«Обреченные эволюцией, или Новые приключения мусоров»

Настоящий патрульный милиционер должен быть толстым и тупым. Толстым – чтобы не мерзнуть зимой на посту, а тупым – чтобы не спрашивать, на кой черт его выгоняют на улицу в такой мороз…

Ценное житейское наблюдение

Веселые люди делают больше глупостей, чем грустные, но грустные делают большие глупости.

Э. X. Клейст

Бей ментов, спасай Россию!

Доброжелатель. Надпись на заборе

Пролог

Начальник “убойного” отдела N-ского РУВД майор Соловец, краснея и смущаясь от собственной несдержанности, негромко ругался матом, стоя на лестничной площадке четвертого этажа здания управления. Соловец ждал, когда же, наконец, водитель УАЗика сержант Котлеткин, известный также под ласковой кличкой “Пенек”, отлучившийся буквально “на минутку”, покинет гостеприимные стены ватерклозета.

Из комнаты для хранения вещественных доказательств вывалилось тучное тело дознавателя Удодова, немного постояло, пытаясь сохранить вертикальное положение, и осторожными шажками двинулось по коридору.

Тело сильно штормило.

Соловец посмотрел на часы и отметил про себя, что половина первого – это несколько рановато для достижения той кондиции, в которой пребывал работящий Удодов.

Дабы сохранить подобие равновесия и не сбиться с пути, дознаватель широко расставил руки в до другой, дотопал до двери в свои кабинет, со второй попытки распахнул ее ногой и попытался войти.

Но не тут-то было!

Раскинутые руки не пустили…

Удодов попробовал раз, другой, третий.

Результат получался отрицательный.

Тогда дознаватель применил хитрый тактический прием, свидетельствующий о высоком уровне развития коры правого полушария головного мозга милиционера. Он отступил на пару шагов от двери, развернулся боком, присел, немного наклонил голову и на полусогнутых, мелко семеня, как краб, влетел в кабинет. Через полсекунды до слуха Соловца донесся звук падения чего-то тяжелого, и майор сообразил, что Удодова остановил стоящий возле окна стол.

“Эх, тяжела житуха российского мента…” – с грустью подумал Соловец.

Вызванные для разговора к дознавателю Безродному, вот уже почти сутки пребывающему в следственном изоляторе УФСБ на Литейном, 4 и дающему инициативно-чистосердечные показания о своих связях с Пекином, трое граждан неодобрительно покачали головами, наблюдая за финалом перемещений Удодова по открытому пространству, и вернулись каждый к своему занятию.

Старушка в зеленом пальто продолжила вязать пинетки.

Молодой человек аспирантской наружности в неброской, но дорогой дубленке светло-серого запястье, выглядящими довольно скромно, но при этом стоимостью в две с половиной тысячи долларов, возвратился к чтению статьи в газете “Новый Петербургь”, которая была посвящена недавним приключениям какого-то судьи Шаф-Ранцева, в пьяном угаре скакавшего голым по стойке бара в клубе “Бада-Бум” и расколотившего лбом панорамное стекло шесть на четыре метра.

Мужчина, похожий на сильно невыспавшегося слесаря, вновь приступил к разгадыванию кроссворда в журнале “Вне закона”.

Наконец отворилась дверь туалета, и пред очами Соловца предстал Опанас Котлеткин.

Сержант держался независимо и смотрел мимо начальника “убойного” отдела.

Рукава его серенького кителя были мокры до локтей.

На груди также расплылось влажное пятно.

– Что ты там столько времени делал? – зашипел Соловец, оглядывая Котлеткина, чей вид никак не походил на плакатный образ питерского милиционера, должного быть рослым, подтянутым, широкоплечим, с печатью интеллекта на высоком лбу и усталыми, но добрыми глазами. – Раков в унитазе ловил?

– А-а-а. – Сержант горестно махнул рукой. – Шапку уронил.

– И? – осведомился майор.

– Засосало, – вздохнул Опанас. Установленная стараниями подполковника Петренко финская сантехника обладала настолько мощным сливом, что могла всосать в себя даже щуплого милиционера, не говоря уже о предметах его гардероба.

Котлеткин был далеко не первым, кто таким образом лишился детали одежды.

У капитана Казанцева смыло его любимый шарф, Рогов попал на подтяжки, а дознаватель Твердолобое неосмотрительно нажал на рукоять слива и чуть не был задушен собственным галстуком, конец которого свисал над отверстием стока.

– Ну и черт с ней. – Соловец поспешил к лестнице. – Поехали, мы и так опаздываем.

Часть 1 Ихние благородия

Рагу из зайца

– …Давай, давай потихонечку! Да поднимай же ее, о, донна Роза! – сипло хрипел взмокший Дукалис, с трудом удерживая за угол громоздкий шкаф-купе с приборами.

– Погоди, щас перехвачу… Уф, тяжелая, зараза!

Низкорослый оперуполномоченный уголовного розыска Вася Рогов пытался поудобнее взяться за другой угол шкафа и был бы наверняка раздавлен, если б не своевременная поддержка Андрея Ларина, подставившего свое плечо под заваливающуюся на друга махину с аппаратурой.

– Слушай, а что мы дежурному скажем? – поинтересовался Рогов у товарищей, когда шкаф с грехом пополам был извлечен из подвала на улицу. – Что это машина времени, на которой мы только что сгоняли на уик-энд к Шерлоку Холмсу в Лондон? [Подробнее о приключениях ментов в гостях у Холмса см.: Д. Черкасов, А. Воробьев. “На Бейкер-стрит хорошая погода, или Приключения веселых мусоров”] Чтоб его!…

– Какой, блин, Холмс! Какой Лондон! Вещдоков, что ли, не видел? – сплюнул Дукалис. – Нет, ребята, без транспорта мы эту хреновину в контору не доволочем. Послушай, Андрюха, давай, хлебнем чего-нибудь да тормознем какой-нибудь “мерс”…

Но опять в разговор вмешался неверующий Василий, рассуждая, мол, зачем мучиться с аппаратурой, если она вряд ли еще раз заработает без специалиста.

– Почему это не заработает? – удивился Толян. – Ну хорошо, Ларин по специальности медик. А мы-то с тобой инженеры или кто? Разобрать сумели, значит, и собрать сможем. Думаю, за пару часов с помощью лома и чьей-то любимой мамочки все это хозяйство запустим.

– А мамочка тут при чем? – захлопал ресницами молодой опер.

– Исключительно для связки слов, – хохотнул грубоватый Дукалис. – Идите ловите машину, а я тут поохраняю…

Часа через полтора после этого разговора к “убойному” отделу подъехал огромный дорожный каток, на капоте которого аккуратно покоились очередные “вещественные доказательства” в виде шкафа-купе, напичканного какой-то странной аппаратурой. Тут-то и выяснилось, что экс-туалет, приспособленный для обитания оперативников [Подробнее см.: А. Кивинов. “Мент обреченный”], отнюдь не был рассчитан проектировщиками для хранения столь громоздкого имущества. Поэтому под безутешные стенания водителя катка, уверявшего, что ему надо что-то там асфальтировать, все доставленное хозяйство было перевезено в РУВД. Там “вещественные доказательства” перетащили в подвал и сдали “под охрану и оборону” дежурному. На стенке рядом с новыми “вещдоками” поддатый Ларин старательно вывел надпись: “От Холмса, с любовью”.

* * *

Оперуполномоченный Игорь Плахов посмотрел на стокилограммовый несгораемый шкаф, к которому была привинчена табличка: “Сейф. Категория секретности – 1. При пожаре выносить в первую очередь. Ответственный – кап. Ларин”. Под фамилией Ларина фломастером было приписано: “Выносить во вторую очередь”.

Возле шкафа на составленных рядком четырех стульях действительно лежал ответственный капитан, сопел и иногда сучил во сне длинными ногами.

Плахов отвернулся.

За три часа, что прошли после чудесного возвращения Ларина, Дукалиса и Рогова, они успели сделать много чего.

А именно: экспроприировать припасенный Шаховым грузинский коньяк, обнаружив бутылку в ящике его стола, в компании с каким-то старшим лейтенантом выпить портвейну, залакировать его пятью бутылками пива, выслушать крик души Плахова: “Злые вы! Уйду я от вас!”, отнести Плахова вниз и повалять в снегу, дабы немного остыл, помириться с Плаховым, отправить его за добавкой в ларек на соседней улице, остаться недовольными количеством принесенного, строго выговорить старлею за незнание принципа “оптимального соотношения стоимости и качества”, когда тот принялся спорить, и в очередной раз выбросить в снег, но теперь уже – просто из окна в сугроб.

“Не умеют пить, – грустно подумал Плахов, уже успевший вернуться с холодной улицы в жарко натопленное помещение. – Особенно Ларин. Да и Дукалис не лучше”.

Капитан заворочался на стульях и свесил вниз одну руку.

“Как пить дать – свалится”, – мстительно прикинул обиженный на весь белый свет старший лейтенант.

Плахов огляделся по сторонам, и тут его взгляд упал на кактус, одиноко стоявший на подоконнике.

Стараясь не шуметь, он поднялся со стула, ощутив, как болит каждая клеточка его избитого тела, снял с подоконника колючее растение и поставил кактус на пол возле спящего Ларина.

Предвкушающе улыбнулся и на цыпочках убрался за дверь.

* * *

– Мурка! Ты мой Муреночек! Мурка! Ты мой котеночек! – торжественно отбивая по столу такт ладонью, подхватил припев старинного шлягера оперуполномоченный Вася Рогов. – Мурка! Маруся Климова!…

Но допеть ему так и не удалось, потому что в этот момент дверь кабинета решительно распахнулась и на пороге во всей красе парадного подполковничьего милицейского мундира предстал Николай Александрович Петренко, величаемый за глаза оперативниками “Мухомором”.

– Та-а-ак, – угрожающе протянул вошедший, потянув носом. – Празднуем? А работать кто за вас будет?

– Да мы… мы ничего, Николай Александрович, – на правах старшего по должности ответил за всех Дукалис, одновременно стараясь незаметно затолкать ногой под стол пустую бутылку из-под водки. – У нас тут, так сказать, производственное совещание. План оперативных мероприятий отрабатываем.

– Оперативных, говоришь? – Брови Мухомора медленно поползли по лицу, и он изумленно взглянул на старшего опера поверх очков в стиле “а ля Познер”. – А разрешите поинтересоваться, в каком притоне вы собираетесь петь про эту… как ее… бандитскую Марусю?

– Это не бандитская Маруся, товарищ подполковник, – решительно возразил Дукалис, – а героически погибшая на своем посту сотрудница уголовного розыска. Сегодня Первое мая, праздник весны и труда… естественно, героического! Вот и песни подбираем соответствующие моменту.

– Какие-такие “соответствующие”? – попробовал возмутиться начальник райотдела. – Злых урок славите, товарищи?!

– Да что вы, Николай Александрович! Там же сказано: “Даже злые урки и те боялисьМурку”. И правильно боялись – она же в конце концов “зашухерила” всю тамошнюю малину, ОПГ [ОПГ – организованная преступная группировка] полностью в клетку помогла забить. Из песни слова не выкинешь… Только жаль, – тяжело вздохнул Дукалис, – что засветилась Мария Климова. Ну да времена иные были, богатого опыта старших товарищей недоставало. – Дукалис опять вздохнул и вопросительно взглянул на начальника, словно ища поддержки. – Вот я молодым и объясняю, как со спецконтингентом работать надо: не ходить в форме на встречу с агентурой, места для явок верные выбирать. Ну кто же со связниками встречается в навороченных ресторанах, при атом вырядившись в кожаную тужурку да с табельным оружием на поясе? А мы ошибки-то и анализируем.

– Вот я и говорю, – не сдавался Мухомор, поморщившись, словно от зубной боли, – что агентурная работа требует особого артистизма, такта, ответственности, чувства юмора наконец. А вы орете на весь райотдел. Не надо бы этого, а то, понимаешь, поймет кто неправильно…

– А мы одновременно к смотру строевой песни готовимся, – опять нашелся Дукалис. – Согласно последнему циркуляру номер… номер два ноля сто пятьдесят! Вот Рогов речевку и репетирует. А вы что, за этот циркуляр не расписывались?

Вася усиленно закивал головой, стараясь не дышать свежим перегаром в сторону начальника райотдела.

– Ну-у, ты тут не очень-то, – медленно протянул Мухомор. – Руководящие документы я получше вашего знаю. А вот почему исполняете не вполне жизнеутверждающе – не пойму. С огоньком к службе относиться надо. В общем, чтобы к установленному сроку все было как положено. Смотрите мне… – И, назидательно погрозив подчиненным пальцем, начальник удалился с чувством выполненного служебно-супружеского долга.

Подчиненные, коих чуть не поимели по Уставу со всем присущим Мухомору рвением, почтительно покивали.

Некоторое время, пока шаги подполковника глухо затихали в глубине коридора, в кабинете висела напряженная тишина. Первым ее нарушил Дукалис.

– Блин, сколько раз предупреждать надо, чтобы дверь на ключ закрывали! А ты… – Старший опер угрюмо взглянул на ссутулившегося Васю. – Ты чего разорался, как постовой на бомжа?

Оправдаться Рогов не успел. Дверь снова распахнулась, пропуская очередного визитера, начальника отдела уголовного розыска Соловца.

– Ну? И какой такой циркуляр мы выполняем? – безо всяких предисловий ехидно осведомился вошедший у Дукалиса. – Можешь не отвечать. Только я теперь по твоей милости назначен ответственным за эту вашу… мать… самодеятельность. Ты чего Мухомору про какие-то пионерские речевки наплел?

– Извини, Георгич, – развел руками старший опер, – так получилось. Сидим, понимаешь, Первое мая отмечаем, а тут Мухо… ну, подполковник Петренко, в общем…

– В общем, – прервал его Соловец, – с вашим творчеством потом разберемся. А ты… – Он поманил пальцем Дукалиса. – Ну-ка, выйдем-ка на минуту.

Старший опер выскользнул в коридор следом за начальником ОУР.

– Георгич, чего ты взъелся?

– А ты чего? Совсем офонарел? Сколько лет в конторе служишь и все не можешь выучить первый закон кабинета? Двери запирать надо! В общем, так, слушай сюда: сейчас берешь молодых, – Соловец кивнул на дверь, – и валишь с ними хоть к черту на рога, но чтобы я вас здесь сегодня не видел. А будет Мухомор спрашивать, где были, – я с вами строевой подготовкой на улице Стачек занимался. Ясно?

– Ясно, – радостно закивал Дукалис, – щас все исправим. – И быстро юркнул в кабинет: – Ребята, еще по одной, на ход ноги, и валим отсюда по-быстрому.

* * *

За стеной послышались грохот разъехавшихся и упавших стульев и дикие крики Ларина, сверзившегося наконец со своего лежбища и угодившего задом на вовремя подставленный кактус.

Игорь опустил глаза и незаметно для окружающих усмехнулся.

Какая– никакая, а месть. И не месть даже, а шутка обычная, добрая такая.

Вася Рогов едва не выронил из рук белый одноразовый стаканчик и удивленно взглянул на стену.

– Не отвлекайся. – Дукалис сноровисто порубил ножом разложенную на газете “Час Треф” жирную скумбрию.

В дверях материализовался Ларин в позе Одинокого Бедуина, Собирающего Трюфели.

– Андрюша! – Рогов с проворством и точностью лаборанта из института органической химии разлил по стаканам самогонку, выверяя дозу чуть ли не до миллиграмма, и поставил ополовиненную бутыль на стол. – Поведай нам – что случилось?

– У-у-у, – тоненько заскулила жертва коварного Плахова и развернулась кормой к собравшимся. – Мужики, что у меня сзади?

– Жопа, – не глядя на коллегу, выдал грубый Дукалис и смутился.

– А в ней – кактус, – подметил наблюдательный Рогов, сделав вид, что не заметил реплики друга.

– Цереус этиопс [Cereus aethiops (лат.) – разновидность кактуса с твердыми длинными иглами], – прокомментировал сардонически улыбающийся кактусовод Плахов, радуясь тому обстоятельству, что Ларин его не видит. – В смысле – эфиопский…

– Ну так вытащите его! – заскулил капитан, пятясь ближе к столу.

Василий схватился за дно горшка и потянул.

– Ой, блин! – завопил Ларин. – Больно!

– А ты как думал? – сказал Дукалис, отвлекаясь от чтения газетной передовицы, свободной от разложенной скумбрии, где главный редактор “Часа Треф” описывала жизнь своего семейства, состоящего из ее самой и ейного мужа.

Статья называлась “Чаплины наших дней” и изобиловала славословиями в адрес матерых питерских чиновников из высоких кремлевских сфер.

– Придется немного потерпеть. – В голосе Плахова разлился елей. – Иголки хрупкие, не дай Бог обломаются.

– И что тогда? – Рогов приостановил процесс избавления Ларина от кактуса.

– Сепсис, воспаления разные, возможно, гангрена. Или даже заражение крови…

– Гангрена жопы, – опять встрял невоспитанный Дукалис. – Это звучит. Андрюха, ты попадешь в анналы медицины. Твой случай украсит любую энциклопедию или методическое пособие для студентов… Если ты еще минуты три постоишь спокойно, я принесу фотоаппарат и зафиксирую твой тыльный фас для истории.

Рогов отдернул руку от донышка горшка и задумался.

– Вася, да тащи ты его, не слушай Толяна! – застонал измученный Ларин. – Ничего не будет!

– Ты полностью уверен? – подстраховался предусмотрительный Вася.

– Уверен! Я ж медицинский закончил! – Андрей немного слукавил, но тактичные коллеги по РУВД не стали указывать ему на некоторое несоответствие между словами опера и сухими строчками из личного дела Ларина. Из медицинского института нынешнего капитана выперли после третьего семестра, когда он завалил экзамен по историческому материализму.

– Лады. – Рогов прищурился, резко дернул горшок и поставил кактус с окровавленными иголками на стол.

Ларин несколько секунд оставался в прежней позиции, затем медленно разогнулся, ощупал продырявленные во многих местах брюки, повернулся к коллегам и посмотрел на них совершенно трезвыми и грустными глазами. Такой взгляд бывает у коалы, когда его вместо листьев эвкалипта пытаются накормить березовым веником, а если сумчатый медведь отказывается, его лупят ивовым прутом.

Потом взял полный стакан самогона, молча вылил половину себе на ягодицы, тем самым подтвердив свои медицинские познания в области Дезинфекции колотых ран, а остатки огненной воды отправил в широко открытый рот.

– Ну что, полегчало? – Дукалис соизволил отвлечься от мелкого печатного текста.

Ларин шумно выдохнул воздух и удовлетворенно икнул.

– Что ж, – резюмировал Анатолий и протянул руку к стакану. – Штрафную ты принял, перейдем к основной части банкета. Только теперь, чур, без тостов не пить! А то оглянуться не успеем, как все в лежку…

* * *

Собирая в старый полиэтиленовый пакет пустые бутылки, дабы не оставлять в помещении следов “репетиции”, Рогов что-то ворчал о плохих временах, когда нормальному оперу даже в праздник и то выпить негде, не говоря уже о том, чтобы сфотографироваться на память с друзьями. При этом он предусмотрительно выложил из стола на видное место новенький “полароид”, невесть каким образом попавший сюда и не числившийся среди вещдоков. Обнаруженный фотоаппарат следовало обязательно опробовать, чем сегодня оперативник и собирался заняться.

Но этому благому делу помешало неожиданное появление начальства…

– Где угодно, только не у нас, – возмущался Вася, – полицейские живут как люди. Толян, помнишь, ты рассказывал, как Холмс в тебе пианиста распознал?

– Какой еще Холмс? – вступил в разговор Игорь Плахов, старательно запихивая во внутренний карман пальто непочатую бутылку “Пятизвездной”. – Что, очередной авторитет? В законе?

– Да нет, – отозвался Рогов, – мы тут недавно с ребятами на машине времени в Лондон летали, к великому сыщи…

Закончить свое повествование он не успел, так как Дукалис с силой наступил на ногу товарищу:

– Тебе плохо, Васятка? Может, на свежий воздух пойдешь?

– Да я что? Я ничего! – залепетал Вася.

– Раз ничего, то и кончай трепаться. Сваливаем отсюда по-быстрому, пока нас действительно маршировать не заставили, – подвел черту Анатолий, застегивая на ходу куртку и направляясь к выходу. – Совсем забыл, у меня сегодня еще одна встреча намечается. А вы уж, пожалуйста, кабинет заприте, и чтобы через пять минут духа вашего здесь не было.

Последняя фраза донеслась до оперативников уже из коридора.

– Чего это он? – недоуменно спросил Игорь у товарища.

Вася в ответ только пожал плечами – мол, сам не пойму.

Вскоре пакет со стеклотарой был окончательно укомплектован, после чего торжественно отнесен Роговым в туалет, где и оставлен дожидаться уборщицу, для которой выручка от сдачи бутылок была весомым дополнением к прочим подаркам по случаю международного праздника трудящихся и к ее скромной пенсии.

Освободившийся от громыхающей ноши оперативник поправил болтающийся на шее “полароид” и облегченно вздохнул:

– Ну что, Вася, у меня еще целая бутылка осталась. Предлагаю продолжить праздник. Только где?

– Да хотя бы в “Праздрое”. Тут рядом, на Комсомольской площади, такая славная чешская пивница есть, – живо отозвался Рогов. – Помнишь, мы туда на прошлой неделе ходили?

Но его товарищ заметил, что пивница работает всего до двух ночи, значит, долго не просидишь. И вообще не на оперскую же зарплату “Вельвет” да “Крушовице” [“Вельвет”, “Крушовице” – марки высококачественного чешского пива] пить.

“Все мы стоим у черты бедности, хотя и по разные ее стороны. Вот если бы к кому-нибудь в гости… Как Дукалис”, – подумал Игорь и мечтательно вздохнул. И вдруг вспомнил:

– А что ты там говорил о своем кореше? Ты его, кажется, Холмсом назвал?

Вася на мгновение задумался, потом махнул рукой:

– Аи, будь что будет! Только, чур, Толяну не трепаться. У нас тут такая история с ним и с Андрюхой Лариным приключилась… Кому рассказать – не поверят! Но в гости, правда, звали. И закусь там должна быть классная. В общем, идем, по дороге обрисую подробности. Кстати, как у тебя с английским? Шпрехаешь?

Плахов на всякий случай заверил, что с иностранными языками у него проблем нет – спасибо образованной бабушке. Мол, главное, чтобы закуска была хорошая, после чего поспешил следом за Роговым к лестнице.

Только Вася, вопреки ожиданиям друга, когда они спустились на первый этаж, двинулся не на выход, а вниз, в подвал.

Увлеченные предвкушением скорого праздника, друзья не заметили, как с верхней площадки лестницы зорким взглядом из-под фуражки с золотым двуглавым орлом за ними наблюдает начальник райуправления, задумчиво почесывая натертую дужкой очков переносицу.

* * *

Котлеткин, твердой рукой ведя по лабиринту каких-то проулков “козелок” с Соловцом и совершенно невменяемым дознавателем Твердолобовым, сидящими на заднем сиденье, и судмедэкспертом Недорезовым, примостившимся на переднем, весело вещал про своего коллегу-водителя, обслуживавшего второй, и последний остававшийся на ходу, УАЗик РУВД.

– А еще Молодцов неделю назад засосал два стакана соляры.

– Зачем? – не понял Недорезов. Пили, конечно, почти все.

Но экспериментальным путем еще прошлыми поколениями милиционеров было установлено, что соляра, хоть и горит, для пития не годится.

Как бензин или керосин. Разумеется, забалдеть можно, но скорее от общего отравления организма, чем от октановых чисел.

– Ха, – выкрикнул шофер, протискивая бело-синий внедорожник, на задней двери которого какой-то непочтительный хулиган из окрестных подростков крупно написал красной краской 6WD [То есть – 6 ведущих колес], в промежуток между покосившимися гаражами. – Так его Мухомор припугнул, что всех мастеров [Здесь – водитель (жарг.)] будут по утрам заставлять в трубку дуть. Вот Молодцов и испугался.

– И что? – осведомился Соловец.

– Откачали, – сообщил Котлеткин. – Три дня в больничке провалялся, пока ему желудок промывали.

УАЗ пересек заснеженную, покрытую ледяной коркой пустошь и вырулил на шоссе аккурат рядом с плакатом, извещавшим о приезде в Питер популярной московской музыкальной группы “Химкэ” со своей новой программой, носящей непонятное и двусмысленное название “Шагай на…”

Опанас притопил педаль газа, и милицейский джип разогнался до ста десяти километров в час. – Но жена недовольна, – громко продолжил бодрый шофер. – Теперь, говорит, после Молодцова в туалет часа три зайти нельзя. Выхлоп, как от холодного дизеля. – Котлеткин заржал.

Тяжелый случай! – согласился Недорезов, перекрикивая рев двигателя и дребезжание изношенного кузова “козелка”.

УАЗ пролетел мимо нескольких искореженных машин, перегородивших половину дороги. Возле места аварии суетились спасатели и сотрудники дорожно-постовой службы.

– Вот ведь какая она – дорога! – Пенек повернулся всем телом назад, отпустив руль и яростно тыча пальцем в боковое окно. – Секунда – и нет тебя!

“Козел” вильнул влево.

Опанас, не глядя, схватился за разболтанную баранку и выровнял машину на трассе, не переставая разглядывать быстро удаляющуюся мешанину покореженного металла, осколков стекла и развороченного пластика.

* * *

– Ты что, кореша своего на цепи от бачка в подземелье держишь? – попытался пошутить Игорь, когда они спустились вниз, но Рогов лишь отмахнулся: дескать, сейчас все сам увидишь.

Затем, чиркнув спичкой, он осветил заваленное ломанными стульями помещение:

– Ага, теперь налево. Смотри, осторожно! Васе удалось обнаружить на стене выключатель. Сырой, пахнущий гнилью и мышами подвал осветился тусклым электрическим светом, после чего оперативник уверенно направился к стоящему в стороне огромному контейнеру или, возможно, шкафу-купе, рядом с которым было свалено несколько непонятных ящиков и приборов.

– Так, – сосредоточенно произнес Рогов, склоняясь над этим хламом, – сейчас мы его быстро наладим. Только бы розетку найти, – и деловито начал двигать ящики.

Но Игорь явно не разделял трудового энтузиазма товарища, с сомнением наблюдая, как тот начинает подсоединять к шкафу какие-то провода.

– А током не ударит?

– Не боись, с мастером дело имеешь, – не задумываясь, парировал Вася и тут же, спохватившись, отбросил от себя, словно змею, очередной черный шнур. – А? Что? Как ты сказал?

– Да нет, это я так, просто интересуюсь технологией приготовления закуски, – ехидно заметил Плахов. – Кто-то, помнится, обещал ужин в приличной компании. А ты, часом, не живешь по принципу: “Чтобы иметь, рагу из зайца, нужно иметь как минимум кошку”? Так уверяю тебя – кроме крыс, ты здесь вряд ли что-нибудь обнаружишь.

Слегка обидевшийся Рогов заявил, что “некоторым товарищам” полдела не показывают, а обещанное торжество уже не за горами. При этом он решительно подтянул провод к подвальной лампочке, выдернул ее вместе с патроном и, попросив друга подсветить немного с помощью зажигалки, начал осторожно соединять оголенные концы проводов.

– Ну вот и готово, – радостно констатировал оперативник, закончив свою работу. – Сейчас мы так напразднуемся – закачаешься. – Он распахнул дверцу шкафа, в котором на голубоватых стенах таинственно мигали какие-то лампочки. – Заходи. – Вася откашлялся и изрек голосом вагоновожатого: – Двери закрываются. Следующая станция – “Река Темза”!

– “Уехала навсегда. Твоя крыша”, – проворчал Игорь, переминаясь с ноги на ногу. – Ты, может, лучше помаршируешь немного, успокоишься, как Мухомор велел? А я пока, пожалуй, пойду подышу свежим воздухом.

Но покинуть подвал Плахову не удалось, потому что в этот момент со стороны входа раздался твердый голос подполковника Петренко, требовавший, чтобы перед его глазами немедленно предстали нарушители служебной дисциплины и всяческих безобразий, легкомысленно скрывающиеся в недрах райотдела, в то время когда все порядочные сотрудники готовятся к выполнению циркуляра номер два ноля сто пятьдесят.

– Немедленно покинуть помещение! – кричал Мухомор, впрочем не осмеливаясь шагнуть в подвальную темноту, чтобы переломать там ноги среди всякого хлама. – Покинуть немедленно!

Растерявшиеся оперативники затаились возле шкафа-контейнера. Петренко, не дождавшись выполнения приказания, еще постоял немного и, с грохотом роняя сломанные стулья, начал двигаться в темноте.

– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце село, – негромко прокомментировал Игорь вторжение начальства, – и другие все планеты взяты по тому же делу.

– Кончай трепаться, Игорек, пора валить! – зашептал Рогов, прошел внутрь контейнера и попытался затащить туда товарища. – Да не стой ты, как истукан! Шагай вперед, иначе “неполное служебное” обеспечено.

Думая, что Вася надеется переждать визит бдительного Мухомора в шкафу, Плахов последовал его совету, осторожно прикрыв за собой дверцу и довольно ощутимо ткнувшись при этом спиной о какие-то выступающие детали. Здоровенный шкаф недовольно защелкал, словно реле автомобиля при включении сигнала поворота, но через несколько секунд, показавшихся Игорю вечностью, звуки затихли.

– Ну так что ты мне говорил про “рагу из зайца”? – торжественно прошептал Рогов, затем изрек, как Гагарин: – Пое-е-ехали! – и протянул руку к здоровенной красной кнопке, укрепленной на внутренней стенке шкафа.

Последнее, что успел увидеть Плахов перед тем, как его ослепила яркая вспышка, предшествовавшая ощущению полета, это надпись, красовавшуюся рядом с кнопкой: “Exit”.

* * *

УАЗ подпрыгнул, съезжая с бетонки на гравийную дорогу, Твердолобов ударился носом о дужку переднего кресла и вышел из забытья.

– Эй, люди! Где это я?!

– Подъезжаем. – Начальник ОУР по-отечески похлопал очнувшегося дознавателя по плечу.

– Кто здесь? – Испуганный Твердолобов начал ощупывать пространство рядом с собой, ибо фокусировка обоих глаз оставляла желать лучшего и перед взором дознавателя мельтешили какие-то серые пятна.

Вдобавок его ощутимо трясло, подбрасывало и подташнивало.

Наконец Твердолобов сообразил, что едет на машине РУВД в окружении коллег по нелегкой милицейской службе.

– Остановите, мне надо выйти!

– Да погоди ты! – Соловец показал пальцем на белеющий за маленькой рощицей двенадцатиэтажный недостроенный дом. – Нам туда!

– Напрямки пройдем! – Котлеткин резко повернул руль вправо, и “козелок”, чуть сбавив скорость, устремился к виднеющейся между деревьями просеке.

– Мне надо выйти! – продолжал настаивать дознаватель.

– Ерунда! Полкилометра осталось. – Водитель почти убрал ногу с педали газа и полез в бардачок напротив невозмутимого Недорезова.

– Мне надо! – не успокаивался Твердолобов.

– На, держи! – Котлеткин бросил на колени дознавателю пачку гигиенических пакетов, которые взял на память об авиарейсе “Санкт-Петербург – Хабаровск”, когда летал к родственникам. – Потрави пока!

– Но я не хочу! – взвизгнул дознаватель. УАЗ влетел на просеку и заскакал по изрытым гусеницами бульдозеров колеям.

– Как это не хочешь? – удивился шофер, кося одним глазом на дорогу.

– Да я этогоне хочу! Я другогохочу! – Твердолобое был близок к истерике.

Смотревший прямо перед собой через плечо водителя Соловец внезапно увидел надвигающийся на капот машины спил толстой сосны.

– Пенек! – заорал майор, тыча пальцем в лобовое стекло.

– Ась? – Котлеткин, услышавший свое прозвище, обернулся к главе “убойщиков”.

Тормозить было уже поздно.

УАЗик на полном ходу врезался в торчащий на полметра из земли пень, машину подбросило, отлетел сорванный передний бампер, мотор заглох, с треском вывалилось лобовое стекло, бело-синий “козелок” шмякнулся оземь и завалился набок.

Милиционеров спасли лишь колдобины на гравийной дороге, не позволившие раздухарившемуся Котлеткину разогнаться как следует.

– Все живы? – поинтересовался Соловец в наступившей тишине, прерываемой бульканьем тосола, вытекающего из разбитого радиатора.

Под майором завозился Твердолобое.

– Приехали, – резюмировал Недорезов, отталкивая навалившегося на него сверху ошалевшего Пенька.

* * *

– Не сметь портить казенное имущество! – Возмущенный начальник райотдела, заметив отблеск света в дальнем углу подвала, решительно двинулся в ту сторону. – От подполковника Петренко еще никто не уходил, а зеленые “уклонисты” тем более! – проворчал себе под нос Мухомор, распахивая дверь контейнера. – Никто не уходи-и-ил! – повторил начальник райотдела, грохнув кулаком по большой красной кнопке, красовавшейся под надписью “Exit”.

Ихние благородия

– Приехали! – радостно заулыбался Вася Рогов, но его энтузиазм не нашел понимания.

Плахов зловеще прошептал, что не фиг было шутить с электричеством.

– Я же предупреждал. – Игорь, которому все еще мерещились яркие круги света, старательно моргал глазами, пытаясь восстановить зрение. – В гробу я видал такие праздники. И вообще – тише! Мухомор где-то рядом!

– Нет, теперь ему до нас ни в жизнь не добраться! – Вася распахнул дверь контейнера, внутренние стенки которого теперь были почему-то не голубого, а ярко-зеленого цвета. – Здравствуй, Лондон, здравствуй, Темза!

Плахов взглянул на друга, словно на тяжело больного, но тот уже торопился к выходу.

– Пойдем быстрее, я тебе все по дороге объясню. – Рогов довольно ухмыльнулся.

Третий раз уже это слышу, и все без толку, – буркнул Плахов, удивленно озираясь по сторонам.

Вместо захламленного рувэдэшного подвала его глазам предстала какая-то мастерская, напоминающая сапожную. Во всяком случае, в небольшом помещении на стеллаже красовались несколько пар обуви, а посреди комнаты стоял стол, на котором валялись старый башмак, дратва и обрезки кожи. Игорь не успел удивиться, потому что Рогов распахнул дощатую дверь мастерской и, жмурясь от яркого солнца, выскочил на свет божий.

Не желая оставлять товарища наедине с его явно прогрессирующей болезнью, Плахов спешно зашагал следом.

Это и вправду оказался выход на улицу. Узенькая, мощенная булыжником и стиснутая с обеих сторон низкими, не больше чем в два этажа хибарками с облупившимися стенами, крашенными когда-то в белый цвет, улица шла на подъем и метров через сто пропадала из глаз за пышными кустами акации. Игорь взглянул на дом, из которого только что вышел, заметил висящую на ржавой цепи деревянную табличку с потертой надписью: “Г-нъ Сердюкъ. Сапоги и штиблеты. Ремонтъ” – и заторопился за товарищем, быстро удаляющимся от дома.

– Постой! Ты куда несешься? – Плахов пытался догнать Васю.

Но тот, не замедляя шага, только отмахивался:

– Погоди, сейчас сориентируюсь.

Когда подъем кончился, а акация осталась за спинами, Рогов обескураженно остановился, всматриваясь вдаль:

– Не понимаю. Там же не было моря.

– Где “там”? – осведомился Игорь.

– Где, где! В го-ро-де! В Лондоне! Да не смотри ты на меня, как на придурка! Я же сказал, что все объясню…

Но в этот момент они услышали лихой свист, после чего из кривого проулка выскочили несколько вооруженных карабинами и шашками всадников и галопом помчались по улице навстречу двум примолкшим друзьям. Оперативники едва успели прижаться к покосившемуся заборчику, чтобы не попасть под копыта.

Потом вдалеке послышались несколько одиночных выстрелов и через какое-то время сухой револьверный хлопок.

– Что за фигня? – Плахов уставился вслед удалявшейся коннице. – Кино, что ли, снимают про гражданскую войну? Пойдем посмотрим.

– Это не кино, Игорь, – как-то жалобно выдавил Рогов, – это, кажется, настоящие беляки. И туда нам идти не стоит.

– Он шел на Одессу, а вышел к Херсону, – осуждающе продекламировал Плахов. – Ты уже который по счету день празднуешь, Васятка?

* * *

Очередная бутылка из-под пива “Балтика № 9” вылетела в открытую форточку и плюхнулась в сугроб.

Майор Чердынцев совершил стремительный рывок с крыльца к куче грязного снега, куда упала пустая тара, и перехватил бутылку перед носом ринувшейся в том же направлении бабки с полосатой сумкой на колесиках.

– Это вещдок! Иди отсюда! – рявкнул начальник дежурной части N-ского РУВД, опуская емкость в черный полиэтиленовый пакет.

Бабка обиженно засопела и отошла.

Но недалеко, всего-то шагов на десять.

Чердынцев вернулся на крыльцо и повесил пакет на торчавший из стены железный крюк, оставшийся с тех далеких дней, когда подполковник Петренко, внезапно почувствовав тягу к здоровому образу жизни, решил приезжать на работу на велосипеде, перепутав Питер с его вечными дождями и перекопанными улицами с благополучной Голландией, и приказал вмонтировать возле входа в здание что-нибудь мощное, к чему можно было бы приковывать наручниками двухколесного коня.

Целую неделю начальник РУВД честно приезжал по утрам на велосипеде.

Забрызганный с ног до головы летящей из-под колес автомобилей грязью, еле дыша после непривычных нагрузок, с отбитым на ухабах задом, но все же довольный и лелеющий светлую мечту о пересадке всех подчиненных ему сотрудников на экологически чистые виды транспорта.

На седьмой день велосипед все-таки стырили, перекусив цепочку наручников.

Первым, кого отымели согласно существующей в МВД вертикально структурированной иерархической системе однополых отношений, был начальник дежурной части Чердынцев, не обеспечивший имуществу начальника должную защиту. Майор, в свою очередь, поставил на четыре точки постового, обязавшегося не спускать глаз с железного друга Петренко. Младший сержант перевел стрелки на курсанта школы милиции, проходившего в то время практику в РУВД.

Курсанту деваться было некуда, ибо ниже его по званию, должности, возрасту, стажу пребывания в рядах правоохранителей да и просто по жизни никого не наблюдалось…

Из окна кабинета оперов, где праздновали возвращение Ларина, Рогова и Дукалиса, послышалось нестройное пение и гитарные аккорды.

Опытный Чердынцев понял, что в ближайшие десять-пятнадцать минут вешдоков больше не будет, и ушел греться в дежурку, не забыв прихватить с собой пакет с собранной тарой.

Бабка осталась на своем посту, с надеждой взирая на окна второго этажа.

* * *

Рогов был абсолютно прав: возвращаться к дому сапожника действительно было поздно.

Направься оперативники по улице в противоположную сторону, они бы наверняка вышли к перекрестку одновременно со светловолосым подростком вполне босяцкого вида. Парнишка тоже чуть было не попал под копыта коней, во весь опор несущихся по направлению к мастерской сапожника, но вовремя успел отскочить к стене.

Он видел, как дюжие казаки вытащили из дома избитого человека в тельняшке, к которому подошел чернявый господин с тонкими усиками, одетый в светлый клетчатый костюм.

– Не надо, он хороший, он сам пойдет! – дернув вверх подбородком, ощерился чернявый и неожиданно ударил задержанного в живот. – Не правда ли, товарищСердюк?

С трудом разогнувшись после удара, сапожник смачно плюнул в физиономию говорившего, а затем, оттолкнув казаков, бросился бежать.

Чернявый выхватил наган, старательно прицелился и наконец выстрелил.

Нелепо взмахнув руками, Сердюк рухнул на булыжную мостовую и затих. Довольный стрелок снова странно дернул подбородком. Босяк-подросток, на которого никто не обращал внимания, ненавидящими, полными слез глазами наблюдал за расправой.

Через некоторое время из дома уже выносили и грузили в подогнанную телегу обнаруженные в результате обыска вещи. Среди них оказались не только пара ящиков с динамитом, набор типографских шрифтов, множительный станок, груда старых штиблет, но также громоздкий шкаф, напичканный странными приборами, как и остальные предметы подрывной Деятельности очевидно предназначенный для подпольной революционной работы. И обыском, и погрузкой руководил чернявый господин с усиками.

Прошли еще полчаса, и тяжело груженная телега, сопровождаемая солдатами, двинулась с места. Служивые, отойдя от начальства на безопасное расстояние, увлеченно слушали историю, которую, тараща косящий глаз и растопырив пальцы, рассказывал худощавый военный: “…А там – мертвые с косами стоять. И тишина-а…”

– Брехня! – на всякий случай засомневался бывалый служака с обвислыми усами. – Брехня-я!

* * *

– Эге-гей!!! – Соловец, первым выбравшийся из оврага, замахал руками, привлекая к себе внимание стоявших возле недостроенного дома сержантов ППС.

Вслед за начальником ОУРа обледеневший песчаный обрыв штурмовали Котлеткин и Недорезов, поддерживавшие с двух сторон плохо ориентирующегося в пространстве Твердолобова.

Троица разбегалась, добиралась до середины склона и скатывалась обратно.

И так семь раз.

На восьмой обессиленный дознаватель еще и приложился башкой к булыжнику, крайне неудачно оказавшемуся на трассе восхождения.

Сержанты узрели знакомое лицо и помахали в ответ.

Майор обернулся, с грустью посмотрел на “великолепную тройку”, готовящуюся к девятой попытке, и пошел по направлению к дому, расположенному почти на границе зоны ответственности РУВД подполковника Петренко и областного отдела милиции.

– Ну, что у нас тут? – Соловец задрал голову вверх и оценил черные провалы окон. – Где тело?

– Какое тело? – удивились сержанты.

– В смысле – труп.

– Чей? – не поняли сержанты.

– Ну не мой же! – разозлился майор. – На фиг мы сюда перлись, как вы думаете?

Сержанты переглянулись.

– Так, где труп? – продолжал настаивать Соловец.

– Да мы откуда знаем! – повысил голос пузатый патрульный с автоматом.

Майор потряс головой, пытаясь стряхнуть наваждение:

– А я здесь зачем?!

– Я не в курсе, – пожал плечами старший наряда. – Мы подмогу вызывали.

– А труп? – опять вскинулся Соловец.

– Чей труп? – хмуро переспросил пузатый. – Не было пока трупа.

– Но будет? – с надеждой прищурился майор.

– Если мы его не поймаем, – старший пэпэ-эсников махнул рукой в сторону дома, – то может быть… Если сорвется.

– Кого – его? – заинтересовался Соловец.

– Его. – Пузатый переступил с ноги на ногу. – Который по дому бегает.

– И давно?

– Да с час уже. Или больше.

В проеме балконной двери на четвертом этаже мелькнула какая-то тень, и до майора долетел чей-то выкрик. Слов было не разобрать, но Соловцу показалось, что он услышал нечто вроде “Национальная безопасность!”.

– А чего же мне Чердынцев сказал, что тут труп? – снова разнылся начальник “убойного” отдела.

– Я по рации передал, что может быть труп. – Старший наряда поджал губы.

– Тьфу! – в сердцах плюнул Соловец и обернулся в сторону оврага, на краю которого лежал Пенек и тянул вверх привязанного тросом Твердолобова. Снизу дознавателя подталкивал громко ругающийся Недорезов.

– А вы че, пешком дошли? – удивился пузатый.

– Да, блин, на своих двоих! – рассвирепел майор. – Ты что, не знаешь о распоряжении начальника Главка?!

– Про че? – насторожился сержант.

– Про то, что каждый мент должен пройти в сутки не менее двадцати километров! – заорал Соловец. – Кто не пройдет, того по итогам месяца – на полгода в Чечню! В окопы, вшей кормить!

– Ой! – испугался пузатый. – Это че ж такое делается?!

– Георгич шутит, – подобострастно сказал старший. – Ведь, правда, Георгич? Майор тяжело вздохнул и промолчал.

– Животное! – От края обрыва долетел крик Недорезова, который наконец достиг ровной поверхности и теперь стоял рядом с лежащим Твердолобовым. – Ты у меня еще попросишь заключение экспертизы! Вставай, недостающее звено эволюции! – Судмедэксперт всегда отличался витиеватостью речи.

Дознаватель смотрел вверх, блаженно улыбался и на крики не реагировал.

– Ого! – Брови пузатого пэпээсника поползли вверх. – Да вы в полном составе!

Котлеткин попытался что-то втолковать разгоряченному Недорезову и оттащить его от беспомощного Твердолобова, но судмедэксперт оттолкнул сержанта-водителя, продолжая ругать дознавателя на чем свет стоит и пинать ногами.

Мечущийся по дому неизвестный на секунду высунулся из окна на девятом этаже, и вниз со свистом полетел выдранный с корнем унитаз.

– Поберегись! – рявкнул старший наряда, и милиционеры порскнули в стороны.

Фаянсовое изделие грохнулось о бетонную плиту и разлетелось на сотню осколков.

– Сволочь! – Пузатый сержант погрозил кулаком бритоголовому субъекту, корчащему рожи из окна уже на восьмом этаже. – Четвертый толчок за десять минут.

Физиономия субъекта была покрыта минимум недельной щетиной.

– А ведь он не один! – Наблюдательный Соловец показал пальцем на окна третьего этажа, за которыми тоже кто-то пробежал.

– Надо окружить дом и зайти с трех сторон, – сказал старший патрульный. – Нас четверо и вас…

– Нас трое, – покачал головой Соловец. – Твердолобова не считай. Но скажут… Скажут! – майор поднял вверх палец, – что нас было четверо!

– Ну хорошо, трое, – согласился сержант. – Всемером должны управиться.

* * *

Перед ними во всю ширь горизонта расстилалось море, убаюкивая шепотом прибоя. Распитая бутылка “Пятизвездной” несколько успокоила Васю и дала возможность его коллеге философски воспринять историю о машине времени.

– Я же предупреждал тебя, чтобы не трогал технику, – упрекнул товарища Плахов.

– А я сейчас думаю, что все было бы нормально, если б некоторые не перемещались, словно стадо взбесившихся слонов, и не переключали бы что не следует.

– Кто у нас муж? Волшебник… Предупреждать надо, – процитировал Игорь известное кино. – Я вообще-то более склонен думать, что ты, дружище, слегка перепраздновал, несмотря на скачки этих “ленфильмовских” казачков. Машины времени нет потому, что не может быть вообще. Но, во всяком случае, сначала следует разобраться, куда мы попали. Так что ты как хочешь, а я отправляюсь назад, в город.

– Да-да, – подхватил Рогов, – интересно, как ты потом будешь доказывать, что в пионерах не состоял, а из октябрят тебя выгнали за оппортунизм к политике партии.

Но Плахов решительно поднялся и, подхватив на руку пальто, которое здесь, среди нагретого ярким весенним солнцем песка, выглядело попросту неуместно, решительно зашагал в противоположном от моря направлении.

– Погоди, я с тобой! – заспешил следом Вася.

* * *

На третьем куплете песни “Потому что нельзя быть красивым таким”, посвященной сотрудникам уголовного розыска, Ларин заметил, как из-за сейфа выбежал маленький чертик, вприпрыжку пронесся по плинтусу и юркнул в щель между стеной и шкафом.

“Глюк”, – подумал капитан, продолжая подпевать танцующему соло Дукалису и хлопать в ладоши, задавая товарищу ритм.

Несколько секунд все было нормально, но тут уже из зарешеченного отверстия вентиляционного колодца, общего для оперского кабинета и санузла, высунулась хитрая волосатая мордочка с большими ушами, поморгала и пропала.

“Крыса?” – засомневался Ларин.

Дукалис закончил петь хит группы “Белый орел” и затянул “Твори добро другим во благо”, старательно подражая исполнявшему сей шедевр редкому для российской эстрады мужественному мачо по кличке Шура.

Излишне говорить, что и это выступление посвящалось нелегкой милицейской работе.

Из-под сейфа вылез чертик покрупнее двух предыдущих, упер руки в боки, критически посмотрел на выводящих рулады оперативников, показал Ларину средний палец правой руки, топнул копытцем, махнул тонким хвостиком со стреловидным концом и убыл туда же, куда и первый чертенок.

“Вот гад!” – обиделся капитан.

Взявший слишком высокую ноту Дукалис зашатался, схватился за горло и бросился к окну.

С грохотом распахнулись створки, в комнату ворвался поток морозного воздуха. При этом пение в глубине кабинета не прекращалось – Ларин автоматически продолжал выкрикивать рифмованные строчки.

Вентиляционная решетка открылась, и взору капитана явились сразу три чертенка, которые принялись корчить рожи. Один очень натурально изобразил Дукалиса с распахнутым настежь маленьким ртом.

“Еще и издеваются!” – возмутился капитан, схватил стоявшую рядом табуретку и вскочил, намереваясь метким броском прихлопнуть хотя бы одного из троицы незваных гостей.

Но чертенята оказались не в меру шустрыми.

Завидев поднявшегося Ларина, они юркнули обратно в колодец и захлопнули за собой решетку.

Капитан обернулся к Дукалису, ища поддержку у верного товарища, но понял, что на ближайшие часы, а возможно, и дни сосед по кабинету выпал из реальной жизни. Анатолий наполовину высунулся из окна на улицу и висел, безвольно уронив голову. Ему за шиворот падали редкие снежинки, мгновенно тая на красной, пышащей жаром шее.

Тело рефлекторно вздрагивало и храпело.

Ларин понял, что ему придется в гордом одиночестве справляться с нашествием наглых тварей, и, подбрасывая в руке табурет, направился к выходу из кабинета.

Прокравшись в туалет, капитан лег на пол и узрел торчавшие в одной из кабинок волосатые ноги, оканчивающиеся раздвоенными копытами.

Ларин резко распахнул дверцу и наткнулся на горящий ненавистью ко всему человеческому роду взгляд большого, толстого и ужасного черта, вольготно рассевшегося на унитазе.

– Вот ты где, главный черт! – заорал охотник за нечистью и со всего маху опустил табурет на рогатую голову.

В удар были вложены все силы, и, так как больше сил не нашлось, славный экзорцист Ларин рухнул без сознания на кафельный пол рядом с писсуаром.

* * *

Друзья почти миновали проулок, откуда часа полтора назад вылетела шальная конница, когда их неожиданно окликнул чей-то гунявый голос:

– Па-апрашу документы, господа ха-аро-шие!

Дорогу оперативникам преградил усатый военный, погоны которого были украшены сержантскими лычками. Сомневаться в решительности намерений говорившего не приходилось, так как он весьма выразительно покачивал своим карабином.

Рогов обернулся и увидел, что путь к отступлению отрезан: сзади стояли еще двое служивых, один из которых, деловито передернув затвором трехлинейки, с угрозой предупредил: – Э-эй, не балуй! А то враз пальну!

Плахов сунул было под нос сержанту служебное удостоверение, но тот, издали заприметив маленькие алые корочки, начальственно прикрикнул:

– Ты мне пачпорт давай и пропуск от коменданта!

Возможно, будь оперативник понастойчивее и заставь он патрульного ознакомиться с содержимым удостоверения, то все бы и обошлось. Но растерявшийся Рогов неожиданно вытащил из внутреннего кармана пиджака загранпаспорт, с которым он столь удачно навестил недавно гостеприимный Лос-Анджелес [Подробнее о приключениях ментов в США рассказывается в телесериале ОРТ по сценарию Андрея Кивинова “Убойная сила-2” (реж. Р. Нахапетов)].

Тут– то оперативники смогли по достоинству оценить расторопность родного правительства, в течение десяти с лишним лет не удосужившегося заменить старые советские паспорта на новые, с символикой, более приличествующей веяниям времени. На миг оторопело уставясь на краснокожую серпасто-молоткастую паспортину с пятиконечной звездой, сержант вдруг заорал дурным голосом:

– Красны-ые-е! – И, отскочив от Васи, словно от зачумленного, на несколько шагов, направил карабин прямо ему в лицо. – Стоять, большевистская сволочь! Руки вверх! Ужо теперича господин Овечкин вам шомполами-то мозги вправит! – И, обращаясь к солдатам, поинтересовался: – Я верно говорю, братки?

– Слухай, Михалыч, че я тебе за них щас скажу, – живо отозвался один из конвоиров. – Мине лично ентот Овечкин нужон, как рыбке зонтик. То ж не в кафешантан с мамзелью идтить, а в контрразведку. А там ихние благородия начнут пытать, типа, почему ты, Сема, всего двоих споймал? Куда остальных “мстителей” отпустил? И че мы ответим, в натуре? Ты лучше гля, Михалыч, какие у большаков шмотки справные. Доведем до лимана та и бычкам с кефалью на корм: нам хлопот меньше, а им – мучениев.

– Какие бычки? Какие мучения? – запротестовал Рогов. – Вы нас, господа, с кем-то спутали. Не знаю, кто там вам мстит, но это не мы. Мы только что сюда приехали из Питера.

– Это верно, – неожиданно согласился старший патрульный. – Вот и господин капитан Овечкин то же говорил: дескать, бандюки эти неуловимые, кажись, сюды только давеча прибыли. А про Петроград вы уж совсем загнули – туда ж больше двух тыщ верст, да через линию фронта! Потому, товаришшы комиссары, не обессудьте. Вертайтесь-ка взад и шагом марш! Ну, пшли! – И для убедительности сержант ткнул дулом карабина в сторону задержанных.

– Да-а, Вася, если жив останусь, я тебе вовек этого подарка не забуду. И пальто тоже… Я ж на него целый год копил! – возмутился Плахов.

Но сержант уже приставил приклад карабина себе к плечу и начал прицеливаться:

– Пшли! Кому сказал?!

Только, видно, для нового владельца пальто время еще не пришло.

В самый критический момент благолепие южного городка нарушил яростный вопль, пронесшийся вдоль наглухо закрытых ставень:

– Ста-я-а-ать!…

* * *

Бесчувственную тушку Твердолобова было решено использовать для перекрытия одного из входов в дом в качестве своеобразного милицейского надолба. Правда, Недорезов предлагал назвать дознавателя хоть и созвучно со словом “надолб”, но несколько по-другому, однако Соловец быстро прервал оскорбительные лексикологические изыскания судмедэксперта.

Пребывающего во временной отключке коллегу посадили в дверном проеме, подперли мешком с цементом и всунули в руки короткую доску которую издалека можно было принять за автомат.

– Нормально. – Соловец отошел на два десятка шагов и визуально оценил проделанную работу. – Сойдет.

Сержанты, начальник ОУРа, судмедэксперт и водитель двинулись вверх по лестницам, раз в минуту перекликаясь рублеными фразами из непечатной лексики. Смысл фраз заключался в том, что “подвергшийся сексуальному насилию в извращенной форме” и, вероятно, “нетрадиционно ориентированный” подозреваемый пока не обнаружен.

Но на седьмом этаже ситуация кардинально изменилась.

Шедший первым смельчак Пенек получил удар из-за угла трехкилограммовым бумажным пакетом с алебастром и, сплошь покрытый белым порошком, кубарем покатился вниз по лестнице, увлекая за собой пузатого сержанта и Недорезова.

Опытный Соловец подпрыгнул, когда ему под ноги свалился клубок тел, приземлился на чье-то лицо, оттолкнулся обеими ногами и запрыгнул на лестничную площадку, оставив позади себя набирающие скорость тела.

Котлеткин, сержант и Недорезов прокатились по ступенькам и врезались в стену.

Вверх взметнулось облако алебастра.

Майор не стал ждать, когда коллеги выберутся из кучи-малы, выдернул из кобуры штатный ПМ и, не подозревая о том, что обойма пистолета пуста, бросился догонять рослого подозреваемого, улепетывающего по захламленному коридору.

Беглец миновал пустую лифтовую шахту, перепрыгнул через штабель готовых к укладке половых досок и оказался в большом помещении с двумя выходами, один из которых надежно перекрывал старший наряда ППС. Пэпээсник, увидев небритого хулигана, навел на него ствол АКСУ. Со стороны второго дверного проема приближался тяжело дышащий начальник ОУРа.

– Стоять! – рявкнул главный пэпээсник и передернул затвор.

Подозреваемый метнулся сначала вправо, затем влево, заполошно закрутил головой, повернулся вокруг оси и сделался бледным.

– На колени и руки за голову! – приказал суровый, но справедливый сержант.

Соловец решил поддержать товарища и пальнуть в потолок, но вместо грохота выстрела пистолет издал пошлый пустой щелчок.

“Упс! Осечка…” – подумал смущенный майор.

Небритый подозреваемый хитро усмехнулся и попер на сержанта, справедливо полагая, что и у того магазин пуст, как флакон одеколона, после того как побывал в руках привокзального бомжа.

– Не подходить, твою мать! – взвизгнул старший наряда ППС, отступая назад.

– Федеральное бюро национальной безопасности! – неожиданно гаркнул бритоголовый верзила и продемонстрировал сержанту книжицу в ярко-голубой обложке с золотым тиснением как снаружи, так и внутри.

Пэпээсник приоткрыл рот, соображая, что бы сие означало.

Но Соловец справедливо рассудил, что сотрудник серьезной конторы вряд ли станет носиться по недостроенному дому и швыряться унитазами в милиционеров. Он тихо подкрался сзади к отвлекшемуся подозреваемому и отоварил того обрезком доски по затылку.

Метатель унитазов ничком свалился на бетонный пол.

Майор вытащил из разжавшейся руки удостоверение в голубых корочках и раскрыл.

С фотографии под крупной надписью “Агент национальной безопасности” скалилось лицо подозреваемого.

– Он. – Сержант заглянул Соловцу через плечо. – Точно он. У-у-у, гаденыш! – Пэпээсник ткнул бритоголового носком сапога в бок и вытащил дубинку, дабы обстучать тело на предмет выявления оружия, иных посторонних предметов и тяги к сопротивлению бравым стражам законности.

– Не бейте его! – В одном из оконных проемов появился маленький носатый человечек с серьгой в ухе и в перепачканном бежевом костюме. – Не надо! Я сейчас все объясню!

* * *

Вопли бывают разные.

Одни – глубоко несчастные; так кричит поскользнувшийся по дороге из магазина гонец, глядя на осколки заветной бутылки. Другие – возмущенные; эти принадлежат задержанным взяткополучателям, умудрившимся выкинуть в окно пачку меченых купюр, прежде чем в кабинет ворвались оперативники. Третьи – безысходные, исходящие от забулдыг, заблудившихся среди мусорных бачков. Бывают вопли деловитые, издаваемые бравыми чинами охраны правопорядка при работе спецсредствами ДР-1, именуемыми в народе “демократизаторами” [Специзделие ДР-1 (аббревиат.) – дубинка резиновая]. Встречаются вопли страстные (без комментариев: допрос – штука тонкая).

И так далее, и тому подобное.

Но ни с одним из перечисленных восклицаний невозможно сравнить голос возмущенного руководителя, тем паче достигшего определенных командных высот.

Раскрывая рот на ширину ружейного приклада, любой мало-мальски нормальный полковник в состоянии построить полк и повести его торжественным маршем на строительство собственной дачи либо на прополку огорода.

От крика какого-нибудь московского генерала седеют даже во Владивостоке, а ораторское искусство сынков отдельных чиновников, продолжающих карьеру во главе целых регионов, служит неистощимым энергетическим источником не только для разномастных пародистов, но и для всей страны.

– Сто-я-а-ать!!! – разнесся над городком требовательный рык, от которого конвоиры вытянулись во фрунт, а задержанные просто оцепенели.

В их направлении, грозно размахивая кулаком и сбиваясь с шага на бег, двигался старший офицер. На высокой тулье его фуражки хищно распростер крылья двуглавый коронованный орел, рукав парадного кителя украшал яркий шеврон с триколором, а на груди тревожно позвякивали многочисленные награды, среди которых выделялся массивный крест с российским гербом.

Сержант, как старший патруля, первым пришел в себя и поспешил навстречу грозному высокоблагородию, чьи погоны украшали два просвета.

– Ваше высокобла-а-ародие, – начал было докладывать служивый, но старший офицер только махнул рукой и, пытаясь отдышаться от быстрой ходьбы, прохрипел:

– Негодяи!… По существу!… Коротко!…

– Господин полковник! – тараща глаза на несколько странную форму, продолжил сержант. – При патрулировании в районе возможного появления красных бандитов задержаны два их лазутчика. Конвоируем в контрразведку для дальнейшего разбирательства!

Но высокоблагородие не соизволило оценить бдительность и почему-то начало возмущаться.

Оно требовало немедленно отпустить задержанных, с которыми будет разбираться собственное начальство, а не всякие там “прикомандированные сапоги” из каких-то неизвестных “внутренних войск”. Бедолага сержант попытался возразить, что выполняет приказ некоего штабс-капитана Овечкина, но дальше этого дело не пошло.

Разъяренный офицер стал сыпать такими мудреными словами и выражениями, которые сержант не слышал даже от невоздержанного на язык ротного. “Самебенладен”, “РУБОП”, “ФСБ”, “главк”, “межведомственный пофигизм”, “операция “Чистые уши”” [Подробнее см.: Братья Питерские. “Юрист. Дело о продаже Петербурга”], “криминализированный милитаристский элемент”… Более понятным оказалось выражение о весьма оригинальной любви высокого чина к капитану Овечкину, его начальству и всей капитанской родне.

Все это было сказано гневным голосом и связывалось в единую витиеватую фразу при помощи слишком знакомых смысловых связок, самой мирной из которых была “ма-ать!”. Причем именно с восклицательным знаком. Когда же до старшего патруля начал понемногу доходить смысл выражения “мочить в сортире”, он уже был готов самостоятельно приставить дуло карабина к собственной гимнастерке и скомандовать: “Пли!”

Впрочем, до этого не дошло.

Слегка отдышавшееся от длинного монолога высокоблагородие сменило наконец гнев на милость и разрешило патрульным мирно следовать… В общем, туда, куда и прежде их посылали часто.

Тем не менее, радуясь, что легко отделались, военные подхватили оружие и споро отправились восвояси.

– Ну что, так-то мы репетируем? – Грозный чин угрюмо посмотрел на застывших оперативников. – От подполковника Петренко еще никто не убегал. Сейчас мы возвращаемся в контору. И чтоб через пять минут на плацу у дежурки я из окна кабинета видел, как вы маршируете с песнями! А рапорта по поводу случившегося – мне на стол. Сегодня же! Да, кстати, что-то я не узнаю эту улицу. Ну-ка, скажите мне, Плахов, куда вы бежать собирались?…

– Сам ты люблен ладаном, будь ты не ладен! – ворчал посрамленный сержант, так и не получивший добротное пальто для своей зазнобы.

* * *

– Сижу себе спокойно, – ощупывая раскалывающуюся от боли голову, рассказывал Чердынцев Казанове, прибывшему на службу прямо из отделения интенсивной терапии, – тут врывается Ларин, орет что-то про “главного черта” и бац мне по башке табуретом! Ну, не свинство ли?!

– Свинство, – согласился Казанцев, глядя на валяющегося в отрубе капитана, которого начальник дежурной части перетащил в коридор, и на обломки табуретки, видные сквозь приоткрытую дверь туалета.

К двум беседующим милиционерам подошел одетый в серую дубленку молодой человек, с легкой улыбкой посмотрел на Ларина, одежда которого была украшена отпечатками сапог Чердынцева, и обратился к майору:

– Скажите, а дознаватель Безродный вообще-то сегодня появится? Я его уже четвертый час жду.

– Появится, появится, – раздраженно отмахнулся начальник дежурной части. – Идите и сядьте на место. Не мешайте работать.

* * *

– Ну вы ва-аще! – только и смог выдохнуть Мухомор, когда запинающийся Рогов в общих чертах поведал ему о проблемах, связанных с возвращением домой. – Ну ва-аще!

Они стояли в разгромленной мастерской сапожника. Полки, на которых прежде стояла обувь, были сорваны со стен и разломаны, сами штиблеты, как, впрочем, и инструмент, исчезли. Несколько досок пола были вырваны, открывая пустой тайник. Но самое страшное, в помещении отсутствовал заветный шкаф-купе.

Путь домой был напрочь отрезан.

Несколько оправившись от услышанного, начальник РУВД противным голосом, в народе именуемым “козлетоном”, начал сокрушаться, что не сможет вовремя доложить руководству об оперативной обстановке в районе и, что значительно хуже, не сумеет объясниться с женой, почему не поздравил ее с праздником.

– Да не волнуйтесь вы, Николай Александрович, – попытался успокоить Мухомора Плахов. – мы что-нибудь обязательно придумаем.

– Вы-то обязательно придумаете, – оживился Петренко, – вы уже такое придумали!… В общем, так. Делайте что хотите, но чтоб эта ваша… как ее? Машина там, шкаф, вагон “СВ”… Но если ее… их… вас не будет на месте к восемнадцати ноль-ноль – пеняйте на себя. Ищите где хотите. На то вы и сыскари. – Мухомор понемногу пришел в себя, и в его голосе начал позванивать металл, словно шло оперативное совещание. – Ну, какие есть по этому поводу соображения?

– Я думаю, машина могла попасть только к тем, кто учинил в мастерской погром, – попытался реабилитироваться Вася Рогов. – Думаю, что это – местные силовики. Значит, надо войти с ними в контакт.

– А я думаю, что надо срочно валить отсюда, – перебил говорившего Плахов, мельком глянув в окно. – Там “наш” патруль и еще несколько уродов со стволами. И кажется, они вышли не на прогулку.

Действительно, короткими перебежками по улице к мастерской приближались несколько военных.

– Так, парни, – Мухомор решил принять удар на себя, – давайте-ка дуйте через двор, а я их задержу.

Оперативники не двинулись с места.

– Вам что, волшебного слова не хватает? А ну, бе-гом! – прикрикнул подполковник. – Вам такую-растакую машину искать надо, а мои документы и форма вне подозрений. Где бы мы, понимаешь, ни находились.

Когда в дом ворвались военные, сопровождаемые чернявым господином в клетчатом костюме, то в мастерской они увидели лишь одного старшего офицера. На высокой тулье его фуражки хищно распростер крылья двуглавый коронованный орел, рукав парадного кителя украшал яркий шеврон с российским триколором, а на груди красовались многочисленные награды.

Слово и дело

Он очередной раз всматривался в странный документ, предъявленный подозреваемым. Вроде все реквизиты были на месте: сердитый двуглавый орел, увенчанный коронами, гербовая печать на фотографии, звание, должность…

Но все– таки червячок сомнения терзал контрразведчика.

Наконец он понял, в чем дело: в удостоверении значился город Санкт-Петербург. Причем без ятей! Но ведь уже пять лет как бывшая столица Российской империи, покинутая нынче правительством большевиков, была переименована в Петроград.

И кроме того, дата выдачи – 1999 год.

Это тоже настораживало.

Впрочем, чернявый не был силен в полицейских документах, справедливо считая, что разгильдяи существуют во всех ведомствах. Поэтому, если исходить из того, что писарь Допустил ошибку и, оформляя удостоверение накануне нового века, просто нажрался как свинья, все вставало на места.

А если – нет?

Контрразведчик решил раньше времени не проявлять излишней подозрительности.

“Отправим-ка мы этого субъекта к полковнику Кудасову, пусть сам принимает окончательное решение”, – рассудил он и, возвращая документ высокому чину, улыбнулся:

– Прошу прощения за беспокойство. Служ-ба-с! Разрешите представиться: штабс-капитан Овечкин. Готов проводить вас к начальнику контрразведки. Думаю, он даст команду оформить вам документы, чтобы, упаси Господи, больше не возникало проблем. Ну да сами понимаете, война-с!

У Мухомора хватило сообразительности не спорить с хватким штабс-капитаном. Кроме того, не очень надеясь на собственных подчиненных, Петренко рассчитывал лично выяснить, куда мог задеваться столь необходимый шкаф.

“Тьфу ты, чушь какая! – вдруг подумалпро себя Николай Александрович. – Шкаф-машина времени! Скажи кому – засмеют”.

Но тем не менее миролюбиво кивнул:

– Да-да, конечно же. Я буду весьма признателен, если меня представят господину Кудасову.

* * *

Наряд ППС и прибывшие из РУВД начальник ОУР, судмедэксперт и водитель только удивленно закачали головами, когда представившийся актером Андреем Перетеркиным неопрятный носатый человечек начал свое повествование.

– Не трогайте его, – жалобно поскуливал Андрей. – Убогий он, с головой совсем плохо… Псих, одним словом. Вообразил себе неизвестно что, вот я с ним и мучаюсь. И послать его подальше не могу. Контракт! – Актер потеребил серьгу. – Мне три месяца осталось. Потом – все! Уйду. Не могу больше.

– Погоди. – Пыл погони прошел, и Соловец был более-менее спокоен и рассудителен. – Давай по порядку. Кто он такой и что за контракт?

– Его действительно зовут Алексей Бадягин. – Перетеркин понял, что бить его пока не собираются. – Он сын одного бизнесмена. Крупного. Ну вот. Два года назад у него съехала крыша. Видимо, слишком много смотрел боевиков и слишком долго играл в компьютерные стрелялки. В одно утро проснулся – и финиш. Никого не узнает, орет, что он – агент то ли ФСБ, то ли ФАПСИ, то ли ГРУ, и требует, чтобы ему дали спецзадание.

– Может, он так от армии косит? – глубокомысленно предположил пузатый патрульный. – Вон лось какой здоровый. Прямая дорога в десант. И в горы, на Кавказ, чичеров гонять, – сержант вспомнил сентенции Соловца.

– Не, какой там! – печально отмахнулся актер. – Его папахен давно весь горвоенкомат купил и сынишку отмазал. Типа, близорукость, плоскостопие, эпилепсия и энурез вкупе с хронической диареей.

– А он, случайно, никакого тяжкого преступления не совершал? – прищурился измазанный в алебастре Котлеткин, желая внести посильную лепту в разговор и заявить о себе не только как о простом водителе ментовского “козла”, но и как о человеке с дедуктивным складом ума, не зря пошедшем срубать капусту мизерного оклада в разветвленную правоохранительную систему. – А то ведь как бывает: убьет кого-нибудь, а потом типа за хулиганку попадает и – кранты. Распространенное явление, доложу я вам…

– Ничего подобного убийству или другому тяжкому преступлению он не делал, – раздраженно застенал Перетеркин. – Максимум – это как раз мелкое хулиганство. Но его родня за такие вещи платит. И платит хорошо.

– Это к делу не относится. – Соловец заметил, как при упоминании о деньгах радостно заблестели глаза измученных смехотворными зарплатами коллег. – Так что произошло после того, как он окончательно съехал с катушек?

– Сначала месяц лежал в больнице, – разъяснил актер. – Однако никаких сдвигов. Главврач и решил, что лучшей терапией для этого придурка будет амбулаторный режим и создание вокруг него той атмосферы, что он сам себе придумал. Кстати, а он сейчас без сознания? – осторожно поинтересовался Перетеркин.

– Точняк, – подтвердил старший наряда ППС. – С полчасика еще проваляется…

– Можно вашу дубинку? – попросил актер.

– Пожалуйста, – со свойственной представителю российских правоохранительных органов вежливостью, давно вошедшей в поговорку, отреагировал сержант.

Перетеркин взял резиновую палку, встал, подошел к распростертому телу и несколько раз зло потыкал “демократизатором” в спину Бадягину. Тот, не открывая глаз, чему-то улыбнулся.

– Полегчало? – осведомился пузатый пэпэ-эсник.

– Еще как! – Перетеркин вернул дубинку сержанту, сел и закурил, блаженно прикрыв глаза. – Давно мечтал. Только вот случая не представлялось.

– За отдельную плату мы можем его так обработать… – хохотнул, подмигивая, старший наряда ППС.

– Закончили базар, – поморщился Соловец, вернувшийся в разговор из тяжкого мира дум. – Так что было после выхода этого типа из больницы?

– Создали ему атмосферу, – вздохнул Перетеркин. – Напечатали десяток ксив, а чтобы за ним присмотр был, наняли меня. Вот и мотаюсь туда-сюда, дурака своего из передряг вытаскиваю и слежу, чтобы он чего-нибудь серьезного не напортачил. Он думает, что я его напарник, майор Краснович. – Актер опять тяжело вздохнул и показал сидящим на ящиках и досках милиционерам аналогичное удостоверение, что те уже видели у сумасшедшего “агента”. – Тоже “сотрудник Федерального бюро национальной безопасности России”.

– Дела-а-а, – протянул Недорезов.

Это еще не все. – Перетеркин почмокал обветренными и потрескавшимися губами. – В параллель со всей этой фигней мой подопечный думает, что он популярный актер. Звезда телесериалов про спецназовцев и кумир театралов, мать его…

Стражи порядка сочувственно закивали головами.

– Не дай Бог сына-актера, – согласился Котлеткин.

* * *

Очень скоро Петренко пришлось убедиться в правдивости рассказа Васи Рогова.

Южный город совсем не походил на холодный майский Питер с его весенним снегом, переходящим в унылый моросящий дождь. На улицах то и дело встречались военные патрули, грохотали по булыжной мостовой конные экипажи, затем прошла рота солдат, горланящая песню о вещем Олеге с припевом: “Так за царя, за родину, за веру…”

Посреди центральной площади города Овечкин указал на высокое здание:

– Вот мы и пришли. – Затем кивнул часовому: – Офицер со мной. – И решительно пропустил начальника РУВД вперед.

Полковник Леопольд Кудасов оказался еще более подозрительным, чем его подчиненный.

Он долго и, по мнению знакомого с оперативной работой Мухомора, довольно примитивно пытался “расколоть” гостя на всяких мелочах. Дескать, как пройти в библиотеку или сколько коней стоит на Аничковом мосту? А потом начал сыпать какими-то фамилиями и титулами, из которых часть была явно вымышленная, интересуясь, не служил ли господин полицейский под началом этих замечательных персон.

Честно говоря, услышав про Аничков мост, Николай Александрович чуть было не ляпнул, что коней оттуда некоторое время назад увезли на реставрацию, увенчав постаменты рекламой какого-то банка, но вовремя спохватился. Что же касается остальных вопросов, то здесь Кудасову определенно ловить было нечего: знания, полученные на истфаке Ленгосуниверситета, где учился Петренко до службы в милиции, оказались прочными. “Сдача экзамена неизбежна, как крах мирового империализма”, – вдруг вспомнилась старая студенческая присказка. И этот, не самый приятный, экзамен в контрразведке подошел к концу. Напоследок, разыграв возмущение от бесконечных расспросов, Мухомор набросился на Кудасова:

– А вы с произведениями Андрея Кивинова не знакомы? Вашим куратором в резидентуре Германии был случайно не господин Путин? И полковник Жириновский – не хухры-мухры? Он не предлагал вам по-дружески вымыть ноги в Индийском океане? Вы что думаете, начальник Управления внутренних дел – наподобие простого городового или обычного шпика? Да у меня в вытрезвителе и контрразведчики рыдают, словно дети!

Несколько обескураженный от такого натиска Кудасов как мог успокоил разбушевавшегося полицейского, даже соизволил назвать его коллегой, отчего стоявший в кабинете у портьеры штабс-капитан непроизвольно поморщился.

Негоже военной элите, к каковой относятся выпускники его императорского величества Академии Генерального штаба, панибратствовать со всякими архаровцами [Действительно, в военную разведку и контрразведку принимались не просто выпускники военных училищ, а, в абсолютном большинстве, офицеры, прошедшие дополнительную и весьма жесткую подготовку; архаровцы – прозвище полицейских в царской России].

К еще большему недовольству Овечкина, начальник контрразведки, посетовав на трудности военного положения, пригласил гостя отужинать в замечательном кабаре.

Предложение, естественно, было с благодарностью принято.

Пока адъютант вызывал автомобиль, полковник без обиняков предложил, чтобы Николай Александрович, очевидно оставшийся не у дел, не отказался временно поработать “на благо Отечества”. Судя по интонации, отказ мог быть приравнен к дезертирству. Со всеми вытекающими последствиями.

– Не каждому же сеять разумное, доброе, вечное. Книжки там писать, сонеты, – увещевал начальник контрразведки. – Кому-то надо и пахать. Пусть даже и интеллигентно, в белых перчатках, как это принято в нашем ведомстве.

Петренко слабо попытался сопротивляться, уверяя, что со своими сотрудниками выполняет тайную миссию царствующего дома, перебравшегося в Париж. Опытного полицейского с двумя подручными якобы послали сюда восстанавливать агентурную сеть среди уголовного элемента для подрывной деятельности в большевистском тылу.

Но Кудасов махнул рукой.

– Бросьте вы свои полицейские штучки! Какой царствующий дом? Они между собой одну корону поделить не могут, а все туда же – в политику. А тут со дня на день начнется наступление красных, фронт рухнет, и будет не до сексотов. Что ваши уголовники в состоянии сделать, кроме как замки в сараях ломать?

– Ломать ничего не надо, – еще увереннее начал входить в новую роль Мухомор. – Формы работы могут быть совершенно легальными. Можно, например, нашего человека внедрить в Совнарком. Пусть заставляет там тратить время на обсуждение формы хвоста орла на гербе, чем занималось временное правительство [Петренко ошибается. Форму хвоста у орла на государственном гербе мучительно (и, долгое время, безуспешно) обсуждали в Госдуме образца 90-х годов XX века], либо протаскивает стихи Бальмонта в качестве гимна. Не менее интересно вместо решения бюджетных вопросов заняться выбиванием льгот по оплате извозчиков и усадеб для своей родни и подельников! Можно, как говорят англичане, пролоббировать сокращение красной гвардии, милиции, насоздавать с помощью наших людей кучу органов, осуществляющих спецконтроль за спецнадзором. Еще лучше провести неожиданно денежную реформу, ввести соответствующие налоги, причем натурой. Тогда даже в Поволжье начнется голод. Представляете, что в результате произойдет? Какое правительство сумеет удержаться у власти?

– В России все возможно, кроме ликвидации дураков и ухабов, – снова махнул рукой Кудасов. – Впрочем, воля ваша. Создавайте что хотите, лишь бы польза была. Послушайте-ка, вы говорите об уголовниках… Тут у нас, представьте, проблема с опытными специалистами, а по некоторым данным в город проникла шайка неких “неуловимых мстителей”. Глядишь, кто из них и выйдет на ваш контингент.

Озаренный новой идеей, полковник встал и зашагал по кабинету.

– Вы же должны установить хоть какие-то связи этих “мстителей”! Должны! Вы были в мастерской сапожника, которого сегодня столь неудачно застрелили при попытке к бегству! А это наверняка была большевистская “малина”. Так что вы нам ищете шайку “неуловимых”, а я помогу людьми и, если все пройдет нормально, деньгами. Договорились?

Николаю Александровичу ничего не оставалось, как еще раз подтвердить согласие вместе отужинать и сделать вид, что он не возражает против сотрудничества.

“Чем черт не шутит, – подумал начальник РУВД, – а вдруг этим неуловимым что-нибудь известно о нашей машине?”

На всякий случай он поинтересовался у Кудасова, не было ли обнаружено при обыске чего подозрительного, но полковник, обстоятельно рассказав о подпольной типографии, динамите и оружии, даже не заикнулся о заветном шкафе-купе. Рисковать и продолжать дальше расспросы Мухомор не решился.

Незачем навлекать лишние подозрения.

Только и контрразведчики были не лыком шиты. Едва начальник контрразведки в сопровождении гостя вышли на улицу к авто, следующий за ними штабс-капитан Овечкин выразительно дернул подбородком. По этому знаку от стены дома отделились две невзрачные фигуры в котелках, телосложением напоминающие Бобчинского и Добчинского, и резво засеменили за машиной, в которой неспешно направлялись ужинать контрразведчик и странный полицейский чин.

* * *

Дукалис, очухавшийся после вынужденного пребывания в полувысунутом из окна виде, поднес к уху коробок и потряс головой.

Ни звука.

Спичек не было.

Оперуполномоченный открыл коробок, внимательно посмотрел на два десятка деревянных палочек с серными головками, закрыл коробок, снова поднес его к уху и опять потряс головой.

Тот же результат, что и в прошлый раз.

Дукалис тихонько застонал, отложил коробок, уставился на только что распечатанную пачку сигарет “Мужик”, лежащую рядом с ополовиненной бутылкой кислого пива “Клинское”, и пригорюнился.

Очень хотелось курить.

Дверь в кабинет широко распахнулась, и на пороге материализовались Казанцев с Чердынцевым, на плечах которых висел обессилевший Ларин.

У Чердынцева голова была замотана мокрым полотенцем.

– О, Казанова! – обрадовался Дукалис.

Начальник дежурной части и выписавшийся из больницы капитан положили Ларина в угол и примостились у гостеприимного стола.

Казанова выставил на стол две бутылки розового портвейна и тут же поведал коллегам о незабываемом эротическом вечере, случившемся у него три дня назад.

Она – длинноногая блондинка лет девятнадцати с бархатной загорелой кожей, с пятым номером бюста, в красивейшем кружевном нижнем белье, на роскошной широкой кровати под балдахином.

Он – в семейных трусах, с биноклем, в доме напротив…

* * *

Улизнув с помощью Мухомора из разгромленной мастерской сапожника, оперативники долго плутали по городским закоулкам, надеясь для начала найти безопасное место, чтобы перевести дух и наметить планы на ближайшее время. В конце концов они вернулись на морской берег, где не так давно оприходовали бутылку “Пятизвездной”.

Результаты их достаточно непродолжительного совещания свелись примерно к следующему.

Во-первых, несмотря на задание начальства, надо постараться выяснить судьбу самого Мухомора и помочь ему выбраться из контрразведки. Что шеф находится именно в этом заведении, оперативники не сомневались, зная об особой “любви” силовых ведомств друг к другу. Ни один нормальный сержант в дежурной части, куда привели выпившего “чекиста”, не преминет немедленно доложить об этом во все инстанции, вместо того чтобы, побратавшись, распить бутылку и отпустить восвояси, как коллега коллегу.

Точно так же не приведи Господь менту попасть в поле зрения конкурирующего ведомства. Забьют в “клетку” в точном соответствии со всеми нормами закона.

Во-вторых, естественно, следовало отыскать и сгинувший шкаф.

И делать это нужно было, очевидно изыскав способ выкрасть его из той же контрразведки, схватившей подполковника Петренко.

Решение единственного вопроса, вызвавшего затруднения у друзей, напоминало старую притчу о коте и мышах. Однажды на мышином совещании мудрые зверьки постановили повесить на шею прожорливого кота колокольчик, дабы заранее знать о приближающейся опасности. Под бурное “одобрям-с!” решение было принято. Все испортил один старый мышак, который, поаплодировав верно выбранному пути, осведомился: “А кто, простите, наденет колокольчик на шею кота?”

Точно также и менты, решив, что нужно проникнуть в контрразведку, долго не могли сообразить, каким образом это сделать.

В конечном итоге они решили “пойти в народ”, а говоря проще, порознь прогуляться по городу и попытаться завести какие-нибудь полезные знакомства по принципу: “Оперативника ноги кормят”. Решение было принято единогласно.

– Может, сфотографируемся на память? На всякий случай, – неуверенно предложил Вася, поправляя висевший на груди “полароид”.

– На всякий случай ты его держи крепче, – возразил Плахов. – Чтобы не украли по дороге. И удачи нам. Встречаемся на этом же месте.

* * *

Общими усилиями УАЗик был поставлен на четыре колеса, но ехать он все равно не захотел.

Недорезов горестно ощупал наполовину въехавший в салон двигатель, постучал сапогом по шинам, несколько раз повернул ключ в замке зажигания и беспомощно развел руками.

Так что ехать обратно в РУВД пришлось не на двух, а на одном “козелке”.

Ввосьмером.

Бадягина и Перетеркина отпустили после того, как Перетеркин клятвенно пообещал перенести деятельность “агента” Лехи Бадягина на территорию соседнего РУВД.

На том и расстались.

Не приходящего в сознание Твердолобова и одного из сержантов запихнули в “собачник”, остальные кое-как устроились в салоне. Причем Соловец занял переднее пассажирское кресло, согнав с него пузатого патрульного.

По пути главный пэпээсник предался воспоминаниям о своей знакомой по кличке Графиня, к которой он намеревался зарулить после окончания рабочего дня. Недорезов десять минут слушал излияния сержанта, а потом спросил:

– Она, наверное, вся из себя такая аристократка, раз ее Графиней называют?

– Не, – помотал головой старший наряда. – Ей просто один раз в кабаке графином по башке заехали.

Столь неожиданная расшифровка прозвища девицы произвела неизгладимое впечатление на водителя, и УАЗик съехал в кювет.

С полчаса ментовский внедорожник пытались общими усилиями вытолкать обратно на дорогу, для чего даже открыли “собачник” и выложили из него Твердолобова, дабы снизить вес автомобиля.

Но тщетно.

Наконец Соловцу надоело упираться плечом в задний борт с надписью “6 WD” и вдыхать вонючий сизый дым, рвущийся из ржавого глушителя, и он выбрался на дорогу, чтобы тормознуть какой-нибудь аппарат помощнее и тросом вытащить “козла” из кювета.

Добровольные помощники не заставили себя долго ждать.

Ровно через две минуты возле голосующего майора остановился “хаммер” песочного цвета, поехало вниз зеркальное боковое стекло, и на Соловца уставилась довольно ухмыляющаяся бритоголовая братанская харя.

– Че, орелики, застряли? – осведомился пассажир джипа стоимостью сто восемьдесят тысяч полновесных американских долларов.

Водитель “хаммера”, товарищ не менее обширных телесных габаритов, сардонически хохотнул.

– Застряли, – развел руками майор.

– Ща поможем! – пообещал управляющий вседорожником браток. – Ща все будет правильно!

“Хаммер” съехал в кювет, притерся к милицейскому УАЗу и начал реветь двухсотпятидесятисильным дизелем, взрывая мерзлый песок огромными колесами с трехдюймовыми грунтозацепами. Затем заокеанский джип легко преодолел откос, возвратился на шоссе, и из правого бокового окна высунулась все та же довольная харя.

– Ну че, знатоки, поняли, как надо? – заржал пассажир “хаммера”, и четырехколесный монстр, способный преодолевать броды глубиной до метра, спокойно покатил дальше.

Красный от ярости Соловец начал кричать что-то обидное, подпрыгивать на одном месте и в порыве безумия обозвал братков “козлами”, о чем тут же сильно пожалел.

Вседорожник остановился, в открывшийся люк высунулся смурной верзила.

– А в лоб? – Бугай показал кулак размером с голову Соловца.

Майор отпрыгнул назад и, кувыркаясь, полетел с обрыва вниз, зацепив по дороге Котлеткина.

Из соображений конспирации остальные стражи порядка сделали вид, что произошедшее их совершенно не касается и что они вообще не знакомы ни с Соловцом, ни с Котлеткиным.

Верзила хмыкнул и надавил на газ, оставив после себя запах бензина, двух ментов в канаве и добрый совет насчет того, кому и куда следует пойти.

* * *

– С чего бы начать поиски? – размышлял Игорь Плахов, неторопливо шагая в сторону от моря. – “С картинки в твоем букваре”? Но последний раз эту книжицу я держал в руках лет двадцать назад. “Родительский дом – начало начал”? Это только для обнаглевшего попугая Кеши, который и так в любой момент может вернуться в теплую квартирку. “Есть у революции, начало”? Не пойдет: “нет у революции конца”. Какой ужас! “Утро начинается с рассвета”? При чем тут утро, если солнце уже начинает клониться к горизонту. “Where do I begin to tell the story of how great a love can be” [С чего мне начать историю о том, как сильна бывает любовь (англ.)]? Эту песню лучше рекомендовать в качестве девиза задержанному уголовнику, а не оперу. Что там у нас есть еще? “С голубого ручейка начинается река”? Эта песня явно для талантов Бори Моисеева, хотя…

Игорь вдруг сообразил, что мыслит в нужном направлении.

“Правильно! По поводу голубизны пускай разбирается полиция нравов, а для нас важнее, с чего начинается дружба. С бутылки”.

И Плахов, спросив дорогу у случайного прохожего, отправился на местный базар, где, по его расчетам, обязательно должна быть какая-нибудь распивочная.

Правильно!

Вначале было слово!

Потом из него родился тост.

* * *

Портвейн пили под нескончаемый бубнеж Казаковы, повествующего о своих успехах на любовном фронте. Успехи в большинстве своем были выдуманными, но слушателей это не смущало. Ибо похвастаться своими Дукалис и Чердынцев не могли по причинам полного отсутствия таковых. Причем не из-за каких-то проблем с эрекцией, а исключительно по причине невероятной загруженности на работе.

У Казанцева была хотя бы фантазия.

В момент произнесения последнего тоста очнулся Ларин, из-за чего Чердынцев чуть не захлебнулся портвейном. Зная характер оперативника и его тягу к насильственной экспроприации чужого добра, особенно если речь шла о спиртосодержащих продуктах, начальник дежурной части залпом махнул свой стакан и потом минут пять кашлял, а хозяева кабинета попеременно стучали его по спине ладонями.

Еще через четверть часа, когда опера коллегиально соображали, где бы им раздобыть деньги на продолжение банкета, под окнами заревело, захрипело и задребезжало – это прибыл набитый под завязку УАЗик и встал под объявлением: “Машины не ставить! Штраф – удар лопатой по стеклу”. Из “козелка” выгрузились Соловец и Котлеткин и продрогшие Недорезов и трое пэпээсников. Затем вытащили из “собачника” упирающегося Твердолобова, подталкиваемого сзади угрюмым сержантом.

Соловец отдал парочку невнятных распоряжений и побежал на доклад к Петренко.

Остальные поволокли дознавателя в дежурку.

* * *

Расставшись с товарищем, Рогов некоторое время безуспешно бродил по узким улочкам, стараясь сориентироваться в незнакомом городе, пока не наткнулся на огромную афишу. Она гласила, что “в лучшем и единственном кабаре дает неподражаемые выступления великолепный Буба Касторский, оригинальный куплетист, со своими воробышками”.

С афиши в лицо оперативнику смеялась немного испитая физиономия господина в канотье, выглядывающая из-за ряда стройных ножек, соблазнительно отплясывающих канкан.

Идея вербануть артиста пришла сама собой.

Кто же, оказавшись в тыловом городке, не воспользуется случаем, чтобы поглазеть на голые женские ножки?

Вася справедливо рассудил, что и армейское офицерство, и полиция, и злосчастная контрразведка не могут придумать лучшего места встречи, которое изменить ну никак нельзя, разве что отправив всех на фронт.

– Где искать наших онеров из главка или экс-РУБОПиКа? – задал себе вопрос Рогов. – В рюмочных на Захарьевской и Чайковского [На этих улицах в Петербурге располагаются подразделения ГУВД, ФСБ и экс-РУБОП. В названных рюмочных также с удовольствием выпивают после службы офицеры из ближайших военных училищ (проверено практикой)]. А где мы будем искать выход на местную контрразведку? Естественно, в ближайшем “гадюшнике”, каковым, судя по всему, является кабаре.

Дальнейшие рассуждения оперативника сводились к тому, что пьяные контрразведчики просто обязаны наведываться за кулисы, пытаясь познакомиться с симпатичными актрисульками.

Значит, господам из службы Кудасова не миновать знакомства с указанным на афише Бубой, а самому Касторскому – с питерским оперативником. Поэтому Вася решительно зашагал в центр города, чтобы встретиться с куплетистом.

По дороге он увидел двух кумушек, активно обсуждавших семейные проблемы. Рогов, остановившись поодаль, вежливо кашлянул, чтобы на него обратили внимание, но женщины были слишком увлечены разговором, чтобы обращать на кого-то внимание.

– Моя старшенькая внучка, Нюрочка, – хвасталась одна из собеседниц, – четыре годика всего, а такая смышленая, такая помощница растет! Все по дому старается. Я – за водой, она за ведерко держится, я – прибираться, она – к венику. Малой внучок на свет появился, родительница ему колыбельную поет, Нюрочка подпевает и люльку качать помогает. Правда, вчерась конфуз вышел. Собралась я перепеленать внучека, пока мамка его в огороде копается. Смотрю, попка вся розовенькая, прелая. Ну, взяла мелу немного и попку-то присыпаю. А Нюрочка моя за всем внимательно следит да спрашивает: “Бабуська, мозьно, пока ты его солью сыпешь, я пойду печку ластоплю?”

– Ой, правда, помощница растет, – согласилась другая кумушка. – А как зять твой Степка дитятко-то назвать решил?

– Да гадаем пока, – развела руками первая, наконец-то удосужившись заметить Рогова и осведомиться: – Чего тебе? А-а-а! Казино шукай тамочки, ступай пока по ентой улице прямо, потом налево, а после спросишь, люди подскажут. Али у Гадай Степаныча спроси…

И кумушки, забыв про прохожего, продолжили обмениваться новостями.

“Ничего себе имечко – Гадай Степанович! – размышлял Рогов, продолжая шагать по дороге к казино. – Еще бы Гайдаром или, лучше, Чубайсом Абрамычем назвали. Придумают же люди!”

Не успел оперативник миновать и пару кварталов, как нос к носу столкнулся с армейским патрулем.

На этот раз Рогов благоразумно не стал дразнить служивых паспортом, а, напустив на себя как можно более важный вид, поинтересовался, почему у одного из солдат не застегнут крючок на воротнике шинели:

– Совсем распустились тут! По возвращении в часть доложите старшему, чтобы вас наказали”!

Несмотря на то что виновник нарушения формы одежды, крикнув “Виноват!”, торопливо застегнулся, но служебное удостоверение предъявлять все же пришлось. На этот раз старший патруля взял корочки и, старательно шевеля губами, долго вчитывался в них. Когда Вася уже прикинул, через какой забор он будет прыгать, спасаясь от преследования, старший протянул документ обратно и четко козырнул:

– Виноват, ваше благородие. Обознались!

– И с кем это вы меня изволили спутать? – высокомерно осведомился Рогов. – Не с Буншей ли Иваном Васильевичем, царем самозванным?

– Никак нет, господин лейтенант! Буншей не могем знать! Приказ имеем лазутчиков шукать. Из “неуловимых мстителей”.

– И что, вы думаете, у них есть мандаты с названием этой фирмы? – удивился оперативник. – Или на лбу звезда горит?

– Никак нет-с! – замотал головой старший патруля. – Но, говорили, им годков мало…

– Как мне? – хмыкнул Вася. – Так лучше вы, господа, у кабаре ищите. Там молодежи много. Знаете, надеюсь, как туда пройти?

– Известно дело, – подтвердил старший, махнув в сторону рукой, – тута по улице шагов триста будет. Но, извиняйте, господин офицер, у нас другой маршрут.

– Ну, раз другой, – милостиво согласился Рогов, – тогда с Богом, несите службу, как предписано уставом, “бодро, ничем не отвлекаясь”.

– Рады стараться, ваше благородие! – снова молодцевато козырнул старший, вытянувшись во фрунт.

Но Вася уже направился в сторону казино.

Буба из Парижа

Вполне понятное любому бизнесмену недовольство генерального директора издательства “Фагот” Василия Акакиевича Трубецкого не знало границ.

Сначала его дважды немотивированно оскорбил какой-то милицейский стажер, затем оказалось, что никто не собирается возбуждать по этому вопиющему факту уголовное дело, а напоследок бизнесмену дали от ворот поворот в райуправлении, куда Трубецкой явился отстаивать попранные гражданские права и где он провел три часа в пропахшей бомжами клетке в ожидании аудиенции начальника.

Такого удара по своим чести и достоинству генеральный директор не ожидал.

Но Трубецкой не сломался, а взял себя в руки и усилил борьбу за дисциплину на вверенном ему урюпинскими партнерами предприятии.

Для примера он уволил нескольких младших редакторов, наложил справедливые штрафы на всех сотрудников отдела реализации, в очередной раз не выполнивших утвержденные и согласованные планы продаж, вышвырнул на улицу своего второго заместителя, не сумевшего купить права на издание суперпопулярной серии книжек “Гарри Потцер”, где повествовалось о хитром еврейском мальчугане, рассказывавшем всем, что он волшебник, разогнал отдел маркетинга и вдвое урезал зарплату халявившим уборщицам.

Но измученная душа издателя на этом не успокоилась и продолжала требовать справедливости.

Когда кончились подчиненные, владелец “Фагота” попытался наехать на любовницу, потребовал у нее отчет за потраченные деньги и даже махнул кулачком, но встретил отпор в виде хорошего удара тефлоновой сковородой по плешивой голове и упреков в скаредности. Что-что, а здесь любовница была в своем праве. Василий Акакиевич действительно был экономен сверх всякой меры. Если посчитать сумму, на которую он одарил свою полюбовницу за год, то выходило чуть более пятисот долларов.

Корыстолюбивая содержанка также прикинула собственную выгоду от общения с Трубецким и выставила того вон.

Генеральный директор долго стучал в дверь и требовал, чтобы любовница вернула все его подарки, но наглая дамочка лишь выбросила на лестничную площадку злополучную сковороду, а косметику и пару маечек, купленных чуждым расточительности издателем в “секонд-хэнде”, оставила себе.

Оскорбленный в лучших чувствах и практичный Василий Акакиевич поплелся домой, не забыв, разумеется, прихватить сковороду и вручить ее законной супруге в качестве неожиданного презента. Неожиданного вдвойне, ибо изделие фирмы “Тефаль” было покрыто толстым слоем подгоревшего жира, на который расстроенный генеральный директор не обратил внимания. А мадам Трубецкая, зная мужа давным-давно, подумала, что супруг нашел эту сковороду на помойке, и тоже врезала Акакиевичу предметом кухонной утвари в дыню, попав практически по тому же месту, что и любовница.

В общем и целом, события в жизни несчастного издателя приобретали какие-то фантасмагорические очертания.

* * *

Пши-ик! И, блеснув вспышкой, “поляроид” выплюнул небольшой листок.

– Что же вы делаете, господин хороший? – удивленно уставился на Васю упитанный одессит, только что нежно целовавший в черный носик маленькую собачонку. – И зачем, спрошу я, вы пугаете бедное животное? Или так теперь поступают в мало-мальски приличном обществе?

– Тяф! Тяф! – поддержала претензии хозяина его пассия.

Вася потряс проявляющимся фотоснимком словно веером.

– Ах, не извольте беспокоиться, господин Касторский, – миролюбиво улыбнулся он, – это всего лишь работа. Обычная рутина… Разрешите представиться: Василий Рогов, собственный корреспондент газеты “Ле Фигаро” на юге России.

Буба недоверчиво растянул губы в подобии улыбки и осведомился, чем таки его персона могла заинтересовать столь известное издание.

– Нет, извиняюсь, я имею виды на Париж, но разве ж так там готовятся встречать скромного таки куплетиста? Это ж просто недоразумение.

– Действительно, недоразумение. Пустяк, – согласился Вася, – всего одна фотография. Но она принесет мне славу и много-много хрустящих франков. Вот, полюбопытствуйте… Но-но, только из моих рук! – добавил он, когда артист попытался взять снимок, запечатлевший нежный поцелуй.

Буба, сдвинув на затылок канотье, уставился на фотографию и обратился к своей любимице.

– Нет, Люси, я же вам не скажу за всю Одессу, но я совсем не могу понять такой фокус! Когда это сей симпатичный вьюноша, шоб он был здоров, как Самуил Карлович с Дерибасовской, успел отпечатать свой шедевр?… И что, позвольте спросить, он будет с этого иметь?

– Тяф! – согласилась мохнатая собачонка. Но Вася твердо знал, что ему нужно. Спрятав снимок во внутренний карман куртки, он задумчиво ответил, что это не просто фотография, а настоящая сенсация, которую “Ле Фигаро” с удовольствием опубликует на первой полосе в качестве скандальной хроники.

– Представьте заголовок: “Парижская эмиграция: сегодня – собачка, а завтра?” Или, лучше: “Русский артист-зоофил едет… (простите!) иметь всю Францию”!… А потом – текст, набранный крупным кеглем. Чтобы в глаза бросался.

Рогов был явно в ударе и с чувством продекламировал только что сочиненный экспромт:

Лувр сегодня посетил русский педозоофил. Очень маленьких животных он старательно любил!

До Касторского понемногу начал доходить ужасный смысл роговских слов, но он принужденно рассмеялся.

– Пойдите на одесский привоз, мой друг, там купите у Сары Мульевны Рабинович петуха и крутите ему интимное место. Все равно вы с этого не получите ни молока, ни яичницы… Да неужели ж господин журналист думает, что в эту фальшивку кто-нибудь поверит? Я смеюсь на вас!

Люси согласно показала свои острые зубки, наморщив маленький носик, а потом исподтишка попыталась цапнуть Васю, но тот был начеку и отскочил назад.

Буба, ласково почесав свою самоотверженную защитницу за ушком, предложил ей не кусать наглого щелкопера, чтобы не случилось несварение желудка, а потом, натянуто сыграв любопытство, как бы между прочим поинтересовался, что хочет иметь фотограф за свой снимок. Это было уже деловое предложение, ради которого Рогов и затеял весь спектакль, но сразу же сдаваться было пока рано.

– Я не торгуюсь с вами, господин Касторский. Свобода прессы не продается. – И, выдержав паузу, добавил: – Во всяком случае, задешево…

* * *

Соловец подергал запертую дверь кабинета подполковника Петренко, удивленно подвигал кустистыми бровками и отправился вниз к себе в отдел.

По пути майор встретил известного на все РУВД участкового по кличке Пуччини.

Участковый вечно обжирался горохом и бобами, запивал сие изобилие пивом и самодельной брагой, и потому его регулярно пучило.

Инспектор стоял возле туалета.

– Мухомора не видел? – спросил Соловец.

– Не, – Пуччини качнул головой слева направо, – С утра не было…

– Утром он был, – поправил начальник “убойного” отдела невнимательного старшего лейтенанта. – А ты чего здесь застыл?

– Жду…

– Кого?

– Сантехников. Туалет опять забило, – горестно пробормотал участковый.

Его лицо начало наливаться краской.

Соловец понял, что Пуччини снова набил брюхо своими любимыми бобами, и спешно ретировался.

* * *

Подполковник милиции Петренко, посетив здание контрразведки и пообщавшись с местным начальством, уяснил для себя, что: во-первых, громоздкие вещдоки, к которым служба Кудасова могла причислить заветный шкаф, если и хранятся, то где-то в другом месте – двери “управы” были недостаточно широкими, черного хода здание, видимо, не имело, а окна первого этажа казались наглухо закрытыми.

Во-вторых, крайне настораживало, что ни штабс-капитан Овечкин, ни сам начальник контрразведки ни словом не обмолвились о громоздком предмете, хотя, отвечая на наводящие вопросы, не скрыли остальных результатов обыска, поведав и об оружии, и о подпольной типографии.

Поэтому Мухомор предположил, что в период между разгромом мастерской товарища Сердюка и появлением там оперативников вояки могли, воспользовавшись затишьем, перепрятать странный агрегат. Помогать здешним особистам [Особисты (разг.) – так называли сотрудников Особых отделов КГБ СССР, “обслуживающих” Вооруженные силы и военную контрразведку] ловить “диверсантов” у Петренко никакого желания не было. Но воспользоваться возможностями контрразведчиков для установления контроля над ситуацией и нужных контактов имело смысл.

Решив, что обязательно разыщет завтра своих подчиненных, Николай Александрович продолжил светский разговор, сопровождавший трапезу…

* * *

Ларин сидел на стуле и раскачивался из стороны в сторону, повторяя себе под нос: “Кто я? Ну, кто же я?”; Чердынцев безостановочно бродил по периметру кабинета, Дукалис храпел на столе, а Казанова застыл над раскрытым на середине журналом “Sex-Show” и все пытался перевернуть страницу. Журнальчик накануне был залит канцелярским клеем и превратился в единый блок из слипшихся глянцевых листов, что капитана очень раздражало.

Из стоящего в углу на тумбочке телевизора “Panasonic” лились охи и вздохи какой-то очередной эстрадной “звездуньи”.

– Андрей! Может, из формы че на рынке толкнуть? – Чердынцев остановился и тронул Ларина за плечо.

– О!!! – лицо капитана просветлело. – Андрей! Услышавший вопрос начальника дежурной части Казанова хлопнул себя по лбу, достал из кармана найденный в коридоре РУВД пистолет и бросил его в кучу предметов, наваленных в углу.

Чердынцев проследил удивленным взглядом за пистолетом и приоткрыл рот.

Дверь распахнулась, и в кабинет ворвался трезвый и недовольный Соловец.

– Ага! – закричал майор, узрев картину “Менты на привале”. – Отмечаем?!

– Да пошел ты, – вяло отреагировал Казанова, слюня палец.

– Действительно, Георгин, отвали, – поддержал товарища капитан Ларин. – Орешь, как заявитель-Оскорбление попало в точку. “Заявителем” бравого стража порядка майора Соловца еще никто не называл. Начальник ОУРа побагровел.

– Что ты сказал?

– Что слышал, – выдохнул Ларин и упал со стула.

– Хам! – взвизгнул Соловец.

– Сам такой, – проворчал Ларин, даже не делая попыток подняться и разглядывая узоры на грязном линолеуме.

– Значит, так, – в голосе майора появились железные нотки. – Возьмите какое-нибудь дело и им займитесь. Хватит пить! Через час приду – проверю.

– Ты че, Георгич? – Потрясенный словами начальника “убойного” отдела Казанова поднял голову. – Какое дело?

– Любое! – возопил Соловец, подскочил к столу, схватил исписанные листы и бросил их поверх склеенного журнала. – Вот! Это, хотя бы!

– А че это? – Капитан непонимающе уставился на заявление Трубецкого, нацарапанное им под диктовку Мартышкина.

Ларин обнаружил перед собой пульт дистанционного управления телевизором и нажал на кнопочку увеличения громкости.

– Мой парень задерживается, – задумчиво сказал юноша на экране, стоящий в очереди перед металлодетектором у входа в гей-клуб “69”. – И у меня явно будет время выкурить мою любимую сигаретку “Парламент”…

– Да-а, очередь немаленькая, – поддержал юношу сосед, бородатый мужик в кожаных штанах и жилетке, с цветной татуировкой на плече. – Кажется, и у меня есть время покурить мой любимый “Парламент”…

– Народу-то сколько! – высунулся из-за плеча бородатого очкарик в бейсбольной кепке, повернутой козырьком назад. – У меня теперь точно есть время выкурить мою любимую сигаретку “Парламент”…

– Кто последний? – выкрикнул интеллигент в костюме и с портфелем. – Я буду за вами. А пока покурю мой любимый “Парламент”…

– Даже последний педераст, – проникновенно сказал диктор за кадром, – не откажет себе в удовольствии выкурить сигаретку “Парламент”…

Соловец отобрал у Ларина пульт и выключил говорящий ящик.

– Хватит! – подпрыгнул на месте майор. – Берите дело о пропавшем писателе, и вперед! – песнями, по холодку! Завтра утром чтоб доложили! И план оперативных мероприятий подготовьте! Не сделаете – шкуру спущу! Кстати, а где, Плахов с Роговым?

– Я за ними приглядывать не нанимался! – фальцетом выкрикнул Дукалис. – Тебе надо – ты и ищи!

– Как появятся – сразу ко мне! – Соловец так хлопнул за собой дверью, что с потолка посыпалась штукатурка.

– Зверь, – подвел итог Чердынцев, когда шаги начальника ОУРа затихли, и плюнул в открытое окно, попав точно в кокарду на шапке дежурного младшего сержанта Дудинцева, вышедшего на крыльцо РУВД подышать свежим воздухом и полюбоваться розовыми лучами заходящего солнца.

* * *

У Васи Рогова очередной этап переговоров с куплетистом состоялся в летнем кафе на морском берегу.

Надо отдать должное Бубе: зайдя туда, он весьма приветливо раскланялся с завсегдатаями, поцеловал ручку какой-то кавказской красавице, бдительно опекаемой двумя немытыми абреками, выпил поднесенный ими фужер вина и лишь после того уселся за отдаленный столик, пригласив отужинать и Рогова.

– Я, знаете, крайне любопытен, – начал разглагольствовать артист, – и я имею интерес знать, где таки делают подобных вам?… Нет-нет, я, право слово, никого не обижаю. Буба сегодня благодушен. Он угощает… Эй, официант! Вина мне и моему гостю!…

Вася чувствовал себя довольно неуютно.

С одной стороны, ему было жаль человека, которого приходилось самым наглым, бессовестным образом шантажировать.

Но, с другой, он был уверен, что именно Касторский сможет содействовать вызволению из контрразведки начальника РУВД и помочь найти пресловутый шкаф. Поэтому оперативник вынужденно продолжал играть свою нелицеприятную роль.

Правда, Буба попытался перехватить инициативу и начал рассказывать о своих грандиозных связях в Париже, явно намекая, что после публикации фотографии журналисту не поздоровится.

– Вы таки представить себе не можете, как знаменит Касторский. Я только что прибыл в этот несчастный город на свою прощальную гастроль из столичного Парижа!… Знаете, какие овации они делали после моих куплетов? Не знаете? Тогда послушайте одну поучительную историю о наших несчастных земляках, побывавших за кордоном…

И Буба принялся, хотя и негромко, напевать, притопывая ногами под столом:

Милка мне: “Шерше, шерше - С милым рай и в шалаше”. Ну а я ей: “Ни шерша! Нету тута шалаша”!…

Вася ойкнул, так как артист пребольно наступил ему на ногу.

А Буба, казалось, ничего не заметив, продолжал гнуть свою линию.

– Ну как, здорово? А скажите, кто еще, кроме господина Касторского, может гулять по дворцу Тюильри с самим… – Тут артист завернул имя, сопровождающееся столькими титулами, что их можно было запомнить, разве что записав на бумагу. – Так вот, это я вам говорю: вы просто никто по сравнению с талантом господина Расина, с которым мы играли в крикет на травке Елисейских полей! Он проворен как Бог, но не смог сделать даже одной партии у Бубы из Одессы, почему и рыдал от расстройства, словно маленький Рабинович, которому не досталось мацы! Отвечаю… Нет, вы, конечно, можете спросить у самого маэстро за меня, только, клянусь вашей мамой, он чихает на вас!… А может, вы тоже знакомы с начальником Бастилии? Я уже бегу за бумагой, чтобы он устроил вам по знакомству самую лучшую камеру!… Почему вы не радуетесь? Скажите хоть слово! Касторский всегда рад услужить!

Вася же молчал, так как был слишком занят едой, которую, за неимением ничего другого, приходилось запивать вином. Но, очередной раз вспомнив о долге, оперативник на время прервал трапезу. Как можно убедительнее он сообщил, что не верит ни единому слову артиста, а потому условия деловой части разговора будет диктовать сам.

– О, моя бедная мамочка! Если бы она слышала эти слова, то умерла бы от горя еще один раз! – трагически вскричал куплетист. – Да разве ж Буба когда-нибудь обманывал?!

– Конечно же нет, – согласился Вася, отхлебнув очередной раз из бокала, – я понимаю, у каждого своя роль. Только должен заметить, что Бастилия, с начальником которой вы так хорошо знакомы, была разрушена еще в первую французскую революцию; дворец Тюильри снесен несколько позднее, а Елисейские поля чем-то напоминают Невский проспект в Питере… Кстати, вы там никогда не бывали проездом? Просто широкая улица, хотя, говорят, подлиннее. И последнее: когда в следующий раз будете вспоминать господина Расина, не забудьте поставить свечу за упокой его души…

– Да что вы говорите? – трагически возвел к небу глаза Буба, смахнув непрошеную слезу. – Неужели мой великий друг умер?

– Да, причем, если мне не изменяет память, веке в семнадцатом, – уточнил Рогов. – И пожалуйста, не считайте же мент… то есть журналистов полными идиотами!

Слезы в глазах Касторского мгновенно просохли. Вопросительно приподняв брови и поджав губы, он пристально взглянул на собеседника.

– Конечно, вы правы. Готов выслушать любые предложения. Только, я вас умоляю, уйдем из этого злачного места, продолжим наш разговор в более приличных условиях… Официант, счет!…

* * *

Из подъехавшей к РУВД белой “Волги” двое сурового вида прапорщиков в пятнистых бушлатах вытащили дознавателя Безродного, смотрящего на мир трезвым и немного отстраненным взглядом, подвели его к входу и поставили лицом к двери.

Один из прапорщиков широко распахнул одну из створок, второй слегка подтолкнул тело вперед.

Получивший начальное ускорение Безродный головой влетел в предбанник и далее в холл перед окошечком дежурки, сшибая на своем пути стулья, патрульных и случайных посетителей.

Сержант Дудинцев, разинув рот, принялся рвать с плеча потертый АКСУ.

В нос Дудинцеву ткнулись сразу два раскрытых удостоверения:

– ФСБ! Убери руки с пушки.

– Ва-ва-ва, – промямлил сержант и встал по стойке смирно.

Из холла послышались вопли Соловца, которому Безродный угодил головой в низ живота.

– Иди, – приказал тот из визитеров, что придавал телу ускорение, – оформляй возвращение вашего, блин… сотрудника…

– Есть! – взвизгнул Дудинцев и опрометью бросился в дверь.

Прапорщики уселись обратно в машину, и “Волга”, развернувшись посередине улицы, под вой сирены умчалась в сторону Литейного моста.

* * *

– Почем яйца? – осведомился пришедший на базар и отчаянно голодный Игорь Плахов у продавца, настойчиво предлагавшего свой товар.

– По три!

– Сам потри! – Оперативник обиженно сплюнул и отвернулся.

Затем он еще некоторое время бесполезно потолкался на базаре, но так и не нашел подходящего для душевного разговора человека. Точнее, не успел найти, так как в толпе кто-то истошно закричал: “Шухер, братва, облава!”

А потом было уже не до знакомств.

Весь рынок зашевелился, будто потревоженный пьяным грибником муравейник, и в результате Игоря буквально вынесло на боковую улочку, по которой улепетывали обитатели торжища. Не желая дразнить судьбу, Плахов тоже припустил изо всех сил…

Потом он еще некоторое время ходил по городу, пока не наткнулся на относительно широкую площадь, где располагалось здание контрразведки. Оперативник пару раз неторопливо прошелся вокруг площади, осторожно присматриваясь к обстановке. В конце концов он убедился, что в само здание проникнуть можно, так как часовой у дома стоял больше для проформы, чем для проверки документов. Если кто-то начинал переминаться с ноги на ногу у Двери, то тут же следовал грозный окрик: “Куды прешь?”

Но подтянутые господа, облаченные и в военную форму, и по “гражданке”, то и дело сновали туда-сюда, не вызывая у стража порядка никакого интереса.

П л ахов было решил, что обязательно придет сюда завтра, чтобы проверить, как несет службу другая смена караульных, но, заинтересовавшись, задержался.

Встав у стены одного из домов и неторопливо закурив, Игорь исподволь стал наблюдать за пареньком, устроившимся чистить обувь буквально в двадцати шагах от входа в контрразведку. На первый взгляд ничего примечательного в чистильщике не наблюдалось: рваная одежка, давно не стриженные светлые волосы, торчащие словно на соломенном пугале, щетки, мелькающие в проворных руках… Но оперативник обратил внимание, что паренек то и дело внимательно косится в сторону опасного здания. Так обычно ведут себя люди, ничего не смыслящие в наружном наблюдении, или дети, играя в шпионов.

В какой– то момент к чистильщику вразвалку подошел невысокий босоногий цыган, облаченный в яркую красную шелковую рубашку.

“Да кто же так выряжается, если не хочет привлекать к себе внимание!” – подумал Плахов.

Придвинувшись почти вплотную к чистильщику, цыган чуть ли не демонстративно отвернулся, делая вид, что любуется городским пейзажем, и начал что-то говорить. Паренек, так же старательно отворачиваясь в сторону, отвечал и явно волновался.

“Не про этих ли бандюков неуловимых упоминал служака из патруля? – удивленно подумал оперативник. – Но как бы то ни было, ребята явно не симпатизируют власти и могут быть полезны”.

Рассудив таким образом, Игорь отошел подальше и начал дожидаться, пока чистильщик, закончив работу, соберется домой. Тогда, где-нибудь в безопасном месте, можно будет и пообщаться или, на худой конец, для начала выяснить адрес, где искать “мстителей”…

* * *

– Не пойдет! – Вникающий во все тонкости оформления своей продукции Трубецкой перечеркнул черным маркером принесенный ему для утверждения рекламный плакат.

– Почему? – поинтересовался художник.

– Мало красного цвета, – принялся перечислять генеральный директор “Фагота”. – Нет золотой рамки… И вообще, почему здесь нет голых женщин?

– Это же учебники для пятого класса! – удивился младший редактор, готовивший книги к печати.

– И что? – Василий Акакиевич сложил пухлые губки бантиком.

– Ну-у… – Редактор не нашелся, что ответить.

– Какая-нибудь женщина должна быть. – Грузный Трубецкой тяжело поднялся из кресла, подошел к шкафу, достал парочку журналов “Пентхаус” и развернул. – Вот такая… Или такая… Или это, – палец издателя ткнул в глянцевые фотографии полуголых див. – Да, вот это подойдет.

– Но как мы это обоснуем, если будут вопросы от министерства образования? – спросил художник, потрясенный широтой взглядов Трубецкого.

– Что? – Василий Акакиевич отвлекся от своих дум и недовольно скривился.

– Ничего, – сказал художник.

– Нечего класть мне на стол неподготовленные проекты. – Издатель в очередной раз показал свою принципиальность. – Переделайте и принесите.

– Можно журнальчик? – попросил художник.

– Нельзя, – отрезал Трубецкой.

– С возвратом, – изрек художник. – Мне только отсканировать…

– Через полчаса зайдешь. – Издатель прошел к своему креслу, прихватив с полки еще три журнала, рассыпавшихся на отдельные страницы от частого перелистывания и подклеенных скотчем. – Мне надо поработать…

Редактор, думая, что реклама с голыми женщинами на обложке обязательно вызовет скандал с другими издательствами, чьи продажи тут же упадут, попытался образумить генерального директора.

Но не рассчитал твердости характера Трубецкого.

Василий Акакиевич, возмущенный тем, что его великолепная идея не нашла поддержки в массах, минут десять выговаривал подчиненному, иногда брызгал слюной, заикался и в результате оштрафовал редактора на четверть зарплаты с мотивацией “за наглое оспаривание приказов руководства”.

Затем издатель схватил остальные принесенные художником плакаты и вперил в них взор.

– Это что?! – Трубецкой стукнул кулаком по столу. – Где женская натура?

– Это энциклопедии и французско-русский словарь, – пояснил изрядно потрепанный художник.

– Так, где натуры? – доведенный почти до нервного срыва глупостью редактора, выкрикнул генеральный директор “Фагота”.

– Будут, – пообещал мастер компьютерной графики, решивший больше не приставать к Василию Акакиевичу с просьбами выделить от щедрот несколько эротических журналов, а скачать фотографии из Интернета. – Геи потребуются?

– Вот это подход! – похвалил строгий, но всегда поддерживающий разумную инициативу Трубецкой. – Одобряю. О “голубых” тоже не стоит забывать. Подготовишь два варианта плакатов… Нет, три.

– Ясно, – кивнул художник. – А с животными?

Издатель задумался.

– Ты еще о мазохистах не забывай, – встрял редактор.

– Проснулся! – язвительно произнес генеральный директор. – Я раньше тебя о них подумал. Так что стой и молчи… Этих охватим с помощью учебников.

– Зоофилов – посредством энциклопедии. – Художник пошел в разнос. – Там есть статьи о животных. Можем хорошо проиллюстрировать.

– Да-а, – довольный Трубецкой откинулся в кресле. – Можно копеечку заработать…

– Нельзя забывать и о любителях фаллоимитаторов, – продолжил художник.

– Это важное дополнение, – согласился издатель. – Не забудем…

– А также о свингерах.

– А их много? – озаботился не сильно подкованный в новомодных сексуальных веяниях Трубецкой.

– Очень, – проникновенно сказал художник.

– Вот! – Василий Акакиевич поднял палец. – Вот что значит – нормально подумать!

– Так мне на все темы плакаты готовить? – осведомился оформитель.

– Да, – закивал генеральный директор. – С такой рекламой я вижу по двести тысяч прибыли с каждой торговой точки… Нет, даже по триста пятьдесят.

* * *

Беседа Васи Рогова с куплетистом продолжилась дома у Бубы. Правда, беседой это общение можно было назвать с очень большой натяжкой. Скорее, все напоминало длиннющий монолог хозяина, а Вася, несмотря на все усилия, едва успевал вставить слово-другое.

Для начала Буба, приложив руки к сердцу и преданно заглядывая гостю в глаза, начал уверять, что он, гениальный артист, “именно тот, кто вам нужен”.

– Родненький вы мой! Да я же всю жизнь ждал этого момента! – тараторил артист, отчаянно жестикулируя. – Я согласен… Что? Разве ж я таки неправильно угадал, что мне придется работать под прикрытием?… Поверьте, это будет гениально!… Представьте: я пою свои куплеты в небольшой таверне где-нибудь на вилле Рива. А пока соседняя вилла Баджо пытается отчистить свои противни, вместо того чтобы, как все порядочные люди, сначала отпраздновать, а уж после заниматься мытьем посуды… так вот, пока вилла Баджо отдирает противни, вы приходите в таверну и говорите пароль… Например. Вы: “Вам не нужен импортный унитаз с патентованным смывом?” Я: “Был нужен, уже взяли”. Вы: “А может, и я на что сгожусь?” Я: “Может, и сгодишься”… Ну как? По-моему, замечательно!… – Касторский рассмеялся и фамильярно похлопал гостя по плечу. – Затем я передаю вам секретное сообщение…

Васе с большим трудом удалось прервать это словоизвержение, и то лишь благодаря тому, что артист слишком долго смаковал стакан вина, провозгласив прежде тост за победу.

“За НАШУ победу”!

Рогов быстро выпил, чтобы гостеприимный хозяин, не дай Бог, не успел опять начать болтать, и постарался объяснить Бубе его задачу.

В последующее время Васе еще несколько раз удавалось успешно подобным образом останавливать словоохотливого куплетиста. Предпоследнее, что запомнил оперативник из встречи со своим новым агентом, – обещание Касторского помочь организовать встречу со штабс-капитаном Овечкиным. Только для этого почему-то требовалось, чтобы Вася сплясал канкан. В чем был смысл пляски, Рогов понять оказался не в силах. Он уже едва различал широкую улыбку куплетиста, точнее, две улыбки, напоминавшие мультик об Алисе и Чеширском коте. Буба вроде бы еще успел сказать, что видел нынче в кабаре какого-то полицейского, ужинавшего с начальником контрразведки. Кажется, он интересовался также, на кого работает “журналист”…

Потом в Васиной памяти случился провал.

Уставший оперативник даже не почувствовал, как Буба осторожно извлек из кармана его пиджака злополучную фотографию и, вздохнув над ней, разорвал снимок на мелкие кусочки. Так же осторожно артист ознакомился с остальным содержимым карманов спящего гостя. При этом он крайне удивился, рассматривая поочередно то серпасто-молоткастый паспорт, то “двуглавоорлое” служебное удостоверение. В конце концов, сунув документы на место, Касторский прихватил свое канотье и спешно удалился, осторожно прикрыв за собой двери.

Приблизительно через час в квартиру артиста так же осторожно пробрались двое вооруженных револьверами незнакомцев, чьи лица скрывали маски. Один из них, с черными кучерявыми волосами, был одет в ярко-красную рубашку.

Другой, светловолосый и худощавый, шлепал по полу босыми ногами.

Только Васи там уже не было.

– Мы поможем, – как заклинание, шептал оперативник, – мы все время на посту…

В это время он, как говорится, на “автопилоте”, пошатываясь, брел на встречу с Игорем Плаховым, твердо сжимая в руке початую бутылку вина, прихваченную в качестве сувенира из квартиры Касторского. Незнакомый ночной город обдавал неприятным холодом, так что Васе приходилось то и дело отхлебывать вина, чтобы не замерзнуть окончательно.

Он честно и целеустремленно шел на связь, временами представляя себя пастором Шлагом.

Впрочем, оперативнику двигаться после тяжелого дня по колдобинам чужих улиц было не легче, чем старичку на лыжах по горам. Через некоторое время мужественные слова песни “мы поможем” сменились более лирическими и соответствующими моменту:

– Помоги мне! Помоги-и мне…

Но зовущая “желтоглазая ночь” центра города ближе к городской окраине сменилась непроглядной теменью улиц разбитых фонарей. В конечном итоге, так и не обнаружив морского берега, Рогов, очередной раз споткнувшись, без сил свалился в какой-то кустарник и забылся тяжелым сном…

А подозрительные субъекты в масках, тщательно обыскав квартиру Касторского и никого в ней не обнаружив, спешно удалились, на ходу негромко перебрасываясь фразами, что все случившееся – провокация шпиков Кудасова и что артиста срочно надо предупредить об опасности!

Нечистая!

Он начал приходить в себя ближе к утру, от холода. С трудом разлепив веки, Вася хотел было подняться, но не смог. Последние силы, если они и оставались после ужина с гостеприимным куплетистом, были потеряны во время безуспешных скитаний по городу в надежде выйти на связь с Плаховым.

Еще одна попытка встать закончилась резким приступом головной боли и дрожью в ослабших конечностях, заглушаемой отчаянным желанием чего-нибудь выпить. Правда, обычного похмельного ощущения, что где-то поблизости нагадила стая кошек, не было: во рту явно благоухали остатки аромата хорошего массандровского вина. Тем не менее сил не осталось. Вася, словно блоковский зайчик, трясущийся под кустом, с трудом скосил глаза на темное южное небо, на котором издевательски улыбалась щербатая луна, высвечивая из темноты покосившиеся кресты на могилах.

“Господи, так я уже на кладбище!” – страдальчески подумал Рогов.

Почему– то неожиданно вспомнился профессор Лебединский с его жалостливой песней о братке Васе:

Он упал, как подкошенный ветром тростник, Возле двери “наджеры” дырявой. Не его в том вина, так уж карта легла, Ведь он не был по жизни раззяявой…

Ему стало очень жалко себя, той беспомощности, из-за которой могло сорваться выполнение важного задания боевого товарища, подполковника милиции Петренко, и скупая слеза, беззвучно скатившись по небритой, грязной щеке, упала на землю.

“Никому не поставить нас на колени – мы лежали и будем лежать”, – вспомнился один из праздничных девизов.

Теперь оставалось только одно – умирать безымянным, в страшных мучениях.

Некоторое время он так и делал, даже не пытаясь пошевелиться. Потом до него донеслись какие-то голоса и возня.

С трудом снова продрав глаза, Рогов увидел, что двое солдат волокут в направлении кустов, где он умирал, какую-то отчаянно брыкавшуюся девчушку. Третий же, тщедушный и, как показалось оперативнику, косой, дурно хихикая, тащил следом здоровенную бутыль, наполненную мутной жидкостью.

Не дойдя до Васиного лежбища буквально пару шагов, солдаты грубо толкнули связанную пленницу на могильный холмик и велели сидеть смирно. Сами же защитники Отечества расположились поодаль. Косой осторожно поставил бутылку на землю и проворно извлек откуда-то металлическую кружку под одобрительное:

– Ну, наливай, что ли…

Рогов последним усилием воли попытался подползти ближе, но силы тут же оставили его, и он на какой-то момент впал в забытье, не успев даже пошевелиться…

Он снова очнулся от ароматного запаха самогонки, защекотавшего ноздри. Солдаты, видно, уже успели выпить по кружке бодрящей жидкости, и теперь Косой, тараща свои полтора глаза на луну, заканчивал рассказывать страшную историю о своих подвигах в степях Украины.

– Идем мы, а там мертвые с косами стоять. И тишина-а…

– Брехня! – неуверенно возразил своему товарищу невысокий красномордый дядька с пышными усами и, перекрестившись, добавил увереннее: – Брехня!…

Окончание истории испортил третий собутыльник.

Держа в руках кружку с самогонкой, он нетвердо шагнул к пленнице и попытался заставить ее выпить. Девчушка попробовала дернуться в сторону, но безуспешно: ее руки были связаны, а солдат успел крепко схватить несчастную за плечо.

– Ты что, не уважаешь? Лучше пей по-хорошему. А то ни нам удовольствию не доставишь, ни господам охфицерам в контр… бр-р… разведке. Пей, дура, тебе же легше будет!…

И солдат снова поднес кружку к лицу задержанной.

– Не-а, оне гордые, оне с нами брезгуют! – г опять почему-то глупо хихикнув, вставил Косой. – Я ж говорю: мстители енти – они нелюди… Вот и тогда, на Херсонщине, идем мы, а там мертвые с косами стоять… Ты б, дурочка, глотнула хоть капельку для сугреву!… И ти-шина-а…

– И МНЕ… ХОТЬ КАПЕЛЬКУ-У! – Рогов последним усилием воли протянул из кустов грязную руку по направлению к кружке. – Пож-жалуйста…

– Брехня-а-а-а-а! – начав тихо, вдруг взорал дурным голосом усатый и бросился наутек.

Следом за ним, почему-то сначала аккуратно поставив кружку на могилу, затопал сапожищами другой воин. Девчушка же, увидавшая, как буквально из кладбищенской земли вылезла рука мертвяка, а также Косой, успевший предварительно провопить “Нечистая!”, одновременно грохнулись без чувств…

Васе удалось с грехом пополам доползти до заветной емкости и, стуча зубами об ее край, глотнуть сладковатой, крепкой самогонки, которая приятно согрела воспаленное горло и пустой желудок. Понемногу к нему начали возвращаться силы. Оперативник поудобнее сел на землю, допил остатки жидкости из кружки, потом, разыскав в кармане сигарету, закурил.

Умирать уже не хотелось.

“А жизнь… Жизнь-то определенно налаживается”, – констатировал он, заметив, что на могилке лежит чистая тряпочка, на которой разложено аккуратно нарезанное сало, несколько кусков хлеба и даже перышки зеленого лука.

Еще через непродолжительное время Рогову удалось распутать веревки, стягивавшие руки девушки, и накрепко скрутить лежащего без чувств Косого…

* * *

Дукалис прочитал заявление Трубецкого, посвященное исчезновению автора бестселлеров о “Народном Целителе”, ничего не понял и перечитал еще раз.

В конце заявления был указан номер пейджера, по которому можно было связаться с пропавшим писателем.

Оперативник поднял телефонную трубку и набрал семь цифр.

– Компания “Бим-Бомттелеком”, – откликнулся приятный женский голос. – Здравствуйте.

– Алло, это пейджер? – спросил Дукалис.

– Нет, это оператор…

– Извините. – Оперативник разочарованно вздохнул, повесил трубку и задумался.

Ниточка прямой связи с исчезнувшим мастером художественного слова была грубо оборвана, так что действовать следовало по-другому.

В кабинет заглянул осведомитель Ларина, местный гармонист и алкоголик Гена, прозванный за свою внешность Крокодилом, грустно посмотрел на раскинувшегося возле стены и храпящего куратора и, ни слова не говоря, убыл.

С первого этажа донеслись взвизги Безродного, оправдывавшегося перед Соловцом за свое суточное отсутствие. Дознаватель во всем винил “сатрапов” из УФСБ, задержавших его просто так, когда совершенно трезвый Безродный прогуливался по набережной, и выбивавших из него компромат на подполковника Петренко.

Дукалис зажал уши ладонями, чтобы не отвлекаться, и в третий раз стал перечитывать опус Мартышкина-Трубецкого.

Поэтому он не услышал, как вышедший из ступора Твердолобов приглашал коллег выпить водочки в кабинете дознавателей.

А Казанцев услышал.

Он на цыпочках вышел в коридор, оставив Анатолия в компании спящего Ларина и плотно притворив за собой дверь. Спустя два часа за такое гнусное поведение по отношению к товарищам Казанова был жестоко избит возмущенным Дукалисом.

* * *

В то время как Вася Рогов еще несчастно умирал под кладбищенскими кустами, его коллега Игорь Плахов попал в не менее неприятную ситуацию.

Нет, начиналось все вроде бы хорошо: дождавшись, пока парнишка-чистильщик, закончив работу под носом контрразведки, свернет нехитрый инвентарь и направится прочь, оперативник двинулся следом.

Парнишка шел, явно не опасаясь наружного наблюдения, так что следить за ним было сплошным удовольствием. К удивлению Плахова, чистильщик направился не к какому-нибудь дому, а в сторону городского парка. Там, у закрытых на ночь аттракционов, “объект” осторожно постучал в дверь будки карусельщика и вошел внутрь. Оперативник, расслабившись, выбрал скамеечку поудобнее, сел и блаженно вытянул ноги, ожидая появления своего подопечного.

Он предвкушал, как “расколет” этого тинейджера, выяснит, где может находиться заветный шкаф-купе, и, забрав Рогова с Мухомором, поскорее вернется в родимое РУВД.

Размечтавшись, оперативник напрочь забыл об элементарных правилах наружного наблюдения. Он легкомысленно закурил, выдав себя в сгустившихся сумерках яркой вспышкой зажигалки. На какое-то время Игорь даже прикрыл уставшие глаза, понадеявшись на слух. Сладкая южная ночь убаюкивала, донося ароматы парка и моря, негромко нашептывала колыбельную листва каштанов, ласково гладил по щекам легкий ветерок…

Некоторое время все было спокойно.

Потом Плахов услышал, как кто-то, пыхтя, семенит по дорожке в сторону будки. Оперативник на всякий случай спрятался за ближайшим деревом, и вовремя: мимо него, словно колобок, у которого отросли тонкие ножки, прокатился господин в клетчатом пиджаке и канотье. Он отчаянно спешил и задыхался от явно непривычной пробежки, да еще прижимал к сердцу маленькую собачонку, как-то странно успокаивая ее:

– Не волнуйся, мое сокровище!… Уф-ф!… Не родился еще тот фраер… Уф-ф!… который бы Касторского хотел иметь… Уф-ф!… когда у Бубы, можно сказать, антракт… Уф-ф!… И полный аншлаг…

Плахов чуть было не рассмеялся, глядя на потешного бегуна, но тот, не снижая темпа, резво заскочил в будку карусельщика.

Игорю ничего не оставалось делать, как ждать.

Вскоре его терпение было вознаграждено. Из будки вышли чистильщик обуви и невесть откуда взявшийся цыганенок, которого оперативник уже видел на площади у контрразведки. Оставив артиста приходить в чувство после кросса, пареньки бодро зашагали в сторону города, не заметив, что за ними ведется слежка.

Позднее оперативник наблюдал, как славная парочка заходила в какой-то дом, но вскоре выскочила оттуда и чуть ли не бегом бросилась назад, в сторону парка, срывая на ходу с лиц темные маски. Плахов решил, что ошибся, приняв пареньков за борцов с контрразведкой.

“Братва какая-то местная, – с неприязнью подумал он, – шастают ночью по чужим квартирам, разбойничают помаленьку”.

Но, решив, что любое дело следует довести до конца, Игорь тоже вернулся к карусели и снова уселся на лавочку, ожидая, когда странные посетители аттракционов начнут расходиться.

Неожиданно в затылок оперативнику ткнулся обжигающе холодный ствол револьвера:

– Ку-ку! – Потом кто-то яростно осведомился над ухом: – Что, контра, вынюхиваем? Славянским шкафом интересуемся?

– Я не контра… Каким еще шкафом? – пролепетал Плахов.

– С тумбочкой, – тихо хохотнул тот же голос и тоном, не терпящим возражений, приказал: – А ну-ка, поднимайся. Только тихо, а то враз башку отстрелю. Вместе с ухами…

* * *

– Неправильно набран номер, – бубнил механический голос в телефонной трубке. – Неправильно набран…

Соловец, сверяясь с лежащей перед ним бумажкой, еще раз нажал на кнопочки.

– Неправильно набран номер, – после гудка провякал голос.

– Черт! – Майор вот уже полчаса не мог дозвониться к себе домой. – Как это неправильно?

Робот отреагировал своей коронной фразой и отключился.

В коридоре что-то загрохотало, в стену гулко ударили, и раздался возглас “Поберегись!”.

Раздраженный Соловец встал из-за стола и высунул голову в дверь. Мимо проследовали трое сантехников в замасленных телогрейках, тянущие за собой некий агрегат на ржавых железных салазках. Полозья оставляли на линолеуме вдавленные и кое-где рваные следы. Сантехников конвоировал Котлеткин с автоматом без магазина.

Начальник “убойного” отдела проводил процессию тоскливым взглядом и вернулся к телефону.

– Неправильно набран номер, – снова заявил голос.

Майор собрал волю в кулак и перенабрал.

– Неправильно…

– Сволочи!!! – Соловец широко размахнулся и метнул телефон в стену.

Розовое изделие китайского ширпотреба выдержало удар и упало на пол.

– Ты что, Георгич? – В дверном проеме появился Безродный.

– Ненавижу! Телефонистов! Поубивал бы!!! – заорал начальник ОУРа.

– А че так?

– У меня дома номер телефона сменили, – привел майор самое, как ему показалось, разумное объяснение. – Теперь я не знаю, как жену предупредить, что опять задержусь…

– Бывает, – философски отметил Безродный. – А я как раз к тебе позвонить зашел…

– У тебя что, в кабинете аппарата нет? – не понял Соловец.

– Нет, – горестно развел руками дознаватель.

– Почему?

– Да делся куда-то.

– Значит, и у тебя номер сменили. Ну что ж, звони от меня, – вздохнул Соловец. – Я пока пойду развеюсь…

Безродный поднял аппарат с пола и примостился на продавленной кушетке, а майор выбрался из душного кабинета в коридор.

Проходя мимо соседнего кабинета, начальник ОУРа услышал смутно знакомый голос и приложил ухо к замочной скважине.

– Неправильно набран номер, – отчетливо сказал голос.

Соловец резко распахнул дверь и увидел испуганного участкового Пуччини, не успевшего положить трубку параллельного с майорским телефона и четко произносившего в микрофон те заветные три слова, из-за которых начальник “убойного” отдела чуть не двинулся рассудком.

– Шутка! Просто шутка такая… – пискнул Пуччини.

– Ах ты, дрянь! – завопил Соловец и прыгнул вперед. – Я тебе покажу шутки!…

* * *

В отличие от своих потерявшихся подчиненных подполковник милиции Петренко ночь провел относительно спокойно: стараниями штабс-капитана Овечкина ему был выделен относительно приличный номер в гостинице неподалеку от контрразведки, и, вернувшись сюда после ужина, усталый Николай Александрович довольно быстро уснул.

Правда, неприятности его не миновали тоже.

Едва забрезжил рассвет, как в дверь громко заколотили. Еще не поняв спросонок, в чем дело, Мухомор подскочил на кровати и попытался по привычке схватить трубку телефона. Но вместо нее наткнулся на здоровенную шашку, презентованную еще вчера сильно выпившим и оттого расчувствовавшимся начальником контрразведки.

“Форму блюсти надо всегда, коллега. И на войне тоже!”

Петренко окончательно проснулся и наконец с ужасом осознал, где находится. В этот момент в комнату шагнул подтянутый поручик. Козырнув уставившемуся на него Мухомору, офицер передал приказ полковника Кудасова – срочно прибыть на службу.

– Мне приказано сопровождать вас. Пожалуйста, поторопитесь.

Сонный, растерянный начальник РУВД безуспешно поинтересовался, чем вызвана сия спешка; почему нельзя было решить вопрос вчера или отложить на завтра.

– Вчера было рано. Завтра будет поздно, – высокопарно отчеканил поручик. – А промедление смерти подобно…

И все.

Никаких комментариев.

Никакого намека, чем чревата неспешность.

Тем не менее Мухомор успел немного поворчать про себя, что не следует торопиться исполнять приказ, так как его вполне могут отменить. Затем несколько секунд соображал, где же раньше слышал афоризм про промедление, но, так ничего и не надумав, начал облачаться в свою форму с разобиженными птичьими головами на кокарде фуражки и флагом в стиле “Аквафреш – тройная защита для всей семьи” на шевроне…

“Пусть только этот господин полицейский появится, – думал тем временем начальник контрразведки, рассматривая какие-то бумаги, – пусть только появится, уж он-то у меня запоет!”

* * *

По лестнице скатились Соловец и Пуччини, стискивая друг друга в объятиях.

– Какие-то последние дни суматошные выдались, – высоким голосом заявил ефрейтор Опохмелкин, прошлым летом неудачно выкупавшийся нагишом в озере, где щука берет на блесну. – Драка на драке…

– Да-а, – согласился Котлеткин, прикидывая, кто из свалившихся со второго этажа офицеров победит.

– Наверное, магнитная буря, – поддержал разговор Чердынцев.

Соловец сел на голову Пуччини и принялся дубасить того кулаками в живот.

Участковый клацнул зубами, и майор с воплем подскочил.

– Грамотно, – Котлеткин оценил прием инспектора.

Начальник ОУРа схватил Пуччини за грудки, вздернул вверх и швырнул вдоль стены.

– Осторожно! – закричал Чердынцев, но было поздно.

Участковый со всего маху протаранил свежевставленное стекло с надписью “Дежурный”, наполовину влетел в каморку Чердынцева и своротил кипевший на столе чайник вместе с тихо работавшей магнитолой, настроенной на частоту “Азии-минус”. В воздухе мелькнули ноги инспектора, он на секунду повис на конторке, а затем тяжело упал внутрь комнатушки. Зазвенело.

– Дневной запас, – одними губами выдал бледный как смерть начальник дежурной части.

– Однозначно, – подтвердил Котлеткин, втянув обеими ноздрями разлившийся в воздухе резкий и знакомый с детства запах спирта.

Упавшая на пол древняя радиола “Telefunken” без постороннего вмешательства самопроизвольно увеличила громкость, и веселый голос диктора самой популярной питерской станции объявил:

– Очередное эпохальное открытие совершили юные биологи из местного отделения национал-большевистской партии – они скрестили кролика с кротом. Получившийся зверек практически ничего не видит, но вот если уж он кого-нибудь нащупает!…

* * *

Косой неожиданно пришел в себя, когда Вася Рогов завязывал последний узел на его путах.

– Нечис… – Пленник принялся было снова за свое, но был окончательно приведен в чувство тумаком под ребра:

– Молчи, гад, удавлю!

Солдат испуганно заморгал и согласно закивал головой, предоставив Васе возможность обдумать, каким образом возвращать к жизни перепуганную девчушку. Но раньше, по выработавшейся привычке, оперативник хмуро буркнул:

– У тебя есть одна минута, чтобы чистосердечно обо всем рассказать. Это судом зачтется. Время пошло. Осталось пятьдесят девять секунд… Пятьдесят восемь…

Косой залепетал, что он, естественно, ни при чем, мол, сослуживцев бес попутал выпить… естественно, по-дружески!… с мамзелью, с которой они случайно познакомились на улице. Рогов, страшно вытаращив глаза, придвинулся к пленнику вплотную и, подражая капитану Дукалису, завопил, хотя и шепотом, что, впрочем, на кладбище звучало не менее страшно:

– Врешь! Я – контуженный! Мне за тебя ничего не будет! Говори правду! Раз! Два!…

Насмерть перепуганный солдатик живо согласился, что девушку затащили на кладбище с не вполне благими намерениями, но она, дескать, сама это заслужила.

– У ей же из-под полы торчал наган! Она – революцьонерка!…

Васе, если честно, было не до мотивов грехопадения Косого.

Но раз человек “колется” – как упустить такой шанс? Поэтому Рогов еще раз цыкнул на пленника, потребовав, чтобы тот не болтал по пустякам, а рассказал все о “том самом… главном преступлении, значит”.

Краем уха оперативник слушал сбивчивый рассказ Косого о каких-то кражах портянок и махорки у товарищей, о поросенке, утащенном из неизвестного сарая на прошлой неделе, о “конфискации” двух кусков мыла у базарного торговца, о прочих столь же ужасающих деяниях.

– А мыло-то зачем? – еще не вполне придя в себя после мучительной ночи, переспросил Вася.

– А как же, господин хороший? – по-идиотски заулыбался успокоенный мирным вопросом пленник. – Так грязно и муторно было на душе!…

– Грязно, говоришь? – Рогов, взглянув на свои перепачканные землей руки, расценил последнее заявление как неприкрытую издевку и пришел в ярость. – Я тебе сейчас самому устрою грязевую ванну!

Изумленный столь быстрой сменой настроения “мертвяка” солдатик снова не на шутку перепугался и залепетал:

– Хорошо, я все скажу. Вот те крест!… Только это тоже не я!… Вчерась мы брали одну хату. Так ихний штабс-капитан, из контрразведки, велели к нему домой вещи свезти… Ну там, обувку всякую, яшшики… И шкаф еще. Такой тяжеленный…

– Какую хату? – оживился Рогов. – Фамилии говори!…

В этот момент он наконец сообразил, как следует реанимировать “революцьонерку”. Быстро набрав в рот из кружки изрядную порцию самогона, оперативник сильно дунул на лицо несчастной. Точно так же когда-то одна из Васиных соседок по коммуналке “пшикала” водой на белье, когда собиралась гладить…

– А че фамилия? – удивленно вскинул брови Косой. – Капитан – он Овечкин. А мужик, ну, чья хата была, – сапожник. Сердюк, кажись…

Ни договорить, ни выслушать дальнейшие вопросы солдатик не успел, так как девчушка неожиданно резко подскочила, заверещала, а потом чуть было не вцепилась Рогову в физиономию. Васю спасло лишь то, что попытку она производила с зажмуренными глазами, которые щипал самогон.

– Нечистая! – выдохнул Косой, наблюдая, как отчаянно отбивается от недавней пленницы “мертвец”…

* * *

Засор в туалете на втором этаже пробивали долго и мучительно.

Сантехники, чьей сосредоточенности и одухотворенности могли бы позавидовать крупнейшие мировые ученые, неторопливо ковыряли в трубе пятиметровым гибким штырем из витой стали с крючком на конце, слаженно работали вантузами, включали и выключали гудящий и мелко дрожащий аппарат непонятного предназначения, перекуривали, обменивались понимающими взглядами, словно хирурги в процессе операции по пересадке сердца, вздыхали, снова брались за вантузы, простукивали систему, приложив ухо к холодным мокрым трубам, горестно качали головами, опять перекуривали, запихивали в сливы унитазов шланги и подавали в них сжатый воздух, отфыркивались, когда их окатывало водой, бегали на верхний этаж и били там киянкой по торцу старого чугунного стояка, отгоняли от туалета любопытствующих сотрудников, высокомерно цедили непонятные словосочетания типа “крестовина фановой трубы”, отхлебывали из канистры со спиртом, благоразумно прихваченной с собой одним из водопроводчиков, открывали и закрывали вентили, и так далее.

Но засор как был, так и оставался…

Ларин, который после непродолжительного сна стал немного соображать, с полчаса понаблюдал за работой сантехников и удалился вниз, дабы принять участие в обсуждении проблемы нового стекла в окне дежурки и тех санкций, что Соло-вец намеревался наложить на Пуччини…

В холле перед “обезьянником” было довольно весело, ибо там собрались почти все могущие самостоятельно держаться на ногах сотрудники РУВД, а вопли начальника ОУРа сопровождались комментариями злорадствующих задержанных.

Соловец, как ярый сторонник соблюдения законности, устроил над участковым самый натуральный суд, в котором играл роль прокурора-обвинителя.

Судьей был назначен Дукалис, народными заседателями – Нед срезов и Удодов, адвокатом обвиняемого – Безродный, судебным приставом – Чердынцев, а Котлеткин, Твердолобое, Казанцев и полтора десятка пэпээсников изображали зрителей.

Самого Пуччини, дабы соблюсти все процессуальные нормы, затолкали в пустующую ячейку “обезьянника” и заперли, отобрав ремень и вытащив шнурки из ботинок. Задержанные алкоголики встретили временное заключение участкового радостными воплями и одобрительными аплодисментами. Особенно наглый бухарик из соседней ячейки даже попытался смазать Пуччини по физиономии, просунув руку между прутьями решетки, но бдительный сержант из “конвоя” пресек безобразие, заботливо приложив к железным прутьям электрошокер. Бухарик угомонился.

Правда, участковый тоже получил разряд, так как в этот момент держался за единую с прутьями металлическую основу узких нар.

– Попрошу тишину в зале! – Дукалис постучал ладонью по столу и поправил сварганенную из пыльной розовой портьеры судейскую мантию. – Обвинение, вам слово!

Соловец быстро прокричал список обвинений, начинавшийся с безобидной “обжираловки горохом” и заканчивающийся “нападением на старшего офицера милиции”, и потребовал применить к Пуччини меры физического воздействия вкупе со штрафом.

“Адвокат” Безродный с “прокурором” согласился и предложил, дабы не терять время, немедленно расстрелять своего подзащитного.

“Народный заседатель” Удодов выступил с инициативой повесить на участкового месячный план по задержанию минимум одного преступника в день, но был грубо оборван Соловцом, чьи подчиненные с трудом справлялись с расследованием даже двух преступлений в квартал. Тридцать задержанных злодеев в месяц означали паралич всей работы РУВД.

“Судья” Дукалис поддержал “прокурора” и дал Удодову подзатыльник.

Котлеткин от имени общественности внес предложение лишить Пуччини зарплаты на полгода и на эти деньги покупать на всех разнообразные прохладительные напитки. Мысль сержанта-водителя вызвала у собравшихся интерес и была признана отвечающей генеральной линии судебного процесса.

Ларин также не остался в стороне и намекнул на необходимость подкрепиться хотя бы пивом, чтобы не прерывать заседание. Чердынцев коротко кивнул и отправил двух ефрейторов за нужным продуктом, снабдив их деньгами, изъятыми у шутника.

Когда бутылки с “Балтикой № 9” были принесены и откупорены, а жаждущему Пуччини показали фигу, в одной из клеток очнулся сильно помятый человек в разодранных брюках и женской кофте на голое тело, подобранный нарядом ППС возле салона эротического массажа, и стал биться об решетку, крича, что он тоже судья, желает присоединиться к коллегам и вместе с ними вынести участковому справедливый приговор. В качестве подтверждения своих слов алконавт достал спрятанное в ботинке удостоверение и начал махать им перед носом удивленного начальника дежурной части.

Удостоверение оказалось подлинным, как и федеральный судья Фонтанкинского районного суда Александр Гурьевич Шаф-Ранцев.

Толкователя законов с извинениями выпустили из клетки, дали бутылку, и он занял место секретаря, привычно не обращая внимания на тот абсурд, что творился в холле РУВД.

Обвиняемому тоже дали слово, но, послушав пару минут стенания Пуччини, сопряженные к тому же с оскорблениями Соловца лично и ОУРа в целом, Дукалис подмигнул одному из конвоиров, и участкового лишили слова.

После чего тот обиделся и ушел в угол клетки.

Опохмелившийся судья встал, потребовал себе еще бутылочку пивка, заправил выбившуюся кофту в штаны и произнес двадцатиминутную речь о торжестве справедливости, проиллюстрировав ее примерами из собственной практики.

Милиционеры и дознаватели с удовлетворением узнали, что судейский корпус в его лице полностью поддерживает их нелегкую борьбу с гражданами, в принятии решений ориентируется на “внутреннее убеждение” стражей порядка, не принимает в расчет всякие глупости вроде “алиби”, считает заключение под стражу единственной достойной внимания формой меры пресечения, а приговоры строит на принципе “лучше посадить сто невиновных, чем выпустить одного виновного”.

После выступления профессионального судьи Дукалис, Соловец и Безродный стали препираться на тему строгости наказания, ибо “адвокат”, возбужденный словами Шаф-Ранцева, начал снова настаивать на расстреле Пуччини во внутреннем дворике РУВД, не принимая в расчет принятый в России мораторий на смертную казнь.

Ларину стало скучно, и он тихо ушел обратно к сантехникам…

* * *

В это же время плененный Игорь Плахов, доставленный в подсобное помещение какой-то аптеки, уже который раз пытался убедить своих стражей, что ничего не имеет против советской власти.

Один из присутствовавших, очевидно карусельщик, к которому другие обращались не иначе, как дядя Мефодий, подозрительно поигрывал револьвером. Навалившись локтями на стол, он исподлобья угрюмо рассматривал оперативника. Другой, длинный, напоминающий известного предводителя уездного дворянства, крутил в руке бильярдный шар, словно намереваясь его откусить. Третий, куплетист, нервно теребил в руках свое канотье, явно намереваясь что-то сказать. Чистильщик сапог и цыганенок, слежка за которыми столь бесславно закончилась, пристроившись у двери, теперь сами усиленно наблюдали за пленником.

– Что я вам скажу… – покосившись в сторону Мефодия и демонстративно поднеся ко рту ладошку, словно скрывая его от Плахова, заговорил Касторский. – Пижон этот, я имею мнение, из тех, – артист закатил к небу глаза. – Ну, из кабинетов которых Иркутск виден, как говорила моя незабвенная бабушка, царствие ей небесное. Вы бы поинтересовались личностью господина…

И Буба ловким движением фокусника быстро извлек из нагрудного кармана пиджака оперативника его служебное удостоверение, бросив на стол перед Мефодием:

– Вуаля! Вот и птичка вылетела!…

– Что с ним болтать? Кончать гада надо! – мельком взглянув на золотистого двуглавого орла, вытесненного на обложке документа, обратился к Мефодию чистильщик обуви.

– Согласен, – кивнул цыганенок и вытащил из-за пояса наган, – у нас нет другого выхода…

* * *

На втором этаже ничего не изменилось.

Все так же гудел и подрагивал компрессор, виртуозы вантузов сидели рядком у стены и перекуривали, а вода стояла в унитазах на том же уровне, что и час, и два назад.

Ларин почесал в затылке.

– Че пришел? – нелюбезно спросил старший сантехник. – Топай-ка, паря, до хаты. Ты тут не помощник…

Сие наглое заявление возмутило оперативника, и он пожалел о том, что его потертый ПМ лежит в кабинете. А то бы выстрелил поверх голов водопроводчиков да потом погонял бы их кругами по туалету, а затем заставил бы их отжаться раз по сто от кафельного пола, и…

“Нет, так нельзя, – одернул себя Андрей. – Стрелять – это лишнее. Дубинкой разве что… Но и это непродуктивно. Лучше покажу им, как надо по уму все делать…”

В голову капитана пришла простая до гениальности мысль.

Ларин молча спустился в подвал, размотал пожарный шланг, подсоединил конец брандспойта к вентилю стояка, надежно обмотал получившуюся конструкцию проволокой, открыл заглушку на трубе и полностью открутил кран подачи воды.

В шланге заурчало.

Минут пять ничего не происходило.

Давление в системе медленно росло, а капитан сидел возле гидранта на корточках и курил, ожидая, когда напор воды вышибет засор и Ларин сможет принять поздравления от восхищенных товарищей по оружию.

Плотный ком из ушанки сержанта Котлеткина, шарфа Казаковы, подтяжек Васи Рогова и многих других нужных и ненужных вещей неторопливо продвигался вверх по стояку, пока наконец не миновал пресловутую крестовину фановой трубы и не освободил проход бурлящему потоку.

Первым рационализацию Ларина ощутил на себе заместитель прокурора района, случайно зашедший в РУВД утром да так и оставшийся в гостеприимных стенах до самого вечера, мигрируя по кабинетам, в каждом из которых ему наливали рюмочку.

Сильный гидродинамический удар приподнял младшего советника юстиции над толчком и швырнул головой вперед в дверцу кабинки. Зампрокурора лбом пробил хлипкую фанерку и долетел почти до рукомойника, схватившись обеими руками за отбитый мокрый зад.

Позади прокурорского работника в потолок ударил пенящийся фонтан…

Дукалис успел дойти лишь до половины чтения приговора, когда дверь в туалет справа от “обезьянника” распахнулась и под ноги собравшимся полилась мутная жижа…

Стоявшего враскоряку над унитазом сантехника снесло к писсуарам, он зацепился за дребезжащий компрессор и опрокинул стоявшую на умывальнике сумку с инструментом…

Выходящую из уборной на четвертом этаже паспортистку струя догнала уже у двери, окатила с ног до головы, и визжащая толстая капитанша навзничь вывалилась в коридор…

Из десятков глоток одновременно вырвался дикий крик.

Протрезвевшие от запаха алкоголики стали биться в решетку, правоохранители нестройными рядами бросились на выход, смешавшись с толпой зажимавших нос посетителей.

А пожарный гидрант продолжал нагнетать в систему воду, вымывая из недр канализации все новые и новые порции всякой дряни.

На чердаке сорвало заглушку стояка, мощная струя снесла лист ржавого кровельного железа и забила вверх.

Героический Чердынцев, стоя по колено в прибывающей жиже, принял мужественное решение и отпер “обезьянник”, откуда на свободу устремились семеро бухариков, два квартирных вора, один растлитель малолетних и три хулигана-тинейджера.

Спустя несколько минут на улице перед зданием РУВД собралась толпа покинувших его сотрудников вперемешку с посетителями и зеваками и кто с ужасом, а кто и с явным одобрением, взирали на текущий из дверей центрального входа вонючий поток и вздымающийся над крышей желто-коричневый фонтан.

Последним из родного управления выскочил Ларин, так и не сумевший завернуть обратно пожарный кран.

Часть 2 Канкан для полковника Кудасова

«Контрики»

…Обливающийся потом подполковник милиции Петренко не знал, чего опасаться больше: с одной стороны, ему отнюдь не улыбалась перспектива оказаться в кудасовских подвалах у местных оперов – в их надлежащее правосознание, а главное, в душевность методов допроса верилось слабо.

С другой стороны, существовала и более реальная опасность, последствия которой могли сказаться немедленно.

Мухомор представил, как некий “контрик” – контрразведчик, по совместительству исполняющий функции дознания, через час-два будет стряпать отказной материал: “травма была получена при падении теменной частью головы на трату… (зачеркнуто) трото… (снова зачеркнуто)… тротуа… (не читается)… на мостовую. Это произошло вследствие случайного запутывания в икроножных мышцах ног потерпевшего его боевой шашки, отнесенной туда штормовым порывом ветра, обусловленного несанкционированным перемещением вдоль фронта большевистской конницы [О подобных “отказных” материалах см.: А. Кивинов. “Целую, Ларин”]… На основании изложенного, руководствуясь параграфами… Уголовного уложения Свода законов Российской империи, постановил: в возбуждении уголовного дела по факту гибели подполковника Петренко Н. А. отказать, направив данный материал в ставку штаба армии для принятия мер общественного (хм-м!) воздействия по отношению к буденновским войскам. Считать господина Петренко геройски погибшим при исполнении служебных обязан”…

Додумать окончание постановления Мухомор не успел, так как чуть было не упал, действительно запутавшись ногами в кудасовском подарке. Спасибо сопровождавшему поручику: тот вовремя ловко подхватил гостя под локоть.

С грехом пополам они наконец-таки добрели до здания контрразведки, вокруг которого подозрительно ощетинилась штыками чуть ли не рота солдат, а также сновало множество офицеров. В это время прозвучала команда строиться. Военные некоторое время побегали и разобрались в шеренги. Поручик успел указать Николаю Александровичу его место.

“Пронесло! – подумал Мухомор, осторожно разглядывая соседей. – Во всяком случае, пока меня не раскололи. Хорошо еще, что нынче в Питере партбилеты вышли из моды и на службу их никто не носит”…

Петренко очередной раз вытер со лба пот.

– Что, вам тоже тяжело по утрам? – осведомился у него сосед слева, почему-то прятавший за спиной гитару с бантиком на грифе. – Я, знаете, тоже вчерась маленько перебрал…

Николай Александрович чуть повернулся к невысокому тучному офицеру в пенсне на мясистом носе, от которого щедро пахло перегаром, а тот продолжал:

– Я вас, случайно, не встречал вечером в казино? Это было просто прелестно… Там, представляете, была такая мадам… Я ей и говорю: “П-пзвольте поцвать вам ручку”. А она так жеманно: “Что изволите?” “Ручку поцв-вать”, – говорю, а сам ее цап – и к губам…

– Кого, мадам?

– Да нет же, только ручку… Нежно так пцевать…

Видно бедолага до утра находился под ярким впечатлением лобызания прекрасной незнакомки, так как язык у него здорово заплетался. Но завершить светскую беседу и в таком состоянии не пришлось. На пороге контрразведки появился сам полковник Кудасов.

Кто– то заорал:

– Смирна-а! Господа офицеры!…

Начальник контрразведки, приняв рапорт о построении вверенных ему сил, хмуро объявил, что со дня на день ожидается прибытие в город верховного главнокомандующего.

– …И наше подразделение обязано с честью встретить барона! А потому сейчас придется заняться строевой подготовкой. И чтобы к моменту, когда мы пойдем торжественным маршем перед его высокоблагородием, ни один из вас не смел уронить часть мундира славной контрразведки! На сегодня все ранее запланированные мероприятия отменяются…

Николай Александрович попытался сообразить, каким образом можно уронить именно часть мундира, но решил, что Кудасов просто оговорился.

Главное было не это, а грядущий результат.

Петренко нечто подобное уже видел.

Да-да, это было в городе Сестрорецке.

Тогдашний начальник ГУВД, облачившись в шитую на заказ фуражку-аэродром, гордо следовал на белом “мерседесе” за строем личного состава местного отдела милиции. Набранный в основном из окрестных деревень состав, облачившись в парадную форму, хмуро двигался вперед под недоуменные вопросы местных жителей, связанные с возможным началом войны. Вопросы были более чем уместными, так как на поясах стражей порядка висели тяжелые кобуры с пистолетами, а за плечами болтались вещмешки, подлежащие последующей проверке бдительным начальством. Местные милиционерши, шагавшие бок о бок со своими коллегами-мужчинами, ехидно предвкушали, как мудрый генерал, заставивший их вырядиться в единообразные колготки, будет рыться в кучах прокладок и тампонов, которыми, за неимением положенных сухих пайков, были укомплектованы вещмешки. Но генерал, убедившись, что его подчиненные сумели преодолеть несколько километров походной колонной, величественно удалился на своем “мерседесе”, любезно предоставив возможность знакомиться с прокладками заместителям. Через некоторое время “мерседес” был передан новому руководителю главка, а на память о прежнем остались лишь стены отделений милиции, выкрашенные в веселенькие цвета “приходи – обхохочешься”…

А меж тем построение, в котором принимал участие Мухомор, продолжалось.

Неожиданно начальник контрразведки заметил, что упитанный офицер с гитарой, стоящий подле Петренко, как-то странно ведет себя: закрыв глаза, он прислонился к плечу соседа и откровенно спал прямо в строю, сладко причмокивая толстыми губами.

– Кто вам разрешил дрыхнуть? – набросился Кудасов на подчиненного, которого в этот момент сосед предусмотрительно толкнул локтем. – Здесь вам плац, а не опочивальня, здесь офицеры, а не официанты! И не смейте путать плечо товарища с задницей куртизанки!

– Виноват, господин полковник, – мигом очнувшись, абсолютно трезвым голосом возразил офицер, – это просто я медленно моргаю!…

– Распустились!… Всем моргать, как положено! – прозвучал грозный приказ. – А теперь…

– К торжественному маршу… По подразделениям… На одного линейного дистанция… Взвод управления – прямо – остальные – на-пра-а-во… С песней… Ша-агом… Марш!…

“Как ныне сбирается вещий Олег…” – грянул запевала, и по плацу слаженно загрохотали сапоги…

“Отмстить неразу-умным хаза-арам…” Седоусые, потряхивающие солидными животами полковники из взвода управления и зеленые кадеты из комендантской роты одинаково старательно чеканили шаг, широко раскрывая рты под всевидящим оком начальника контрразведки…

“Их села и ни-ивы за буйный набег…” – неслась раскатами грома песня над не успевшим проснуться городком, заставляя истово креститься богобоязненных старушек…

“Обрек он меча-ам и пожарам!”

Последующие часы превратились для непривычного к практическому выполнению строевого устава Мухомора в сущий кошмар.

Времена большого любителя “молодцеватых подходов” – бывшего начальника ГУВД генерала Позвезделко, казалось, канули в Лету, а потому смотры строя и песни на берегах Невы давненько не проводились даже в милиции, не говоря уж об экс-пионерских лагерях. И, потерявший былые навыки маршировать, Петренко про себя проклинал все и вся. Потом он неожиданно вспомнил о предстоящем строевом смотре в родимом РУВД “в целях усиления морального духа для борьбы с оргпреступностью”, с которого, собственно, и начались все неприятности…

Стараясь хотя бы немного отвлечься от муштры, Николай Александрович думал о невесть куда сгинувших оперативниках.

Промаршировав час, он готов был бы расцеловать от радости Плахова с Роговым, сумей они немедленно найти и запустить тот злополучный шкаф-контейнер. После второго часа Мухомор смирился даже с идеей, что напишет по возвращении рапорт о присвоении им внеочередных званий и снимет прошлые взыскания. На третьем часу маршепения начальник РУВД, подобно одному известному джинну из бутылки, решил, что, если выживет, конечно, обязательно поймает обоих негодяев, лично отнимет у них удостоверения и с треском выгонит со службы или… или даже сообщит в горпрокуратуру.

“Да– да, именно туда, причем непременно в городскую, а не в районную! И пусть на меня потом кто-нибудь только посмеет посмотреть плохо!…”

– На месте… Стой! Раз-два… Вольна-а!… Разойдись!…

При последней команде маршировавший подле Николая Александровича толстячок с гитарой без сил упал прямо на свой многострадальный инструмент. Участливо склонившемуся над ним Мухомору он лишь слабо прошептал:

– Когда мы поворачивали налево, я готов был рыдать от счастья, так как вы очередной раз не сбились с ноги…

Сам начальник РУВД после окончания строевых занятий тоже был не в лучшей форме и непроизвольно хватался за сердце…

* * *

На следующее утро между стоящими напротив изгаженного здания двумя старыми автобусами “Икарус”, внутрь которых временно переселились службы РУВД, метался корреспондент свежеиспеченного журнала “Крыминальный отделъ” и хватал проходящих милиционеров за рукава бушлатов и шинелей.

– Это теракт? – ныл прыщавый писака. – Ну скажите, это теракт?

– Разбираемся, – важно бросил Чердынцев, проводящий развод нарядов ГШС.

В здании РУВД работали согнанные со всего района сантехники и немногочисленный отряд МЧС, проводивший дегазацию помещений.

Корреспондент сунул нос в один из автобусов, но был грубо послан невыспавшимся Дукалисом и ушел греться в припаркованные неподалеку синие “Жигули”.

Рядом с Анатолием сидел Ларин и курил, вполуха слушая наставления Соловца по методике работы с делом пропавшего писателя. У начальника ОУРа совершенно вылетело из головы, как он лично, правда по указанию подполковника Петренко, принимал меры по трансформации заявления генерального директора “Фагота” в ничто и проводил по телефону воспитательную работу с самим Трубецким, его адвокатом и начальником охраны издательства.

На заднем сиденье “Икаруса” спал Казанова, проведший ночь в бесплодных попытках закадрить какую-нибудь даму из отряда МЧС и нарвавшийся в результате на пудовый кулак старшего группы, когда полез под куртку к супруге командира отряда…

К автобусам, поддерживая друг друга, подбрели бледные и шатающиеся Волков с Чуковым.

– Ого! – сказал Чердынцев. – Явились, голубки!

– И что здесь случилось? – тихо осведомился инспектор по делам несовершеннолетних, смотря на мир сквозь щелочки припухших глаз.

– Террористы, – свистящим шепотом поведал начальник дежурной части, которому очень понравилась мысль корреспондента “Крыминального отдела”.

– А-а-а, – выдохнул дознаватель Чуков, с трудом разлепив намазанные противовоспалительной помадой губы. – Сейчас это сплошь и рядом…

Парочка недообмороженных постояла и двинулась к дверям автобуса, откуда неслись рубленые фразы Соловца.

Из– за урны выскользнул хитрый журналист и сунул под нос Чердынцеву маленький диктофон. Это жертвы теракта?

– Нет, – майор ладонью отодвинул диктофон. – Это наши сотрудники, пострадавшие во время задержания особо опасных преступников…

– Каких?

– Это вам знать не положено, – гордо ответил начальник дежурной части и повернулся спиной к корреспонденту.

– Ну мне же надо о чем-то писать, – опять застенал собкор “Крыминального отдела”.

– Пишите что хотите, – отрезал Чердынцев, не поворачиваясь…

Этот ответ майора в дальнейшем привел к целой цепочке происшествий, хоть и не связанных напрямую с героями нашего повествования, но тем не менее оказавших значительное влияние на судьбу начальника РУВД подполковника Петренко.

Корреспондент, обиженный нежеланием ментов сотрудничать с прессой, накропал гнусную и насквозь лживую статейку на первую полосу журнала, в которой представил дружный коллектив РУВД как шайку тупиц, алкоголиков и взяточников. И, за неимением реальных историй, придумал свои, не имеющие никакого касательства к подчиненным Петренко, а похожие на случаи, происходившие с операми в соседнем районе, и немного изменил фамилии героев передовицы.

Пухлощекий главный редактор “Крыминального отдела” Вадик Менделеев, более известный в журналистских кругах под псевдонимом “Дед Онаний”, данный ему за излишнюю активность в выпуске множества почти порнографических изданий, с гиканьем статью одобрил и поставил ее не только в профильный журнал, но и – в немного измененном виде – в три свои газетки с многообещающими названиями “Sex-Navigator”, “Sex-Explorer” и “Sex-Commander”. Изменения в материале коснулись в основном сексуальной ориентации сотрудников РУВД. Так, например, подполковник Петренко был изображен в роли старого гомосексуалиста, растлевающего подчиненных, а майор Чердынцев – как заядлый эксгибиционист.

Первыми стали бить Менделеева менты из соседнего с петренковским РУВД, возмущенные намеками на “голубизну” своего начальника.

Затем к ним присоединились сотрудники Управления собственной безопасности ГУВД, которым высочайшим распоряжением начальника Главка был спущен материал для проверки. “Деда Онания” трижды вызывали по известному адресу и все три раза увозили из здания УСБ на машине “скорой помощи”.

Автор статьи, видя такие расклады, затихарился, переехал к любовнице и три месяца не казал носа за пределы ее квартиры.

Похудевший на двадцать килограммов Вадик долго не мог понять, за что его организованно дубасят как районные оперуполномоченные, так и дознаватели УСБ. Ибо, по укоренившейся ментовской привычке, главному редактору не объясняли суть дела, а требовали рассказать абстрактную “правду” и тут же дуплили, как только он открывал рот, чтобы задать встречный вопрос.

Наконец по прошествии сорока пяти суток “Деду Онанию” по секрету сообщили, что его проблемы связаны с пресловутым материалом о залитом фекалиями РУВД.

Менделеев быстро сварганил статью, в которой объяснил немногочисленным читателям “Криминального отдела”, что речь в передовице шла не о РУВД N-ского района, и даже не об управлениях Х-ского и Y-ского районов, а о райотделе в совсем другом регионе. Но опрометчиво идентифицировал регион, за что получил в морду от командировочных из далекой республики, совершенно случайно бывших в дни выпуска “опровержения” на милицейской конференции в Питере и заскочивших “на огонек” к расслабленному и успокоенному главному редактору.

“Дед Онаний” после финального избиения страшно напился, кое-как доехал до дома и, не дойдя пяти метров до своей парадной, рухнул на газон аккурат под своим балконом. А жил он на седьмом этаже.

Спустя полчаса с балкона третьего этажа выглянул сосед Менделеева, регулярно наблюдавший Вадима в состоянии сильного алкогольного стресса, узрел неподвижное тело и с ужасом понял, что главный редактор “Крыминального отдела” и нескольких журнальчиков с обнаженными девицами на обложках сверзился-таки со своего седьмого этажа.

“Скорая” приехала быстро, загрузила ни на что не реагирующего “Деда Онания” на носилки и под вой сирены доставила тело в больницу.

Там ему затолкали в брюхо зонд, дабы посмотреть, нет ли внутреннего кровотечения.

Признаки кровотечения, естественно, были, оставшиеся после визита возмущенных командировочных. Хирург принял мужественное решение резать пострадавшего, что и было с успехом проделано. Но внутри все оказалось более-менее в порядке, и Менделеева зашили обратно.

Однако злоключения Вадима на этом не закончились.

Хирург поручил двум молодым медсестричкам отвезти больного в палату, они потащили носилки по лестнице и случайно уронили. При падении “Дед Онаний” сломал мизинец на левой ноге, правую ключицу, два ребра и получил легкое сотрясение мозга. Наутро, загипсованный и перебинтованный, он устроил безобразный скандал персоналу больницы, утверждая, что не только не падал с балкона, но даже не дошел до дверей парадного. Разумеется, Менделееву не поверили и все время излечения держали на успокоительных препаратах.

По выходе из больницы Вадим утратил интерес к эротическим и криминальным изданиям и сконцентрировал свою энергию на поддержке одного из кандидатов в Законодательное собрание города от партии “Доля Петербурга”, оказавшегося, как выяснилось позже, стойким приверженцем полового воздержания и руководителем общественного объединения “Девственники России”.

Но это уже совсем другая история…

* * *

Что касается подчиненных Мухомора, то ни один из них при всем желании не смог бы в это время спасти собственного начальника от строевых мучений.

За несколько часов до репетиции парада Васе Рогову еще ночью в упорной борьбе удалось-таки победить в схватке с обнаруженной на кладбище девушкой и даже успокоить ее. После этого недавняя пленница приняла активное участие в оказании первой медицинской помощи, прикладывая к расцарапанной физиономии оперативника листы подорожника.

Вася лишь тихонько охал, героически перенося эти муки. В результате новую знакомую удалось убедить, что для полного выздоровления ему необходим строгий постельный режим. Тут же оперативник осторожно заметил, что он просто мечтает о хотя бы об одном глотке чистой родниковой воды, так как крайне изголодался по причине отсутствия места для ночлега.

Девушка, назвавшаяся Ксанкой, хихикнула, но согласилась помочь в поисках временного жилья. Несмотря на ее огромное желание немедленно расправиться с насмерть перепуганным Косым, Рогов не позволил это сделать, заметив, что “война – войной, а обед – вовремя”, и предложил вернуться на кладбище ближе к вечеру.

– Понимаешь, он тут много интересного наговорил про местную контрразведку, – душевно увещевал Вася, – а у меня с этой конторой свои счеты. Так что давай лучше выспимся по-человечески, а потом вернемся за ним, добеседуем. Да и подумай, далеко ли мы уйдем с этим косым в городе, где на каждом шагу патрули?

Ксанка нехотя согласилась.

Через непродолжительное время Вася уже сладко спал в каком-то сараюшке на морском берегу. Последнюю мысль, мелькнувшую у него в голове: “В каждом месте есть свои прелести, но на курорте – еще и чужие” – он додумать не успел, так как слишком устал. Сочувственно взглянув на своего спасителя, девушка отправилась подыскивать ему более подходящее жилье. Во всяком случае, на сон грядущий, она именно так объяснила оперативнику необходимость уйти. Вася попросил, чтобы Ксения не задерживалась, так как он не знает города, а ему еще надо встретиться со своим потерявшимся товарищем.

– Как его зовут? – осведомилась девушка. – Может, я его знаю?

– Игорь. Игорь Плахов, – ответил сонный Вася. – Но честное слово, ты с ним не могла здесь встречаться. Мы приехали только вчера и из такого далека…

* * *

– Раньше я был обычный геолог, а теперь – просто сука! – рыдал и извивался на экране маленького переносного телевизора “Шилялис” пьяненький председатель Совета Федерации Мирон Абрамович Козлевич, которого бесстрастный объектив скрытой камеры засек на презентации какого-то очередного столичного банка.

– Самокритично, – прокомментировал ведущий телепрограммы “Абсолютно секретно”, когда минутный ролик закончился. – А теперь давайте обсудим с нашим гостем в студии последствия этого неожиданного заявления столь высокой государственной персоны… Владимир Вотльфрамович, что вы думаете об использовании господином Козлевичем термина “просто сука” в приложении к самому себе?

– Этот подонок еще и не такого заслуживает! – Лидер либеральных демократов сразу взял нужную ноту выступления, за что его так любили зрители и слушатели. – Я бы даже назвал его “позорной полупархатой сукой”, особенно после того, как он отказался встретиться с нашими друзьями-палестинцами! Однозначно! Данный типчик, я не побоюсь этого слова – политикан, дошел до такой наглости, что…

Проснувшийся Казанцев покрутил верньер на передней панели “Шилялиса”, увеличивая громкость звука.

– Хватит развлекаться! – Подскочивший к телевизору Соловец выключил говорящий ящик. – У нас дел невпроворот!

– Каких дел? – широко зевнул Казанова.

– Таких! – взвизгнул майор, на которого последние события оказали сильнейшее воздействие и временно превратили в невротика. – Иди найди Твердолобова, и вместе с ним отправляйтесь за УАЗом.

– А как мы его сюда привезем? – не понял капитан, наслышанный о случившейся накануне аварии.

– Я уже договорился! – Соловец ткнул пальцем в окно, за которым рычал двигателем тягач с платформой для перевозки тяжелой техники.

– Может, лучше Андрюху с Толяном послать? – предложил Казанова.

– Я их уже отправил куда надо, – отмахнулся начальник ОУРа, поднял трубку телефона, шнур которого тянулся через форточку “Икаруса” в распахнутое окно на втором этаже здания РУВД, и набрал номер канцелярии районной прокуратуры. – Так что не рассиживай и вперед… Алло, алло! Вы не подскажете, Петренко к вам не заходил?… Нет?… И вчера не было?… Жаль… Кто говорит? – Соловец передернул плечами. – Это один его знакомый… Нет, не из милиции… Нет, и не из таможни… Нет… Что-о?!. Из морга?!. Зачем?… Какой эксперт звонил?… Не грузи себе голову, лапочка… Кто чувырло?! Я?!. Да ты сама такая! Дура! – Разгневанный майор прервал разговор и надулся.

* * *

Что же касается самого Плахова, то ему пришлось значительно труднее.

Под недоверчивыми взглядами карусельщика Мефодия со товарищи оперативник уже который раз пытался объяснить, что питерская милиция не имеет никакого отношения ни к царской охранке, ни к кудасовской контрразведке; что он самого что ни на есть пролетарского происхождения, а во время учебы в институте подрабатывал и дворником, и грузчиком… Но, интересно, какими ораторскими талантами надо обладать, чтобы убедить слушателей в том, что ты добрался к ним не на поезде, в экипаже или, на худой конец, пешком, а в некоем шкафу?…

Какая– такая машина времени?…

Какие восемьдесят лет спустя?…

– Здравствуй, правнучек, – иронично приветствовал пленника аптекарь, – ты ври, да не завирайся.

– Правильно, – загорячился чумазый чистильщик обуви, – да он же вылитый буржуй! Ты, дядя Мефодий, на руки его посмотри! Они же ничего тяжелее, чем перо, не держали!…

– Руки, руки! – отчаянно сопротивлялся Плахов. – Дались вам мои руки!… – И вдруг нашелся, бросив взгляд на стоящее в углу подсобки пианино. – Да я – музыкант! Лабух!…

– Я вас умоляю! Не смешите мою попу – она и так смешная! – встрял в разговор артист. – Так где ж это вы видали, прошу прощение, тапера с такой прической?! – Буба театральным жестом простер руку в сторону стриженной под “ежик” головы оперативника. – Да все ж музыканты волосаты, словно красавицы с Молдаванки. Пейсы – раввину, бороду – художнику, а длинные волосы… это, простите меня, привилегия только музыкантов и анархистов…

Зло сверкнул глазами цыганенок, снова настойчиво предложив “пустить в расход” пойманного шпика.

– Слышишь, что народ говорит? Врешь ты все. В расход тебя надо. – И дядя Мефодий задумчиво покрутил стволом своего револьвера.

– Зачем в расход? Расход нам не нужен! – запротестовал Плахов. – Я доказать могу…

– Так пусть молодой человек и сыграет, – очередной раз с любовью подышав на бильярдный шар, заметил аптекарь.

– Правильно товарищ Кошкин говорит, – оживился чистильщик обуви, – пусть попробует сыграть. Только какую-нибудь нашу, не буржуйскую. Раз говорит, что в народной милиции служит, то пусть про нее и споет. Революционную песню о рабоче-крестьянской милиции.

– Лучше про любовь, – предложил аптекарь, – про товарищескую, в борьбе за народное дело…

Карусельщик согласно кивнул головой и велел развязать Плахова, предупредив, чтобы тот не вздумал пытаться убежать.

Размяв затекшие пальцы, Игорь уселся за пианино.

Как на зло, в голову не приходила ни одна более-менее подходящая мелодия, а несколько лет занятий на пианино, которые в школе заставляла посещать мама Плахова, не давали шансов выдать грандиозный экспромт.

Тогда он, вспомнив последний праздник в РУВД, попытался сыграть и даже спеть “Мурку”. Несмотря на уверения музыканта, что произведение посвящено погибшей сотруднице Губ. ЧК Марии Климовой, экзамен оказался не сданным. Более того, Касторский заявил, что впервые исполнял подобные куплеты еще на свадьбе у незабвенного Бени Крика.

– И это вы называете революционной песней? Я смеюсь вам в лицо. Вы никогда не слышали, как поют настоящие бандиты… “Гром прогремел, золяция идеть… Губернский розыск рассылает телеграммы… Что вся ж Одесса переполнета ворами… Что наступил критический момент… И нас заел преступный елемент”…

Касторский, декламируя свой шлягер, пытался пританцовывать и, наверное, учинил бы целый концерт, если б его не остановил Мефодий.

– Ты и правда давай-ка что-нибудь пооригинальнее, как Даниил давеча предлагал.

– Правильно, – опять встрял в разговор чистильщик обуви, – я ж говорю, про товарищей, про любовь. Ну, что-нибудь вроде “Дан приказ ему – на Запад, ей – в другую сторону”…

Не желая перечить привередливым заказчикам, Игорь взял несколько аккордов и запел.

Вместе рейдовали, ловили гопоту, А сколько мы раскрыли с тобою “глухарей”? Но только я однажды переступил черту, Назвав тебя не опером, а милою своей…

На праздниках припев обычно подхватывали все оперативники, собравшиеся за столом, но теперь Плахову приходилось отдуваться самостоятельно.

Напарница, напарница, любимая моя! С тобою не расстанемся – знаю точно я. Ты – моя избранница, ты очень мне нужна! Любимая напарница, а в будущем – жена! Как тебя забросило в этот райотдел? - Женщинам не место здесь: ломает и мужчин… Милая моя, поверь, что есть всему предел. Лучше поскорее замуж выходи! Напарница, напарница, любимая моя!…

Во время очередного припева Игорь краем глаза заметил, что штиблет Касторского начал осторожно отбивать такт музыки, а сам артист начинает потихоньку пританцовывать. Это, хоть и слабо, но вселяло надежду в более-менее благополучный исход концерта.

На другое утро съездили мы в ЗАГС. Дали три дня отдыха – тишь да благодать! Только очень скоро разлучили нас: Меня на труп направили, тебя – бандитов брать! Не дождусь свиданьица – ты очень мне нужна! Любимая напарница, любимая жена!…

– Браво! Брависсимо! – восторженно аплодируя, закричал Буба. – Бис!…

Заулыбались и Данька с цыганенком. Даже подозрительный аптекарь перестал хмуриться и дышать на бильярдный шарик.

Только более опытный дядька Мефодий почему-то не торопился радоваться.

Он заставил Плахова еще раз повторить свою историю со времени появления в городке, крайне интересуясь при этом подробностями ареста сапожника. Когда Игорь дошел до истории с задержанием Мухомора, подпольщик сочувственно закивал головой. Но тут Буба не к месту вспомнил, что видел вчера господина, похожего по описанию на начальника пленника, в кабаре. И не одного, а в теплой компании полковника Кудасова.

Это, как говорится, был удар ниже пояса.

Плахов понял, что, если немедленно не произойдет чуда, его не спасут никакие шлягеры, а дядька Мефодий уже начал взводить тугой курок своего револьвера.

Но чудо произошло: в самый ответственный момент у входа кто-то негромко постучал явно условным стуком.

Все смолкли.

Только аптекарь, подойдя к дверям, осторожно осведомился:

– Кто там?

– Это я, товарищ Кошкин! – послышался с улицы девичий голосок. – Ксанка. Впустите, пожалуйста…

Последующее время до Плахова никому не было дела: все расспрашивали девушку об ее ночных приключениях и неожиданном спасении, а она все с большими подробностями пересказывала подвиг неизвестного чекиста по имени Вася.

В глазах слушателей спаситель представал эдаким былинным богатырем, запросто расправившимся с троими белогвардейцами, а потому Игорь сразу не сообразил, что речь идет о его коллеге.

– Он очень устал и сейчас спит в надежном месте, – сообщила Ксанка, – а потом Васе обязательно надо помочь найти товарища.

– Какого такого товарища? – поинтересовался Мефодий.

– Товарища Плахова. Вася говорил, что его так зовут. Игорь Плахов. Он тоже из питерской “чрезвычайки”.

Дядька Мефодий недоуменно уставился на пленника…

– Ни фига себе – “контрики”! – Касторский передвинул канотье на затылок. – Как говорила моя покойная бабушка: “Чтоб мне не лопать тараньки к пиву”!…

* * *

– Вот это другое дело! – Генеральный директор издательства “Фагот” прошелся вдоль стола, на котором были разложены эскизы рекламных плакатов. – Броско, лаконично и в точку!

– Изящно, – подобострастно поддержал начальник отдела продаж Шариков, склонившись над картинкой, где двое манерных юношей в кожаных штанах обнимали друг друга на фоне обложки учебника по химии для одиннадцатого класса.

– Ха! – Трубецкой плюхнулся в кресло и благосклонным жестом пригласил художника сесть напротив. – Получишь премию. Двести рублей… Нет, двести пятьдесят!…

Мастер компьютерной графики, убивший всю ночь на сбор картинок с буржуазных порносайтов, ничем не выразил своего удивления невиданной щедростью обычно прижимистого Василия Акакиевича и продолжал смотреть на издателя слегка осоловелым взглядом.

– Эту практику надо распространить. – Трубецкого целиком захватила идея активизации рекламной кампании путем охвата секс-меньшинств и людей с отклонениями в сфере половой жизни. – Я тут вечером почитал справочник по патологиям, – гендиректор потряс шикарным альбомом, приобретенным им в Амстердаме, – и выяснил, что их сотни!

“Ага, почитал, – про себя усмехнулся непочтительный художник, – С каких это пор ты по-голландски читать научился? Небось, картинки порассматривал чуток…”

С иностранными языками у Трубецкого действительно все обстояло из рук вон плохо.

Английский он учил в школе, но так и не выучил. Пристрастившись к поездкам во Францию вместе со своими урюпинскими партнерами, Василий Акакиевич принялся овладевать французским, ибо хотел блеснуть перед коллегами, заказав что-нибудь в ресторанчике.

Издатель нанял преподавателя с филологического факультета питерского Университета, однако через три месяца тот сам покинул ученика, сославшись на невероятную занятость на своей кафедре. Долбить по пятидесятому разу в течение одного квартала спряжение глагола “etre” [Есть в смысле “быть” (фр.)] в настоящем времени показалось доценту-романисту слишком тяжелым трудом за те жалкие десять долларов, что Трубецкой соизволял платить за два академических часа.

Василий Акакиевич, который и сам был рад избавиться от зануды-преподавателя, воспрял духом, наотрез отказался отдавать деньги за последние шесть уроков и купил на рынке компьютерный CD-диск с “суперпрограммой”, якобы обучающей пользователя посредством гипнотического воздействия.

Результат не заставил себя ждать.

После пятиминутного просмотра мелькающих на жидкокристаллическом экране цветовых пятен, сопровождаемых льющимися из акустических колонок фразами на французском, Трубецкой со всего маху опустил физиономию на клавиатуру и отключился. Мозг издателя оказался не готов к таким интеллектуальным перегрузкам, как суггестативное обучение. Единственным, что у него намертво впечаталось в память, было сильное желание собрать все свои деньги и отнести их на Сытный рынок какому-то Гиви, торгующему мандаринами на первом лотке справа от главного входа.

Системный администратор, в дальнейшем изучивший запись на лазерном носителе, подтвердил, что в мерцании пятен действительно просматривалось требование спонсировать Гиви, но это говорило лишь о том, что некто использовал методы внушения для улучшения своего финансового положения за счет таких пользователей, как Трубецкой.

Возмущенный генеральный директор съездил на то место, где он покупал диск, продавцов не нашел и наехал со своими претензиями на несчастного Гиви с рынка, оказавшегося мирным сухоньким старичком. Но с тремя великовозрастными крепкими сыновьями, затолкавшими истошно вопящего Акакиевича в контейнер мусоровоза…

– Немного не хватает известных фамилий, – осторожно намекнул Шариков, памятуя об успехе сериала о “Народном Целителе”. – С именами авторов бестселлеров мы могли бы продать еще больше…

Точно! – Издатель потер влажные ладошки и посмотрел на художника. – Сделаем так… Подберешь под каждый плакат одну-две фамилии и поставишь крупно сверху. Типа, “такой-то под таким-то псевдонимом представляет…”. Список возьми в бухгалтерии.

– А на всех плакатах – это не перебор? – поинтересовался художник.

– Василий Акакиевич совершенно прав! – с энтузиазмом воскликнул начсбыта и главный торговец продукцией “Фагота”. – С такой рекламой мы увеличим оборот вдвое!

В дверь постучали, и на пороге появилась секретарь.

– К вам пришли, – проворковала блондинка, славящаяся тем, что наклеивала почтовые марки на отправляемые ею факсы. Другие сотрудники издательства ее не останавливали, с восхищением наблюдая за тем, как Трубецкой каждый месяц оплачивал постоянно возраставшие счета. – Из милиции.

– Откуда? – испугался генеральный директор. Секретарь сверилась с бумажкой.

– Из N-ского РУВД.

– Надо принять, – пожал плечами Шариков. – Если пришли, то просто так не уйдут…

– Зови. – обреченно махнул рукой Трубецкой.

«Операция Ъ» и другие приключения дурика

Пленение Игоря Плахова завершилось гораздо благополучнее, чем можно было ожидать.

С ним не только не поступили как с врагом трудового народа и вшивым интеллигентом, но даже предложили посильную помощь в вызволении из контрразведки Мухомора.

Правда, дядька Мефодий тут же заметил, что долг оперативников помочь подпольщикам заполучить план белогвардейских укреплений, которые хранятся в сейфе Кудасова. Плахов, естественно, заверил в полной поддержке этих начинаний.

Подпольщик категорически отверг предположение о своей причастности к исчезновению шкафа-купе из дома сапожника Сердюка. Более того, сославшись на конспирацию, он заметил, что вообще ничего не слышал о подобном аппарате. Если машина и была, то, скорее всего, ее забрали при обыске, тем более о чем-то подобном говорил солдат на кладбище (“Я правильно вас понял, товарищ Рогов”?). Значит, поиски придется вести в логове белых.

Что касается судьбы подполковника Петренко, то, посовещавшись, все пришли к выводу, что хитроумный контрразведчик специально таскает Мухомора с собой, чтобы выявить его возможные связи.

Самое деятельное участие в планировании принял и Вася Рогов, которого, разбудив, доставила в аптеку Ксанка. Он авторитетно заявил, что начальник РУВД – человек бдительный, а потому на контакт с незнакомыми людьми (имея в виду “мстителей”) не пойдет. Значит, надо подумать, каким образом можно попытаться организовать встречу с Петренко.

Быстрее других нашелся Буба.

Он что– то пошептал на ухо дядьке Мефодию, тот довольно засмеялся и милостиво позволил Бубе публично огласить свою идею.

Артист сказал, что, по его разумению, встретиться лучше во время какой-нибудь суматохи. При этом он скромно заметил, что является истинным мастером по организации подобных мероприятий.

– Вы ж представить себе не можете, какой фурор произвело недавно исполнение “Боже, царя храни” в исполнении вашего покорного слуги и его милых воробышков! – начал было хвалиться Касторский, но, смутившись под хмурым взглядом карусельщика, осекся, продолжив изложение плана.

Если сократить постоянные отступления в стиле конферанса о бедной бабушке Бубы, его родственниках и друзьях-одесситах, то суть тирады сводилась примерно к следующему: известно, что полковник Кудасов тайно боготворит канкан, считая его лучшим из танцев. С этим мнением (увы!) согласны далеко не все из посетителей кабаре. Поэтому, если начать исполнять искрометный танец в нетрадиционной форме, то, скорее всего, в увеселительном заведении вспыхнет скандал. А во время перестрелки, которой он будет наверняка сопровождаться, можно попытаться вывести “главного народного товарища милиционера” в укромное место и установить с ним связь.

Касторский развеял и сомнения оперативников по поводу дебоша.

– В крайнем случае, дорогие вы мои, даже если морды бить не будут, Буба вам все равно устроит это свидание!… Господин Кудасов… Чтоб я никогда не увидал родимой Одессы, если это не так!… Об чем думает такой человек? После исполнения номера он обязательно пойдет за кулисы, чтобы выразить восхищение артистам. Но прошу прощения, вы мне только скажите, какой барыга оставит без присмотра товар на привозе? И какой-такой Кудасов бросит свою жертву?… Или он должен думать, что ваш главный народный милиционер будет-таки спокойно жрать водку, ожидая возвращения тирана? Я умоляю вас…

– Правильно! – Плахову явно понравилась идея артиста. – А за кулисами мы повяжем этого урода!…

– Я умоляю вас! – снова взмолился артист. – Не надо никого вязать. Вы за кулисами будете иметь спокойную беседу со своим товарищем, пока господин Кудасов станет целовать ручки вашему другу!…

– Не понял, – враз насторожился Рогов. – А кого, собственно, вы имеете в виду? Кому целовать ручки?

Но Бубу, казалось, не смутило это замечание.

– Целовать? Естественно, артисткам. Я уверен, что к завтрашнему вечеру сумею сделать из вас настоящих мастеров сцены! Или ж вы думаете, что за вас таки танцевать будет Касторский? А может, вы надеетесь, что ваш товарищ Петренко внимательно выслушает бедного куплетиста?…

– А нельзя ли без ручек? – осторожно поинтересовался вмиг погрустневший Вася, которого успел исподтишка ткнуть кулаком в бок Плахов. – Я же его, гада, на месте придушу!…

В конце концов консенсус был достигнут.

Времени до концерта оставалось мало, а оперативникам еще надо было успеть отыскать злополучный контейнер.

Подпольщики пообещали им помочь с телегой, лишь попросив точно определить, когда и куда ее следует подать. Тут-то Вася и вспомнил об оставленном на кладбище Косом: он еще не назвал точный адрес, по которому отвозил вещи.

Только на этом полоса везения кончилась.

Когда Рогов с Плаховым в сопровождении цыганенка, которого, оказалось, зовут Яша, и чистильщика обуви Даньки пришли на кладбище, к могилке, у которой ночью умирал оперативник, то там была обнаружена только солдатская фуражка и скудные остатки недавней трапезы.

– Ушел, вражина! Связанный, а ушел! – только и смог вымолвить Вася под укоризненным взглядом коллеги. – Придется искать самим.

– Ну и как ты думаешь искать? – ехидно поинтересовался Игорь. – Объявление у контрразведки повесишь?

Вася на миг замялся, но тут его лицо просияло.

– Вспомнил! Он говорил, что отвозил вещи в дом штабс-капитана Овечкина! Мы же найдем его, правда?

– Обязательно найдем, когда в этом городе будет налажена работа филиала питерского ЦАБа [ЦАБ – Здесь имеется в виду Центральное адресное бюро при ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области] или, на худой конец, Интернета.

Возникшие разногласия не успели перерасти в открытое столкновение, так как положение спас Даниил. Незаметно перемигнувшись с Яшкой, он заметил, что “один наш товарищ” очень близко знаком с упомянутым штабс-капитаном и потому выяснить адрес Овечкина – дело пустяковое. Поэтому, если сотрудники из питерской милиции подождут, вскоре адрес будет им сообщен. Оперативникам ничего не оставалось делать, как согласиться, после чего парнишки словно испарились.

И действительно, не более чем через час Яша вернулся.

– Пойдемте, я покажу вам, где живет Овечкин…

* * *

Казанова попросил водителя тягача на десять минут остановить машину у одного дома, рысцой взлетел на четвертый этаж “хрущевки”, по пути обогнав какого-то здоровяка, направляющегося к той же парадной, и затрезвонил в обшарпанную дверь.

– Ну, Люся, давай по-быстрому! – Капитан потеснил вглубь прихожей начинавшую заплывать жирком давнюю пассию с фабрики “Розовая пролетарка”, которая вышла замуж за боксера-тяжеловеса и теперь наслаждалась ведением домашнего хозяйства.

Предварительно Казанцев позвонил даме, выяснил, что супруг отсутствует, и нагрянул в гости.

– По-быстрому – это тебе в общагу надо. К “Карлосу Шакалу”, – манерно пропела пассия, оправляя сиреневый халатик с бордовыми оборочками. – Я теперь эстетично люблю…

– Какой там эстетично! – возмутился оперативник. – Времени в обрез! Раз-раз, и бежать надо…

– Ладно, – девица бросила томный взгляд на Казакову. – Только…

Беседу прервал настойчивый звонок во входную дверь.

Хозяйка квартиры прильнула к глазку и отшатнулась.

– Он!

– Кто? – похолодел опер.

– Муж!

– К-как м-муж? – зашептал капитан, понимая, что живым ему не уйти. – Т-ты же г-гово-рила, что он на работу п-поехал…

– В-в-вернулся зачем-то… У Люси подкосились ноги.

– Надо что-то д-делать! – На Казанцева напала нервная икота.

В дверь забили кулаком.

– Меня он не тронет, – взяла себя в руки бывшая прядильщица. – Но тебя надо выводить…

Решение созрело быстро, ибо его выработке очень способствовали удары в дверь и невнятные крики “Убью!”, доносившиеся с лестничной площадки.

План был такой: погуливающая женушка тяжеловеса должна была резко распахнуть дверь, благо та открывалась вовнутрь, Казанцев быстро пробегал мимо мужа-рогоносца и несся вниз по ступеням, а с супругом Люся разбиралась сама.

Все сделали, как и задумали: капитан разогнался, взяв низкий старт у батареи на кухне, дама в нужный момент отбросила щеколду и дернула на себя дверь.

Но то ли дверь слишком медленно открывалась, то ли опер изначально взял немного не тот курс…

В общем, Казанова влетел точно в торец двери, отбив себе все, что можно отбить, проведя вертикальную черту по середине среднестатистического мужчины – лоб, нос, подбородок, грудь, живот и достоинство.

Очнулся он на диване, куда его отнес давящийся от хохота боксер.

– После такого я тебя даже бить не буду, – сказал тяжеловес, пристраивая на голове капитана мокрое полотенце. – Ты лежи, лежи… Я Люську уже послал твоим сказать, что ты задерживаешься.

* * *

– Ну, что делать будем? – поинтересовался Плахов у коллеги, после того как, обойдя пару раз вокруг дома штабс-капитана, они удалились от него на более безопасное расстояние. – Ты уверен, что наша машина именно там?

Рогов ни в чем не был уверен, тем более после ночного приступа болезни. Тем не менее он заверил, что нужному контейнеру больше находиться негде. Более осторожный Игорь все же предложил не лезть на рожон, а сначала тихонько проверить, правда ли, что агрегат в доме.

– А как ты собираешься это делать? – поинтересовался Вася.

– Надо провести операцию “твердый знак”, как говорят чекисты, – ответил Плахов. – Не слышал о такой? [Имеется в виду производство негласного обыска, применявшегося оперативными сотрудниками КГБ СССР и МВД СССР в недавние времена. В книге наименование подобного мероприятия изменено на созвучное гайдаевскому фильму; некоторые “технологические” особенности проведения этого мероприятия по понятным причинам тоже изменены или не приводятся]

Рогов стал усердно доказывать, что основы ОРД – оперативно-розыскной деятельности – учил достаточно прилежно, а потому всегда готов и к труду, и к обороне…

* * *

Поиски подполковника Петренко напомнили Соловцу его первый и единственный поход за кедровыми шишками, в который он отправился, будучи в командировке на бескрайних просторах Красноярского края. Тогда начальника ОУРа отправили в помощь коллегам, ловившим питерских гастролеров-домушников, ибо фотороботов преступников не существовало, а он единственный знал членов шайки в лицо. По весьма прозаической причине: по пути на работу сильно перебравший портвейна майор в порыве столь свойственного российским милиционерам благородства помог трем архаровцам загрузить в неприметный серенький джип “Isuzu Rodeo” коробки с видеотехникой, а через час узнал, что помог в выносе краденого из квартиры одного бизнесмена, специализировавшегося как раз на торговле импортной аппаратурой…

Домушников тогда в Сибири так и не поймали, но зато свозили Соловца в тайгу.

Поначалу питерского гостя отрядили таскать мешки.

Однако через четверть часа начальник ОУРа устал носить мешки по бурелому и решил сам пособирать шишки. Огляделся и цепким ментовским взглядом обнаружил местного мужичка, сидевшего на дереве. Шишкобой также заприметил Соловца.

В процессе беседы майор узнал, что для сбора шишек надо колотить по кедру большой деревянной киянкой – “колотом”. Мужичок подсказал питерскому менту, где лежит колот, а сам остался на дереве, где счищал нужную ему для каких-то целей смолу.

Колот оказался тяжеленным дубовым пнем, притороченным к еловому шесту.

Соловец с трудом подтащил инструмент к дереву, сплошь усыпанному большими шишками, и приступил к отбою.

Еле– еле приподнял колот на метр от земли, прицелился, махнул -и мимо.

Второй раз чуть себе по ноге не въехал.

И на третий, и на четвертый раз – та же фигня…

На пятый – в кочку воткнулся.

На шестой раз багровый от напряжения гость из Северной столицы снес древесный гриб на стволе соседней сосны и, обессиленный, рухнул в кусты черники.

На плечо Соловцу легла рука мужичка, спустившегося наконец с верхотуры.

– Сынок, а ты че по пихте-то палишь? – осведомился абориген…

С аналогичными вопросами майор сталкивался все те три часа, пока обзванивал различные учреждения, пролистывая страницы телефонного справочника, и интересовался местонахождением начальника РУВД.

В конце концов главе “убойщиков” это надоело и он справедливо рассудил, что подполковник Петренко – не лох какой-нибудь и сам объявится. Поэтому Соловец отложил справочник, высосал восемь бутылочек “Балтики №0”, подивился отсутствию привычного эффекта, за исключением раздувшегося мочевого пузыря, прочитал наклейку на обороте пустой тары, понял, что влил в себя четыре литра беспонтового безалкогольного пива, и грустно пошел в туалет.

* * *

Убедившись, что дом, в котором изволил проживать штабс-капитан Овечкин, не охраняется, оперативники вернулись в аптеку. Там товарищ Кошкин любезно снабдил их кое-каким инструментом, необходимым для проникновения в жилище. Ксанка, которая, казалось, только и ждала возвращения своего спасителя, заявила, что отвечает за безопасность новых знакомых и потому будет их сопровождать.

Никакие уговоры на девушку не подействовали.

В итоге на операцию “Ъ” Рогов с Плаховым отправились под конвоем милой мстительницы.

– Останешься на улице, – на правах старшего как по возрасту, так и по званию велел ей по дороге Игорь. – Если что – свистнешь или, на худой конец, бросишь камешек в окно.

Вася осмелился усомниться, что девушка способна дать сигнал подобным образом, но Ксанка живо развеяла его опасения. Сначала, засунув два пальца в рот, она оглушила спутников лихим свистом. Затем, подобрав с мостовой камешек, довольно точно метнула его, угодив чуть ниже пояса дамочке, прогуливающейся по улице с каким-то военным. Тот немедленно получил по физиономии от своей спутницы, не понявшей толком, кто посмел посягнуть на ее прелести. В результате оперативники и Ксанка вынуждены были на всякий случай спасаться бегством.

– Надеюсь, ты больше не сомневаешься в моих способностях? – поинтересовалась девушка у Васи, подбирая с дороги очередной камень и явно приглядываясь, куда бы его можно было кинуть.

При этом молчаливый Игорь недвусмысленно покосился на лицо коллеги, со знанием дела расцарапанное минувшей ночью. Рогов, во избежание последующих бедствий, торопливо заверил, что абсолютно уверен в талантах Ксанки и вся операция без ее участия просто будет загублена.

– Напарница, напарница, ты очень мне нуж… – попробовал запеть Плахов, но замолчал под грозным взглядом девушки, явно посчитавшей подобные шутки неуместными.

Больше приключений по дороге к скромной обители Овечкина не было.

Поэтому, оставив свою спутницу на улице, оперативники двинулись к строению. Второй этаж дома казался нежилым: запертые ставни, шаткая деревянная лесенка, ведущая снаружи к заколоченной двери. Зато на окнах первого этажа красовались кружевные занавески, а на подоконниках виднелось несколько горшков с цветами.

Это, очевидно, и была квартира штабс-капитана.

Наверное, хозяин квартиры не рассчитывал, что к нему могут нагрянуть незваные гости, так как на входной двери болтался лишь один замок. Но припасенный инструмент применять не пришлось. Видно, контрразведчик всерьез полагал, что запоры устанавливаются только от честных людей, а остальным любые хитроумные приспособления – не преграда: все равно взломают, а если это окажется сложно – еще и имущество попортят. Во всяком случае, замок на двери квартиры был простенький, да и отпереть его легко удалось с помощью ключа, обнаруженного под лежащим на пороге ковриком.

Но не успели оперативники проникнуть в помещение, как у них возникла серьезная проблема: когда Рогов легкомысленно широко распахнул дверь, из прихожей на улицу проворно выскользнула симпатичная кошечка. Так же проворно она увернулась из-под рук попытавшегося ее схватить Игоря, а затем удрала невесть куда, предоставив гостям возможность решать два главных вопроса века: “Кто виноват?” и “Что делать?”

Первый ответ Рогов нашел достаточно быстро, витиевато заявив, мол, женщина на корабле – к несчастью. Правда, его товарищ тут же заметил, что именно Вася должен быть в ответе за свою благодарную поклонницу, действия которой вряд ли связаны со столь дерзким побегом шустрой животины.

Тем не менее нерешенным оставался второй вопрос. Здесь основная проблема заключалась в том, что опытный контрразведчик, явившись домой и обнаружив отсутствие там любимой кошечки, наверняка сообразил бы, что в квартире побывали незваные посетители. Со всеми последствиями, вытекающими из сложной военной обстановки и возможностей местных спецслужб. Поэтому, осматривая все закоулки обители Овечкина, оперативники не прекращали обсуждение.

Наконец Плахову пришла в голову блестящая идея, и он, предоставив Васе самостоятельно продолжать поиски контейнера, выскользнул на улицу.

Через непродолжительное время Игорь вернулся в квартиру, бережно прижимая к груди здоровенного сонного котяру.

– Мы спасены! Смотри, какого мурика я притащил! – Оперативник, плотно прикрыв дверь плечом, спустил свое толстое приобретение на диван. Кот кое-как вразвалку доковылял до подушки, плюхнулся на нее и уснул.

– Ты что, совсем офонарел? – удивился Вася. – Неужели ты думаешь, что штабс-капитан спутает этого рыжего мурлокотама со своей милой серенькой кисой?

– Совершенно не думаю. – Плахов, посмеиваясь, открыл форточку одного из выходящих во двор окон и сбросил с подоконника на пол цветочный горшок, который, естественно, разбился вдребезги. – Просто проявляю оперативную смекалку. Посмотри, этот мурик даже ухом не ведет. Думаю, он продрыхнет до прихода хозяина квартиры.

– Ну и что? – продолжал недоумевать Вася. – Нам-то от этого легче станет?

– Станет-станет, – подтвердил Игорь. – Представь: возвращается Овечкин, видит, что форточка открыта, разбитый горшок с цветами – на полу, на диване это сокровище, а любимой кисы и след простыл. Что он подумает?

До Рогова наконец начал доходить смысл идеи коллеги, и он просиял.

– Он подумает, что маленькая серенькая киса счастливо спаслась бегством через форточку, избежав гнусного надругательства над своей невинностью. Или – не избежав. А обессиленный растлитель уже не нашел сил подняться после учиненного им злодейства!… А кстати, где ты нашел его?

Плахов вкратце объяснил, что котяра не без помощи Ксанки был “взят напрокат”, а проще – выкраден из ближайшей продуктовой лавки.

– Я как его увидал – сразу понял: это то, что нам надо. Зову его: “Мурик, Мурик!” А он хоть бы ухом повел. Ну, тут Ксанка заговорила лавочнику зубы… она, кстати, саму лавку мне и показала, а я хвать толстого под мышку и – сюда. Молодец, девчонка!…

Вася полностью разделил мнение товарища.

Но это была последняя радость, связанная с операцией “Ъ”. Увы, поиски шкафа-купе оказались плачевными: ни самого агрегата, ни его следов в квартире и в подвале обнаружить не удалось. Рогов, правда, нашел в ящике комода коллекцию деревянных фаллосов, однако заменить агрегат по перемещению во времени они не смогли.

В расстроенных чувствах оперативники заперли входную дверь и отправились в гостеприимную аптеку, дабы обдумать свои дальнейшие действия.

* * *

– Ну так в молчанку играть будем или как? – спросил грубый Дукалис у трясущегося Трубецкого, когда тот был привязан к креслу.

Ларин в это время обыскивал Шарикова, поставленного враскоряку у стенки.

– Я буду жаловаться, – прошептал генеральный директор “Фагота”.

Опрос свидетеля, коим являлся Василий Акакиевич, сразу пошел не по тому руслу, которое предполагали издатель и начальник отдела сбыта. Вместо того чтобы сесть друг напротив друга и обсудить сложившуюся ситуацию с повальным бегством авторов из “Фагота”, бравые правоохранители наставили пистолеты на Трубецкого с Шариковым, заперли изнутри дверь кабинета и теперь готовились к проведению допроса “третьей степени устрашения”.

Идея о такой методике действия родилась в буйной голове Ларина, когда опера сидели в приемной и ждали приглашения к директору.

Капитан справедливо рассудил, что миндальничать с издателем не следует, ибо тот “хоть в чем-то, да виноват”. Ни один российский барыга честно своим бизнесом не занимается, так что, ежели поднажать, глядишь, что и польется. А там можно будет и отказ заставить написать, и налоговикам помочь… Плюсов в силовом воздействии множество, а минусов – кот наплакал.

Ларин закончил шарить по карманам деморализованного Шарикова, сковал руки торговца разболтанными браслетами, посадил на стул напротив Трубецкого и встал за его спиной.

Дукалис взгромоздился на стол:

– Что ж, приступим…

* * *

Расчет Плахова о легендировании пропажи кошки оказался не совсем верным.

Когда штабс-капитан Овечкин вернулся ближе к вечеру домой, то обнаружил на диване не только Мурика, блаженно развалившегося на подушке наподобие жирной котлетины на бутерброде: рядом грациозно пристроилась серенькая киса, которая нежно, но настойчиво покусывала сонного повелителя за ухо. А вместо одного разбитого горшка на полу валялось целых три, прикрытых сорванным карнизом с кружевными занавесочками…

Канкан для полковника Кудасова

Несколько оправившись после неудачи с операцией “Ъ”, оперативники волей-неволей вернулись к стратегии поисков пропавшего шкафа-купе. Самой перспективной им казалась идея снова отловить Косого и поговорить с ним по душам. Знай наши герои, как разыскать сбежавшего солдата, проблема решалась бы просто. Но это как раз было неизвестно. Тем не менее предложения по поимке конвоира прозвучали. Одно из них сводилось к тому, что Рогов должен прибыть в конвойную команду и, встав посреди казармы, заорать: “Косой, подлый трус, выходи!”

Увидев воскресшего мертвеца, все с перепугу разбегутся, а нужный солдат непременно снова грохнется в обморок.

Тогда– то его и следует брать.

Только Вася категорически воспротивился реализации подобного плана и заявил, что уж лучше станцует канкан в кабаке, чем добровольно сунется в казарму конвойной команде. По его мнению, с тем же успехом можно было, встав на пороге контрразведки, спеть “Варшавянку” – финал был бы одинаков: не расстреляют на месте, так отправят в дурдом. А побывать там еще раз Рогов не стремился [Подробнее о приключениях Васи Рогова в психиатрической больнице см. сериал по сценарию Андрея Кивинова “Убойная сила-2”, 2-я серия].

Плахов попытался привести черчиллевский аргумент, заметив, мол, “ничто в жизни так не воодушевляет, как то, что в тебя промахнулись”, но эта мудрость вызвала только очередную вспышку возмущения у Васи. В результате в аптеку был вызван господин Касторский, который оставшиеся до начала концерта часы объяснял оперативникам, как им следует выкидывать коленца. К вечеру у обоих учеников буквально отваливались ноги, но Буба, не скрывая удовольствия, заявил, что в успехе номера лично он уверен.

– Это вы будете иметь-таки вещь! – радостно потирал руки куплетист. – Наш выход сделает имя местной сцене, как мадам Рабинович делает имя седьмому ряду на Привозе! Это ж две большие разницы – простой канкан и танец в постановке господина Касторского!… А теперь я возьму экипаж и доставлю вас в обитель Мельпомены и ейных товарок!

* * *

– Георгин! – В дверь автобуса просунулось шелушащееся лицо лейтенанта Волкова. – Там это…

– Что это? – Соловец оторвался от рапорта осведомителя, косноязычно сообщавшего о своих подозрениях в адрес соседа по коммунальной квартире, вроде как замешанного в убийстве двух армян на рынке, случившемся пару дней назад.

– Из Главка, – просвистел простуженный инспектор по делам несовершеннолетних. – Проверяющий.

– От блин!

Майор нахлобучил шапку и выскочил из автобуса.

* * *

В ресторане, как обычно по вечерам, было шумно, тесно и накурено.

Внимательно рассматривая зал сквозь дырочку театрального занавеса, Плахов наблюдал множество разномастных военных мундиров и кителей, которые нынче можно увидеть разве что в музее или, в худшем случае, на каком-нибудь ряженом, уверяющем, что его “казацкий” род ведет летоисчисление чуть ли не от Стеньки Разина.

Лично Игорь считал, что факт родства с известным бандитом, насильником и убийцей следовало бы тщательно скрывать.

Что казакам, что некоторым иным добропорядочным гражданам.

Хорош народный герой, если из-за недовольства собственных бригадиров-собутыльников прилюдно утопил похищенную девчонку, да еще иностранную подданную! Одно дело, как бывший президент собственной страны, попробовать искупаться, не выходя из машины. Но можно только представить, какой разразился бы скандал, попытайся кто по пьянке выбросить в Волгу дочку правителя суверенной страны! Это, как говорится в определенных кругах, совсем не по понятиям. Тем не менее всяких Пугачевых, разиных, болотниковых, распути-ных, махно и прочих отпетых мошенников на памяти Плахова расплодилось немеряно, чем носители преступных имен – псевдонимов, видимо, – нещадно гордились.

Ну да Будда им судья…

Тем временем ресторанные посетители потихоньку нажирались, голоса слышались все более громкие. Времени для раздумий у Игоря оставалось не так уж много. Вот-вот он и Вася должны были появиться перед зрителями, а начальника РУВД в зале не было видно. Без присутствия же Мухомора вся затея с танцем была бессмысленной. Буба тоже волновался, но старался не подавать виду, подбадривал несколько робеющих оперативников, впервые выходящих на столь представительную сцену.

Но, видимо, очередная черная полоса в жизни кончилась, так как подполковник милиции Петренко все же появился. И не один, а в компании с начальником контрразведки. К ним тут же подбежал бдительный метрдотель и, почтительно кланяясь, проводил к зарезервированному столику.

Заиграл оркестр, и представление началось.

Буба, как истинный режиссер, не торопился объявлять лучший номер.

Разогревая публику, он спел несколько куплетов в сопровождении девочек из кордебалета, попутно рассказал пару свежих анекдотов из жизни главаря ВЧК товарища Феликса Дзержинского, дал возможность проявить таланты музыкантам и лишь “на сладкое”, когда, отгрохотав, затихло эхо барабанной дроби, объявил “номер сезона”.

– Впервые!… Только у нас! – разносился по залу интригующий голос конферансье. – На один день, проездом в Стамбул!…

Рогову вдруг показалось, что сейчас артист добавит нечто вроде “правильные питерские пацаны делают конкретный канкан для братвы-ы!” [Подробнее об изысканиях на эту тему см.: Дмитрий Черкасов. “Канкан для братвы”]

Но ведущий просто объявил название танца и скрылся за кулисами, буквально вытолкнув оттуда на сцену обоих оперативников.

Очевидно, господин Касторский всерьез готовился ставить спектакли в стиле “а ля рюс” где-нибудь в “Мулен-Руже”, рекламируя чопорным европейцам лапте-ушаночную экзотику. Нынешнее же выступление наверняка должно было послужить прелюдией к предстоящим гастролям. Поэтому под залихватскую музыку Вася с Игорем судорожно запрыгали по сцене и задергали ногами, обутыми по режиссерской задумке в кирзовые сапоги.

Некоторое время посетители кабаре взирали на сцену довольно мирно.

Полковник Кудасов даже изволил прервать застольную беседу и повернулся лицом к танцующим. Поэтому он не заметил, как вытянулось лицо Петренко, который даже привстал от удивления и несколько раз беззвучно открыл рот, словно вытащенная на берег рыба. Но в этот момент какой-то гордый джигит в черкеске, грохнув кулаком по столу, прокричал:

– Пэправылный танэц! Да здравствует лэз-гынка! Асса-а-а!!!

Тут же в другом конце зала вскочил со своего места безусый кадет и, что-то выкрикнув про европейскую демократию, завопил:

– Ура танго – танцу настоящих парижанок!

Через мгновение он получил по физиономии от господина из-за соседнего столика, заявившего при этом, что танго – танец “позорного быдла”, и потребовавшего незамедлительно исполнить вальс. Или, на худой конец, чардаш.

Но на очень худой.

– Лэзгынка давай! – подскочил к музыкантам кавказец. – Зарэжу!

Но кто– то успел своевременно метнуть ему в голову бутылку, и причем довольно удачно, так как любитель зажигательной ассы без чувств рухнул под стол.

Пронзительно завизжала какая-то дамочка. Гулко бабахнул под сводами зала револьверный выстрел:

– Мазурку, мать вашу, под фокстрот!…

– Кто кого в рот?!

– Вот!

О стену, пролетев, грохнулся стул, рассыпавшись на все четыре ножки. Со звоном летящего стекла и приборов перевернулся стол, за ним другой… Кто-то отчаянно размахивал руками, пытаясь угодить по физиономии всем оказавшимся в досягаемости, кто-то, подхватив на руки свою спутницу, выносил ее на свежий воздух, кто-то просто орал, кто-то увещевал не в меру разволновавшегося приятеля: “Оставь ты этого… он добрых слов все равно не понимает, сколько ни бей!…” В общем, вечер у некоторых посетителей увеселительного заведения явно оказался прожитым не зря…

А меж тем танцевальная музыка закончилась.

Оперативники, поспешно раскланявшись и попутно увернувшись от пары пролетающих мимо бутылок, без промедления ретировались за кулисы. Танцоров мужественно сменил куплетист, насмотревшийся на своем веку на множество кабацких потасовок, а потому чувствовавший себя более-менее уверенно.

Плахов с Роговым еще не успели толком отдышаться, когда в гримерку вошел полковник Кудасов, за спиной которого виднелся, как минимум, удивленный Мухомор. Выразив свое восхищение новыми артистическими дарованиями, начальник контрразведки принялся рассуждать о временах и нравах. Скорее всего, вскоре он бы окончательно достал оперативников, которых спасло лишь своевременное появление Касторского, предусмотрительно объявившего антракт.

Сопротивление Кудасова, желавшего сказать артистам еще несколько теплых слов, было сломлено Бубой, который буквально утащил полковника выпить “всего один фужер шампанского” с девушками из кордебалета. Пообещав вскоре вернуться, Кудасов удалился.

– Ну, докладывайте, как думаете жить дальше, – угрюмо взглянул начальник РУВД на подчиненных, – почему не доложили о результатах работы к поставленному сроку?

– Мы… Мы сначала думали, что вас в контрразведку забрали, – залепетал Вася, – и расстреляли там…

– Не дождетесь! – прервал этот лепет Мухомор. – И вообще… Только не надо придумывать всякие поводы, чтобы пренебрегать исполнением служебных обязанностей. – А потом, несколько смягчившись, добавил: – Сами-то как? Вижу, удачно выбрались?…

Оперативники радостно закивали головами и поведали начальнику о приключениях последних дней. Тот, не перебивая, слушал, лишь иногда сочувственно покачивая головой.

– …А карту эту, – наконец подал голос Петренко, – карту я им хоть сейчас по памяти нарисую. Как-никак не зря истфак в университете оканчивал. Только, – Мухомор предостерегающе поднял вверх палец, – об этом пока никому ни слова. Пусть сначала помогут найти этот ваш чертов контейнер или как его там?… В общем, успехов, ребята. А связь, как договорились, будем через сапожника держать…

Полковник Кудасов появился в гримуборной часа через полтора, раскрасневшийся, перемазанный губной помадой, с расстегнутым гульфиком и в весьма благодушном настроении. К этому моменту все конфиденциальные вопросы уже были решены. Мухомор успел не только выслушать доклады своих подчиненных и надавать кучу ценных указаний, но очередной раз пообещать влепить по “неполному служебному соответствию”, а также оказать содействие в поисках косого солдата из конвойного подразделения.

* * *

За два часа разговора по душам привязанный к стулу и повизгивающий Трубецкой поведал Ларину и Дукалису массу интереснейших подробностей из своей нелегкой жизни.

Как он в детстве чуть не попал под вертолет, впервые попробовав самогонки и уснув на взлетном поле местного аэроклуба.

Как начинающий бизнесмен торговал по электричкам пошитыми в братской Армении трусами, выдавая их за итальянские, и как бегал от ментов из линейных отделов на транспорте.

Как в пьяном безобразии метал тумбочки из окна гостиничного номера, попал по голове директору издательства “Виагриус” и свалил всю вину на валявшегося в отключке своего заместителя по кадрам.

Как и через кого переправлял за границу заработанную непосильным трудом копеечку…

В общем, Трубецкой выложил оперативникам целую кучу информации, однако ничего заслуживавшего, по их мнению, внимания так и не поведал.

Последней историей, рассказанной издателем, было вольное изложение на тему “Как мы с женой учили свою собаку лаять на звонок в дверь”.

Пухлощекий Василий Акакиевич становился на четвереньки перед дверью. Его жена выходила на лестничную площадку, звонила, Трубецкой рычал и лаял, супруга заходила и давала мужу кусок сыра. Гендиректор жевал и причмокивал, поглядывая на сидевшую в прихожей овчарку.

Стоит отметить, что собака все время тренировки смотрела на них как на идиотов.

Когда сыр кончился, чета Трубецких поменялась местами. Теперь уже мадам Трубецкая стояла на четвереньках перед дверью, а издатель выходил, звонил, переступал порог и давал лающей с энтузиазмом жене кусок сосиски. При этом он еще и пинал собаку.

Через полчаса супруга гендиректора смолотила два килограмма сырых сосисок и охрипла.

Собака молчала.

Василий Акакиевич поплелся в комнату, по пути пнув и жену, придумавшую сей способ обучения. Собака сбегала на кухню, принесла оттуда полную миску с сухим кормом, поставила перед Трубецким и уселась рядом, требуя продолжения шоу…

– Все это, конечно, занимательно, – сказал Ларин, выслушав последнее повествование выдохшегося издателя. – Но я не понимаю, какое это имеет отношение к сути разговора…

– Именно, – поддержал коллегу Дукалис и слегка пошевелил носком ботинка.

Трубецкой заерзал.

– Но вы же не говорите, зачем пришли! – встрял Шариков.

– Как не говорим? – удивился Ларин.

– Не говорите! – хором заявили генеральный директор и начальник отдела продаж.

Дукалис задумался.

Действительно, в пылу обыска и обездвиживания Трубецкого и Шарикова опера как-то упустили из виду необходимость очертить допрашиваемым круг интересующих ментов вопросов.

– Черт возьми! – вздохнул Ларин. – Маленькая недоработка… Короче, мы пришли по поводу исчезнувшего писателя.

* * *

Следующим утром Николай Александрович Петренко задумчиво сидел в своем кабинете, размышляя, как бы аккуратнее выяснить судьбу злополучного шкафа-купе.

Худо– бедно, но, несмотря на разнос, который начальник РУВД вчера учинил подчиненным, можно было считать, что добрая треть их работы была выполнена: выяснено, что приспособление для возвращения в родной Питер находится не у красных, а куда-то упрятано с помощью белой контрразведки. Теперь оставалось сделать остальные две трети: выяснить, где именно хранится агрегат, и заполучить его.

А это Мухомору представлялось уже делом техники.

От благостных размышлений вновь испеченного контрразведчика отвлек грохот распахнувшихся створок двери.

Подняв глаза от предусмотрительно разложенных на столе бумаг (мы тут не бездельничаем, а с документами работаем!), Петренко увидел, что на пороге комнаты, широко расставив ноги, “упакованные” в кожаные галифе, и упрямо уперев подбородок в повязанный на шее черный бант, стоит всклокоченный господин весьма решительного вида.

– Ну что, дождались? – не удосужившись даже представиться, по-хозяйски осведомился посетитель, двинувшись к столу Мухомора и в конечном итоге упершись в стол ладонями. – Дождались?! Я вас спрашиваю!… Под вашим носом работают красные бандиты, а вы, как штабные крысы, бумажками обложились!…

Другой столоначальник, рангом поменьше Петренко, может, стушевался бы от подобного натиска. Но начальника РУВД, пережившего около десятка руководителей главка, “на голос” было брать бесполезно. Довольно холодно поинтересовавшись, кто, собственно, осмелился без стука ворваться в кабинет, и получив ответ, что это собственной персоной атаман Бурнаш, Петренко заметно оживился.

– Ты чьих будешь? – поинтересовался милиционер и, увидев на красной физиономии посетителя растерянность, добавил более сурово, как, наверное, подобало самому царю Всея Руси: – Чьих будешь, холоп, спрашиваю?

Бурнаш хотел было сказать что-то злое в ответ, но лишь успел начать вопрос:

– Кто это тут со мной блеет… Мухомор, не давая бандиту опомниться, решительно поднялся из-за стола.

– С тобой, волчара, не блеет, а разговаривает подполковник Петренко! Ты, кажется, свою ОПГ с чем-то перепутал. Запомни: если бы всякая тварь, которая мне грозила, хоть по разу плюнула – я бы утонул. Только я здесь, а они – по клеткам сидят. Может, и тебя суток на десять на нары отправить, чтобы в чувство пришел?…

У Бурнаша вид грозного полицейского явно вызвал не самые добрые ассоциации с прежней жизнью. Атаман сообразил, что надо менять тактику, и залебезил перед Мухомором, пытаясь объяснить, что им только что выявлен вражеский агент, работающий в городе. Самое неприятное, что этим агентом бандит назвал чистильщика обуви, расположившегося со своими щетками перед зданием контрразведки. Но Николай Александрович виду не подал. Надеясь выяснить подробности и уже тогда сориентироваться по ситуации, он сменил гнев на милость.

– Так ты “барабан” [“Барабан” (проф. сленг) – негласный агент, стукач], значит? Так бы и сказал сразу. У кого на связи состоишь? – казалось, миролюбиво осведомился Петренко. – Псевдоним, то есть “погоняло” по-вашему, какой имеешь?

Атаман заюлил, стараясь обойти щекотливый вопрос, и вместо ответа принялся торопливо излагать историю своего знакомства с “неуловимыми мстителями”.

“Хуже нет дурака, чем дурак с инициативой, – размышлял Николай Александрович, слушая Бурнаша, – но если сейчас не дать команду арестовать пацаненка, то добровольный осведомитель наверняка ворвется со своим докладом к кому-нибудь еще. А тогда… Тогда немедленный и весьма неприятный исход карьеры обеспечен!”

Только у начальника РУВД была мечта получить очередное звание и пенсию отнюдь не посмертно, а потому он мучительно искал выход, позволивший бы без ненужных проблем избавиться от настойчивого посетителя.

И вдруг Мухомора озарило.

– Так ты говоришь, что коровку у бабушки взял для нужд своей банды, а малолетки у вас отобрали столь честно нажитое имущество?…

Бурнаш поморщился при упоминании слова “банда”, но согласно закивал головой, подтверждая, что все так и было. При этом он не заметил, что Петренко незаметно нажал кнопку звонка, укрытого под крышкой стола.

– Твоя группировка разбойничала в степях Херсонщины, совершала террористические акты, подрывая устои российской государственности, а ты организовывал эти безобразия, – как бы рассуждая вслух, продолжал начальник РУВД, – и твои подельники сначала убили человека с особой жестокостью, то есть на глазах сына, потом избили мальчика нагайкой, причинив ему телесные повреждения. Затем вовлекли его в банду, заставили несовершеннолетнюю сестру мальчишки прислуживать в кабаке, вовлекая ее таким образом в асоциальную деятельность [Подробности похождений банды Бурнаша см. в к/ф “Неуловимые мстители”]… Если подросток и причинил тебе какие-нибудь неприятности, то, очевидно, в пределах необходимой обороны. А ты теперь пытаешься с помощью государственного аппарата принуждения отомстить ему. Хорош…

Атаман слишком поздно сообразил, куда клонит полицейский.

В результате ворвавшиеся в кабинет дюжие охранники умудрились скрутить бандита прежде, чем он успел достать из кобуры маузер. Учитывая явную тяжесть содеянного – покушение на жизнь сотрудника контрразведки, те же охранники немедленно провели с задержанным короткую воспитательную беседу, после которой тот больше не пытался говорить, а смирно лежал на полу и тихонько постанывал.

Петренко велел вызвать конвой и засадить бандита в кутузку, чтобы более плотно заняться с ним после окончания работы с документами. На самом же деле главная задача Мухомора была выполнена: опасный осведомитель был отправлен подальше от глаз полковника Кудасова.

“Теперь, – размышлял начальник РУВД, – утечет немало воды, пока кто-нибудь удосужится разобраться с этим типом. Когда же разберутся – будет поздно: я со своими операми уже буду в Питере, а чистильщик обуви – по ту сторону фронта”.

Вскоре подошел и вызванный охраной конвой. Николай Александрович заметил, что один из солдат явно косит. Учитывая рассказ Рогова о встрече на кладбище, можно было рассчитывать, что удача сама пришла в руки. Поэтому, напустив на себя строгий начальственный вид, Петренко обратился к Косому и велел, чтобы тот, отконвоировав задержанного в тюрьму, лично вернулся и доложил об исполнении поручения. Тот придурковато взвопил, будто его представили к награде: “Рад стараться, ваше благородие!” Мухомор лишь усмехнулся, вспомнив, что с подобной интонацией кричала Гюльчатай из “Белого солнца пустыни”: “Господин назначил меня любимой жено-ой!”

После того как Бурнаша увели, начальник РУВД, выждав несколько минут, отправился почистить обувь: надо было срочно предупредить связного об опасности и передать подчиненным, где им следует встретить Косого для душевной беседы. Но к великому разочарованию, место чистильщика на площади перед контрразведкой пустовало. Поэтому, тяжело вздохнув, Мухомор был вынужден пешком отправиться через весь город в аптеку.

* * *

– Товарищ полковник! – Солонец вздернул руку к шапке. – Личный состав N-ского РУВД построен. Начальник отдела уголовного розыска майор…

– Вижу, что майор, – прервал Соловца красномордый проверяющий и потянул носом. – Что у вас тут произошло?

– Акт вандализма, товарищ полковник. Подозреваемых уже ищут.

– Хорошо, что ищут. – Чиновник из ГУВД оглядел жиденькую цепочку сержантов, оперов и дознавателей, в которой белыми воронами выделялись Волков, Чуков и Удодов. Первые двое – забинтованными руками и густо смазанными лечебной мазью физиономиями, третий – высунутым изо рта фиолетовым языком и закрытыми глазами.

– Что это с ним? – полковник указал на Удодова.

– Ночь не спал, – нашелся майор. – Устал…

Стоящее в неподвижном морозном воздухе сортирное амбре перебивало все запахи, включая мощный дух, шедший от в хлам пьяного дознавателя.

– А где Петренко? – поинтересовался полковник.

– На территории, – быстро выдал Соловец.

– Появится – сразу ко мне, – приказал проверяющий и полез в один из автобусов, где пэпээсники уже готовили стол с обильной закуской и выпивкой.

“Где ж я тебе его возьму?” – тоскливо подумал начальник ОУРа и жестом подозвал к себе одного из сержантов.

– Слышь, Федя, помнишь, ты говорил, что у тебя тесть чуть кони не двинул, когда метилового спирта хлебнул? – шепотом спросил Соловец. – Ну, в туалете бутыль нашел и…

– Было дело, – кивнул патрульный. – Неделю ни хрена не видел…

– А там еще осталось? – с надеждой просипел майор.

– Должно быть… А зачем тебе? – подозрительно осведомился сержант, которому пришло на ум, что начальник ОУРа изобрел способ пить метил и дихлорэтан без вреда для здоровья.

– Контакты протереть. В телефоне, – зашипел Соловец. – Чтобы лучше слышно было…

– Серьезно?

– Федя, ты что, полный дебил или прикидываешься? – разозлился майор. – Не видишь, что происходит? Где я этому полкану сейчас Петренко возьму?

– Где? – тупо спросил сержант.

– В Караганде! – заорал Соловец. Брови патрульного поползли вверх.

– А че он там делает?

– С тобой все ясно. – Начальник ОУРа взял себя в руки. – Значит, так. Сейчас идешь домой и приносишь мне… я повторяю – мне!… сто граммов этой отравы. Не пятьдесят и не двести, а сто! Понял?!

– Понял, – обиделся сержант.

– Отдашь мне пузырек и забудешь, о чем мы говорили. Врубился?!

– Да…

– Выполняй! Одна нога здесь, другая там! – прикрикнул Соловец на неспешно зашагавшего к соседнему дому сержанта.

Федя прибавил ходу.

Гриня, ку-ку!..

Возможно, с точки зрения теории, Николай Александрович и рассчитал все точно.

Но, к сожалению, он не учел жизненных реалий. По пути в тюрьму Бурнаш попросил разрешения справить нужду и, после недолгих переговоров с конвоирами, был развязан вопреки всем инструкциям, полученным в контрразведке. Отцы-командиры, разбираясь с последствиями подобных происшествий, обычно довольно образно замечают, мол, куда солдата не целуй – везде задница. Как бы то ни было, в результате собственного легкомыслия Косой и его напарник с битыми физиономиями остались одни, а бандит немедленно бросился назад в контрразведку. Его так душила ненависть к “мстителям”, что, пренебрегая безопасностью, он не стал обивать пороги кабинетов “обыкновенных” офицеров, а прямиком направился к самому Леопольду Кудасову.

К счастью для Петренко, атаман не стал тратить время на рассказ о побеге из-под стражи, тем более что считал его причиной собственную невыдержанность и обычную тупость “полицейского”. Вместо этого Бурнаш поведал начальнику контрразведки и штабс-капитану Овечкину “страшилку” о злодеяниях компании Даньки [Подробнее см. к/ф “Новые приключения неуловимых”]. В данном случае, как говорится, лекция попала в подготовленную аудиторию, и Кудасов, давно ожидавший визита “мстителей”, немедленно принял меры к аресту большевистского лазутчика. Причем в качестве “поощрительного приза” разрешил атаману лично задержать парнишку, что Бурнаш с удовольствием и сделал: “Ку-ку, Гриня! Откукарекался!”

Ни Петренко, ни его подчиненные так и не дождались визита Косого в контрразведку: унтер-офицер, выслушав доклад конвоиров о происшествии, слишком усердно провел с ними воспитательную работу. В итоге оба нарушителя правил несения конвойной службы, кряхтя и охая, направились в очередной наряд. Перестаравшийся унтер решил, что не стоит спешить исполнять приказ (все равно его могут отменить), а проще говоря, не пожелал выносить сор из избы, небезосновательно понадеявшись, что о происшествии начальство может и не узнать, и запамятовать в суматохе прифронтовых будней.

* * *

Твердолобов споткнулся о припорошенную снежком железную раму, ругнулся, прошел еще несколько шагов и остановился, осматриваясь.

– Вроде здесь, – неуверенно замямлил дознаватель. – Да, точно здесь. Вот и пень…

Осторожно ступающий Казанова, для которого каждое движение отдавалось ноющей болью в груди и паху, добрел до рамы и сел.

– Ты уверен?

– Вот следы шин, – Твердолобов поглядел себе под ноги. – Тут они кончаются… – Дознаватель взобрался на пень со свежими сколами и обозрел окружающее пространство, приложив ладонь козырьком ко лбу.

Но “козелка” так и не заметил. Ментовский УАЗик словно растворился в воздухе.

– Вы скоро? – крикнул с обочины дороги водитель большегрузной платформы.

– Погоди, – отмахнулся Твердолобов и присел рядом с Казанцевым.

– Что-то не складывается, – констатировал капитан, слепив снежок и приложив его к отбитому лбу. – А ты ничего не перепутал?

Дознаватель задумался.

– Нет, – после минутной паузы твердо сказал Твердолобов.

– Мистика. – Казанова слепил еще один снежок и засунул его в штаны, блаженно щурясь.

К сидящим на железной раме ментам подошел раздраженный шофер большегруза.

– Вы долго тут сидеть собираетесь?

– Дык ведь, – дознаватель развел руками, – надо думать, где машина…

– А что тут думать-то? – удивился водитель. – Вы ж на ней сидите!

Казанцев и Твердолобое внимательно посмотрели себе под ноги, но “козла” не обнаружили – ни в натуральную величину, ни даже модельку в масштабе один к пятидесяти.

– Издевается, – буркнул опер, поправляя медленно тающий в штанах снежок.

– Думаешь, все менты такие тупые, что собственный УАЗ перед носом разглядеть не смогут? – взвился дознаватель. – А дубинкой по хребту не хочешь?!

– Да вы, мать вашу, на раме УАЗа сидите! – прорычал шофер. – Глаза разуйте!

– Как же это? – всполошился Твердолобов, подскакивая и выпучивая глазенки на то, что осталось от милицейского джипа. – А где остальное? Мотор, двери, колеса…

– Растащили, – невозмутимо заметил водитель тягача. – Хоп-хоп – и нету…

– Ну народ! – возмутился Казанова. – Одно ворье!

– Грузить раму будем? – спросил шофер. – Или здесь оставим?

– Грузим, – решил Твердолобов, которому надо было привезти Соловцу хотя бы что-то.

* * *

Оперативники, поняв, что Косой не объявится, попытались разыскать Даньку, чтобы через него доложить об этом Мухомору. Но чистильщика обуви на месте тоже не оказалось. Тогда они направились на работу к дядьке Мефодию, но и сюда, увы, опоздали.

Очевидно, что контрразведчиков не зря учили в академии Генштаба, так как вслед за арестом Даньки был задержан господин Касторский, а к карусельщику, которого непонятным образом умудрились вычислить за несколько минут до появления там Рогова с Плаховым, уже заявился адъютант Кудасова, довольно неуклюже пытаясь изображать приблатненного урку: “Слышь, дядя, мне ваш самый главный нужен, ну, который за Сердюка остался”…

Что касается Бубы, то с ним просчитались: только сумасшедший может пытаться переговорить профессионального конферансье, который к тому же родом из Одессы. Через непродолжительное время общения с господином Касторским начальник контрразведки попросту выгнал артиста из кабинета, будучи не в силах больше выслушивать всякие истории про славянский шкаф, тумбочки, шифрованные сообщения, передаваемые с помощью кастаньет, и прочую ахинею.

Ненамного удачнее закончилась и попытка адъютанта Кудасова внедриться в ряды подпольщиков. Когда он попытался изобразить освобожденного из тюрьмы уголовника, то умудренный жизнью дядька Мефодий живо “расколол” новоявленного урку, хотя и недостаточно аккуратно.

В результате прямо у карусели завязалась перестрелка.

Кто куда стрелял – понять было сложно.

Цыганенок в ярко-красной шелковой рубашке, держась за цепь крутящейся карусели, палил во все стороны из револьвера. Военнослужащие в форме и господа в штатском с офицерской выправкой тоже били в белый свет, как в копеечку. Самое удивительное, что в результате этой баталии то и дело кто-то падал, сраженный точными выстрелами. Со стороны могло показаться, что цыганенок вооружен не короткоствольным оружием, из которого и с десятка метров в стационарном тире сложно попасть в мишень, а каким-то самонаводящимся автоматом из “Звездных войн”.

И только очень внимательный сторонний наблюдатель мог обратить внимание, что ничего удивительного нет.

Вася Рогов, натренировавшийся стрелять с помощью утюга [Подробнее см. сериал ОРТ “Убойная сила-1”], стоя за кустами акации, методично посылал пули в нужные цели, словно на сдаче зачета. Рядом столь же методично бил из пистолета Игорь Плахов. Очередной военный был успешно сражен принявшим участие в перестрелке Косым. Оперативники видели, как, воспользовавшись суматохой, умудрился удрать из опасного места дядька Мефодий. Следом, ловко спрыгнув с карусели на потерявшего седока коня, лихо умчался и Яшка-цыган, прихватив с собой по пути Ксению.

– Опера ноги кормят! – изрек старинный девиз Вася, и оперативники, скрываясь за кустами, тоже заспешили куда-нибудь подальше от опасного места, предоставив военным решать меж собой традиционные вопросы “Кто, мать вашу, виноват?” и “Что, на хрен, делать?”.

* * *

– Паренек, сгоняй-ка за кофеем. – Дукалис по-отечески похлопал Шарикова по спине. – И скажи, чтоб водочки принесли…

Освобожденный от наручников начальник отдела продаж бросил вопросительный взгляд на потирающего запястья Трубецкого, отпер дверь кабинета и вышел.

– Ты уж, Василий Акакиевич, зла на нас не держи, – мирно сказал Ларин. – Ошибочка вышла, бывает… Но зато на собственной шкуре прочувствовал, что будет с подозреваемыми по этому делу, когда они к нам в руки попадут.

Развязанный генеральный директор “Фагота” согласно закивал.

Спорить с оперативниками у него не было никакого желания. Он мечтал только об одном – чтобы два грубых мента поскорее покинули стены его офиса.

– Ну так, – Дукалис развалился в кресле, откуда согнал Трубецкого, пересадив того на стул, – расскажи, в чем дело… Что за писатель, че накарябал, когда исчез.

– Да в общем, дела-то и нет. – Издатель ощупал то место, где два часа назад произошел контакт его тела с ботинком оперативника. – Я ж написал отказную…

– Покрываешь преступников? – миролюбиво осведомился Ларин, разминая кулаки.

– Я?! Вы что?! – перепугался Трубецкой, поняв, что его сейчас будут бить и обязательно – ногами. – Да никогда! Это была ошибка! Страшная ошибка! Но не моя!

– А чья? – заинтересовался Анатолий.

– Это… – Генеральный директор “Фагота” закатил глаза. – Я не помню…

– Помочь вспомнить? – Ларин играл роль жестокого и циничного существа, готового броситься на первого встречного, как чупакабра [Мифическое животное-кровосос, якобы живущее в Южной Америке и нападающее на коз и людей. По рассказам злоупотребляющих текилой “очевидцев”, похоже на помесь летучей мыши с волком].

– Не надо! – Издатель замахал руками, как ветряная мельница. – Я сам!

Напряженную ситуацию разрядил приход секретарши и Шарикова, принесших поднос с тремя чашками дымящегося кофе, стаканами и запотевшей литровой бутылкой водки “Народный целитель” [Водка “Народный целитель” – © Дмитрий Черкасов], изготовленной партией в десять тысяч штук в поддержку серии книг.

– Оперативно ты справился, – похвалил Дукалис Шарикова. – С утра маковой росинки во рту не было.

– Ну, вздрогнем. – Ларин позабыл про наезд на издателя, потер руки и посмотрел на секретаря с Шариковым. – Свободны.

– Я – пас, – попытался было отказаться генеральный директор, придерживавшийся в последнее время трезвого образа жизни.

– А в морду? – беззлобно предупредил Андрей.

– Я передумал, – быстро сказал Трубецкой и взял наполненный до краев стакан. – За нашу милицию! Ум, честь и совесть, каких и не сыскать!

* * *

Только ближе к вечеру нашим героям удалось сопоставить все факты.

Картина вырисовывалась, прямо скажем, безрадостная.

Во-первых, был арестован Данька.

Во-вторых, засвечена явка и, соответственно, дядька Мефодий.

В-третьих, непосредственная опасность угрожала Бубе, который явно попал в поле зрения контрразведки… Не лучшим образом вырисовывались и перспективы дальнейшей службы подполковника Петренко: никакой гарантии, что его не начнут основательно разрабатывать, не было. Более того, совершенно очевидно, что не до конца деревянные контрразведчики не сегодня-завтра обязательно до этого додумаются.

Тем не менее и куплетист, и Мухомор категорически отказались переходить на нелегальное положение. Артист полагал, что после недавнего свидания Леопольд Кудасов считает его полным придурком, а потому не будет больше беспокоить. А начальник РУВД просто решил рискнуть: только работая в контрразведке, можно было выяснить наконец, где находится злополучный шкаф-купе. Петренко также все-таки рассчитывал, что сумеет найти способ встретиться с Косым. И, в конце концов, нужно же было помочь подпольщикам вызволить Даньку из тюрьмы. А кто, как не сотрудник “конторы”, может точно выяснить, например, время, когда арестованного поведут на допрос или для проведения следственного эксперимента?…

Что касается выполнения последнего намерения – это оказалось довольно легко. Мухомор зашел в кабинет военного следователя под благовидным предлогом поиска штопора для бутылки. Необходимый предмет немедленно был найден и употреблен по назначению, благо вино Николай Александрович прихватил с собой.

– Доктор прописал для восстановления аппетита, – спокойно объяснил Мухомор.

Тут же выяснилось, что и врач, следящий за здоровьем следователя, дал точно такие же рекомендации своему пациенту. Естественно, что коллега коллеге всегда готов оказать помощь, поэтому бутылка оказалась благополучно распита на двоих с хозяином кабинета. Гость посетовал, что не может долго задерживаться из-за большого объема работы. Военный следователь живо подхватил эту тему. Ему приходилось еще хуже: нынче задержали какого-то мальчишку, которого надо срочно допрашивать, так как дело контролирует лично начальник контрразведки.

– Но! – Хозяин кабинета решительно рубанул ладонью воздух. – Следователь – фигура процессуально самостоятельная, независимая, а потому мне указ только закон. Я сам буду решать, кого и когда допрашивать!

Мухомор небезосновательно усомнился, что следует перечить собственному начальству. Но визави твердо стоял на своем. В подтверждение выдвинутого тезиса он крутанул ручку телефона и, соединившись с тюрьмой, потребовал доставить арестованного завтра к двенадцати ноль-ноль.

– Вот так, именно завтра и в это время. А вот место встречи – мой кабинет – изменить нельзя. Так-то-с!…

– Ну и славно. – Николай Александрович заторопился к выходу. – Да, кстати, совсем забыл, зачем я приходил. Вы не подскажете, как пройти в туалет? А то у меня кабинет на втором этаже, а там лишь окно, которое по недоразумению выходит на улицу…

Информация к размышлению:подполковник милиции Петренко, как и советский разведчик Исаев (Тихонов-Штирлиц), знал, что всегда запоминается последняя фраза. Теперь, думал Петренко, если военного следователя и спросят, зачем его посещал коллега, тот, не задумываясь, ответит: “Чтобы культурно справить нужду. Он очень не хотел с…ть на всех вас со своего второго этажа”…

Если известны время и маршрут, по которому поведут арестованного, а также бдительность конвоя, организация побега – дело не шибко хитрое.

Вот и Плахову по этому поводу пришла блестящая идея, которую он подсмотрел в каком-то фильме. Там, в подобной ситуации, толпа цыган учинила свадьбу, для участия в которой был привлечен циркового вида медвежонок – переросток, облаченный в солидный намордник. Правда, когда пошли крупные планы, то оказалось, что этот намордник куда-то делся, а медвежонок заматерел, стал выглядеть явно здоровее и на несколько лет старше. Но дело было не в режиссерских недоработках, а в самой идее похищения, которой, кстати, постоянно пользуются карманники, крадя средь шумной, крикливой толпы чужие кошельки.

Игорь поделился своими соображениями с товарищами, и его план был утвержден. При этом оперативники не исключали, что вместе с Данькой можно будет прихватить и его конвоира, если, конечно, таковым окажется Косой. По окончании совещания Яшка был отправлен на переговоры в табор, задумчиво прогулял там всю ночь, но в результате цыгане согласились оказать посильное содействие.

* * *

Проверяющий из ГУВД оказался стойким мужичком и даже после выпитой литровой бутылки самогона не переставал отдавать ценные указания, поминать подполковника Петренко, с которым чиновнику зачем-то надо было обязательно пообщаться, и учить районных ментов жизни, громогласно повествуя о своей нелегкой офицерской жизни, начатой в звании младшего лейтенанта в маленьком поселке на Таймыре.

Но, долго ли, коротко ли, организм все же потребовал прогулки на свежем воздухе, и полковник выпал из автобуса, приказав к своему возвращению наварить макарон, которые он будет вкушать, посыпая тертым сыром.

Сержантский и оперский состав не был смущен кулинарным заказом, ибо технология варки супов, вермишели и всего прочего в обычном электрочайнике была отработана давным-давно. Правда, в этой методике был небольшой нюанс, осложнявший процесс приготовления именно мучных изделий: те совершенно по-скотски забивались под нагревательную спираль, и несчастным кулинарам было крайне неудобно их оттуда выковыривать. Для преодоления этого недостатка решили положить как можно больше макарон, дабы хоть что-нибудь да на поверхности осталось бы.

Чайник залили водой, вскипятили, засыпали исходным продуктом и посадили возле него уже не могущего самостоятельно передвигаться сержанта. Чтобы следил за процессом и в нужный момент выключил прибор.

А сами отправились вслед за полковником.

Соловец на секундочку отстал и приготовил проверяющему “коктейль”…

Упавшего всего в десяти метрах от автобуса полковника поставили на ноги, стряхнули со спины грязный снег и повели обратно.

Возле одного из временных прибежищ ментов из РУВД стояли тягач и платформа, с которой Твердолобое, Казанова и Безродный сгружали железную раму. Водитель отказался принимать участие в перекантовке холодного металла и оставался в кабине.

– Это что? – поразился Соловец.

– УАЗик, – буркнул Казанцев. – Не видишь, что ли?

– А где…? – начальник ОУРа развел руками, намекая на недостающие детали.

– Вечерней лошадью привезут! – захохотал шофер тягача, высунувшись из кабины.

– Тьфу! – Майор понял, что РУВД осталось с одним-единственным способным к передвижению автомобилем.

К валяющейся на тротуаре раме кинулся рыдающий Котлеткин и устроил акт прощания с машиной, охватив железную поперечину руками и осыпая ее слюнявыми поцелуями. Сержант был совершенно безутешен и к тому же пьян в сосиску, успев влить в себя пол-литра самогона из канистры, пока все остальные занимались проверяющим.

Тем временем вошедшим в автобус полковнику и сопровождающим его лицам открылась следующая картина: на полу, надрываясь, кипел чайник, из которого валила густая белесая масса, бывшая когда-то макаронами.

А рядом сидел сержант, оставленный дежурить “по кухне”, стучал по чайнику ложкой и приговаривал:

– Эй, горшочек, не вари!…

* * *

Пока Яшка общался со своими соплеменниками, Плахов с Роговым тоже не теряли времени зря. Учитывая, что последняя явка в аптеке, не разгромленная еще контрразведкой, вот-вот могла быть провалена, оперативники отправились на поиски подходящего жилья. Лучшим местом для этого они сочли местный базар, на котором, несмотря на вечернее время, еще бродили продавцы и покупатели.

И правда, вскоре более-менее приемлемый вариант был найден.

В качестве наймодателя выступал дядечка лет сорока пяти на вид, у которого почему-то были загипсованы оба предплечья. Степану (так он представился) явно недоставало грошей на опохмелку. Только, как он ни пытался немедленно совершить сделку и получить предоплату, потенциальные наниматели не соглашались на это, требуя сначала осмотра жилья. В результате стороны сторговались на том, что оперативники под контролем Степана сейчас же покупают бутылку самогонки, затем все вместе идут смотреть дом, а в случае удачи немедленно получают радушный прием.

Действительно, небольшой и довольно аккуратный домик на городской окраине со сложной системой задворков, через которые можно было выбраться как минимум на две соседние улочки, как нельзя лучше подходил для явочной квартиры, несмотря на царившее в нем запустение.

Как честные люди, Игорь и Вася немедленно выставили на стол принесенную самогонку и были приятно удивлены, когда Степан разложил нехитрую, но аппетитную закуску, состоящую из хлеба, картошки в мундире, здоровенного шмата розового сала и пучка перышек лука. В довершение ко всему хозяин, слазав в погреб, извлек оттуда миску с крепкими солеными огурчиками.

Плахов с удивлением смотрел на это богатство, недоумевая, откуда оно могло появиться в доме у выпивохи. Но Степан, видно, был не так прост, как могло показаться сначала. Перехватив взгляд оперативника, он прояснил ситуацию.

– Да тут нечему дивиться. Это я временно болею, – хозяин продемонстрировал постояльцам загипсованные руки. – А вообще-то я – плотник, так что заработки были. И жинка была, да только сплыла. – Степан горестно кхекнул. – Она считала, что у меня есть всего два недостатка: я все время думаю о сексе, и у меня якобы мысли постоянно расходятся с делом. Ну да Бог ей судья!… Все одно к одному… А вообще, мужики, – хозяина дома явно потянуло пофилософствовать, – несмотря на серьезнейший кризис, который переживает Российская империя, по-прежнему хорошо, выпив полстаканчика самогонки, закусить ее хрустящим огурчиком. И тут же повторить! В общем, давайте вздрогнем. Ваше здоровье!

Дружно звякнули граненые стаканчики, захрустели на зубах соленые огурчики.

Встреча, как говорится, проходила в теплой дружественной обстановке.

После очередного опустошенного стаканчика Рогов участливо поинтересовался у нового друга – Степы, где он умудрился сломать обе руки, и тот, тяжело вздохнув, поведал свою грустную историю.

Из задушевного повествования стало ясно, что после ухода легкомысленной жены Степан несчастно прогуливался по берегу моря, размышляя, а не стоит ли сплавать покормить крабов. Но тут “на морском песочке я Марусю встретил. В розовых чулочках, талия – в корсете”… Девушке тоже очень понравился новый знакомый. Некоторое время они страстно обнимались под шум прибоя, но счастье так скоротечно…

Маруся запретила себя провожать и, пообещав вернуться следующим вечером, ушла. Степан же, радуясь восстановленному душевному равновесию, еще немного побродил у моря, а затем зашагал в сторону города. Однако сказались последствия береговых объятий: штиблеты оказались полными песка. Не долго думая, счастливый любовник снял ботинок и вытряхнул его. Затем, решив стряхнуть мелкие песчинки с носка, уперся обеими руками о какую-то будку и начал трясти ногой. В этот момент из-за будки выскочил здоровенный мужик, схватил стоящую поодаль лопату и неожиданно изо всех сил ударил черенком по Степановым рукам.

– Вот я и оказался без любви и без работы, – подвел итог рассказчик.

– Не понял! – возмутился Рогов. – Это же беспредел какой-то! Мужик-то хоть сказал, за что руки переломал?

– Да ни за что, а почему… Оказалось, я оперся на трансформаторную будку, а там монтер работал. Вот он и подумал, что меня током жахнуло, а я руки-то оторвать и не могу…

Оперативники еще некоторое время дружно выражали Степану сочувствие и даже дали денег, выделенных Мухомором из его жалования в контрразведке, на очередную бутылку самогонки. Хозяин, у которого, к счастью, не пострадали пальцы, ловко подхватил купюры и, пообещав вскоре вернуться, исчез, заметив на прощание, что “поздно выпитая вторая – напрасно опорожненная первая”.

– Слушай, Вася, а ты знаешь, о чем мы забыли? – задумчиво поинтересовался Плахов.

– Что твой проклятый контейнер работает не на батарейках. Поэтому нам еще придется решать проблему энергетического кризиса.

– Позвони Чубайсу, авось поможет. Как народному герою Приморья, – начал было дерзить Рогов, но вовремя спохватился, закончив более миролюбиво: – Правильно, сначала – электростанцию, потом – почту и телеграф. Как говорил один картавый дедушка: “Революция только тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться”. Только вчера было рано, а завтра будет поздно. Так что давай дождемся Степана с гостинцами, уточним, где он умудрился найти подстанцию, и пойдем проверим все на месте.

– А мы сумеем после дойти туда? – засомневался Плахов.

– Не дойдем, так доползем, – заверил Вася, – только, когда пьешь, обязательно надо знать меру, иначе можно по ошибке выпить меньше.

Плахов, чуть поразмыслив, согласился, после чего оперативники начали терпеливо дожидаться наступления революционного момента, связанного с возвращением гонца.

Часть 3 Питерские

Там, вдали, у реки...

С непривычки к алкоголю Трубецкой очень быстро захмелел, одарил Ларина и Дукалиса двумя банкнотами по пятьсот рублей, чтобы они навсегда забыли о “деле пропавшего писателя” и тех недоразумениях, что с ним были связаны, приказал принести вторую бутылку водки, выпил с Анатолием на брудершафт, дал визитерам пару флаконов с собой и даже вызвался проводить оперативников до выхода из офиса, по-барски отмахнувшись от пытавшейся помочь секретарши.

Капитан со старлеем, мило беседуя между собой, добрели по улице Одоевского до проспекта Кима, попутно пытаясь остановить редкие в это время суток машины дикими криками “Стой, автолюбитель!” [Масяня, ], и тут заметили, что за ними на автопилоте плетется сильно нетрезвый генеральный директор “Фагота”, по непонятным причинам не вернувшийся к себе в офис, а увязавшийся за собутыльниками.

Опера присели на лавочку возле какого-то подъезда, посадили рядом ослабевшего издателя и принялись обсуждать, что делать дальше.

Но спокойно поговорить им не дали.

К подъезду подкатило такси, из него выпрыгнула миленькая накрашенная девушка и нажала кнопочку домофона.

– Кто там? – спросил интеллигентный мужской голос.

– Это Света, – томно сказала молодая особа.

– Ладно, заходи, – ответил голос и через секунду щелкнул отпертый замок.

Девушка юркнула в парадное, оставив Ларина и Дукалиса цокать языками.

Спустя две минуты подъехало еще такси, оттуда выпорхнула высокая худая брюнетка и позвонила в ту же квартиру.

– Да-а? – спросил голос.

– Это Валя…

– Заходи…

Дукалис и Ларин насторожились.

Опять зашуршали шины автомобиля, и у подъезда материализовалось третье такси с полной блондинкой на пассажирском сиденье.

Диалог повторился.

Очередную девушку звали Люда.

Друзья– менты, дабы не оставлять Василия Акакиевича одного на скамейке, подтащили издателя к двери, прислонили к косяку и Ларин нажал на заветную кнопочку.

– Мда-а? – осведомился голос.

– Это Трубецкой, – неожиданно ляпнул капитан. – Спецзаказ…

– Хммм, – на мгновение засомневался невидимый собеседник. – Ладно, открываю…

Замок щелкнул, Дукалис втолкнул генерального директора “Фагота” в предбанник, хотел было пройти вслед за ним, но из темноты высунулась волосатая рука и отстранила оперативника.

– Опа! А я?! – только и успел вымолвить Анатолий, перед тем как дверь захлопнулась.

И уже больше не открывалась, несмотря на настойчивые звонки во внезапно умолкший домофон.

Опера с полчасика потоптались на ступеньках, продрогли и пешком пошли к станции метро “Василеостровская”.

Объявившийся только через сутки со страшной головной болью Акакиевич сказал, что абсолютно ничего не помнит из того, что с ним произошло за минувшие двадцать четыре часа, после чего зачем-то заказал себе в кабинет кафедру и пюпитр, чтобы стоя просматривать договоры, финансовые отчеты, рекламные плакаты и доносы некоторых особенно сознательных подчиненных…

* * *

Вообще– то домик, который мог бы заменить оперативную квартиру, был крайне необходим для реализации исключительно важного плана: Плахов с Роговым не один день прослужили в уголовном розыске и прекрасно понимали, на какой риск идет их начальник, оставаясь на службе в контрразведке. Благодаря не в меру активному Бурнашу Мухомора могли разоблачить со дня на день. Но, как говорится, против начальства выступает только сумасшедший, поэтому оперативники решили не спорить, а своими силами обеспечить Николаю Александровичу страховку.

И непосредственное исполнение этого ответственного плана было возложено на Васю Рогова.

Рано утром, несмотря на ужасную головную боль, Вася приступил к его реализации. Он разыскал на чердаке снятого дома старые солдатские штаны, хранившиеся там, наверное, со времен русско-японской войны, затем разорил огородное пугало, позаимствовав у него вылинявший френч с парой дыр, оставленных не менее чем полковой гаубицей, и фуражку с надорванным козырьком. Напялив все это на себя, он довершил туалет, мазнув по лицу сажей из печи и нацепив темные очки, которые, по счастью, оказались у Плахова. Затем, сунув на всякий случай за пояс пистолет и вооружившись сучковатой палкой – посохом – Вася направился к новому рабочему месту.

Уже через полчаса на широкой городской площади перед контрразведкой, на месте, которое прежде занимал чистильщик обуви, прохожие могли видеть убогого калеку – ветерана всех войн и баталий. Калека временами жалостливо выкрикивал что-то вроде “Памажите, люди добрые!”, а когда мимо проходила какая-нибудь сердобольная личность, даже пытался несчастно напевать:

Не увидит света Воин-бедолага. Там, у Баязета, Кончилась отвага. Бомбой опалили Ваську басурманы, Кровью окропили Сыру землю раны… Дайте хоть полушку Вы на пропитанье, Хлебушка горбушку, Иль воды в стакане…

Если бы местные жители были знакомы с современной читателю эстрадой, то наверняка кто-нибудь заметил бы, что мотив страданий напоминает известную детскую песню “Раненая птица в руки не давалась, раненая птица птицей оставалась”. Но до рождения этого шлягера еще следовало подождать лет пятьдесят, поэтому Васю никто не мог заподозрить в плагиате.

Пел он с чувством, сердобольные бабульки утирали глаза платочками и начинали развязывать узелки в поисках денег…

Но, как говорится, халявы не бывает.

И для Рогова понемногу начала кончаться полоса удачи. Когда его фуражка уже была почти полна денег, над нищим нависла тень. Подняв глаза, Вася увидел, что перед ним, покачиваясь с носка на пятку, стоит офицер.

– Нарушаем? – осведомился остролицый, похожий на хорька военный. – Лицензии, естественно, не имеется? Придется отвечать. Причем по суровым законам военного времени.

Умудренный жизненным опытом Рогов пролепетал, что лицензию он обязательно выправит, а затем поинтересовался, о чем говорит последний суровый закон, дабы немедленно его исполнить.

– Сто рублей ассигнациями или тысячу керенками, – тут же нашелся офицер. – А на худой конец, полметра нашими, армейскими.

Вася тяжело вздохнул, предчувствуя, что с деньгами придется расстаться по-хорошему, но на всякий случай поинтересовался, а нельзя ли несколько уменьшить размер “штрафа”, на что услышал в ответ сакраментальное:

– Я хорошо знаю себе цену. И она всегда выше моего жалования. Усек?

Вася еще раз вздохнул, обдумывая реальную толщину “худого конца”, на который могло пойти полметра денег, но согласился, что усек. Затем он живо отсчитал требуемую сумму и протянул ее военному.

Тот благосклонно принял мзду и сменил гнев на милость.

– Это, как ты понимаешь, только в долг, верну сразу после разгрома красных банд… Коль будут проблемы – можешь обращаться. Кто пристанет из наших – скажи, чтоб к следователю Трошеву обращались. У меня тут кабинет на первом этаже. А позже я еще сам загляну.

Вася подобострастно заулыбался и заверил, что непременно все исполнит, как велено, после чего офицер чинно удалился. Но не успел нищий очередной раз запричитать “памажите…”, как к нему подошли две личности весьма несимпатичного вида.

Одна была одета в лохмотья, по качеству мало отличавшиеся от васиного рубища, но вместо палки твердо сжимала в руке костыль и, для начала разговора, показала нож, на секунду откинув полу драного пиджака. Другая образина, обросшая щетиной по самые уши, красовалась в белых штиблетах, одетых на ярко-красные носки, выглядывающие из-под полосатых брюк.

– Тебе кто здесь разрешил работать, босяк? Быстро вали отседова, пока на перо не посадили! – грозно потребовал один из подошедших.

Но на Васю не так-то просто было наехать.

Чтобы какие-то мелкие бандитские шестерки пугали питерского опера?!

Не бывать этому!

И Рогов незаметно расстегнул единственную пуговицу кителя, чтобы при необходимости сподручнее было достать пистолет.

– В чем проблема, придурки? А ну-ка, исчезли, пока я не рассердился окончательно!

– Да ты знаешь, кто мы такие? – начал было один из незнакомцев. – Мы от самого Ваньки Солнцева. Враз тебе головешку открутим.

– “Солнцевские”, значит? – задумчиво протянул Рогов и, не вставая с земли, неожиданно сделал подсечку ближайшему из бандитов. Тот полетел вниз, но оперативник поймал его за шиворот и, притянув голову детинушки к своему животу, ткнул в зубы пистолетом. Бандит замычал-заскулил, опасливо скашивая глаза на упершийся в губы ствол. Второй, с костылем, оторопело стоял, даже не пробуя дернуться.

– Так вот, гребите к своему Ваньке и передайте, чтоб духу его тут не было. Это наша грядка. Понятно?

– Ч-чья это ваша? – пролепетал поверженный.

Вася на миг задумался, а потом, ухмыльнувшись чему-то своему, сокровенному, ответил:

– Питерская. Про батьку Мухомора не слышал, козел? И не дай тебе Бог услышать. Пшел вон! – И Рогов брезгливо оттолкнул от себя бандита.

Со стороны вряд ли кто мог понять, что произошло на площади.

Ну, встретились двое нищих и какой-то босяк, может, даже повздорили. Но ведь ничего не случилось, разошлись же без кровопролития, если не считать разбитых пистолетом губ одного из собеседников.

Где– то через час один из бандитов снова вернулся на площадь и, опасливо не доходя до Васи несколько шагов, остановился.

– Что, баклан, хочешь сказать, что “черную метку” принес? – осведомился оперативник.

– Какую еще метку? – Детинушка был явно не знаком с классической литературой. – Тут, значит, твоих вызывают… Для разборки… Как стемнеет, за городом, у домика рыбака… Знаешь, где это?…

Рогов понятия не имел, где находится названная избушка.

Кроме того, никакого желания идти в незнакомое место не было. Пожалуй, единственной территорией, с которой он успешно познакомился в вечерне-ночное время, было старое кладбище. Поэтому оперативник заявил, что условия будут диктовать “питерские”. Встреча должна состояться именно у кладбища, на берегу протекавшей там речушки.

Для острастки Рогов добавил, что эта стрелка будет последней и для самого Ваньки, и для всех солнцевских отморозков. А река – обязательный элемент ландшафта. Это мудреное слово бандит не понял, но по общему смыслу фразы догадался о его значении…

– Батьку Мухомора, понимаешь, хлебом не корми – дай кого-нибудь утопить, а ежели вас меньше сотни наберется, так просто нашинкует на капусту, чтоб природу не поганить.

– Нас больше сотни, – возразил детинушка и не очень уверенно добавил: – Всех не перетопите.

– Может, ты и прав: в воде не все тонет. – Рогов отмахнулся от собеседника, как от назойливой мухи. – Ступай себе с Господом, старче, будет для тебя новое корыто.

– Какое еще корыто? – опять не понял бандит, но оперативник уже потерял к нему всякий интерес…

Удачно проведенные переговоры и южное солнце, приятно пригревавшее лицо, настраивали на философский лад. Вася улыбнулся, вспомнив, как испугался “солнцевский” упоминания о реке. А между тем на очередных курсах по повышению квалификации оперативник слышал, что подобные испытания издревле практиковались почти во всех ныне считающихся цивилизованными странах. Правда, технология различалась, да и результаты оценивались согласно местным традициям.

Но зато какие были испытания!

Взять, к примеру, древний Вавилон с его замечательным царем Хамураппи. Или, чтобы не ходить далеко, древнюю Русь. В обеих странах очень популярным считалось испытание водой. Подозреваемого связывали и бросали в реку. Только у нас если он почему-то не утонул, то признавался виновным со всеми вытекающими последствиями, а ежели вода принимала несчастного, тот считался оправданным. Вероятно, посмертно. В Вавилоне же – наоборот: утонул – следовательно, был виновен, к ракам и дорога; выплыл накрепко связанным – Бог миловал, оправдан…

Размечтавшись, Вася потихоньку стал напевать “Там вдали за рекой”, попутно обдумывая, как бы доложить план вечерней операции начальнику РУВД, чтобы ненароком не нарваться на очередное взыскание за самодеятельность. Но долго мечтать ему не пришлось, так как подполковник Петренко во всей красе своего парадного кителя появился в дверях здания контрразведки и решительно направился в сторону нищего.

* * *

Сержанта вместе с испорченными макаронами и чайником вышвырнули из автобуса на морозную улицу, а огорченному полковнику Соловец лично поднес стакан, в который за пятнадцать минут до этого влил метиловый спирт пополам с самогоном.

– Ух! – Чиновник из Главка захрустел крепким соленым огурчиком. – Что-то после прогулки даже вкус какой-то другой…

Так новую канистру откупорили, – нашелся майор, принял из рук старшего по званию опустошенный стакан и поставил на поднос.

Рядом с шестью такими же гранеными емкостями на двести пятьдесят граммов каждая, на стенках которых блестели капельки шестидесятиградусной производной двойной перегонки свеклы и турнепса.

– Сосну чуток. – Полковник нащупал валяющийся рядом бушлат и сложил его вчетверо. – Как Петренко появится, разбуди…

– Всенепременно.

Довольный начальник ОУРа прикрыл проверяющего шинелью и вышел из автобуса.

Перед зданием РУВД стояли старая “Волга” и тесть Васи Рогова.

Роговский тесть, разинув рот, наблюдал за сотрудниками МЧС в красно-оранжевых куртках.

– Что вам? – нелюбезно осведомился Соловец.

– Где Вася? – Тесть переключил свое внимание на майора. – Неделю дома не появляется! Вчера позвонил, сказал, что через час будет, – и с концами!

– Он на задании, – мрачно ответил начальник ОУРа.

– На каком?

– Это закрытая информация. На секретном.

– Хоть и на секретном, а домой звонить надо. – Тесть направился к “Волге”.

– Позвонит! – Соловцу было не до семейных проблем Рогова и иже с ним.

На крыше здания РУВД что-то загрохотало, послышались крики “Поберегись!”, и вниз полетел очередной пласт смерзшихся канализационных вод.

* * *

– Вот я и говорю, Николай Александрович! – горячо убеждал Вася начальника РУВД, специально вышедшего из здания контрразведки, чтобы подать милостыню ветерану Баязета. – Если вы организуете захват этих “солнцевских”, то, глядишь, возможные подозрения отпадут: скажете, что вычислили “неуловимых”…

– Я сам знаю, что мне говорить, – ворчливо перебил Рогова Мухомор, – еще не хватало, чтобы меня всякие зеленые опера учили!… Лучше объясни-ка мне вразумительно, зачем ты сюда полез да еще связался с какими-то отморозками?

– Так потому и связался, чтобы вашу легенду закрепить… Ну а вообще-то мы с Плаховым подумали-подумали и решили, что нельзя вам без охраны.

– В ваши годы уже не думать надо – соображать пора, – продолжал ворчать Мухомор, но скорее по привычке и к тому же довольно благодушно. – Ладно, к вечеру что-нибудь придумаем…

Вася успел назвать адрес дома, который они с Плаховым сняли у травмированного плотника, после чего подполковник Петренко с чувством выполненного долга вернулся на службу, чтобы организовать и успешно провести задержание опасных преступников – “мстителей”. Для начала Николай Александрович положил перед собой на стол несколько листов чистой бумаги и каллиграфическим почерком вывел на первом: “План Вихрь-антитеррор. Основные задачи…”. Потом, отложив перо, сел и надолго задумался.

* * *

– Георгич! – В автобус, где Соловец, в ожидании пробуждения полковника, пытался совладать с аппаратом из Долины Искусственных Сисек [Силиконовая долина (жарг.)], выйти в программу Word и напечатать хотя бы пару страниц текста, сунулась голова Твердолобова. – Кипяточку не найдется?

– Зачем? – Майор аккуратно навел курсор мыши на словосочетание “Windows Update” [Обновление программы] и нажал.

– Котлеткину надо.

– Замерз, что ли?

На экране материализовалась табличка, и начальник ОУРа, не читая текста, кликнул мышью по ОК.

Компьютер загудел и начал перезагрузку компонентов.

– От рамы оторвать не можем…

– Дайте по морде, разожмите руки и оторвите, – посоветовал Соловец, соображая, что он в очередной раз не так сделал.

– Не помогает, – грустно сообщил дознаватель.

– Хотите ему кипяточку в штаны плеснуть? – пошутил майор.

– Не…

– Тогда в чем же дело? – Соловец наконец оторвался от дисплея.

– У Пенька губы к раме приморозило, надо как-то отогреть, – объяснил печальный Твердолобов. – А то народ собрался и ржет…

Потрясенный Соловец выглянул в окно и заметил толпу окрестных жителей, скучковавшихся вокруг лежащего ничком на раме от УАЗа, дергающегося и мычащего сержанта. Со стороны казалось, что Котлеткин наглядно демонстрирует собравшимся технику сексуальных отношений с останками самодвижущейся повозки.

– На, – майор протянул дознавателю мощный китайский кипятильник. – Согрейте воды и отклейте этого извращенца. Банка и вода – рядом. – Соловец ткнул пальцем в соседний автобус и вернулся к умной машине.

Спустя десять минут с улицы раздались пронзительные вопли ошпаренного Пенька, когда Твердолобое и Волков, дабы не терять время на долгую разморозку, просто вылили трехлитровую банку с кипятком на то место, где губы сержанта соприкасались с железом.

– И-ди-о-ты, – с расстановкой произнес начальник ОУРа и продолжил борьбу с Windows 95.

Творение Билла Гейтса держало круговую оборону и не сдавалось.

В результате пытливый Соловец нашел-таки в “Проводнике” кнопочку “uninstall” [Удаление программы], щелкнул мышкой, накрыв всю систему, с чувством выполненного долга нацепил тулуп и отправился посмотреть, как там полковник…

Проверяющий сидел на заднем диване неосвещенного автобуса, водил перед собой руками и поскуливал.

“Сработало!” – обрадовался майор.

– Кто это? – спросил полковник, услышав чьи-то шаги.

– Соловец, – отрапортовал начальник ОУРа.

– А почему темно? – пробормотал проверяющий.

– Так вечер же, – поведал майор.

– Чо ж свет не включаете? – спросил полковник.

– Экономим. – Соловец демонстративно повернулся к собеседнику задом.

– Петренко вернулся?

– Был, но снова уехал. Мы пытались вас разбудить, однако вы не проснулись…

– Даже так… – протянул опечаленный проверяющий.

– Угу, – подтвердил майор, показав визави язык.

– Ну и ладно. – Проверяющий вытянул вперед руку. – Дай-ка мне чекушку, я и на ощупь справлюсь. И домой мне позвони, скажи жене, чтоб не ждала.

Полковник цепко охватил пальцами поданную Соловцом маленькую бутылочку из-под “Фанты”, полную самогонки, и запрокинул голову.

Кадык заходил вверх-вниз, и через десять секунд пустая тара улетела в сторону.

– Жене! – проверяющий рухнул на бок. – Обязательно! Телефон! В кармане кителя! Хррр…

Автобус наполнил мощный храп.

– Силен, – оценил начальник ОУРа и нащупал в валявшемся рядом кителе с трехзвездными погонами пухлую записную книжку.

– Кстати! – Полковник на мгновение вышел из забытья. – Будешь еще мне морды строить – урою!

Соловец ощутил неприятный холодок между лопаток, но потом понял, что метиловый спирт пока еще не успел оказать свое ослепляющее действие на тренированный организм старого мента.

* * *

Когда солнце собралось спрятаться за горизонтом, Рогов с Плаховым уютно устроились у кладбищенской ограды, поджидая “солнцевских”. Чтобы не терять даром время, оперативники развернули узелок с едой, любезно собранной им хозяином домика. Если забыть, что ужин был приобретен за деньги, заработанные васиным песнопением в течение дня, то стол мог показаться очень даже приличным. Во всяком случае, кроме традиционных сала, огурчиков и картошки, в узелке оказался кусок буженины, аппетитная копченая рыба и даже два небольших граненых стаканчика, явно предназначавшихся для вечернего “чая”, по запаху сильно смахивавшего на самогонку. Выяснить доброкачественность этого продукта как раз и собрались оперативники. Но не успели они снять вторую пробу, как вдали запылила дорога.

…Бандиты, очевидно с вниманием воспринявшие рассказ пообщавшегося днем с Роговым детинушки, ехали на нескольких тачанках, на которых были установлены даже пулеметы. Оперативники прикинули, что “солнцевских” было не менее сорока человек. Но точно сосчитать всех не представлялось возможным из-за поднятой повозками пыли. Вася, чтобы не осрамиться, живо заткнул бутыль с самогонкой бумажной пробкой и сунул ее за пазуху, справедливо рассчитав, что на “стрелке” стеклотара – не помеха [Действительно, основания так считать у оперативника были (подробнее см. т/ф “Убойная сила-1” по книгам Андрея Кивинова)].

Подъехав поближе, телеги остановились.

Роговский знакомый бандит, получивший днем пистолетом по зубам, двинулся к Васе с Плаховым и, подойдя, ехидно поинтересовался, неужели это – вся братва, которую собирался привести на разборку самозваный нищий.

– Ты же сейчас здесь и помрешь, – процедил детинушка. – Кто мне “ботал”, что “питерских” много и все при “волынах”?

– Это ты на нарах будешь “ботать”, – начал дерзить Вася, – а я тебе сказал, что от “питерских” вашей банде надо держаться подальше. Но ты, видно, не понял. Давай-ка лучше зови своего Солнышкина.

– Солнцева, – зарычал бандит.

Но Рогов, поправив под одеждой чуть было не выскользнувшую бутылку, не стал спорить.

– Все равно зови этого урода, да поживее, – а сам поднял с земли “полароид”, готовясь с помощью фотовспышки дать условный сигнал начальнику РУВД.

– Ты ч-чего это удумал? – попятился бандит. – Попробуй только бомбу бросить – враз из пулеметов всех покосим…

– Иди-иди! – махнул рукой Плахов. – И пока не бойся. “Шестерки” умирают последними.

Детинушка, постоянно опасливо оглядываясь, поспешно ретировался и, подбежав к первой из тачанок, что-то быстро заговорил сидящему в ней бандиту, у которого самой примечательной частью одежды были красные галифе, расшитые золотом.

– Это точно Ванька и есть, – успел шепнуть Рогов товарищу.

– Сам вижу, – отозвался тот. – Ты, главное, не забудь упасть, когда все начнется.

Лениво сплюнув сквозь зубы, Ванька Солнцев вылез из тачанки и, демонстративно закурив дорогую папиросу, вразвалку двинулся к оперативникам.

– Это вы, что ли, на “питерских” отзываетесь? – недобро усмехнувшись, осведомился он и, повысив голос, чтобы слышали подельники, вдруг заблажил: – Я что-то слабо понимаю, почему такой шухер! И штоб два биндюжника пытались взять на понт самого Ваньку!… Да я ж вам шнифтов во все места велю навтыкать и скажу, что так и было!… Твое, что ли, погоняло “Мухомор”? Поганка ты бледная!

Бандит ткнул пальцем в сторону Плахова, в то время как со стороны тачанок раздался дружный гогот: подельники оценили остроумие главаря.

Игорь хотел было ответить, но не успел: откуда-то из-за кустов, нарушая свой собственный план, выбрался подполковник Петренко во всей красе парадного кителя и угрюмо поинтересовался, о каком это таком Мухоморе идет речь.

Рогов тут же стушевался, а начальник РУВД придвинулся ближе к главарю “солнцевских”.

– Да вот, фраера енти базарили, что они, в натуре, “питерские” и под Мухомором ходят. А ты что, фараон, их “крыша”? Так это не по понятиям: центральная площадь – наша грядка, мы ее и окучиваем.

Но Петренко явно не был настроен на долгие дискуссии. Мельком заметив, что с Роговым он разберется лично, но позднее, начальник РУВД перешел к главному:

– Я предлагаю всем бандитам немедленно сложить оружие и добровольно сдаться. В противном случае будет открыт огонь на поражение.

– Ха, я вас мелко вижу, – сверкнув блестящей металлической фиксой, отозвался главарь банды, – чтобы мне век воли не видать и на Привозе мелочь по карманам “щипать”. Щас кликну пацанов, они фараонов шибко не любят, тебя конкретно на перо враз посадят.

Николай Александрович мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху, и слегка махнул рукой: “Давай, Рогов, искупай свою вину”.

Вася, готовый к исполнению подобной команды, нажал на кнопку “полароида”. Яркая вспышка осветила испуганно-удивленное лицо с блестящей фиксой и ближайшие кусты, из-за которых тут же взлетела вверх красная сигнальная ракета.

Оперативники, одновременно бросившись на Ваньку Солнцева, успели уронить его в кювет и упасть туда сами прежде, чем со всех сторон раздалось громовое “Ура!” и загрохотало множество винтовок. Потом неподалеку грохнула пушка и запчасти одной из тачанок, перемешиваясь с останками ее пассажиров, полетели во все стороны, разносимые ударной волной.

Кто– то истошно завопил: “Шухер! Ероплан!”

Тут же сверху по “солнцевским” ударила пулеметная очередь. А мимо лежащих оперативников уже топали и топали солдатские сапоги. Вспышки выстрелов выхватывали из темноты блестящие трехгранные штыки, хищно нацеленные на то место, где еще несколько минут назад радостно похохатывала банда. Потом где-то вдалеке грохнул взрыв ручной гранаты, за ним еще один, участилась стрельба… На кладбищенской дороге показалась железная махина, напоминающая огромный утюг. Урча, она накручивала на гусеницы очередные метры, временами изрыгая огонь из орудийного ствола. Потом с другой стороны дороги подкатил броневичок, который остановился неподалеку от оперативников.

Из обеих башенок машины во все стороны нещадно били два пулемета.

Вася, решив, что их вот-вот достанут из этого броневичка, отчаянно крикнул Плахову:

– Прощай, Игорь! Не поминай лихом! – и, выхватив из-за пазухи самогонку, хотел было бросить ее в качестве бутылки с зажигательной смесью.

В этот момент с одной стороны оперативника крепко схватил за плечо Мухомор:

– Не сметь! Мы нужны Родине живыми! А посуда – целой!

С другой же стороны вдруг очутилась невесть откуда взявшаяся в этой катавасии старушонка с большой кошелкой:

– Сынок, ты только бутылочку-то, пожалуйста, не выбрасывай! Отдай лучше бабушке!…

Вася оторопело замер на месте, а потом без сил снова упал в канаву, прямо на главаря “солнцевских”. Тем временем начальник РУВД, подскочив к броневику, отчаянно заколотил кулаком по броне:

– Прекратите сейчас же! Отставить, кому говорю!

В конечном итоге Мухомору кое-как удалось через броню достучаться до экипажа, после чего пулеметный огонь из броневика вести перестали. Плахов с Роговым, лежа в канаве на одуревшем от ужаса бандите, наблюдали, как начальник РУВД, взобравшись на пулеметную башню, отдавал какие-то команды бегавшим мимо военнослужащим, размахивая при этом руками и фуражкой…

Апофеозом войсковой операции, успешно прошедшей при поддержке авиации и бронетанковых сил, послужил залп дальнобойной артиллерии, эхо которого докатилось до кладбища с другого конца городка.

Красные штаны оцепеневшего Ваньки Солнцева начали как-то странно попахивать, поэтому оперативники на всякий случай слезли с бандита и скромно отошли подальше в сторону, предоставив армии самостоятельно пожинать все плоды грандиозной победы. Пусть даже и скоропортящиеся…

Не оскудеет рука подающего, да не пересохнет горло поддающего...

На следующий день в городке устраняли последствия операции по ликвидации вражеской армии. Тыловики старательно списывали на потери автомобильную технику, лошадиное поголовье и “боевой” паек, отчего у местных спекулянтов катастрофически упали цены на мясо, фураж и провиант. Военачальники пытались пересчитать личный состав, часть которого, видимо, все еще успешно гоняла по степям остатки разгромленных бандформирований и не собиралась появляться в расположении собственных подразделений. Начальство делало аккуратные дырочки на кителях, примериваясь к грядущим заслуженным наградам.

Что касается подполковника Петренко, то сам Леопольд Кудасов вынужден был торжественно поклясться представить его к Георгиевскому кресту. Правда, выполнять свою клятву старый контрразведчик не собирался, так как справедливо рассудил, что все лавры победителя должны достаться самому достойному, то есть руководству. Расстраивало Кудасова и абсолютное нежелание задержанных признать свою причастность к “мстителям”. Но опытный вояка был уверен, что не сегодня-завтра заговорят все.

И не таких раскалывали!

Положа руку на сердце, он, конечно, мог допустить, что в городе еще остались красные, но сие было весьма сомнительным. А если по какому недоразумению подобное и произошло – не приведи Боже доложить об этом верховному главнокомандующему! Как потом объяснять, кого всю ночь вылавливал целый гарнизон, да еще с использованием приданных сил?…

Обдумывая, как бы найти выход из щекотливой ситуации, мастер плаща и кинжала решил, что не в меру ретивого питерского полицейского в целях профилактики неплохо бы как-нибудь скомпрометировать, во всяком случае хотя бы временно, чтобы впоследствии, в зависимости от развития событий, принять то или иное решение. Поэтому на всякий случай он поставил перед штабс-капитаном Овечкиным задачу окончательно доработать версию с неким студентом, подозреваемым в причастности к “неуловимым”.

А тут еще весьма вовремя подвернулся не в меру активный Бурнаш. Бандит посетовал Кудасову, что пытался еще раньше рассказать о чистильщике обуви, но не смог сделать это из-за Петренко.

В подробности собственного задержания атаман вдаваться не стал, но начальнику контрразведки это и не было нужно. Главное, нашелся повод для профилактической работы с полицейским. Поэтому уже через полчаса порядком взопревший от непривычного труда Бурнаш передал контрразведчику собственноручное прошение, явившееся основанием для принятия экстренных мер…

* * *

Со спуском в гостеприимные недра Санкт-петербургского метрополитена приключения Ларина и Дукалиса не только не прекратились, но обрели новые грани. Особенно после того, как оперативникам дали прикурить по сигаретке какие-то чурки или турки. Сигаретки были явно не простые, а с кайфом.

На эскалаторе толстый Дукалис не удержал равновесия и кубарем скатился вниз по ступеням, чудом не зацепив никого из мирных граждан и финишировав в будочке смотрительницы движущейся лестницы. Ларин пытался нагнать товарища, но еще на старте безнадежно отстал и приехал вниз, как все остальные пассажиры.

Коллеги из линейного отдела отчего-то не выразили восхищения происшедшим и посоветовали операм больше не хулиганить.

Ехали весело.

На изгибах путей мотало вагон, а вместе с ним и хохочущих от сигаретной дури ментов. На стенке вагона глазастый Ларин заметил рекламный плакат издательства “Фагот”, извещавший о том, что книги про “Народного Целителя” написаны автором бестселлера “Белый какаду” неким Дмитрием Вересковым, а отнюдь не Чушковым и Беркасовым, как сообщалось ранее, и это добавило оперативникам веселья. Рядом была намалевана напись “Андрей Лебедев – импотент”, также показавшаяся операм знакомой.

Наконец поезд прибыл на конечную станцию “Рыбацкое”, где Дукалису и Ларину делать было абсолютно нечего.

Когда двери открылись, автоинформатор объявил название станции и из вагона пулей вылетели немногочисленные пассажиры, у Анатолия родилась идея захватить состав и силой принудить машиниста довезти оперов до “Горьковской”, рядом с которой те проживали. Но Дукалис его вовремя остановил, напомнив, что Россия – член международного сообщества по борьбе с терроризмом.

* * *

Хитрый штабс-капитан Овечкин решил начать выполнение начальского указания не с задержания очкастого вьюноши, а с более перспективной, на его взгляд, версии, отрабатывая ее весьма модным методом личного сыска. Этот метод использовали все самые гениальные сыщики: Шерлок Холмс, Пинкертон и даже вполне реальный Путилин, любивший посидеть среди воров в гриме бродяги. Только контрразведчик сумел превзойти зубров сыска.

Легенда для проникновения в логово подпольщиков сама просилась для реализации: в местной газете, лежащей на столе Овечкина, среди прочих объявлений значилось, что кабаре требуется “опытный счетовод. Время работы – год через пять”, а также барышни для работы в стриптизе. Поэтому, собрав в каптерке контрразведки кое-какой реквизит, штабс-капитан отправился в укромное место переодеваться и гримироваться.

Вскоре в кабаре, где обосновался весьма неприятный Овечкину куплетист, покачивая чуть полноватой талией, вошла дама. Внимательно обозрев холл, она выразительно повела снизу вверх и немного в сторону подбородком, а потом, то и дело подворачивая ноги, обутые в туфли на каблуках, обратилась к метрдотелю с вопросом о трудоустройстве.

– Да-да, барышня, нам требуется персонал… – начал было метр, но в этот момент откуда-то из подсобных помещений появился господин Касторский, пожевывая бутерброд с черной икрой.

Заметив посетительницу, артист спешно проглотил закуску, распростер руки и, лучезарно улыбаясь, бросился к незнакомке.

– Мадмуазель! Это вы будете иметь грандиозный успех, уверяю вас! – начал стремительное наступление Буба, одновременно увлекая растерявшуюся от такого напора даму в подсобку. – Исключительно благодаря нашим талантам мы сделаем изумительный номер! Клянусь своей любимой мамочкой!… Кстати, о мамочках: у меня была одна знакомая мадмуазель Коган-Кац… Она приходилась двоюродной сестрой моей кузины, которая состояла замужем за отчимом… Впрочем, это не важно… так вот, однажды я встречаю ее – ну, совершенно случайно! – на Привозе, и она, рыдая, рассказывает мне историю. Оказывается, моя душка…

Тут Буба осторожно попробовал икру.

Посетительница отчаянно взвизгнула баритоном и отдернула ногу. Артист отскочил назад метра на два, но тут же, будто ничего не произошло, продолжил рассказ.

– …Оказывается, утром ее сынок поинтересовался у своего папочки: “Зачем ты женился на маме? ”, а тот – вы не можете себе представить! – отвечает, повернувшись к моей… хм… знакомой: “Вот видишь, даже ребенок удивляется!”… Она, бедняга, так переживала!… А я, барышня, представьте себе, не плачу. Я никогда не плачу. Есть у меня другие интересы. Я смеюсь и не могу иначе… Вот и тогда я так смеялся, что чуть с кровати вместе с ней не упал!… Ну наконец мы пришли-таки. Вуаля!…

Глазам посетительницы предстал тренировочный зал. По обеим сторонам этого помещения все стены были скрыты огромными зеркалами, посередине высилась металлическая стойка, подобная тем, у которых исполняют номера настоящие стриптизерши, а в углу стояло пианино.

– Раздевайтесь, милочка. Приступим к просмотру номера! – потребовал артист, усаживаясь за клавиши, и, видя, что посетительница замялась, взял первые аккорды. – Расслабьтесь и постарайтесь получить максимум удовольствия! Только, я умоляю вас, учтите, что здесь не английский стриптиз, когда джентльмен медленно ослабляет узел галстука. Побольше экспрессии, моя душечка!

Даме ничего не оставалось делать, как, встав у стойки, начать понемногу вертеть полнеющим задом, изображая пламенную страсть. Вслед за убыстряющейся музыкой она тоже была вынуждена ускорить свой танец и, подчиняясь команде требовательного работодателя, начать раздеваться. К величайшему разочарованию господина Касторского, стриптиз далее скидывания платья не пошел. Все прелести незнакомки так и остались скрытыми под вылинявшими панталонами и бронекорсетом, скрывавшим довольно волосатую грудь.

– Послушайте, милочка, мне кажется, что вам мала обувь. Таки зачем вы не сымете свои штиблеты? Или у вас будут совсем кривые ноги? – поинтересовался Буба у экзаменуемой, но та сразу же нашлась, заявив, что туфли, и правда, на пару размеров меньше. Только все это – тяжкое наследство от прежней службы и семейной жизни. На работе, дескать, был грубиян-хозяин. Недавно сбежавший муж – тоже порядочный хам. Так что единственная радость в жизни была, вернувшись домой, снять туфли.

Мадмуазель скинула обувь, но от этого ни грудь, ни ноги не выправились.

Маэстро был крайне раздосадован. Кроме того, его эстетические чувства были затронуты небритыми ногами сударыни, покрытыми густым слоем кучерявой шерсти. Да и танцевала она, честно сказать, неважно.

Бубе наскучило это действо, и, хлопнув крышкой пианино, артист направился к выходу.

– Можете одеваться, – бросил он на прощание, – к сожалению, наш театр еще не дорос до вашего творчества. Я, право, весьма сожалею, мадмуазель! Кстати, а потертость на вашем правом плече – это, случаем, не от приклада трехлинейки? Что вы говорите? От скрипки? Просто замечательно! А я-то уж подумал…

Когда господин Касторский уже выходил в коридор, до него донеслось: “А я еще на счетах работать умею… И с арифмометром тоже!”

“Более ж мой! Да неужели она посмела принять меня за бухгалтера?” – переживал очередное разочарование великий артист…

* * *

– Глаза! Глаза!

Визг Безродного оторвал Соловца от составления квартального отчета по итогам работы отдела, где процент раскрываемости составлял сто сорок процентов.

Майор пулей выскочил на мороз.

Вокруг урны, шатаясь, бродил дознаватель и орал.

– Заткнись! – рявкнул начальник ОУРа. – И объясни, что случилось!

– Я ничего не вижу! – прорыдал Безродный, безуспешно пытаясь протереть слезящиеся глаза.

– Пил?

– Пил!

– Что пил?

– Самого-о-он! – Дознаватель запрокинул голову назад и взвыл.

В голову Соловцу пришла ужасная догадка. – Где?

– В авто-о-обусе! Там стакан полный стоя-а-ал! – Безродный не удержал равновесие и упал навзничь.

Майор стукнул кулаком по жестяному борту пункта временной дислокации:

– Это ж для других дел приготовлено было…

– Я не зна-а-ал! – дознаватель захлебнулся слезами. – Я потом канистру нашел и другой стакан нали-и-ил!

– Спиногрызенко, Коган! – Соловец подозвал двух пэпээсников, с опаской взирающих на бьющегося в истерике Безродного. – Берите этого кадра, грузите в машину – и в больницу. Скажете там, что метиловым спиртом траванулся… Все, выполнять!

– Он брыкаться будет, – сказал предусмотрительный Коган.

– Ну, так, успокойте, – приказал начальник ОУРа и полез обратно в тепло автобуса.

* * *

Пришедший пораньше к контрразведке “ветеран Баязета”, естественно, не мог знать, что происходило в стенах кабинета Леопольда Кудасова и в кабаре. Рогов буквально купался в лучах славы, добытой Мухомором: с самого утра к Васе на поклон стали подходить всякие нищие, наперсточники, шулеры и им подобная публика. Каждый, засвидетельствовав почтение некоей суммой денежной наличности, тут же присягал верности новой крыше.

О “солнцевских” даже не вспоминали.

Оперативник сначала смущался, хотел было даже погнать просителей, но потом, рассудив здраво, решил не портить с таким трудом отработанную легенду и милостиво принимал всех. Даже военный следователь Грошев, и тот сегодня вел себя совершенно иначе, нежели вчера. Более того, контрразведчик попытался отдать взятые “в долг” купюры, но Вася не только не взял их, а прибавил еще от себя, сказав, что очень уважает настоящих “борцов”. Грошев расцвел и заверил во всяческой поддержке новых веяний. На том и расстались.

Ближе к обеду какой-то подвыпивший голодранец осмелился одолжить у Рогова “кружку денег” на организацию торжеств по случаю смены “крыши”, обещая при этом завтра вернуть две. Подумав, “ветеран Баязета” расщедрился и тоже дал, тем более что подношения уже не помещались даже за пазухой.

* * *

Андрей подгреб к круглосуточному ларьку, заметил двух оперов из РУВД соседнего района, о чем-то вяло споривших у соседней скамейки, сунул в окошечко мятый червонец и громко сказал:

– Добрый вечер, девушка! “Балтику” семерочку, будь добра…

– Вот, – один из коллег Ларина заметно оживился и пихнул приятеля в бок. – Я же говорил – вечер!!!

“Девушка” лет пятидесяти бухнула на прилавок бутылку пива и бросила несколько монет сдачи.

Капитан вернулся к Дукалису, который столкнулся с деревом и теперь строго выговаривал растению за то, что оно не уступило ему дорогу.

Старший лейтенант разошелся не на шутку, так как толкнувший его “прохожий” не только не извинился и не попытался загладить вину перед стражем закона, но и нахально продолжал торчать на пути Дукалиса, перегораживая тому дорогу к дому.

– Все! Чтоб я тебя тут больше не видел, понял? – Анатолий орал на всю улицу и размахивал кулаками в десяти сантиметрах от ствола. – Короче, еще раз увижу – кранты! – Оперуполномоченный вытащил пистолет и передернул затвор. – Ты понял? Не понял?! Ах не понял?! А ну, лежать!!! Что-о-о?! Сопротивление при исполнении?! – Дукалис вскинул дрожащую руку с “макаровым”. – Я контуженный! Стрелять буду!!!

Дерево опять промолчало.

– Считаю до трех! Раз!… Два!… Два с половиной!… Три!

Дерево не испугалось.

Анатолий зажмурился, как это делает процентов девяносто “людей в сером”, нажимая на курок, и выстрелил.

Пуля содрала кусок коры, просвистела над головой предусмотрительно упавшего и закрывшего руками голову Ларина, пробила деревянную стенку ларька и маленькой горячей осой впилась в ягодичную мышцу торговки.

Улицу огласил рев подстреленного бегемота.

Внутри ларька загрохотало и зазвенело, когда многопудовую дебелую продавщицу бросило грудью на полки с рядами бутылок. Ларечница взяла на две октавы выше, развернулась, выбила дверь наружу и на четвереньках понеслась прочь, почти опережая звук собственного визга.

Ларин подхватил упавшего от отдачи Дукалиса и потащил того в арку проходного двора…

* * *

Неприятность, которую так давно все ожидали, наконец-то произошла. Очередной раз взглянув на окно служебного кабинета, занимаемого Мухомором, Вася с ужасом заметил знак провала: на окне не оказалось ни одной из дюжины бутылок с вином, выставленных туда начальником РУВД.

Менты не стали идти по пути советского разведчика, выставившего в качестве предупреждения об опасности явки то ли всего один цветок, то ли целых тридцать восемь утюгов: все равно небезызвестный профессор Плейшнер умудрился прозевать поданный знак. Но опытный начальник РУВД заранее выставил на окне вино. Пока хозяин кабинета был жив-здоров и при должности – никто бы не посмел посягнуть на самое святое. Даже Рогову приходилось только облизываться снизу, утешая себя мыслью, что любимый шеф продолжает дурить местную контрразведку. Но очевидно, что немедленно после провала миссии Мухомора бутылки наверняка изымут. То ли под видом “вещдока”, то ли просто случайно уничтожат при задержании, в результате попытки “сломить яростное сопротивление” подозреваемого. Алкоголь – не цветы или утюги, на которые ни один нормальный человек не обратит внимание… И цифра была выбрана с умом: меньше бутылок выставить – их по случайности может выпить сам хозяин кабинета, а больше – кощунство по отношению к выдыхающемуся благородному напитку…

Подоконник в кабинете подполковника Петренко был абсолютно пуст!

Рогов, внутренне похолодев, подозвал к себе очередного просителя, велев ему никуда не уходить, ожидая возвращения “жертвы Бая-зета”, а сам направился к контрразведке, придерживая за пазухой пачки с ассигнациями.

Он уже знал, что будет делать.

Не зря же пройдоха Грошев обещал содействие.

За язык его никто, как говорится, не тянул, а от обещанной помощи отказываться грех. К величайшей Васиной досаде, часовой внутрь здания его не пустил. Тогда Рогов решил действовать простейшим способом – заглянуть в нужный кабинет через окно, благо он находился, по словам военного следователя, где-то на первом этаже.

Пока оперативник бродил вокруг здания, поочередно осматривая снаружи разные помещения, в кабинете Грошева шел очень серьезный разговор. Хозяин кабинета сурово вопрошал сидящего перед ним подполковника Петренко, как тот умудрился докатиться “до такой” жизни, а Мухомор, явно желая выиграть время, лишь уверял, что не понимает, о чем идет речь. Опытный милиционер прекрасно помнил старую заповедь: “Явка с повинной смягчает наказание, но увеличивает срок”, потому разговаривать на любые темы, кроме баб и вина, не собирался.

– Ну объясняю же очередной раз, что не причастен ни к чему. Неужели непонятно? Вы, господа правоведы, такие крючкотворы, что даже в предисловии к Новому Завету готовы указать, дескать, этот документ не отменяет Ветхого Завета. Какие еще нужны доказательства моей невиновности?…

В конце концов Грошеву надоела эта игра и он положил на стол перед подозреваемым подписанное Бурнашом прошение.

– Нуте-с, что вы скажете по этому поводу?

– Да чего говорить? Бандит этот меня чуть не убил, напраслину возводит. Вы же сами знаете, какова у нас работа. Кстати, – Мухомор попытался уйти от основной темы разговора, – а вы не в курсе, куда ваши помощники унесли вино, стоявшее у меня на подоконнике? Я так надеялся, что вы составите мне компанию…

Вся дюжина бутылок находилась сейчас в сейфе следователя, делиться добычей он ни с кем не собирался, а потому затронутая подозреваемым тема была крайне неприятна.

– Вы, пожалуйста, не переводите разговор, – как можно официальнее прервал собеседника Грошев, – здесь, смею напомнить, не институт благородных девиц, а контрразведка. Поэтому советую облегчить раскаянием собственную участь. По законам военного времени вы не имеете права хранить молчание. Но так как мы – люди интеллигентные, то в лучших европейских традициях вынужден напомнить, что ВСЕ СКАЗАННОЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО ПРОТИВ ВАС.

– Повторяю, – Мухомор твердо стоял на своем, – это бандит, которого я задержал, пытался меня убить, сбежал из-под стражи и теперь возводит напраслину…

В этот момент глаза следователя несколько округлились, и он начал внимательно вглядываться куда-то вдаль, за сидящего спиной к окну задержанного. А в открытую форточку окна медленно втиснулась рука в рваном френче и призывно помахала пачкой ассигнаций.

– ВСЕ СКАЗАННОЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО ПРОТИВ… – еще задумчивее протянул Грошев вслух.

– Все это – происки проклятого Бурнаша, – гнул свое Петренко, – он желает отомстить мне за мою принципиальную позицию…

Рука на миг скрылась, но не успел Грошев сокрушенно вздохнуть, как она появилась вновь, уже едва удерживая весьма потолстевшую пачку манящих купюр.

– ВСЕ СКАЗАННОЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНО…

Глаза военного следователя несколько потеплели, и он даже вроде бы сочувственно кивнул головой в такт рассказу Мухомора, поднимаясь с места и устремляясь к окну.

Рука еще раз скрылась. Затем вместо одной появилось две, в каждой из которых было зажато целое состояние.

– ВСЕ СКАЗАННОЕ МОЖЕТ БЫТЬ… – Грошев быстро схватил обе пачки денег и чуть ли не зубами потянулся за третьей, услужливо поданной ему через окно. – ОЧЕНЬ ДАЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ!…

Купюры были поспешно убраны в сейф, а недоумевающий Мухомор стал свидетелем завершения очередного этапа расследования: Грошев позвонил в конвойную службу, велев немедленно задержать и доставить в кутузку некоего – бандита Бурнаша, подозреваемого в глумлении над доблестной контрразведкой. Затем, горестно вздохнув, военный следователь достал из сейфа бутылку вина и примирительно предложил экс-подозреваемому распить ее за успехи в борьбе с обнаглевшей преступностью. Николаю Александровичу достало врожденного такта не интересоваться судьбой остального “конфиската”…

А Вася Рогов, вернувшись на свое рабочее место, был с лихвой вознагражден за проявленную щедрость: его ждала очередная пачка ассигнаций, заботливо собранная “исполняющим обязанности ветерана Ваязета”…

Медвежуть, или Коала-ужас

На следующий день, претворяя в жизнь идеи Плахова, цыгане разыграли свадьбу как по нотам. Пестрая толпа закружила, завертела двух солдат-конвоиров и офицера. В результате офицерский наган прикарманил Яшка, судьба портмоне и денег служивых осталась неизвестна, а вместо арестованного Даниила кандалы оказались на медвежьих запястьях. Связываться с косолапым оборотнем никто и не подумал.

Только для наших оперативников эта ситуация вышла боком.

Как они и рассчитали, одним из конвоиров был старый знакомый – Косой. Только в этот раз солдат с перепугу не грохнулся в обморок, а с любезным его сердцу криком “Нечистая!” сломя голову понесся прочь, словно хороший скаковой жеребец. Причем сделал это столь сноровисто, что догнать его не удалось, сколь ни старались Плахов с Роговым, оставившим на время операции свой наблюдательный пост у контрразведки.

Цыгане в погоне тоже были не помощники.

Под шумок обобрав до нитки военнослужащих, они, дабы избежать ненужных проблем, скоренько ушли догуливать свадьбу за город. Впрочем, никто и не рассчитывал на большее: одно дело – что-нибудь украсть или облапошить простофилю, но совершенно иное – гоняться за обезумевшим вопящим конвоиром.

Косому же хватило сил доскакать до здания контрразведки, где он буквально попал в объятия штабс-капитана Овечкина. Милейший Петр Сергеевич хотя и был крайне раздосадован происшествием, но нашел в себе силы не убить обормота тут же, на месте, а просто отправить его сначала к доктору и затем – на гауптвахту. Резон в этом был, так как, судя по исходившему от перепуганного конвоира запаху и мокрым галифе, у того случился острый приступ медвежьей болезни.

Сам же штабс-капитан, недолго посовещавшись с начальством, двинулся в офицерский клуб, где ему предстояло сыграть весьма ответственную партию в бильярд с одним молодым господином из Петербурга, чья личность уже несколько дней вызывала огромный интерес для оперативной игры.

Еще бы!

Невесть откуда взявшийся вьюнош на какие-то шиши пошел в дорогой кабак, заказал там целый театральный номер с исполнением “Боже, царя храни”, демонстративно встал при его исполнении, а потом, словно заправский пластун-горлорез, прошедший школу рукопашного боя у восточных гуру [Сомнения понятны: в описываемое время борьбы самбо еще не существовало. Элементы же этой борьбы были заимствованы в ряде стран и были, скорее всего, недоступны “обычному” 15-16-летнему подростку, тем более для применения в реальных условиях], начал разбрасывать дерущихся. И это учитывая, что незадолго до описанного происшествия он, мальчишка-гимназист, вдруг появился в офицерском клубе, беспардонно вызвал на поединок лучшего игрока и уложил восемь шаров подряд в лузу!

Овечкин не первый год служил в контрразведке и потому хорошо понимал, что к нему откровенно ищут подходы. Азы такой работы преподавались на специальных занятиях в Академии Генштаба. Но школяр там явно не был и пытался пойти на контакт столь топорно, что порой Петру Сергеевичу просто по-отечески хотелось его поправить, сказать, что нельзя же проявлять столь явный интерес к объекту, при этом вызывая еще большее любопытство по отношению к собственной персоне. Питер же, он – город маленький. Неужто, ежели там появился юный гений бильярда, об этом бы никто не слышал? Простите, на каких это курсах вас научили столь лихо делать “мельницу” и бросок через бедро?…

– А как “юноша бледный со взором горящим” переживал, играя желваками, когда я сказал об аресте чистильщика обуви! – размышлял Овечкин. – Ах, господин штабс-капитан, я вспомнил свою бедную маму! Бред сивой кобылы отставного поручика! А сам – стремглав через весь город!… Как бы сказал его болтливый подельник? “Куда, спросите вы? – Так это ж ясно, как божий день, клянусь своей бедной бабушкой, царствие ей небесное! Только к Бубе. К Бубе из Одессы!” Ну ничего, добегаются. И артист этот… Вот гад, танец у стойки ему, видите ли, не понравился!., и господин гиманазист… Ах, простите, ТОВАРИЩ Валерий Михайлович!…

* * *

В половину первого ночи Соловец пожал руку Чердынцеву, пожелал спокойного дежурства и убыл домой, пообещав явиться к восьми утра.

Очнувшийся полковник из Главка тоже покинул временное пристанище сотрудников N-ского РУВД. Народ разбрелся кто куда.

По пути домой пьяного полковника аккуратно тюкнули по темечку два бомжа, раздели до трусов, однако проявили сострадание и не оставили замерзать в снегу, а отнесли в ближайший подъезд, прислонили к двери на первом этаже, вставили в звонок спичку, чтобы тот работал без перерыва, и убежали. Спустя пять минут непрерывных трелей дверь распахнулась, и тело в широких, как душа россиянца, и розовых, как обещания кандидатов в Президенты, сатиновых трусах до колена упало в прихожую двенадцатикомнатной коммуналки.

– Это ж надо так нажраться! – восхищенно оценили жильцы, поместили нежданного гостя на старый матрац в огромной кухне и оставили отсыпаться, дабы утром расспросить, к кому, собственно, пришел сей морозоустойчивый товарищ.

Но на следующий день полковник так и не вспомнил, кто он есть, и дружному коллективу многокомнатной квартиры пришлось взять над ним шефство.

Проверяющий, поселившийся в кладовке, быстро освоил премудрости поиска пустых бутылок, удивил всех крепостью организма, выпив без закуски пол-литра жидкости для мытья стекол, отлупил участкового, явившегося по жалобе соседей, избил милицейский наряд, прибывший на выручку “пасечнику”, проявил недюжинную смекалку, убегая от вызванного для разбирательств взвода ОМОНа, спрятался в здании районной прокуратуры, два дня просидел в пустующем кабинете, питаясь найденными там чипсами, пока наконец не был обнаружен случайно пришедшим на работу следователем.

Со следаком полковник неожиданно подружился, провел в его кабинете еще неделю и помог “расколоть” нескольких подозреваемых, сидя в здоровенном напольном сейфе и изображая “голос совести” впечатлительных допрашиваемых. Прокурорский делал вид, что не слышит подвываний своего добровольного помощника, а вызванные для дачи показаний граждане сильно пугались, когда у них из-за спины внезапно раздавались призывы “пойти на чистосердечное”. Следователь обеспечивал экс-проверяющего горючим и очень огорчился, когда тот в неподходящий момент случайно вывалился из сейфа прямо под ноги прокурору района Баклушко.

Стресс у Баклушко оказался столь велик, что с того дня он начал заикаться.

А храпящего полковника сковали наручниками и доставили в РУВД для дальнейшего разбирательства и определения в камеру СИЗО. В дежурке небритого проверяющего с ужасом опознал сержант Котлеткин, побежал к Петренко, и офицер из Главка со всеми почестями был передан на руки примчавшимся за ним следователям с Захарьевской, которые уже успели возбудить уголовное дело по факту “убийства” полковника, задержать нескольких членов “преступной группы” и даже получить признание в причастности к смерти потерпевшего у трех из семерых арестованных.

Пришлось извиняться перед задержанными и выпускать их на волю. После чего принялись бодро докладывать наверх об успехах в деле борьбы с преступностью…

А полковник, проведя месяц в санатории, почти полностью восстановил память и вернулся к нелегкой работе в правоохранительной системе России.

* * *

Выглянув в окно кабинета, вчистую реабилитированный благодаря стараниям Васи Рогова Николай Александрович Петренко увидел, что двое охранников выводят из здания контрразведки Косого. Вид у опального конвоира был довольно жалкий, поясной ремень отсутствовал, руки солдат держал за спиной.

Петренко, прихватив фуражку, заспешил к выходу. К его удивлению, Косого повели в лазарет. Тогда, вспомнив о своем пошаливающем сердце, Мухомор тоже решил воспользоваться медицинской помощью.

Заглянув в неказистое здание, где обитали медики, начальник РУВД обратил внимание на недовольного фельдшера, угрюмо рассматривающего язык нового пациента. Вероятно, господин в белом халате прежде работал стоматологом, так как, вдоволь налюбовавшись столь важным органом, он повернулся к больному спиной и изрек характерную для этой специализации фразу:

– Рот не закрывать! Сейчас все вылечим.

Затем фельдшер порылся в стеклянном шкафу, забитом всякими склянками и пакетиками, извлек оттуда одну таблетку и, разломив ее на две части, снова повернулся к Косому.

– Вот это, держи, – от больной головы, – лекарь протянул одну половинку таблетки, – а это – от задницы, – фельдшер протянул другую. – И смотри мне, не вздумай перепутать!

– Аг'а! – Не закрывая рот, заморгал солдат. – Аг'а!

Но фельдшер уже потерял интерес к пациенту и залебезил, приметив вошедшего в лазарет Мухомора.

– Ваше благородие, не извольте беспокоиться! Все будет в лучшем виде! – чуть ли не с распростертыми объятиями бросился эскулап к старшему офицеру, понемногу оттесняя его к врачебному кабинету. – Прошу вас, проходите, пожалуйста! Сей момент доктор вас примет…

Несколько смутившийся от такого подобострастия Николай Александрович краем глаза успел заметить, что конвоиры выводят Косого на улицу. Фельдшер, перехватив взгляд “благородия”, опять засуетился:

– Не извольте беспокоиться! Мы их дальше порога не пускаем. Теперича пущай на гауптвахте лечится, заср…ец!

Петренко уже готов был послать настырного медика куда подальше и перехватить задержанного, но тут, к несчастью, дверь кабинета открылась, пропуская офицера, белый халат которого едва сходился на упитанном животе. Теперь уходить было бы подозрительно, и, волей-неволей, Мухомор вынужден был задержаться, надеясь, что несколько позднее все же сможет побеседовать с Косым на гарнизонной гауптвахте:

– У меня сердечко что-то начало пошаливать…

Доктору было явно скучно, и, выслушав жалобы пациента, он велел Николаю Александровичу раздеться до пояса, а затем принялся старательно выслушивать и выстукивать. При этом он ворчал себе под нос всякие латинские премудрости вроде “Qui bene diagnoscit bene curat” [Кто хорошо диагностирует – тот хорошо лечит] или “Amor et tosique non celantur” [Любовь и кашель не скроешь], недовольно кхекал и хмурился. Закончив осмотр, врач велел пациенту одеваться, а сам устроился за столом и принялся писать, поскрипывая перышком по бумаге. Когда же Мухомор осторожно поинтересовался вердиктом, то услышал успокоительное:

– А, не волнуйтесь вы так, батенька. Все там будем.

И снова заскрипело перышко.

– Как это все будем? – не на шутку разволновался начальник РУВД. – Я никуда не тороплюсь…

– И это правильно, – согласился доктор. – Торопиться не надо. Вот у нас, помнится, случай был, еще до войны. Практиковал я тогда в небольшом уездном городишке. И купчик один заезжий, представьте себе, неожиданно скончался. Ну прям как вы. От грудной жабы. Да чего это вы так побледнели, батенька? Ничего тут страшного нет, просто – casus. А вдовушка его, представляете, жаднючая была, ну и решила, что тело перевозить в гробу накладно будет – справки там разные доставать, вагон специальный заказывать, подмазать кого, чтоб покойничка разрешили везти. В общем, сами понимаете, одни хлопоты. Ну и что баба удумала, спрашивается? Наняла двоих студентов, чтобы те ее благоверного под видом пьяницы в купе поезда занесли и сопроводили до Одессы. Много ли студентам надо? Билеты оплатить да на водку дать. Ну, они согласились, занесли купеческое тело в поезд, типа, перепраздновал чуток, положили, а сами пошли в вагон-ресторан барыш пропивать. Паровоз уже гудок дал, вот-вот отойдет. Тут вбегает в купе четвертый пассажир, запыхался весь, так торопился. Саквояж свой бросил на верхнюю полку и только хотел выбежать обратно, чтоб прощальный поцелуй барышне своей послать, а тут-то состав и тронулся. Ну, саквояж, поскольку впопыхах его бросили, и грохнулся с полки вниз, да прямо на голову купеческую. Господин с извинениями было бросился, вдруг видит: покойник. “Ой, я человека убил! – думает. – Каторга впереди”. Осмотрелся туда-сюда, открыл окно да и выбросил труп из вагона. А сам сидит как ни в чем не бывало, газетку почитывает. Тут возвращаются студенты. Смотрят, тела нет. “А где, – спрашивают, – наш третий?” – “Покурить только что вышел”, – отвечает находчивый торопыга…

Потом доктор долго описывал Николаю Александровичу, каким образом ему в полиции удалось узнать эту историю. Рассказ плавно перешел на судебно-медицинские дела, от которых даже у бывалого начальника РУВД забегали мурашки по спине. А доктор все не унимался, сыпя своими байками, словно из рога изобилия.

– …Смотрю я на пациента, классическая клиническая картина: “Rubor et tumor, calore et dolore et funkcia lasta”: краснота, воспаление, припухлость, боль, нарушение функции. Ну, совсем плохо его причинному месту. Пациент плачет, говорит, мол, только что от хирурга, а тот, дескать, хочет ампутировать. Ну, я успокаиваю как могу, таблеточку дал. Он выпил, счастливый такой. “Спасибо, говорит, а я так боялся, что отрежут”. Нет, батенька, отвечаю, не волнуйтесь, мы, терапевты, ножей не признаем. Вы только попрыгайте немножко – он сам и отвалится…

Мухомор чувствовал, как у него все сильнее начинает щемить сердце, но разговорчивый эскулап не унимался, переходя на все более возвышенные темы.

– Сидят души праведников в раю, играют в карты, – повествовал он, – а одна душа то исчезнет, то снова появится. И так несколько раз подряд. Ну, игроки… а вы, кстати, не любитель расписать “пулечку”? Нет? Зря-с… с упреками, нельзя, мол, так, что происходит? А душа-то в ответ лишь рукой машет, дескать, реаниматор настырный попался!

Николай Александрович с трудом растянул губы в некоем подобии улыбки. Тем временем доктор, нашедший в его лице благодарного слушателя, продолжал свою просветительскую деятельность.

– А больные у нас другую историю на эту тему рассказывали. Одна дама ложится на операционный стол, очень боится резекции, переживает. Над ней в ореоле света склоняется благообразное лицо человека в белой одежде, который успокаивает: “Я – анестезиолог. Сейчас наденем масочку, дадим наркоз. Вы уснете. А когда пробудитесь, то снова меня увидите”. И масочку-то даме на лицо надевает. Через некоторое время она действительно открывает глаза, снова наблюдает перед собой благообразное лицо в ореоле света и слабо, но радостно улыбается: “А, мой спаситель, анестезиолог!” – “Какой я тебе анестезиолог? Я архангел Петр!”…

…Очнулся Николай Александрович от резкого запаха нашатырного спирта, ударившего в нос.

– Что ж вы так? Совсем ослабли. Подождите, мы вам укольчик сделаем, клизмочку поставим, все и пройдет. А вообще все хорошо, что хорошо кончается, – обрадовался доктор. – У меня, кстати, был подобный случай…

Прежде чем начался очередной ужастик из богатой медицинской практики, Мухомор уже успел опрометью выбежать из лазарета.

– Куда же вы, постойте! А рецепт?… – запоздало закричал вдогонку эскулап, но его возглас услышал только фельдшер.

– Вот, учись, Митрич, – довольный доктор указал на дверь, за которой столь спешно исчез Мухомор, – наука эта психотерапией называется. Очень для симулянтов всяких пользительна. Великолепные результаты лечения дает. Что для солдат, что для начальства штабного. И таблетки расходовать не надо – просто можно списать на убытки!…

* * *

Ларин потерял Дукалиса где-то в анфиладе проходных дворов, когда Анатолий неожиданно вырвал руку из ладони Андрея и метнулся в сторону.

Капитан недолго побродил по загаженной детской площадке, плюнул на поиски коллеги и отправился домой.

Раздеваясь, Ларин обнаружил в кармане наполовину пустой коробок с анашой и решил выкурить косячок перед сном. Дабы не дымить в квартире, опер, набив “беломорину” высушенной коноплей, пошел на лестницу и встал возле мусоропровода.

Травка оказалась никакой.

Капитан подымил, ровным счетом ничего не почувствовал и предался грустным размышлениям о том, что и в наркобизнесе далеко не все торговцы обеспечивают страждущих качественным продуктом. Затем его мысли перекинулись на работу, он попытался вспомнить, чем занимается в отделе, не вспомнил и стал мрачно смотреть в окно.

Раздумья Ларина прервал сосед-подводник, положивший оперу руку на плечо.

– Андрюша, – сказал капитан второго ранга. – Ты бы сходил поел что-нибудь. А то вторые сутки стоишь, молчишь…

* * *

Последующие полчаса, упав на травку в нескольких кварталах от лазарета, Петренко приходил в себя. Затем, собравшись с силами, встал, отряхнулся и, приняв как можно более грозный вид, зашагал к гарнизонной гауптвахте. Заслуженного контрразведчика немедленно допустили к начальнику караула, Тот без лишних вопросов приказал привести требуемого арестованного и провел Мухомора в свободную камеру, где бы тот смог провести беседу.

– Вам помощник не требуется? – любезно осведомился начкар и, не дожидаясь ответа, крикнул вглубь коридора: – Эй, унтер, ко мне!

Тут же по каменному коридору загрохали сапожищи, и перед глазами Петренко предстал красномордый верзила с громадной задницей и длинными руками, достающими чуть ли не до колен. Маленькие осоловевшие глазки тупо буравили посетителя. Увидав такого помощника, Николай Александрович поспешно отказался от его услуг, и унтер, явно предназначавшийся для роли “выбивалы”, недовольно хрюкнув, отправился восвояси.

Вскоре привели и перепуганного Косого. Оставив его с гостем наедине, начальник караула тоже ушел по своим делам.

Солдатик был до такой степени взволнован последними происшествиями, что начать беседовать с ним оказалось очень сложно. Проблему усугубляло и то, что Мухомор не мог задать главный вопрос прямо в лоб: “Куда ты дел большой шкаф, вывезенный из сапожной мастерской?” Поэтому беседа предстояла долгая, как говорится, с лирическими отступлениями.

Для начала начальник РУВД стал интересоваться всеми прегрешениями арестованного. Тот, как мог, пролепетал о сегодняшнем “шпиене-оборотне”, затем, ободренный вниманием, начал рассказывать о других подобных случаях из своей службы.

– Мы идем, глядь, а там мертвые с косами стоять. И тишина-а, – завел Косой свою любимую историю о приключениях в степях Херсонщины…

Опытному милиционеру после этого ничего не стоило перевести разговор на атамана Бурнаша, под командованием которого в те времена бандитствовал Косой, а затем недвусмысленно намекнуть на пособничество в побеге бывшего начальника. Дальнейшая параллель – “красные” – “неуловимые” – “Косой” – напрашивалась сама собой.

– Ты сколько отсидел на “губе”? Немного? Ну ничего, могу твердо пообещать, что это время зачтется и при приговоре к пожизненной каторге, и к расстрелу, – безо всяких эмоций на лице заметил Мухомор и, выдержав небольшую паузу, холодно осведомился: – Так ты на кого работаешь, любезный?

– Не губите, ваше высокоблагородие! – Солдатик грохнулся перед Мухомором на колени. – Христом Богом прошу, не губите! Это все нечистая!… Вот те крест!

Он размашисто осенил себя крестным знамением и, словно предугадав дальнейшее предложение, заверил, что готов всю свою непутевую жизнь отдать на благо родимой контрразведки.

– Это пустые слова! – отмахнулся Петренко. – Ты делами докажи.

– И докажу! Враз докажу! – заголосил Косой. – Я знаю ихнюю девку… Мы тогда на патрульном катере шли. А когда меня в воду сбросили, она еще смеялась!… А потом мы ее уже в городе споймали… Только на кладбище – мертвяк ее отбил!

Посторонний человек вряд ли сразу сообразил бы, о чем лепечет арестованный конвоир, но Мухомор, который знал некоторые подробности знакомства Косого с Ксанкой, понимал все. Потому он умело направил рассказ в нужное русло, поинтересовавшись кладбищенским “мертвяком”. Солдатик тут же поведал о разговоре с покойником, о том, как после его исчезновения удалось связанному удрать с кладбища и избежать лютой смерти.

– Но вы, ваше благородие, не бойтесь, я не рассказал этому вурдалаку тайну! Ну, про то, что шкаф от сапожника мы отвезли на дачу к самому господину Кудасову! Хотя упырь обещался мне в горло вцепиться!…

Последующее время Косой только и говорил о собственной стойкости, о том, как мужественно он держался под пытками. Отбросив всю шелуху выдумки, Петренко понял только одно: Васю Рогова провели, и предмет, который столь необходим оперативникам, находится отнюдь не у штабс-капитана Овечкина, а в загородном доме начальника контрразведки. Следовательно, первая задача решена. Теперь остается поскорее завершить опасное путешествие.

Но Николай Александрович, вспомнив рекомендацию врача “не торопиться”, решительно прервал собеседника. Последующие полчаса тупо и методично задавал ему только вопросы на тему: кто связан с “мстителями” и когда Бурнаш должен прийти к ним на явку? В результате в памяти Косого отложились две вещи, которые он впоследствии с радостью выложит любому любопытствующему коллеге Леопольда Кудасова. Первая: страшный контрразведчик очень хочет найти “мстителей” (и это – правильно: именно найти, а не укрыть!). Вторая: почему-то чуть что, так виноват Косой. Впрочем, не обезображенная интеллектом физиономия опального конвоира будет тому лучшим подтверждением…

Убойная силища

– Да, да, это РУВД!!! – Красный от ярости Чердынцев подпрыгивал возле телефона. – Что тебе еще нужно?!

Соловец присел на откидное сиденье и прочел единственную запись, внесенную в журнал происшествий за ночь.

“В 04.17 на пересечении улицы Широкой и Большого проспекта было обнаружено тело гражданина Терпигорева А. В. Это уже третье тело гр. Терпигорева А. В., обнаруженное на этой неделе”.

– Который час, спрашиваешь?! – продолжал надрываться начальник дежурной части. – Я тебе щас устрою сигналы точного времени!!!

Майор швырнул трубку на рычаги.

– Кто звонит? – осведомился Соловец.

– Знал бы – убил бы! – прорычал Чердынцев.

– А это кто? – Главный “убойщик” заметил перемотанное веревкой рослое тело, лежащее в проходе между сиденьями.

– Этот? – Чердынцев махнул рукой. – Да приперся под утро, ксиву в нос совал, кричал, что агент какой-то… Я его и связал, чтоб не мешал работать.

– Случайно, не агент национальной безопасности? – поинтересовался Соловец.

– Точно! – удивился майор. – А ты как догадался? Дедукция?

– Просто я его знаю, – вздохнул начальник ОУРа. – Убогий он. Ну, в смысле, на голову больной. Как очнется, ты его развяжи и отпусти… Кстати, как там Безродный? Что врачи говорят?

– В травме он, – огорченно развел руками Чердынцев. – Нога сломана и пять ребер…

– А глаза?

– Что – глаза?

– Ну, со зрением как? – Соловец решил не уточнять, каким образом дознаватель получил несколько переломов.

– Говорят, поправится, – уверенно сказал Чердынцев.

– Ладно. – Соловец прихватил со стола кожаную папочку и встал. – Если будут спрашивать, я на территории…

– Хорошо. – Телефон опять зазвонил. – Алло, дежурный по РУВД слушает. – Майор изменился в лице. – Да, это Чердынцев!!! Да, я в автобусе!!! А ты приходи, и поговорим!!!

Начальник ОУРа решил не мешать содержательной беседе и удалился.

* * *

Не очень полагаясь, что аптека господина Кошкина является самой надежной явкой, менты пригласили “мстителей” в новые апартаменты, занимаемые Васей Роговым. Около некогда обветшавшего домика теперь возвышались кучи строительных материалов и бродило несколько хмурых личностей, представлявшихся комендантской ротой спецподразделения “мухоморной” полиции. Правда, членораздельно выговорить полное название столь секретного формирования охранники были не в состоянии, но это с лихвой компенсировалось активной жестикуляцией, напрочь отбивавшей охоту любопытствующей публики соваться к резиденции ветерана Баязета.

В самом же доме все готовились, как говорится, к “решительному и последнему”: подпольщики рассчитывали вот-вот получить карту укрепрайона и, передав ее куда следовало, помочь питерским коллегам захватить дачу Леопольда Кудасова, чтобы те смогли исчезнуть. Менты же, ожидая, пока их шеф выполнит сверхважную работу, общались с новыми знакомыми.

– …Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – науке это неизвестно. – Вася Рогов взглянул на аптекаря, словно проверяя, правильно ли тот его понял. – Но я твердо знаю, что в середине девяностых годов частная фармацевтика возродится.

– А до того? – испуганно спросил товарищ Кошкин.

– А до того всех частных предпринимателей лет пятьдесят – семьдесят будут старательно изводить как класс.

– Да не пугай ты человека, – вступил в разговор Игорь Плахов, – пообещай ему лучше, что НЭП будет.

– Будет, будет, – живо согласился Рогов, – только до этой новой экономической политики ему еще дожить надо. И, что не менее важно, умудриться пережить!…

– Вы тут не очень-то! – прикрикнул на подчиненных Мухомор. – Не надо, понимаешь, дискредитировать светлое будущее. Отойдите-ка лучше от окна, а то свет загораживаете, работать мешаете.

Начальник РУВД, разложив на столе принесенную Мефодием Кузьмичем карту, по памяти наносил на нее значки укреплений белой армии под недоверчивым взглядом подпольщика. Наконец работа была завершена, после чего Петренко торжественно вручил секретный документ дядьке Мефодию. Тот аккуратно сложил карту, спрятал во внутренний карман пиджака и прокашлялся.

– За помощь, конечно, спасибо. Но думаю, что в ближайшее время у нас будет планчик из кабинета самого Леопольда Кудасова. Вот тогда и посмотрим, чья бумага точнее.

Мухомор обиделся, заявив, что ниже пятерки на экзаменах по истории в жизни не получал, и поинтересовался, каким это непонятным образом “мстители” надеются добыть совершенно секретный документ. Тогда дядька Мефодий, хитро прищурившись, заметил, что у всех существуют свои секреты.

– Впрочем, – добавил он, – скажу вам, так и быть, тем паче, все вот-вот кончится. Есть в нашей группе еще один паренек. Ох и смышленый! Так вот, он сумел заслужить дружбу штабс-капитана Овечкина. А тому позарез нужны деньги. Вот наш Валерка и свершит торг.

Петренко нахмурился и возразил:

– Ваш Валерка не торг свершит, а под расстрел пойдет! Вы недооцениваете местную контрразведку, а на Овечкина я насмотрелся – это опытный оперативник и вашего пацана расколет за пару минут. А потом еще сделает вид, что заработать хочет…

Начальник РУВД еще несколько минут пытался убедить Кузьмича в неразумности попытки похитить план укрепрайона с помощью тинейджера, а потом, махнув рукой, направился к выходу.

– Ты куда? – поинтересовался карусельщик.

– Куда, куда? Пацана вашего из петли вынимать, – хмуро ответил Николай Александрович, надевая фуражку.

Но дядька Мефодий был настроен не менее решительно и преградил дорогу, неожиданно выхватив револьвер.

– Остынь! А то как бы греха не вышло. Я же сказал: парень сам вернется и карту принесет. Тогда и разойдемся. А пока все здесь его ждать будем.

Подпольщику никто не успел возразить, так как в этот момент дверь распахнулась и на пороге появилась запыхавшаяся Ксанка.

– Ребята, беда! Бурнаши Валерку ловят! В контрразведке!…

– Я же предупреждал! – Зло сплюнув, Мухомор швырнул фуражку в угол. – Не сможет он тягаться с профессионалами!

– Николай Александрович, я знаю, что нужно делать! – Вася Рогов что-то быстро зашептал на ухо шефу.

– Давай действуй, только осторожно! – Начальник РУВД хлопнул Васю по плечу. – И Плахова с собой возьми. На всякий случай. А я тоже следом за вами, в город!… Мефодий Кузьмич, да убери же ты наконец свой наган! И готовьтесь уходить. Мы прикроем. И потом сами выберемся из этого города.

На глазах карусельщика на миг блеснула непрошеная слеза, он порывисто обнял Мухомора:

– Прощай, товарищ, рабоче-крестьянская республика тебе этого не забудет! – и быстро вышел.

Через несколько мгновений дом опустел.

Детинушки, бродившие подле строения, резво подхватив свои колья, припустили вслед за Васей, изображая этакий почетный эскорт…

* * *

Лейтенанту Волкову опять не повезло.

Форсируя Неву по тонкому льду в районе стрелки Васильевского острова, инспектор по делам несовершеннолетних провалился в полынью и пробарахтался там с полчаса, пока ругающиеся спасатели не вытащили насквозь промороженного лейтенанта на берег.

В больнице его поместили в палату, зафиксировали на койке, накрыли согревающим электроодеялом и оставили оттаивать.

Одеяло оказалось с брачком.

Спустя десять минут после включения в сеть полетел стабилизатор напряжения, и Волкова стало с периодичностью раз в две секунды бить током. Шоковая терапия продолжалась почти час, пока в палату не заглянула медсестра и не удивилась, почему больной, выпучив глаза, подскакивает на кровати.

Лейтенанта освободили из электрического плена и перевели в реанимацию.

Там Волков провалялся дней пять, его уже совсем собрались было выписывать, но тут он подхватил дизентерию вкупе с гепатитом от цыганок, гадавших пациентам в садике у больницы, и с гордо поднятой головой отправился в инфекционное отделение Боткинской больницы.

* * *

Плахов добрался до контрразведки, когда подручные атамана Бурнаша уже волокли к зданию длиннющую лестницу, протискиваясь сквозь толпу любопытных. Игорь поднял голову и увидел, что, широко раскинув руки в стороны, на узеньком карнизе между окнами третьего этажа стоит паренек, одетый в клетчатый пиджак. Оперативник услышал, как высокий военный чин в полковничьих погонах, руководивший захватом, велел “живьем брать”.

Потом паренек почему-то тихонько повел головой, будто пытался кому-то запретить некие действия. Игорь быстро осмотрелся и приметил, что на крыше соседнего дома, скрываясь за печной трубой, притаился Яшка-цыган в ярко-красной рубашке. В руках он держал длинную веревку.

Понимая, что в настоящую минуту помочь “мстителям” ничем нельзя, Игорь решил принять превентивные меры и направился к припаркованному неподалеку от контрразведки автомобилю. Дорогая техника могла принадлежать только этому ведомству, а значит, ездить ей было вовсе не обязательно.

А если уж ездить, то не тормозить.

Однозначно!

Воспользовавшись тем, что вся любопытствующая публика внимательно рассматривала паренька на карнизе, Плахов, достав из кармана консервный нож, оставшийся там еще со времен минувшего праздника в РУВД, быстро присел на корточки, а потом, упав, перекатился под автомобиль. Через пару минут, несколько испачканный, но ужасно довольный, оперативник проделал в обратном порядке все перемещения и затерялся в толпе.

В это же время “роговские” детинушки, нищие, сутенеры и прочий люд, сменивший “солнцевскую” крышу на “питерскую”, спешно занимал позиции на улочках-проулках вокруг контрразведки. Вася точно рассчитал: чем бы ни закончился захват, “диверсанта” повезут в другое место, скорее всего в местную тюрьму, откуда вытащить незадачливого паренька будет значительно сложнее, нежели с улицы. Поэтому-то “ветеран Баязета” и задействовал всю свою “армию”, пообещав грандиозные премиальные тому, кто сумеет отбить “кореша”.

– Отбить – это мы всегда зараз, – радостно ощерился один из охранников, – хошь – почки, хошь – голову.

– Кореша не трогать! – прикрикнул Рогов на не в меру ретивого помощника. – По голове только конвою можно стучать. Понял?

– По голове – это можно, – добродушно подтвердил детинушка. – А стучать – западло. Так што я лучше просто поотшибаю…

– Тебе самому зачем голова дана? Только шапку носить? – не на шутку начал злиться Рогов. – Ты думай лучше, как братана от фараонов отбить.

– А че? Я и думаю. Головой… А еще я в нее ем…

Поняв, что дальнейшие инструкции приведут только к потере драгоценного времени, Вася, махнув рукой, заспешил проверять другие посты.

“Как там было у господина Честертона? – вдруг вспомнился классический детектив. – Официант – не человек, на него никто не обращает внимания и не помнит в лицо. Значит, и мои попрошайки-гопники не будут никем замечены…”

И действительно, когда цыганенку с помощью аркана удалось “перетащить” своего товарища на крышу соседнего дома, а затем, спасаясь от погони, открыть стрельбу из револьвера, никому не пришло в голову, почему столь метко летят пули. Любой человек, мало-мальски знакомый с вооружением, знает, что попасть на ходу, при тряске, из короткоствольного оружия в движущуюся мишень метров с пятидесяти – ста или в бельевую веревку более чем проблематично. Но, как бы то ни было, преследователи “мстителей” с завидной регулярностью вылетали из седел, падали с крыш, просто падали, а пареньки благополучно уходили от погони.

Только один человек, ветеран Баязета, знал, чьих рук это дело: вот один снайпер в лохмотьях, разлегшись прямо на мостовой, аккуратно работал из трехлинейки, расчищая свой сектор обстрела от посторонних солдат; вот другой, скрываясь за тюлевыми занавесками борделя, расчетливо бил по крышам соседних домов, словно ельцинский спецназ по Белому дому; вот из подворотни на миг высунулся кол, приложившись к головушке очередного военного, и так же быстро исчез в темноте… Пара барышень в неглиже, выскочив на улицу, повисла на растерявшемся солдатике и, немедленно зацеловав, уволокла его в дом… А цыганенок, сидя на заднем сиденье машины, продолжал палить в белый свет, как в копеечку. На “официантов” же внимания никто не обращал…

Автомобиль, на котором Плахов столь удачно перерезал тормозной шланг, благополучно разгромил аптеку товарища Кошкина. Наблюдая за этим трюком, Игорь лишь на миг пожалел, что привел в негодность транспорт, которым воспользовались не контрразведчики, а “мстители”: уж больно лихо мчалось авто по городу…

Очередная рота солдат, прибывшая на подмогу преследователям, в суматохе была перехвачена подполковником Петренко и направлена им штурмовать городской рынок. При этом Николай Александрович, подавая пример мужества новым подчиненным, умудрился не только выхватить из ножен подаренную Леопольдом Кудасовым шашку, но, размахивая ею, не поранить никого из служивых. Ближайшие только ОБДЕЛАЛИСЬ легким испугом.

Пока рота героически пыталась отбить у мешочников их добро, Мухомор, глотнув молочка на рынке, умудрился тормознуть по дороге к контрразведке очередное воинское подразделение и, возглавив его лично, начать операцию по захвату электрической подстанции. После успешного завершения этой стремительной операции военачальник велел обалдевшему от его героизма поручику организовать бесперебойную работу всех мощностей, отбивая возможные атаки диверсантов, после чего спешно двинулся к последней точке путешествия – к дому начальника контрразведки, где должен был находиться заветный контейнер.

Завершив неотложные дела, в том же направлении двинулись и Рогов с Плаховым. Они понимали, что далее рассчитывать на помощь “мстителей” не приходится, но это уже было неважно: до дома оставалось так немного!…

Дача Леопольда Кудасова – небольшой деревянный домик на окраине городка – отнюдь не напоминала хоромы нынешних генералов, коих немало в Переделкино и в прочем Подмосковье. Впрочем, куда там какому-то полковнику, пусть даже начальнику целой контрразведки, до вороватых заместителей по тылу!…

Оперативники, успевшие накануне осмотреть все подходы к заветному домику, знали, что господин Кудасов даже не удосужился завести пару-другую волкодавов, не говоря уж о подобии службы охраны. Поэтому, подходя к даче, менты были достаточно спокойны: там сейчас могла быть только благоверная супруга, терпеливо дожидающаяся возвращения мужа со службы. И они не ошиблись.

Если бы чей-то любопытный взгляд проник внутрь помещения, то сразу бы наткнулся на аппетитную попочку в кружевных панталонах и затянутую в модный корсет спину супруги Кудасова, грациозно изогнувшуюся на широкой кровати. Правда, не менее наблюдательный взгляд заметил бы и большие черные усы, придавливаемые корсетом, то и дело высовывающиеся из-под него с игривыми фразами вроде: “А чья это попочка?… А это – чья попочка?” Но, к счастью, очевидцев сего действа не было.

Мухомору, осторожно попытавшемуся заглянуть в окно, ничего внутри дома увидеть не удалось. Но зато чуткое милицейское ухо уловило последний вопрос. Начальник РУВД понял, что эвакуация, казавшаяся столь близкой и неизбежной, может сорваться. Ему захотелось забарабанить кулаком прямо в стекло и попросить… Нет, прямо тут же потребовать, чтобы обитатели дома поскорее разобрались, где чья задница, но он предусмотрительно сдержался, по привычке правильного руководителя желая прежде выслушать мнение младших по званию.

– А что? – угрюмо осведомился один из двух детинушек, которых, на всякий случай, захватил с собой Рогов, – Хошь, начальник, враз двери разнесем?

Но эта мысль не нашла поддержки у остальных гостей, которые принялись шепотом совещаться, как бы поаккуратнее выманить влюбленную парочку из дома.

Точно так же была немедленно отвергнута идея анонимного звонка полковнику – последствия ее реализации были непредсказуемы. Кроме того, господин Кудасов в настоящее время был занят более важными делами, нежели ловля собственной супруги.

Вдруг Вася хлопнул себя по лбу.

– Эврика! Игорек, ты помнишь, как Шерлок Холмс выманивал из дома тетку с компроматом? – осведомился оперативник у товарища.

Но в связи с тем, что Плахов запамятовал классический сюжет, Васе пришлось немедленно брать инициативу в свои руки. Через несколько мгновений оба детинушки деловито обкладывали дом сеном и разыскивали спички. Потом, с некоторым трудом запалив траву, которая больше дымила, чем горела, они начали носиться кругами возле дачи, оглашая окрестности истошными криками: “Пожар! Пожар!”

Может, из этой затеи сразу бы и вышел толк, но подполковник Петренко несколько поторопился прийти на выручку обитателям дома. Он слишком поспешно, встав на крыльце, забарабанил изо всех сил в двери: “Откройте немедленно, полиция!”

Слово “пожар”, казавшееся разнеженной госпоже Кудасовой таким далеким и абстрактным, не произвело на нее сразу же должного впечатления, а вот упоминание органов правопорядка немедленно повергло ее в состояние тихого ужаса, впрочем, не менее, чем страстного любовника. Женщина буквально оцепенела, стоя на четвереньках, потом упала на бок, так как усатый господин явно прочно усвоил принцип: “Главное, что должен уметь настоящий джентльмен, – не быстро раздеваться, а быстро одеваться”. Влекомый самыми лучшими чувствами, усатый вскочил с постели и, чуть побегав по комнате в поисках своих вещей, скрылся вместе с ними в огромном шкафу-купе, стоящем с недавних пор в опочивальне.

До супруги Кудасова наконец начал понемногу доходить весь ужас происшедшего, тем более что запах гари, крики “пожар!” и удары в дверь усиливались. Несчастная, подскочив с постели, принялась в панике метаться по комнате, заламывая в горе руки и беспрестанно повторяя:

– Что же делать?… Что делать?

Высунувшись из шкафа, усатый джентльмен вежливо, но настойчиво подсказал своей пассии:

– Вели выносить мебель, дура! – и тут же снова скрылся, дабы не испортить репутацию возлюбленной.

– Правильно, мебель! – наконец-то сообразила супруга начальника контрразведки и, убедившись, что шкаф плотно закрыт, распахнула входную дверь. – Мебель!… Мебель выносите же в первую очередь! – закричала она истошным голосом, обращаясь к появившемуся перед ней бравому полицейскому офицеру.

Однако и без этих указаний несколько человек, оказавшихся поблизости, немедленно бросились к дому. При этом двое здоровенных детинушек по команде невысокого человека в рваном френче времен прежних войн подхватили на свои могучие плечи погорелицу и спешно потащили ее к ближайшему лесочку, что виднелся за городской чертой.

– Не кантовать! Не смейте ее кантовать! – только и успел крикнуть вслед эвакуаторам Рогов, в то время как они галопом неслись прочь от “горящего” дома.

– Ах, мужчины, вы так стремительны и экзотичны… – затихли вдали последние слова спасенной, в то время как Плахов принялся ногами откидывать от строения дымящуюся траву.

– Быстрее, ну быстрее же! – давал ценные указания Мухомор, устремляясь внутрь дома, причем весьма своевременно, так как вдали, в клубах пыли, показалось конное подразделение, во весь опор мчавшееся в сторону полковничьей дачи.

И все же роговские детинушки, почуяв приближающуюся опасность, соориентировались быстрее ментов. Они живо скинули в придорожную канаву свою ношу и под ее недоуменное “Куда же вы, мальчики?” пробили мощными корпусами ближайший плетень, а затем устремились огородами от греха подальше.

Оперативники, заскочив в дом, успели забаррикадировать входную дверь двуспальной кроватью, в то время как Мухомор отпрянул от заветного шкафа-купе, услышав оттуда грозное: “Занято!”

Впрочем, недоумение вскоре разрешилось к всеобщему удовольствию, и извлеченный на божий свет усатый джентльмен совершил свой лучший полет прямо в окно. Не задерживаясь у дачи ни одной лишней секунды, он стремительно понесся вдоль по улице и наверняка бы скрылся от погони, не поймай его за ногу вылезавшая из канавы супруга полковника Кудасова. Дальнейшее времяпрепровождение этой парочки осталось для всех тайной, разгадывать которую ни у кого не было ни сил, ни времени, ни, честно говоря, желания.

– Ну, парни, я вам твердо обещаю по неполному служебному. Только б до дома добраться! – подытожил итоги путешествия Мухомор, протягивая палец к большой красной кнопке с надписью “Exit” (“Выход”). – И бросьте же наконец свои дурацкие игрушки!…

Начальник РУВД в сердцах вырвал из рук Рогова бильярдный шар с цифрой “15” – прощальный подарок товарища Кошкина – и решительно выбросил его из шкафа-купе, вдогонку усатому джентльмену, одновременно нажимая красную кнопку.

Взрыва оперативники не услышали, так как в этот момент они уже стремительно неслись куда-то среди вспышек яркого света. Зато убойную силу взрыва оценил эскадрон казаков, поспешающий к даче, а несколько позднее – и пожарная команда. Когда они прибыли к обители Леопольда Кудасова, то застали на месте былого строения лишь большую дымящуюся воронку…

* * *

Чуков взвалил на свои узкие плечи коробку с оперативными делами, которые ему приказали доставить на четвертый этаж, почти дошел до середины пути, но не удержал равновесия, поскользнулся на склизких ступенях и уронил поклажу в лестничный пролет.

Коробка плюхнулась в остававшуюся на первом этаже полузамерзшую жижу.

“Ну и черт с ними! – подумал дознаватель. – Все равно нашу работу никто не ценит…”

Чуков вытащил из кармана кителя плоскую бутылочку коньяку, жадно припал к горлышку растрескавшимися губами и в три глотка опустошил двухсотпятидесятиграммовую емкость. Выбросил бутылку вслед за коробкой, подошел к открытому окну, лег впалой грудью на обшарпанный подоконник и стал смотреть вниз на улицу, где утреннее солнце освещало своими лучами обычное начало рабочего дня в самом обычном питерском РУВД.

Бестолково бродили похмельные и злые пэпээсники; Чердынцев ругался с Дукалисом прямо на глазах у толпы прохожих; Соловец сидел на урне перед входом; жирная паспортистка хрипло орала на ранних посетителей; Котлеткин пытался навесить на раму от УАЗа четыре колеса с абсолютно лысой резиной; двое сержантов тащили в “обезьянник” раннего бухарика; тесть Васи Рогова пытался что-то втолковать невменяемому Твердолобову, показывая рукой на старенькую “Волгу”, в лобовом стекле которой торчал брошенный кем-то минуту назад с крыши лом; водитель единственного остававшегося на ходу “козелка” с присвистом вдыхал высокооктановые пары бензина из открытой канистры; жена подполковника Петренко скандалила с прокурором района, прибывшим для проверки готовности личного состава РУВД к антитеррористическим учениям под кодовым названием “Затылок кавказской национальности”; Казанцев тоскливо слушал жалобу “голубого”, пришедшего с заявлением о краже коллекции фаллоимитаторов.

А из– за угла за всем этим безобразием наблюдал свежеразвязанный и выпущенный из автобуса Леха Бадягин, в голове которого уже созревал очередной план по защите национальной безопасности России…

Эпилог

Вася Рогов, зажимая нос и пригнувшись возле большого окна из оргстекла, за которым восседал привыкший к запаху дежурный, мышью проскользнул мимо опасного места. Затем, бросив печальный взгляд на подвал, запертый и опечатанный личной печатью начальника РУВД подполковника милиции Петренко, взбежал вверх по лестнице, заскочил в кабинет и надежно заперся изнутри.

В помещении валялась чья-то парадная форма, наблюдались и иные следы поспешного бегства других обитателей. Рогов с утра заступил на суточное дежурство по райотделу, поэтому его миновала лихая участь товарищей, и теперь он получил возможность хотя бы час-другой спокойно отдохнуть. Вася, развалившись на стуле, блаженно водрузил на стол усталые ноги, налил стакан тестева самогона из графина, поднес его к носу, дабы хоть на секунду перебить так и не выветрившийся из здания РУВД аромат сортира, залпом выпил и закрыл глаза.

“Сегодня или никогда, – думал он, нащупав в кармане новенькую копию ключа, изготовленного знакомым умельцем по слепку, снятому с подвального замка. – Сегодня или никогда: такой шанс упускать нельзя”.

Он представил реакцию Мухомора, когда тот узнает, что его подчиненный, плюнув на все показатели отчетности, раскрываемость, очередной приступ борьбы с преступностью, смотры строя, песни и прочая, прочая, отправился по маршруту Петербург – Одесса – Париж, предсказывать будущее на восемьдесят лет вперед.

“Главное – только не забыть справочники. Главное – не забыть!…”

От благостных размышлений Васю оторвала неожиданно грохнувшая под окнами дробь, выбиваемая множеством не привыкших к парадам ног.

Осторожно выглянув из-за занавески, Рогов понял: то, что непременно должно было произойти, случилось. Начался торжественный смотр личного состава РУВД, посвященный то ли празднованию дня воссоединения Аляски с Америкой, то ли грядущему расторжению Нейшлотского мирного договора, по которому питерские земли так бесславно отошли от Швеции к России. А может, это просто начался очередной, обычно случающийся дважды в год, весной и осенью, приступ у руководства, симптомами которого является безудержное желание очередной раз побороться с химерой преступности или укрепить боевой дух личного состава путем проведения массового мероприятия?

Вася никогда не понимал, какой умник изобрел, например, операцию “чистые руки”. Ну хорошо, если бы речь шла о зубах [Подробнее см.: А. Кивинов. “Мент обреченный”], то тут все понятно: кариес, поголовно поразивший весь погрязший в памперсах и прокладках американский континент, – вещь дрянная.

А руки– то при чем?

Разве они могут быть чистыми, если каждый день разгребаешь кучи всякого дерьма?… А насколько эффективны подобные действа, можно догадаться по их преклонному возрасту. Кажется, еще незабвенный Феликс Эдмундович интересовался данным вопросом…

Впрочем, как бы то ни было, под окнами РУВД туда-сюда вышагивал чуть ли не весь личный состав во главе с самим начальником. На высоком крыльце в окружении свиты стоял очередной милицейский генерал и хмуро взирал на происходящее.

– Пе-есню запе-вай! – раздался чей-то отчаянный вопль.

Кто– то не успел вовремя начать, кто-то просто не знал слов, кто-то -песни… В результате только один Мухомор, получивший недавно особую подготовку в стенах кудасовской контрразведки, заголосил хорошо выученные слова:

Как ныне сбирается вещий Оле-ег…

Понемногу сотрудники РУВД сориентировались и более-менее слаженно подхватили старинный марш, который к припеву орался уже вполне коллективно и жизнеутверждающе.

…Так за царя, за Родину, за ве-еру Мы грянем гром-ко-е ура! Ура! Ура-а!

Генерал недоуменно процедил, обращаясь к ближайшему свитскому:

– Не-е, я не понял… О че-ем эта они?

На что сообразительный приближенный торопливо зашептал прямо в толстое волосатое генеральское ухо о возможных новых президентских веяниях, которые по нерасторопности “не успели довести до сведения”.

– Главное, чтобы единообразно было, слаженно!

– Главное, чтоб сложено было. И доложено как положено, – изрек генерал и радостно загоготал, широко открывая рот, оценив собственный каламбур.

“Неужели САМ начал подпевать?” – обалдело подумал Мухомор, за миг до того осознавший ошибку, допущенную в припеве, и потому мысленно распростившийся с погонами…

А Вася Рогов, отойдя от окна, снова опустился на стул, напомнил себе дышать пореже и блаженно вытянул ноги. Впереди его ждала слава Нострадамуса, а за окнами вместо литавр гремела песня, распугивая бомжей из ближайших подвалов…

А конец ли?

Оглавление

Пролог

Часть 1 Ихние благородия

  Рагу из зайца

  Ихние благородия

  Слово и дело

  Буба из Парижа

  Нечистая!

Часть 2 Канкан для полковника Кудасова

  «Контрики»

  «Операция Ъ» и другие приключения дурика

  Канкан для полковника Кудасова

  Гриня, ку-ку!..

Часть 3 Питерские

  Там, вдали, у реки...

  Не оскудеет рука подающего, да не пересохнет горло поддающего...

  Медвежуть, или Коала-ужас

  Убойная силища

Эпилог

Реклама на сайте