«Браслет певицы»

Браслет певицы (fb2) - Браслет певицы 1015K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - У. Уилер

У. Уилер Браслет певицы

Увертюра

Лондон, осень 1904 г.

– Алоиз, голубчик, могу ли я видеть мисс Иву? – осведомился импозантный господин, войдя в переднюю дома на Глостер-плейс.

– Ах, ваше сиятельство, какая неожиданность вас видеть здесь… мисс Ива как раз отправилась в фехтовальный клуб! – фатоватого вида секретарь с сожалением склонил голову с безупречным пробором.

– Ничего, ничего, голубчик… Я, пожалуй, дождусь её, – граф Бёрлингтон вошёл, оставил цилиндр слегка оторопевшему секретарю и огляделся:

– Где я могу подождать?

Обычно посетители попроще ожидали приглашения подняться к мисс Иве в приёмной, небольшой комнатке, которая играла роль секретарского кабинета. Визитёры ранга графа Бёрлингтона препровождались в светлую, просторно обставленную утреннюю столовую, что находилась на первом же этаже, напротив приёмной. Граф по приглашению секретаря прошествовал в столовую и уселся в кресло у стены. Вид у него был решительный и немного встревоженный.

Когда примерно через час мисс Ива вошла в дом, Алоиз приветствовал её ужасным шёпотом.

– Что стряслось, Алоиз? Что это у тебя с глазами? Граф Бёрлингтон? Почти час? – Ива грациозно пожала плечами, вручила секретарю рапиру в чехле из старой испанской кожи, тиснёной карминно-красными цветами, и вошла к графу.

Вечера и спиритические сеансы у Бёрлингтона уже давно были известны в свете и собирали самую изысканную публику. Получив несколько дней назад приглашение на один из октябрьских четвергов, мисс Ива отложила билет в стопку «вежливо отказать» и собиралась употребить это время с большей приятностью, но явление графа к ней на квартиру явно имело целью изменить её планы.

– Мисс Ива, прошу простить моё вторжение, но я хотел бы лично засвидетельствовать… – Бёрлингтон поднялся с места, галантно поприветствовал хозяйку, – я, собственно, не задержу вас. Хотел бы только лично просить вас не отказаться от присутствия в четверг.

– Это так важно? – поинтересовалась Ива.

– Мисс Ива, конечно, я всегда рад видеть вас в моём доме, но на этот раз мне нужно будет ещё и услышать ваше мнение как мнение… эксперта. Видите ли, я пригласил провести сеанс одного медиума, позвольте мне не раскрывать его личности до поры, если только вы и сами уже не догадались, кого я имею в виду. Но мнения о нём столь противоречивы…

– Разумеется, граф. Представления не имею, кого вы имеете в виду, теперь так много духовидцев и прорицателей, а меня так долго не было в стране – боюсь, я не в курсе последних веяний моды. Однако если это действительно медиум, он без труда обнаружит моё присутствие, и тогда может выйти ситуация весьма щекотливая…

– Вот и прекрасно! Это будет лучшим испытанием для моего гостя! Я вам необычайно признателен!

Когда граф Бёрлингтон, заметно повеселевший, покинул дом, мисс Ива неторопливо поднялась в своё ателье, задумчиво оглядела ширмы с забавными китайчатами, павлинами и фениксами, а затем, остановившись напротив зеркала, внимательно посмотрела на своё безупречное отражение и тихо произнесла:

«Ах, как нехорошо… Это очень скверно…»

Глава 1. Происшествие у Бёрлингтонов

В салоне гостей встречали граф Бёрлингтон и его супруга, женщина удивительной красоты. Она была в фисташковом платье, прекрасно оттенявшем золотистый блеск её каштановых волос и ровный, оттенка слоновой кости, цвет лица. Черты её были совершенны, словно сняты с античной статуи, и она несла свою красоту с чудным, естественным достоинством. Графиня вышла навстречу Иве и поприветствовала её очень мило и радушно.

Кроме самих Бёрлингтонов в салоне оказался полковник Брюстер, недавно вернувшийся из Южной Африки, хорошо известный в свете своим беспримерным мужеством и любовью к приключениям, член Королевского Охотничьего клуба и Общества для исследования психических явлений. Он скоро составил компанию мисс Иве, присевшей на диванчике у выхода в зимний сад, и попытался свести с ней близкое знакомство в единственно известной ему манере.

– Прекрасный цвет лица, мисс Ива! Осмелюсь предположить – колониальный загар? Давно из Индии? Не правда ли, прекрасная страна? Жемчужина Короны!

Ива неопределённо кивнула. Цвет её лица, смуглый, оливкового, левантийского тона после нескольких месяцев, проведённых в Турции, резко контрастировал с безупречным цветом кожи графини Бёрлингтон, и придавал Иве немного цыганский облик.

Через минуту в салон вошли барон и баронесса Фицгилберт, которых Ива знала по прежним приёмам у Бёрлингтонов. Барон Фицгилберт, занимавший какой-то важный гражданский пост в Адмиралтействе, был худощавым господином лет пятидесяти, с обильной проседью в волосах, с сухими, но безупречными манерами. Баронесса же представляла довольно печальное зрелище. Она была чуть не на голову выше супруга, нескладная, с грубыми чертами лица, словно вылепленными из сырой глины. Она следовала за бароном с привычно виноватым видом.

– Где же ваш медиум? – сухо поинтересовался барон Фицгилберт.

– О, он настраивается, – с добродушной улыбкой ответил Бёрлингтон и обратился ко всем присутствующим. – Господа, у нас в гостях сегодня сильнейший медиум и примечательная личность – русский князь Урусов, ученик и последователь мадам Блаватской! Я слышал самые поразительные рекомендации.

– Боже мой, русский князь! Как это интересно! – воскликнула баронесса Фицгилберт, и тут же осеклась под суровым взглядом мужа.

– Ну что же, это, действительно, должно быть очень интересно. Быть может, мы пригласим его наконец-то выйти к нам? Или мы ждём ещё кого-то? – спросил полковник Брюстер, оглядывая собравшихся и потирая руки в нетерпении.

– О, да, умоляю вас проявить немного терпения, мы ждём мадам Мелисанду фон Мюкк, – извиняющимся тоном произнёс хозяин.

– Немка? – довольно резко спросил полковник Брюстер.

– О, нет, – быстро ответил граф, – англичанка. Вышла замуж за немецкого барона и безумно страдает. Божественное бельканто! И какая женщина!

Тотчас, словно услышав вызов на сцену, в гостиной появилась новая гостья: высокая, стройная дама лет тридцати пяти или чуть старше. Дама несла огромную шляпу с фонтаном перьев и кипенью вуалей, а на плечах – роскошное меховое манто. Манто явно было не по приятной октябрьской погоде и несколько неуместно в салоне, но явление было столь впечатляющим, что никому и в голову не пришло удивиться такому несоответствию, а граф Бёрлингтон захлопал в ладоши.

Дама милостиво кивнула и заговорила грудным голосом:

– Ах, граф, графиня, как я рада вашему приглашению. Вчера я пела Аиду, эта роль так выматывает меня, и я была не в голосе, но публика, вы знаете, она так мила ко мне, это так трогательно… и я не могла не откликнуться на ваше приглашение, это всё так занимательно…

Мелисанда фон Мюкк не была красавицей, но в ней было несомненное умение подавать себя в самом выгодном свете. Роскошный меховой ворот прикрывал тяжеловатый подбородок, небольшие глаза были умело оттенены драматически-чёрной тушью, а держала себя она так, что сомнений не оставалось – она примадонна не только на сцене, но и в жизни.

Ива отметила, что графиня Бёрлингтон с трудом выдавила приличествующую случаю улыбку.

Мелисанда находилась в процессе развода со своим немецким супругом, об этом писали все светские хроники и судачили во всех гостиных Лондона. Было совершенно ясно, что это способствовало увеличению сборов с её концертов и опер, в которых она пела, но – помимо всего этого – она действительно была обладательницей волшебного, волнующего голоса и прекрасной актрисой. Обстоятельства развода были не вполне ясны, но общество моментально приняло сторону примадонны, учитывая, что её супруг был иностранцем, а Мелисанда виртуозно играла роль несправедливо обвинённой добродетельной жены.

Певица царственно проплыла по салону, сопровождаемая хозяином дома, благосклонно и немного рассеяно поприветствовала гостей, и, картинно сбросив серебристое манто на руки Бёрлингтону, расположилась в кресле. Всё общество, не отрываясь, смотрело на неё, даже барон Фицгилберт не без интереса рассматривал роскошную гостью салона, но Мелисанде это было не в новинку. Осмотревшись и улыбнувшись всем, она нетерпеливым жестом поправила на руке массивный браслет и сообщила:

– Ну вот, я готова! А где же наш спирит?

Мужчины отнеслись к подобной эгоцентричности дивы со снисходительностью, баронесса Фицгилберт поджала губы, а графиня, казалось, с трудом сдерживала раздражение.

За медиумом послали, и через несколько минут в салон вошёл артистически нервный молодой человек со скуластым лицом и бровями в единую чёрную линию.

– Прошу, господа – князь Урусов, – с аффектацией представил вошедшего Бёрлингтон. Русский князь обвёл собравшихся несколько отсутствующим взглядом чёрных с поволокой глаз и церемонно поклонился.

– Князь, большая честь для нас…

– Надеюсь, вы расскажете нам о мадам Блаватской? – поинтересовался полковник Брюстер.

– А что теперь в России?.. – начала было Мелисанда.

– После, после, – отмахнулся медиум и прошёл к столику, подготовленному для сеанса. Мелисанда буквально пожирала русского князя глазами, плечи её приподнялись, ноздри взволнованно затрепетали.

– Вы не находите это отвратительным? – тихо спросила графиня Бёрлингтон, проходя мимо Ивы к столу и часто обмахиваясь веером.

Вместо ответа Ива поднялась с дивана, стремительно подошла к графу и едва слышно сказала:

– Граф, ещё не поздно отменить сеанс.

Тот изумлённо посмотрел на неё и покачал головой:

– Это было бы даже некрасиво… Да и отчего бы вдруг? Пойдёмте к столу.

Примадонна уже заняла место по левую руку от медиума, далее расположились хозяин дома, баронесса Фицгилберт, Ива, полковник Брюстер и графиня. Замыкал круг, по правую руку от медиума, барон Фицгилберт. За столом оказалось довольно тесно, но все в нетерпении задвигали стульями, устраиваясь и тихо переговариваясь. Последними за стол сели графиня и Ива. Обе они помедлили, прежде чем присоединиться к спиритическому обществу: Ива явно не одобряла происходящего, графиня – также, но явно по другим причинам. Князь Урусов обвёл собравшихся потусторонним взглядом и предложил приступить. Перед медиумом не было никаких инструментов, дух, по его замечанию, должен был отвечать стуком и движением стола. В салоне погасили электричество, вошёл лакей и поставил на столик у дверей в зимний сад свечу в высоком подсвечнике. Гости взялись за руки под столом – щёки Мелисанды покрылись нежнейшим румянцем.

Сеанс же оказался на удивление скучным. По настоянию собравшихся, медиум вызвал дух мадам Блаватской: дух мямлил неразборчиво, менял показания, столик качался и взбалмошно стучал ножками. Вопросы задавались вразнобой, и всё более походило на воскресный пикник, чем на спиритический сеанс. Наконец, дух великой спиритуалистки угомонился.

Графиня почувствовала себя дурно – с позволения медиума она покинула круг. Загремели стулья; Мелисанда, сославшись на сквозняк, пересела на освободившееся место, баронесса Фицгилберт сходила за платком и в потёмках долго не могла сообразить, где оставила свой ридикюль. Урусов наблюдал за всеми этими перемещениями с нескрываемой неприязнью. Нервное его лицо исказилось почти презрительным выражением, одна сторона лица дёрнулась коротким, судорожным тиком, хотя Иве, сидевшей напротив, могло это лишь показаться в колеблющемся свете свечи.

Наконец, все вновь заняли места вокруг стола.

– Теперь, умоляю вас, князь, – Таис, гетеру Афинскую! – драматическим шёпотом попросила Мелисанда, глядя на Урусова откровенно обожающим взором, и сеанс продолжился с прежней небрежностью.

Таис вела себя не намного лучше мадам Блаватской: бессмысленно трясла стол, потом долго молчала, затем меланхолически постукивала по столешнице. Когда дух покинул общество, Бёрлингтон крикнул, чтобы зажгли свет, и обвёл присутствующих слегка виноватым взглядом.

– Совершенно невозможная атмосфера, – мрачно резюмировал медиум, морщась не то от яркого света, не то от отвращения.

– Однако… посмотрите, барон Фицгилберт даже задремал, – смущённо пробормотал Бёрлингтон, поднимаясь со своего места.

И тут раздался душераздирающий, отчаянный крик баронессы – Фицгилберт, ссутулившийся за столом, безжизненно, с глухим стуком, упал вперёд: на спине его оплывало тёмное, блестящее пятно.

– Боже мой! Боже мой! – закричала баронесса, бросаясь к мужу и пытаясь приподнять тело.

– Не трогайте ничего! Всем отойти от стола! – гаркнул полковник Брюстер командным голосом.

– Что случилось? Боже мой, барон! Что с ним? Он жив? – недоумённо обратилась к нему графиня, выходя из зимнего сада.

– Увы, мадам, – только и ответил полковник, осторожно притрагиваясь к шее барона там, где должна была биться артерия.

– Наверное, следует вызвать полицию? – спросил граф, опасливо пятясь от стола.

– Да, вызывайте полицию, – распорядился полковник, принявший командование на себя, – Чертовщина какая-то! Вы видите оружие? Все должны остаться здесь, в этой комнате!

Ива знаком привлекла внимание графа Бёрлингтона и тихо сказала ему:

– Пусть позвонят в Департамент уголовной полиции и срочно вызовут сюда старшего инспектора Суона. Пусть скажут – я просила.

– Инспектора Суона? – переспросил полковник Брюстер.

– Да-да, пусть приезжает.

Ива, Брюстер и, пожалуй, как ни странно – графиня Бёрлингтон, сохраняли более-менее убедительное спокойствие в этой ситуации. Графиня распорядилась принести напитки и вывела баронессу Фицгилберт в зимний сад – оттуда доносились стоны и рыдания. Бёрлингтон метался и причитал. Князь Урусов, трясясь нервной дрожью, безмолвно и стремительно выпивал один бокал за другим, но, казалось, совершенно не пьянел, а лишь становился мрачнее и мрачнее. Мелисанда фон Мюкк попыталась закатить истерику, но, убедившись в том, что зрителей не будет, тихо страдала на диване, время от времени посылая лакеев за нюхательной солью или уксусом.

– Какой ужас… в моём доме… что случилось? Я ничего не понимаю! – причитал Бёрлингтон, подходя то к одному гостю, то к другому.

– Кто-нибудь, принесите воды! – раздался голос графини из зимнего сада. Ива рукой показала графу, чтобы тот не беспокоился, взяла с подноса бокал сельтерской и вышла в сад.

– Почему вы покинули стол? – спросила она графиню, передавая ей бокал.

– Мне стало дурно, – ответила та, поднимая на Иву прекрасные глаза, – мне вдруг стало так дурно, словно кто-то душил меня… я испугалась. Я почувствовала такой леденящий страх! Мне показалось, что это был, в самом деле… дух. Может, это было предчувствие?

– Весьма возможно, – задумчиво ответила Ива. – А несчастная баронесса, как она?

– О-о, вы видите, она в шоке. Всё время повторяет, что Эдвард был прекрасным человеком. Бедняжка.

Некрасивое, грубое лицо баронессы распухло от слёз, но не выражало ничего так, словно застыло маской глубокого недоумения. Подняв глаза на Иву, она убеждённо произнесла:

– Эдвард – прекрасный человек. У него не было врагов. Вы можете не поверить мне, но мы были совершенно счастливы. Он прекрасный человек!

Через полчаса старший инспектор Суон в сопровождении доктора и двух бравых сержантов вошёл в салон.

Он коротко представился и попросил всех собраться в зимнем саду, пока доктор и сержант производили осмотр тела и места происшествия. Все гости направились в двери сада – там, в плетёном кресле сидела баронесса, графиня Бёрлингтон была рядом с ней, неся дежурство с нюхательными солями и платком. Баронесса сидела в оцепенении от своего горя, уставившись прямо перед собой и лишь изредка поднося платок к глазам.

Поравнявшись с мисс Ивой, Суон не сказал ни слова, но посмотрел на неё так, словно сообщал: «Поговорим после». Ива кивнула.

– Господа, я приношу свои соболезнования в связи с ужасной трагедией в доме. Я, старший инспектор Скотланд-Ярда Суон, буду вести расследование этого инцидента в связи с его особенной важностью. Поэтому прошу вас сейчас успокоиться и изложить мне канву событий – позже я поговорю с каждым из вас для уточнения деталей. Я прошу никого не покидать этих помещений. Надеюсь, вы с пониманием отнесётесь к некоторым неудобствам.

Граф Бёрлингтон, как хозяин дома, был вынужден взять на себя роль повествователя и изложить события сеанса. Гости изредка добавляли незначительные детали. Никто из посторонних – ни слуги, ни кто-либо ещё – не входил в салон во время сеанса, это выяснилось сразу; и было совершенно очевидно, что ни у кого, кроме присутствующих, не было возможности убить Фицгилберта. Атмосфера становилась гнетущей, в зимнем саду сгустился страх.

– Когда в последний раз у вас была возможность убедиться в том, что барон Фицгилберт жив? – задал Суон вопрос и оглядел присутствующих.

– Пожалуй, это было тогда, когда мы пересаживались, – осторожно предположил граф Бёрлингтон.

– Но ведь вы все могли видеть его во время сеанса – стол круглый, и все были друг у друга на виду! – заметил Суон.

– Помилуйте, было темно! И потом, мы все смотрели на господина Урусова! – изумилась графиня, обнимая за плечи бесчувственную Фицгилберт.

– И как это всё происходило? Я имею в виду ваше духовидство. Вы держались за руки?

– Нет, во второй части сеанса господин Урусов просил нас держать руки на столе. Не так ли, господин Урусов? – уточнил полковник Брюстер.

– Это так? – обратился Суон к русскому князю.

– Совершенно верно, – ответил Урусов. Его нервный тик стал совершенно очевиден. Левая сторона красивого, аристократически утончённого лица конвульсивно подёргивалась, мешая даже говорить, – мне пришлось отказаться от круговой связи, поскольку это только мешало концентрации сил. Несносная атмосфера. Все отвлекались. Сеанс можно считать совершенно провальным.

Это была самая длинная фраза, которую князь произнёс за вечер; все отметили, что говорил он исключительно правильно, со старательным оксфордским выговором, но лёгкий акцент всё же был явно различим в его речи.

Ива, да и сам Суон заметили, что во всё время этого опроса мадам фон Мюкк сильно нервничала и всё время порывалась что-то сказать, но осаживала сама себя и озадаченно кусала уголок кружевного платка, кидая ищущие взоры то на Бёрлингтона, то на Суона.

– Ну что же, я попрошу всех вернуться в салон и не выходить из него. Полагаю, что доктор уже закончил, тело унесли, и вы можете там расположиться. Я попрошу доктора оказать помощь, если потребуется. Граф Бёрлингтон, останьтесь сейчас, я хотел бы поговорить вначале с вами.

Пристроившись в салоне на кушетке, Ива внимательно наблюдала за гостями. Полковник присоединился к ней вновь.

– Ну, что скажете? Какой ужас! Признаться, такого я не видел даже в Южной Африке. Чтобы вот так вот, убить человека, на глазах, можно сказать, у всего общества! Так где же вы были, мисс? Бенарес? Раджастан? Как вам тамошний колорит?

Наконец, полковника пригласили в зимний сад. Последней в зимний сад направилась сама Ива. Она вошла, пряча улыбку, и направилась было к ротанговому креслу, в котором расположился старший инспектор, но тут её весьма бесцеремонно оттолкнула Мелисанда фон Мюкк, буквально ворвавшаяся в сад и решительно направившаяся прямо к Суону. На лице её была написана решимость, граничащая с героизмом.

– Ах, простите, ради бога! Я не сказала вам сразу, а теперь решила, что следует. Я не хотела выглядеть бессердечной, но… знаете ли, это крайне досадное недоразумение. Во всей этой суматохе пропал мой браслет, – Мелисанда изящно приподняла руку и продемонстрировала тонкое запястье с едва заметным розовым следом от широкого браслета. – Это крайне неприятно. Подарок мужа; не хочу сказать, что я дорожу им из сентиментальных чувств, но Фердинанд невыносимо ревнив. А в связи с этим разводом… Это было бы крайне, крайне неприятно.

– Как выглядит ваш браслет? – спросил Суон.

– О, вы знаете, такой широкий и довольно толстый серебряный браслет, азиатский, усыпанный бирюзой. Он тяжёлый, странно, что я не заметила, как он упал с руки, и закрывается на маленький замочек, так удивительно – когда я надевала его, замочек был совершенно цел!

– И когда вы видели его последний раз?

– Когда мы садились за стол, он был ещё на мне, определённо. Но потом эта суматоха, этот ужас… Когда мне принесли нюхательную соль, я протянула руку и заметила, что его нет. Это так досадно! – Мелисанда употребила весь свой талант, чтобы окутать Суона волнами откровенно чувственного своего обаяния и смотрела на него тем взглядом, который обычно принуждает мужчин забывать обо всём на свете и бросаться на спасение беспомощной женщины.

– Что же, я распоряжусь обыскать салон, – сухо ответил ей Суон. Мелисанда благодарно кивнула и покинула сад, как покидают сцену после удачно сыгранного выхода. Суон проводил её скептическим взглядом, а потом перевёл глаза на Иву, и лицо его озарилось несколько неуместной улыбкой.

– И что вы обо всём этом думаете, дорогая мисс Ива?

– Потрясающий спектакль! – констатировала мисс Ива, садясь на садовый диван напротив Суона.

– Как верно. Кстати, насчёт спектакля, вы уверены, что Урусов – русский князь? Конечно, это ничего не стоит проверить, но он как-то мало похож на русского… – засомневался Суон.

– О-о, инспектор, род Урусовых ведёт своё происхождение от татар, это сильная кровь. Ничего удивительного, что он не похож на славянина. И акцент, без сомнения, русский.

– Ну, это нетрудно проверить. Но это дело времени.

– Значит, это дело будете вести вы? – вполне удовлетворённо заметила Ива.

– Ну, официально вести расследование будет инспектор Гэйбл из министерства иностранных дел. Я же займусь им неофициально. Я объясню вам всё позже, дорогая Ива. А теперь расскажите мне, как вы здесь оказались?

– Граф Бёрлингтон пригласил меня, чтобы я составила мнение о спиритуалистических способностях князя Урусова.

– И что, каково ваше мнение о князе Урусове?

– Медиум он весьма слабый, я бы даже сказала – дилетант, но не без способностей, – осторожно ответила Ива, по привычке задумчиво касаясь подбородка тонкими пальцами. – Я нашла его примечательным человеком, артистичным, умным и решительным, несмотря на внешнюю нервозность.

– А остальные участники сеанса, что вы можете сказать о них? – поинтересовался Суон.

– Дорогой инспектор, мне нужно разобраться в своих ощущениях. Я буду рада, если вы заедете ко мне завтра, в любое время. Думаю, Алоиз тоже будет рад видеть вас, – сказала Ива, искоса поглядывая на двери в салон – в дверях маячил граф Бёрлингтон.

– Что же, тогда – до завтра. Я очень рад был вас увидеть, мисс Ива, несмотря на довольно печальные обстоятельства этой встречи, – Суон осторожно пожал узкую ладонь в тонкой шёлковой перчатке и с сожалением отпустил её.

Глава 2. Браслет и опера

Около двух часов пополудни Суон вошёл в дом на Глостер-плейс. Его любезно встретил безупречный Алоиз, принял его шляпу и пальто, и даже намеревался стряхнуть пылинку с рукава его пиджака, но отчего-то передумал, и только осторожно дунул на довольно пыльный котелок инспектора.

– Как ваше плечо, голубчик? Не беспокоит? – поинтересовался Суон как бы между прочим. Алоиз поморщился и стал беспричинно деятельно оглядываться – рана, полученная им полгода назад в этом самом коридоре, причиняла ему более нравственные страдания, чем физические.

– О, благодарю вас, старший инспектор, совершенно не беспокоит, – ответил он тоном не вполне уверенным. – Прошу, мисс Ива ждёт вас наверху.

Явление инспектора Суона не сулило, на его взгляд, ничего хорошего. И настроение госпожи тоже не на шутку настораживало секретаря: с утра мисс Ива внимательно читала свежие газеты, потом велела принести ей газеты за всю прошедшую неделю. Не удовлетворившись полученным, она послала его в журнальную лавку и распорядилась принести все журналы за те месяцы, которые она отсутствовала в Лондоне, то есть – с конца июня по сентябрь сего года. Разумеется, всё это было не к добру, и Алоиз, выполнив поручение, отправился в приёмную составлять гороскопы на ближайшую неделю.

Суон вошёл в ателье – здесь горько и остро пахло хризантемами. На столике стоял огромный букет тугих, желтовато-белых цветков, источавших аромат горечи и увядания.

– Это единственное, что примиряет меня с осенью, дорогой инспектор, – в качестве приветствия сообщила Ива, глядя на цветы и протягивая Суону руку. – Или теперь вас уже не следует называть старшим инспектором? – продолжила она лукаво.

– Прошу вас, мисс Ива, мне будет привычнее, если вы будете называть меня так. В первую очередь, я хотел бы поблагодарить вас за те чудные письма, что вы слали мне из Турции. Как я вам благодарен!

– Не стоит благодарности, инспектор, – милостиво ответила Ива и пригласила Суона присесть на козетку.

– А что мистер Флитгейл, он тоже уже вернулся? – спросил Суон.

– Возвращается со дня на день. Улаживал формальности в Стамбуле, теперь всё так сложно с правительственным фирманом[1] и разными бумагами. Но очень скоро вы услышите его рассказы о Сакчагёзю, уверяю вас. Итак, инспектор, что вы думаете об убийстве барона Фицгилберта?

– Очень странное убийство. Совершенно очевидно, что убийцей является кто-то из тех, кто сидел за столом. О, господи, вам это ничего не напоминает? Так или иначе, барон был убит во время сеанса. Доктор определил, что смерть наступила минут за сорок до его приезда, но в это время всё общество сидело за столом в тёмной комнате. Совершенно невозможно, чтобы кто-то мог вонзить ему в спину оружие, не вставая из-за стола.

– Кстати, инспектор, вы нашли оружие? – перебила его Ива.

– О, да. Это не составило труда. Собственно, оно оставалось в теле жертвы.

– Вот как? Но орудия не было видно, насколько я успела заметить?

– Да, это очень необычное оружие. Это стилет, а вернее даже – тонкое шило, и почти без рукояти, поэтому-то оно было незаметно.

– Мизерикорд… кинжал милосердия. Мгновенная смерть, не так ли?

– Да, если это может утешить баронессу Фицгилберт. И, кстати, именно поэтому убийство осталось незамеченным до конца сеанса: удар был нанесён со спины, но прямо в сердце, очень точно, хотя для подобного удара вовсе не нужна особая физическая сила. Барон сидел довольно глубоко в кресле, а потому тело плотно опиралось на спинку и создавалось впечатление, будто он просто ссутулился и откинулся в кресле.

– Пожалуй, достаточно лишь верно приставить остриё и лишь весом своего тела вонзить его в жертву… – Ива изобразила похожее движение и задумалась.

– Так вот, единственным моментом, когда убийство было возможно, был перерыв в сеансе, когда графиня Бёрлингтон покинула стол. Я хочу, чтобы вы, мисс Ива, постарались вспомнить как можно точнее – что происходило во время антракта. Кто оказывался рядом с Фицгилбертом, за его спиной, и как вёл себя сам барон.

– Хм… Я всё очень хорошо помню.

Суон достал из кармана потрёпанную записную книжку и карандаш, и стал что-то помечать, слушая Иву. Ива рассказывала так, словно вся картина событий, в малейших подробностях, стояла перед её глазами.

Когда князь Урусов угрюмо сообщил, что дух мадам Блаватской покинул салон, графиня Бёрлингтон поднялась из-за стола и сказала напряжённым, нервозным тоном:

– Здесь душно. Ужасно душно. Продолжайте без меня, прошу вас, – она вышла, пройдя за спинами барона Фицгилберта, князя Урусова и Мелисанды, и направилась к дверям в зимний сад. Мелисанда обернулась к ней, провожая взглядом, и пожаловалась обиженным голосом:

– Здесь так дует, а мой голос… Вы не прикроете дверь в сад, дорогая? Князь, вы не будете возражать, если я займу место графини? – обратилась она к медиуму, и, не дожидаясь ответа, вновь окликнула мадам Бёрлингтон. – Дорогая, вы не принесёте моё манто?

– Разумеется, – холодно ответила графиня.

Она принесла манто для певицы и удалилась; Мелисанда поднялась и направилась к освободившемуся месту между Фицгилбертом и полковником. Её манёвр вызвал бурю движения на этой стороне стола: князь Урусов вставал с места – Мелисанда никак не могла справиться со своими мехами, и медиуму пришлось помочь ей накинуть манто. Полковник Брюстер резво вскочил, чтобы подвинуть примадонне кресло, галантно поправил манто, запутавшееся в ножках, и вновь занял своё место. Пока Мелисанда производила все эти беспокойства, баронесса Фицгилберт пожаловалась, что оставила платок в сумочке. Она прошла за спинами сидящих и на долю секунды задержалась за спиной супруга, наклонившись, и, очевидно, о чём-то спросив его. Ответил ли ей барон, Ива не слышала, но ей показалось, что барон коротко кивнул. Баронесса прошла к креслам, стоявшим у стены напротив больших окон зимнего сада, рассеянно огляделась, с трудом нашла свой ридикюль и скоро вернулась с платком. Возвратилась она тем же порядком – подошла к столу, и прошла к своему месту за спинками кресел.

– Что за странный манёвр? Не проще ли было срезать угол и подойти прямо к своему месту? – удивился Суон.

– Бедняжка очень близорука, насколько я успела заметить, а в салоне было темно. Свеча стояла на столике у входа в зимний сад и практически не освещала залы. Но, может быть, у неё была и другая причина держаться стола и пройти мимо мужа.

– Итак, своих мест не покидали лишь вы – как это предусмотрительно с вашей стороны! – и граф Бёрлингтон. Теоретически, любой из остальных мог проткнуть барона Фицгилберта шилом, это секундное дело, но, боже мой – зачем?

За время рассказа Ивы на странице записной книжки Суона появилась схема, перечерченная стрелочками перемещения гостей. На другой страничке разворота росло одинокое древо с голыми ветвями. Суон задумчиво полистал свою записную книжку и остановился в нужном ему месте.

– А ведь на Фицгилберта уже однажды совершали покушение. Около полугода назад…

– Теперь я припоминаю, – сказала Ива. – Флитгейл заметил тогда, что в газетах писали о вашей блестящей роли в расследовании покушения на барона Фицгилберта! Это очень интересно. И что там случилось?

– Тогда дело выглядело совершенно ясным. Барон попал в аварию по дороге из своего имения в Лондон, когда ехал в своём авто. Он был большим любителем автомашин и часто сам управлял мотором, хотя у него имелся шофёр. Так вот, машина потеряла управление и на довольно приличной скорости вылетела в придорожную канаву. Фицгилберт чудом остался жив, у него были лишь незначительные ушибы, а вот осмотр того, что осталось от его авто, показал, что тормоза были выведены из строя. Моё подозрение пало на механика, который обслуживал гараж его превосходительства, некого Биссета. Довольно странный тип, бывший инженер, потерявший работу из-за дурного характера. Фицгилберт взял его в свой гараж и изрядно платил ему за работу; более того, барон позаботился о сыне Биссета, отправил его в хорошую школу; и также о его жене, дал денег на какое-то весьма дорогое лечение. Вроде бы Биссет продолжал свои инженерные занятия, у него даже было что-то вроде кабинета над гаражом; держался он от всей прислуги наособицу, ни с кем близкой дружбы не свёл, словом – был сам по себе. Многие свидетели показали, что, несмотря на все благодеяния Фицгилберта, Биссет часто пререкался с хозяином. У него был помощник, мальчик по имени Дэвид; так вот он сообщил, что накануне покушения барон заходил в гараж, и они с Биссетом сильно повздорили. Подробностей он не слышал, но, в общем, дело представлялось весьма ясным. Биссет поссорился с хозяином и подстроил аварию, решив отомстить. Так что моя роль в этом деле была очень скромна. Я лишь отсёк ненужные версии, и поручил сосредоточить усилия на Биссете.

– Звучит очень правдоподобно… – согласилась Ива.

– Меня несколько озадачило поведение жены Биссета на суде. Она всё время кричала с места: «Скажи им правду, Том, скажи им правду!». То есть, я понимаю, что это может быть совершенно естественным желанием супруги помочь бедолаге, а может быть в деле, действительно, были какие-то дополнительные подробности, которые могли бы изменить приговор… Я был бы не прочь теперь вновь поговорить с Биссетом, но он умер в тюрьме, у него был больной желудок.

– Вот как? – с интересом откликнулась Ива.

– Да, почти сразу после приговора. Но я не вижу никакой очевидной связи с нынешним убийством. Вполне вероятно, это печальное совпадение.

– Совпадения! – презрительно фыркнула Ива. – Конечно, было бы очень хорошо, если бы это было совпадением.

– Понимаю вашу иронию, дорогая мисс Ива, – покорно согласился Суон, – хотя обстоятельства этих покушений так несхожи. В любом случае, мне придётся вновь разговаривать со всеми участниками этого злополучного сеанса, и опять это что-то мне напоминает, – посетовал он.

– Дорогой инспектор, я с удовольствием бы присоединилась к вам инкогнито, как прежде, но теперь это будет куда сложнее, – улыбнулась Ива, – я не смогла уберечься от солнца, и теперь только грим… – ведунья вдруг замолчала и посмотрела на Суона с любопытством.

– Послушайте, Суон, вся эта история с браслетом… Это очень странно. Если таким образом кто-то хотел отвлечь наше внимание от чего-то важного, то это может быть лишь мадам фон Мюкк, или некто, так ловко укравший браслет с её руки. Но это совершенно лишено смысла. Я не верю в совпадения. Думаю, что с этой примадонной следует говорить очень и очень осторожно.

– Мисс Ива, мой вопрос довольно глуп, но я хотел бы перестраховаться от возможных неожиданностей. Вы ведь видели этот браслет? – Ива кивнула. – Он, случаем, не представляет собой ничего особо примечательного с … оккультной точки зрения?

– Ну, инспектор, любой предмет, по сути, может расцениваться как магический. Но этот браслет… Нет, ничего особенного.

– А вы, случайно, не видите ничего, что бы могло нам помочь, так сказать – внутренним взором?

– Как мило, инспектор, что вы об этом спросили, – очаровательно улыбнулась Ива. – Я не могу злоупотреблять милостями духов, но то, что я вижу безо всякого духовного руководства… это довольно интересно. Я вижу здесь страсть. Мимолётную, но знойную. Но я вижу и расчёт – холодный, механический расчёт. Я вижу случайность, но здесь есть и закономерность. Да, смерть Фицгилберта была случайной, но она была неизбежной. Всё смешалось, я должна ещё подумать об этом. Каков ваш план, инспектор, с чего вы начнёте?

– Даже не знаю. Его светлость граф Бёрлингтон опять собрал у себя в салоне столь разношёрстную публику! От его сеансов одни неприятности. Следует разобраться – кто есть кто в этой истории и постараться связать каждого с убитым. Собственно, я уже навёл справки об этом князе Урусове. Он действительно князь и действительно Урусов. Приписан к дипломатическому корпусу. Известная фамилия, молодой человек хорошо известен в лучших европейских домах, я получил разрешение встретиться с ним. Правда, в присутствии русского консула, но это лучше, чем ничего, учитывая некоторую напряжённость в отношениях наших государств. Поговорить с вдовой пока невозможно – она в глубоком шоке, и врач посоветовал отложить допрос на день или два. А сегодня вечером… хм…

Суон немного смутился, а затем недовольно посмотрел в свою книжицу:

– Сегодня вечером я приглашён в оперу. Я в ней ничего не понимаю, право слово, но мадам фон Мюкк была очень, очень любезна, и пригласила меня посетить её после спектакля в гримуборной.

– Прекрасно, инспектор! – Ива зааплодировала с восхитительной лукавой гримаской. – Надеюсь, вы умело воспользуетесь этим шансом. Позвольте мне поговорить с графом Бёрлингтоном и графиней. С ними мне не нужно соблюдать инкогнито, и они будут вполне откровенны как давнишние знакомцы.

– Отлично. Держите меня в курсе. И вот что, как-нибудь невзначай расспросите графа – что это за полковник Брюстер. Признаться, у него репутация искателя приключений: я слышал от своих сослуживцев по Индии, что он переводился из полка в полк с подозрительной регулярностью, а его подвиги в Северной Африке и вовсе напоминают авантюрный роман.

– Непременно. А вам желаю приятного вечера в опере. Главное, инспектор, – помните, что для Мелисанды фон Мюкк – поистине «весь мир – театр», – полушутя предупредила Ива.

– Да, кстати… Надеюсь, вы простите мой дружеское любопытство? Мистер Флитгейл… он уже сделал вам предложение?

Ива засмеялась, нежно коснулась тугого цветка хризантемы в вазе, пробежала тонкими пальцами по игольчатым лепесткам, и посмотрела на Суона искрящимся взглядом.

– О, нет, инспектор. Я бы этого не допустила… пока.

В театре давали «Набукко»[2], оперу, имевшую грандиозный успех у публики, которую слышали все, кроме инспектора. Суон перечитал брошюрку либретто, но уследить за событиями не мог до самого финала. Правда, его впечатлили грандиозные декорации и роскошные костюмы, выполненные в монументальном библейском стиле, но в целом Суон не был любителем оперы и страдал от громких звуков.

Мадам фон Мюкк пела Фенену, пела бесподобно, то и дело срывая аплодисменты и вызывая экстатическое «Браво!» с галёрки. Под финальные овации на сцену вынесли огромные корзины цветов, полетели букеты, Мелисанде поднесли несколько коробок с презентами от благодарной публики. Сидя в гостевой ложе, Суон тоже сжимал в руках букет, который, признаться, не знал, куда приспособить и который изрядно ему надоел. В конце второго акта он собрался уж было метнуть его на сцену. Но потом счёл, что будет лучше явиться с цветами в гримуборную, и мучился дальше – неудобством от дюжины роз и двусмысленностью предстоящего визита к певице.

Наконец, зрители стали покидать свои места, Суон направился к служебной двери около занавеса, и был препровождён к примадонне. Подле её дверей толпились поклонники, жалобно взывая к певице и потрясая букетами, но театральный служитель провёл инспектора сквозь толпу, постучал особым, тремолирующим стуком, и инспектор вошёл в уборную, вызвав ревнивое негодование в толпе верных обожателей мадам фон Мюкк.

– Вам понравилась опера? – спросила Мелисанда, отрываясь от зеркала и поворачиваясь к Суону. Она была ещё в костюме, и, вероятно, ещё в роли любимой дочери Навуходоносора, очень возбуждённая, с горящими глазами, с лихорадочным румянцем, пробивающимся сквозь толстый грим.

– Я под глубочайшим впечатлением, – искренне признался Суон, вручая ей розы.

Мелисанда торжествующе улыбнулась, с чувственной жадностью посмотрела на цветы, а потом перевела взгляд на инспектора так, будто готова была отдаться ему сейчас же. Она относилась к тому типу актрис, которые испытывают от игры род сладострастного возбуждения, и эта страсть естественным образом выходила за пределы сцены. Мелисанда обольщала мужчин неосознанно: она просто источала наэлектризованную ауру чувственности, и горе было тому, кто оказывался слишком слаб, чтобы сопротивляться этой силе. Неудивительно, что примадонна была замешана в невероятном количестве скандалов, и оставалось лишь посочувствовать барону фон Мюкк, который явно недооценил таланты своей супруги. Суон с трудом сохранял самообладание, но в его мозгу отчётливо и предостерегающе прозвучал голос Ивы: «Весь мир – театр…». Быть актёром в театре мадам фон Мюкк вовсе не входило в планы инспектора.

Примадонна позволила Суону сесть на банкетку и внезапно изобразила перед инспектором сцену глубокого раскаяния.

– Ах, мистер Суон, мне так неудобно, право! Мой браслет, он нашёлся. Так странно, в моём манто, там, знаете ли, небольшая муфта… Я была уверена, что за столом была в нём, и вдруг! Я невнимательна, наверное. Обнаружила, только придя домой. Я не очень расстроила вас, дорогой мистер Суон? – лицо актрисы выражало самое глубокое сожаление.

– Прекрасно, миссис фон Мюкк, я очень рад за вас, – Суон был потрясен до глубины души, но всё же держался приятного, любезного тона. – Вы не позволите мне взглянуть на этот браслет?

– О, конечно, инспектор. Право, это сущая безделица… – Мелисанда вынула браслет из ящичка своего туалетного столика и протянула инспектору, – Но, право, потерять его для меня было бы истинной трагедией. Конечно, он очень мне нравится, но дело даже не в этом.

Браслет, действительно, выглядел не слишком шикарно по сравнению даже с теми скромными жемчугами, которые лежали на туалетном столике перед актрисой. Толстый, вероятно, дутый, браслет тёмного серебра был украшен филигранью и крупными, неправильной формы камнями ярко-голубой с чёрными жилами, бирюзы. Несколько мелких кораллов были неровно посажены среди бирюзы.

– Простите, мадам, ваши ценности застрахованы, я надеюсь?

– Да, я всё страхую у «Зигеля и Брауна», но дело не в этом… Вы знаете, мой муж… пока ещё муж… я надеюсь, что скоро я стану свободна… он так патологически ревнив! Как венецианский мавр! Вы не представляете себе, как я страдаю, – губы Мелисанды задрожали, она отвернулась, прикрыв глаза рукой, и продолжила трагическим голосом. – Я не могла себе представить. Эти отвратительные сцены ревности! Эта мелочность! Эти оскорбительные обвинения! Боже мой, я не могу вспоминать без ужаса… Представьте себе: я пела в Париже с одним молодым тенором, очень успешно, и подарила ему на память милую безделицу, золотую бонбоньерку с эмалью. Подарила, просто повинуясь доброму чувству. И этот мавр! – он ворвался в мой номер, осыпал меня оскорблениями, чуть не убил бедного Мишеля, представьте – отобрал у него бонбоньерку и буквально вышвырнул его вон! Это было невыносимо!

Суон не стал уточнять, что делал бедный Мишель в номере мадам фон Мюкк, а только сочувственно промычал нечто нечленораздельное и спросил о другом:

– Мадам, мне не хотелось бы вновь подвергать вас переживаниям, но мне придётся задать вам несколько вопросов о вечере у Бёрлингтона.

Мелисанда согласилась и более-менее в соответствии с рассказом Ивы описала события сеанса.

– Простите, мадам, а знали ли вы барона раньше? – уточнил Суон.

– Нет, совершенно не знала. Я вообще никого не знала, кроме графа и графини. Вы знаете, граф Бёрлингтон – меломан и меценат, он не пропускает ни одного спектакля! А вот бедняжка графиня… Удивительно, при таких внешних данных быть такой вялой особой…

– Мадам, – перебил её Суон, – а почему вы решили поменять место?

– О, инспектор, – дива немного растерялась, скорее не от вопроса, а от того, что её перебили, – я вовсе не хотела менять место. Напротив, я хотела сидеть рядом с князем Урусовым. О, скажите мне, ради бога, инспектор, вы не подозреваете его? Я хотела сказать, что вы не должны делать этого! Он обладает поразительным магнетизмом, я вся дрожала, чувствуя, как он берёт мою руку… – примадонна вновь разволновалась, и глаза её загорелись сладострастным огнём, – но, знаете ли, я сидела спиной к дверям в зимний сад. Там был ужасный сквозняк. Певице приходится многим жертвовать ради своего голоса. Мне пришлось пересесть, тем более, раз уж графиня ушла…

– И вы не заметили ничего подозрительного, когда проходили за креслом барона Фицгилберта?

– Нет, ровным счётом ничего. Но там было темно, вообще ничего не видно. Если бы милый князь и полковник Брюстер не помогли мне, я бы, ей-богу, запуталась… И я всё время думала – какой вопрос задать Таис Афинской. Мне казалось неудобным спрашивать о мелочах, поэтому я спросила – буду ли я петь в Америке. И, представьте себе…

Суон покинул примадонну, оставив её в некотором разочаровании; уходя, он слышал, как воодушевлённые поклонники штурмовали дверь её уборной, и как театральный служитель взывает уставшим голосом: «Господа, мадам отдыхает! Сейчас господин реквизитор соберёт ваши букеты! Не ломайте же двери, мадам отдыхает!»

Глава 3. Графиня и вдова Фицгилберт

Ива сидела в гостиной графа Бёрлингтона, в том самом салоне, в котором день назад произошло странное убийство барона Фицгилберта. Граф в расстроенных чувствах сидел напротив неё за чайным столиком; графиня, сохраняя изумительное спокойствие, разливала чай в китайские чашки.

– Я давно был коротко знаком с Эдвардом, бароном Фицгилбертом. Прекрасный был человек. И вот что важно – он был безупречно, кристально честный человек. Исключительный друг, и в Адмиралтействе его очень, очень ценили. Не могу себе представить, что кому-то понадобилась его смерть. Бедная баронесса. Она совершенно раздавлена.

– Да, она была ему бесконечно предана, – заметила графиня.

Бёрлингтон тихо кашлянул, стараясь подавить циническую усмешку. Было бы странно предположить, что баронессу осаждали толпы воздыхателей, подвергая её супружескую преданность серьёзным испытаниям. Графиня посмотрела на супруга с осуждением, но ничего не добавила, а только достала из небольшой корзинки у ног рукоделие и стала внимательно рассматривать его.

– Граф, расскажите мне, как вы умудряетесь собирать у себя столь пёстрое общество, что было позавчера? – спросила Ива, несколько разряжая неприятную паузу.

– О, я, видите ли, хотел собрать совсем небольшое общество. Я ведь честно признался вам, что хотел испытать князя Урусова, и потому решил пригласить самых разных людей…

– А откуда вы знаете самого князя Урусова? – спросила Ива.

– Я был знаком ещё с его отцом! Мы познакомились с ним в Берлине, на каком-то приёме. А тут я встретил младшего князя на банкете – увы, его отец скончался около года назад, – и мы с молодым Урусовым разговорились. Вы не поверите, мисс Ива – одно лицо! И манеры, и голос! Кажется, он сказал, что наслышан о моих салонах, и что сам практикует в качестве медиума. Я счёл вполне уместным пригласить его.

– Ах, вот как… А что остальные?

– Ну, полковника Брюстера считают одним из самых проницательных критиков спиритуализма. Мы с ним давно знакомы по Обществу исследования психических явлений, познакомились ещё до англо-бурской войны, когда он только вернулся с Востока. Я имел честь присутствовать на заседании, где он докладывал о восточных практиках, которые наблюдал в Индии. Барона Фицгилберта я пригласил оттого, что он был на том приёме, где я встретился с Урусовым. Я познакомил их, барон присутствовал при нашем разговоре. Естественно, я пригласил его. Ну, и решил, что будет неловко позвать его без супруги. Вот, собственно, и всё.

– А мадам фон Мюкк? – Ива приподняла бровь.

– Ах, да… – смешался граф. – Это вышло в известной степени случайно. Видите ли, я был на премьере «Набукко», после спектакля был приём, и как-то вышло, что я пригласил её. Она пришла в восторг, когда услышала о том, что медиумом будет русский князь, она очень впечатлительна, как вы успели заметить. Настоящая актриса. Вот я и пригласил её. Надо же бедняжке как-то отвлечься от этого кошмарного развода!

Казалось, граф оправдывается в своей галантности. По крайней мере, он старался не смотреть на графиню, а на Иву изредка поднимал виноватый взгляд.

– Я понимаю. Я хотела бы спросить ещё вот о чём. Когда мы с вами, милая графиня, подошли к столу, почти все места были уже заняты, не так ли? – спросила Ива.

– Да, насколько я помню, – с некоторым облегчением от перемены темы ответила графиня.

– Дорогой граф, быть может, вы вспомните – гости рассаживались вокруг стола по собственному усмотрению, или кто-то взял на себя руководство этим процессом?

Граф пожал плечами и стал вспоминать:

– Кажется, Мелисанда сразу заняла место рядом с медиумом. Помню, что полковник Брюстер хотел сесть по другую сторону от него, но там уже сел барон Фицглиберт. Полковнику пришлось занять следующее кресло. Бедняжка баронесса даже растерялась – она, видимо, хотела быть рядом с мужем, но место оказалось занято. Я думаю, что полковник, без сомнения, уступил бы ей, но баронесса стояла как раз у него за спиной, и он, кажется, даже не заметил её… Тогда я пригласил её сесть рядом со мной, напротив барона. Кажется, так…

– Неужели полковник Брюстер не догадался уступить ей место? – с притворным негодованием спросила Ива. – Я мало знаю о нём, но он представляется мне человеком довольно грубых манер.

Граф Бёрлингтон поспешил встать на защиту своего гостя:

– О, мисс Ива, не судите так строго… Полковник Брюстер – вояка и путешественник, человек не салонный. Иногда он, конечно, бывает резковат, но, согласитесь, если бы не он, тогда здесь началась бы настоящая паника. И потом – он очень компетентный знаток оккультных наук, лично встречался с покойной мадам Блаватской, невероятно начитан. Я намеренно хотел, чтобы за столом оказались вы, мисс Ива, в чьих блестящих способностях я нисколько не сомневаюсь, и полковник, известный своим критическим к ним отношением. Может быть, это не слишком честно по отношению к князю, но ведь мы с вами – современные люди… кругом так много лжи!

– Вы совершенно правы. Кругом полно лжи, – согласилась Ива. – А теперь, милый граф, вы не станете возражать, если мы с графиней уединимся в вашем прекрасном зимнем саду и немного поболтаем?

– Нет-нет, я нисколько не возражаю! – обрадовался Бёрлингтон, помог жене собрать рукоделие и галантно проводил женщин в сад.

Там дамы остались наедине и присели на ротанговый диванчик с подушками. Графиня вновь развернула своё рукоделие. Она выглядела очень сосредоточенной на своём бархатном саше, но складочка меж бровей всё же была не только следствием усердия. Графиня обладала поистине фантастической выдержкой и на удивление сильным характером, прятавшимися за прекрасными мягкими чертами и безупречными манерами. Ива знала, как тяжело давалось ей безмятежное спокойствие: граф любил жену безусловно, но был натурой увлекающейся и не без авантюрной жилки. Графиня более всего ценила покой и те милые блага, которыми её обеспечивало её состояние и положение в обществе, но вынуждена была мириться с разнообразными увлечениями и затеями супруга. Между нею и Ивой давно были отношения доверительные, хотя графиня никогда не прибегала к услугам прорицательницы, а Ива не имела обыкновения сводить со светскими дамами коротких дружб.

В саду царили безмятежность и покой, как нельзя более подходившие характеру графини. Экзотические растения в кадках создавали настоящие эдемские кущи; в клетках, развешанных тут и там, весело пели разноцветные кенары, своим щебетаньем, хлопаньем крыльев и перескоками с жёрдочки на жёрдочку производя приятные, живые звуки. Здесь складка на лбу графини слегка разгладилась, лицо её стало совершенно спокойным и немного усталым.

– Сесилия, дорогая, можно я задам вам несколько деликатных вопросов? Поверьте, никому, кроме вас, я не стала бы задавать их, – ласково спросила Ива, любуясь вышиванием хозяйки.

– Ива, вы можете задать мне любой вопрос, вы знаете, что я буду с вами откровенна.

– Это чудесно. Скажите мне, дорогая, что вы думаете о баронессе Фицгилберт?

Графиня Бёрлингтон задумчиво пожала плечами. Через несколько секунд она опустила глаза на рукоделие, чтобы вколоть иглу с жемчужной бисеринкой в бархатное саше, слегка вытянула губы от сосредоточенности, и, уже вытянув иглу с нитью, ответила:

– Она очень милая женщина. И она была совершенно искренна, когда говорила, что была счастливы с Эдвардом. Он был действительно прекрасным человеком, и очень порядочным. Исключительно порядочным человеком. А она была ему достойной партией: более преданной жены мне не приходилось встречать. Она боготворила его и относилась к его деятельности так, что вызывала уважение не только дам, но и джентльменов. Она сумела привить эти чувства также и детям, что, конечно, характеризует её самым лучшим образом.

– Значит, у неё не было совершенно никаких причин желать смерти своему мужу?

– О, разумеется, нет! Я не могла бы и подумать такое.

– Что же, это понятно. А что вы скажете о мадам Мелисанде фон Мюкк? – спросила Ива, не сводя глаз с графини.

Сесилия воткнула иглу в свою работу наугад, уколола палец и вздрогнула от боли, или не от боли, но отдёрнула руку и посмотрела Иве прямо в глаза с каким-то ожесточением.

– Мой муж от неё в восторге.

– Она в самом деле замечательная певица, – с мягким нажимом заметила Ива.

– Да, у неё прекрасный голос, – напряжённо подтвердила графиня, откладывая рукоделие, – но она сеет своим талантом зло. Она… она отвратительна! Не могу поверить, что мой муж… – голос её дрожал.

– Вам нечего опасаться, дорогая Сесилия, – мягко заверила Ива и взяла графиню за руку дружеским, сочувствующим жестом, – она не причинит вреда вам. О, да, она вызывающе безнравственна, но вас это не коснётся.

Графиня Бёрлингтон всхлипнула, а затем разразилась слезами.

– Ну-ну, дорогая, вы стали жертвой светского ужаса перед этой женщиной. Все эти слухи, перешёптывания… Успокойтесь. Постарайтесь, всё же, составить какое-нибудь мнение о ней. Вы считаете, что всё её зло лишь в чувственной несдержанности?

Графиня отёрла слёзы, задумалась, поглаживая ровные ряды бисера на своём вышивании, и через некоторое время ответила:

– Ива, дорогая… Вы всегда утешаете меня. Конечно, она всего лишь избалованная обществом примадонна.

– Да-да, без сомнения. И всё же, что вы думаете о ней?

– Знаете ли, Ива, я вовсе не считаю, что Мелисанда – несчастная жертва в этом разводе, – заговорила графиня доверительно. – При её поведении… Кем она была до брака с бароном фон Мюкк? Да, прекрасный голос и выразительные данные, но ведь мы с вами прекрасно понимаем, что в закулисном мире это совершенно не гарантирует успеха. Деньги. Шикарные туалеты, бриллианты, дорогостоящие турне, лучшие гостиницы, – говорят, в Милане он скупил за свои деньги все цветы в городе и оплатил клаку, чтобы ей устроили овацию. Он покупает ей бенефисы, оплачивает оркестр. Кем бы она была, не будь она баронессой фон Мюкк? Голосистой хористкой? Теперь, получив такую славу, видимо, она считает, что более не нуждается в муже. У неё остаются деньги, драгоценности, титул, известность, обожатели. А за что мы ненавидим барона? Только за то, что он немец? Но этого недостаточно для того, чтобы ненавидеть его и сочувствовать Мелисанде. Она могла бы хотя бы из чувства благодарности выказывать ему большее уважение. О, если бы она вела себя несколько скромнее, не ввязывалась в отвратительные, неблагопристойные скандалы…

– Как вы правы, Сесилия. Вы удивительно благоразумны. А что, барон фон Мюкк сейчас в Лондоне?

– Да, насколько я знаю, – графиня вернулась к своему вышиванию вновь с выражением изумительного спокойствия.

* * *

Коронерский суд, назначенный лишь на третий день после убийства (в связи с неординарными его обстоятельствами), был, тем не менее, в значительной степени формальным и чрезвычайно кратким. Инспектор Гэйбл кратко и сухо изложил факты, медицинский эксперт высказал своё мнение о причинах смерти, которые и без того были очевидны, допросили свидетелей, и то не всех. Баронессу Фицгилберт освободили от дачи показаний, за неё коротко отчитался её адвокат, за князя Урусова представительствовал какой-то господин из посольских. Женщин также не стали слушать. Жюри практически не совещалось и вынесло однозначный вердикт, не проливавший никакого света на произошедшее. То, что Фицгилберта убили, было и так ясно, что неустановленным лицом – также не подвергалось сомнению.

Тем не менее, на суде было полно зрителей и журналистов. Инспектор Суон наблюдал за происходящим из последнего ряда и вообще держался так, словно дело его вовсе не касалось. Мисс Ива, сидевшая неподалёку, в плотной вуали, окутывавшей её маленький тюрбан густым туманом, с интересом рассматривала публику. Как только заседание закончилось, журналисты устремились к участникам процесса, особенно плотно обступив мадам Мелисанду фон Мюкк, явившуюся в суд в белом пальто и в огромной шляпе с цветами.

Баронессу Фицгилберт увели через боковую дверь, Суон быстро пошёл за ней, Ива также поторопилась за ними. Увидев её движение, Суон помедлил, придерживая дверь, пропустил её в служебный коридор суда и решительно захлопнул дверь перед самым носом юркого журналиста, который собирался проскользнуть за ними.

Баронесса сидела в небольшой судейской комнатке, рядом с ней стояло двое мужчин: один, поразительно похожий на покойного, – его младший брат. Рядом был и поверенный семьи, мистер Кук, тучный господин с тростью. Поверенный поприветствовал Суона:

– Я знаю, старший инспектор, что вы будете курировать это дело, и очень доволен. Какое несчастье, какая потеря для всей Британии, – отдышливо запыхтел он, пожимая руку инспектора.

– Несомненно, – согласился Суон приличествующим тоном. – Позвольте принести вам мои самые искренние соболезнования, мадам, мистер Фицгилберт…

Баронесса подняла на него опухшие, немного бессмысленные глаза и кивнула. Она была довольно спокойна, что, скорее всего, являлось следствием действия медикаментов, одета в простой, до аскетизма, траур. Потом она перевела глаза на мисс Иву, явно не узнавая её.

– Мисс Ива также зашла выразить вам своё сочувствие, мадам… – пояснил Суон, и Ива вышла из-за его спины и сказала несколько соболезнующих слов.

– Мадам, я понимаю ваше горе, и ваше состояние, но если вы позволите, мне хотелось бы прямо сейчас покончить с некоторыми необходимыми вопросами…

– Я уже сообщил жюри всё необходимое, инспектор! – возмутился тучный поверенный, пристукивая массивной тростью.

– Простите великодушно, мистер Кук. Но ведь вас не было у Бёрлингтонов, не так ли?

Мистер Кук начал было пыхтеть и возмущаться, но баронесса подняла на него несколько рассеянный взгляд и почти равнодушно возразила:

– Пусть. Я всё понимаю, инспектор, спрашивайте. Ведь когда-то это надо сделать. Я справлюсь. Присаживайтесь и вы, мисс Ива.

– Благодарю вас, мадам. Я надеюсь, что мистер Фицгилберт также ответит на один вопрос, чуть позже. Итак, мадам, с кем из гостей графа Бёрлингтона вы были знакомы прежде?

– Только с Бёрлингтонами, сэр. Более я никого не знала.

– А ваш покойный супруг?

– Не знаю… Не уверена. Видите ли, я редко выезжаю, я домоседка…

– Хорошо, тогда скажите: когда вы встали из-за стола и пошли за платком – вы разговаривали со своим мужем?

Баронесса до белизны сжала пальцы, но справилась с собой и ответила ровным тоном:

– Я искала мой ридикюль. Я оставила его на диване у стены, и забыла. Там остался платок, а было так душно…

– Значит, вы спросили его о своей сумочке? И что он вам ответил?

Баронесса задумалась, потом, нахмурившись, вновь заговорила:

– Я спросила его: «Дорогой, моя сумочка на диване?» Он кивнул.

– Только кивнул?

– Кажется, да. Знаете, как раз в тот момент полковник отодвигал кресло для той певицы. Может быть, барон сказал что-то коротко, но я не расслышала.

– А когда вы возвращались на своё место – вы вновь прошли мимо его кресла?

– Да. Знаете, там было очень темно. Я почти ничего не вижу в темноте, я побоялась.

– И вы не заметили ничего странного, подозрительного, необычного? В фигуре супруга, или в поведении других людей? Вы ведь сидели прямо напротив мужа, не так ли? Вы могли заметить что-нибудь неестественное.

– Инспектор, я уже сказала вам, что довольно плохо вижу. Но знаете, мне показалось немного странным, что Генрих сидел ссутулившись, обычно он держится очень прямо… Но я не придала этому значения, подумала – он что-то рассматривает, или просто устал… – баронесса отвечала тихим, бесцветным голосом, время от времени поглядывая на своего деверя. Тот ободряюще кивал, продолжая стоять подле её стула.

– Скажите, мадам, мог ли кто-нибудь желать смерти вашего мужа по каким-либо личным мотивам? Ссоры, обиды?

– Инспектор, вы совершенно не знали барона, – горестно заметила Фицгилберт. – Он производил впечатление человека сухого и чопорного, но это не так, совершенно не так! Он был прекрасным семьянином и чудным другом, он обожал наших детей. В нашем доме часто гостили его друзья и сослуживцы, у него не было личных врагов!

– Клара совершенно права, – вступил младший Фицгилберт, – мой брат был прекрасным человеком. В обществе он всегда держался очень строгих правил, но это никак не значит, что у него могли быть личные враги.

– Да, благодарю вас, мистер Фицгилберт. Может быть, вы знаете – не говорил ли он о каких-нибудь неприятностях на службе?

– Нет, инспектор. Напротив, он был очень деятелен и очень доволен. На службе его высоко ценили. Это неудивительно – он был человеком чести, бесконечно преданным своему делу. Он пользовался полным доверием и вообще… я не представляю, кому могла понадобиться его смерть. Совершеннейшая нелепость.

– Скажите, а как барон перенёс покушение полугодичной давности? Он был подавлен, или взволнован? Вдова Биссета не обращалась к нему с угрозами, или просто с упрёками? – спросил Суон, теперь уже полностью повернувшись к брату убитого.

– Он был очень расстроен. Никак не мог поверить, что Биссет на такое способен. Он сам съездил к его жене и передал ей чек на довольно приличную сумму. Выплачивал ей что-то вроде пенсии, и к тому же оплачивал обучение сына Биссета в колледже. У вдовы не было причин ненавидеть моего брата, поверьте мне – немногие на его месте стали бы проявлять такую доброту, и миссис Биссет прекрасно это понимала.

– Ну что же, пожалуй, это всё, что я хотел знать, пока, – Суон захлопнул записную книжку и поднялся. – Ещё раз… мои искренние соболезнования.

Ива, всё это время сидевшая очень тихо и никак не вмешивавшаяся в разговор, тоже поднялась, подошла к вдове и положила ладонь на её сцепленные на коленях руки.

– Дорогая миссис Фицгилберт. Я бесконечно сочувствую вашему горю.

Баронесса посмотрела на Иву, впервые проявив хоть какое-то чувство, с отчаянием глубочайшего горя:

– Я справлюсь с этим, благодарю вас, дорогая. Но пятеро наших детей остались сиротами.

Глава 4. Тайна браслета

– Да, граф Бёрлингтон пригласил меня, чтобы я разобрался с этим русским. Князем Урусовым, – без обиняков сообщил полковник Брюстер.

Он принимал Суона в своём кабинете, весьма впечатляющем. Полки были уставлены разнообразной колониальной дребеденью: фигурками, кальянами, кувшинами. В углу вместо столика стояла слоновья нога, а все стены кабинета был увешаны трофеями экзотических сафари и оружием, один вид которого мог повергнуть противника в паническое бегство. Особо впечатлял африканский трумбаш – огромный кривой и широкий нож с шипами и кривыми лезвиями, ответвлявшимися от широкой, остро заточенной лопасти. Суон осмотрел коллекцию с невольным почтением. Хозяин кабинета, полковник в отставке, с удовлетворением наблюдал за реакцией Суона.

– И что же? – спросил, наконец, Суон, занимая кресло напротив Брюстера.

– Всё – полное враньё! – решительно ответил тот.

– Что именно?

– Он – такой же медиум, как я – принцесса эфиопская! Шарлатан! Интересно, на что он рассчитывал? На чувствительность здешних дам? – полковник хохотнул.

– И всё же, нельзя ли поподробнее?

– Поподробнее? Для начала – он самозванец!

– Позвольте, нам уже совершенно точно известно, что князь Урусов…

– Да будь он хоть трижды князь! Вы знаете, как он себя отрекомендовал? Как ученика мадам Блаватской! А теперь – прикиньте, любезный инспектор, сколько лет этому князю? Никак не более тридцати! И что же, он учился у мадам Блаватской малым ребёнком[3]? Знаете ли, мне посчастливилось лично встречаться с мадам, и что-то не припомню, чтобы она окружала себя пажами из молокососов!

Полковник говорил громко, гулко, явно получая удовольствие от своей прозорливости.

– Значит, он солгал. Интересно, для чего же?..

– Мошенник! Знаете ли, производит впечатление! Если б вы видели, как дамы им интересуются. Вон, та певичка – чуть на шею ему не вешалась. Полагаю, что дамы от него так и мрут. Но даже со своего места мне было прекрасно видно, что он жульничал. Скажу вам – он тряс стол ногами, да. Если бы не убийство барона – я бы устроил ему полное разоблачение! А Бёрлингтон, он, знаете ли, прекрасный малый, но доверчив, как дитя. Хотя у него хватило ума пригласить меня.

– Что же, я вас понимаю. А что насчёт убийства барона Фицгилберта? – Суон занёс карандаш над листком своей книжицы, готовый зафиксировать лапидарный и безапелляционный ответ полковника.

– Он и убил!

– Вы это видели? – уточнил Суон.

– Нет, конечно. Никто ничего не видел. Но князь долго копался за креслами, пока наряжал нашу примадонну в её меха. Я-то встал, чтобы подвинуть ей кресло – а князь в это время ещё топтался там, сзади. Ещё баронесса Фицгилберт пустилась за своим ридикюлем, мы буквально столкнулись там, за креслом барона. А барон – ни гу-гу. Вы понимаете?

– Понимаю. Вы все там столкнулись, втроём. И что, барон никак не отреагировал, когда супруга к нему обратилась?

– Никоим образом. Ну, по крайней мере, он ничего не сказал. Он вообще сидел весь вечер эдаким букой. Нет, я понимаю – его положение диктует быть таким, но зачем он вообще пришёл на этот вечер? Да ещё и с супругой. Он на неё даже не посмотрел, когда она что-то спросила.

– А что Мелисанда фон Мюкк?

– Эта? А что, хорошая идея! Кстати, а ведь они были знакомы с бароном, а делали вид, что нет!

– Что вы имеете в виду? – опешил Суон.

– Ага! Значит, никто ничего не заметил? – полковник радостно засмеялся. – А вот я заметил. Это было перед самым началом сеанса, когда все рассаживались. Она уже сидела, а Фицгилберты прошли мимо неё. Тогда барон и спросил про её мужа. «Господин фон Мюкк в Лондоне?» – спросил он. Она что-то ответила, кажется – «да». Тогда он вновь поклонился и сказал: «Что же, передавайте ему от меня поклон», ну или что-то в этом роде.

– Что же, это говорит только о том, что Фицгилберт знал фон Мюкка.

– И то верно. Слушайте, да она ведь запросто могла проткнуть Фицгилберта чем-нибудь! Пока она там крутилась со своей шубой… О, так они же с князем в сговоре были! – полковник был явно увлечён таким детективным сюжетом.

– И зачем же им убивать Фицгилберта? – поинтересовался Суон.

– А это уж ваша епархия, старший инспектор. Ну, покопайтесь там, в их делишках – но совершенно точно, эти двое были в сговоре! Это я вам говорю! И вот ещё что, инспектор. Не верю я в эти благопристойные викторианские семейства.

– Что вы имеете в виду? – удивился Суон.

– Ну, баронесса Фицгилберт… Ведь она к нему сзади вроде бы ближе всех подходила, – Брюстер мечтательно прикрыл глаза, видимо представляя себе, как баронесса протыкает своего мужа стилетом.

– Но что она выигрывает от смерти мужа?

– Ну мало ли что. Женщины совершенно непредсказуемы! Не думаю, чтобы тут был замешан другой мужчина, но наследство!

– Хорошо, полковник, мы это проверим. А что насчёт вашего места за столом? Вы разве не хотели сесть рядом с Урусовым, чтобы следить за его действиями?

– Разумеется, хотел. Но Фицгилберт меня опередил. И, конечно, певица – она кинулась к месту, как ошпаренная. Понятное дело, поближе к своему подельнику!

– Хорошо, хорошо, полковник. А вы не заметили на руке у мадам фон Мюкк браслета, такого массивного, с камнями? – спросил Суон.

– Боже правый, инспектор, я совершенно не разбираюсь в женских финтифлюшках, понятия не имею, что там у неё был за браслет! А что, это имеет отношение к убийству?

– Наверняка – нет, – уклончиво ответил Суон, качая головой, – просто хотел проверить.

Суон поблагодарил собеседника и заметил тоном уже неофициальным:

– Прекрасная коллекция, полковник. Очень впечатляет. А у вас, случаем, нет такого редкого кинжала, который ещё называют «мизерикордом»? Читал вот, хотелось бы увидеть собственными глазами.

– Мизерикорд? – полковник как-то собрался и напрягся. – Вы имеете в виду стилет? Европейский или японский? Я, знаете ли, не очень интересуюсь европейскими клинками. Примитив и никакой фантазии. У меня был один японский кинжал подобной формы, я его продал. Нет, инспектор, мизерикорда у теперь меня нет.

– Это не умаляет достоинств вашей коллекции, – заверил Суон. – Что вы намерены делать в отставке?

– Вот, пишу книгу, представьте себе. Об оккультных практиках дикарей. Столько, знаете ли, вранья и пустых слухов! Вуду всякое, ритуальный каннибализм, кровавые жертвоприношения, чудеса! А я пишу всё как есть, исключительно – всё как есть. Бёрлингтон отговаривает меня публиковать, но дело движется, и книга почти закончена.

– Что же, желаю вам успеха, – откланялся Суон.

* * *

Мелисанда, только что вернувшаяся с репетиции, присела к туалетному столику в будуаре и стала аккуратно снимать драгоценности. Она задержала в руке небольшое колье с аквамаринами, словно взвесила его на ладони, прикидывая, насколько оно ценно, и бережно уложила в изящный футляр.

Вошла горничная, подобрала сброшенное на спинку кресла манто, потопталась, ожидая распоряжений, и удалилась с растерянным видом. Воспитание горничных – труд тяжёлый и неблагодарный. Эта, служившая уже три месяца, всё ещё не научилась самому простому – не мешать хозяйке.

Жаль, что пришлось уволить Элизу – она была неплохой горничной. Прекрасно укладывала волосы: пожалуй, она единственная умела так причесать, чтобы овал лица выглядел безупречно, а при таком массивном (волевом – считала примадонна) подбородке это было не так просто. И девушка прекрасно паковала чемоданы – так, что никогда и ничто не мялось в дороге. Но нельзя же оставить на службе горничную, которую обвиняешь в воровстве? Элизой пришлось пожертвовать ради ожерелья из чёрного жемчуга. Подарок Фердинанда к премьере «Аиды».

Боже, какая это была премьера! Мелисанда прикрыла глаза, и волна приятного возбуждения окатила всё её тело: да, она стояла на сцене, в белой тунике, на груди её лежало тяжёлое золотое ожерелье с лотосами, на голове была чудная диадема, к её ногам летели букеты, публика ревела от восторга… От виконта де Басси принесли огромную корзину опьяняюще благоухавших белых лилий. А под лилиями, в серебристой бумаге, была спрятана очаровательная маленькая сигаретница из белого золота.

У виконта был очень тонкий вкус. Даже Фердинанд не стал этого отрицать. Он очень придирчиво рассматривал вещицу, пока Мелисанда получала поздравления в гримуборной, и, как всегда, зверски ревновал. По крайней мере, тем же вечером он преподнёс ей чудное, чудное ожерелье их крупных чёрных жемчужин с ультрамариновым глубоким блеском…

Мелисанда довольно улыбнулась. Теперь это ожерелье лежало в сейфе у её итальянского поверенного, в Милане, и он уже подыскал покупателей на тридцать чёрных жемчужин; осталось только разобрать украшение и получить деньги. Эти деньги лягут на её итальянский счёт, вместе с теми, что она получила за это же ожерелье в качестве страховки от «Зигеля и Брауна». Разумеется, очень жаль Элизу. Но, в конце концов, Мелисанда же не стала доводить дело до суда, а просто вычла из её жалования стоимость бархатного футляра (он не был застрахован), да и отпустила на все четыре стороны…

Кроме всего прочего, Мелисанда считала себя очень умной и практичной женщиной. С аквамаринами придётся повременить. Одно «ограбление» в год – этого вполне достаточно. Не слишком подозрительно, жадничать не стоит. Главное – скоро она получит развод, и будет совершенно свободна. Свободна и богата. А свобода – это… больше – никаких сцен от Фердинанда, гастроли и турне везде, где она только пожелает, а не где захочет муж, это, в конце концов, постоянный контракт в Милане или Лондоне. Фердинанд почему-то резко противился заключению постоянного контракта, но Мелисанде надоело жить на чемоданах. И ещё, свобода это – любовь! Море, океан любви, купание в лучах славы и обожания!..

Мелисанда вздохнула полной грудью, ощущая, как возбуждение горячит её щёки, и заставила себя вернуться к туалету. Она положила футляр с аквамариновым гарнитуром в ящичек туалетного столика, и взгляд её невольно упал на серебряный браслет. Она вынула его и повертела в руках. Надо же, какой переполох она устроила из-за этого браслета! И как могло случиться, что она потеряла его на том сеансе? Удивительная история. Браслет был на правой руке, сперва она держала правой рукой руку князя Урусова (мурашки пробежали по телу от одного воспоминания), а потом по правую руку от неё сидел полковник Брюстер, этот вояка с мужланскими манерами. Когда она держалась за руку князя, браслет точно был на ней – он соскользнул к самой кисти и очень мешал. А потом… потом Мелисанда ничего не могла вспомнить, как ни старалась.

Но потерять браслет было бы ужасно! Фердинанд всё ещё адски ревновал её, и даже требовал отчёта о её тратах и приобретениях. Мелисанде было трудно признаться себе в том, что она боялась своего мужа. Да-да, всё дело было в том, что она ужасно боялась Фердинанда, его ледяного взгляда, его ровного бесчувственного голоса, даже звука его шагов. Он наводил на неё панический ужас.

И всё же, какая милая вещица! Совсем недорогая, но очень эффектная. Браслет состоял из двух половинок, соединённых с одной стороны петельками, с другой – замком. Мелисанда повертела браслет в руках и внимательно осмотрела замочек – серебряную шпильку на цепочке, запиравшую кольца, не очень аккуратно припаянные к другой стороне браслета. Может быть, шпилька всё-таки нечаянно выпала… Мелисанда подцепила ноготком серебряный ободок, и – ах! – серебряная заглушка боковины отвалилась, и Мелисанда увидела, что браслет и вправду был дутый: внутри открылась тёмная полость. Примадонна ужасно расстроилась и стала прилаживать серебряный кусочек обратно, поднеся браслет поближе к лампе. Присоединить отломавшуюся деталь было нетрудно, но это уже не слишком занимало Мелисанду – там, в глубине, виднелся уголок чего-то белого. Мелисанда взяла булавку и осторожно подцепила ею краешек. Это была записка, туго свёрнутая крошечной трубочкой.

Что это? Откуда это?.. Мелисанда сперва округлила глаза в недоумении, а потом едва слышно засмеялась тихим, грудным смехом. Ах, боже мой, какой дурачок! Это ужасно, ужасно романтично, но можно ли так всё усложнять! Она получала любовные записки в цветах, в конфетных коробках, в носовых платках, даже во флакончиках для духов, но выкрасть её браслет с тем, чтобы оставить в нём такую крошечную записочку! Эти русские всё же такие странные. Ужасно мило, но так сложно!

Мелисанда наконец – то развернула бумажку и перестала смеяться, улыбка сошла с её губ, и она вновь растерянно уставилась на листочек не более двух дюймов шириной, где чётким почерком было выведено:

«5. Y708. sD974. X1111. Mk744…».

Примадонна в глубоком изумлении по буквам прочитала послание, одними губами проговорив все цифры, но выходила какая-то ерунда. Как ни прочитай – записка не имела никакого смысла! Мелисанда обиделась, кинула прочь бумажку, сунула сломанный браслет обратно в ящичек и посмотрела в зеркало с нескрываемой злостью. Неслыханная дерзость! Подкидывать ей какой-то ребус и считать, что она должна ломать голову над этими номерами. А впрочем… нумерология. Каббала! Ну, конечно!

Мелисанда пошарила по столику, выудила бумажку между пуховкой и склянкой кёльнской воды, и снова внимательно всмотрелась в цифры. А она не так глупа, как кто-то может подумать! Вовсе нет, она очень умная и практичная женщина, да ещё и с прекрасно развитой интуицией и тонким чутьём (не говоря уже о вокальном и актёрском талантах). Ну, что же, если князь Урусов хочет с ней поиграть, то, пожалуй, и она не станет отказывать себе в таком удовольствии!

Это ничего, что он младше её, это даже очень пикантно. Княгиня – гораздо интереснее, чем баронесса! Мелисанда посмотрела в зеркало, приподняла подбородок и полюбовалась собой. Прошлой зимой они недолго были в России. Мелисанда дала пару домашних концертов, однако, в таких домашних театрах, которые дали бы фору иным придворным. Русские меха… Да, меха, алмазы, золото, и что там ещё… Да, Императорский театр. Императорский. Говорят, у русского царя был роман с какой-то танцовщицей. Но Мелисанда гораздо лучше любой танцовщицы! Надо найти какую-нибудь книжку про Каббалу, прочитать записку, написать ответ в подобном духе, и князь у неё в руках. Или лучше найти какого-нибудь знатока, который прочитает и сам напишет ответ. Записку Мелисанда аккуратно спрятала в сумочку и засмеялась, не разжимая губ, утробным, торжествующим смехом, в театральной манере.

Но тут в коридоре послышались шаги – те самые, что наводили на примадонну ужас. Дверь открылась без стука, Фердинанд вошёл и встал за её спиной. Он смотрел на её отражение в зеркале с совершенно непроницаемым выражением лица, Мелисанда тоже смотрела в зеркало – её зрачки расширились от страха, а тяжёлый подбородок чуть съехал на сторону, моментально сделав лицо некрасивым.

– Как прошла репетиция? – сухо поинтересовался фон Мюкк.

– Что тебя интересует? Я прекрасно взяла верхнее си бемоль. Оркестр рукоплескал, – от страха Мелисанда всегда начинала дерзить.

– И что, твой новый обожатель тоже был в оркестре? – осведомился фон Мюкк.

– О ком ты?

– Ну что ты, дорогая, уже весь Лондон судачит о твоём восхитительном знакомстве с русским князем.

Мелисанда вспыхнула, но смолчала.

– Ты уже осыпала его дарами и ласками? И что, что на этот раз? Портсигар? Кольцо? Твои аквамарины? Браслет? – Мелисанда вздрогнула и закусила губу.

– Ах, браслет! Где он? Я спрашиваю – где твой браслет?

– Да здесь он, здесь! Просто он сломался. Замóк. Я чуть не потеряла его. Случайно. Соскользнул. И князь Урусов тут совершенно ни при чём! Я не видела его ни разу после приёма у Бёрлингтона!

– Си бемоль у тебя получается гораздо лучше, чем врать. Браслет.

Мелисанда достала браслет и буквально бросила мужу с ненавистью и страхом. Фон Мюкк с брезгливым выражением лица повертел вещицу в руках, с грохотом швырнул на туалетный столик и, играя желваками, буквально прошипел:

– Пока ты всё ещё моя жена, ты будешь вести себя как баронесса фон Мюкк. Иначе… иначе твой развод будет концом твоей карьеры. Скандальным провалом твоей оперетки!

– Мерзавец! Изверг! – закричала Мелисанда вслед удаляющемуся мужу, кинулась на софу, зарыдала, но, когда шаги затихли в коридоре, быстро успокоилась, встала, припудрила лицо, и ещё раз посмотрела на загадочную записку. Конечно, от Фердинанда можно было ожидать всего, что угодно; стоило ускорить бракоразводный процесс, и, не теряя времени, списаться с князем Урусовым.

* * *

Ива сидела на козетке, вытянув ноги в шёлковых домашних туфельках, и читала прессу. Пол под сиденьем был устлан разворошёнными газетами, Ива просматривала одну за одной из толстой стопки, что лежала на придвинутом столике, небрежно складывала и бросала на пол. Алоиз деликатно постучал в дверь, проскользнул по газетному ковру, подобрал часть и, держа подмышкой неаккуратную пачку, сообщил госпоже тихо, словно боясь отвлечь её от чтения неуместно громким голосом:

– С посыльным записка от баронессы фон Мюкк. Прочесть?

– От баронессы? Как интересно! – Ива отбросила очередную газету так, что она, взмахнув страницами как крыльями, вспорхнула и разлетелась на листы. Алоиз попытался поймать их, но не смог, а только неловко сбил несколько страниц и остался на месте, выжидающе глядя на Иву.

– Ну, и где же записка? – Алоиз спохватился, перехватил газеты под другую руку и протянул изящный конверт. Ива быстро просмотрела письмо в несколько строк и задумчиво подняла глаза.

– Просит о встрече. Сегодня же и строго конфиденциально. Посыльный ещё тут? Подай прибор, я напишу, пусть приходит. Кто бы мог подумать. Алоиз, приготовь тут всё наилучшим образом.

– С драпировками и цветами?

– Да, пожалуй.

– Подать гороскоп?

– О, да, Алоиз!

– Изволите с шаром? – уточнил секретарь, сияя.

– Можно без шара, но свечей побольше.

– Слушаюсь, – почти радостно откликнулся Алоиз, в его глазах неожиданно заплясали восторженные искры. Он спустился по лестнице, непривычным голосом что-то фальшиво мурлыча себе под нос, по дороге взглянул в зеркало, поправил несколько волосков, портивших пробор, и, сияя, вручил посыльному ответ от мисс Ивы. В секретарской он, продолжая напевать, с воодушевлением принялся за уборку на своём столе. Он был счастлив теперь. События последнего времени повергали его в отчаяние: госпожа не устраивала сеансов, не принимала клиентов, сослала его в отпуск и вообще – ему казалось, что госпожа совершенно покончила со своим магическим делом и более не нуждалась в его, Алоиза, услугах. Сколько прекрасных гороскопов он составил за последние недели! Какие дивные карточные колоды привёз из Сибиу[4]! Он уж испугался, что всё это было напрасно, однако… Нет-нет, всё возвращается на круги своя, сегодня мисс Ива будет принимать баронессу фон Мюкк, и госпоже нужны гороскоп и свечи; и карты он тоже положит на стол, они непременно понравятся мисс Иве, старинные гадальные карты с миниатюрами из древних манускриптов, он сам выбрал их…

Глава 5. Сгоревший архив

К вечеру ателье Ивы было убрано самым подходящим образом. Комната полыхала золотым светом: две дюжины свечей отражались в золотых фонах ширм, делая воздух густым и сияющим, таким, что им боязно было дышать. Тяжёлые тёмно-зелёные драпировки закрывали эркер и большое зеркало над камином, а сама хозяйка ателье, в чёрном с золотом платье, задумчиво раскладывала перед собой на столике новую колоду и мечтательно улыбалась, поглаживая тонкими пальцами картинки из старинных рукописей.

Около шести часов Алоиз доложил о прибытии клиентки, и Мелисанда вплыла в ателье. «Ах!» – только и сказала она, обводя помещение восторженным взглядом и прижимая руки к груди театральным жестом.

– Прошу вас, мадам, – пригласила Ива, приятно улыбаясь.

– Ах, мисс Ива, – заговорила Мелисанда взволнованным шёпотом, усаживаясь на козетку, – я была совершенно поражена… Граф Бёрлингтон ничего не говорил мне прежде, а потом, когда я обратилась к нему с моей маленькой проблемой, был так любезен, что всё о вас рассказал. Это потрясающе!

– Да, граф Бёрлингтон бесконечно любезен, – сдержанно улыбнулась Ива. – Так расскажите мне о вашей маленькой проблеме, и я помогу вам её разрешить.

– Ах, это, право, такой пустяк! Я думаю, что это вам совершенно ничего не стоит, – Мелисанда лепетала прекрасно слышным даже с последних рядов театра шёпотом, глядя на прорицательницу со смесью любопытства и восторга.

– Ну, так в чём же ваше дело? – немного настойчивее повторила Ива, отрываясь от колоды и выжидательно глядя на посетительницу. Мелисанда полезла в маленькую сумочку, торопясь, достала свёрнутый трубочкой маленький листочек, и стала взволнованно комкать его в руках, объясняя:

– Понимаете ли, я очень несчастна. Вы, наверное, слышали, что мой брак с бароном фон Мюкк стал для меня настоящим кошмаром. Он терзает меня своей ревностью…

– Да-да, мадам, это я всё знаю, – едва подавляя зевок смертельной скуки, перебила мисс Ива.

– Ну, да, конечно, – замялась Мелисанда. – Но, представьте себе… нашёлся человек… один человек, который может вернуть счастье моей жизни. Это такое чудо, мисс Ива, как глоток чистого воздуха после ужасной темницы моего брака… О, разумеется, нам обоим приходится таить свои чувства, из-за Фердинанда. Муж угрожает мне. Он сказал, что убьёт меня, если узнает о сопернике! Вы можете представить себе тот ужас, в котором я живу? Я едва не потеряла голос. Я скажу только вам, мисс Ива: сегодня на репетиции я не смогла спеть финальное глиссандо. Это катастрофа. Так вот, мой друг – ах, позвольте мне называть его «другом» – прислал мне записку. Но, вероятно опасаясь безумств моего супруга, он написал её неким каббалистическим кодом, которого я… я не поняла. Ужасно досадно. Но записка наверняка важна… Я так надеюсь, что вы сможете сообщить мне, что там написано!

– Моя дорогая, с момента изобретения письменности было изобретено столько тайных письмён, столько криптографических уловок с разнообразными ключами… Вы уверены, что это каббалистическая гематрия? – снисходительно поинтересовалась Ива.

– О… ну… – Мелисанда, слегка оглушенная словами, о смысле которых только смутно догадывалась, – там действительно есть цифры…

– Ну, так покажите мне эту вашу записку.

Мелисанда оторвала руки от груди, немного разгладила бумажку и протянула ясновидице. Ива внимательно посмотрела на записку и нахмурилась.

– Ну, что там? – начала беспокойно ёрзать Мелисанда, облизывая губы от нетерпения.

– Это очень, очень древний код. Посидите теперь тихо, я должна свериться с картами.

Ива начала медленно перекладывать карты на столике изящными, но точными, без манерности, движениями маленьких, тонких рук; Мелисанда, чуть приоткрыв рот, наблюдала за её пассами. Прорицательница то хмурилась, то приподнимала тонкую, ровной дугой, бровь, то лукаво улыбалась. Наконец, она накрыла стопку карт узкой ладонью и посмотрела на Мелисанду строго.

– Ваш «друг», как вы изволили выразиться, – в большой опасности. Если вы не желаете ему зла, уберегите его от встреч со своим супругом.

– Я так и знала… – прошептала Мелисанда с неуместным торжеством.

– Ваши отношения могут быть очень… перспективными, но пока вам следует соблюдать предельную осторожность. Что же до записки – это древнейший шумерский код, – Ива бросила быстрый взгляд на Мелисанду, но та, не имея о шумерах ни малейшего представления, только с восторгом округлила глаза, – и сейчас я не могу расшифровать его. Необходимо вступить в контакт с древними духами, а вам не следует быть тому свидетельницей. Оставьте записку. Если вы зайдёте ко мне завтра, то я скажу, что в ней.

– Да, конечно, конечно, – счастливо залепетала Мелисанда, глядя на Иву преданно, – я приду. Когда скажете! А вы… вы не сможете написать ему в ответ маленькую, совершенно невинную записочку, ну – вот так же, с цифрами? От моего имени, разумеется. Если ему грозит опасность, я должна быть осмотрительна!

– Разумеется. Не предлагаю вам чаю, дорогая, – мне нужно подготовиться к разговору с шумерскими духами, – сообщила Ива, ясно давая понять, что аудиенция закончена.

– О, разумеется! И, конечно, я полностью доверяю вам… Такое конфиденциальное дело… Вы понимаете? – шёпотом переспросила примадонна, поднимаясь с козетки и на цыпочках крадясь к выходу, чтобы не помешать сосредоточению духовидицы.

– Несомненно, – уже нездешним, глухим голосом ответила мисс Ива, – а десять фунтов можете оставить моему секретарю внизу.

Мелисанда благодарно закивала и тихо вышла, охваченная радостным волнением.

Как только дверь за ней затворилась, Ива моментально сбросила потусторонний, отрешённый вид и принялась внимательно изучать листочек, стремившийся упруго свернуться вновь в тугой свиток. Когда, по её расчётам, Мелисанда должна была уже покинуть дом, она громко крикнула Алоиза.

– Алоиз, который час?

– Половина седьмого, госпожа! Обед будет подан через полчаса, госпожа!

– Прекрасно! К обеду будет инспектор Суон, так что срочно разыщи его и скажи, чтобы ехал сюда незамедлительно. И – да, Алоиз, колода прекрасна!

Пока шли приготовления, Ива удалилась в гостиную, прихватив записку. Наверняка Мелисанда ляпнула первое, пришедшее в голову – каббала и каббалистический код. Что-то в этом несомненно было. Ива попробовала посчитать известными ей способами, но цифры на листочке не складывались ни во что вразумительное. Нет-нет, считать тут было бесполезно, надо было знать ключ, и он лежал где-то на поверхности, это было очень просто, но не имело никакого отношения к мистике.

* * *

Найти инспектора оказалось не таким простым делом. Алоиз позвонил в Управление, там долго не соединяли с Суоном, затем связь и вовсе прервалась. Недавно телефонизированный Скотланд-Ярд ещё не вполне справлялся с новейшими достижениями техники, но через несколько минут Суон сам дозвонился до секретарского кабинета на Глостер-плейс. Он был заметно встревожен неурочным звонком от Ивы, и Алоиз постарался успокоить его в своей обычной ласковой манере, и, когда Суон действительно успокоился, передал от мисс Ивы просьбу приехать незамедлительно. «У госпожи была Мелисанда фон Мюкк» – веско добавил Алоиз и через полчаса инспектор уже входил в дом мисс Ивы.

– Что ей тут понадобилось? – недоумённо спросил Суон, когда Алоиз подал аперитив в ателье и вышел, предусмотрительно плотно прикрыв дверь.

Ива рассказала об утренней записке примадонны и об её эффектном явлении днём, не пропустив ни одной детали, и даже слегка изобразив голос Мелисанды с такой точностью, что Суон с удивлением вскинул брови. Но ещё больше он был удивлён, когда Ива протянула ему плотно скрученный листочек.

– Что это? – спросил Суон, принимая из рук Ивы крошечную записку и глядя на цифры.

– Мадам фон Мюкк теперь убеждена, что это шумерская тайнопись, но я должна сказать вам, дорогой инспектор, что это не имеет к древним и оккультным практикам ни малейшего отношения. Полагаю, что даже наш учёный друг, мистер Флитгейл, не нашёл бы в этой записке ничего похожего на древние шифры. Если это и шифр, то современный. В современности, дорогой инспектор, вы понимаете куда лучше него. Ну, не кажется ли вам это странным? – Ива смотрела на Суона так, словно была абсолютно убеждена, что Суону это покажется каким угодно, только не странным.

– И вот это было в браслете мадам Мелисанды? – недоверчиво, тем не менее, спросил Суон.

– Именно, инспектор.

– И как она объясняет её там присутствие?

– Мадам уверена, что это романтическая выходка русского князя. И что в этой записке зашифровано пылкое, но сугубо тайное признание. Вы в это верите? Я – нет.

– Мне тоже с трудом верится, – пробормотал Суон, разглядывая записку так и эдак.

– Я думаю, в полиции есть люди, которые смогли бы прочитать это послание?

– Пожалуй, я найду такого человека, – уклончиво ответил Суон.

– Что же, тогда перепишите этот код, поскольку завтра мне нужно будет отдать Мелисанде оригинал с убедительным его истолкованием. Только никак не могу придумать – что бы ей сообщить, – Ива подняла глаза к потолку, а потом перестала притворяться и заговорила собранным, деловым тоном. – Инспектор, это всё ужасно подозрительно, но думаете ли вы, что это имеет какое-то отношение убийству Фицгилберта?

– Может, и никакого. Но всё равно, я вам признателен.

– Прекрасно, тогда прошу вас в столовую. Будем обедать, а заодно поговорим – что у нас есть более вразумительного, чем записка с цифрами.

За небольшой гостиной, в которой Суону однажды пришлось уже побывать при самых драматических обстоятельствах, располагалась маленькая столовая, обставленная в охотничьем стиле. Суон отметил, что она была совершенно не дамская: посреди неё стоял стол, за которым могли трапезничать от силы четверо, у стены прочно обосновался тёмного дерева резной буфет. Несколько таких же основательных, без вычурности, стульев стояли у стола и у единственного окна, выходившего в тихий двор; над камином висели рога, пара немецких гравюр и пара скрещенных рапир, зачехлённых в старинную кожу.

Суон, впервые бывший в этой комнате, с удивлением осмотрелся, но тут явился Алоиз, который, как оказалось, совмещал секретарские обязанности с обязанностями лакея, и вынес блюда. Когда он подал горячее, Ива не отпустила его, а предложила составить им компанию.

– Я думаю, Алоиз должен быть в курсе дела, – сказала Ива, и секретарь засиял скромной гордостью.

Он поставил на стол блюдо прекрасных перепелов, художественно оформленных засахаренными вишнями и картофелем, и занял место за столом.

– Честно говоря, – начал Суон, кладя рядом со столовыми приборами свою верную записную книжку, – в этой истории практически не за что зацепиться. Сама картина убийства до сих пор не вполне ясна. Давайте по порядку. За столом сидело восемь человек. Если пойти по часовой стрелке, то в начале сеанса по левую руку от князя Урусова сидела Мелисанда фон Мюкк, затем – граф Бёрлингтон, баронесса Фицгилберт; затем вы, Ива, ведь, насколько я понял, вы сидели прямо напротив князя Урусова? – Ива кивнула. – За вами сидел полковник Брюстер, графиня Бёрлингтон, и затем, по правую руку от медиума – сам Фицгилберт. Потом графиня ушла, и мадам фон Мюкк заняла её место. Убить барона ударом в спину, сидя в кресле рядом, невозможно.

Ива слушала, не перебивая, лишь кивая в знак точности излагаемых фактов. Алоиз внимательно следил за рассказом и даже крутил головой, словно примеряя диспозицию к столу, за которым сидел.

– Итак, убийство могло произойти только во время перерыва, – продолжил Суон. – Воткнуть кинжал в спину барона могла Мелисанда, пока размахивала полами манто, а князь Урусов наклонился и ничего не видел. Если Урусов и Мелисанда, действительно, в сговоре (как убеждён полковник Брюстер), то это было вообще проще простого. Или сам полковник Брюстер мог воспользоваться заминкой и нанести точный удар. Удар опытного охотника и любителя холодного оружия. Конечно, и сам князь Урусов мог бы. Ужасно, что и баронесса Фицгилберт могла убить своего мужа. Она подошла и что-то спросила. Вы, дорогая мисс Ива, утверждаете, что барон кивнул. А что, если это был не утвердительный ответ на вопрос, а конвульсивное движение умирающего? Ведь никто не слышал, чтобы барон что-то сказал, а если могло показаться, что он что-то буркнул в ответ – это тоже, увы, мог быть его последний вздох.

– Да, у нас четверо подозреваемых, каждый из которых мог убить барона. Но зачем? – Ива пожала плечами. – А что вы узнали о жертве этого преступления, о самом бароне Фицгилберте?

– Я навёл справки в Адмиралтействе. Блестящие отзывы, первый лорд Адмиралтейства послал личное соболезнование вдове, превозносящее заслуги покойного. Все единодушно считали его верным слугой Короны и человеком исключительных душевных качеств. Складывается впечатление, что именно за это его и отправили на тот свет. Он настолько безупречен, что кажется ненастоящим. К тому же – примерный семьянин… Да, вот что: сегодня утром, по настоянию Скотланд-Ярда, было вскрыто завещание Фицгилберта.

– Вот как? Что-нибудь интересное? – Ива оторвалась от перепела и посмотрела на Суона в ожидании.

– Ну, вообще-то ничего неожиданного. Титул и основное имущество наследуются старшим сыном барона, Патриком, по достижении им совершеннолетия. До совершеннолетия его опекуном назначается младший брат барона, которого вы имели возможность увидеть на заседании коронёрского суда. Это чистая формальность – Патрику Фицгилберту исполняется двадцать один год через полтора месяца, вряд ли за это время можно будет хотя бы оформить все бумаги. Так что брат покойного никакой выгоды от смерти Фицгилберта не получает. Но он наследует изрядную сумму и библиотеку покойного. Ну, и, естественно, вдова. Ей назначено значительное содержание, ей же отходит дом в Лондоне. Остальные четверо детей также получают содержание и собственность, распорядителем которых до их совершеннолетия назначена вдова. В завещание включены некоторые указания для секретаря, который обязан должным образом распорядится личным архивом усопшего, и мистеру Куку, поверенному. Им оставлены некоторые суммы. Вот и всё.

– Да, на первый взгляд, ничего примечательного, – согласилась Ива.

Алоиз, хранивший молчание и с большой аккуратностью препарировавший маленьких, субтильных перепелов, оторвался от этого, судя по выражению его лица, увлекательного занятия и довольно неожиданно спросил:

– Интересно, а в завещании указано, каким именно образом секретарь должен распорядиться архивом барона?

– Нет, – с изумлением ответил Суон, – в завещании сказано буквально «распорядиться должным образом».

– Странно, – задумчиво откликнулся Алоиз, – если я не имею точных указаний на время отсутствия своего патрона, я не могу взять на себя ответственность решать, что есть «должным образом». Я имею в виду, что секретарь должен был получить при жизни барона какие-то распоряжения или дополнительные письменные указания… поскольку в завещании ничего не разъяснено…

Все трое переглянулись. Суон что-то решительно чиркнул в своём блокноте.

– Пожалуй, архив барона… И его секретарь… Вот что значит – взгляд профессионала! Браво, Алоиз! Завтра же займусь этим.

Когда обед закончился, Суон поблагодарил мисс Иву за гостеприимство и собрался покинуть дом.

– Так у вас нет ни малейшего предположения, что могут означать эти цифры? – поинтересовалась Ива, когда Суон уже вышел на лестницу.

– Нет, мисс Ива, пока – нет, – твёрдо ответил инспектор.

– Тогда позвольте мне сказать, – Ива была очень серьёзна. – Я не имею ни малейшего представления о том, что там написано, но… я точно знаю, что князю Урусову грозит большая опасность. Смертельная опасность.

– Ну, фон Мюкк, конечно, ревнив…

– Ах, ревность тут вовсе ни при чём, – укоризненно покачала головой ясновидящая.

Выйдя от Ивы, инспектор быстро направился не домой, и не в управление, в котором имел обыкновение иногда засиживаться даже за полночь, а в неприметный особняк на набережной Темзы, у Кэмденских доков. Через полчаса он вышел, прогулялся вверх по течению реки, поймал кэб и велел ехать на свою квартиру.

* * *

Мистер Фицгилберт вошёл в полутёмную гостиную и сухо кашлянул, давая о себе знать. Его золовка, ныне – вдова Фицгилберт, сидела перед камином, у её ног вертелась лохматая собачонка, баронесса рассеянно улыбалась её шалостям. Она повернула голову на звук.

– Клара, боюсь, там пришли какие-то джентльмены из Адмиралтейства. Они хотят просмотреть бумаги в кабинете Эдварда. Полагаю, их следует проводить.

– Неужели это не может подождать? Бедный Эдвард ещё не похоронен…

– Клара, это дело чрезвычайной важности. Ваш муж занимал пост, который обязывал не только его, но и нас, служить Короне при любых обстоятельствах, – голос у Фицгилберта был мягким, но убедительным.

– Хорошо, найдите Липстока, пусть он отопрёт кабинет, – тихо сказала баронесса и вновь стала смотреть на собачку.

– Видите ли, дорогая, мы не смогли найти Липстока.

– Разве он уже получил расчёт? – слабо удивилась баронесса, затем медленно встала. – Хорошо, я схожу за ключом. Я… я сама открою.

Два джентльмена из Адмиралтейства, явившиеся в штатском, выразили свои соболезнования вдове и прошествовали вслед за ней к кабинету покойного супруга. Баронесса заметно нервничала, поворачивая в замке ключ. До сих пор она ни разу не входила в кабинет мужа в его отсутствие. После смерти барона секретарь получил ключ, чтобы привести бумаги хозяина в порядок – Липсток служил при Фицгилберте всего два года, но пользовался безграничным доверием всей семьи. Его отсутствие сильно удивило бы баронессу, если бы она не была так подавлена своим горем, но теперь она только отметила про себя, что Липстоку, всё же, не следовало отлучаться из дома до похорон хозяина.

Она отперла дверь и толкнула её, вперёд быстро и деловито прошли два джентльмена из Адмиралтейства, за ними – брат покойного, последней вошла сама баронесса и застала ошеломляющую картину.

Джентльмены стояли посреди комнаты, озираясь в глубочайшем изумлении: на первый взгляд в кабинете царил безупречный порядок, но два сейфа по обе стороны от письменного стола были открыты и совершенно пусты, на конторке секретаря лежало несколько пустых папок, а в воздухе стоял едва различимый запах горелой бумаги. Один из адмиралтейских джентльменов, опомнившись, кинулся к камину, – да, на решётке возвышалась внушительная кучка белого бумажного пепла. На не рассыпавшемся ещё клочке, лежавшем поверх этой горки, всё ещё ясно читалось – белым по серому – «Y701.sD884…»

Глава 6. Манто примадонны

Утром, едва Суон вошёл в Управление, пребывая в боевом настроении, его остановил дежурный констебль, имевший крайне перепуганный вид.

– Вас там дожидается один человек… Вы сами посмотрите, сэр, он в кабинете, а при нём – сержант Шелтон, сэр…

– Что, задержанный? – не понял Суон.

– Никак нет, сэр. Вроде как посетитель, хотел с вами поговорить. Вы уж сами посмотрите…

Суон безнадёжно махнул рукой и торопливо взбежал по лестнице на третий этаж, где располагался его кабинет. Он распахнул знакомо скрипнувшую дверь, мельком увидел растерянное лицо козырнувшего Шелтона и остановился как вкопанный. Навстречу ему из посетительского кресла поднялся князь Урусов, собственной персоной.

– Вы удивлены, старший инспектор? – спросил Урусов, когда Шелтон вышел. – Я понимаю, моё появление неожиданно, а моё положение незавидно. Иностранец, занимающийся сомнительными практиками, русский, замешан в скандальном убийстве в одном из самых респектабельных лондонских домов… Собственно, поэтому я решил встретиться с вами приватно, прежде чем будет иметь место официальная беседа в присутствии господина Унгерн-Штернберга.

– Вы не доверяете своему консулу? – спросил Суон, слегка оправившийся от первого удивления.

– Не в этом дело, сэр. Он теперь видит в любом пустяке провокации и конфликты. Уж не говоря об общей напряжённости в отношениях России и Англии – мы сейчас в ужасном положении из-за дел по собственности российских подданных в Южной Африке… Они требуют удовлетворения своих финансовых претензий к британскому правительству[5]. Вы, наверняка, слышали об этом. Полковник Брюстер даже после убийства имел дерзость подойти ко мне и напомнить об этом деле. А мне не хотелось бы, инспектор, выступать в роли всемирного зла и русского медведя.

– Что же, я вам очень признателен, князь, за вашу инициативу. Позвольте, в таком случае, задать несколько вопросов по делу. Присаживайтесь и чувствуйте себя совершенно покойно: здесь нас не потревожат. И, раз уж наш разговор имеет приватный характер, я задам несколько вопросов личного характера. Ваше право отказаться…

– Мне нечего скрывать, сэр, – Урусов посмотрел на Суона открыто, в его красивых чёрных глазах, оттенённых густыми бровями и ресницами, стояла усталость. Он вообще был бледен, и эта бледность на смуглом от рождения лице придавала князю крайне болезненный вид.

– Насколько я понимаю, вы служите секретарём российского консульства в Лондоне? Давно? – спросил Суон.

– Нет, сэр, только два месяца. Я вовсе не стремился к дипломатической карьере, но на этом настаивал покойный отец, а после его смерти – мой дядя. Полагаю, их единственной целью было отослать меня из страны. Лично я не нахожу в дипломатической службе ничего привлекательного.

– Простите, князь, а какова же была причина их настойчивого желания выдворить вас из России?

– Инспектор, вы представляете себе, что сейчас творится в России? Война с Японией, убийство министра внутренних дел господина Плеве, крестьянские мятежи… Летом чуть не сожгли родовое имение, управляющий был ранен. Начинаются студенческие волнения, агитация, чёрт знает, что… Мои родственники сочли за благо послать меня за границу и нашли мне место в Лондоне, – князь Урусов горько усмехнулся, и лицо его коротко дёрнулось нервным тиком.

– Понимаю. Очень хорошо понимаю ваших родственников, – задумчиво сказал Суон. – И что же, вы, действительно, были учеником мадам Блаватской?

– Она была моим… духовным учителем, инспектор. Они в молодости были очень дружны с моей матушкой, но после как-то разошлись; идеи теософии не вдохновили мою мать, она осталась верна спиритуализму. Я должен признаться вам, мистер Суон, что я не слишком сильный медиум. Я вообще не собирался устраивать публичных выступлений – граф Бёрлингтон буквально уломал меня. Мне было невыносимо неловко.

– Что же, это более-менее понятно… Давайте вспомним вечер у Бёрлингтонов. Меня интересует, собственно, не сам сеанс, а перерыв в нём, когда графиня Бёрлингтон покинула стол.

Лицо князя вновь исказилось тиком, он с явным неудовольствием вспоминал этот эпизод.

– Это совершенно разрушило весь сеанс. Эти пересаживания окончательно вывели меня из равновесия. Я постараюсь всё вспомнить, но вы должны понять меня – я на многое просто не обратил внимания. Итак, графиня поднялась, и мадам фон Мюкк попросила её принести манто. Затем мадам фон Мюкк встала, уже с манто на руках, и стала кутаться в него – знаете, всё время задевая меня его полами. Я всё ещё пытался сохранить хотя бы минимум концентрации, но мне пришлось встать, помочь ей накинуть манто – это происходило, пожалуй, за спинкой того кресла, которое занимал я.

– Конечно, вы не могли не встать, – задумчиво отметил Суон, что-то чиркая в записной книжке.

– Уважаемый инспектор Суон, выбирая между репутациями джентльмена и медиума, я без сомнения предпочту репутацию джентльмена, – дёргаясь лицом, с неприязнью парировал русский князь.

– Без сомнения, сэр, – ответил Суон совершенно серьёзно, чем немного успокоил собеседника. – Простите, так что же дальше?

– В это время полковник Брюстер встал. Знаете ли – немного вышел навстречу мадам, подал ей руку, вообще была ужасно нелепая ситуация: мы все топтались за креслом Фицгилберта. Манто у мадам чрезмерной, на мой взгляд, длины – его полы запутались в задних ножках кресла барона. Мне пришлось наклониться и высвободить её меха.

Всё это князь говорил отрывисто, с неудовольствием.

– Разве это сделал не полковник? – переспросил Суон. Князь задумался.

– Определённо, я наклонялся, такая нелепость – я ещё заметил, что на подоле налипла уличная грязь. Но, кажется, потом и полковник поправлял её меха – когда она проходила за его креслом. И, да, в это время подошла баронесса Фицгилберт. Она стояла позади нас, когда мы ублаготворяли мадам Мелисанду, а потом, вроде бы, подошла к креслу супруга, опёрлась руками на спинку, наклонилась и что-то тихо спросила. Кажется, про свою сумочку.

– Барон ответил ей?

– Я не слышал. Я в этот момент не смотрел на них.

– Что же, пока всё ясно. У меня есть ещё один вопрос, немного неожиданный в связи с убийством: вы заметили толстый браслет на руке мадам фон Мюкк?

– О, да! Пока она держала меня за руку – он всё время падал и причинял мне массу неудобства. Клянусь, он весит не меньше фунта.

– А после вы не видели её браслета?

– Нет, не припомню. Я не обращал внимания. Я же сказал вам, инспектор, что старался избегать её, насколько это было возможно в тех обстоятельствах. Да и что в том браслете?..

– Скажите откровенно – насколько близко вы знакомы с ней?

– Послушайте, инспектор, в свете болтают уже чёрт-те что, не понимаю – откуда берутся эти отвратительные сплетни! – буквально взорвался князь. – Я видел мадам лишь однажды, на том сеансе, я даже в оперу не хожу!

– Но ведь она такая яркая женщина, – продолжил напирать Суон, внимательно глядя на беснующегося князя. Тот неожиданно успокоился, вернее – будто бы отчаялся, и откинулся в кресле, прижав к бледному лбу ладонь.

– Инспектор, вы – человек чести, обещайте мне, что то, что я скажу сейчас, не выйдет за пределы этой комнаты?

Инспектор, выдержав паузу, согласился.

– Дело в том, что у меня были причины покинуть Россию и помимо внутренних политических событий. Я… я оказался замешан в скандальной истории, она угрожала репутации одной замужней дамы самого высокого положения. Я участвовал в дуэли. Слава богу, все остались живы, но мне пришлось, для блага этой дамы, уехать. Вот поэтому-то я и не стал сопротивляться дядюшкиным настоятельным предложениям занять секретарский пост здесь, в Лондоне. Любой скандал, в котором замешана женщина, для меня теперь губителен. Будем откровенны, инспектор, – мадам фон Мюкк имеет столь громкую репутацию, что даже простое знакомство с ней способно дискредитировать человека в моём положении. Я стараюсь избегать её самым тщательным образом.

– Что же, ваша светлость, всё, что вы мне сейчас сказали, многое объясняет. Скажите, в последнее время вы не чувствуете никакой опасности? – на всякий случай осведомился Суон.

– Опасности? – казалось, русский был удивлён. – Не понимаю… Впрочем – нет, ничего подобного не замечал.

Суон поблагодарил князя Урусова, пожал его маленькую, но чрезвычайно сильную руку на прощание и вернулся в своё кресло, чтобы обдумать то, что узнал. Русский князь вызывал в нём невольное уважение. Как охарактеризовала его Ива? Примечательным человеком, артистичным, умным и решительным, несмотря на внешнюю нервозность. Да, пожалуй. Самому прийти к полицейскому инспектору, предугадывая, что официальный разговор будет сильно затруднён присутствием консула; стреляться на дуэли из-за женщины; так метко, и не выходя за рамки приличий ни на дюйм, охарактеризовать мадам фон Мюкк… Всё это представляло князя человеком примечательным. Собственно, и про скандал с благородной русской дамой, и про пожар в имении, и про рекомендации дяди молодого князя – всё можно было проверить. Но чутьё Суона подсказывало ему, что князь тут не лгал.

И князь описал события так, как Суон уже слышал от всех свидетелей. Череда случайностей: головная боль графини, сквозняк, перемена места Мелисандой, возня с её мехами – это всё невозможно было ни предугадать, ни рассчитать, можно было лишь ловко и решительно воспользоваться моментом.

Манто. Везде и всюду было это манто, такое нарочитое, вездесущее манто! И тут Суона поразила одна догадка, а вернее – предположение. Если удар был нанесён в то время как Мелисанда пересаживалась, то на этом чёртовом манто могли остаться следы крови, может быть – крошечные, но всё же! Если учесть, что баронесса Фицгилберт подошла к креслу супруга уже после всех перемещений, это сняло бы подозрения с несчастной вдовы, и, слава Богу, исключило бы хотя бы одного подозреваемого из раскидистой схемы Суона.

Не теряя времени даром, Суон собрался нанести визит мадам фон Мюкк. Однако перед выходом из кабинета он, всё же снял с рычага две эбонитовые трубки, попросил соединить с номером в Кэмдене и коротко спросил: «Что с цифрами?». Получив безотрадный ответ, он нахмурился, а затем быстро покинул Управление.

Певица собиралась на вечернюю репетицию, но Суона приняла с большой охотой. Услышав просьбу показать ей манто, в котором она присутствовала у Бёрлингтонов, примадонна заметно разочаровалась и напустила на себя вид обиженно-равнодушный.

– Сейчас я скажу горничной принести его, если вам оно так нужно, – сказала она, поджимая губы.

– Я буду вам чрезвычайно признателен, – горячо заверил её Суон.

Через минуту горничная вынесла серебристо-серый мех и осталась стоять у двери.

– Вы уже вычистили его? – спросил у горничной Суон, оборачиваясь.

– Конечно, сэр, я чищу его каждый вечер, – оскорблённым тоном ответила девушка, косясь на хозяйку.

Подол, действительно, был вычищен очень тщательно – не было ни следа уличной грязи. Но развернув манто и проведя ладонью против ворса, инспектор заметил то, что так хотел увидеть – несколько волосков, слипшихся у самого корня, а под ними, на мездре – небольшие тёмные пятнышки. Таких отметин оказалось несколько. Суон с недовольством отметил, что оказал горничной дурную услугу, но он-то прекрасно знал, что даже самая аккуратная чистка оставляет следы, которые только надо знать, как и где искать!

– Вы не станете возражать, если я на время позаимствую у вас этот великолепный мех? – спросил он Мелисанду.

– Но, позвольте, как же?.. – изумилась певица. – Позвольте, но… если это так необходимо… А что не так с моим манто? Берите, если хотите, но…

– Благодарю вас, мадам. Я надеюсь, ваша горничная упакует его для меня?

Горничная взяла меха и вышла, окинув инспектора недоумённым взглядом.

Экспертиза однозначно подтвердила, что пятна представляли собой следы крови. Суон, выслушав вердикт эксперта, сухопарого джентльмена с жёлтыми от реактивов и химикалий ладонями, радостно потёр руки и поспешил прочь. Эти пятна были достаточным основание снять подозрения с баронессы – барон был убит до того, как она подошла к нему, и именно тогда, когда Мелисанда, тряся мехами, всё ещё была подле кресла Фицгилберта.

* * *

Полковник Брюстер поставил точку в конце категоричной и довольно напыщенной фразы, и с удовлетворением посмотрел на плоды своего труда. Что ж, эта книга, несомненно, произведёт впечатление. Пожалуй, он считал себя главным экспертом по магическим практикам, ритуалам и верованиям туземцев Индии и Африки, и ни на секунду не сомневался в том, что его взгляд на проблему является единственно верным. Полковник вообще полагал себя искушённым во всём, что касается человеческой природы, и был чрезвычайно низкого мнения об умственных способностях остальных – всех, кто встречался на его жизненном пути.

Взять хотя бы этого инспектора Суона. Типичная полицейская ищейка: никакой фантазии, никакой проницательности, сплошное служебное рвение. Такого ничего не стоит ввести в заблуждение. Пойдёт по ложному следу, высунув язык, дай ему только почуять повышение.

Полицейский не видит того, что у него прямо перед носом, задаёт никчёмные вопросы, интересуется женскими побрякушками (дался же ему браслет этой певички!), позволил полковнику навести подозрение на всех, кроме самого себя. Это очень хорошо. Брюстер довольно улыбнулся. Не таков он дурак, чтобы выложить инспектору всё, что в самом деле видел и знал!

Конечно, было крайне неосмотрительно с его стороны задавать русскому вопрос о Южной Африке. Брюстер неожиданно встревожился: не выдал ли он себя чем – либо? Потом сам себя успокоил: нет, князь не станет распространяться об этом разговоре, не станет втягивать в это дело политику. Кто ещё мог слышать их? Мадам певичка: она сидела как раз на соседнем диване. Эффектная штучка. Но глупа, как пробка. Она наверняка не поняла бы ни слова, даже если бы услышала. Графиня? Она как раз ходила за чем-то в салон. Воплощённое noblesse oblige[6], никогда не догадаешься, что у неё на уме. Молчит и улыбается, как будда. Нет, он ничем не выдал себя, не стоит беспокоиться. Даже если его и слышали – никто не отнесётся к болтовне отставного полковника серьёзно, тем более – в таких обстоятельствах.

Полковник вскочил из-за стола и стал ходить взад-вперёд по кабинету – от слоновьей ноги к столу и обратно, обдумывая ситуацию. А что, если всё же его заподозрят? Было бы крайне глупо выдать себя на такой ерунде. Он был всегда крайне осторожен, но… Пускать дело на самотёк было не в характере Брюстера. Да, следовало бы проконтролировать ситуацию, а то это чёрт знает, куда может завести. Начнут копаться в его делах… В любом случае, лучше направить расследование по любому другому следу, чем рисковать своей шкурой.

Брюстер усмехнулся. Ему вдруг показалась чрезвычайно забавной и заманчивой идея явиться героем и добровольным помощником полиции. Историю надо подать Суону на блюдечке, готовую и симпатичную, а для этого надо было поворошить осиное гнездо. Полковник прикинул – с чего бы ему начать? Связываться с дамами ему не хотелось. В виновность дам Суон наверняка не верит, он же джентльмен, эдакий узколобый викторианский ретроград, но тем лучше… Не припугнуть ли русского пройдоху? Подходящий кандидат. Если Суон действительно подозревает его, полковника, то перевести подозрение на князя Урусова будет очень кстати. Было бы недурно поближе познакомиться с этим русским. В голове у полковника сложилась хитроумная комбинация, и Брюстер даже стал насвистывать что-то в высшей степени бравурное.

Пожалуй, мадам певичку всё же стоит тоже прижать, раз уж всплыл этот браслет. Пусть Суон сперва уверится в том, что Урусов – убийца: Брюстер разоблачит русского, затем – пришьёт к делу Мелисанду, а потом преподнесёт их полиции как рождественский подарок. В наилучшем настроении полковник Брюстер вышел из дома. Он прекрасно знал клуб, в котором имели обыкновение проводить вечера посольские иностранцы, так что путь его лежал прямо в Мэйфэр, в приятный и уединённый клуб «Сент-Джордж-хэдж», примостившийся, в самом деле, у самого портика церкви Сент-Джордж.

Урусов действительно был в клубе – он сидел в читальном зале и листал "Graphics", на столике перед ним стояла рюмка хереса и лежала стопка иллюстрированных журналов. Кресло напротив него было свободно, и Брюстер, не теряя времени даром, сел и стал в упор разглядывать князя. Тот поднял глаза и с недовольством посмотрел на визави; узнав полковника, он коротко поздоровался и вновь углубился в рассматривание картинок.

– Ну, и что вы думаете по этому поводу? – спросил Брюстер так, словно беседа их была в самом разгаре.

– Не понимаю, о чём вы, – сухо сказал Урусов, с неприязненным недоумением оглядывая своего собеседника.

– Послушайте, Урусов, давайте начистоту. Мы ведь оба замешаны в этом деле. Старший инспектор Суон подозревает и вас, и меня, и всех, кто был в тот вечер у Бёрлингтонов. Убийство Фицгилберта не шутка. А мы с вами умные, здравомыслящие люди. Оставим в стороне вопросы спиритизма, поговорим о деле. Я предлагаю вам своего рода союз.

Князь посмотрел на Брюстера с изумлением, полковник ухмыльнулся в ответ.

– Удивлены?

Урусов смерил полковника взглядом, полным презрения, и ничего не ответил.

– Ну, хорошо, князь, а инспектор спрашивал вас о браслете певички? – не обращая внимания на холодное презрение Урусова, заговорщицким тоном спросил Брюстер.

– Это полная ерунда, не вижу никакой связи между браслетом мадам фон Мюкк, мною и убийством барона, – с едва сдерживаемой неприязнью в голосе отчеканил Урусов.

– А знаете ли, почему я пришёл сюда, чтобы найти вас и предложить вам такой союз? А что, если я вам скажу, что знаю, кто убил барона Фицгилберта? И даже знаю, что случилось с браслетом мадам Мелисанды? – спросил Брюстер и торжествующе посмотрел на русского князя.

– Меня не интересует эта история, сэр, – перебил его Урусов, откладывая журнал, – вы зря теряете время. Меня совершенно не интересуют драгоценности мадам фон Мюкк, как и она сама, и я прошу оставить меня.

Брюстер всё также смотрел на князя, не трогаясь с места. Князь выдержал напряжённую паузу, затем поднялся и быстро вышел из читального зала.

Глава 7. «Храните терпение»

Наконец-то Ива получила телеграмму, в которой Гай Флитгейл сообщал с континента о том, что прибывает на вокзал Виктория воскресным поездом. По этому случаю мисс Ива назначила обед, к которому предполагались Флитгейл и Суон. Алоиз озадачился меню, которое должно было удовлетворить голодного джентльмена, лишённого приемлемой кухни на протяжении долгих месяцев. Ива сочла случай подходящим для покупки нового тюрбана: из Турции она привезла несколько прекрасных эмалей стамбульской работы, и ей показалось, что бледно-травянистый шёлк будет хорош к этим зелёным брошам.

В любом случае, ей хотелось пройтись и подумать обо всём, что случилось на этой неделе. Вернуться к мыслям о сиюминутном теперь было мучительно трудно – телеграмма Гая напомнила ей жаркие холмы Газиантепа, белёсые пейзажи с чахлой зеленью, мутные колодцы, прозрачные, хрупкие утренние часы свежести, торговый шум, строгие платья турчанок и яркие одежды курдских женщин.

Она поднималась из раскопанных ям, оглушённая голосами прошлого, наполненная их невнятным лепетом, из которого исподволь складывалось многоголосье простых древних мудростей. Она много молчала вечерами, кутаясь в турецкую накидку и глядя на тонкий профиль Флитгейла, склонившегося над картами и планами. Масляная лампа отбрасывала колеблющиеся тени, за спиной Гая сгущался любопытный, одушевлённый мрак, кто-то незримо водил рукой учёного по бумаге, не то – древний хранитель тайн, не то – ангел-хранитель. И Ива тихо выходила из палатки и смотрела на звёзды. За лагерем, у костров, хрипели верблюды и тихо переговаривались местные работники, эти звуки были вневременны, они сливались с шёпотом древности, и ведунья тихо повторяла едва различимые слова, складывавшиеся из отдельных вздохов ветра, всхлипов орехового мея[7] у костра, шелеста ветра в сухой траве.

Флитгейл нанял десяток местных крестьян, которые с изумлением обсуждали странных европейцев, копающихся в земле и с большим азартом поднимающих из пыли и грязи какой-то мусор, недостойный внимания настоящих господ. Они побаивались белую ханум, считали её «ифрита»[8], но курдянки приходили к ней без страха, долго рассказывали ей о своих бедах, сверкая чёрными, как угли, глазами, а Ива слушала, не понимала ни слова, слушала, и что-то случалось с этими женщинами – они уходили довольные, незаметно оставляя у порога палатки то цветастый платок, то бляшку от кямбара – богато украшенного пояса, то браслет. Маленький отряд кочевал от одного холма к другому, обрастая скарбом и пропитываясь духом местных обыкновений. Флитгейл делал замеры, подолгу стоял на холме, опираясь о лопату и сосредоточенно глядя себе под ноги, потом работники копали яму или две, и лагерь вновь снимался с места. «Любую работу надо начинать с разведки!» – наставительно объяснял Гай недоумевающим местным чиновникам. «А! Кешиф!»[9] – с пониманием кивали чиновники и с пониманием переглядывались.

О, стоило Иве только закрыть глаза, как даже на Оксфорд-стрит она ловила дуновение знойного ветра Газиантепа. Голоса настоящего казались теперь бессмысленной какофонией, звуками плоскими и какими-то неживыми, словно произведёнными механизмом музыкальной шкатулки. История вокруг убийства Фицгилберта представлялась пьесой, записанной на валике механической пианолы, а само убийство – случайностью, так, словно в музыкальном автомате выведена была из строя какая-то пружинка, и выверенная мелодия вдруг стала фальшивить, до неузнаваемости изменяя замысел композитора. И эта фальшь, несомненно, происходила от мадам фон Мюкк. Нет, не она нанесла тот удар, определённо не она, но именно она что-то сломала в механизме, сама того не зная. Но как?

Ива, размышляя об этом, выбрала в магазине прекрасный шёлк изумрудно-зелёного оттенка, и медленно пошла в сторону Глостер-плейс: вечером к ней должна была зайти за ответом мадам Мелисанда фон Мюкк, а Ива ещё не придумала, что бы ей сказать о содержании романтического шифра. Войдя в ритм своих размышлений и ощущений, она словно в полусне двигалась по людным улицам, окутанная разреженным воздухом предчувствия. От громкого клаксона пронёсшегося мимо авто она очнулась, немного нахмурилась и быстрым шагом направилась к дому.

Мадам фон Мюкк появилась в её салоне через четверть часа после того, как Ива сменила прогулочный костюм на домашнее платье с шёлковой накидкой и присела к столику полюбоваться новой колодой.

Примадонна была трагически бледна и беспричинно пуглива. Она присела на козетку, посмотрела на Иву очами затравленной лани и выдохнула оперным шёпотом: «Это становится не-вы-но-си-мо…»

Три часа назад барон фон Мюкк ворвался в будуар Мелисанды, как всегда – без стука, и навис над ней, словно коршун, готовый вцепиться с беззащитную жертву.

– Прекрасно, мадам! Мало того, что вы имеете бесстыдство принимать своих поклонников в театре, вы теперь принимаете их и в моём доме?! Кто это был?

Мелисанда, от страха потерявшая остатки сообразительности, вжалась в спинку дивана и пыталась защититься от разгневанного супруга французским романом в потрепанной обложке.

– О чём вы? Кто? – пролепетала она.

– Не притворяйся! Кто этот коротышка, которого я встретил на крыльце?! Что это за тип? Вы стали неразборчивы в своих предпочтениях, мадам!

– Это? Фердинанд, ты с ума сошёл! Ты совершенно помешался от своей ревности! – певица в сердцах отшвырнула роман и сложила руки на груди с видом оскорблённой добродетели.

– Кто?!

– Это был полковник Брюстер. Он… он приходил ко мне по делу!

– И какие же дела у вас с полковником Брюстером? – едко поинтересовался барон, присаживаясь на диван и глядя на супругу с явной угрозой. Мелисанда мигом расцепила руки на груди и стала, насколько это было возможным, отодвигаться от мужа. В голосе её зазвучали жалобные нотки:

– Фердинанд, это совершенно не то, что ты думаешь… Ничего такого, уверяю тебя! Я сама была крайне удивлена! Ты же знаешь – это из-за той неприятности у Бёрлингтонов. Когда убили барона Фицгилберта… Полковник пришёл просто поговорить…

– В какую ещё историю ты вляпалась, моя дорогая? О чём это полковник хотел поговорить?!

– О, совершенно ничего такого…

– Говори, – с угрозой приказал фон Мюкк, всем своим видом показывая, что в противном случае Мелисанду ждут большие неприятности.

– Но я и сама не поняла, что он наговорил! Он всё рассказывал про то, что полиция всех подозревает, и что мы должны быть крайне осторожны и осмотрительны…

– С чего бы это вдруг он стал так печься о вашей осмотрительности, мадам? Ты мне что-то недоговариваешь, не так ли? Что вас связывает с этим полковником? Тебя подозревают? Что этот инспектор, как его там, Суон – он тебя подозревает?

– Ах, я не знаю… Полковник приходил, взял моё манто… но сегодня утром его прислали. Я ничего не понимаю, – Мелисанда, и в самом деле, ничего не понимала, но это мало беспокоило её до тех пор, пока допрос супруга не вынудил её высказать вслух какое-то суждение обо всём происходящем, – я же не убивала Фицгилберта!

– Манто? Причём тут манто? Английская полиция – сборище идиотов! А что, этот доморощенный детектив, полковник Брюстер – это он подозревает тебя?

– Да нет же! Нет!

– Я не могу быть замешан ни в какой тёмной истории. В конце концов, после развода ты сможете ввязываться в любые истории, в какие тебе только заблагорассудится, но я не позволю бросать хоть тень подозрения на фамилию фон Мюкк!

– Ах, да причём тут ваша фамилия! Всё совершенно не так. Полковник сказал, что он знает, кто совершил преступление, но не хочет сообщать полиции, потому, что всё равно никто не поверит. А полковник всё видел совершенно точно, и вообще… – тут Мелисанда осеклась.

Ей совершенно не хотелось заговаривать теперь о браслете: она была уверена, что Фердинанд разъярится ещё более, едва услышав одно это слово. А полковник сказал, что совершенно точно видел – каким образом браслет упал с её руки. И это для Мелисанды было куда важнее и интереснее, чем всякое убийство. В конце концов, люди имеют обыкновение убивать друг друга по всякому поводу, и Мелисанду мало волновало – кто и зачем пырнул барона. Более того, она была уверена, что и сама знает, кто это был. Конечно, её знакомство с преступным миром ограничивалось лишь оперными злодеями, но, что ни говори, с таким неприятным лицом и ужасной фигурой… А Мелисанда, будучи актрисой, прекрасно знала, как убедительно сыграть скорбь. Она делала это много раз. И полковник Брюстер тоже намекал… Но пусть этим занимается полиция, и бедняжку баронессу Фицгилберт даже жалко – она не виновата в том, что природа была так сурова к ней.

На самом деле Мелисанду гораздо больше волновали другие намёки полковника. Ведь, и вправду, когда она положила руки перед собой, сидя уже между бароном Фицгилбертом и полковником, браслета на ней уже не было. Иначе он, несомненно, мешал бы ей. Ах, всё сходится!

– Что – вообще? – сурово спросил фон Мюкк, прерывая размышления Мелисанды.

– И вообще, он говорил всякую ерунду! – закончила певица и посмотрела на мужа невинным взором.

– Так значит, он знает, кто убийца? – спросил фон Мюкк, презрительно кривя губы.

– Он так считает, – осторожно ответила Мелисанда.

– Я запрещаю тебе впредь разговаривать об этом убийстве с кем бы то ни было. И с инспектором ты будешь говорить только в моём присутствии, ясно?

Барон поднялся, раздражённо поправил сюртук – он ворвался к Мелисанде, не раздевшись с улицы – и, кинув на прощанье презрительный взгляд на супругу, вышел.

– Мавр! – с аффектацией произнесла примадонна, когда дверь за ним закрылась, и вновь принялась за роман.

Теперь, у Ивы, она словно вновь пережила весь ужас разговора с супругом и даже, разволновавшись, достала крошечный, расшитый узором «ришелье», платочек.

– Мисс Ива, ради всего святого, скажите – что в этой записке? Я могу надеяться?

– Да, мадам. Шумерские духи открыли мне смысл этого послания. Вас призывают хранить терпение, ибо ваше избавление уже близко.

– Там прямо так и написано? – придирчиво, несмотря на расстройство, спросила Мелисанда.

– Именно так. «Наберитесь терпения, избавление уже близко».

– О-о-о-о… – немного разочарованно протянула певица, досадуя на лапидарность тайного послания, – а там ничего не написано о… чувствах? – на всякий случай поинтересовалась она.

– Здесь – ничего, – отрезала Ива, – но я могу вам сказать. Ваш друг – человек чести. Он не станет играть чувствами.

– Я могу забрать эту записку? – спросила Мелисанда, попутно пытаясь расшифровать для себя это заявление ведуньи.

– Конечно. И берегите её, как зеницу ока.

Мелисанда вышла из дома прорицательницы в прекрасном настроении, вполголоса напевая финальную арию из «Набукко», села в ожидавшую её коляску и тут же постаралась укрыться под глубоким козырьком, так, чтобы её не видели.

* * *

Гай Флитгейл с выцветшими на солнце волосами и тёмным от загара лицом долго тряс руку инспектора, громко и многословно радуясь встрече. Суон сдержанно, но всё же не без воодушевления бубнил ответные заверения в своём полном восторге. Ива наблюдала за этой сценой с нескрываемым удовольствием. Глаза её лучились радостным лукавством. Она позволила мужчинам обменяться горячими приветствиями и даже поговорить о раскопках и новостях. Суон обнаружил прекрасную осведомлённость в делах археологии и особенно – в вопросах бумажной волокиты, задержавших Флитгейла в Турции почти на месяц.

Когда джентльмены удовлетворили первое любопытство, Ива напомнила об обеде – Алоиз предупредительно помаячил в дверях, сообщая о том, что стол накрыт. Суон уверенно взял курс на маленькую столовую.

– Инспектор Суон стал в последнее время частым гостем в этом доме, – мило заметила Ива, приглашая Флитгейла.

Гай встревожено кинул взгляд на Суона, затем на Иву: в его глазах читалась смесь недоверия, обиды и робкой ревности.

– Ах, дорогой Гай, вы совершенно не в курсе здешних новостей, – утешительно проговорила Ива, беря его под руку. – Я имела неосторожность вновь побывать у графа Бёрлингтона.

– В прошлый раз это дурно закончилось, – пробормотал Гай, дотрагиваясь до шрама от ожога на лбу.

– Боюсь, что в этот раз вышло не лучше, – вступил Суон, уже занимая место за накрытым к обеду столом.

– Пусть инспектор Суон вкратце расскажет, а ты, Алоиз, подавай суп и присоединяйся к нам, – распорядилась Ива.

Флитгейл был совершенно поражён рассказом Суона. Он только-только прибыл из мест малоцивилизованных с британской точки зрения, и ему все эти события казались историей в совершенно опереточном восточном духе: с тайными убийцами и украденными драгоценностями.

– Ну вот, – резюмировал он, – не могу сказать, чтобы история с лордом Карнивалем особо пришлась мне по вкусу, но даже как-то обидно, что пока я там… тут…

– Не переживайте, дорогой мистер Флитгейл, вы будете свидетелем всех дальнейших событий, а они только начинают разворачиваться. Надеюсь – не их участником.

– Ну что же, тогда, быть может, инспектор Суон поделится последними новостями? – предложила Ива.

– Хорошо, тогда я расскажу вам, что нового я успел узнать о действующих лицах этой драмы. Чтобы покончить с партией мадам фон Мюкк, скажу вам, что мои люди навёли справки в страховой компании «Зигель и Браун», где она имеет обыкновение страховать свои драгоценности. «Зигель и Браун» являются её страховщиками три года, и за это время уже трижды выплачивали ей крупные страховки. Один раз что-то пропало из её багажа, когда она путешествовала экспрессом, потом – на неё напал грабитель на улице, в третий раз – мадам обвинила в воровстве свою горничную.

– Боже мой, прямо злой рок преследует бедняжку, – заметил Флитгейл, с аппетитом приступая к мясу.

– Да, и поскольку все эти драгоценности являются личной собственностью певицы – это, знаете ли, в основном подарки от мужа и почитателей таланта – то этот самый злой рок значительно пополняет её счета, – сообщил Суон.

– Очень выгодный рок, – вставила своё замечание Ива.

– Подождите, инспектор, как вы сказали? Фон Мюкк? – Гай наморщил лоб.

– Именно, мой друг.

– Я встретил одного барона фон Мюкк в Турции…

– В Турции? – в один голос спросили Суон и Ива.

– Ну да, а собственно – где я был? Это случилось, когда я мыкался по чиновникам. Из Антепа меня направили в Стамбул, где я должен был подписать какие-то бумаги, и мне пришлось несколько дней блуждать по чиновничьим кабинетам. Восточная бюрократия… о… я завидую археологам будущего! Если они раскопают все эти горы бумаг, все эти сокровищницы никчёмных документов – они получат восхитительную картину полного беспорядка в государственном аппарате Порты! Полная бессмыслица! Все курят и пьют кофе. Куда ни приди – бакшиш и разговоры. Да, простите. Я впадаю в грех любого путешественника – начинаю делиться впечатлениями, – смущённо улыбнулся Флитгейл и продолжил. – Так вот, мне пришлось довольно долго дожидаться одного исключительно важного визиря из таможенного управления – надо было оформить бумаги на вывоз находок. Я маялся в коридоре, когда из кабинета вышел немец, за ним шёл турок-чиновник. Они говорили по-немецки. Турок несколько раз назвал его господином фон Мюкк и много раз повторил, что был счастлив его видеть и всё исполнит в точности, как господин фон Мюкк распорядился.

– Как выглядел этот немец?

– Такой крепкий господин, челюсть вперёд. Глаза светлые. Типичный немец, – с трудом справился с описанием Флитгейл. – Несомненно, если бы ему пришлось описывать осколок керамики или обломок костяной ложки, он справился бы намного успешнее.

– И что это был за кабинет? – спросил Суон, весь подбираясь и подаваясь вперёд.

– Боже мой, инспектор, неужели вы думаете, что я что-то понимал там? Меня привели к дверям и сказали – ждите, вас примут. Это было в Таможенном управлении. Говорю же – там полная неразбериха, куча кабинетов, все ходят, пьют кофе и никто ничего не знает…

– И когда это было?

– В середине сентября. Точно – это было после того, как я проводил мисс Иву в Лондон, а сам остался в Стамбуле оформлять бумаги.

– Почти месяц назад… – Суон помрачнел и закрыл свой блокнот. – Честно говоря, я думаю, что эта вот ветвь – всё, что касается нашей примадонны, это, если позволите – «из другой оперы». По крайней мере, я так считал до недавнего времени, теперь не уверен. Мелисанда очень подозрительна, но – никаких связей с убитым Фицгилбертом, ни малейшего намёка, кроме того, что Фицгилберт поздоровался с Мелисандой и передал поклон её супругу… Но они – люди одного круга, могли встретиться где угодно. Мы почти ничего не знаем об этом бароне фон Мюкк. Конечно, нет ничего сверхъестественного в том, что он мог по каким-то деловым причинам оказаться в Турции, нет ничего странного в том, что он ревнует свою жену, ничего… Но хорошо бы познакомиться с ним поближе. Меня крайне интересует вся эта история с ценностями мадам. Но как это организовать? – Суон нахмурился и сердито посмотрел на Иву.

– О! Я, кажется, знаю, кто может пойти к фон Мюкку! – подняв вверх изящный пальчик, сказала Ива и выразительно посмотрела на Алоиза, который в это время был увлечённо занят бараньими рёбрышками. Прислушавшись к повисшей паузе, Алоиз с непониманием поднял взгляд и встретился глазами с мисс Ивой, глядящей многозначительно и повелительно.

– Я? – растерянно переспросил Алоиз, и рука его непроизвольно потянулась к пробору.

– Конечно, Алоиз, конечно, ты, – медовым голосом отозвалась Ива.

– Хм… А безопасно ли это? – с сомнением пробурчал Суон.

– Совершенно безопасно, – заверила Ива. – Вам, инспектор, формально нечего делать у фон Мюкка; я вряд ли найду убедительный повод для визита, а мистера Флитгейла, пожалуй, он мог запомнить. Это может быть хорошо, но может быть и плохо. А Алоиз… Он прекрасно справится с ролью. К тому же, говорит по-немецки, это может пригодиться.

– Что же, неплохая идея, – согласился Суон.

Алоиз, который всё это время переводил взгляд с госпожи на инспектора и обратно с выражением крайнего страдания на лице, начал робко отнекиваться.

– Право, я ведь совершенно лишён сценического дара…

– Тебе не придётся ничего играть, Алоиз!

– Госпожа, я составил гороскоп на ближайшие дни. Он крайне неблагоприятен. Он просто ужасен, госпожа… Я не стал бы… Юпитер стоит очень дурно…

– Альвизе! – в голосе Ивы зазвучал металл, и секретарь мучительно-покорно опустил голову.

– Нет, разумеется, если это необходимо… Надеюсь, мне не придётся э-э-э… изменять мою внешность? – с надеждой добавил он.

– Полагаю, сойдёт и так, – милостиво сказал Суон, наслаждаясь замешательством секретаря, – хотя… может быть, усы? Как вы полагаете, мисс Ива?

– Хорошо и без усов, – рассудила Ива.

Алоиз вздохнул с огромным облегчением.

Глава 8. Зигель и Браун терпят убытки

Алоиз послал визитную карточку с лакеем и был очень скоро принят фон Мюкком. Барон был мужчиной лет сорока, атлетического телосложения, с лицом приятным, хотя довольно высокомерным. Несмотря на утренний час, он был безупречно одет и тщательно выбрит, напомаженная голова была аккуратно покрыта сеткой. Барон окинул Алоиза оценивающим взглядом льдистых голубых глаз, но, кажется, остался доволен увиденным.

– Чем обязан, мистер… Вейсе? – спросил фон Мюкк, приглашая Алоиза сесть к столу и сверяясь с визиткой.

– Ваше превосходительство, я, как вы изволите видеть, являюсь представителем страховой компании «Зигель и Браун». Приношу тысячу извинений за беспокойство, но я вынужден потревожить вас по крайне деликатному делу.

– Что же это за дело?

– Это касается вашей супруги, мадам Мелисанды фон Мюкк, которая является нашей клиенткой.

– Вы – немец? – спросил фон Мюкк резко.

– Да, ваше превосходительство, – ответил страховой клерк так, словно признавался в невинной слабости.

– Тогда, ради бога, давайте говорить по-немецки. Я не доверяю английской прислуге. Она крайне любознательна. Теперь я готов слушать вас, хотя подозреваю, что дело не из приятных, – фон Мюкк перешёл на немецкий.

– О, да… Ваше превосходительство, ваша супруга – одна из наших особо важных клиенток, сами понимаете – престиж и реклама… Она застраховала в нашей компании некоторое количество своих драгоценностей, что само по себе, конечно, является со стороны мадам похвальной осмотрительностью, – Алоиз говорил, тщательно подбирая слова, от усердия слегка склонив набок гладко причёсанную голову, и глядя на фон Мюкка взглядом, призванным заверить его в своих самых искренних намерениях.

– Как стало известно руководству нашей компании, а именно господину Зигелю и мистеру Брауну, сейчас начинается бракоразводный процесс, который призван положить конец вашему брачному союзу, – продолжил он с сочувствующими нотками в голосе.

– Совершенно верно, герр Вейсе.

– Это очень печально. Однако насколько я понимаю, в данный момент мадам является вашей законной супругой?

– Совершенно верно.

– Знаете ли, мы вовсе не уполномочены доводить до вашего сведения эту информацию, и мы никогда не действуем в ущерб интересам наших клиентов, но, учитывая возможные осложнения и двусмысленность ситуации… мы крайне обеспокоены, и герр Зигель просил меня урегулировать этот вопрос в частном порядке.

– Так в чём дело? – проявляя нордическое терпение, спросил, наконец, фон Мюкк.

– Видите ли, ваше превосходительство, около недели назад мадам фон Мюкк посетила наш офис и застраховала прекрасный гарнитур с аквамаринами. Мы не нашли возможным отказать такой клиентке, как мадам фон Мюкк, но нам показалось, что будет довольно разумным предупредить вас о действиях вашей супруги… Страховые суммы исключительно, исключительно высоки, даже по сравнению с прежними. Герр Зигель, который лично занимается такими клиентами как мадам, позволил себе несколько поднять сумму страховых взносов в этом конкретном случае, поскольку мы имели уже три страховых заявления от вашей супруги, и в каждом случае потери нашей компании оказывались очень значительными. Конечно, в том и состоит наша святая цель, чтобы возместить нашим клиентам любые убытки при утрате собственности, но… право… мне очень неловко, ваше превосходительство, но мы даже подумываем о том, как ограничить наше сотрудничество с мадам фон Мюкк, пусть бы это даже в какой-то мере неблагоприятно сказалось на репутации нашей конторы. Герр Зигель разумно предположил, что будет вполне естественно деликатно поставить вас в известность. Исключительно в порядке дружеского расположения, никоим образом не официально!

– Так вот в чём дело… Так что же, у вас есть основания полагать, что мадам мошенничает со страховками?.. Какая мерзость, – барон фон Мюкк брезгливо фыркнул, даже отвернувшись от своего собеседника с досадой.

– Увы, герр барон, боюсь, что вы совершенно правы. Этот неприятный инцидент в Восточном экспрессе, и странное исчезновение жемчужного колье… И ни одно ограбление не было раскрыто, даже в случае, когда мадам обвинила свою горничную… – сокрушённо закивал герр Вейсе. Неожиданно фон Мюкк посмотрел на агента с настороженностью.

– Вот как? Я ничего не знал про Восточный экспресс… А что там пропало?

– Кольцо. Кольцо с сапфиром и бриллиантами. Оно вроде бы упало у мадам с руки, из окна… и его не нашли. И последний случай с браслетом – он крайне подозрителен.

Фон Мюкк окинул Вейсе внимательным холодным взглядом:

– А что случилось с браслетом?

– О, герр барон… Только в связи с непосредственной целью моего визита…

– Так что было с браслетом? – едва сдерживая нетерпение, переспросил фон Мюкк.

– Этот браслет был нами застрахован, признаюсь – на неоправданно высокую стоимость. Браслет из низкопробного ремесленного серебра, украшен грубо, камни низкого качества…

– Я знаю. Его всё-таки крали?

– И да, и нет. Как нам стало известно, ваша супруга присутствовала на приёме у графа Бёрлингтона и была очевидицей трагических событий. Нам также стало известно, что, по её заверениям, браслет пропал у неё с руки во время сеанса. А потом чудесным образом нашёлся в муфте её манто, на следующее же утро.

Фон Мюкк откинулся на спинку кресла. Желваки заиграли у него на скулах. Он посмотрел на Алоиза взглядом человека, оскорблённого в лучших своих чувствах.

– Вы должны понять мою реакцию. Конечно, браслет – чепуха, дешёвый базарный сувенир, но, признаюсь, герр Вейсе, я до сих пор не могу принять перемены в Мелисанде. Наш брак, конечно, вызвал массу пересудов и крайнее недовольство моей семьи, но мне казалось, что Мелисса вполне отдаёт себе отчёт в тех обязательствах, которые возлагает на неё наш брак. Я не настаивал на том, чтобы она покинула сцену: о, я прекрасно знаю, что Мелисанда – великая певица и гениальная актриса, и было бы непозволительной глупостью с моей стороны рассчитывать на завершение её карьеры. Но всё же это не даёт ей права пренебрегать супружескими обязанностями и вести себя столь оскорбительным образом.

– Я совершенно согласен с вами, герр барон, – горячо заверил Алоиз-Вейсе.

– Уверяю вас, она не нуждалась ни в чём, и даже более того – я находил естественным и приятным делать ей дорогие подарки. И что же, герр Вейсе?! Я стал замечать, что она тратит мои деньги на сомнительные развлечения и раздаривает драгоценности своим паладинам. Я не желаю говорить о бесконечных скандалах и отвратительных слухах, которые доносились до меня, но я не мог мириться с тем, что она использовала мою щедрость для обеспечения любовных интрижек. Я заставил её поместить часть драгоценностей в банк, и мне неоднократно приходилось проверять – на месте ли её украшения после очередных гастролей и турне!

Сокрушение Алоиза не поддаётся никакому описанию – он закачал головой так, словно не мог поверить своим ушам.

– Да! И не говорите мне, что это мелко, герр Вейсе, я сам себе был отвратителен, когда копался в её картонках! Но гораздо отвратительнее знать, что жена раздаривает драгоценности, купленные на твои деньги, своим любовникам!

– О, как можно, ваше превосходительство! На мой взгляд, вы лишь проявляли целесообразную предосторожность! – искренне возмутился страховой агент.

– Я рад, что вы так считаете, герр Вейсе. Я бы не удивился, если бы этот браслет, память о лучших днях нашего брака, в конце концов оказался в руках какого-нибудь оперного прощелыги, очередного любовника Мелисанды. Но, оказывается, она ещё и мошенница… Простите, я вышел из себя. Всё равно всё это скоро станет достоянием гласности: развод будет громким. Значит, вы говорите, браслет нашёлся?

– Именно так, герр барон. На следующий же день. Можно предположить, что он и не пропадал вовсе, просто мадам фон Мюкк оказалась не очень внимательна, когда искала его. В любом случае, обратившись за страховкой по поводу его пропажи, мадам поставила бы нашу фирму в крайне сложное положение.

– Ну, что же… в любом случае, я не позволю так обращаться со мной. Ей придётся горько пожалеть о своём поведении. Прошу вас, герр Вейсе, передать мою глубочайшую признательность господину Зигелю и мистеру Брауну, и заверить в том, что я смогу сохранить совершенную конфиденциальность этой информации. И предприму самые решительные меры. Благодарю вас, герр Вейсе.

Когда Алоиз, многократно откланявшись, покинул кабинет фон Мюкка, барон опустился в кресло, со сдержанной яростью ударил кулаком по подлокотнику и выругался по-немецки – свистящим, сдавленным шёпотом, с таким презрением и ненавистью, что, казалось, сам воздух его кабинета был отравлен его голосом.

* * *

В ожидании секретаря мисс Ива расположилась в маленькой гостиной, смежной с ателье, и задумчиво перебирала карты на столике для курительных принадлежностей, временно приспособленном для карт.

Теперь, когда Гай Флитгейл часто заходил к ней, и инспектор Суон наведывался регулярно, чтобы поделиться новостями о деле по убийству барона Фицгилберта, маленькое ателье с золотыми экранами ширм казалось неподходящим для приёмов. Этот маленький салон был святилищем, её убежищем и её миром. Несмотря на скромность пространства, это ателье не имело ни стен, ни пределов: повсюду – за золотистыми ширмами, в затемнённом эркере, в зеркале над камином – зияли бреши в нереальность, и лёгкий сквознячок небытия гулял по тесному ателье. Этот странный мир следовало охранять от обыденности, даже если эта обыденность – убийства, махинации с драгоценностями и оперные страсти.

А гостиная… Её надо было ввести в обращение для земных нужд. Вчера тут появились удобные кресла, афганский ковёр, курительный столик с ящичками для сигар и подставкой для трубок (в Турции Гай пристрастился к трубке), и теперь Ива пришла с картами именно сюда, чтобы заполнить собой это место, примирить его с собой.

Когда семь лет назад, почти сразу после вступления в совершеннолетие, она купила этот дом, и не было ещё никакого Алоиза в помине, – здесь, в этой гостиной, оставленной прежними хозяевами с полной обстановкой и всем имуществом, висело зловещее, смутное ощущение страха и отчаяния. Прекрасный дом с тремя жилыми этажами в Портмановских владениях продавался срочно, не только со всем скарбом, но и даже с кухаркой и горничной, которым было выплачено на год вперёд, чтобы те могли сразу освободить новых владельцев от необходимости искать прислугу. В этом доме, казалось, осталось всё так, будто хозяева лишь вышли на прогулку: даже коробка для сигар в бывшей курительной комнате была открыта, ожидая возвращения курильщика.

Старый Айзек Эшлер, представлявший интересы Ивы ещё тогда, когда она была несовершеннолетней, доверительно предостерегал её от покупки этого дома. «Дитя моё, – говорил он, – это дурной дом. Дурной дом для юной леди». Он был неправ, старый, добрый, заботливый Айзек – это был чудесный, восхитительный дом! В нём была лишь одна комната – гостиная на втором этаже, – которая наводила грусть на юную хозяйку. Причина открылась Иве сразу – ей не пришлось даже применять свои способности, поскольку горничная Рози, пытавшаяся поначалу навести с юной хозяйкой почти фамильярные отношения, тут же ввела её в курс дела, употребляя в основном такие выражения, как «страсть, что такое» и «ужас нечеловеческий».

Дом на Глостер-плейс принадлежал одному весьма респектабельному и исключительно обеспеченному банкиру по фамилии Розенталь. Розенталь подарил его своей единственной и очень поздней дочери, Эбигайль, по случаю её бракосочетания со своим младшим компаньоном. Брак был прекрасным деловым соглашением: он обеспечивал целостность капитала и переход бизнеса по наследству самым естественным образом. Чувства Эбигайль не принимались в расчет, как, впрочем, и чувства её жениха, мистера Хоппера. Впрочем, Хоппер с лёгкостью переступил через свои чувства, чтобы получить бóльшую долю дела своего свёкра и этот дом в качестве свадебного подарка. В картонной коробке на чердаке Ива нашла фотографию молодой четы: Эбигайль была довольно невзрачной девушкой. Её портили унылый крупный нос и сильно опущенные углы глаз – это придавало её лицу почти трагикомическое выражение. Мистер Хоппер был просто невыразительным молодым человеком, но с упрямым выражением лица. Были ли они счастливы? Они могли бы быть счастливы по-своему, как многие и многие семьи, брак которых был заключён по обоюдному расчету семейств, но – увы! – Господь наделил Эбигайль чувствительным сердцем и чувством справедливости и долга, и это не могло не привести к трагедии. Несомненно, она старалась любить своего супруга – так, как представляла необходимым в рамках своего воспитания, и как подсказывало её нежное сердце. В любом случае она была бесконечно предана мужу и не смела подвергать критике любое его поведение. Вероятно, она могла бы пережить неверность мужа, как её переживали тысячи женщин, воспитанных в строгих правилах времён королевы Виктории, но пережить его непорядочность она была не в силах.

Дело в том, что у Хоппера имелась любовница, некая женщина, отношения с которой начались у него задолго до женитьбы на Эбигайль. Они продолжались и после. Мистер Хоппер с нетерпением ожидал смерти своего престарелого свёкра, чтобы заполучить фирму, затем каким-нибудь образом избавиться от супруги и спокойно жить со своей возлюбленной и унаследованным бизнесом. Но Розенталь оказался невероятно живучим стариком, и через пять лет все участники этой драмы стали терять терпение.

Нетерпение заставило каждого из участников драмы совершить по роковой ошибке. Мистер Хоппер начал понемногу обворовывать своего патрона, заключая какие-то сделки без его ведома и мухлюя с банковскими счетами. Его любовница обнаружила себя перед законной супругой, явившись в её дом и сообщив о своём интересном положении. И, наконец, бедняжка Эбигайль в этой самой злополучной гостиной потребовала от мужа решительного объяснения, и получила его. Рози не без удовольствия пересказала Иве тот разговор, и из её рассказа выходило, что раздосадованный Хоппер не пощадил ни супружеских, ни дочерних чувств Эбигайль. И, по её же словам, бедняжка стоически стерпела обвинения в женской несостоятельности, но, когда супруг в весьма дерзких выражениях сообщил, что «обирал глупого старика без сожаления» – упала в обморок.

Несчастная женщина нашла самый трагический способ выйти из создавшейся ситуации. Её тело всплыло у Лондонских доков. Маловразумительная записка, обнаруженная в корзинке для рукоделия сообщала только о неверности своего супруга – но ни слова о его деловой нечистоплотности.

Разумеется, убитый горем Розенталь сделал всё, чтобы Хоппер, оправданный судом, не мог устроиться куда бы то ни было даже курьером. Рози говорила, что они с любовницей уехали куда-то за границу. Розенталь продал дом задёшево, очень быстро и со всей обстановкой. Рози быстро ушла на новое место, не в силах осознать необычные требования новой хозяйки и её нежелание заводить с ней короткие отношения, а гостиная почти всегда стояла без дела. Гостей Ива не принимала, заходить туда ей было незачем. Нет, её не беспокоили духи прежнего, ей не было страшно, быть может – наоборот: ей казалось, что прошлому должно остаться хотя бы малое место в этом доме, какой-то заповедный уголок, где это прошлое могло бы оплакать себя.

Теперь пришло время расстаться и с этой историей. Слишком многое произошло за последние полгода, и это изменило жизнь Ивы. Пора было измениться и дому.

Думая обо всём этом, Ива раскидывала карты машинально, почти не обращая внимания на то, что выходило из расклада. Но когда линия воспоминаний привела её к настоящему, она словно очнулась и с волнением стала смотреть на карты, лежащие перед ней.

Что это? Ах, да, она думала об Эбигайль… Именно так всё и выходило: не очень счастливая и исключительно порядочная женщина, которую обманывали холодно и расчётливо в её самых высоких добродетелях, вернее – чьи чувства вовсе не принимали во внимание. Но нет же, этот расклад не на прошлое, карты лежали самым замысловатым образом, тем старинным, почти забытым манером, который давал удивительно полную картину нынешнего положения дел. Перед мысленным взором Ивы снова появилась старая, сильно выцветшая фотокарточка. Молодая пара: некрасивая женщина и мужчина с упрямым подбородком… Конечно, это было так похоже на…

Ива вздрогнула, когда в дверь гостиной постучали. Такой характерный, переливчатый стук мог выйти только из-под пальцев Алоиза. Он вошёл, сияя. Ива смешала карты и рассеянным кивком поприветствовала секретаря.

– Я сделал всё, что было нужно. Что-то не так? – взволновался он, заметив странное выражение лица госпожи.

– О, нет. Всё в порядке. Я пойду к себе. Позови меня, когда придут инспектор Суон и мистер Флитгейл, тогда расскажешь всем.

Ива стремительно вышла в ателье, и появилась в гостиной лишь тогда, когда Суон уже расположился перед камином со своей записной книжкой, а Гай раскуривал трубку. Ива выглядела как обычно, хотя в глазах у неё была особенная сосредоточенность, а отчёт Алоиза она слушала будто бы вполуха.

– Алоиз, вы справились бесподобно. Мне бы не хотелось злоупотреблять вашими талантами, но это неоценимо… – с удовольствием сказал инспектор.

Он что-то записал в своей книжице и заметил:

– Помнится, в эту квартиру можно попасть через цветочную лавку, не так ли?

Ива кивнула:

– Да, именно так. Этим входом воспользовался наш дорогой доктор Флитгейл, чтобы эффектно появиться в финале нашего разговора с лордом Карнивалем. Хозяева цветочного магазина, супруги Дэниэлс – чудные люди, и совершенно лишены такого порока, как болтливость. Надо сказать, что и служащая у них в магазине девица Нилс – на удивление добродетельная девушка. Задние дворы наших домов сообщаются маленькой калиткой, и я изредка пользуюсь магазином, если мне нужно выйти или войти, не привлекая внимания.

– Нельзя ли как-нибудь договориться с вашими замечательными соседями, чтобы я также имел возможность пользоваться этим входом?

– Что же, нет ничего проще. Впредь, если вам понадобится воспользоваться чёрным ходом, вы войдёте в магазин, и скажете девице Нилс, что хотите выбрать ирисы для мисс Ивы. Она вас проводит. А сюда вы войдёте через дверь мимо кухни, за утренней столовой. Спросите Флитгейла, он знает.

Гай смущённо улыбнулся.

– Я и сам не помню, как нашёл этот ход. Я действительно попросил букет для вас, и девушка проводила меня через двор. Я тогда удивился, но решил не противиться.

– Инспектор, но к чему такие предосторожности? – спросила Ива, сузив глаза.

– Ничего экстраординарного, – поспешно заверил её Суон, – это на всякий случай. И… у меня возникла одна идея. Не знаю, как вы к ней отнесётесь. В этом деле много неясного, и в первую очередь – отношения, которые связывают её участников. Я подумал… Было бы неплохо вновь собрать всех, кто был у Бёрлингтонов. В неформальной обстановке. Я, конечно, не могу быть там, не вызывая некоторой неловкости в обществе. Но ведь у меня есть вы, мисс Ива, и вы, мой отважный друг, мистер Флитгейл.

Флитгейл, увлечённо ковырявшийся в свой курительной трубке, поднял голову:

– Инспектор, я, как всегда, в вашем распоряжении.

– Идея не плоха… И я даже знаю, как собрать это общество. Гай, вы ведь не откажетесь рассказать обществу о своих археологических изысканиях? Что-нибудь увлекательное? – отозвалась Ива.

– Ну, если вы считаете, что… ну, если только что-нибудь увлекательное…

– Что же, решено. Я смогу увлечь графа Бёрлингтона этой идеей, – быстро подытожила прорицательница.

– И вот ещё что, Ива, дорогая… – Суон стал серьёзен, – я прошу вас проявлять разумную осторожность. Вся эта история с убийством Фицгилберта кажется мне всё более опасной.

– Вы говорите меньше, чем знаете, инспектор, – упрекнула его Ива. – Вы расшифровали записку?

Суон внимательно посмотрел на Иву и медленно кивнул.

Глава 9. И вновь у Бёрлингтона

Вечер был обставлен как дружеский ужин, предваряемый увлекательной лекцией доктора Флитгейла, и гости стали собираться около шести часов пополудни. По настоятельной рекомендации Ивы граф Бёрлингтон пригласил всех участников смертоубийственного сеанса (кроме, разумеется, баронессы Фицгилберт). Кроме того, чтобы разрядить обстановку и несколько притупить неизбежно возникающие воспоминания о трагедии последнего приёма, Бёрлингтон пригласил ещё виконта и виконтессу Болингброк с дочерью.

В салоне всё же царило некоторое напряжение: гости старались избегать центра залы, где в прошлый раз стоял спиритический столик и восемь кресел. Маленькое общество распалось на несколько групп. Графиня Бёрлингтон с виконтессой и юной Розамундой чинно беседовали на угловом диване при входе в зимний сад. Юная особа стыдливо пряталась за дородной фигурой матери, лишь изредка поднимая сложно убранную головку, чтобы промямлить «да, мадам» или «нет, мадам». Виконтесса, снисходительно поглядывая на дочь, в необходимых местах слегка дёргала её сзади за муслиновое платье и потом удовлетворённо кивала, услышав соответствующую вопросу реакцию девицы.

Герой вечера, мистер Флитгейл, сидел на диване с мисс Ивой; поблизости, в кресле, расположился князь Урусов с независимым и немного надменным видом. Хозяин дома и виконт Болингброк беседовали, стоя у окна в сад с бокалами в руках. Мелисанда фон Мюкк прибыла в сопровождении супруга, вид у примадонны был несколько напуганный, а присутствие барона исподволь придавало всему собранию слегка натянутую атмосферу. Когда чета фон Мюкк вошла в залу, Флитгейл едва заметно напрягся, но барон, вероятно, не узнал его – скользнул по учёному пустым взглядом голубых глаз, чопорно чуть склонил голову, когда их представили друг другу, и повёл супругу к дивану в глубине салона. Мелисанда была одета непривычно скромно, в стального цвета платье с чёрным кружевом; на ней был изящный гарнитур с бледными аквамаринами, огранёнными в виде длинных капель. В этом более чем скромном вечернем туалете примадонна выглядела глубоко несчастной.

Один Брюстер, казалось, наслаждался ситуацией. Он переходил от одних гостей к другим, со всеми заговаривал в свойственной ему бесцеремонной манере, много шутил и непременно смеялся собственным остротам. Он казался даже несколько более возбуждённым, чем обычно. Сперва он прибился к Бёрлингтону и Болингброку и стал рассказывать об охоте на львов, жестикулируя столь азартно, что джентльмены с недоверием ахали и старались отступить от рассказчика на безопасное расстояние.

Удовлетворив пыл рассказчика, полковник отправился в другую часть салона.

– И что же, сегодня мы не будем свидетелями чего-нибудь сверхъестественного? – поинтересовался он, подходя к дивану, на котором расположились мисс Ива и Флитгейл. Говорил полковник громко, даже чересчур, явно рассчитывая на то, чтобы его слова достигали ушей князя Урусова.

– Нет уж, увольте, полковник. Сегодня хотелось бы обойтись без сверхъестественного, – неожиданно вступил граф Бёрлингтон, появляясь из-за спины Брюстера. Тот жизнерадостно рассмеялся и без приглашения присел на диван рядом с Ивой.

– А каково ваше мнение, мадам, об идеях госпожи Блаватской? – словно не обращая внимания на слова Бёрлингтона, продолжил полковник, – И, должно быть, ваш учёный спутник тоже имеет какое-то мнение? Мне было бы чрезвычайно любопытно его услышать.

– Я полагаю, что самое время послушать доктора Флитгейла с его интереснейшим рассказом об археологии! – вновь вмешался Бёрлингтон, хлопая в ладоши, чтобы призвать общество к вниманию. – Прошу всех садиться поудобнее, вот сюда. А вас, доктор Флитгейл, я прошу сюда. Ваши карты, позвольте, я их подержу.

Общество подтянулось к окнам зимнего сада, где на столе лежали свёрнутые карты и таблицы, при помощи которых Гай намеревался просветить великосветское общество; после некоторой неизбежной суматохи Флитгейл начал свою лекцию. Стараясь сделать своё повествование увлекательным, как того требовала мисс Ива, он в основном рассказывал о всяких анекдотических ситуациях в экспедиции (вроде бессмертных баек о рабочих и пастухах, по чистой случайности провалившихся в древний подвал с сокровищами), да пересказывал сказки и легенды местных крестьян. Все эти бородатые побасёнки порядком надоели Флитгейлу. То же, что казалось увлекательным и даже поразительным лично для него, не произвело бы на почтенное общество никакого впечатления.

Гости Бёрлингтона принимали его доклад с любознательным оживлением. Примерно через час салон огласился аплодисментами и восторженными воскликами публики, Мелисанда эффектно произнесла: «Браво, профессор!». Флитгейл, немного ошарашенный столь экзальтированной реакцией на своё сообщение, неловко, как цирковая лошадь, раскланялся и вопросительно посмотрел на Иву. Та улыбнулась ободряюще.

– А вот скажите, почтенный археолог… – каверзным тоном начал Брюстер.

– Всё-всё-всё, прошу всех в столовую, ужин подан, продолжим беседу за столом, – категорично заявил Бёрлингтон, и общество направилось к роскошно сервированному столу, у которого уже маялись ливрейные лакеи.

– Так вот, почтенный доктор, – упрямо вернулся к своей теме полковник, приступая к закускам, – скажите, а дают ли ваши находки какие-либо основания говорить об оккультных практиках древних хурритов? Ну, хотя бы в общих чертах?

Флитгейл, едва примерившийся к паштету, вынужден был воздержаться от своих намерений, и заговорил тихим рассудительным голосом:

– Видите ли, полковник, мы уже достаточно много знаем о верованиях хурритов, благодаря обширной эпиграфике на печатях, и определённых совпадениях пантеона цивилизаций Месопотамии, особенно – с хеттскими народами… У нас есть также прекрасно представленная иконография отдельных божеств, например – могущественной богини Сауски, почитавшейся как богиня любви, разрушения и войны…

– Ах, как интересно! – не совсем к месту воскликнула Мелисанда, бросая неосторожный, жаркий взор в сторону князя Урусова.

– Cherchez la femme! – воскликнул полковник, назидательно поднимая вилку.

– А если вас смущает такое сочетание, то это вполне в традиции древних народов: египетская Мут почиталась, как покровительница материнства, однако её культ со временем стал сливаться с почитанием львиноголовой Сехмет, которая…

– С головой льва? – восторженно уточнила Мелисанда.

– Да, мадам, именно это я и имел в виду, – терпеливо подтвердил Гай. – Так вот, Сауска также связана с образом льва – она часто изображается стоящей на этом животном…

– Ну, это факты публичного характера, мистер Флитгейл, – вновь бесцеремонно влез полковник. – Расскажите нам о каких-нибудь необычных вещах. О каких-нибудь зловещих ритуалах, поражающих воображение культах, о тайных книгах!

– Полковник, археологические материалы пока дают нам крайне скудные сведения о тайных сакральных практиках. Такие вещи в основном являются досужими фантазиями учёных дилетантов и модных литераторов, – сдержанно ответил Флитгейл и добрался, наконец, до паштета.

– Да, вот кстати, про литераторов, – вновь заговорил Брюстер, пропуская мимо ушей замечание о дилетантах. – А не правда ли, что до сих пор турки боятся вурдалаков, которые выходят из древних могил, чтобы пить кровь живых? Вы их, часом, не встречали? Вурдалаков?

– Не доводилось, – признался Флитгейл с комическим разочарованием.

– Но ведь вы не отрицаете саму возможность их существования?

Гай мельком взглянул на Иву. Она чуть закусила нижнюю губу и едва заметно покачала головой с явным неодобрением – тонкое чёрное перо закачалось над салатным шёлковым тюрбаном, на зелёной эмали эгрета сверкнул электрический блик. Ива опустила глаза.

– Я – учёный. А то, о чём вы говорите, полковник, лежит за пределами науки.

– А что вы скажете, князь Урусов? Насколько я знаю, в славянских верованиях упыри играют роль просто-таки чрезвычайную. А вот трансильванцы запросто сделали из своих вампиров культ. Вампир-аристократ! Каково? Господин Урусов, вам это не кажется занимательным? – полковник обращался к Урусову, буквально сверля его взглядом.

– Ах, это ужасно увлекательно, я три раза перечитала роман мистера Стокера, не могла спать несколько недель! – громко сообщила Мелисанда.

– Мадам, – с явным предупреждением тихо произнёс барон фон Мюкк.

Юная Розамунда Болингброк испуганно пискнула и была столь же предупредительно осажена виконтессой, но общество уже начало оживлённо обсуждать роман о графе Дракуле.

– Барон, а почему вы молчите? – спросил полковник Брюстер, обращаясь к молчаливому супругу примадонны. – Ведь и германцы внесли свою лепту в историю вампиров?

– Полная ерунда, досужая выдумка господина Стокера, – категорично ответил барон, не меняя надменного выражения лица.

– А каково ваше мнение, господин Урусов? – всё не мог угомониться полковник, словно бес вселился в него.

– Я не буду столь категоричен, как господин фон Мюкк, – тихо ответил Урусов, поднимая на полковника чёрные, непроницаемые глаза. Бледность не сходила с его лица, его точёные черты имели странную привлекательность, а нахмурившиеся брови придавали его выражению удивительную драматичность. Мелисанда вздохнула с усилием, и этот вздох не остался незамеченным её супругом.

– Вот видите, дорогой доктор Флитгейл, вам может представиться удивительная возможность явиться чем-то вроде Ван Хельсинга, – радостно сказал полковник, подмигивая Гаю.

– Я бы предпочёл археологию, – заверил тот.

– Я имел возможность встречаться со случаями смертей очень странных, – продолжил Урусов, и нервный тик обезобразил его лицо, – и многие признаки говорили о том, что человек оказался жертвой неких сверхъестественных созданий. Это – не досужие выдумки, хотя объяснение некоторым явлениям можно найти самое элементарное. Почти во всех случаях. Но не во всех.

– Ах, я боюсь летучих мышей! – не к месту, жеманно сообщила виконтесса, явно преподавая своей дочери урок светской манеры выражать испуг.

– Да, знаете ли – складывается впечатление, что полиция слишком часто сваливает своё бессилие на сверхъестественные явления, – злорадно сообщил Брюстер. – В чём мы с вами имели возможность убедиться совсем недавно. Так вот у меня есть все основания полагать, что…

– А скажите, дорогой мистер Флитгейл, – неожиданно звонко прозвучал спасительный голос графини Бёрлингтон, – что же носили хурритские дамы? Нам это было бы очень интересно!

Флитгейл с явным облегчением начал рассказывать о тех находках, которые помогли бы удовлетворить любопытство дам. Ужин закончился, джентльмены направились в курительную комнату, куда им подали кофе; дамы вышли в зимний сад.

– Полковник Брюстер просто невыносим, – тихо пожаловалась графиня, беря Иву под руку под раскидистой пальмой в глубине сада. – Не понимаю, почему Ричард так привечает его…

– Полковник играет с огнём, – задумчиво ответила Ива.

– Но здесь ещё кое-кто играет с огнём, – заметила графиня, глазами показывая на Мелисанду. Здесь, лишённая опёки своего холодного супруга, певица несколько приободрилась и уже о чём-то щебетала с виконтессой Болингброк.

– Да, это тоже рискованная игра, – согласилась мисс Ива, внимательно глядя на примадонну. Та присела на ротанговую скамеечку и, смеясь, что-то рассказывала. Розамунда, это бесцветное существо с белёсыми бровями и прыщиками на худой шее, слушала, в изумлении приоткрыв рот; дородная матушка несколько раз строго дёрнула её за подол, сама в это время продолжая любезно улыбаться и поддакивать примадонне.

– Несомненно, вам надо побывать во Флоренции. Рай! Такие очаровательные маленькие кафе, и итальянцы – они ужасно забавны…

Увидев, что к ним направляются хозяйка и мисс Ива, она тут же прервала свой рассказ, вскочила со скамьи и, взяв Иву под руку, увлекла её под сень раскидистых пальм.

– Мисс Ива, дорогая, вы же всё видели! Это невыносимо. Какое может быть терпение! Вы видели, как он смотрит на князя Урусова? Я боюсь… А теперь он так же смотрит и на полковника Брюстера…

– Почему же на полковника? – изумилась Ива.

– Ах, разве полковник не заходил к вам? Я думала, он всем нанёс визиты. Ведь наш бравый полковник знает, кто убил барона, тогда – за столом.

– И кто же? – поинтересовалась Ива.

– Как, кто? Разве вы ещё не догадались? Я уж думала – вы всё знаете, – с некоторым разочарованием протянула Мелисанда и тут же перешла на театральный шёпот, упиваясь возможностью сообщить ясновидящей то, что укрывается от её вещего взгляда, – Баронесса Фицгилберт. Совершенно определённо – баронесса.

– Но к чему ей это?

– Как – к чему? Мисс Ива, все мужчины – ну, почти все – деспоты и тираны. И барон Фицгилберт был таков. Полковник видел совершенно определённо, что баронесса в перерыве сходила якобы за платком, а на самом деле – прихватила кинжал. А на обратном пути – ударила мужа. И он умер! – как само собой разумеющееся, закончила Мелисанда и победно посмотрела на Иву.

– Потрясающе! – искренне восхитилась Ива. – Может быть, он видел и что стало с вашим браслетом?

Мелисанда замялась. Но мисс Ива уже знала всё о её страсти к Урусову, а потому не было смысла таиться, наоборот – Мелисанде захотелось закрепить свой успех, просветив ясновидящую ещё и в этом деле.

– Ах, всё очень просто. Когда милый князь Урусов подавал мне манто, он осторожно снял браслет с моей руки. А потом, когда всё уже произошло, подбросил браслет ко мне в муфту.

– Но зачем?!

– Записка… – сделав многозначительную гримасу, шёпотом ответила Мелисанда.

– Полковник видел это, и никому ничего не сказал? – недоверчиво поинтересовалась Ива.

– Ну, почему же. Он мне сказал. И потом – пропажа моего браслета – вовсе не преступление, он же нашёлся!

– Скажите мне, Мелисанда, а вы давно знаете князя Урусова? – осторожно спросила Ива, словно боялась оскорбить собеседницу нескромным вопросом. Мелисанда, в самом деле, слегка смутилась, но всё же ответила:

– Вовсе нет. Мы, собственно, познакомились только тогда.

Ива покачала головой, и хотела что-то сказать, но к ним уже направлялись другие дамы, требовавшие незамедлительного мнения по поводу последней моды на рюши.

В это время в курительной комнате джентльмены продолжали осаждать Флитгейла расспросами, касавшимися тех аспектов жизни древних хурритов, которые явно не предназначались для женских ушей. Особенно любопытствовал виконт Болингброк, за столом в основном хранивший молчание, а тут вдруг обнаруживший себя большим любителем фривольных историй. От описания некоторых находок виконт захихикал и стал похож на школьника, тайком рассматривающего неприличные открытки. Флитгейл, Брюстер и граф снисходительно улыбались его реакции, барон фон Мюкк и князь Урусов хранили презрительное молчание.

– Да, дорогой мистер Флитгейл, после ваших рассказов страшно захотелось побывать в Турции. Вам не доводилось, джентльмены? – осведомился полковник.

Никто не ответил ему. Гай невзначай бросил взгляд на фон Мюкка, но тот как раз в этот момент отвернулся к настольной зажигалке и прикуривал сигару – он казался совершенно сосредоточенным на этом занятии и мог вовсе не расслышать вопроса, хотя при командном голосе Брюстера это было практически невозможно.

– Не доводилось. Пожалуй, я бы не прочь. Однако, по правде говоря, я предпочитаю места более цивилизованные, безопасные во всех отношениях, – сказал Болингброк.

– Что же, в таком случае вам не стоит ехать туда, – согласился Флитгейл.

– И всё же, джентльмены, путешествия – это настоящее занятие для англичанина! Ах, простите, господин Урусов. И вы, барон… Вы ведь тоже, в какой-то мере – путешественники, не так ли? – хохотнул Брюстер, – но англичане, согласитесь, – нация моряков и первооткрывателей!

Бёрлингтон сделал просительный и, в то же время – предупреждающий жест, словно умоляя Брюстера проявлять бóльшую деликатность. Урусов же спокойно ответил:

– Увы, я страдаю морской болезнью.

Барон фон Мюкк нехотя сообщил, что не находит в морских путешествиях ничего приятного, и со всем почтением оставляет эту привилегию британцам.

– Да, да, о чём я и говорю. Даже штатский англичанин в душе неравнодушен к морю. Вот, и наш покойный друг, барон Фицгилберт, он тоже служил морской славе Британии.

– Ах, какое печальное происшествие. Какая потеря для Англии! – запричитал Болингброк. – Мы все хорошо знали его, и эта потеря просто невосполнима!

– Да, ужасно, ужасно! – подтвердил Бёрлингтон, досадуя, что разговор опять коснулся столь неприятной темы.

– Послушайте, джентльмены, а ведь было бы забавно устроить нечто вроде детективного спиритического сеанса, воззвать к душе покойного, и спросить его – кто убийца. Странно, что нашим доблестным полицейским ещё не приходила в голову столь блестящая идея!

Бёрлингтон буквально поперхнулся сигарным дымом, и с ужасом посмотрел на полковника, подавая ему бровями умоляющие знаки.

– Не нахожу это забавным, – медленно и раздельно произнёс Урусов, с усилием гася свою папиросу в бронзовой пепельнице.

– Вы проявляете удивительное легкомыслие, полковник Брюстер, – неожиданно подал голос барон фон Мюкк. – Легкомыслие и грубость в методах.

Это было столь неожиданно от него, прежде хранившего надменное молчание, что все обернулись.

– Отчего же, барон? Разве такое невозможно? Хотя вы правы, в случае с убийством Фицгилберта и так всё ясно.

– И что же вам ясно? – спросил Урусов.

Между Урусовым и фон Мюкком обнаружилась некая молчаливая связь, что-то вроде негласного договора. Они оба были молчаливы и не слишком любезны, держались каждый особняком, но в отношении полковника и его болтовни они заняли одинаковую позицию, самыми короткими репликами стараясь осадить его безудержную инициативу. Более того, они обменивались короткими взглядами через курительную комнату, явно поддерживая друг в друге решимость не дать Брюстеру развивать эту тему.

– А ясно мне, дорогой князь, что наш друг Фицгилберт был вовсе не так прост. И его вдова могла бы многое порассказать…

– Ну уж, полковник, это просто немыслимо! Я прошу вас прекратить это! Я не позволю! – Бёрлингтон был совершенно выбит из колеи и беспомощно размахивал руками. Урусов с фон Мюкком вновь переглянулись, и князь с неожиданной живостью разрядил обстановку:

– А я слышал, что мисс Ива является большим знатоком оккультных практик. Не так ли?

– О, да, полагаю, что дамы уже заскучали, хотя такое вряд ли возможно, – с фальшивой ажитацией проговорил Болингброк и первым поднялся с дивана.

– Да что с вами сегодня такое, голубчик? – Бёрлингтон задержал полковника, когда все остальные джентльмены уже покинули курительную.

– Граф, я прошу прощения за некоторую бесцеремонность. Но это необходимо. Просто необходимо для торжества истины. Я выведу их на чистую воду!

Флитгейл, выходивший впереди них, помедлил, чтобы поправить галстук у зеркала, но полковник более ничего не сказал Бёрлингтону, и джентльмены присоединились к дамам в салоне.

* * *

– Ну, и что же вышло из этого мероприятия? – спросил Флитгейл, когда они с мисс Ивой уже сели в экипаж.

– Лекция была изумительна, Гай, – она положила тонкую руку в перчатке на его ладонь и ласково пожала её.

– О, вы хотите меня утешить, Ива, дорогая… – Гай бережно сжал её пальцы, посмотрел в тёмные, с неяркой болотной зеленцой, глаза Ивы, порывисто вздохнул.

– Вовсе нет. Ваша лекция чудным образом навела общество на размышления о жизни и смерти, страсти и преступлении. Я думаю, и вы, и я видели не много, но достаточно. И у меня была возможность чуть ближе познакомиться с некоторыми персонами… – Ива спохватилась. – Полагаю, инспектор Суон уже ждёт нас, да и Алоиз наверняка волнуется.

Флитгейл улыбнулся с пониманием и сожалением.

Глава 10. Летучие мыши Брюстера

Суон спал в ту ночь мало, и проснулся от неприятного дребезжащего звука. Телефонный аппарат появился у него не так давно и ещё ни разу не будил его своим звонком.

А новинка эта появилась у Суона после судьбоносного разговора в кабинете главного комиссара Столичной полиции, Эдуарда Брэдфорда, в начале лета этого беспокойного года. Вызванный в кабинет в неурочное время, Суон был готов к какому-нибудь неофициальному разговору, одному из тех, которые Брэдфорд, бывший его сослуживец по Индии и крёстный отец в Уголовной полиции, имел обыкновение вести с ним, пребывая в ностальгическом настроении. Вся без исключения полиция Лондона называла главного комиссара «Одноруким». Он действительно потерял руку в схватке с тигрицей, и этот факт биографии начальника служил предметом гордости всей Столичной полиции. Положительно, этот бесстрашный человек тосковал по временам своей колониальной службы, и они с Суоном иногда предавались прекрасным воспоминаниям, уединившись в кабинете.

Однако в кабинете на этот раз был не только комиссар, выглядевший в тот день суровым как никогда, но и бесцветного вида господин в штатском, почти сливавшийся с обстановкой кабинета.

– Вот, – недовольно сообщил Брэдфорд после краткого приветствия, – мистер Харрисон из Министерства внутренних дел. Познакомьтесь.

Полинявшего вида мистер Харрисон поднялся и протянул инспектору мягкую, словно бескостную, руку, а потом заговорил шелестящим, без обертонов, голосом. Через полчаса его монолога, Брэдфорд засопел обиженно и заявил:

– Признаться, я видел старшего инспектора Суона моим помощником по Департаменту уголовных расследований… Приказ уже подготовлен.

– Думаю, с этим следует повременить, – с лёгким сожалением прошелестел Харрисон, кидая сочувствующий взгляд на Суона.

– Да я уж понял… – хмуро буркнул Брэдфорд.

– Собственно… я собирался подать рапорт об отставке, – выдавил из себя Суон.

Брэдфорд и Харрисон фальшиво рассмеялись так, словно старший инспектор неудачно пошутил, но джентльмены не хотели расстраивать его равнодушием.

– Нет нужды объяснять вам, старший инспектор, что вы будете продолжать числиться в Столичной полиции, и исполнять свои обязанности, правда, быть может, уже не в том объёме, что прежде, – прошелестел Харрисон на прощание. – Нам будет необходимо, чтобы вы имели прямой и естественный для вашей должности доступ ко всей полицейской информации. А работать вы будете уже непосредственно… на наше ведомство…

Через день в служебную квартиру Суона наведался неразговорчивый монтёр в форме Национальной телефонной компании, провёл в комнату Суона кабель и установил аппарат, не взяв за работу ни пенни.

Нынче утром отвратительный прерывистый звонок разбудил Суона в семь часов утра. А через полчаса инспектор Гэйбл встречал его на ступенях крыльца скромного дома в Ист-Энде близ парка Виктория.

Тело отставного полковника Джона Брюстера было обнаружено в его кабинете около часу назад, когда экономка, производившая утреннюю ревизию, заметила, что дверь в кабинет приоткрыта, и там горит электрический свет. Бóльшего Гэйбл не сообщил, только бессильно махнул рукой и провёл старшего инспектора в просторную комнату на первом этаже, служившую полковнику кабинетом. Замешательство инспектора разъяснилось довольно скоро: одно описание места преступления могло привести в смущение любого, самого здравомыслящего, полицейского.

Брюстер, в визитке и лаковых туфлях, сидел за своим столом, широко распахнутыми, изумлёнными глазами глядя на инспектора. Его удивление было немым, безадресным и никак не касалось лично Суона – полковник был мёртв. Руки Брюстера, с судорожно скрюченными пальцами, лежали перед ним на столе. Между ними, вынутая из папки, находилась рукопись его книги. На титульном листе крупно значилось: «Оккультные верования примитивных народов». А ниже, растопыренными перепончатыми крыльями сползая на зелёное сукно стола, лежал окоченевший трупик летучей мыши с омерзительной оскалившейся мордочкой. Поистине поразительным было то, что никаких признаков насильственной смерти не было видно, и, только внимательно присмотревшись, Суон заметил, что на плотной, уже посеревшей шее полковника было две крошечных синюшных ранки.

– Что говорит экономка? – спросил Суон, осторожно обходя кресло и что-то внимательно рассматривая на полу.

– Она ничего не видела и не слышала. Вчера у неё был выходной, и она вернулась сегодня рано утром. Обнаружила тело около половины седьмого, вызвала полицию. Вот и всё.

– Дверь в кабинет была открыта?

– Да, но экономка говорит, что входная дверь была заперта на ключ.

– А окна? – Суон показал на французские, в пол, окна напротив письменного стола.

– Они были закрыты, но лишь одно – на щеколду. Второе было только припёрто. И никаких следов, инспектор.

– Медик где? – угрюмо спросил Суон.

– Сейчас будет, – испуганно заверил Гэйбл. Ему вообще было не по себе, он с боязливым любопытством всё время поглядывал на тельце мыши.

Скоро приехал и полицейский врач, энергичный жилистый хирург; он бодро вошёл в кабинет, остолбенел, увидев картину преступления, и сказал что-то вроде «ну и ну!». Потом он осторожно приблизился к телу и начал внимательно исследовать его.

– Что скажете, доктор? – поинтересовался Суон.

– Ну-у… смерть наступила около десяти часов назад, тело уже окоченело, как видите. А причины смерти, – доктор внимательно, в лупу, осмотрел ранки на шее, – не могу вам пока сказать. Вероятно, скажу после вскрытия…

– И это всё? – изумился Гэйбл, подходя к столу.

– Всё, молодой человек. Остальное – после вскрытия. Не вижу никаких признаков насильственной смерти.

Суон подошёл, наклонился к самому уху доктора и что-то тихо спросил. Смятение отразилось на лице медика, но он всё же наклонился над столом, потыкал пальцем в тело мыши, потрогал кожистую перепонку крыла, а затем также шёпотом ответил.

– Хорошо, я буду ждать новостей, – уже громко сказал инспектор, – сообщите сразу мне. И вот что, доктор… конечно, вы это знаете не хуже меня, но всё же… ни слова газетчикам, или просто любопытным, обо всём этом, – Суон помахал рукой над столом.

– Разумеется, – улыбнулся доктор и, насвистывая, отправился заканчивать прерванный завтрак.

– Сэр, тело можно убирать? – спросил Гэйбл.

– Да, и весь этот натюрморт тоже.

Суон хмуро наблюдал за тем, как тело с трудом вынули из кресла, переложили на носилки, кое-как покрыли дерюгой и вынесли из кабинета. Гэйбл с отвращением взял мышь и положил её в бумажный конверт. Потом спросил:

– А эту рукопись стоит приобщить к делу, сэр?

– Оставьте мне пока, – распорядился Суон, и на лице Гэйбла отразилась досада – он явно намеревался скрасить вечер увлекательным чтивом с интригующим названием.

Ещё раз осмотрев место преступления, Суон покинул дом и отправился в Управление, дорисовывать листвы к раскидистым джунглям этого дела. То, что убийство Брюстера было связано с делом Фицгилберта, Суон практически не сомневался. Тем более, весь этот мистический реквизит прямо указывал на связь смерти неунывающего полковника с салоном Бёрлингтона. Вчера вечером Ива и Флитгейл подробно пересказали ему всё, что делалось и говорилось у графа на приёме. Весь вечер Брюстер просто-напросто напрашивался на мистические неприятности, а его болезненный интерес к вампирам бросался в глаза всем. Впрочем, этому было совершенно прозаическое – в прямом смысле слова – объяснение: Суон пролистал рукопись полковника и обнаружил, что глава «Вампиры» ещё не вполне закончена, и в ней стоят многочисленные пробелы с вопросительными знаками. Вероятно, Брюстер хотел заполнить эти пробелы, обращаясь к обществу, знакомому со всякими сверхъестественными явлениями. Брюстер также весь вечер упорно пытался сообщить о том, что знает – кто убил Фицгилберта. И это, без сомнения, могло спровоцировать его убийство.

Не успел Суон как следует заштриховать пальмовый листок (а это занятие приводило его обычно в медитативное состояние, прекрасно подходящее для обдумывания деталей), как в кабинет радостно ворвался Гэйбл, таща за собой изрядно потёртого малого в изрядно же потёртом кэбменском цилиндре.

– Есть свидетель! Мы нашли кэбмена, который привёз вечером полковника из гостей. Вот – это мистер Гук. Рассказывайте, Гук, – скомандовал Гэйбл с таким торжеством, словно демонстрировал старшему инспектору не кэбмена, а говорящую собаку.

– Весьма положительный был джентльмен, – заверил Гук. Связная речь давалась ему с таким трудом, что и впрямь напоминала плоды кропотливой, но не слишком успешной, дрессировки.

– Ну же, Гук, рассказывайте дальше! – поторопил его Гэйбл.

– Да что там… дак… на чай дал. Весёлый джентльмен, очень был доволен.

– И что нам это даёт? – с недоверчивым недоумением спросил Суон Гэйбла.

– Дальше, голубчик, дальше говорите! – нетерпеливо, с отчаянием в голосе, понукал кэбмена инспектор Гэйбл.

– Дак я и решил – время позднее, постою. Там напротив стоянка как раз. Полчаса. Потом домой поеду.

Гэйбл проявил чудеса терпения, прежде чем Суон смог составить какое-то представление о свидетельстве кэбмена. Итак, кэбмен уже собирался домой и выезжал со стоянки, когда к дому полковника подъехал другой экипаж, из него вышел джентльмен в инвернесском пальто с длинной пелериной и постучал в дверь. Открыл сам хозяин, его Гук хорошо разглядел, потому как прямо над дверью висел электрический фонарь. Полковник впустил позднего визитёра «с приятностью», как выразился кэбмен, но вот разглядеть гостя кэбмен не смог – тот стоял спиной.

– Ну, допустим, полковник знал своего убийцу, и ждал его вчера вечером, – стал подводить итоги Суон, когда Гук был отпущен. – Человек приехал в пальто с пелериной… Негусто, негусто… Ступайте, Гэйбл, и непременно сразу сообщите мне, если будут известия.

Когда инспектор ушёл, Суон поднял трубку аппарата и назвал номер Ивы.

– Алоиз? Алоиз, голубчик, полюбопытствуйте у мисс Ивы – как были одеты вчерашние гости. Особенно по части верхней одежды, если мисс Ива имела возможность её видеть. В фехтовальном клубе? Ну, если что – я в Управлении, жду.

Убийство это было обставлено в мистическом духе – мышь, укус на шее, труд об оккультизме на столе… Самое неприятное, что только можно себе вообразить. Выглядело всё, как страшная месть нежити невеже и критикану Брюстеру. Если так, то всё указывало на то, что убийцей, реальным, а не сверхъестественным, был русский князь. Ведь это он сказал при гостях, что встречал смерти, признаки которых говорили о вмешательстве сверхъестественных созданий. И речь как раз тогда зашла о летучих мышах. Эта очевидность подозреваемого заметно расстраивала Суона.

Князь, несомненно, располагал к себе. Но не это ли было его целью? Явился сам в Управление, разоткровенничался, блеснул умом – и вот уже создал о себе благоприятное впечатление. Уж больно благоприятное, досадовал Суон. Что ж, если князь так любезен, пусть попробует выкрутиться и на этот раз. Инспектор тут же написал исключительно вежливую записку князю Урусову, прося об очередной приватной встрече, и даже не удивился, что ответ прибыл чрезвычайно быстро, с тем же посыльным. Урусов сообщал, что будет ждать в клубе в Мэйфэр.

В клубе, где ещё было немного посетителей, инспектора незамедлительно проводили в уединенный кабинет. Урусов уже ждал его. Он сидел за столом, накрытым к ланчу, рассматривая журналы, и любезно предложил Суону присоединиться к трапезе и разговаривать запросто.

– Господин Урусов, у меня для вас известие самое плачевное, – официально начал Суон. – Полковник Брюстер был убит вчера.

Урусов, без сомнения, был потрясён. Суон даже не ожидал такой реакции – без сомнения, сыграть такое не смогла бы и Мелисанда фон Мюкк. Суон даже пожалел о своей подозрительности – русский был явно шокирован известием. Но князь быстро справился с собой, и некоторое время молчал. Хотя его рот слегка подёргивался судорогой, глаза были непроницаемы.

– Скажите, князь, у вас есть алиби на вчерашний вечер? – без обиняков, но тоном более человечным спросил инспектор.

– Нет, сэр. Ничего такого, что отвело бы от меня подозрения. Я вернулся от Бёрлингтонов, немного почитал и заснул. Никого не видел.

– Благодарю вас за откровенность. А есть ли у вас в гардеробе плащ, или пальто с пелериной?

– Есть, инспектор, – горько усмехнулся князь. – Я приобрёл его сразу по приезде в Лондон. Мне это показалось так по-английски…

– Что же, ваш дипломатический статус для вас спасителен при таких обстоятельствах, – покачал головой Суон. – И вот ещё один вопрос, князь. Простите, если он покажется несколько странным. Вы сказали мне, что не очень опытный спирит. А каково ваше мнение о… о вампирах и всяком таком?.. – Суон покрутил рукой в воздухе неопределённо, а Урусов с подозрительностью посмотрел на него и некоторое время молчал.

– Скажите, инспектор, у вас была нянька? – неожиданно спросил князь.

– Нянька? – опешив, переспросил Суон. Из глубины памяти смутно выплыло лошадиное лицо няни Мэгги. – Да, пожалуй, была…

– А моя нянька была из бывших крепостных отца, привезённая из имения, из деревни, – Серафима. Она в городе тосковала, пела мне старинные песни, а когда мама́ и папа́ принимали гостей, а меня отсылали с Серафимой, она садилась на свой сундук и рассказывала всякие сказки. Вот, её любимые рассказы были про живых покойников: как они ночью из гробов своих встают, кровь человечью сосут, а с третьим криком петухов в свои могилы возвращаются и от крови живой пухнут, – князь говорил голосом тихим, глухим, и у Суона по спине побежали мурашки. Князь продолжил будничным тоном:

– Матушкина горничная ей говорила: «Молчи, дура, молодого барина до смерти запугаешь!», а сама сидит – ни жива, ни мертва, слушает и ещё просит, особенно про то, как в деревне Серафимы выкопали всем миром какого-то бедолагу из могилы, под Вербное воскресенье, и осиновым колом в гроб прибили. Уж не знаю, чем именно тот покойник им не угодил, вернее – не помню, нянька наверняка в подробностях рассказывала. Боюсь, что мой нервический изъян, – князь запросто показал пальцем на свою щёку, – был приписан неуёмной фантазии бедной няньки. В былые времена её бы на конюшне запороли… Я очень её любил, царствие ей небесное… Каким-то удивительным образом матушкин спиритизм и нянькины рассказы слились в моём воображении, я в детстве плохо различал – где выдумки, а где – реальность. Но, дорогой инспектор, я уже не ребёнок. Хотя иногда реальность ставит меня в тупик. Вернее, то, что принято называть «реальностью». Но это не означает, что я готов безусловно поверить в то, что мне рассказывают.

Суон слушал очень внимательно. Рассказ князя и его замечание о «реальности» произвели на него впечатление. Он и сам знал, что реальность эта – вещь весьма условная. Реальность заканчивалась где-то на пороге ателье мисс Ивы, это Суон чувствовал совершенно определённо.

– Что же… Я вас могу понять отчасти.

– Вы, вероятно, уже узнали о том, что вчера вечером полковник Брюстер очень интересовался вампирами? – спросил Урусов, словно подтверждая своё подозрение о причине такого неординарного вопроса.

– Да, мне сообщили. И что вы об этом думаете?

– Знаете ли, у нас не принято говорить о покойниках дурно, но полковник был не очень умным и крайне самонадеянным человеком. Он весь вечер выступал в роли enfant terrible: провоцировал двусмысленные разговоры, задавал мистеру Флитгейлу неуместные вопросы, фраппировал дам… Создавалось впечатление, что всё общество собралось для его потехи. Не могу отделаться от впечатления, что он преследовал какие-то собственные цели, болтая всякую чушь то о вампирах, то о покойном бароне Фицгилберте, но это лишь моё мнение.

– Ваше мнение, князь, заслуживает доверия. Хотелось бы понять – каковы были эти цели. Что же, это дело времени. Я могу поинтересоваться вашими планами на ближайшее время? Вы не собираетесь покинуть Лондон?

– Моя служба в Лондоне имеет крайне несчастливый характер. Вот и консул, господин Унгерн-Штернберг, изволил отметить это. Он сейчас нездоров, иначе уже давно организовал бы обещанную официальную встречу. Но он сообщил мне, что, вероятно, я буду переведён. На восток, – Урусов выразительно и печально посмотрел на Суона. – Полагаю, что даже заступничество дядюшки не поможет мне избежать этого небезопасного назначения. Как видите, моя дипломатическая карьера начинается не лучшим образом. Скажите, инспектор, вы всё же полагаете, что это я убил полковника Брюстера? – спросил князь очень просто и доверительно.

– Пока я не имею достаточных оснований, – голос Суона звучал вполне убедительно, но Урусов печально улыбнулся. Князь казался невероятно уставшим и расстроенным, а детские воспоминания, казалось, привели его в сумрачное настроение.

– Скорее всего, всякие формальности с моим переводом займут около месяца. До этого времени – я к вашим услугам, инспектор. И всё-таки так жаль. Особенно теперь, когда…

– Когда – что? – спросил Суон. Глаза князя Урусова подёрнулись поволокой, как сизой дымкой, стали отсутствующими.

– Когда я встретил женщину, которая совершенно поразила моё воображение…

– Дорогой князь! Неужели всё же мадам Мелисанда?! – не веря сам себе, воскликнул инспектор.

– О, нет, это совсем другое. Да вы наверняка уже беседовали с этой дамой. Это мисс Ива, бывшая среди гостей Бёрлингтона на обоих приёмах.

Суон не нашёл слов.

Глава 11. Большой совет в доме Ивы

Несмотря на предостережения Суона, на следующее утро почти все газеты вышли с броскими заголовками: «Полковник Брюстер убит вампиром из собственной книги!», «В доме полковника проходили шабаши вурдалаков!»; в статьях фигурировали то лужи крови, то стаи летучих мышей и чёртовы дюжины чёрных кошек, то пентаграммы, и прочая дьявольщина. Экономка полковника щедро раздавала интервью, в некоторых газетах была напечатана её фотография: в нарядном чепце, на пороге дома или у французских окон кабинета полковника – сам кабинет был опечатан полицией.

Суон с досадой отложил газеты и стал нервно чиркать у себя в блокноте.

Вопросы цеплялись один за хвост другого, древо выстраивалось уже разветвлённой шарадой, где ни одно слово нельзя было угадать, не раскрыв соседних, ни один факт нельзя было объяснить, не поняв других. Весьма вероятно, что два убийства – звенья одной цепи, и совершены одним человеком. Хорошо, допустим, Урусов – не убийца. У него была возможность совершить оба преступления, но Суон всё больше сомневался в его виновности. Дело было даже не в личной симпатии, которую Суон, без сомнения, испытывал к русскому, а в том, что второе убийство было как-то уж больно нарочито обставлено, как дело рук Урусова.

Баронесса Фицгилберт была под подозрением, но благодаря пятнам крови на манто Мелисанды подозрение с неё снято: барон был убит ещё до того, как она подходила к нему. По близорукости баронесса не заметила в супруге ничего странного, а, задав вопрос, сама убедила себя в том, что кивок головой был утвердительным ответом.

Убийцей Брюстера может быть барон фон Мюкк, но его не было на первом вечере. Мелисанда? Верилось с трудом. Ещё предстояло разобраться с той запиской, что она принесла Иве, и Суон сердито посмотрел на телефонный аппарат – он всё ещё дождался окончательного ответа криптологов. Кто ещё? Граф Бёрлингтон? У него не было возможности убить Фицгилберта, он не покидал своего места на всём протяжении сеанса князя Урусова. Графиня? Она встала из-за стола и проходила за спиной Фицгилберта. Все говорили, что она лишь прошла, но чем чёрт не шутит… Она вполне могла на ходу как-то естественно опереться о спинку кресла барона, задержаться на секунду, чтобы поправить что-нибудь в своём туалете – люди не обращают внимания на такие вещи. Итак, – Мелисанда и графиня Бёрлингтон. Чепуха какая-то…

Нет, это жонглирование ничего не давало, следовало искать мотивы.

Около полудня позвонил судебный медик и сообщил, что он, в общем, своё дело закончил, и если Суон желает, то может подъехать в дежурный морг при госпитале и сам посмотреть на плоды его труда. Старший инспектор, не медля, согласился – это было всё-таки какое-то дело.

В помещении морга, который против всех ожиданий производил не такое уж мрачное впечатление в современной медицинской обстановке и блеске света на металлических каталках и инструментах, инспектора очень радушно встретил доктор Тоффельман.

– Что же, старший инспектор, ничего интересного. Наш полковник скончался от острой сердечной недостаточности. Одним словом, у него случился разрыв сердца, – он развёл руками, словно извиняясь за банальный диагноз.

– Вот как? – спросил Суон. – Надо поинтересоваться у экономки и его врача, как у него было со здоровьем. Этим займётся Гэйбл. То есть смерть полковника может иметь естественные причины?

– Я склоняюсь именно к такой версии.

– Вы покажете мне тело?

– Да, разумеется! – Тоффельман пригласил инспектора в просторную светлую прозекторскую и жестом факира снял простыню с тела на железном ложе.

Суон долго и внимательно осматривал то, что ещё недавно было полковником Брюстером, а потом показал доктору на шею покойного:

– А эти вот ранки – они не имеют отношения к смерти?

– Не-ет, инспектор, – радостно пропел доктор, – они были нанесены уже после смерти. Смотрите, они не кровоточили… Так что мышку придётся исключить из списка подозреваемых, – он ухмыльнулся.

– Угу… – инспектор продолжил исследования. – А вот это что?

– Где? – заинтересовался Тоффельман.

– Вот, на плече, маленькая точка.

Врач вынул лупу, уткнулся почти самым носом в плечо покойника и стал внимательно разглядывать.

– Это было нанесено при жизни, несомненно – небольшая гематома имеется; это похоже на какую-то мелкую царапину, или… или… или… или… – доктор замолк, с недоверием разглядывая небольшое пятнышко.

– Ну же, что – или? – нетерпеливо переспросил Суон.

– Или… укол.

– В смысле – какой укол?

– Вроде подкожной инъекции… Боже мой, я не мог этого проглядеть! – с негодованием воскликнул Тоффельман, отшвырнул лупу и с осуждением посмотрел на Суона, будто это инспектор был виноват в невнимательности патологоанатома.

– Значит, инъекция? И никаких следов яда в организме? – не обращая внимания на отчаяние Тоффельмана, продолжил Суон.

– На момент вскрытия – нет. Но ведь есть вещества, которые разлагаются в организме очень быстро. И – господи, боже мой! – могут вызвать нарушение сердечного ритма и привести к инфаркту! Инспектор, я идиот!

– Ну-ну, не преувеличивайте, доктор Тоффельман, – добродушно бросил инспектор, продолжая педантично осматривать тело.

– Вот что, дорогой доктор. Никто не ставит под сомнение ваш несомненный профессионализм. Вероятно, когда вы осматривали тело, этот след был ещё… не слишком явно выражен. Но, – Суон поднял вверх предостерегающий палец, – на заседании коронёрского суда вы изложите именно вашу первую версию смерти полковника. Естественная смерть. Вам понятно?

– О, совершенно понятно, сэр! – радостно откликнулся Тоффельман. – Вам ведь тоже надо заботиться об отчёте, не так ли? Естественная смерть, что может быть прекрасней? – оживлённо рассуждал доктор, накидывая простыню на тело, когда Суон жестом показал, что покончил с осмотром.

– И ранки на шее… Чем они были нанесены, как вы считаете?

– Ну, уж никак не зубами, инспектор! Это могло быть какой-нибудь острый металлический инструмент.

– Так вот, дорогой доктор, полковник неудачно побрился, – Суон весомо кивнул головой.

– Да. Как вы это точно определили! Крайне неудачно побрился! – Тоффельман был невероятно доволен.

Всё складывалось как нельзя более хорошо. Даже газетные статейки теперь казались Суону исключительно полезными. Экономка наболтала журналистам чёрт знает чего: мол, она давно подозревала, что полковник водится с нечистой силой, и гости-то к нему вечно ходили подозрительные, и странные звуки из кабинета раздавались, и вообще – занимался Брюстер всякой дьявольщиной. Так вот, с утра полковник неудачно побрился, вечер провёл в приятной компании у Бёрлингтонов, а к ночи бедняга собирался позабавиться магией в духе собственного исследования, но сердце не выдержало. А что до кэбмена – так тот был, без сомнения, пьян. В кабинете не нашли никаких признаков присутствия второго человека, так что Гэйблу следовало попросту пренебречь показаниями этого свидетеля.

Коронёрское жюри тем же днём нашло описанную картину более чем правдоподобной: показания доктора Тоффельмана всех вполне удовлетворили. Врач покойного подтвердил, что здоровье полковника было значительно подорвано его беспокойным образом жизни, а экономка заявила, что после возвращения из Южной Африки полковник иногда жаловался на боли в груди. Дело было закрыто к вящему удовольствию Гэйбла, который с тоской думал о поиске в Лондоне джентльмена в инвернесском пальто с длинной пелериной. Ему, конечно, было жаль усилий по поискам кэбмена, но в конце концов он избавлялся от бóльших хлопот.

Из зала суда экономка выходила, окружённая толпой журналистов и зевак, приосанившаяся и прихорошившаяся к выступлению. Право же, в её выходе было что-то от шествия примадонны, мадам фон Мюкк, когда та покидала зал коронёрского суда после заседания по насильственной смерти барона Фицгилберта – в окружении газетчиков, под вспышки фотоаппаратов и сопровождаемая свитой любопытных. Экономка полковника была ничем не хуже Мелисанды: так же жеманно заслонялась от камер и так же манерно на ходу отвечала на вопросы.

Теперь Суон мог спокойно заняться этими убийствами. Газетные публикации отвлекали публику от мыслей о преступлении. Бдительность убийцы должна была быть усыплена вердиктом, и можно было приниматься за дела. А дела принимали неожиданный оборот: едва Суон после суда вернулся в Управление, его тотчас телефонным звонком вызвали на встречу: человек, который считался в Лондоне одним из лучших специалистов по шифрам, ожидал его в пабе у Кэмденских шлюзов. Дело было безотлагательным, и Суон тотчас покинул Скотланд-Ярд.

* * *

Вечером того же дня инспектор вошёл в дом Ивы через чёрную дверь, буквально из-под лестницы, неся перед собой, как щит, дюжину ирисов. Алоиз, выглянувший из секретарской на скрип задней двери, критически осмотрел инспектора и сказал, словно сам себе, с сомнением в голосе:

– Пожалуй, мне придётся сказать Дэниэлсам, чтобы заказали в оранжерее сотню ирисов… Добрый вечер, дражайший инспектор.

– Добрый вечер, Суон, – сказала Ива, спускаясь по лестнице. – Вам не обязательно покупать эти цветы всякий раз, достаточно только сказать о подобном намерении девице Нилс.

В руке у Ивы была газета, и Суон мог видеть первую часть заголовка, занимавшего две печатные полосы: «…убили летучие мыши-вампиры».

– Да, пожалуй. Однако… Я чувствую себя в определённом смысле обязанным. Мы можем поговорить?

– Разумеется, поднимайтесь в гостиную. Алоиз тоже приглашён?

Инспектор задумался. Алоиз поправил пробор, ласково посмотрел на инспектора, словно не сомневался в необходимости своего присутствия.

– Да, несомненно. А мистер Флитгейл, он сегодня не собирался… заглянуть к вам?

– Сейчас Алоиз пошлёт к нему посыльного. Ведь вы хотели видеть и его?

– Именно так.

– Что же, у нас предполагается нечто вроде большого совета? – без тени иронии спросила Ива, поднимаясь вместе с инспектором на второй этаж.

– Что-то вроде того, – согласился Суон нехотя.

Когда спешно приехал Флитгейл, оторванный от распаковки экспедиционных находок, всё небольшое общество собралось в гостиной. Суон слегка откашлялся, будто собирался произнести речь, а затем затих и стал смотреть перед собой с выражением человека, мучительно собирающегося с мыслями.

– Я полагаю, что вполне могу называть вас «друзья», не так ли? – все закивали. – Так вот, друзья мои, я должен вам кое-что рассказать, чтобы все вы отдавали себе отчёт в том, в какой непростой ситуации мы оказались… Если вы помните, мисс Ива любезно напророчила мне, что некие обстоятельства не позволят мне удалиться на заслуженный отдых. Я предпринял довольно жалкую попытку уйти в отставку, но в результате оказался привлечён к службе… в британской контрразведке.

Я надеялся, простите меня, скрыть этот факт от вас. Вовсе не из недоверия. Каждый из вас продемонстрировал отвагу и решительность, и весьма проницательный ум… Но я пытался уберечь вас от той опасности, которая может вам угрожать в связи с моей новой деятельностью. Но, увы, мисс Ива оказалась вовлечена в эту историю безо всякого моего участия. Более того, до тех пор, пока мне не стало доподлинно известно содержание записки из браслета мадам Мелисанды, я и сам не вполне понимал, насколько серьёзно положение. И с удовольствием прибегал к вашей помощи, которая дала мне возможность собрать бесценную информацию.

Теперь же я просто не имею права пользоваться вашей дружбой и расположением, не поставив в известность о подлинных обстоятельствах дела. К тому же, вы все уже втянуты в эту историю, и будет лучше, если вы всё будете знать.

Суон выдохнул и отёр пот со лба: этот монолог отнял у него массу душевных сил. Некоторое время он молча смотрел на яркие угли в камине, а затем обвёл присутствующих вопросительным взглядом. Общество представляло весьма пёструю картину: мисс Ива в вечернем домашнем платье и тюрбане с чёрным пером, безупречный Алоиз в сюртуке с широким платком-галстуком, повязанным очень тщательно. Флитгейл был в сильно потёртой куртке, которая служила ему рабочей одеждой – и куртка, и бриджи, и даже ботинки Гая были в мелкой белой песочной пыли, пыли Сакчагёзю, и даже лицо археолога всё ещё было словно в белёсом налёте.

Ива улыбнулась, но глаза её были серьёзны, она посмотрела на инспектора ободряюще:

– Разумеется, дорогой Суон, скорая перемена вашей карьеры была мне очевидна, но я не имела в виду именно службу в Британской разведке. Правда, уже с самой нашей встрече у Бёрлингтонов у меня появилось подозрение. А уж когда вы заинтересовались запиской Мелисанды – я всерьёз заподозрила что-то неладное. Я вас хорошо понимаю, инспектор, но вы абсолютно правы – все мы уже совершенно втянуты в эту историю и её расследование.

– Инспектор, я – к вашим услугам, – коротко ответил Флитгейл.

– Я высоко ценю ваше мужество, мистер Флитгейл, – откликнулся Суон и вопросительно посмотрел на Алоиза. Тот, аккуратно поправив пробор и белоснежные манжеты, выглядывавшие из рукавов пиджака, с невозмутимой учтивостью ответил:

– Полагаю, я неплохо справился со своим заданием. В любом случае, если мисс Ива считает необходимым… я не могу остаться в стороне.

– Ну вот, инспектор, мы готовы теперь выслушать, что вы нам расскажете об этом деле, – резюмировала Ива.

Инспектор не спеша раскрыл свою записную книжку, развернул её на нужной странице и показал всем присутствующим. На развороте был аккуратно скопирован текст записки Мелисанды фон Мюкк.

– Эта записка – шифровка. Над ней поработали наши лучшие криптологи, и теперь мы знаем её содержание. А попасть в браслет примадонны она могла лишь одним способом – её туда положил её супруг, барон фон Мюкк. Как мне стало известно, Фердинанд фон Мюкк – один из самых успешных сотрудников германской разведки. То, что мистер Флитгейл встретил его в Турции, послужило для меня поводом проверить его связи. Из брака с певицей он сделал прекрасное прикрытие для своей деятельности: на протяжение всего их пятилетнего брака, он фактически выступал в качестве импресарио своей супруги: организовывал ей турне и гастроли. Следовательно, постоянные передвижения семьи фон Мюкк по Европе не вызывали никаких подозрений, а барон таким образом поддерживал контакты со своей агентурой. Когда примадонна приезжала в тот или иной город, местный агент примыкал к группе бурных поклонников таланта мадам и оставлял ей на память какой-нибудь сувенир. В бонбоньерке, сигаретнице или даже в браслете было легко спрятать шифровку, в которой назначалась встреча барона с агентом, или передавалась информация о месте тайника, в котором следовало забрать секретное донесение, документы, или что-нибудь ещё. Очень просто, и не вызывает никаких подозрений. Сам барон ни с кем в подозрительные контакты не вступал, а лишь играл роль ревнивого супруга, который имел полное право интересоваться драгоценными подарками своей супруге – и делать ей такие же подарки «с секретами». Толстый браслет мадам был именно таким контейнером. В нём фон Мюкк оставил записку, в которой указывалось место тайника для передачи документов. Эта наша записка была указанием, где нужно было оставить некие документы. Тайник в заброшенном склепе на Хайгейтском кладбище. Очень романтично. Кстати, именно там завтра будет похоронен Фицгилберт. Мы уже проверили этот тайник – он пуст.

– Но получается, что Мелисанда была в сговоре с мужем? – изумился Флитгейл.

– Нет. В том-то и прелесть замысла фон Мюкка – Мелисанда искренне считает своего супруга просто ревнивым монстром и тираном! И только.

– Но как же агент должен был получить это послание? Ведь нет же никаких гарантий того, что Мелисанда захочет подарить безделушку с секретом именно тому, кому нужно? – озадачился Флитгейл.

– Но ведь её браслет пропал во время сеанса, не так ли? – хитро улыбнулся Суон. – Устроить передачу послания от барона очень просто. В конце концов, можно проявить любопытство, попросить вещицу, проявить неловкость и уронить её, поднимая – быстро вынуть записку. Для человека достаточно ловкого и сообразительного это не проблема. К тому же обычно выбирались такие предметы, которыми мадам пользовалась прилюдно: бонбоньерки, сигаретницы; и могла передать или оставить на столе. Браслет – исключение. Но ведь и здесь передача сработала.

– Боже, как всё сложно… – сокрушённо пожаловался Гай.

– Да, сложно, – согласилась Ива. – Именно поэтому эта чудная схема стала давать сбои. Кто-то надоумил Мелисанду жульничать со страховками. Никогда не поверю, что она додумалась до этого сама. Или прочитала где-нибудь. Ведь Алоиз заметил, что барон был явно обеспокоен новостью о махинациях своей супруги?

– Совершенно верно, он был искренне обеспокоен, – вставил Алоиз. Всё же проведённая им операция составляла предмет его гордости. Конечно, операция была хорошо организована, Алоизу было подготовлено отличное прикрытие – мистер Вейсе, который действительно состоял клерком в «Зигеле и Брауне», уже неделю назад был уволен именно за злоупотребление конфиденциальной информацией и покинул Англию. Теперь даже если барон захочет проверить достоверность истории Алоиза – он узнает лишь, что Вейсе действовал самочинно, что вряд ли удивит Зигеля и Брауна. Может, их смутит лишь тот факт, что Вейсе не потребовал скромного вознаграждения за свою услугу, но, в конце концов, и это легко объяснить долгосрочными планами Вейсе. Так или иначе, Алоиз был собой доволен, однако, не имел привычки впадать в гордыню; вернее – эту привычку он убил в себе пять лет назад, когда судьба свела его с мисс Ивой.

– Итак, записка предназначалась кому-то, кто сидел за столом, – размышляла Ива. – Кто-то из присутствующих был агентом, работающим на Германию. Отставим пока дам. Урусов, убитый Брюстер или убитый Фицгилберт, не так ли? Слишком много покойников.

– Да, это усложняет задачу. Брюстер, конечно, невероятно подозрительная личность. Сейчас в его доме производится обыск, я присоединюсь к нему, как только мы закончим наш совет. Будем надеяться, обыск даст какие-то результаты. Полковник много путешествовал, а написание книги – прекрасная легенда для шпиона, – Суон покачал головой. – Кстати, дорогой Флитгейл, было бы вполне естественно, если бы вы поинтересовались деятельностью Брюстера в Обществе по изучению психических явлений. Как историк. Я передам вам рукопись его труда. Быть может, это поможет вам?

– Думаю, мой коллега Торсон вполне справится с оставшейся распаковкой, а я могу заняться этим прямо завтра, – с готовностью отозвался Гай.

– Прекрасно, сегодня вечером я пришлю вам рукопись.

– Да, а Урусов – русский. Сейчас отношения Великобритании и России обострились, и он вполне может представлять секретные интересы своей страны. Хотя… Но я не хотела бы, чтобы в таком серьёзном деле мои личные ощущения вмешивались в картину дела, – задумчиво продолжила Ива.

Суон посмотрел на неё с любопытством. Знала ли она, что «совершенно поразила воображение» русского князя? Наверняка чувствовала. Она всё же чрезвычайно деликатна к чужим чувствам, – заметил про себя Суон, ощущая и горечь, и бесконечное восхищение этой женщиной.

– Оставим Урусова, я тоже пока не могу сказать ничего конкретного. По-моему, самое время заняться Фицгилбертом, – сказал Суон.

– Да, но если он – шпион, то кто и зачем убил его? Ведь фон Мюкка не было тогда у Бёрлингтонов? – вмешался Гай.

– Вот это – самое тёмное место во всей истории. Я могу представить, что фон Мюкк убил Брюстера, хотя пока не знаю – почему. Но кто убил Фицгилберта?..

– Скажите, инспектор, вы успели встретиться с баронессой Фицгилберт? – оживилась Ива.

– Нет, не успел. Теперь я займусь этим незамедлительно. Правда, я даже не знаю, как и о чём мне говорить с ней, с чего начать, дело такое… деликатное. К тому же, завтра похороны.

– Послушайте, Суон, – сказала Ива, – оставьте это мне. Кажется, я знаю, о чём поговорить с баронессой. А вы займитесь безупречной службой её почившего супруга.

Глава 12. «…Сокрою все твои секреты…»

Похороны барона Фицгилберта были пышными, если не сказать – патетическими. Всё кладбище было заполнено людьми в форме военно-морского флота Его Величества и почтенными господами в штатском. Палили орудия, несли венки, произносились пафосные речи, превозносившие покойного как истинного сына отечества. Катафалк чинно подъехал к семейной усыпальнице Фицгилбертов – строению в неоготическом духе, под стеной которого был уже прокопан и уложен досками скрывавшийся во тьме склепа дромус, вдруг напомнивший Суону картинки из книги о Великих пирамидах в Гизе. На краю этой шахты, уходящей под величественный наземный храм, стояла вдова в своём аскетическом, суровом трауре. Рядом с ней стоял брат покойного и юноша с испуганным лицом – сын Фицгилберта, двадцатилетний Патрик. Чуть поодаль, под присмотром родственников и гувернанток, испуганно жались младшие дети: две отроковицы, судя по всему – двойняшки, и двое мальчиков, младшему из которых было на вид не более семи.

Церемония длилась невыносимо долго. По её окончании к вдове двинулась бесконечная вереница официальных лиц и сослуживцев умершего: первым подошёл сам Первый лорд Адмиралтейства, за ним двинулись чины помладше: вся верхушка Военно-морского флота Британии была в то утро на Хайгэйтском кладбище. После потянулись друзья. Среди них были и Бёрлингтоны, и семейство Болингброк, и все те, кто составлял цвет британской аристократии.

Суон и Ива не стали подходить к баронессе, но даже с того скромного места, которое они занимали поодаль от усыпальницы, было видно, что баронесса Фицгилберт держится на ногах лишь помощью деверя и сына. Её и без того некрасивое лицо было просто пугающе уродливым, движения были замедленными, почти сомнамбулическими. Вероятно, она вновь находилась под воздействием какого-то сильного успокоительного средства.

Расследование обстоятельств смерти барона ещё не было закончено, но Первый лорд Адмиралтейства настаивал на том, что откладывать похороны уже невозможно: дальнейшие отлагательства могли вызвать ненужные пересуды. Баронесса, которая за это время немного свыклась со своим горем, вновь опустилась в самую бездну отчаяния, и её состояние внушало опасения всем её близким.

Тем не менее, после похорон сослуживцы и избранные друзья были приглашены в дом Фицгилбертов для небольшого траурного ланча. Разумеется, ни инспектор Суон, ни Ива не были приглашены, и они ещё некоторое время наблюдали за печальной работой кладбищенских рабочих, приводящих усыпальницу в надлежащий вид, и художественно раскладывающих свежие венки на ступенях этого готического храма. А затем они неспешно двинулись по аллее среди многообразных усыпальниц и могил, представлявших печальную, и крайне поучительную ярмарку тщеславия живых, устроенную на костях умерших.

– Ну, инспектор, что дал обыск в доме Брюстера? – спросила Ива.

Суон посмотрел на неё страдальческим взглядом:

– Горы, монбланы и эвересты бумаг, черновиков, писем. Дневники, счета, финансовая переписка… Работы на неделю.

– Но что-нибудь уже можно сказать об общем характере его деятельности?

– Можно, отчасти. Полковник Брюстер был тот ещё фрукт. Сейчас люди из контрразведки засели за штудирование его записных книжек и дневников. Это должно заметно прояснить ситуацию, но уже теперь стало понятно, почему он заговорил с Урусовым о собственности российских подданных в Южной Африке, тогда, на приёме у Бёрлингтонов, после убийства Фицгилберта.

– Вот как? И почему же? – Ива с интересом посмотрела на Суона.

– Полковник был замешан в некрасивой истории. Пользуясь неразберихой военных действий, он присваивал собственность и ценности иностранных граждан в Южной Африке, а затем пускал, совершенно без стратегической нужды, свой полк в этот район, чтобы потом списать потери имущества на убытки при военных действиях. Конечно, в какой-то момент командование обратило внимание на эти фокусы Брюстера, но раздувать скандала не стали, его попросту тихо отправили в отставку. Наверняка он проделывал подобные вещи и в других местах своей службы.

– Это отвратительно, но как-то не сопрягается со шпионской деятельностью, – покачала головой Ива. – Насколько я понимаю, шпион, как жена Цезаря, должен быть вне подозрений…

– Это и так, и не так, дорогая Ива. С одной стороны – безупречная репутация может долго держать окружающих в заблуждении. Но с другой стороны, скандалы в одной какой-либо сфере деятельности прекрасно отвлекают внимание от других занятий человека. Вот, наш фон Мюкк сам по себе – образец добропорядочности. Но вялотекущий развод с Мелисандой и постоянные слухи о его патологической ревности прекрасно отвлекают внимание общества от его деятельности на благо германской разведки.

– А Фицгилберт? – Ива повела головой чуть назад, в сторону готической усыпальницы, уже почти скрытой деревьями от глаз собеседников.

– Фицгилберт… Чем больше все говорят о его безупречности, тем меньше мне это нравится. Вы можете себе представить человека, лишённого хотя бы одного, мало-мальски заслуживающего порицания, недостатка? Хоть какого-то изъяна натуры? Сегодня, слушая все эти надгробные речи, я чувствовал себя примерно так же, как на опере мадам Мелисанды. Декорации, оркестр, статисты, солисты, Первый лорд Адмиралтейства в качестве приглашённой примадонны…

Ива остановилась около одного из надгробий и стала, словно бессмысленно, разглядывать его, думая о чём-то своём. Памятник представлял собой фигуру женщины в траурном одеянии: женщина, опустившись на одно колено, заботливо укрывала краем своего плаща невысокий кустик цветущей акации. Мраморное лицо, поржавевшее от времени, выражало сосредоточенную печаль и какую-то самоотверженную, торжественную решимость. Текст эпитафии был почти скрыт упавшей листвой, но Ива осторожно наклонилась и тонкой рукой в перчатке расчистила каменную плиту так, что стала видна вся надпись.

– Прочтите, инспектор, – сказала она, выпрямляясь.

– «Твои дела не канут в Лету.

А я, у бездны на краю,

Сокрою все твои секреты,

Все твои тайны сохраню…

Любящая супруга, Джоанна Дарсфилд, леди Гротт».

Инспектор потёр подбородок в недоумении и пробормотал:

– Очень трогательно. Я, конечно, ничего не смыслю в поэзии, мисс Ива. Стишки, конечно, не то, чтобы особенно… А кто был этот Дарсфилд, лорд Гротт?

– Насколько я помню, этот джентльмен был членом тайного масонского общества «Рыцарей короля Артура». Это теперь наш король произносит публичные речи о своём масонстве, а в те времена, – Ива указала острием зонтика на цифру «1732», выбитую на плите, – это могло стоить карьеры и жизни не только самому Дарсфилду, но и всей его семье. А здесь верная Джоанна приносит своему покойному супругу клятву верности… Кстати, Дарсфилд был известен как крупный благотворитель и разумный государственный деятель. У него была безупречная репутация.

Ива и Суон переглянулись со значением. Суон поёжился на осеннем ветру и оглянулся, словно опасаясь соглядатаев, которые могли бы причинить вред безупречной репутации погребённого здесь масона, и пробормотал:

– Кажется, я понимаю, к чему вы это, мадам…

– И леди Гротт поклялась хранить тайну супруга даже после его смерти. Очень трогательно, не правда ли? Это требовало от неё немалого мужества. Бедняжка… Баронесса Фицгилберт очень, очень страдает. Завтра я нанесу ей визит.

– А я запасусь необходимыми рекомендациями и отправлюсь в Адмиралтейство.

Они прошли ещё немного по аллее, присматриваясь к памятникам и надгробным плитам, потом Суон остановился на развилке кладбищенских дорожек и осмотрелся.

– Кстати, мы сейчас как раз недалеко от тайника, который был приготовлен агентом фон Мюкка. Хотите, я покажу его вам?

– Конечно. Пойдёмте, – с готовностью откликнулась Ива. Она взяла Суона под руку, и они свернули на почти заросшую тропинку. Буквально через два ряда помпезных надгробий начиналась запущенная часть кладбища, имевшая особую печальную прелесть запустения и заброшенности. Суон остановился и показал на могилу ярдах в десяти от них. Это было погребение, сильно заросшее ползучими травами, с плитой, расколовшейся от времени, и небольшим памятником в виде урны, поверх которой был наброшен грязный и поросший жёлтым лишайником мраморный покров.

– Вот здесь, под этой урной. Между ней и плитой была трещина, её углубили и прикрывали плоской мраморной плиткой. Прекрасный тайник. Если сверху накидать листвы или травы, то даже с пары ярдов его не заметить.

– Так он был пуст?

– Да. Абсолютно.

– Мы потеряли много времени, Ива. Наблюдение за тайником было поставлено всего несколько дней назад, когда записка была расшифрована. У фон Мюкка, если он ждал сообщения от агента, была масса времени для того, чтобы проверить тайник. В последние дни он точно здесь не появлялся. Вон, видите того безутешного человека с астрами, на соседней аллее? Это наш сотрудник. Они сменяются каждые четыре часа. Никто не заходил на эту аллею, никто не проявлял ни малейшего интереса к этой могиле. Если фон Мюкк и был здесь, то он явно приходил раньше.

– Ах, какая жалость, что это кладбище такое людное! – с досадой проговорила Ива, – было бы это где-нибудь в тихой деревушке, непременно нашлась бы какая-нибудь хитрая старушка, которая всё и всех примечает… Но здесь столько праздно гуляющих! Может быть, уборщик? В любом случае, надо бы порасспросить работников кладбища – не встречали ли они здесь фон Мюкка в последнее время. Суон, голубчик, неужели нельзя это как-нибудь устроить?

Суон помялся, потёр лоб, покачал головой.

– Это, конечно, почти бесперспективно. Работников мы опросили, они не видели никого подозрительного. Но здесь, действительно, могут быть какие-нибудь бездомные, бродяги, которые обитают по заброшенным уголкам. Они могли что-то видеть. Мы попробуем что-нибудь сделать, но всё же, я бы не сильно рассчитывал на это.

Но Ива казалась уже вполне удовлетворённой. Она посмотрела на хмурое небо, зябко поправила высокий ворот пальто, вновь взяла Суона под руку и они пошли от тайника к главной аллее, а затем вышли из ворот кладбища.

– Ну вот, инспектор, теперь я поеду домой, – сказала Ива.

– Да, конечно. Держите меня в курсе. И, Ива, ради бога, будьте осторожны… Я никогда не прощу себе, если… Фон Мюкк наверняка чувствует, что вокруг него стягиваются подозрения. А он – опасный человек.

– Не беспокойтесь, дорогой мистер Суон. Уверяю вас, беспокоиться совершенно не о чем. Завтра я нанесу визит сочувствия баронессе Фицгилберт, а сегодня буду отдыхать, – Ива слегка оттолкнулась рукой от локтя инспектора, и лёгким шагом двинулась к ближайшему стоявшему у ворот кэбу. Возница с готовностью спрыгнул со своего места на крыше, по мере своего разумения галантно, откинул полог и предложил пассажирке руку в нечистой белой перчатке.

* * *

Иве не пришлось отдохнуть так, как ей мечталось – с книгой, в своём милом сумеречно-золотистом ателье, попивая чудесно приготовленный Алоизом глинтвейн. Едва она расположилась на козетке и раскрыла томик Овидия, как секретарь появился в дверях, но не с ожидаемым глинтвейном, а известием о том, что внизу, в невероятном волнении, ожидает Мелисанда фон Мюкк.

– Ну, что же, я её приму. Пусть поднимается. Она сильно взволнована?

Алоиз помедлил, старательно формулируя ответ, а затем сообщил:

– Если мне будет позволено заметить, госпожа, на мадам нет лица.

– Хорошо, проси, – Ива спустила ноги с козетки, вынула из столика колоду со старинными картинками из манускриптов, уже ставшую любимой, и через минуту встретила Мелисанду невозмутимым, немного сонным взглядом. Алоиз был по-своему прав. Лицо, разумеется, присутствовало под длинной густой вуалью в мушках, но это было не хорошо построенное, выверенное и выправленное пудрой лицо самоуверенной примадонны, а лицо смертельно перепуганной нервной женщины.

– Ах, Ива, Ива, спасите меня! Так не может более продолжаться! Это ад! Это совершеннейший ад! Я уже не знаю, что делать! Это животное говорит, что не даст мне развода! После нашего визита к Бёрлингтону он закатил мне безобразную сцену! Он отобрал все мои драгоценности! Посмотрите – я хожу в этих аквамаринах уже неделю! Неделю! Князь не пишет, а у Бёрлингтона он так холодно смотрел на меня… Но я всё равно боюсь… Фердинанд убьёт его! Нет, он убьёт меня! Что мне делать? Я не могу петь! Меня терзают чудовищные подозрения!

Всё это Мелисанда выпалила единым духом, игнорируя жест Ивы, которым та пыталась усадить её на козетку напротив себя. Вместо того чтобы присесть, как подобает благовоспитанной даме, Мелисанда вдруг рухнула на колени перед Ивой, у самых её ног. Положительно, в этом было что-то неистребимо сценическое, нарочитое, особенно в том, как примадонна сложила руки перед грудью, а затем с мольбой протянула их к Иве. Но всё же – глаза Мелисанды не лгали. Она была в отчаянии.

– Ну-ну, мадам, встаньте, – Ива даже не пошевелилась, только рукой показала певице подняться с колен и присесть рядом, – не стоит так убиваться. Сейчас вы мне всё расскажете, и мои карты помогут вам.

Мелисанда поднялась, присела на козетку. Немного застенчивым жестом она подняла вуаль и посмотрела на Иву так, словно хотела сказать: «Вот, посмотрите, до чего меня довёл этот негодяй…» Зрелище было плачевное, но Ива не нашла в себе желания позлорадствовать: она слишком хорошо знала, какая реальная опасность угрожала баронессе фон Мюкк.

– Рассказывайте, – почти приказным тоном сказала прорицательница, – рассказывайте, что случилось. Что за чудовищные подозрения вас терзают?

– Фердинанд. Он – не человек, – срывающимся шёпотом произнесла певица.

– Кто же он, по вашему мнению?

– Ива, Ива, я не верю, что вы не догадываетесь! С вашим даром! Вы заставляете меня говорить страшные вещи… Он… он – вампир. Вампир и убийца…

– Отчего вы так решили?

– Но ведь вы всё сами слышали! У Бёрлингтонов, после лекции мистера Флитгейла. Когда разговор зашёл о всех этих ужасных созданиях… Ах, он и раньше ненавидел полковника Брюстера, из-за того, что он заходил ко мне поговорить о событиях у Бёрлингтонов. А тут этот разговор о вампирах… В тот вечер Фердинанд понял, что он разоблачен, и ночью убил полковника!

– Но ведь смерть полковника признали вполне естественной? – спросила Ива, ожидая разъяснений.

– Неужели вы верите в это? Вы читали газеты? Море крови, летучие мыши, ужасный укус на шее! Это мог сделать только вампир. Неужели полиция признала бы этот факт! – в отчаянии воскликнула Мелисанда. Она тряслась от ужаса.

– Хорошо. Успокойтесь. Здесь вам ничего не грозит. Мой секретарь – признанный охотник за вампирами. Расскажите мне подробно – что было вечером после приёма с лекцией?

– Мы вернулись домой, – с трудом взяв себя в руки, начала Мелисанда, – Фердинанд проводил меня в будуар. Он подождал, пока моя горничная поможет мне снять эти драгоценности и положит их в шкатулку. Потом он сам запер шкатулку на ключ, а ключ положил к себе в карман. И ушёл в свою спальню. Я не видела его до утра. А за завтраком у него не было аппетита, вы понимаете? И он был очень, очень бледен. Неужели это не говорит вам обо всём ужасе положения?

– Говорит, дорогая, – заверила Ива. – А скажите, Мелисанда, особняк, который вы снимаете в Лондоне – он очень стар?

– Да, ужасно ветхий. Но мы ведь собирались покинуть Англию до Рождества…

– А нет ли в нём летучих мышей? – осторожно, боясь испугать Мелисанду, спросила Ива.

– О, да! Именно! Как же я сразу не поняла! Недели две назад экономка сказала, что на чердаке есть летучие мыши, они устроились там на зимовку, это ведь так называется?

– Именно так. А ваш муж знал об этом?

– Да, конечно. Мы собирались выходить, а экономка как раз была в холле, она сказала про мышей и спросила – следует ли ей пригласить специального человека, чтобы убрать этих зверьков. И Фердинанд сказал: «Они нам не мешают. Пусть будут». Как же я не догадалась тогда! Я бы, несомненно, распорядилась избавиться от этой гадости, но Фердинанд!..

– Прекрасно. А есть ли у вашего супруга пальто с длинной пелериной?

– Боже! Это ужасное старомодное пальто, в котором любой выглядит негодяем! Да, разумеется, такой зловещий фасон…

– Хорошо, я всё поняла, – Ива рукой показала Мелисанде, чтобы та помолчала, и углубилась в размышления. Брови её нахмурились, под черной линией тюрбана на лбу прошла тонкая морщинка, глаза стали жёсткими. Потом она вынула из колоды одну карту наугад, долго смотрела на картинку.

– Ваше положение незавидно. Ваш муж в сговоре с тёмными силами. Вы – заложница дьявольской интриги. Но всё закончится благополучно для вас, это произойдёт через одну полную луну. Но! Только при том условии, что в ближайшее время вы проявите ангельское, вы слышите? – ангельское терпение и благоразумие. Вы не будете никуда выходить, кроме как в театр, ни с кем встречаться, и – главное – не будете вести никаких финансовых операций. Никаких. Деньги для вас сейчас – сам сатана. Вы понимаете меня?

– Да… – шёпотом, заворожено, ответила певица, – однако я должна была забрать шляпку у модистки, я должна ей заплатить…

– Модистка подождёт, – безапелляционно перебила Ива, – и вы – ждите и терпите. И тогда через положенный срок вы покинете Англию свободной.

Мелисанда без сил отклонилась на спинку козетки.

– Я хотела бы бежать. Если бы только князь Урусов дал знать… Я бы убежала с ним на край света, в Россию, в снега!..

– Вы хорошо поняли меня?

– Да, Ива, вы – ангел. Я вам так благодарна… но… если мне нельзя… деньги…

– Оставьте. Считайте, что я оказала вам дружескую услугу. Теперь ступайте.

Мелисанда спустилась, вышла из дома и быстро села в коляску, ожидавшую её у дверей.

Накрапывал мелкий дождик, верх был поднят, и Мелисанда быстро спряталась в глубину салона, так, чтобы дождь не замочил её шляпку, и так, чтобы не видеть ни поздних прохожих под зонтами, ни серых влажных домов, ни редких экипажей на улице. Поэтому она не могла видеть, как в тот же момент, когда её коляска откатила от тротуара, с противоположной стороны Глостер-плейс тронулся другой экипаж, прежде долго стоявший на одном месте – шаткий хэнсомский кэб с плотно занавешенными окнами кабины.

Глава 13. «…Все твои тайны сохраню…»

Следующий день выдался на удивление погожим.

Ива вышла из дома, подкатил кэб, и прорицательница распорядилась ехать к дому Фицгилбертов. По странной прихоти семейства, или по странному же стечению обстоятельств, этот дом был выстроен в неоготическом стиле, как и семейная усыпальница. Парадный вход был оформлен как стрельчатый портал, огромное количество башенок украшало двускатную крышу, меж ними юрко порхали какие-то мелкие птицы, и Ива подумала, что это – лучшая декорация к какой-нибудь вампирской истории, если бы то были не птицы, а летучие мыши.

Открывший ей дворецкий скорбным тоном сообщил, что баронесса не принимает, а соболезнования можно оставить в холле, на столике с букетом белых лилий. Там уже высилась изрядная стопка карточек с черными траурными рамками и золотыми обрезами, но Ива передала дворецкому элегантную визитку, на которой были написаны несколько слов поверх печатной виньетки, и попросила доложить о ней. Дворецкий неторопливо направился по парадной лестнице наверх, укоризненно сутулясь. Ива же, пользуясь тем, что была предоставлена сама себе, быстро подошла к столику и аккуратно поворошила записки с выражениями сочувствия. Она довольно быстро нашла то, что хотела здесь увидеть – строгий прямоугольник глянцевого картона с чёрным уголком, на котором значилось: «Барон и баронесса фон Мюкк с глубочайшими соболезнованиями». Она перевернула плотную картонку и прочитала: «Глубоко опечален безвременной кончиной господина Фицгилберта. С искренним почтением к Вашему горю осмелюсь просить Вас принять меня с визитом соболезнования на этой неделе. Ф. фон Мюкк». Ива заложила карточку обратно, в середину кучки, вдохнула аромат лилий, неспешно отошла от столика и стала рассматривать картины на стенах холла. Через некоторое время дворецкий вернулся и пригласил Иву подняться наверх: баронесса выразила желание принять её лично. Теперь его фигура уже не имела укоризненного выражения, только лёгкий, допустимый для вышколенного дворецкого, оттенок удивления.

Ива вошла в гостиную баронессы: вдова полулежала в кресле. За его спинкой стоял брат покойного, а рядом – сын и наследник барона Фицгилберта, юный Патрик. Прорицательница сказала несколько приличествующих слов, выразила почтительное восхищение похоронами, словом, некоторое время беседа велась в обычном для подобного случая духе. Иве предложили кресло, а джентльмены продолжали стоять, не двигаясь с места. Теперь можно было хорошо рассмотреть юного Фицгилберта. Это был юноша субтильный, с некрасивым, в мать, лицом; было заметно, что он совершенно измучен всеми формальностями мероприятий и внезапно свалившейся на него ответственностью. Перехватив взгляд Ивы, баронесса тихо произнесла:

– Мой дорогой Патрик… он столько перенёс за эти дни.

– Несомненно. Я полагаю, он будет достойным наследником своего прекрасного отца, – тихо сказала Ива и вновь посмотрела на юношу. Он ответил ей затравленным взглядом и слегка смутился.

Баронесса говорила очень медленно и неуверенно. По всему было видно, что она принимала какие-то сильнодействующие средства, которые притупляли её восприимчивость и смягчали боль утраты. Однако Иве подумалось, что было бы лучше уже прекратить это милосердное лечение: баронессе надо было пережить своё горе, встретиться с ним лицом к лицу… если только кому-то из домашних не было выгодно её постоянное сомнамбулическое состояние. Воля баронессы была совершенно подавлена. Впрочем, сейчас Иве это было даже на руку.

– Простите, джентльмены, вы не могли бы оставить нас с баронессой наедине? Знаете ли, есть такие вещи… Словом… – Ива посмотрела на брата покойного так многозначительно, что невозмутимая маска на его лице дрогнула.

– Клара, дорогая, если ты уверена… – осторожно начал он.

– Да, мне будет приятно немного поговорить с мисс Ивой. Я позову вас, если потребуется. Патрик, мой мальчик, ступай.

Баронесса проводила взглядом удаляющихся мужчин и тихо пожаловалась:

– Боюсь, что он ещё не готов к той ответственности, которая легла на его плечи. Но, слава богу, Руперт, брат моего мужа, он всё время здесь. Я ему очень признательна. Он очень много делает для нас в эти дни. Он огородил меня от всех формальностей, от всех забот… Его опёка иногда чрезмерна, но он так старается облегчить моё состояние…

– Что вы принимаете, мадам? Капли? Пилюли? – тихо, но настойчиво спросила Ива.

– Доктор Милтон делает мне какие-то вспрыскивания. Не знаю. Я, право, сейчас не обратила на это внимания. Они помогают мне. А вы хорошо знали моего покойного мужа?

– Не очень коротко, – ответила Ива, – но я слышала столько прекрасных слов о нём. Меня особенно трогали отзывы о бароне, как о заботливом муже и любящем отце. Верно, он был прекрасным семьянином? Это теперь большая редкость!

– Да, он был прекрасным человеком, – несколько заученно ответила вдова.

– Не сомневаюсь. Наверняка, в такой семье, как ваша, не могло быть никаких разногласий. И никаких секретов.

– Мы очень любили друг друга. Он был чудным человеком. У него не было врагов, – вновь неестественно, автоматически произнесла баронесса, не глядя на Иву.

– Несомненно. Скажите мне, мадам, – Ива чуть подалась вперёд, пытаясь нащупать брешь в наркотическом спокойствии и отчуждении собеседницы, – даже если бы у вашего мужа были какие-нибудь секреты, вы ведь никогда бы не раскрыли их, даже теперь, после его кончины, не правда ли?

Неподатливая пелена дурмана чуть дрогнула, но сознание баронессы вытолкнуло на поверхность лишь очередную защитную формулу:

– О, мисс Ива, мой муж занимал такой ответственный пост, что он вынужден был хранить секреты государственной важности. Он никогда не говорил о своей службе. Я никогда не спрашивала его, – она задумалась, смутная боль промелькнула в её зрачках, она посмотрела куда-то мимо Ивы. – Только… только…

– Вас что-то смутило?

– Не знаю. После покушения на него, тогда, весной… мне показалось… он стал таким нервным. Конечно, он был напуган… Я тоже. Ко мне приходила жена того человека, механика. Она всё время просила меня, чтобы полиция во всём хорошенько разобралась, и всё повторяла: «Том – не вор, Том – не вор». Я подумала тогда – причём здесь это, ведь его обвиняли не в воровстве? Ничего не понимаю. Но я сказала Эдварду: «Том – не вор». Не знаю, почему я это сделала, я никогда не вмешиваюсь в дела мужа, но мне было так жалко эту женщину. У неё ведь тоже дети. Наши дети остались сиротами…

Баронесса явно плыла по извилистым лабиринтам своей памяти, и эти лабиринты лишь узкими каналами смыкались с печальным настоящим. В её броне обозначилась брешь, вернее – тонкое место, единственное, что удерживало в ней почти незаметное тление жизни – это были дети.

– Да, вы должны были сделать это ради детей. Барон, наверняка, был тронут вашим добросердечием?

– Нет, – с печальным удивлением откликнулась баронесса, – он почему-то очень обеспокоился… всё расспрашивал – что мне сказала эта Биссет… А потом очень сдержанно попросил меня не вмешиваться в те вопросы, в которых я не разбираюсь. Но он обещал принять участие в судьбе миссис Биссет и её детей.

– О, это так великодушно, – со всей искренностью согласилась Ива. – Но после этого в бароне случилась какая-то перемена? – Ива пробивалась сквозь бесчувствие вдовы, разгоняя мрак в её сознании, дотрагиваясь до самого дна её бедной души.

– Да, он изменился. Он стал таким подозрительным, нервным. Нет, конечно, он держал себя как обычно, но я-то видела… я очень много видела, мисс Ива, я не слепа… а ещё эта новая ответственность… он был озабочен… и мне было беспокойно. У меня появились подозрения, мисс Ива, и это всё касалось его службы… Такой ответственный пост, столько забот…

– Но вы ни с кем не поделились своими подозрениями, не так ли?

– Нет! – с неожиданной страстностью ответила вдова. – Нет, как я могла!

– «Сокрою все твои секреты, Все твои тайны сохраню…» – задумчиво процитировала Ива.

– Да, да, именно. Как это прекрасно сказано! Я совершенно не могла… он был таким ответственным, порядочным человеком. Он был прекрасный человек. У него не было врагов, – кажется, баронесса вновь погружалась в беспамятство, туман вновь сгущался в её мыслях, она стала беспомощно оглядываться.

– Как вы скрашиваете свою печаль, дорогая? Вы перечитываете его письма, разбираете его бумаги? – спросила Ива, всё ещё держась за тонкую ниточку её слов.

– Ах, бумаги… Ведь всё пропало… Куда-то подевался секретарь. Бумаги в камине. Как неловко, пришли джентльмены из Адмиралтейства, а бумаг нет. Они были очень недовольны, – речь баронессы сделалась отрывистой, в ней появились неожиданные истерические нотки. – Надо позвать Руперта. Мне не по себе.

– Разумеется, я тотчас позову вашего деверя, – Ива поднялась, быстро подошла к баронессе и вдруг порывисто обняла её и зашептала почти ей на ухо:

– Всё будет хорошо. Ваш муж был прекрасным человеком. Он никогда не обманывал вас. Вам станет легче. Не надо больше вспрыскиваний. Они вас погубят. Патрик не справится без вас, дорогая. И девочки. Им нужна мать. Вы – прекрасная мать, Клара. И были прекрасной женой. Прощайте.

Она выпрямилась, на губах баронессы осталась робкая, благодарная улыбка, и, увидев её, Ива улыбнулась в ответ и быстро вышла из гостиной.

Проходя по холлу, она заметила, что под лилиями больше нет карточек – видимо, кто-то из Фицгилбертов, скорее всего – Руперт, взявший на себя роль старшего в семье, забрал их для сортировки и отправления благодарственных ответов.

Ива вышла из дома, огляделась, посмотрела на живые изгороди, пересекавшие садик перед домом, на небольшой розарий, прилепившийся к готической угловой башне. Всё было исполнено такой тихой печали и осторожной, не выставляемой напоказ, скорби, словно и дом, и сад горевали вместе со своими обитателями. Тишина неожиданно была нарушена звуком мотора, ворота парка открылись, и по дорожке, шурша мелким гравием, прокатил роскошный авто. Вид его нарушал всю прелесть картины, в нём было что-то неприятное, тревожное, и Ива помедлила на крыльце, чтобы посмотреть – кто прибыл к дому с таким шумом. Мотор остановился почти у самого крыльца, открылась чёрная дверца, появился лакированный чёрный ботинок, затем – зонт, котелок: из салона чинно, неспешно появился барон фон Мюкк.

Он поправил костюм, затем поднял глаза и увидел Иву, всё ещё стоявшую на крыльце. Фон Мюкк поклонился, неспешно поднялся на несколько ступеней портала и остановился поприветствовать её.

– Добрый день, мисс Ива. Вы наносили визит баронессе Фицгилберт? Вероятно, бедняжка нуждается в поддержке, – фон Мюкк говорил отрывисто, без особой любезности, но с безукоризненной манерой.

– Увы, барон. Мадам Фицгилберт не принимает. Очень слаба. Я оставила карточку, – равнодушно солгала Ива, подавая барону руку.

– Какая жалость. Я не смог быть на церемонии, хотел засвидетельствовать… что же, пожалуй, я тоже оставлю карточку, – фон Мюкк лгал также без колебаний и душевного усилия.

Он позволил мисс Иве спуститься по ступеням, провожая её поклоном и приподняв котелок. Холодок тревоги, острый осколок предчувствия, застыл у ее сердца, она прошла, оглянулась, и встретила льдистый голубой взгляд барона.

– Мисс Ива, говорят, моя жена заходила к вам на днях? – спросил он неожиданно.

– Да. Она заходила. Знаете ли, она очень волнуется. Ей кажется, что она теряет голос.

– Вот как? Я покажу её хорошему врачу. Мне жаль, что она отняла у вас драгоценное время. Ей следовало рассказать о своих проблемах мне.

– Вероятно, она не хотела причинить вам беспокойства, барон, – вежливо ответила Ива.

– Вероятно, – ответил фон Мюкк, ещё раз коснулся полей своего котелка и решительно позвонил в дверь.

* * *

Беспокойство не покинуло Иву даже тогда, когда она вошла в свой дом на Глостер-плейс. Она просто не могла найти себе места.

Самым благоразумным будет выйти и немного прогуляться, пользуясь последними тёплыми днями октября.

Ива вышла из дома, и медленно, наслаждаясь ласковым осенним солнцем, направилась к площади Портман. По Глостер-плейс неспешно прогуливались люди, по мостовой катили редкие экипажи, Дэниелс – хозяин цветочной лавки – вынес небольшой лоток на улицу, и от прилавка восхитительно, болезненно-печально пахло хризантемами. Девица Нилс стояла у лотка в белом переднике и время от времени мелодичным голосом повторяла, как молитву, названия тех цветов, что благоухали перед ней в корзинах и вёдрах. Картина была столь умиротворяющей, что Ива на минуту остановилась, чтобы насладиться ею, и ей даже показалось, что – да, всё это не реально, а лишь умелой, уверенной кистью написано на холсте. Только запах невозможно переложить на холст, только этот странный запах, который показался Иве вдруг неожиданно слишком горьким. Что-то несомненно тревожное было в этом аромате, который преследовал её даже тогда, когда лоток остался далеко позади, и ветер на площади должен был развеять его.

Ива напомнила себе, что давно не бывала в оранжереях Хрустального Дворца, и решила прямо сейчас взять кэб на площади и проехаться туда: место было людное, там ничто не могло угрожать ей, а цветы, нарядная публика, музыка в парке – всё это должно было отвлечь её от беспокойства.

Она уже видела впереди ожидающие на стоянке экипажи, но всё ещё стояла, чутко прислушиваясь к тому, что происходило вокруг: да, несомненно, вокруг что-то происходило, что-то смутное, опасное, и Ива вдруг с тревогой оглянулась – она смотрела в сторону, откуда пришла, в сторону цветочной лавки и своего дома. Но улица была безмятежна, какая-то дама покупала цветы у лотка, очень много цветов, целую корзину…

Ива медленно супила на брусчатку проезжей части, чтобы перейти к стоянке кэбов, но неожиданно со стороны Оксфорд-стрит выскочил и понесся по Глостер авто с поднятым верхом, стремительно приближаясь, распугивая лошадей, не сигналя всполошившимся пешеходам. Через какие-то мгновения машина вылетела на площадь, вдруг завиляла, кинулась к тротуару, словно понёсшая лошадь, – сперва на сторону площади, а потом – резко, с визгом – в другую сторону, и Ива вдруг увидела прямо перед собой сияющее солнце, отразившееся в хроме радиатора и в огромных очках водителя. Потом – тошнотворный запах хризантем, удар и более ничего.

Кэбмены с криками бросились через улицу к упавшей, несколько прохожих остановились и тоже закричали; побежал, надрывно свистя, полисмен, дежуривший у стоянки. «Врача! Врача!», «Разойтись!», «Ах, боже мой, кровь!» – доносилось из толпы, мигом образовавшейся вокруг упавшего тела.

– Это леди из вон того дома, – это подбежала девушка от цветочного лотка, – позвольте, я покажу. Ох, бедняжка! От этих авто одни неприятности!

Скоро подъехала карета скорой помощи; врач, склонившись над телом, с сомнением покачал головой, подозвал санитаров и стал с сожалением наблюдать за тем, как молодую женщину укладывали на носилки.

– Плохо дело. Она без сознания, – объяснил он полисмену, также наблюдавшему за мероприятиями, – а удар был такой силы, словно на неё поезд наехал. Будем надеяться на лучшее, но хорошо бы сообщить родственникам.

Глава 14. Палящее солнце Сакчагёзю

Солнце стояло высоко над холмом Джоба-Хююк, выбеливая его глинистые склоны до режущего глаз сияния. Под солнцем медленно, широко распластавшись в воздухе, парил коршун, время от времени оглашая иссушенную землю звонким криком.

Ива сидела на краю глубокой ямы, её ноги в лёгких сандалиях соскальзывали, звонко осыпая песок во влажную темноту шурфа, льняное платье казалось ослепительно-белым, и на нём каплями крови горели красные камни бус, во много рядов надетых на тонкую шею, и спускавшихся на грудь. Голова и плечи её были покрыты большим цветастым платком, повязанным на местный манер.

Глубоко в яме Гай Флитгейл усердно работал совком. Скребущий звук из-под земли затих, из ямы показалась голова Флитгейла в мятой шляпе, затем он грязными, сильно избитыми руками опёрся о край ямы и с трудом вытащил своё тело из узкой, глубокой щели в холме. Он сел на краю ямы, рядом с Ивой, и вынул из кармана какую-то грязную щепку и малярную кисточку. Пару раз прикоснувшись кистью к своей находке, он впился в неё глазами, потом немного ошалевшим, подслеповатым, из темноты – на свет, взглядом обвёл далёкий, плывущий в мареве, горизонт, и тихо сказал:

– Это всё слишком хорошо, чтобы быть правдой… прекрасно. Там, под холмом – храм, или дворец, или очень зажиточный дом. Мы вошли прямо к алтарю. Со мной такого не случалось никогда. Я просто показываю пальцем, и они копают. А потом… – Гай посмотрел на Иву, отложил находку, автоматически завернув её в пропитанный потом и пылью платок, и стал смотреть туда же, куда смотрела и Ива – вверх, на медленный, извечный полёт коршуна над теллями.

– Ива, ты… ты что-нибудь слышишь здесь? То есть, я хотел спросить – все эти вещи, которые находятся здесь, голоса тех, кто здесь жил… словом, я не могу объяснить как следует… я не очень понимаю, как это происходит у тех, кто обладает такими способностями…

– О, это, действительно, трудно объяснить… Я знаю – есть одна древняя богиня… Она слушала. Все звуки мира. Каждый крик и каждый шёпот. И её голова раскололась на десять частей. Но Великое божество проявило милосердие… если это было милосердием с его стороны… пожалуй – нет. Но оно создало из каждого осколка новую голову, и даровало ещё одну. С тех пор эту богиню изображают одиннадцатиглавой. Однако, она – богиня… Нет-нет, я не всё слушаю. Иногда я прислушиваюсь, а иногда закрываю уши, – Ива задумчиво улыбнулась, глядя на холмы. – Но бывают такие места, которые сильнее моей воли. Здесь – так. Здесь все эти холмы поют. Они шепчут, кричат, разговаривают. Обо всём.

– А что они говорят о… – начал Флитгейл, чуть запинаясь.

– Есть вопросы, которые не следует задавать, Гай… А есть вопросы, которые можно задать только один раз… – сказала Ива. Она подалась вперёд, загорелой рукой прикоснулась к его выгоревшим, пшеничным волосам, заглянула ему в глаза. О, да, Гай прекрасно знал, что есть такие вопросы. Вопросы, которые не стоит задавать, и те, что можно задать только раз. В глазах Ивы не было ни одного ответа, только нежность, зелень далёких оазисов, ночная прохлада.

Ива отняла руку, отвернула своё узкое, оливковое от загара лицо и посмотрела вниз, на тропку, змеящуюся с холма вниз, к лагерю на берегу маловодного, мутного потока.

По едва приметной тропинке, торопясь, поднимался мальчик, нанятый для разных нужд в лагере, немного говоривший по-английски, по-турецки и по-арабски, что было просто спасением для экспедиции. Он остановился на почтительном расстоянии от ямы – всем работникам из лагеря было строжайше запрещено приближаться к раскопкам, а для удовлетворения законного их любопытства, Флитгейл устраивал им еженедельные экскурсии наподобие воскресных уроков в начальной школе.

– Ханум, там пришла какая-то почтенная женщина, из арабских кочевников. Их шатёр теперь стоит во-о-он за тем теллем, она хочет тебя видеть…

– Я должна идти, – сказала Ива, поднимаясь. – Наверняка ей что-то нужно. Я вернусь, если ты собираешься ещё работать.

– Не могу остановиться, – со смущённой радостью ответил Гай, – если послезавтра мы перейдём к другому теллю, то сегодня до темноты мне хотелось бы ещё немного поработать здесь…

– Хорошо.

– Ты вернёшься? – с надеждой спросил Гай, помогая Иве встать.

– Конечно, принесу воды, чего-нибудь поесть и фонарь. Скоро солнце начнёт садиться.

Солнце, прежде белым пятном стоявшее высоко над горизонтом, стало чуть заметно наливаться желтизной. Его контуры становились чётче, марево вокруг него стало понемногу рассеиваться. Через полчаса солнце, западая, станет золотым, потом оранжевым, а затем начнёт наливаться красной медью, и, когда коснётся дальних холмов, станет совершенно красным, огромным и плоским, как щит. На землю быстро спустится прохлада. Едва заметный свежий ветерок, который сейчас чует только высоко парящий коршун, наберёт силу, спустится к земле, будет благоухать далёкими оазисами, с солёной горчинкой моря. Но сейчас ещё зной был почти невыносим – безотрадный, безнадёжный пустынный зной.

Ива спустилась вместе с мальчиком, он пальцем показал на кучку цветного тряпья, что возвышалась на сухой земле прямо на тропинке перед лагерем. Ива подошла ближе и увидела, что это была женщина, очень маленькая, очень старая, сидевшая тихо и недвижно, подняв лицо в небо, где медленно кружился коршун. Ворох её кочевничьих одежд, потерявших цвет от пыли и солнца, казался мягким панцирем, который чудом держал её тщедушное тело, раковиной, в которой пряталась усохшая улитка. Казалось, ветер, трепля эти одежды, грозил разнести прахом и бывшие когда-то цветастыми ткани, и саму старуху-арабку. Только тяжёлые серебряные украшения мешали всей этой ветоши сорваться с места и улететь стаей серых ворон.

Лицо у неё было похоже на мордочку обезьянки: тёмное, в складках, с огромными чёрными глазами, в которых почти не было белка, всё было – один огромный, чёрный с сизым отливом, бездонный зрачок.

Старуха посмотрела на Иву, стоявшую перед ней, и что-то спросила низким, каркающим голосом.

– Она спрашивает – ты ли та самая английская ифрита, к которой ходят местные женщины? – перевёл мальчик.

– Да, ко мне ходят люди, я иногда помогаю им, – ответила Ива. Она немного подождала, потом опустилась на землю напротив старухи, но не сложив ноги, как местные жители, а подтянув одно колено к груди. Старуха посмотрела на неё, беззубый рот растянулся в подобии улыбки. Она помолчала, потом вновь спросила что-то, обращаясь к Иве, словно не было мальчика – толмача.

– Она спрашивает – сколько у ханум жизней? – перевёл мальчик, словно не обращая внимания на необычность этого вопроса.

– Скажи ей, что я не задаю таких вопросов, – ответила Ива, внимательно глядя на старуху.

– Она спрашивает – знает ли ханум, когда умрёт?

– Я не спрашиваю духов об этом.

Старуха вроде бы одобрительно закивала головой, так что зазвенели серебряные накосники с монетами и каменьями. Она, казалось, была довольна таким ответом, старческий рот сложился глубоко запавшей щелью, а потом она прокаркала ещё что-то, говорила долго, покачиваясь, выпростав из тряпья сухую обезьянью лапку в тяжёлом серебре и слегка пристукивая ею по пыльной земле.

– Ты умрёшь от старости, как и я. Станешь старухой, у тебя будет морщинистое лицо, горбатая спина и белые волосы. Хорошо умрёшь. Четыре смерти обойдут тебя. А пятая будет к тебе добра. А теперь иди, женщина. И у меня много дел, – старуха, не дожидаясь, пока мальчик закончит перевод, собрала вокруг себя ворох одежд, вдруг вынула из него короткую суковатую клюку, поставила рядом с собой и словно вскарабкалась по ней, оказавшись ростом даже меньше мальчика. Затем она медленно двинулась к холмам, не по тропе, а по сухой кочковатой земле.

– Кто это? – спросила Ива, когда старуха удалилась.

– Это старуха Гиффат. Она приходит иногда. Особенно когда долго нет дождей. А потом прибывают дожди. Сильная ифрита. Очень суровая, да. Она с ханум хорошо поговорила. В прошлом году она поговорила с Бингуль-ханум. Плохо поговорила. Бингуль-ханум вся почернела и умерла. А с тобой – хорошо. Ханум долго будет жить.

Мальчик с чуть завистливым почтением посмотрел на Иву, пробормотал не то молитву, не то заклинание и спокойно, не торопясь пошёл в лагерь. А солнце вдруг потухло, не дожидаясь прекрасного заката, и стало холодно, и почудился горьковато-острый, тревожный запах цветов.

* * *

Ива с трудом открыла глаза. Она лежала в своей постели, в своей спальне, отделанной на мавританский манер, в своём доме на Глостер-плейс. Через щель в гардинах тускло пробивался серый лондонский свет – утренний или вечерний, было не разобрать. Вся спальня была заставлена цветами. Она лежала, словно некая романтическая прерафаэлитская покойница, вся в лилиях, левкоях, гортензиях, игольчатых хризантемах, подвядших розах, толстолистных, словно восковых, орхидеях и каллах. Букеты и корзины стояли по всей комнате, цветы явно были недавно опрыснуты чьей-то заботливой рукой – на всех листьях стояли тёмные слёзы, в спальне стоял свежий, влажный запах.

Ива с трудом протянула руку к столику у изголовья, позвонила в колокольчик и сама сморщилась от его звука. Колоколец стоял на стопке записок, которые были, вероятно, приложены к букетам, Ива взяла несколько и с трудом сфокусировала взгляд на строчках.

В спальню немедленно вошли Алоиз и маленькая горничная.

– Это что? – слабым голосом спросила Ива. – В газетах уже напечатали мой некролог?

– О… как можно, – оторопел Алоиз, – но в газетах напечатали, что вы были сбиты автомобилем… Это… пожелания скорейшего выздоровления, госпожа… исключительно…

– Ну, хорошо, пусть будут. Что со мной? Ах, да, автомобиль…

– Госпожа, вам принести чаю или некрепкого бульона? Доктор сказал, что вам будет можно, – вступила маленькая горничная, поправляя подушки на мавританском ложе больной. Всё бельё было тёмно-винного цвета, в сумерках оно казалось почти чёрным, и на нём гипсовой маской белело бескровное лицо Ивы.

– Бульону… Принеси бульону, Беттина.

Когда горничная расторопно вышла, Ива закрыла глаза и прошептала:

– Теперь, Алоиз, рассказывай.

– Позавчера, сразу после того, как… это случилось… приехал мистер Суон и был весь вечер тут. Вчера весь день дежурил мистер Флитгейл, вечером снова приезжал старший инспектор. А сегодня они оба тут, сидят в гостиной. Мистер Флитгейл только что вышел за газетами. Вы можете меня уволить, – с отчаянной решимостью сообщил секретарь, – но наверх я их не пущу. Через полчаса приедет доктор Феотокис, а до этого момента я никого не пущу к вам.

– Значит, это случилось позавчера? – вяло удивилась Ива, пропустив мимо ушей решительное заявление Алоиза.

– Именно так, госпожа.

– А вот это всё? – она открыла глаза и обвела ими всё цветочное великолепие.

– Вчера в утренних газетах… я был неприятно поражён, но инспектор Суон сказал, что так будет лучше. Утром стали присылать цветы и письма. Они все стояли в приёмной, пока инспектор самолично не проверил все корзины и все письма.

– И письма? – переспросила Ива.

– И письма, и записки, и визитные карточки, госпожа…

– Как это мило с его стороны. Карточки… с золотыми обрезами… «глубоко опечален»… Принеси мне газеты. С этими… заметками.

– Госпожа, но вам нельзя читать!

– Значит, читать будешь ты, – согласилась Ива.

Алоиз принёс газеты, развернул первую попавшуюся и прочитал с выражением, словно гимназист:

– «Вчера, около пяти часов вечера недалеко от своего дома была сбита неизвестным автомобилем ясновидящая и медиум мисс Ива, хорошо известная своими экстраординарными талантами и удивительными способностями. Состояние её доктор Феотокис, личный врач пострадавшей, признал угрожающим, но призвал всех её друзей и почитателей не терять надежды».

– Фу, какая пошлость… я, действительно, была так плоха? – болезненно поморщилась Ива.

– Госпожа, вы пробыли без сознания почти двое суток, – оправдывающимся тоном сказал Алоиз.

– Ах, да… А, впрочем, ладно. Позови инспектора Суона.

– Не позову, – вновь твёрдо, с обидой в голосе отозвался Алоиз, – пока доктор Феотокис не позволит, я никого к вам не пущу!

Положение спас сам доктор Феотокис, небольшой, совершенно круглый и сиятельно-лысый человечек, ловко вкатившийся в дверь, открытую горничной, и моментально оказавшийся около тёмной шёлковой постели. Заговорил Феотокис неожиданно густым, сочным басом, гулко зарокотавшим по углам спальни.

– Пришли в себя, мисс Ива, порадовали старика… А то изволили тут лежать, такая бледная, бредить…

Ива с недоумением посмотрела на Алоиза – ей трудно было приподнять бровь в обычной гримасе сдержанного изумления, но даже намёка было достаточно.

– А-а-а… э-э-э… – замялся Алоиз, словно его обвинили в каком-то постыдном проступке. – Ничего не было понятно: вы, мисс Ива, изволили говорить на незнакомом мне языке…

Доктор быстро и деловито осмотрел пациентку, потрогал её перевязанную голову, как реставратор ощупывает хрупкую головку восхитительной статуи, только что найденной, и остался удовлетворён.

– Недурно. Совсем недурно. Но вставать никак нельзя, неделя строгого постельного режима, покой, вот – цветочки, хорошее питание и тишина. Мисс Ива, не расстраивайте меня… Я навещу вас завтра в это же время, и рассчитываю на лучший пульс.

В приёмной доктор ненадолго задержался – там его поджидал Суон, они коротко переговорили, и Феотокис вышел на улицу.

– Ну? Теперь зови Суона, – сказала Ива, как только дверь закрылась за доктором.

– Мисс Ива…

– Алоиз. Срочно пригласи ко мне инспектора Суона. И мистера Флитгейла, как только он появится.

Суон несколько оробел, получив приглашение подняться в спальню, но, когда Алоиз открыл перед ним дверь, и инспектор ступил за порог этой уединённой комнаты, он был готов поклясться, что менее всего это похоже на спальню молодой леди, какой он себе её представлял. Кровать, против обыкновения, задвинутая в дальний угол, была похожа на роскошный восточный диван: тёмная, с бельём благородного красного цвета, с обилием подушек и полупрозрачным балдахином из тёмной тюли. К постели был придвинут марокканский резной столик, на котором стояла тяжёлая бронзовая лампа и лежали письма. В другом углу, у окна, где было бы самое место туалетному столику, стояло старинное бюро и удобное лёгкое креслице, этажерка с книгами и большая напольная ваза тяжёлой керамики, нарядно расписанная арабской вязью. Туалетный столик с фарфоровым табуретом и умывальник, закрытый фарфоровой крышкой, стояли справа от входа, спрятанные за двустворчатой ширмой. Теперь даже на крышке умывальника стоял простой эмалированный кувшин, из которого немного хищно выползала приоткрывшая алый ротик орхидея.

На цветы Суон внимания не обращал – он самолично прощупал каждый цветок и перевернул каждую корзину: красотой композиций пришлось пожертвовать ради безопасности.

– Суон, – тихо позвала Ива из-за занавеси, – идите сюда. Только, ради всего святого, не оправдывайтесь и не корите себя. И запретите Гаю причитать. Мне решительно ничто не угрожало, поверьте.

Суон подошёл и посмотрел на Иву с боязливостью, но она лежала очень спокойная, улыбалась своим большим, прекрасно очерченным ртом. Её голова была плотно забинтована так, что казалось – она, как всегда, надела тюрбан, только белоснежный, и без эгрета.

– Мисс Ива, это невозможно. Я ненавижу себя. Опять я не был там, где надо в нужное время, – прерывистым, взволнованным голосом начал Суон, но Ива медленно приложила палец к своим бледным губам и закрыла глаза.

– Нет, инспектор Суон. Нет. Всё хорошо, вы слышите?

– О, господи, вы ещё и утешаете меня… – пробормотал Суон, потирая лицо широкими ладонями.

– Ну, теперь, пока нам никто не мешает, о деле. Присаживайтесь в кресло, – и Ива пересказала инспектору всё, что случилось в день катастрофы, временами замолкая, чтобы набраться сил, – Скажите, уже известно, кто сбил меня?

– Это была крайняя неосторожность со стороны фон Мюкка. Его наверняка насторожили визиты Мелисанды к вам, но ваш визит к вдове Фицгилберт заставил его буквально запаниковать, и он решил действовать немедленно. С убийством Брюстера вышла чистая импровизация, но это была гениальная импровизация. Тут фон Мюкк сделал всё так чисто, что на него указывают лишь косвенные доказательства. А вот с вами он поторопился. У него приметный автомобиль – новенький четырёхцилиндровый «Ланчестер Твин Сайлиндер», только что с завода, а один из кэбменов оказался большим поклонником новой техники. И потом, эти автомобили такие непрочные… От столкновения оторвался малый фонарь с левого крыла авто, по его серийному номеру машину быстро вычислили. Один из слуг фон Мюкка сказал нашему агенту, что барон приехал вечером из яхт-клуба кэбом, сказал, будто машина сломалась, и он оставил её за городом. Машину пока не нашли, но это дело времени. Вернее, её пока особо и не ищут, чтобы не вспугнуть немца. Пока у нас в руках не будет веских доказательств его шпионской деятельности… простите, мисс Ива – даже убийство и покушение на убийство – это не то, за что нам бы хотелось сейчас взять фон Мюкка.

– Конечно, я понимаю. Теперь – ваша очередь действовать, дорогой инспектор. «Сокрою все твои секреты», не так ли? А вы раскроете этот секрет, пока я немного отдохну…

– Конечно, конечно. Я, признаться, снял покров с некоторых тайн, пока… пока вы болели. Теперь я точно знаю, что следует сделать. Однако – мисс Ива, я уже предупредил этого вашего греческого доктора, что никто, кроме нас, не должен знать о том, что вы пришли в себя.

– Это мудро. Феотокис надёжный человек, ему можно доверять.

Ива помолчала, потом обвела взглядом свою спальню.

– А вот эта – от кого? – спросила она, немного рассеянно глядя на высокую корзину, из которой победными трубами возвышались зеленовато-белые каллы.

– Это? От князя Урусова. Там была записка, она на столике.

Ива протянула руку, Суон быстро нашёл то, что было нужно, среди записок и карточек, и прорицательница взяла из его рук небольшой листок. Но тут дверь открылась, в комнату буквально вбежал Гай Флитгейл – сбивая вазы и корзины на своём пути, и чуть не уронив инспектора Суона, он кинулся к изголовью постели.

Суон тихо, осторожно вышел из спальни, притворив за собой дверь.

Глава 15. Перепетум мобль

Миссис Биссет была худой, измождённой женщиной лет сорока. Она проводила Суона в небольшую гостиную в скромно обставленном коттедже на окраине Уимблдона, и попросила прощения за то, что не оставит работу во время разговора: она занималась шитьём и торопилась закончить работу засветло.

– Миссис Биссет, я знаю, что разговор этот будет для вас неприятным… – начал Суон.

– Что ж поделаешь, инспектор, я всё понимаю. Только зачем вам это – ума не приложу. Барона ведь убили две недели назад, я читала в газетах, а Тома нет в живых уже полгода.

– И всё же, мне бы хотелось поговорить с вами о вашем покойном муже.

– Ну, извольте. Хотя вы всё и так знаете, – женщина говорила спокойно, продолжая деловито укладывать на белом полотне стежок за стежком.

– Давайте уточним кое-что, – миролюбиво сказал Суон и вынул свой блокнот. – Скажите, как ваш муж попал на службу к барону Фицгилберту?

– Не знаю, сэр. Три года назад его уволили с завода в Манчестере, он там повздорил со своим начальником. Но почти сразу Том нашёл работу у барона, пришёл и говорит: «Собирайся, мы едем в Уимблдон, там есть хорошая работа». Вот мы и переехали сюда. Он мне про свои дела ничего толком не рассказывал. Я только сказала: «Как же так, Том, ты же инженер, а теперь идёшь в механики», а он мне: «Выбирать не приходится, а платить мне будут хорошо». Вот и всё.

– Значит, он служил механиком. Но ведь он ещё чем-то занимался? Ведь у него было что-то вроде кабинета над гаражом? – уточнил старший инспектор.

– Да, сэр, чем-то ещё занимался, только я об этом ничего не знаю.

– А где теперь вещи вашего покойного мужа? Я имею в виду – книги, бумаги, какие-нибудь чертежи?

– Почти всё было у него в комнатке над гаражом, всё там и осталось. Зачем мне это, я ничего не понимаю в механике. Все бумаги остались у господина Фицгилберта.

– А вы не знаете, над чем трудился ваш муж? Ну, может быть, он был изобретателем, придумывал что-то, какие-то новые машины? – настаивал Суон.

– Нет, ничего он не изобретал, – с удивлением ответила вдова, отрываясь от работы, – просто делал какую-то работу для хозяина, вот и всё.

– Значит, он выполнял какие-то задания барона?

– Да, сэр! Иногда всю ночь работал. Не дома, конечно. Иногда его превосходительство приезжал из Лондона довольно поздно, и Тома вызывали в гараж. А одевался он не так, чтобы работать в гараже, а как если бы шёл в свой кабинет – чисто одевался. А возвращался только утром. Смотрю – Том возвращается, а через минутку и барон по дороге в Лондон, на службу. Том много работал, очень. Но и платили ему неплохо, мы не нуждались.

– Вы не знаете, что случилось между вашим мужем и Фицгилбертом накануне покушения? Я помню, вы говорили, что муж был чем-то сильно раздосадован, что тогда произошло?

– Ах, это!.. Было такое. Судья всё спрашивал – не было ли ссор у Тома с господином бароном. Была одна ссора. Где-то за неделю до того случая.

– И из-за чего же они поссорились?

– Да из-за каких-то чертежей. Нехорошо как-то вышло: я утром вышла в сад, нарвать цветов, тогда как раз только-только появились нарциссы, смотрю – барон едет в город. Так, как обычно. Только он вдруг подъехал к нашему дому, остановился и вышел из машины. Том был в доме, и господин барон в дом вошёл. Окна были раскрыты, но я, сэр, половины не слышала, о чём они говорили. Но барон был чем-то очень недоволен, даже голос повышал. «Где, – говорит, – чертежи, Том!?» Ну, потом вроде как ещё о чём-то поговорили, и барон уехал. Том весь день был очень, очень злой. Вообще-то, он никогда про барона худого слова не говорил. Ну, тут буркнул что-то, вроде как «старый осёл», вы уж простите меня, инспектор. Он вообще обидчивый был, горячий. Все беды от этого. И на одном месте не мог долго усидеть. Он перед самыми этими событиями говорил мне: «Скоро у нас будет много денег, и мы уедем отсюда». Ну, конечно, барон хорошо платил, но чтобы «много денег»…

Я и подумала, что Том что-то не то сделал с бумагами барона, его превосходительство его обвинил в краже, а Том задумал ему отомстить. Я-то надеялась, что на суде муж расскажет про эти бумаги, будь они неладны, всё как-нибудь разъяснится, а он – ни слова, и барон ничего не сказал про них. Ну, я подумала, что, в конце концов, это было не так важно… хотя… мне тогда казалось, что ссора была именно из-за чертежей. Я просила Тома рассказать об этом на суде, но он запретил мне об этом говорить. Сказал, что будет только хуже.

– И поэтому вы просили заступничества у баронессы Фицгилберт и уверяли её в том, что ваш муж – не вор?

– Да. Баронесса… она прекрасная женщина. Я знаю, она пыталась нам помочь, но его превосходительство был… такой принципиальный, такой взыскательный человек. А баронесса – чудная, чудная женщина.

– И давно ли у вашего супруга открылась болезнь желудка? – спросил Суон.

– Никогда не жаловался, – пожала плечами вдова. – Но тюремная еда кого хочешь доконает, – вот, что я думаю. Я, конечно, посылала ему кое-что поесть, что было можно. Том вообще-то был здоров. Жаловался только, что глаза сильно устают. Особенно, после того, как работал ночью в гараже, в кабинете. А на желудок – не жаловался.

– Простите, мадам, а вы не испытывали к барону Фицгилберту неприязни? Ведь, собственно из-за него…

– О, инспектор, разве я не понимаю, к чему вы клоните? Уж за что мне было ненавидеть барона? Всё же было ясно: это сделал Том… Хозяин, надо сказать, очень хорошо к нам отнёсся. Том ещё был жив, а господин барон сам сюда пришёл и принёс чек, очень щедрый чек. Сказал, что мы лишились кормильца, что он на нас зла не держит, ну, всё в этом духе. А потом – оплатил похороны Тома, и каждый месяц присылал деньги, и нашему старшему на учёбу. Как вы думаете, мадам Фицгилберт будет присылать деньги за колледж Джимми? Она очень добрая женщина. Вот, теперь, как и я, – вдова, – миссис Биссет сокрушённо покачала головой, перекусила нитку и стала расправлять шов.

– Значит, барон приходил сюда после ареста вашего мужа?

– Да, как я и сказала… Он очень просто держался. Поговорил со мной очень по-доброму. Ещё сказал, что давал Тому какие-то книги, спрашивал – нет ли их в доме. Я поискала везде, но я же знаю – дома Том никогда не работал. Но всё-таки посмотрела везде, и сказала барону, что наверняка книги в кабинете над гаражом, вот и всё.

Миссис Биссет отложила работу и потёрла веки сухими, костистыми кулаками.

– Вот и у меня глаза теперь болят, от шитья этого…

– Но ведь вам нет особой нужды работать, ведь Фицгилберт назначил вам что-то вроде пенсии?

– Надо же и о старости подумать, инспектор. Вот теперь его не стало, а что там решат его наследники – я не знаю. Нет, ничего не скажу, – вся семья у них очень благородная, но ведь раз так вышло… У меня только приходящая кухарка и няня для младших девочек, так что мне приходится чинить одежду самой.

Суон выразил надежду, что семья Фицгилбертов не оставит её своей щедростью и вышел во двор. Небольшой садик с несколькими грядками примыкал к низкой каменной ограде, за оградой шла дорога, по которой барон ездил из имения на службу.

Суон прошёл по этой дороге и увидел невдалеке особняк в тюдоровском стиле – загородное имение Фицгилбертов. Дорога перед домом разветвлялась – одна прямая дорожка вела к парадному входу, другая, огибая дом, подходила к небольшой пристройке, где находился гараж и другие службы.

Около гаража без дела слонялся подросток, вероятно – Дэвид, рыжий, весь покрытый веснушками так, что и лицо и руки казались рыжими.

– Дэвид? – окликнул его Суон.

– Ага, Дэвид, – с готовностью откликнулся парнишка, увлечённо ковыряя пальцем в носу.

– Ага, голубчик. Господин Фицгилберт, Руперт Фицгилберт, просил меня посмотреть на гараж. Он сказал, что ты толковый малый, и всё мне покажешь.

– А что, я покажу, – покладисто ответил парень, не оставляя увлекательного исследования своего носа.

Суон, в сопровождении кухаркиного сына, прошёл в обширный сарай, приспособленный для гаража, осмотрел два авто барона, выразил своё восхищение рессорами и выслушал небольшую, слегка гундосую лекцию Дэвида о ходовых качествах машин. Вылезая из-под роскошного «Даймлера», Суон с трудом отдышался и сообщил:

– А теперь я хотел бы посмотреть на комнатку над гаражом, Дэвид.

– Так машины вы покупать не будете? – разочарованно спросил парень.

– Весьма вероятно, что и куплю, – заверил Суон, – а теперь пошли наверх.

Шаткая лесенка из двух пролётов в глубине сарая вела в небольшую комнатку. Ни книг на полках, ни бумаг на большом столе, покрытом чехлом, не было, но сама обстановка очень заинтересовала инспектора. Он снял чехол со стола и стал внимательно разглядывать его конструкцию. Поверх столешницы был прилажен стеклянный планшет на железных кронштейнах. Под планшетом, по углам стола, были приделаны электрические фонари, направленные чуть вверх. Столешница, вместе с планшетом, могла менять угол наклона, а высокий стул, стоявший под столом, мог вращаться и делаться выше, как рояльный табурет.

– Ага, – сказал Суон, – это очень интересно.

– Стол хотите купить? – с пониманием откликнулся Дэвид.

– Ну, и стол тоже, – туманно ответил инспектор и стал рассматривать пустые книжные полки.

– Скажи-ка мне, Дэвид, а что, у барона в последнее время не было механика?

– Ну, как же – не было?.. – удивился Дэвид, – мистер Протт приходит из деревни. Только он тут не живёт. Приходит – уходит, я тут сам всё делаю. Я всё умею. Он мне всё показывает, и не дерётся никогда. Хороший человек этот мистер Протт, не то, что был мистер Биссет.

– А что мистер Биссет?

– А он мне подзатыльники давал, – с глубоким удовлетворением сообщил парень и победно посмотрел на Суона.

– Ну-у, – засомневался инспектор, – прямо уж – подзатыльники. Он, говорят, был джентльмен образованный, инженер, станет он драться!

– Как же, не станет! Он меня вот с этой самой лестницы спустил! – обиделся парень и показал на шаткие ступени, ведущие вниз, в гараж.

– Вот как? Нехорошо. Но, может быть, ты что-нибудь напортачил, Дэвид?

– А что – напортачил? Просто зашёл к нему, вот и всё.

– Просто зашёл? – изумился Суон.

– Ну, вообще-то мистер Биссет мне не разрешал сюда ходить, – угрюмо признался Дэвид и вновь занялся своим конопатым носом, вероятно всё ещё надеясь обнаружить в его глубине что-нибудь, достойное интереса.

– А-а, ну тогда понятно, – развёл руками Суон. – Может быть, он был очень занят.

– Занят, – со вздохом сознался мальчик.

– А что он делал?

– Да вот, сидел за этим столом и чертил что-то на стекляшке.

– Это было днём?

– Нет, сэр, днём он никогда не ходил сюда. Ночью это было.

– И что же ты ночью делал в гараже? – изумился Суон.

– Ну я… того… посмотреть хотел. Ну, понимаете, он тут целыми ночами сидел, днём комнату всегда на ключ запирал, а ночами работал. Странно, правда? Вот я и подумал…

– И что же ты подумал?

– Перепетум мобль, – понизив голос, с большой важностью ответил Дэвид.

– Что? – Суон отвлёкся от рассматривания полок и внимательно посмотрел на паренька.

– Вы что, не знаете? – с недоверием спросил Дэвид. – Это такая штука, которая без всего работает. Мистер Биссет ведь был инженер. Вот, – Дэвид счёл объяснение исчерпывающим.

– Прекрасно. Послушай, Дэвид. Твоя мать ведь кухарка в доме, да? Ты не принесёшь мне чего-нибудь перекусить, голубчик? А я пока тут ещё посмотрю на машины, хорошо?

Дэвид покладисто кивнул и спустился вниз; Суон посмотрел из окна, как парень, не торопясь, вышел из ворот сарая и, по дороге сбивая сухие головки чертополоха палкой, пошёл к кухне за гаражом. Как только Дэвид скрылся за поворотом тропинки, инспектор подошёл к полкам и стал стучать по дощатым стенам. В углу он, пару раз стукнув, принялся аккуратно ощупывать щели и шляпки гвоздей. Через несколько секунд он смог вынуть пару гвоздей и снять небольшую доску. Суон запустил руку в открывшуюся нишу, пошарил там, оцарапав запястье и чертыхаясь, а затем произнёс удовлетворённое «А!» и вынул из тайника туго свёрнутый лист чертёжной бумаги.

Суон приладил доску обратно, вытер платком кровь на руке и подошёл со своей находкой к окну. Осторожно развернул лист – это был чертёж, в котором Суон мало что понял, но старательно прочитал легенду в углу листа, затем быстро свернул лист и аккуратно припрятал под пиджаком.

Когда Дэвид появился на пороге гаража, Суон уже с интересом рассматривал один из автомобилей Фицгилбертов.

– Мамаша сказала, что ежели вы – джентльмен, то она сделает сандвичей, а ежели нет, то я могу взять для вас хлеба. Я сказал, что вы – джентльмен, – с гордостью доложил парень и протянул инспектору пакет, аппетитно пахший беконом.

– Ты молодец, Дэвид, – сказал Суон, приступая к еде. – А скажи мне, кто-нибудь интересовался кабинетом Биссета, после того, как его арестовали?

– Да вроде как никто. Мистер Протт, тот уж точно не интересовался. Да и чем тут интересоваться? Как мистера Биссета арестовали, так господин барон сам всё отсюда забрал. Пришёл, все бумаги сложил, а потом прислал слугу, чтобы тот все книги перенёс в дом.

– Понятно. А ты, часом, не знаешь, отчего Биссет поссорился с господином бароном?

– Я знаю. И знаю, чего вас младший Фицгилберт просил сюда приехать. Оно всем нужно, – с удовольствием сказал парень.

– Что – оно? – переспросил Суон.

– Ну как – что?! Перепетум мобль! Что я, совсем дурак что ли, не понимаю? Вот из-за него и барон с Биссетом поссорились, это я вам точно говорю. Мистер Биссет начертил перепетум мобль, а барону отдавать не захотел. Ну, вот так и повздорили.

– Ага, чудесно. Передай своей матушке, что сандвичи были очень хороши.

Инспектор подкрепил свою благодарность солидным денежным вознаграждением, и пообещал обратить внимание Фицгилбертов на способного юношу, работающего при гараже. Дэвид настолько преисполнился важности, что, наконец-то вынул палец из носа и просиял: улыбка обнаружила крупную недостачу зубов у юного дарования.

* * *

– Что это? – спросил мистер Харрисон, принимая свиток из рук Суона.

– Это, с позволения сказать, перепетум мобль.

Харрисон развернул бумагу, а затем с любопытством посмотрел на Суона.

– И что же вы хотите мне рассказать по поводу этого… мобля? – прошелестел Харрисон, изучая чертёж в лупу, и чуть заметно усмехаясь.

– Мистер Харрисон, на основании всей известной мне информации я могу сделать вывод, что барон Фицгилберт и был агентом фон Мюкка, и это ему предназначалась записка с шифровкой. Пользуясь своим служебным положением и безупречной репутацией, он регулярно выносил из Адмиралтейства чертежи, имеющие гриф «Секретно».

В Уимблдонском имении на барона работал Томас Биссет, бывший инженер крупного машиностроительного завода в Манчестере. Я навёл справки – Биссет обладал на редкость вспыльчивым характером, его уволили с завода после конфликта. Инженером он был не блестящим, но его начальник, главный инженер, отметил в беседе, что Биссет обладал редкими способностями чертёжника. Вероятно, Фицгилберт искал подобного человека, так что довольно скоро после скандала на заводе Биссет переехал в Уимблдон с семьёй. Фицгилберт нанял его в качестве механика, но у него был небольшой кабинет, комнатушка над гаражом, где было оборудовано рабочее место для копирования. Так вот, Фицгилберт вечером привозил секретные бумаги в имение, вызывал Биссета в гараж, и тот за ночь делал копии. Утром барон отправлялся на службу и возвращал чертежи на место.

– А где вы нашли это? – тихо спросил Харрисон, продолжая рассматривать чертёж и не глядя на Суона.

– Вероятно, Биссет не был удовлетворён теми деньгами, которые платил ему Фицгилберт. Хотя работа, надо сказать, адская – он работал ночами, в темноте, глядя на яркий свет: Биссет практически испортил зрение. Кстати, я ещё не знаю – сколько платил ему барон за эту работу, и куда девались деньги. На счетах Биссета весьма скромные суммы, и семья просто бедствовала бы, если бы не Фицгилберты. Ну, об этом я расскажу позже…

Харрисон посмотрел, наконец, на инспектора, и с немалым удивлением.

– Да, чуть позже, мистер Харрисон, – заверил Суон. – Итак, Биссет наверняка понимал, что он копировал. В любом случае он мог видеть гриф «Секретно». И Биссет решил получить больше, чем ему платил барон. Вероятно, в тот раз Фицгилберт привёз несколько чертежей, и один из чертежей Биссет украл. То есть – он сделал копию, но не отдал её барону, а припрятал в тайнике, прямо там же, в кабинете. Не рискнул нести домой. Не знаю – было ли это из любви к семье, или с каким-то другим умыслом… но он рассчитывал найти покупателя на этот товар самостоятельно, разбогатеть и уехать из Уимблдона.

– Так-так… кое-что мы проверим прямо сейчас, – Харрисон поднял трубку телефонного аппарата и любезно попросил соединить с номером в Адмиралтействе. Потом он несколько минут говорил с кем-то, с ласковой пристрастностью расспрашивая собеседника о режиме вывоза мусора с территории Адмиралтейства, а затем положил трубку на рычаги и с мечтательной улыбкой прошелестел:

– Да-а-а, все документы с этим кодом, – он показал ухоженным розовым ногтем на цифры в углу, – являются документами строгой секретности и находились в ведении Фицгилберта… Хм, продолжайте, сэр…

– Так вот, барон, разумеется, обнаружил недостачу и потребовал от Биссета объяснений. Часть их ссоры слышала супруга Биссета: барон спрашивал об отсутствующем чертеже. Биссет испугался и решил убить его. Тогда-то и состоялось покушение на барона. Во время суда, вероятно, Фицгилберт пригрозил Биссету, что если тот начнёт говорить о чертежах – ему же будет хуже. А если промолчит – то барон обеспечит его семью и, скажем, добьется смягчения наказания для самого Биссета. Инженер смолчал, хотя его жена умоляла его рассказать всю правду. Она даже ходила к мадам Фицгилберт и пыталась через неё заверить барона, что её муж – не вор. Баронесса попробовала помочь в этом деле, но Фицгилберт довольно сурово осадил свою супругу. На суде не было произнесено ни слова о чертежах. В любом случае, Биссет был опасен для барона, и тот обеспечил ему смерть в тюрьме. Я поговорил с тюремным врачом, который констатировал смерть заключённого: он сказал, что острый гастрит, который погубил Биссета, мог быть на самом деле пищевым отравлением. Биссет никогда не жаловался на желудок. Но он мог получить какую-нибудь передачу, якобы от жены, с домашней снедью… А Фицгилберт проявил себя как очень щедрый хозяин после его смерти: оплатил похороны, назначил вдове пенсию, а сыну Биссета – стипендию в колледже. Сам Фицгилберт стал после этого довольно подозрителен и нервозен, как сказала вдова в одной частной беседе. Пожалуй, это всё…

– И почему же убили Фицгилберта? – тихо спросил Харрисон.

– Сэр, это уже из области моих предположений. У меня нет фактов, только домыслы, – скромно сказал Суон, хмурясь.

– И всё же, поделитесь вашими предположениями.

– Извольте, если вам угодно. Фицгилберт мог стать ненужным. Если у него не было под рукой толкового копировальщика, то он не мог с прежней регулярностью снабжать фон Мюкка секретными документами Адмиралтейства, и немцы решили избавиться от него. Ведь это было необязательно делать руками самого барона. Фон Мюкк мог подговорить кого-нибудь. Того же полковника Брюстера, который никогда не страдал особой чистоплотностью. Мне это кажется очень вероятным ходом развития событий. Но Брюстер повёл себя как дилетант, занервничал и начал распространять довольно мерзкие слухи о том, что баронесса Фицгилберт якобы имела какие-то основания желать смерти мужу, чтобы отвести подозрения от себя. Тогда уж немец решил убрать самого полковника. Я уверен в том, что убийство Брюстера – дело рук фон Мюкка.

– Да, дорогой Суон, весьма вероятно, что фон Мюкк убил полковника, но… – укоризненно прошелестел Харрисон, аккуратно складывая ладони так, что пальцы деликатно касались друг друга розовыми подушечками, – но найти хорошего копировальщика гораздо проще, чем найти агента такого уровня, как барон Фицгилберт… Тем более теперь…

Харрисон помолчал, пожевал тонкими бесцветными губами, а потом вновь заговорил ровным, тихим голосом:

– Видите ли, мистер Суон… Сейчас в Адмиралтействе полным ходом идёт создание комиссии для разработки нового типа линейных кораблей. Война России с Японией показала слабые места судов, имеющихся на вооружении наших стран, идут работы по созданию новых проектов – с самой крупной современной артиллерией и с увеличенной скоростью хода, с паровыми турбинными механизмами и прочими нововведениями. Так вот, барон Фицгилберт уже был фактически назначен в эту комиссию, это было известно всему Адмиралтейству, и фон Мюкк об этом не мог не знать. Нельзя, нельзя, голубчик, убивать гуся, который несёт золотые яйца… Ну что же, ищите, ищите, Суон. И вот что, голубчик… – Харрисон посмотрел на Суона почти с любовным выражением, – прекрасная работа.

Глава 16. Привидение Хайгейтского кладбища

В Обществе по изучению психических явлений Гая Флитгейла принял член Совета общества, мистер Макдэвиш, господин довольно дряхлый, но с весьма проницательным, живым взглядом за стёклами старомодного пенсне. Он пригласил археолога в библиотеку, которая крайне заинтересовала посетителя, и разговор завязался сам собой, вполне непринуждённо, и в очень выгодном для Гая свете.

Актёрский опыт Флитгейла ограничивался исполнением роли ангелочка на Рождественском представлении в приходе Святого Луки городка Присгарден, где жила его любимая бабушка Агата. Для исполнения сей ответственной роли бабушка соорудила маленькому Гаю прекрасный картонный нимб, покрытый конфетной фольгой, и чудные крылья из старой тюлевой занавески на проволочном каркасе. Бабушкины представления о добродетелях внука были явно завышены – тяжёлый нимб всё время падал с головы, а крылья, имевшие в размахе не менее двух ярдов, задевали всё, мимо чего проходил семилетний Гай. Была изрядно разрушена декорация вертепа, уронен пюпитр маленькой Люси Найтан, сопровождавшей действо игрой на свирели; ущерб был нанесён также глазу преподобного Дишоу и новому платью леди Брокксток. К счастью, в роли Гая была только одна реплика, но он выкрикнул её с такой отчаянной старательностью, что малютка Христос, над яслями которого она была произнесена, наверняка сделался бы заикой, если бы не был хорошо спелёнутой любимой куклой Люси. Словом, памятуя обо всём этом, Гай не рискнул представиться чем-либо иным, кроме как доктором археологии Гаем Флитгейлом. Впрочем, это было именно то, что было нужно в Обществе по изучению психических явлений.

– Видите ли, мистер Макдэвиш, я сейчас начал вести раскопки в Турции. Исключительно интересное место. Поневоле заинтересуешься всякими местными легендами, преданиями, суевериями и всем подобным. Я имел счастье побеседовать об интересующих меня вещах с покойным полковником Брюстером, но увы…

– Да, ужасное происшествие! – закивал Макдэвиш. Говорил он чуть шепелявя, да ещё и с шотландским горским акцентом, но довольно громко, как говорят люди, слегка тугие на ухо. – И в газетах понаписали бог знает чего!

– Да, сэр, довольно загадочное убийство. Но я хотел спросить о другом. Мы только начали с полковником обсуждать некоторые интересующие меня вопросы, и тут – такая трагедия! Я прочитал рукопись последнего труда полковника Брюстера, и хотел узнать – нет ли у вас других его работ, которые могли бы пролить свет на интересующие меня вопросы?

Наблюдая за реакцией Макдэвиша, Гай стал также несколько повышать голос, припоминая свои подвиги в приходе святого Луки.

– О, так значит, рукопись не пропала? – радостно изумился Макдэвиш. – Мы столько слышали об этой работе, но, признаться, никто не видел ни страницы…

В голосе старика была хорошо различима язвительность, а глаза за стёклами сощурились насмешливо.

– Она не вполне закончена, но цела и невредима, – заверил его Флитгейл. – Так есть ли какие-нибудь статьи или другие рукописи Брюстера в Обществе?

– Полноте, юноша, нет никаких статей. Полковник любил поговорить, а вот публиковался неохотно. Брюстер уверял, что этот его труд будет потрясением основ изучения оккультных наук. Вы нашли его сочинение потрясением основ?

– Э-э-э… пожалуй, там есть несколько смелых мест, но в целом… Я бы сказал, что взгляд полковника довольно поверхностный…

– Говорите проще, юноша, – уже доброжелательно усмехнулся Макдэвиш, – Брюстер был типичный павлин. Знаете, какой лучший способ скрыть свою несостоятельность в науке? Вам, как человеку учёному, этот способ, должно быть, знаком. Нет-нет, я не ставлю вашу профессиональную репутацию ни под какое сомнение. Кстати, я читал ваши отчёты. Они поразительно скромны. Да-да, не смущайтесь, дорогой мистер Флитгейл, сдержанность ваших отчётов делает вам честь! Никаких тебе «сенсационных открытий», никаких «потрясений основ»! Но некоторые ваши коллеги, кхм-кхм… Так вот, друг мой, лучший способ скрыть своё невежество – окутать свою деятельность тайной. Увы, полагаю, что мистер Брюстер несколько преувеличивал свой вклад в развитие знания о сверхъестественном…

– Что же, ваши опыт и проницательность позволяют вам говорить об этом авторитетно. Я так благодарен вам за лестный отзыв о моей работе… И всё же, полковник показался мне весьма интересным собеседником. А что он был за человек? Мне жаль, что мы не успели познакомиться поближе!

– Не стоит сожалений, мой юный друг. Если вас интересуют эти вопросы, я порекомендую вам куда более компетентного специалиста. А что до полковника Брюстера, то он был, конечно, примечательным типом, в своём роде. Ему повезло побывать в разных колониальных уголках, посмотреть кой-чего, но «посмотреть», голубчик, не значит «понять». Полагаю, кто-нибудь из его обеспеченных почитателей непременно издаст его труд на свои деньги, право, не знаю – радоваться ли этому факту. Множить предрассудки и заблуждения, а тем более в такой тонкой материи как оккультизм, – крайне опасно, друг мой, поверьте старику.

– Вы имеете в виду какие-нибудь последствия для самого автора? Что-то вроде мести? – переспросил Гай с интересом.

– Полноте, юноша, какие уж там «мести»! Умножение человеческой глупости – вот самая ужасная месть! Мы так мало знаем о природе явленной, что довольно дерзко заявлять о неком знании в области сокровенной природы. Вон, по поводу теории мистера Дарвина о происхождении видов до сих пор копья ломают, а разговор-то всего-навсего о законах биологических. И тут нет полного согласия и ясности, что уж говорить об иных законах!

– Но всё-таки Брюстер выступал экспертом в некоторых вопросах спиритизма, это мне хорошо известно. Я боюсь показаться невеждой в вопросах психических явлений, но ведь полковник, в известном роде, представительствовал за Общество на спиритическом сеансе, проводимом русским медиумом, князем Урусовым.

Макдэвиш вдруг подобрался, даже слух его как будто бы стал острее, по крайней мере – он повернул своё мягкое, бесформенное старческое ухо к Флитгейлу, на лице его появилось хитрое выражение.

– Русский! Подумать только! Вот Брюстер, вот пройдоха! Ах, как жаль, что я ничего не знал! Знаете ли вы, дорогой мистер Флитгейл, что теперь оккультизм в России? Вот, я говорил вам об опасностях распространения этого знания, так вот вам ярчайший пример! Сейчас там оккультизм стал просто-таки напросто государственной политикой! Нет ни одного дома, где не держали бы собственного спирита, как какого-нибудь личного куафёра или гувернантку! И мода эта, с позволения сказать, благословлена самим русским троном. Слава Богу, быть может, хоть рождение наследника несколько остудит пыл императрицы Аликс по части всяких экспериментов. А ведь она, между прочим, крестница Его Величества, короля Эдуарда… И тоже… не без пристрастия к тайным практикам.

– Неужели это имеет столь высокое покровительство? – отчасти искренне изумился Гай.

– Э-э-э, голубчик… неужели вы думаете, такая шумиха поднималась бы вокруг этих самых психических явлений, если бы они не открывали дверей в самые высокие круги общества? Поверьте, большинству наших спиритов нужно вовсе не сокровенное знание, а лишь пропуск в фавор к власть предержащим. Говорят, нынче, чтобы удостоиться расположения британской короны, надобно быть масоном; а чтобы приблизиться к русскому трону, нужно быть каким-нибудь колдуном или целителем… Впрочем, повторюсь: с рождением наследника, должно быть, императрица успокоится. Но семена уже посеяны, и никто не знает – какие всходы они дадут. А варварское сознание русских – лучшая почва для таких семян.

– Значит, вы считаете, что князь Урусов – просто придворный карьерист?

– Ну уж, не знаю, голубчик. Лично я с ним незнаком. А этот Урусов, он что – из бурят? Говорят, императрица неравнодушна к бурятам, у неё при дворе что-то вроде бурятского стана и капище на дворе летней резиденции.

– Нет, Урусов, кажется, из татар…

– Ах, впрочем, невелика разница. Азия. Туда лучше вовсе не лезть с нашими мозгами. Я вот предпочитаю что-нибудь попроще. Милые моему сердцу привидения старинных замков и кладбищ. Я, знаете ли, сейчас временно исполняю обязанности председателя нашего подкомитета по привидениям, до официальных выборов. Наш прежний председатель почил с миром несколько месяцев назад. Кстати, не интересуетесь привидениями? Конечно, это не ближневосточные джинны какие-нибудь, но кое-что любопытное встречается.

– Нет, благодарю вас, не стану отнимать ваше драгоценное время, – поторопился вежливо отказаться Гай.

– А жаль, жаль… Вот, через четверть часа ко мне должен прийти один человек. Примечательная личность, надо сказать. Хотя не знаю – стоит ли доверять его россказням. Напугать человека простого, малообразованного – нет ничего проще. Да ещё алкоголь, голод, холодные ночи, – Макдэвиш явно не спешил распрощаться с приятным посетителем и говорил не торопясь, с нескрываемым удовольствием. – Впрочем, по опыту своему могу сказать, что нет никакой разницы между свидетельствами какой-нибудь рафинированной дамочки и бродяги с Хайгейтского кладбища.

– Хайгейтского кладбища? – Гай мигом перестал куда-либо торопиться и даже устроился в кресле поудобнее.

– Да-да, голубчик, что – заинтересовались? Вот, хотел рассказать мне о неком загадочном привидении. Не желаете ли присоединиться?

– Пожалуй… Я, пожалуй, никуда нынче не тороплюсь, а это было бы забавно… С вашего позволения.

– Вот и чудно, мой юный друг. Сейчас мы с вами выпьем по рюмочке настоящего ячменного виски из моих запасов, а после – спустимся в приёмную на первом этаже. Этот самый мистер Капер, вероятно, будет уже там.

Мистера Капера было бы неверно назвать «грязным бродягой», несмотря на то, что его видавший виды костюм был далеко не чист. Зато лицо и руки хранили следы тщательного, но тщетного мытья; вероятно, мистер Капер был преисполнен благоговения перед местом, куда ему предстояло явиться со своим рассказом о ночном кошмаре на Хайгейтском кладбище. Впрочем, и речь его, и манеры говорили о том, что это, скорее всего, опустившийся мелкий клерк или торговец, а не потомственный нищий. Вероятно даже, что именно поэтому сообщество Хайгейтских бродяг командировало именно его для разговора с учёным мужем.

Сесть Капер не осмелился, а переминался с ноги на ногу посреди приёмной, сжимая в руках бывшую когда-то довольно приличной шляпу и тревожно озираясь. Приёмная была обставлена строго, но на стенах висели гравюры, сюжетами своими вполне отвечавшие интересам Общества по изучению психических явлений. Когда джентльмены вошли в помещение, Капер как раз пристально изучал прекрасную гравюру со сценой сожжения ведьмы, и заметно смутился, что его застали за этим делом.

– Ну что же, голубчик Капер, моё имя – Макдэвиш, а это – мой учёный коллега доктор Флитгейл. О чём же вы хотели нам рассказать? Да не стойте, милейший, садитесь вот сюда, – Макдэвиш показал на обитое дерматином кресло, – садитесь и рассказывайте.

– С вашего позволения… – пробурчал бродяга и осторожно присел на самый краешек кресла. Джентльмены расположились напротив, лицо Макдэвиша приняло то добродушно-внимательное выражение, которое свойственно докторам, готовящимся выслушать жалобы своего пациента.

– С позволения сказать, на нашем кладбище обитают два общества. Северо-западная часть – это наша территория, нас всего семеро, и э-э-э… мистер… Кривой Генри наблюдает за порядком в наших владениях. А в юго-восточной части проживает семейство Дуберсов, всего их десять; они, конечно, не все родственники, но для ясности мы называем их Дуберсами…

– Очень познавательно, – благосклонно откликнулся Макдэвиш и стал что-то записывать в толстую книгу, которую принёс с собой, – продолжайте, голубчик.

– Никаких непорядков у нас не бывает, живём мы мирно, Дуберсы вообще-то славные люди… Я лично живу на Хайгейтском кладбище уже семь лет. У нас тихое, приличное кладбище, люди гуляют, экскурсии ходят, на многие могилки прямо настоящие паломничества. Мы через это имеем весьма хороший доход. Вот, Дуберсы, к примеру, обхаживают одного немца – Маркса, очень им хорошо за это платят, хотя публика неблагонадёжная. А у нас – могила Элизабет Сиддал, жены художника, с душещипательной историей, тоже прибыльное дело. И, что ещё хорошо, – много есть прекрасных склепов, которые посещают нечасто, сухих, чистеньких. Для жизни – самое чудное место. Я это к тому, что очень порядочное кладбище. И с Дуберсами мы не ссоримся, они люди с хорошим понятием. Вот, около году назад вдруг пришли какие-то бродяги из пригородов, так мы тогда даже что-то вроде совета устроили, на предмет – как их с кладбища того… Вот тогда старший Дуберс и придумал одну затею. У него один дурачок живёт, лицо как у упыря. И ноздрей нет, и глаз один вытек. Страшная, надо сказать, рожа. Так вот, они его мукой посыпали, в тряпьё одели, и на этих бродяг в лунную ночь напустили. Забавно даже было.

Это я к тому, что меня трудно обвести вокруг пальца. Я ряженого узнаю. И потом, я – человек почти непьющий. Но, знаете ли, я что думаю. Нехорошо это. То есть бродяг и след простыл, но вот такие шутки шутить – это нехорошо. Всё-таки на кладбище живём, надо почтение иметь.

– Я вас вполне понял, голубчик Капер, вы – человек достойный доверия, весьма достойный, так что же вы хотели нам рассказать? – любезно сказал шотландец. Гай заметил, что манера разговаривать с простыми людьми у Макдэвиша была располагающая, искренне заинтересованная, как у многих добрых стариков, любящих на досуге посудачить о том, о сём с соседом или простым разносчиком. Расположение Макдэвиша, должно быть, успокоило Капера, он сел поудобнее, и даже протянул руку к графину с водой, стоявшему на столе, но потом постеснялся. Однако старый шотландец гостеприимно помахал рукой, и Флитгейл, желая также оказать любезность необычному рассказчику, налил ему стакан воды и подал. Капер жадно отпил и стал рассказывать дальше.

– Так вот некоторое время назад, поздно уже вечером приходит мой сосед, мы с ним обретаемся в склепе преподобного Шелси – упокой, Господи, его душу, славный, видно, был человек, – так вот мой сосед Джим, и говорит, что видел призрака. Я ему говорю – наверняка, кто-то из Дуберсов бродит по кладбищу. А Джим говорит – нет, Дуберсы сюда не ходят, а выглядит фигура, как чистое привидение. Я пошёл посмотреть. Вышли мы на боковую дорожку, которая ведёт к главной аллее, Джим меня в кусты толкнул, и показывает на дорожку. А на дорожке, у этой самой могилы – оно. Вот ведь не скажу – что это было, джентльмены, вы – люди учёные, вам виднее, но там стояла такая фигура… Даже не стояла, а так, знаете ли, в воздухе покачивалась. Чёрная вся. И немного светится. И знаете ли, она словно могилам разным поклонялась. Вот так: подплывёт к одной могиле, согнётся, даже словно на колени припадёт, покачается, выпрямится. И к другой плывёт. Там преклонится, и – к другой могиле. Не ко всякой, а с разбором. Жутковато, джентльмены.

Джентльмены закивали, давая понять, что вполне разделяют чувства кладбищенского обитателя.

– А был ли в тот вечер туман, голубчик? – с интересом спросил Макдэвиш, прекращая записывать.

– А вот это вы верно заметили. Не то, чтобы густой, но был, – смутился Капер.

– А ночь была лунная или тёмная?

– Выколи глаз, какая тёмная, – упавшим голосом сознался Капер.

– Ну-ну, не конфузьтесь, голубчик. Это простительное заблуждение. Такое всякий мог принять за привидение. Но я подумаю обо всём, что вы сейчас рассказали, и непременно схожу, лично полюбопытствую вашими владениями.

Ещё некоторое время побеседовав с Хайгейтским обитателем, Макдэвиш ласково распрощался с бродягой, дал ему немного денег и проводил до дверей.

Выпроводив незадачливого духовидца, старый шотландец пустился в рассуждения о достоверности свидетельств о явлении духов и привидений, но Гай не мог найти себе места от беспокойства. Он торопливо простился с Макдэвишем, оправдываясь вдруг вспомнившимися неотложными делами, заверил его, что этот опыт был для него крайне поучительным, что непременно заглянет ещё, и пулей выскочил из Общества.

Разумеется, Капер не мог взять кэб, и далеко уйти не мог. Гай спросил у газетчика на углу, куда пошёл бродяга, вышедший из дома, и бегом кинулся в указанном направлении. Капер как раз остановился около лотка с кренделями и брал целую дюжину – вероятно, на всё своё кладбищенское сообщество.

– Послушайте, Капер! Давайте, я подержу ваш кулёк. Может быть, мистер Макдэвиш был настроен слишком скептически, но меня ваша история очень заинтересовала. Мы не могли бы сейчас же отправиться на кладбище, и посмотреть, где это всё происходило?

– Ну, извольте, – с удивлением согласился бродяга.

Гай с трудом нашёл кэбмена, который согласился взять неопрятного пассажира, и через двадцать минут Флитгейл и Капер вышли у главных ворот Хайгейтского кладбища. Капер выходил из кэба не торопясь, не просто растягивая удовольствие, но и явно рассчитывая на то, чтобы его эффектное прибытие было замечено коллегами, караулившими у ворот. Они с Флитгейлом прошли вглубь кладбища, миновав ухоженную его часть, свернули на малоприметную тропинку.

– Вот здесь это было, в этом углу, – сказал Капер, показывая на довольно заброшенный участок, заросший высокой, уже пожухшей, травой.

Гай стал обходить весь участок, останавливаясь там, где бродяга показывал: «И вот тут постоял, и там вот кланялся…». Могилы находились не рядом, а на некотором расстоянии друг от друга, на многих из них уже нельзя было прочитать имён, но у третьей или четвёртой Гай стал замечать некоторую закономерность в интересе привидения. На первой могиле стояла мраморная плита с рельефом: поросший мхом рельеф изображал женщину, опирающуюся на расколотый кувшин. На другой могиле стояла скромная урна, покрытая покровом, на третьей – ангел (вернее то, что от него осталось) преклонил колено перед амфорой, на четвёртой просто стояла каменная ваза, в которую ранее, видимо, ставили живые цветы.

Флитгейл вернулся к первой могиле и осмотрел траву и землю вокруг. Трава была явно местами разворошена, но времени прошло немало, и осенние дожди успели размыть следы и спутать траву. Инспектор Суон говорил о тайнике на кладбище. Флитгейл этого тайника не видел, но хорошо помнил, что над ним должна была быть урна. Неужели бродяги видели фон Мюкка?

– И что вы там высматриваете, доктор? – подозрительно поинтересовался Капер.

– Изучение могил – моя профессия, сэр, – ответил Гай, не отвлекаясь от своего дела. – А скажите, голубчик, когда точно это было?

Капер зашевелил губами, считая, потом сказал:

– Да давно уже, недели две-три назад это было.

– Это было до того, как на кладбище приходила полиция, или после?

– Полиция? И верно, тут же была полиция. Искали чего-то… Вот и Дуберсы говорили, будто к ним полисмен наведывался, спрашивал – как тут, кто ходит. Нет, полиция была уже после. Подождите, мистер как вас, простите… точно – это было в четверг! Вернее – в ночь с четверга на пятницу! Я накануне того дня кошелёк нашёл, тут, на аллее. Два шиллинга и восемь пенсов.

– А время? В какое примерно время это было?

– Точно после полуночи, ближе к часу, я думаю. Точнее не припомню.

– Чудесно, чудесно, Капер. А вы полиции про привидение говорили?

– Ну, Господь с вами, доктор, я ведь в своём уме. Зачем полиции? Я вот и в Общество это пошёл исключительно потому, что тут люди учёные, с пониманием. А если полиции рассказывать, то, мало ли, – до кошелька дело дойдёт, неприятностей не оберёшься.

– А почему же вы сразу не пошли в Общество? Даже привидений хорошо ловить… по горячим следам, так сказать…

– Да вот… как-то… Теперь ночи стали такие тёмные… И деньги кончились. Только вы не подумайте, что я это всё сочинил!

– Нет-нет, я так вовсе не думаю, – успокоил Флитгейл бродягу.

– А вы как считаете – это всё-таки привидение было или нет?

– Голубчик Капер. Вы про это привидение никому больше не рассказывайте, идёт? Не хочу, чтобы моему исследованию кто-то перебежал дорогу. А? И вот ещё что. Здесь ведь поблизости есть телефонные будки, при входе на кладбище? Или в сторожке? Если вдруг вы увидите что-нибудь подобное ещё раз – тут же бегите к сторожу и звоните вот по этому номеру, – Флитгейл написал на бумажке телефон кабинета старшего инспектора в Управлении, – и просите мистера Суона. Он крайне заинтересован в кладбищенских привидениях. И он будет очень щедр.

Капер понимающе подмигнул. Договор был скреплён рукопожатием и шиллингом.

Глава 17. Как небезопасно вести дневники

Инспектор Суон и Флитгейл сидели в гостиной мисс Ивы, наслаждаясь теплом камина после промозглой улицы, мелкого косого дождя и пронизывающего ветра. Алоиз стоически согласился принести джентльменам чаю и холодного ростбифа, но наотрез отказался пустить кого бы то ни было к госпоже. Около шести часов вечера приехал доктор-грек, провёл в спальне мисс Ивы минут двадцать, а затем спустился в гостиную и доложил небольшому обществу, что мисс Иве, несомненно, гораздо лучше, но тревожить её он не рекомендует. Алоиз принял слова Феотокиса как руководство к действию, и сдержанно сообщил назойливым посетителям, что они могут оставаться в доме столько, сколько пожелают, но к мисс Иве он никого не пустит ни при каких обстоятельствах.

Казённая квартира Суона была местом неуютным, хранящим некоторый казарменный дух. В жилище Флитгейла было вообще не войти – часть турецких находок он распорядился привезти прямо на дом, чтобы заняться ими незамедлительно, а миссис Грин караулила его для очередного решительного, но – как всегда – безответного ультиматума по поводу курения в постели и беспорядка в комнатах. Поэтому джентльмены не торопились покидать уютную гостиную в доме Ивы, а злоупотребляли долготерпением Алоиза. Впрочем, Алоиз считал себя частью значительного дела, и его терпение было скрашено мыслями о своём несомненном скромном, но достойном вкладе в него.

В конце концов, после ухода доктора, который задержался, чтобы выпить чаю и поболтать с джентльменами, Флитгейл в подробностях рассказал Суону о своём посещении Общества по изучению психических явлений и о своей прогулке по кладбищу. На всём протяжении его рассказа инспектор изумлённо качал головой, и несколько раз переспрашивал о поведении Хайгейтского призрака и тех могилах, которые оказались так милы привидению. Он всё аккуратно заносил в свой блокнот, но когда Гай закончил историю, Суон с какой-то неприязнью посмотрел на написанное и заговорил недовольным тоном.

– Ерунда какая-то, Флитгейл! Зачем фон Мюкку понадобилось проверять тайник, если он указал на него своему агенту? А тем более – искать её? Агент мог искать её, но барон-то точно знает, где находится тайник! – неудовольствие инспектора, конечно, было обращено вовсе не на Флитгейла, а на то, что выходило у него в записной книжице.

– Так что же, выходит, что ещё кто-то знал, или догадывался о тайнике? – медленно, словно сам себя, спросил Флитгейл.

– Выходит, что так. Чёрт побери, Флитгейл, что же это выходит? Значит… значит… ещё кто-то кроме нас знал о содержании записки.

– А что конкретно написано в записке, инспектор? Дословно? – Гай взял листок бумаги, занёс над ним карандаш и выжидательно посмотрел на Суона.

– Дословно: «Хайгейт, северо-запад, под урной».

– Вот как? Только это? Странно, – Флитгейл задумался. – Знаете, инспектор, мы часто просматриваем записи наших предшественников – охотников за кладами, путешественников. Они записывают что-нибудь вроде «справа от дерева на тридцать шагов» или «на юг от статуи фараона», в таком духе. Такие упоминания предназначены только для самого автора, который вспомнит место даже через десять лет, либо для кого-то, кто хорошо знает местность и работы, которые там производились. И знаете, что мы делаем в таких случаях? – глаза Гая загорелись. – Мы проверяем все места, соответствующие описанию, это же очевидно. Ходим от одного дерева к другому, от одной статуи – к другой. И везде проверяем.

– Но для того, чтобы вот так вот ходить от дерева к дереву, эту записку надо было сначала прочитать! То есть, некто не просто видел записку, но ещё и смог её быстро расшифровать, а потом отправиться на поиски тайника. Кто-то видел записку, но не взял? Когда? Прямо на сеансе, если он – или она – достаточно ловки, чтобы провернуть это совершенно незаметно? Или после, когда Мелисанда унесла записку с собой, но ещё не обнаружила её? Господь всемогущий, опять одни вопросы… А этот бродяга, он может точно вспомнить, когда это было?

– А было это почти три недели назад, в ночь с четверга на пятницу. Около часу ночи, приблизительно, но точно после полуночи. Он хорошо запомнил этот день, потому, что накануне нашёл кошелёк на дорожке.

– Этому можно доверять. Такие события как находка кошелька – это знаменательный день для бродяги. Но это, позвольте, было сразу после убийства Фицгилберта! Сеанс-то был в четверг! То есть, кто-то видел записку либо на сеансе, либо сразу после… Но второе маловероятно, певица ведь поехала домой. Подождите, Флитгейл, я отпустил гостей Бёрлингтона около одиннадцати… кто-то мог сразу после этого двинуться на кладбище. Было даже время заехать домой и переодеться. Секунду, секунду… Бёрлингтоны оставались в доме, это точно. За баронессой Фицгилберт прислали машину, её увезли домой. Мелисанда… её отвёз сержант Ричардс, проводил до порога. Как поехали полковник Брюстер и Урусов – нам доподлинно не известно. Полковник и Урусов. Урусов и полковник. Опять эти двое. И ведь Мелисанда… может быть всё же она была в курсе дел своего мужа?

– Знаете, ужасно неудобно, что Брюстера убили, – досадливо поморщился Гай, – нам никак не проверить, был ли он той ночью дома, и что он действительно видел на том сеансе.

– Нам было бы трудно это проверить, даже если бы он был жив. Урусова нам тоже не проверить, хотя хоть он, слава Богу, пока жив и здоров. А полковник нам уже ничего не скажет… Кстати, Флитгейл, у вас были какие-нибудь планы на нынешний вечер? – неожиданно оживился Суон.

– А что, у вас есть какая-то идея? – с готовностью откликнулся Гай.

– Нет, ничего нового. Просто я подумал, если у вас нет никаких планов, мы могли бы сейчас поехать в Управление, в мой кабинет, и вы помогли бы мне покопаться в бумагах Брюстера. Мне привезли три коробки его архива. Вы ведь привыкли иметь дело с письменными, так сказать, источниками. Заодно и поужинаем.

– Помогу вам с превеликим удовольствием, инспектор. Какие уж тут планы! Всё равно ничем не могу заниматься. А теперь поздно, миссис Грин будет опять бурчать, что я стучу ящиками и вообще…

Джентльмены вышли из дома и бодрым шагом направились от Портман-сквер в сторону Скотланд-Ярда.

– Знаете, у этого Брюстера была отвратительная привычка писать на каких-то клочках, бумажонках, обёртках… Причём всё это он хранил. Конечно, замечательно, но сейчас целое подразделение сидит и разбирается в этой куче обрывков, – ворчливо посетовал Суон. Флитгейл насупился и ответил за Брюстера:

– Ну, знаете ли, иногда приходит в голову какая-нибудь мысль, не запишешь – точно забудешь, а под рукой нет ничего подходящего. Вот и приходится хватать первое, что под руку попадётся, салфетки там всякие, обёртки. Ну, иногда, правда, эти бумажки теряются – ужасно досадно.

– Вам виднее. Вот, может быть, раз вы так хорошо это понимаете – вы и поможете мне разобраться с этими бумажками. У вас наверняка глаз намётанный!

Флитгейл с тоской подумал о той самой бумажке, на которой он три дня назад набросал перевод текста одной печати. Этот перевод просто вспыхнул у него в мозгу, как озарение, в тот самый момент, как Гай развернул находку в тесной каморке Азиатского общества; он оторвал клочок папиросной обёрточной бумаги и быстро нацарапал на ней перевод. И вот уже три дня он искал её повсюду, и не мог найти. Поэтому он горестно вздохнул и ускорил шаг.

По дороге они купили жареной рыбы с картошкой и пива, а в кабинете Суона удобно расположились за столом. На столе аппетитно, но не слишком изысканно благоухал их скромный ужин; ящики с бумагами стояли под столом, и джентльмены доставали по одной тетради или папке и с комфортом изучали их, зачитывая друг другу особо примечательные места и попивая пиво.

Надо сказать, что в основном это было довольно неприятное чтение. Финансовые расчёты Брюстера, открывавшие его южноафриканские махинации, были уже подробно изучены тем самым «подразделением», упомянутым Суоном, а джентльменам достались записные книжки и отдельные листки с личными заметками. Наброски к книге и её черновики Гай отложил в отдельную стопку – они были, как ни странно, малоинтересны. Одни и те же эпизоды путешествий полковника по колониям описывались по нескольку раз, иногда с противоречивыми подробностями, что свидетельствовало о том, что большинство их было творчески переработано полковником, и имели уже малое отношение к реальности.

Другие записи носили другой, можно сказать, личный характер. Просмотрев несколько книжек, Суон сказал:

– Все эти записи уже были уже просмотрены моими коллегами. Но в них искали упоминания о любых связях с Германией. Ну, а мы будем читать всё подряд и обо всех.

– И что же, он упоминал о Германии или бароне фон Мюкк?

– Если бы он и был нанят фон Мюкком, то не стал бы об этом писать. Он не писал особо и о своих махинациях в Южной Африке, всё же не дурак. Зато про всех остальных…

Несколько тетрадей было заполнено желчными отзывами о разных людях, саркастическими характеристиками вроде «старый маразматик Макдэвиш» или «хитрая лиса Грегори». Кто такой этот Грегори, Флитгейл не знал, а вот за старика Макдэвиша ему стало обидно.

– А что, он там пишет об участниках сеанса у Бёрлингтона? – спросил Гай, заглядывая в тетрадь.

– Да, вот здесь. Про Мелисанду фон Мюкк, про баронессу Фицгилберт, ей-богу, противно, Флитгейл, потом сами посмотрите, а вот тут… смотрите-ка… – Суон начал беспокойно листать книжицу, – тут лист вырван! Дальше сразу про какого-то доктора, с полуслова. Чёрт побери, зачем он вырвал этот лист! Смотрите, тут начато: «Барона Фиц…» и всё. Криво вырвал. Вот, у корешка: «н», «бр», «жи»…

Суон поднял книжку к самым глазам, стал смотреть на листок в косом свете от электрической лампы, ругаясь сквозь зубы и щурясь на яркий свет.

– Ничего не видно. Продавлено слабо. Чернила не отпечатались, одни точки. Ну вот…

Дальше джентльмены работали молча, глубоко раздосадованные и опечаленные. Скоро записные книжки закончились, на дне коробок обнаружился ворох разрозненных бумажек. Гай стал вынимать их и раскладывать перед собой: в основном, это были выписки из разных книг, цитаты, подобранные для книги, названия статей и какие-то наброски. Переворачивая листок за листком, Гай складывал их неровной стопкой, мысли его невольно отвлеклись от дел Брюстера и вернулись к потерянному переводу. Суон бросил свою работу и медленно попивал пиво, автоматически набрасывая очередное дерево в собственной записной книжке.

Флитгейл отложил очередной обрывок бумаги, потёр глаза, и подумал, что перевод, должно быть, в немецком словаре. На букву Т, поскольку он как раз перед этим проверял слово «Töpferscheibe», то есть – гончарный круг. Совершенно верно, свой набросок перевода он положил на раскрытый словарь, а словарь потом закрыл! Эта мысль так поразила Флитгейла, что он с изумлением уставился на листок в своей руке. На бумажке было коряво написано: «Ричард Уосли. Предубеждение против фотопортретирования среди аборигенов Австралии и Океании: по материалам третьей экспедиции Географического Общества, с.15, иллюстрация 30». «Это совсем не то…» – с удивлением подумал Гай, но тут же очнулся. Это был листок, вырванный из записной книжки, довольно небрежно, второпях, на одной стороне было написано что-то о каком-то докторе, а поверх, наискосок листа – название статьи. А текст другой стороны начинался с «…гилберт».

– Дайте, дайте сюда записную книжку с вырванной страницей, скорее! – всполошился Гай, словно боялся, что бесценные строки сейчас исчезнут сами собой. Суон захлопал руками по столу, где были разложены бумаги, раскопал книжицу и раскрыл на нужном месте.

– Прикладывайте, теперь, прикладывайте! – нетерпеливо распорядился Гай, протягивая Суону свой обрывок.

– Чёрт возьми, Флитгейл, чёрт возьми… Чёрт возьми!

– Ну, читайте же, читайте!

Суон прижал листок пальцем к обрыву в записной книжке и прочитал:

«Барона Фицгилберта мне даже не жаль. В конце концов, одним политиканом меньше. Невелика потеря для Британии, может быть даже – большое одолжение. Урусов мне не опасен. Ничего не знает ни о Наупорте, ни о Ледисмит[10]. Зачем русскому браслет певички? Вот будет номер, если он – жиголо и мошенник. Обычный воришка, который обчищает богатых любительниц спиритизма. Драпал из России, потому что там его вывели на чистую воду. Припугнуть».

– Чёрт побери, – в который раз повторил Суон, закончив чтение, – это золотая бумажка.

– Но… можно ли это считать признанием в убийстве барона?

– Хм, нет. Прямого признания покойник не сделал. Но – Урусов! Чёрт побери – Урусов!

– А что – Урусов?! – запальчиво воскликнул Флитгейл, – Если уж безупречный Фицгилберт – немецкий шпион, то почему бы Урусову не быть мерзавцем?

– Ну, да… Урусов подавал Мелисанде манто, это очень удобный момент для того, чтобы снять с неё браслет. И Брюстер намекнул Мелисанде, что видел, как это сделал Урусов. Чертовщина какая-то. Урусов. Может быть, он, действительно неравнодушен к Мелисанде? Ну, не может же быть, что он вор? Ничего не понимаю.

– Знаете, Суон, я никогда не буду вести дневников. Кроме полевых, конечно, – мрачно заметил Флитгейл, сгружая архив Брюстера обратно в коробки, стоящие на полу. – Мало того, что это всё надо писать, так ещё потом, не приведи Господь, кто-то это ещё и читать будет. И вообще, что за фанфаронство, что за амбиции – всякое своё дурацкое мнение увековечивать на бумаге!

– Да, мне кажется, для этого надо обладать особым складом характера. Но всё же, согласитесь, это нам сильно помогло. Хотя… Либо уж писал бы всё, как было, или не водил нас за нос, – в сердцах закончил Суон. – А то – что Урусов? Нам к нему не подобраться ни с какой стороны. Консул его прикидывается больным уже третью неделю, сам князь при своём дипломатическом иммунитете. Вести с ним душеспасительные беседы я, пожалуй, больше не буду – толку всё равно никакого.

Суон был обижен, расстроен и глубоко уязвлён. Через некоторое время он справился с раздирающими его чувствами, вновь стал серьёзен и заговорил:

– А что, если так… Урусов снял с Мелисанды браслет по каким-то своим соображениям. Допустим, он действительно воришка. Брюстер это видел. Но! Вдруг Урусов и сам видел то, что для его глаз не предназначалось? Ну, к примеру, видел, как Брюстер убил Фицгилберта. Тогда…

– Тогда Брюстер мог заставить Урусова молчать об этом, шантажируя его! Там же написано – «Припугнуть». И… тогда выходит, что это Урусов убил Брюстера. Полковник распустил язык в курительной комнате у Бёрлингтонов, и после приёма русский навестил полковника и убил его! Все эти разговоры о летучих мышах, загадочных смертях и прочем… А вам, инспектор, он солгал, – Флитгейл замолчал, глядя на вмиг осунувшееся лицо Суона.

– Знаете, Флитгейл. Здесь недалеко есть отличный паб. Пойдёмте, выпьем, – наконец, сказал Суон.

* * *

Ива лежала в постели. На столике рядом остывал чай, от него в свете лампы под рубиновым стеклом поднимался прозрачный змеистый пар.

Цветы уже начали незаметно увядать – они выглядели ещё совершенно живыми, но запах, едва уловимый аромат увядания уже витал в комнате, пока ещё только намёком на скорую смерть цветов. Едва заметно усохли лепестки роз, потемнели гортензии, раструбы калл едва различимо сморщились и налились желтизной. Ива посмотрела на каллы, грустно улыбаясь. В руке она держала записку от князя Урусова – несколько вежливых строк, но Ива умела не просто читать между строк. Она умела читать мысли, которые двигали этой рукой, какие бы слова она не выводила. Больше того, она видела сейчас очень ясно, куда ведёт вязь ровного письма. Ива усмехнулась, подумав о том, что инспектор Суон прочитал и эту записку, как десяток других милых, ни к чему не обязывающих строк со словами сочувствия и сожаления о случившемся. Прочитал, но ничего не увидел, конечно.

«Новость, которая заставила меня глубоко опечалиться…»

О, нет. Записка эта была совсем о другом.

«Увидеть Вас ещё раз до моего отъезда из Лондона…»

Ива закрыла глаза, увидела чётко, но без звука, словно в кинематографе: пароход, порт с краснокирпичными зданиями, выстроившимися в линию; далеко, за плоскими протоками и бедным городом, ещё дальше, не на горизонте, а над ним – белая гора, на вершине которой лежит, как журавлиное перо, длинное белое облако.

Грустные глаза, плечо в белом пиджаке, на плече – женская рука, полноватая равнодушная ручка в кружевной перчатке. Белый зонтик, золотые локоны, смешливые глаза.

«… вероятно, единственная возможность встретиться с Вами…»

Нет, господин Урусов, мы ещё непременно встретимся, – подумала Ива, усмехаясь и аккуратно складывая записку. Она легко поднялась с постели, подошла, грациозно лавируя между вазами и корзинами, к бюро около окна и спрятала записку в маленькую шкатулку эбенового дерева, что стояла на верхнем ящике бюро. «Встретимся, – подумала она, – и вы будете очень удивлены этой встречей».

Глава 18. Перчатка Флитгейла

– Ну, довольно, джентльмены, – сказала Ива, появляясь на пороге гостиной в утреннем платье китайского покроя и в бирюзовой чалме. Один её вид совершенно разъяснял смысл её слов. Ива более не собиралась скрываться в затемнённой спальне – Беттина вынесла все цветы, они уже откровенно, отчаянно вяли, Иве было скучно, Алоиз пересказывал странные вещи, которые происходили за стенами её дома, пора было принять в них более активное участие.

– Мисс Ива, дорогая, а доктор Феотокис… – начал Суон, спешно разгоняя перед своим носом плотный сигарный дым.

– Доктора Феотокиса здесь нет, как я успела заметить, – светским тоном сообщила Ива и заняла кресло, с которого торопливо поднялся Флитгейл. – Пожалуй, стоит открыть здесь клуб. И полагаю, здесь уже достаточно накурено. Ну, что же, джентльмены, расскажите мне – что вы собираетесь теперь делать?

Инспектор Суон вынул из кармана записную книжку Брюстера и протянул её Иве, предварительно раскрыв на развороте, в который был вставлена отдельная, сильно смятая страница, прежде вырванная.

– И что же вы собираетесь делать? – повторила Ива свой вопрос, прочитав запись полковника Брюстера и возвращая книжицу инспектору.

– По правде говоря, вчера, по дороге домой, меня посетила отличная идея, – признался Суон, кидая извиняющийся взгляд на Флитгейла. Ему было словно неловко, что эта идея посетила его уже после того, как они расстались, выпив по две пинты пива в пабе «Синий лев».

– Нам сложно вызвать князя Урусова на совершенно откровенный разговор. Я до сих пор не могу поверить в то, что князь лгал мне при наших встречах, но я могу ошибаться, хотя редко ошибаюсь в людях. Другое дело, что он мог не рассказать мне всей правды, а умалчивание трудно назвать ложью. Но мне нужна не просто правда, но вся правда о его участии в этих событиях. А для этого я должен иметь веские основания заставить Урусова говорить эту самую правду. Надо заставить его совершить какой-нибудь неосмотрительный и неблаговидный поступок, подсудное дело, которое, при определённых обстоятельствах не может остаться незамеченным даже при его дипломатическом иммунитете. Тогда, вероятно, он будет вынужден быть совершенно откровенным, чтобы спасти свою репутацию.

– Ну, что бы это могло быть? Воровство? Это, право, как-то по-детски. Не станем же мы в самом деле обвинить его в краже браслета? – растерянно спросил Флитгейл.

Ива наблюдала за всем этим разговором с каким-то настороженным вниманием, переводя взгляд с одного джентльмена на другого.

– Впрочем… послушайте, у меня есть одна мысль, – сказал Суон, глядя на Флитгейла оценивающим взглядом, словно опытный портной, прикидывающий на глаз рост и размер клиента, – идея, на первый взгляд, бредовая, но – как крайняя мера – может сработать.

– Идея? Какая? – неуютно ёжась, спросил Гай.

Теперь Суон посмотрел на мисс Иву, улыбнулся и произнёс с явным удовольствием:

– Дуэль.

– Что?! – лицо Гая вытянулось.

Ива, едва сдерживая невольную улыбку, стала смотреть в окно.

– Дружище Флитгейл, вы должны вызвать Урусова на дуэль. Помнится, он сказал мне, что выбирая между репутацией медиума и джентльмена, он без сомнения выберет репутацию джентльмена. Позиция благородная, но крайне уязвимая. К тому же у него уже была скандальная дуэль в России.

– Но… но зачем? То есть – каков будет повод? Мы с ним едва знакомы!

– Ну, вам придётся как-нибудь счесть себя уязвлённым. И бросить ему перчатку. Вы умеете стрелять?

– Стрелять? Ну да, я сносно стреляю, в экспедиции всегда есть оружие и мне даже доводилось его доставать, но не стрелять в людей!

– А до этого дело и не дойдёт. Главное, чтобы вы держались уверенно. Когда вы поднимите пистолеты, появлюсь я с парой-тройкой надёжных ребят и пресеку безобразие. В любом случае – Урусов будет стрелять первым, и он, как человек великодушный, и уже стрелявшийся, не пожелает взять греха на душу и промахнётся. Да нет же, Флитгейл, не волнуйтесь, я не допущу начала поединка, клянусь вам! А участие в дуэли – заметный проступок. В сочетании с прошлыми тёмными историями Урусова в России – и подавно. Это шанс, друзья мои.

– Но… но с чего бы мне вызывать Урусова на дуэль? – продолжал упираться Флитгейл.

– Я разрешаю вам использовать моё имя, господа, – откликнулась Ива милостивым тоном, уже не скрывая улыбки. В этой улыбке было что-то победное, почти ликующее, глаза Ивы зазеленели – как видно, от бирюзового тюрбана с турецкой брошью. Изящная бровь легко взлетела к шёлковому обрезу тюрбана, подбородок приподнялся с очаровательным достоинством.

– В таком случае… конечно, – ответил Гай, понимая, что теперь ему не отвертеться от поединка.

– Мисс Ива, вы невероятно великодушны, – улыбнулся Суон.

– Не стоит благодарностей, – тон Ивы стал деловым. – Кстати, через два дня будет приём у леди Каринс, об этом написано в светской хронике. Урусов будет там наверняка, а вам, Гай, я напишу рекомендательное письмо. Леди Каринс – большая любительница истории, она будет в восторге. Напишу ей сейчас же. Придётся срочно прийти в себя после столь долгого беспамятства.

* * *

Два дня прошли в состоянии нервической ажитации. Вернее, эту ажитацию в полной мере ощущал только Флитгейл – срочно поправившаяся Ива, хотя и не выходила из дома, но с жадностью принялась за те занятия, которые прежде были ей строго запрещены – чтение и раскладывание карт. Всё это было и теперь крайне не рекомендовано доктором Феотокисом, но Ива предусмотрительно принимала его, лёжа в постели, а доктор с удовлетворением отмечал быструю поправку после столь значительного инцидента. Несколько ушибов и лёгкое сотрясение мозга – мисс Ива легко отделалась, а её душевное состояние не вызывало никаких опасений грека.

Суон целыми днями мотался по Лондону и ближайшим пригородам – он тщательно проверял все факты, которые попадали к нему в руки, собирал воедино все разрозненные свидетельства и обрывочные слухи: он готовился к заключительному этапу дела. Необходимо было сделать так, чтобы после прояснения роли Урусова в этом спектакле, Суон мог положить на стол Харрисона исчерпывающий рапорт. Его торопили.

Комиссия по созданию новых линейных кораблей, несмотря на смерть барона Фицгилберта, уже назначила организационное заседание на первую декаду ноября, а ноябрь наступал в день приёма у леди Каринс. До первого заседания комиссии было необходимо совершенно раскрыть это дело, чтобы удостовериться в том, что секретности работы новой комиссии ничто не угрожает, и Фицгилберт был единственным агентом фон Мюкка. Но Суона торопили не только со стороны его новых начальников, представлявших разведывательный комитет при Министерстве Внутренних дел, но и старый приятель, главный комиссар Столичной полиции Брэдфорд. Общество было крайне недовольно медленным ходом расследования, полицию упрекали в бездействии, удовлетворяющий всех результат расследования требовался незамедлительно.

Флитгейл пытался заняться составлением каталога находок, который позволил бы ему с достаточной аргументированностью требовать продолжения работ в Турции в следующем сезоне, но и у него дело двигалось медленно. Гай то и дело бросал работу и начинал бродить по комнатам между распечатанными турецкими ящиками, что-то бормоча и жестикулируя. Лихорадочное настроение квартиранта было настолько очевидным, что миссис Грин не осмелилась досаждать ему своими обычными внушениями, и даже принесла чаю в неурочное время, приложив к нему два слегка запылившихся сухарика.

Впрочем, одна вещь несколько примиряла с действительностью – Гай нашёл свой потерянный перевод, именно в немецком словаре технических терминов, правда не на букву Т, где искал "Töpferscheibe", а на R, где проверял "Röstreduktionsverfahren" – восстановительный обжиг. Гай счёл это добрым предзнаменованием и до приёма леди Каринс смог закончить и окончательно отшлифовать перевод короткого текста печати.

Вечером знаменательного дня Флитгейл, в ссуженном ему Алоизом фраке и взятом напрокат цилиндре прибыл к особняку леди Каринс на Итон-сквер.

Леди Каринс оказалась живой, говорливой дамой приятной полноты, очень простой в общении и действительно проявлявшей живой интерес к истории и древностям. Она с увлечением представляла доктора Флитгейла гостям, и Гай, сразу почувствовавший себя не в своей тарелке в малознакомом обществе, с большим облегчением обнаружил среди приглашённых Бёрлингтонов, Болингброков, а также своего нового знакомого – мистера Макдэвиша. Через некоторое время он увидел и князя Урусова – тот прохаживался по гостиной с колоритным пожилым господином в сикхском тюрбане и вёл неторопливую беседу.

Гай стал держаться поближе к этой парочке. Накануне они с Суоном набросали несколько вариантов развития событий, которые, в зависимости от обстоятельств, могли привести к требованию сатисфакции, но теперь Гай даже не знал, с чего начать. Наконец Урусов, во время очередного круга по залу, заметил Флитгейла и церемонно поприветствовал его. Князь представил Гая своему собеседнику, господину Сингху, и далее у Флитгейла были все основания оставаться в его компании, ища походящий момент для ссоры.

Ощущение у Флитгейла было самое глупое. Вообще-то Урусов был ему симпатичен. Конечно, молодой аристократ производил порой впечатление сноба, но при его происхождении это было не так уж и странно. Рассуждал Урусов здраво, говорил немного, но всегда хорошо и к месту, шутки его порой бывали ядовиты, но всегда остроумны. Положительно, при иных обстоятельствах Флитгейл желал бы свести с ним более близкое знакомство, но теперь мучился задачей спровоцировать русского на какое-нибудь неосмотрительное слово. Однако молодой дипломат вполне оправдывал требования, предъявляемые к его роду деятельности, хотя и пожаловался как-то Суону, что склонности к нему не испытывал. Флитгейл уже отчаялся, когда рядом с ними появилась леди Каринс, сияя гостеприимством и радушием.

– Ах, вот вы где, господа! Прошу вас, присоединитесь к нашей небольшой компании, мы хотели бы послушать рассказы мистера Флитгейла. Граф Бёрлингтон уже рассказал нам удивительные вещи! Прошу вас, князь, и вас, почтеннейший мистер Сингх.

Джентльмены прошли к группе гостей, среди которых Гай вновь увидел старика Макдэвиша, сидевшего с крайне недовольным видом. Вероятно, он плохо слышал, что происходило вокруг него, и скучал.

– Послушайте, князь, – радостно сказал Флитгейл, – позвольте мне познакомить вас с совершенно выдающимся человеком. Помните, в прошлый раз у Бёрлингтонов зашёл разговор о всяком сверхъестественном? Ведь вас, кажется, интересуют подобные вещи? По крайней мере, вы разбираетесь в этом? Я познакомлю вас с членом совета Общества по изучению психических явлений, мистером Макдэвишем.

Флитгейл подвёл Урусова к Макдэвишу и представил его. Старик вмиг приободрился, и разговор тут же зашёл о тех вещах, которые вполне устраивали археолога. И не только археолога – вокруг тут же образовалась группа любопытствующих. И впрямь, как говорил Макдэвиш, разговоры об оккультизме открывали дверей в самые высокие круги общества.

– Так вот, господин Урусов, что бы ни говорили критики спиритизма, мы не можем отрицать несомненного существования некоторых людей, связанных с тонким миром, – назидательно говорил Макдэвиш под одобрительный гул остальных гостей.

– Да, князь, вы ведь и сами продемонстрировали нам свои способности, – любезно подтвердил граф Бёрлингтон, обращаясь к Урусову.

От напряжения Гай пропустил начало этого разговора; вероятно, вновь скрестили копья сторонники и критики спиритизма, и, по-видимому, Урусов вновь занял осторожную, дипломатическую позицию.

– Да, я немного практикую, но я не склонен придавать слишком большого значения всякому заявлению о сверхъестественном явлении или особой способности.

– Проверять эти сообщения и заявления действительно невероятно сложно. Это я вам заявляю как специалист, – Макдэвиш, увлёкшись, заговорил громко, игнорируя неубедительную попытку одной гостьи рассказать что-то душещипательное о привидениях из личного опыта. – Мне по занимаемой должности приходится отделять, так сказать, зёрна от плевел. Выслушивать всякие истории, ездить в разные места, если рассказ заслуживает мало-мальского доверия, составлять комиссии. Да вот мы с мистером Флитгейлом совсем недавно имели удовольствие выслушать увлекательнейшую историю одного бродяги с Хайгейтского кладбища…

Флитгейл аж похолодел – он никак не ожидал такого поворота в разговоре, и потому довольно бестактно перебил старика. Не хватало ещё, чтобы Урусов знал о том, что им известно о кладбище! От испуга он заговорил немного взвинчено:

– Можно не верить в россказни бродяги, но как можно сомневаться в честности человека из приличного общества!

– Что же, мистер Флитгейл, вы – учёный человек, археолог и историк, примите на веру всякое устное свидетельство? – спросил Урусов.

– Лондон – столица науки и просвещения, и здесь есть много достойных людей, которые составляют цвет спиритизма, и мой салон – тому лишнее подтверждение, – несколько самодовольно сообщил Бёрлингтон.

Некоторые гости вразнобой подтвердили слова графа: многие из присутствующих бывали гостями на сеансах в его доме, некоторые только рассчитывали на такую удачу.

– Но даже среди ваших гостей могут быть весьма умелые, скажем так, – имитаторы, – чуть кривя рот, негромко сказал Урусов.

– Что вы хотите сказать, князь? – волнение Флитгейла неожиданно переросло в азарт. – Вы обвиняете кого-нибудь из гостей графа в мошенничестве?

– У меня нет оснований подозревать кого-либо, мистер Флитгейл.

– Но даже одно ваше предположение оскорбительно и для хозяина дома, и для любого из тех уважаемых спиритов, которые имели честь быть приглашёнными в дом его сиятельства!

– Я вовсе не желал произвести подобный эффект своим замечанием, – досадливо поморщился Урусов. Напряжение среди гостей нарастало, происходило нечто из ряда вон выходящее, и всем захотелось оказаться поближе к центру событий.

– Я прошу вас, господин Урусов, пройти теперь в библиотеку, мне необходимо сказать вам несколько слов… – с этим Флитгейл поднялся, и на слегка деревянных ногах прошествовал в библиотеку за гостиной. Урусов, скривившись нервным тиком, быстро поднялся и вышел вслед за ним; в библиотеке остановился подле пюпитра для чтения и посмотрел на Флитгейла равнодушно-надменным взором.

– Вы неосмотрительно отозвались о гостях графа Бёрлингтона, среди которых, в качестве спирита, выступала и моя невеста, мисс Ива. И вы позволяете себе прилюдно обвинять её в мошенничестве и недостойном поведении! Знаете ли вы, милорд, что вы нанесли таким образом оскорбление мне. Я требую сатисфакции.

– Прошу вас, что за ребячливость, доктор Флитгейл! – в библиотеку ворвался Бёрлингтон, испуганно схватил Гая под локоть.

– Отчего же – ребячливость? – спросил Гай, сам не узнавая своего голоса, настолько он вдруг стал жёстким и резким. – Я – джентльмен, и я не позволю наносить оскорбление даме.

– Послушайте, это же просто недоразумение… – побелев, как полотно, продолжал Бёрлингтон срывающимся на фальцет голосом.

– Почему же – недоразумение? – выговаривая медленно и старательно, ответил Урусов. Его рот дёрнулся, красивое, утончённое лицо исказилось почти до неузнаваемости. – Доктор Флитгейл – человек серьёзный и вполне способный отличить недоразумение от оскорбления. Извольте, мистер Флитгейл. Ваш вызов принят.

* * *

Алоиз разливал чай в небольшие восточные пиалы, Суон раскуривал сигару, а Ива раскладывала нетрудный пасьянс на столике, когда в гостиную вошёл Флитгейл. Все взоры устремились на него, и в комнате повисла давящая тишина. По правде сказать, Гай выглядел так, словно ангел смерти уже осенил его своим чёрным крылом, или будто все призраки Лондона подкараулили его у входа в дом на Глостер-плейс.

Археолог, в не слишком ладно сидевшем фраке и с цилиндром в руке остановился посреди комнаты, несколько раз кашлянул, чтобы преодолеть спазм в горле, и сказал сиплым голосом:

– Он выбрал шпаги…

Алоиз тихо ахнул, Суон не успел раскурить сигару, обжёг пальцы и сквозь зубы чертыхнулся.

– Ну-ну, Флитгейл, только без паники, – опомнился он, – уверяю вас, драться вам не придётся.

– Садитесь, Гай, – Ива показала на кресло у камина, кивнула Алоизу, чтобы тот налил потрясённому гостю чего-нибудь покрепче. – Значит, Урусов принял ваш вызов?

– Принял, – безнадёжно ответил Гай.

– Уверяю вас, дорогой друг, повторяю – дуэли не будет! – утешал Флитгейла инспектор, стараясь перехватить цилиндр, который тот не знал куда деть, пока Алоиз был занят приготовлением напитка.

– Но Суон! Я даже не знаю, как браться за эту штуку! Я же должен, как бы то ни было, встать, отдать честь, ну, что там требуется? Боже мой, это несерьёзно, дуэль не состоится просто потому, что князь умрёт от смеха… – горько, отчаянно выталкивал слова Флитгейл. – Он пришлёт своего секунданта. Завтра мне надо быть дома и ждать его делегации… Какой кошмар.

Взгляд археолога красноречиво взывал к инспектору: «Это вы втравили меня в это дело!». Суон выглядел совершенно подавленным. Ива наблюдала за этой сценой спокойно, с любопытством искушённого зрителя.

– Послушайте! – неожиданно спохватился Суон. – Мисс Ива, полгода назад вы как-то обмолвились, что Алоиз – отличный фехтовальщик, не так ли? Гай, дружище – ваша задача оттянуть дуэль на пару дней, а вы, Алоиз, не соблаговолите ли дать нашему другу пару уроков фехтования? Просто для некоторой уверенности?

Алоиз поставил старинный толстостенный рёмер на столик перед Флитгейлом, аккуратно поправил пробор. Лицо его выражало крайнюю степень ответственности.

– Если мисс Ива не будет возражать… – сдержанно и достойно произнёс он.

– О, нет, я не буду возражать, – заверила Ива.

– Сейчас я не являюсь членом какого-либо фехтовального клуба, вероятно, нам придётся найти какое-нибудь уединённое место для уроков в пригороде. Если я завтра не буду нужен мисс Иве, то мы могли бы рано утром отправиться в сторону, скажем, Фарнхэма, и провести там первую половину дня.

– Прекрасная идея, Алоиз. Полагаю, что Беттина вполне справится одна, а вы с мистером Флитгейлом потренируетесь, – подтвердила прорицательница, возвращаясь к пасьянсу.

Гай немного взял себя в руки, откинулся на спинку кресла и впервые вздохнул без судороги в гортани.

– Боже мой, если бы полгода назад мне кто-нибудь сказал, что я буду драться на дуэли с русским князем, я бы от души посмеялся…

– Но если бы полгода назад вам кто-нибудь сказал, дорогой Гай, что вы отправитесь в Сакчагёзю, вы бы тоже не поверили!

– Полгода назад об этом сказали мне вы, Ива. И я не придал этому никакого значения. Да… кажется, про дуэли меня не предупредили, – Гай вымученно улыбнулся.

Через час Суон сказал, что отвезёт Флитгейла домой и проследит, чтобы он не подвергся атаке миссис Грин. Уходя, он задержался, чтобы пожать руку Иве и вздохнуть с раскаянием:

– Мне жаль, что я подвергаю нашего друга такому испытанию, но я уверяю вас, что приложу все усилия к тому, чтобы…

– Инспектор, поверьте мне, – мягко перебила его Ива, – Гаю не угрожает ровным счётом ничего, а упражнения на свежем воздухе будут ему исключительно полезны. Но вот вы, инспектор… Впрочем, всё обойдётся.

Глава 19. Дуэлянт и секундант

Инспектор Суон сидел за столом в своём кабинете в Скотланд-Ярде, он был в самом мрачном расположении духа. Идея с организацией дуэли уже вчера перестала ему казаться блестящей, по крайней мере – энтузиазм Суона заметно поугас.

Чтобы взять Урусова с поличным, необходимо было, чтобы дуэль началась. По крайней мере, чтобы дуэлянты встали на линию боя и обнажили клинки. В этот момент можно эффектно появиться откуда-нибудь из кустов, или из-за каких-нибудь развалин… С одной стороны, надо держаться так, чтобы засаду было трудно обнаружить, с другой – надо быть рядом, чтобы дело не зашло слишком далеко. Урусов – человек умный, он прекрасно понимает – на что идёт. И дерётся не впервые. Наверняка, прибудет с секундантом, или даже секундантами, заранее, чтобы осмотреться и проверить место поединка. Забавно будет, если Суон со своими доблестными сержантами будут бежать по буеракам, размахивая оружием и выкрикивая положенные при задержании слова. А что, если князь найдёт какой-нибудь уединённый зал, или, не приведи господь, устроит дуэль на квартире? Флитгейл прав – всё это может обернуться фарсом.

Он ждал телефонного звонка от Флитгейла – у археолога телефонного аппарата не было, он должен был позвонить ему из аптеки на углу Дорси-лейн сразу же после ухода секунданта князя Урусова и сообщить о месте и времени проведения поединка. На примете у Суона было два отличных сержанта – Шелтон и О’Брайен, он должен был успеть подготовить их к этой операции и распределить роли. Вероятно, ему придётся съездить на место дуэли (скорее всего, она состоится где-нибудь за городом), и разведать местность.

В утренних газетах было напечатано, что мадам Мелисанда фон Мюкк поёт прощальный спектакль через две недели, а рождественские концерты она будет давать уже в Берлине. Естественно, фон Мюкку надо было вернуться в Германию и отчитаться о проведённой операции, каковы бы ни были её результаты. Суон до сих пор не мог совершенно удостовериться в том, была ли эта операция успешной или провальной. Чета фон Мюкк в свете не появлялись, Мелисанда сидела дома тише воды, ниже травы, выезжала только на репетиции и спектакли, а после спектаклей никого не хотела видеть и покидала Оперу, даже не приняв обычных посетителей, вроде членов Королевского оперного общества или Лондонского Гайденовского клуба. Фон Мюкк позволил ей сменить аквамарины на бриллианты, и на время спектакля и вечерами собственноручно запирал их в шкатулке супруги или в сейфе своего кабинета. Это то, что Суон знал доподлинно. Он не мог знать, но догадывался, что Мелисанда была ни жива, ни мертва от страха. И совсем уж он не мог знать о том, что Мелисанда уже поостыла в своих мечтах о заснеженной России, Императорском театре и титуле княгини; при всей своей впечатлительности Мелисанда была довольно практичной особой, и хотя и теперь её охватывало жаркое волнение от одного воспоминания о молодом русском князе, всё же она вполне отдавала себе отчёт в безумности предприятия. Записку она сохранила, ведь это было так романтично, но увы…

Но ещё Суон точно знал, что и сам фон Мюкк нигде, кроме театра, не появлялся; в клуб, членом которого являлся, не выезжал уже вторую неделю, а все письма, которые отправлялись из дома, были адресованы в Королевскую придворную оперу на Унтер-ден-Линден в Берлине. Письма были аккуратно перлюстрированы, но на первый взгляд, не содержали ничего, кроме скрупулёзного перечня всех условий гастролей Мелисанды и уточнений к этому списку, включавшему размер и обстановку гримуборной, количество персонала, прикреплённого к примадонне, и состав оркестра. Означало ли это что-то большее, чем обсуждение контракта – было неясно, но более фон Мюкк ни в какой переписке не состоял и ни с кем подозрительным в Лондоне не встречался.

От всего этого настроение у Суона совершенно и окончательно испортилось, а уж когда дежурный сержант сообщил ему о каком-то посетителе, инспектор стал мрачнее тучи.

– Дорогой инспектор Суон. Так вышло, что в Лондоне у меня нет человека, которому я мог бы довериться в деле чрезвычайно щекотливом. Не окажете ли вы мне честь быть моим секундантом на поединке с мистером Флитгейлом?

Князь Урусов, в инвернесском пальто, с лайковыми перчатками в руках, смотрел на Суона с необычайной любезностью.

Это был великолепный удар. Флитгейлу крупно не повезло: с таким противником, как Урусов, Суон не желал бы скрестить оружие. Выдержка и хладнокровие князя были поистине убийственными. Как там сказала Ива? «Я нашла его примечательным человеком, артистичным, умным и решительным, несмотря на внешнюю нервозность». Внешнюю нервозность. Кажется, нужно было уже привыкнуть относиться к словам Ивы со всей внимательностью. Суон был не только видавшим виды полицейским, он был старым солдатом, и человеком, пережившим не одно потрясение в своей жизни. Он был оглушён, но на его лице не дрогнул ни один мускул, он даже не моргнул, глядя прямо в глаза Урусову.

– Я – офицер полиции, сэр… – ответил он значительно и членораздельно, предоставляя Урусову возможность самому сделать выводы из этого очевидного утверждения.

– Я так и думал. Полагаю, вы приготовили для себя другую роль в этом увлекательном спектакле? – спросил Урусов после недолгого молчания, в течение которого он пристально, но без малейшей эмоции смотрел Суону в глаза.

– Я бы предпочёл вообще не участвовать в подобных мероприятиях, – также спокойно и многозначительно отозвался старший инспектор.

В кабинете повисла напряжённая пауза, и прервал молчание русский князь. Он первым отвёл взгляд, с интересом посмотрел в окно и довольно неожиданно, приятельственным тоном проговорил:

– Прекрасная погода. Вероятно, последние солнечные дни перед наступлением зимы. Не желаете ли прогуляться, дорогой инспектор? Думаю, в Кенсингтонских садах сейчас должно быть очень мило. Мой экипаж к вашим услугам.

Через пятнадцать минут дороги, прошедшей в полном молчании, джентльмены вышли у ворот парка. Фонтаны уже были укрыты на зиму, Суон и Урусов медленно прогуливались по хорошо вычищенной дорожке с романтическим видом на величественный, но изящный дворец за гладью пруда. Князь поигрывал щёгольской тростью, рассеянно оглядывал пустынный сад, а потом заговорил тихим, ровным голосом.

– Нейтралитет Германии в русско-японском конфликте не может ввести в заблуждение никого. Сейчас кайзер активно стравливает две наши страны, с одной стороны – приберегая силы, а с другой – присматриваясь к военным потенциалам возможных европейских противников. Ни для вашего военного руководства, ни для наших секретных служб это не секрет. Поэтому, несмотря на ситуацию сего момента, наши стратегические интересы, в общем-то, совпадают.

Русские секретные службы вышли на фон Мюкка в Петербурге, прошлой зимой. Там он встретился со своим агентом, весьма высокопоставленным офицером Генерального Штаба и большим любителем оперы, устроившим для Мелисанды несколько домашних концертов. Нам удалось… убедить этого человека в неблаговидности его поведения, и вовремя получить в свои руки очаровательную сигаретницу с шифрованной запиской. Надо отметить, что шифр этот весьма примитивен, если знать ключ. Скрипичный ключ, инспектор, – Урусов улыбнулся. – Шифр основан на видоизменённой нотной записи латинскими литерами, а для его прочтения необходимо транспонировать текст на условное количество тонов, указанное в записке. Впрочем, ваши коллеги тоже быстро разгадали этот немудрёный метод. Тогда же было решено пока не пресекать деятельности фон Мюкка, а постараться проследить его связи в России и других странах. Некоторых агентов удалось перевербовать, а некоторых пришлось ликвидировать.

Также этот штабной господин сообщил нам, что в Лондоне у барона есть очень высокопоставленный агент из Адмиралтейства. На Фигилберта мы вышли не сразу, но к лету у нас уже не оставалось сомнений в том, что господин барон работает на немецкую разведку.

Я прибыл в Лондон с единственным заданием – либо перевербовать Фицгилберта, либо устранить его. По возможности мне надлежало также перехватить шифрованное сообщение и ту информацию, которой Фицгилберт снабжал немца. Перевербовать барона не удалось, но я надеялся предпринять ещё одну попытку. Мне надо было как-то войти в светские круги, и войти, не возбуждая никаких подозрений, так что мне пришлось играть роль медиума. Уверяю вас, старший инспектор, что этот сеанс у Бёрлингтона был для меня дебютом в этой роли, и я был готов к провалу. Но стоило рискнуть, особенно – учитывая, что удалось нечувствительно заманить Фицгилберта на сеанс, а любезный граф Бёрлингтон сделал за меня часть работы, пригласив Мелисанду. Я предположил, что на сеансе, который был устроен для меня графом Бёрлингтоном, состоится передача сообщения. А когда увидел браслет на руке примадонны и заметил некоторый интерес к нему в обществе, то быстро догадался, что это – лучший контейнер для шифра. Мадам Мелисанда сама предоставила удобный случай, расположившись рядом со мной за столом, остальное было уже делом ловкости рук. И, признаюсь, я сделал свою работу не совсем чисто. Подавая мадам манто и поправляя на ней меха, я снял браслет с её руки. Полагаю, что Мелисанда восприняла моё лёгкое прикосновение как знак расположения к ней. Мне показалось, что мой манёвр не остался незамеченным и Фицгилбертом. Тогда мне пришлось действовать незамедлительно. Этот мизерикорд я носил с собой с самого приезда в Лондон. Когда с места поднялся полковник Брюстер и началась эта суета, я задержался за креслом Фицгилберта и быстро нанёс удар кинжалом.

Да, я сильно рисковал. Но всё обошлось, более того, – подозрения пали на Брюстера. Вы ведь подозревали его, не так ли? Впрочем, я не льщу себе надеждой, что меня вы не держали под подозрением, несмотря на все мои усилия развеять их. Но не только ваши подозрения, сэр, пали на полковника, но и самого фон Мюкка. Собственно это, да ещё и неуёмная болтливость полковника, привели его к столь плачевному финалу. Очевидно, вы уже рассмотрели эту версию, и она кажется вам достаточно убедительной. Так что я не солгал вам, инспектор, – я не убивал Брюстера. Я вообще ни разу не солгал вам. Но ваши действия делают честь британской контрразведке, вы очень быстро разобрались в этой истории и обнаружили агента фон Мюкка.

Скажите, а мистер Флитгейл – также сотрудник британских служб? Простите, мой вопрос, конечно, может остаться без ответа. Моя откровенность вовсе не обязывает вас быть со мной столь же откровенным. Но есть некоторые факты… Его экспедиция в Турцию совпала по времени со временем визита фон Мюкка в Стамбул. Это меня насторожило. А вчера у леди Каринс я случайно узнал, что он проявлял интерес к Хайгейтскому кладбищу… Впрочем, не отвечайте, я понимаю.

Так вот, инспектор, я сумел увидеть записку, пока творилась вся эта ужасная суета после завершения сеанса, когда обнаружилось, что Фицгилберт мёртв. Я запомнил текст шифровки, а потом незаметно подбросил в муфту манто мадам Мелисанды. Взять записку я не рискнул – это могло вызвать подозрения у фон Мюкка. Когда вы позволили нам покинуть дом, я вернулся на свою квартиру, спокойно расшифровал записку и тут же двинулся на Хайгейтское кладбище. Мне ведь было неизвестно, кому предназначалась записка – фон Мюкку или Фицгилберту, и назначала ли она место передачи документов, или уже сообщала о том, где они оставлены агентом. За поиском тайника, вероятно, меня и застал тот бродяга, о котором говорил мистер Макдэвиш. Но тайник был пуст, значит – записка была предназначена Фицгилберту.

Таким образом, моя миссия была закончена, я сообщил об этом своему руководству, и мне оставалось только спокойно дождаться отзыва из консульства и перевода на другое место службы. За это время, я полагал, вы раскроете преступление, и спокойно спишете дело на покойного Брюстера. Но я вовремя понял, что вы – не просто… старший инспектор.

Вы припёрли меня к стенке, Суон. Вы очень тонко всё рассчитали. Вряд ли моя дуэль с доктором Флитгейлом совершенно расстроила бы мои планы, но она окончательно придала бы моему пребыванию в Лондоне скандальный оттенок, и создала бы массу сложностей в публичной карьере, если бы и вовсе не закрыла мне карьеру дипломатическую. А уж честь дамы… оскорблённый жених… Вы меня поймали на моей собственной правде, сэр. Да, а мистер Флитгейл и мисс Ива, они действительно помолвлены? Собственно, это было произнесено без свидетелей, так что…

– Не могу вам дать точного ответа… – ответил Суон, впервые раскрыв рот после ошеломляющего монолога князя Урусова.

– Впрочем, это неважно, – безмятежно отозвался князь, присаживаясь на скамью у пруда и укладывая свою трость у чугунного подлокотника. Лицо его было совершенно спокойно, за всё время рассказа оно ни разу не исказилось нервным тиком, было сдержанным и немного уставшим.

– Я отдаю себе отчёт в том, что я рассказал вам сейчас. Разумеется, я рассчитываю не только на вашу личную порядочность, сэр. Я рассчитываю на ваше профессиональное сотрудничество.

– Сотрудничество? В чём же? – спросил Суон, с интересом поглядывая на князя. Тот взял свою трость и стал чертить на гравии дорожки кривые линии.

– Инспектор Суон, вчера вечером я получил из России срочный приказ: до моего отзыва из Лондона фон Мюкка необходимо разоблачить как немецкого шпиона, и, вероятно даже, сделать это достаточно эффектно для руководства наших подразделений, чтобы исподволь подготовить некоторое потепление в отношениях двух стран. По крайней мере, на уровне наших секретных служб. Без вашей помощи мне не справиться.

– Хм, Урусов… – инспектор сейчас быстро прокручивал в голове все варианты. – Право, лучше бы я сразу согласился быть вашим секундантом. Впрочем, я должен подумать.

– Да, инспектор. Сразу же после нашей встречи я намереваюсь нанести визит мистеру Флитгейлу и принести ему мои искренние извинения. Я прошу вас составить мне компанию, иначе мистер Флитгейл ни за что не примет моих оправданий. Более того, я сделаю всё возможное, чтобы граф Бёрлингтон, бывший свидетелем того инцидента, также знал о моём искреннем раскаянии.

Визит к Флитгейлу имел всё-таки лёгкий оттенок фарса. Гай не спал этой ночью. Сперва он не мог заснуть от свалившихся на него переживаний, а в шесть утра явился Алоиз и повёз его на природу, упражняться в фехтовании. Теперь у Флитгейла ломило всё тело, правая рука дрожала так, что, взявшись за работу, Гай не смог написать и строчки. Около десяти часов он, наконец, привёл себя в рабочее состояние и сел за доклад, который ему предстояло прочитать на декабрьском заседании Лондонского Королевского Азиатского Общества. Вероятно, нервное возбуждение способствовало вдохновению, и к половине одиннадцатого Флитгейл уже составил весьма недурной конспект. Работа всегда поглощала его, так что только боль в мышцах напоминала теперь об утренних упражнениях. Теперь предстояло самое сложное: снабдить его необходимыми уточнениями и цитатами, сверить топонимы, поднять некоторые данные из полевых дневников и прочее. Поэтому когда около полудня в дверь гостиной постучали, Флитгейл не откликнулся, поскольку в тот момент был чрезвычайно занят.

– Флитгейл, друг мой. Господин Урусов хотел поговорить с вами, и просил меня быть свидетелем этого разговора, – сказал Суон, аккуратно вступая в гостиную Гая и стараясь не задеть грязных ящиков, нагромождённых от самого входа в комнату и до окна, оставляя узкий проход, вернее лаз.

– А, ерунда, – раздался голос Флитгейла откуда-то из-за ящиков, а затем появился и сам археолог, в криво наброшенном халате, с всклокоченными волосами и с глазами наркомана. Так он встретил полуденных посетителей, явившихся с официальной и непростой миссией принесения официальных извинений по поводу недоразумения у леди Каринс.

* * *

– Мистер Флитгейл, однако, проявляет недюжинное хладнокровие, углубившись в свои научные занятия после ссоры, привёдшей к вызову на дуэль, – заметил князь Урусов, выходя из дома на Дорси-лейн. – Впрочем, меня предупреждали о том, что англичане – исключительно невозмутимый народ.

– О, да, мистер Флитгейл – человек бесстрашный и исключительно хладнокровный. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы вызвать вас на дуэль, – инспектор с улыбкой вспомнил глубокое изумление, с которым Гай принял извинения Урусова, – Ну, впрочем, давайте сейчас вернёмся к интересующему нас разговору.

Суон и Урусов взяли кэб и отправились к Лондонским докам, где почти весь день провели, прогуливаясь по неприветливым окрестностям, время от времени заходя в различные заведения и греясь дешёвыми напитками. Урусов не проявлял ни малейшего недовольства специфическим окружением, тиком не дёргался. Суон, усмехнувшись, подумал – совсем мальчишка, а ведь как непрост. Про истинную степень участия Флитгейла во всей истории Суон не сказал ни слова, тем более – ни звуком не обмолвился об Иве. Урусов лишних вопросов не задавал.

– Я прочитал в газетах о неприятности, случившейся с мисс Ивой, – сказал князь, когда все деловые вопросы были уже решены. – Как вы полагаете, могу ли я справиться о её здоровье? Будет ли это уместно, тем более теперь, после этой ссоры с мистером Флитгейлом?

– Я, пожалуй, могу удовлетворить ваш интерес. Насколько я знаю – мисс Ива пришла в себя, ей немного лучше, её жизни ничто не угрожает.

– Слава Богу. А авто, сбивший мисс Иву, не нашли? Надо было бы наказать негодяя…

– Увы, не нашли. Теперь столько этих автомобилей, ваша светлость, просто ужас.

Глава 20. Прощальный сеанс князя Урусова

Граф Бёрлингтон лоснился от переполнявшего его удовольствия лично сообщить небольшому обществу потрясающие новости.

– Мисс Ива, господа, я счастлив сообщить вам, что князь Урусов любезно согласился провести ещё один спиритический сеанс в моём салоне до своего отъезда в Россию. Честно говоря, мы были так несправедливы к этому молодому человеку. Конечно, я понимаю, иностранец, русский, вся эта отвратительная история с убийством барона Фицгилберта, просто кошмар. Но я намерен исправить нашу нелюбезность; и какое счастье, что его светлость – человек учтивый и благородный, проявил такую необычайную деликатность после нелепой ссоры с мистером Флитгейлом и согласился ещё раз посетить мой дом! Мы стали так подозрительны, всюду нам мерещатся мошенники и шпионы. Но – подумайте, какая история с фон Мюкком! – неожиданно воодушевился граф, обращаясь к инспектору Суону.

– А что с бароном фон Мюкк? – спросила мисс Ива с любопытством, в то же время насмешливыми, лукавыми глазами глядя на инспектора.

– О, мисс Ива, джентльмены, только пусть это останется строго конфиденциально, никакой огласки! – вероятно, в великосветских салонах уже не один раз обсуждалась потрясающая строго секретная новость, а потому рассказ графа Бёрлингтона был отточен до мелочей, и ему не терпелось повторить его, – Знаете ли вы, что он был немецким шпионом?

– Боже мой, кто бы мог подумать! – изумилось общество.

– И знаете ли, как его вывели на чистую воду? Инспектор, может быть вы в курсе?

– Понятия не имею! – ответил Суон. – Может быть, мистер Флитгейл слышал что-нибудь?

– Нет, господа, я ведь сейчас совершенно не интересуюсь текущими событиями; можно сказать, что я целиком и полностью пребываю в седьмом веке до рождества Христова, – Флитгейл пребывал также в самом благодушном настроении. Как ни странно, особое облегчение теперь он испытывал даже не от того, что необходимость драться на дуэли отпала, а от того, что не надо было ездить за город и упражняться в фехтовании с Алоизом.

– Ну, разумеется, господа, просто в высшем свете подобная информация происходит, как правило, из самых компетентных источников, – чуть самодовольно заметил Бёрлингтон. – Так вот, этот фон Мюкк, немецкий шпион, имел агентов в разных странах, и в Англии в том числе. Но! Этот агент уже был известен нашим доблестным секретным службам. А также им был известен тайный код, основанный на… на… кажется что-то каббалистическое, если я не ошибаюсь. И вот, была разработана изящная и совершенно сокрушительная операция: фон Мюкку была доставлена шифрованная телеграмма, которая якобы – вы понимаете, господа? – якобы была составлена одним из его агентов в Италии. И сообщала она о том, что этот самый агент прибывает в Лондон с дипломатической миссией, и имеет какие-то особо секретные документы, которые желал бы передать ему через тайник. А знаете ли вы, где был обустроен шпионский тайник? На кладбище!

Всё общество отреагировало на это потрясающее известие хоровым изумлением.

– Да-да, на кладбище Кенсал-грин, под могильным камнем леди Байрон, жены великого поэта нации! Невероятный цинизм, вы не находите? Так вот, прямо у могилы этой удивительной женщины его и взяли наши доблестные полицейские. Я нахожу это прекрасным подтверждением могущества Британского льва!

– Какая потрясающая история! И самое удивительное – она разворачивалась практически на наших глазах! – заметила мисс Ива, любезно предлагая Бёрлингтону чашечку чаю.

– Да, да, этот кошмар с убийством барона Фицгилберта… Я даже знаю, отчего фон Мюкк организовал его убийство. Он пытался подкупить барона, этого кристально честного человека, этого истинного защитника Короны! И, когда барон категорически отказался от предательства и пригрозил фон Мюкку разоблачением, этот мерзавец организовал его убийство руками полковника Брюстера! Ну, инспектор Суон, я ведь прав?

– Несомненно, правы, – с восторгом в голосе подтвердил Суон.

– Конечно, фон Мюкк никому не нравился здесь, в Лондоне. Одно его отношение к бедняжке Мелисанде уже говорило многое о его истинном лице, скрывающемся под маской тевтонской невозмутимости. До чего он довёл несчастную женщину! Ну, слава Богу, для неё уже всё позади. Фон Мюкк был выслан из страны.

– Что же, он уже покинул Англию? – спросил Суон для поддержания разговора, так всех развлекавшего.

– Да. Вернее – нет. Собственно, даже трудно сказать, – Бёрлингтон понизил голос и заговорил тише. – Знаете ли, с ним приключилась пренеприятнейшая история. Я слышал, что судно уже покинуло территориальные воды Англии, когда это произошло. Он упал за борт, – совсем уже таинственным шёпотом сообщил граф.

– Как? Просто так – упал за борт? – переспросил Флитгейл.

– Представьте себе. Подробностей я не знаю, но говорят, что это случилось уже после того, как сопровождающие его британские офицеры покинули корабль. Они отчалили на шлюпке береговой охраны, а буквально через полчаса барон вышел на палубу прогуляться и упал за борт.

– Кто бы мог подумать! – Ива разливала чай, подавала сливки и предлагала печенье с необыкновенной элегантностью. – Как хорошо, что всё закончилось!

– Ну что же, я был счастлив застать мисс Иву в добром здравии. Прошу вас, вы все приглашены на прощальный вечер князя Урусова, я думаю, он будет также рад видеть вас. А теперь – позвольте откланяться.

Когда Алоиз отправился проводить графа Бёрлингтона вниз, и дверь за гостем закрылась, общество обменялась многозначительными взглядами, а после – заразительный хохот раздался в гостиной мисс Ивы.

В рассказе графа правда о последней операции была изумительно переплетена со слухами и умело запущенной дезинформацией. Правдой, действительно, было то, что фон Мюкк получил зашифрованное сообщение от своего итальянского агента. Агент уже несколько месяцев как был перевербован русскими, дальнейшее было делом техники. Суон составил текст записки, Урусов зашифровал её необходимым образом, и некоторое время назад от итальянского посольства в Великобритании Мелисанде фон Мюкк были преподнесены, в знак её вклада в исполнительство великой итальянской оперной музыки, небольшие настольные часы в перламутровой раковине. Разумеется, подарок был проинспектирован бароном, а записка в раковине содержала известие о необходимости срочной передачи особо ценного документа; в благодарственной записке от примадонны содержался зашифрованный ответ с указанием места тайника. Это вновь было Хайгейтское кладбище (Урусов с усмешкой подтвердил, что и в других городах немец предпочитал кладбища или уединённые религиозные святыни), но уже не могила с сосудом на северо-западе, а склеп с ангелом на юго-востоке. Благодаря помощи кладбищенских обитателей – семейства Дуберсов, мистера Капера и самого Кривого Генри – были взяты под контроль все подобные склепы, а семейство Дуберсов на время пополнилось несколькими новыми домочадцами.

Фон Мюкка взяли прямо в склепе, в тот момент, когда он запустил руку в нишу тайника.

По договорённости с русскими, фон Мюкк был без особого шума выдворен из страны под усиленной охраной британских служб, но при входе в нейтральные воды охрана покинула судно на паровом катере. После этого фон Мюкк поступил в полное распоряжение людей Урусова, находившихся на борту негласно. Фон Мюкк не имел обыкновения прогуливаться по палубе и вообще практически не выходил из своей каюты, но в один прекрасный день он всё же вышел – погода была ветреная, на море была качка, и последний раз барона видели разговаривающим с матросом на корме.

Честь семейства Фицгилбертов не пострадала.

* * *

После завершения операции Руперт Фицгилберт нанёс Суону частный визит. Он пришёл лично поблагодарить Суона за проявленную им деликатность – хотя решение скрыть участие Фицгилберта в шпионаже было принято на самом верху, и Суон лишь выполнял распоряжение Харрисона, правда – полностью разделяя его решение. Руперт не возражал, чтобы при этой встрече присутствовала и мисс Ива, наоборот – он даже обрадовался этому.

– О, инспектор Суон, вы не представляете себе, в каком ужасе мы жили эти полгода, – говорил Руперт. – Особенно Клара. Если уж назвать действительно кристально честного человека в нашей семье, то это, без сомнения, Клара. Бедняжка, что она пережила… Ведь она первая заподозрила, что происходит что-то не то. И, знаете ли, она однажды увидела чертежи. Это случилось прошлой зимой: Клара решила провести уик-энд в имении. Она приехала довольно поздно и прошла в кабинет мужа, поздороваться. На столе лежало несколько листов чертежей, и мой брат сказал, что у него очень много работы, что он взял некоторые чертежи, чтобы разобраться с ними дома. Кларе это показалось странным, Эдвард сам всегда повторял, что никто не имеет права вынести из Адмиралтейства даже обёртку от сигары. Она долго мучилась и молчала, а потом… потом она поделилась со мной своими переживаниями. Она очень волновалась за мужа. Я начал наблюдать за братом и пришёл к выводу, что он что-то скрывает. Но после весеннего покушения на него у меня появились ужасные подозрения. Я пытался успокоить Клару, но, боюсь, она сама стала догадываться, что Эдвард оказался… Бог мой, я до сих пор не могу произнести это вслух… неблагонадёжен, так?

А после смерти Эдварда, когда обнаружилось, что все его документы были уничтожены, а секретарь пропал, у меня не было уже ни малейшего сомнения. И у Клары тоже. Как она мучилась… Она старалась сохранить безупречную память о своём муже, но она очень, очень боялась разоблачения. Поймите – выбор между супружеской верностью и патриотизмом – самое страшное, что только может выпасть женщине. Она испытывала страшные муки. Поразительная женщина. Да, инспектор, это я попросил нашего семейного доктора давать ей довольно большие дозы успокоительного, чтобы избавить её от этого кошмара. А теперь я беспрестанно повторяю ей, что она совершила добродетельный поступок – она спасла репутацию нашей семьи, спасла своих детей от позора, сохранила имя Эдварда незапятнанным. Боже, как я устал…

– Я понимаю вас, мистер Фицгилберт.

– После похорон моего брата к нам приезжал фон Мюкк, в тот же день, что и вы, мисс Ива. Разумеется, я не пустил его к Кларе – после ухода мисс Ивы она сразу легла в постель и уснула. Но я встретил фон Мюкка в холле, и мы с ним немного поговорили. Признаться, мне пришлось сказать ему, что вы были у Клары – не помню, как именно это произошло. Он спрашивал про бумаги моего брата, интересовался – и тоже как-то вскользь, не прямо. Мне бы и в голову не пришло, что он…

Фицгилберт сжал кулаки, угрюмо посмотрел на стол перед собой.

– Конечно, мы сделаем всё возможное для семьи Биссет. Клара решила выделить миссис Биссет содержание из своего капитала, я обеспечу образование старшему мальчику. Думаю, мы не станем вовлекать в это дело Патрика. Ему и так непросто. С таким строгим отцом он вырос довольно инфантильным юношей, хотя он – хороший человек. Я верю в это.

Руперт Фицгилберт немного помолчал и поднялся.

– Я искренне благодарю вас, инспектор Суон. И вас, мисс Ива. Надеюсь, вы не откажете нам в любезности как-нибудь заехать на чай? Признаться, после вашего визита дорогой Кларе стало гораздо лучше, и мне будет спокойнее, если время от времени она сможет наслаждаться вашим благотворным обществом.

– Непременно заеду, – с теплотой откликнулась Ива.

– Благодарю вас, мисс Ива. Вы исключительно любезны. И вас, инспектор, ещё раз.

Фицгилберт вышел неуверенной походкой.

* * *

Четверги у Бёрлингтонов были уже чем-то вроде наимоднейшей лондонской достопримечательности. Прошлый сезон приёмов закончился убийством мадмуазель Зулейки – дамы, о которой в высшем обществе было принято говорить при её жизни со снобистским пренебрежением, если вообще было принято говорить; теперь же, после смерти, она стала настоящей знаменитостью. Нынешний сезон начался со скандального убийства барона Фицгилберта – прямо во время сеанса! Получить приглашение к Бёрлингтонам стало редкой удачей; Хэмпстедский клуб, председателем которого был граф, был осаждаем самыми почтенными соискателями членства, рекомендация к Бёрлингтонам считалась лучшим одолжением.

В холодный ноябрьский вечер в особняке Бёрлингтонов собралась избранная публика: из нетитулованных особ присутствовали лишь мистер Флитгейл, старший инспектор Суон и мисс Ива, которая, впрочем, обладала уникальным титулом самого мощного медиума и самой компетентной ясновидящей Лондона. Правда в тот вечер она старалась держаться в тени: до приезда князя Урусова она почти не появлялась в салоне и прогуливалась по зимнему саду с графиней Бёрлингтон. Её шаль с павлиньими глазами из стекляруса тускло мерцала в зелени лондонского тропического оазиса, узкое тонкое перо на тюрбане то покачивалось, то наклонялось в такт неспешного разговора.

Болингброки, леди Каринс, ещё одна титулованная пара, только что прибывшая с модного курорта Биарриц, приятно проводили время в салоне. Мелисанда (уже сменившая фамилию фон Мюкк на девичий псевдоним Китон) не сочла возможным появиться в обществе после всех драматических событий своей семейной жизни. Берлинские гастроли она не отменила, но её делами теперь занимался какой-то вёрткий итальянец, появившийся в Лондоне буквально через пару дней после высылки фон Мюкка, и явление этого итальянца по привычке было одной из самых обсуждаемых светских новостей.

Именно эти события и обсуждались обществом, пока не появился князь Урусов – как и прежде немного отстранённый, с надменным взглядом азиатских, чёрных с поволокой, глаз. Он церемонно поздоровался, рассеянно кивнул Флитгейлу и сообщил Бёрлингтону, что готов к сеансу. Быстро принесли стол, свечи, кресла-курортники, Суон и Флитгейл отказались от участия, остальные начали рассаживаться за столом. Урусов сдержанно посетовал на то, что слишком много народу, будет шумно, он не привык, но Бёрлингтон принялся уговаривать и оправдываться, словом – гости заняли места вокруг стола, граф пригласил из сада супругу и мисс Иву. Они также сели за стол: мисс Ива почти напротив Урусова, одарив его вежливой, приветливой, немного подбадривающей улыбкой.

В тот вечер князь был в ударе.

По просьбам собравшихся он вызывал то одного, то другого великого духа – они являлись, объявляя о своём присутствии утробными стонами, душераздирающими вздохами, дуновениями ледяного воздуха, исходившего словно из-за спины спирита; они благосклонно отвечали на вопросы, стол буквально парил над полом, легко, как балерина – касаясь паркета то одной ножкой, то другой.

Всех участников сеанса охватило необыкновенное воодушевление и волнующее чувство восторга. Брались ли они за руки, держали ли ладони на столе, – духи были на редкость благорасположены, общее настроение восхищения и причастности к чуду наполняло воздух золотистым сиянием, дрожащим и мерцающим во всём затемнённом салоне. Даже Наполеон Бонапарт, давно утомлённый постоянным беспокойством и, как правило, отделывавшийся односложными ответами, вдруг разговорился, пустился в воспоминания, милостиво напророчил леди Каринс скорое наследство, а бледненькой юной виконтессе Болингброк – счастливое замужество в следующем сезоне.

Когда сеанс был закончен и в салоне зажёгся свет, все участники, и даже зрители, зааплодировали, столпились вокруг князя, выражая свой восторг и восхищение.

– Какой… какой дар, какой невероятный талант вы утаили от нас, ваша светлость! – сказал Бёрлингтон, тряся небольшую, изящную руку Урусова. Тот кивнул, с достоинством поблагодарил.

В зал внесли аперитивы, потом гостей позвали в столовую. Суон почти не разговаривал с Урусовым – перекинулись парой фраз, большее между русским князем и простым старшим инспектором не предполагалось, даже если оба он были гостями графа Бёрлингтона. С Флитгейлом Урусов тоже почти не вступал в беседы, и был безукоризненно любезен, что тоже вполне объяснялось не только разницей в происхождении, но и недавней, с огромным трудом улаженной, ссорой. Урусов вообще, в отличие от вызванных им духов, был неразговорчив и, уподобившись Бонапарту, только односложно отвечал на вопросы. Взгляд его был безразличным, то рот, то глаз время от времени дёргались судорогой. Он только один раз задержал взгляд на ком-то из гостей: он посмотрел на Иву – тёмным, немного тоскливым взглядом, в котором лишь на мгновенье промелькнуло что-то тёплое, живое.

Когда вечер благополучно приблизился к завершению, и гости стали расходится, всё ещё восторгаясь вечером и выражая благодарности, Урусов подошёл к Иве, лишь коротко кивнув стоявшему рядом Флитгейлу. Ива протянула ему руку на прощание – прикосновение обдало Иву горячим, сухим жаром, так непохожим на бережное тепло прикосновений Гая.

– Мисс Ива, я… я хотел бы поблагодарить вас… Я бесконечно вам за всё благодарен. Признаться, я никудышный медиум, – сказал он тихим, мягким голосом, нехотя и медленно отпуская её пальцы.

– Право, князь, какие пустяки, – ответила Ива, чуть помедлив, а потом быстро улыбнулась большим, прекрасным ртом, развернулась, взяла под руку Гая Флитгейла и вышла из салона.

* * *

– Ива, – сказал Флитгейл, – Ива…

Они сидели в авто, ведомом Алоизом, Ива куталась в пальто с высоким воротом, рассеянно глядя на тёмные дома и парки, проносящиеся мимо в жёлтых пятнах фонарей. Её рука лежала в руке Флитгейла, плечо прикасалось к плечу.

– Ива, ведь это не может бесконечно так продолжаться. Вы мучаете меня. После Турции я не представляю себе существования без вас… без тебя.

– Да, да, – немного рассеяно ответила Ива, повернула нежное, сияющее отражённым светом лицо к Гаю, подняла руку и поправила кашне на его шее около уха, – но я не смогу переехать в Ливерпуль в этом сезоне…

– Ливерпуль? Зачем – Ливерпуль?… – спросил Гай, от изумления совершенно забыв переспросить – что означало это рассеянное «да».

– Ах, извини, ты ведь не получил сегодняшней почты, не так ли?

На столике в прихожей миссис Грин лежало письмо, в котором доктору Флитгейлу любезно предлагали возглавить кафедру Древней истории Ливерпульского университета.

КОНЕЦ

Примечания

1

Фирман, ферман – указ или декрет монарха в некоторых исламских государствах. В обиходной речи – официальное разрешение, разрешительный документ.

(обратно)

2

«Набукко», или «Навуходоносор» – опера Джузеппе Верди на либретто Темистокле Солера, основанная на библейских событиях. Действие происходит в Иерусалиме в VI веке до нашей эры. Набукко – сокращённая итальянская интерпретация имени царя Навуходоносора II. Впервые опера была поставлена в Милане в 1842 году.

(обратно)

3

Елена Блаватская, знаменитая оккультистка, основательница Теософского общества, умерла в 1891 году. Действие романа происходит в 1904.

(обратно)

4

Сибиу – один из важнейших культурных и религиозных центров Румынии, находится в Трансильвании.

(обратно)

5

Речь идёт о прошениях русских подданных, понёсших убытки во время бурской войны в Южной Африке.

(обратно)

6

Noblesse oblige (фр.) – «положение обязывает».

(обратно)

7

Мей – турецкий деревянный духовой инструмент, напоминающий флейту.

(обратно)

8

Ифрита (турецк.) – ведьма.

(обратно)

9

Кешиф (турецк.) – разведка.

(обратно)

10

Наупорт, Ледисмит – населённые пункты в Южной Африке, в которых велись военные действия англо-бурской войны 1899–1902 гг.

(обратно)

Оглавление

Увертюра

Глава 1. Происшествие у Бёрлингтонов

Глава 2. Браслет и опера

Глава 3. Графиня и вдова Фицгилберт

Глава 4. Тайна браслета

Глава 5. Сгоревший архив

Глава 6. Манто примадонны

Глава 7. «Храните терпение»

Глава 8. Зигель и Браун терпят убытки

Глава 9. И вновь у Бёрлингтона

Глава 10. Летучие мыши Брюстера

Глава 11. Большой совет в доме Ивы

Глава 12. «…Сокрою все твои секреты…»

Глава 13. «…Все твои тайны сохраню…»

Глава 14. Палящее солнце Сакчагёзю

Глава 15. Перепетум мобль

Глава 16. Привидение Хайгейтского кладбища

Глава 17. Как небезопасно вести дневники

Глава 18. Перчатка Флитгейла

Глава 19. Дуэлянт и секундант

Глава 20. Прощальный сеанс князя Урусова Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg