Тень райского сада (epub) - Тень райского сада 2057K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Ирина Игоревна Лобусова

Аннотация

1936 год... По ночам в квартирах советских граждан все чаще раздаются звонки в дверь, и все знают, что это не предвещает ничего хорошего. Знает это и Зинаида Крестовская — одинокая женщина, работающая врачом-педиатром. Но такой ночной звонок, напугавший ее до полусмерти, означал вовсе не то, о чем она успела подумать. На пороге стоял бывший жених, врач-психиатр, который буквально умолял осмотреть очень странного пациента. Если бы Зинаида знала, чем обернется ее согласие... Таинственный пациент, не имеющий имени, зарегистрированный под номером, тщательно охраняемый секретным отделом НКВД, оказывается... мальчишкой десяти—двенадцати лет...

После этого вся более или менее налаженная жизнь Зинаиды Крестовской рушится. Она становится свидетельницей страшных и нелепых смертей людей, которые хоть как-то были связаны со странным пациентом, в ее комнату подбрасывают труп, а ей самой угрожают...

 

ISBN 978-966-03-8342-5 (Ретродетектив)

ISBN 978-966-03-8280-0

© И. И. Лобусова, 2018

© Е. А. Гугалова, художественное оформление, 2018

© Издательство «Фолио», марка серии, 2018

Ирина Лобусова

Тень «Райского сада»

Одесса, конец марта 1936 года

Глава 1

Черный автомобиль с потушенными фарами завернул с Садовой на Соборную площадь, двигаясь очень тихо и медленно, словно на ощупь. Ночь была абсолютно безлунной. Только кое-где, под тусклым ночным фонарем, полурастаявшие полоски снега бросали белесоватый отблеск на мостовую, словно сожалея о том, что наступает весна, и этот призрачный снег, еще недавно сковывавший застывшую ночь льдом и морозом, постепенно исчезает.

Абсолютная тишина казалась объемным телом. Такая тишина бывает только в очень морозные, снежные ночи, когда весь мир словно спит. Однако снег уже почти весь растаял, и температура выше нуля отчетливо чувствовалась в воздухе. Тишина же была просто звенящей. И редкие выхлопы автомобиля громким взрывом звучали даже несмотря на то, что мотор работал на самой низкой скорости.

Повернув, машина покатила по старинной брусчатке, неуклюже перекатываясь по булыжникам. Слева возвышался собор. Его мрачная громада словно нависла над городом, закрывая всю площадь. И, несмотря на безлунную ночь, тень от собора накрыла землю, как покрывало из черного бархата, погребая под собой здания, мостовую, автомобиль и находящихся в нем людей.

— Этот дом? — Водитель, белобрысый молодой парень, полуобернулся к двум мужчинам постарше, сидящим на заднем сиденье. Те хранили угрюмое молчание, глядя прямо перед собой.

Один из них был в надвинутой почти на глаза фуражке. Плотный козырек почти полностью скрывал лицо. По всей видимости, сделано это было специально. Несмотря на то что фуражка явно доставляла ему определенные неудобства, он не собирался ее сдвигать.

— Сказано тебе было... Папудова, — отозвался второй, без фуражки, с обветренным, уставшим, заросшим недельной щетиной лицом. На нем была военная форма, но без погон, в то время как его спутник был в офицерском пальто из темной шерсти, застегнутом на все пуговицы, опять-таки, без опознавательных знаков.

— Так вы сказали, как с улицы завернем, дом напротив собора! — весело отозвался парень, сохранявший отличное расположение духа, несмотря на поздний ночной час и мрачные, напряженные лица своих пассажиров.

— С другой стороны, деревня, — презрительно бросил мужчина в форме, — самый знаменитый дом Одессы знать надо.

— А по мне — так один хрен! — хохотнул парень, но тут же осекся, почувствовав напряжение, повисшее в воздухе.

— Давно в городе? — Глухой голос мужчины в фуражке прозвучал неожиданно и вроде бы спокойно, просто внушительно, но было в нем нечто такое, от чего парень за рулем буквально задохнулся, чувствуя поползшие вдоль спины мурашки.

— Второй месяц... — дрожащим голосом отозвался он, разом растеряв и жизнерадостность, и бодрый, веселый тон.

И вдруг стало понятно, что сейчас три часа ночи, город застыл, словно оцепенев по приказу невидимого, но очень страшного командира, а автомобиль с потушенными фарами, проезжающий в тени огромного каменного собора, — знак беды, имя которой «страх».

— Извините... карту просто изучил плохо... — почти шепотом добавил водитель, напряженно сжав руль.

Страшный пассажир больше ничего не сказал. Тень от собора стала отчетливей: тусклый уличный фонарь, со скрипом раскачиваясь на ветру, высветил величественные каменные стены и высокую колокольню, острым шпилем уходящую прямиком в небо.

— Говорят, церковь не всю разобрали... Кладка прочная. — Человек в военной форме повернулся к своему соседу. — Надо бы наряд поставить... Хоть по ночам...

— Зачем? — Повернув голову, мужчина в фуражке уставился на собор, затем резко отвер­нулся.

— Говорят, огни видели... Как будто по церкви кто ходит. Значит, по ночам надо бы охранять. — Военный заискивающе смотрел на своего спутника, в котором за версту можно было разгадать большого начальника.

— И я слышал, — встрял в разговор шофер, который уже забыл, что надо бояться. — Народ говорит, что в закрытой церкви всегда есть блуждающие огоньки! Это не к добру.

— Сидел бы ты в своей деревне и не высовывался! — в сердцах отозвался военный, которого вдруг стало раздражать абсолютно все.

— Останови. Напротив входа, — скомандовал старший. Автомобиль замер у обочины, напротив деревянных дверей собора, запертых на висячий амбарный замок.

— Смотрите! — вдруг воскликнул шофер. — Ну, что я говорил! Колокольня!

На самом верху, в узкой прорези каменного окошка мелькнул, дрожа, тоненький огонек, словно пламя свечи, колыхнувшееся от порыва ветра.

Зрелище было страшным. Рука парня за рулем инстинктивно дернулась вверх. Но, вовремя сообразив, что перекреститься будет намного страшней, чем увидеть призрак, он сделал вид, что поднял ее для того, чтобы поправить зеркало в автомобиле. Скользнув пальцами по поверхности зеркала, водитель быстро опустил вниз дрожащую руку. Он моментально взмок, осознав страшную беду, в которую едва не попал — в компании таких пассажиров крестное знамение, даже сотворенное непроизвольно, означало смерть.

— Мародеры шуруют, — начальник в фуражке даже не шелохнулся, — находят щель. Стройматериалы воруют. Камни, доски. Щебень, опять же.

— Пугнуть бы, — отозвался военный, — пару раз по окнам пальнуть!

— Я тебе пальну! Весь город разбудишь, — начальник зло зыркнул на него темным глазом, с угрозой блеснувшим из-под фуражки, — дело сорвешь.

— Я это... того... предложил просто, — перепугался военный, — мародеров пугнуть. Шастают ведь.

— Ну и пусть шастают, — начальник пожал плечами, — не время и не место. Все равно в старой церкви больше ничего нет.

Было как-то странно называть величественный огромный собор старой церковью. И, словно с укором, отозвавшись на несправедливые слова, тусклая лампа на электрическом столбе, качнувшись, снова высветила высокий шпиль колокольни, тонувший в ночной черноте.

Огоньков больше не было. Темные впадины разбитых окон напоминали гнилые зубы во рту столетнего старика, являя зрелище жестокости времени и опустошения.

— Никого там нет. Показалось. Поехали дальше, — скомандовал начальник, надвинув фуражку на глаза еще глубже.

Автомобиль снова тихо заурчал и тронулся в темноту, следуя за изгибом пустой дороги, ночью похожей на спокойную полноводную реку с недвижимой ветром водной гладью.

Остановился он возле второго подъезда.

— Планшет, — коротко скомандовал начальник, и военный тут же подал ему кожаный планшет, лежащий сбоку на сиденье. Откинув крышку, мужчина принялся рассматривать лежащие в нем бумаги.

— Так, приказ есть... — задержался на одной из них.

— Все по форме, — нервно кашлянул военный, — как вы приказали.

— Хорошо. Ты все запомнил? Идешь со мной. Ты сидишь в машине, — обернулся к водителю. — Двигатель заглушить. Не привлекать внимания.

— Так нету здесь никого, коты только... — отозвался шофер, заметив мелькнувшего вдали темного ночного кота.

— Как выйдем из подъезда, багажник открыть, — начальник бросил на него злобный взгляд, но тут же обернулся к своему спутнику в военной форме, — пошли.

У входа в подъезд они остановились.

— Завтра этого... ушлешь. — Начальник говорил тихо, как будто их можно было услышать.

— В часть? Или... того? — замялся военный.

— Лучше того. Тупой, болтливый. Это твой прокол. Людей подбирать не умеешь. Доложить бы куда следует!

— Я исправлюсь! Все сделаю! — У военного затряслись руки. — И не пикнет больше, сволочь! Не повторится! Ты же меня знаешь.

— Знаю, — повернувшись, начальник уставился на него неподвижным тяжелым взглядом из-под фуражки, — знаю, потому и сказал. Другому бы не говорил. Сколько людей над делом работали. А тут...

Военный задрожал всем телом. Сделав вид, что не видит и не понимает его состояния, человек в фуражке усмехнулся и скомандовал:

— Пошли.

Они скрылись в дверях подъезда.

Пытаться уснуть было бессмысленно. Боль никуда не ушла, только стала острей. И, развернувшись к стене, Зинаида вдруг застонала от этой боли, которую в сотый раз принес повторяющийся жестокий сон. Затем откинула одеяло и села в постели, приложив холодные руки к пылающему лбу.

Занавески были раздвинуты. В этот раз она сделала так специально — так был виден собор. Он закрывал почти весь вид из окна, возвышаясь над миром и пряча от нее землю. Тень от каменных стен падала на ее пол.

На старом, вытертом паркете, чудом сохранившемся в ее комнате после девятнадцатого года, когда в топку в ужасные морозные зимы шло все — и мебель, и брусья комнатных перекладин, и паркет, — была видна четкая линия, всегда находящаяся в одном, строго определенном месте. Это ночная лампа на электрическом столбе рядом с домом отбрасывала тень. Зина привыкла к этой тени. Она жила с ней с самого детства. И это было единственным, что осталось неизменным.

Резко встав с постели, она переступила босыми ногами через черту и подошла к окну, чтобы прикоснуться к холодному стеклу разгоряченным лбом. В комнате было мучительно холодно, но Зина совсем не чувствовала этого, несмотря на то что от ее дыхания шел призрачный, белесоватый пар.

Эту привычку она сохранила с самого детства: вскакивать с кровати посреди ночи и прятаться в тени собора, если ей приснился плохой сон. Ей казалось, что это ее исцеляет, дает силы, и несмотря на все ночные кошмары, сердце ее рвалось к жизни, и она все еще сохраняла иллюзию, что все будет хорошо.

Ей снились коридоры медицинского института и выпускные экзамены, на каждом из которых она получала высший балл. Лучшая в группе. Самая лучшая. Всегда. Только она.

Как ее называл этот профессор?.. Имя его стерлось из памяти Зины жестокое время. «Гордость нашего курса! Ждет слава профессора Мечникова...» — и это все о ней. Как же тогда ей завидовали! Сон окунал ее в реальность — пережитое тогда ощущение счастья. А потом... Потом стол, заваленный папками с записями ее работы, с чертежами и графиками, со всем, чего больше не вернут. Никогда.

Собственно, именно это ощущение — ощущение того, что ничего больше нельзя вернуть, и было самым мучительным. В этом сне от Зины уходило счастливое будущее — осознанием того, что могло быть в ее жизни, но уже не будет, не случится, не произойдет, не вернется... И эта невозможность возвращения в прошлое, это жестокое понимание того, как могла бы сложиться ее жизнь и как не сложилась, ночь за ночью мучительными тисками рвала душу Зины, заставляя вновь и вновь возвращаться в ее личный, созданный специально для нее ад.

После таких страшных снов только вид из окна на собор был единственным стержнем, ухватившись за который, Зина пыталась сохранить крупицы рассудка. И постараться раскрыть глаза, возвращаясь в реальность, где сама себе запрещала страдать.

Эта картина, знакомая и родная с самого детства, всегда придавала ей уверенности и сил. А между тем она знала достаточно много людей, у которых вид на собор ночью вызывал мучительный ужас. Люди словно боялись оказаться в этой тени, грозящей Судным днем и небесной карой. Но только не она.

Для нее это был символ защиты, символ навсегда утраченного детства, и, пытаясь сохранить осколки разбитой души, просто сохранить, если уж не собрать в одно целое, она мучительно протягивала руки к ночной тени, прекрасно зная, что эта иллюзия возникает только по ночам.

Но иногда эта тень выступала предостережением, напоминанием о том, что нет такого плена, из которого нельзя было бы не освободиться.

Зине было шесть лет, когда мама впервые взяла ее в собор. Был канун Рождественского поста, и дорогу к собору устилал хрустящий слой белого снега, пушистым облаком опустившегося на город всего за одну ночь. Это было удивительное ощущение — бегать по хрустящей уже застывшей белоснежной корке, чувствуя, как тонкие иголки мороза покалывают щеки и нос. Мама смеялась, они бросали друг в друга снежки, и белый мех маминой шубки был так похож на этот яркий, удивительный снег.

Он искрился на солнце, Зине было весело, но когда они вошли в тень стены, она вдруг споткнулась и остановилась от того, что у нее мучительно сжалось сердце.

— Не нужно бояться, — мама улыбнулась и поцеловала ее в щеку, — иди смело! Запомни: всегда нужно идти вперед. Как бы ни было страшно и холодно. Всегда нужно идти вперед.

— Я домой хочу... На солнышко, — заканючила Зина, стрательно хлюпая носом.

— Здесь тоже есть солнце, Зинуля, — улыбнулась мама, — только оно находится внутри тебя! Не нужно бояться собора. Он наш защитник. Помни об этом.

Крепко сжав мамину руку, Зина зажмурилась и шагнула вперед. А потом замерла, оглушенная слепящим каскадом золотистой лепнины и мощными звуками хорала под высокими сводами. Это было так прекрасно, что она заплакала.

С тех пор прошло 30 лет. Но все эти годы она хранила в душе благоговение, возникшее в ее детстве, и помнила слова мамы.

Мама давно ушла на небо — как и вся прошлая жизнь. Осталась неизменной только она, Зинаида Крестовская, уже в зрелом возрасте осознавшая, что фамилия ее, как ни крути, означает только одно — крест.

Вздрогнув от холода, Зина опустила глаза вниз. На улице, возле самого подъезда, неподвижно стоял большой черный автомобиль с потушенными фарами. Не часто к их дому подъезжали такие машины, тем более по ночам. Заинтересовавшись, она попыталась выглянуть из окна, чтобы рассмотреть, кто находится в машине. Но ей это не удалось.

Резкий обрывистый крик прозвучал так неожиданно, что Зина резко дернулась, как будто ее ударили. Крик звучал со стороны комнаты соседа.

В этой комнате огромной коммунальной квартиры на девять семей жил старый подслеповатый учитель истории. Он давно был на пенсии. Говорил всегда тихим голосом, невероятно вежливо, что было для Зины настоящим бальзамом — так когда-то давным-давно разговаривали в ее семье.

Из комнаты сосед выходил только по утрам, жил очень размеренно и тихо. С чего вдруг он стал бы так страшно кричать ночью?

Сердце Зины сжало мучительное чувство тревоги. И, не долго думая, она схватила со стула длинную шерстяную шаль, в которую всегда закутывалась в холодной комнате, и бросилась в коридор.

Там было почти темно. Тусклая лампочка возле самой входной двери не рассеивала темноту. Это было проблемой их квартиры — никто не мог договориться с новыми, недавно вселившимися жильцами о том, кто и как будет платить за освещение в коридоре.

А туда навалили много барахла — сундуков, комодов, велосипедов, полок, шкафов, кастрюль и прочего ненужного хлама, который люди с низкой культурой выбрасывали из своих комнат на общую территорию, ничуть не переживая по тому поводу, что по коридору ходят все. И жильцы огромной коммунальной квартиры с завидной периодичностью бились впотьмах обо все это.

Выбежав в коридор, Зина тут же ударилась локтем о какое-то висящее на стене корыто, причем она отчетливо помнила, что вчера его в коридоре еще не было. Корыто звякнуло, словно огрызаясь. Зина продолжила путь дальше. Но тут же уткнулась в дородную соседку, внезапно выросшую перед ней, тетю Валю, такую же старожилку квартиры, как и она сама.

— Зинаида! До якой шухер шкандыбаем? — тихо, сквозь зубы рявкнула та на нее, намеренно загораживая путь.

— Там Петр Иваныч кричит, — Зина попыталась обогнуть соседку, но не тут-то было — в бок ей впился чей-то ржавый велосипед. — Ему плохо! Помощь нужна.

— Ха, плохо! Шоб нам так хорошо не было, как до него плохо! А ну засохни как столб под цугундером! — Тетя Валя была грозной, как дождевая туча. — Глаза б мои за твою дурную башку не шкрябались! А ну бикицер до комнаты — и ша! До кого за воздух трясу!

— Да вы что?! — от удивления глаза Зины полезли на лоб. — Ему же плохо! Он на помощь звал! Я врач!

— Ой, шоб высохли мои тапочки! Она таки-да дохтор! — Тетя Валя хмыкнула. — Да ты курья башка, шо свой тухес под такой шухер подставляет! Да за цей гембель всунешься, не долго будешь дохтором! Сиди как мышь засохшая до своей халабуды, и такое мне ша сделай, шоб ни одна кура не посинела!

Голос соседки звучал бодро, весело произносил привычные с детства слова, но была в этой веселости такая страшная, непредсказуемая трагичность, от которой у Зины сразу перехватило горло... И вдруг показалось, что больше нечем кричать.

Руки тети Вали дрожали. И, перейдя от слов к делу, она резко толкнула Зину назад. А затем решительно впихнула в комнату и вошла следом сама, придерживая дверь.

— Сиди тут, и уши об дверь не шкрябай. Никаких променадов за тот свет! — Тетя Валя стояла в дверях, загораживая проход. — Все, кончено. Гембель встал поперек горла. До него как до Боженьки — далеко, и горло не долетит. Жалко швицера старого. Беззлобный был, халамидник. А вот за тебя я в ощип не дам! Жизнь — она не грош под грязью, шоб топтаться тута — заходи, хто хочет. Дохлой курой быть мало радости, шая ты, за любой шухер недоученная! Знаю, до чего говорю. Сиди, как мышь недошмаленная. И не ори, как конь! Сейчас такое ша надо делать — шоб ни за кого!

— Вы думаете... — Понимание пришло резким ударом, и кровь отхлынула от лица Зины.

— Пыхтелку вонючую на резинах видела за окно? — Тетя Валя перешла на едва различимый шепот. — То-то же и наше вам здрасьте! Если уж за него пришли, ты-то за шо? За такой бикицер тебя зацапают — и все, пишите картины маслом! На кладбище. Ты мне ша сиди, и за комнату ни одним копытом! Дохтор!

Выскользнув в двери, тетя Валя растворилась в темноте коридора. Дрожащими пальцами Зинаида заперла дверь на замок и рухнула на кровать. Крик больше не повторился. В квартире стояла пугающая мертвая тишина. Но Зина прекрасно знала, что никто из жильцов не спит. В тишине было слышно, как мучительно стучит ее сердце.

Резкий звонок раздался как гром. Это звонили ей. Вскочив, Зина едва не задохнулась от ужаса и буквально окаменела. А в комнату продолжали настойчиво и резко звонить.

Глава 2

Оглушительный звук, казалось, заполнил пространство сразу со всех сторон — звонок нажали во второй раз, в третий. А Зина все не могла сдвинуться с места, ужас парализовал ее волю и мысли.

В коридоре послышался шум. В эту ночь никто в квартире, понятно, не спал. Ужас притаился в каждой трещинке потолка в коридоре, в прямо­угольниках паркета на полу, в тенях стен. Ничего не оставалось — только умирать от страха, слушая, как ночью кто-то звонит в дверь. Это был вестник беды — страшный звук ночного звонка, несущий самое плохое, без всякой надежды на спасение.

Потом она увидела тень. Резкую черту на полу. Именно это вырвало Зину из оцепенения, из страха, охватившего всю ее душу. Сдвинувшись с места, она заставила себя открыть дверь комнаты и выйти в коридор. Медленно пойти к входной двери, замерев, словно в ожидании приговора.

— Не открывай! — Перед Зиной выросла тетя Валя с белым лицом, похожим на стеклянную маску, обмазанную белилами. — Позвóнят и уйдут. Не открывай!

— А если нет? — Говорить все еще было страшно — впрочем, оставалось уговаривать себя, что это скоро пройдет, потому, что не оставалось ничего другого.

— Они вернулись за тобой! Я не знаю зачем... — Голос тети Вали дрожал, и Зина подумала о том, что в эту ночь страшно было всем, кто оказался в этой квартире. — Сейчас за тобой... А потом и за кем-то другим могут прийти!

Продолжая двигаться к двери, Зина пожала плечами.

— Не открывай, кому сказала! — Тетя Валя вцепилась в ее руку, оставляя вмятины на коже острыми ногтями. — Позвóнят и уйдут!

— Нет, — Зина с трудом высвободила кисть и увидела, как полукружия ранок наполняются алой, совсем свежей кровью, — будь что будет. Мне все равно.

— Старика забрали до машины, — быстро зашептала тетя Валя, — я в окно видела, как его выводили. Он не вернется. Ты понимаешь? Он уже не вернется! Теперь они пришли за тобой!

— Уходите к себе, — Зина уже подошла к входной двери.

Тете Вале не нужно было повторять дважды. Трагически всхлипнув, она бросилась прочь по застывшему коридору со скоростью, совсем не свойственной для ее комплекции. И очень быстро захлопнула за собой дверь, а потом резко, с хрипом, повернула на два оборота ключа замок, как будто именно два оборота могли ее спасти.

Зина распахнула дверь, встречая беду. Но к тому, что увидела, она была не готова. Ухватившись за стену, чтобы не упасть, она только и смогла произнести:

— Ты?..

Человек, которого Зина меньше всего ожидала увидеть, потоптался, переминаясь с ноги на ногу. Это был Андрей Угаров, ее однокурсник по медицинскому институту.

— Я разбудил тебя? Извини. Можно войти?

— В половине четвертого ночи?! — Она все еще не верила своим глазам. — Зачем ты здесь? Почему от тебя всегда одни неприятности и беды?

— Я не хотел... Извини. Просто у меня не было другого выхода. — Андрей явно нервничал.

Быстро сообразив, что после всего, что произошло в квартире этой ночью, абсолютно неуместным дополнением к ужасу будет бесплатный концерт совершенно нелепого выяснения отношений, Зина посторонилась:

— Заходи, и быстрей. Хватит привлекать внимание соседей. Где моя комната, ты знаешь.

Андрей знал, несмотря на то что был здесь последний раз больше десяти лет назад. Очень быстро он прошел по коридору и открыл нужную дверь.

— Прости, пожалуйста, — Андрей нервно заходил по комнате, бессмысленно начал переставлять какие-то предметы на столе, — я понимаю, что тебя напугал, но...

— Нет, ты не понимаешь, — Зина вдруг почувствовала горечь, и эту горечь ей страшно захотелось сразу же выплеснуть на него. Она быстро заговорила: — Ты никогда ничего не понимал! В этом всегда была проблема. Десять лет! Ты не появлялся в моей жизни десять лет. Все это время я не была тебе так срочно нужна, да? Десять лет, чтобы потом появиться в половине четвертого ночи и перепугать весь дом!

— Извини. Мне срочно нужна помощь, — Андрей продолжал совершать какие-то бессмысленные действия — достал книгу из шкафа, передвинул чашку с середины на край стола... Он был похож на бесплотную тень, вихрем ворвавшуюся в ее комнату, чтобы снести абсолютно все, как бывало уже не раз, а главное — вдребезги разбить привычный уклад ее жизни.

— Я попал в очень тяжелую ситуацию. — Андрей наконец заговорил внятно, хоть и сбивчиво: — У меня есть один странный пациент... Что с ним делать, я не знаю, и никто не знает. Я вспомнил, что ты была лучшей на курсе... Твою дипломную работу по физиологии, и... Мне очень нужна твоя помощь! Я не могу справиться один.

— Что за бред? — Зина запахнула поплотней шаль, чувствуя себя неуютно под его обжигающим взглядом. — Я детский врач, педиатр! А ты работаешь в психичке! Зачем я тебе? Что, галоперидол закончился? Я просто не понимаю, почему ты ворвался ко мне ночью, чтобы нести весь этот бред, и...

— Пожалуйста! Ты должна со мной поехать! — В голосе Андрея зазвучала непривычная для ее слуха мольба. Это удивило Зину так, что она даже отступила на несколько шагов назад, пытаясь взять себя в руки. Сделать это было нелегко. Оказалось, что десять прошедших лет были совсем крошечным отрезком времени.

— Куда ехать? — вздохнув, спросила Зина.

— В психиатрическую больницу.

Андрей взглянул на нее, и она узнала знакомый блеск в его рыжеватых, ярких глазах, который про себя называла солнечными кристалликами.

Это были крошечные яркие огоньки. Но когда они загорались в его глазах, то освещали весь мир, вспыхивая сполохом настолько ярким, что по сравнению с ними гасло и солнце, и электричество. Как чарующие огни папоротника, ярко горящие в самой беспросветной ночи, эти огоньки вели ее за собой. И душа ее, мучаясь и корчась, как ведьма на костре, сгорала в них, лишаясь сопротивления и остатков последней воли. Эти огоньки его глаз до сих пор завораживали душу, хранимые в глубине памяти.

Солнечные кристаллики на ладони, которые разбили всю ее жизнь...

— Зина, пожалуйста, — он как-то по-женски, истерически заломил руки, — этого пациента привезли прошлой ночью, и я абсолютно не знаю, что с ним делать! Мне нужно с кем-то поговорить. С кем-то, кто понимает. Ты даже не представляешь себе, насколько это серьезно.

— Проконсультируйся с кем-нибудь из своих коллег, — она пожала плечами, — мало ли хороших психиатров в городе! Зайди на кафедру...

— Ты не понимаешь! — воскликнул Андрей. — К нему запрещено приглашать других врачей! Только я один могу заниматься им — в обстановке повышенной секретности. Я даже имени его не знаю, только номер, под которым его прячут.

— Его? Значит, это мужчина? И что ты должен с ним делать — заставить заговорить?

— Поехали со мной! Ты все увидишь сама.

— Но ты же сказал, что других врачей запрещено допускать... — Все происходящее нравилось Зине все меньше и меньше. Оно настораживало и пугало.

— Я проведу тебя тайком, через кухню, со стороны служебного входа. Ты единственный человек, которому я могу доверять! Я должен поговорить с тобой, иначе сойду с ума! Я знаю, что был перед тобой очень виноват. Но у тебя добрая душа! Все очень серьезно. Сейчас на кон поставлена моя жизнь, — казалось, Андрей готов был пасть на колени перед ней.

— А если кто-то узнает, что ты провел в больницу меня? Тебя арестуют, расстреляют? — усмехнулась Зина.

— Будем надеяться, что до этого не дойдет.

— Его НКВД прячет? — спросила она в лоб. Это была своеобразная проверка — если начнет изворачиваться и лгать, ситуация действительно может быть очень опасной. Но Андрей не лгал.

— Да, — прямо ответил он. — Я тебе говорю: его под шифрованным кодовым номером прячут. Никаких записей в истории болезни нет.

— Хорошо. — На самом деле Зина уже давно приняла решение, — слишком уж ее заинтересовал, заинтриговал этот ночной визит. — Я поеду с тобой. Но я не знаю, чем смогу тебе помочь. Я всего лишь районный педиатр в детской поликлинике на Слободке.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так! А Слободка — совсем рядом со мной, — мягко улыбнулся он, — я всегда ценил твой ум.

Она горько усмехнулась. Затем, решив прекратить бессмысленное выяснение того, что выяснить нельзя, ушла за ширму и стала одеваться.

На улице было холодно. Поднялся ветер. Там, где на тротуаре оставались растаявшие полоски снега, теперь блестел лед. Они остановились перед небольшим черным автомобилем, стоявшим недалеко от подъезда.

— Вижу, ты пошел в гору, как и хотел, — усмехнулась Зина, — разбогател.

— Все не так, как ты думаешь! Это служебная машина. Я просто позаимствовал ее на время, — ответил Андрей.

Внутри салона она разглядела пропуск с печатью НКВД, прикрепленный к лобовому стеклу. Ей стало страшно. Она вдруг подумала о том, что, несмотря на все их прошлое, так до конца и не узнала этого человека. Этого странного мужчину с напряженным, застывшим лицом, изо всех сил вцепившегося в руль.

— Как для служебной, это хорошо! — против воли Зина внимательно вглядывалась в его лицо.

Угаров постарел. Профиль его стал жестче и четче. Появились серебряные волоски в висках и горькая складка у рта — следы одиночества и разбитых надежд. Зина умела читать лица людей как открытую книгу — по шрамам и отметинам, которые оставляло на них время. Почти все лица. Только вот это, когда-то такое родное, так и не смогла прочесть.

— Ты о чем? — нахмурился Андрей.

Она хотела усмехнуться, но получилась гримаса.

— О машине. Ты так хорошо научился водить. Раньше я и не подозревала у тебя такой способности.

— А ты считаешь, что знаешь обо мне все? — подняв брови, он повернулся к ней. Похоже, Андрей действительно был удивлен.

— Нет, — лгать Зина никогда не умела, это было самым большим ее недостатком — в отличие от многих людей, она прекрасно понимала, что в жизни это никакое не достоинство.

— Ты всегда что-нибудь да и подозревала, — без улыбки улыбнулся Андрей. Так умел делать только он. Улыбнуться без улыбки и этим поставить ее на место, заставить чувствовать себя виноватой без вины и извиняться без конца.

Но странно! Сейчас, впервые в жизни, Зина вдруг не почувствовала ни ненависти, ни раздражения, ни элементарной тревоги. Только что-то похожее на ностальгию шевельнулось в том месте, где когда-то была ее душа.

По Перекопской победы они стали спускаться к Балковской. Внезапно из ближайшего переулка выехал большой черный автомобиль. Он съехал на дорогу и фактически преградил им путь. Резко затормозив, Андрей чертыхнулся сквозь зубы. Зина отметила про себя, что это тоже было в нем новым. Раньше он никогда не употреблял крепких слов. Это она научилась выражаться резко и грубо, и даже куда дальше послать... Он — нет. Ссоры между ними возникали и из-за этого тоже. Зина все пыталась доказать, что умение вставить при случае крепкое слово не делает из нее опустившегося человека. Однако Андрей всегда ценил благопристойность — хоть и внешнюю, фальшивую и лишнюю, как шестой палец... Он был из тех людей, о которых говорят, что ненавидят за спиной, улыбаясь в ­глаза...

Но теперь и он изменился. Похоже, время меняет всех. И, услышав, как Угаров ругнулся, нажав на тормоз, Зина с удивлением, граничившим с восторгом, распахнула глаза.

Из машины, преградившей им путь, вышел человек в форме НКВД и поднял вверх руку, приказывая остановиться. Он стал в кругу света от уличного фонаря, падавшего на его лицо.

— Документы! — рявкнул офицер, когда Андрей вышел из машины. — И гражданка пусть выйдет тоже!

Зина вышла. Было холодно. Черное драповое пальто не спасало от ночного мороза и от страха. От этой адской смеси даже руки ее стали дрожать. Угаров протянул документы — водительское удостоверение, паспорт. Офицер подсветил фонариком, вынутым из кармана. Он был один, но было понятно, что в темном автомобиле находится довольно существенная подмога.

— Куда направляетесь в такой час? — задал он вопрос.

— Я врач, работаю в психиатрической больнице на Слободке, — заговорил Андрей. — Мне позвонили и сообщили, что одному из пациентов стало плохо, он впал в буйство. Я выехал... — Говорил Угаров спокойно и ровно, и Зина вдруг вспомнила принцип, которому он учил ее с самого первого момента их знакомства: рассказывать надо только правду, тогда ты не собьешься, и тебе поверят, исключительно правду — но не всю, и не всегда.

— Кто ваша спутница? — Офицер направил фонарик Зине в лицо. Она отвернулась...

— Врач из соседнего отделения. Физиотерапевт. Я по дороге заехал за ней.

— Чей автомобиль? — Задавая вопросы, офицер просто проверял их, так как по документам явно знал ответ.

— Мой личный автотранспорт.

— Проезжайте. — НКВДшник вернул документы и вернулся в черный автомобиль. Тот, урча двигателем, съехал на мостовую и быстро укатил вниз к Балковской.

Зина и Андрей вернулись в машину, но заводить зажигание он не спешил. С ужасом она увидела, что у него дрожали пальцы.

— Ты видела, за мной следят, — наконец произнес Угаров. И так как Зина молчала, продолжил, словно упорствуя: — Это не случайность!

— Это твой личный автотранспорт? — Не мигая, она уставилась на него.

Похоже, Андрей еще не пришел в себя. Покачиваясь всем телом, он через силу произнес:

— Теперь они знают тебя. Они поняли, что ты со мной. — Он говорил в темноту, не слыша ее слов. А потом вдруг очнулся: — Да, я купил машину! Ну извини, я сразу не решился сказать! Ты бы стала задавать разные вопросы, как я это сделал, как мне удалось. Я с тобой всегда чувствовал себя как на допросе!

— Как ты это сделал, как тебе удалось? — улыбнувшись, спросила Зина.

— Я... это не важно, — он отвел глаза в сторону.

— Ты работаешь на них, — вздохнула она.

— Я знал, что ты догадаешься, — Андрей тоже вздохнул, — но это не то, что ты думаешь. Я делал эксперименты с сознанием. Внушаемость, и все такое. Исследовал различные вещества, их влияние на человеческий мозг, степень внушения. За эту тайную работу много платили, и...

— Ты ставил эксперименты на арестованных НКВД? — прямо спросила Зина.

— Какая теперь разница? — В голосе Андрея зазвучала горечь. — Это уже не важно. Ничего не вышло из моих экспериментов. Ни результатов, ни...людей.

— Ты хотел стать великим. А стал правильным, — горько усмехнулась она.

Он не ответил. Завел машину. Больше они не сказали друг другу ни единого слова. Автомобиль тронулся.

Мрачные корпуса психиатрической больницы возвышались темной громадой. Зине вдруг подумалось, что даже если не знать, что это за место, все равно нельзя пройти мимо, не ощутив этой атмосферы безнадежности, запустения, тоски. Ей вспомнилось, как давно, еще в царские времена, назывались психиатрические лечебницы — домом скорби. И более точного названия нельзя было подобрать.

Дом скорби. Здесь жили те, в ком больше ничего не осталось от людей. Разве может существовать скорбь большая, чем эта?

Автомобиль обогнул металлическую ограду, решетки, стал объезжать здание со стороны. Когда-то давно, еще во времена учебы, Зина здесь бывала. Они тогда проходили практику. Ей хватило нескольких занятий, чтобы понять — нет силы, способной удержать ее в этом месте.

— Куда мы едем? — прервала молчание она.

— Мы обойдем здание с другой стороны, — ответил Андрей. — Сзади в заборе есть лаз. Мы войдем через подвал, мимо прачечной и кухни, тайком от всех. Тебе придется запомнить этот вход.

— Зачем? — Зина вдруг перепугалась еще больше.

— Затем. А может, тебе понадобится вернуться? Без меня. Чтобы его спасти.

— Кого? Твоего пациента? — Острый страх сжал сердце Зины ледяной колючей лапой — во что же она позволила себя втянуть? Что это за кошмар такой, лезть в больницу через какие-то подвалы, а потом неизвестно кого спасать?..

— Ты на нем тоже эксперименты проводил? — не выдержала она.

— Нет, — Угаров повернулся к ней и сказал строго: — Если бы я их проводил на нем, он был бы здоров. И вообще молчи. Ты скоро все узнаешь. Запоминай.

Он оставил машину возле какого-то мрачного, тесного переулка без единого огонька, застроенного узкими, покосившимися одноэтажными хибарами — это все, что Зине удалось разглядеть в свете фар. Где-то в отдалении взвыла собака, звякнула цепью. Зина почувствовала, как по ее затылку стекает липкий ледяной пот.

Что арест соседа, что ночной звонок в дверь! Вот именно здесь и сейчас ее ожидал настоящий ужас, первобытный, отчаянный, словно пришедший из далеких веков, чтобы смертельным вирусом проникнуть в ее кровь и остаться в ней до конца.

Идти пришлось недолго, меньше квартала. Наконец Андрей, подойдя к деревянному забору, отогнул в нем доску, влез в щель сам и помог влезть Зине. Они быстро прошли через узкий дворик, заваленный тюками с грязным бельем, и остановились возле зарешеченного входа в подвал.

— Чтобы поднять решетку, надо открутить всего два винта, слева — вверху и внизу, — произнес Андрей. — Сделать это можно простой отверткой. Винты справа не трогай. Это декорация.

Поковырявшись возле решетки, Андрей поднял ее, и наконец они влезли в лишенное стекол окно и оказались в узком темном коридоре, где их встретила просто отвратительная вонь.

— Прачечная, — пояснил Андрей, как бы извиняясь. — Теперь направо. Дальше — кухня.

— Почему же вонь такая? — не выдержала Зина.

— Господи, да ты ведь сама понимаешь, что у нас за пациенты, — горько усмехнулся он. — Многие годами гниют в собственных испражнениях. Помнишь картину по клинической шизофрении?

— Нет, — Зина удивленно покачала головой.

— Ладно, забудь. Персонала не хватает, — коротко сказал Андрей.

Он открыл незапертую дверь, которой заканчивался коридор, и они оказались в месте, похожем на настоящую тюрьму. По обеим сторонам коридора двери были под густыми стальными решетками, и такими же решетками заканчивался каждый отсек коридора.

— У меня универсальный ключ — пропуск, — произнес Угаров. — Я сделаю тебе копию.

— Кого здесь держат? Это же тюрьма! — Зина не смогла сдержать возгласа — было сложно испытать больший ужас, представляя, кто находится здесь, за запорами.

— Хуже, — вздохнул Андрей. — Значительно хуже. Из тюрьмы можно выйти. Отсюда — уже нет. Здесь находятся без прошлого, без будущего, без мозга... — почти шепотом закончил он.

— Электрошок? — воскликнула Зина, начиная понимать.

— И это тоже, — кивнул он. — Это самое страшное отделение. Оно для пожизненных.

Андрей помолчал.

— Вон за той дверью — женщина, которая утопила в ванне троих маленьких детей. А рядом — женщина, которая сожгла в духовке своего годовалого сына заживо. Это больше не люди. Зачем выходить таким?

— Я думала, здесь не держат пожизненных, — растерялась Зина.

— Их действительно переводят в другие места. Но не всех.

Жирная наглая крыса, переваливаясь, неспешно перешла им дорогу и протиснулась в отверстие у стены под тюремной решеткой.

— А еще те, кого привозят к нам под номерами, — Андрей говорил глухим шепотом, так, что Зина едва различала слова. — Ты понимаешь, о чем я... И они тоже не должны выйти. Так, мы почти пришли. Запоминай.

Они дошли до самого конца коридора и остановились у последней двери, как и все остальные, забранной густой решеткой. Оттуда не доносилось ни звука.

Глава 3

Андрей открыл дверь очень быстро, предварительно оглянувшись в даль пустынного коридора. Там никого не было. Замок щелкнул. Он отодвинул в сторону решетку, и Зина замерла, не поверив своим глазам.

— Да входи же! — Андрей легонько подтолкнул ее в спину. — Здесь стоять нельзя.

И, наслаждаясь страшным эффектом, со своей привычной долей мстительности, знакомой ей по еще прежним годам, добавил:

— А ведь я тебя предупреждал!

Зина, не помня себя, вошла внутрь, двигаясь словно во сне. За всю свою жизнь, за всю свою врачебную практику ей не доводилось видеть ничего подобного! Кровь даже не леденела в жилах — она просто застыла, полностью остановив свой ход.

Комната — келья — камера, как ее назвать, Зина не знала, была обставлена с той страшной аскетичностью, которая всегда является неотъемлемой частью тюрем и больниц. Узкое пространство было полностью занято металлической койкой, придвинутой к стене. Она была застлана грязной простыней, которая сползла в сторону, обнажая старый, рваный матрас в пятнах. Ни подушки, ни одеяла не было. Вместо этого были отчетливо видны кожаные ремни — кандалы для рук и для ног, прочные и страшные путы, которыми пристегивают пациентов в психиатрической больнице. Ни умывальника, ни тумбочки не было. Стены были обиты мягким материалом — безопасность для буйных плюс звукоизоляция. Впрочем, пациент, который находился в палате, не нуждался ни в звукоизоляции, ни в кожаных ремнях.

На самом краешке койки неподвижно сидел... ребенок. Это был мальчик не старше десяти лет, светловолосый, славянской внешности. Он был такой худенький, что острые косточки плеч проступали сквозь больничную пижаму. Страшное, угнетенное состояние ребенка просто бросалось в глаза!

Он был абсолютно неподвижен. Широко раскрытые глаза, похоже, ничего не видели, несмотря на то что были открыты и уставлены в одну точку. Рот полуоткрыт, из безвольных, вялых и онемевших губ стекала уже где-то подсыхающая струйка мутной слюны. Все черты его лица были искажены страшной гримасой. Это было выражение дикого, чудовищного, просто вселенского испуга, который поразил этого маленького человека как удар! Люди суеверные и простые с воплями бросились бы прочь от этой жуткой гримасы, крестясь и крича про дьявольщину. Но Зина как врач моментально определила, что лицо ребенка было искажено судорогами, от которых онемели мышцы, потому и появилась на его лице такая страшная гримаса, означающая вселенский страх.

Руки ребенка безвольно лежали на коленях пальцами вверх. Они были скрючены, как птичьи когти. Вся поза и положение рук были для человека в нормальном состоянии жутко неудобны, так нельзя было бы долго просидеть на одном месте. Но мальчик был неподвижен. Ступни его ног были вывернуты наружу пятками, как будто он страдал плоскостопием. Было ясно, что это последствия судорог. В комнате стоял характерный тяжелый запах. Зина поняла, что ребенок испражняется под себя.

— Долго он сидит... так? — Голос ее дрогнул.

— Его привезли таким, — отозвался Андрей. — Он в ступоре. Но я никогда не видел ступора у ребенка. Потому тебя и позвал.

Она подошла ближе, попыталась распрямить мальчику пальцы и вернуть его руку в нормальное состояние. Пальцы были твердыми и холодными на ощупь. Ей это почти удалось. Но едва она разогнула последний палец, пытаясь вывернуть кисть, как рука ребенка вернулась в прежнее состояние — к той самой неудобной позе.

Ступор. Зина видела только картинки на эту тему в медицинском учебнике по психиатрии, но ей никогда не приходилось наблюдать живого, реального человека в таком состоянии. Мистики назвали бы его промежуточной остановкой между двумя мирами — человек еще не умер, но назвать его живым не было никакой возможности.

Она стала лихорадочно вспоминать то, что читала когда-то о психиатрическом ступоре — это один из видов двигательного расстройства, представляющий собой полную обездвиженность с ослабленными реакциями на раздражение, в том числе и болевое. Обязателен мутизм — немота. Полное отсутствие каких-либо реакций, отказ от коммуникаций. Больной ступором не разговаривает, может долго не питаться, не соблюдает гигиенических норм, сидит на одном и том же месте, в одном положении, придерживаясь часто неудобной, противоестественной позы, невозможной в нормальном состоянии. При попытке изменить позу тут же возвращает ее обратно. Сознание полностью отключено.

Зина повернулась к Андрею:

— Это действительно ступор? Какие симптомы?

— Сознание отключено — полное помрачение. Абсолютная неподвижность. Мутизм.

— Но есть слюнотечение.

— Слабое. Повышенный тонус мускулатуры. Угнетенность рефлекторных реакций. Полное отсутствие вербального общения. Не слышит, не говорит. Также полное отсутствие болевой чувствительности — боли не испытывает и ничего не почувствует, хоть порежь его на куски. Абсолютно не реагирует на внешние раздражители — на изменение температуры, звуки голоса, шум. То есть все, как описано в учебнике, то, что ты сейчас вспоминаешь про себя!

Зину всегда поражала странная способность Угарова словно бы читать мысли. Это изучение потаенных мыслей людей и умение считывать по ним тайную информацию он когда-то считал залогом своего успеха.

— Когда его привезли, он лежал, был неподвижен. Похоже, ему искусственно пытались закрыть глаза. Я даже решил, что у него сопор! Помнишь еще, что такое человек в сопоре?

— Смутно.

— Сопор — это когда сознание отсутствует, и человек выглядит спящим. Похоже на глубокий сон! Но сопор — это не самостоятельное заболевание, а свидетельство нарушения работы головного мозга, вызванное какими-то серьезными причинами. Глубокая черепно-мозговая травма, поражение мозга, отек мозговой ткани... При углублении состояния сопора развивается кома. Сопор — это промежуточное состояние между оглушением и комой. Но здесь не было ничего подобного! Через какое-то время, когда его отвязали и оставили у меня на кровати, он моментально попытался сесть, а затем и сел так. Было ясно, что работа мозга не нарушена, и это не сопор. Я стал исследовать и понял, что поражения мозга нет. Значит, ступор. А ведь это намного хуже!

— Почему хуже? — нахмурилась Зина.

— Потому, что полный перечень причин, приводящий к ступору, в современной психиатрии до сих пор не изучен.

— Но подозрения есть?

— Черепно-мозговая травма, состояние болевого шока. Психологическая травма, психологический шок, когда человек стал свидетелем чего-то невероятно страшного, того, чего его психика просто не выдержала. Ну, дальше уже в фантазию можно зайти, не в медицину. Может быть последствием серьезного инфекционного заболевания или полной интоксикации организма! Но первой, конечно, подозревают травму головы.

— Ты осмотрел? Были раны на его теле, на голове? — настаивала Зина.

— Осмотрел тщательно, буквально с лупой каждый сантиметр тела. Никаких травм на его теле нет. Ни ран, ни царапин, ни застарелых синяков или ушибов, или ссадин непонятного происхождения — абсолютно ничего! И голова не повреждена. Все чисто. Температура тела, правда, была несколько повышена, когда его привезли, а затем стала быстро понижаться.

— Насколько повышена?

— 37, 6.

— Ты снижал чем-то?

— Нет. Никаких препаратов не вводил. Как только он сел, температура тела стала резко понижаться. Сейчас 35, 4.

— Низкая. — Было понятно, что сейчас разговаривают врачи: коротко, скупо, резко.

— У больных ступором так и бывает.

— Тебе сказали хоть что-то? — Зина никак не могла прийти в себя.

— Абсолютно ни слова! Сказали только — приводите в чувство, оставили здесь на кровати и ушли.

— А следы сексуального насилия?

— Абсолютно никаких!

— Что же тебя смутило так сильно, что ты позвал меня? — задала вопрос Зина. — Кроме возраста, конечно. Кстати, его предполагаемый возраст до 12 лет?

— Я бы даже сказал — до 10. Но ему вполне может быть и 12. Ребенок плохо развит. Вес недостаточный для такого возраста. Что смутило, говоришь... Лечение! — честно ответил Андрей.

— А вот с этого момента поподробнее, — насторожилась Зина.

— Ты знаешь, что ступор лечится всегда в стационаре. В таком состоянии человек не может находиться в домашних условиях, он попросту умрет. Для лечения всегда применяют барбамил — кофеиновое растормаживание. Уколами возбуждают и активируют нервную систему. Ступор — это оцепенение всего организма, и важно вывести человека из такого состояния. Для нервной системы необходим толчок!

— Ты сделал уколы — и что произошло?

— Что-то страшное! Начались судороги и неконтролируемая рвота. Еле остановил. А ступор как был — так и остался! Нервная система не отреагировала.

— Это плохо! — Зина задумалась.

— Тогда я и подумал, что это не ступор.

— Да, похоже... Как будто что-то блокирует его нервные рецепторы.

— Вот поэтому я тебя и позвал.

— Анализы? — Зина, отбросив личное, снова заговорила как врач.

— Сделал. Кровь, все, что положено. Все в норме. Никаких посторонних веществ. Даже воспаления нет!

— Этого не может быть! Ты делал? — вспыхнула Зина.

— В лаборатории, — растерялся Угаров.

— Анализы подменили, — убежденно произнесла она.

— Ты думаешь? — Андрей нахмурился. Ему эта мысль в голову не приходила.

— Абсолютно! — Зина была непреклонна. — Абсолютно! Не может кровь быть нормальной в таком состоянии. Дай-ка я осмотрю его! Ведь ты меня только для этого позвал, да? — снова забыв, что врач, с подковыркой, по-женски спросила она, и Угаров отвел глаза.

Зина начала осмотр. Тело ребенка было на ощупь холодным. Страшно было видеть неподвижные, лишенные жизни детские глаза. Несмотря на то что она осматривала очень тщательно и долго, это ничего нового также не дало.

— Не знаю... — Зина застыла в задумчивости, — никогда не видела ничего подобного. Таких пациентов у меня еще не было! Но...

— Но — что? — сразу вскинулся Андрей, — у тебя возникла мысль? Говори!

— Ну, я помню, что читала в учебнике. Полностью устранить ступорозные состояния не удается. Особенно при кататоническом ступоре. Но... — за­пнулась она, боясь, что ляпнет глупость, и он тут же высмеет ее.

— Да говори же! — не выдержал Угаров.

— Скажу глупость, будешь смеяться, — Зина пыталась улыбнуться, но глаза ее не смеялись. Искреннее доверие или жестокая насмешка — с ним ничего не знаешь наверняка.

— Не буду, — честно пообещал Андрей. — Что бы ты ни сказала, ну даже что ангел спустился с неба и долбанул его по голове своей дубиной, это все равно будет лучше, чем то, что мы видим сейчас, — горько усмехнулся он.

— Ангел мечом может долбануть... Нет у них дубин, — поправила Зина машинально.

— Не цепляйся к словам! — Андрей был раздражен, но она поняла, что не ею, а всем происходящим.

— А если это не ступор? Если он отравлен каким-то веществом, которое блокирует рецепторы, и судороги вызвали состояние ступора? — выдохнула она, ожидая его подколок. Но Андрей не засмеялся.

— Противоядие? Хотя бы атропин? — задумался он. — Как-то не пришло в голову...

— Ну, это просто предположение, — заторопилась она. — Ты же сам сказал, что ступор может быть вызван интоксикацией... А если это интоксикация? — Зина уже смело посмотрела ему в глаза.

— Буду думать, — сухо отозвался Угаров, и было понятно, что все равно он не хочет согласиться с ней сразу.

— Одежда у него была? Личные вещи? — она постаралась перевести разговор.

— Нет. Его привезли уже в больничной пижаме.

— Значит, до этого он уже был в какой-то больнице? Можно определить, откуда пижама?

— Все можно, — тон Андрея снова был сухим. Похоже, ему почему-то ему очень не понравилась высказанная Зиной мысль про отравление. Но почему — она не могла понять.

— Возьми анализ крови, — вдруг произнес он.

— Что? — не поняла Зина.

— Давай ты сделаешь анализ в своей поликлинике. Тайком. Сможешь? — повторил Андрей.

— Ну конечно.

— Тогда я за пробиркой и шприцем.

Зине было страшно оставаться наедине с несчастным ребенком, которому пока ничем нельзя было помочь. Вдруг ее внимание привлек странный звук. Это был вздох, вырвавшийся у мальчика, еле уловимый хрип. Стетоскоп в палате был — Угаров принес его для осмотра и оставил на спинке кровати. Зина начала слушать ребенка — и нахмурилась. За таким занятием и застал ее Андрей.

— У него хрипы, — теперь она была полностью в этом уверена, — не сильные, в верхних долях. Как будто остаточные явления после бронхита.

— Что за чушь? — Угаров смотрел на нее во все глаза.

— Это не чушь! Мне с самого начала дыхание его показалось жестким. А теперь я уверена — этот ребенок болел бронхитом, возможно, даже был в детской больнице.

— Ты уверена? — Андрей растерялся.

— Вполне! Я каждый день это слушаю.

— Признаться честно, подобное мне и в голову не пришло! Бронхит... А мокрота, кашель?

— Организм заторможен, все блокировано. Уверена, если ты выведешь его из этого состояния, он начнет сильно кашлять.

Угаров ничего не ответил. Вместо этого принялся набирать в пробирку кровь из вены ребенка. Мальчик никак на это не реагировал.

В коридорах поликлиники было душно, толпилось много людей. День был грудничковый — это означало нервы и головную боль, от которой некуда было бежать.

Выглядела Зина плохо, да и чувствовала себя не лучше — сказывалась бессонная ночь.

— Шо ты как с креста снятая? — забеспокоилась пожилая медсестра, работавшая в одном кабинете с ней, — ходишь вся зеленая! Ты на себя зеркало видела?

— Голова болит, — вымученно улыбнулась Зина, — не спала ночь.

— Ну, не на свиданке была, сразу видно. Вся как зашмаленная! Шо случилось-то?

— Соседа арестовали ночью, — прямо сказала Зина, сама не понимая, зачем это делает, — никто не спал.

— Ой, все! — забеспокоилась медсестра. — Очереди-то в коридоре! Очереди! Давай-ка я по записи начну, а то вон как грудники-то орут...

Сказать кому-то что-то было страшно. Это был очень бедный рабочий район города. Плохо одетые женщины с вечно голодными, орущими от недоедания детьми толпились в коридоре перед ее кабинетом. Коридор выходил в холл. Там был шикарный ремонт, на стенах — никаких дождевых потеков, целый линолеум и даже непротекающая крыша. На стене висел большой портрет Сталина, и известка на стене под ним была абсолютно белой. Главврач поликлиники очень сильно беспокоилась, сделала хороший ремонт, чтобы повесить портрет вождя. А не то, не дай бог, пятно или трещинка на стенке, что тогда? Люди пропадали и за меньшее!

И строгий Сталин висел в обрамлении белой краски, сурово глядя на орущих малышей, которых тщетно пытались укачать на руках измученные, вечно уставшие матери.

В начале 1936 года отменили продуктовые карточки. Но долгожданного облегчения это не принесло, наоборот. Продукты стали дорожать с неимоверной скоростью. Зарплат не хватало. И, несмотря на то что хлеб больше не выдавали по карточкам, а можно было просто купить, его по-прежнему не хватало.

Шепотом, закрыв все двери на замок, рассказывали о страшном голоде, случившемся несколько лет назад, о том, что в селах люди умирали целыми семьями. Но говорить об этом громко было нельзя. Подробностей никто не знал. Голод был везде, и в городах тоже — мучительный, выворачивающий наизнанку внутренности и убивающий все остальные мысли.

Голод был самой страшной бедой. И груднички, орущие в коридорах детской поликлиники, это ощущали в полной мере. От плохого питания у их матерей не хватало молока. Сложно было выкормить ребенка в голодный год, страшно и мучи­тельно.

Здесь, на Слободке, были частные дома. Покосившиеся хибары, глинобитные лачуги бедноты, иногда — с традиционными крышами, как в селе. Здесь многие держали домашних животных. Тощие козы и коровы бродили по пустырям, выщипывая пожухлую траву, пробивавшуюся из-под камней.

Большинство грудничков района, где работала педиатром Крестовская, выкармливала коза Машка, которая по праву считалась самой настоящей кормилицей. Хозяйка Машки, сердобольная молдаванка, давным-давно перебравшаяся из родной Бессарабии в Одессу, продавала молоко матерям грудничков по символической цене, что спасло не одно детское поколение. Козье молоко было питательным, полезным, но жирным, и плохо усваивалось желудками грудничков, отчего у них возникали сильные колики и газы. Младенцы орали день и ночь, не помогала и укропная водичка — народное средство от колик, проверенное временем, что еще тогда было достать? Но такое питание все равно было лучше, чем хлебный мякиш, размоченный в воде и, как соска, в марле засунутый в рот. Его своим новорожденным давали матери, которым не так повезло в жизни и в районе которых не было козы Машки — всеобщей кормилицы.

А потому приходилось терпеть, ведь козье молоко было единственным способом выжить.

Это было ужасно — делать вид, что ничего не происходит, врать начальству в глаза, которое, в свою очередь, врало следующему высшему начальству о том, что с детской смертностью все нормально, и она идет на спад. Зина знала это как никто другой — всю правду о детской смертности, о нехватке питания, о голоде. Но говорить об этом было нельзя. Темная тень страха запечатывала рот такой печатью, что прочней любых пут. И ей приходилось подбивать цифры в отчетах поликлиники, чтобы строить светлое советское будущее и делать вид, что все хорошо и прекрасно.

Начался прием. Голова у Зины раскалывалась неимоверно. Наблюдая за ее страданиями, медсестра сунула ей таблетку пирамидона, которая ей так и не помогла.

Выглядела Зина ужасно. Домой она вернулась под утро. Было уже около шести, ложиться спать смысла не было. Зина вспомнила, что они с Андреем в машине на обратном пути почти не разговаривали. Стало светать. Ей очень хотелось говорить с ним, хоть бы о чем, но он молчал. В кармане ее пальто лежала завернутая в марлю пробирка с темной кровью.

— Когда ты сможешь сделать анализ? — обернулся Андрей к ней, увидев, что до Соборной площади оставалось совсем ничего.

— Сегодня и отдам девочке в лаборатории, как приду на работу.

— Ни слова! Ты меня поняла? Ни единого слова никому, иначе подпишешь нам приговор! — строго произнес он.

«Нам» больно резануло слух, и, замкнувшись в своей тоске о прошлом, Зина ничего ему не ответила.

