«Тот же самый страх»

Джон Диксон Карр Тот же самый страх

Глава 1. «Из колыбели, что вечно качается…»

Хотя шесть часов пробило совсем недавно, леди Олдхем и ее компаньонка, мисс Крампет, уже переоделись к обеду и сидели в гостиной. Леди Олдхем читала вслух роман ужасов. Чтобы было страшнее, к камину придвинули круглый стол, покрытый зеленым сукном, и поставили на него всего лишь одну свечу.

Истории о страшном и сверхъестественном были последним криком моды. Однако в новинке под названием «Амброзио, или Монах», по слухам, речь шла не только о замках с привидениями и звенящих цепях. Те, кто успел прочесть «Амброзио», уверяли, что книга одновременно поразительная и неприличная.

Леди Олдхем откашлялась.

– «Бледные лучи луны замерцали в высоком узком окне…» – нараспев читала она, склоняясь ближе к пламени свечи.

Мисс Крампет хмыкнула.

Леди Олдхем была очень толстой и говорила хриплым басом; ее голос доносился словно из бочки. От возбуждения она тряхнула головой, и пудра, осыпавшись из-под страусовых перьев, припорошила ее обширный бюст, затянутый в желтый шелк. Мисс Крампет, тощая и костлявая особа, сидела с прямой спиной, стиснув руки.

Ни одна из них не обращала ни малейшего внимания на Дженнифер – к радости последней. Дженнифер сидела опустив голову: ее мучил страх, но книга была тут совершенно ни при чем.

– «Бледные лучи луны замерцали в высоком узком окне и высветили ее обнаженную грудь. Она лежала без чувств. Амброзио испустил крик, эхом отдавшийся в просторном зале со сводчатым потолком. И сразу же…» Ик! – Тут леди Олдхем вполне деликатно икнула.

Дженнифер проворно встала из-за стола. Леди Олдхем и мисс Крампет раздосадованно покосились на нее. Однако приличия восторжествовали.

– Вот и хорошо, милочка, вот и хорошо! – прогудела леди Олдхем, старая грешница. – Несомненно, эта литература – литература с большой буквы, но она не подходит для ушей хорошо воспитанной девицы вроде тебя.

Мисс Крампет наградила Дженнифер одобрительным, хотя и несколько лукавым взглядом. Некогда мисс Крампет была помолвлена с одним морским офицером в Бате. Хотя их роман ничем не закончился и, если можно так выразиться, растворился в слезах и истериках, предполагалось, что компаньонка приобрела некий жизненный опыт, некие загадочные познания, благодаря которым она уже не могла считаться старой девой, хотя и не дотягивала до замужней дамы.

– Вот именно! – отрывисто согласилась она.

– Дело не в книге, – наивно призналась Дженнифер. – Просто мне… я должна переодеться к обеду.

– Надо же, милочка! – Леди Олдхем нахмурилась и покачала головой. – Сразу видно, что вы росли в деревне!

– Неужели, мадам?

– Милочка, леди никогда не переодеваются. – Внезапно осознав, что ее слова звучат двусмысленно – леди Олдхем была довольно чувствительна к подобным оговоркам других, – старуха напустила на себя неприступный и величественный вид. – Леди не переодеваются сами, потому что их одевают служанки. Ступайте, дорогая, потому что нам надо читать… хм! А вы должны выглядеть наилучшим образом – сегодня вас представят его королевскому высочеству.

Обе дамы так бурно закивали, что с их голов посыпались новые облака пудры. Дженнифер повернулась и побежала.

Она бежала потому, что бояться в одиночестве легче, чем на глазах у посторонних. Кроме того, просторная мрачная скудно освещенная гостиная с темно-зелеными шторами наводила на нее такой ужас, что ей уже не нужны были никакие «страшные» романы.

Выбежав в вестибюль, Дженнифер вздохнула с облегчением. Здесь, по крайней мере, горели все свечи. Черно-белый мраморный пол наводил тоску, как и стеклянные призмы канделябров, и пахло плесенью, как в гостиной. Зато в камине пылало жаркое пламя.

Озябшая Дженнифер протянула руки к огню. Подняв голову, она увидела свое отражение в зеркале над каминной полкой работы Адама.

Лицо осталось тем же самым. Красивое – все всегда расхваливали ее своеобразную красоту. Однако из-за новой прически, блестящих каштановых локонов, ниспадающих на плечи, и из-за ленты, повязанной на лоб, ей показалось, что на нее смотрит незнакомка. Разумеется, ни леди Олдхем, ни мисс Крампет, будучи светскими дамами, не сделали ей замечания по поводу отсутствия пудры и страусовых перьев.

– Это значит… – прошептала она своему отражению.

Пребывая в смятении, Дженнифер, как и многие, принялась думать о мелочах, то есть о пудре для волос и о тонкости материи, из которой было сшито ее платье.

– Сейчас, в тысяча семьсот девяносто пятом году… – прошептала она, и ее передернуло. Потом она медленно повторила: – В тысяча семьсот девяносто пятом…

Из-за локонов ее личико, довольно круглое, с высокими скулами, как будто утратило всегдашний румянец. Зрачки расширились настолько, что серые глаза под густыми ресницами казались черными. Даже полные страстные губы и круглый подбородок выглядели чужими.

– В тысяча семьсот девяносто пятом году, – прошептала Дженнифер, – мистер Питт ввел налог на пудру. Налог положил конец моде, которая и так сходила на нет. Одни только ярые виги в знак протеста продолжают пудрить волосы. – Она как будто вспоминала полузабытый урок. – Да! – воскликнула она. – Из-за войны с французами мы должны носить главным образом тонкий английский ситец или муслин. Мы должны…

«Война с французами? Что тебе известно, дурочка, о войне с французами?!»

Что бы ни говорил ее внутренний голос, он говорил правду.

Дженнифер понятия не имела, кто она такая. Даже не представляла, как ее фамилия. Со вчерашнего дня она находилась совершенно в незнакомом мире, где по вечерам зажигали свечи и ездили в каретах.

«Какие же воспоминания ты сохранила о другой жизни, возможно, о будущей жизни через сто пятьдесят лет?»

Воспоминаний осталось очень мало. Ничтожно мало. Разве что несколько последних странных проблесков. Улица… идет дождь. У нее большое горе – Фил в беде. Он в смертельной опасности – ему грозит тюрьма или даже виселица! И она тогда выкрикнула несколько слов.

Если бы только она могла разыскать Фила в этом мире! Если бы только тот молодой гость с печальным лицом, которого ей представили как лорда Гленарвона, мог оказаться Филом!

Вначале Дженнифер стало смешно. Фил, с его заразительной веселостью, которая иногда переходила в самую мрачную тоску! Фил, которого она так любит! Впрочем, скоро ей совсем расхотелось смеяться.

Дженнифер едва не разрыдалась от тоски и одиночества. Она закрыла глаза, отчаянно подавляя рыдания, которые сжали горло и душили ее. Она села, съежившись, на скамеечку у камина, молясь об одном: чтобы никто не пришел и не застал ее в таком состоянии.

Постепенно ей удалось немного успокоиться. Однако легче не стало. Она находится в особняке леди Олдхем, Олдхем-Хаус, что на Хилл-стрит рядом с Беркли-сквер. Темные дубовые панели давили на нее, словно стены темницы.

Она должна пойти наверх – там, ей сказали, ее комната. Нужно разыскать женщину, которую она называет няней; няня одновременно горничная и дуэнья. Няню зовут миссис Поппет, и она верит в привидения и чудеса. Если открыться миссис Поппет, можно будет хоть что-то разузнать о своей теперешней жизни.

Дженнифер встала, разгладила юбки белого муслинового платья и зашагала по мраморному полу. Она уже поднялась на половину первого марша, как вдруг почему-то остановилась и подняла голову. На верхней площадке лестницы стоял лорд Гленарвон и смотрел прямо на нее.

По крышам и трубам Олдхем-Хаус постукивал легкий апрельский дождик. Хотя на лестнице горело более двадцати свечей, у Дженнифер потемнело в глазах. Лорд Гленарвон поклонился и откашлялся.

– Добрый вечер, мисс Бэрд! – произнес он учтиво. Невозможно! Нелепо! И все же…

Боже милостивый, до чего он похож на Фила! Да, он выглядит старше: Филу не более тридцати трех – тридцати четырех лет. А этому человеку можно дать все сорок. Хотя от него веет той же… жизненной силой? Энергией? Или просто силой ума? Те же блестящие темно-каштановые волосы, что и у Фила, слава богу, не посыпанные пудрой, зачесаны назад и стянуты в конский хвост на затылке.

Как хорошо, хотя и небрежно, сидит на нем костюм! Дженнифер оглядела черный узкий сюртук с закрученным воротником, под которым виднелся красный жилет, выдававший в его владельце тори. Сюртук выгодно подчеркивал широкие плечи и узкие бедра. На ногах у лорда Гленарвона были высокие черные ботинки с красным верхом и белые замшевые бриджи, которые сельская знать восемнадцатого века упорно носила даже в Лондоне.

Секунд десять они оба стояли неподвижно, словно призраки, в слабом, рассеянном свете. Гленарвон снова откашлялся.

– Вчера, мадам, – начал он мягко и вежливо, – когда я имел честь быть представленным вам…

Он улыбнулся – до того похоже на Фила, что Дженнифер почти перестала сомневаться: он! Впрочем, улыбка скоро увяла.

– Прошу вас, простите мою смелость, – продолжал он. – Однако могу ли я иметь удовольствие узнать ваше имя?

– Дженни… Дженнифер. – У нее сжалось горло. – Можно ли, сэр, узнать ваше?

– Мое? – рассеянно переспросил он, но тут же пришел в себя. – Мое? О! Филип.

Он сощурил карие глаза; у внешних уголков глаз образовались морщинки – совсем как у Фила, когда он, загнанный в угол, пытался в чем-то признаться ей, хотя и безуспешно. У Дженнифер отпали последние сомнения. Этот человек либо сам Фил, либо его странное, демоническое воплощение. Скорее всего, он решит, что она сумасшедшая, но все равно она не может не спросить…

Спросить – но что?

Что именно она помнит? Как она ни старается вспомнить, в голове теснятся лишь смутные образы: он учился в Кембридже, потом воевал – на какой войне? Затем он снова учился; учился ли? Какова его профессия? Когда и где они познакомились? Когда полюбили друг друга? Искривленное время давило на нее; голова кружилась; она ясно помнила только улицу, дождь и смерть, которая гналась за ним по пятам, как, возможно, гонится и сейчас.

Однако голос, который она слышала, несомненно, принадлежал Филу!

– Я бы не смог вас забыть! – воскликнул Гленарвон, ударяя кулаком по ладони другой руки. – Мы ведь встречались раньше, мадам?

В голове у Дженнифер все смешалось от ужаса.

– Если и встречались, сэр, – отвечала она, приседая в книксене, – то вы, разумеется, должны помнить когда и где.

Лицо Гленарвона стало таким же белым, как его шейный платок. Но Дженнифер ничего не видела – опрометью кинулась вниз.

– Прошу меня простить, сэр, – запинаясь, на ходу выговорила она. – Я совсем забыла… я оставила там… в гостиной… мою рабочую шкатулку… да.

Он поклонился.

– Во всем виноват я, мадам, – отвечал он, криво улыбаясь. – Как глупо я себя вел! Пора переодеваться: жена ждет меня.

Не поднимая головы, Дженнифер ухватилась за перила.

Конечно, его жена! Восхитительная и яркая Хлорис, леди Гленарвон! Дженнифер ни за что не поверила бы, что коротенькое словечко «жена» способно так жечь и ранить: сердце ее сжалось, как сжимается и немеет рука после укуса ядовитой змеи.

Она не видела выражения лица человека, который, проснувшись вчера утром, вдруг узнал о том, что он – Филип Клаверинг, четвертый граф Гленарвон. Дженнифер было невдомек, что выглядит он старше потому, что в другой жизни перенес страшный удар. Пока он пребывает в счастливом неведении, но скоро вспомнит все.

Филип Клаверинг изумился сильнее, чем Дженнифер, так как у него сохранилось еще меньше воспоминаний, чем у нее. Неожиданно он очутился в прошлом; в ушах у него раздавался какой-то рев. И проснулся он в странном месте – в меблированных комнатах Джексона на Бонд-стрит.

– У Джексона. Но почему? – произнес он вслух и, прикусив губу, направился в будуар своей жены.

По крайней мере, внешне ему все удавалось – он с легкостью вел себя и говорил как человек восемнадцатого века. Кстати, непонятно, как ему все сходит с рук?

Его окружают странные личности; и держатся они довольно вызывающе. Их речь почти не отличается от речи людей двадцатого века. Правда, виги – либералы – стараются нарочно говорить в нос и растягивают слова: «умо-ора», «пре-мно-ого обязан» и «югурец» вместо «огурец». Консерваторы – тори – изъясняются более внятно. Труднее с фразеологией. Пышные и цветистые обороты речи легко соседствуют с откровенными непристойностями и бранными словами. Однако Филип Клаверинг с легкостью усвоил их манеру речи, как будто специально учился так говорить.

Да! Он бы бесконечно наслаждался обманом, если бы не замешательство, не боль и не любовь, которые ассоциировались с…

– Дженни! – произнес он вслух.

Стоя у двери будуара своей жены, Филип неожиданно раздумал стучать и опустил руку. Он повернулся и быстро зашагал по коридору к собственной гардеробной.

Благодаря своей сообразительности он успел многое узнать о себе, слушая разговоры со вчерашнего дня и до сегодняшнего вечера. И рассчитывал узнать еще больше. В гардеробной, где на полочке над фарфоровым умывальником стоял расписной фарфоровый кувшин, его ждал пожилой слуга.

– Хопвит! – радостно вскричал лорд Гленарвон. – Если я не ошибаюсь, сегодня мы обедаем в Карлтон-Хаус с его королевским высочеством принцем Уэльским?

– Да, милорд. – Хопвит почтительно наклонил голову.

– Чертовски нелепо, Хопвит! – продолжал Филип. – То есть… странно, зачем мы с женой остановились у леди Олд-хем, если наш собственный загородный дом совсем рядом!

Хопвит осторожно подлил в умывальник горячей воды.

– Что же здесь странного, милорд? Ведь в вашем доме идет ремонт. Будьте так любезны, ваша светлость, снимите сюртук…

– Ах да! – Филип сорвал с себя сюртук и швырнул его через всю комнату. Вслед за сюртуком полетел жилет. – Сегодняшний обед будет скромным, он пройдет в узком кругу. Его высочество позволил себе передышку от медового месяца в Бейсингстоуке; его чрезвычайно удручает заключенный недавно брак. Обед закончится не позже полуночи, если только…

– Да, милорд?

– Я хотел сказать – если только его королевскому высочеству не будет угодно надраться больше обыкновенного!

– Верно, милорд, таково общее мнение.

Филип посмотрел на Хопвита. Лицо слуги оставалось невозмутимым. В Филипа словно вселился бесенок.

– Скажите, Хопвит, правда ли, что леди Джерси подсыпала накануне первой брачной ночи в еду невесты большую дозу английской соли?

Хопвит погрустнел.

– Ходят такие слухи, милорд.

– Однако ее усилия пропали втуне. Его королевское высочество, находясь под воздействием большого количества холодного пунша, упал головой на каминную решетку, да так и заснул.

Хопвит нерешительно заявил, что произошедшее не причинило большого вреда здоровью принца, хотя могло быть и иначе. И поскольку вопрос о престолонаследии представляет государственную важность, он, Хопвит, искренне и от всей души желает счастья новобрачным – принцу и принцессе Уэльским.

Поняв, что ему прочитали отповедь, Филип разволновался. Он позволил Хопвиту умыть себя – по мнению Филипа, воды могло быть побольше; затем позволил облачить себя в вечернее платье – все черное, кроме бриллиантовых пуговиц и пряжек и белого шейного платка. Хопвит одевал его весьма осторожно.

– После обеда мы с женой отправляемся в наш загородный дом. – Филип покосился на слугу. – Какая чертовски досадная неприятность, Хопвит! Неужели придется ехать настолько далеко?

– Не слишком далеко, милорд.

– Что?

– Ваш дом находится лишь немногим далее деревни Челси. Полагаю, ее светлость не очень устанет от путешествия…

– Да. Полагаю, не устанет. И все же…

Филип подошел к главному. Надо поподробнее расспросить Хопвита о людях, с которыми он познакомился накануне. Один из них, когда бы речь ни заходила о женщинах, доверительно склонялся к нему и с ужасно плотоядным видом заявлял: «Ей-богу, Гленарвон! Ну и хорошенькую же кобылку я подцепил вчера у Олмека! Да, черт меня подери!»

Однако подражать подобной манере Филип не мог.

Хотя он и чувствовал себя полным идиотом, что-то в его натуре восставало против подобного поведения. Когда он думал о лице Дженнифер, таком странном в обрамлении блестящих светло-каштановых локонов, и ее широко раскрытых глазах…

– Хопвит, – негромко сказал он, – вчера я познакомился с одной весьма привлекательной молодой леди.

– Неужели, милорд? – В бесцветных глазах Хопвита мелькнула искорка заинтересованности.

– Да. Строго между нами, я… нахожу ее очаровательной!

– Считаю за честь доверие вашей светлости! – воскликнул Хопвит, впервые выказывая признаки жизни. – Могу я осведомиться, как зовут молодую леди?

– Кажется, мисс Бэрд. Дженнифер Бэрд.

Вся заинтересованность тут же исчезла с лица Хопвита.

– Вот как, милорд? – пробормотал он. – Завязать шейный платок потуже?

– К черту шейный платок! Кто она такая?

– По-моему, племянница леди Олдхем, милорд. Провинциальная родственница, – Хопвит намеренно подчеркнул слово «провинциальная», – которая радуется возможности побывать в городе и другим перспективам. А теперь, милорд, к вопросу о пудре для волос…

– Кто она, черт вас подери? Что вам о ней известно?

– Боюсь, эта молодая леди не стоит внимания вашей светлости. Что же касается пудры, милорд, мне известно, что у партии тори она больше не в почете. Тем не менее следует выказать почтение его королевскому высочеству. Его королевское высочество, разумеется, не может слишком открыто привечать вигов. И все же надежные источники сообщили, милорд, что он щедро посыпает свой парик коричневой пудрой Маршалла. Коричневая пудра Маршалла…

Филип не выдержал.

Он выругался и проклял коричневую пудру Маршалла, и лишь в последний миг удержался от того, чтобы не сравнить ее с порошком от насекомых, в котором его королевское высочество, несомненно, нуждается. Он ринулся к двери, однако остановился на пороге, привлеченный кротким взглядом невозмутимого Хопвита.

– Милорд, если позволите…

– Да, Хопвит? Я… прошу прощения за плохие манеры. В чем дело?

Хопвит упорно разглядывал узор на турецком ковре.

– Ваша светлость, вы очень переменились, – заявил он.

– Переменился? Как?

– Но я не думаю, – продолжал Хопвит, по-прежнему не отрывая взгляда от ковра, – что истинные друзья вашей светлости будут этим недовольны. Лично я доволен.

Филип некоторое время молча смотрел на слугу, а затем выбежал вон.

Наверное, он совершил грубый промах, и все же… Дженнифер Бэрд! Она так близко и одновременно так далеко от него!

Он поспешил вниз, в будуар жены.

Над головой, словно огромный веер или вентилятор, шуршал апрельский дождик. Хотя коридор был устлан ковром, в коротких бриджах все же было холодно. И снова он собрался постучать, но замер на пороге в нерешительности.

Большинство мужчин почитали бы за счастье быть женатыми, хотя бы в мечтах, на такой женщине, как Хлорис. В свои двадцать пять лет она находилась в расцвете красоты. Ее красота была яркой, а сама она выглядела очень зрелой. Светло-карие глаза под тонкими подведенными дугами бровей на лбу, сверкающем белизной, мило косили и сулили блаженство – хотя Филип подозревал, что его жена не склонна выполнять обещания. Даже ее прическа словно завлекала в ловушку: невозможно было оторвать глаз от ее длинных и густых рыжевато-золотистых волос, густо посыпанных пудрой. Хлорис лукаво постреливала глазками из-за веера, которым постоянно томно и кокетливо обмахивалась.

Хотя Филип впервые увидел свою жену двадцать четыре часа назад, он испытывал к ней искреннюю неприязнь.

Почему? Почему?

Возможно, его раздражал ее манерный певучий голос – Хлорис как будто подражала актрисе Милламант в какой-то пьесе. Возможно – в конце концов, мы любим тех, кто любит нас, – дело было в ее презрении к нему, которое она даже не скрывала при посторонних. Она слегка выпячивала нижнюю губу, бросала на него беглый взгляд, только и всего. Филип считал ее притворщицей, однако в глубине души испытывал к ней странное чувство близости и родства. Как будто в какой-то другой жизни Хлорис и в самом деле была его женой.

При последней мысли он похолодел. Он болтается между двумя мирами! Но в любом месте, в любом столетии над ним тяготеет судьба, рок, предопределение… Он пришел к жене, чтобы кое-что выяснить, и он все узнает, будь он проклят! Филип резко постучал в дверь.

– Ваш супруг, дорогая, – сказал он.

– Ах! Входите, пожалуйста, – отозвался из-за двери приторный, протяжный, манерный голос.

И он вошел, готовый к судьбоносному разговору.

Глава 2. «Ах, Хлорис! Могу ли я быть безмятежным, как прежде…»

Хлорис, леди Гленарвон, не спеша переодевалась к обеду.

На стенах, оклеенных серебристыми обоями с узором, изображающим красно-зеленых попугаев в золотых клетках, в консолях горело множество свечей. Пола не было видно под грудой надушенных платьев, осмотренных и забракованных. Горничная Хлорис, румяная и хорошенькая девушка по имени Молли, беспомощно стояла посреди этого беспорядка.

Сама Хлорис непринужденно развалилась в кресле стиля Людовика XV – видимо, обстановка доставляла ей величайшее наслаждение. Ее длинные рыжевато-золотистые завитки, блестящие и уложенные, еще не были посыпаны пудрой. На ней были дневные чулки, прикрепленные к поясу новыми (доставленными контрабандой) подвязками, о которых отзывались французскими словами «tendresse» и «sincerite» – «нежные» и «надежные». Ножки Хлорис были обуты в дневные туфельки марокканской кожи.

Кроме чулок и туфель, на Хлорис не было ничего. Любой мог счесть ее красивой и желанной, хотя, на вкус Филипа, в восемнадцатом веке женщинам не помешало бы почаще принимать ванну. Итак, Хлорис развалилась в кресле, поставив одну ногу на скамеечку, и на губах ее заиграла улыбка, исполненная вежливого, рассеянного презрения.

– Молли, не уходите, – бросила она.

Молли, пунцовая от смущения, попятилась к двери.

– Не уходите, – повторила Хлорис, томно взмахивая рукой. – Полно! Неужели между мною и его светлостью происходит нечто такое, чего нельзя видеть целому свету? Вы что-то хотели, любовь моя?

– Да.

– Чего же, скажите на милость?

– Мне нужны сведения.

– Господи, благослови! Неужели сведения нельзя почерпнуть из книг?

– Эти – нет.

Что-то в его голосе заставило ее выпрямиться.

– Вы больше не работаете над собой, сэр?

– Хватит ваших сцен, мадам. Они мне надоели.

Хлорис выпрямилась. От прерывистого дыхания рыжевато-золотистые локоны задрожали над плечами. В светло-карих глазах мелькнула ярость; ожив, ее оленьи глаза придали лицу теплое, человеческое и манящее выражение. Они волновали его, несмотря ни на что.

– Вот уже два года, – заявила она, – я замужем за самым мягкотелым и слабохарактерным существом. Если бы не ваше происхождение и в особенности не ваше состояние, милый Филип, неужели вы воображаете, что вас терпели бы в клубе «Уайте»? Терпели! Они смеются над вами! Над вами смеются даже посыльные!

– Неужели? – переспросил Филип, глядя в угол комнаты.

– И вы еще удивляетесь, что между нами так мало любви?

– Я ничему не удивляюсь, мадам. Несомненно, у вас другие интересы.

– Ну вот тут вы лжете, – прошептала Хлорис, сладко улыбаясь и склонив голову набок. Я никогда не была вам неверна! Ни единого раза! На публике я изображаю преданную жену больного мужа…

Она снова начала играть роль, на сей раз подражая ужимкам и прыжкам леди Тизл из «Школы злословия»: молодая своенравная жена старого мужа. Он готов был убить ее!

– Однако и наедине, – продолжала она тихим голосом, – я остаюсь самой верной женой! О моей преданности известно всему свету! Врачи, милый Филип, дали вам год жизни. Я не такая дура, чтобы из-за одной оплошности лишиться ваших денег! Пятьдесят тысяч годового дохода – вещь весьма полезная!

Он продолжал стоять без движения и смотреть на нее в упор.

– Должно быть, вы об этом догадывались? – почти взвизгнула Хлорис.

– Я многое узнал, дорогая моя.

Хлорис застыла в нерешительности. Она не хотела – да и не могла – говорить откровенно. Светло-карие глаза под тонкими, выгнутыми бровями окинули его вороватым взглядом – снизу вверх.

– Отчего вы так изменились со вчерашнего дня?

– Изменился? Как я изменился?

– Ах! Вы как будто стали другим человеком. Изменилось все ваше поведение. У вас другой голос, походка. Даже манера держать руки.

– Руки? – Филип был не на шутку озадачен.

– Да и не только! – Хлорис провела кончиком языка по полным, ярко накрашенным губам и заговорила мягче. – Не скрою, пару раз ваше поведение напугало меня, и потом еще… Нет, наверное, нет. Та кошмарная сцена вчера у Джексона…

«Если бы я понимал, что там вчера произошло!»

– Жаль, – прошептала Хлорис, не глядя на него, – что два года назад вы не были таким! Но даже сейчас, Филип, я нахожу вас…

– Каким, мадам?

– Не неприятным, – ответила Хлорис.

Держась совершенно непринужденно, чувствуя себя в высшей степени уверенно, Хлорис тряхнула своими локонами, откинулась назад и, полуприкрыв веки, оглядела его.

– Ну, признайтесь, Филип. Ведь вы-то не находите меня… я не внушаю вам отвращения?

– По крайней мере, мадам, – вежливо ответил он, – я полностью отдаю себе отчет в своих чувствах.

Мертвая тишина.

Хлорис вдруг побелела и стала как будто прозрачной, словно хрупкая фарфоровая чашка на просвет. Лицо ее, еще секунду назад теплое и манящее, превратилось в маску, дышащую ненавистью.

– Молли! Мой халат!

Торопясь подать халат, Молли споткнулась. Халат был очень большой – розовый, стеганый, расшитый множеством ленточек. Когда Хлорис лениво встала, а Молли завернула ее в халат, Филип мысленно выругал себя.

Черт побери, и зачем он только ляпнул не подумав! Сосредоточившись сердцем и душой на Дженнифер, он нажил смертельного врага в той, кто, как он подозревал, и без того не была ему другом. Он словно бы блуждал во мраке, пытаясь отыскать в томной красотке сходство с женщиной из своей другой жизни. И не находил ничего; по крайней мере, так ему казалось. Возможно, одно ее замечание… Однако если что-то и мелькало, то искра узнавания почему-то относилась к Молли, горничной, а не к Хлорис. К чему бы это? Молли и Хлорис примерно одного роста, то есть невысокие; они говорят одинаково манерно – возможно, у одной манерность врожденная, а у другой благоприобретенная. И больше между ними нет ничего общего! Непонятно… И оттого не менее странно и страшно!

Самое главное: впредь он должен быть начеку. Хлорис уже села, собранная, улыбающаяся, как будто ничего не случилось.

– Ах, я чуть не забыла! – пропела она. – Должна напомнить вам о перемене в планах. После обеда у его королевского высочества мы возвращаемся в наше поместье «Пристань» в карете. Для открытой коляски сегодня плохая погода.

Филип стиснул зубы:

– Так я и понял. И что же?

– И что же! Мы с вами должны были ехать в коляске. Как и леди Олдхем, наша хозяйка. И разумеется, моя дорогая Молли. – Хлорис наградила служанку томным взглядом. – Не скрою, я и шагу не могу ступить без моей дражайшей Молли!

– Оставим Молли в покое. Что дальше?

– Полковник Торнтон. – Хлорис погрустнела. – Полковник Торнтон – человек откровенный и решительный. Как вы помните, от его дома до нашего нет и четверти мили. Он решительно высказался против того, чтобы мокнуть в дождь верхом и предпочитает путешествовать с комфортом. Так что, милый Филип, он займет ваше место в карете.

Филип долго смотрел на жену, долго – по крайней мере, ему так показалось.

– Почему же он непременно займет мое место, мадам?

– Потому, что я так хочу. – Хлорис подняла брови. – Вы ведь не откажетесь оказать мне мелкую услугу и проехать за каретой верхом!

– И промокнуть насквозь? – спросил Филип.

– И промокнуть насквозь, – согласилась Хлорис.

– И уступить ему свое место в карете?

– И… – Хлорис вдруг осеклась. Они посмотрели друг на друга.

– Пора заставить вас повиноваться, Филип! – сладким голосом добавила Хлорис. – Вы должны научиться угадывать мои желания.

– В самом деле, мадам? А что, если я не хочу никому уступать свое место в карете?

– Полковник Торнтон будет недоволен – и все равно сядет в карету. Интересно знать, кто ему помешает?

– Я.

– Вы? – Хлорис разглядывала рукав, губы ее изогнулись в тайной презрительной усмешке. – Неужели вы?

Она снова подняла голову и увидела выражение его лица. Тут же вскочила и, путаясь в полах халата, забежала за спинку кресла; ленточки на халате разметались.

В комнате было душно – не из-за весенней жары, которая настала слишком рано, и не из-за плотно закрытых окон, и не от огня в камине. Душно было от ненависти, переполнявшей обоих супругов. Хлорис облизала пересохшие губы.

– Что вы задумали, посмешище всего Лондона?

– Минуту назад, – охотно ответил Филип, – мне очень хотелось свернуть вашу хорошенькую шейку. Однако прежде я объяснюсь с галантным полковником Торнтоном…

Хлорис запрокинула голову и расхохоталась. Ее звенящий, резкий смех на фоне горящих свечей и нарисованных красно-зеленых попугаев в золотых клетках больше напоминал истерику.

– Вы! С Тоби Торнтоном! – Ее только что не рвало презрением. – Когда вы проявили себя настолько трусливым, что…

Крик ее резко оборвался, так как в дверь тихо и деликатно постучали.

– Прошу прощения, миледи. – Филип узнал голос Сми-зерса, старшего лакея. – Пришли полковник Торнтон и молодой мистер Торнтон.

Филип увидел выражение лица Хлорис и круто повернулся.

– Смизерс!

Очевидно, Смизерс в первое мгновение не узнал его, потому что отозвался не сразу.

– Милорд Гленарвон?! Да, милорд?

– Передайте привет полковнику Торнтону и молодому мистеру Торнтону и попросите их подняться сюда как можно скорее.

– Сюда, милорд?!

– Да. Сюда. Спасибо!

– Слушаюсь, милорд.

Он услышал за спиной горестные ахи и охи Хлорис и Молли. Он был рад, что смотрит на дверь, потому что вспомнил кое-что еще из прошлого.

– Низкий, грязный подлец! – воскликнула Хлорис. – Пригласить джентльменов, к тому же вечером, в дамский будуар!

– Если не терять времени, миледи, – ответила так же взволнованная Молли, – вы еще успеете скрыться в спальне, и вас не увидят!

– Придержи язык, девка! Это мой самый красивый халат?

– Конечно да, миледи! Вы ведь велели мне отложить самый красивый на случай, если здесь будет его светлость!

– Разве я не просила тебя придержать язык?

– Но его светлость на редкость хорошо сложенный джентльмен, миледи, и я подумала…

Послышался звук пощечины, и Молли ударилась в слезы. Снова стук – отрывистый и властный, – от которого задрожала дверь.

Хлорис бросилась к своему креслу. Тщательно закутавшись в халат, она оперлась локтями о подлокотник, а пальцы приложила к вискам.

– Входите, пожалуйста! – сказала она.

Полковник Тобиас Торнтон из Королевского драгунского полка явился при полном параде. За ним осторожно выступал его молодой сын Дик. Филип помнил обоих по вчерашнему обеду.

Еще вчера он заметил, с каким глубоким почтением и даже благоговением все относятся к бравому полковнику. Если кто-то случайно касался его плеча, тут же приносились

глубочайшие извинения. Как и прочие гости, полковник Тор-нтон не уставал подливать себе портвейна. Среди друзей полковник слыл весельчаком и душой общества, однако на публике держался холодно и высокомерно. Вот и сейчас лицо его застыло в вежливой светской маске, хотя маленькие живые бледно-голубые глазки проворно подмечали все происходящее в комнате.

Филип поклонился.

– Ваш покорный слуга, полковник Торнтон, – сказал он. Полковник Торнтон ответил столь же официально. Его высоким скрипучим голосом восхищались подчиненные – им нравилась врожденная властность полковника.

– К вашим услугам, лорд Гленарвон. Кажется, вы незнакомы с моим сыном? Дик, это мой старый друг, лорд Гленарвон.

Дик, прыщеватый двадцатилетний юнец в плохо сидящем смокинге, ужасно хотел казаться светским человеком. Величавое приветствие Филипа произвело на него сильное впечатление, однако настолько взбудоражило его, что он лишь невнятно промямлил что-то в ответ.

– Прошу вас, садитесь, джентльмены! – пригласил хозяин. Все промолчали.

Полковник Торнтон едва взглянул на Хлорис и тут же деликатно отвел глаза. Атмосфера накалялась; Хлорис откровенно наслаждалась предстоящим скандалом.

– Ах, полковник Торнтон! – пожурила она. – Как вы на меня смотрите! Мне, право, неловко! Полагаю, положение несколько деликатное.

Полковник сбросил официальную маску.

– Откровенно говоря, леди Гленарвон, – заявил он своим высоким звучным голосом, – мне чертовски не по себе… то есть находиться в дамском будуаре!

– Конечно, конечно! С другой стороны… – Хлорис наградила его тем же кокетливым взглядом, что и всех прочих.

Полковник Торнтон был дамским любимцем – леди очень нравились его властная внешность, орлиный аристократический нос, высокие скулы и губы, всегда изогнутые в презрительной усмешке.

Полковник в парадной форме, казалось, занял собою все пространство. Под мышкой он держал свою огромную треуголку, украшенную белым коротким плюмажем. Короткий алый мундир от ворота до талии украшали золотые шнуры и вертикальный ряд золотых пуговиц. От левого плеча к правому бедру шла белая портупея, к которой снизу была прикреплена патронная сумка.

– С другой стороны, – продолжала Хлорис, – не стоит слишком уж нападать на моего бедного мужа. Это он, знаете ли, пожелал пригласить сюда и вас, и вашего сына.

– Он?! – переспросил пораженный полковник, дергая головой над высоким черным воротником. – Он?!

– Вот именно! Ведь правда, милый Филип?

Полковник Торнтон нисколько не смутился. Наоборот, он издал тонкий смешок, похожий на ржание. Тяжелая парадная сабля звякнула о белые бриджи и начищенные сапоги, когда он шагнул к Филипу и хлопнул его по спине.

– Знаете, Гленарвон, – заявил он покровительственно-дружелюбно, – вы чудак! Ей-богу, чудак!

Филип отстранился и, внимательно глядя на полковника, молча склонил голову.

– Не стоит проделывать такие штуки слишком часто, – предупредил полковник, словно распекая любимую собаку. – Вас могут неправильно понять. Что ж! Ни слова больше! – Он прищурил бледно-голубые глазки. – Кстати! Что же вы от меня хотите?

В будуаре вдруг установилась мертвая тишина. Было слышно только, как за плотными шторами тихо шелестит дождь.

– Я хотел, – звонко проговорил Филип, – обсудить с вами наше возвращение домой.

– А, вот оно что! – беззаботно откликнулся полковник, будто отмахиваясь от Филипа.

Он подошел к окну, отдернул занавес и высунул свой орлиный нос наружу.

– Чертовски мило с вашей стороны, – продолжал он, в последний момент удержавшись, чтобы не подмигнуть сыну, – уступить мне свое место в карете. Я вам очень признателен. Да, очень признателен! – Он осклабился. – Ну вот! Так уже бывало прежде, а? Это ведь не важно.

– Для вас важно, полковник Торнтон.

– Да? Почему?

– Потому что вы не едете в карете.

– Кончайте дурить, Гленарвон! Нет времени! Какого черта вы там бормочете?

– Изъяснюсь четче, – громче проговорил Филип. – Сегодня вы намеревались вернуться к себе?

– Да!

– Отлично! В таком случае можете ехать верхом или нанять экипаж. Можете ехать домой или убираться ко всем чертям – мне все равно. Но если вы ступите в мою карету, сэр, я с превеликим удовольствием вышвырну вас оттуда. Теперь вам понятно?

Хлорис вскочила было на ноги, но тут же снова села.

Полковник Торнтон, казалось, нисколько не разозлился – просто стал более спокойным. Но рука его принялась шарить в поисках белых перчаток, заткнутых за белую с золотом портупею.

– Знаете, Гленарвон… – задумчиво протянул он и шагнул к Филипу, стоявшему неподвижно. – Знаете, Гленарвон, – повторил полковник Торнтон, скаля белые зубы, – если бы вы не были инвалидом, если бы я не знал, что вы – распоследний трус, который боится пистолета и шпаги, я бы заставил вас, Гленарвон, заплатить за ваши слова.

Легко, небрежно он вытянул указательный палец правой руки и махнул снизу вверх, достав до жилетных пуговиц Филипа. Однако, прежде чем он добежал доверху, левый указательный палец Филипа пробежал снизу вверх по ряду его собственных золотых пуговиц и неловко, но довольно сильно и болезненно щелкнул полковника по горбинке на орлином носу.

Голова полковника Торнтона резко дернулась назад. С головы посыпалась пудра. Огромная черная треуголка упала на ковер.

Филип посторонился.

– Я пригласил вас, – вежливо сказал он, – чтобы расплатиться.

Полковник Торнтон осторожно поднял треуголку и выпрямился. Кровь бросилась ему в лицо, однако он был только изумлен.

– Черт меня побери! – почти прошептал он и повернулся к Хлорис. – Мадам, он сошел с ума! Клянусь, он просто спятил!

– Неужели, сэр, я этого не знаю? – вскричала Хлорис.

– Что же с ним стряслось?

– Не могу сказать. Какое-то время я надеялась… – Хлорис осеклась, лицо ее посуровело. – У него бывают перепады настроения и капризы, особенно когда он хочет тайно оказать кому-то услугу или сделать хороший подарок. Это часть его болезни. Но он никогда, никогда не был груб!

Полковник Торнтон подошел к ней. Потом зашагал по комнате, недовольно хмурясь; широкие голенища его сапог хлопали.

– Я не хочу причинять ему вреда, – жалобно произнес он. – Я уже говорил вам: надо мною будут смеяться, если я накинусь на этого голубка с пистолетом или шпагой. Пострадает моя репутация! Нет, ни за что! Черт побери, да зачем он вообще сюда явился? Чего он от вас хочет?

– По его словам, сведений.

– Сведений? – Полковник Торнтон круто повернулся на каблуках. – Говорите, Гленарвон! Каких еще сведений?

Тут наконец Филип понял, насколько прочна стена, которую он пытается пробить.

– Пустяковых! – уныло произнес он. – Они касаются племянницы леди Олдхем, мисс Дженнифер Бэрд. Я хотел…

– Ага! – вскричал полковник Торнтон, отчего-то обрадовавшись. – Теперь я понимаю, клянусь Богом! – Он посмотрел на Хлорис, и его резкий смешок едва не вывел Филипа из себя. – «Оказать тайную услугу», да? «Подарить хороший подарок»! Гленарвон, мальчик мой, мне все ясно! Проще не бывает! Разумеется, Эмма Олдхем попросила вас поздравить нас, да?

– Я не…

– Молодая кобылка, – воскликнул полковник Торнтон, – выходит за моего сына! Между нами, Гленарвон, Дженни Бэрд не может похвастать ни знатностью, ни связями, но мы об этом умолчим. Главное, что ее папаша очень богат!

Юный Дик, смущенный и красный, наконец взял себя в руки и осмелился возразить отцу:

– Па! Черт побери, дело не только в деньгах! Дело в самой девушке. Черт меня побери, если я…

– Дик, болван ты этакий, – раздраженно буркнул полковник Торнтон, – подтянись и пожми руку своему другу лорду Гленарвону! Он хочет пожелать тебе счастья. Надеюсь, он приготовил тебе отличный свадебный подарок, а?

– Что касается свадебного подарка… – начал Филип.

– Да, приятель?

– Во-первых, я хочу знать, – и Филип посмотрел Дику Торнтону в глаза, – согласна ли молодая леди выйти за вас?

От смущения у Дика отнялся язык. Благодаря какой-то странной оптической иллюзии Филипу вдруг показалось, что юнец кружит и кружит, приплясывая, на одном месте.

– О, сэр, здесь все в порядке! Па и леди Олдхем все устроили. Мне было бы все равно, черт побери, даже будь у нее всего две-три тысячи в год! Не волнуйтесь, сэр. Она-то согласна!

– Тогда я от всей души желаю вам счастья.

– А свадебный подарок? – продолжал глумиться полковник Торнтон. – Как же подарочек? А?

– Надеюсь, свадебный подарок оценят по достоинству.

Неожиданно комната и лица закружились перед глазами Филипа. Он был настолько измучен, что не мог далее выносить тягот новой жизни.

– Если позволите, – продолжал он, – я удаляюсь. У меня… впрочем, не важно. И потом, мне нужно взять плащ и шляпу. С вашего позволения…

Оба Торнтона хором заверили его, что они его отпускают. И только Дик взирал на него с любопытством, словно удивляясь.

– Вот видите, – ровным тоном заметила Хлорис. – Припадок прошел. Он снова стал самим собой.

Филип открыл дверь, вышел в коридор и осторожно закрыл дверь за собой. В коридоре было промозгло – после будуара почти холодно. Он прислонился к двери и закрыл глаза.

Интересно, что за робкое чучело вело столь нелепую жизнь в его обличье? Все можно изменить. Да, вот именно! Но стоит ли игра свеч?

Он открыл глаза. Вестибюль внизу был ярко освещен свечами, но коридоры по обе стороны от широкой лестничной площадки были погружены в полумрак. С противоположной стороны площадки на лестницу выходили три высоких сводчатых окна с широкими проемами вместо подоконников; окна были завешены парчовыми шторами.

В проеме среднего окна, между полузадернутыми шторами из бледно-желтой парчи, он заметил женскую фигурку. Она в отчаянии ломала руки, а потом, заметив его, как будто нерешительно поманила к себе.

Филип подбежал к окну – ему показалось, что прошла не секунда, а несколько минут, – и посмотрел на нее сверху вниз.

– Дженни! – прошептал он.

Глава 3. «Дженни обняла при встрече…»

Она успела переодеться – не без помощи миссис Поппет – в шелковое синее платье с белой шнуровкой по корсажу, с пышной юбкой и завышенной талией. В моду входила простота; лиф был с открытыми плечами, а довольно смелый вырез скрепляла простая брошь-камея. Фасон наряда выгодно подчеркивал полные, округлые плечи Дженнифер; в то же время перекрученные длинные, до локтей, перчатки выказывали смятение ее чувств.

Рядом, на подоконнике, валялся веер, сломанный в досаде. Совсем недавно Дженнифер плакала – лицо еще не просохло от слез. Подняв к нему искательный взгляд, она снова заломила руки.

– Нет! – выпалил Филип, видя, что она собирается заговорить.

– Что – нет?

– Вначале я должен кое-что вам сказать. Если я ошибаюсь, что вполне вероятно, можете считать меня полным сумасбродом – как и другие.

– Что вы хотели мне сказать?

– Я люблю вас, – заявил он. – По-моему, я люблю вас уже очень давно. И уверен в том, что буду любить всю жизнь.

Глаза Дженнифер снова наполнились слезами, и она протянула к нему обе руки. Филип немедленно сел рядом, сжал ее в объятиях и страстно поцеловал в губы. Она отвечала с не меньшим пылом. Обоими овладело смятение. И все же он ощутил своего рода чувство удовлетворения – он нашел ее! Впервые после блужданий среди живых теней он испытал полное умиротворение.

От полноты чувств он едва не рассмеялся в голос – так было всегда.

– Наше положение настолько странно, – заметил он, – что нелепо спрашивать, где мы встречались прежде. Нет, не смейся, я серьезно! В прошлом… то есть в будущем… то есть… Ведь мы с тобой были знакомы правда?

– Да, да, да!

– И любили друг друга?

– Еще как!

– Дженни, ты что-нибудь помнишь?

– Почти ничего. А ты?

– Совсем ничего, кроме тебя. И еще…

Вдруг ему показалось, что он сжимает в объятиях живое воплощение страха. Дженнифер поспешно отпрянула, но страх остался, хотя она тоже попыталась рассмеяться.

– Т-так глупо, – запинаясь, проговорила Дженнифер, – но я н-не могу п-перестать плакать! Миссис Поппет говорит: самое плохое в этих новомодных платьях – то, что в них нет карманов, и дамы теперь должны постоянно таскать с собой безобразную выдумку под названием ридикюль, если им нужен кошелек или носовой платок. А у меня нет даже носового платка!

Филип вытащил носовой платок из кармана и с улыбкой отер ей глаза и щеки. Но она словно окаменела и не ответила на его улыбку; она смотрела на него так, будто он может вот-вот исчезнуть.

– Что такое, Дженни? Прекрати! Что тебя так тревожит?

– Помнишь последнюю нашу встречу?

– Н-нет.

– Вспоминай! Прошу тебя! Напряги память!

Она махнула рукой в сторону высокого сводчатого окна у них за спиной, с мелкорешетчатыми прямоугольными переплетами, выкрашенными в белый цвет. По стеклу неустанно барабанил апрельский дождик.

– Шел дождь, – прошептала она, впиваясь в него взглядом. – И улица… по-моему, там были какие-то ступеньки. Они… или оно… что-то ужасное собиралось схватить тебя и погубить. Ты поцеловал меня – как сейчас. А я сказала…

Вдруг нахлынуло воспоминание – или тень воспоминания. Серые глаза под длинными черными ресницами смотрели прямо перед собой.

– О боже! – сказала Дженни. – Во всем виновата я – я!

– Дженни, перестань нести чушь! Придвинься ближе ко мне!

– Но я действительно виновата… Я закричала и сказала: «О, если бы только нас унесло отсюда! Если бы мы могли перенестись на сто пятьдесят лет назад и забыть обо всем!» Фил, поверь мне. У меня не припадок белой горячки. Потому что сразу после тех слов у меня в голове вдруг зазвучал тоненький голосок: «Переносись куда хочешь – какая разница? Произойдет то же самое».

Потом словно грянул гром – у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. В следующий миг я сидела в этом доме у камина в комнате, которую никогда раньше не видела. Прошло немало времени, прежде чем я во всем разобралась, но теперь все стало ясно… Неужели ты ничего не понимаешь, милый? Не знаю, что с нами стряслось – нас постигла кара за грехи или кто-то исполнил мое желание, чтобы мы усвоили некий урок. Нас перенесли во времени – как я и просила! Нам позволили сохранить лишь крохи, частицы воспоминаний. Мы должны разыграть ту же ужасную пьесу, как и в той, другой жизни. Только… неизвестно, что нас ждет.

Оба долго молчали.

Внизу, в вестибюле, плясали на сквозняке призрачные огоньки свечей. Вот по мраморному полу зашаркали подошвы – по вестибюлю шел лакей в бело-синей ливрее. Он зачем-то открыл парадную дверь, высунул голову наружу и огляделся по сторонам.

Перед глазами Филипа и Дженнифер открылась Хилл-стрит, какую они не знали в своей прошлой жизни: сейчас это была тихая, можно сказать, загородная улица, обсаженная деревьями, с булыжной мостовой и тумбами коновязи, мокрыми от дождя.

Лакей с глухим стуком захлопнул дверь и ушел. Душой Филип Клаверинг, граф Гленарвон, понимал: Дженнифер говорит правду. Однако ему совсем не было страшно.

– То же самое? – переспросил он, вставая и глядя вниз, на лестницу.

– Да! «Они» будут гнаться за тобой и наконец схватят!

– Кто такие «они»?

– Не помню. Я только знаю, что нам нужно говорить и действовать с осторожностью. И…

Человеческая натура не меняется. Именно Дженнифер, вечно верная Дженнифер, подняла сломанный веер, еще раз переломила его и отшвырнула в сторону. Уголки губ горестно опустились, в ласковых глазах стояли слезы.

– Фил, был ли ты женат в другой жизни? Я не помню. А может, мы с тобой были женаты? Хотелось бы мне знать! Сейчас у тебя есть жена – Хлорис. Даже я не могу не признать: она настоящая красавица. Вы с ней… – Дженнифер спохватилась и замолчала, однако Филип догадался, о чем она хотела спросить.

– Нет. – Он покачал головой. – Та женщина внушает мне сильнейшую антипатию.

– Но ты живешь с ней.

– Полагаю, да – в некотором роде. Кстати, раз уж речь зашла о браке… Я не имею права возмущаться по поводу твоей предстоящей свадьбы с молодым Диком Торнтоном. Однако…

– По-твоему, – возмущенным шепотом перебила его Дженнифер, – мне было что-то известно еще полчаса тому назад?

– Полчаса?!

– Никакой шкатулки я не забывала. Когда мы с тобой столкнулись на лестнице, на самом деле я бежала к себе в спальню, чтобы расспросить миссис Поппет о моем прошлом. Она и поведала мне о предстоящей свадьбе – и даже прослезилась от радости. Меня ведь и привезли в Лондон главным образом для того, чтобы подыскать мне подходящего жениха. Все устроил полковник Торнтон вместе с леди Олдхем – они получат комиссионные из моего приданого.

– И ты согласилась выйти за его сына?

– Фил!

– Согласилась?

– Не знаю! – вскричала Дженнифер. – Понятия не имею, что натворила неделю назад другая в моем обличье, привидение или дьявол. Но я… я никогда не соглашалась. И я не выйду за того юнца! Вчера вечером я видела его… просто ужас! Меня от него бросает в дрожь. – Дженнифер вздрогнула, точно загнанный зверь. – Они… могут они меня заставить? – с тоской спросила она.

– Нет. И не заставят.

Наконец-то Фил выбрался из тумана, в котором проблуждал последние двадцать четыре часа. Воспоминаний о прошлом он не сохранил. Но он стал уверенным, спокойным и сообразительным, как прежде. Новое состояние принесло не мир, но войну, и сердце его пело.

Опустившись на колени в оконном проеме, он положил руки на голые плечи Дженнифер.

– Ты правда любишь меня, Дженни?

– Фил, и ты еще спрашиваешь?

– Значит, ты убежишь со мной сегодня?

– Конечно! Куда угодно.

– Кажется, у меня есть загородный дом, поместье под названием «Пристань» – на реке, за деревней Челси. Ты поедешь туда со мной?

Дженнифер вздрогнула.

– Но твоя жена…

– Дженни, я кое-что придумал; надеюсь, с ней я справлюсь. – Мозги его усиленно работали, обдумывая детали. – Ты, разумеется, возьмешь с собой свою дуэнью. А пока… поддержи меня морально! Ты… – Внезапно он замер.

– Фил! В чем дело?

– «Поддержи морально», – сказал он. – Странное выражение. Сейчас так не говорят! Мы с тобой, любовь моя, в прошлой-будущей жизни любили щеголять старинными оборотами. Кроме того, у нас были и собственные словечки. Нам нужно соблюдать осторожность и не проговориться при посторонних. Кстати, вчера, как и сегодня, на лестнице, тебе удалось почти идеально воспроизвести речь восемнадцатого века. Где ты этому научилась?

– Наверное… у тебя.

– У меня?

– Да. Кажется… твоя работа была как-то связана с прошлым, с языком и историей… Но для заработка ты занимался чем-то совершенно другим, и то, другое занятие внушало тебе отвращение, ты ненавидел свое ремесло и стыдился его. Много раз ты пытался в чем-то мне признаться, но… – Дженнифер нерешительно поднесла руку к глазам. – Ах, ничего не помню! Погоди… ты что-то говорил о сегодняшнем вечере.

– Значит, ты согласишься со всем, что я предложу?

– Да, да, конечно! Только надо все хорошенько обдумать!

– Что именно?

– Не знаю! Но тебе грозит смертельная опасность, Фил. Я не преувеличиваю, так и есть! И, судя по всему, опасность ближе, чем нам кажется.

Да, вполне возможно.

В лабиринте памяти зажегся огонек страха. Где-то Филип сделал неверный шаг или повернул не туда. Сейчас его загнали в угол, он в отчаянии; он убежден, что невиновен, но не в силах ничего доказать; он жалкий изгой, который бежит под дождем…

За окнами тихо шелестел дождь. Филип отбросил смутные воспоминания и снова заключил Дженнифер в объятия.

– Мы предотвратим беду, что бы нам ни грозило, – сказал он. – Не бойся!

– Теперь, с тобой, я почти совсем не боюсь. Я безнадежна, Фил: когда ты рядом, всегда кажется, что ты все устроишь и мне не нужно беспокоиться. Но сейчас все по-другому. Меня преследует кошмар, связанный с каким-то домом и убийством. А больше я ничего не знаю.

– Тогда и не думай ни о чем! Какое это имеет значение?

– Никакого. – Дженнифер крепче прижалась к нему. – Теперь, когда мы снова вместе, больше ничего не имеет значения!

– Так-так! – послышался вдруг новый, холодный, манерный голос. – Вот так картина!

Почти рядом с ними, спиной к лестнице, стояла Хлорис.

Она была разодета по последней моде. На ней было серебристое платье в красную полоску со смелым вырезом и красным пояском, на плечи она накинула винно-красную бархатную мантилью. Ее высокую напудренную прическу украшал серебристый полутюрбан, с которого свисали два страусовых пера. Под слоем белил лицо ее казалось эмалевым, как у большой куклы; в правой руке она держала страусовый веер.

Хотя голос ее оставался спокойным, рука, сжимавшая веер, дрожала.

– Ты не оглох, муженек? – повторила Хлорис. – Я сказала: вот так картина!

Дженнифер дернулась в сторону, но Филип крепко прижал ее к себе и набрал в грудь побольше воздуха. Он встал, увлекая за собой и Дженнифер.

– Так и есть, женушка, – вежливо ответил он и тут же обратился к Дженнифер: – Ступай, захвати плащ или накидку. И вели миссис Поппет к вечеру уложить твои вещи.

Дженнифер убежала.

Веер в руке Хлорис замахал быстрее.

– К вечеру?! – визгливо переспросила она.

– Ах да, – отвечал Филип. – Забыл сообщить тебе, что полковник Торнтон может занять место в карете. Я отправляюсь в поместье с мисс Бэрд в другой карете; приличия ради с нами поедет ее дуэнья.

Филип метнул взгляд налево. На пороге будуара стояли полковник Торнтон с сыном. Он и не замечал, до чего уродлив юный Дик. Сейчас предполагаемый жених Дженни раскрыл рот и шумно сопел. На бледном лице особенно четко выделялись крупные прыщи.

Полковник Торнтон, будучи опытным стратегом, спокойно ждал, пока сын возьмет себя в руки. Потом медленно вытащил из-за пояса белые перчатки и зашагал вперед.

Молчание затянулось. Вдруг все осознали, что вестибюль внизу заполняется гостями. Из одной двери показалась головка Молли. Из другой вышел Хопвит, несший плащ и шляпу Филипа.

Внизу старший лакей открыл парадную дверь. По обе стороны от входа в придверных скобах горели факелы, освещая стоящие у входа кареты. Показались еще три лакея с плащами в руках. Из дверей гостиной величественно выплыла леди Олдхем, за которой семенила тощая мисс Крампет.

Однако взгляды всех были устремлены на полковника Торнтона.

Поигрывая перчатками, он небрежно отодвинул Хлорис в сторону и оказался лицом к лицу с Филипом. Полковник стоял на месте Хлорис – спиной к лестнице. Он оскалился и зарычал:

– Гленарвон, даже если вы сейчас встанете на колени, вас это не спасет!

– Полковник Торнтон, – отвечал Филип, – вы мне надоели!

Полковник как будто не слышал его.

– Значит, вы вышвырнете меня из своей кареты, не так ли? Вы способны кого-либо откуда-либо вышвырнуть? Отлично! На сей раз, хлюпик вы этакий, придется вам принять вызов! – Он уже занес правую руку для удара, собираясь хлестнуть Филипа перчатками по лицу.

Дальнейшее произошло так быстро, что зрители почти ничего не заметили.

Хлорис показалось, будто ее муж просто дернул левой рукой, выставив наружу локоть, – такого жеста она у него прежде не замечала. Перчатки, рука и плечо в алом рукаве скользнули вдоль руки Филипа, не причинив тому ни малейшего вреда, как будто полковник Торнтон просто показывал балетное па.

Бросившись вперед, полковник потерял равновесие. Филип железной рукой схватил его за золотую шнуровку, развернул лицом к лестнице и картинно пнул полковника в седалищную часть.

Под воздействием шока часто кажется, будто доля секунды тянется полминуты. Полковник Торнтон взмыл в воздухе и полетел вниз, дрыгая ногами и раскинув руки.

Он приземлился, пролетев треть лестничного пролета, – от грохота и сотрясения едва не погасли свечи. Остаток пути он съехал по ступенькам, и его парадная сабля так громко стучала и билась, что казалось, в дверь ломится полк солдат. Над головой поднялось целое облако пудры; треуголка отлетела в сторону. Он остановился на черно-белом мраморном полу и затих.

Филипа поразило невозмутимое выражение на лицах лакеев. Ни один из них не шевельнулся, даже Смизерс, старший лакей, который держал нараспашку парадную дверь и с широко открытым ртом оглядывался через плечо.

Первой нарушила молчание леди Олдхем.

– Господи боже мой! – ошеломленно прогудела она.

– Моя дорогая леди Олдхем! – пискнула мисс Крам-пет. – Хм!

Полковник Торнтон тут же поднялся на ноги –– падение не причинило ему вреда. Он по-прежнему злобно скалился.

– Небольшое происшествие, леди Олдхем, – сказал он.

– Мм… да! – согласилась леди Олдхем. – Небольшое! Хм!

– Вот уж действительно, – закивала мисс Крампет. – Хм! Филип, стоящий наверху, взглянул на Хлорис.

– Ты простишь меня, дорогая? – осведомился он и зашагал вниз.

По пути он остановился, нагнулся и подобрал перчатки, оброненные полковником во время полета. Проходя мимо противника, он швырнул перчатки к его ногам и не оборачиваясь направился к леди Олдхем. Взяв ее толстую, унизанную кольцами руку, поднес ее к губам.

– Мадам, – сказал он, – весьма прискорбные обстоятельства вынудили меня спустить полковника с лестницы. Я знаю, что времени до отправления осталось мало, и все же прошу вас уделить мне пару минут наедине.

Все еще пребывая в оцепенении, леди Олдхем заколыхала бюстом и желто-фиолетовыми страусовыми перьями.

– Чтоб вас…

В дни молодости леди Олдхем люди выражали свои чувства гораздо свободнее; впрочем, мисс Крампет тут же прервала ее:

– Я буду в кабинете, леди Олдхем. – Компаньонка подобрала юбки и заспешила прочь.

– Лорд Гленарвон! – загремел командный голос полковника Торнтона.

– Вы мне, сэр?

– Ничто, – продолжал полковник самым официальным тоном, – не должно омрачать покой его королевского высочества! Поэтому на обеде в Карлтон-Хаус будем вести себя так, словно ничего не произошло. Однако потом…

– Я к вашим услугам. – Филип смерил полковника презрительным взглядом, не укрывшимся от остальных.

Один из лакеев не сумел удержаться и фыркнул. Полковник Торнтон побледнел как смерть. Складки по бокам его обычно презрительно сжатых губ углубились и стали резче, отчего полковник сделался похожим на опасного хищника.

Но Филип ничего не видел. Он зашел в кабинет следом за леди Олдхем и закрыл дверь.

– Леди Олдхем, – начал он, – полагаю, вы заменяете мисс Дженнифер Бэрд родителей?

– Д-да, кажется, это так называется, – нерешительно кивнула леди Олдхем. – А что?

– Вашу племянницу прочат за молодого Дика Торнтона, сына полковника. Вы, как полагается, получите свою долю приданого.

Леди Олдхем молча воззрилась на него. Негодующее выражение ее лица способно было повергнуть в панику целую толпу епископов, но Филип оставался невозмутим – ведь дело касалось Дженнифер.

– Вот что я вам предложу, – продолжал он. – Не знаю, сколько вам посулили, но завтра утром я заплачу вам вдвое, втрое, вчетверо больше, если вы откажетесь дать свое согласие на брак. Что скажете, мадам?

– Хм! – деловито произнесла леди Олдхем после долгой паузы, впившись в него маленькими глазками. – Пять тысяч!

– Охотно!

– Идет! – отрывисто вымолвила леди Олдхем, но тут же не выдержала: – Раздери меня совсем, юноша, что на вас нашло? Самый бесхребетный хлюпик в Лондоне вдруг превращается в отчаянного задиру, какого я не видала в молодости, когда правил Георг Второй! Какая муха вас укусила?

– Никакая, мадам. Кстати, вам правда не по душе произошедшая со мною перемена?

– Да ничего подобного!

Леди Олдхем хлопнула себя по бедру и разразилась таким вычурным ругательством, какого не постыдился бы в зените своей славы сам Джон Уилкс, известный своей невоздержанностью журналист и политик.

– Но ах ты… – продолжала леди Олдхем. – Неужели вам так не терпится переспать с девчонкой?

– У меня, мадам, исключительно честные намерения.

– Вот как?

– Уверяю вас – исключительно честные.

– Но как же так? Ведь у вас уже есть жена!

– Все можно устроить, – сквозь зубы процедил Филип. Леди Олдхем застыла на месте точно громом пораженная.

Тут в дверь негромко постучали.

– Кареты поданы, ваша светлость!

Пошатываясь, леди Олдхем выбежала в вестибюль. Там уже собрались все приглашенные к обеду гости – они стояли между двумя рядами торжественно молчащих лакеев. Никто не произнес ни слова, однако в воздухе висело напряжение.

Дженнифер успела накинуть на плечи синюю шаль, скрепленную еще одной камеей, но так и не напудрила волосы и не украсила прическу страусовыми перьями. Рядом с ней, набычившись, стоял Дик Торнтон в длинном темном плаще, с вечерней треуголкой, или, как ее называли, chapeau de bras, под мышкой.

Хлорис, которой было явно жарко в ее винно-красной мантилье, томно обмахивалась страусовым веером, не поднимая головы. В распахнутую парадную дверь влетел порыв ветра, гася свечи. Полковник Торнтон в плаще с алым подбоем ждал, пока леди Олдхем подадут мантилью и веер.

Но все по-прежнему молчали.

Тишина начинала действовать на нервы. Наконец, полковник Торнтон подал руку хозяйке дома и повел ее к первой из ожидавших карет. Заскрипели рессоры, хлопнула дверца, щелкнул хлыст, по булыжникам зацокали копыта.

Дик Торнтон неуверенно протянул руку Дженнифер. Покосившись на Филипа, она небрежно взяла Дика под руку. Они двинулись ко второй карете, которая подъехала к двери. Но Филип больше не в силах был сдерживаться.

– Мистер Торнтон! – позвал он. Дик вздрогнул, но не обернулся.

– Мне очень жаль, – продолжал Филип, – но играть надо честно. Если пожелаете сопровождать нас в «Пристань», я рад пригласить вас…

Дик круто повернулся. Лицо его пошло красными пятнами.

– Пошли вы к черту! – завизжал он, и в глазах его показались слезы ярости. – Сегодня вы за все получите! Моггс вам покажет, помяните мое слово!

– Замолчите, мистер Торнтон! – повелительно приказала Дженнифер.

Потом Филип вдруг остался наедине с Хлорис среди горящих свечей и двух рядов лакеев, стоящих неподвижно, как восковые фигуры.

– Ты готова, дорогая? – обратился он к Хлорис. Хопвит, появившийся словно ниоткуда, накинул ему на

плечи длинный черный плащ и сунул под мышку треуголку. Хлорис ждала, поглядывая на него из-за веера. Филип предложил жене руку; она мягко положила кончик пальца в белой перчатке ему на запястье. Однако у самых дверей пальцы Хлорис охватили его запястье и сжали его.

– Филип, – прошептала она.

Впервые он почувствовал себя совершенно беспомощным. Из-под полуприкрытых век она бросала на него взгляд, исполненный не просто томного восхищения, но – он бы никогда в такое не поверил, зная ее, – откровенной страсти и чувственности.

– Так ты готова, дорогая? – снова спросил он.

– Да, милый, – прошептала Хлорис.

Не ведая о том, какие ужасы принесет им грядущая ночь, они вышли под дождь к третьей карете.

Глава 4. «Его королевское высочество принц Уэльский»

Филип сидел за длинным обеденным столом рядом с мистером Ричардом Бринсли Шериданом. Он щурил глаза от ослепительного света и вслушивался в разговоры. Временами им овладевало беспокойство, граничившее с ужасом.

Мистер Шеридан, хотя время уже оставило на нем заметный след, не утратил своего ирландского обаяния. Он все еще являлся членом парламента от Стаффорда, а также управляющим заново отстроенного и ошеломительно дорогого театра «Друри-Лейн». Допив вторую бутылку, он придвинул к Филипу раскрасневшиеся щеки и огненно-красный нос.

–…И это истинная правда, ей-богу! – крикнул мистер Шеридан, делая знак лакею наполнить его кубок.

– Премного обязан вам, сэр, – прокричал Филип в ответ, – за такие хорошие вести из Франции. Что слышно о Наполеоне?

Мистер Шеридан со стуком поставил стакан на стол.

– Кто такой Наполеон, дьявол его побери? – осведомился он.

Филип хмыкнул и отчаянно принялся припоминать даты.

– Между нами, мистер Шеридан, – он понизил голос, – настоящая его фамилия Буонапарте!

– И что же?

– Он французский генерал-артиллерист, мистер Шеридан, который только что… потерпел поражение при Тулоне. Однако информированные источники полагают, что скоро он выкажет свой выдающийся талант военачальника.

– Значит, Буонапарте, да? Итальянец?

– По-моему, он родился на Корсике, сэр.

– Еще один трюк Билли Питта, будь я проклят! При всем уважении к вам, лорд Гленарвон, ваше здоровье! – Мистер Шеридан задумался и нахмурил лоб под ежиком седеющих волос. – Наполеон Буонапарте, лопни мои глаза! Никогда не слыхал о таком.

– Уверяю вас, сэр, еще услышите.

Их прервал рев, донесшийся с противоположного края стола.

Дженнифер, сидящая по правую руку от его королевского высочества Георга-Августа-Фредерика, принца Уэльского, пользовалась совершенно невероятным, с точки зрения

Филипа, успехом. Вино лилось рекой; для храбрости Джен-нифер пила бокал за бокалом.

Щеки ее разрумянились; темно-синее платье выгодно подчеркивало округлые бело-розовые плечи. Вокруг нее все спорили о политике, в которой она совершенно не разбиралась. Если кто-то обращался к ней с вопросом, она отвечала с ловкостью, восхищавшей Филипа. Услышав очередной остроумный ответ, окружающие шумно аплодировали. Леди Джерси, невысокая и изящная дама, сидевшая по левую руку от его королевского высочества, позеленела от зависти и яростно обмахивалась веером. Вдруг Филип поймал на себе взгляд светло-карих глаз Хлорис – жена смотрела на него пристально и задумчиво.

Он невольно опустил голову. Глаза Хлорис слишком живо напоминали ему о том, что произошло между ними в карете, по пути в Карлтон-Хаус. Видит Бог, его законная супруга – настоящая красавица!

Против его воли он вернулся мыслями к недавнему прошлому.

Они с Хлорис были одни, если не считать кучера на козлах и двух лакеев на запятках. Повсюду пахло грязью, даже внутри обитой бархатом коробки. Дождливой и туманной ночью Хилл-стрит и площадь Беркли, казалось, перенеслись в сельскую глубинку.

Окованные железом колеса глухо ударили по булыжникам: Филип качнулся и прислонился к правому окошку. Мимо него промелькнул освещенный фасад Ланздаун-Хаус, выходивший на Пикадилли.

– Итак! – подала голос Хлорис из противоположного угла. – Значит, ты вообразил, будто влюблен в эту провинциальную дурочку?

Он промолчал.

– Филип, ты слышишь меня? Я спросила, неужели ты вообразил…

– Никакого «вообразил», дорогая моя. Я действительно влюблен в нее.

Хлорис не умела скрывать своих чувств: ярость словно окутала ее облаком, как приторный аромат ее духов. Однако она не заявила со своей всегдашней прямотой, что ей хочется разбить Дженнифер нос, а лишь провела по губам длинным веером из страусовых перьев.

– Не скрою, ты меня удивил… Что ж, желаю удачи! Но подумай… благоразумно ли ты поступаешь?

– Благоразумно ли?..

– Принимая во внимание твое слабое здоровье и то, что сердце может в любую минуту не выдержать…

На Пикадилли протрубил рожок: «Та-та-та!» Мимо них с грохотом промчалось что-то темное, огромное – скорее всего, почтовая карета. Когда они завернули на Сент-Джеймс-стрит и дорога пошла под уклон, стало светлее. Почти за каждым окном, занавешенным красными шторами, горел свет. Справа и слева несли портшезы, за которыми семенили факельщики; факелы, шипя и плюясь искрами, как будто раздвигали завесу дождя.

– Раз и навсегда, – отрывисто заявил Филип, – прекрати болтать о моем якобы слабом здоровье. С моим сердцем все в порядке – и всегда было.

– Лжец, – прошептала Хлорис из-за веера.

– Лжец, мадам? – повторил Филип. Отшвырнув веер, он сжал ее плечи под винно-красной мантильей. – Будь у меня слабое здоровье, я не побил бы вчера Джексона! А сегодня сбросил вашего драгоценного полковника с лестницы – и готов встретиться с ним на любых условиях, какие он выберет!

– Но…

Тут Филипа осенило.

– Последние два года я, по некоторым причинам, изображал инвалида и фата. Но теперь все, Хлорис. Провались все пропадом, все кончилось сегодня! Возможно, ты разочарована…

– Разочарована? – переспросила Хлорис, не спуская с него взгляда.

– Да! Перед тобой другой человек, придется тебе смириться с переменой. А тем временем…

А тем временем карета повернула влево, на Пэлл-Мэлл, обсаженную деревьями. Здесь было больше портшезов; в голову Филипа закралось смутное воспоминание: еще несколько лет – и портшезы исчезнут, сменившись более удобными наемными экипажами. Однако времени на отвлеченные размышления у него почти не оставалось.

Повинуясь какому-то непонятному капризу, Хлорис вдруг прильнула к нему, и он обнял ее.

– А тем временем, – страстно прошептала Хлорис, прерывисто дыша, – мы слишком близко к Карлтон-Хаус, чтобы… – Она хихикнула. – Но если ты обещаешь не мять мне платье, я не стану возражать, если ты меня поцелуешь.

«Осторожно! – прозвенел тихий, но четкий голос у него в голове. – Берегись, идиот, или навлечешь на себя страшную беду!»

Он не послушался внутреннего голоса. Он был всего-навсего человеком, как и все мы. Он потянулся к ней губами. А Хлорис проявила себя такой опытной в искусстве поцелуев, что он пришел в себя лишь через несколько мгновений.

– О, какой ужас! – прошептала Хлорис. – Пожалуйста, задери на мне платье… Прошу тебя…

– Поберегись! – послышался снаружи низкий певучий бас.

Справа на них хлынул яркий свет – вдоль всего фасада длинного каменного дома с довольно маленькими окошками были развешаны факелы. Карета въехала в портик, и копыта лошадей зацокали глуше.

Филип, освободившись, торопливо выглянул из правого и левого окошка.

Слева от него, за портиком и открытой колоннадой, вверх уходил холм, по которому тянулась улочка, точнее, мрачный тупичок, cul-de-sac, называемый Сент-Олбен-стрит. В голове у Филипа вновь что-то забрезжило: Риджент-стрит еще нет в помине.

Справа от него, там, где следовало находиться площади Ватерлоо, неверное пламя факелов освещало фасад дворца Карлтон-Хаус. Он казался низким из-за того, что был выстроен террасой, и три его этажа, спускаясь вниз, выходили сзади в огромный парк. Филипа снова как будто ударило током. В какую старину его занесло! Он с трудом выпрямился на сиденье.

– Любовь моя! – еле слышно выговорила Хлорис, оправляя на себе платье и вставая. – О, мой любимый! Так ты здоров!

Слова Хлорис отчетливо донеслись до ушей Дженнифер в тот момент, когда она входила во дворец мимо выводка лакеев, облаченных в ливреи цвета Ганноверского дома.

В так называемой китайской гостиной, обитой желтым шелком и обставленной всевозможной китайской мебелью, находились леди Олдхем, полковник Торнтон, Дик Торнтон и Дженнифер, а также две дамы и джентльмен, которого Филип не сразу узнал. Тут объявили о приходе его королевского высочества.

– Считайте, друзья мои, – сказал принц Уэльский приятным рокочущим басом, – что меня здесь нет. Однако уверяю вас, мое отсутствие ни в коей мере не умаляет моего гостеприимства.

Он снова поклонился. И Филип тут же решил, что все памфлетисты, клеветавшие на принца, не правы.

Да, его королевское высочество принц Уэльский действительно отличался толщиной и некоторой грубостью нрава. Однако его страсть к чистоплотности была очевидна. В одежде он презрел всякую показную роскошь – его сюртук украшали лишь синяя лента и звезда ордена Подвязки. Держался он также исключительно просто.

Широкое лицо под знаменитым коричневым париком покраснело и обрюзгло, но в серых глазах, когда они не были затуманены вином или слезами, читался живой ум. Будущий Георг Четвертый обладал подлинным обаянием: он умел так расположить к себе каждого гостя, что все в его обществе сразу начинали чувствовать себя непринужденно. Первый джентльмен Европы, пожалуй, мог бы стать лучшим европейским дипломатом.

Принц сел на диван, обитый желтым шелком, не без труда закинул ногу на ногу и с радушной улыбкой приветствовал гостей по мере того, как их по старшинству представляли ему.

– А, лорд Гленарвон! – произнес он густым от бренди голосом и достал табакерку. – Я, разумеется, знаком с вашими восхитительными книгами.

Книгами?! Какими еще книгами?!

– Хотя не скрою, лорд Гленарвон, мне больше по вкусу ваши исторические сочинения – они легче воспринимаются. Позвольте предложить вам понюшку табака!

Опасаясь нечаянно допустить какую-нибудь оплошность, Филип поднес руку к табакерке.

– Позвольте словечко на ухо, милорд, – продолжал принц, также беря понюшку. – В одном отношении послушайте моего совета. Не уступайте просьбам моего друга мистера Шеридана, если он станет уговаривать вас переделать какое-либо ваше произведение для сцены. Мистер Шеридан – он известный хитрец – при первой возможности просвистит все ваши денежки до последней гинеи. Так ведь, Шерри?

За желтым диваном материализовались две фигуры, которые казались чрезвычайно уместными в китайской гостиной. Одна из них была крошечная, обворожительная леди Джерси с нежным взглядом темных глаз – последняя и самая обожаемая фаворитка его королевского высочества. Именно она менее двух недель назад во время свадебного ужина подсыпала невесте принца, Каролине Брауншвейгской, английской соли.

Другая – красноносый мистер Ричард Бринсли Шеридан. По какой-то причине он пребывал в таком хорошем расположении духа, что не ответил бы на последнюю насмешку принца, даже если бы последний его заметил.

– И леди Гленарвон, клянусь Богом! – воскликнул принц.

Его высочество раскрыл рот; его серые, навыкате, глаза взирали на Хлорис с откровенным восхищением.

– Ей-богу, мадам! – вскричал принц, хлопая себя по ляжке. – Не стану уверять, будто красота других женщин с годами тускнеет. Я не позволю себе оскорбить представительниц прекрасного пола! Но хотелось бы мне знать, леди Гленарвон, почему вы становитесь с каждым днем все красивее?

– Но, сир, здесь нет никакой загадки сфинкса.

– Так разрешите ее, умоляю!

Хлорис низко присела, демонстрируя смелый вырез серебристого платья.

– Что ж, сир, – улыбнулась она, – вам достаточно лишь взглянуть на моего мужа. Мы с ним, осмелюсь заметить, самая счастливая семейная пара во всей Англии!

Разумеется, ее тирада предназначалась Дженнифер. Хлорис достигла цели – лицо девушки побелело от ярости. Однако в другом отношении Хлорис просчиталась. Принц Уэльский помрачнел, в глазах его застыло трагическое выражение.

– Семейная пара… – повторил он, глядя в одну точку. Наступила мертвая тишина.

– Семейная пара! – нараспев повторил его высочество. Внезапно он поднял свои несколько подбородков и посмотрел на стоящего поблизости лакея.

Лакей низко склонился перед ним.

– Ваше королевское высочество?

– Холодного пунша! – потребовал принц. – Какого черта вы медлите? Несите пунш!

Лакей стремглав унесся прочь. За ним поспешили другие лакеи. Повернувшись к гостям, принц Уэльский, к которому после этой вспышки, очевидно, вернулось хорошее расположение духа, тряхнул красным, обрюзгшим лицом и обворожительно улыбнулся.

– А, дражайшая леди Олдхем! Уж ваша-то красота, несомненно, никогда не увянет!

– Ах вы, молодой льстец! – прогудела очень довольная леди Олдхем, тряся пудреным париком.

В ответ на ее льстивое обращение принц склонил голову.

– Я собирался сказать, что ваша красота никогда не увянет, поскольку она сохраняется в рассоле остроумия и анекдотов. Вы должны еще раз рассказать мне историю о том, как мой уважаемый прадед, король Георг Второй, упал замертво, выходя из ватерклозета. Вот если бы мой драгоценный папаша… хм! Ни слова о политике! Полагаю, этот джентльмен…

Советник принца ирландец майор Джордж Хангер поспешил представить полковника Тобиаса Торнтона.

Принц Уэльский немедленно напыжился, выпятил массивный живот и расправил плечи.

– Рад знакомству, сэр! – загремел он. – Я тоже солдат и кавалерист. Имею честь командовать десятым драгунским полком. Ваши заслуги мне известны, полковник Торнтон. Впрочем, вы ведь еще пользуетесь славой завзятого дуэлянта!

Полковник Торнтон поклонился с самым серьезным видом.

– Постараюсь оправдать доверие вашего высочества, – заявил он. – А пока позвольте представить вам моего сына Ричарда. По моему мнению – ха-ха! – он пошел в отца! А также мисс Дженнифер Бэрд, которая скоро выходит замуж за моего сына.

Филип шагнул вперед.

– Вот тут, боюсь, – вмешался он, – наш добрый полковник ошибается.

Полковник Торнтон круто повернулся.

– Несмотря на все достоинства мистера Торнтона и его отца, – продолжал Филип, – леди Олдхем, которая является опекуншей мисс Бэрд, не дала своего согласия на брак. По ее мнению, юная леди слишком молода, неопытна и… Не так ли, леди Олдхем?

– Так, – кивнула леди Олдхем, выпячивая толстую нижнюю губу. – Будь я проклята!

Можно только гадать, что было бы сказано или сделано затем, если бы их не перебил полк лакеев, внесших на подносах позолоченные кубки. Филип забеспокоился, заметив, что каждый кубок вмещает более полупинты ледяного пунша. Однако все гости, следуя примеру хозяина, тут же осушали свои кубки. И, снова следуя его примеру, тут же взяли по второму.

Все это время его королевское высочество не сводил глаз с Дженнифер.

От гнева кровь прилила к ее щекам, глаза сверкали. Простой покрой ее синего платья, полные губы, не тронутые помадой, и густые каштановые локоны, блестящие в свете восковых свечей, красили ее лучше всяких нарядов. Присев в книксене, она негромко спросила:

– Позволит ли ваше высочество и мне вставить словечко?

– С величайшим удовольствием, мадам, с большим удовольствием, чем вы можете себе представить!

– Я никогда не выйду замуж! – звонко провозгласила Дженнифер, с грохотом опуская пустой второй кубок на ближний поднос.

– Какие суровые слова срываются с ваших нежных губ!

– Я ненавижу мужчин! – продолжала Дженнифер, топая ногой. – А их жены… фи! Они еще хуже!

– Как вас понимать, мадам?

– Они сквернословят, хитрят, рядятся сверх меры… они просто жалки! Хотя вслух они хвастают своей утонченностью, каждая из них не упустит случая пообниматься в карете. Фу!

– Ей-богу, мадам, – отвечал принц, на которого слова Дженнифер явно произвели большое впечатление, – хорошо, что вам не нужно выходить замуж за женщину. Однако в том, что вы говорите о женах, есть немалая доля правды. Вот и у меня, мадам, есть жена. Эта дама…

– Прошу вас, пожалуйста, не волнуйтесь! – прошелестел елейный голосок леди Джерси из-за дивана. Склонившись над спинкой, она положила свои белые ручки на плечи принцу, оставив на его сюртуке следы рисовой пудры. Затем обвела томным взором всех собравшихся. Хотя леди Джерси исполнилось сорок два года, глядя на нее, никто бы не догадался, что она уже бабушка. – Стыдитесь! – упрекнула она Дженнифер. – Наш славный принц постоянно слышит одни придирки и ложь. Зачем досаждать ему всякими неприятностями? Разве не будет лучше, сир, если мы пойдем обедать?

– Моя жена, будь она проклята… Прошу прощения, что вы сказали, мадам?

– Обедать, сир! – прошептала ему на ухо леди Джерси. – Кажется, сегодня будет карп и баранье жаркое. Разве не лучше…

– Ей-богу, – вскричал его королевское высочество, поднося к губам ручку леди Джерси и целуя ее, – вы правы, как всегда! Обедать, обедать, непременно! И, если позволите, еще стаканчик ледяного пунша. Спасибо. Мм… Шеридан, дружище!

Шеридан бесцеремонно пихнул принца в спину, и тот встал на ноги без малейшей неловкости. Георг-Август-Фредерик, словно в него вдохнули свежие силы, предстал перед гостями во всем своем величии.

– Леди Джерси, вашу руку. Мисс Бэрд, прошу вас, другую руку. Нет, нет, я возражаю! Вы сядете рядом со мной, мисс Бэрд, – позаботьтесь об этом, майор Хангер! – и усладите мой слух вашими интересными высказываниями. Милорды, дамы и господа! Следуйте за нами!

Так они вышли на площадку, оклеенную алыми обоями, и по широкой лестнице спустились на нижний этаж. Гости испытывали самые разноречивые чувства.

Филип, которого вспышка Дженнифер расстроила больше, чем он мог полагать, молча шел рядом с Хлорис. Сама же Хлорис была слишком расчетлива и слишком трезва, чтобы делать какие-либо замечания по адресу Дженнифер на публике. Однако его молчание приводило ее в ярость.

– О да, – прошептала она.

– В чем дело?

– Твоя деревенская дурочка по-своему мила. У нее хорошие зубы и, по крайней мере, относительно тонкая taille.

– Ах, оставь, ради бога!

– Филип!

– Если ты хочешь сказать, что у нее хорошая фигура, – прошептал он в ответ, – так и говори: «фигура», а не taille.

Негодущий взгляд Хлорис отчасти отрезвил его. Разумеется, фигура есть у всех, в том числе и у светских дам. Однако французское слово taille кажется более изысканным и вежливым. Ее обычайно деликатные обороты речи в сочетании с грубой прямотой и страстью к двусмысленностям иногда ужасно смешили Филипа.

Однако сейчас ему было не до смеха. Лучше напиться до… Нет, погодите! Ему нельзя пить!

Вдруг нахлынули воспоминания из другой жизни – нахлынули и захлестнули его с головой. У него отменное здоровье, и он любит выпить. Но сейчас опасно прикасаться даже к вину.

Они подошли к столу. Высокие французские окна выходили в парк. Дождь перестал. Полная луна мертвенным светом освещала подстриженные лужайки с деревьями и статуями.

Хотя Карлтон-Хаус был недостроен – в нем еще не было знаменитых впоследствии золотой гостиной, библиотеки и готической оранжереи, – столовая, в которую их провели, поражала воображение. Под потолком, расписанным под летнее небо, за уставленным цветами столом, со стульями, обтянутыми алой материей, они приступили к обеду, который быстро перешел в буйную оргию.

–…А подлец Питт, будь он неладен, – кричал мистер Шеридан, – еше рассуждает о налоге на доходы! Налоги, ей-богу! Помню, они хотели ввести налог на надгробные плиты! Король сходит с ума… тори прочно держатся у власти… война с Францией будет идти вечно просто потому, что Георгу Третьему не нравится, как французы управляют своим государством. Черт побери, что за страна!

Филип покивал: да, времена действительно тяжелые.

– Я готов перерезать себе глотку, ей-богу, если… – Шеридан сделал паузу и вдруг хитро подмигнул. – Ничего! Скоро вы узнаете и хорошую весть. Вот чем я утешаюсь, лорд Гле-нарвон, да еще почтенной мадам «Друри». Часто ли вы бываете в театре, милорд?

– Боюсь, прошло много времени с тех пор, как я последний раз был в «Друри-Лейн».

– Так приходите и посмотрите представление! – вскричал Шеридан, хватая Филипа за руку. – Обещайте, что придете!

– Если ложи еще не заняты…

– Ложи? Ну что вы! Приходите на репетицию. А если у вас отыщется лишняя гинея-другая, лорд Гленарвон, вы поступите мудро, купив часть акций почтенной мадам «Друри». Ну как?

– Не сомневаюсь в этом, сэр.

– Но покончим с этим! – вскричал мистер Шеридан и сделал столь широкий презрительный жест, что чуть не упал со стула. – Покончим с низменными вопросами барыша! Джентльмены не говорят о делах. Если же вы соблаговолите навестить нас, милорд, я буду премного вам благодарен, коли вы осчастливите нас своим присутствием в ближайшие два дня.

– В ближайшие два дня?

– Увы!

– Но почему?

– О! Это тайна! – Мистер Шеридан вдруг сделался очень серьезным. Понизив голос, он склонился вперед и постучал пальцами по столешнице. – Наш Принни, – он кивнул в сторону главы стола, – славный малый. Клянусь честью, так и есть, несмотря на все гадости, что о нем говорят! И ни один человек на земле не заслужил такой жены, какую всучили ему!

Филип закашлялся.

– Говорят… его брак… не слишком удачен?

– О господи! – вполголоса сказал майор Хангер справа от Филипа.

– Послушайте-ка! – Мистер Шеридан поднял вверх палец, как человек, желающий говорить откровенно. – Ему так или иначе пришлось бы на ком-нибудь жениться, иначе они не выплатили бы его долги. Но зачем старый король выбрал из всех возможных кандидаток Каролину Брауншвейгскую? А Джимми Гаррис допустил трагическую ошибку, не предупредив принца заранее.

– Значит, лорд Малмсбери не предупредил его?

– Ни словечком не обмолвился! Милорд, вы бы видели лицо нашего Принни, когда ему впервые представили невесту! Но он джентльмен, черт побери! Вот что он тогда сказал: «Гаррис, мне нехорошо, пожалуйста, дайте мне стакан бренди». – Тут мистер Шеридан ткнул в воздух пальцем еще энергичнее. – Не то чтобы она была некрасивой. Нет! Но она сумасшедшая! Черт побери! Она ненормальная – почти такая же, как и сам старый король. Вы слышали, что произошло на их первом совместном парадном обеде, перед тем как они обвенчались?

Филип искренне заверил, что не слышал.

– Так вот, – задумчиво продолжал мистер Шеридан. – Мадам Каролина соорудила себе высокую прическу, утыкав всю голову гребнями. Кстати, волосы у нее такие же грязные, как и вся она, но это так, к слову. Кто-то из присутствовавших за столом невинно заметил, что у англичанок красивые волосы. «Майн Готт! – завизжала мадам Каролина. – А расфе у меня не красифые фолосы?» И вынула все гребни из своей прически, все до единого! Она распустила свои космы, они разметались по столу и попали в суп Джимми Гар-рису. Жаль, что вы не видели лицо принца!

Последовала короткая пауза. Филип изо всех сил старался сохранять такую же серьезность, как и его собеседник; наконец ему удалось побороть смех.

– Но что сказал тогда его королевское высочество, мистер Шеридан?

– Ничего!

– Совсем ничего?

– При посторонних – ни слова, заметьте, даже после того, как их обвенчали! А его проклятая женушка каждую ночь топала по спальне и причитала: «Майн Готт, как я не-сшастна!»

Мистер Шеридан вскочил на ноги и принял величественную позу, осушая очередной бокал.

– За первого джентльмена Европы! – объявил он, со стуком ставя кубок на стол. – В горе и страдании, в трудах на благо общества и домашних злоключениях – короче говоря, во всех многообразных бедствиях, которые постигают его, он пришел сюда сегодня по поручению, которое делает честь его добрым порывам и его щедрому сердцу. Почему же, сэр, он сегодня здесь? – повернулся Шеридан к Филипу.

– Откровенно говоря, понятия не имею.

– Повторяю вопрос, сэр: зачем он здесь? Почему все мы собрались под этой гостеприимной кровлей? О каком предмете, сэр, мы будем толковать?

– Не знаю, – буркнул Филип, смущенный тем, что на него глазели, словно на члена оппозиционной партии.

Мистер Шеридан гулко стукнул кулаком по столу.

– О браке, клянусь Богом! – громко и торжественно воскликнул он, как будто выступал в палате общин. – Вот именно! О браке!

Глава 5. «Сей смуту – и беги…»

Заслышав зловещее слово, которое, казалось, сеяло тревогу и уныние, когда бы и где бы оно ни произносилось, принц, сидящий во главе стола, угрюмо замолчал.

Мистер Шеридан, позабыв о палате общин, грациозно сел на место и, сияя, повернулся к Филипу.

– Брак? – воскликнул последний. – Но кто же собирается вступить в брак?

– Я, – со скромной гордостью признался мистер Шеридан.

Возможно, он был не в лучшем виде. Одна коленная пряжка отстегнулась, шейный платок сбился набок, жилет был весь в винных и табачных пятнах. Зато он не располнел. Его обаяние, его красивый, бархатный тенор более чем искупали и длинное бордовое лицо, и нос, про который говорили, что им можно разжигать огонь.

– После кончины моей первой жены, лорд Гленарвон, я думал, что похоронил всю любовь вместе с нею. Я был не прав и первый признаю свою ошибку. Через три дня, двадцать третьего апреля, я соединюсь брачными узами с самой красивой, самой божественной и самой славной представительницей прекрасного пола! – Энергия мистера Шеридана била через край. – Ах, моя несравненная Гекка! – воскликнул он посреди мертвой тишины, мечтательно обращаясь к потолку. – Мое зеленоглазое божество! Любовь моей жизни! Мой кусочек небеленого полотна!

В перегретой столовой, насыщенной винными парами и приторным ароматом красно-белых роз, послышался густой бас, исполненный непреодолимого достоинства:

– Мистер Шеридан!

Мистер Шеридан встал на ноги, заложив одну руку за борт своего длиннополого сюртука, и храбро посмотрел на своего хозяина.

Принц Уэльский также встал, хотя и не без труда. Однако после того, как он отыскал взглядом драматурга, жесты его стали легкими и непринужденными.

– Мистер Шеридан, сэр! – сурово заявил он. – Вы пьяны!

– Ваше королевское высочество, сэр! – отвечал Шеридан, широко разводя руками, словно желая подчеркнуть свою прямоту. – Я совершенно с вами согласен!

– Отлично! В таком случае, – промолвил его королевское высочество, немедленно смягчаясь и проявляя великодушие, – более мы не будем об этом говорить!

– Сэр, я глубоко вам признателен.

– Пустяки, сэр. Однако…

Хотя их хозяин не произнес ни слова, его королевские глаза недвусмысленно и зловеще приказывали сесть. Красноречие мистера Шеридана, когда он заводился не на шутку, требуя отдать под суд Уоррена Хейстингса, генерал-губернатора Индии, по обвинению в жестокости и коррупции, вызывало слезы на глазах многих членов палаты общин. Сейчас же принцу Уэльскому не хотелось, чтобы кто-либо отнимал у него лавры ниспровергателя.

Мистер Шеридан сел на место.

Массивная фигура принца нависала над столом, словно воздушный шар; высокие свечи в золотых канделябрах от жара кренились во все стороны. Язычки пламени, шипя, бросали отблески на красные стены, синий потолок и невозмутимых лакеев, стоявших за каждым стулом.

Однако ярче всего освещалось лицо его королевского высочества, теперь красное, как у рака, и его увлажнившиеся глаза.

– Дорогие друзья, – начал он, задыхаясь от переполнявших его чувств, – на одно мгновение я действительно разгневался!

Пауза – для вящего эффекта.

Все гости устремили мрачные взгляды в свои тарелки, кроме Филипа, который задыхался во влажной, жаркой, надушенной атмосфере, и Дженнифер, которая сидела, прикусив губу. Он встретился с ней взглядом; угадав, что она сожалеет о своей вспышке и страстно хочет помириться, он снова воспрянул духом.

– Но я разгневался, – тепло продолжал принц, – только потому, что заявление мистера Шеридана оказалось преждевременным. Я сам хотел объявить о его женитьбе!

– Уверена, именно так вам и следует поступить! – всхлипнув, пропела леди Джерси.

– Как вы догадались, я нахожусь здесь инкогнито. Обременительные обязанности, – принца слегка передернуло, – вынуждают меня завтра вернуться в Бейсингстоук. Тем не менее я полагал, что будет справедливо явиться сюда накануне его женитьбы на мисс Эстер Джейн Огл. Я должен оказать честь моему старому высокочтимому другу. Он – не только выдающийся государственный деятель, который охраняет и поддерживает стойкие принципы вигов, но и автор таких поистине бессмертных комедий, как «Соперники» и «Школа злословия».

Гости загудели; затем послышались жидкие хлопки, постепенно перешедшие в шквал аплодисментов.

Мистер Шеридан никак не ответил на речь принца. Казалось, в этот короткий миг он обозревает свою жизнь, которая вовсе не являлась комедией.

Принц растрогался еще больше.

– На этот небольшой обед, – загремел он, слегка покачиваясь, – я пригласил только тех, кто хотя, возможно, и не отмечен высшими наградами, однако славится чистотою в частной жизни. На сей раз они меня не поймают, клянусь Богом! Сегодня я не дам пищи для скандальной хроники!

– Мой милый! – прошептала леди Джерси, хватая принца за рукав. – Милый!

– Ах да! – Принц немедленно и величественно восстановил свое достоинство. – О чем бишь я… В качестве свадебного подарка для мистера Шеридана и его невесты я купил побрякушку – безделицу, сущий пустяк, – судя по щелчку его пальцев, «пустяк» стоил по меньшей мере две или три тысячи, – который я и подарю мистеру Шеридану в надлежащее время, в конце нашего веселого обеда. До тех пор – ни слова более! Мне остается лишь добавить…

Принца душили слезы. Его многочисленные подбородки тряслись. К ужасу Филипа и страху Дженнифер, глаза принца наполнились слезами, которые ручьем хлынули по толстым щекам.

– Остается лишь добавить… – продолжал принц, – что я желаю мистеру Шеридану быть счастливее во втором браке, чем счастлив я в первом! – Он склонил голову.

Последовали оглушительные аплодисменты. Они эхом отдавались от красных стен, от невозмутимых лакеев; они подняли вихрь в душной, отравленной атмосфере зала, в котором никогда не открывали ни одного окна.

Филип повернулся к Шеридану.

– Какого черта! – воскликнул он. – Ведь это не первый его брак!

– Что? – поспешно переспросил его собеседник.

– Мистер Шеридан, мне надоели притворство и фальшь. Принц тайно женился почти десять лет назад, в декабре тысяча семьсот восемьдесят пятого года, на Марии Фитцхер-берт у нее дома на Парк-стрит, получив особое разрешение Римско-католической церкви!

Мгновенно протрезвевший мистер Шеридан повернул к нему побледневшее лицо.

– С тех пор, – продолжал Филип, – были обнаружены документальные свидетельства его женитьбы на миссис Фитц-херберт.

– Ради бога, замолчите! Вы что, хотите, чтобы его лишили престолонаследия?

Однако было слишком поздно.

Аплодисменты смолкли. Впрочем, через секунду они возобновились и стали громче, чем прежде, как будто шум способен был вытеснить из памяти его слова.

Только сейчас Филип понял, какую убийственную ошибку он совершил. Много лет ходили слухи о тайном браке принца, однако слухи эти были не доказаны и недоказуемы. Их отрицал мистер Фокс в палате общин, который опирался на клятвенные заверения самого принца. Слухи приходилось опровергать: по закону человек, женатый на католичке, не мог стать королем.

Когда Филип заявил, что обнаружены документальные доказательства «с тех пор», он имел в виду, что они найдены в новое время. Однако все гости за столом, естественно, решили, что улики имеются лично у него, а следовательно…

Да, очевидно, большинство из гостей именно так и подумали.

Аплодисменты смолкли, и в зале воцарилось напряжение; снова стало слышно, как шипят и плюются свечи. Принц Уэльский во главе стола застыл с кубком в руке. Другую руку, с салфеткой, он приложил к губам, так, словно его сейчас вырвет. Ярко сияла на сюртуке звезда ордена Подвязки, блестели влажные серые глаза навыкате.

– Полагаю, – заявил принц, – лорд Гленарвон – тори. – Как будто вмиг протрезвев, как и Шеридан, он швырнул салфетку на стол. – Что я слышу, сэр? – продолжал он. – За моим столом! – И его детские глаза снова увлажнились. – Вы бросили вызов моей чести и солгали. Не хотите ли объясниться или извиниться?

Филип, ногу которого вдруг свело судорогой, с трудом поднялся с места.

– Сэр, – упрямо заявил он, – я не могу отрицать правду. Я не солгал, о чем прекрасно известно вашему высочеству.

Все были потрясены такой дерзостью. Майор Хангер привстал; леди Джерси закрыла лицо руками. Хлорис, у которой от жары потекли румяна, смотрела на него бешеным взглядом. Леди Олдхем открывала и закрывала широкий рот, словно рыба. Только Дженнифер была просто удивлена.

– Разумеется, – продолжал Филип, хотя горло у него пересохло, – я могу и извиниться, и объясниться!

– Прошу вас, сэр!

– По закону на брак принца требуется согласие короля. Согласие не было получено. Следовательно, ваше королевское высочество, ваш брак с миссис…

– Никаких имен! – отрезал мистер Шеридан. – Никаких имен!

– Следовательно, ваш первый брак, сэр, был незаконным. В миг дурацкого раздражения, вызванного неизвестно чем, я произнес слова, о которых от всей души сожалею. Примите мои заверения, что лично у меня никаких документальных доказательств нет, что компрометирующие вас улики не будут найдены при вашей жизни, и я сам ни словом более не заикнусь о данном предмете.

Полковник Торнтон, в красном мундире и черных сапогах, немедленно вскочил на ноги. Его высокий, невыносимо скрипучий голос зазвенел как пила:

– Завтра, – сказал он, обращаясь к принцу, – друзья вашего королевского высочества позаботятся о том, чтобы он больше не заикался… ни о чем. Но сегодня… – Полковник замолчал и улыбнулся.

Вдоль стола летящей походкой шел лакей с подносом, на котором лежало запечатанное письмо. Его поклон и подъем бровей означали, что письмо предназначается полковнику Торнтону.

Полковник прочел письмо и смял его в кулаке таким движением, словно откручивал кому-то шею.

– Вот хорошая весть, сир! – радостно воскликнул он.

– Да? И какая же?

– Позволит ли мне ваше высочество ненадолго отлучиться в парк в сопровождении лорда Гленарвона?

Разгневанный принц изумленно воззрился на него.

– Полковник Торнтон, – загремел он, – вы что, забыли, в чьем присутствии вы находитесь? Предложить дуэль в парке в…

– Дуэль? Что вы, ваше королевское высочество! Я не позволил бы себе забыться и на миг! У меня и в мыслях не было ничего подобного!

– Тогда что же все это значит, черт побери?

– Данное письмо, сир, – полковник Торнтон снова смял письмо в кулаке, – пришло в ответ на записку, посланную мною почти два часа назад. В письме сообщается, что… один мой знакомый прибыл сюда, чтобы нанести мне визит. Я бы хотел, чтобы лорд Гленарвон познакомился с ним.

– Что за знакомый? – спросил принц.

– Просто один мой знакомый, сир.

– Я спрашиваю, что за знакомый?

– Его фамилия Моггс.

Фамилия эта ничего не сказала ни Филипу, ни четверым присутствовавшим за столом дамам. Однако она, очевидно, была хорошо знакома мистеру Шеридану, майору Хангеру и принцу, а также Дику Торнтону. Шеридан вскочил на ноги.

– Погодите, погодите! – запротестовал он. – Давайте играть честно!

Полковник Торнтон оглядел его без всякого выражения.

– Вы очень меня обяжете, мистер Шеридан, если помолчите, когда я обращаюсь к его королевскому высочеству. Вы попали в Карлтон-Хаус не по праву рождения. При всех ваших талантах, мистер Шеридан, вам все же время от времени надлежит вспоминать о том, что вы – всего-навсего неотесанный ирландец.

– Что такое?! – заревел майор Хангер.

Шеридан и майор Хангер одновременно вскочили на ноги и шагнули вперед. Филип, стоявший между ними, обхватил их обеими руками и удерживал до тех пор, пока они не поймали взгляд принца и не остановились. Леди Джерси разрыдалась, прикрывшись веером.

– Подумайте, сир! – отрубил нимало не смутившийся полковник Торнтон. – Этот человек, – кивком он указал на Филипа, – нанес вам прямое оскорбление. Так кто же лучше Моггса может преподать ему урок и приучить держать язык за зубами?

Его королевское высочество посмотрел на кубок в своей руке, посмотрел на стол и ничего не ответил.

– Да, возможно, – проговорил он наконец, поднимая глаза. – То есть, если лорд Гленарвон…

Филип повернулся к полковнику Торнтону.

– Я принимаю ваш вызов, что бы за ним ни крылось, – презрительно заявил он. – Я к вашим услугам. – Затем он повернулся к принцу и вежливо добавил: – А также к вашим, сир, хотя вы, возможно, мне и не доверяете.

Принц снова замялся и опустил глаза.

– Черт побери, Гленарвон, – прошептал он, – вы храбрец! – Принц хватил пустым кубком по столу – очевидно, у него в очередной раз переменилось настроение. – Отлично! – прогудел он, раздуваясь от важности. – Но я ничего об этом не знаю и не желаю знать. Если двое моих гостей просят разрешения удалиться, чтобы погулять в парке, я с радостью отпускаю их. Вот и все. Ни слова больше! Что же до остальных… будьте любезны, садитесь!

Полковник Торнтон отступил на два шага назад, поклонился Филипу и жестом указал в сторону двойных дверей.

– После вас, Гленарвон!

– Что вы! – улыбнулся Филип. – После вас!

– Так не пойдет, Гленарвон. Я настаиваю!

– И я настаиваю, – не сдавался Филип. – Полно, сэр, ступайте вперед! Вам не нужно бояться повторения того, что случилось сегодня на лестнице.

Его укол попал в цель. Полковник Торнтон оскалил зубы и уже начал замахиваться. Филип расхохотался ему в лицо.

– Клянусь небом! – пробормотал майор Хангер, глядя на них через плечо. – Видел я людей, которые ненавидят друг друга. Но чтобы до такой степени!

– Хангер!

– Да, ваше высочество?

– Прошу вас, сядьте.

Напряжение было велико, и на миг показалось, что майор Хангер не послушается принца. Однако и он, и Шеридан все же сели. Леди Олдхем, крепкая старуха родом из прошлого века, откровенно наслаждалась происходящим. Хлорис, раздувая ноздри, казалось, раздумывает о чем-то; по-видимому, в глубине души она тоже наслаждалась стычкой. Дженнифер отвернулась.

Полковник Торнтон кивнул и широким шагом направился к большим двойным дверям, раскрашенным в черный цвет с золотом, – их поспешил распахнуть мажордом. Филип поспешил за ним. Все молчали, но даже неподвижные лакеи провожали их взглядом.

Принц Уэльский остался стоять. Его пустующий бокал проворно наполнили ледяным пуншем. Он осушил его одним глотком, сразу опьянел и украдкой, смущенно покосился на мистера Шеридана.

– Шерри, послушайте! Шерри!

– Да, сир?

– Возможно, вы и правы, Шерри. Мне это не нравится. Черт меня побери, если нравится!

– Значит, остановите их. Время еще есть!

– Не могу. Гленарвон не сможет болтать, если проведет неделю-другую в постели, а мы тем временем решим, что делать. Он пэр, Шерри, его трудно посадить в тюрьму или выслать. Его н-непременно надо п-проучить… Если только кто-нибудь не вызовет его на дуэль… Я…

Мистер Шеридан вытянул шею и зашипел как змея:

– С-сир! Ш-ш-ш! Осторожнее!

– У меня и без того много врагов! – заревел его королевское высочество. – Я не могу рисковать, раз он знает! Все равно Гленарвон – спортсмен. Я тоже спортсмен. Однако его я считал совершенно другим человеком. Против Бристольского Молота он – сущий воробышек!

– Сир! – вскричал Шеридан.

Перья в дамских прическах закачались. Принц тяжело опустился на место. Хлорис, начавшая было приподниматься со стула, вспомнила о своей холодной предусмотрительности и поспешно села снова.

– Кто такой Моггс? – спросила она. – Профессиональный боксер?

Казалось, принц задается вопросом: «Почему, ну почему я вечно попадаю во всякие неприятности?»

– М-мадам, – ответил он вслух с пьяной бравадой, – этот Моггс з-занимается искусством бокса, которому я с гордостью п-покровительствую как граф Честер. Тем не менее, леди Гленарвон, я сожалею…

– Не стоит, – сказала Хлорис.

– П-простите?

– Я обожаю своего дражайшего Филипа, – еле слышно заявила Хлорис, закрывая глаза. – Я уже говорила и повторю снова: мы – счастливейшая пара во всей Англии! – Она замолчала и пожала плечами. – И все же… Если мой муж упорствует в своих безумных выходках, он должен понести наказание.

– Должен, леди Гленарвон? – переспросила Дженнифер. Теперь Дженнифер вскочила на ноги – так резко, что ее

стул, подбитый красной материей, упал. Лакей тут же поставил его на место.

Дженнифер стояла, приоткрыв рот, однако лицо ее оставалось невозмутимым, лишь в глазах мелькали искры, словно она что-то вспоминала.

– Ваше высочество, – заявила она, тяжело вздохнув, – позвольте мне следовать за ними!

– Что такое?

– Позвольте мне, – звонко повторила Дженнифер, – следовать за полковником Торнтоном и… моим возлюбленным!

Хлорис схватила столовую ложку и яростно пыталась ее согнуть.

Казалось, принц был более изумлен, чем потрясен.

– Что я слышу, мадам! – фальшиво-добродушно произнес он, похохатывая. – Вам не к лицу такие выражения. И такие зрелища, дорогая моя, вовсе не предназначены для хорошеньких глазок молодых дам вроде вас.

– Тогда, с разрешения вашего высочества или без него, я все равно ухожу.

Подобрав шелковые юбки, Дженнифер поспешила к двойным черным с золотом дверям.

– Мадам!

Не только голос принца заставил ее остановиться и полуобернуться – на нее смотрело множество глаз. Все присутствующие, не исключая и лакеев, пришли в ужас, кроме хитроумной леди Олдхем, которая вспоминала Георга Второго и радостно потирала руки.

Принц, икнув, снова вознес над столом свою массивную тушу. Его ловко подхватили сзади и выпрямили.

– Мадам, – заговорил он ужасным басом, похожим на голос актера Джона Кембла, – я… – Он инстинктивно вытянул вперед руку, схватил бокал с ледяным пуншем и медленно выпил; все гости следили за ним. Затем он швырнул кубок, который лакей, преуспевший в долгой практике, ловко перехватил в воздухе. – Нет, черт побери, пусть идет! – заревел принц, делая жест мажордому, преградившему выход. – Девчонка-то с характером! Но я никогда не слыхал, что она – подружка Гленарвона. Хангер, почему вы мне ничего не говорите? Сейчас она увидит, как Бристольский Молот изобьет ее друга до полусмерти, и ей это не понравится!

Ему ответил звонкий и приветливый голосок Дженнифер:

– Вам не нужно бояться, сир! Ему не будет никакого вреда! Но пусть Бог поможет вашему Бристольскому Молоту!

Она повернулась и выбежала вон.

Глава 6. «За робкую деву пятнадцати лет…»

Моггс уже минут пять пребывал в глубоком обмороке. Он так и не увидел удара, прикончившего его.

Парк, протянувшийся до самого Мальборо-Хаус на западе, почти до середины Уорик-стрит на востоке, а к югу до улицы Мэлл, блистал в лунном свете. Однако сейчас к нему добавились и другие огни.

Поднятые высоко над головой факелы очень медленно двигались вокруг восточной части Карлтон-Хаус и высвечивали угол дворца с его тыльной стороны. Должно быть, весть принес кто-то из слуг или обитателей дворца. Факельщики, посыльные, нищие, азартные игроки?.. Все толпились вокруг портика, ждали, когда начнут подавать кареты, и, перешептываясь, глазели на невиданное зрелище.

Послышались глухие удары и шум драки. Толпа продвинулась вперед и замерла на месте.

На подстриженном газоне, совсем недалеко от открытого окна-фонаря, лицом к зрителям, стоял Джемми Моггс. В свете факела блеснула мокрая трава; вот пламя взметнулось выше, и все увидели белую, выбритую голову Бристольского Молота. Он стоял, широко расставив ноги, подняв сжатые кулаки на уровень плеч и выставив вперед локти. Все видели его мощные плечи в шерстяной фуфайке, его могучие руки и плотный живот.

Бристольский Молот был так разъярен, что даже не поприветствовал своих поклонников. У него не получалось провести ни одного удара! Всякий раз, как он приседал или уклонялся, всякий раз, когда приближался к противнику, пытаясь навязать тому ближний бой или взять его в клещи, чтобы закончить раунд и немного отдохнуть, его кулаки загадочным образом промахивались или же он хватался за воздух.

Еще ни один противник, к тому же такой высокомерный, не избегал наказания – обычно Моггс наносил удар в солнечное сплетение или область сердца. Моггс яростно замахнулся, но удар пришелся мимо. Его противник снова ударил. У Моггса задрожали колени, изо рта полилась коричневая пивная пена, запачкав ему фуфайку.

И тут последовал финальный удар – хук слева в челюсть, нанесенный в полную силу, так что бьющий рисковал сломать себе руку.

У Моггса подогнулись колени. Он сложился под прямым углом, как будто его проткнули насквозь. Потом рухнул на траву и больше не двигался. Зрители слышали лишь тяжелое дыхание его противника, который по-прежнему стоял на месте, опустив голову.

Пот заливал Филипу Клаверингу глаза, рубашка прилипла к телу. Он хватал открытым ртом холодный влажный воздух и, рассеянно подняв левую руку, сжимал и разжимал пальцы. Рука заныла и вздулась, костяшки были ободраны в кровь. Перелома нет. Но если бы он попытался раньше уложить Моггса ударом в челюсть…

В мокрой насквозь рубашке стало холодно. Филип огляделся в поисках сюртука и жилета, которые он отшвырнул в сторону. Вокруг лежал тихий парк; в некотором отдалении от открытого эркерного окна стоял мраморный пьедестал с мраморной же статуей Пана, который склонил голову набок, играя на свирели, и обозревал всю сцену.

– Вот это да! – еле слышно выдохнул чей-то голос, исполненный благоговейного ужаса. – Ах, чтоб меня! Молота уложили раньше времени!

– Закрой пасть! – отозвался другой голос. – Чистый нокаут?

– Чтоб тебя! Да ему не встать и через тридцать восемь минут, какие уж тут тридцать восемь секунд!

– Но как барин сумел?

– Да потому, что он бьет сильнее Молота. А ты что скажешь?

– Это еще не конец, лопни мои глаза! Ты видал, чтобы кто-нибудь так дрался? Видел его удар сбоку? Эй, вы! Сэр!

Филип обернулся.

При свете факелов толпа, придвинувшаяся ближе, увидела бледного человека, который вполне мог бы стать боксером среднего веса. Ни воротника, ни шейного платка на нем не было. С рукава батистовой сорочки пропала бриллиантовая запонка; сама сорочка была разорвана почти напополам.

А на лице его была печать, словно оставленная самим Паном, – казалось, его белое лицо светится в темноте.

– Сэр, – прохрипел один из зрителей с величайшим почтением, – как вам это удалось?

Филип посмотрел на любопытного без всякого выражения.

– Не знаю, – сказал он.

Окна по длинному фасаду дома были темные, если не считать света, пробивавшегося из-за штор в открытом эркерном окне. Дженнифер, без плаща или накидки, но приподняв юбки, чтобы не замочить их в траве, подбежала к нему.

– Надень сюртук, – сказала она. – Ты простудишься и умрешь. – Потом она развернулась к толпе. – Пожалуйста, уходите! – попросила она. – Прошу вас, пожалуйста, уходите!

Кто-то откашлялся. Из тени дома появился низенький толстячок в коричневом сюртуке и багровом жилете. Под треуголкой его круглое, румяное, довольно хитрое лицо скривилось в почтительной гримасе. Держа в руке часы с откинутой крышкой, он подошел к черте, которую каблук упавшего Мог-гса пропахал в дерне.

– Тридцать секунд! – объявил он. – У него еще восемь секунд, чтобы вернуться к борьбе. – Он посмотрел на черту в дерне и захлопнул часы. – Милорд, объявляю вас победителем.

– Филип! Прошу тебя, надень сюртук!

Полный человечек поклонился зрителям, улыбнулся им и сухо хлопнул в ладоши.

– Расходитесь! – крикнул он. – Расходитесь, добрые люди, не то караульные вас арестуют. Нет, погодите! Мне нужно два человека, чтобы вынести Моггса на улицу. Вот вам за труды. – Порывшись в кармане, он достал шиллинг и бросил его в толпу.

Пламя покачнулось. Самый высокий зритель нагнулся и поднял шиллинг, крича, что поделит его потом. В тишине множество рук проворно подхватили бесчувственного Мог-гса и потащили его прочь. Все они были голодны; некоторые почти умирали от голода; они дрались бы в пыли из-за трех полупенсов, что уж говорить о шиллинге.

Сопровождаемый стонами и проклятиями, факел скрылся за углом и исчез. Три призрачные фигуры на газоне освещала только луна.

– Господи, господи, господи! – злорадно щебетал толстый человечек. – Ну и начнут они выцарапывать друг другу глаза, я вам обещаю, когда станут делить мой шиллинг! Вот бы на что посмотреть! – Он обернулся и поклонился Дженнифер. – А теперь, милорд…

– Подождите! – сказал Филип, отдышавшись и прикладывая ко рту кровоточащие костяшки пальцев. – Мне показалось, я видел вас тут совсем недавно. Откуда…

– Действительно, я был здесь, лорд Гленарвон. Позвольте представиться: Сэмюэль Хордер, эсквайр, к вашим услугам!

– Разве вы не присутствовали при том, как полковник Торнтон…

– Ах! – вздохнул мистер Хордер, снова низко кланяясь. – Будем справедливы к полковнику Торнтону! Он желал, чтобы вас побили по всем правилам. А меня, Сэмюэля Хордера, с вашего позволения, назначили рефери.

– Но где Торнтон сейчас? Что с ним случилось?

– Ах! Он осмотрительный джентльмен, лорд Гленарвон. Уж так ему хотелось посмотреть, как вас побьют, но он справедливо рассудил, что нельзя надолго отлучаться от стола Известной Персоны. Поэтому через некоторое время он скрепя сердце ушел. У полковника Торнтона не возникло сомнений в исходе схватки. Зато я…

Услышав наконец мольбы Дженнифер, Филип поднял жилет и сюртук и с трудом надел на себя. Он огляделся в поисках воротника и шейного платка, однако их нигде не было. Тогда он обратился к Дженнифер.

– Я знал, естественно, – заявил он, – что они готовятся так или иначе побить меня. Но я ненавидел Торнтона столь сильно, что мне было все равно. И тем не менее! Мне стало немного не по себе, когда я увидел Моггса.

Мистер Хордер хихикнул, и его густые брови поползли вверх.

– Вы, разумеется, встревожились, милорд?

– Встревожился? Это еще мягко сказано! В конце концов, я со школьной скамьи ни разу не дрался по-настоящему!

Возможно, сказалось влияние лунного света, однако с мистером Хордером и с Дженнифер вдруг произошла разительная перемена.

– Лорд Гленарвон, – заявил первый, – сейчас не время для шуток!

– Какие шутки? Я говорю правду!

– Да ведь вчера я собственными глазами видел, как вы уложили чемпиона Англии в его собственном тренировочном зале!

– Что?!

– Вы не помните, милорд?

– Я… был пьян, – наобум ответил Филип. Опьянение казалось достаточно веской причиной – во всяком случае, здесь почти все и почти всегда были пьяны.

– Джексон по кличке Джентльмен, – продолжал мистер Хордер, – давал вам урок бокса. Разумеется, дрались вы в перчатках, а не голыми руками. Ему не понравилась ваша стойка и то, как вы держите руки. Вы не соглашались. Тогда Джентльмен Джексон решил проучить вас, однако преуспел не больше Моггса.

– Мистер Хордер, – вмешалась Дженнифер, – если вы позволите, я все объясню…

– Мадам, – возразил Хордер, снова низко кланяясь и снимая шляпу, – Джону Джексону всего двадцать пять лет. Его воодушевила победа над евреем Мендозой, хотя многие считают тот бой одним из самых грязных. Несмотря на все его «благородные» манеры, он может превращаться в настоящее чудовище. Так и вышло.

– И что же произошло?

– «Милорд, – говорит мистер Джексон, – не бойтесь дать сдачи: мне вы не повредите». В следующий миг он сидел на полу – заметьте, он не вырубился, но глаза у него так и выпучились. А вы… да, слегка навеселе – теперь я припоминаю! –стянули перчатки и вышли из зала, как будто действительно не знали, как вы туда попали.

– Но это невозможно! – возразил Филип.

– Лорд Гленарвон, – объявил мистер Хордер, позвякивая мелочью в карманах, – мы с вами можем заработать кучу денег, но сейчас я об этом говорить не стану.

Дженнифер снова попыталась вмешаться, и ее опять остановили.

– Джексон, – медовым голосом продолжал Хордер, – тяжелее вас фунтов на двадцать, а то и больше, и находится в прекрасной форме. Поскольку он – чемпион Англии, ему неприятно, что над ним смеются. У вас есть и другие – весьма высокопоставленные – враги. Очень скоро, лорд Гленарвон, вы окажетесь в большой беде. И когда вас постигнет несчастье, прошу вас, запомните мое имя: Сэмюэль Хордер, эсквайр. Меня всегда можно найти в пивной «Лев и ягненок» на Ву-берн-стрит, напротив Маквисс-Корт и «Друри-Лейн». Мадам, мое нижайшее почтение. Сэр, ваш покорный слуга.

Мистер Хордер в последний раз поднял и снова надел на голову свою треуголку.

Пан провожал задумчивым взглядом уходящего прочь мистера Хордера, самодовольного низенького толстяка с лицом Купидона. Он завернул за восточный угол дворца Карлтон-Хаус и, насвистывая, пропал из вида.

А Филип посмотрел на Дженнифер.

– Да, – сказала она в отчаянии, – ты даже сейчас не можешь ничего вспомнить, не так ли? Все потому, что ты настолько ненавидишь это занятие, что твой разум отказывается фиксировать его.

– Дженни! Послушай! Неужели ты говоришь о…

– Ты пытался мне обо всем рассказать раз двадцать. Но не мог. Пришлось все выяснить самой. И всякий раз мне приходилось смотреть, как ты дерешься. Это было ужасно. Но все лучше, чем сидеть дома и ждать, боясь, что тебя искалечат!

Филип молчал – говорить он был не в силах.

– Ты хотел быть историком, и у тебя было для этого время. Разумом, мой милый, ты решил, что профессиональный бокс – единственный способ получить желаемое. И вот именно потому, что ты презирал бокс, ты трудился и тренировался как никто другой. Именно потому, что ты презирал драки, ты нападал на каждого противника так, словно хотел его убить. Через месяц, если бы какая-то сила не подхватила нас и не забросила в прошлое…

– Да?

– Через месяц, – продолжала Дженнифер, – ты, вероятно, стал бы чемпионом мира в среднем весе!

Налетел легкий ветерок, листва на деревьях зашуршала. К югу от них, почти на пустынной Мэлл, доносилось шарканье ног носильщиков, тащивших портшез. Дженнифер схватила его за руки.

– С тобой, Филип, – добавила она, – невозможно жить спокойной, размеренной жизнью. Ты либо на небесах, либо в аду. И там же должна находиться женщина, которая тебя любит.

Он заключил ее в объятия, смутно сознавая, насколько он всклокочен и растрепан, и крепко прижал к себе.

– Не то чтобы я возражала, – продолжала Дженнифер, – нет. Только… там, в столовой, сейчас все настроены против тебя. Они думают, что, ради их собственной безопасности, тебя надлежит посадить в тюрьму или убить на дуэли. И если никто другой, то уж полковник Торнтон непременно постарается отправить тебя на тот свет!

– Точно, клянусь Богом!

– Ах, Филип!

– Какие еще у меня имеются пороки? – осведомился он с язвительной вежливостью.

– У тебя легкий характер. Пожалуй, даже слишком легкий. Тебя можно назвать легкомысленным. Однако ты не выносишь, если тобой командуют или порываются руководить. Если кто-то пытается помыкать тобою, ты приходишь в бешенство. А мне от всего от этого легче не становится.

– Дженни, мне очень жаль! – оборвал ее Филип. – Я не должен был так говорить. Но я вижу, что у тебя на душе что-то еще. В чем дело?

– Ни в чем. Совершенно ни в чем! Но та ужасная женщина…

– Хлорис? О!

– Почему ты говоришь «О!»? – вскричала Дженнифер, вскидывая голову. – Ты бы, не задумавшись ни на минуту, переспал с нею! Ведь так?

– Откровенно говоря, действительно так. Погоди, не убегай. Послушай меня! Все слишком сложно, мне трудно тебе объяснить.

– Пусти меня!

– Нет! Но если я когда-нибудь и переспал с ней, Дженни, я лишь убедился в том, что Хлорис на самом деле холодная, как рыба, какой я ее и считал! И хотя я думаю, что мы с тобой общались по-другому, готов поклясться, что ты не такая и никогда такой не будешь.

Наступило молчание. Вскоре Дженнифер, подобно всем сестрам Евы, повела себя в высшей степени непоследовательно.

– Тогда почему ты не встретишься со своими врагами лицом к лицу? – воскликнула она. – Полковник Торнтон сейчас в столовой. Нет, он не хохочет, а просто улыбается, представляя, как ты сейчас валяешься в грязи, избитый до полусмерти. Ступай туда, распахни дверь пошире и объяви ему, куда он может убираться вместе со своим вызовом!

– Нет.

– Почему же?

– Потому что я не люблю дешевки. Если победил, молчи. Не злорадствуй!

– О боже! – Дженнифер изумленно воззрилась на него. – Когда же ты перестанешь быть джентльменом? Особенно… со мной? Я тебя ненавижу!

Она снова попыталась вырваться и убежать, но он ухватил ее за запястье и остановил на бегу.

– Ненавидь меня сколько хочешь, но сейчас…

– Я тебя не ненавижу. Ты это знаешь. Но иногда мне хочется тебя убить!

– Причем одним ударом? Перестань, Дженни. Я пытаюсь тебя развеселить!

– Ты… стараешься ко мне подольститься?

– Разумеется! Ненавидь меня сколько хочешь, особенно сейчас, но вспомни, что мы с тобой не в двадцатом веке, и выражайся осторожнее в присутствии посторонних. Нам нужно немедленно уходить отсюда.

– Как?

– Через дом. Там наши плащи и накидки.

– Филип! Твой воротник и галстук! Не желаю, чтобы тебя застали в таком виде!

Он отпустил несколько замечаний о пропавших воротнике и галстуке, которые привели бы в ужас Королевское общество галантерейщиков. Дженнифер, только что негодовавшая

против его небрежного вида, сразу сделалась кроткой как овечка.

– Что же касается всего остального, – продолжал он, – Хопвит и миссис Поппет, видимо, уже прибыли в наш загородный дом. Сейчас, должно быть, почти полночь. Сомневаюсь, что меня попытаются арестовать уже сегодня.

– По-твоему, тебя арестуют?

– Скорее всего. Но сегодня – вряд ли. Они все еще сидят за столом. Мы должны незаметно проскользнуть мимо дверей. Пошли – тихо!

Дженнифер приложила руку ко рту: с трех сторон эркер-ного окна из-за пунцовых занавесей с золотыми шнурами, уложенных тяжелыми складками, на улицу пробивался яркий свет. Однако у них не было другого выхода. Приходилось рисковать.

Нижний вестибюль, увешанный портретами его королевского высочества кисти художников голландской школы, был пуст, если не считать высокого лакея. Лакей в белом парике, в красной с золотом ливрее, пышно разукрашенной и отмеченной плюмажем цветов принца, собирал огарки и зажигал новые свечи.

Слева, из-за закрытых дверей столовой, доносились громкие голоса и неразборчивый рев. Раздув восковый фитиль, лакей сурово оглянулся на вошедших и бесшумно двинулся к ним. Когда он заговорил, губы его почти не шевелились, однако слова внушали надежду.

– Благослови вас Бог, сэр! Вы воздали ему по заслугам. Филип вопросительно мотнул головой в сторону черных

с золотом дверей.

– Через минуту-другую, – продолжал чревовещать лакей, – они запоют. Шерри потребует фортепиано, а его королевское высочество – виолончель: он будет исполнять соло. Они поднимутся в музыкальный салон наверху…

Особого призыва к пению не потребовалось. Гости глухо застучали рукоятками ножей по столу; гул нарастал. И вот надо всем возвысился богатый тенор мистера Шеридана, который затянул самую веселую песню собственного сочинения, вошедшую в «Школу злословия»:

За робкую деву пятнадцати лет, За вдову, что на пятом десятке…

К нему присоединялись другие голоса и подтягивали:

За роскошную даму, затмившую свет, За живущую в скромном достатке, – Дайте вина, Выпьем до дна! Клянемся, что этого стоит она!

И все голоса, за исключением самого мистера Шеридана, затянули второй куплет:

За красотку…

– Слышите? – почти не шевеля губами, осведомился лакей. – Вам лучше поторопиться, сэр. Им уже все известно…

– Об исходе драки?

– Да, да. Его королевское высочество отправил майора Хангера наблюдать.

– Но я не видела майора Хангера! – прошептала Джен-нифер.

– Возможно, и так, мисс. Но он был там. Вернулся и распахнул двери так широко, что я все слышал. «Сэр, – закричал он во все горло, – Гленарвон побил Молота и послал его в нокаут!»

– И что они сказали?

– Ничего, сэр. Все вроде как окаменели – кроме красивой жены вашей светлости. Она встала и как будто хихикнула. «Разве я вам не говорила?» – спросила она, а сама все время поправляет прическу. Тут двери закрылись.

Дженнифер всплеснула руками.

– Видите, сэр? – продолжал лакей-чревовещатель, бесстрастно глядя поверх их голов. – Они ждут, что вы вернетесь. Вы не сможете уйти до тех пор, пока сам принц не решит, что пора расходиться, – так будет не по этикету. Вам лучше поторопиться.

– Да, конечно! Позволено ли мне потребовать свою карету, если она окажется здесь?

– Предоставьте дело мне, сэр. Следуйте за мной. Я… Двойные черные с золотом двери открылись и тихо закрылись. В вестибюль вышел мистер Ричард Бринсли Шеридан.

Сердце Филипа готово было выскочить из груди, но он все же оглянулся на него. Жесткие волосы мистера Шеридана, связанные на затылке довольно засаленным обрывком ленты, поднялись дыбом, словно от ужаса. Вытащив из жилетного кармана записку, свернутую шариком, он бросил ее к ногам Филипа. Бумажка упала на ковер.

Потом Шеридан повернулся и снова вошел в столовую.

Все услышали его крик:

– Ваше королевское высочество! Они еще не вернулись!

– Сэр! – прошипел лакей.

Они торопливо взбежали по лестнице, устланной ковром. Дженнифер прильнула к Филипу, а впереди с невозмутимым видом шествовал лакей. Филип развернул записку. Он так и не узнал, где мистер Шеридан раздобыл перо и чернила.

«Вы меня буквально потрясли, – гласила кое-как нацарапанная записка. – Будьте завтра с утра в «Друри-Лейн» и верьте мне. Ш.».

На верхней площадке стоял Брэнли, знаменитый старший лакей, каждое слово, каждый жест которого, как говорили, воспроизводили слова и жесты его хозяина. Такой же полный, облаченный в тугую пунцовую с золотом ливрею, он с важным видом стоял на верхней площадке лестницы – словно только что взял невидимую понюшку табаку из элегантной невидимой табакерки.

– Карету лорда Гленарвона, мистер Брэнли, – заявил лакей с невозмутимым лицом. – Внезапное недомогание…

– А! – пробормотал мистер Брэнли с едва заметной тенью улыбки. – Очень, очень жаль, милорд. Полагаю, скоро противнику вашей светлости станет легче – при помощи уксуса и жженых перьев. Карету лорда Гленарвона!

Повинуясь его еле заметному кивку, другие слуги бросились за его шляпой и плащом, за накидкой Дженнифер. У двери Филип остановился и оглянулся на лакеев.

– Я ваш должник, – заявил он и добавил, – джентльмены! Они и глазом не моргнули, и мускулом не шевельнули.

Однако он почувствовал исходящую от них доброжелательность, ощутимую, как рукопожатие. Снаружи громогласный Биг-Бен, привратник, провозгласил о прибытии кареты лорда Гленарвона.

Накинув на себя плащ и зажав треуголку под мышкой, Филип очутился в портике, продуваемом ветрами. В скобах на стене фасада все так же горели, шипя, факелы, ночь полнилась призраками.

Дженнифер подняла голову.

– Не смейся надо мной, – тихо сказала она. – Но я ее убью, клянусь, я ее убью, если сегодня, именно сегодня…

– Дженни!

– Если именно сегодня она тебя добьется. Клянусь, Фил!

– Ты не должна говорить так. То, что ты рассказываешь обо мне и о моей прошлой жизни, кажется таким нелепым!

– Но это правда. Твой отец с детства учил тебя боксу, хотя я не помню, кем был твой отец. Ты многому научился в Кембридже. А в армии тебя, что называется, «открыли».

– А ты, Дженни… Кто ты такая?

– Не помню.

– Совсем ничего не помнишь?

– Нет. Но беда, несчастье гонятся за тобой по пятам – как и в нашей другой жизни…

Снаружи, у ворот, перед внешней колоннадой, двое часовых-гренадеров отсалютовали им мушкетами. Тяжелая карета, украшенная гербом Гленарвонов – звезда и сокол, – проехала через внешние ворота, с грохотом прокатила по подъездной аллее и остановилась у парадного входа. Багаж разместился на крыше.

Один из двух форейторов соскочил с запяток и растворил перед ними дверцу. Филип увидел улыбающееся лицо старого Хопвита. Миссис Поппет, похрапывая, спала в уголке.

– Беда, приключившаяся с нами, – сквозь зубы сказала Дженнифер, – связана с убийством.

– С убийством!

– Да. Тебя обвинили в убийстве. Если бы это случилось здесь…

Хопвит ловко подсадил Дженнифер, а за ней и Филипа в карету. Потом сам, поклонившись, запрыгнул внутрь. Хлопнула дверца, щелкнул хлыст; они направились прочь из города, в поместье «Пристань», что за деревней Челси.

Вдали часы на башне Сент-Джеймского дворца начали бить полночь. Всего через три часа произошло убийство.

Глава 7. «Но я оставался верен тебе…»

Бамм! – глухо пробили часы над конюшней поместья «Пристань». Один удар – час ночи.

Филип находился в комнате на втором этаже, которая, по словам слуг, была его спальней, окна выходили на фасад дома.

Он сидел в очень маленькой оловянной ванне. Хопвит, прислуживавший ему, был очень разговорчив и весел – в отличие от самого лорда Гленарвона.

Прошла целая вечность, прежде чем нагрели и доставили наверх тяжеленные ведра с горячей водой. Ведра таскали бледные девушки, чьи лица, казалось, никогда не знали ни солнца, ни свежего воздуха. Вначале Филипу показалось, что он сварился заживо, но постепенно привык к воде. Зато мыло оказалось превосходным, несмотря на то что резко пахло духами и имело форму шара, отчего все время выскальзывало из рук и падало на пол.

– Надеюсь, – со значением спросил Хопвит, – воды вашей светлости достаточно?

– Да. Вполне.

– Хотя в ней полно микробов, милорд.

– Нет, они все сварились в кипятке.

– Прошу прощения, милорд?

– Не важно. – Филип дернул головой. – Хопвит! Слышите?

Он долго ждал этого. В ночной тишине ясно слышался цокот копыт и скрип колес на прибрежной дороге. Значит, вне всякого сомнения, возвращается Хлорис с леди Олдхем и служанкой Хлорис, Молли.

– Совсем скоро, Хопвит, – продолжал Филип, – начнутся упреки, обвинения и всякая пустая болтовня. Я встречу их относительно подготовленным.

– У вас есть еще по меньшей мере десять минут, милорд. Слышите, карета проехала мимо дома? Ее светлость, должно быть, отвозит домой полковника Торнтона в его собственное поместье, «Дубы», и только потом вернется. Полотенце, милорд?

– Бросайте. Я вытрусь сам, – заявил Филип. – Теперь что касается этой проклятой ванны…

– Милорд, позвольте оставить ее. Вода пригодится вам утром, поскольку вы, кажется, желаете принимать ванну каждый день.

– Вода? На завтра? Вы что, спятили?

– Простите, милорд…

– Пусть немедленно унесут ее, а завтра нальют свежего кипятка. Ей-богу, Хопвит!

Хопвит закрыл глаза.

– Как угодно вашей светлости. Пожалуйте ночную сорочку… нет, милорд, ее надевают через голову, и тапочки. Вот халат, уверен, он вам понравится. Как видите, хорошо простеган, а красный цвет вам очень идет. Что же касается пояса, позвольте, ваша светлость…

– Нет, черт побери! Я и сам могу завязать проклятый пояс. Я что, неразумный младенец?

В глубине души он понимал, что его раздражительность вызвана не близостью Хлорис и приближением неизбежного скандала. Как не вызвана она и разногласиями с Хопвитом, которые всегда проявлялись при мытье или одевании.

Филип был раздражен потому, что дом каким-то смутным образом был ему очень знаком. Он понял это сразу, когда карета подъехала к «Пристани». Дом из белого камня, еще не успевшего посереть, был расположен в глубине парка и представлял собой квадратную массивную постройку в георгианс-ком стиле, с тяжелыми колоннами над широкими ступенями, ведущими к парадной двери. Дом поразил Филипа не только тем, что он его знал, – впервые он испытал ужас.

Он стоял в собственной спальне, одетый в ночную сорочку и винно-красный халат, и подозрительно озирался вокруг. Его терзали дурные предчувствия.

По меркам 1770 года комната была большой и просторной, но ее освещала только одна свеча в стеклянном подсвечнике. Тени плясали на мебели красного дерева работы Шератона, по тяжелой старомодной кровати под балдахином на столбиках, которая вселяла неприятные мысли о клопах и прочих паразитах. От ванны, несмотря на яркий огонь, поднималось тягучее облако пара, обои с узором в виде молодой капусты отсырели.

Дженнифер, которая должна была сейчас находиться в месте, называемом и Хопвитом, и миссис Поппет «ванной», не подавала признаков жизни. Очевидно, ей этот дом ни о чем не говорил. Зато ему…

– Хопвит!

– Да, милорд?

– Я грубый и плохо воспитанный негодяй, как вам прекрасно известно.

– Позволю себе с вами не согласиться, милорд.

Дверь из спальни выходила на площадку второго этажа. Слева от Филипа находилась еще одна дверь; он отчего-то знал, что она ведет в его гардеробную.

Быстро подойдя к двери, он распахнул ее. В гардеробной также стояла мебель красного дерева работы Шератона. Там находилось и зеркало в полный рост – впрочем, при свете единственной свечи смотреться в него не было никакой возможности. Гардеробная была гораздо меньше спальни. Слева находилась перегородка, имеющая еще одну дверь.

– Хопвит, что за перегородкой?

– Еще одна комнатка, милорд, там сложена ваша одежда. А также кладовая, где хранятся сундуки, шляпные картонки и прочее.

Впереди в стене была очередная дверь. Филип подошел к ней, увидел, что дверь закрыта на деревянный засов, и потянул за него. Однако, когда он повернул ручку, оказалось, что дверь заперта с другой стороны.

– А там что?

– Будуар ее светлости. – Хопвит опустил глаза. – Она… ваша светлость вспомнит, что дверь была заперта с обеих сторон полтора года назад.

– А за ее будуаром?

– Спальня ее светлости, милорд. Филип повернулся к слуге.

– Хопвит, – сказал он со всей искренностью, – что вы скажете, если я вынужден буду признаться вам: все это – дьявольский и лживый маскарад? Само время растеряло шестерни и уплыло за гору? Что я – вовсе не лорд Гле-нарвон?

Хотя Хопвит по-прежнему стоял опустив голову, он улыбнулся тенью улыбки.

– Не скрою, – пробормотал он, глядя в пол, – с недавних пор вы ведете себя странно. Это все от учености – вы слишком много знаете. Но…

– Да?

– Если ваша светлость не боится подхватить простуду после того, как раскрылись поры от горячей воды…

– Я не склонен подхватить простуду! В чем дело? Кланяясь, Хопвит попятился назад, в спальню. Там он взял

незажженную свечу, стоявшую на оловянном блюде в шатком подсвечнике, на комоде у двери, ведущей на площадку. Он зажег свечу от лучины, вытащенной из трутницы, и, подняв свечу над головой, открыл дверь в коридор.

Филип, в халате и шлепанцах, шел впереди. В коридоре гуляли сквозняки; к неудовольствию Филипа, оказалось, что и здесь полным-полно призрачных воспоминаний.

Он не сразу разглядел темные портреты на стене – по два, по три между дверными проемами. В конце галереи, у самой лестницы, висела только одна картина. Хопвит поднял свечу повыше, и свет упал на потемневший холст в тяжелой деревянной раме.

Сердце Филипа едва не выпрыгнуло из груди.

Хотя он редко смотрелся в зеркало, ошибки быть не могло. Тот же лоб, нос, рот, подбородок, но главное – суровый и вместе с тем насмешливый рот. На голове сидел длинный и тяжелый подбитый парик, увенчанный расшитой треуголкой. Под шейным платком тускло блестел нагрудник кирасы.

– Это ваш дедушка, – сказал Хопвит, – второй граф Гле-нарвон. – Хопвит поднял свечу повыше. – Он сражался во Фландрии с Великим герцогом, милорд, и очень отличился при Уденарде. Его прозвали Забияка Джек.

– Но это невероятно!..

– Мальчиком, – продолжал Хопвит, – я видел, как он скакал домой по улицам Лондона после той кампании, которой завершилась долгая война. Я видел, как он скакал, а барабаны и флейты исполняли марш «Британские гренадеры». Даже самого герцога Мальборо приветствовали не так бурно, потому что народ терпеть не мог его сварливую жену. А Джека Клаверинга любили все. Он с такой же готовностью отшвыривал прочь куртку, чтобы побиться на кулаках с каким-нибудь грузчиком, как обнажал клинок, чтобы биться на дуэли с каким-нибудь генералом. Его кошелек был открыт для всех, как и его сердце. Благодарю Господа, милорд, что ваш дедушка возродился в вас!

Филип уставился в пол. По какой трагической, необъяснимой ошибке этот верный старый слуга так привязан к самозванцу?

– Хопвит! Перемирие!

– Умоляю простить меня, милорд, – отвечал Хопвит не оборачиваясь, – за ту смелость, какую я на себя беру. Но вот здесь, в углу портрета, его герб и девиз: «Et ego ad astra» – «И я к звездам». Милорд, отныне это и ваши герб и девиз!

Пламя свечи танцевало на сквозняке.

Ни Филип, ни Хопвит не слышали, как внизу по гравию загрохотали колеса. Только когда восковые свечи осветили нижний вестибюль, когда отперли парадную дверь и откинули с нее цепочку, когда послышалась тяжелая поступь леди Олдхем, Филип и его слуга вздрогнули и очнулись.

– Черт меня побери! – загрохотала снизу леди Олдхем. – Я старая карга, милая моя, и не люблю всю эту суету. Хочу в постель!

– Сейчас, леди Олдхем, – пропело спокойное и ленивое контральто Хлорис. – Молли позаботится о вас после того, как прислужит мне.

Неверной походкой, задыхаясь и спотыкаясь, леди Олдхем начала подниматься по дубовой лестнице.

– Ну и ну! – восклицала леди Олдхем. – Нечего сказать, лакомый кусочек для газетчиков! Наш душка-принц в ярости, чтоб мне расцарапаться до крови (и это не просто фигура речи–я где-то подцепила парочку блох). Но ваш муженек, дитя мое! Черт меня побери, если он не разгромил Бристольского Молота, не расплющил его в лепешку. Слыхала я, то же самое он вчера проделал с Джоном Джексоном. Вы гордитесь им, а?

– Он действительно кое в чем преуспел. – Голос Хлорис

– оставался таким же холодным. – Однако грубость и неуважение, проявленные по отношению к принцу Уэльскому, не так легко простить!

Филип снова почувствовал, как его душит злоба.

Вот над перилами показалась голова лакея в серой с золотом ливрее – цвета Гленарвонов; он пятился, неся канделябр с пятью свечами. Затем появились страусовые перья, выкрашенные в пунцовый и желтый цвет; они криво болтались на голове леди Олдхем. За ними – прямые белые перья Хлорис, которая успела заново набелить и нарумянить лицо, восстановив красоту; хорошенькое, свежее личико Молли и еще одно хорошенькое личико служанки, чье имя Филип не мог вспомнить.

Хопвит, низко поклонившись, передал свечу Филипу. Затем быстро заскользил по коридору и исчез в спальне своего хозяина.

Держа в руке свечу, Филип не спеша направился к лестнице, навстречу жене и ее гостье.

– Лопни мои глаза! – вскричала леди Олдхем и зашлась в таком приступе хохота, что скоро изнемогла и схватилась за бока. – Вот и сам Том Фигг! Вижу, на вас нет ни царапинки! Как же вам удалось разделаться с ними, молодой человек?

– Боюсь, – улыбнулся Филип, – вам следует расспросить мою жену.

Хлорис не обратила на него никакого внимания.

– Трина! – резко позвала она вторую служанку, не такую хорошенькую, как Молли, которая попыталась присесть на ступеньках лестницы. – Камин разожжен? Постели постелены и согреты?

– Надеюсь, в них нет насекомых? – подозрительно осведомилась леди Олдхем. – Я уже подцепила пару блох либо в Карлтон-Хаус, либо в карете. Нужно, чтобы их нашли и раздавили. Мне еще вшей не хватало!

– Искренне заверяю вас, – ровным голосом отвечала Хлорис, – что ни в одной постели под нашим кровом вы не найдете мерзких насекомых.

– Это смотря кого называть мерзкими насекомыми, любовь моя, – заметил Филип. – Вот, скажем, если бы здесь провел ночь полковник Торнтон…

– Трина! – взвизгнула Хлорис так резко, что Трина, пытавшаяся присесть поудобнее, едва не полетела вниз по лестнице.

– Да, миледи?

– Все ли сделано, как я приказала?

– Да, миледи.

– Хорошо. Холдсуорт! – Хлорис повернулась к лакею с канделябром. – Проводите леди Олдхем в Голубую комнату. Трина, ступайте с ней. Молли, вы тоже можете пойти. Но умоляю, возвращайтесь скорее – мне нужно натереть виски одеколоном. Вы еще чего-нибудь желаете, леди Олдхем?

– Хм! – заявила почтенная старушка, опуская уголки широкого рта. – Разве что пинту подогретого кларета? Чтобы слаще спалось…

– Трина! Немедленно отправляйтесь на кухню и принесите леди Олдхем пинту подогретого кларета. Проследите, чтобы он был достаточно горячий и там были пряности. Это все.

Возглавляемая лакеем в серой с золотом ливрее, освещаемая пятью язычками пламени, процессия направилась в другую половину дома и скрылась из вида.

Хлорис прошла следом два-три шага, но остановилась и повернула обратно. Филип поставил свечу в оловянном подсвечнике на плоскую стойку перил. Только слабый язычок пламени прореживал плотный мрак, в котором гуляли сквозняки.

Хлорис подошла так близко, что он мог бы дотронуться до нее; светло-карие глаза смотрели на него в упор.

– Филип, ты дурак, – сказала она изменившимся голосом и опустила взгляд. – Но безумства такого рода… не вызывают у меня отвращения. Ты понимаешь?

– Нет.

– Нет? Поцелуй меня. – После паузы она яростно зашипела: – Нет! Не так! Ближе! Ах!

Он ненавидел ее, да, он ее ненавидел. Ненавидел от всего сердца. И все же, когда она была рядом…

Через минуту-другую Хлорис высвободилась и отпрянула. Она тяжело дышала, ноздри у нее раздувались. Она снова впилась в него взглядом:

– Я лягу с тобой, Филип. Знаешь, почему?

– Да. Из чистого любопытства.

– Нет! Ты снова ошибся и снова оказался в дураках. Я почти влюблена в тебя, и мне это не нравится.

– Неужели вы воображаете, мадам, будто вы нравитесь мне? Но есть некоторые вопросы, которые нам нужно обсудить и разрешить. Причем сегодня.

– Нет! – быстро ответила Хлорис. – Не сегодня! А потом… да, причем как можно скорее! Но только не сегодня, не в эту ночь. У меня есть на то причины!

– Я не говорю о том, чтобы вместе лечь в постель, мадам. Я говорю о вопросах, которые мы должны обсудить.

– Вот как? – прошептала Хлорис, удивленно поднимая изогнутые брови. – Полагаю, здесь ваша постельная?

– Моя – кто?

– Ваша подружка-потаскушка. Резвушка Джейн, готовая на все!

Тут Филип совершил поступок, о котором и не помышлял бы в другой жизни. Размахнувшись, он со всей силы ударил Хлорис по лицу – так, что она отлетела к стене и упала на колени.

Как только он ударил ее, дверь в Голубую комнату открылась, и Холдсуорт, лакей, направился к ним с высоко поднятым канделябром. Скорее всего, он все видел, но даже не взглянул в их сторону. Как лунатик, он начал спускаться вниз.

Хлорис вскочила на ноги и проворно подняла юбки, чтобы проверить, не порвались ли на коленках чулки. Затем она подбежала к Филипу, и рот ее разъехался в непритворной улыбке.

– Неужели ты вообразил, – проговорила она, тяжело дыша, – что я злюсь за то, что ты меня ударил? Нет, нет, нет! Я восхищаюсь твоей силой. Как жаль, что ты не бил меня раньше. А сейчас – один последний поцелуй!

– Черт тебя побери, я сказал…

– Ну же!

Вырвавшись, Хлорис быстро побежала к двери своего будуара.

– Завтра ночью! – тихо воскликнула она, оборачиваясь. – Неужели я побоюсь какой-то соперницы, Филип, раз ты был со мной?

Дверь закрылась. Он услышал, как деревянный засов скользнул в гнездо. Филип смущенно посмотрел на нелепую маску, которая, казалось, образуется из пламени. Подняв канделябр, он пошел в свою спальню, открыл дверь и с грохотом захлопнул ее за собой.

В спальне был Хопвит, протянувший руки к огню; ночной ветер завывал за окном и бился в стекло.

– Хопвит, в доме есть табак или бренди?

– Милорд, – отвечал потрясенный Хопвит, – есть и то и другое, и в немалом количестве. Но я не знал…

– Когда я тренировался, – загадочно и с горечью заявил Филип, – мне было запрещено и то и другое. Теперь я хочу пить и курить – и побольше.

– Насколько мне известно, у вашей светлости нет трубки. Однако, если вы соблаговолите взять одну из моих…

– Да, это будет для меня большая честь. Принесите!

Хопвит поспешил прочь, а Филип опустился в кресло красного дерева у камина. Хотя кресло было твердым, как камень, если не считать зеленой шелковой подушки, он начинал привыкать к мелким неудобствам. Теперь, когда Хопвит унес канделябр, только один огонек еле мерцал в стеклянном подсвечнике в сырой и душной спальне с сырой, несмотря на грелку, постелью.

Дверь тихо отворилась, и вошла Дженнифер.

На ней были шлепанцы и шелковый стеганый халат с высоко поднятым воротом. Каштановые волосы ниспадали на плечи. Левая рука была плотно прижата к груди; она не смотрела на него.

Разжав руку, она протянула ему кольцо – маленький сверкающий ободок, усыпанный мелкими бриллиантами. Дженнифер переложила кольцо в ладонь правой руки. Филип подскочил с кресла.

– Вот что я нашла в моем багаже, – сказала она. – Я должна была надеть его, когда… В общем, я была так потрясена, что вспомнила кое-что. Ты помнишь, когда ты его купил?

– Нет!

– Примерно семь недель назад. – Дженнифер по-прежнему не смотрела на него. – На следующее утро после того, как ты дрался с тем французом в Харрингее. Я не могу вспомнить его фамилию, но он обладал и европейским, и британским титулом, и ты отправил его в нокаут во втором раунде. На следующий день, когда мне все еще надо было притворяться, будто я не знаю, что ты профессиональный боксер, я пошла с тобой к Гарленду на Риджент-стрит. Ты не говорил, что купил обручальное кольцо, просто сказал, что хочешь сделать мне подарок. Возьми его, Фил. Оно мне не нужно.

По-прежнему не глядя на него, она положила кольцо на комод у двери. Кольцо слегка звякнуло о твердую поверхность.

– Если тебе нужна та женщина, – продолжала она, не поднимая головы, – бери ее.

– Но я не…

– Ах, Фил! Уверена, именно так ты и думаешь. Ты готов поклясться, что она тебе не нужна, и искренне веришь в это. Но в душе ты думаешь по-другому.

Дженнифер переменила тему. Она чуть разжала пальцы левой руки и посмотрела на что-то зажатое у нее в кулаке.

– Другое кольцо, – сказала она, – я бы хотела сохранить.

– Что за другое кольцо?

– Прошу тебя! – воскликнула Дженнифер, сжимая кулак, как будто боялась, что он отберет то, что там лежит. – Оно не такое ценное, как второе. Просто оно мне дорого. Ты подарил его мне… по-моему, вскоре после нашей первой встречи – на память. Там даже есть маленький герб…

– Герб? Какой герб?

– Ничего особенного, – ответила Дженни. – Там почти ничего не видно. Только звезда, какая-то птица и латинский девиз: «И я к звездам». И я была там, Фил! Была!

Чувствуя, как к горлу подступил комок, Филип быстро отвернулся. Когда он повернулся, снова заслышав какой-то шум, дверь уже закрылась – Дженнифер ушла.

Он шагнул за ней, но остановился. Пока рано говорить ей о своих планах, как он решил навсегда избавиться от Хлорис!

Обручальное кольцо ехидно посверкивало бриллиантами с комода. Филип выдвинул верхний ящик и закинул туда кольцо – подальше с глаз, – при этом углядев пыльный продолговатый прямоугольный футляр, обитый серой с золотом кожей. Он помнил, что серый с золотом – фамильные цвета рода Гле-нарвон.

Футляр, видимо, принадлежал молодому и подающему надежды человеку. По крышке бежали позолоченные буквы: «Филип Маддерн Клаверинг». В тот же миг, как он тронул крышку, приоткрылась завеса памяти, воскрешая картины другой жизни: гул мужских голосов, яркий свет, белая афиша… Воспоминание исчезло. В футляре на подкладке из красного бархата лежала пара дуэльных пистолетов с маленьким шомполом между ними.

Филип захлопнул крышку – послышался тихий щелчок.

Он действительно лорд Гленарвон! В своей другой жизни – когда бы она ни протекала – он был девятым или, возможно, десятым графом. В его жилах, несмотря на всю его подлинную или вымышленную ненависть к боксерскому рингу, течет кровь Забияки Джека Клаверинга. И он гордится своим предком!

В голове у него завертелись американские афиши: «Фил Маддерн против Эла Росси! Чемпионат мира в среднем весе!»

Et ego ad astra!

– Благородный девиз, милорд, – ворвался в его мечты голос Хопвита, – но подобает ли выкрикивать его во весь голос в такой поздний час?

– Я что, кричал вслух, Хопвит?

– Боюсь, что так, милорд.

Хопвит торжественно вошел в комнату, неся большой поднос, на котором находились чаша с табаком, три длинные трубки, графин бренди, кувшин с водой, тяжелый бокал без ножки и стакан со свернутыми бумажными фитилями для раскуривания трубок. За ним маячили землистые лица двух кухонных девушек, которым предстояло унести ванну.

С видом завоевателя Хопвит придвинул одной рукой круглый стол красного дерева к самому креслу, как будто стол вовсе ничего не весил. Ловко накрыл столешницу белой скатертью, на скатерть поставил поднос и отступил на шаг, довольный проделанной работой.

– Все ли в порядке, милорд?

– Прекрасно, замечательно! Хопвит, у меня есть деньги?

Хопвит, пристально наблюдавший за двумя прислужницами, возившимися с ванной, хлопнул в ладоши, чтобы те шевелились быстрее.

– Деньги, милорд? При вас – нет. Из-за вашей… рассеянности, как вы помните, ее светлость приказали мне носить ваш кошелек.

– Неужели? – переспросил Филип тоном, не сулившим ничего хорошего. – Завтра же вернете кошелек мне. А пока дайте каждой из служанок по кроне.

– По кроне, милорд?!

– Что, мало? Ну, тогда дайте им…

– Милорд! – Потрясенный Хопвит едва не упал на колени. – Им на двоих и четырех пенни слишком много! Ее светлость прекрасно знает цену деньгам и полагает, что…

– То, что полагает ее светлость, в моем доме больше значения не имеет. Вам ясно?

– Да, милорд.

– Отлично! Делайте, как я приказал, а себе возьмите сколько сочтете нужным. Спокойной ночи, приятных снов. Вот и все.

Филип снова остался один.

И табак, и глиняные трубки не внушали доверия, не говоря уже о воде. Он вынул пробку из графина, налил себе полбокала бренди, отпил глоток – и едва не задохнулся: во рту горело, дыхание перехватило, глаза наполнились слезами. Постепенно бренди оказало свое действие: в желудке стало тепло и приятно. Филип растянул губы в улыбке и медленно допил бренди до конца.

Обойдя кресло, он выбрал длинную и тяжелую кочергу. Все так же безрадостно улыбаясь, он подкинул ее в руке. Затем направился к двери, соединяющей спальню с гардеробной.

В гардеробной было темно, если не считать одинокой свечи в стеклянном подсвечнике. Хлорис, наверное, в своем будуаре, за запертой на засов дверью, а может быть, в спальне за будуаром.

Филип подергал ручку, повернул ее. Закрыто. Но Хлорис, без сомнения, там. Когда ручка повернулась и заскрипела, он услышал шорох и скрип, доносившийся со скамьи подле туалетного столика.

– Кто там? – послышался шепот.

– Ваш муж, мадам. Откройте дверь!

– Нет! – ответил ее голос, как будто испуганно.

– У меня, – продолжал он, – крепкая, прочная кочерга. Либо вы, мадам, откроете дверь, либо я разобью ее вдребезги. Выбор за вами.

– Нет! Нет!!! Уходите! Вы что, с ума сошли? Сосновая дверь казалась не слишком прочной.

Филип примерился справа. Кочерга с грохотом ударила по верхней филенке – в крошечной комнатке как будто разорвалась граната. Щепки полетели во все стороны, дверь зашаталась, заходила ходуном.

Филип поводил кочергой в проломе.

– Еще один-два удара, и все. А потом…

– Нет! Перестаньте! Я открываю!

Шорох шелковых юбок; он услышал, как отодвигается засов, потом каблучки застучали прочь. Когда Филип ворвался в будуар жены, там никого не было Он успел вовремя и заметил, как взметнулась шелковая ночная сорочка и исчезла за дверью, ведущей в спальню Хлорис.

– Вам нечего бояться! – сухо сказал он. – Я просто демонстрировал, мадам, что мои намерения серьезны. Если… – Он шагнул через порог спальни – дверь была открыта – и замер в изумлении.

Комната была большая и просторная, как и его собственная спальня, хотя и перенасыщенная позолотой, зеркалами на стенах, оклеенных малиновыми обоями, и муслиновыми оборками на шторах. Тяжелый приторный запах напоминал о лавке парфюмера. Все флаконы с духами были открыты. Почти все пространство спальни занимала огромная кровать; полог был отдернут, и по обе стороны в канделябрах горели восковые свечи. Слева от кровати висел тонкий красный шнурок колокольчика.

Однако Хлорис здесь не было.

Вместо нее, отпрянув в ужасе, широко распахнув карие глаза, стояла женщина в шелковом пеньюаре с таким коротким подолом и таким низким вырезом, что нужны были длинные лямки, чтобы удерживать на ней это сооружение. Темно-каштановые волосы ее были уложены в такую же прическу, как у Хлорис.

– Не бейте меня! – вскрикнула она, пятясь и едва не падая на кровать. – Я не виновата! О боже, не бейте меня!

Перед ним была Молли, горничная Хлорис.

Глава 8. «Ему придется уклониться»

Филип застыл в изумлении. Вдруг ему вспомнились события недавнего вечера.

Он видел вместе Хлорис и Молли в будуаре Хлорис в доме леди Олдхем в Лондоне. Тогда еще он смутно отметил про себя, что жена и служанка чем-то похожи между собой. Они одного роста, у них похожие голоса, интонации, даже манера говорить. Теперь он видел, что и фигуры у них похожи.

Если бы Молли приказали изображать Хлорис, – отвечать вместо нее из-за двери или мельком показываться в окне, – она бы обманула кого угодно.

А Хлорис получала свободу… для чего?

Филип не слышал, насколько резким и убийственным стал его голос.

– Где моя жена?

Полные слез глаза Молли, огромные от страха, скосились вбок.

– Она… ее здесь нет.

– Я это заметил. Где она?

– Милорд, она уехала за границу.

– Уехала за… О! Ты хочешь сказать, что она уехала из дома?

Даже самое забитое существо, загнанное в угол, способно нанести ответный удар. Молли заговорила простонародным языком с легким ирландским акцентом, забыв о благородном произношении.

– Конечно, а чего вы хотели? Дьявол вас разбери! Бить будете? Мне не впервой терпеть обиду за хозяйку! – Она опустилась на край кровати, потом упала на бок и залилась слезами.

Филип смерил ее взглядом и оглянулся через плечо. В будуаре горело несколько свечей. На ярко освещенном туалетном столике времен королевы Анны, под зеркалом, стояли флакон со свинцовыми белилами, пудреница, «заячья лапка» для румян и прочие безделушки. Оставшись одна, Молли стала мазаться косметикой Хлорис и воображать себя Хлорис!

Филип зашарил в темноте. Здесь, в спальне, было еще более душно, поскольку в камин бросили надушенные пастилки. Ему удалось найти чашу и кувшин с водой. Вода была затхлая, но он решил, что сойдет и такая.

Прихватив полотенце, он подошел к кровати:

– Сядь, Молли!

Молли, все еще рыдая, вздрогнула, но рискнула открыть один глаз.

– Коли вы меня побьете…

– Я не собираюсь бить тебя, Молли, или вообще обижать. Сядь.

Молли села так резко, что обе бретельки ее ночной сорочки упали с предсказуемым результатом. Пылая от смущения, она поспешила поправить их. Филип деликатно отвел глаза в сторону и поставил чашу с водой на пол.

– Милорд! Зачем вам вода?

– Молли, ты знаешь, для чего женщины покрывают лицо тонким слоем белил, а потом припудриваются сверху?

– Как для чего? Так модно!

– Не совсем. Они мажутся белилами, а потом присыпают сверху пудру, потому что пудра скрывает следы оспы. Но твое лицо не обезображено оспой, как и лицо моей жены. Свинцовые белила очень ядовиты – от них на коже появляются нарывы и фурункулы. Не дергайся, Молли. Сейчас я смою всю эту дрянь с твоего лица.

Внезапно Молли подалась вперед и крепко схватила его за руку. Голова ее по-прежнему была опущена.

Филип заставил ее поднять лицо, но она закрыла глаза. Поскольку он старался не сделать ей больно, умывание продолжалось довольно долго.

– Милорд! – прошептала Молли, не открывая глаз.

– Да?

– Вы мне нравитесь, – призналась Молли. – Вы мне нравились, даже когда говорили, что у вас не все дома. Я всегда знала, что вы не дурак; я говорила ее светлости, что вы хороший человек. Да только прежде я и не догадывалась, почему вы мне так глянетесь. Потому что…

– Посиди спокойно, хорошо?

Закончив умывать ее, любуясь посвежевшим и хорошеньким личиком, Филип протянул девушке полотенце, чтобы та вытерлась. Но Молли продолжала говорить даже из-за полотенца.

– Я держала рот на замке… И никому не говорила… Всякий раз, как мы переезжали сюда, она… Да взгляните сами!

Она показала на громадный платяной шкаф, занимавший всю западную стену спальни и оклеенный малиновыми обоями. Филип сразу понял, что шкаф этот с секретом – дверца у него шла по узкой стенке и смотрела на юг.

– Потайная лестница? – спросил он.

– Вот именно. Бывает, ее внизу поджидает лошадь, иногда она ходит пешком. Но каждую ночь она потихоньку выбирается из дому, бегает к любовнику и милуется с ним до самого утра. Милорд, я честно хотела все вам рассказать, только боялась сделать вам больно!

Чаша с водой задрожала в руках Филипа.

– Ты действительно считаешь, – сквозь зубы процедил он, – что поведение моей жены способно причинить мне боль?

– О, вам только кажется, что нет, но я наблюдала за вами. Я знаю!

– Посмотрим!

– Она думает, – вскричала Молли, отшвыривая полотенце, – что она очень умная! Но в «Пристани» про нее всем известно: и кухарке, и Холдсуорту, и всем! Помяните мое слово, она сама нарочно распускала о себе слухи. А вот в Лондоне про ее шашни с полковником Торнтоном ни одна душа не знает.

Филип оторопел.

– С полковником Торнтоном? – повторил он.

– Ну да, а с кем же еще? Она с ним крутит уже полтора года. Ну и потешались же над вами миледи и полковник у вас за спиной! Да вот и сегодня у леди Олдхем – неужели милорд ничего не заметил? Они ведь держатся почти как муж и жена!

– Да, заметил. Но у меня и в мыслях не было… – Филип замолчал и облизал губы. – Завтра, – сказал он, – полковник Торнтон вызовет меня на дуэль. Он явится сюда с утра пораньше, можете быть уверены, и потребует сатисфакции. И, клянусь Богом, он ее получит! – Внезапно Филип занес над головой чашу и грохнул ее об пол, отчего стекло разлетелось вдребезги, а вода расплескалась.

Молли в ужасе поджала ноги.

– Милорд, я ведь так и говорила! Вам будет больно! Я вас предупреждала!

– Да, мне больно. Но не в том смысле, в каком ты думаешь. Полковник… Напыщенный болван, да ведь он Хлорис в отцы годится…

С огромным трудом ему удалось взять себя в руки. На столике у одного из плотно занавешенных окон он увидел поднос с бутылкой и бокалом. Он налил себе вина, однако после первого глотка понял, что в бутылке мадера. От густой, приторно-сладкой жидкости его замутило. По моде того времени он вылил остаток на пол и с улыбкой повернулся к горничной.

– Я забылся, – сказал он. – Выпьешь вина, Молли?

Молли взяла бокал и медленно осушила его. Он смотрел на восковую свечу – одну из двух, горевших в подставке над кроватью; судя по оплывшим кольцам воска, свеча горела уже около часа.

– Милорд! – воскликнула Молли.

– Как странно, когда тебя называют… не важно!

– Милорд, не уходите. Останьтесь со мной!

Филип взял у нее из рук бокал и поставил его на стол.

– Нет, я не имею в виду ничего такого, – заявила Молли, – хотя, видит Бог, я бы не возражала с вами… Но она не вернется…

Часы за конюшнями тяжело пробили два часа.

–…она не вернется еще часа три. Иногда она заявляется только под утро. Если ей кажется, что ее видели на дороге, по пути к дому полковника или оттуда, она отправляется к своим друзьям Халлидеям – те любят ее и выгораживают: говорят, что она заболела или еще что-нибудь, потому и поехала к ним. Милорд, кто я такая? Всего-навсего прислуга. Но я могу утешить вас, если у вас болит сердце…

– И чтобы тебя застали здесь, – гневно перебил ее Филип, – с мужем-рогоносцем, который лежит в засаде? Нет!

– Милорд, я не понимаю!

– Да. Ты добрая. Ты не поймешь. Спокойной ночи, Молли.

– Милорд!

Он вышел из комнаты, оставив за дверью плачущую девушку. Прошел через будуар жены, свою гардеробную и снова оказался в собственной спальне.

Огонь в камине почти догорел. Филип поставил на место кочергу и помешал угли в камине. Потом сел за стол и плеснул себе еще бренди.

Его преследовала картина: Хлорис в объятиях полковника Торнтона.

Так вот почему он инстинктивно возненавидел полковника Торнтона с первой же встречи! Он не мог дать своей ненависти разумного объяснения. Разумеется, и Торнтон должен был догадываться о его чувствах.

Если все так, значит, он, Филип, любит Хлорис больше, чем готов признаться… Неужели Дженнифер права?

От потухшего камина вверх поднялось густое облако черного дыма. Он встал, поворошил угли кочергой, и над ними снова занялось желтое пламя. Потом Филип сел и поставил бокал.

Нет! Дженни ошибается!

Он устал гораздо больше, чем ему казалось. Возможно, из-за усталости размытые воспоминания, связанные с этим домом, которые преследовали его вот уже несколько часов, приобрели некоторую четкость.

Дом, каким он видел его в другой жизни, обветшал и состарился; он затерялся среди других домов, выросших вокруг. Он здесь жил. И Хлорис – или женщина, очень похожая на Хлорис, – тоже жила здесь. Его жена. Да, Хлорис была его женой! В ушах приглушенно зазвучал ее голос: она визгливо жаловалась на что-то. Но он ее не любил – и даже наоборот, хотя его с нею что-то связывало.

«Почему ты не сказал мне, что у тебя, кроме титула, ничего нет? Почему ты не сказал?..»

Голова Филипа упала, полный бокал выпал у него из руки. Он чуть не погрузился – в буквальном смысле слова – в сон. Но все же Филип поднялся. Не было сил даже открыть окна или задуть свечу. Он, пошатываясь, подошел к кровати, сбросил шлепанцы и, не сняв халата, забрался под одеяло. Даже сквозь одежду Филип почувствовал, что постель сырая. Отбросив ногой грелку, он тут же крепко заснул.

Посреди ночи его разбудил крик – вернее, слабый вскрик или стон. По крайней мере, так ему показалось. Он приподнялся на локте, все еще полусонный, услышал, как часы за конюшней глухо пробили три. Свечка в стеклянном подсвечнике догорела; у изголовья кровати плавало облачко сизого дыма.

Потом он снова уснул и, вероятно, проспал долго. Он видел хорошие и дурные сны. Приятные сны имели отношение к Дженнифер, которая почему-то ассоциировалась у него с Риджентс-парком или театром. Сны другого рода касались Хлорис, к которой его непреодолимо влекло, словно он был ею околдован.

Постепенно он просыпался. Послышался звон – как от разбитого фарфора. Он вспомнил, как сам разбил чашу с водой. По полу загремели тяжелые шаги. Звякнули кольца – кто-то раздергивал тяжелые портьеры.

Филип, моргая, сел на кровати. Голова раскалывалась от боли.

Окна его спальни выходили на юг, открывая вид на луг и реку. Через стекло пробивался серый свет. У самого окна, уперев руки в бока, стояла леди Олдхем. На голове ее кое-как был нахлобучен сборчатый чепец – одевалась она, видимо, в большой спешке, даже не затянула корсет.

Филип бросил взгляд налево. Служанка Трина, далеко не красавица, стояла на пороге его гардеробной, держа в одной руке серебряный поднос. На полу валялся шоколадный сервиз севрского фарфора; ничего не разбилось, кроме молочника, из которого на ковер медленно вытекал шоколад.

– Я ведь предупреждала паршивку, – леди Олдхем погрозила пальцем, – чтобы несла шоколадный сервиз осторожно. Она и несла его осторожно, пока вы не сели на кровати.

Леди Олдхем вразвалочку подошла к Филипу; ее широкое лицо было одутловато-бледным.

– Вы говорили, что сделаете это, Гленарвон. И вот, черт побери, вы это сделали!

– Сделал – что?

– Да разве вы не знаете?

– Нет!

– В Лондоне, – продолжала леди Олдхем, – мой старший лакей, Смизерс, стоял за дверью, когда вы грозили свернуть ей шею. Потом я спросила, каким образом вы намерены жениться на моей племяннице, раз у вас уже есть жена, а вы оскалили зубы и сказали, мол, все можно устроить. Черт меня побери! А вчера, мне передали, вы ударили бедняжку по лицу и сбили ее с ног.

Хотя Филип попросил уточнить, что именно он сделал, в глубине души он уже знал ответ.

– Вы задушили свою жену, Гленарвон! – сказала леди Олдхем. – Идите и посмотрите.

Глава 9. «Конечно, я так сильно влюблена…»

Теперь шторы в спальне Хлорис были раздернуты, однако свет лишь подчеркивал безвкусицу обстановки. Дышать здесь было по-прежнему тяжело.

Под огромной кроватью валялось небрежно сброшенное расшитое золотом покрывало. Постельное белье было смято и раскидано. Она лежала посреди кровати лицом вниз, задрав ногу. Хотя тело было почти целиком закрыто простыней, Филип заметил край разорванной шелковой ночной сорочки. Голова тоже была почти закрыта. Но на шее убитой алел рубец, оставленный куском красного шнура – несомненно оторванного от звонка. Видимо, его затягивали все туже и туже, пока жертва не задохнулась.

– Послушайте, молодой человек! – хрипло, как ворона, закаркала леди Олдхем. Она зачем-то принялась сжимать и разжимать кулаки и наконец заложила руки за спину. – Я всегда была на вашей стороне, и вам это известно. Меня трудно чем-нибудь пронять. Но убийство… Господи помилуй!

– Я не убивал ее.

– А если вам непременно нужно было убить жену, зачем убивать ее так, чтобы все поняли, что это вы?

– Я не убивал ее, леди Олдхем! Вы видели ее лицо?

– Я…

– Взгляните!

– Еще чего! Зачем?

Раздираемый ужасом, Филип обошел кровать. Убитая лежала на боку. Он присел на краешек и, подсунув руку под подушку, осторожно перекатил тело на спину и приподнял. Голова безвольно скатилась набок, и свет упал на лицо.

Конечно, то была не Хлорис. Перед ними была Молли.

Теперь ее уже нельзя было назвать красивой: лицо раздулось и посинело, глаза выкатились из орбит. Но Молли – или, по крайней мере, воспоминание о ней – стало вдруг невыразимо милым. Филип прижался лбом к ее уже похолодевшему лбу.

– Гленарвон! – вскрикнула леди Олдхем. – Если кто-нибудь сейчас войдет, подумают, что вы сами за ней ухлестывали! Уходите! У вас что, совсем разума нет?

– Неужели у вас и вам подобных нет ни сочувствия, ни жалости? Совсем ничего?

– Жалости? Черт меня побери, да я самая добросердечная женщина на свете! Но к чему мне жалеть эту потаскушку?

Филип поднял глаза.

– Она не была потаскушкой, – сказал он, – и прошу вас придержать язык. Вот у нее как раз было доброе сердце: она стремилась утешить тех, кто не заслуживал ее утешения. Можно ли сказать нечто подобное о большинстве из нас?

Леди Олдхем отступила на шаг, приложив руку к своей необъятной груди:

– Ну и ну! Он еще смеется надо мной! Хорошенькая благодарность за то, что я вас предупредила!

– Предупредили о чем?

– Сейчас девять часов! Уже послали за судьей, чтобы арестовать вас, и он будет здесь через час!

Филип нежно откинул волосы со лба Молли. Встал, опустил ее на кровать и накрыл тело одеялом. Кто-то все хорошо рассчитал. Потребовалась недюжинная сила, чтобы обмотать шнур вокруг ее шеи и затягивать, пока Молли, которая наверняка яростно отбивалась и лягалась, не умерла.

А в это время…

Он огляделся по сторонам. Первое, на что упал его взгляд, был громадный шкаф, оклеенный обоями, за которыми скрывалась потайная лестница. По ней Хлорис незаметно входила и выходила. Вчера ночью дверь была прикрыта только снаружи.

Сейчас дверь была плотно закрыта и заперта на засов изнутри.

Видимо, Молли, чье сердце растаяло от его добрых слов, попыталась отомстить своей хозяйке. Филип догадался о том, что именно сделала девушка. Он был совершенно уве-рен в своих догадках, как будто такое уже случалось – когда-то, в другой жизни.

Молли заложила засов изнутри, чтобы Хлорис не смогла попасть в спальню. Тут Филип припомнил ночной крик или стон – перед тем как часы пробили три. Несомненно, то было время убийства, если…

– Умоляю, одну секунду! – Он подбежал к толстой свече в розетке слева от изголовья кровати. Когда он видел свечу в последний раз, она сгорела почти до половины. Позже кто-то накрыл свечу колпачком.

Филип протянул руку и снял колпачок. Свеча догорела дотла. Он обежал кровать кругом и осмотрел вторую свечу – она горела приблизительно столько же времени.

Значит, Молли загасила свечи и легла спать, скажем, в два пятнадцать или два двадцать. В три часа ночи, в час, когда происходят самоубийства и люди видят плохие сны, убийца подкараулил ее в темноте.

Хлорис, если верить Молли, не должна была вернуться до пяти утра. Ни стук в дверь, ни лесть, ни мольбы, ни ругань не могли убедить Молли откинуть засов. Молли была мертва, а Хлорис оставалась снаружи. Его жена никак не могла проникнуть в дом: нижняя дверь была заперта на задвижку и на цепочку, окна закрыты. Она не посмела бы будить прислугу, иначе пришлось бы объяснять, почему она отсутствовала.

Следовательно, по всей вероятности…

– Мадам, – негромко спросил Филип, – где моя жена? Он не увидел, а скорее почувствовал, как ужасная старуха

вздрогнула.

– Как – где! – Леди Олдхем сглотнула слюну и показала на кровать. – Я думала, что она это. Что еще я должна была подумать?

– Вы видите, здесь ее нет. Где же она?

– Откуда мне знать?

– А мне кажется, вы знаете – или догадываетесь, – где она может находиться. Придя сюда и поняв, что в дом не попасть, она побежала к своим друзьям Халлидеям. Не сомневаюсь, скоро она пришлет записку, в которой говорится, что ее вызвали из дому, чтобы посидеть с больной подругой или что-нибудь в этом роде. Маловероятно, чтобы она вернулась к полковнику Торнтону.

Леди Олдхем со свистом втянула в себя воздух.

– Значит, вам все известно! Филип промолчал.

– Иногда мне так и казалось, что вам все известно, но потом вы вели себя как невинный младенец, и я думала, что вы ничего не знаете, и не хотела попусту трепать языком. А вы, оказывается, все знали!

– Я все узнал вчера ночью.

– Да, но из-за этого вас повесят еще выше!

– Как так?!

– Уф! Отчего ягненок вдруг превращается во льва? Просто узнает, что жена почти два года наставляет ему рога! Вы спустили Тоби Торнтона с лестницы, вы дрались и побили его наемника. А потом, как и обещали, покусились на жизнь своей жены.

– Полно, мадам! И вместо жены убил ее служанку?

– Безусловно. Вы думали, что Хлорис на своей половине. Когда Молли не впустила вас, вы взломали дверь. Сами взгляните, что вы натворили в будуаре! Молли от страха откинула задвижку и впустила вас. Было темно, хоть глаз выколи. Всем известно, что Молли искусно подражала Хлорис. Она не посмела признаться вам в обмане. Вот вы и задушили ее по ошибке, приняв в темноте за свою жену. Что может быть проще?

Филип сунул руки в карманы измятого халата. Он покружил по комнате и остановился перед леди Олдхем.

– Запомните мои слова, мадам! В ваш кровавый век… Леди Олдхем выпятила грудь:

– В ваш?! Он такой же мой, как и ваш! Что за вздор вы несете!

– …в этот кровавый век только полный идиот может позволить себе запутаться в жестоких и глупых сетях закона. И я не собираюсь этого делать.

– Но, бог мой, что вы можете поделать?

– Я могу перерезать сети и убежать. И пусть найдут меня, если сумеют!

Одутловатое лицо леди Олдхем осунулось, она вздрогнула.

– Молодой человек, – взмолилась она, – послушайте моего совета! Вас не посадят в Ньюгейтскую тюрьму. Вас ждет камера в Тауэре и судебный процесс в палате лордов. Ведите себя прилично, и вас оправдают. Тогда скандал удастся замять.

– Насколько я понял, вы боитесь скандала?

– Да кто же не боится скандала, скажите на милость? – Леди Олдхем всплеснула руками. – Если же вы сбежите от судьи…

– Между прочим, леди Олдхем, кто послал за судьей?

– Дик Торнтон.

– Дик… Дик Торнтон? Его сын?! Так он здесь?

– Был, – призналась леди Олдхем, – со вчерашней ночи. Я ничего о нем не знала. Мастер Дик собирался ехать за отцом в «Дубы», но по пути заехал сюда, думая, что и его отец здесь остановился.

– А дальше?

– Он был пьян, – сказала леди Олдхем, отводя глаза в сторону. – Лакей по фамилии Холдсуорт уговорил его остаться здесь на ночь.

– Чтобы он не мешал любовному свиданию своего папаши? Как я счастлив, мадам, – какая забота о бедном полковнике!

– Погодите! – зарычала леди Олдхем. – Его уложили в комнате, которая находится над этой. В половине девятого утра Трина принесла вашей жене утренний шоколад. Она постучала в дверь, которая ведет в спальню из коридора. Дверь была заперта, и никто ей не ответил. Зато дверь, ведущая из коридора в гардеробную вашей супруги, оказалась открытой. Она нашла…

– Да, да! Продолжайте!

– Блюда от севрского шоколадного сервиза! – возмущенно заявила леди Олдхем. – Тогда мерзавка их не уронила. Нет, что вы! Она прибежала ко мне, разбудила своим визгом и, не дав толком одеться, притащила сюда. Вниз по лестнице, одетый и веселый, спускался мастер Дик. Когда он услыхал, в чем дело, то тут же заявил: «Это сделал Гленарвон!» А потом побежал вниз и написал записку своему другу мистеру Эйвери, мировому судье, который живет в шести милях от «Дубов», если ехать берегом. Не прошло и пяти минут, как грум увез одну записку для судьи и вторую для полковника Торнтона.

Времени оставалось совсем мало.

Филип подошел к двери, ведущей в коридор. Теперь она была не заперта. Он открыл ее и вышел в широкий, тускло освещенный холл, выкрашенный белой краской.

– Хопвит! – позвал он. – Хопвит!

Старый слуга, как всегда невозмутимый, появился будто из воздуха. Интересно, где он прячется?

– Хопвит! Вы, случайно, не слышали, о чем мы говорили с леди Олдхем?

– Должен признаться, милорд, вы с ее светлостью не заботились о том, чтобы понижать голос.

– И вы тоже верите, что я убил ту женщину?

– Нет, милорд. Ни ее, никого другого вы не убивали.

– Отлично! Мне срочно нужно ехать в Лондон. У нас здесь имеется легкая карета или двуколка?

– Ваша светлость, но верхом выйдет гораздо быстрее. Ваша кобыла, Фолли, может…

– Я не умею ездить верхом, никогда не учился. Зато мальчиком меня учили править. Так имеется у нас двуколка или кабриолет?

Услышав, что хозяин не умеет ездить верхом, Хопвит явно испугался. Возможно, решил, что он, Филип, действительно сошел с ума.

– Двуколка у нас имеется, милорд, – отвечал Хопвит, снова становясь самим собой, – и хорошая упряжная лошадь тоже.

– Тогда запрягайте, и как можно скорее. И прикажите накрыть легкий завтрак в столовой. А пока…

– Милорд! Вы не одеты, как полагается… И небриты! Я справлюсь один.

– Бритье подождет. Оденусь я сам. Если вспомню, как что надевается… Стойте! Кто мои банкиры?

– Как всегда, милорд. Хуксоны, между воротами Темпл-Бар, против музея восковых фигур миссис Сомон.

– А… ах да, – сказал Филип. – Мистер Ричард Торнтон еще здесь?

– Нет, милорд. Как только он услыхал, что ваша светлость уже встали, мистер Торнтон заявил, что хочет прогуляться в саду, и как молния выбежал из дому.

– Жаль, – сказал Филип и бросился к себе в спальню. Наскоро умывшись холодной водой из кувшина, чтобы снять головную боль, он стал рыться в шкафах в поисках одежды.

Нижнего белья не было, кажется, никто его не носил. Зато он нашел приличную рубашку с низким воротом и галстуком. Отыскал немного старомодный сюртук, приталенный и с длинными фалдами сзади – синий, однобортный, с рядом медных пуговиц. Филип выбрал красный жилет, какой носили тори, белые замшевые бриджи с короткими шелковыми чулками и сапоги.

С остальным он справился без труда, но шейный платок и сапоги стали сущим мучением. Он понятия не имел, как в восемнадцатом веке было принято завязывать галстук, и в конце концов повязал его пышным бантом, засунув концы под жилет. Затем долго топал ногами и ругался, пока узкие сапоги не налезли наконец на ноги.

Оставалось уложить волосы так, как он видел у других, и…

Дверь открылась, и вошла Хлорис.

На ней не было ни тюрбана, ни перьев, ни косметики на лице. Длинный серый плащ до лодыжек, скрепленный пряжкой на шее, скрывал вчерашний вечерний наряд. Когда она закрыла за собой дверь и вышла на середину комнаты, Филип прошел мимо, не говоря ни слова, и начал причесываться у зеркала, висевшего над комодом у двери.

– Филип, – сказала его жена.

– Да, любовь моя?

– Если бы ты только подождал!

– Я что, поступил слишком порывисто, убив твою горничную?

Пропустив его слова мимо ушей, Хлорис топнула ногой.

– Если бы только ты меня тогда послушал! – вскричала она. – Я сказала тебе вчера: есть причина, почему мы сегодня не можем быть вместе. Причина была! Была!

Филип краем глаза наблюдал за ней в зеркале. Он был готов присягнуть, что она говорит искренне. Без белил и румян ее лицо было таким, какой он видел ее вчера в начале вечера, – теплым, освещенным светом длинных светло-карих глаз.

– Я вернулась всего пять минут назад, – продолжала Хлорис, опуская взгляд, – так как провела ночь у своей подруги миссис Халлидей. – Настроение у нее тут же переменилось. – Нет, хватит лжи! – вдруг воскликнула она с пылом, какого он от нее не ждал. – Тебе, несомненно, уже рассказали о… о…

– О твоей связи с добрым полковником Торнтоном? Да, Молли мне рассказала.

– Кто?! Молли?!

– Да. Не важно, зачем и почему.

Хлорис по-прежнему не поднимала глаз, хотя лицо ее залилось краской.

– Послушай теперь меня! – тихо сказала она. – Вчера ночью я ходила в «Дубы». Это правда. Но я ходила туда с единственной целью. Я сказала Тоби Торнтону, что наша… наши отношения, как ты их называешь, закончены, закончены раз и навсегда. Ты думаешь, мы с ним целовались и миловались? Боже! Мы бранились, как рыночные торговцы, – он орал на меня почти до четырех часов утра; все тамошние слуги могут это подтвердить. Ты мне веришь?

Филип положил расческу на комод и обернулся.

– Я могу поверить, – вежливо сказал он, – что в «Дубах», видимо, чертовски странные слуги. А может, жена Торнтона такая же снисходительная, каким считали меня?

– Его… жена?!

– Да.

Теперь в глазах Хлорис, как раньше в глазах Хопвита, мелькнуло подозрение: не сошел ли он с ума?

– Разве ты забыл, – закричала она, – что его жена давным-давно умерла?

– А разве мне, твоему мужу, когда-нибудь что-нибудь говорили? – холодно парировал он, показывая, что его не так-то легко сбить с толку.

Хлорис закрыла лицо руками. Слезы – настоящие или легко вызываемые – заблестели у нее на ресницах.

– Да, да, ты прав, Филип! Если я причинила тебе боль или опозорила тебя…

– Господи помилуй, да неужели меня это заботит?

– Тогда…

– Твоим телом может владеть любой дурак. Кто владеет твоим сердцем?

В последовавшей тишине солнце пробило серый рассвет за южными окнами. Хлорис посмотрела в пол:

– Я уже говорила тебе. Я думаю, ты знаешь.

– Отлично! – сухо заявил Филип. – Тогда устроим маленький экзамен.

– Экзамен?

– Да. Я уезжаю или, вернее, бегу. Я буду скрываться до тех пор, пока не найду истинного убийцу, и пусть-ка нынешняя полиция поймает меня. У дома меня ждет двуколка, в которой поместятся двое. Ты поедешь со мной?

Снова молчание. Казалось, Хлорис сейчас закричит: «Да!» – но тут ее поразила новая мысль.

– Филип! Но ведь все могут подумать…

– Да, – согласился он. – Все могут подумать, что ты помогала мне и подстрекала убить Молли…

– Филип!!!

– …и что ты почти так же виновна, как и я. Новость произведет сенсацию, будет скандал, подробности появятся в самых мерзких пасквилях. Конечно, это опасно, возможно, тебя ждут страдания. Так ты едешь?

– Я не могу! Ты не имеешь права так много требовать от меня!

– Да, действительно. Прощайте, мадам.

Он вышел в коридор и плотно притворил за собой дверь.

Хлорис в первый момент кинулась за ним, но, видимо представив, какие ужасы ждут ее впереди, остановилась.

Времени думать о ней сейчас не было. Навстречу Филипу уже бежал верный Хопвит.

– Вы успеете позавтракать, если поторопитесь. – Старый слуга в ужасе оглядел Филипа. – Милорд! Вы забыли перевязать волосы лентой! И не надели шляпу!

– Честное слово, Хопвит, на затылке волосы действительно длинноваты. Но шляпа мне не нужна. Все равно я никогда ее не ношу.

Хопвит ничего не сказал, но вид у него был такой потрясенный, как будто Филип заявил, что никогда не носит штанов. А Филип, успевший привыкнуть к Хопвиту, мысленно обругал себя за глупость.

Он выдает слишком много анахронизмов – и в речи, и в привычках. Он должен следить за собой и держать себя в руках.

– А еще, милорд, – не сдавался Хопвит, – я должен уложить вашу дорожную сумку. Умоляю, милорд, не ходите, не ходите вниз, не перевязав волосы!

Дорожная сумка! Он и о багаже забыл.

Открыв дверь, Хопвит увидел Хлорис. Поклонившись, он произнес: «С вашего позволения, ваша светлость», – и поспешил складывать вещи, а Хлорис стояла неподвижно – только грудь высоко вздымалась.

Глухой шум, донесшийся от противоположной стены холла, заставил Филипа обернуться. Дверь напротив спальни Хлорис была открыта. Две служанки возились с перетянутой ремнями дорожной сумкой, которую они подняли и несли к парадной двери.

За ними, горделиво вскинув голову, шагала Дженнифер.

Она была одета по-дорожному: в белое с голубым муслиновое платье и серую мантилью, накинутую на плечи. Длинный синий капор с узлом серых лент надо лбом был повязан под подбородком газовым шарфом.

– Дженни!

– Да, лорд Гленарвон? – ответила Дженни, не глядя на него.

– Куда ты?

– Хопвит был не единственным, кто услышал ваш разговор с леди Олдхем, – сообщила она. – Я еду с вами. То есть, если вы хотите, чтобы я поехала.

– Конечно хочу! Но я не могу втягивать тебя! Опасность… Дженнифер подняла голову. Ее мятежная нижняя губа

контрастировала с выражением серых глаз под черными ресницами.

– Разве я бросила тебя в беде, когда тебе грозила опасность – там, в другой жизни? – спросила она, вскидывая голову еще выше. – В общем, я предлагаю стать твоей… – как это говорится? – подружкой и не скрывать этого. – Дженнифер присела. Под глазами у нее залегли тени. Когда она заговорила снова, цитируя Шекспира, в ее голосе слышалась сухая, язвительная самоирония: – «Конечно, я так сильно влюблена, что глупою должна тебе казаться…»

Красивый голос, потрясший его до глубины души, затих. Дженнифер очнулась и возмущенно дернула рукой, как маленькая девочка.

– Я поеду! Поеду! – крикнула она.

– Но вчера ночью ты уверяла, что больше не хочешь меня видеть!

– Ах, ну почему тебе непременно нужно запоминать, что я говорю в сердцах, когда ты ранишь меня и я выхожу из себя? Пожалуйста, забудь, что я говорила. Можно мне поехать?

– При одном условии. Ты возьмешь назад кольцо с бриллиантами.

– Я надеялась, что ты так скажешь, – отвечала Дженнифер, отворачиваясь. – Но не посмела просить.

– Дженни…

– Милорд! – перебил их голос Хопвита почти у самого его уха. – Милорд, лента! Будьте добры, стойте спокойно, пока я повязываю вам волосы.

– Ах, черт побери! – вскричал Филип. – Почему все великие моменты в жизни непременно надо испортить? – Он увидел, что глаза Дженни искрятся смехом, и пристально посмотрел на нее. – Отлично! – сказал он. – Повязывайте ленту, заплетайте косу, если нужно. Только верните мне мой кошелек!

– Боюсь, – заявил Хопвит, ловко перекладывая кошелек из своего кармана в карман Филипа, – ваша светлость не найдет там много денег. Однако вам хватит, если вы сразу поедете к Хуксону.

Он проворно заплел косицу и отошел полюбоваться результатами своего труда.

– Шляпа, милорд…

– Кольцо! – сказал Филип.

С верхней площадки лестницы он посмотрел вперед, на открытую дверь спальни. Потом бросился по коридору, вбежал в комнату и снова лицом к лицу столкнулся с Хлорис.

Никто из них не заговорил. Никто не шевельнулся. У Хлорис было такое выражение лица… как вчера, когда она, голая, сидела в обитом желтой материей кресле в доме у леди Олдхем и пристально смотрела на него. Но сейчас глаза ему застилал туман.

Филип повернулся, подбежал к комоду, выдвинул верхний ящик и начал рыться в нем – сначала осторожно, потом с отчаянной поспешностью. Он мог поклясться, что положил кольцо куда-то сюда. Но не мог его найти.

– Милорд! – произнес с порога голос Хопвита. – Боюсь…

– Погодите! Погодите!

Тысячу раз рука Филипа натыкалась на футляр с пистолетами, на котором было выгравировано его имя. Наконец, он просто на всякий случай откинул крышку.

Кольцо оказалось там. Оно лежало, посверкивая, на темно-малиновом бархате, между двумя пистолетами, превосходно начищенными, с перламутровыми рукоятками, с курками, готовыми выстрелить при легчайшем нажатии. Видимо, по идиотской рассеянности он сам сунул сюда кольцо. Схватив его, Филип ощутил знакомый приступ головной боли.

– Милорд! Вы должны уехать хотя бы за десять минут до того, как сюда прибудет магистрат со своими констеблями.

– Они посылают констеблей? Неужели я так опасен?

– Судя по сообщениям, – сухо ответил Хопвит, – вы действительно опасны. Милорд! Скорее!

Проходя мимо, Филип поклонился Хлорис:

– Еще раз – прощайте, мадам.

– О-о-о! – прошептала Хлорис, закатывая глаза и изгибая губы в улыбке. – Мы снова будем вместе… Скоро!

На сей раз Хопвит особенно тщательно закрыл за ними дверь.

– Дорожная сумка молодой леди, – сообщил он, – уже уложена в двуколку. Вашу сумку погрузят, как только упакуют. Молодая леди внизу.

– Хопвит! Мисс Бэрд! Мы должны заказать для нее какой-нибудь завтрак.

– Я уже распорядился, милорд, – Хопвит смотрел куда-то в потолок, – когда заказывал завтрак для вас.

Столовая, насколько Филип помнил по вчерашнему вечеру, находилась внизу слева. На сей раз он не забыл часы, которые обнаружил в бюро. Часы оказались громоздкими и заняли почти весь его жилетный карман.

Дженнифер он нашел в залитой солнцем столовой. Она стояла, изумленно разглядывая длинный обеденный стол красного дерева, уставленный столовым серебром, и сервировочный столик-буфет, ломящийся от еды.

– Фил… – начала было она.

– Ну и ну! – воскликнул он, вынимая часы из жилетного кармана и откидывая крышку. – Хопвит был прав. Когда леди Олдхем меня разбудила, она сказала, что уже девять часов и мировой судья явится через час. Если нам надо опередить судьишку на десять минут – и не поправляй меня: сэра Джона Филдинга назвали «судьишкой» много лет назад, – мы должны спешить, как будто за нами черти гонятся. Сейчас почти без четверти десять. Ешь!

– Милый, в том-то и дело. Я пытаюсь быть закаленной, как всякая женщина. Но не думаю, что смогу съесть на завтрак холодный ростбиф и запить его пинтой слабого пива.

Убрав часы, Филип оглядел стол.

– Есть еще чай. Горячий и черный. А здесь… – он поднял крышку с серебряного блюда, – здесь хлеб с маслом! Я и не подозревал, что они уже умеют поджаривать тосты. Чай, Дженни!

Дженнифер взяла чашку и блюдце. Вдруг чашка и блюдце начали дребезжать и задрожали у нее в руках! Она отвернулась.

– Дженни! Тебе не о чем тревожиться. Что тебя испугало?

– Я… знаю. – Она облизала пересохшие губы. – Дело в самом доме. Будь мы в Лондоне или даже на его окраине, уверена, мы бы сумели убежать. Но, пока мы здесь, мне все время чудится, что нам не дадут выбраться отсюда!

– Раз у тебя такие сильные опасения, мы уезжаем сию же минуту.

– Да! Давай! – Она напряженно вглядывалась в него. – Через две минуты мы будем сидеть в двуколке.

– Да, можем и будем, – ответил обеспокоенный Филип. – Ничего не бойся. Леди Олдхем назвала время: десять часов. Ей не было причин лгать. Сюда едут мировой судья и два головореза. Кто или что, кроме них, может нас остановить?

– Не могу сказать. Но не смейся надо мной: я это твердо знаю.

– Что знаешь?

– Если мы немедленно не уйдем из этого дома…

За спиной Филипа послышалось деликатное покашливание.

Он не слышал, как открылась и закрылась дверь. Солнечный свет, льющийся из трех больших окон, залил просторный зал со стенами, выкрашенными светло-зеленой краской, с ионическими белыми с золотом колоннами, наполовину выступающими из стен.

Когда глаза привыкли к яркому свету, он разглядел длинный нос, довольно неприятное лицо и серую с золотом ливрею старшего лакея Холдсуорта.

– Прошу прощения, милорд, но вас хотят видеть два джентльмена.

У Филипа, наливавшего чай из очень тяжелого чайника, похожего на погребальную урну, дрогнула рука.

– Не понимаю… – Он поднес чашку к губам и прищурился. – Кто эти двое джентльменов?

– Один из них – полковник Торнтон, милорд. Он передает вам привет. Полковник Торнтон поручил мне добавить, что второй джентльмен – сэр Бенедикт Скин, который выступает в роли… – лакей замялся, – его секунданта.

– Нет! – вскричала Дженнифер.

Горячий чай обжигал язык и небо. Филип улыбнулся, и его улыбка не сулила ничего хорошего.

– Просите джентльменов войти!

Глава 10. «На пистолетах, господа?»

Пустая чашка в руке Дженнифер так звякала о блюдце, что пришлось поставить ее на стол.

– Фил! Ты сошел с ума! Судья будет здесь и арестует тебя, прежде чем…

– Если повезет, может, и арестует. Дженни, ты мне веришь?

– Ты знаешь, что да!

– Тогда доверься мне сейчас.

– Ты хорошо стреляешь из пистолета? Филип криво усмехнулся:

– Из револь… я хотел сказать, из пистолета я всегда стрелял средне.

– Ты умеешь фехтовать?

– Насколько мне известно, я в жизни не брал в руки шпагу.

– Милый! Твой противник – известный дуэлянт и опытный фехтовальщик! Тебе не победить!

– Ты забываешь, Дженни…

Тут Холдсуорт весьма официально провозгласил о прибытии полковника Торнтона и сэра Бенедикта Скина, а потом поспешно ретировался..

Полковник Торнтон по такому случаю снова нарядился в парадную форму и выглядел безупречно – от завитков напудренного парика до золотых шнуров на алом мундире и позолоченных ножен, бьющихся о сапоги, начищенные до зеркального блеска. Хотя изъяснялся он вежливо, в его пустых глазах плескалась злоба.

Его спутник, очевидно морской офицер в отставке, носил полуофициальное платье. Это был полный человек, лысеющий и добродушный. Под его синим сюртуком с темно-желтым кантом и такими же пуговицами виднелся темно-желтый жилет; на нем были белые бриджи и белые чулки, заправленные в простые туфли с пряжками. Хотя он, вероятно, являлся другом Торнтона, но взирал на сего джентльмена без всякого одобрения.

– Ваш покорный слуга, господа, – поклонился Филип, не выпуская из рук чашку. Он посмотрел на сэра Бенедикта Скина, а потом перевел взгляд на Дженнифер. – Сэр Бенедикт Скин – мисс Дженнифер Бэрд.

– В этом нет необходимости, – отрезал полковник Тор-нтон.

– Прошу прощения, однако в этом есть необходимость, – возразил Филип.

– Тогда говорите: «контр-адмирал сэр Бенедикт Скин», – фыркнул полковник.

Дженнифер что-то пробормотала в ответ и присела, а сэр Бенедикт, поклонившись так низко, как позволяла его комплекция, наградил полковника Торнтона еще менее любезным взглядом.

– А сейчас, дорогая, – Филип улыбнулся Дженнифер, – оставь нас ненадолго. И доверься мне.

Дженнифер вышла из столовой, гордо подняв голову, – у Филипа потеплело на душе.

Дождавшись, пока за Дженнифер закроется дверь, полковник Торнтон шагнул вперед, сунув большие пальцы под белую с золотом портупею.

– Доброе утро, Гленарвон, – небрежно бросил он. – Вижу, вы все же притащили с собой на все готовую подружку?

– Неужели, полковник Торнтон, вы находите уместным обсуждать сейчас на все готовых подружек?

У полковника заходили желваки на скулах, рука взлетела к эфесу шпаги.

Видимо, Хлорис действительно порвала с ним, и порвала навсегда. Хлорис говорила правду: всю ночь она кричала на него, язвила и колола, задевая его тщеславие. И сегодня у Торнтона было лишь одно желание: убить его, Филипа.

– Эй, а ну, полегче! – вмешался сэр Бенедикт Скин, ощетиниваясь. – Лорд Гленарвон, я не имел удовольствия быть с вами знакомым.

– Я тоже, сэр, – отвечал Филип, кланяясь. – Я много слышал о ваших выдающихся подвигах, не говоря уже о вашей честности в роли секунданта и арбитра, – солгал он.

Сэр Бенедикт хмыкнул. Он был явно польщен, но пришел в такое замешательство, что от его лысеющей головы, казалось, вот-вот пойдет пар.

– Все не по правилам! – сказал он. – Не по правилам, тысяча чертей! Нельзя бросать вызов самому, являясь к противнику с секундантом! Лопни моя печенка!

– Давайте короче! – рявкнул полковник Торнтон совершенно другим голосом. – Гленарвон, вы знаете, зачем мы пришли. Пропущу вопрос о том, кто кого вызывает. Главное – решить: шпаги или пистолеты?

– Пистолеты, – немедленно ответил Филип.

– Отлично! Мы принесли и то и другое, чтобы не было заминки. Я возьму…

– Нет! – сказал Филип. – Поскольку вызывающая сторона – вы, стреляемся из моих пистолетов, или дуэли не будет вовсе.

– Как хотите. Здесь у вас много места. Остается только один вопрос. – Полковник Торнтон улыбнулся. – Ваш секундант! В доме нет ни одного джентльмена.

– Есть ваш сын. То есть, если вы позовете…

– Дик дома, – отрезал полковник Торнтон, – там, где ему и положено быть. Во всяком случае, он не может выступать секундантом противника своего отца. Нет. Все очень просто. Вам нужно всего лишь послать записку в Челси – за полмили отсюда – майору Торпу, или мистеру Хьюлетту, или любому из ваших друзей, и через полчаса у вас будет секундант.

– Ах, вот как! – сказал Филип, ставя чашку на стол и радуясь, что рука у него не дрожит. – Сэр Бенедикт! Вынужден сказать вам, что полковник не желает и никогда не желал дуэли.

– Вы сомневаетесь?

– Не в вашей смелости, полковник Торнтон. Вы не трус, однако ваша мелочная расчетливость… Сэр Бенедикт!

– Что такое, молодой человек? То есть, что угодно, милорд?

Филип достал из кармана часы, откинул крышку, посмотрел на циферблат, закрыл и положил часы на место.

– Сейчас без десяти десять. Дело в том, сэр, что сюда скачет судья с двумя констеблями; они намерены арестовать меня. Задолго до того, как я сумею раздобыть себе секунданта, они будут здесь и схватят меня. Полковнику Торнтону все известно. Сын известил его об этом запиской. Он боится, что над ним будут смеяться в его клубе, если он подстрелит такого голубка, как я.

Полковник Торнтон вежливо воздержался от колкости, он лишь бесшумно рассмеялся.

– Значит, отказываетесь драться? – спросил он. – Врете и хвастаете, но потом идете на попятный!

– Вовсе нет, – отвечал Филип. – Мы с вами будем стреляться, а сэр Бенедикт выступит арбитром, если вы примете мои условия относительно времени и места поединка.

– Какое время? Какое место?

– Здесь, – сказал Филип, – и сейчас. В этой комнате, не дожидаясь, пока нам помешают.

Наступило молчание. Филип слышал, как тикают часы. Быстро ли скачет судья? Насколько широко можно трактовать «десять часов»?

– Этот стол, – Филип упрямо постучал пальцами по столешнице красного дерева, – длиной примерно восемь футов. Он стоит в центре комнаты, и с него можно убрать посуду.

– Вы предлагаете… – начал сэр Бенедикт.

– Я предлагаю, сэр, чтобы полковник Торнтон и я встали на противоположных концах стола. Заряженные пистолеты, дуло к дулу и рукоятками к каждому, будут лежать в центре. Когда вы бросите платок, мы возьмем пистолеты и выстрелим.

Контр-адмирал сэр Бенедикт Скин замялся. Но его карие глаза навыкате смерили Филипа взглядом, в котором читалось некое подобие уважения.

Не говоря ни слова, он вразвалочку направился к ближайшему из трех больших окон. Там он остановился, широко расставив ноги, заложив руки за спину и поигрывая фалдами сюртука.

А время шло, время уходило!

– Сэр! – взмолился Филип. – Разве в отсутствие второго секунданта наш поединок не будет полностью соответствовать дуэльному кодексу?

– Да, будет! – заревел сэр Бенедикт, поворачиваясь на одной ноге. – И я позабочусь о том, чтобы дуэль состоялась! Вы понимаете, что при таком поединке одному из вас или обоим грозит верная смерть? Полковник Торнтон, вы согласны стреляться через стол?

Полковнику такой исход вовсе не нравился; это было ясно. На лбу у него под слоем белой пудры вздулись жилы. Филипа он готов был убить голыми руками.

– Согласен! – отрывисто бросил он.

– Отлично. Вы, лорд Гленарвон?..

– Поскольку ни дамы, ни слуги не должны ни о чем знать, – сказал Филип, – я сам схожу наверх за пистолетами. А пока…

– Бросьте! – улыбнулся полковник Торнтон. – Я вспомнил: у входа стоит двуколка, заложенная для лорда Гленарвона и его подружки. Если ему удастся выбраться из комнаты незамеченным…

– Тысяча чертей, Торнтон! – заревел адмирал в отставке. – Не сомневаюсь, вы бы так и поступили! Однако ни у одного джентльмена подобного и в мыслях нет! Гленарвон, несите скорее пистолеты!

– Я как раз собирался предложить, – Филип улыбнулся полковнику Торнтону, – чтобы сэр Бенедикт сопровождал меня. Он осмотрит пистолеты и скажет, годятся ли они для дуэли. А в это время, будьте любезны, полковник, позвоните в колокольчик и прикажите убрать со стола. Если вы голодны, вон там буфет с закуской. – И он в сопровождении взволнованного Скина вышел в холл.

Там его ждали Хопвит, дрожащий с головы до ног, и Джен-нифер. Она не дрожала, она стояла, положив руку Хопвиту на плечо. Филип ничего им не сказал, просто ободряюще улыбнулся и поднес палец к губам.

В молчании Филип и сэр Бенедикт поднялись наверх и вошли в разоренную спальню. Достав футляр, Филип поставил его на комод.

– Футляр запылился, сэр. Но, как видите, пистолеты начищены и смазаны. В кармашке под крышкой имеется пороховница и запас пуль. Что скажете? Годятся ли пистолеты для дуэли?

Сэр Бенедикт подкинул один пистолет в руке. Когда он взвел курок, послышался приглушенный мелодичный щелчок.

– Что за прелесть!

– У меня к вам просьба, сэр. – Сердце Филипа готово было выпрыгнуть из груди. – Прошу вас хранить в тайне то, что я скажу, – разумеется, если вы не найдете здесь ничего недостойного для хранения тайны.

– Ага! Значит, что-то есть! Говорите!

– Вы как наш арбитр зарядите оба пистолета?

– Конечно! Что дальше?

– Прошу вас, сэр, пистолет, предназначенный полковнику Торнтону, зарядить как положено: порох, пыж, пуля. Пистолет же, предназначенный для меня, я прошу вас не заряжать – кроме разве что бумажного пыжа.

Сэр Бенедикт, осматривавший второй пистолет, стал медленно поворачиваться к Филипу; его карие глаза чуть не вылезли из орбит.

– Молодой человек! Что за безумная…

– Сэр! Имею ли я право, согласно дуэльному кодексу, потребовать для себя незаряженный пистолет?

– Да, имеете. – Сэр Бенедикт сглотнул слюну. – Такое проделывали много раз. Кто-то не хочет ранить своего противника – он боится, что курок сорвется и выстрелит до того, как он поднимет пистолет в воздух. Оба секунданта обязаны знать тайну, а противник ничего не знает. Но черт меня побери! Такое бывало в полевых условиях, когда стрелялись с тридцати шести шагов: всегда оставался шанс, что противник промахнется. Здесь же вы будете целить прямиком в грудь друг другу!

Филип снова вытащил часы и посмотрел на них. Без шести минут десять.

– Сэр! Имею ли я право потребовать для себя незаряженный пистолет?

– Да!

– В таком случае, сэр, полагаюсь на вашу честность.

Толстый адмирал в туфлях с квадратными носами и серебряными пряжками что было сил лягнул комод, но тут же опомнился.

– Лорд Гленарвон! – Он выпятил грудь. – Не мое дело расспрашивать вас о причинах и способе действия. Я заряжу пистолет здесь, если вам угодно. Не найдется ли у вас старой газеты для пыжа?

– Где-то видел. Сейчас принесу.

– Хорошо. Порох сухой, тоже неплохо. Да и по весу мы не перепутаем пистолеты, когда я снесу их вниз. Газету, лорд Гленарвон!

Контр-адмирал действовал быстро и ловко: он умело обращался и с пороховницей, и с намасленной пулей, и с пыжом, и с маленьким шомполом. В другой пистолет он затолкал только обрывок «Морнинг пост». Через полминуты они уже спускались вниз.

В доме было тихо. Никто не выглядывал из комнат, ни один слуга не шел по коридору и не стоял в вестибюле. Но вокруг слышался шепот – казалось, всем все известно. «Пристань» была похожа на дом, заминированный изнутри и готовый взорваться в любую минуту.

Только преданный Хопвит, осунувшийся и немного жалкий, ждал его в нижнем вестибюле. Огромная парадная дверь была распахнута настежь. Внизу, у подножия широких каменных ступеней, стояла запряженная двуколка; спицы колес были выкрашены в синий и желтый цвета. А в двуколке, засунув руки в муфту, сидела Дженнифер и ждала его, как будто она уже знала об исходе поединка и потому оставалась к нему безучастной.

«В конце концов, – подумал Филип, – она часто видела, как я дерусь».

Но не так, как сейчас!

В столовой уже убрали со стола, и лакированная столешница красного дерева тускло поблескивала. Солнце скрылось за тучей. Однако сейчас, двадцать первого апреля, погода была неустойчивой: миг – и солнце снова показалось из-за облака.

Полковник Торнтон, безупречно спокойный, медленно ходил взад и вперед по столовой. Однако он успел отцепить ножны и саблю, снял алый мундир с галуном и высокий черный галстук. Поверх всего на стуле висела его белая портупея с патронной сумкой.

– Никакого нарушения правил? – осведомился он, поднимая брови и ероша кружевной ворот сорочки.

– Никакого, – отвечал Филип, снимая сюртук и жилет. – После вас!

– Французы правы в одном, – как бы между делом заявил полковник Торнтон. – Они говорят, наши кавалерийские мундиры такие узкие, что мы не можем как следует целиться правой рукой. Ей-богу, правда!

– Господа! – окликнул их сэр Бенедикт.

Заслышав в его голосе резкие нотки, знаменовавшие напряженную подготовку к убийству, соперники подняли головы.

– Пистолеты заряжены и готовы. Кажется, сейчас стало немного темнее. И все же… Поскольку вы являетесь вызывающей стороной, полковник, вы выбираете позицию.

Полковник Торнтон встал с южного конца стола, спиной к трем большим окнам.

– Отлично! – воскликнул он. – Я стану спиной к свету. Филипу показалось, что ноги у него сделались ватными.

Он направился к северному концу стола.

По левую руку от него находился высокий беломраморный камин работы Адама. Напротив, чуть поодаль, стоял буфет с закусками и напитками, а над ним висела написанная маслом картина «Мадонна с младенцем». Противники стояли так близко, что могли бы, наклонившись вперед, схватить друг друга за горло.

Сэр Бенедикт Скин, держа заряженный пистолет в левой руке, а незаряженный в правой, повернулся спиной к камину:

– Итак, господа…

– Скорее! – процедил полковник Торнтон. Филип промолчал.

Сэр Бенедикт положил на стол заряженный пистолет рукояткой к полковнику, а дулом к Филипу. Незаряженный пистолет он положил напротив; дуло его находилось всего в одном-двух дюймах от пистолета полковника Торнтона.

Затем сэр Бенедикт вернулся на свою позицию – спиной к камину.

– Далее! – сказал он. – Каждый из вас берет пистолет и проверяет, хорошо ли он заряжен. Лорд Гленарвон?

Филип сделал то, что было велено.

– И… именно так, – сказал он.

– Полковник Торнтон?

– Да, все нормально, – отвечал полковник, подкидывая пистолет в руке и любуясь перламутровой инкрустацией на рукоятке. – Да, клянусь Богом!

– Господа, поднимите пистолеты.

Послышался тихий, приглушенный щелчок – противника взводили курки.

– Положите пистолеты на стол, – скомандовал сэр Бенедикт, – на то место, где они лежали прежде. Если пистолеты будут лежать по-другому, я должен их поправить.

Дуэлянты положили пистолеты на место: послышался глухой стук.

Сэр Бенедикт достал очень большой красный носовой платок в белый горох. Здесь такой платок казался нелепым, как кукла среди мертвецов. Однако никто ничего не сказал.

– Сейчас я досчитаю до трех, – продолжал сэр Бенедикт, – и на счет «три» брошу платок!

Неожиданно капризное, как всегда в апреле, солнце выглянуло из-за туч. Его бледные, но необычайно яркие лучи осветили светло-зеленые стены и выступающие из стен колонны с бело-золотыми каннелюрами. Солнечные зайчики заплясали по полированному красному дереву и ослепили Филипа.

Полковник Торнтон оскалил превосходные искусственные зубы.

– Тебе конец, Гленарвон! – прошипел он. – На этот раз, черт меня побери, тебе конец!

– Полковник Торнтон! Молчать!

Полковник расхохотался. Филип не произнес ни слова.

– Вам, – невозмутимо продолжал сэр Бенедикт, – не нужно следить за платком. Когда я скажу «три», вы берете пистолеты и стреляете так, как считаете нужным. Готовы? Раз!

Тишина в доме стала почти ощутимой. Полковник Торнтон стоял, широко расставив ноги. Он прикидывал в уме расстояние и радовался, видя, как солнце бьет в глаза его противнику.

– Два!

Единственный из троих, сэр Бенедикт почувствовал, как лоб его покрывается испариной. Он поднял платок и посмотрел на незаряженный пистолет, лежащий перед Филипом.

Филип моргнул и слегка сместился вправо.

– Милорд! – послышался вдруг голос Хопвита из-за двери. – Судья и констебли! Они…

– Три!

Платок в белый горох упал на пол.

Но Филип Клаверинг уже бросился вперед с такой скоростью, что сэр Бенедикт едва успел его заметить. Молнией выбросив вперед правую руку, он схватил пистолет за дуло и швырнул вперед.

Полковник Торнтон тоже не зевал. Он схватил свой пистолет за рукоятку, прицелился и уже поднял локоть, готовясь выстрелить, когда рукоятка пистолета, брошенного Филипом, опустилась на его голову с жидкими напудренными волосами.

Полковник опоздал на полторы секунды. Локоть его ударился о стол. Пистолет выстрелил наугад. Тяжелая пуля срезала угол каминной полки, со звуком лопнувшей струны отскочила в сторону и ушла в стену под картиной, изображающей Мадонну с младенцем.

Полковник Торнтон упал головой на стол лицом вниз, подпрыгнул конский хвост, туго завязанный черной лентой; из напудренной головы вылилась струйка крови. Пистолет с грохотом свалился на столешницу рядом с ним. Кружевная сорочка полковника сбилась набок. Стул покачнулся, и полковник упал на пол. Он лежал на спине, раскрыв рот. От него невыносимо воняло горелым порохом.

– Господи помилуй! – прошептал сэр Бенедикт Скин. Филип бросил незаряженный пистолет на стол.

– Не бойтесь, сэр! – рявкнул он. – Полковник Торнтон невредим: я не собирался убивать его. Но теперь вы понимаете, почему я вынужден был пользоваться незаряженным пистолетом?

Побагровевший сэр Бенедикт, казалось, вовсе лишился дара речи.

После того как с тяжелым заданием было покончено, наступила реакция. Филипа била дрожь, по телу тек пот, он едва мог говорить.

– Если бы я ударил его по голове заряженным пистолетом, он бы выстрелил сам – как его пистолет. И моя пуля угодила бы в меня самого.

Дверь в столовую с шумом распахнулась. Хопвит с плащом и шляпой бросил всего один взгляд на побежденного полковника.

– Милорд! – воскликнул он. – Судья…

– Да, – с горечью согласился Филип. – Несмотря на все предупреждения Дженни, я слишком долго тянул. – И в нем снова вспыхнул гнев против полковника Торнтона. – Послушайте, сэр, – обратился он к сэру Бенедикту. – Вы показали себя истинным спортсменом! Благодарю вас. Но прежде чем вы начнете распространяться о дуэльном кодексе, позвольте задать вам один вопрос. – Он показал пальцем на Торнтона. – Он играл честно?

– Так точно! – рявкнул сэр Бенедикт. – Честная игра, конечно, но как же кодекс…

– У кого было преимущество? У него или у меня?

– У него, разумеется. Но…

– Это меня устраивает. Нет, погодите! Он слишком часто издевался надо мной и пользовался любым предлогом, чтобы меня унизить. Если мне когда-либо придется снова сойтись с ним, когда бы то ни было, клянусь Богом, я его убью! Передайте ему это, когда он очнется. И пусть впредь поостережется! – Филип повернулся кругом. – Ну, Хопвит! Судья! Наручники! Где они?

– Милорд, я все время пытался вам сказать. Мистер Эйвери еще не прибыл.

– Не… прибыл?

– Они давно бы уже были здесь. Только лошадь судьи потеряла подкову. Молодой Джаред наблюдает за ними в подзорную трубу с крыши. Сейчас они в кузнице Миллера. Если вы поспешите, вы еще успеете сбежать от них!

Он сунул Филипу плащ и шляпу, а затем тайком передал ему свернутую записку, которую Филип сунул в жилетный карман.

– Благослови вас Бог, Хопвит!

– Помоги вам Бог, милорд! – И Филип выбежал на улицу, в душистый апрельский день.

Настроение у него снова поднялось. Дженнифер ждет его в двуколке. Все отлично!

Однако через полтора часа все его замыслы снова оказались расстроенными.

Глава 11. «Скорей!» – кричали стены, когда мы мчались мимо…»

Больше полумили по лесу, по дороге, идущей вдоль реки, двуколка с сине-желтыми спицами колес неслась, влекомая норовистой гнедой кобылкой, которая бежала бодрой рысцой.

Они въехали на Чейни-Уок, крайнюю улицу в деревушке Челси. Улица была обитаема, но с левой стороны дороги дома стояли только в один ряд, а за ними простирались луга и росли деревья, на которых распускались листья.

Дженнифер, с трудом встав на ноги и шатаясь от тряски, изумленно оглядывалась по сторонам.

– Но здесь же деревня! – воскликнула она. – Ты хотя бы представляешь, где мы?

Филип поднял поводья и хлестнул лошадь по крупу.

– В общих чертах. Это Чейни-Уок, она ведет к…

– Ройял-Хоспитал-авеню, да? Прямо к Челсийскому инвалидному дому?

– Так его станут называть через сто пятьдесят лет. Сейчас же, в соответствии с горвудовским планом Лондона тысяча семьсот девяносто пятого года, вся улица называется Пэра-дайз-роу. Внимательно следи за белыми дорожными указателями. Если мы заблудимся…

Но Дженни откинулась на спинку сиденья и оглянулась на клубы пыли за ними.

– В том-то и дело! Мы едем не так быстро, как нужно! Фил, может, хлестнуть ее? Нас в любую минуту настигнут!

– Не думаю.

– Почему? – спросила Дженни, поворачиваясь к нему.

– Кажется, я приобрел устойчивую репутацию отверженного, – отвечал Филип, улыбаясь. – Мировой судья прекрасно понимает: двух констеблей недостаточно, чтобы удержать меня.

– Они и не удержат, – с горечью согласилась Дженни-фер. – Фил, ну почему ты, когда злишься, непременно должен рисковать? Почему ты непременно должен тянуть и медлить, и лупить полковника Торнтона по голове пистолетом, когда солнце бьет тебе в глаза, а он готов застрелить тебя наповал?

– Откуда ты все знаешь? Ты ведь сидела снаружи, в двуколке!

Дженни покосилась на него из-под капора:

– Милый, неужели ты думаешь, что я каменная? Конечно, я подбежала к окну и стала смотреть. Фил, если бы я так сильно тебя не любила… – Дженнифер прикусила губу. – Да, так что ты там говорил? Нас не схватят? Почему?

– Потому что они придумают более надежный план. Дженни, ставлю пять против одного, что через минуту, может, через две нас нагонит всадник. Он будет в гражданском, и лошадь у него будет очень быстрая. Он пронесется мимо галопом, даже не глядя на нас.

Как будто снова сбывались зловещие пророчества. Дженнифер уже слышала за ними цокот копыт.

– Но кто…

– Один из подчиненных судьи. Он поскачет прямиком к мэру на Боу-стрит. И «малиновки» будут ждать нас за полчаса до того, как мы туда попадем.

– «Малиновки»?

– «Малиновки», «красногрудые»… Ищейки с Боу-стрит! Они вооружены пистолетами, и все как один – настоящие головорезы. На самом деле…

Цокот копыт делался все громче. Пыль запорошила глаза, и Дженнифер зажмурилась. Мимо двуколки галопом пронесся всадник в мундире со ржавыми пуговицами, понукавший превосходную арабскую кобылу.

– В яблочко! – пробормотал Филип. – С ним нам не тягаться.

– Фил! Мне кажется, всем известно, куда мы направляемся. Когда вы разговаривали с Хопвитом, весь дом услыхал про банк Хуксона!

– Знаю, – мрачно ответил он. – Вот почему мы и близко не подойдем к банку.

– Тогда… куда же мы едем?

– Прямиком к Шеридану, в «Друри-Лейн».

В первый раз Филип поднял хлыст и хлестнул лошадь. Кобыла затрусила вперед. Филип приподнялся и всмотрелся вправо.

– Да, это Пэрадайз-роу, – сказал он. – Там, справа, за кирпичной стеной, находится ботанический сад сэра Ханса Слоуна. Приятно сознавать, что сад по-прежнему будет там и в наше время. Кажется, следующий поворот налево. Если я не успею добраться до заставы Гайд-парка до того, как они вышлют конный патруль, мы пропали. Но вряд ли они вышлют. Дюжина «малиновок» будет охранять банк Хуксона, пока у них не онемеют шеи.

– Фил, – тихо окликнула его Дженнифер, сложив руки на коленях.

– Что?

– Ты говоришь, мы едем к мистеру Шеридану в «Друри-Лейн»?

– Да! Где можно лучше укрыться, как не в огромном театре!

– Знаю! И он мне нравится. Но, – Дженни подняла голову, – по-твоему, ему можно доверять?

– В данный момент – да. Он – типичный ирландец-идеалист. Драма такого рода его порадует. Кроме того, вчера он тайно передал мне записку, в которой нацарапал что-то вроде: «Будьте завтра с утра в «Друри-Лейн» и верьте мне. ш.» Вот и отлично! До тех пор пока он не осознал опасность, он…

– Опасность? Мистер Шеридан?

Филип еще раз хлестнул кобылу, пристроил хлыст на место и обернулся назад.

– Им меня не взять, Дженни, – сказал он. – Живым я им не дамся!

– Фил! Прекрати!

– Что прекратить?

– У тебя такое выражение лица… Как когда ты выходишь на ринг драться. Оно приводит меня в ужас!

– Если черты моего лица, мадам, так огорчают вас… Впрочем, многие боятся подойти ко мне ближе чем на шестьдесят шагов…

От его манеры выражаться Дженнифер сделалось еще хуже. Она в отчаянии заломила руки. Ну что поделаешь с таким человеком?

– Впереди белый указатель! – воскликнула она.

Потянув за левый повод, Филип развернул двуколку влево, и снова они полетели по прямой среди лугов и домов, построенных в один ряд с каждой стороны. Увидев, как огорчена Дженнифер, Филип немедленно раскаялся, принялся просить прощения. Развязав шарф, которым был повязан капор, он страстно поцеловал ее в шею. Потом снова кое-как нахлобучил на нее капор и завязал шарф так туго, что едва не задушил ее. Через секунду он уже благопристойно правил двуколкой, словно какой-нибудь молодой государственный деятель.

– Хм! – сказал он.

– Ах, Фил… какой ты!

– Я собирался сказать…

– Боюсь, мне никогда не понять тебя!

– А ты постарайся, – посоветовал он. – Меня загнали в угол. Во-первых, убийство Молли. Все считают, что я принял ее за Хлорис. Двое свидетелей, леди Олдхем и лакей по фамилии Смизерс, слышали, как я угрожал свернуть Хлорис шею. Еще один свидетель видел, как я ударил ее по лицу и сбил с ног. Правда, я разбил дверь в ее будуар, думая, что она находится там.

Дженнифер пришла в ярость:

– Тебе так не терпелось переспать с ней? Ах, Фил, не нужно врать! Я сама слышала, как ты просил ее…

Филип опустил голову и мысленно сосчитал до десяти.

– Ты, как и другие, – заявил он, – повторяешь то, что ты, по-твоему, слышала, и то, что тебе показалось. Вот в чем беда со всеми свидетелями!

– Но ты просил ее…

– Нет! Я сказал, есть определенные вопросы, которые нам с нею надо обсудить, причем в ту же ночь!

– Вот как! Неужели ты полагал, что…

– Знаю, знаю. Хлорис подумала то же, что и ты. Ты ведь хочешь быть беспристрастной? Тогда ты должна вспомнить, что я ее поправил. Я вове не собирался спать с ней, но сказал, что нам нужно кое-что обсудить.

– Но что же еще можно обсуждать с такой, как она? Всякий раз, как ты видишь ее, ты хватаешь ее и целуешь. Ты не можешь противостоять ей, по крайней мере физически. Разве я не права?

– Нет. Но в этом есть и малая толика правды…

– Вот за что я ее ненавижу. – Дженнифер стиснула кулаки. – Вот почему я… – Она вдруг осеклась и переменила тон. – Повторяю, что еще можно обсуждать с такой, как она?

– Развод, – ответил Филип.

Слово как будто повисло в воздухе на тихой проселочной дороге, где играли дети. Девушка-молочница, несшая на коромысле два ведра с молоком, скорчила гримасу, когда они проезжали мимо.

– Развод? – переспросила Дженнифер. – В этом веке? Невозможно!

– Нет, возможно! Для развода требуется особое постановление парламента и толстый кошелек, но добиться его можно. Деньги у меня, очевидно, есть – ради развода я потрачу последний фартинг. Я позволю Хлорис самой подать на развод, если она захочет. С другой стороны, ее связь с Торнтоном дает мне все козыри для борьбы. – Филип снова вынул из гнезда хлыст и стегнул лошадь. – Но как могу я сейчас затевать бракоразводный процесс? – продолжал он. – Меня обвиняют в убийстве, и я бежал от служителей закона. Наконец, ты не понимаешь, как крупно я влип. Вчера в Карлтон-Хаус я высказал обвинения, весьма опасные для дела вигов в целом.

– Принц Уэльский? Его тайный брак? Он может…

– Нет. – Филип покачал головой. – Принц не жесток. Он ни за что не прикажет тайно убить меня; на такой шаг не пойдут и его советники. Все слыхали о его тайной женитьбе на миссис Фитцхерберт. Но никто не может это доказать. Они боятся документального свидетельства.

– Но они, разумеется, могут…

– Нет, Дженни. Они в безвыходном положении. Если они подадут на меня в суд за клевету, мне придется разыскать священника, который проводил церемонию (он еще жив) и почти всех свидетелей. Виги ни за что не рискнут выступить против меня в суде. Но ведь меня обвиняют в самом обыкновенном, неполитическом, так сказать, бытовом убийстве! Ты понимаешь, что будет, если меня сейчас схватят?

– Я…

– Все говорит за то, что я убил служанку по ошибке, приняв ее за жену. Улики против меня очень серьезны. Я угрожал ей, я ударил ее, я разбил ее дверь и задушил ее в темноте. Дело передадут в палату лордов. Виги используют все свое влияние. Сам старый король, сумасшедший, как Шляпник (Сумасшедший Шляпник – персонаж известной сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес». (Примеч. пер.)

, но притом несгибаемый сторонник семейных ценностей, будет следить за ходом процесса из Виндзора и потребует, чтобы его лорды проголосовали так, как он им укажет. И через две недели меня повесят в Тауэре! – Филип щелкал хлыстом, не прикасаясь к крупу кобылы. – Но я им не дамся, Дженни! – продолжал он. – Я буду скрываться до тех пор, пока не найду истинного убийцу. Ты знаешь, что перевес не на моей стороне. И… будет очень разумно не оставаться со мной.

– Ах ты, идиот! – вскричала Дженни. – По-твоему, я могу бросить тебя… сейчас?!

– Я должен был спросить.

Двуколка повернула направо, на Кингз-роуд, и Филип сосредоточил все свое внимание на дороге.

– Это не все, – продолжал он, откашлявшись. – Вынужден сказать тебе… Я многое вспомнил о моей прошлой жизни. Я знаю, как меня зовут на самом деле.

– Фил!

– Милая, – сказал он, – помнишь то пошлое колечко, которое я подарил тебе на память после нашей первой встречи?

– Помню ли? – вскричала Дженни. – Да я ношу его не снимая! – Сунув руку под корсаж платья, она вытащила тонкую золотую цепочку, на которой висело кольцо. – Разве я не говорила тебе о нем вчера, Фил? Там выгравирован очень странный герб и латинский девиз.

– На гербе, – сказал он, – звезда и сокол. А девиз – «Et ego ad astra». Это герб и девиз Гленарвонов. Я действительно лорд Гленарвон, Дженни! Мое полное имя – Филип Маддерн Клаверинг. Я был лордом Гленарвоном, когда мы с тобой встретились в Риджентс-парке много лет назад.

Ему трудно было смотреть на нее. Филип правил очень осторожно – дорога пошла в гору, мимо зелени и домиков на Кингз-роуд, где переменчивое апрельское солнце спряталось перед дождем. Прошло немного времени, и Филип рискнул покоситься на свою спутницу.

Дженни смотрела вперед, прижимая губы к кольцу. Она плакала.

– И ты не смел признаться мне?

– Дженни! Не надо!

– Ни разу не признался?

– Что было толку хвастаться? Я никогда не пользовался титулом. У меня не было денег, кроме той малости, что я зарабатывал на ринге. И я не мог – физически не мог! – рассказать тебе. Неужели мои слова так тебя огорчают?

– Нет. Не очень.

– Тогда скажу кое-что еще. Если мое признание действительно огорчит тебя, прокляни меня раз и навсегда. Но вначале позволь задать тебе вопрос. Ты помнишь нашу другую жизнь?

– Н-нет… Почти не помню.

– Например, не была ли ты актрисой?

– Почему ты спрашиваешь?

– С тех пор как мы нашли друг друга вчера вечером, я все время подмечаю жесты, манеру говорить, голос… не знаю! Возможно, дело в том, с какой легкостью ты переняла нравы и обычаи восемнадцатого века, как ты вошла в Карлтон-Хаус – как будто провела там всю жизнь. Почему-то ты ассоциируешься у меня с театром. И потом, когда ты сегодня утром цитировала «Ромео и Джульетту», я почти уверился в этом. Ты была актрисой?

– Да, наверное. Но у меня нет… ассоциаций, как у тебя. Небо потемнело.

По пологу двуколки ударили первые капли дождя.

Дженни все так же крепко сжимала в руке кольцо; ее серые серьезные глаза показались ему огромными.

– Что еще ты собирался мне сказать? – быстро спросила она.

– Тот дом, «Пристань». Он тебе незнаком? Тебе не кажется, что ты уже бывала там прежде?

– Нет, никогда. Но я ненавидела и боялась его, не могу сказать почему.

– В прежние дни, когда мы с тобой были вместе, я жил там. Дом обветшал и разваливался. Перед ним находится чей-то теннисный корт, а с южной стороны вырос целый жилой квартал, так что реки почти не видно. Но я узнал дом. – Филип взял себя в руки. – Буду с тобой откровенен, Дженни. Тогда я был женат. На Хлорис или женщине, очень похожей на Хлорис.

Дженнифер не отводила по-прежнему серьезного взгляда.

– Да, – спокойно сказала она. – Я так и думала.

– Ты так и…

– Ах, Фил, что же еще? Ты никогда не занимался со мной любовью в общепринятом смысле слова, хотя я могу сказать, что ты любил меня так же сильно, как я любила тебя. Как я хотела близости с тобой! Но ты всегда был безупречным джентльменом, вот я и подумала…

Дождь усиливался, но ни один из них этого не замечал.

– Та, другая Хлорис, – с усилием выговорила Дженнифер, – та, из нашей другой жизни… Ты любил ее?

– Нет. То есть… в определенном физическом смысле…

– Да, да! Я поняла. Я имела в виду…

– Нет, не любил. Поскольку у меня был титул, она решила, что у меня есть деньги. И вышла за меня замуж. Мне и в голову не приходило обсуждать с ней денежные вопросы. Вот какой я был наивный! Когда она обнаружила, что я беден, она превратилась в холодную мегеру. Слушай, Дженни! – Филип охрип. Чем больше проблесков и завес приоткрывала ему память, тем крепче сжимал он одной рукой вожжи, а другой – руку Дженни. – Как только я увидел шкаф, за которым скрывается потайная лестница, я начал вспоминать. Ты была права – вся история проигрывается заново. Убийство действительно произойдет через сто пятьдесят лет. Хлорис – или как ее тогда звали – будет тайно выбираться по ночам к мужчине, чье имя я даже не могу вспомнить, и оставлять вместо себя служанку, чтобы та притворялась ею. Кто-то, пытаясь задушить Хлорис, убьет ее горничную. А обвинят меня. За исключением того, что тогда в истории не будут принимать участие выдающиеся личности, все будет точно так же. Я – обвиняемый. Слышишь, как дождь барабанит по крыше двуколки? Мы с тобой вместе бежим под дождем – совсем как в той, другой жизни.

– Нет, Фил, – мягко возразила она.

– Нет?! Почему?

– Должно случиться что-то еще. В том-то и ужас, хотя я понятия не имею, что нас ждет. Сейчас мы еще не в самом безнадежном положении, главный ужас впереди. Но, когда мы будем сбегать по какой-то лестнице, он нас настигнет.

– Что нас настигнет?

– Не знаю!

– Хорошо. – Филип мрачно кивнул, выпрямился и снова взялся за поводья обеими руками. – Пусть настигает! Что же касается Хлорис – и из той, и из из этой жизни…

– Д-да?

– Дженни, цепочка у тебя на шее застегивается? Ты можешь отстегнуть колечко?

– Надеюсь, ты не собираешься отнять его у меня?

– Нет. Только на секунду.

Дженни нащупала дрожащими пальцами застежку, расстегнула ее и передала Филипу кольцо, вдруг ставшее для него необычайно важным. Замотав поводья вокруг рукоятки хлыста, он пустил лошадь медленным шагом. Они пересекли Слоун-сквер и стали подниматься по Слоун-стрит по направлению к Найтсбриджу. Из жилетного кармана он извлек маленький, сверкающий бриллиантами ободок.

– Носи это, – сказал он, надевая кольцо с гербом и девизом на средний палец ее левой руки, – пока я не подыщу тебе лучшего обручального кольца. А это, – он надел на нее кольцо с бриллиантами, – настоящее обручальное. Раз весь мир, и даже время, против нас, мы установим собственные законы! С этого момента ты – моя жена. Ты согласна, милая?

– Ты знаешь, что согласна! Только…

– У тебя возникли сомнения?

– Ни единого. Только, пожалуйста, немного помолчи! Совсем чуть-чуть!

Филип кивнул. Он все равно не мог бы говорить, так как к горлу подступил ком. Он размотал поводья и посмотрел вперед.

Дженнифер, развязав газовый шарф, отбросила капор назад и нежно положила голову ему на плечо – так мягко и нежно, как будто она спала. Ком у него в горле стал больше.

Дождь почти не замочил их. Капли отскакивали от изогнутого полога двуколки. Но дождь усиливался, а немощеная дорога делалась скользкой.

Осторожно!

Филип повернул направо и въехал на мост Найтсбридж. Странный, зеленый, чужой мир вдруг предстал перед ним во всем величии необъятного Гайд-парка. Он был совершенно не похож на знакомый ему Гайд-парк: деревьев было очень мало, а трава кустилась неопрятными холмиками.

И тем не менее прошлое вдруг стало настоящим; прошлое так же обладало острыми клыками и готовилось броситься на него. Если он хочет выжить, ему нужно напрячь все силы и понять, кто же убийца.

Он не убивал Молли. Тогда кто убил ее?

Ему смутно казалось, что в другой жизни он почти – почти! – разгадал тайну; он почти все решил, и все же…

Филип постарался воспроизвести в памяти как можно подробнее обстановку комнаты, в которой он вчера ночью разговаривал с Молли. Он вспоминал пышное убранство, длинные зеркала, выцветшие алые обои, потухший камин. Он постарался как можно отчетливее вспомнить огромную кровать под балдахином, накрытую золотым покрывалом, горящие свечи, а в голове кровати…

Филип резко дернулся, как будто его обожгло.

Дженнифер по-прежнему подремывала у него на плече.

– Фил! – прошептала она, уткнувшись ему в шею. – В чем дело? О чем ты думаешь?

– Об убийстве.

Теперь выпрямилась и Дженнифер.

– Какой же я болван и дурак! У меня в руках с самого начала были все средства для защиты, только я ничего не замечал!

– Какой защиты?

– Во-первых, – он словно вглядывался в прошлое, – подумаем, что на самом деле произошло. Все твердят, будто бы я «разбил дверь». Это неправда, что нетрудно доказать. Я нанес по двери один сильный удар кочергой и пробил филенку. Молли откинула засов и впустила меня… И спальня, и будуар в то время были ярко освещены. Правда, мои обвинители уверяют, что в обеих комнатах было темно. На том и строится весь их расчет!

Значит, Молли отперла дверь. В полной темноте я по ошибке принял ее за Хлорис и задушил. Как же, по их мнению, это должно было произойти? Войдя в спальню, я не сразу набросился на Молли. Значит, я крался по темной спальне, заставленной мебелью, обошел кровать и отрезал довольно длинный кусок шнура от звонка. Затем отыскал Молли в темноте и сделал свое черное дело. А она послушно позволила задушить себя!

– Но ведь…

– Невозможно, моя дорогая, – сказал он спокойно. – Этого не смог бы сделать ни один человек на свете: его жертва обязательно бросилась бы бежать и перебудила бы весь дом. Все обвинения основаны на том, что убийство было совершено в темноте, – будь там хоть искра света, я бы понял, что передо мною не Хлорис, а Молли.

Дождь плясал и барабанил по крыше двуколки. Дженнифер, приложив руки к вискам, поправляла выбившиеся пряди.

– Значит, нам не нужно убегать? Ты полностью оправдан?

– О нет! – произнес он с той же самой язвительной улыбкой. – Если они заметят изъян в своих доказательствах, – а они его непременно заметят, – они могут повернуть дело совсем по-другому, и тогда мне придется еще тяжелее.

– Но как они могут повернуть дело в другую сторону?

– Ну вот, например… Что, если я заранее подрезал шнур от звонка?

Дженнифер собралась что-то сказать, но вовремя остановилась.

– Понимаешь? До того как Хлорис приезжает в «Пристань», я иду к ней в спальню и режу шнур. Он у меня наготове. Я так ломлюсь в дверь, что любой, кто находится внутри, обязательно ее откроет. И вот в темноте я…

– Прекрати! Пожалуйста!

– Я просто показал тебе, в чем можно меня обвинить.

– Значит, у тебя нет выхода?

– Нет, есть! – парировал он. – Я могу доказать свою невиновность полностью, доказав всего один пункт. И этот пункт, Дженни… – Филип вдруг замолчал. Натянув вожжи, он пустил лошадку очень легким галопом. – Застава Гайд-парка! – пробормотал он. – На первый взгляд все тихо. Достаточно уплатить подорожную… Но если сюда уже дошли вести с Боу-стрит…

Очевидно, вести еще не дошли. Длинные белые ворота со скрипом растворились, Филип заплатил шестипенсовик дружелюбному пожилому охраннику в бакенбардах, который изъяснялся на таком простонародном языке, что они почти ничего не поняли. Вроде бы сторож отпустил комплимент в адрес Дженнифер и величественно поклонился, когда их двуколка отбыла в сторону поросшей зеленью загородной Пика-дилли.

– Какой еще пункт? – не сдавалась Дженнифер. – Что ты собираешься доказать?

– Извини, милая. Сейчас не время.

– Почему?

Филип смерил ее загадочным взглядом:

– До сих пор мы встретили очень мало экипажей. Не успеем мы проехать и половины Пикадилли, как начнется движение, и оно будет все сильнее и сильнее. Я не правил лошадьми с детства – не хочу столкнуться или стать участником уличного происшествия, которое привлечет к нам внимание… и…

– Что?

– Дженни, постарайся не обижаться на оскорбления. Стисни зубы покрепче и терпи.

– Какие оскорбления?

Он не ответил. Но вскоре она все поняла.

Поездку, которая продолжалась почти час, Дженнифер впоследствии старалась вычеркнуть из памяти, как ночной кошмар, которого никогда не было. Однако все было реально, как и каменные булыжники, живо, как система канализации.

Она, разумеется, слышала и читала и даже однажды или дважды видела то, что называется трущобами. Однако она и помыслить не могла, и менее того – не могла представить своим осязанием и обонянием те трущобы, что лежали вокруг Грейт-Ньюпорт-стрит. Хотя ей было все равно, чем занимаются их обитатели, ее слух восставал против того, что они говорили. Непристойность уличной брани, не заглушаемой даже скрипом колес по булыжнику, так смутила ее, что она не поднимала глаз. Она чувствовала, что Филип так же смущен.

Не обошлось и без происшествий. Несмотря на прекрасное знание карт, Филип забыл, что в то время нельзя было проехать от Ковентри-стрит на Лестер-Сквер. Нужно было ехать кругом, по Уитком-стрит.

Один раз в давке они сцепились колесами с другой двуколкой. И потом, на узком выезде с восточной стороны Лестер-Сквер, Филип встал и обменялся парочкой ужасных ударов хлыстом с кучером наемного экипажа, который пытался прижать его к линии каменных тумб, обозначавших границу тротуара.

Спор закончился тем, что Филип с размаху хлестнул кучера по губам. Брызнула кровь, и показалось, будто рот у его противника разъехался до ушей. Зеваки разразились хохотом. Филипу по чистой случайности удалось направить их двуколку в проем между двумя тяжелыми подводами и удрать в самые жуткие трущобы.

Дженнифер закрыла глаза. Ей казалось, что ее сейчас вырвет, однако ее даже не стошнило.

Несмотря ни на что, она твердо решилась не выказывать ни страха, ни отвращения. Она открыла глаза, но тут же закрыла их снова. По мере того как они продвигались на восток, пелена черного дыма становилась все гуще и гуще. Ей показалось, что вокруг стало тише и лошадка передвигается теперь легкой рысцой.

Она во второй раз открыла глаза. Филип, слегка дрожа, тем не менее легко и непринужденно сжимал в руках поводья. Он улыбнулся ей улыбкой из прошлого.

– Надеюсь, мадам, – заявил он в самой официальной манере, приличествующей восемнадцатому веку, – вам не сделалось дурно?

Что ж, пора и ей играть свою роль!

– Что вы, сэр, отчего же мне должно быть дурно? Ведь подобное зрелище мы видим всю жизнь.

(Правда ли? Неужели утонченные леди, пахнущие розами, знают о том, что творится на расстоянии чуть больше мили от их вылизанных порогов? Разве что по ночам, когда

они ездят в театр, но они путешествуют в закрытых каретах или портшезах.)

– Где мы, сэр?

– Это Длинный Акр, и мы приближаемся к его концу. Скоро мы подъедем к «Друри-Лейн». Вот сейчас повернем направо и окажемся на Грейт-Рассел-стрит, перед старушкой «Друри».

Сама улица, хотя и не считалась трущобами в полном смысле слова, была мрачной, застроенной высокими, закопченными домами. Филип прикусил губу.

– Однако, – продолжал он, – у меня есть и плохая новость. Чем ближе мы к театру, тем ближе и к полицейскому участку на Боу-стрит. Пожалуйста, смотри внимательно: если заметишь красный мундир и белые гетры, да еще и пистолет за поясом…

Почти тут же они увидели того, о ком он говорил.

Их кобылка, еле дыша после шестимильной пробежки, трусила по булыжникам Друри-Лейн. Завернув на Грейт-Рассел-стрит, они сразу увидели небритого сыщика, который куда-то устало брел впереди них. Грызя яблоко, он проталкивался сквозь толпу ребятишек, жаждавших посмотреть и пощупать наручники у него за поясом.

Двуколка проехала мимо, и сыщик оглянулся. Впереди слева на узкой Литл– Рассел-стрит уже виднелся огромный купол театра «Ройял» – таково официальное название театра «Друри-Лейн».

– Филип, – Дженнифер говорила тихо, не шевеля губами, – наверное, у них есть и приметы нашей двуколки?

– Ну и что? Мы проехали мимо дюжины двуколок такого же цвета. Но здесь нет почтовых станций, и…

Лошадь остановилась. И тут же двое чумазых мальчишек, которые вечно рыскали в округе, надеясь, что удастся заработать, придержав чью-нибудь лошадь, выбежали из-под портика. Филип спрыгнул с подножки и обошел двуколку кругом, чтобы помочь Дженнифер спуститься.

Остановившись на углу, сыщик внимательно смотрел на них, скаля гнилые зубы.

– Осторожно! – приказал Филип мальчишке, схватившему лошадь под уздцы. – Есть где-нибудь поблизости приличная конюшня?

Оба вскрикнули, что есть.

– Конюшня Барти, командир! На Уобэн-стрит, что насупротив паба «Лев и ягненок», вон где!

– Править умеете?

Оба мальчишки закивали.

– Вот вам флорин. Отведите ее к Барти да велите почистить как следует. Скажите… от его светлости.

Флорин на лету поймал мальчишка постарше. Он прыгнул в двуколку и распутал вожжи. Его товарищ не двинулся с места. Держа уздечку, мальчишка разинув рот смотрел наверх, на крышу узкого и чопорного дома напротив.

– Эй! Командир! Глядите-ка!

Филип повернулся и посмотрел наверх.

Солнце почти не проникало в узкий колодец улицы. Но он разглядел отполированное дуло мушкета, высунувшееся из-за одной трубы. Потом он увидел еще один мушкет… и еще…

Не говоря ни слова, Филип швырнул Дженнифер на мостовую, и сам бросился сверху, прикрывая ее. Мушкеты выстрелили разом. Лошадь захрипела от ужаса, стала рваться и едва не сбросила мальчишку. Похоже, на крышах засела целая дюжина стрелков.

Грохот выстрелов эхом отдавался у них над головами; с фасада театра «Ройял» посыпалась каменная крошка. Сыщик с Бру-стрит, стоявший на противоположном конце улицы, бросил яблоко и как будто окаменел.

Глава 12. «Однажды, в старом «Друри-Лейн»…»

– Тьфу! – послышался сочный голос мистера Ричарда Бринсли Шеридана. – Тьфу, тьфу, тьфу!

Филип посмотрел наверх из-за плеча Дженни.

Мистер Шеридан был пьян в стельку. Поскольку великий человек ни в чем не знал меры, можно было предположить, что он доверху накачан джином. Он стоял, покачиваясь, в широком дверном проеме, элегантно выдвинув колено вперед, и держал в руке табакерку.

– Не очень-то достойное положение, милорд, – заметил он, поднося к носу солидную понюшку табаку из золотой табакерки. – Кстати, целили не в вас. Посмотрите, как высоко они угодили.

Тряхнув париком, он указал на белые отметины от пуль на сером фасаде; одним выстрелом отбило нос у каменной Венеры.

– Но я, ей-богу, уши оборву тем, кто плохо обращается с почтенной мадам «Друри»! Внутрь, скорее!

Они встали. Дженнифер принялась отряхиваться. Сыщик куда-то исчез.

– По правде говоря, – продолжал мистер Шеридан, вводя их в огромное полутемное фойе, завешенное довольно пыльными красными гардинами, и закрывая за ними дверь, – они собирались припугнуть меня – чтобы я не давал вам убежища, понимаете?

– Чтобы вы не давали нам убежища? – переспросил Филип, поворачиваясь к выходу. – Тогда нам лучше…

– Стойте! – вскричал мистер Шеридан.

Подобно принцу Уэльскому, мистер Шеридан имел склонность, выпив, проявлять величественность и великодушие.

– Неужели я, – продолжал он, стукнув себя по груди, – такой подлый предатель, чтобы в час нужды выгнать вас вон? Нет, черт меня дери! Милорд Гленарвон, я к вашим услугам. Миледи Гленарвон, – он низко склонился над рукой Дженнифер и поцеловал ее, – ради того, чтобы один раз взглянуть в ваши прекрасные глазки, не жаль и пушечного ядра для старушки «Друри»!

Это уж слишком, подумала Дженнифер. Но мистер Шеридан, хоть и был пьян, говорил искренне.

– А как же тот сыщик с Боу-стрит? – возразил Филип.

– Фи! – Мистер Шеридан поморщился. – Он бросился бежать, лишь только увидел стрелков из Гренадерского гвардейского полка!

– Из Гренадерского гвардейского полка?

– Да-да! – кивнул мистер Шеридан с самодовольным видом. – Не буду отрицать, милорд, ваша выходка в Карлтон-Хаус наделала много шуму.

– Значит, принц Уэльский…

– Что вы, нет! Наш милый Принни давно все позабыл, как обычно. Зато не забыли другие. Во всем виноват я, что еще прискорбнее!

– Как так?

– Кто-то… нет, не майор Хангер – Хангер ваш друг… – видел, как я писал вам записку. Они знали, что вы будете здесь, все до одного знали. Но к делу! – Взяв еще понюшку табаку, он обернулся и щелкнул пальцами.

Из полумрака, из-за неприятно пахнущего красного занавеса, освещаемого лишь двумя крошечными стеклянными панелями на закрытой парадной двери, вышли молодой человек ростом примерно с Филипа и девушка примерно тех же габаритов, что и Дженнифер.

– Мистер Трогмортон, сэр! Мисс Далримпл, мадам! Молодой человек поклонился. Девушка присела.

– Надеюсь, вы хорошо разглядели, как одеты наши уважаемые гости?

– Да, сэр! – отвечал молодой человек густым сценическим баритоном.

– Отлично! Бегите к костюмерше, пусть выдаст вам похожие наряды. Лезьте на крышу, обойдите купол и спускайтесь на Уобурн-стрит. Ищейки, конечно, погонятся за вами. Не бойтесь – они не станут вам досаждать. Им просто надо проследить, куда вы пойдете. Вам все ясно? Тогда – к делу!

На сей раз, обернувшись, мистер Шеридан пронес понюшку табаку мимо носа. Однако на лице его по-прежнему играло выражение сияющего самодовольства.

– Маленькая военная хитрость, милорд, – пояснил он. – Надеюсь, она отвлечет внимание проклятых мерзавцев хотя бы на несколько часов.

– Мистер Шеридан, – сказал Филип, растроганный так же, как была растрогана Дженнифер совсем недавно, – я не могу принять такой щедрый дар! Вы очень рискуете…

Шеридан скрестил руки на груди.

– Надеюсь, сэр, вы не собираетесь запугивать меня в фойе моего собственного театра?

– Нет, что вы! Я только хотел…

– Тогда ни слова больше! Однако вы, возможно, сумеете просветить меня в другом незначительном вопросе?

– В каком, сэр?

– До меня дошли слухи, милорд, будто вчера ночью вы задушили свою жену в ее спальне, а сегодня утром, на пути из Челси, женились на вот этой даме… Позвольте вашу ручку, миледи!

Филип на мгновение задумался; рука его обвивала талию Дженни.

– Позвольте узнать, сэр, из каких источников услыхали вы об убийстве в «Пристани»?

– А! – Мистер Шеридан оставил все свои великосветские замашки. – Скажем, я плачу одному мальчишке из трактира, который ничего не делает, только с утра до ночи торчит у полиции на Боу-стрит. Всадник привез туда весть об убийстве за четверть часа до вашего приезда. Итак, милорд…

Филип откашлялся:

– Даю вам честное слово, сэр, что я никого не убивал. Что же касается женитьбы на молодой леди… это, мистер Шеридан, святая правда. Вы мне верите?

Снова за красным занавесом воцарилось молчание. Снова Дженнифер, к своему ужасу, почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. В глазах же мистера Шеридана, усталых и как будто подернутых пеленой старости, но умных и проницательных, мелькнула искорка.

– Вы мне верите, сэр? – снова спросил Филип.

– Если бы я вам не верил, неужели я бы столь тепло принял вас в самом сердце достопочтенной мадам «Друри»? Нет, клянусь ушами Венеры! – вскричал мистер Шеридан, поистине театральным жестом отводя в сторону руку с золотой табакеркой. – Пусть подлецы гуляют в лунном свете, им не одурачить Дика Шеридана! Вы действительно молодожены. Я же, ей-богу, женюсь послезавтра! Вот что я называю Духом любви…

– С вашего позволения, мистер Шеридан! – вмешался вдруг в разговор другой голос.

Голос этот, хотя и не такой звучный, как утверждали некоторые, обладал ясностью и такой четкостью произношения, какую Филип никогда не слыхал прежде и какую ему больше не довелось услышать.

В проеме красного занавеса, придерживая его, стоял крепко сбитый мужчина в очень модном платье и с напудренными волосами. Пудра четко выделяла лицо: смуглое, привлекательное, с крупным носом и подбородком, со сверкающими карими глазами и широким подвижным ртом. Как только он увидел гостей, выражение его лица изменилось, и он поклонился.

– Прошу прощения, сэр, – заявил новоприбывший. – Я не знал, что…

Несмотря на небритый подбородок, мистер Шеридан отвечал так же элегантно.

– Позвольте представить вам моего заместителя, мистера Джона Филипа Кембла, – обратился он к Филипу и Дженни-фер. – Он прославился не только благодаря собственному актерскому таланту, но и благодаря таланту своей знаменитой сестры, миссис Сары Сиддонс! Мистер Кембл – лорд и леди Гленарвон!

– Неужели та самая миссис Сиддонс?! – вскричала Дженнифер.

Мистер Кембл улыбнулся и грациозно поклонился.

– Ваша светлость очень добры, – заметил он. Между бровями у него появилась глубокая вертикальная морщина. – Однако, – продолжал он, – у милой Сары есть и клеветники, как и у всех гениев. Завтра она выступает в роли леди Макбет, а Макбета играет ваш покорный слуга.

– Ее самая знаменитая роль! И ваша!

– Повторяю – вы, ваша светлость, очень добры. Помню, как десять лет назад, когда милая Сара впервые исполняла эту роль в этом самом театре, – он отвел черные глаза в сторону, – сам мистер Шеридан сомневался в успехе и опасался фиаско.

– Что такое? – встрепенулся мистер Шеридан, безуспешно рывшийся в кармане в поисках бутылки джина, которой там не было.

– Он опасался фиаско, – продолжал мистер Кембл, – потому что моя сестра предпочла новую концепцию роли. Сара решила представить леди Макбет в виде изящной блондинки.

– Как?! – воскликнула Дженнифер.

– Ваше изумление, леди Гленарвон, вполне естественно, – улыбнулся мистер Кембл.

И в самом деле. Судя по всему, что Дженнифер читала о миссис Сиддонс, она представляла ее полным кошмаром: величавая актриса метала громы и молнии, все жесты ее были отточены, все реплики произносились напевно и торжественно.

Однако она поняла, что представляла себе великую Сару по портретам и анекдотам, ходившим в то время, когда актриса состарилась, была полна предрассудков и могла заявить официанту: «Ты принес мне воду, мальчик, я же заказывала пиво!» Судя по всем подсчетам, сейчас Сара Сиддонс была чуть старше самой Дженнифер.

Дженнифер повернулась к Филипу, ища успокоения. Однако Филип воспользовался первой же возможностью и извлек из кармана записку, написанную Хопвитом, которую преданный слуга сунул ему в руку перед тем, как они покинули «Пристань».

Филип кусал губы. Оказывается, все еще опаснее!

Дженнифер элегантно повернулась к красавцу мистеру Кемблу.

– Да, ее леди Макбет – изящная блондинка с длинными локонами, – продолжал он, – которая пользуется своими… так сказать… женскими чарами, чтобы соблазнить мужа, внушить ему жажду власти и подстрекать к убийству. Она умна, тщеславна, однако не лишена и совести. Она колеблется и терпит поражение. А ее супруг, как волк, идет с мечом в руках навстречу смерти.

Хотя последнее сравнение мистера Кембла немного хромало, Дженнифер как будто видела меч в его руках, когда он играл сцену.

– Но именно так и следует играть эту роль! – вскричала она. – Так и…

– Кстати, – вмешался мистер Шеридан, внося в разговор практическую нотку, – кто-нибудь хочет выпить?

– Выпить, сэр?! – переспросил потрясенный мистер Кембл.

– От разговоров ужасно сохнет в горле. Я не знал, мистер Кембл, что репетиция назначена на сегодня.

– Репетиции и нет, сэр. Просто моя милая сестрица, которая подвержена простудам, хотела произнести со сцены несколько строчек, чтобы проверить, как звучит голос. – Мистер Кембл снова поклонился. – Мы сочтем за честь, если лорд и леди Гленарвон снизойдут до того, чтобы занять ложу и послушать нас.

– Фи! – поморщился мистер Шеридан.

– Сэр! – воскликнул мистер Кембл.

– Если уж говорить о том, как следует играть Макбета, – заявил мистер Шеридан, – то он был самым странным из всех шотландцев, которые носили килт. Если он желает возлечь со своей женой, почему он не может переспать с нею без того, чтобы не поубивать всю Шотландию? Лорд Гленарвон! Всего пара шагов по потайному ходу – и мы в «Льве и ягненке», где можно закусить!

Однако Дженнифер перебила его.

– Мистер Шеридан, – взмолилась она, глядя ему прямо в глаза, – могу ли я просить вас еще об одном величайшем одолжении?

– Миледи! – вскричал мистер Шеридан, бросаясь к ее ногам с таким пылом, какой и не снился завистливому мистеру Кемблу.

– Мой муж, я уверена, – лукаво продолжала Дженни-фер, – охотно присоединится к вам. Но я… Сэр, мне очень недостает завтрака – я ведь не съела ни крошки. Если бы вы, мистер Шеридан, принесли что-нибудь поесть из паба, вы бы заслужили еще больше благодарности от той, которая и так многим вам обязана!

«Ах ты, бесенок», – подумал Филип.

Мистер Шеридан не просто поднялся – он кинулся бежать, успев лишь отдать последние распоряжения своему заместителю:

– Не спускай с них глаз, Кембл! – заявил он величественно, как мог бы заявить сам принц Уэльский. – Или, клянусь небом, мой друг-актер, я сверну тебе шею! – И он исчез.

Через три минуты Дженнифер снова блуждала среди духов. Прошлое, от которого мороз шел по коже, как ранее в доме леди Олдхем, накрыло ее с головой.

Она сидела в правой ложе театра «Друри-Лейн», перестроенного мистером Шериданом в 1792 году. Она смутно видела белые арки лож, подковой окружавшие сцену. Как в дымке, предстали перед нею две тысячи мест зрительного зала, поднимавшиеся до самого огромного купола. Огромная хрустальная люстра, которую поднимали и опускали на веревках, мерцала так высоко, что была едва видна. Светили только огни рампы, свечи в стеклянных вазах, расставленные по краю деревянной сцены.

Сцена была пуста. Она разглядела только серый задник Инвернесского замка.

Самый тихий шепот здесь слышался гулко. И она, читавшая историю театра и всю жизнь мечтавшая о звуках скрипок и о бросаемых цветах, думала только о Филипе, который сидел рядом, но чуть позади нее.

Филип обнял ее за плечи и легонько сжал пальцы.

– Позволь сказать, Дженни, – прошептал он, – ты была великолепна!

– К-как?

– Ты только что предотвратила ссору между Шериданом и Кемблом, которые всегда стараются переиграть друг друга. Господь тебя храни!

– Филип… О чем ты на самом деле думаешь?

– Я?!

– Да! Та записка, что ты читал недавно… это ее мистер Шеридан вручил тебе вчера ночью?

– Нет. Ее передал Хопвит перед тем, как я вышел из «Пристани», а ты была за дверями. Она дарит нам очень слабую надежду.

– Надежду на что?

– Погоди! – Он сжал ее плечо так сильно, что оно почти онемело. – Во-первых, послушай о другом. Здесь ты находишься в относительной безопасности. Шеридан, хвала его чувствительной душе, даже предоставит тебе будуар, запираемый на замок и без окна. Дело в том, что в первую половину ночи я должен уехать.

– Уехать? Куда?

– Дженни, я должен сегодня вернуться в «Пристань».

Молчание.

Все страхи Дженнифер вылились в сдавленный крик. Какое-то время ей было тепло и даже уютно. Теперь она почувствовала, как ее охватывает ужас, – больше она не может выносить такое положение.

– Вернуться туда? – прошептала она, хотя ее голос разносился по всему театру. – Открыто забраться в логово врага?

– Нет. Тайно.

– Но зачем, зачем тебе возвращаться? Зачем?! Из-за записки Хопвита?

– Не только. Возможно, его записка очень важна. Но я уже решил – еще до того, как прочитал ее, – что должен обыскать спальню, в которой была убита Молли, причем обыскать ее сегодня.

– И все же – зачем?!

– Потому что так, милая, я могу полностью доказать свою невиновность и освободить нас обоих. Неужели для тебя это ничего не значит, Дженни?

– Нет! Нет! Нет! Ведь там тебя могут схватить! Пусти меня!

Она попыталась вырваться. Когда ей это не удалось, она зарылась лицом в пыльную бархатную портьеру и разрыдалась. Она плакала, разрывая себе душу, в пустом зале старушки «Друри».

– Тебе нельзя туда! Я тебя не пущу! Боже, я больше этого не вынесу!

Она уклонялась от него, ей не хотелось, чтобы ее трогали. Вдруг она почувствовала, как он щекочет ей шею.

– Что ж, – бодро заявил Филип, – тогда я не поеду! К чему плакать?

– Что?!

– Раз ты не хочешь, значит, конец делу, – улыбнулся Филип. – А сейчас сядь, дорогая, и смотри, как играют актеры. Съезжу как-нибудь в другой раз.

Мертвая тишина.

Дженнифер не шелохнулась. Красный занавес взметнулся, подняв ветер в огромной позолоченной арке просцениума. На сцене спорили два голоса. Прошло десять секунд, прежде чем Дженнифер выпрямилась, поискала ридикюль и нашла его.

Не глядя на Филипа, она промокнула глаза платком и очень осторожно присыпала следы слез рисовой пудрой. Потом круто повернулась к нему.

– Милый, – с жаром произнесла она, – если я когда-нибудь еще окажусь такой ужасной идиоткой, прошу тебя, выпори меня, как я того заслуживаю! Да, поезжай! Конечно, ты должен ехать в поместье «Пристань». Езжай, и пусть они все катятся к черту!

Улыбка исчезла с лица Филипа.

Склонившись вперед, он нежно поцеловал ее в губы. На сцене же рука об руку двигались миссис Сара Сиддонс и мистер Джон Филип Кембл.

Спотыкаясь и дребезжа посудой и бутылками, из темноты появился мистер Ричард Бринсли Шеридан. Поднос, уставленный снедью, он поставил на свободное кресло. Когда он выпрямился, Филип готов был поклясться, что мистер Шеридан совершенно трезв.

– Гленарвон, – заявил драматург, – терпеть не могу приносить дурные вести, но…

– Что такое?

– Нам нужно подумать и, ей-богу, изобрести другой план! Двоих моих голубков, Салли Далримпл и Тома Трогмортона, заметили военные! Через десять минут ищейки с Боу-стрит узнают, что оба вы здесь!

Глава 13. «Один во сне захохотал, другой вскричал: «Убийство!»

Дженнифер бросила лишь беглый взгляд на сцену, когда Сара Сиддонс проплыла к ложе и присела, кланяясь тем, кого она не могла видеть.

Она была еще стройна. Однако ее фигура в простом белом платье сейчас, когда Сара приближалась к тридцати, начинала полнеть. Огни рампы смягчали резкость ее черт; черные, как у брата, глаза смотрели томно и нежно. В светлом парике она казалась наивной девушкой. Когда она присела, локоны рассыпались по плечам.

Ее голос был дивным – певучим и мелодичным, хотя и без той силы, которую она приобрела позже.

– С вашего высочайшего позволения, милорд, миледи, – сказала великая актриса, – мы с братом прочтем немного более той дюжины строк, какие мы намеревались прочесть. Прошу вас, посмотрите небольшую сцену из великой трагедии.

И это все, что удалось увидеть и услышать Дженнифер, потому что ее внимание тут же отвлек мистер Шеридан. Ей пришлось повернуться к нему.

– Черт бы побрал девчонку Далримпл, – мрачно заявил Шеридан, усаживаясь у уставленного едой подноса. – Должен признать, она чертовски хорошенькая. Но больше ей не играть духа, клянусь, пока я жив!

Несмотря на возбуждение, Филип не смог сдержаться.

– Духа? – вежливо переспросил он. – Значит, молодую леди так заботит ее духовное состояние?

– Милорд! – Мистер Шеридан укоризненно покачал головой. – Вы прекрасно знаете: сейчас все сходят с ума по ужасным историям. Вы не заработаете и полпенни на пьесе, которая не называется «Проклятый замок» и в которой по сцене не бегают привидения! Духи! – добавил он, становясь все красноречивее. – От них больше хлопот, чем пользы. Их нужно выпускать на сцену через верхний люк в прозрачных газовых одеяниях – всем известно, что привидения одеваются именно так. А эта девчонка Далримпл, милорд, должно быть, ужасно перепугалась, потому что ее платье застряло в шестеренке. И она вылетела полуобнаженная, черт меня побери, в тот момент, когда бедный умирающий отец толковал о своей беспорочной жизни!

– Филип! Мистер Шеридан! – сказала Дженнифер таким придушенным шепотом, что они осеклись. – Вы говорите, ищейкам известно, что мы здесь. Как это случилось?

Мистер Шеридан вытянул руку:

– Миледи, но я ведь вам рассказываю! Проклятая девчонка Далримпл…

– Что она сделала?

– Она со своим парнем сбежала удачно, ничего не скажешь. Я велел им засесть в одной таверне на Флит-стрит и напиться. Напиться! – сердито отчеканил мистер Шеридан, рассеянно хватая квадратную зеленую бутылку джина с подноса и делая большой глоток.

– Чудовищно! – сказал Филип. – И что же?

– Они сняли капюшоны. Все видели их лица. Надеюсь, вам ясен план ваших врагов?

– Не совсем.

– Взвод гвардейцев под командованием некоего вига должен был следить с крыши за всеми вашими передвижениями. Как только ваши двойники спустились на землю, гвардейцы, позабыв о предрассудках, позвали ищеек. Те подошли вплотную, намереваясь арестовать вас или застрелить наповал. Опасное положение, милорд. Глоточек джина?

В прежнее время Филип ужаснулся бы привычке пить по любому поводу, особенно до завтрака. Но сейчас он послушно сделал глоток прямо из бутылки.

– Откуда вы все узнали, мистер Шеридан?

– Я же был в «Льве и ягненке». Там все только об этом и говорят!

– «Лев и ягненок»! – повторил Филип. – Уобурн-стрит. Да! Теперь я вспомнил, почему название мне знакомо. А ты помнишь, Дженни?

– Милый, ты должен, непременно должен что-то сделать!

– И сделаю. Послушайте, мистер Шеридан! Вчера ночью, после того как я уложил Бристольского Молота, ко мне подкатился толстячок, который так и лучился доброжелательством и любезностью. Он предложил в случае неприятностей обращаться к нему за помощью. Он уверял меня в своем знатном происхождении и назвался Сэмюэлем Хорде-ром, эсквайром.

Длинное лицо мистера Шеридана позеленело – впрочем, возможно, так казалось из-за зеленого стекла бутылки.

– Сэм Хордер? – переспросил он.

– Да, кажется, так его зовут.

– Что ему нужно от вас?

– Он не сказал напрямую. Мне показалось, он хочет, чтобы я дрался без перчаток с Джексоном по кличке Джентльмен, причем частный бой будет, по его словам, организован для представителей знати и дворянства.

– Вы можете побить Джексона голыми руками?

– Нет. Ни за что на свете! На третьем или на четвертом раунде я разобью руки. Если, конечно, не…

Мистер Шеридан отставил бутылку и заговорил серьезно:

– Послушайте, милорд. Я люблю жуликов, пожалуй, могу даже обняться с жуликом. Но не с таким, как Сэм Хордер. Ни за что на свете не имейте с ним дела! Под его доброжелательностью кроются острые клыки и когти. Он вас погубит! Берегитесь!

Дженнифер пришла в отчаяние – казалось, ничто не могло отвлечь их от разговоров. За своей спиной, во мраке «Дру-ри-Лейн», как во сне, она слышала страстные голоса.

– «Печальный вид».

– «Вот глупость – говорить «печальный вид».

– «Один из них во сне захохотал, другой вскричал: «Убийство!»

Дженнифер почти не слышала, что творится на сцене. Она была в отчаянии, она была вне себя. Заметив ее состояние, мистер Шеридан грациозно подвинул к ней стул, на котором стоял поднос с едой. Там было блюдо с окороком, с кусками хлеба и сыра, а также сомнительный на вид пирог с зайчатиной. Еще на подносе стояло несколько бутылок, но был всего один стакан.

– Прошу вас, миледи, поешьте, – проворчал их хозяин. – Мы с вашим супругом не настолько забылись, как вы полагаете. В самом худшем случае я сумею придумать, где вас спрятать.

– Нет! – сказал Филип.

– Почему же «нет», позвольте спросить?

– Мы слишком далеко зашли. «Красногрудые» разнесут мадам «Друри» в щепки, что вам отлично известно.

Филип ел с волчьим аппетитом, пользуясь руками за неимением столовых приборов. Он жестом приказал Дженни-фер следовать его примеру.

– Действительно, – странным тоном заявил мистер Шеридан, – я должен лелеять то, что едва ли принадлежит мне из-за долгов. – Он потер рукой небритый подбородок. – Надеюсь, вы не заключали никакой сделки с Сэмом Хор-дером?

– Есть ли у меня выбор? Если он привык прятать беглых преступников, то сумеет укрыть и нас. Ищейки вот-вот будут здесь. Вы это понимаете?

– «О нерешительный! Дай мне кинжалы. Ведь смерть и сон – картины…»

Шум, донесшийся со сцены, заставил сидящих в ложе подскочить и резко обернуться. Оказалось, это всего лишь громкий, глухой стук в ворота после ухода леди Макбет. Филипу и Дженнифер показалось – то стучит их судьба.

Теперь на сцене все происходило так, как должно происходить: Сара Сиддонс и Джон Кембл улыбались, актриса приседала, а актер кланялся, обращаясь к невидимым обитателям ложи.

На губах Дженнифер застыла горькая улыбка. Всю жизнь она мечтала посмотреть Сару Сиддонс и Джона Кембла в «Макбете». Однако сейчас она ничего не увидела и расслышала всего лишь несколько слов.

Зато Филип, который все время вполглаза смотрел на сцену, даже когда спорил или ел, выскочил из ложи и поднялся на сцену, чтобы поздравить актеров.

– Сэр, мадам, – сказал он, – я никогда не видел столь блистательно разыгранной сцены. Поверьте мне, ни один актер в будущем не разыграет ее столь же великолепно!

Мистер Кембл, не выходя из образа, величаво поклонился. Но Сара Сиддонс, добрая душа, которой легче всего жилось в ее домике в Паддингтоне, охотно разговорилась.

– Вам правда понравилось? – спросила она. – Когда-то пьеса казалась мне ужасной, да на самом деле я и сейчас так думаю. Однажды я сказала… кому, Джон, мистеру Уолполу? Да! Мистеру Уолполу… Так вот, я сказала ему, что никогда ни за что не возьмусь за эту роль. Леди Макбет не женственна. Ей недостает тех добродетелей, которые я люблю находить в героине…

– М-м-м… да, – согласился Филип. – Но, мадам, в вашем исполнении леди Макбет была самой настоящей женщиной!

– Черт побери, – загремел из ложи мистер Шеридан, – Гленарвон! Вы помните о времени? Неужели так уж необходимо рассыпаться в любезностях, когда вашей шее грозит петля?

Мистер Кембл мрачно взглянул в сторону ложи и набросил плащ на плечи сестры.

– Благодарим вас, ваша светлость, премногим вам обязаны. Но я боюсь, что в этой сырости Сара схватит простуду. Позволите ли нам удалиться?

Филип поклонился.

Он смотрел, как великие актеры идут по сцене перешептываясь: миссис Сиддонс хотелось остаться и поболтать. Но вскоре они скрылись за кулисами.

– Поешьте, миледи! – услышал Филип голос Шеридана из ложи. – Окорок хорош, а хлеб свежевыпеченный. Там имеется и стакан. Когда я принимаю гостей, черт меня раздери, я не позволяю леди пить из бутылки! Однако прошу вас, поскорее!

Мистер Шеридан, который при помощи джина вернул себе былое величие, проворно выскочил на сцену и быстро направился к Филипу.

– Послушайте! – сказал он. – Если вы примете мой совет, у вас еще есть время удалиться через служебный вход.

– Плохой совет, милорд, – послышалось откуда-то у них из-под ног.

И Филип, и его хозяин отскочили, но потом поняли, откуда доносится голос.

В оркестровой яме, посреди стульев и пюпитров, стоял Сэмюэль Хордер, эсквайр. На голове у него, как и раньше, аккуратно сидела треуголка. Желтые огни рампы, словно нимб, освещали его круглое лицо с маленькими острыми глазками, которые смотрели прямо на них.

– Очень, очень плохой совет, – повторил мистер Хордер.

– Подумать только, Гленарвон, – лениво протянул мистер Шеридан. – Я и не знал, что в старушке «Друри» водятся хищники. Сейчас вызову рабочих сцены, чтобы выставили этого типа на улицу…

Сэмюэль Хордер, эсквайр, грустно покачал головой и поджал полные, изогнутые на манер лука Купидона, губы.

– Мистер Шеридан, мистер Шеридан! Сегодня у вас на дежурстве всего один рабочий сцены, да и тот дряхлый старик сторож. Вы ведь не станете отрицать?

– Я…

– Вы просто хвастаете, мистер Шеридан, как то часто бывает. Я же защищен куда лучше. – Он подал кому-то знак.

И тотчас с одной из скамей в партере, невидимые до последней минуты, поднялись четверо молодых людей со светлыми, коротко стриженными волосами. Все они более или менее походили на Бристольского Молота. У каждого в руке был пистолет; они держали пистолеты небрежно, однако курки были взведены.

Впервые в жизни Филип осознал, что, как и сказал Джон Кембл, в старушке «Друри» пахнет плесенью и призраками немытых тел.

– Милорд, – продолжал мистер Хордер, глядя на него с видом разочарованного, но снисходительного отца, – ведь я вас предупреждал. Вас разыскивают по обвинению в убийстве. А я, Сэмюэль Хордер, к вашим услугам, единственный человек, который может спрятать вас так, что никто не найдет!

– Как?

– Наверху, в моей большой квартире над «Львом и ягненком», имеется потайная дверь. Ни один человек еще не находил той двери. И никто никогда ее не найдет. Послушайте, милорд! Я прятал Красотку Нелл, которая перерезала горло своему любовнику; она благополучно села на корабль и уплыла за границу. Я прятал Джерри Бейнса, который ограбил домов больше всех взломщиков в Лондоне, а он дожил до почтенного возраста на Ямайке. Я могу предложить вам и вашей леди удобную комнату. Кто еще на такое способен?

– Какова цена вашего гостеприимства?

– Деньги? – Мистер Хордер слегка дернул плечом. – Давайте не будем упоминать о них – между нами, джентльменами.

Мистер Шеридан расхохотался. Мистер Хордер зловеще фыркнул, и мистер Шеридан осекся.

– Милорд, мы встретимся, когда вы пожелаете, – произнес Сэмюэль Хордер с видом необычайного превосходства. – Но прошу вас, поторопитесь, иначе вас не сумею спасти даже я.

Дженнифер, сидящая в ложе, похолодела. Таким тоном нельзя разговаривать с Филипом Клаверингом!

– А если, – сказал Филип, – я предпочту отклонить ваше предложение?

– Простите, милорд?

– Что, если я, – зарычал Филип, – предпочту отдаться в руки закона, а вместе с собой сдать и все ваше воровское гнездо?

– Вам не дадут этого сделать, милорд, – ласково отвечал мистер Хордер.

– Как не дадут, например?

– Долли! – позвал мистер Хордер.

Дженнифер вскрикнула: у нее из-за спины выплыла чья-то могучая тень, которая, разбив тарелку, одним прыжком выскочила на сцену.

Оглянувшись через левое плечо, Филип увидел еще одного коротко стриженного головореза в фланелевом костюме и шерстяных чулках. Долли находился в хорошей форме – ни капли лишнего веса, но фунтов на семь тяжелее Филипа; в правой руке он сжимал взведенный пистолет.

И все же Долли приближался к нему с опаской. По виску у него бежала струйка пота.

Филип, полный джина и ярости, молча следил за его приближением, не двигаясь с места.

Внезапно Долли метнулся вперед и, оказавшись перед Филипом, приставил пистолет к левому жилетному карману своего противника.

– Мы знаем, на что вы способны, милорд, – сдавленно просипел Долли. – Да только с пушкой-то не поспоришь, верно?

– Мне поднять руки вверх? – Филип вежливо поднял руки над головой.

– Не надо. Но советую слушаться командира. Наш командир – крепкий орешек, что есть то есть.

– А ты, Долли? Ты – крепкий орешек?

– Чего?

Мистер Шеридан снова отпрянул, на сей раз громко выругавшись.

Левая рука Филипа, словно колотушка для мяса, опустилась на правый локоть Долли и выбила у того из руки пистолет в ту секунду, когда Долли спустил курок. В пустом зрительном зале раздался грохот. Долли непроизвольно полуобернулся, открыв левый бок. Филип тут же нанес ему мощный удар в ухо, отчего головорез закрутился волчком и упал в оркестровую яму.

Две лампы с громким треском взорвались. В стороны полетели стулья и пюпитры. Долли рухнул к ногам мистера Хорде-ра и застыл в неподвижности; на него упал пюпитр.

Мистер Шеридан равнодушно разглядывал дыру, оставленную пулей в его левом рукаве.

– Стрелок из него никудышный, – заметил он.

– Мистер Хордер, – вежливо проговорил Филип, – очень прошу вас рассуждать здраво. Полагаю, ваша цель – свести меня с Джентльменом Джексоном в бою без правил перед лицом азартных и, возможно, благородных зрителей?

Мистер Хордер хмыкнул.

– Если вы меня застрелите, я не смогу драться ни с Джексоном, ни с кем бы то ни было. Если вы напустите на меня своих головорезов, они будут сильно побиты, но и я не гожусь для драки. Ваши угрозы – сплошное бахвальство, сэр. Я не соглашусь на ваши условия. Вам придется пойти на мои.

– Тогда скорее! Каковы ваши условия?

– Во-первых, мне нужно двадцать четыре часа, чтобы обдумать, смогу ли я драться с Джексоном. Если он согласится надеть перчатки…

– Перчатки? – Мистер Хордер в насмешливом ужасе закатил глаза.

– Не важно. Вы дадите мне двадцать четыре часа?

– Разумеется! – зажурчал мистер Хордер, снова становясь самим добродушием. – Мне понадобится примерно столько времени, чтобы оповестить некоторых, как вы выразились, азартных и благородных джентльменов о завтрашнем бое. Он состоится в очень романтичном месте – в заброшенной церкви со сломанными скамьями.

– Во-вторых, – перебил его Филип, – на часть сегодняшней ночи я должен буду покинуть ваше тайное убежище.

– Вот как?

– В конюшне Барти, возле «Льва и ягненка», стоит наша двуколка с багажом. Однако ехать в открытой двуколке слишком опасно. Вы добудете мне закрытую карету и надежного кучера. Я отправлюсь в полночь, а вернусь часа в три ночи. Нет, не бойтесь, я не сбегу! Где мне прятаться?

– И потом, – вмешалась Дженнифер, загадочным образом появляясь из-за спины Филипа, – я остаюсь у вас заложницей. Неужели он меня бросит?

– Дорогая мадам! – вздохнул мистер Хордер, надевая на себя, словно облачко, маску добродушия и снимая треуголку. – Вы, разумеется, как всегда, правы. Согласен! Есть ли другие условия?

– Нет.

– Тогда нам надо идти – по проходу, который ведет из театра в «Льва и ягненка».

– Гленарвон! – позвал мистер Шеридан.

– Осторожно, сэр! – воскликнул Сэмюэль Хордер, эсквайр. – Если всем станет известен полный список ваших долгов…

– Если вы не можете поступить иначе, Гленарвон, – продолжал мистер Шеридан, пропуская слова Хордера мимо ушей, – позвольте сказать вам пару слов наедине. – Отведя Филипа под арку Инвернесского замка, он хрипло прошептал: – Попросите осмотреть ринг завтра в три часа пополудни! Понимаете?

– Нет!

– Сейчас – ни слова больше. Но завтра в три часа пополудни попросите осмотреть ринг.

Бум! – послышался тяжелый глухой удар во входные двери театра. Потом на двери обрушился уже град глухих тяжелых ударов, которые становились все сильнее.

– За нами гонятся ищейки! – вскричал мистер Хордер. – Если промедлите еще чуть-чуть, вам конец! Лорд Гленарвон! Что с вами?

Филип действительно смотрел в пространство и думал о чем-то своем, не обращая внимания на удары в дверь.

– Лорд Гленарвон!

– Эти удары… – рассеянно проговорил Филип. – Как в пьесе. И проклятые часы над конюшней в «Пристани»! Они не идут у меня из головы.

– Филип! – вскричала Дженнифер.

– Да, ты права! – воскликнул он, приходя в себя. – Дверь в «Льва и ягненка» – и бежать! Не бойся, Дженни. Возможно, еще до того, как те часы снова пробьют три, я сумею добыть доказательства своей невиновности.

Глава 14. «Ночь, что укрыла меня…»

Бамм! – прогудели часы над конюшней «Пристани». Один удар – час ночи.

Филип, сидящий в закрытой карете с одним опущенным окошком, ясно услышал бой часов. Они тихо ехали по пустынному берегу под яркой луной.

До «Пристани» оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов. Филип задвинул заслонку потайного фонаря и поставил его на пол, чтобы не обжечь пальцы. В пути он раз двадцать перечел записку Хопвита и отлично запомнил каждое слово, написанное в старомодной манере и старомодным почерком с завитушками:

«Извольте разыскать старого конюха по фамилии Мокам. Вчера он не спал всю ночь, мучимый зубной болью, и кое-что видел из своего окна. Если ваша светлость соблаговолит приехать, вы найдете меня возле конюшен – я буду ждать всю ночь. Ваш Дж. Хопвит».

Филип понятия не имел, кто такой старый Мокам. Но окна комнат над конюшней, в которых жили конюхи, выходили на тыльный фасад господского дома, расстояние от которого до конюшни составляло около пятидесяти футов. А спальня Хлорис находилась как раз с тыльной стороны здания.

Если старый Мокам что-то видел…

Высунувшись из открытого окошка, Филип прошипел кучеру:

– Уже близко. Остановитесь на обочине и ждите. Кучер немедленно повиновался. Филип закутался в плащ

и поднял повыше воротник, чтобы скрыть лицо. Затем осторожно поднял с пола потайной фонарь. Кучер спрыгнул с козел и распахнул перед ним дверцу.

– Сэр! – прошептал он. – Собираетесь грабануть домик?

– Да, в некотором роде.

– Могу помочь, – с тоской в голосе предложил кучер. – Я в серебре хорошо разбираюсь, знаю, где стоящая вещь, а где так, ерунда.

Кучер, крепко сбитый здоровяк, хвастал, что он – копия сэра Джона Лейда, знаменитого парламентария; он, мол, умеет крепко держать поводья, не хуже Джека Лейда и всех прочих! Теперь двойник Джека Лейда дрожал от нетерпения на ночном холоде. Но, поскольку у кучера недоставало одного глаза, а другой косил, Филип усомнился в его сходстве со знаменитым политиком.

– Я не собираюсь грабить в том смысле, как вы это понимаете! Вы получили приказ. Оставайтесь здесь и ждите моего возвращения. Если со мной что-нибудь случится…

– Что, сэр?

– Не знаю, – вздохнул Филип. – И все равно, не удирайте, даже если услышите шум. Вам можно доверять?

– Само собой. Только собак берегитесь!

– Здесь нет собак. Моя… хозяйка дома их не любит.

Подойдя ближе, Филип увидел «Пристань», которая угрюмо высилась громадой серо-белого камня в лунном свете. Все было тихо. Ни в одном окне не горел свет. Очень трудно было без шума пройти по мощенной гравием аллее, но ему удалось обогнуть дом, не слишком скрипя.

Длинное и высокое здание конюшни тоже казалось неосвещенным. Здесь под ногами была утоптанная земля. Филип медленно повернул за угол; сердце его отчаянно билось. Тут рядом с ним, словно ниоткуда, вдруг появился Хопвит – в его седых волосах играл лунный свет.

– Ваша светлость хорошо сделали, что приехали, – прошептал он.

– Хопвит! Есть новости?

Невнятно извинившись, Хопвит повел его в тень.

– Новости есть, – грустно сказал он, – но, боюсь, они не особенно нам помогут.

У Филипа снова екнуло сердце. Неужели ему судьба вечно быть битым? Всегда он прислоняется к рухнувшей стене, надеется на чудо!

– Милорд, я упомянул о Мокаме. Он сидел у окна почти до рассвета. Рядом с ним сидела его жена – она выхаживала его. Оба утверждают, что в спальне ее светлости в три часа ночи горел свет, и еще… – Хопвит вдруг вздрогнул: – Что-то не так, милорд?

Когда Филип ставил потайной фонарь на землю, рука у него ужасно дрожала. Казалось, запах горелого масла навсегда впитался в ноздри. Он схватил Хопвита за плечо:

– Слушайте меня внимательно. Сегодня судья, наверное, весь день допрашивал свидетелей. Вы слышали, о чем он с ними говорил?

– Откровенно говоря, да, милорд.

– И все свидетели утверждают, что Молли убили около трех часов ночи?

– Именно так, милорд. И леди Олдхем, и молодой мистер Ричард Торнтон вполне в том убеждены.

– А теперь подумайте сами! Все обвинения против меня, Хопвит, основаны на одном-единственном пункте: что убийство произошло в темноте. Все считают, будто я по ошибке принял Молли за свою жену и задушил ее. Если бы в спальне в три часа ночи горел свет, я бы не мог принять Молли за Хлорис, даже находясь в будуаре. Убийство Молли становится бессмысленным, а дело рассыпается! Вы согласны со мной?

Хопвит опустил голову и некоторое время молчал.

– Милорд, – сказал он, – вплоть до этого времени я ни разу в жизни не считал себя дураком. Но теперь считаю. Вы правы. И потом…

– Они говорили что-нибудь еще?

– Как раз около трех – сразу после того жена Мокама слышала, как пробили часы на конюшне, – сама Молли приподняла штору и выглянула наружу. Она выросла у них на глазах, и они узнали бы ее в любом обличье. Потом она отвернулась, словно разговаривала с кем-то, стоявшим у нее за спиной, и опустила штору.

– Погодите! – воскликнул Филип.

– Милорд, мне больно. Если вы будете так добры и отпустите мое плечо…

Филип разжал руки. Он попытался изгнать из головы картину, леденящую кровь: Молли у ярко освещенного окна, а сзади прячется убийца.

Неужели все прежние подсчеты времени, включая и догоревшие свечи, разрушаются этим новым свидетельством? Нет, нисколько. По его версии, Молли гасит свечи и ложится спать около четверти третьего.

Но убийца, который проскользнул в загадочным образом незапертую дверь из коридора в будуар, должно быть, не встревожил ее. Ничего не опасалась, Молли снова зажгла свечи. В конце концов, чтобы убить, не требуется много времени. Если убийца, перед тем как уйти, снова задул свечи, никто ничего не заметил. Но если так…

– Хопвит!

– Да, милорд?

– Как случилось, что ваши свидетели заметили свет в окнах еще до того, как Молли подняла штору? Насколько я помню, шторы были задернуты.

– Не очень плотно, милорд, сквозь них пробивался свет. Более того…

– Что?

– У Мокама, ваша светлость, зуб очень уж разболелся. Сегодня его отвели в кузню да и выдрали зуб щипцами. Но вчера он все видел только потому, что вдруг зажегся свет, а прежде-то было темно – почти перед тем, как Молли высунула голову! А потом, через несколько минут, свет снова погас.

– Вот как!

– Вы так тяжело дышите, милорд, словно милю пробежали.

– Да, и на то есть причины. Еще один вопрос, и, бога ради, скажите правду. Тот человек и его жена… их словам можно верить?

Хопвит кивнул на дверь у себя за спиной.

– Они там, – отвечал он. – Ждут, если вы пожелаете расспросить их. Они люди необразованные, простые. Я боялся, вы не разберете, что они говорят. Но в одном я уверен: они выдержат самый суровый допрос самого строгого судьи во всем королевстве, и он им поверит.

– Тогда у меня все. – Филип шагал взад и вперед в тени дома. – Хопвит, есть у вас родственники в Лондоне? Такие, кто, к примеру, приютит вас у себя, и тех двоих тоже, на день-другой?

Он почувствовал, как старый слуга вздрогнул. Он все понял.

– Милорд, у меня внук женатый в Ламбете. Жилье у него маленькое, но я не сомневаюсь, что все можно устроить. А вы…

– Да! На дороге меня ждет закрытая карета. Я отправлю вас и ваших двух свидетелей в укрытие до тех пор, пока не смогу предъявить их и воскликнуть: «Вот они!» Премного вам обязан, старина. Так вы согласны оказать мне эту услугу? Вы поедете – все и сейчас?

– Услуга пустяковая, милорд.

Борясь с нахлынувшими чувствами, Филип хотел было что-то сказать, но передумал.

– Тогда зовите их скорее. Пусть собираются. Я провожу вас до кареты, иначе кучер может вас не пустить.

– Осмелюсь спросить, милорд… Велика ли карета? Мы поместимся там?

– Для вас троих места хватит. Я вернусь назад пешком. Нет-нет, не спорьте! Сейчас на улицах только старики полицейские да сторожа. Неужели мне бояться, что меня схватит шестидесятилетний сторож с колотушкой? И потом, – Филип пристально посмотрел наверх, на темные окна спальни, – в деле нужно разобраться до конца!

– Спальня? Уж не хотите ли вы…

– Перестаньте, Хопвит! – сухо сказал Филип. – Только не говорите, будто леди Гленарвон ляжет спать в комнате, где только что произошло убийство.

– Да, милорд. Комната не занята, там лишь тело Молли.

– Понятно.

– Коронерское дознание назначено на завтра, – заявил Хопвит, имея в виду следствие. – Но идти в ту комнату, да еще посреди ночи…

– Хватит с меня ваших дурацких суеверий! Идите и приведите тех двоих.

Менее чем через четверть часа Филип, Хопвит, а также высокий робкий человек и маленькая худенькая женщина, болтавшая без умолку, стояли у кареты на прибрежной дороге. Одноглазый кучер, взбешенный переменой плана, утихомирился, лишь получив все содержимое кошелька Филипа.

– Ладно, свезу я их в Ламбет, – проворчал он, когда Хопвит записал адрес и дал его Филипу. – А что сказать его милости, коли тот спросит про вас?

– Хордеру? Скажите, что я вернусь до рассвета. Для того чтобы попасть к нему в дом в любой час, насколько я понял, достаточно тихо постучать и сказать, что у меня голубиные крылья?

– Точно. Ну что ж, люди добрые, залезайте.

Филип молча наблюдал за тем, как его спутники садятся в карету. При свете лампы он видел три старых усталых лица; на двух было такое недоуменное выражение, что он подумал: пожалуй, не стоило отпускать их одних. Мокам свесил большие руки между коленями: после жуткой пытки, произведенной дантистом-кузнецом, челюсть у него до сих пор ломило. Миссис Мокам, которая, судя по всему, в молодости была очень хорошенькой, сидела между Хопвитом и мужем.

Вдруг, когда Филип уже собирался захлопнуть дверцу, она перегнулась к окошку и разразилась длинной благодарственной речью, из которой он не понял и трех слов.

– Хопвит! Что она сказала?

– Ничего, милорд, – ответил Хопвит, отводя глаза в сторону.

– Что она сказала? Ну?

– Неужели вы никогда не знали, милорд, – отвечал Хопвит, опустив голову, – что бедняжка Молли вас боготворила? И в то же время прикрывала свою хозяйку – давно, почитай уже с год. Она не желала слышать ничего против вас. И даже грозила все рассказать… Но… не важно.

– А миссис Мокам?

– Жена Мокама знала Молли с детства. Она рада, что вы всегда были добры к ней.

– Она будет отомщена, миссис Мокам. Спокойной ночи! Филип еще некоторое время стоял на дороге, продуваемой

ветром с реки, закутавшись в плащ и глядя вслед карете. Наконец, она скрылась за деревьями. Река течет, подумалось ему. И еще… Проклятие! После слов миссис Мокам дело приобретает совершенно новый оборот. Он повернул назад и поспешил в сторону «Пристани».

Войти через парадную дверь, которую Хопвит оставил незапертой, не составило бы труда. Но скрип половицы или малейший шум непременно выдадут его! Лучше попробовать подняться по тайной лестнице сзади – она ведет прямо в спальню.

За домом он нашел свой потайной фонарь. Пройдя немного вдоль стены, Филип обнаружил дверь, ведущую на лестницу. Она оказалась незапертой.

Он тихо открыл дверь, проскользнул внутрь и закрыл ее за собой. В замкнутом пространстве было сыро и душно. Он чуть приоткрыл отверстие потайного фонаря, уже не заботясь о том, как бы не обжечь пальцы, и направил луч света на ступеньки.

Страх сдавил его, точно удавка, однако он не повернул назад.

Он не боялся того, что мертвая Молли вдруг встанет с кровати. Он не испытывал брезгливости и готов был ко многому прикоснуться в спальне. Но эта лестница… Она существует (будет существовать?) в его время, через сто пятьдесят лет; ему вдруг показалось, будто стены оклеены теми же самыми отсыревшими обоями.

Решительно тряхнув головой, Филип стал подниматься.

Ступеньки были каменные, и шагал он бесшумно. Дверь в спальню была заперта изнутри на засов, но, поскольку между дверью и рамой имелась большая щель, отодвинуть засов не составляло труда.

С помощью карманного ножа, которым, как и потайным фонарем, его снабдил предприимчивый мистер Хордер, он, просунув лезвие между дверью и рамой, поддел засов и отодвинул его. Раздавшийся щелчок показался ему очень громким. Дверь в темную спальню также растворилась со скрипом. На самом деле он действовал почти бесшумно. Все в доме крепко спали.

«Один во сне захохотал, другой вскричал: «Убийство!»

Только не паниковать!

Но все же приходится признать: в глубине души он испытывает некий суеверный страх, хоть и упрекал Хопвита за суеверие, перед мертвым телом на кровати. Признать страх – значит победить его? Неужели все в жизни так просто? Нет, он никогда так не считал. Но ему нужно делать свое дело.

Очень тихо Филип притворил дверь. Слабый свет фонаря передвинулся влево, отразился в зеркалах и упал на большую кровать под балдахином. Тело Молли, теперь с головой накрытое простыней, лежало лицом вверх.

Как только он ее увидел, страх ослабел. В конце концов, ему нужна единственная улика – если она еще осталось.

Луч фонаря осветил кровать, перерезанный шнур звонка, плотно занавешенное окно и полированный стол под ним. Потом свет надолго задержался на квадратной бутыли с темно-красным содержимым, еще открытой, и на стоящем рядом одиноком стакане.

Все еще здесь!

Филип быстро обежал вокруг кровати. Под ногой скрипнула половица. Он застыл, прислушиваясь. Потом медленно двинулся вперед. Поставив фонарь на стол, чтобы свет падал и на бутыль, и на стакан, он стал рассматривать их.

– Вчера ночью, – сказал он себе, – после того как я успокоил Молли, а сам пришел в ярость, я видел и бутылку, и стакан. Чтобы показать, что я спокоен, хотя это было вовсе не так, я налил себе стакан вина. Мало того что это оказалась приторно-сладкая мадера, вкус у нее был какой-то тошнотворный. Я отпил совсем немного, меньше трети стакана, а остаток вылил на ковер.

Филип посмотрел вниз. Пятно было на месте.

А потом? Он живо вспомнил: вот Молли, живая и теплая. Он извинился за невежливость и налил вина в тот же стакан для Молли. И снова он увидел ее лицо – карие глаза светятся благодарностью; она пьет вино; он забирает пустой стакан и ставит на то место, где он стоит сейчас. А было это примерно в…

Бамм! – тяжело пробили часы на конюшне. От неожиданности Филип вздрогнул и весь покрылся испариной; тут же прозвучал второй удар. Два часа ночи.

Да! Все произошло примерно тогда же.

Но сегодня он не в таком полубезумном состоянии, как вчера. Он трезв, он способен рассуждать здраво.

Филип нагнулся и осторожно понюхал вино. Поднес бутылку к губам, попробовал несколько капель. Осторожно поставил бутылку на стол. Утренние подозрения оправдались.

Но если так, значит…

Прижав руки ко лбу, вдыхая застарелый запах духов, Филип вспоминал все, что разыгралось здесь вчера. Призвав на помощь дедукцию и воспоминания о другой жизни, он вдруг понял, как все было на самом деле, – его точно громом поразило!

– О боже! – тихо сказал он, словно молясь.

Краем глаза он заметил какое-то движение. Скрипнула половица. Филип круто повернулся.

На пороге спальни, злорадно улыбаясь, с зажженной свечой в руке стояла леди Олдхем.

Глава 15. «И все, что сердцу мило…»

– Итак, молодой человек, – загудела она, хотя не слишком громко, – на сей раз не миновать вам виселицы!

Филип только улыбнулся – его улыбка не сулила ничего хорошего.

Седые волосы леди Олдхем были накручены на папильотки. Черный пеньюар, небрежно накинутый на ночную рубашку, подчеркивал ее нездоровую полноту. Старуха двинулась вперед, скрипя тапочками. Она остановилась в изножье кровати и подняла свечу повыше.

– В доме спят три констебля, – сообщила она, – так как завтра состоится коронерское дознание. Стоит мне крикнуть…

– Вы не крикнете.

– Да? Это почему же?

– Грубо говоря, мадам, потому, что я всегда могу подкупить вас. Кстати, недавно я познакомился с одним очаровательным джентльменом. Кажется, он способен уладить любое дело. Пять тысяч фунтов, обещанные вам за то, что вы запретите Дженни выйти за молодого Торнтона, вчера после обеда положены на ваш счет в банке Гроллера. Можете снять их, когда захотите.

– Вот так-так! – пробормотала леди Олдхем, прикусывая губу. – Я не держу на вас зла, мальчик мой! Вы меня понимаете?

Филип жестом остановил ее. Высоко поднятый воротник плаща закрывал его лицо. Но леди Олдхем видела его глаза, и ей не понравилось их выражение.

– Послушайте моего совета! – сказал он. – Вы стремитесь к высокому положению в свете. Убедитесь, что поставили денежки на нужную лошадку.

– Уф! Чего ради вы мне это говорите?

– Сейчас я безоговорочно могу доказать свою невиновность. Завтра, если удастся вырваться еще из одной ловушки, куда я угодил по собственной глупости, я собираюсь представить мои доказательства верховному судье. И более того, – он кивнул в сторону кровати, – сегодня утром я в вашем присутствии дал слово отомстить за убийство девушки. Я добьюсь, чтобы убийцу повесили. И не думайте, будто мне неизвестно, кто убил ее!

Леди Олдхем, поставив свечу, тоже взглянула на кровать и вздрогнула. Полуобернувшись, Филип взял со стола бутылку и стал озираться, ища пробку. Он увидел ее на подоконнике, между шторами. Заткнув квадратную бутылку, он откинул полу плаща и сунул ее в задний карман сюртука. Потом снова закутался в плащ.

Леди Олдхем наблюдала за ним.

– Но что же вы здесь делаете?! – спросила она, не в силах преодолеть любопытство. – И зачем вам понадобилась эта бутылка?

– Скажем, мне нужно взбодриться. А пока, мадам, раз уж я использую подкуп как орудие против вас…

– А меня ты можешь подкупить, милый Филип? – послышался холодный голос Хлорис, которая стояла на пороге в спальню и тоже со свечой в руке.

Песочно-желтые кудряшки Хлорис, не присыпанные пудрой, болтались по плечам, облаченным в тот же халат – розовый, стеганый, расшитый многочисленными разноцветными ленточками, в котором он узрел ее в доме леди Олдхем. Сейчас она плотно запахнулась в него.

– Филип! – продолжала она укоризненно, лениво улыбаясь. – Неужели ты воображаешь, что можно вот так ходить и разговаривать, не разбудив меня? Ведь я чутко сплю! Или ты решил, что я… закричу и выдам тебя констеблям?

Фыркнув, она направилась к нему – босиком.

– Как ты и сказал, нам нужно поговорить, – продолжала она. – Пойдем со мной в Серую комнату, я туда переселилась, и поговорим.

– Спасибо, Хлорис. Но в Лондоне у меня есть другая, с кем я предпочитаю… разговаривать.

Хлорис остановилась и устало прикрыла глаза.

– Милая Эмма! – обратилась она к леди Олдхем. – Прошу вас, возвращайтесь в постель. Позвольте мне перекинуться словом с моим бедным мужем.

– Но, лопни моя печенка… – необдуманно загудела леди Олдхем.

– Идите.

Леди Олдхем бросила нерешительный взгляд на Филипа, однако, уже повернувшись к дверям, бросила Хлорис через плечо:

– Если вас разбудили, у вас было время хотя бы для того, чтобы накрасить губы. Я старая женщина. Пойду вздремну.

Филип, переводивший взгляд с леди Олдхем на перерезанный шнур, молча смотрел старухе вслед. Хлорис кошкой скользнула к изножью кровати и хладнокровно уселась с краю, лицом к Филипу. Накрытый простыней труп Молли лежал у нее за спиной. Потом она подняла свечу, посветила на Филипа и снова рассмеялась.

– Муж мой, ты не брился со вчерашнего дня, – сказала она насмешливо и нахмурилась в притворном отвращении. – Фу! Небритые щеки, при данных обстоятельствах, свидетельствуют о плохих манерах и очень мне не нравятся.

– При каких обстоятельствах?

Хлорис метнула на него быстрый взгляд. Она лениво скрестила ноги, держа свечу сбоку, чтобы ему было лучше видно. Что-то в его взгляде заставило ее вздрогнуть, но она тут же бросилась в наступление.

– Да! – воскликнула Хлорис. – Ты считаешь меня бессердечной, потому что я сижу рядом с телом мертвой девки? Почему? Бог свидетель, я не имею отношения к ее смерти!

– Да, – согласился он, – ты не имеешь отношения к ее смерти. Но неужели под твоей красивой оболочкой нет ни такта, ни деликатности?

– Нисколько! Но даже если бы они у меня и были, муж мой, ты был бы мною очарован?

Филип промолчал.

– Вот то-то! – сказала Хлорис.

– Согласен! Удар чувствительный. И все же, мадам, если бы вы не отсутствовали в ту ночь, когда убили Молли…

– Прекрати, это заходит слишком далеко! Филип, в ту ночь я не была виновна в измене так же, как не была виновна в преступлении. Может, есть что-то еще, муж мой, в чем ты найдешь меня невиновной?

– Лишь в том, что ты такая, какая есть. Хлорис, ты любишь сладкие вина?

– Нет, я их ненавижу. А что?

– А Молли любила сладкие вина?

– Обожала. Никогда не могла против них устоять. Да в чем дело?

Хлорис подалась вперед и поставила подсвечник на стол, Филип двинулся ей навстречу. Он взял ее за подбородок, и на губах ее снова заиграла улыбка. Когда он сжал ее слишком сильно, она стиснула зубы.

– Хлорис, ты только что сказала, что не боишься сидеть у трупа Молли.

– Я и не боюсь. Неужели мне бояться ее призрака?

– Нет, мадам. Если в комнате и есть призраки, то это вы и я.

Она попыталась отпрянуть, но он держал ее крепко.

– Филип, ты не дурак и не сумасшедший. Я никогда не считала тебя безумным, даже когда называла тебя так. Ты едва не обманул меня! – Хлорис тяжело вздохнула. – Клянусь, никогда я так тобой не восхищалась, как тогда, когда узнала, что ты дрался с Тоби Торнтоном с незаряженным пистолетом и уложил его на пол столовой. Но берегись, мой дорогой, – с ним еще не покончено. Если он вынудит тебя драться на шпагах, ты покойник. А мне невыносима мысль о твоей смерти!

Он ответил не сразу.

– Полагаю, тебе ничего не известно о нашей будущей жизни – через сто пятьдесят лет! Да, вижу, ты понятия не имеешь, о чем я. И все же я тебе расскажу… Хлорис, через полтора столетия в этой самой комнате мы с тобой будем ужасно ссориться. У тебя будет служанка. Я дам тебе все, что ты хочешь, хотя у меня не будет ни пенни сверх того, что я заработаю собственными руками. О, комната и дом будут выглядеть по-другому! Перед домом будет теннисный корт, а за ним – жилой квартал. Но вы, мадам, будете так же бегать вверх и вниз по этой лестнице на свидания, как и сейчас. Твой любовник будет жить в многоквартирном доме – сейчас таких нет – в Челси. Однажды ночью тебя не окажется дома, а твоя служанка будет убита. Найдутся свидетели, которые расскажут, что произошло. Они…

Потрясенный Филип понял, что воспоминания тают и ускользают. В жутковатой спальне было темно, горела только свеча да его потайной фонарь. Перед его глазами были лишь красные губы Хлорис и ее возведенные к потолку глаза.

– Ты не можешь ничего помнить, Хлорис. И все же мой рассказ задевает тебя – щекочет, словно перышко, проникшее сквозь толщу времен. Ты испугалась! Еще одна сказка, и я тебя покину.

– Покинешь? – вскричала Хлорис.

– Каждый человек на земле хотя бы однажды переживал одно и то же. Бывают женщины, которых любишь. Бывают другие, которых хочешь. В молодости, по глупости, я полагал, что две эти ипостаси нельзя совместить. Одна женщина возбуждает плотские желания, при виде ее невозможно устоять…

Хлорис улыбнулась особенной улыбкой, острой, как бритва, и отпрянула.

– Ее видно насквозь. Несмотря на показной ум, она настоящая пустышка. Бросаются в глаза ее снобизм, жадность, мелочная озабоченность тем, что скажут люди, ее стремление к громкому титулу. И все же устоять против нее невозможно. Но вдруг развеиваются чары, и…

– Ты очень поэтичен, муж мой!

– Я крайне вдохновлен, мадам. Кстати, не называй меня мужем. Хотя ты этого не знаешь, мы уже разведены.

Хлорис вскочила:

– Опять твоя деревенская дурочка?

– Если угодно, называй ее так. Сегодня, с полудня и до того, как я отправился сюда, я находился с ней в комнате, в которой обыкновенно прячутся беглые преступники. И, будь я поумнее, я понял бы все уже давно. Любовь, нежность и страсть могут сочетаться в одной женщине. А теперь подавай на развод, Хлорис, или я сам подам иск против тебя. Ты получишь столько денег, сколько пожелаешь.

– Филип!

– Спокойной ночи, Хлорис.

Взяв со стола фонарь, он опустил воротник плаща и зашагал к лестнице.

Розовый халат Хлорис распахнулся. Ненависть до такой степени переполняла ее, что он в первый миг не узнал ее лица. Рука метнулась к красному шнуру.

Филип обернулся через плечо.

– Да, звони, – сказал он. – Зови своих проклятых констеблей! Пусть меня лучше поймают как закоренелого преступника – хотя, я думаю, в моем теперешнем состоянии трое меня не удержат, – чем страдать в твоих объятиях или объятиях твоей продолжательницы. Еще раз спокойной ночи.

– Я увижу, как тебя повесят!

– Интересно, – задумчиво произнес Филип, – что случилось с моими свидетелями из дома напротив через сто пятьдесят лет? Никак не могу припомнить. Какая жалость, мадам, что человек не в состоянии запомнить своего будущего!

Он закрыл за собой дверь и, нисколько не торопясь, стал спускаться по лестнице.

Свеча в потайном фонаре почти догорела. Звонка из спальни он не услышал, хотя с лестницы его и не могло быть слышно. До его ушей донесся лишь слабый шум. Он было остановился, но вскоре пошел дальше.

Филип вышел на улицу, прикрыв за собой дверь. Пересек двор и пошел по аллее, стараясь как можно меньше скрипеть по гравию. Часы на конюшне громко пробили три раза. Но даже тут не поднялась тревога – весь дом крепко спал. И он пустился в дальний путь до Лондона.

Луна была почти не видна, а потом и совсем скрылась. Несколько раз на пятимильном участке между «Пристанью» и заставой Гайд-парка Филип поворачивал не туда. Однако, находясь в возбужденном состоянии, он вытащил потайной фонарь, сунул его в карман плаща, набросил плащ на руку и зашагал вперед, насвистывая.

Длинные белые ворота заставы преграждали путь; сторож спал. Поднырнув под загородку, Филип направился на Пика-дилли, миновав жутковатое белое здание фабрики. До сих пор ему попадались только старики сторожа, бродящие по улицам с фонарем и колотушкой и громко выкликавшие, который час. Бросив взгляд на его дорогое платье, они лишь дружески ухмылялись.

– Пропустили последнюю карету, сэр?

– Боюсь, что так, старина.

– Что ж, удачи вам!

– И вам того же!

– Половина пятого, – возвысил голос сторож, – приятное, сухое утро!

И лишь на Лестер-Сквер, за которой располагался квартал публичных домов, Филип впервые увидел какие-то признаки жизни. Были открыты несколько лавок, торгующих спиртным, однако здесь не царило веселье. Из дверей распивочной вывалился человек – можно было ставить десять к одному, что он облачен в темное старье.

В начале шестого, перед самым рассветом, Филип постучался в дверь дома мистера Сэмюэля Хордера, что за «Львом и ягненком». Если не считать потайного хода, жилище мистера Хордера не сообщалось с пивной. Вчера, когда Филип и Дженни проходили через «Льва и ягненка», пивная показалась им довольно грязным заведением с боксерским рингом в задней комнате.

Филип постучал в наружную, отполированную дверь. Потом постучал еще и еще. Услышав шевеление за дверью, он громко заявил, что прилетел на голубиных крыльях. Потом пропел то же самое, выговаривая слова на современный лад.

Изнутри откинули засов и цепочку, и на пороге показался Сэмюэль Хордер в длинном ночном колпаке с кистями и шерстяной ночной фуфайке. И лишь после того, как мистер Хордер запер за своим гостем дверь, светя себе тонкой свечой на блюдечке, он устремил на Филипа злобный взгляд острых птичьих глазок.

– Вы сильно запоздали, милорд.

– Верно, но я ведь здесь. Или вы полагали, что я нарушу свое слово?

– Нет, – отвечал мистер Хордер, помолчав. – Я вам верил. – Он зажег другую тонкую свечку в жестяной подставке. – Пойдемте наверх, в тайник. Завтра можете спать допоздна, а после у нас много дел.

– Прежде чем я засну, сэр, я должен отправить два письма. Есть у вас перо, чернила и бумага?

– Вы найдете их в тайнике, – отвечал мистер Хордер. – А теперь – наверх!

Они прошли четыре лестничных марша, устланных красным турецким ковром, который удерживали на ступенях тяжелые медные стержни. Споткнувшись па полпути, Филип понял, насколько он устал. Голова у него кружилась, крошечный огонек свечи казался окруженным огромным ореолом.

Однако вскоре они оказались наверху. Чтобы попасть в тайник, надо было очень сильно нажать на головку гвоздя, на котором будто бы должна была висеть картина, – ряд таких гвоздей был вбит по верхнему краю деревянных панелей. В сторону отъехала тяжелая каменная дверь; изнутри она была обита войлоком, чтобы не пропускать звук. Филип скользнул в тайник, задвинул за собой дверь и устало прислонился к ней спиной.

За двумя пыльными окнами брезжил рассвет, но солнечные лучи почти не проникали внутрь. Интересно, смутно подумалось ему, по какой странной прихоти Сэмюэль Хордер так пышно обставил это тайное убежище? Если не считать убогих рисунков карандашом и акварелью, развешанных по стенам, сюжеты которых были откровенно непристойны, комната вполне могла бы служить спальней в самом дворце Карл-тон-Хаус.

За камином в простенке стояла кровать, на которой спала Дженни. Он слышал, как тихо она дышит во сне. Его затопила огромная волна нежности и благодарности, однако Филип не спешил подойти к ней.

Он сел за конторку стиля шератон, стоявшую слева, и, посветив свечой, обнаружил все писчие материалы, которые обещал мистер Хордер. Одно письмо он написал мистеру Ричарду Бринсли Шеридану, на адрес театра «Ройял» – «Дру-ри-Лейн». Другое было предназначено верховному судье, старому лорду Мансфилду, в его особняк – кажется, Кенвуд, Хампстед. Когда он запечатывал письма, расплавленный воск показался ему красным, как кровь. Поскольку у него не было печатки с гербом – звезда и сокол, – он запечатал оба письма простой печатью, лежавшей на конторке.

Наконец он вынул из кармана квадратную винную бутылку. Нацарапав на листке бумаги: «Не трогать!», он надел листок на горлышко и оставил там же.

Сквозь грязные стекла пробивался серый рассвет – впрочем, из окон ничего не было видно.

Филип с трудом поднялся на ноги, задул свечу и подошел к кровати, на которой лежала Дженнифер.

Она лежала на боку, улыбаясь во сне. Покрывало было натянуто почти до голых плеч.

Он перевел взгляд на стену над нею. Какой-то забытый преступник, который прятался здесь от служителей закона, нацарапал над изголовьем слова, простота которых годилась для всех времен.

Мой дружочек сладко спит, Сон его Господь хранит.

Филип снова опустил взгляд на Дженни. Поскольку он очень устал и измучился, к горлу подступил тяжелый ком, а глаза наполнились слезами. Он нежно протянул руку и поправил упавший на щеку локон.

Он снова огляделся в полутемной комнатке. Их одежду из двух саквояжей, аккуратно сложенных в углу, Дженни успела развесить в шкафах и разложить по комодам, словно думала, что они навсегда поселились в этом воровском притоне.

Поскольку места для сна, кроме кровати, не было, Филип, не желая будить ее, растянулся на турецком ковре у кровати, перекатился на бок и тут же заснул.

Снов он не видел. Кошмары его не мучили. Он не вспоминал ни о чем не сделанном. В тишине протекли час, день, а может, и век. Вдруг кто-то нежно потянул его за рукав.

– Фил! Фил!

Он проснулся не сразу. Однако глаза у него были ясные. Оказалось, он каким-то загадочным образом очутился в кровати, только без сюртука и сапог, накрытый покрывалом. Дженнифер, уже одетая, склонилась над ним.

– Фил! Сейчас половина третьего дня. Вставай, а то опоздаешь!

Глава 16. «От ведьмы и голодного гоблина… »

Филип приподнялся на локтях:

– Как… как я сюда попал?

– Я проснулась часов в семь утра и увидела, что ты лежишь на полу. Я не сумела поднять тебя. Кажется, ты принял меня за… ну, ту женщину и отталкивал меня.

Хотя Дженнифер строптиво вскинула голову, Филип понял, что она совершенно не злится.

– Я разбудила мистера Хордера, – продолжала она. – Он, разумеется, был недоволен. Но двое его подручных перенесли тебя на кровать, и ты смог поспать с удобством.

Филип медленно огляделся. Хотя два окна были по-прежнему грязными и почти не пропускали света, он увидел мягкие стулья с гнутыми спинками, зеркало в золоченой раме над комодом. Чужеродной казалась здесь только мазня на стенах. Рядом с зеркалом висела картинка, изображавшая повешенного, под виселицей красовалась подпись: «Я». Над столом – он не заметил этого раньше – виднелся рисунок, на котором восторженный счастливец, очевидно, сорил деньгами в тропическом раю.

– Дженни, – сказал он с отвращением, – эта комната…

– Комната? Она мне очень нравится! – возразила девушка, удивленно раскрывая глаза. – Фил, – добавила она, склоняясь над ним, – ты меня любишь?

Разговоры подобного рода могут длиться часами. Наконец, Дженнифер, пылая, отпрянула от него.

– Милый, – сказала она, – не стоит говорить о таких пустяках, но…

– Что?

– Твои бакенбарды… Они просто ужасны!

– Да, кажется, я слегка их запустил.

– Твой бритвенный прибор на комоде. Там есть также кувшин с горячей водой, умывальный таз и полотенце.

– А как насчет ванны?

– Никак. Я уже пробовала. – Она криво улыбнулась. – Даже мистер Хордер считает ванны антисанитарными. Но вон там стоит большое ведро с горячей водой и еще одно, в которое ты можешь встать и окатиться. Пожалуйста, поторопись, а я схожу и принесу тебе поесть.

– К чему торопиться?

Краска схлынула с лица Дженни.

– Ты сам все время просил тебе напомнить! Мистер Шеридан почему-то настаивал, чтобы ты сегодня в три часа попросил осмотреть ринг, а время уже близится к трем! – Дженни была бледнее обычного. – Фил… Нельзя ли как-нибудь обойтись без драки с Джексоном?

– Нет. По крайней мере, я не знаю, как уклониться от боя.

– Каковы правила схваток боксеров-любителей в Лондоне в этом веке?

– Не важно, не имеет значения!

– Ну скажи! Прошу тебя! Я ведь все равно выясню – так или иначе!

– Дерутся голыми руками, до конца. Раунд может продолжаться и две секунды, и двадцать минут. Он заканчивается только тогда, когда одного из противников сбивают с ног или укладывают на пол борцовским захватом. Тогда можно полминуты отдохнуть, еще восемь секунд уйдет на то, чтобы подняться на ноги. Бой может продолжаться и двадцать, и тридцать, и сорок раундов. Даже больше. А может и кончиться вот так. – Он прищелкнул пальцами в воздухе.

Дженнифер молча смотрела на него.

– Не волнуйся! – успокоил ее Филип. – Я постараюсь уклоняться от его ударов – такого трюка они не знают. Я навяжу ему ближний бой и поберегу руки – насколько возможно. Примерно в двадцатом раунде, когда у меня ослабеют ноги, я позволю ему послать меня в нокаут и выплачу тем самым свой долг Хордеру.

– А потом?

– А потом, Дженни, мы свободны.

– Свободны?

– От Хордера и даже от служителей закона! Там, на конторке… – Филип вытянул шею. – Дженни! Где те два письма, которые я прислонил к канделябру?

– По-моему, с ними все в порядке, – отвечала она, вздыхая. – Мистер Хордер вскрыл их и прочел. Потом он снова запечатал их и унес.

– Тогда нам нечего бояться. В тех письмах я ни словом не касаюсь его самого, значит, письма отправлены. А бутылка? Надеюсь, ты не пила из нее?

– Боже сохрани! Я ведь видела твое предупреждение, надетое на горлышко! Но почему вино нельзя пить? Что в нем?

– Там полным-полно порошка опиума. Дженни, в «Пристани» я узнал гораздо больше того, на что надеялся. С помощью отравленной бутылки и двух свидетелей, которые сейчас находятся в Ламбете, – рука Филипа взлетела к жилетному карману и ощупала смятый клочок бумаги, – я докажу, что невиновен, и назову убийцу Молли. Нам надо переплыть еще одну реку и пережить еще один взрыв. А потом, милая, нам с тобой больше ничего не страшно.

– Фил!

– Что?

– Мистер Хордер… – Дженни повернулась к двери, и зрачки ее расширились от ужаса. – Берегись его! Он… сегодня он другой. Будь осторожен.

Бояться Сэма Хордера?

И все же… Когда Дженни выходила и закрывала за собой дверь, у нее были такие глаза, что у Филипа сжался желудок. Он должен забыть об этом, он обязан действовать очень быстро!

Через десять минут он побрился, несмотря на то что лезвие бритвы было острейшим и он поцарапал шею. Умылся, наскоро оделся примерно в такую же одежду, какая была на нем вчера, за исключением цветастого жилета (выбор Дженни), который ему не нравился. Он причесывался перед зеркалом, когда дверь отъехала в сторону. В комнату тихо вошел Сэмюэль Хордер, эсквайр.

Он посмотрел на Филипа, и Филип посмотрел на него. Оба молчали.

День был темный, серенький, неестественно жаркий для данного времени года, предвещающий грозу, которая, впрочем, могла и не разразиться. Из-за закрытых окон, не снабженных даже рычагом, чтобы раму можно было поднять кочергой, здесь стало невыносимо душно.

Круглое красное лицо мистера Хордера, побагровевшее от каких-то сильных чувств, было присыпано пудрой для волос. Он по-прежнему был в коричневом сюртуке и багровом жилете, в которых Филип впервые его увидел. Но на нем были серебряные запонки тонкой работы, а кармашек для часов украшали драгоценные камни. Хордер сел на стул с гнутой спинкой и вытянул ноги.

– Лорд Гленарвон, – заявил он, – со вчерашнего дня вы злоупотребляете моим гостеприимством.

Филип снова молча посмотрел на него.

– Вы также решили, что имеете право «диктовать мне условия», – продолжал мистер Хордер, разглядывая носки своих туфель. – Мне вы не нужны, лорд Гленарвон. Правда, каждый джентльмен, который будет смотреть матч, выложит сто гиней. Не скрою, я много поставил на Джексона – он уложит вас, как только пробьет вашу смешную защиту. Однако, сэр, я человек далеко не бедный. Матч можно отменить без малейшего беспокойства для меня. В самом деле… – Он поджал губы. – Несколько раз за ночь я думал: не проще ли перерезать глотки вам и вашей подружке. От вас можно было бы избавиться без шума.

Толстый человечек говорил совершенно серьезно. Он оперся о подлокотник и задумчиво подпирал рукою подбородок. Немного обдумав свои слова, он поднял глаза.

– Я джентльмен, сэр, – заявил мистер Хордер. – Возможно, именно потому я так и терзаюсь. Мой отец владел обширными поместьями, фамилию матери можно найти в Книге пэров. Я был знаменитым фехтовальщиком до того, как шпага вышла из моды. Вы, сэр, будете вести себя со мной как джентльмен с джентльменом. Иначе…

Филип отшвырнул расческу и повернулся к нему. Он сам вот-вот готов был взорваться.

– Иначе – что? – переспросил он.

Его собеседник не ответил. Казалось, он его даже не слышит.

– Во-первых, – сказал он, – оглядывая Филипа сверху вниз, но словно не видя его, – напрасно вы побрились. Щетина – отличная маска. Во-вторых, вам нельзя появляться на улице в таком сюртуке, жилете и галстуке – они слишком хорошего качества. Я принесу вам другую одежду.

Отодвинув дверь, Хордер бросил кому-то несколько слов, а сам остался стоять на пороге, глядя на Филипа. Филип не мог выдержать его взгляда и опустил глаза. Он был напуган и понял, что лучше не скрывать этого. Они с Дженни находятся в доме, где полным-полно убийц, которые, не колеблясь ни минуты, перережут им горло. Риск боя без правил показался ему теперь очень незначительным.

Мистер Хордер чего-то ждал. Наконец, мимо него в комнату протиснулся Долли, головорез, которого Филип сбил с ног в оркестровую яму. На левой руке Долли висели какие-то тряпки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он принес кожаную куртку до талии, а также очень грязный жилет в цветочек и ярко-красный шейный платок. В правой руке Долли держал длинный нож лезвием кверху.

За ним в тайник вошел второй головорез, повыше и поплотнее, обросший щетиной; в его руках не было ничего, кроме еще одного ножа. А за ними шла Дженнифер с подносом в руках. На подносе был дымящийся бифштекс с кровью, яичница, ломти черного хлеба с маслом. Руки у нее так сильно дрожали, что на подносе звякала посуда.

– Дорогая моя! – проворковал мистер Хордер, и от его внезапного перехода Филип испытал гнетущий страх. – Вы так добры к своему… приятелю. А поднос такой тяжелый. Прошу вас, поставьте его вот сюда, на стол.

Снова звякнула посуда. Дженнифер поставила поднос на шератоновский стол и быстро подбежала к Филипу, но их хозяин жестом приказал ей отойти и закрыл потайную дверь.

– Ну вот, сэр! – продолжал мистер Хордер, обращаясь к Филипу и отбрасывая всяческое добродушие. – Переодевайтесь, да побыстрее! Вы против?

– Нет.

– Отлично. Обмотайте шею платком, как будто под ним нет рубахи. Хорошо! Теперь жилет. Не слишком чистый, но, поскольку вы больше не джентльмен…

Филип вскинул голову и расправил плечи. Ножи в руках Долли и бородача взметнулись вверх. Мистер Хордер расхохотался Филипу в лицо.

– …поскольку вы больше не джентльмен, вам нет нужды одеваться и вести себя как джентльмен. Теперь кожаная куртка. Смотрится отлично! Ну а сейчас, сэр, садитесь за стол – напротив меня – и завтракайте. Долли! Макадам! Встаньте поближе и не спускайте с него глаз. Лорд Гленарвон допускает много ошибок, но он быстро двигается и сильно бьет. Берегитесь его!

Сам мистер Хордер снова уселся на стул с гнутой спинкой. Подняв пальцы рук, он сложил их кончиками и посмотрел на Дженнифер.

Дженнифер стояла, прислонившись спиной к гардеробу. Ей вдруг стало ясно, какой страх внушает безжалостный человечек с лицом Купидона своим цепным псам.

– На подносе нет ни чая, ни кофе. Почему? Дженнифер откашлялась:

– В «Льве и ягненке» сказали, что в такое время дня их не подают. Какая-то ужасная женщина предложила мне пива или бренди.

– Не смейте называть ее так. Это Кейт по кличке Молния. Она оказывает нашим клиентам разные услуги, а не только продает им крепкие напитки. Если она услышит, как вы ее обозвали, она вам нос сломает. Вы ведь не станете отрицать, что она красавица?

– Я…

– Не важно. Лорд Гленарвон, ешьте!

Хотя совсем недавно Филип умирал от голода, сейчас аппетит у него совсем пропал. Но маленький толстяк был прав – ему надо поесть. Некоторое время в душной комнатке, наполненной страхом и ненавистью, слышался лишь звон ножа и вилки.

– А теперь, – продолжал мистер Хордер, – последнее предупреждение. Я трижды наблюдал, как вы деретесь. Вы уложили Джона Джексона левой – в перчатке. Вы нокаутировали Бристольского Молота той же самой левой. Вы отправили Долли в оркестровую яму правой. Но били вы ниже уха. – Мистер Хордер помолчал, постукивая друг о друга кончиками пальцев. – Не знаю и знать не хочу, лорд Гленарвон, где вы выучились так странно драться. Ваше искусство так распалило азартных джентльменов, что они готовы выложить по сотне гиней, лишь бы посмотреть, как вы это делаете. Но я… я заметил, что вы не решаетесь бить в голову. Я правильно понял?

– Да.

– Сегодня во время боя с Джексоном все будет не так. Нашим зрителям наплевать на скорость и сноровку. Они хотят любоваться мощными ударами, они жаждут крови!

– До чего же вы прямолинейны! – заметил Филип, глядя поверх его плеча и видя будущее, которое вызывало у него отвращение.

– А! Так вы согласны? Отлично. Вы будете бить не только в корпус, но и в голову.

– Пусть Джексон дерется в своем стиле. Я буду драться в своем.

– Да неужели? Вряд ли! Вам придется бить его по голове. Иначе потом, когда погаснет свет, вас уже не будет в живых. В любом случае от вас уже не будет никакого толку.

Настала очередь Филипа рассмеяться Хордеру в лицо. Розовые щеки толстяка стали темно-багровыми.

– Думаете, вам удастся меня перехитрить? – спросил мистер Хордер. – Возможно! Но одного вы не сумеете ни сделать, ни предотвратить. Во время матча, что вполне естественно, ваша… – он покосился на Дженнифер, – подружка останется в этой комнате. И трое моих людей тоже будут здесь. Стоит мне прислать им весточку, что вы деретесь не так, как я хочу, и позвольте обрисовать вам, что случится с ней.

Мистер Хордер подробно обрисовал, что случится с Дженнифер. Все было хуже, чем самые страшные кошмары, какие могли привидеться Филипу. Его чуть не вырвало.

– А потом, – мистер Хордер пожал плечами, – она, может, и сумеет заработать себе на пропитание на панели, но я лично в этом сомневаюсь.

Филип с размаху опустил левую руку. Первой его мыслью было опрокинуть стол и броситься на Сэмюэля Хордера, эсквайра. Но как только он вскочил на ноги, в поясницу ему на дюйм впились лезвия двух ножей.

– Если он проделает такое еще раз, – сказал мистер Хордер Долли и Макадаму, – колите его прямо в сердце, и хватит с меня! Повторяю, я устал болтать. – Потом он посмотрел на Филипа. – Гленарвон, Гленарвон! – с грустью произнес он. – Если бы вы только знали, до чего глупо вы себя все время вели! – Маленькие глазки устремились в сторону письменного стола. – Вчера ночью, – продолжал он, – вы написали два

письма. Сэр, иногда ваше невежество меня изумляет! Неужели вы полагаете, будто старый лорд Мансфилд, который вот уже два года как умер, до сих пор является верховным судьей Англии? До тех пор пока я не переправлю фамилию, его нельзя будет послать, и ваши искусные рассуждения не дойдут до судьи. Как и ваше письмо мистеру Шеридану, если оно будет послано по почте, – завтра рано утром он женится и уезжает из Лондона. И потом, сэр, в виде развлечения – только в виде развлечения! – мы можем разбить ту бутылку мадеры, на которую вы возлагаете такие большие надежды. Ну, что скажете?

Филип стоял неподвижно, опустив голову.

Возможно, ему удастся спасти Дженни, разбив пальцы о тупую башку Джексона; скорее всего, так он и поступит. Но если улики против убийцы, так тщательно собранные и полученные с таким трудом, выкинут в сточную канаву, как и содержимое разбитой бутыли…

– А кстати! – пропел мистер Хордер. – Вчера вы потребовали осмотреть ринг, на котором будете драться. Просьба была бы разумной, коли вы высказали бы ее должным образом. Вы все еще требуете осмотреть ринг, Гленарвон? Или вежливо просите моего разрешения, как один джентльмен у другого?

И Филип сдался.

Он не только побит, но и унижен – ему снова пришлось унижаться перед Купидоном, против которого предостерегал его Шеридан.

– Сэр, – отвечал он, прочистив горло, – я покорнейше прошу вашего разрешения, как джентльмен джентльмена.

– Вот так-то! – просиял мистер Хордер, потирая ручки. – Так куда лучше. А я, как джентльмен джентльмену, покорнейше позволяю вам осмотреть ринг. Вы будете драться так, как я желаю?

– Буду.

– Все лучше и лучше! – Выражение лица мистера Хорде-ра изменилось. – Мы сбавляем тон, верно? Что касается вашей подружки…

Тут Дженнифер, бледная, но не запуганная, напустилась на них.

–Неужели вы думаете, мне не все равно, что станется со мной? – презрительно спросила она. – Фил, Фил! Не позволяй им победить себя из-за меня! – Она круто повернулась к мистеру Хордеру. – Я… не прошу, а требую! Я хочу побыть с ним как можно дольше! Я сама хочу осмотреть этот ваш ринг! Их хозяин снова тихо потер ручки.

– Друзья мои, – объявил он, – в женщине я больше всего ценю силу духа – вот как, например, в Кейт Молнии! – Он нахмурился. – Но ваше платье… в таком квартале…

– Это самый скромный мой наряд! И потом, сверху я накину серую мантилью – она вся в пятнах после того, как вчера я упала в грязь. Смотрите, вон она, в гардеробе!

– Ну что ж, – кивнул мистер Хордер, – тогда я не против.

Он одним прыжком вскочил на ноги. Поигрывая цепочкой для часов, вытащил из кармана часы и посмотрел на циферблат.

– Лорд Гленарвон, лорд Гленарвон! – проговорил он. – Будь у меня в руках хорошо отточенная шпага, легкая, но смертоносная, как гадюка, которую можно удерживать между большим и указательным пальцами правой руки… – Он выставил вперед большой и указательный пальцы. – Клянусь, сэр, я бы сумел уложить вас так, как, возможно, не под силу даже Джексону. Но вы, кажется, не умеете фехтовать?

– Не умею.

– Жаль! И все же я не держу на вас зла. – Глазки мистера Хордера плотоядно блеснули. – Нет, нет! Никакого зла! Долли! Макадам!

Два голоса за спиной Филипа что-то прорычали в знак согласия.

– Где ваши пистолеты? За поясом? Я вижу только ножи.

Оба рявкнули, что пистолеты при них.

– Хорошо! Сейчас начало четвертого. Нам пора уходить. Долли, беги в «Льва и ягненка», разыщи Кобба в кабинете… Нет, нет, мадам, никакого чепца – пойдете с непокрытой головой, как Гленарвон. И пусть Кобб идет за нами и вооружится как следует. Пошли!

Филипу показалось, что он слышит гром в отдалении – день выдался жаркий и душный. Потайная дверь отъехала в сторону.

Еще несколько секунд, и они спустились вниз и вышли на более-менее свежий воздух. Филип успел как бы между прочим подхватить со стола бутылку с вином – их хозяин и глазом не моргнул – и зашагал впереди вместе с Дженни.

Долли и Макадам следовали за ними, держа ножи наготове. Последним семенил их хозяин. На ступеньках, устланных турецким ковром, его голос звучал по-прежнему громко.

– Бой будет проводиться, – сказал он, – в заброшенной церкви… Мне, наверное, следовало сказать – в пресвитерианской часовне, но сойдет и так! Предпочитаю слово «церковь».

– Не сомневаюсь, – заметил Филип.

– Там, – елейным голосом продолжал мистер Хордер, – сохранился помост с кафедрой проповедника, он располагается посередине. За кафедрой идет ряд когда-то внушительных кресел. Против амвона стоят два ряда сидений для особо почетных гостей. Остальные скамьи и сиденья сломаны. Но там хватает места для полноразмерного ринга и зрителей. А теперь – берегитесь!

Долли бросился в боковую дверь «Льва и ягненка», очевидно, чтобы найти человека по фамилии Кобб. Мистер Хордер открыл парадную дверь и высунулся наружу.

По Уобурн-стрит гулял сильный ветер, он взметал горы мусора, а запах свидетельствовал об отсутствии водосточных канав. Хмурое небо было затянуто облаками.

Мистер Хордер закрыл дверь.

– Прохожих мало, – заявил он. – Церковь недалеко отсюда – вряд ли ищейки вас заметят.

– Спасибо большое, – кивнул Филип.

Никто, даже Дженнифер, не сумел разобраться в его интонации. Мистер Хордер подозрительно покосился на него.

– Вчера ночью я подумывал, – вкрадчиво заявил мистер Хордер, – не выдать ли вас полиции на Боу-стрит. Я передумал, поскольку вам известно о моем тайнике и немного – о моих делах. Но сдать вас я всегда успею – так сказать, последнее прибежище.

– Не сомневаюсь.

Снова тот же ровный, непредсказуемый голос. Мистер Хордер хотел было что-то спросить, но тут из «Льва и ягненка» вывалился рыжий здоровяк, распространявший вокруг себя запах джина. Он был не в духе, так как его вытащили из-за карточного стола. Под его засаленной кожаной курткой не видно было пистолета, но из кармана высовывался кончик лезвия ножа.

– Кобб!

– Что, сэр?

– Мы идем в церковь. Долли и Макадам пасут мужчину. Ты следи за женщиной.

– Ей-богу, я со всем удовольствием!

– Заткнись, мерзавец!

– Да ладно, – пробормотал сбитый с толку мистер Кобб. – Я только хотел сказать, что она хорошенькая девчонка, и…

– Замолчи!

Мистер Хордер вышел на улицу, пропустил всех вперед и закрыл дверь за маленькой процессией. Ветер завывал все так же, разнося дым, пыль и отбросы.

На южной стороне улицы не было ничего, кроме жилища мистера Хордера, располагавшегося над «Львом и ягненком», за ними тянулись конюшни Барти. Остальное пространство занимала стена из серого кирпича – задняя стена театра «Дру-ри-Лейн».

Никого не было поблизости, кроме проститутки, опершейся о стену театра. Ветер раздувал ее юбки. Хотя она была не старой, лицо ее покрывал такой толстый слой белил и румян, что Дженнифер и Филипу показалось, будто на ней надета маска.

Сэмюэль Хордер, эсквайр, повел их через дорогу. Они прошли широким переулком и очутились в узком и грязном тупичке. По словам Хордера, здесь также была Уобурн-стрит. Он повернул направо, потом налево. Хотя улица в этом месте была пошире, жители верхних этажей противоположных домов могли бы, высунувшись из окон, обмениваться рукопожатиями. Грязь и мусор мешали ходить после любого дождя.

– Рассел-Корт, – проворчал мистер Хордер. – Нам налево, пятьдесят ярдов вперед, и…

Они пришли к месту назначения. И до сих пор подобные курьезы можно обнаружить на задах домов, стоящих на Дру-ри-Лейн. Время оставило свой след на зданиях, мумифицировав древесину: даже окна выглядели целыми. Достав большой ключ, мистер Хордер отпер дверь. Когда он пропустил всех внутрь, звяканье железной цепи, вошедшей в гнездо, стократно усилило эхо.

– Со времен Оливера церковью никто не пользовался, кроме нас, – заявил мистер Хордер. – Представляете? Может быть, в этих стенах молился сам Кромвель! Обратите внимание, лорд Гленарвон, пол здесь твердый, деревянный. Мягко тут не упадешь.

– Мистер Хордер, мне уже доводилось падать на такой же деревянный пол. Разумеется, он был накрыт ковром.

– А не на землю? – вдруг вмешался головорез по фамилии Кобб. – Где это было, приятель? И когда?

– Через сто пятьдесят лет, когда все твои хозяева давно сгниют в могилах. Да! И много-много времени спустя после того, как наш величайший боксер без перчаток, Джем Мейс, побил Тома Аллена в Луизиане.

– Ну и ну! – вскричал Долли.

– Вы намерены запугать нас, лорд Гленарвон? – сухо и вкрадчиво осведомился мистер Хордер.

– Я еще не начал пугать, мистер Хордер.

Щуря глаза в полумраке, Филип шел за остальными по гулкому полу. Он почти ничего не видел, кроме теней и смутных очертаний. В окнах были очень толстые цветные стекла в виде красных, синих, малиновых и желтых ромбов, и казалось, что процессия движется в свете огромного фонаря с разноцветными гранями.

Вдруг мистер Хордер замер на месте. Он заговорил тихо, но быстро и встревоженно:

– Долли! Кобб! Макадам!

– Что, хозяин?

– Рассредоточьтесь, достаньте пистолеты. Макадам!

– Чего?

– Гленарвон не сбежит: дверь заперта на замок и на засов. Вот ключ. Возьми его.

– Ага, но чего…

– Кроме нас, в церкви есть кто-то еще.

Макадам, шотландец в шотландской церкви, издал сдавленный крик – то ли выругался, то ли вознес молитву. Мистер Хордер сохранил холодный и презрительный вид.

– Успокойся: они такие же люди, как и мы. Посмотри вперед. В высоких креслах за кафедрой сидят пять человек!

Теперь все расслышали щелчок: один из сидевших на помосте раскрыл трутницу.

В тот же миг Филип схватил Дженнифер за руку, подтащил ее вперед и поставил у себя за спиной. Долли, развернувшись, кинулся за ними и сделал выпад левой рукой, в которой был зажат нож, но промахнулся на несколько дюймов.

Теперь и Долли, и Кобб, и Макадам – всем пришлось повернуться к кафедре, которая находилась перед ними на высоте примерно двух футов от пола. Вспыхнул трут, и зажглась свеча, стоящая на кафедре в ярком новом серебряном подсвечнике.

Вдруг с одного из кресел поднялась огромная фигура, словно намереваясь прочесть проповедь. Филип вздрогнул. Вот уж кого он меньше всего ожидал здесь увидеть! На человеке был зеленый облегающий сюртук с меховой опушкой и аксельбантами. На груди мерцала звезда ордена Подвязки.

– Вот интересно! – загремел густой знакомый бас. – Вы что же, будете стрелять в принца Уэльского?

Глава 17. «Пришли вы с миром иль с войной?..»

Воцарилось молчание. Филип переводил взгляд с принца на мистера Хордера.

Массивная фигура принца в зеленом сюртуке возвышалась над кафедрой. Он был совершенно трезв, но лицо его под коричневым париком раскраснелось, а шляпа с перьями сбилась набок, серые глаза навыкате метали молнии.

Хордер стоял внизу, между двумя рядами сидений. Филипу показалось, будто личико Купидона, словно оно было восковым, вдруг начало плавиться и таять – остались только зубы и злобное выражение. Маленькие глазки злобно смотрели на Филипа; до той минуты Филип даже не подозревал, насколько толстяк его ненавидит.

– Послушайте-ка меня! – загудел принц. – Он гулко хлопнул рукой по кафедре – удар пришелся между свечой и древними песочными часами. – Сегодня бой не состоится! – провозгласил принц. – Я даже не говорю о том, что Джон Джексон, с которым я и сам неоднократно сходился на ринге, почти на семь фунтов тяжелее лорда Гленарвона. Кроме того, Джексон – чемпион Англии. Но вон тот джентльмен, – принц кивком указал на Филипа, – является пэром; выставляя его в качестве боксера, вы наносите оскорбление мне. Он не будет драться с боксером-профессионалом – разве что в перчатках и в официальном бою. Таков мой приказ, мистер Хордер. Если ослушаетесь, пеняйте на себя.

Сэмюэль Хордер, эсквайр, низко поклонился. Голос его сделался медовым, однако под напускной покорностью крылась наглость, и принц это понимал.

– Если мне будет позволено говорить, ваше королевское высочество…

– Да?

– Позвольте напомнить, сэр, когда вы отправляетесь на поиски приключений под титулом графа Честера, вы подчиняетесь английским законам.

– К черту законы, – отмахнулся принц.

– Позвольте также напомнить вам, что этот дом принадлежит мне. Ни один человек, какое бы высокое положение он ни занимал, не может войти сюда без моего позволения. – Мистер Хордер возвысил голос. – И наконец, позволю себе обратить ваше внимание на то, что со мной трое вооруженных слуг.

Принц разглядывал Хордера с искренним интересом.

– Вот как! – негромко проговорил он. – Тогда, сэр, возможно, они не будут возражать против боя с моими спутниками? Позвольте представить их вам.

Элегантно и с огромным достоинством принц понес свое массивное тело к самому дальнему от кафедры креслу с высокой спинкой.

– Фред, дружище!

С кресла поднялся высокий толстый человек, закутанный в длинный плащ; его шляпа с перьями была низко надвинута на густо усыпанные пудрой волосы, перехваченные сзади черной военной ленточкой. Хотя его багровое лицо напоминало лицо принца Уэльского, выглядел он куда более устрашающе.

– Мой брат Фредерик, – заявил принц. – Его королевское высочество герцог Йоркский. Как вам, без сомнения, известно, он является командующим армией. Многие офицеры считают его превосходным стрелком. Фред, ты вооружен?

– О, у меня две пушки, – проворчал брат Фредерик.

Герцог Йоркский не спеша оглядел Хордера с ног до головы, потом осмотрел Долли, Макадама, Кобба и покачал головой.

– Многовато, знаете ли. – Неожиданно он улыбнулся и сел.

– Сэр Джон Лейд! – провозгласил принц.

Филип вздрогнул. Дженнифер вышла из-за его спины и встала рядом; теперь она крепко держала его за руку.

Из-за спины принца выдвинулся крепко сбитый невысокий человек, голову которого украшала новомодная шляпа с плоским верхом – предшественница цилиндра. Шляпа была сдвинута набок. Хотя внешне он не был похож на вчерашнего одноглазого кучера, его голос и манеры оказались соответствующими.

– Я, сэр, сам вышел из низов! – заявил он. – Моя собственная жена когда-то была содержанкой одного головореза из их краев. Он окончил свою жизнь в Тайберне, гореть ему в аду, а я получил девчонку. Помнишь меня, Фрэнк Кобб? Я уложил тебя дважды – в драке за кофейней Уилл-са. Ты „бы не встал, если бы твои дружки не подкупили кого следует. Но не скрою, – он похлопал себя по бокам, – пистолеты в таком деле надежней! – Он тоже сел.

Принц величественно повернул голову влево:

– Мистер Бринсли Шеридан! Кажется, мистер Шеридан был одним из последних, кто участвовал в дуэли на шпагах. Он заколол своего противника после того, как его собственная шпага сломалась. Стреляет он прилично, если руки у него не дрожат. Дрожат у тебя руки, Шерри?

Мистер Шеридан, который ободряюще подмигивал Филипу, встал и сделал серьезное лицо.

– Вашему королевскому высочеству прекрасно известно, – отвечал он в самой изысканной манере, – что завтра я вступаю в брак с моей дражайшей Геккой. Дамы, благослови их Бог, не любят, если жених ложится в брачную постель пьяный в стельку. Не знаю почему, но им это не нравится.

Он взметнул вверх из-под плаща обе руки. В воздух взмыли два пистолета, их начищенные дула сверкнули в пламени свечи. Мистер Шеридан скромно скрестил их, поклонился и сел.

– Сэр, – повторил он, – я совершенно трезв. Принц повернул голову еще левее.

– Майор Джордж Хангер! – провозгласил он. – Когда-то он досрочно был произведен в командиры полка и прославился храбростью во время американской войны. Майор Хангер предпочел принести два мушкета и кавалерийскую саблю. Верно, Хангер?

– Клянусь Богом, – проворчал майор Хангер, высовывая из темноты кончик крючковатого носа и выбритый до синевы подбородок. – Коли не выйдет с одним, поможет другое! Вот первый закон войны, сэр!

Принц снова повернулся к Сэмюэлю Хордеру, эсквайру, и оглядел его весьма неодобрительно.

– Вот какие у меня на руках карты, – заявил он. – Играете?

– Ваше королевское высочество, лично у меня никакого оружия нет!

– У меня тоже. Так вы играете? Толстяк мялся в нерешительности.

Потом быстро свистящим шепотом скомандовал что-то своим подручным.

– Вы знаете, что делать, – прошипел он. – Бегом! Долли и Макадам, засунув пистолеты за пояс, ринулись

к двери. Их тяжелые шаги эхом отдавались на деревянном полу. Они почти исчезали в полумраке, расцвеченном красными, желтыми, синими и малиновыми лучами из окон.

Герцог Йоркский тут же вскочил, откинул полы плаща и сделал шаг в сторону, вытянув вперед негнущуюся правую руку; в левой он небрежно держал второй пистолет.

– Джордж! Подстрелить их?

– Не сейчас, это неспортивно! – возразил сэр Джон Лейд, также вскакивая. – Не станем же мы стрелять им в спину! – Он закричал, и голос его стократно усилился благодаря эху в пустом церковном зале. – Повернитесь, трусы, и покажите, на что вы способны! Повернитесь и стреляйте!

Долли и Макадам стрелять не собирались. Послышался скрежет отодвигаемого засова, слышно было, как дрожит ключ. Наконец, Макадаму удалось вставить его в замок. Щелчок – дверь открылась, беглецы исчезли.

– Мистер Хордер! – рявкнул принц. – Куда пошли ваши люди?

Кланяясь, Сэмюэль Хордер, эсквайр, самодовольно осклабился:

– Откровенно говоря, ваше королевское высочество…

– Говорите!

– Сэр, они пошли за судьей с Боу-стрит и его ищейками. Боюсь, против полусотни «красногрудых» даже ваши благородные спутники окажутся бессильны. Лорд Гленарвон не избегнет своей участи. Его уведут и повесят, хочет того ваше высочество или нет.

– Как бы не так, клянусь Богом! – зарычал майор Хангер, поднимаясь в полный рост.

Принц Уэльский жестом призвал его к молчанию. Он сурово оглядел Филипа и Дженнифер, которые рука об руку вышли вперед.

Крепко схватившись за перила, принц впился взглядом в песочные часы, как будто спрашивая себя, скоро ли закончится служба. Казалось, он еще вырос и сделался шире.

– Милорд Гленарвон, мисс Бэрд! – Его раскатистый бас посуровел. – Сейчас я не намерен касаться некоторых вопросов. Однако должен признать: ваше поведение в последние два дня несказанно удивило и опечалило меня.

– Послушай, Джордж! – вмешался герцог Йоркский.

– Что такое, Фред?

– Черт побери, сегодня ты – только граф Честер! Неужели так уж нужно читать им нудную проповедь в духе самого старика?

– Хм! Ладно! – согласился принц, на которого подействовали слова брата. – Я действительно не могу сейчас вести себя так, как обязывает мое положение. Однако! – Он заговорил так серьезно и с таким достоинством, что все поневоле замолчали. – Лорд Гленарвон! – Принц поклонился. – До меня дошли вести, будто две ночи назад, в Кар-лтон-Хаус, мы с вами обменялись довольно резкими словами. Правда, я почти ничего не помню. Тем не менее я благодарен вам, сэр. Вы напомнили мне об одном происшествии, о котором я… вынужден был забыть. – Взгляд принца затуманился. – Я высоко ценю вас. Когда мистер Шеридан явился ко мне и умолял защитить вас, я с радостью прибыл на помощь. Майор Хангер, позвольте вам напомнить, настоящий кудесник в том, что касается всевозможных замков.

Филип тоже поклонился.

– Ваше королевское высочество… – начал он.

– Погодите! – властно перебил его принц. – Далее, сэр, примите мои извинения. Вчера некий виг, настолько высокопоставленный, что нет нужды упоминать его имя, без моего ведома забрал дюжину людей из Гренадерского полка, призванного охранять Карлтон-Хаус. Один предатель-лакей сообщил ему о записке, переданной вам Шериданом. Те люди следили не только за вами, но также и за теми, кто предоставил вам убежище. И за это, лорд Гленарвон, примите мои искренние извинения.

Филип снова поклонился – на душе у него потеплело.

– Сэр! В ваших извинениях нет нужды, поскольку…

– Напротив. Они весьма необходимы.

– Можно спросить, почему, сэр?

– Можно. Поскольку остальные вопросы решаются не так просто. Потому что… Черт меня побери, – добавил принц, чуть наклоняясь вперед и разглядывая черную кожаную куртку Филипа, – неужели вы такой закоренелый пьяница, что постоянно таскаете с собой бутылку?

– Сэр, данная бутылка – важная улика. Мистер Шеридан! Прошу вас, сохраните ее, а также эту записку с адресом в Ламбете!

– Охотно, – отозвался мистер Шеридан, вставая и наклоняясь с амвона. Филип, приблизившись, протянул ему бутылку и записку. – Разрази меня гром! – добавил Шеридан. – У меня эта бутылка будет в надежном месте!

– Нет! – встревоженно закричал Филип. – Не пейте! Ради всего святого, не пейте! Она отравлена!

– Отравлена? – Мистер Шеридан позеленел.

– Да. Вы мне верите?

– Верю. – Шеридан торопливо сунул бутылку и записку во внутренний карман плаща. – Так мне легче будет соблюсти зарок: ни одна капля спиртного не смочит мои губы до тех пор, пока я не женюсь на сладчайшей Гекке! Уф! – Поклонившись принцу, он сел.

Во время наступившей паузы всем показалось, что принца окутало темное облако.

– Лорд Гленарвон! – сказал он. – Повторяю: с прочими делами покончить будет не так просто. Вы обвиняетесь в том, что сбежали вместе с присутствующей здесь мисс Бэрд.

– Это правда, сэр.

– Хм! Вы сознаетесь. Отлично! Мы не можем слишком сильно сердиться на вас за ваше бегство. Однако ходят слухи: чтобы иметь возможность сбежать, вы задушили горничную вашей жены, приняв ее по ошибке за свою супругу. Как ваш принц и будущий король, я спрашиваю вас: правы ли ваши обвинители?

– Меня обвинили ложно, сэр! – почти прокричал Филип. – Надеюсь, скоро все разъяснится.

Дженнифер сжала руку Филипа, призывая его к молчанию, и подняла вверх умоляющий взгляд.

– Ваше высочество! – заговорила она самым сладким голосом. – Позволите ли сказать слово и мне?

– Черт меня побери, – проворчал снова сбитый с толку принц. Обернувшись через плечо, он обратился к сэру Джону Лейду: – Я говорил, у девочки есть характер! – Он величественно махнул рукой. – Мадам, ваше поведение в высшей степени недостойно и неженственно. Вам не следует находиться здесь, среди грубых и… похотливых мужчин. Но раз уж вы здесь, говорите!

– Полагаю, сэр, – продолжала Дженнифер, – вас можно назвать одним из столпов английского законодательства… То есть вы имеете право вершить суд наравне с судьями?

– Хм! Да! – сказал принц, потирая пальцы о сюртук. – Раз многие твердят об этом, несомненно, так и есть. Да, мадам, вы правы. Ну и что?

– Позвольте же Филипу изложить суть дела вам!

– Что?! – переспросил ошеломленный принц.

– Прошу вас, позвольте Филипу, – прежним звонким голосом повторила Дженнифер, – изложить суть дела вам!

– Хорошо. Но предупреждаю, мадам: дело настолько увлекло меня, что я затребовал копию показаний, снятых мировым судьей по фамилии Эйвери. Я получил их и прочел – все они свидетельствуют против вас. Однако меня, льщу себя надеждой, трудно ввести в заблуждение. Не будь я уверен, что…

– А если бы вы были уверены в его невиновности, сэр?.. Принц хлопнул рукой по кафедре.

– В таком случае, мадам, я бы известил надлежащие органы власти, и лорда Гленарвона немедленно освободили бы. И ни один житель нашего королевства… кроме короля, моего отца, на мнение которого трудно повлиять… не мог бы и пальцем его тронуть. Даю вам честное слово! Теперь, когда вы предупреждены, лорд Гленарвон, готовы ли вы изложить мне суть дела?

– Сэр, я ни о чем другом не мечтаю. Принц снова стукнул кулаком по кафдере.

– Ей-богу, вы все мне расскажете – в Карлтон-Хаус, сегодня же вечером! – Принц замолчал. Казалось, он ненадолго заглянул к себе в душу, и ему не понравилось то, что он там увидел. – Мисс Бэрд, – продолжал принц, отвернувшись и как будто с некоторым усилием, – я уже не молод. Боюсь, что многие мои клеветники правы. Но я стараюсь во всем следовать своему девизу: «Я служу». Все молчали.

– Те, кто распускает обо мне гнусные сплетни, просто дураки, – продолжал принц Уэльский. – Они считают меня болваном. Принц я или король, но я позабочусь о том, чтобы справедливость восторжествовала. И ни один мой подданный не уйдет, не добившись правды!

Глаза принца наполнились слезами от жалости к самому себе, но в ту минуту невозможно было не полюбить его или усомниться в его искренности.

Мистер Шеридан смотрел в пол. Майор Хангер беспокойно ерзал на месте. Смущенный сэр Джон Лейд молчал. Герцог Йоркский, который, очевидно, не знал, на что решиться, откашлялся. И вдруг в полумраке, расцвеченном разноцветными лучами, послышался высокий, скрипучий, надменный голос, знакомый большинству из присутствующих:

– В таком случае прошу вас выслушать и меня, ваше королевское высочество!

Это был полковник Торнтон.

Вначале все услышали скрип его армейских сапог, затем он весь вышел на свет. Шляпа с плюмажем из белых перьев была сдвинута почти на самое ухо. Черный военный плащ, запахнутый наглухо, оттопыривался на груди.

Страх снова овладел всем существом Дженнифер. Она заметила, как блеснули золотом эфесы двух шпаг.

– Надеюсь, господа, вы меня знаете?

– Да, мы вас знаем, – проворчал герцог Йоркский. – Молодой Гленарвон пытался научить вас хорошим манерам при помощи незаряженного пистолета. Как ему это удалось, одному Богу известно!

Пропустив мимо ушей слова герцога, полковник Торнтон обратился непосредственно к принцу Уэльскому:

– Именно дело о незаряженном пистолете вынудило меня обратиться к вам за помощью, ваше королевское высочество!

– Как же вы нашли меня?

– Один подручный вон того… типа, – полковник смерил косым взглядом Сэмюэля Хордера, побледневшего от ярости, – предложил мне утром внести сто гинеи за право посмотреть бой. Таких денег у меня нет и не будет… – полковник сделал паузу, – пока Гленарвона не схватят и не повесят. Но небольшая сумма, уплаченная одному из лакеев в Карлтон-Хаус, помогла мне выяснить местоположение вашего королевского высочества.

– Так! И что же?

– Вот. – Полковник Торнтон со звоном извлек из-под плаща две шпаги и протянул их вперед. Сверкнули стальные клинки; хотя шпаги были не слишком длинные, их жала были остры как иглы.

– Я готов был честно драться с ним на пистолетах, – выпалил полковник Торнтон. – Он перехитрил и обманул меня! Он нарушил дуэльный кодекс, как всем вам хорошо известно. Неужели меня можно превратить в посмещише? Я требую права сойтись с ним здесь и сейчас! Мы будем драться на шпагах. Поскольку ваше королевское высочество находится здесь инкогнито, вы можете следить за ходом боя и судить его!

– Постойте! – послышался вдруг голос, который они едва узнали. – С позволения вашего королевского высочества, всего одно слово!

Сэмюэль Хордер сморщил личико Купидона, руки его были сжаты в кулаки.

– Я тоже джентльмен, – тихо сказал он. – Надеюсь, вы помните, что некогда я неплохо дрался на шпагах. Что же касается моего происхождения, то по материнской линии…

– Мне все известно, мистер Хордер, – холодно отвечал принц. – Иначе я не называл бы вас сэром. Что дальше?

– Поскольку лорд Гленарвон неоднократно оскорблял и обманывал меня, я прошу права драться с ним на шпагах! Здесь и сейчас!

Филип Клаверинг с легкой застывшей улыбкой на лице шагнул вперед.

Отчаяние охватило Дженнифер. Она пыталась удержать его. Но было слишком поздно.

– Джентльмены, хотите посмотреть честный бой? – громко спросил Филип.

Ответом ему была мертвая тишина.

– Насколько я понимаю, в зале можно быстро очертить ринг в двадцать четыре фута, огороженный надлежащим образом. Несомненно, будет и освещение.

– Что же дальше, мой дорогой сэр? – спросил принц.

– Мой противник, – отвечал Филип, – выходит на ринг со шпагой и пользуется ею по своему усмотрению. Мне шпага не нужна – я не умею фехтовать. Мои руки будут защищены только боксерскими перчатками. Я не стану хватать шпагу за лезвие или применять другие недостойные приемы. Если он убьет меня – отлично, так тому и быть! Но если он окажется в нокауте и не поднимется через тридцать восемь секунд, я стану победителем. Согласны?

– Черт побери, Гленарвон! – вскричал герцог Йоркский, вскакивая с места. – Так не пойдет!

– Почему, сэр?

– Вам не победить! Ни один боксер не выиграет поединка с фехтовальщиком!

Сапоги герцога Йоркского отчаянно скрипели, плащ развевался, а черные брови изумленно поднялись на красном одутловатом лице.

– Мне приходилось видеть подобные поединки! Боксер встает в боевую стойку. Фехтовальщик делает выпад, и боксер не может избежать укола ни уклонившись в сторону, ни отскочив назад, ни пытаясь отбить клинок!

– Это всем известно, Фред, – начал было его брат. Огрызнувшись, герцог Йоркский снова повернулся к Филипу:

– Когда боксер, получив укол, пытается дать сдачи, фехтовальщик отскакивает назад и находится вне пределов его досягаемости. Через несколько минут боксер весь в крови. Фехтовальщик колет его в ноги – в икры, и скоро боксер падает. Если фехтовальщик парень честный, он лягает своего противника и говорит: «Иди с миром». Если же он непорядочен… – Герцог Йоркский живо изобразил, как фехтовальщик добивает лежащего на земле противника. – Что вы на это скажете, а? – требовательно спросил сын Георга Третьего.

– Фред!

– Что, Джордж?

– Прошу тебя, сядь и заткнись.

Герцог Йоркский подчинился.

На груди принца Уэльского сверкнула звезда ордена Подвязки. Он снова поднялся и стукнул рукой по кафедре.

– Полагаю, мне следует разрешить бой, – сухо и важно заявил он, еле скрывая радость от предстоящей забавы. – Похоже, у вас, лорд Гленарвон, слишком много врагов. С вами желает драться полковник Торнтон. Мистеру Хордеру тоже не терпится с вами схватиться. Выбор за вами. С кем из них вы встретитесь первым?

Филип перевел дыхание.

– С обоими, – заявил он. – Вместе, одновременно! Снова в зале воцарилась мертвая тишина.

– Черт побери! – простонал мистер Шеридан, обхватив голову руками.

Доподлинно известно, что сэр Джон Лейд снял шляпу и трижды ударился головой о край кафедры. Он делал так и прежде, а потому не причинил себе вреда.

– Гленарвон, вы сошли с ума! – закричал герцог Йоркский.

Теперь с места поднялся майор Хангер.

– Может, он и сошел с ума, – заявил он, – но, клянусь всеми святыми угодниками, мне нравится такое безумие! Джентльмены, ставлю сто фунтов наличными на Гленар-вона!

– Принято! – вскричал герцог Йоркский, поразив всех присутствующих: герцог славился своей скупостью и редко делал ставки. – Малый мне по душе, но дело есть дело!

– Что до меня, – спокойно и беззаботно отозвался принц, – ставлю шесть к одному на моего друга Гленарвона – на любую сумму!

– Даю тысячу гиней! – отрезал сэр Джон Лейд. – Йорк прав. Он не выстоит против одной шпаги, не говоря о двух.

– У меня, – пропел мистер Шеридан, – нет ни фартинга, кроме денег на свадьбу. Но, клянусь, я выпью эту бутыль с ядом, если Гленарвон не уложит их обоих!

– Кстати, – с натугой произнес принц, – я не имею права отсчитывать время, так как сделал ставку. Но если вы сделаете для меня исключение, отдавая должное моему положению, матч продлится не долее получаса, а может, и…

Все хором попросили принца вести счет времени.

Дженнифер с трудом прошла вперед и села на переднюю скамью. Ей было больно даже смотреть на Филипа, надевавшего перчатки. И, как уже бывало прежде, девушке показалось, что больше она не выдержит.

Кобб, следуя указаниям мистера Хордера, принялся с невероятной скоростью устраивать ринг. Сначала он достал и воткнул в ямы на полу тяжелые дубовые сваи. От глухих ударов у Дженнифер разболелась голова.

Между свай туго натянули разноцветные канаты! Если бы Дженнифер захотела, она, перегнувшись вперед, могла бы дотронуться до них. Из ящиков, стоящих вдоль стены, Кобб извлек два больших масляных фонаря в медных футлярах. Ринг осветился вначале синим, а затем желтым светом. Кобб ловко прикрепил фонари к сваям.

Дженнифер заткнула уши руками. Немногочисленные зрители азартно кричали, делая ставки. Их черствость поразила ее, хотя она и помнила: в восемнадцатом веке подобное поведение было в порядке вещей.

Тут подал голос майор Торнтон, стоящий в центре ринга:

– Вы намерены и далее унижать меня, джентльмены? Неужели вы хотите, чтобы я дрался бок о бок с этим… этим… – Он смерил мистера Хордера злобным и презрительным взглядом, тот ответил полковнику тем же.

– Полковник Торнтон, сэр! – обратился к нему мистер Шеридан.

– Да, мистер Шеридан?

– Насколько мне известно, мистер Хордер – вор, сводник и скупщик краденого. Он укрывает беглых преступников или выдает их – смотря что выгоднее. Он лжец, обманщик, на его совести не одно убийство. Однако при всем при том он – внук герцога.

У полковника перекосилось лицо.

– Он – внук герцога? Вы клянетесь, сэр?

– Спросите у его королевского высочества.

После борьбы с собой полковник Торнтон повернулся к мистеру Хордеру. Тот провел на полу линию мелом.

– Мистер Хордер, – полковник поклонился, однако видно было, что Хордер не стал для него симпатичнее, – я заблуждался в отношении вас. Сражаться рядом с вами – большая честь для меня. Позвольте предложить вам на выбор одну из моих шпаг.

– Это для меня, сэр, большая честь сражаться с вами, – маслянисто улыбаясь, отвечал Хордер.

Полковник Торнтон отступил в сторону, мистер Хордер выбрал шпагу– Союзники отсалютовали друг другу; клинки, взметнувшиеся вверх, сверкнули в свете ламп. Оба принялись стаскивать с себя верхнюю одежду и швырять ее на канаты.

Филип, надев перчатки, сел на скамью рядом с Джен-нифер.

– Фил!

– Все в порядке, – прошептал он, обнимая ее за плечи. – Все хорошо.

– Ничего подобного, Фил! Зачем? Зачем тебе все это? Ведь ты был уже в безопасности, еще чуть-чуть и…

– Дженни, – тихо перебил он, – неужели ты не понимаешь: я поступил так нарочно, я не полный осел.

– Но…

– Во-первых, я не могу ждать. Если два фехтовальщика дерутся сообща и вместе делают выпады, они скоро прикончат меня. Но те двое не могут драться вместе: они ненавидят друг друга. Каждый будет драться в своей манере и мешать другому.

На мне плотная кожаная куртка – она защитит меня от легких уколов. Перчатки набиты войлоком, а не соломой, около восьми унций – в них я продержусь. Напрасно герцог Йоркский напомнил им про ноги. Их защищать мне будет тяжелее всего… Дженни!

Дженнифер поняла: он готовится признаться в чем-то важном.

– Вчера утром я рассказал тебе не все, что мне известно о фехтовании.

– Значит, ты все же владеешь шпагой?

– Нет, никогда в руке не держал. Я сказал тебе правду. Зато я часто наблюдал за поединками. Мне нравится, как движутся фехтовальщики, мне нравятся их скорость, ловкость, легкость. Мальчиком я представлял: именно таким должен быть бокс. – Он убрал руку с плеча Дженнифер и посмотрел на свои перчатки. – Но божество по имени публика не нуждается в красивом бое. Она жаждет крови. А поскольку моя жена в прошлой жизни изводила меня разговорами о деньгах и грызла за неспособность их добыть, я поневоле превратился в мясника, который зарабатывает на пропитание примитивным мордобоем.

Теперь ты понимаешь, почему я ненавижу свое ремесло? Всякий раз, как я отвешивал мощный удар, я бил «толпу». Всякий раз, как я отправлял противника в нокаут и видел, как он бессильно валится на канаты, я бил «толпу». Мои теперешние противники для меня та же «толпа». Что такое чемпион, Дженни? Это человек, победивший «толпу». – Побледнев, он вскочил на ноги.

– Фил! – позвала Дженнифер. – Не теряй головы! Ты не должен…

– Лорд Гленарвон! – произнес голос с возвышения.

– Да, ваше королевское высочество?

– На моих часах почти четыре. Ваши противники готовы. А вы?

– Готов, сэр!

Пролезая под канатами, Филип обернулся и улыбнулся Дженнифер.

– Помолись за меня, любимая, – сказал он. – Меня ждет тяжелый бой.

Глава 18. «Отмщение, милорды!»

Дженнифер зажмурилась и откинула голову на спинку скамьи. Она не увидела первого выпада и мощного ответного удара.

Перед ее глазами проплывали картины из прошлого – точнее, будущего. Фонари высветили противоположный угол церковного зала. Он заблестел красным, желтым, синим и малиновым – переливались разноцветные ромбы на окнах. Стали видны сгнившие стенные панели, покрытые слоем грязи.

И вдруг каким-то чудом зал превратился в ее церковь, церковь, которую она знала с детства. Она принадлежала какой-то другой, раскольничьей протестантской секте; несмотря на голос отца, слышный за шуршанием газеты, она так и не поняла, о какой секте идет речь.

Однако Дженнифер явственно видела призрачную паству, стоящую в зале, в котором сейчас очертили боксерский ринг. Она слышала, как скрипят половицы под ногами пастора за ее спиной. Призрачная паства встала, с шумом раскрыла молитвенники, и все запели под хрипящие звуки органа.

«Веди нас, Божественный свет!» Это был гимн. Пропев гимн, все сели, подняв еще больше шума. Проповедник откашлялся. Что он собирается делать: молиться или читать проповедь?

Нет. Кто-то попросил ее, Дженни Бэрд, прочесть молитву.

Ее губы беззвучно задвигались.

«Господи, – дрожа, просила она, – выведи нас из клетки, в которой мы очутились! Верни нас в наше пространство и время! Освободи от этой грязи, и жестокости, и высокомерия. Разве не слышал ты всего минуту назад, как худшего из людей назвали достойным, потому что он внук герцога, – и никто не засмеялся и даже не улыбнулся?

Неужели моего возлюбленного, моего мужа навеки поставят на колени? Раз за разом он встает, он побеждает врагов, и я рада за него. Но сейчас кровь ударила ему в голову – он на моих глазах меняется с каждым часом, и я боюсь. Отпусти его! И если сочтешь, что я достойна, отпусти и меня тоже!»

– Дай ему! Врежь ему! Дай ему!

Рев голосов, топанье ног, свист, крики…

Дженнифер очнулась, выпрямилась и посмотрела на ринг.

С тех пор как Филип поднырнул под канаты, на ринге многое изменилось.

Филип не спеша подошел к черте, дотронулся до нее носком ноги и отступил, встав в боевую стойку. Он высоко поднял обе руки, защищая голову.

Два его противника, разойдясь довольно далеко друг от друга, смотрели на него из-за черты. Полковник Торнтон находился справа от Филипа. Его стойка была классической. Согнув правую ногу в колене и чуть отставив в сторону носок, полковник нацелил в Филипа смертоносное жало. Крепко сжав эфес, полковник придерживал лезвие большим и указательным пальцами. Левую руку он отвел чуть назад и в сторону, изящно приподняв кисть, словно для того, чтобы удержать равновесие.

Слева стоял мистер Сэмюэль Хордер; только его Филип и боялся по-настоящему. Его поза казалась более небрежной. Рубашка с плоеным воротом засалилась от грязи. Хотя стоял он примерно в такой же позиции, что и полковник Торнтон, шпагу он держал легче и как будто небрежнее.

Загремел знакомый раскатистый бас:

– Время!

Свет фонаря упал на неподвижные клинки. В первый миг никто не шевельнулся. На помосте воцарилась мертвая тишина.

Оценив обстановку, Филип решил, что полковник Торнтон нападет первым. Он угадал.

Торнтон, гибкий и проворный, несмотря на возраст, сделал мощный выпад, целя Филипу в грудь. Правая рука Филипа в боксерской перчатке снизу отбила клинок. Зазвенела сталь. Филип нанес полковнику сокрушительный удар левой в челюсть. Полковник Торнтон, у которого голова пошла кругом, едва успел отскочить назад и занять оборонительную позицию.

Тут мистер Хордер сделал выпад из четвертой позиции, метя Филипу в сердце.

Филип едва успел отвести шпагу в сторону левой рукой и отскочить назад. О том, чтобы нанести ответный удар, и речи быть не могло. Повернувшись влево, он оказался с толстячком лицом к лицу.

На личике Купидона расплылась довольная хитрая улыбка. Он делал обманные движения, крутя кончиком шпаги. Затем сделал ложный выпад из пятой позиции – боксерский трюк! Целил он снова в сердце. Филип легко отбил удар и попытался нанести удар правой в челюсть. Но Хордер, который двигался быстрее кошки, отскочил назад так далеко, что Филип промахнулся фута на два.

Наверху затопали тяжелые сапоги, поднимая пыль до пояса. Мистер Хордер занял боевую стойку и вновь готовился нанести удар. Тут полковник Торнтон, который слишком далеко отпрыгнул от своего союзника, пошел в решительную атаку.

Он кольнул Филипа в ногу, между голенищем сапога и коленом.

Филип отскочил назад. Парировать удар у него не было возможности. И хотя удар был неудачным, полковник достиг цели.

Шпага проткнула кожу на левой икре и глубоко вошла в мякоть. Боль пронзила все его тело – с ног до головы. Полковник Торнтон принялся вытаскивать клинок из раны. Ему удалось вытащить его последним усилием, едва не опрокинув противника.

И все же Филип, у которого сжалось сердце, удержался на ногах и ответил полковнику мощным апперкотом.

Полковник зашатался и, шагнув вперед, рухнул ничком; с пола поднялось облако пыли. В последний момент он успел инстинктивно вытянуть вперед правую руку, чтобы не наткнуться на собственную шпагу. Затем пару раз дернулся, как разрубленная змея, и затих.

Мистер Хордер, вновь целя Филипу в сердце, остановился, заслышав рев аплодисментов и крики, доносившиеся с помоста. Всех перекрывал голос мистера Шеридана:

– Бей его! Бей его! Бей его!

– Господа! – послышался властный голос принца. – Стойте! Я начинаю отсчет времени для полковника Торнтона.

В наступившей тишине отчетливо слышалось громкое тиканье часов. На них не было секундной стрелки, и принцу пришлось прищуриваться и пристально смотреть на циферблат.

Филипу Клаверингу необходимо было отдохнуть. Боль в ноге немного утихла; она как будто онемела и вздулась, голенище сапога намокло от крови. Он попытался приподнять ногу – она показалась ему очень тяжелой. Интересно, надолго ли его хватит.

«Я сумею отбить выпад из второй позиции, даже если он нападет сбоку. Главное – успеть ударить в ответ! Если он атакует спереди, отведу клинок направо или налево. Все просто, но мы никогда не думаем о нижней защите. Вот оно! Вот оно!»

– …тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь! – считал принц Уэльский. Он шумно захлопнул крышечку часов и снова открыл их. – Хангер!

– Да, сэр?

– Унесите полковника Торнтона с ринга. Нет, уволоките его – так будет лучше.

Все ждали, тихо переговариваясь, пока полковника волокли прочь.

– Джентльмены! – обратился принц к соперникам на ринге. – Подойдите к разделительной черте. Когда я крикну: «Время!» – вы возобновите бой. Готовы?

Филип осторожно подошел к черте, споткнувшись всего один раз. На лице мистера Хордера играла наполовину презрительная, наполовину самодовольная ухмылка.

– Время!

Мистер Хордер немедленно сделал выпад, целя в сердце. Филип отбил его, но острая сталь пропорола перчатку. Так происходило еще два раза. Филипу никак не удавалось нанести ответный удар; он спотыкался, а один раз чуть не упал. «Боже, а если я вообще не смогу его достать?» Сила оставалась только в руках и плечах. Но где его знаменитая скорость? «Кроме того, мне хватит и одного падения. Они не будут возражать, если Хордер прикончит лежачего!»

В глазах Хордера словно мелькнула молния. Он намерен атаковать. Филип почувствовал, что его противник готовится к решающему удару. Он ни секунды не стоял на месте и постепенно перемещался вбок. Неужели он…

Да!

Согнув колени, Хордер ринулся вперед, целя шпагой в правую ногу Филипа – вторую ногу. Он хотел сбить его с ног. Филип наугад хлопнул по шпаге сверху вниз – и промахнулся. И снова в ногу вонзилась сталь, причинив жгучую боль. Когда Хордер вытащил клинок, кровь хлынула потоком, заливая сапог. Купидон успел отскочить назад, заняв защитную стойку, – он откровенно смеялся над противником.

Филип, споткнувшись, упал на одно колено. Сверху послышался рев.

И мистер Хордер ринулся вперед, готовясь нанести смертоносный удар.

Филип старался не поддаваться панике. Внезапно он кое-что вспомнил. Перед его глазами возникла рука Хордера, небрежно и легко сжимавшая лезвие шпаги большим и указательным пальцами.

Он и прежде знал: отчаяние придает ему сил. Филип с трудом поднялся на ноги. Когда жало уже устремилось к его сердцу, он отвел его вниз левой рукой и мощным ударом выбил клинок из руки мистера Хордера. Шпага, сверкая, перелетела через канаты и, звеня, упала на пол футах в двенадцати от ринга.

Филип ударил Хордера хуком слева – тем самым знаменитым хуком, которым он уложил Генри Дюшена в Херрингее.

Впоследствии спорили, даже заключали пари, оторвал ли Сэмюэль Хордер, эсквайр, левую ногу от пола, когда падал на спину. Однако никто не сомневался – это был чистый нокаут. Хордер приземлился на спину с глухим стуком, лицо у него было мокрым от пота, рубашка прилипла к телу, ротик Купидона открылся, как у мертвеца.

Рев и крики на помосте стали оглушительными. Герцог Йоркский ожесточенно спорил с майором Хангером, который размахивал руками. Мистер Шеридан во весь голос распевал одну из арий собственного сочинения. Сэр Джон Лейд мрачно писал долговую расписку. Только принц невозмутимо отсчитал положенные тридцать восемь секунд и закрыл крышечку часов.

Филип, вложивший в удар все силы, потерял равновесие и упал на правое колено. Он сразу же принялся озираться в поисках Дженни.

С трудом ему удалось подняться на ноги. Он пересек весь ринг и подошел к ней, стараясь не спотыкаться. Филип облокотился о канаты, но вскоре вынужден был снова опуститься на одно колено.

Тут Дженнифер очнулась.

– Осторожно, милая, – сказал Филип, у которого до сих пор перед глазами все плыло. – Не подходи слишком близко–я весь потный. Не от напряжения – от страха.

– Ах, неужели ты думаешь, что для меня это имеет какое-то значение?

Дженнифер поднырнула под канаты, обняла его за талию и попыталась поднять, но не смогла – ей не хватало сил.

– Вот что я тебе скажу, – запинаясь, пробормотал он. – С течением времени все меняется. Манеры, обычаи, речь, житейские воззрения, даже мораль – всё. Но страх всегда один и тот же. Только страх всегда один и тот же.

– Осторожно, милый!

– Вот что еще я тебе скажу, Дженни, – продолжал он. – Я больше не буду драться. Никогда не выйду на ринг. Не от страха… а потому что…

– Лорд Гленарвон! – послышался сверху голос принца. Филип с трудом поднял голову. Перед глазами все плыло.

– Вы просто молодчина, лорд Гленарвон! Если у вас есть…

– Вот что я вам скажу, сэр, – серьезно отвечал Филип. – Никогда не ругайте толпу. Публика права – вы ошибаетесь. Никому не удается одновременно быть и законодателем мод, и мясником. Пусть себе аплодируют мяснику: он заслуживает похвалы. А вы – нет.

– Лорд Гленарвон, я не понял ни слова из того, что вы сказали. Тем не менее должен вас предупредить: сейчас вас попытаются арестовать… – Принц замолчал, вздрогнул и поднял вверх свои подбородки.

Двери церкви распахнулись настежь, ударившись о стены. На пороге показался аккуратный пожилой человек в треуголке. В правой руке он сжимал жезл с золотым набалдашником.

За ним толпились полицейские – ищейки с Боу-стрит. С алых поясов свисали наручники на цепях, белые гетры походили на военные. Они выстроились в линии вдоль стен, по обе стороны от человечка с жезлом, и целились в Филипа из пистолетов. Еще больше полицейских толпилось на улице.

Человек с жезлом, очевидно сановник, занимающий высокий пост, шагнул вперед.

– Господа, – спросил он высоким резким голосом, – который из вас Филип Клаверинг, граф Гленарвон?

В голове у Филипа вдруг прояснилось, как будто на него вылили ведро холодной воды. Последним усилием он встал и обернулся. Дженнифер поддерживала его.

– Я, – ответил он. – А вы кто такой?

– Милорд, я Коттерил, сэр Джон Коттерил, главный судья полиции на Боу-стрит. Я наделен полномочиями арестовать вас – как данными мне ордером магистрата, так и вердиктом коронера. Вы обвиняетесь в убийстве. Милорд, не советую вам оказывать сопротивление.

– Зато я советую, клянусь Богом! – загремел принц Уэльский.

Голос его, казалось, поразил сэра Джона Коттерила, как удар в лицо. Губы главного судьи сжались так плотно, что стали почти незаметны.

– Мне сообщили о вашем присутствии, сэр, – сухо отвечал он. Однако ваше высокое положение не освобождает вас от обязанности повиноваться закону. Кроме того, против шестерых ваших людей у меня пятьдесят. Что вы на это ответите?

– Да! – сказал принц, и в глазах его заблестели слезы ярости. – Он кивнул в сторону Филипа. – Его постоянно предают и обманывают! Не знаю, виновен он или нет – в данный момент мне на это наплевать. Он бросил своим врагам честный вызов, встретился с ними лицом к лицу и честно победил всех. Так неужели сейчас я позволю вашим шавкам уволочь его – раненого, брошенного всеми? Нет! Ни в коем случае!

– Осторожнее, сэр!

Принц молча посмотрел на судью, не утруждая себя ответом. Он сделал жест, и четверо его спутников разом встали.

Все четверо почти одновременно скинули плащи. Шелкну-ли взводимые курки шести пистолетов и двух мушкетов – оружие было готово к бою.

– Я снова п-предупреждаю вас! – вскрикнул главный судья, заикаясь от страха. – Мы должны исполнить свой долг, и мы его исполним. Лично вам никто не причинит вреда, однако подумайте: что, если история дойдет до вашего царственного отца?

– Тогда я дам вам знать, – отвечал принц.

Он взял с кафедры серебряный подсвечник. Так же величественно, как будто он открывал бал в Карлтон-Хаус, принц спустился с помоста и подошел к краю ринга.

– Лорд Гленарвон, – вежливо сказал он, – если вы можете идти, опираясь на свою спутницу, прошу вас обоих подойти сюда и встать за моей спиной.

Филип, с помощью Дженни, которая держала его за талию, двигался относительно хорошо. Когда он пролезал под канатами, то едва не упал – ему стало нехорошо. Усилием воли он заставил себя забыть о боли и выпрямился. Дженни стояла рядом. Перед ним возвышалась массивная спина принца, затянутая в зеленый сюртук.

Принц оглянулся через плечо.

– Фред! Шерри! – позвал он. – Охраняйте их слева. Хан-гер! Лейд! Зайдите справа.

Беззаботно, даже небрежно их стражи заняли свои места. Маленькая процессия двинулась вперед, обошла ринг и остановилась. Они оказались лицом к лицу с сэром Джоном Кот-терилом и его сыщиками – расстояние между ними составляло футов двадцать.

– В последний раз… – начал было Коттерил, но осекся.

– Сэр, – сказал принц так же любезно, как и ранее, – не обращайте внимания на мое, как вы выразились, высокое положение. Мы с друзьями уходим отсюда. Ни у меня, ни у лорда Гленарвона нет оружия. Против вашей полусотни будет только четверо. Но даже будь нас четверо против ста, сэр, даю вам слово, мы поступили бы так же. А сейчас остановите нас, если сможете. – И он величественно двинулся вперед; звезда ордена Подвязки блестела на зеленом сюртуке, шляпа с перьями была лихо надвинута на лоб. Принц так величественно вращал глазами, что их противники попятились.

В строю полицейских послышалось низкое рычание – как будто там стояла свора мастифов. Где-то слева блеснула рукоятка пистолета. В то же мгновение герцог Йоркский и улыбающийся мистер Шеридан, лишь слегка повернувшись, нацелили в них стволы четырех пистолетов.

Справа, ругаясь, к ним из строя выбежал человек, однако, встретившись со взглядом сэра Джона Лейда, он отвел глаза в сторону, пошевелил губами и медленно отступил.

Принц находился в трех шагах от сэра Джона Коттерила.

– Во имя короля!.. – вскричал главный судья.

– В сторону!

Еще полсекунды в воздухе держалось напряжение, потом оно отпустило. Главный судья дрогнул и упал на спину. Его жезл с золотым набалдашником со звоном покатился по полу. Хотя полицейские были вне себя от ярости, они тем не менее пропустили принца и его спутников. Даже сыщики, стоявшие снаружи, расступились, давая дорогу.

Если бы Филип не был ранен, сердце Дженнифер пело бы от радости. О, как ей хотелось, чтобы ранена была она, а не он! Но она гордилась тем, что находится здесь, и сердце ее возликовало, когда майор Хангер подмигнул ей справа, а герцог Йоркский подмигнул слева.

А впереди всех шагал принц Уэльский – самовлюбленный эгоист, пьяница, ненадежный человек и все же, поняла Дженнифер, первый джентльмен Европы!

Глава 19. «Нет оправдания ему»

– Мой любимый! – проворковала леди Джерси, слегка тронув струны арфы.

– Да, любовь моя? – рассеянно отозвался принц Уэльский, в свою очередь проводя смычком по струнам контрабаса, зажатого между коленями.

– Ты о чем-то задумался, Джордж. Неужели твои мысли так далеки от меня?

– Что?

Сцена была пасторальная и даже идиллическая. Окна музыкального салона в Карлтон-Хаус выходили в парк; из них можно было любоваться ровными газонами, статуями, деревьями.

Стены музыкального салона были оклеены серыми с серебром обоями, подхваченные кольцами шторы также были серебристо-серые. В простенке между двумя окнами, над камином, висело большое зеркало. Пол закрывал толстый узорчатый ковер. Прижавшись щекой к раме правого окна, можно было увидеть даже Букингемский дворец, в котором обитал старый король в те периоды, когда его состояние улучшалось и его не нужно было прятать в Виндзоре. Если же посмотреть из левого окна, можно было разглядеть статую короля Карла Первого на Чаринг-Кросс.

Его королевское высочество сидел у левого окна в кресле с высокой резной спинкой и рассеянно водил смычком по струнам. Леди Джерси, стройная, томная, темноволосая и темноглазая, пристально наблюдала за ним, сидя за арфой. По случаю жары она надела очень тонкое муслиновое платье в цветочек.

Было пять часов пополудни, но для апреля было невероятно жарко и темно. Ни дуновения ветерка, ни трепетания листьев на деревьях – только нервное напряжение.

– Какая ужасная жара! – вздохнула леди Джерси. – Я просто таю! Ах, хоть бы началась гроза! – Она томно закатила глаза. – Джордж, голубчик! О чем ты размышляешь?

– Ни о чем, – проворчал принц, задумчиво косясь на нее. – Я вспоминал одну песенку.

– Песенку?

– Не очень красивую. Однако она по-своему хороша. – Он снова задумчиво посмотрел на нее. – Мне она всегда нравилась. Вот послушай!

Его королевское высочество был превосходным исполнителем. Он наклонился вперед и заиграл.

В наши дни контрабас нечасто выступает соло, особенно если речь идет о легкой и сентиментальной песенке о любви. Он ревет, как слон, и у него мало нежных ладов. И все же, когда серебристо-серую комнату заполнили мелодичные звуки, в них слышалась даже некая веселость.

Вначале леди Джерси показалось, будто мелодия ей незнакома – она не произвела на нее большого впечатления. Вдруг она вспомнила три строчки и резко выпрямилась.

Останься ты со мною, Красотка с Ричмонд-Хилл! Не нужно мне короны…

Принц играл, приоткрыв рот, и взгляд у него сделался застывшим – он рассеянно и мечтательно смотрел в потолок. «Красотка с Ричмонд-Хилл» могла означать только одно…

Леди Джерси с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Она, конечно, понимала, что вскоре ее сменит другая любовница, и в душе своей не слишком переживала. Она достаточно пользовалась любовью избранных и знала, что следующая пассия не заставит себя ждать. Но ее привело в ярость упоминание о ненавистной сопернице, которую она полагала навсегда забытой. Леди Джерси откровенно не понимала, что мужчины находили в Марии Фитцхерберт, и была не одинока в своем недоумении.

– Джордж!

– Черт меня побери, что на этот раз?

– Ты думаешь не о… не о той ужасной Фитцхерберт?

– А если и о ней, то что? – Принц упрямо тряхнул многочисленными подбородками.

– Ты ведь женат! – вскричала леди Джерси. – Женат на Каролине Брауншвейгской!

– Черт меня побери, сначала я женился на Марии!

– Ах, Господи, спаси нас!

– Мадам, что вы имеете против Марии? Леди Джерси едва не задохнулась от ярости.

– Она глупа! Она некрасива! У нее плохие – просто ужасные! – зубы! Она даже не хорошенькая! Она вечно держалась надменно и кичилась своей противной добродетельностью, как ветхозаветная пророчица! А сейчас, я слышала, она безобразно растолстела.

– Та-ак! – сказал принц, терпеливо постукивая смычком по деке. – Как вы видите, я и сам – отнюдь не сильф. И потом, мне нравится женщина, у которой есть за что подержаться.

– Джордж! Какая вульгарность!

– Все мужчины в глубине души вульгарны. У вас, мадам, было полторы сотни любовников. Неужели вы этого не заметили?

Ошеломленная леди Джерси лишилась дара речи.

Однако ее чувства требовали выхода: она пробежала пальцами по струнам арфы и комнату наполнила какофония звуков. Контрабас принца ответил ужасным шумом. Леди Джерси снова принялась терзать арфу. Принц, не желая уступать, заставил свой контрабас зареветь, словно стадо быков.

Неожиданно он помрачнел.

С трудом поднявшись со стула, он прислонил контрабас и смычок к стене и посмотрел на нее в упор, уперев кулаки в бедра.

– Послушайте меня, мадам. Я буду говорить серьезно. Леди Джерси гордо вскинула голову.

– Целых две ночи, – продолжал принц, – меня мучила совесть. Позавчера на обеде, в вашем присутствии, один джентльмен… кстати, с тех пор он значительно вырос в моих глазах… он сделал мне выговор и напомнил о моем долге по отношению к Марии. Он был резок – не важно! Я заслужил его выговор. Гленарвон был прав. Я плохо обращался с нею, но теперь я все исправлю!

(Филип, который находился сейчас наверху, в «ванной», был бы потрясен, узнав, какой вывод сделал из его слов принц Уэльский. В это время Дженнифер отчаянно спорила с врачом, пришедшим осмотреть его, и мистером Шериданом, который убеждал больного выпить ледяного пунша.)

Леди Джерси заговорила ласково и чуть насмешливо:

– Джордж, но истинная причина…

– Да, мадам?

– Заключается в том, что ты просто хочешь вернуться к своей толстухе.

Оттого, что она говорила правду, принц разбушевался.

– Да, черт меня побери! – заревел он. – Ну и что? Леди Джерси опустила голову.

– Есть женщины, – позволю себе включить в их число и вас, мадам, – которые никак не могут перестать болтать! С ними хорошо провести ночь, они неплохи и на следующий день. Болтают, болтают, болтают, щебечут, щебечут, щебечут… Мне это надоело!

Он расхаживал взад и вперед, инстинктивно стараясь не удариться о фортепиано в углу. Шесть скрипок стояли в ряд у противоположной стены, производя зловещий эффект – они напоминали повешенных.

Леди Джерси горько зарыдала.

Принц хмыкнул. Выпустив пар, он повернулся к ней.

– Дорогая, – заявил он самым очаровательным тоном, – я виноват в плохих манерах. Прошу у тебя прощения. Надеюсь, ты понимаешь: я вовсе не имел в виду ничего из того, что наговорил. Прошу тебя забыть мои слова.

– Забыть? – взволнованно вскричала леди Джерси. – Да как я могу забыть?!

– Черт побери! – проворчал его королевское высочество и закрыл глаза рукой. – Позволь снова сказать тебе, дорогая, что сегодня я пережил сильное потрясение. Да и погода сказалась неблагоприятным образом. А через несколько минут в этой самой комнате начнется процесс по делу об убийстве!

– Процесс по делу об убийстве? – Леди Джерси настолько изумилаись, что даже перестала плакать и подняла голову.

– Вот именно. Ты ведь слышала, что Гленарвона обвиняют в убийстве служанки, которую он по ошибке принял за собственную жену.

– Да! – прошептала леди Джерси, вытирая слезы.

– Так вот! Он просил меня выслушать его и судить: я даровал ему такую привилегию. Льщу себя надеждой, – принц заложил руку за лацкан сюртука, – что окажусь достойным доверия. Он вот-вот придет. Если хочешь, можешь остаться и быть оДной из присяжных вместе с мистером Шериданом.

Если раньше леди Джерси ненавидела Филипа за то, что он посмел напомнить принцу о браке с Марией Фитцхерберт, то теперь она задумалась.

– Джордж! Доводилось ли тебе прежде слышать о связи полковника Торнтона с Хлорис Гленарвон?

– Нет, провалиться мне на месте!

– Я тоже ничего не знала. Она умная женщина, – пробормотала леди Джерси, прищурившись. – Да-да! Очень, очень умная женщина. Жаль, что я… Впрочем, не важно! Но… – Позабыв о своей ненависти к Филипу, она вместо него от всей души возненавидела Хлорис.

Принц показал на толстую пачку бумаг, лежавшую на пианино; все листки были исписаны красивым почерком клерка.

– Черт меня побери, об их связи знали даже не все слуги! А ведь слугам всегда все известно. Уверен, что о ее похождениях знает леди Олдхем. Впрочем, старая ведьма, возможно, единственная женщина в Лондоне, которая проведала об этой интрижке.

– Гленарвон мне нравится, – неожиданно заявила леди Джерси. – От его возлюбленной я не в восторге, – она дернула плечиком, – но она, по крайней мере, не жирная корова.

– Мадам!

– Терпеть не могу толстух! – упрямо заявила леди Джерси.

Тут лакей отворил дверь. Филип, по-прежнему одетый в кожаную куртку, с красным шейным платком, с перевязанными лодыжками, шагал, опираясь на две трости. Дженнифер поддерживала его под руку. Мистер Шеридан, не снявший плаща, потому что ему нравилось, как он в нем выглядит, шел за ними по пятам, держа в руке серебряный кубок.

Филип поклонился. В тот же миг темное небо за окнами прорезала вспышка молнии. Все невольно прищурились. Филип что-то вспомнил, однако неотчетливо, его, неизвестно почему, била крупная дрожь.

Когда Дженнифер взглянула на него, он понял, что она чувствует то же, что и он. Неужели начинается то, что он для себя обозначил словом «кошмар»? Нет! Нельзя терять рассудка! Разум нужен ему для другого!

Несмотря на жару, атмосфера была холодной и официальной.

– Вам не нужно стоять, милорд, – важно заговорил принц. – Там, у окна, мое кресло. Я немного разверну его. Выберите себе стул и сядьте лицом ко мне.

Взяв с пианино стопку документов, Георг-Август вернулся к креслу с таким видом, словно был судьей, облаченным в алую мантию.

Филип огляделся. Он увидел леди Джерси, сидевшую за арфой, контрабас рядом с принцем, фортепиано, шесть скрипок в ряд у стены и портрет Каролины Брауншвейгской, теперь принцессы Уэльской. Сам король настоял на том, чтобы портрет висел здесь, и сын не посмел его ослушаться. Однако Филип этого не знал.

– Сэр, – начал он, – я…

Дженнифер придвинула ему стул. Он сел лицом к принцу. Себе Дженнифер принесла табурет из-за фортепиано и устроилась рядом. Филип с облегчением откинулся назад, чувствуя, как боль в ногах отпускает.

Большие черные томные глаза леди Джерси взглянули на него в упор. Он поклонился.

– Лорд Гленарвон, – сурово заговорил принц, – я готов всесторонне рассмотреть ваше дело. Большего я вам обещать не могу. Если я сочту вас виновным, то не смогу защищать вас. Вам понятно?

– Совершенно понятно, сэр.

– Что касается вас, мисс Бэрд, – укоризненно, хотя и с улыбкой продолжал Георг-Август, – за обеденным столом вы уже успели ослушаться моего приказа! Надеюсь, такого больше не повторится. И поскольку вы являетесь заинтересованной стороной, вы будете молчать во время слушания дела.

– Мне придется ужасно трудно, сэр, – кротко ответила Дженни.

– Охотно верю. В состав присяжных, просто для проформы, я включил леди Джерси и мистера Шери…

Тут принц впервые обратил внимание на последнего джентльмена, который, не сняв плаща, стоял, облокотившись о фортепиано с кубком в руке. Принц отбросил всю величественность и заговорил по-другому:

– Эй! Шерри!

– Да, сэр?

– Шерри, ты торжественно обещал, что до бракосочетания с мисс Огл будешь заливать в глотку только воду! Что в том кубке? Что ты пьешь?

Мистер Шеридан беспечно махнул рукой.

– А, один-два глотка мне не повредят! И потом, – откровенно добавил он, – мне необходимо было выпить! Не скрою, драка в часовне напугала меня до чертиков.

– В самом деле?

– Да, ей-богу! Хотя я улыбался, зубы у меня стучали от страха. Я бы сдался… ей-богу, сдался, но вы и все остальные держались так хладнокровно, что мне стало стыдно.

– По правде говоря, – пробормотал его королевское высочество, опуская взгляд, – я сам себе удивляюсь. Если бы старый… хм! Если бы мой достопочтенный батюшка поручил мне вести войско против французов, несмотря на мои мольбы отпустить меня, я бы, наверное… – Собственные слова сильно задели принца за живое – он снова напыжился и вспомнил о своем величии.

– Там был и Йорк, – продолжал мистер Шеридан, – хладнокровный, как будто ничего не случилось: он поехал к себе домой, рассуждая по пути о новых собаках. Лейд вернулся к своей Летти, говорит, она учит его новой карточной игре. По его словам, игра чертовски интересная, если не считать того, что Летти все время выигрывает. «Я думаю, – сказал сэр Джон, – она жульничает. И если я ее поймаю, то надеру ей зад!» Прошу прощения, сэр! Что я пью? Холодный пунш.

– Холодный пунш! – Его королевское высочество насторожился. – Милая леди Джерси! Будьте любезны, позвоните в звонок – он за вами. Благодарю вас.

Дверь немедленно открылась. Тучный Бранли, старший лакей в алой с золотом ливрее, величественно проследовал в салон, неся в руках большой серебряный поднос, на котором стояли в круг пять серебряных кубков; в центре же находилась массивная серебряная чаша, вмещавшая, очевидно, не менее галлона ледяного пунша.

– Ах, черт возьми! – воскликнул принц, поражаясь такому проворству.

– Я осмелился предположить, ваше высочество, – заявил Бранли с подобострастной улыбкой, – что в такую пору ваше королевское высочество может пожелать пунша.

Он поставил поднос на столик справа от принца. Ловко разлив половником пунш в пять кубков, Бранли раздал их всем присутствующим. Никто не отказался. Мистер Шеридан пробормотал, что один-два кубка ему не повредят.

«Боже! – в отчаянии подумал Филип. – Мне придется нелегко, если судья и присяжные напьются в стельку!»

– Говори скорее, милый! – прошептала Дженнифер. – Торопись!

– А теперь к делу, лорд Гленарвон! – сказал принц, освежившись и поставив пустой кубок на стол. Бранли молча отступил в сторону. – Должен сообщить вам, мистер Шеридан, что мы сейчас в определенном смысле находимся в зале суда, где недостойные шутки неуместны. – Он смерил мистера Шеридана суровым взглядом, и великий драматург съежился. – Итак, лорд Гленарвон, с чего вы начнете?

Черное небо прорезала еще одна вспышка. Дженнифер положила руку на плечо Филипа, и он почувствовал, как она дрожит. Но он сжал зубы и снова улыбнулся.

– С вашего позволения, сэр, я бы хотел начать с двадцать первого апреля. Время – час ночи, место – «Пристань»…

– Погодите, сэр! – негромко перебил его принц, постучав по кипе документов, лежащей у него на коленях. – Я требую, чтобы вы прежде всего ответили на некоторые вопросы.

– Как вам будет угодно.

– По словам леди Олдхем, у нее дома в половине седьмого или около того лакей по фамилии Смизерс слышал, как вы говорили, что хотите свернуть вашей жене шею. Нет, погодите! Ее показания основаны на слухах. Вы можете ничего не отвечать.

Филип улыбнулся:

– И все же я отвечу, если вы того пожелаете.

– Итак?

– Неужели вы сами, ваше высочество, никогда не испытывали желания, находясь в обществе той или иной дамы, свернуть ей шею? При этом вы не имели ни малейшего намерения поступить так на самом деле!

Взгляд принца непроизвольно упал на портрет Каролины Брауншвейгской. Он поспешно отвел глаза и, скользнув взглядом по яркому ковру, посмотрел на леди Джерси.

– Лорд Гленарвон! – Принц выпятил грудь. – Как я и говорил, показания леди Олдхем основаны на слухах, и их можно отмести. Однако позже вы уверяли саму леди Олдхем в том, что ваши намерения в отношении мисс Бэрд совершенно серьезны. Когда она напомнила вам, что вы женаты, вы ответили, что все можно устроить. Что вы имели в виду?

– Сэр, я имел в виду добиться в парламенте разрешения на развод.

– На развод?! Скажите, лорд Гленарвон, когда и от кого вы узнали о… связи вашей жены с полковником Торнтоном?

– Около двух часов ночи, в поместье «Пристань», от горничной Молли.

Принц удивленно вскинул брови.

– Почему же вы упомянули о разводе в разговоре с леди Олдхем за много часов до того, как узнали, что у вас есть для него повод?

Отвечать на подобный вопрос было легко и приятно. Но Филип, посмотрев в серые серьезные глаза, ощутил прилив ужаса.

И этого человека карикатуристы изображают пустым хлыщом и болваном!

– Сэр, – сказал он вслух, – я хочу жениться на мисс Бэрд. Как известно, моя нынешняя жена очень любит деньги. Я считал, что мы с ней можем договориться частным образом, и если я отдам Хлорис все, что она захочет…

– Короче говоря, вы намеревались добиться развода мошенническим и обманным путем?

– Да, сэр.

– Хм! По крайней мере, откровенно. Еще один вопрос! Когда вы и леди Гленарвон были здесь на обеде, казалось, между вами установились вполне теплые отношения, по крайней мере с ее стороны. Однако я заметил: она вспыхнула и отвернулась, когда вы отправились драться с Бристольским Молотом.' Каковы в действительности были тогда ваши отношения с женой?

– Не слишком хорошие, сэр. Во всяком случае… – Филип замялся.

– Что – во всяком случае? – насторожился принц.

– Мне показалось, что Хлорис… заинтересовалась и проявила любопытство, заметив во мне некую перемену.

– Ах да! – послышалось громкое звяканье: принц наливал себе еще кубок пунша. – Некая перемена! Он постучал по бумагам. – Об этом говорят все опрошенные, да я и сам ее заметил. Что с вами стряслось?

Филип рассмеялся. Сейчас он солжет – единственная ложь во всей истории!

– На самом деле никакой перемены не произошло, сэр. Я и раньше знал, что большинство знакомых считают меня книжным червем и бесхарактерным человеком, тряпкой. И вот я, как и любой на моем месте, решил положить конец такому положению дел.

– Каким образом?

– Я жаловался на больное сердце, хотя на самом деле здоров. Много лет я тайно учился боксировать, понимая, что должен освоить новейшие приемы защиты и нападения, если хочу побить лучших из боксеров. Когда я решил, что время пришло, я вызвал Джексона на бой и уложил его в его собственной боксерской школе. Настало время для так называемой «перемены».

Неожиданно леди Джерси пробежала пальцами по струнам арфы, и все вздрогнули.

– Так вот в чем дело! – тихо сказала она, подходя к столу и наливая себе пунша. В глазах ее стояли слезы.

Принц посмотрел на нее, но ничего не сказал.

– Да, – кивнул он, – я начинаю понимать ваш замысел. Леди Гленарвон, как вы говорите, заинтересовалась тем, что…

– Ваше королевское высочество! – не выдержала Дженнифер. – Мы все знаем, чего хотела и до сих пор хочет та особа. Неужели нужно и дальше говорить о ней?

– Черт побери, мадам, я заставлю вас замолчать! – заревел принц, разволновавшись и оттого налив себе еще кубок. Его примеру последовал и мистер Шеридан, заметив, что глоток-другой ему не повредит.

– Значит, – продолжал принц, глядя на Филипа, – леди Гленарвон на самом деле не питает к вам теплых чувств?

– Нет, сэр.

– Хорошо. До сих пор ваши ответы меня удовлетворяли. А теперь – защищайтесь! Расскажите все, как было. Если нужно, докажите свою невиновность!

Филип, несмотря на жару, обхватил себя руками.

– Тогда, сэр, я начну свой рассказ с часа ночи двадцать первого апреля. Покинув Карлтон-Хаус, – прошу у вас прощения за свой скорый и не вполне вежливый отъезд, – я отправился в поместье «Пристань» с мисс Бэрд, ее служанкой миссис Поппет и моим слугой Хопвитом. Через некоторое время Хлорис последовала за нами в другой карете, вместе с леди Олдхем и полковником Торнтоном. Они завезли полковника Торнтона домой и вернулись в «Пристань». Я встретил их на лестнице, они собирались ложиться спать… Когда все разошлись, мы с Хлорис остались наедине.

Наконец ему удалось завладеть всеобщим вниманием. Все сидели неподвижно, только мистер Шеридан стоял, облоко-тясь о фортепиано.

– Я сказал ей, – продолжал Филип, – что нам с нею нужно обсудить и решить ряд вопросов. И решать их нужно этой же ночью.

На коленях принца зашуршали бумаги.

– Как тут сообщается, вы с ней несколько раз поцеловались?

– Нет! Да! Ну… да.

Дженнифер хотела отпустить какое-то сердитое замечание, но сдержалась.

– А, – пробормотал принц, – значит, вы собирались…

– Нет, сэр! Именно так все и полагали, включая саму Хлорис. Но если в ваших бумагах имеется хоть одно честное свидетельство, вы должны знать, что я сказал. Я, разумеется, имел в виду обсуждение нашего развода.

Хлорис отказалась пустить меня к себе – обыкновенно она запиралась на ночь. Она сказала, что я могу войти к ней в любую ночь, но только не сегодня. Потом рассмеялась, убежала в будуар и заперлась изнутри на засов.

Небо почернело, однако никто не потребовал зажечь свечи. Жара становилась нестерпимой – гроза должна была вот-вот разразиться. Пять фигур застыли в полумраке.

Дженнифер что было силы стиснула кулаки.

– На следующее утро, – отрывисто продолжал Филип, – оказалось, что дверь в будуар не заперта. Однако, если вы все обдумаете, окажется, что никакой тайны тут нет. Молли, горничная Хлорис, было поручено проводить леди Олдхем в Голубую комнату. Она вернулась и постучала. Хлорис открыла ей, а потом оставила дверь незапертой. Но я этого не знал.

– Дальше!

– Я вернулся к себе в спальню, – сказал Филип. – Потребовал принести табаку и бренди; их доставил Хопвит. Мне хотелось подкрепиться перед очередной сценой с Хлорис, и я выпил целый стакан бренди. Повторяю, в ту ночь я намерен был объясниться с ней до конца.

Потом я взял кочергу, как то и говорится в ваших показаниях, и прошел через свою гардеробную в будуар Хлорис. Оказалось, что дверь, соединяющая ее будуар со спальней, была заперта на засов. Голос, который я принял за голос Хлорис, отказался открыть дверь. Я заявил, что, если она не откроет, я сломаю дверь. И пробил одну филенку кочергой. Она закричала: «Прекрати! Я отопру!» Потом…

Все затаили дыхание.

– Потом? – хрипло переспросил принц.

– Я услыхал какой-то шорох в спальне. Когда я вошел в будуар, там горел свет, но никого не было.

– Вы говорите – горел свет?

– Да, сэр. И в спальне тоже; там горели две очень большие настенные свечи. Мои слова нетрудно доказать!

– Как?

– У меня есть показания двух свидетелей – старого конюха Мокама и его жены. Мокам всю ночь промучился от зубной боли, а жена ухаживала за ним. Они сидели у окна, которое находится напротив окон спальни Хлорис; расстояние между ними пятьдесят футов.

– Да, где-то здесь имеется план поместья. Но… свидетели?

Снова звякнул половник в чаше; примеру принца последовали леди Джерси и мистер Шеридан. После чего двое последних, тени в полумраке, поспешили вернуться на свои места.

– Свидетели?! – заревел принц. – Я перечел все показания! Я помню все дословно! Где слова тех двоих?

– Неужели вас, сэр, удивляет то, что я до последнего времени прятал их? – сухо спросил Филип. – Если бы о них узнали и их нашли, они бы тут же оказались в тюрьме. Я… взял на себя смелость, сэр, и приказал отправить одну из ваших карет в Ламбет, чтобы доставить моих свидетелей сюда, вместе с Хопвитом, который отвечает за них. Я хотел бы, чтобы вы сами судили о них. Простите ли вы меня?

– Да, вы действительно взяли на себя большую смелость, – добродушно согласился принц, у которого уже слегка заплетался язык. – Впрочем, я вас прощаю! Вы говорите, в будуаре горел свет, но там никого не было. А потом?

– Я вошел в спальню. – Филип отогнал подступивший к горлу ком. – Как вам известно, я обнаружил там девушку Молли. Волосы ее были уложены, как у Хлорис, на ней был пеньюар Хлорис, лицо ее было сильно набелено и нарумянено. Она разрыдалась, так как подумала, что я ее изобью. Я… Я…

– Да? Прошу вас, поподробнее, лорд Гленарвон!

– Странно… – пробормотал Филип, вновь живо представив ту сцену. Потом он заговорил вслух. – Я смыл румяна с ее лица. Прошу вас, не спрашивайте, зачем я это сделал, – я и сам не знаю. Возможно, Молли питала ко мне слабость, скорее всего, из-за какого-нибудь доброго слова в ее адрес. Она и открыла мне, что Хлорис сейчас с полковником Торнтоном, и объяснила, как обстояло дело.

– Ага! Какое действие оказали на вас ее слова?

– Мне показалось… мне захотелось убить.

– Следите за словами, милорд!

– Но только полковника Торнтона, клянусь! И теперь я прошу ваше королевское высочество, я прошу вас всех заметить, что произошло потом!

Филип, держа в руке нетронутый кубок, напряженно наклонился вперед – так далеко, как позволили больные ноги. Дженнифер, чей пустой кубок давно валялся на ковре, вцепилась ему в предплечье.

«Он это сделает! – подумала она, испуганная сумраком и призрачными фигурами. – Он сделает! Он как-то оправдается… Он…»

– Чтобы скрыть волнение, – звонко продолжал Филип, – я взял со столика под окном, невдалеке от кровати, бутылку. Рядом с бутылкой стоял стакан. Я налил себе вина – вкус оказался ужасным. Я отпил совсем немного, а остальное вылил на ковер. Однако, вспомнив о вежливости, я налил вина Молли. Она выпила все до дна. Запомните это, сэр: она выпила до дна. Минуточку! – Филип вскинул руку вверх, призывая всех к тишине. – Все или почти все, – продолжал он, – могут засвидетельствовать, что бутылка с вином простояла на столике двадцать четыре часа. Сейчас она находится в кармане плаща мистера Шеридана. Пусть побудет там еще некоторое время.

Снова звякнул половник в чаше – струя пунша выплеснулась на стол.

– Свидетели уп-поминают о б-бутылке, – отвечал все более добродушным голосом принц. – Но на что нам она?

– Немного терпения, сэр. Вскоре после двух ночи я ушел от Молли…

– А вы с ней не?.. А?

– Нет, сэр. Я пошел к себе в спальню. Я сел подумать, и вдруг у меня так закружилась голова, что я ударился о стол. Смутно помню, что кое-как доковылял до кровати и свалился в нее, даже не скинув халат, не задув свечу и не открыв окно. Даже тогда мне пришло в голову, что меня, возможно, отравили.

– Отравили?!

– Вот именно. На следующее утро у меня так болела голова, что я за целый день не смог избавиться от боли. В бренди никакого яда не было – я ведь пил его за добрый час до того, как меня сморил сон. Значит, яд находился в вине, у которого был такой странный вкус! Затем я узнал, что в вино подсыпали изрядную дозу порошка опиума.

Мистер Шеридан выругался. Струна арфы издала гнусавый звук. Его королевское высочество сидел неподвижно. А Филип, поставив кубок, схватился за набалдашники своих тростей, как будто собирался встать.

– Если вино, – продолжал он, – оказало такое действие на меня, то что же должно было произойти с Молли? Она выпила втрое больше моего. Конечно, она успела запереть на засов дверь потайной лестницы, чтобы помешать моей жене войти, – она поступила так из ненависти к хозяйке. Успела задуть обе свечи, а потом упала на постель и провалилась в глубокий сон.

Позвольте рассказать, что было дальше! Я лишь предваряю рассказ тех, кто многое видел. Окна спальни долго оставались темными. Однако около трех часов ночи обе свечи снова зажгли – это факт. Двое свидетелей клянутся, что видели это. Все сошлись на том, что убийство произошло в три часа. Значит, незадолго до трех кто-то снова зажег свечи. Мои свидетели утверждают, что сама Молли чуть приподняла штору, высунулась наружу, обернулась, как будто разговаривала с кем-то, а потом снова опустила штору. – Филип попытался различить в полумраке лица слушателей. – Так вот, – продолжал он, – тут мои свидетели заблуждаются. Потребуйте, чтобы произвели вскрытие Молли! Вскрытие производится уже сотню лет, однако сейчас наших медицинских познаний достаточно, чтобы… простите! Я оговорился. Врачи обнаружат, что она приняла большую дозу опиума. Каковы же последствия отравления? Я вам скажу. Ни одна женщина на свете не смогла бы встать с постели и пройти через всю комнату, приняв такую дозу яда!

– Черт побери! – не выдержал принц. – Так вы уверяете, что ваши свидетели лгут? Вы что, даете показания против себя самого?

– Нет! – ответил Филип. – Только один человек мог тогда подойти к окну. Только одна женщина, которую по росту, фигуре и прическе можно было спутать с Молли. – Он оперся на обе трости, встал на ноги и набрал в грудь воздуха. – Убийца Молли, сэр, – моя жена, Хлорис!

Глава 20. Истина

Первым не выдержал его королевское величество.

– Свет! – заревел он. – Ради бога, свет! Мы что, должны сидеть в темноте, как дети, которые рассказывают страшные истории о привидениях? Свет!!!

Душный воздух словно заколебался. Сквозь занавеси пробился легкий ветерок, деревья закачались, закачались и серебристо-серые занавеси на полуоткрытых окнах. Где-то вдалеке загремел гром.

Звонить, чтобы принесли свечи, не было нужды. Лакей, который прятался за дверями в ожидании подобного приказа, быстро вбежал в салон, неся длинную горящую восковую лучину. Повинуясь кивку принца Уэльского, он зажег свечи, прикрытые жемчужно-серыми стеклянными экранами. Осторожно закрыв окна, лакей тихо, как призрак, удалился.

Когда вся комната озарилась светом, Филип увидел лица леди Джерси, мистера Шеридана и его королевского высочества. Сердце у него екнуло.

Все трое были пьяны. Но на каждого спиртное подействовало по-разному.

Леди Джерси, славившаяся своей сентиментальностью, задумчиво перебирала струны арфы и бросала на него сочувственные взгляды. Мистер Шеридан, который подносил очередной кубок к губам, присвистнул и кивнул. Эти двое были, очевидно, на стороне Филипа.

Но принц…

Он сидел в своем кресле прямо, и лицо его исказилось от ярости.

– Лорд Гленарвон! – произнес он величаво и самодовольно, как всегда, когда бывал пьян. – Это чудовищно! Обвинить собственную жену…

– Да, сэр, чудовищно! Хлорис хладнокровно задушила Молли, потому что девушка угрожала рассказать всем о ее связи с полковником Торнтоном. А заодно она попыталась отправить меня на виселицу, обвинив в преступлении, которое совершила сама! Тогда Хлорис и Торнтон скорее получили бы мои денежки.

– Что?

– Выслушайте меня, сэр! – взмолился Филип, по-прежнему стоя и не собираясь садиться. – Осталось совсем немного! Если вы сочтете, что мои свидетели достойны доверия, поверите ли вы в то, что я говорил до сих пор?

Выпятив нижнюю губу, его королевское высочество бросил величественный взгляд на документы, лежащие на коленях. Глаза его снова увлажнились.

– Разумеется, – пробормотал он после паузы, – ваши прежние слова внушают доверие. Но…

– Сэр! – сказал Филип. – Разве сегодня вы не слышали собственными ушами в церкви… или часовне, – называйте как угодно, – как полковник Торнтон проболтался: у него не будет денег, чтобы заплатить за право смотреть боксерский матч до тех пор, пока меня не арестуют и не повесят?

– Точно! – неожиданно воскликнул мистер Шеридан. – Лопни моя печенка, именно так Торнтон и говорил! Я запомнил его слова, потому что они возбудили мое любопытство.

Судя по искорке, мелькнувшей в глазах принца, судя по тому, как он задумчиво прикусил губу, он тоже все вспомнил.

– Далее! – продолжал Филип. – Разве не сочтете вы черствой и даже бессердечной женщину, которая как ни в чем не бывало садится на кровать рядом с трупом задушенной ею жертвы и ведет светскую беседу?

Теперь Филип рискнул бросить взгляд на Дженнифер. Дженнифер, совершенно потрясенная, ответила ему взглядом, исполненным ужаса. Руки у нее дрожали; она бы не смогла встать, если бы захотела. А он сравнивал ее лицо с лицом той, другой, и думал о том, как сильно он любит Дженни.

Ах, если бы ему удалось обелить себя и пройти вместе с ней через это испытание!

На задах Карлтон-Хаус поднялся сильный, порывистый ветер. Несмотря на закрытые окна, было слышно, как качаются деревья в парке. Вслед за яркой вспышкой последовал мощный раскат грома.

– Какого мнения, сэр, были бы вы о такой женщине? – спросил Филип у принца Уэльского. – Вчера поздно ночью я тайком пробрался в поместье «Пристань», чтобы добыть из ее спальни бутылку с вином. Сначала я встретил там леди Олдхем, а затем – мою жену. Жена села на кровать рядом с телом Молли и засмеялась. Спросите леди Олдхем! Сэр, именно тогда я… готов был сказать ей, что знаю: это она задушила Молли – тщательно подготовившись и хладнокровно. Однако она умна – по-моему, она догадалась, что мне все известно. Не могу сказать, заметила она у меня под плащом бутылку с вином или нет, но, уверен, она обо всем догадалась.

Меня разыскивали: в доме спали трое констеблей. Чтобы развеять ее подозрения, я вынужден был солгать и сказал ей, что, по моему мнению, она не виновата в убийстве. Но когда наша с ней беседа подходила к концу, меня словно озарило. У меня переменилось настроение, и я бросил ей вызов. Я сказал, что ухожу, и подстрекал ее позвонить в колокольчик, чтобы разбудить констеблей. Я спускался медленно – им бы без труда удалось схватить меня. Однако она не посмела звонить, боясь, что я всем расскажу о своем открытии.

Опираясь на трости, Филип с трудом сделал пару шагов.

– Те, кто вел следствие, несомненно, замерили длину шнура. Я же и так знаю, на какой высоте он был отрезан. Хлорис могла дотянуться до него рукой. Когда я уходил, ее рука лежала на шнуре. Так кто отрезал шнур для убийства? Чья рука оставила незапертой дверь спальни?

Принц поднял все свои подбородки.

– Леди Гленарвон – красивая женщина. Как правило, я не терплю в своем доме обвинений в адрес красивых женщин. И все же, – он прищурился, – мне показалось, что она ведет себя необычно, когда с улыбкой отправила мужа драться с Бристольским Молотом. Правда, ничего другого ей не оставалось…

– Нет, оставалось, – возразил мистер Шеридан. – Она могла бы поступить так же, как мисс Бэрд!

Нос у него пылал. Холерический темперамент взял свое: депутат от Стаффорда так хватил кубком по крышке фортепиано, что внутри звякнули струны.

– Дорогая моя, – обратился он к Дженни, – благодаря вашей самоотверженности и отваге – вы кинулись защищать своего любимого перед лицом самого принца Уэльского! – я и решился предоставить вам убежище. Истинная правда, я не шучу!

– Но я ничего не сделала! – вскричала Дженнифер, вспыхивая. – Я… знала, что Фил… Филип… побьет его! – Она оглядела всех пристальным взглядом. – Ваше королевское высочество, можно ли и мне, наконец, вставить слово?

– Мадам, – Георг-Август царственным жестом развел руки в стороны, – вы поступили благородно. Прошу вас, говорите! Даже если ваша речь будет такой же длинной и непоследовательной, как у моего достопочтенного батюшки.

– Но я вовсе не собиралась… – выпалила потрясенная Дженнифер.

– Не важно, мадам. Вы прощены. Продолжайте!

– Можно спросить? – вскричала леди Джерси, перебирая струны арфы. – Хлорис Гленарвон! Тоби Торнтон! – Она поморщилась. – Неужели она в самом деле любит его?

– Именно об этом я и собиралась рассказать, – заявила Дженнифер.

– Так рассказывайте, дорогая! Прошу вас! – оживилась леди Джерси.

– Я… мне не было известно ни слова, – волнуясь, начала Дженнифер, – до тех пор, пока я сейчас не услышала Филипа. И все равно, я могу вам многое поведать о ней.

Принц, закрывший глаза, когда заговорила леди Джерси, посмотрел на Дженни.

– Хлорис Гленарвон, – страстно продолжала та, – неспособна любить кого-либо, кроме самой себя, о чем нетрудно догадаться. Однако она по-своему любит хвастуна и задиру Торнтона. Пожалуйста, не смейтесь надо мной, но он в некотором смысле ее дитя, которое она защищает. Кроме того, она искренне и от всей души восхищалась им – его алым мундиром, его надменным видом, его великолепной осанкой, которую он держит до тех пор, пока его не ударят как следует – как Филип… – Она заторопилась. – Три раза Филип выставил его на посмешище. Перестала ли она любить своего полковника? Нет! Она еще больше возненавидела Филипа и еще больше ласкала своего великовозрастного любовника. Ох, неужели вы ничего не понимаете?!

– Я понимаю, – задумчиво прошептала леди Джерси.

– Дамы! – Принц поднял пачку бумаг. – Все это прекрасно для великосветской беседы. Но леди Гленарвон не могла убить горничную! У нас есть показания, говорящие о том, что в три часа ночи она была с… – Принц осекся и посмотрел на документы. Потом он перевел растерянный взгляд на Филипа.

– Да, сэр, – сухо заявил тот. – Она была, или предполагалось, что была, с самим полковником Торнтоном. Мне продолжать?

– Да! Да! Да!

– Моя теперешняя жена, – ожесточенно продолжал Филип, – иногда проявляет странную порядочность. Ее покой и удобства, как она полагает, всецело зависят от ее положения в обществе, ей выгодно изображать из себя добродетельную жену и верную служанку полуинвалида, то есть меня. Своим поведением она обманывала весь так называемый бомонд…

– Ей-богу, верно! – вскричал мистер Шеридан.

– …до тех пор, пока Молли, которая почему-то питала ко мне добрые чувства, не превратилась в тигрицу и не пригрозила выдать ее. Я все узнал, сэр, от человека по фамилии Хопвит, которого вы очень скоро увидите. После нескольких туманных и уклончивых замечаний относительно чувств Молли Хопвит добавил: «Она даже обещала рассказать…» – и вдруг заговорил о другом. И все же по здравом размышлении я догадался, о чем он хотел мне поведать. Моя добродетельная женушка искренне полагала, что о ее интрижке с Торнтоном известно только Молли. Она была слишком умна, слишком осторожна. Даже я, червь, мог восстать, если бы Молли заговорила. Я думаю, хотя ничего не могу доказать, что она давно замыслила убить Молли, только все не могла решиться и рискнуть. Возможно, она надеялась подкупить Молли, а может, полагала, что я проявлю трусость и предпочту ничего не заметить. В любом случае я скоро умру от сердечного приступа!

Тем не менее в ночь на двадцатое апреля моей добродетельной жене был нанесен смертельный удар. Я объявил ей, что сердце у меня здоровое; я доказал это в доме леди Олдхем. Надо сказать, ее заинтриговала неожиданная «перемена» во мне, и ей очень хотелось, скажем так, выяснить, почему я вдруг стал другим. Вот именно – я стал другим человеком! Если Молли проболтается и весть дойдет до моих ушей, вся ее уютная, налаженная жизнь разлетится на кусочки. Значит, Молли нужно убрать, и как можно скорее! Этой же ночью! Полковник Торнтон, конечно, не стал бы сообщником. Его благородная натура восставала против убийства, хотя он был не прочь тратить мои денежки после того, как меня повесят. Обо всем остальном он предпочитал не знать.

Тут Дженнифер тихо вставила – так тихо, что ее едва было слышно:

– «О, нерешительный! Дай мне кинжал!»

В комнате словно повеяло холодом. За окном сверкнула молния, загремел гром.

– Нет, Дженни. Леди Макбет произносит эти слова после убийства Дункана. Впрочем, смысл тот же самый. Мужчина колеблется, а женщина непреклонна – как Хлорис… Она сама проделала всю подготовительную работу. Покинула «Пристань», оставив на столике бутылку отравленного вина: она сама признала, что Молли не в силах была устоять против мадеры. В «Дубах», поместье полковника Торнтона, наша парочка изобразила громкий, поистине королевский скандал – прошу прощения, ваше высочество! Они кричали, чтобы их могли слышать слуги. Потом моя ненаглядная женушка поспешила назад, а Торнтон, скорее всего, орал в пустоту. Ему наверняка понравилось наносить оскорбления.

– Погодите! – перебил его принц. – Напоминаю, лорд Гленарвон, что дверь потайной лестницы оказалась запертой изнутри.

– Поверьте, – криво улыбнувшись, сказал Филип, – засов не помешал ей войти. Если бы вашему высочеству удалось взглянуть на дверную раму, вы с вашей проницательностью тотчас разглядели бы истину. Между рамой и дверью такая большая щель, что не составляет труда просунуть в нее нож и отодвинуть засов… Нож у Хлорис, разумеется, был – им она отрезала шнур звонка. Более того! Ей много раз, по небрежности или случайно, приходилось оказываться перед запертой дверью. Уверен, она все время носила в своем ридикюле нож… Итак, она крадется в темную спальню, слышит, как ее жертва тяжело дышит во сне, и готовится к своему черному делу…

– Стойте! – перебила его леди Джерси. Струны арфы задрожали. – Скандал – это пикантно, но подробности убийства…

– Я должен рассказать, леди Джерси, иначе вы не поймете, как все тут сходится. Моя женушка зажигает обе свечи, чтобы убедиться, что все кончено. Она поднимает штору и высовывается в окно – проверить, не шпионят ли за нею. Поскольку окна жилья над конюшней темные, она думает, что никто ее не видит… Она не боится, что случайным звонком разбудит слуг, – для того чтобы позвонить, нужно очень сильно дернуть шнур. Я… – Филип сглотнул подступивший к горлу ком и продолжал: – Когда я впервые увидел труп Молли, то решил, что убийце потребовалась недюжинная сила; и особенно странно было, что жертва не сопротивлялась и не кричала. Теперь тайна раскрыта. Молли не могла сопротивляться. А моя женушка, встав на колени на постели – к тому времени она была уже вне себя от ненависти, – изливает на Молли все свое презрение, оборачивая красный шнур вокруг ее шеи и…

– Перестаньте, я сказала!

– Прошу прощения, леди Джерси. С ужасами почти покончено. Все же без борьбы и криков не обошлось: когда человека душат, он всегда сопротивляется. Однако никто в доме не проснулся. Хлорис тушит обе свечи. Она оставляет дверь запертой изнутри, повторив свои действия в обратном порядке: выходит за дверь на потайную лестницу и, просунув нож в щель между дверью и рамой, задвигает засов… Интересно, о чем думала Хлорис, глядя на мертвое лицо Молли? О чем она думала, спеша назад, в «Дубы», чтобы обеспечить себе то, что вы, сэр, в юридических кругах называете алиби? Интересно, сладко ли ей спалось и что она видела во сне? Нет! Так не пойдет. Даже в тот день, по-моему, спала она крепко и безмятежно…

Филип заковылял вперед, опираясь на трости. Стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, он попытался поклониться принцу Уэльскому.

– Таково мое дело, сэр. Поскольку мои свидетели вот-вот будут здесь и подтвердят мои показания о горевшем свете, вы можете осмотреть бутылку с отравленным вином. Мистер Шеридан, позвольте…

Порывшись в полах плаща, мистер Шеридан извлек из кармана бутылку и передал ее Филипу. Тот подошел к хозяину дома и торжественно вручил ему ее.

– Вот, сэр. Понюхайте и попробуйте. Но, ради бога, не пейте слишком много!

Повернувшись, он с трудом подошел к своему стулу. Джен-нифер, сияя, протянула ему обе руки.

– Сядь, Фил! – вскричала она. – Прошу тебя, сядь! Милый, это было уже излишне!

Но он пока еще не мог сесть. Внутри у него все пело, пело и ликовало…

– Гленарвон!!!

При звуках властного голоса он круто повернулся.

Принц выпрямился в кресле, сжимая в руке бутылку. Филип никогда не забудет этого зрелища: в темно-фиолетовом бархатном сюртуке поверх канареечно-желтого жилета, в белых чулках и бриджах, в туфлях с пряжками, фасон которых он сам изобрел… Коричневый парик слегка съехал набок. На лице, раскрасневшемся от выпитого пунша, сверкали злые, хитрые глаза.

– Кого вы пытаетесь обмануть? – спросил принц, чуть понизив голос. – В вине нет никакого опиума!

– Простите, сэр?

– Мне прекрасно знаком вкус порошка опиума. В бутылке действительно мадера, однако в ней нет яда. Попробуйте сами!

Все вдруг закружилось у Филипа перед глазами, он приковылял к принцу и взял у него из рук бутылку. Не успел он поднести ее ко рту, как вдруг его осенило.

– Хордер! – вскричал он.

– Что такое?

– Сэмюэль Хордер, эсквайр! Так вот почему он не помешал мне унести вино с собой! Он нарочно вскрыл два моих письма, подменил бутылку, долив столько же вина, чтобы погубить меня и уничтожить мои улики. Он знал, что я упомянул о бутылке в письме к лорду верховному судье… Хордер! Хордер! Хордер!

Гроза разразилась без предупреждения. Струи дождя хлестали в оба окна музыкального салона, ветер завывал все сильнее.

Мистер Шеридан, слегка пошатываясь, подошел к принцу.

– Сэр! – начал он самым вежливым, «парламентским» тоном. – Клянусь, так оно и есть! Вы, ваше королевское высочество, сами видели, что Сэм Хордер терпеть не может нашего друга. Черт побери, Гленарвон, я ведь вас предупреждал! Наверняка он подменил бутылки утром, пока Гленарвон спал!

– Лорд Гленарвон! – сказал принц. – Имеете ли вы какие-либо доказательства, подтверждающие ваше обвинение против мистера Хордера?

Вначале Филип даже не расслышал, о чем его спрашивают.

Ему стало холодно – ужас схватил его липкими щупальцами…

– Лорд Гленарвон! Должен ли я повторить свой вопрос? У вас есть доказательства, подтверждающие ваше обвинение против мистера Хордера?

Филип попятился.

– Боюсь, что нет, сэр, – отрывисто произнес он. – Хордер, видимо, давным-давно разбил настоящую бутылку.

Дверь у них за спиной не просто открылась. Она распахнулась настежь, ударившись о стену, и снова захлопнулась. В салон ворвался не кто иной, как сам герцог Йоркский. Дождь почти не успел замочить его шляпу с перьями и военный плащ. Лицо герцога было сердитым и вместе с тем смущенным.

– Послушай, Джордж! – начал было он, но, заметив, что брат не один, замолчал и смешался.

– Какого черта ты здесь делаешь? – осведомился его брат, не выказывая радости. – Я думал, ты скачешь к себе домой!

– Я и ехал домой. – Герцог помрачнел. – Но пришлось вернуться. Сегодня я потерял сто фунтов! Слышишь – сто фунтов! Но… ладно! Чертовски хороший бой. Пришлось вернуться. Я узнал новости. – Не глядя на Филипа, он кивнул в его сторону. – О нем.

– Что за новости?

– Направляясь в Суррей, я проезжал по мосту Блэкфрай-арз. Со стороны Ламбета, навстречу мне, двигалась громадная повозка, нагруженная до небес огромными бочками солода. На вид каждая из них весила целую тонну. Прямо за повозкой ехала открытая карета с твоим гербом, Джордж. Я узнал ее еще издали. Форейторов не было, я увидел кучера и трех пассажиров. Вот проклятая повозка! Передняя ось обломилась, и бочки попадали прямо на карету…

Дженнифер медленно поднялась на ноги. Она почувствовала приближение волны страха даже острее Филипа и поняла, что сейчас скажет герцог.

– Естественно, – проворчал он, – я соскочил с лошади и помог откатить бочки. Поздно! И кучер, и высокий старик, и маленькая старушка уже скончались. Мне удалось вытащить из-под обвала чудного старикашку. Он прожил совсем недолго и успел сказать… Черт меня побери! – Герцог принялся разглядывать свой мундир под плащом. – Он принял мой мундир за ливрею лакея! Фамилия его Хоп… не помню, как дальше. Он сказал, что он – слуга Гленарвона, везет свидетелей, которые должны что-то доказать, и попросил кое-что передать Гленарвону. Потом он…

– Что он просил передать? – вскричала Дженнифер.

– Чудной старикашка, – продолжал герцог, глядя на своего брата, – просил передать: «Скажите ему, я сделал все, что мог».

Филип с трудом попятился к своему стулу и сел. Обе трости со стуком упали на ковер.

– Фил! – страстно воскликнула Дженнифер, прижимаясь к нему. – Не отчаивайся! Даже если твои свидетели погибли…

– Я думаю о Хопвите, – отвечал Филип. – Бедный старый Хопвит! – И он закрыл лицо руками.

Герцог Йоркский потопал ногами, расправил плащ, пробормотал что-то неразборчивое и заявил, что должен идти. За ним захлопнулась дверь.

Несмотря на завывания ветра и шум дождя, в салоне еще долго было тихо. Наконец, Филип услышал, как принц позвал его, и поднял голову.

Принц, не без помощи мистера Шеридана, поднялся на ноги. Он стоял уперев кулаки в бедра, широко расставив толстые ноги – как тогда, за обеденным столом. Однако в его выпученных глазах теперь читалась не ненависть, а жалость.

– Милорд! Отдаете ли вы себе отчет в своем положении?

– Да. Хопвит мертв.

– Нет, нет! В вашем собственном положении!

– Ах, это. Да…

– Даже если бы я вам поверил – а я, несмотря ни на что, склонен верить вам, – сейчас я не в силах спасти вас. Если бы я созвал в Карлтон-Хаус высших представителей правосудия, как доказал бы я вашу невиновность? Бутылку с вином подменили. Ваши свидетели мертвы. У меня есть только ваше слово. Но даже моей власти недостаточно, чтобы даровать вам свободу!

Филип заставил себя встряхнуться.

– Благодарю вас за то, что вы беспристрастно выслушали меня, а также за услугу, какую вы мне оказали. Никто не мог бы сделать для меня большего. Однако я вполне понимаю вас. Я должен снова бежать!

– Ты не можешь бежать! – вскричала Дженнифер. – Ты даже ходить не можешь!

– Значит, как-нибудь доковыляю. – Филип повернулся к принцу. – Сэр, я понимаю, что и так злоупотребил вашей добротой, но дело касается присутствующей здесь мисс Бэрд. Она не должна идти со мной дальше, как я в безумии своем предложил ей вчера. Ее никто не преследует, однако ей придется нелегко, если скандал разгорится. Если бы она могла на время поехать, скажем, к леди Джерси…

– Разумеется! – воскликнула леди Джерси, вскакивая и поворачивая к ним лицо, залитое пьяными слезами. – Я укрою ее, доверьтесь мне!

– И ты думаешь, я брошу тебя сейчас?! – воскликнула Дженнифер.

– Дженни, ты должна. Я никогда в жизни ничего тебе не приказывал, но сейчас приказываю: останься!

– Нет! Нет! Не останусь! Я…

– Придержи язык! – рявкнул Филип так свирепо, что она отпрянула. Тон его тут же изменился. – А теперь, ваше королевское высочество и мой добрый друг Шеридан…

– Стойте! – воскликнул принц, кусая губу.

Он был мрачнее тучи. Сейчас в душе его эгоизм и нелюбовь к каким-либо осложнениям и неприятностям спорили с инстинктивным сочувствием. Наконец, он принял решение.

– Не будьте идиотом! – проворчал он. – Я… позволяю вам прятаться здесь до тех пор, пока вы не выздоровеете. Никогда, честное слово, – добавил он с ноткой зависти, – я еще не видел человека, который пользуется такой любовью слуг! Бог знает почему, но они вас не выдадут. Однако вам нельзя оставаться здесь долго… – Принц закатил глаза.

На сей раз дверь отворилась так тихо, что все уловили лишь намек на какое-то движение. На пороге стоял майор Хангер, щеки его над выбритым подбородком ввалились.

– Ваше высочество, – сказал он спокойно, – нам конец. Мы горим синим пламенем!

– Что это значит?

– Его величество король… Его уже два дня как привезли из Виндзора, ему все известно об убийстве. Он повелел арестовать этого джентльмена и эту леди!

Принц Уэльский, который чуть ранее, глазом не моргнув, стоял лицом к лицу с полусотней ищеек с Боу-стрит, вдруг посерел.

– Его величество издал указ, в котором они, и особенно леди, обвиняются бог знает в чем, – продолжал Хангер. – Полк конных гусар уже у парадного портика. До сих пор мне удавалось их не впускать, но больше я не могу их удерживать.

Принц задыхался, ему не хватало воздуха.

– Конечно, – добавил майор Хангер, будучи ирландцем, – мы могли бы позвать гренадеров, запереть двери и задать им жару. Ей-богу, сэр! Посмотрел бы я, как кавалеристы сумеют взять осажденную крепость!

– Ради всего святого, Хангер! Вы что, совсем выжили из ума? Чтобы гвардейцы стреляли в гусар? Тогда меня объявят мятежником, восставшим против собственного отца! О боже, помоги мне! Помоги мне! – Принц воздел унизанные перстнями руки, закрыл ими лицо, но тут же резко опустил. – Я говорил вам, лорд Гленарвон, что от одного человека я не сумею вас защитить. Старый черт снова выкинул дьявольский трюк – чтобы унизить меня! Боюсь, мне придется выдать вас обоих.

– Сэр! – вмешался мистер Шеридан.

– Я ничего не могу поделать, Шерри! У меня нет выбора! Я… Нет, черт побери, погодите! Я дам вам обоим возможность бежать. Хангер! Вы говорите, они у парадного портика?

– Вот именно, сэр! Злые как черти!

– Эй, вы! – воскликнул принц, тыча пальцем в Филипа и Дженнифер. – Бегите! Бегите по главной лестнице на первый этаж, как будто в столовую. Но вылезайте через заднее окно и бегите через парк, к Мэлл. Скорее!

– Он не может бежать! – возразила Дженнифер.

– Попробую! – ответил Филип.

– Бегите! Бегите! Бегите!

В струях дождя небо за окнами побелело от очередной вспышки молнии. Дженнифер показалось, будто лица, музыкальные инструменты, мерцающие свечи за жемчужно-серыми стеклянными экранами и сама комната медленно кружатся, словно в танце.

Наверное, она опять бредит. Массивное тело принца вдруг стало прозрачным: она видела, как сквозь него ударила молния.

– Вы призраки! – закричала она. – Вы все призраки! Вы давно уже умерли… Вас нет!!!

– БЕГИТЕ! БЕГИТЕ! БЕГИТЕ!

Да, она снова видела тот же ужасный сон. Она шла рядом с Филипом, который совсем не мог бежать. Они оказались на площадке, где свечи мерцали и таяли, растворяясь в воздухе, как и лица лакеев.

Они ринулись вниз по широкой, длинной лестнице на первый этаж. Почему-то здесь уже не было ковра, под их ногами был каменный пол. Когда Филип выскочил в парк из длинного окна, в мозгу у Дженнифер как будто что-то щелкнуло – ей показалось, что он отшвырнул в сторону трости. Но «они» – ужас, ждущий у парадного портика, – не должны захватить Филипа!

Струи дождя заливали лицо. Они выбрались из дворца и, обогнув белеющую во мраке статую, пригнувшись, побежали по парку. Дженнифер чувствовала: кто-то, кто собирается схватить Филипа, мчится за ними следом по лестнице.

Они ускорили шаг. Дженнифер начала задыхаться и споткнулась. Небо раскололось от сокрушительного громового раската. Дженнифер закрыла глаза и, не выпуская руки Филипа, замерла на месте.

В ушах ее слышался тяжелый металлический лязг и грохот, что-то шуршало и скользило по мостовой.

И она открыла глаза.

Эпилог. «И битвы прежних дней…»

– Какого черта! – заорал водитель грузовика, высовываясь чуть ли не по пояс из окошка, так что шея у него, казалось, была длиной в целый ярд. – Куда претесь? Спятили, что ли? Вам жизнь надоела?

Дженнифер услышала визг тормозов, машины, ехавшие за грузовиком, тоже останавливались.

Перед глазами плыли огромные круги. Но Дженнифер еще не поняла, что время встало на место. Дождь по-прежнему заливал ей лицо. Она смутно понимала, что Филип тянет ее куда-то назад.

Она смутно услыхала, как Филип обратился к шоферу грузовика:

– Прошу прощения, высокочтимый сэр! – Он поклонился. – Мы поступили совершенно недопустимо… – Вдруг он резко осекся. – То есть…

От изумления глаза у шофера сделались круглыми, как блюдца.

– Псих! – прошептал он, завел мотор и, сорвавшись с места, унесся прочь. Остальные машины последовали за ним, гудя клаксонами.

Кто-то гонится за ними от самого Карлтон-Хаус! Кто-то хочет…

Промокшая до нитки Дженнифер оглянулась через плечо.

Они стояли на улице Мэлл. Невдалеке, как обрывок из знакомого сна, она увидела колонну герцога Йоркского. Наверху, там, где только что был Карлтон-Хаус, находилась площадь Ватерлоо, пустая, если не считать высокой колонны, воздвигнутой в память Крымской войны.

По Лоуэр-Риджент-стрит несся, гудя, поток машин. Потом Дженнифер заметила электрическую вывеску – разноцветные неоновые огни из-за дождя казались размытыми.

– Эй, вы! Сэр! Погодите минутку!

Какой-то высокий человек в плаще с поясом и мягкой шляпе действительно спешил вниз по ступенькам лестницы герцога Йоркского. Воспоминания о будущей жизни начали постепенно возвращаться к Дженнифер. Они оба знали, кто тот человек.

Инспектор уголовного розыска Сомерс замедлил шаг, увидев, что они остановились. Он подошел к ним с загадочным выражением лица.

– Дженни, – услышала она слова Филипа, – бежать нет смысла. Ни в этом веке, ни в любом другом. Нас все равно догонят и схватят. Но что… что…

Прохожие изо всех сил старались скрыть любопытство, однако поневоле оборачивались, глазея на странную парочку. Стройная сероглазая девушка с мокрыми волосами, разметавшимися по плечам, расстегнула макинтош и недоверчиво щупала свою одежду. На ней был самый обыкновенный пуловер, коричневая твидовая юбка, нейлоновые чулки и туфли на высоком каблуке. Мужчина, стоявший рядом с ней, отчего-то пристально разглядывал свои ноги. Он по очереди согнул их в коленях, осмотрел лодыжки. Казалось, его удивляет тот факт, что ноги у него целы. Оба не обращали внимания на проливной дождь.

Их странное поведение не укрылось от взгляда инспектора уголовного розыска Сомерса,

– Послушайте, сэр, – заботливо спросил он, – что с вами?

Филип приложил руку ко лбу.

– Мы с Дженни, – странным голосом отвечал он, – гуляли. Просто гуляли. Под дождем.

– Что ж, кому что нравится, – философски заметил инспектор Сомерс. – Лично я не люблю гулять в дождь. Но…

– Я видел, – продолжал Филип, – как вы соскочили с подножки… мм… автобуса на Риджент-стрит и махнули мне рукой. Вот я и побежал. И Дженни побежала. Не знаю почему, но мы побежали. – Лицо его исказила гримаса. – Ладно, показывайте ордер, и дело с концом! Думаю, вы не станете надевать на меня наручники.

И снова на лице инспектора Сомерса, серьезного человека среднего возраста с бородавкой на носу, появилось недоуменное выражение.

– Наручники, – повторил он, хмурясь, словно никогда не слыхал такого слова. – Кстати, сэр, я так и не понял, как к вам обращаться – «Фил Маддерн» или «лорд Гленарвон»? Начальник полиции уверяет, что можно и так и так.

– Только не «лорд Гленарвон»! С меня хватило и восемнадцатого века!

– Простите, чего хватило?

– Он хочет сказать, – поспешно вмешалась Дженни, – что для человека, который не слишком преуспел в наше время, неприятны воспоминания о многочисленных предках, живших в восемнадцатом столетии!

– Не важно, что я хотел сказать! – отрезал Филип. – Я не убивал жену. Но я не ничего не могу доказать: последняя моя улика пропала. Можете не верить, инспектор, но я очень устал. Арестовывайте меня скорее и покончим с делом!

Инспектор Сомерс пристально разглядывал его.

– Может, позволите и мне вставить слово, лорд… мистер Маддерн? – язвительно спросил он. – Я шел к вам с добрыми вестями. Вы выиграли дело вчистую!

На улице громко и как будто презрительно загудело такси. Дождь заливал Филипу волосы и глаза; ему показалось, что внутри у него все дрожит.

– Ничего я не выиграл! Я проиграл! Один скользкий тип пообещал спрятать меня, если я побрею голову, сменю имя и приму участие в бое без правил. А потом он подменил бутылку! Вино было напичкано барбитуратами. Моя женушка одурманила свою служанку, а потом вернулась и убила ее. Настоящую бутылку негодяй разбил. А затем я узнал, что двое моих свидетелей из дома напротив погибли в автокатастрофе.

Инспектор Сомерс долго изучал ближнее дерево.

– Да-а! – протянул он, стараясь казаться равнодушным. – Наверное, не стоило вам ничего сообщать, пока мы не убедимся наверняка. Но неужели вы полагаете, что мы не успели снять показания с ваших свидетелей прежде, чем они скончались? Что же касается вашего приятеля-негодяя, он еще два дня назад попал в Скотленд-Ярд по другому делу. Между нами говоря, думаю, его ждет долгий срок. А вашу бутылку нашли.

– Нашли?..

– Вот именно. Старый как-там-его слишком гордился своей работой, чтобы разбить ее. Вино напичкано барбитуратами, как и желудок убитой девушки, что обнаружилось при вскрытии. – Инспектор Сомерс огляделся. – Кстати, лорд… то есть мистер Маддерн. Дождь, знаете ли, довольно сильный. Не спрятаться ли нам где-нибудь?

– Нет! – сказал Филип. – Мне слишком часто предлагали убежище: сначала мистер Ричард Бринсли Шеридан, потом Сэм Хордер и, наконец, принц Уэльский. Мы останемся здесь!

– Как хотите! – философски, как и подобает британскому полицейскому, отвечал инспектор Сомерс. – Мы останемся здесь, если вам угодно. – Он перевел взгляд на Джен-нифер. – Кстати, мисс, – спросил он, хотя и без того знал ответ, – не вы ли та самая мисс Дженнифер Бэрд, которая играет Лидию Лэнгиш в «Соперниках» в театре «Хеймар-кет»?

– Конечно я! – выпалила Дженнифер и тут же поправилась: – Ну да! Господи, интересно, что бы сказал мистер Шеридан? Фил! Ты бы никогда не познакомился со всеми теми великими людьми, если бы с ними не был знаком твой предок! Кстати, в нашей истории никакого Хопвита не было, не мог он умереть вот так, правда?

Инспектор Сомерс очень внимательно оглядывал обоих.

– Только между нами, сэр. – Он наклонился вперед и заговорил тише: – Вы с вашей подружкой не заглянули случайно в парочку пабов? А может, даже в три или четыре?

– Нет, – ответил Филип, взмахивая дрожащей рукой, – большинство пабов закрыты. Возможно, мы не вполне трезвы, инспектор. Однако алкоголь тут ни при чем.

– Вы правы, сэр! Я вас понимаю. – Инспектор Сомерс просиял. Потом лицо его посерьезнело; казалось, он не решается говорить. – Не знаю, сэр, радуюсь я или сожалею о том, что мне предстоит вам сказать… Но ваша жена умерла.

– Умерла?!

– Вы немного переоценили ее, знаете ли, – продолжал инспектор Сомерс, разглядывая мостовую. – Она была умна, очень умна, но не настолько, как вы считали… Если помните, она играла в Вест-Энде. Там же выступал и ее пожилой бойфренд. Подцепив вас, она решила, что у вас денег куры не клюют. Потом выяснилось, что это не так, и она почла за лучшее избавиться от вас – тихо-мирно развестись. Однако возникло осложнение. Ее служанка влюбилась в вас, а она знала много неприятных подробностей о прошлой жизни своей хозяйки. И вот она решила удавить служанку, а убийство повесить на вас. Ее любовник сидел дома и терпеливо выжидал. Мы собрали массу улик: перегоревшая лампочка, американский замок на двери потайной лестницы… Однако ваша жена понимала – в смысле ума вы ей сто очков вперед дадите. Она догадалась: вы поняли, как она вас подставила, и поэтому загнали ее в угол. Словом, вчера ночью ваша супруга отравилась – покончила с собой с помощью тех же самых барбитуратов.

Не думаю, что она ненавидела вас так, как вы себе вообразили. Она оставила письменное признание, которое проясняет все, о чем мы до сих пор не знали. В конце она приписала, что вы не так уж плохи и ей жаль, что она не сумела стать вам хорошей женой.

Филип и Дженнифер застыли на месте.

– А ее… пожилой бойфренд? – стиснув зубы, спросил Филип.

– Ах да! Мы ведь, знаете ли, только ловим преступников. Мы их не судим. Нетрудно догадаться, что с ним будет, принимая во внимание косвенные улики. Вот и все, сэр. Вам не о чем больше беспокоиться, но все же придется дать показания в мировом суде и в суде присяжных

Инспектор Сомерс распрощался и направился в сторону лестницы герцога Йоркского, но, сделав несколько шагов, глянул через плечо. Лицо его дышало теплотой, совершенно неожиданной для Филипа.

– Милорд, верните Англии титул чемпиона в среднем весе! – сказал он. – Покажите им, что у нас еще есть порох в пороховницах! А потом женитесь на вашей молодой леди, живите на заработанное и пишите о чем хотите! – И он ушел в дождь и туман.

– Фил! – страстно начала Дженнифер.

– Все хорошо, любимая.

– Что – хорошо?

– Я серьезно. Я никогда не буду больше драться. Нельзя быть одновременно мухой и мясником.

– Кем?!

– Мухой называют боксера в легчайшем весе. Он порхает вокруг огромного мясника до тех пор, пока тот не промахивается. Нельзя порхать и наносить мощные удары одновременно. Ничего не получится.

– Фил, но я говорила о другом! Неужели… вчера, и позавчера вечером, и ночью… неужели ничего на самом деле не было?

– Не важно, любимая. Если ты согласна, мы поженимся немедленно, и мне все равно, что скажут люди. – Он нахмурился. – Я могу преподавать историю и английский, если сумею найти место. – Филип вздохнул: – Боюсь только, что для того, чтобы найти место, мне, пожалуй, не хватит деловой сметки!

– Ах, милый! – вскричала ликующая Дженнифер. – Все дела предоставь мне! Только вот ужасно хочется узнать: с какой целью нас перенесли в прошлое? Чтобы преподать урок? А может, нам все только приснилось?

Бамм! – послышался густой бас Биг-Бена. Пробило шесть. Филип вспомнил о часах в поместье «Пристань». Мимо тек нескончаемый людской поток; пешеходы спешили по домам, накрывшись зонтиками или газетами; такси гудели и шуршали шинами по мокрому асфальту. Вокруг кипела жизнь – может быть, не столь живописная, как та, которую они видели совсем недавно, но невыразимо дорогая.

Филип покачал головой.

– Не знаю, – сказал он. – Не знаю!

Оглавление

Джон Диксон Карр . Тот же самый страх

  Глава 1. «Из колыбели, что вечно качается…»

  Глава 2. «Ах, Хлорис! Могу ли я быть безмятежным, как прежде…»

  Глава 3. «Дженни обняла при встрече…»

  Глава 4. «Его королевское высочество принц Уэльский»

  Глава 5. «Сей смуту – и беги…»

  Глава 6. «За робкую деву пятнадцати лет…»

  Глава 7. «Но я оставался верен тебе…»

  Глава 8. «Ему придется уклониться»

  Глава 9. «Конечно, я так сильно влюблена…»

  Глава 10. «На пистолетах, господа?»

  Глава 11. «Скорей!» – кричали стены, когда мы мчались мимо…»

  Глава 12. «Однажды, в старом «Друри-Лейн»…»

  Глава 13. «Один во сне захохотал, другой вскричал: «Убийство!»

  Глава 14. «Ночь, что укрыла меня…»

  Глава 15. «И все, что сердцу мило…»

  Глава 16. «От ведьмы и голодного гоблина… »

  Глава 17. «Пришли вы с миром иль с войной?..»

  Глава 18. «Отмщение, милорды!»

  Глава 19. «Нет оправдания ему»

  Глава 20. Истина

  Эпилог. «И битвы прежних дней…»

Реклама на сайте