«Три короба правды, или Дочь уксусника»

М. г. Петр Николаевич,

имею честь препроводить при сем к Вашему превосходительству найденный сегодня на почте конверт с письмом, могущим Вас заинтересовать.

Примите, м. г., и проч.

– Как вы думаете, господа: примет наша Городская Дума, наконец, решение дозволить дамам ездить на империале?

Маленький человечек с тремя золотыми звездами тайного советника на воротнике мундира отвел глаза от остановившегося внизу, на Владимирской площади вагона конной железной дороги, и повернулся к своим посетителям. Посетителей в его наполненном сладким запахом иланг-иланга кабинете было двое: длинный тощий поляк в запотевших с мороза очках и невзрачная, среднего роста личность в галошах поверх сапог, которая непрестанно шмыгала носом. Оба скромно стояли у дверей кабинета, выщипывая лед из бород, зябко передергивая плечами, и с опасливым благоговением взирали на директора Департамента полиции – человечек в мундире был Петром Николаевичем Дурново.

– Примут, ваше превосходительство, – сказала личность, щурясь от слепящего зимнего утреннего солнца, бившего прямо в окно из-за соборной колокольни на другой стороне площади. – Не посмеют вам отказать.

– Я-то как раз против такого решения, господин Владимиров, – Дурново взял из коробки на столе сигару, чтобы закурить последний раз перед отъездом в департамент. – Я уверен, что стоит только дозволить, как тотчас различные порочные особы станут намеренно лазать на империал, чтобы оттуда, сверху развращать чистое и неопытное юношество, а почтенных отцов семейства ввергать в неуместный соблазн.

Сказав это, Петр Николаевич помрачнел и опять отвернулся к окну. Внизу, на площади две парившие от усталости лошади тщились сдвинуть с места тяжелый вагон конки, до отказа забитый закоченевшими пассажирами. Зато верхняя площадка вагона – империал – была совершенно пуста. Лишь тонкая цепочка следов тянулась по неубранному с крыши снегу, от лестницы до самого ограждения с деревянным щитом над головой кучера, рекламировавшим армянский магазин дамских вещей в Гостином дворе, и заканчивалась одиноким отпечатком чьих-то филейных частей в сугробе на сиденье. «И здесь жопа», – подумал обреченно Дурново.