У себя она разделась, пошла на кухню, поставила чайник. Во всей квартире стояла мертвая тишина, что было немудрено после ночных событий. Зина заварила крепкий чай и вернулась в свою комнату, где, забравшись с ногами на постель и завернувшись в одеяло, принялась пить обжигающую жидкость. Из памяти не шло лицо мальчика. Оно стояло перед ее глазами все время, словно звало к себе. Она никак не могла отделаться от мысли, что если бы у нее был сын, он мог бы быть как раз таким: в этот год ему могло исполниться десять...

Выпив чай, Зина принялась одеваться. Несмотря на то что прием начинался в два часа дня, до обеда она ходила по вызовам, а если их было мало, то заполняла карточки. В этот день ей повезло — было всего два вызова, причем очень легких и недалеко от поликлиники. Заполняя карточку, Зина наделала кучу ошибок — сказывалась бессонная ночь. А голова у нее мучительно разболелась как раз к началу приема.

До этого она успела зайти в лабораторию. Ее приятельница Наташа, с которой Зина поддерживала самые лучшие отношения, как раз была на месте. Глядя в засиженное мухами зеркало, она примеряла ярко-синий берет, который нелепо, как тарелка, смотрелся на ее маленькой головке.

— Я похожа на клоуна! — Наташа отшвырнула берет в сторону. — Ты поболтать, или как?

— Или как... — Зина вздохнула. — Не в службу, а в дружбу. Сделаешь кое-что тайком для меня? Очень надо! И без всяких записей.

— Ну давай, — Наташа искоса посмотрела на нее, — опять на морфий проверять будем?

Несколько месяцев назад она сделала тайный анализ для своей подруги, которая заподозрила жениха в пристрастии к наркотикам. Кровь показала, что жених был морфинистом.

— В этот раз все сложней, — Зина достала пробирку, протянула Наташе, — весь состав! И особенно, если обнаружишь что-то необычное. Пару копеек, как всегда, за мной.

— Ладно, — Наташа взяла пробирку, посмотрела на свет, — странная кровь! Слишком уж темная.

Глава 4

Только в семь Зина смогла закончить прием. И, обессиленная, плелась по опустевшему коридору поликлиники. Она устала настолько, что даже есть ей не хотелось. Только одна мысль поддерживала ее — о том, что она на трамвае доберется домой, а затем будет горячий чай и постель.

— Зиночка, вы плохо себя чувствуете? — В коридоре она столкнулась со своей коллегой, самым старым врачом в поликлинике. Похоже, не она одна оставалась признаком жизни в этом мавзолее.

— Здравствуйте, Фаина Романовна! Очень... ну да... — улыбнулась Зина. Ей очень нравилась эта женщина, и каждый раз она разговаривала с ней с огромным удовольствием.

Фаине Романовне было почти семьдесят лет. И она была тем, кого называют корифеем старой медицины. Знаменитой одесской плеяде врачей она принесла мировую славу. Фаина Романовна работала во множестве мест, была невероятно одаренным и умным человеком. Но судьба не была к ней благосклонна. Если Зине не дало подняться наверх социальное происхождение, то Фаине Романовне — национальность. Из-за того, что она была еврейкой, Фаину Романовну швыряли по разным местам, не давали подниматься наверх. И для нормального человека было понятно, что большей глупости и несправедливости нельзя было себе представить. Опыт плюс знания, плюс абсолютно золотой мозг — все это сделало Фаину Романовну одним из лучших врачей во всем городе. На прием к ней приезжало множество людей из разных районов и городов. Да, зарабатывала она неплохо, однако официально числилась районным педиатром в поликлинике одного из самых худших районов города и до конца жизни была вынуждена здесь оставаться.

Несмотря на то что Фаина Романовна давно перешагнула пенсионный рубеж, отпускать ее на пенсию никто не собирался. Она была спасением для всей поликлиники — ее настоящим золотым фондом. И все врачи время от времени бежали за консультацией к ней, зная, что она поможет в любой, даже самой страшной ситуации и справится с тяжелой проблемой. Зина и сама несколько раз консультировалась с Фаиной Романовной, и ей всегда очень помогали эти советы.

Фаина Романовна пристально посмотрела на Зину.

— Деточка, у вас все нормально?

— Устала очень, — улыбнулась Зина. — День был длинный, тяжелый... Грудничковый, ну, вы знаете. К тому же я почти не спала этой ночью...

— Не забивайте свою голову чужими проблемами, — хмыкнула Фаина Романовна, как всегда, она могла угадать все. — Если будете вот так принимать все близко к сердцу, эти чужие дела... вас надолго не хватит.

— Вы правы, — улыбнулась Зина, — но, знаете, я уже приняла. И боюсь, что это без вариантов.

— А вы уже собираетесь домой? Знаете, мне подарили бутылочку отличного молдавского вина! Не хотите посидеть со мной, хотя бы часик? — вдруг улыбнулась Фаина Романовна.

— Ну, — засмеялась Зина, — вы прелесть!

— Ну вот видите, — тоже улыбнулась Фаина Романовна. — Я же вижу по вашему лицу, что вам это... — она подняла палец вверх. — Да, нужно. А мне же все равно спешить некуда. Хоть поболтаем.

Эта чудесная женщина была одинока. Зина не знала, что случилось с ее семьей, и были ли у нее дети. Зину воспитали так, что даже спустя много лет она не могла задавать никаких вопросов — к примеру, о личной жизни, о любовных отношениях, о детях... Похоже она оставалась такая одна, потому что остальные не церемонились.

— А чего у тебя детей нет? А ты замужем? А сколько ты получаешь? А любовник у тебя есть?..

Зина всегда могла выйти из любой неловкой ситуации, сохраняя достоинство. Но как же мучительно это было — улыбаться и вежливо говорить с тем, кому хотелось, несмотря на воспитание, просто дать в морду!

Фаина Романовна была человеком, с которым Зина, как говорится, находилась на одной волне. Поэтому так и повелось, что они общались скорей как подруги, чем как коллеги.

Вино было отменным! Разлив золотистый напиток с восхитительным ароматом по чайным чашкам, Фаина Романовна скомандовала:

— Говори!

— Он появился, — не стала тянуть Зина и вздохнула тяжело.

— Твой бывший муж? — Фаина Романовна строго смотрела на нее. Она знала практически всё о жизни Зины.

— Нет, — махнула рукой Зина. — Ну... бывший жених. Ну, тот, который был в институте. Помните, я рассказывала.

— Помню, — кивнула Фаина Романовна, — но это же было десять лет назад! А десять лет — это не шутка.

— Я знаю! — Зина подняла на нее глаза. — Поэтому я и чувствую себя так. Так...

— Не в своей тарелке? — улыбнулась Фаина Романовна.

— Точно, — снова вздохнула Зина. — И он... Он появился не просто так. Я чувствую, что это не принесет мне ничего хорошего...

— Чего ему надо? — нахмурилась Фаина Романовна. — Он что, хочет снова помириться с тобой? Возобновить ваши отношения?

— Нет! В том-то и дело, что нет! — воскликнула Зина. — И это просто убило меня. Понимаете?

— Понимаю, — кивнула Фаина Романовна. — Понимаю, и лучше, чем ты думаешь. Но это плохо. И ты сама это знаешь. Если он пришел к тебе по какому-то другому вопросу, значит, он хочет тебя просто использовать. Деточка, будь, пожалуйста, осторожней.

— Да я понимаю, — вздохнула Зина, — но беда в том, что я... В общем, я уже согласилась ему помочь, и чувствую, что обратной дороги нет.

— Ну, обратная дорога есть всегда — хмыкнула Фаина Романовна. — Я уже старый человек, и я знаю это. Но ты себя мучаешь. А это плохо. Я же сразу увидела, что ты мучаешься. У него что, есть семья?

— Нет. Он так и не женился... После того, как...

— Все. Я поняла, — перебила Фаина Романовна, прекрасно чувствуя, что Зине мучительно больно закончить фразу.

И все же Зина произнесла:

— Он сделал неплохую карьеру. И знаете, у него есть даже личный автомобиль!

— Ну да, — усмехнулась Фаина Романовна. — В наше время это не просто... Погоди-ка! Ты же говорила, что он психиатр, так?

— В психичке работает здесь, на Слободке-Романовке.

— Тогда это очень плохо! — Фаина Романовна даже по колену прихлопнула. — Плохо! — Ты хоть понимаешь, что это за карьера, и откуда автомобиль?

— Понимаю... — Зина отвела глаза в сторону.

Внезапно Фаина Романовна сменила тон и заговорила очень тихо.

— Ты должна быть очень осторожной! Очень! Ты меня слышишь? — Она крепко сжала руку Зины. — Он может втянуть тебя во... — она попыталась найти слово, — ...что-то, и ты окажешься в опасности! Пообещай мне, что ты будешь очень осторожна!

— Я обещаю, — Зина горько вздохнула и пригубила вино.

И оно почему-то показалось ей терпким.

— Этот год плохой, — сказала Фаина Романовна, увидев ее реакцию. — 1936 — високосный год, начавшийся в среду. Вот увидишь, какие беды нас еще ждут...

Фаина Романовна проводила Зину до остановки трамвая. Ночь стлалась по земле темным покрывалом. Было холодно. В темном безлунном небе плясали яркие звезды. Зине казалось, что они движутся в каком-то необыкновенном танце, пытаясь сообщить ей что-то очень важное. Но что это за танец, она не могла ни понять, ни объяснить. После разговора с Фаиной Романовной было странно сидеть в полупустом трясущемся вагоне трамвая, прислонившись лбом к холодному стеклу. Оно потело от ее дыхания, покрываясь капельками влаги, стекающей вниз, как слезы. Непролитые слезы, не видные никому...

Зина не могла и себе ответить на вопрос, который ей задала Фаина Романовна, когда они уже ждали трамвая.

— Что ты собираешься делать дальше? — спросила она с улыбкой в глазах.

— Ничего, — растерялась Зина, — я... не знаю.

— В глубине души знаешь, — вздохнула Фаина Романовна, а потом вдруг бусинки улыбки исчезли из ее голоса, и он стал серьезным: — Только помни на будущее. Люди ведь не меняются. Тот, кто предал тебя однажды, обязательно предаст и во второй раз.

— Я его не звала! — воскликнула Зина. Она вдруг разозлилась на эту ночь, на себя саму, на проницательность старшей коллеги, на выпитое вино, на свой болтливый язык...

— А это иногда и не нужно. — Фаина Романовна повернулась к ней спиной. — Так бывает в жизни. Мужчины всегда возвращаются. — Зина услыхала ее горький смешок. — Это правило. Но только кому это надо — кроме тебя самой, никто не может понять. — Эти слова звучали уже совсем издалека.

Почти засыпая в полупустом трамвае, Зина думала только о том, почему это странное возвращение в виде просьбы о помощи, причем на самом профессиональном уровне, вызвало в ней такой всплеск эмоций! И почему вместо того, чтобы думать о болезни мальчика, она думает о другом.

Было уже достаточно поздно, когда Зина наконец подошла к своему подъезду, тускло освещаемому почти мертвой лампочкой. Она очень устала, от всего происшедшего у нее буквально подкашивались ноги, и медленно, как старуха, Зина стала взбираться на нужный этаж.

Утешиться можно было одним: никаких машин возле дома не было. Она посмотрела сразу — в небольшом переулке между собором и домом автомобилей нет. Зина с облегчением вздохнула: на машины у нее уже выработался тревожный рефлекс.

В этой большой квартире не спали. За одной из дверей был слышен шум — похоже, соседи, как всегда, ругались. Эта скандальная парочка вечно ссорилась, и вечера не проходило без их криков за стенкой.

В кухне горел свет, там тоже слышались голоса, похоже, нескольких человек. Донесся отвратительный запах папирос. Зине никого не хотелось видеть. От одной только мысли о еде ее затошнило. Стараясь двигаться бесшумно, Зина кралась по коридору к дверям своей комнаты.

Она вынула из сумочки ключ... Но что это? Дверь ее комнаты была приоткрыта! Зина похолодела: она прекрасно помнила, что перед уходом заперла дверь на замок. Что произошло?

Ледяные струйки пота потекли вдоль спины... Захотелось бежать, но бежать было некуда. Собравшись с силами, Зина толкнула злополучную дверь...

В комнате был страшный разгром. Даже тусклый фонарь за окном мог осветить то, чем стала комната Зины. Уютное жилье превратили в чудовищный хаос.

Первым порывом Зины было кричать, звать на помощь. Но, секунду подумав, она быстро подавила в себе это чувство... Решительно шагнув в комнату, Зина щелкнула выключателем и захлопнула за собой дверь.

Яркая люстра осветила страшную картину. Казалось, по комнате пронесся ураган, злобный смерч сокрушительной силы. Все вещи были выброшены на пол из шкафов, кровать отодвинута от стены и перевернута на бок, матрас валялся в щели между кроватью и шкафом...

Стол, накрытый парчовой скатертью с кистями, стоящий посередине, был сдвинут к стене. Дорогущая скатерть скомкана, как половая тряпка... Ваза из хрусталя, любимая ваза ее мамы, всегда стоящая на столе, лежала на полу.

Вся одежда Зины и постельное белье были выворочены на пол, скомканы и свалены как попало, устилая пол каким-то страшным пестрым ковром. Из серванта была вынута вся посуда.

Каким-то ускользающим краем разума Зина отметила, что из посуды ничего не разбили. Тарелки, кастрюли, чашки из сервиза просто вынули и поставили на пол. Ей подумалось, так же внезапно: сколько же времени понадобилось, чтобы вынуть всю посуду из старинного серванта? Похоже, здесь орудовали целый день. А почему же соседи не поинтересовались, откуда шум, не подняли тревогу? Впрочем, эта наивная мысль тут же вылетела из ее головы. Понятно: времена были такие, что даже на самые громкие крики и шум, доносящиеся из чужой комнаты, никто бы и носа не высунул! Атмо­сфера страха защищала тех, кто проник в ее комнату, прочной броней. И под этой броней можно было сделать все, что угодно.

Но хуже всего обстояло дело с книгами. Их вынули из шкафа и бросили беспорядочно. Они так и лежали — раскрытые, развернутые, сваленные в кучу...

Похоже, целью тех, кто проник в комнату к Зине, все же был обыск, а не погром. На первый взгляд, ничего испорчено не было, оставили только беспорядок. Но что же могли у нее искать? По всей видимости, какую-то совсем мелкую вещь, если уж даже раскрывали все книги. Но что? Что?

Внезапно она увидела, что возле окна, под покрывалом, сброшенным с ее кровати, лежит что-то большое.

Зина пошла к окну, чтобы посмотреть, что же там прячется под покрывалом, как вдруг остановилась. Взгляд ее упал на стену над кроватью. На обоях отчетливо светлело пятно. На месте старинной иконы в поцарапанной и немного погнутой серебряной раме — очень древней, потемневшей от времени — было пустое место. Эта икона висела здесь еще со времен ее детства, Зина очень хорошо ее помнила.

Она знала историю о том, что бабушка — мама ее мамы — привезла эту икону из какого-то далекого монастыря. Но было это настолько отдаленно во времени, что основные детали рассказа стерлись в памяти Зины под грузом более свежих и важных событий.

Она помнила только название этой иконы — «Всевидящее око» — и странную форму расположения изображенных на ней лиц — словно в тре­угольнике. Да и название запомнила только потому, что оно показалось ей каким-то очень необычным и красивым. Само же изображение ее завораживало: Зина могла долго смотреть на острые углы воображаемого треугольника и расположенные в центре лица.

А еще она помнила, как поцарапала раму иконы — когда-то давно та упала со стены и завалилась под кровать. Зина пыталась достать ее... ножницами, но только поцарапала и погнула раму, на ней даже остались несколько надрезов.

Как и многие другие люди, выросшие в смутные времена, пережившие голод, войны и крушение империй, Зина не была религиозна. Ад прошлого выжег из ее памяти отдаленные воспоминания детства о церквях и молитвах. А собор напротив окон воспринимался скорее как старинная крепость, а не как церковь.

Как и многие, пережившие страдания, видевшие своими глазами смерть, войны, хаос, отчаяние, голод, пострадавшие от смутных времен, потерявшие всех родных, Зина была твердо уверена в том, что душа ее настолько закрыта для Бога, что об этом даже нечего думать. Тем более, ей никто не помогал — у нее не было никого, кроме нее самой. Ужас выживания в разрухе закалил ее волю и очерствил ее, вместо уязвимой хрупкости нежной женской души оставив заскорузлые шрамы. И если она и не сняла икону со стены, то только по причине памяти о навсегда ушедших родных.

И вот теперь икона покинула ее дом — странно, путем какого-то непонятного воровства... Почему из ее дома унесли только этот предмет? Думать об этом было страшно, и потому Зина заставила себя переключиться на другое. Подойдя к окну, она наклонилась и подняла покрывало.

Все, что Зина пережила до того, было пустяком по сравнению с тем, что произошло теперь! Под покрывалом лежало тело молодой светловолосой женщины в красном платье. Она была мертва.

Опершись на стену возле окна, Зина постаралась не потерять сознание. Ей казалось, что она спит и видит жуткий, ну просто самый кошмарный из всех снов! Но это был не сон. Она не спала, не умерла и не попала в ад. В ее комнате под окном действительно лежал труп молодой женщины, которую она не видела никогда в жизни.

Прижав руку ко рту, чтобы не закричать, Зина подошла ближе. Всю ее колотила дрожь. Она нагнулась, пытаясь осмотреть тело.

Судя по его температуре и уже пробивающемуся запаху, женщина была мертва часов уже два­дцать, не меньше. Она была совсем молодая, не старше тридцати лет. Полноватая, широкого, крепкого сложения и среднего роста. Широкая крестьянская кость. Лицо крупное, с широкими скулами. Губы узкие. Глаза закрыты. Короткая стрижка. Волосы обесцвечены пергидролем.

На ней было красное платье с пуговицами на груди, с поясом, похоже, из тех, что продавались в магазинах готовой одежды — дешевое и не очень модное. Просто добротное платье на каждый день. Туфель на ее ногах не было.

Преодолевая дрожь, Зина взяла ее за руку. Ногти коротко обрезаны, без признаков лака. На ногтях пальцев ног лака тоже нет.

Под левой грудью женщины платье было разорвано. Зина расстегнула пуговицы на груди. Под платьем оказалась комбинация телесного цвета. На ней расплывалось небольшое кровавое пятно. Зина отогнула край белья. Под левой грудью, как раз под чашкой телесного бюстгальтера, находилась рана, по всей видимости, нанесенная длинным узким ножом — отверстие было небольшим.

Женщина была убита ударом прямиком в сердце. Такую рану мог нанести только профессионал — медик или убийца, владеющий знаниями анатомии. Крови почти не было, буквально несколько капель. А смерть от такой раны наступала мгновенно и точно. При этом лицо жертвы оказывалось не изуродованным, но вполне годным для опознания.

Зина нахмурилась, затем еще раз внимательно осмотрела платье. На комбинации и на бюстгальтере была кровь! А вот под платьем была подкладка серого цвета — и на ней крови не было. А между тем разрез на платье был! Она принялась ощупывать рану пальцами.

Платье было разрезано, а вот подкладка платья — нет. Это означало, что когда женщину убили, она была только в белье. Платье на нее надели уже после смерти. Но, чтобы сохранить видимость, что женщину убили одетой, надрезали ткань на груди.

Зачем? Скрыть, что в момент убийства она была у мужчины, у любовника, перед которым вполне могла быть раздета? И кто же эта несчастная, лицо которой Зина так и не могла вспомнить, как ни пыталась.

Карманов на платье женщины не было. Зина принялась ворошить вещи на полу, заглядывать во все щели и углы, пытаясь найти сумочку или предметы, которые могли принадлежать этой женщине. Ничего подобного в комнате не было. Но, тем не менее, убитую женщину подложили в комнату именно к ней. Да еще и завернули в покрывало с кровати.

Зачем? Кто мог это сделать? Зина опустилась на пол и закрыла лицо руками. Что делать? Звать милицию? Ну так скажут, что женщину убила она. Дескать, поссорились, и Зина заколола ее во время ссоры ножом. И совсем не важно, что она не знакома с ней и не знает о ней ничего, даже имени!

Ситуация казалась катастрофической, безвыходной. Зина поняла, что самой ей не справиться, и необходимо все же позвать на помощь — хоть кого-нибудь, хоть тетю Валю. Внезапно за спиной скрипнула половица...

Зина поднялась на ноги, не сводя глаз с убитой. В тот же самый момент сильные руки обхватили ее сзади, а к лицу прижали плотную ткань. Сладковатая волна взрывом ударила в ее мозг. И, пытаясь спастись от этого наваждения, она стала стремительно падать в черную бездну, которая, как спираль, все кружилась и кружилась перед ней...

Зина пришла в себя от дикого холода и от боли, сковавшей все ее тело. Открыла глаза. Она лежала на полу, на боку, в очень неудобной позе, на том самом месте, где был труп.

Кое-как Зина попыталась сесть. Удалось ей это с трудом — тело болело так, как будто ее избили палками. Глаза были воспалены, словно в них засыпали раскаленный песок. Голова болела и немного кружилась. К тому же ее сильно тошнило от сладковатого запаха, который до сих пор отчетливо чувствовался в ноздрях и во рту. Как врач, она поняла, что это хлороформ.

Трупа... не было. Мысль о мертвой женщине заставила Зину вскочить на ноги. В комнате по-прежнему царил разгром, все точно так же, как было, когда она вошла. Но трупа не было. Кроме иконы со стены исчезло и покрывало с кровати, в которое труп был завернут.

Зина могла бы подумать, что все это привиделось ей, было пьяным кошмаром, галлюцинациями, бредом, если б не отсутствие иконы и покрывала. Их пропажа придавала реальность всему происходящему. К тому же тот, кто забрал труп, потушил люстру. Это уже выглядело как насмешка. Зина отчетливо помнила, как щелкнула выключателем, как комнату залил ослепляющий электрический свет. Но тогда была ночь. Сейчас же за окном стоял день.

Она посмотрела на наручные часики — девять часов утра. Пять минут десятого, если быть точной. Она опоздала на работу. Катастрофа продолжалась.

Кое-как переодевшись в халат, Зина умылась холодной водой и залпом выпила два стакана воды. Тошнота уменьшилась. И тут она вспомнила о соседке с верхнего этажа, у которой был личный телефон, поскольку та была вдовой очень титулованного большевика. За умеренную плату она позволяла звонить.

Через десять минут Зина уже звонила в поликлинику. Сказала, что у нее сильно поднялась температура и она просто не в состоянии прийти на работу. Ей велели вызвать врача, иначе с завтрашнего дня засчитают прогул. Зина пообещала, что день отлежится, а завтра точно придет.

Вернувшись к себе, она принялась за уборку. Это было ужасно — собирать все то, что вывалили из шкафов! Прошел не один час, пока комната не приобрела прежнее приличное состояние. Буквально падая от усталости, Зина с трудом оделась и вышла из дома.

Глава 5

Она быстро спускалась вниз по Дерибасовской, к последнему дому на улице, откуда со склонов было отчетливо видно море. Андрей Угаров жил в самом начале знаменитой улицы — Дерибасовская, 1. Старый дом с двором, мощенным старинными плитами, и со множеством огромных коммунальных квартир. Сколько часов Зина провела в его комнате!

Тогда еще были живы его родители. Окна их комнат выходили во двор, а вот его окно, единственное во всей коммуналке, выходило на улицу. Сколько же раз они пользовались таким счастливым обстоятельством, пробираясь внутрь тайком, боясь дышать, чтоб не скрипнули половицы, чтоб не нарушить хрупкий сон прочих, старших обитателей квартиры, давным-давно забывших, что такое сумасшедшая юношеская любовь.

Вот наконец Зина и произнесла про себя это слово, спускаясь вниз по улице, стараясь двигаться как можно быстрей, что было нелегко. Но для того, чтобы назвать вещи своими именами, ей понадобилось почти десять лет.

Близко от дома Андрея располагалась «Лестница мертвых» — одно из самых примечательных и мрачных мест Одессы. По легенде, когда-то давно внизу на ступенях лестницы стали находить мужские трупы. Это были тела исчезнувших из порта моряков со стоящих на рейде судов.

У всех у них было перерезано горло. На всех отсутствовала одежда. Голые трупы находили со странной периодичностью. Крови на ступеньках не было, это означало, что убили их в другом месте, а затем подбросили сюда.

В городе началась паника. Шепотом передавались самые фантастические подробности. Постепенно история обрастала невероятными слухами, разобраться в которых было достаточно сложно.

Сама лестница с мрачными, темными ступеньками, поросшими мхом, петляла вдоль каменной стены склона, к которому лепились жилые дома. И многие окна хибар выходили сюда.

Трупы находили долго, а результаты полицейского расследования не давали никаких результатов. Но однажды подгулявшая компания, заплутавшая в лабиринтах порта, обнаружила у самого подножия лестницы молоденького матроса, который был еще жив.

Парень, похоже, родился под счастливой звездой. В компании оказался талантливый врач, которому удалось остановить продолжающееся кровотечение. Матроса доставили в больницу, где прооперировали, и он остался жив.

В полиции очень долго ждали, когда здоровье к несчастному вернется настолько, что он сможет дать показания. Наконец он заговорил и выдал знаменитого убийцу с «Лестницы мертвых».

Убийцей оказалась... женщина, старая проститутка, всю жизнь проработавшая в порту. Что-то повредилось в ее голове до такой степени, что она возненавидела всех клиентов и решила их убивать.

Она была еще привлекательна внешне, а потому продолжала интересовать мужчин. Приводя клиентов к себе, убийца занималась с ними сексом, а потом, в самый, так сказать, патетический момент, перерезала им горло острым кухонным ножом.

Окошко ее грязной каморки, которую она снимала в жуткой припортовой конуре, выходило как раз на «Лестницу мертвых». И убийца, не церемонясь, выбрасывала трупы прямиком туда. Скатившись по ступенькам, они оставались внизу. Все было достаточно просто. И как раз из-за того, что все было так просто, долгое время ее не могли поймать.

И вот эту историю Андрей Угаров рассказал на занятиях по истории, где они делали практическую работу по краеведению! Зина до сих пор помнит, какой разразился скандал. Преподавательницу чуть удар не хватил еще в самом начале рассказа! Но Андрею каким-то чудом удалось дорассказать до конца.

В слезах и соплях старушка преподавательница побежала к декану, а студенты хлопали и улюлюкали от восторга. По тем временам рассказать нечто подобное в институте было невероятной смелостью.

«Проститутка», «серийные убийства», «секс» — все эти слова были запрещены в лексиконе студентов, и на них было наложено жестокое и веское табу. Чтобы нарушить его, необходима была отчаянная дерзость! И Угаров как раз обладал такой дерзостью. Зина поймала себя на мысли, что чуть было не сказала про себя «мой Андрей».

Он действительно был смелым, Андрей Угаров, тот Андрей, которого она никогда больше не называла своим.

Жалобы преподавательницы возымели действие, в аудиторию влетел красный декан, и начался скандал. За такое Андрея едва не выгнали из института.

Его честили на всех собраниях за антисоветскую пропаганду и моральное разложение, вместе с родителями вызвали к ректору, где Андрей достаточно резко заявил, что не прослеживает абсолютно никакой связи между антисоветской пропагандой, подрывом устоев советского общества и старинной одесской легендой из разряда страшилок. После беседы у ректора Угарова вызвали на допрос в НКВД.

А потом скандал как-то сам собой стих, и все прекратилось, как по мановению волшебной палочки. Но за Андреем закрепилась прочная репутация героя, и он немало гордился этим.

Их первый поцелуй был как раз на «Лестнице мертвых». Настояла на этом Зина, ей захотелось, чтобы он показал ей те самые знаменитые места. Они спускались вниз по плохо различимым в темноте ступенькам, а потом постепенно страх перешел в страсть, и эта горючая смесь подняла их над всем миром и очень долго держала на облаках. До тех пор, пока эти облака не пролились на землю кислотным дождем, который навсегда выжег прошлое Зины и остатки ее жизни.

Именно потому, что не все тогда в ее душе умерло под кислотным дождем, Зина согласилась помогать Андрею спустя десять лет.

Наконец показался нужный ей дом. Все это время она очень мало знала о его жизни. Обрывочные сведения поступали от общих знакомых, в основном, от однокурсников по институту. Впрочем, Андрей всегда был необщительным человеком и мало с кем дружил.

Родители его умерли, и он один обосновался в трех комнатах огромной коммунальной квартиры. Из-за этого Угаров страшно ругался с соседями и с управдомом, которые тщетно пытались отобрать у него хотя бы одну комнату и кого-то вселить. Но у Андрея появились мощные связи, и его оставили в покое. А потому он жил так, как и раньше.

Он так и не женился. Конечно, время от времени в его жизни появлялись различные женщины, но ни на одной из них он не был женат. Больше Зина ничего о нем не знала.

Она быстро прошла через двор, где рыжая толстая вислоухая собака грелась на мартовском солнышке, лежа на плитах, под серьезным наблюдением двух черных котов, которые не спускали с нее глаз, сидя поблизости. Картинка, типичная для одесского двора.

Зина быстро нашла нужный подъезд — как оказалось, все эти десять лет он не выходил из ее памяти, — свернула налево, почти под лестницу, и остановилась перед огромной резной дверью, возле которой было девять звонков.

Решение идти к Андрею и требовать объяснений было самым первым, что пришло Зине в голову после того, как она очнулась. К тому же, подсказывало ехидное, черное злорадство, которое всегда присутствует внутри каждого человека и время от времени появляется на поверхность в самый неподходящий момент, Угаров является опытным психиатром и быстро определит, если она сошла с ума. Ведь все это напоминало настоящее безумие: страшный пациент, разгром ее комнаты, труп неизвестной женщины, умершей от ножевого ранения. Может, всего этого нет, и она просто больна?

Среди девяти звонков Зина увидела табличку «Угаровы — К. И. и С. Ф.» и решительно нажала на кнопку. Константин Иванович и Софья Филипповна — так звали покойных родителей Андрея. Было примечательно то, что он так и не сменил табличку.

Нажала еще раз — никто не ответил. Попыталась снова — тишина. Зина решительно стукнула кулаком в дверь, игнорируя звонки. В этот раз она открылась. На пороге стоял босяцкого вида детина лет тридцати, в каких-то немыслимых штанах, с папиросой, свисающей из уголка наглого рта, и с наколками на все плечо.

— Тебе чего? — с интересом уставился он на нее.

— Мне нужен Андрей Угаров, — не растерялась Зина, — я звоню, не отвечает никто.

— Щас, постой, — хмыкнул детина, — я кореша его позову, а то я не при делах.

И ушел, захлопнув дверь. Прошло минут десять, прежде чем ей открыли снова. На пороге стоял пожилой мужчина в очках. Зина повторила, к кому пришла. Мужчина поджал губы и вздохнул:

— Простите, а вы кто ему будете?

— Знакомая, — она не сильно и покривила душой, — мы встречались, и... В общем, я хотела узнать, все ли с ним в порядке.

— Нет, не все, — мужчина внимательно уставился на нее и заговорщически понизил голос: — Раз вы его знакомая, так и быть, скажу... Дело в том, что Андрей пропал.

— Что вы сказали? — в ужасе Зина отступила на шаг.

— То, что вы слышали! Он не вернулся домой ночевать. Вот уже третьи сутки, как его нет. А дежурство в больнице давно закончилось.

— Но, может, он задержался на работе...

— Нет. Я звонил туда вчера. Волновался очень. Андрей вообще не приходил в больницу! Его там столько же времени не видели.

— Когда он ушел из квартиры? — Руки у Зины начались трястись.

Сосед назвал дату за день до того, как Андрей пришел к ней.

— Вы уверены, что он не появлялся в больнице? — ей стало страшно.

— Ну, так сказали. Зачем им врать?

«Мало ли зачем!» — хотелось закричать ей, но вместо этого она сказала:

— Вы можете впустить меня в его комнату?

— Да вы что, в самом деле? — скривился сосед. — Андрей вернется, что я ему скажу? К тому же, у меня и ключа нет.

— Я знаю, где запасной. — Зина действительно знала это и была твердо уверена, судя по табличке, что Андрей не изменил своим привычкам.

— Я вас впервые в жизни вижу! Откуда я знаю, кто вы такая?

— Близкий ему человек! Вы же поймете это, увидев, как я найду ключ!

— Ну, я не знаю...

К счастью, только несколько дней назад Зина получила зарплату, и у нее были с собой деньги. Она протянула купюру соседу. Тот быстро ее схватил.

— Ладно. Только мигом. Пока никто не увидел!

Зина решительно направилась к двери комнаты Андрея — последней в этом коридоре. В коммуналке ничего не изменилось, только коридор стал еще более захламленным, чем прежде. Она отогнула половицу под дверью — ключ действительно был там. Отец Андрея был очень рассеянным, и все время терял ключи, поэтому для него и придумали этот тайник.

Сосед пожал плечами и ушел. Зина открыла дверь ключом и вошла в комнату Андрея.

Первым, что бросалось в глаза, был идеальный порядок. Угаров всегда был помешан на чистоте. Ни пылинки, ни соринки, ни небрежно брошенной вещи... Квартира его всегда напоминала мавзолей. Так же чисто, ухоженно, стерильно, торжественно — и абсолютно бездушно! Так Зине всегда казалось, но это мнение она держала при себе.

К горлу подступил горький комок. Сколько связано было с этой комнатой! Сколько минут и долгих часов! Ей почудилось, что она попала в какую-то временную дыру, таким странным образом переместившись в свое прошлое. В прошлое, которое она так хотела забыть.

Но времени у нее было мало, Зина помнила об этом. А значит, нельзя было предаваться воспоминаниям. Стараясь двигаться как можно быстрей, она пошла прямиком в его комнату.

Во втором ящике письменного стола, за перегородкой между стенками ящика и основания стола был тайник, который он показал еще в студенческие годы. Угаров был консервативен до неприличия, и Зина уже поняла, что он абсолютно не умел менять свои привычки — так же, как и свои взгляды. Поэтому она не сомневалась, что тайник существует и сейчас.

Крошечный зажим сбоку открывался с помощью простого карандаша. Найти карандаш на письменном столе не составляло никакого труда. Выстроенные в ряд, остро заточенные, абсолютно одинаковые по размеру, простые графитовые карандаши стояли в предназначенном для них стаканчике. И в этой детали была отчетливо видна личность человека, чей педантизм часто, с точки зрения Зины, граничил с безумием.

Он бы вытащил обязательно крайний слева карандаш. Она же схватила первый, который попался под руку. Засунула в щель. Раздался щелчок. Острый кончик сломался. Пальцами, аккуратно, Зина отделила деревянную пластинку и достала тонкий прямоугольный ящичек, достаточно плоский, чтобы помещаться в таком месте. Это и был его тайник.

Первым на руку выпал ключ. Это был универсальный ключ от больницы, открывающий все двери. Она узнала его сразу, потому что Андрей заставил ее запомнить. Бесценная находка! Значит, дома он хранил дубликат, запасной ключ, близнец того, который всегда находился в больнице. Зина быстро спрятала его в сумку.

Но это было еще не все. На ладонь ей выпало несколько бумажных банкнот явно иностранного происхождения. С них на Зину смотрел строгий женский портрет с покрытой головой. Лицо женщины было тонким и печальным. Она никогда не видела ничего подобного на деньгах! Портрет женщины? Такой красивой и печальной! Иностранный язык. Вот в чем Зина никогда не была сильна, так это в иностранных языках. Непонятные слова просто не лезли ей в голову — точно так же, как и чужие буквы. И теперь с недоумением она уставилась на латинские литеры, гадая, что это за язык — английский, французский, немецкий, итальянский, испанский? Для нее все это было едино!

Следующей отличительной чертой была цифра 100, выписанная жирным шрифтом совсем рядом с тонким лицом женщины. Банкнота номиналом в 100 — чего? Опять — китайская грамота! В тайнике было 4 купюры. 400 — чего-то. Не долго думая, Зина забрала одну банкноту и тоже засунула себе в сумочку. Больше в тайнике ничего не было.

Прикрепить все обратно было плевым делом. Где еще могло храниться что-то, что могло ее интересовать?

В голову проникла неприятная мысль о том, что она ничего не знает о его новой жизни. Иностранная валюта в тайнике была плохим признаком. Узнать бы еще, что это за страна! Но и без этого Зина чувствовала, что за десять лет отсутствия их общения Угаров явно вляпался во что-то серьезное. А это уже было совсем не хорошо.

Комната родителей! Мысль обожгла ее мозг, как молния! И, не долго думая, Зина прошла туда.

Там все было точно так же, как и десять лет назад — практически без изменений. Впрочем, она была в этой комнате только однажды, тогда, когда официально, чтобы представить ее родителям, Угаров ввел ее в свой дом. Нельзя было забыть такой момент. И Зина не забыла. Тогда каждая деталь буквально врезалась в ее память. И вот теперь она узнавала их вновь.

Старинные кресла возле кровати, один напротив другого. Книжный шкаф. Платяной шкаф. Трюмо. Стол у стены, покрытый камчатой скатертью. На столе — серебряное блюдо. Старинная работа, антиквариат. Все, как и тогда. Она сидела за этим столом, сжавшись на стуле, боясь лишний раз пошевелиться. И, как черепашка, поджимала под себя ноги. Съежившись под тяжелым, проницательным взглядом отца Андрея и откровенно неприязненным — его матери, которая была с ней абсолютно холодна, так, как может быть холодна только глыба застывшего льда.

Отрываясь от мрачных мыслей, Зина вдруг вздрогнула, разглядев в общей панораме комнаты странную деталь. На окне что-то лежало, завернутое в черную тряпку. В этой комнате, так же, как и во всех остальных, на подоконниках не было цветов. Андрей их не любил, считая, что они разводят только грязь, а толку от них никакого. Подоконники были белоснежны и пусты — как в настоящей больнице. И вдруг — на одном из них что-то лежало!

Это было настолько не похоже на Угарова, что Зина просто не смогла пересилить свое любопытство. Создавалось впечатление, что эту вещь положил вообще не он. Зина быстро подошла к окну, сняла черную тряпку и... застыла на месте. Под тряпкой была ее собственная икона. Икона «Всевидящее око» из ее квартиры!

Не было никаких сомнений — это была именно она. Зина узнавала потускневшие краски, треугольную форму изображения, глаз посередине. Но самым главным признаком была поцарапанная серебряная рамка, на которой оставалось несколько следов от ножниц! Она помнила, как доставала икону из-под кровати ножницами в далеком детстве. В том детстве, которое ушло от нее, как сон.

Но сейчас оно вернулось. Вернулось знаком, возможно, даже предостережением, содержащимся в той головоломке, которую Зина пока не могла объяснить!

Это было настоящей мистикой! Украденная икона снова вернулась к ней, прямиком в ее руки — причем самым неожиданным образом! Неужели Андрей залез в ее дом? В любом случае, он был явно причастен к этому — икона это доказывала. Понимая, что думать об этой загадке придется долго и упорно, Зина спрятала икону в свою сумку. Она не собиралась оставлять ее здесь. А черную тряпку положила назад на подоконник. Прикасаться к ней ей почему-то было противно.

Вдруг в дверь постучали.

— Долго вы там? — раздался нервный голос соседа. — Скоро люди в квартире соберутся!

— Уже иду, — Зина быстро закрыла сумку и вышла в коридор. Под пристальным взглядом соседа заперла дверь, спрятала ключ обратно под половицу и поспешила прочь.

Путь ее лежал к «Лестнице мертвых». Задержавшись в квартире дольше, чем хотела, Зина не рассчитала время. Уже начинало темнеть. Было неприятно идти по узким ступенькам, покрытым выступившей за ночь изморозью.

Внезапно за ее спиной послышались шаги. Сердце Зины кольнуло и рухнуло вниз со стремительной скоростью — так, что у нее даже сперло дыхание! Она остановилась, почти вжавшись в выщербленную каменную стену, намереваясь пропустить прохожего, который шел за ней. Шаги затихли. Зина обернулась. На лестнице за ней никого не было. Ей стало очень страшно.

Она поняла, что все воспоминания, игры закончились. Детские игры в прошлое и тайники, труп в ее квартире, икона и иностранные деньги... Теперь вот шаги на лестнице. Это больше не было увлекательной игрой! Набравшись мужества, Зина снова пошла вниз. Шаги возобновились. Она внезапно резко обернулась и в этот раз сумела разглядеть силуэт мужчины в темном пальто, метнувшегося к проему стены. К удивлению, у нее немного отлегло от сердца! За ней следили. И был это живой человек. Значит, никаких призраков, нечисти и злых духов! Она имела дело с реальными людьми. И эти люди почему-то устроили слежку за ней!

Набрав побольше воздуха в легкие, Зина ринулась по лестнице вниз, стараясь бежать как можно быстрее. И так же быстро она помчалась по направлению к Таможенной площади возле порта. Там находился маленький антикварный магазин. К счастью, он был еще открыт.

Лысый старичок в очках улыбнулся при появлении Зины. Он ее знал, она часто заходила к нему.

— Вы не поможете мне? Что это за деньги, — Зина сразу протянула ему банкноту, — какой страны?

— О, интересно! — взяв банкноту, старичок изучил ее через лупу. — Это немецкие деньги. Рейхсмарка. О, размер 180 на 90 мм. Изображен портрет английской дамы, между прочим, по мотивам картины Ганса Гольбейна Младшего. Посмотрите — женский портрет и цифра 100. Ну что еще? Выпущена в обращение 11 октября 1924 года. Я вам скажу, немалая сумма! 100 рейхсмарок! Ой, сейчас в Германии перемены. Говорят, до власти пришел какой-то Гитлер. Не слышали за него? Шо то говорят за него, как за самого настоящего клоуна!..

Глава 6

Трубку сняли не сразу. Переминаясь с ноги на ногу, Зина жалась в прихожей соседки сверху, чувствуя себя страшно неуютно в чужой квартире. Сначала соседка вовсе не хотела пускать ее позвонить, буркнув что-то вроде «свой телефон заводить надо». Но затем все-таки впустила, взяв предложенные ей деньги. Было мерзко. Но другого выхода у Зины не было.

— Добрый день. Андрея Константиновича можно к телефону попросить?

— Угарова? — удивленно переспросил девичий голос. — Сейчас узнаю, минуточку.

Было слышно, как она положила трубку, стукнула дверью. Минут через пять ответил пожилой мужской голос.

— Кто его спрашивает?

— Его коллега из Еврейской больницы. Мы договаривались о консультации для моего пациента, — быстро сориентировалась Зина.

— Андрей Константинович на больничном. Он болен и сейчас находится дома. В ближайшую неделю его не будет.

— Простите... Откуда вы знаете?

— Что? Странный вопрос. Он сам позвонил.

— Сам позвонил?

— Конечно.

— И сказал, что будет находиться дома? Вы узнали его голос?

— Простите, а как ваша фамилия? Представьтесь, пожалуйста, чтобы я ему передал, кто звонил.

Зина повесила трубку. Одно из двух: либо Андрей звонил, либо нет. Ясно одно: на работу он не приходил. Утверждение соседа о том, что Угаров пошел на работу и не вернулся, было ошибочным. Он не дошел до работы! Исчез по дороге к больнице. И кто-то позвонил сообщить, что он заболел и не придет. Понятное дело, что в больнице не беспокоились. Но что же произошло на самом деле? — Тысячи вопросов кружились в голове у Зины. Но ответов не было.

На самом деле Андрей мог никуда не исчезать. Непредсказуемость — в этом был весь он. Непредсказуемость и совсем неожиданные поступки.

...Кафе на Дерибасовской. Отстраненные до холода глаза и при этом горячие слова...

— Неужели ты этого не понимаешь! Я не могу заводить сейчас семью! Семья, быт погубят все то, к чему я столько стремился! Неужели ты этого действительно не понимаешь?

А вверху над ними деревья шуршат зеленой, еще сочной листвой в такт этим словам: «Неужели ты этого не понимаешь?!»...

— Сейчас время новых возможностей, новых свершений! Открытий! Посмотри, куда движется мир! Мы строим новое общество! Посмотри, какими темпами движется пятилетка! А ты говоришь мне о какой-то семье? Быт убьет все. А я хочу, чтобы обо мне помнили после смерти. Ты помнишь, мы с тобой читали книжку о Моцарте? Помнишь, как он сказал? Кто будет помнить придворного органиста из Зальцбурга? Так и я тебе скажу! Кто будет помнить женатого врача из районной больницы? Семья — это дети, пеленки, грязные кастрюли, жизнь закончена! Будет уже не до открытий! Я люблю тебя, это правда. Но не до такой степени, чтобы разрушить свою жизнь! Отказываться от великих свершений я не хочу!

А деревья словно издевались над ней, шурша сочной весенней листвой: «Не хочу, не хочу, не хочу...». Принесли мороженое в запотевших вазочках. Вдоль металлических серебряных граней стекали вниз капли влаги. Шарики были белыми. Три белоснежных шарика с сиропом посередине.

— Ешь... Мороженое растает... Если ты не хочешь, я съем твою порцию. О чем я тебе говорил? Я не хочу серьезных отношений. Конечно, я понимаю свою ответственность, ты надеялась, и все такое... Но я вижу себя в научных исследованиях, в экспериментах, которые перевернут всю науку, а не с грязными кастрюлями на кухне. Ты-то как раз должна это понять! Разве ты не хочешь совершить переворот в медицине? Ты же лучшая студентка на курсе! Зачем тебе семья?..

Они собирались подать заявление в районный загс и договорились встретиться в десять утра возле ее дома. Мама погладила ее лучшее платье — из зеленого шелка в горошек. Удивительно нарядное, с белым бантиком, платье спускалось волнами к ее стройным ногам. Какой же красивой и счастливой она была в то утро! Волосы, глаза, губы — все искрилось, светилось, переливалось слепящим, сияющим, почти божественным счастьем, наполняя ее душу новой, почти невиданной силой! И от этой красоты, от этого восторга расцветала она сама!

Даже соседи по коммунальной квартире поздравили ее почти искренне: «Сразу видно, что выходишь замуж». И ей почему-то казалось, что если бы был поздний вечер, она светилась бы так, что не нужно было бы зажигать свет.

Удивительное счастье, похожее на драгоценные камни, было в ее душе, переливалось радугой от мельчайших прикосновений в мыслях. И все было так прекрасно, что впервые в жизни ей хотелось петь!

Ровно в десять утра, нарядная и ослепительно красивая, Зина стояла возле своего дома, в условленном месте, и все ждала, когда подойдет он — с огромным букетом цветов. Вообще-то он редко дарил ей цветы, считая это мещанством и пережитком прошлого. Но, как и все девушки мира, Зина надеялась, что в это утро Андрей обязательно подарит ей цветы — в то утро, когда по-настоящему решается их совместная жизнь.

Угаров не пришел. Ни в десять, ни в одинна­дцать, ни в двенадцать... Когда, в диком отчаянии, Зина пошла бродить по окрестным улицам, чтобы просто двигаться и этим не дать себе сойти с ума, она не встретила его в городе, на что очень надеялась. Андрей не пришел ни в тот день, ни два месяца спустя, ни три... Ни через полгода...

Он просто исчез из ее жизни без всяких объяснений. Буквально растворился в воздухе. Он не бросил ее, не оскорбил, не ушел к другой женщине, не женился. Он просто исчез.

Заявление в загс они собирались подавать в начале июня. Душное лето сменилось осенью. Осень сменила зима. Зима закончилась весной. Зина получила по почте письмо в самом конце мая. Было начало июня, когда она пошла на встречу, назначенную им.

Это было крошечное письмо на половинке листка из тетрадки. Андрей просил ее прийти в кафе на Дерибасовскую в четыре часа дня. По иронии судьбы, Зина надела на эту встречу зеленое шелковое платье в горошек, забыв, каким страшным символом оно для нее стало. И только по дороге вспомнила об этом.

Угаров заказал ее любимое мороженое — пломбир с сиропом. И, усадив за столик напротив себя, принялся объяснять.

Он изменился. Стал жестким, напористым. Было видно, что он много чего добился за этот год и собирался добиться еще больше. Она же думала только о том, как не сойти с ума. Весь год она пыталась выжить в этом мареве раскаленной боли, внезапно обрушившейся на ее плечи.

Где-то к осени, спустя несколько месяцев после не случившейся свадьбы, Зина сама именно это и поняла: Андрей исчез потому, что перепугался семьи, серьезных отношений.

Семья не была той ценностью, ради которой Андрей хотел отказаться от бешеного, кипящего энтузиазма, который бурлил в его жизни, жизни строителя нового будущего, нового мира, такого интересного и важного. Он видел себя среди великих открытий. А потому предпочел исчезнуть. И ровно год спустя позвал, чтобы это сказать.

Вглядываясь в его лицо, Зина пыталась понять, догадывается ли он, как долго и мучительно она страдала, как пережила все это, с какой силой заставляла себя жить, просыпаться по утрам, открывать глаза и встречать новый день.

Понимал ли Андрей, что он сделал? Глаза его горели энтузиазмом, и он бесконечно жестикулировал, рассказывая ей о новых экспериментах с электрошоком, в которых он принимал непосредственное участие.

— Теперь ты видишь, — закончил Угаров свой монолог, — что мы, что я правильно сделал, передумав с этой дурацкой мещанской свадьбой! Перед нами обоими... передо мной открывается просто блестящее будущее! И очень глупо его терять!

— А как же я? — вырвалось у нее вдруг как-то совершенно по-детски, и он, не поняв, удивленно взглянул на нее.

А по вечерней Дерибасовской, держась за руки, гуляли влюбленные пары, а в Горсаду играл духовой оркестр...

Потом, спустя годы, Зина следила за его судьбой и немного — за его карьерой. Он так и не женился. А жизнь наказала его. Карьеры в науке не случилось. Великих открытий он так и не совершил. Электрошок стали повсеместно применять во всех психиатрических больницах, так же, как и галоперидол, и никаких великих экспериментов не было. Все оказалось мифом. В том числе и его жизнь.

В том числе и ее жизнь. Зина вышла замуж просто так, потому, что надо было выходить, и все родственники и соседи ждали от нее этого. В браке она прожила три года. Тщетно и мучительно пыталась родить. После девяти выкидышей, заканчивавшихся сильными кровотечениями и чисткой в больнице, врачи окончательно вынесли неутешительный приговор: выносить ребенка она не сможет, ее организм имеет врожденные патологии, которые медицина не лечит. Оставалось смириться. Через месяц муж Зины ушел к другой женщине. Как выяснилось впоследствии, с этой женщиной он жил целый год, пока был в браке, и в то время, когда Зина мучительно таскалась по гинекологическим отделениям больниц, спокойно устраивал свою личную жизнь.

Развели их быстро и спокойно, ведь детей у них не было. Через месяц после развода ее бывший муж женился на той, другой женщине, которая была уже на седьмом месяце беременности. Еще через два месяца у них родился сын.

Пытаясь позабыть о происшедшей трагедии, Зина ушла с головой в науку и начала продвигаться по карьерной лестнице. Времени следить за Андреем оставалось все меньше и меньше. Но иногда, по ночам, к ней приходил каверзный голос, который говорил о том, как хорошо было бы им жить друг для друга, вдвоем, вместе. И что они могли прожить всю жизнь вот так, рядом, со своими научными экспериментами и без всяких детей.

После таких снов было мучительно страшно просыпаться и возвращаться к жизни. И каждый раз, когда такой сон обрывался болью нового, опять наступившего утра, она лежала, вытянувшись, тихонько в кровати. И мечтала только об одном — поскорее забыть его лицо. И больше не встречаться с этим человеком — никогда в своей жизни. Ключевым словом было, разумеется, «никогда».

Думая обо всем этом, вспоминая, Зина спускалась по лестнице к своей квартире. И ей казалось, что мысли ее плавают в каком-то тумане. Вроде бы прошлое есть, в нем проступают какие-то очертания предметов, но это как туман на болоте — сделав один неверный шаг, провалишься. Утонул ли в этом болоте Андрей? Выбрался наружу? Ни одного, даже мерцающего огонька, не было. Зине оставалось двигаться впотьмах.

В коридоре ее квартиры было шумно: из-за соседских дверей доносились громкие голоса, по коридору гоняла какая-то детвора. Дверь кухни была открыта, там тоже велись громкие разговоры. Несмотря на то что в огромной коммунальной квартире соседи менялись очень часто, Зина умудрялась поддерживать хорошие отношения почти со всеми. Разговаривала вежливо, не ссорилась, но пресекала и фамильярность, когда ей пытались сесть на голову. Потому ее не сильно-то и любили. Зина не очень страдала — она научилась не обращать на это внимания.

Но как же тяжело иногда было избегать бессмысленных и глупых разговоров! Как ужасно было выходить на заполненную людьми кухню и отвечать односложными репликами на вопросы соседей, в то время как ей безумно хотелось побыть одной! Иногда ей казалось, что на свете нет и никогда не было придумано ничего хуже такого вот коммунального ада, который самым разрушительным образом действовал и на человеческую личность, и на душу!

Но делать было нечего. В коммуналках жила большая часть населения страны. И, собравшись с силами, Зина вышла на кухню.

Народу там было не так уж и много. Две старухи-соседки, толстый лысый инженер, любитель выпить и поговорить, и... Увидев новое лицо, Зина остановилась. Это был молодой, светловолосый мужчина лет 35-ти, высокий, с военной выправкой. Совершенно новый человек в квартире. И он явно не пришел в гости: на нем были спортивные штаны и майка. Кроме того, он помешивал что-то в небольшой кастрюльке, умудряясь слушать радиоточку и одновременно обсуждая услышанное с инженером. Плоская черная «тарелка» радиоточки была важной частью их кухни. Ее никто никогда не выключал, поэтому в кухне всегда было шумно. Но, с другой стороны, в этом было и свое удобство — можно было узнавать точное время.

— Добрый день, — увидев Зину, мужчина сразу повернулся к ней, — а я ваш новый сосед, только сегодня к вам переехал. Дмитрий.

— Он в комнату Петра Иваныча вселился, этого старикашки чокнутого, — с набитым ртом прокомментировал инженер, который жевал докторскую колбасу.

Этого было достаточно, чтобы вызвать у Зины неприязнь. Вселился в комнату учителя истории — значит, тот уже не вернется. Интересно, знал этот самодовольный тип, каким образом он получил новое жилье?

— Зинаида, — буркнула она себе под нос и принялась резать овощи, мрачным видом подчеркивая, что не желает поддерживать разговор. Но не тут-то было!

Радио передавало новости. Диктор вещал о событиях в других странах. В тексте то и дело звучали такие слова, как «Локарнские договоры», «Рейнская область», «Версальские договоры»...

— Вы не увлекаетесь политикой? — Новый сосед не сводил с Зины глаз, и против своей воли она несколько раз взглянула на него.

Он был очень привлекателен — именно таким посчитали бы его большинство женщин. Молод, светлые волосы, широкая улыбка. Военная выправка. Даже майка без складок заправлена в штаны. А под майкой играла выпуклая мускулатура. Но, как бы он ни выглядел, Зина чувствовала к нему острую неприязнь. Он вселился в комнату безобидного учителя истории — для нее этого было достаточно.

— Нет, — сказала она, отводя глаза.

— А вот мне приходится! — сосед улыбнулся широко, явно заигрывая с ней. — Я работаю в штабе Южного военного округа.

— Вы военный? — спросила Зина, чтобы поддержать разговор.

— Нет. Я в отделе кадров работаю. Но теперь моя жизнь проходит среди военных.

— Хорошие ребята! — с набитым ртом сказал инженер.

— Все в мире изменилось, когда 7 марта 1936 года Германия в одностороннем порядке расторгла Локарнские договоры 1925 года, — менторским тоном произнес сосед. — Германские войска заняли демилитаризованную Рейнскую область, грубо нарушая условия Версальского договора, то есть — мира.

Оба молчали — и Зина, и инженер, ведь для них эти слова были китайской грамотой.

— А знаете, что произошло сегодня? — сосед обернулся к ним. — Сегодня, 29 марта 1936 года?

— Нет, и что же? — ответила Зина исключительно из вежливости.

— Сегодня на парламентских выборах в Германии 99 процентов голосов отдано за представителей, официальных кандидатов от нацистской партии. К власти пришел глава нацистской партии Гитлер, вот что означает такой исход выборов.

— Слышал я что-то за этого Гитлера... На работе говорили, во время политинформации, — сказал инженер, — мол, народ Германии сделал собственный выбор, и все такое.

— Самое интересное то, что первоначально никто этого Гитлера не воспринимал всерьез! — усмехнулся сосед. — Да и к власти он пришел с достаточно одиозными лозунгами — Германия для немцев, уничтожение безработицы, все для немецкого народа. Говорить об экономике в стране тотальной бедности это был смелый ход. Он пообещал работу в первую очередь немцам и очень умело сыграл на национальных интересах. А потому и получил такую поддержку населения, что во главу угла поставил экономику и национальную идею. В любом случае, исход этих выборов изменит мир. Многие уже оценивают его неоднозначно. Приход к власти Гитлера наверняка обеспокоил лидеров крупных мировых стран.

Германия... Зина вдруг насторожилась, вспомнив немецкие рейхсмарки, найденные в тайнике Андрея. Германия, Гитлер — слова, не имеющие для нее никакого значения, не несущие в себе никакого смысла, вдруг заиграли по-новому. Она стала прислушиваться к разговору и даже прекратила резать овощи.

— Наверное, Гитлер — сильный лидер, раз сумел обеспечить себе поддержку 99 процентов населения страны, — неуверенно произнесла Зина.

— Вы совершенно правы! — горячо откликнулся сосед. — Совершенно ясно, что в мире появился лидер нового поколения, который заставит с собой считаться! Сильная воля одного человека способна изменить многое!

— Ну, вряд ли это коснется нас, — пожала плечами она.

— А как по мне, так молодец он, этот Гитлер! — громко чавкая очередным куском колбасы, отозвался инженер. — Как всех построил, а? Так оно и надо! Молодцы немцы! Германия только для немцев — так и должно быть! Плюнули на этих англикашек и шаркунов-французиков, которые везде свои пять копеек вставляли, как будто они в мире самые важные! Вот и наш вождь так сделает! Сталин — он как отец родной! Свою страну развивать надо, вот так правильно делать. А не перед этими пачкунами расшаркиваться.

Этими грубовато-обыденными словами инженер выразил по-своему проводимую международную политику. И в голове у Зины промелькнула крамольная мысль, что туповатый сосед в чем-то прав.

— Вижу, вы серьезно интересуетесь международной политикой, — Зина в упор посмотрела на Дмитрия, — а вот мне кажется это странным! Какое дело нам в СССР до прихода к власти в Германии этого Гитлера... Или как его там...

— Нет, вы правильно сказали, — сразу отозвался он, — лидера нацистов зовут Адольф Гитлер. И его главное достоинство в том, что он собирается создать новую страну. Думаю, для СССР будет полезно иметь под боком такого сильного соседа, или союзника, уж как получится.

— А зачем нам союзники? — встрял инженер. — Мы сильные и так! СССР самая лучшая страна в мире!

— Сильна та страна, у которой сильны союзники, — сказал новый сосед.

— Не думаю, что мы будем нуждаться в каком-то Гитлере для того, чтобы увеличивать силу нашей страны, — усмехнулась Зина, — думается, все это вообще не будет иметь к нам никакого отношения, что там происходит в Германии. Просто пройдет стороной.

— Вижу, вы делаете практические выводы, — улыбнулся сосед, — но вы напрасно так скептически относитесь к исторической теории. Поверьте, в мировой практике возможны самые невероятные кульбиты!

— Верю, — усмехнулась Зина, — но поверьте и вы, что никакого дела до Германии мне нет.

Тут она немного покривила душой. Дело ей было — Зине страшно хотелось узнать историю появления немецких денег в квартире Андрея. Но напыщенный тон соседа стал ее раздражать. Она вдруг поняла, что ее просто бесит этот самодовольный хлыщ, наверняка еще и жуткий бабник в придачу, который произносит какие-то глупости таким безапелляционным тоном, словно является профессором истории!

— Вижу, вас все-таки заинтересовала наша беседа, — Дмитрий оставил свою кастрюльку и подсел к ней поближе, нахально заглядывая в глаза. — Не хотите продолжить наш разговор о политике у меня в комнате за чашечкой отличного кофе? Мне подарили настоящий бразильский.

— Я не пью кофе по вечерам, — отрезала Зина, — мне нет никакого дела до того, кто пришел к власти в Германии. Какая мне разница, кто такой этот ваш Адольф Гитлер? Извините, но у меня есть дела поинтересней!

И, поставив кастрюльку с овощами на плиту, поспешила покинуть кухню, делая вид, что не замечает того, как неотрывно смотрит ей вслед новый сосед.

Глава 7

Последний трамвай, громыхая железом разбитых вагонов, завернул по Слободскому кольцу, и Зина осталась одна в темноте. Еще минуты две тусклые огоньки трамвая мерцали в отдалении, затем погасли и они. Где-то далеко глухо залаяла собака. Звякнула цепь. Глухой собачий лай оборвался на высокой ноте и смолк. Темнота стала густеть. Освещение на Слободке было не преду­смотрено. Ежась от ледяного пота, против ее воли стекающего по спине, Зина быстро пошла по пути следования трамвайного полотна, стараясь ступать аккуратно, чтобы не попасть в рытвину или колдобину.

В конце концов ей пришлось достать из сумки и зажечь масляный фонарик, оставшийся еще от родителей — воспоминания о далеких временах гражданской войны. Дрожащий огонек фонарика помогал мало. Но можно было хотя бы рассмотреть дорогу. Внезапно ей подумалось, что в одиночестве, в темноте, бродя с фонариком в самых закоулках Слободки, она похожа на странного призрака, заблудившегося в мире живых. Заблудшая душа потустороннего жителя вполне могла бы быть созвучна с ее душой.

К счастью, Зина хорошо знала путь, она определила его еще днем. И теперь могла двигаться в точно заданном направлении.

Из-за болтовни нового соседа Зина едва успела на последний трамвай. Она задержалась с ужином, а потом боялась выскользнуть из дома. Дверь бывшей комнаты учителя истории находилась наискосок от ее двери, и ей почему-то казалось, что этот тип, нагло вторгшийся в чужое жилье, будет за ней следить. Но Зина ошибалась — судя по голосам, комната заполнилась другими соседями. Поэтому, улучив момент, когда в коридоре было меньше всего людей, она тихонько выскользнула из дома.

Слободка была для нее неприятным местом. Отдаленность от центра города, вонь гниющих ставков. И контингент — уголовщина самого низкого пошиба да сельская беднота, так и не пристроившаяся в большом городе, но зато с успехом принесшая в него моральное разложение. Зина вспоминала пьяных женщин с голодными детьми, торговок краденым, воровок. Почти каждый месяц кто-то из таких матерей отправлялся в тюрьму, а ребенок оформлялся в детдом. Для нее Слободка всегда была отвратительным местом.

И особо плохую славу этому району придавало наличие сумасшедшего дома, который в простонародье именовали Слободка-Романовка. Однако, по сравнению с другими обитателями района, психи были безобидны. Их держали под замком, их охраняли, из-за толстых стен психиатрической больницы наружу не доносилось ни звука. А страшные слухи всегда были слухами, потому что никто не знал правды.

Так — шепотом, тайком, со страшными предосторожностями, только проверенным людям — говорили, что в психичке открыли дополнительное отделение, где держали неугодных советской власти. И было очень страшно попасть в это отделение — потому, что из него не выходили наружу.

Но как все было на самом деле, Зина не знала, да и никто не знал. Но ей и так довелось узнать больше, чем другим. И вот теперь, в глухой час ночи, она пробиралась одна по ночной Слободке как раз к сумасшедшему дому, чтобы повторить путь, однажды уже пройденный с Андреем.

Двигаться надо было быстро, чтобы избежать ненужных встреч. И уже скоро в темноте стали вырастать знакомые очертания психиатрической больницы.

Теоретически там могла быть охрана, даже ночью. Поэтому Зина свернула на всякий случай в один из знакомых переулков. Она несколько раз бывала здесь и прекрасно знала, что в самом его начале стоит заброшенный дом.

Спрятаться в этом доме до полуночи, пока жизнь окончательно не замрет по всей округе, а потом проникнуть в больницу — таким был ее план.

Вот и знакомый забор. Зина отогнула одну из гнилых досок и аккуратно забралась внутрь, прямиком во двор, еще заросший пожухлым прошлогодним бурьяном и ивняком.

Кто жил в этом доме? Она не знала. Одноэтажная хибара с выбитыми окнами виднелась в глубине двора. Почему никто не занял дом, хотя в городе всегда было плохо с жилплощадью? Не знала она и этого.

Кто-то из родителей маленьких пациентов, живущих в этом переулке, когда-то говорил ей о том, что дом этот пользуется дурной славой, потому что в нем произошло убийство — расправились с целой семьей. А другие рассказывали, что там жила одинокая старуха, которая мирно и спокойно умерла от старости... Что было на самом деле, Зина не знала, да это, по большому счету, и не имело никакого значения.

Стараясь двигаться осторожно, чтобы не поранить ноги, она добралась до выбитого окна. Затем, взобравшись на подоконник, влезла в дом и оказалась в небольшой комнате, заваленной остатками разломанной мебели. Здесь она решила подождать.

Зина присела на колченогую табуретку и погрузилась в размышления. Из памяти выплывали слова Андрея о том, что однажды ей самой придется наведаться к странному пациенту. Слова эти оказались пророческими: он исчез, и вот теперь, неизвестно зачем, она снова идет взглянуть на несчастного ребенка.

Прислонившись к стене, Зина закрыла глаза. Сознание погружало ее в легкую дремоту без сновидений. Ей даже приятно было плыть в этом мутном облаке, отключившись от понимания того, где она находится и зачем.

Так прошло довольно много времени. Очнулась она от холода и от того, что у нее затекли ноги. Часы показывали десять минут первого. Пора пробираться в больницу. И вдруг...

Острое чувство чужого присутствия заставило Зину замереть на месте. Капля ледяного пота вдоль позвоночника вновь ранила кожу уже привычным холодом. Зина замерла, боясь пошевелиться. Из темноты прямо на нее уставились два абсолютно неподвижных глаза, горящих алым. Горло ее сжала мохнатая лапа страха, а сердце забилось, как запертый в клетку зверь.

Глаза горели, приближаясь из темноты. Послышалось глухое рычание. Дрожащей рукой Зина потянулась к фонарику, оставленному на подоконнике и потушенному тотчас, как она забралась в дом, чтобы свет не привлекал чужого внимания. Как было бы хорошо зажечь его сейчас!

Ей удалось схватить фонарик. Страшные глаза неподвижно застыли напротив. Вторым этапом было нашарить в кармане коробок спичек и зажечь масляный фитиль. Далось это Зине не сразу — она сломала две спички, прежде чем смогла это сделать. Руки у нее дрожали.

Тонкий, мерцающий огонек выхватил из темноты большого лохматого пса с грязной, очевидно, светлой шерстью. Расставив лапы, пес не сводил с нее глаз. Но угрожающим он не выглядел. Рычал он, скорее, для того, чтобы привлечь ее внимание.

— Господи, — выдохнула Зина. — Уходи, — сказала она псу. Голос ее дрожал.

Пес склонил голову, словно изучая ее. Как он забрался в дом? Или все время жил здесь?

Зина стала медленно двигаться в сторону подоконника. Пес смотрел на нее. Приблизившись вплотную, она вдруг резко запрыгнула на подоконник, все время ожидая, что пес набросится на нее. Но этого не произошло. Произошло другое. Пес присел на задние лапы, задрал свою большую морду вверх, став похожим на настоящего волка, и утробно завыл... Совсем как волк.

Этот вой вывернул Зине всю душу. Ей вдруг вспомнилось услышанное в детстве — о том, что так воют только на покойника. И это зловещее предзнаменование, предвестие чьей-то смерти вдруг наполнило ее таким ужасом, что, не соображая, что делает, она спрыгнула с подоконника и бросилась бежать через двор, сопровождаемая этим страшным воем, в котором так отчетливо ощущалась смерть...

Путь, пройденный вместе с Андреем, Зина хорошо запомнила, поэтому без труда самостоятельно его повторила. В узком коридоре, где она оказалась, открыв решетку подвала, по-прежнему стояла невыносимая вонь. В этот раз там были тюки с грязным бельем, расставленные вдоль стен.

Вот и дверь в отделение. На мгновение у Зины мелькнула ужасная мысль о том, что ключ может не подойти. Но, слава богу, все прошло нормально — замок щелкнул, и она снова оказалась в коридоре с железными дверьми и решетками, огораживающими то страшное, о чем было ужасно даже подумать.

В этот раз в коридоре были звуки. Там слышалось какое-то бормотание, раздавались шаги. Один раз Зине показалось, что в дверь кто-то ударил. Железо звякнуло, как будто кто-то врезался в него всем телом. За дверями камер-палат явно не спали. И ей вдруг подумалось, что пациенты чуют ее присутствие так, как чуют кровь дикие звери. Но страха у нее не было. После пса в заброшенном доме весь страх куда-то ушел. Теперь ей хотелось собрать как можно больше ответов на свои вопросы.

Ключ идеально подошел к нужной двери, она открылась. Замок щелкнул. Оглядевшись по всем сторонам, Зина быстро заскочила внутрь. И застыла на месте.

Палата была пуста. Маленького пациента в ней не было. На мгновение у нее мелькнула мысль о том, что она ошиблась дверью. Но нет. Последняя дверь в коридоре. Ошибиться она не могла.

Та же койка, тот же запах. Судя по всему, пациент еще недавно был здесь — палата не успела проветриться. Ребенка забрали. Зачем? Стало ли ему лучше? Успел ли Андрей вывести его из ступора? Да и что вообще здесь происходит?

Было очень страшно сталкиваться с тем, чего не понимаешь.

Пытаясь сдвинуться с мертвой точки оцепенения, Зина принялась осматривать палату. Опустилась на пол, заглянула под койку. Вдруг в дальнем углу, возле стены, что-то блеснуло.

Сначала ей показалось, что ничего и не было. Но затем, чтобы проверить свою догадку, она плашмя легла на пол. Ножки койки были привинчены к полу. Так было практически во всех отделениях больницы, Зина это видела, когда была здесь во время учебы в институте. А в опасном отделении — и подавно так должно было быть!

Тем не менее она попыталась продвинуться как можно глубже под кровать. Это было сложно, но со второй попытки ей это все же удалось. Вытянув руку вперед, Зина со всей силы потянулась. Все ее тело напряглось, как струна. Наконец ее пальцы охватили небольшой металлический цилиндр. С облегчением она выбралась наружу и поднялась на ноги.

На ее ладони лежал... шприц без иглы. Цилиндр шприца, наполненный мутноватым, белесым содержимым. Зина осмотрела его на свет, потрясла им. Жидкость, похоже, была вязкой. К тому же, было ее не так много — не больше одного миллилитра. Запаха не было. Зина уже почти собралась выдавить немного содержимого себе на ладонь, как вдруг одумалась. Господи, да ведь здесь могло быть всё, что угодно! В том числе и сильнодействующий яд. Откуда ей знать, что пациента не отравили, а потом не вынесли мертвое тело? Да разве же можно было так по-глупому рисковать?

Зина вытерла со лба холодный пот и, достав носовой платок, аккуратно завернула в него шприц и спрятала в сумочку. Похоже, пора было выбираться из палаты. Искать ей здесь уже было нечего.

В коридоре уже было тихо. Зина выбралась из опасного отделения без приключений, однако вдруг остановилась. Ход направо вел в подвал, туда, откуда она пришла. Так что можно было легко и безопасно покинуть отделение, воспользовавшись им. А вот слева она увидела дверь, которая, судя по всему, вела в коридор какого-то отделения. Почему бы не пойти туда? Эта мысль пришла в голову Зине внезапно, ниоткуда. Но она не смогла от нее отделаться.

Здравый смысл подсказывал ей, что мысль эта была не просто глупой, бесполезной и опасной. Эта дверь могла вывести ее в отделение для обычных пациентов, где дежурила медсестра. Увидев ее, подняла бы тревогу. Последствия этого Зина могла представить, не напрягаясь: ее могли обнаружить, задержать, сдать в отделение милиции, начать служебное расследование, в конце концов, так она подставляла под удар Андрея, если бы его на­шли... Ведь это он делал дубликаты универсального ключа, более того, держал их дома! В общем, было понятно, что идти налево опасно. Но за всю свою жизнь Зина никогда не руководствовалась здравым смыслом.

А потому, тяжело вздохнув, она повернула именно туда еще до того, как успела сообразить, что же она делает. Щелкнул замок. Зина оказалась перед ведущей вниз лестницей, тускло освещенной одной лампочкой. Стараясь двигаться как можно бесшумно, она пошла по ней.

Спускаться пришлось недолго. Очень скоро Зина оказалась в подвальном коридоре с несколькими дверями. Здесь стоял знакомый устойчивый запах формальдегида. Она поняла, что находится в морге.

Рядом снова была запертая дверь. К удивлению Зины, открыть ее не составило труда. Она оказалась в комнате, где явно производились вскрытия: посередине стоял стол и оборудование, необходимое для патологоанатома, умывальник. На столе под простыней находилось тело.

Помимо воли Зина зажала нос — ноздри забивал ужасающий запах. Это был запах дезинфекции, формальдегида, трупного разложения, хлорки и еще нескольких препаратов, которые используют при вскрытии. Проходя практику в морге, она изу­чила их наизусть, но вот теперь не сдержалась. Дышать ей было трудно.

Превозмогая себя, Зина подошла к столу и отдернула простыню. Под ней было женское тело. Это была та самая женщина, труп которой Зина видела в своей квартире! Чтобы удостовериться, она зажгла фонарик. Сомнений не было. То же самое тело, рана под грудью... Судя по разрезам на нем, вскрытие уже было произведено. Машинально Зина оглянулась — одежды нигде не было.

Вдруг за дверью послышались голоса. Зина заметалась по комнате. Спрятаться было негде. Оставалось одно отчаянное решение: в углу комнаты стоял письменный стол. Как могла, Зина забилась под него и замерла, перестав даже дышать.

В комнату вошли трое мужчин. Кто-то нажал на выключатель. Вспыхнул яркий свет. Через небольшое отверстие в столе Зина могла кое-что видеть. Двое из мужчин были в форме НКВД, один — в белом халате.

— Вот она, — человек в белом халате, по-видимому, врач, отдернул простыню, — можете забирать.

— А результаты вскрытия? — произнес кто-то из людей в форме, Зина не видела кто.

— Я все написал и отдал вашему начальству, — в голосе врача послышалось раздражение.

— Хорошо, упаковывайте, — скомандовал человек в форме.

Врач принялся засовывать труп в прорезиненный мешок.

— Мужа ее тоже вы вскрывали? — лениво наблюдая за процессом, спросил один из НКВДистов.

— Нет, — врач повернулся к нему, — а должен был? Мне не привозили мужской труп. — Судя по голосу, он разволновался.

— Забудьте! — бросил второй человек в форме.

Наконец труп оказался в мешке. Врач вышел, вернулся с каталкой, переложил мешок на каталку и отдал НКВДистам. Те покатили каталку к выходу. Дверь закрылась.

Оставшись, как он думал, в одиночестве, врач открыл шкафчик, взял стоявший там графин, налил себе полный стакан водки и выпил почти залпом. Зина изумилась, как быстро он все проделал. Но ей было видно, что руки его дрожат. Затем врач выключил свет и ушел.

Выждав некоторое время, Зина поняла, что нужно немедленно уходить. Выбраться из больницы ей удалось без всяких приключений. Она вернулась в заброшенный дом. Было уже двадцать минут третьего ночи. Понимая, что расхаживать по Слободке в такое время — абсолютно гиблое дело и что далеко она не уйдет, Зина решила остаться в нежилом доме. Погибнуть по-глупому ей совсем не хотелось, поэтому оставалось только затаиться здесь и ждать рассвета — когда пойдут первые трамваи и можно будет передвигаться более-менее безопасно. Зина вернулась на свою табуретку, чувствуя, что вся дрожит — то ли от страха, то ли от холода. Слава богу, страшного пса в доме больше не было.

От усталости у нее закрывались глаза. Холод сковал все ее тело. И, больше не противясь этому подступающему мареву забвения, Зина стала погружаться в полудрему. Но не на долго — звук был такой силы, что ее не просто вырвало из сна — как ударом, больно ранив и так воспаленные нервы! Ее буквально прибил к земле страшный грохот, как будто рядом с ней бросили что-то тяжелое. Затем раздался резкий визг автомобильных шин.

Зина выскочила из комнаты, буквально перемахнув через подоконник, и, пробежав через двор, прижалась к стене в заборе. Выглянув на улицу, она увидела, что по ней бежит человек. Это был мужчина в белом халате. С ужасом она узнала того самого врача из морга. Буквально наезжая ему на пятки, по улице двигался черный автомобиль.

Завернув с переулка, он ехал очень медленно, было понятно, что человек в белом халате никуда не денется, он был в страшном положении — узкий переулок, по обеим сторонам глухие заборы... Бежать некуда. У Зины вдруг мелькнула страшная мысль: автомобиль просто хочет задавить человека. Именно так все выглядело со стороны.

Отогнув доску в заборе, ту самую, через которую она влезла в заброшенный дом, Зина высунулась наружу и закричала что есть сил:

— Эй! Бегите скорей! Сюда!

И он услышал. Его перекошенное ужасом лицо повернулось в ее сторону. Зину поразило выражение отчаяния, отчетливо различимое в глазах этого не молодого уже человека. Было ясно, что человек этот находится буквально на грани сумасшествия. Услышав ее голос, он чисто машинально бросился на него. Автомобиль остановился. Мужчина поравнялся с забором. Все в душе Зины замерло. Подчиняясь какому-то странному предчувствию, которое никак не могла бы себе объяснить, она метнулась к дому и прижалась к стене с осыпавшейся штукатуркой.

И тут раздались выстрелы — один, другой, третий. Зина зажала руками уши, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать.

Затем все смолкло. Было слышно урчание мотора, скрип шин. Затем все звуки стали отдаляться — все дальше и дальше, пока не установилась какая-то совсем мертвая тишина. Только лишь тогда Зина рискнула отделиться от стены и подойти к забору. Она выглянула на улицу. Мужчина в белом халате лежал возле самого забора, рукой касаясь прогнивших досок. Быстро выбравшись наружу, Зина перевернула его на спину.

Он был еще жив. Но жить, по всему, ему оставалось недолго. Пули прошли навылет. Из ран хлестала кровь, попадая на руки Зины.

На губах его запеклась кровавая корка. Как странно, что жизнь не покинула его сразу, удивилась Зина, но как врач она увидела, что ничего уже сделать нельзя. И тут глаза мужчины открылись. Зине вдруг показалось, что он уставился прямо на нее с полным сознанием.

— Убили... — Голос звучал так тихо, что слова едва можно было разобрать, — я знал...

— Кто это сделал? Кто в вас стрелял? — Зина опустилась на колени рядом с раненым, поддерживая ему голову и не давая крови прилить к мозгу.

— Мертвое молоко... — прошептал он, — Анд­рей узнал... Мертвое молоко.

— Андрей Угаров? — Зина машинально подняла ему голову выше. — Вы меня слышите? Что узнал Андрей?

— Мертвое молоко... — Глаза несчастного остекленели, с губ его сорвался хрип, а по телу прошла короткая судорога. Вытянувшись, он застыл у нее на руках...

Глава 8

В квартире все спали, всё было погружено в сон. Пальто Зине пришлось нести в руках — оно настолько было испачкано кровью, что было ясно — его придется выбросить, все равно она не смогла бы его надеть. И тем не менее Зина почему-то его все же несла, хотя могла сразу оставить на месте, ну или просто бросить в своем дворе.

После смерти врача Зина едва ли осозновала, что происходило дальше. Во всяком случае она помнила, как бросилась бежать, не видя дороги, не глядя перед собой. Она все время боялась, что вернется черный автомобиль. Эта мысль наполняла ее до сих пор не испытываемым ужасом. И даже темные закоулки ночной Слободки ее теперь пугали меньше, чем эта машина смерти и выстрелы, звучащие в темноте.

Так, убегая от выстрелов, Зина каким-то странным образом попала в район Слободского кладбища. И тут с ней поравнялся хлебный фургон. Это было настоящим подарком судьбы. Она буквально бросилась наперерез машине. Пожилой водитель согласился подвезти ее до города. По дороге он не приставал с расспросами и даже отказался взять деньги. Только уже поравнявшись с Соборной площадью, спросил, не надо ли подвезти ее к отделению милиции — он заметил кровь на рукаве платья и на руках Зины.

Не отводя глаз, она каким-то чудом убедила водителя, что все в порядке, что просто упала по дороге и поранила руку. У нее подкашивались ноги, и она с трудом добралась до дверей своей квартиры. А еще страшных усилий ей стоило пробраться по притихшему коридору в свою комнату и, тщательно заперев за собой дверь, рухнуть на пол, прислониться к стене и остаться так сидеть.

Врача убили вовремя — Зина не могла не признать этого. Он просто слишком много знал. Еще когда она пробиралась к заброшенному дому, покинув больницу, у нее мелькнула мысль найти этого патологоанатома, делавшего вскрытие женщины, и как следует его расспросить. Пустить в ход уговоры, угрозы, деньги в конце концов, но все же узнать, как труп убитой женщины мог попасть в психиатрическую больницу и что этот врач знает обо всем этом.

Зина помнила абсолютно весь разговор врача с людьми в форме. Судя по всему, у убитой женщины был муж, и он, похоже, тоже был мертв.

Кто их убил, зачем? Причастно ли к этому НКВД? И если муж женщины убит, где его труп? Какое отношение Андрей Угаров, ее прежний жених и единственная любовь в жизни, имеет к этой истории? Куда исчез сам Андрей? Жив он или от него избавились, как от того врача? Кто подбросил труп женщины в ее комнату, зачем это сделали? И как его незаметно вынесли из огромной коммунальной квартиры, в которой проживает девять семей? Какое отношение ко всему этому кошмару имеет маленький пациент Андрея, которого жизнь или люди отправили в состояние жестокого психиатрического ступора? Куда делся он из больницы? Кто его забрал, а главное, куда? Что означают последние слова убитого врача: «мертвое молоко»? Какое молоко можно считать мертвым — отравленное? Это аллегория, галлюцинация, простонародное название травы?..

Этих вопросы буквально разрывали голову Зины. И ни на один из них у нее не было ответа. Мало того — вопросы множились. Внезапно она подумала: а вдруг это просто фантастический сон. Может, просто нужно ущипнуть себя, облить холодной водой, громко крикнуть, так, как кричали в средневековье: «Изыди, Сатана!» — и всё?

Зина тихонько пробралась в ванную, умылась ледяной водой. И тщательно стерла кровь убитого врача с рук, почти до ран натирая кожу кусочком пемзы. Но ничего не прошло. Все оставалось по-прежнему. Ни холодная вода, ни боль саднящей кожи не помогли.

Зину страшно мучила мысль, что она стала свидетельницей убийства. Ведь патологоанатом был застрелен буквально на ее глазах. Но пойти в милицию и заявить об убийстве она не могла. Как она объяснила бы, что делала в три часа ночи в таком глухом месте, как полузаброшенный переулок Слободки? Оставалось затаиться и молчать. Зине было очень страшно.

Начало светать. Нужно было собираться на работу. Кое-как позавтракав (к счастью, по утрам обитатели квартиры были сонными и злыми и не вступали в разговоры), она переоделась и вышла из дома, прихватив с собой шприц, найденный в больнице.

Она собиралась отдать его на анализ — как всегда, тайком. Результаты анализа содержимого могли дать важную зацепку, которая привела бы ее хоть куда-нибудь. Например к Андрею...

Андрей... Сердце Зины сжалось мучительной тревогой. Каждый раз, когда он появлялся в ее жизни, все переворачивалось с головы на ноги и разрушалось с какой-то страшной силой. Это свойство их отношений она никогда не могла объяснить. Вот и теперь он появился и сразу как ураганом разрушил хрупкий домик ее жизни. Которую ночь она уже не спит! Ночные приключения в больнице, тайны, трупы, в довершение ко всему — убийство, произошедшее буквально на ее глазах, и это всё из-за него!

Как могла она противиться этой силе, которая толкала ее жизнь в самом непонятном направлении? Никак. Оставалось просто молча следовать за ней.

По дороге на работу, в трамвае, когда Зина почти дремала, к ней пришла еще одна мысль. Она подумала о больном ребенке. Как он мог пропасть — причем без следа? Он должен был посещать школу, или лежать в больнице, или жить в детском доме, если у него не было родителей. У него должно быть имя, место жительства, ну хоть какие-то документы. Ведь человек — не иголка в стоге сена! Тем более теперь, когда всё так тщательно берут под контроль. Откуда-то ведь доставили этого ребенка в больницу на Слободке? Значит, можно попытаться найти след!

Мысль эта была достаточно простой, и полностью разбудила Зину. Она решила, что, пользуясь служебным положением и служебным телефоном, обзвонит больницы, детские дома, школы и попробует узнать, не исчезал ли какой-то больной ребенок. И не было ли у них ребенка, который нуждался бы в срочной психиатрической консультации, причем специализированной?

Подумав еще немного об этом, Зина решила заняться пропавшим ребенком по приезде на работу, урвав время между походом к больным и приемом в кабинете. Но не тут-то было! Едва появившись в стенах поликлиники, она сразу же попала на обязательное собрание с политинформацией, которое устраивалось в их коллективе каждую неделю.

Такие собрания всегда длились часа два, не меньше. Все сотрудники поликлиники откровенно скучали, а в это время визита врача ждали маленькие больные пациенты. Но что мог сделать районный врач, если за посещения собрания нужно было расписываться в огромной книге, которую затем обязательно проверяло вышестоящее начальство?

Каждый раз для докладов приглашался специальный хорошо подкованный лектор. И коллектив, скучая, слушал об успехах страны в важный 1936 год...

Собрания, политинформации, проведенные в коллективах специально подготовленными лекторами, были обязательной и важной частью общественной жизни. Проводились они по строгому графику, и отсутствовать на них можно было только по причине болезни, подтвержденной документами — медицинской справкой.

А потому приходилось сидеть и слушать — впрочем, не всегда слушать, можно было витать в мощном потоке своих собственных мыслей.

Иногда Зине даже нравилось это ощущение — чувствовать себя единой частью этого важного целого. Слиться воедино с мощью огромной страны. Но только не сегодня. Ночная картина пережитого ужаса отчетливо стояла перед ее глазами.

Зина прекрасно различила военную форму НКВД на двух мужчинах, вошедших в морг. Она не сомневалась ни секунды, что и в том черном автомобиле были люди в форме НКВД. Именно они стреляли по врачу. И как-то не вязалось все это с громкими словами лектора о мощи великой страны, которая гордо и уверенно шла к светлому будущему.

Собрание закончилось через два с половиной часа. Переговариваясь с коллегами, Зина направилась к выходу.

— Девчонки, тут такое дело... — Толстушка Нюрка, совсем молоденькая лор-врач, недавно пришедшая на работу в их поликлинику, вдруг задержала Зину и еще нескольких человек в дверях. — Муж просил узнать. Нет ли у кого знакомого патологоанатома?

— Чего? — удивилась врач, с которой Зина делила кабинет.

— Муж на Слободке здесь, в городской больнице, работает. Так очень просил узнать. Может, однокашники или друзья есть, кто в больницу пойти хочет? Очень уж им патологоанатом нужен! В штате три положено, а сейчас остался только один. Они там совсем зашиваются! Ведь они и с психички вскрывают, в больнице... Так что вдруг у кого чего... — Нюрка тараторила без умолку. Это было вполне в ее манере — говорить, пока не остановят.

Но, несмотря на это, она довольно легко и быстро подружилась со всем коллективом. Ее полюбили, а потому прощали ее нескончаемую болтовню.

Коллеги отреагировали нормально. Это было вполне в ходу — так передавать информацию, помогать друг другу. Но у Зины вся кровь отхлынула от лица, а руки затряслись. Ей вдруг показалось, что она сейчас потеряет сознание. Возможно, это отрази­лось на ее лице, потому что Нюрка вдруг смолкла и странно посмотрела на нее.

— А прежний патологоанатом куда делся? — выдавила Зина из себя с трудом. — Или оба сразу?

— Но их два было... — снова заговорила Нюрка, — так один остался. А второй сегодня ночью под машину попал. Представляете?

— Попал... под... машину?.. — Голова у Зины закружилась, она схватилась за стенку, чтобы не упасть.

— Ну да! Ужас смертный! Он ночью в больнице задержался, кого-то из психички вскрывал. А потом поздно шел по дороге, и на него машина наехала! Говорят, грузовик. Тело страшно изуродовано. Расплющило прямо! Хоронить теперь будут в закрытом гробу... Так раздавило его, — тарахтела Нюрка.

— А шо, нашли того, кто наехал? — равнодушно поинтересовалась какая-то докторица.

— Пока нет, но ищут. Говорят, найдут. Тело совсем на дороге лежало. Машиной раздавленное. Жалко мужика! Хороший был, хоть и любил заложить. Его даже жена из-за этого выгнала, — продолжала вещать Нюрка.

Все пообещали ей, что сразу сообщат, если кто захочет пойти. Врачи разошлись. Зина с трудом поплелась к своему кабинету. Но заходить туда было выше ее сил! Перед глазами стояло тело врача.

Значит, труп изуродовали, чтобы скрыть причину смерти. Это понятно, что всё скроют, никто не будет разбираться. Возможно, когда он был уже мертв, его специально переехали машиной. К горлу подступила тошнота...

Зина побежала в женский туалет, несколько раз ополоснула лицо ледяной водой. Постепенно это начало приводить ее в чувство. Но мысли собрались, а вот руки продолжали дрожать.

К счастью, вызовов в этот день было немного. Пока Зина ходила по домам, от сердца немного отлегло. Работа помогала забыть, заставляла держать себя в руках, думать. А думать нужно было все время. Одного ребенка пришлось госпитализировать с подозрением на корь. Зина, правда, была почти уверена, что это вовсе не корь, но оставить его дома в таком состоянии не имела права.

Пока вызывала машину «скорой», пока оформляла бумаги, прошла и дрожь в руках. К Зине вернулось решимость принимать то, что свалилось на ее плечи. Любимая работа исцеляла.

До конца приема оставалось полтора часа. Больных больше не было. Зина попросила медсестру позвать ее, если кто-нибудь появится, а сама прошла в регистратуру.

Там было два телефона, поэтому именно оттуда было очень удобно звонить. К вечеру вызовы врачей на дом не принимались, и телефоны всегда молчали. И второй телефон можно было занимать беспрепятственно, что Зина и сделала.

Тем более, что девчонка, дежурившая в тот день, ушла по своим делам. Никогда еще это не было так кстати!

Помещение регистратуры ценно было еще и тем, что в нем находился огромный городской справочник и к тому же картотека, в которую были отдельно выписаны телефоны школ, санаториев, детских садов и больниц, где принимали маленьких пациентов. Детские сады Зине были ни к чему. А вот остальные телефоны могли очень даже пригодиться.

Итак, она решила воспользоваться служебным положением и принялась обзванивать школы города. К счастью, рабочий день еще был не закончен, и большинство из начальства оставалось на рабочем месте. Всем Зина задавала одни и те же вопросы:

— Добрый день, вас беспокоят из районной поликлиники. Скажите, вы никого не отправляли на психиатрическую консультацию из учеников 4—8 классов? Может быть, какой-нибудь ребенок перестал посещать школу? А симптомы каких-то странных болезней не появлялись в коллективе? Да, отсутствие без уважительных причин ученика... Долгое время. Ну, возможно, кто-то обращался за помощью к школьной медсестре? А районный психиатр осматривал кого-нибудь во время обязательного медосмотра? Да, именно это я и имею в виду. Необходимость в специализированной консультации... Да, понимаю...

И везде был только один ответ: нет, нет, нет... Никаких симптомов странных заболеваний. Никого не отправляли на консультацию к психиатру. И никто из учеников не переставал посещать школу без уважительной причины. Нет, нет и нет. А она звонила, звонила и звонила...

Сорок минут ушло на школы. Потом Зина принялась за детские дома. Потом — за санатории со школьным обучением детей, которые были открыты круглогодично. Затем — больницы. После этого — детские учебные центры внешкольного образования и спортивные школы. Вопросы менялись по ситуации, но сводились к одному и тому же. И везде был один ответ: нет. Категорическое «нет».

Глава 9

За спиной послышался шум. Зина замерла с телефонной трубкой в руке. Оборвать разговор сразу она не могла — шла беседа с заведующей отделением одной детской больницы, которая жаловалась ей на печальную статистику.

Проследить за детьми, покинувшими больницу, было практически невозможно. Их забирали родители или какие-то родственники, даже не поставив в известность лечащего врача. Конечно, оставался в истории болезни домашний адрес — но для персонала больницы это были лишние хлопоты, так как потом медсестрам приходилось ходить по адресам и выяснять, что с пациентом.

— Вы не поверите, как часто это у нас происходит! — вздыхала в трубку ее коллега. — Ребенок только начинает идти на поправку, анализы показывают улучшение. Вдруг появляются какие-то сельские родственники, из глухой деревни, решают, что мы лечим ребенка неправильно, травим всякой химией, и забирают ребенка из больницы! Просто выносят из палаты — и всё! И что ты тут сделаешь? Если каждый раз милицию вызывать, когда лечить? У нас и смертельные случаи бывали такие! Забирают, начинают пичкать какими-то травами, а ребенок без медицинской помощи умирает. Конечно, мы стараемся следить. Медсестры ходят по адресам, как будто им больше делать нечего! А потом вдруг оказывается, что адреса вообще нет. Либо его не существует в природе, либо по нему никто не живет!

— Неужели такое было? — охнула Зина.

— Да не поверите! Сплошь и рядом! Так что, видите, не могу ответить на ваш вопрос. Хотела бы дать такую статистику, но это невозможно. Совсем не получается.

Закончив разговор, Зина повесила трубку. Появилась хоть какая-то зацепка! Теоретически можно было допустить, что ребенок исчез именно так: его могли забрать родственники, назвав выдуманный адрес. Так вполне объяснимым становилось появление ребенка в таком жутко запущенном болезненном состоянии. Да, эта женщина была единственной, кто дал хоть какую-то полезную информацию!

Задумавшись, Зина погрузилась в свои мысли. И вдруг услышала шорох, который ясней любых слов просто кричал о чужом присутствии!

Она резко обернулась. За спиной у нее стояла Фаина Романовна.

— Я карточку зашла положить, — хмурясь, она посмотрела на Зину в упор, — зашла... И попала на все это! Я просто не поверила своим ушам! Что ты творишь тут? Что тут происходит?

— Да так... Нужно было про одного пациента узнать... Я... — Зина под ее пристальным взглядом совсем растерялась.

— Объяснись! — Фаина Романовна не отводила взгляда.

— Ох, как бы я хотела... Но, боюсь, не полу­чится...

— А ты все-таки попробуй! Я же вижу, что ты опять вляпалась в какую-то беду! Мне очень не понравилось то, что я услышала.

— Мне самой не нравится... — тяжело вздохнула Зина.

— Ты хоть понимаешь, что будет, если до главврача дойдет то, что ты здесь плела? — Фаина Романовна тяжело смотрела на нее. — А оно дойдет. Система доносительства и наушничанья поставлена у нас самым лучшим образом! Обязательно донесут, не сомневайся даже! Не дай бог, и органы заинтересуются! Что за невиданная болезнь, странные симптомы? Сеешь панику? Думаешь, тебя по головке погладят?

Зина рухнула на стоявший рядом стул. Ноги отказались ее держать. Посмотрев на нее внимательно, Фаина Романовна тяжело вздохнула, плотно заперла дверь, заглянула в соседнее помещение, чтобы убедиться, что в регистратуре никого больше нет, кроме них, и встала напротив Зины с самым решительным видом.

— Говори.

— Это Андрей... — всхлипнула Зина.

— Не сомневалась даже ни секунды! — хмыкнула Фаина Романовна. И повторила: — Говори. Что он сделал?

— Он попросил меня осмотреть одного очень странного пациента. Это был мальчик, не старше 12 лет, такой худенький. И вот он...

Зина подробно описала Фаине Романовне симп­томы психиатрического ступора, который ей пришлось наблюдать.

— Это был кататонический ступор, — завершила она, — Андрей не знал ничего об этом мальчике — кто он, откуда, его просто к нему привезли. И вот я решила сама его поискать.

— Сама поискать! — снова хмыкнула Фаина Романовна. — А что говорит по этому поводу Андрей?

— Ничего не говорит. Он исчез.

— Что это значит? — нахмурилась Фаина Романовна.

— Он куда-то уехал. И не сказал мне куда. Вообще не поставил в известность! Дома его нет. На работе тоже. Я ничего не знаю о нем.

— Ну, понятно. Уехал. Втянул во все это и бросил расхлебывать кашу тебя. — Голос Фаины Романовны был жестким. — Как всегда! И зачем ты снова пошла у него на поводу?

— Я не знаю... — Зине вдруг захотелось рыдать в голос, — так получилось.

— Ладно. Слезы будешь лить потом, — Фаина Романовна очень тонко почувствовала ее состояние. — Опиши-ка мне еще раз симптомы, те, что ты видела у мальчика. Мне тут одна мысль пришла в голову...

— Вы уже видели подобное? — Зина уставилась на нее во все глаза. Неужели ей повезло, и Фаина Романовна сможет помочь в этом ужасном деле? Помощь такого специалиста была бы просто неоценима!

— Возможно, — Фаина Романовна нахмурилась, — повтори-ка еще раз!

Зина повторила. Она останавливалась на каждой детали подробно. И вдохновляло ее то, что Фаина Романовна слушала не перебивая.

— Так и есть, — кивнула она, когда Зина закончила свой рассказ, — видела. Я уже видела такого ребенка. И, честно говоря, сохранила об этом самые страшные воспоминания.

— Когда, где? — Зина просто не могла поверить в свою удачу.

— В 1916 году. Да, это было ровно 20 лет назад. Я тогда ездила с госпиталем. И судьба занесла меня в одно странное село. Очень странное, честно говоря. И вот как раз в первую ночь раздался стук в дверь. Это была местная жительница, которой я пыталась оказать помощь днем.

— Что значит — пытались оказать помощь? Как это? — нахмурилась Зина.

— Я же говорю, это были странные люди, — повторила Фаина Романовна. — И село странное. Сектанты.

— Сектанты? — изумленно переспросила Зина.

— Ну да, село какой-то секты, — кивнула Фаина Романовна. — Я точно и не помню. Конечно, не все жители состояли в этой секте, кто-то из местных ее тоже не любил, относился к сектантам с опаской. Но тех было полно. Ты понимаешь, — она задумалась, — можно сказать, это люди, которые живут в тени. Они не подчиняются государствам, законам. У них свои собственные правила и законы, своя... тень. Ну да, их мир совершенно непонятный нормальным, другим людям, и есть тень. Они и живут в ней. И, знаешь, такими людьми всегда интересуется государство.

— Почему? — удивилась Зина.

— Ну, я думаю, хочет понять, как им удается выживать — так обособленно, отдельно от всех. Что такого необычного в этой их тени. Ну так вот: эта женщина, которая меня подняла среди ночи, была сектанткой. По законам их секты им было запрещено принимать медицинскую помощь. Но у нее был сложный случай — нарыв на руке. Кожа почернела, видно было невооруженным глазом, что тут недалеко до гангрены. Работать рукой она не могла. Мне удалось ее уговорить показать нарыв. Я его вскрыла, прочистила, сняла омертвевшие ткани, перевязала, и женщина сразу почувствовала облегчение. Ну и как-то после этого она стала мне доверять. Она сказала, что нужна моя помощь, и скрытно повела в один дом. А по дороге очень просила никому не говорить об этом. Ну а что делать? Я согласилась. Мы вошли в какую-то хату на окраине села. А дальше... Как вспомню, так и сейчас жутко! — видно было, что Фаина Романовна не на шутку разволновалась.

— Что, что там произошло? — Зина боялась упустить хоть одно слово.

— Женщина завела меня в комнату и попросила подождать. К этой комнате примыкала каморка. Я села на стул и услышала, что она заперла дверь снаружи. Я встала, обошла комнату, заглянула в каморку — никого. А на столе посередине комнаты горела керосиновая лампа. Свет, знаешь, был очень яркий, хоть и чадила она неимоверно. Я вернулась к своему стулу и села ждать. Как вдруг... Из каморки вышли трое! Я так перепугалась, вскочила со стула. Откуда могли взяться эти люди, если комната была заперта снаружи?

Зина увидела, что Фаина Романовна, вспоминая, покраснела: видно, поднялось давление. И тем не менее она продолжала:

— Из каморки вышли трое. Мужчина с бородой, молодая женщина в косынке. Мужчина нес на руках ребенка. Это был мальчик лет 12-ти. И у него были точно такие же симптомы! Понимаешь? Такие же! Меня поразила неестественная белизна их лиц. Я никогда не видела таких. Они были абсолютно белые, словно вообще никогда не видели солнечного света! Выглядела эта бледность жутко болезненной. Было понятно, что они сами нуждаются в медицинской помощи, как и их несчастный ребенок! Я спросила, что случилось. Они не ответили. Женщина плакала, а мужчина твердил только одно: «Помогите, доктор! Спасите его!» Я начала осмотр. Потом ввела препарат для расслабления мышечной мускулатуры. После этого руки ребенка чуть зашевелились. И тут послышался шум со стороны коридора. Мужчина и женщина заметно занервничали, мужчина снова схватил на руки ребенка, а женщина мгновенно прекратила плакать, и лицо ее застыло, как маска. Представляешь, Зина, оно изменилось буквально на моих глазах! Я никогда не видела такого жуткого выражения. «Посмотрите, доктор, что там такое», — сказал мужчина. Я подошла к двери, подергала ее, но открыть не смогла. А когда обернулась, в комнате никого уже не было. Ну вот так! Они исчезли так же внезапно, как и появились! До меня лишь донесся какой-то отдаленный стук, словно захлопнулась крышка какого-то люка. Я бросилась в каморку — никого, пустота... Ну хорошо, если бы в этой каморке были окна, я могла бы подумать, что они вылезли через окно. Но окон там не было! Голые стены, стол у стены, кухонная утварь — горшки, миски. И все! — Фаина Романовна замолчала, справилась с волнением и продолжила.

— Я врач, я видела в своей жизни многое, но поверь, впервые мне на ум пришли упоминания о всякой чертовщине из старинных народных суеверий. Иначе чем чертовщиной все это нельзя было назвать. Больше всего я сожалела о больном ребенке, которому я не успела оказать помощь. Ну а потом на смену сожалению пришел ужас, честно тебе признаюсь.

В общем, я просидела в этой комнате около часа. Вокруг разливалась мертвая тишина. К концу этого жуткого часа мне даже стало казаться, что мне все это привиделось. Потом пришла женщина, которая меня сюда привела, и выпустила меня. Я сразу увидела, что она страшно напугана. Я пыталась ее расспросить, но она все время прижимала палец ко рту и шептала: «Молчите, доктор, умоляю, никому ни слова! Грех это!» Я пыталась понять, что именно грех. Но из нее нельзя было больше выудить ни слова.

На следующее утро я не сдалась. Ну и что ты думаешь? — В этом была вся Фаина Романовна, и Зина даже не улыбнулась. — Я сделала вид, что нам необходима срочная перепись населения, и принялась ходить по всему селу, заходя в каждый дом. Мне верили, ведь нас, группу медиков, принимали за высокое начальство из города.

Чтобы ты понимала, я обошла все дома в селе, но семьи, которую я видела ночью, ни в одном доме не было. Я спрашивала людей — никто и не слышал о них. Их не было нигде! Как сквозь землю провалились! — Переживая прошлое, Фаина Романовна, не сдержавшись, хлопнула себя обеими ладонями по коленкам. — Более того: к концу дня я попыталась разыскать ту женщину, которая позвала меня ночью, чтобы еще раз ее расспросить. Но она тоже исчезла! Представь! Никаких следов! Ее нигде не было. Как она могла так быстро уехать из села, когда вокруг была война, поезда не ходили, а вдоль железнодорожного полотна, близко к городу, были банды, которые грабили всех! К тому же это было абсолютно нищее село! Его грабили уже не один раз. Там не осталось ни одной лошади! Не было даже целой подводы! Куда могла исчезнуть эта женщина? А я ведь и за нее переживала тоже. Требовалось сменить повязку, обработать рану еще раз...

А местные жители отказывались с нами говорить, и вообще мы все к концу дня почувствовали от них настоящую враждебность. Во-от! — вздохнула Фаина Романовна. Помолчав, она снова заговорила.

— Ночью в дверь дома, где мы остановились, раздался страшный стук, это был староста села. Он велел нам выйти. Все мы, наша медицинская бригада, вышли на крыльцо. И тут нам такое открылось...

Перед домом столпились все жители села. Мужики, огромные, страшные, с перекошенными лицами, стояли впереди и держали ярко полыхающие факелы. Женщины, в платках, тоже выглядели ужасающе. Детей не было.

— Немедленно уезжайте отсюда! — крикнул староста. — Вы гневите Господа, находясь здесь, сеете мерзкое дело сатаны! Если не уберетесь немедленно, мужики сожгут дом и вас вместе с ним!

Мы пытались что-то сказать, объяснить, вступить в какой-то диалог, но это было абсолютно бесполезно. Мужики, схватившись за вилы, приближались все ближе и ближе, окружая нас.

— Убирайтесь! — повторил староста. — С вами никто не шутит! Мы даем вам на сборы час. Если вы не уедете отсюда через час...

Он не закончил, но было ясно.

Мы прекрасно понимали, что они безумны. Понимаешь, Зина, у них были лица фанатиков, они совсем другие — это люди из тени. Их мир не желал соприкасаться с нашим. В общем, времени на раздумья не было.

Мы быстро собрали свое оборудование, побросали вещи, погрузились в две наши повозки, на которых приехали сюда, и спешно прямо ночью покинули село. Мы все прекрасно понимали, что действительно рисковали своей жизнью. Эти безум­ные сектанты убили бы нас. Так что нам не оставалось ничего другого.

И знаешь, девочка, честно тебе скажу, что в моей жизни не было более жуткой дороги, чем этот ночной отъезд. Нас сопровождала толпа страшных людей, и они не разошлись до того момента, пока наши повозки не покинули сельскую дорогу и не выехали на грунтовку, ведущую к городу! Как сейчас, я помню это жуткое огненное кольцо за спиной... и этот ужас... Вот такая была история.

Фаина Романовна как-то жалко улыбнулась:

— Да, девочка, да, вот пришлось мне, старухе, вспомнить этот кошмар...

Какое-то время Зина не могла прийти в себя от этой истории.

— Как называлось это село, где это было? — наконец очнулась она.

И в этот момент распахнулась дверь — на пороге возникла девчонка-регистраторша.

— Фаина Романовна, срочно! — закричала она. — Вас по всей поликлинике главврач разыскивает! Там уже машина пришла.

— Ой, точно! — Фаина Романовна поднялась с места, потирая спину. — Господи, нам же в инфекционку ехать. Я как-то запамятовала...

— Зачем в инфекционку? — не поняла Зина.

— Да главврач везет меня для консультации. Срочное там что-то. Вроде как попал кто-то из ее родственников. Ой, я тебе потом дорасскажу! Бегу! — Слышать это от Фаины Романовны было смешно — шаркая, она медленно направилась к двери.

— Подождите! — Зина бросилась за ней. — Как называлось это село? Какие препараты вы вкололи мальчику?

— Ну, слушай, так же в двух словах и не скажешь... — отмахнулась Фаина Романовна. — Знаешь что? Ты ко мне завтра к концу приема зайди! Я тебе и препараты запишу, и историю свою закончу.

— Разве она не закончена? — удивилась Зина.

— Нет, конечно! — хмыкнула на ходу Фаина Романовна. — Где там... Я потом узнала, кто эти люди, и все про их ритуал псевдокрещения мертвым молоком...

— Мертвым молоком?! — Зина замерла, боясь вздохнуть...

— Ага! Интересно? — задорно рассмеялась Фаина Романовна. — Завтра, завтра расскажу! А пока бежать надо, ты же видишь, без меня никак...

И с неприличной для ее возраста поспешностью, на сколько могла быстро она двинулась по коридорам поликлиники.

Белый автомобиль с красным крестом на боку, урча, отъехал. Стоя в холле возле окна, что выходило на улицу, Зина видела, как он увозит Фаину Романовну вместе с главврачом. Как же некстати это случилось! Ей оставалось только ждать. Зина прекрасно понимала, что говорить Фаина Романовна может только с глазу на глаз. А значит, бегать за ней было бессмысленно.

Стемнело. Рабочий день давно закончился. Собрав свои вещи и заперев кабинет, Зина сдала ключ дежурной, вышла на улицу и медленно пошла к остановке трамвая.

Когда она подъехала к своему дому, было уже темно. Похолодало. Людей на улицах было немного. Как-то совсем некстати Зина вспомнила о шприце, который лежал в ее сумке. Господи, она так и не успела отдать его на анализ. Собрание, работа... Затем разговор с Фаиной Романовной... До того ли? Ладно, завтра обязательно сдам — пообещала она себе. Да, заодно можно и спросить, готов ли анализ крови больного ребенка.

Думая так, Зина вышла на Соборную площадь. Впереди высилась темная громада собора. Подул сильный ледяной ветер. Ежась, Зина вступила в привычную тень.

Громкие шаги за спиной заставили ее мимовольно ускорить движение. Соборная площадь была пустынной. Ночные электрические лампы, как всегда, горели вполнакала и совершенно не рассеивали сгустившуюся ночную темноту.

Шаги стали слышны более отчетливо, было понятно, что кто-то ее догонял. Поневоле Зина еще больше ускорила шаг. Она уже поравнялась с большим деревянным забором, которым почему-то оградили стены собора. Он стоял уже два дня, и для чего это сделали, никто не знал.

Зина спешила, до подъезда оставалось буквально несколько шагов, надо было только перейти дорогу. Круг от света лампы ударил ей в лицо, осветил бордюр мостовой.

И в этот самый момент ее схватили сзади и изо всех сил швырнули прямо на деревянный забор. Зина почувствовала сильную боль от удара в спину и закричала, а затем чья-то вонючая, потная рука заткнула ей рот.

Их было двое. Разглядеть их лица она не могла — один изо всех сил прижимал ее к забору, а другой пытался вырвать из рук сумку.

Как могла, Зина отбивалась, чувствуя, что постепенно летит в бездну засасывающего ее черного ужаса, парализующего мысли и волю.

Пытаясь вырваться, извиваясь, она укусила потную ладонь и развернулась лицом к нападающим.

— Ах ты ж сука! — взвыл мужской голос. В тот же самый момент ее с силой ударили по лицу. Она почувствовала, как из разбитой губы закапала кровь.

В руке второго нападающего сверкнул нож. Через сомкнутые веки она отчетливо различила узкую полоску стали, блеснувшую совсем рядом с ее лицом.

— Замочу, сука!..

Так же, через щель век, через одуряющую темноту, через пропасть Зина увидела такую же узкую полоску своей смерти...

Дальше все произошло быстро. Нож, выбитый из бандитской руки, отлетел, сверкнув серебряной полоской лезвия, и рухнул вниз, в темноту. И сам бандит рухнул вниз, как-то нелепо взмахнув руками.

Выпустив Зину, второй бандит отчаянно бросился на эту неожиданно появившуюся опасность. В тумане, почти теряя сознание, она видела две мужские фигуры, сцепившиеся в рукопашной. Наконец бандит вырвался и убежал в темноту.

Словно в полусне, Зина сползла вниз по деревянному забору.

— Посмотри на меня! Ты можешь идти? Посмотри на меня! — услышала она мужской голос, сильные руки пытались ее поднять.

Внезапно она снова ощутила себя в реальности, и слезы хлынули из ее глаз. Не в силах справиться с этим ужасом, Зина зарыдала. Мужчина поднял ее, прижал к себе, ласково, как маленького ребенка, начал гладить по волосам.

— Все хорошо. Все уже прошло. Успокойся.

Чуть успокоившись, Зина отстранилась и с удивлением увидела своего нового соседа — Дмитрия. Но чувство пережитого было настолько жутким, что она просто не могла его оттолкнуть.

— Успокойся. Идем! — Он повел Зину за собой, и, совершенно обессиленная, она не сопротивляясь, пошла следом за ним.

Его комната выглядела на удивление пустой — он еще не успел в ней обжиться. Койка, шкаф, стол, табуретка... Голое окно без занавесок...

Дмитрий усадил ее на табуретку, принес из кухни теплую воду, достал вату, йод и попытался обработать Зине лицо.

— Я сама, — отдернулась она, постепенно приходя в себя, — я все-таки врач.

Когда она умылась, стало понятно, что кроме рассеченной губы, других повреждений не было. Да, в общем, и губа была разбита не сильно...

— Они не успели тебя обидеть? — нахмурился Дмитрий.

— Нет, — Зина покачала головой. — Я... не знаю, кто это был... Они...

И только теперь она увидела, что у нее нет сумки. Бандит ее забрал! А там лежал шприц...

— Они ограбить хотели, — всхлипнула Зина, — сумку забрали...

— Я сейчас отведу тебя в комнату, сделаю чай, ты ляжешь в постель и спокойно заснешь. Все уже прошло. Не думай об этом. Я буду с тобой. — Голос Дмитрия действовал на нее успокаивающе. И вдруг Зина поняла, что не хочет, чтобы он уходил...

Глава 10

К счастью, запасной ключ от комнаты Зины лежал на полке рядом с ее дверью — под пустым цветочным вазоном. Иначе попасть к себе домой ей было бы проблематично.

— Я сейчас принесу чай и бутерброды, — услышала она голос Дмитрия. — А ты пока переоденься. Ляг в постель и постарайся заснуть. Ты пережила страшное. Нужно успокоиться. — На удивление, он говорил спокойно. И Зина вдруг почувствовала, как невероятно приятна эта мужская забота, когда кто-то заботится о ней, пытается защитить. Ей было так страшно оставаться одной, что она буквально вцепилась в его рукав:

— Не уходи...

— Не бойся, — усмехнулся он. — Не бойся... Я никуда не уйду. Я помогу тебе и буду с тобой.

Пока его не было, Зина переоделась и легла на кровать, двигаясь, как в полусне. Ее тело била нервная дрожь. Разболелась голова. Губа саднила и снова начала кровоточить.

Дмитрий появился с подносом, на котором стояла кружка с дымящимся чаем и тарелка с двумя бутербродами с колбасой.

— Постарайся поесть, — мягко сказал он. — Я положил в чай две ложки сахара. Это полезно после пережитого напряжения. — Он помог ей снова лечь, размешал ложечкой чай, — все уже хорошо. Все прошло. — Дмитрий говорил так спокойно и так уверенно, что Зина... заплакала. Это явно было нервное. Все пережитое напряжение этих дней вдруг вырвалось из нее в отчаянном потоке слез. Она захлебывалась рыданиями, смутно понимая, где она и что с ней.

Дмитрий дал ей выплакаться, затем протянул носовой платок.

— Все хорошо. Все уже прошло. Ты сейчас успокоишься, — говорил он ей, словно маленькому ребенку, а потом вытер ее лицо. — Сейчас ты заснешь. Утром тебе станет легче. И мы вместе пойдем в милицию.

— Нет! — резко отшатнулась Зина, приходя в себя.

— Ну послушай, — настаивал Дмитрий. — По­йти в милицию необходимо! Они найдут тех, кто на тебя напал.

— Нет! Я не могу! Никуда я не пойду! — Одна только мысль о милиции заставляла Зину трепетать. Что она сможет там рассказать?

Она вдруг поняла, и это было как озарение, что это нападение было не случайным. На нее напали специально — чтобы отобрать шприц. Это означало, что за ней следили. А раз так, все гораздо серьез­нее, чем она думала! И это означает, что она легко отделалась. Все могло было быть намного хуже!

Хмурясь, Дмитрий следил за меняющимся выражением лица Зины.

— Похоже, у тебя неприятности, — наконец сказал он. — Я не хочу быть нескромным, но мне кажется, ты знаешь, кто на тебя напал. Ты не бойся. Я твой друг.

— Ну... Я не знаю, кто напал, — запинаясь, произнесла Зина. — Просто, думаю, они хотели кое-что забрать... Это находилось в моей сумке. И... они это забрали.

— Это важно? Тебе нужно это вернуть? — Дмитрий искренне пытался понять.

— Я... не знаю, — поежилась Зина. — Не знаю... Наверное, нет, — ей вдруг стало страшно.

— Значит, в милицию идти нельзя, — подвел итог он.

— Нельзя, — согласилась она.

— Они могут напасть снова? — нахмурился Дмитрий.

— Нет, — Зина покачала головой, — думаю, у них уже есть все.

— Тогда нужно успокоиться и постараться обо всем этом забыть.

— Я... постараюсь, — ее голос дрогнул. — Ты не уходи, — опускаясь на подушку, прошептала Зина.

— Я не уйду, — голос Дмитрия звучал мягко, — я побуду с тобой. Не бойся. Я не оставлю тебя одну...

Только опустившись на подушку и закрыв глаза, Зина почувствовала ту страшную усталость, которая железными тисками сжала ее сердце. Дмитрий щелкнул выключателем, комната погрузилась во тьму. Но в окно пробивался свет ночной уличной лампы, и, видя окружающее как через марево, Зина последним различила силуэт Дмитрия — он сидел на стуле возле окна.

Сны ее были обрывочными и страшными. Задыхаясь от страха, она бежала по какому-то подземелью, почти физически ощущая, как сверху на нее давят тонны земли. Подземелье напоминало лабиринт и в нем было множество обманных ходов. Она то падала вниз, то поднималась по спирали, чувствуя такой страх, как будто все происходило в реальной жизни.

Краем ускользающего сознания она чувствовала, что это сон, понимала и ощущала чувство временности, которая всегда бывает не настоящей. Но одновременно реалистичность происходящих событий пугала ее.

Зина металась по кровати, съеживаясь время от времени от страха, вся в холодном поту, она не понимала, почему такие странные видения преследуют ее — и во сне, и в жизни...

Едва рассвело, Зина села в кровати.

Комната была пуста. Соседа не было. Воспоминание о нем в голове Зины было туманным. Ушел. Это было, наверное, правильно. Чужой человек... С чего вдруг ему сидеть рядом с нею всю ночь? Да ни один мужчина просто не способен на такой героизм, даже если женщина ему очень нравится! Так что все правильно... Это говорил расслабленный рассудок. А такая же расслабленная душа не могла все же скрыть чувства легкого разочарования. Но Зина давно уже разучилась слушать свою душу.

Обхватив колени руками, она попыталась скрыть от себя самой разочарование, охватившее ее по совершенно непонятной причине. Ведь он не должен был вообще заботиться о ней, этот совершенно незнакомый человек! Достаточно того, что он уже сделал. Она была благодарна ему за это. И, чтобы отвлечь себя от дурных мыслей, Зина принялась вспоминать прошедший день. Вернее, самую страшную его часть — нападение, которое теперь, с наступлением утра, она вполне логично могла себе объяснить.

Сомнений не было. На нее напали специально, чтобы забрать шприц. Это было очень плохо — значит, ее выследили ночью в больнице. Кто следил и зачем? Что сделали эти люди с Андреем? Зина ни секунды не сомневалась, что он у них. И кто они — НКВД, бандиты, невидимки? Кто?..

Скрипнула дверь. В комнату со сковородкой в руках вошел ее новый сосед. Только теперь, повернувшись, Зина разглядела, что на столе стоят два столовых прибора и чайник, из которого еще шел пар. Значит, он все-таки ночью был с ней здесь?

— Не знаю, что ты любишь на завтрак, — сказал Дмитрий, ставя сковородку на стол, — я сделал яичницу.

— Я думала, ты давно ушел... — обронила Зина.

— Ну, оставить тебя одну в таком состоянии было бы не по-мужски, — улыбнулся сосед, — я хоть и не совсем военный, но научен не предавать товарищей!

И Зина улыбнулась в ответ, почувствовав, что все страшные и злые мысли отлегли от души, а в комнате словно восходит солнце...

— Ну как ты себя чувствуешь? — В глазах Дмит­рия было искреннее участие.

— Лучше, — улыбаясь, Зина сказала правду. — Честно, только губа немного болит. Да ладно, пройдет...

Она встала, совершенно не стесняясь Дмитрия, накинула халат и пошла в ванную.

«Странно, — подумала она, — такое чувство, что я знаю его всю свою жизнь...»

Зеркало было беспощадным: губа ее распухла и кровоточила, а вдоль подбородка разливался свежий лиловый синяк, который невозможно было скрыть ни кремом, ни пудрой. Кое-как обработав губу, Зина поняла, что придется на работе врать, что упала. Ясно, что ей никто не поверит, скорей всего, решат, что она завела хахаля, который ее бьет. Ну и ладно!

Это ее насмешило, и так, смеясь, Зина вернулась в комнату, где Дмитрий уже разливал горячий чай.

— Поговорить не хочешь? — он взглянул на нее.

— О чем это? — растерялась Зина.

— Ну ты ведь знаешь тех, кто на тебя напал, и знаешь почему, — под его пристальным взглядом она съежилась.

— Напали и напали, — она отвела глаза в сторону. — Это уже в прошлом...

— А у меня такое чувство, что ты попала в беду. Возможно, тебе нужна помощь. Ты не хочешь поговорить об этом? — Дмитрий строго смотрел на нее.

— Нет, не хочу, — смутилась Зина. — Да и вообще...

— Ну, как скажешь... Я не знаю, в какую историю ты попала и что с тобой произошло, но ты всегда можешь на меня рассчитывать, — веско сказал он, — что бы ни случилось. Ты меня понимаешь?

Ей почудился в его словах какой-то намек, но понять его правильно Зина пока не могла. Она вообще пока не могла понять, в какую историю попала.

Рабочий день пролетел, как один миг. И под конец Зина вдруг поймала себя на мысли, что думала только о том, зайдет ли Дмитрий к ней вечером, увидит ли она его снова.

Пребывая в каком-то странном для нее радостном смятении, она ринулась, буквально ринулась домой. И только в трамвае вдруг вспомнила, что забыла зайти к Фаине Романовне и узнать, как же называлась та деревня и какие препараты вводила она мальчику. На фоне всех происшедших событий это просто вылетело у нее из головы.

Было уже совсем темно, когда Зина подошла к подъезду. Возле дома стоял большой черный автомобиль. Она замедлила шаг, а потом поневоле ускорила. Но едва она поравнялась с автомобилем, как из него вышли двое мужчин в форме НКВД и по­шли ей наперерез, преграждая путь так, что один оказался впереди, а другой — сзади.

— Гражданка Крестовская? — У того, что был впереди, был неподвижный, какой-то неживой, мертвый взгляд. — Зинаида Михайловна? Следственное управление НКВД. Прошу вас проехать с нами.

— Что это значит? — Зина отступила на шаг, чувствуя себя так, словно падает в бездонную бездну. — Я арестована?

— Пока нет. С вами желают поговорить.

— Никуда я не поеду! — она повысила голос. — Предъявите документы!

— Прошу вас не устраивать сцен и не привлекать лишнего внимания, — ледяной голос мужчины буквально вонзился ей в голову, вколачивая в асфальт. — Советую вам без разговоров сесть в машину.

Мужчина сзади с силой подхватил Зину под локоть и толкнул по направлению к машине.

— Что происходит? Вы можете хоть объяснить? — все еще пыталась сопротивляться она.

— Вам все объяснят. Садитесь.

С этими словами мужчина с ледяным голосом и мертвыми глазами первым сел в машину, затем толкнули ее, а потом, когда она оказалась на заднем сиденье, с ней рядом сел второй — в форме. Шофера она видела только со спины. На сиденье рядом с ним никого не было. Взревел мотор, и машина двинулась в темноту, увозя Зину Крестовскую прочь от дома.

Ее охватило чувство какой-то странной пустоты, в которой паника постепенно растворилась. От ужаса, буквально сковавшего ее в первый момент, у Зины омертвела душа, и вдруг эта немота оказалась для нее своеобразным наркозом.

Страшные рассказы о том, чтó происходит вокруг, передавались шепотом, на коммунальных кухнях, в атмосфере смертельной секретности. Как правило, касались они людей, которых увозили посреди ночи в таком вот черном автомобиле и которые больше никогда не возвращались назад.

Беда была в том, что никто ничего в точности не знал. За что? Почему? За какие грехи увозили этих людей? Что с ними происходило, почему они не возвращались назад? До всех кухонь, до всех людей доходили слухи о Главном управлении лагерей, которое как будто создается в стране. Но это были очень секретные разговоры, об этом старались не говорить вообще. Но с каждым месяцем возрастало огромное количество число тех, кто исчезал вместе с подъехавшим к дому черным автомобилем и ночным звонком в дверь. Они всегда приходили ночью... И все это знали, а потому сон был перемешан со страхом: будет ли утро, наступит ли, или оно оборвется с этим страшным звонком в дверь?..

Как и все, Зина слышала многое. И многих знала... Ночного сторожа, который исчез потому, что рассказал какой-то анекдот — никто даже и не знал, какой... Пожилую врачиху, исчезнувшую, как говорили соседи, вслед за мужем, кадровым военным... Одинокую мать — и срочное оформление ее ребенка в детдом... Семейную пару, которая похоронила сына, умершего от дифтерии... Еще несколько врачей... Эти люди словно вычеркивались из жизни. Вот был человек — и нет, всё, прочерк... И никто не знал, кого дальше вычеркнут следующим...

Вот теперь, по-видимому, пришла и ее очередь. С каким-то тупым равнодушием Зина смотрела, как автомобиль спускается вниз по центральным улицам к морю, в сторону Канатной улицы. Там, в самом низу, совершенно под другой вывеской находилось секретное управление НКВД. Об этом в городе знали многие, и от нескольких человек она слышала страшные истории о здании с крошечными подвальными окошками вровень с землей, из которых доносятся истошные крики. Зина, честно говоря, всегда скептически относилась к таким рассказам. Но при этом понимала главное: люди, попавшие в секретное управление НКВД, никогда не возвращались обратно... И вот машина, похоже, спускалась именно туда. И в ней, в этой машине, отсчитывалась каждая секунда ее жизни...

Наконец автомобиль остановился на Канатной перед большим четырехэтажным зданием желтого цвета.

— Выходите, — прозвучала команда.

— Не выйду! — закричала Зина. Она вцепилась пальцами в кожаное сиденье, намереваясь кричать все громче, привлечь внимание, поднять скандал. — Куда вы меня привезли, зачем?..

Вместо ответа мужчина, уже вышедший из машины, вдруг наклонился прямо в салон автомобиля. Щелкнул затвор. Зине в лицо уставилось маленькое блестящее дуло пистолета.

— Заткнулась и вылезла, — спокойно и тихо произнес он. — Кому сказал, сука?

В машине вспыхнул свет. И Зина вдруг поняла, она просто прочитала это по его глазам, что стоит ей произнести хоть одно слово, любое, даже спокойным голосом, и он выстрелит в нее — не колеб­лясь, не дрогнув. И мало того, что выстрелит, это еще и доставит ему удовольствие.

Это был один из тех моментов, которые навсегда ломают всю жизнь. Пережив подобное, человек больше никогда не сможет оставаться прежним. Слова закончились, абсолютно потеряли весь смысл.

Мгновенно поняв это, Зина молча вылезла из машины. Ее завели в дверь, находящуюся вровень с землей. Впереди простирался длинный коридор, забранный решетками. Зину завели в ближайшую комнату справа.

Она очутилась в ярко освещенном огромными жестяными лампами помещении без окон. Посередине комнаты стоял железный привинченный к полу стол. По обеим сторонам от него распологались такие же железные стулья, привинченные к полу. В комнате больше ничего не было. Стены были выкрашены темно-серой краской.

Почти сливаясь со стеной, стояла плотная женщина средних лет в форме НКВД. Лицо ее было, словно вдавленным внутрь. И сквозь этот плоский блин просвечивали непропорционально расположенные на нем маленькие свинячьи глазки.

Зину втолкнули в комнату и заперли за ней дверь.

— Раздевайся, — равнодушно скомандовала женщина-блин.

Зина застыла. Женщина подошла к ней и вырвала из рук сумку, швырнула на стол. Потом рванула с плеча пальто.

— Раздевайся! Одежду на стол, — голос ее звучал заучено, без эмоций. — Раздеться полностью.

— Да что это такое! — возмутилась Зина, отступая на шаг к двери. — Вы что, с ума сошли? Что происходит?

Вместо ответа женщина неожиданно ударила ее кулаком в лицо — и с такой силой, что, не сумев удержать равновесие, Зина отлетела к стене и упала на пол. Из разбитой губы снова хлынула кровь. Мозг взорвался мучительной, обжигающей, невыносимой лавиной боли.

Женщина подошла совсем близко и пнула ее ногой.

— Раздевайся, — произнесла она все так же монотонно.

Двигаясь медленно, как в полусне, Зина запрокинула голову и уставилась в лицо мучительницы. Кулаки крепко сжаты, руки подняты полусогнутыми к груди, почти как в боксерской стойке, — Зина поняла, что женщина сейчас будет ее бить, бить изо всех сил, и пока просто примеривается, с какой стороны лучше начать. Было очевидно, что в глазах женщины она ничем не отличается от полураздавленного червяка, который, корчась, умирает под чужим сапогом на асфальте...

Это было слишком унизительно. Кое-как поднявшись на ноги, Зина начала раздеваться. Кровь из разбитой губы текла по лицу, и она постоянно вытирала ее ладонью.

Женщина заставила ее раздеться догола, снять даже нижнее белье. А затем тщательно прощупала каждую деталь ее одежды. Во время этой процедуры Зина корчилась от холода, чувствуя, как он впивается в ее тело миллионом острых ножей. От мучительного стыда она готова была провалиться сквозь землю.

Наконец женщина швырнула ей нижнее белье и чулки.

— Нá, надеть это! — прозвучала команда.

Остальные вещи — юбку, свитер, пиджак, сапоги, пальто, шапку, шарф — взяла в охапку, сверху взгромоздила сумку и вышла из комнаты, громко при этом стукнув дверью.

И тут же появился мужчина, который ехал с Зиной в автомобиле. Он скомандовал:

— Пошла вперед! Руки за спину...

И Зина пошла. Холод был страшный. И это был апрель, не зима! Ей жутко было представить, какая температура здесь бывает в январе и феврале! Было больно идти по ледяному коридору почти босиком. Но чувства терялись. Зине надо было пройти этот жуткий путь, этот коридор, со всех сторон огражденный решетками. Возле каждой из них стоял охранник, который отпирал проход, как только они приближались.

Чувствуя страшное унижение, как врач Зина тем не менее поневоле могла дать этому объяснение — это был тонкий психологический ход. Человека раздевали, отбирали у него одежду, чтобы унизить его и сломить волю к сопротивлению. Голый человек психологически ощущает свою беспомощность, ущербность, при этом разумом понимая свое унижение. Таким человеком легко управлять, командовать, легко подавить его волю и заставить сделать все, что угодно...

Они остановились перед дверью, за которой находилась лестница в подвал. Стали спускаться вниз. Там был полумрак, его едва рассеивали лампы, горящие высоко под потолком в полнакала. В подвале отчетливо ощущался мерзкий запах сырости. Пахло плесенью, мышами и еще какой-то гадостью, напоминающей дезинфекцию.

Наконец они остановились перед одной из железных дверей. Мужчина в форме отпер ее, а затем с силой толкнул Зину в спину:

— Пошла!..

Едва удержав равновесие, она оказалась за порогом в сплошной темноте. Железная дверь с грохотом захлопнулась за ней.

Самым первым, что Зина ощутила, был холод и темнота. Затем — страх. Где она находится, куда попала?

Пятясь, она нащупала рядом с дверью каменную стену и прижалась к ней. Горло охватили металлические тиски ужаса. В первые секунды у Зины была такая паника, что она не могла даже кричать! Этот момент был самым страшным и мучительным из всего, что произошло с ней до этого.

Ужасающее чувство отчаяния с такой силой охватило ее, что она едва не умерла! Зина не могла ни двигаться, ни говорить, чувствуя себя парализованной.

Как ни странно, но прийти в себя ей помогла тишина. В этой давящей и холодной темноте не раздавалось ни звука. И эта тишина вдруг показалась ей чем-то реальным, осязаемым. Помогла сосредоточиться и собрать в кулак оставшуюся волю.

— Кто здесь? Кто-нибудь есть здесь? — крикнула Зина в темноту.

Ответом снова была полная тишина, что означало — в камере она находится в одиночестве. Зина медленно пошла, держась за стену. Дошла до угла камеры, двинулась дальше. Внезапно больно ударилась боком о что-то металлическое, о какой-то острый предмет — так, что буквально взвыла от боли. Затем принялась ощупывать это руками. Это оказалось железной койкой, прислоненной к стене. Там, насколько она поняла, не было ни матраса, ни постельного белья, только жесткие металлические пружины.

Зина села на койку. Пружины тут же отозвались тоскливым скрипом. Идти дальше по стене не хотелось. Подогнув ноги, она легла, чувствуя, как больно впиваются в тело железные стержни. Но это было лучше, чем стоять. Обхватив себя руками и подогнув ноги к груди, Зина пыталась спастись от холода. Но это было невозможно. Она оказалась так измучена, что не могла даже плакать. Да и бессмысленно было плакать здесь, в сплошной темноте.

Глава 11

Тяжесть накатывала волнами. Зине было то легче, то хуже. Постепенно сознание стало отключаться. Мозг плавал словно в подливке из серии смутных стертых образов, которые безостановочно вращались в ее памяти, как испорченный калейдоскоп. И постепенно вихрь событий становился неясным фоном из прошлого, размытыми обрывками всего того, что здесь прошло.

Даже холод стал ощущаться меньше. Выгнувшись в наиболее удобном для себя положении, тело Зины словно отключило чувствительность, даря ей счастливое забвение сна — драгоценность для узников, позволяющая им хоть на время уйти от реальности, справиться с ней, пусть и в иллюзии.

Сон... Зина постепенно погружалась в забвение, словно в теплую ванну, забывая все, в том числе панику и ужас, которые не так-то просто было унять.

Именно поэтому резкое пробуждение причинило ей почти физическую боль, вернув сознание в реальность грубым и болезненным ударом. И контраст между сонным, расслабленным спокойствием и внезапным возвращением в жизнь был настолько мощным, что у Зины вырвалось нечто вроде стона.

Это был яркий свет. Волна мощного электрического света невероятной силы ударила в глаза Зины с такой резкостью, что болезненные ощущения проникли сквозь ее сжатые веки.

Застонав, она попыталась спрятаться, заслониться от него — но не тут-то было! Свет словно окутывал ее, бил со всех сторон, и это было по-настоящему мучительно.

Зина открыла глаза и тут же снова зажмурила их от острой боли. Находящаяся напротив кровати мощнейшая электрическая лампа била прямо ей в глаза с такой силой, что спрятаться от нее было невозможно.

Прикрывая глаза рукой, Зина села на койке и осмотрелась. Поначалу камера показалась ей огромной. Отсутствие света заставило ее нарисовать в воображении помещение размером с огромный зал. На самом деле это была узкая и маленькая клетушка, в которой находились только привинченная к полу железная койка да в углу напротив стальной двери умывальник с парашей. Камера была явно рассчитана на одного человека, Зину даже удивило то ощущение, которое позволило ей сделать поначалу такие неправильные выводы о ее размерах.

И да, самым страшным в камере была лампа, специально прикрепленная к стене напротив койки так, чтобы мощный поток света падал прямо на лежащего человека, мешая ему спать и давая искаженное впечатление о том, что происходит вокруг.

Позже Зина узнала, что эта страшная пытка было изобретением НКВД и применялась ко всем заключенным. Едва человек, немного успокоившись, пытался прилечь и заснуть, как в камере врубали очень яркий электрический свет, делая сон невозможным.

А источников природного света, то есть окон, в камере не было. Это было замкнутое, изолированное пространство, специально сконструированное как камера пыток. Этот свет не давал возможности человеку заснуть, причинял физические и психические страдания. Такую пытку человек мог вынести не более трех суток, после чего с ним можно было делать все, что угодно.

Лишением сна ломали волю всех заключенных. И это давало очень серьезные результаты. Но все это Зина узнала значительно позже, и как врач не могла не ужаснуться тому кошмару, который был заготовлен заключенным в этой тюрьме, ведь лишение сна причиняло человеку огромные страдания и почти сразу уродовало его психику.

Она попыталась повернуться к лампе спиной, закрыть лицо руками, но не тут-то было! Свет просачивался даже сквозь крепко сжатые пальцы. Заснуть было невозможно. Только теперь Зина стала осознавать весь тот ужас, который с нею произошел.

Обустройство этой страшной пыточной камеры ясней любых слов показывало, что в стране начали происходить изменения, и были они очень серьезными.

В декабре 1934 года убили первого секретаря Ленинградского областного комитета ВКП (б) Сергея Кирова. Смерть его послужила началом масштабных политических репрессий, которые вскоре между собой стали называть «сталинскими».

Но никто не мог предвидеть тех неожиданных последствий этого убийства, которые позволили Сталину повернуть историю в совершенно другую сторону.

Теперь у него был прекрасный повод открыто и якобы справедливо расправляться с врагами, избавляясь от кого угодно.

Еще одной причиной открытых репрессий стали, как ни странно, планы Сталина по некоей демократизации СССР, к которой очень многие члены ВКП (б) были не готовы. Убежденные сторонники Ленина, они искренне считали политику Сталина отклонением от линии марксизма-ленинизма, что не соответствовало заветам Ильича, и кое-кто открыто осмеливался критиковать ее и открыто говорить о его, Сталина, недостатках. Понятно, что партии понадобился элемент устрашения. И такая зачистка началась с власти — серия массовых расстрелов и ссылок в ГУЛАГ (Главное управление лагерей). В стране с ужасом зазвучали фамилии людей, которые проявляли инициативу в репрессиях, — Берия, Ягода, Ежов, Лихачев и другие...

Постепенно репрессии ушли из большой политики и переместились в повседневную жизнь, для которой вдруг оказались очень удобными.

Несмотря на то что в 1936 году были отменены продовольственные карточки, люди на себе почувствовали катастрофическое падение уровня жизни. Не хватало продовольствия — все еще ощущались последствия голода 1932—1933 годов. Тут как раз и были необходимы репрессии — для тех, кто пытался разгласить тайную, серьезно замалчиваемую властями информацию о голоде в Украине. А также громко заговорить о том, что спустя четыре года политика Сталина все еще не могла справиться с продовольственным кризисом, и снабжение продуктами населения является самой важной проблемой. А не хватало продуктов — поднялись цены. Людям не по карману стали вещи первой необходимости.

Катастрофически упала производительность сельского хозяйства. В начале 1930-х годов было отменено право собственности на землю и началась массовая коллективизация. Появились колхозы — коллективные хозяйства. В них принудительно массово загоняли крестьян, которые воспринимали это нововведение в штыки. А ведь там, где работают из-под палки, производительность труда всегда падает.

Несмотря на жесткие карательные меры, которые часто применялись к крестьянам, со временем стало ясно, что колхозы пока не справляются со своей функцией. И новая форма хозяйствования не может полностью обеспечить страну продовольствием в необходимых масштабах.

В политических и пропагандистских лозунгах широко использовались знаменитые слова Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Однако все люди, жившие в СССР, чувствовали и понимали, что это было не так.

Чтобы справляться с широко растущим недовольством среди населения, необходимы были репрессии как элемент устрашения. Это в большой политике преследовали за троцкизм, карали последователей Каменева и Зиновьева. В повседневной же жизни сражались с теми, кто просто мог высказывать недовольство советской властью или в разговоре пытался сомневаться в блестящей политике Сталина...

Именно в 1936 году в руках НКВД появился официальный инструмент, с помощью которого можно было открыть уголовное производство практически против любого человека. Он звучал так: «Очистка от социально чуждых элементов». И под эту «очистку» можно было отправить любого человека. Для этого было достаточно самого простенького доноса.

И население начало писать доносы, причем с радостью. Это был отличный повод, чтобы наказать обидчика и свести личные счеты. Донос можно было написать на не понравившегося соседа, более удачливого коллегу, успешного одноклассника, надоевшего мужа или жену, на родственников, чтобы свести счеты, да и просто так, ради спортивного интереса...

Чем-то это напоминало средневековую инквизицию — когда в город приезжал инквизитор, населению строго приказывалось писать доносы на кого угодно, и чем больше их было, тем лучше. То же самое явление повторилось в СССР, но в других масштабах. Как и во времена инквизиции, написание доносов считалось не подлостью, а идейной сознательностью, классовой пролетарской борьбой с социально чуждыми и вражескими элементами, разлагающими средневековое... то есть советское общество!

Нужно было бороться с врагами, из-за которых уровень жизни не растет, как ему положено, и не удается построить коммунизм просто сейчас и для всех! Население СССР быстро вошло во вкус — особенно в больших городах, где были проблемы с жилплощадью. А ведь по доносу вполне можно было вселиться в освободившуюся комнату — это даже приветствовалось. Поэтому в стране быстро стала расти писчебумажная промышленность. И следователи НКВД не сидели без дела, тщательно проверяя каждый донос, — не дай бог, пропустишь иностранного шпиона, потом не сносить головы!..

Все это бурлило в голове Зины, пока она мучительно сражалась со светом, понимая, что в отношении ее карательная машина НКВД уже запущена полным ходом.

Здесь, в аду, можно было просто сидеть и думать о том, как бездарно и нелепо закончилась ее жизнь. Как все разрушилось — словно по мановению волшебной палочки, и никому она не нужна, а потому ее никто не спасет...

При этом Зине страшно хотелось, чтобы кто-то пришел и спас ее от этого ужаса. Чтобы произошло чудо — ну хоть в самый последний момент! Чтобы отворилась дверь и кто-то вошел — и увел ее отсюда. Понимая, что это сказка, что ничего такого не может произойти, Зина тем не менее не могла отвести глаз от страшной металлической двери.

Она знала, что никто не придет. И нет таких сил, которые могут спасти и уберечь ее от ада...

Время текло, как волны реки. В этих волнах проплывала вся ее жизнь, похожая на разбитое зеркало. Но в этом движении все же был хаос. Только Зина хотела ухватиться за какой-то важный, как она считала, осколок, вытянуть его к себе, как он тут же исчезал в мутных быстро текущих водах, и на поверхности не оставалось ничего, кроме ненужного мусора... Потом она пыталась ухватиться за другой — и с тем же успехом... Третий, четвертый, пятый... Сколько их было, она не могла сосчитать...

Так, в мареве, она здесь и сидела. Сколько прошло времени, Зина не знала. Глаза ее, ослепленные резким переходом от тьмы к свету, слепли, словно глаза совы.

Сколько же времени она здесь? Этот вопрос сначала мучил ее, а потом куда-то исчез, словно растворился, как и зеркальные осколки воспоминаний... Иногда ей казалось, что не прошло и часа, а затем — что она сидит здесь слишком долго, возможно, год.

О том, что она сидит здесь уже действительно долго, говорили Зине спазмы желудка: она вдруг стала испытывать острое чувство голода, ведь она не ела очень давно.

Но, очевидно, в аду еда была не положена. Никто не собирался ее кормить. И оставалось только менять положение тела на жесткой койке — то садиться, обхватывая руками колени, то ложиться пластом, то вскакивать, ворочаясь на неудобной поверхности, как на раскаленной сковороде...

Постепенно мысли Зины стали вращаться в каком-то хаосе, и она вдруг поняла, как это: сойти с ума. Очевидно, свести с ума узника и было целью тех, кто запирал его в этой камере. Тогда, твердя про себя: «Не дождетесь!», Зина начинала кричать, хохотать, громко петь... А потом вдруг замолкала и тихо плакала, пугаясь этих жутких порывов, и прекрасно понимая, что если она еще не во власти безумия, то уже достаточно близко к нему...

И она принималась считать вслух, но тут же замолкала, потому что это тоже казалось ей страшным. А чувство страха ее не покинуло, что означало: что-то человеческое все-таки остается в ее жизни. Несмотря ни на что...

Так происходило долго. Очень долго. Поэтому когда вдруг с громким стуком открылась железная дверь камеры, Зина в первый момент восприняла это как мираж.

Но это была реальность — на пороге стоял вооруженный солдат в форме внутренних войск НКВД.

— Выходи! — грубо скомандовал он. — Пошла, быстро! Кому сказал!

Тело Зины повиновалось ей с трудом. Еле двигаясь, она сползла с койки, босыми ногами ступила на ледяной пол и громко застонала — не столько от холода, сколько от того, что застоявшаяся кровь прилила к ногам и она испытала жуткую боль. Затем кое-как Зина проковыляла к выходу. Солдат посторонился. Лицо его было мертвым. Внезапно ей показалось, что он ее ударит, и она отшатнулась. Но солдат просто смотрел мимо...

Они шли долго. Поворачивали в коридоры, поднимались по лестницам, снова спускались в какие-то переходы. Сознание Зины было смутным, поэтому дорогу она даже не старалась запомнить. Наконец солдат толкнул какую-то дверь и больно ударил Зину в плечо. Она вошла, едва не споткнувшись о порог.

Комната представляла собой обычный канцелярский кабинет. Два окна на широкой стене ослепили ее солнечным светом. Между окнами стоял стол с такими же обычными канцелярскими приборами, как в любом советском учреждении. Посередине комнаты перед столом стоял стул. Тоже самый обыкновенный, но Зине почему-то показалось непонятным и странным, почему он выставлен посередине комнаты...

Она подошла совсем близко к стулу и застыла, не зная, как поступить. Ноги ныли от боли. Из-за стола поднялся коренастый толстомордый офицер в форме НКВД. Ничего не понимая в знаках различия, Зина не смогла понять его звания. Лицо у него было широким. В желтоватую нездоровую кожу были глубоко всажены маленькие глаза с неприятным выражением — смесь зависти и обиды. А под глазами пролегли глубокие морщины — красный сигнал светофора, предупреждающий о проблемах с почками и с алкоголем.

Под морщинами выступал маленький, лишенный губ рот, надутый, как у капризного и избалованного ребенка. У офицера была какая-то отталкивающая внешность — очень довольного собой неумного человека, который ни в чем не привык считаться с окружающими. При виде Зины он запрокинул голову и громко вульгарно отрывисто хохотнул.

— Ха! Ха! Ха! — Он выплевывал эти звуки с той резкостью, с которой пулемет выплевывает патроны. — Совсем как сова! Сшибли с дерева!..

Это было так нелепо, что Зина растерялась. Все это показалось ей даже странным. Но потом она поняла, что такое поведение было нормальным. Этот человек просто не привык считаться с окружающими, и ему было глубоко наплевать на то, что о нем думают.

— Села на стул, пугало! — Так же резко, как хохот, выплюнул офицер, оборвав смех на самой высокой ноте.

Зина села и сложила руки на коленях. Уставилась на него. От электрического света в камере у нее болели глаза, и она вдруг подумала, что действительно, наверное, напоминает сову.

— Ну, говори. — Офицер тоже сел и положил на стол руки, похожие на здоровые мясные окорока. — Всё, — он подчеркнул всё, — рассказывай.

— Что рассказывать? — Голос Зины прозвучал так тихо, что она сама перепугалась.

— Для начала — имя, фамилия, дата рождения, адрес, место работы, — человек пододвинул к себе лист бумаги и приготовился записывать.

Зина начала говорить.

— Врач, значит, — перебил он ее и перестал писать. — А чего это ты, врач, диверсии советскому народу устраиваешь?

— Какие диверсии? — не поняла Зина.

— Как это какие? Сеешь зловредные слухи, панику! Ты же жизни спасать должна! А ты вредишь всему советскому народу! — Офицер отшвырнул в сторону ручку, которая с грохотом покатилась по столу.

— Я не понимаю вас, — Зина все еще пыталась держать себя в руках. — Я ничего такого не делала.

— Да ну? — Мордоворот в форме прищурился, отчего лицо его стало каким-то еще более мерзким. — Симптомы непонятной болезни... Странные симптомы... Кто говорил? Учти, у меня все записано!

— Я говорила с коллегой, — вскинулась Зина. — Я хотела проконсультироваться по поводу одного пациента. — У нее перехватило дыхание. — Это был частный случай!

— Частный случай? — Офицер прищурился еще больше, и Зина вдруг поняла самое главное, что теперь отчетливо проступало в его облике: у этого человека совершенно не было жалости. — Со всеми детскими садами и школами? Ты даже в детдома звонила! Зачем?

— Я не звонила, — прошептала Зина.

— Имя, фамилия пациента, кто консультировал, когда поступил в поликлинику? Все говори! — Мордоворот снова взял ручку и сделал вид, что приготовился записывать.

— Я... не могу, — Зина вдруг почувствовала себя так, словно падает в черную бездну, причем без парашюта, — его принесли... и сразу унесли...

— Не можешь, да? — Мучитель снова швырнул ручку на стол с жутким стуком. — А знаешь, почему не можешь? Я тебе скажу! Не можешь потому, что не было никакого пациента! Пациента не было! Ты специально звонила во все детские учреждения, чтобы сеять панику! Хорошо продуманная диверсия! А теперь говори: по чьему приказу ты устраиваешь диверсии и сеешь панику? Говори, сука!

— Это какая-то ошибка, — от страха у Зины прорезался голос, — я ничего не делала плохого!

— На кого ты работаешь? — Он заговорил вкрадчиво. — Говори! Учти, чистосердечное признание смягчит твою вину! На кого ты работаешь, кто отдал приказ?

— Что значит — на кого? Я в поликлинике работаю, — от ужаса Зина не понимала, что любые ее слова звучат глупо.

— На кого — на английскую разведку, немецкую, французскую? Может, румынскую? Румыны давно Бессарабии гадят! Может, ты румынам продалась?

— Нет! — закричала она. — Это неправда! Я ничего не знаю ни о каких разведках!

— Да неужели? Ха-ха-ха! Вот умора! — Мордоворот поднялся из-за стола. А затем какой-то странной, словно танцующей походкой подошел к ней.

Дальше все произошло страшно и быстро. Размахнувшись, он хлестнул Зину ладонью по лицу — не очень сильно, но достаточно для того, чтобы из ее губы, только начавшей заживать, липким горячим потоком хлынула кровь. Но самым ужасным была не боль. Самым ужасным было ощущение страха и беспомощности, вдруг охватившее ее с невероятной силой.

— Ты не просто мне скажешь... Ты еще и напишешь, сука! — зашипел он и, вынув из кармана платок, вытер запачканную кровью ладонь. Затем брезгливо швырнул платок на стол. — Ты напишешь, — повторил.

— Нет, — Зина перебила его, не понимая, как у нее хватает сил на это, — ничего я писать не буду. Ни про какие разведки. Этот бред... Я не понимаю, при чем тут я...

И тогда он изо всей силы ударил ее кулаком в лицо. Охнув, Зина, задыхаясь, упала со стула на пол. Она скорей почувствовала, чем увидела его ногу, изо всех сил вонзившуюся в ее живот. Боль взорвалась в мозгу ослепительным фейерверком. Затем Зина начала рвать. Рвота смешивалась с текущей по лицу кровью. А садист стоял и молча смотрел на нее...

Глава 12

— Я же тебя до смерти забью, тварь! — Голос его зазвучал даже как-то ласково. — Я могу бить долго, очень долго. Ты будешь приходить в себя, а я снова буду тебя бить. А ты ведь не умрешь. Ты будешь страдать. Ты даже не представляешь, что я могу сделать с тобой...

Скорчившись от боли, разорвавшей ее тело, задыхаясь, Зина хватала ртом воздух, пытаясь прийти в себя. До этого жуткого момента она даже не предполагала, что боль может быть такой.

Человек сел на корточки, попытался заглянуть в ее лицо. И рядом со своими глазами Зина увидела вдруг его мутноватые, безжизненные зрачки, абсолютно лишенные привычного человеческого выражения, словно принадлежащие какому-то насекомому, ворвавшемуся в ее привычную жизнь из глубокой доисторической бездны.

— Я могу поместить тебя в камеру к уголовникам, — ласково продолжал говорить он, — представь: двадцать человек зэков... мужиков... страшных, голодных... Они будут иметь тебя во все дырки, которые у тебя есть. День и ночь, неделями... И вместе, и поодиночке. И опять... Ты представляешь, что они с тобой сделают? Когда ты выползешь из этой камеры, ты больше никогда не будешь нормально ходить... Там все будет разорвано. У тебя выпадет прямая кишка. И ты подохнешь сама, в страшных муках. Я это сделаю. Не сомневайся даже...

Он снова хохотнул, поправил прядь волос, сбившуюся на лоб.

— А знаешь, почему я это сделаю? Я тебе скажу! Я ненавижу тех, кто вредит своему народу! Кто продался иностранным шпионам и пытается уничтожить советский строй! А ты враг всего советского народа! Ты попала сюда, значит, твоя жалкая жизнь уже закончена. И у тебя есть только один способ облегчить свой вонючий конец. Это написать все о тех, на кого ты работаешь! Ты меня поняла? Написать все! Ты меня слышишь? — Отбросив ласковую интонацию, он уже кричал.

— Я ничего не буду писать, — через силу произнесла Зина. В ней вдруг поднялось пугающее ее саму безразличие, отбросившее боль и подчинившее ее. — Ничего. Не буду. Писать. Никогда, — повторила она.

Схватив ее за волосы всей пятерней, садист сильно стукнул Зину головой об пол. Удар взорвался внутри черепа страшным, оглушающим звоном. Откуда-то, как со стороны Зина словно осознавала глухой звук, будто об пол ударили какой-то предмет. Звон нарастал. Все внутри закружилось, и, кружась вместе с этим звоном, она вдруг стала проваливаться в беззвучную темноту.

Очнулась она от холода — ей в лицо плеснули ледяную воду. И, придя в себя, поняла, что по-прежнему лежит на полу в луже ледяной воды. Мордоворот стоял рядом, в руке у него был кувшин, поблескивавший немытым стеклянным боком. Ей вдруг подумалось, что следующим его движением будет отпустить этот стеклянный бок прямо на ее висок.

Но этого не произошло. Ей по-прежнему не хватало воздуха. Пытаясь поглубже вздохнуть, Зина издала какой-то судорожный хрип, хватаясь не за воздух — за жизнь. Именно тогда от стены отделилась черная тень и стала приближаться к ней.

Черная тень. Именно так Зина восприняла его с самого начала. В памяти вдруг всплыли зловещие очертания собора из ее детства. Ей вдруг показалось, что это дьявол со старинных икон, который пришел специально, чтобы забрать ее душу. Приближение этого черного человека наполнило ее душу суеверным ужасом. Но почему-то она не могла на него не смотреть.

Черный человек приблизился вплотную. Послышалось его дыхание — обыкновенное! — и она вдруг поняла, что это абсолютно нормальный, живой человек. Это был мужчина в форме НКВД. У него были вьющиеся черные волосы, слишком длинные для военного. Из окон свет падал на него таким образом, что он показался ей абсолютно черным.

— Виталик, оставь, — произнес черный человек, и голос его звучал четко, по-военному, как-то по-мужски, — пока не надо больше.

— Разрешите доложить, товарищ... — подпрыгнув, как игрушечный чертик из коробки, мордоворот Виталик вытянулся по струнке, едва не отдав честь. Но черный перебил его, даже не дав обратиться по званию:

— Отставить! Что здесь?

— Диверсантку поймали! — Виталик все еще стоял по струнке, и Зина вдруг сквозь туман подумала, что черный, наверное, серьезный человек. — Разрешите доложить — подозревается в организации диверсии и работе на румынскую разведку, которая активизировалась в Бессарабии!

— Дело пациента? — спросил черный.

— Так точно! Дело пациента! — Голос Виталика звенел как стеклышко, которое давят на асфальте облаченной в кованный военный сапог ногой.

— Все ясно. Свободен, — скомандовал черный.

— Как свободен? — искренне удивился Виталик. — Допрос ведь только начался! Еще минут двадцать — и она во всем признается!

— Я понял. Спасибо за отличную работу, товарищ старший лейтенант! Дальше я сам.

— Так точно! — В голосе Виталика послышалось разочарование. — Разрешите идти?

— Разрешаю.

Послышались шаги, затем резкий стук закрывшейся двери.

— Вы можете встать? — Тень черного упала на пол.

— Я не знаю, — не то что встать, Зина боялась даже пошевелиться. Ей казалось, что она вся изломана, как разбитая фарфоровая кукла.

В этот момент сильные мужские руки с легкостью подняли ее, а затем усадили на стул. Черный протягивал ей большой клетчатый платок.

— Вот, вытритесь.

Вытереться было невозможно — Зина просто промакивала разбитое в кровь лицо. Черный все это время просто смотрел на нее, а потом протянул стакан, доверху наполненный водой: — Выпейте.

Ее зубы громко застучали о тонкую граненую стенку. Тем не менее, воду она выпила до дна. А выпив, почувствовала себя лучше. Боль куда-то ушла. На дне стакана она разглядела остатки мутного желтоватого порошка. Похоже, он дал ей какое-то обезболивающее. Чтобы устранить последствия допроса? Это выглядело так же подозрительно, как и побои. К тому же Зина не верила, что один следователь может быть резко хороший, в то время как другой — плохой. Но, что бы он ей ни дал, это подействовало. Она действительно испытала облегчение.

— Вам лучше? Вы можете говорить?

Только теперь Зина смогла разглядеть его полностью. Это был очень красивый мужчина, еще молодой. Его вьющиеся черные волосы придавали лицу загадочное выражение, а темные карие глаза, несмотря на обстановку, весело искрились! У него были настоящие — человеческие глаза! И это было так удивительно после всего, что Зина уже перенесла здесь!

Этот человек не выглядел угрожающим. Он смотрел на нее с интересом — но не так, как мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину, а как ученый-исследователь смотрит на заинтересовавший его объект. В то же время Зине вдруг показалось, что это изучение совсем не было доброжелательным. На какое-то мгновение у нее побежали мурашки по коже, проедающие до кости...

И была еще одна черта в его поведении, которую Зина почувствовала интуицией: это был человек, облеченный большой властью, но в целях конспирации привыкший эту власть скрывать. А вот это уже показалось ей опасным. Она поняла, что с этим человеком следует держаться очень осторожно — так, как держатся, к примеру, с гремучей змеей.

Отвечая на его вопрос, она молча кивнула. Вынув из-за стола стул, на котором сидел мордоворот, человек перенес его на середину комнаты и поставил как раз напротив нее. Мысль о том, что он пытается втереться к ней в доверие, мелькнула в голове начинающей оживать Зины.

— Хорошо, — он сел верхом на стул и, свесив руки, положил на них голову, — мне очень вас жаль. Ваш друг Андрей, втянув вас в эту неприятную историю, даже не предполагал, какие последствия может иметь его поступок!

Все внутри Зины замерло. Она инстинктивно отшатнулась, испытывая такой же ужас, как в момент избиения. Недаром она сразу почувствовала, что слова этого человека могут ранить так же, как и кулак!

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — Она попыталась скрыть дрожь в голосе.

— Я говорю о деле пациента, — улыбнулся он, — так мы называем его здесь.

— Я вас не понимаю, — из последних сил Зина попыталась собраться, — и кто такой Андрей?

Он рассмеялся — но не так, как Виталик, а легко, доброжелательно, и это был смех соучастника, заговорщика, а не смех палача.

— Я рад, что вы такой хороший специалист, — сказал он. — Вижу, вам не давала покоя загадка маленького пациента, поэтому вы решили вернуться в больницу. Вы можете ничего не скрывать. Мы следили за вами с того самого момента, как Андрей Угаров позвонил в дверь вашей квартиры в начале четвертого ночи. Так что мы с вами можем говорить откровенно. И учтите: вас больше ни в чем не обвиняют! Тот следователь... Он был не в курсе. Я позволил ему начать допрос, чтобы немного вас напугать.

— Зачем? — нахмурилась Зина.

— Чтобы вы поняли — детские игры закончились. И чтобы мы могли поговорить откровенно, как двое взрослых людей. Учтите: я вам не Анд­рей, — несмотря на произнесенные слова, черный человек, как Зина продолжала называть его про себя, продолжал доброжелательно улыбаться.

— Кто же вы такой? — вырвалось у нее, и она тут же прикусила губу.

— Я — начальник очень секретного отдела. Настолько секретного, что вы даже представить себе не можете. А вот имя мое вам ни к чему.

— Вы — черный человек, — неожиданно для себя произнесла Зина.

— Кто? — его брови взлетели вверх.

— Черный человек, — она повторила, чувствуя, что ступает по очень тонкому льду, — когда вы появились, так я назвала вас про себя.

— Пусть будет черный человек, — с легкостью согласился он, — мне это даже нравится. Ко мне очень подходит. На самом деле я всегда был таким. В то время, как вы так глубоко пытались себя законспирировать.

— Что? — удивилась Зина. — Я не понимаю, о чем вы?

— О том, что вы всегда пытались казаться глупее, чем вы есть. Вы от всех прятались. Видите, я хорошо изучил вашу жизнь. Единственный человек, который догадывался, кем вы являетесь и какие мозги спрятаны за милой черепной коробкой, был Андрей Угаров. Именно поэтому он пришел к вам. Он пытался с вашей помощью понять то, что не смог сам.

Из всей этой длинной речи Зина уловила только одно слово. Именно оно острей всего резануло ее слух.

— Был? — переспросила она. — Почему вы сказали, что Андрей был?

— Я просто так выразился, — нахмурился он.

— Нет, — Зина вдруг все поняла, и тяжесть этого открытия прибила ее к земле, выбила почву из-под ног. — Вы сказали так потому, что Андрей мертв. Вы знаете, что Андрей мертв.

— Перестаньте, — нахмурился человек, который вдруг показался ей еще более темным, чем прежде. — Ничего подобного я вам не говорил.

— Чего вы от меня хотите? — посмотрела на него в упор Зина. — Я не понимаю цели этого разговора!

— Я хочу услышать ваши выводы, — ответил он. — Вы ведь уже сделали выводы о мальчике?

— Я не знаю, о чем вы говорите. Не понимаю... — Зина все еще пыталась играть.

— Жаль, что во второй раз вы пришли в больницу слишком поздно! — вздохнул черный человек.

— Почему поздно? — вырвалось у нее, и она тут же прикусила губу, потому что выдала себя с головой.

— Мальчик умер.

— Этого не может быть! — Ей вдруг стало все равно. — От чего умер?! Состояние было совсем не опасным, не угрожающим! Из этого состояния его можно было вывести!

— Как?

— Ну... Я пока не знаю, — вздохнула она.

— Очевидно, ваш Андрей лечил его так, что мальчик умер. Поэтому вы и не застали его в палате.

— Думаю, что это неправда, — Зина посмотрела черному человеку прямо в глаза. — Вы просто куда-то его перевезли, признайтесь!

— Может, и так, — засмеялся он, и было понятно, что с самого начала он играл с ней.

— Зачем тогда вам нужна я? — Зина действительно хотела это понять.

— Что вы знаете о «Райском саде»?

— О чем? — Зина распахнула глаза.

— Скажите, вам никогда не хотелось отдох­нуть? — вдруг спросил черный человек.

— От чего? — Она действительно ничего не понимала.

— От суеты грешной жизни, — вздохнул он. — От забот. От скорбей, — голос его вдруг зазвучал вкрадчиво, — и наступит рай на земле. И обретут все спасенные благость в тени Райского сада...

— Это из какой-то религиозной книги? — догадалась Зина.

— Может быть, может быть... — Его лицо ничего не выражало. — А вам никогда не хотелось уйти от людей? Туда, скажем, где вас не найдет и не увидит даже «Всевидящее око»?

Это был удар! Значит, он знал, что произошло в ее квартире, знал о пропаже иконы! Но тогда он должен был знать и о том, что Зина вернула икону, забрала ее из квартиры Андрея!

Она вдруг почувствовала липкий, удушающий страх. Он обвивал ее, как обвивает питон, жестоко душил за шею и лишал воздуха. Самым страшным была неопределенность. Ведь понять и объяснить, что происходит, она не могла.

— Не пугайтесь! — улыбнулся черный человек. — Просто ответьте на мой вопрос. Сейчас мы беседуем с вами просто как друзья. Вам... никогда не хотелось... уйти от людей... Скажем, в тень?

— Нет, — Зина никак не могла понять, о чем он говорит, и по-прежнему испытывала ужас, — нет, никогда. Да я и не могу. Я врач. Я лечу людей.

— Понятно, — он вдруг резко поднялся. — Что ж, сейчас вам вернут вашу одежду, и вы можете возвращаться домой. Вы свободны.

И так же резко черный человек вышел из комнаты. Это стало для Зины такой неожиданностью, что она двигалась, как во сне. Появился конвоир, отвел ее в какую-то комнату, где никого не было, но на столе лежали ее вещи. Она машинально оделась. Тот же солдат вывел ее за ворота. И Зина вдруг оказалась на Канатной. Был вечер.

Это возвращение домой было страшным! Ноги у нее подкашивались, и вместо того, чтобы бежать как можно дальше от этого места, она плелась, как столетняя старуха, все еще не понимая, что с нею произошло.

Ужас пережитого давил камнем на сердце. Но самым непонятным из всего этого был именно конец! Почему ее отпустили? Что вообще от нее хотели? Зачем туда привозили?

Зине было страшно. Постаравшись взять себя в руки, она направилась к своему дому.

В коридоре квартиры было пусто, никого из соседей не было видно. В комнате все вещи находились на месте — так, как она оставила их перед уходом на работу. Зина, чуть замешкавшись, решительно постучала в дверь Дмитрия. Увидев ее на пороге, он побледнел как смерть.

— Боже мой... А я уже простился с тобой! Не знал, где тебя искать!

Зарыдав, она бросилась к нему на шею и так вошла в его комнату. Надо отдать ему должное — он ни о чем Зину не спрашивал.

Утром Дмитрий проснулся первым. Открыв глаза, она увидела его настороженный взгляд, но всем телом потянулась к нему. Так же страстно, как ночью, он ответил на ее призыв.

Позже, когда они лежали уставшие — в который раз за ночь, — Дмитрий спросил прямо:

— Тебя арестовали?

— Арестовали, — призналась Зина.

— По какому обвинению?

— Сотрудничество с румынской разведкой!

— Что?! — Он приподнялся на локте и даже немного отстранился от нее. — Что за бред?!

— Я не знаю. Они так сказали.

— И тебя выпустили? — На лице Дмитрия четко нарисовалось недоумение, и Зина вполне могла его понять. — Но по таким обвинениям не выпускают!

— Сама знаю. Но меня выпустили. Видно, поняли, что это неправда, — усмехнулась она.

— Господи... — Он горячо обнял ее, с силой притянул к себе, — я не религиозен, конечно... Но все же это...

— Чудо, ты хочешь сказать? — Она замерла от счастья в его объятиях, пытаясь вжаться в его теп­лое тело. — Все в порядке, успокойся!

— Надеюсь! Я не хочу тебя потерять, — искренне воскликнул Дмитрий.

И Зина подумала, что все то, что она испытала, весь ужас ареста, который она пережила, стоит этих слов.

На работе ее встретили, как будто ничего не произошло и она не отсутствовала несколько дней.

— Как ваше здоровье? — спросила главврач, с которой Зина столкнулась в коридоре. — Вас уже полностью выписали из больницы?

— Да, — ничего не понимая, ответила она.

— Нам позвонила заведующая отделением, где вы лежали. Рада, что диагноз не подтвердился, — улыбнулась главврач и, не дав Зине ничего сказать, умчалась дальше по коридору.

Очевидно, кто-то инсценировал звонок из больницы, пока она была под арестом. Черный человек, кто же еще! Секретная организация — так он сказал. Объяснять ничего не следовало, выяснять — тем более. И Зина твердо решила молчать.

Фаины Романовны не было — она ходила по вызовам. Зина заглянула в лабораторию — там был самый разгар рабочего дня.

— Привет! Готов твой анализ! — откликнулась приятельница, на пороге чуть не сбив ее с ног. — Но ты лучше к вечеру подойди, сейчас ну просто никак! Бегу! Я до пяти сегодня. Видишь, какой дурдом!

— Есть что-то интересное? Ну хоть два слова скажи! — Зина не могла отступить так просто.

— И еще какое интересное! — рассмеялась приятельница, остановившись на мгновение. — Я обнаружила в крови кое-что... Очень непонятное... Сейчас долго объяснять. Я тебе вечером лучше покажу по таблице. Сейчас специально оставлю на столе. Честно говоря, очень странная кровь!

— Чем странная? — не отставала Зина.

— Вечером! Всё вечером! — и лаборантка понеслась дальше.

Вторая лаборантка — постарше — окинула Зину заговорщицким взглядом:

— Новый жених у нее. Вот и носится как угорелая. Не рассказывала тебе?

— Нет, — растерялась Зина.

— Он вчера к ней приходил. Красавчик, каких свет не видывал... — завистливо вздохнула лаборантка.

Глава 13

— Помогите, доктор! — Из-под сбившегося на сторону платка смотрели страшные, отчаявшиеся глаза женщины.

Обстановка комнаты была бедной. На продавленном диване, под старым лоскутным одеялом, под рваным светом, падавшим из покосившегося окна, лежал ребенок. Он умирал — фиолетовые тени близкой смерти уже отложили свои невидимые отпечатки в его губах, в носовых складках, в запавших щеках...

После укола он перестал хрипеть и, выпростав из-под одеяла худенькие ручки, разметал их по постели, словно хотел уцепиться за жизнь. На протертом коврике на полу у кровати тощий вислоухий рыжий щенок свился в клубок, обхватив лапами детские тапки. Он ждал, когда маленький хозяин поднимется с кровати и, как всегда, побежит с ним играть во двор, и будет снова шумно и весело, и можно будет лаять и скакать... Несмотря на то что щенок был совсем маленьким, он ждал так, как умеют ждать взрослые собаки, положив к ногам любимого хозяина всю свою жизнь...

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что погубило ребенка. Нищета и голод. Хибарка с утлыми стенами, поросшими грибком. Сколько их было таких на окраинах Слободки — нищих, убогих жилищ обездоленных, давно отчаявшихся, на все закрывших глаза? Как они вписывались в светлое советское будущее и в побеленные парадной известкой стены с портретом вождя?

Женщина без мужа, с тремя детьми, умирающими от голода и холода в страшной, беспросветной нищете... И на вопрос, где муж, она моментально отвела глаза. Еще вчера Зина не обратила бы на это внимания. И поставила бы прочерк в истории болезни. Подумаешь — уехал, бросил, запил, сбежал...

Но сегодня она понимала. И истина этого понимания, открывшая ее душу для другой стороны мира, навсегда забрала ее прежнюю жизнь. А потому ей страшно хотелось помочь этой женщине, сделать для нее хоть что-то, но ничего сделать она не могла. Наступила последняя стадия болезни, до завершения которой было несколько часов.

По правилам, Зина должна была бы выписать несколько бесполезных рецептов. А когда ребенок умрет, подтвердить в районном отделении милиции, что женщина слишком поздно обратилась за медицинской помощью. Тогда женщину арестовали бы, а двое старших детей отправили бы в детский дом.

Да, по правилам отправлять ребенка в таком состоянии в больницу Зина не имела права. На такие случаи существовала устная инструкция. И она неукоснительно соблюдала бы эту инструкцию еще вчера, неумолимо отправляя женщину под арест.

Но сегодня она не могла поступить так, зная, что такое арест. Одно дело — предполагать, и совсем другое — знать.

Отправка в больницу означала, что ребенок умрет в больнице, а значит, с женщины автоматически снимается вина. В больнице будет проверка, конечно, но женщину никто не арестует, а ее детей не отправят в детский дом. Возможно, к ней и возникнут вопросы, но, так как письменной инструкции не существует, все это попросту сойдет ей с рук. Это, конечно, испортит отношения Крестовской с главврачом. Но какая ей разница, если сейчас эта женщина, в глаза которой смотреть невозможно, будет спасена?!

Женщина больше не плакала. Очевидно, все свои слезы она выплакала накануне ночью, а теперь из последних сил старалась держать себя в руках. По всей видимости, ей казалось, что если она не будет плакать, то это сможет как-то разжалобить врача. И тогда...

Горький шип так больно вонзился в сердце Зины, что она отвернулась в сторону, не в силах выдержать этот взгляд.

— Здесь так сыро, доктор, — шептала женщина, заламывая свои обескровленные руки. — Из-за сырости он и заболел... Сырость летом, зимой холодно. Сыро сейчас. Мы ведь раньше совсем не так жили...

— Где же вы жили? — спросила Крестовская машинально, лишь бы что-то сказать.

— В большой и светлой квартире на Дерибасовской. У нас было целых пять комнат и личный шофер. А потом, когда мужа... — женщина запнулась, — потом мы были вынуждены переехать сюда. Мой муж занимал очень большой пост. Он героем войны был! Никто не знал...

В этой простой истории, в этих нескольких словах истории жизни этой женщины и скрывалась та ужасающая правда, которую так тщательно прятали ото всех.

Зина моментально приняла решение и села к покосившемуся столу в глубине комнаты.

— Я отправлю вас в больницу. Сейчас вызову машину «скорой помощи». И вы поедете в инфекционку. Там лучше, чем здесь.

Потом она звонила от соседей, чтобы вызвать машину — просто чудо, что в соседнем доме оказался телефон. Но прошел целый час, прежде чем они смогли уехать. К моменту отъезда в больницу мальчик был совсем плох. Врач «скорой» удивленно уставилась на Зину:

— Доктор, вы уверены, что в таком состоянии надо в больницу? Может, лучше оставить его дома?

— Уверена! — чуть ли не крикнула она.

Потом они уехали. До этого мать отвела старших детей к соседке. Бедная женщина даже не предполагала, что Зина сделала для нее.

Гроза не преминула последовать. Совсем скоро Крестовскую вызвала главврач.

— Что ты сделала? Как ты посмела нарушить инструкцию?! — Едва Зина появилась на пороге, закричала она.

— А что я сделала? — Зина прикинулась дурочкой, притворяясь, что не понимает, чего от нее хотят.

— Ребенок умер через полчаса после приезда в больницу! Он в больнице умер! Ты понимаешь?

— Нет. Ну и что?

— Ты была обязана оставить его дома и сообщить куда следует!

— Нет.

— Что — нет? — От удивления и страха глаза главврача расширились.

— Эта женщина не была виновата ни в чем. За что ее арестовывать? — четко произнесла Зина.

— Я не понимаю. Ты о чем? — разыграла удивление главврач.

— Прекрасно вы все понимаете! — в сердцах воскликнула Зина.

— Ты... ты... за это ответишь! — Руки главврача затряслись. — Я сообщу куда следует! Ты поплатишься за самоуправство!

— Да сообщайте хоть Папе Римскому! — усмехнулась Зина. — Мне уже все равно.

— Как все равно? Ты, что, не боишься? — искренне удивилась главврач.

— Нет, — Зина смело встретила ее взгляд, — нет, я уже ничего не боюсь. Прошло. А если вы боитесь, это ваши проблемы. Я больше не буду подставлять людей. Особенно, если человек не виноват.

— Да какое тебе дело до этой женщины? Она что, знакомая твоя, что ли? Неужели тебе не все равно, что будет с ней? — Похоже, главврач действительно не понимала.

— Не все равно, — отрезала Зина.

Больше говорить им было не о чем. Она вышла из кабинета, прекрасно понимая, что хорошие отношения с главврачом остались в прошлом.

В пять часов вечера Зина шла в лабораторию, думая только о том, какой результат анализа ее ждет. Страшное утреннее событие с женщиной и ребенком даже вылетело из ее головы. Теперь ее интересовало только одно — что именно нашли в крови странного пациента? Может, это как раз и есть разгадка, правильный ответ на мучавший вопрос?

За весь день, проведенный в таких событиях, Зина даже не вспомнила о Фаине Романовне, и тут, поймав себя в мыслях на этом, решила разыскать ее завтра. В конце концов, название странного села не горит.

За дверью лаборатории была странная, просто гнетущая тишина. Зина постучала — ей никто не ответил. Толкнула ручку — не заперто. Заснула ее подруга, что ли?

В это время Наташа должна была находиться одна. Странно, что она не услышала ее стука. Все коллеги разошлись еще днем. А Наташа, с которой Зина подружилась, часто оставалась в лаборатории по вечерам. Зина даже подозревала, что у подруги существуют еще какие-то тайные подработки, о которых она не считает нужным говорить.

В первой комнате никого не было. Зину снова поразила какая-то гнетущая, неестественно странная тишина.

— Эй, есть здесь кто? Я пришла за ответом! — крикнула она на всякий случай.

В ответ снова — противоестественное молчание. Зина решительно направилась во вторую, внутреннюю комнату, где обычно собирались сотрудники.

Дверь была приоткрыта. Она застыла на пороге. Ее приятельница Наташа неподвижно лежала на столе, вытянув руки вперед.

Зина бросилась к ней. Но, едва подошла, сразу поняла, что девушка мертва. Глаза ее были закрыты, а по лицу разлилась восковая бледность.

Зина пощупала пульс, заглянула в белки глаз... Бесполезно. Наташа была мертва. И, судя по всему, уже не меньше часа.

Что же произошло? Отчего она умерла? На столе рядом был небольшой поднос. На нем стояла кружка с отпитым до половины чаем. Рядом была тарелка с золотистой каемкой, и на ней лежали два бутерброда с колбасой. Бутерброды были сделаны очень аккуратно, колбаса нарезана тонко, масло намазали как раз необходимым слоем. Сама Зина так не умела. Ей не к месту подумалось, что, по всей видимости, Наташа пила чай и собиралась перекусить, когда ее настигла смерть.

И тут Зина вспомнила про результаты анализа. Она принялась быстро рыться в бумагах — ничего похожего и близко не было.

Зина прекрасно знала, как должна выглядеть эта бумажка: Наташа все левые документы оформляла особым образом — на просроченном бланке без печати. Так она оформила и анализ, который когда-то делала по просьбе Зины, чтобы та удостоверилась окончательно, что ее жених — наркоман.

Сейчас на столе не было ни одного похожего документа. Куда-то же он исчез? Забрали?

Внезапно страшная догадка осенила Крестовскую — настолько серьезная, что проверить это следовало немедленно. Она быстро приподняла голову Наташи, отметив, что мышцы еще не успели закостенеть, и понюхала ее губы.

Так и есть — едва уловимый аромат горького миндаля от губ лаборантки вполне можно было почувствовать! Наташу отравили цианидом. Скорее всего, в чай подсунули или дали с чем-то еще, например, с конфетами.

В любом случае, Наташу отравили. Но стоит ли говорить об этом? Пытаясь взять себя в руки, Зина пришла к выводу, что не стоит...

Как только она сообщила о случившемся, в поликлинике началась паника. Те, кто задержались здесь в такую пору, бегали, суетились, шептались и снова бегали. Главврач беспрерывно прикладывала к глазам платок:

— Бедная девочка! Ах, какая бедная девочка! Это ж надо — такое больное сердце! Я даже не знала, что у нее было сердце больное, порок — с самого детства! Это и в личном деле есть.

Следователь, приехавший в составе следственной группы из прокуратуры райотдела милиции, выдал заключение, что смерть наступила от естественных причин. Это же подтвердил и медэксперт, находящийся здесь. Зина даже не пыталась понять, что это — просто цирк или хорошо отрепетированный заговор?

Во время паники, которая не утихала, и работы приехавших сотрудников следственной группы Фаины Романовны она не видела. Зина вспомнила, что прием у нее был с самого утра, до 12 часов дня, а затем — вызовы по больным и домой. А как было бы хорошо переговорить с ней об этом! Особенно о страшном горьковатом запахе губ, в принадлежности которого Зина ошибиться просто не могла!

Больше говорить было не с кем. Крестовская наблюдала, как тело подруги положили в черный брезентовый мешок и увезли туда, где больше нет никаких забот. Она не сомневалась ни секунды в том, что в заключении судмедэкспертизы напишут, что смерть наступила от естественных причин — врожденного порока сердца.

Домой Зина вернулась позже обычного. Было странно ехать в полупустом вагончике старого дребезжащего трамвая и, глядя в мутноватое от грязи стекло, думать о смерти. Смерть была совсем рядом, словно окружала со всех сторон. Но почему именно ее? Зачем ей все это?

Что связывает всех этих людей? Связь, несомненно, существует, даже если не видна на первый взгляд. Но что это такое — напасть, наваждение, проклятие? Думать об этом было печально.

Дмитрий вошел без стука и остановился на пороге, глядя на Зину.

— Что-то случилось? — Его голос выражал тревогу. — Твои глаза — они выглядят необычно!

— Необычно — это как? — поразилась она.

— Как будто тебя что-то сильно волнует. И ты все время думаешь о чем-то.

Она буквально задохнулась от удивления! Что это — он читал по ее глазам? Он был настолько внимателен к ней, что замечал малейшие изменения в ее взгляде?

Это было просто поразительно! Никто и никогда не проявлял к ней такого внимания! Это тронуло Зину до глубины души так, что ей вдруг захотелось заплакать.

Столько лет она мечтала об этом! О том, чтобы кто-то волновался о ней! Чтобы ее глаза — веселые или печальные, озабоченные или беспечные, — не были пустым местом. А ведь такую малость было невероятно сложно найти. Эта огромная ценность всегда была для нее недоступной, как распростертое в бесконечности небо. Небо, манящее своей недостижимостью.

— Рассказывай. — Дмитрий усадил ее на стул и сам сел напротив. — Ты ела что-нибудь?

— Нет, — Зина напрочь забыла о еде.

— Я принесу тебе ужин. Сегодня котлеты сделал. Оценишь. Надо поесть. Потом поговорим.

Это поразило ее тоже. Он заботился о ней — реально, по-настоящему, и слова его были не пустым звуком! Его волновало всё, связанное с Зиной, как будто она уже стала важным человеком в его жизни! Как можно было это не оценить?

На ее глазах выступили слезы. И, чтобы скрыть их, Зина отвернулась к окну. Возможно, кто-нибудь мог бы подумать, что глупо плакать из-за такой мелочи. Но для нее эта мелочь была целым миром! Недосягаемым и манящим...

— Котлеты бесподобны! — улыбнулась она, — было действительно вкусно. Зина особенно ценила вкусную еду, приготовленную другими, ведь сама не любила и не умела готовить.

— Я люблю готовить, когда есть время, — улыбнулся Дмитрий, — а сегодня время было.

— Что же ты делал?

— До обеда был на работе. А потом, когда начальство уехало, отпросился по своим делам. И успел сделать котлеты.

— Понимаю.

— А вечером вернулся, думал, что ты уже пришла. Так что же произошло?

— У нас на работе... В поликлинике... умерла одна девушка... У нее было больное сердце. С детства, — с трудом произнесла Зина.

— Ты поэтому расстроилась?

— Да. Мы дружили. Она работала в лаборатории. И я даже не знала, что у нее проблемы с сердцем.

— Это показалось тебе странным? Что-то с ее смертью было не так? — взглянул на нее пристально Дмитрий.

— Почему ты спросил? — Зину все больше и больше поражала его редкая проницательность.

— Ну, если бы с ее смертью все было понятно, ты бы не думала об этом. А ты явно взволнована.

Зина уже открыла рот, чтобы ответить, как вдруг... Перед ней выросла суровая темная тень. Это была зловещая тень черного человека. А за ним, на открывшейся панораме камеры, с очень ярким электрическим светом, словно как в подтанцовке, маячила тень следователя Виталика. Она выглядела скорей комичной, чем трагичной. Но кулаки его были окровавлены. А на кулаках запеклась кровь... Всего этого было достаточно, чтобы Зина враз передумала говорить — вообще, навсегда, обо всем. Но ее пауза могла показаться просто оскорбительной. Поэтому она произнесла как можно увереннее:

— Нет, все в порядке. Она умерла действительно от больного сердца. Просто я очень сильно расстроилась.

В этот момент раздался звонок. Это звонили ей — три раза. Три коротких, обрывистых звонка. Потом еще три.

Рука Зины дрогнула, и, чтобы не расплескать чай, она со стуком поставила чашку на стол.

— Я могу открыть, если ты нервничаешь, — Дмитрий поднялся из-за стола.

— Нет. Я сама.

С трудом пройдя по коридору и заставляя себя не волноваться, Зина подошла к двери и распахнула ее. На пороге стоял однокурсник Крестовской по медицинскому институту Евгений, когда-то — смешной сутулый очкарик, над которым смеялись девушки, несмотря на то что его папа был профессором. Теперь же, благодаря связям папаши, как Зина слышала, это был заведующий одной из кафедр в солидной больнице города. От прежнего облика у него остались только очки. Евгений снял их, начал протирать, словно что-то мешало его глазам. И стало сразу видно, что глаза у него совсем беззащитные.

— Добрый вечер, — сказал он, — извини, что беспокою тебя. Но больше некого. Андрей утонул. Андрей Угаров. Завтра утром нужно поехать на опознание в морг.

Мир завертелся и рассыпался на куски, рухнул вниз, увлекая ее за собой в черную пропасть. Чтобы не упасть, Зина ухватилась за выступ стены.

— Ты успокойся, — глаза однокурсника стали еще беззащитнее, — я понимаю, что ты чувствуешь. Но, кроме тебя и меня, у него больше никого нет.

Зина вдруг вспомнила, что в последние годы Анд­рей действительно сильно сдружился с этим Евгением. Честно сказать, она никогда не понимала этой дружбы.

Чтобы узнать подробности, Зина пригласила Евгения в комнату. Дмитрий тактично удалился.

— Что произошло? — Голос ее дрожал.

— Зина... ты только сядь, успокойся. Мне на работу вечером сообщили. Из милиции. Тело Андрея к берегу прибило. А в кустах вроде как сумка его лежала, с документами. И мой рабочий телефон был в его записной книжке.

— Где его нашли, где прибило?

— Он в селе Маяки утонул, в Днестре...

Глава 14

На самом деле Зина чувствовала, что Андрея давно нет. Она прочитала это в глазах черного человека — особенно страшных потому, что они были живые, в его улыбке, похожей на вынесение смертного приговора. Он улыбался так, потому, что приговор был уже вынесен. Андрею.

Слез не было. Она так и сидела на стуле с отрешенным лицом, стараясь не замечать странных взглядов Евгения.

— Что он делал в этом селе? — вскинула на него глаза Зина. — Почему его нашли там?

— Откуда мне знать? — Евгений пожал плечами. — Говорят, не в самом селе. В плавнях. Там рыбаков много, они его и нашли.

— Я не понимаю. Он ездил в это село, был там? Ты слышал от него о таком месте? Ну хоть что-то он должен был тебе говорить? Почему туда? — Зина засыпала Евгения вопросами, но тот только плечами пожал:

— Откуда я могу это знать? Ничего я от него не слышал. Рыбалкой он не увлекался, ты же ­знаешь.

В комнату вошел Дмитрий. По выражению их лиц он сразу понял — случилось что-то ужасное.

— Все в порядке? — Дмитрий ласково обнял Зину за плечи. — Я могу чем-нибудь помочь?

— Уже ничем... — Голос ее звучал безжизненно, — у меня друг умер. Очень близкий друг...

— Я с тобой, — она чувствовала на своих плечах горячую тяжесть его рук, — помни, я всегда с тобой...

Зине захотелось плакать. Странно, слова о смерти Андрея она перенесла не заплакав, а вот теперь, когда с такой лаской и заботой Дмитрий ее обнимал, из глаз ее хлынули слезы, и теплые горячие капли были первым сигналом того, что к ней возвращается жизнь.

— Ты сможешь подойти к моргу в Валиховский переулок в девять утра? — Евгений поднялся из-за стола, собираясь уходить.

— Почему именно я? — слабо начала сопротивляться Зина. — У него же остались родственники в Киеве. И потом, я знаю, была девица, с которой он встречался, даже жил последние годы. Катерина, кажется, — ей больше не хотелось скрывать, что она прекрасно осведомлена обо всех подробностях личной жизни Андрея.

— С Катериной он расстался год назад, — Евгений поморщился, — та еще шкура деревенская оказалась! Она обобрала его, представляешь? Украла золотые украшения его матери и деньги. Он даже в милицию хотел заявлять. Но потом передумал...

— А надо было заявить, — мрачно сказала Зина. — Получил по заслугам за то, что связался с дешевой деревенской бабой! Что же еще он ожидал?

— А родственники не приедут, — Евгений неловко отвел глаза в сторону, — там тетя совсем старая. Ну куда ей ехать? И потом, там есть еще один момент... Я по своим каналам узнал. Туда только медик войти сможет. Ну, врача они впустят. А других — нет.

— Я не поняла... С каких это пор? Что это означает?

— Понимаешь, его тело находится в секции для гниющих трупов. Это же отдельный отсек. Ты знаешь. Только медик это увидеть сможет. Обычный человек не выдержит.

Это было правдой. В часть морга, где находились гниющие трупы, не допускали обычных людей — во всяком случае старались. Да и не каждый врач был способен выдержать подобное зрелище.

— Сколько он пролежал в воде? — нахмурилась Зина.

— Сказали, от восьми до десяти суток. Он в холодильнике сейчас, но когда его вынут... Очень быстро разлагаться начнет, ты же знаешь.

Она кивнула. Еще со времен учебы в институте Зина прекрасно помнила, что быстрее всего начинают разлагаться трупы утопленников. Внезапно ее посетила одна мысль.

— Раз у тебя такие связи, — она испытующе посмотрела на Евгения, — и, как ты сам сказал, раз я медик, я хотела бы присутствовать на вскрытии. Это можно устроить?

— Ты знаешь, я и сам хотел быть на вскрытии, — неожиданно ответил он, — не решался тебе предложить. Но раз ты сама не против...

— У тебя тоже есть сомнения, что он утонул? — спросила Зина прямиком.

— Я не знаю... — замялся Евгений, и ей вдруг показалось, что он говорит неправду. Но в чем лжет, не смогла понять.

Без десяти девять Зина шла по Валиховскому переулку, проходя мимо старинного, величественного здания инфекционной больницы. Для нее, как и для всякого другого медика, эта часть города была святым местом — здесь находились учебные корпуса медицинского института. Для всех же остальных одесситов это было самое страшное место — здесь издавна находился морг.

В помещении городского морга были объединены как бы два морга сразу — патологоанатомический и судебно-медицинский. Все трупы в городе отвозили сюда, а потом уже распределяли, куда какой.

В этом морге Зине доводилось бывать несколько раз — и как будущему врачу, студентке института, и забирая своих родителей... А потому у нее остались самые неприятные воспоминания об этом месте.

Евгений ждал ее у входа. Он быстро провел Зину внутрь. Они облачились в белые халаты, спрятали волосы под прорезиненные шапочки, надели резиновые перчатки — и больше ничем не напоминали обычных людей. В таком виде их допустили в святая святых.

Внутри стоял устойчивый запах формалина, который ничем нельзя было выветрить. Зина знала, что работники морга привыкают к нему настолько, что практически перестают его замечать.

Дальше, ближе к секции гнилых трупов, запах усиливался. К формалину стал примешиваться запах свернувшейся крови и прочих физиологических жидкостей.

Из рассказов сотрудников морга Зина знала о том, что в этой работе самым страшным было не напутать с документами. Они проверялись очень тщательно. И не дай бог было ошибиться! Каждый оформленный труп проходил несколько проверок — от местного начальства до НКВД.

В морге было несколько секций, в которые распределялись трупы. Был даже самый страшный — детский... Но с обычными, только поступившими трупами недавно умерших людей нельзя было хранить трупы, которые доставили в морг уже на большой стадии гниения и разложения. Для этого была выделена отдельная секция. Именно в нее они и направлялись.

Их встретил полный пожилой патологоанатом — Зина вспомнила, что присутствовала в институте на его лекциях. Он считался очень хорошим специалистом, его результатам вскрытия всегда можно было доверять, и она поняла, что Евгений приложил все усилия, использовал все свои связи, чтобы как можно точнее можно было узнать причину смерти Андрея.

Поздоровавшись, врач повернулся к ней и нахмурился.

— Евгений Петрович сказал, что вы медик. Но, может, вам лучше уйти? Это очень страшное зрелище!

— Я выдержу, — только и сказала Зина.

Пожав плечами, патологоанатом открыл дверцу шкафа. Первым ужасом был запах. Затем — иссиня-темный цвет кожи, на которой уже отчетливо были видны следы разложения. Лица Андрея было не узнать — но только в первый момент.

Зина прекрасно знала, что после смерти у человека все мышцы расслабляются, и лицо выглядит иначе, иногда даже становится неузнаваемым. Но стоило задержать взгляд подольше, сфокусировать его, становилось понятно, что это Андрей.

— Будем резать немедленно, — скомандовал врач.

Появились двое санитаров, переложили тело Андрея на каталку, которые есть в каждой секции.

В глаза Зине сразу бросился странный тонус мышц рук. Несмотря на деформацию кожи, можно было разглядеть неестественно согнутые пальцы. Это мгновенно напомнило ей мальчика, увиденного в больнице. Пальцы Андрея выглядели точь-в-точь, как у того ребенка.

Наблюдая за манипуляциями санитаров и врача, Зина вспоминала все то, что учила об утоплении. А также то, что в страшную бессонную ночь, накануне вскрытия, вычитала в своих медицинских книгах.

Труп, вытащенный из воды, начинает очень быстро гнить — разлагается буквально на глазах.

Вне зависимости от того, сколько времени тело находилось в воде и насколько быстро попало в воду от погружения до момента смерти, утопление всегда бывает двух видов — сухое и мокрое.

Сухое утопление встречается очень редко и серьезно затрудняет работу экспертов. При нем во время погружения тела в воду, особенно если вода очень низкой температуры, происходит спазм голосовой щели. При этом вода не проникает в дыхательные пути, а смерть наступает от асфиксии, как будто человеку плотно закрыли нос и рот.

При мокром утоплении в дыхательные пути попадает вода. Зина знала о том, что при многих преступлениях труп пытаются спрятать в воду, инсценируя утопление. Нет трупа — нет преступления. Однако это является очень серьезной ошибкой преступников. Гнилостные газы, скопившиеся в подкожной жировой клетчатке и в полостях тела, всегда поднимают тело на поверхность воды, буквально выталкивают тело наверх. При этом газы выделяются с такой силой, что выталкивают даже тяжелый груз, привязанный к ногам трупа. Таким образом труп всегда выплывает на поверхность воды.

Существует несколько важных признаков, которые свидетельствуют о том, что причиной смерти является утопление. Первый и самый главный — это наличие белой пены у носа и рта.

Пена должна иметь белесоватый цвет, она мелкопузырчатая и очень стойкая. Возникает вследствие того, что воздух перемешивается с белком, который выделяется при разрушении водой слизистых оболочек носоглотки и рта. Пена появляется моментально, как только труп вытаскивают из воды. Она является настолько прочной, что ее сложно снять даже пинцетом. И уж тем более она не смывается водой. Пена похожа на прочную белую корку, застывшую на лице наподобие маски!

И вот что было самым главным, что моментально бросилось Зине в глаза, — на ЛИЦЕ АНДРЕЯ ПЕНЫ НЕ БЫЛО! Она переглянулась с Евгением. Судя по выражению его лица, он тоже заметил это. Пена на лице утопленника являлась таким же элементарным признаком, как странгуляционная борозда на шее повешенного!

Однако если в воду погрузили тело уже мертвого человека, пены быть не могло. Не появлялся этот признак и при сухом утоплении — потому что не было доступа воды к слизистым.

Вторым признаком, который всегда присутствует на теле утопленника, была мацерация — размягчение кожи. Кожа размокает, набухает и начинает отслаиваться на ладонях и подошвах. Появляются так называемые перчатки смерти — когда кожа буквально сползает с рук. Однако мацерация свидетельствует только о том, что тело действительно было погружено в воду и находилось там определенное время. Подтвердить, смерть наступила от воды или нет, по этому признаку невозможно. А потому это не является доказательством утопления. На теле Анд­рея мацерация присутствовала в полной мере.

Остальные признаки могли быть заметны только при внутреннем исследовании трупа. Зина воскрешала в памяти самые важные из них — специ­фические кровоизлияния под легочную плевру, острое вздутие легких, жидкость в пазухе крыловидной кости в желудке.

И наконец самый главный признак, благодаря которому с наибольшей точностью можно утверждать, что человек умер от утопления, — это планктон.

В крови, костном мозге и внутренних органах обязательно должен быть псевдопланктон (это частицы грунта) и планктон (частицы животных и микроорганизмов, которые всегда обитают в воде). Планктон оседает в крови потому, что не может пройти через капилляры. Он попадает в кровоток с остатками кислорода, а вот выйти обратно уже не может. Планктон настолько густо оседает во внутренних органах, что сохраняется даже при выраженном гниении тела.

Именно планктон позволяет эксперту сделать выводы о том, в каком месте, водоеме произошло утопление. Морская среда отличается по микроорганизмам от среды речной. Так же отличаются вода в ванне, бассейне, ставке, колодце. По наличию планктона и его классификации эксперт почти со стопроцентной точностью может назвать место, где наступила смерть.

Зина поняла, что вскрытие подходит к финальной стадии, когда врач склонился над микроскопом, внимательно рассматривая извлеченные из тела внутренние органы...

Позже они сидели в уютном кабинете врача-патологоанатома, где был совершенно нормальный, человеческий запах — пахло лимоном, цветами и мятой. Это был настоящий запах жизни. Врач разлил по рюмкам армянский коньяк — это им всем было необходимо.

— Я буду еще писать заключение, — опустошив свою рюмку, врач тут же наполнил ее снова, — но одно могу точно сказать: либо это очень редкий случай классического сухого утопления, либо он не утонул. Скорей всего, тело поместили в воду уже мертвым.

Зина ожидала чего-то подобного, поэтому просто молча кивнула в ответ на его слова.

— Планктона нет, — сказал врач, — конечно, будут еще лабораторные анализы, но в кровотоке планктона нет.

— Что еще? — вытащив блокнот и ручку, она принялась записывать.

— Пена, — продолжил врач, — должна образоваться стойкая белая пена в отверстиях носа и рта, иногда с редкой примесью крови. Пены нет.

— Я обратила на это внимание сразу, — Зина снова кивнула.

— Дальше — трупные пятна под кожей, — продолжил врач, — при утоплении они должны быть светло-красные. А на теле были сине-багровые. Еще при утоплении сразу происходит выравнивание над- и подключинных ямок, ведущее к сглаживанию рельефа мышц. Но на теле этого не было.

Зина быстро писала в блокноте. Видя это, врач стал говорить медленно, словно диктовать:

— Происходит набухание слизистой оболочки входа в гортань, — говорил он, — а в его начальных отделах дыхательных путей были инородные тела. Так бывает при сухом утоплении либо при погружении трупа в воду. При мокром утоплении должна образоваться мелкопузырчатая пена в трахее и бронхах. А мы наблюдали сухость легких на разрезе. В легких была повышенная воздушность. Отсутствовал также эффект «тяжелых» легких — пропитанные водой, легкие увеличиваются в весе. При мокром утоплении должна быть гиперемия слизистой оболочки трахеи и бронхов. А я наблюдал множественные точечные с четкими границами кровоизлияния под органной плеврой — так называемые пятна Тардье. Также пятна Тардье присутствовали под слизистой оболочкой желудочно-кишечного тракта, лоханок почек, мочевого пузыря. Еще один признак, который меня сразу насторожил, — это переполнение венозной системы кровью. При мок­ром утоплении этого никак быть не может. Я специально говорю так подробно, чтобы вы поняли, ну или вспомнили, вы ведь это учили. Если человек утонул от воды, захлебнулся, у него должны быть пузырьки воздуха под органной плеврой. А я наблюдал переполнение кровью правой половины сердца и внутренних органов. Подобное кровоизлияние является классическим признаком сухого утопления. При мокром утоплении должно быть излияние крови в мышцы шеи и большие мышцы груди. Этого не было. Должна присутствовать вода в желудке и в двенадцатиперстной кишке. Вы сами видели, что никакой воды не было.

— И какое заключение? — нахмурилась Зина.

— Я наблюдал странный тонус мышц, который пока не могу объяснить. Я взял образцы волокна, проведу анализ. Но я предполагаю следующее. Кто-то, кто имеет медицинское образование и хорошо разбирается в работе судмедэкспертов, пытался инсценировать сухое утопление. Ведь все его признаки присутствуют. Похоже, ему дали какой-то препарат, который закрыл дыхательные пути и вызвал сильные симптомы асфиксии, удушья. В этот момент, когда он стал задыхаться, его поместили в воду. Когда наступила смерть, тело погрузилось в воду само, и дальше все время находилось в воде. Мое мнение: здесь явно искусственное сухое утопление. Это был молодой человек — сердце, мозг, давление в порядке. Да и вода уже была достаточно теплой, не такой, как в январе-феврале. Спазмы появиться у него не могли. Его поместили в воду для того, чтобы вызвать у эксперта сомнения в причине смерти — так, как они существуют у меня. И если б не ваше присутствие, я не сомневался бы в варианте сухого утопления. То есть для того, чтобы последовала такая смерть, ему дали препарат.

— Сколько времени он находился в воде? — спросила Зина.

— До десяти суток! Признаков называть не буду, они классические, но могу с уверенностью сказать, что он находился в воде до десяти суток.

Глава 15

Старый дом был похож на затонувший корабль, острый бок которого зловеще выступал из-под воды. В дебрях Молдаванки было много таких домов — словно затонувших в кораблекрушение.

Зина очень плохо знала этот район, а потому блуждала в лабиринтах старинных переулков. Все тротуары здесь были в колдобинах и рытвинах и напоминали покрытое морщинами старческое лицо. Глубокие борозды в камне были свидетельством судеб, навсегда оставшихся здесь.

Было уже около полудня, когда она наконец-то вышла к нужному дому. Остановилась, запрокинула голову вверх. Все четыре этажа серого камня уходили прямиком в небо. Сизая вуаль облаков казалась водой. Чувствуя себя странной обитательницей подводного мира, Зина вглядываясь в дом. На всякий случай сверилась с записной книжкой — да, это был нужный ей адрес, вне всяких сомнений.

Серый одноглазый кот, зашипев, стремглав рванул из-под ее ног и быстро скрылся в щели между воротами и стеной, с трудом протиснув свое тощее тело в монолитную каменную впадину. Еще двое пушистых обитателей трущоб сидели под деревом, лениво поглядывая на окружающих. Здесь повсюду были коты. Неотъемлемая часть Молдаванки — коты всех видов и окрасов были коренными и самыми важными обитателями района, который невозможно было описать в двух словах.

У Зины и не было этих двух слов, у нее ничего не было, кроме отчаянной решимости двигаться дальше — прямо в открытые нараспашку ворота дома, за которыми виднелся грязный морщинистый двор.

Ее появлению здесь способствовала настолько мерзкая сцена, что о ней противно было даже вспоминать. После вскрытия тела Андрея Зина все-таки поехала на работу, борясь с головокружением и тошнотой. Все, пережитое в то утро, давило на нее непосильным грузом. И страшно было не столько осмысление смерти Андрея, а то, во что его превратила, что сделала с ним такая смерть. Страшно было понимать и воочию видеть то, что может произойти с человеческим телом после смерти. Какой бренной, непрочной, легкоразрушимой является человеческая плоть.

Ей было страшно от этого. И от того, что Андрея больше нет, тоже. Думать не хотелось ни о чем.

В поликлинике первым делом Зина отправилась в кабинет к Фаине Романовне. Сверившись с расписанием, она убедилась, что ее старшая подруга в эти часы должна быть на приеме.

Но... в кабинете вела прием совершенно другая врач!

— Фаина Романовна заболела? — поздоровавшись, спросила Зина у коллеги. Та быстро поднялась из-за стола, оставила в кабинете пациентов и буквально вытолкнула Зину в коридор.

— Я не знаю. И никто не знает, — понизив голос, испуганно озираясь по сторонам, произнесла она.

— Что это значит? — перепугалась Зина.

— Фаина Романовна не вышла на работу. И вчера ее не было. На больничном она, или что еще — никто не знает!

— Но так не может быть, — Зине вдруг стало страшно. — Домой к ней ходили?

— Я не знаю. Может, главврач и посылала кого. Но мне вчера велели ее заменить. Ты ее адрес в отделе кадров посмотри, если узнать что хочешь. Я ведь даже не знаю, где она живет.

Зина была в отделе кадров, когда там чернее тучи появилась главврач.

— Что вы тут делаете? — с ходу накинулась она на Зину. — У вас что, свободное посещение?! Я вышвырну вас к чертовой матери!

— Я предупредила, что утром буду на вскрытии, — спокойно ответила Зина.

— Да? Вот и переходите туда работать! А у меня должна быть дисциплина! А здесь что вы делаете? — Главврач сжала кулаки.

— Я хотела узнать адрес Фаины Романовны, — все так же спокойно объяснила Зина, — она не вышла на работу.

— Да вы издеваетесь надо мной?! — почти завизжала главврач. — Вам какое дело?! Чем вы в рабочее время занимаетесь? Никакого адреса! Все слышали? Никакого адреса ей не давать! Вон отсюда!

— Вы не смеете так со мной разговаривать! — Кровь хлынула Зине в лицо. — Какое право вы имеете так...

— Вон отсюда! Я покажу тебе права! И так еле терплю, не знаю, как вышвырнуть! Самая умная нашлась! Вон отсюда! Вон! — кричала уже во весь голос главврач.

Отвечать смысла не было. Терпеть оскорбления дальше — тоже. Поэтому Зина развернулась и ушла, твердо дав себе слово при первой же возможности написать заявление.

Но пообещать было проще, чем сделать. Пытаясь успокоиться, она стояла в коридоре. Руки ее тряслись.

Кто-то легонько тронул ее за плечо, и, обернувшись, Зина увидела девушку из отдела кадров. Она протянула ей бумажку.

— Вот, — шепотом, оглядываясь по сторонам, быстро заговорила девушка, — это ее адрес. Фаина Романовна как-то сынишке моему помогла, микстуру ему выписала. И у него сразу кашель прошел. Она хороший человек, очень. Я тоже волнуюсь за нее.

— Значит, это правда, что ее нет уже два дня?

— Даже больше! Только почему-то никто не хочет об этом говорить!

Фаина Романовна жила на Молдаванке, в коммунальной квартире в одном из старых домов. Очень скоро Зина стояла перед облупленной дверью этой квартиры. К Фаине Романовне нужно было звонить два раза. Зина нажала кнопку звонка. К ее удивлению, дверь открылась почти сразу.

— Вы из милиции? — На пороге стояла полная черноволосая женщина, еще молодая и довольно привлекательная на вид.

— Простите... — Нехорошее предчувствие кольнуло Зину прямо в сердце.

— Мы сегодня в райотдел ходили, писать заявление. Обещали прислать следователя. Это вы?

— Нет. Я с работы Фаины Романовны. Ее коллега. А что случилось? Зачем вам милиция, следователь?

— Пропала наша Фаина Романовна! — Женщина всхлипнула, очень искренне. — Вот уже три дня, как мы не можем ее найти.

У Зины едва не подкосились ноги, и, чтобы не упасть, она прислонилась к стене.

— Вы можете рассказать мне подробно? — Голос ее задрожал. — Ее и на работе нет! Я пришла узнать.

— А нечего тут рассказывать. Три дня назад Фаина Романовна ушла из дома на рынок. Это суббота была, выходной. Она на Привоз сходить собиралась, тут недалеко. Вышла где-то в десять, и до сих пор не вернулась. У одной из соседок ребенок заболел, так Фаина Романовна уколы ему делала. В три часа дня уколоть надо было, когда она не вернулась, соседка и подняла панику. Мы все очень расстроились, — женщина действительно выглядела подавленной, и, казалось, говорила искренне.

— Вы в милицию обратились?

— Сразу же! Но там сказали — заявление о розыске человека по закону можно подавать только через три дня. Вот сегодня мы как раз и подали... Нет никаких следов!

— В больницы звонили, в морг?

— В день исчезновения звонили. А потом — нет.

— Нужно опять позвонить. Как она была одета, что взяла с собой?

— Одета обычно, в платье. В руках сумка тряпичная — она с ней всегда ходила на Привоз. Мне сказала, что на рынок пойдет. Обычно выглядела, как всегда, не нервничала, ничего такого.

Зина записала женщине телефон поликлиники и свой домашний адрес и попросила сообщить, если будут какие-то известия. Затем стала спускаться по лестнице вниз.

На душе было так сумрачно, что весь мир казался беспросветным, черным. Хотелось плакать, но плакать она не могла. А в голове, как назло, стучало только одно, только одна жуткая мысль рвала мозг, буквально выворачивала его наизнанку. Мысль о том, что Фаина Романовна так и не успела ей сказать название того странного села.

Вечером в дверь Зины постучала соседка. Дмитрия не было. Похоже, его оставили дежурить в этой своей воинской части — так уже бывало. Без него было скучно, и Зина вдруг осознала, что привыкла к нему.

Он ей очень нравился и как мужчина, и как друг. С ним было легко — так, как никогда не было с Андреем. Зина даже испытывала нечто вроде угрызений совести — от того, что не скорбит об утрате Андрея так, как должна, а вместо этого пытается строить свое счастье.

Соседка была взволнована. Она работала школьной учительницей. В квартире эта семья — учительница и ее муж — поселилась недавно. Оба они были милы, интеллигентны, разговаривали вежливо, и всегда были невероятно тихие. Зине очень нравилось это. Они выгодно отличались от всех прочих обитателей огромной коммунальной квартиры.

— Днем из ЖЭКа приходили, — с волнением сказала учительница. — Из домоуправления. Вы как раз на работе были. И велели окна заклеить полосками бумаги. Всем, у кого окна выходят на собор.

— Что велели? — поразилась Зина, готовая к чему угодно, но только не к этому.

— Окна бумагой заклеить. А зачем, не знаю. Вот, я вам принесла, — соседка протянула ей белые полоски бумаги, — хотите, я вам помогу? Вы только с работы, устали, наверное. А у меня время есть.

— Да, спасибо огромное! Буду признательна. Только я не понимаю, зачем это! Что происходит?

— И я не понимаю. — Соседка быстро растворила в мисочке с водой мыло, и они вместе принялись наклеивать белые полоски на стекло. Окна соседки тоже выходили на улицу, как раз на собор, и она сказала, что сделала это еще днем.

— Странно как-то, — произнесла Зина. Бумага плохо ложилась на стекло, сбивалась, комкалась, руки ее были не приспособлены к такой вот простой работе, а сознание безумно бесила мысль: зачем?

— А я вот что вам скажу, — учительница понизила голос, — с собором это связано. Что-то с собором хотят сделать в рамках борьбы с религией. Иначе никак не объяснить!

— С собором? Но это невозможно! — Зина вдруг почувствовала острую щемящую тоску. — Свято-Преображенский собор — это памятник архитектуры! Он всегда сердцем Одессы был! Столько поколений людей крестили и отпевали в нем! Разве можно перечеркнуть все это одним махом? При чем тут вообще религия?

Она так разволновалась, что растеряла все нужные слова. Собор был символом ее детства, монолитом из прошлой жизни, он словно олицетворял облик старого города и был неуклонным краеугольным камнем в самом основании хаоса и разрухи. Что бы ни происходило, собор оставался всегда! И вот теперь острая тоска внезапно пронзила ее сердце.

— На днях собрание в Доме офицеров было, — продолжала соседка, — ну, знаете, здесь, через дорогу. Нас всех согнали туда. Многих учителей, кто в школе был. Там Клим Ворошилов выступал. Наш доблестный красный командир! Его стоя приветствовали. А он... он к окну подошел. А там шпиль собора — высокий такой, во все небо. Увидел он этот шпиль, и говорит: «Надо расчистить это место». А Якир, который тоже в зале был, ему и отвечает: «Мы давно собирались». А ведь и правда. Собор наш в 1932 году закрыли. И все ценное из него вывезли. Не только остатки церковной утвари, но даже мрамор со стен и полов.

— Вы хотите сказать, что они разрушат собор? — Зина даже перестала наклеивать бумажные полоски, вдруг почувствовав просто нестерпимую боль.

— Разрушат, — горько вздохнула учительница, — у меня в классе родитель один есть, строитель. Так вот что он мне рассказал. Выпотрошенный от ценностей, собор попытались разобрать по камешку, но не смогли. Разобрать собор, как храм Христа Спасителя в Москве, было трудно. Блоки, составлявшие стены собора, были скреплены раствором на яичном желтке и не поддавались расчленению. Храм действительно уже хотели разобрать. Даже с помощью небольших взрывов. Я знаю, он мне рассказал, что внутри стены пытались взорвать. Подкладывали взрывчатку, как во времена войны. Стены дрожали, штукатурка рушилась. Но стены — стены продолжали стоять! Удалось немного разрушить лишь алтарную часть храма. А вот колокольня осталась целой. Поэтому что они еще придумают, я не знаю. Но понимаете, мне страшно, — честно сказала она. — Я не могу сказать, что так сильно верю в Бога. Я вообще в него не верю, Бога нет. Мы все об этом знаем. Религия — это вырождение, способ одурманивания масс. Но мне так грустно становится, когда я думаю обо всем этом, так грустно, что ничего не могу с этим поделать! Собор жалко. Он как человек живой. Угрюмый человек, которого приговорили к смерти...

Слова учительницы невероятно отразились в душе Зины! Она вдруг подумала, что соседка сама толком не понимает, как точно охарактеризовала происходящее! И хорошо, что не понимает, подумалось ей следом. Было бы очень страшно — понимать все до конца.

Полоски были наклеены, учительница ушла к себе. Зина осталась сидеть в комнате, не включая свет. В мае темнело поздно. Дмитрия все не было. Когда темнота стала ощутимой, Зина встала и подошла к окну.

Возле собора, в переулке, стояли два военных грузовика. Из них выходили люди в форме и по периметру окружали собор. Некоторые заходили внутрь, за забор. Они тянули какие-то провода.

Нехорошее предчувствие больше не было маленьким огоньком тревоги. Теперь оно разрослось в ощущение катастрофы и бушевало в ее душе, как палящее пламя. Зина вскочила и стала одеваться.

— Куда вы направляетесь? — Двое солдат из тех, кто оцепил переулок, преградили ей путь.

— Я только хотела узнать, что происходит, почему возле собора столько военных, — Зина пыталась шагнуть вперед, чтобы выйти на улицу, но солдаты не давали ей это сделать.

Тут она увидела, что в переулке достаточно много людей. Они высыпали из окрестных домов и стояли на улице, а военные пытались их разогнать.

— Вы в этом доме живете? — Охрана была непреклонна, и эта железная непреклонность тоже не на шутку испугала Зину.

— Да, в этом доме. Почему я не могу выйти, почему вы не пускаете меня?

— Вам лучше вернуться в квартиру!

— Никуда я не пойду! — Внезапно рассердившись, Зина сжала кулаки, куда и страх делся. — Немедленно уйдите в сторону!

— В соборе будут производиться ремонтные работы. Они могут быть опасны. Нельзя находиться на улице. Вам лучше вернуться в квартиру, — солдаты были непреклонны.

Они так и не выпустили ее. Когда Зина поднималась к себе, на лестничной клетке она столкнулась с тетей Валей.

— Шо за гембель тут творится? За шо видела? — уперлась та кулаками в свои толстые бока.

— Они меня не выпустили на улицу! — пожаловалась Зина.

— Вот аспиды! Ну шо за шкуры проклятые! Все им неймется, никому жить не дадут!

Не слушая больше причитаний тети Вали, Зина поднялась в квартиру. Зажигать свет ей по-прежнему не хотелось.

Через какое-то время военных погрузили в грузовики, и они уехали. Вокруг наступила зловещая тишина. Зина собиралась уже лечь спать, как вдруг...

Взрыв был такой силы, что казалось, будто раскололась земля. Грохот, хаос, стены дома зашатались, а уши заложило от этого ужасающего звука. В голове сразу разлилась ватная тяжесть.

Стекла в окнах треснули на множество осколков, но не вылетели, а повисли на полосках бумаги. Теперь стало понятно, для чего их заклеивали!

Взрыв сотряс всю округу страшным грохотом. Послышались истошные женские крики. Зина ринулась вниз по ступенькам. В этот раз ее никто не удерживал.

Люди толпились на улице. Лица их были растеряны и печальны. Женщины хватались за щеки, качали головами. А дальше — Зине открылось страшное зрелище.

Колокольня стала оседать, как карточный домик. И рухнула вниз, подняв такой страшный столб пыли, что люди, стоявшие на улице, закашлялись.

Взрывы стали повторяться чередой — один за другим, и стены собора принялись складываться так же — камень за камнем и, словно превращаясь в вязкую тяжелую жидкость, стекать вниз. Эти взрывы уничтожали собор.

По всему было понятно, что в собор заложили огромное количество взрывчатки. Единственным способом уничтожить строение было взорвать колокольню. Зина вспомнила рассказ учительницы и поняла, что именно произошло: взорванная колокольня упала на основное здание и должна была разрушить его. Но было видно, что колокольня рухнула не на относительно целый храм, а на его уже полуразрушенную алтарную часть. Этот взрыв и стал финальным аккордом в бездне страшного разрушения. Свято-Преображенского собора больше не было.

Люди на улице плакали и одновременно говорили. В толпе кто-то рассказывал о том, что на улице Толстого вылетели оконные стекла, хотя их и велели заклеить. Несмотря на то что все догадывались о том, что произойдет что-то страшное, толпу охва­тила паника.

Какие только слухи ни ходили! Но реальность оказалась значительно хуже их. Из глаз Зины вдруг потекли слезы. Она подняла глаза вверх, в молчащее черное небо. Огромный крест с колокольни, словно зависнув на какое-то мгновение в черном небе, вдруг стал лететь основанием вниз, двигаясь очень медленно, как в замедленном кино. Наблюдая это, толпа застыла в пугающем тяжелом молчании.

Огромный крест, падая, словно уничтожал весь привычный, знакомый до боли мир. Зина вдруг почувствовала, что грядет какая-то очень большая, новая беда. Произойдет что-то очень страшное, и со старым миром навсегда будет покончено.

Какая-то старушонка, вытирая залитое слезами лицо краем рваного платка, все, голосила громко:

— Беда грядет, православные... Какая же беда... Беда грядет, люди добрые! Ох, беда будет!..

И на какое-то мгновение черное облако вдруг заволокло душу Зины, пылью от разрушенного собора покрывая всю ее жизнь.

Утром пришел Дмитрий. Он тоже был расстроен происшедшим ночью. На месте собора теперь возвышалась груда бесполезных камней. Дмитрий рассказал, что приказ о сносе собора подписал Якир — после того, как стало ясно, что иначе его можно еще очень долго разрушать. Колокольня всей тяжестью обрушилась на храм. Руководил подрывными работами сапер Иван Свенко. — Как сумасшедший носился, — мрачно прокомментировал Дмитрий.

Глава 16

Коробка стояла на табуретке прямо посередине кабинета. Простая картонная коробка из-под шоколада «Красный Октябрь». Она была открыта. Зина не поверила своим глазам, увидев край рамки с фотографией мамы, которая высовывалась из-за вороха каких-то бумаг. Она стояла и смотрела на эту коробку, а за ее рабочим столом уже сидела какая-то женщина. И чужие вещи были разложены.

— Вас главврач просила зайти, — женщина опустила глаза вниз, чувствуя себя очень неловко в такой ситуации. Зина узнала ее. Врач с соседнего участка, абсолютно безобидное существо.

— Меня в другой кабинет перевели? — Зина тупо смотрела на коробку, и женщина перехватила ее взгляд.

— Здесь ваши вещи. Извините... Мне велели их собрать.

— Мои вещи? Вы собрали мои вещи? Из мо­его кабинета? — Зина отказывалась верить своим ушам.

— Извините... Мне главврач приказала... То есть сказала... Простите меня! — У женщины выступили слезы на глазах. Зине вдруг захотелось как-то ее успокоить, утешить, объяснить, что здесь совершенно нет причины для слез. Но женщина вдруг выскочила из-за стола и бросилась прочь из кабинета.

На ватных ногах Зина подошла к столу. На столе лежали карточки ее участка. Их перезаполняла другая врач.

Крестовская быстро направилась к кабинету главврача. По дороге двое коллег не ответили на ее приветствие — она это отметила. Вошла в кабинет без стука. Главврач разговаривала по телефону.

— Вы уволены, — уставившись на нее совиными глазами, произнесла она положив телефонную трубку. — Я увольняю вас за прогул.

— Вы не имеете права! — воскликнула Зина.

— Имею. Вы целый день отсутствовали на работе без уважительной причины.

— У меня была причина. Я находилась на вскрытии... Да и то полдня...

— Без уважительной причины, подтвержденной документом. Я уволила вас по трудовому законодательству, по статье. Это будет отражено в вашей трудовой книжке. Теперь ничего, кроме места санитарки, в больнице вам не светит.

Сказать было нечего. Зина молча смотрела на главврача.

— Но по закону вы обязаны отработать еще две недели. Поэтому будете сидеть в регистратуре, помогать девочкам оформлять вызовы...

— Нет. Я отрабатывать не буду.

— Будете! — Лицо главврача пошло красными пятнами. — Я сообщу в соответствующие органы! Вас арестуют!

— Я ухожу на больничный на две недели. Я больна, — не без ехидства усмехнулась Зина.

— Никто не даст вам больничный! — Главврач так сильно нервничала, как будто вся эта история лично касалась ее. А может, так и было на самом деле? Может, увольнение было запланировано заранее и подписано там, где Зина когда-то была, то есть в самом страшном аду?

— Я лягу в больницу. В ту самую, из которой вам уже звонили, кажется... Сообщить о моем самочувствии! — четко произнесла она.

От лица главврача разом отхлынула вся кровь, и оно стало похоже на застиранную тряпку, рассыпающуюся от старости. Это означало, что догадка Зины была правильной. Решение об увольнении главврач принимала не сама. Ей было велено уволить Крестовскую. Но зачем это понадобилось, для какой цели, почему?

Говорить было больше не о чем. Руки главврача тряслись. Зина вышла из кабинета. Ей не хватало воздуха. Она чувствовала себя так, словно вернулась на восемь лет назад.

1928 год... Уютный кабинет с деревянными панелями и старческое лицо, обрамленное благообразной профессорской бородой.

— Вы не прошли «чистку». Это единственное, что я смог для сделать, — вы можете остаться работать здесь, но на низшей должности. Поверьте, я боролся за вас до последнего. Но социальное происхождение вас подвело.

Зина тихо сидела на краешке стула, как примерная ученица, сложив руки на коленях, почти физически чувствуя, как рушится в этот миг ее судьба.

— В конце концов, это справедливо. Предки тех, кто проводил «чистку», гибли под гнетом кровавого дворянства и помещиков, в то время, как ваши танцевали на балах... А потом бедные и униженные гибли на фронтах войны, сражаясь за советское будущее! Чтобы их дети получили возможность заниматься наукой и строить советское общество! Их дети, а не вы.

Она молчала. Предки танцевали на балах? В памяти вдруг выплыла лучезарная, ослепительная улыбка ее мамы! Как бы восхитительно смотрелась мама на балу! В роскошном платье из белого шелка... С цветами в волосах. Под брызгами света хрустальных люстр ее мама кружилась бы в вальсе по натертому до блеска паркету, а ее изящная и тонкая фигура отражалась бы в венецианских зеркалах.

Бал. Мама... Мама, умирающая в нетопленной комнате, на жесткой постели, под старой котиковой шубкой, оставшейся от лучших времен, наброшенной для тепла на рваное одеяло, умирающая в темноте и холоде, когда вокруг бушевала война... И человеческие крики, заглушаемые ржанием обезумевших лошадей, взрывами снарядов и звуками выстрелов, доносились сквозь тонкие стекла их комнаты. А между приступами мучительного кашля с кровью тонкая, едва видимая слезинка скатывалась из уголка маминых глаз.

О ком была эта слезинка? Зина смутно догадывалась, что о том времени. Когда были люстры, платья и зеркала, а в страхе ледяной зимней ночи смерть не врывалась в дома обезумевшими, отчаянными воплями и не была знакома в лицо каждому, видевшему ее оскаленный, жуткий череп хотя бы один раз.

— Вам придется уйти с кафедры, — стариковский голос зазвучал глухо, и в этих глухих нотках раскаленными буквами было написано все — что он решил пожертвовать ею, именно ею, дочерью дворянки, выпускницы института благородных девиц в Санкт-Петербурге и офицера высшего чина в царской армии, тоже дворянского происхождения. Пожертвовать ради того, чтобы оставить при кафедре своего сына Евгения, а ее отдать на съедение волкам!

Да, того самого Евгения, вместе с которым Зина присутствовала на вскрытии тела Андрея. И ради карьеры которого была сломана вся ее жизнь...

«Чистки» были беспощадны, они проводились повсеместно. И стоило выбросить комиссии по «чистке» одну жертву, как можно было обезопасить всех остальных.

— Вы очень талантливая девушка, у вас огромные способности, мы все это признаем... Вы обязательно найдете свое место в жизни. Но только немного не такое, о котором вы мечтали... Мне жаль, — разнервничавшись, старик снял очки ­своими предательски дрожащими руками и принялся нервно протирать их замусоленным старым клетчатым платком.

Зина молча смотрела на его лицо, пытаясь понять. Это было не сложно. Она прекрасно знала о постановлении. Изначально это постановление было причиной тревоги. Зина очень надеялась, что ее пронесет. Не пронесло.

В том году, так же, как и во все предыдущие годы, действовали «установленные при допущении к испытаниям и при приеме в высшие учебные заведения и техникумы ограничения, связанные с социальным происхождением». Эти ограничения действовали и при занятии высоких должностей, получения ученых степеней. Они стали инструкцией, по которой на первые места и должности выдвигались представители рабоче-крестьянского класса. Тем же, кто имел дворянское или купеческое происхождение, был заказан путь и к защите ученого звания, и к местам на престижных кафедрах.

Она знала, что за огромные деньги отец Евгения купил своему сыну липовые документы, пользуясь социальным происхождением своей жены, которая была из крестьян Херсонского уезда. Он перевел сына на фамилию жены и создал для него идеальное крестьянское происхождение из самых низов.

А документы Крестовской были на виду. Открыты — и в личном деле. Ничего не стоило разыскать выписку из архива бывшего Петербурга о том, что ее мать закончила подобный дворянский институт, а отец занимал высокий офицерский чин в царской армии. Ее документы бросили прямиком в пасть льву... Защита диссертации и место на кафедре для Зины были закрыты навсегда. Но зато полностью открыты — для Евгения.

Это постановление об ограничениях действовало очень долго и было полностью отменено только в декабре 1935 года. Для Зины это было слишком поздно. К тому времени она уже работала районным педиатром в детской поликлинике на Слободке. И никакого просвета в ее жизни не было.

А тогда, задыхаясь от страшного горя, умирая от того, что была разрушена вся ее жизнь, Зина бросилась к Андрею домой, потому что человеку в моменты беды и сокрушающего все на пути своем горя свойственно искать защиту, обращаться за помощью к тому, кто дорог для него больше всех остальных. А для нее всегда самым дорогим человеком был Угаров. Он и пытался утешить ее изо всех сил, но как он мог это сделать? Какие слова могли разрушить несокрушимое, изменить судьбу и уменьшить боль?

Прошло всего два года с момента их окончательного разрыва. Тогда она осталась у него на ночь. А утром обнаружила в одной из комнат его квартиры женские вещи... В жизни Андрея появилась другая женщина. Они не жили вместе, но женщина была. Она приходила к нему, оставалась у него на ночь... И он конечно же утешал ее точно такими же словами и точно так же гладил по волосам, как утешал и гладил ее. Зина ничего не сказала Андрею о своей находке. Лишь молча быстро собралась и навсегда ушла из его жизни. Так одновременно все было разрушено в ее жизни — и работа, и карьера, и будущее. И вся жизнь...

В ту ночь Зина рассказала Угарову о том, какую роль в этой истории сыграл отец Евгения. Каким же было ее негодование, когда она узнала, что Андрей близко сошелся с этим самым Евгением и начал с ним дружить! Зина не могла не воспринять это как личное предательство, как зло по отношению к ней, и не смогла простить этого Андрею очень долго. Впрочем, со временем она поняла, что это и к лучшему — злость унесла тоску и боль...

Думая обо всем этом, Зина забрала коробку с вещами и поехала домой. К счастью, Дмитрия не было — еще некоторое время она могла побыть наедине с собой.

Но через час в дверь раздался звонок. И к своему огромному удивлению, Зина увидела соседку Фаины Романовны, ту самую женщину, которой оставила свой адрес.

— Мы нашли ее, — волнуясь, со слезами на глазах сказала она. — Фаину Романовну сбила машина. Завтра похороны, в еврейской части Второго христианского кладбища. Я подумала, что вы захотите прийти...

Зина провела женщину в комнату и попросила рассказать подробности, пытаясь держать себя в руках.

— Ее сбил хлебный фургон по дороге на Привоз, — утирая слезы, сказала женщина. — У нее не было при себе документов... Ее доставили в Еврейскую больницу. И трое суток она была еще жива, но не приходила в сознание, была в коме... А когда она умерла, ее отправили в морг как безымянный труп... — Соседка снова заплакала. — После нашего разговора я решила зайти в Еврейскую больницу, ведь она совсем рядом с нами. И мне рассказали все это... Я ее нашла...

— Вы были в морге на опознании? — глухо произнесла Зина.

— Да, вместе с сотрудником милиции! Знаете, она так спокойно лежала, как живая...

— Значит, лицо ее не было повреждено? — в упор спросила Зина.

— Нет, — удивилась вопросу женщина.

— Какие травмы у нее были?

— Ну, я не медик... Да и тело было накрыто до подбородка простыней... Я подумала, что так надо... Уважение к мертвой все-таки... И сотрудник милиции со мной был, мужчина...

— То есть тела ее полностью вы не видели, — задумчиво сказала Зина. Она поняла в который раз, как легко можно обмануть не связанных с медициной людей, думающих, что труп в морге прикрывают простыней от стыдливости! Ей стало страшно от правды, которая огненными буквами горела в ее мозгу. Тело прикрыли, чтобы никто не разглядел травм — вернее, их возможное отсутствие! И сотрудник милиции, похоже, был предупрежден об этом!

— Но врач в морге сказал вам, какие у нее травмы? — не отставала она. — Куда ее ударила машина?

— Сказал, в грудь... Грудная клетка раздавлена, ноги... ребра...

— Почему же тогда она трое суток была в коме, если удара в голову не было, и голова не была повреждена? — не выдержала Зина.

— Ну как же... А от сердца разве не бывает такого? — Женщина искренне удивилась.

— Кто вы по специальности? — не смогла удержать улыбки Зина.

— Парикмахер я... — растерялась женщина, — в салоне «Южанка» работаю.

— Все понятно. Вот поэтому тело и закрыли простыней. Ведь вы не медработник, — сказала Зина.

— А... — протянула женщина, удовлетворившись этим объяснением и поняв его по-своему.

— Свидетели были? — продолжала расспросы Зина. — Видел кто-нибудь, что ее сбил именно хлебный фургон?

— Ну да, были какие-то. Именно они «скорую помощь» вызвали.

— А их имена, адреса были в больнице? Ну, вдруг родственники найдутся.

— Нет, — снова растерялась женщина, — а что, так должно было быть?

— Конечно, — для Зины уже стало ясно, — и милиция... Милиция должна была открыть уголовное дело, расследовать.

— Я ничего не знаю об этом! — Женщина выглядела потерянной. Зина поняла, что ей больше ничего не удастся узнать и, поблагодарив, выпроводила ее из квартиры, пообещав, что обязательно придет на похороны.

Закрыв за женщиной дверь, Зина вдруг почувствовала себя такой разбитой и уставшей, что не смогла даже заплакать...

Шел мелкий дождь. Немощеные аллеи кладбища размокли, и ступать приходилось по раскисшей земле, превратившейся местами в жидкую грязь. Людей было мало. Зина, соседка, две неизвестные старушки — и все... Из поликлиники никто не пришел, и Зина никак не могла понять почему, ведь Фаина Романовна проработала там много лет...

Ее похоронили не по иудейскому обряду, так как религиозные обряды на похоронах были запрещены. Да она и не была сильно религиозной, насколько Зина помнила. Каково же было ее удивление, когда одна из старушек положила в размокшую землю могилы простой деревянный крестик.

— Она в христианство покрестилась, — старушка встретила ее недоуменный взгляд, — в Киеве, когда в миссии при Киево-Печерской лавре работала во время войны. Они тогда еще по разным селам ездили. И столько она всего насмотрелась, что покрестилась... Ну и что, что я еврейка, говорила, Иисус Христос тоже был еврей. Значит, он меня как свою примет, так она говорила... Скрывала это от всех... Крест на могиле нельзя поставить, так пусть хоть здесь будет для нее крестик...

А дождь все шел, размывая свеженасыпанный могильный холмик и оставляя на лицах людей потеки, похожие на непросыхающие слезы, как будто им было мало своих слез...

До самой ночи Зина взад и вперед ходила по своей комнате, она даже отослала Дмитрия, сказав, что устала и хочет выспаться. Ей казалось, что вокруг ее горла все туже затягивается петля, и она не понимает, как ее развязать. И тут же ее осенило: есть только один выход. Узнать название села! А там разгадка всего этого странного дела. Зина не сомневалась ни единой секунды, что смерть Фаины Романовны не была случайностью: это было убийство, хорошо подготовленное и четко спланированное убийство. Возможно, эта женщина, с ее четким аналитическим умом, о чем-то догадалась, может, даже о том, что было связано с тайной маленького пациента. За это ее и убили. А раз так, то догадается и она, Зинаида Крестовская.

Для этого необходимо было узнать название села.

Когда часы пробили десять вечера, Зина тихо вышла из квартиры. Она торопилась на последний трамвай.

Поликлиника была темной. Вечером в этом ­районе жизнь полностью замирала. Зина прекрасно знала это, проработав здесь столько лет.

Шаги за спиной раздались в тот самый момент, когда она собиралась переходить дорогу, чтобы подойти к входу в служебный дворик, находящийся рядом с главной дверью поликлиники.

Шаги за спиной — это всегда страх! Зина прижалась к стене, пытаясь раствориться в темноте, спрятаться, стать невидимой. Но не тут-то было! Она так и не успела добраться до укрытия — небольшой арки возле входа в ворота двора. Шаги приблизились, и вдруг Зина увидела перед собой... Дмитрия.

— Объясни, — коротко сказал он.

— Ты... ты... — От страха у нее подкосились ноги, и она едва не рухнула прямо ему на руки. — Что ты делаешь здесь?

— Следил за тобой, — признался он, — меня очень заинтересовало, куда ты направляешься на ночь глядя в черной одежде, да еще крадучись! Я решил посмотреть. А ты была так увлечена собой, что меня не заметила.

— Но в трамвае тебя не было! — растерялась Зина, вспомнив полупустой вагон.

— Нет, конечно, — рассмеялся Дмитрий, — я сзади прицепился, как уличные мальчишки делают. Вспомнил детский хулиганский опыт. Потому ты меня и не видела!

Смех его прозвучал так искренне и забавно, что Зина рассмеялась в ответ. Но тут же стала серьезной.

— Уходи, — сказала она, — тебе нужно уйти. Тебе не нужны неприятности. Ты не знаешь. Если тебя поймают, ты станешь соучастником.

— Что ты собралась делать? — нахмурился Дмит­рий. — Ты меня пугаешь!

— Залезть в поликлинику я собираюсь, — ответила Зина. — Мне очень нужно разыскать в архиве один документ. Это вопрос жизни и смерти.

— Уголовное преступление, — резюмировал Дмитрий, — загремишь по-серьезному. А ты уверена, что не работаешь на румынскую разведку?

Зина против своей воли расхохоталась. Ситуация была абсурдной, но вопреки логике она вдруг почувствовала облегчение.

— Как ты собиралась туда забраться? — спросил Дмитрий. — Тут же ночной сторож!

— Нет, сторожа в поликлинике нет, — помотала она головой. — У нас не хранятся лекарства, вот он и не нужен.

— Идем. — Дмитрий решительно взял ее за руку. — Если это вопрос жизни и смерти, я тебе помогу.

— Тебя посадят! Ты попадешь под уголовную статью! — Зина попыталась вырвать руку.

— Не страшно, — улыбнулся он, — переживу. Особенно, если нас посадят в одну камеру.

— На это особо не рассчитывай, — буркнула она под нос, увлекая его за собой.

Ворота во двор не запирались на ключ. Они оказались во дворике, перед окнами поликлиники.

— Надо разбить окно и влезть внутрь, — Зина уже оглядывалась в поисках камня. Однако Дмит­рий ее остановил.

— Подожди. Это делается не так.

Из кармана он достал странный предмет, похожий на отвертку, но с шариком на конце. Провел им круг по стеклу, надавил рукой — и стекло бесшумно упало внутрь. Все это было проделано без единого звука! Просунув руку, Дмитрий поднял щеколду и распахнул окно.

— Прошу, — улыбнулся он.

Они влезли внутрь и подошли к двери отдела кадров, он открыл ее простым гвоздем.

— Как ты это умеешь? — поразилась Зина. Открывая ящики стола, она пыталась найти папку с личным делом Фаины Романовны.

— Жизнь была бурная, — усмехнулся Дмитрий, подсвечивая ей фонарем. — Беспризорная юность, знаешь ли. Дикое прошлое. Нет, ничего страшного, ты не подумай. В тюрьме не сидел. Просто много друзей осталось, и время от времени они дают мне советы.

— Вот оно! — Зина наконец вынула папку с личным делом Фаины Романовны и стала листать пожелтевшие страницы.

— Нашла, — из ее груди вырвался глубокий вздох.

В документе было написано, что Фаина Романовна Луховицкая работала врачом в миссионерской службе от Киево-Печерской лавры — медицинской службе спасения, организованной, чтобы ездить по селам, пострадавшим от войны. Там же прилагался список сел. Последним значилось село Липецкое Балтской губернии вблизи города Бирзула.

К списку сел была приложена записка, написанная от руки. В ней шла речь о том, что сотрудники миссии были срочно эвакуированы из села Липецкое в связи с беспорядками среди местного населения. «Бунт сектантов против православной миссии» — вот что значилось в документе.

Зина нашла то, что искала. Село Липецкое. Балтский уезд. Возле Бирзулы. Теперь это город Котовск. Она аккуратно вернула папку на место.

Помогая друг другу, они вылезли на улицу через окно.

Темнота все так же скрывала их, как вдруг... Яркие огни прорезали темноту. Сзади были фары автомобиля.

— Бежим! — схватив за руку, Зина потащила Дмитрия за собой, пытаясь добежать до ближайшего переулка. Зная кривой рельеф этих переулков, где не всегда мог проехать автомобиль, она надеялась спрятаться там.

Но автомобиль вовсе не собирался их давить. Сзади раздался выстрел. Пуля пролетела так близко, что обожгла Зине руку. Она закричала. Дмитрий толкнул ее на землю, накрыл собой. Автомобиль подбирался все ближе.

— Подвал! Туда! — Он силой заставил ее подняться на ноги и побежать по направлению к подвальному окну, расположенному вровень с землей. Вторая пуля расплющилась о каменную стену.

Дмитрий толкнул Зину на землю, затем кулаками разбил стекло, они прыгнули внутрь. И спрятались за торчавшими в помещении трубами. В окно стали стрелять. Пуля попала в трубу, из которой моментально с шипением полилась вода. Наконец все смолкло.

— Ушли, — прошептал Дмитрий, — домой возвращаться нельзя. За тобой охотятся. Мы пойдем к моему другу.

— Я уеду из Одессы. — Зина дрожала всем телом и никак не могла унять эту дрожь. — Село Липецкое под Котовском. Я должна добраться туда...

Друг Дмитрия жил в центре, на Садовой. Не задавая лишних вопросов, он оставил их на кухне, а сам ушел в комнату.

— Я поеду с тобой, — сказал Дмитрий.

Было решено, что на рассвете он принесет из квартиры кое-какие вещи Зины и документы, и ближайшим поездом они поедут в Котовск.

Глава 17

Старая телега, скрипя при движении всеми своими расшатанными колесами, еле продвигалась по сельскому бездорожью. Несмотря на близость города, дорога, обычная грунтовка, идущая через поля, была абсолютно запущенной.

Правда, слава богу, ухабов было не очень много, поэтому ехать было вполне сносно. Старый возница понукал упругую, коренастую лошаденку с крепкими мохнатыми ногами, уверенно ступавшую по знакомой дороге.

— Интересная у вас лошадь, дедушка, — еще на станции, в Котовске, Зина сразу обратила внимание на эту странную пару: старика лет 80-ти, не меньше, и необычную коренастую лошадку с мохнатыми ногами, очень отличавшуюся от всех остальных лошадей.

— Как известно, волей Божию... — Старичок говорил очень тихо, едва можно было разобрать, — как он распорядится, так и будет.

— Кто он, дедушка? — ее заинтересовал странный ответ.

— Так известно, кто... Он... В юдоли скорби, — прошамкал старик, и Зина сразу же насторожилась, почувствовав, что попала туда, куда надо.

— Редкая порода у лошади, говорю! — прокричала она прямо старику в ухо.

— Немецкая, — кивнул старик, — немцы у нас были... С лошадями... До войны ишо... От них и осталась порода.

Старик явно говорил не про прошлую, а про вой­ну 1914 года. Так уж получилось, что он оказался единственным, кто согласился отвезти их в село. Зина залезла в телегу не без удовольствия — по дороге она надеялась выпытать у старика то, что ее так интересовало. На жесткой деревяшке, приставленной в виде скамьи, сидеть было страшно неудобно, к тому же сильно пахло навозом. Но Зина не обращала на это никакого внимания.

— И куда черт нас несет... — неожиданно буркнул Дмитрий, — вот же вонючая попалась колымага...

Он явно собирался ворчать и дальше, но под взглядом Зины быстро прикусил язык. Ехать было долго. Однако, к ее разочарованию, как только они выехали из города, старик замолчал и больше не поддерживал разговор, как она ни пыталась его разговорить. Оставалось сосредоточиться и повнимательней присматриваться к здешним краям.

Воздух здесь был просто удивительный! Он тек в легкие, как живая вода, насыщал свежим, чистым кислородом каждую клетку и прочищал душу и мозг от городской суеты. Он словно помогал расправить крылья, сложенные под жесткой кожей спины, позволяя взлететь если не в небо, то хотя бы в мысли, которые, очищенные от всякой копоти и грязи, могли свободно парить над грешной, негостеприимной землей.

Здесь был удивительный покой, насыщенный красотой окрестных пейзажей, которые, как живая картина, все менялись перед глазами Зины.

Был май, самое красивое время года, когда природа расцветает, являя миру самые свежие, самые чистые краски. Эти краски буквально обволакивали душу, исцеляли ее. И, вглядываясь в места, которые они проезжали, Зина даже начала чувствовать, как затягиваются ее раны, превращаясь в уже не болящие струпья, покрытые жизненной броней.

Вокруг было буйное разнотравье. Травы, усыпанные цветками всех видов и красок, давали потрясающий пьянящий запах. Они ехали мимо огромного поля, засеянного пшеницей, на котором уже высились изумрудные стебли. Ветер легко колыхал это зеленое море, которое шумело и вздыхало, словно самый настоящий прибой.

— Хорошо тут у вас, дедушка! — не выдержала Зина к концу второго часа, когда телега, все так же монотонно поскрипывая колесами, проезжала мимо пролеска, усыпанного нежно-сиреневыми цветками какого-то незнакомого ей растения. — Прямо настоящий рай!

— Типун тебе... Типун на язык, окаянная! — вдруг совершенно неожиданно для нее рассердился старик. — Нету тут никакого рая! Нету! Запомните! Шпионить явились из города? А вот как высажу, будете знать! Рай! В другом месте нышпорить будете, самоеды, душегубцы!

— Да что вы, дедушка, — растерялась Зина, — я же ничего не сказала плохого! И ничем обидеть вас не хотела. Нету рая — и слава богу, если не верите! Просто, говорю, красиво тут у вас, и тихо, как в раю!

— Тьфу ты, окаянная... — замахал руками старик и быстро-быстро что-то забормотал. Слов разо­брать она не могла.

— Странный он какой-то, — шепнул ей на ухо Дмитрий, — лучше не говори с ним. Мало ли что.

Наконец впереди показалось село. Они въехали на широкую улицу, по обеим сторонам которой стояли аккуратные сельские хатки, выкрашенные в синий и голубой цвет. Все вокруг было обработано и ухожено. Но Зину поразила тишина и абсолютная безлюдность села. Ни детского плача, ни собачьего лая, ни скрипа колодезной дуги, ни стука, ни отдаленных человеческих голосов... Мертвая, абсолютная тишина... Зина удивленно переглянулась с Дмитрием — судя по взгляду, его тоже поразило это обстоятельство.

— А что ж так тихо у вас здесь? — не выдержала она.

— Народ делами занимается, — буркнул старик, — чего без делу шататься! А коли вы нышпорить приехали, то сами все и узнаете.

Телега остановилась перед двухэтажным каменным домом, который выглядел поновей остальных, более современным: было видно, что построили его недавно. В отличие от прочих, он был желтовато-белого цвета. Но так же, как и остальные, был окружен палисадником.

— Сельсовет, — сказал старик, — вылазьте. Приехали.

Зина протянула обещанные деньги. Не глядя, старик засунул их в карман штанов, посмотрев при этом на нее с такой ненавистью, что на коже Зины выступили мурашки. А затем очень быстро уехал, даже не попрощавшись.

— Здесь, похоже, приезжих не любят, — невесело усмехнулся Дмитрий.

— День добрый! Вы к кому будете? — На пороге дома появился высокий мужчина лет пятидесяти с длинной, окладистой седой бородой. Выглядела она просто классической — как на старинных картинах, где были изображены древние бояре. Борода спускалась прямо на грудь, и Зина уставилась на нее, хоть и понимала, что это неприлично, но ничего поделать с собой не могла.

— Здравствуйте! — очнувшись, она выступила вперед, решив действовать наугад. — Мы врачи из города, и в ваших краях...

— Ну слава отцу небесному! — резко прервав ее, мужчина всплеснул руками. — Сподобились наконец-то! Уж сколько времени прошу кого-нибудь к нам прислать! Не поверите, второй год! Никто не хочет ехать! И наконец-то!

— Почему не хочет? — удивилась Зина.

— Разве вы не знаете? — Теперь выглядел удивленным бородач.

— Нет... — Роль была ей непонятной, но Зина продолжала играть ее изо всех сил.

— Глушь у нас. Да и места дурной славой пользуются. Много говорят о них... Разного... Ну, идемте!

Мужик увлек их внутрь дома и провел в довольно уютную комнату, больше похожую на простенькую гостиную в деревенском доме, чем на сельсовет колхоза. По дороге он заглянул в какую-то каморку и велел принести чай.

В комнате усадил их на стулья возле стены.

— Вы откуда приехали? Из Бирзулы? — начал он.

— Из Одессы, — ответила Зина. — Я вот детский врач, а коллега мой...

— Хорошо! Ох, вы не поверите, как я рад вас видеть! — снова перебил ее бородач. — А ведь я не представился. Председатель я колхоза нашего «Светлый путь», Мирон Алексеевич Кущ. Вот теперь отчитаться смогу, да в бумагах оформить, что все у нас как полагается. Вы хоть на месяц останетесь? А то без врачебной помощи...

— Останемся, конечно, — ответила Зина, веселясь в душе, увидев, как поморщился при этом Дмитрий, — я точно останусь, а вот коллегу моего в любой момент в город могут вызвать, — добавила все же она, сжалившись.

— Ох, я и одному врачу буду рад! — воскликнул бородач.

Тут открылась дверь, и на пороге появилась молодая женщина в белом ситцевом платье с подносом в руках. Волосы ее были спрятаны под косынкой. Зину поразило то, что у женщины не было ни кровинки в лице! Оно было таким белым, каким бывает брюхо самой глубоководной океанской рыбы, выброшенной на поверхность, никогда не видевшей солнечного света.

— Евсинья, это врачи, из города к нам приехали, — строго сказал председатель.

Женщина взглянула на них с непонятной злобой, поставила поднос на стол и вышла без единого слова, громко стукнув дверью.

— Не обращайте внимания! — Председатель явно пытался сгладить неловкость этой сцены. — Многие наши местные жители не любят советскую власть. Мы работаем изо всех сил, проводим агитацию, политбеседы... Но тяжелое наследие прошлого в этих краях дает о себе знать!

— Тяжелое наследие? Что вы имеете в виду? — удивилась Зина.

— А, ничего страшного! — махнул рукой бородач. — Все узнаете со временем! Вы пейте чай. Пироги ешьте. Вкусные — с картошкой, с капустой, — засуетился он.

— Да, я заметила, что люди здесь особые, — сказала Зина, надкусывая пирожок, — дедок, что нас привез, очень рассердился, когда я сказала, что здесь находится настоящий рай.

— Никогда не говорите так местным жителям! — Председатель вдруг стал очень серьезным. — Видите ли, у них особые, отличные от наших с вами представления о рае и аде. А рай является очень серьезной святыней, поэтому о нем нельзя здесь говорить. Этим вы только разозлите их. Лучше вообще не говорить на такую щекотливую тему.

— Как интересно, — задумалась Зина, — что же в этих краях связано с раем?

— А вы что, никогда не слышали? — Председатель бросил на нее странный испытующий взгляд. — Ну, еще услышите.

Через время он повел их в дом, где они должны были поселиться — на окраине села на соседней улице. Окна его выходили на изумрудное пшеничное поле. Зина обратила внимание, что окраина поля как будто заросла камышом.

Открыла им двери пожилая женщина, и тоже в ситцевом платье и косынке. Только вот лицо ее выглядело совершенно нормальным, даже румяным.

— Анфиса, встречай гостей, — сказал председатель, — врачи из города, будут в твоем флигеле жить.

— Ой, я рада! Как рада-то, с Божьей помощью! — улыбнулась Анфиса.

— Ну, жить вы будете здесь, а принимать больных в сельсовете, я вам специально комнату выделю, — сказал председатель на прощание и ушел.

Флигель оказался небольшим отдельно стоящим домиком в глубине общего двора. В нем было две уютных чистых комнаты и летняя кухня. Туалет находился во дворе. Из болтовни Анфисы стало понятно, что когда-то в этом флигеле жила она сама, а в каменном доме — ее сын. Когда он переехал в город, Анфиса перебралась жить в дом, а флигель стала сдавать... Но поскольку в село почти никто не приезжал, это было крайне редко — разве что начальство из города или командировочного какого занесет с проверками всякими... Словом, флигель почти всегда пустовал.

Анфиса предложила накрыть на стол, но Зина с Дмитрием отказались, сославшись на усталость. Тогда хозяйка ограничилась тем, что принесла кувшин парного молока и миску пирогов с картошкой.

— Что за цирк ты устроила? — напустился на Зину Дмитрий, когда они остались наедине.

— Нам же просто повезло! — усмехнулась она. — Будем выдавать себя за врачей. Вернее тебя. Это легко, я покажу как. И пока останемся здесь. Я должна узнать, что происходит в этом селе. А ты, когда захочешь, уедешь.

— Так я и оставил тебя одну здесь! — рассердился он. — Здесь же черт-те что происходит! Люди какие-то странные!

— Вот я и хочу узнать, что здесь происходит!

Дмитрий лег на кровать, и железные пружины застонали под его весом.

— Ничего себе! — подпрыгнул он мгновенно, совсем как мальчишка. — Хорошо, что домик отдельный! А то старушке спать не дадим!

Но Зине было не до смеха.

— Я пойду пройдусь по селу, — отдыхать ей действительно не хотелось.

— Ты бы лучше в доме сидела, — Дмитрий стал серьезным. — А ну как вычислят, что мы самозванцы? Что тогда?

— Вот тогда и будем думать, — безразлично пожала она плечами. — Я все-таки пойду пройдусь.

Улица была пустынной. И везде стояла все та же невероятная тишина. Теперь она производила на Зину просто гнетущее впечатление. И хоть Крестовская не была сельской жительницей, но даже она понимала, что в селе обязательно должны быть какие-то звуки, ну хотя бы тот же собачий лай... Здесь же ничего не было. Как будто жизнь замерла, остановилась... Ощущение, которое вызывало это безмолвие, было близко к настоящей панике. Справиться с ним было сложно. Зина и не пыталась. Поэтому она решила пойти не в глубь села, а ближе к пшеничному полю, к участку, заросшему камышом, может, там она успокоится.

Это оказалось ближе, чем Зина думала. Поле заканчивалось небольшим водоемом, густо заросшим камышом, можно сказать, это был небольшой совсем обмелевший ставок. Зина решила подойти к воде поближе, раздвинула камыши... И замерла на месте!

За камышом отчетливо виднелись... каменные стены небольшого бассейна! Это был не природный водоем, а искусственно созданный бассейн. Но давно заброшенный — дно его разрушилось и густо поросло камышом, однако вода осталась. Похоже, бассейн зимой пополнял снег, а весной — дожди.

Зина села на корточки и прикоснулась рукой к каменной стенке. Она явно была создана рукой человека. И труд в нее был вложен немалый — так гладко были стесаны камни, на них не было ни малейшей шероховатости. Почему же люди перестали следить за этим местом?

— Купель это. — Голос раздался за ее спиной так неожиданно, что Зина едва не свалилась вниз. Она резко вскочила на ноги, обернулась. За ее спиной стояла Анфиса. Но она не выглядела угрожающей — наоборот, доброжелательно улыбалась.

— Купель? — повторила Зина, не понимая смысла.

— Священная купель, — кивнула Анфиса и подошла ближе. — Здесь крест принимали чистые души, прежде чем отправиться в «Райский сад».

— Куда? В какой «Райский сад»? — не поняла Зина.

— Позвало тебя это место, — сказала Анфиса, — это хороший знак. Правильно, что сразу после приезда пришла сюда — видать, Господь видит, что душа у тебя чистая.

Зина молчала и внимательно смотрела на женщину, ожидая, что та скажет дальше. И Анфиса продолжила:

— Здесь, в купели, большие были крещения, когда я только приехала. Было это в 1913 году. Выходит, 23 года назад. Я тогда еще послушание проходила.

— Послушание? — переспросила Зина.

— Послушание, — кивнула Анфиса, — в Киево-Печерской лавре. При монастыре. Постриг принять должна была. Да меня сюда по службам прислали. А как приехала я, так услышала зов. Выходит, не случайно это было. Привели меня силы высшие да Божий промысел. С тех пор много воды утекло. Сыночек у меня здесь родился. И вот теперь за купелью тоже смотрю.

— Значит, вы так и не стали монахиней? — Рассказ Анфисы Зину явно заинтересовал.

— Стала, — кивнула та, — здесь и стала. Веры истинной, единой, которой мы все и спасемся. Здесь послушание мое и служба во имя Отца нашего. Сюда он меня привел.

Лицо Анфисы вдруг загорелось каким-то экстазом. Зина ничего не понимала, но переспросить не решалась.

— Идем, — Анфиса взяла ее за руку, — идем, покажу тебе кое-что, раз уж он тебя сюда привел!

И Зина пошла следом за старой женщиной, которая уверенно вела ее через пшеничное поле. Шли они не долго. Ни единого человека, да что человека — ни единого живого существа, вроде курицы или собаки, не попалось им на пути.

Вскоре впереди показались беленные известкой стены небольшой круглой часовенки, на позолоченной крыше которой возвышался темный, без всякой позолоты крест. Достав из кармана платья ключ, Анфиса отперла двери. Женщины оказались в прохладном помещении часовни, где уютно пахло травами и мятой.

Зина поняла, что это была самая настоящая церковь! У противоположной от двери стены был алтарь. Горели лампадки. На стенах висели иконы. На полу — лежали ковры. Под иконами в вазах стояли свежие цветы. Уютная, тихая и спокойная деревенская церковь...

Анфиса быстро перекрестилась и повела Зину дальше. Они остановились напротив алтаря. И тут Зина обратила внимание на одну очень необычную, странную икону, которая висела справа от привычных ее взору икон.

Зина подошла поближе, чтобы рассмотреть. Это была не икона, а... выписанный в том же стиле, как пишут иконы, портрет человека в полный рост в черной монашеской рясе, мужчины с тонкими чертами лица, проницательными, пронизывающими глазами и густой черной бородой. Борода эта как две капли воды напоминала бороду председателя, только у мужчины с портрета она была иссиня-черной, а у Куща — седой.

— Вот он, отец наш, — Анфиса, перекрестившись, склонилась именно под этим портретом. — Иннокентий. Отец святой.

— Это местный святой? — переспросила Зина. — Его что, почитают в этих краях?

— Почитают, — Анфиса бросила на нее странный взгляд, — молятся защитнику святому. Не оставляет он детей своих в беде. Защищает силой своей святой. И все, кто уверуют, попадут в «Райский сад».

Райский сад... Название вдруг выплыло из памяти Зины, причиняя калечащие воспоминания, и она почти со стоном процитировала:

— «И наступит рай на земле, и обретут все спасенные благость в тени Райского сада...»

— Ты слышала! Ты знаешь! — В голосе Анфисы вдруг зазвучал какой-то странный восторг.

— Случайно, — смутилась Зина, — так, краем уха слышала...

— Значит, правильно он тебя сюда привел, — с удовлетворением кивнула Анфиса.

— А что здесь должно висеть? — пытаясь прервать странный разговор, Зина показала на пустое место на стене.

— Здесь старинная икона была, «Всевидящее око» называется, — сказала Анфиса, и Зина поневоле вздрогнула, как от удара. — Дьяволы эти ее выкрали... Дьяволы проклятые, уроды... Душегубцы, советской властью посланные! До сих пор мы надеемся, что она вернется. Раз уж отец наш эту икону почитал, то и мы, дети его, искать будем. Ну, идем. Негоже здесь долго быть и языком болтать, в святом месте-то, — и Анфиса увела Зину из церкви.

— Где же будет это спасение? — по дороге спросила она.

— А здесь и будет, в «Райском саду»! — охотно ответила женщина. — Все избранные спасутся. А Одессу, город, из которого ты прибыла, поглотит геенна огненная, как место смрада и разложения! Грязный город, пороки одни! Нечисть всякую несет к морю, прибивает к берегам людской гной! Сынок мой туда уехал, окаянный! Не захотел спасения! И поднимется огненное море из берегов, и воды станут пламенем, и обрушится это пламя на дома и улицы, когда море зальет город, смывая всю нечисть и злобу живым огнем! — Анфиса вещала, все сильнее и сильнее повышая голос. И Зине вдруг стало страшно...

Они едва подошли к дому, как Анфиса вдруг больно схватила ее за руку:

— Никому не говори о том, что видела! Это ты избранная, тебя он привел. Других — нет...

Глава 18

Дмитрий бежал по дороге, размахивая руками. И, увидев их, еще больше ускорил шаг. Анфиса, шедшая рядом с Зиной, нахмурилась:

— Спешка от нечистого! — а потом быстро забормотала какую-то молитву, слов которой нельзя было разобрать.

— Наконец-то! — выдохнул Дмитрий. — Тут такое. В этом селе... — Он запыхался и выглядел очень взволнованным. — В общем, парнишке одному плохо... За нами приходили.

— Вы ж с дороги только, — Анфиса поджала губы, — негоже в первый день на новом месте сломя голову спешить! Отдохните, осмотритесь.

Но Дмитрий, не дав ей договорить, быстро схватил Зину за руку и потащил за собой. Поджав губы, Анфиса с ярко выраженным неодобрением смотрела им вслед.

Возле домика сельсовета стояли пять человек — три женщины в платках и двое бородатых мужчин. Они негромко переговаривались между собой. На крыльце появился председатель.

— А, вот и вы! По селу гуляли? — На лице его сияла самая доброжелательная улыбка. — Зря вас побеспокоили! Так что извините. Все хорошо уже.

— Как хорошо? — Дмитрий повысил голос. — На парнишке лица не было! Он же криком кричал, когда его сюда принесли!

— Все уже в порядке, — председатель перестал улыбаться. — А вам лучше вернуться в дом Анфисы. Ну, если хотите, можете кабинет ваш осмотреть. Мы его уже убираем, — и скрылся в доме.

— Чушь какая-то! — Дмитрий обернулся к Зине. — Я в доме сидел. Вдруг какая-то женщина в окно флигеля забарабанила. Вы, говорит, врачи из города? Там мальчишке плохо! Его в сельсовет понесли. Идемте, мол, скорей. Я с ней пошел. Приличная женщина, и без платка этого дурацкого. Забегаем в этот дом, а на крыльце на двух стульях мальчишка лежит, лет четырнадцати, весь зеленый, скрутился от боли и орет. Я за тобой побежал. Он совсем плохой был! А теперь нет его тут...

Зина быстро поднялась на крыльцо, вошла в дом, оглянулась. На крыльце действительно стояли два стула. Но никакого мальчика не было. В коридоре дома она столкнулась с председа­телем.

— Где ребенок? Я должна его осмотреть.

— Родители домой его унесли. Видно, съел что-то. — Председатель смотрел на нее в упор, в глазах не было и тени улыбки, и Зине даже показалось, что он выглядит угрожающе. — Родителям решать, что да как. Только им, не мне же.

— Так не пойдет! — вспыхнула она. — Проведите меня к дому этого мальчика, покажите, где он! — Зина не собиралась сдаваться, хотя все происходящее нравилось ей все меньше и меньше, и в памяти поневоле возникал рассказ Фаины Романовны об этом селе.

— Ну чего вам беспокоиться, — председатель попытался выдавить вымученную улыбку, — станет хуже — родители позовут. Ложная это тревога. Отдохните с дороги.

— Покажите, где его дом! Я поговорю с родителями! — Зина не намерена была отступать.

— Я покажу, — раздавшийся за спиной голос был таким неожиданным, что заставил ее вздрогнуть. В дом вошла молодая темноволосая женщина с короткой стрижкой, без всякого платка, выглядящая как горожанка.

— Шла бы ты домой, Катерина! — нахмурился Кущ. — До всего-то тебе есть дело! Зачем ты врачей растревожила? Суешь нос в чужие дела — без носа останешься!

— Идемте со мной! — не обращая никакого внимания на него, женщина повернулась к Зине. — Я местная учительница. Вы себе не представляете, сколько горя доставляют мне эти сектанты!

— Замолчи, Катерина! Доиграешься! — вдруг взревел председатель, и голос его зазвучал с громовой силой.

— Это ты доиграешься! — ни капли не испугалась женщина. — Вот сообщу куда следует, что ты здесь развел, будешь знать, как советский строй подрывать!

— Мы только посмотрим больного ребенка, и все, — Зина примиряющее улыбнулась Кущу, а на шум уже поспешил замешкавшийся на крыльце Дмитрий и стал за ее спиной, сжав кулаки.

Однако примирения не получилось. Тяжело развернувшись, словно у него болели ноги, председатель скрылся в глубине дома. А учительница увлекла их за собой к выходу.

— Слава богу, что вы приехали! — Она говорила быстро, на ходу, словно короткими пулеметными очередями выстреливая слова. — Я второй год в селе этом работаю. Как страшно с ними бороться! Конечно, советская власть выжгла эти секты железным клеймом, но остаточные явления остались. Все местные жители заражены этой ересью. Ужасно просто! Сектанты...

— Религиозная секта? — уточнила Зина.

— Ну да! Еще из самых мерзких! Район тут такой. Большинство жителей и детей в школы не пускают, не хотят обращаться и за медицинской помощью. Ну, вот мы и пришли.

Они остановились возле небольшого домика, выкрашенного в голубой цвет, с покосившимся деревянным плетнем. Домик выглядел бедно. Огород был запущен.

— Открывайте! — забарабанила учительница в забор.

На пороге появилась заплаканная молодая женщина в платке.

— Только бы они унести его не успели! — тихо сказала учительница. — А то унесут в подземелье да станут пичкать какой-то гадостью!

— Куда унесут, в какое подземелье? — не поняла Зина.

Но учительница не успела ответить. Женщина открыла калитку, и они буквально ворвались в дом, едва не сбив ее по дороге.

Мальчик лежал на кровати в первой же комнате. Стены ее были побелены белой известкой, оттого казалось, что они находятся в больничной палате. Он уже не кричал, только тихонько стонал, держась за бок. Кожа его была зеленоватого цвета, а лунки ногтей — синие. Может, ему и было четырнадцать, но выглядел он гораздо младше.

Зина бросилась к ребенку, но, едва она прикоснулась к его животу, ей все стало ясно: подобные случаи ей уже приходилось видеть.

— У него острый приступ аппендицита! — сказала она. — Его срочно в город надо, в больницу. Оперировать! Здесь, в селе, проводить операцию нельзя.

— Никуда не дам везти, — в дверях появился молодой бородатый мужчина. За его спиной маячила заплаканная бледная женщина. — Грех это. Молитвы ему помогут! Надо молиться!

— Какие молитвы?! — едва не закричала Зина, сжав кулаки. — Аппендицит у него! Ему срочно нужна хирургическая операция в больнице! Если его не прооперировать, он умрет!

— На все воля Божья и Отца нашего, — сказал мужчина.

— Ну нет! Ты, Матвей, себя в погребе сгнои, а ребенка я тебе не дам! — учительница внезапно набросилась на него, и мужчина даже отступил перед этим напором. — Хватит, одного спасти не успели! Так этого я тебе не отдам!

И, повернувшись к Зине, пояснила:

— У них в прошлую зиму годовалый малыш умер от острого бронхита. Все по той же причине — лекарства ему не давали. Я в больницу отвезла, но поздно было. Умер почти у меня на руках, в больнице.

— Нужно в город ехать, причем срочно, — Зина в упор смотрела на мужчину. — Есть транспорт — телега, подвода? Лучше автомобиль.

— Не дам! — Мужчина выступил вперед. — Не дам на осквернение! Скорей вас, греховодниц, придушу да из дома вышвырну!

— Попробуй только, — спокойно сказал Дмитрий, выходя вперед, — живо тебя успокою, психа! Сын у тебя умирает, понял? Какой бог может такое хотеть?

— Значит, так, — учительница была настроена очень решительно, — здесь, в селе, есть машина. И как бы он не отнекивался, что бензина нет или шофер пьяный, я заставлю ее дать!

Через час они уже катили по сельскому бездорожью в Котовск. В машине были только Зина и учительница с мальчиком. Да еще неразговорчивый бородатый шофер, который ехал быстро, но со злобой поглядывал на них всю дорогу.

Дмитрий остался в селе. Зина специально попросила его так сделать, чтобы он следил, будут ли происходить какие-то события. Обстановка внушала ей страх.

В больнице Котовска мальчика сразу же положили на операционный стол. Было уже темно, когда началась операция. Возвращаться ночью было опасно — слишком плохие дороги, темень... Что угодно могло случиться... Поэтому Зина с учительницей сняли шоферу номер в гостинице и решили, что поедут в село утром, а сами сидели в коридоре приемной перед отделением, ожидая, когда закончится операция.

Катерина очень понравилась Зине. Она напоминала ее саму в молодости — тот же оптимизм, несокрушимая сила, решимость к борьбе. По природе Катерина и была бойцом, воином. У нее был очень сильный характер, и Зина не сомневалась, что такая девушка не останется надолго в этом селе.

Катерина была моложе — ей только исполнилось 27, и после окончания университета она успела уже поработать в другом районе, после чего ее перевели сюда.

Девушки понравились друг другу, перешли на ты. В коридоре был небольшой диванчик, на нем можно было устроиться полулежа, сняв обувь и вытянув уставшие ноги. Так они и решили отдыхать поочередно.

— Гиблое место, — говорила Катерина, — я когда приехала сюда, в первое время ничего не понимала. Я не могла понять, почему в каждом классе сидят по два-три человека. Ходила по домам. Все клятвенно обещали, что дети придут. А наутро — то же самое. И офицеры из НКВД меня настораживали. Ведь здесь все НКВД контролирует. Я тогда еще не знала, что здесь находится.

— Что же здесь находится? — Зина слушала Катерину с таким интересом, что чувствовала, как бежит время, и что сейчас, в общем-то уже ночь.

— Подземный монастырь «Райский сад», — сказала Катерина.

— Что?! — Зина не поверила своим ушам.

— Подземный монастырь, полностью вырытый под землей. Огромный — кельи, церкви, службы, и все это под землей, в подземельях — представь. Сейчас он закрыт, и власти следят, чтобы никто туда не ходил. Но это бесполезно. В селе во многих домах тайные ходы под землю. И время от времени сектанты прячутся там, ведь большинство домов находятся на подземных ходах. А главные у них — председатель и эта Анфиса полусумасшедшая. Вас специально к ней подселили, чтобы держать под контролем. Она и меня пыталась контролировать, но я ей не по зубам.

— А что же это за секта такая подземная? — Зина не могла прийти в себя.

— Иннокентьевцы. Названы так в честь своего основателя Иннокентия. Я много читала о них, много знаю. Если хочешь, расскажу, — ответила Катерина.

Но тут к ним подошел дежурный врач и сказал, что операция прошла успешно, мальчика уже перевели в палату. Операцию сделали вовремя — аппендицит был близок к разрыву, и ребенок не дотянул бы до утра.

— А теперь будет жить долго, — улыбнулся врач.

Девушки вошли в палату. Мальчик выглядел лучше, на его лицо вернулись краски. Он тихо спал под наркозом, черты лица расслабились, с кожи исчезла пугающая зелень. Опасность полностью миновала.

Им разрешили остаться в палате рядом с ребенком. Тем более, что за ним нужно было ухаживать, а персонала в больнице не хватало.

Девушки тихонько сели на койку рядом, прислонились к стене.

— Я не думала, что с ним все так серьезно, — призналась Катерина, — я думала, что они гадостью его опоили. Эти сектанты готовят какие-то страшные отвары по старинным рецептам и заставляют друг друга пить. Дети от этих отваров впадают в какое-то странное состояние, а некоторые даже умирают. Никакого сладу с ними нет! Они называют это крещением мертвым молоком.

— Что такое мертвое молоко? — удивилась Зина.

— Я даже не знаю. Отвар какой-то. Они его сами готовят. И все ингредиенты держат в глубокой тайне. У них вообще много секретов. НКВД за ними до сих пор охотится!

— Зачем? — спросила Зина, хотя ответ был понятен и так.

— Могущество, — пожала плечами Катерина, — были же у этих иннокентьевцев какие-то секреты, настолько сильные, что столько людей за ними ушло, а под землей они вырыли целый монастырь! Значит, не все так просто... Говорят, у них множество тайников под землей. И кто хоть один тайник откопает, то обретет невиданное могущество. Так местные жители говорят, кто не в секте. Сектанты — они закрытые. С ними иметь дело опасно, лишний раз что-нибудь сказать.

— Ты мне о них расскажи, кто они такие, — Зина приготовилась услышать что-то очень интересное. И не ошиблась. Катерина начала рассказ. Зина слушала очень внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова.

Иннокентьевцы были православной сектой хлыстовского типа. Издавна в тех краях были известны молокане и хлысты — секты старообрядцев. Иннокентьевцы соединили в себе различные варианты этих учений, добавив свое собственное восприятие мира.

Секта была основана в 1908 году иеромонахом Балтского монастыря Иннокентием, который объявил себя живым воплощением Святого Духа. Смысл жизни, по мнению иннокентьевцев, состоял в подготовке к Страшному суду, поэтому имущество следует ликвидировать и убежать, спрятаться от мира.

Культовая практика сектантов состояла из радений в тайных церквях, чтения своих собственных молитв. Они постоянно постились и отвергали любой брак. По мнению некоторых советских историков, чьи статьи Катерина изучала в различных библиотеках, у иннокентьевцев иногда практиковалось ритуальное самоубийство, как высшая форма поклонения Святому Духу. Секта всегда активно выступала против советской власти, потому жестоко преследовалась.

Еще в 1908 году Балту, окружающие уезды и Бессарабию взбудоражили события, связанные с Балтским монастырем.

События эти гораздо позже вызвали неоднозначную оценку у современников, которые трактовали их по-разному. Однако последствия были настолько значительны, что обойти их вниманием не получалось.

Все началось, когда местный монах из Балтского монастыря Иннокентий (в миру — Иван Левизор, уроженец села Косоуцы Сорокского района Молдавии) объявил себя воплощением Святого Духа и стал выступать с проповедями близкого конца света.

Иннокентий был очень искусным оратором, а потому у него сразу появилась большая аудитория. О проповеднике разнесся слух, и в Балту стали стекаться толпы его почитателей.

Тексты этих проповедей, к сожалению, не сохранились. Однако они затрагивали все самые важные сферы жизни и были построены так искусно, что имели сильное влияние на людей. Многие историки считали, что Иннокентий владел даром гипноза. А еще утверждали, что на своих проповедях он раздавал какие-то особые снадобья, с помощью которых люди становились невероятно внушаемы и послушны. Однако документально это было не подтверждено. Просто современники пытались понять, почему к монаху, взбунтовавшемуся против своего монастыря, стекаются такие толпы народа. Именно тогда Иннокентий решил основать свою собственную секту — церковь, как говорили его сподвижники. Последователи этого учения стали называться иннокентьевцами.

В основе их вероучения лежала мысль о том, что грядет Страшный суд. Он будет скоро, и к нему надо успеть подготовиться. Единственный способ подготовки — срочно уйти от мира, спрятаться и вернуть себе первозданную чистоту.

Кроме того, что иннокентьевцы держали постоянный пост, отрицали брак и семейную жизнь, они запрещали в случае болезни прибегать к медицинской помощи и наряду со святым отцом Иннокентием особо почитали Архангела Ми­хаила.

Как уже упоминалось, служение в церкви представляло собой постоянные радения и чтения молитв. Радения происходили в тайных, подпольных церквях, куда обычные люди не могли войти. Но церковь появилась позже, вначале были лишь проповеди.

Выступая перед людьми, Иннокентий призывал отказаться от всяческого имущества. «Тот, кто хочет спастись от Страшного суда, должен продать все свое и идти в Балту», — так говорил он своим «прихожанам».

Началось массовое паломничество крестьян со всей Бессарабии, а также из Херсонской и Подольской губерний. Толпы страждущих, жаждущих исцеления и спасения, потянулись в город.

Проповеди Иннокентия получали особенный отклик у простых людей — ведь в них он особенно клеймил тех, от кого всегда страдал простой народ, то есть помещиков, купцов, дворян, богачей и всех тех, кто делал жизнь простых людей невыносимой. Доставалось от него и продажным судьям, и жадным церковникам, которые продавали места на службу у алтаря богатым, выбрасывая простых крестьян на задворки.

Но не только этим полюбились проповеди странного монаха! Вдруг оказалось, что Иннокентий... может исцелять и изгонять дьявола. Он публично совершал эти чудеса исцеления, занимался также экзорцизмом.

Подобные обряды были запрещены в православной церкви, и церковное руководство всегда крайне негативно относилось к подобному. Это в католицизме был экзорцизм, возведенный в официальный ранг. В православии ничего подобного не было, и православные священники никогда не являлись экзорцистами.

Иннокентий же принялся проводить подобные обряды, всегда покрытые глубокой тайной и страхом.

Как рассказывали недоброжелательно настроенные очевидцы, многие упрекали Иннокентия в том, что все исцеленные были подставными.

Однако в Балте силами и на средства последователей Иннокентия была даже построена специальная больница, где тот проводил изгнание дьявола.

Этот период получил в истории название «Балтского психоза». В 1909 году в Балту прибыла специальная комиссия Священного Синода для расследования. В итоге было принято решение перевести Иннокентия в Каменец-Подольск, а затем, в 1912 году, — в Муромский монастырь в Вологодской области. В Балте на специальной службе Иннокентий был предан анафеме. Однако это ничуть не уменьшило число его сторонников.

В ссылке Иннокентий всячески демонстрировал свою независимость от настоятеля. В нарушение решения Синода, по которому ему было запрещено выходить из монастыря и общаться с людьми, Иннокентий спокойно выходил за пределы своей темницы. Он ездил в населенные пункты — Ничижму и Каршево, где оставлял щедрые взносы в пользу церкви. Толпы же паломников из Балты устремились вслед за Иннокентием.

Глава 19

В феврале 1913 года на железнодорожную станцию Няндома Каргопольского уезда прибыла группа паломников — около 800 человек. Среди них были и маленькие дети. Пешком по снегу и в лютый мороз они преодолели расстояние более 260 километров. Многие по пути замерзли, среди паломников разразилась эпидемия тифа. Но они дошли до конечной цели своего маршрута — до монастыря.

Осадив монастырь, они потребовали от вышедшего им навстречу настоятеля Меркурия выдать Иннокентия, освободить его из заточения и не препятствовать уходу из монастыря.

Настоятель согласился. Однако, хорошо запомнив лишения, которые преследовали их по дороге к монастырю, паломники выломали ворота, ворвались внутрь, взломали кладовые, расхватали теплую одежду, шерстяные платки, забрали с собой почти всю еду и съестные припасы. Также прихватили часть икон и церковной утвари. После этого двинулись в обратный путь. Иннокентия несли на руках — на ковре.

Опасаясь беспорядков при прохождении паломников через город Пудож, командир воинской части, расположенной на подступах к деревне Уржаково, попытался с помощью военных остановить движущуюся колонну и небольшими группами провести паломников через город. На подмогу был прислан еще один воинский отряд, который находился поблизости.

Иннокентий, лежащий на ковре на вытянутых, поднятых кверху руках своих прихожан, велел не подчиняться требованию офицера остановиться. Есть сведения, что он ударил командира воинской части палкой по голове. В ответ офицер сделал выпад штыком и ранил Иннокентия в бок.

По другой версии, офицер первый ударил Иннокентия штыком, надеясь так остановить всех паломников. Это был критический момент. Солдаты были вооружены и готовы к бою. У паломников оружия не было. Иннокентий понял, что в случае дальнейшего сопротивления солдаты откроют стрельбу, и он станет главной мишенью. Поэтому он зажал рану рукой, пытаясь остановить кровь, и велел своим паломникам свернуть на обходную дорогу, чтобы обогнуть город Пудож. При этом Иннокентий скрыл от толпы свое ранение, понимая, что при виде его крови паломники озвереют, и тогда начнется побоище. Пройти мимо города удалось благополучно. Паломники продолжили свой путь.

В Балту Иннокентий больше не вернулся. Он привел своих сподвижников в село Липецкое в районе Бирзулы Одесской области, где решил построить подземный монастырь «Райский сад». Подземный — в полном смысле этого слова, то есть полностью располагающийся под землей. Окрестные места паства Иннокентия окрестила «Новым Иерусалимом», а монастырь должен был получить свое название в честь Гефсиманского сада.

Местные не понимали, что происходит в их краях, и поначалу восприняли паломников в штыки. Однако скоро к строительству стали привлекать и жителей окрестных сел, которым из пожертвований паломников, отдающих все деньги от проданного имущества в фонд общины, платили жалованье. Так как работу найти было невозможно, все больше и больше людей уходило на строительство подземного монастыря. А часто после проповедей Иннокентия — и в секту.

Новые обитатели села стали внушать местным суеверный ужас. Так как строительство велось под землей, появилось страшное явление, которое очень пугало сельчан — по ночам начала светиться земля. Объяснялось это просто — для освещения подземного обиталища устраивали световые плафоны с естественным светом. А так как стройка не прекращалась даже ночью, из-под земли пробивался самый настоящий свет.

Катерина утверждала, что это поверье осталось до сих пор, и все местные жители утверждают, что в этих краях «по ночам светится земля».

О секте иннокентьевцев и об их лидере ходило очень много интересных и невероятных слухов. Так, утверждали, что во время своего послушания в Балтском монастыре тогда еще Иван Левизор, будущий Иннокентий, сблизился с сектой иоаннитов и стал тайным посвященным. А позже получил благословение от самого Григория Распутина, весьма авторитетной фигуры среди православного сектантства и придворных императорского двора, который, по утверждению историков того времени, принадлежал к секте хлыстов.

Почти все, побывавшие на проповеди, подчеркивали, что Иннокентий был очень искусным оратором и часто рассказывал о своих видениях, о том, что беседовал с самим Иисусом Христом.

Один из местных жителей, посетивший служения Иннокентия в 1909 году, оставил такое описание картины: «...со всех сторон неслись дикие вопли, люди, точно безумцы, лаяли по-собачьи, валялись на полу, бичевали себя веревками до крови по всему телу...»

Последователи Иннокентия упорно называли его новым пророком. Они же являлись разносчиками слухов по окрестным селам. Так, говорили, что к Иннокентию много раз являлся Иисус Христос, другие рассказывали, что он родился от Непорочной Девы и уже в младенческом возрасте владел искусством молитв, третьи упорно твердили о невероятных чудесах исцеления, об изгнании дьявола и о том, что Иннокентий может даже воскрешать мертвых.

После таких рассказов простые малограмотные и необразованные люди не могли не считать Иннокентия посланником Божьим.

Со временем большая часть жителей сел продавала свое имущество, а вырученные деньги полностью жертвовала на монастырь «Райский сад».

В секте были очень жестокие правила. Как уже упоминалось, медицинская помощь была категорически запрещена. Руководитель общины утверждал, что физическими страданиями верующие искупают свои грехи. «Кто страдает, тот не должен искать утешения», — говорил Инно­кентий.

Супружество объявлялось страшным препятствием на пути к святой жизни: мужчины и женщины жили раздельно, семьи автоматически разрушались.

Образование и мирские книги считались страшным грехом, верующим запрещалось посещать театр, детям — ходить в школу. Книги, которые не продавались вместе с имуществом из «прежней жизни», в секте сжигали.

Также был принят подвиг по имя спасения души — самоумерщвление, то есть самоубийство. Многие историки утверждали, что в недрах подземного монастыря существовали так называемые комнаты смерти, где умирали жертвы, выбравшие для себя самоумерщвление. Говорили даже о том, что некоторых закапывали в землю заживо.

У иннокентьевцев вообще было особое отношение к земле, поэтому они избирали для себя такой вид самоубийства — позволяли закопать себя заживо...

Сектанты были одержимы «женским началом», то есть утробой матери, и пытались приблизиться к подобному состоянию, в недрах земли чувствуя себя как в утробе матери. Утроба — это слияние с землей, защита от дневного света, мрак и удушье подземелья. Они считали, что должны скрываться от дневного света и проникать в землю все дальше, все глубже, пытаясь стать семенем в земле, достичь «аграрного» условия человеческого существования. Как писал историк Мирча Элиаде, «они разлагались в буквальном смысле слова, ибо живут в подземелье, во мраке, в полном неряшестве, в невообразимой грязи, измученные голодом, болезнями и безумием оргий».

Некоторые исследователи утверждали, что во время служений был разрешен «свальный грех» — оргии с участием всех взрослых сектантов, так сказать, для продолжения рода. В результате многие женщины действительно беременели и рожали детей от абсолютно неизвестных отцов...

Когда Катерина дошла до этого места в рассказе про секту, Зина сразу подумала об Анфисе. Теперь ей было вполне понятно, как у бывшей монахини, явно никогда не выходившей замуж, появился сын. Также это объясняло их плохие отношения — он предпочел сбежать из страшного села и наверняка попытаться полностью забыть о своем происхождении. Теперь Зине было совершенно понятно, какой страшный путь прошла эта женщина, как она верила в учение секты — настолько сильно, что сама хранила часовню и остатки забытого учения...

И еще Зина поняла одну простую вещь: иннокентьевцы специально жили в тяжелых условиях, чтобы их молитвы скорей дошли к Богу. В комфорте и довольстве молиться просто. Но совсем другое дело — молитва, которая исторгается из груди человека в момент страданий и лишений. Определенно у этих людей существовала некая духовная сила, позволяющая сделать столь непростой выбор. И понять простую вещь, которую, на самом деле, невероятно сложно для себя уяснить: чем тяжелее условия существования, тем ближе к Богу молитвы. В православных монастырях верят в схождение благодати. Сходила ли эта благодать на них, на тех, кто жил под землей, не видя солнечного света, рассвета и золотистого закатного неба, не слыша шума ветра, звука дождя, не обращая внимания на пение птиц?..

Какой ужасный выбор позволил им пойти на такую жертву? Зина догадалась, от чего прятались они — от предательства людей, от их черной жестокости, от разрушительного, калечащего зла лжи, от невыполненных обещаний и незаслуженных оскорблений, от измен и страданий... От всего того, что несет неизбежная жизнь. Каким терпением обладали они, пытавшиеся спрятаться, уйти от людского зла? Было ли отчаяние в их ожесточившихся сердцах?

Рассказ Катерины оставил в душе Зины глубочайший след. Она пыталась представить себе этих людей, живущих в тени. Ведь это так ужасно — не видеть солнечного света!

Катерина между тем перешла к рассказу о монастыре. Иннокентий выкупил огромное пшеничное поле, под которым и было решено разбить монастырь. «Райский сад» был рассчитан на несколько тысяч человек.

Его строительство полностью было завершено в мае 1913 года. По завершении строительства было проведено массовое крещение новых членов общины в купели, после чего все они спустились под землю. В темных лабиринтах подземелий оказалось огромное количество людей.

Так как копали глубоко, самые нижние отсеки монастыря стали заполнять грунтовые воды. Началась антисанитария. Постоянное недоедание и пренебрежение гигиеной способствовали массовым заболеваниям. Смертность была ужасающей — люди умирали от простуды, гриппа, тифа, чахотки...

Сам монастырь представлял собой уникальный подземный комплекс. Всего в нем было 89 келий и три церкви. Две большие — мужская и женская, и одна маленькая, где молился сам Иннокентий. Церкви эти были украшены старинными иконами. Предпочтение отдавалось изображениям отца Иннокентия и иконе «Всевидящее око», отношение официальной церкви к которой было весьма спорным.

Изначально эта икона была старообрядческой и почиталась во всех сектах старообрядцев. Ее символом являлись взаимоотношения Бога и людей. Глаз в треугольнике был мистическим символом. Многие исследователи и историки считают эту икону оккультной и даже использующейся в оккультизме, демонологических практиках и в черной магии.

Но старообрядцы относились к этому изображению по-своему, они особо почитали ее и потому икона «Всевидящее око» висела во всех храмах иннокентьевцев.

Катерина так подробно рассказала об иконе, отвечая на вопрос Зины, которую очень интересовала связь всех происшедших событий с этой иконой. И вдруг оказалось, что икона связана с ней, Зиной, напрямую! Это означало, что странный маленький пациент и все происшедшие убийства, в том числе и смерть Анд­рея Угарова, как-то связаны с сектой иннокентьевцев!

Додумавшись до этого, Зина почувствовала себя так, словно с ее глаз спала пелена. Эта связь оказалась для нее совершенно неожиданной, и она пока не понимала ее до конца, но тем не менее не сомневалась, что установит все в точности. Для этого ей было нужно только время.

Катерина между тем еще рассказала о том, что над монастырем, на площади более пятидесяти гектаров находился так называемый Гефсиманский сад. В свое время паства Иннокентия убрала с поля пшеницу и засадила его яблонями, однако ни одна из яблонь не прижилась, и все они очень скоро погибли.

Также в монастыре было много наземных хозяйственных строений, несколько наземных часовен, кладбище, купель и колодец глубиной в пятьдесят метров. Помещение пещер освещалось с помощью линз, которые рассеивали солнечный свет.

Многих невероятно поражало, как вообще удалось построить подобный комплекс. Были сведения, что в строительстве монастыря участвовало несколько военных инженеров из Германии, которые и руководили всеми строительными работами. Скорей всего, подобные утверждения правдивы, иначе как объяснить то, с каким удивительным искусством этот уникальный подземный комплекс сотворили обычные селяне, не знавшие ни геометрии, ни физики, ни основ строительного дела...

Очевидно, у Иннокентия еще до войны 1914 года была какая-то связь с немцами, поэтому он и сумел привлечь таких серьезных специалистов.

Советская власть обратила свое внимание на подземный монастырь в 1919 году. Именно тогда его пытались покинуть несколько десятков крестьян, вызвало пристальный интерес непосвя­щенных.

Сам Иннокентий, по слухам, погиб в 1919 году, именно там — в подземном монастыре. Обстоятельства его гибели покрыты тайной, поэтому точных данных о его смерти нет. Кто-то утверждал, что его убили в пьяной драке, кто-то, что он был отравлен. Во всяком случае, документально подтверждено, что в монастыре действительно возник конфликт, закончившийся дракой, во время которой Иннокентия вполне мог зарезать какой-нибудь из сектантов.

Но есть и третьи источники, утверждающие, что настоятель тайно бежал из монастыря, прихватив с собой самую секретную часть архива секты — карту с указанием месторасположения тайников, и перебрался в Одессу, где поселился под видом обычного гражданина. И умер он, дескать, в Одессе в 1926 или 1928 году, и был похоронен на Первом христианском кладбище. А чтобы его не искали, с десяток лет назад инсценировал свою собственную смерть.

В «Раю» же продолжали жить последователи Иннокентия, с которыми советская власть пыталась договориться мирно. Их долго упрашивали выйти на поверхность, но абсолютно безрезультатно.

Во время Первой мировой войны в монастыре укрывались дезертиры, во время гражданской — беженцы. В подземелье снова начались эпидемии тифа и туберкулеза. Больных отправляли в яму на самом нижнем ярусе, где только кормили — медицинской помощи им не оказывали.

После смерти (или исчезновения?) Иннокентия руководство секты перешло к братьям Ивану и Александру Кулякам. В монастыре начались конфликты, поскольку многие сектанты отказывались их признать. Один брат объявил себя пророком Иоанном, другой — Михаилом Архангелом. Сожительница Александра Мария стала именоваться Девой Марией.

Но все сектанты были едины в одном — они активно не признавали советскую власть и всячески ей сопротивлялись. Секта перешла на подпольное положение.

В 1921 году установившейся властью было принято решение полностью ее ликвидировать. Для этого в Балтский уезд направили несколько отрядов красноармейцев.

Осадив монастырь, они предложили сектантам сдаться и добровольно выйти на поверхность. За это им гарантировалось полное прощение от советской власти, их обещали не трогать и не преследовать по закону. Однако сектанты категорически отказались. Тогда красноармейцы начали осаду монастыря.

Это было абсолютно бессмысленным делом. Внутри монастыря находились большие запасы воды и кое-какая еда, поэтому сектанты, привыкшие к строгому посту и всегда жившие буквально на грани истощения, могли продержаться непонятно сколько долго. А вот красноармейцы стали терять терпение.

Это была именно осада. Оказать вооруженного сопротивления иннокентьевцы не могли — во-первых, было нечем: в подземном монастыре не нашлось бы и одного хотя бы поломанного револьвера, а во-вторых, и это главное: по верованиям сектантов, им было запрещено брать в руки оружие и стрелять в людей. Когда командиры красноармейцев об этом узнали, они решили начать штурм монастыря. Осадив все двери, ведущие под землю, все найденные входы, они выломали их и с оружием в руках ворвались внутрь. Сектанты начали прятаться в отдаленных залах.

Красноармейцы между тем устроили в монастыре форменное побоище — они кололи штыками всех попадавшихся им сектантов и бросали в кельи гранаты. Не выжил никто...

То, что осталось от человеческих тел, убирать не стали — те, кто отказался выходить наружу, так и остались в подземном монастыре.

По словам Катерины, современные иннокентьевцы почитают погибших за мучеников, а скелеты, сохранившиеся в подземном монастыре, — за святые мощи.

Бывшие члены секты, которым удалось вы­йти на поверхность раньше, до побоища, еще во время конфликта в монастыре, были арестованы. Но их не стали отправлять в лагеря. Из них организовали коммуну «От тьмы к свету» и оставили жить там же, в Липецком. Среди них была и Анфиса.

В 1925 году часть сектантов попыталась возродить «Рай». Но они были тут же арестованы и расстреляны. В официальных сводках прошла информация о том, что «в окрестностях Балты уничтожена небольшая контрреволюционная банда, которая существовала под прикрытием сельскохозяйственной артели».

Таким образом, секта иннокентьевцев была запрещена советской властью и перешла на подпольное положение. И все же их ряды стали пополняться — тайком. Слухи советских источников о полном уничтожении секты оказались преувеличением — она оказалась живуча. Но советская власть не оставила попыток разыскать тайники секты, в которых, по слухам, хранилась очень секретная информация, тайные знания. Эти тайные знания — а может, и золото, припрятанное Иннокентием, не дает покоя многим. И время от времени в лабиринтах подземелий проводят раскопки, а тех людей, кого подозревают в причастности к секте, таскают в НКВД на допрос. Анфису возили в Котовск на допрос пять раз, но всегда выпускали. Обвинений ведь нет, а народные волнения можно спровоцировать запросто. Поэтому советская власть и предпочитает следить за иннокентьевцами тайком.

Зина задумалась. Тайники секты! Это могло многое объяснить.

— А где похоронен Иннокентий? — спросила она Катерину.

— Этого никто не знает, — пожала плечами учительница. — Место его захоронения строго секретно. Сектанты прячут его, чтобы утверждать, что Иннокентий вознесся прямиком на небо, поэтому могилы у него нет.

— Может, ее нет и на самом деле? — посмотрела на нее Зина.

— Кто знает... — задумалась Катерина.

— Значит, могла быть и третья версия? — не унималась Зина. — О том, что Иннокентий сбежал? Но куда?

— Ну не в Балту точно, — сразу ответила учительница, — и не в Котовск. Понимаешь, в Балте его многие в лицо знали, там ему не спрятаться. В Котовске — ГПУ и НКВД, и целый отдел есть, изучающий работу сектантов. Скорей всего, если Иннокентий и бежал, то в Одессу. Город большой, затеряться легко, да и множество мошенников он манит. Да, в Одессе как раз легко затеряться. Думаю, далеко, в Россию, он не стал бы бежать. Одесса все-таки поближе, ему ведь надо поддерживать связь со своими.

— Ты что, думаешь, он руководит своей тайной сектой из Одессы? — удивилась Зина.

— Не знаю, — Катерина покачала головой, — скорей всего, нет. Думаю, он мертв. У сектантов сейчас действия разрозненные, да и боятся они всего. Возьми ту же Анфису. Если б за их спиной кто-то стоял, они бы чувствовали себя куда как уверенней! Возможно, Иннокентий тогда и перебрался в Одессу, но думаю, он умер там. Наверняка он был болен. Ну посуди — что это за жизнь под землей? Ни один человек не выдержит, каким бы ни был здоровым! Умер, точно тебе говорю!

— И тайники прихватил с собой! — вздохнула Зина.

— А как же! — улыбнулась Катерина.

Глава 20

— Да уж... Если надо работать врачом так, как здесь, то я согласен! — Дмитрий откинулся на спинку стула, потянулся и широко зевнул. В окно светило яркое летнее солнце.

Было около двух часов дня. Они сидели в этом кабинете вот уже три дня. И за все эти три дня у них не было ни одного пациента.

Из Котовска Зина с Катериной вернулись только на следующий день к обеду. Через пять дней учительница собиралась забрать мальчика из больницы. К тому моменту ему уже должны были снять швы. Она даже не сомневалась, что родители-сектанты не навестят его в больнице ни разу. Но оставаться там не могла — она была единственным учителем в селе. И, несмотря на то что наступили летние каникулы, Катерина организовала в школе нечто вроде летнего лагеря.

— Если я задержусь хотя бы на день, эти сектанты снова оставят детей дома, — поясняла она, — и мне придется начинать все сначала!

Зину восхищала сила ее духа, то мужество, с которым та противостояла сектантам.

В селе все было тихо. Дмитрий рассказал, что в вечер отъезда Зины в больницу с ребенком Анфиса куда-то исчезла и до сих пор не появлялась.

Председатель встретил Зину так, будто ничего не произошло. И целых три дня они с Дмитрием просидели в абсолютно пустом кабинете, в который не зашел ни один житель села.

— А что с твоей работой будет? — обеспокоилась Зина, поняв, что Дмитрий не собирается уезжать.

— Разве я тебе не говорил? — удивился он. — Я же отпуск взял! Надолго. Мне по закону было положено. Так что ты не волнуйся. Могу смело проводить отпуск вот так! Надеюсь только, что мы здесь надолго не задержимся.

— Не задержимся, — неуверенно пообещала она.

Все эти дни Анфисы не было. И Зина, по тому, как сильно опустело село, догадывалась, куда та делась, — похоже, в «Райском саду» проводились какие-то очередные радения.

Она рассказала Дмитрию то, что узнала от Катерины о подземном монастыре, однако не стала упоминать о том, что Анфиса показала ей купель и часовню. Почему — и сама не знала. Теперь же Зина была буквально одержима мыслью проникнуть в подземный монастырь. Но опять-таки — она не собиралась говорить об этом Дмитрию. Впрочем, этим он и сам заинтересовался.

— Вот бы проникнуть туда, в эти подземелья! — неожиданно произнес Дмитрий.

— И не думай даже! — насторожилась Зина. — Все входы закрыты. И вообще это место под наблюдением НКВД. Полезешь туда — арестуют. К тому же там лабиринт. Можно заблудиться и пропасть.

— Ну да... Идти под арест из-за какой-то сектантской ерунды я вовсе не намерен! — задумчиво сказал он.

В селе было какое-то подобие библиотеки, организованной совместными усилиями Катерины и председателя. К своему огромному удивлению, Зина нашла там две очень интересные вещи: советскую книжку, которая разоблачала секты, и газету «Советская Молдавия» за 1928 год, в которой тоже рассказывалось об иннокентьевцах.

Так рассказ Катерины она дополнила следующим. Движение иннокентьевцев в сектантстве нельзя было назвать уникальным. Оно было лишь одним из целой череды ответвлений православия, порожденных расколом XVIII века и социальными катастрофами начала XX века. В Бессарабии и в соседних с ней областях в то время существовало много «еретических» течений — староверы поповского и беспоповского толка, а также хлысты, иоан­ниты, скопцы и молокане.

Специалисты считали учение Иннокентия одним из вариантов хлыстовства и молоканства, центральным элементом которого являлась вера в возможность воплощения Бога в человеке, именуемым христом — с маленькой буквы. Об этом Зина уже знала.

Из рассказа Катерины она знала уже и о фактах из личной жизни Иннокентия, в миру — Ивана Левизора. Родился он в 1875 году в селе Косоуцы Бессарабской губернии и был этническим молдаванином. В отрочестве поступил послушником в Добржский монастырь, но был изгнан оттуда. По свидетельству очевидцев, за распутство. После этого Левизор отправился в Санкт-Петербург. Там он пел в архиерейском хоре и там же познакомился с Григорием Распутиным.

Из Петербурга он переехал в Киев, а затем решил вернуться в Бессарабию. В 1908 году поступил в Балтский Феодосовский монастырь. А дальше — стал проповедовать свое учение, которое в конце концов привело к созданию монастыря в катакомбах — «Райского сада».

Интересен был период его нахождения в Петербурге. Один из историков писал о том, что идею создать собственную церковь Левизору якобы подсказал Распутин, который по достоинству оценил способности своего нового знакомого. По версиям тех же советских историков, в Петербурге молодой певчий пользовался огромным успехом у высокопоставленных дам, так как обладал очень красивой внешностью и страстным темпераментом. Якобы деньги для начала своей карьеры как проповедника он получил таким способом. Впрочем, тут же историк делал ремарку, что такие слухи могли быть и грязным поклепом, ведь люди, отличающиеся от остальных, чаще всего становятся предметом грязных слухов и зависти...

До конца рабочего дня Зина листала пожелтевшие листки, вдыхая терпкий запах пыли и времени. Что-то она уже знала, о чем-то узнавала впервые... Для нее теперь существовала совершенно другая жизнь. И в этой жизни ей предстояло узнать очень много нового, того, с чем она никогда до сих пор не сталкивалась. Ее манила к себе тайна людей, живущих в тени.

Ночь опустилась на поселок бархатным покрывалом, и в ней сразу исчезли все дневные звуки. Здесь и днем было тихо, но ночью звуки растворились совсем.

Дмитрий спал, повернувшись на бок. Волосы его разметались по подушке, а рот был полуоткрыт, как у спящих детей. Зина посмотрела на него с нежностью. Ей не спалось. Маленькие часики показывали около десяти часов вечера. В селе принято ложиться спать рано, и они поневоле подчинялись этому ритму. Однако сейчас у Зины сна не было ни в одном глазу. Она тихонько встала с постели и принялась одеваться.

Куда она собиралась пойти? Ее манило к себе пшеничное поле. И ей казалось, что сюда, прямиком к ней, в эту комнату, долетает шепот камыша.

Ночь была удивительной! Сверху мерцали звезды. Живительный эликсир чистого воздуха врывался в ее грудь, заставлял расправить плечи. Хотелось просто поплыть в этом воздухе, отдаться течению воздушного потока, забывая обо всем, стать былинкой в вечности времени, которое властно над всеми и одновременно бессильно против человеческой памяти, самого хрупкого и самого прочного дара природы.

Ноги сами понесли Зину к калитке. Каждой клеткой своего тела она впитывала тишину. Стоя за воротами, ей удобно было наблюдать за пшеничным полем, которое начиналось сразу возле дороги. Теперь Зина знала, чтó находилось под ним. Ей вдруг показалось, что над пшеничными стеблями, которые окрасила в черный цвет густая ночь, стоит едва заметное свечение. Оно было видно в воздухе, немного поднимаясь над землей, как золотистая дымка. Ей вспомнился рассказ Катерины о том, что в этих краях светится земля. А может, так и есть на самом деле? Она действительно видела, что из-под земли пробивается свет! Кто-то был там, в недрах этой тайной земли, и золотистое свечение было лишь фактом его присутствия в подземном монастыре...

Думая об этом, Зина обернулась. В окнах Анфисы через ставни пробивался свет. Зина заглянула в щель. Анфиса стояла на маленьком коврике на коленях. В углу комнаты был сооружен самодельный иконостас. Несколько лампадок ярко освещали иконы. На столе стояла простая керосиновая лампа. Фитиль сильно чадил, и половина комнаты оставалась в полутьме. Сквозь плотно закрытое окно звуки к Зине не доносились.

О чем молилась Анфиса? Маленькая ее фигурка выглядела трогательно и скорбно. И с побеленной стены строго, сурово смотрели на нее застывшие лица святых. Зина вспомнила слова молитвы, которую вот уже несколько раз ей довелось услышать: «И наступит рай на земле, и обретут все спасенные благость в тени Райского сада...» В чем была благость? Зине вдруг показалось, что она — в этой ночи. И в фигуре коленопреклоненной старушки, молившейся в своем фантастическом мире, где можно было обрести рай и вымолить прощение от всех, даже самых страшных грехов...

Неожиданно Анфиса поднялась на ноги и быстро вышла из комнаты. Скрипнула дверь — она стояла на пороге и, улыбаясь, смотрела на Зину:

— Заходи!

— Простите... — Зине стало страшно неловко. — Я просто вышла подышать воздухом... И увидела у вас свет.

— Заходи! Это он тебя прислал, — уверенно проговорила Анфиса. — Заходи, коль пришла!

И, больше не сопротивляясь, Зина пошла за ней. В комнате было очень чисто, и пахло, к ее удивлению, не керосином от лампы, а какими-то мятными травами. Со стены строго смотрела икона с изображением Иннокентия.

— Я знаю про «Райский сад», — неожиданно проговорила Зина, усаживаясь на стол, куда ей указала Анфиса, — мне рассказали, что находится здесь. Монастырь.

— Знала, что поймешь ты все, рано или поздно, — кивнула Анфиса, — хорошо, что поняла.

— Нет! Не совсем... — Зина сбилась с мысли, — я не все понимаю. Жить под землей...

— Люди, живущие в монастыре, в тени, — истинные праведники, ушедшие от злобы и смрада грешного мира в самые недра чистой земли, как зерна божественных ростков, — с благоговением протянула Анфиса, не сводя глаз с портрета (или иконы), на которой был изображен Иннокентий.

— Я слышала о нем, — сказала Зина, уловив взгляд Анфисы. — Я понять хочу. Расскажи мне. Расскажи мне об Иннокентии!

— Ну что ж, для этого он тебя привел, — усмехнулась Анфиса, — чтобы ты правду рассказала миру. А я тебе расскажу, что видела сама. Я ведь после этого в него и уверовала. После чудес исцеления. Ты слушай. Я расскажу.

Устроившись поудобней на стуле и сложив руки на коленях, Анфиса начала свой рассказ...

Было это в первый день пребывания Анфисы в Балте, когда по церковным службам ее прислали в Балтский монастырь. Однажды к Иннокентию пришла женщина с уже взрослым сыном, глухонемым от рождения. Мать его первая пошла на благословение. А потом жестами рук указала сыну, чтобы он сделал то же самое. Иннокентий спросил у женщины, почему они разговаривают жестами. Женщина ответила, что от рождения ее сын нем и глух. Тогда Иннокентий обратился к сыну с вопросом: «С кем ты пришел ко мне?» И тот ответил: «С матерью»...

— Ну разве не чудо?! — воскликнула Анфиса, обращаясь к Зине. — Или еще вот.

Одна женщина по имени Елена пошла в Балту к отцу Иннокентию с больным ребенком на руках. Но ребенок по дороге умер. Женщина села у ворот монастыря с мертвым ребенком на руках и горько заплакала. Иннокентий услышал ее рыдания и велел привести женщину к нему. Спросил, что случилось. Женщина рассказала, что ее ребенок умер. Тогда Иннокентий благословил ребенка крестом и, держа его за подбородок, произнес: «Проснись, хватит спать!» После этого ребенок вздохнул и стал громко плакать. Он ожил...

А в селе поблизости жила девушка, которая была слепа от рождения. Однажды ее родители услышали о чудесах Иннокентия и решили повезти ее к нему за помощью. Когда девушку подвели к Иннокентию, он набросил на нее покрывало, на котором была вышита молитва, и благословил крестом. Когда же снял покрывало, то велел девушке на протяжении семи дней смазывать глаза целебным святым маслом, секрет приготовления которого знал только он.

Девушка взяла банку с маслом и осталась жить в комнате при монастыре. Каждый день она мазала глаза, и на третий день — вместо седьмого! — зрение вернулось к ней!

— То есть это не чудо, а лечебное снадобье, — перебила Зина Анфису, не в силах побороть природный скептицизм. — Так же, как с якобы умершим ребенком? Возможно, Иннокентий не только благословил его крестом, но и смазал чем-то его губы?

— Чудо это Божие! — Анфиса ее не поняла. — Чудо исцеления! Но ты дальше слушай. — Глаза ее горели.

В монастырь «Райский сад», когда он был уже построен, собралась уйти молодая женщина из бессарабского села, звали ее Галина. Решив уйти в монастырь, она бросила своего мужа. Узнав, куда она направилась, он впал в ярость, взял охотничье ружье и пошел за ней следом. Муж Галины пришел в то время, когда Иннокентий вел служение в церкви. Народу было очень много. Разъяренный, он оттолкнул всех, подошел совсем близко к Иннокентию и направил на него ружье. Он нажимал на курок несколько раз, но выстрела не последовало! Понимаешь?! — От восторга голос Анфисы прервался. — Вот! Тогда Иннокентий подошел к мужчине и забрал у него ружье. А потом спросил, почему тот хотел в него выстрелить. На что муж яростно крикнул: «Ты отобрал у меня жену!» А Иннокентий ответил, что все люди, которые живут в «Райском саду», пришли в него добровольно. И что жена его Галина тоже решила остаться в монастыре по своей собственной воле! А потом Иннокентий вернул мужчине ружье и велел идти домой. Тот и ушел.

А через некоторое время Галина тяжело заболела и умерла. В селе у нее была мать, которая часто приходила к отцу Иннокентию на службу и чтобы увидеться со своей дочерью, ведь в монастырь мог войти каждый желающий, даже если он и не верил. Когда мать узнала о смерти Галины, она прибежала к Иннокентию со слезами и криками, что, мол, дочь ее умерла, а она даже не успела проститься с ней...

Иннокентий с этой женщиной отправился туда, где лежала мертвая Галина. Он стал у головы покойницы и дунул на нее три раза. Затем смазал ей губы священным маслом. И Галина вздохнула, и словно проснулась от крепкого сна! Тогда Иннокентий велел всем выйти и оставить мать и дочь наедине. Они долго говорили, а вечером мать ушла домой. И как только она вышла из монастыря, Галина умерла!..

Подобных рассказов у Анфисы было много. И Зина поневоле призадумалась: ей было сложно совместить образ изувера, о котором писали советские историки, с образом волшебного и справедливого учителя, в которого верил простой народ, сохранивший свою удивительную сказку с трепетным восхищением и любовью.

Зина внимательно смотрела в горящие глаза Анфисы и вдруг поняла, что этот миф составляет для старушки всю жизнь, и он важен так, как важен для живого человека воздух. Его нельзя было отнимать, а потому Зина не прерывала Анфису, позволяя ей рассказывать свою сказку...

Где-то перед рассветом Анфиса в двух словах упомянула и о своей любви, встреченной в «Райском саду». Этот мужчина стал отцом ее сына, но умер через месяц после того, как она забеременела. Стремясь во что бы то ни стало выносить ребенка, прекрасно понимая, что в подземелье это ей не удастся, Анфиса покинула монастырь. По ее словам, на это благословил ее сам Иннокентий. Она же поклялась свято хранить память о монастыре на земле.

Уже рассвело, когда Анфиса согласилась показать Зине «Райский сад». Они тихонько выбрались из дома и пошли по направлению к пшеничному полю.

Зина сразу поняла, что вход в монастырь человеку непосвященному найти невозможно. Особенно если не знаешь, что нужно искать. На поверхности сохранился один из входов, но он был очень хорошо замаскирован колючим кустарником и зарослями крапивы. По словам Анфисы, его в 20-е годы пытались засыпать. Но, дождавшись, когда советская власть ослабит свою хватку, иннокентьевцы заботливо восстановили вход. При этом замаскировали кустарником так, что даже самый наблюдательный человек мог пройти мимо, ничего не заметив.

За зарослями им открылась яма глубиной метров в пятнадцать, не меньше, укрепленная грубо сколоченными досками. А вход в подземелье закрывала прочная деревянная дверь с вырезанным на ней христианским крестом. Анфиса открыла дверь своим ключом, и женщины оказались в небольшой пещерке, где была обустроена часовня — иконостас из нескольких икон и подвешенные к ним лампадки. Анфиса объяснила, что по традиции нужно обязательно помолиться, прежде чем начать спускаться в сам монастырь. Если войдешь без молитвы — добра не будет.

Она рассказала, что во времена строительства монастыря здесь поблизости текла полноводная река, которая так и называлась — Райская. Строители запрудили ее, и получилось богатое рыбой озеро. Поэтому в монастыре всегда была свежая рыба. Но сейчас небольшой вал и каменная кладка было единственным, что сохранилось от искусно сделанного стока.

Миновав часовню, Анфиса открыла еще одну дверь, и они стали спускаться в подземную часть монастыря. Коридор постепенно понижался и тянулся вперед метров на пятьдесят. По обеим сторонам были видны проходы в кельи.

Зину сразу же практически сбил с ног, пора­зил страшный запах плесени внутри подземелья! Пахло тиной и какой-то гнилью. Анфиса объяснила, что плохой запах здесь стоит потому, что нижние ярусы затапливают грунтовые воды, вот оттуда и появляется гниющая тина. А Зине подумалось, что без специальных снадобий в таких условиях находиться было нельзя. Значит, сектанты чем-то должны безусловно себя поддерживать. И это снадобье должно было быть очень сильным: блокировать чувствительность, обладать особыми свойствами, подавляющими восприятие... В памяти неожиданно для нее самой выплыли слова «мертвое молоко». Может, это было как раз то, с помощью чего сектанты могли находиться в этом ужасе долгие годы?

Подземелье напоминало одесские катакомбы. Качество работ просто потрясало! Коридор с высоким сводчатым потолком был прорыт в мягкой глине и облицован несколькими рядами обтесанных камней, покрытых с внешней стороны штукатуркой. Строители не использовали в работе цемент — все блоки держались за счет собственного веса. Каждый угол был обтесан очень ровно. Там, где были двери в кельи, находились очень ровные пазы. А в своде были даже проделаны вентиляционные отверстия!

Анфиса показала Зине бумажную схему. По ней выходило, что длина коридоров составляла примерно три километра, а площадь всего монастыря занимала около тридцати гектаров! В монастыре, как Зина уже знала, было 89 келий, а также здесь находились служебные помещения, включая винный погреб. Свод самой высокой из трех церквей был около пятнадцати метров. В катакомбах одновременно могли находиться несколько тысяч человек.

Камни стен казались ей теплыми на ощупь. От увиденного Зина не могла прийти в себя. Женщины заглянули в одну из келий. У стены примостилась деревянная лежанка — топчан, рядом находился небольшой деревянный столик, на котором стояла обгоревшая глиняная плошка с сальным фитилем. И хоть она не горела, в келье не было темно — откуда-то сверху струился желтоватый рассветный свет, освещая это странное помещение без окон.

Да, это действительно напоминало знаменитые одесские катакомбы — с той только разницей, что в катакомбах не было никакого естественного освещения! Катакомбы не освещались. В них царил вечный полумрак. Здесь же утренний свет казался каким-то волшебством, создавая самое настоящее ощущение сказки!

—  Кто построил это чудо? — вырвалось у Зины.

— Немцы, — коротко ответила Анфиса. — Немцы, инженеры из самой Германии прибыли. Они чертежи составляли. Не случайно все это было.

— Что значит не случайно? — удивилась Зина.

— Так видение отцу Иннокентию было. К нему явились господь Иисус Христос и Дева Мария. И сказали ему, что будет это место забыто, а потом придут потомки святых людей и вернут этому месту былую славу. Здесь будет подлинный рай, где спасутся праведники, когда настанет Судный день! Это послание сейчас и сбывается. — Глаза Анфисы заблестели. — Отец Иннокентий сам мне это сказал, когда благоволил вернуться на землю. А еще он сказал, что не по своей воле начал создавать этот монастырь, а выполнял наказанное свыше.

— Это похоже на чудо — построить такой монастырь под землей, — прошептала Зина, прикасаясь к теплому шероховатому камню.

Ее охватили странные чувства! И не было в них никакого спокойствия. Словно это место и отталкивало, подавляя и вызывая ощущение тревоги и тоски, и одновременно притягивало к себе, как что-то живое. И при этом она испытывала странный интерес, бурливший в ее крови: Зина никак не могла понять, почему, зачем, во имя чего люди добровольно спускались в такое место! Это было за гранью ее понимания.

Спускаться в нижние ярусы Анфиса отказалась наотрез.

— Там праведники лежат... Кости их... это пострадавшие за веру. Негоже тревожить их покой! — твердо сказала она.

— Люди часто спускаются сюда? — лишь успела спросить Зина.

— Редко, — Анфиса покачала головой, — за нами следят. Ну, задержались мы. Все, возвращаемся.

И решительно повела ее наверх.

Глава 21

Несмотря на то что был полдень, возле школы стояла удивительная тишина. Зина толкнула калитку и вошла во двор. Рядом со старой клумбой с чахлыми кустами роз на покрашенной облупившейся краской скамье сидели четверо детей — по прикидкам Зины, от семи до десяти лет. Они склонились над большой книжкой с картинками и, сосредоточившись и сутулясь, молча, по-стариковски водили по строкам маленькими пальчиками.

Они действительно были похожи на маленьких старичков. У Зины мучительно сжалось сердце! Что же это за страшный, извращенный, чудовищный, фанатичный мир, который отнял у детей детство, веселый смех, живость, задор...

— Им в семьях запрещают книжки смотреть. Это сказки Андерсена, с картинками, — вдруг раздался у нее за спиной голос Катерины. Зина и не слышала, как та подошла. — Они боятся, что если будут шуметь, я книжку отниму. Потому и сидят тихо-тихо, как старые мыши...

— Четверо! — Зина вскинула на Катерину глаза. — Всего четверо детей?! На всю школу, на весь летний лагерь?!

— А я тебе говорила... — горько вздохнула Катерина. — Эту мерзость религиозную стоит уничтожить хотя бы за то, что они делают с детьми! Мракобесы проклятые!

Она хотела еще что-то сказать, но не нашла слов. Катерина была права. Стоило только посмотреть на эти детские лица, в которых не было ничего детского...

К Катерине Зину привела, на первый взгляд, совершенно нелепая мысль, которая пришла к ней в голову сразу, едва она вышла из «Райского сада». Зина уже не сомневалась ни секунды, что странные и страшные события, свидетелем которых она стала, имеют прямое отношение к секте и к подземному монастырю. А что, если мертвая женщина, которую ей подбросили в квартиру, сбежала из «Райского сада», прихватив кое-какие секреты иннокентьевцев?..

Мысль действительно была странной, но Зина почему-то в нее поверила. Однако для того, чтобы убедиться в ее правдивости, ей необходимо было узнать, не покидал ли кто из взрослых село в последние месяцы. С председателем говорить было бесполезно. Помочь могла только Катерина — как человек, знавший почти все население села. И уж, конечно, находившийся в курсе всех происходящих событий.

Но еще до того, как Зина задала вопрос, Катерина прочитала все по ее лицу — она обладала редкой проницательностью.

— Случилось что? Что-то мучает?

— Случилось, — кивнула Зина, — есть один вопрос. Мне очень узнать нужно. Не покидал ли кто это село в последние месяцы? Особенно молодая женщина?

— От секты сложно уйти, — нахмурилась Катерина, — они своих страшно стерегут. Но один случай был. Скандальный такой, долго потом вспоми­нали.

— Что за случай? — насторожилась Зина.

— Так целая семья сбежала! Представь, ночью, тайком, даже дом бросили. А помог им в этом сын Анфисы.

— Можно подробнее? — Зина села на скамью рядом с Катериной, стараясь говорить как можно тише.

— Ну слушай. Сын Анфисы уехал в город давно, — начала свой рассказ Катерина, — но он к секте никакого отношения ни имел. И матери, и секты он сторонился. И все в селе о том знали. А вот товарищ его школьный, Владимир, — наоборот. Он со своей женой Аленой вступил в секту. И стали они самыми ярыми сектантами. Сынок у них был, Алешенька, двенадцати лет. А потом что-то произошло. Разругались они с сектой страшно. Алену за что-то пытались под землей запереть, чтоб не выходила из монастыря, да Владимир пригрозил, что поедет в Котовск и привезет НКВДистов. Ну ее и выпустили. И стал Владимир по всему селу болтать, что скоро разбогатеет несусветным образом, и вся секта будет у него в кулаке. Болтал, болтал, а потом исчезли они... Ночью сбежали из села. И дом свой бросили. Потом за ними сын Анфисы уехал. Я слышала, что поехали они в Одессу, и сын Анфисы устроил Владимира с Аленой работать на хлебзавод. Ну а сектанты на одном из своих подземных радений предали их анафеме. А в их дом другие люди вселились.

— Значит, Владимир мог что-то стащить у сектантов, — задумалась Зина, — ну, предположим, часть архива, не знаю, документы... И сбежать с этим...

— Скорее, то жена его, Алена, стащила, — ухмыльнулась Катерина. — В последние годы изменилась она очень — шуры-муры с НКВДистом из Котовска закрутила. Да Владимир ее простил. Она потом совсем отошла от секты. Платок сняла, за нарядами принялась в город ездить... В общем, другой стала. И мужу изменяла.

— Вот бы узнать, как они выглядят... — задумалась Зина.

— Так что за проблема! — воскликнула Катерина. — У меня же есть их семейная фотография! Алешенька ведь в моем классе учился. Был какой-то праздник, он фото и принес. Оно у меня в документах осталось. Они в Киеве фотографировались.

— А что они делали в Киеве? — удивилась Зина.

— Владимир для монастыря икону привез из Киева. Заказал в мастерской при Киево-Печерской лавре. Странная икона — да я говорила тебе о ней, «Всевидящее око» называется. И он за ней в Киев поехал, и семью с собой прихватил — Алену и сына. Там они и сделали семейный портрет.

— Значит, сектанты доверяли Владимиру, если за иконами отправляли, — задумалась Зина.

Катерина ушла искать фотографию.

А Зина стала думать. Значит, так: похоже, Алена завела роман с офицером НКВД из Котовска. С офицером, который следил за сектантами. После этого она изменилась. Возможно, офицер ей что-то рассказал, и Алена нашла нечто в подземном монастыре. Ну хорошо, положим. Но при этом она не отдала это «нечто» чекисту, а посвятила во все мужа. А тот решил, что они смогут разбогатеть, нужно только сбежать из села. И побег удался! Тогда вопрос: что же именно нашла Алена?

Зина думала не долго, у нее был только один ответ: это часть архива иннокентьевцев. Документы секты, в которых есть какие-то секреты. Насколько важны они? Где находятся сейчас? Если супруги стали работать на хлебном заводе, получается, что Владимир не разбогател. Что же произошло?

В голове у Зины настойчиво билось еще одно воспоминание. Это было воспоминание о том, что икону «Всевидящее око», которая висела в ее квартире, ее бабушка привезла как раз из Киева! Именно из Киева, из Киево-Печерской лавры. В те годы ее бабушка занималась тем, что помогала формировать народную библиотеку. Она очень любила книги и решила создать библиотеку из коллекции книг своей подруги, княгини Вяземской, которая сбежала в Париж, оставив книги бабушке. А бабушка сотрудничала с кем-то из красных комиссаров, поэтому и стала заниматься библиотекой, отдав все книги Вяземской и часть их личной домашней коллекции...

Власти командировали бабушку в Киев, чтобы та забрала какие-то ценные экземпляры из Киево-Печерской лавры. Монахи отдавали книги добровольно, делились с библиотекой. Так бабушка несколько раз ездила в Киев. И вот из одной поездки она и привезла икону, которую ей подарили в Киево-Печерской лавре. По словам бабушки, это была скорее не икона, а картина. Все в семье и воспринимали ее как картину. Сколько лет она висела у них на стене! Бабушка что-то говорила о том, что это не религиозное произведение искусства, что церковь не воспринимает ее. Неужели она и сектант Владимир получили эту икону из одной и той же мастерской? В голове Зины вопросы множились с неимоверной скоростью, но ответа на них не было.

Вернулась Катерина. В ее руках была старая, выцветшая от времени фотография. Взглянув на нее, Зина так и застыла на месте, не поверив своим глазам. На фото были мужчина, женщина и мальчик лет восьми. Женщина... Это была та самая мертвая женщина из ее квартиры... А мальчик — тот самый странный маленький пациент, к которому ее привел Андрей Угаров... Зина схватилась за голову, увидев знакомые до боли лица! Алена мертва. А ее сын?

Она вспомнила подслушанный разговор между врачом-патологоанатомом и двумя НКВДистами о том, что у женщины этой был муж, и он тоже убит. И этого врача убили — очевидно, за то, что он узнал про смерть Алены и делал ее вскрытие. Что за страшную тайну нашла Алена в подземелье, если ценой этого стала жизнь многих людей, да и жизнь ее самой?

— Как их фамилия, этих людей? — спросила Зина дрогнувшим голосом.

— Сунько. Вот там же написано, — Катерина вскинула на нее удивленные глаза. — Они знакомые твои, да?

— Нет, — Зина мужественно выдержала ее взгляд. — Нет, этих людей я вижу впервые в жизни...

Она медленно шла по улице, думая о тяжелом разговоре с Дмитрием. Он уже начал подозревать, что она что-то скрывает от него. И это было правдой. Ей почему-то не хотелось посвящать его во все подробности того, что она узнала. А почему — она и сама не могла объяснить, но ее преследовало какое-то странное чувство. Может, Дмитрий стал ей слишком дорог, и она не хотела подвергать его опасности?

Сзади послышался какой-то шум. Это было странно, ведь улица была пустынна. Зина замедлила шаг и решила обернуться. Но не успела. Внезапно чьи-то руки схватили ее сзади, а к лицу прижали что-то большое, плотное, сладко пахнущее. Она попыталась закричать, вырваться — но вместо этого вдруг стала погружаться в страшную темноту. В голове вспыхнули и заплясали яркие искры. А потом, резко оборвавшись, погасли, причиняя мучительную, почти физическую боль. Зина рухнула в сплошную давящую темноту — темноту, в которой больше ничего не было...

Запах стал первым, что она почувствовала в состоянии этого полусна. Запах, который вызывал жуткую тошноту. Потом пришел холод. Все тело ее затекло от неудобной позы. Она попыталась пошевелиться и сразу почувствовала резкую боль. Эта боль и привела ее в чувство. Подчиняясь ей, Зина открыла глаза. К удивлению, в месте, где она находилась, был мягкий, рассеянный свет, она все могла отчетливо видеть.

Зина лежала на боку на земле. Руки ее были связаны за спиной — судя по всему, веревкой. И по стенам, по рассеянному свету, по запахам она сразу поняла, что находится в одной из келий подземного «Райского сада».

Совершая над собой невероятные усилия, она попыталась сесть. Удалось ей это не сразу — несколько раз она падала, веревки врезались в запястья, кисти отекли, шевелить руками было невероятно больно.

Наконец Зине удалось сесть, и она сразу увидела дверь. Плотную, дубовую, массивную деревянную дверь, вбитую, похоже, со всей мощи в земляные стены. Никакой мебели в этой келье не было. Очевидно, это место служило подземной тюрьмой. Во всяком случае это было первым, что пришло Зине в голову.

Ее немного тошнило, голова была тяжелой. Как врач, она поняла, что ее усыпили хлороформом. Зина помнила, как ее схватили сзади, когда она шла по селу, и затем притащили сюда, в «Рай». Но зачем? В памяти всплыл жуткий рассказ Катерины о том, что некоторых сектантов закапывали здесь заживо. Может, и ее решили закопать? Почему? Сектанты решили, что она слишком много знает, да еще и была в подземном «раю», и решили оставить ее в «Райском саду» навсегда?..

Странный звук заставил Зину вздрогнуть. Дверь открылась. На пороге появилась молодая женщина. Одета она была, как и все в этом селе — длинное платье из темно-синего ситца почти до пят, на голове — белый платок. Но Зину поразило лицо. Оно было страшным — безжизненное, без кровинки, без эмоций, белое, словно гипсовая посмертная маска... Страшное лицо человека, который навсегда ушел от жизни и находится очень далеко.

— Что здесь происходит? — громко крикнула Зина.

В руках у женщины был сверток. Остановившись на пороге, она развернула темную тряпицу, достала плошку с фитилем и подожгла его спичками.

— Выпустите меня! Я хочу поговорить с вашим главным! Выпустите... — Голос Зины потерял уверенность и силу, ей стало страшно. Женщина вела себя так, словно в келье никого нет, ее, Зины, нет! С треском загорелся фитиль. Женщина так же безмолвно вышла и захлопнула за собой дверь. Зина вдруг почувствовала горький дым, который начал быстро заполнять комнату.

Она похолодела. Ужас, дикий, первобытный ужас сковал все ее тело с головы до ног. Только теперь она поняла, что окон в этом помещении не существует. В горле появилась боль. Тошнота усилилась. Прозрение пришло вспышкой: здесь ее убьют! Сектанты просто решили похоронить ее в этом монастыре! Видимо, она узнала все-таки слишком много.

Дым все сгущался. Зина подползла к месту, где стояла плошка, и попыталась сбить пламя ногами. Огонек потух, но фитиль все же продолжал тлеть. Зина все так же, ногами, перевернула плошку и попыталась ее разбить. Но внутри плошки была какая-то травянистая желеобразная смесь, похожая на студень или желе, которая никак не выливалась. Зина изо всей силы ногой отшвырнула плошку к стене. Но фитиль продолжал тлеть, нарушая все законы физики и материального мира. Ей вдруг показалось, что горло ее сжали тисками сильные руки и принялись давить. Она закашлялась, стала задыхаться. Уже знакомые разноцветные искры заплясали перед ее глазами. И следом за их безумным, неистовым танцем Зина вновь провалилась в темноту, поглощающую жизнь...

Она пришла в себя от ветра, бьющего в лицо, и от сильной боли в кистях рук. Пошевелила пальцами — боль была мучительной, но руки оказались свободны. Зина попыталась открыть глаза. Открыла — и снова зажмурилась, не веря в то, что увидела. Она лежала на сиденье автомобиля, двигавшегося сквозь ночную тьму. Вернее полулежала — ноги ее были опущены вниз. А рядом с ней сидел... Черный человек!

— Как вы себя чувствуете? — Он повернулся к ней. — Вы пришли в себя, можете говорить?

Шок был настолько сильным, что Зина попросту лишилась дара речи. Она молчала. Человек пожал плечами, достал походный армейский термос и налил что-то в кружку. Протянул ей. Это был сладкий теплый чай. Она выпила кружку до дна. От чая ей действительно стало лучше.

— Где я нахожусь? — Вопрос был нелепым, ведь Зина находилась в машине, просто она сказала это, чтобы хоть что-то сказать. И не удержалась от дальнейшей глупости: — А где монастырь?

— Я вас оттуда вытащил, — ответил черный человек. — Думаю, ваши новые друзья собирались закопать вас в нижних ярусах своего подземного рая.

— Анфиса?! — Зина смотрела на него во все глаза.

— Конечно. Зря вы ей так сильно доверились. Никакая она не добрая тетушка. Они привыкли, что их преследуют, им все враги. Кто на вас навел, как вы думаете?

— Я понимаю, — тяжело вздохнула Зина.

— Ну это вряд ли, — усмехнулся он. — Вы узнали меня?

— Вы черный человек, — брякнула Зина.

— Приятно, что вы наделили меня такими мистическими качествами! — усмехнулся он. — Меня зовут Григорий Бершадов. И я возглавляю особый, очень секретный отдел НКВД. Что это за отдел и как он называется, вам знать не надо. Я следил за вами с того самого момента, как вас выпустил. И, как видите, следил правильно! Поэтому будет лучше, если вы расскажете, за что Анфиса хотела вас убить.

— Я вас не понимаю! — Зина сама услышала, что голос ей изменил.

— Прекрасно вы все понимаете! — оборвал ее Бершадов. — У нас есть сведения, что за подземным монастырем следим не только мы.

— Опять пришьете мне румынскую разведку? — Зине захотелось расхохотаться, несмотря на ситуацию.

— Нет, — Григорий был серьезен. — Я призываю вас проявить сознательность и помочь своим. Рассказать о том, что вы нашли в монастыре. Вы ведь там были?

— Была. С Анфисой. Но я ничего не нашла!

— Это неправда. Иначе вас не пытались бы убить.

— Я просто не понравилась сектантам, — пожала она плечами.

— Глупости! Вы же прекрасно все понимаете! — воскликнул Бершадов.

— Чего вы от меня хотите? — Зина почувствовала страшную пустоту в сердце.

— Сотрудничества. Я хочу, чтобы вы с нами сотрудничали.

— Но я действительно ничего не знаю! — Зине хотелось кричать. — Я обыкновенная женщина, врач! Я не шпионка, не офицер НКВД, я не работаю в милиции! Я не понимаю, зачем нужна вам! И мне действительно ничего не удалось узнать!

— Зачем вы поехали в это село? — устало спросил Григорий Бершадов.

— Я... не знаю, — растерялась Зина. — Искала разгадку, кто Андрея убил... Не знаю зачем.

— Андрея Угарова убили не мы, — сказал Бершадов.

— А кто? — горько усмехнулась она.

— Вы не поверите... Он утонул! Он действительно утонул! Он принял препарат, который спровоцировал «сухое утопление». Препарат из аптечки отца Иннокентия, кажется, так. Мертвое молоко, наверное.

— Это же и мальчику дали, да?

— Да. И мальчику. И он тоже умер.

— Так же, как его мать, Алена.

— Ну вот! А вы говорите, что ничего не знаете, — сухо рассмеялся Бершадов. — Как же легко вас спровоцировать и вывести на чистую воду!

— Где Дмитрий? Где мой друг! — Зина попыталась перевести разговор в другое русло.

— А вы уверены, что хорошо знаете Дмитрия? — неожиданно повернулся к ней Бершадов. — Как давно вы знакомы?

В этот момент автомобиль затормозил так резко, что Зина не успела ответить. И она, и Бершадов резко качнулись вперед.

— Что это? — воскликнул Григорий.

— Бревно кто-то на дороге подложил, — обернулся шофер, молодой парень. — Хорошо, что вовремя заметил! Убились бы.

В машине их было трое — Зина, шофер и Бершадов. Она хотела спросить, куда они едут, но Григорий открыл дверцу.

— Ну идем, уберем!

В этот самый момент в дверь просунулось дуло винтовки, и чья-то мужская рука вытащила из машины сначала Бершадова, затем шофера. Сам автомобиль окружили какие-то люди. До Зины донеслась непонятная речь на чужом языке. Что за язык? Она не понимала. От ужаса вцепилась в сиденье, так, что заболели костяшки пальцев. Ей казалось, что ее преследуют демоны. Почему это было так быстро? Почему все это мелькало как в ускоренном кошмаре, одно за другим? Зине было страшно до потери пульса, и просто по какой-то инерции она продолжала дышать.

Она совсем не ожидала того, что произошло потом. В автомобиль заглянул... Дмитрий! Он схватил ее за руку.

— Бежим! — решительно потянул за собой, — ты к НКВДистам попалась! Тебя расстреляли бы здесь, в поле... Бежим!

Зина выпрыгнула следом за ним в темноту. Донеслось отдаленное ржание лошадей. Дмитрий усадил ее в подводу, схватил вожжи. Подвода покатилась по ухабистой проселочной дороге.

Глава 22

Ехали не долго. Дмитрий был неразговорчив, и на все ее вопросы отвечал, что расскажет потом. Впереди показались крыши домов какого-то села. Дмитрий уверенно повернул налево, и вскоре подвода остановилась у последнего по улице одно­этажного домика, такого низкого, что в темноте он казался вросшим в землю.

— Переждем здесь, — сказал он, открывая покосившуюся калитку и заезжая во двор, — это друзья.

— У тебя есть в этих краях друзья? — удивилась Зина. — Что это за село?

— Не важно. Идем. Посидишь в доме, пока я лошадей отведу.

Они вошли в домик. По обеим сторонам небольшого коридора было две двери. Дмитрий завел Зину налево, в комнату, где стояла железная кровать, стол и несколько колченогих табуреток. Зажег керосиновую лампу, стоявшую на столе.

— Ты здесь подожди. Напротив — кухня. Если голодная, можешь пойти что-нибудь из еды поискать. Я не знаю, что там есть.

Но Зине было не до еды. У нее сильно болело все тело, и она подозревала, что это последствия дыма в подземелье. Она прилегла на кровать. Дмитрий ушел. В комнате было невероятно тихо. Глаза ее стали слипаться. Она и не заметила, как провалилась в сон, больше похожий на обморок. Когда вернулся Дмитрий, Зина уже крепко спала.

Утром она проснулась от щебета птиц. Окно было раскрыто настежь, и в него вливались потоки солнечного света. Было уже достаточно поздно. К удивлению, чувствовала Зина себя хорошо. Домик был не так прост, как казался снаружи. В конце коридора оказались удобства — туалет и умывальник. Дмитрий хозяйничал на кухне напротив, готовил завтрак.

В кухне на всю мощь было включено радио. Плоская черная тарелка радиоточки вещала международные новости.

— Радиоточка в селе? — удивилась Зина.

— А это не село! — улыбнулся Дмитрий. — Это Котовск. Окраина Котовска. И радио здесь уже есть.

Зина прислушалась. Новости действительно были международными.

— «“Над всей Испанией безоблачное небо...” — с этой фразы начался вооруженный, военный мятеж в Испании под руководством Франсиско Франко... Вчера... 17 июля... «над всей Испанией безоблачное небо»... Сигнал... мятеж... В год второй пятилетки... Вторая пятилетка завершена досрочно... СССР не останется в стороне. СССР окажет военную помощь антифашистскому, республиканскому правительству в борьбе с генералом Франко. СССР предоставит Испании кредит в размере 85 миллионов долларов, поставит 648 самолетов, 353 танка, 1186 орудий, 500 тысяч винтовок, пулеметы, бое­припасы. В Испанию будет отправлено около 3 тысяч советских добровольцев, которые окажут помощь дружественному народу в борьбе с фашист­скими мятежниками генерала Франко. В их число войдет 160 летчиков...»

— Что это, война? — Зина не верила услышанному.

— Международный спецвыпуск, — скривился Дмитрий, — хвалятся.

«Москва категорически осуждает также Италию, начавшую войну в Абиссинии, — продолжало вещать радио, — международное вмешательство во внутренние дела государств... категорически не приемлет фашистскую агрессию.. в антифашистской борьбе с правительством...»

Дмитрий выключил радиоточку.

— Зачем? — вскинулась Зина. — Я хотела дослушать.

— Здесь нечего слушать! — Голос Дмитрия зазвучал резко. — Все ложь! Здесь все ложь, от начала и до самого конца! Гордиться надо Испанией! «Над всей Испанией безоблачное небо...» Теперь оно точно станет безоблачным!

— О чем ты говоришь? — Слова Дмитрия страшно не понравились Зине.

Он разложил еду, придвинул тарелку ей.

— Ты поешь. Нам поговорить надо.

С такой «подливкой» кусок не лез в горло, но Зина мужественно заставила себя съесть все до конца.

— А я восхищаюсь испанцами! — громко сказал Дмитрий. Разговор начался сразу после того, как последняя тарелка была отправлена в кухонную раковину. Но вместо того чтобы мыть посуду, он обернулся.

— Они нашли в себе силы дать шанс лучшему, настоящему будущему! Тем, кто способен вышвырнуть этих сопливых трусливых коммунистов, ведущих страну к краху, — Дмитрий говорил и при этом внимательно наблюдал за лицом Зины, — они молодцы!

— Ты говоришь о фашистах? О мятежниках генерала Франко? — спросила она.

— Вот еще слово, которое я совершенно не терп­лю! — хмыкнул он. — Выдумано советской и коммунистической пропагандой! Я говорю о великой Германии, которой восхищается сегодня весь мир, — кроме, конечно, всякой там коммунистической мелюзги. Немцы смогли подняться над всеми. Они доказали всему миру правильность своей политики. Вот увидишь — скоро немцы покорят весь мир. Умные люди понимают, что с ними надо дружить и работать, а не навешивать коммунистические ярлыки.

— Но это фашизм... — вырвалось у Зины, — так пишут, так говорят... Не может быть превосходства одной нации над всеми.

— Ну вот, ты опять! А почему не может? А почему твои любимые Советы на превосходстве одного класса над другим построили целую страну? Да и то, какого класса! Самого низкопробного сельского навоза, из самых грязных низов...

— Ты о чем? — нахмурилась она.

— О том, о чем ты знаешь лучше всех остальных! — Дмитрий смотрел на нее почти не мигая, в упор. — Я все о тебе знаю. Прежде чем... Словом, я тщательно изучил твою биографию. Твою жизнь сломали из-за социального происхождения. Всю твою карьеру, будущее перечеркнули потому, что ты благородного происхождения, а не родилась от сельского навоза! Драконовские законы подлецов! Со мной было точно так же. Я был историком с мировым именем. Мои работы переводили на разные языки. До того дня, как меня пригласили на симпозиум в Париж. Прежде чем выпускать в буржуазную Францию, в НКВД решили проверить мою биографию. И что проверили? Дворянское происхождение! А знаешь, что произошло потом? Знаешь. Меня вышвырнули из университета, как какого-то садового сторожа! Меня! Ты можешь это понять?

Дмитрий сжимал кулаки, глаза его метали молнии, и он выглядел просто страшно. Зина сочла за лучшее промолчать, очень уж не понравился ей его взгляд.

— Ты можешь понять меня лучше всех остальных. Ты, которую везли в пролесок, чтобы расстрелять по приказу спецотдела НКВД! Неужели ты считаешь, что тебя везли в Одессу? После того, как ты уже попадала к ним в тиски? Приказ о твоей ликвидации уже был подписан! Тебя пристрелить тайком хотели — и всё!

Зина едва сдержалась, чтобы не спросить, откуда он знает об этом, и как можно делать выводы, не зная, какой разговор состоялся у нее в машине... Но она снова предпочла промолчать. В памяти вдруг всплыли слова Григория Бершадова о том, действительно ли так хорошо она знает Дмитрия и как давно она его знает.

Зине вдруг стало так тоскливо, что у нее сжалось сердце. Этот человек обнимал ее, говорил о своей любви. С ним она делила постель, отдаваясь ему так, как не отдавалась никому в жизни, даже Андрею. И все это время она ничего не знала о нем. Он использовал ее, вел свою какую-то тайную игру, лгал, целуя и глядя в глаза. Это был даже не страх, а полное разрушение ее мира, вдруг превратившегося в такую уродливую карикатуру, что от этого было не только страшно смотреть вперед, но даже дышать. Истолковав ее молчание как согласие с его словами, Дмитрий продолжал.

— А твой друг Андрей Угаров? Он проводил эксперименты на людях, на живых, настоящих людях, поэтому им так интересовались в НКВД. Смертельные эксперименты. Он уничтожал людей. Знаешь, какой страшной смертью они умирали? И для кого он это делал? Для тех, на кого работал, для Советов! Политика абсолютной жесткости к врагам! Так что тебе ли, когда-то пострадавшей от этого человека, защищать Советы, плодившие таких уродов?

— Кто ты такой? — Слова вырвались у Зины против ее воли, она уже не могла их сдержать. — Кто же ты такой? На кого ты работаешь?

Дмитрий молча улыбался. С ее глаз вдруг спала пелена.

— Подожди... Ты ведь не случайно появился в квартире! Когда старика-учителя арестовали, то сделали это специально, чтобы в квартиру проник ты! Ты написал на него донос? Или этого даже не потребовалось... Но его арестовали, чтобы ты поселился в квартире, поближе ко мне, потому что знали, что ко мне придет Андрей Угаров...

— Все верно, — кивнул Дмитрий, — я могу признаться еще в одном. Девчонку из лаборатории тоже я убрал. Ту самую, которая делала для тебя анализ. Изумительно сыграл роль ее жениха. До сих пор собой горжусь. Всего одна щепотка цианида... И результат анализа стал мой. А вот Андрея твоего мы не трогали. Он сам себя убил, когда как последний трус бежал из Одессы после смерти мальчика, догадавшись, чтó именно принял этот несчастный ребенок. По дурости его занесло к Днестру. Это не я. И старушка-докторша — тоже не я. Видишь, я говорю с тобой откровенно. Незачем больше скрывать.

— Значит, и со мной ты просто играл? — Это был глупый вопрос, но ничего поделать с собой Зина не могла.

— Нет, — Дмитрий выглядел очень серьезным, — ты нужна нам. И ты очень нужна мне.

— Нам? Ты работаешь на особый отдел НКВД? Ты чекист?

— И это после того, что я тебе рассказал?! Как можно сделать такой глупый вывод? Оскорбительный даже... — воскликнул Дмитрий.

— Тогда ты...

— Когда меня выгнали из университета, я был в отчаянии. И ко мне обратились из одной организации. Эта организация изменит весь мир. Она находится в Германии. Я работаю на немцев. И я предлагаю сделать то же самое тебе. Если большевики разрушили твою жизнь, то немцы во главе с фюрером ее спасут! Это единственное, что ты можешь сделать, кстати. Большевики тебя убьют. В Одессу тебе возвращаться нельзя. С прежней жизнью покончено. Я предлагаю тебе то, что когда-то предложили мне. Руку помощи. И я счастлив, что стал частью этой организации.

— Ты работаешь на немцев, на фашистскую Германию? — У Зины потемнело в глазах.

— А что плохого сделала тебе фашистская Германия, лично тебе? Все страшилки — просто большевистская пропаганда! В немцах нет ничего плохого. Наоборот, у них есть чему поучиться. Скоро они завоюют весь мир и избавят нас от коммунизма. И я предлагаю тебе работать на нас.

— Почему ты предлагаешь это именно мне? — Зина уже знала ответ.

— Потому, что ты знаешь очень много о подземном монастыре, а это именно то, что интересует Аненербе.

— Аненербе? — Слово было ей незнакомым.

— Ты послушай, я расскажу тебе о них.

Дмитрий начал говорить. Несмотря на то что рассказ его был довольно обрывистым, Зина почти все поняла.

После неудавшегося «пивного путча» в 1923 году Гитлера приговорили к пяти годам тюрьмы. Но уже в начале 1925 года он вышел на свободу. В тюрьме Гитлер сидел в одной камере с ассистентом Хаусхофера — одного из создателей оккультной организации и масонской ложи «Туле». Именно он уговорил Гитлера принять посвящение в масоны и познакомил с самим Хаусхофером, одним из самых одержимых оккультистов Восточной Европы. Гитлер стал членом ложи «Туле». И одновременно увлекся оккультными практиками.

Еще одной таинственной фигурой, а может, и самой таинственной, стоящей за основами Аненербе, стал Карл-Мария Виллигут. Это был признанный специалист по черной магии и демонологии. Его называли личным Распутиным Гиммлера. В списках руководителей СС и Аненербе он значился под псевдонимом Вайстор — это было одним из мистических имен бога Одина. Виллигута называли «падшим ангелом». Он происходил из семьи потомственных чернокнижников и колдунов. А в средние века сам Папа Римский наложил на его род проклятие.

Организация Аненербе была основана в 1933 году. Официальным ее основателем считается оккультист Фредерик Хильшер. В 1935 году Аненербе стала официальной организацией под названием «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков». В 1936 году была включена в состав СС. А все руководители, и явные, и тайные, вошли в личный штаб Гиммлера. В частных же беседах Гитлер не раз называл Аненербе самой важной и действенной организацией Германии.

На исследования, проводимые в рамках Аненербе по всему миру, немцы расходовали колоссальные средства, больше, чем американцы на создание первой атомной бомбы. И огромное увеличение финансирования началось именно с 1936 года.

В официальных документах велась речь об экспедициях в Тибет, об исследованиях этого района. Но это было всего лишь частью того, чем занималась секретная организация. Основой Аненербе был оккультизм.

Группа «Врил» и секта «Агарти», которую эсэсовцы называли «Обществом зеленых людей», образовали в рамках Аненербе эсэсовский Черный орден. Главой его стал лично Гитлер. Ведущие кадры ордена и все руководители гестапо были обязаны обучаться на курсах оккультизма, медитации и магии. Также они обязаны были практиковать ритуалы по черной магии. Все это хранилось в глубокой тайне от непосвященных. Но те, кто работал на секретную организацию по всему миру, получали доступ не только к секретным знаниям, но и к высшему немецкому руководству.

Важной целью Аненербе было заполучить магическое оружие, а также средства воздействия на людей. Поэтому в планах Аненербе была охота не только за реликвиями, но и за технологиями.

Список проблем, которыми стала заниматься Аненербе с 1936 года, выглядел очень обширным и внушительным. Это была научная деятельность, изучение практик оккультизма, черной магии, влияния на людей, вивисекция, медицинские опыты, шпионаж, разработка химического и бактериологического оружия, исследование тайных обществ по всему миру, разработка магического оружия «возмездия», программ ФАУ-1 и ФАУ-2, сбор материалов о масонских ложах и тоталитарных сектах, изучение области сверхъестественного и всех паранормальных явлений...

Организация охотилась за крупнейшими учеными в каждой стране, особенно в СССР. Работы советских ученых тщательно изучались. Доступ к ним организовывали агенты немецкой разведки, которые маскировались так тщательно, что никто не мог их обнаружить. Самым крупным и интересным специалистам предлагалось работать на Германию.

Так в поле зрения Аненербе и попал Дмитрий, работы которого были достаточно известны в европейских научных кругах и переводились на другие языки. Когда он был отчислен из университета, на него сразу вышли представители Аненербе и предложили работать на немцев. Дмитрий согласился.

Именно он рассказал в Аненербе о секте иннокентьевцев. Аненербе интересовалось всеми закрытыми сектами тоталитарного типа — особенно на территории СССР. Иннокентьевцы как раз попадали под ту самую категорию, которая интересовала Аненербе больше всего. Это означало, что из сектантов, живущих в конфликте с советской властью, можно было подобрать агентов для немецкой разведки.

Дмитрию поручили разыскать архивы иннокентьевцев. Как историк в свое время он писал научную работу про деятельность Ивана Левизора, который, став Иннокентием, увел под землю такое количество людей. Дмитрий бывал в Липецком и один раз даже проник в один из ходов подземного монастыря.

Прикинувшись офицером НКВД, он завел роман с сектанткой Аленой Сунько. Дмитрий всегда умел использовать в своих целях женщин. Он уговорил Алену разыскать один из тайников секты и привезти найденное в Одессу.

Но, догадавшись, что Дмитрий не имеет никакого отношения к НКВД, Алена стала его шантажировать. Пришлось сдать НКВД всю ее семью. Мужа Алены арестовали, ребенка отправили в детский дом. Самой ей удалось сбежать.

Бежала она... к Дмитрию, ничуть не догадываясь, что он стал причиной ареста ее мужа. Дмитрий к тому времени уже жил в доме на Соборной площади. Убив Алену Сунько, труп он спрятал в комнате Зины, надеясь, что его не скоро найдут.

— Ты подложил труп женщины в мою комнату? — Зина отказывалась верить в это, но прекрасно понимала, что это правда. — И ты устроил разгром? Думал найти что-то из тайников секты? Думал, что мой друг спрятал?

— У меня не было другого выхода, — Дмитрий открыто смотрел прямо в ее глаза.

— Кто же тогда забрал тело? — Впрочем, она уже знала ответ.

— Я не знаю. Я очень перепугался, когда тело исчезло, а ты лежала на полу без сознания. Я вошел к тебе в комнату и увидел все это, — сказал Дмитрий, — я не знаю, кто его забрал. Но это могли сделать только те, кто, как и мы, охотится за архивом секты. Те, кто вез тебя расстреливать.

— Мы? — она уцепилась за это слово.

— Ну да, я не один. У меня есть помощники, свои агенты. Ты узнаешь их, если будешь работать со мной.

— Я не совсем понимаю, — Зина решила прикинуться дурочкой, — иннокентьевцы ведь не оккультная секта. Зачем они Аненербе? И как в организации узнали, что твой рассказ правдив?

— На самом деле в Аненербе и раньше слышали про подземный монастырь на Украине, — нехотя признался Дмитрий, — ведь «Райский сад» строили немецкие инженеры. А все немцы, приезжающие в страну, всегда работали на свою разведку или были под ее контролем. Поэтому мое предложение изучить секреты этой секты попало как раз в точку!

— Но, судя по всему, ты упустил то, что Алена Сунько украла в «Райском саду», — усмехнулась Зина. — Архивы потеряны?

— Да, пока недоступны. Вот для этого мне и необходима ты!

— При чем тут я? — Она и на это знала ответ.

— Ты что-то узнала. Недаром сектанты пытались тебя убить.

Зина отметила это про себя. Дмитрий знал, что ее хотели убить под землей, но даже не попытался ее спасти.

— Я ничего не узнала, ты ошибаешься, — пожала она плечами.

— Подумай, — Дмитрий крепко сжал ее руку, — этой стране ты не нужна. Советы сломали всю твою жизнь. Я предлагаю тебе тоже работать на Аненербе. Им очень нужны такие люди, как ты. Мы найдем архивы иннокентьевцев, а потом вместе уедем в Германию. У нас будет новая жизнь, положение в обществе, семья! И я действительно тебя люблю.

«Действительно»... Зина знала, что когда так говорят, то это ложь.

— Это ты забрал икону из моей квартиры?

— Нет. Я никакой иконы не брал. Чекисты, которые следили за квартирой, наверное. Так что ты мне ответишь?

— Я подумаю. Я вечером дам тебе ответ.

Глава 23

— Я не хочу давить на тебя, — Дмитрий обнял ее за плечи, а Зина не решилась сбросить его руку, — но времени у нас нет.

— Совсем нет? — попыталась она улыбнуться, но не смогла. После рассказа Дмитрия ее лицо стало похоже на треснувшую гипсовую маску.

Она смотрела на него, пытаясь понять. Перед ней стоял совсем чужой человек. Человек, который вдруг обнаружил в себе настолько пугающую бездну, что у нее просто перехватило дух. Боль разочарования выступала на ее лице обнажающими пятнами правды, но Дмитрий на нее не смотрел.

Она вдруг с горечью подумала, что он вообще на нее не смотрел, никогда. Все, абсолютно все было ложью, притворством ради корыстной цели, жестокой игрой, в которую ради своих собственных интересов так часто играют люди, не понимая, что причиняют зло и бездушно калечат сердца и чувства других людей.

В глубине души Зины вдруг возникло пугающее предчувствие. Она почувствовала что-то очень страшное — настолько страшное, что это нельзя было ни понять, ни объяснить. Если немцы с помощью своей секретной организации собирали тайны и различные оккультные знания по всему миру, то как и для чего они собирались их применить? У них должны была быть очень серьезная цель, настолько важная и страшная, что ради этой цели меркли все затраты, средства и способы. Что-то пугающее, массивное, как огромный паук, пытающийся закинуть свои страшные щупальца во всех направлениях. Черный паук с эмблемой СС.

Эта цель была пока непонятна, но она пугала. В ней ощущалось бездушное, очень сильное зло. Это же бездушное зло было и в глазах Дмитрия, которые вдруг перестали быть глазами человека, а стали частью тела черного паука, несущего смерть.

Зине предстояло принять страшное решение, и пугающий холод этого решения вдруг застыл неподвижным, страшным камнем в ее животе. Руки стали предательски дрожать, и, чтобы скрыть эту дрожь, она попыталась спрятать их за спину.

— Что с тобой? — нахмурился Дмитрий.

— Плохо... стало, — тихо ответила Зина, словно с трудом выдавливая слова, — спазм сосудов. Нужны лекарства.

— Скажи, что нужно. Я куплю.

— Лучше я сама выйду. Ты не запомнишь, их несколько. Тут есть поблизости аптека? Названия сложные, — вымученно улыбнулась Зина, — если ты перепутаешь, и я их не приму... Не хочется в больницу попадать.

— Не знал, что ты больна. И часто у тебя такое? — сочувственно смотрел на нее Дмитрий, но это было сочувствие удава, наблюдающего за кроликом.

— Все чаще — в последнее время...

— Давай вместе в аптеку пойдем!

— Конечно, хорошо, — словно обрадовавшись, улыбнулась она.

Оказалось, что домик находился не в такой уж глуши. Совсем рядом были оживленные улицы, невдалеке виднелась центральная площадь вокзала. Был ясный солнечный день. Раскаленное южное солнце вовсю обжигало маленький город. И Зине захотелось закричать, когда она увидела беспечные лица людей, не представляющих о том, что скоро их ждет беда.

— Давай потом вина купим, — она взяла Дмит­рия за руку, — говорят, тут хорошее местное вино. Устроим праздничный ужин.

— Ну конечно! — радостно улыбнулся он.

В аптеке было сумрачно и прохладно. Солнечные лучи почти не проникали в низкие окна, расположенные почти вровень с землей. Дмитрий скучал, пока Зина перечисляла лекарства. Девушка-фармацевт нахмурилась:

— Вы уверены, что вам нужны именно эти препараты?

Когда они вышли из аптеки, все так же жгло солнце. И невозможно было представить, что где-то притаилась густая, холодная тень.

— Я хочу выпить за нас с тобой, — поднимая бокал, сказала Зина. Непонятно где и как, но Дмитрий сумел раздобыть старинные винные бокалы, которые очень приятно было держать в руках, прикасаясь пальцами к тонкому и нежному чуть прохладному стеклу, — за наше будущее... В Германии...

— Значит, ты... — Дмитрий засиял.

— Я согласна, — лучезарно улыбнулась она.

И долго, не отрываясь, смотрела, как Дмитрий допил свое вино до конца. Он отрубился минут через 10, и Зина поздравила себя с тем, что все-таки была хорошим врачом. Смеси из порошков и ампул, которую она добавила ему в бокал, должно было хватить на то, чтобы он проспал как минимум сутки. Но для гарантии она связала ему руки веревкой, найденной на кухне. Перетащила Дмитрия со связанными руками на кровать, а концы веревки привязала к железным перекладинам кровати. Затем без зазрения совести порылась в его карманах и забрала все деньги, которые у него нашла.

Через полчаса Зина уже была на вокзале, где купила билет до Измаила. Она специально сделала так, чтобы запутать следы, если за нею кто-то следит. Но все прошло без приключений. До Измаила она добралась спокойно, без всяких происшествий в пути, а из Измаила уже купила билет на поезд в Одессу. Чтобы добраться домой, ей потребовалось чуть больше суток. Где-то к середине этого путешествия Зина поняла, что ночная стрельба после того, как она влезла в архив поликлиники, была специально инсценирована Дмитрием и его агентами, чтобы заставить ее поехать в село. Он тонко играл на людской натуре, особенно — на женской, сумев приобрести качество, которое было абсолютно необходимо для профессионального разведчика.

Корпуса хлебного завода были серыми. Зина тихонько постучалась в окошко вахтеру.

— Как мне попасть в отдел кадров? Я знаю, у вас люди требуются...

Она выглядела совершенно по-деревенски — простое ситцевое платье и платок на голове. Вахтер направил ее по длинному плохо освещенному коридору. Ни разу не сбившись, она оказалась в небольшой комнате, где сидела стайка девушек, с деловым видом печатающих на новеньких пишущих машинках «Континенталь» и одновременно болтающих друг с другом. Машинки хищно поблескивали длинными рядами металлических блестящих зубов, готовыми вонзиться в ничего не подозревающее о бюрократии живое человеческое тело.

— Присядьте, обождите, — скомандовала одна девчонка, небрежно кивнув ей на стул, — я сейчас отчет допечатаю и вами займусь.

И, бодро выпустив длинную, похожую на пулеметную, очередь по клавишам машинки, вдруг воскликнула:

— А я вам говорю, что это будет катастрофа! Катастрофа цельная, вот попомните, лопни мои глаза!

Со всех сторон сразу понеслись голоса, и Зина поняла, что попала прямиком в бурное обсуждение очень важной темы.

Обсуждали то, что краем уха Зина уже слышала в поезде, но не придала этому особенного значения. Хотя в поезде тоже шли разговоры, и эти разговоры серьезно разделились — собственно, и обсуждаемые темы были слишком разные.

Мужчины бурно говорили о том, что при рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР было создано абсолютно новое подразделение — Государственная автомобильная инспекция, сокращенно ГАИ, которая должна была заниматься исключительно машинами. Постановление было подписано 3 июля 1936 года, и многие находили решение разделить службы очень неплохим.

— А я вам говорю, скоро все в стране будет в машинах! — ораторствовал хлипенький мужичонка в крестьянской фуфайке, потрясая старым выпуском газеты «Правда». — Кто-то же должен за ними следить? Правильно сделали, что разделили! Мозговитое это решение!

— Вот делать им нехрен! Как будто все у нас на машинах ездиют, — вытирая платком со лба пот, крупный мужчина в потертом чесучовом пиджаке был настроен скептично, — кому нужны эти машины! Вон, единицы! Так еще и за ними следить! Лучше бы давали следующую пятилетку, стахановцы, — народу жизнь усложнять.

— Ну, с них не убудет, — вторил ему старичок с козлиной бородкой, — жизнь нам всегда усложнят...

Зина быстро потеряла интерес и переключилась на другое — на обсуждение за ее спиной. Говорили несколько женщин. И вот это больше автомобильной инспекции привлекло ее внимание.

27 июня 1936 года было издано постановление, наделавшее немало шуму. В СССР запретили аборты. Раньше эта тема была деликатной, секретной, щепетильной, но вдруг оказалось, что об абортах можно и нужно говорить.

Было издано специальное Постановление Центрального исполнительного Комитета СССР и Совета народных комиссаров СССР о запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, а также были внесены законодательные изменения в процедуру развода, существенно усложняя развод, особенно для семей, уже имеющих детей.

Запрет на аборты касался всех медицинских учреждений — больниц, поликлиник, женских консультаций, роддомов. СССР для обширных строек и грандиозных планов требовались кадры. Люди были материалом для построения коммунизма на земле. Но вдруг оказалось, что женщины восприняли это постановление в штыки! Как рожать, куда рожать, когда и одного прокормить невозможно! Голод в стране, хоть и кричат на каждом шагу о победе и торжестве социалистического труда! А цены такие, что и один рот прокормить невозможно, не говоря о куче детей!

Запрет также означал, что аборты будут делать подпольно — а это опасно и дорого. Возрастут цены до небес. За такое и сажать станут. И не только врачей, но и тех, кто подпольно ходил к врачам. Что теперь будет? Деликатность была отброшена в сторону и кипящее возмущение дошло уже до предела.

Вот об этом и говорили девушки в отделе кадров на хлебзаводе, и было невозможно вклиниться в их горячий разговор. В конце концов девушка вспомнила о Зине.

— Вы на какой должности работать у нас хотите? Рабочей в цех?

— У меня тут такое дело... Вы извините, конечно. Но я двоюродную свою сестру ищу, она у вас работала. Алена Сунько зовут.

— Вы понимаете, что мы не даем такие справки? Это сколько же архива нужно перевернуть? — демонстративно возмутилась девица.

Зина принялась ее уговаривать, и крупная купюра перекочевала в ладонь девицы из ее ладони. Девица посмотрела в каких-то папках и написала ей номер цеха и фамилию старшей смены.

— Вы лучше у проходной подождите, — сказала она, — вы ее не упустите — высокая, с черной косой. До конца смены час всего, имеет смысл подождать.

Старшую смены, в которой работала Алена Сунько, Зина узнала без труда. Еще одна денежная купюра — и женщина дала ей адрес самой близкой подруги, с которой общалась Алена. По словам старшей, Алена исчезла, как в воду канула. Никто не знал, куда она пропала и что с ней. А теперь ей уже оформили увольнение за прогулы, чем испортили всю трудовую книжку.

Зину так и подмывало сказать, что Алена Сунько мертва, а начальству с завода следовало бы побольше интересоваться судьбой своей сотрудницы. Но она сдержалась. А затем поехала по данному ей адресу.

Из покосившейся хибары на окраине Молдаванки доносились пьяные голоса. Это было одноэтажное деревянное строение в глубинах огромного проходного двора. И казалось, что одним боком оно вросло в землю. Когда Зина подошла ближе, из распахнутой настежь входной двери на нее обрушилась волна вони.

Она шагнула внутрь. В комнате несколько мужчин за столом пили мутное вонючее пойло из трехлитровой банки. Худая женщина с грязными волосами и синяком на щеке возилась у кухонного стола, который стоял прямо в комнате. Она повернулась к Зине.

— Мне б Алену Сунько. Когда она уехала? — прямо спросила Зина, надеясь сбить женщину с толку. Но не тут-то было.

— Ты из милиции? За ребенком пришла? Так опоздала. — Женщина смотрела на нее нагло, уставив руки в боки. — Увезли пацана в больницу-то. Давным-давно.

— Так. Давай по порядку. Я не из милиции. И я хочу узнать все.

— А с чего это я буду с тобой откровенничать? А вдруг у Алены неприятности от меня будут?

Зина протянула ей деньги. Женщина схватила их с такой скоростью, что они буквально растворились в воздухе.

Дальше на Зину просто вылился словесный поток, из которого с грехом пополам ей удалось разобрать следующее. Когда семья Алены переехала в город, то временно они остановились здесь. Начали работать на хлебзаводе. И почти сразу, через дня два исчез муж Алены Владимир. Алена страшно перепугалась. Она все время твердила, что его или арестовали, или убили. И боялась до такой степени, что перестала ходить на работу. А потом заболел мальчик, сын Алены, страшно кашлял. Алена пичкала его снадобьями, которые привезла из деревни, сама их на кухне готовила. Но мальчику становилось все хуже.

В конце концов пришлось везти его в больницу. Алена очень боялась этого, все говорила, что ее выследят. Так и произошло. Потому что ни мальчик, ни Алена из больницы не вернулись, и больше их подруга в глаза не видела. Это все, что она смогла рассказать.

— Что за снадобья делала Алена? Что именно она давала мальчику? — выпытывала Зина.

— С собой привезла. И еще что-то добавляла. Говорила, что эту вещь им в церкви давали, на радениях. Вроде как крещение молоком. Но это было совсем не молоко! Мутноватое, белесоватое... И воняло. Да вещи ее остались здесь. Может, там есть чего.

Женщина пошла в комнату и притащила старый потертый чемодан. Вместе они его открыли. В чемодане были какие-то сухие травы, завернутые в газету. И банка с крышкой, в которой плавали белесоватые, очень неприятные на вид грибы.

— Оно самое! — подруга ткнула пальцем в банку с грибами. — Оттуда она брала это молоко!

Грибы! Это было похоже на разгадку. Еще из лекций в институте Зина знала, что многие свойства грибов до сих пор не изучены.

— Интересно, что за грибы такие... — протянула она вслух, не сильно надеясь на ответ. Но, к ее удивлению, женщина отреагировала.

— Так мухоморы это! Алена рассказывала! Сказала, что многие их ядовитыми считают. А тем, кто верит в этого их Бога, она не могут причинить никакого вреда.

Больше делать Зине здесь было нечего. Она направилась к выходу.

— Ты когда Алену найдешь, скажи, чтоб пришла вещи свои забрать! Я в целости все сохранила. Жду ее очень! — крикнула вдогонку ей подруга.

Ничего не ответив, Зина лишь покачала головой. Ей нечего было сказать. С огромным опасением она проводила ночи в своей квартире, но больше ей пойти было некуда. Зина страшно боялась появления Дмитрия, но его комната по-прежнему была заперта на висячий замок. Ее утешала только одна мысль — мысль о том, что в квартире очень много людей, а значит, ее не посмеют убить на глазах стольких свидетелей. Запершись, она сидела в своей комнате.

Но все было тихо, и ничего не произошло. Чтобы занять себя и прогнать страшные мысли, Зина обложилась несколькими научными книгами и принялась читать все, что было написано о мухоморах. Известно, что в них содержатся иботеновая кислота, мусцинал и другие соединения из разряда очень сильных галлюциногенов. Они вызывают сильные галлюцинации, эйфорию, бесстрашие, отсутствие боли даже при серьезных ранах. То есть все те качества и свойства для изготовления препаратов, которые могли заинтересовать и немцев, и секретный отдел НКВД.

Второе народное название мухомора было «гриб умалишенных». Возбудимость, раскрепощение, эйфория — все это происходило с человеком, который употребил эти грибы. Поэтому снадобья из мухоморов широко использовались во всех сектах, где проводились массовые радения или какие-то странные ритуалы с причинением боли, оргии, и прочее, на что не способен в нормальном состоянии обычный человек.

Мухоморы заставляли людей впадать в религиозный экстаз с бешеными плясками, песнопениями и прочим. Также во время ритуалов в сектах после применения этого вещества могли быть буйные выходки или самоубийства. Ведь человека в таком состоянии очень легко заставить убить или покончить с собой.

Передозировка снадобья с мухомором вызывает паралич мышц лица. На лице человека появляется выражение страшного испуга. Экстракт из таких грибов используют в яде, которым колдуны вуду превращают людей в зомби.

Человек, отравленный такой смесью, но в легкой концентрации, не достаточной для смерти, превращается в «живого мертвеца». Он впадает в состояние ступора, которое ошибочно принимают за психическое заболевание, даже не предполагая, что речь идет об элементарном отравлении. И вывести человека из этого состояния невозможно. В конце концов наступает смерть.

Противоядия от яда мухомора не существует.

Читая, Зина подумала о том, что, может быть, этим и объяснялась повышенная смертность сектантов, которые употребляли снадобья на основе мухомора изо дня в день.

Еще ей казалось, что это очень похоже на правду — заставить человека спуститься под землю с помощью особого снадобья. Впав в страшное состояние эйфории, человек уже не понимал, что происходит и зачем.

Теперь у Зины сложилась полная картина. Когда сын Алены заболел, то, боясь преследований, вместо того, чтобы обратиться к врачу, она принялась пичкать ребенка этим ужасающим снадобьем, к которому привыкла и умела его готовить, находясь в секте. Но состояние ребенка ухудшилось настолько, что он впал в ступор, и пришлось везти его в больницу. Так Алена и ее несчастный маленький сын нашли свою смерть.

Зина вспоминала рассказ Фаины Романовны о подобном ребенке в селе. Очевидно, сектанты давали детям это снадобье, все-таки пытаясь лечить хоть таким образом, — и убивали их.

Влияние на людей, умение манипулировать их сознанием — именно это пытались найти и немцы из организации Аненербе, и секретный отдел НКВД. Нашли ли? Ответа на этот вопрос у Зины не было.

Следующее утро застало ее в библиотеке, которой когда-то занималась ее бабушка. Воспоминание из детства было свежо, и она без труда узнала те самые книги, которые бабушка привезла из Киева, — старинные альбомы религиозного содержания. В одной из книг, отличающейся от остальных своим более новым видом, ее ждал царский подарок — адрес мастерской, где делали иконы: Лаврская улица. Зина быстро переписала нужный адрес и решила, что необходимо туда съездить.

Оставаться в Одессе было опасно, Зина чувствовала это. А потому, вернувшись в свою квартиру, собрала самые необходимые личные вещи и как можно скорее поехала на вокзал.

Глава 24

Мелкий пронизывающий дождик моросил с самого утра, покрывая водой старинную мостовую, ведущую к Киево-Печерской лавре. Серое, свинцовое небо, грозящее долгой непогодой, пронзали старинные купола. Зина остановилась напротив входа в лавру и запрокинула голову вверх. Ей нравилось так делать: всегда казалось, что она была птицей... В сером, седом небе были ангелы. И было так легко идти вперед, даже не зная, что тебя ждет.

Нужный ей дом находился по соседству с лаврой. Но на нем не было никаких указаний о том, что здесь могла располагаться иконописная мастерская. На первом этаже старинного трехэтажного дома из серого камня были расположены жилые квартиры. И никаких указателей, никаких вывесок — ничего...

Зина решила зайти во двор. Он был чистенький, аккуратный и совершенно безлюдный. Ей вспомнилась родная Одесса, где в старых домах в открытом окне первого этажа всегда найдется разговорчивая старушка, которая не только выложит все об обитателях дома, но и составит точный психологический портрет вашей личности. Такой старушки здесь не было. Окна квартир были закрыты, несмотря на тепло, а двор пуст. Зине было неловко торчать столбом посреди двора, поэтому, постояв немного, она направилась к выходу.

— Простите... Вы кого-то ищите? — Она обернулась на зов, вздрогнув, как от удара.

На пороге одного из подъездов стоял мужчина средних лет с портфелем, в солидном летнем костюме. Как он появился, откуда — Зина и не заметила.

— Да, ищу, — ответила она, — мне говорили, что по этому адресу находится иконописная мастерская. И реставрация старых картин, книг. А здесь, смотрю, никакой вывески.

— Была мастерская, — мужчина кивнул, — только вот закрыли ее месяца два назад. В подвале она была. Заколоченные окна видите?

Действительно, в самом углу двора был подвал, который выглядел абсолютно заброшенным.

— Как закрыли? — Зина растерялась от неприятной новости. — Может, перевели куда? Вместе с сотрудниками?

— Нет, совсем закрыли. — Мужчина смотрел на нее испытующе. — А зачем переводить? В лавре, вон, любую икону купить можно. А зачем плодить этот опиум для народа? Государство, наоборот, борется со злосчастными проявлениями религии, всякого там мракобесия. А тут под боком рассадник, можно сказать. Сидят здоровые мужики и ничего не делают. Картинки малюют. В поле бы их, на завод! Вот и закрыли. Как по мне, так правильно. Пьянки в подвале были мерзкие. Разогнали нечисть! На завод их!

— Это точно, правильно сделали, — вздохнула Зина, выдержав его пристальный взгляд. — Но мне одного из работничков этих разыскать надо было. По делу об алиментах. Вы не знаете, у кого спросить?

— Вот, точно! По делу об алиментах! — хмыкнул мужчина. — Точно алкаши и тунеядцы! Бандитские элементы! Ну, дело сознательное. Раз надо... Знаете, тут в первой квартире дворничиха наша живет. Так она с начальником этой мастерской вроде как знакома была, дружбу водила. Как говорится, свой своего видит. Вы ее спросите. Может, и расскажет чего.

И, переложив портфель в другую руку, мужчина решительно удалился — подальше от воспоминаний про алкоголиков и тунеядцев.

Дворничиха оказалась на удивление молодой и очень даже привлекательной. Встретила Зину она в штыки.

— Ничего я не буду вам говорить! Вам наговоришь, а у Мишки неприятности будут! Ступайте подобру-поздорову!

— Так я для этого и пришла, чтобы не было неприятностей у Мишки! — решительно сказала Зина. — На него в суд подают, а я и докажу, что он не виноват!

Денежная купюра довершила дело, и дворничиха пригласила ее внутрь, в довольно чистую подвальную квартирку. По дороге рассказала, что временно работает дворником, сама учится в университете и собирается выйти в другую жизнь.

Главу мастерской иконописцев звали Михаилом, и работал он на этой должности недавно. Он был молод, красив и сразу завел с дворничихой-студенткой роман. Но, когда жильцы написали жалобу на мастерскую, их закрыли, и Михаил уехал в Одессу, где устроился работать шофером на хлебзавод.

На этом месте рассказа Зина насторожилась, но девушка ничего не заметила. В Одессе жизнь его не заладилась, а потом что-то произошло. Дворничиха не знала точно что. То ли он в ДТП попал, то ли еще что-то. В общем, его сняли с работы и отправили под следствие. Суд его оправдал, но на хлебзавод он возвращаться побоялся. Потому и решил пересидеть в Одесской области и отправился в село Маяки на Днестре.

— Село Маяки, на Днестре? — у Зины потемнело в глазах.

В Маяках погиб Андрей. Его тело обнаружили в Днестре. На всем протяжении этой страшной истории, этого жуткого следствия Зина так и не смогла понять, что понесло Андрея в это село. Каким образом он, никогда не бывавший в области, не имевший в этом месте ни друзей, ни родственников, ни знакомых, оказался именно в этом селе, да еще и полез в Днестр? Зачем?

Ее мучила эта загадка, которой она не могла найти объяснения. И вот теперь она зазвучала с новой силой! А если Андрей поехал в село специально для того, чтобы разыскать этого самого Михаила? Тогда его появление в том месте выглядело очень даже логично!

По словам дворничихи, после переезда Михаила в Маяки их отношения разладились. Они еще общаются, она иногда ездит к нему, но... Но Михаил не хочет никуда уезжать из села, он боится. А она не собирается никуда уезжать из Киева. И твердо уверена в том, что рано или поздно их отношения сойдут на нет.

Зина обратила внимание на важный момент в рассказе: Михаил боится покидать село по каким-то серьезным причинам. Он прячется. Теперь она не сомневалась ни секунды, что именно его хотел разыскать Андрей.

Взяв у дворничихи адрес, Зина еще раз поклялась, что никаких неприятностей у Михаила не будет. Когда она вышла на улицу, начался дождь. Небо словно оплакивало все грехи этого мира, который прятался за мишурой из подлых поступков и ярких, ничего не значащих слов.

На какое-то мгновение Зине захотелось зайти в лавру... Но она не зашла. Ноги сами несли ее к вокзалу, к конечной точке ее путешествия.

В Маяки она приехала под вечер. В сумерках Днестр был удивительно красив. Нужный ей дом находился возле самой реки. Это был уютненький, чистый домик из белого кирпича с красно-рыжей крышей. Прямо от него дорожка вела на самодельный причал. Возле причала были привязаны две рыбачьи лодки. Чуть в отдалении все заросло камышом. Пахло илом и тиной.

Зина забила кулаком в деревянную калитку. Ее удивило, что в ответ не отозвался собачий лай — собаки в этом доме не было. Поднялся ветер. Зашумел камыш. С реки потянуло свежестью. Воды стали серыми, похожими на расплавленный свинец. Где-то далеко в них опускалось горячее дневное солнце.

Она снова постучала. В этот раз вдалеке послышались шаги. В калитке появилась молодая черноволосая полная женщина. Она была очень красива, судя по всему, болгарка или молдаванка по нацио­нальности. Зина поневоле залюбовалась выразительными чертами ее лица.

— Вам кого? — не здороваясь, спросила женщина, недоброжелательно нахмурившись.

— Мне нужен Михаил, — ответила Зина.

— А его нет! — женщина нахмурилась еще больше.

— Это неправда! Быстро скажите ему, что я приехала по очень важному делу из Киева. И лучше ему со мной поговорить, — Зина уже не церемонилась.

Окинув ее тяжелым взглядом, женщина удалилась. Зина мысленно пожалела студентку-дворничиху. Может, как раз из-за этой женщины Михаил так не хотел покидать село?

Прошло не меньше десяти минут. Вновь послышались шаги. Рядом с женщиной шел высокий светловолосый мужчина. Увидев его, Зина не поверила своим глазам, она даже всплеснула руками, и у нее вырвалось:

— Вы — сын Анфисы! — У мужчины, стоящего перед ней, было лицо Анфисы, лицо, которое навсегда врезалось в ее память!

— Да, — кивнул мужчина. — Ты, Мария, иди домой, — негромко бросил он женщине, стоящей рядом с ним. — Нечего тебе тут больше делать.

— Но эта... — попыталась возмутиться женщина.

— Пошла домой, кому сказал! Потом поговорим! — уже громко повторил он.

Женщина надула губы и удалилась с обиженным видом.

— Бегают за мной, страшное дело! — Мужчина неожиданно рассмеялся, пропуская Зину во двор и тщательно запирая калитку на замок. — Уж и не знаю, как избавиться от них!

— Не по-христианским заветам живете! — усмех­нулась Зина в ответ.

— Упаси меня черт! — мужчина замахал руками. — Насмотрелся у мамаши. Да вы в дом проходите.

В доме было очень чисто и даже уютно. Михаил поставил чайник, начал выкладывать на стол припасы — копченую рыбу, хлеб, сыр. Зина не возражала — во время всех этих перипетий она часто забывала о еде. И теперь просто впилась зубами в бутерброд.

— Давно вы мать мою видели? — присел Михаил к столу.

— Недавно, — ответила Зина, отрываясь от угощения.

— Кто вы, я знаю. Она письмо мне прислала, пыталась предостеречь. Мол, вы на большевиков работаете.

— Не работаю, — Зина покачала головой. — А ваша мать пыталась меня убить.

— Ну-ка, расскажите! — и, видя, что она колеб­лется, добавил: — У меня нет ничего общего с моей матерью. С детства ненавижу сектантов. Всю жизнь бегу от них.

— Ваша мать говорила, что вы в Одессе.

— Это она так пытается меня спасти. Да вы расскажите, что было! Вас в монастыре под землей пытались запереть?

Зина начала рассказывать. Михаил слушал ее очень внимательно.

— Вас не собирались убивать, — сказал он без тени улыбки, дослушав. — Вас наоборот — хотели спасти. Очистить на радении. Дьявола выгнать, если вы в это верите. А потом молиться за вашу душу. Подержали бы пару дней в монастыре, а потом выпустили. И травками бы окуривали. Они глупые, но они беззлобные. Они не убивают людей. Наоборот, молятся за них.

— А Алена и Владимир? — уставилась на него в упор Зина.

— Алена и Владимир выбрали свою судьбу сами. Алена шлендрой была, а Владимир денег хотел. Они очень даже подходили друг другу. Владимира ведь арестовали со мной, — и Михаил начал рассказывать.

Из его рассказа выходило, что он ничего не знал о том, что Алена и Владимир что-то забрали у сектантов. Михаил тогда работал на хлебзаводе и помог другу обустроиться в городе, устроил его на завод. Все выяснилось, когда их — Михаила и Владимира — арестовали. Держали их в разных камерах. Михаил ничего не знал, поэтому его выпустили. А Владимира — нет. Но перед тем, как выпустить, Михаила предупредили, что он не должен оставаться больше в городе. Один его приятель помог ему обустроиться в этом селе, и больше он не видел ни Алену, ни Владимира.

Зине пришлось сказать, что они мертвы. Михаил едва не заплакал, услышав о смерти друга. Вряд ли он притворялся.

Когда он успокоился, Зина спросила об Андрее Угарове. Михаил нахмурился:

— Был один мужик, приезжал. Но я в тот день рыбу повез в Болград, а затем в Измаил. Я с другом рыбой торгую, езжу по всем небольшим городкам. Мне говорили, что был какой-то мужик из города, меня искал. Когда я вернулся, его уже не было. Он ведь утонул вроде? Помню, шухер еще был. Мне друг рассказал, что видел, как мужик тот к реке шел.

— Он один был? — напряглась Зина.

— Один. Точно один. И шел прямиком в плавни, не там, где пляж у нас расчищенный и куда все люди ходят. А именно в плавни, словно спрятаться хотел.

Рассказ Михаила подтверждал слова Бершадова о том, что Андрея никто не убивал. По всей видимости, он шел к реке, чтобы попробовать препарат — снадобье из мухомора по рецепту сектантов. Но реакция на организм оказалась непредсказуемой — Андрей упал в воду, и у него возникли симп­томы сухого утопления. Смерть его наступила в воде.

— Не знаю, что он искал здесь, — говорил Михаил, — с сектой связанное, наверное. Все ищут. А я с детства этих сектантов ненавидел. Помню в детстве, каждый раз, как мать в Одессу уезжала, всегда сбежать хотел.

— Мать часто ездила в Одессу? — насторожилась Зина. — Зачем?

Михаил замолчал, отвел глаза в сторону, и она вдруг поняла, что это и было то ценное, за чем все охотились. Инстинктом почувствовала, шестым чувством — и затаила дыхание.

— Расскажите, Михаил! Вы ведь знаете. Это важно, очень. Я прошу вас.

Уговаривать пришлось долго. Но в конце концов Михаил не выдержал:

— Ладно, расскажу. Устал в себе держать. Только знайте — за то, что я вам сейчас скажу, меня и убить могут. А я устал молчать! Имею право, в конце концов... Сколько мне в жизни зла сделали, вся жизнь наперекосяк... А ради чего? Ради тайны, от которой, узнай кто, и всё у них перевернулось бы! В общем, мать моя влюблена была в этого... В Иннокентия. И незадолго до своей смерти он доверил ей выполнить очень важное поручение. И мать свято поклялась его исполнить. В Одессу она в детский дом ездила.

— В детский дом? — У Зины округлились глаза. — Вы хотите сказать — к ребенку?

— К ребенку, — вздохнул Михаил, — к его дочери. Только никто не знал, что у Иннокентия была дочь. Мать ее умерла при родах. Тоже из этих была, из сдвинутых... Ребенок в подземелье не выжил бы. Вот он и отдал дочку в дом малютки, специально отвез в Одессу. А матери моей поручил за ней смотреть.

Зина задумалась. Дочь Иннокентия. Сейчас девочка должна быть уже взрослой. Знала ли она, кто ее отец? Что с ней произошло? А если архивы хранятся у нее? Это было слишком серьезно! Вот оно, тайное место, где можно было спрятать все, что угодно. Дочь! Невероятная тайна!

— Она ведь выросла уже, — сказала Зина, словно размышляла вслух, — интересно, что с ней сталось...

— Да к ней и не подступиться теперь! — хмыкнул Михаил.

— Это как? — удивилась она.

— Да такой стала... В поклонниках все красные комиссары да московские шишки! Актриса она. Актрисой стала. Очень известной. Может, слыхали? Елена Закричная.

Конечно же Зина слышала это имя. Восходящая звезда музыкального театра, которая пела везде, где только можно, и за пределами родной оперетты тоже. Черноволосая женщина, бездна обаяния и чарующий голос! Она видела ее на сцене несколько раз.

— Этого не может быть! — воскликнула Зина.

— Может, — сказал Михаил. — А от кого, как вы думаете, она красоту и актерский талант унаследовала? Она, кстати, знает, чья она дочь. Мать моя с ней до сих пор общается. Но она это в тайне держит. Ну еще бы... Такое происхождение! И врагу не пожелаешь!

Зина покинула Маяки на следующее утро, переночевав в гостиной у Михаила — поздно было куда-то идти. Проговорили они полночи. Больше Михаил не рассказал ничего интересного. Только снова и снова говорил о своем израненном детстве, о боли, которую постоянно носил с собой...

Проходная театра совершенно не охранялась. На входе сидела лишь доброжелательная бабулька с клубком ниток для вязания. Бабулька вязала быстро-быстро, и клубок все время крутился.

— Простите... Я Елену Закричную ищу. Когда она в театре будет, можете подсказать? — спросила Зина.

— А зачем ищешь? — прищурилась бабулька.

— Я подруга ее родственницы из села, вот, письмо привезла. Очень просили лично в руки передать.

— А почему на квартиру ей не понесла?

— Так была у нее на квартире, сказали, что старый адрес, переехала она! Не живет больше по старому... — Это была ложь. Зине просто моментально пришло в голову, что актриса могла часто переезжать. А если нет — что ж, деревенская баба что-то напутала, только и всего.

— Да, верно, — закивала бабулька, подтверждая ее слова. — С этим своим как разошлась, так сразу и переехала!

— Как найти-то ее?

— А до середины декабря ты ее и не увидишь. Театр на гастроли уехал, месяцев на пять. Так что придется подождать.

— Вы мне хоть новый адрес ее подскажите! — взмолилась Зина.

Бабулька уперлась, но ненадолго. Купюра решила дело. Деньги буквально таяли, ускользая из рук. Но экономить больше не имело смысла. Зина должна была дойти до конца во что бы то ни стало, хотя и сама не понимала зачем.

Елена Закричная снимала комнату в коммунальной квартире на Екатерининской. И соседка подтвердила, что актриса уехала на длительные гастроли, поэтому комната заперта.

Из поликлиники Зину уволили с такой ужасной записью в трудовой книжке, что устроиться на приличную работу у нее больше не было никакой возможности. Но даже больше, чем это, ее волновало, что в квартиру вернется Дмитрий, ведь она жила там по-прежнему, больше ей некуда было идти. Однако на двери Дмитрия все так же висел замок.

Через несколько дней после визита к Елене Закричной раздался звонок в дверь. Как всегда, Зина была дома, пытаясь склеить разбитые чувства и сообразить, как ей жить дальше. Сделать это было сложнее всего. Перспектив не ожидалось никаких. Деньги улетали с катастрофической скоростью, и она с печалью ждала того момента, когда у нее не останется даже на хлеб. На пороге стоял Евгений. Зина провела его в свою комнату.

— Я пришел предложить тебе работу, — с порога сказал он.

— Ты шутишь? — засмеялась она. — У меня такая запись в трудовой, что никто больше не рискнет!

— В том месте рискнут, — мрачно ответил Евгений. — Собственно, там и будет лежать твоя трудовая книжка. А по совместительству ты будешь вести занятия на кафедре педиатрии в институте, и по новой твоей работе тоже.

— Я согласна! — воскликнула Зина.

— Подожди... Ты ведь не знаешь, куда я тебя приглашаю! — вдруг смутился Евгений. — Мне стыдно, но это единственное, что я могу сейчас тебе предложить... Может, как узнаешь, выгонишь меня со скандалом.

— Не выгоню, — улыбнулась она. — Я знаю, куда ты меня зовешь. Ты зовешь меня работать в морг.

— Ну да, откуда ты... — растерялся Евгений. — Детским патологоанатомом... И не только детским. Ты такое впечатление на моего знакомого произвела во время вскрытия Андрея, что он попросил предложить тебе работу. Им давно человек нужен. А никто не хочет идти. Ну у тебя и интуиция!

— Я пойду, — серьезно сказала Зина. — Я ничего уже не боюсь.

И тут же засмеялась, увидев удивленное лицо Евгения.

Глава 25

Время летело, как вихрь. Новая работа вдруг оказалась отдушиной, изгоняющей из головы дурные мысли. К тому же все эти месяцы огромный замок в комнате Дмитрия по-прежнему висел на двери.

Первые месяцы адаптации к условиям, которые выдержит редкая женщина, доказали Зине одну простую истину: в морге не страшно. Нет ничего страшнее живых людей.

А в конце ноября и начале декабря вся страна бурно обсуждала событие, которое отодвинуло на второй план и войну в Испании, и запрещение абортов. Все передовицы газет трубили исключительно об этом.

25 ноября — 5 декабря в Москве состоялся последний Съезд Советов, принявший новую Конституцию СССР. Высшим органом власти теперь становился Верховный Совет СССР. А новая Конституция стала очень серьезным событием, влияющим на все аспекты жизни страны.

5 марта 1936 года газета «Правда» опубликовала запись беседы Сталина с председателем американского газетного объединения Роем Говардом. Американский журналист удивился тому, как можно изменить положение в СССР, если на выборах по-прежнему будет выступать одна партия. Сталин ответил так: «Вас смущает, что на новых выборах у нас будет выступать только одна партия. Вы не видите, какая в этих условиях может быть избирательная борьба. Однако избирательные списки на выборах будет выставлять не только коммунистическая партия, а и всевозможные общественные организации. А таких у нас сотни. И я предвижу очень оживленную избирательную борьбу. Миллионы избирателей будут обсуждать кандидатов, отбрасывая негодных, вычеркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры. Наша новая избирательная система подтянет все учреждения и организации, заставит их улучшить свою работу. Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти».

Так Сталин раскрыл суть конституционной реформы, когда ради мирной предвыборной борьбы с помощью альтернативных выборов происходила смена власти.

В новой Конституции экономической основой провозглашалась плановая социалистическая система хозяйства и социалистическая собственность на все орудия и средства производства, которая имела либо форму государственной собственности, либо форму собственности колхозов и отдельных кооперативных объединений.

Впервые в истории Конституция 1936 года предоставляла всем гражданам равные права — всеобщее избирательное право, право на труд и отдых, материальное обеспечение в старости и по болезни, право на медицинскую помощь, право на бесплатное образование.

Провозглашалась свобода совести, слова, печати, митингов и собраний, а также неприкосновенность личности и тайна переписки.

В статье «Основные права и обязанности граждан» Всесоюзная коммунистическая партия большевиков провозглашалась представителем «руководящего ядра» всех общественных и государственных организаций трудящихся. В Конституции 1924 года партия вообще не упоминалась.

Высшей законодательной властью в стране объявлялся двухпалатный Верховный Совет СССР, а в перерывах между его сессиями — Президиум Верховного Совета СССР. Предусматривалось равенство палат Верховного Совета и его право создавать следственные и ревизионные комиссии по любому вопросу. Правительство страны сохраняло свое название — Совет Народных Комиссаров СССР. Правительство являлось высшим исполнительным органом, подотчетным Верховному Совету и его Президиуму.

Согласно статье 1 Конституции, «Союз Советских Социалистических Республик есть социалистическое государство рабочих и крестьян». Согласно статье 2, «политическую основу СССР составляют Советы депутатов трудящихся, выросшие и окрепшие в результате свержения власти помещиков и капиталистов и завоевания диктатуры пролетариата».

Согласно статье 6, «земля, ее недра, воды, леса, заводы, фабрики, шахты, рудники, железнодорожный, водный и воздушный транспорт, банки, средства связи, организованные государством сельскохозяйственные предприятия, а также коммунальные предприятия и основной жилищный фонд в городах и промышленных пунктах являются государственной собственностью, то есть всенародным достоянием».

Согласно статье 8, «земля, занимаемая колхозами, закрепляется за ними в бесплатное и бессрочное пользование, то есть навечно».

Согласно статье 9, «наряду с социалистической системой хозяйства, являющейся господствующей формой хозяйства в СССР, допускается законом мелкое частное хозяйство единоличных крестьян и кустарей, основанное на личном труде и исключающее эксплуатацию чужого труда».

Согласно статье 10, «право личной собственности граждан на их трудовые доходы и сбережения, на жилой дом и подсобное домашнее хозяйство, на предметы домашнего хозяйства и обихода, на предметы личного потребления и удобства, равно как право наследования личной собственности граждан — охраняются законом».

Согласно статье 11, «хозяйственная жизнь СССР определяется и направляется государственным народнохозяйственным планом в интересах увеличения общественного богатства, неуклонного подъема материального и культурного уровня трудящихся, укрепления независимости СССР и усиления его обороноспособности».

Согласно статье 12, «труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: «кто не работает, тот не ест». В СССР осуществляется принцип социализма: «от каждого по его способностям, каждому — по его труду».

Выдержки именно из этой статьи больше всего вывешивали во всех без исключения учреждениях. И в холле морга красовался именно этот лозунг, художественно выписанный на красном фоне белой краской.

Было ясно: шутки закончились. Строят страну. И человеческие жизни, крошечные осколки судеб — всего лишь кирпичики в этой мощной стройке, которые можно раскрошить и забыть...

Несмотря на ранний час, было темно, как ночью. Свинцовое небо упорно нависало над городом, грозя сильным снегопадом и тоской. Возвращаясь с суточного дежурства, Зина брела по еще спящему городу, вглядываясь в застывшее небо. Было так странно поднимать голову вверх, как будто это не ходьба, а полет.

Сутки были страшными. На них выпало целых три вскрытия, одно из которых было вскрытием гнилого трупа. А еще одно пришлось делать лично ей. Возвращаться домой не хотелось, и Зина медленно брела по городу. У нее была цель.

Вот уже долгое время у нее вошло в привычку ходить к дому на Екатерининской и смотреть, не приехала ли с гастролей актриса. Проверять было просто. Можно было постучаться к соседке и спросить. А можно было проверить газеты в почтовом ящике. Их никто не вынимал, и пухлая стопка увеличивалась с каждым днем.

Трое суток назад она говорила с соседкой, случайно столкнувшись с ней на улице. И та сообщила, что актриса дала телеграмму о своем возвращении — ровно через семь дней.

Почему же ноги сами понесли ее на Екатерининскую в это хмурое утро, когда до возвращения еще оставалось четыре дня? Зина не могла объяснить. Но по мере приближения к дому она ускорила шаг.

Вот и дом, нужный подъезд. Двери вдруг открылись, пропуская изящную фигурку в беличьей шубке. Черные волосы девушки развевались по ветру. Она узнала ее мгновенно — Елена Закричная, все то же обаяние и утонченная красота.

Актриса вернулась. За четыре дня до срока, о котором известила сама. Почему? Что произошло? Девушка побежала очень быстро по направлению к Преображенской. Зине стало интересно, куда актриса направляется в такой ранний час. Она явно нервничала и очень спешила. В ее руках был небольшой сверток в коричневой оберточной бумаге.

Не долго думая, Зина пошла за ней. Это было уникальным приключением, и она не собиралась его пропустить — ни за что. На Преображенской следом за девушкой втиснулась в уже переполненный, несмотря на ранний час, трамвай. Ехали до Привоза. Было сложно не упустить актрису из вида, но Зине это удалось. К ее огромному удивлению, актриса почти бегом пробежала мимо главного входа в Привоз и быстро стала приближаться к Старому кладбищу — Первому христианскому кладбищу, которое располагалось прямо за Привозом. Это было странно, ведь кладбище не функционировало уже давно.

Еще в 1935 году кладбище стали потихоньку разбирать. Посетителей на него не пускали.

Зина увидела издалека, как Елена отогнула висячий ржавый замок на воротах и проскользнула внутрь в узкий проход. Она пошла следом. Актриса была так сильно погружена в свои мысли, что даже не оглядывалась. Девушка обогнула полуразрушенный храм, свернула на узкую аллею и остановилась у какой-то могилы.

В этот момент послышался отдаленный шум. Елена насторожилась. Чтобы ее не увидели, она спряталась за полуразрушенным надгробием. Потом открыла крышку склепа и стала быстро спускаться вниз. Все это Зина видела, и в ее памяти вдруг всплыл рассказ, который она слышала давным-давно.

Первое христианское кладбище было единственным местом в городе, где официально разрешалось хоронить чернокнижников и колдунов. Считалось, что Храм Всех Святых служит борьбе с нечистью и колдовством. Ведь недаром в католических традициях ночь, когда зло свободно странствует по земле, выпадала на праздник Всех Святых — 1 ноября. Может быть, именно поэтому церковь Всех Святых построили в таком странном месте?

А если Иннокентий тайно похоронен именно здесь? Что, если, следя за Еленой, Зина обнаружила его тайную могилу, тайник?

Но думать об этом дальше не было возможности. На широкой аллее появился черная машина. Зина узнала бы ее из тысячи! Это был страшный автомобиль НКВД.

Он остановился возле склепа, из него вышли двое мужчин в черных кожаных пальто. Отодвинув крышку склепа, они стали спускаться туда, куда до них спустилась Елена.

Прошло минут пять. И тут Зина услышала женский крик. Вскоре все трое вышли наружу. Двое мужчин крепко, под обе руки, держали Елену. Белая как смерть, она тщетно пыталась вырваться. Ее запихнули в автомобиль, и тот, взревев и издав фонтан зловонного выхлопного газа, уехал с кладбища.

Вся дрожа, Зина бросилась бежать. Елена арестована! Ее увезли в секретный отдел! Только приближаясь к своему дому, она вдруг вспомнила, что, когда актрису выводили из склепа, свертка в ее руках больше не было...

В коридоре квартиры толпились все соседи, а местный участковый ломиком пытался взломать дверь комнаты Дмитрия.

— Что случилось? — повернулась Зина к учительнице, которая вместе с мужем жалась к стенке, глядя на все происходящее широко распахнутыми от испуга глазами.

— С соседом новым что-то произошло, — почему-то шепотом сказала она, — он ночью вернулся. Люди шум слышали, крики, как будто мебель переворачивали. Они вызвали участкового.

С жутким грохотом дверь поддалась. Не думая, Зина рванула вперед. Первое, что она увидела, были занавески, которые развевались на раскрытом настежь окне, от сквозняка исполняя фантастический и нелепый танец.

Дмитрий висел в петле посередине комнаты. Снятая с крюка люстра аккуратно лежала рядом на полу. Он был мертв. Как врач Зина поняла это сразу. Сзади раздался женский крик — кто-то из соседок закричал.

— Не толпитесь! Не положено! — попытался оттеснить соседей перепуганный, совсем молоденький участковый, дрожащими руками снимая фуражку.

На столе, стоящем посередине комнаты, лежала записка. Порыв сквозняка смахнул ее вниз, на пол. Зина быстро подскочила и схватила записку в руки. В этот момент участковый и двое соседей пытались вынуть труп Дмитрия из петли.

В записке было написано: «В моей смерти прошу никого не винить. Принял решение сам уйти из жизни. Простите и прощайте. Дмитрий».

— Что вы хватаете? Не положено! — весь дрожа, участковый вырвал записку из рук Зины. Но и одной секунды ей было достаточно, чтобы увидеть и понять — это почерк не Дмитрия! Записку написал не он. Она знала его почерк — видела, как он писал в селе, изображая врача.

Дмитрий был убит. Или казнен — так, может, было вернее. Зина развернулась и медленно вышла из комнаты.

На следующее утро она звонила в дверь квартиры на Екатерининской. Открыла ей заплаканная соседка.

— Как вы узнали нашу страшную новость? — всплеснула она руками.

— Какую новость? — спросила Зина уже прекрасно понимая, что произошло.

— Еленочка наша умерла! Сегодня ночью...

— Как умерла? — Зина пыталась изображать недо­умение. Выходило хорошо...

— Отравилась. Наглоталась снотворного. Покончила с собой, — соседка заплакала, — такая молодая, красивая...

— Из-за чего?

— Да из-за любви, из-за чего же еще! Она с гастролей раньше на четыре дня вернулась. Грустная такая. Сказала, что у нее неприятности. Сначала ничего не хотела говорить. А потом призналась, что страшно поссорилась со своим очередным ухажером. Он ее бросил, а она без него жить не может. Он с другой прямо на ее глазах закрутил! Вот она и сбежала с гастролей... Все плакала, плакала... И вот... Дотосковалась, бедная.

— Кто ее нашел?

— Так я и нашла. Шум из-за двери послышался. Соседи побежали за участковым. А как дверь взломали — она на полу лежит. И пустые упаковки из-под таблеток рядом валяются... В морг ее час назад увезли, беднягу. Такая молодая, красивая... — все повторяла она.

Ехать на кладбище! Срочно ехать на кладбище и попытаться войти в склеп! Это было единственное, о чем Зина думала, втискиваясь в недра переполненного трамвая на Преображенской. Она не сомневалась ни секунды, что Елена «покончила с собой» точно так же, как и Дмитрий. По всей видимости, сотрудники спецотдела очень хорошо напрактиковались в инсценировке самоубийств.

Елена была обречена. Никто бы не оставил в живых родную дочь такого человека, каким был Иван Левизор — отец Иннокентий. С самого начала, с момента появления ее на свет ей был вынесен смертный приговор. Слишком много людей знало эту тайну. Тем более, что Елена устроила тайник на старом кладбище — скорей всего, в могиле отца.

Скольких же людей накрыла эта тень! Для скольких стала могилой! И там, в склепе на кладбище, хранилось то, ради чего столько жизней навсегда остались в тени.

Там, возможно, хранились тайные записи Иннокентия о снадобьях секты, с помощью которых живых и разумных людей можно было превращать в безмозглых овец.

Как Иннокентий умел влиять на толпу, хотели знать и немцы из организации Аненербе, и в секретном отделе НКВД.

Слишком поздно многие люди смогли понять, что в тайниках находились не сокровища, не золото, а нечто гораздо более ценное — способы управления людьми! Эта тайна была щедро полита кровью. И Зина подозревала, что это еще не конец.

Вот и кладбище. Но что это? Она остановилась, не веря своим глазам! Все входы на кладбище перекрыли сотрудники НКВД. А в центральные ворота въезжали грузовые машины и через некоторое время выезжали обратно.

— Кладбище сносят... — мрачно сказал кто-то в толпе, собравшейся поглазеть на небывалое и страшное зрелище, — с землей решили сровнять. А потом, говорят, на этом месте будет парк.

— Что вы такое говорите? — истерически, с надрывом крикнула Зина, обернувшись к толпе. — Парк на месте кладбища? Вы что?

Какой-то моложавый мужчина в очках строго посмотрел на нее.

— Гражданочка, возьмите себя в руки! Отличный парк построят, как раз в начале следующего, 1937 года! «Парк культуры и отдыха имени Ильича» — с танцплощадкой, тиром, комнатой смеха, аттракционами и зоопарком! Я точно знаю, сам проект видел!

В толпе одобрительно загудели. Зина бросилась бежать вдоль кладбища, вдоль лабиринтов Молдаванки. Наконец она обнаружила щель в покосившемся заборе и, не долго думая, протиснулась в нее.

В отдалении по кладбищу ехал бульдозер. Он перемешивал обломки памятников и могильных крестов, разрывая землю и перемалывая своими страшными железными жерновами абсолютно все...

Содрогаясь от ужаса, Зина пошла вдоль боковой аллеи. Рабочие извлекали гробы из родовых склепов и вскрывали их. Все найденное записывали в пухлые конторские книги, а потом укладывали в мешки или в железные ящики, если в могиле были найдены ценности — к примеру, золотые укра­шения.

Если гроб был железным, его откладывали на металлолом. Останки вываливали прямиком на землю. Позже их должен был перекопать бульдозер...

Рев усилился. Обернувшись, Зина увидела, что к кладбищу подогнали еще два бульдозера, которые методично двигались по всей территории, перекапывая землю вместе с раскрытыми могилами и останками умерших. Старого кладбища больше не существовало.

— Что вы здесь делаете? А ну немедленно покиньте территорию! — налетел на нее солдат в форме НКВД.

Зина пошла прочь. На той аллее, по которой она шла, рабочие только начали ломать памятники, разрушая надгробия и сбрасывая кресты. Тень от сломанных памятников и поверженных крестов упала на землю. В тени крестов притаилась беда...

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg