса явно стреляли лучше Сосновского.

Держа револьвер в правой руке, Володя чиркнул зажигалкой и осветил дырку в стенке хижины. В тусклом пламени проявилось несколько испуганных детских лиц.

— Вот те раз! — растерянно произнес он. — Беспризорники...

Пятеро мальчишек разного возраста жались друг к другу, сидя на грязном, разбитом полу разрушенной хижины. Детские глаза по-взрослому пристально смотрели на револьвер.

— Иди отсюда, дяденька, — хрипло, грубо вдруг проговорил один из мальчишек, выдвигаясь вперед.

Выглядел он старше остальных, может, двенадцати, а то и четырнадцати лет. У него были рыжие волосы и небольшой шрам на правой щеке. Это было отчетливо видно даже при тусклом свете зажигалки.

— Иди, дяденька, — повторил он, окончательно вылезая вперед и словно заграждая собой всех остальных. — Иди куда шел. Тебе тут не рады.

— Ясно, — кивнул Володя, и не думая убирать револьвер — как журналист он был наслышан о повадках беспризорников и прекрасно знал, что, опусти он оружие, вся свора тут же набросится на него и вцепится ему в горло. Сосновский погасил зажигалку, достал свободной рукой из кармана деньги и протянул рыжему пареньку:

— На, возьми. На всех.

— Ну ты и лох... — Паренек издал грубый свист, подражая повадкам взрослых уголовников. — Сам, без шмона, все отдаешь? Шо ты за фраер? — Он грязно выругался.

— Чего тут сидите, лучше скажи, от кого прячетесь, — спокойно проговорил Володя, не обращая на грубые повадки мальчишки никакого внимания. И как ни удивительно, это уверенное спокойствие на него подействовало. Понимая, что имеет дело со взрослым мужчиной, он поумерил свою наглость.

— А куда идти? Под Зверя нашарить? — отозвался голос из темноты.

Володя с Таней переглянулись. Для Тани слово «Зверь» прозвучало во второй раз, и зловещий его смысл до сих пор не давал ей покоя.

— Что за Зверь? — спокойно спросил Соснов-ский.

— Есть тут один, — пожал плечами рыжий. — Псих. Ходит, деньги предлагает, а потом... Не идешь, насильно забирает. А дальше отправляют либо в приют, либо еще куда. Оно кому надо?

— Он кто, этот Зверь? Мужчина? Взрослый? Чекист, военный, кто? — допытывался Володя.

— А я знаю? — ответил мальчишка. — Мне рассказывали. Мы лучше на Молдаванку пойдем, там спокойнее.

— На Виноградную? — прищурился Соснов-ский.

— А то! — хмыкнул мальчишка. — Да ты, видать, ушлый фраер!

— А этот Зверь, он по вашим местам ходит? Знает, где вы прячетесь?

— Вроде того, — словно проникнувшись каким-то странным доверием к Володе, вдруг выпалил мальчишка: — Я двоих знал, кто с ним пошел. Оба не вернулись. Он сначала лестью зовет, мол, жить хорошо будешь, а потом угрозами. Ну а в конце затаскивает в автомобиль.

— Какой автомобиль, как выглядит? — насторожился Сосновский.

— Черный, как у чекистов. Эти железяки одинаковые...

— Вот тебе мой телефон, — Володя протянул парнишке карточку. — Если вдруг этот человек объявится здесь, позвони. И еще. Мы мальчишку ищем. Сашко Лабунский, он из приюта сбежал. Брат у него старший был...

Мальчишки зашептались.

— Не знаем такого, — ответил рыжий, — но беглые здеся не сидят. Здеся мы все свои, погнали бы.

— Если вдруг услышите про него, тоже скажи, — и, взяв Таню под руку, Сосновский решительно увел ее прочь от убежища мальчишек.

ГЛАВА 15 Столкновение возле Староконки. В кабинете Таргисова. Обувная артель «Единение» на Екатерининской. Причастность Кагула

— Зверь... — Таня буквально дрожала, вспоминая страшное слово, — почему они его назвали так? Что их пугало в его облике? Или это были просто угрозы?

— Итак, давай подытожим, что мы узнали, — ответил спокойно Володя. Они с Таней снова заняли очередную скамейку, но уже в другом конце парка. — Мы узнали, что за мальчишками-беспризор-никами охотится какой-то человек. Это мужчина, молодой. Он подъезжает на машине и уговаривает беспризорников ехать с ним в приют. Сначала что-то обещает, затем — угрозы. Позже может и так забрать. Увезти с собой.

— И тот, кто поехал с ним, не возвращается? — подсказала Таня.

— Нет! — Володя покачал головой. — В том-то и дело, что нет! Трупов ведь всего три, а беспризорники его хорошо знают. Нет, он действительно отвозит их в приют. Мальчики оказываются в приюте, а затем бегут оттуда, как твой Сашко Лабунский, и снова попадают на улицу. Зверем же его окрестили потому, что он действует жесткими методами, беспризорникам это не нравится. Да и выглядит, возможно, как... Зверь.

— Человек из власти, из милиции? — спросила Таня.

— Нет! — Сосновский задумался. — Власти такими методами не действуют, так что не похоже. Думаю, кто-то из тех, кто решил самостоятельно бороться с беспризорниками. Есть же такие люди, которые хотят помочь, и все портят. В результате его помощи дети хотят лучше пойти в воровскую школу, чем в приют.

— Может, это Скумбрия или человек Скумбрии? — предположила Таня. — У таких найдется и машина. Ведь сейчас это не так просто!

— Верно, — кивнул Володя, — непросто. Человек из окружения Скумбрии — может быть. Думаешь, Скумбрия так расправляется с теми, кто когда-то его ограбил?

— Все может быть, — Таня нахмурилась. — Но я не представляю Скумбрию в роли убийцы, выбирающего детские башмачки...

— Да уж... — вздохнул Сосновский. — Проследить бы, где появляется этот Зверь.

— Хорошо, если большинство мальчишек оказываются в приюте, то как он выделил из общей массы этих трех? И почему сами беспризорники начали подозревать, что их смерти связаны со Зверем? Надо бы узнать, откуда Зверь забрал пропавших мальчишек, — задумалась Таня. — Рыжий, похоже, знал кого-то из тех, кто погиб.

— А давай спросим! — предложил Володя.

— Я ему еще денег дам, — пообещала Таня.

Они быстро пошли назад. Но уже на подходе по

наступившей тишине вдруг поняли, что вернулись напрасно — хижина была пуста. Мальчишки исчезли сразу после их ухода.

— Не сообразил сразу, как же так... — сокрушался Сосновский.

— Не переживай. Может, он еще объявится, — попыталась успокоить его Таня, сама понимая, что подобное маловероятно.

Они стали подниматься наверх, к Староконному рынку, по извилистым изгибам склонов, застроенных утлыми хибарами. Эти жилища жались одно к другому, нарушая все законы физики и возможные архитектурные формы, и порой казалось невероятным, что они вообще могут существовать.

Эти хибары были рассадником преступности. Именно в них влачили безрадостное существование дети, которые затем пополняли ряды уличных банд. Дети, становившиеся преступниками едва ли не с пеленок и оттого уже не способные жить в нормальном окружающем мире. Все власти, одна за другой, боролись с обилием притонов и малин в этих местах. И ни одна власть ничего не смогла с этим поделать.

Таня и Володя поднимались по склонам, тяжело дыша, совсем не обращая внимание на безрадостные картины округи. Таня знала их с детства, а Володя уже успел привыкнуть, ведь жизнь газетного репортера забрасывала его в самые невероятные и неожиданные места.

Впереди появились строения Староконки, закрытые в это время. Старинный базар был тих и безлюден, и только несколько бродячих псов фланировали по пустым улочкам, злыми глазами косясь на редких прохожих.

— Никогда не видел Староконку такой пустой! — хмыкнул Володя, вглядываясь в закрытые ворота.

Тане захотелось ответить колкостью — мол, ты вообще ничего в жизни не видел. Но она предпочла промолчать. Говорить не хотелось. Сказывалась накопившаяся усталость. Она лишь посмотрела на Сосновского печально и устало, и от этого взгляда ему стало не по себе. Володе вдруг показалось, что Таня стала старше на целый мир, и горечь этого внезапного откровения кольнула его прямиком в сердце.

Автомобиль с потушенными фарами появился внезапно, из-за угла. В самый последний момент Сосновский успел оттолкнуть Таню в сторону и отпрыгнуть сам. Машина двигалась в сплошной темноте, и было в этом что-то зловещее. Она даже не стала останавливаться, очевидно, шоферу было все равно, что он едва не сбил людей.

Увеличив скорость, автомобиль завернул за угол и стал подъезжать к рынку. Володя и Таня остановились и одновременно переглянулись.

— Надо бы проследить... — начала Таня, а Сосновский уже шел по направлению к рынку, буквально таща ее за собой. Крепко сжав ее руку, он словно вливал в Таню собственную жизненную силу. И руку эту ей ни за что не хотелось отпускать...

Детский крик раздался из темноты. Был он похож на удар — резкий, пронзительный, прорезающий ночную тьму, он бил по нервам, заставляя замедлять шаг. Тане вдруг показалось, что это кричит не человек, а какая-то смертельно раненная птица, столько неожиданной муки было в этом вопле.

Володя побежал, увлекая Таню за собой. Они завернули в переулок, находящийся рядом с самим рынком, и их глазам открылась страшная картина.

В тупике, между каменной стеной и каким-то массивным сараем, жались несколько беспризорников. Путь им преградил автомобиль. Он стоял в переулке боком, так, чтобы ему было удобно в любой момент рвануть и уехать. Дверь на заднее сиденье была открыта, и оттуда пытался выбраться уличный мальчишка. Он отбивался изо всех сил, а чьи-то руки пытались затащить его назад.

Пацан вырывался и кричал, обеими руками цепляясь за крышу машины. Его товарищи у стены, казалось, пребывали в каком-то необъяснимом ступоре — они находились в состоянии смертельного ужаса, который полностью парализовал их движения и сломал волю к сопротивлению.

Силы мальчишки стали заметно сдавать. Туловище его было уже почти внутри салона. Только грязные ноги разъезжались по земле, пытаясь уцепиться за гладкую плоскость, да руки с побелевшими костяшками пальцев, вцепившись в крышу автомобиля, яростно рвались к жизни.

Не долго думая, Таня подобрала с земли какой-то булыжник и запустила прямо в автомобиль. Он попал по крыше, и отскочил вниз со страшным грохотом. Удар, хоть и не обладал большой силой, стал эффектом неожиданности.

Тот, кто находился в салоне, ослабил хватку, мальчишке удалось вырваться и шлепнуться на землю. Он бросился бежать. В тот же самый момент яростно взревел двигатель автомобиля.

Машина развернулась и попыталась наехать на мальчишку, явно намереваясь его задавить.

— Стреляй! — закричала Таня, вцепившись в плечо Володи. — Стреляй!

Сосновский выхватил оружие и выстрелил в автомобиль. Но за годы отсутствия практики навыки в стрельбе у него только ухудшились, он так и не научился стрелять метко. Пуля отрекошетила от металлической двери сарая в стене и расплющилась о булыжник мостовой.

Но этот неудачный выстрел все-таки помог. Автомобиль изменил свое положение, снова развернулся. Очевидно, люди, сидевшие в нем, решили прекратить погоню. Машина рванула с места с такой резкостью, что из-под колес посыпались искры, и помчалась в переулок в облаке выхлопных газов, яростно рыча мощным мотором.

Мальчишки очнулись. Тот, кому посчастливилось вырваться из страшной машины, бросился к своим товарищам.

— Подожди! — Таня попыталась остановить его, но не тут-то было. Пацан развил поразительную скорость, он увернулся так быстро, что Тане не удалось даже прикоснуться к его одежде. А затем, показав неприличный жест, бросился наутек.

Еще мгновение — и остальные мальчишки растворились в темноте, и в переулке не осталось больше ничего и никого, что напоминало бы о том, что буквально пару секунд назад произошло здесь.

Тяжело дыша, Таня прислонилась к каменной стене и подняла на Володю полные отчаяния глаза.

— Это был он, Зверь... — с отчаянием проговорила она, — нам удалось отбить очередную жертву. Но город большой. Он поедет в другое место и найдет еще. Мы должны его остановить.

— Одним нам не справиться, — нахмурился Со-сновский, — ситуация стала слишком серьезной. Мы должны предупредить власть.

— Ты думаешь, они будут искать этого Зверя? — Таня была настроена скептично. — Ты сам говорил, что убийства мальчиков никто не расследует. Что же ты хочешь теперь?

— Таня, мы больше не можем рисковать! Надо поставить в известность власти, — голос Володи звучал твердо и решительно, — ситуация изменилась. Нас обвинят, если мы промолчим.

— Подожди... — Таня вдруг задумалась, — а я знаю, кому сказать! Есть один человек, который приехал сюда, в Одессу, бороться с детской беспризорностью. Кому говорить, как не ему?

И Таня в двух словах рассказала ему о Вилене Таргисове.

— Надеюсь, он хоть слышал, что в городе кто-то ворует беспризорников прямо с улиц? — недоверчиво хмыкнул Сосновский. — Но это лучше, чем ничего. Решено, завтра идем вдвоем к этому твоему Таргисову и посмотрим, что он сможет сделать.

В кабинете было накурено и душно. Стулья сдвинуты к середине комнаты. Очевидно, у Таргисова только что закончилось какое-то совещание. Передвигаясь с трудом среди этих неудобно стоящих стульев, он собирал грязные стаканы на большой жестяной поднос, стоящий на столе. На двух столах — рабочем Таргисова и примыкающем к нему — были разбросаны какие-то бумаги, канцелярские папки, газеты. Газеты, в основном, были «Одесские новости». И Володя, и Таня отметили это про себя.

Увидев их, Таргисов расплылся в улыбке.

— Как я рад! Правда, очень рад видеть вас и вашего друга! У меня только что закончилась очередная летучка по отделу, — он с отвращением швырнул поднос на примыкающий стол так, что стаканы зазвенели. — Хорошо, что вы пришли! Отвлекусь. А тут еще секретарша взяла отгул на два дня, у нее внук заболел. Все самому приходится делать.

— Вам помочь? — участливо спросила Таня.

— Что вы! И не думайте даже! — Таргисов замахал на нее руками, как ветряная мельница. — Потом ребятам из отдела скажу, они все сделают.

Смахнув со стола кипу бумаг, он освободил место. Таня и Володя сели. Таргисов устроился напротив, достал из ящика стола кулек из газеты, в котором было что-то мелкое и черное.

— Это изюм. Угощайтесь. Привык к нему, грызу как семечки, — он развернул кулек на столе.

Изюм показался Тане похожим на маленькие черные камушки. Почему-то она почувствовала отвращение, и отказалась. А Володя взял несколько штук. Но, судя по выражению его лица, на вкус засохший изюм был таким же, как и выглядел.

— Это мой друг Владимир Сосновский, — представила Таня, — он журналист, главный редактор «Одесских новостей».

— А я знаю! — улыбнулся Таргисов, повернувшись к Володе. — Я видел ваш портрет в «Одесских новостях». И присутствовал тайком пару раз на совещаниях, где вы были. Так что заочно мы знакомы. Теперь познакомимся лично. Вилен Таргисов, главный борец с беспризорниками.

Мужчины пожали друг другу руки. Тайком... Володю покоробило это слово. Он никогда не мог понять этой странной манеры чекистов, заимствованной из какого-то глухого средневековья. Манеры проводить совещания в кабинете, за которым можно было подсматривать из соседней комнаты. На стенку вешали картину с дырками или ткань, скрывавшую отверстие. И из соседнего помещения можно было видеть и слышать все, что происходит.

Значит, Таргисов несколько раз присутствовал тайком. Это придавало ему особый статус. Очевидно, он был облечен серьезной властью, если не боялся говорить об этом открыто. Сосновский нахмурился. Следовало соблюдать осторожность. С такими людьми не знаешь, куда попадешь и как. Опасность вдруг загорелась в голове Володи красным тревожным сигналом. Ему вдруг страшно захотелось бежать из этого кабинета как можно дальше. Ощущение было таким острым, что он даже поерзал на стуле. А потом встретился глазами с Таней.

Она явно не чувствовала ничего плохого. Было стыдно так вести себя при ней. Володя вдруг подумал, что у него сдают нервы — от напряженной работы, от всех этих событий, убийств, встречи с Таней. Сдают нервы — и ничего больше.

— Дело, которое нас привело... — начала было Таня, а потом выпалила в лоб: — Вы знаете, что по ночам кто-то похищает с одесских улиц беспризорников? Про черный автомобиль, и про Зверя, которого уличные дети боятся больше смерти?

— Знаю, — серьезно кивнул Таргисов, — как раз сегодня на летучке мы говорили об этом. До того, как вы пришли. Мы не знаем, кто это. Но этого человека нужно остановить. На нашей летучке был следователь, который ведет убийства детей. Лошак его фамилия, если знаете, из уголовного розыска.

— Вы связываете убийства с этим автомобилем? — спросил Сосновский.

— Связываем. Хотя нет никаких доказательств этой связи, — вздохнул Таргисов. — Мы находили потом некоторых детей, которых увез черный автомобиль. Они были найдены либо в приюте, либо снова на улице.

— Что они рассказали? — встрепенулась Таня. — Зачем он это делает? Описали человека, который затащил их в автомобиль?

— Они отказывались говорить — все, как один! — тяжело вздохнул Таргисов. — Ни слова, ни звука. Похоже, он страшно их напугал. Так сильно, что ничто не заставит их говорить.

— Это странные действия — затаскивать в машину беспризорников и отвозить в приют, — сказал Володя. — Зачем он это делает?

— Мы не знаем. Но вы правы — это странно. Это психически больной человек. Очевидно, у него мания — бороться с детской беспризорностью. И он вообразил, что борется таким способом. Но иногда в его голове происходит какое-то замыкание, и тогда он убивает. Это страшно. Честно говоря, я нигде еще не сталкивался с подобной ситуацией.

— А дети имели следы сексуального насилия? — спросила Таня.

— Да. Все, как один, — горько вздохнул Тарги-сов, лицо его стало печальным.

— Тогда понятно, почему они молчат, — сказала Таня, — в той среде, в которую они возвращаются обратно... В криминальной среде... Мужеложство считается страшным позором. Таких не уважают и изгоняют из своих рядов. Если тебя опустили — ты конченый человек. Поэтому им проще молчать, чем признаться в таком позоре. Они ничего и не скажут.

— Я знаю это, — вздохнул Таргисов, — не могу их винить. Но это нужно остановить любым способом. Вы видели этот автомобиль, так? Поэтому и пришли ко мне?

— Вчера ночью, — ответил Сосновский, — в районе Староконного рынка. Мы помешали.

— В этих местах много беспризорников — рынок, Молдаванка, — нахмурился Таргисов.

— Не меньше и в Дюковском саду, — сказала Таня.

— И там есть, — кивнул Таргисов, — мы проводили рейд в Дюковском пару дней назад. Они прячутся возле бывшей лодочной станции.

— Мы были там, — подхватил Володя, — там и услышали про Зверя.

— Что они вам рассказали? — оживился Таргисов. — Вы поймите, сейчас может быть важна любая деталь!

— Да ничего особенного, — пожал плечами Сосновский, — никто не захотел говорить, как выглядит Зверь в лицо. А многие из них наверняка его видели. Он нашел самый страшный метод запугивания, который вот так подействовал на них. Это ужасно. Они очень испуганы. И сильно боятся.

— А ведь у вас есть подозрения, — произнесла вдруг Таня, пристально глядя в глаза Таргисову. — Вы подозреваете, кто это может быть?

— Да, есть, — немного смутился Таргисов. — Этот разговор между нами, хорошо? Чтоб потом ни слова не появилось в печати.

— О чем речь! Обещаю! — воскликнул Володя.

— Дело в автомобиле, — пояснил Таргисов. — Это человек из криминальной среды. Он имеет деньги, и кто-то из крупных авторитетов стоит за ним. Лошак подозревает, что это человек из близкого окружения Скумбрии или Кагула.

— Не может быть! — охнула Таня.

— Есть еще одна деталь. Лошак нашел башмачки. Их делала обувная артель «Единение» по адресу Екатерининская улица, 1. Они провели обыск — и ничего не нашли! Ни одной коробки. Значит, они перепрятали всю продукцию. А буквально за день до этого на Екатерининской, 1 крутился Кагул. Его видели информаторы. Заходил и в продуктовый магазин, и в эту артель. Что он там делал? Значит, человек из близкого окружения Кагула. Это не сам Кагул. Он бабник, все время шляется с разными бабами. Значит, он просто покрывает кого-то. Начальник Лошака, Фингер, ловит Кагула. Занимается всеми его налетами и поймает во что бы то ни стало. И все более чем уверены, что след к этим убийствам ведет в близкое окружение Кагула...

ГЛАВА 16 Труп в Дюковском саду. Находка Володи. Социальные противоречия нэпа. Юрий Олеша. Повесть «Зависть». Поступок редактора Сосновского

Старая редакционная машина сломалась на полдороге к Староконному рынку. И последний отрезок пути Володя добирался пешком, кляня эту рухлядь на чем свет стоит.

Вообще-то ему повезло. У Сосновского от массы впечатлений, обрушившихся внезапно, как проливной дождь, выдалась бессонная ночь, а потому в редакцию он явился слишком рано, раньше всех сотрудников.

И глаза Тани, и разговор с Таргисовым, и страшный черный автомобиль, преследующий на улицах детей, и какие-то обрывки мыслей, хаотично кружившихся в его голове, как бессвязный хоровод, который нельзя было ни понять, ни объяснить, — всё вместе так и не позволило ему заснуть.

Именно поэтому Володя пришел в редакцию без десяти семь, к явному неудовольствию ночного вахтера, который был разбужен его появлением. А в семь ноль пять раздался телефонный звонок от Сашка Алексеенко, который только и смог сказать, что это он. Сосновский вдруг понял, что он сейчас услышит, хотя больше не было произнесено ни единого звука, только беззвучное пространство в телефонной трубке словно мелко дрожало, повторяя вибрацию напряженных электрических проводов.

— Нет, — произнес громко Володя, буквально закричал: — Нет! Нет...

И Сашко наконец начал говорить о ночном стороже, который делал обход территории артельного склада на Разумовской и случайно забрел в окрестности Дюковского сада...

— Зачем его понесло в Дюковский сад? — перебил с горечью в голосе Володя.

— Не объясняет, — вздохнул Сашко, — полудурок. Он реально дефективный, с трудом может что-то объяснить. Мычит, слова коверкает. Один плюс — сразу милиционеров позвал. Тут у него хватило мозгов, у полудурка...

— Где он был? — спросил Сосновский. — Четвертый труп...

— В хижине. В разрушенной хижине бывшей лодочной станции Дюковского сада, — ответил Сашко.

— А башмачок? — Вопрос был задан для проформы, Володя знал, что он услышит.

— Оранжевый, парный. К той паре...

— Я еду, — положив тяжелую телефонную трубку на рычаг, Сосновский помчался искать редакционную машину. Савки, который бы справился с этой задачей лучше него, на работе еще не было.

Володе удалось обнаружить спящего шофера в гараже и разбудить — к огромному раздражению того. Он с давних пор невзлюбил главного редактора — за то, что тот постоянно гонял казенную машину и не давал ему спать.

Еще минут 30 ушло на пререкания с шофером, проверку масла и прочих технических деталей, которые водителю понадобилось проверять именно сейчас.

В результате машина сломалась, не доезжая до Староконного рынка. Двигатель заглох. Чертыхаясь, шофер полез его разбирать, а Володя помчался пешком.

Возле бывшей хижины толпилось достаточно много людей. Сосновскому с трудом удалось пробиться сквозь заграждение. Труп был уже упакован в черный прорезиненный мешок. Только лицо еще не было закрыто.

С мукой в сердце Володя вглядывался в знакомые черты — в рыжие вихры непокорных волос, в шрам на щеке. Это был тот самый мальчишка, который говорил с ними прошлой ночью. Тот самый рыжий мальчишка, который рассказал про Зверя. Сосновский и рад был заплакать, но он не мог. Только с яростью сжал кулаки и принялся всматриваться в окружающую обстановку, пытаясь запомнить малейшие детали. Страшно, очень страшно было осознавать, что смелый мальчишка, полный жизни еще прошлой ночью, больше никогда не вернется в мир, который был к нему так жесток.

Вскоре труп запаковали полностью, закрыв уставшее, даже несколько удивленное лицо спящего ангела, ведь все умершие дети похожи на ангелов. И унесли, погрузив в подъехавший автомобиль «скорой помощи».

Володя рассматривал напряженное лицо Лошака, который сновал на месте преступления, переругиваясь с милиционерами, стоящими в оцеплении, ведь возле разрушенной хижины столпилось слишком много зевак.

Труп лежал за пределами хижины, все внимание было приковано к нему — до того момента, как его увезли. Воспользовавшись суматохой, Сосновский тихонько перелез через веревку заграждения и оказался внутри хижины.

Ничего не изменилось с прошлой ночи. Только в воздухе появился приторный, тягучий запах — с металлическим привкусом свежей крови. Да и внутри стало еще более мрачно. А может, эту мрачность придавала Володина фантазия, ведь какими-то особо страшными признаками принято наделять места, где пролилась кровь. Хотя на самом деле их совсем не разглядеть.

Сосновский же разглядел остатки покосившейся балки в стене, с которой свисал обрывок веревки. Было ясно, что убийца подвесил труп именно здесь. В этом месте было достаточно темно, и Володя зажег спичку. В тусклом свете проявился мусор на полу — старые газеты, веревки, какие-то щепки, маленькие черные камни, несколько поломанных пуговиц...

Спичка догорела, обожгла пальцы. Володя вдруг вспомнил рассказы Конан Дойла, которыми зачитывался в свое время. А затем, чиркнув второй спичкой, опустился на землю и принялся ползать по земле хижины, покрытой мусором, в поисках улик. По мере того, как брюки и руки его становились грязней, а спички сгорали одна за другой, припекая пальцы, лицо Сосновского становилось все мрачней и мрачней. Реальная жизнь, настоящее место преступления ничем не напоминало увлекательные детективные рассказы прославленного писателя. Между реальной жизнью и творческой фантазией не было абсолютно ничего общего.

Володя встретился с Таней на углу Кузнечной и Спиридоновской, неподалеку от ее дома. Похоже, Таня совсем не опасалась, что их увидят вместе. Это было приятно Сосновскому, как он ни старался не обращать на это внимания.

— Я уже знаю, — с печалью в голосе сказала она, — по городу ходят страшные слухи. Оксана спозаранку услышала в лавке о четвертом трупе.

— Ты не знаешь главного, — Володя покачал головой, — четвертый труп — это тот самый рыжий мальчик, который рассказал нам про Зверя.

— Ох... — Таня ухватилась за щеки, в этом жесте было столько отчаяния и страха, что у Володи защемило сердце. — А обувь, башмачок?

— Был, — коротко сказал Володя.

— Я тут подумала... А ведь это самая важная улика! — сказала Таня. — Беда в том, что нэпманские лавки привыкли все скрывать. Они не станут говорить.

— Откуда ты знаешь? — нахмурился Соснов-ский.

— Я была в той артели сегодня утром, — ответила Таня, — артель «Единение» на Екатерининской, 1. Пыталась поговорить с хозяйкой, но мне не удалось. Видела какую-то толстую бабу, довольно мерзкую, которая прогнала меня оттуда. Я сказала, что хочу купить партию такой обуви для продажи. Она буквально выставила меня на улицу, сказала, что хозяйки нет, чтобы я пришла через два дня. Я же видела, что она лжет. Перепугалась, похоже.

— Что же делать? — посмотрел на нее Володя.

— Есть у меня одна идея... — усмехнулась Таня. — Я, конечно, вернусь через два дня. Но если у меня опять ничего не получится, хочется взглянуть на эту паршивую лавчонку изнутри. Пошарить там.

— Нет! — Сосновский изменился в лице. — Тебе не нужно это делать! Добром это не закончится.

— Когда ты так говоришь, то похож на старую кликушу под церковью, — жестко усмехнулась Таня. — Ну давай будем панькаться с зажравшейся лавчонкой, а маньяк продолжит убивать людей. Разве ты еще не понял, что такое нэп?

— Да понял я давно, — пожал плечами Володя. — Я же о тебе беспокоюсь.

— А это сделаю не я. Кагул, — усмехнулась Таня, Сосновскому вдруг показалось, что с каким-то невероятным цинизмом. — Ты ведь слышал Тарги-сова. Кагула связывают с этой артелью. И, соответственно, с убийствами. Если он ограбит артель, никто больше не будет его обвинять.

— То есть ты пытаешься спасти Кагула, — догадался Володя. — Что тебя связывает с этим бандитом? Он же отморозок! Под его покровительством и под протекцией таких, как он, процветает школа малолетних бандитов на Молдаванке, где детей превращают в воров! Не забывай, я ведь его видел.

Это дешевый и тупой, полуграмотный молдавский бандит. Вчерашний селюк, выползший из навоза и дорвавшийся до власти!

— Может быть, — Таня жестко смотрела ему в глаза, — может быть, Кагул дешевый молдавский бандит и не бывший князь. Но он мое прошлое. И он не предает. В отличие от бывших князей.

Сосновскому вдруг стало так больно, словно Таня ударила его под дых. Чтобы скрыть это, он резко сказал:

— Ты доиграешься. Фингер идет по следу Ка-гула. Он и тебя посадит в тюрьму вместе с этим Кагулом. Так ты и закончишь.

— А это не самый плохой вариант, — горько усмехнулась Таня, выдерживая его взгляд. — Я, конечно, не была в тюрьме. Но почему-то мне кажется, что там намного честней. Там не носят масок. Незачем.

Володя хотел было возразить, но ничего не сказал. Ему вдруг подумалось, что каждый раз с Таней они говорят о том, что невозможно выразить никакими словами. А потому любой спор между ними вечно обречен на поражение.

— Мне пора, — голос ее стал сухим и холодным, — я все-таки найду способ наведаться в эту артель. И не обещаю, что он будет законным! Я не люблю...

— Что ты не любишь? — сердце Сосновского вдруг рухнуло вниз, он страшно перепугался того, что может Таня произнести.

— Я не люблю нэпманов, — ответила она.

Затем, сделав приветственный жест рукой, Таня развернулась и быстро пошла прочь, оставив за собой тонкий шлейф дорогих духов — запах, которого не хватало Володе все это время.

Шагая в редакцию, Сосновский думал о последних словах Тани. Он прекрасно понимал, что она хотела сказать.

Социальные противоречия породили у людей самые низменные качества. Такое расслоение общества приводило не только к вспышкам классовой ненависти, но и к тихому, злому, тщательно скрытому наушничеству и завистничеству, позволяющим всадить нож в спину тому, кто перешел дорогу. Володя отчетливо это понимал. Он не мог не видеть вещей, которые отчетливо бросались в глаза, — и как человек, и как редактор крупной газеты.

Совсем недавно с ним произошел ужасающий случай, о котором он никому не рассказал. И даже спустя прошедшие дни все равно вспоминал об этом со стыдом и муками совести.

Несколько дней назад в редакции «Одесских новостей» появился Юрий Олеша, бывший в Одессе проездом. Он был абсолютно трезв, и ему очень нужны были деньги. Об этом свидетельствовала его ношеная потертая одежда, и щеки, впавшие от голода. Сосновский отлично знал эти признаки. Ему тоже приходилось испытывать нужду. А потому он встретил Олешу тепло и приветливо.

Писатель принес в редакцию свою повесть и очень надеялся, что ее напечатают. Она называлась «Зависть» и рассказывала о современной жизни при нэпе.

Появление Олеши воскресило в памяти Володи его творческую юность в одесских литературных кругах, литературные вечера, кафе и жизнь среди богемы. Это были теплые воспоминания. Сосновский с ностальгией хранил их в своем сердце, и пока Олеша что-то рассказывал ему, картины из прошлого, одна за другой, проносились в его памяти.

И заканчивались все эти картины осознанием того, кем он стал. Володя смотрел на Олешу не без некоторого превосходства: все-таки он сумел добиться должности главного редактора серьезной газеты, а Олеша не добился ничего. Ну разве что пить стал меньше, хотя Володя совсем не был в этом уверен. Уж слишком запущенный был у писателя вид.

Время от времени Сосновский публиковал в газете повести и рассказы. Литературная страничка появлялась не в каждом номере. Иногда начальство высказывало даже недовольство тем, что под литературные опусы занимается ценная газетная площадь. Но Володя все равно отстаивал литературную страничку с заметным упорством. Это было для него важно — понимание того, что он не только газетный репортер, но и писатель. Хотя, честно сказать, в последнее время он писал все меньше и меньше.

Крах семейной жизни выбил его из колеи, и Со-сновский все не находил в себе силы воли собраться заново. Он не обладал упорством, достаточным для того, чтобы положить на литературный алтарь всю свою жизнь, не был готов рисковать всем, не зная, что он выиграет от этого, и выиграет ли вообще. А потому не спешил приносить жертвы, без уверенности, что они окупятся. К тому же собственные страдания было так приятно потянуть. Они оправдывали его бездеятельность. Как и все творческие натуры, Володя очень любил бездельничать, а сохраняя страдания, можно было бездельничать вволю. Поэтому он и не спешил садиться за письменный стол.

С некоторым надменным снисхождением Со-сновский посматривал на Олешу, который явно положил на алтарь литературы все. А в результате пришел к нему.

Дав писателю самые радужные надежды, в тот же вечер Володя взял повесть домой, решив долга ради прочитать пару страничек перед сном. И дать разрешение на публикацию, не особо взяв все это в свою и без того загруженную голову.

В окна забрезжил рассвет, а Сосновский все еще читал. Он читал всю ночь, не сомкнув глаз. И когда солнечного света стало так много, что пришлось потушить лампу, он все еще читал повесть Олеши, опаздывая в редакцию.

Когда было дочитано до точки, из квартиры Володи вышел совершенно другой человек. Сердце его терзали тысячи демонов, и он никак не мог с ними справиться.

Повесть была не то что бы хороша, она поражала в самое сердце! Где-то в середине чтения Со-сновский вдруг понял, что никогда бы не смог так написать. И чужие слова открыли в его сердце кровоточащую рану.

Володя вдруг понял, что этому алкоголику в поношенном костюме, умирающему с голода, готовому обрадоваться самым ничтожным копейкам, доступно то, что никогда не будет доступно ему! Он, Владимир Сосновский, никогда не будет писать так, даже если забросит все к чертовой матери и на сутки засядет за письменный стол. В каждой строке этой повести, в каждом слове был приговор его собственному, Володиному, несовершенству, его бездарности и фальшивым амбициям, его неосуществимой мечте.

И Сосновский стал умирать от зависти, душу его словно резали тысячи ножей, причиняя невыносимые муки, он испытывал страшные страдания, но никому не мог о них рассказать.

Володя завидовал таланту Олеши и ненавидел судьбу, которая щедро одарила этого жалкого алкоголика и ничего не дала ему, князю Сосновскому. Пусть он давно уже не князь, но все-таки в нем есть порода, есть стиль. Почему же судьба дала талант не ему, а другому?

Напечатать эту повесть Володя просто не мог. Сделать так, чтобы все увидели талант другого человека? Это было уже слишком!

И когда через пару дней Олеша явился к Володе в редакцию, выглядя еще хуже, чем обычно, Со-сновский совершил подлый поступок. Потупив глаза, он сказал, что опубликовать повесть не сможет, потому что материал для литературной странички расписан на полгода вперед, а расширять газетную площадь не позволяет начальство. Что в повести явно видны недоработки, натянутые места, и что он рекомендует еще поработать над повестью, над характерами героев. А там, возможно, что-то и изменится. Володя вернул Олеше рукопись, аккуратно напечатанную на газетной бумаге самого низкого сорта. Было понятно, что на хорошую белую бумагу у автора денег нет.

Олеша забрал свою повесть и ушел. В тот же вечер Сосновский купил в нэпманской лавке бутылку коньяка и страшно напился. Он мучился. К полуночи он плакал крокодильими слезами от мук совести и все еще — от зависти к Олеше. После полуночи он уже был в таком состоянии, что решил пойти в Каретный переулок и постучаться к Тане, к единственному человеку, который был бы способен понять его в это мгновение.

Но что-то удержало его от этого шага в самый последний момент. Сосновский никуда не пошел, а лег спать. И снилось ему, что повесть не Олеши, а его, Володи, перепечатали все газеты страны, и за это ему вручают лавровый венок, увенчивая его голову как римскому императору. Чего только не привидится на пьяную голову!

Позже, когда он протрезвел, ему стало мучительно стыдно за то, как он поступил с Олешей. Он никому не рассказал об этом, ни единому человеку в мире. И вот, когда Таня в достаточно резкой форме сказала, что не любит нэпманов, он почему-то сразу же вспомнил эту повесть, повесть Юрия Олеши.

В годы нэпа действительно сложилась атмосфера зависти, была создана уникальная и всеохватывающая машина доносительства и взаимной слежки, в которой были задействованы миллионы добровольных и бесплатных осведомителей. Люди поняли, что таким удобным, а самое главное — бесплатным образом можно отстаивать свои шкурные интересы. Так, можно было захватить квартиру соседа, отбить жену у знакомого, подсидеть своего начальника и занять его место. Но особая ненависть возникала к нэпманам — к тем людям, которые сумели быстро подняться и разбогатеть за короткий период времени.

Прошедшие революцию и гражданскую войну сразу возненавидели нэпманов как класс. Они требовали расправы над классово чуждыми элементами и появившимися как раз в годы нэпа взяточниками. Но новый класс, возникший за очень короткий период времени, еще не понимал, что находится под страшной угрозой.

Пока политические эмигранты за рубежом воспринимали нэп как возвращение к старым порядкам и надеялись на какие-то значительные перемены, жители страны уже начинали догадываться, что это явление временное. Нэп может закончиться с той же быстротой, с которой он начался. А потому они стремились получить максимум выгоды любым способом. Главным девизом нэпманов стал «хапай, пока дают».

Советское законодательство не давало предпринимателям ни политических прав, ни экономических гарантий неприкосновенности частной собственности. В стране, где разрешили частную торговлю, понятия частной собственности не существовало вообще! Этот страшный парадокс сразу бросался в глаза тем, кто пытался заработать деньги, продавая или производя какие-то товары. Открытие частного бизнеса происходило с риском угрозы вмешательства государства, которое не только все разрушит, но и отберет жизнь.

ГЛАВА 17 Аферы нэпманов. Реалии новых предпринимателей. Роковое столкновение с уборщицей. Провал Кагула

Нэпманы отвечали государству «взаимностью», изобретая все новые и новые способы «отъема денег». Никогда финансовые, экономические аферы не процветали так, как во времена нэпа!

Очень редко аферисты попадались, и тогда государство устраивало громкие судебные процессы, которые получали широкую огласку в прессе и обществе и обсуждались всегда в таком информационном поле, чтобы сформировать в сознании обывателя мысль о том, что нэпман-предприниматель намного хуже вора или бандита.

Наибольшей популярностью у предпринимателей нэпа пользовалась торговля. В этот вид бизнеса не требовалось вкладывать особых денег, и прибыль можно было получить намного быстрее, чем с промышленного производства, которого как такового и не было, все было разрушено гражданской войной. Крупные заводы продолжали находиться в руинах, восстановить их было невозможно из-за полной разрухи в стране. К тому же в случае любой угрозы со стороны государства из торговли гораздо быстрее можно было вывести деньги, чем из любого другого вида деятельности.

Сплошь и рядом открывались торговые предприятия, в которых страшно накручивались цены. Люди, получающие грошовые зарплаты от государства, не могли покупать товары и продукты в нэпманских лавках с заоблачными ценами. Градус ненависти к торговцам-нэпманам неуклонно повышался.

К тому же нравы самих нэпманов стали исключительно напоминать бандитскую среду. На смену старому купечеству, буржуазии бывшей империи, у которых была определенная профессиональная этика, пришли люди, вышедшие из самых низов и полностью лишенные любых моральных принципов.

Честность, порядочность, обязательность, ответственность, доверие стали глупыми предрассудками. Если прежде позором для купца было обманывать клиента, подсовывая ему некачественный, плохой товар по высокой цене, то теперь такое поведение стало не только считаться нормой, но и называться деловой хваткой, сообразительностью. Над честностью откровенно смеялись.

Украинский писатель Иван Сенченко, который жил как раз в годы нэпа, написал об этом времени так: «Спекуляция и голос наживы подняли голову. Новая психология родилась. «Поймали? Проворовался? Дурак, потому что плохо концы спрятал» — и ни слова осуждения. Каждый на его месте сделал бы так же».

Появились взятки. Нэпманы договаривались с госслужащими и с представителями власти и за полученные услуги платили деньги. Именно нэп стал расцветом взяточничества, когда занимающие официальное место чиновники вдруг поняли, что за свою работу можно получать неплохие деньги, даже если при этом нужно немного обойти закон.

И вторым понятием, которое принес нэп, помимо взяток, стала расправа с конкурентами — они устранялись любыми способами, а власть закрывала на это глаза, естественно, за деньги.

Так получил широкую огласку случай, который произошел в Херсонской области. Об этом тогда писали все газеты страны. Два местных торговца, братья Безбаюнные, решили выжить из поселка еще одного торговца, который открыл лавку и составлял им конкуренцию. От него требовали убраться из поселка, продать все имущество и переехать в другое место. Сначала делали это устно, затем принялись писать письма с угрозами.

Интересно то, что с его предшественником такой номер прошел. Односельчанин, открывший в селе лавку, получил от братьев угрозу, что в его дом бросят бомбу. После этого он действительно продал дом и выехал из села.

Но вот этот конкурент братьев угроз не испугался, лавку не закрыл и выезжать не планировал. Тогда Безбаюнные подожгли его сарай и дом.

При пожаре хозяин дома получил незначительные ожоги и остался жив. Братья были арестованы. Процесс получился громкий и шумный, о нем писали все газеты и говорила вся страна. И приговор был достаточно суров: за такие действия братья-предприниматели получили 5 и 7 лет тюрьмы.

В ходу был и другой метод: давить конкурентов связями с финансовой инспекцией, которые устанавливались, разумеется, за деньги.

Еще одним громким судебным процессом стала финансовая афера в Киеве. Некий предприниматель, открывший несколько продуктовых лавок по всему городу, договорился с финансовым инспектором, который стал специально ходить проверять конкурентов. Если за все торговые точки предприниматель платил налога 4 тысячи рублей, то с его конкурентов фининспектор требовал... 40 тысяч рублей за один магазин! Когда раскрылась эта финансовая афера, на скамье подсудимых оказались оба — и нэпман, и фининспектор. А сколько таких афер проворачивалось в масштабах целой страны!

Выжить в таких условиях могли далеко не все. Лишь за период с 1923-го по 1925 год около 35 % частных предприятий в Украине несколько раз поменяли своих собственников. Не лучше оказалась ситуация и в дальнейшем. Исследование, проведенное в мае 1926 года Наркоматом финансов УССР, показало, что свыше 70 % частных торговых заведений просуществовало не более двух лет.

Биографии же крупных торговцев времен нэпа свидетельствуют о том, что за свою жизнь им пришлось заниматься множеством самых различных дел — причем почти всегда нелегально.

Например, один крупный харьковский предприниматель начинал как валютный спекулянт, затем вложил добытые средства в шляпную мастерскую, закрыв мастерскую, открыл магазин продуктов и пивной ларек. После этого стал владельцем небольшого кустарного предприятия по изготовлению мебели. Закрыв дело с мебелью, вложил деньги в завод по изготовлению стеклянной посуды. Якобы для развития предприятия набрал огромное количество кредитов, после чего попытался скрыться, но был арестован во время нелегального перехода границы. И все это ему удалось провернуть... за один год!

А сколько таких хитрецов ворочали капиталами, затем снимали «сливки» с несуществующих предприятий и акционерных обществ, после чего уходили на дно!

Другой известный предприниматель занимался сначала частным извозом, потом начал торговать скотом. Был привлечен за неуплату налогов, но выкрутился. Открыл строительную артель. Потом — пекарню. Попытался получить несколько крупных инвестиций для строительства железной дороги в области. Когда выяснилось, что железная дорога является не существующей, был арестован и за финансовую аферу отправлен в тюрьму. Но большую часть его капитала властям найти не удалось.

Еще один интересный предприниматель торговал мануфактурой. Затем занялся торговлей железом, скотом, золотом. Позже открыл в Киеве торговлю фруктами, которые получал с Северного Кавказа. Для перевозки фруктов брал большие кредиты и частные инвестиции. Когда выяснилось, что все фрукты... выращиваются в Одесской области, причем без патента, был арестован, но из-под ареста бежал. Позже был найден в своей киевской квартире повешенным. Ходили слухи, что так, за обман, с ним расправились его компаньоны, которые и устроили ему побег только для того, чтобы отомстить.

Среди всех видов «бизнеса» были очень популярны спекуляции валютой. Так, в апреле 1926 года киевский окружной отдел ГПУ арестовал 28 валютчиков, 12 из которых оказались частными предпринимателями, а один был даже владельцем нитяной фабрики.

В Харькове валютными спекуляциями занимался владелец свечного завода, а в Киеве группу валютчиков возглавлял хозяин колбасной фабрики. Он тесно сотрудничал с одесскими контрабандистами и местными торговцами, которые помогали ему не только торговать валютой, но и сбывать фальшивые деньги.

Атмосфера нэпа создавала благоприятные условия для появления всевозможных аферистов, которые выдавали себя за серьезных частных предпринимателей или представителей государственных предприятий. Часто они были тесно связаны с представителями властей.

Рано или поздно некоторые из них попадались в руки правоохранителям. Но легче от этого не становилось. Количество аферистов увеличивалось с каждым днем.

Так, еще один громкий процесс, который прогремел в начале 1926 года, был связан с бывшим бухгалтером, который выдавал себя за представителя центрального управления военных кооперативов. Пользуясь поддельными документами, за год мошенник заключил контракты с различными продовольственными и мыловаренными предприятиями на поставку сырья. Брал задатки, а часто — всю оплату сразу и исчезал в неизвестном направлении. Общая сумма ущерба в денежных советских знаках составила...1 миллиард рублей! За свои подвиги бухгалтер получил всего три года лишения свободы, а ровно через год был отпущен по амнистии. Многие сделали вывод, что большая часть его миллиардного состояния за это была поделена между представителями власти и правоохранителями.

Очень многие аферисты гастролировали по областям, называя себя представителями государственной заготконторы. Они за бесценок скупали сельхозпродукцию у населения, а после этого сбывали ее в пять раз дороже. Или брали деньги за то, чтобы наладить связи с крупными покупателями, — и исчезали в неизвестном направлении.

Были распространены и случаи с банковскими кредитами. В пределах Украины была арестована группа из 9 человек. Они якобы открыли Восточное торгово-промышленное общество. Ушлые дельцы в каждом крупном городе умудрялись набрать кредитов от Госбанка, после чего быстро исчезали. Ловили их три года. Ущерб превысил 6 миллиардов советских рублей.

Трое руководителей группировки были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. Остальные шестеро получили серьезные сроки — от 7 до 12 лет.

Это был первый случай, когда за финансовые аферы суд приговорил к расстрелу. Но после этого расстрельные приговоры стали выносить достаточно часто.

Однако и это не помогло: количество мошенников продолжало увеличиваться, несмотря на такие суровые меры. Ведь очень многим удавалось выйти сухими из воды.

Во второй половине 20-х годов стало понятно, что советское руководство взяло курс на свертывание нэпа. Ужесточились не только меры борьбы. Стала расти налоговая нагрузка на предпринимателей: уже в 1926—1927 годах размер налогов, уплачиваемых частниками, в полтора раза превысил кооперативные платежи. И ровно в четыре раза превышал платежи госпредприятий.

Кроме того, госпредприятия стали получать серьезные льготы. Они в первую очередь обеспечивались заказами, имея в заказах приоритет — в отличие от прошлых лет, когда частные предприятия имели равные права и возможности и могли конкурировать за заказ. Государство изменило правила игры. И стало понятно, что нэп в стране продержится недолго.

Однако новому возникшему классу это не мешало стараться урвать побольше и жить так, словно сегодня их последний день.

Таня решительно постучала каблучками по плитам двора, повернула налево и покрутила кнопку звонка. Раздалось новомодное «кваканье» — свидетельство того, что в обувной артели «Единение» на Екатерининской дела идут отлично.

В модном платье с хвостом, с ярким макияжем Таня была похожа на преуспевающую нэпманшу. Именно в таком виде она попыталась явиться в артель во второй раз — в роли владелицы детского магазина. Для закупки товара — детских башмачков.

Дверь распахнулась, на пороге возникла молодая наглая девица. Таня сообщила, что договаривалась о встрече, а дальше прошествовала в коридор, где старуха-уборщица — толстая, неопрятная, в каком-то рванье — мыла пол. Она неуклюже, на карачках, двигалась по коридору, окуная тряпку в грязное жестяное ведро, и что-то злобно бурчала себе под нос.

Уборщица была такой объемной, что пройти мимо не было никакой возможности. Таня и девица остановились, ожидая, что их пропустят. Уборщица обернулась. И Таня ухватилась за стену, чтобы не упасть: на нее смотрела злобная купчиха со Старо-конки, у которой Таня в свои 18 лет стирала белье!

Купчиха выгнала ее за то, что Таня нехорошо отозвалась о старом греке, одной из жертв Людоеда. Чтобы не умереть с голоду и спасти бабушку, купить ей лекарства, Таня стала хипишницей и вошла в преступный мир. И вот теперь это злобное существо уставилось прямо на нее!

Как же потрепала купчиху жизнь! Она смела, как вихрем, мужа, богатство, положение в обществе, закрутила, завертела и бросила уборщицей в вонючий коридор нэпманской артели, где нельзя было испытывать ничего, кроме ненависти и злобы.

Несмотря на то что Таня обрезала волосы, купчиха узнала ее без труда. В глазах ее мелькнуло злорадство. Грязная тряпка шлепнулась на пол.

— Ты, что ли, сучка Алмазова? Вот ты теперь какая, холера крашеная? Ты вроде с ворами связалась, люди говорили! Теперь сюда пришла воровать?!

— Простите... Разве мы знакомы? — Таня держалась изо всех сил.

— Я тебя и в аду узнаю! — взвизгнула уборщица и, обернувшись к девице, завопила: — Воровка это!

— Эта женщина сумасшедшая, — холодно произнесла Таня. — У вас ко всем крупным клиентам так относятся?

Девица злобно цыкнула на бывшую купчиху. Та замолчала и, тяжело переваливаясь, потащилась вдоль коридора.

— Простите, я документы в машине забыла. Расценки, — Таня повернулась к девице, — сейчас принесу.

И, метнувшись по коридору, выскользнула в двери. И так же бегом помчалась по Екатерининской.

Такого провала Таня не помнила давно! Путь в артель был окончательно закрыт. Как до купчихи дошли слухи о ее воровском прошлом? Оказывается, она следила за ней! Вот уже воистину Одесса — большая деревня. Таня с горечью убедилась в правдивости этой поговорки. Теперь у нее оставался только один путь.

За всю историю налетов банды Кагула этот оказался худшим. И дело было не в том, что пришлось действовать без четко продуманного плана. И даже не в том, что Тане было очень сложно объяснить Кагулу, почему нужно грабить именно обувную артель.

А в том, что Таня впервые отправилась в налет, преследуя свои личные цели, о которых не считала нужным поставить в известность Кагула. Ее не интересовали деньги, а потому налет оказался подготовлен плохо.

Все началось с того, что двоих людей, стоящих на шухере во дворе, засекли. Какая-то старуха вдруг высунулась в окно и принялась выспрашивать: а что вы здесь делаете, а зачем?

К этому моменту Таня, Кагул и еще двое людей уже были внутри. Замок удалось открыть без труда — он был таким простым, что, казалось, его можно было открыть и гвоздем, да и просто — пальцем с длинным ногтем. Увидев это, Кагул подозрительно покосился на Таню. Такой замок никак не вязался с большими делами.

Увидев, вернее услышав, что во дворе поднялся шум, Таня быстро поняла, что нужно спасать ситуацию. Выскочив во двор, она бросилась на шею одному из бандитов:

— Заскучал, миленький? Ребята, уж простите, что долго ждете! С мамашей поссорилась!

И, подхватив бандитов под руки, быстро повела их к подъезду. Увидев, что парни ждали девицу и уже все уходят, разочарованная старуха закрыла окно.

Велев бандитам ждать на улице, у самых ворот, Таня громко крикнула: — Ой, сумочку забыла! — и вернулась в нужные двери.

То, что люди остались караулить на улице, было плохо. Кагул занервничал. Быстро открыли сейф. Там оказалось всего 304 червонца. Он со злостью уставился на Таню:

— И ради этого я рискую людьми?

— Деньги должны быть! — Она была в полном отчаянии.

Бандиты принялись обшаривать другие кабинеты. Ничего — ни денег, ни обуви. В последнем кабинете на полу криво лежал обычный коврик. Таня откинула его ногой... Одна доска по цвету отличалась от всех остальных. Таня попыталась ее поднять.

В тот же самый миг длинная деревянная щепка вонзилась ей в руку. Из раны хлынула кровь, оставляя на полу пятна.

Чертыхнувшись, Таня перевязала рану платком. Увидев, что она что-то нашла, к ней бросился Кагул и еще один бандит.

Под полом оказался вход в подвал. Вот тут как раз и оказался сложный замок! Бандит бился над ним изо всех сил, Кагул нервно кусал ногти в стороне.

Наконец дверь в полу была открыта. Бандиты влезли в подвал. Возле стены стоял сейф. Почти все пространство было забито коробками с обувью. Пока бандиты бились над сейфом, Таня стала открывать коробки. В первой же ее ждала удача: точно такие же башмачки, как были на местах преступлений.

Красные, оранжевые, желтые, зеленые, синие... Таня взяла несколько пар. Открыли сейф. В нем лежали пачки денег. Навар в чистом виде составил 380 тысяч червонцев и 25 тысяч американских долларов, которые тоже хранились в сейфе. Кагул был на седьмом небе от счастья!

Выстрелы в дверь раздались как гром с неба! Стреляли со двора. Выбравшись из подвала, бандиты разбили окно. К счастью, оно выходило во двор соседнего дома. Пробежав через двор, они выбрались на чердак, затем по крыше перешли в соседний дом и, наконец, смогли выбраться.

Позже Кагул узнал, что из двух его людей, стоящих на шухере, один был убит сразу, наповал, а другой арестован. Милицию позвала та самая ушлая бабка, которая не поверила в девицу и ее друзей.

Впервые в жизни Кагул почувствовал угрозу. Даже большие деньги не могли компенсировать чувство страха, которое у него появилось. Что мог наговорить арестованный бандит? Кагул дал приказ всем своим людям срочно залечь на дно. В этот раз его банда зашла слишком далеко.

ГЛАВА 18  Угроза для Тани. Партийные инструкции. Тревога Володи. Алена

О разгроме банды Кагула Володя узнал в бакалейной лавке, куда зашел по дороге в редакцию. Там продавали прессованные брикеты с чаем, сохранявшие аромат.

На фоне всеобщего дефицита продуктов встретить что-то достойное внимания было редкостью. И когда Сосновский в первый раз почувствовал запах, он поразился тому, насколько замечательное послевкусие сохранялось после этого чая долгое время. Запах с легкой горчинкой теплых листьев — совсем как в детстве.

А потому, пользуясь любым случаем, Володя заходил в эту небольшую лавчонку, которую открыл старик-инвалид, потерявший левую руку в боях гражданской. Ее нещадно давили соседние магазины, и сам хозяин поговаривал, что лавчонка доживает последние дни. Но Сосновский очень надеялся, что это произойдет не скоро. Он подружился с инвалидом и заходил время от времени к нему поболтать. А когда позволяли возможности, и прикупить чай.

Позже Володя встретил такой сорт чая и в других магазинах, но ни в одном из них не казался он ему таким необыкновенным, как в старой лавке. А может, это было развитое воображение Сосновского?

Обычно внутри лавочки было малолюдно, но только не сегодня. С огромным удивлением Володя обнаружил целую толпу, набившуюся в тесное маленькое помещение.

— А, вот и наше начальство! — увидев Сосновского, инвалид приветливо помахал ему рукой, искренне считая Володю какой-то большой шишкой. — Сейчас мы все и узнаем! Так сколько трупов было — десять или двадцать?

При этом все враз повернулись к Сосновскому. Инвалид был не местным. Он родился где-то далеко, жил в Одессе меньше года, а потому еще не привык к одесскому языку. Одессит выразил бы свое эмоциональное состояние иначе.

— Каких трупов? — моргнул Володя, слабо соображающий в 8.30 утра. Он и в лавку-то зашел не поболтать, а с конкретной целью — купить себе чая, чтобы взбодриться, поднять настроение перед планеркой в 11. Он не был готов быстро соображать. А тут — трупы!

— Вот те и раз! — какая-то баба хлопнула себя по толстым бокам. — Газетчик — и не знает! Да весь город за уши стоит, шо ночью банду Кагула перестреляли! Гора трупов шо твой хипиш с Мя-соедовской! А он тебе раз — и ша!

— Банду Кагула перестреляли? — тупо повторил Сосновский, почувствовав себя так, словно его бросили в ушат с ледяной водой.

Тут терпение лопнуло у всех собравшихся сразу, и на Володю со всех сторон обрушились самые невероятные подробности.

Из них выходило, что героический следак Фин-гер устроил Кагулу подставу, засев на месте очередного налета. А когда бандиты явились, попались как кур в ощип. Люди Фингера открыли стрельбу и перебили почти всех людей Кагула. А тех, кто был ранен, передушили голыми руками. Весь двор был усеян трупами. Кагулу, правда, удалось ускользнуть. Но все равно — банда его понесла существенные потери и разгромлена полностью. А Фингер клянется, что сегодня или завтра Кагула возьмет...

Ошарашенный, Сосновский буквально вылетел из лавки. Разгром банды налетчика, терроризирующего весь город, — это было настолько серьезное дело, по сравнению с которым меркло все остальное!

Кроме того, у Володи была еще одна причина мчаться в редакцию, не жалея ног. Нужно было узнать, во что бы то ни стало узнать — жива ли женщина из банды Кагула. Та женщина, которая принимала участие в каждом налете. И из-за которой сердце Володи мучительно болело, как воспаленный нарыв, заполненный живой, пульсирующей кровью.

А по редакции уже метался Савка, который с порога выпалил:

— Где тебя носит? Тут тебя начальство со всех ног требует! Такой шухер, шо мама не горюй!

В кабинете начальства Сосновский был сух и сдержан. Партийный руководитель выдавал инструкцию.

— Нужно сделать главный акцент на качественную, высокоуровневую работу народной милиции, которая обезвредила банду самого опасного преступника в городе, и успокоить слухи, которые бурлят в обществе, — пафосно декларировало начальство.

— Но ведь Кагул не арестован, — произнес Володя, который никогда не мог сдерживать свой язык.

— Арест бандита — дело времени! В ближайшее время будет задержана оставшаяся на свободе часть банды, в том числе сам Кагул и его подельни-ца, — отрезал руководитель.

— В городе ходят слухи о большом количестве трупов, — снова сказал Сосновский, — сколько их было на самом деле?

— Что вы себе позволяете? — взвилось начальство. — Мы с вами слухи будем комментировать? Вы, редактор советской газеты, прислушиваетесь к болтовне бабок? Ни о каких трупах не писать! Ляпнете что-либо подобное, вы мне головой ответите! Идите и четко выполняйте инструкцию! Ваша задача — это писать то, что вам положено, именно так и должен поступать хороший журналист.

С этими словами начальство сделало царственный жест ручкой и выставило Володю за двери.

Сосновский собрал спешную планерку, однако говорил на ней только об одном. Вместо обычного обсуждения разных дел он уделил все внимание резонансному происшествию. К моменту начала общего собрания официальные данные о происшедшем были уже у него на столе.

С удивлением Володя узнал о том, что убит всего один бандит. Второй, как сообщили из НКВД, арестован и дает признательные показания. Но о количестве жертв Сосновский велел не писать — он был слишком опытным газетчиком, чтобы нарушать инструкции.

Ограбление обувной артели и разгром банды Кагула обещало стать самым резонансным делом в последние дни, отодвинув на второй план убийства детей, о которых и так писали мало. Володя уже знал, что Фингер радостно потирает руки: против Кагула и его подельников достаточно много улик, всех арестуют. Фингер уничтожит банду Кагула.

Ни одна редакционная планерка еще не заканчивалась так быстро. Сотрудники переглядывались, не узнавая своего шефа, который ни к кому не придирался и выглядел более хмурым, чем обычно. Раздав четкие инструкции, он заперся в своем кабинете, где не отходил от телефона. Звонить пришлось долго — Сашко Алексеенко был на каком-то заседании и появился в своем кабинете не скоро. Длинные гудки убивали Володю, рождая в его душе жуткое чувство паники.

Воображение рисовало страшные картины. Вот Таню в наручниках усаживают в черный «воронок». Она избита, ноги босы... Допрос... Таня подписывает признательные показания. Мрачные, слишком высокие стены тюрьмы... Это здание для Соснов-ского давно уже перестало быть Тюремным замком и стало просто тюрьмой. Кованые решетки, которые захлопываются за Таней... Ворота, со скрипом отрезающие обратно путь в мир. Адская дорога в один конец. Сосновский страшно мучился, сам не понимая, почему так мучается. Приблизительно такое же чувство он испытывал в тот давний момент, когда из разных источников узнал, что Таня вступила в банду Кагула. И что подельница бандита, многоликая девица с адскими способностями к перевоплощению — это она, Таня.

В те годы в воровской фольклор и в воровские блатные песни вошла тема, которая получила свое развитие на долгое время. Это тема отчаянной подруги главаря, бесшабашной воровки, которая грабит наряду с мужчинами и многих из них способна заткнуть за пояс. В воровском фольклоре такую девицу всегда почему-то называли Любкой, и песен о Любках всех видов и сортов появилось великое множество.

В некоторых Любка выступала предательницей, в некоторых — коварной обольстительницей и соблазнительницей, но везде — отчаянно храброй, просто до безрассудства, подставляющей свою голову под пули наравне с другими бандитами. Володя подозревал, что в этом собирательном образе присутствует многое от коварной налетчицы из банды Кагула, и страстно ненавидел Таню за это. Ненавидел до самой отчаянной и беззаветной любви.

И вот теперь вся его тревога, все его мучительные страдания стали явью. Сосновский прекрасно понимал, что рано или поздно пагубный путь приведет Таню в тюрьму. И вот сейчас сбывались самые страшные его опасения.

Тюрьма внушала Володе какой-то необъяснимый ужас. Ему становилось нехорошо буквально от одного этого слова. Страх перед тюремными стенами придавливал к земле. Про себя он думал, что и часа не прожил бы в таком ужасном месте. А потому и судьба Тани, попавшей в застенки, могла внушить ему только страх. И от этого мучительно больно было переносить пытку неизвестности, которой его казнили раздававшиеся в кабинете Сашка длинные гудки.

Когда на том конце провода наконец послышался бодрый голос, Володя был сам не свой. У него даже дрожали руки.

— Ждал вашего звонка! — бодро отрапортовал Сашко Алексеенко. — Информация есть.

Еще через час они сидели в отдаленном от города кабачке на Госпитальной. Сосновский специально выбрал такое место на самой Молдаванке. Рядом, через квартал, находилась Еврейская больница, но Володя не беспокоился, что его увидит кто-то из знакомых.

Забившись со своим информатором за самый дальний столик, буквально у стены, Сосновский принялся выспрашивать.

— Фингер с Лошаком просто руки потирают, — обиженно говорил Сашко, прихлебывая вонючее бочковое пиво, которое подавали в подобных заведениях. — Говорят, что возьмут девицу за два дня.

— Девицу? — нахмурился Володя. — Почему девицу?

— Так на нее как раз информации больше всего есть! Нашкрябали! Это та самая, которая в банде

Кагула. Его подельница. Если по нему у них мало чего, то по девице достаточно, чтобы ее заловить, а через нее потом уже Кагула взять.

— Можешь подробнее? — Сосновский чувствовал, что подтверждаются его самые плохие подозрения. — Что есть на девицу?

— Тут такое дело... Я расскажу, но шоб больше этого никто не знал! — Сашко опасливо покосился по сторонам.

— Могила, — убежденно сказал Володя.

— После того, как провалился налет Кагула, а он по глупости провалился, бабка со двора донесла, одного из людей Кагула завалили на месте. Второй в тюряге, но при задержании перестарались — избили его так, что он лыка не вяжет. Теперь лежит в полусмерти...

— То есть признательные показания не дает, — усмехнулся Володя.

— Какие там признательные! Лежит еле живехонек... Но речь не о нем. Были люди Фингера в этой обувной артели, когда вдруг к ним явилась бабка одна, уборщица, Наталья Тютюник. Толстая деревенская баба, наглая, отвратная, с кривой рожей. И рассказала она следующее. Якобы за день до налета в артель эту приходила некая девица, которую она знает по Молдаванке. Якобы девица эта работала раньше прачкой, а потом связалась с компанией воров и стала воровать. Зовут эту девицу Татьяна

Алмазова. Эта баба, Тютюник, сказала, что слава о ее подвигах по всему городу гремела, та еще была марвихерша. Ну, Фингер быстро смекнул, что речь идет не о ком другом, как об Алмазной, той самой воровке, которая работала еще в банде Японца. Знаменитая, надо сказать, личность. Баба эта гнусная, уборщица Наталья Тютюник, заявила, что якобы эта Алмазная по артели шарила, чтоб налет навести! И показания на нее дала, подписала — все как положено. Мерзкая баба, надо сказать. Посмотришь только на рожу — и сразу видно подлую, дешевую душонку селючки, где урвать, как продать, шо с того поиметь... Мразь.

— Ты так говоришь, как будто осуждаешь эту уборщицу за то, что навела на воровку, — горько усмехнулся Володя.

— Да, осуждаю, — кивнул Сашко. — Мне эта Алмазная намного симпатичнее. У нее хоть смелость есть. А это шкура предательская. Именно шкура, стоит 5 копеек. И видно же по ее роже, что заложила эту Алмазную из подлости. Похоже, за что-то хотела ей отомстить.

— Да уж... — печально произнес Сосновский.

— А вот Фингер обрадовался! Ну как же, такое заявление! А потом... Дальше — больше, — продолжал Алексеенко.

— Что именно? — насторожился Володя.

— Показания той старухи, что позвала милицию. Она сказала, что тоже видела женщину. Причем эта женщина как со знакомым беседовала с убитым бандитом. Значит, была в налете. И по описанию все совпало с показаниями уборщицы. Внешность женщины, в смысле.

— Алмазная, — сказал Сосновский.

— Она, именно. Алмазная, — подтвердил Саш-ко. — Фингер уже весь город на уши поставил. Ее арестуют. А вот когда ее поймают, есть еще кое-что.

— Что же? — Володе казалось, что он падает в какую-то бесконечную бездну и летит все глубже и глубже...

— Кровь, — резко сказал Алексеенко, — в полу есть люк, в одном из кабинетов этой артели. Артельщиками, кстати, тоже занялись, видно, что хозяйка еще та шкура, такое подполье себе оборудовала... Так вот: на полу есть кровь. Остались, вернее, следы крови. Их забрали в лабораторию. Когда Алмазную задержат, у нее возьмут анализ крови для сравнения. И если эта кровь ее... Такое доказательство, что она была на месте преступления! Это уже потянет на хороший срок. А в тюрьме ее уже заставят сдать Кагула и всю банду.

— А если она не сдаст? — Сосновский мрачно смотрел в одну точку.

— Еще как сдаст! — невесело усмехнулся Алексеенко. — У нас такие умельцы работают... И покойник заговорит!

— Да, повезло Фингеру, — сказал Володя лишь затем, чтобы что-то сказать.

— Дуракам везет, — осклабился Сашко. — Вот сбежала бы эта Алмазная у него из-под носа, растворилась бы сквозь землю, тогда была бы справедливость!

— Сбежала? — с удивлением Сосновский уставился на него.

— Конечно! Пусть бы убийцу детей лучше искал. А то какая-то тварь шастает по городу и убивает детей, а он чем занят? Бабу ловит? Да хрен с ней, с этой бабой! Подумаешь, ворует! Так у кого ворует? У нэпманов, у сволочей всяких! Что же, их теперь защищать, нэпманов этих проклятых, которые последние копейки выдавливают у трудового народа! Тут подыхаешь на эти гроши, а они шикуют!

В голосе Сашко Алексеенко звучала ненависть, и Володе вдруг подумалось, что так звучит настоящий голос народа, то, что бурлит в обществе и рано или поздно вырвется наружу. На фоне этой ненависти даже воровка Алмазная казалась привлекательнее образа нэпмана, покрытого такими черными красками, что нельзя отмыть никогда.

Но Сосновского это не утешало. Теперь, когда он знал все, это состояние вдруг оказалось гораздо хуже неизвестности. В неизвестности есть надежда. В правде надежды нет. Он пребывал в таком отчаянии, что не знал, что и сказать. Сашко Алексеенко продолжал говорить, а перед глазами Володи стояло лицо Тани. Не мигая и не улыбаясь, она пристально смотрела на него.

В Каретном переулке было тихо. Сосновский быстро поднялся по ступенькам, нажал кнопку звонка. Послышались торопливые шаги. Дверь отворила полноватая светловолосая девушка, руки которой были перепачканы мукой.

Она смотрела на него с явным удивлением. Володе вдруг подумалось, что это вызвано тем, что он не похож на бандита. Эта мысль прибавила горечи.

— Здравствуйте! Мне нужна Татьяна Ал... Татьяна Ракитина, — поправился он.

— А Тани сейчас нет. Что передать? — Из глубины квартиры послышался детский смех. Дочь Тани. У Володи мучительно сжалось сердце.

— Ничего, — буркнул он, — я позже зайду. Хотя... Подождите. Отдайте ей! Это важно.

Сосновский вырвал листок из записной книжки и быстро написал большими буквами «НЕМЕДЛЕННО БЕГИ ИЗ ГОРОДА!!! В. С.». Затем отдал девушке записку и почти сбежал по лестнице.

Телефон на редакционном столе звонил не переставая. Сосновский с раздражением поднял телефонную трубку. Послышался невнятный шум.

— Ты можешь зайти ко мне прямо сейчас? — разобрал он с трудом. — Это очень срочно! Угрожает опасность...

— Кто это? — Володя нахмурился, через помехи нельзя было разобрать, кто говорит.

— Это Алена, твоя жена. Ты можешь прийти прямо сейчас?

— Что произошло? — Меньше всего на свете Володе хотелось бы увидеть сейчас Алену. В последнее время, занимаясь абсолютно другим, он совсем выбросил из головы мысли о бывшей жене. Да и раньше не думал о ней много. И даже не узнал ее голоса. Если бы она не представилась, Сосновский ни за что не подумал бы, что это Алена. Подумать только — совсем не узнал ее голос! Володя задумался — как бывает в жизни...

— Так что же — ты придешь? — В голосе зазвучали резкие, нетерпеливые нотки. Это тоже было не свойственно Алене, у нее никогда не хватало характера на четкость и резкость. Но время меняет людей. Могла измениться и она.

— Я не знаю. Мне не хочется, — честно признался Володя, — я сейчас занят. Ты можешь объяснить, что произошло?

— Пожалуйста, я умоляю тебя! — в голосе Алены была настоящая истерика. — Это важно! От этого зависит человеческая жизнь! Прямо сейчас приходи на Спиридоновскую. Я умоляю тебя!

— Хорошо, — решился Володя, — я выхожу. Жди через полчаса.

Едва войдя в подъезд, он увидел, что дверь квартиры Алены приоткрыта. Бывшая жена по-прежнему жила на Спиридоновской, в той самой квартире, где когда-то давно они жили вместе. Давно — Володе казалось, что прошло сто веков.

С неприятным чувством он шагнул в подъезд. Чуть не наступил на толстого рыжего кота — сразу нашипевшего на него победителем, толкнул дверь — темнота и пустота.

— Алена! Это я, уже здесь. Ты меня слышишь? Выйди, пожалуйста! — громко крикнул Соснов-ский, заходя в прихожую.

Там было слишком темно. По привычке он щелкнул выключателем. Ничего не изменилось — прихожая по-прежнему была забита кучей бесполезных вещей. Володя разглядел огромную бронзовую лампу, какие-то подушки, напольную стеклянную вазу... Затруднительно было передвигаться среди такого количества вещей.

— Алена! Я пришел! — снова крикнул Соснов-ский.

Но и в этот раз ему никто не ответил. В квартире стояла пугающая тишина. Володя ощутил липкий ледяной пот, выступивший на коже. Слишком много страшных неожиданностей подстерегало его в этот день! Неужели и здесь что-то произошло?

Сосновский решительно направился в комнату. Щелкнул выключателем. Алена лежала на животе, лицом вниз на полу возле дивана. Длинные волосы ее разметались по ковру. Красный халатик задрался, обнажая белые ноги. Володя бросился к ней — и остолбенел! Она была мертва.

Он аккуратно перевернул ее на спину. Алена была задушена. Лицо ее было багрово-черным, голова неестественно повернута вбок, на шее виднелись синие пятна. Очевидно, ее задушили руками. Сдавили с такой силой, что свернули шею.

Володя прикоснулся к ее руке — кожа была ледяной на ощупь. От тела исходил неприятный запах — трупный запах начала разложения. Судя по этим признакам, Алена была мертва довольно давно. Часов 5—6, никак не меньше. Кто же тогда звонил ему? Сосновский похолодел от ужаса.

Он бросился к выходу, как вдруг... Шум, идущий от входной двери, заставил его замереть на месте. Больше всего на свете он жалел, что не взял с собой оружия. Но разве он мог догадаться, что понадобится нести револьвер к бывшей жене?

Дальше все произошло мгновенно. Сосновский ощутил удар в спину, к его лицу плотно прижали что-то мокрое. Сладковатый, приторный запах заполнил все. Комната закружилась. Кружась вместе с ней, Володя провалился в поглощающую его черноту, без звуков и сновидений...

ГЛАВА 19 Классификация Софы: леи и шаи. Бегство Тани в пещерный город. Володя в тюрьме. Рассказ Тучи

Таня не читала газет. А потому на следующую ночь после неудавшегося налета спокойно легла спать. Ее не мучили плохие предчувствия. И она давно уже перестала бояться избежать того, чего никак нельзя было избежать.

Никакого впечатления не произвела на нее и записка Володи. Таня ее просто не поняла. Она знала, что Володя всегда страдал излишним драматизмом, и решила, что это очередная неудачная попытка просто привлечь ее внимание.

Кагул исчез — Туча помог ему скрыться почти сразу. Положение его было гораздо страшней. Малины Молдаванки больше не были надежным прибежищем. Большевики умудрились везде засунуть своих шпионов, и никто не мог даже догадаться, кто в окружении способен сдать просто так.

Кагулу нельзя было показываться и у Тани в Каретном переулке. Поэтому Туча вывез его за пределы Одессы, и Таня даже не знала куда. Ей было все равно. Туча прятал Кагула у проверенных людей, он залег на дно.

А Таня была беспечной. Она играла с Наташей, смеялась вместе с ней. На ее душе было светло. Перед глазами Тани все время стояло лицо Володи — только его лицо. И от этого душу заполняли ослепительные лучи света, и было так легко, радостно жить, словно там, за гранью этого света, не было прожитой бездны, протягивающей свои хищные и острые щупальца.

Когда-то давно, еще во времена жизни на Молдаванке, в окружении своих подруг, Таня слышала очень интересную вещь. Об этом больше всех любила разглагольствовать Софа — мать Иды и Цили. Упираясь руками в толстые бока, она говорила громко, с придыханием, всегда на одесском языке, мешая слова на идиш, украинском, русском. И оттого острой, отточенной, просто невероятной получалась эта для кого-то дикая смесь.

Софа говорила, что все одесские женщины делятся на две категории. Это леи и шаи. И исключения из них невозможно найти. Леи — ленивицы.

Шаи — дуры. К ним также относятся женщины из той породы, о которой принято говорить «умная, но дура». И каждой «породе» Софа давала весьма забавную классификацию.

Леи вальяжны. Они не любят работать, что-то делать, куда-то спешить. Чаще всего леи — это роскошные женщины, которые берегут и лелеют свою красоту. Леи любят спать допоздна. Собираются куда-то очень долго. Это про них придумали анекдот «Сколько часов тебе нужно для того, чтобы собраться за пять минут?»

Леи вечно опаздывают, не любят работу и почти никогда не достигают в ней успехов, особенно в мужском деле. Но леи — это женщины на сто процентов. Они всегда состоят в отношениях и никогда не бывают одни.

Часто те, кто не разбирается, путает их с клушами. Но клуши — это совершенно другая разновидность! Клуши были рождены на свет без мозга, у леи же мозг всегда есть. Но своеобразный. И очень женский. Лея не будет ничего делать в ущерб себе. Очень себя любит и часто живет за счет собственного эгоизма. Оттого лею всегда очень ценят мужчины. Все леи — с изюминкой, которая клушам даже и не снилась. Как правило, леи — очень распространенная порода. Таня относила и саму Софу, и подруг с Молдаванки именно к ним, к леям, к ленивым стопроцентным женщинам, призванным украшать этот мир.

Шая — это полная противоположность леи. Она всегда активна, причем в нескольких направлениях сразу. Часто окружающих от активности шаи просто тошнит. Шая — это дура, но дура с умом. Она легко вступает в общение, решает мужские дела, на нее всегда можно положиться и часто иметь свою собственную выгоду. Шая может прохлопать ушами, особенно, если ей надо спасти мир.

Собственно, именно это — хлопать ушами, шая и делает всю свою жизнь. Шаи беспечно влюблены в жизнь, которая совершенно не отвечает им взаимностью. Но, получив очередную оплеуху, шая всегда поднимается, отряхивается и мчится дальше, строить отношения, покорять мир.

Все достижения цивилизации и общества держатся на шаях, потому что уже доказано — мир двигают умные дуры. То есть все окружающие считают их дурами, а они двигают.

Шаи слепо доверяют мужчинам. Именно им свойственно бросаться из одного романа в другой, каждый раз надеясь на лучшее. Шаи способны поверить последнему негодяю и подлецу. И не потому, что они шаи, а потому, что в их сердце есть огромная солнечная поляна, полная добра и великодушия, куда они готовы впустить кого угодно, и даже не заставят вытереть ноги. И в свете солнца души шаи на той поляне все кажутся красивыми. Даже последние уроды. В этом полное отличие шай от лей, которые никогда и ничего не сделают в ущерб себе. И не дай бог кто-то их запачкает или войдет в душу с грязными ногами! Леи обрушат на их голову многоэтажный дом. Со всей своей ленью и вальяжностью.

Шаи доверяют людям, потому что, каждый раз обжигаясь, они мучительно переживают от того, как много вокруг подлецов. И, чтобы доказать, что это неправда, готовы наступать на те же самые грабли до кровавых мозолей. Шаи призваны непонятным, самым невероятным богом, чтобы сделать мир и людей лучше. И они делают это как угодно.

Шаи никогда не верят в плохое. Они всегда настроены на самую светлую мысль: все будет хорошо. И, кроме этой мысли, не интересуются практически ничем, даже своей собственной активностью, которую готовы развивать во всех направлениях сразу.

Таня была типичной шаей, и часто ее активность пугала ее саму. Где-то в глубине души теплилась ужасающая, но довольно реальная мысль, что этой дурацкой активностью Таня сделала с собой что-то очень нехорошее, от чего она уже никогда не сможет жить обычной жизнью, как все нормальные люди. Но, так как Таня была шаей и в ней практически ничего не было от леи, она надеялась, что все будет хорошо.

Так было и с ужасным налетом — первым провалившимся налетом Кагула, которому Таня не придавала слишком уж большого значения. Она искренне надеялась, что ее пронесет.

Именно поэтому Таня не читала газет и даже не просила Оксану их купить. Какой смысл было читать тревожные сплетни, которые всегда проходили жестокую большевистскую цензуру?

Поэтому все важные городские новости она узнавала от Тучи, который вечно был в курсе всех событий. Туча умудрялся узнавать все новости из первоисточников и не ошибался ни разу.

Это было его работой — так же, как верховодить криминальным миром. А как можно это делать, не зная новостей?

Поэтому, когда вечером, около 8 часов, Туча загрохотал в дверь Тани, она не подозревала ничего плохого, а с улыбкой встретила своего старого друга.

Это был удивительно мирный вечер! Оксана с Наташей играли в гостиной на ковре, строили замок из кубиков. Он не получался, кубики все время рассыпались, не желая строиться в ряд и вверх, и в квартире звучал детский смех, который оживлял Танину душу.

Сама Таня тоже была здесь. Она сидела на диване в гостиной, пила чай и мечтала о Володе. Но как бы удивилась сама Таня, если б ей кто-то сказал, что она мечтает о нем!

Просто подробно, даже дотошно она вспоминала выражение глаз Володи, его интонацию, слова, прокручивала все это в памяти снова и снова, затем переставляла местами и в завершение погружалась в воспаленную негу самых смелых, самых неприличных воспоминаний, вспоминая его руки на своем теле и погружаясь в то, о чем не принято говорить вслух. На этом фрагменте своих мыслей Таня краснела, гнала их прочь и снова возвращалась на уже проверенный круг — к словам, интонации, глазам. Чай остывал, превращаясь в холодную воду, а Таня была так далеко, что забывала подносить чашку к губам.

Грохот в дверь нарушил идиллию. И распахнув двери квартиры, Таня с удивлением смотрела на Тучу, который от подъема по лестнице запыхался и вспотел.

— Пять минут! Грандиозный шухер! — Он возвел очи горе. — У тебя пять минут! За тридцать здеся будут фараоны. Они шастают зацапать тебя!

— Что, о чем ты? — остолбенела она.

— Шо слышала! Фараоны за тобой шпандорят, аж шкарпетки свистят! Бикицер, шая дурносая, бикицер собрала бебехи да выпросталась из квартиры со своими девчонками! Бикицер, бо как замешкаешь, подшмалят!

— Бежать? Но куда? — Таня вдруг поняла выражение «рушится мир». Здесь и сейчас рушился весь ее мир.

— В катакомбах отсидишь! Я свезу. Резина под карнизом, слышь, урчит двигатель? Много бебехов не бери — золотишко там, деньги... Такое! Спеши!

— А кто донес, как они меня нашли? Ты точно уверен, что они придут сюда? — засыпала Тучу вопросами Таня.

— Алмазная, шая ты стоеросовая, ты мине аж горб под головой делаешь! Еще за два слова — и все, тебе ша! Шо ты стоишь да языком мелешь, как дорогу подметаешь! Сбирайся, дура, кому говорю!

По лицу Тучи, по выражению его глаз, по его словам Таня поняла, что медлить нельзя, беда. И эта беда идет за ней. Как вихрь она ворвалась в гостиную, схватила с ковра дочку.

— Быстрей, мы уезжаем! Медлить нельзя!

На глазах белело и вытягивалось лицо Оксаны, превращаясь в страшную маску.

— Что стоишь? Одевай ее! Ну, живо! Да и сама одевайся! — прикрикнула на нее Таня.

Она принялась носиться по комнатам, собирая самое ценное и маленькое из своих вещей. Ровно через 15 минут они уже сидели в машине Тучи и мчались к выезду из города. Трясясь на колдобинах плохой дороги, машина развила не свойственную ей скорость. Вокруг была темнота.

Приглушенным голосом Туча рассказывал Тане о последней облаве на Молдаванке, в которой взяли многих людей Кагула. Большевики устроили страшный разгром — не виданный еще с царских времен. И кто-то донес на Таню. Кто-то слил ее адрес. Большевики собирали силы, чтобы нагрянуть в Каретный переулок.

Наташа плакала. Оксана тщетно пыталась успокоить ее куском сахара.

Ехали долго. Впереди показался тусклый фонарь, очертания какой-то горы. Дорога стала еще хуже. Машина начала ехать совсем медленно.

— Где мы? — Таня обернулась к Туче.

— Шкодова гора. В катакомбах пересидишь. В одном из домов в горе.

Наконец они остановились. Туча с Таней пошли вперед. Оксана с Наташей пока остались в машине. Туча подвел Таню к склону холма, отодвинул в сторону низкую, почти вросшую в землю дверь, затем прошел внутрь. Чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу, висящую на балке. Впереди виднелись ступеньки. Таня и Туча спустились вниз.

Воздух был сырой и спертый. Вскоре они оказались в небольшом помещении, где были две смежные комнаты. В одной из комнат даже стояла печь. В другой были четыре кровати — деревянные лежаки, покрытые одеялами. Туча зажег еще одну лампу. Таня морщилась от жуткого запаха и от холода.

— Пересидите здесь, — сказал Туча, решительно поставив лампу на стол.

— Здесь ужасно! — воскликнула Таня.

— Лучше, чем в тюрьме! — отрезал Туча. — Ты — на нары, Натаху — в приют. Хочешь, шоб ее за приют?

— Нет... — Таню аж передернуло, на глазах выступили слезы. — Ох, нет...

— Вот и сиди, — мрачно резюмировал Туча. — Пещерный дом на Шкодовой горе. Я выбрал за тебя лучший. Печку можно разжечь. Продукты, припасы кожный день до тебя будут возить. Свежее. Наружу потом. Быть здесь.

Таня сжала зубы. Это был невыносимо болезненный удар — оказаться в такой ситуации, прятаться в ужасном месте! Но она знала, что другого выхода у нее нет.

Вернулись к машине. Оксана несла уснувшую Наташу, шофер — две торбы продуктов. В соседней комнате Таня обнаружила чайник и посуду. Оксана плакала. Таня даже не пыталась ее успокоить, потому что сама чувствовала себя так же. И только воля помогала ей сдержать слезы.

— Ну, устраивайтесь, — тяжело вздохнул Туча. — Я когти рвать, шоб никто глазелки на резины мои не выпучил. До завтрего утра забегу. Не реви.

Таня проводила его наверх и закрыла хлипкую дверь. Затем принялись устраиваться. Когда Оксана и Наташа заснули, она потушила лампу. Сама Таня не спала. Она сидела на жесткой деревянной койке, обхватив руками колени, и старалась не плакать. Таня решила пробираться утром в город, к Володе. Он поможет. Таня все время думала об этом, пока не заснула.

Где-то перед рассветом начались сквозняки. Времени здесь не было — сплошная темнота, в которой выл ветер и шевелились темные тени. Время определялось лишь маленькими серебряными часиками на руке Тани — давний подарок самой себе, когда от заработанных мошенничеством и воровством вещей она еще могла получать удовольствие.

Проснувшись от холода, она чиркнула спичкой — коробок спичек лежал рядом с изголовьем, и осветила часики — было около четырех утра. Таня не понимала, как в подземном доме может гулять такой ветер.

К утру все проснулись уставшими и не выспавшимися. Было около девяти, когда и Таня, и Оксана встали с неудобных постелей. Недостатком этого пещерного дома была темнота. Освещения здесь не было. В других домах в катакомбах оно иногда было, и Таня слышала об этом. Но только не здесь. Туча запихнул их в самый потаенный дом, расположенный глубоко в недрах земли. Тане хотелось выть от этого.

Они прошли в соседнюю комнату. Оксана нашла дрова, разожгла печь. Наташа капризничала и все время плакала. Девочке нездоровилось. Из носа во время слез тянулись длинные зеленоватые сопли, и Наташа все время ныла, цепляясь за материнский подол. Таню страшно раздражало это. За одну ночь, проведенную здесь, девочка сразу стала какой-то неухоженной, грязной. Оксана сварила кашу и попыталась накормить ребенка. Наташа устроила истерику.

— Да уйми ее чем-то! — прикрикнула на Оксану Таня. — Ты же видишь, мне сейчас не до нее!

Погруженная в собственные плохие мысли, Таня испытывала дикое раздражение, и нытье ребенка только действовало ей на нервы.

Таня стала одеваться, чтобы ехать в город. В этот момент скрипнула дверь. Появился Туча с одним из своих людей. Бандит был увешан пакетами и сумками с едой.

— Куда намылилась? — Туча строго посмотрел на нее.

— В город. Я больше не могу здесь. Надо поговорить с одним человеком, — честно ответила Таня, не привыкшая врать Туче.

— К князьку своему намылилась? — нахмурился он. — Ох, доведет до беды! А ну-ка сядь. А ты, — повернулся он к Оксане, — малую возьми да погуляйте пока на воздухе, под присмотром. Разомните кости. Безлюдно пока здесь. Вот он, — кивнул в сторону бандита, — присмотрит.

Обрадованная Оксана быстро одела капризничающего ребенка и потащила наверх, под присмотром унылого бандита, явно недовольного тем, что из него сделали няньку.

— Сядь и не рыпайся, — Туча хмуро смотрел на Таню, — такое скажу... Не к кому тебе идти больше.

— Ты о чем? — Она не поняла его слов, но странная интонация Тучи кольнула ее в самое сердце.

— Арестовали твоего князька вчера. Зашмонали за милую душу! В тюряге он, на нарах парится. А скоро ему кранты совсем, доигрался, фасонный...

— Что? — Таня вцепилась в деревянный лежак обеими руками так, что у нее стали белыми, как сахар, костяшки пальцев. — Володя арестован? Кто его арестовал, за что? Что это за бред, Туча?

— Ша! Унизь хипиш и заслушай хоть до точки. Князек твой жену замочил. Придушил эту свою Алену, как куру. Хвать за горло — и все. А потом напился. В последнее время он полюбил закладывать за воротник. Таким его и зашмонали.

— Нет! Нет, нет, — сказанное Тучей не укладывалось у Тани в голове. — Это глупость какая-то! Дикая ошибка! Володя убил жену? Да какую жену? Ведь он давно с ней развелся!

— А фигушки тибе не? Шо, никак? Развелся! Держи карман шире! — хмыкнул Туча. — Женат он на ней был! Женат. Правда, вместе они не жили. Она, шкура эта деревенская, все по мужикам валандалась. Полюбовников да хахелев дешевых меняла, шо твои шнурки. Шкура, и точка. И с этим, твоим князьком, жили они как песа с собакой. Собачились, шо твое здрасьте! Видать, пособачились в любой раз, вот он ее и придушил. Следак так говорит.

— Нет, — голос Тани дрожал, — Володя не может убить человека. Это неправда. Он ее не убивал. Я его знаю. Я хорошо его чувствую. Он не может убивать. Для него всегда мукой было стрелять в людей! Он в воздух стрелял. Он не может убить человека.

— Да знаю я, шо он задохлый! — Туча только рукой махнул. — И без тебя, курьей башки, знаю! Можешь не кудахтать за химины куры! Но это гембель не до меня. Зашкурили его. И теперь ни в жисть не выпустят.

— Так, — Таня почувствовала, что она сейчас потеряет сознание, и, чтобы этого не произошло, больно закусила губу. — Расскажи мне все. Ты же знаешь все подробности. По лицу твоему вижу, что знаешь.

Туча начал свой рассказ. По его словам, милицию в квартиру на Спиридоновской вызвали соседи, которые якобы услышали из квартиры громкие женские крики. Они показали на допросе, что это было странным, так как женщина жила одна.

Алена действительно жила одна. Но другие соседи, с которыми поговорили люди Тучи, опровергали их показания. По их словам выходило, что в квартире Алена постоянно устраивала шумные гулянки, попойки. Пьяные вопли раздавались до утра, так что это не могло никого насторожить. К тому же они показали, что бывший муж, Со-сновский, к ней совсем не приходил, ни разу. Но из милиции даже не пытались поговорить с другими соседями. Из этого Туча делал вывод, что Володю кто-то очень сильно хотел подставить.

Приехавшие милиционеры обнаружили в квартире бесчувственного Володю Сосновского, от одежды которого шел сильный запах алкоголя. А на полу лежал труп Алены, его жены. Она была задушена. На столе обнаружили пустые бутылки из-под водки, коньяка, стаканы, остатки закусок.

Был сделан вывод, что Володя с Аленой выпивали вместе. Так как они мешали водку с коньяком, это ударило в голову. Произошла ссора. И в момент ссоры в припадке ярости Володя задушил Алену.

— Совсем как сделали с тобой... и с Идой, — не смогла удержаться Таня.

Туча вполне соглашался с этим. Именно поэтому он сделал вывод, что Володю подставили, слишком уж профессиональной выглядела работа. Соснов-ский был арестован.

На допросе он показал, что днем Алена позвонила ему в редакцию и умоляла прийти на Спири-доновскую, потому он и пришел. Но по заключению экспертизы выходило, что днем Алена была уже мертва и позвонить не могла, так как убили ее еще ночью. А сотрудники редакции показали, что никакого телефонного звонка в кабинете редактора Сосновского днем не было.

— Дверь могла быть плотно закрыта! Кто бы услышал? — в отчаянии воскликнула Таня.

— А, брешут, шо твои шкарпетки! — махнул рукой Туча. — Ясно, шо подсидеть хочут. Уже и подсидели. После ареста редактор другой назначен. А Сосновского — тю.

Туча продолжал свой рассказ. Кроме того, приехавшие из села родственники Алены показали, что из квартиры исчезли все ее золотые украшения, в том числе и серьги с бриллиантами, подаренные братом, покойным комиссаром Патюком. Все это на достаточно большую сумму.

У следствия появилась информация, что у Со-сновского были карточные долги, кто-то слил чекистам, что Володя был в игорном притоне на Косвенной. Решили, что Сосновский явился к Алене за деньгами, просил дать ему серьги с бриллиантами, чтобы он мог их заложить. Алена отказала. Возникла ссора. Сосновский задушил жену и забрал все.

— Бред! Делают из него какого-то уголовника! Так уголовник бы поступил! Так комиссар Па-тюк бы поступил! И подобные патюки! Но только не Володя Сосновский, не бывший князь! — Таня в отчаянии заломила руки. — Не бывает бывших князей! Благородство — оно в крови!

Из глаз ее хлынули сдерживаемые слезы. Туча не собирался ее успокаивать.

ГЛАВА 20 Зацепки невиновности. Начальство в грязелечебнице. Первое столкновение с Фингером. Очередная жертва Зверя

Но самые убийственные показания против Володи, по словам Тучи, дал один из редакционных сотрудников. Этот журналист как раз и был назначен главным редактором газеты после ареста Со-сновского.

— Подсидел, — застонала Таня.

— А то! — согласился Туча. — Сейчас времечко такое! Сейчас родная мать подставит, шоб свою выгоду поиметь. Не то шо левый фраер за свои интересы. Шкурные.

Туча сказал, что показания говорили о том, что Алена приходила в редакцию к Володе. Между ними возникла ссора прямо в коридоре, и это слышали все. И Сосновский громогласно пообещал убить Алену.

— Да это же чушь! — плакала Таня. — Такое в пылу гнева, в ссоре говорят абсолютно все люди! Это вообще ничего не значит!

— А здеся бумага подписанная. А бумага — это тебе еще за тот шухер! Как по морде припечатает, так по клочкам не соберешь, — вздохнул Туча.

Но, по его словам, это было еще не все. Сотрудник усугубил показания тем, что заявил, что якобы через день после ссоры с женой Сосновский искал людей, которые имеют знакомства в криминальной среде, чтобы найти тех, кто поможет ему избавиться от супруги. Обратился и к этому журналисту. Но тот отказался и, дескать, заявил, что это реальный уголовный срок, и посоветовал Володе такого не делать.

— За гранью безумия, — горько вздохнула Таня. — Все знают, что Сосновский писал романы о жизни криминального мира Одессы. Хорошо знал бандитский мир. Был знаком с самим Мишей Японцем. Зачем ему кого-то искать? Да захоти он по-серьезному, таких бы людей нашел, все бы так обставили, что ни одна собака не подкопалась бы!

— Ну, это мы с тобой кумекаем, — сказал Туча, — а этим лишь бы бумагу зашпандорить. И получилось по этой бумаге, что жену Сосновский убил.

Туча объяснил, что эти показания стали настолько важными, что Володю оставили под стражей и запретили ему все свидания.

— Где он? — Таня проглотила горький комок. — Где его держат?

— Вот... тут самое плохое, — Туча отвел глаза, — его почти сразу перевезли на Люстдорфскую дорогу. Оттуда не сбежишь.

— Нужен побег! — вскочив на ноги, Таня заметалась, как раненый зверь. — Мы должны устроить побег! Он не выживет! Он не может находиться в тюрьме! Только не он, не Володя!

— Уйми свой хипиш, — строго сказал Туча, — нет побегов с Люстдорфской. Сама знаешь.

Таня знала. И это знание причиняло такую боль, словно ее заживо резали ножом. До того момента она сама даже не предполагала, что может так страдать. Страдание нахлынуло на нее, как мощная, свирепая волна девятого вала, и погребло под собой, лишая воздуха, жизни, света. Не оставалось ничего, кроме как барахтаться в этой ужасной волне, понимая, что нет ни единого шанса выбраться на поверхность.

— Да не рви за душу... — жалобно произнес Туча, которому было невыносимо смотреть на страдания Тани, — не рви, мука-то крестная на тебя глядеть... Есть кое-что. Я допоследок припас. Ты за ухи заслушай, может, с тем шо и скумекаем.

По словам Тучи, было одно серьезное обстоятельство, на которое следствие почему-то не обратило никакого внимания. На шее Алены с левой стороны остался отпечаток кольца, которое было на руке убийцы, судя по размеру отпечатка. Как определил Туча — «дешевый шик».

— Такие кольца карточные шулера да шушеры подзаборные носят, — хмыкнул он.

Туча недаром упомянул это обстоятельство, которое было самым важным и проливало свет на все дело. Дело в том, что никаких перстней Сосновский не носил.

Таня знала эту его особенность. Когда-то давно Володя рассказал ей, что все мужчины в их роду никогда не носят украшений — ни часов, ни цепочек, ни брелоков, ничего, даже обручальных колец. Это стало традицией. И эту особенность наследуют все Сосновские из поколения в поколение. Не обошел ее и он. Ношение посторонних предметов вызывает у Володи страшный дискомфорт, вплоть до нервного припадка. А потому он не носил никаких колец.

Туча и сам удивлялся, как в милиции могли этого не заметить. Но из этого он сделал вывод, что было нужно специально подставить Володю, убрать его за решетку, да так, чтобы он не вышел.

— Он и не выйдет, — мрачно резюмировал Туча, — расстрельная статья. Кто-то ушлый точно рассчитал цей финт ушами. Приплыл Сосновский. Совсем на дно.

— Нужно заставить их посчитаться с этим обстоятельством! Оно доказывает невиновность Володи! — сразу встрепенулась Таня, переходя от полного отчаяния к надежде.

— Надо. А как? — Туча был настроен реалистично. — Шоб заслушали, надо такую соль им за шкуру засыпать, шоб из ухов повылазило. А иначе никак.

— Я засыплю, — Таня мрачно смотрела в одну точку, — я все сделаю, чтобы он вышел из тюрьмы. Я не знаю как, но сделаю. Я не отдам...

Что не отдаст Таня, Туча прекрасно понимал. Он, уголовник со стажем, матерый криминальный авторитет, даже он терялся перед напором, перед видом этой странной любви, которую он никогда не мог ни объяснить, ни понять.

Внезапно Таня обернулась к притихшему Туче.

— А ведь это не все, с чем ты ко мне пришел. Есть еще что-то! Выкладывай.

— Тут такое дело... — вздохнул Туча, — нашли мы, кто эту шлендру убил.

— Что? — замерла Таня. — Ты знаешь, кто убил жену Сосновского?

— Знаю, — кивнул Туча, — но слить его нельзя. Из наших. Сама знаешь, шо за такое будет, если скурвишься. Мы его сами того... на дно. В бухту. Но только не слить.

— Кто же ее убил? — в отчаянии спросила Таня, знающая жестокие законы криминального мира и понимающая, что у Тучи были все основания так сказать.

— Та Пушкарик ее замочил, падла лысая! Пуш-карик залетный, добрался за нас из Харькова. Она с ним любовь крутила, дура. Он ее грабануть хотел. Ночью, когда спала, пошел за золотом. А тут она в комнату вошла. Шум, гам. Он ее и придушил. А золотишко забрал. Потом на Привозе слил, падла.

— Она что, не знала, что встречается с уголовником? — нахмурилась Таня.

— А до кого на роже написано, шо уголовник, если хороший костюм надеть? Пушкарик фраер-нуть умел, всегда к бабам подкатывал. Грабанул очередную бабу — и на дно. А эту задушил с перепугу, придурок. Мозга повылезла, да и фраернулся как халамидник последний. Сейчас его мои люди ищут — и все...

— А если сдать? Если нарушить правило? — Таня мрачно смотрела на Тучу. — Ты сам сказал — залетный он.

— Свои дела не выставляются, — строго сказал Туча, — замочить — замочим. Но своего кореша уголовке слить? Это какой сукой надо быть конченой, шоб так скурвиться? Это ты мне, который под Японцем был и закон с ним писал, скурвиться предлагаешь?

— Да не ерепенься ты! — махнула рукой Таня. — И сама знаю, без тебя.

— То-то и оно. Не повезло фраеру. Хана хахелю твоему белолицому, совсем хана. Не выживет он, — печально произнес Туча. — И если б хоть в участок, а они сразу до того... Люстдорфская — это серьезно. Не выживет. Жалко парня, хоть и дурик.

Таня решительно стала одеваться.

— Ты чего? — нахмурился Туча.

— Еду с тобой в город, — заявила она, натягивая модный жакет. — Я не знаю еще, что сделаю, но из тюрьмы он выйдет.

— Ага, щас! Как бы ты с ним за одни нары не полегла! — попытался пошутить Туча. — Оно до тебя завсегда хипиш, только не за то башку твою дурную спасал, шоб ты за так ее сдала.

— А я не сдам. Может, шум поутихнет, меня не так уж и ищут, — Таня не хотела даже думать о том, что будет, если ее арестуют. — А в город ты меня отвезешь...

Таня быстро шла по длинному коридору чекистского управления. Ноги сами несли ее к другу Сергея Ракитина, ее покойного мужа, через которого она получала хлебный паек. Таня была готова сделать все, что угодно, чтобы спасти Володю, вызволить из этой страшной беды, о которой не могла даже думать. Она ни за что не могла представить Сосновского в тюрьме.

Но кабинет был заперт. В разгар рабочего дня Таниного знакомого не было на месте, а на двери висел увесистый замок. Таня постучалась в соседний кабинет, где молоденькая девушка строчила бойко на пишущей машинке. Извинившись, Таня спросила, где начальство.

— А он с комиссией уехал, — охотно ответила девица, обрадовавшись поводу прервать работу, — к нам комиссия приехала из Киева. Остановились в Хаджибейском санатории. Ну, грязелечебница там еще есть, знаете? И он с ними. Его уже два дня на работе нет.

— Хаджибейский санаторий. Это там, где парк? — уточнила Таня, прекрасно знающая эти места, ведь один из организованных ею налетов был именно там.

— Ну да. Там сейчас грязелечебница. Условия очень хорошие. Можно и инспекцию по городу выполнять, и здоровье поправить! — завистливо вздохнула девица.

Таня остановилась в коридоре, обдумывая ситуацию. Положение становилось отчаянным. Было опасно расхаживать по самому центру НКВД. В ее-то положении, когда ее усиленно разыскивают. Таня никогда не видела следователя, который пытался ее выследить, Фингер, кажется, была его фамилия. Туча когда-то говорил об этом. Но Таня не сомневалась, что он приложит все усилия, чтобы ее найти.

Как рисковать? И, тем не менее, перед ее глазами все время стояло лицо Володи — его утонченное, чувственное, несколько надменное, породистое лицо.

Как он выживет в тюрьме? Он всегда боялся тюрьмы больше всего на свете, Таня чувствовала это. Как же теперь быть, ситуация складывалась отчаянная.

Но думать в коридорах этого страшного здания было опасно. Поэтому ноги сами понесли Таню вперед.

Она толкнула дверь кабинета Вилена Таргисова и остановилась на пороге. Его не было, вместо него на стуле возле стены сидел оборванный мальчишка, явно уличный беспризорник, лет 10—12-ти, и болтал ногами. Из его разбитого носа текла кровь. Рядом стоял солдат в форме НКВД, с винтовкой, которой он упирался в пол. Мальчишка промокал кровь грязной тряпкой, которую сжал в кулаке, не имеющей ничего общего с носовым платком. Скорей всего, он просто оторвал кусок от своей рваной и грязной рубахи — вернее лохмотьев довольно жуткого вида, которые никак не могли претендовать на это звание.

— Здравствуйте. Я хотела видеть Вилена Тарги-сова, — вежливо сказала Таня и, подумав, что ничем не рискует, добавила: — Мы договаривались о встрече. Я из газеты «Одесские новости».

— Его нет, — ответил солдат, меряя Таню достаточно жестким взглядом с головы до ног.

— Простите, когда он будет? Может, мне имеет смысл его подождать?

— А вряд ли он сегодня сюда придет. Он на Хад-жибейский лиман поехал, — пожал плечами солдат.

Мальчишка издал при этом неприличный звук губами. Солдат легонько ткнул его локтем в плечо.

— На Хаджибейский лиман? — Таня прикинулась, что ничего не понимает.

— А там начальство приехало, в санаторий, — пожал плечами солдат.

— Я поняла. Значит, его сегодня не будет. Жаль, — Таня вошла в кабинет и закрыла за собой дверь. — А этот мальчик... Куда его? Кого он ждет?

— Машина сейчас придет, в приют отправим, — солдат даже не смотрел на мальчишку, который снова надул губы и повторил неприличный звук, только еще более отвратительней.

— У него из носа кровь идет... Он ранен? — Таня подошла к ним.

— Ничего не вижу! — злобно рыкнул солдат. — И вам, дамочка, видеть не советую! Идите своей дорогой, куда шли!

Не обращая на солдата никакого внимания, Таня подошла к мальчику. Вынула из его руки окровавленную тряпку, протянула чистый носовой платок, прижала к носу. Тряпку бросила в стоящую под столом урну.

— Таргисов знает, что вы здесь его избили? — резко спросила она. Солдат неожиданно хмыкнул на ее слова.

Таня опустилась перед мальчиком на колени так, чтобы его лицо было вровень с ее лицом.

— Я хочу тебе помочь. Скажи, что я могу для тебя сделать? — начала она. — Я поговорю с Тар-гисовым, тебя никто больше не тронет. Как я могу тебе помочь?

На нее уставились две маленькие черные раскаленные точки, словно два острых кинжала. От этого взгляда у нее мороз по коже пробежал! Неожиданно мальчишка отнял платок от носа и плюнул прямо в лицо Тане. Солдат расхохотался. Таня молча поднялась и вышла из кабинета.

Быстро спустившись по лестнице, она уже готовилась выйти на улицу, как вдруг...

— Дамочка, подождите! — Прямо к ней через вестибюль шел высокий черноволосый мужчина в штатском, он не был ей знаком. Но, увидев, как вытянулись при его появлении конвоиры, Таня поняла, что это большое начальство.

— Ваш пропуск! — Мужчина протянул руку.

— Я пришла без пропуска. К личному другу. — Таня назвала фамилию начальника-чекиста. — Он

разрешил мне прийти без пропуска, по важному делу.

— Но какие-то документы у вас есть? Вашу сумочку, пожалуйста!

Таня стала пятиться к столу дежурного, краем глаза разглядев, что там была разложена еда. На газете лежала буханка хлеба и шмат сала, горкой возвышалась соль.

— Да, конечно, — Таня сделала вид, что пытается открыть сумочку, — а в чем, собственно, дело?

— Мы воровку одну ищем, по ориентировке. Вы на нее похожи.

— Понятно, — протянула Таня.

Дальше все произошло мгновенно. Схватив со стола соль, она швырнула ее в лицо, прямо в глаза штатскому, затем рванулась в раскрытые двери вестибюля.

Если бы бежал мужчина, арестованный, солдаты-конвоиры, стоящие у входа, среагировали бы быстрее, но при виде мчащейся дамочки ничего не успели понять.

Таня бежала по улице с такой скоростью, что у нее горели легкие. Сзади раздавался топот, звенели милицейские свистки. Погоня... Таня металась из стороны в сторону, наконец свернула в какой-то переулок.

— А ну стой, шкура! Сейчас стрелять буду! — зазвучали уже совсем близко за спиной грубые голоса. Погоня настигала, Таня уже чувствовала ее ледяное дыхание. Это был конец. В этот самый момент в стене раскрылась калитка, оттуда выглянула патлатая старуха:

— А ну бегом сюда!

Таня мгновенно заскочила в калитку, старуха тут же запихнула ее в какой-то сарай, где были лопаты и грабли. Из переулка послышались громкие голоса.

Солдаты стали барабанить во все двери. Было слышно, как старуха, кряхтя, отворила калитку.

— Кого ищем, родименькие? — раздался ее дребезжащий голос.

— Воровка сбежала! Не видела, бабуля?

— Куда уж мне видеть! Совсем слепая и глухая стала.

Солдаты немного потоптались во дворе и ушли. Старуха заглянула к Тане:

— Шо за холоймес, дуреха? Совсем зашкури-лась? Кто от фараонов так шмалит, среди бела дня?

— По глупости, — вся дрожа, ответила Таня.

— Ладно уж. Сама знаю, по молодости было. Час пересиди тут. Потом выпущу.

Таня протянула старухе деньги, та жадно схватила их и спрятала за пазуху.

— Не похожа ты на обычную шмару! Марвихер-ша будешь? — подозрительно спросила.

— Близко, бабуся, близко, — горько вздохнула Таня.

— Я по молодости в порту воровала, пока за свого Федьку замуж не пошла, — хихикнула старуха. — Соньку Кривую знаешь? Под нею была!

— Знаю, — кивнула Таня, — так померла давно Сонька.

— Все померли, — старуха покачала головой, — Федька помер, и я помру скоро. Такой уж век на дворе. А из города когти-то сорви, если уж эти жопы подшмалились. Есть куда когти рвать?

— Есть, — кивнула Таня.

Через час она тряслась в разбитой телеге, старательно натянув на лицо платок, который дала ей старуха. Ей хотелось плакать, но больше не было слез. Телега скреблась медленно, повизгивая при каждом повороте. Тане казалось, что этот ржавый скрип режет ее сердце. Да, слез не было, но из сердца текла самая настоящая кровь.

На следующее утро Оксана собралась выйти погулять с Наташей. Туча позволил — в окрестностях Шкодовой горы было пока безопасно.

Маленькая девочка выглядела плохо — побледнела, осунулась и все время плакала. Она почти ничего не ела, и Оксана страшно беспокоилась за нее.

— Не может привыкнуть, — горько вздохнула Таня, — ничего, это пройдет.

Плохое самочувствие дочки было последней каплей. Силы Тани оказались совсем на исходе. Оксана одевала Наташу на прогулку.

— И я с вами пойду, — решила Таня.

Сидеть в подземелье было невыносимо. Без солнечного света она сходила с ума. Местность выглядела уныло. Оксана с Наташей прошли к какому-то гнилому ставку, заросшему камышом. Оксана опустила девочку на землю, и Наташа стала вяло играть, подбирая какие-то щепки и камни.

Впереди виднелся лиман. День был пасмурный, без солнца. Лиман смотрелся уныло, свинцовой тягучей лужей, в которой словно утонул дневной свет.

Внезапно Таня разглядела какое-то скопление людей у дороги с той стороны холма.

— Я пойду посмотрю, что там, — и, не ожидая ответа Оксаны, быстро заскользила по склону.

Спустившись вниз, она увидела милицейскую машину, карету «скорой помощи» и несколько местных жителей, столпившихся возле зарослей камыша. Таня подошла к ним.

Среди камышей росло дерево. Его раскидистая крона распростерлась над самой водой. Вдруг, к огромному своему удивлению, Таня увидела знакомого журналиста из газеты Володи. Он толкался между людьми в форме и записывал что-то в блокнот. Таня поспешила к нему.

— Здравствуйте! Что здесь произошло?

— Таня? Какими судьбами... — удивился журналист.

— Я остановилась на даче у знакомых, — улыбнулась Таня, — людей увидела. А что здесь случилось?

— Убийство, — журналист нахмурился, — пацана мертвого нашли. На дереве его подвесили за руки, уроды. А до этого задушили.

— А башмачок нашли? — охнула Таня.

— Вы знаете об этом? — журналист уставился на нее с удивлением.

— Знаю. Так что же, был?

— Был, — в глазах журналиста появился интерес, — желтый. А что, собственно...

— Правый или левый? — перебила Таня.

— Левый вроде. Но это не точно. А...

— Красный, оранжевый, желтый... — бормотала про себя Таня, — что-то мне это напоминает. А кто его нашел?

— Да местные жители. Собака привела. Они шли с собакой. Контрабандисты здесь все. И еще рыбу воруют в лимане, — хмыкнул журналист, — собака завела в камыши. А хотите на труп взглянуть? Пока его еще не увезли...

Таня пошла за ним. Мальчишка уже был упакован в брезент, но лицо его все еще оставалось открытым. Таня замерла, словно ее ударили под дых.

Это был тот самый мальчик, которого она видела в кабинете Таргисова. Мальчик, из носа которого текла кровь. Она осталась и теперь, эта кровь, черная, запекшаяся полоска вокруг пожелтевшей ноздри. Мальчика должны были отправить в приют. Почему же не отправили?

Впереди показалась еще одна машина, быстро двигающаяся по дороге. Мало ли кто мог ехать в ней? Таня быстро поблагодарила журналиста и заспешила прочь.

— Таня... подождите! — окликнул ее журналист. — Вы знаете, что с Володей?

— Знаю, — кивнула, не оборачиваясь, Таня, — но я больше не общаюсь с ним.

Затем она завернула за холм. Таня чувствовала себя так, словно этим ответом предала старого друга, словно навсегда распрощалась с Володей. Конечно, это было не так. Но душу Тани жгло как каленым железом. И боль было ни унять, ни забыть.

ГЛАВА 21 Размышления Тани. Радуга. Подсказка Володи. Измена Кагула. План

Таня шла быстро, стремясь как можно скорее отдалиться от скопления людей, спрятаться от них. Люди были злом. Они несли постоянную угрозу, и Тане нужно было затаиться, как раненому зверю, по неосторожности попавшемуся в кровавый капкан.

К тому моменту вышло солнце. В его лучах воды Хаджибейского лимана заиграли новыми красками. Таня свернула с утрамбованной сельской дороги и вдруг застыла, пораженная открывшейся ей красотой.

Это было удивительное место! Холмистый рельеф напоминал волны. Казалось, желтые камни исполняют непонятный танец, кружась в облаке прозрачного воздуха и свинцовых вод лимана. Поросшие камышом берега казались обрамленными ожерельем из драгоценных камней, где преобладают все оттенки зеленого — от нежной салатной зелени до темного изумруда.

У Тани вдруг защемило сердце. Как прекрасна эта земля! Какой удивительный волшебник создал этот лиман, желтые камни, изумрудный камыш? Почему люди не могут просто наслаждаться этой красотой, ведь от нее замирает сердце в предвкушении чего-то волнующего и прекрасного, что как волшебная сказка произойдет просто так, вдруг? Почему в мире существует столько зла? И почему эта красота, ведь красота порождает добро, не может спасти мир?

Горькие мысли сложно было выбросить из головы. Возвращаться никуда не хотелось. Таня вдруг передумала идти назад. Сама не понимая, что делает, она быстро свернула с тропки и пошла по камням.

Таня старалась идти как можно аккуратней, но издавать при ходьбе больше шума, потому что знала — в окрестностях лимана всегда много змей. Однако ни одна змея не попалась ей навстречу. Таня горько усмехнулась: было похоже, что змеи обладают врожденной деликатностью больше, чем люди, и, ощущая, что от нее исходит черная волна боли, стараются ее не трогать.

Она нашла особо красивое место и села на большой желтый камень, выступающий над остальными.

Отсюда особенно хорошо открывался Хаджибейский лиман. Таня вдруг подумала: а что она, собственно, знает об этом месте? Почему, живя в городе, она никогда не бывала тут? Ведь можно было бы просто приехать сюда и насладиться природой... Приехать потому что этого требует твоя душа, а не потому что нужно бежать. Почему же она так много важного упустила в своей жизни, заменила это важное тем, что вообще не имеет никакого смысла?

Тане хотелось плакать. Стараясь сдержаться, взять себя в руки, она буквально заставила себя думать о том, что увидела. В чередовании одиночных ботиночек система отсутствовала полностью. Скорей всего, убийца подбрасывал их хаотично. А вот в том, что он менял цвет, как раз, по-видимому, существовало что-то важное!

Таня инстинктивно чувствовала, что если объяснить это, то можно выйти и на личность убийцы. Она ломала себе голову, повторяя про себя: красный, оранжевый, желтый... И опять: красный, оранжевый, желтый. Таня была уверена, что последовательность правильная, и ничего не нужно менять местами. В этих цветах крылся ключ к личности убийцы.

Она была так сильно погружена в свои мысли, что не заметила, пропустила тот момент, когда солнце вдруг превратилось в раскаленную слепящую монету, бросая вниз волны жара, от которого воздух постепенно терял прозрачность, а краски становились сочней. Что-то зашуршало в камнях. Таня испуганно подтянула к себе ноги, вышла из охватившего ее транса и вдруг... Воскликнула. В полном смысле слова издала восторженный крик! Над поверхностью лимана, вернее, над одним его краем задержалась удивительная радуга, сияющая настолько чистыми красками, что подобного в природе Тане не видела никогда. Откуда она тут взялась? В воздухе и не пахло дождем! Может, нагретая, тягучая вода лимана вызвала эту оптическую иллюзию, будоражащую воображение! Радуга была прекрасна, но вдруг...

Таня замерла, словно ее ударили в грудь и она выпустила разом весь воздух! Ощущение было настолько сильным, что Таня вскочила на ноги. Это озарение, рухнувшее на нее в самый неподходящий момент, вдруг сбросило с глаз застилавшую их пелену. Она не знала, как это назвать — откровение, вспышка, волшебство, обострение интуиции или что-то подобное, настолько магическое, что ясность, дарованная глазам, просто поразила сознание! Таня вдруг все поняла и, поняв, едва не схватилась за голову! Это было так просто и так одновременно сложно!

Радуга. Ну конечно же убийца пытался подражать цветам радуги! Красный, оранжевый, желтый... «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан!» Детская считалочка, моментально пришедшая ей на ум. Цвета радуга.

Но это было еще не все! Воспоминание кольнуло ее с такой остротой еще и потому, что Таня уже встречала прямую связь с радугой!

Чтобы проверить свою догадку, она принялась бежать к подземному жилищу. Оксана с дочкой еще не вернулись с прогулки. В ворохе вещей, которые Таня в спешке захватила с собой из дома, в сумке хранились несколько бумаг из обувной артели «Единение». Остро чувствуя, что убийство напрямую связано с этой артелью, Таня дважды пыталась туда попасть самым честным образом. И в первый раз она взяла прейскурант на обувную продукцию. Этот документ ей вручила, отбарабанив на машинке, та самая девица, которая впустила ее в тот второй роковой раз, когда Таня столкнулась с купчихой-уборщицей!

Прейскурант на обувную продукцию. Таня наконец нашла его в сумке, достала дрожащими руками. Под ним стояла печать и подпись. И фамилия частного предпринимателя, хозяйки артели, на которого она была зарегистрирована. Любовь Радужная.

Любовь Радужная... Охнув, Таня опустилась на деревянный топчан. Да, теперь все было понятно. Но какая связь с предполагаемым убийцей? А ведь Таня уже догадывалась, кто убийца. Был человек, которого она подозревала. И у нее были серьезные основания так считать. Но как ее понять — связь этого человека с хозяйкой артели? А главное, как ее, эту связь, доказать? Таня ломала голову в раздумьях.

Стук в дверь захватил ее врасплох. Таня быстро спрятала драгоценный листок под подушку. На пороге, отфыркиваясь, отплевываясь и, как всегда, не в состоянии отдышаться, появился Туча. Прямо перед собой он держал объемную матерчатую сумку, набитую до краев. Оттуда высовывался аппетитный острый край французского батона, перья зеленого лука, палка колбасы... Выглядел он так забавно, что Таня поневоле рассмеялась.

— Ну куда нам? Мы столько не съедим! — все так же смеясь, она помогла Туче поставить сумку на стол.

— А то не до тебя! — с облегчением фыркнул он. — Ребенка голодом заморишь, халамидница!

— Да не ест она совсем ничего, — вздохнула Таня, посерьезнев. — Только капризничает все время.

— Тю! Та шо ты за мамаша? — развел руками Туча. — Впихнешь! Слыхала анекдот? Чем фраер-налетчик отличается от одесской мамы? С налетчиком завсегда можно договориться!

— Старый анекдот, Туча, — снова улыбнулась Таня. Визит друга всегда повышал ей настроение.

— А я до тебя не просто так, — он вынул из огромного кармана пиджака бутылку дорогого французского вина и штопор, тут же откупорил и скомандовал: — Наливай!

Таня послушно пошла за чашками — бокалов здесь не было. Вино действительно было отменным. Его роскошь никак не вязалась с убогой обстановкой. Она вздохнула.

— А це не один подарок, шо я до тебя принес, — сказал Туча, не спуская с нее глаз, — танцуй!

— Чего? — удивилась Таня, ведь ее друг совсем мало выпил.

— Танцуй, говорю! — Туча поднял вверх маленький прямоугольник газетной бумаги.

— Что это? — Таня поневоле задрожала.

— Малява! От твоего. Я по ребятам клич бросил, шо если один волос... Так шо не боись, твой князь в авторитете. Вот, через ребят маляву тебе передал. Сказал гонцу — аж страшно важно, шо за зубы заскрипело. Только вот с головой у него, похоже, совсем тю...

Прыгнув на Тучу, который не ожидал от нее такой прыткости, Таня выхватила, буквально вырвала записку Володи из его пальцев. Развернула дрожащими руками... и застыла.

Таня мгновенно узнала почерк Володи, который не спутала бы ни с чем. В записке его большими буквами было следующее:

ВИНОГРАД=РАДУГА

— О боже... — Ей вдруг показалось, что она потеряет сознание. — Боже...

У Тани действительно потемнело в глазах. Эта записка была спасением Володи. Рискуя жизнью, он написал ей о том, кто убийца. И Таня была единственным человеком в мире, который мог это понять.

Но имя убийцы в записке и его настоящая связь с хозяйкой обувной артели было еще не все. В этой записке было объяснение и тому, почему избавились от Сосновского, почему организовали такую жестокую подставу, чтобы его убрать. Раньше, чем она, Володя узнал о том, кто убийца. Но сам убить Володю этот человек... этот Зверь не мог. Проще было убрать Сосновского с помощью обвинения — по статье убийства.

Туча внимательно наблюдал за лицом Тани. В его глазах появилось выражение, с которым разговаривают либо с маленькими детьми, либо с сумасшедшими.

— Совсем головонькой тю-тю князек твой, да? — ласково спросил он.

— Нет, Туча, — серьезно ответила Таня. — Это очень важная записка. Теперь я знаю, кто убийца детей.

— Шо ты знаешь? — выпучил глаза Туча. — И за того бред, шо твой халамидник написал?

— Это тайная записка, Туча. Шифровка, — пояснила она. — И это действительно важно.

— И шо теперь? — Туча смотрел во все глаза.

— Теперь я знаю, почему подставили Володю. И я знаю, как его спасти. У меня есть план.

— Ох, Алмазная, — вздохнул Туча, — ты такой гембель делаешь, шо мама не горюй! Шо за фасона у тебя пудру за глаза напустить и ходить вся зафордабыченная, шо твоя краля! Почему вот за ушами гембель не зашкрябываешь? Шо за так, как усе люди до людей, не сказать?

— Скажу, Туча, — Таня ласково погладила по руке своего друга, — обязательно скажу. Только вот ответь мне за один вопрос. Ты у нас за всего знаешь.

— Ну... — Он хитро скосил глаза на Таню.

— А вот хозяйка артели, Радужная, шо с ней? Ее вроде после налета замели?

— Так выпустили за давно! — удивился Туча. — Не знала? Связи у нее, руки ее держат. Шо за руки, никто не знает. Так что выпустили. Ходит, у людей деньги зашмаливает... Как за всегда.

— Еще один вопрос, Туча, — вкрадчиво произнесла Таня.

— Ну не! Я тебе шо, профессор? — замахал он руками. — Замордуешь вопросами!

— Вижу, знаешь, какой вопрос! И боишься. Стыдно, Туча. Правда, что Кагул у той молдаванки живет?

— Тю! Да у кого? Да за шо... Шоб я таки... — начал было Туча, старательно отводя глаза в сторону.

— Туча! Не финти ушами! — строго сказала Таня. — У восемнадцатилетней официантки, что в кабаке на Дерибасовской работала, той, что приехала из молдавского села... Ксюша, кажется. Сельская девка.

— Та кобель он! — буркнул Туча, стараясь не смотреть на Таню.

— Да не переживай за меня так! — Она снова ласково погладила друга по руке. — Я все равно с ним больше не буду. Я ненавижу Кагула, Туча, правда. Но он мне нужен, чтобы спасти Володю. Когда Володя выйдет, я буду с ним. Навсегда.

— Тю! Да хто б сомневался! — фыркнул Туча.

— Я твердо это решила. — В голосе Тани прозвучала уже знакомая ему уверенность, которую он не спутал бы ни с чем. — Я больше не хочу так. И у нас есть дочь.

— Вот те раз! — Туча вдруг стал очень серьезным. — А он знает? Этот, Володя, за дочь?

— Нет, — отрицающе помахала головой Таня. — Но я скажу. Когда он выйдет из тюрьмы. Я так решила. Он имеет право знать. Я наделала много ошибок, Туча, — горько вздохнула она, — очень много ошибок... Теперь я должна их исправить. Я хочу нормальной, обычной жизни... Хочу семью...

— Не знаю, — Туча заговорил неожиданно серьезно, — не знаю, как жить за спокойную жизнь таким, как мы. Никогда мы жить как люди не будем. В крови у нас это. Поганая, испорченная кровь. У тебя, у меня. — Глаза у него были грустными. — Но ты имеешь право, — тут же поправил себя он. — Имеешь.

— Да, — кивнула Таня, — поэтому приведи мне Кагула. Или я поеду в город к нему...

— Не, не приведу. Не смогу никак, — встрепенулся Туча, — не поверит он мне.

— Скажи, что по важному делу, — настаивала Таня.

— А как ты до официантки узнала? — и Туча посмотрел на нее с искренним удивлением. — Я ж до всех приказал молчать, бо зубы выколочу! Хто довел хипиш? Я ему, паршивцу...

— Никто, Туча, — улыбнулась Таня, — но нет такой женщины, которая не знает подобных вещей! Все женщины знают. Это вы, мужчины, думаете, что женщину можно надурить. На самом деле ее нельзя обмануть никогда. Женщина всегда знает. Но иногда предпочитает промолчать. А если совсем по-честному, то я их в кафе на Дерибасовской видела, когда Кагул в то кафе зачастил. И все поняла.

— От дурья башка он! — искренне вздохнул Туча. — Такую женщину обменять на говно! Тю! То ж говно, эта Ксюша! Таких шалав за сто кило на кожном углу! Тьфу! Подмести и выбросить! А ты...

— Я знаю, Туча. Но оно и к лучшему. Ты же знаешь, что я не любила его, — спокойно сказала Таня.

— Да как уж тут не знать, — кивнул Туча, который всегда был в курсе всего.

— Так что — зови...

Кагул осунулся, побледнел, и в глазах его появилось жалкое выражение побитой собаки. Находясь в опасности, он как-то растерял весь свой лоск. И было очень видно, что это еще связано с женщиной, с ее влиянием на него.

Тане вдруг подумалось: как это мужчины могут не понимать самую простую истину? Хочешь узнать все о мужчине, посмотри на женщину, которая рядом с ним!

Женщина — это отпечаток успеха и ума мужчины. С королевой мужчина автоматически превращается в короля. С умной, достойной женщиной он расцветает, раскрывается во всей красе, проявляются его достижения, успехи и способности. А с дешевой сельской официанткой мужчина автоматически превращается в ничтожество. Таким пустым местом и был Кагул.

Он смотрел на Таню затравленно, жалко, прекрасно понимая, что он потерял и что она уже не вернется к нему — никогда.

— Я предлагаю тебе дело, которое поможет залечь на дно. Люди волнуются, ты теряешь банду, — начала Таня.

— Так банды уже нет... — перебил ее Кагул.

— Ты соберешь ее в последний раз! — решительно произнесла она. — И я тебе в этом помогу. Дело верняк. Вернее не будет. Жалко упустить такую возможность. Сорвем куш и разбежимся в разные стороны.

— Нет, — тихо промямлил Кагул, глядя на Таню как нашкодившая и побитая собака.

— Да, — отрезала Таня, — у тебя свои планы, а у меня свои. И тебе в них нет места.

— Простить не можешь? — Тут Кагул вскинул на нее глаза. — Да она ничего для меня не значит, так, на один раз! Пустота! С кем не бывает...

— Ты слишком большого мнения о своей особе! — усмехнулась Таня. — С чего ты взял, что занимал так много места в моей жизни? Столько, что из-за тебя я стала бы переживать?

— А чи нет? — В голосе Кагула все еще теплилась надежда.

— Нет, — резко ответила она. — Я тебя не люблю. Я люблю другого человека. Но, чтобы уехать из Одессы, мне нужны деньги. Поэтому мы пойдем на дело в последний раз.

— Ты хочешь уехать с Одессы? — удивился он.

— Да, хочу. Но без денег это невозможно. Поэтому слушай меня очень внимательно. Здесь, в санатории возле Хаджибейского парка...

— Грязелечебницы... — вставил Кагул.

— И без тебя знаю! — Таня раздраженно отмахнулась от него. — Как не знать, когда я организовала тот налет и принесла нам столько денег! Так вот, сейчас грязелечебница и ресторан в парке закрыты, потому что сюда приехало большевистское начальство. Они отдыхают, развлекаются здесь и устраивают гулянки.

— Я слышал за это, — кивнул Кагул. — Только, знаешь, странность там одна есть...

— Какая? — насторожилась Таня.

— Шлюх им не возят! Когда комиссары гуляют, им завсегда из Одессы наши возят шлюх! Из самых лучших борделей. А в этот раз — нет. Народ волнуется, не знает, за что и думать.

— Ну, это к делу не относится, — Таня покривила душой — на самом деле это очень даже относилось к делу.

— Так шо комиссары? — заинтересовался Кагул.

— Среди них есть один очень важный, — злорадно усмехнулась Таня. — Это родной брат той самой хозяйки артели «Единение», которую мы брали. Ты знаешь, что эта баба работает с валютчиками и разными финансовыми махинаторами? Потому ее сразу выпустили.

— Знаю, — жестко сказал Кагул, и глаза его зло блеснули.

— Так вот. План такой. Мы похищаем брата этой бабы и держим его в секретном месте, в одном из пещерных домов здесь. Требуем за брата выкуп. Она нам отваливает червонцы и золото. Делим деньги и разбегаемся.

— А брата выпустим? — удивился Кагул.

— По обстоятельствам решим, — хмыкнула зло Таня. — Я знаю, что они очень близки, и она заплатит за него сколько скажем. К тому же побоится обращаться в милицию.

— Верное дело! — воодушевился Кагул. — Звучит хорошо. Но как?

— Я разработаю план, — уверенно сказала Таня, — пока думаю так. Мы проникаем в спальный корпус, перебиваем охрану, берем тепленького с постельки и тем же ходом назад.

— Раньше ты ни за что не хотела стрелять за людей, — не удержался Кагул.

— Мне нужны деньги, — жестко ответила она.

— Хорошо, допустим. Но знаешь, сколько там охраны? Скольких людей придется перебить? Мы ни за жисть не справимся!

— Вот в этом и заключается план, — усмехнулась Таня. — Мы пойдем не напролом, а через соляные копи. Тайный ход.

— Что? — не понял Кагул.

— Копи Хаджибейского лимана! Когда-то в этих местах чумаки добывали соль. Вырыли копи, а потом забросили. Я найду такой ход. Изучу историю этого места, поговорю со старожилами и найду.

Тогда, если мы пройдем через ход в соляных катакомбах, мы минуем и наружную охрану. И обезвредить придется пару человек. А может, этот золотой гусь вообще без охраны...

— Ты знаешь его в лицо? — удивился Кагул.

— Знаю. Встречалась с ним... в свое время, — загадочно сказала Таня. — Мы не ошибемся.

— Здесь дед Михей старожил, — похоже, Кагул действительно заинтересовался. — Он здесь все ходы знает. Даже те, которые далеко от лимана.

— Значит, поговорю с дедом Михеем, — кивнула Таня.

— План хороший... — задумался Кагул, — а риск какой?

— Риска нет! — Тане хотелось стукнуть его за тупость.

— А мне что делать? — спросил он растерянно.

— Собирать и вооружать людей, что ж еще, — зло ответила Таня, выставляя его за двери. — А я займусь подземным ходом.

ГЛАВА 22 В библиотеке. История Хаджибейского лимана. Соляные копи. Подлое средство. Подземный ход

Тане не впервой было изменять свою внешность. А потому, повязав голову модным цветастым платком и несколько изменив свое лицо с помощью грима, она превратилась в совершенно другого человека — избалованную светскую барышню, завсегдательницу дорогих нэпманских салонов. Дополнив образ подходящим платьем, Таня рассмотрела себя с головы до ног в крошечное зеркальце и осталась довольна. В таком виде она добралась до Пересыпи.

Таня хорошо помнила то место, куда собиралась. Неподалеку находился клуб Фиры «Рай», но туда ей было не надо. Просто, бывая у Фиры, в том числе и днем, Таня запомнила вывеску публичной библиотеки, довольно большой. Эта библиотека и была ее целью.

Утвердившись в своей власти, большевики стали обустраивать библиотеки и сельские школы и особенно старались открывать их в рабочих районах — таких, как Пересыпь, Слободка, да и в каждом селе. Добираться в библиотеку на Пересыпи было ближе, чем в городскую, и намного безопасней. Да и книги там наверняка такие же, как и в центре. Так рассудила Таня и оказалась права.

Ее приветливо встретила доброжелательная старушка с седыми буклями и в огромных очках, в которой Таня без труда определила бывшую классную даму из какой-нибудь женской гимназии. Теперь со всеми своими знаниями и рвением бывшая классная дама занялась обустройством публичной библиотеки.

— Я никогда не видела вас здесь прежде! Но я рада, что вы зашли к нам, — старушка проводила ее в огромный зал, заставленный высокими стеллажами — впрочем, многие полки в этих книжных шкафах были пустыми.

— А я только недавно приехала в Одессу из Киева. Я художница, — сориентировалась на ходу Таня, — у меня здесь заказ. Мозаика с видом Хаджибейского лимана. Вот поэтому я и пришла к вам.

— Я могу чем-то вам помочь? — удивилась дама.

— Я хотела бы узнать побольше об истории Хаджибейского лимана, — твердо ответила Таня. —

Мне рассказали удивительные вещи. К примеру, что от лимана ведут подземные ходы к грязелечебнице, Хаджибейскому парку.

— Вся Одесса стоит на подземных ходах! — улыбнулась библиотекарша. — Это катакомбы, копи, которые вырыли каменотесы, добывая ракушняк. Но в окрестностях лимана их действительно много. Там есть и соляные копи,правда,все они давно заброшены. Но я могу поискать что-нибудь интересное для вас.

Усадив Таню за старинный стол, дама исчезла среди стеллажей. Минут через двадцать вернулась с двумя пыльными томами.

— Вот, нам повезло, — положила она книги перед Таней, — эти фолианты оказались у меня потому, что мы находимся близко к лиману, можно сказать, в этих краях. А вообще-то они достойны центральной библиотеки города. То, что вас интересует, можете прочитать здесь.

Таня с благоговением прикоснулась к пыльным обложкам больших книг, почему-то подумав о том, как сложилась бы ее жизнь, если бы она любила книги так, как любила их эта бывшая классная дама, по всему видать, обладающая невероятной жизненной стойкостью. Ведь это было настоящее мужество — среди всех испытаний и войн сохранить свои знания, культуру и силы остаться верной этой любви к книгам. Что-то в глубине души Тани подсказывало, что лучше оставить эту мысль в покое и не думать так долго, ведь в ней больше разрушений, чем смысла. Сожалеть о том, чего уже нельзя изменить, это разрушение...

Вздохнув, Таня открыла книгу и погрузилась в совершенно другой мир...

Природная достопримечательность Хаджибей-ского лимана была известна еще в средние века. История рассказывала о том, что в это место очень часто наведывались казаки и чумаки — торговцы солью. Такая популярность этой местности была вызвана тем, что в окрестностях лимана было очень ее много, и чумаки здесь добывали это природное ископаемое.

Первые упоминания о Хаджибейском лимане относятся к 1415 году. Именно в это время дорогу возле лимана стали называть Черным шляхом, а добытчиков соли, которые отправлялись по этому пути, чумаками.

Но соль была не единственной ценностью, которой были богаты окрестности. Оказалось, что пятикилометровая полоса из песка и ракушек, куда впадает река Малый Куяльник, богата лечебными грязями и солями. В Хаджибейском лимане казаки солью лечили свои раны, он был очень целебным местом.

Очень скоро в окрестностях стали появляться курорты. Первая грязелечебница возникла в первой трети XIX века. Было обнаружено, что на дне лимана размещены большие запасы иловой грязи, различные виды лечебных солей и другие природные лекарства. Это место прославилось как грязевой курорт.

Вот как писал знаменитый историк Скальковский о лимане в одной из своих работ: «В 1827 году... после летних жаров, в августе месяце, он весь покрылся таким слоем соли, что пространство в 6000 кубических саженей и в 2 вершка толщины могло дать до 400 000 пудов ее, и повозки могли идти далеко в воду, по причине мелкости озера. Можно было собрать все это количество соли, но по разным причинам собрано было гораздо меньше. Хотя расчет этот можно считать немного преувеличенным, но при устройстве плотин — вполне возможным».

Так Хаджибей получил славу как один из старейших грязевых курортов. Основным природным лечебным фактором стала грязь и целебная рапа лимана. По сравнению с Куяльницким, Хаджибей-ский лиман был значительно многоводнее, а концентрация солей в нем — ниже. Поэтому на берегах появились огромные песчаные пляжи, которые тоже стали частью курорта.

Вот так в начале XIX века одна из городских больниц Одессы открыла на берегу Хаджибейско-го лимана летнее отделение с грязелечебницей. Купание в лимане считалось частью климатотерапии. В 1887 году грязелечебницу передали на баланс городу. Ее благоустроили — разбили прекрасный парк площадью 12 гектаров. В нем росли акации, осины, тополя. Была аллея старых дубов — на ней встречались деревья толщиной в два обхвата! Неподалеку от входа в парк находился большой пруд с миниатюрным островком, где жили лебеди и другие птицы.

В парке был открыт хороший ресторан, который сразу приобрел популярность. Туда ездили и из Одессы, проводили концерты.

А в 1888 году рядом с центральными корпусами грязелечебницы открыли детскую санитарную станцию. Этот участок возле лимана был подарен городу графом Толстым. В детском отделении бесплатно лечились дети ремесленников, чернорабочих, прислуги и сироты. Заведение поддерживалось обществом попечения о больных детях, существовавшим на пожертвования частных лиц.

Кроме городской грязелечебницы, на Хаджи-бейском лимане были и частные медицинские учреждения. Сообщение курорта с городом осуществлялось паровым трамваем.

После революции грязелечебницу не закрыли. Санаторий сначала переименовали в «Пролетарское здоровье», а затем — в «Крестьянский санаторий имени центрального исполнительного комитета УССР». В парке был построен большой двухэтажный дом по проекту архитектора В. К. Циммера. Входные ворота и стены всех корпусов санатория украсили фресками, созданными украинскими художниками-монументалистами, представителями так называемого «Расстрелянного возрождения» Михаилом Бойчуком и Антониной Ивановой.

Был открыт специальный корпус для больных ревматизмом. А для тех, кто приезжал не в санаторий, в просто на курорт и в ресторан, открыли гостиницу.

Но не все берега Хаджибейского лимана считались безопасным местом. На противоположной стороне курорта, на территории, которая не была благоустроена, сохранились заброшенные соляные копи и копи с выработками ракушняка, в которых добывали камень.

Пытаясь как можно лучше благоустроить санаторий для партийной элиты, часть входов в катакомбы и заброшенные копи закрыли каменными или деревянными плитами. Намертво вколоченные плиты обрастали травой, и через время никто бы уже не смог обнаружить остатки входов в катакомбы. Но закрыты не все — часть таких входов местные жители специально скрывали от властей, чтобы использовать в своих собственных целях.

Таня прекрасно знала, что в них прятали контрабандные товары, рыбацкие снасти, а также людей, которых разыскивали власти. Мягкий климат окрестностей Хаджибейского лимана делал заброшенные копи идеальным местом для убежища. В этих подземельях было не так холодно, как в катакомбах в самом городе и возле моря. А близость пресной реки Малый Куяльник и других мелких речушек создавала дополнительный источник питьевой воды. В камнях попадались рудники, которые не замерзали даже в самые лютые морозы. Время от времени власти устраивали облавы в окрестностях лимана. Но они редко заканчивались удачно, так как разветвленная сеть подземных ходов позволяла с легкостью уйти от преследования и запутать следы.

Итак, многое Тане уже было известно, а о чем-то она прочитала впервые. Подземные ходы были реальностью.

Таня вернула книги и поблагодарила красивую даму, благообразное лицо которой вскоре осталось в ее памяти лишь призрачным воспоминанием.

— Помоги мне, Туча, — не мигая, Таня уставилась в глаза друга, пораженная тем, как при первых словах изменилось его лицо. — Пойми, нет у меня выхода! Другого выхода просто нет. Один раз в жизни. Ты мне должен. Не хочу напоминать, но придется. Я сама не своя. Туча, не понимаю, на каком свете. Горит все внутри. Ох, как горит... И другая я стала. Вижу, не нравится тебе это. Но что поделаешь. Помоги! Ну как не знаю кого тебя прошу!

— Да, Алмазная... — тяжело вздохнул Туча, — видать, круто тебя жизнь зашкурила. Соли за шкуру подсыпала. И гнить ты начала изнутри. С солью вот этой такой. Я человек простой. В университетах, как твой князек, не обучался. Но за одно тебе скажу. Есть буквы, не я их придумал. И вот так оно и называется. А называется это подлость. Подлость это, Алмазная. Ты мозгом своим уясни.

— Я знаю, — Таня кивнула, — подлость. Так поступил бы какой-нибудь Скумбрия. Или этот, лысый, ты помнишь. Котовский. Он бы так поступил. Я знаю. Японец от моего замысла в гробу наверняка перевернулся. Но... Другого выхода нет. Он не заговорит. Он денег хочет. А в нем — не подлость? Он белый и пушистый, Туча, этот дед Михей, который ворам подземные ходы сдает? Я сегодня была у него. Долго говорила. Деньги несла. Он ни в какую. Нет у меня выбора, Туча, нет! Мне этот ход нужен. Он его знает. Никто не знает, кроме него. Что же мне делать? Вот ты сам скажи: что мне делать? Туча, ты мой единственный друг.

— Беда в том, Алмазная, — грустно покачал головой Туча, — что люблю я тебя, ох, как сильно люблю. Да не так, как мужик бабе лапшу на ухи развешивает. А как свою, как родную. Как брат сестру любит, как отец дочь. Своя ты мне. Врослась всей кровью. Мы кровью за Японца прошлым с тобой повязаны. А кровь — не водица, когда братья — кровники. Знаю, что говорю. Мы с тобой кровные. И знаю я тебя, как никто другой.

— Помоги, Туча, — заломив руки, Таня заплакала, — ни о чем другом больше думать не могу... Дай людей.

— Ладно. Ты мне вот за что скажи. Как ты с Кагу-лом считаться будешь? Кинешь же ты его! Знаю по твоим глазам! Люди его на ножи тебя поставят.

— Нет, никого не кину. Я им свои деньги отдам. Все доли, что заработала. У меня в укромном месте. Скажу — выкуп, — твердо ответила Таня, у которой все еще текли слезы, и она не могла их остановить.

— Дурья башка! — Туча только рукой махнул. — Под шо ты себя загоняешь? В какую яму лезешь?

— Нет, Туча, ты не понял, — Таня очень грустно смотрела на него. — Я не лезу. Я хочу из нее вылезти.

Днем улочки села Нерубайского были безлюдны. Несколько чахлых, полудохлых кур (именно про таких в Одессе говорят «синяя птица») возились в придорожной пыли у покосившегося плетня. Куры были такие жалкие, что сидящий в будке на цепи по ту сторону плетня сторожевой пес даже не смотрел в их сторону, всем своим видом демонстрируя презрение к столь жалким созданиям.

За плетнем было шумно. Двое мальчишек играли в войну. Одному было лет 10, он был крепкий, коренастый, другому — лет шесть, но он совсем не уступал своему брату. А то, что это братья, видно было по внешнему сходству мальчишек, которые с жуткими воплями носились по городу.

Играли в белых и красных, в то, что лишь несколько лет назад отгремело в этих краях, пронеслось как смерч, оставив страшные воспоминания у взрослых, а у мальчишек — игру в войну.

За плетнем был зажиточный дом, заметно отличающийся от соседских. Крытый новенькой черепицей, двухэтажный, он весело смотрел чистыми стеклами окон, за которыми виднелись занавески в цветочек. Этот богатый дом составлял резкий контраст с глинобитными сельскими хижинами: большинство жилищ очень пострадали во время многочисленных военных действий, а хозяева все не могли привести их в порядок в силу своей бедности.

На узкую улочку свернул автомобиль — большой, черный, богатый — и вальяжно покатился по колдобинам сельской дороги, где отродясь не было машин.

Сторожевой пес рядом с будкой вдруг вскочил на все четыре лапы, громко звякнул цепью. Насторожился, зарычал. В глазах его отразилась глубокая собачья мудрость, а затем — тревога. Шерсть встала дыбом. Упершись лапами в землю, он залаял с такой яростью, так отчаянно, что дикий и страшный лай разнесся над всей землей. Пес лаял так, словно бился в каком-то жутком припадке, а с клыков его капала пена.

Черный автомобиль остановился возле деревянных ворот. Лай пса стал еще страшней. Испугавшись, мальчишки прекратили играть, прижались друг к другу. На крыльцо дома выскочила молодая полная женщина, мать мальчиков. Руки ее были в муке.

— Полкан, а ну молчать! Ты чего! — крикнула она, но пес не обратил никакого внимания на ее слова и продолжал заливаться лаем.

Из автомобиля вышли люди: трое мужчин и женщина в мужской одежде — коротко стриженная, в мужских штанах, заправленных в сапоги.

Люди вошли во двор. В руке у мужчин блеснуло оружие. Один из них, не глядя, выстрелил в сторону пса. Тот, испугавшись, завизжал, дернулся, попятившись, залез в будку, потащив за собой цепь, и замолчал. Зато заголосила хозяйка:

— Шо ж вы творите! Помогите, люди добрые!

— Заткнись, — женщина в мужских штанах выступила вперед. — Ты дочь деда Михея? Говорить по существу, не орать! И стоять на месте!

Один из мужчин наставил на хозяйку пистолет.

— Да, я... — она вся тряслась, как в припадке.

Приехавшая бандитка сделала знак рукой, по

которому мужчины быстро схватили мальчишек. Те закричали. Бандитка подошла к ним.

— Заткнитесь. Хотите жить — закрыли рты, — негромко бросила.

Испуганные выражением ее лица, а главное, оружием в руках мужчин, братья замолчали. Бандитка повернулась к женщине.

— Твой отец кое-что нам должен. Когда сделает — вернем пацанов. Побежишь в милицию или еще куда — детей не увидишь. Будешь бегать по селу и орать — то же самое. Если возьмешь себя в руки, может, еще к вечеру мальчишки будут дома.

Детей быстро запихнули в машину, взрослые тоже уселись, и, урча двигателем и выпуская щедрые порции выхлопного газа, автомобиль покатил по колдобинам. Мать мальчиков бесчувственно рухнула на ступеньки крыльца.

Автомобиль остановился возле дома деда Михея. Выйдя из автомобиля, Таня (а бандитка в мужской одежде была именно она) загрохотала в хлипкую дверь кулаком. Издали раздался дребезжащий старческий голос:

— Ну чего вам... Иду. — Дед Михей распахнул дверь. — Ты, шмара? Я ж тебе все сказал! Не надо мне ничего! И денег твоих поганых не надо! Не най-жешь ты хода! — и захихикал противным голосом.

— Пошел со мной, гнида старая. Быстро. К машине, — скомандовала тихо Таня, наставив на него револьвер. — Живее!

Дед подавился смехом и зашкандыбал изо всех ног. Окно автомобиля опустилось. Отшатнувшись, Михей схватился за сердце.

— Твои внуки у нас, — жестко сказала Таня, — оба. Либо ты показываешь ход, либо я велю пристрелить их и бросить в лиман. Никто с тобой шутки не шутит. Ты меня понял?

— Ты... ты... это же дети, — голос Михея дрожал.

— Мне плевать, — в голосе Тани не было ничего человеческого, — мне нужен ход. Ты так и не понял, кто к тебе пришел? К тебе пришли люди самого Кагула! Панькаться я с тобой буду, что ли?

— Я... я покажу... — затрясся дед Михей.

— Сесть в машину. Показывать дорогу.

Ехали долго. Но постепенно Таня стала узнавать знакомые места. Готовя налет на ресторан, она работала в санатории и жила в этих краях. Очень скоро Таня узнала знакомую рощицу с противоположной стороны от парка и ресторана. Лиман остался далеко.

Дед Михей велел остановиться возле рощицы:

— Здеся ход. Через пролесок надо.

— Идем, — Таня сжала в руке револьвер, — показывай. Один идет со мной, — обернулась она на заднее сиденье.

Один из бандитов пошел с ними. Двое остальных остались с детьми в машине.

— Весь мир свой ганьбишь, — вдруг обернулся к ней дед Михей, — позор Кагулу! Похищать детей — последнее дело!

— Заткнись! — Таня ткнула старика револьвером в спину. — Пасть захлопнул и пошел вперед! Тоже мне, мирный житель!

Сопровождавший их бандит смотрел на нее во все глаза.

— Каменюки видишь там? Желтые, — обернулся Михей, когда они прошли весь пролесок, — близко к холму. Ход там.

Они подошли поближе. Камни и камни, все одинаковые. Михей начал отодвигать в сторону один.

— А ну верни на место! — скомандовала Таня, а затем, когда дед послушался, щедро намазала нужный камень красной губной помадой, достав ее из кармана. Теперь его можно было отличить от остальных. Со стороны камень выглядел так, словно на него разлили красную краску.

— Люди здесь бывают? — осматривалась она по сторонам.

— Ни души! Никто не знает это место, кроме меня, — дед Михей покачал головой, — я родился здесь, здесь и помру. А когда помру, никто про этот ход и не узнает. Исчезнет.

Бандит помог старику отодвинуть камень. На них уставилось черное жерло подземелья. Пахнуло сыростью и тленом.

— В санатории знают это место? — Таня с тревогой всматривалась в темноту.

— Никто, — покачал головой старик, — оно им и не нужно теперь, при большевиках.

Было понятно, что старик говорит о прежних бандитах. Михей зажег фонарь, который успел захватить, и поманил их за собой. Все трое начали спуск в подземелье.

ГЛАВА 23 В подземелье. Беспризорники. Сбор доказательств. Налет. Смерть Кагула

Воздух в подземелье был отвратительный! Воняло илом с лимана. Таню стало тошнить. Она подумала, что, если благополучно выпутается из этой передряги и спасет Володю, больше никогда в жизни близко не подойдет к катакомбам и всяким подземельям. Страшное место! Место, абсолютно враждебное человеку, словно затаившийся в темноте каменный монстр, который ждет, чтобы наброситься и поглотить заживо, засосать в самые темные и глубокие недра, без возможности выйти на поверхность.

Таня никогда не любила катакомб. Но сколько раз сталкивала с ними ее жизнь! И всегда, выходя живой из смертельной схватки, Таня уже потом испытывала панический страх и жуткую тоску. Душу будоражили страшные мысли: сколько можно бросать вызов подземному миру? Ведь однажды можно и не выйти из него...

В подземелье были вырезаны ступеньки. Стены поросли мхом, сухим и жестким на ощупь. Дотронувшись случайно до какой-то коричневой гадости на стене, Таня с омерзением отдернула руку.

— Ил, — пояснил дед Михей, с ненавистью взглянув на нее, — ил со дна лимана. Просачивается. Камни мягкие, а лиман близко.

Они вышли в подземную галерею. Таня старательно запоминала дорогу. Вдруг в полной тишине послышался шорох. А затем — какой-то шум, отдаленно напоминающий людские голоса.

— Это что? — Таня замерла, сжимая в руке оружие. Бандит был испуган не меньше ее.

— Не знаю, — дед Михей равнодушно пожал плечами, — тут до санатория еще далеко.

— Куда ведет ход — в санаторий? — нахмурилась она.

— В погреб. Они там продукты держат.

— Продукты... — задумалась Таня. Очевидно, близость продуктов привлекла еще каких-то охотников за добычей, и ход успели обжить.

Они пошли дальше. Шум то усиливался, то уменьшался. Таня пыталась успокоиться, уговаривая себя тем, что кто-то из местных жителей знает о продуктах, о ходе, и ворует тайком. Встреча с перепуганными крестьянами не внушала опасений. Если это действительно перепуганные крестьяне...

— Показывай, куда дальше! — рыкнула Таня на старика, который освоился и стал вести себя более свободно.

— А тут везде прямо, по коридору, — отозвался независимо дед Михей, — как налево свернули, там все время прямо.

— Удобный ход, — хмыкнула Таня, — кто ж его таким прорыл, к грязелечебнице?

— Разные люди здесь были, — старик пожал плечами, — всего и не упомнишь.

Вдруг голоса усилились настолько, что им пришлось остановиться. И в этот самый момент из небольшого отверстия справа на них вылетели... два беспризорника! Два оборванных пацана.

— Люди, помогите! — один из них вцепился в Таню.

— Спокойней! — она пыталась оторвать от себя эти цепкие руки. — Вы кто? Что?

— Умирает! Нужна помощь! Помогите!

— Все туда, — скомандовала Таня своим спутникам.

Они буквально ворвались в небольшое помещение, напоминавшее круглую комнату. Оно было забито... детьми. Мальчишки и девчонки разного возраста, но все грязные, испуганные и взъерошенные.

Посередине на холщовых мешках лежал мальчик лет 10—12. Лицо его было совершенно белым. В воздухе чувствовался тягучий, солоноватый запах крови. Вся нижняя половина тела мальчика была в запекшейся крови. Холщовые рваные штаны насквозь были ею пропитаны. Он был без сознания, но, похоже, кровь уже остановилась и дышал он ровно.

— Что с ним? — Таня склонилась над ребенком.

— Мы не знаем, его таким сюда притащили... — раздались голоса сразу со всех сторон. Было видно, что, испугавшись смерти, беспризорники тут же потеряли свою наглость, циничность и дерзость.

— Мы из санатория сбежали, сверху, — раздался голос сбоку.

Обернувшись, Таня увидела мальчишку лет двенадцати. Рванув из рук Михея фонарь, чтобы осветить его лицо, Таня вдруг вздрогнула. На груди мальчишки на простом черном шнурке висел уже знакомый ей медальон.

— Ты Сашка Лабунский? — спросила она.

— Откуда ты меня знаешь? Ты кто? — Мальчик сразу отпрянул назад.

— Спокойно! Я ищу тебя из-за твоего брата. Он мне тебя поручил.

— А где Димка сам, чего он не пришел?

— Умер Димка, — сразу сказала правду Таня.

Мальчишка заплакал. Она схватила его, прижала к себе изо всех сил.

— Ну, тихо, тихо... Теперь все будет хорошо. Я тебе помогу. Я тебя вытащу.

— А как с этим быть? — Голоса со всех сторон раздались одновременно. — Что с ним делать?

— Ты один сбежал? — спросила Таня Сашку.

— Не один, — вперед выступил еще один мальчишка, — я тоже. А этого, — кивнул он на лежащего без сознания мальчика, — с собой притащили. Но он тогда еще мог идти.

— Ладно. Мы ему поможем. А ты расскажешь обо всем, что там произошло.

— А нечего рассказывать! Там, наверху, дядьки сидят. И к ним мальчишек водят. Нас поймали и в погребе держали. Нам удалось замок открыть. Мы дверь в стене нашли, и сюда, в ход. А тут уже наши.

— Про ход как узнали? — нахмурилась Таня.

— Рассказал кто-то... Мы уже и не помним.

— Давно тут сидите?

— Со вчерашнего дня!

— Значит, так, — Таня соображала быстро, — пару минут роли не играют. Мы сейчас дойдем до конца, посмотрим, как и что. А на обратном пути вернемся и всех заберем. Ты, — повернулась она к Сашке, — пойдешь со мной. Остальные все тоже выйдут на поверхность. А товарища вашего мы в больницу отвезем. Все понятно?

Беспризорники загалдели. Таня и ее спутники вернулись в коридор. В этот раз она велела Михею идти быстро, подгоняя его пистолетом.

Внезапно коридор закончился щитом из досок, который был отодвинут в сторону.

— Пришли, — вздохнул дед Михей.

Они влезли в эту своеобразную дверь и оказались в подвале, где пахло гнилой картошкой. Там было много отделений. Впереди, у противоположной стены, виднелась лестница, тоже заканчивающаяся дверью.

— Она выходит в коридор, к кухне. Нужно идти до лестницы справа, а оттуда ход в жилой корпус, — пояснил дед Михей. — А если идти налево, можно попасть в кухню, больничную столовую и физиотерапевтическое отделение.

Таня помнила, как был устроен санаторий и на каком этаже находились самые роскошные номера, где жили богатые и именитые постояльцы.

— Хорошо, — кивнула она, не желая признаваться Михею, что путь дальше найдет и сама, — возвращаемся.

Беспризорники ждали их с нетерпением. Таня отвела в сторону сбежавшего мальчишку.

— А ну говори — вы ничего не прихватили с собой, прежде чем сбежать?

— Ну... — он потупил глаза.

— Это важно, глупый! Говори. Мне нет никакого дела, что вы воруете. Я должна увидеть, что вы взяли!

Мальчишка протянул ей бумажник, в котором лежал пропуск в Главное городское управление НКВД на фамилию, которую Таня уже знала. Это было невероятной удачей, о которой нельзя было даже мечтать!

Таня велела сопровождавшему их бандиту взять лежащего без сознания мальчика на руки и нести наверх. Через время они оказались у машины. Таня распахнула дверцу.

— Отпустить этих! — скомандовала она, и бандиты вытолкнули наружу братьев. Они подбежали к деду. Михей обнял их трясущимися руками.

— Пошли вон! И больше никогда не попадайтесь мне! — крикнула Таня.

Это приглашение не нужно было повторять дважды. Ей было мерзко на душе, ведь даже самый близкий ее друг, Туча, узнав, что Таня ради подземного хода планирует захватить детей и все же давший ей людей для этого, назвал ее поступок подлостью. Возможно, так оно и было на самом деле. А может, и нет.

Таня погрузила ребенка в машину и велела ехать в Еврейскую больницу. Сашка Лабунский держался рядом.

— Ты бандитка, — вдруг произнес он.

— Бандитка, — согласилась Таня.

— Я хочу быть такой, как ты.

— Нет, — она покачала головой, — я спрячу тебя в больнице. Пока полежишь там. А потом я устрою тебя куда-нибудь, если ты сам захочешь бросить такую жизнь. И не забывай: Зверь еще на свободе. Кстати, а ты не знаешь, почему ваши называют его Зверем?

— Знаю, — Сашка лукаво взглянул на нее. — Есть ребята, которые среди торговцев на Привозе ошивались. А наши торговцы называют таких, как этот, зверями. Так и пошло.

Таня согласно кивнула. Теперь она знала все.

При подъезде к больнице она засунула под рубашку лежащему без сознания ребенку найденный пропуск.

— Он умер, Танечка. — Доктор Петровский, по счастливому стечению обстоятельств дежуривший в больнице, накрыл лицо умершего мальчика простыней.

— Господи! — воскликнула Таня. — Господи, за что... — Она изо всех сил сдерживала слезы. — Доктор, — продолжила, сглотнув комок в горле, — помогите спасти жизни! Другие жизни, это очень важно. Составьте полную опись бумаг и вещей, найденных на его теле! Ну, документы, все, что найдете... Он ведь от изнасилования умер?

— Прободение прямой кишки, — вздохнул доктор, — спасти было практически нельзя.

— Ну вот! Составьте эту опись со штампом больницы! Это спасет другие жизни.

— Очередная детективная история? — нахмурился Петровский, немного знающий об увлечениях Тани розыском и детективами в жизни.

— В этот раз хуже, — грустно ответила она.

Внимательно посмотрев на ее лицо, доктор кивнул. И без единого слова сел к столу, чтобы составить нужную ей опись и внести в нее найденный на теле ребенка пропуск.

Оставив Сашку Лабунского в больнице и взяв с него слово, что пару дней он честно побудет там, Таня вернулась к машине.

Туча приехал первым. Она не была готова видеть своего друга и растерялась, увидев его вылезающим из машины с самым суровым лицом. Впрочем, Таня знала, что за этой суровостью крылось золотое сердце, всегда готовое прийти на помощь в ее беде. Даже тогда, когда беда была самой большой.

Зачем приехал Туча перед самым налетом? Кагу-ла еще не было. Все дни подготовки Таня проводила не с Оксаной и Наташей, а в другом подземном убежище — настоящем бункере, который Туча выбрал специально по ее просьбе. В этом месте собирались держать захваченную жертву.

Дом находился на соседней улице и представлял из себя настоящую подземную крепость, к которой было подобраться не просто так. В нем не было сквозняков — на такой большой глубине он находился. И, конечно, в нем не было дневного света.

Теперь Таня особо ценила это обстоятельство. Давно, еще в гимназии, в какой-то приключенческой книге она вычитала о том, что человека проще всего сломать, если запереть его на некоторое время в полной темноте. И вот так всплыло это знание — в самый темный и тяжелый момент ее жизни.

Таня не могла дождаться налета! На рассвете бандиты собирались проникнуть через подземный ход, в гостевых комнатах найти жертву, скрутить и доставить в подземный тайник. Обработку жертвы и получение выкупа Таня брала на себя. А это означало, что в ее руках окажется освобождение Володи. Она вытащит его из тюрьмы! Таня не могла дождаться этого дня. А потому каждая минута казалась ей нескончаемым часом.

— Не откажешься? — кряхтя, Туча подошел к ней.

— Ты что? — перепугалась Таня. — Ты не понимаешь?

— Понимаю, — Туча тяжело вздохнул, — просто я...

— Говори, зачем пришел, — она не спускала с него глаз.

— Кагул... На деньги, которые захавает здеся, с тобой, этот халамидник... он свадьбу устроит.

— С официанткой? — Голос Тани поневоле дрогнул.

— С ней, — Туча кивнул, — и уже приглашения на цей холоймес рассылает. Откажись.

— Нет, — Таня покачала головой.

— Он же шкура задохлая! — возмутился Туча. — Он же за тебя кинуть собирается! Ты за него деньги, а он — финт ушами.

— Пусть женится на своей официантке! — Голос Тани снова дрогнул, предательство Кагула поразило ее больше, чем она ожидала. — Я все равно пойду.

— Вот так бывает. За жизнь, — тяжело вздохнул Туча, — ты за человеку веришь, шо своему боку, а у него дохлые крысы в душе. Шкура!

— Так бывает, — кивнула Таня, — что уж тут поделаешь...

— А ты за эту шкуру все свои деньги отдашь!

— Не за него, Туча, — Таня ласково потрепала друга по руке, давая понять, что разговор окончен.

Кагул опоздал. Когда он появился, Таня посмотрела на него с ненавистью. Она и сама не ожидала, что известие, которое сообщил Туча, принесет ей такую боль. С Кагулом в ее жизни были связаны и хорошие моменты, и она просто не ожидала, что все произойдет так. Но Туча был прав — и не такое бывает в жизни! Таня знала об этом не понаслышке. Тогда почему это известие причинило ей такую боль?

— Четверо? — Таня со злостью смотрела на людей, приехавших с Тучей и с Кагулом. — Всего четверо? Ты мне всю операцию завалишь из-за своей алчности!

— Что завалю? — моргнул безграмотный Кагул.

— Почему четверо? — Таня подступила к нему, сжав кулаки. — Я шестеро сказала!

— Так люди не хотят... — Кагул отвел глаза в сторону.

— Шкура! — внезапно поняла Таня. — Ты людей надурил, чтоб деньги сэкономить? Меньше взял людей, чтоб самому больше заграбастать? Но учти: провалишь дело, никто не получит ни копейки!

— Справимся, — моргнул Кагул.

— Там знаешь, сколько охраны?

Но ругаться дальше означало просто сотрясать воздух, и Тане не оставалось ничего другого, кроме как стиснуть зубы и идти вперед.

Ход прошли быстро. Она без труда обнаружила камень. К счастью, за эти дни не было дождей, и губная помада сохранилась, хоть и немного выцвела. В этот раз в подземном ходу не было ни души.

Они взяли яркие фонари, однако даже несмотря на яркий свет, бандиты чувствовали себя неуютно. Катакомбы всегда подавляли самых отчаянных смельчаков. Только Таня ощущала какой-то слишком странный, напряженный прилив сил. Ей хотелось то зарыдать, то громко запеть во весь голос.

Дойдя до нужного места, они остановились перед дверью, приглушили свет в фонарях.

— Надо пойти разведать, — сказала Таня.

— Пойдем сразу! — Кагул решительно шагнул вперед.

— Нет! — Таня заслонила дверь. — Если пойдем все сразу, нас просто перестреляют, как курчат! И завалим все дело!

— Ты со своими проверками уже завалила все дело! — злобно отозвался Кагул. — Ты слишком много на себя берешь! А мозги, как у курицы!

— Ах ты мразь... — тихо сказала Таня. — Прав был один человек — ты безграмотный и дешевый молдавский бандит, без меня — пустое место. Сколько денег ты поимел с моих проверок? И еще рот раззявлять?

— Хорош собачиться! — заворчали бандиты. — Алмазная дело говорит. Не хотим, шоб перестреляли, как курей.

Таня выбрала одного из бандитов, который пришел от Тучи, и вдвоем они открыли дверь. Погреб оказался пустым. В коридоре тоже никого не было.

Озираясь по сторонам, Таня выглянула в вестибюль гостевого корпуса — никого. Внутри не было ни одного охранника. Она нахмурилась.

— Странно... — Таня обернулась к бандиту. — Такое начальство здесь мутит, и в вестибюле ни одного человека? Такого не может быть!

— А шо такое... — Бандит был откровенно тупым, — ну так повезло.

— Надо вернуться и подождать... — начала было Таня, как из коридора раздался шум — это появились Кагул и все остальные бандиты.

— Я же велела вам ждать! — Таня в полном отчаянии сжала кулаки. — Нельзя идти! Ни одного охранника! Это ловушка! Надо подождать, что будет дальше.

— Нет времени ждать! — Кагул вдруг показался Тане совершенно другим человеком, она не понимала, что происходит с ним. — Так и до утра усидим! Может, они все уехали. Веди на этаж! Быстро!

Выхода не было, и вслед за ней бандиты поднялись на второй этаж, где находились самые роскошные апартаменты.

— Заглядывать буду я! — Таня накинула сверху белый передник горничной, оставшийся со времен прошлого налета и так и не пригодившийся тогда в санатории. — Женщина вызовет меньше подозрений.

В этот раз никто не возражал. В коридоре по-прежнему не было ни одного охранника. Три номера оказались заперты на ключ и, по-видимому, пусты. В двух других были неизвестные Тане люди.

Зато в шестом на кровати развалился нужный ей человек. Он был облачен в роскошный шелковый халат с яркими красными и золотыми драконами. Разметав это необычное одеяние по стеганому покрывалу кровати, он потягивал чай.

— Вы? — От удивления при виде Тани глаза его полезли на лоб. — Зачем вы здесь? Что это на вас?

Поставив чашку на тумбочку возле кровати, он потянулся к ящику.

— Быстрей! — крикнула Таня, обернувшись. — У него револьвер!

Бандиты ворвались в комнату. После короткой схватки револьвер, из которого постоялец не успел выстрелить, был выбит из его руки. Его ударили по голове рукояткой, и он потерял сознание. Таня очень хотела верить, что бандит знал, куда бить, и через время пострадавший очнется почти свежим.

Бесчувственное тело туго, как сосиску, замотали в простыню, перетянули веревками и понесли к выходу.

Выстрелы раздались, как только бандиты открыли дверь. С обеих сторон коридора поднимались вооруженные солдаты.

— Это ловушка! — Таня была в отчаянии. — Я же говорила!

Бандиты метнулись обратно в номер, забаррикадировали дверь.

— В окно! — схватив шторы, Таня сорвала их и принялась связывать. Понимая ее замысел, бандиты быстро помогали ей в этом.

В дверь палили не переставая. Один из бандитов был убит наповал. Прислонив мертвеца к двери как щит, налетчики выбивали стекла. Нелегко было спускаться со второго этажа, а еще и тащить за собой связанного человека.

Едва коснувшись земли, они разбили окна на первом этаже.

— Скорей надо добраться до кухни! — Таня помчалась по знакомому коридору.

Вестибюль был отрезан — там находились солдаты. Налетчики бросились через обходной коридор. Там их и заметили. Снова началась стрельба. Еще один бандит был убит. Наконец они добрались до кухни.

— Не открывай! — закричала Таня, увидев, что Кагул пытается распахнуть дверь на кухню — место, с которого начиналась прямая дорога в погреб. — Не открывай!

Но было поздно. Кагул распахнул дверь и принял на себя град пуль. На кухне находились солдаты. Опустив спеленутое тело на пол, бандиты открыли ответную стрельбу.

Таня бросилась к Кагулу. Грудь его была пробита в нескольких местах. Из него быстро уходила жизнь. Глаза стали мутными, теряли осмысленное выражение. На прощание Таня поцеловала его в губы и почувствовала горький вкус запекшейся крови. Кагул дернулся и застыл. К тому моменту вход в кухню был очищен. Еще один бандит был убит, в живых остались только Таня и человек Тучи, с которым она пыталась пойти в разведку.

Подхватив спеленутое тело, они с трудом миновали кухню и наконец нашли заветную дверь. Прочно закрыв ее, несмотря на тяжесть, как можно скорей попытались пройти по подземному ходу. Пленник извивался и мычал, очнувшись во время этого страшного бегства. Чтобы успокоить, бандит несколько раз пнул его в живот и в голову.

ГЛАВА 24 Шантаж. Осуществление плана Тани. Освобождение Володи. Второе столкновение с Фингером

Таня спустилась по ступенькам вниз, тщательно прикрыв дощатую дверь, — вернее сколоченные доски, заграждающие вход в подземелье. В руке ее дрожало тусклое пламя масляного фонаря.

Туго спеленутая фигура в углу самодельной комнаты пошевелилась, издала рык, чем-то похожий на стон. Таня зажгла керосиновую лампу, стоящую на деревянном столе. Помещение осветилось достаточно ярко. Фигура зашевелилась сильней, почувствовав свет. Никакого страха у Тани не было — это она думала, что придется уговаривать себя сюда войти. Но такого не произошло. Была только пустота внутри ее души и какое-то странное чувство отстраненности. Будто она наблюдала за всем, что происходит с ней, со стороны. Это помогало держать себя в руках и не думать ни о чем, кроме стоящей перед ней цели. А цель эта светила посильней, чем керосиновая лампа в темноте.

Таня подошла к связанной фигуре и стала освобождать голову от стягивавшей простыни. Очень скоро на нее уставились черные, пронзительные глаза Зверя. Глаза Вилена Таргисова.

— Ты! — прорычал он. — Я так и знал. Мне говорили, что ты не та, за кого себя выдаешь. Что тебе надо?

Таня сохраняла молчание, внимательно наблюдая за его лицом, словно ждала, когда в нем проявятся кровавые черты Зверя, жестокого серийного убийцы.

Пауза всегда была сильным оружием. Таня заметила давно, что молчание иногда бывает выразительней и опасней любых слов. Когда ты молчишь, никак не проявляя того, чего хочешь или ждешь, человек начинает нервничать. Вот и Таргисов начал испытывать сильное беспокойство, не зная, чего от нее ждать.

Таня сохраняла молчание, пытаясь понять, какие чувства испытывает в такую минуту. Этот человек убивал детей. Его даже нельзя было назвать человеком. Большое существо, поднявшееся по карьерной лестнице потому, что поставлял живой товар для оргий высокопоставленных извращенных большевиков.

Он зазывал их в определенное место, в какой-то город, и там поставлял материал для развлечений — живых детей, уличных, беспризорников, которые никому не были нужны, и никто не замечал их исчезновения. Таня не проверяла криминальную хронику, но не сомневалась, что если посмотреть сводки по другим крупным городам, то без труда можно найти похожие убийства.

Зверь сумел собрать определенный пласт негодяев, которые участвовали в этих оргиях. Теперь он привез эту свору в Одессу, в бывшую грязелечебницу на Хаджибейском лимане.

Место было выбрано не случайно, оно соответствовало всем необходимым критериям: отдаленность от города, закрытая территория, возможность полностью закрыть санаторий и ресторан для простых посетителей, местность, испещренная катакомбами, выработками камня, бывшими соляными копями, — здесь с легкостью можно было прятать трупы, которые никто бы не нашел. Очевидно, находясь в Одессе, Таргисов долго искал такое место и наконец нашел в окрестностях Хаджибейского лимана.

Самым интересным было то, что он вовсе не выглядел, как больное существо. У него было человеческое лицо, в котором совсем не проглядывало обличие зверя. Может быть, поэтому Таня не испытывала к нему ненависти? Она не испытывала вообще ничего... Для нее он был пустым местом, всего лишь грязным пятном на стене. А потому, как она ни пыталась, не могла заставить себя думать о нем как о человеке.

Нервозность Таргисова усилилась. Он попытался встать, но не смог. Заерзал по стене, напоминая огромного червяка, неспособного вылупиться из своего кокона. В других обстоятельствах это вызвало бы смех, но только не сейчас. Таня изо всех сил старалась сохранять паузу, которая для ее целей всегда действовала так, как надо.

— Чего ты от меня хочешь? — прорычал Тарги-сов, не сводя горящих ненавистью глаз с Тани. Вот он-то как раз испытывал ненависть, и огромную!

— Я хочу дать тебе шанс спасти свою шкуру, — просто сказала Таня. — Тогда убийства сойдут тебе с рук.

— Какие убийства?.. — Кровь отхлынула от лица Таргисова.

— Детей. Ты убивал их и везде оставлял свой след — детский башмачок. Я не знаю всей правды, но думаю, ты убивал их из-за своей сестры. Думаю, среди твоих грехов есть и кровосмесительство.

— Ты... ты... — Таргисов издал рев, больше похожий на звуки взбешенного животного, а не человека. Он упал на пол, принялся извиваться, стараясь высвободиться. Но не тут-то было: простыню крепили веревки — крепкие, хорошо связанные веревки. Бандиты знали свое дело.

— Кто изнасиловал твою сестру? Ты за это мстил? — Таня подошла совсем близко. — Ты с тех пор не мог смотреть на женщин? Ты везде возишь ее за собой — зачем? Ведь рано или поздно это станет известно. Неужели ты никогда не думал о том, какой позор ее ждет? То, что она пережила в детстве, да еще брат — убийца...

— Откуда ты все это знаешь? — В глазах Тарги-сова появился страх.

— Я ничего о тебе не знаю, — Таня покачала головой, — но можно было догадаться. Детские башмачки... Твоя сестра... Радуга. Ты ведь достал документы именно на эту фамилию. Наверное, вы в детстве играли так. Твоя сестра живет одна, у нее нет детей. Значит, нетрудно было догадаться, что она не может иметь их в результате того детского изнасилования. Кто это сделал — твой брат или отец?

— У нее нет другого брата, — всхлипнул Тар-гисов.

— Значит, отец. А ты был маленьким мальчиком лет 12-ти, и не мог ее защитить. С тех пор ты стал мстить маленьким мальчикам... Ты мстил себе — за то, что не смог спасти ее детство...

— Замолчи, заткнись! — На лице Таргисова появилось выражение муки. — Ты ничего не знаешь! Ты не можешь судить...

— А ведь эту историю я во все газеты подам именно так. — Таня присела рядом с ним на корточки. — Все газеты страны получат драму из детства кровавого убийцы Зверя.

— Ты этого не сделаешь! — Таргисов буквально позеленел. — Я...

— Конечно сделаю, — улыбнулась Таня. — И все газеты страны напечатают фотографию твоей сестры! Что будет с ней? Наверное, от такого позора она покончит с собой!

Таргисов издал нечто, напоминающее рыдание. Таня засмеялась.

— А с чего вдруг она торгует обувью, когда ты такой важный чекист? Честно, без обмана и спекуляции, нельзя было деньги зарабатывать? Да, торгашество у вас в крови! Обмануть, обсчитать, надурить, кинуть, нажиться, поиздеваться над простым человеком — ваши любимые методы! Барыги, торгаши. Сидели бы в своих горах! Нет, несет всякую нечисть в портовый город, к морю...

— Моя сестра... она... — попытался что-то произнести Таргисов.

— Да ну ее к черту! — отрезала Таня. — Провались она пропадом, твоя сестра! О тебе речь! Ты знаешь, как спасти свою шкуру? Как избежать такого позора?

— Нет. Чего ты хочешь? — всхлипнул Таргисов.

— Я хочу? Нет. Это ты хочешь! — В голосе Тани звучало откровенное издевательство. — Это ты должен очень сильно захотеть! Захотеть, чтобы никто не узнал, что ты убийца! Скажи, ты хочешь этого?

— Хочу, — прошептал Таргисов.

— Тогда ты сделаешь так, что из тюрьмы выйдет журналист Владимир Сосновский.

— Это невозможно. Он убил жену!

— Никого он не убивал. И ты прекрасно знаешь об этом! Ты испугался Володю Сосновского в тот самый момент, когда я появилась с ним в твоем кабинете. Ты знал его репутацию. Сосновский видел автомобиль, мог узнать, кому он принадлежит, запомнив номера. Узнай Володя, что это твоя служебная машина... Впрочем, ты не просчитался. Когда мы сдали тебе того несчастного мальчика, рассказавшего нам о Звере, Володя узнал, что убийца ты.

— Как узнал? — хмыкнул Таргисов.

— Виноград, — отрезала Таня, — изюм. Он нашел изюм возле трупа. И спрятал его. Ты, конечно, не знал об этом, иначе убил бы его. Но Володя отдал этот изюм с твоими пальчиками мне. Он хранится у меня! И я могу его использовать.

Глаза Таргисова забегали по сторонам, и Таня с удовлетворением подумала, что он не понял, как она блефует.

— Поэтому ты решил убрать Володю, — продолжала она. — Итак, давай подумаем, что у меня есть. Изюм. Дальше — родство с Радужной. Это, кстати, тоже установил Сосновский и передал мне информацию из тюрьмы. Отпечатки твоих пальцев на башмачках. Опись, составленная в Еврейской больнице, — в кармане убитого во время оргии ребенка был найден пропуск на твое имя. Показания уличных детей и работников санатория. Все это я лично отвезу в Москву. До этого, конечно, копии всех этих доказательств получит все начальство здесь, в Одессе. Ты ведь знаешь, мой покойный муж был чекистом, у меня есть все ходы. Ты хоть представляешь себе масштабы этого скандала? Думаешь, и ты, и твои подельники выйдут сухими из воды? Никогда! В жизни ты не отмажешься от всего этого! Пакет документов уже составлен. Он у надежных друзей. И если что вдруг, то все адресаты получат свои посылки.

— Подожди... — Натура торгаша взяла в Тарги-сове верх, — мы можем все это обсудить. У меня есть деньги, много денег. Я отдам их тебе. Уеду из города. Ты станешь богатой женщиной.

— Да, с головой у тебя явные проблемы! — рассмеялась Таня. — Я Алмазная! Слышал обо мне? Алмазная! Как ты думаешь, у кого — у тебя или у меня денег больше?

— Чего ты хочешь? — В голосе Таргисова звучало отчаяние.

— Я уже сказала: хочу, чтобы из тюрьмы вышел Владимир Сосновский.

— Но это невозможно! Составлено уголовное дело, есть доказательства...

— Я знаю, как сделать, что Володю выпустят, что должно быть в деле, чтобы доказать его невиновность. Обо всем этом ты напишешь людям, которые посадили его по твоей указке и с помощью твоих комиссаров-извращенцев. Они добавят в дело эти доказательства, и Сосновского выпустят, а потом и совсем закроют дело. Письма ты напишешь здесь, а мои люди доставят по адресам.

— А если я не сделаю этого?

— Тогда я напишу письма. Выбор за тобой.

Таргисов сделал вид, что задумался, и слишком

быстро спросил:

— Что нужно писать, какие новые доказательства?

— Итак, первое. В дело нужно добавить бумагу с отпечатком кольца на шее убитой. Заключение экспертизы — что отпечаток руки не совпадает с рукой Сосновского, а в доме Сосновского при обыске не найдено подобного кольца, и вообще никаких колец, потому что таких украшений он не носит.

— Ну да, можно сработать. А что еще?

— Пусть твои комиссары найдут на Привозе любого пьяного босяка — желательно не из Одессы, а приезжего, из деревни. И найдут у него в кармане какое-нибудь ювелирное украшение убитой Алены. На допросе босяк покажет, что залез в окно квартиры, расположенной на первом этаже, чтобы ее ограбить. Начал грабить, а в этот момент вошла хозяйка. Он перепугался и задушил ее из страха. Потом босяк попытается бежать из тюрьмы, и будет застрелен охранниками при попытке к бегству. Не мне тебе рассказывать, как это сделать!

— То есть подставить, убить невиновного человека?

— Это Зверь говорит? — рассмеялась Таня. — Да, убить, подставить невиновного человека, чтобы с Сосновского были сняты все обвинения, он вышел из тюрьмы, а ты спас свою шкуру.

— Допустим, я соглашусь, — задумался Тарги-сов, и Таня в глубине души возликовала, празднуя близкую победу.

— Это еще не все, — жестко, чтобы дать прозвучать радости в голосе, отрезала Таня, — ответ будет таким. Мы с тобой и с моим человеком идем в твой кабинет, и туда приводят освобожденного Сосновского. Мы забираем его и уходим.

— Не боишься, что я тебя сдам? — Губы Тарги-сова скривила жесткая ухмылка.

— Не боюсь. Если ты сдашь меня или устроишь засаду в кабинете, через час письма с доказательствами будут доставлены всем адресатам лично. Даже если свободный Сосновский уедет из города. Так что ты заложишь себя. Пожалуйста! Думай. Я тюрьмы не боюсь. Знаешь, в каком я буду авторитете в тюрьме? А вот ты — нет. Ты ведь знаешь о том, как поступают с убийцами детей, правда?

Таргисов нахмурился. Каким бы больным ни был его разум, слова Тани он понимал. И она прочитала все по его лицу, прежде чем он произнес вслух:

— Я согласен.

— Отлично, — только теперь Таня позволила себе вздохнуть. — Письма ты писать будешь в присутствии моего человека. Так безопаснее.

Поднявшись по ступенькам, чувствуя, как вся ее спина взмокла от пота, словно она тащила на себе неимоверно тяжелый груз, Таня три раза грохнула кулаком по двери — условным стуком. Тут же появился человек Тучи, который держал в руке револьвер. Он тут же наставил его Таргисову в голову.

Таня сняла с него простыню, с трудом развязав веревки. На ноги Таргисов поднялся не сразу — затекло все тело. На столе были приготовлены чернила, ручки, бумага.

— Ты все запомнил, что я сказала? — строго спросила Таня, и Таргисов кивнул. — Тогда садись и пиши. И без глупостей. Мой человек не будет стрелять тебе в голову. Он прострелит тебе колено или руку. Представляешь, какая это мучительная боль — писать с раздробленным коленом или с простреленной рукой?

Таргисов сел к столу и стал писать. Бандит не опускал револьвер. Таня прислонилась к стене, пы-

таясь унять дрожь, сотрясавшую все ее тело. Ее колотил жестокий озноб.

Три дня спустя полная блондинка с длинными волосами и золотым зубом, вульгарно смеющаяся в ответ на любое замечание, вошла в здание, где был расположен кабинет Таргисова, в сопровождении двух мужчин — самого Таргисова и человека средних лет в деловом костюме. Правую руку он почему-то все время держал в кармане пиджака.

Блондинка висла на руке у своего спутника, громко хохотала и сплевывала сквозь зубы. Таргисов посматривал на нее с отвращением. Блондинка была похожа на продавщицу из села, которую солидный кавалер вывел погулять на Дерибасовскую. И было только непонятно, что делает эта странная парочка в городском управлении НКВД.

За два часа до этого Таня привезла из города, куда на машине отвез ее лично Туча, страшно переживавший за подругу, сумку с деньгами и набивной костюм толстой блондинки. Деньги, якобы выкуп, полученный от «золотого гуся», должны были получить люди Тучи, принимавшие участие в деле. Их осталось совсем не так много — один человек, который вынес Таргисова из грязелечебницы и выжил, и те, кто принимал участие в захвате внуков деда Михея. Эти деньги должны были сделать их богатыми людьми. И ради выплаты этого фальшивого «выкупа» Таня отдала большую часть своих сбережений.

Но деньги больше ничего не значили для нее! Таня твердо решила про себя, что с карьерой воровки покончено. Оставив сумку с деньгами в том убежище, где держали Таргисова, чтобы бандиты могли забрать ее без проблем, Таня переоделась в костюм бандитки и отправилась в новую жизнь.

Володя Сосновский похудел, осунулся, но все еще держался надменно. Таню он не узнал. Скользнув пустым, даже презрительным взглядом по девице и ее спутнику, Володя обратился к Таргисову:

— Зачем меня привезли сюда?

— Вы свободны, — сказал Таргисов, — все обвинения с вас сняты. Ваши адвокаты постарались. Вот, кстати, и они.

Таня не выдержала. Подбежав к Володе, она схватила его руки, поднесла к губам.

— Это я, любимый... — едва не плача, прошептала Таня, — я...

Глаза Володи вспыхнули тем ярким костром, который за мгновение способен испепелить любую душу. Эта яркая вспышка неистовой страсти словно лишила его сил. Володя чуть отстранился, высвободил руки и сказал с легкой иронией:

— А я каждый день в тюрьме слышал о тебе!

— Как это — слышал? — Голос Тани задрожал.

— В песнях! — Губы Володи искривила жесткая усмешка. — Собирательный образ воровки, участвующей в грабежах. Называли тебя по-разному — Мурка, Любка, Машка. Героиня блатного мира никогда не была шмарой, дешевой проституткой. Она — всегда бандитка первого разряда и любовница уркагана. Она ведет «воровскую жизнь» и участвует в налетах, держит «речь на совете», имеет авторитет и выступает на сходе, ее боятся и уважают злые урки. Видишь, как удачно я собирал блатной фольклор и как много узнал о тебе?

— Володя, пожалуйста... — Глаза Тани наполнились слезами. Она очень хотела сказать ему, что с воровской жизнью покончено, но в присутствии человека Тучи и Таргисова не могла. Все, что она могла, только молча смотреть на Володю, словно стараясь перекинуть мост через прошлое своим взглядом, в котором Володя никогда не мог прочитать ее душу.

Володя и Таня так были увлечены друг другом, а бандит с таким интересом слушал их разговор, что никто из них не заметил, как сидящий за столом Таргисов открыл ящик. Грохнул выстрел.

Таргисов выстрелил себе в рот, откинулся на спинку стула и застыл навсегда. Стена за ним расцвела багрово-алыми цветами, которые, как раздраженные змеи, вдруг заструились по казенным серым обоям.

Таня прижала руки ко рту, чтобы не закричать. Володя сориентировался скорей.

— Бежим! Быстро! — и, схватив Таню за руку, помчался из кабинета, к лестнице. И вовремя. Из соседних дверей уже выглядывали люди, узнать, что за шум.

Они выскочили на улицу беспрепятственно, остановились перевести дух. Бандит, сделав Тане ручкой, растворился в толпе. Володя с Таней пошли к остановке трамвая.

— В тюрьме говорили, что тебя ищут, — Со-сновский не сводил глаз с лица Тани. — Где ты живешь сейчас?

— Я прячусь... — Вдруг глаза ее расширились, и она быстро отпрянула от Володи.

Из здания в сопровождении двух солдат к ним бежал тот самый человек, который пытался арестовать ее в первый раз. Теперь Таня знала, что это Фингер.

Он узнал ее даже в таком образе. Какова же была его ненависть, если даже в совершенно другом обличье он сумел разглядеть черты ее лица? Таня заметалась по остановке. Быть арестованной сейчас, когда Володя вышел из тюрьмы, — хуже этого просто ничего не могло произойти!

В этот момент раздалось дребезжание трамвая.

— Я оставлю тебе записку у доктора Петровского сегодня вечером! — крикнула Таня Володе. —

Найди меня! Я должна сказать тебе что-то очень важное!

Она на ходу запрыгнула в трамвай. В тот самый момент, когда на остановке показались Фингер и его люди, успевшие добежать, трамвай уже заворачивал за угол, дребезжа всеми своими металлическими частями. Фингер выругался сквозь зубы, повернулся к Володе:

— Вы девицу в парике не видели? Куда она делась?

— Здесь не было никого, — ответил Володя, испытывая щемящую боль.

ГЛАВА 25 Больница. Менингит. Володя узнает правду. Смерть Наташи. Поступок Фингера

— Она вся горит... — горько всхлипывая, Оксана вытирала слезы грязной ладонью, от чего на щеках оставались разводы, — второй час горит.

Внутри подземной комнаты был полумрак. Замерев, Таня прикоснулась к пылающему лбу дочки. Разметавшись по кровати, Наташа тихонько стонала. Губы ее запеклись коркой.

— Больно... бо-бо... мама... — Тонкий голосок дочки был таким тихим, что Таня едва различала ее слова, рухнув на колени перед дощатым топчаном и обхватив руками драгоценное тельце. — Мамочка... мама...

— Что болит? — Таня закусила губы до крови. — Солнышко мое... Что болит?

— Головка... Бо-бо... Мамочка... а ты больше не уйдешь? Не уходи... — Тело дочки вдруг изогнулось. Из груди Тани вырвался крик ужаса, который она не успела сдержать. У ребенка начались судороги.

В деревянную дверь загрохотали. Оксана метнулась в темный проем и скоро вернулась в сопровождении Тучи.

— Натуся... — Голос Тучи прозвучал страдальчески.

Таня держала дочку обеими руками. Девочка стала хрипеть. Из угла рта вытекла пенная струйка слюны.

— У нее судороги! — В безумные глаза Тани было страшно смотреть.

— До больницы! К Петровскому! За землю его достану, если до больницы нет! — закричал Туча и, завернув тельце девочки в одеяло, поднял ее и с силой прижал к себе своими мощными руками. — Бикицер все! До больницы! Ты...

Рассмотрев в полумраке лицо Тани, он стиснул зубы. Сказать Тане, чтоб она оставалась здесь, он не посмел.

— Почему здесь так темно? — вдруг вскинулась Таня, обернувшись к Оксане. — Почему так темно?

— На свет не могла смотреть, — плакала Оксана, — у нее глазки резало. Свет ей боль причинял. Страшно...

Возле входа в пещерный дом ждал черный автомобиль Тучи. Оксана села впереди, рядом с водителем. Таня и Туча устроились сзади. Туча крепко сжимал больную Наташу. Места оставалось достаточно. Сбоку умостился телохранитель Тучи, и всю дорогу в ногу Тане больно давила жесткая рукоятка его револьвера, лежащего в кармане.

— Не хипишуй... — Туча снова стиснул зубы, чтобы голос его не дрожал, — прорвемся... Не хипишуй! Ты ей нужна. Слышишь... Не за страшно... все дети болеют...

— Температура слишком высокая. И судороги, — хрипела Таня, у нее сжало горло с такой силой, что она едва могла дышать.

— Все дети болеют. Ни за что... — с каким-то упертым отчаянием повторил Туча.

— Мамочка... мама... — стонала Наташа.

Таня обхватила ее, прижала к себе.

— Солнышко, я здесь... Я с тобой... — Она испытывала такую боль, словно с нее заживо сдирали кожу, — мы к доктору едем... Он тебе маленький укольчик сделает, и ты поправишься. Все будет хорошо. Ты обязательно поправишься! Я люблю тебя, солнышко мое... Я люблю тебя... — повторяла она беспрерывно.

— И я люблю тебя, мамочка... Очень-очень... головка...

— Потерпи, солнышко... Скоро приедем к доктору.

К счастью, доктор Петровский был в больнице, и Таня усмотрела в этом добрый знак. Когда он уверенно развернул одеяло и стал слушать маленькую девочку, Таня испытала отчаянный прилив надежды.

— Когда поднялась температура? — спросил Петровский.

— После обеда... к вечеру... — ответила Оксана, она тоже находилась здесь.

— Она ела что-то, пила?

— Отказывалась и от питья, и от еды. Я ей пить давала. При температуре надо. Она ни в какую...

— Судороги были?

— Только что... нет, полчаса назад, — сказала Таня, — и на свет ей больно смотреть. Она говорит все время, что у нее головка сильно болит. Это от температуры, да?

— Когда это появилось? — Петровский рассматривал синеватые пятна, появившиеся на руках и лице девочки, четко была видна и небольшая красноватая сыпь.

— Я не знаю, — Таня посмотрела на Оксану, — Там темно было... где она... не видели.

— Дохтор, вы того... — Туча неуклюже переступал с ноги на ногу, напоминая слона в посудной лавке. Это могло было быть смешно, если бы не было так трагично. — Если лекарства вдруг... или позвать кого... вы скажите только... из-под земли вырою!

— Я понял, — лицо Петровского было очень серьезным.

Появилась медсестра с подносом шприцев. Наташа заплакала. Таня кинулась к ней.

— Не подходите! — резко вскинулся Петровский. — Вы нам мешаете! В коридор, все трое. Надо немного подождать.

Туча буквально нес Таню, она не могла идти, у нее подкашивались ноги. Время тянулось долго, и сквозь эту муку Таня думала о том, что время может быть самым страшным палачом. Ничто не способно ранить больше, чем неизвестность, растянутая во времени.

— Может, ей кровь перелить надо? — Таня с надеждой поворачивалась к Туче. — Может, инфекция какая?

— Доктор все сделает, — уверенно говорил он. — Спец же. И кровь новую зальет.

— Я! Я отдам ей всю свою кровь! — горько плакала Оксана.

Таня не случайно заговорила о переливании крови. Об этом новом эксперименте в лечении различных болезней говорили все. Много писали в газетах. Разговоры дошли даже до простых обывателей. Так что об этом слышали все, и все думали, что это может спасти от любой, самой страшной болезни.

Переливание крови в глазах простого обывателя стало считаться чудом. И в больницах просто на глазах выросла очередь из тех, кто желал лечиться новыми методами. Слухи вселяли надежду. Поэтому Таня вспомнила их, и надежда забрезжила перед ней — Наташа выздоровеет.

Дверь открылась. На пороге появился доктор Петровский. Его лицо было страшным.

— Машина есть? — обратился к Туче.

— Да за двором стоит! Хоть куда... — тот резко встал.

— Ее срочно надо вести в инфекционную больницу! Они знают. Имели с таким дело. Мы не можем держать ее здесь. В инфекционку! Срочно.

— Доктор... — Таня вцепилась в стену.

— Разговоры потом! Я еду с вами. Быстрее!

В ярком свете уже включенных ночных ламп было видно, как по лицу Наташи разливалась синева.

В коридорах инфекционной больницы было пусто. Им навстречу выбежала пожилая докторша — знакомая Петровского, которую он уже успел предупредить по телефону. Наташу быстро занесли в отдельную палату.

— Почему ее отдельно кладут? — заволновалась Таня. — Почему отдельно от всех?

— Таня... — Туча попытался ее успокоить.

— Высокая температура и озноб, головная боль, спутанность и потеря сознания, сонливость, мышечная слабость, регидность затылочных мышц... — Петровский перечислял симптомы женщине-врачу из инфекционки, — судороги, светобоязнь, повышенная кожная чувствительность, реакция на звуки. Повышение частоты сердечных сокращений. Кожная сыпь в виде звездочек.

— Я поняла вас, — губы ее горько искривились.

Она тут же взяла с тумбочки простой граненый

стакан, приложила его к высыпаниям, четко проступившим на руке Наташи, и придавила так, что кожа под стаканом побелела. Кожа побелела, сыпь сохранила яркий, насыщенный цвет. Петровский горько вздохнул и отвернулся к окну.

Наташа стонала. Она лежала на кровати в странной позе: на боку, с запрокинутой головой и согнутыми ногами. Таня попыталась поправить ей головку, но девочка вдруг стала страшно кричать.

— Не делайте так! — Петровский отвел ее руки. — Это причиняет ей боль. Не надо.

Таня села на пол рядом с кроватью и опустила лицо в матрас. Петровский быстро вышел из палаты.

— Доктор! — Туча вышел за ним и нагнал его уже в коридоре. — Говорите, доктор. Скажите мне.

— Нет.

— Мне можно. И нужно. Говорите.

— У нее менингит. Инфекционный менингит. Тяжелая токсикоинфекция, высокая концентрация возбудителя в крови. Дети в ее возрасте эту болезнь переносят... плохо.

— Какие лекарства нужны?

— Лекарств от этой болезни нет.

— Что это значит? — Туча вдруг затрясся, вцепился в рукав старого врача. — Что это значит? — закричал он.

— К утру она умрет. Через несколько часов. Смертность в случае этого заболевания среди детей ее возраста в наше время составляет 100 процентов. Ничего нельзя уже сделать. Вы понимаете? Ничего... Мне жаль. Идите туда, к Тане. Вы должны быть с ней. Я... Я не могу это видеть.

— Это точно, доктор?

— Точнее не бывает, — и, ссутулившись еще больше, чем обычно, Петровский поспешил вдоль длинного коридора.

— Вас ждут, — встретила его медсестра в вестибюле Еврейской больницы. — Там мужчина какой-то странный пришел... Говорит, что только вас хочет видеть.

— Хорошо, — доктор пошел к своему кабинету, не слыша голос медсестры, которая что-то пыталась говорить ему на ходу.

— Здравствуйте! — Возле кабинета сидел Со-сновский. — Извините, что так поздно. Я ищу Таню. Вы не знаете, где она?

— Вы? — Петровский затрясся, словно в припадке. — Вы?! Как вы посмели прийти сюда, ко мне?

Руки его дрожали. Он снял очки, затем снова надел, зачем-то достал носовой платок. Сосновский увидел, что глаза доктора полны слез.

— Простите... Я не вовремя, — Володя явно не понимал, что происходит.

— Вы пустой, никчемный человек! — Голос Петровского вдруг с силой загремел по всему коридору. — Самовлюбленный, тупой осел! Почему вы не в инфекционной больнице, где сейчас умирает ваша дочь?

— Что? — помертвел Сосновский.

— Дочь Тани! Ваша дочь! Наташа! От вас! Столько лет... Боже, как можно быть таким идиотом! Дочь Тани, Наташа, — это ваша дочь!

— О господи... — Губы Володи задрожали.

— Ваша дочь умирает! — кричал доктор. — Она не доживет до утра! Как вы смеете быть здесь, а не там? Что за пустота у вас в душе?

И Сосновский помчался по коридору сломя голову. Доктор уронил очки на пол. Из глаз старика сплошным потоком хлынули так долго сдерживаемые слезы.

Из автомобиля, стоявшего с потушенными фарами возле самой больницы, заметили фигуру Со-сновского, который выскочил из ворот двора и полетел вниз по улице, размахивая руками.

Фингер улыбнулся, поворачиваясь к Лошаку:

— Так, за ним! Возьмем еще тепленьким. Он приведет нас к Алмазной.

— Вы гениально придумали! Это гениально! — тупо осклабился Лошак.

— Немного наблюдательности плюс хороший слух на трамвайной остановке... Поехали!..

Наташа неимоверно страдала, боль усилилась, и Таня не могла слышать ее криков.

— Дайте ей что-нибудь! — вцепилась она в рукав женщины-врача.

— Мы уже сделали укол... спокойней, — в глазах ее стояли слезы. — Скоро это пройдет...

— Мама... — стонала Наташа.

— Я здесь, солнышко... — Таня крепко обхватила покрытое потом лицо дочки, прижала к себе, — я с тобой... Я всегда буду с тобой...

— Мамочка... — заплетающимся языком произнесла девочка, — а мы пойдем смотреть мишек?

— Конечно пойдем, радость моя... И мишек смотреть... И купим тот большой розовый шар, что ты хотела, и много-много мороженого... Я люблю тебя, моя маленькая... Я очень сильно люблю тебя...

— Больно, мамочка...

— Потерпи, солнышко. Скоро это пройдет. Ты поправишься. Все будет хорошо...

Таня крепко сжимала тело дочки, прижимая к себе, вытирая ладонями липкий пот. К утру боль вдруг немного утихла. Наташа успокоилась, открыла глаза. На ее обескровленных, синих губах расцвела улыбка. Высушенными за ночь болью, совсем тонкими пальчиками она прикоснулась к лицу Тани:

— Не плачь, мамочка... Я тоже тебя люблю... Я теперь летать буду...

— Что ты говоришь? — перепугалась Таня. — Что?..

— Это не страшно! Я полечу... Не плачь... Над тобой полечу, мамочка! — Наташа через силу засмеялась.

Потом она потеряла сознание. Тельце девочки выгнулось в судороге. Глаза вдруг раскрылись широко-широко, нацеленные вверх, куда-то далеко, над Таниной головой, и так и остались открытыми. Женщина-врач попыталась расцепить руки Тани, забрать тело. Но та продолжала ее укачивать.

Наташа заснула, боль прошла. Таня понимала только это, изо всех сил прижимая к себе хрупкое тельце, которое вдруг стало таким неподвижным и холодным.

Палата наполнилась людьми.

— Таня... — Туча тоже попытался разжать ее руки. — Таня... она умерла... все кончено...

— Нет! — Таня подняла на него сияющие глаза. — Она спит! Ей стало лучше! Ты не понимаешь. Боль прошла, и она спит. Теперь все будет хорошо! — и, поцеловав дочку в лоб, Таня вдруг засмеялась.

Кто-то попытался встряхнуть ее, женщина-врач что-то говорила ей прямо в лицо — Таня не слышала ничего.

— Дверь закрой, — обернулась она к Туче. — Туча, она же больна! Здесь такие сквозняки! Ее продует, температура снова подымется... Она же только заснула.

Все расступились. И тут появился Фингер. Он остановился перед Таней и положил руку на рукоятку кобуры на боку.

— Гражданка Ракитина? Или Алмазова? Вы...

— Тише! Не кричите так! — Таня подняла на него сияющие глаза и улыбнулась: — Тсс! Моя дочка больна! Она только заснула, а вы ее разбудите! Тише!..

Фингер отшатнулся. Рука его упала вниз, и он стал пятиться к стене, не сводя страшных глаз со спокойного лица Тани.

Дверь грохнулась об стенку.

— Да пусти меня! — оттолкнув Тучу, в палату ворвался Сосновский. — Где она? Что...

И тут он застыл. Таня снова начала качать тельце девочки, вполголоса напевая ее любимую колыбельную песню. Подлетев к Тане, Сосновский с силой ударил ее в плечо:

— Прекрати этот цирк! Немедленно прекрати! Ты убила мою дочь! Это ты убила ее!

— Не кричи! Ты разбудишь Наташу, — Таня спрятала лицо дочки на своей груди, не понимая, почему вдруг пышущая жаром кожа, с которой она только что вытирала пот, вдруг стала такой невыносимо холодной...

Она не видела, как в комнату вошли две медсестры в белых халатах. Острое жало шприца проникло в ее руку, погружаясь все глубже и глубже.

Фингер медленно вышел из здания инфекционной больницы и пошел к Лошаку, который вместе с двумя солдатами нервно курил возле машины.

— Почему один? А где... — вскинулся Лошак.

— Сбежала, — голос Фингера прозвучал так глухо, что Лошак с недоумением уставился на него, — нет ее там. Упустили. Ушла Алмазная. Ну и черт с ней...

— Как это ушла? А что... — не понял Лошак.

— Все, охота закончена, — сказал Фингер, — объявим в розыск, конечно. Не буду больше гоняться за этой тварью. Кагул мертв, и она... мертва. Ну, будет скоро. Свои замочат. Поехали. Устал.

И, усевшись в машину, Фингер больше не сказал ни слова, тупо глядя в темное стекло.

Прошло несколько дней. Было далеко за полночь, когда Фингер подошел к подъезду своего дома. Тусклый уличный фонарь раскачивался на ветру. Чуть поодаль от подъезда стоял длинный черный автомобиль. Фингер замедлил шаг. Из автомобиля вышли трое и пошли прямо ему навстречу.

Фингер почти сразу узнал их. Это был Туча, который шел чуть впереди. И по бокам — двое его телохранителей.

Туча пошел к Фингеру и уставился прямо ему в лицо своими хитрющими, чуть ироничными глазами. Фингер почувствовал холодок вдоль спины.

Такое вальяжное, спокойное поведение бандитского главаря означало, что он, Фингер, все время был на крючке, бандиты знали каждый его шаг. А еще показывало, с какой легкостью его могли убить сотню раз.

— Чем обязан? — Фингер решил начать разговор первым.

— Мужик, — хрипло произнес Туча, — уважаю. Понятия есть. Мужик! То, за шо сделал. Не тронет тебя никто в моем городе. Слово мое тебе — как броня.

— Я не для тебя это сделал, — Фингер пожал плечами, — просто... Есть то, через что переступить нельзя.

— Я знаю за то, — кивнул Туча, глубокое понимание отражалось в его глазах.

— Как... она? — чуть запнулся Фингер.

— Плохо, — в голосе Тучи прозвучала печаль, — болеет. А дочку ее вчера похоронили. Все как надо сделали. Все люди серьезные пришли. Я велел. На Втором Христианском — часовня.

— Ей наверняка — все равно. Что говорят врачи?

— Лечим. Плохо. Но лечим. Я лечу. У меня она... Дома.

— Понимаю, — сказал Фингер и, подумав, добавил: — Я решил уехать из города. Насовсем.

— Это правильно, — кивнул Туча, — так полег-чее тебе будет. А знаешь... Не ожидал от тебя! Вот не ожидал.

Фингер передернул плечами и, не попрощавшись, резко прервав разговор, ушел в темноту пустого подъезда, где кто-то разбил единственную тусклую лампочку.

ЭПИЛОГ

Одесские бандиты на сцене. «Нельзя всех спасти»

Осенью 1927 года в Одессу приехал писатель Исаак Бабель и привез пьесу «Закат». В литературном клубе была назначена читка. Клуб был переполнен. Пьесу читал сам автор. Спутниками его чтения были то хохот, то мертвая тишина. Замерев, переполненный зал старался не упустить ни одного слова, ничего не потерять.

На следующий день после читки началось соперничество между одесскими театрами за право постановки пьесы. Было решено разрешить постановку двум театрам — Русскому и Украинскому, с тем, что премьеры состоятся в один день.

Премьеры состоялись 1 декабря 1927 года. Спектакли словно помогали друг другу. Тот, кто не попал, не достал билеты в Русский, пробивались в Украинский театр, и наоборот. Аншлаг был полный. За неделю до премьер все билеты были раскуплены полностью в оба театра — и так на три спектакля подряд.

Ажиотаж был понятен. Впервые в истории города на сцене был поставлен спектакль о знаменитых одесских бандитах. О тех, с которыми каждый житель города сталкивался хоть однажды! Интерес был подогрет и разговорами одесситов, и газетными статьями о репетициях. А также тем, что два этих странных и разных мира — мир одесских бандитов и мир обычной, повседневной жизни — шли рука об руку. И соприкосновение с необычным миром воровской жизни всегда вызывало огромный интерес. Все хотели понять, как, по каким законам живут эти люди, так не похожие на обычных людей. Почему они стали такими? Что для них значит жизнь?

Но никто не догадывался о том, что спектакль будет поставлен только однажды... Ровно через 10 дней его сняли в обоих театрах.

Володя Сосновский, вновь принятый на работу в газету «Одесские новости» в качестве репортера, движимый каким-то отчаянием, посмотрел оба спектакля. Он даже пытался написать рецензию. Но ему не позволили.

В спектакле партийные органы усмотрели апологию мещанских взглядов на жизнь, отсутствие революционного пафоса, романтизацию бандитизма, пропаганду криминалитета, развращающую мораль и т. д. Спектакль жестоко раскритиковали во всех газетах и сняли с тем, чтобы больше не возобновить — никогда.

Поздним вечером черный автомобиль Тучи подъехал к воротам Еврейской больницы. Туча прошел в кабинет к доктору Петровскому, который его уже ждал.

— Наше вам с кисточкой, дохтор! — жизнерадостно поздоровался Туча. — Как оно?

— Как всегда, — улыбнулся Петровский.

— Вот, — Туча вынул из кармана толстую пачку денег, протянул врачу, — на нужды вашей больницы. Я... то есть мы... Серьезные люди... Решили, что каждый месяц привозить будем. Купите там, шо людям надо, — лекарства, такое... Ну, оно вам как-то глазастей!

— Я возьму, спасибо, — Петровский кивнул, — на самом деле нам очень помогут ваши деньги. Лекарств, перевязочных материалов не хватает. Люди умирают из-за нехватки этого...

— Вы это... того... Я привезу, как свистните... По народу соберу, — Туча помялся с ноги на ногу.

— Я понял, — сказал Петровский.

— А за это... Вы узнали?

— Узнал. Но ничем порадовать вас не смогу. Этот мальчик, Александр Лабунский, о котором вы хотели узнать, сбежал на следующий день после того, как Таня попросила его подержать здесь, в больнице. Выпрыгнул из окна туалета. Не успели уследить.

— От черт шкандыбатый! — в сердцах сказал Туча. — Ну шо за швицер растет?

— К сожалению, трудно иметь дело с беспризорниками. Воспитанию они не поддаются. Нельзя спасти.

— От це в точку, дохтор! — кивнул Туча. — Зато хорошо по горлу зашкрябали. Не спасли. Нельзя всех спасти.

Электрическая лампа на письменном столе доктора мигнула несколько раз — в городе были перебои с электричеством.

Двое беспризорных мальчишек пробирались окрестными ходами мимо Привоза. На груди одного из них был медальон, который он заботливо спрятал под грязной и рваной холщовой рубахой.

— Ты, главное, не куксись, Сашко, — говорил он второму, — оно за того... Сила. Каждый день живая копейка. Жрачка.

— Да знаю я!

После долгих странствий мальчишки остановились возле добротного каменного дома с коваными воротами, постучали. В воротах приоткрылось окошко.

— Мы до Леонидаса, в школу! Отворяй...

Оглавление

ГЛАВА 1 Финдиректор мыловаренного завода. Леночка. Обыск. Отчаяние прожженного мошенника

ГЛАВА 2 «Пролетарское здоровье». «Бабы, тихо! Кончай музыку». Мечта следователя Фингера. Наказание Скумбрии

ГЛАВА 3 Склад на пляже. Скучное дежурство. «Задавленный» телегой. «Склад взяла я»

ГЛАВА 4 Специалист по криминальному миру. След Алмазной. Семейная сцена. Очередная барышня Агояна

ГЛАВА 5 Жена Агояна. «Где усопший?»Угрызения совести Тани. Методы большевиков

ГЛАВА 6  Правая рука Тучи. Дебют в ломбарде. Роман... из-за куклы. Трагедия

ГЛАВА 7 Браконьеры с Хаджибейского лимана. Страшная находка. Смелость деда Михея. Секретный информатор

ГЛАВА 8 Пещерные дома и история Шкодовой горы. Морг, секреты вскрытия. Будущий щипач или шулер

ГЛАВА 9 Хлебные карточки. Последствия налета. Важное знакомство. Убийство в очереди за хлебом. Обещание Тани

ГЛАВА 10 Душевная болезнь. Экскурсия по Екатерининской. Фира и кино. Первый неудачный опыт

ГЛАВА 11 Беспризорники под котлами. Зверь. Разговор с Таргисовым

ГЛАВА 12 Школа карманников. Леонидас. Притон на Косвенной. Встреча с Володей Сосновским

ГЛАВА 13 Шторм. Труп в пещере. Пале-Рояль. Страшная находка в кустах. Подробности убийств и первые зацепки

ГЛАВА 14 Проигрыш Сосновского. Действия Тани. Хижина и Зверь. Автомобиль Зверя

ГЛАВА 15 Столкновение возле Староконки. В кабинете Таргисова. Обувная артель «Единение» на Екатерининской. Причастность Кагула

ГЛАВА 16 Труп в Дюковском саду. Находка Володи. Социальные противоречия нэпа. Юрий Олеша. Повесть «Зависть». Поступок редактора Сосновского

ГЛАВА 17 Аферы нэпманов. Реалии новых предпринимателей. Роковое столкновение с уборщицей. Провал Кагула

ГЛАВА 18  Угроза для Тани. Партийные инструкции. Тревога Володи. Алена

ГЛАВА 19 Классификация Софы: леи и шаи. Бегство Тани в пещерный город. Володя в тюрьме. Рассказ Тучи

ГЛАВА 20 Зацепки невиновности. Начальство в грязелечебнице. Первое столкновение с Фингером. Очередная жертва Зверя

ГЛАВА 21 Размышления Тани. Радуга. Подсказка Володи. Измена Кагула. План

ГЛАВА 22 В библиотеке. История Хаджибейского лимана. Соляные копи. Подлое средство. Подземный ход

ГЛАВА 23 В подземелье. Беспризорники. Сбор доказательств. Налет. Смерть Кагула

ГЛАВА 24 Шантаж. Осуществление плана Тани. Освобождение Володи. Второе столкновение с Фингером

ГЛАВА 25 Больница. Менингит. Володя узнает правду. Смерть Наташи. Поступок Фингера

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg