«Свиток Всевластия»

Мария Чепурина Свиток Всевластия

Пролог

Перед тем как войти, маркиз де Лоне не преминул учтиво постучаться.

– Да-да! – раздалось изнутри.

Старые петли ужасно скрипели, тяжелая деревянная дверь с каждым разом поддавалась все хуже и хуже.

Виконт д’Эрикур соскочил с кровати, отложил «Историю обеих Индий» аббата Рейналя и пошел встречать маркиза, как положено хозяину. В этом крылась насмешка: в действительности виконт только гостил в старой крепости, причем гостил не по своей воле.

– Не мог не проведать вас тут, – произнес де Лоне.

– О, благодарю вас, сударь! Вы отменно гостеприимны!

– Я надеюсь, что пребывание здесь не доставит вам особых неудобств, виконт…

– Конечно! – Вся фигура д’Эрикура, симпатичного игривого человека лет двадцати пяти, излучала беспричинную веселость и уверенность. – Поверите ли вы, сударь мой, что я даже рад оказаться здесь и свести знакомство со столь почтенным человеком?

– Весьма лестно слышать такое…

– Думаю, в наше время любой должен хотя бы ненадолго погостить у вас, де Лоне!

– Если вы так считаете…

– Все так считают! Честно сказать, я уже предвкушаю, как выйду отсюда и буду принят в просвещенном обществе с еще большими почестями, чем раньше!

– Что ж… – хмыкнул де Лоне. – Надеюсь, вы и правда скоро отсюда выйдете.

– Не сомневайтесь, маркиз! У моего отца, разумеется, скверный характер и устаревшие методы воспитания, но его гнев проходит так же быстро, как и вспыхивает. Доказательство того – слуга, которого он мне прислал. Кстати, в принесенном им письме говорится о том, что с минуты на минуту мне доставят обед. Как видите, папенька не может поручить столь ответственное дело, как мое прокормление, вашей кухне, ха-ха-ха!.. Не откажетесь разделить со мной трапезу?

– Был бы весьма польщен!

– Наш повар прекрасно готовит, вот увидите! – заверил собеседника виконт. – И вино из папенькиных подвалов просто великолепно! Граф д’Эрикур очень ценит качество пищи… Как и ее количество, ха-ха-ха! Уверен, что и на этот раз он не поскупится! Почему бы нам не пригласить на обед и остальных ваших… хм… гостей?

– Всех? – удивился маркиз.

– Их так много?

– По чести говоря, нет… Пальцев на одной руке достанет, чтоб пересчитать всех.

– Так в чем же дело, Лоне? Неужели вам мешают сословные предрассудки?! Ну же, сударь, забудьте о них! Разве вы не состоите в масонской ложе? Разве вы не относите себя к просвещенному человечеству?

– Не уверен, что все мои постояльцы просвещены в той же степени, что и вы… Более того, виконт, позволю себе напомнить, что эти люди преступники!

– Преступники?! Держу пари, что большинство из них всего лишь несчастные, на долю которых выпало не угодить кому-нибудь из влиятельных особ! Вы же не будете отрицать, что добрая половина ваших подопечных оказалась тут не по приговору суда, а благодаря тайным письмам за королевской печатью! Да и потом… Если здесь и в самом деле содержатся люди, нарушившие закон, подлинная вина за их прегрешения лежит на всеобщем невежестве и несовершенстве общественных установлений! Общение с просвещенными людьми – я имею в виду нас с вами, Лоне, – пойдет им на пользу. Велите накрыть стол в своих покоях!

На лице маркиза читалась неуверенность.

– Вы и вправду желаете отобедать в компании заключенных Бастилии? – переспросил комендант.

– Именно так! – отвечал ему узник.

Слишком родовитый и богатый узник, чтобы не принимать его пожеланий в расчет.

Через полчаса в покоях коменданта уже был накрыт стол. На белой скатерти, отстиранной прачками д’Эрикуров и заботливо присланной батюшкой родовитого заключенного, расположились пять порций бульона из петушиных гребешков, рагу из форели, жаркое из зайца, каплун, запеченный с каштанами, две дюжины перепелов, свежайший скат, огурцы под белым соусом и спаржа под голландским, лотарингские пироги, последний писк моды – зеленый горошек, а также картофель – недоступное суеверным крестьянам и ненавистное для фанатиков-ретроградов блюдо просвещенных людей, блюдо будущего. Пять бутылок ронского вина 1774 года – года воцарения нынешнего государя – придавали этому скромному обеду оттенок аристократизма. Выращенные в специальных оранжереях фрукты, сыры, меренги и пирожные с фиалками пока еще дожидались своей очереди под присмотром двух слуг виконта – одного, что доставил еду, и другого, что сидел в Бастилии вместе со своим господином.

Гостей на этом званом обеде действительно было немного – всего трое, кроме де Лоне и д’Эрикура. Двое из них оказались чудовищно грязными и оборванными господами в вытертых штанах, стоптанных башмаках, дырявых фраках и без шейных платков. Одному, низкорослому и все еще сохранившему, несмотря на тяготы заключения и голодный блеск в глазах, порядочную упитанность, на вид было лет сорок пять. Второму, костлявому, – лет шестьдесят. Третий сотрапезник, человек неопределенного возраста и неопределенного сословия, облаченный в персидский халат и турецкие тапочки, понравился д’Эрикуру больше всего.

– Позвольте представиться, господа! – произнес он, усаживаясь за стол и приглашая других последовать его примеру. – Мари-Жан-Луи-Анж Лижере де Сен-Жак де Вилькроз де Тремуй, виконт д’Эрикур. С кем имею честь?

– После всех ваших титулов, сударь, мне даже стыдно называть свое имя, – заметил тощий господин, уже расправившийся с бульоном и протянувший руку к перепелам. – Франсуа Феру, к вашим услугам.

– Люсьен Помье, – деловито представился упитанный заключенный, на чьей щеке красовалась огромная бородавка. – Писатель. Философ. Поэт. Драматург.

– Вот как! – обрадовался виконт. – Оказывается, среди нас есть гражданин Литературной республики! Держу пари, что вас упекли в этот застенок за некое смелое произведение!

– Так и было, сударь! – в этой фразе литератора слышались не раскаяние и сожаление, а гордость и даже некоторая бравада.

– Вы написали что-нибудь философское?

– Именно.

– О, понимаю! Нечто нелицеприятное касательно нашего правительства? Или рассуждение о деспотизме? Может быть, даже проект обустройства нового общества?

– Что-то вроде того. Произведение называется «Развратная королева, или Тайны версальских альковов».

– Уверен, что книга отменная! – Виконт повернулся к молчавшему до сих пор человеку в халате: – А ваше имя, сударь, мы могли бы узнать?

– Вряд ли оно вам о чем-нибудь скажет… – отрешенно произнес тот, ненадолго отвлекшись от спаржи (д’Эрикур обратил внимание на иностранный акцент). – Кроме того, я менял его столько раз… В реестре господина де Лоне я значусь как Кавальон. Хотя при рождении получил фамилию Ходецкий.

– Вы поляк?

– Скорее, гражданин мира.

– И все же по рождению?..

– Вы правы, я поляк.

– Судя по вашему костюму, – заметил Помье, азартно жуя бедрышко каплуна, – я сразу догадался, что вы с Востока.

Что касается д’Эрикура, то он, узнав о славянском происхождении товарища по несчастью, проникся к нему теплыми чувствами: последнее время представители диких, не испорченных цивилизацией народов были в моде у парижской публики. Что уж говорить о его прелестном космополитизме!

– В будущем национальные и политические границы не будут играть роли, – бросил Ходецкий. – Они уже почти потеряли свое значение. А после того, как человечеством будет принят изобретенный мною всемирный язык…

– Как? Вы – изобретатель целого языка?

– Равно как и нового, оригинального и разумного способа записи музыки, проекта всеобщего мира, универсального способа обогащения для добродетельных государей и алхимического рецепта получения золота из флогистона.

– Я не могу даже вообразить, какие причины могли послужить к тому, чтобы столь талантливый и просвещенный человек попал в столь неприятное место! – воскликнул виконт.

– Недоброжелатели есть у всех…

– Интриги королевских приближенных? Соперничество? Зависть?

– Вообще-то, господин Кавальон помещен в Бастилию за долги, – заметил де Лоне.

– Какое значение имеют формальные предлоги для заключения человека?! – бросил поляк перед тем, как сосредоточиться на картофеле.

– Мой батюшка не озаботился даже предлогом! – ухмыльнулся виконт. – Он раздобыл тайное письмо за королевской печатью и вписал туда мое имя, считая, что пребывание в тюрьме пойдет его сыну на пользу! Старшее поколение невероятно отстало от жизни, господа! Невинная связь с женой одного барона показалась отцу достаточным основанием для того, чтобы взяться за мое «воспитание», ха-ха-ха! А что привело сюда вас, Феру?

– После всех ваших историй, господа… – Феру одновременно наливал себе вина, жевал пирог и тянулся за каплуном. – После всех ваших историй мне даже стыдно рассказывать о себе. Боюсь, что моя биография… ммм, превосходный пирог!.. моя биография самая прозаическая. Я украл лошадь.

– Причина всякого воровства – несовершенство общественных установлений, – заметил виконт.

– Послушать вас, д’Эрикур, так здесь нет ни единого преступника! – возмутился де Лоне. – Еще немного, и вы скажете, будто я тут единственный злодей, поскольку держу в заключении невиновных!

– Но вы, маркиз, всего лишь выполняете свою работу, не так ли?

– По приказу Его Величества! Стало быть, преступником, по-вашему, получается государь?!

Помье поперхнулся, Феру застыл как статуя, держа во рту недожеванный кусок каплуна, Кавальон обеспокоенно обвел глазами комнату. За такие слова, за такие мысли, какие комендант приписывал д’Эрикуру, можно было попасть в Бастилию… если б оба уже там не находились.

– Ну что вы, де Лоне! – заволновался виконт. – К чему такие обобщения? Всему свету известно, что перед вами вернейший подданный Его Величества, вернейший поклонник блестящих просвещенных реформ, проводимых нашим ненаглядным Людовиком! И как вы только могли подумать, что я не уважаю короля?! Ну, господа! Скажите же ему! Нынешний король – замечательный человек, а королева вообще выше всяких похвал! Поднимем же бокалы за их здоровье! Выпьем за гостеприимных хозяев сего замка, столь заботливо предоставивших нам убежище за его стенами!

В последней фразе д’Эрикура вновь прозвучал сарказм, но комендант то ли не заметил его, то ли не захотел заметить. По большому счету, де Лоне, властителю Бастилии и вечному ее узнику, даже родившемуся в этих застенках, не было никакого резона отстаивать перед компанией заключенных достоинство государя. О том, что популярность Людовика падает день ото дня, знал любой, особенно после того, как в прошлом году стало известно о крайне бедственном состоянии королевской казны. Критиковать государя – дерзко, иронично, элегантно и, конечно, не переходя при этом негласных границ, – было в моде у светских господ, и де Лоне, без сомнения, понимал это. Репутация в кругах просвещенной знати и возможность быть принятым в самых блистательных и самых вольнодумных домах Парижа интересовали его намного больше, чем престиж государя. Интересовались указанными предметами и трое худородных, но амбциозных узников: в ответ на изящный выпад д’Эрикура они вместе заухмылялись и закивали по той же причине, по какой комендант предпочел промолчать.

В таком духе прошел весь обед. Д’Эрикур изящно перескакивал с одной темы на другую, касаясь до всего поверхностно, не унижая себя подробным разбирательством в каком-либо предмете, рассыпая светские новости, восхваляя Просвещение и не упуская возможности поддеть государя, или правительство, или Святую церковь. Де Лоне то молчал, то сердился, то вдруг поддакивал д’Эрикуру, то злился на себя, вспоминая о положении коменданта, налагающем определенные обязанности: в общем, он был не уверен в себе и непоследователен ровно настолько, насколько приписывала ему эти качества молва. Феру интересовался прежде всего едой: разговор, особенно тогда, когда он касался политики и философии, занимал конокрада намного меньше, чем вино и мясо. Помье завидовал положению д’Эрикура, должности де Лоне, многранности Кавальона и спокойствию Феру; стараясь возвыситься в своих и чужих глазах, он то и дело рекламировал себя: пытался ввернуть в разговор то небрежное упоминание о свой комедии, то сюжет поэмы, то название романа – но, кажется, безуспешно. Кавальон, или Ходецкий, продолжал удивлять сотрапезников: подобно тому как фокусник извлекает карты из рукава, он рассыпал перед друзьями по несчастью невероятные рассказы о своем путешествии в Персию, службе при дворе царицы Екатерины, сражениях на Американском континенте, любовных победах над первыми дамами Франции и посвящении в масонские тайны.

Лишь два часа спустя, когда слуги уже убирали остатки основной трапезы, готовясь нести кофе, фрукты и пирожные, выяснилось неприятное обстоятельство: несмотря на просьбу д’Эрикура позвать к обеду всех узников до одного, комендант позволил себе произвести отбор. Феру обмолвился о том, что в Бастилии содержатся еще два человека, отсутствующих за столом. Что касается одного, де Солажа, то де Лоне оправдался тем, что тот сам отказался идти обедать, предпочтя тюремному обществу музыкальные упражнения. А вот второй…

– Кто он, де Лоне?

– Он… писатель…

– Как? И вы скрыли от нас служителя муз, не допустили просвещенного человека в просвещенное общество?!

– Знали бы вы, какого рода его сочинения, сударь!..

– Какое это имеет значение? Быть творцом – естественное право каждого! Или этот несчастный написал что-то против правительства?! Неужели ваши предрассудки, сударь, неужели ваша приверженность к деспотизму не позволяют вам проявить сострадание?

– Но…

– Господин виконт прав! – влез Помье.

– Мне, как автору трех тысяч стихотворений, было бы чрезвычайно интересно побеседовать с литератором! – перебил его Кавальон.

– Вы не знаете, о ком говорите, – переубеждал их Лоне. – Этот человек находится… с позволения сказать… в состоянии умопомешательства!

– Не в первый раз свободомыслящих людей объявляют сумасшедшими! – воскликнул д’Эрикур. – Скажите, он дворянин?

– Да.

– Так как же вы можете отказывать ему в праве общаться с себе подобными?! Немедленно пошлите за ним!

Смущенный де Лоне вышел из-за стола и покинул комнату. Он выполнял приказания виконта так, словно тот не был заключенным, а сам маркиз не был комендантом тюрьмы: они будто бы поменялись ролями. Что поделаешь! По мере того как восемнадцатый век подходил к концу, а новый, девятнадцатый, становился все ближе, освященные временем титулы и законы делались все менее значимыми. На их место приходили деньги. За них можно было купить дворянство, купить должность, купить уважение в свете. И денег у д’Эрикуров было значительно больше, чем у де Лоне, больше, кажется, даже, чем у Людовика, вынужденного довольствоваться за обедом какими-то двумя дюжинами блюд и не могущего купить своей королеве бриллиантового ожерелья, которое прежний король заказал для любовницы. Дружба с д’Эрикурами была для де Лоне намного более ценной наградой, чем репутация строгого коменданта.

– Уж не ананас ли это?! – воскликнул Феру, увидев заморский плод, водружаемый слугами на стол вместе с другими лакомствами.

– Совершенно верно, – снисходительно ответил виконт восторженному простолюдину. – Вам, вероятно, не приходилось пробовать его прежде?

– Приходилось, клянусь, приходилось! Это было, когда я служил конюхом у господина де ля Попленьера. Хозяев не было дома, мы пробрались на кухню и…

Д’Эрикура совершенно не интересовали россказни о похищении слугами хозяйских припасов.

– Так вы утвержаете, сударь, что имеете высокий градус в обществе вольных каменщиков? – обратился он к Кавальону. – А позвольте узнать, к какой ложе вы принадлежите?

– К ложе Девяти сестер. Надеюсь, вы понимаете, что при всем расположении к вам, виконт, я не волен распространяться о секретах своего братства, выдавать тайны истинной метафизики и гиперфизики, делиться с вами учением Гермеса Трисмегиста…

– Да какой, к черту, Гермес! – перебил его Феру, уже держа перед собой едко пахнущий желтый кусок заграничного плода с чешуйчатой корочкой. – Признайтесь, что вы, масоны, просто морочите людям головы! Все эти Трисмегисты, тайные символы, животные магнетизмы, астрологические знаки – просто-напросто ваши выдумки! Ничего этого нет и никогда не было! Даже Христа… и того не было! Иначе он не допустил бы, чтобы я маялся в этой тюряге четыре года!

– Мне представляется, что вы не вполне осведомлены о таких предметах, как алхимия, астрология и метафизика, – сухо отозвался обиженный Кавальон.

– Осведомлен, еще как осведомлен! – Похоже, вино развязало до сих пор молчавшему простолюдину язык. – Когда я служил конюхом у госпожи д’Юрфе, наслушался вдоволь обо всех этих делах! Мне даже как-то поведали одну легенду о тайном заклинании всевластия, ха-ха-ха! Это было еще бредовее, чем оправдания моей гулящей жены, когда она понесла от «святого духа»!

– Госпожа д’Юрфе! Кажется, я о ней слышал… – произнес д’Эрикур. – Она была весьма дружна с алхимиками и как-то осчастливила моего деда за то, что тот представился ей медиумом! Интересно знать, что за легенда?

– Да-да, какая легенда? – спросил Кавальон.

– Говорю же вам, господа, сущая ахинея!

– И все же, Феру?

– Ну, якобы живет в Париже такая женщина… по фамилии то ли Жардиньяк, то ли Жардинье, уж не помню… и якобы у нее в этакой специальной шкатулке хранится свиток, привезенный тамплиерами из Палестины, на котором записано заклинание, то ли дарующее мировое господство, то ли исполняющее все желания… Право, я уже и не помню, эту историю мне рассказали так давно! Вам все еще интересно слушать эту белиберду, господа?

Д’Эрикуру уже надоело, но он промолчал. Помье был равнодушен к герметической истории. А вот глаза Кавальона засветились подлинным люпытством.

– Да-да, интересно, Феру! Продолжайте!

– Хех… Ну, и, стало быть, этот свиток достался ей от самого Жака де Моле, главного тамплиера, сожженного Филиппом IV пятьсот лет назад. Этот Жак вроде как приходился ей пращуром и он вроде как завещал своим потомкам сберегать заклинание ото всех, а особенно от королей, до тех времен, пока тамплиеры вроде как не вернутся во Францию в новом обличье и не возьмут власть, принадлежащую им вроде как по закону… Ну, право слово, бред!

– А почему эта госпожа сама не прочтет заклинание и не обретет всевластие? – поинтересовался Помье. – Я на ее месте не стал бы дожидаться возвращения каких-то там тамплиеров…

– О, те, кто выдумал эту побасенку, позаботились об ответе на ваш вопрос, господин писатель! – Феру ненадолго прервался, чтобы откусить очередной кусок от своего ломтя, жадно прожевать его и вытереть с губ едкий сок рукавом засаленной рубахи. – Это заклинание, сообщили мне, надо произносить три раза подряд и только в определенном месте. А место, само собой, засекречено. «В столице столиц, в царском дворце, под сенью веры» – так мне сообщили, и понимай, приятель, как хочешь!

– Очевидно, речь идет о Святой земле… Возможно, о Соломоновом храме… – глубокомысленно произнес Кавальон. – Или это Рим, папские палаты?

– Вы и в самом деле верите в эту историю? – удивился Помье. – Помилуйте, господин поляк, ведь это же сказка!

– Вот и я говорю, сказка! – вклинился Феру. – Сказка, как и все эти их франкмасонские штукенции!

– А между тем просвещенная публика приветствует смелые открытия алхимиков и рукоплещет им! – взвился Кавальон. – В высшем свете вы едва ли найдете человека, который не состоял бы в масонской ложе, не лечился с помощью магнетической лохани, не участвовал в сеансах господина Калиостро! Лишь самые отсталые продолжают держаться за смешную веру в христианского Бога и отрицать очевидное! Попы и инквизиторы столько лет не давали нам мыслить, не давали исследовать мир, набрасывали покрывало невежества на тайны природы! Они объявляли преступником каждого, кто дерзал изготовлять золото из других металлов, конструировать вечный двигатель, предсказывать будущее по звездам, сливаться с эманациями Вечной Мудрости! Они ставили препоны на пути науки и прогресса! И неужели вы, Феру, неужели вы, Помье, несчастные страдальцы, которые поплатились свободой за попытки противостоять деспотизму и мракобесию, встанете на сторону этих фанатиков, поддержите клерикалов в их слепой ненависти к человеческим дерзаниям? А чудесное открытие господина Лавуазье о том, что вода состоит из двух газов, а явленные нашим глазами полеты на воздушном шаре – неужели вас это не убеждает?

– Браво! – воскликнул д’Эрикур. – Я слышу речь поистине просвещенного человека! Так, значит, с точки зрения герметизма вода состоит из двух газов? Не знал…

– Постойте, при чем тут воздушный шар? – удивился Помье. – Кажется, история господина Феру была вовсе не о воздушном шаре…

– Да если бы все эти секреты тамплиеров действительно существовали, меня бы уже не было в живых! – воскликнул Феру. – Говорят, что они наказывают смертью тех, кто охотится за их тайнами и выдает их секреты. Ну так что ж, тамплиеры, вы где? Я готов!

Все замолкли. В ожидании наказания от таинственных сил мракобесия рассказчик взял со стола еще один ломоть ананаса. Сразу после этого послышались шаги. Заключенные напряглись, тихо пронаблюдали за тем, как открывается дверь… и увидели на пороге де Лоне, о котором в пылу спора успели уже позабыть.

Комендант пришел в компании человека лет пятидесяти, один взгляд на которого внушил д’Эрикуру отвращение и ужас. Глаза этого узника и вправду светились каким-то сумасшедшим огнем. Феру и Помье в своих поношенных кафтанах казались модными щеголями по сравнению с приведенным де Лоне господином. Виконт изумленно переводил взгляд с испещренных дырами чулок писателя на его старый, не помнивший пудры и сбившийся набок парик. Чудовищно грязный, почти черный кафтан, утративший все пуговицы и сшитый по моде десяти– или пятнадцатилетней давности, смотрелся тем более дико, что соседствовал с кружевными манжетами и кружевным же шейным платком: врочем, угадать работу фламандских рукодельниц в темно-серых клочьях ткани, свисающих из рукавов заключенного, мог лишь наметанный глаз такого искушенного модника, как д’Эрикур.

Пораженные сотрапезники все как один уставились на нового гостя. Толстый писатель первым пришел в себя.

– Люсьен Помье к вашим услугам! – представился он. – Господин де Лоне сообщил нам, что вы, как и я, являетесь гражданином Литературной республики! Очень рад найти собрата по перу! Могу я узнать ваше имя?

– Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, – с достоинством отозвался коллега. – А как вы считаете, господа, дети имеют право убивать родителей, если те слишком им докучают?

Возможно, кое-кто из сотрапезников и слышал о де Саде до этого. Возможно, кое у кого и было мнение насчет его аморальной философии. Возможно, что после обеда в Бастилии и мог бы состояться философский спор… но вышло так, что спустя пару секунд после того, как в комнате коменданта прозвучало имя скандального литератора, все присутствующие уже забыли о нем. Причиной сего был Феру. Со стоном схватившись за живот, он неожиданно выскочил из-за стола и прямо на пол изверг содержимое своего желудка.

– Что с вами?! – воскликнул де Лоне.

Феру уже не мог отвечать. Смертельно бледный, хрипящий, он повалился на стенку, ухватился за книжный шкаф, стал оседать и упал бы на пол, если бы не был подхвачен Помье.

– Доктора! Срочно пошлите за доктором! – крикнул Люсьен.

Де Лоне завертелся на месте, схватился за голову. В Бастилии не было штатных врачей. Выбежав в коридор, комендант истошно принялся звать каких-то людей.

– Живот… – простонал Феру, ненадолго придя в себя и шумно хватая ртом воздух. – О-о-о…

– Он отравлен! – вскричал Кавальон. – Это явные признаки отравления!

– Кем отравлен?! – возмутился д’Эрикур. – Уж не моим ли отцом, приславшим этот обед?! Не несите чепухи, Кавальон, мы все ели с одних блюд! Лучше сделайте что-нибудь!

– Но что я могу сделать?!

– Вы же алхимик, черт возьми! Вы же маг!

– Но я же не лекарь!

Феру захрипел и вновь потерял сознанание.

– Надо послать за священником, – мрачно сказал Помье, глядя на синие губы и кончики пальцев больного.

– Священника! Священника! Паскаль! Роже! Да кто-нибудь!!! Священника!!! – орал д’Эрикур.

Между тем де Сад, забытый всеми, уже успел расположиться за оставленным сотрапезниками столом, налил себе кофе и преспокойно начал поглощать приготовленные кухарками д’Эрикура марципановые пирожные…

Через час после того, как опоздавший священник развел руками, а врач объявил о безвременной кончине Франсуа Феру, которого вскоре за тем отнесли в мертвецкую, виконт д’Эрикур стоял у окна своей камеры и ежился от холода. Да, зима в этом году выдалась необычайно морозная! Старики говорили, что подобного не было даже в памятном 1766 году, когда реки оказались скованы таким льдом, что по ним можно было ездить на лошадях. В этот раз, сообщали газеты, замерзло даже море у берегов. Водяные мельницы были парализованы, запасы сена превратились в куски льда. До сих пор, пока д’Эрикур жил в семейном особняке, где всегда было вдоволь и дров, и угля, все эти погодные явления мало его касались. В тюрьме было иначе. Его Величество явно экономил топливо для своего замка Бастилии, и жить, не стуча зубами, особенно после заката, здесь можно было только в комнате коменданта. Виконт набросил на себя одеяло и стоял, закутавшись в него, как грек в хламиду. Но и это не помогало.

Сквозь толстое стекло, отделенное от узника решеткой, рисовались нищие кварталы Сент-Антуанского предместья. С высоты старинной крепости виднелись заснеженные крыши двух-трехэтажных домов, утыканные печными трубами, из которых валил густой дым. На улицах там и сям пылали костры, вокруг которых, скучившись, грелся бедный люд. Экипажей видно не было. Редкие лошади вязли в снегу. Замотанные в лохмотья люди, торопливо перебегавшие от дома к дому, казались из окна камеры д’Эрикура грязными чернильными кляксами, рассыпанными на белой бумаге зимнего Парижа.

Впрочем, не судьбами этого бесштанного народа, не проблемами депотизма и даже не тем, как согреться, заняты были мысли виконта. Из его головы не шла история о свитке всевластия и последние слова несчастного Феру: «Если бы все эти секреты тамплиеров действительно существовали, меня бы уже не было в живых». Странное, очень странное совпадение…

1

Ранним февральским утром, когда деревянные башмаки простолюдинов, копыта лошадей и колеса экипажей еще не успели превратить остатки выпавшего ночью снега в воду, а шляпники и сыроделы только собирались открывать свои лавки, возле дома № 208 по улице Пуассоньер, или, как ее еще называли, Святой Анны, появился человек в коричневом плаще и шляпе с высокой тульей на американский манер. Ему пришлось стучаться минуты три, прежде чем двери открылись и на пороге возникла тучная дама в скромном домашнем платье с передником и с масляной лампой в руках.

– Ого! – воскликнула она вместо приветствия. – Тебя уже выпустили? Что-то быстро!

– Я же говорил, мадам, что вернусь очень скоро!

– Уж не сбежал ли ты из Бастилии, прохиндей?

– К чему такие подозрения?! Разве я похож на беглеца? Все честь по чести, меня выпустили, мадам, да еще и ручкой на прощание помахали! Ну так что, можно мне пройти в свою комнату?

– Я уже сдала твою комнату, – ответила как ни в чем не бывало домовладелица. – Делать мне больше нечего, только беречь ее для тебя!

– Но, мадам, я же просил вас… Я же говорил, что вернусь раньше, чем вы думаете!

– Мало ли что ты говорил! Мне нужны деньги, а не разговоры, так и знай! Кстати, ты что, раздал все свои долги, если тебя так быстро выпустили? Когда, в таком случае, я получу свои законные ливры за последние два месяца, что ты тут прожил?

– Прямо сейчас, мадам, прямо сейчас! – Тот, кто значился в бастильских реестрах как Кавальон, а своим тюремным знакомым представился господином Ходецким, принялся рыться в кошельке. – Вот, отдаю все, что должен!

– Надо же… – При виде монет женщина несколько подобрела. – Ладно, можешь зайти, раз уж явился… И откуда это у тебя появилось столько денег? Небось ограбил кого-нибудь?

– Мадам Дюфо, как можно?!

– Ладно-ладно, ни о чем больше не спрашиваю! Твой хлам мы свалили на чердаке, можешь забирать прямо сейчас. И, если ты ищещь квартиру, то отправляйся к вдове Карбино с улицы Папийон, напротив каретной мастерской. Она сейчас как раз ищет жильцов.

– Спасибо, мадам Дюфо, я сейчас же к ней и отправлюсь! Но прежде… не поделитесь ли новостями с бывшим узником?

– Новостями? Ах да, ты же у нас охотник до новостей… Знаешь, почем нынче хлеб? Зайди к Барбазону, поудивляйся, вот будет тебе новость! Никогда еще на моем веку не было подобного безобразия! Не было, чтобы булочники так грабили народ! Говорят, на той неделе под Парижем разбойники напали на воз с зерном! А теперь, когда потеплело и этот чертов снег наконец стаял, дороги превратились в реки, так что зерна нам не видать еще бог знает сколько, а за то, что осталось, торговцы дерут втридорога!

– А как насчет чего-нибудь интересного? Чего-нибудь такого, что знаете только вы? – подмигнул Кавальон.

– Ах, хитрец, вот что за новости тебя интересуют! – рассмеялась мадам Дюфо. – Ну так слушай же. Новый жилец рассказал мне о том, что он слышал от камердинера одного знатного господина, а тот узнал от кучера некоего королевского министра, а тому, в свою очередь, выболтал надевальщик штанов самого графа д’Артуа… Так вот, говорят, что у королевы…

«…Кроме того, по Парижу ходят нелепые и оскорбительные слухи касательно Ее Величества», – выводил Кавальон несколькими часами позднее, когда он сам и его вещи уже водворились в двухкомнатную квартиру у новой домохозяйки. Магический кристалл занял место на столе рядом с масонским циркулем, восточные диковинки висели по стенам, любимый халат и тюрбан поступили в распоряжение прачки.

Кавальон встал, прошелся по комнате, посмотрел через окно на каретную мастерскую, шум и брань из которой разносились на весь околоток. Еще раз припомнил рассказ мадам Дюфо. Мысленно перебрал новости, услышанные от знакомых, которым нанес визиты в связи со своим освобождением. Проверил краткие записи разговоров, подслушанных утром в кофейне. Затем позвал слугу, потребовал у него рассказать все, о чем говорили сегодня в очереди за хлебом, и дополнил свое донесение. Кажется, оно было готово. Довольный Кавальон поставил подпись, посыпал бумагу песком и потянулся за фраком. Конечно, можно было бы воспользоваться услугами посыльного… Но лучше он отнесет письмо сам. Чем меньше людей будет знать о новом занятии бывшего заключенного, тем лучше.

В общем-то, так и должно было случиться. Кавальон не раз слышал истории о людях, выпущенных из Бастилии в обмен на обещание доносить полиции все, что касается общественных настроений. Да и ничего плохого в должности полицейского осведомителя он не видел. В каком-нибудь людном месте, в кафе, где много спорят, или в саду для общественных гуляний, шпионом был, наверное, каждый десятый: ни для кого из парижан это не являлось секретом. Сам Казанова не брезговал промышлять подобным занятием… ах, как бы хотел Кавальон познакомиться с этим венецианцем, одним из своих образцов для подражания!.. К тому же доносительство обеспечивало неплохой доход: самым успешным работникам полагалось до 150 ливров ежемесячно. Кавальону удалось выторговать у начальника полиции не только неплохой аванс, но и обещание узнавать новости, полученные от других осведомителей, в обмен на свои. Нет, не для пустого развлечения. Кавальон давно понял, что миром будущего станет править общественное мнение, а новости – главная пища его – есть ценнейший товар в просвещенной стране.

Кавальон торговал новостями. Сегодня ему надо было много чего успеть.

После посещения полиции в планах значился самый важный на сегодня адрес – особняк барона де Пальмароля на улице Комартен.

Пальмароль принял сразу. Принял прямо за туалетом: готовился к вечернему выходу в свет, посещению театра в обществе возлюбленной. Один слуга чистил барону ногти, второй занимался прической: парик Пальмароль не носил, это было несколько стромодно.

– Где вы пропадали столько времени? – спросил он, не оборачиваясь, глядя на отражение Кавальона в зеркале напротив себя. – Я плачу вам не за то, чтоб вы шатались неизвестно где!

– Я совершал важную поездку, сударь! – отвечал Кавальон, с поклоном приближаясь к своему нанимателю. – Это чрезвычно важно для того, чтобы быть в курсе происходящего!

– В таком случае надеюсь, что вы порадуете меня действительно интересными новостями!

– Господину барону, без сомнения, будет очень интересно узнать, что у королевы… – Кавальон понизил голос, – …появился новый любовник!

– Кто?

Осведомитель назвал фамилию.

– Теперь придется идти к нему на поклон, – вздохнул барон. – Я не успеваю следить за тем, как меняются склонности Ее Величества! Не успеешь войти в доверие к одному, как он тут же сменяется на другого… Что еще говорят?

Кавальон принялся пересказывать все, что узнал за день: слухи о переменах в составе правительства, разговоры про очередной хлебный заговор с целью извести французский народ, новости насчет выборов в Генеральные Штаты (этот старинный законодательный орган не собирался уже почти три века – и вот, на тебе!), отзывы на новую постановку в Итальянской комедии, сплетни о беременности одной знатной дамы, родах другой, смерти третьей и, наконец, фантастическую историю о Святом Духе, явившемся к монахине из Бургундии. Наниматель остался доволен. Уже полтора года он держал Кавальона в качестве личного осведомителя и исправно платил ему. Впрочем, в этот раз Пальмароль не расщедрился:

– Деньги получите в следующий раз, – решил он.

– Могу я, по крайней мере, просить о небольшой услуге за сегодняшние известия? – подобострастно спросил Кавальон.

– О какой?

– Вам что-нибудь известно о даме по имени Жардинье? Или Жардиньяк. Для меня необыкновенно важно узнать, существует ли такая.

– Жардиньяк? Может быть, Жерминьяк? – спросил барон.

– В фамилию могла закрасться ошибка… Могу я узнать, что представляет собой эта женщина?

– Одинокая старуха, выжившая из ума, – усмехнулся Пальмароль. – В свое время она была дружна с энциклопедистами, посещала салон дю Дефан. Говорят, она большая поклонница масонства и алхимии, ищет тайных знаний, привечает у себя всяких сомнительных личностей, колдунов, провидцев, медиумов… А, забыл сказать, она еще считает себя потомицей командора какого-то древнего ордена. И зачем вам нужна эта женщина, не понимаю?

Кавальон сглотнул. Голова его закружилась, сердце застучало вдвое быстрее обычного, когда он услышал о знаменитом предке мадам Жерминьяк. Все подтвержалось. «Она! Она!» – мысленно воскликнул алхимик-осведомитель.

Он уже и сам не помнил, когда ухватился за идею разыскать свиток всевластия, когда окончательно уверовал в подлинность истории – до смерти Феру или после. Зная многие фокусы мнимых колдунов и успешно применяя их для облапошивания легковерных людей, Кавальон все же не считал алхимию, астрологию и подобные им науки абсолютным шарлатанством. Он и сам не понимал, где проходит граница между тем, что он изображает, и тем, что признает. Порой во время «мистических сеансов», призванных освободить от излишка денег карманы очередного наивного месье, Кавальон ловил себя на том, что верит в волшебный характер производимых им самим фокусов. Тем более что десять лет назад, только вступая на путь, приведший в итоге к подобному способу заработка, он интересовался магией и тайными орденами всерьез. Видимо, это юношеское увлечение так окончательно и не прошло. В конце концов, почему человек, поклонявшийся богине Удачи и уверенный в том, что однажды она приведет его к славе и богатству, не мог верить и в подлинность палестинского свитка тамплиеров?!

– Полагаю, что мадам Жерминьяк в скором времени сыграет важнейшую роль в судьбе Франции! – таинственным тоном, стараясь не выдать волнения, произнес Кавальон.

– Это какую? – спросил Пальмароль.

Осведомитель намекнул на то, что не может разбрасываться такими секретами при посторонних, и барон, не мешкая, подал слугам знак удалиться.

– Ее могут назначить генеральным контролером финансов! – шепотом проговорил Кавальон, оставшись с бароном наедине.

– Что?! Женщину?! Генеральным контролером?!

– Ну назначил же король на эту должность гугенота Неккера, – пожал плечами осведомитель. – Отчего ж не назначить и женщину? В наше время можно ждать чего угодно, сударь. Вчера Неккер, сегодня Генеральные Штаты, а завтра…

Пальмароль покачал головой. Он был по-настоящему ошарашен.

«А неплохо я приплел сюда Неккера!» – с удовольствием подумал Кавальон. Последнее время генеральный контролер сделался так популярен, что его имя было уместно в любой дискуссии. Образованные господа относились к нему по-разному, а вот толпа обожала почти поголовно. Дело в том, что при Неккере не повышались налоги. Благодаря своим друзьям, швейцарским банкирам, он создал себе репутацию умельца получать деньги из ничего.

– Вы можете дать мне ее адрес? И написать рекомендательное письмо, чтобы она приняла меня? – взволнованно заговорил Кавальон, склонившись над Пальмаролевым ухом. – Клянусь, я все разузнаю первым! И доложу вам! Пожалуйста, сударь!

Тем же вечером Кавальон велел извозчику ехать на улицу Кенкампуа: именно здесь, по словам его покровителя, обитала мадам Жерминьяк. Пальмароль говорил о строении прошлого века, украшенном по фасаду лепниной в форме херувимчиков. Отыскать этот дом удалось далеко не сразу: маленький, запущенный, унылый, он смотрелся среди прочих особняков как невзрачная служанка рядом со знатными дамами.

Велев прислуге доложить о себе и приложив к этому требованию рекомендательное письмо, Кавальон принялся осматривать небольшую залу, где оказался. Пузатые тумбочки, напыщенные кресла без единой прямой линии, ломберный столик на волнообразных ногах, галантная софа, обои, разрисованные розами и пагодами, такой же каминный экран, портреты каких-то господ в вычурных золотых рамах – и ни единого намека на современную моду, ни единого античного элемента! «Я словно попал на сорок лет назад, во времена прежнего государя!» – подумалось Кавальону. Он провел рукой по столику. Пылища. Значит, здесь давно никто не играл. Очевидно, посетители в этом доме исключение, а не правило. И на прислуге хозяйка, скорее всего, экономит.

Ждать пришлось долго. Кавальон провел около двух часов, оглядывая залу в тщетной надежде увидеть инкрустированную раковинами шкатулку, о которой говорил Феру, изучая надписи на корешках немногочисленных книг и гадая, выйдет ли мадам Жерминьяк.

Наконец она появилась – сухая, едва переставляющая ноги, со множеством морщин, которые не скрывал даже дюймовый слой пудры, наложенной на лицо, шею и грудь. Макияж был ярче, чем можно себе представить, число мушек превосходило все разумные пределы. Старомодное, поношенное платье, невероятно вытянутое по бокам и плоское сзади и спереди, должно быть, еще помнило времена маркизы де Помпадур. Высоченную прическу мадам венчал корабль, подобные которому Кавальону приходилось видеть только в далеком детстве.

Преодолев минутное замешательство, визитер соскочил с кресла и поспешил прильнуть губами к сморщенной ручке мадам.

– Так, значит, вы друг господина де Пальмароля? – произнесла хозяйка скрипучим голосом, подслеповато щурясь на Кавальона. – Вот уж не ожидала, что он однажды обо мне вспомнит!.. Зачем он прислал вас?

– Сударыня! – Кавальон постарался придать своему взгляду такие восхищение и подобострастие, на которые только был способен. – Господин Пальмароль всегда помнит о вас и шлет вам нижайший поклон! Но я отнюдь не его протеже, как вы могли подумать. И пусть мой скромный кафтан не вводит в заблуждение просвещеннейшую из парижанок!

– Но кто же вы? – воскликнула Жерминьяк, переводя мутный взгляд, в котором читались признаки старческого слабоумия, с камина на диван, а с дивана на Кавальона.

– Присядемте, мадам! Я расскажу все по порядку.

Старуха опустилась на обитый розовой материей диван и с удивлением принялась внимать истории, которую Кавальон начал, ни больше ни меньше, со своего рождения. На этот раз о Польше не было ни слова. Гость поведал, что происходит из знатного трансильванского рода, но с младенчества был отдан на воспитание чужим людям. Затем последовал рассказ о годах учебы, выборе жизненного поприща, жестоких интригах, разочаровании в людях, удивительных путешествиях…

– Но кто вы? – вновь и вновь спрашивала мадам. – Назовите мне свое имя! Ведь вы в действительности не Кавальон, как я понимаю?

– Терпение, сударыня, и вы будете вознаграждены! Быть может, через несколько минут вы сами назовете мне мое имя! А пока что вернемся к рассказу… Итак, исходив Англию вдоль и поперек, я в конце концов сел на корабль и неделю спустя оказался в Швеции.

– В Швеции! – ахнула Жерминьяк.

– Но там я не собирался задерживаться. Путь мой лежал дальше, в Россию. Прибыв в Петербург, я первым делом навестил императрицу Екатерину и сообщил ей, что собираюсь направить свои стопы в Сибирь. При дворе мне немало обрадовались. Они как раз искали просвещенного человека, не боящегося мороза, которого можно было бы направить в самый отдаленный уголок страны. Дело в том, что у императрицы зародился план цивилизовать живущих в Сибири дикарей…

– В Сибири живут люди?

– Да, мадам. И, дабы научить их грамоте, Екатерина подыскивала подходящего человека, коего и обрела в моем лице. Я заверил ее, что не пройдет и года, как ее узкоглазые подданные, одетые в шкуры животных, заговорят по-французски не хуже самого знатного парижанина. Мне выдали сани, и я отправился в путь. Каких только трудностей не пришлось мне преодолеть в течение этого путешествия! Русская зима оказалась в сто раз суровее нашей нынешней зимы, мадам! Птицы на лету падали замертво, волки обращались в ледяные глыбы, которые не мог растопить даже огонь! Впрочем, пару раз мне все же пришлось столкнуться с дикими животными. В окрестностях Москвы на мои сани набросилась стая свирепых медведей. Извозчик в страхе бежал, местные жители, вопя от ужаса, попрятались в свои шалаши. Что мне оставалось делать?! Я вспомнил каббалистическое заклинание из «Малого ключа Соломона»…

– Так вы знакомы с Каббалой?

– У меня высший градус в ложе Девяти сестер, мадам, а кроме того, я брал уроки алхимии у самого Парацельса! И заклинание помогло мне раскидать одного за другим пятнадцать разъяренных русских медведей.

– Поразительно!

– Благодарю вас! Однако продолжим. Стуча зубами от холода, потеряв извозчика и несколько лошадей, питаясь одними шишками и кореньями, я все-таки добрался до Сибири. По пути я основал восемь железоделательных заводов и два университета, обнародовал несколько декретов Екатерины, отменяющих крепостное право, и спас от разбойников прекрасную девушку, оказавшуюся впоследствии внебрачной дочерью покойной императрицы Елизаветы. Прибыв на место, я немедленно приступил к обучению аборигенов.

– И вы выполнили свою миссию? Я и не знала, что в Сибири говорят по-французски!

– Увы, нет, мадам! И виной тому – чары Венеры. Я полюбил прекрасную сибирячку, но, на наше несчастье, она приглянулась еще одному человеку – императорскому наместнику, генерал-интенданту Перми. Он принялся интриговать против меня. Я оказался в опале. Под страхом смерти мне было велено покинуть пределы Российского государства.

– И это несмотря на все, что вы для них сделали?!

– Да, мадам. Ведь королевская благосклонность – вещь переменчивая. Мне пришлось бежать в Китай.

– Так вы говорите и по-китайски?

– Один старый брамин, нашедший последний приют в замке моего воспитателя, научил меня этому наречию. Извольте удостовериться. Ом мани падме хум. С китайского это переводится как «вы очаровательны, сударыня».

– Боже мой, вы мне льстите!

– Ничуть.

– Тысячу лет не слышала ничего подобного!

– Вина в этом лежит не на вашей внешности, которую я бы назвал блистательной, а на дурных манерах и нелюбознательности нынешних парижан.

– О, как вы правы, сударь! В наше время нравы уже не те. Повсюду эта грубая мебель на римский лад, эти странные костюмы, подражающие одеждам прислуги, эти разговоры о политике… Говорят, теперь модно не носить парика и не пудрить волосы. Подумайте, что за дикость! Боюсь, что настоящее изящество ушло от нас вместе с Монтескье и Вольтером. Я до сих пор их оплакиваю… Впрочем, вернемся к рассказу! Мне не терпится узнать, чем же вы занимались в Китае и кто вы, в конце концов?

– В Китае мне пришлось заниматься самым примитивным трудом. Я поступил в услужение к одному мандарину и строил для него пагоды, выращивал ананасы, служил пастухом при огромной стае очаровательных обезьянок.

– И это – несмотря на ваше происхождение?!

– Китайцам ничего не известно о европейских титулах, мадам.

– Какая дикость! Как же вы оттуда выбрались?

– За короткое время я в совершестве овладел техникой изготовления фарфора и вскоре стал одним из самых прославленных мастеров в Китае. Прежде никому из китайцев не приходило в голову мастерить чайные чашки во вкусе Марии-Антуанетты. Я был первым, и мои изделия шли нарасхват. Вскоре я скопил достаточно денег, чтобы построить собственный корабль.

– Должно быть, морской путь из Китая во Францию занял не меньше года!

– Я не спешил во Францию. Мне еще хотелось посмотреть мир. Я пересек Тихий океан и оказался в Америке.

– Не удалось ли вам поучаствовать в Войне за независимость?

– Еще как удалось! Прибыв в Соединенные Штаты, я моментально встал под ружье. Разве можно было не поддержать американских инсургентов, этих величайших борцов за свободу и права человека?! Любой просвещеный человек сделал бы на моем месте то же самое! Я разил англичан направо и налево, рассылал по всей земле письма с призывами выступить на стороне американцев, помогал Джефферсону писать «Декларацию независимости». Меня хотели даже сделать послом во Франции, но я в последний момент отказался, предложив вместо себя Франклина.

– Вам не хотелось обратно в Европу?

– В то время Европа казалась мне всего лишь эпицентром деспотизма и мракобесия. Я решил обосноваться в Америке и жить вдали от королей и папы, уважая права человека и наслаждаясь справедливыми законами. Для этого я приобрел хлопковую плантацию и тысячу негров, которые должны были ее обслуживать. Жизнь плантатора была настоящим раем. Управление рабами не отнимало у меня много времени, так что я полностью посвятил себя магии и алхимии. Поиски философского камня привели меня к мудрому вождю одного индейского племени.

– Неужели индейцам ведома алхимия? Я почитала их полными дикарями!

– Я тоже пребывал в плену подобного заблуждения, покуда не встретился с Зорким Глазом. В обмен на нитку бус и двадцать третий том Энкциклопедии Дидро и д’Аламбера вождь открыл мне тайну взаимопревращения металлов.

– Я удивляюсь все больше и больше! Выходит, сударь, вы способны делать золото?!

– Я сделал для себя несколько сотен фунтов, мадам.

– Боже правый! Так вы богач!

– Мое главное богатство – это мои знания. Золото быстро опротивело мне. Я не мог наслаждаться им в одиночестве. Секрет взаимопревращения металлов должны были узнать европейские государи, ведь богатство королевства – это богатство подданных, не так ли, мадам?

– Разумеется! И вы вернулись в Старый Свет!

– Мой корабль причалил к пристани Лиссабона. Увы, португальская королева Мария не захотела меня выслушать! Я отправился в Испанию, попутно разоблачая Инквизицию и издавая памфлеты против церковного мракобесия. Но и в Мадриде мой секрет никого не заинтересовал. Я проехал всю Францию, побывал в Генуе, Венеции и Тоскане, посетил владения Габсбургов, но ни один государь так и не проявил интереса к моему открытию!

– Боже мой! Возможно ли это? Короли отказывались брать золото, которые вы буквально подносили им на блюде?

– Увы, сударыня! Деспотизм слеп как к народной нужде, так и к возможности эту нужду облегчить! Я был в отчаянии. Подумать только: иметь в руках средства для водворения всеобщего благоденствия и быть не в состоянии им воспользоваться!

– Вы могли изготавливать золото и раздавать его беднякам.

– Поначалу я так и делал. Мне казалось, что я делаю добро, но вскоре я увидел, как оно обращается во зло. Я не мог в одиночку производить достаточно золота для удовлетворения потребностей всех обездоленных, а узнав, что у одного из их собратьев появились деньги, другие нищие немедля убивали его, чтобы завладеть вожделенным металлом. Мои подарки породили множество преступлений. Увидев это, я окончательно понял, что настоящую пользу мой рецепт принесет только тогда, когда окажется в руках законного государя.

– Но вы так и не добились своего?

– Когда неудачи привели меня в такое отчаяние, что я был готов проститься с жизнью, в горах родной Трансильвании мне повстречался странствующий философ. Мы вели долгие задушевные беседы о Каббале, о животном магнетизме, о воздухоплавании, о правах человека и великой роли общества вольных каменщиков в деле их утверждения. Я обмолвился о своем тайном рецепте. Философ внимательно выслушал меня, похвалил за то, что я пекусь об общественном процветании, и посоветовал создать свой алхимический орден. В одиночку мне не удастся достучаться ни до одного из государей, но если я обзаведусь последователями, то они еще до наступления нового столетия создадут Соединенные Штаты Европы во главе с просвещенным государем, выплавляющим золото для своих счастливых подданных. Особую роль в этом ордене, предрек мой новый друг, надлежит сыграть женщине.

– Женщине? Вот так новости! А ведь ни мудрецы, ни политики никогда не придавали особенного значения нашему полу! Считается, что женщины созданы лишь для вынашивания детей и услаждения сильной половины человечества.

– Это устаревшие представления, сударыня! Лично я уверен, что в скором времени женщины не будут уступать нам ни в науках, ни в искусствах! Кроме того, в предсказании моего друга-философа не приходится сомневаться. Он предрек множество вещей: и рождение детей у Его Величества, и войну русских с турками, и перемену парижских мод, и даже собственную кончину.

– Как?! Он умер?

– Мой друг скончался ровно через год после нашего знакомства, как он сам и предсказывал. Лежа на смертном одре, он велел мне не прекращать поисков до тех пор, пока я не отыщу самой просвещенной женщины в Европе и не сделаю ее своей ученицей, с тем чтобы впоследствии она поведала тайну создания золота всему миру.

– И вы нашли ее?

– Я искал ее в Пфальце и Баварии, Гессене и Саксонии, Австрии и Тироле. В поисках ее я посетил Краков, Ригу и Тешин. Я спрашивал о ней в каждом из швейцарских кантонов. Я встречался с лучшими людьми Пьемонта и Савойи, чтоб поговорить об этой женщине. И всюду мне отвечали, что я должен ехать во Францию, к мадам Жерминьяк!

– Бог мой! Не ослышалась ли я?!

– Все верно, сударыня. Вы – та, кого я искал! Вы – просвещеннейшая женщина Старого Света, вы – единственная из смертных, кто достоен узнать секрет получения золота, вы – будущая основательница Соединенных Штатов Европы!

– Поверить не могу! Но кто может знать обо мне за пределами Франции, за пределами Парижа?!

– Ваша скромность украшает вас, мадам, но не вы ли были ближайшей подругой мадам дю Дефан, не вы ли помогали славе Вольтера, не вы ли – лучшая ученица Калиостро и единственная любовь Казановы?

При упоминании последнего имени из груди мадам вырвался вздох.

– Из ваших уст вылетают драгоценнейшие для меня имена! – воскликнула старуха.

– Не вы ли потомица достославного Жака де Моле, последнего магистра ордена тамплиеров, известных ныне под именем франкмасонов и споспешествующих установлению царства Разума на всей земле? – продолжал Кавальон.

– Вам и об этом известно!.. Но неужели я действительно самая просвещенная женщина Европы? Ведь Париж давно меня забыл, меня давно уже никуда не приглашают, я столько лет не выхожу в свет и не знаюсь с людьми!

– Виной тому скудоумие парижан, которым нет ни до чего дела! Верно говорят, что нет пророка в своем отечестве, мадам! Но как я счастлив, что мы наконец встретились! Ведь вы не откажетесь стать моей ученицей и сберечь секрет взаимопревращения металлов для потомков? – Произнося эти слова, Кавальон уже не сидел на диване подле старухи, а стоял перед ней в позе древнеримского оратора, увлеченный собственным красноречием.

Жерминьяк смотрела на него глазами, полными обожания. Даже через пудру было видно, как она раскраснелась. Два высохших мешочка в декольте взволнованно вздымались. Обтянутые морщинистой кожей костлявые пальцы, унизанные перстнями, мелко тряслись.

– Сударь! – произнесла мадам дрожащим голосом. – Я была бы счастлива стать соучастницей ваших алхимических штудий! Поверьте, это величайшая честь для меня, наиволшебнейшая мечта, которую только можно представить! Но смогу ли я? Сударь, поглядите на мою немощь! Мне недолго осталось жить. Как же я могу стать вашей ученицей, когда вы молоды и полны сил, а я – дряхлая старуха?

– Вам кажется, что я моложе вас, мадам? – улыбнулся Кавальон. – А что, если я скажу, что это не так? Я ведь назвал лишь место своего рождения, но не дату. Так знайте же, мадам, что скоро мне исполнится четыреста два года!

– О-о-о! – только и смогла вымолвить Жерминьяк.

– Я умею плавить бриллианты, умею улучшать драгоценные камни, знаю лекарство от всех болезней, – продолжал Кавальон. – Несколько лет назад по Европе прошел слух о моей смерти. Его автором был я сам. Мне не хотелось афишировать своих поисков.

– Так вы…

– Теперь, мадам, вы сами можете назвать мое имя!

– Вы граф Сен-Жермен! – простонала старуха.

– Да, мадам. Я перед вами.

Жерминьяк, исполненная восторга, вскочила с дивана и попыталась упасть на колени перед своим кумиром. Больные суставы и сам кумир не дали ей этого сделать.

– Ну будет вам! – проговорил алхимик, помогая мадам подняться. – Между просвещенными людьми такие жесты ни к чему! Вернемтесь-ка на диван.

Учитель и ученица водворились на прежнее место.

– Граф, вы могли бы улучшить мои бриллианты? – первым делом спросила старуха, как только ее седалище вновь оказалось на розовой обивке.

– Это не составит для меня ни малейшего труда.

– В таком случае я распоряжусь немедленно принести их!

– Для превращения мне понадобится неделя.

– Превосходно. Шарлотта! Шарлотта!!!

– Постойте, мадам. Будет лучше, если слуги ничего не будут знать о нашем знакомстве. На первое время мне хотелось бы сохранить его в тайне. До тех пор, пока секрет взаимопревращения металлов не передан вам, наш алхимический орден особенно уязвим. Если о нас узнают церковники…

– О да, понимаю! Но в таком случае когда же состоится передача вашего тайого знания?

– После того, как вы будете полностью к этому готовы, мадам!

– Сколько же времени это займет?

– На подготовку обычной женщины ушли бы годы, но столь просвещенную даму, как вы, я смогу подготовить всего за месяц.

– Начнемте немедленно, сударь! Я готова внимать вам прямо сейчас.

– Похвальное рвение! – Кавальон еще раз поцеловал ручку мадам. – Должен признать, что восхищаюсь вами все больше и больше. Однако внимать еще рано. Прежде чем заниматься вашим разумом, я должен подготовить ваше тело.

– Тело?

– Я должен омолодить вас, мадам.

Старуха схватилась за сердце.

– Вам плохо, сударыня? – испугался Кавальон.

«Уж не переусердствовал ли я?» – подумал он испуганно.

– Ах, нет… Мне уже лучше… Но я чуть было не лишилась чувств от радости, милый учитель! В один день исполнились все мои тайные мечтания – встретить Сен-Жермена, постичь тайны алхимии, вернуть молодость! Мое старое сердце с трудом переносит столько эмоций!

– Очень скоро оно перестанет быть старым, мадам!

– Поскорей бы! Так хочется начать прямо сегодня!

– В таком случае велите приготовить горячую ванну в ваших покоях. Да, и не забудьте о бриллиантах! Я собираюсь приступить к их улучшению нынче же вечером. Вы храните свои драгоценности в шкатулке? Уверен, что она инкрустирована с отменным вкусом!

– Сейчас я вам все покажу, сударь! – произнесла Жерминьяк.

«Давай-давай», – подумал Кавальон, учтиво помогая ей подняться.

2

– Д’Эрикур! Вот так встреча! – воскликнула мадам де Шампо.

– Мы несказанно рады вас видеть! – добавила мадам де Шампо-младшая.

Дамы приходились друг другу свекровью и невесткой. Виконт навестил их в ложе Оперы, абонированной Шампо на год вперед, прямо во время спектакля. В собственной ложе, пусть и представление было оттуда видно намного лучше, д’Эрикур скучал. В театр он явился один и, разумеется, не для того, чтобы любоваться на прыжки Вестриса или слушать музыку Сальери. Это был выход в свет: показать себя, посмотреть на других, узнать новости, получить несколько приглашений, назначить пару свиданий.

– Счастлива видеть вас на свободе, дитя мое! Я-то боялась, что вам придется сидеть в Бастилии не меньше года! И вдруг – такая встреча! – удивлялась свекровь.

– А вот я уже давно разглядела месье д’Эрикура в его ложе и все ждала, когда же он к нам заглянет! – похвасталась невестка.

– У вас отменное зрение, мадам, – заметил виконт.

– Это не зрение, это мой волшебный веер! – рассмеялась младшая де Шампо, развернув перед гостем свое новое опахало, украшенное многофигурной сценой испытания воздушного шара. В верхней части, там, где посреди голубого неба художник мог бы изобразить дневное светило, в веер была вставлена маленькая увеличительная линзочка. Она позволяла видеть спекталь словно вблизи и разглядывать окружающих, не нарушая правил приличия.

– Представьте, она специально заказала эту вещицу, чтобы рассматривать свою любимую Сент-Юберти во время танца!

– У вашей невестки отменный вкус и похвальная тяга к прекрасному! Я тоже обожаю Сент-Юберти! – Виконт без особого, впрочем, интереса бросил взгляд на сцену, туда, где среди нарисованных деревьев, подвешенных на веревочки облаков и перемещающихся с помощью лебедки картонных животных исполняла свои па Диана-охотница.

– Убедите же мадам, что она лучше, чем мадемуазель Гимар! – потребовала невестка.

– Гимар – непревзойденная танцовщица нашего времени, – проговорила старшая мадам, откинувшись на своем любимом кресле, специально привезенном в театр, и поглаживая свою любимую собачонку, без которой Опера не была Оперой. – Пусть она уже не в том возрасте, чтобы выступать, но ни одна молодая артистка из тех, что мне приходилось видеть, до сих пор не превзошла ее!

– Кстати, она собирается замуж! – снова застрекотала младшая. – Можете себе представить, виконт: мадемуазель Гимар сделается «мадам», хи-хи-хи! А у Сент-Юберти, говорят, роман с графом д’Антрегом. Об этом судачат теперь в каждой гостиной! А вы не знали?

– К сожалению, пребывание в замке Его Величества не позволило мне быть в курсе всех светских новостей, – улыбнулся д’Эрикур.

– И зачем только вы задаете виконту такие глупые вопросы, сударыня?! – заворчала свекровь. – Он только что вышел из Бастилии, а вы твердите ему всякий вздор о танцовщицах, словно важнее этого ничего нет! Простите ее, д’Эрикур, она еще так юна…

– О, ну что вы, мне ужасно интересно знать, о чем нынче говорят парижане!

– А нам интересно узнать, как давно вы освободились, виконт?

– Только сегодня!

– Как?

– Сегодня утром! Я успел лишь принять ванну, переменить костюм, побриться, завить волосы, поблагодарить отца за преподанный мне урок, пообедать… и сразу отправился в Оперу! Не представляете, как я соскучился по театрам… и по вам, любезные дамы!

– Выходит, о вашем освобождении еще никому не известно? – подняла брови свекровь.

– О, виконт, позвольте мне сообщить свету эту благую весть! – заволновалась невестка. – Уже представляю, как все ахнут, когда вы вновь появитесь в салоне мадам Кондорсе! Ваша популярность возрастет до небес!

– Надеюсь, пребывание в Бастилии не доставило вам слишком много неудобств?

– Или там и вправду так ужасно, как рассказывают?

– После того как в Париже стало известно о вашем заключении, все пришли в ужас! Многие даже просили за вас вашего отца, но он был непреклонен! Лично я не одобряю таких методов воспитания, но…

– Весь Париж их не одобряет! Это так деспотично и так противоречит природе!

– Ах, сударыни! Если бы я знал, что вам небезразлично мое заключение, то перенес бы его легче! А если бы знал, что весь Париж на моей стороне, то и вовсе не чувствовал бы себя узником! Впрочем, мне и так не на что жаловаться. Отец был так любезен, что прислал мне постель, теплый плащ и расторопного слугу. Он ежедневно снабжал меня чистым бельем, лучшими обедами и книгами. Кроме того, в моем распоряжении была бастильская библиотека.

– Выходит, вы ни в чем не нуждались?

– Ни в чем, кроме главного, сударыня! Кроме свободы. – Виконт бросил взгляд на сменивший Диану кордебалет нимф в коротких, разукрашенных оборками кринолинах. – Кроме свободы, театра, просвещенного общества. И новостей, разумеется!

– Нынче одна новость, виконт! Генеральные Штаты! – вздохнула старшая де Шампо. – Все только о них и говорят! Честное слово, эта политика меня уже так утомила… Но, видать, дела в государстве совсем плохи, раз уж король решился на такой экстравагантный поступок!

– Да, дела у Его Величества хуже некуда! – подключилась младшая де Шампо. – Говорят, теперь еще и дофин заболел! Королева надеется, что чистый воздух Медона подействует на него благотворно, но, по правде говоря, надежды мало! Ходят слухи, будто у Его Высочества чахотка!

– Боже мой!

– Да-да, представьте! Столько лет Франция ждала рождения наследника престола – и вот Господь хочет забрать его у нас! И в таком нежном возрасте! Хорошо хоть у короля есть еще один сын!

– Пути Господни неисповедимы, – произнес д’Эрикур.

Разумеется, с его стороны это было выражением не набожности, а лишь хорошего тона. По большому счету, к судьбе королевского отпрыска виконт был равнодушен. Он уже начинал скучать в обществе двух болтливых дам и украдкой разглядывал другие ложи, куда можно было бы нанести визит, но тут разговор неожиданно перешел в интересное русло.

– Как вы правы, сударь, как вы правы! – закудахтала свекровь. – Любой из нас должен быть готов в любой момент предстать перед Всевышним, будь он стар или молод, болен или здоров! Послушайте, сударыня, это и вам полезно усвоить! Рука убийцы может настигнуть любого! Как знать, быть может, завтра или послезавтра он явится и в наш дом!

– Вы говорите так, словно по Парижу разгуливает убийца! – удивился д’Эрикур.

– Так оно и есть, виконт, увы! Три недели назад от руки какого-то нечестивца погибла бедная вдова де Жерминьяк. Эта пожилая женщина жила тихой затворницей, у нее не было врагов, она никому не приносила вреда. Многие даже не слыхали о ней! Но вот какой-то негодяй пробрался в ее дом и лишил несчастную жизни ни за что ни про что!

«Жерминьяк, – задумался виконт. – Знакомая фамилия. Но где я ее слышал?»

– Что случилось с этой женщиной? – спросил он вслух. – Неужели она была застрелена из пистолета? Или, может, заколота шпагой? Во втором случае мы наверняка могли бы утверждать, что преступление совершил дворянин.

– Искать убийцу – это дело полиции. Впрочем, сомневаюсь, что от нее будет толк. Наша полиция годна только на то, чтобы гонять бездомных с места на место да подслушивать чужие разговоры! Что касается способа убийства, то о нем чего только не болтают. В одном салоне я слышала, будто Жерминьяк была отравлена, в другом – будто задушена, в третьем – будто ее разрубили пополам какой-то жуткой секирой…

– Это все оттого, что никакого убийства не было! – вмешалась в разговор младшая де Шампо. – Мадам Жерминьяк умерла от старости, а все разговоры об убийстве – досужие вымыслы!

– От старости! – фыркнула свекровь. – Это вам в ваши шестнадцать лет кажется, будто она была невероятно стара! Однако уверяю, мадам: люди вполне могут доживать и до семидесяти, и до восьмидесяти лет! Взгляните на меня! Кто поверит, что мне пятьдесят пять?

«Я-то думал, что ей шестьдесят», – удивился виконт. Мысли эти он, разумеется, оставил при себе, одарив пожилую мадам желанным комплиментом:

– Ваш случай особый, сударыня. Свежести вашего румянца позавидовала бы сама Венера! Однако, может быть, мадам де Жерминьяк действительно была столь нездорова, что предстала перед Господом по естественным причинам?

– Чем вы тогда объясните пропажу ее драгоценностей?! И сообщение слуг о том, что незадолго до смерти к ней явился некий незнакомый субъект в коричневом плаще, который впоследствии бесследно исчез?

– Это меняет дело, – сказал д’Эрикур. – Но неужели никто не может выяснить личность этого визитера?

– Думаю, к ней приходила сама смерть, – заявила младшая мадам.

– Смерть не смерть, а я своим слугам строго-настрого приказала не пускать в дом никого в коричневом! – продолжила старшая. – К тому же об этом убийстве чего только не болтают. Одни полагают, что это могло быть связано с подозрительными делишками ее покойного мужа. Другие говорят, что убитая якобы происходила из рода последнего тамплиера и в ее смерти могут быть замешаны тайные общества!

«Из рода последнего тамплиера!» Теперь д’Эрикур вспомнил, где и от кого он слышал эту фамилию! Неужели история Феру – это правда? Смерть рассказчика, конечно, произвела впечатление на виконта. В тот день он не сомневался, что свиток всевластия действительно существует. Несколько недель, последовавших за роковым обедом в тюрьме, он только и думал, что о загадочной даме и ее шкатулке. Даже избегал делить свой обед с прочими заключенными, хотя и общество обожал, и в том, что де Лоне разрешит, не сомневался. Виконт боялся, что речь вновь зайдет о палестинском свитке, а кто знает, к каким последствием может привести такая беседа? К тому же любой из сотрапезников – Помье, Кавальон, де Сад, а то и сам де Лоне – мог оказаться убийцей. А сидеть с отравителем за одним столом не хотелось.

По прошествии времени, впрочем, эмоции виконта поутихли. История с таинственным свитком не получила развития, де Лоне, время от времени общавшийся с д’Эрикуром, ни разу о нем не заикнулся, и виконт, так до конца и не поверив в легенду про тамплиеров, начал уже забывать про нее… И вдруг! Первый день на свободе – и сразу подтверждение истории Феру. Значит, правда? Значит, на таинственный свиток действительно идет охота? Значит, заклинание всевластия существует?

Если Помье и Кавальон на свободе, они наверняка ищут свиток. Но кто больше достоин всевластия – обрюзгший писатель-неудачник, безродный авантюрист из Восточной Европы или блестящий, образованный, просвещенный молодой человек благородного происхождения?! Черт возьми, конечно, он, д’Эрикур!

– А наследников покойница оставила? – спросил виконт.

– Ее дети умерли. У мадам де Жерминьяк осталась только внучка. Она воспитывалась у кармелиток, но теперь срочно вернулась оттуда, чтобы вступить во владение имуществом. Только представьте – юная девушка, только что из монастыря, и совершенно одна!

– Говорят, у нее есть дядя.

– Хорошо, если так. Надеюсь, он не позволит ей наделать глупостей, ведь, держу пари, дом бедной сиротки теперь день и ночь осаждают женихи! Она недурна собой и владелица пусть скромного, но состояния. Хорошо, если у всех этих господ, которые теперь там увиваются, действительно серьезные намерения. А если нет? Бедняжка, в свете сколько искушений!..

– Вестрис, Вестрис! – закричала невестка, заметив, что знаменитый танцовщик пришел на смену кордебалету. – Браво, Вестрис! Он прекрасен!

Вместе с юной мадам рукоплескал весь зал. Если бы французы могли выбирать себе короля, то выбрали бы, конечно, не скучного неповоротливого Людовика, который правил ими по праву рождения, а легконогого Огюста Вестриса, которого именовали «богом танца». Человеку, который может так высоко прыгать, наверняка не составит труда привести в порядок казну. И без всяких там Генеральных Штатов! Увидев Вестриса, даже старшая де Шампо забыла об убийстве и принялась аплодировать.

Угомонившись, дамы вновь принялись расспрашивать д’Эрикура о тюремных порядках и пересказывать сплетни об общих знакомых, но виконту уже наскучила их компания. Из одной ложи ему махал товарищ по холостяцким пирушкам, из другой заинтересованно поглядывала хозяйка любимого салона, в третьей дальний родственник так заждался визита, что успел обидеться и сделать вид, что не замечает виконта. В четвертой ложе д’Эрикур заметил даму, связь с которой оказалась поводом для тюремного заточения: дама развязала косынку, скрывающую декольте, бросала на кавалера призывные взгляды и на языке веера требовала проявить к себе внимание.

– Прошу простить меня, – сказал виконт свекрови и невестке.

Любовницу в ее ложе он, конечно, навестит. Только пусть не рассчитывает, что их отношения продлятся долго. Эта дама и так уже начала надоедать д’Эрикуру, а потом пришлось еще и сидеть из-за нее в тюрьме…

Похоже, в Париже появилась более интересная особа.

Юная мадемуазель де Жерминьяк.

А почему бы не жениться на ней?

Через два дня экипаж д’Эрикуров остановился на улице Кенкампуа. Старенький запущенный особнячок виконт нашел сразу – и мгновенно прикинул, кому, как и за сколько сможет продать его после свадьбы.

Мысли о женитьбе начали посещать его давно. Особенно частыми гостьями стали они в период тюремного заключения. Помимо основной, «официальной» и известной всем причины – легкомысленной любовной связи, у этого заключения было еще одно объяснение.

На старости лет отец д’Эрикура надумал повторно жениться. Разумеется, виконту такая перспектива совершенно не улыбалась. Он не собирался делить будущее наследство ни с мачехой, ни с, не дай бог, младшим братом. В случае появления последнего граф вообще мог отписать все ему: отношения отца и сына совершенно разладились. Для того чтоб виконт не ставил своему папеньке палки в колеса и не сумел помешать скоропалительной свадьбе, тот и упрятал его за решетку. Зная характер и поведение сына, граф д’Эрикур опасался к тому же, как бы резвый виконт не обрюхатил мачеху раньше ее законного супруга: та, к слову, была моложе пасынка на четыре года. Так что виконта продержали в тюрьме ровно до того момента, пока у новоявленной мадам д’Эрикур не появились признаки беременности. Выйдя из Бастилии, тот разом обрел не только свободу, но и мачеху с братом или – дай-то Бог! – сестренкой в животе.

Что оставалось виконту? Во-первых, молиться, чтобы будущий ребенок оказался девочкой. А во-вторых, обзавестись собственным сыном. Даже если граф и обделит д’Эрикура, то внуку он все равно что-нибудь отпишет. К тому же семейный человек всегда имеет больше веса в обществе. Одно дело – лишить наследства легкомысленного повесу и совсем другое – оставить без средств человека семейного. На второе отец ни за что не пойдет.

Итак, виконту следовало жениться. Свадьба сама по себе наверняка улучшила бы его отношения с отцом: тот наконец перестал бы считать его беспутным мальчишкой, попусту прожигающим жизнь. Невесту, ставшую единоличной хозяйкой свитка всевластия и, быть может, даже не знающую об этом, подбросила д’Эрикуру сама судьба! Пусть даже свиток окажется вымыслом – виконт до того увлекся историей с тамплиерами, что был готов жениться лишь ради того, чтобы выяснить окончательно, существует он или нет! Конечно, он еще не видел мадемуазель де Жерминьяк… Но ведь не собирался же д’Эрикур спать теперь до скончания века только с женой! Да и какое значение имели лицо и характер, если виконт и так знал о будущей невесте все, что хотел: юна, невинна, хорошего происхождения, только что из монастыря. Такая сделает все, что от нее требуется: и детей родит, и честь фамилии не уронит, и любовным похождениям мужа не помешает.

По пути д’Эрикур мысленно повторял приготовленную для девушки речь. К галантному обращению несчастная, скорее всего, не привыкла, да и настороженное отношение к мужским любезностям монашки наверняка успели внушить ей. Лучше обойтись без комплиментов и флирта, с порога заявить о своих серьезных намерениях. Неплохо еще и прикинуться религиозным. Если младшая де Шампо не ошиблась и сироту действительно опекает дядя, ему это тоже должно понравиться.

В дверях д’Эрикур наткнулся на своего знакомого – не слишком знатного, но богатого господина лет пятидесяти, недавно овдовевшего и помышлявшего теперь о новой женитьбе. Соперники разошлись, холодно поздоровавшись. «Значит, Шампо были правы, – подумал виконт. – Этот дом действительно осаждают женихи». Вскоре стало ясно, что популярность мадемуазель де Жерминьяк – единственное, в чем он не ошибся относительно этой девушки.

Зала, в которую ввели д’Эрикура, показалась ему полупустой: ни ломберного столика, ни кресел, ни дивана, ни картин – здесь не было почти ничего, что полагается иметь в помещении, где принимают гостей. Одни лишь полосатые стулья в строгой, как и требует теперешняя мода, манере, с ножками наподобие античных колонн стояли по периметру помещения. Они смотрелись довольно странно на фоне разрисованных розами и пагодами выцветших обоев, на которых зияли сохранившие цвет прямоугольники из-под только что снятых картин. Камину недоставало экрана, зато на каминной полке красовался бюстик Вольтера.

Появившаяся вскоре хозяйка оказалась совершенно не такой, какой представлял ее виконт. В простоте кремового платья мадемуазель читалась не воспитанная кармелитками скромность, а скорее вызов: подобно многим дамам, выступавшим за общественные преобразования и естественные законы, юная Жерминьяк подражала своим костюмом простолюдинке. Объемный платок на груди, позаимствованный из арсенала крестьянок, намекал на весьма вольнодумное декольте, готовое обнаружиться в подходящий момент. Широкополая шляпа, разукрашенная лентами и цветами, имела довольно высокую тулью, походила на американский цилиндр: очевидно, мадемуазель сочувствовала Джефферсону и Франклину.

Что же до самой девушки, то она оказалась весьма изящной, с большими глазами и довольно крупным ртом, с резким голосом и очень маленького роста. Последнее обстоятельство виконта несколько огорчило: во-первых, женщины подобной комплекции были не в его вкусе, а во-вторых, д’Эрикур давно заметил, что особы ниже пяти футов часто отличаются вздорным характером и причудами в поведении. Первые слова мадемуазель подвердили неприятные опасения:

– А, виконт! Добрый вечер! Скажите, а как вы находите учение Ламетри?

Жених смешался. Он не ожидал, что с девушкой придется говорить о чьем-либо учении. Да и кто такой Ламетри, виконт представлял весьма смутно. Слышал только, что это такой атеист.

– Кто бы мог подумать, что столь юная особа читает философские книги… – промямлил жених.

– Я сама не читала. Но послушница Марианна была знакома с сочинением этого почтенного господина в чьем-то кратком пересказе и поделилась им со всеми нами.

– Вот так новости! Девушки в монастырях читают сочинения атеистов!

– Ну не молитвенники же нам читать, в самом деле! – произнесла мадемуазель Жерминьяк с явной бравадой. – Только не говорите, виконт, что вы верите во все эти поповские сказки о распятии и воскресении! Иначе я тут же вас выставлю!

– О, нет, разумеется, я в них не верю! Однако, сударыня, должен заметить, что вы весьма суровы к своим гостям.

– Только не к вам, д’Эрикур! Ведь вы недавно вышли из Бастилии. Видите, мне все известно! Так вот, лица, пострадавшие от деспотического режима, равно как и философы, всегда будут самыми дорогими гостями в моем салоне!

– В вашем салоне?

– Да, сударь. Я планирую делать приемы по четвергам. Думаю, салонам мадам Гельвеций, мадам Кондорсе и мадам Неккер скоро придет конец. Когда соберутся Генеральные Штаты, моя гостиная станет излюбленным местом встречи для их депутатов… Разумеется, к тому времени здесь станет более уютно. Вероятно, вы хотите спросить, куда подевались портреты моих достопочтенных предков? Им меняют рамы на более современные. Вскоре эти господа сюда вернутся… разумеется, только те, кто поддерживал Просвещение!

– Вот как…

– Эти старые обои тоже скоро снимут! Терпеть не могу все эти вычурные вещи пятидесятилетней давности! Они так напоминают о дурных законах и несправедливом правлении! Мой дом будет обставлен полностью в римском стиле. Я уже дала соответствующие распоряжения.

– Весьма похвально, но стоит ли так спешить выбрасывать веши, доставшиеся вам от бабушки? – произнес д’Эрикур, беспокоясь о шкатулке с со свитком. – Может быть, они еще на что-нибудь сгодятся?

– Не беспокойтесь, весь этот хлам я велела складывать в подвале на тот случай, если он опять войдет в моду! Впрочем, это вряд ли произойдет. Думаю, окончательная победа просвещения над деспотизмом не за горами!.. Кстати, картины месье Давида демонстрируют это весьма убедительно. Как вы их находите?

– Так вы еще и поклонница изящных искусств, мадемуазель?

– Сама я не видела этих картин, но послушница Изабель, чьи родители имели счастье их лицезреть, говорила, что месье Давид прославляет лучшие добродетели!

«Ну и ну!» – подумал д’Эрикур. До сих пор просвещенные, философски настроенные люди производили на него исключительно хорошее впечатление. Стоило кому-либо заикнуться о своем атеизме и любви к Дидро и Вольтеру, как он немедленно становился другом виконта. Мадемуазель де Жерминьяк сумела стать первым человеком, чье вольнодумство оказалось виконту противно. Он сам не мог понять, в чем тут дело: в излишней ли болтливости девушки, в ее ли непомерных амбициях, в том ли, что произведения просветителей человечества были известны ей только по пересказам, или в неприятном сюрпризе, каковым оказалась для виконта внешность предполагаемой невесты.

– Направляясь к вам, сударыня, я никак не ожидал, что наша беседа будет вращаться вокруг наук и искусств, – заметил д’Эрикур.

– Чего же вы ожидали?

– Я ехал, чтобы сделать вам то, что честный мужчина должен предложить честной девушке, если…

– Так вы собирались на мне жениться!

– Я еще не оставил этих намерений.

– Не могу представить себе ничего скучнее, чем клятвы в вечной верности, вынашивание детей, возня с пеленками и тому подобные «прелести» семейной жизни!

– Вы хотите остаться в девицах?

– Отнюдь. Если желаете, виконт, мы можем сделаться супругами хоть сейчас!

– Кажется, я не понимаю вас, мадемуазель…

– Что ж тут не понять? Мы с вами люди без предрассудков. Поднимемся в мою спальню и вкусим радостей, ниспосланных нам Венерой!

3

Литератор Люсьен Помье шел домой в чрезвычайно скверном расположении духа. День у него выдался на редкость неудачным.

Началось все с того, что Помье не выспался. Накануне он вернулся из тюрьмы, а потому до глубокой ночи не смыкал глаз в объятиях своей возлюбленной Терезы. В семь утра писателя разбудил колокольчик ассенизатора, возвещающий о приближении повозки с нечистотами, до того громкий, что его было слышно даже с мансарды трехэтажного дома. Уснуть больше не вышло. Недовольный Помье встал, умылся и отправился туда, куда жаждал отправиться все те недели и месяцы, проведенные в заключении: в парижские театры. Сначала он предполагал посетить Французскую комедию, потом Итальянскую, потом театр Комического двусмыслия. Если и там ничего не получится, писатель планировал заглянуть в театр Господина Брата Короля. Необходимо было пристроить комедию, написанную в Бастилии.

Комедия получилась гениальной, и ее были просто обязаны взять хоть куда-нибудь. Помье был так в этом уверен и так хотел произвести наилучшее впечатление на руководство театров, что даже потратился на грузчиков, которые несколько раз перетащили его на закорках через дорогу, с тем чтобы писатель не запачкал башмаков и чулок, пересекая поток черной жижи, несущийся по центральной, углубленной части улицы. Увы! Добраться до театра чистым не получилось. Какая-то безмозглая служанка из особняка на Шоссе д’Антен забрызгала Помье нечистотами своих хозяев, выплескивая содержимое их ночных горшков. Впрочем, это было лишь начало неудач писателя. Несколько минут спустя он сделался невольным участником драки между продавщицами печеных каштанов и разносчицами устриц – просто потому что проходил мимо. Помье помяли не только бока (к чему он уже привык), но и свежевыстиранный кафтан с почти новыми, залатанными лишь в двух-трех местах штанами. В довершение всех бед его еще и задержала полиция, приняв за разыскиваемого воришку: уж очень походило описание преступника на Помье: «Рост пять футов два дюйма, возраст – около пятидесяти лет, лицо одутловатое, брюхо толстое, нос картошкой…» Два часа пришлось просидеть в полицейском участке. К тому времени, как все разъяснилось и Помье освободили, он уже не верил ни в себя, ни в свою пьесу, ни в то, что ему еще может повезти сегодня. Так оно и вышло. Все театры один за другим отклонили комедию. Ее даже не приняли к рассмотрению.

По дороге обратно на одной узкой улочке Люсьена чуть было не задавила карета. Писатель в последний момент успел прижаться к стене дома и отделался тем, что был всего лишь облит грязью, разлетающейся из-под колес экипажа каких-то знатных господ. Домой, в мансарду трехэтажного доходного дома в тупичке Собачьей Канавы, неподалеку от рынка Невинных и бывшего кладбища, Помье вернулся в наихудшем виде и наихудшем расположении духа, какие только можно вообразить. Тереза, с ходу обо всем догадавшись, встретила его неприветливо. От вчерашнего любовного пыла не осталось и следа.

– Не взяли? А я о чем говорила?! – принялась ворчать женщина. – Пора тебе браться за нормальную работу, Люсьен! Виданное ли дело: целый день скрипеть пером, портить зрение, а потом еще шататься по театрам, чтобы получать от ворот поворот! За время, проведенное в тюрьме, ты совсем утратил навыки жизни в Париже! Что, от помоев уворачиваться разучился? Посмотри, на кого ты похож! Опять стирать! Как будто у меня без тебя стирки мало!

Все свободное место в каморке писателя было завалено тюками с бельем. Тереза Троншар служила прачкой. Она и сейчас, разговаривая с Люсьеном, полоскала в корыте ночную рубашку очередного торговца или аристократа. Прачкой были мать Терезы, ее бабушка, прабабушка и все предки по женской линии. Стала бы прачкой и ее дочь, выйди Тереза замуж и перестань сдавать нажитых от Помье детей в сиротский приют. Увы! Писатель уже больше десяти лет жил с девицей Троншар, но венчаться категорически отказывался.

– Говорят, барон де Пальмароль ищет лакея. Сходил бы, разузнал, что ли, – заметила Тереза, продолжая свою работу. – И работа не пыльная, и верные деньги, и жить, глядишь, можно будет в особняке, за квартиру платить не надо…

– Я не лакей! – разозлился Помье. – Сколько тебе повторять?! Я не лакей и не унижусь до этого звания! Ты хочешь, чтобы я закопал свой талант в землю, чтобы бросил перо и принялся прислуживать богатому бездельнику, вместо того чтобы бичевать пороки и прославлять добродетели?!

– Да кому они сдались, твои пороки?! Скоро нам платить за жилье, дрова на исходе, одежда совсем истрепалась, а ведь надо еще и на что-то есть! Я снова должна содержать нас обоих?! Еще немного, и я околею от бесконечной работы! – пожаловалась прачка, демонстрируя свои красные, с потрескавшейся кожей руки.

– Ну Тереза, ну милая! Подожди еще немного! – промурлыкал писатель. – Моя слава уже близко, я это чувствую! В тюрьме я уже побывал, а это полдела! Скоро люди будут говорить: «Кто такой этот Помье? Он сидел в Бастилии, как Вольтер! Наверное, он написал что-то интересное!» Клянусь, не пройдет и года, как ты увидишь рецензию на мое сочинение в «Меркурии»!

– Да плевать я хотела на все твои рецензии! Ты что, забыл, что я не умею читать?!

– Я научу тебя, милая!

– В моем возрасте уже поздно учиться таким вещам. Скоро я буду совсем старухой, Люсьен. Еще пара лет – и о материнстве можно забыть… А ведь, когда тебя забирали в Бастилию, я была беременна! И ты даже не интересуешься, что случилось с этим ребенком!

– Ты его подкинула? – равнодушно спросил писатель.

– Нет, черт возьми! Мне осточертело подкидывать детей, так и знай! У всех моих сестер уже огромные семьи, одна я живу при тебе на птичьих правах, без мужа и без детей! Я решила оставить этого ребенка, понятно?!

– Ну и где же он?

– Умер, черт побери!!! Умер из-за того, что у меня кончилось молоко! Я и сама едва не околела этой зимой, пока ты отдыхал в своей тюряге! Даже не представляешь, чем мне пришлось заниматься, чтобы прокормиться и обогреться! Дошло до того, что моя полоумная мамаша написала на меня заявление в полицию, что я, мол, не блюду девичью честь и веду предосудительный образ жизни.

– Так тебя тоже арестовали?

– Я провела в тюрьме неделю, сразу после Рождества. Мать быстро поняла, что содержать меня за решеткой придется не кому иному, как ей, и принялась хлопотать, чтобы меня выпустили. Хотя, черт возьми, я не отказалась бы посидеть там подольше! В тюрьме, по крайней мере, не надо стирать и стоять в очередях за хлебом!.. Кстати, там, под крышкой, есть немного крольчатины. Съешь, пока не испортилось. Я решила, что в честь твоего возвращения можно позволить себе немного мяса. Купила остатки от остатков ужина маркиза де Буффле.

– Скоро нам не придется довольствоваться остатками от остатков! – заверил Помье свою «половину», выбирая ту из косточек, на которой осталось хоть сколько-то мяса. – Мы сможем покупать остатки прямо из дома маркиза!

– Что-то не верится, – вздохнула Тереза. – А когда ты на мне женишься?

Писатель поперхнулся:

– Мы же уже говорили об этом добрую сотню раз! И ты согласилась жить со мною невенчанной!

– Согласилась-то согласилась, но я думала, что ты все равно когда-нибудь на мне женишься. Неужели тебе не хочется иметь семью и деток, а, любимый?

Помье стиснул зубы от злости. И почему ему попалась такая бестолковая женщина?! Вот Руссо всю жизнь прожил невенчанным со своей подругой – даром что тоже Терезой! – так она ему и слова не сказала! И детей своих он всех сдал в сиротский приют! Вот и стал великим писателем. Разве можно сочинить что-нибудь гениальное, если под боком пищит один ребенок, за штанину тянет другой, а третий требует хлеба и молока?! Но нет, такой дремучей женщине, как Тереза, ничего этого не понять. Она даже и о Руссо ничего не знает: сколько ни пробовал Помье объяснить подруге, каким гениальным автором тот был, – все бесполезно.

– Вечно талдычишь одно и то же, – буркнул писатель. – Лучше бы время по часам узнавать научилась.

– В моем возрасте уже поздно учиться таким вещам, – вздохнула Тереза. – Подлей-ка мне кипяточку.

Помье покорно снял с печи ведро с горячей водой и вылил половину его в корыто.

– Кстати, утром, пока тебя не было, – вспомнила женщина, – сюда заходил один тип.

– Заказчик? – встрепенулся литератор. – Это не тот, для которого я написал пасквиль про королеву?

Непристойное сочинение про Ее Величество, за которое Помье и оказался в тюрьме, было заказано неким неизвестным, явившимся к литератору в маске и пообещавшим хорошо заплатить. Денег автор так и не дождался. Единственным утешением для писательского тщеславия стало то, что в течение недели пасквиль читали на всех перекрестках Парижа… ну и заключение в Бастилию, позволявшее уподобиться столпам Просвещения.

– Держи карман шире! – усмехнулась Тереза. – Тот прохвост здесь больше не появится, и не мечтай! Сегодняший оставил тебе записку: вон она, на столе. Надеюсь, это не заказ на очередную антиправительственную дребедень, за которую ты снова загремишь за решетку!

– Почему ты раньше не сказала?! Наверняка там что-то важное, – принялся ворчать литератор, разворачивая послание.

Прочитав несколько первых строк, он забыл и о Терезе, и о бесчестном заказчике, и о сегодняшних неудачах. Вот что за записку получил Люсьен Помье:

«Сударь! Быть может, Вы меня давно забыли и мое имя поначалу ничего Вам не скажет. Однако я льщу себя надеждой, что по некотором размышлении Вы все же восстановите в памяти сцену нашего столь неожиданно начавшегося и столь печально кончившегося ужина в стенах Бастилии. Итак, мое имя – Ходецкий. Во Франции меня знают как Кавальона. У меня есть и другие имена, известные в большей или меньшей степени. То из них, коим меня нарекли при крещении, я охотно назову Вам, уважаемый Помье, при личной встрече. В Вашей воле решить, состоится эта встреча или нет.

Помните ли Вы, сударь, роковой рассказ нашего бедного друга Феру, над которым сам он имел несчастье потешаться? Без сомнения, да. История о дарующем всевластие заклинании тамплиеров, кое необходимо трижды произнести „в столице столиц в царском дворце под сенью веры“, и о том, что свиток с этим заклинанием хранится в инкрустированной раковинами шкатулке у мадам де Жерминьяк, не могла не запасть Вам в душу. Быть может, Вы даже лелеете план раздобыть этот свиток? Человеческой натуре свойственно желание обладать всем самым лучшим, так что желание Ваше, с точки зрения разума, отнюдь не предосудительно. Но исполнимо ли оно? И да и нет.

Почему же нет? – спросите Вы. Да будет Вам известно, что месяц назад достопочтенная мадам де Жерминьяк отдала Богу душу. О причинах ее смерти ходят самые разные слухи. Свет горит нетерпением сыскать убийцу – подлинного или мнимого. Тем временем внучка мадам, прелестная девушка восемнадцати лет от роду, уже вернулась из монастыря, где воспитывалась, и вступила во владение наследством. Немудрено, что в городе появилось немало искателей руки мадемуазель. И знаете ли, сударь, кто первый среди них? О, трепещите же! Я Вам скажу! Сей ловкий ухажер не кто иной, как наш общий знакомый – виконт д’Эрикур, устроитель злосчастного пира и убийца Феру! Откуда мне известно, что Феру убил именно он? – желаете Вы спросить. Очень просто, Помье! Кто еще мог совершить это злодеяние, коль скоро это были не я и не Вы?

Итак, д’Эрикур в двух шагах от руки внучки мадам Жерминьяк и от ее палестинского сокровища. Поспешность, с которой он сделал предложение (а говорят, что это случилось всего через пару дней после его возвращения из Бастилии!), не оставляет сомнений: виконт женится не по любви, его цель – это свиток тамплиеров! Бог мой! Даже страшно представить, чего может натворить этот алчный и жестокий человек, этот бесчестный убийца, когда обретет желаемое всевластие! Впрочем, представим на секунду, будто бы это не д’Эрикур отравил нашего рассказчика – что с того? Неужели потомки Жака де Моле столько лет берегли палестинский свиток лишь затем, чтобы им завладел какой-то светский хлыщ, какой-то щеголь, купающийся в деньгах и уже пресытившийся всеми возможными удовольствиями?! Мое сердце трепещет при мысли об этом! Не справедливей ли было бы, если бы заклинание досталось честным людям, порой влачащим жалкое существование, но добродетельным и чистым душой, – словом, таким, как мы с вами?! Не справедиливей ли было бы, если бы заклинание помогло законному государю вернуть себе трон, похищенный узурпаторами?! Вы, без сомнения, желаете знать, о каком короле идет речь. Но тут я умолкаю. Бумаге нельзя поверять таких тайн.

Итак, Помье, исполнимо ли наше – да, теперь я решусь сказать именно так – „наше“! – желание получить заветный свиток, который, без сомнения, существует и за которым скоро будет охотиться весь Париж? Да, отвечу я! В том случае, если мы объединим свои силы. Как только Вы получите это письмо, заклинаю Вас, сударь, поспешите ко мне! Я живу на улице Папийон, в доме Карбино, на первом этаже, и приму Вас в любой час, в любой день недели. Свой план я могу изложить Вам только с глазу на глаз.

Засим остаюсь покорнейший и вернейший слуга Ваш, Ходецкий».

– Что там? – спросила Тереза.

– Да так… Ничего… Это новый заказ, – растерянно пробормотал литератор.

– Опять заказ?! – всплеснула руками женщина. – Смотри, как бы тебя снова не облапошили!

– Нет-нет, – пробормотал Помье, спешно натягивая кафтан. – Это совсем другое дело… На этот раз… Словом… Потом объясню…

– Ты куда на ночь глядя?

Помье не ответил. Он уже бежал вниз по лестнице, ощупью пересчитывая в кармане последние су на извозчика. До улицы Папийон можно было бы, конечно, дойти и пешком, но Ходецкий велел торопиться! Необычайное радостное предвкушение вдруг захватило Помье: теперь он был уверен, что до славы и богатства уже рукой подать.

До улицы Папийон литератор добрался уже в сумерках. Жилище Ходецкого, и без того овеянное таинственностью своего обитателя, казалось в полумраке еще более загадочным. Служанка домовладелицы указала Помье путь к квартире того, кто жил под фамилией Кавальон.

– Неужто вы не боитесь ходить к такому человеку? – произнесла она еле слышно, перед тем как исчезнуть.

– Я должен бояться?

– Месье Кавальона многие опасаются. Что до меня, то я всегда трепещу, когда вижу его!

– Отчего же?

– Говорят, он имеет власть как над живыми, так и над мертвыми.

– Не понимаю, о чем это ты говоришь?

– Не понимаете? Так вы, видать, еще ни разу его и не видели, сударь? Всякий, кто хоть несколько минут разговаривал с Кавальоном, говорит, что это непростой человек…

– Да что же в нем непростого?!

– Простите меня… Я не смею говорить… Боюсь, как бы наш могущественный жилец не покарал меня за излишнюю болтливость… – Потупившись, служанка замерла.

Помье понял, чего она ждет, и сунул в маленькую девичью ручку, покрытую цыпками, последнюю медную монету.

«Ни разу не видел! – повторил он про себя. – Ну и ну! Ведь я же добрых два часа просидел с ним бок о бок! Впрочем… Я не очень хорошо рассматривал этого Кавальона… Может статься, действительно что-то в нем не углядел. Бьюсь об заклад, во всем этом кроется какая-то тайна, и мне не терпится ее разгадать!»

Однако до разгадок было далеко, а вот новые загадки появлялись на каждом шагу. Едва Помье занес руку, чтобы постучать в дверь квартиры Кавальона, как она открылась сама собой. Ошарашенному писателю показалось, будто перед ним вход в иную вселенную: из полумрака, царившего в обиталище таинственного жильца, лились звуки чудесной мелодии, воздух за дверью был напоен удивительным благоуханием восточных ароматов – даже лучше, чем духи, которыми брызгался в тюрьме виконт д’Эрикур, запах которых литератор еще не забыл. Помье шагнул на порог и едва не столкнулся лбом с высоким стройным лакеем, неподвижно стоявшим у входа. Чуть поодаль вежливо склонил голову еще один слуга. Ни тот ни другой не проронили ни слова, когда писатель тихонько прошел мимо них. Попривыкнув к темноте, он различил в глубине передней двух прекрасных девушек, одетых восточными одалисками. В позах обеих выражались смирение и покорность. «Надо же, сколько у Кавальона прислуги! – подумал Помье. – Да какой необычной, какой вышколенной! Никто из этих ребят не потребовал у меня чаевых. Видать, хозяин платит им немало! Да, черт возьми, судя по всему, он богаче, чем мне казалось!»

Стоило писателю подумать о Кавальоне, как тот появился – важный, степенный, одетый в турецкий халат и тюрбан, благоухающий неизвестными травами. Молча, не сводя с гостя пристального, испытующего взора, ввел его в свой кабинет. У Помье глаза разбежались: чего тут только не было! Настоящая восточная сокровищница! Персидские ковры по всем стенам, величественный кальян, изображения русских святых с привешенными к ним разноцветными стеклянными амулетами, несколько рядов расставленных по полкам остроносых турецких тапочек, павлиньи и страусиные перья, статуэтка толстого китайского божка, изящные арабские кувшины и еще какие-то экзотические сосуды, похожие на медные ведра с ручками по бокам и краником посередине – их назначения писатель не смог уяснить, очевидно, они служили неким магическим целям. В том, что Кавальон занимается магией, сомневаться уже не приходилось: стеклянный шар на столе и человеческий череп возле него говорили сами за себя… Но откуда все-таки льется эта удивительная музыка? Помье оглядывался, тщетно пытаясь обнаружить ее исполнителя. Нет, видно, и тут без магии не обошлось!..

4

Судя по восторженному выражению физиономии горе-писателя, обстановка произвела на него должный эффект. Кавальон был доволен собой. С каждым днем он все лучше познавал человеческие души и все ловчее научался ими манипулировать. «Не так уж и далек тот день, когда мое имя поставят вровень с именем Калиостро», – с удовлетворением подумал «маг-алхимик».

– Месье Помье! – воскликнул он со всем возможным радушием, протягивая обе руки навстречу оборванному, замызганному литератору. – Какое счастье! Вы откликнулись на мое письмо! Бесконечно благодарен вам за это и бесконечно рад опять видеть ваше лицо! Кстати, знаете, кого оно мне напоминает? В Бастилии я никак не мог понять, на кого вы похожи, а теперь наконец-то сообразил! Вы – вылитый Вольтер в зрелые годы!

Одутловатое лицо собеседника Кавальона пребразилось.

– Я?! Похож на Вольтера?! Но, право, вы шутите! Для меня, конечно, чрезвычайно лестно это сравнение… Я никогда не надеялся… не дерзал… Да и потом… Судя по портретам нашего великого Фернейского старца, в его чертах нет ничего общего с моими!

– Неумелость художника! – махнул рукой Кавальон. – Вы ведь знаете, что рука человеческая несовершенна и она никогда не сумеет отобразить в полной мере творение Демиурга. Скажу прямо: тот портрет Вольтера, что обычно помещают на первых страницах его бессмертных произведений, не слишком-то удачен. Живьем он был совершенно иным! Этот взгляд… эта поразительная живость… это превосходное лицо, светящееся вдохновением…

– Так вы знали Вольтера?! – дрожащим голосом прошептал литератор.

«Все идет как задумано, – подумал с удовлетворением Кавальон. – Еще немного, и я стану для него божеством». Вслух же он произнес:

– Не только знал, но и знаю. Временами мы выходим на связь с небесным фантомом моего дорогого друга. Вы не поверите, Помье, но и там, в обители Бесконечности, на Великом Востоке, он не прекращает препираться с господином Руссо. А тот все такой же…

– Так вы и Руссо знали, сударь?

– И Дидро, и д’Аламбера, и Гельвеция…

– Откуда же?!

– Мы познакомились в доме мадам д’Эпине. Вы, разумеется, слышали о ее блестящем салоне, где собирались все энциклопедисты. Для посторонних единственным поводом для их сборищ служило желание поговорить о литературе и выпить несколько бокалов доброго вина… К счастью, философам удалось скрыть истинную цель своих визитов к госпоже д’Эпине…

– В чем же она состояла, позвольте узнать?

– Она состояла… в моем воспитании.

– Что?!

– В возрасте шестнадцати лет я был спасен французским посланником из заключения, в котором томился, начиная с самого нежного возраста. Я не знал ни материнской ласки, ни невинных детских игр на лоне природы. Ко мне не допускали даже охранников. Я рос, не видя ни единого человеческого лица. К шестнадцати годам я едва умел говорить и даже не подозревал о существовании грамоты, математики и искусств…

– Боже мой!

– Мое место занял самоотверженный юноша, вызвавшийся пожертвовать собой ради государя. Несколько лет спустя рука стражника лишила его жизни, избавив от тюремных страданий. Спасители переправили меня во Францию, где мадам д’Эпине пожелала усыновить меня. Я был дик, сторонился людей, не знал ни основ этикета, ни правил человеческого общежития. Матушке стоило немалых трудов приучить меня к столовым приборам и носовому платку. Однако сердце мое было неиспорченным. Многолетнее заключение оградило меня не только от хорошего, но и от дурного, оставив душу непорочно чистой. Я был своего рода добрым дикарем. Немудрено, что, увидев меня, прославленные философы пришли к выводу, что перед ними превосходный «материал» для создания совершенного человека. Посоветовавшись между собой, энциклопедисты решили воспитать из меня просвещенного государя, с тем чтобы впоследствии, заняв по праву принадлежащий мне трон, я провозгласил для моих подданных наилучшие законы, положив, таким образом, начало царству счастья и…

– Трон?! Так вы, что же… король?!

Кавальон поплотней запахнул халат, поправил чалму, запрокинул голову, чтобы смотреть на собеседника сверху вниз, и загадочно произнес:

– Не приходилось ли вам, сударь, слышать о младенце на русском троне? Он правил под именем Иоанн, но был свергнут в возрасте полутора лет и беззаконием воцарившейся самозванки залючен в темницу…

– Кажется… я слыхал… Неужели же… это вы?!

– Да, друг мой. Ходецкий – это вымышленная фамилия. Равно как Кавальон. Перед вами Император Всероссийский…

Литератор повалился на колени:

– Ваше величество!..

– Встаньте, Помье. Мне не по нраву изъявления раболепия. Я не деспот. Я король-гражданин, чтящий законы и уважающий свободы моих подданных.

– Счастливы русские, имеющие такого государя, как вы!

– Конечно, я государь с точки зрения Божественного права. Но трон, увы, до сих пор не принадлежит мне…

– Вы возвратите его, без сомнения, возвратите!.. Однако же… Как же я сразу не догадался, что вы из России?! Эти ковры, эти сосуды, тапочки, статуэтки… И все ваше одеяние! Сама манера держаться! Русский акцент! Бог мой, я был слеп! В вас все выдает Иоанна!

Кавальон одарил Помье покровительственной улыбкой:

– Да услышит Демиург ваши слова! Теперь-то вы понимаете, мой друг, для какой цели я хочу использовать свиток всевластия? Заклинание нужно мне не для тщеславия, не для удовлетворения низменной похоти и корысти, а затем, чтобы возвратить по праву принадлежащую мне власть и водворить на просторах своей любимой страны процветание и мир!

– Признаюсь, поначалу я не верил в этот свиток…

– Феру тоже не верил! И он поплатился. А после убийства госпожи де Жерминьяк всем стало очевидно, что реликвия существует и за ней идет подлинная охота. Впрочем, я-то знал об этом свитке и раньше…

– В самом деле? Но откуда?

– Он упоминается во многих алхимических и масонских трактатах: «Пламенеющей звезде», «Божественном оке», «Соломоновом ключе»… Вольным каменщикам давно известно об этом свитке, хотя место его нахождения и было покрыто тайной для нашего общества. Впрочем, царица Семирамида однажды поведала мне, что рукопись с заклинанием находится в одном из парижских особняков…

– Семирамида? Я думал, что вы не общаетесь с нынешней российской императрицей.

– То Екатерина. А Семирамида – это египетская царица…

– Разве Египтом правят не англичане?..

Кавальон недовольно поморщился. Кажется, он затронул слишком высокие материи, недоступные этому бесштаннику. Теперь придется все разъяснять.

– Семирамида – это каббалистическая царица Подземного мира, в который допускаются лишь те из масонов, кто достиг высочайшего градуса посвящения. Одиннадцать лет назад, когда скончались мои любимейшие наставники, господа Вольтер и Руссо, я уже был гроссмейстером ложи Девяти сестер, но чувствовал, что моих знаний еще недостаточно для государя. Около двух лет я путешествовал по Европе, встречаясь с самыми видными философами и каббалистами. К тому времени, как я достиг Королевства обеих Сицилий, мне уже было известно, что вулкан Этна является входом в Подземное царство. Исполнив предохраняющий от огня ритуал, я бросился в жерло…

– О Боже!

– …и достиг царства Семирамиды целым и невредимым. Впрочем, тут я должен умолкнуть. Царица взяла с меня клятву не разглашать ее алхимических тайн. Скажу вам лишь то, что благодаря магическим умениям, приобретенным в Подземном царстве, я смогу сделать свое собственное самым богатым и процветающим в мире… Готовы ли вы помочь мне в этом, Помье? Готовы ли вы стать ближайшим советником самого просвещенного русского государя?

– А как вы оттуда вылезли? – невпопад спросил литератор.

– Я покинул Подземное царство через пирамиду Хеопса, – не растерявшись, ответил Кавальон. – А теперь ответьте на мой вопрос. Готовы вы стать русским дворянином и придворным историописателем императора Иоанна?

– Придворным историописателем?! Как Вольтер! – Помье засветился от счатья. – О, Ваше Величество…

Он снова опустился на колени. Кавальон вытащил из-за шкафа старую, сломанную и кое-как скрепленную шпагу, выброшенную в прошлом году каким-то бретером и подобранную «на всякий случай». В темноте дефекта было почти не видно. Кавальон коснулся шпагой плеча доверчивого писаки и напыщенно произнес:

– Сим посвещаю вас в рыцарство, де Помье, и дарую вам титул маркиза Камчатского!.. Да огласится Вселенная подобающей к этому случаю музыкой!

Нежная мелодия в мгновение сменилась бравурным маршем. Взволнованный маркиз, ничего не понимая, завертел головой, а потом принялся целовать руку своего благодетеля.

– Клянусь, вы не пожалеете об этом! – зашептал он, роняя слезы. – Камтшат станет процветающим краем… где бы он ни находился!

– Славный маркиз! Жалую вам орден Соломоновой Звезды за вашу благонамеренность. – С этими словами «Иоанн» прикрепил к заношенному кафтану литератора бриллиантовую брошь мадам де Жерминьяк – одно из тех украшений, которое она отдала ему для улучшения.

– Бог мой! Ваше Величество! Мой язык немеет! Он больше не в силах выразить всю мою благодарность и восхищение! – забормотал Помье, разглядывая драгоценность.

Позволив новому подданному в должной мере насладиться своим назначением и выслушав массу раболепных глупостей, Кавальон приказал Помье подняться.

– Слушайте же мой приказ, господин маркиз! – произнес он. – Следующей ночью вы проберетесь в особняк д’Эрикуров, отыщете там спальню виконта и оставите там вот это. – Кавальон протянул литератору мешочек с украшениями.

– Драгоценные камни?! – изумился тот.

– Это драгоценности мадам де Жерминьяк. Бедная старушка поплатилась жизнью за сохранение своей святыни. У меня нет сомнений, что ее прикончил наш бастильский знакомый. Но как доказать это полиции? Сами понимаете, маркиз, нужны улики!

– А вы уверены, Ваше Величество, что к тому дню, когда умерла мадам, виконт был уже на свободе? – усомнился Помье.

– Какая разница! Он мог руководить убийцами из заключения! Да и вообще, Помье… Разве д’Эрикур не заслуживает наказания за свой образ жизни?! Он тратит деньги направо и налево, совращает девушек, занимается лишь тем, что ищет развлечений в то время, как народы стонут под гнетом несправедливых правителей, а люди пера с трудом зарабатывают себе на хлеб. Виконт не должен жениться на наследнице старухи и получить свиток всевластия, слышите?! Не должен ни в коем случае!

– Я исполню ваш приказ, Ваше Величество, – проговорил литератор.

– Превосходно. А теперь ступайте. Послезавтра я жду вашего отчета. И да пребудет с вами сила Соломона, маркиз!

Помье изобразил учтивый поклон. Это получилось до того комично, что Кавальон едва удержался, чтобы не рассмеяться.

– Последний вопрос. Откуда эта музыка, Ваше Величество? – спросил писатель. – Сколько я ни глядел, а исполнителя не заметил.

– Это музыка небесных сфер, друг мой. Ей не требуется исполнитель, – загадочно проговорил Кавальон, выпроваживая визитера.

Обработав Помье и благополучно отделавшись от него, Кавальон первым делом потушил ароматические свечи – все-таки он терпеть не мог эту экзотическую вонищу! – и зажег две масляные лампы. Комната сразу потеряла магическое очарование, но стала гораздо пригоднее для житья. Закончив с освещением, алхимик сбросил надоевшие халат и чалму и, оставшись в кюлотах, чулках и белой рубашке, вытер пот со лба и крикнул:

– Выходи!

Дверца платяного шкафа медленно отворилась, и в комнате показался худенький бледный юноша, сжимающий в руках скрипку.

– Ну и намаялся же я, сударь, – произнес он. – Дырка, которую вы прокрутили, еле-еле позволяла мне дышать, а о свете и говорить не стоит…

– Хватит жаловаться! – буркнул Кавальон, снимая с полок восемь пар турецких тапочек. – Я плачу тебе так щедро, как никто другой! Вот, возьми три ливра. И еще пять су я дам тебе за то, что ты отнесешь эту обувь господину Мехмеду на улицу Тикетон. Передай, что я бесконечно благодарен ему за предоставленные вещи и буду рад опять прибегуть к его помощи!

Скрипач поклонился и, не разгибаясь, попятился к выходу. Проявление почтительности оказалось чрезмерным и неудачным. Через несколько секунд после того, как юноша исчез в прихожей, Кавальон услышал оттуда грохот. Бросившись выяснить, в чем дело, он увидел именно то, что и ожидал: парень налетел на картонную фигуру одалиски, а та, падая, повалила и остальную разрисованную плоскую «челядь».

– Можешь не поднимать их! – бросил алхимик засуетившемуся было скрипачу. – Все равно им тут больше стоять не придется.

Собрать одежду, книги, экзотические вещи, магические принадлежности… Упаковать картонных слуг… Разобрать механизм, незаметно открывающий дверь посредством натяжения веревки… Ах да, еще заплатить служанке за обработку Помье!.. Но до чего же хорошо быть богатым!

Продав несколько украшений покойницы Жерминьяк (подбросить д’Эрикуру все, что получил, было бы просто безумием!), алхимик обеспечил себе безбедное существование на несколько месяцев вперед. Это было весьма кстати, учитывая, что Кавальона видели в доме старухи в день ее смерти и, разумеется, разыскивали, так что из дому он старался по возможности не выходить. Надеялся переждать опасность. Теперь можно больше не работать на Пальмароля, не бегать по городу в поисках новостей, подкупать слуг, нанимать помощников, приобретать и брать внаем вещи, необходимые для воздействия на легковерных людей… И без труда подыскать новое местожительство. Оставаться на прежней квартире было опасно. Вдруг Помье поймают, когда он будет подбрасывать украшения?! На допросе он, разумеется, укажет на Кавальона и сообщит его адрес. А если выполнит задание и потребует новых наград или новых доказательств царственного происхождения? Нет, встречаться с горе-писателем больше ни к чему. К тому времени, когда он проникнет в дом д’Эрикуров, псевдо-Иоанн должен уже быть на новой квартире, и как можно дальше от улицы Папийон.

В дверь постучали.

– Войдите! – сказал Кавальон.

Появилась служанка.

– Вижу, что ты сделала все, как надо! – одобрительно произнес алхимик и потянулся за кошельком. – Насчет вознаграждения – все, как договаривались. Не думай, что я тебя обманул. Вот, возьми.

– Спасибо, сударь! А я вовсе и не думала, что вы меня обманете. Просто, раз уж мы с вами договорились и я вроде как теперь ваша служанка, думаю, что надо рассказать вам кое о чем… Пока вы говорили с этим Помье, под окном крутился какой-то подозрительный человек. Он следит то ли за ним, то ли за вами… А возможно, и за обоими.

5

Оказавшись на улице, Помье первым делом снял с груди орден и рассмотрел его. Неужели настоящие бриллианты?! Вообще-то до сегодняшнего дня литератор видал драгоценные камни лишь издали – на шеях знатных дам в театральных ложах да на картинах. Но бриллианты, в его представлении, должны были быть именно такими, как на ордене: многогранными, сверкающими и заставляющими сердце биться чаще. «Кстати, забавно, что русский орден чем-то напоминает французскую женскую брошку, – подумал Помье. – Впрочем, Восток – он и есть Восток. Разве его поймешь?»

В любом случае размахивать такой ценной вещицей на улице было бы верхом непредусмотрительности. Тем более, что час был уже поздний: солнце давно скрылось, вечер плавно превращался в ночь. Одинокий фонарщик доливал масло в уличную лампу, чтобы зажечь ее. Шум колес немногочисленных экипажей говорил о том, что спектакли закончились и господа разъезжаются по домам. Между строений промелькнули силуэты патрульных: очевидно, они проверяли кабачки и притоны в поисках загулявших солдат Парижского гарнизона. Больше на улице никого не было: добропорядочным гражданам в это время уже полагалось читать молитву на сон грядущий, гражданам развращенным – кутить в игорных домах, забавляться с падшими женщинами и предаваться греху чревоугодия. Помье быстро спрятал свой орден, засунул мешочек с драгоценностями под кафтан и зашагал прочь от дома алхимка так быстро, как мог.

От посещения Кавальона осталось двоякое впечатление. Стоя перед магом, Помье безоговорочно верил и в то, что это русский царь, и в то, что он спускался в подземное царство, и в то, что он поможет в литературной карьере. Теперь, на свежем воздухе, в голову стали просачиваться шальные мысли: а не обманщик ли Кавальон? а не приснилась ли писателю вся эта история? Но бриллианты-то – вот они, вполне себе настоящие! Разве стал бы мошенник вручать полузнакомому человеку такие сокровища? Нет уж, встреча с Кавальоном была слишком большой удачей – вернее, едва ли не единственной удачей в жизни Помье, – чтобы так просто от нее отказаться. Иоанн или не Иоанн, человек он в любом случае непростой. «Выпал шанс, и за него надо держаться», – думал писатель.

В том, что свиток тамплиеров существует, он больше не сомневался. Если за этой вещицей охотятся и Кавальон, и виконт, было бы глупостью отказываться от своей доли, продолжая в нее не верить. Нет, Феру умер неспроста! Да и старуху никто просто так убивать не станет. «Хорошо, что о заклинании знает еще не так уж много народу, – думал Помье. – Чем меньше конкуренция, тем больше у меня шансов завладеть им единолично. Эх, вот бы обдурить и царя, и виконта, выхватив свиток всевластия у них из-под носа! Иоанн хоть и просвещенный монарх, а я все ж поумнее его буду, все-таки я француз. Да и писатель, как ни крути!»

Пересекая улицу Добрых Вестей, Люсьен Помье неожиданно почувствовал себя сильным и хитрым. Ему показалось, что оба соперника уже обведены вокруг пальца и стоит лишь протянуть руку, чтобы завладеть заветным свитком. «В столице столиц в царском дворце под сенью веры…» Нет, черт возьми, литератор еще покажет им обоим! Украшения д’Эрикуру он, конечно, подбросит. Но не как подданный Иоанна, а сам по себе, исходя из личных побуждений. А потом, когда виконта арестуют… Потом они с Кавальоном еще поборются! Потом Помье себя покажет! Эх… Да что там! Помье покажет себя прямо сейчас!..

Начать «показывать себя» Люсьен решил с пересмотра судьбы украшений, исходя из собственных интересов. Какой смысл подбрасывать виконту все, что есть? Для обвинения в убийстве достаточно и одного ожерелья. Ну, в крайнем случае, двух. Остальное можно использовать намного рациональнее. Например, для удовлетвория нужд талантливого писателя.

Держать драгоценности дома было бы, конечно, безумием. Устрой тайник под половицей, сунь сокровище в сундук или зарой его в солому, наполнявшую подушку, – Тереза все равно отыщет, максимум через день. Нет, вручить подруге бриллиантовую побрякушку аристократки было бы, конечно, эффектно. Хотя продать все-таки куда выгоднее. Впрочем, это можно совместить. Сначала Помье подарит Терезе какое-нибудь из этих украшений, чтобы она восхитилась, подобрела и перестала проситься замуж. А потом, через недельку, они вместе продадут дорогую безделушку: прачке же все равно некуда носить бриллианты… Но все это не сейчас. До возвращения домой необходимо найти тайник, чтобы припрятать законный орден и «лишние», с точки зрения расходования улик, украшения!

Помье принялся присматриваться к окрестностям, выбирая подходящее место. Увы! Дойдя до дому, он так и не обнаружил, чего искал. Ничего другого, кроме как закопать дагоценности, в голову писателю не приходило, но отыскать в вымощенном камнем и застроенном четырех-пятиэтажными домами Париже клочок земли было проблематично. Не лезть же через забор в частный садик!

От тупичка Собачьей Канавы было не очень далеко до сада Тюильри, и литератор не придумал ничего лучше, чем направиться туда. Потратив на то, чтоб добраться, едва ли не полчаса, Помье, разумеется, обнаружил, что сад закрыт на ночь. Надо было идти дальше: возвращаться домой, пока не спрятаны драгоценности, Помье себе запретил. Миновав площадь Людовика XV, он оказался в захолустном местечке под названием Елисейские Поля. Трудно сказать, схожести с чем тут было меньше: с дневнегреческим раем, чье претенциозное имя дали району, или с городской улицей, каковой он официально именовался. По обеим сторонам безлюдной дороги густо росли деревья, так что скорее «поля» были парком или маленьким леском на краю города. Домов здесь почти не было, разве что несколько хижин, служивших магазинами и кафе. Летом, когда цвели клумбы и можно было валяться на траве, беднота приходила сюда танцевать и пить вино после воскресной службы. В холодный же сезон, тем более по ночам, пешеходы редко совались в этот район: кроме неприятностей, искать тут было нечего. Одним словом, идеальное место для клада.

Найдя уединенный уголок среди деревьев, литератор не без труда выкопал ямку: получилось неглубоко, поскольку инструментов у него не было. В тайник он положил свою восточную награду, пару сережек с рубинами и изумрудное ожерелье. На руках остался комплект украшений из жемчуга: серьги, браслет, колье и серебряное колечко. Для того чтобы подбросить д’Эрикуру, этого будет достаточно, решил Помье. Пусть полиция потом добивается от виконта, куда он сбыл остальное!

…До дому писатель добрался только за полночь. Вопреки ожиданиям, Тереза не встретила его бранью. Она только посмотрела на Помье исподлобья, мрачно покачала головой и изобразила величайшее отвращение на лице. «Ревнует! – усмехнулся про себя литератор. – Думает, что я был с другой!» Впрочем, молчание обычно темпераментной подруги его малость обеспокоило. К счастью, оно продлилось недолго. Ближе к ночи вспыхнула очередная склока; как всегда, она началась по самому ничтожному поводу, а разгоревшись, превратилась в перепалку о деньгах и необходимости обвенчаться. Получив пару оплеух, Помье понял, что с Терезой все в порядке, и заснул почти счастливый. Он продрых всю ночь, видя во сне сказочные богатства мадам Жерминьяк и не замечая ни блох, ни клопов, ни других постояльцев своего старого тюфяка.

О том, где находится особняк господ д’Эрикуров, в квартале Марэ (а именно в этом богатом районе велел искать своего «клиента» царь Иоанн), знала каждая собака. Около полудня следующего дня Помье уже стоял перед этим домом, прикидывая, как туда можно попасть. Выходило, что никак. Окна первого этажа были расположены высоко и, естественно, закрывались ставнями. Въездные ворота для экипажей были на замке. Черный ход, надо думать, тоже охранялся.

Стоило литератору подумать о черном ходе, как его дверь отворилась и на улицу вышла девушка. Судя по укороченному кринолину, скромному чепцу, поношенным туфелькам, корзине в руках и просто потому, что молодая особа вышла на улицу пешком, без сопровождения, это была служанка. Наметив кое-какой план, Помье двинулся за ней.

Преследование оказалось недолгим. Уже через два квартала, свернув на другую улицу, девушка поняла, что за ней следят, и остановилась.

– Чего тебе? – спросила она, не особенно церемонясь. – Какого рожна ты за мной увязался?

Потрепанное одеяние литератора не располагало к особой вежливости.

– Ты ведь служанка господ д’Эрикуров, не так ли? – ответил он вопросом на вопрос.

– И что с того?

– Хотела бы заработать себе приданое?

Девушка с подозрением покосилась на литератора и промолчала. Тот, понимая, что предложение вызвало интерес, вытащил из кармана самую дешевую из вещиц, полученных от русского императора, – колечко с жемчужиной. Служанка не смогла скрыть удивления. Такой бедный наряд – и такие сокровища при себе!

– Где ты это украл? – вырвалось у нее.

– Я не воровал. Мне это дали. Можешь считать, что я получил наследство. Ну так как, хочешь заполучить перстенек?

– Смотря что нужно сделать для этого.

– Резонный ответ! Вижу, что ты умная девчонка. И похоже, столковаться мы сумеем. За эту драгоценность я хочу самой малости. Открой мне дверь в дом своих хозяев сегодня ночью!

Служанка рассмеялась ему в лицо:

– И ты еще говоришь, что не вор?!

– У господ не пропадет ни одного су, клянусь тебе! Я иду в их дом не затем, чтобы воровать.

– Ну и зачем, интересно узнать? Всегда думала, что честные люди ходят в гости днем, а по ночам в чужие дома крадутся только преступники!

– Это… связано… – Помье изо всех сил старался сочинить правдоподобный повод, не слишком наврать и не выдать при этом истинных целей своего «визита». – Это связано с одной очень давней историей! Видишь ли… Я посвещен в тайны семьи д’Эрикуров… И должен принести хозяину некую вещь от его тайной дочери. Ему нельзя знать, кто принес…

– Старшему хозяину или младшему? – перебила служанка.

«Черт возьми, их еще и двое! – подумал Помье. – Старший – это, наверно, отец нашего д’Эрикура».

– Младшему, – ответил он. – Покажешь его спальню?

– А может, тебе еще и…

Внезапное происшествие заставило служанку умолкнуть. Ни она, ни Помье не успели ничего сообразить: оборванный мальчишка подлетел, словно вихрь, вырвал колечко из рук писателя и унесся. Ограбленный пришел в себя лишь спустя несколько секунд.

– Обокрали! – заорал он что есть мочи. – Держи вора!

Помье даже попытался пробежать несколько шагов следом за похитителем, но лишь выставил себя в жалком свете: где пузатому стареющему увальню было угнаться за юным воришкой, специально тренировавшимся для таких «фокусов»!

– Полиция! – крикнул обессилевший литератор.

Никто не отреагировал.

– Не советую тебе звать полицейских, – заметила служанка. – Вора они все равно не поймают, а вот откуда у тебя драгоценности, наверняка поинтересуются.

Черт возьми, она была права! Отдышавшись, Помье решил смириться с потерей. В конце концов, колечко досталось ему даром и было наименее ценной частью «наследства» мадам Жерминьяк. У него есть кое-что получше. Жаль, конечно, отдавать это служанке, но…

– Предложение остается в силе, – сказал Помье. – Если впустишь этой ночью в дом, получишь жемчужную сережку. В ней гораздо больше камней, чем в этом колечке.

– Покажи! – потребовала девушка.

Они отыскали узкую улочку, по которой мог пройти лишь один человек, да и то обтирая боками стены домов, и скрылись там от посторонних глаз и рук. Помье вытащил одну из сережек. Впечатлила ли служанку ее ценность по сравнению с кольцом, или свершившееся только что ограбление заставило прийти к выводу, что Помье не вор, но только девушка теперь начала говорить совсем по-другому. Личность и цели писателя ее больше не интересовали.

– В полночь тебя устроит? – спросила она.

– А челядь и господа уже будут спать?

– Все, кроме младшего господина. Он обычно развлекается в гостях в это время и приезжает под утро.

– Спрячешь меня в людской в случае чего?

– Ишь чего захотел! Я все-таки девушка. И мне не пристало держать в своей комнате незнакомых мужчин, да еще и по ночам.

– Клянусь, я тебя не трону!

– Перекрестись!

Литератор перекрестился. Служанка задумалась.

– А у статуи Девы Марии ты поклянешься, что не станешь покушаться на мое целомудрие и ничего не украдешь у хозяев?

– Изволь. Поклянусь.

– Ну тогда пошли в церковь!

«Как бы она не проболталась обо всем после того, как полиция обнаружит драгоценности у виконта, – подумал Помье по дороге к церкви Святого Павла и Святого Луи. – Надо будет посулить ей и вторую сережку. Через месяц. В том случае, если о моем посещении ничего не станет известно».

«Ох, ну и домище у этих Эрикуров!» – в пятый раз повторял про себя литератор, пробираясь по анфиладе комнат. В каждой руке у него было по башмаку: чтоб не выдать себя громкими шагами, Помье решил двигаться босиком. Ни свечи, ни лампы он тоже не взял. Перестраховался. Впрочем, чем дальше, тем сильнее казалось, что напрасно. Судя по величине этого особняка, в разных его концах могли бы бродить человек десять – да так и не и встретить друг друга. Как ни крути, а у комнатушки в мансарде, в тупичке Собачьей Канавы, есть свое преимущество перед частным господским домом: если к ним с Терезой влезет вор, они его сразу же заметят!

Впрочем, сегодня это преимущество не на руку Помье. После окончания делишек в особняке ему еще предстоит пробраться к себе домой и не разбудить подругу. Достоверного оправдания для ночной отлучки литератор так и не смог придумать. Вечером он, сделав вид, что охвачен редкостным вдохновением, засел за новый роман (модная эпистолярная форма, бичевание пороков, прославление добродетелей, немножко Дидро, немножко «Опасных связей» – будущая сенсация!), велев Терезе ложиться, не дожидаясь его. Прачка, как обычно, поворчала насчет того, что писать надо днем, пока светло, чтобы не переводить масло в лампе, а лучше вообще не писать и пойти на обойную фабрику, как поступают нормальные люди. Вволю наругавшись, Тереза наконец уснула. Помье выскользнул из дома, не разбудив ее. Предназначенные стать уликами украшения он все время держал при себе.

…И все же какое счастье, что Помье договорился с той служанкой! Найти спальню виконта он сумел только благодаря данной ею инструкции: пройти столько-то комнат, повернуть туда-то, пройти еще столько-то… Приметы: большая кровать, секретер, ширма, четыре кресла и столько же маленьких скульптурных бюстов на каминной полке: Вольтера, Расина, Корнеля и гологрудой негритянки с кольцом в носу.

Кажется, все совпадает. Стало быть, отыскал. Вот она, спаленка д’Эрикура.

Секретер был открыт. Похоже, что виконт не очень-то заботился о конфиденциальности: на откидной столешнице лежало неотправленное письмо к какой-то мадам, перо валялось брошенным кое-как, парные чернильница и песочница из фарфора (в темноте было не разобрать, чем они разрисованы) выглядели так, словно хозяин прикасался к ним минуту назад, маленький медный глобус намекал на то, что д’Эрикур претендует на звание просвещенного человека. Впрочем, личные дела и любимые мелочи виконта не интересовали Помье. Главное, что откинутая крышка секретера делала доступными все ящички. Литератор открыл первый попавшийся, сунул туда жемчужное ожерелье… и задумался.

Кольцо из предназначенного виконту набора похищено, сережки отошли к прислуге, остается браслет. А стоит ли подбрасывать еще и его? Иоанн надавал Помье кучу сокровищ, но разве для доказательства соучастия виконта в преступлении недостаточно того, что у него найдут всего одну вещицу? Черт возьми, зачем разбрасываться жемчугом?! Литератор и так положил в секретер вещицу стоимостью в целый дом – а тут еще и браслет… Конечно, опасно держать у себя украшения убитой, чего доброго, узнают и заподозрят… Но сколько же можно прозябать в нищете, в конце концов!

Спрятав браслет обратно в карман, Помье решил, что его миссия выполнена. Пора было двигаться к выходу. Так, значит, из спальни обратно в уборную, там туалетный столик виконта и его ванна, потом в боковую дверцу, пройти две комнаты, повернуть направо… или налево? Эх, надо было внимательнее смотреть по сторонам, когда искал спальню! Хотя что тут разглядишь: темнотища, луна тоненькая, звезды, правда, светят, но толку-то, если на окнах портьеры!.. Впрочем, выход, кажется, уже близко. Еще две комнаты и… Черт возьми, неужели так трудно пройти тем же путем в обратном порядке?! Надо вернуться в спальню виконта и попробовать все с начала. Сюда, сюда, потом туда… Заперто! Какая-то кушетка поперек дороги… Умывальная, будуар… Нет, здесь он не был. А куда делась спальня виконта? Неужели он, Помье, до такой степени бестолковый, что не в состоянии найти выхода из обыкновенного особняка?! Ладно, наверняка правильный путь не один. Может, за следующий дверью… Ну-ка…

– Кто здесь? – неожиданно раздался женский голос.

Перепуганный литератор замер. Дьявол! Как это он, сам того не ведая, забрел на женскую половину? Кто эта особа? И главное – что теперь делать?!

Притворяться статуей не имело смысла. Угли в камине еще не погасли, и их слабого света хозяйке спальни было достаточно, чтобы разглядеть незваного гостя. Вскочившая с кровати особа, кажется, так напугалась, что и не подумала стесняться того, что она перед незнакомцем в одной рубашке.

– Кто вы? Что вы здесь делаете? – взволнованный голосок был таким юным, что Помье пришел к выводу, что перед ним девица.

Кто же она такая? Сестра виконта?

– Немедленно отвечайте! Или я буду звать на помощь!

Перед глазами Помье, поначалу недооценившего опасность ситуации, мновенно нарисовалась Бастилия. Нет, только не обратно!

Литератор шлепнулся на колени:

– Не гневайтесь, сударыня! Прошу, выслушайте меня! Заклинаю всеми святыми…

– Что вы украли?

– Ничего! Вы можете ощупать мои карманы, клянусь, мадемуазель! Я проник в ваш дом отнюдь не с целью ограбить!

– Тогда с какой же?

– Я… Я…

Мысли в голове Помье мешались от страха, но одну из них – самую удачную и самую безумную одновременно – литератору все-таки удалось вычленить из этой мешанины.

– Я проник к вам, мадемуазель… потому что я ваш тайный поклонник…

– Что?! И вы смеете утверждать?!.

– Вы – моя муза, вы – моя тайная страсть, уже три года как все мои помыслы только о вас, мадемуазель д’Эрикур!..

– Да как вы смеете?! Вы, очевидно, считаете, что…

«Не верит! – промелькнуло в голове у писателя. – Все равно думает, что я вор! Придется применить последнее средство!»

Вытащив из кармана браслет, Помье протянул его незнакомке (вернее, предполагаемой сестре д’Эрикура).

– Вот! Примите это скромное подношение в знак моей безнадежной любви к вам!

Удивленная поворотом событий девушка взяла украшение и принялась его рассматривать. Кажется, дарители драгоценностей проникали к ней в спальню не так уж часто. Довольный произведенным эффектом, Помье входил в роль все больше и больше.

– Я всего лишь простолюдин и не могу надеяться на то, что однажды получу вашу руку, мадемуазель, – распалялся он. – Однако один только дружеский поцелуй… даже одно только прикосновение ваших прекрасных пальчиков, коим могла бы позавидовать воспетая древними Аврора, сделает меня счастливейшим человеком в…

В мире? Во Франции? В Париже?

Помье, чьи слова бежали вровень с мыслями, так и не успел придумать географических рамок своего счастья.

В дверь спальни неожиданно постучали.

Почуяв неладное, Помье завертел головой в поисках укрытия.

– Кто там? – растерянно пролепетала его «дама сердца».

– С каких это пор вы задаете такие вопросы, мадам? – произнес распахнувший дверь человек в ночной рубашке и колпаке. – Неужели вы думаете, что кто-то, кроме вашего мужа… Бог мой!

Свеча в руках незнакомца осветила смущенную физиономию Помье, продолжавшего стоять на коленях.

– Кто это, Сюзанна?! Немедленно отвечайте! Что за мужчина находится ночью в ваших покоях?!

– Я не вор, клянусь, я не вор! – заголосил литератор. – Я всего лишь принес подарок вашей…

Он хотел сказать «дочери», но осекся. До Помье, пускай и с опозданием, дошел смысл фразы, сказанной хозяином. О Господи, неужели это его жена?!

Граф между тем уже зажег весь свет в комнате и принялся разглядывать сомнительное подношение. Испуганная Сюзанна, протянувшая мужу браслет по первому требованию, лепетала слова оправдания. Увы! Юная особа была так смущена произошедшим, что даже Помье, решивший записаться в ее поклонники минуту назад, не очень-то верил в их общую невинность.

– Что за стыд! – стенал между тем ревнивец. – Кого вы избрали себе в фавориты, мадам?! Какого-то оборванца! Я бы еще стерпел, окажись вашим избранником человек благородный! Я бы не сказал ни слова, пройди с нашей свадьбы хотя бы год! Но теперь! Теперь, когда наше брачное ложе еще не остыло! Когда вы ожидаете ребенка! Впрочем… Откуда мне знать, от кого он?

Сюзанна разразилась рыданиями, муж принялся допрашивать ее на предмет бывших, будущих и воображаемых любовников. Фантазия рисовала престарелому новобрачному одну за другой картины самых грязных измен. Испуганная жена, еще вчера невинная девушка, пришла в такое смятение от приписываемых ей преступлений, что не могла даже оправдываться.

Скрыться под шумок Помье не удалось. Граф д’Эрикур велел слугам хорошенько поколотить его и запереть в пустой комнате – до утра.

А утром он разберется.

6

Виконт вернулся домой в третьем часу ночи – в прекрасном расположении духа, навеселе, без тени усталости и в сопровождении приятеля и двух прекрасных нимф. Приятелем д’Эрикура на этот вечер был барон де Пальмароль – тридцатилетний англоман, полущеголь-полуфилософ, любитель породистых лошадей, точных наук, острых эпиграмм, парламентских установлений, пышных бюстов, просвещенных монархов и свежих сплетен. Нимф они подцепили в театре Комического двусмыслия – это были юные актерки, не отказавшиеся составить компанию господам после вечернего представления. Для начала они отправились в Пале-Рояль, чтобы отужинать в известном среди богемной публики ресторанчике под названием «Фламандский грот», расположенном под землей. Потом переместились в один из игорных домов, находившихся неподалеку. После того как виконт и барон выпили на двоих восемь бокалов и проиграли четыре тысячи ливров, а девушки начали засыпать, решено было далее не испытывать судьбу, а отправиться в более уединенное место. Д’Эрикур пригласил всех к себе. Прежде он не раз приводил по ночам веселые компании в дом и знал, что отец с этим уже смирился.

Засыпающий кучер поплелся будить слуг. Актрисы с восхищением исследовали интерьер богатого дома. Д’Эрикур присматривался к ним, решая, с которой сегодня лучше вознести молитву Венере. Пальмароль, судя по наблюдениям виконта, занимался тем же самым.

Сыграли в бириби. Потом в триктрак. Потом в пикет. Время разбирать дам и расходиться по спальням давно уже наступило, но господа никак не могли решить, какая кому достанется, да и сами актрисы все время меняли объекты своей благосклонности. Д’Эрикур, чтобы привлечь к себе внимание, выложил последние сплетни о королевском дворе. Пальмароль ответил тем же – и превзошел своего соперника в знании как фактов, так и деталей.

– Барон, я поражаюсь вам! – воскликнула Дельфина, одна из девушек.

– Кажется, я никогда не встречала человека, который был бы столь информирован обо всем, что происходит в Версале! – добавила вторая, Флорина. – Выходит, вы вхожи к королю?

– Вы преувеличиваете мои возможности, мадемуазель…

– Пальмароль всегда в курсе последних новостей не только о дворе, но и о городе! – ответил за приятеля виконт. – Сколько его знаю, не перестаю удивляться его осведомленности! Барон лучше любой газеты! Вот почему он так любим в свете и всегда получает то, что хочет!

– Полно… Вы мне льстите, д’Эрикур!

– Отнюдь не льщу! Вы и вправду самый осведомленный человек из тех, с кем я знаком!

– Держу пари, что тут кроется какая-то тайна!

– Да-да, несомненно, какая-то тайна! Боже, как бы мне хотелось ее разгадать!

– Не томите же нас, барон!

– Клянемся, это не выйдет за пределы нашего круга!

– Да-да, клянемся!

– У вас есть свои люди при дворе?

– Или, может быть, вы умеете читать мысли на расстоянии?

– Вселяться в чужие тела?

– Дамы, дамы! Вы меня смущаете! После всех этих чудес, которые вы мне приписали, признаться в том, что я обычный человек, право же, как-то стыдно! – отвечал Пальмароль.

– Но шпионов вы все-таки держите? – спросил д’Эрикур, возвращая беседу к реальности.

Ему давно было любопытно, каким образом Пальмароль вечно узнает первым все последние новости. Он определенно держал шпионов. Но кого, где и как? Виконт тоже все чаще подумывал над тем, чтобы завести собственных осведомителей.

Пальмароль замялся. Выдавать свои маленькие секреты ему не хотелось, но вино и дамское общество в итоге развязали язык барону.

– Шпионы или не шпионы… Ну, словом, да, есть у меня специальные люди на содержании.

– При дворе? – осведомилась Флорина.

– Нет, зачем же? Новости из Версаля до Парижа и так меньше чем за день добираются. Там и без меня шпионов хватает.

– А ваши, стало быть, по городу ошиваются? – усмехнулся виконт, желая продемонстрировать, что ничуть не завидует. – В кофейнях подслушивают? В газетных конторах клянчат? Или, может, в полиции новости покупают?

– Меня это не касается. Я им плачу, имею результат, а прочее меня не интересует, – ответил барон.

– А дорого ли обходятся услуги таких господ? – спросила Дельфина.

– Да, и где их обычно подыскивают? – добавила ее подруга.

– Я бы не советовал вам, дамы, связываться с подобными людьми, – произнес барон, неожиданно помрачнев.

– Правда?

– Но почему?

– Вас что-то беспокоит?

– Беспокоит… Можно сказать и так. Никогда нельзя знать, что на самом деле представляет собой человек, которого нанимаешь. Кажется, я понял это слишком поздно…

– Вы меня пугаете, дружище! – воскликнул д’Эрикур. – Неужели кто-то из агентов навлек на вас неприятности?

– Как сказать… – вздохнул Пальмароль. – В принципе со мной-то ничего страшного не случилось. Живу как жил. Все в порядке. Если не считать того, что последнее время я… чувствую себя соучастником убийства.

Дамы издали крик ужаса и изумления.

– Как? – воскликнул виконт. – Неужели я не ослышался? Вас втянули в преступную аферу?! Но как вы могли позволить, барон?!

– Да нет… – Барон поморщился. – Все не так, как вы поняли. Впрочем, довольно об этом. Давайте побеседуем о чем-нибудь более приятном!

– Ну уж нет! – воскликнула Дельфина.

– Вы намекаете на что-то ужасное, а потом оставляете нас в страшных догадках! – добавила Флорина. – Куда же это годится, барон?!

– Я не усну, пока не узнаю правды!

– Я тоже!

– В самом деле, Пальмароль! – сказал виконт. – Если вам нужна помощь, то так и скажите! Неужели вы думаете, что друзья оставят вас в беде?!

– Может статься, я несколько преувеличил… – смутился барон. – Помните ту историю с убийством престарелой де Жерминьяк?

– Боже мой! Это та, которую отравили?

– Да нет же, Флорина, ее застрелили, сколько тебе повторять!

– Вы как-то связаны с этой историей, Пальмароль? – насторожился виконт.

– Хотелось бы верить, что нет, но… – барон перешел на шепот. – Господа, неужели вы действительно желаете это знать?! Клянусь, мне не хотелось бы даже думать о том злосчастном эпизоде…

– Договаривайте, барон!

– Теперь мы уже не оставим вас в покое…

– Эх! Ну, так и быть. Только поклянитесь, что эта история останется между нами!

Д’Эрикур и две девицы, разумеется, поклялись.

– В общем, сдается мне, что убийцей бедной старушки был один из моих осведомителей. А помог ему совершить это преступление не кто иной, как я. В один прекрасный день этот злодей спросил у меня адрес госпожи де Жерминьяк и рекомендацию для себя. Наплел какой-то чепухи… А я и уши развесил. Теперь, чем чаще я вспоминаю о нем, тем более подозрительным типом он мне кажется… Несчастную нашли мертвой вечером того дня, когда состоялся наш разговор.

– Боже мой! – воскликнула Дельфина.

Флорина тоже хотела проявить положенные эмоции, но д’Эрикур подал актерке знак замолчать. История со старухой интересовала его больше, чем женские визги.

– Говорят, на месте убийства видели человека в коричневом плаще, – заметил виконт.

– Увы, мой агент так и был одет в тот злополучный раз! – ответил барон. – Собственно, с тех пор я его и не видел. Должно быть, убийца уже далеко от Парижа. Впрочем, он и раньше надолго пропадал из моего поля зрения…

– Так, может, не стоит делать таких скоропалительных выводов?

– Увы! Мне хотелось бы их не делать. Его не было весь январь и половину февраля, а когда он появился, насочинял какой-то галиматьи про путешествие. Недавно я навел справки… Все это время негодяй просидел в Бастилии!

Сердце д’Эрикура заколотилось, хотя внешне он никак не выдал своего волнения. Понимание того, что речь идет об одном из участников окончившегося смертью обеда, пришло само собой. Значит, война за сокровище тамплиеров развернулась по-настоящему!

– Не всех, кто сидел в Бастилии, можно назвать негодяями! – заметил виконт вслух, рисуясь.

– О, д’Эрикур, разумеется, вас я в виду не имею! В Бастилию попадают и по политическим делам… Но боюсь, что случай этого человека не из таких. Кстати, получается, что он сидел там одновременно с вами. Его фамилия Кавальон. Может быть, вы знакомы?

Виконт сглотнул.

– Нет, – ответил он, как мог, беззаботно. – Режим в Бастилии не способствует общению между заключенными. К тому же у меня были более интересные занятия, нежели сводить знакомства со всякими уголовниками…

– Вы правы, сударь! Оставим же этот разговор!

– Оставим! – подтвердила Дельфина, которая удовлетворила свое любопытство и не любила однообразия.

– Давайте еще поиграем во что-нибудь! – потребовала Флорина.

Играть решили в прятки. Дамы прятались, а кавалеры наперегонки их искали. Кто какую найдет, тот той и демонстрирует свое вольномыслие…

Сидя с закрытыми глазами, д’Эрикур понял, что игра обещает быть еще короче, чем он думал. То ли одной из актрис уж так не терпелось оказаться в мужских объятиях, то ли она была настолько глупа, что думала, будто виконт ничего не слышит, но только скрип ключа в замочной скважине доносился до ушей д’Эрикура вполне отчетливо. Он прекрасно представлял себе ту единственную комнатку возле их гостиной, которая запиралась и ключ от которой – виконт заметил это, когда пришел, – торчал в замке. Было даже странно, зачем отцу понадобилось закрывать это помещение. Обычно оно пустовало или использовалось в качестве склада для ненужных вещей… «А сегодня это будет место для прелюдии с прекрасной Флориной… или Дельфиной», – сказал виконт сам себе. Он уже вознамерился было представить, как все случится…

…Когда женский визг и раздавшийся следом за ним топот ног прервали приятные размышления д’Эрикура.

Мгновенно открыв глаза, виконт с изумлением увидел тучного человека в костюме простолюдина, пулей пронесшегося через гостиную и исчезнувшего где-то в анфиладе комнат. За ним, пожалуй, стоило бы погнаться, но д’Эрикур слишком долго соображал, что к чему. Да и испуганное лицо дамы, если учесть правила светского тона, требовало вмешательства виконта сильнее, чем какой-то бегающий по слишком гостеприимному дому оборванец.

– Я только открыла… – пролепетала перепуганная Дельфина. – А он как выбежит!.. И я подумать не могла, что там кто-то есть…

– Кто это, виконт? – спросил Пальмароль.

– Понятия не имею. Наверно, какой-то несчастный, который не знаю чем насолил моему отцу. Старик совсем уже впал в безумие. Притаскивает каких-то оборванцев в особняк, потом запирает их… Впрочем, мне до них обоих дела нет, – закончил д’Эрикур. Затем подбежал к Дельфине, стремительно обнял ее и произнес: – А я вас нашел, дорогая! Извольте теперь прогуляться в мои покои!

Актерка, жеманно хихикая, последовала за д’Эрикуром, а Пальмароль отправился бродить по дому в поисках второй прячущейся прелестницы.

Парижская полиция любила ранние утра. Она знала, что в это время легче всего застать нужного человека дома, вынуть его, тепленького, из кровати, и предпочитала являться перед рассветом. Так поступили и с д’Эрикуром. В пять часов утра, когда он только-только расшнуровал корсет на актерке и наконец освободил ее от последней детали туалета, раздался требовательный стук дверного молотка.

Поначалу виконт не придал этому значения. Он знал, что слуги уже встают, а если нет – им все равно придется это сделать и со всем разобраться. Наверняка какой-нибудь нищий снова явился просить милостыню или устраиваться на работу. Может, даже вернулся ночной сумасшедший из запертой комнаты. В любом случае д’Эрикуру было плевать, кто пришел: раздетая актриса на кровати волновала его больше, чем визитер, будь он хоть самим королем. Виконт уже подготовил свое орудие к бою и собирался приступить к самому главному, но нарастающий шум внизу, звуки скандала, голоса и приближающийся топот солдатских сапог беспокоили его все больше и больше. Наконец д’Эрикур натянул рубашку и слез с кровати. Как раз вовремя! Дверь в спальню отворилась. На пороге стоял отец. За его спиной – отряд полиции. Где-то позади маячило обеспокоенное личико мачехи.

– Прошу великодушно простить меня, сударь… – Командир отряда изогнулся в поклоне. – Однако получен приказ…

– Этот человек утверждает, будто бы на вас, виконт, поступил донос! – гневно прервал его граф д’Эрикур. – И что вы на это ответите?!

– Если утверждает, значит, действительно поступил… В наше время это обычное явление… – виконт старался говорить как можно более холодно и высокомерно, но ему уже рисовались самые страшные перспективы. – К счастью, у меня уже есть опыт пребывания в Бастилии. Пользуясь случаем, еще раз благодарю вас за это ценнейшее приобретение, батюшка… Что ж, господин начальник, мне разрешат по крайней мере одеться?

– Прекратите паясничать! – рявкнул отец.

– Господин виконт неправильно меня понял, – произнес полицейский таким льстивым тоном, словно был не охранником правопорядка, а лакеем. – Я не уполномочен арестовывать вашу милость. Мне поручили всего лишь произвести обыск.

От сердца у д’Эрикура сразу же отлегло.

– Могу я узнать, что вы ищете? – спросил он.

– К нам поступили сведения о вашей причастности к смерти госпожи де Жерминьяк…

– Дожили! – закричал отец, снова не дав полицейскому договорить. – До чего вы докатились, виконт?! Сначала порочные связи, азартные игры, недостойный образ жизни, дурные книги, и вот теперь… Боже мой, неужели вы запятнали себя убийством?!

Мачеха в коридоре разразилась рыданиями. «Интересно, она плачет из-за меня или просто уже не в силах выдерживать отцовские вопли?» – подумалось д’Эрикуру.

– Уверен, что скоро это недоразумение прояснится, – ответил он вслух. – Однако не смею задерживать вас, господа. Приступайте к работе. Моя спальня в вашем распоряжении. Если вы ничего не найдете, в чем я не сомневаюсь, можете осмотреть остальные покои.

Полицейские рассеялись по комнате. Первым делом начальник отряда сорвал с постели одеяло, под которым прорисовывалось что-то объемистое. Голая актриса, прятавшаяся все это время от визитеров, отчаянно завизжала. Отец недовольно сверкнул глазами. Командир смутился. Его подчиненные отозвались сдавленными смешками.

– Надеюсь, эта ценная улика не свидетельствует обо мне как об убийце? – сострил виконт.

– Я бы не был так весел на вашем месте, – тихо ответил ему отец. – Судя по всему, у вас завелись могущественные враги. Быть может, вы и не совершали убийства. Но те, кто написал на вас донос, могли подбросить вам доказательства!

– О чем вы?! – удивился виконт, думая про себя: «Старый дурак совсем уже выжил из ума».

– Я говорю о том, что сегодня ночью, пока вы изволили развлекаться, я обнаружил незваного визитера!

– Как?

– В наш дом проник какой-то нищий. Я обнаружил его в покоях вашей мачехи. Уверен, что ему заплатили за то, чтобы он подкинул в наш дом некие очерняющие вас вещи. Так что благодарите Бога за мою бдительность: этот прохиндей сидит сейчас на нижнем этаже под замком.

«Уже не сидит…» – с грустью понял виконт.

Не успел он признаться отцу в том, что выпустил «заключенного», как тот решительно заявил:

– Думаю, самое время заняться этим типом! Пойду отопру его! Думаю, будет полезно, чтобы наш «гость» встретился с господами из полиции!

Не успел отец договорить, как в коридоре зазвучали шаги.

– Это еще кто?! – оторопел граф.

«Оборванец вернулся!» – радостно подумал виконт.

Спустя две секунды в дверном проеме нарисовался измученный барон Пальмароль.

– Виконт! – сказал он. – Я рад, что отыскал, по крайней мере, вас! Ваш дом как будто специально построен так, чтобы в нем все терялись! Клянусь, за последний час я заблудился тут уже раза три!.. Вы не знаете, где Флорина?

– …Представьте же мое удивление, когда эти господа действительно извлекли из моего секретера некое ожерелье! – рассказывал виконт спустя неделю. – Я клялся всем святым, что первый раз его вижу!

– Разумеется!

– Еще бы!

– Даже представить себя не могу в такой ситуации! Просто кошмар!

– Нет, дамы, это еще не кошмар. Настоящим кошмаром было то, что это ожерелье подошло под описание украшений, похищенных у убитой…

– О, Господи!

– Бедный виконт!

– И как же вам удалось вырваться из лап этих злодеев?!

О том, как ему удалось вырваться, д’Эрикур повествовал уже в восьмой раз. Его, из рядового вертопраха неожиданно превратившегося в жертву угнетения и произвола, буквально завалили приглашениями во все салоны Парижа. Виконт едва успевал переезжать из одной гостиной в другую, удолетворять любопытство сочувствующих и принимать комплименты от восхищенных дам. Казалось, он рассказал историю злополучного обыска уже всем, кому только можно: и скандальному политику де Кабру, и чудаковатому математику Кондорсе, и едкому остроумцу Риваролю, и престарелой, но по-прежнему блистающей умом герцогине де Лавальер, и шведскому посланнику де Сталю, и его экзальтированной жене, приходившейся дочерью генеральному контролеру финансов, и ее матери – просвещенной мадам Неккер, и вдове философа Гельвеция, окруженной ее кошками, и знаменитой художнице Виже-Лебрен, и либеральному маркизу Лалли-Толандалю – сыну несправедливо казненного губернатора французской Ост-Индии, и писателю Шамфору, и уродливому, как черт, развратнику графу де Мирабо, и откупщику налогов Лавуазье, тратившему деньги на химические опыты, и хозяйке салона мадам де Бово, и даже ее маленькой арапке, привезенной кавалером де Буффле из Сенегала…

Но, сколько ни рассказывай, все равно найдется кто-то, кто еще не слышал. Вот и теперь, в очередном салоне на улице Сен-Жермен, вокруг д’Эрикура собралась компания дам, уже что-то слышавших о его годовом заключении в Бастилию, разрушенном полицейскими особняке и двенадцати подброшенных ожерельях, но желавших знать подробности из первых уст.

– …К счастью, отец и мачеха видели человека, проникшего ночью в наш дом с целью подбросить мне украшения. Его даже удалось задержать и отобрать у него браслет мадам Жерминьяк, который мерзавец не успел запихнуть в мой секретер. К сожалению, злоумышленник сбежал. Однако свидетельства моих родителей и части прислуги, кажется, произвели впечатление на этих церберов…

– Слава Богу!

– Теперь вы свободны!

– Боюсь, не вполне. Окончательно полиция нам все-таки не поверила. Недавно мне доложили, что я все еще нахожусь под подозрением в убийстве…

– Что за вздор?!

– Но кто мог донести на вас, виконт?

– Кто осмелился подбросить вам свидетельство преступления?!

– У Разума и Просвещения всегда было и будет достаточно врагов в этом мире… – уклончиво произнес д’Эрикур.

Дамы дружно вздохнули. В их вздохе чувствовался восторг.

– Так вас хотели упечь в темницу за несогласие со двором?

– Против вас интригуют враги философии?

– Виконт! Да вы настоящий мученик за свободу!

– Что вы, что вы… – с удовольствием скромничал д’Эрикур. – Не стоит преувеличивать! Я всего лишь отстаивал взгляды, которые считал верными. Всего лишь стремился к тому, чтобы солнце Разума осветило нашу многострадальную землю, изнемогшую под бременем деспотизма и мракобесия! Всего лишь мечтал о том, чтобы однажды Франция вкусила радости естественных законов, справедливых гражданских прав, народного представительства…

– Вы истинный философ, д’Эрикур!

– Вы истинный просветитель!

– Конечно, в нашем мире много несправедливости…

– Как будто им недостаточно было продержать вас в Бастилии столько времени!

– Чем благороднее помыслы человека, тем больше ему приходится претерпеть…

– …от власти предержащей!

– Ну, я бы не стал разбрасываться обвинениями, – продолжал виконт, – того, кто подбросил улику, надо еще найти… Уважение к правам человека не позволяет мне назвать виновным кого-либо без суда. А уж подозревать двор… наше дорогое правительство… нашу Святую церковь… слуг любимого всеми Его Величества… Нет, дамы, нет! Я не способен поверить в их злонамеренность!

– Ах, виконт!

– Вы не только выдающийся просветитель!

– Вы еще и замечательный гражданин!

– Вернейший подданный!

– Сама скромность!

– Сама чистота!

– И принимаете страдания так безропотно!

– И столь великодушны к своим врагам…

– …которые плетут у вас за спиной сети интриг!

– Но не бойтесь, виконт! Весь свет на вашей стороне!

– Если прислужники деспотизма и фанатизма еще раз предпримут атаку против вас, д’Эрикур, просвещенное человечество вас отстоит. Даже не сомневайтесь!

– Отныне вы – символ борьбы всех свободных французов против отжившей системы обскурантизма и раболепия!

– Ах, право, вы мне льстите… – продолжал красоваться виконт, делая вид, что чрезвычайно заинтересован в окружающих его дамах, но краем глаза наблюдая за арфисткой, шестнадцатилетней мадам де Шампо, чьи маленькие белые ручки и ножка в атласной туфельке, разукрашенной вышивкой, смотрелись за инструментом как никогда пикантно.

К неудовольствию д’Эрикура, юная мадам почти тотчас же покинула арфу и присоединилась к собравшейся вокруг него компании.

– Я что-то пропустила, виконт? Боже мой, неужели я так и не услышу этой чудовищной истории о вашем преследовании?! Не могли бы вы быть так любезны, чтобы повторить ее для меня еще раз?

Д’Эрикуру было нетрудно повторить рассказ еще раз – и еще раз выслушать восклицания о своей героической, жертвенной борьбе с деспотизмом. Что и говорить, внимание публики, в особенности женской ее части, льстило виконту. У него, конечно, и раньше не было проблем с противоположным полом, но теперь, в статусе угнетенного просветителя, д’Эрикур едва отбивался от дам, желающих получить его благосклонность.

Только одно неприятное следствие повлекло за собой подброшенное ожерелье. Среди немногочисленных людей, поверивших в виновность виконта, был двоюродный дядюшка мадемуазель де Жерминьяк – ее опекун, пару дней назад водворившийся в доме на улице Кенкампуа. Человек тупоумный и ограниченный, по мнению д’Эрикура, противник просвещения и философов, религиозный фанатик, он вообразил, что виконт в самом деле виновен в убийстве его драгоценной родственницы, и велел не пускать его на порог. Если подбросивший ожерелье человек Кавальона – а это, несомненно, был человек Кавальона, ведь у кого, как не у подлинного убийцы старушки, могли находиться ее украшения, – стремился к тому, чтобы опорочить виконта в глазах Жерминьяков и расстроить сватовство, то план этот удался превосходно. Впрочем, охотники за свитком могли бы и не стараться, не рисковать… Наследница старухи все равно не заинтересовалась виконтом. Она бы и так ему отказала: можно сказать, что уже отказала, это было очевидно, хоть пока и не произнесено вслух. Д’Эрикур кусал локти, жалея о том, что не воспользовался вольнодумным предложением мадемуазель и не поднялся к ней в спальню в день знакомства: тогда он был настолько шокирован, что убежал сломя голову вон из этого дома… А ведь можно было бы не только поближе познакомиться с вольтерьянкой, но и под шумок обыскать ее будуар – и кто знает, не нашлась ли бы там шкатулка, инкрустированная раковинами?.. Теперь уже поздно. Дорога в особняк на улице Кенкампуа закрыта. До тех пор пока гнев опекуна не уляжется, а доброе имя д’Эрикура не будет восстановлено, девица наверняка успеет подыскать себе нового жениха и свиток уйдет из-под носа…

Свиток, свиток… Последнее время виконт только о нем и думал.

Один ли виконт?..

У Д’Эрикура все чаще возникало ощущение, что за сокровищем тамплиеров охотятся не только он и его бастильские знакомые. Отчасти виновником этого был он сам. Следуя неудержимому желанию разузнать что-нибудь о таинственном свитке с заклинанием, виконт имел неосторожность задать людям, которых он почитал знающими, несколько излишне откровенных вопросов.

Сначала он обратился к шестидесятилетней герцогине де Граммон – сестре покойного герцога Шуазеля, бывшего министра иностранных дел. Эта почтенная дама, напоминавшая мужчину тембром своего голоса, резкостью манер и смелостью суждений, была обладательницей знатной библиотеки. Д’Эрикур осторожно спросил, не найдется ли у нее книг о тамплиерах и палестинских свитках. Герцогиня посмотрела на него как-то странно. Видимо, осудила новое увлечение. Д’Эрикур еще с детства робел перед этой дамой, так что ввязываться в дискуссию не стал. Решил подойти к герцогу Орлеанскому: с этим принцем крови, увлеченным английским парламентаризмом и вечно находящимся в оппозиции, они регулярно встречались в салоне мадам Гельвеций. В ответ на вопрос, не известно ли ему что-нибудь о привезенных из Святой земли магических свитках, герцог разразился целой лекцией о глупости «сказок про тамплиеров» и тщетности поисков артефактов, привезенных ими в Европу. С неожиданной горячностью он уверял д’Эрикура в том, что нет ничего важнее, чем выборы в Генеральные Штаты, а все разговоры о поисках философского камня и таинственные обряды – не что иное, как развлечение для глупцов. Странно было слышать подобное от главного масона страны, от самого магистра ложи Великого Востока!

«Он хочет отвлечь меня от поисков. Хочет сохранить какую-то тайну!» – уяснил д’Эрикур.

Прогулка по парижским книжным лавкам тоже не принесла результата. Виконт обошел все магазины, которые только знал, спрашивая у продавцов что-нибудь о воинах Господа и привезенных из Палестины старинных свитках. Ему так и не предложили ничего стоящего.

Расспросы знакомых о человеке по фамилии Кавальон тоже ничего не принесли.

Виконт перелетал из гостиной в гостиную, из постели в постель. За короткое время он сделался знаменитостью. Его приглашали, его ждали, им интересовались. Д’Эрикур вошел в моду. Еще полгода назад он отдал бы что угодно за подобное удовольствие! Но теперь… Светские любезности начинали надоедать, доступностью женщин он пресытился. Тщетность попыток узнать что-то о заклинании злила и распаляла любопытство. Желание найти Кавальона, раскрыть убийство старухи и, наконец, добыть свиток всевластия заслонило все остальное. Через неделю после злополучного обыска никто и ничто не интересовало виконта так, как содержимое инкрустированной раковинами шкатулки старухи де Жерминьяк.

С мыслями о тщетности поисков свитка и злонамеренных конкурентах в борьбе за эту реликвию покидал в этот день д’Эрикур очередную гостиную и садился в кабриолет. С ними трясся по неровной мостовой всю дорогу до дома. С ними же переступил порог родного особняка.

– Господин виконт хорошо провел время? – вежливо осведомился лакей, снимая с хозяина редингот.

– Вполне, Паскаль, вполне… – бросил д’Эрикур равнодушно.

– Осмелюсь сказать, сударь… Мне кажется, я должен кое о чем сообщить вам…

– О чем? – встрепенулся виконт.

– В ваше отсутствие вокруг дома околачивался какой-то подозрительный человек. По-моему, что-то вынюхивал. Я застукал его, когда он пытался выспросить что-то у горничной Анриетты…

– Что именно?

– Хотел знать, куда вы ездите, чем заняты, продвигается ли ваше сватовство к мадемуазель Жерминьяк…

«Они!» – понял виконт. Он не мог однозначно определить, кто это такие – «они», но чувствовал одновременно и страх перед ними, и злость, и азарт, и желание потягаться. «Им уже и про сватовство известно! Ну разумеется! Речь же идет о наследнице их заклинания!»

– Анриетта клялась и божилась, что ничего ему не сказала, хоть он и деньги ей предлагал, – продолжил лакей.

– Я с ней разберусь, – сказал виконт. – А как он выглядел?

– Понятия не имею, сударь! Он замотался в плащ до самых ушей, да еще и шляпу на лоб надвинул. Я не успел рассмотреть…

– И ты не попытался задержать его, остолоп?!

– Виноват, сударь! Он исчез словно вихрь. Пока я выяснял у Анриетты, что, да как, да кто это такой, его и след простыл…

– Черт побери! И как можно быть таким болваном, Паскаль?! За что я плачу тебе?!

– Простите, сударь. Может статься, это просто праздный любопытник. Или охотник за сплетнями. Или газетчик.

– Или полицейский агент!

– Или полицейский агент, сударь.

– Больше ничего не случилось?

– Ничего из ряда вон выходящего, господин виконт. Платье почищено, как и велели. Свежая корреспонденция в ваших покоях.

– Много писем?

– Четыре. Господин виконт популярен, как никогда. Как скоро прикажете подать ужин?

Д’Эрикур распорядился насчет ужина и поднялся к себе. На крышке секретера лежали письма. Лениво взял верхнее, шлепнулся на софу. Распечатал. Пробежал глазами. Брови поползли вверх. Прочитал с начала до конца. Вскочил, взволнованный.

«Здравствуйте, господин виконт! Пишет Вам тот, кого Вы знаете под фамилией Кавальон. Без сомнения, Вы помните и Бастилию, куда мы оба имели несчастье попасть, и злополучный обед, и бедного Феру, и историю, которую он рассказал и над которой сам в силу неосторожности посмеялся. Не удивляйтесь, виконт: мне известно и о Вашем стремлении разыскать тамплиерский свиток, и о связанном с ним сватовстве к м-ль Жерминьяк, и о подброшенной драгоценности, навлекшей на Вас подозрение в злодеянии. Я осведомлен гораздо лучше, чем кто-либо из парижан, и у меня куда больше источников информации, чем Вам кажется. Как Вы знаете, Кавальон – не настоящее мое имя; Ходецкий – это также псевдоним. Впрочем, мою подлинную фамилию Вы узнаете, если захотите. Возможно, Вам интересно узнать и то, кто и с какими целями подбросил Вам ожерелье и донес полицейским о Вашем якобы преступлении. У меня есть эти сведения. Я даже помог бы Вам отомстить. Думаю, из нас выйдут неплохие союзники.

В данный момент я, как никогда, близок к обретению палестинского свитка. Вы тоже недалеки от него – хотя м-ль Жерминьяк и ее дядюшка пока еще не осчастливили Вас официальным согласием, думаю, шансы тут неплохие. Впрочем, убежден, что Вы уже ощутили интерес к себе тамплиеров (вернее, тех людей, кои считают себя их наследниками). Их преследование чувствую и я. Нам нельзя допускать беспечности, д’Эрикур! Боюсь, как бы мы не повторили участи нашего покойного знакомца Феру. Нам надо объединиться, виконт! Прочь соперничество, прочь интриги друг против друга! Только вместе мы сможем противостоять тайному ордену. Я пригласил бы в наш союз и Помье, который тоже охотится за реликвией (Вы, вероятно, не забыли этого литератора-неудачника), но он слишком глуп и может скорее повредить, чем помочь. Я убежден, д’Эрикур, что если мы можем добыть свиток тамплиеров, то только вместе. Объединимся же! Это в наших общих интересах!

Если Вы еще не оставили надежды заполучить заклинание, приходите на Королевскую площадь завтра к 11 утра. Я буду ждать Вас у статуи Людовика XIII. Храните тайну о нашей договоренности.

Кавальон».

Для верности виконт перечитал письмо еще раз. Все правильно, он не ошибся. Кавальон предлагает ему сотрудничество. Надо же, считает, что с девчонкой Жерминьяк еще есть шансы! Ха! И этот человек полагает себя отлично осведомленным!.. Впрочем, известно же Кавальону про обыск и подброшенную драгоценность… Нет, глупости, об этом судачит весь Париж! Интересно, он на самом деле знает, кто прислал наемника с ожерельем и выдумал обвинение в убийстве, или это просто уловка? Уловка, чтобы привлечь д’Эрикура на свою сторону… Или чтобы заманить его в ловушку! Если Кавальон убил старушку, ему ничего не стоит расправиться и с д’Эрикуром. Что, если виконт найдет на Королевской площади не Ходецкого, а группу вооруженных людей?.. А если он пропустит свидание и из-за собственной трусости лишит себя шанса заполучить тамплиерскую драгоценность?!

Черт возьми, что же делать?! Явиться на встречу, прихватив с собой охрану? А если окажется, что у Кавальона не было никаких дурных намерений? Виконт выкажет себя трусом, выйдет конфуз… Значит, людей надо спрятать. Но где?

Раздумья над тем, как ему поступить, завели виконта в тупик. Надеясь выйти из него позже, он взял с секретера второе письмо. Посмотрел на имя адресата… И удивился гораздо сильнее, чем в первый раз!

«Виконту д’Эрикуру от Кавальона. В особняк д’Эрикуров, улица Севинье.

Сударь!

Без сомнения, Вы удивитесь моему письму. „Как?! – скажете Вы. – Этот прохвост, убивший бедную мадам Жерминьяк, смеет еще обращаться ко мне?!“ Однако не спешите с выводами, виконт. Мне известно, что Вам обо мне наговорили. Не скрою: кое-что из этого соответствует действительности. Но что именно – это Вы узнаете только при личной встрече. Впрочем, я уже вижу, как Вы восклицаете: „Вот еще! Не собираюсь я видеться с этим бесстыдником Кавальоном!“ Не торопитесь, сударь, не торопитесь. Уверен, что Вы перемените свое мнение, как только узнаете, что мне известно имя Вашего обидчика – того, кто подбросил Вам ожерелье и натравил на Вас полицейских. Хотите узнать его? Хотите обезопасить себя от будущих нападений? Хотите найти верного союзника, чтобы вместе противостоять тамплиерам, которые преследуют по пятам всех, кто дерзнул покуситься на их палестинскую тайну? Если да – жду вас завтра в кафе „Валуа“ в 3 часа.

Кавальон».

Д’Эрикуру показалось, что он сходит с ума. На всякий случай он решил еще раз ознакомиться с эпистолой. Потом – с предыдущей. И вновь со второй. Мда… Или помешался виконт, или это случилось с Кавальоном, который, забыв, что уже отправил д’Эрикуру одно письмо, пишет второе, чтобы повторить все то же самое и назначить свидание в другом месте в другое время! Впрочем, возможен еще один вариант: у Кавальона есть брат-близнец. Они действут заодно, но не всегда согласуют свои поступки. Или один из «Кавальонов» ненастоящий. Или оба. Или…

В поисках разгадки д’Эрикур распечатал третье письмо. И, как оказалось, не напрасно!

«Милостивый государь! Мне известно, что Вы меня ищете. Имею честь предложить Вам выгодную сделку. Извольте прийти завтра в полдень в Булонский лес, а именно в то местечко возле Охотничьего домика, откуда запускали воздушный шар. Вы не пожалеете о том, что пришли. Засим остаюсь Ваш покорнейший и нижайший слуга Кавальон».

Мало того, что все три письма от так называемого Кавальона повторяли одно и то же! Мало того, что в них назначались встречи в разных местах и в разное время! Все послания еще и были написаны абсолютно непохожими почерками! Бумага тоже различалась: в первом случае это была четвертинка веленевого листа весьма неплохого качества; во втором – тоже четвертинка, но дешевая, со списком каких-то фамилий на обороте («Фалардо, Бельфор, жена Бельфора, Ля Сальсетт, девушки, герцогиня»); третье же письмо было написано на осьмушке почерком идеально ровным, каллиграфическим, словно писала машина, а не человек. Рисунки на сургуче, запечатывающем письма, тоже не походили друг на друга.

Виконт провел полчаса за разглядыванием посланий, пытаясь хоть как-то связать их, найти между письмами что-нибудь общее, кроме фамилии Кавальона и содержания. Тщетно. Все говорило о том, что у д’Эрикура в руках три абсолютно не связанных друг с другом письма, написанных разными людьми. Значит, как минимум две эпистолы не имеют отношения к Кавальону. А может быть, и все три! Только как же узнать какие? И на какую (а может, какие) из встреч отправляться?.. И не написано ли одно из писем тайным орденом, преследующим д’Эрикура?

Он еще раз просмотрел список фамилий на обратной стороне распечатанного вторым послания. Кто это такие? Вряд ли авторы письма. Может, еще какие-то люди, заинтересовавшиеся палестинским свитком? Те, кто на крючке у тамплиеров? Те, кому уже вынесен приговор? А что, если найти их? Противостоять ордену вместе!.. Только как?..

Неожиданно д’Эрикур вспомнил о четвертом письме. «Ну, если и оно от Кавальона…» – говорил себе виконт, разламывая печать. Что «если», он придумать не успел. Послание не имело отношения к Ходецкому, и, тем не менее, оно удивило виконта еще сильнее, чем три предыдущих, вместе взятых.

«Виконту д’Эрикуру от Софи де Жерминьяк.

Драгоценный виконт! Чем больше дней проходит со времени нашей встречи, тем более я убеждаюсь, что нельзя доверяться первому впечатлению. О, сколь обманчиво оно может быть! В тот день, когда Вы первый раз переступили порог моего дома, чтобы сделать известное предложение, Вы – не скрою – показались мне человеком скучным, недостаточно просвещенным, отрицающим вольтерьянство, религиозным, подверженным предрассудкам… Как же я ошибалась! Чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что если кто и достоин стать моим мужем, то только Вы! У кого бы я ни спросила про Вас, виконт, все говорят мне, что Вы – вольнодумец из вольнодумцев, распутник, безбожник, похититель чести дам и возмутитель покоя их мужей и опекунов. Из всех моих женихов у Вас самая непристойная репутация! Из всех моих женихов Вы – единственный, кто сидел в Бастилии!

До вчерашнего дня всех этих аргументов в Вашу пользу мне еще казалось недостаточно для того, чтобы полюбить Вас по-настоящему. Однако дошедшая до меня новость о найденном у Вас ожерелье моей бабки и о позорном обыске окончательно сорвала пелену с моих глаз.

Если Вы действительно удавили старуху, я благодарна Вам – все наше семейство только и дожидалось, когда эта выжившая из ума карга переедет в небытие. Кроме того, я преклоняюсь перед Вами: организовать покушение, найти нужных людей, довести план до конца, сидя при этом в Бастилии, – этот подвиг достоин занесения в анналы истории!

Если же Вы старуху не убивали, а украшение Вам подбросили, как утверждают в салоне мадам Гельвеций, я люблю Вас еще больше, чем в первом случае. Ведь если наши деспотичные власти (а это, разумеется, были они) дошли до такой низости в желании очернить Вас, то, значит, Вы здорово им насолили, виконт! Я уважаю людей, которые выступают против двора. Ведь хуже, чем наше правительство, не придумаешь! Посчастливься нам жить во владениях просвещенной турецкой султанши Екатерины… Впрочем, о чем я пишу?! Наверняка такой видный философ, как Вы, знает об этой великой государыне, купившей библиотеку Дидро и переписывающейся с маркизом де Садом, не хуже меня. Дерзайте же, супруг мой, бросайте нашему правительству и Церкви новые и новые вызовы! Раздавите гадину! Тогда, быть может, и над нашей страной взойдет солнце свободы, уже освещающее великую азиатскую империю!

Вам известно, сударь, что мой опекун, находящийся в плену фанатизма и предрассудков, настроен против Вас. Но тем сильнее моя любовь к Вам, тем больше мое желание сделаться мадам д’Эрикур! Настоящим письмом я даю Вам свое официальное согласие вступить в брак. Отныне мы помолвлены. С согласия моего дядюшки или помимо его воли (ведь такой вольнодумец, как Вы, не отступит перед перспективой увезти девицу, чтобы тайно с ней обвенчаться?) – я стану Вашей женой.

Придите же в моих объятия, обожаемый супруг! Я с нетерпением жду того мига, когда смогу одарить Вас своими ласками и поговорить с Вами о предстоящем собрании Генеральных Штатов!

Ваша Софи».

7

После получения русского ордена и присвоения части сокровищ умершей старухи Помье чувствовал себя богачом. После выполнения миссии в спальне виконта д’Эрикура – почти безраздельным хозяином палестинского свитка. После замечательного бегства из комнаты, куда он был заперт, – еще и везунчиком. Ввиду всех этих новых статусов литератор решил, что довольно с него снашивать башмаки и страдать мозолями. Столь значимая фигура, какой Помье стал теперь, достойна того, чтобы перемещаться по городу на извозчике.

Сказано – сделано. Правда, стоил наемный фиакр немало – 36 су за первый час и 30 за последующие, – ловился с трудом, а по тощей лошаденке, тащившей его не быстрее, чем движется пешеход, можно было изучать строение скелета млекопитающих… Но для уставшего от вечной экономии, нищеты и ходьбы Помье все это было сущими пустяками. Грязная вонючая коробка, внутри которой восседал литератор, казалась ему каретой. Жестокая тряска и скрип изношенной конструкции, которую по-хорошему давно уже надо было изрубить на дрова, ничуть не мешали писателю строить планы, намечать сюжеты будущих сочинений и предаваться размышлениям, изредка поглядывая в окошко на мрачные средневековые улочки.

Размышлял он обо всем поочередно. Сначала о том, как здорово получилось, что Тереза не засекла ни его ухода, ни его возвращения в ту злополучную ночь. Уже целую неделю, прошедшую с момента проникновения к д’Эрикурам, Помье перебирал в голове события того дня. Как же все удивительно удачно сложилось! И ревнивый граф его не убил. И про Кавальона удалось подслушать, сидя в запертой комнате: оказывается, это он убийца старухи, вот так история! И девушка так кстати отперла его «темницу», и прореагировать удалось быстро, и погони не было, и в доме не заблудился, когда бежал! А главное, Тереза спала как убитая с вечера до утра, так что все дело Помье провернул без оправданий и пояснений. Блеск!

Экипаж внезапно затормозил, и писатель со всего маху стукнулся головой о стенку фиакра.

– Куда поперся, черт тебя раздери?! – заорал извозчик. – Что, жить надоело?!.. Что?! Ты поговори еще у меня! Живо хлыстом огрею! И на то, что ты в кюлотах, не посмотрю!

От удара ход мыслей писателя внезапно переменился. Ведь если подумать… Если учесть события последних дней… Получается, что все не так уж и радужно! Судя по тому, что судачат на рынке и что сообщается в рукописных газетах, в виновность виконта в убийстве никто не поверил. Светские дамы даже вроде как полюбили его еще больше… А Помье, сам того не желая, превратился в сообщника убийцы, пожелавшего обмануть правосудие. С Кавальоном, или Ходецким, или царем, или как там его литератор решил больше дел не иметь. Хотя, конечно, открещиваться от преступника уже поздно… Мог бы и раньше сообразить, что этот так называемый Иоанн укокошил старую Жерминьяк: откуда еще у него могли взяться ее жемчуга?! Ладно, теперь уже поздно. Содеянного не вернешь. И из всего можно извлечь выгоду. Например, натравить виконта на Кавальона! Рассказать ему, кто придумал подбросить улики, кто нанял для этого специального человека (можно не говорить, кого именно… или сказать? как пойдет), кто сообщил в полицию. Дать адрес Кавальона, которого д’Эрикур так жаждет отыскать. Виконт, конечно, захочет отомстить ему. И вот пока они будут возиться друг с другом, Помье…

Экипаж снова остановился.

– Ну! Давай! Пошла! – орал извозчик.

До Помье донесся свист хлыста.

– Ты мне эти штучки оставь! Сколько нынче сена сожрала! Думаешь, дешевое оно было?! Поднимайся, каналья, отрабатывай свою жратву, а не то запорю тебя до смерти, так и знай!

Еще пару минут литератор сидел в фиакре, ожидая, не встанет ли лошадь на ноги.

– Ну миленькая, ну прошу тебя, ну не подыхай, ну пожалуйста! – запричитал наконец кучер, так что Помье понял, что дело плохо.

Когда он вылез из экипажа, вокруг павшей лошади собралась толпа нищих, дожидавшихся шанса разделать еще не остывшую тушу и употребить его в пищу. Позади фиакра, создававшего затор, уже сгрудились несколько дилижансов, кабриолетов, телег и карет. Их кучера на чем свет стоит ругали невезучего извозчика и его не вовремя околевшую скотину. Тот не обращал внимания ни на кого. Ободранный, в дырявом кафтане, он обнимал свою дохлую лошадь и рыдал в голос: видимо, она была его единственной кормилицей и единственным богатством. С каждой секундой вокруг фиакра собиралось все больше и больше зевак: солидные буржуа, приказчики из соседних лавок, поденщики, слуги, солдаты, приехавшие на рынок крестьяне из окрестных деревень, праздношатающиеся философы, вездесущие детишки, скучающие барышни в укороченных сюртучках на манер мужских и скромных платьях без кринолинов в английском стиле – кто только не пришел поглазеть на дохлую лошадь, всем было дело до остановившегося фиакра!

Помье, понимая, что надеяться больше не на что, решил не дожидаться, пока кучер вспомнит о нем и решит стребовать плату за проезд. Воспользовавшись общей сутолокой, он быстренько затерялся в толпе, свернул на соседнюю улицу и был таков. К счастью, до места назначения оставалось всего ничего: основное расстояние он успел-таки проехать. Помье находился в Латинском квартале. Оставалось только добраться до Римских бань, сохранившихся от античных времен: сразу за ними находились контора и магазинчик знакомого издателя. К нему-то литератор и держал путь.

Приказчика нынче не было, так что издатель принял Помье прямо в своей книжной лавке, среди катехизисов, молитвенников, письмовников, сочинений античных авторов, многотомных романов о приключениях соблазнителей и гривуазных гравюр с обнаженными дамами.

– С чем пожаловал?

Помье выложил на прилавок свою новую рукопись.

– Извольте видеть: поэма о Генеральных Штатах! В восьми частях! Прославление государя, Ее Величества, славных французских традиций, выборов, выборщиков, наказов, грядущего собрания депутатов и тех славных законов, которые они примут!

Издатель хмыкнул:

– Знаешь, сколько у меня уже этих поэм?! Штук десять, не меньше! И ни черта не распродаются! Так что забирай свою писанину!

– Да вы хоть поглядите! Ведь это ж не такая, как у всех! Она талантливая!

– Даже и глядеть не буду! Боже меня упаси тратить время и деньги на ахинею, которую не хотят покупать!

– Но, сударь… Но как же… Но можно ль…

– А вот написал бы ты лучше, приятель, такую же поэму про Генеральные Штаты, да только не прославляющую, а ругательную! Это другое дело! Была тут у меня одна брошюрка против правительства – так живо разошлась, еще и потом заходили, спрашивали, нет ли нового тиража…

– Это я могу! – воспрянул духом Помье. – Это я мигом! Как скажете! За два дня обещаю вам переделать поэму в ругательном духе!

– Вот и славно.

– А больше заказов не будет? Вы же знаете, сударь, я – мастер на все руки! Хотите – апологию, хотите – памфлет, хотите – роман с продолжением…

– Роман – неплохо… Что-нибудь про развращенных монахинь… Давно у нас не было этаких приключений.

– Так точно! Будет сделано!.. А аванс?

– Ишь чего захотел! Нет уж, братец! Писак у нас нынче много, а хлеба мало, так что не обессудь: без аванса! Вот принесешь хорошее сочинение – тогда да. Заплачу честь по чести, как обещал. Ты меня знаешь, я слово держу. А пока… Ну не те нынче времена, чтоб разбрасываться авансами!

– Ладно, – вздохнул Помье. – Переделаю вам поэму.

– Тогда и поговорим.

– До свидания.

– До свидания.

– А, постойте!

Помье уже открыл дверь книжного магазина, чтоб уходить, когда ему в голову неожиданно пришла мысль спросить кое-какую книгу. Последнее время он чувствовал необходимость найти информацию на одну тему…

– А нет ли у вас, сударь, чего-нибудь о тамплиерах?

– О ко-о-ом?

– Ну, или о свитке… Вернее… О какой-нибудь реликвии, привезенной ими из Палестины?

– Такого не держим.

– А может, тогда о магических заклинаниях поглядите?

– Да что вы, сговорились все, что ли?! – вспылил неожиданно книготорговец. – Мода, что ли, новая такая: спрашивать в магазинах про тамплиеров, про всякие заклинания?..

– А что, уже спрашивал кто-то?

– Еще бы! Вчера вот один приходил. Или есть у меня знакомый, тоже книготорговец, Люка. И у него тоже спрашивали. Да и не только у него… С ума, что ли, все посходили?! Какие, к черту, тамплиеры, какие крестовые походы, ну что за бред! Восемнадцатый век на дворе!

– Стало быть, популярна такая тема? – оживился Помье. – Публика, значит, интересуется?

– Да дьявол ее разберет, эту публику, что у нее на уме! – Издатель махнул рукой. – Сегодня одно, завтра другое! Не угонишься!.. Так что давай-ка, приятель, не медли с поэмой. Пока людям угодно ругать Генеральные Штаты, дадим им желаемое. А то, глядишь, вдруг, когда эти Штаты-то соберутся, вся политика переменится…

Помье покинул лавку издателя, полный творческих планов. Он хотел взять новый фиакр, но не нашел ни одного свободного. По большому счету, возвращаться в грязный короб, трясущийся по брусчатке, не очень-то и хотелось. Литератор решил нанять портшез. Путешествие в кабине, несомой двумя мускулистыми савоярами, стоило сколько же, сколько фиакр. Конечно, оно было несколько медленнее, чем экипаж, зато не несло в себе риска, что сдохшая или взбесившаяся лошадь нарушит планы седока.

Писатель забрался в портшез и велел отнести себя на улицу Папийон. Надо было удостовериться, что «Иоанн» еще не сбежал оттуда.

С утра Помье стал сомневаться в правильности решения отправить виконту письмо от имени Кавальона. Теперь он думал, что излишняя маскировка наверняка приведет к неприятному разговору, повлечет необходимость оправдываться и объясняться. Ну да сделанного не воротишь. Вчера днем Помье казалось, что д’Эрикур, вероятно, не вспомнит его фамилии и не поймет, от кого письмо. А если и вспомнит – не захочет прореагировать на записку какого-то нищего литератора. Потому-то Помье и решил пойти на мистификацию: направить виконту письмо от имени Кавальона, якобы предлагающего сотрудничество, а уже на месте все объяснить: разоблачить интригу «царя», максимально настроить виконта против него и наконец стравить этих двоих, чтобы под шумок завладеть свитком. План казался литератору блестящим. Впрочем, как все планы, когда-либо им сочиненные.

«Что-то быстро приехали!» – подумал писатель, когда кабина опустилась.

– Эй, вы! – послышался голос одного из савояров. – А ну-ка остановитесь! Мы с братом давно вас ищем!

– Не двигаться, канальи! – присоединился второй. – Думали остаться безнаказанными?! Сейчас вы у нас узнаете, почем фунт лиха! Клянусь Святой Девой!

Помье поспешил выбраться из портшеза. С другой стороны улицы на него посмотрел такой же незадачливый путешественник, только что вылезший из своей кабины. А посреди дороги уже началась драка: две пары носильщиков, связанные какой-то давней враждой, лупили друг друга что есть силы. Сопровождающая потасовку непотребная брань разносилась на всю улицу. Очень скоро к носильщикам присоединились кучера застрявших из-за драки экипажей. Кто-то попытался разнять дерущихся, кому-то вздумалось облить их водой, кому-то – огреть предназначенным для лошадей хлыстом. В итоге слишком инициативные свидетели потасовки, посмевшие вмешаться в нее, получали по физиономии и спешили дать сдачи. Драка разрасталась все больше и больше: через пять минут дубасили друг друга уже не четыре человека, а целых десять. Собравшаяся поглазеть на это событие толпа зевак запрудила улицу так, что проехать по ней не могли не только четырехколесные повозки, но и всадники. Кто-то стал звать полицию. Помье сообразил, что если сюда подоспеет конный отряд, то служители порядка наверняка начнут лупить всех подряд, не разбираясь в правых и виноватых. Пока среди толпы еще можно было протиснуться, литератор покинул место драки и отправился на улицу Папийон на своих двоих.

На месте назначения его ждал неприятный сюрприз. На все осторожные вопросы о Кавальоне жители района и рабочие каретной мастерской отвечали, что здесь такой не живет. Помье, изначально не собиравшийся наносить визита домохозяйке, дабы не обнаруживать своих поисков, все-таки постучался. Открывшая дверь служанка ответила, что господин Кавальон съехал от вдовы Карбино еще неделю назад и не оставил нового адреса.

Это была катастрофа. И что теперь сказать д’Эрикуру, когда он придет на встречу?

В душе литератора быстро разрослось беспокойство. Выходит, он контролирует ситуацию гораздо меньше, чем думал. А что, если и в остальном дела обстоят отнюдь не так радостно, как казалось? Взять, к примеру, клад из русского ордена и драгоценности убиенной… Помье внезапно ощутил острейшее желание проверить, как он там. Еще лучше – забрать. Устройство тайника, неделю назад казавшееся первоклассным решением, предстало теперь в ином свете. И зачем только он оставил свои сокровища без присмотра?

Все еще чувствуя себя состоятельным человеком, но уже опасаясь за свой капитал, Помье решил не ходить до Елисейских полей пешком, но все-таки сэкономить на транспорте. Он нанял «винегретку» – этим словом парижане неизвестно почему прозвали маленькую тележку, двухколесный вариант портшеза, влекомый одним человеком, держащимся за длинные палки. Удовольствие прокатиться на этой колымаге стоило шестнадцать су – по нынешним временам цена обычного четырехфунтового каравая… или половина дневной зарплаты рабочего.

К счастью, в этот раз до места добрались без приключений: это если не считать берлины, перевернувшейся возле Пале-Рояля, которую пришлось объезжать, кабриолета, чуть не сбившего тележку и не отправившего возчика с седоком на тот свет, да помоев, вылитых из окна на крышу кабины и пять минут колоритно стекавших по стеклам окошечек.

Помье попросил высадить его не доезжая до тайника. Он выбрался из тележки и со всех ног побежал в направлении того места, где зарыл клад: на сердце было неспокойно. И беспокойство, увы, оказалось оправданным. На месте бывшего тайника он нашел лишь неглубокую ямку да следы чьей-то неаккуратной работы. Судя по заветренной земле, сокровища откопали не сегодня и не вчера. Вероятно, злоумышленник следил за Помье и явился сюда сразу же, как только клад был закопан.

Литератор опустился на колени возле могилы, в которой он сам похоронил свое неожиданное богатство, и зарыдал.

Рыдания продолжались пять минут. Могли бы и дольше, если б Помье не вспомнил, что возчик «винегретки» его ждет, а часы тикают. Переплачивать за простой не хотелось. Ввиду обнаружившихся финансовых новостей литератор вообще не мог себе позволить разъезжать по городу на тележке. Скрепя сердце он отдал возчику восемь су (целые полбуханки! подумать только!) и велел ему убираться. Настало время вновь передвигаться пешим ходом. Приближались два часа пополудни – то время, которое литератор назначил для свидания с д’Эрикуром. В кафе «Валуа» предстояло идти на своих двоих.

Заведение, куда Помье, прикрывшись фамилией Кавальона, пригласил виконта, размещалось в парке Пале-Рояль – расположенной неподалеку от Лувра резиденции герцогов Орлеанских. Пять лет назад нынешний герцог (главный масон страны и любитель демократических институтов) решил сделать парк общедоступным и приносящим доход: приказал вырубить украшавшие его многовековые деревья и выстроить по периметру аркаду с одинаковыми ячейками, которые стал сдавать под кафе, магазины и другие увеселительные заведения. За короткое время Пале-Рояль превратился в самое модное, самое оживленное и самое политизированное место Парижа: полиция в герцогские владения доступа не имела. Только в Пале-Рояле всегда были известны последние новости. Только в Пале-Рояле дозволялось разглядывать незнакомцев через лорнет. Только в Пале-Рояле можно было встретить столько актеров, аристократов, философов, богачей и иностранных путешественников одновременно. Только в Пале-Рояле было такое вкусное мороженое. На его аллеях щеголи и щеголихи выгуливали свои новые платья, в его кофейнях темпераментные ораторы читали газеты и обсуждали актуальные проблемы, в его игорных домах лучшие люди Франции оставляли свои состояния, в его магазинах всегда продавались самые невиданные диковины, в его борделях…

Словом, Пале-Рояль был не чем иным, как сердцем Парижа. Будь Помье побогаче, будь у него побольше свободного времени, он бы тоже не отказался проводить время в Пале-Рояле, перемещаясь из кофейни в кофейню, сидя на складном стульчике возле фонтана, на бортик которого так удобно закидывать ноги, или кормя голубей, облюбовавших украшающие парк статуи… Увы! Хлеба не хватало и для себя, не говоря уж о голубях. Предстояло еще и потратиться на напиток. Помье вздохнул и направился в кафе «Валуа».

Здесь было относительно спокойно. Любители политических баталий или вечные спорщики о том, какой театр – Французский или Итальянский – более хорош, собирались в других заведениях. В «Валуа» играли в шахматы, шашки, домино. Помье выбрал свободный столик и заказал себе чашку кофе. Гнева хозяев можно было не опасаться: любителей просидеть в заведении весь день, выпив одну-единственную порцию колониального напитка, было полным-полно. Никто их не выгонял.

Прошло полчаса. Д’Эрикур не пришел. Помье думал попеременно то об утраченном богатстве, то о своей новой пьесе, то о переделке поэмы, то о Терезе, то о рассказе книготорговца про то, что едва ли не пол-Парижа интересуется литературой о тамплиерах. Что бы это значило? Неужели о свитке всевластия знают не только «товарищи по Бастилии»? Сколько их, этих охотников за палестинской реликвией? Или просто любителей легенд? Или желающих почитать что-нибудь необычное?..

– Сыграемте в шахматы, сударь? – неожиданно произнес незнакомец, странным образом оказавшийся с Помье за одним столиком.

Помье аж подпрыгнул от неожиданности. И когда этот тип успел здесь нарисоваться?

– Прошу простить меня… – произнес писатель. – Я здесь не для того, чтоб играть.

– Ждете кого-нибудь? – проявил неприятную проницательность собеседник.

– Можно и так сказать… – Литератору не хотелось сообщать свои планы какому-то незнакомцу.

– Давно ждете, но он не пришел?

Эта догадка была уж совсем не к месту. Писатель недовольно покосился на собеседника. Неприметный коричневый плащ, обычная треугольная шляпа, гладко выбритое лицо, средний рост, средний возраст… обычная внешность. Откуда он знает, что Помье ждет именно мужчину, а не женщину? Кто вообще его позвал за этот столик?!

– Наверно, вы задаетесь вопросом, кто я такой?

От этих слов Помье вздрогнул.

– Наверно, вам интересно, откуда я взялся? «И зачем только он подсел ко мне?» – спрашиваете вы себя. Не так ли, сударь?

Литератор сглотнул.

– Кто вы? – сдавленным голосом спросил он.

– Высоких титулов у меня нет, а моя фамилия ничего вам не скажет. Кроме того, вряд ли мы встретимся еще раз. В представлении нет никакого смысла.

– И все же я настаиваю! Мне неприятно разговаривать с человеком, который не называет свою фамилию! Мое имя – Помье, Люсьен Помье, писатель и драматург. Извольте представиться и вы, сударь!!!

Незнакомец удрученно покачал головой.

– Кажется, вы не поняли, – произнес он негромко, но твердо. – Если я сказал, что вам не нужно знать моего имени, значит, так тому и быть. А то, что вы Помье, мне известно. Кстати сказать, как и то, что вы ищете ценную вещь.

Помье похолодел. Он спрятал под стол предательски задрожавшие руки и вжался в стул всей своей трехсотфунтовой тушей. Голубые глаза незнакомца следили за литератором безотрывно.

– Я в-вас н-не б-боюсь… – заикаясь, промямлил писатель.

Судя по ухмылке собеседника, это вышло не слишком-то убедительно.

– Ч-что в-вам н-нужно?

– Всего лишь поговорить с вами. Скажем так, предупредить кое о чем. Предостеречь от ненужных поступков. Может быть, внушить каплю благоразумия. Думаю, эта беседа будет полезна и нам, и вам.

– «В-вам»? К-кому это «вам»?

Незнакомец опять покачал головой: так, словно он был учителем, а литератор – бестолковым учеником.

– Не задавайте глупых вопросом, месье Помье. Я был о вас лучшего мнения.

– Я… Я…

– Вы откусили больше, чем можете проглотить.

– Ч-что в-вы… хотите этим сказать?

– Не ввязывайтесь в гонку за сокровищем. Вам может показаться, что речь идет всего лишь о сувенире… всего лишь о мелочи, про которую случайно узнали несколько человек. Но это не так, Помье. В артефакте заинтересованы гораздо более могущественные силы, нежели вы можете себе представить. И лучше вам не стоять у них на пути.

– Но…

– Это только предупреждение, Помье! Пока только предупреждение. Если вы не послушаете меня – не обессудьте. Наша организация умеет наказывать. И умеет заметать следы.

Отчаянный страх литератора неожиданно сменился отчаянной храбростью.

– Если вы такие могущественные – почему же вы не забрали сокровище сразу же после смерти старухи? Почему заклинание все еще не у вас?! А?!

Собеседник был непроницаемо спокоен.

– Оно у нас, Помье, – ответил он. Оглянулся на человека, с удивлением покосившегося на собеседников, и продолжил уже шепотом: – Оно у нас. Можете в этом не сомневаться. Именно поэтому я призываю вас не искать палестинское заклинание. Вы все равно его не добудете. На протяжении последних пяти веков мы сталкивались с немалым количеством желающих заполучить этот артефакт. Некоторые из них, более благоразумные, чем другие, оставили свои бессмысленные попытки. Другие теперь мертвы. Или умрут очень скоро. Мы заочно вынесли им смертные приговоры.

– Вы…

– Да, Помье. Мы блюдем свои интересы и не допустим, чтобы на них покушались. Мы бережем свои тайны и наказываем тех, кто раскрывает их, пусть и случайно. Так что остерегитесь, Помье! И перестаньте претендовать на старинное заклинание. Оно – наше.

С этими словами незнакомец поднялся из-за стола и, не прощаясь, вышел вон. Литератор проводил его глазами. Потом зажмурился, упал лицом на стол и обхватил руками голову. Господи, во что он ввязался?! Хотелось, чтобы разговор оказался страшным сном. Чтобы ничего этого не было. Чтобы сейчас его разбудили и…

– Сударь? Вам плохо? – Женская рука опустилась на плечо литератора.

Помье поднял голову. Над ним стояла обеспокоенная подавальщица.

– Все в порядке.

– Тогда с вас шесть су.

Литератор вздохнул, выложил монеты на стол, надел свою старую шляпу и вышел.

Домой он шел не разбирая дороги.

Явился взволнованный, злой. Ни о чем не хотел говорить. На вопросы Терезы не отвечал. Она так удивилась, что даже перестала браниться: видимо, решила, что Помье чем-нибудь заболел. Вместо того чтобы ответить на вопрос, не видела ли она возле дома каких-нибудь подозрительных личностей, которые, предположительно, могли бы следить за писателем, в ужасе выпучила глаза. Помье махнул рукой: что с нее взять? Женщина, она и есть женщина.

Ближе к вечеру он сел за письменный стол в надежде занять себя новой пьесой и отрешиться от треволнений. Не тут-то было. Только вчера составленный список действующих лиц будущей гениальной комедии куда-то запропастился. Помье перерыл всю комнату. Тщетно! Списка не было. А он, как назло, уже позабыл замечательные фамилии, которые сочинил для своих замечательных персонажей. Неужели и до бумаг литератора члены тайного ордена уже успели добраться?! Может, это предупреждение тамплиеров?! Значит, прощай, спокойная жизнь, прощай, творчество, прощайте, мечты о славе! Помье больше не дадут писать! Над ним будут издеваться до конца жизни! Он погиб! Он в ловушке! Коварные заговорщики повсюду! Они даже здесь, в тупичке Собачьей Канавы! И это значит, что все погибло! О, рок, о, несправедливость!!!

Измотанный, обессилевший литератор бросился на кровать и заплакал.

Тереза вопросительно смотрела на него, не переставая стирать.

– …Все это ерунда. Вот уж кому по-настоящему не повезло, так это моей кузине Николь! – сказала торговка соленой рыбой. – Страшна как смертный грех! Думали, ей хоть в прислугах неплохо будет. Куда там! Это у других лакеи баклуши бьют да в ливреях расхаживают! У моей кузины вечно работы по горло. Госпожа, гляди-ка ты, экономная! И прибрать, и постирать, и на рынок сходить – все одна Николь! А питается кое-как!

– Что ж это за барыня такая? – буркнула торговка живыми устрицами. – Поди, старая карга? Это у них всегда: чем ближе к могиле, тем больше проявляется скаредность! Небось скоро она съедет на тот свет, и вот тогда…

– Да уже съехала! – Рыбная торговка махнула рукой. – Уж лучше бы пожила! Старуха хоть хорошо обращалась с моей Колеттой. А новая, молодая хозяйка, как появилась, так сразу ее невзлюбила! Что ни сделает – все плохо. Уж бедняжка и так и эдак ей угодить пытается… бесполезно! Ты, говорит, мне интерьер портишь своим поросячьим рылом! Ты, говорит, и не расторопная, и за обедом когда прислуживаешь – весь аппетит портишь, и, мол, гостям тебя не покажешь…

– Ну и злыдня! Пусть уходит от нее.

– Куда же уйдешь? Николетте четвертый десяток, а всем нынче надо молоденьких да симпатичненьких… А наша такая дурнушка, что у нее ни единого поклонника за всю жизнь не случилось! Так бы, глядишь, замуж вышла… А то приходится спину гнуть на чужих людей. Оскорбления терпеть… Вот какая судьбинушка!

– И у кого же она работает, где это такой дом, чтобы над прислугой так издевались?

– Да у мадам Жерминьяк… Вернее, мадам-то уже преставилась, а теперешняя хозяйка – мадемуазель…

– Жерминьяк? – спросил Помье, пришедший на рынок за пропитанием для себя и Терезы.

– Тебе-то какое дело?! – в два голоса заорали на него бабы. – Хочешь купить – покупай, а не хочешь – проваливай! Нечего чужие разговоры подслушивать!

Литератор отошел.

После встречи с членом тайного сообщества прошло несколько дней. Отдых и время восстановили силы Помье и его уверенность в себе. Страх перед тамплиерами сменился злостью и любопытством. Запугивания, которым он сначала поверил безоговорочно, казались уже несерьезными. Свиток, как запретный плод, сделался еще слаще.

И вот – разговор торговок. Некрасивая, обиженная хозяйкой, лишенная мужского внимания служанка в заветном доме…

План созрел немедленно.

Наверняка эта Николетта имеет доступ туда, где хранится инкрустированная раковинами шкатулка, и наверняка растает от первого же комплимента…

Впрочем, незнакомец сказал, что реликвия уже у них. Но это надо еще проверить!..

8

От стука в дверь у Кавальона стало плохо с сердцем. Кто бы мог подумать еще месяц назад, что звук обычного дверного молотка подействует на него подобным образом? Человек, столько повидавший на своем веку, столько раз затевавший различные авантюры, отсидевший в Бастилии, наконец… такой опытный человек – и испугался обычного стука в дверь! Это было странно, это было стыдно, но это было.

Стук раздался как раз тогда, когда Кавальон задремал в своем кресле, сидя над книгой о герметических тайнах египетских пирамид и связанных с ними алхимических заклинаниях. На часах было всего лишь двенадцать дня, но предыдущей ночью спалось любителю магии из рук вон плохо. Сначала ему не давали покоя собственные мысли. Потом постоянно будили любые скрипы, шум проезжавшей мимо телеги, топот деревянных сабо по каменной мостовой, песни какой-то пьяной компании, лай собак… В каждом звуке Кавальону слышалась опасность. В каждом шорохе мерещились шаги тамплиеров.

В том, что тамплиеры его преследуют, алхимик перестал сомневаться уже давно. После того случая, когда служанка с улицы Папийон сообщила ему о слежке, Кавальон самолично не раз обнаруживал за собой «хвост». Пару раз он даже пытался догнать человека, уличенного в шпионаже. Безрезультатно. Потом начались угрозы. Сперва кто-то кинул к его порогу дохлую кошку. В другой раз окно разбил камень с прикрепленной к нему бумажкой. Там было написанно одно-единственное слово – «Страшись!» и нацарапана страшная морда дьявола. Кавальон не хотел слушаться анонимки, но не страшиться при всем желании не получалось.

Жил он теперь неподалеку от Марсова поля, снимал уже не комнату и не квартиру, а отдельный маленький домик. Это было престижнее, помогало пускать пыль в глаза и гарантировало секретность происходящего. Переезжая, Кавальон представлял, как на вырученные от продажи украшений старухи деньги он сможет купить новые восточные декорации, «магические» машины, наймет слуг – не тех, сделанных из картона, а настоящих… Он предвидел нарастающий поток клиентов, желающих узнать выигрышные номера в лотерее, отвести порчу, омолодиться, поправить будущее… Преследования и порожденный ими страх, становившийся все более похожим на умопомешательство, спутали все планы. Поначалу Кавальон и вправду нанял слуг. Но очень скоро они начали казаться ему шпионами, присланными тайной организацией. Для успокоения пришлось всех разогнать. Теперь алхимик в одиночестве бродил по двухэтажному дому, пугаясь то собственной тени, то издаваемых собой же звуков, то тишины.

В дверь постучали повторно. Надежда на то, что стук померещился, не оправдалась. Алхимик встал с кресла и, еле дыша, на цыпочках пошел к двери.

Неужели тамплиеры пришли за ним?.. Но ведь Кавальон вел себя тихо! Да, он интересовался свитком всевластия, что правда, то правда. А кто на его месте не заинтересовался бы? Но ведь никаких препятствий тайному ордену Кавальон не чинил! Боролся за заклинание с такими же мелкими, ничего не знающими людишками, как он сам… Да разве это можно назвать конкуренцией? Ну разве за это нужно карать смертью?!.

Так он им и скажет. Обязательно.

До двери оставался десяток футов, когда нетерпеливый стук раздался в третий раз. От страха Кавальон замер на месте. Почему они так волнуются?! Почему требуют открыть так настойчиво?!

А что, если это не тамплиеры?! Что, если это полиция, разузнавшая о подбросе улик, а также о том, что именно Кавальон был последним, кому привелось видеть мадам Жерминьяк живой?! Дико, конечно, будучи полицейским агентом, самому бояться охранников правопорядка… Но чего только не бывает на свете!

От четвертого стука у алхимика закружилась голова. На непослушных ногах, слыша стук собственного сердца, звучащий, словно барабанный бой перед казнью, Кавальон подошел к двери.

– Кто там? – крикнул он, уже ни во что не веря.

– Господин Кавальон, это мы! Мадам Ру и мадам де Труафонтен! Мы с вами договаривались о приеме!

Черт возьми! Клиентки! Сестры, которые записались на предсказание будущего еще за неделю! Он и позабыл о них! Вот до чего довели распроклятые тамплиеры!

Кавальон поправил халат, пригладил волосы, изобразил самоуверенное и загадочное выражение лица, вдохнул, выдохнул, снова вдохнул и открыл.

– Господин Кавальон! А мы уж боялись, что вас нет дома!

Опытным взглядом алхимик смерил клиенток. Несмотря на то что перед ним стояли сестры, – а сходство их лиц было несомненным, – дамы определенно принадлежали к разным общественным классам. Старшая, в чепце, простом полосатом платье, переднике, кожаных мужских башмаках с медными пряжками и косынке, по обычаю наброшенной на плечи, явно была не из богатых. Ее муж, конечно, не поденщик и не рабочий, но и до купцов с фабрикантами ему далеко. Скорее всего, мелкий лавочник. Младшая сестра выглядела совершенно иначе: желтое платье из тафты, атласные туфельки, модная широкополая шляпа в английском стиле, пудра на волосах, золотые сережки. Очевидно, де Труафонтен – это она. Очередная буржуазка, выскочившая замуж за обедневшего дворянина? Или жена богатого мещанина, купившего дворянство за деньги? Смотрит без восхищения, подозрительно. Прячет усмешку. Видимо, пришла просто за компанию. Еще и образованная, наверно… Черт побери! Кавальон ненавидел скептиков. Они всегда портили все сеансы.

Мысленно сетуя на то, что не подготовился, не зажег благовония, не расставил картонных слуг, алхимик повел клиенток в свой кабинет. Плату взял вперед: сказал, что духи без положенной им суммы не снизойдут. Приметил ухмылку мадам де Труафонтен, но сделал вид, что не обращает на нее внимания. Начал бормотать молитву Исиде, уставился на хрустальный шар… но краем глаза усиленно наблюдал за клиентками. Правильно интерпретировать их реакцию было ключевым моментом, определяющим успех или неуспех «предсказания».

– Я вижу букву А… Духи шепчут, что у вас есть близкий человек, связанный с ней! – загадочным тоном произнес Кавальон. Он любил начинать с этой буквы. Она была очень распространенной.

– На А? – удивилась старшая.

– У нас нет никого на А! – торжествующе заключила младшая, скептически настроенная сестра.

Черт, неужели промазал? Нехорошо, когда сеанс начинается со сбоя. Теперь придется предложить цифру…

– Подумайте хорошенько!

– Ой, вспомнила! – неожиданно обрадовалась мадам Ру. – Это же мой муж.

– Что за вздор ты несешь?! Твоего мужа зовут Бертран Ру, разве нет? Или ты уже забыла, за кем замужем?!

– Не просто Бертран, а Бертран Ги Андре! По одному имени от папеньки, от маменьки и от крестного!

Мадам де Труафонтен усмехнулась. Кавальон, не теряя времени, продолжил:

– Он небогат, ваш муж.

– Да-да, так оно и есть! – обрадовалась мадам Ру.

– Вы могли бы сделать более выгодную партию… если бы не поторопились с замужеством.

Старшая сестра посмотрела на прорицателя с восхищением. Откуда он знает?! Женщине было невдомек, что мысли о несправедливости судьбы и определенная зависть к состоятельной сестре читались на ее лице, словно в книге.

– Вам следовало подождать, – продолжал рассуждать алхимик. – В то время, когда вы выходили замуж, ваш отец был еще достаточно беден и вы не могли мечтать о важных женихах. Никто не знал, что вскоре вашей семье улыбнется удача и вы сумеете породниться с таким человеком, с которым и не мечтали общаться…

– Да-да! Господин де Труафонтен!

Теперь следовало закрепить успех. Предсказать что-нибудь такое, во что мадам Ру захочет поверить, – и дело сделано. Дальше – болтай что угодно.

– Скоро дела вашего мужа пойдут в гору. Чем он торгует?

– Он не торговец! – ехидно ответила состоятельная сестра.

– Он типограф, – взволнованно подтвердила мадам Ру. – У нас небольшая печатня.

– Значит, он торгует типографскими услугами! – недовольно сказал алхимик. – Духи не ошибаются!

– У нас совсем мало заказов…

– Скоро заказы пойдут рекой!

– Ох! Да правда ли?

– Столько пойдет заказов, что и не сосчитать будет! – продолжал фантазировать Кавальон. – Газет новых наоткрывают – их всех и не прочитаешь! И что ни день, то новый памфлет, новый листок, гравюра, разоблачение! А у кого печатать? У вас!

– Да выдумки это все! – бросила младшая сестра. – Не слушай его, Изабель. Он пудрит тебе мозги. Я же предупреждала! Пойдем отсюда!

– Откуда ты знаешь, пудрит или не пудрит?! – возмутилась старшая. – Может, и правда заказы скоро пойдут? Муж вот тоже говорит: скоро Генеральные Штаты соберутся, на фракции разделятся, и тут такая политическая жизнь забурлит, хоть святых выноси! Тогда от газетчиков проходу не будет!

– Два дня позаседают, примут налоги и разойдутся, – махнула рукой де Труафонтен.

– Не встревай, сестра! – сказала с раздражением мадам Ру, и Кавальон с удовлетворением отметил, что она на крючке. – Скажите, месье алхимик, а что еще меня ожидает?

– У вас будет сын, – ляпнул тот.

– Ох ты, батюшки! Так я уж, кажись, не в том возрасте, чтобы рожать! Пятерых родила, двое выжили…

«Наверно, погорячился, – подумал Кавальон про себя. – Ей и вправду рожать уже поздновато. Лет тридцать, а то и все тридцать пять. Но раз ляпнул, надо стоять на своем».

– Родите через пять лет, – срок исполнения предсказания желательно было отодвинуть подальше, чтобы не вспомнили. – Мальчик у вас будет. Максом назовете. Максимилианом.

Предсказывать родителям, как они назовут собственного ребенка, – занятие, конечно, странное. Как хотят, так и назовут – разве нет? Но за годы практики Кавальон усвоил важную вещь: чем нелепее прорицание, тем охотнее верят ему клиенты. Максимилианом звали лакея, которого Кавальон уволил последним. Это редкое, звучное латинское имя почему-то запало в душу.

– А что будет с моим старшими сыновьями? – развесила уши клиентка. – Одному сейчас десять, другому девять.

– Первый унаследует дело вашего мужа.

Само собой! Мадам Ру удовлетворенно кивнула.

– А что со вторым?

Кавальон еще раз вперился в свой шар, пошевелил губами, изобразил глубокую задумчивость на лице, сделал несколько пассов руками.

– Он сделает большую карьеру, – выдал наконец прорицатель. – Станет генералом.

– Генералом?! Да ведь мы простые люди! Ни знатности, ни богатства… Разве ж можно, чтобы наш Шарло так вознесся?!

– Он отличится в бою! – сказал Кавальон.

– В каком еще бою?! – возмутилась скептически настроенная сестра. – Эпоха войн осталась в прошлом! Это же очевидно всем просвещенным людям! Девятнадцатый век будет веком всеобщего мира! Уж сколько об этом писали… Да и с кем Франции воевать?

Мда… Эта Труафонтен раздражала Кавальона все больше и больше. Если не верит, пускай убирается к черту! Зачем пришла? Алхимику захотелось, чтобы сеанс закончился побыстрее. В другой раз предсказал бы дамам что-нибудь более реалистичное, что-то такое, что, пожалуй бы, и сбылось. Но раз уж все решили сжить его со свету!.. Раз уж надумали поиздеваться над ним!.. Что ж, Кавальон специально будет плести всякую ахинею, которая никогда не сбудется. Генерал, ага, конечно! Хорошо бы выдумать ему поле боя, да не нормальное, а такое, чтобы у дам глаза на лоб повылазили… Палестина? Тьфу, вертится Палестина на языке – и все из-за этого проклятого свитка! Надо бы что-нибудь более экзотичное. Хм…

Взгляд Кавальона упал на раскрытую книгу, так и оставленную на кресле. Египет!

– Ваш сын будет воевать в Египте.

– Где?!

– Он будет биться прямо у пирамид!

– Что за бред вы несете, месье?! – закричала мадам де Труафонтен. – Изабель, разве ты не видишь, что он нас дурит?! Пирамиды! Подумайте только! Вы бы еще сказали, что ее сын будет драться с русскими в Сибири, среди снегов!

– Такая участь, мадам, ждет не ее, а вашего сына, – злобно ответил прорицатель.

– Что?! – Де Труафонтен побледнела.

– Сударь, вы и вправду провидец! – воскликнула мадам Ру. – У моей сестры действительно есть сын! Ему всего три месяца! И вы видите его будущее?

Конечно, не видит! Но постарается уколоть эту самодовольную дамочку как можно больнее.

– Да! Я вижу! И вижу вполне отчетливо! Духи в этом хрустальном шаре только что явили мне картину того, как молодой де Труафонтен, весь израненный, весь больной, плетется по бескрайней русской степи, увязая в трехфутовом слое снега… а сзади его преследуют царские кирасиры, дикие женщины с вилами, калмыки, татары, псоглавцы… казаки с нагайками… стая волков… и огромный русский медведь, специально натренированный для войны!

– Это невыносимо, в конце концов!

– Там ваш сын и найдет свою гибель, – закончил алхимик. – Всего только в двадцать три года!

Возмущенная мадам де Труафонтен вскочила с места и потянула с собой сестру:

– Это невозможно больше слушать! Мы уходим! Изабель!

Мадам Ру нехотя поднялась, бормоча что-то о страшном русском медведе.

– Прощайте, господин Кавальон! Вы самый отвратительный предсказатель из всех, кого я встречала! – сказала мадам де Труафонтен, поворачиваясь к двери.

Алхимик не дал ей оставить последнее слово за собой.

– Не беспокойтесь, сударыня! – крикнул он вслед строптивой клиентке. – Вам не придется хоронить своего сына! Вы умрете намного раньше его! Вы… Вас… Вам отрубят голову!!!

Младшая сестра, уже переступившая порог комнаты, резко обернулась и разразилась противным хохотом:

– А вот вы и попались, милейший! Голову мне не отрубят, я не дворянка! Если я совершу какое-нибудь преступление, меня могут только повесить как простолюдинку! А вы-то и не знали, господин прорицатель! Купились на частицу «де», которую мой муж, адвокат, приделал к своей фамилии, чтоб престижней звучала! Вот так прокол, Кавальон! Ха-ха-ха! Не удастся вам положить меня под топор!

– Вам отрубят голову не топором… – злобно процедил Кавальон. – Это будет… будет…

Что это будет и чем еще, кроме топора, можно отрубить голову, он так и не придумал. Да и нужды в этом не было: дамы уже ушли. Хорошо, что хоть денег своих не потребовали обратно.

Минут через пятнадцать Кавальон пришел в себя.

Что это он натворил?

Ни с того ни с сего нагрубил клиенткам, не смог взять ситуацию под контроль. К нему ведь и раньше приходили скептически настроенные личности! И он с ними справлялся! Не молол всякую чепуху, не кричал гадости вслед рассерженным, уходящим от него людям! Мадам де Труафонтен, конечно, пустит про него дурной слух… Снова придется менять фамилию. Так недолго и клиентов всех растерять…

Чертовы тамплиеры! Это все из-за них! Совсем вывели Кавальона из равновесия! Интересно, те двое, что ошивались на Королевской площади, явно наблюдая за Кавальоном в тот день, когда он назначил встречу виконту, тоже были из ордена? Алхимику пришлось тогда уйти, так и не дождавшись д’Эрикура. Он ведь и правда искал союза… Хотел выдать роль Помье в истории с драгоценностями, умолчав о своей собственной. Надеялся на благодарность виконта. Как знать, может, вместе они смогли бы что-нибудь сделать… Хотя что за смысл вспоминать теперь?! Видимо, виконт не пожелал прийти на встречу. Ну и черт с ним… Стоп! А если д’Эрикур даже не получил письма?! Что, если оно было перехвачено тамплиерами! Господи! Великий Элохим! Об этом лучше не думать…

Надо было развеяться. Прогуляться. Подышать свежим воздухом. Побродить по людным местам, как в былое время, послушать сплетни. Тем более, что давно уж пора писать новое донесение для полиции.

Кавальон снял халат, переоделся в уличную одежду: рубашка, жилет, фрак, кюлоты, чулки. Сверху накинул плащ. Потом высунулся в окно, оценил сегодняшнюю температуру и решил, что со своими страхами, со своей боязнью выйти из дому вовсе отстал от жизни. Сезон холодов давно кончился: к концу подходил апрель. Плащ можно было оставить дома.

«На улице хорошо! – внушал себе Кавальон, спускаясь по лестнице. – Природа проснулась, воздух свежий, солнышко пригревает, листики зеленые появились, лопнувшими почками пахнет… Торговки первые цветы предлагают, господа в открытых экипажах по улице колесят, на Марсовом поле мальчики из Военной школы строевые упражнения выполняют… А тамплиеров и нет никаких! Давно их всех уничтожили! И никто за мной не следит, никого мне бояться не нужно!..»

Выйдя из дому, алхимик необычно долго возился с ключами, запирал дверь, потом дергал ее, удостоверяясь, что закрыто надежно. Потом обернулся…

…И сразу увидел перед собой Этого Человека.

Стоптанные военные сапоги, двууголка, а особенно надетый не по погоде плащ, краем которого незнакомец скрывал лицо, заставляли сразу обратить на себя внимание. Судя по всему, столкновение с Кавальоном нос к носу было для него незапланированным событием. Видно было, как в глазах незнакомца промелькнуло волнение. Он попятился.

– Кто вы?! – воскликнул алхимик.

Ответа не последовало. Человек продолжал отступление.

– Вы следите за мной?!

Снова молчание.

– Что вам нужно?!

«Да что ж это я медлю?» – подумал Кавальон, не дождавшись ответа. Ощутив неожиданный прилив сил, он бросился на обидчика, словно кошка на мышь. Почувствовал в руке плотную материю шерстяного плаща, но от резкой боли тут же выпустил ее. Ответил ударом на удар – и через мгновение оба «дуэлянта» повалились на землю…

Позже Кавальон не мог пересказать, как именно разворачивалась их драка. Все произошло слишком быстро. Несколько секунд оппоненты катались по земле, пытаясь выяснить, кто сильнее, а затем незнакомцу, явно поднаторевшему в драках куда больше, чем Кавальон, удалось вскочить на ноги. Он бросился прочь – и не вдоль, а поперек улицы, прямо наперерез кавалькаде каких-то всадников. Время, которое Кавальону пришлось выжидать, прежде чем все проехали и появилась возможность перебежать на другую сторону следом за незнакомцем, было решающим. Догнать вероятного тамплиера так и не удалось.

Когда удрученный алхимик вернулся на место драки, он вовсе не собирался искать там какие-либо улики. Несколько бумажек, судя по всему, выпавших из кармана шпионившего человека и уже успевших испачкаться, бросились в глаза сами собой. Кавальон поднял их, рассмотрел. Прочитал на пронумерованном цифрой 1 листке заглавие обширного текста, написанного убористым почерком… и решил, что сошел с ума.

«История свитка всевластия, или Главная тайна тамплиеров» – так, ни больше ни меньше, именовалось найденное алхимиком сочинение.

Через десять минут он уже сидел у себя в кресле и с изумлением изучал этот текст:

«За десять тысяч лет до Рождества Христова, в пятый день второго месяца египетского сезона половодья, в устье Нила вошли корабли. Это не были ни пироги индейцев, ни лодки древних обитателей севера, ни местные папирусные суденышки. О, нет! То были небывалые, невиданные в то время многопалубные корабли с высокими мачтами, золотыми парусами из тончайшей, но невероятно крепкой ткани и такими снастями, каковых в ту пору не ведало и долго еще не будет ведать человечество. То прибыли на землю египетскую последние уцелевшие жители Атлантиды.

Можно лишь гадать, какое впечатление тогда произвели атланты на диких, не знавших ни железа, ни колеса, ни государственного управления египтян, нагими бродивших по плодородной долине Нила. Эти первобытные люди еще не подозревали, что таинственные незнакомцы одарили их честью подхватить эстафету цивилизации. На кораблях было все, что удалось спасти атлантам после страшной катастрофы, постигшей их материк. Они привезли с собой тайны ремесел, секреты искусств, основы письменности, измерительные приборы и математические формулы, карту звездного неба и рецепты химических превращений, понятия о Боге и государстве… Но главным подарком атлантов был маленький папирусный свиток с удивительным заклинанием, исполняющим все желания того, кто его произносит, и превращающим его в верховного властелина.

Откуда же взялось это заклинание? Много сотен лет назад атлантические жрецы получили его в дар от высших сил. На заклинании всевластия издавна строилась государственность Атлантиды. Эта благословенная страна не знала ни злоупотреблений монархии, ни олигархического произвола, ни превратностей воли царствующей толпы. Когда очередной государь отходил к праотцам, жрецы возводили на трон заранее подготовленного преемника. Он не был сыном правителя. Это был самый способный, самый добронравный, самый умный ребенок в государстве, какового только удавалось сыскать. За избранием следовали долгие годы учебы, постижение тайн наук, искусств и ремесел, наставления в области морали, приобщение к самым мудрым книгам и прекраснейшим творениям таланта. К тому времени, когда наследнику приходило время занять положенный по закону трон, его с полным правом можно было назвать самым лучшим из граждан страны. В условленный час названный государь всходил на летучий корабль и отправлялся в то тайное место, где соединялись космические лучи властной энергии, посылаемые свыше. Путешествие не занимало много времени: крылатые машины, имевшиеся у атлантов, позволяли оказаться в любом конце планеты всего лишь за пару дней. В тайном священном месте новый правитель трижды произносил заклинание. Так соединялись власть и мудрость, могущество и мораль. Впредь ни один злоумышленник, ни одна клика не могли противостоять государю: все делалось лишь по его воле. Он же, будучи умнейшим и добрейшим из людей, желал своей стране только хорошего. Под сенью этого просвещенного абсолютизма Антлантида благоденствовала много сотен лет, покуда землетрясение и пришедшие вслед за ним гигантские волны не стерли эту страну с лица земли.

Выжившие после катастрофы атланты основали в Египте новую цивилизацию. Они обучили местных жителей всему, что умели сами, подарили им все свои достижения, кроме лишь одного – тайны мирового господства. Хотя свиток всевластия и был явлен взорам аборигенов, секретного места на карте Земли, где единственно действует формула государя, им не открыли. По мнению атлантов, среди египтян еще не было ни одного человека, достаточно просвещенного и благонравного, чтобы доверить ему такую могущественную силу.

Спасшиеся атланты сами выбрали между собой нового государя. Он был первым египетским фараоном и последним атлантическим царем, который побывал в Точке Власти и произнес там священное заклинание. В историю этот человек вошел как Хеопс. Он положил все силы на то, чтобы просветить египтян, смягчить их нравы, привить представления о добре и зле, пробудить их дремавший дотоле разум. Но и к концу жизни Хеопс с огорчением увидел, что, несмотря на его работу и значительные успехи аборигенов, среди них по-прежнему нет никого, кому можно было бы вручить абсолютную власть. Перед смертью Хеопс велел замуровать заклинание в Пирамиду – специально возведенный для этого свитка храм, повторяющий очертанием атлантические святилища. «В столице столиц, в царском дворце, под сенью веры» – так описал он своим наследникам место, где действует заклинание. Хеопс умер с надеждой на то, что новое поколение египтян, более мудрое, более благонравное, чем предыдущее, сможет расшифровать его загадку.

Годы шли, век сменялся веком, Египет процветал и разрастался, превращаясь в могущественную империю, но человека, достойного абсолютной власти, на земле все еще не было. Скоро народ забыл о старинном свитке. Тайну заклинания атлантов хранили только жрецы. Они не разделяли языческих верований черни и поклонялись единому Демиургу, ожидая того момента, когда загадка Хеопса будет разрешена. Просвещением народа никто уже не занимался. Самые ценные знания жрецы берегли для себя. Каждый из них мечтал отыскать святилище атлантов и возвыситься над остальными, поработить и без того бесправную чернь, свергнуть фараона и уподобиться государям атлантов. Чем дальше, тем больше стирались из памяти принципы мудрости и благонравия, завещанные Хеопсом. Жрецы беспрерывно боролись за обладание священным папирусом. Много раз переходил он из рук в руки, но того места, где заклинание действует, отыскать так и не удалось.

Длилось так до тех пор, пока в Египет не приехал за мудростью греческий философ Платон. Жадные честолюбивые жрецы не хотели открывать ему своих знаний. Так бы и уехал Платон ни с чем, если бы не встретил одного старого мудрого служителя культа Исиды, в душе коего еще жили благородные принципы Атлантиды. Жрец увидел, что перед ним мудрейший и благонравнейший человек своего времени. Понял он также и то, что Греции пришло время перенять у Египта его секреты, ибо Египет пришел в упадок, а эллины создали величайшую цивилизацию.

Так узнал Платон об Атлантиде и о свитке. Когда пришло время, он передал это знание Аристотелю, своему лучшему ученику. Тот же, будучи назначенным воспитателем сына царя Македонии Филиппа, поведал юному Александру тайну о заклинании мирового господства.

С того момента и загорелся Александр идеей завоевания всего мира. Мечта завладеть заклинанием и уподобиться атлантическим государям не давала ему покоя. Именно поэтому, разбив персов и покорив Финикию, Александр отправился через Палестину в Египет.

Не встретив там никакого сопротивления и завладев древней державой, он первым делом приказал принести ему свиток. Жрецы воспротивились. Царь пригрозил, не оставив им выбора. Так Александр стал первым из неегиптян, чьим очам была явлена атлантическая реликвия. С восхищением глядел завоеватель на свой трофей… но прочесть заклинание на нем он не мог. Волшебная формула была написана на папирусе атлантическим языком, а затем повторялась египетскими иероглифами. Дабы мог он произнести заветные магические слова, Александр повелел начертать их еще и по-гречески. Вслед за этим он взял свиток себе и отправился завоевывать новые страны, повсюду произнося заклинание и надеясь, что именно это место и окажется „местом силы“, или „пупом земли“, как говорили в то время эллины.

Александр читал заклинание в Тире и в Сузах, в Вавилоне и Персеполе, в Антиохии и Самарканде. Все было тщетно. Тогда он решил, что „пуп земли“ следует искать в Индии, но армия отказалась идти туда. Многие земли завоевал бы еще Александр, во многих дворцах и во многих столицах испробовал бы он свое заклинание, если бы скоротечная лихорадка не унесла царя в мир Аида. Причиной этой болезни был не гнев богов, как считали древние, и не дурной климат Месопотамии, а яд, подсыпанный человеком, коего подослали египетские жрецы. Выполнив свое черное дело, убийца забрал у завоевателя древний папирус и, пока его не хватились, вернулся в Египет.

Следующие несколько веков свиток хранился в Александрийской библиотеке. Многие слышали о нем. Многие хотели им завладеть. Одним из желающих был Юлий Цезарь.

Цезарь прибыл в Египет, якобы преследуя своего недруга Помпея. Настоящей же причиной его путешествия в страну пирамид было желание заполучить волшебный свиток всевластия. Ради этого римский диктатор соблазнил жену египетского правителя Клеопатру. Молодая и неопытная, она подарила Цезарю и себя, и атлантическую реликвию. Юлий перевез царицу в Рим, предоставил ей роскошную виллу, а сам велел переписать заклинание по-латыни и принялся искать „пуп земли“. Увы, недолго продолжались его поиски! Прознав о заклинании и связанных с ним амбициях полководца, республиканский Сенат предпочел преступить закон и убить Цезаря, нежели допустить получение им абсолютной власти. Клеопатра, единственная, кто знал, в каком тайнике укрывал диктатор волшебный свиток, понимавшая подлинную ценность древнего сокровища, забрала заклинание и вернулась с ним в Египет.

Напрасно Марк Антоний просил хоть одним глазком посмотреть на реликвию: властная Клеопатра даже со своим возлюбленным была непреклонна. Мировое господство она приберегала для себя. Когда же Антоний погиб, надежды найти „пуп земли“ улетучились, а войска жестокого Октавиана уже были у ворот Александрии, Клеопатра поклялась, что свиток никогда не попадет в руки римлян. Она передала реликвию жрецам, дабы сохранили ее от чужих глаз, а сама приняла яд, чтобы не выдать заклинания под пытками.

Прошли годы. О свитке на время забыли. Вновь водворился он под своды Александрийской библиотеки. Много раз горело это хранилище, многим разграблениям подвергалось, но жрецы всегда спасали свиток. Явился в мир Спаситель. И был распят. Минуло царство Нерона, Веспасиана, Марка Аврелия… Константин признал христианство. Пережившая многое, библиотека не устояла перед натиском фанатиков новой религии. Здание ее разрушили за то, что оно было языческим храмом. Книги сожгли. Лишь жалкие остатки прежнего собрания смогли уберечь жрецы прежней веры – и антлантический свиток был среди них.

То, чего не сожгли христиане, вознамерились уничтожить поклонники Магомета. Арабский халиф, завоевав Египет, приказал уничтожить все книги, ибо „если в них говорится то же, что и в Коране, то они бесполезны, а если иное – вредны“. Но просвещенный царедворец халифа не спешил выполнять это приказание. Он сохранил многие ценные сочинения, отобранные у пленных жрецов, и прежде всего заклинание атлантов. Так свиток всевластия оказался у мусульман. Вскоре к надписям на атлантическом, египетском, греческом и латинском добавился и арабский текст. Долгие годы переходил…»

Тут, с концом последнего листка, рукопись обрывалась.

Кавальон не знал, что и думать. Неужели в его руках оказалась подлинная история свитка из инкрустированной раковинами шкатулки госпожи де Жерминьяк? Неужели он завладел таким ценным историческим источником – и одновременно доказательством того, что свиток существует? Но как им воспользоваться? Где искать продолжение? Как узнать, кто автор текста и не выдумал ли он чего-нибудь?..

Неожиданно алхимику пришло в голову, что ведь сочинение, пожалуй, может быть и поддельным. А не подкинули ли ему тамплиеры эту белиберду с тем, чтобы ввести в заблуждение? Может, шпион не случайно «выронил» из кармана эти бумажки? Впрочем, с другой стороны… На месте тайного общества Кавальон выбрал бы более безопасный и более верный способ дезинформации. Да и зачем дезинформировать Кавальона, простого человека без званий и титулов, если его можно просто убить – и никто не заметит?.. Нет, похоже, тамплиер все же случайно потерял эти бумаги! Но тогда…

Тогда получается, что орден уже ищет его! Уже идет по следу и, быть может, будет здесь с минуты на минуту! Алхимик узнал слишком много и теперь ему точно несдобровать!

В ужасе Кавальон забегал туда-сюда. Срочно! Укрыться! Но как?! Переехать! Куда угодно!..

9

– Что и говорить, господа, я ожидал от Его Величества чего-то большего! – произнес герцог Орлеанский. – Все требуют от Генеральных Штатов реформ, а он вместо этого предостерегает от «излишних нововведений»!

– Король напрямую сказал, что собрал нас лишь для того, чтобы мы изыскали средство пополнить казну, – заметил герцог д’Эгийон.

– Людовика, по крайней мере, было слышно! – добавил виконт де Ноайль. – А вот хранитель печати, который бубнил себе под нос всякую бессмыслицу, только наше время потратил!

– Время? – усмехнулся маркиз де Лафайет. – Если уж говорить о времени, то чемпион по его трате – это генеральный контролер финансов! Сколько занял его доклад? Два часа? Или больше?

– Это правда, – подхватил герцог де Ларошфуко. – Неккер зачитывал свой отчет не менее трех часов, а смысла в нем было ноль! Если верить всему, что он говорил, то можно подумать, наша казна не в таком уж плохом состоянии! Ее можно залатать за пару дней! Зачем же нас собрали, господа?!

Собрание забурлило.

– Да, действительно, действительно!

– Вся публика ждала чего-то нового…

– …чего-то революционного!

– А тут – такое разочарование! Только подумайте!

– Будем надеяться, что следующие дни заседания все-таки принесут что-нибудь интересное, – подытожил виконт д’Эрикур.

Как и все остальные знатные господа, принимавшие участие в разговоре, он находился в версальском особняке герцога Орлеанского. Сегодня, 5 мая, состоялось первое заседание Генеральных Штатов. Так долго ожидаемые, выбираемые, сопровождаемые множеством надежд, они, наконец, собрались. И Орлеан, и Эгийон, и Ноайль, и Лафайет, и Ларошфуко – все были депутатами от дворянства. После открытия Штатов они собрались в доме наиболее знатного, богатого и радикального из коллег, чтобы в компании дам и друзей обсудить сегодняшнее событие.

Д’Эрикуру не повезло. На первое заседание он не попал. Поленился позаботиться заранее, замотался со своими парижскими делами и не абонировал себе места в ложе для зрителей в главном зале королевского Дома малых забав, где заседали Генеральные Штаты. К тому времени, когда виконт прибыл в Версаль, оказалось, что все билеты на первое заседание уже распроданы. Кажется, впервые в жизни д’Эрикур, богач и представитель высшей аристократии, не смог получить того, что хотел.

Дела у виконта последние три недели вообще шли неважно. Началось все с того, что исчез Паскаль. И вот при каких обстоятельствах произошло его исчезновение.

Получив три одинаковых письма от «Кавальонов» или «лже-Кавальонов», д’Эрикур решил не ходить ни на одно из свиданий: уж слишком сомнительно и опасно все это выглядело. Вместо себя он послал слуг, наказав им высматривать подозрительных личностей, дожидающихся кого-либо, и в случае чего припугнуть их. Роже был отправлен в Булонский лес, Ламбер и Туссен – на Королевскую площадь, а Паскаль – в кафе «Валуа». Первые трое, сходив на свидания в 11 и 12 часов, вернулись ни с чем. Собирая в дорогу Паскаля, своего любимого и самого доверенного лакея, чья встреча была назначена на 3, виконт решил дать ему дополнительное напутствие. Надумав припугнуть своего тайного или явного соперника в битве за палестинский свиток, д’Эрикур вкратце рассказал слуге историю о волшебном сокровище и тайном ордене. Прыткий и способный, Паскаль вполне годился на то, чтобы изобразить перед конкурентом представителя тамплиеров. Виконт был уверен, что уж эта, третья встреча закончится чем-нибудь интересным. И она закончилась. Закончилась тем, что Паскаль не вернулся домой. С середины апреля его больше никто не видел.

На следующий день после исчезновения лакея д’Эрикур зашел в кафе «Валуа». С собой он захватил портрет Паскаля, сделанный собственноручно два года назад, в период недолгого увлечения рисованием. Одна из служительниц, несмотря на обилие посетителей, опознала слугу по портрету. Да, Паскаль здесь был вчера. Он встретился с одним человеком. Какое-то время они беседовали, а потом разошлись. Нет, не вместе. Куда? Ну откуда ж ей знать-то!

Конечно, слуги были для д’Эрикура всего лишь слугами, и на вакантное место уже через несколько дней наняли нового человека. Кроме того, исчезая, Паскаль ничего не украл и даже не затребовал расчета за первую половину месяца. Казалось бы – забудь и живи дальше… Но нет! Виконту не давал покоя один вопрос. Неужели он зря доверял этому лакею? Неужели рассказал о волшебном заклинании слишком много? Д’Эрикур всегда был уверен в Паскале, в том, что благо хозяина для слуги превыше всего, и он не выдаст секретов виконта, не проявит излишней инициативы и любопытства… Но что же выходит? Неужто Паскаль сбежал, чтобы самому добыть свиток всевластия? Неужто он предал хозяина и присоединился к его соперникам, может быть к Кавальону или Помье? Неужто д’Эрикур сам создал себе еще одного конкурента?..

Дела с невестой тоже шли не очень. Опекун по-прежнему был против свадьбы. Его отношения с племянницей перешли в состояние вялотекущей войны, конца которой не предвиделось. Нанести визит в дом Жерминьяков по-прежнему не представлялось возможным. Софи постоянно писала виконту письма, объяснялась в любви, демонстрировала свое вольнодумство, назначала тайные встречи, требовала похитить ее, чтобы обвенчаться и насолить опекуну… Д’Эрикур колебался. Эта девица все больше его раздражала. Он уже сам не знал, хочет жениться или не хочет. Софи без имущества, без инкрустированной раковинами шкатулки была ему не нужна. А со шкатулкой? Последнее время виконт начал задумываться, не будет ли женитьба на такой девушке, как мадемуазель де Жерминьяк, слишком большой платой за мировое господство…

Словом, пока то да се, виконт совершенно забыл о главном светском событии – открытии Генеральных Штатов. Пропустить такое, конечно, было нельзя. Утром 3 мая д’Эрикур выехал из Парижа и к вечеру был в Версале. Что тут творилось! Народу на улицах была уйма. Количество экипажей на дорогах превышало все разумные пределы: дошло до того, что и проехать стало невозможно. Все свободные комнаты, квартиры и дома были сданы. В гостиницах не было мест. Естественно! Виданное ли дело – разместить тысячу двести человек депутатов, да еще и массу зевак! Единственное, что д’Эрикуру удалось вытребовать, была койка с клопами на втором этаже захудалого трактира, причем по невероятной цене. Мало того, что виконту пришлось спать на соломе! Его поселили – неслыханно! – в одной комнате с собственными кучером и лакеем да двумя какими-то адвокатишками из Парижа. Эта прибывшая поглядеть на историческое событие комичная парочка – один толстый, высоченный, со зверской мордой, второй щуплый, маленький, недокормленный – оказалась на удивление дерзкой. Полночи адвокаты обсуждали какие-то политические вопросы, словно это было их ума дело, а когда виконт приказал обнаглевшим простолюдинам заткнуться, имели смелость не послушаться. За тонкой стенкой непрерывно плакал ребенок: там поселилось семейство какого-то депутата из Оверни, прибывшее вместе со своим главой, дабы утешать народного представителя в минуты скорби и в случае необходимости быстро заштопать ему чулки.

На следующий день было запланировано шествие депутатов вместе с Его Величеством от церкви Святого Людовика к церкви Богоматери, где им надлежало прослушать проповедь. Вся дорога от первого места до второго была забита людьми. Народ сидел на деревьях, на крышах, фонарных столбах и афишных тумбах. Д’Эрикур так бы и не увидел ничего, если б ему случайно не повстречалась одна из бывших любовниц, которая за неделю арендовала окно в удобно расположенном здании и пригласила виконта к себе. Так, бок о бок с прежней дамой сердца, с третьего этажа какого-то доходного дома, населенного приказчиками и писарями, наблюдал д’Эрикур процессию депутатов, созванных со всех концов Франции, дабы изменить ее навсегда… или просто принять новые налоги и разойтись.

На фоне богатых епитрахилей духовенства и расшитых шелком кафтанов аристократии монашески-черная униформа депутатов третьего сословия особенно бросалась в глаза, делая их похожими на трудолюбивых, мелких и одинаковых муравьев. Д’Эрикур пытался разглядеть в этой бесконечной процессии графа де Мирабо, избранного в качестве представителя провансальского простонародья, но так и не сумел. Спросить у дамы было невозможно: все то время, что процессия проходила под их окном, бывшая любовница виконта не прекращала хлопать в ладоши и оглашать окрестности таким радостным и громким криком, какового д’Эрикур не добивался от нее даже в счастливейшие мгновения их романа. Кричал весь дом, вся улица, весь квартал. Казалось, что весь Версаль, ставший едва ли не многолюднее, чем Париж, слился в едином приветствии депутатам.

На следующий день везение покинуло д’Эрикура. На первое заседание Генеральных Штатов он так и не попал. Приходилось довольствоваться теперь впечатлениями депутатов, которыми они охотно делились.

– И все же, господа, будет голосование посословным или же поголовным? – спрашивали в гостиной.

– Думаю, поголовным! Зачем иначе третьему сословию дали двойное представительство?! Согнали шестьсот человек простолюдинов, чтобы наделить их одним-единственным голосом?

– Третье сословие, третье сословие! Последнее время только о нем и слышишь! Как будто оно главное в этом собрании!

– Вот именно! Нужно голосовать посословно, как это всегда было! Нечего выдумывать всякие новшества! Один голос – духовенство, один – дворянство, один…

– Да нет же! Наоборот, в интересах дворян, чтобы голосование было поголовным! Каждый сможет выразить свое мнение! Или вы думаете, что у меня и у какого-нибудь дремучего обитателя заросшего мхом замка из Гаскони – одни взгляды?!

– Но если у каждого депутата, независимо от сословия, будет голос… не сделает ли это представителей третьего сословия слишком дерзкими?..

– Но права человека!..

– Права правами, а все-таки дворянин – это дворянин. И всегда останется дворянином. А чернь – это чернь!

– Правильно! Мещане должны помнить, кто они такие!

– Господа, господа, что я слышу?! Да третье сословие и так кругом унижено! Вспомните эти мрачные одеяния, как у хирургов! А то, что нас с вами впускали в зал через главный вход, а третье сословие – через черный?!

– И правильно делали!

– Послушать вас, так получается, что вы вовсе и не маркиз! Говорите, как какой-нибудь нотариус!

– Или еще хуже…

– Как аббат Сийес!

– А что?! Он все правильно написал!

– Да-да! Третье сословие хочет стать чем-то!

– Но, черт побери, господа! Вы говорите, как те поденщики, которые сожгли неделю назад дома фабрикантов Ревейона и Анрио!

– Этим просвещенным людям досталось за то, что они призывали понизить цены на хлеб…

– …а чернь, как всегда, поняла все наоборот!

– Но это же совершенно другое дело!

– Мы говорим о депутатах, а не о всяком бесштанном люде!

– И все-таки историю с Ревейоном стоит иметь в виду!

– Это уж точно! Какие бы спасительные для государства замыслы мы ни лелеяли, чернь всегда может взбунтоваться и все испортить!

– Генеральные Штаты должны поторопиться!

– Генеральные Штаты должны совершить революцию! – заявил д’Эрикур. – Пока чернь не оголодала и не испортила все своим глупым восстанием!

Половина гостиной зааплодировала:

– Браво, браво, виконт!

– Сказано превосходно!

– Какой вы непримиримый!

Д’Эрикур расплылся в улыбке и стал ловить благосклонные взгляды находящихся в зале дам. Надо будет закрутить тут какую-нибудь интрижку… Узнав о проблемах виконта с жильем, герцог Орлеанский пригласил его погостить в своем доме, так что сегодня д’Эрикур будет наконец ночевать в пристойных условиях… и, может быть, даже сумеет пригласить даму в свои покои.

Виконт представил, что он будет делать с дамой. Потом ее саму. Потом другую. В Версале собрались лучшие люди Франции, так что ограничивать себя всего одним романом не стоит. К тому же д’Эрикур популярен. О! Не зря он приехал сюда, не зря мучился в паршивой гостинице! Теперь его страдания будут вознаграждены! Жизнь в особняке Орлеанов, внимание самых красивых дам, каждую ночь – любовь, каждый день – светские разговоры о политике и свежие новости. И никакого отца с его невыносимым характером! Вот это жизнь! Спасибо Его Величеству за то, что довел государство до ручки и созвал Генеральные Штаты!

– И все-таки эти бунты, прокатившиеся по стране в конце апреля, кажутся мне дурным предзнаменованием, – произнес де Ноайль. – Не самый лучший пролог для созыва народного представительства…

Прервав разговор, в комнате появился Роже.

Роже?!

Но ведь д’Эрикур оставил его в Париже!

– Тысяча извинений, – пролепетал слуга. – Мне передали, что вы здесь, господин виконт. Письмо от вашего батюшки. Это срочно!

Раздосадованный д’Эрикур сломал печать, развернул послание, пробежал глазами… И встал с кресла:

– Прошу извинить меня, господа! Я немедленно должен отбыть в Париж!

Позднее, трясясь в карете по дороге в столицу, виконт много раз перечитывал письмо от отца. Оно было коротким:

«Сударь! Тело Вашего слуги Паскаля выловлено сегодня из Сены. На нем следы пыток. Полагаю, Вам бы не повредило вернуться в Париж и самостоятельно во всем разобраться. Граф д’Эрикур».

Убили! Убили его лакея! Д’Эрикур внезапно почувствовал, что ему даже жаль этого парня, хотя он и был всего лишь слугой, сыном крестьянина из Шампани. Черт возьми, Паскаль был таким преданным, таким способным! Виконт считал его своим другом? Конечно, нет! Но ведь нападение на слугу косвенно было и нападением на господина… А может быть, это угроза ему, д’Эрикуру?

Мысль о том, что убийство Паскаля связано с тамплиерами и свитком всевластия, не шла у виконта из головы. А какой иначе смысл был его убивать? Больших денег лакей при себе не имел…

– Как думаешь, Ламбер, были у Паскаля враги? – спросил д’Эрикур.

– Сомневаюсь, сударь. Он был очень миролюбив.

– А ты, Роже, как считаешь?

– Паскаля все любили, месье виконт!

Ну вот. Его все любили. И что тогда остается? Неужели сболтнул лишнее про инкрустированную шкатулку? Решился предать хозяина, завладеть свитком, бросил вызов тамплиерам и проиграл?..

Уже настала ночь, а карета все ехала и ехала. Виконт, страдая от невозможности растянуться, поминутно кричал на кучера, чтобы ехал быстрее, засыпал, просыпался и спрашивал, сколько осталось. Дорога казалась нескончаемой. В очередной раз проваливаясь в дремоту, виконт подумал, что Провидение, вероятно, заранее было против его поездки в Версаль. Все говорило об этом, а он и не понял…

До Парижа д’Эрикур добрался ранним утром. Вошел в дом и сразу же повалился на кровать. Спал он долго, и снился ему Феру, умирающий на бастильском полу и превращающийся в Паскаля…

Проснулся виконт к обеду. Сразу все вспомнил. Вставать не хотелось. Д’Эрикур разлепил глаза, оглядел залитую солнцем спальню. Заметил на секретере свежие письма. Нехотя поднялся, сделал пару шагов, взял корреспонденцию и вернулся в постель.

Распечатал первое письмо. И прочитал:

«Месье виконт!

Мне стало известно о том, что Ваша милость изволит проявлять интерес к истории древнего свитка, привезенного тамплиерами из Палестины. В книжных магазинах такого Вашей милости, конечно, не сыскать. Однако же, ежели Вашей милости все еще интересно почитать что-нибудь на сей предмет, могу предложить одну рукопись. Стоит она недорого: всего-навсего триста ливров. Без сомнения, для Вашей милости это сущие гроши. Ежели Ваша милость надумает купить сие достославное сочинение, то деньги тогда оставьте в саду Марбеф, в дупле дерева, самого ближнего к выходу, сами увидите. Там же и рукопись будет на следующий день. Да не вздумайте следить за сим дуплом!

Когда же Ваша милость не изволит покупать данное сочинение, найду кому другому продать!

Доброжелатель».

Сон мгновенно слетел с д’Эрикура. Что это еще за доброжелатель выискался?! Доброжелатель, для которого триста ливров – это копейки. Да еще и выражающийся подобным образом!

Виконт разыскал старые письма от «Кавальонов». Нет, почерк везде был другой. Это какой-то новый корреспондент. Но откуда он знает, что д’Эрикур интересовался литературой о древних свитках? Где взял его адрес? И откуда у него рукопись?

Да настоящая ли она?!

Но кто ответит?..

Не купишь – так не узнаешь…

10

– Ангелочек мой! – сказала Николетта, почесывая Помье за ушком.

– Ты сама как ангел, – в тон ответил писатель.

Он так здорово навострился изображать любовь к этой безобразной служанке, что уже подумывал: не податься ли в профессиональные актеры? Ну а что? Мольер сочинял пьесы и сам в них играл, почему же Помье так не может?

В том, что изобразить из себя поклонника Николетты может отнюдь не каждый, писатель был уверен. Он даже опешил, когда увидал свою вероятную пассию в первый раз. Длинная, худая, сутулая… Почти без бюста! С неуклюжей походкой и узловатыми, сухими руками. Но хуже всего были зубы! Ввиду неправильного прикуса верхний их ряд безобразно выдавался вперед и постоянно был на виду, не скрываясь даже тогда, когда Николетта молчала. Добавьте к этому огромный нос с горбинкой, жидкие и вечно непричесанные волосы, маленькие невыразительные глаза – и вы поймете, что от Помье, пожелавшего стать ухажером Николь, потребовались недюжинный талант, высочайшее мужество и рыцарское самообладание.

И все же он справился. Сначала долго и нудно разузнавал о Николь от других служанок, потом стал ходить за ней на базар, держась на почтительном расстоянии, не смея заговорить и придавая своему взгляду восторженное и томное выражение. Потом принялся писать письма. К счастью, Николь умела читать, так что стишата, написанные на коленке и оснащенные необходимым количеством Гименеев, Венер и Эротов, произвели на нее искомое впечатление. Ухаживания были приняты. Еще бы! Ведь это были первые ухаживания за всю тридцативосьмилетнюю жизнь Николетты. Один раз они прогулялись по Люксембургскому саду, один раз вдвоем посетили проповедь (Помье постарался изобразить из себя очень набожного человека) – и дело было сделано! На все про все ушло две недели. Первого мая, хоть это была и пятница, постный день, нелюбимая служанка Софи Жерминьяк лишилась невинности.

С тех пор они с Помье успели согрешить уже несколько раз и сейчас, после очередного грехопадения, лежали в обнимку в людской Жерминьяков, на соломенном Николеттином тюфяке. Когда литератору становилось совсем уж невмоготу смотреть на свою мнимую возлюбленную, он воображал, что рядом лежит не женщина с безобразными челюстями, а сам тамплиерский свиток.

– Ты точно на мне женишься? – спросила Николетта.

– Еще спрашиваешь! Какой же дурак откажется жениться на самой прекрасной девице Иль-де-Франс!

– Но я же совсем не красива… – в сотый раз вздыхала служанка.

– Истинная красота внутри! – заученно говорил Помье, стараясь думать о приближающемся всевластии. – У тебя доброе сердце, Николь! Намного добрее, чем у большинства женщин!

– Но я же не молода…

– Так и я ведь не мальчик!

– Боюсь, мне уже не удастся родить тебе деток…

– Будем уповать на Господа, любовь моя! Сара родила Исаака в девяносто лет, чем же ты хуже?

– Но когда же мы обвенчаемся?

– Раньше, чем тебе кажется, ненаглядная!

Умиротворенная, счастливая Николь прижалась к плечу своего жениха.

– Хозяйка-то как? Обижает тебя? – спросил литератор.

– Последнее время полегче… Как эти… как их?.. Штаты собрались… так ей теперь не до нас, не до слуг. Целыми днями принимает всяких гостей да обсуждает с ними политику. А если гостей нет – ругается с дядькой и теткой. Требует, чтобы они отпустили ее в Версаль.

– В Версаль нынче съехались все знаменитости…

– Надо думать! Вот моя барышня и скандалит. Отпустите, говорит, иначе без спросу уеду! Хочу, говорит, дом в Версале нанять и депутатов там собирать у себя в гостях!

– А они что?

– Ну что они скажут? Денег-то нет. Какие уж тут дома, какие уж тут приемы, ежели и на карету новую не хватает? А барышня еще и перестановку затеяла, как вселилась. Мебель купила новую.

– Лучше бы слугам жалование прибавила!

– Вот именно! Да только разве дождешься? Ей на нас наплевать. А как тетка-то переехала, так они лаются целыми днями. Аж уши болят…

– Что за тетка?

– Да опекунова сестра. Переехала жить к нашей барышне вместе с братом, а то молодой девице все-таки неприлично без присмотра. Глядишь, натворит делов… От нашей-то всякого ожидать можно! Собралась за какого-то там виконта, а у него слава дурная, говорят, хозяйку нашу прежнюю уморил… Дядька против, тетка против, а эта ну никак не отступается! Говорит: не согласитесь – убегу! Да не бежит пока…

– А ты бы со мной убежала? – спросил вдруг Помье.

Николетта смущенно заулыбалась:

– А ты точно на мне женишься?

– Как же я могу теперь не жениться, если я тебя обесчестил?! – высокопарно произнес литератор.

– Тогда проси моей руки у хозяйки.

Помье помотал головой:

– Не годится.

– Чего ж не годится?!

– Сама посуди: у тебя ни имущества, ни приданого, да и я гол как сокол.

– Но ведь ты же поэт…

– Много ли денег приносит поэзия?! Люди искусства издревле были бедны и перебивались с хлеба на воду! Мы с тобой пойдем по миру, Николетта. Сам я еще могу выносить эту страшную нищету. Но ты, мой ангел! Но наши будущие детишки! Я не прощу себе, если они будут голодать! Питаться виноградом и каштанами… Жить на пятнадцать су в день… Ночевать всякий раз в новом месте… Неужели нашим детям будет уготована такая судьба?! Лучше им вовсе не появляться на свет!..

– Так ты что, теперь на мне не женишься? – расстроилась Николетта.

– Да нет, дорогая, женюсь! Только сначала нам надо обеспечить свое будущее!

– Хочешь заработать денег впрок? Так это же сколько времени… Я состарюсь…

– Николь, есть и более быстрые методы обогащения!

– Это какие?

В глазах Николетты возникла тревога. Писатель откашлялся. Он приступал к завершающей, наиважнейшей части своего плана.

– Мадемуазель Жерминьяк, ангел мой, не так уж бедна, как ты полагаешь. Она экономит на слугах, но обладает великим сокровищем.

– Что за сокровище? – удивилась служанка. – Я работаю в этом доме уж больше двадцати лет, а ни о каких сокровищах не слыхала!

– Ну конечно! Старая хозяйка его прятала. А новая, похоже, и не знает ничего о своем наследстве. Ей это сокровище просто не нужно.

– Что-то не понимаю тебя, любимый. Это нашей-то госпоже не нужны деньги? Ну, это ты хватил!

– Деньги ей нужны, да только реальной стоимости содержимого одной из своих шкатулок эта девица не ведает!

– Ты говоришь загадками, дорогой…

– Ответь-ка мне, Николетта: когда ты была в хозяйских покоях, приходилось ли тебе видеть у госпожи шкатулку, инкрустированную раковинами?

– У мадам Жерминьяк было множество драгоценностей и шкатулок… Раковины… Дай-ка подумать… Ага, вспоминаю! Видала!

У литератора перехватило дыхание.

– А ты знаешь, что в ней хранится?

– Да моего ли ума это дело, любимый?! – сказала Николь.

– Зато я знаю! В этой шкатулке находится ценная старинная рукопись! И она стоит сто тысяч ливров!

– Сто тысяч ливров?.. – пролепетала служанка. – Да откуда же тебе знать? Ты, что ли, копался в вещах у моей госпожи?

«Если бы я мог в них копаться, то не лежал бы сейчас с тобой, а уже наслаждался бы мировым господством», – подумал Помье, а вслух ответил:

– Знающие люди рассказали. Слухами земля полнится, дорогая. Один человек даже лишился жизни за разглашение этой тайны…

– Господи Боже мой!

– …А убийство твоей старой хозяйки? Скорее всего, оно тоже произошло из-за этого документа!

– Батюшки мои! – застонала Николь. – А мы-то, знаешь ли, сразу заподозрили, когда этот незнакомец явился к ней в гости без приглашения! Сразу подумали: какой-то он не такой!

Литератор прервал поток охов и ахов.

– Мы должны заполучить этот свиток, – сказал он «возлюбленной» напрямик.

Николетта посмотрела на него с немым вопросом. Кажется, она уже поняла, что от нее требуется, но пока еще не могла решиться.

– Добудь его, дорогая, и мы обвенчаемся в тот же день. Убежим в другой город, снимем квартиру или, может быть, целый дом и до конца жизни не будем ни в чем нуждаться!

– Но это же кража, – сказала Николь.

– Не кража, а водворение справедливости! – выдал Помье заранее приготовленный ответ. – Ты всего лишь возьмешь у хозяйки то, что тебе по справедливости причитается! Неужели все труды, все унижения последних двадцати лет были сполна вознаграждены твоим нищенским жалованием камеристки?!

– Может, ты и прав… Но что мы будем делать с этим свитком? Я что-то не понимаю, каким таким образом он принесет нам обогащение? Это что, купчая на недвижимость? Или какой-то серьезный вексель?

Помье задумался. Полностью посвящать Николетту в историю свитка всевластия не хотелось. Вдруг эта дурнушка проявит нежданную хитрость и решит сама прочитать заклинание, стать госпожой мира? Можно было бы действительно сказать, что речь о купчей или векселе… Но ведь камеристка умеет читать! Она отличит старинный пергамент или папирус от современной ценной бумаги.

– Это античная редкость, – сказал наконец Помье. – Мечта коллекционера. Я уже отыскал одного месье, который готов купить эту безделушку за сто тысяч ливров.

– Да что же это за безделушка такая, которая стольких денег стоит?!

– Говорю же тебе, свиток!

– Свиток-то свиток, да только какой?

– Ну какой-какой… древний!

– Откуда же он такой взялся?

– Откуда… Из Палестины!

– Ох! Неужто Христос написал?

– Все возможно…

– Вот так реликвия, дорогой! Но не испортили ли ее сарацины?

– Видимо, не испортили.

– А как же она во Францию-то попала?

– В Крестовом походе добыли.

– Людовик Святой?

– Нет!

– А кто?

«Вот пристала! – подумал Помье. – И кто ей позволил совать во все свой длинный горбатый нос?! Если Николь постоянно себя так ведет, то неудивительно, что хозяйка ее не любит!»

– Ну кто?

– Кто да кто! Тамплиеры! – озлился писатель.

– А кто это, милый?

Несмотря на раздражение, Помье пришлось потратить еще некоторое время, чтобы рассказать Николетте про орден храмовников. Затем она вытрясла из него и сведения о том, что за текст начертан на свитке. Литератор признался, что заклинание. На то, чтобы не выболтать, каким образом оно действует, выдержки у Помье все-таки хватило.

– Вот так дела! – охала камеристка. – Настоящее палестинское заклинание! Кто бы мог подумать, что я работаю у потомицы магистра этих… как ты сказал? Тамплиеров! Неужели их сожгли абсолютно всех? Может быть, кто-нибудь все-таки да остался? Наверно, они хотят вновь завладеть этой святой реликвией? Как ты считаешь, мой ангелочек?

– Цыц! – сказал Помье. – Ни слова больше! Ни о свитке, ни об ордене! Еще не хватало, чтобы другие слуги разведали наш секрет! Ты проникнешь в комнаты госпожи, разыщешь шкатулку, инкрустированную раковинами, и принесешь мне ее сегодня же! Вернее, ближайшей ночью.

– Но…

– Никаких «но»! Я встречу тебя на углу улиц Кенкампуа и Ломбардцев, под фонарем. Во сколько ложится твоя хозяйка?

– После полуночи…

– Тогда в два часа. Поняла? В два часа ночи под фонарем на углу. Ты придешь со шкатулкой и мы убежим навсегда!

– После этого ты точно на мне женишься? – спросила с подозрением Николетта.

– Даже не сомневайся.

Дома, в тупичке Собачьей Канавы, Тереза складывала чистое белье в большую заплечную корзину.

– Где шатался? – спросила она вместо того, чтобы обрадоваться приходу писателя и накормить его ужином.

– Гулял. Искал вдохновения. Договаривался с театром. Ходил к издателю, – быстро перечислил Помье благовидные варианты.

Тереза поглядела на него мрачно, но больше допытываться не стала. То ли поверила, то ли решила махнуть рукой на похождения своего сожителя.

На ужин был хлеб. Помье отрезал себе ломоть, налил водички и устроился за столом, который служил и обеденным, и рабочим. Надо все-таки закончить ту комедию… Или стихотворение написать?.. А может, памфлет про правительство доделать? Из того, что он набросал вчера, можно сделать пригодное для продажи произведение… Если, конечно, черновики еще не пропали. Последнее время у литератора странным образом исчезал один недописанный текст за другим.

– Ты случайно никаких моих бумаг не выбрасывала? – спросил Помье у Терезы, не оборачиваясь.

– Сколько можно спрашивать одно и то же?! – проворчала женщина. – Словно я роюсь в твоей писанине! Словно я в ней хоть что-нибудь понимаю!

– Ладно-ладно, я просто спросил…

Но куда же тогда деваются сочинения?

– Слушай-ка, а чужие нам не заходят?

– Что-о-о?! – взвилась Тереза. – Может, я и живу с тобой невенчанной (по твоей же милости, между прочим!), но это не значит, будто бы я веду себя, как…

– Да остынь! Не о том я! Я просто хотел спросить, не мог ли кто-нибудь с улицы забежать и похитить мое сочинение…

– Да кому оно нужно! – ответила прачка.

Писатель обиделся. Он уже решил более не продолжать эту тему, когда Тереза внезапно произнесла:

– А может, и забежал кто, действительно. Мало ли что бывает. Хозяева, чай, пустили. Либо жильцы снизу. Тут вечно перед домом ошивается один. Чегой-то высматривает.

– Кто там ошивается?! – спросил литератор, едва не подавившись от испуга куском хлеба.

– Да откуда я знаю? В плаще. Непонятный какой-то. То ли на рыцаря, то ли на монаха походит…

По коже Помье пробежал холодок. Больше он не хотел ничего спрашивать. Боялся. И без уточнений все было ясно.

Они следят… Никак не оставляют Помье в покое! Но почему же они не возьмут манускрипт себе и не пропадут с глаз долой?! Или уже забрали? Зачем же тогда преследуют?..

Нынче же ночью все будет ясно… Через несколько часов Помье и его помощница сойдутся в последней битве с поклонниками Бафомета.

– Ладно, пойду я, – сказала Тереза, взваливая корзину на плечи. – Белье отнесу господам, потом брата проведаю. Жди только к ночи.

Один из братьев Терезы пострадал во время апрельского бунта в предместье Сент-Антуан. Он был одним из тех, кто жег дома фабрикантов (говорили, будто они требовали от Генеральных Штатов вдвое понизить жалование рабочих селитроварни и обойной мануфактуры) и поплатился за это: уже больше недели валялся раненый на кровати, ныл и требовал внимания. Помье это было на руку. Пока Тереза навещает своих родственников, он сможет спокойно собрать вещи и уйти из дому, никому ничего не объясняя.

– Кстати, я беременна, – добавила женщина, уходя.

– Угу, – отозвался писатель.

Сейчас его больше всего заботило, как оторваться от вероятной погони со стороны ограбленной Жерминьяк, избавиться от слежки тамплиеров и отделаться от Николь. «Интересно, что сложнее?» – думал Помье. Он прокручивал в голове различные сценарии бегства, с камеристкой и без нее, решал, как отделаться от уродины, размышлял, в какую сторону податься нынче ночью, на какой станции сесть в дилижанс и куда на нем ехать. Хотелось как можно дальше. Значит, на юг. Как все-таки хорошо, что бывший генеральный контролер, месье Тюрго, организовал постоянное сообщение между французскими городами! Да еще такое скоростное. Не пройдет и двух недель, как обладатель тамплиерского манускрипта будет в Марселе.

Из дому Помье вышел загодя, не дожидаясь возвращения сожительницы. С собой взял деньги, хлеб и сочинения. Хотел захватить еще и чернильницу – все-таки он литератор, как-никак! Потом отказался от этой затеи. Решил, что рисоваться все равно не перед кем, а если чернила прольются в карман, получится неприятно.

До двух Помье бродил по улицам. Заняться было нечем, волнение мешало отвлечься. Литератор попеременно думал то о том, что следует запутать следы, чтоб оторваться от тамплиеров, то о тщетности и смехотворности своих попыток скрыться от ордена. В какой-то момент он даже пожалел, что затеял всю эту аферу с Николеттой и свитком…

Впрочем, сколько ни оглядывался Помье, сколько ни поворачивался резко, пытясь обнаружить за собой слежку, ничего подозрительного он не заметил. Темные улицы были пустынны… Но разве не то же самое наблюдалось в тот день, когда он зарыл сокровища? А ведь следили!

Под фонарем, на условленном месте, Помье был без двадцати два. На всякий случай решил прийти раньше, чтобы камеристке не пришлось его ждать.

Прошло двадцать минут.

Потом еще двадцать.

Потом еще.

Несколько раз в приближающихся фигурах патрульного или бродяги писателю мерещилась Николетта.

«Неужели не решилась? – думал он. – А ведь была такой послушной, такой влюбленной! Может, кто-то раскрыл ей глаза на мой обман?.. Или хозяйка поймала за руку, когда Николетта пыталась забрать шкатулку?.. А что, если… Что, если камеристка уяснила истинную ценность манускрипта и решила оставить его себе?!. Вдруг она не так глупа, как кажется?! Вдруг она неспроста выспрашивала про тамплиеров?!»

Когда ночной патрульный на вопрос «Который час?» сказал «Четвертый!», Люсьен понял, что ждать далее бесполезно. Расстроенный, раздавленный писатель поплелся домой, готовя оправдательную речь для Терезы.

На следующее утро на базаре от торговки соленой рыбой Помье услышал, что ее кузина Николь погибла минувшей ночью. Пробравшийся в дом Жерминьяков злодей перерезал ей горло и скрылся.

11

За день до этого возле дома на улице Кенкампуа, внутри которого миловались доживающая последние часы служанка Николь и горе-писатель Помье, появился человек необычной внешности. Одет он был в длинную рясу светло-серого цвета, носил длинную бороду, а голову держал покрытой капюшоном до самых глаз. Шел человек, опустив очи долу и избегая взглядов прохожих. Неизвестно, насколько хорошо ему удалось остаться полностью незамеченным; может быть, незнакомец и обратил на себя внимание пары-тройки прохожих, однако на исполнении его плана это все равно никак не сказалось. Если предположить, что какой-нибудь взор все-таки зацепился за подозрительного субъекта, то он, по всей вероятности, был принят за монаха некоего малоизвестного ордена, ибо ряса его не соответствовала одежде насельников ни одного из парижских монастырей. Однако же было в фигуре незнакомца и что-то такое, что позволило бы человеку проницательному заподозрить в нем мирского жителя, а может быть, и военного, даже рыцаря.

В руках обладатель рясы нес скромную корзинку, содержимое коей было укрыто от лишних взоров белой материей. Некоторое время «монах» слонялся возле особняка Жерминьяков, словно бы что-то обдумывая и решаясь на некий важный поступок. Наконец, дождавшись момента, когда на улице никого не было, он подошел к парадному входу и взялся за дверной молоток.

«Надеюсь, сегодня получится», – сказал себе Кавальон.

Именно он скрывался под облачением монаха.

Пусть Кавальон боялся тамплиеров, пусть продолжал здесь и там ощущать их присутствие, пусть подвергался опасности быть узнанным слугами Жерминьяков и арестованным по обвинению в убийстве старухи и краже ее драгоценностей, но сидеть тихо в очередной своей квартире, позволяя конкурентам все ближе и ближе подбираться к заветному свитку атлантов, он все равно не мог. Надо было действовать. Действовать, пока д’Эрикур действительно не женился на этой вздорной девице, а дурацкий Помье не выкинул какой-нибудь очередной фокус! Из разговоров в людных местах, сообщений коллег-полицейских и рукописных газеток, создающихся в мокрых подвалах при свете масляной лампы, Кавальон знал, что к мадемуазель де Жерминьяк приехал из Оверни ее опекун со своей сестрой – девицей сорока или пятидесяти лет, крайне строгой нравом. Эту-то, последнюю, авантюрист и счел ключом к сокровищу. Его многолетний опыт нумеролога и гадателя показывал, что старые девы, несмотря на всю суровость, отличающую многих из них, бывают весьма доверчивы и с радостью попадаются в расставленные для них сети.

Однако все оказалось не так просто, как мог думать Кавальон. Некоторое время назад он явился к мадемуазель де Сеор – так звали опекуншу Софи, – отрекомендовавшись наслышанным о ее добродетелях литератором, который горит желанием сочинить поэму о самой безгрешной особе во всей стране… и с позором был выставлен вон! Де Сеор даже не пожелала его увидеть. Она просто передала через слуг, что, «покуда дом на Кенкампуа не покинула добротель, ноги здесь не будет писателей, романистов, поэтов и всех остальных представителей этой философической клики, стремящейся посредством своих развращающих сочинений и безбожных энциклопедий поколебать Святой престол». Что и говорить, тетушка совершенно не походила в своих предпочтениях на племянницу!

Для следующего раза Кавальон запасся масонским фартуком, книгой по Каббале, пачкой оккультных гравюр, циркулем, черепом кошки, своим любимым хрустальным шаром и рекомендательными письмами от ряда высокопоставленных персон (написанными, впрочем, собственноручно). Пришлось применить и грим. Явившись к заветному дому, алхимик и маг спросил у открывшей ему служанки, не интересуется ли мадемуазель де Сеор новейшими способами гадания, открытиями в области животного магнетизма, вернейшим и признанным во всем мире методом воскрешать мертвецов, а также всей правдой о гностическом мироздании. Не могло же, в самом деле, быть, чтобы дворянка, даже самая религиозная, совершенно не интересовалась всеми этими модными вещами!.. Не могло, но было. Специальный лакей явился, чтобы вытолкать авантюриста взашей и передать ему всевозможные проклятия от хозяйки, считавшей масонов, алхимиков, гипнотизеров и аэронавтов адептами дьявола.

Кавальону стало очевидно, что если девственная затворница и соизволит принять какого-то гостя, то это может быть только служитель официального культа.

– Вам чего? – спросила служанка, появившася после второго стука.

– Мир тебе, дочь моя… – проблеял Кавальон таким голосом, который, как он считал, наилучшим образом подходил странствующему монаху. – Благословляю тебя и сию обитель.

Служанка перекрестилась.

– С чем пожаловали, отче?

– Слышал я, в этом доме живет набожная особа, до того благонравная, что во всем Париже не сыщешь… – начал мнимый священнослужитель.

Служанка хихикнула. Видимо, в разговорах со своими товарками она характеризовала де Сеор отнюдь не такими хвалебными словесами.

– Есть тут такая. А вы-то чего изволите?

– Может быть, вашей хозяйке угодно будет купить какое-нибудь богословское сочинение? – Кавальон убрал ткань со своей корзинки: она была наполнена книгами.

– Чего это у вас там?

– «Град мистический» Марии из Агреды, «О божественном воплощении Хуана де Луго, «Книга мучеников» Жана Креспена, «Восхождения» Пьера де Берюля, «Почитание сердца Иисусова»… Катехизисы и Евангелия, само собой, тоже имеются. В лучших изданиях и недорого!

Служанка уныло взглянула на полную фанатизма корзинку. Кавальон понимал, о чем она думает, и безмолвно с ней соглашался.

– Мадемуазель де Сеор вообще-то, не принимает гостей, но, может, для вас сделает исключение. Пойду доложу ей.

«Должна бы», – сказал про себя Кавальон. В продолжении того времени, пока служанка справлялась у опекунши, как поступить с монахом, он дважды успел поймать себя на том, что почти молится – то ли гностическому Демиургу, то ли масонскому Абсолюту – о том, чтобы в этот раз мадемуазель де Сеор приняла его.

Пять минут спустя служанка возвратилась:

– Нечего не получится. Вы уж не обессудьте, отче, но госпожа не общается ни с кем, кроме своего духовника, дабы не впасть в искушение или в ересь. Велела отдать вам шесть су на богоугодные дела, вот, пожалуйста, получите. А книги эти ваши у ней есть уже.

– Как? Все? – изумился «монах».

– Все и больше. Она ведь, как к нам переехала, целый короб этих богоугодных книг с собой привезла! Так что вашего товара нам не надоть. Извиняйте.

– Благочестивая у вас госпожа… – обескураженно произнес Кавальон.

– А то как же! Молится без конца, каждый вечер на мессе. Ни разу не пропускала!

– И какую же церковь она посещает?

– Как какую? Святых Ле и Жиля, ближайшую! А вы с какой целью интересуетесь?

– Хочу знать, какому кюре посчастливилось иметь столь прилежную прихожанку, – ответил мнимый монах и, не мешкая, распрощался.

Отойдя от дома на безопасное расстояние, Кавальон снял накладную бороду и сбросил капюшон, прикрывавший отсутствие тонзуры, – ну и жарко же под ним было! Достал из кармана шесть су. Что-то маловато пожертвование. От такой святоши можно было бы ожидать и более внушительной суммы! Неужели скупа? Или служанка прикарманила часть деньжат?..

Но до чего крепкий орешек эта Сеор! Неужели втереться в доверие к ней так и не выйдет и придется сдаться? Или использовать последнее средство, подсказанное служанкой, – тоже стать прихожанином Ле и Жиля?

Тем же вечером Кавальон, переодетый в обычный костюм – кафтан, штаны, чулки, рубашка, башмаки, треугольная шляпа и благостно-идиотское выражение на лице – явился на улицу Сен-Дени к искомому храму.

Выслеживая свою «жертву», Кавальон не позаботился заранее узнать, как она выглядит. Сейчас это нелепое обстоятельство могло бы сослужить дурную службу… если бы в Париже, озабоченном правами человека, ценами на хлеб и созывом Генеральных Штатов, было бы чуть больше религиозных людей. В церкви он насчитал от силы пяток прихожан: семейство какого-то поденщика на задних скамьях да впереди, поближе к алтарю, единственная дама, хорошо одетая и не могущая быть не кем иным, кроме мадемуазель де Сеор.

Для первого раза решено было не докучать ей, чтобы не спугнуть. Кавальон уселся в первый ряд, так, чтобы Сеор могла его видеть, но при этом достаточно далеко, дабы благочестивой девице не захотелось от него отодвинуться. Дальнейшая задача заключалась в том, чтобы изобразить как можно более набожного и как можно более увлеченного мессой человека. Единственной проблемой было не думать о покойниках: с тех пор как пару лет назад один известный писатель упомянул в свой книге о том, что парижские церкви пахнут-де мертвечиной, Кавальон стал избегать их посещения, а если все же приходилось бывать на службе, он, помимо своей воли, принюхивался: запах старого камня и плесени действительно стал напоминать авантюристу миазмы от каких-нибудь разлагающихся покойников, привезенных для отпевания. Вот она, сила чужого мнения!

Кавальон истово крестился, подпевал всем гимнам, бросал восхищенные взоры на Святые Дары, а сам украткой поглядывал на Сеор – замечает ли она его усилия? Девица, кстати сказать, оказалась далеко не такой безобразной, как воображал себе Кавальон. К своим сорока или пятидесяти годам она сохранила достаточно стройную фигуру, да и лицо имела отнюдь не уродливое: вполне благообразные черты, правда, уже тронутые временем, портило лишь странное выражение, в котором соединялись мрачная старческая замкнутость и неуклюжая детская наивность.

После мессы Кавальон упал на колени возле статуи какого-то святого с отбитым носом и долго-долго изображал молитву. Поднявшись лишь после ухода мадемуазель де Сеор, он счел свою задачу на сегодня выполненной.

Сутки спустя Кавальон вновь пришел в Ле и Жиля. В этот раз он явился сюда даже раньше, чем «жертва», и предусмотрительно запасся мелко нарезанной луковицей, завернутой в носовой платок, так что к появлению старой девы «слезная» молитва была уже в самом разгаре. Во время мессы авантюрист вновь устроился неподалеку от мадемуазель де Сеор и еще больше, чем прежде, демонстрировал религиозное рвение.

На третий день Кавальон превзошел себя. Он выказал такую набожность, что привлек внимание не только искомой особы, но и всех собравшихся прихожан. Когда дошло до конвульсий, заинтересовался новоявленным фанатиком и кюре: он спросил, не послать ли за доктором. Кавальон вежливо отклонил это предложение. Повалявшись в экстазе еще немного, он уже было собрался встать и отряхнуться, когда услыхал за спиной женский голос:

– Вот чистая душа! Если бы во Франции было побольше таких, как вы!

Кавальон поднял глаза на мадемуазель, постаравшись вложить во взгляд максимум трепета и невинности.

– Ах! Я прервала вашу молитву! – всплеснула руками старая дева. – Простите ли вы меня?

– Не беспокойтесь, сударыня, вовсе нет! Я и так уже заканчивал. Напротив, ваша похвала была мне приятна. Признаюсь, что ни от кого никогда я не слышал таких добрых слов, как от вас!

– Но о чем же вы молились так горячо? Я уже не первый раз вижу, как вы преклоняете здесь колени…

– О благе Франции. – Кавальон, вернее, тот персонаж, в роль которого Кавальон так удачно вжился, потупил очи. – О здоровье Их Величеств и дофина. О том, чтобы философия, вольтерьянство, либертинаж и Энциклопедия были стерты с лица земли и вместо развратного вольнодумства воцарились бы скромные нравы наших отцов и дедов…

– Вот ангел! Чистый ангел! – воскликнула мадемуазель де Сеор. – Ах, до чего же я рада познакомиться с вами, сударь! Только благодаря таким праведникам, как вы, Господь до сих пор не наслал на эту землю новый всемирный потоп!

– Вы преувеличиваете мои заслуги! Я всего лишь следую зову сердца…

– Но что за сердце у вас! Да много ли во Франции таких добрых сердец?!

– Франция населена замечательными людьми, впавшими в заблуждение лишь на время. Я ничем не лучше любого из них, мадемуазель…

– Но откуда вы знаете, что я не замужем? Обычно в моем возрасте…

– Ореол святости выдает вашу невинность, мадемуазель! К тому же нынешней ночью мне было явлено, что сегодня я встречу соратницу своим неотступным трудам во спасение Франции.

– Ночью?.. Так вам…

– Да, явился архангел. Он мне сказал, что я познакомлюсь с девой и что лишь наша общая молитва может изгнать из страны демона вольтерьянства.

Де Сеор едва не потеряла дар речи. Кавальон увидел на ее лице смешение всех чувств: удивления и гордости, страха и радости, смущения и восторга, нежности и преклонения перед чудом. Проскользнуло даже кокетство.

– Но я ведь даже не знаю вашего имени, – спохватилась она спустя минуту.

– Шарпантье. Моя фамилия Шарпантье.

Так совершилось знакомство жительницы Дома-со-Свитком и желающего этот свиток заполучить. С тех пор они ежедневно встречались в церкви, вместе пели «Аллилуйю» и с восторгом наблюдали за пресуществлением Святых Даров, вместе вкушали Тело и Кровь Господни, а затем выходили из церкви рука об руку, обсуждая красоты церковной архитектуры и благостность органной музыки. В одну из очередных встреч мадемуазель де Сеор попросила нового приятеля рассказать что-нибудь о себе:

– Друг мой! Сегодня я поняла, что почти ничего не знаю о вас… хотя уже и люблю вас всей душою, как брата! Конечно, для христианской любви вполне достаточно и одного того знания, что вы праведный человек. Но как бы мне хотелось поближе познакомиться с вами, драгоценнейший Шарпантье!

Кавальон, не снимая с лица смиренно-наивного выражения, скромно пожал плечами:

– Что мне рассказать о себе, сударыня? Моя жизнь – не приключенческий роман, а сам я не богач, не дворянин… Что я видел, что я знаю? Отчий дом, родной Клермон-Ферран, мастерская отца, долгие молитвы наедине, благолепие святых храмов… Ах, мадемуазель, никогда в жизни я не видал ничего красивее Божьей церкви! Но разве вы меньше моего знаете о том, как благостно поет церковный хор, как сладко обращаться к Деве Марии и ощущать на себе Ее заботу…

– Но постойте! Что я слышу?! Вы из Клермон-Феррана? Так, значит, мы оба овернцы!

– Как, мадемуазель? Неужели мы рождены в одном месте! Вот так подарок судьбы! Несомненно, мне видится в этом рука Провидения! – деланно обрадовался мнимый Шарпантье.

А Кавальон про себя подумал: «Как хорошо, что я выяснил место ее рождения! Эта дура клюнула на наживку даже быстрее, чем я ожидал! Ну я и молодец!»

– Но кто же ваши родители? – спросила мадемуазель.

– Простые, набожные люди. Мой отец, Жозеф Шарпантье, женился на моей матери, Мари, уже немолодым человеком. Она же была совсем юной. В конце декабря тысяча семьсот пятьдесят восьмого года, когда я появился на свет, ей едва исполнилось шестнадцать.

Глаза де Сеор округлились. На лице ее явно читалось изумление, но Кавальон сделал вид, что ничего такого не замечает.

– Как же вы провели свое детство?

– Гулял на лоне природы, слушал пение птиц, играл со стружками в мастерской своего отца…

– Как? Ваш отец был…

– Обручником. Делал бочки, посуду, другие деревянные вещи… Да, мадемуазель, я всего-навсего сын ремесленника! Но вы-то, судя по всему, из благородного семейства! Так что мне даже неловко пользоваться дружбой столь высокородной особы!

– Да что вы! – всплеснула руками святоша. – «Высокородная» – это чересчур лестно! Пусть я дворянка, но отнюдь не титулованая и не богатая! Все, что есть у нас с братом, – это наш замок неподалеку от Орийяка да клочок земли.

– У вас есть еще ваша вера, – кротко улыбнулся Шарпантье. – А она дороже любых сокровищ!

– Ах, вы святой! Я не устаю восхищаться вами, любезный друг!

– Вы мне льстите!

– Отнюдь! Я никогда не встречала столь благонравного человека!.. Но как же эта чистая душа оказалась в Париже, обители всех пороков?

И на этот вопрос у Кавальона имелась заготовленная легенда.

– Я пожелал испытать себя. Разве может человек быть уверенным в собственной добродели, если он провел всю жизнь вдали от искушений? Легко быть набожным человеком, живя под крылом у родителей!

– О, как вы правы!

– Сперва я решил удалиться в пустыню, чтобы в уединении, посте и молитвах познать себя настоящего.

– Но ведь во Франции нет пустынь!

– В том-то и дело. Почему бы мне не отправиться в Париж, решил я тогда. Ведь, в сущности, среди этих пятиэтажных каменных громад, среди толп народа и сотен несущихся экипажей, где никто никого не знает и все друг другу чужие, человек не менее одинок, чем в пустыне! И дьявол подстерегает здесь за каждым уголом – вы только посмотрите на все эти блистательные приемы, раззолоченые театральные ложи, игорные дома, развалы безбожных книг! Если выдержишь искушение Парижем, то выдержишь все, сказал я себе. И приехал сюда.

– Что за смелость, Шарпантье! Я в восхищении!

– Ах, не смущайте меня, сударыня! Лучше скажите, как вы оказались в этой цитадели разврата!

– Моя бедная племянница… ах!.. это из-за нее!

– У вас есть племянница?

– Дочка моей кузины. Двадцать лет назад кузина вышла замуж за парижанина, некоего де Жерминьяка. Очень скоро оба умерли, оставив Софи сиротой. Малышка оказалась на попечении одной только бабушки. В возрасте двенадцати лет ее, как это полагается в приличных семьях, отправили в пансион при монастыре. А спустя еще шесть лет старушка умерла. Софи вынуждена была вернуться из монастыря раньше времени и сделаться единственной хозяйкой в доме, унаследованном от родителей.

– Как?! Столь юная девица – и одна?

– То же самое сказал и мой брат, узнав о смерти старушки. Поскольку он выходил законным опекуном бедной Софи, а я не могла ни оставить его, ни сама остаться в одиночестве дома, мы приехали в Париж вместе, чтобы заботиться о нашей любимой подопечной до тех пор, пока ей не найдется достойный муж.

– Представляю, как вам, привыкшей к сельскому раздолью и тихим добродетельным радостям житья на природе, тяжко в этом ужасном, грязном Париже!

– Да, увы, вы правы! Я ежедневно страдаю от лицезрения множества пороков, обуревающих этот проклятый Богом город! Впрочем, признаюсь, что и в поместье я была не так уж счастлива. Мирская жизнь тяготит меня. Смолоду я мечтала уйти в монастырь. Сначала родители не пускали, а потом, когда их не стало… разве могла я покинуть брата? У него ведь нет никого, кроме меня! Братняя жена умерла, не оставив ему потомства. Но быть может, он снова женится? Тогда я буду помогать нянчить детишек. К тому же Софи… Мы с братом предвидели, что ее бабушке осталось недолго, и были готовы принять на себя опеку над этой юной особой.

– Как вы добры! Ваша племянница, без сомнения, должна обожать вас!

Кавальон сыграл на правильной струне. Из груди мадемуазель де Сеор вырвался грустный вздох.

– Ах если бы, друг мой! Видно, бедная малютка с детства так пропиталась грешными миазмами этого отвратительного Парижа, что даже монастырское воспитание не пошло ей на пользу! Софи только и делает, что прекословит нам с братом! Она держит нас за бесполезных приживальщиков и всячески подчеркивает свое к нам пренебрежение! Ум ее отравлен вредными книгами! Она погрязла в бессмысленных, грешных мирских развлечениях: театры, приемы, художественные салоны, карточная игра – вот что на уме у этой погибшей души! К сожалению, мы с братом были недостаточно расторопны, так что до нашего приезда девица успела пообщаться с мужчинами…

– Какой ужас!!!

– …кажется, она даже влюбилась в одного из них! Причем в самого недостойного!

– Но вы, конечно, трудитесь над ее спасением?

– Мы выбиваемся из сил, стремясь вырвать Софи из лап порока! Но бедняжка воображает, будто бы мы мешаем ей жить настоящей жизнью! Сидящий внутри нее дьявол нашептывает ей, что мы ее враги, если не пускаем ее в театр!

– Вы с братом настоящие ангелы! – с чувством произнес Кавальон. – Не сомневаюсь, что и ваша бедная племянница в конце концов одумается! Я буду молиться за нее ежедневно!

– Спасибо, мой друг!.. Однако же, вот мы и пришли! Время за разговором протекло так незаметно, а теперь нам нужно расстаться: вот дом моей племянницы, в котором я живу. С вашей стороны было так мило проводить меня! Но, впрочем… мне так не хочется расставаться! Я наслаждаюсь каждой минутой беседы с вами, милый Шарпантье!

– И я, мадемуазель, поистине счастлив беседовать с такой благонравной особой! Поистине, в нашем Клермон-Ферране мне никогда не случалось встречать таких славных женщин, всегда готовых поговорить о божественном! Я ежедневно благодарю Отца моего за то, что Он дал мне настоящего друга в вашем лице…

– Вашего отца?!

– Ну да. Ведь Господь – Отец всего сущего, разве не так?

– Да, конечно…

– Итак, мадемуазель, если вы не торопитесь, почему бы нам не продолжить нашу беседу?

– Ах, с удовольствием! С вами я готова общаться хоть дни напролет! О чем вы хотите поговорить?..

– Но погодите, не беседовать же нам прямо здесь, стоя на улице!

– Разумеется, Шарпантье! Будьте моим гостем!

– О, нет! Я боюсь стеснить ваших близких. Простому сыну обручника не место в господском доме. Извольте пройти со мной. Я проведу вас к одному заведению, где мы сможем с удобством насладиться беседой.

Кавальон отвел мадемуазель на две сотни туазов от дома, и они оказались возле какой-то грязной харчевни.

– Сюда? – изумилась святоша. – Но это же… Но здесь же…

Перед сыном обручника де Сеор было трудно признаться, что ей неприятно заходить в заведение, где собираются голодранцы.

– Но оттуда дурно пахнет! И там наверняка пьют вино, а может быть, даже водку! Или собираются бандиты! Нет-нет-нет!

– Не бойтесь, мадемуазель! В этом заведении собираются бедные, но добрые люди. Им чужды пороки высшего общества, они живут простой, но честной жизнью! Неужели вы брезгуете обществом бесштанников? Но для Господа все мы равны! Ибо… как там сказал апостол Павел? Нет ни эллина, ни иудея, ни мужеского пола, ни женского, ни третьего сословия, ни второго, а все и во всем Христос!

Подбадриваемая напутствием апостола и ведомая за руку Кавальоном, дворянка решилась войти в харчевню. Внутри и в самом деле оказалось не слишком уютно. Старые половицы скрипели, деревянные столы были такими грязными, что к ним все липло. Многочисленные посетители в длинных штанах и грязных куртках громко ругались, источая отвратительные запахи перегара, давно не мытого тела и дешевого табака. Что до последнего, то ядовитые дымные облака, вившиеся над головами присутствующих, уже сделали потолок совершенно черным.

– Вы уверены, что нам следует тут остаться? – взволнованно спросила де Сеор, когда они с Кавальоном уселись за единственным свободным столом.

– Разумеется, мадемуазель. Разве вам тут не нравится? Все эти добрые люди вокруг нас, они, конечно, грубы на вид и поначалу могут даже испугать столь чувствительную особу, как вы… Но поверьте, это настоящие христиане! Они от всей души любят Господа, регулярно говеют и причащаются. Не то что знатные вертопрахи с напичканными философией мозгами и вычитанными в Энциклопедии непотребствами!

– Ох… Ну, может, вы и правы…

– Среди этих людей я поистине отдыхаю душой!.. О! Симон! Как давно я тебя не видел!

Возле Кавальона нарисовался мальчишка лет десяти.

– А уж я как по вам соскучился, месье Шарпантье, вы себе и не представляете! – произнес он. – Каждый день за вас Бога молю!

– Спасибо, дружище! И я тебя поминаю в своих молитвах! Ну-ка расскажи, как жив-здоров?

– Да все отлично! С тер пор, как вы мне помогли, только живу да радуюсь! А бегаю быстрее всех наших знакомых мальчишек!

– Значит, не отнимаются ноги больше?

– Нет, месье Шарпантье! И глаза теперь видят отлично! И руки не усыхают! Да и проказа больше не беспокоит!

Мадемуазель де Сеор ошарашенно переводила взгляд с Симона на Шарпантье и с Шарпантье на Симона.

– Ну, бывай! – сказал авантюрист, с удовольствием заметив ее реакцию. – Маме с папой поклон. Буду и впредь за тебя молиться.

– И я за вас буду, месье Шарпантье! До свиданья!

Мальчишка умчался.

– Друг мой… – пролепетала мадемуазель.

– Вот постреленок, ага! – заявил Кавальон как ни в чем не бывало. – Вечно появляется, когда его не ждешь!.. Так о чем же мы говорили? Ах да! Софи, ваша подопечная!

– Ох, Софи, Софи, – вздохнула де Сеор, успокаиваясь. – Иногда мне кажется, что лучше бы ей было умереть во младенчестве. Или в детстве. Скажем, сразу после первого причастия. Пока она еще не успела испортиться. Ради спасения души.

– Да что вы, сударыня! – изумился авантюрист. – Разве можно желать смерти ближнему?!

– Ах, разумеется, я не желаю ей смерти! Но если бы Господь забрал ее в нежном возрасте, можно было бы поручиться за то, что Софи умерла невинной! Она была бы в раю, среди ангелов! А теперь… Кто может знать, как и сколько она грешила, пока была без присмотра? Ах, Шарпантье, иногда у меня опускаются руки! Я боюсь, что Софи никогда не удастся водворить на путь добротели! Мой духовник говорит, что нужно поскорей выдать ее замуж за благонравного человека, да где в наше время такого сыщешь?!

– Веруйте, сударыня! – произнес Кавальон, молитвенно сложив руки и возведя очи горе. – Господь не забывает никого из своих чад! И я тоже буду молиться о вразумлении грешницы Софи!

– Ах, как я хочу обрести вашу веру, дорогой Шарпантье!

– Верьте, верьте, мадемуазель! Неужели вы думаете, что ваш случай уникальный? У меня была одна знакомая… публичная женщина… ее звали Мари-Мадлен…

– Как?!

– Мари-Мадлен Бетан. Она пала еще ниже, чем ваша племянница: она зарабатывала блудом. Но мои увещевания и молитвы помогли ей исправиться. Теперь она торгует парфюмерией у Нового моста. Очень, очень богобоязненная особа… Ба! Да это же мадам Дюбуа!

– Да, голубчик, это я! Видит Бог, как я счастлива вновь лицезреть вас, мой благодетель!

На этот раз возле Кавальона остановилась престарелая женщина в простонародной одежде.

– Ах, мадам Дюбуа, ну прошу вас, не называйте меня своим благодетелем! Честное слово, мне стыдно, когда вы так говорите! Да еще и на людях! Ведь я же просил вас молчать о том, что случилось…

– Да как же молчать-то о таком чуде?! Истинно, вы благодетель мой, сударь! Как же! Ведь сына моего воскресили!

– Бог воскресил его, а не я.

– Но ведь вашими руками, Шарпантье! Ведь через вашу молитву! Ох, батюшки, мне-то и вспомнить страшно, как это было! Сама-то я вдова, – теперь мадам Дюбуа обращалась к Кавальоновой спутнице. – И сыночек, Лазар, он единственный у меня! Простудился, бедняжка, и слег. Пневмония у него приключилась. Я уж и так и этак, докторов приглашала, а все без толку! Помер мой сыночек. Уж как я плакала! А как хоронить-то везли, встретили по пути месье Шарпантье…

– Ну довольно, мадам Дюбуа! – засмущался «воскреситель». – Моей сестре во Христе вовсе не интересно слушать эту историю. Лучше расскажите про своего сына. Как у него дела?

– Так ведь женился на днях! Скоро внуки пойдут!

– Вот так радость, мадам Дюбуа! На крестины зовите!

– А как же, а как же! Старшего в честь вас назовем! Ну, будьте здоровы! Я ведь сюда ненадолго зашла, кой-кого навестить. Мне на рынок пора.

– До свиданья, мадам Дюбуа!

Женщина удалилась.

– Боже мой, что я слышала! – воскликнула де Сеор. – Шарпантье, вы воскресили человека!

– Я же сказал, – вздохнул Кавальон. – Это Бог его воскресил. А я просто помолился.

– Ваши молитвы обладают чудодейственной силой!

– Как и молитвы любого христианина.

– А этот мальчик, Симон! Вы действительно излечили его от проказы, слепоты и паралича?

– Не я. Господь.

– Шарпантье! Да вы настоящий святой! Силы небесные, я повстречалась с настоящим святым чудотворцем!

– Оставьте, мадемуазель!

– Но Шарпантье… Мне страшно произнести это… Однако… Вы не думали о том, что вы не просто человек? Быть может, вы пришли на землю… с особой миссией?

– Сударыня, к чему столько похвал? Я просто люблю Господа и веду себя так, как Он велит.

Де Сеор только мотала головой и с восхищением смотрела на собеседника, не в силах подобрать соответствующие моменту слова, когда к ним наконец подошел трактирщик.

– Ну, чего вам принести? – спросил он таким тоном, словно посетители были не источником его пропитания, а некой надоедливой помехой.

– Чего бы вам хотелось, сударыня? – спросил Кавальон у мадемуазель.

– Ах нет, я не голодна! Заказывайте вы, что хотите, а я просто посижу за компанию, – быстро ответила де Сеор, которой до сих пор было не по себе от этого заведения для черни и которая явно боялась вкушать подаваемую здесь пищу.

– Я тоже не голоден. Хочется только пить, – произнес Кавальон. – Нет ли у вас, уважаемый…

– Только красное вино, – прервал его трактищик. – Ну, и водка.

Посетитель вздохнул:

– Что ж поделать! Несите вино. Конечно, я ненавижу пьянство и сам отнюдь не любитель подобных напитков… если это, конечно, не пресуществленная Кровь Господня… но как-нибудь разберемся.

– Может, все-таки уйдем отсюда? – тихо предложила де Сеор.

– Ах нет, мадемуазель! Мне так хорошо среди этих честных людей… – Кавальон оглядел зал. – Хотя, право, сердце сжимается от тоски, когда видишь, в какой нищете они пребывают! Держу пари, ни один из ваших посетителей, господин трактирщик, не зарабатывает таких денег, чтоб ежедневно быть сытым и чтобы вдоволь кормить своих деток… Как же мне жаль их! Как же мне хочется их накормить! Что у вас сегодня из еды, господин трактищик?

– Жареная треска.

– Превосходно! В таком случае я всех угощаю! Господин трактищик, отнесите, пожалуйста, каждому посетителю по треске. Ну, и для сытности дайте по хлебцу.

Трактирщик осклабился. Вот так удача! Какой щедрый гость!

– И вы за них заплатите? – удивилась святоша. – Так, стало быть, вы при деньгах?

– Недавно родные прислали мне денег на пропитание. Их должно было хватить на месяц… Но что значит мое личное благополучие, когда вокруг столько голодающих бедняков?!

– Святой, воистину святой! – пролепетала мадемуазель.

– Да будет вам, в самом деле! – отмахнулся начинающий чудотворец. – Лучше вернемся к нашему разговору. Итак, Софи. Уверен, что эта девушка не так уж дурна, как вам кажется. Ведь если подумать, вы наверняка сможете найти у нее массу добродетелей, не так ли, мадемуазель?

Старая дева задумалась на минуту.

– Ах, друг мой! Как бы мне хотелось перечислить положительные качества моей подопечной… но боюсь, что их нет! Разве что красота? Но красота – это благо только в глазах вертопрахов и искателей удовольствий. Доброй девушке это орудие искушения лишь во вред! Бережливость? Нет, и ею Софи не отличается! Едва получив наследство, она тут же растратила кучу денег, чтобы переустроить свой дом в соответствии с современными вкусами… если, конечно, это языческое уродство вообще можно называть «вкусом». Не будь нас с братом, Софи давно бы пошла по миру! Скромность, смирение, послушание? Нет, это точно не про нее! Преданность государю? Ах, Шарпантье! Эта грешница не уважает даже Его Величество!

– Неужели все действительно так плохо?

– Ах, мой друг! Все еще хуже, чем вы думаете! Последнее время я начала приходить к выводу… вы только не пугайтесь… я начала приходить к выводу, что эта шельма так хочет выжить нас с братом из дому, что готова даже на убийство!

– Быть того не может!

– О, если бы вы были правы, Шарпантье! Но помните, я рассказала вам о смерти бабушки Жерминьяк? Поговаривают, что она была убита! Некий человек в коричневом плаще явился к ней, умертвил несчастную, а потом похитил ее драгоценности! А знаете, у кого они обнаружились? У того самого человека, в коего наша Софи имела неосторожность влюбиться! Она хочет замуж за убийцу, понимаете?

– Поверить не могу! – произнес Кавальон, мысленно посмеиваясь.

– А что, если Софи и этот ее омерзительный соблазнитель сговорились еще раньше? Что, если это она подослала своего любовника, чтобы убить бабушку, завладеть ее наследством, покинуть стены обители и наслаждаться пороком?! Тогда ей ничего не стоит расправиться с бедными опекунами!

– О, нет, мадемуазель… Вы говорите что-то невообразимое! Подобное невозможно! Мне кажется, следует успокоиться…

– Ах, Шарпантье! Вот и вы, мой единственный друг, мне не верите!

– Верю, сударыня, верю! Однако моему сердцу так тяжело свыкнуться с мыслью о столь тяжелом грехе, что вы описали!

– Увы, мой друг, увы! Софи и ее дружки-вольтерьянцы готовы убить меня с братом! Ах, как страшно умереть без причастия! Я уже чувствую тяжелую поступь убийц у себя за спиной! Они всюду! Они постоянно вертятся вокруг дома! Они даже…

– Ваше вино, – встрял трактирщик. – Пожалуйте. Вот сколько с вас причитается: за бутылку красного, за пять хлебов и две рыбки.

– Вы отнесли еду всем посетителям? – осведомился Кавальон, деловито оглядывая харчевню.

Рыба и вправду стояла на каждом столе. Посетители уплетали угощение за обе щеки; некоторые радостно махали Кавальону и выкрикивали «спасибо».

– Все честь по чести, – ответил трактирщик. – Никого, как видите, не обделил.

– Пять хлебов и две рыбки?! – спросила ошеломленно мадемуазель. – Но здесь же такая толпа народу!

Трактирщик пожал плечами:

– Рыб было десять, осталось восемь. Хлебов было тридцать, теперь двадцать пять. Я не вор, ваша милость. Лишнего не возьму. Все по-честному.

– У меня нет слов, мой друг! Нет слов! – сказала де Сеор. – Мне даже страшно спросить вас…

– Желаете вина, мадемуазель?

– Нет-нет! Это дурно! Я пью только воду!

– Я тоже, – сказал Кавальон.

Наклонил бутылку с красной жидкостью над стаканом… и оттуда полилась чистейшая вода!

– Что это?! – воскликнула святоша.

– Так вода же, – ответил «Мессия». – Я попросил моего Отца сделать вино водой, а для Него, как вы знаете, это не проблема!

С этими словами возвратившийся на землю «Сын Божий» наполнил и стакан своей подруги. Она отпила – в самом деле вода! Но в бутылке-то плескалось что-то красное! Каким же таким сверхъестественным образом при переливании в другую емкость оно изменяло свою природу?! Ответ мог быть только один!

– Учитель! – воскликнула де Сеор, вскочив из-за стола и повалившись на колени перед «Спасителем». – Я больше не сомневаюсь! Близится конец света, и Ты пришел! Дозволь мне омыть Твои ноги…

Святоша схватила себя за голову, пытаясь нащупать шпильки, чтобы их вытащить.

– Тихо, сестра! Успокойтесь! – нежно сказал «Иисус». – Время еще не настало. И, пожалуйста, не говорите никому о том, что видели!

Через пару часов, когда мадемуазель де Сеор была уже дома, Кавальон рассчитывался с трактирщиком по-настоящему.

– За семьдесят штук хлебцев… Двести фунтов рыбы…

– Двести фунтов?! Я ж просил тебя набрать трески помельче!

– Ну так уж получилось!.. Значит, дальше… За актерскую игру… За участие моего сына и моей матери… За бронирование столика…

– А это что за новости?!

– А как ты хотел? Я держал этот столик для вас два часа! Или лучше было бы, если бы вы пришли, а сесть некуда? Тогда твоя жертва точно бы тут не осталась! Так что изволь, тридцать су за упущенный мною доход! Ну, и семь су за вино…

– Что?!

– Семь су. Три – вино плюс четыре – налоги.

– Какие еще семь су?! – взревел Кавальон. – Это моя бутылка!

– А. Ну да, – сказал трактирщик. – Я забыл. Сейчас верну.

С этими словами он исчез на кухне.

– И деньги, которые я тебе уплатил в присутствии мадемуазель, не забудь вычесть! Думаешь их присвоить, мошенник? – прокричал ему вслед «Мессия».

– Кто из нас мошенник – это еще вопрос, – ответил трактирщик, неся бутылку. – Слушай, здесь вино только по стенкам, верно, да? А внутри еще один сосуд с водой. Где ты заказал такое чудо?

– Где заказал, там уж больше не делают, – нагрубил Кавальон, подсчитывая убытки.

Оставалось только надеяться, что это дорогостоящее предприятие по оболваниванию святоши в конце концов принесет свои плоды.

12

Сад Марбеф был, как обычно, многолюден. Кормилицы выгуливали детишек. Юные буржуазки, девушки на выданье, чинно расхаживали в сопровождении гувернанток или родителей. Вездесущие политиканы тут и там читали газеты, комментировали последние новости, обменивались слухами. За ними, как положено, следили полицейские агенты.

Увлеченный, как и вся страна, политикой, д’Эрикур невольно прислушивался к тому, что обсуждали в толпе. Под каждым деревом, на каждой скамейке, в каждой компании говорили о Генеральных Штатах. Одни люди сетовали на то, что уже несколько дней народное представительство не двигается с места, занимаясь пустым делом – проверкой полномочий делегатов. Другие выражали уверенность в том, что злонамеренные царедворцы за спиной Людовика готовятся разогнать Штаты. Третьи поднимали вторых на смех. Четвертые кричали, что голосование должно быть поголовным, и никак иначе. Пятые судачили о тайном договоре короля с третьим сословием. Шестые отвечали, что Его Величество, напротив, пренебрегает депутатами от народа, не желая принять их в своем дворце ни вместе, ни по отдельности. Седьмые восхваляли красноречие Мирабо. Восьмые предрекали революцию. Девятые считали, что она уже случилась. Десятые негромко, на самой уединенной скамеечке, строили агрессивные планы по завоеванию Англии…

В очередной раз виконт пожалел о том, что из Версаля пришлось уехать. Со дня на день там могло произойти нечто великое, способное изменить страну до неузнаваемости, а он, д’Эрикур, вынужден был находиться вдали и от политических баталий, и от обязательно сопровождавших их салонных вечеров с обсуждением произошедшего за день, и от дам – главного украшения последних… Но что он мог поделать?! Временами виконту начинало казаться, что не он пожелал отыскать тамплиерский свиток, а сам этот свиток решил завладеть д’Эрикуром – его мыслями, поступками, судьбой…

Шестого числа д’Эрикур пробудился в Париже, полный энтузиазма найти своего обидчика, убийцу Паскаля. Почему-то собственное расследование представлялось ему делом вполне посильным, если не сказать простым и даже решенным. Следующие два дня поубавили самомнения у виконта.

Повторная беседа с подавальщицей в «Валуа» не дала особенных результатов. Девушка еще раз повторила, что Паскаль общался с каким-то мужчиной, но ни потасовки, ни других признаков намечающегося злодеяния она не заметила. Собеседник и не думал обижать слугу виконта. Напротив, слуга ушел первым, а второй господин был так сильно чем-то расстроен, что служанка даже подумала, будто он заболел.

– А как выглядел этот второй? – спросил «сыщик».

– Упитанный, на вид лет сорок пять… а то и все пятьдесят. Довольно бедно одет.

– Усы или борода?

– Ничего… О, постойте, сударь, я вспоминаю! На щеке у него была толстая бородавка! Я заметила ее, когда подошла спросить, все ли с ним в порядке… Да, толстая бородавка! И волосы из нее!

Бородавка! Виконт усмехнулся. Так, значит, Помье! Что ж, его д’Эрикур и подозревал. Бестолковый писака выдумал нелепейшее письмо от имени Кавальона, да только интриговать он пока что не научился! Значит, Паскаль все же выполнил приказание. Припугнул этого остолопа. Но что же дальше? Куда он пошел потом и где встретил своих убийц?

Труп Паскаля выловили в Сене, уже не в Париже, а в его пригороде – Шайо. Нашедшие его крестьяне заявили в полицию, оттуда весть дошла до матери погибшего, которая и поделилась своим горем с графом д’Эрикуром – разумеется, не просто так, а в надежде на пенсию или хотя бы единовременное денежное утешение. Доктор, препарировавший труп по просьбе виконта, установил, что вода в легких отсутствует, а следовательно, смерть наступила не от утопления. Отпечаток веревки на шее говорил о том, что несчастный Паскаль был задушен и в воду попал уже мертвым. Множество ожогов и порезов на теле, а также отсутствие уха и нескольких пальцев не могли быть не чем иным, кроме как свидетельствами пыток. Впрочем, виконт ничего этого не видел, а знал о состоянии тела своего бедного слуги лишь с чужих слов: сам он не мог побороть отвращения и ужаса, порождаемых видом обезображенного и начавшего разлагаться тела знакомого человека. Лишь когда доктор сказал, что на спине Паскаля ему видится некий символ, д’Эрикур отважился все-таки приблизиться к покойнику, закрывая рот и нос надушенным платком и прилагая неимоверные усилия для того, чтобы скрыть дрожь в коленках.

Один взгляд на спину мертвеца, чьи голова и ноги были заботливо прикрыты материей, чтобы уберечь господина виконта от лишних переживаний, сказал д’Эрикуру все. На коже бедняги от шеи до поясницы и от одной лопатки до другой ножом был вырезан крест.

Крест!

Д’Эрикуру мгновенно пришло на ум одеяние тамплиеров (за последние несколько месяцев он изучил их историю досконально). Красный крест на белом фоне – главный символ храмовников. Кровавые раны на бледной спине покойника… Это не может быть совпадением! Правда, у тамплиеров крест был восьмиконечный… но такой ножом не вырежешь. Хотя, может быть, они пользовались и обычным латинским крестом?.. Этого нельзя исключать.

Впрочем, поперечная линия находилась так высоко и делила продольную на такие неравные части, что знак можно было бы прочитать не только как крест, но и как букву T. Или как строчную t. Смысл этой буквы был еще очевидней, чем смысл креста… И, следовательно, еще страшнее.

Собственно, лицезрение этого знака так и осталось единственным плодом работы самозваного сыщика д’Эрикура. Ни допрос других слуг, ни беседа с матерью Паскаля, ни встреча с выловившими его крестьянами так ничего и не дали. Зато слух о том, что какие-то странные люди убили слугу виконта и начертали на его спине Не-Пойми-Что, распространился по Парижу мгновенно. Если отец был не очень общительным человеком, то ни мачеха, ни доктор, ни прислуга, ни сам виконт не умели держать язык за зубами. Во всех кофейнях, во всех парках, во всех театральных ложах те, кто уже устал обсуждать ничегонеделание Генеральных Штатов, заговорили о странном убийстве слуги д’Эрикура.

До Версаля известие об убийстве дошло еще раньше, чем д’Эрикур собрался туда написать. Утром девятого мая ему привезли письмо за подписью герцога Орлеанского, где говорилось, что Генеральные Штаты потрясены преступлением, чьей жертвой пал ни в чем не повинный простолюдин, но истинной целью которого был, разумеется, сам виконт – известнейший вольнодумец Парижа, поклонник свобод и борец с предрассудками, любимец всего просвещенного человечества. Вся прогрессивная часть депутатов была уверена, что за убийством стоит двор и реакционеры, заседающие в рядах духовенства и дворянства. Мирабо рвет и мечет, рассказывал Орлеан. Лафайет настаивает на скорейшем принятии решения о поголовном голосовании. Депутаты третьего сословия требуют равенства с делегатами первого и второго все увереннее и увереннее. «Скоро мы положим конец этому царству мракобесия и преступности! – обещал радикальный герцог. – Скоро вы увидите ту революцию, которую предрекал господин Вольтер! Не пройдет и нескольких недель, как французская нация сможет вздохнуть спокойно! Людовик войдет в историю как величайший король величайшего в мире народа!»

Впрочем, сейчас мысли д’Эрикура были заняты не королем, не герцогом и даже не Паскалем. Он махнул рукой на деньги (тем более, что их водилось в избытке) и выполнил требование неведомого продавца неведомой рукописи: положил нужную сумму в дупло. Теперь он явился, чтобы забрать обещанный документ. Конечно, сделать это при свете дня, у всех на виду, было не лучшим решением… Но д’Эрикуру не терпелось. Он сгорал от любопытства и желания узнать историю палестинского свитка. Выяснить, обманул его доброжелатель или не обманул, было, в конце концов, тоже дьявольски интересно!

Выждав момент, когда возле дерева никого не было, виконт стал на цыпочки и засунул руку в дупло. Его сердце тотчас же заколотилось от счастья. Доброжелатель не обманул! Внутри оказались бумаги!

Виконт извлек на свет Божий четыре листочка, исписанных мелким почерком человека, привыкшего к экономии. Вертеться в саду было больше незачем. Д’Эрикур спрятал рукопись и помчался к своей карете. Забрался внутрь, вытащил приобретение, рассмотрел…

И только сейчас понял, что повествование начинается с середины:

«…свиток от одного сарацина к другому, пока наконец не попал в Иерусалим. На этом этапе нам не представляется возможным проследить его историю, ибо магометане, в силу необразованности своей и фанатической приверженности ложной религии и ложным принципам, не знали обо всей ценности сего старинного манускрипта и ничего не слыхали об Атлантиде. Папирус казался арабам всего лишь старинной безделицей, которую продавали и покупали, дарили и передаривали и от которой без сожаления избавлялись, когда она становилась неинтересной.

Тем временем в Европе наступила мрачная эпоха Средневековья. Римские города обживали варвары, феодалы перекраивали карты, вольные крестьяне превращались в крепостных, а из камней разрушенных храмов Юпитера и Дианы строились католические соборы. Фанатизм царил над Старым Светом. И в один прекрасный момент ему стало тесно в рамках Европейского континента. Толпы, охваченные религиозным экстазом, рвались в Палестину, желая освободить ее от лап иноверцев. Так началась эпоха Крестовых походов. Большинство рыцарей действительно шли в Святую землю только за спасением души и за Гробом Господним. Однако были и те, кто искал не библейских реликвий, а таинственный атлантический папирус, слава о котором со времен Юлия Цезаря ходила в просвещенных кругах Европы.

Впрочем, поход был столь трудным, а бои с сарацинами – столь тяжелыми, что честолюбивые планы искателей свитка вскоре оказались позабыты. Вожаки крестоносцев удовлетворились коронами новых царств, основанных христианами в Палестине. Так что, когда бедный рыцарь Гуго де Пейн обнаружил в доме убитого им сарацина (имя которого история не сохранила) старинный свиток с текстами на нескольких языках, он поначалу даже не понял, что за реликвия попала к нему в руки. Лишь через несколько дней Гуго вспомнил историю о заклинании атлантов, которую некогда рассказал ему его дядя. Тут-то рыцарь и сообразил, что стал могущественнейшим человеком на всей Земле.

В то время – а речь идет о начале XII века от Рождества Христова – Гуго де Пейн был предводителем маленького рыцарско-монашеского ордена, основанного им же самим для защиты паломников на Святой земле. Орден был столь беден, что на двоих братьев приходилась одна лошадь и одна миска. Так он и назывался – „Нищие рыцари“. Всего несколько человек находилось тогда под командованием де Пейна. Но этим нескольким вскорости предстояло править всем миром…

Много хозяев переменил волшебный свиток до того, как попасть к Гуго. Но никогда прежде не был он в руках христианина. Свитком владели одни лишь язычники да сарацины, потому-то никто из них и не мог понять, что означает формула „В столице столиц в царском дворце под сенью веры“. Гуго де Пейн же, ибо был он добрым католиком, сразу же понял, что речь идет о Иерусалиме, а вернее, о той части дворца Иерусалимского короля, под которой располагались развалины Соломонова храма. Гуго выпросил для своего ордена это место под штаб-квартиру. С тех пор его рыцари приняли имя храмовников, или тамплиеров, а великий магистр, в чьем распоряжении был атлантический манускрипт, сделался негласным господином всего мира.

Доподлинно не известно, какого числа и в каком году Гуго де Пейн трижды произнес заклинание в заветном месте. Очевидно только то, что тамплиеры стали вдруг набирать силу с такой скоростью, каковая не снилась ни одному ордену ни до, ни после них. Ряды храмовников пополняли знатнейшие и богатейшие люди. Короли и князья, повинуясь неведомой силе, жаловали им деньги, владения, замки и привилегии. Папа Римский даровал тамплиерам независимость от всякой мирской и религиозной власти: отныне они ни перед кем не отчитывались и подчинялись только Святому престолу. Огромное состояние, накопленное всего лишь за пару десятков лет, превратило храмовников в богатейших ростовщиков Европы. Орден творил что хотел, финансировал одни предприятия и отказывал в деньгах другим, сотрудничал с иудеями и сарацинами, плел политические интриги, вмешивался во внутренние дела государств, заведовал французской казной, диктовал правителям свою волю… Одним словом, тамплиеры наслаждались всевластием. Носителями этого всевластия являлись их великие магистры, на смертном одре передававшие друг другу тайну свитка атлантов. Каждый новый магистр, занимая свой пост, читал волшебное заклинание во дворце короля Иерусалима, над остатками Храма, и обретал мировое могущество.

Длилось так до тех пор, пока сарацины, собравшись с силами, не отвоевали у христиан священный город. Началась затяжная война. На какое-то время католикам удалось вернуть Иерусалим, но через несколько лет он опять был потерян. Пока жизнь крестоносных королевств еще теплилась, великим магистрам тамплиеров удавалось договариваться с мусульманами, чтобы принимать посвящение и произносить заклинание в „месте силы“. Но век христианской цивилизации в Палестине подходил к концу. На исходе XIII века сарацины выгнали из Святой земли всех остававшихся там католиков. Так тамплиеры утратили связь с Соломоновым храмом. Так начался закат их звезды.

Жак де Моле принял титул великого магистра ордена через два года после падения Иерусалимского королевства. Он уже не мог воспользоваться формулой всевластия. Вот почему судьба уготовила этому человеку стать последним в списке руководителей тамплиеров.

Знал ли Филипп Красивый о свитке атлантов? Весьма возможно. Впрочем, для того чтобы возжелать уничтожить орден храмовников, ему было достаточно и того, чтобы один раз, укрывшись от преследователей в Тампле, увидеть их богатства. Сила тамплиеров уходила. Сила французской короны росла. Того, что случилось, нельзя было избежать. В пятницу, 13 октября 1307 года, все тамплиеры Франции подверглись аресту.

Для храмовников наступили черные дни. Окончилось время наслаждения властью. Настала пора испытаний. Тамплиеров подвергли ужасным пыткам, заставив признаться в вероотступничестве, богохульстве и различных отвратительных преступлениях. Всем им суждено было окончить свою жизнь на костре…

Семь лет спустя с тамплиерами было покончено. В живых оставался лишь Жак де Моле. Измотанный многолетним судебным процессом, не единожды менявший показания, то каявшийся, то провозглашавший свою невиновность, он, тем не менее, понимал, что дни его сочтены. Папирус атлантов все это время был при магистре: он не расставался с ним ни днем ни ночью. Нужно было уберечь свиток всевластия от вероломного Филиппа, передать его наследникам. Но как? Де Моле сумел послать своим родственникам письмо из темницы. В нем он пообещал тому, кто отважится и сумеет встретиться с заключенным, несказанно ценный подарок.

Но напрасно ждал магистр своих братьев и сестер, своих племянников и других законных наследников. Никто из его семейства не осмелился искать встречи с опальным тамплиером и не верил, будто бы тот действительно обладает неким сокровищем, еще не отобранным королем. Лишь один дальний родственник, бастард, совсем еще мальчишка, принял вызов. Ловкий, как ящерица, и отважный, как лев, он взобрался по отвесной стене башни, в коей содержался де Моле. Они поговорили через решетку оконца. Де Моле между прутьями просунул парню свиток и поведал о его назначении, завещав хранить до тех пор, пока тамплиеры не возродятся, вновь не наберут силу и не придут за своей реликвией. Опасаясь, как бы бастард или его дети не польстились на мировое господство, магистр не стал открывать точного положения того места, где действует заклинание. Сказал только, что его следует читать трижды „в столице столиц в царском дворце под сенью веры“.

Через несколько дней де Моле был сожжен. Свиток остался храниться в семье его родственников. Юный бастард, не побоявшийся залезть на башню, берег его как зеницу ока. Со временем он женился, разбогател и заказал для папируса специальный ларец, инкрустированный раковинами с побережья Мертвого моря. Этот ларец начал передаваться из поколения в поколение. Если не врут знатоки, он и по сей день находится в Париже, в доме одной знатной дамы.

Но что же тамплиеры? Во Франции их истребили, но в других странах храмовники выжили. Конечно, они уже не обладали прежним состоянием, были опозорены страшными обвинениями, выдвинутыми против них на процессе… Но они существовали, пусть и негласно! Не исключено, что кое-кто из братьев выжил и во Франции. Отныне целью тамплиеров стало возродить орден и вернуть утраченный свиток (местоположение и владелец которого не были им известны), а вместе с ним и власть над…»

Начавшийся на полуслове текст и обрывался так же – на полуслове.

За время, проведенное в пути от сада Марбеф до родного особняка, виконт д’Эрикур успел перечитать рукопись дважды. Из текста он уяснил, что таинственный свиток сделан из папируса, очевидно, имел отношение к Атлантиде и, возможно, побывал в руках Юлия Цезаря. Если так, то это поистине историческая реликвия! И надо же случиться такому, что выжившие тамплиеры, о которых больше трех столетий не было ни слуху ни духу, отыскали сведения о Жерминьяках и «созрели» забрать у них свиток именно сейчас, когда решается судьба Франции, когда все просвещенное человечество требует перемен, когда три сословия и король вот-вот объединятся в едином порыве, чтобы даровать стране настоящую конституцию!..

«А вдруг неспроста?» – неожиданно подумалось д’Эрикуру. В самом деле, что, если тамплиеры вылезли из своих подземелий специально, пожелав воспрепятствовать назревшим реформам, грядущему торжеству просвещения?! Не за тем ли им понадобился свиток, чтобы, обретя с ним мировое господство, погубить всех друзей покойных Дидро, Вольтера и Кондильяка?! Уж не вознамерились ли эти монахи вернуть мир к Средневековью?! Черт побери!.. Д’Эрикур никогда не симпатизировал поповскому сословию…

Впрочем, с другой стороны… Что, если тамплиеры, наборот, связаны с теми депутатами от народа, что день от дня становятся все более дерзкими и даже смеют требовать отмены привилегий дворянства и духовенства? Виконт не разделял восторгов Мирабо и Сийеса по поводу третьего сословия… Все эти адвокатишки, понаехавшие из Артуа и Бургундии, чтобы с надутым видом распространяться о судьбах родины, ему никогда не нравились. Что, если свиток всевластия попадет к ним? А то и, чего доброго, к кому-нибудь из черни, которая снова взялась демонстрировать непокорность!..

Нет, этого нельзя допустить! Сейчас, в переломный для судьбы государства момент… а может, и для всей Европы… да что там, мира!.. так вот, сейчас, как никогда, важно, чтобы свиток всевластия оказался в руках правильного человека! Просвещенного, знатного, умного. Не подверженного ни антиэнциклопедистскому духу, ни поповским сказкам, ни влиянию толпы, ни политическому фанатизму… Словом, лучшего, чем он сам, кандидата на обладание манускриптом д’Эрикур не представлял.

Заехав в свой двор и наблюдая за тем, как слуги завозят кабриолет в каретный сарай, виконт не приметил никаких чужих экипажей, которые говорили бы о том, что в доме находятся гости. Каково же было его удивление, когда, едва переступив порог дома и не успев ничего понять, д’Эрикур обнаружил себя в объятиях какой-то кричащей женщины. Через пару секунд он сообразил, что обнимается со своей невестой – как всегда, неумеренной в эмоциях мадемуазель де Жерминьяк.

– Как?! Вы, сударыня?! – только и сумел произнести д’Эрикур.

– Любимый мой! Ненаглядный! Больше мы никогда не расстанемся!

– Но позвольте…

Виконт отстранился от девушки и вопросительно посмотрел ей в глаза:

– Как вы здесь оказались?

– Как? Что за глупый вопрос? По-вашему, я приехала из Китая?

– Нет, я имею в виду… Вы что, прибыли сюда в одиночку? И потом, я не видел вашего экипажа!

– Да, в одиночку! – ответила девушка.

– Но это же…

– Ах, виконт, только не говорите, что и вы привержены этим глупым предрассудкам, будто бы современная девушка не может самостоятельно наносить визиты мужчинам! Я была о вас лучшего мнения. К тому же вы мой жених! Уже практически муж, не так ли? Мы можем вступить в брак хоть сегодня!

– Но…

– Что же касается экипажа, то я прибыла сюда в наемном фиакре!

– Наемный фиакр! Какой ужас! Но он же такой…

– …такой грязный! Да-да! Но чего не сделаешь ради любви! Тем более сейчас модно подражать представителям третьего сословия, не так ли?

Мадемуазель де Жерминьяк кокетливо засмеялась. В этот раз на ней был полосатый охряно-коричневый костюм: короткий жакетик и юбка, открывающая лодыжки. Обильные искусственные букли на непокрытой голове смахивали на обсыпанное пудрой облако.

– Каждый раз, мадемуазель, я удивляюсь вам все больше и больше! – развел руками виконт. – Клянусь, я знал многих женщин, но такой вольнодумицы еще не встречал!

– Вот и прекрасно, – произнесла Жерминьяк, неожиданно став серьезной. – Значит, я идеально вам подхожу. А теперь перейдем к делу, месье виконт. Мы должны пожениться как можно скорее. Желательно прямо сегодня.

– Сегодня?! – изумился д’Эрикур. – Ну что ж, любимая, пройдемте в мою спальню!

– Да нет же! – воскликнула девушка. – Я имею в виду венчание!

Вот так новости!

– Могу я узнать, чем вызвана эта спешка? – поинтересовался он тоном достаточно твердым, чтобы добиться ответа, и вместе с тем достаточно игривым, чтобы оставить за собой возможность перевести беседу в несерьезное русло.

– На это есть масса причин!

– И каких же? Назовите мне хоть одну.

– Вы отказываетесь от своего слова, виконт?! Вы раздумали жениться на мне?!

– Отнюдь. Мне просто хочется прояснить ситуацию.

– Мне придется объяснять довольно долго.

– В таком случае предлагаю переместиться в нашу греческую гостиную. Я не считаю возможным разговаривать со своей невестой в прихожей, столько времени держа ее на ногах.

– Там нас могут подслушать?

«Отец или мачеха запросто могут появиться в гостиной в самый важный момент», – подумал виконт.

– А вы кого-то боитесь?

– Я предпочитаю говорить с вами в отсутствие лишних глаз. И ушей.

– Тогда приглашаю в мой кабинет! – сказал д’Эрикур.

Черт возьми, в этой презирающей приличия и не боящейся быть скомпрометированной девчонке определенно что-то было!

Д’Эрикур, конечно, не был ни ученым, ни литератором, так что кабинет служил ему не для уединения над кипой бумаг и не для долгих часов философских штудий. Одно из полезных свойств этой комнаты состояло в том, что здесь хранились коллекции: коллекция книг (10 штук), оставшаяся от тех времен, когда д’Эрикур еще не считал, что знает о мире все, что ему надо; коллекция минералов (4 штуки), сохранившаяся после недолгого увлечения геологией; коллекция насекомых (2 штуки), о которой виконт вообще ничего не помнил, и коллекция гравюр с голыми женщинами (134 экземпляра). Но любимой вещью д’Эрикура в кабинете была отнюдь не одна из этих гравюр, не большая географическая карта, отражающая новейшие открытия путешественников, не старые настенные часы, украшенные фигурками херувимов, не стол, не стул, не книжный шкаф и даже не набор приспособлений для химических опытов, необдуманно приобретенный в пору влюбленности в даму, предпочитающую щеголям естествоиспытателей. Любимой вещью д’Эрикура была небольшая розовая софа с восточным узором. Из всего перечисленного она использовалась чаще всего, ибо кабинет служил виконту не для чего иного, как для приема гостей, слишком дорогих, чтобы встречать их в общих комнатах, и недостаточно близких, чтобы приводить их в свою спальню.

– Итак? – Виконт сел на софу, приглашая невесту последовать его примеру.

– Итак, не будем медлить, ангел мой! – сказала девушка, устраиваясь рядом. – Мы любим друг друга, так к чему же откладывать свое счастье?! Тем более сил моих больше нет выносить этот деспотизм!

– Какой еще деспотизм?

– Деспотизм моего чертова опекуна и его сестры – старой девы! С ними мне еще хуже, чем в монастыре, честное слово! Там-то хоть можно было спрятаться от сестер, да и просвещенные послушницы попадались! А тут – ну просто царство мракобесия! Каждый шаг контролируют, только и делают, что поучают и поучают! И романов-то у них не читай, и театр-то не посещай, и мессу-то не смей пропустить! Мне даже не позволяют общаться с теми, кто является просить моей руки, д’Эрикур! Они собираются выдать меня замуж без моего ведома! Что это, спрашиваю я у вас? Средневековье и тирания, никак иначе!!!

– Все это, конечно же, печально…

– Это просто невыносимо, виконт! И тем более невыносимо в тот момент, когда Франция переживает величайшие дни в своей истории! В Версале собрались Генеральные Штаты, а я томлюсь в своей комнате под замком! Меня заставляют вышивать какую-то ерунду из жизни фанатиков!

– И нет никакой надежды?..

– Нет, виконт! Я полностью отчаялась убедить дядю выдать меня за вас по доброй воле! Он хочет превратить меня в подобие своей безобразной сестры, этой нудной клуши, которая кудахчет по любому поводу и молится четыре раза в день! Знаете, иногда я подозреваю, что эти двое решили сжить меня со свету! Уморить, чтобы завладеть наследством старухи!

– Вы преувеличиваете, мадемуазель…

– Боже мой… Я-то думала, что за дверями монастыря меня ждет свобода! И ведь я когда-то была свободна! Вы помните, виконт, ведь когда-то я сама распоряжалась в своем доме, принимала гостей, принимала вас, затеяла перестановку!.. Ах, как я была счастлива в то время, когда тетка еще не поселилась под моей крышей! Если бы вы знали, как я мечтаю снова быть независимой, д’Эрикур!

– И путь к независимости для вас – это свадьба? Связав себя клятвой верности, вы собираетесь стать свободной? – насмешливо спросил виконт.

Женщины, стремящиеся к самостоятельности и копирующие мужские повадки, всегда казались ему как минимум забавными.

– Но ведь это формальность, друг мой, – спокойно ответила Жерминьяк. – Ведь ни вы, ни я не относимся к свадьбе как к вечному, нерасторжимому союзу. Это взаимовыгодная сделка. Венчание освободит меня от опекунов и улучшит ваши отношения с отцом. Законный наследник закрепит ваши права на семейное состояние… Да-да, я знаю о вашей мачехе и о том, что она беременна! Весь Париж говорит об этом. Вы заинтересованы в женитьбе, д’Эрикур. Я заинтресована в замужестве. Покуда мы питаем взаимную склонность, можно будет наслаждаться этим союзом. Через год вы заведете любовницу, я – любовника и все будут довольны. Будем же просвещенными людьми, д’Эрикур!

– Раз от раза, мадемуазель, я не устаю удивляться смелости ваших суждений и философичности ваших взглядов.

– Так вы принимаете эту сделку?

– Я не уверен, что вам стоит ссориться с вашими родственниками, Софи. Множество французских девушек ведут тот образ жизни, который вам предлагают, и они отнюдь не считают…

– Значит, вы отказываетесь от помолвки?! Вы смеете обесчестить меня перед всем светом?! – вскричала мадемуазель.

– О, нет, нет!

Д’Эрикур заварил всю эту кашу со сватовством совсем не затем, чтоб трусливо отказаться в последний момент. Конечно, Софи Жерминьяк не была женщиной его мечты… но свиток… но Софи… но свиток… В конце концов, мадемуазель была права, в свадьбе заинтересованы они оба, а придавать слишком большое значение клятвам верности давно уже не модно! Но свиток… но отец… но опекун… но скандал… но свиток, в конце концов!

В голове д’Эрикура боролись между собой тысяча аргументов за и против скоропалительного венчания.

– Вы колеблетесь, виконт, – сказала девушка. – В таком случае я открою вам еще одну вещь. Я пришла к вам не только как к жениху. Я бежала к вам как к защитнику! Я не могу больше жить в своем доме, д’Эрикур! По крайней мере, без мужа. Мне очень страшно…

– Вы боитесь? Но чего?

Виконт и не представлял, что особу, подобную Софи Жерминьяк, что-то может пугать.

– Я боюсь, что меня убьют, – отчетливо произнесла мадемуазель. – Мне кажется, против меня существует заговор.

– Заговор?! Вы шутите?

– Нет.

Девушка вздохнула.

– Сначала – а было это в середине апреля – в дом забрались воры. Вернее, это тетка с дядькой убедили меня, что у этих людей не было иных намерений, кроме как завладеть моими деньгами. Подозреваю, что на самом деле их планы были куда обширнее.

– Что за воры? Как? Куда они забрались? Как они выглядели?

– К счастью, мне не привелось их увидеть. В ту ночь я проснулась от шума внизу, позвонила прислуге, и явившаяся горничная сообщила мне, что садовник и кучер увидели неких людей, которые залезли в кухню через окно. Судя по всему, произошла потасовка, но злоумышленникам удалось скрыться.

– Сколько их было?

– В тот раз – двое.

– Значит, это было не единственное вторжение?!

– Увы, нет. За несколько дней до открытия Генеральных Штатов я пробудилась от неясного беспокойства и обнаружила над своей постелью незнакомца. Окно было открыто настежь. Вообразите мой ужас – я оказалась один на один с преступником!

– Страшно даже подумать… – проговорил виконт, в этот раз без тени игривости и насмешки. – Но как вы спаслись?

– Его напугал мой крик.

– И он не напал на вас?

– Мне повезло. Видимо, убийца оказался недостаточно решительным или слишком совестливым. Или догадался, что, если вбежавшие на мой крик слуги найдут его над трупом своей хозяйки, живым ему не уйти. Негодяй выпрыгнул в окно.

– И он не разбился?

– Утром слуги отыскали в саду брошенную лестницу…

– Стало быть, у него был сообщник?!

– Ах, виконт… Мне кажется, у него их не меньше ста! Против меня существует заговор! И его финансирует либо двор… либо мой опекун, чтоб ему провалиться!

«Либо тамплиеры. Либо кто-то, кто охотится за свитком», – добавил д’Эрикур про себя.

– Может быть, вы все-таки преувеличиваете, мадемуазель? – произнес он вслух. – Попытка грабежа и проникновение незнакомца могут быть и не связаны. Может статься, к вам в окно залез какой-нибудь неудачливый поклонник…

– Поклонник?! Боже меня упаси от таких поклонников! Он был одет как бедняк! Неужели меня можно заподозрить в благосклонности к бесштанникам?!

– К вам забрался нищий?..

– Только не говорите, будто он хотел попросил милостыню, виконт! Моя сумасшедшая тетушка уже выдвинула такое предположение… Это был наемный убийца! Только что вышедший из тюрьмы бандит, которого подкупили, чтобы избавиться от меня!

«Или переодетый тамплиер. Или передетый Помье. Или переодетый Кавальон», – мысленно дополнил виконт. Неожиданно на память ему пришел образ обносившегося, грязного маркиза де Сада…

– А что, если это просто один из тех взбунтовавшихся простолюдинов, что напали на фабрикантов Ревейона и Анрио в конце апреля? – предположил д’Эрикур.

– Неужели вы думаете, что у народа есть поводы ненавидеть меня?! – вокликнула Жерминьяк. – Неужели весь Париж еще не узнал меня как самую просвещенную даму страны, которая неустанно печется о правах человека?!

– Ах да… действительно… – Виконт почесал в затылке. – Так, значит, вы считаете, что у вас есть могущественные враги?

– Кто иначе стал бы убивать мою служанку?

– Что?! – Виконт оторопел.

У жениха убивают слугу, у невесты – служанку. Неожиданная симметрия… Мрачный намек? Черное остроумие тамплиеров?

– Несколько дней назад какой-то мерзавец проник ночью в мой сад, выманил туда бедную Николетту и перерезал ей горло. У несчастной не было врагов… У нее вообще никого не было, кроме кузины. Двадцать лет Николь служила верой и правдой моей бабушке, а потом и мне. В доме не было служанки честнее и вернее ее… Вы понимаете, д’Эрикур? Убить ее означало как бы отрезать кусок моей плоти! Это угроза! Это несомненно угроза!

– Ее пытали?

Мадемуазель удивилась:

– Почему ее должны были пытать?

– Потому что то же самое случилось с моим слугой, – ответил виконт, поднимаясь с софы. – Вы видели ее тело?

– Я взглянула только издалека. Зрелище мертвой Николь было слишком ужасным для моей чувствительной руссоистской души… Но куда вы, виконт?

– Она уже похоронена?

– Разумеется.

– В таком случае мне немедленно нужно поговорить с теми, кто занимался похоронами. Родственники, врачи, полицейские? Кто обмывал тело?

– Ее кузина… Некая Мартина Гюффруа… рыбная торговка с рынка Невинных.

Виконт бросился к двери.

– А как же я? – вокликнула девушка.

– Можете отправиться вместе со мной.

– Нет, я имею в виду… Мне страшно возвращаться домой, д’Эрикур! Опекуны сейчас в гневе из-за моего бегства, боюсь, как бы они не заперли меня в монастыре навечно!

– Что ж, вы останетесь у меня.

– А если придут их посланцы?

– Посланцам ответят, что вас здесь нет.

– Но после этого вы же не бросите меня на произвол судьбы, верно, виконт? После того как я прибыла к вам без всякого сопровождения и провела ночь под вашей крышей, никто уже не захочет просить моей руки. Как честный человек и ради нашей общей выгоды…

– …Я сегодня же договорюсь со священником.

– Точно так, сударь! – лепетала два часа спустя рыбная торговка, еще не оправившаяся после смерти кузины и пришедшая в смятение оттого, что с ней говорит настоящий аристократ. – Обмыла мою бедную Николетту и своими руками, вот этими ручками, в гроб ее положила!

Д’Эрикур нашел Мартину там, где и указала ее искать невеста, – на рынке Невинных. Рынок этот, расположенный на правом берегу Сены, в самом центре Парижа, являлся, по мнению виконта, одним из завоеваний прогресса, одним из первых символов победы просвещения над Средневековьем и мракобесием.

На протяжении многих столетий на этом месте было кладбище, ведь в мрачные феодальные времена никто не имел понятия о гигиене, так что покойников хоронили возле центральной городской церкви. Частицы праха средневековых людей и сейчас, наверное, находились под ногами у д’Эрикура, отделенные от его украшенных золотыми пряжками башмаков слоем земли и плотной брусчаткой. Большинством этих мертвецов были юродивые, нищие и некрещеные младенцы, потому-то место и именовалось кладбищем Невинных. Жертвы Варфоломеевской ночи также нашли здесь последний приют. Объятые фанатизмом и ослепленные невежеством люди воображали, будто особенная земля этого некрополя таинственным образом разглагает тела всего лишь за несколько дней, и не уставали скармливать ей новых и новых покойников. В какой-то момент кладбище вошло в моду: теперь здесь стали хоронить не только бездомных и безымянных, но и городских патрициев. Гробы ставили друг на друга. Могилы переполнялись. В XVIII веке над окружающими кладбище стенами уже висел такой смрад, что подойти было невозможно. Двери и окна домов, обращенные к кладбищу, заколачивали. От испускаемых гниющими трупами ядовитых миазмов не помогали даже самые дорогие духи. Церковники желали и в дальнейшем хоронить людей на этом якобы чудодейственном месте, но еще до рождения д’Эрикура просвещенным парижским властям достало благоразумия запретить впредь закапывать мертвецов у Невинных.

И все же наступил такой день, когда земля не выдержала издевательств над ней, раскололась и изрыгнула полуистлевших покойников в подвалы близлежащих домов. Только теперь правительству стало ясно, что кладбище следует уничтожить. На протяжении более чем года безымянные останки извлекали из многострадальной почвы, очищали от заразы и перевозили в старые подземные каменоломни. Телеги, доверху груженные костями, перемещались по городу еженощно. Д’Эрикур даже помнил, как раз или два он, семнадцатилетний, встречал эти скорбные процессии, возвращаясь от первых своих любовниц.

Несколько лет назад бывшее кладбище замостили и сделали в этом месте рынок. Теперь над могилами жертв средневековой чумы и религиозных войн разъезжали телеги с провизией, раскладывали корзины с грушами и капустой, заключали сделки, выдавая подпорченные продукты за свежие. К крикам женщин, продающих лук и репу, присоединялись голоса шарлатанов, торгующих средством от всех болезней, вопли обманутых покупателей и аплодисменты толпы, наблюдающей за уличным акробатом. Все это венчал шум фонтана, украшавшего середину рынка. В такой суматохе было не так уж просто найти рыбную торговку, которую к тому же не знаешь в лицо. Но виконт сумел.

– Ох и настрадалась она, бедняжка! – продолжала причитать Мартина. – Ничего-то хорошего в жизни не видела! Может, хоть на том свете порадуется! Я уже и обедню заказала… Хотела сначала в Святом Сульпиции, но потом решила у капуцинов. Капуцины берут на три су дешевле!

– У убитой на спине не было вырезано никаких символов? – поспешил перейти к делу д’Эрикур.

– Ой, а откуда вы знаете?

Торговки, окружавшие Гюффруа, зашушукались.

– Цыц! – прикрикнул виконт. – Занимайтесь своим делом, женщины! Вас все это не касается!.. А ты сейчас же рассказывай! Что там было?

– Там… не то чтобы символ… – смущенно сказала Мартина. – А так, словно ножиком – чик!.. Этак… вдоль… а потом… поперек… Вроде как наподобие креста получается! Вот еще, думаю, изуверы! Это они, наверное, потому что…

– Крест был несимметричным? – перебил торговку виконт.

– А? Чево?

– Стороны креста были не одинаковыми?

– Так точно… разные стороны были… Так ведь и в церкви оно ж как бывает: одна палочка длинее, одна короче…

– Все ясно, – вздохнул д’Эрикур. – На, держи луидор.

Торговка взяла золотую монету и с восхищением уставилась на жирный профиль Его Величества.

«Так все-таки t или крест? – размышлял д’Эрикур, отходя от прилавка. – А может, и то и другое?» Двигаясь вдоль рядов обратно к своей карете, он так задумался, что даже споткнулся о чью-то корзину, стоящую на земле. Виконт на миг забыл о тамплиерах, разглядел досадное препятствие, потом поднял глаза… и увидел перед собой человека, неожиданным образом показавшегося знакомым.

Кто же это?

Неужели…

Да-да, точно!

Люсьен Помье!

Два охотника за свитком встретились глазами. Оба думали об одном. И каждый был готов ручаться, что знает, что на уме второго.

Впрочем, это, разумеется, было не поводом для того, чтобы сразу заговорить о реликвии.

– Месье Помье! Вот так встреча! Вы на свободе! – сказал виконт.

– Вашими молитвами. – Писатель поклонился. – Безмерно рад вас видеть. Как изволите поживать?

– Превосходно! – Д’Эрикур придал лицу такое выражение, какое, по его мнению, должно было быть у счастливейшего человека.

Торговки с удивлением переглядывались: надо же, с нищим писакой из тупичка Собачьей Канавы разговаривает важный господин! Да еще и на «вы» к нему обращается!

– С батюшкой больше не ссоритесь? – зачем-то спросил Помье.

Может, он и не собирался насмехаться, но виконту слова писателя показались ехидными.

– С батюшкой все замечательно, – отозвался д’Эрикур и перешел в контратаку: – А как ваши книги?

Помье поморщился, но сделал вид, что его вовсе не укололи.

– Книги пишутся отменно и продаются так, что лучше и не придумаешь, – отрапортовал он в ответ.

Несколько торговок захихикали. Виконт тоже не скрыл усмешки.

– Так, значит, у вас все хорошо? – спросил он. – Вы полностью довольны своей жизнью и имеете все, в чем нуждаетесь?

– Я философ, а философу не так уж много надо, – уклонился от ответа литератор.

– Стало быть, и всякие волшебные вещи, исполняющие желания, ему ни к чему?

Писатель покраснел.

– При всем уважении к вашему статусу, господин виконт… не вам решать, кому волшебные вещи нужны, а кому не нужны!

– Выходит, что вы все еще надеетесь завладеть тем, что создано не для вас?

– И не для вас, д’Эрикур!

Взволнованные торговки слушали разговор и не понимали, о чем идет речь.

– На вашем месте я бы поостерегся! – сказал виконт.

– Я бы на вашем тоже поостерегся!

– Вы понимаете, с кем вы имеете дело, Помье?

– Может быть, лучше, чем вы, господин виконт!

– Вы бессильны перед этой организацией!

– Мы все перед нею равны.

– Как бы вам не разделить судьбу Феру!

– То же самое можно адресовать и вам, месье д’Эрикур!

– Уж не угрожаете ли вы мне?!

– Я всего лишь повторяю за вами…

– Вы забываетесь! Вспомните, с кем вы разговариваете, Помье! Может, я и просвещенный человек, может, и я поддерживаю устремления третьего сословия к поименному волеизъявлению, но, однако же, я не позволю… Не позволю относиться ко мне без должного уважения! Я дворянин! И мой пращур в битве при Азенкуре…

– Дворянин! Велика заслуга! Вы всего лишь дали себе труд родиться! – процитировал наглый писака слова из одной модной пьесы.

Сто или двести лет назад предок виконта, не церемонясь, отлупил бы нахального простолюдина прямо посреди улицы, а то и лишил бы жизни. Сейчас были другие времена. Слава бретеров померкла, поединки среди дворян сделались исключением, а не правилом. Изящным господам пристойно было быть скучающими, философичными, одинокими, в крайнем случае – развращенными, но уж точно не боевитыми. Шпагу больше никто не носил. Ее место заняла трость… А многого ли добьешься тростью?

Виконт подумал, что напрасно развязал эту дискуссию. Все, что хотел, он узнал, надо было ехать домой, где ждала невеста и более важные дела, нежели склока с литератором-неудачником.

Д’Эрикур огляделся в поисках своего экипажа, увидел его, повернулся к Помье и уже собирался было сказать, что далее не намерен с ним разговаривать, как горе-писатель, окончательно обнаглев, неожиданно поинтересовался:

– А как у вас дела со сватовством? Скоро ли мадемуазель Жерминьяк превратится в виконтессу д’Эрикур?

На этот раз ехидство в словах Помье виконту не послышалось. Оно там было точно. И надо же, как циркулируют новости! Даже самому ничтожному оборванцу в Париже известно, как и к кому посватался тот или иной дворянин. Писака, разумеется, наслышан о вражде д’Эрикура с опекуном мадемуазель Жерминьяк и рассчитывает, что виконт в конце концов смирится с отказом! Что ж, придется осадить его!

– Венчание состоится уже завтра. Но, к сожалению, вы, ненаглядный Помье, на него не приглашены!

За то время, что виконт произносил эти фразы, произошли два события. Во-первых, круглая физиономия литератора вытянулась и приобрела самое смехотворное выражение. Во-вторых, к Помье подошла женщина. По ее испещренному морщинами лицу, потемневшую кожу которого подчеркивал белый чепец, невозможно было догадаться, сколько ей лет: может, тридцать, а может, и пятьдесят. Платье, передник и платок на груди были чисты, но предельно изношены. Стоптанные мужские башмаки без пряжек, надетые на босу ногу, обещали вот-вот развалиться. Руки женщины были потрескавшимися и красными. «Прачка», – понял д’Эрикур.

– С кем это ты разговариваешь? – спросила женщина у Помье.

– Уже ни с кем, дорогая, – ответил тот. – Пойдем-ка отсюда. Кажется, нам пора.

К тому времени, когда виконт вернулся домой, мадемуазель Жерминьяк переместилась из кабинета в его кровать. Видимо, ей действительно не терпелось сделаться мадам д’Эрикур – и не только формально.

– Я все решила, супруг мой! – вот какими словами встретила виконта невеста. – Сразу после венчания мы отправимся в Версаль, снимем там дом или, на худой конец, квартиру и будем ежедневно посещать заседания Генеральных Штатов, а вечерами принимать у себя депутатов! Или ходить в другие салоны, где принимают наших избранников! А когда Генеральные Штаты распустят… я надеюсь, что это случится не скоро!.. можно будет вернуться в Париж и жить в вашем доме. Мой особняк будет лучше сдавать. Продавать его мне не хочется, но и ночевать под этой крышей я больше не собираюсь! Даже ногой на порог не ступлю!

– А как же ваши опекуны? – мягко спросил виконт.

– Уберутся восвояси, когда узнают о моей свадьбе. Разумеется, из газет или в салонах. Сама я не собираюсь ни просить у них разрешения, ни приглашать на венчание! Кстати, когда оно состоится?

– После того, как мы поговорим об одной важной вещи, – с этими словами д’Эрикур присел на кровать.

Озадаченная девушка тоже приняла вертикальное положение.

– Софи! Теперь я могу вас так называть… Софи, час назад я узнал у торговки одну очень важную вещь…

– В самом деле? А я только хотела спросить, зачем она вам понадобилась! И какое отношение это имеет к нашему союзу?

– Непосредственное отношение. Наш союз, Софи, как ни кощунственно это звучит, уже в некоторой степени благословили наши враги…

– Как?..

– Люди, убившие вашу служанку, за некоторое время до этого расправились и с моим лакеем. Следы на телах обоих не оставляют сомнений: оба преступления – дело одних рук. В обоих случаях жертвы были ни в чем не повинны. То и другое убийство – это угрозы хозяевам. Угрозы вам и мне, мадемуазель!

– Но… Я не понимаю! Неужели мои опекуны… Неужели враги Просвещения… Неужели двор… правительство… попы… дошли до такого?!

– Все, кого вы перечислили, Софи, здесь ни при чем. Послушайте меня внимательно… Нет! Прежде поклянитесь, что все сказанное останется между нами! Вы понимаете теперь: это вопрос жизни и смерти!

– Клянусь памятью Вольтера!

– Что ж, слушайте: все эти нищие, все эти люди, о коих вы рассказали, все эти темные личности, что покушались на вашу собственность и безопасность, были подосланы… тамплиерами.

Повисла пауза. Д’Эрикур молчал, чтобы Софи осмыслила всю степень опасности, которой они оба подвергаются, и весь масштаб противника. Мадемуазель де Жерминьяк озадаченно водила глазами по комнате, ища подсказки.

– Тамплиеры… это те, которые против Энциклопедии?

«Ясненько!» – сказал себе виконт.

– Если вы не знакомы с этой организацией, то достаточно будет сказать, что она имеет древние корни, связана с мистическими ритуалами, хранит большие тайны и ни перед чем не остановится в своем желании завладеть мировым господством!

«Мировое господство! – поймал себя на слове виконт. – Чуть было не сболтнул слишком много!»

– Но я-то тут при чем? – задала Жерминьяк ожидавшийся от нее вопрос.

– В вашем доме, любовь моя, хранится некая вещь, имеющая для тамплиеров величайшую ценность и способная поставить их выше Его Величества!

– Но что же это за вещь? Почему я о ней не знаю?! Вероятно, что-то, оставшееся от бабушки? Но где же оно хранится?

– Увы, это мне неизвестно, – солгал д’Эрикур.

– Откуда же вы можете знать о таких вещах?

– Мне рассказал один человек, имени которого мне не хотелось бы сообщать. Это случилось… – Виконт уже хотел сказать «в Бастилии», но вовремя сообразил, что мадемуазель, сопоставив даты, может сделать правильный вывод о том, что причиной его сватовства была не любовь, а желание завладеть реликвией. – Это случилось в масонской ложе… буквально месяц назад. Вообразите мою радость и одновременно мой ужас, когда я узнаю подобные вещи о собственности своей возлюбленной!

Софи не скрывала растерянности:

– Поверить не могу, что все сказанное вами – правда! Так, значит, бандиты охотились не за моей жизнью, а за неким сокровищем? Но как же нам теперь поступить?!

– Ни на минуту не оставлять без внимания вашу собственность! – с готовностью ответствовал д’Эрикур. – Обвенчаться, а затем, не мешкая, отправиться в ваш дом и приложить все усилия, чтобы найти реликвию.

– Но как мы ее отыщем?!

– У меня есть некоторые указания… Но я сообщу их вам только после женитьбы!

«Вот так, – подумал виконт. – Пусть корыстный интерес будет не только у меня, но и у нее».

– Так, значит, придется вернуться в мой дом? Признаться, он мне так неприятен… И даже страшен…

– Но ведь вы будете не одна! Вдвоем, объединившись, мы будем представлять гораздо более сильную угрозу для тамплиеров, нежели по отдельности! Главное, всегда держаться вместе! И не бояться!

– А может быть, просто отдать им реликвию?

– Ни в коем случае! Неужели такая просвещенная и смелая особа, как вы, могла предложить подобное?! Как?! Неужели я забыл вам сказать? Ну конечно! Тамплиеры желают похитить реликвию, потому что она способна помочь им разогнать Генеральные Штаты!

– Как?! Генеральные Штаты?!

– Да-да! А потом уничтожить всех просвещенных министров, перерезать всех свободомыслящих людей и в конце концов установить тысячелетнее царство обскурантизма и мракобесия!

– Ах вот как! В таком случае… Хм… В таком случае… – На лице девушки ясно читалась борьба между азартом и страхом, приверженностью Просвещению и нежеланием возвращаться в постылый дом, чтобы бросить вызов неизвестно кому. – В таком случае действительно придется снова ехать на улицу Кенкампуа. Но, может быть, хотя бы одну ночь мы проведем в этих стенах, а, виконт?

Софи посмотрела на д’Эрикура нежно и жалобно. Черт возьми! А ведь он к ней по-настоящему привязался! Тамплиеры жили без свитка почти четыреста лет, поживут еще капельку. Тем более, что уже вечер, играть свадьбу впопыхах, а потом на ночь глядя тащиться на улицу Кенкампуа неохота…

– Хорошо, дорогая. Сегодня вы будете ночевать в этой спальне. А завтра, едва рассветет, мы отправимся в церковь и сделаемся законными супругами. Впрочем, ждать этой формальности для удовлетворения наших общих желаний совершенно не обязательно…

13

– Ну-ка останови, – сказал Кавальон извозчику.

Тот велел лошади встать. Дело было на Кузнечной улице, а точней, возле рынка Невинных, почти в том самом месте, где сто семьдесят лет назад Равальяк нанес смертельный удар Генриху IV. Вечером Кавальон, как всегда, планировал посещение мессы в Святых Ле и Жиля, но, пока было время, не упускал возможности подработать. Сейчас он ехал с гадательного сеанса, в течение которого предсказал неким знатным дамам счастливые номера лотереи, и направлялся в полицейское отделение, для которого подготовил новый доклад. Алхимик глядел в окошко наемного экпажа без всякой цели, но взгляд его неожиданно зацепился за герб д’Эрикуров, украшавший карету, оставленную возле входа на рынок. Как?! Виконт или граф самолично приехали за капустой? Быть такого не может! Опытный авантюрист сразу почувствовал, что тут кроется какая-то тайна!

Плюнув на планы насчет полиции, Кавальон вылез из экипажа и, расплатившись с извозчиком, отправился на базар.

Ему понадобилось около десяти минут, чтобы, быстро перемещаясь между рядов, внимательно оглядывая всех окружающих и выспрашивая у торговок, не проходил ли тут аристократического вида мужчина, найти д’Эрикура-младшего. Да еще и не одного! Напротив виконта стоял не кто иной, как Люсьен Помье. И о чем же они беседуют?

Кавальон приблизился на необходимое расстояние, так, чтобы слышать беседу, но при этом не быть замеченным.

– …может, и я поддерживаю устремления третьего сословия к поименному волеизъявлению, – донеслось до ушей алхимика – но, однако же, я не позволю… Не позволю относиться ко мне без должного уважения! Я дворянин! И мой пращур в битве при Азенкуре…

– Дворянин! Велика заслуга! Вы всего лишь дали себе труд родиться!.. Кстати, как у вас дела со сватовством? Скоро ли мадемуазель де Жерминьяк превратится в виконтессу д’Эрикур?

– Венчание состоится уже завтра. Но, к сожалению, вы, ненаглядный Помье, на него не приглашены!

«Уже завтра!» – повторил про себя шокированный Кавальон. Не может быть, чтобы де Сеоры все-таки согласились на этот брак! Но что же произошло? И главное – на месте ли шкатулка, инкрустированная раковинами? Если даже и на месте, то завтра, а может быть, даже уже сегодня она окажется в руках этого баловня судьбы, д’Эрикура! Не допустить! Ни за что!

Алхимик бросился в направлении улицы Кенкампуа. Весь путь ему пришлось проделать пешком: извозчик уже уехал, а поймать нового было не так просто. К дому Кавальон подбежал запыхавшимся и растрепанным. Впрочем, это сделало разыгранный им дальше спектакль еще более убедительным.

Когда служанка доложила о приходе господина Шарпантье, приказ его впустить последовал незамедлительно. Мадемуазель вышла встречать гостя со следами недавних слез. И от взора авантюриста они не укрылись.

– Месье Шарпантье! Мой возлюбленный друг! Мой учитель! – заговорила святоша. – Право же, я не чаяла увидеть вас сегодня прежде мессы! Но что за счастье! Что за честь принимать вас под этим кровом!

– Сударыня! Все это весьма лестно, но я пришел к вам не ради того, чтобы выслушивать комплименты! Я здесь, чтобы помочь спасти вашу подопечную! Во время послеобеденного отдыха мне явился архангел, который сказал, что с Софи Жерминьяк случилось нечто дурное… Поэтому я и примчался.

Опекунша разрыдалась:

– О, вы правы! Вы правы, впрочем, как и всегда! Несколько часов назад Софи пропала! Похоже, она сбежала с каким-то бессовестным человеком! Ее видели садящейся в наемный экипаж!

– Так вы ее искали?

– Мы с братом сначала решили, что Софи сбежала к этому негодяю, в которого влюблена, и послали туда за ней. Но там ответили, что никакой девушки в доме нет и что этот ее так называемый жених вообще ничего не знает о побеге! Но где она еще может быть? Мы мучаемся в догадках! Брат поехал в Версаль, потому что Софи постоянно рвалась именно туда, к Генеральным Штатам. Я осталась одна, Шарпантье! И я понятия не имею, где сейчас вверенная мне душа! Жива ли она? Не обрекла ли она себя окончательно и бесповоротно на адские муки?!

– Я помогу вам, – сказал Кавальон.

– О, учитель!

Де Сеор предприняла очередную попытку повалиться на колени, но опять была остановлена.

– Господь, явившийся в моем сне, рассказал, что Софи сбежала, и велел мне отправиться на ее поиски. Он же сообщил о том, что ваша племянница имеет еще одного жениха, кроме того, которого вы знаете…

– Ах, грешница! – с новой силой заплакала опекунша. – Ах, какой позор! Она окончательно погубила свою душу!

– Нет, сударыня! Мы еще сможем спасти душу вашей девочки, если будем действовать быстро! Во сне мне было явлено, что имя соблазнителя, увезшего Софи, написано на бумаге, спрятанной в покоях девицы в инкрустированной раковинами шкатулке.

– Инкрустированной раковинами?

– Да. У вашей племянницы такая имеется?

– Ах, откуда мне знать! Она не пускает нас ни в свою спальню, ни в будуар! К тому же мы с братом живем в этом доме совсем недавно и отнюдь не являемся хозяевами хранящихся тут вещей…

– Все понятно. Тогда я должен немедленно подняться в покои вашей племянницы и приложить все усилия, чтоб разыскать шкатулку. Вы дозволяете, мадемуазель?

– О да, конечно!

«Еще бы она не позволила!»

Де Сеор отвела Кавальона в покои Софи. Он не шел туда – мчался! Еще бы, столько мечтать, столько интриговать, столько планировать, наконец, понести такие издержки – и быть у цели! Даже такому видавшему виду авантюристу, как Кавальон, трудно было поверить в свою удачу. Неужели ему удалось, и вполне законно, проникнуть в заветный дом, в заветные комнаты? Неужели до свитка действительно подать рукой? Неужели Помье, д’Эрикура и тамплиеров действительно удалось обставить? Сердце авантюриста взволнованно колотилось.

Покои мадемуазель Жерминьяк выглядели именно так, как и представлял их охотник за свитком. Сцена с пастушками на экране, закрывающем камин с ионическими колоннами. Новомодная картина с воинственными древними римлянами на фоне «китайских» обоев с изнеженными журавликами и жеманными побегами бамбука, покрытыми розовыми цветочками. Бюст Дидро на туалетном столике среди притираний, помад и маленьких пузырьков с какими-то душистыми снадобьями. Там же – книжный нож слоновой кости. И ни одной книги в поле зрения.

Кавальон окинул взглядом комнаты. Шкатулки не видно. Бросился к секретеру – может быть, там? – но силой воли остановил себя. Нет, так жадно и откровенно копаться в чужом имуществе неприлично. Если не святоша, то слуги могут в чем-нибудь заподозрить. Надо всех разогнать.

– Я должен вознести молитву Отцу Небесному, дабы узнать точное положение искомой вещи, – напыщенно произнес Кавальон. – Будет мне дозволено остаться одному для этого таинства?

Де Сеор беспрекословно удалилась, уведя с собой прислугу.

«Так-то лучше!»

Авантюрист бросился обыскивать комнаты. Секретер! Письма, перья, картинки… какая-то ерунда… Туалетный столик! Тут есть несколько шкатулок с украшениями. Не то… Комод, комод! Чулки, подвязки, ленты, нижние рубашки… запчасти для кринолина. Второй ящик, третий… А это что? Ну-ка! Коробка! А в ней? Хм, дневник. Вполне закономерно… Шифоньер! Может, в нем? Стоп! А кто это шепчется?

Шум голосов за стеной заставил Кавальона насторожиться. Интуиция подсказала авантюристу, что он в опасности. Поискав какой-нибудь сосуд и не найдя ничего лучше ночной вазы, псевдо-Мессия быстро приставил ее к стене и приник у ней ухом.

Услышанное повергло Кавальона в панику.

– Да говорю же вам, госпожа, это он! Тьенетта подвердит.

– Взаправду он! Тот самый! Старую барыню умертвил, а теперь и по вашу душу явился!

– Как же… Но… Быть такого не может… Вы его знать не можете… Это… благонравнейший человек!

– Какое там благонравие, госпожа! Помним мы его! Сразу в лицо узнали! Он же и украшения утащил…

Все понятно. Дальше слушать было бессмысленно. Вернее, даже опасно, имея в виду фактор времени. О шкатулке со свитком теперь тоже следовало забыть.

Срочно сматываться отсюда!

Вот только как?

Покои Софи располагались на втором этаже. Бежать по лестнице на первый, а потом еще и добираться по анфиладам комнат к выходу было самоубийственно: в том, что где-нибудь по пути Кавальона схватят и скрутят два крепких лакея, сомневаться не приходилось. Спрятаться где-нибудь в доме, чтобы дождаться того момента, когда слуги мадемуазель де Сеор устанут искать и решат, что обманщик уже убежал? Нет, рискованно. Выбраться на крышу? А что дальше? Остается только через окно. Но ведь Кавальон не обезьяна и не кошка, чтобы прыгать со второго этажа и лазать по стенам! Можно было бы, конечно, сплести веревку, к примеру из простыни, но на это не хватит времени…

В панике Кавальон забегал по комнате. Высунулся в окно. Потом в другое. Никакой помощи, никаких подсказок. Ни труб, ни выступающих деталей. Только сад внизу. А до сада – изрядное расстояние. Неужели погиб?! Неужели арест и суд?! Выдержать столько испытаний, провернуть столько афер и теперь провалиться из-за такой глупости?! Нет, невозможно поверить!.. А это что?..

Стоило отчанию на миг завладеть авантюристом, как прямо на его глазах произошло чудо – до того своевременное, что Кавальон едва не поверил в Бога. Прямо у него на глазах в проем одного из окон плавно опустились две жерди… не могущие быть ни чем иным, как концами лестницы!

Кавальон метнулся к окну, разумеется, не к тому, где возникла лестница, а безопасности ради к соседнему. Он едва поверил своим глазам, когда увидел поднимающегося к комнате девицы… Люсьена Помье!

Ну естественно! У услышавшего о близкой женитьбе д’Эрикура писателя возникли те же самые мысли, что и у Кавальона! Он тоже решил предпринять отчаянную попытку завладеть драгоценной шкатулкой в последний момент. Но что же теперь?

Первой мыслью авантюриста было ни в коем случае не допустить литератора в покои Софи. Сбросить его вниз, а самому завладеть лестницей! Впрочем, уже в следующую секунду Кавальон понял, что это плохой план. Борьба с Помье займет некоторое время, а появления святоши и слуг, готовых схватить лже-Мессию, можно было ждать в любую секунду. Наверняка они ворвутся сюда раньше, чем писатель успеет найти шкатулку! В таком случае…

Кавальон быстро спрятался за портьеру, продолжая держать руке уже пригодившуюся ночную вазу. Пару секунд спустя в комнате появился запыхавшийся литератор. Стоило Помье ступить на пол, как он немедленно получил вазой по голове и благополучно свалился под ноги Кавальону. Оставалось лишь воспользоваться писательской лестницей.

14

Первым, что увидел Помье, очнувшись, был дорогой паркет, как в знатных домах. «Я умер и попал в рай?» – пронеслось в голове писателя, раскалывающейся от боли. Сразу за этим глаза зафиксировали какие-то башмаки и края юбок. Одна, вторая, третья женщина… Обступили его кругом. Неужели мусульмане были правы относительно обитательниц рая?..

– Глядите, очнулся! – сказала одна.

– Шевелится, негодяй!

– Притворялся!

В голосе гурий не слышалось ласки, которую им было положено источать. Помье собрался с силами и сел. Только теперь, оглядевшись, он вспомнил, что лез за волшебным свитком в покои наследницы Жерминьяк. Очевидно, долез. Здесь теперь и находится. Значит, поймали.

– Это точно не тот, что тут был?

– Говорю же, другой!

– А откуда он взялся?

– И тот теперь где?

– Быстро рассказывай, где твой сообщник? – грозно сказала одна из девиц.

Помье уже понял, что перед ним служанки и госпожа – очевидно, та самая опекунша, о коей судачили на базаре и сообщали в рукописных газетках, столь любимых сплетниками. Но о каком сообщнике идет речь? Литератор лез сюда один. Это он помнил совершенно точно. Может быть, имеется в виду строитель с соседней улицы, который одолжил ему лестницу? Нет, навряд ли. Да и уговор с ним был – друг друга не выдавать.

– Я один, – прохрипел Помье, все еще не отойдя от удара, непонятно кем нанесенного.

– Лжешь!

– Где Шарпантье?

«Какой еще Шарпантье?» – подумал писатель.

– Хотите – ищите, – ответил он, равнодушно пожав плечами.

Служанки и опекунша переглянулись.

– А сам-то ты откуда здесь возник? – спросила через несколько секунд одна из горничных.

– А то вы не знаете! – задиристо ответил Помье, которому было до того плохо, что даже оправдываться не хотелось.

Какого черта ему задают такие дурацкие вопросы?! Если его так быстро поймали, то уж лестницу-то наверняка успели заметить. С нее, наверно, и началось.

Служанок и опекуншу грубый ответ Помье почему-то не разозлил, а заставил еще раз многозначительно переглянуться.

– Это что, ты и есть? – услышал он следующий вопрос.

– А кто же еще, черт возьми? – огрызнулся писатель. – Нет, не я! Это кто-то другой!

Услышав имя Люцифера, опекунша быстро перекрестилась. В глазах женщины появился неожиданный страх. Но с чего бы это?

– Не так уж я прост, как вы думали! – добавил Помье, как мог грозно, хотя так и не разобрал, почему же его боятся.

Служанки на шаг отступили, но круга не разомкнули. Одна из них, все это время стоявшая за спиной, обежала кругом и взглянула в лицо Помье.

– Мадемуазель! – воскликнула она. – Теперь все понятно! Я его узнала! Это человек, ходивший к Николетте!

Женщины загудели. В лицо Помье одновременно уставились восемь пар глаз.

– Кажись, похож…

– Да, вроде помню…

– Точно он! Ходил, о ней выведывал…

– А через меня письма передавал!

– Да он и в людскую к ней приходил, развратник!

– Врал, будто женится! Что, удивлен? Да, Колетта мне все рассказала! Про то, как ты ее обесчестил! Бедняжка…

– Да будет земля ей пухом…

– Я правда жениться хотел! – взволновался писатель. – Если б ее не убили…

– Да ты же убил, негодяй!

– Я?! Да что вы?!

– Еще-то кому?!

– Точно! Он и убил!

– Ходил-ходил, а потом взял да исчез! После того как Николь на тот свет отправил!

– Это у них, у бандитов, такое правило: сначала девушку опозорить, а потом еще и горло ей перерезать, чтоб от ответственности уйти!

– На что только не готовы, чтоб не жениться!

– Да не я это! – оправдывался Помье.

– А кто же тогда?

– Покуда ты не завелся, была Николетта жива-живехонька…

– …а как появился, так сразу отъехала на тот свет!

– Был бы ты хорошим человеком – разве бы стал проникать в чужой дом?

– Да тут ясно все! Что разбираться-то? Надо бежать за полицией!

Нет, нет, только не за полицией!

– Клянусь, я не убийца! – воскликнул испуганный литератор. – Ведь я же… любил Николетту!

– Если б ты действительно любил, – важно произнесла опекунша, – то не стал бы вовлекать ее в смертный грех! Истинно любящий человек позволил бы Николетте дожить жизнь в невинности и через это спасти свою душу! А ты – искуситель! Преступник! Пособник Антихриста!

Служанки посмотрели на опекуншу как на безумную, но, помня, кто есть кто, не замедлили согласиться:

– Вот именно!

– Антихрист!

– Совратитель!

– И гореть тебе в аду с твоим хозяйством!

– Николетту укокошил, а теперь еще за нами явился!

– Стойте! – закричала опекунша. – Мне все ясно! Это оборотень! Он перекинулся в другое обличье, чтобы увлечь меня! Он демонстрировал мне чудеса, сотворенные силой не Бога, но дьявола! О, я несчастная! Как я могла так жестоко обмануться! Как я могла позволить сбить себя с Твоего истинного пути, Отец Небесный?!

Помье совершенно перестал понимать, что происходит. Оборотень? Чудеса? Чертовщина!

– Он убил старушку! Убил Николь! А теперь явился убить меня! – продолжала причитать опекунша.

– Оборотень, оборотень! Дьявол! – заголосили служанки.

– Но теперь ты попался!

– Теперь не уйти тебе!

– Позовите Тьерри!

– Позовите Лорана! Пускай его свяжут!

– Тьенетта, беги за полицией!

– Нее-е-е-ет! – заныл Помье. – Я не убийца! Я… я просто вор!

– АХ, ТЫ ЕЩЕ И ВОР?! – хором спросили женщины.

«Облажался, – подумал писатель. – Теперь уж мне точно головы не сносить».

Стоило ему это подумать, как на лестнице послышались шаги. В покоях Софи повился мальчишка-слуга.

– Сударыня… – начал он, запыхавшись. – Там… в саду… Тьерри поймал какого-то человека!

– Кого?! – закричали женщины.

– Тьерри говорит… – взволнованно сказал мальчик, еще не восстановивший духание после бега. – Тьерри говорит, что это тот самый, которого несколько раз видели возле дома… И тот, который однажды залез в окно!

Помье не представлял, о ком речь. А вот женщинам, кажется, все было ясно.

– Я должна взглянуть, – сказала опекунша.

– И мы, и мы! – заголосили любопытные служанки.

– А что делать с этим?

– Запремте его пока!

– Точно! Двери на ключ – и не убежит!

Через минуту литератор был уже в пустых покоях. Вот так везение!

Не теряя драгоценного времени, он кинулся к своей лестнице, убрать которую никто так и не удосужился.

Только добравшись до дому, писатель сообразил, что, оставшись в покоях Софи в одиночестве, не додумался воспользоваться шансом поискать инкрустированную раковинами шкатулку. Так перетрусил, что сразу дал деру. Даже не вспомнил, зачем пришел.

На чердаке в тупичке Собачьей Канавы Помье, как всегда, не ждало ничего хорошего. Из комнаты слегка тянуло дымом: если на дворе май и топить печи для обогрева больше не надо, значит, Тереза что-нибудь варит на очаге, заключил литератор. К сожалению, он ошибся. На ужин была лишь вода, а дым шел из утюга, которым прачка гладила чьи-то простыни.

– Где шатался? – спросила она, пристально рассмотрев сожителя, так, словно пыталась прочесть мысли у него в голове.

– Гулял, – сказал Помье.

Тереза хмыкнула. Видно было, что она не верит, но ввязываться в свару и тратить силы на выяснение правды не хочет. Помье тоже не был настроен на оправдания. Глупой бабе не объяснишь, что сегодня он потерял свой последний шанс завладеть мировым господство! Потерял, да еще так нелепо!

Можно было бы усесться за роман, но стол был занят глажкой. О том, чтобы завести второй или, к примеру, конторку, в комнате размером в два туаза на полтора, и речи быть не могло. Судя по куче свежевыстиранного белья, глажка была надолго. Помье не оставалось ничего другого, кроме как лечь на кровать и поразмышлять о бренности всего сущего.

– Ишь развалился! – прервала его философствования Тереза. – Я пашу как лошадь, а он даже не изволит пошевелиться! Черт бы тебя побрал! Когда ты найдешь работу, Люсьен?!

– Я работаю, – ответил литератор. – Я пишу стихи.

– Стихи он пишет! Матерь Божья! Сколько раз я это слышала! И много тебе приносят эти стихи, а? Ответь мне!

Помье промолчал. Какой смысл распинаться перед неграмотной прачкой, которая все равно никогда в жизни не сможет понять гениальности сочинений Мольера и Буало? Сегодня Помье был у самой цели. Он бросил вызов судьбе и могущественному ордену, попал в ловушку, вырвался из нее, был в шаге от богатства, от величия… И не сделал этого шага! Вот черт! Сейчас все могло бы быть по-другому! Сейчас бы Тереза его не пилила. Он ел бы с ней пулярку… Или даже кого-нибудь пожирнее… Или даже с кем-нибудь покрасивее…

Дьявол! Ну почему он не сообразил?! Надо было там хоть брошку прихватить! И то бы польза.

– Кстати, к нам тут люди откупщика приходили, – буркнула женщина. – Интересуются, скоро ли ты собираешься подати заплатить.

– Подати? Это проявление деспотизма и произвола, – вздохнул писатель, раздавив клопа под правым боком. – Тереза, ведь я говорил тебе, что из принципа не желаю вносить эти гнусные платежи, не оправданные никаким общественным благом! Жан-Жак Руссо не платил поголовной подати, потому что считал ее унизительной! И в конце концов его освободили от поборов!

– Но тебя-то никто не освободит, – сказала Тереза. – Еще неделя-другая, и вооруженные люди явятся сюда, чтобы начать отбирать за долги наши вещи! Ты этого добиваешься?

Помье умолчал об одной подробности. Руссо не только не платил налогов, но и запрещал своим близким делать это вместо него. Люсьен такого запрета не делал. Вероятно, именно поэтому его ежегодные неприятности с откупщиками постепенно исчезали сами собой.

– Да какие у нас вещи? Что с нас взять? Разве только сундук? Да и в нем одни мыши.

– В нем не мыши, а твой зимний плащ! Вот явятся приставы, схватят его да прямо на улице и продадут за бесценок! Что тогда будешь делать? Всю зиму в комнате просидишь? – Тереза взмахнула пятнадцатифунтовым утюгом, чтоб разжечь угли внутри него. Дым пошел с новой силой. – Ты же получил что-то за поэму. Отдай им эти налоги, чтоб отвязались!

– И не подумаю. Не для того я писал свое гениальное сочинение, чтобы финансировать деспотизм! Я этих налогов не одобрял – а стало быть, и платить не обязан! Вот им! – Помье показал кулак. – Я и соль покупать не желаю!

В нормальных, цивилизованных странах, где правили просвещенные короли и царицы, соль стоила в шестьдеят раз дешевле, чем в деспотической Франции, где косвенный налог на этот продукт был основной статьей доходов казны. Помье и правда никогда не покупал соли. Если литератор и бывал на рынке, то разносчиков ее специально обходил стороной. Правда, еда, которую готовила Тереза и поглощал Люсьен, не была пресной… Но в тонкости поварского искусства Помье не вдавался.

– Узнай, который час, – сказала женщина.

– Это тебе зачем? – встрепенулся Помье, неожиданно позабыв о налогах и деспотизме.

– Прошу, значит, надо! А ну, подымайся! Хватит бока-то пролеживать!

Часов у писателя не было. Имелись когда-то, да сперли на рынке, когда зазевался. Теперь, если была нужда узнать время, Терезе или Помье приходилось ходить к жильцам с нижнего этажа – единственным обладателям хронометра во всем доме.

Зачем прачке знать время? Тем более уже позно, скоро ложиться, думал Помье. Впрочем, никакого благовидного предлога, чтобы отмазаться от похода к соседям, у него не было. Кряхтя, писатель слез с сенного тюфяка и пошел на лестницу.

– Без пятнадцати девять, – сказал он, вернувшись.

Женщина чертыхнулась.

– Последи за утюгом, чтобы не загорелся, – сказала она, быстренько обуваясь. – А если хочешь позавтракать утром, погладь, не лежи.

– Ты куда? – удивился Помье.

– На прогулку, – ответила прачка, набросила шаль и ушла.

15

Виконт пробудился в дурном настроении, но в чем причина этого недовольства, вспомнил не сразу. Потом разглядел особу подле себя, узнал в ней Софи и сообразил. Сегодня у него свадьба!

Церемонию должен был совершить знакомый священник в одной небольшой церквушке. Никакого пышного празднества, разумеется, не предполагалось: невозможно было подготовить свадьбу столь скоропалительно; кроме того, д’Эрикур не особенно уважал институт брака, равно как институт Церкви, так что подробности глупого и фанатического обряда, рожденного предрассудками, его абсолютно не волновали.

Отец узнал о скором венчании вчера, перед отходом ко сну. Виконт, конечно, не рассчитывал на то, что старик обрадуется, но и особого гнева не ожидал. Граф д’Эрикур, разумеется, прочил своему сыну более родовитую и богатую партию, но какой смысл ругаться, когда ничего уже не изменишь? В конце концов, законная женитьба должна была показаться графу не самой худшей из выходок шалопая-виконта. Он мог бы даже возблагодарить Небеса за то, что сынку не пришло на ум венчаться с какой-нибудь горничной или актрисой… Однако отец, узнав о планах виконта, разразился получасовой тирадой о никчемности современных нравов, а затем заявил, что ноги его не будет завтра в церкви. Сюзанна, разумеется, поддерживала мужа. Если бы эта ссора не была всего лишь эпизодом в нескончаемой череде скандалов, происходивших между отцом и сыном, у виконта могли бы возникнуть опасения относительно наследства.

Простыня была чистой. Впрочем, жених и не ожидал, что на ней возникнут следы невинности. Д’Эрикур был уверен, что его вольнодумная избранница, так часто и так нарочито бросавшая вызов приличиям, давно уже потеряла главную часть своего девичьего приданого. Он ошибся! При попытке виконта отрепетировать исполнение супружеского долга выяснилась совершеннейшая неопытность мадемуазель в постельных делах. Четырежды д’Эрикур решался пойти в наступление, но всякий раз вынужден был останавливать атаку из-за протестов Софи, оказавшейся столь же нетерпимой по отношению к боли, как и по отношению к старым модам. Раздраженный, д’Эрикур бросил эту затею и, повернувшись спиной к невесте, уснул.

Ему снились магический свиток и прежние женщины.

После пробуждения Софи и двухчасового совместного туалета (виконт мог тратить на прихорашивание и больше времени – когда угодно, но не сегодня!) д’Эрикур велел закладывать карету. Ему не терпелось войти в дом Жерминьяков в качестве хозяина и с полным правом получить заветный свиток. Софи не торопилась. Вольнодумная особа выказывала те страх и волнение, которые девушки всегда чувствуют перед свадьбой и которых, однако же, никак нельзя было ожидать от нее. Мадемуазель не отходила от зеркала, выискивала новые и новые несовершества в своей внешности, тянула время. Д’Эрикуру стало казаться, что она вообще не хочет замуж. Даже напоминание о договоре со священником, который уже ждет, не заставили ее поторопиться. Лишь слова о том, что, став замужней дамой, Софи с полным правом сможет выгнать надоевших де Сеоров в их Овернь, придали невесте решимости. Забираясь в карету, она, видимо, предвкушала, как, едва ступив на порог родного особняка, прикажет осточертевшим опекунам проваливать восвояси. Виконт, в свою очередь, думал о свитке. Ни одна поездка еще не казалась ему такой длинной, столь утомительной, такой действующей на нервы.

Почти всю дорогу нареченные молчали. Обсуждать события ночи не хотелось. А что касается дневных дел, то, после того как проблема сопротивления де Сеора их браку осталась в прошлом, говорить оказалось не о чем. Пару раз они все-таки обменялись какими-то репликами по поводу Генеральных Штатов и положения государства, но это была больше светская болтовня, каковую можно услышать в каждом салоне, нежели разговор жениха и невесты. Впрочем, д’Эрикур был даже рад молчанию. Визгливый голос нареченной, по крайней мере, не отвлекал его от размышлений о заклинании тамплиеров.

Не возникнет ли каких-нибудь непредвиденных обстоятельств во время венчания? Не воспротивится ли новобрачная тому, чтобы поехать на улицу Кенкампуа сразу по завершении таинства? Как долго придется искать шкатулку? Не выбросила ли ее Софи, не потеряла ли, не вытащила ли свиток? Как распорядиться атлантическим манускриптом? Не лжет ли купленный у незнакомца рассказ? Да и не была ли, в конце концов, выдумкой история, рассказанная Феру? Все эти вопросы занимали мысли д’Эрикура, когда карета неожиданно остановилось. Нет, так быстро доехать до места они не могли. Неужели затор? И за что это невезение?!

Софи, похоже, тоже неприятно удивилась остановке. Она выглянула из окошка, чтобы посмотреть на дорогу.

– Ну что там?.. – спросил д’Эрикур.

Одновременно с его словами невеста издала страшный крик и отпрянула в глубь кареты. В окошке мелькнуло чье-то лицо, а застонавшая мадемуазель повалилась на плечо виконта. Увидев, что вся грудь Софи в крови, виконт хотел было что-то выкрикнуть, но не успел. Ближняя к нему дверца кареты распахнулась, и невидимые руки выволокли виконта наружу. Д’Эрикур упал лицом на мостовую, разбил нос, но сразу же об этом забыл, потому что в спину вонзилось что-то острое, причинив такую боль, какой он не испытывал никогда в жизни. Страшный крик кучера, донесшийся откуда-то с высоты, был последним, что слышал виконт перед тем, как на его голову обрушился удар, заставивший померкнуть все краски.

Очнулся д’Эрикур в своей постели. Раны болели. Не было сил ни на то, чтоб подняться, ни даже на то, чтобы сесть.

Мачеха Сюзанна в черном платье и с уже заметным животом сидела подле виконта.

– О! – воскликнула она, встретившись взглядом с пасынком. – Господь Бог услышал наши молитвы! Лора! Скажи графу, что виконт пришел в себя!

Через минуту у постели д’Эрикура появился отец. На его лице не было ни привычного недовольства, ни гнева, ставшего для сына обыденным. Впервые за долгое время отец улыбался. «Значит, он небезразличен к моей судьбе!» – с удивлением понял раненый. Это была его первая ясная мысль после встречи с убийцами. Вторая, пришедшая сразу за первой, касалась невесты.

– Что с Софи? – прошептал д’Эрикур.

Граф и мачеха беспокойно переглянулись.

– Только не лгите! – добавил виконт как мог громко.

Он уже заметил, что отец тоже в траурном одеянии.

– Сын мой, – скорбно отозвался тот, держа виконта за руку. – Похоже, этот союз не был угоден Небесам. Ваша семейная жизнь закончилась, не начавшись. Мадемуазель де Жерминьяк…

– Ее больше нет, – завершила Сюзанна. – И кучера тоже.

Виконта охватило чувство потери, неизвестное ему пятнадцать лет, со смерти матери. Сразу за ним пришло чувство вины. Позарился на свиток, впутал в эту игру наивную девушку, затеял женитьбу не из любви, не ради семейства, а только из любопытства, из интереса добыть необычную вещь… Паскаль, потом Колетта, а теперь ее хозяйка… Тамплиеры выполняют свои угрозы… Вместе с виной д’Эрикур теперь чувствовал совершеннейшее бессилие, свою жалкую неспособность на что-либо повлиять, ощущал себя проигравшим.

– Я могу увидеть тело? – спросил он.

В том, что на спине невинной вольнодумицы есть крест, виконт ни секунды не сомневался. И все же следовало в этом убедиться. Вдруг кроме креста там обнаружатся еще какие-то знаки?

Но, увы, увидеть их д’Эрикуру было не суждено.

– Сын мой… Мы уже похоронили их обоих, – сказал граф. – Прошло всего четверть часа, как мы вернулись с кладбища.

– Вы три дня пролежали без чувств, – пояснила Сюзанна.

Так вот оно что! Значит, он даже не смог проводить несчастную, погубленную им Софи в последний путь! А кучер… Бедный кучер, он же был совсем ни при чем!..

– На спине моей невесты… – для того чтобы произнести эту длинную фразу, раненому виконту пришлось выжимать из себя последние силы. – На спине у нее был крестообразный надрез?

Отец и его жена снова переглянулись. Еще не хватало, чтобы они решили, будто он бредит!

– Две перпендикулярные линии, вырезанные на теле ножом? – пытался пояснить д’Эрикур, еле ворочая языком. – Нечто вроде креста? На спине?

– Вы имеете в виду свои ранения? – спросила Сюзанна.

– Сын мой, все ваше тело изрезано, – отозвался отец. – Кажется, вы начинаете вспоминать, что с вами произошло. Это признак выздоровления. Да, на вашей спине в самом деле есть два надреза, чем-то напоминающих католический крест. Но раз вы смогли найти в себе мужество выдержать эту пытку, то и выздоровление не составит для вас труда. Уверен, очень скоро вы будете так же активны и веселы, как и до нападения!

Неделю виконт был между жизнью и смертью. Лишь к началу июня он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы, лежа в постели, принимать посетителей.

А посетители… Их было столько, сколько виконт и представить себе не мог!

Даже во время романа с самой красивой дамой Парижа, даже после освобождения из Бастилии, даже после приснопамятного обыска… да что там!.. даже в собственных мечтах он не был так популярен! Приключившаяся на днях кончина наследника престола – семилетнего ребенка, давно хворавшего, – и та, похоже, не взволновала общественность так, как нападение на виконта. Друзья, приятели, знакомые, незнакомцы наносили ему визиты один за другим. Вручали подарки, соболезновали ввиду потери невесты, пеклись о д’Эрикуровом здоровье, спрашивали, ищут ли преступников. В первый же день после того, как врач разрешил виконту принимать гостей, его посетили четыре двоюродных брата, пять бывших любовниц, обе мадам де Шампо, Пальмароль, молодой Гримо де ля Реньер (сын генерального откупщика и любитель экстравагантных пирушек), а также – этого виконт никак не мог ожидать! – герцогиня де Граммон собственной персоной. Она, как и все предыдущие визитеры, сказала, что д’Эрикур – настоящий мученик Просвещения и что Софи, несомненно, убили те же мерзавцы, которые незадолго до этого расправились с ее бабушкой и навлекли подозрение на виконта.

Поток гостей казался бесконечным. Д’Эрикура почтили визитом и Ривароль, и кавалер де Буффле, и жена знаменитого математика Кондорсе, которого прокатили на выборах в Штаты, и мадам де Сталь. Даже исписавшемуся драматургу Бомарше, который теперь зарабатывал на военных поставках, было дело до д’Эрикура. От предложения сочинить о нем трагедию в духе Софокла виконт отказался. А вот идея Виже-Лебрен, известной художницы, написать д’Эрикура в постели ему понравилась.

Кроме визитеров, к виконту приходили еще и письма. В основном это были послания из Версаля: депутаты Генеральных Штатов, а также те, кто не мог оторвать глаз от зрелища их величественных заседаний, приносили соболезнования на бумаге. Судя по тому, что читал раненый, в Версале только и говорили, что о нападении на него! Ларошфуко желал выздоровления, Лафайет обещал разыскать убийц, Ноайль восхищался мужеством д’Эрикура и сообщал, что гордится таким современником. Было письмо и от герцога Орлеанского. Он заверял, что собрание депутов возмущено нападением на чету просвещеннейших людей Франции в день их свадьбы и горит желанием устроить такие порядки, чтобы гонители демократов, поборники фанатизма и деспотизма не смели поднять головы. «Решимость нашей ассамблеи все возрастает, – писал герцог. – Пелена предрассудков спадает с глаз тех, кто еще вчера боялся поколебать существующие обычаи. Даже почтение к Его Величеству не может пересилить нашего возмущения царящими при дворе порядками и разгулом преступного мракобесия. Депутаты желают реформ. Ваша жертва была не напрасной, виконт, ибо нас ждут великие времена!»

Что и говорить, воодушевление депутатов виконт мог заметить и без герцога! Ведь из Версаля ему писали не только знакомые. Даже какие-то темные личности, никому не известные людишки, провинциалы, волей судеб затесавшиеся в ряды представителей третьего сословия и никогда не видевшие д’Эрикура, спешили засвидетельствовать ему свое почтение. Какой-то анатом по фамилии Гильотен беспокоился о здоровье виконта и предлагал ему свои медицинские консультации. Другой депутатишка, Робеспьер, представлявший провинцию Артуа, прислал д’Эрикуру письмо на семи страницах, где, кроме пожеланий и соболезнований, изложил за каким-то чертом свою политическую программу. К письму прилагалась нуднейшая речь, содержавшая восемь страниц, которую Робеспьер то ли произнес, то ли собирался произнести в Генеральных Штатах и которую раненый, пробежав глазами, мгновенно отправил в мусорную корзину.

Одним словом, д’Эрикур сделался таким знаменитым, что ни письма, ни визиты незнакомых людей его больше не удивляли. Вот почему, когда слуги доложили о приезде некоего господина Вейсгаупта, чья фамилия ни о чем д’Эрикуру не говорила, он, нимало не беспокоясь, распорядился пропустить гостя.

Стоило, однако, визитеру появиться в дверях спальни д’Эрикура, как глаза виконта широко раскрылись.

– Что же, добрый день, господин Вейсгаупт! – насмешливо произнес раненый через пару секунд. – Как давно мы не виделись! Кажется, так давно, что вы даже успели сменить фамилию! Если память мне не изменяет, в прошлый раз вас звали Кавальоном!

– Она вам не изменяет. Добрый день, – ответил гость.

Не дожидаясь приглашения, он взял стул, поставил его у постели виконта и преспокойно уселся.

Несколько секунд оба героя выжидающе рассматривали друг друга, не произнося ни слова. Наконец виконт решил прервать молчание. Стоило ему, однако, раскрыть рот, чтобы спросить, зачем пожаловал Кавальон, как тот его перебил:

– Вы, вероятно, хотите узнать, для чего я пришел? Вы сейчас спрашиваете себя: «Какого черта заявился сюда этот прохвост, про которого мне говорили столько дурного?» Вы заранее подозреваете меня в обмане. Я даже слышу, как вы сказали сами себе: «Чего бы ни предложил он – мне следует отклонить это!»

– В интуиции вам не откажешь, – ответил виконт. – Как и в умении вести диалог без участия собеседника.

– А вам не откажешь в остроумии, – одарил его ответным комплиментом Кавальон. – Что же касается цели моего визита, то тут все просто. Я пришел сообщить вам имя убийцы вашей невесты.

– Что?! – воскликнул д’Эрикур, едва не подскочив на кровати. Такого дерзкого заявления он даже от Кавальона не ожидал. – Уж не вы ли ее убили, сударь?!

– Нет, не я, – ответил тот спокойно, – а Помье.

– Помье?! Вы бредите!

– А вы так подвержены чарам этого мнимого простачка? – ухмыльнулся Кавальон.

Д’Эрикур хотел что-то возразить, но непонятная сила удержала его от этого. Помье не может быть убийцей, потому что… потому что… А, собственно, почему?

– Я вижу, что вы колеблетесь, – сказал гость. – Но взвесьте все аргументы. Вспомните, как вел себя Помье в тот вечер в Бастилии.

– А как он себя вел? – спросил виконт.

– Притворялся глупым неудачником. Делал вид, что не верит в легенду, рассказанную Феру. А ведь он сидел ближе всех к этому несчастному и вполне мог подбросить отраву в его тарелку!

– Отраву… – пробормотал д’Эрикур, силясь вспомнить обед в Бастилии.

– А потом он первым бросился к Феру, делая вид, будто пытается помочь ему! Мы с вами еще и не поняли, что случилось, а этот писатель уже звал священника! Разве не странно?

Виконт копался в воспоминаниях. Он уже забыл, как в точности было дело, но рассказ Кавальона казался похожим на правду.

– Весьма любопытно, что вы говорите это только сейчас, господин Ходецкий… или лучше называть вас Кавальоном?.. или все-таки Вейсгауптом?.. Ах, право, я запутался! – язвительно произнес д’Эрикур. – Что же вы медлили? Хотели сначала дождаться, когда Помье умертвит побольше народу?

– Увы! Прозрение снизошло на меня слишком поздно, – ответствовал гость, которого никак не удавалось вывести из себя. – Я смог разоблачить Помье совсем недавно…

– Интересно, каким же образом? – продолжал ехидничать д’Эрикур. – Приснился вещий сон? А может быть, вся правда о Помье снизошла на вас вместе с новой фамилией?

– Фамилия Вейсгаупт не нова, – ответил гость. – Это фамилия, данная мне при рождении. А вас, месье виконт, я считал более просвещенным.

– Что вы…

– Я хочу этим сказать, что мое имя знает вся Европа. Удивительно, что вы его не знаете.

Д’Эрикур не смог скрыть замешательства. Вейсгаупт сел к нему поближе, поглядел глаза в глаза и начал свой рассказ:

– Многим людям я представлялся под разными именами, месье виконт. Многих обманывал, это правда. Но вам врать не стану. Вы слишком ценный союзник для меня, месье д’Эрикур. Итак, я сообщаю вам свое подлинное имя: Адам Вейсгаупт.

Раненый заморгал. Теперь ему показалось, что он уже где-то слышал такое имя.

– Я родился сорок лет назад в Баварии, во владениях Виттельсбахов, – продолжал между тем человек с бесконечным числом фамилий. – Не скрою, судьба одарила меня неплохими способностями. В двадцать с небольшим я уже стал профессором родного университета в Ингольштадте. Я преподавал юриспруденцию. Но писаное право было мне не очень интересно. Куда больше я любил право естественное – то, которое есть у каждого, независимо от сословия и богатства, то, которое так гнусно попирается во Франции и о котором почти ничего не известно в германских землях… Я мечтал о царстве Просвещения, виконт! Я хотел видеть родную Баварию свободной от власти церковников и плена предрассудков, хотел, чтобы разум и уважение, а не обычаи и заблуждения руководили человеческими отношениями! Я хотел конституции для своей страны, хотел добродетельного правительства… Наконец, я желал знать намного больше, чем позволяли мне знать мой курфюрст и Католическая церковь, к которой я по рождению принадлежал! И тогда, д’Эрикур, я организовал тайный орден. Я и мои друзья поклялись не предавать друг друга, вместе прокладывая путь к Истине, и приняли римские имена. Свой орден мы назвали иллюминаты, что значит «просвещенные».

– Иллюминаты! – прошептал д’Эрикур.

Да, теперь он вспомнил историю баварского ордена. Пять-шесть лет назад иллюминатов разогнали. Это дело прогремело на всю Европу. Каких только ужасов тогда про них не рассказывали! Виконт сразу же проникся уважением к этим славным людям…

– Да, д’Эрикур. Теперь я вижу, что вы о нас вспомнили. Все верно. Многие из братьев меня предали. Мое имя было окружено омерзительной клеветой. Начались гонения. Курфюрст вместе с церковниками разогнали все масонские ложи – единственные очаги культуры и Просвещения в деспотическом государстве, – а затем взялись за наше общество. Братья ушли в подполье. Они все еще существуют, виконт. Они все еще ведут борьбу против Католической цервки и пережитков феодализма. Что до меня, то мое имя было настолько опорочено, что мне пришлось сменить его. Четыре года назад у меня отобрали кафедру. Я вынужден был уехать из Ингольштадта… а потом и вообще из германских земель. Уже второй год я во Франции.

– Вы ищете союзников в Париже? – спросил раненый.

Он и сам не заметил, когда перестал издеваться над Кавальоном и стал ему верить.

– Конечно, – ответил иллюминат. – Где, как не здесь, искать друзей настоящему поборнику Просвещения? Мои братья в Баварии ждут меня. Я обещал им вернуться с подмогой и с новыми силами взяться за пропаганду деизма и демократии. Но кто может поддержать нас? Ни Вольтера, ни Дидро, ни д’Аламбера нет в живых! Хозяйки лучших салонов, мадам дю Дефан и мадам Жоффрен, тоже уже в ином мире! Гольбах стар и немощен. Париж уже не тот, что был раньше! Я с ужасом понимал, что мне не на кого опереться… А потом еще и угодил в Бастилию.

– И там вы узнали о свитке, – продолжил виконт.

– О нет! О свитке мирового господства я знал и раньше! Масонам давно известно об этой реликвии, а я обладаю довольно высоким градусом в обществе вольных каменщиков…

– И правда! – спохватился виконт. – Ведь масоны – наследники тамплиеров.

– Это величайшее заблуждение! – восклинул Вейсгаупт. – Уж не знаю, кто пустил эту легенду… Не иначе сами тамплиеры сочинили, будто мы с ними заодно! Но послушайте, виконт, неужели вы можете верить этой нелепице?! Масоны – общество равных, общество ревнителей Просвещения, прав человека, веротерпимости! Мы боремся за свободу и разум. А чего добиваются тамплиеры? Они не хотят ничего, кроме власти для самих себя! Филипп Красивый уничтожил этот орден, потому что он мешал объединению Франции под властью единой короны, мешал созданию единой французской нации, предназначенной встать во главе прогресса! Если сейчас тамплиеры вернутся, то снова ввергнут страну в пучину феодализма, мракобесия, предрассудков! Даже нравы современных ретроградов покажутся вам вольнодумными по сравненению с тем, что устроят храмовники! Возвращение в Средневековье – вот их подлинная мечта! Теперь понимаете, д’Эрикур, почему мы не можем позволить им завладеть свитком?

Д’Эрикур был в смятении. Он верил и не верил Вейсгаупту.

– Что же вы предлагаете?

– Союз, виконт! Теперь, когда для всех вы – светоч Просвещения и мученик за прогресс, иллюминатам не найти лучшего, чем вы, друга! Я верю, что вы – искренний последователь энциклопедистов. Поэтому я доверяюсь вам. Вы смелы, вы разумны, вы истинный вольтерьянец. Зачем нам интриговать друг против друга в поисках тамплиерского свитка, когда наши интересы совпадают? Будем искать его вместе!

– Допустим, найдем. И кому он достанется?

– Вам.

Виконт поднял брови.

– Вы настолько мне доверяете? А в чем же тогда ваша выгода?

– Прежде всего в том, чтобы заклинание не нашли тамплиеры!

– Но я…

– Ваши интересы – это интересы просвещенного человечества, а его интересы – это интересы иллюминатов.

Д’Эрикур был повержен. Он ожидал от Кавальона чего угодно, только не этого.

– Но при чем тут Помье? – спросил раненый. – Не станете же вы утверждать, будто он – тамплиер!

– Я не могу утверждать и обратного.

– Но с какой стати этому горе-писаке быть в союзе со столь могущественным орденом?! Он же никто! Он же нищий! Если бы его подкупили, он бы хотя бы приличнее одевался!

– Может быть, Помье и действует один, на свой страх и риск, – сказал Кавальон. – Но нельзя исключать и того, что храмовники вертят им без его ведома, помимо его воли…

– Каким образом?!

– Внушение… Магнетизм… Искусные интриги… Так или иначе, я уверен, что Помье причастен к убийству вашей невесты. К тому же украшения вам подбросил тоже он.

– А уж это вы откуда знаете?!

– Масонам высших градусов доступно то, что неведомо простым людям, – загадочно отозвался Вейсгаупт. – Ведь ваш отец поймал его, не так ли? Попросите его описать преступника – и вы убедитесь, что это был не кто иной, как Помье.

Виконт задумался. И правда, почему бы не спросить? До сих пор ему не приходило в голову выяснять внешность ночного гостя.

– Вспомните все, что вы знаете про Помье, – продолжил иллюминат. – Что он делал, что он знал, где мог бывать… И еще один совет: разыщите бывших служанок из дома вашей жены. Спросите их о Помье. Не исключаю, что вы узнаете нечто новое.

С этими словами гость встал со стула и быстро пошел к двери.

– Но постойте! – воскликнул виконт. – Вы не разъяснили мне всего!

– Вы сами должны разъяснить себе остальное, – загадочно отозвался Вейсгаупт. – А я вернусь через три дня. Тогда вы дадите мне окончательный ответ, на чьей вы стороне: за масонов и прогресс, за тамплиеров и мракобесие… либо сдаетесь, выходите из игры.

Вейсгаупт удалился, оставив виконта в полнейшем недоумении.

Волей-неволей тот начал мысленно перебирать факты, относящиеся к Помье. Встреча на рынке Невинных первой пришла виконту на память.

Черт побери! А ведь Помье был единственным, кто знал о свадьбе до того, как та состоялась (не считая отца и Сюзанны, конечно)! И почему д’Эрикур сразу не догадался?! Злополучные слова о намеченном на завтра венчании стали приговором бедной Софи! И как только мог виконт так сглупить, так нелепо спровоцировать соперника на убийство?! «Конечно, Помье, больше некому! Боже мой! А Кавальон-то не промах! Хотя и не знал, что я выболтал графоману про свадьбу, а все-таки догадался! Значит, у него и в самом деле есть особые умения!»

А Паскаль… О боже! Виконт вспомнил об этом только сейчас. Ведь именно с Помье Паскаль встречался перед смертью! Д’Эрикур решил, что раз они ушли не вместе, то писатель ни при чем… Вот наивный! Помье запросто мог догнать бедного лакея, ненадолго задержавшись в кафе для отвода глаз!..

В дверь постучали.

Размышления виконта прервал граф:

– Вам лучше, сын мой? Я пришел вас проведать. Все эти бесконечные визитеры не слишком вам докучают?

– Благодарю вас, отец. Все в порядке. Но сейчас мне хотелось бы поговорить о другом. Скажите, вы хорошо запомнили человека, который подбросил мне украшения?

– Почему он вдруг интересует вас? Я думал, это дело прошлое. Разве вас еще в чем-то подозревают?

– Нет… И все же скажите: он был упитан?

– Пожалуй, что да. Даже толст.

– И немолод?

– Откуда вы знаете?

– Мне сообщили, кто именно это мог быть… Но скажите, отец: он имел на щеке бородавку?

– Вы спрашиваете такие вещи, которые невозможно запомнить, увидев кого-то один-единственный раз, а тем более в полумраке!

– Может, тогда графиня сумеет ответить?

– Если вас это настолько интересует… – удивленно сказал отец. – Если это действительно поможет нам найти злоумышленника…

– Прошу вас, сходите за ней! И позовите служанку Селину!

Через минуту служанка была перед раненым.

– Ты знаешь кого-нибудь из девиц, работавших в доме моей невесты? – спросил д’Эрикур.

Он сказал «работавших», потому что теперь вся прислуга из дома на улице Кенкампуа была уволена. Ей просто некому стало служить после смерти юной хозяйки. Де Сеоры поначалу сочли себя законными наследниками имущества, но на него неожиданно обнаружились еще одни претенденты: некие дальние родственники покойной по отцовской линии. Бывшим опекунам пришлось убираться из получившего мрачную славу особняка. Началась тяжба. Пока судьба наследства не решилась, дом вместе со всеми вещами стоял запертым и опечатанным, под охраной жандармов. Для всех охотников за свитком это был вынужденный перерыв и возможность собраться с силами.

– Да, сударь. Мне знакома Тьенетта. Она сейчас поступила к одному фабриканту…

– Сейчас же отправляйся к ней и спроси, не приходил ли к ним в дом под каким-либо предлогом некто Помье. Он мог представиться и иначе. Запомни: это тучный человек, немолодой, довольно бедный, с бородавкой вот тут, слева, на щеке.

– Понятно, сударь.

– Расспроси свою Тьенетту! А если она его не видела, узнай адреса остальной прислуги! Поговори со всеми, кто работал у Жерминьяков! Я должен знать, появлялся ли там этот тип. И особенно: не видели ли его в день гибели Николетты?

– Будет сделано, господин виконт!

– А теперь иди.

Служанка отправилась к выходу и прямо в дверях столкнулась с Сюзанной.

– Сударь, – спросила мачеха, – вы интересовались внешностью злоумышленника? Понятия не имею, откуда вы знаете о его отвратительной бородавке, но таковая в самом деле имелась. Она запомнилась мне лучше всего в этом негодяе!

16

Когда три дня спустя Кавальон появился возле особняка д’Эрикуров, улица у его парадного входа была, как и в предыдущий визит, завалена соломой. Это означало, что больной еще не поправился окончательно. Прислуга, как обычно, позаботилась о том, чтобы шум проезжающих под окнами экипажей не тревожил болящего.

Впрочем, все было не так плохо, как могло показаться снаружи. Д’Эрикур уже вставал и перемещался по дому без посторонней помощи. По крайней мере, после того как алхимик велел доложить о приезде месье Вейсгаупта, виконт сам вышел ему навстречу и обнял.

– Полагаю, мне уже не нужно спрашивать о том, принимаете ли вы мое предложение о союзе? – улыбнулся Кавальон.

– Совершенно верно, сударь! За эти три дня я многое обдумал, почитал об иллюминатах, еще раз проанализировал все события… А главное – навел справки об этом злосчастном Помье! Черт возьми, вы были правы! Ведь все сходится! Проникновение в мой дом, убийство Паскаля, гибель служанки моей невесты – следы всех этих событий ведут к Помье!

– Паскаль? Служанка? – удивился Кавальон.

Виконт рассказал о последней встрече Паскаля и о связи Помье с Николеттой, окончившейся ее смертью и возымевшей неожиданное продолжение в виде проникновения литератора в особняк на улице Кенкампуа.

Кавальон не смог скрыть изумления. Выходило, что все нити в самом деле ведут к Помье. Выходило, что тот и вправду отравил беднягу Феру, чтобы завладеть свитком и запугать остальных. Выходило, что улики д’Эрикуру тоже он подбросил… Стоп, стоп, стоп! Конечно, он! Кавальон ведь сам его для этого нанял! Или все было как-то иначе? Может, Кавальон всего лишь выдумал эту историю, как выдумал и остальные злодейства Помье, чтобы втереться в доверие к д’Эрикуру?.. Но нет, раз у виконта есть свидетели, раз он сам нашел доказательства преступлений этого борзописца… Выходит, что Кавальон сказал правду? Но как он мог это сделать, когда всего три дня назад явился к виконту с намерением его обмануть? И следует ли из этого, что Помье – агент тамплиеров?.. Кавальон запутался окончательно.

Тем временем воодушевленный виконт пригласил его в свой кабинет, чтобы обсудить план совместных действий. Служанка принесла кофе – модный напиток поборников прав человека и вольтерьянцев.

– Пока дом Жерминьяков закрыт и находится под охраной, – сказал д’Эрикур, отпивая из своей чашки, – нам нечего делать и нечего опасаться. Но мы должны быть в любую секунду готовы к тому моменту, когда суд между наследниками закончится и шкатулка снова станет доступной.

– Вы уверены, виконт? А если тамплиеры найдут способ проникнуть в дом до того, как он обретет хозяина? От этих людей можно ожидать чего угодно…

– Но если бы подобное случилось, мы узнали бы, – парировал виконт. – Со дня смерти Софи прошло уже три недели… И если тамплиеры до сих пор выжидают, значит, и они не настолько всесильны.

– Хотелось бы верить, – сказал Кавальон. – По большому счету, я вижу смысл нашего союза не только в том, чтобы добыть заклинание, но и в том, чтобы выжить… Я давно не могу спать спокойно…

– Я тоже, – вздохнул д’Эрикур. – Но вера в человеческий разум и справедливость придает мне сил! Сейчас, когда Генеральные Штаты денно и нощно пекутся о благе Франции, когда Просвещение уже готово восторжествовать над остатками феодального мракобесия, свобода вот-вот воссияет над… Впрочем, неважно. Я что-то отвлекся. Сейчас родственники Софи судятся за ее наследство… Ах, боже мой! А ведь стоило всего лишь никуда не ездить, стоило пригласить святого отца для венчания к нам, и я был бы единственным законным наследником… Впрочем, что я говорю! Ведь моя жена была бы жива…

– Но ее, увы, нет.

– Да, друг мой… Но как вы думаете, Вейсгаупт, что нам разумнее предпринять в ожидании вердикта суда?

– На вашем месте я воспользовался бы своим именем, капиталом и влиянием среди просвещенных людей и поддержал бы одну из тяжущихся сторон. Учитывая ваши отношения с де Сеорами, выбор очевиден. После того как наши союзники выиграют суд, двери дома на улице Кенкампуа будут для вас открыты…

– Я тоже думал об этом. Знать бы только, кто они, эти воображаемые союзники… Впрочем, стоп! Что ж это я? Совсем забыл! В одном из своих писем Софи говорила мне о родственниках по отцовской линии. Помню, что я спрятал это письмо в какую-то книгу… Сейчас-сейчас…

Д’Эрикур поднялся, подошел к книжному шкафу и принялся снимать с полок тома, пролистывая их один за другим. В ожидании, пока он отыщет то, что нужно, Кавальон огляделся. От нечего делать рассмотрел коллекцию минералов, скользнул взглядом по географической карте, потом обратил внимание на какие-то листки, лежащие на столе… и мгновенно узнал почерк и бумагу!

Забыв о правилах приличия, Кавальон схватил документ. Да, все сходилось!

– Это же продолжение манускрипта об атлантическом свитке! – закричал гость.

– Кто позволил вам брать бумаги с моего стола? – сдвинул брови виконт, бросив книгу.

– Простите, простите, сударь! Я не смог удержаться, – забормотал Кавальон. – Но где вы это нашли?

– Вас это не касается. – Д’Эрикур хотел выхватить документ из рук невоспитанного визитера, но в последний момент испугался, что порвет его, и разжал пальцы.

– Напротив, касается, сударь! – С этими словами Кавальон залез во внутренний карман своего фрака и вытащил оттуда первую половину неизвестного сочинения, с которой не расставался с момента ее обретения. – Вот, извольте видеть! Кажется, наш союз угоден Провидению, господин виконт! Сама Судьба направила нас друг к другу, желая соединить начало и продолжение этого манускрипта!

Произнося эти слова, Кавальон, пожалуй, впервые был искренен с д’Эрикуром. Обнаружение второй части истории о волшебном свитке поразило авантюриста до такой степени, что он выронил из рук свое главное оружие – хитрость. Выдумывая историю про иллюминатов и выдавая себя за Вейсгаупта, он выстроил такой изящный план обмана, завязал такую элегантную интригу… а теперь предстал перед «клиентом» во всей беззащитности прямоты! Но разве было что-то более ценное, чем возможность прочесть продолжение секретного сочинения?!

– Быть не может! – восклинул виконт. – Это действительно начало той самой рукописи! Постойте, месье Вейсгаупт… Уж не вы ли мне ее продали?

– Я не настолько глуп, чтобы расставаться с подобной реликвией! И потом, с мой стороны было бы довольно нелепо так удивляться наличию у вас документа, который я сам же и продал… Но погодите! Значит, вы его купили? И не знаете, у кого?

– Таинственный продавец снесся со мной письмом, а потом оставил рукопись в дупле дерева, – ответил виконт. – А как вы заполучили свою половину?

– Я отобрал ее у тамплиера…

– Вы шутите, Вейсгаупт!

– Отнюдь. За мной следил подозрительный человек. Мы подрались, и он выронил эти бумаги. У меня нет сомнений, что он – член организации, убившей и Феру, и слуг, и вашу нареченную, и старушку…

– Если у нас есть то, чего лишились враги, то это серьезное преимущество! – радостно провозгласил д’Эрикур. – Но, сударь, мне не терпится прочитать первую половину!

– А мне вторую!

Следующие пятнадцать минут новоиспеченные союзники внимательно изучали два куска манускрипта, забыв и о кофе, и о судебных планах, и о недавних противоречиях. Кавальон изучал бы и дольше, если бы не почувствовал тошноту и боль в животе. Поначалу он пытался не обращать внимания на эти признаки недомогания, надеясь, что они исчезнут так же внезапно, как появились. Но неприятные ощущения становились только сильнее. Кавальон отложил бумаги, поглядел на виконта и испугался: д’Эрикур был так бледен, что лицо его казалось лицом покойника.

– Вам тоже плохо, сударь? – спросил гость.

– Кружится голова… – еле слышно пробормотал хозяин и свалился без чувств.

Три дня понадобилось виконту и Кавальону, чтобы прийти в себя после отравления. Гостя на это время разместили под крышей д’Эрикуров: ему поставили кровать в покоях виконта и обеспечили обоим пострадавшим одинаковый уход. К тому времени, как жертвы покушения снова встали на ноги, подробности отравления были уже известны.

Яд находился в кофе. Только обнаружение двух половинок таинственной рукописи, заставившее Кавальона с д’Эрикуром забыть о напитке, и спасло их: каждый успел выпить не более чем по глотку, прежде чем почувствовал недомогание. Комнатная девушка Лора, обслуживавшая господ в тот день, повар и поваренок были строжайше допрошены. Двум последним разгневанный граф даже приказал самим отведать своей готовки: те сделали по глотку и слегли. Вместо двоих в доме теперь сделалось четверо больных. Лору, учитывая ее слезное раскаяние, граф пожалел и просто уволил. Перед тем как навсегда покинуть дом господ, она призналась, что ненадолго оставила чашки, предназначенные виконту и Кавальону, без присмотра. А единственным, кто находился рядом с этим кофе, был некто Дени, любовник Лоры, будущий жених, как она надеялась. Спознались они недавно, но достаточно для того, чтобы девушка доверяла этому типу и потихоньку приводила его к себе. О том, что напиток предназначается д’Эрикуру и его гостю, Дени, судя по всему, слышал. После отравления он пропал, прихватив с собою все Лорины сбережения и драгоценности… Хотя какие драгоценности могут быть у служанки? Услышав упоминание об украшениях, граф намурился еще больше: уж не украла ли Лора чего-нибудь? Девушка заверила, что получила жемчужные серьги в подарок от кавалера, и смиренно выслушала тираду о том, что ее мерзкая привычка водиться с бандитами и грабителями едва не стоила жизни одному из хозяев. Описать Дени бедняжка не смогла. Вернее, смогла, но по ее рассказу выходило, что это ничем не примечательный представитель простонародья, начисто лишенный каких-либо особых примет.

– Разве что глаза у него синие-пресиние… – мечтательно сказала несостоявшаяся невеста, покидая место работы.

Париж между тем бурлил. В Тюильрийском и Люксембургском садах, в ложах Комической оперы и Итальянского театра, в аркадах Пале-Рояля, во всех кафе обсуждали очередное бесчестное покушение на виконта, невинной жертвой которого в этот раз стал его гость. Если после отсидки в Бастилии, подброса улик и убийства невесты еще кто-то сомневался в важнейшем значении личности д’Эрикура для блага французской нации, то теперь виконт стал настоящим народным героем. Просвещенные сограждане любили его больше, чем Неккера, Лафайета, Мирабо… и, уж конечно, больше, чем короля. В кафе «Парнас» сетовали на то, что д’Эрикур не избран в Генеральные Штаты, в кафе «Корацца» требовали сделать его генеральным контролером финансов или хотя бы канцлером, в кафе «Валуа» один из ораторов предложил изваять мраморный бюст страдальца за Просвещение и увенчать его лавровым венком на сцене театра под музыку Филидора. В кафе «Фуа» заказчицей покушения считали Ее Величество, в кафе Китайских бань – графа Прованского, старшего из братьев короля, в кафе «Прокоп» – младшего из его братьев, графа д’Артуа. Завсегдатаи сада Марбеф видели в отравлении происки англичан.

На страницах газет – и печатных, и рукописных, – тоже склоняли фамилию д’Эрикура на все лады. Да и какая еще новость могла увлекать парижан, если Генеральные Штаты, заседавшие уже больше месяца, до сих пор топтались на месте, занимались формальными вопросами и никак не могли приступить к делу? С историей отравления Главного Борца За Права могли тягаться только вести о подорожании хлеба в провинциях и о том, что в Медоне (маленьком городке под Парижем) полиция распорядилась продавать пшеницу только тем, кто купит равное количество ячменя. Какое из этих двух проявлений проклятого деспотизма и мракобесия было ужасней и возмутительней – отравление или ячмень? Большинство просвещенной публики полагало, что все-таки отравление.

Общая беда между тем сделала д’Эрикура и Кавальона из случайных, временных союзников едва ли не друзьями. У них был один и тот же отравитель, один и тот же враг. И для каждого их них второй был тем единственным, кого уж никак нельзя было заподозрить в покушении. Вот почему Кавальона и после того, как ему стало лучше, не спешили выдворять из особняка д’Эрикуров. Вот почему он присутствовал в тот момент, когда виконт распечатал очередное письмо из Версаля – на этот раз от аббата Сийеса.

Пробежав глазами полученное послание, виконт просиял.

– Свершилось! – восклинул он. – Наконец-то! Мы все-таки дожили!

– Что там? – спросил Кавальон.

– Вы только послушайте, что пишет Сийес! – восторженно произнес д’Эрикур. – «Драгоценный виконт! Сейчас, когда я пишу эти строки, мое сердце преисполнено радостью, ибо в Версале уже известно, что вы живы и поправляетесь. В то же время моя рука, которая дежит перо, все еще дрожит от гнева и ужаса, ибо я не могу не думать о злодеянии отравителей, прокравшихся под ваш кров. Все мы, депутаты третьего сословия, были неимоверно возмущены этим покушением, имевшим место, когда вы, дорогой виконт, еще не оправились от предыдущего нападения. Как, восклицали мы, неужели во Франции, первой стране Европы, принято теперь наносить подобные удары в спину?! Неужели один из лучших людей страны, один из первейших защитников прав человека не может теперь спать спокойно?! Но можем ли мы и дальше оттягивать исполнение своей миссии, можем ли мы впредь тратить время на бесплодные переговоры с двумя остальными сословиями, если виконту д’Эрикуру и всему Просвещению в его лице грозит смертельная опасность? Наше терпение вышло из берегов. Это покушение стало для нас последней каплей, месье виконт. Мирабо рвал и метал. Байи (астронома и председателя нашей палаты) еще никогда не видели таким разгневанным. Голоса всех депутатов третьего сословия соединились в едином ропоте. И тогда я взял слово. Не заявить ли нам представителям привилегированных сословий, что отныне мы приступаем к государственному строительству без них, предложил я. Пусть присоединятся к нам, если пожелают! Довольно бессмысленной болтовни! Отделимся от Генеральных Штатов и приступим к переустройству отечества незамедлительно! Предложение было принято. Отныне мы полномочное народное представительство. У Франции есть парламент! Мы еще не решили, какое принять название, но уже постановили, что в том случае, если мы будем принуждены разойтись, взимание всех налогов должно быть прекращено. Двор, разумеется, недоволен. Против нас уже плетутся интриги, но третье сословие выстоит, не сомневаюсь! Сегодня к нам присоединились три человека из духовенства. Верю, что и многие другие не замедлят это сделать. Итак, д’Эрикур, великое дело начато! Скоро у Франции появится Конституция». Каково? Наша жертва была не напрасной, Вейсгаупт! У нас появился парламент!

– Парламент… – озадаченно повторил Кавальон.

Личные интересы всегда волновали его больше общественных, поэтому авантюрист не особенно разбирался в политике и не был уверен, что отделение третьего сословия от Генеральных Штатов – это нечто в самом деле судьбоносное и великое. Но раз д’Эрикур так считал…

– Революция! Наконец-то во Франции произошла настоящая революция! – восклицал между тем виконт. – Мечта просвещенной публики исполнилась. И это сделал я… вернее, мы!.. Вейсгаупт, друг мой! Я немедленно отправляюсь в Версаль! Я хочу присутствовать при том историческом моменте, когда избранный народом парламент примет вдохновленную народом конституцию! Пусть мне снова придется ютиться в гостинице, но я увижу это величественное событие! И клянусь, никакие тамплиеры, никакие попы, никакие убийцы и отравители не помешают мне это сделать! Роже, эй, Роже! Заложите карету! Немедленно!

– Сударь, я с вами, – сказал Кавальон.

Направляясь с визитом к виконту, Кавальон и представить себе не мог, что будет отравлен и задержится в его особняке на целых три дня. Еще менее он предполагал, что уедет из этого особняка на д’Эрикуровой же карете и прямиком в Версаль. И даже во сне не могло присниться алхимику, что в Версале он будет жить не в дешевой гостинице и не на съемной квартире, а в доме самого герцога Орлеанского! Тем не менее все вышло именно так. Узнав о прибытии знаменитого страдальца за Просвещение, глава французских масонов немедленно предложил ему свой кров, стол и услуги личных врачей – на всякий случай. Приглашение касалось и Кавальона. Теперь он был причастен к мученичеству великого д’Эрикура, числился при нем этаким младшим святым. Впрочем, для полного счастья и этого было достаточно. Подумать только! Такой шанс повращаться в верхах! Такая блистательная возможность завести связи среди первых людей Франции! Ради него Кавальон был готов отравиться не раз и не два! Даже перспектива обретения волшебного свитка померкла по сревнению с таким замечательным настоящим!

По пути в Версаль авантюрист немного беспокоился, как бы познания кого-нибудь из господ относительно истории иллюминатов не оказались слишком обширными и как бы кто-нибудь из них не был в самом деле знаком с Адамом Вейсгауптом. Чтобы обезопасить себя, алхимик попросил д’Эрикура вновь именовать его Кавальоном: это имя все равно уже попало в газеты, пояснил он, а раскрывать всем подряд ужасную тайну своей настоящей личности – дело опасное. Теперь, проводя дни и ночи в компании первых дам королевства, государственных мужей и восходящих звезд Национального собрания (такое имя выбрали для себя взбунтовавшиеся депутаты Штатов), Кавальон купался во внимании и на ходу сочинял себе новую блестящую биографию. В ней была масса побегов из тюрем, схваток с пиратами, встреч со знаменитыми писателями, алхимических превращений, соблазненных красавиц и сделок с монархами. Обычно Кавальон приписывал себе еще и участие в войне за независимость Соединенных Штатов Америки, но теперь, в присутствии настоящих героев этой заокеанской революции – маркиза де Лафайета и его шурина виконта де Ноайля – подобная ложь была слишком опасной.

Заседания новоявленного парламента Кавальон не посещал. Ему вообще казалась нелепой вся эта суета вокруг неожиданно воскрешенного средневекового сословного представительства, неизвестно почему вообразившего себя демократическим институтом вроде американского Конгресса. Дара предсказателя Кавальон не имел – все это были фокусы для легковерных людей с избыточными деньгами, – но в своих политических прогнозах не сомневался. Было очевидно, что так называемому Национальному собранию срок жизни – от силы неделя. Испробовав все методы воздействия на смутьянов, от мягких до жестких, король (а если у него недостанет духу, то королева) разгонит этих бездельников обратно по их провинциям. Так уже было два года назад с окончившимся ничем собранием нотаблей. Все опять вернется на круги своя. Хороший урожай понизит цены на хлеб, народ успокоится, дыры в казне подлатают, а бывшие депутаты до конца жизни будут заседать по салонам и рассказывать дамам о своих благородных деяниях на госудственном поприще… в результате все будут довольны. Таковы были рассуждения циничного Кавальона. Но покуда Собрание еще живо, покуда история с отравлением не забылась, покуда мода на смутьянство не прошла, авантюрист прилагал все усилия, чтобы извлечь из них выгоду!

Главным способом произвести впечатление на новых знакомых и, может быть, заработать денег были, как обычно, гадания. Хрустального шара Кавальон с собой не прихватил, а потому изображал нумеролога: переписывал буквы имен своих жертв так и эдак, строил из них пирамиды и ромбы, обращал в числа, якобы соответствующие буквам по древнеперсидской традиции, на деле же произвольные, потом перемножал их, складывал, вычитал, делил, возводил в различные степени и выдавал толкования. Толкования были самого приятного свойства: Кавальон всякий раз выдумывал такое «предсказание», какое бы лучшим образом подчеркнуло былые заслуги «жертвы» и подтвердило ее самые сладкие ожидания. Так, Лафайету, герою Старого и Нового Света, алхимик предказал участие еще в одной революции: первая – американская, вторая – французская (иначе как революцией события последних дней уже не называли), а третья… Кавальон хотел предложить Россию, но решил уйти от излишней конкретизации. Де Ноайлю он предрек примерно то же самое, но другими словами: «Мне видится, виконт, что вы еще вернетесь в Новый Свет и примете участие в новой войне за свободу и справедливость!» Депутат-реформатор остался доволен. А шестнадцатилетний герцог Шартрский, сын герцога Орлеанского, прямо-таки просиял, когда услышал от Кавальона туманные намеки на будущую корону: «предсказатель» был в курсе, что у Орлеанов имеется обширная партия, помышляющая о низложении Людовика Бурбона и возведении на трон главного масона страны. Епископу Отенскому, еще одному члену Генеральных Штатов, весьма прагматичному и поэтому не спешившему присоединяться к новоявленому парламенту, Кавальон предрек большое будущее на поприще госудственной службы: карьерные амбиции тридцатипятилетнего клирика были слишком велики, чтобы укрыться от взора авантюриста. Епископ, похоже, разгадал обман мнимого предсказателя, но ни словом не обмолвился о своих подозрениях. Кавальон понял, что его фокус разоблачен, но тоже не показал виду. Епископ заметил, что его поняли, но… Словом, оба остались довольны.

Что до д’Эрикура, то он за несколько дней, проведенных в Версале, словно забыл и про гибель невесты, и про Кавальона, и про волшебный свиток. Виконт погрузился в политику. Ему не было дела ни до чего, кроме Национального собрания, в которое перешли уже почти все депутаты первого и второго сословий. В те моменты, когда д’Эрикур не ел, не спал и не отправлял естественные потребности, он либо присутствовал в зрительской ложе Собрания, либо обсуждал с многочисленными поклонниками и друзьями итоги очередного заседания. Заседания новоявленого парламента, судя по разговорам, которые улавливал Кавальон, проходили в бесчисленных спорах по мелочам и торжественных заявлениях. Депутаты исходили речами на тему высокой миссии их собрания и грядущего государственного переустройства. Каждый выступающий отчасти соглашался с мнением предыдущего оратора, а отчасти оспаривал его. Половина зала обычно ничего толком не слышала, потому что акустика в помещении, отведенном для заседаний, ни на что не годилась. Регламента не было. О порядке заседания не думали. Зрители позволяли себе шумно выражать восторг и осуждение, вмешиваясь в дебаты. Даже столь далекому от парламентаризма человеку, как Кавальон, было ясно, что вся эта скандальная и напыщенная говорильня не кончится ничем дельным: депутаты будут разглагольствовать, пока указ короля, интриги королевы, усталость или быстротечная мода не положат конец их словоблудию. Дутая «Французская революция», уже прославляемая борзописцами как самый справдливый и бескровный переворот в истории человечества, яйца выеденного не стоила… Но д’Эрикур, очевидно, понять это был не способен.

Кавальону было наплевать на увлечения своего союзника. Беспокоило другое. Погрузившийся в общественные дела д’Эрикур все реже говорил с ним и все больше отдалялся. Чем больше времени проходило со дня отравления, тем призрачнее становилось возникшее между ними поначалу подобие дружбы. То есть дружба д’Эрикура как таковая была Кавальону, естественно, не нужна. Его беспокоило, как бы союз не распался и как бы виконт, охладевший на первый взгляд и к свитку, и к тамплиерам, не устроил за его спиной интриги, не обвел его вокруг пальца, не выхватил сокровище из-под носа.

Словом, Кавальон начал следить за виконтом. Потому-то от его глаз не укрылось, что после получения некоего письма от неизвестного человека, д’Эрикур заметно разволновался. Алхимик невзначай спросил, какие думы угнетают его союзника, но тот только отмахнулся. Стало ясно: от Кавальона скрывается что-то важное! Следующей ночью он решил не спать. Комнаты, которые отвели алхимику и виконту в особняке Орлеанов, были расположены по соседству, так что, находясь в одной из них, подслушать, что происходит в другой, не составляло труда. До половины пятого у виконта было тихо. Затем Кавальон, как и предполагал, почувствовал за стеной признаки бодрствования. Судя по доносившимся из соседних покоев звукам, д’Эрикур поспешно и без помощи слуг одевался. Десять минут спустя заскрипела дверь. Кавальон немного выждал, чтоб не быть замеченным, и тоже вышел из своей комнаты. В доме все спали. Следуя за виконтом, алхимик тихо выскользнул на темную улицу и пошел за д’Эрикуром, не прекращая строить предположения относительно цели этой непонятной ночной прогулки.

Через полчаса преследователь и преследуемый пришли туда, где Кавальон чаял оказаться в последнюю очередь, – к построенному полвека назад красному двухэтажному зданию под номером 22 по Парижскому проспекту. Оно именовалось Домом малых забав, потому что здесь располагались мастерские, изготавливающие украшения для королевских праздников. И здесь же, в специально оборудованном зале, заседали Генеральные Штаты, предпочитавшие теперь называться Национальным собранием. «Еще одна маленькая забава Его Величества», – не раз усмехался мысленно Кавальон.

Теперь он был в замешательстве. Уж не рехнулся ли д’Эрикур? Уж не пришел ли он в это здание по привычке, только из-за того, что последние дни не посещал ничего, кроме Дома малых забав? Может, ему приснилось, что уже утро и надо бежать на очередное заседание? Или он решил явиться затемно, чтобы занять лучшее место? Но неужели такой знаменитости, как д’Эрикур, и так не достается все самое лучшее?

Любопытство пересилило опасения за разум виконта. Вслед за д’Эрикуром Кавальон проскользнул через арку во двор здания, а оттуда через главный вход проник в святая святых поклонников «революции». Через минуту виконт привел его в зал заседаний. Огромное помещение с дорическими колоннами и роскошным балдахином в торце, под которым размещался трон для Его Величества, было пустым и холодным. Там, где недавно звучали гневные голоса депутатов и аплодисменты зрителей, теперь слышались только осторожные шаги д’Эрикура. Свет нарождающейся зари просачивался в зал через круглое окно в разукрашенном потолке.

– Я пришел, – сказал виконт.

Никто ему не ответил.

Д’Эрикур вышел на середину пустого зала. Перед ним был королевский трон, слева и справа – места для депутатов привилегированных сословий, сзади – стулья для представителей простонародья. Кавальону, наблюдавшему из укрытия, ушедший в полумрак виконт казался тенью. Чтобы лучше рассмотреть происходящее, он рискнул немного приблизиться.

– Где вы? – сказал д’Эрикур. – Клянусь, я пришел в одиночестве. Простите мне опоздание. Я проспал. Но не делайте вид, что не слышите. Я не знаю, как вас зовут, но знаю, что вы здесь!

Слова виконта отразились от величественных стен, привыкших к куда более более громогласным ораторам. За то время, пока д’Эрикур говорил, Кавальон успел сделать еще несколько шагов по направлению к нему. Теперь преследуемого было видно хорошо.

– Ну где же вы? – спросил виконт еще раз.

И снова никто ему не ответил.

«Похоже, он все-таки сумасшедший», – сказал себе Кавальон.

Но, прежде чем он сделал выводы из этого предположения, д’Эрикур неожиданно обернулся и встретился глазами с алхимиком.

– Вы?! – воскликнул он.

Впервые в жизни Кавальон не знал, что ответить.

– Значит, это вы написали мне письмо?! – продолжал виконт. – Заманили меня сюда среди ночи! Но с какой целью?

– Я вас никуда не заманивал. Это вы меня, можно сказать, заманили. Мы ведь договаривались о сотрудничестве, виконт! Я думал, что мы друзья… что мы хотя бы союзники. Я напрямик спросил у вас, что за странное письмо вам пришло. Вы предпочли запираться, не так ли?

– И вы стали за мной шпионить?!

– А что мне оставалось, виконт? Как бы вы поступили на моем месте? Я не люблю, когда меня обманывают, не люблю, когда мои союзники ведут себя как враги и плетут какие-то интриги за моей спиной!

– Откуда такие выводы?! Ведь вы даже не знаете, что к чему!

– А вы потрудились мне объяснить?!

Д’Эрикур вздохнул:

– Может, вы и правы. Но корреспондент велел мне прийти сюда в одиночку и никому ничего не рассказывать.

– Что он пообещал вам?

– Третью часть истории о свитке, которая, по его словам, «многое проясняет» и «обойдется немногим дороже второй».

– А как он подписался?

– Как обычно: «доброжелатель»!

– Судя по всему, вас обвели вокруг пальца, – заключил Кавальон. – Остается только узнать, с какой целью. Надеюсь, за этой колонной или за этим троном нас не подстерегает убийца.

– Боюсь, все иначе, – ответил виконт. – Мне сказали прийти к четырем, а я проспал. Видимо, продавец рукописи решил, что я не явлюсь, и уже ушел. А может, он испугался вас…

– Ерунда! Чего ради продавцу меня бояться, если он не мошенник?! Да и подумайте сами: почему ему опять было не воспользоваться дуплом?

– Потому что в Версале нет подходящих деревьев, – сказал виконт.

– Ну конечно! – рассмеялся Кавальон. – Раскройте глаза, месье д’Эрикур! И вспомните лучше, не проболтались ли вы кому-нибудь про атлантический свиток, резиденцию тамплиеров над Соломоновым храмом и храброго бастарда, залезающего на башню?

– Попрошу вас быть повежливей! – разозлился виконт. – Словечки наподобие «проболтался» неприменимы к дворянам! Может, я и поддерживаю Национальное собрание, может, я и готов поступиться каким-то привилегиями ради правового государства и прогресса, но мой пращур в битве при Азенкуре…

Но Кавальон опять не узнал, чем же отличился пращур виконта в этой с треском проигранной французами битве Столетней войны. В коридоре, ведущем к залу, раздался громчайший чих.

Д’Эрикур и Кавальон, не сговариваясь, бросились на звук. В коридоре царила полная темнота, взять огонь было негде, но уже через полминуты оба героя держали за руки отчаянно сопротивлявшегося, но слишком слабого, чтобы вырваться, незнакомца.

– Вот ты и попался, поповская морда! – сказал Кавальон.

– Немедленно назовите ваше имя! – потребовал более вежливый д’Эрикур.

– Отпустите! – заскулил предположительный тамплиер неожиданно знакомым голосом. – Мне же больно!

– Ваше имя! – строго повторил виконт.

– Люсьен Помье, – плаксиво ответил пойманный.

Виновника беспокойства отволокли обратно в зал заседаний и рассмотрели при скудном свете зари. Это и в самом деле оказался Помье. Вид у него был самый жалкий – то есть такой, как обычно.

– Вот дьявол! – разозлился Кавальон.

– Какого черта?! – произнес одновременно с ним виконт. – Так, значит, это вы!

– Я солгал бы, если бы сказал о себе, что это кто-то другой, – выдавил из себя шутку горе-писатель. – Вынужден признать, господа: Помье есть Помье и никто другой!

– Не стройте из себя дурачка! – закричал виконт. – Вы прекрасно понимаете, о чем речь! Вы написали мне нелепейшее письмо с целью заманить сюда среди ночи! Не отпирайтесь! Вы убили Паскаля, убили Колетту, убили мою невесту, а вот меня убить не смогли! Что ж, прекрасный шанс! Прекрасная выдумка! Воспользоваться почтением, которое все просвещенное человечество питает к месту собраний депутатов французской нации! Обагрить кровью эти святые для каждого демократа стены! Принести меня в жертву тамплиерскому мракобесию на алтаре народной трибуны! Что ж! Значит, революции французов не суждено быть бескровной! Значит, мне уготовано стать ее жертвой! Но я готов! Клянусь вам, Помье, я готов пострадать за свободу, как сделал уже не однажды! Что же вы медлите?! Вот я! Я здесь, перед вами, однако же помните, что просвещенное человечество…

«Что-то он разошелся, – подумал про себя Кавальон. – Ведет себя, как герой античной трагедии. Какими же дураками, однако, делает людей эта политика…»

Помье монолог виконта привел в замешательство даже больше, чем неприятное разоблачение.

– Если бы я знал, месье д’Эрикур, что вам обязательно хочется быть убитым, то взял бы с собою нож, – сказал литератор. – Увы, меня не предупредили об этом своевременно. Так что убить вашу милость у меня, увы, нет никакой возможности. Можете меня обыскать.

Теперь пришла очередь виконта смешаться. Пока он раздумывал, что и как, предпочитавший никому не верить на слово Кавальон обыскал Помье. Оружия при нем, и правда, не было. Думать, что этакий рохля может расправиться с кем-то голыми руками, было просто смешно.

– Итак, мое убийство вы планировали позже, – сделал вывод д’Эрикур, и в его тоне Кавальон различил нотки обиды.

– Да не планировал я никакого убийства, ей-богу! – вскричал литератор. – Вы что, издеваетесь? Сговорились называть меня убийцей! Что за шутки?!

– «Что за шутки»?! – взревел д’Эрикур в ответ. – А напасть на меня в день моей свадьбы – это, по-вашему, тоже шутки?! Вы убили Софи, я чудом остался жив – это у вас такой юмор?! Бросьте притворяться, негодяй! Неужели вы думаете, что я до сих пор ничего не понял? Вы испугались, что, женившись на мадемуазель де Жерминьяк, я получу шкатулку со свитком в свое полное распоряжение! Да-да, именно вы! Кроме вас, я никому не говорил об этой свадьбе!

– Что за бред?! Дело происходило на рынке, вокруг нас была толпа народу!

– Не смешите, Помье! Неужели вы считаете, что торговки рыбой и овощами охотятся за свитком всевластия, как и мы с вами?!

– Понятия не имею, за чем охотятся эти женщины, но подслушать нас мог кто угодно! В такой толпе… К тому же вы кривите душой, утверждая, что о свадьбе никто не знал. Неужели вы ничего не сказали своим родным, собраясь ехать венчаться?..

– Да как вы смеете?! Вы… нищий… вы… безродный… эпигон! Говорить такие вещи о д’Эрикурах… О нас… О моей семье… Да будет вам известно, что мой пращур…

– Успокойтесь, успокойтесь, виконт. – Кавальон взял за руку разбушевавшегося аристократа, призывая его вести себя более взвешенно. – Вы же видите, этот человек так глуп, что не понимает, что говорит! Не обращайте вимания на его бестолковую болтовню! Тем более, что для нас он безопасен. Он наш пленник. Со всеми подозрениями разберемся потом. Сейчас, мне кажется, разумнее всего покинуть это здание. Интуиция говорит мне, что здесь нам может грозить опасность. Одно лишь, последнее слово, Помье: зачем вы пришли сюда?

– Чтобы узнать, зачем вы сделали то же самое! – простодушно ответствовал литератор. – Хотя, если честно, мне повезло по чистой случайности. Я мучился бессонницей, бессмысленно глядел в окно и увидел вас…

– Быть такого не может!

– Это почему же не может? Я специально вселился в гостиницу, расположенную максимально близко к особняку Орлеана…

– Чтобы следить за нами?!

– А как же? Весь Париж говорит об удивительной дружбе знаменитого д’Эрикура с безвестным Кавальоном, об их одновременном отравлении, об их жизни под крышей герцога… А я должен сидеть спокойно?! Моя дама сердца пала жертвой тех же злоумышленников, что и ваша, и я должен сидеть в тупичке Собачьей Канавы и тихо ждать смерти?!

– Что случилось с вашей дамой сердца? – недоверчиво спросил д’Эрикур.

– Наконец-то вы изволили этим поинтересоваться! – не без некоторой гордости отозвался Помье. – Ее похитили! Моя Тереза пропала две недели назад. Просто ушла из дома и не вернулась. Я спрашивал у соседей… все бесполезно… а после… – писатель аффектированно вздохнул, – мне пришла записка. Неизвестный сообщал в ней, что Терезу отняли у меня за то, что я сунул нос не в свои дела…

История похищения звучала не очень-то достоверно, а Помье рассказывал ее с излишним пафосом, словно кичился своим страданием. Однако знаток человеческих душ Кавальон заметил у писателя признаки страха. Ужас и чувство бессилия перед старинным орденом, объединившие алхимика и виконта, привели к ним теперь третьего участника бастильского обеда. Значит, литератор невиновен. Значит, он тоже ищет защиты, ищет союзников…

– Я не верю. Вы лжете! – сказал д’Эрикур.

– По приезде в Париж вы можете поговорить с моими соседями… – начал было Помье.

– Ну, довольно! – прервал Кавальон. – Нам нужно убираться отсюда! Скоро придут депутаты, в конце концов! Словно нельзя обсудить в другом месте все эти вещи!

– Да, пойдемте, – сказал д’Эрикур.

– Только последний вопрос! – неожиданно выкрикнул литератор, когда все трое уже двинулись к выходу из зала. – Я, конечно, подслушал ваш разговор… Нельзя ли увидеть ту рукопись о свитке, про которую говорилось? Атлантида, храм, бастард?..

Алхимик и виконт остановились, вопросительно взглянули друг на друга, пытаясь опеределить, кто из них более виноват в том, что тайна обладания ценным текстом утекла к третьему человеку.

– Неужели вы думаете, что, даже если бы некая рукопись существовала, мы стали бы делиться имеющимися в ней сведениями с таким подозрительным человеком как вы, Помье? – произнес виконт.

– Скажем проще, – поддержал его алхимик, – не вашего ума дело.

– Я предполагал такой ответ, – ухмыльнулся писатель. – Тогда попробую сам угадать, что написано в этом тексте. Атланты привезли свиток всевластия в Древний Египет и выстроили для него пирамиду. Хеопс был их первым царем. Заклинание хранили жрецы. О нем узнал Платон. Он рассказал Аристотелю, тот – Александру… Ну что, продолжать?

Продолжать было не нужно. На лицах алхимика и виконта было написано все. Никогда, нет, никогда еще Кавальон не испытывал такого изумления, такого шока! Откуда Помье знает?.. Он действительно сообщник тамплиеров? Или…

– Так это вы продали мне эту галиматью за огромные деньги?! – вскричал д’Эрикур, которому история, известная Помье, немедленно перестала казаться правдивой и интересной. – Грабитель! Немедленно отвечайте!

– Вы ее купили?! – изумился в свою очередь Помье. – И, как я понимаю, у неизвестного?! В таком случае этот продавец ограбил не только вас, но и меня…

– Что вы хотите этим сказать?!

– Только то, что являюсь автором этого сочинения.

В зале повисла неловкая пауза. Тишину нарушал только дождь, барабанивший в окно на потолке. День обещал быть хуже некуда.

– Вы написали историю свитка? – переспосил Кавальон.

– Ну да, – пожал плечами Помье. – Разумеется, я ее просто выдумал. Мой издатель сказал, что на подобные сочинения нынче есть спрос, так что я решил… Собственно, это ведь было только начало. Я успел сочинить лишь несколько страниц до того, как рукопись загадочным образом исчезла прямо с моего рабочего стола.

– Что-то все у вас пропадает! То рукопись, то жена! – проворчал виконт.

– Если не верите, зачитайте какой угодно отрывок из этого текста, и я скажу вам, что было дальше, – с готовностью отозвался Помье. – Или дайте бумагу, перо и чернила, а затем сравните почерк с почерком в той рукописи. Можно сделать это когда угодно! Хотите? Ну идемте, докажу!

– Да-да! – заволновался Кавальон. – Черт возьми, какого лешего мы торчим здесь? Ну, довольно разговоров, убираемся!

На этот раз двоих союзников и их так называемого пленника, который, впрочем, шел по своей воле, ничто не задержало. Они покинули зал, прошли по темному коридору, достигли выхода, толкнули дверь на улицу… и поняли, что она заперта!

– Не может быть! – воскликнул д’Эрикур. – Дайте-ка я попробую!

Попробовали все. По очереди, а потом вместе. Дверь не поддавалась.

– Что за дурные шутки?! – вскричал виконт.

Помье принялся колотить в дверь руками и ногами. Кавальон быстро перебирал в голове версии объяснения…

Но объяснение пришло само.

– Ну что, голубки? – раздался снаружи противный голос. – Спохватились, а тут и заперто? Хе-хе! Не надо было лезть куда не следует! Вы покойнички! Солому мы уже разложили. Сейчас брат принесет факел и весь этот вертеп вместе с вами отправится к праотцам! Можете пока мне исповедаться, хе-хе-хе! Причастить не обещаю, а вот про грехи послушаю с удовольствием!

17

Прачка Тереза Троншар примеряла жемчужные серьги. Они хорошо сочетались с таким же кольцом, но не очень подходили к изумрудному ожерелью и огромной алмазной броши, прицепленной к чепцу на манер кокарды. До тридцати пяти лет Тереза ничего подобного не видала, но за последние несколько месяцев, с тех пор как жизнь ее и ее братьев резко изменилась, уже привыкла быть обладательницей сокровищ. На улицу она их, естественно, не носила и то, что драгоценности в конце концов будут проданы, понимала, но все равно была рада. Тереза любила надевать украшения умершей госпожи Жерминьяк и вертеться в них перед зеркалом. По вечерам при свете масляной лампы, отражающемся от граней драгоценных камней, ее лицо казалось не таким уж и черным, не таким уж и безобразным, не таким уж и морщинистым.

Новые серьги принес Дени – Терезин младший брат. Вместе с ним на улице Шарантон, в предместье Сент-Антуан, жил старший братец – Жак. Позавчера переехала к ним и Тереза.

В арендованной братьями комнатке в трехэтажном доходном доме с окнами на Бастилию прачка бывала и раньше. С тех пор как они с Жаком и Дени стали не просто родней, а еще и сообщниками, Тереза наведывалась к ним едва ли не каждый день: узнавала, какие новости, давала руководящие указания, сообщала сведения о Помье и важнейшие сплетни с рынка. Братья давно уговаривали ее бросить этого обормота. Та долго не решалась (все-таки столько лет… будущее дитя… да и любовь, черт возьми!), но однажды, после того как Люсьен в очередной раз проявил свою скотскую сущность, не выдержала. Ушла, не объяснившись, оставив все (хотя, в сущности, что у них было?), бросив заодно и эту треклятую стирку. Жак с Дени вполне могли прокормить себя сами и обеспечить сестричку. Не то что этот чертов писатель, привыкший сидеть на чужой шее!

Определенной профессии ни у одного из братьев не было. Жака, правда, пытались учить ремеслу. Тринадцати лет его отдали в мастерскую лудильщика. Через год он оттуда сбежал, сообщив, что хозяин ничему его не учил, а только и делал, что поколачивал да заставлял исполнять обязанности слуги. Его отдали к сапожнику – но и там братец долго не задержался. Обрюхатил хозяйскую дочку и был выгнан вон под стоны и причитания женской части семейства. После этого бродяжничал, скитался, ожидая, когда утихнет отцовский гнев, зарабатывал одному ему известными способами, но домой как-то раз все-таки заявился. Оказалось, что родители еще не оставили надежды дать ему профессию. Получив причитающуюся трепку, Жак был немедленно отдан в ученики ножовщику. Это было плохое решение. Парень за время скитаний набрался дурных привычек, а ножовщик оказался еще более вздорным, чем два предыдущих учителя. Девять месяцев спустя после очередной ссоры Жак пырнул хозяина его же произведением. Это уже было посерьезнее порчи девок. Брату грозила виселица, и он снова исчез. В этот раз надолго. Через десять лет, когда все давно считали его мертвым, Жак опять объявился в родных местах. За это время он успел пожить жизнью разбойника, посидеть в тюрьме и теперь горел желанием создать семью и порвать с преступным миром. Первое Жаку пока что не удалось. Что до второго, то он успел сменить немало мест (стекольная фабрика, красильня, салотопильный завод, обойная мануфактура) и всюду переругался, пока не нашел подходящего по характеру ремесла. Уже четыре года Жак работал мясником. Бойни, расположенные в центре Парижа, вечно служили объектом критики. Жак как раз и был одним из виновников жалобных бычьих стонов, мешавших покою добропорядочных горожан. Потоки крови, что текли по главным столичным улицам вперемешку с нечистотами и сворачивались под колесами экипажей, были его рук делом.

Жизнь Дени была не так насыщенна. Учить его ничему даже и не пытались: на то, чтобы заниматься младшим из сыновей и предпоследним в семье ребенком, у родителей, произведших на свет пятнадцать младенцев и выкормивших из них две трети, не оставалось уже ни сил, ни желания. Сколько себя помнила Тереза, Троншар-младший только и делал, что ошивался где-то на улице. Так прошло его детство, так прошла юность, так было и сейчас. Где-то в промежутках между этими прогулками Дени успел жениться, разругаться с женой, выгнать ее из дому, сойтись с другой, потом с третьей, потом с четвертой… Пожалуй, он получился самым смазливым из всей семейки. Не будь этот человек ее братом, Тереза, пожалуй, считала б его мерзавцем и разгильдяем, кем-то вроде Помье. Но Дени приносил домой деньги. Он не очень распространялся, где именно их берет, но прогуливаться предпочитал на рынках, там, где много народу, в местах разных зрелищ или на Гревской площади, когда там совершались казни. Не в пример литератору, у Дени всегда была куча карманных часов самых разных видов. Брат не знал, как ими пользоваться, зато умел выгодно и безопасно сбывать.

Сейчас братьев не было дома. Дожидаясь Жака с бойни, а Дени – с его любимой толкучки, Тереза варила суп и размышляла о деле. Они так и говорили: «наше дело».

Дело началось ранней весной, на следующий день после освобождения Помье из Бастилии. Виной всему было письмо.

Раньше Помье не особо-то слали письма. Он вообще мало кому был нужен. Никому, кроме Терезы, если быть точным. Несмотря на это прачка доблестно стерегла своего сожителя, стараясь пресекать на корню нарождающиеся попытки измены и ревнуя Люсьена даже без повода. Оставить без внимания письмо она, разумеется, не могла: любовные подозрения закрались сами собой, а незнание грамоты, превращавшее послание в тайный враждебный шифр, не могло не усугубить их. К счастью, на огонек заглянули братья. Дени был столь же необразован, как и Тереза, а вот Жак за годы скитаний и заключения сумел изучить азы грамоты. Писать он не умел, но с чтением кое-как справлялся. Грех было не подсунуть такому просвещенному человеку подозрительное письмо! Вот только оказалось, что это отнюдь не сердечные излияния и не литературный заказ, а нечто такое, чего Троншары никак уж не ожидали! Люсьен был обладателем секрета! И какого! Он участвовал в охоте за сокровищем, равного которому, судя по всему, не было! Жак несколько раз перечел письмо. В нем содержалось все: и сведения о свитке, и то, где его искать, и священная формула с указанием на место, где он «работает», и фамилии прочих охотников за волшебной реликвией. Жак и Дени были бы полными идиотами, если бы тут же не загорелись идеей добыть этот свиток всевластия. Тереза, признаться, сначала не очень-то верила, что такой существует. Но то, с какой скоростью бросился литератор к этому непонятному Кавальону, и то, каким возбужденным пришел он обратно, заставило прачку отбросить сомнения. А когда Помье ни в тот день, ни назавтра, ни спустя неделю так и не сказал подруге о своих поисках, так и не доверил ей тайну старинного заклинания, она почувствовала себя преданной. Выбор был сделан: Тереза перешла на сторону братьев.

Мнения о том, как надо действовать, у Жака и Дени расходились. Старший предлагал сначала разделаться с конкурентами. Младший – залезть в особняк Жерминьяков и стырить шкатулку по-тихому. В спорах уходило драгоценное время, верх брала то одна сторона, то другая, Троншары составляли разные планы, но по большому счету не выходило ни то ни то. В доме на улице Кенкампуа были слишком бдительные слуги: все попытки проникновения сорвались и братья каждый раз едва-едва уносили ноги. Убийство виконта, на котором однажды настоял Жак, тоже не удалось: д’Эрикур, приглашенный в тихий уголок Булонского леса с помощью составленного общественным писарем послания, под которым была подпись «Кавальон», на свидание не явился. Видимо, что-то почуял.

Что удавалось братьям лучше всего – так это слежка. Там, где не хватало двух пар глаз, в ход шли Терезины. Если недоставало и этого, можно было нанять друзей и старых подельников – разумеется, не посвящая их в истинную цель наблюдений. И Помье, и Кавальон, и д’Эрикур – все трое были под колпаком. Впрочем, несмотря на мастерство Дени и Жака, они все-таки начали замечать за собой хвост. Сначала Троншары решили, что это их промах, и даже хотели временно отказаться от наблюдений… Но оказалось, что так даже лучше! Перепуганные соперники, заметив за собой слежку, выдумывали невесть что, паниковали и готовы были вот-вот отказаться от поисков. Страх был более действенным средством, чем нож. Троншары решили поддерживать опасения конкурентов и начали изучать их иллюзии, чтобы впоследствии всячески раздувать их.

Впрочем, оказалось, что запугиванием и игрой с чужим воображением занимаются не они одни. Однажды, наблюдая за Люсьеном, Жак застал его беседующим с каким-то типом, называвшим себя членом тайной организации и заявившим на свиток свои права. Помье тогда чуть в штаны не наложил. Куда ему было тягаться в храбрости с мясником, которому иногда приходилось ловить на парижских улицах быков, обезумевших от боли и вырвавшихся на волю! Сгорая от желания узнать о свитке побольше и ничуть не боясь запугавшего Помье болтуна, Жак увязался за этим типом, дождался, когда они оказались в безлюдном месте, набросился, скрутил и приволок в укромное место.

Пытали члена ордена все вместе. Каких только способов не испробовали! Поначалу никому не верилось, что этот паренек – всего лишь слуга виконта, отправленный припугнуть Терезиного сожителя. Но ничего другого, кроме признания в розыгрыше Помье, из пленника так и не вырвали. Чтобы замести следы, не оставалось ничего, кроме как умертвить его, привязать камень на шею и бросить в Сену.

Тереза ругала брата за необдуманное злодейство. Она полагала, что этот прокол повредит им. Не тут-то было! Виконт д’Эрикур оказался таким безумцем, что не только встроил это бесполезное преступление в общий план своих преследователей, не только вообразил убийство лакея угрозой для себя, но и углядел на спине покойника, среди множества ножевых ранений, нанесенных Жаком, какой-то дурацкий символ. Не подыграть ему было бы просто грехом. А возможность это сделать представилась на удивление скоро.

Вернее, это была не возможность, а страшная, мучительная и жестокая необходимость. Необходимость мести. Тереза прощала Люсьену многое – и безденежье, и безделье, и нежелание жениться. В крайнем случае, могла поколотить его. Но вот измену не компенсировали никакие побои. И главное – с кем! С самой уродливой женщиной на земле, по рассказам братьев, следивших за конкурентами! Эту негодяйку Николь нельзя было оставлять в живых. Тереза самостоятельно спланировала ее убийство и наблюдала за ним от начала и до конца. На спине у любительницы чужих мужиков начертили крест – кушайте на здоровье, господа фантазеры, вот вам еще одно преступление «ордена тамплиеров».

В общем, страху на господ искателей сокровищ нагнали изрядно. Может, даже слишком увлеклись. Чувствовать свою силу и безнаказнность Троншарам, конечно, нравилось, но к обретению свитка все эти фокусы с нагнетанием страха пока что их не приблизили. Время от времени братья предпринимали попытки проникновения в особняк Жерминьяков, но выкрасть шкатулку не удавалось.

Если не считать добычи украшений мертвой бабки, то единственным их успехом, единственной частью «дела», принесшей материальную выгоду, была история с рукописью. Рукопись эту Тереза нашла на столе. Дело вновь не обошлось без помощи образованного братишки: Жак сунул нос в бумажонки, исписанные Люсьеном, на которые писательская подруга и внимания ни за что бы не обратила. С виду это была очередная белиберда, что-нибудь наподобие романа или памфлета. Каковы же были удивление и радость всех троих, когда мясник, разобравший по складам несколько строчек, объявил, что речь идет о свитке с заклинанием! Прохвост Помье нашел где-то историю сокровища и списал! Ну не сам же он ее придумал, в самом деле, рассуждала женщина. Раздумывали Троншары недолго. Если в тексте говорится о волшебном заклинании, то им этот текст нужнее, чем всяким там литераторам.

Изучить историю свитка оказалось не так уж просто. Жак с трудом продирался сквозь множество умных слов и незнакомых имен. Осилив один абзац, он уставал, начинал жаловаться на головную боль и предлагал отложить дальнейшее чтение на потом. Терезе даже показалось, что он начал проникаться уважением к образованным господам, чего за мясником прежде не замечалось. По прошествии недели Троншары, не желавшие ни с кем делиться тайнами своего сокровища, окончательно запутались в найденной у Помье истории и решились показать текст знающему человеку. Это человек уже был найден, проверен и перепроверен, когда случился прокол. Дени, несший умнику первую часть сочинения (вторую решили пока придержать, а то мало ли что), решил по пути заглянуть к Кавальону и ввязался с ним в совершенно ненужную драку. Правда, ноги он унес, а вот драгоценную рукопись потерял.

Без первой части текст, и так неясный, превратился в абсолютную ерунду. Жак хотел избить брательника за оплошность, но Тереза, подозревавшая, что от Люсьеновой писанины все равно не было бы никакого толку, выдвинула более дельное предложение. Она додумалась продать половину текста. Эта гениальная идея, будучи блестяще реализованной (правда, можно было запросить и подороже! эх, проклятая неуверенность… ведь д’Эрикур наверняка выложил бы и тысячу!), позволила Троншарам приодеться, раздать все долги и неплохо обставить комнату. Жак даже бросил работу на радостях. Потом, правда, одумался и вернулся: деньги кончились быстро, на сытого бездельника косо смотрели, да и скучал он по своей бойне…

То время, когда можно будет окончательно разлениться, когда на смену хлебу и похлебке придут мясо и шоколад, когда из съемной комнаты они переедут в собственный особняк, когда Жак из работника бойни сделается ее хозяином, было – и Троншары в это верили – не за горами.

Тереза подошла к окну. Солнце днем пекло с такой силой, что пришлось затворить ставни, чтоб комната не перегрелась. Стало, конечно, темнее, но каморки в узких улицах бедняцких кварталов, особенно те, что располагались на нижних этажах зданий, и так не изобиловали светом. Теперь наступил вечер, жара спала, так что ставни можно было открывать, а заодно и проветрить.

Ветер, утром несший жирные испарения с салотопильного завода, к счастью, переменился. Покрывавший мостовую конский навоз вонял уже не так нестерпимо, как на жаре. Направо открывался вид на длинную улицу Шарантон, похожую на единое, кое-где меняющее этажность здание с бесконечным числом дверей и огромным количеством труб всех сортов и размеров, размещающихся на крышах в отвратительном беспорядке, словно наросты. Налево обзор преграждала Бастилия, вернее, одна из ее восьми башен, угрожающе гладкая и округлая. Там, за тюрьмой, начинался Париж, здесь же было предместье.

Улица Шарантон была не из самых узких, но и здесь увидеть из окна, что происходит в доме напротив, не составляло труда. Не без умиления Тереза наблюдала за тем, как в доме через дорогу молодая жена поденщика возится с близнецами. Бывшей прачке тоже скоро предстояли эти радостные хлопоты. Ребенок еще не ворочался в ее животе, но Тереза ежедневно с ним беседовала: говорила, что ни за что не отдаст в приют, и обещала к его рождению обзавестись мировым господством.

Внизу, на мостовой, копошились несколько ребятишек. Чумазые, полуголые, они облюбовали сток посреди улицы. Стекающая по нему грязь, обычно жидкая, загустела по случаю жары и почти не двигалась. Проходивший мимо тряпичник ловко поддел крюком, вытащил из канавы и спрятал в заплечный короб обрывок чьего-то платья. Из бондарной мастерской выкатывали и складывали в телегу готовые бочки. Босой парень в матросских штанах и рубахе с чужого плеча бежал по какому-то поручению. Разносчица вареной требухи громко рекламировала свой товар.

– Тереза! – Из соседнего окна высунулась Бернадетта, сорокалетняя жена водовоза. – Слышала новости?

– Какие еще новости? – спросила бывшая прачка.

– Ничего-то ты не знаешь! Австриячка надоумила короля разогнать Национальное собрание! Со дня на день его не станет! Что ж это получается? Хлеба теперь совсем не купишь?

Австриячкой называли королеву. Ее имя, имя короля да то, что они живут в Версале, – вот и все Терезины познания о политике. До сих пор их хватало. А теперь – на тебе! Какое-то собрание, какие-то депутаты, какая-то «революция»… Знать бы, что это значит и в самом ли деле влияет на цены! Но раз Бернадетта…

На лестнице застучали деревянные башмаки.

Тереза попрощалась с Бернадеттой. Интересно, Жак или Дени?

Оказалось, что оба. Они встретились на углу улицы и за те пять минут, что прошли рука об руку, уже успели о чем-то поспорить.

– Дурень ты! – донесся до Терезы голос Жака.

– Что случилось?

– Да представляешь, наш младшенький говорит, будто король заодно с Собранием! Против дворянства и духовенства!

– Давно пора, – сказала Тереза. – Наконец-то до Его Величества дошло, что замучили нас эти кровопийцы. Никогда не сомневалась, что Людовик любит народ.

– Ну и дура! – откликнулся Жак. – Тьфу! Баба и есть баба, что с тебя взять! То-то ты удивишься, когда королевская гвардия ворвется в Париж и перережет нас всех, как телят!

– Кто это тебе такое сказал?!

– Да все говорят, черт возьми!

– Это на бойне у них, – встрял Дени. – До того кровищи нагляделись, что уж мерещится! Вот и болтают чего ни попадя. На самом-то деле король за Собрание. Это про него царедворцы слухи всякие распускают! Генеральные Штаты, мол, отменить хочет…

– А будто оно не так!

– То-то и оно, что не так! Со дня на день двор разгонят, всех министров поувольняют, кроме Неккера, австриячку обратно в Австрию, принцев – в ссылку… Уже и приказы готовы. Мне Пьер с улицы Ножниц рассказал. А Пьеру – Ив, который шляпами торгует. А тому – в Пале-Рояле умные люди, которые газеты читают…

– Да в газетах чего только не написано, болван! Умел бы ты читать, так разбирался бы кое в чем!

– А я и без этого разбираюсь. Ежели говорят так в Пале-Рояле…

– Нашел, кого слушать! В этом Пале-Рояле твоем одни полицейские агенты ошиваются… да шпионы… да шлюхи! Им заплатили, они и треплются!

Дени не нашелся, что ответить.

– Может, за стол? – предложила, воспользовавшись паузой, Тереза. – А то суп остынет, пока собачитесь.

Братья послушно уселись, но перебранку не прекратили. Пока женщина разливала похлебку, они обменялись еще несколькими замечаниями насчет Собрания, государя, двора и распускаемых обо всем этом слухов.

– А что, – спросила Тереза, приступая к еде, – неужели с этого Собрания и правда есть толк? Ну, болтают они там… законы какие-то принимают… а нам до них что за дело? Все равно ведь король есть король и главнее его никого не будет. Тут болтают, будто депутаты могут цены на хлеб понизить да сделать, чтобы зарплаты были побольше. Неужто и в самом деле?

Братья задумались. Сами себе этого вопроса они явно не задавали.

– Вечно ты какую-нибудь глупость ляпнешь, Тереза, – нашел наконец Дени, что ответить.

– Баба, она и есть баба, – поддакнул Жак. – Придумала, о чем спрашивать! Ежели Собрание говорит, что за народ оно, то, значит, так и есть!

– Собрание хочет порядок правления поменять, – пояснил Дени. – При теперешнем худо живется. А при другом, получается, будет лучше.

– Да будет ли? – вздохнула Тереза.

– Все бы тебе ерунду спрашивать! – разозлился мясник. – Сказано, значит, будет! Вона как двор-то взбесился! Стали бы королевские братья да австриячка этакий визг подымать, если бы не было им опасности от Собрания! Нет уж! Попили народной кровушки и понимают – конец им придет, ежели действовать не начнут! Всех нас хотят перебить… Вот сперва депутатов, а дальше и остальных! Они же, эти придворные, народных защитников ненавидят! Настоящую охоту развернули! Взять хоть д’Эрикура… Мне Жакоб с Марселем рассказали…

За столом повисла пауза. Тереза переводила взгляд с одного брата на другого. Дени ухмыльнулся. Жак почесал в затылке, соображая, как бы прикрыть оплошность: до него стало доходить, что он ляпнул что-то не то.

– Ну, ты, братец, даешь! – ехидно сказал Дени. – До того своих дружков с бойни наслушался, что уже и сам позабыл, кто на самом деле этого д’Эрикура с его невестой… Хе-хе! И валит на двор! Вот умора!

– Уймись, – буркнул Жак.

Но младший не унимался:

– Может, мы с тобой и есть агенты двора? Может, нас наняли принцы, а? Ха-ха-ха! Вот сказал так сказал! Это ж надо! Может, и отравы этим болванам подсыпал граф д’Артуа?

– Да заткнись ты!

– Ох, держите, не могу! На рынке только и говорят, что про покушение на виконта! Я-то думал, это из-за свитка, а это из-за Собрания, ха-ха-ха! Я-то думал, это мы, а это двор! Так, может, мы и есть придворные, а, братец?

Жак ударил по столу кулаком и вскочил, собираясь наброситься на Дени. Тереза едва удержала братьев от драки.

– Нашли когда собачиться! – воскликнула она. – Лучше бы думали головой! По-вашему, то, что город судачит о покушении, – хорошо? Нас, считайте, ищет весь Париж, а вы тут орете чего попало, ругаетесь из-за глупостей! Думали по-тихому все обделать, а что в итоге? Толку никакого, зато ужас сколько шуму! Не удивлюсь, если завтра сюда к нам придет полиция!

– Тереза права, – сказал Жак. – Чем больше о нас говорят, тем верней, что разыщут…

– Пустое! – отозвался Дени. – Глотку каждому парижанину все равно не заткнуть. Пускай себе дальше считают, что это двор.

– Не глупи! Ты слишком самонадеян! Чем громче будут обвинять двор, тем больше усилий он приложит, чтобы отыскать настоящих авторов покушения!

– Это верно.

– И что теперь делать?

– Ускориться с поиском свитка! – сказала Тереза. – И расправиться с этим чертовым д’Эрикуром, в конце концов! Оставлять его живым после двух покушений было бы верхом глупости. Если нам суждено быть повешенными, так уж за дело, а не за неудавшуюся попытку!

– Я только за! – сказал Жак. – Мы ведь не помиловали его с Кавальоном! Всего лишь взяли паузу, чтобы проследить за ними и оценить обстановку!

– Думаю, в Версале они надолго.

– Значит, надо ехать туда!

– А Помье, – спросил Дени, – что делать с ним?

Оба брата вопросительно взглянули на сестру.

– Думаю, Люсьен нам не конкурент, – сказала Тереза. – Он слишком глуп и труслив, чтобы в самом деле претендовать на свиток. К тому же, когда д’Эрикур с Кавальоном умрут, он обделается от страха и прекратит поиски. Я уверена.

Дени покачал головой.

– Эх, сестрица! – сказал он сочувственно. – Все-то ты не можешь разлюбить этого олуха. Жалеешь – сразу видно!

– Баба, она и есть баба, – подытожил мясник. – А ты, обалдуй, доедай и немедленно отправляемся на станцию дилижансов! Надо завтра же к утру прибыть в Версаль! Зажились д’Эрикур с Кавальоном! А мы о них позаботимся! Да и на это Собрание взглянем как раз – из чего столько шуму…

Вечером, когда братья уже уехали, в комнату постучалась бабушка Жеральдина с третьего этажа. С тех пор как Тереза поселилась на улице Шарантон, семидесятилетняя соседка стала навещать ее ежедневно: обсудить последние сплетни, пожаловаться на внуков, выпить плошку вина…

– Слышала, что творится? – спросила старуха, едва войдя.

– На улице, что ли?

– Да нет же, в Версале! Какое-то, черт его подери, Ционально-Собрание завелося! Вот до чего докатились-то! То попы с аристократами королю-батюшке не давали править спокойно, а теперь еще и енти дюпутаты, бес их в душу! Совсем уж обалдели! Со свету народ хотят сжить! А королева-то, говорят, разозлилась на это дело да и велела, чтоб хлеба в Париж больше не привозили!

– Да ну?!

– Ну да!

– Вот уж страсти-то…

– А как же! Ряволюцию каку-то завели, мать ее за ногу, так пусть, мол, она вам пирожные и пекет!

– Из чего?

– Да пес их знает! Из травы небось! Траву теперь жрать будем! Вот ведь до чего дожили! Господи, Боже мой… Видно, последние времена настают… Только на короля-батюшку теперь и надежда…

18

До Версаля братья добрались без приключений. В дилижансе они слушали чужие разговоры. Все то же самое: Штаты, Собрание, да устоит ли, да что будет делать Людовик, да что предлагает Сийес, да как молод Барнав, да не станет ли королем Орлеанский, да какая морда у Мирабо, да почем нынче фунт пшеничной муки… Говорили и о д’Эрикуре – и чем больше говорили, тем сильнее мяснику Жаку хотелось его прикончить.

На шестом часу дороги пассажиры устали от разговоров и задремали. Обормот Дени уснул, уронив голову на плечо брата. А у Жака вдруг заработала мысль. Все великие идеи (убить ножовщика, присоединиться к бандитам, похитить интересного человека, дать брату в физиономию…) приходили к нему неожиданно – не путем продолжительных размышлений, как у очкастых, а махом, внезапно и полностью, как у святых, получающих откровение свыше. Так же произошло и теперь. Блестящий план убийства д’Эрикура появился в голове сам собой. Оставалось только поведать его Дени… и, естественно, не откладывать с исполнением.

О том, что д’Эрикур живет в особняке Орлеанского вместе со своим другом и предсказателем Кавальоном, знала в образованном королевской резиденцией городке каждая собака. Выяснить адрес особняка тоже не составило труда. Дени поговорил со служанкой: убалтывать женщин он был мастак. После нескольких минут осторожного запирательства девица выложила все, что знала о госте: живет в отдельных покоях, гостей принимает по вечерам, в других домах практически не бывает, все светлое время суток проводит на заседаниях депутатов. Господин Кавальон их, напротив, не жалует. Иногда совершает прогулки, но чаще сидит взаперти и общается с духами мертвых.

– Нам их не достать, – сказал Дени, когда Троншары остались с глазу на глаз.

Они улеглись на траве под каким-то мостом: к подобным местечкам тому и другому было не привыкать.

– Ерунда! – ответил Жак. – Я все продумал. Мы их выманим. Может, по одному, а может, и вместе.

– Куда?

– В зал Собрания! – Эта часть плана нравилась мяснику больше всего.

Вмешивая в свое дело Генеральные Штаты, Троншары вроде как становились государственными мужами, политиками, творцами истории. Жак давно мечтал о чем-нибудь подобном. К тому же, оказавшись первый раз в Версале, он все равно не знал никаких строений, никаких адресов, никаких мест в этом городе.

– Двое на двое – опасно, – сказал Дени. – Можем и не справиться. Помнишь, как было последний раз, когда залезали в тот дом на Кенкампуа? Эти чертовы лакеи так тебя скрутили, что, не появись я вовремя, тебе бы несдобровать! Насилу с ними справились вдвоем-то. Это ладно, ты с ножом был. А теперь-то при тебе нож? Хотя надо бы оружие посерьезнее…

– Нашим оружием будут солома и факел, – ответил мясник, ухмыльнувшись.

– Вона как! Стало быть, мы запрем и сожжем их?

– Ага! Вместе с залом. Вместе с залом этого гребаного Собрания, с которым все носятся как с тухлым яйцом! Соображаешь, на кого все подумают?

– Но ты же говорил, что чем сильнее будут обвинять двор, тем больше усилий его ищейки будут прилагать, чтобы разыскать нас с тобой? – задумался младший.

– Мало ли что я болтал! – Жак был не из тех зануд, кому неймется привести все свои слова и мысли в одну систему. – Ты только представь, какой кипиш поднимется, когда эта шарашка сгорит вместе с д’Эрикуром! Двору ни за что будет не оправдаться!

Жак не знал точно, чего ему больше хочется: устроить пожар, извести д’Эрикура, очернить двор или устроить скандал государственного масштаба и посмотреть, что получится. Идея заманить и поджечь была послана ему небесами, нравилась чрезвычайно, а потому и должна была воплотиться. Дени, который все равно не мог предложить ничего путного, оставалось только слушаться старшего брата.

Первым делом они разыскали публичного писаря. «Любезный месье виконт! – деловито продиктовал Жак. – Давеча Ваша милость изволила купить у меня рукопись про палестинский свиток. А нынче я обнаружил, что у меня завалялось его окончание. Уж до чего интересное сочинение, Ваша милость себе и не представляет! Сам бы читал, да вот деньги нужны. Всего ничего – пятьсот ливров. Ненамного дороже, чем прежде! Особая скидка для Вашей милости! Ежели пожелаете прикупить сие сочинение, приходите нынче ночью к четырем часам в тот зал, где собираются депутаты. Да никого с собою не приводите! Дело зело секретное! Надобно, чтоб ни одна живая душа о сем не узнала! Когда же Ваша милость не изволит покупать данное сочинение, найду, кому другому продать! Доброжелатель».

Письмо отослали. Теперь можно было передохнуть. Троншары вернулись под мост и хорошенько выспались на траве – после ночи в дилижансе и перед новой ночью, может быть, предназначенной перевернуть всю историю Франции, прославить братьев, стать поворотным пунктом на их пути к волшебному свитку, следовало набраться сил.

Дом малых забав нашли легко. Троншары пришли к нему, как стемнело. Охраны возле зала заседаний не было, видно, Его Величество полагал, что на помещение, отведенное Генеральным Штатам, вряд ли кто-то пожелает покуситься. Сломать замок было нехитрым делом. Новый, навесной, они припасли заранее. Имелась с собой и солома. Оставшееся до прихода виконта время Троншары провели, заколачивая окна первого этажа.

В четыре часа д’Эрикур не явился. Не было его и в половине пятого. Когда и в пять виконт не пришел, братья решили, что план провален. Дени сказал, что Жак придурок, Жак ответил подзатыльником. В пятнадцать минут шестого они уже были готовы перейти к полноценной драке, когда к Дому малых забав начала приближаться фигура. Троншары едва-едва успели спрятаться. Жак с удовлетворением наблюдал, как д’Эрикур заходит в его западню. Еще больше ему понравилось, что следом за д’Эрикуром прокрался и Кавальон: все же, если надо выманить двоих, то ничто не работает так хорошо, как требование прийти в одиночку. Жак уже собрался захлопнуть мышеловку, когда обнаружил, что в нее спешит еще одна жертва.

– Черт возьми! Помье! – шепнул Дени.

– Повезло так повезло! Прихлопнем всех троих одним махом.

– Но ведь Тереза…

– Тереза потом будет благодарна нам за то, что мы избавили ее от этого негодяя!.. Тс-с-с! Ты только не спугни его!

Троншары дождались, когда Помье исчезнет за дверью.

– Ну все! – с удовлетворением произнес Жак. – Теперь можно запирать. Беги за факелом.

Факел братья изначально принесли с собой, но потом поняли, что огонь их выдаст. Пришлось его затушить. Теперь, когда все птички были в клетке, дело оставалось за последним – отыскать, чем их поджечь. Дени убежал за огнем.

Тут-то и начались неприятности.

Где взять факел, младший брат не знал. Через пять минут после его ухода Жак уже пожалел, что послал Дени, а не пошел сам. Судя по всему, его ожидание обещало быть долгим. Между тем начинало светать. Троншары намечали преступление на ночь, а не на утро: опоздание д’Эрикура спутало им все планы, в которые отнюдь не входили солнечный свет и появившиеся на улицах прохожие.

Сначала Жак не терял бодрости и верил в свой успех. Услышав, что жертвы пытаются вырваться, он даже не отказал себе в удовольствии сообщить им о скорой смерти. Но чем больше минут проходило с ухода Дени, чем светлей становилось небо, тем более портилось настроение у мясника.

В довершение всего начался дождь. Сначала он просто капал, делая вид, что вот-вот закончится и поджогу не помешает. Потом пропитал солому, сделав ее бесполезной. А под конец ливанул с такой силой, что Жак, проклиная небесные силы, Дени и все человечество, заметался в поисках убежища.

В этот момент во дворе Дома малых забав появились первые депутаты.

– Дом закрыт! – воскликнул маленький человечек под зонтиком, первым пришедший к заветной двери.

– Видно, еще не отперли, – подсказал один из его коллег.

Вскоре появился специальный служитель с ключом, отпирающий зал по утрам и запирающий вечерами. Жак с мрачным любопытством наблюдал, как он возится с незнакомым замком и с удивлением констатирует, что дверь открыть не получится.

Между тем депутаты все прибывали. Люди под зонтами, в одинаковой черной одежде заполонили почти весь двор.

– Да это заговор! – послышалось в толпе.

– Что за унижение стоять тут под дождем! Если так обращаются с представителями нации, значит, и всем жителям королевства нечего ждать уважения от правительства!

– Господа! Нас отказываются пускать внутрь!

– Это сделано специально!

– Глупцы! Они думают, что, отняв у нации зал заседаний, они отнимут у нас и волю к свободе!

– Может быть, дело в подготовке к послезавтрашнему заседанию в присутствии короля!

– В зале ремонт?

– Ерунда! Это просто предлог!

– Предлог, чтобы не пустить нас!

Во дворе уже было не протолкнуться. Чем плотнее набивались в него депутаты, тем более радикальные мысли выдавал их коллективный разум.

– Генеральные Штаты хотят распустить!

– Национальное собрание наверняка уже объявлено несуществующим!

– Главное – не расходиться! Поодиночке нас перережут уже сегодня!

– Вне сомнения, это дело рук Его Величества!

– Вероятно, по наущению принцев!

– Они хотят подавить народную волю!

– Они думают, что мы так просто сдадимся!

– Мы не можем подчиниться, господа! Народ, уполномочивший нас, этого не простит!

– Надо найти другой зал!

– Разумеется!

– В десяти минутах ходьбы отсюда имеется зал для игры в мяч.

– Отлично!

– Вот туда мы и отправимся!

«Ну и ну!» – подумал Жак. Наблюдение за народными представителями пробудило в нем массу эмоций, но облечь их в иные слова, более точные, чем «ну и ну!», он пока не мог. План сожжения конкурентов провалился – это было очевидно, но теперь Жака разбирало любопытство относительно депутатов. Он незаметно вмешался в толпу, покинул вместе с ней двор Дома малых забав и пошел следом за людьми в черных одеждах, наслаждаясь произведенным эффектом и гадая, что будет дальше.

Двадцать минут спустя Жак уже находился на антресолях большого спортивного зала, наполненного людьми. Теперь здесь были не только одетые в черное простолюдины, но и представители дворянства и духовенства. Откуда-то притащили стол и стулья. Выбрали секретаря. Составили текст клятвы: не расходиться, пока не дадут стране Конституцию. Председатель, стоя на столе, зачитывал этот текст, а Жак слушал, глядел сверху вниз на Собрание, мало что понимал, но испытывал удовольствие от ощущения причастности к историческому моменту. Кроме него на антресолях собралась масса зевак. Огромные окна под потолком были растворены, зал продувался насквозь. Портьеры превратились в паруса, колышущиеся над головами народных избранников. Дождь брызгал в зал. Ветер выворачивал зонтики наблюдающих, срывал шляпы, трепал депутатские парики. А под потолком, перекрывая раскаты грома, неслось хоровое: «Клянусь! Клянусь! Клянусь!» – и тысяча рук поднималась подобно тому, как ростки пробиваются из земли после зимней спячки.

Жак встретил Дени через час, вернувшись к Дому малых забав. Солнце уже воцарилось на небе. Кавальона, д’Эрикура и Помье кто-то успел выпустить из ловушки, так что факел в руках братца выглядел в высшей степени неуместно. Дени залепетал что-то о трудности задания и дожде. Жак хотел ему врезать, но передумал. Настроение, несмотря на неудачу, было праздничным. Чьи-то слова, подслушанные на антресолях зала для игры в мяч, вырвались у мясника сами собой.

– Революция началась! – воскликнул он. – Пока ты, олух, бегал за огнем, началась революция!

– Как?! – удивился Дени. – Что, опять?!

19

Такого страха Люсьен Помье не переживал еще ни разу. Он уже попрощался с жизнью и не поверил в свое спасение ни тогда, когда, несмотря на угрозы, пожар не начался, ни даже тогда, когда спустя некоторое время двери открылись и с улицы в дом заглянули какие-то люди. И выходя во двор, Помье думал, что здесь, вероятно, кроется какой-то подвох, что с ними играют, как кошка играет с мышью, чтобы как следует насладиться расправой.

Подвоха, тем не менее, не было. Люди, сбившие замок и выпустившие пленников, представились рабочими, которые пришли в зал заседаний, чтобы привести его в порядок перед королевским визитом. Они долго выясняли, как трем странным субъектам удалось забраться в Дом малых забав и запереться там, причем не изнутри, а снаружи. Ответа рабочие не добились. Д’Эрикур, Кавальон и Помье не намеревались распространяться о происшедшем. У них, сблизившихся на почве общей угрозы, было одно желание – поскорее отсюда исчезнуть, уйти под землю, забаррикадироваться в пещере, въехать в замок и поднять за собой мост, уплыть в Америку – одним словом, сделать так, чтобы тамплиеры никогда-никогда-никогда их не отыскали.

Никуда не заходя и никого не предупреждая, д’Эрикур, Кавальон и Помье бросились из Версаля прочь. День спустя они были в Париже – но и здесь ни к кому не наведались. Держаться решили вместе: общий страх перед тамплиерами значил больше, чем конкуренция из-за свитка. В прежние места своего жительства не рискнули возвращаться, двинулись дальше – в Этамп, потом в Монтаржи. Сначала заночевали в гостинице, потом сняли маленькую квартирку в одном из бедных кварталов. «Уж здесь-то меня никто не станет искать», – говорил виконт, пытаясь самого себя успокоить. Он истратил все деньги, которые имел при себе, снял драгоценный перстень, булавку для галстука, золотые пряжки с башмаков. Этого хватило на задаток для хозяина квартиры, найм слуги – по совместительству охранника, – и чтобы купить еды на первое время. Если жить станет совсем не на что, рассуждали товарищи по несчастью, какое-то время еще получится брать все в долг.

Как ни замечательно было лето, как ни интересны были события, развернувшиеся в стране, как ни хотелось участвовать в этом великом перевороте или хоть видеть его своими глазами, но следующие недели товарищи по несчастью вынужденно провели в провинции, в четырех стенах. О точных сроках добровольного заточения никто не знал. Надо было перевести дух, собраться с силами, оценить обстановку… и дождаться решения суда по делу о наследстве Софи.

Политические новости доходили до Монтаржи относительно быстро: двух-трех дней обычно было достаточно. Узнавать эти новости, а затем их обсуждать было основным занятием скучающих Помье, д’Эрикура и Кавальона.

После клятвы в зале для игры в мяч депутаты третьего сословия решили заседать у монахов-францисканцев. Потом, не найдя это место удобным, переместились в церковь Святого Людовика. В прежний зал они вернулись лишь спустя три дня, на заседание в присутствии короля. Его Величество приказал Генеральным Штатам бросить игры в парламент, разделиться, как положено, по сословиям и заседать в освященном веками порядке, не покушаясь на феодальные установления. Депутаты не подчинились. Когда после ухода Людовика королевский сановник маркиз де Брезе возвратился в зал, чтобы напомнить зарвавшимся депутатам про государев приказ, председатель палаты Байи бросил ему, что «собравшейся нации не приказывают», а чудовище Мирабо заорал, что Брезе вообще не имеет права раскрывать рот в зале народных избранников, которые явились в Версаль по воле Франции и разойдутся, только подчинившись силе штыков. «Штыки так штыки», – решил маркиз. К Дому малых забав подогнали лейб-гвардию. Ларошфуко, Лафайет и еще несколько просвещенных аристократов, примкнувших к Собранию, обнажили шпаги. «Ну и черт с ними!» – сказал тогда Людовик. И поехал на охоту. В течение последующих дней он сначала позволил дворянам и духовенству присоединиться к Национальному Собранию, а потом и вовсе приказал это сделать.

Впрочем, на какие бы уступки ни шел государь, публика все равно была недовольна. Ажитация нарастала. В газетах циркулировали слухи самого разнообразного толка. В харчевнях дрались из-за политических взглядов. В салонах держали пари. На чердаках строчили пасквили о принцах и королеве. В подвалах бормотали о приближающейся резне. В Пале-Рояле ежедневно собирались толпы народу, чтобы узнать последние новости. Самозваные ораторы влезали на столы и на стулья летних террас кофеен, чтоб с этой высоты критиковать придворных, обвинять Его Величество, требовать Конституции, живописать картины ужасного антинародного заговора и приводить публику в исступление. Даже ночью здесь не было тихо. Несколько дней подряд в Пале-Рояле, едва смеркалось, начинали запускать фейерверки. Злые языки утверждали, что это дело рук герцога Орлеанского: он-де раздает петарды чуть ли не бесплатно, чтобы поддерживать напряжение, воодушевлять обезумевшую толпу и в конце концов отобрать у Людовика трон.

На фоне таких дел совершенно затерялась новость о кончине философа Гольбаха, приключившейся двадцать первого июня.

– Энциклопедия осиротела, – напыщенно произнес Кавальон. – Ушел последний человек из этой блистательной плеяды, что создавала культуру Франции в нашем веке! Он теперь вместе с Вольтером…

– …в аду! – усмехнулся виконт, хотя вообще-то не верил в загробную жизнь.

– Не в аду, а в Пантеоне истории! – недовольно отозвался Помье.

Мысль о посмертном наказании энциклопедистов литератору не нравилась: он ведь сам хотел уподобиться Гольбаху и Вольтеру. Впрочем, полагать, что за гранью смерти нет вообще ничего, тоже было обидно. Покинувшие землю просветители должны были увидеть, хотя бы с небес, то, что они так долго предрекали и чему немало способствовали. Кто-то называл это пробуждением французской нации, кто-то – обновлением королевства, а большинство – революцией.

Иногда покупали газеты. Потом перестали – после того как в одной из них вычитали про то, как Ее Величество отравила знаменитого защитника свободы д’Эрикура и собственноручно выбросила его труп в воды Сены. Впрочем, слухи, переходившие из уст в уста, были еще хлеще. Через неделю после прибытия в Монтаржи слуга поделился с виконтом (которого, разумеется, знал под вымышленной фамилией) новостью о том, что д’Эрикур и Кавальон, оба депутаты третьего сословия, выдающиеся ораторы и авторы лучших в мире законов, зарезаны по приказу двора. «То же будет и с другими депутатами!» – рассказывал слуга. Помье на основании этой сплетни написал большой памфлет, прифантазировав подробности убийства и поместив в конце брошюры описание грязной оргии придворных. Сочинение удалось издать… И кто бы мог подумать, что этот плод тоскливого безделья принесет Помье такие деньги, какие не приносила ни одна из прежних вещей! Он, пожалуй, принес бы и славу, если б страх быть обнаруженным не заставил писателя напечататься анонимно.

Когда не было новостей из столицы, товарищи по несчастью обменивались своими собственными «новостями». Чем дольше они жили вместе, тем больше сближались. Раз за разом обсуждая подробности охоты за свитком и противостояния с тамплиерами, они открывали друг другу все новые и новые тайны, сообща выстраивали картину произошедшего. Иные секреты раскрывались по доброй воле: например, д’Эрикур, не таясь, рассказал о слугах, посланных вместо себя на свидания с настоящим и мнимым Кавальонам. Другие сообщались в пылу ссоры, то есть назло; так Помье сообщил виконту про то, как был нанят подбросить улики, чтобы досадить так называемому «царю Иоанну». Троица ежедневно скандалила и ежедневно мирились. В конце концов, рыльце в пушку было у всех: каждый интриговал против двоих оставшихся. Исходившая от тамплиеров опасность была важнее личных конфликтов. Так они и жили – недодрузья, недовраги, недосоперники. Простившие наполовину, раскаявшиеся на четверть.

– Так, значит, это вы! – воскликнул виконт. – Вы, Кавальон, подослали ко мне Помье с этими злополучными украшениями! Ну конечно! Как же я был глуп! Подослали, а потом сами же и пытались разоблачить его передо мной! А я-то, дурак, поверил… Постойте!.. Но откуда у вас эти драгоценности?!. Все сходится, Кавальон! Боже мой! Я сижу за одним столом с убийцей!

– Да с чего вы все решили, будто я убил эту старуху?! – взвился Кавальон.

– По всей видимости, вы были последним, кто видел ее живой, – продемонстрировал свои познания литератор. – Вы узнали ее адрес у барона Пальмароля, а потом…

– Откуда вам известно про барона? – удивился д’Эрикур. – А впрочем… ясно. Вы сидели под замком и все подслушали. Как видите, Кавальон, совершенно бессмысленно отпираться! Пальмароль, на которого вы работали, – мой друг. Да будет вам известно, месье шпион, что он до сих пор винит себя в косвенном пособничестве убийству! Побеседовав с ним, я уверился в том, что убийца именно вы. Потом этот разговор стерся из памяти. Меня стали занимать иные мысли. Затем стало вовсе не до вас и не до старухи… После гибели Софи и отравления мне так хотелось верить вам, Кавальон, что я гнал от себя мысли о бедной бабушке. Теперь же…

– Я ее не убивал! – вскричал алхимик. – Да, я был последним, кто с ней виделся! Но эти драгоценности… клянусь, она сама вложила их мне в руки. Слушайте же, как было дело.

И Кавальон стал рассказывать:

– К госпоже де Жерминьяк я пришел без всякого злого умысла. Она принимала меня как сына. Мы были едва знакомы, но мне показалось, что мы прожили вместе всю жизнь. Повинуясь непонятному порыву, добрая старая женщина попросила меня рассказать о себе побольше. Я изложил историю своей юности, своего детства, своего рождения… Каково же было наше общее изумление, когда мадам признала во мне своего внебрачного сына, коего тридцать три года назад…

– Не верю ни единому слову! – воскликнул Помье.

– Очевидная ложь, – согласился виконт. – Господин алхимик держит нас за полных дурачков. Что ж, придется сдать его полиции! Доказательств у нас достаточно, слуги Жерминьяков все подтвердят…

– Ладно, ладно! – буркнул Кавальон, словно бы признавая обман, но не говоря об этом открыто. – Не хотите – не верьте! Что бы вы там себе ни думали, а мадам Жерминьяк все-таки стала моим другом! Иначе, узнав о моих алхимических опытах, она не вручила бы мне свои драгоценности! Ведь не стану же я, в самом деле…

– Но от чего она умерла? – перебил писатель.

– Да если б я знал! – разозлился алхимик. – Мы собрались провести магический ритуал. Посвящение в наш орден и одновременно омоложение… Я решил использовать методику, которую в середине века применял Казанова для превращения госпожи д’Юрфе в мужчину – совместное погружение в горячую ванну. Мадам Жерминьяк поначалу настороженно отнеслась к этой идее, она считала, что водные процедуры противопоказаны в ее возрасте, они истончают кожу… черт возьми, она, видимо, что-то предчувствовала!.. Но я настоял на своем. Слуги налили нам ванну. Я попросил сделать воду погорячее, с учетом, что она быстро остывает, тем более на дворе был март… Мадам Жерминьяк осталась в одной рубашке и, ничуть меня не стесняясь, ведь она полюбила меня как родного, а кроме того, в нашем мистическом братстве царит совершенное равенство и невинность, ибо, как в раю, Адам и Ева…

– Увольте нас от этих нелепых подробностей!

– Вот именно! Извольте перейти к сути! Каким образом вы ее уморили?

– Я еще раз повторяю, что невиновен! Полагаю, что вы, господа, как просвещенные люди, вполне разделяете точку зрения, что никто не считается виноватым, покуда его вина не доказана!.. Итак, мадам залезла в ванну. Я велел ей совершить несколько погружений, прямо до шеи, произнося между тем необходимые заклинания. После того как вода пропиталась магическими флюидами, я стал зачерпывать ее из ванны и орошать голову доброй женщины, ибо это самая важная часть нашего тела, в коей заключен разум, а поскольку посвящение в наш орден имеет определенное сходство с крещением…

– Одним словом, вы устроили купание! Понятно, – вновь вмешался д’Эрикур. – А дальше что?

– Через несколько минут мадам почувствовала головокружение. Увы, я не придал значения этому факту! Мало ли от чего у престарелых особ кружится голова… Мадам приписывала это температуре воды, но я был склонен опасаться, что она может замерзнуть, простудиться… Головокружение происходит от погружения в высшие сферы, ответил я. Душа приятно удивлена встречей с тонкими сущностями, отсюда такой эффект… О-хо-хо! Видимо, я ошибся. Но кто же мог подумать, что здоровье этой особы настолько хрупкое…

– Неужели она умерла всего лишь от перегрева?! – воскликнул Помье.

– Осмелюсь признаться, нет. Поскольку, как уже было сказано, мадам за то краткое время, что мы были знакомы, успела полюбить меня и мы стали друг другу как родные…

– Иначе говоря, вы ее облапошили и желали теперь закрепить успех! – сказал литератор.

– Как вам будет угодно. – Кавальон изобразил на лице презрение. – Так или иначе, посвящение в наш алхимический орден предполагало еще одну составляющую, от которой я не был намерен отказываться. Я разделся и залез в ванну к мадам.

– Вот так оборот! – Виконт присвистнул. – Я бы, пожалуй, не удивился, если бы вы на ней и женились. От вас, Кавальон, всякого ожидать можно!

– Церковный брак – это пустяк и суета по сравнению с настоящим братско-сестринским единением на тонком уровне… даже если со стороны оно и выглядит как обычное отправление земных потребностей… Великий Демиург, ведь я не знал, что мадам противопоказано волноваться!

– Она умерла в ваших объятиях?!

– К счастью, нет. Но стоило мне пойти в атаку, как мадам закричала, что у нее болит сердце… а потом и вся левая сторона. Я пытался успокоить ее ласками. Не вышло. Тут мне стало страшно. Ритуал пришлось прервать. Я выбрался из ванны. Мадам последовала за мной и… Тут уж не знаю, что случилось. То ли сердце было виновато, то ли головокружение… то ли она просто поскользнулась… Одним словом, я услышал грохот за спиной, а когда обернулся, она была на полу… и больше не приходила в себя.

– И вы сбежали! – констатировал Помье.

Впрочем, сам он поступил бы точно так же.

– Даже не попытались послать за доктором! – осуждающе добавил виконт.

– Когда я уходил, мадам уже не дышала. Да и потом, посмотрел бы я на вас, окажись вы на моем месте!

Д’Эрикур недоверчиво хмыкнул:

– Раз уж сегодня у нас день откровений, то не будете ли вы, месье Кавальон-Ходецкий-Иоанн-Вейсгаупт-Иктотамеще, открыть нам заодно и свое подлинное имя?

– Вот именно! Кто вы?! – воскликнул Помье. – Как ваша настоящая фамилия?!

– Да Кавальон я и есть, – отозвался алхимик. – Стефан Кавальон, из лиможских мещан, выпускник семинарии, бывший монах. Уверяю вас, друзья, в моей биографии нет ничего особенного!

– Но вы же уверяли, будто это псевдоним! – сказал виконт.

– Но разве вы не знаете, что лучший способ утаить нечто – выставить его напоказ? – пожал плечами субъект с заурядной историей.

Прошло три недели. Первая декада июля уже успела подойти к концу, Национальное собрание – переименоваться в Учредительное, а охотники за свитком – надоесть друг другу, прежде чем суд по делу о наследстве Жерминьяков вынес решение. Девятого июля Кавальон, Помье и д’Эрикур узнали, что особняк на улице Кенкампуа отошел родственникам Софи по отцовской линии. Следующим же утром они выехали в Париж.

Всю дорогу троица молчала. Что касается Люсьена, то он беспрестанно думал о том, с чем они явятся к наследникам Софи, что им скажут, каким образом получат шкатулку, получат ли вообще, а главное – как будут потом делить ее. Помье не сомневался, что аналогичными мыслями были заняты головы обоих его попутчиков.

Париж оказался еще более жарким, чем тогда, когда они его оставили, – и в смысле температуры, и в смысле политической обстановки. На лицах граждан читалось беспокойство, тут и там вспыхивали драки, участники которых осыпали друг друга немыслимыми обвинениями, многие лавки позакрывались. У тех, что работали, собирались любители новостей: прямо на улице они вслух читали газеты и фельетоны, а потом озабоченно обсуждали их. Из обрывков речей, доносившихся до литератора, можно было сделать вывод, что какие-то сатанинские силы желают стереть Париж с лица земли, перерезать всех его жителей, а затем воцариться над выжженной пустыней.

Впрочем, больше всего поразили Помье не эти дикие сплетни, подобные которым ему не раз уже приходилось слышать. Взгляд писателя невольно останавливался на иностранных мундирах солдат, наводнивших столицу. Откуда тут эти армии? Уж не сдан ли город неприятелю? Или, может, целой коалиции вражеских войск?

Троица въехала в Париж с юго-запада. Проезжая мимо расположенного на окраине столицы Марсова поля, охотники за свитком с удивлением обнаружили, что этот бывший плац военной школы превратился в место дислокации какого-то заграничного войска. Расположившиеся на поле драгуны свысока посматривали на спешащих мимо французов. Мрачные жерла чужих пушек были направлены на Латинский квартал.

– Что бы это могло значить? – спросил виконт.

– Думаю, ничего хорошего, – отозвался алхимик.

Заниматься выяснением было некогда. Не тратя времени попусту, д’Эрикур, Кавальон и Помье поспешили на улицу Кенкампуа.

Знакомый всем троим особняк, с которым теперь было связано столько воспоминаний, больше не был опечатан и охраняем. Не представляя, что ждет их внутри, охотники за свитком решили нанести визит без всякого промедления.

– Но сначала, – сказал виконт, – каждый из нас должен принести клятву: не интриговать против остальных, не обманывать, не пытаться завладеть шкатулкой и манускриптом бесчестным способом. Раз уж мы решили объединиться, так пойдем же вместе до конца! Если нам сегодня или завтра посчастливится, вопрос обладания всевластием решит жребий.

– Идет, – сказал алхимик.

– Только пускай тот, кому повезет завладеть палестинским свитком, поклянется не употреблять свою могущество во вред двоим оставшимся и, сверх того, обязуется отблагодарить их за помощь, – сказал писатель.

– Клянусь! – произнес Кавальон.

– Клянусь! – произнес Помье.

– Клянусь, – произнес д’Эрикур и взялся за дверной молоток.

Отворила им незнакомая жещина с заплаканными глазами.

– Сударь? – спросила она удивленно.

– Мое имя – д’Эрикур, – сказал виконт. – Прошу прощения, что явился, не будучи званым и не предупредив о своем визите. Однако думаю, что мне, как жениху бедной Софи (царство ей небесное!), можно рассчитывать на некотое снисхождение.

– Д’Эрикур… Ах да! Друг Собрания. Я слышала. Мне известно, что опекуны бедной девочки не одобряли ее выбор. Но теперь, кажется, не время для ссор. Это ужасная потеря для всех нас. Я могла бы предложить вам, сударь, стать другом этого дома, но не могу. Мы с семьей не станем жить в этом несчастном особняке, откуда одна за другой отошли в иной мир бабушка и внучка. Здесь все слишком напоминает о смерти. Поэтому мы решили выставить дом на торги. Имущество уже распродается…

– Распродается?! – вырвалось у Кавальона.

– И много уже ушло?! – добавил Помье.

– Мадам, извините, что я не представил своих друзей, и за их несдержанность. Они только что с дилижанса, очень устали, поэтому иногда забываются, – элегантно сгладил ситуацию д’Эрикур. – Это Кавальон, это Помье. Оба защитники прав человека и лучшие подданные Его Величества… Впрочем, я осмелюсь присоединиться к их вопросу: много ли уже продано?

– Но почему это вас так волнует?!

– Видите ли… Софи была главной любовью моей жизни… И некоторые вещи из ее дома… напоминают мне о днях нашего короткого счастья. Мне бы не хотелось, чтобы они оказались в чужих руках. Если это возможно…

– Вы хотите что-нибудь купить? Ну разумеется! Весь дом в вашем распоряжении!

«Весь дом в вашем распоряжении!» Сколько бы отдал Помье, чтобы услышать эти слова раньше! Чем бы только не пожертвовал любой из них ради подобных слов за несколько месяцев до того!

Охотники за свитком, еле дыша от волнения, прошли по анфиладе комнат. Повсюду были следы разрухи, признаки скорых торгов, свидетельства того, что дом не жилой, даже если под его крышей кто-нибудь и ночует. Ковры лежали свернутыми в трубы, кровати стояли незастеленными, новые «римские» стулья пирамидой громоздились в углу рядом с потертыми лиловыми креслицами в рокайльном стиле. Некоторые комнаты уже пустовали: в них не было ничего, кроме выцветших жеманных обоев и устаревшей лепнины на потолках.

Покои Софи изменились с тех пор, как Помье, имевший глупость влезть сюда, был принят за оборотня и окружен толпой женщин. Исчезли и «античная» картина, и каминный экран, и Дидро, и множество других безделушек, помещавшихся на каминной полке и туалетном столике. На заправленную постель кто-то вывалил множество платьев из гардероба. Ящики комода были выдвинуты. Взгляд Помье машинально устремился к их содержимому… но инкрустированной раковинами шкатулки там не было.

Троица разбрелась по покоям умершей девушки. Помье мог ручаться, что каждому из них в этот миг хотелось перевернуть вверх дном все комнаты, разрыть все шкафы, учинить настоящий обыск, наброситься на вещи так, как набрасывается молодой муж на свою еще неизведанную супругу… Но, подобно этой супруге, каждый из охотников испытывал смущение – перед хозяйкой, перед товарищами, перед памятью бедной мадемуазель… и даже перед самой возможностью обыскать, открывшейся так неожиданно, что в нее до сих пор не верилось.

– Сударыня, – решился наконец виконт, – где-то здесь у моей невесты была шкатулка, инкрустированная раковинами. Эта вещь, равно как и ее содержимое, весьма памятны и важны для меня. Если бы было возможно…

– Шкатулка? Ах да! Вспоминаю! Только вчера сюда приходил маркиз де Монгри, и она ему приглянулась.

– Шкатулка уже продана?! – в ужасе возопил Помье.

– Вы можете дать нам адрес этого господина? – спросил Кавальон, сохраняя внешнюю холодность.

– В этом нет нужды, – сказал виконт. – С маркизом я знаком. И мне известно, где он живет.

Маркиз де Монгри жил на улице Эльзевир. Ему было сорок три года, он разъехался с женой, занимался химией, пропагандировал хлеб из картофеля и прививки от оспы, любил свежие устрицы, был лучшим в квартале Марэ фехтовальщиком и имел обширные связи при дворе. Многие королевские министры были его друзьми, так что поговаривали, будто маркиз оказывает влияние на политику.

– Ба! Д’Эрикур! – закричал он, распахивая объятия. – Весь свет уже считает вас покойником! Что же это такое?! Вы боретесь за свободу, рискуете жизнью, вдохновляете наших депутатов, а потом исчезаете на три недели… чтобы вот так, без предупреждения, появиться у меня на пороге! Право, тут что-то не так!

– Вы правы, сударь, – улыбнулся д’Эрикур. – Мне никогда еще не приходилось оказываться в ситуации, подобной теперешней. Я скрывался.

– Как?! Скрывались? От кого же?

– От врагов свободы. На меня снова было устроено покушение.

– О, мой Бог! Я должен был догадаться! – сказал маркиз. – Почему Собрание так и не удосужилось выделить вам охрану?!

– Невозможно приставить охрану ко всем просвещенным людям, – кротко отозвался д’Эрикур. – В прошлый раз мою участь разделил месье Кавальон…

Алхимик поклонился.

– …Теперь же еще один мой друг едва не погиб из-за козней врагов Просвещения. Позвольте представить: Помье, литератор.

Помье, как умел, изобразил аристократическое приветствие.

– Какой ужас, виконт! Я сегодня же напишу в Версаль! Буду настаивать, чтоб они там тщательно расследовали это дело! Куда это годится, черт возьми?! В восемнадцатом веке во Франции, самой просвещенной стране мира, царят нравы Оттоманской империи! Отравления, интриги, покушения… Какой прок в революции, какой прок в Учредительном собрании, спрашиваю я, если у нас творится подобное?.. Впрочем… Можно ли ожидать чего-то иного в государстве, чей король, опасаясь собственного народа, вводит в столицу чужие войска?..

– Так эти солдаты находятся тут по велению Его Величества?

– А мы-то понять не могли, откуда они взялись!

– Увы, господа! Вы видели полки, которые Людовик позаимствовал у своих заграничных родственников, чтобы обороняться от парижан! Разумеется, сам он это отрицает, говоря, что солдаты призваны едва ли не охранять депутатов, что они будут отправлены восвояси, как только в столице утихнут волнения и болтуны из Пале-Рояля прекратят мутить воду… Может, это и так, господа. Может, у государя были и добрые намерения. Но ведь надо же чувствовать обстановку! Надо же соотноситься с общественным мнением, в конце концов! Народ считает, что король не доверяет ему. С какой стати тогда народ будет доверять королю? В толпе говорят, что войска пришли перебить депутатов и всех, кто приветствует революцию. Можно ли было ожидать иной реакции, господа?! В Париже вот-вот вспыхнет бунт, вот что я вам скажу! Бунт – и революция тогда коту под хвост! Если чернь устроит беспорядки, Учредительное собрание окажется бессильно! Самые лучшие намерения, самые просвещенные нравы – ничто по сравнению с ужасом гражданской войны!

– Вы сгущаете краски, – сказал Кавальон.

– Уверен, что все образуется, – поддержал его литератор.

– Интуиция подсказывает мне, что кровопролития удастся избежать и уже через год мы будем жить под сенью новых законов, в стране, свободной от пережитков и злоупотреблений! – провозгласил д’Эрикур.

– Что ж, было бы отрадно, если бы мое предсказание не сбылось, – рассудил маркиз. – Однако не отобедать ли нам, друзья? Мой повар приготовил замечательных куропаток, а разделить трапезу с героями революции, рискнувшими жизнью ради свободы, было бы истинной честью!

«Вот я и в герои революции угодил! – подумал Помье. – Чего только не бывает в этой безумной жизни! Интересно, что сказала бы Тереза, узнай она, что жила не просто с неудачливым писателем, а с важной исторической фигурой!.. Бедная Тереза, где-то она нынче?.. И жива ли… Впрочем, даже если умерла, это не повод отказаться от обеда».

Маркиз и его гости переместились в столовую. Писатель, взволнованный продажей шкатулки и близостью ее нового обладателя, так накинулся на обед, что сам себе удивился, непривычная ситуация сделала его невероятно прожорливым. На Кавальона, судя по всему, та же история действовала противоположным образом: алхимик отщипывал крошечные кусочки от пирога, клал их в рот и глотал с таким усилием, словно они не пролезали в его горло. Виконт сохранял самообладание. Он вел светскую беседу, какая полагается в знатном доме, но заговорить об инкрустированной шкатулке никак не решался.

«Уж не сговорились ли эти аристократы? – думал Помье. – Уж не водят ли они меня и Кавальона за нос? Может быть, не ждать, когда они наговорятся, а спросить об инкрустированной шкатулке напрямик?» Несколько раз литератор пытался вмешаться в беседу виконта с маркизом, но смущение, нежелание перебить чужую речь и суровые взгляды товарищей не давали этого сделать.

Напряжение длилось до тех пор, пока в столовой не появился слуга:

– Господин маркиз! Прошу прощения!

– Что случилось?

– Письмо из Версаля. Ваша милость ведь просили докладывать о письмах незамедлительно…

– Политические новости? – спросил д’Эрикур.

– Сейчас узнаем.

Де Монгри сорвал печать, раскрыл письмо, пробежал глазами… и глубоко вздохнул.

– Господа! – сказал он. – Боюсь, что разговоры о победе революции во Франции были преждевеменны! Кажется, мы обманулись. Решающая битва еще впереди…

– Его Величество распускает Учредительное собрание?! – вырвалось у Помье.

– Пока что нет. Но, судя по всему, это не за горами. Король отправляет в отставку Неккера, генерального контролера финансов.

– Но ведь это один из самых прогрессивных людей в правительстве! – воскликнул виконт.

– И в народе его обожают, – добавил алхимик.

– Вот именно, господа! Похоже, Его Величество снова решил бросить вызов Собранию, а заодно своему народу. Но какова формулировка! Только послушайте: «за чрезмерную снисходительность к Генеральным Штатам»!

– Это же прямой вызов!

– Вот именно! Вызов всей просвещенной публике! И хуже того – вызов толпе! Вы слышали, что было двадцать третьего июня? Жители Версаля вообразили, что раз Неккер не присутствовал на королевском заседании Штатов, то его увольняют! Какой шум тогда поднялся! Орущая толпа окружила дворец Его Величества… не только окружила, даже проникла внутрь! Говорят, бесштанники были готовы ворваться чуть ли не в королевскую спальню, лишь бы им вернули их Неккера, их благодетеля!

– И это только слух! А что будет, когда Неккеру действительно прикажут покинуть Версаль?!

– Пока что об отставке знаем только мы с вами… но когда весть дойдет до народа Парижа…

– Тем более сейчас, когда цены на хлеб снова поползли вверх!

– Нужно отговорить короля! – закричал виконт. – Нужно объяснить ему, что война с Генеральными Штатами, война с собственным народом губительна и для него, и для Франции! Быть может, еще есть способ вернуть Неккера?! Ведь король желает блага государству! Должен же он понимать, что основа этого блага и дальнейших реформ – это гражданский мир!

– Боюсь, что королева и придворные убедили его в обратном, – вздохнул маркиз. – Но вы правы, мой друг. Если у нас есть хоть малейший шанс помочь государству избежать народного возмущения и войны Собрания с государем, им следует воспользоваться. Я немедленно напишу своим высокопоставленным друзьям в Версаль… и потребую гонца скакать во весь опор! Алексис, принесите мне письменный прибор!

Слуга удалился.

Д’Эрикур поглядел на лежащее на столе письмо и о чем-то задумался. «Выбирает момент!» – понял писатель. И оказался прав.

– К слову, о письмах… – вкрадчиво произнес виконт. – Я теперь послания от важнейших корреспондентов храню в специальной шкатулке. Знаете, очень удобно! Этакая шкатулочка, довольно большая, прошлого века. Купил ее месяц назад. Оказывается, старинные вещицы могут быть так милы!

– Вот так совпадение! – воскликнул де Монгри. – Я тоже только вчера сделался обладателем одной старинной шкатулки! Купил ее у наследников вашей невесты… Ах, виконт, как тяжело произносить такие слова! Она ведь была совсем юной, готовилась к свадьбе… И вы, должно быть, до сих пор не смирились с этой потерей!

– Увы, так и есть… Но, быть может, вы позволите взглянуть на ваше приобретение? Мне так хотелось бы прикоснуться к вещице, которая помнит прикосновение бедняжки Софи…

– О, конечно! – И маркиз повернулся к слуге, только что доставившему письменные принадлежности: – Алексис, пожалуйста, принесите нам шкатулку из моего кабинета!

Следующие несколько минут показались Помье вечностью. Кавальон ерзал на стуле. Д’Эрикур едва дышал и весь был бледен.

…Наконец ее внесли.

Ее!

Помье не верил собственным глазам.

Шкатулка, много сотен лет хранившая сокровище тамплиеров, была перед ним!

Она оказалась довольно большой: фут в длину, полфута в ширину. Кусочки раковин покрывали всю поверхность шкатулки. На ее крышке безвестный художник выложил перламутровую мозаику, в которой Помье мгновенно признал восточный (вероятнее всего, палестинский) узор.

Стоило шкатулке оказаться в руках виконта, как писатель и алхимик, не сговариваясь, метнулись к нему и встали по обе стороны от его стула. Д’Эрикур дрожащими руками открыл заветный ларец… и все присутствующие смогли лицезреть его голубую бархатную обивку.

– А где?.. – вырвалось у писателя.

Шкатулка была пуста.

– Что-то не так? – удивился маркиз, глядя на вытянувшиеся физиономии своих гостей.

– Месье… Монгри… – пробормотал д’Эрикур. – По моим сведениями… в шкатулке должна была находиться некая вещь…

– Но какая?

– Один… документ.

– Уверяю вас, господа, я купил этот ларчик совершенно пустым! – пожал плечами маркиз. – Вероятно, вы что-то путаете!

– Может быть, документ вытащил продавец?

– Я обнаружил шкатулку пустой и покрытой пылью. Думаю, после смерти мадемуазель никто к ее вещам не прикасался! Если вам интересно, я приобрел у ее наследников еще кое-какие книги…

– Уж не обманываете ли вы нас?! – воскликнул Помье.

– Вы забываетесь, сударь! – ответил маркиз. – То, что вы друг господина виконта и приверженец Просвещения, еще не дает вам права…

– Простите моего друга, – пролепетал раздавленный д’Эрикур.

– Забудем, – сказал де Монгри. – А теперь за перо! Я должен употребить все свое влияние… Алексис!

Маркиз положил письмо из Версаля в инкрустированную раковинами шкатулку и велел отнести ее обратно в свой кабинет.

20

– Кидай! – закричала Тереза.

В руки ей упала инкрустированная раковинами шкатулка. Через несколько мгновений грохнулся на землю Дени. Он быстро вскочил на ноги и вместе с сестрой припустил прочь от особняка на улице Эльзевир.

– Бросили! Канальи!!! – послышался за спиной голос Жака.

Тереза на бегу обернулась и сквозь темноту разглядела, как за высокой оградой, через которую только что перелез младший брат, хозяин дома собственноручно выкручивает руки старшему. Что и говорить, не повезло бедняге! Но на войне как на войне. Зазевался – сам виноват. Не возвращаться же за ним, не ставить же под угрозу еще и свое собственное благополучие! Тем более тогда, когда шкатулка уже в руках…

Путь от Эльзевир до Шарантон был неблизкий. Несколько раз Дени и Тереза едва не попались в лапы ночным патрулям. В какой-то момент они, запыхавшиеся, даже умудрились заблудиться в родном городе. Но Троншары не были бы Троншарами, если бы в конце концов, пусть не в полном составе, пусть пережив приключения, не добрались до дому с победой… то есть с заветной шкатулкой.

На рассвете, около пяти часов утра, не зажигая свечей, чтобы не вызвать подозрения у соседей, они наконец открыли ларец, для похищения которого понадобилось приложить столько усилий. Бывшая прачка боялась, что заклинание кто-то успел вытащить до них… или что оно – чем черт не шутит! – вообще не существовало. Но нет. Бумага была здесь. Правда, сложенная вчетверо, не свиток… но разве следует верить во все легенды так уж буквально?

Дени повертел заклинание в руках. Для того чтобы прочитать его, не помешало бы зажечь свет, но какой смысл? И для брата, и для сестры покрывавшие бумагу буквы были лишь бессмысленными закорючками.

– Как же мы теперь прочитаем его без Жака? – мрачно спросил Дени.

– Не беспокойся! – Тереза уже продумала этот вопрос. – Найдем какого-нибудь грамотного человека и попросим его разок-другой произнести написанные тут слова, а потом выучим их наизусть. Заклинание-то ведь действует только в одном месте, да и то если сказать его трижды.

– А… Ну да… Получается, что так… – Младший брат почесал в затылке. – Только ведь мы все равно еще не знаем, где его надо произносить, это чертово заклинание… Как там говорилось? В столице столиц в царском дворце под сенью веры?.. Поди-ка сообрази, что это за местечко! Может, мы вообще зря сперли эту штуку и пожертвовали Жаком…

– А ну-ка, не раскисай! Неужели ты думаешь, мы глупее тех важных господ, которые столько времени гонялись за этим ларчиком? Я уже, кажется, почти догадалась, где действует эта формула!

– Да ну? Говори!

– Сам подумай. О каком городе может быть сказано «столица столиц»? О Лиможе? Об Орлеане? Или все-таки о Париже?

– Но есть же еще Лондон… – неуверенно произнес любитель часов.

– Лондон в Англии, дубина! Там же живут одни англичане! Разве можно считать город этих тварей нормальной столицей! Говорят, у них там нету ни деревьев, ни рек, ни гор, ни Комической оперы! Разве наш Париж сравнится с каким-то там Лондоном, которого ты даже никогда не видел?!

– Париж так Париж… А какой тогда царский дворец? Тюильри? Или Лувр? Так ведь нас туда ни за что не пропустят, сестрица…

– Волшебная точка не может располагаться в таком месте, куда заказан вход всем, кроме короля и придворных! Разве это было бы по-честному?! Да в подсказке и не говорится ни про Лувр, ни про Тюильри! Там сказано: «царский дворец»! Соображаешь?

– Пале-Рояль?

– Вот именно, братишка! Пале-Рояль означает «царский дворец», но на самом-то деле это парк с игорными домами и кофейнями, куда может прийти любой! Уверена, речь идет именно о нашем Пале-Рояле! В помещении под номером девяносто там находится кафе «Фуа», то есть кафе Веры…

– Разве Фуа это не фамилия его хозяина?

– Да какая разница?! «Фуа» – это «Вера», а значит, находиться в этом кафе все равно что быть под сенью веры!

– Умная ты! – удивился Дени.

– Ну так я же Троншар! – улыбнулась Тереза.

– Ага. Давай спать.

Брат с сестрой улеглись. Время сна уже было пропущено, за окнами становилось все светлее, а кроме того, каждый из двоих немного опасался, как бы другой не обокрал его, чтобы стать единственным обладателем заклинания. В общем, уснуть они не могли, все ворочались и ворочались.

– Ты не спишь? – спросила полчаса спустя Тереза.

– Не-а.

– И я тоже… Слушай, Дени! Мы тут все гонялись за всевластием… А что бы ты себе заказал, если бы получил его?

– Ну… Пожалуй, я хотел бы славы.

– Славы?

– Да. Хотел бы стать уважаемым человеком. Чтобы мне кланялись. Чтобы, завидев меня, издали снимали шляпы. Чтобы говорили: «Сам Дени Троншар, подумать только!» Вот чего бы мне хотелось, сестрица. Правда, я еще не решил, какой именно славы себе пожелать, и какой пост стоило бы заполучить… Может быть, архиепископа. Или дворянина. Или генерала. Или судьи…

– Хороший судья получился бы из нашего Жака, – неожиданно сказала Тереза.

– Это уж точно! Бьюсь об заклад, он мечтает о власти! О том, чтобы стать важной исторической фигурой! Что Жак любит больше всего, так это распоряжаться человеческими судьбами! Как-то теперь распорядятся его собственной… повесят, наверно.

Тереза вздохнула.

– Может, свиток еще поможет нам спасти его, а, сестричка? – спросил Дени.

– Дай-то Бог.

– А сама ты о чем мечтаешь?

– Я-то? О малом… Хотя и о многом одновременно… С одной стороны, если бы я вышла замуж за доброго человека да если бы мой ребеночек родился здоровым, больше бы мне ничего и не надо было. А с другой, я хочу отомстить…

– Но кому?

– Всем этим господам, которым я кланялась столько лет, на которых я гнула спину! Хочу, чтобы эти раззолоченные животы тоже узнали, каково это – когда ты голодаешь, когда делаешься развалиной к тридцати годам, когда тебя даже не удостаивают взглядом только из-за того, что ты родилась на чердаке, а не в замке!..

– Подожди чуток, – сказал Дени. – Вот малось отдохнем и сразу отправимся в кафе «Фуа»! Прочитаем там заклинание, сделаемся всевластными и уже завтра бывшие господа станут нашими слугами!

Проснулись Дени и Тереза к полудню. Первым делом проверили, на месте ли заклинание, не украл ли кто их добычу. Все было в порядке: бумажка по-прежнему покоилась в своем инкрустированном раковинами вместилище. Не тратя времени на умывание и на завтрак, они быстро оделись и бросились в Пале-Рояль. Заклинание лежало у Терезы за корсажем, а Дени на всякий случай держал ее всю дорогу за руку.

Пале-Рояль, как всегда, бурлил. Фланирующие по аллеям щеголи обсуждали последние новости с дамами легкого поведения. Арендаторы недорогих раскладных стульчиков, позволявших удобно расположиться возле украшавшего центр парка фонтана, вслух читали памфлеты. Кучка безумцев, собравшихся возле облюбованной голубями статуи обнаженного юноши, вырабатывала план налогообложения дворянства. Бедно одетые женщины раздавали прокламации. Из кафе «Корацца» доносились звуки бьющейся посуды. Из кафе «Де Шартр» – пение гимна, прославляющего французскую корону. Из кафе «Фуа» – проклятия в адрес Его Величества, Ее Величества, принцев и всего Бурбонского дома. Публика этого заведения была одной из самых беспокойных в Париже.

– Слушай! – Дени потянул сестру за рукав. – Прежде чем приступать к делу, надо договориться! Кто из нас произносит заклинание? Всевластие ведь рассчитано только на одного, не так ли?

– Если рассуждать по справедливости, – ответила Тереза, – то я старше и именно благодаря мне мы взялись за поиски этого заклинания. И потом, кто из нас разгадал загадку про столицу столиц?..

– Но я мужчина! – возразил Дени.

– Ты еще слишком молод для такой ноши! И к тому же… Разве ты думаешь, моей первой заботой после обретения всевластия не будет обеспечение твоего благополучия? Уж не подозреваешь ли ты меня в вероломстве?!

– А ты меня?!

– Я старше!

– Ну и что?! А я умнее!

– Как бы не так!

– Что, ты считаешь меня дураком?!

– Дураком, не дураком… Но ведь ты всегда кого-то слушаешься, Дени! Или меня, или Жака, или кого-нибудь из своих дружков! Ты слишком подвержен влияниям! Тебе лучше положиться на меня!

– Ты мне не веришь?!

– Это ты мне не веришь, вот в чем беда!

Неизвестно, сколько продолжалась бы перебранка, не реши Троншары ради примирения произносить волшебную формулу хором. «Скажем одновременно, – решила Тереза, – а там посмотрим».

Перед кафе «Фуа», как и перед многими другими заведениями Пале-Рояля, была устроена летняя терраса. За расставленными под окрытым небом столиками сидели несколько человек. К одному из них Троншары и решили обратиться. Ближе всех к ним находился тоненький, невысокий молодой человек с усталым лицом, покрытым следами перенесенной оспы, и длинными черными волосами. Судя по костюму, он мог быть кем-нибудь вроде клерка, журналиста или судейского, то есть умел читать.

– Здравствуйте, сударь! – сказала Тереза. – Простите за беспокойство. Не могли бы вы помочь нам прочитать одну вещицу? А то мы с братом неграмотные!

– Ну конечно, мне это совсем не сложно! – отозвался тот. – Показывайте, что там у вас.

Бывшая прачка вытащила то, что они с братом нашли в шкатулке, и протянула незнакомцу.

– Вы, пожалуйся, зачтите нам это вслух пару раз, чтобы мы, это самое… – бормотала Тереза, пока человек изучал попавший ему в руки документ.

Чем дальше он читал, тем серьезнее становилось его лицо.

«Уж не сглупили ли мы? – подумала женщина. – Уж не сообразил ли он, какое мощное заклинание перед ним?»

– Где вы это взяли?! – неожиданно воскликнул человек.

Троншары переглянулись. Еще не хватало быть уличенными в воровстве!

– Нам это прислали…

– …по почте!

– Неправда! Это прислали не вам! Тут упоминается имя некоего маркиза!

– Мы не воровали! – испугался Дени.

– Он сам это выкинул! – поддержала Тереза.

Только вымолвив эти слова, она сообразила, что происходит что-то не то. Какое, к черту, имя маркиза в старинной рукописи?! На бумаге должно содержаться только заклинание! Или…

Незнаконец между тем залез на стол. Вокруг импровизированной трибуны мигом собралась куча народу.

– Граждане! – закричал, размахивая бумажкой, человек, которому Троншары так глупо доверились. – Я только что узнал важную новость! Король совершенно не уважает вас, парижане! Он дал отставку Неккеру! Неккер, которого все мы так любим, Неккер, лучшие чувства к которому мы демонстрировали не единожды, Неккер, единственный человек при дворе, который пользовался доверием народа, изгнан! Граждане! Что это, как не первый шаг к разгону Учредительного собрания?!

Толпа загудела. Незнакомые люди, напиравшие со всех сторон, оттеснили Терезу от брата. Троншары потеряли друг друга в людском море и сами не заметили, как превратились в часть внимающей оратору публики.

– Граждане! – продолжал оратор. – Хватит сидеть, как затравленные зайцы! Хватит дрожать, как овцы, гонимые на бойню! Париж окружен войсками! Мы в кольце врагов! Быть может, уже сегодня готовится новая Варфоломеевская ночь для патриотов! Неужели мы не защитим себя?! К оружию!

– К оружию!!! – ответила толпа.

– К оружию! – закричали Троншары.

– Нам нужен опознавательный знак! Наденем на себя зеленый цвет! Цвет надежды! – заключил оратор.

Множество рук подхватило его со стола. Тереза, повинуясь неясному порыву, сняла с чепца зеленую ленту, растолкала окружающих и протянула оратору свое единственное украшение.

В тот день Тереза вернулась домой одна. Дени куда-то запропастился. Он не пришел ни к обеду, ни к ужину, ни ночевать. Бывшая прачка легла в кровать, снедаемая беспокойством.

Спалось ей плохо. Во-первых, думала про братьев. Во-вторых, не давали покоя мысли о том, чем же на самом деле оказалась бумага, принятая за древнее заклинание. В-третьих, стоило Терезе задремать, как за окнами начиналась пальба.

К утру она только усилилась. Стреляли то там, то здесь. Временами из разных концов раздавался набат. Лавки, закрытые вчера по случаю воскресенья, не работали и сегодня. Деревья стояли, лишенные едва ли не половины своей листвы – из нее народ делал кокарды «цвета надежды». Кое-где улицы успели перегородить поваленными стволами: считалось, что это поможет остановить наступление войск, предназначенных перерезать всех парижан. С той же целью на крышах дежурили запасшиеся грудами камней мужчины и женщины. Вооруженные люди заполнили улицы. Невесть откуда взявшиеся бюсты Неккера и герцога Орлеанского таскали по городу, демонстрируя свое уважение к этим лицам. Потом кому-то в голову пришло заставлять прохожих снимать шляпы перед скульптурами. К вечеру народные патрули уже обходились без символических изображений своих кумиров: потрясая пиками, они заставляли кланяться себе всех, кто казался им знатным или богатым.

Весь день Тереза бегала по окрестностям, пытась найти Дени и разобраться в том, что творится. Чем больше она расспрашивала знакомых, тем меньше понимала происходящее. Говорили, что у сада Тюильри немецкие войска графа Ламбеска напали на парижан. Говорили, что хлеб для солдат отравлен и те массово переходят на сторону взбутовавшегося народа. Говорили, что оборванцы вооружаются самочинно. Говорили, что зеленый – это цвет ливрей прислуги герцога Орлеанского, он, дескать, это восстание и финансирует. Говорили, что тюрьмы открыли двери, преступники на свободе. Говорили, что не открыта только Бастилия. Говорили, что надо бы с ней разобраться…

Различия между темным и светлым временем суток исчезли. Всю ночь по улицам вышагивали вооруженные люди с факелами. Следующий день не отличался от предыдущего. Тереза думала, что все самое страшное и необычное уже случилось, до тех пор пока не ощутила доносящийся с севера запах гари и не услышала грохот пушек возле своего дома…

Дени появился тогда, когда сестра уже не чаяла увидеть его живым. Он пришел в разорванной рубахе, пропахшей порохом, с копотью на лице и зеленым листком, приколотым к головному убору.

– Где ты был?! – воскликнула Тереза.

– Прости, что заставил тебя волноваться, сестричка, – ответил Дени. – Но дай-ка мне сначала что-нибудь поесть… а потом уж расспрашивай.

Тереза наложила ему каши. Дени жадно съел несколько ложек, удовлетворенно вздохнул, откинулся на спинку стула и стал рассказывать:

– В общем, дело было так. Когда я слушал этого парня в кафе «Фуа», мне неожиданно пришло в голову, что он прав. Не знаю уж, почему в этом древнем свитке написано про Неккера, но раз его действительно уволили, это, черт побери, ни в какие ворота не лезет! Нельзя же было, в самом деле, сидеть и ждать, когда австриячкины прихвостни перережут всех парижан и разгонят Учредительное собрание! Ладно, подумал я, не выгорело с заклинением, так надо хотя бы город свой отстоять! Ты куда-то запропастилась, видно, пошла домой, а я решил навестить своего приятеля Антуана и рассказать ему, что творится. Потом мы с ним вместе пошли к Барнабэ. Затем втроем отправились к Маглуару. Тот, оказывается, уже знал, что придворные готовились перебить всех сторонников революции, и велел нам пойти к одному кузнецу, который как раз бросил все дела и кинулся ковать пики для патриотов. Пока мы мотались за пиками, стало известно, что в нашей приходской церкви происходит собрание, на котором записывают в…

– Дени! – воскликнула Тереза. – Я уже запуталась во всех этих подробностях! Можешь ты мне по-нормальному сказать, где пропадал эти два дня?!

– Да где я только не был! Когда мы с ребятами вышли из церкви, Антуану пришло в голову, что у нас до сих пор нет зеленых кокард. Маглуар сказал, что можно разрезать юбку его жены. Антуан ответил, что юбка всего одна. Маглуар спросил, почему он жалеет бабские шмотки на патриотические дела. Барнабэ сказал, что лучше им не ссориться, а сорвать, как все, листья с деревьев. Но не успели мы это сделать, как к нам подбежал мальчишка и рассказал, что в предместье Сен-Виктор кучка врагов свободы напала на патриотов…

– Можешь ты мне, наконец, сказать, чем занимался, или не можешь?! Я с ума схожу два дня, а ты вместо объяснений потчуешь меня какой-то белибердой! – вскричала Тереза.

– Ну как чем занимался? – удивился новоявленый патриот. – Сначала мы пошли в Сен-Виктор спасать наших… Потом нам сказали, что все уже кончилось и надо идти к городской заставе, чтоб охранять ее, а не то в наш Париж набегут всякие негодяи. Мы пришли к заставе, но там оказалось, что впускать в город можно всех, а выпускать, наоборот, никого, потому что враги народа побежали, как тараканы, из города, так что их надо переловить…

«Я так и не добьюсь от него ничего путного! – подумала Тереза. – Стоп! Чьи это шаги?»

Спутя секунду в комнате появился Жак.

– Не ждали?! – гаркнул он вместо приветствия.

– Братец! Вернулся! – наперебой закричали Дени с Терезой.

– Бросили меня погибать и думали, никогда не увидите? Нет уж, не на того напали! Вот он я, живой и невредимый! А вы небось считали, что меня уже повесили? А?! Ну-ка, сознавайтесь!

– Ну братик…

– Ну прости…

– Мы тут так истосковались по тебе!

– Тысячу раз пожалели, что бросили одного!

– Только ведь сам посуди…

– …что бы было…

– …если бы мы вернулись!

– Не хотели рисковать своей шкурой! Ну разумеется! Сволочи вы изрядные, что тут скажешь! Только знаете что? Я на вашем месте поступил бы точно так же! А теперь рассказывайте, что было? Вы прочли заклинание?

– Там оказалась какая-то ерунда, Жак.

– В этой бумаге было написано про Неккера, а вовсе не про всевластие!

– Мать вашу! Так я и думал! Что за невезение, черт возьми?!

– Лучше расскажи нам, как ты спасся, – попросила Тереза.

– Да-да! – поддержал младший брат. – Что с тобой было после того, как тебя заловил этот проклятый маркиз?

– Что со мной было? Да этот мерзавец сдал меня полиции, только и всего! Я был уверен, что от виселицы на этот раз не отвертеться, тем более что поместили меня не в какую-нибудь тюрьму, а в Бастилию…

– Но сегодня ее ворота открылись и ты вышел! – обрадовался Дени.

– Ты-то откуда знаешь?

– Как же мне не знать, коли я сам, можно сказать, тебя и освободил!

– Да ну?

– Вот тебе и «да ну»! Сам осадил эту чертову крепость, сам, рискуя жизнью, справился с ее гарнизоном…

– Так! Ну-ка, ну-ка!

– Давай рассказывай!

Тереза между тем, наложила еды старшему брату. Младший съел еще несколько ложек, принял самодовольный вид и начал повествование:

– В общем, нынче ночью ночевал я у своего приятеля Франсуа! Вернее, не ночевал, а соснул самую малость, после того как уже рассвело, потому что аж до семи часов патрулировал наш квартал. Проснулся я, значит, уже где-то за полдень, а Франсуа мне и говорит: наши там Бастилию штурмуют, надо бы поддержать! Как же, говорю, мы их поддержим, если у меня только и есть, что эта пика, а с пикой-то много не навоюешь, особенно против крепости. Вышли мы на улицу, поспрашивали там-сям да и выяснили, что ружья можно взять в Доме инвалидов. Побежали туда. Там – толпа! Ворота сломаны, подвал забит народом, не проберешься. Те, кто еще без ружей, выйти не дают тем, кто уже раздобыл их. Давка, крики, с лестниц скидывают, чуть ли не штыками друг в друга тычут…

– Ладно, – первал его Жак. – Ну, добыл ты ружье. А что дальше?

– Что дальше?! Ружье-то добыл, ну а порох? Да и Франсуа потерял, пока там толкался. А, думаю, черт с ним! Пойду на Бастилию так, авось где-нибудь по дороге порох раздобуду… Ну и пошел. Дошел уже почти и тут узнаю, что, оказывается, в ратуше можно заполучить порох! Отправляюсь, значит, в ратушу…

– Ну ладно, ты получил порох! А что дальше? Как ты брал Бастилию, рассказывай!

– Короче, получил я порох, около квартерона, ну и отправился… Только свинца-то у меня нет! Черт с ним, думаю, как-нибудь разберусь, авось кто-нибудь да поделится… Словом, до Бастилии было уже рукой подать, когда мне попался наш драгоценный кузен Жильбер. Он-то мне и сказал, что наши ребята разграбили здание Арсенала и там можно получить пули…

– Что было дальше, я могу дорассказать за тебя! – нетерпеливо сказал старший брат. – Ты пошел в Арсенал и взял пули! А что было дальше? Ближе к делу!

– Как было, так и рассказываю, – развел руками Дени. – Получили мы с Жильбером по десять пуль да и пошли на Бастилию. Через два квартала попадается нам женщина: помогите, кричит, люди добрые, у нас тут враги народа дома взялись поджигать! Ну разве мы могли пройти мимо? Кинулись искать поджигателей…

– Тьфу ты, черт! – взвился Жак. – Не желаю слушать про поджигателей!

– Ну как хочешь. А мы ведь их все-таки отловили… Идем, значит, на Бастилию, вооруженные до зубов, и вот она уже за домами-то показалась… И тут еще одна баба. Немецкие солдаты, говорит, убили булочника и муку в реку вытряхивают, чтоб парижанам от голода помереть. Ну как тут было не среагировать?!.

– До Бастилии ты так и не добрался, – понял Жак.

– Как это не добрался?! Добрался!

– Тогда брось эту болтовню и рассказывай, как ты оказался возле Бастилии! – приказал старший.

– Ну, – вздохнул Дени, – как пожелаешь. В четвертом часу мы дошли до Бастилии. Подходим, а вот она, миленькая, стоит… Мост через ров опущен, цепи перерублены, над башнями белый флаг… Дым еще над площадью висит, повсюду телеги полусгоревшие, всяческая бумага раскидана, лужи крови, поломанное оружие… Комендант Бастилии де Лоне поперек канавы дохлый валяется… А наши-то обнимаются все, танцуют! Ну, и я давай обниматься.

– Вот ведь олух! – сплюнул Жак.

– Братики, не ссорьтесь! – примирительно сказала Тереза. – Я и так тут без вас натерпелась! Ну не взял Дени Бастилию, ну не получили мы мирового господства, ну не быть нам господами и генералами… Да и ладно! Главное, вы живы! До чего же я рада, что все закончилось!

– Закончилось? Нет уж, сестричка, – сказал старший брат. – По мне, так как раз сейчас все только и начинается!

Эпилог (Пять лет спустя)

Шестнадцатого жерминаля пятого года Свободы, или второго года Республики, единой и неделимой, добрая патриотка Тереза сидела, свесив ноги, на деревянном помосте. В руках у нее были спицы. Вязать дома было скучно: то ли дело здесь, в компании товарок, на площади Революции, при всем честном народе, собравшемся посмотреть на расправу с очередными врагами свободной Франции! При вязке трехцветного патриотического шарфа для любимого мужа ничто так не вдохновляло, как скрежет опускающегося лезвия и глухой стук падающей в корзину головы.

– А ты откуда будешь? – просила Тереза женщину, устроившуюся рядом. – Что-то я тебя тут раньше не видела!

– Жермена Галуа, – представилась соседка. – Из секции Гренельского фонтана. А тебя Тереза звать, я слышала?

– Верно. Я из секции Трехсот.

– И часто тут бываешь?

– Да нередко. Муж-то вечно как уйдет в своем комитете заседать – так и на весь день. Ну а мне не скучать же дома? Сына беру – и сюда. Вон он вертится!

У подножия эшафота играл четырехлетний мальчик.

– Доброе дело! – сказала Жермена. – Пускай сызмальства приучается к нашей патриотической бритве! Так, глядишь, хороший гражданин из него вырастет! А муж, говоришь, якобинец?

– Еще какой! Говорю же, с утра до вечера в комитете! Комитет этот наш секционный нас с ним и поженил. Поль прошение подал согражданам, чтоб его с доброй женщиной познакомили, пусть даже в возрасте и с ребенком… Ну так ему и выделили меня.

– Хорошая у тебя семья! Мой вот тоже из якобинцев. Какой занятой, просто ужас! То у него реквизиции, то проклмации, то демонстрации, то еще не пойми чего… Ой, едут, едут!

К площади подкатила тележка, заполненная людьми. Все они были в одних рубахах, со связанными руками, – приговоренные.

– Что-то их мало сегодня, – сказала Жермена, пересчитав. – Тут и двадцати голов не наберется. Плохо трудится наш Трибунал!

– Трибунал работает как следует, – ответила Тереза. – В этой тележке каждая голова стоит двух! Это опасная клика умеренных! Они революцию задушить хотели.

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда, что брат мой работает в Трибунале. Присяжный он там. Думаешь, кто поставляет нашей любимой машинке ежедневное пропитание? Жак Троншар! Трудится не покладая рук, разоблачает аристократов!

– А у меня брат на фронте, – сказала Жермена. – Уже давно. При Жемаппе, между прочим, отличился!

– У меня второй тоже на фронте. Который помладше, Дени. Представляешь, уже полковник! Всего-то за год службы!

– Вот это да! Еще немножко – и генерал, как Сантерр или Моморо!

– И все благодаря революции!

– Что уж и говорить! Разве мы могли раньше мечтать о чем-то подобном?! Только и знали, что кланяться господам. А теперь они сами к нам на поклон идут!

– Вот именно! – поддакнула Тереза. – Нету теперь никого главней нас! И не будет! А тех, кто против этого…

Она не договорила, засмотревшись на первую жертву. Тоненький, невысокий молодой человек с усталым лицом, покрытым следами перенесенной оспы, и только что остриженными черными волосами неожиданно показался ей знакомым. «Где же я могла видеть этого контрреволюционера?» – задумалась Тереза, глядя на то, как отчаянно вырывается приговоренный, удерживаемый четырьмя помощниками палача.

– Ко мне, мой народ!!! – неожиданно закричал он. – Разве ты не узнаешь меня?! Ведь это я, я вел тебя на Бастилию!!!

Толпа ответила недовольным свистом.

– Ну совсем аристократы оборзели! Еще и революционные подвиги себе приписывают! И никакого стыда! – возмутилась Жермена. – Давай, палач! Да здравствует Республика!

– Да здравствует Республика! – воскликнула Тереза.

Приговоренного привязали к доске. Заливаясь слезами, он несколько раз повторил имя какой-то женщины и переехал в небытие.

* * *

– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! Слышите?! – Кавальон что было сил забарабанил в только что захлопнувшуюся дверь. – Я пожалуюсь в Конвент на ваше беззаконие! Я напишу в Комитет общественного спасения про то, как вы попираете свободу человека и гражданина!! Я дойду до самого Робеспьера!!!

При упоминании Робеспьера из-за двери так никто и не отозвался, зато за спиной Кавальона послышался дружный смех.

– Вот так остроумец к нам приехал! – оживились товарищи по несчастью.

– Жаловаться Сулле на бесчинства его собственных приспешников! Это надо же до такого додуматься!

– Боюсь, сын мой, Робеспьер – это не тот человек, на чью поддержку вы могли бы рассчитывать.

– Нас может спасти только Бог…

– Ах, оставьте! Никто не спасет нас! Всем нам суждено погибнуть под ножом гильотины: сегодня один, завтра другой, послезавтра третий…

– …Так будем же веселиться!

– Господа! У меня новая поэма!

– А не запустить ли нам воздушный шар?

В общей камере тюрьмы Таларю, куда поместили алхимика, обитало не менее тридцати человек. Молодые и старые, мужчины и женщины, бедные и богатые, священники, монахини, дворяне и простецы – все жили вместе, в грязи, духоте и рожденной беспрестанным ожиданием конца атмосфере дикого, нарочитого, опьяняющего веселья.

Немало приключений пережил Кавальон. Были среди них и опасные. Даже покушения и те на его веку случались, и не единожды. Но в такой ситуации, как сейчас, он не оказывался еще ни разу. Ломиться в дверь, выкрикивая имя самого влиятельного «народного представителя» было, конечно, бессмысленно. Проявление отчаяния, только и всего. Кавальон прекрасно знал, что крики не помогут. Знал он и о том, что уже сегодня, когда стемнеет, его фамилию могут выкрикнуть. Это значит: переезд в Консьержери, ночевка при Дворце правосудия, утренний Трибунал и гильотина к обеду – почти без надежды на оправдание. Если на что-то и можно было надеяться, так только на то, что его забудут. Сочтут несущественным заключенным, а то и просто куда-нибудь задевают личное дело. Тогда Кавальон доживет в тюрьме до того дня, когда Франция закончит войну… или когда террористический режим будет отменен… или когда возвратится король… Или навечно останется за решеткой.

Боже, Боже, ну почему он не эмигрировал?!

Почему был настолько самоуверен?!

Думал, что чаша сия его минет? Глупец!..

– Кавальон!

– Кавальон! Вот так встреча!

Голоса, как будто бы знакомые, прервали мрачные размышления авантюриста. Кавальон оглянулся в тот угол, откуда они доносились.

И не поверил глазам!

На пучках гнилого сена, брошенных прямо на пол, расположились двое. В первом, костлявом тридцатилетнем мужчине, одетом в одну рубашку и износившиеся кюлоты, Кавальон узнал бывшего виконта д’Эрикура. Второй, завернувшийся в драное одеяло старик с седой бородой, не скрывающей бородавку на мрачном, одутловатом лице, не мог быть никем иным, как Люсьеном Помье.

– Когда я повстречал тут виконта… – заговорил писатель, – вернее, теперь-то он уже давно не виконт, а просто гражданин Лижере… Так вот, когда я встретил его тут, то подумал: мне выпал случай, который бывает один раз из тысячи! Но теперь, когда я вижу вас, то говорю: судьба вытянула одну карту из миллиона!

– Я вижу, Помье, свои упражнения в изящной словесности вы так и не бросили! – ответил авантюрист и впервые за долгое время улыбнулся.

– Бьюсь об заклад, что и вы, Кавальон, не оставили свои алхимические штудии! – заметил бывший виконт.

Несмотря на тяготы, выпавшие на его долю и оставившие следы на его челе, д’Эрикур не лишился ни своей живости, ни своего задора.

– Что правда, то правда, – сказал Кавальон. – Я верен своему призванию и никогда не сойду с избранной стези. Общение с духами и постижение метафизических оснований нашего бытия – главное дело моей жизни… И пусть даже кучка безумцев, захватившая, вопреки здравому смыслу, власть во Франции и потакающая низменным прихотям дикой черни, не понимает этой великой миссии!

– Так вот за что вы оказались в тюрьме! – усмехнулся тот, кого следовало теперь называть «гражданином Лижере». – Что ж, с точки зрения этих дикарей, общение с духами, несомненно, должно казаться весьма подозрительным! Я бы даже сказал, контрреволюционным!.. А я опять в тюрьме из-за отца. Это уже становится традицией, не так ли, хе-хе? Только на сей раз дело не в том, что он добыл указ о моем аресте… теперь достаточно того, что он меня родил! Виконт, сын графа – для нынешнего режима это само по себе преступно!..

– Смею надеяться, что ваших близких, по крайней мере, все эти ужасы не коснулись?

– Отец, мачеха и сестренка эмигрировали четыре года назад. Как же глуп я был, когда отказался уехать с ними! Проклятая жажда приключений!.. Она так и не дает мне покоя, даже после всего, что я пережил!

– А вас за что, Помье? – спросил алхимик.

– Да все за то же… за писанину. Пока я сочинял очередную брошюру, Дантон был еще другом свободы… а когда она попала в типографию, оказался уже врагом!

– Все повторяется, – заметил Кавальон.

– Но с некоторыми отличиями! – заметил бывший виконт. – О Господи, чего бы я не отдал, чтобы вновь попасть в Бастилию с ее библиотекой, ее кроватями, ее милым комендантом, ее возможностями…

– А я бы и вовсе вернулся назад лет на пять!

– Что и говорить, Кавальон! Я еженощно вижу во сне прежние времена, когда у меня еще нет седых волос, зато есть титул виконта! Если бы знать, какой ужас постигнет Францию!.. Хотя… Что мы могли бы сделать? Ведь мы и так защищали Его Величество всеми силами! Мы так старались для блага страны! Так оберегали ее покой! Так стерегли ее традиции, пеклись о порядке… Но чернь!.. Ах, проклятая чернь, вечно она все испортит своими дурацкими революциями!

– Да-а-а! – вздохнул Помье. – Клянусь, если бы мне предложили опять оказаться в Бастилии и разделить ужин с месье виконтом, я согласился бы, не раздумывая! Пусть даже с риском для жизни, пусть даже зная, что одно из кушаний отравлено!

– Опять вы за старое?! – обиделся Лижере. – Сколько вам повторять, что никто и не думал отравлять мой обед! Феру умер от какого-то внутреннего заболевания!

– Ничего подобного! Все произошло слишком быстро! Минуту назад еще жив, а потом – раз! – и все. У него были все признаки отравления, уж я-то знаю, я все-таки литератор!

Кавальон хотел сказать, что ссориться из-за прошлого в такой трудный момент противоречит здравому смыслу. Но не успел. До его ушей неожиданно донесся еще один голос… и слышать его было еще более удивительно, чем голоса давнишних конкурентов в борьбе за несуществующий свиток! К Кавальону обращались на родном языке! На том языке, который он уже практически позабыл и не надеялся услышать опять!

– Степка! Степка Ковалев! – воскликнул кто-то.

Авантюрист обернулся.

– Николай?.. – пробомотал он ошарашенно.

Человек, именовавшийся Николаем, совершенно не отличался от остальных заключенных ни внешностью, ни костюмом: у него было такое же усталое лицо и такой же вытершийся кафтан, как и у других. Можно было бы сказать, что выглядел он на такой-то или такой-то возраст… но зачем? Кавальон мгновенно вычислил года своего давнего знакомца. Последний раз они виделись в 1778-м. Кольке было тогда двадцать. Стало быть, сейчас ему тридцать шесть. Или уже исполнилось тридцать семь? Ах да, разумеется, тридцать семь! Сейчас ведь апрель, именины у Николая в марте, на Сорок мучеников, а Степка убежал в феврале, если по григорианскому стилю, или в январе, если по юлианскому. Дело было в Монпелье, где они провели всю зиму со своим барином, Денисом Ивановичем Фонвизиным. Барин постоянно что-то писал, жена его лечилась от глистов у местных медикусов, а крепостные Колька и Степка в числе прочей дворни занимались хозяйством да все дивились на необычности заграничной жизни. Денису Ивановичу Франция совершенно не нравилась. Казалось, он только и делает, что выискивает, к чему бы придраться в этой стране, чего бы найти в ней такого, чтобы половчее высмеять моду на все французское, распространившуюся в России. А вот о Степке сказать такого было нельзя. Страна ему неожиданно понравилась. Душа жаждала приключений, роль дворового человека давно уже угнетала, мечталось о свободе, об уважении, о чинах… да и язык он немного знал – некогда господа обучили, для развлечения. Так шестнадцать лет назад крепостной мужик Ковалев и превратился в алхимика Кавальона.

– Вот уж не думал, что свидимся снова! – сказал бывший Степка по-русски.

– А я-то тем более! Все тебя за мертвого почитали. Денис Иваныч так родне и написал: «Сии господа французы почитают себя отменно цивилизованными, а до того, что у них мужики на улицах пропадают, им и дела нет».

– Как видишь, я жив-здоров и превратился уже в совершеннейшего француза. Но ты-то тут как?..

– Ах, Степан! Я ведь тоже теперь француз!

– Вот как? И давно ли?

– Через месяц после тебя убежал. Как хозяева собрались из Монпелье уезжать, так я для себя и решил: хоть убей, а тут останусь! Уж очень меня тамошние врачи впечатлили. Там ведь в университете такому научить могут, что не токмо червяка из барыни выгонишь – мертвого поднимешь! В общем, очень мне захотелось учиться…

– И что? Научился?

– А как же! – улыбнулся Николай. – Я теперь доктор.

– Ну, а в тюрьме за что? Вылечил небось не того?

– Угадал, приятель! Эх, знал бы Денис Иванович, царство ему небесное, что во Франции клятва Республике будет дороже врачебной! Пожалел я одного аристократа – вот и поплатился за это, под подозрение взяли! Ну а какое тут подозрение? Баре, они ж тоже люди!

Все то время, что Колька и Степка общались, Помье и бывший виконт с удивлением рассматривали то одного из них, то другого. Наконец Лижере не выдержал:

– Кавальон! Откройте нам секрет: что это за человек, с которым вы беседуете?

– И на каком языке? – продолжал литератор. – Я, признаться, плохо различаю шведский и турецкий, так что не могу определить с ходу ваше наречие.

– Мы говорим на… – открыл было рот Николай, в совершенстве владевший французским, но Кавальон быстро ткнул его в бок, дав сигнал замолчать.

– …На персидском, – продолжил алхимик. – Позвольте представить: мой друг, перс Танзай. Мы познакомились во время моего алхимического путешествия к центру Земли и даже не предполагали, что увидимся опять. Спасибо господам якобинцам за нашу встречу! Танзай говорит по-французски, конечно, но некоторые алхимические приветствия, которыми мы обменялись, непереводимы.

– Совершенно верно, – подыграл Степану Николай. – Я персидский алхимик. Но это только одно из моих увлечений. В свободное время я врач.

– Врач! – воскликнул Помье. – Очень кстати! А мы тут как раз обсуждали историю смерти одного человека. Не поможете ли вы, месье Танзай, помочь нам разобраться, отчего он умер?

– Если это будет в моих силах, – скромно улыбнулся бывший русский мужик.

– Вообразите: человек только что был жив и здоров, превосходно обедал в милейшей компании и вдруг почувствовал такую страшную боль в животе, что не смог сдержать крика! Потом его стало тошнить, рот несчастного опух, дыхание становилось все тяжелее, кожа все бледнее, пока не сделалась совсем синей…

– При этом остальные ели то же, что и он! – добавил Лижере. – Так что об отравлении речи идти не может!

Доктор задумался.

– А не было ли на том обеде каких-нибудь редких кушаний или экзотических плодов, к которым покойник был непривычен?

– Были, и не одно!

– В таком случае могу предположить, что ваш мертвец употребил в пищу что-то такое, чего не терпел его организм.

– Что вы имеете в виду?

– Дело в том, – сказал врач, – что бывают такие люди, которые не переносят отдельной пищи или отдельных запахов. То, что для других вполне нормально или даже приятно, является для них ядом! Наука пока что не в состоянии объяснить, как это происходит, но известны случаи, при которых даже самая маленькая порция неподходящего кушания или один вдох неподходящего аромата приводили к удушению и даже смерти! Это крайне редкое явление… однако чего только не случается в нашем мире!

Бывший виконт посмотрел на Помье. Помье – на Кавальона. Кавальон – на виконта.

– Вы нас не обманываете, Танзай? – спросили они практически хором.

– Конечно, нет! Зачем мне вас обманывать? Я ведь и сам страдаю чем-то подобным! Не в настолько опасной форме, конечно… Но стоит мне отведать орехов, как я тотчас заболеваю!

Охотники за сокровищем снова переглянулись.

– Значит, мы обманули сами себя!

– Бросились искать неведомо чего!

– Дурацкий приступ заставил нас поверить в легенду!..

– О, так вы любители легенд? – неожиданно спросил Николай. – Представьте, совсем недавно мне рассказали одну потрясающую историю! Говорят, будто в шкатулке у одного парижанина…

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

Эпилог (Пять лет спустя) X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?