«Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана»

Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана

Часть Первая Чистосердечное признание

(вместо предисловия)

Как говорится, вначале было слово. Так вот, в данном случае даже слова не было. Была мысль. По чистосердечному признанию автора, она пришла к нему в голову в один из тяжелых понедельников, заполнив собой практически весь временной промежуток между похмельем и издательским авансом.

«Интересно, — подумал он, наливая дрожащей рукой пиво в стакан, — что приключилось бы с Остапом Бендером и Кисой Воробьяниновым, живи они в наши дни? Каково было бы бравому солдату Швейку, служи он, не приведи Бог, в советском стройбате? Чем занимались бы Шерлок Холмс и доктор Ватсон, опоздай Конан Доил с рождением лет этак на сто, пересели он своих героев из скромной квартирки на Бэйкер-стрит в апартаменты на Молдаванке?»

Последнее предположение показалось нам особенно забавным и… В общем, так родилась эта книга. Сразу вынуждены огорчить любителей литературных пародий. Возможно, кому-то из благожелательных критиков все же удастся обнаружить некоторые признаки этого жанра, в целом же, характеры и действия героев этой книги просто ни на что и ни на кого не похожи.

Конечно, одесский босяк не чета потомственным английским джентльменам. Сладить с этим «субчиком» при помощи одной дедукции было бы весьма затруднительно. Вот поэтому-то сыщику Холмову и фельдшеру Вацману понадобятся, помимо всяческих достоинств, необходимых матерым детективам, все обаяние, юмор и неподражаемая самоирония истинных одесситов. Короче, у вас есть шанс убедиться, что на свете есть еще место, где не перестают происходить самые невероятные события. Только нечего думать, что мы вот так возьмем и разболтаем сейчас все, что ожидает вас за этой страницей. Вам просто придется прочитать всю книгу от корки до корки.

Да, чуть не забыл! Если вам вдруг что-то напомнят описываемые события, имена и характеры, автор и издатели просят отнестись к этому, как к досадной случайности.

А. Грабовский

Глава I. Возвращение

Медленно и осторожно, словно кот, охотящийся за воронами, поезд подкрадывался к вокзалу. Наконец он пару раз нервно дернулся и замер у перрона. Пассажиры засуетились и, схватив вещи, бросились к выходу. Однако дорогу им преградил хмурый, небритый проводник, у которого из незастегнутой форменной рубашки выглядывал большой мохнатый живот.

— Выходить будем по одному с раскрытыми кошелками, — процедил он. — Какая-то скотина, понимаешь, наволочку не сдала…

Через полчаса искомая постельная принадлежность наконец была обнаружена у визгливой бабульки, громче всех возмущавшейся самоуправством проводника, и Дима одним из последних вышел из вагона. Поставив чемодан на асфальт и придерживая его предусмотрительно рукой, он глубоко вздохнул и, радостно улыбнувшись, громко произнес:

— Ну, здравствуй, Одесса-мамка, как ты тут, без меня?..

Судьба Димы Вацмана, коренного одессита, служила образцовым подтверждением древней поговорки «Пути господни неисповедимы». Поступив сразу после школы в медицинский институт (для чего, кстати, его папе пришлось продать югославский спальный гарнитур), Дима проучился в нем два года и один месяц — ровно до того дня, когда Димин дедушка Зиновий Ефимович дрожащей рукой вынул из почтового ящика долгожданный вызов. Порадовавшись, вся семья разошлась по местам работы и учебы, уполномочив Зиновия Ефимовича подать заявление на выезд. А вечером выяснилось, что в этот же день Диму выперли из мединститута за две пропущенные лекции, его родителей уволили с работы по сокращению штатов, а к Зиновию Ефимовичу пришли представители райвоенкомата и отобрали его единственную награду — медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», якобы врученную ему по ошибке.

Через неделю стряслась новая беда: Дима получил повестку, призывающую его пополнить ряды доблестной Советской Армии. На взволнованное кудахтанье всполошенной Диминой родни равнодушный военком, позевывая, ответил примерно в том духе, что дескать, ничего страшного, все равно документы на выезд не оформите раньше, чем Дима вернется со службы.

Но тут военком ошибся. По прошествии года службы Дима получил из дома драматическую телеграмму: «Документы готовы виза открыта не уедем сейчас не уедем никогда квартиру пришлось сдать остановишься у тети Ривы вызов пришлем немедленно после демобилизации папа мама дедушка».

Стиснув зубы, Дима Вацман продолжал тянуть солдатскую лямку. Служил он в медсанбате танкового полка, расквартированного неподалеку от древнего города Бухара. Скоро по их полку, словно горячий южный ветер по пустыне пронесся слух, что полк направляют в Афганистан. Дима, имевший свое представление о понятии «интернациональный долг» встревожился и принял меры предосторожности. Знания, полученные в институте, плюс проглоченная на тонкой леске пуговица, один конец которой был привязан к зубу мудрости помогли ему угодить в госпиталь с подозрением на язву желудка. Впрочем, его хитрость вскоре раскрылась, и Дима едва не попал под трибунал. Спасло его лишь доброе сердце главного хирурга по фамилии Бершанский, который, сжалившись, оставил Диму дослуживать санитаром при госпитале.

…Тетя Рива, лучшая мамина подруга, жила в Красном переулке. Поднявшись на второй этаж, Дима подошел к двери, из-за которой доносился какой-то монотонный стук и позвонил. Стук прекратился, послышались оживленные голоса, быстрый топот ног. «Ждут», — умиленно подумал Дима. Щелкнул замок, дверь распахнулась, и он увидел радостно улыбающуюся тетю Риву. Узнав Диму, она тут же прекратила улыбаться.

— Тьфу ты черт! — раздраженно произнесла тетя Рива. — Это ты, Димочка? А мы уж думали, что грузчики: наконец приехали, где их только бесы носят… Заходи, дорогой, хорошо что ты нас застал.

Дима вошел в пустую, гулкую квартиру, увидел груду чемоданов, сумок, ящиков и сразу сообразил что к чему.

— Так, значит вы тоже… — вздохнул он.

— У Гриши троюродный брат в Балтиморе нашелся, — монотонно забормотала тетя Рива монолог, который, видно, приходилось ей произносить за последнее время не один десяток раз. — Сколько лет его искали, и вот, радость какая, нашли, едем воссоединять семью…

— А когда? — дрогнувшим голосом поинтересовался Дима.

— Сегодня отправляем багаж, ночуем у Фурманов, а завтра — у-у! — раздался из кухни жизнерадостный голос мужа тети Ривы Григория Абрамовича, который, весело пританцовывая, колотил молотком по стамеске, отбивая со стены кафельную плитку. — Коммунизм мы уже строили, хватит, знаете ли, теперь попробуем строить капитализм!

— Зачем вы плитку отбиваете? — скорее машинально, чем из любопытства спросил Дима. Он был ошеломлен неожиданной новостью и не мог собраться с мыслями.

— Продадим, — бодро ответил Григорий Абрамович. — Мы за нее в свое время девяносто пять рублей заплатили. Не оставлять же ее врагу, а?

— Кто ее купит? — удивился Дима, глядя на груду растрескавшихся кусков, валяющихся на полу.

— Сосед берет за полтора рубля. Конечно, деньги не велики, но тут дело в принципе…

Тетя Рива, между тем, стояла у окна и напряженно глядела ни улицу, приподнимаясь на цыпочках и по-лебединому вытягивая дородную шею.

— Где же черти носят этих грузчиков? — бормотала она. — Еще час назад должны были приехать.

— Там внизу, во дворе, стоял какой-то грузовик, — припомнил Дима. — Может быть, они вашу квартиру найти не могут?

— Этот грузовик уже четвертый день тут стоит, — скривила губы тетя Рива, досадливо махнув рукой. — Это будущие жильцы никак не могут дождаться нашего отъезда. С вещами дежурят.

— Понятно, — вздохнул Дима и, подхватив чемодан, направился к выходу. — Счастливо доехать, до свидания…

— Подожди! — крикнула тетя Рива. — Вот, тебе тут мама денег оставила.

И она, достав из сумки увесистый пакет, протянула его Диме.

— А Шекефельды не знае… — сунув пакет под мышку, хотел было спросить Дима, но тетя Рива перебила его.

— Уже два месяца, как там, — сказала она таким смущенным тоном, как будто Шекефельдов выслали из страны по ее личному распоряжению. — Ты к Марку Иосифовичу подойди, думаю там…

— Да ну его! — поморщился Дима. — Ладно, придумаю что-нибудь. Мне ведь недолго тут кантоваться. Всего доброго.

Он вышел на улицу, остановился, задумчиво почесал затылок, чуть не выронив пакет. Взглянув на него, Дима вспомнил, что с утра он еще ничего не ел, и направился к видневшемуся неподалеку ресторану «Киев». Увы, висевшее над входом в ресторан электронное табло гласило, что «свободных мест — 0». Дима огорченно выругался: «Не везет, так не везет». Но тут дверь ресторана резко распахнулась, и швейцар выпихнул на улицу горланящих мужиков, еле-еле держащихся на ногах. Неоновый ноль на табло тут же сменился на двойку, и Дима кинулся в кабак.

Когда он, размякший, умиротворенный и повеселевший, вышел на улицу, было уже совсем темно. Накрапывал мелкий, нудный дождик, а промозглый осенний ветер тут же выдул из головы остатки алкоголя.

«Пора подумать о месте под солнцем, — размышлял Дима, неторопливо шагая по мокрому тротуару и поглядывая на мелькавшую в разрывах туч ущербную, словно надкусанную, луну. — К кому же податься? К Гарику? Сашке? Вроде Неудобно, оба недавно женились, буду стеснять… К Петлицким? Тоже не лучший выход, однако деваться некуда…»

Петлицких дома не оказалось, а проходившая мимо соседка сообщила, что они пару дней назад уехали всей семьей отдыхать в Трускавец. И Дима побрел на троллейбусную остановку, решив-таки остановиться у своего товарища по институту Гарика Малкина. Дрожа от холода, он с надеждой выглядывал каждые две-три минуты на дорогу, но троллейбуса, как назло, все не было и не было. И тут внимание Димы привлекло объявление, косо наклеенное на фонарный столб. Оно было написано такими корявыми буквами, будто писалось шариковым стержнем, привязанным к чугунному лому. Объявление гласило: «Возьму на квартире два малчика токо шоб не баловаца по адресу Пекарная 21 б спросит Мусю Хадсон».

— «А ведь это выход, — мелькнула в Диминой голове мысль. — Сниму квартиру до отъезда. Бабки-то есть…»

Глава II. Знакомство

После долгих расспросов Дима выяснил, что улица Пекарная находится на Молдаванке, где-то в районе Алексеевского рынка. Чертыхаясь, он брел по полутемным улочкам, с трудом вытаскивая ноги из хлюпающей грязи. Стояла угрюмая тишина, нарушаемая лишь отрывистым собачьим лаем. Насупленные и какие-то кривые дома, освещаемые матовым лунным светом производили фантасмагорическое впечатление, и у Димы вдруг появилось странное ощущение, что он Буратино, заблудившийся в Стране Дураков. Дима уже начал жалеть, что впутался в это мероприятие. После того, как к его ботинкам прилипло около пяти килограммов грязи, нужный дом был наконец обнаружен. Это была старенькая двухэтажная хибара с мансардой. Толкнув входную дверь, Дима очутился в полутемном коридоре и в нерешительности остановился, прислушиваясь к доносившимся откуда-то громким голосам и всхлипыванию аккордеона, под аккомпанемент которого кто-то разухабисто орал: «Созрели вишни в саду у дяди Вани…» Дима вздохнул п постучался в первую попавшуюся дверь. Тотчас на пороге возник мужик в сапогах и тельняшке, с папиросой во рту. Штанов на мужике не было.

— Муся, я ревную, к тебе тут какой-то молодой-симпатичный! — узнав о цели Диминого визита, неожиданно игриво пропел он и, поправляя трусы, скрылся в комнате.

Муся Хадсон оказалась плотной краснолицей теткой лет пятидесяти, одетой в байковый халат неопределенного цвета и со множеством заплат.

— О-о, вот и второй до пары! — довольно воскликнула она, стараясь не дышать в сторону Димы. — Оч-чень хорошо! Идем, комнату посмотришь да и с сожителем заодно познакомишься. И, сделав строгое лицо, Муся добавила: «Только чтоб не баловаться!»

Они поднялись по деревянной лестнице со щербатыми ступеньками на второй этаж и подошли к оббитой рыжим кожезаменителем двери. Муся небрежно постучала и, не дожидаясь ответа, распахнула дверь. Дима с любопытством мглянул вовнутрь.

Обстановка комнаты была более чем спартанской. Круглый стол посередине, шифоньер и шкаф образца начала пятидесятых годов по углам да покосившаяся книжная полка над стареньким диваном. Напротив дивана стояла массивная железная кровать с облупленной никелировкой. На ней, головой к вошедшим лежал, положив руки под голову, какой-то мужчина и задумчиво глядел на потолок. Он, видимо, был настолько погружен в свои мысли, что на вошедших не обратил ни малейшего внимания. Над кроватью висели: гитара, фотография Высоцкого в роли Жеглова, вырезанная из какого-то журнала, и небольшая картина в простенькой рамке, на которой было изображено непонятно что. Сбоку, за п-образным выступом стены находились двухконфороч-ная газовая плита с баллоном, небольшой кухонный шкафчик и ведро с водой.

— Подходит, — махнул рукой Дима, который за время службы успел отвыкнуть от комфорта. — Выписывайте ордер.

Об условиях договорились быстро, причем Муся потребовала оплату за месяц вперед. Получив деньги, она сразу засуетилась, вытащила из кладовки в коридоре пыльную трехлитровую бутыль и, прогрохотав по ступенькам, растворилась в темноте ночи.

— Ботиночки-то от грязи не мешает почистить, уважаемый, прежде чем к приличным людям вламываться, — продолжая глядеть в потолок, неожиданно произнес лежащий на кровати мужчина, когда Дима, смущенно топчась на месте, соображал под каким предлогом начать разговор со своим сожителем.

Удивленный Дима взглянул на свои ботинки, покраснел и вышел.

— У вас что, глаза на затылке? — с некоторым раздражением произнес он, вернувшись в комнату после очистки ботинок.

— Глаз на затылке у меня нету, — вежливо ответил мужчина, — А ежели вас, сударь, интересует, каким образом я узнал, что вы на каждом ботинке притащили по пуду грязи, то это элементарно — она так чавкала при малейшем вашем движении, что в ушах гудело…

Он рывком поднялся с кровати и, протянув Диме руку, церемонно поклонился.

— Разрешите представиться — Александр Холмов, можно просто Шура. Профессия — домашний хозяин. А вас как звать-величать?

— Дима, — буркнул Вацман, ответив на рукопожатие.

— Очень приятно! — искренне произнес Александр Холмов, и Дима немного смягчился, исподлобья разглядывая собеседника. Это был высокий худощавый мужчина с лицом, не лишенным приятности, даже несмотря на небольшой шрам, рассекающий левую бровь, отчего у него на лице постоянно было выражение небольшого удивления. На вид Шуре Холмову было лет тридцать. Когда он улыбался, во рту у него тускло поблескивали два железных зуба. Дима никак не мог сообразить, кого этот Холмов напоминает ему чисто внешне.

— Кстати, у меня идиотская привычка называть окружающих по фамилии, — сообщил Шура, достав висевшую за окном сетку и извлекая из нее колбасу, хлеб, пучок зеленого лука и несколько помидор. — Как ваша фамилия? Шпульман? Или Мухис?

— Вацман, — нехотя ответил Дима, с детства не любивший отвечать на этот вопрос.

— Ага! — удовлетворенно произнес Холмов, доставая из кухонного шкафчика стаканы и бутылку с какой-то жидкостью, по цвету, запаху, вкусу и воздействию на организм напоминавшую самогон. Им же, как выяснилось позже, и оказавшейся. — Ну, давай выпьем на брудершафт и перейдем на ты. Идет?

— Идет, — согласился Дима. Выпили. Хрустя зеленым лучком, Шура некоторое время испытывающе глядел на Диму, потом улыбнулся и, заговорщицки подмигнув, спросил:

— И как же тебе, дорогой товарищ Вацман, служилось в медсанбате? Спирту перепадало? Или только горшки выносил?

Дима поперхнулся помидором и, откашлявшись, недоуменно посмотрел на улыбающегося Холмова.

— Ну что ты на меня смотришь, как дикарь на зажигалку? — спросил тот, разливая по второй. — Право, несложно определить, что ты только что демобилизовался. Короткая стрижка, привычка складывать одежду по армейски, а главное — тот особый, идиотски-настороженный взгляд, который исчезает лишь через месяц-другой после дембеля. Что же касается медсанбата…

Шура не договорил и, выразительно приподняв наполненный стакан, мигом осушил его. Дима машинально поглядел на свои брюки и свитер, (он успел переодеться в спортивный костюм), аккуратно сложенные на стуле возле дивана, удивленно покачал головой и тоже выпил.

— …Что же касается медсанбата, — поморщившись, продолжал Холмов, нарезая колбасу, — то тут еще проще. Если еврей (а ты, надеюсь, не собираешься открещиваться от своей национальности) имеет несчастье угодить в Советскую Армию, то служит он либо в музвзводе, либо писарем при штабе, либо в медсанбате. Исключения бывают, но весьма редко. Так как от тебя за версту разит хлоркой и лекарствами, то медсанбат — наиболее подходящая версия. Угадал?

— Угадали, — кивнул Дима. — Все верно. В наблюдательности вам не откажешь, конечно. Вы, наверно, писатель, да? Дима никак не мог заставить себя называть Холмова на «ты».

— Я не писатель, — усмехнулся Холмов, достав из кармана пачку «Сальве» и закуривая. — Хотя профессия у меня тоже довольно экзотическая. Впрочем, об этом немного после. А сейчас, пока еще не поздно, считаю своим долгом предупредить тебя, Вацман, что сосед я не слишком удобный. Я курю, играю на гитаре, пою… когда выпью. Кроме того, у меня довольно часто бывают посетители, гости… Причем некоторые могут вломиться и поздно ночью, и рано утром. Что еще… Женщины… Ну об этом мы как-нибудь потом поговорим. Вроде все. А как насчет ваших недостатков, юноша? Надеюсь, энурезом вы не страдаете? А чрезмерным потоотделением? Сомнабулизмом или лунатизмом?

— Не страдаю, — улыбнулся Дима.

— Ну вот и отлично! — хлопнул его по плечу Холмов. — Не сомневаюсь, что мы с тобой не только сживемся, но и подружимся. Кстати, если вдруг случайно наткнешься здесь на нечто подобное, — с этими словами он достал из-под своей подушки небольшой вороненый револьвер и крутнул барабан, — то не смущайся и главное — ничего не трогай руками. Договорились?

Широко раскрыв глаза, Дима вытаращился на револьвер.

— Нет-нет Вацман, я совсем не тот, за кого ты меня принял, — поспешно сказал Шура, пряча револьвер. — Что ж, думаю настало самое время рассказать тебе о своей, крайне редкой в социалистическом государстве профессии. Я, Вацман, частный сыщик. Понимаешь, бывают такие случаи, когда потерпевшим — по разным причинам — нет резону обращаться в милицию. Тогда они идут ко мне. Или какое-то дело, наоборот, оказывается не по зубам милиции. Тогда потерпевшие тоже идут ко мне. В общем, на недостаток клиентов не жалуюсь.

С этими словами Холмов снова наполнил стаканы.

— Ну, давай, за мир и дружбу в этой комнате! — чокнувшись, торжественно произнес он.

— А почему ты не хочешь работать официально, в органах? — немного помолчав, спросил Дима. — Корочек нет? Учиться неохота?

— Корочки-то как раз есть, — усмехнулся, но как-то невесело, Шура. Слегка пошатываясь, он подошел к шифоньеру и достал оттуда диплом. — Вот, пожалуйста, окончил с огличием Одесскую среднюю школу милиции. Я, Вацман, к твоему сведению, несколько лет работал оперуполномоченным в одном из РОВД. Но однажды со мной произошел крайне идиотский случай…

Холмов положил диплом на место и, сев обратно за стол, продолжил. — Крайне идиотский, Вацман. Брали мы как-то главаря шайки гастролеров-налетчиков. Известны были только ого приблизительные приметы и то, что он скрывается на квартире у своего дружка, живущего в «голубой мечте» — ну, знаешь этот погребок для номенклатуры на Пролетарском бульваре. Группу захвата возглавлял я. Вышибли, как положено, дверь, влетели в квартиру, живо уложили всех присутствующих на пол, руки за голову… Там у них как раз гулянка шла, дым коромыслом… Но брякнулись все на пол быстренько, как спелые груши с дерева, автомат — аргумент серьезный. Да… И тут из соседней комнаты выскакивает мужик, по приметам схожий с нашим бандюгой, матерится страшно и что-то пытается вытащить из кармана пиджака. И ндруг раздается резкий хлопок — ну точно выстрел…

Холмов сделал паузу и закурил. Дима немигающим взглядом смотрел на него.

— Как выяснилось потом, это всего лишь сорвало крышку с испорченной банки кабачков на антресолях — дурацкое совпадение! Ну а я машинально ка-ак врежу рукояткой пистолета этому мужику по челюсти — он сразу с копыт, аж ноги до ушей забросил. Да… А потом началось самое веселое. Оказывается, мы ворвались не к кому-нибудь, а к только что прибывшему из Киева в Одессу новому зам. начальника УВД области, который как раз отмечал новоселье. Ему же я и врезал по физиономии. Наша агентура решила над нами подшутить таким оригинальным образом. Ну, меня, естественно, сразу из органов турнули, с волчьим билетом. Пришлось податься в частные детективы… Холмов махнул рукой и снял со стены гитару.

— Ладно, это все ерунда. Продержимся. Давай-ка лучше споем!

— Давай споем! — с готовностью кивнул Дима, хлопнув ладонью по столу. Шура подстроил струны, и они грянули нестройными голосами:

Одесса зажигает огоньки, И корабли уходят в море рано, Поговорим за берега твои Красавица моя, Одесса-мама…

Так познакомились Шура Холмов и Дима Вацман.

Глава III. Таинственное исчезновение любимого

Утром следующего дня Дима, с трудом разлепив очи, медленно поднялся на кровати. Хотя на службе ему иногда перепадало немного спирта, который не успевали вылакать старшие товарищи, все же за это время он основательно отвык от последствий чрезмерного употребления алкоголя. Голова раскалывалась, словно по ней ударили кувалдой, а во рту было ощущение, будто он всю ночь жевал портянку. Холмов сидел на табуретке и, перебирая струны гитары, насмешливо смотрел на Диму.

— Головка бо-бо? — с ироническим сочувствием поинтересовался он.

— Бо-бо, — прохрипел Дима и снова рухнул на подушку. — Лучше пить навозную жижу, чем этот твой самогон! Так же противно, зато голова утром не болит…

— Привыкнешь, — успокоил его Шура. Пошарив рукой под столом, он достал бутылку пива и протянул ее Диме. — На, опохмелись. Видишь, какой у тебя сосед замечательный: уже за лекарством в магазин успел сбегать, пока кое-кто дрыхнул.

«Лекарство» оказало свое лечебное воздействие: через некоторое время Дима, кряхтя, поднялся и стал одеваться. Закончив эту процедуру, он вздохнул и стал нетвердыми шагами прохаживаться по комнате. Внимание его привлекла картина, висевшая над Шуриной кроватью. Изображенные на ней непонятные загогульки, яркие пятна, цветные полосы сливались в одно хаотическое пятно.

— Что это? — поинтересовался он.

— Картина Рембрандта «Взрыв фугаса на цветочной клумбе», — невозмутимо ответил Холмов и, увидев недоуменный взгляд Димы, засмеялся. — Шучу, конечно. Это шедевр одного местного абстракциониста, подаренный мне в знак признательности за то, что я вернул ему украденную натурщицей кисть. Дорогая была кисть, из хвоста шиншиллы. Я поначалу хотел послать его со своей картиной подальше, но потом передумал. Вдруг он когда-нибудь станет знаменитым. Тогда я загоню эту мазню подороже…

Позавтракав остатками вчерашнего пиршества, они разошлись по своим делам. Одев длинный кожаный плащ и нахлобучив на самые глаза широкополую шляпу, Шура небрежно сунул в карман револьвер и отправился, как он выразился «восстанавливать маленькое статус-кво». Дима поехал в военкомат за паспортом.

…Прошло около двух недель, и Дима в полной мере оценил благородство Холмова, своевременно предупреждавшего о том, что «сосед он не совсем удобный». Причем словосочетание «не совсем» оказалось весьма смягченным. То и дело в комнате толклись какие-то незнакомые люди: мужчины и женщины, пожилые и молодые, благородные, респектабельные, и, наоборот, босяки, и явные блатняки. Со многими посетителями Шура проводил длительные беседы, зачастую на повышенных тонах, иногда предварительно попросив извиняющимся тоном Диму погулять маленько в коридоре. Порой подобные собеседования заканчивались юм, что Холмов и его собеседник, сцепившись, кубарем выкатывались в коридор, после чего вскакивали и долго прыгали, размахивая руками и ногами. Победа, впрочем, каждый раз оставалась за Шурой, так как он был отменный боксер и неплохо владел приемами самбо. Несколько раз Дима был свидетелем того, как Холмов заламывал руки или выкручивал пальцы орущим от боли гражданам, заставляя их написать что-то на листке бумаги. При этом он всегда бормотал непонятную фразу: «Дедукция дедукцией, но, как говорил Андрей Януарьевич, личное признание — царица доказательств». После этих и других инцидентов в комнату, как правило, вламывалась Муся Хадсон и с раздражением высказывала недовольство в связи с нарушением общественного спокойствия. Впрочем, после того, как Шура наливал ей стаканчик-другой чего-нибудь взбадривающего, от ее претензий не оставалось и следа.

Кроме того, довольно часто Холмов приводил в квартиру подруг, каждую из которых он представлял Диме одной и той же дежурной фразой: «Знакомься, Вацман, это моя будущая жена». После чего Дима покорно одевался и отправлялся гулять на улицу, ожидая момента, когда в их окне появится горшок с фикусом — условный знак того, что ему можно вернуться в квартиру.

Все это плюс грязный пейзаж вечно пьяной Молдаванки отнюдь не способствовало появлению у Димы жизнерадостного настроения. Если бы не ожидание долгожданного вызова и скорого отъезда, он, конечно же, давным-давно бы сменил место проживания. Но тут Диму постиг жестокий удар…

Не скрывая ехидной улыбки, сотрудник военкомата, майор в засаленной фуражке, сообщил Диме пренеприятное известие. Оказывается, полк, в котором Вацман начинал службу, был оснащен новейшими, еще не рассекреченными танками. Так что согласно положению номер такой-то выезд за рубеж ему в течение ближайших пяти лет по соображениям государственной безопасности запрещен. Напрасно Дима, срывая голос, орал со слезами на глазах, что эти паршивые танки он вблизи видел только один раз, когда в техпарке откачивал прапорщика, выпившего тормозную жидкость. Военные были неумолимы. Осунувшийся, похудевший Дима страшно переживал, но в конце концов смирился с мыслью, что Родине придется отдать еще пять лет жизни.

Известив об этом родителей, он принялся искать, куда бы устроиться на работу: деньги подходили к концу. Тут его ждала очередная «невезуха»: без прописки Диму никуда не брали. Лишь благодаря огромным стараниям Холмова, ему удалось устроиться сменным фельдшером в районный медвытрезвитель. Зарплата там была более чем скромная, поэтому по финансовым соображениям мысль о другой квартире пришлось оставить. Впрочем, постепенно Дима привык и к Молдаванке, и к своему беспокойному соседу, с которым он действительно подружился.

Как-то холодным осенним днем они сидели дома и молча занимались своими делами. Дима писал очередное письмо родителям в Нью-Йорк, а Шура, попыхивая «Сальве» (кроме этих папирос он больше ничего не курил), записывал очередные сведения в свою картотеку-досье. Он любил порядок и систему в работе, поэтому любая информация о гражданах, ведущих хоть в какой-то степени неправедный образ жизни, тотчас заносилась им в это досье. Окончив работу, Холмов зевнул, потянулся, хрустнув суставами, и сказал:

— Слушай, Вацман, а не перекинуться ли нам в картишки? В преферансик, по копеечке вист, а? Правда, вдвоем неинтересно, но все-таки…

— Может лучше в шахматы? — предложил Дима, облизывая своим толстым языком конверт.

— Шахматы, Вацман — это умственный онанизм, — подняв указательный палец выше головы, назидательно произнес Холмов. — Видя перед собой все фигуры неприятеля, с переменным успехом может играть и круглый дурень. То ли дело карты, где постоянно приходится учитывать элемент случайности, неизвестности. Только при игре в карты можно по-настоящему определить способность человека к логическому мышлению. Разумеется, в честной.

— Я в преферанс не умею играть, — развел Дима руками.

— Еврей и не умеешь играть в преферанс?! — изумился Шура. — Вот это да… Ладно, давай научу. Смотри сюда…

Он достал колоду карт и принялся объяснять правила игры. IЪ тут дверь распахнулась, и на пороге появилась Муся Хадсон.

— Шурик, там тебя какая-то баба ищет, — равнодушно произнесла она, косясь на стол. Увидев, что он пуст, Муся нздохнула и задумчиво почесала пятерней подбородок.

— Баба это хорошо, — рассеянно сказал Холмов, морщась от табачного дыма. — Ну-ка давай ее сюда.

Муся Хадсон исчезла, и в комнату вошла девушка лет двадцати пяти. Если бы не широко выпяченные губы, отчего ее лицо удивительно напоминало дружеский шарж на Софи Лорен из «Крокодила», девушку вполне можно было назвать симпатичной. В руках она держала сумочку.

— Который тут из вас будет этот… сыщик? — забыв поздороваться, хриплым голосом спросила она, переводя взгляд с Димы на Шуру.

— Я, — сухо произнес Холмов, исподлобья глядя на гостью. — Что вам угодно?

— Понимаете… — потупив взор медленно произнесла девушка. — Исчез мой любимый, мой жених. Таинственным образом исчез. Был — и нет его. Найдите его, мы так любили друг друга, умоляю ради всего святого — найдите…

Последние слова гостья произнесла с надрывом, заломив в отчаянии руки. Дима с сочувствием смотрел на нее. Что же касается Холмова, то он сохранял полнейшую невозмутимость.

— Каким же таким таинственным образом он исчез? — поинтересовался Шура, и в его голосе Диме послышался оттенок иронии. — Попрошу подробности.

— Мы сидели у меня дома, на Среднефонтанской, пили чай, — сбивчиво затараторила девушка. — Я пошла на кухню за вареньем, прихожу — а его и след простыл. И вот уже несколько дней о нем ничего не слышно…

— Вещи все целы? — перебил даму Холмов.

— Господь с вами, конечно! — замахала та руками. — Кристальной души был человек.

— Так. Второй вопрос — вы, пардон, не беременны от него? Девушка отрицательно покачала головой и презрительно фыркнула.

— Ну, хорошо, — вздохнул Шура. — Дома, на работе, его за эти дни видели?

— Понимаете… — замялась гостья. — Дело в том, что я не знаю, где он живет и работает. Мы очень мало еще были знакомы.

— Гм, — нахмурился Холмов. — Это плохо. Тогда сообщите, хоть как его зовут: имя, фамилия, отчество. Фотография его есть у вас?

— Нет, фотографии тоже нет, — уныло покачала головой дама. — А звали его Гриша. Фамилии-отчества не знаю…

Заложив руки за спину, Шура стал мерять нервными шагами комнату, бормоча что-то себе под нос.

— Ну, ладно, — несколько успокоившись, сказал он. — Опишите его внешность словами. Особые приметы и так далее…

— Ну это… — замялась девушка. — Одет он был в синие трусы в горошек, майку…

— Он что, в трусах и по улице ходил?.. — раздраженно перебил ее Холмов.

— Нет, конечно. В костюме и плаще, — смутившись, ответила девушка. — Что касается особых примет… у него на ягодице прыщ… величиной с пятак.

— Ах ты господи-боже мой! — вздохнул Холмов. — Послушайте, я же не собираюсь опознавать его труп! Опишите внешность! Рост, возраст, цвет волос и глаз, форма лица, губ и так далее…

— Голова у него круглая, а какая еще, — пожала плечами девушка. — А волос вообще нет: он лысый.

— Слава богу, хоть что-то сказали, — проворчал Шура. — Спасибо и на этом. Да, скажите еще вот о чем: у вас хоть что-нибудь осталось от него на память? Письмо, записка, подарок, какая-нибудь вещь, наконец…

— Это есть! — обрадованно закивала девушка. — Это пожалуйста. Вот, я специально захватила с собой, как чувствовала!

Раскрыв сумочку, она изящным жестом извлекла из нее мужской ботинок и протянула его Холмову. Шура взял ботинок и оторопело уставился на него.

— В тот роковой день я обнаружила, что он потерял ботинок в моей прихожей, — объяснила дама.

Холмов, скорчив уморительную гримасу, выразительно посмотрел на Диму, внимательно следившим за разговором, и, размахивая ботинком, стал снова в раздражении ходить туда-сюда по комнате. Воцарилось молчание.

— Найдите моего любимого, умоляю вас! — просительно пробормотала девушка и зашмыгала носом, очевидно, собираясь заплакать.

— Да я бы, конечно, с удовольствием, — ответил Шура, и опять в его голосе Дима уловил иронию. — Но согласитесь, что отыскать в миллионном городе лысого Гришу с прыщом на ягодице, имея в наличии только один его ботинок, будет несколько затруднительно, не так ли, мадам?

— Может, это… ботинок дать собачке понюхать? — растерянно сказала мадам.

— С таким же успехом его может обнюхать все министерство внутренних дел Союза вместе со Щелоковым! — довольно резко заметил Шура.

В комнате снова стало тихо. Какое-то мгновение Холмов молчал, пристально глядя на даму, а потом вдруг металлическим голосом произнес.

— Может, хватит все-таки ваньку ломать? Выкладывай, что там у тебя с клиентом получилось? Не заплатил или все-таки слямзил что-то? Рассказывай все, как было. И, может, я смогу тебе чем-то помочь.

Глава IV. Операция «Золушка»

Растерянность промелькнула на лице девушки, но только на несколько секунд. Поняв, что притворяться дальше смысла нет, она небрежным жестом достала из сумочки сигарету, щелкнула зажигалкой и, выпустив прямо в лицо Шуре огромный клуб дыма, равнодушно произнесла:

— Не заплатил, сука. Я после всего пошла в ванную и тут слышу, как этот гад крадется к двери. Выскакиваю — а он уже по лестнице скачет, а я голая… Вот, только ботинок потерял впопыхах.

— Так бы сразу и рассказала, а то, понимаешь, корчит из себя Лауру с Петраркой — любимого ей, видите ли, подавай! — удовлетворенно произнес Холмов. — Чай, не в райотдел пришла.

— Так мне сказали, что ты вроде тоже из ментов, — ухмыльнулась девушка. — Береженого бог бережет.

— Ну ладно, — махнул рукой Шура. — Где ты зацепила своего любимого?

— Мне его прямо на хату привез Сенька-Шкалик, — объяснила дама, гася окурок о подошву. — Зайка, будь мужиком, найди мне этого скота. А то Сенька из меня душу вытряхнет, если я ему через три дня бабки не отдам. Говорит, сама лопухнулась, сама и выкручивайся, а моя доля чтоб лежала на столе. А у меня сейчас бабок ноль. Выручи, браток, а? Я вижу, ты дока в этих делах. Найди, а?..

— Гм… — задумчиво почесал затылок явно польщенный Шура. Взяв в руки ботинок, он поднес его близко к глазам и внимательно осмотрел со всех сторон. Что-то привлекло его внимание, так как выражение лица у него вдруг изменилось. Вытащив из кармана мощную лупу, он с ее помощью снова принялся тщательно изучать поверхность ботинка. Удовлетворенно крякнув, Холмов достал из шифоньера микроскоп и принялся глядеть через него на внутреннюю часть обуви. Дима сидел на диване, с огромным трудом сдерживая смех: он был уверен, что его товарищ просто дурачится.

Оторвавшись наконец от микроскопа, Холмов снова довольно крякнул и, глубоко задумавшись, стал быстрыми шагами мерять комнату.

— Ну что ж, уважаемая, — наконец сказал он. — Дело твое далеко не столь безнадежно, как может показаться сначала. Ты хоть в лицо-то сможешь узнать своего суженого?

— Да я его в полной темноте на ощупь определю! — свирепо произнесла дама и добавила несколько непечатных слов.

— Славно, славно… — пробормотал Шура и вдруг улыбнулся. — В таком случае приступаем к операции, которой я даю условное название «Золушка»…

Он с задумчивым выражением лица подбросил на ладони ботинок, и тут его взгляд упал на лежащий на столе вчерашний номер «Знамени коммунизма». Схватив газету в руки, Холмов принялся изучать какое-то объявление на первой полосе, и лицо его постепенно расплывалось в торжествующей улыбке.

— Слушай, а ты оказывается везучая баба! — воскликнул он. — Нет, только гляди, какая пруха! Ну все, считай, что твой любимый ползает у твоих ног с пачкой червонцев. Едем быстрее! Вацман, поехали с нами за компанию. Возможно медицинский работник в данном случае будет кое-кому необходим, судя по воинственному настроению нашей гостьи. Кстати, мадам, тачка за ваш счет…

Все трое чуть ли не бегом выскочили на улицу. Впереди размашисто шагал Шура Холмов, за ним, недоуменно переглядываясь, семенили Дима и девушка. Подойдя к краю дороги, Холмов стал тормозить проезжавшие машины. Наконец скрипнули тормоза: остановился какой-то старенький, ржавый «Москвичек».

— К оперному, поскорее, если можно, — отрывисто произнес Шура.

Когда они вышли из машины и подошли к зданию театра, Холмов взглянул на часы и негромко обратился к девушке:

— Значит так, дорогуша. Минут через пятнадцать-двадцать сюда начнет съезжаться народ. Среди этого народа должен затесаться и твой любимый. Стань вот тут, возле фонарика, и гляди в оба. Но ней дай бог тебе обознаться: тогда всем большой капут, и тебе в первую очередь. А мы с Вацманом постоим пока в сторонке…

Они отошли и стали чуть поодаль. Холмов с отсутствующим видом закурил папиросу, а ничего не понимающий Дима недоуменно вертел головой во все стороны. Внимание его привлек большой транспарант на фронтоне оперного театра: «Привет участникам городской партийной конференции».

Вскоре к театру одна за другой стали подъезжать черные, белые, реже серые «Волги». Из них выходили вальяжные товарищи в костюмах-тройках и исчезали внутри театра. Прошло минут пятнадцать, и поток «Волг» начал иссякать. Дама несколько раз оборачивалась и бросала на Шуру сначала вопросительные, затем раздраженные взгляды. Шура делал ей успокаивающие жесты, но по тому, как слегка дрожали кончики его пальцев, когда он закуривал очередную папиросу, Дима понял, что он нервничает.

Прошло еще несколько минут, и к театру подкатила очередная персоналка. Из нее, кряхтя, выбрался лысенький, плюгавенький мужичок невысокого роста и засеменил ко входу. И тут дама издала вопль, напоминающий сирену буксира.

— А-а, попался, зараза! Ну-ка гони мой стольник… нет, теперь уже двести, иначе я тебе счас все уши оборву! — бросилась она к мужику.

— Не имею чести, — забормотал тот, пытаясь проскользнуть внутрь театра. — Вы, девушка, наверное обознались…

— Что-о?! — внезапно рассвирепела дама. — Я те счас покажу «честь», я те счас покажу «девушка»! Живо гони бабки, или я всю твою физиономию паршивую расцарапаю!

Лицо плюгавого перекосилось от ярости.

— А ну быстро вали отсюда, шлюха несчастная, или в момент в райотделе окажешься! — прошипел он звенящим шепотом.

— Да ты никак пугать меня вздумал, прыщ ягодичный? — побледнела дама и, схватив мужика за лацканы пиджака, стала медленно приподнимать его над землей.

— Что это у вас тут происходит? — неожиданно раздался строгий голос. Плюгавый обернулся и, увидев перед собой полноватого мужчину, растеряно заморгал. Лицо его покрылось от волнения красными пятнами.

— Да вот, понимаете, Георгий Константинович, — залебезил он, — Жене финские сапоги предлагают, вот она приехала ко мне за деньгами. А я ей говорю, что у тебя сапоги еще совсем новые, и трех лет не носишь. Ну, малость повздорили…

Плюгавый повернулся к продолжавшей держать его на весу даме и, с огромным трудом изобразив на лице кривую улыбку, вынул из кармана горсть мятых пятидесятирублевок.

— Ладно, Марина, так и быть, держи. Но учти, партия учит нас жить скромно, — с ненавистью глядя на «супругу» протянул он деньги.

— Ну спасибо, роднуля, — с нескрываемой иронией ответила дама. — Ну, удружил. Век не забуду твоей щедрости. Так и быть, сегодня ночью можешь зайти ко мне в спальню…

Полный мужчина недоверчиво хмыкнул, но ничего не сказал и скрылся за тяжелой дверью театра. Следом за ним, бросив на «супругу» испепеляющий взгляд, исчез плюгавый. Дама пересчитала деньги и протянула Шуре полтинник.

— Или может натурой возьмешь? — задержав в руке купюру, кокетливо взглянула она на Холмова. Шура, немного поколебавшись, отрицательно покачал головой:

— Такого добра я и за бесплатно найду. Давай лучше монету.

— Как знаешь, — пожала плечами явно уязвленная девушка. — Ну ладно, пока. Если я тебе понадоблюсь — спросишь на любой «стометровке», где найти Верку-Прилипалу. Каждый скажет…

И, остановив первую же машину, она уехала. Дима оторопело посмотрел ей в след, затем перевел недоуменный взгляд на довольно улыбающегося Шуру.

— Судя по вашему идиотскому взгляду, вам, молодой человек, очевидно, не совсем ясны некоторые моменты операции «Золушка»?.. — спросил тот.

— Совсем не ясны, — пробормотал Дима. — По одному ботинку, за час… Объясни.

— Потом, потом, Вацман, — похлопал его по плечу Холмов. — Сейчас предлагаю взлохматить гонорар. Угощаю!

И они направились к видневшемуся неподалеку гастроному.

Глава V. Ботинок есть — и дело в шляпе…

— Дело, Вацман, в общем-то оказалось довольно ерундовым, хотя по началу произвело впечатление абсолютно безнадежного, — произнес Холмов, откупоривая бутылку «Шабского». Они снова сидели у себя на Пекарной, 21б. За окном шумел ветер, шел проливной дождь, а в комнате было тепло и уютно: потрескивал обогреватель, под потолком зависли клубы табачного дыма, а на столе, приятно радуя глаз, громоздились бутылки с вином и пивом. — Самое несложное, конечно, было определить род занятий нашей визитерши. Понимаешь, Вацман, я сразу обратил внимание на то, что материя возле змейки на ее юбке изрядно поистерлась, хотя сама юбка была еще совсем новая. О чем это говорит? Только об одном: юбку этой даме приходится очень часто снимать и одевать. Думаю, тебе не стоит объяснять, какой категории женщин приходится снимать и одевать юбку по несколько раз в день? Добавь сюда некоторые характерные детали внешности — походка «ноги на ширине плеч», своеобразная форма бюста — и ответ будет окончательным. Кстати, нужно занести эту мадам в картотеку…

Шура достал из шифоньера папку с большой буквой Б, нарисованной на обложке.

— Так же несложно, Вацман было догадаться о том, что ее горячо любимый суженый, из внешнего облика которого она запомнила лишь трусы в горошек и прыщ на ягодице — самый обыкновенный клиент, с которым у нее произошло какое-то недоразумение, — продолжил Холмов, заполняя чистую страницу досье. — Остальное, конечно, было выяснить несколько труднее…

— Да! — воскликнул Дима, размахивая стаканов с вином. — Чтоб меня распяли на ближайшем дереве, если я могу понять, как ты, глядя всего лишь на какой-то старый башмак, узнал, где искать его владельца?

Холмов положил на место картотеку, взял со шкафа ботинок, который забыла забрать с собой дама и протянул его Диме.

— Ну-ка погляди на эту туфельку сам. Что ты скажешь о ее хозяине?

Дима с крайне сосредоточенным видом принялся внимательно осматривать ботинок со всех сторон.

— Ну что… — растеряно сказал он через несколько минут. — Ботинок фирмы «Саламандер», размер сорок один. Почти новый, подошва не стерта. Хозяин, очевидно, человек состоятельный, раз носит столь дорогую обувь. Все…

Холмов, который откинувшись на спинку стула, полузакрыв глаза и сложив ладони у подбородка, внимательно слушал Диму, усмехнулся.

— А мне этот башмак сказал несколько больше, — сообщил он. — Например, то, что его владелец занимает высокую номенклатурную должность, причем, скорее всего — партийную.

Холмов закурил папиросу и, взяв у Димы ботинок, принялся подбрасывать его на ладони.

— Ты, верно, заметил, что подошва не стерта. Но это, Вацман, не новый ботинок, он носится уже довольно продолжительное время. Об этом говорит многое: истертые стелька и задник ботинка, отполированные шнурками отверстия, да и сами шнурки весьма дряхлые… О чем, Вацман, говорит факт наличия целой подошвы при длительной носке ботинка? Только об одном: его хозяин не ходил пешком, а передвигался на персональном автомобиле. А это одна из многих привилегий высокой номенклатуры.

— А почему ты решил, что он ездит на персоналке? Ведь он вполне мог ездить и на собственной машине, которую у нас, слава богу, имеют многие, даже дворники, — возразил Дима.

— Когда человек сам сидит за рулем, то на подошвах его ботинок от соприкосновения с педалями автомобиля появляются характерные потертости, — объяснил Холмов. — Особенно хорошо они заметны на левом ботинке. Дело в том, что левой ногой выжимается сцепление, а это самая частая процедура при езде. У нас как раз левый ботинок, но никаких потертостей на нем нет. Стало быть, нашего неизвестного возил шофер.

В этот момент в дверь постучали, и в комнату заглянула Муся Хадсон. Увидев на столе батарею бутылок, она замерла, пожевала губами и стала топтаться на месте, словно утрамбовывала бетон. Потоптавшись так минут десять, Муся придала лицу строгое выражение и заворчала:

— Мужики, в последний раз предупреждаю — ежели будете в гальюне мочиться мимо дыры, то я обоих сей же момент на улицу выставлю! Сей же момент!

— Кто мочится мимо дыры? — вскочил опешивший Дима. От возмущения у него задрожала челюсть. — Это гнусная клевета и…

Холмов, более тонко изучивший психологию квартирной хозяйки, поморщился и, потянув Диму за брюки, усадил его на место.

— Не суетись, Вацман, — лениво процедил он. — Побереги психику.

Шура налил стакан вина и молча протянул его Мусе. Та сразу умолкла, и глаза ее заблестели.

— Ну, хлопцы, как говорится, чтобы ноги не потели! — скороговоркой произнесла она тост, залпом опрокинула стакан, утерла рукавом губы и откланялась.

— А с чего ты взял, что этот чудак партийный работник? — успокоившись, поинтересовался Дима. — Он ведь мог быть обыкновенным директором завода, у которого тоже есть персоналка.

— Да, последнее звено, — кивнул Шура, нарезая колбасу огромным штык-ножом от немецкого карабина образца 39 года (он любил коллекционировать такие штуки). — Объясняю. По несколько стертому верху задника я сделал вывод, что ботинок хозяину был немного маловат. Обычно гакие ботинки одевают, используя подручные средства: рожок для обуви, ложку, линейку, указательный палец и тэ дэ. Осмотрев внутреннюю часть ботинка в микроскоп, я ныяснил, что в качестве рожка для обуви этот тип использовал — что бы ты думал! — партбилет. А так как постоянно носят с собой партбилет только работники партаппарата (да и то не все), то вывод напрашивается сам собой…

— А как это тебе удалось в микроскопе увидеть партбилет? — слегка заплетающимся языком поинтересовался Дима. Подперев голову рукой, он не сводил с Шуры осоловелых глаз.

— Когда ты протрезвеешь, Вацман, я дам тебе прочесть мою еще нигде не публиковавшуюся монографию «Партийный билет и уголовные преступления», — ответил Холмов, наливая себе еще вина. — Там все сказано. А пока вкратце могу пояснить следующее. Понимаешь, Вацман, обложки партбилетов изготавливают из специального материала, выделываемого из бараньего либо в крайнем случае козлиного мочевого пузыря. Нигде больше в промышленности этот материал не используется. Так вот, его мельчайшие частички я и обнаружил с помощью микроскопа внутри ботинка. Крупинки позолоты, слетевшие с букв «КПСС» окончательно дополнили картину.

Шура Холмов умолк, медленно поднялся из-за стола и, подойдя к окну, настежь распахнул его. В комнату ворвался свежий и ночной воздух, разогнав клубы табачного дыма. Дождь перестал, и ночную тишину нарушали только шум метра, ленивое брехание какого-то страдающего бессонницей пса да постепенно замирающий перестук поезда, доносившийся со стороны станции «Товарная».

— Бесспорно, решающую роль в столь быстром розыске загадочно исчезнувшего любимого сыграла эта так кстати открывшаяся партконференция, о которой я узнал из газеты, — отойдя от окна, добавил Холмов. — Без сомнения, наш разыскиваемый, как партийный работник, должен был на ней присутствовать. Но не сомневайся, я нашел бы его и так. Конечно, за гораздо более длительный срок.

— Да, в наблюдательности и сообразительности отказать тебе трудно, — помолчав немного, задумчиво произнес Дима. — С такой головой ты лет через десять точно был бы не меньше чем полковником. Слушай, Шурик, неужели у тебя нет никаких шансов вернуться обратно в органы? Не собираешься же ты до конца дней своих всяким сучкам ихних кобелей ловить? Это не занятие для такого мужика, как ты… Холмов нахмурился, резким щелчком выстрелил из пачки папиросу прямо в рот и чиркнул спичкой.

— Да, конечно, долго у нас таким макаром не проживешь, — нехотя произнес он, выпустив клуб дыма. — Рано или поздно наступлю какой-нибудь шишке на хвост и полечу по статье за тунеядство: официально-то я нигде не работаю… А шанс вернуться в органы у меня один, да и тот сомнительный: раскрыть в порядке личной инициативы какое-нибудь громкое, очень громкое дело. Которое оказалось не по зубам нашей доблестной милиции…

— Ну так раскрой! — требовательно грохнул кулаком по столу Дима. Пустые бутылки подпрыгнули и, жалобно звякнув, повалились на бок.

— Легко сказать! — скривился Шура. — Думаешь так просто найти такое дело?

— Что, разве мало у нас преступлений не раскрывается? — удивился Дима. — В том числе и тяжелых.

— Нет, Вацман, обычное, даже самое тяжкое преступление тут не годится. Здесь нужно такое дело, чтобы оно вызвало огромный резонанс, чтобы о нем говорили на каждом углу. Только в этом случае я могу рассчитывать на то, что меня заметят на самом верху…

Холмов поднялся и принялся медленно расхаживать по комнате.

Как только меня выперли с работы, я сгоряча решил утереть сопли нашей милиции и вывести на чистую воду одесскую торговую мафию. Кое-какие нити у меня в руках были, начал копать дальше… Копнул я, надо сказать, весьма глубоко, Вацман… Ох, ты даже себе и представить не сможешь, какие крутые дела только не проворачивает эта шустрая публика, как славно они дурят трудящихся… Как-нибудь потом расскажу…

Шура что-то вспомнил и улыбнулся. — Хотя бы такой факт: как мне удалось совершенно случайно установить, эталон килограмма, который хранится в нашем одесском Госстандарте и по которому изготавливают все гири для одесской торговли, весит, оказывается, не гысячу граммов, а всего лишь 870. Представляешь, каждого покупателя каждый раз «обувают» с кило покупки на 130 грамм. Это кроме прочих обвесов. Да… Так вот. Через некоторое время, когда я более-менее понял, откуда растут ноги, мне стало отчетливо ясно, что в случае разоблачения. меня не только не похлопают по плечу наши доблестные высшие милицейские чины, а, наоборот, сделают все возможное, чтобы меня как можно скорее нашли на полях орошения с синей рожей. Ибо эта самая торговая мафия усиленно подкармливала и их, и наших славных партийцев, и еще много кого…

Холмов умолк и, сняв со стены гитару, стал мурлыкать себе под нос: «В тот вечер я ни пил ни пел, я на нее во всю глядел, как смотрят дети, как смотрят дети…»

— Но не буду тебя интриговать, Вацман, — неожиданно произнес Шура, хлопнув ладонью по струнам. — Мне кажется, что я нашел-таки такое дело. Только уговор: язык за зубами!..

— Могила! — страшным голосом вскричал Дима и с такой силой хлопнул себя кулаком в грудь, что закашлялся. Шура засмеялся, но затем лицо его стало серьезным.

— Дело это нешутейное, — многозначительно произнес Холмов, оставляя гитару в сторону. — Весьма нешутейное. Понимаешь, Вацман, еще работая в райотделе, я обратил книмание на непонятное явление: в Одессе невесть куда бесследно исчезают люди… Нет, я не имею в виду, так сказать, объяснимые случаи: человек ушел из дома, загулял, попал в больницу в незнакомом городе, отшибло память, наконец, его убили и труп надежно ликвидировали… Тут, как говорится, вопрос ясен. Но бывают, Вацман — очень редко, но бывают — вещи, которые, как говорится, ни в какие ворота не лезут! Причем, именно в таких случаях, в отличие от первых, людей никогда не находят ни живыми, ни мертвыми. Куда, скажи на милость, мог деться скромный, тихий, не имеющий никаких врагов инженер, который за полчаса до начала крайне интересующего его футбольного матча выскочил за сигаретами и которого уже второй год никто не видел? Женщина сорока четырех лет, простая рабочая, ясным солнечным днем отправляется навестить подругу, живущую в трех кварталах от ее дома и — исчезает бесследно. Кому она понадобилась? И таких примеров я могу привести еще немало. Причем, подобные истории происходят не только в Одессе!..

Разгорячившись, Шура стал размахивать руками.

— Тут дело нечистое, Вацман! — горячо продолжал он, жестикулируя. — Очень нечистое. Явно орудует какое-то кодло, которое крадет людей просто как физическую особь. Как, а главное — зачем?! Вот вопрос, Вацман…

В это время раздался грохот. Это Димина щека соскочила с ладони, и Дима, который как оказалось уже несколько минут сладко дремал, со всего маху ударился скулой о стол. Холмов умолк и безнадежно махнул рукой.

— Давай спать, Вацман, — сухо произнес он. — Ты, я вижу, сегодня не расположен выслушивать подобные вещи…

— Нет-нет, продолжай! — встрепенулся скривившийся от боли Дима, у которого моментально улетучились остатки сна. — Очень любопытно…

Но обиженный Холмов с треском захлопнул окно, молча разделся и, зевнув, рухнул а кровать.

— Туши лампаду, Вацман, — лениво пробормотал он. — Отбой…

Дима погасил свет, спотыкаясь в темноте, пробрался к дивану, разделся и тоже лег. В комнате воцарилась тишина, которую вскоре нарушил полусонный голос Шуры:

— Завтра в Художественном музее открывается выставка «Обнаженная натура в современном фотоискусстве». Дим?

— Сходим, — согласился Дима зевая.


Часть Вторая Необычайное происшествие в одесском порту

Глава I. Выходной

— Черти бы тебя подрали! — раздраженно пробормотал Холмов, встряхивая остановившуюся электробритву. — Никак не дойдут руки отремонтировать…

Бритва наконец надрывно зажужжала, и Холмов, запрокинув навзничь голову, продолжил прерванную процедуру бритья. Столь странная и неудобная поза объяснялась просто: в ином положении бритва не работала.

— Ну что там, Вацман, пишет пресса? — завершив в конце концов трудоемкий процесс ликвидации растительности на лице, поинтересовался Шура у Димы, который, уютно устроившись на диване, просматривал свежие газеты.

— Есть кое-что интересное, — бодро ответил Дима, шелестя страницами. — вот, например, сообщение…

— Если это сообщение о том, что в Америке обидели очередного негра, а на БАМе забили очередной болт в шпалу — то лучше молчи! — перебил его Шура, хлопавший по щекам ладошкой, смоченной одеколоном. — Что там есть веселенького по моей части — убийства, ограбления, происшествия и тэ дэ?..

— Поищем, поищем… — невозмутимо ответил Дима. — Ага! Вот, как раз по твоей части: «Происшествия. Вчера на Дерибасовской, в очереди у молочного магазина за кефиром упал в голодный обморок гражданин Цурюпман, работающий, как было установлено позже, зам. начальника отдела продовольственных товаров областного управления торговли. Он госпитализирован с диагнозом „запущенная дистрофия“…»

— Чего?.. — вытаращил удивленные глаза Холмов. — Какая дистрофия?..

— А вот еще, — продолжал Дима, пряча за газетой ехидную улыбку.

— «Пресс-служба УВД сообщает. Уличенный в крупных хищениях зав. производством столовой номер 67 Коркин в порыве отчаяния пытался покончить с собой, съев три мясных салата „Пикантный“, изготовленных в этой же столовой. Но скрыться подобным образом от правосудия ему не удалось: после промывания желудка Коркин предстал перед судом…»

— Хватит дурачиться, Вацман, — усмехнулся Шура, поняв, наконец, что Дима его разыгрывает. — Тоже мне, Ильф и Петров выискался. Вернее, Булгаков: тот тоже врачом был, правда, доученным…

Еще в институте у Димы появилась малообъяснимая тяга к литературному творчеству, преимущественно в жанре юмора и сатиры. Теперь, с накоплением жизненного опыта и впечатлений, эта тяга превратилась в манию. Он писал рассказы, пьесы, миниатюры и рассылал по редакциям центральных изданий. С одинаковым результатом: в лучшем случае оттуда приходили до отвращения любезные, стандартные отказы. Так что пока Шура оставался его единственным читателем, вернее, слушателем.

— Что там за бортом? — поинтересовался Холмов, увидев, что Дима отдернул шторы и выглянул в окно. — Как погода?

— Дождь закончился, из темного царства туч, усиленно работая локтями, пытается выбраться древнее светило Гелиос, — высокопарно сообщил Дима, посмотрев на небо. — Кажется, это ему удается.

— Может, тогда прошвырнемся в город? — предложил Холмов. — Людей посмотрим, твои фирменные джинсы народу покажем, в киношку сходим… Развеемся, одним словом, а то я что-то закис в этой дыре… Дима, у которого сегодня был выходной, охотно согласился. Наскоро попив чаю, они оделись и вышли на улицу. Было пол-одиннадцатого утра — то самое время, когда честные труженики уже давно разошлись по рабочим местам и настал час выползать на свежий воздух тунеядцам, отпускникам, работникам свободных профессий и алкоголикам. Один из ярких представителей последней категории граждан как раз и попался навстречу Диме и Шуре, когда они не спеша брели на трамвайную остановку. Это был мужичонка, вымазанный в липкой грязи до такой степени, будто он только что вылез из бетономешалки. Бедолагу швыряло во все стороны с такой силой, словно он шел по палубе корабля, попавшего в десятибалльный шторм, поэтому для сохранения равновесия мужичок широко расставил руки, как пацан, играющий в самолет. В данный момент пьянчуга пытался выполнить сложнейшую процедуру — попасть в открытую настежь входную дверь подъезда своего дома.

— Заход на посадку по приборам в сложных метеоусловиях! — оживился Холмов, который в армии служил в авиации. — Пройден дальний привод… возьми пять градусов влево, поправки на ветер, — комментировал он, глядя на приближающегося к двери мужика. — Идешь правее полосы… Эй, уходи на второй круг! — крикнул вдруг Шура, но было поздно: пьянчуга проскочил мимо двери и со всего маху треснулся физиономией о стену. Осоловело глядя перед собой, он постоял с минуту на месте, затем попятился назад и под улюлюканье покатывающегося со смеху Шуры повторил заход. На этот раз он оказался более удачным, и мужик скрылся в парадной.

— Есть касание! Выпускай тормозной парашют, — не унимался Холмов. — Впрочем, сейчас тебе жинка его выпустит… скалкой, — добавил он. — И где же ты, родной, так нажрался с утра?

— Это еще с вечера… — неожиданно послышался из подъезда утробный голос. Шура, не в силах больше смеяться, юлько покачал головой, и они с Димой побежали, дабы успеть на приближающийся к остановке трамвай.

Стояла поздняя осень, до календарной зимы оставались считанные дни. Дима и Шура, молча, думая каждый о своем, прогуливались по Приморскому бульвару, с наслаждением вдыхая чистый осенний воздух, пахнувший мокрыми листьями и неуловимым, печальным запахом приближающейся зимы. Людей на бульваре почти не было, и вокруг стояла торжественная тишина. Ее нарушали только ритмичное шуршание метел об асфальт (это дворники сгребали опавшие листья в огромные кучи), да приглушенный, нескончаемы гул проносящихся внизу, по улице Суворова, автомашин. Послышалась щемящая душу мелодия Дунаевского, часы на здании исполкома глухо пробили двенадцать раз, и снова стало тихо.

Дима и Шура дошли до Тещиного моста и, остановившись, долго смотрели на расстилающуюся внизу панораму порта, убегающие вдаль железнодорожные пути, осеннюю воду Арбузной гавани, на корабли на рейде и раскинувшиеся на той стороне залива многоэтажки поселка Котовского, хорошо различимые в прозрачном осеннем воздухе…

— Ты знаешь, Вацман, меня очень трудно назвать сентиментальным, — нарушил молчание Холмов. — Душа у меня, положа руку на сердце, довольно черствая. Я даже нищим не всегда подаю. Но к этому городу я испытываю какое-то необычайно теплое чувство, вроде даже нежность. Люблю Одессу, как живое существо, как женщину! И не обижайся, Вацман, но скажу тебе откровенно: не понимал, не понимаю и, наверное, никогда не смогу понять тех одесситов, которые навсегда покидают ее ради каких-то призрачных материальных благ. Тем более, что большинство из них жили здесь недурно. Как бы потом эта публика не клялась из-за бугра в своей любви к Одессе — лично я им не верю…

Дима покраснел до самых пяток и стал мучительно соображать, как бы перевести разговор на какую-то другую тему.

— Ты ведь одессит, да, Шура? — наконец нашелся он. Почему же ты живешь на квартире? Где твой одесский дом?

Шура ответил не сразу, а лишь после того, как неторопливо достал из кармана пачку папирос и закурил.

— После смерти матери (отца своего я не помню) у меня осталась большая комната в коммуне на Артема, — медленно произнес Шура. — Но я оставил ее бывшей жене и сыну, когда мы развелись.

Холмов нахмурился, помрачнел, и Дима еще больше стушевался.

— Шурик, а как там у тебя с тем делом?.. Ну, я имею в виду исчезновение людей, — торопливо произнес он. — Есть какие-нибудь нити?

— Пока в общем-то нет, — нехотя ответил Шура, пиная ногами опавшие листья. — Понимаешь, самое главное здесь — получить ответ на классический вопрос: кому это выгодно? Кому и зачем может понадобиться человек, как физическая особь, то есть не конкретный, а какой угодно. Тогда уже можно копать дальше. Увы, пока ответить на этот вопрос я не в силах. Кстати, недавно лопнула одна версия, которая казалась мне наиболее вероятной…

— Какая версия? — заинтересовался Дима.

— Похищение с целью изъятия здоровых органов — ну, там мочки, печени, сердца — для пересадки какому-нибудь больному подпольному миллионеру, — объяснил Шура. — Ведь получить эти органы для пересадки обычным, законным путем — это значит долгие месяцы или даже годы ждать клинической смерти человека — потенциального донора. За но время можно и загнуться… Больше двух недель я, так сказать, изучал вопрос: ходил по больницам, клиникам, разговаривал с врачами и даже перелопатил с десяток книг по хирургии. И пришел к твердому убеждению: сделать такую операцию нелегально практически невозможно. Здесь необходимо сложнейшее оборудование, врачи высочайшей квалификации, подбор органов на иммунную совместимость и многое другое. Кстати, логически рассуждая, для этой цели нужно было бы похищать только молодых, здоровых людей. А пропадают и люди в возрасте, причем с явными внешними физическими изъянами…

В это время они проходили мимо какого-то кафе. Остановившись, Шура принюхался к доносившимся из него запахам и задумчиво пробормотал:

— Не пойму — то ли я голодный, то ли жрать хочу. Йдем, пожалуй. Они вошли вовнутрь, положили верхнюю одежду на стулья (так как гардероб, естественно, не работал) и стали озираться по сторонам в поисках человека. Увидев висящий на противоположной стене болъшой рекламный плакат «Пейте соки — они фруктовые и полезные», Шура проворчал:

— Вот идиотская реклама. Они бы еще написали: «Ешьте блины — они плоские и круглые…» Тут к ним подбежала взъерошенная официантка с прической, очертаниями напоминающей копну сена, и лихо, словно сдавая карты, пошвыряла на стол с подноса тарелки.

— Пардон, мадемуазель, мы в некотором роде еще ничего не заказывали! — с изумлением воскликнул Шура. — Я, конечно, отдаю должное вашему сервису, но не до такой же… — Заказывай, не заказывай, а все равно на кухне, кроме этого, ничего больше нет, — сиплым басом сообщила официантка. — А пока будете харчами перебирать — и это закончится.

Шура с отвращением взглянул на слипшуюся вермишель, напоминавшую личинки мух, на хилую, сморщенную, словно ягодицы столетнего аксакала, котлету и вздохнул.

— Ты знаешь, Вацман, иногда мне кажется, что Зимний брали не рабочие и революционно настроенные солдаты и матросы, а вот все эти официанты, бармены, таксисты, швейцары, автослесари, рубщики мяса и тому подобная шушера, — с неприязнью посмотрев вслед официантке сказал он. — Вот уж кто действительно хозяин жизни в это стране! Раньше они молча сидели на облучке, изгибались перед каждым босяком, зашедшим в кабак, пальтишечко с него стаскивали… «Чего изволите-с?» «Что угодно-с?» «Слушаю-с!» А сейчас, видите ли, это сливки, элита, люди умеющие жить… Тьфу!

Дима кивнул, поперхнулся вермишелью и, прокашлявшись, добавил:

— Когда я вижу, как в западных фильмах мужик приглашает бабу вместе пообедать или позавтракать, я сразу представляю, как бы это выглядело у нас. Столовая, разнос, вареные яйца, мухи летают… Сидят они, бедолаги, и сырой вермишелью давятся…

Кое-как утолив голод, друзья отправились в кинотеатр «Украина», где с удовольствием посмотрели французскую комедию с участием Луи де Фюнеса. Выйдя из кинотеатра, Холмов и Вацман констатировали, что погода начала резко портиться. Небо заволокло тучами, поднялся сильный ветер. Как-то быстро стемнело, стало мрачно, тревожно и неуютно. Ветер крепчал, и через некоторое время начался настоящ ураган. Крыши домов громыхали, деревья гнулись чуть ли до самой земли, фонари качались, бросая на асфальт тревожные блики…

Но Дима и Шура были уже дома, на Пекарной. Выпив пару бутылочек пива, которые Холмов предусмотрительно приобрел в городе, они сели играть в карты. Скоро выпитое пиво, усталость и день на свежем воздухе разморили их, и, хоть было еще рано, Дима и Холмов решили идти баиньки. Стихающий за окнами ветер гудел убаюкивающе, и они почти мгновенно провалились в липкие объятия Морфея… Но долго спать им не пришлось. Неожиданно раздались сильные удары в дверь и послышался визгливый крик Муси Хадсон:

— Шурик, маму твою так, меня твои гости уже замахали! Ни днем ни ночью покоя нет! Ежели ты думаешь, что я это буду терпеть, то ты так не думай! Мне это уже осточертело, и я выброшу тебя на мороз к Евгении Марковне…

Ошалевший Холмов слетел с кровати и щелкнул выключателем. Но свет почему-то не загорелся.

— Да открывай же скорее, пришли к тебе! — вопила Муся, колотя ногой в дверь. Дима проснулся и пялился в темноту, пытаясь сообразить, что происходит. Наконец Холмов распахнул дверь и отшатнулся. На пороге в позе статуи Свободы стояла Муся, держа и нытянутой руке длинную и толстую свечку. В колеблющемся свечном отблеске ее глаза злобно блестели, а сама она в длинном балахоне ночной рубашки напомнила средневекового монаха. Позади нее виднелись какие-то фигуры.

— Вот ваш Холмов, чтоб его уже блохи съели! — проворчала Муся, — Да не клацай выключателем, уже час, как света нету… Шура включил свой карманный фонарик, поставил его на стол стоймя и пригласил:

— Прошу, граждане, заходите. Чем обязан? Озираясь по сторонам, в комнату вошли двое мужчин. Как определил Дима, лет им было по 45–50. Один, чуть помоложе, был в морской фуражке и добротной импортной куртке со множеством заклепок. На другом была одета какая-то непонятная форменная шинель с блестящими пуговицами.

— Простите, — запинаясь произнес тот, кто был в морской Фуражке. — Я правильно информирован, товарищ Холмов, что вы э-э… в некотором роде частный следователь?

— Не в некотором, а в самом прямом, — кивнул Шура. — А что у вас случилось? Мужчины переглянулись и смущенно потупились. Наконец «морская фуражка» глубоко вздохнул, почесал затылок и, запинаясь, произнес:

— Понимаете, товарищ Холмов, произошел дикий и невероятный случай… Это… Даже не знаю, как вам это объяснить… В общем, сегодня в порту какие-то сволочи сперли пароход…

— Да что вы говорите? Украли пароход? — с деланным равнодушием зевнул Холмов. — Ну что ж, в Одессе и не то случается. Лет восемь назад на заводе «Центролит» из цеха вагранку сперли и в огороде закопали…

— Да нет, товарищ Холмов, я серьезно! — убитым голосом произнес «морская фуражка», и его товарищ закивал головой, давая понять, что это не шутка. — Вот, слушайте сюда…

Глава II. Дерзкое похищение

Всю ночь капитану парохода «Биробиджанский партизан» Степану Григорьевичу Беспалкину снилось, что он при помощи тяжелой и неуклюжей тачки разгружал баржу с углем. Поэтому капитан проснулся крайне разбитым: гудели от напряжения и усталости ноги-руки, ныла спина, а на ладонях вздулись огромные мозоли. Кряхтя, Степан Григорьевич поднялся с койки и, прихрамывая, побрел умываться. Только он успел провести пару раз зубной щеткой по зубам, как в дверь осторожно постучали.

— Угу! — буркнул капитан, не вынимая щетки из рта. Дверь каюты открылась, и вошли судовой врач Люлькин и кок Воронидзе.

— Стэпан Григорьевич, дарагой, вот этот примахался к мине, говорит, мясо в артелке нэсвежее, — пожаловался Воронидзе, показывая пальцем на Люлькина. — Идите, сами пасматритэ…

— Факт несвежее, — упрямо произнес Люлькин. — Потравимся к чертовой матери. Капитан раздраженно пробурчал что-то, прополоскал рот и махнул рукой: — Идем!.. Обнюхав мясную тушу, Степан Григорьевич задумчиво почесал затылок. Мясо было не то чтобы явно порченным, но каким-то подозрительным: скользким, рыхлым, с небольшим душком. Конечно, если бы до отхода оставалось больше времени, то можно было поднять скандал и настоять на замене мяса. Но завтра утром «Биробиджанский партизан» уходил в рейс.

— Нормальное мясо, — наконец не очень уверенно произнес он, искоса следя за реакцией на его слова Люль-кина. — Съедим потихоньку. Ты, Гиви, только его солью присыпь и хорошо проваривай и прожаривай, понял?

— Ой, Степан Григорьевич, я вижу вас история с броненосцем «Потемкиным» ничему не научила, — сокрушенно покачал головой Люлькин. — Дело, конечно, хозяйское, только смотрите, как бы вам не пришлось повторить судьбу офицерского состава легендарного броненосца…

— Ладно, не умничай! — проворчал Беспалкин, вытирая суки о передник кока. — Тоже мне, умник нашелся…

— Мое дело предупредить, — пожал плечами судовой прач. — Только в таком случае я настаиваю на том, чтобы нам выдали еще желудочных капель, марганцовку и клизмы…

— Посмотрим, — невнятно пробормотал капитан и направился к себе. У входа в каюту его встретил второй помощник.

— Степан Григорьевич, там эти сволочи варежку раскрыли, раскачали поддон и как трахнут его о вентиляционную трубу! — затараторил «секонд», схватив капитана за пуговицу. — Один ящик в щепки…

— Что в ящике было? — мрачно спросил Беспалкин, отстраняя руку «секонда» от своей пуговицы.

— Какие-то лекарства. Да они вроде не пострадали, зато ящику хана. Идемте акт составлять. Осмотрев место происшествия, капитан кликнул боцмана и нелел ему где угодно найти новый ящик. Коробки с медикаментами были переложены в новую тару, ящик опломбировали и опустили в трюм. Правда, новый ящик оказался по размерам несколько меньше прежнего, поэтому часть коробок в него не вошла. Недолго думая, капитан решил пока спрятать их в своей каюте, а там видно будет. Нагрузив крутившегося неподалеку матроса Федько разноцветными коробочками, они зашагали с ним к капитанской каюте. В коридоре процессия нос с носу столкнулась с судовым щмчом Люлькиным.

— Вы что, уже получили желудочные? — удивился! тот. — А почему меня не позвали? Ну-ка покажите, что вам тут подсунули… Наверное, какую-нибудь ерунду с просроченным сроком годности…

— Это средство для снижения потенции, — угрюмо ответил капитан. — Будем вам в жратву подмешивать, а то буфетчица уже боится по судну ходить.

— Дайте мне немного! — оживился матрос Федько. — Я подмешаю тройную дозу боцману. У него, понимаете ли, имеются ко мне определенные сексуальные притязания, а я не хочу рисковать.

— Какие еще сексуальные притязания? — подозрительно спросил капитан. — Он что, голубой?

— Конечно! Вы бы послушали его намеки: «Федько, если палубу хреново продраишь, я тебя так…, что у тебя глаза на лоб вылезут!.. Если лебедку плохо смажешь, я тебя так…….» Капитан сплюнул и выругался. В это время к нему подошли несколько моряков с одинаковой просьбой — разрешить им на пару часов сойти на берег. Пока Беспалкин в раздумье чесал затылок, доктор осматривал коробки с медикаментами.

— «Морфий», «морфий», «эфир», «ноксирон», «морфий», «морфий», — бормотал он, читая латинские надписи на коробочках, и на лице его все больше и больше появлялось выражение недоумения. — Вы что, решили на нашем судне притон наркоманов открыть? Откуда это у вас?

Капитан вкратце рассказал Люлькину о том, что произошло с одним из ящиков.

— Так, стало быть, это у нас такой груз! — свистнул судовой врач. — Хорошенькое дело. Вы бы приглядывали получше за этими ящиками. А еще лучше охрану к ним поставили.

— Это еще почему? — удивился Степан Григорьевич.

— Неужели вы не догадываетесь? — хмыкнул судовой врач. — Да на черном рынке одна ампула морфия стоит двести рублей. А у нас их вон сколько — на миллионы. если наши одесские «наркомы» пронюхают о нашем грузе, то они могут пойти на все, чтобы его добыть. Уж эту публику я знаю, будьте покорны. Шнурки на ходу развяжут и сопрут…

— Глупости! — раздраженно отмахнулся капитан. — Как они на корабль проберутся? Да и через час-два максимум погрузка заканчивается, трюма задраят — и привет, пишите письма!

— А вы слышали, как две недели назад в Поти к судну с экспортными «Жигулями», стоявшему на рейде, ночью подплыли два катера, — вмешался в разговор один из моряков. — Оттуда на судно перебралось человек десять мордоворотов с ножами, связали вахту, отвинтили от «Жигулей» все колеса, покидали их в катер и смылись.

— То на рейде, а мы в порту, — возразил Беспалкин.

— Ну и что, что в порту, — отозвался другой моряк. — В 1972 году в Сингапуре бандиты пробрались на стоявший в порту корабль с грузом обогащенного плутония, связали экипаж, завели движок и подались в Израиль, где толкнули тот самый плутоний за сумасшедшие бабки. Я об этом в каком-то детективе читал. В этот момент капитану вдруг показалось, что из него делают идиота.

— Хватит трепаться, вам что, делать больше нехрен?! — заорал он. — Живо все по рабочим местам! Моряки поспешно ретировались.

— Мое дело предупредить, — сухо бросил Люлькин и тоже загремел вниз по трапу. Едва Беспалкин успел сложить коробки с лекарствами в сейф, как раздался небрежный стук в дверь и вошел озабоченный стармех.

— Раньше чем завтра утром бункеровщик не дадут, — ообщил он. — Что-то у них там с солярой неувязочка.

— Новое дело! — скривился капитан и загнул такой трехэтажный мат, что «дед» аж присел. — Стало быть, почти сутки коту под хвост?

— Не меньше, — сделав крайне расстроенное лицо, подтвердил стармех, всем своим видом стараясь показать, что он огорчен этим фактом.

Капитан в крайнем раздражении стал ходить взад-вперед по каюте, бормоча что-то себе под нос. Немного успокоившись, он сказал:

— Ладно, иди и объяви об этом по трансляции экипажу. И вызови ко мне старпома и помполита. Через некоторое время капитан, помлолит и старпом, сдвинув головы к середине стола, словно во время спиритического сеанса, негромкими голосами обсуждали неприятный и давно наболевший вопрос. Дело в том, что уже третий раз подряд по приходу к родным берегам таможенники обнаруживали на «Биробиджанском партизане» ловко спрятанную бесхозную контрабанду. Ее хозяина ни разу обнаружить не удалось, но по многим признакам было ясно, что это дело рук одного и того же человека. Теперь, просматривая старые судовые роли, капитан сотоварищи пытались хотя бы приблизительно очертить круг подозреваемых, установив, кто из моряков ходил во все три злополучных рейса.

Но тут дверь капитанской каюты хлопнула от сильного удара ноги, и в дверном проеме вырисовалась фигура щекастого мужчины, одетого в черную кожаную куртку и черную кожаную кепку.

— Ку-ку! — многозначительно произнес щекастый, небрежно облокотившись кончиком плеча на дверной косяк. — Чем занимаемся, бим-бом-брамсели?

Это был старший лейтенант Жора Кисловский, комитетчик, курировавший их судно. «Черт, принесла же его нелегкая!» — тоскливо подумал капитан, раздраженно швырнув на стол карандаш. С огромным трудом он изобразил на лице радушие и поднялся навстречу старшему лейтенанту. Однако Жора не обратил на него никакого внимания. Зайдя вразвалочку в каюту, он с озабоченным видом стал шарить в шкафу, выбрасывая вещи на пол, затем в письменном столе и навесном шкафчике. «Что за дьявол, где же она?» — бормотал Кисловский, ползая на четвереньках и шаря под кроватью. Оттуда он выбросил прямо на стол старый носок, весь в пыли, и несколько использованных презервативов. Капитан, наливаясь краской, молча следил за его действиями.

— А-а, вот где она оказывается! — наконец удовлетворенно воскликнул Жора, извлекая на свет божий бутылку водки, искусно запрятанную в небольшую выемку в переборке, которую прикрывал портрет Ленина. — Ловко заныкал, ничего не скажешь. Но от чекистов, брат, ничего не укроется…

Беспалкин скрипнул зубами. Он всегда брал в рейс бутылочку водки, дабы в минуту грусти и тоски тяпнуть рюмашку-другую. Теперь же он этого удовольствия лишился…

Кисловский между тем мастерски сбил с бутылки укупорку и, и разливая водку по стаканам, объявил:

— Так, хлопцы, сегодня объявляется банный день! Измученная в борьбе с происками мирового империализма душа чекиста требует омовения. Тем более, как говорил Феликс Эдмундович, у людей нашей профессии должны быть чистые руки… и остальные части тела! — тут старший лейтенант весело засмеялся. — Так что быстренько растапливайте свою сауну.

Помполит попытался было робко возразить, но, встретившись взглядом с капитаном, покорно вздохнул и, позвонив н машинное отделение, распорядился дать в судовую баню горячую воду. Затащив для компании в баню руководящую тройку, Кисловский с их помощью в каких-то два часа уговорил весь имевшийся на судне запас представительского спиртного. Причем, наливая стакан за стаканом, старший лейтенант усиленно давал понять капитану, что измученная в борьбе с империалистами душа чекиста крайне нуждается в женской ласке. Поэтому, повторял он, совсем неплохо было бы позвать сюда буфетчицу, дабы она потерла ему спинку. Но капитан на это дело решительно не повелся и, сделав вид, что не понимает намеков чекиста, лишь подобострастно хихикал.

Банька закончилась тем, что не на шутку разгулявшийся Кисловский пригласил всю честную компанию в ресторан. Прекрасно зная, кому придется платить за посещение этого заведения, вся честная компания попыталась было отказаться от приглашения. Но Кисловский был неумолим.

— Р-разговорчики у меня! — нахмурившись, погрозил он пальцем. — Две минуты на сборы — и шагом марш в кабак!

Минут через пятнадцать все четверо, шатаясь и спотыкаясь, спускались по неустойчивому трапу «Биробиджанского партизана». Вахтенный штурман Нагишкин проводил поддатую компанию завистливым взглядом и отрешенно махнул рукой.

— Ну все, попали в лапы Кисловскому! — сказал он стоявшему у трапа вахтенному матросу Васе Удоду, которого за глаза на судне все называли «моральный удод». — Теперь заявятся не раньше полуночи. Отдыхай, ребята… Уже давно прошло обеденное время, но обед на «Биробиджанском партизане» запаздывал, так как кок, помня строгий наказ капитана о тщательной термической обработке мяса, несколько перестарался и спалил его вчистую. Голодные и злые моряки слонялись взад-вперед по кают-компании, ругая Воронидзе самыми последними словами. И тут в каюту вбежал Третий механик Сисяев — щуплый рыжеволосый парнишка.

— Мужики! — возбужденно закричал он. — От тещи получена важная телефонограмма: к концу дня в боннике состоится крупный выброс товара. Шмотки, аппаратура, обувь, покрышки…

Теща Сисяева работала товароведом на базе «Торгмор-транса» и, естественно, владела крайне ценной информацией относительно поступления в магазин для моряков — боновый, как они его называли — очередной партии дефицитных товаров. Об этом она сообщала своему зятю, а тот в свою очередь — всему экипажу «Биробиджанского партизана». Правда, прежде чем ввести в обиход эту практику, Сисяев смущенно сообщил коллегам, что, мол, дабы узнавать эти сведения раньше всех, теще приходится кое-кому отстегивать, так что… Поэтому за каждое подобное сообщение моряки по взаимной договоренности платили по два рубля чеками Внешторгбанка с носа. Которые Сисяев, якобы, передавал теще, а та еще кому-то. И хотя имелись не лишенные оснований подозрения, что эти чеки дальше Сисяева кармана никуда больше не идут, все равно моряки, (кроме капитана и помполита) покорно платили: дело этого стоило. Помполит, правда, поначалу пытался бороться с, как он выразился, «сисяевским оброком», но после того как с помощью третьего механика приобрел в боновом шикарный японский стереокомплекс затих и делал вид, что ничего не замечает.

Услышав сообщение Сисяева, моряки засуетились и, забыв про обед, разбежались по каютам. Наскоро собравшись, они на ходу совали в руки Сисяева чеки и мчались по трапу. Скоро на судне никого, кроме вахтенных не осталось. Посмотрев вслед убежавшим товарищам, вахтенный штурман Нагишкин огорченно вздохнул, закурил в неположенном месте и меланхолично замурлыкал, подражая голосу и интонации Леонида Утесова:

— Товарисчь, я вахту не в силах стоять, Сы-казал кочегар кочегару… Ветер между тем потихоньку крепчал. На порт мягко опускались сумерки.

…Глядя, как вконец окосевший Кисловский под лихую барабанную дробь ресторанного оркестра истерично отплясывает лезгинку, подбрасывая ноги чуть ли не выше головы и размахивая руками, капитан торопливо расплатился с официантом и сделал знак помполиту и старпому — «уходим отсюда»…

Подъехав на такси к проходной порта, капитан, помполит, и старпом, пошатываясь, побрели к дальнему причалу, где стояло их судно. Все трое думали об одном: как бы по возможности незаметно прошмыгнуть в свою каюту, не дав неизвестному судовому стукачу лишней негативной информации о своей персоне. Отмахав порядочное расстояние, они наконец подошли к своему причалу. Задумавшийся было капитан поднял голову и остановился в недоумении: «Биробиджанского партизана» у пирса не было.

— Что за черт, где же судно? — удивленно произнес старпом. — Перешвартовывать его вроде не собирались…

— Может, на рейд вывели? — высказал предположение помполит. — Погрузка-то у нас закончена, а причалов не хватает.

«А досмотр, таможня, пограничники?!» — хотел было возразить капитан, но что-то заставило его замолчать. Задумчиво почесывая затылок, он прошелся вдоль причала и внезапно остановился, увидев намотанный на причальную тумбу швартовый трос, другой конец которого колыхался на волнах у пирса. Какое-то тоскливое предчувствие шевельнулось в душе у Степана Григорьевича, Сам не понимая зачем он это делает, Беспалкин торопливо вытащил швартов на сушу и вздрогнул: противоположный конец троса был распущен, словно его обрезали каким-то острым предметом. Капитан испуганно отбросил швартов подальше и растерянно посмотрел в сторону старпома и помполита, недоуменно озирающихся по сторонам.

В это время вдали показалась гомонящая толпа. Это экипаж «Биробиджанского партизана» несолоно хлебавши возвращался из бонового на корабль. Никакого товару в бонник сегодня не привезли, и моряки напрасно проторчали в нем до самого закрытия. Находясь в состоянии крайнего раздражения, они поносили Сисяева вместе с его тещей самыми ужасными словами, не в силах смириться с мыслью, что их последний вечер перед рейсом прошел столь глупо и бестолково. Сисяев вяло огрызался, угрожая, что, «если будете возникать, вообще лавочку прикрою».

Подойдя к причалу и увидев, что судна нет, моряки бросились к капитану:

— Степан Григорьевич, а где судно? Куда перешвартовали? Беспалкин с удивлением смотрел на экипаж своего парохода, почти в полном составе толпившийся на берегу.

— Вы где шлялись, позвольте спросить? — хмуро произнес он, стараясь не дышать в их сторону. Моряки вкратце ознакомили Беспалкина с ситуацией. Тревога и беспокойство все сильнее и сильнее начали терзать капитана.

— Стоять всем тут и никуда ни ногой! — нервно приказал он. — Я сейчас…

И Степан Григорьевич торопливым шагом направился к видневшейся неподалеку будочке тальманов. В его голове тяжелым колокольным набатом вдруг зазвучал сегодняшний разговор с судовым врачом: «Десятки миллионов… выставьте охрану… наркоманы способны на все… из порта угнали судно…» «Да нет, этого просто не может быть, это просто невозможно!» — гнал он от себя ужасную мысль, но она упорно билась в его голове, как хомяк в клетке: угнали, угнали!

И все же, как внутренне он уже ни был готов к самому плохому, после телефонных разговоров с диспетчером и капитаном порта у Беспалкина подкосились ноги от ужаса и он чуть было не грохнулся в обморок. Выяснилось, что никаких операций по перешвартовке, выводу на рейд и так далее с «Биробиджанским партизаном» не выполнялось и что он должен стоять там же, где и стоял, на 28 причале.

— Это конец, — понял Беспалкин. — Тюрьма. Что же делать, что?.. Придя немного в себя, он медленным шагом направился к ожидающей его с нетерпением команде. По дороге у капитана в голове созрел отчаянный план…

— Все нормально, хлопцы, судно вывели на рейд, так как причал в срочном порядке понадобился… э-э, монгольскому сухогрузу со скоропортящимся грузом — сгущенным кумысом, — с наигранной бодростью сообщил Беспалкин экипажу. — Рейдовый катер будет только завтра в девять. Так чго одесситы могут идти домой, а остальным я сейчас сделаю места на межрейсовой. Сбор завтра на проходной в девять. Моряки по-разному отреагировали на это сообщение. Жители Одессы радовались, что случай подарил им еще одну мочь в объятиях любимых. Остальные чертыхались: им совсем не улыбалась перспектива переться, на ночь глядя, черти куда, на межрейсовую базу моряков. Вконец обозленный боцман, бормоча проклятья, согнул свои огромные кривые пальцы и выписал Сисяеву такой мощный шелобан, что у того на лбу появилась вмятина. Сисяев захныкал. А моторист Гаркавый шел, злорадно потирая руки. «Может сейчас я в конце-концов эту сучку застукаю? — бормотал он не совсем понятную фразу. — Она думает, я уже в рейсе, а я вот он, здрасте!»

И он неожиданно громко, по-мефистофельски, захохотал. Вспугнутые его смехом, на далеком пакгаузе густой тучей вспорхнули голуби…

Глава III. Ночь визитов

Капитан Беспалкин закончил свой рассказ, и почти в то же мгновение в комнате вспыхнул свет. Все невольно зажмурились. Степан Григорьевич поморгал глазами, достал из кармана платок и вытер им вспотевший лоб. Казалось, он вот-вот громко разревется, словно трехлетний карапуз, которого злые шутники угостили пустым фантиком, сложенным «под конфетку».

— Так-так, — вздохнул Шура, с задумчивым выражением лица разминая в пальцах папиросу. — Стало быть, вы утверждаете, что ваше судно угнали из порта наркоманы или какие-то другие головорезы, дабы похитить имеющийся на борту морфий и другие наркотические препараты?

— Ну да! — горячо произнес капитан и даже привстал. — Другого и предположить нельзя.

— Угу, — буркнул Холмов и обратился к мужчине в форме. — Я извиняюсь, а кто вы будете?

— Башлинский, начальник службы охраны порта, — представился мужчина.

— Это мой хороший, и надежный товарищ, — пояснил капитан. — Он не меньше меня заинтересован в скорейшем розыске судна.

— А почему эти лекарства нельзя было похитить прямо, в порту, — вмешался в разговор Дима. — а потом незаметно вывезти?

— Абсолютно исключено, — покачал головой Башлинский. — Для этого нужно открывать трюмы, рыться в них, сносить товар на берег, прятать, пытаться вывезти. Незаметно это не сделаешь, обязательно кто-нибудь заметит. И потом за это время кто-то из команды мог вернуться и поднять хипеш… Нет, это исключено…

— Какова ваша версия процедуры похищения? — спросил Холмов и, попыхивая папироской, стал прохаживаться по комнате походкой Сталина.

— Да тут все просто, как яйцо Колумба! — вскричал капитан и снова привстал. — Кто-то из членов команды узнает о наркотиках на борту и случайно, а скорее всего специально сообщает об этом каким-то головорезам, рассчитывая на свой процент за наводку. Скорее всего ему же приходит в голову поистине гениальная мысль убрать на время с судна почти весь экипаж, позвонив Сисяеву якобы от его тещи и сообщив о предстоящем завозе шмоток в боновый. Затем банда проникает в порт, пробирается на корабль, под угрозой оружия заставляет вахту запустить машину и под покровом темноты выходит в море. Все просто…

— И дерзко до невероятности! — резко перебил Холмов.

— Видимо, игра стоила того, — развел руками капитан. — Шутка ли, в случае удачи огрести сразу несколько миллионов.

— А пьяницу-кагэбэшника они тоже вам подсунули? — ехидно поинтересовался Дима.

— Ну это, конечно, вряд ли, это совпадение, — смутился Беспалкин. — Хотя мы ушли с судна раньше и вся команда знала, что мы скоро на судно не вернемся. Может, как раз именно это и подтолкнуло негодяя из экипажа на дальнейшие действия.

— Что ж, логично, даже слишком логично, — задумчиво сказал Шура. — Только я не понимаю, чем могу вам помочь? Чтобы догнать вашу посудину, нужен как минимум торпедный катер или вертолет. А такой техникой я пока не располагаю…

— Да нет же! — замахал, словно отбиваясь от мух, руками Степан Григорьевич. — Дело в том, что топлива на борту было ерунда, всего миль на 10–20 ходу. Да и не сомневаюсь, что бандиты и не собирались угонять судно далеко. Наверняка они отойдут подальше от Одессы, где нет пограничников, выпотрошат лекарства из ящиков, побросают в шлюпки — и к берегу. А там уже чепуха…

— Хм, — буркнул Холмов. — Верно, черт возьми. Но если наркотиков на судне уже нет, то найти их будет далеко, не просто. Скорее всего невозможно.

— Да плевал я на эти наркотики! — взревел капитан. — Вы помогите мне до утра отыскать «Биробиджанский партизан» и отвести его обратно в порт. А лекарства — хрен с ними! Как-нибудь спишем во время рейса. Трюмы во время шторма откроем, течь сделаем, смещение груза организуем… Слава Богу, не в первой… Шура пристально посмотрел на Степана Григорьевича, но ничего не сказал.

— А почему вы сразу не сообщили в милицию или КГБ? — спросил Дима, и по тому, как презрительно фыркнул Шура, сразу понял, что вопрос неуместный. Но капитан терпеливо объяснил:

— Если бы я это сделал, то при любом исходе дела я бы уже сидел в предвариловке и искал блох у какого-нибудь уркагана. Хорошенькое дело — капитан с помощниками пьянствуют, почти вся команда гуляет на берегу, а их судно в это время наглым образом угоняют и крадут груз, да еще какой — наркотические препараты… А так хоть какая-то надежда есть.

— Мне тоже пилюлю выпишут, — мрачно сказал начальник охраны. — В прошлом месяце с территории порта пропал автопогрузчик и двадцать тюков индийского чая, в этом какие-то гады сперли сто двадцать ящиков апельсин и шесть труб большого диаметра, и вот теперь — пожалуйста, сперли пароход. Тут сразу с работы вытурят…

— Уважаемый, мне тебя рекомендовали как способного специалиста и надежного мужика, — обратился к Холмову капитан. — Выручи, а за магарычом дело не станет: отблагодарю по-царски. Чеки, деньги, тряпки, — в общем, все, что пожелаешь.

— А с меня в случае успешного исхода — десять ящиков апельсинов, — гордо произнес начальник порта и, немного подумав, покраснел. Шура усмехнулся и, почесав затылок, сказал:

— Так и быть, попробуем помочь добрым людям. Надеюсь, машина у вас есть?

— Внизу стоит, — радостно ответил капитан. Он, видимо, не надеялся на то, что Шура согласится заниматься этим практически безнадежным делом.

— Если хочешь, Вацман, поехали с нами, — предложил Холмов, доставая из-под подушки револьвер. — Тут чем больше народу — тем лучше. Дима вскочил и с готовностью стал напяливать джинсы. Вскоре все вышли на улицу и сели в светло-серую (во всяком случае, именно такой цвет отражался от ее боков в тусклом освещении уличного фонаря) «Волгу», принадлежащую начальнику охраны порта Башлинскому.

— Куда ехать? — обернувшись к Шуре, спросил он и включил мотор. Этот вопрос вызвал на лице Холмова выражение неподдельной растерянности.

— Действительно… — задумчиво пробормотал он. — Черт его знает, куда ехать… Мотаться ночью, в темноте по всему побережью в поисках непосредственно парохода — дело настолько же глупое, насколько и безнадежное. Нужно искать исполнителей. А для этого прежде всего нужно найти наводчика — негодяя с экипажа. Вы подозреваете кого-нибудь? — обратился Холмов к Беспалкину. Тот глубоко задумался.

— Я знаю… — наконец неуверенно произнесен. — Тут трудно сказать. Сисяев, вроде, больше всех деньгу любит… Хотя не думаю…

— Ладно, поехали к этому Сисяеву, — нетерпеливо махнул рукой Шура. — Может, найдем какую-нибудь зацепку. Тем более, что это он поднял ложную тревогу «все в боновый!». Надеюсь, адрес его у вас имеется?

— Конечно, — кивнул головой Степан Григорьевич, доставая из куртки записную книжку. — Улица Космонавтов, дом…

«Волга» сорвалась с места и, поднимая тучи брызг, помчалась по темным улицам Молдаванки в неизвестность. Некоторое время Холмов о чем-то размышлял, затем спросил капитана:

— Значит, насколько я понял, в момент похищения на судне никого, кроме вахты, не было… Скажите, а вы точно видели на берегу весь остальной экипаж, вернувшийся из магазина, или среди них кого-то все-таки не было?.

— Вроде все были, — не очень уверенно ответил Беспалкин.

— А сколько на судне оставалось вахтенных?

— Пять: вахтенный штурман, моторист и три матроса.

— А почему так мало? — зевнув, поинтересовался Холмов.

— Так ведь «Биробиджанский партизан» — суденышко небольшое, тысяча двести водоизмещения, — объяснил капитан. — И экипаж на нем всего шестнадцать человек.

— А может быть, когда бандиты переправят наркотики на берег, вахтенные сами приведут судно обратно в порт? — сказал Дима.

Холмов сокрушенно покачал головой.

— Оставлять свидетелей в таком деле… Самое лучшее, на что можно рассчитывать, это то, что их свяжут и оставят на корабле, чтобы раньше времени не подняли тревогу…

Капитан, который до этого как-то не задумывался о подобном исходе, вздрогнул и зашмыгал носом, утирая дрожащей рукой скупую мужскую слезу. Ему было невероятно жалко своих орлов. Беспалкин закусил губу и начал последними словами ругать себя за то, что часто был несправедлив к покойным.

…Сисяев сидел у себя дома в глубоком кресле и одной рукой неторопливо перелистывал шведский порнографический журнал, размышляя о том, каким бы образом ему сегодня получше выполнить свои супружеские обязанности. Другой рукой он прижимал к тому месту на лбу, куда угодил боцманский шелобан, холодный компресс. Внезапно в дверь требовательно позвонили.

— Кого это еще черти принесли в такое время? — проворчал Сисяев, заглядывая в глазок. Увидев капитана, он охнул и быстро распахнул дверь.

— Здрасте, Степан Григорьевич, — раболепно произнес Сисяев.

— Что у тебя с головой? — подозрительно спросил капитан вместо приветствия.

— Да боцман, зараза, — нехотя ответил Сисяев. — Скажите ему, Степан Григорич, чтобы он руки не распускал, а то…

— В общем так, дорогой, — не дослушав Сисяева, сообщил Беспалкин. — Вот этот товарищ задаст тебе несколько вопросов. Отвечай правду и только правду!

И капитан кивнул на Холмова.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо начал тот, — о чем вы разговаривали сегодня днем по телефону с вашей тещей, и не заметили ли вы в ее голосе что-нибудь странное, необычное, настораживающее?

— Зачем вам это? — вытаращил удивленные глаза Сисяев. — И кто вы собственно такой?..

— Здесь вопросы задает только он! — рявкнул Беспалкин. — Живо отвечай, если не хочешь до утра без визы остаться!

Сисяев проглотил слюну и поглядел на капитана.

— Да я с ней, собственно, и не разговаривал, — медленно произнес он. — С ней Федько разговаривал. А я в тот момент в машине был, помпу меняли…

— Так значит вы лично тещей не разговаривали?! — подпрыгнул Шура.

— Ну да, — кивнул Сисяев. — Меня потом Федько на палубе встретил и говорит, мол, тебе теща звонила, сказала, что в боновый сегодня товар привезут… Ну и так далее.

Капитан и Холмов переглянулись.

— Немедленно едем к этому Федько! — возбужденно произнес Шура, потирая руки. Глаза его блестели, как у алкоголика, которому продавщица в рюмочной протягивает стакан, наполненный до краев водкой. — Вы, юноша, тоже одевайтесь. Поедете с нами.

— На кой хрен он нам нужен? — недоуменно спросил капитан.

— На всякий случай, — уклончиво ответил Шура. — Может, все, что он нам рассказал, ему померещилось, кто знает…

— Понял, — многозначительно сказал капитан. — Ну-ка, дорогой, живо натягивай портки, прокатишься за компанию.

— Куда?! — запротестовал Сисяев. — Зачем? Я не хочу никуда ехать, я уже на другое настроился…

— Перестроишься, — сурово произнес капитан. Сисяев тяжело вздохнул, что-то побурчал себе под нос и покорно стал одеваться.

— Федько был с вами в боновом? — спросил его Холмов, когда они садились в машину. Сисяев отрицательно замотал головой, и Шура торжествующе посмотрел на капитана.

Матрос Федько жил в стареньком доме на улице Чкалова. Стучать в дверь пришлось довольно долго, пока наконец не послышались приближающиеся шаги и встревоженный женский голос поинтересовался: — Кто там?

— Простите, нам срочно нужен товарищ Федько, — сладким голосом произнес капитан. — По служебным делам.

— Так он в рейсе, уже второй день, — послышался недоуменный ответ. — Какие служебные дела еще. А ежели вы за долгами, то с ним и разбирайтесь, у меня нет ни копейки.

— В каком рейсе?! — взревел Беспалкин. — Я капитан его судна, оно… э…э… в порту стоит. Откройте сейчас же дверь!

Загремели замки, дверь приоткрылась на цепочке, и в образовавшуюся щель просунулось хмурое женское лицо с маленькими, поджатыми губками, острым, любопытным носом и длинным, словно выточенным из куска дерева, подбородком. «Старуха Шапокляк», — промелькнула в голове Димы озорная мысль.

— М-да, Степан Григорьевич, — пожевав губами нехотя констатировала супруга Федько. — Стало быть, «Партизан» еще не ушел, а Гришки на нем, говорите, нету?

— Ну да, — нетерпеливо кивнул капитан. — А что, дома его, значит, тоже нету? Где же он тогда может быть?

— Где он может быть? — внезапно так заорала «старуха Шапокляк», что все невольно попятились. — Да у Надьки, кикиморы этой, шо6 у нее тройня родилась! Ловко же он, сучий кот, меня провел. Ну погоди, ужо я тебе оборву инструмент, кобель плешивый…

— Надька — это, насколько я понял — любовница вашего супруга. А вы не подскажете — где она живет? Апрес? — чрезвычайно учтиво поинтересовался Холмов. Супруга Федькл пожала плечами и зевнула.

— Раньше в соседнем доме жила, потом его снесли и им дали квартиру где-то на Слободке — сказала она. — Вроде возле автовокзала. Только я бы, честно говоря, вообще бы не советовала вам соваться к ней в дом. У нее брательник — уголовник отпетый, только недавно из тюрьмы вышел после третьего срока. У них там в хате постоянно всякая шваль ошивается — ворюги, наркоманы. Еще подрежут… Холмов и Беспалкин обменялись выразительными взглядами.

— Может, все-таки кто-то из ваших соседей знает, где живет эта Надька? — с надеждой спросил Шура. Но «старуха Шапокляк» отрицательно замотала головой.

— Ну что ж, спасибо и на этом. За мной мужики! — бодро произнес Холмов. Все направились обратно к машине.

— Думаю, не пройдет и двух часов, как вы будете плясать на палубе своей незадачливой посудины, — потирая руки, сказал Шура капитану, когда они садились в «Волгу». — Дело становится абсолютно ясным…

— Вы в этом уверены? — хмуро сказал Степан Григорьевич. — А я в этом сильно сомневаюсь. Где мы найдем эту Надьку?

— Найдем! Путем опроса местных жителей, — пошутил Холмов. Но капитан шутки не понял.

— Вы что, собираетесь ездить по всей Слободке, стучать в окна и спрашивать, где, мол, живет Надька, у которой брат три раза в тюрьме сидел? — возопил он. — Вы в своем уме? Сисяев, который оставался в машине, заерзал на сиденье и нетерпеливо спросил:

— Ну, что там у вас? Я могу быть свободен?

— Пока сиди, — рассеянно махнул рукой Холмов и обратился к сидевшему за рулем Башлинскому. — Давайте на Слободку. Сначала на Маловского, дальше покажу.

— Какую-такую Слободку?! — опять взревел Беспалкин. — Что мы там найдем? Может, по побережью все-таки прошвырнемся? Хоть какой-то шанс…

— Я не понял, кто у нас сегодня сыщик — я или клопы?! — в свою очередь вспылил Шура. — Ищите тогда сами и не морочьте мне голову.

— Ну, ладно, ладно, — примирительно пробормотал капитан. — Слова уже сказать нельзя… «Волга» снова помчалась по мокрым улицам давно уснувшей Одессы. Почти все окна в домах были темны, фонари горели через один, и город выглядел мрачновато. В машине было тепло, мотор гудел убаюкивающе, и Диму начала «бить муха»…

Глава IV. В «малине»

Подчиняясь отрывистым командам Холмова («направо», «налево», «прямо до поворота»), «Волга» долго петляла по разбитым дорогам Слободки. Прыгающие лучи фар выхватывали из темноты то невысокие дома, то покосившиеся заборы, то грязных, облезлых котов, которые, блестя изумрудными глазами, торопливо перебегали дорогу. Наконец, внимательно оглядевшись, Холмов сказал:

— Стоп, стоп! Приехали. Вацман, идем со мной. На всякий случай… Остальным сидеть в машине и ни в коем случае не пыходить. Мы быстро.

Выйдя из машины, Шура и Дима прошли метров сто и остановились у большого добротного частного дома, окруженного высоким, крепким забором. Шура кашлянул, поправил шляпу и четыре раза размеренно стукнул кулаком в металлическую калитку. Тотчас за забором раздался злобный, низкий лай какой-то зверюги, скорее всего собаки. Внезапно лай прекратился, и из-за калитки послышался не очень громкий, но отчетливо слышный голос, произнесший одно-единственное слово:

— Отзовись.

Дима вздрогнул от неожиданности: он совсем не слышал, как говоривший подошел к калитке.

— «Петушатник» — за баней, — так же негромко ответил Холмов. Единственное, что понял из этой фразы Дима, — это то, что она являлась паролем. Протяжно заскрипела задвижка, калитка приоткрылась, и в лицо Холмову ударил яркий сноп света. Затем неизвестный направил фонарик на Диму, отчего тот невольно закрыл глаза.

— А это что за фраер? — сухо произнес человек с фонарем. — Его я не знаю.

— Не переживай, Чебурашка, это хлопец свой, — ответил Холмов и с раздражением добавил: — Да убери ты свою фару, а то прямо как на допросе…

Неизвестный хмыкнул, выключил фонарь, и в отблеске тусклого уличного освещения Дима увидел высокого, худощавого и лысоватого парня с большими, оттопыренными ушами. Несмотря на пробирающий до костей ночной холод, на нем была лишь майка да спортивные штаны.

— Мне нужно срочно поговорить с Крапленым, — тихо сказал Холмов. Ушастый задумчиво прикусил губу, почесал затылок и неуверенно произнес:

— Ну ладно, идем…

Пройдя по асфальтовой дорожке, они зашли в дом.

— «Дуру» на стол! — предупредил Чебурашка. Шура молча достал револьвер и положил его на тумбочку в прихожей. После этого ушастый кивком головы пригласил: проходите, мол. Они вошли в большую комнату, и Дима остановился, растерянно оглядываясь по сторонам. В какую-то долю мгновенья ему вдруг показалось, что он попал в старшую группу детского сада в час игр. Впрочем, эта нелепая ассоциация тут же исчезла. Во-первых, потому, что в «группе» плавали густые клубы табачного дыма. А во-пторых, «детишки» были с наколками, фиксами, высокие и широкоплечие, и занимались они отнюдь не катанием автомобильчика по ковру или пеленанием куклы.

Несколько человек сидели на полу, сложив ноги по-турецки и резались в карты, потягивая пивко из бутылок, большая батарея которых громоздилась вокруг. Трое мужиков склонили головы над лежащим на журнальном столике разобранным большим амбарным замком и негромко переговаривались. Судя по всему, они обсуждали сильные и слабые стороны этой конструкции. В дальнем углу крепыш с нахмуренной физиономией, сосредоточенно сопя, кулаками и ногами молотил по цилиндрической боксерской груше на пружинной подставке. На грушу был наброшен форменный милицейский пиджак, а сверху болталась милицейская фуражка, закрепленная веревкой. Рядом, у стены, стояла большая плетеная корзина, вроде той, в которую молдаване собирают виноград. Она почти доверху была наполнена кошельками, портмоне, косметичками, бумажниками всевозможных размеров, фасонов и расцветок. Из соседней комнаты слышались музыка, веселый гомон, густо пересыпаемый отборным матом, звенели стаканы и лязгали тарелки. Шура наклонился к Диме и тоном музейного экскурсовода стал объяснять, понизив голос до шепота.

— Перед вами, уважаемые граждане, типичная одесская «малина» образца второй половины XX века. Здесь отдыхают и набираются сил перед дальнейшими трудовыми подвигами граждане специфических профессий, как-то: гоп-стопники, домушники, щипачи, медвежатники и тэ дэ. Коллектив, как видите, подобрался дружный и сплоченный…

В это время в соседней комнате стихла музыка, послышались громкие, раздраженные голоса, затем раздался звон падающей посуды, хлопки, явно напоминающие звуки оплеух и завизжали женщины. Через минуту оттуда, сопя и пыхтя, кубарем выкатились двое сцепившихся граждан мужского пола. Отчаянно мутузя друг друга руками и ногами, они принялись кататься по полу.

Но тут из высокого кожаного кресла, стоящего наискосок к входной двери, задней частью к Диме и Шуре, медленно поднялся высокий, широкоплечий мужчина. Схватив дерущихся за воротники, он легко, как двухнедельных поросят, приподнял их и с размаху крепко трахнул лбами, словно музыкальные тарелки друг о друга. Обалдевшие противники молча повалились обратно на пол, полежали так с минуту, затем, кряхтя, поднялись и, пробормотав извинения, поковыляли обратно в соседнюю комнату.

— Пахан, — очень тихо, сквозь зубы, сообщил Диме Холмов, прежде чем широкоплечий обернулся к ним. Это был смугловатый брюнет, на вид лет сорока пяти, с очень тяжелым, пристальным взглядом. В его густой шевелюре было уже полно седых волос. Диме он почему-то напомнил булгаковского Воланда, вернее, таким он существовал в Димином воображении. Небрежным жестом широкоплечий подозвал Холмова к себе и кивком головы пригласил сесть. Диме же он не оказал ни малейших знаков внимания, и тот так и остался стоять там, где и стоял.

— Ну, здорова, мент, — тягучим басом произнес брюнет, медленно растягивая слова. — Какой хрен занес тебя в столь поздний час в нашу скромную обитель? Руки он ему, однако, не протянул.

— Обижаешь, командир, — полушутя-полусерьезно сказал Шура. — Хорошо ведь знаешь, что к ментам я давно не имею никакого отношения.

— Нет уж, — усмехнулся брюнет. — Мент — он и до гроба останется ментом, как бы не наряжался…

— Ну ладно, Крапленый, оставим этот спорный вопрос до Страшного Суда, — поморщился Холмов. — Лучше скажи-ка, как на духу, — твои хлопцы сегодня ничего такого… интересного не откололи? Ну, например, в порту? Клянусь, я — могила!

Брюнет задумчиво посмотрел на Шуру и медленно помотал головой. На щеке возле самого виска у него Дима заметил большое родимое пятно. «Так вот почему у него кличка „Крапленый“», — догадался Вацман.

— Верю, — вздохнул Шура. — Тогда вот какое дело… Мне позарез нужно найти одного товарища. О нем я знаю только то, что он сидел три раза, недавно «откинулся», живет в ваших краях, и у него еще есть сестра… Крапленый достал из кармана красивую трубку, сделанную из плексигласа, и, набивая ее табаком, полюбопытствовал:

— А что на нем?

— Пока ничего, — уклончиво ответил Холмов. — Пока мне нужно с ним поговорить и выяснить — не сделал ли он одной глупой штуки, за которую опер его будет потом сильно ругать.

— Чебурашка, — громко кликнул Крапленый. — Позови-ка сюда Китайца. Чебурашка скрылся в соседней комнате и почти тотчас вышел из нее с коротко стриженным мужиком. Его слегка раскосые глаза и круглая, как бубен, физиономия и вправду делали мужика похожим на хунвейбина. Он что-то торопливо жевал и старался побыстрее проглотить.

— Слышь, Китаец, у тебя сеструха есть? — спросил Крапленый. Мужик утвердительно кивнул и сделал удивленное лицо.

— А как ее зовут? — быстро спросил Холмов.

— Надюха, — ответил Китаец и с нескрываемым подозрением посмотрел на Шуру.

— Да не тряси ты губой, я не из розыска, — успокоил его Холмов и задал новый вопрос. — Скажи-ка лучше, кто нынче у твоей сестры в женихах и как его зовут?

— Моряк один, Григорий. А в чем дело, дяденька? — с откровенным раздражением спросил Китаец и посмотрел на невозмутимо попыхивающего трубкой Крапленого. Тот успокаивающе кивнул: мол, все нормально, говори.:

— Где и когда ты видел этого самого моряка в последний раз?

— Сегодня и видел, он к Надюхе пришел. Ночевать остался. Я как раз уходил, а они уже спали. Да так крепко, понимаешь, что кровать ходуном ходила! — заржал Китаец… Шура заметно изменился в лице; видимо, был расстроен тем, что его такая верная и стройная версия неожиданно начала давать сбой.

— Ну хорошо… — вздохнул он. — А скажи-ка, родной, где тебя самого видели сегодня… часиков этак с трех и до десяти?

Китаец снова насторожился и тревожно глянул на пахана. Но тот опять кивнул: отвечай.

— Ну это… — медленно заговорил Китаец, тщательно подбирая слова. — В общем после трех я одному своему корешу помогал с завода сварочный аппарат… того… этого… вывезти. Потом выпили. А с шести до полдесятого я дома сидел.

— Кто тебя там видел? — быстро спросил Шура.

— Участковый в девять заходил, режим проверял…

— Ясно… — разочарованно произнес Холмов. — Ну, извини, дорогой, свободен…

— А все-таки в чем дело? — спросил Китаец, исподлобья глядя на Шуру.

— Тебе сказали — свободен! — повысил голос Крапленый. Китаец моментально исчез, словно в кинотрюке. Шура в глубокой задумчивости достал папиросу и закурил. На лбу его обозначились морщины, будто трещины на лобовом стекле попавшего в аварию автомобиля.

— Скажи, Крапленый, — спросил он. — Кто сейчас в Одессе может пойти на крупное… очень крупное дело? С «мокрухой», неприятностями, с Комитетом и так далее?

— Из наших сейчас вряд ли кто, — подумав немного, ответил Крапленый. — Не та ситуация после одного… ну, в общем, неважно. Может, из залетных кто… Я слышал, вроде из Днепра к нам бригада штопорил прибыла. Говорят, отчаянные хлопцы, мозоли на ходу состригут…

— Где их можно вычислить? — привстал Холмов, но Крапленый пожал равнодушно плечами и промолчал.

— Понятно… — нахмурившись, выдохнул Шура. — что ж, спасибо, как говорится, и на этом. Извини за беспокойство…

— А что случилось у тебя? — полюбопытствовал Крапленый. Шура смущенно произнес:

— Пока, понимаешь ли, разглашению не подлежит. Впрочем, утром, думаю, ты сам узнаешь… Крапленый кивнул и щелкнул себя по кадыку.

— Стопу примешь?

— Не могу, — развел руками Шура. — На работе не пью — нюх потеряю. Мне пора…

— Чебурашка, проводи!.- крикнул Крапленый. Сопровождаемые ушастым привратником, Шура и Дима, у которого от долгого стояния затекли ноги, вышли в прихожую. Холмов взял с тумбочки револьвер, хотел было положить его в карман, но насторожился, задумчиво покачал его на ладони, затем крутнул барабан и выругался:

— Ну что за публика!.. Два патрона сперли…

— Шурик, так ты что, с бандитами дружбу водишь? — с нескрываемым удивлением спросил Дима, когда они вышли на улицу.

— Так надо, — рассеянно ответил Холмов, погруженный в свои мысли. — Это деловая дружба…

— Какие могут быть общие дела у милиционера, пусть и бывшего, с уголовниками? — не унимался Дима. — Ты что, и на тех и на тех работал? Эта фраза Шуру несколько задела.

— Ты, Вацман, еще слишком мал и глуп и не видал больших за. катов! — довольно резко ответил он. — Что ты знаешь о взаимоотношениях милиции и уголовки! Впрочем, и очень хорошо. Занимайся своим делом, а мы своим! А как мы будем им заниматься — никого не скребет!..

Когда они подошли к машине, сидевшие в ней дружно набросились на Шуру с ругательствами за долгое отсутствие. К удивлению Димы, больше всех кипятился Сисяев, тонкий голос которого разносился далеко вокруг. Но Холмов не обращал, вопреки своему обыкновению, на поток оскорблений никакого внимания. Вытащив из кармана небольшой, но мощный карманный фонарик, он осветил им Сисяева и стал задумчиво разглядывать его с ног до головы. Затем нахмурился и в раздумье стал чесать подбородок.

— Вот что, родной, — подумав с минуту, неожиданно хлопнул Шура Сисяева по плечу. — Давай-ка прокатимся к твоей теще. У меня к ней имеется один вопрос. Где она живет?

Сисяева до того ошеломило это внезапное предложение, что он поперхнулся, издал цыплячий писк и замахал руками, словно передавал текст семафорной азбукой.

— Да вы что, офонарели?! — прохрипел он, — Уже третий час ночи! Да она вас так пошлет, что и за неделю не дойдете! Нет уж, ищите кого поглупее…

— Давай-давай, дорогой, это в твоих же интересах, — ласково потрепал Сисяева по рыжей шевелюре Холмов. Но, увидев, что тот продолжает упрямиться, обратился к капитану: — Степан Григорьевич, воздействуйте, пожалуйста, на клиента!

Рычание капитана относительно лишения визы произвело обычное магическое действие, и Сисяев, чуть не плача, назвал адрес.

Глава V. Валютный Эрмитаж

Теща Сисяева жила на улице Садовой, в красивом четырехэтажном доме с вычурными лепными украшениями. Поднявшись по широкой лестнице из белого камня на второй этаж, Сисяев с похоронным выражением лица остановился у резной двери, медленно, словно дуэльный пистолет, поднял указательный палец и ткнул его в пуговку электрического звонка. Дима, Шура и Беспалкин стояли рядом. Холмов сохранял невозмутимое выражение лица, а Дима и капитан смущенно переглядывались. Несмотря на глубокую ночь, в квартире, судя по всему, еще не спали: почти мгновенно после звонка за дверью послышались торопливые шаги, и настороженный мужской голос поинтересовался:

— Кого там?

— Это я, Славик, — убитым голосом произнес Сисяев. — Ради Бога, простите, мне нужно срочно видеть Наталью Борисовну, на пару слов… Наталья Борисовна, видимо, стояла рядом, так как тут послышался ее взволнованный голос:

— Что случилось, Славик? Что-нибудь с Лорочкой?!

— Нет, с Лорочкой все в порядке, не волнуйтесь, поспешно ответил Сисяев. — Просто мне… вернее, моему знакомому нужно у вас срочно выяснить кое-что…

Загремели засовы, и распахнулась… нет, не дверь, а маленькое окошечко в ней, вроде кормушки в тюремной камере. В нем показалась верхняя часть женского лица — крупный мясистый нос, заплывшие жиром и настороженно бегающие маленькие глазки, подозрительно осматривающие пришедших.

— В чем дело, Славик? — совсем другим тоном поинтересовалась Сисяева теща. — Кто это с тобой?

— Это мои товарищи с судна, — уныло ответил Сисяев. — Они хотят у вас кое-что спросить…

— Чего еще спросить? — насторожилась Наталья Борисовна.

— Всего один вопрос, мадам, — галантно вмешался в разговор Шура. — Скажите, вы сегодня днем звонили своему зятю на судно, и если да, то о чем говорили?

На какое-то время воцарилась тишина, нарушаемая негромким шипением: это Сисяева теща набирала в легкие воздух. Окончив эту процедуру, она завопила гак, что с потолка в парадной густым дождем посыпалась побелка.

— Нет, Гоша, ну ты только погляди на этих ненормальных идиотов — из-за такой чепухи вламываться в квартиру среди ночи! Или нажрались, как последние скоты, или одно из двух! Господи, сколько раз я Лорочке говорила — не выходи замуж за этого пришибленного олуха, потерпи, может-таки лучше найдем…

— Ну вот, я предупреждал, — тоскливо глянул на Холмова Сисяев. — Теперь расхлебывайте сами… Со словами «не ваше собачье дело» теща Сисяева хотела было захлопнуть кормушку, но Холмов придержал ее рукой и негромко, но сурово произнес:

— Не гоните волну, мадам: я из УВД.

На секунду-другую случилась немая сцена: теща растерянно смотрела на Холмова, моргая глазами, но ее тут же бесцеремонно отпихнул в сторону супруг.

— Удостоверение покажите, — потребовал он, тревожно хлопая белесыми десницами. Шура достал из внутреннего кармана плаща красную книжицу и сунул ее в кормушку. Через минуту удостоверение вылетело оттуда назад (Холмов едва успел его поймать), а за дверью начался не лишенный интереса разговор.

— Сколько раз тебе говорить: не болтай за товар кому попало, держи язык за зубами! — раздраженно выговаривал Наталье Борисовне супруг. — Теперь получай: этот шкет проболтался и навел сюда мильтонов! А я среди ночи должен беспокоить порядочных людей, чтобы опять замять дело!

— Подумаешь, нельзя уже позвонить и сказать родному зятю, чтобы он пришел и выбрал себе и нашей дочке пару-другую хороших вещей! — огрызнулась Наталья Борисовна. — Тронешься уже со своей конспирацией скоро! Я думаю, что Славик тут не виноват. Это наверняка какая-то скотина на судне подслушала наш разговор и стукнула. Я более чем уверена, что это капитан; Славик давно говорит, что второго такого негодяя, как их капитан, во всем ЧМП еще поискать надо…

Беспалкин сделал вид, что он ничего не слышал, хотя его шея начала покрываться малиновыми пятнами, а губы сжались так плотно, что, казалось, между ними не просунешь и лезвие бритвы. А Сисяеву от стыда и ужаса захотелось превратиться в маленькую капельку ртути и закатиться куда-нибудь под половичок… «Да, Славик, теперь тебе точно не видать визы», — подумал с некоторой жалостью Дима. А перебранка за дверью, между тем, продолжалась.

— И какого черта нужно было везти товар сюда? — ругался Гоша. — Говорили ведь тебе — вези Люське на дачу, так нет…

— А ты видел, который уже был час? — не сдавалась Наталья Борисовна. — Где я тебе в это время достану накладные и путевки? Какой идиот без них поедет через три КП с таким количеством товара? Соображаешь что-нибудь, или что?

— Ну, вы там! — нетерпеливо грохнул ладонью по двери Шура. — На очной ставке наговоритесь. Открывайте скорее, нам некогда…

— У вас ордер на обыск и конфискацию есть? — осторожно спросил тесть Сисяева.

— Пока нет, — виновато развел руками Холмов.

— Тогда заходите, — и Гоша распахнул входную дверь. Войдя в квартиру, Дима замер, восторженно озираясь по сторонам. У него было ощущение, что он вдруг оказался в музее. Шикарная, под старину мебель, дубовый паркет, блестевший до ломоты в глазах. Высоченные потолки с лепными украшениями. Картины в золоченых рамах, масса хрусталя в сервантах, фарфоровые, бронзовые фигурки и прочие финтифлюшки. Эффектно завершали картину огромные старинные часы в углу комнаты.

На фоне этого вальяжного музейного великолепия очень странно и неестественно смотрелись разложенные вокруг по комнате коробки с надписями на английском языке: «Шарп», «Филипс», «Саньо», «Мальборо», «Кент», «Диор», стопки прозрачных целлофановых упаковок до свитерами, кофтами, спортивными костюмами, джинсами и т. п. Словно один из залов Эрмитажа передали валютному магазину, забыв убрать из него экспонаты. Холмов и Беспалкин тоже молча глазели вокруг, подавленные сверкающим великолепием.

— Хватит пялиться, говорите зачем пришли, — вернул их к реальности раздраженный голос Сисяевой тещи.

Более внимательно рассмотрев Наталью Борисовну, Дима чуть не прыснул от смеха, удержавшись лишь в последнюю секунду: уж очень забавной была ее внешность. Чтобы нарисовать портрет Сисяевой тещи, художнику понадобился бы, наверное, только циркуль. Ее круглая, как шар, голова с несколькими круглыми, постепенно уменьшающимися, словно фарфоровые слоники, подбородками сидела на мшстой, круглой шее. Которая, в свою очередь, росла из круглого, как помидор сорта «бычье сердце», туловища («Сто рублей тому, кто найдет у нее талию», — говорил Холмов об обладательницах подобных фигур). Ноги Натальи Борисовны, как ни странно, тоже были словно слеплены из двух полуокружностей, и вообще она была похожа на детскую игрушку «Ванька-встанька». «Если у нее дочка похожа на маму, то ей еще на Славика молиться нужно», — подумал Дима.

— Да, так я хочу вас спросить, — очнулся Холмов. — Звонили ли вы на судно к вашему зятю, с кем говорили и о чем?

— Ну, звонила, — нехотя призналась Наталья Борисовна, с ненавистью глядя на зятя. — Ему же и звонила.

— А с кем вы непосредственно разговаривали? — допытывался Шура.

— Да с ним же и разговаривала, со Славкой! — раздраженно ответила теща Сисяева. — Я, по-моему, понятно сказала, русским языком — ему звонила…

— Наталья Борисовна, вы не со мной разговаривали! — заволновался Сисяев. — Вы с Федько разговаривали, я в это время в машине был, помпу меняли…

— Какой еще Федько, какая помпа? — злобно проворчала Наталья Борисовна. — Я попросила вахтенного позвать тебя к телефону. Через минуту слышу в трубке: «Да!», Я говорю: «Славик, это ты?» Он отвечает: «Да!» Слышимость, кстати, просто ужасная была…

— Это Федько был, — убитым голосом произнес упрямо! Сисяев. — Ему жрать не давай, только дай по телефону подурачиться…

— Ну, не знаю, — махнула рукой теща. — Я думала, что это ты. И вот, значит, я и говорю…

Тут теща замолчала и отсутствующим взглядом уставилась в потолок.

— Ну-ну, — подбодрил ее Шура. — Что именно вы сказали?

— Ну это… говорю, мол, сегодня после обеда будет товар, если есть чеки — приезжай. Он спросил, что за товар, я ответила. Он говорит «о'кей» и положил трубку…

— Это Федько был, — продолжал настаивать Сисяев.

— А почему товара все-таки не было? — полюбопытствовал Шура. — Что изменилось?

— Как это не было? — удивилась Сисяева теща. — А это что, по-вашему?

И она обвела рукой, указывая на громоздившееся вокруг импортное богатство…

— Да нет, — поморщился Холмов. — Я спрашиваю про боновый. Почему в боновый товар не привезли?

— А я разве что-то говорила за боновый? — раздраженно проворчала Наталья Борисовна. — С чего вы взяли, что туда что-то должны привезти? В боновый как раз ничего и не должны были…

Тут она прикусила в буквальном смысле язык, так как Гоша, словно невзначай, крепко заехал ей локтем по шее.

— А-а, понятно, — хлопнул себя по лбу Шура. — Стало быть, недоразумение просто получилось. Ясно… Ну, что ж, прошу прощения за беспокойство…

И он быстрыми шагами направился к выходу.

— Что, это все, за чем вы приходили?! — хором воскликнули удивленные супруги.

— Угу, — кивнул Шура, стараясь побыстрее ретироваться. — А вам что, мало? Наоборот, радовались бы… Растерянный Гоша любезно проводил всех до двери, в дороге не переставая сыпать именами-отчествами больших и малых милицейских начальников, которым он убедительно просил кланяться и передавать «ба-аль-шой привет».

— Мы, надеюсь, можем быть спокойны? — многозначительно спросил он Холмова, когда вся компания вышла на лестничную клетку. Шура усмехнулся:

— Помнится, на точно такой же вопрос Остап Бендер ответил так: «Лично мне вы больше не нужны. Вот государство — оно, пожалуй, вами скоро заинтересуется».

— Не волнуйтесь, уважаемый, думаю, не заинтересуется, — иронически ухмыльнулся Гоша.

Стараясь не встречаться взглядом с Сисяевым, Шура торопливо запрыгал по ступенькам. Выйдя на улицу, он поймал такси, сунул водителю четвертак и сказал: «Слышь, шеф, тут одного парня на Черемушки нужно побыстрее забросить.»

— Ну, извини, брат, — смущенно похлопал Шура Сисяева по плечу, когда он усаживался в машину. — Накладочка маленькая случилась. С кем не бывает. Заходи как-нибудь в гости, чайку выпьем… Но Сисяев, переживая все так неожиданно свалившиеся на него неприятности, лишь отрешенно махнул рукой, и такси, подняв тучу брызг, умчало его в ночь. Шура задумчиво смотрел вслед машине до тех пор, пока ее красные огоньки не скрылись за поворотом.

— Может быть, все-таки по побережью прошвырнемся? — нарушил тишину раздраженный голос капитана. Было заметно, что он все больше и больше начинает разочаровываться в дедуктивных способностях Холмова. — Вдруг да повезет…

— Прошвырнемся, прошвырнемся… — успокоил его Холмов. — Только давайте-ка прежде подскочим в порт. Тем более, тут близко…

— Зачем еще в порт? — возмутился капитан. — Что там можно обнаружить нового?

— Ну, может, кто-то что-то видел, может, приметы какие-то подскажут, может, новую нить найдем, — ответил Холмов, но уверенности в его голосе не чувствовалось. Капитан озлобленно сплюнул, но ничего не сказал.

— Шура, а откуда у тебя удостоверение? — полюбопытствовал Дима. — Оставил на память?

— Много бы я наработал, если бы его у меня не было, — уклонился от прямого ответа Холмов и решительными шагами направился к стоящей неподалеку «Волге» начальника охраны порта.

Глава VI. «Одесский порт в ночи простерт…»

«…Маяки за Пересыпью светятся. Тебе со мной, а мне с тобой здесь в порту интересно бы встретиться…» — мурлыкал Шура полузабытую одесскую песенку, когда они, миновав проходную, без остановки въехали в порт. Видно, машину Башлинского охранники хорошо знали.

— Давайте сразу к причалу, где стояло это злополучное корыто, — сказал Шура.

Нужный причал оказался довольно далеко. «Волга» долго петляла среди портальных кранов, пакгаузов, контейнеров, каких-то огромных ящиков, железнодорожных вагонов, прежде чем начальник охраны остановил машину и сказал:

— Дальше пешком, там не проехать.

Выйдя из машины, Дима с любопытством стал оглядываться по сторонам: в порту, да еще ночью, он был впервые. Яркий свет прожекторов на вышках, искрясь и преломляясь, отражался в плещущихся у пирса волнах и многочисленных лужах на причале. Где-то неподалеку рокотал дизель маневрового тепловоза, неторопливо стучали колеса вагонов, и многократным эхом разносились по округе усиленные мощными динамиками распоряжения диспетчера. Время от времени натужно выли электродвигатели портального крана, нагружавшего видневшееся вдали огромное судно. Пахло морем, дальними странами и хорошей жизнью…

Подойдя к сиротливо пустующему причалу, Дима, Шура и капитан неожиданно заметили у самого его края какой-то непонятный темный силуэт. Приблизившись к нему, они констаровали, что это бородатый мужчина, одетый несколько странно и не по сезону. На нем были спортивные шаровары, морской китель, наброшенный поверх тельняшки, и тапочки на босу ногу. Почесывая обеими руками место чуть пониже живота, бородач растерянно топтался на месте, ежась от холода и озираясь по сторонам. При этом он громко матерился, время от времени рефреном повторяя одну и ту же фразу: «Ни хрена не понимаю, чтоб меня акулы сожрали…»

Всмотревшись повнимательнее в бородача, Беспалкин неожиданно подпрыгнул чуть ли не на метр и завопил:

— Кирилюк, голубчик, тебя отпустили?! А где остальные? Живы?

— Степан Григорьевич! — радостно воскликнул тот и, растопырив руки, бросился к капитану, словно блудный сын к бате. — Ну наконец-то! А то я уже околел весь, стою тут, как пингвин, уже полчаса… Степан Григорьевич, куда наше судно делось? Перешвартовали или на рейд вывели?

— Не понял… — ошеломленно произнес Беспалкин, перестав тискать бородача в объятиях. — Как это «где судно»? Ты меня спрашиваешь, где наше судно? Кто на вахте оставался — я или ты?! Ты где вообще был, насекомое?..

— Да я это… к Ирке-тальманше в гости пошел… на пару минут, — замямлил растерянно Кирилюк, с ужасом глядя на перекошенное лицо капитана. — Зашли на склад… потом уснули с устатку на мешках…

— Ублюдок!!! — взревел Беспалкин, тряся находящегося в полуобморочном состоянии ничего не понимающего моряка за лацканы пиджака. — Визы лишу, мерзавец!..

Но тут в их «беседу» вмешался Холмов. Он отодрал трясущегося от холода и страха Кирилюка от разъяренного капитана, отвел его в сгоронку и минут пять с ним оживленно беседовал.

— Отведите его в машину и попросите отвезти домой, — после окончания разговора распорядился Холмов, кивнув в сторону уныло стоящего поодаль моряка. — А то он скоро дуба даст от холода…

— Что он вам сказал? — изнывая от нетерпения, спросил капитан.

— Ничего особенного, — неопределенно повел плечами] Шура. — Со всей определенностью можно утверждать лишь то, что, когда он уходил с судна, ничего такого подозрительного не наблюдалось. А ушел он не раньше семи часов…

— А может быть, его с судна специально выманили? — возбужденно произнес капитан, понизив голос почти до шепога. — И усыпили? Может, и остальных подобным образом убрали? По-моему, эту Ирку-тальманшу нужно найти и как следует трах… то есть тряхнуть! Может, расколется?

— Возможно, возможно, — рассеянно кивнул Холмов, но было заметно, что он думает о чем-то другом. — Впрочем, это мы всегда успеем, а пока отведите его в машину. Не мучайте хлопца.

— Вы уверены, что он нам больше не понадобится? — недоверчиво сказал Степан Григорьевич.

— Абсолютно! — махнул рукой Шура. — Все, что мне нужно было, я из него выдоил.

Капитан пожал плечами и, поманив Кирилюка, направился вместе с ним на «Волге». Холмов, между тем, включил фонарик и, опустив голову, побрел вдоль пирса, внимательно осматривая землю. Подойдя к лежащему возле причальной тумбы швартовому тросу, он поднял его и стал осматривать..

— Вацман, подойди, пожалуйста, сюда, — позвал он через какое-то время. — Ну-ка, подержи эту штуку торцом кверху.

Вынув из кармана лупу и подсвечивая фонариком, Шура принялся тщательно изучать обрезанный конец.

— Интересно-интересно… — как-то странно хмыкнув, пробормотал Холмов. — Благодарю. Бросай его ко всем чертям…

— Что-нибудь обнаружили? — поинтересовался подошедший капитан.

— Как и сколькими концами крепилось ваше судно к причалу? — вместо ответа спросил Холмов.

— По два с носа и кормы, — с недоумением ответил капитан. — Только какое…

— Где остальные? — не совсем вежливо перебил его Холмов.

— Откуда я знаю?! — с раздражением сказал Беспалкин. — Наверное, уплыли вместе с пароходом.

— Угу, — задумчиво буркнул Шура и снова стал бродить вокруг, освещая фонариком окрестности. Затем махнув рукой Диме и Беспалкину — за мной! — он бодрым шагом направился в сторону грузившегося неподалеку большого судна. Ворчавший что-то себе под нос капитан и во весь рот знающий Дима, которого, несмотря на промозглую ночную свежесть, начало неудержимо клонить в сон, поспешили за мим.

Подойдя к сияющему огнями теплоходу, возле которого, выгибая по-журавлиному стрелу, сновал портальный кран, Холмов коротко бросил: «Я сейчас», — и направился к докерам, выгружавшим из вагона тяжелые полиэтиленовые мешки с мочевиной и складывавшим их штабелями на поддоны. Побеседовав с докерами, Шура нернулся вскоре назад, насвистывая какой-то легкий мотивчик. Услышав этот беззаботный свист, капитан скрипнул зубами от злости, а его щеки стали медленно надуваться, словно их кто-то невидимый подкачивал насосом.

— Давайте-ка еще на пару минут подскочим в диспетчерскую, — бодро сказал Шура, стараясь не смотреть на перекошенную физиономию Беспалкина. — Проводите меня туда, будь ласка.

У входа в диспетчерскую их ждал очередной сюрприз.

— А-а, вот вы где, так вас перетак! — увидев капитана, неожиданно заорал какой-то мужчина, в морской фуражке и дипломатом в руке прогуливавшийся неподалеку. — А я уже с ног, понимаете ли, сбился: дома его нету, на межрейсовой нету, в порту нету нигде…

— Это наш помполит, — тоскливо шепнул Шуре капитан. — Доигрались…

— Степан Григорьевич, где наше судно?! — продолжал орать мужчина. — Что случилось? Ведь ни на каком рейде его, оказывается, нету! Что это за шутки? Я вас со всей ответственностью спрашиваю?..

— А с чего вы взяли, что его там нет? — облизнув пересохшие губы, задал весьма дурацкий вопрос капитан.

— Как же! Работа, понимаешь, у меня такая — все знать, — раздраженно ответил помполит. — Я уже, понимаешь, стоял, ловил такси домой ехать — и вдруг меня как румпелем по голове ударило! Елы-палы, думаю, какой еще, к чертям, монгольский сухогруз, когда от Монголии до ближайшего моря больше трех тысяч километров! Кинулся я назад, в диспетчерскую — и вот, пожалуйста…

— Чго ж, придется рассказать… — полувопросительно-полуутвердительно сказал капитан и, вздохнув, посмотрел на Холмова. Тот кивнул и произнес:

— Ну, вы тут, хлопцы, поворкуйте, а я сейчас…

И он скрылся за дверью диспетчерской.

Еще раз глубоко вздохнув, Беспалкин принялся рассказывать обо всем случившемся. По мере того, как до помполита доходил смысл сказанного, у него все больше и больше округлялись глаза. Когда капитан закончил свое повествование, помполит был похож на филина в морской фуражке.

— Так вы что, не сообщили об этом куда следует?! — прохрипел он, и из его рта выпала сигарета. — Вы что, в своем уме?..

Словно собака, которую за кончик хвоста укусила блоха, первый помощник завертелся на месте, бормоча одно слово «телефон, телефон», затем, не разбирая ступенек, он бросился в диспетчерскую. Беспалкин еле успел схватить его за плащ.

— Да подождите вы, — умоляюще зашептал он. — Не надо шухера. Этим делом уже занимаются…

— Кто занимается? — остановился помполит, недоверчиво глядя на Беспалкина.

— Мой хороший знакомый… из органов. Не надо суетиться. Все равно нам кранты, а так хоть какая-то надежда есть.

И капитан стал приводить доводы, которые Дима уже слышал. Помполит задумался, снял фуражку, почесал затылок и достал из пачки новую сигарету.

— Обалдеть, — мрачно произнес он. — Ну и дела. Дожили: корабли воруют…

В это время появился Холмов. Он возбужденно потирал руки, а лицо его сияло торжеством, словно морда собаки, которая поймала зайца и тащит его хозяину.

— Вот, кстати очень хорошо, что мы вас нашли, — обратился Шура к первому помощнику. — Вы, насколько я понял, помполит — коммунистический, так сказать, пастырь морских душ на «Биробиджанском партизане». Не могли бы иы коротко охарактеризовать свою паству? Не всю, конечно, только вахтенных, которые оставались на борту в момент похищения судна…

— Пожалуйста, — пожал плечами помполит. — Запросто.

Он раскрыл дипломат, извлек из него кипу бумажек и стал перелистывать их.

— Так, кто тут у нас первый… — бормотал он, с трудом удерживая листки при порывах свежего морского ветра. — Ага… Нагишкин, Сергей Викторович, третий штурман, так… родился 26 ноября 1956 года в семье колхозника…

— Когда-когда родился?! — вдруг воскликнул Холмов. Помполит повторил и монотонным голосом продолжал читать.

— Беспартийный, женат… за время работы на судах ЧМП показал себя грамотным, вдумчивым специалистом… политику партии и правительства понимает правильно… морально устойчив… неуклонно повышает свой идейный и политический уровень…

— Стойте-стойте, — поморщился Холмов. — Оставьте эту галиматью для отдела кадров. А мне просто, своими словами, Расскажите о том, что представляют собой эти люди: характер, привычки, склонности и так далее. Только покороче…

Помполит спрятал бумаги и задумался.

— Если коротко, — не очень уверенно сказал он через пару минут, — то Сережу Нагишкина можно охарактеризовать в двух словах: «Дурак, но только не выпить». Ну, может, насчет дурака я и слегка загнул, но что касается выпивки, гулянок и так далее — тут нашему Нагишкину равных нету. Из-за этого я его и не рекомендовал на должность второго штурмана в свое время… Отпугнул он, как говорится, карьеру перегаром… Так, кто там следующий? Кирилюк, моторист…

— Этого не надо, — махнул рукой Холмов. — Дальше.

— Торчинский, матрос-электрик… Тоже гулена тот еще, но этот в основном по бабам. Половой, так сказать, гангстер: трахает все, что шевелится, а ежели что не шевелится — расшевелит и трахнет. Годун Петя, матрос I класса. Несколько странноватый, безвольный и апатичный парень. Федько мне как-то по секрету сказал, что, мол, его мамка сделала запоздалый аборт на четвертом или пятом месяце беременности, но маленький Петя, к удивлению врачей и досаде мамки, выжил… Легко поддается чужому влиянию, особенно нетрудно его уговорить сделать какую-нибудь пакость…

Шура хмыкнул, покачал головой, но ничего не сказал.

— И, наконец, Вася Удод, матрос. Тупой, как пробковый шлем. По слонам Федько, у него имеется только одна и извилина, да и та ровная и ниже спины. Вася, как говорится, недалек до такой степени, что не может отличить пеньюар от писсуара, козетку от клозета, а эвакуацию от эякуляции…

Сказав эту глупейшую и засаленную остроту, первый помощник ухмыльнулся и сделал эффектную паузу, очевидно, ожидая услышать веселый, заливистый смех слушателей. Но никто даже не улыбнулся, и помполит, стушевавшись, закончил:

— Но в общем он парень неплохой, слабохарактерный только…

— М-да… — пожевав губами, сокрушенно произнес Шура. — Вас послушать, так «Биробиджанский партизан» — это какая-то средневековая галера с экипажем полудебильных, морально разложившихся, безвольных каторжан, а не обычное судно славного советского Морфлота. Ну неужели у этих хлопцев, о которых вы сейчас рассказывали, нет совсем ничего хорошего, положительного за душой, а?

— Есть, наверное, — не смутился помполит. — Но нам, понимаете ли, знать об этом совсем не обязательно. Руководство должно в первую очередь иметь представление о негативных сторонах характера своих подчиненных, дабы знать, откуда от них можно ожидать очередную гадость и по возможности принять превентивные меры. А потом… относительно галеры вы не так уж далеки от истины… То есть, я хочу сказать, что наше судно маленькое, старое, условия на нем отвратительные, а главное, оно стоит на паршивейших рейсах: Румыния, Вьетнам, Сомали, а там практически не «отоваришься». Поэтому к нам и попадает различный, я извиняюсь, сброд, которому на приличное судно дорога закрыта…

— Надеюсь, сказанное выше не относится к командному составу «Биробиджанского партизана»? — не удержался и съехидничал Холмов.

— Наше дело пятое, вкалываем там, где прикажут, — с раздражением вмешался в разговор капитан. — Вопросы еще будут?

— Будут, — кивнул Шура, сделав вид, что не заметил уязвленного тона, которым была произнесена последняя фраза. — Кто из вахтенных живет ближе всех к порту?

Капитан достал записную книжку.

— Нагишкин живет совсем рядом, в начале улицы Фрунзе, — сообщил он через минуту.

— Вот и славно. Едем к нему немедленно.

— Зачем? — недовольно произнес Беспалкин. — Неужели вы думаете, что, очутившись каким-то образом на берегу, они не дадут о себе знать? Давайте все-таки попробуем прошвырнуться по побережью.

— Не надо побережья, — махнул рукой Холмов. — Ставлю свою шляпу против вашей фуражки, если я через час не укажу местонахождение вашей посудины с точностью до трех кабельтовых.

— А-а! — хлопнул себя по лбу капитан. — Так вы хотите сказать, что судно угнали сами вахтенные? А ведь верно, черт нозьми! И как это мне самому не пришло в голову…

Шура ничего на эго не ответил, только загадочно улыбнулся.

Глава VII. Поразительная развязка

Какие-то неожиданно возникшие обстоятельства не позволили начальнику охраны отлучиться из порта. Поэтому Шуре пришлось уговаривать его доверить ему буквально на полчаса свою машину.

— Водительское удостоверение у меня с собой, — доказывал он. — А тут близко. Не волнуйтесь, я за рулем лучше, чем пешком.

Наконец Башлинский скрепя сердце отдал ему ключи.

— Если тормознут гаишники — лучше не останавливайтесь, — с тревогой произнес он. — А то еще скрутят номера, а потом бегай.

— Все будет о'кей, — успокоил его Холмов. — я живо. Одна нога здесь — три там…

Он и в самом деле отлично водил машину. Мягко взлетая и проседая на неровностях дороги, «Волга» ровно, словно поджавшая хвост бродячая собака, в которую юркая пацанва швыряет камнями, неслась по вымершим улицам. Вскоре Шура лихо осадил машину возле нужного дома на улице имени товарища Фрунзе. Торопливо, почти бегом, вся компания взбежала по гулкой металлической лестнице на второй этаж. Капитан нажал кнопку звонка и многозначительно посмотрел на Холмова: несмотря на предрассветный час, здесь, видимо, тоже не спали, так как сразу же послышались приближающиеся к двери шаги.

— Кто там? — раздался негромкий женский голос.

— Извините, пожалуйста, нам срочно нужен товарищ Нагишкин, — елейным голоском произнес Шура. — Он дома? Нам его нужно немедленно увидеть, мы из пароходства…

Щелкнул замок, и на пороге показалась симпатичная женщина. Внешний вид ее, правда, портил небрежно запахнутый халат и усталое, с запавшими глазами лицо.

— Товарища Нагишкина вы можете действительно разве что только увидеть, — произнесла она непонятную фразу. — И не более того…

— Простите, не понял… — ошеломленнр. сказал капитан. — Он что… мертв?

— Почти: мертвецки пьян, — хмуро ответила женщина. — Всю ночь лакал водку с корешами. Теперь в ауте…

— Как в ауте?! — в один голос закричали капитан с помполитом. — А ну-ка дайте нам его сюда…

Отпихнув в сторону оторопевшую женщину, они ворвались в квартиру. Шура и крайне заинтригованный Дима, у которого исчезли остатки сна, поспешили за ними.

Картина, представшая их взору, была удручающей. Посередине комнаты возвышался стол, на котором среди пустых консервных банок, колбасных шкурок, хлебных огрызков, селедочных хвостов и «бычков» громоздилась мощная батарея пустых бутылок из-под всевозможных алкогольных напитков. Не меньшая батарея находилась под столом.

А вокруг — на полу, диване, кресле, вповалку, словно бревна на лесоповале или сбитые шаром кегли — распластались четверо мужчин в тельняшках. Они крепко спали, издавая всевозможнейшие виды храпа: от тонкого, с придыханием, свиста до могучего хриплого баса.

— Вот они где, голубчики… — растерянно пробормотал капитан, часто хлопая ресницами. — С добрым утром…

Тут Беспалкин вспомнил, как еще несколько часов назад, со слезами на глазах он сокрушался о тяжелой доле попавших в смертельную передрягу вахтенных, и его внезапно охватил приступ дикой ярости.

— Что, канальи, успех дела празднуем?! — заревел капитан и, схватив Нагишкина за грудки, стал с остервенением трясти его. — Где судно? Где наркотики? Отвечай, мерзавец!

Но Нагишкин, несмотря на то, что его голова от тряски совершала сложные вращательные движения в. двух плоскостях, не просыпался. Его ничего не понимающая супруга с ужасом наблюдала за происходящим.

— Бросьте, это бесполезно, — через некоторое время робко произнесла она. — Я знаю, его в таком виде ничего не поднимет. Приходите через пару часов…

Но капитан вместе с пришедшим ему на помощь помполитом продолжали трясти и хлестать по щекам вахтенного штурмана. Не добившись успеха, вспотевшие Беспалкин и первый помощник принялись за остальных. Увы, с тем же успехом: все продолжали спать мертвецким сном. Лишь Торчинский с трудом разлепил очи, сел на кровати и сидел так с минуту осоловело глядя по сторонам. Затем, видимо, перепутав капитана с кем-то другим, он сделал ему «козу», поцеловал взасос и, что-то бормоча, стал валить на кушетку. С огромным трудом капитану удалось вырваться из цепких объятий Торчинского и отшвырнуть его в сторону. Рухнув на пол, Торчинский тут же закрыл глаза и снова заснул, на этот раз беспробудно.

— Уж очень много они выпили, — извиняющимся тоном, словно прося прощения за всю компанию, сообщила жена Нагишкина.

— Ладно, оставьте их, — махнул рукой Холмов. — Все ясно как божий день. Поедемте скорее. А то ваш приятель уже наверняка переживает за свою машину… Изможденные, тяжело дышащие капитан и помполит с ненавистью посмотрели на своих храпящих подчиненных и переглянулись.

— Но ведь нужно все-таки узнать у них, где судно, — вытирая пот со лба, пробурчал капитан.

— Будег нам судно, — усмехнулся Шура. — В самое ближайшее время. Поехали быстрее.

— Что ж, согласен, — угрюмо произнес помполит. — Хотя я, честно говоря, абсолютно не могу понять, что вам здесь могло подсказать местонахождение корабля. Все равно ближайшие пару часов тут действительно делать нечего…

Все направились к выходу. Однако в последний момент капитан задержался в дверях и обратился к женщине.

— Скажите, а о чем они тут говорили, когда пили? Ну, таком… Я имею в виду необычном, странном, настораживающем?

— Странном? — пожала плечами женщина и задумалась. — Я знаю… Разве что весь вечер талдычили о том, что «вот, мол, братцы, наплавались-находились по морям-заграницам по самые эти… уши, теперь посидим на берегу, хватит с нас этой корабляцкой жизни…»

— В каком это смысле «наплавались»? — подозрительно спросил капитан. — Уж не в том ли, что у них теперь денег вдосталь?

Супруга Нагишкина лишь смущенно развела руками.

— Если эти гаврики проснутся до нашего приезда, скажите им, чтобы они сидели здесь и никуда ни шагу! — распорядился помполит.

Снова «Волга» стремглав понеслась по тронутым первыми лучами восходящего солнца одесским улицам, на которых уже появились первые прохожие. А возле одного дома Вацман даже углядел дворника, который, согнувшись и три погибели и воровато озираясь, тащил на спине какой-то тяжелый мешок. Капитан и помполит наседали на Шуру с вопросами, куда они едут и где находится судно, но он только посмеивался, не сводя взгляда с дороги, и упорно молчал.

Через короткий промежуток времени «Волга» резко повернула, и Дима заметил, что они снова въехали на территорию порта.

— Вы хотите заехать за Башлинским? — допытывался капитан Беспалкин, но Холмов ничего не ответил. Машина прыгала на ухабах, пробираясь все дальше и дальше, в глубь порта, но не сбавляла ход. Впрочем, скоро Шура затормозил, вышел из автомобиля и сухо произнес:

— Идемте за мной.

Недоумевая, все также вышли из машины и поспешили за Шурой. Оглядевшись по сторонам, Дима увидел, что они опять находятся у причала, где раньше стоял «Биробиджанский партизан». Подойдя к самой кромке пирса, Холмов достал из пачки сигарету и, разминая ее в руках, как-то загадочно посмотрел на капитана и помполита.

— Что это все значит? — раздраженно произнес Беспал-мин. — Зачем мы сюда приехали? Уже светает, поехали скорее туда, где корабль…

— Мы уже приехали, — сказал Шура, и уголки его губ вдруг тронула улыбка. — Корабль перед вашим носом.

Беспалкин и помполит недоумевающе переглянулись и пожали плечами.

— Послушайте!.. — начал закипать капитан. — Я в конце концов…

— Эй, вы! — вдруг разозлился Холмов. — Ну нельзя же, в конце концов, быть такими тупосообразительными! Неужели вы до сих пор не доперли, что ваше судно там!

И он показал рукой в воду.

— Где?! — хором вскричали недоумевающие капитан, помполит и Дима.

— На дне! — раздражаясь от их непонятливости, ответил Холмов. — Ваша героическая посудина по причине вопиющей халатности вахтенных затонула в двух метрах от берега, поздравляю! Никто ее и не думал похищать. Вызывайте скорее водолазов, пусть ограничат это место буями, пока на ваш «Варяг» не напоролось другое судно…

— Н-не может быть… — ошеломленно забормотал капитан, в то время как помполит с отвисшей челюстью тупо глядел на Шуру. — Вы, наверное, шутите…

— Может, — успокоил его Холмов. — Вацман, будь добр, принеси-ка вон тот багор с пожарного щита.

Дима быстро принес багор, и Шура, наклонившись над водой, вытащил с его помощью какой-то большой круглый предмет, плескавшийся возле самого пирса. Это был спасательный круг с надписью «Биробиджанский партизан». «Одесса».

— Ну и что, — облизнул пересохшие губы капитан. — Наверное, обронили впопыхах по дороге…

— Да вы в воду-то гляньте! — разозлившись, уже не на шутку заорал Холмов.

Беспалкин и помполит оторопело уставились на лениво плескавшиеся в акватории порта волны. Дима тоже всмотрелся в воду и вдруг отчетливо увидел в глубине огромное матово-серое пятно, а неподалеку от поверхности моря — темный прямоугольник с красным ободом.

Без всякого сомнения, это была пароходная труба…

Глава VIII. Причудливый узор совпадений

— Да, Вацман, — задумчиво произнес Холмов, распечатывая пачку «Винстона». — Иногда случайности и совпадения переплетаются в такой причудливый узор, что просто даже трудно вообразить. Эта удивительная история — лишнее тому доказательство…

Они снова находились на Пекарной 21 «Б». Было далеко ы полдень, но спать Диме и Шуре совсем не хотелось: сказывалось нервное возбуждение от пережитых событий. Кроме того, Вацман с нетерпением ожидал от Шуры рассказа о том, каким же образом он узнал о местонахождении «биробиджанского партизана». Стоя у плиты и заваривая ароматнейший бразильский кофе, благоухание которого распространялось по всему дому, Дима внимательно слушал товарища, стараясь не упустить ни слова.

— Да, так вот, — продолжал Холмов, с видимым удовольствием затягиваясь хорошей импортной сигаретой. — Как ты мог заметить, поначалу я и сам ни секунды мо сомневался в том, что «Биробиджанский партизан» угнали, несмотря на кажущуюся дикость такого события. Почему? Сам не пойму. Может, потому, что уж очень здраво и логично звучали рассуждения этого горе-капитана. К тому жо я точно знал, что среди одесских уркаганов есть пара-тройка хлопцев, которым хватит ума и наглости провернуть такое рискованное дельце. Как бы то ни было, большую часть ночи я суетился совершенно напрасно, пытаясь нащупать след несуществующих флибустьеров. И лишь в порту и стал потихоньку догадываться, где закопали этого кобеля.

— А что же ты обнаружил в порту? — прихлебывая горячий кофе и жмурясь от наслаждения, спросил Дима.

— Первые робкие лучики света в кромешной тьме забрезжили после разговора с этим портовым ловеласом Кирилюком, — сообщил Шура и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать, подложив руки под голову. — Как выяснилось, он был единственным мотористом, который оставался на судне: среди вахтенных больше никто подготовить и запустить судовой движок не мог…

— Среди нападавших могли быть люди знакомые с судовой машиной, — возразил Дима.

— Возможно, — согласился Холмов. — Но, как сообщил мне тот же Кирилюк, на «Партизане» стоял довольно редкий германский дизель, у которого, к тому же, имеется какая-то особенная «хитринка». Не зная ее, запустить двигатель чрезвычайно трудно. Короче говоря, я четко понял одно — за отведенный «похитителям» срок запустить и подготовить машину к отходу посторонним людям было фактически невозможно.

— Но это еще была, так сказать, прелюдия, цветочки, — продолжал Шура, прикуривая от старого окурка новую сигарету. — Более-менее четкая картина случившегося стала вырисовываться в моей черепной коробке после беседы с докерами. Как ты помнишь, вчера вечером в Одессе наблюдался непродолжительный, но довольно сильный шквалистый ветер, иногда переходящий в настоящий ураган. Так вот, в порту стихия погуляла особенно крепко. На одном из причалов ветер даже опрокинул автопогрузчик, кроме того, была очень плохая, практически нулевая видимость: проливной дождь, низкие, темные тучи, а главное — несколько раз по причине той же стихии нарушалось электроснабжение и гасли прожектора, освещавшие порт и акваторию. Даже не моряку ясно, что в таких условиях, с малочисленным экипажем, да еще без буксира выйти из порта практически невозможно. В общем, я пришел к твердому убеждению: судно должно быть здесь, в порту! Но где? Перешвартовка была бы еще рискованнее, чем выход из порта, да и какой в ней смысл… И тут меня осенило! Я вспомнил, что корабли, а отличие от сухопутных средств передвижения, имеют еще одну степень свободы: при определенных условиях они могут перемещаться в третьем измерении — по вертикали, грубо говоря — на дно…

Забыв о кофе, Дима с неослабевающим интересом слушал Шуру.

— Внимательно осмотрев оборванный швартовый трос «Партизана», я понял, что он не был обрублен либо перерезан: он, Вацман, лопнул от сильнейшего рывка. Причем, лопнул в самом слабом месте, там, где он был перетерт (как говорят моряки «горел») от трения о кнехт, борт корабля или причальную тумбу. А после того, как я выяснил в диспетчерской, что причал, где стоял «Биробиджанский партизан», глубоководный, предназначенный для крупнотоннажных судов и маленькое суденышко вполне может скрыться здесь «с головой», мне в общем-то стало ясно все…

В это время за дверью послышались шаги. Холмов, словно тигр, вскочил с кровати, схватил стоявшую на столе непочатую бутылку «Чинзано» и засунул ее под подушку. Почти в тот же момент дверь распахнулась, и в комнату заглянула Муся Хадсон.

— Что это вы кофеем всю хату провоняли? — мрачно произнесла она. — Дышать, понимаешь, нечем…

— Угощайтесь! — засуетился Дима, наливая кофе в чистую чашку.

— Спасибочки, у меня от него изжога, — хмуро отказалась Муся. — Вот ежели бы чего покрепче…

Но Холмов промолчал и, потоптавшись на месте, Муся Хадсон, огорченно вздохнув, закрыла дверь.

— Картина бесславной и печальной гибели этого корыта представляется мне такой, — продолжил Шура, откупоривая извлеченную из-под подушки бутылку. — Начался ураган. Но несмотря на штормовое предупреждение, завести дополнительные швартовы, как это полагается в подобных случаях, вахтенные не удосужились. Корабль начало сильно раскачивать, и вскоре небрежно заведенный кормовой конец слетел с причальной тумбы. Второй кормовой конец, судя по всему, несколько провисал. Под напором отжимного ветра судно начало отходить от причала, рывок — и швартов рвется в слабом, перетертом месте. Что же происходит дальше? Удерживаемый одними носовыми швартовыми тросами корабль совершает под напором ветра энергичный полукруг относительно собственного носа и… И со всего маху наваливается на примыкающие к противоположному причалу в виде буквы «Т» огромные бетонные блоки строящегося нового пирса. Старому, маленькому, ржавому суденышку такого удара было вполне достаточно, чтобы получить приличную пробоину в корпусе и быстренько скрыться под водой. Держу пари, что за десять-пятнадцать минут оно с этой задачей вполне управилось.

— Но почему вахта не подняла тревогу?! — недоуменно воскликнул Дима. — Может, их на судне в этот момент уже не было? И почему на берегу никто не заметил, что тонет корабль, и не принял никаких мер?

— Ну, на последний вопрос ответить в общем-то несложно, — сказал Шура, разливая «Чинзано» по граненым стаканам. — Во-первых, причал, где стоял «Партизан», находился довольно далеко, на отшибе порта. Так что народу там всегда немного. Во-вторых, когда начался шторм, погрузочно-разгрузочные и прочие работы в порту были прекращены, и вся портовая братия ушла в бытовки стучать в домино. (А сам «Партизан», если помнишь, был уже полностью загружен до случившегося). В-третьих, гасли рожектора, а судно, я более чем уверен, затонуло именно тот момент, когда вокруг была кромешная тьма…

Холмов выпил и, закусив куском хлеба, густо намазанным горчицей, продолжил.

— Что касается вахты… Да, здесь было самое слабое вено в цепи рассуждений: никаких логических объяснений их поведению в этой ситуации я найти не мог. Только тогда, когда узнал, что оставшиеся на судне хлопцы не отличаются собой святостью — не дураки выпить и так далее, а главное — что у вахтенного штурмана Нагишкина именно в тот день был день рождения — я стал догадываться, в чем было дело… Шура закурил, помолчал с минуту и негромко, но отчетливо произнес:

— Они просто-напросто выпивали, Вацман, элементарно бухали, отмечая день рождения товарища Нагишкина, который, скорее всего, и организовал это мероприятие. Условия идеальные: начальства нет и вернется не скоро, да и наверняка само под банкой, принюхиваться не будет. Команды тоже нет, заложить некому. Они подняли трап, закрылись в каюте и пропили все: штормовое предупреждение, и обрыв вартовых, и удар…

— Почему же они ничего не стали делать, чтобы спасти судно? — недоверчиво спросил Дима. — И почему ушли, никому ничего не сказав?

— Дальше было вот что, — объяснил Холмов, стряхивая пепел на пол. — Как я уже говорил, судно тонуло очень быстро. Поэтому единственное, что, очухавшись, успели сделать вахтенные — это сломя голову покинуть тонущий корабль, перебравшись на берег по носовым швартовым. Увидев грустную картину пускания родным судном пузырей, все четверо моментально сообразили, что орден Ленина им за это дело вряд ли дадут и что тут дело пахнет даже не увольнением, а судом. Отвести от себя вину не представлялось никакой возможности, скрыть — только на короткое время, отцепив и бросив в воду носовые швартовы. (Что они, кстати, и сделали, и объяснить этот бессмысленный поступок иначе как сильнейшей растерянностью я не могу). И, когда все было кончено, они сделали то, что обычно и делают в подобном положении простые советские мужики: пошли домой к тому, кто живет ближе всех, и напились с горя, отчаяния и безысходности до потери памяти…

Шура поднялся с кровати и, засунув руки в карманы, неторопливо подошел к окну. На улице свистел ветер, кружа сыпавшиеся из темных туч мелкие белые хлопья. Тучи висели так низко, что казалось, залезть на крышу — и ты достанешь их рукой.

— Как, однако, рано в этом году пришла зима… — задумчиво пробормотал Шура и, обернувшись к Диме, закончил. — Ну, а все остальное, как я уже и говорил, — роковая цепь случайностей и совпадений. Боновый, разговор гещи Сисяева с Федько, а самое главное — эпизод с медикаментами. Если бы капитану не заморочили голову этими наркотиками и рассказами о где-то, когда-то якобы украденных судах, то убежден, что он и сам довольно скоро бы сообразил, где находится его родимый «Биробиджанский партизан». А так он сразу заквохтал, как ошалелая курица: «Пароход сперли, пароход сперли!»…

Холмов хлопнул себя ладонью по ляжке и громко, раскатисто захохотал. Дима засмеялся вместе с ним. Так закончилось это необычайное происшествие в одесском порту. Осталось добавить лишь несколько слов. Официальное следствие полностью подтвердило правоту рассуждений Холмова. «Биробиджанский партизан» подняли быстро и тут же отправили на слом: латать его было невыгодно. Дабы не поднимать излишнего шума и не привлекать к этой истории повышенного внимания, вахтенных судить не стали, а просто выгналииз пароходства с «волчьими билетами». При этом им было настоятельно рекомендовано держать язык зазубами. Степана Григорьевича перевели в портофлот, капитаном пригородного катера. Помполит устроился в отдел кадров пароходства, инспектором. Что же касается Кисловского, то вскоре он пошел на повышение и стал зам. зав. одного из отделов УКГБ по Одесской области. Вообще, эта история особого внимания одесского обывателя не привлекла. Как того, собственно, и добивалось руководство ЧМП.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ ХОЛМОВА И ФЕЛЬДШЕРА ВАЦМАНА

Часть Третья Оживший мертвец

Глава 1

… - Пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре… — бодро бубнил себе под нос Шура Холмов, расставляя на покрытом праздничной, почти белой скатертью столе тарелки с различными деликатесами: холодцом, дрожащим словно задница одетой в трико толстой одесситки, колбасой «с Привоза», сыром, копченым мясом и брынзой. Рядом с ним, высунув язык и скорчив довольную гримасу на лице, весело прыгал крепенький мальчуган лет шести. Это был Владик, сын Холмова. Шура, который, как вы помните развелся со своей женой несколько лет тому назад, с тех пор виделся с сыном весьма редко. Причин этому было несколько: и хроническая нехватка времени, и полное отсутствие желания лишний раз встречаться с бывшей супругой и ее мамашей, а главное — каждое расставание с Владиком расстраивало и угнетало Холмова настолько, что выбивало его из душевного равновесия минимум на день. Однако Новый год — любимый Шурин праздник — сын должен был обязательно встречать с отцом. Такой категорический ультиматум поставил Холмов после развода и бывшая жена не посмела ему в этом противиться. А сегодня было как раз 31 декабря — последний день уходящего года…

— Но, Владька, не балуй! — притворно нахмурившись прикрикнул на сына Холмов, когда тот, совсем расшалившись, едва не сшиб его с ног. — А то сейчас шелобан схлопочешь…

— Тэ-эк-с, вот и пирог готов! — торжественно провозгласил одетый в драный Мусин передник Дима Вацман, внося в комнату поднос с собственноручно испеченным бисквитным тортом. Шура тут же, жестом главы государства, вкушающего поднесенный ему хлеб-соль, отщипнул от пирога кусочек и принялся жевать с задумчивым выражением лица.

— Ну как? — с некоторой тревогой поинтересовался Дима, заметив, что особого восторга на лице Шуры, после того, как он проглотил пирог. не появилось.

— М-м-м… — неопределенно промямлил Холмов, сделав неопределенный жест рукой. — В общем, ничего, конечно…. Маленько суховат только…

— Я так и знал, — огорченно взмахнул рукой Дима. — Яйца, понимаешь, сильно мелкие были, поэтому необходимая пропорция не соблюдена….

— Плохому повару всегда яйца… не такие, — хохотнув, сострил Шура. — Ничего, сожрем и такой, за милую душу. Пропорция…

Вскоре стол был окончательно готов и все трое сели, чтобы проститься со старым годом. Однако не успел Холмов откупорить бутылку водки, как за дверью раздалось какое-то непонятное шебуршение, кто-то задергал ручку двери вверх-вниз. Затем ручка вдруг замерла, и через секунду послышался приглушенный шлепок, словно со шкафа упал мешок с картошкой. Переглянувшись, Дима и Шура, не сговариваясь, вскочили с мест и бросились к двери. Распахнув входную дверь настежь, друзья увидели странного человека, сидящего на полу и смотревшего прямо перед собой немигающим, осоловелым взглядом. Одет незнакомец был весьма нелепо: в какой-то непонятный, длинный балахон, грязный до такой степени, что его цвет оставался загадкой, шапку, вроде тех, которые носили древние стрельцы (тоже грязную, и съехавшую на один бок), и высокие сапоги, к которым прилипло по полтора пуда грязи. Щеки и нос пришельца были болезненно-оранжевого цвета, а на груди его топорщился какой-то непонятный клочок то ли ваты, то ли войлока грязно-серого цвета, в котором запутались корка хлеба, килька и засохший кусок сыру. Холмов и Вацман замерли в недоумении, вытаращив глаза на непонятное явление.

— Блин, да ведь это же Дед Мороз! — наконец вдруг сообразил Шура. — Вот так сюрприз! Ну, здравствуй, борода из ваты. Ты чего это на полу валяться вздумал?…

— Конечно Дед Мороз, — еле ворочая языком, подтвердил незнакомец. — А вы думали кто — папа Римский?

Ну че зенки пялите, помогите лучше подняться человеку…

Дима и Шура бросились поднимать с пола новогоднего гостя. Владик радостно прыгал вокруг, крича «Ур-ра, дед Мороз пришел!»

С огромным трудом встав на ноги, дед Мороз прислонился к стене и в такой позе простоял молча несколько минут. Затем он неуверенной рукой стал шарить в карманах балахона, извлек оттуда какой-то помятый листок бумаги, и вперив в него взгляд, с трудом произнес:

— Тэ-к-с… Стало быть, это у нас улица Заболотного шестнадцать, квартира номер…

— Какая еще улица Заболотного, это Молдаванка! — засмеялся Шура. — И где же ты, родимый, успел так нажраться?

Дед Мороз пробурчал что-то вроде «нажрешься тут..», громко икнул, и только сейчас заметил скачущего у него под носом с довольной физиономией Владика.

— А… мальчик, — попытался он потрепать по щеке Владика, но промахнулся и едва не заехал Диме ладонью по животу. — Хо-ороший мальчик. Как тебя зовут, мальчик?

— Владик! — крикнул Шурин отпрыск, с надеждой глядя на деда Мороза, который осторожно сполз по стене и поднял валявшийся на полу грязный холщовый мешок с приклеенными к нему звездами, вырезанными из фольги.

— А ну-ка отгадай загадку, Владик, — предложил дедушка Мороз, глядя на малыша мутным взглядом. (Видимо в нем заговорил профессиональный долг). — Отгадаешь — получишь подарок…

С этими словами дед Мороз извлек из мешка початую бутылку портвейна, горлышко которой было заткнуто свернутой трешкой. С недоумением посмотрев на бутылку, он тут же, зубами, вытащил трешку, небрежно выплюнул ее на пол и в один присест осушил содержимое бутылки. Отшвырнув пустой сосуд в сторону, дед Мороз начал снова рыться в мешке.

— Вот, — наконец достал он маленький игрушечный автомобильчик. — Если отгадаешь — твоя. А загадка у нас будет такая… Тут дед Мороз задумался и думал довольно долго.

— Ага, вот… — наконец вспомнил он. — Два конца, два яйца, а посередине… Или нет, конец там один был, кажется… Тьфу ты черт, забыл… Санта-Клаус снова напрягся и вскоре провозгласил.

— Во, вспомнил: «Может ли баба быть подполковником?» Владик обернулся, растерянно посмотрел на отца, который молча пожал плечами и стал часто-часто моргать глазами.

— Не знаешь! — торжественно провозгласил дед Мороз, выждав несколько минут. — Значит, машинка отправляется обратно в мешок. А отгадка тут проще пареной репы: «Может, ежели на нее уляжется полковник»…

— Да ты что, красноносый, совсем уже офонарел, ребенку такие загадки загадывать! — возмутился Холмов.

— А что, нормальная загадка, — сообщил дед Мороз, начав беспрерывно икать. — Эти байстрюки и не такое знают, смею вас уверить…

— Ну-ка быстро вали отсюда, обормот горбатый! — внезапно рассвирепел Шура, увидев, как Владик скривился и захлюпал носом. — Чтобы и духу твоего здесь не было….

С этими словами Шура схватил деда Мороза за шиворот и потащил к лестнице.

— Нехорошо… Нельзя деда Мороза под Новый год прогонять, — бормотал тот, пытаясь упереться ногами в пол. — Примета пло… Договорить Санта-Клаус не успел, так как загремел вниз по ступенькам.

— Идиот…. - проворчал Холмов, брезгливо отряхивая руки, которые он испачкал о грязный халат Сайта-Клауса. — Где только такого нашли, ему бы разве что в ЛТП дедом Морозом быть…

Друзья вернулись в комнату, оживленно обсуждая неожиданный новогодний визит. Лишь Владик угрюмо молчал, изредка всхлипывая. Он искренне сожалел, что приход деда Мороза закончился столь неожиданно, а новогодний подарок так глупо ускользнул из его рук.

— Ну-ну, сынок, подсыхай, нашел из-за чего расстраиваться, — ласково похлопал Шура сына по спине. — Неужели ты думаешь, что на Новый год ты останешься без подарка?…

С этими словами он достал из-под кровати большую коробку, в которой находился игрушечный электромобиль на батарейках. Естественно, через секунду от минорного настроения Владика не осталось ни следа. Он схватил электромобиль и попытался его включить, но безуспешно.

На помощь сыну пришел батька, но результата по-прежнему не было — что-то в автомобильчике заело. Пришлось Шуре вместо того, чтобы сесть за праздничный стол, достать из шкафа коробку с инструментами и заняться починкой своего подарка.

— Запомни, сынок, одну истину — все, что сделано в СССР, все сделано на редкость хорошо и добросовестно, — злобно говорил Шура Холмов, с раздражением ковыряясь отверткой во внутренностях игрушки. — Запомни сам и своим детям расскажешь….

За этими хлопотами время пролетело незаметно, и вот из приемника раздался суровый голос Юрия Владимировича Андропова, поздравлявшего весь советский народ с наступающим новым, 1983-м годом. Вытянувшись по стойке «смирно», Дима и Шура с серьезными выражениями лиц слушали Генерального секретаря ЦК КПСС, держа в руках стаканы, наполненные сухим вином (шампанского достать не удалось). Наконец выступление закончилось, на секунду-другую в эфире воцарилась тишина, после чего по комнате поплыли мелодичные и торжественные звуки кремлевских курантов.

— С Новым годом, Вацман! — провозгласил Холмов и голос его дрогнул.

— Пусть нам в этом году повезет…

Друзья чокнулись, осушили стаканы и стали слушать гимн. Обоим стало грустно, как становится, несомненно, грустно каждому взрослому человеку в этот момент. Вот и еще один год прожит, и стал короче к могиле наш путь, и неизвестно, что год грядущий нам готовит — радость либо совсем наоборот. Дима немигающим взглядом смотрел в черный проем окна, где тусклым красным и зеленым светом вспыхивали традиционные сигнальные ракеты, освещавшие занесенные снегом крыши соседних домов… Он подумал, что наверное его родные в далекой Америке тоже в этот миг поднимают бокалы с каким-то импортным, и без сомнения, очень вкусным шампанским. Но тут Дима вспомнил о 13-часовой разнице во времени и судорожно вздохнул.

— Да, вот и еще один год тю-тю, — задумчиво произнес Шура, плюхнувшись на стул и швырнув в рот кусок копченой колбасы. — Но скорбеть по этому поводу, я думаю, не следует, жизнь идет дальше, и отвертеться от этого факта, как говорил Бендер, невозможно. Давай-ка по такому случаю водочки оприходуем, по пятьдесят капель…. Дима очнулся от своих невеселых дум и протянул Шуре свой стакан. В этот момент дверь их комнаты резко распахнулась и на пороге возникла веселая, улыбающаяся Муся Хадсон. В руке ее также был стакан, почти доверху наполненный какой-то светлой, полупрозрачной жидкостью.

— С Новым годом, мужики! — торжественно провозгласила она, высоко подняв свой стакан, отчего приобрела некое сходство с американской статуей Свободы. — Чтоб у вас в этом году все было путем…

— С Новым годом, Муся, — засуетился Шура, приглашая квартирную хозяйку жестом к столу. — Присаживайтесь. Ну, вздрогнули! С Новым годом, с новым счастьем…

На следующий день друзья проснулись, когда старенький будильник, стоявший на шифоньере показывал четверть второго дня. Опухшие и помятые после бурно проведенного новгоднего веселья, они молча посмотрели друг на друга и прямо в трусах, не одеваясь, уселись за стол, с остатками праздничного пиршества. Однако опохмелка почему-то не принесла ни одному, ни второму желаемого облегчения.

— Предлагаю пойти на улицу, проветрить физиономии, — предложил Холмов. — Тем более, мне все равно надо малого отвезти мамаше…

Одевшись, Дима и Шура с Владиком вышли на улицу, где было настоящее царство ярко сверкающего в солнечных лучах свежевыпавшего снега. Снег подмерз и было чертовски скользко. Однако песком была посыпана одна лишь одинокая дорожка — от входа в подъезд соседнего дома, котором жил дворник Прокопыч до находившегося неподалеку, за углом ликеро-водочного магазина. На большее Прокопнча, а может быть, и песка не хватило. С удовольствием вдыхая свежий, морозный воздух, Шура и Дима чуть ли не физически ощущали, как под воздействием живительной прохлады их помятые с похмелья лица постепенно выправляются, приобретают правильные очертания, словно сжатая и смятая пластмассовая канистра, в которую наливают воду. Немного оклемавшись, друзья, под восторженные вопли Владика стали шутливо перебрасываться снежками. Забава продолжалась до тех пор, пока Дима ненароком не заехал Холмову куском смерзшегося снега в лоб с такой силой, что тот, крякнув, потерял равновесие и шлепнулся на задницу. — Ничего-ничего, — пробормотал Шура, когда перепуганный Вацман подскочил к нему, помогая подняться. — Бывало и хуже…

Наконец они дошли до остановки, сели в холодный и пустой трамвай с заидневелыми окнами и поехали на улицу Артема, где жила бывшая жена Холмова. Расставшись с сыном, Шура сразу помрачнел, ушел в себя, и стал неразговорчив. Дима тоже погрузился в невеселые мысли о своих таких далеких близких, о том, как здоровье его дедушки, Зиновия Ефимовича, и удастся ли Диме застать его в живых.

Так они и бродили молча по пустнынной и притихшей, погруженной в снег, словно укутанной ватой Одессе до тех нор, пока не стало смеркаться. Лишь тогда друзья заторопились домой, к теплу и уюту. Когда они подходили к своему дому на Пекарной 21 «Б», Холмов неожиданно остановился и, наклонившись, внимательно осмотрел освещенное уличным фонарем сплетение следов на снегу возле подъезда.

— Так, тут уже кто-то топтался в женских импортных сапогах 39-го размера, — проворчал он. — Причем топтался довольно продолжительное время — гляди, как снег утрамбован. Видимо, кого-то ждали. Уж не меня ли, часом? Блин, совсем отдохнуть не дадут человеку…

Едва друзья зашли в подъезд и стали подниматься по лестнице к себе наверх, как снизу их окликнула Муся Хадсон. — Шурик, к тебе какая-то баба приходила, — сообщила она, держа у лба мокрое полотенце. — Долго ждала, завтра обещалась с утра прийтить…

— Баба — это хорошо, — произнес Холмов свою коронную фразу и вздохнув, пошел дальше. Новогодний уик-энд подходил к концу…

Глава 2

Утром, когда Дима и Шура еще спали, в дверь осторожно, но настойчиво постучали.

— Кого там еще черти принесли? — отчаянно зевая, произнес раздраженным голосом невыспавшийся Холмов.

— Извините, ради Бога, мне необходимо срочно поговорить с Александром Борисовичем Холмовым, — раздался из-за двери испуганный женский голос.

— Одну минуту, — проворчал Шура, поднимаясь. — Вставай, — потряс он спавшего Вацмана. — Оденься, к нам баба пришла…

Минут через пять, когда Холмов крикнул «можно!», дверь открылась, и в комнату вошла женщина лет сорока, с обыкновенной, как пишут в милицейских ориентировках, внешностью. Единственное, что отличало ее от тысяч других гражданок с обыкновенной внешностью — это какое-то странное, отрешенно-настороженное выражение лица. «Словно ее из-за угла пыльным мешком по голове трахнули», — сразу возникла в голове у начинающего писателя Вацмана литературная ассоциация.

— Слушаю внимательно вас, — изобразив на лице внимание и любезность произнес Холмов.

— Насколько мне объяснили, вы, Александр Борисович, практикующий частным образом детектив, не так ли? — спросила посетительница, пытливо глядя на Шуру.

— Совершенно верно, — кивнул Холмов. — Дальше.

— Простите, что я беспокою вас в столь ранний час, но вы должны меня понять, — торопливо заговорила женщина. — Дело в том, что со мной случилась невероятная, не укладывающаяся в сознании, просто какая-то мистическая история… И никто, понимаете, никто, разве что кроме вас не сможет, да и не станет пытаться объяснить — что же это было. А мне так важно разобраться во всем, что произошло…

Шура судорожно вздохнул и скрипнул зубами. По своему богатому опыту, он уже знал, что подобные «невероятные, мистические истории», как правило, оказывались либо глупыми розыгрышами знакомых или соседей, либо пьяными или наркотическими галлюцинациями, либо шизофреническим бредом. Тем не менее, он ничего не сказал и сцепив руки под подбородком продолжал слушать утреннюю посетительницу.

— Мой муж, Шепченко Богдан Тарасович работал инженером-технологом в НИИ «Буря». Это довольно известный в Одессе «почтовый ящик», — начала свой рассказ женщина. — Довольно часто — не менее пяти-шести раз в год — по долгу службы ему приходилось ездить в командировки на одно их Харьковских предприятий, которое занималось выпуском разработанных на «Буре» изделий для оборонной промышленности. В конце ноября прошлого года Богдан поехал в Харьков в очередной раз, и когда он возвращался в Одессу, с ним случилось несчастье — он упал со второй полки в поезде. Причем упал очень неудачно, угодил виском прямо на горлышко бутылки, стоявшей внизу на столике. Удар был достаточно сильным, и прожив полдня, мой муж помер от кровоизлияния…. - тут гражданка Шепченко всхлипнула и на некоторое время умолкла.

— Ну вот… — наконец взяв себя в руки, продолжила она свой рассказ.

— Похоронили мы, значит, Богданчика нашего… На тридцать первое декабря как раз сорок дней было. Собрались, помянули. Ну, а вечером, значит, новый год. Я-то отмечать не хотела — какое тут уж веселье! Но ради детей (их у меня двое — Леночке семь лет и Денису девять) решила накрыть какой-никакой стол. Зачем, думаю, отнимать у них такой чудесный праздник. Зажгли, как всегда, свечи, сели за стол, стрелки часов к двенадцати приближаются. Мои дети всегда в новогоднюю полночь желания загадывают — существует, знаете ли, такая примета, что в этом случае они обязательно сбудутся. И вот, значит, начали часы бить, и Леночка моя возьми да и брякни — хочу, мол, чтобы наш папа стал живой и был сейчас с нами. Ну я, ясное дело, сразу плакать начала. И тут вдруг мои дети как закричат «мама, мама, смотри!», и пальцами в сторону балконной двери тычут. Я поворачиваю голову и вижу, лицо и силуэт какого-то человека, прижавшегося к стеклу балконной двери и глядевшего в комнату с балкона. В первое мгновение мне было трудно разглядеть его — слезы застилали мои глаза. Утерев рукой глаза я всмотрелась в незнакомца — и дико закричала сама. Это был НАШ ОТЕЦ, Богдан Тарасович Шепченко!..

Тут женщина сделала эффектную паузу и многозначительно посмотрела на Холмова, лицо которого выражало полнейшее равнодушие.

Что же касается Димы, то его весьма заинтересовал таинственный рассказ посетительницы.

— Я сразу упала в обморок, — продолжила женщина. — Дети, понятное дело, испугались, стали вокруг меня бегать. Вскоре, минут через примерно пять, я очнулась и мы бросились на балкон. Но там уже никого не было….

В комнате воцарилось молчание. Холмов рассеянно взглянул на гражданку Шепченко, затем, не удержавшись, зевнул, еле успев прикрыть рот рукой и кивнув, вяло произнес что-то вроде «Да-а… дела…» таким точно тоном, каким в фильме «Неуловимые мстители» произносили слово «Брехня-я!».

— Как ваше мнение — что это могло быть? — сильно волнуясь, спросила женщина, с надеждой и мольбой глядя на Холмова.

— Массовая галлюцинация, видение, что тут еще думать, — невозмутимо произнес Шура, разглядывая кончики своих пальцев. — Игра теней и света, отражающихся в балконном стекле. Полночь, свечи, новогоднее желание, сорок дней, воспоминание о муже и отце — и вы увидели за балконной дверью именно то, что все хотели увидеть. Смею вас уверить, уважаемая, что такие случаи бывают. Достаточно редко, но бывают…

— Допустим галлюцинация, — согласилась женщина. — Но согласитесь, что во-первых, все-таки достаточно странно, что в один и тот же миг у трех самых различных человек, у детей и взрослого возникнет столь одинаковая и столь яркая галлюцинация… А во-вторых, тогда объясните — откуда в таком случае на свежевыпавшем снеге, лежавшем на балконе толстым слоем, оказались следы, отпечатки ног, вернее мужских ботинок?

— Следы ботинок? — озадаченно пробормотал Холмов. — Хм, тогда, конечно, это несколько меняет дело. Но, может быть, это были ваши собственные или чьи-то еще следы, которые вы или кто-то из ваших гостей оставили накануне? Ну-ка вспомните хорошо…

— Это были абсолютно свежие следы, сделанные неизвестным человеком, — металлическим тоном произнесла женщина. — За полчаса до нового года я открывала балконную дверь, проветрить комнату. Никаких следов там не было и в помине. Но даже если они там и были, то за это время их обязательно замело бы снегом. Который, как вы, может быть, помните, густо валил, начиная часов с десяти вечера тридцать первого числа и до двух ночи первого…

— Гм, возможно, возможно… — задумчиво почесал ухо Шура. — А, кстати на каком этаже вы живете?

— Мы живем на втором этаже двухэтажного старого дома, — сообщила женщина.

— Стало быть, залезть на ваш балкон особого труда не составляет? Так может быть к вам в ту новогоднюю ночь действительно кто-то влез на балкон? Ну там, может быть, вор, грабитель, либо кто-то из соседей — ради любопытства или спьяну?

— Это был именно мой муж, и никто более! — голосом, не допускающим возражения заявила мадам Шепченко. — Уж больно у него черты лица характерные, и большая бородавка с левой стороны от носа. И мои дети в один голос утверждали, что это был именно он…

— Как же вы могли хорошо разглядеть его лицо, если, как вы говорили, кроме двух свечей в вашей квартире в тот момент больше ничего не горело? — спросил Шура и, прищурив один глаз, ехидно пос мотрел на свою собеседницу.

— Совсем рядом с нашим балконом, чуть левее, стоит фонарь уличного освещения, — ничуть не смутившись, ответила та. — Поэтому, все, что делается на улице, нам видно хорошо, зато с улицы плохо видно, что делается в нашей квартире…

— М-да, в наблюдательности вам, конечно, не откажешь, — хмыкнул Шура.

— Значит, вы хотите сказать, что ваш супруг в новогоднюю ночь вышел из своей могилы и пришел к вам в гости?

— Я еле дождалась утра и сразу поехала на кладбище, — дрожащим голосом произнесла женщина. — Могила Богдана, конечно, была цела и нетронута. И все-таки я сердцем чувствую, что здесь кроется какая-то страшная тайна, какая-то неведомая загадка… И кто знает, если эту загадку разгадать, то может быть я смогу как-то соприкоснуться, пообщаться со своим супругом, которого я безумно любила и люблю… Знаете, в жизни столько всего случается таинственного, невероятного, необъяснимого… Займитесь этим делом, умоляю вас, дайте ответ — что же это все-таки было…

— Гм… — пожал плечами Шура. — Таинственного, конечно в нашей жизни случается навалом, но ведь это же мистика, запредельные дела, недоступные человеческому вмешательству и разгадке. Хотя… — тут Холмов вспомнил историю с пляшущими привидениями и запнулся. — Нет, это все чепуха. Как расследовать, кого искать, с чего начать?…

— И все-таки я убедительно прошу вас хотя бы начать расследование! — принялась горячо убеждать женщина, заметив, что Холмов начал колебаться. — А там, глядишь, может и нащупаете какую-никакую ниточку-зацепку. Вот вам аванс.

И мадам Шепченко положила на стол три пятидесятирублевые купюры. «Ого», — подумал Вацман. а Шура невольно изменился в лице.

— Если ваше расследование приведет хоть к каким-нибудь результатам, — я не оговариваю заранее какими именно они должны быть, — то я в этом случае дам вам еще пятьсот рублей. Поймите, для меня это очень важно, просто вопрос жизни…

— Ну ладно, уговорили, — вздохнул Шура, который после новогодних мероприятий находился на дне очередной финансовой ямы. Он небрежным жестом сгреб деньги, сунул их в карман и, почесав затылок произнес:

— В том случае, приступим к сбору первичной информации. Вопрос первый. Этот мужик за окном — как он был одет, что он делал, когда вы на него посмотрели?

— Ничего не делал. Просто стоял и смотрел в комнату. А как он был одет — честно говоря, я не заметила. Могу лишь с большой долей вероятности утверждать, что он был в верхней одежде. Что-то вроде темного пальто…

— Так, понятно. Вопрос второй. Скажите пожалуйста, а прежде, до этого, с вами или вашими детьми ничего не случалось…. этакого, необычного, таинственного?

— Вы знаете, был один случай, — оживилась посетительница. — правда, тогда я не придала ему никакого значения, но теперь… Во время похорон Богдана, на кладбище, Леночке захотелось пописать. Ну, я говорю ей — отбеги подальше и за могилками сделай свое дело… Она ушла, а вскоре прибегает назад, какая-то растерянная, и говорит мне — мол, там, за дальним памятником наш пала стоит. Я тогда подумала, что девочке от расстройства, видать, померещилось…

— Гм, это уже интересно, — поднял брови Шура. — Простите за очень нескромный вопрос, но… Скажите, в вашем роду или роду вашего мужа не было… м-м-м, граждан, страдавших психическими заболеваниями? И как с этим обстоит дело у вас и ваших детей? Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду?

— Понимаю, — кивнула женщина. — Нет, у нас все родственники, и я с детьми абсолютно нормальные, психически здоровые и полноценные, говори вам об этом совершенно ответственно. Можете сразу исключить эту версию, как не имеющую под собой никакой, ни малейшей основы.

— Дай-то Бог, — вздохнул Шура. — Ладно. пока об этом не будем. Больше никаких странных, выходящих из ряда вон обстоятельств, эпизодов, происшествий не происходило с момента гибели вашего супруга? Вспоминайте все, даже самые мелочи.

Гражданка Шепченко задумалась.

— Не знаю, важно это или нет, — наконец, нерешительно произнесла она.

— Дело в том, что судмедэкспертиза определила, что в момент смерти Богдан находился в состоянии сильного опьянения. Это, честно говоря, довольно странно. Он, конечно, иногда выпивал, но никогда изрядно не напивался. Тем более, что при нем находились секретные документы, чертежи, утеря которых грозила ему огромными неприятностями.

— Эти документы при нем обнаружили? — быстро спросил Холмов.

— Обнаружили, — кивнула Шевченко.

— Хм, — задумался Шура. — Слушайте, а вы точно уверены, что погибший был вашим мужем?

— Господи, да конечно! — удивилась женщина нелепости вопроса. — Я и еще несколько человек были на опознании… Он, тут сомнений никаких. При нем были его вещи, его документы, паспорт…

— А брата-близнеца у него часом не имеется? — продолжал допытываться Холмов.

— У Богдана есть брат, но он старше моего мужа на девять лет. Они с ним абсолютно не похожи, — ответила посетительница, догадавшись куда клонит Шура.

— Ну хорошо, — снова вздохнул Холмов. — Тогда последние на сегодня два вопроса. Вопрос первый, достаточно неожиданный. Как по вашему, существуют ли граждане, которые хотели бы вас, как бы это сказать помягче… лишить жизни, проще говоря, убить? По какой угодно причине: неприязненные отношения, из-за наследства или других финансовых проблем, наконец из-за мести?

— Да Господь с вами, кому я нужна! — даже испугалась женщина и замахала руками. — За что меня убивать? Живем мы очень скромно, особых богатств нету и никогда не было, дорогу я никому не переходила. А почему это вы вдруг спросили?

— Вопрос последний, тоже немного странный, — сказал Шура, уклонившись от ответа. Вы в какой квартире живете — кооперативной, ведомственной, жэковской, и кому отойдет ваша жилплощадь в случае, если, м-м-м… с вами что-то произойдет?

— Квартира у нас ведомственная, ее дали Богдану от НИИ «Буря», — объяснила посетительница. — Но так как мой муж как бы погиб при исполнении служебных обязанностей, то ее не стали отбирать у меня, и закрепили за нашей семьей пожизненно.

— Ага, пожизненно, — почему-то удовлетворенно произнес Шура. — Ну вот, видите, уже теплее' В каждой, даже самой фантастической истории, ежели хорошенько копнуть, можно найти вполне земные, прозаические корни…

— Я вас не понимаю, — недоуменно посмотрела на Холмова супруга Богдана Шепченко.

— Ничего, это я так, — махнул рукой Холмов. — Давайте свои координаты, остальное буду уже выяснять, так сказать, на месте происшествия. Следы-то хоть, кстати, на балконе догадались не трогать?

— Я их не трогала. Их просто снегом наутро уже замело, — произнесла женщина, достав из сумочки блокнот, авторучку и записывая на вырванном из блокнота листочке свой адрес. — Вот, пожалуйста. Я сегодня, завтра и послезавтра дома после двух дня. А зовут меня Наталья Сергеевна.

— Очень приятно, — церемонно поклонился Шура. — Я завтра же постараюсь к вам зайти, Наталья Сергеевна. Может быть, даже и сегодня…

Глава 3

Проводив «раннюю пташку» — утреннюю посетительницу — до двери, Холмов сладко, во весь рот зевнул, потянулся, как кот, всем телом, до хруста в суставах, и обратился к Диме.

— Ну, что скажешь? Каково будет мнение медицины по данному допросу?

— Я знаю… — развел руками Дима Вацман. — Конечно, история прямо-таки, в самом деле мистическая, невероятная. Но с другой стороны, эта барышня никоим образом не производит впечатление сумасшедшей. Тут, безусловно, действительно что-то есть. Но что?

— Ты смотришь абсолютно в точку, — задумчиво процедил Шура, закуривая. — Я тоже почти не сомневаюсь, что кого-то в реальности наша гостья и ее дети в ту новогоднюю ночь действительно наблюдали. Естественно, не своего покойного, полусгнившего родича, все это чушь, но что-то было, тут я с тобой полностью согласен. Холмов глубоко, с наслаждением затянулся табачным дымом и умолк, погрузившись в размышления.

— Кстати, а почему в самом деле ты стал спрашивать Наталью Сергеевну о том — не угрожает ли ей кто-либо убийством? — вспомнил Дима. — И причем здесь квартира? Я за ходом твоих мыслей следил достаточно внимательно, все было понятно, кроме этих двух вопросов.

— А-а, — оживился Шура. — Нанимаешь, во время нашего с ней разговора мне в голову пришла одна любопытная версия… Ты слышал когда-нибудь о так называемом «бирмингемском деле о двойниках»?

— Нет, — покрутил головой Дима. — А что это за дело такое?

— О-О, в свое время эта история наделала достаточно много шума во всем мире! А случилась она в году этак, чтобы не соврать, 1964 от рождества Христова в английском городе Бирмингеме. Жил там, значит один ничем не примечательный англичанин, клерк из конторы по торговле недвижимостью. И была у него двоюродная тетка, довольно богатая старуха, проживавшая в своем старинном фамильном коттедже в пригороде. Этот бедный в прямом смысле слова клерк являлся ее единственным родственником, а, стало быть, и наследником. Ну, значит, годы шли, а этот бедный англичанин все маялся в ожидании тетушкиного наследства — старуха дряхлеет, но помирать и не думает, держится этаким бодрячком. (На Западе, между нами говоря, медицина несколько отличается от нашей в лучшую сторону). И вот, со временем клерк все чаще стал задумываться над проблемой ускорения естественного процесса продвижения горячо любимой тетушки к горизонтальному положению типа «руки по швам, ноги вперед». Путь прямого убийства даже с помощью наемных убийц, яда и так далее здесь не годился. Полиция сразу скумекала бы «кому это выгодно», и даже при наличии алиби, из-за всяких там юридических тонкостей наследства он мог все равно не увидеть. Думал, значит, наш англосакс, думал, и пришла вдруг в его квадратную англосакскую голову воистину гениальная мысль. Вспомнил он, что его тетка — женщина очень мнительная, пугливая, верящая во всякую потустороннюю чепуху, а главное — со слабым сердцем. И решил клерк проделать следующую штуку. Договорился с одним своим знакомым приказчиком из универсама, который был немного похож внешне на умершего десять лет назад мужа богатой тетки, нанял гримера, который загримировал этого приказчика по фотографии один к одному «под покойного мужа» — и аккурат в годовщину смерти теткиного супруга, племянник и загримированный приказчик пробрались в коттедж. Ровно в полночь, когда начали бить часы, клерк отключил в коттедже свет, а его кореш зажег свечу, вошел к еще не спавшей тетке в спальню и замогильным голосом произнес: «Здравствуй, Мэри, киска моя (как удалось узнать этому коварному клерку, покойный муж ее всегда киской называл). мне без тебя очень тоскливо, я пришел забрать тебя к себе на небо»… Тетка что-то там прохрипела, зенки вытаращила — и брык с копыт… Сердечный приступ, абсолютно естественная смерть! Получил, наконец, клерк вожделенное теткино наследство, все путем, и так бы об этом никто до сих пор и не догадывался бы, ежели б приказчик, обуянный завистью и жадностью, не стал бы требовать у богатого клерка дележа наследства. Мол, вместе работали, вместе рисковали, так гони половину. Клерк натурально послал приказчика нафиг, тот осерчал и настучал на наследника в пилицию. Начали разбираться, и в конце концов посадили обоих….

Дима с огромным интересом выслушал эту необычную и захватывающую историю.

— Кстати, лет, этак десять назад, видимо, прослышав про это «бирмингемское дело», его вздумал повторить один одесский слесарь, с поселка Котовского, — добавил Холмов. — Правда, тут все маленько иначе получилось. Задумал, значит, этот слесарь избавиться от своей стервы-тещи, жившей вместе с ним в одной квартире. А в одном цеху с этим слесарем как раз работал сменный электрик — вылитая копия его покойного тестя. Ну, сделали они все точь-в-точь как в Бирмингеме — ровно в полночь заходит этот электрик к слесаревой теще со свечкой в руках и рычит: «Мол, здравствуй, Люся, это я, твой Федя, пришел забрать тебя на небо»… Теща посмотрела на него молча, потом схватила настольную лампу, да как трахнет со всей силы своего «покойного мужа» по голове! Тот сразу с копыт, потом в больницу его забрали, с сильной травмой головы, сейчас он полный дебил после этого. А слесарь до сих пор живет со своей тещей в одной квартире…

— Слушай, рассказывают, что на одесском кладбище не так давно, нечто подобное тоже было! — вспомнил Вацман. — Наша газета об этом даже написать хотела, да почему-то 1-й отдел не разрешил… В общем, один мужик поссорился с кладбищенскими гробокопателями. Вроде, когда он своего дядю хоронил, гробокопатели у него стали деньги вымогать, за работу. А когда тот им ничего не дал — мол, я все уже заплатил, — тогда те начали его оскорблять всячески, а потом дядин гроб в могилу не на веревках опустили, а просто так спихнули… Мужик настолько рассвирепел после этого, что днем и ночью стал думать только об одном — как бы этим гробокопателям покруче отомстить. У него даже, по-моему, немного «крыша поехала» от этих раздумий. Да… И придумал этот мужик в конце концов обалденную штуку. Заказал он, значит, катафалк, взял напрокат гроб, договорился с несколькими своими корешами… В общем, лег он в гроб, привозят его кореша на кладбище, под видом покойника. Все идет чин-чинарем, как на обычных похоронах, гробокопатели уже хотят заколачивать гроб. И вдруг «покойник» пинком ноги сбрасывает крышку, медленно встает из гроба, хватает за грудки ближайшего могильщика и грозно так его спрашивает: «Ты что это, сука, меня крышкой гроба по голове ударил, а?». Могильщик-то сразу помер от страха, друтой с ума сошел, да и остальные чуть в штаны не наложили. Шутка-ли, покойник из гроба встал! Этому мужику потом семь лет дали, за неосторожное убийство… Холмов улыбнулся, затем стал вновь серьезным.

— Да, так вернемся к нашим баранам. Думаю, что и в данном случае мы имеем дело с нечто подобным. Моя рабочая версия такова — кто-то из «добрых людей» из «Бури», измученный жилищным кризисом, решил «бирмингемским способом», то есть с помощью явления «покойного мужа», отправить бедную вдову на тот свет и таким иезуитским образом «освободить» ведомственную жилплощадь, на которую он, безусловно, претендует. Попробую покопать в этом направлении. Тем более, что нужно отрабатывать столь щедрый аванс.

И Шура вытащил из кармана скомканные пятидесятирублевки. Друзья выпили чаю и, одевшись вышли из дома, чтобы разойтись по своим рабочим местам. Дима направился на дежурство в медвытрезвитель, а Шура — к ближайшей трамвайной остановке, чтобы приступить к выполнению обязанностей контролера по проверке проездных документов трамвайно-троллейбусного управления.

— Дослушай, Шура, у меня к тебе громадная просьба! — внезапно хлопнул себя но лбу Дима, перед тем как расстаться с Холмовым. — Черт, совсем забыл с этими покойниками. Понимаешь, я хочу написать этакий крутой фельетон о проститутках. Но у меня маловато фактажа. Ты не мог бы через своих знакомых в милиции раздобыть сведения хотя бы о нескольких одесских проститутках, желательно валютных. Ну, там, имена, фамилии, место работы или учебы, где «дежурит»…

— Нет проблем, — согласился Шура и помрачнел. — Эх, жалко мою картотеку сперли, сволочи!.. Была бы она у меня, я бы тебе о каждой одесской сучке целую повесть рассказал бы…

…Едва Шура Холмов вошел в трамвайный вагон, и громко объявил «Приготовили, граждане, талончики за проезд!», как среди некоторых пассажиров возникла тихая паника. Дело в том, что многие одесситы уже знали, что на 12, 30, 11 и 2-м трамвайных маршрутах (Шура не любил забираться далеко от дома) работает «контролер-зверь». (Немало постоянных пассажиров даже признавали Шуру в лицо и почтительно здоровались с ним). И правда, с безбилетниками Холмов обходился весьма круто, вытряхивая из них штраф буквально «из души», не стесняясь, порой, применять к упорствующим гражданам и некоторые меры физического воздействия, если позволяла обстановка. На него абсолютно не действовали стандартные отговорки типа «я только что вошел», «забыл кошелек», «заговорился» и прочие.

Особенно авторитет Шуры Холмова среди пассажиров вырос после одного инцидента. Однажды под вечер, в трамвае 12-го маршрута, в ответ на корректную просьбу Холмова предъявить талончики для досмотра, трое подвыпивших молодых верзил, ухмыляясь, сунули ему под нос свои грязные кукиши, а самый здоровый из них натянул Шуре на уши шляпу и щелкнул его по носу.

Через несколько минут, стоявшие на одной из трамвайных остановок люди с изумлением увидели, как из открывшейся двери подошедшего трамвая, несвязно крича, буквально вылетели, словно дятлы из дупла, двое верзил с расквашенными носами и фонарями под обеими глазами. Третьего здоровяка рассвирепевший Холмов, у которого в тот день с утра было неважное настроение, просто согнул вдвое и засунул под трамвайное сиденье. Да так крепко, что дабы извлечь несчастного вновь на свет божий, в депо пришлось полностью снимать все сиденье вместе с подставкой. Поэтому не было ничего удивительного, что, заметив Холмова, несколько пассажиров в ужасе стали прыгать через головы входящих в трамвай людей на улицу, словно ныряльщики в бассейн. А один замешкавшийся шкет, видя что двери вот-вот закроются, ухитрился покинуть трамвай через узкую форточку.

Час пик еще не закончился, и вагон был набит битком. Протискиваясь между пассажирами и проверяя талоны, Шура невольно прислушивался к разговорам граждан. Темы этих разговоров, как всегда, были самыми разнообразными. Обсуждались ситуация с продуктами на «Привозе» и итоги недавних облав по одесским кинотеатрам, парикмахерским, пивным и т. д. с целью обнаружения злостных прогульщиков, снижение цен на водку и автомобили «Москвич» и «Запорожец», и прочие животрепещущие события Особое место занимали слухи, без которых Одесса сразу перестала бы быть Одессой. Так, одна почтенная гражданка полушепотом (так, что было слышно на весь вагон) рассказывала своей соседке, что ей доподлинно известно, что согласно строго секретному распоряжению одесских городских властей в одесскую питьевую воду с недавних пор стали добавлять бром и другие вещества, ослабляющие мужскую потенцию. Делается это, якобы, с целью снижения рождаемости и как следствие уменьшения численности городского населения. Что, в свою очередь, в будущем должно облегчить властям решение жилищных, транспортных, продовольственных и прочих городских проблем. Другая бабулька втолковывала окружающим, что она точно слыхала от знакомого врача, что скоро все жители Одессы должны будут в обязательном порядке, два раза в год, проходить проверку на наличие в организме глистов. Те, у кого таковые обнаружатся, в принудительном порядке будут направляться на лечение. Эта акция, дескать, запланирована в рамках выполнения Продовольственной программы, так как точно доказано, что человек, у которого есть глисты, потребляет продуктов в 1, 7 раза больше, чем гражданин без оных…

Прислушиваясь к этим разговорам и посмеиваясь, Холмов постепенно добрался до задней площадки. И тут его внимание привлек невзрачный гражданин в грязно-зеленой нейлоновой куртке и засаленной кепке серого цвета. Плотно прижавшись к какой-то пассажирке, он нежно водил растопыренной пятерней по ее, болтавшейся на боку, сумочке. При этом лицо гражданина в кепке было напряжено, словно он был пилотом, который вел на посадку тяжелый бомбардировщик с отказавшим двигателем. Шура, конечно, моментально узнал в нем щипача (карманного вора) по кличке Сыч, которого он лет пять назад, будучи еще сотрудником милиции, собственноручно схватил с поличным во время оперативного рейда по отлову карманников, промышляющих в общественном транспорте. Видимо, Сыч уже отсидел свое, и выйдя на волю, вновь занялся старым ремеслом.

Между тем, Сыч аккуратнейшим образом извлек из разрезанной сумочки кошелек и стал озираться по сторонам, соображая, в какую сторону ему лучше ретироваться, чтобы поскорее убраться от пока еще ничего не подозревающей обворованной пассажирки. И тут он столкнулся взглядом с Холмовым, в упор, исподлобья наблюдавшим за его действиями. Сыч тоже узнал Шуру, и в его глазах отразился неописуемый ужас. Так они стояли некоторое время и глядели друг на друга, как два мартовских кота.

— Ваш талон, пожалуйста, — наконец прервал затянувшееся молчание Холмов, обращаясь к Сычу.

— Ч-че-го?.. — вяло переспросил Сыч, находившийся в полуобморочном состоянии, Он, похоже, мысленно уже прощался на ближайшие три-пять лет с прекрасным городом Одессой.

— Талон говорю давай! — повторил Шура, сверкнув своей бляхой контролера. Но Сыч продолжал стоять без движения, словно загипнотизированный, глядя на Холмова вытаращенными глазами. При этом он стал действительно здорово похожим на сыча.

— Ну что ты уставился на меня, как кореец на собаку! — начал терять терпение Шура. — Показывай талон или вали на кислород, к чертовой матери, сколько можно талдычить…

— Проездной у меня, — пробормотал ничего не понимающий Сыч (о том, что Холмов уже давно не работает в органах, он, естественно, не имел понятия) и стал судорожно шарить по карманам. При этом тускло сверкнула и неслышно исчезла где-то на полу половинка безопасной бритвы, которую карманник сжимал между указательным и средним пальцами. Убедившись, что проездной у Сыча действительно имеется, Шура повернулся и стал молча продираться к выходу, оставив вора в состоянии тягостного недоумения.

Прокатавшись таким образом еще несколько часов, Шура Холмов наконец сошел с трамвая в районе Сахалинчика, и сверившись по бумажке с адресом, направился к дому, в котором жила его сегодняшняя посетительница, Наталья Сергеевна Шепченко.

— Здравствуйте еще раз, — поздоровался он с хозяйкой, настороженно выглянувшей из-за приоткрытой, на цепочке, двери. — Пришел осмотреть, так сказать, место происшествия…

— Заходите, заходите пожалуйста, — засуетилась Наталья Сергеевна, узнав Шуру. Холмов вошел и профессиональным взглядом оглядел обстановку квартиры. Хороший югославский гостиный гарнитур, ковер, хрусталь, красноречиво говорили о том, что, во всяком случае, при жизни хозяина эта семья особой нужды не испытывала. «Может быть здесь имеет место не квартирный, а денежный, материальный интерес?» — мелькнула у Шуры мысль. Однако, осторожно расспросив хозяйку о ее ближайших родственниках, Холмов отбросил данную версию. Выяснилось, что основным взрослым родственником и наследником у нее является брат мужа, весьма обеспе — ченный человек, работающий в Киеве в одном из министерств. (Собственно, с его помощью и были приобретено большинство из этих вещей).

В комнате Холмов, впрочем. долго задерживаться не стал, и сразу вышел на балкон. Первое, на что он обратил внимание, очутившись на балконе — это было высокое и крепкое дерево-каштан, которое росло рядом с домом. Его длинные, раскидистые ветви находились не более чем в полуметре от балкона. До них можно было легко дотянуться рукой.

— «А залезть на балкон с улицы при помощи этого каштана можно просто элементарно», — отметил про себя Шура. Затем он подергал слегка шатающиеся балконные перила, посмотрел вниз, на большой земляной холм, присыпанный снегом, лежавший под балконом и вновь обратил свое внимание на каштан. От его внимательного взора не укрылся тот весьма примечательный, но внешне достаточно малозаметный факт, что некоторые тонкие веточки на ближних к балкону сучьях дерева были надломаны.

— Мне кое-что необходимо выяснить на улице, я скоро приду, — отрывисто бросил Шура, направляясь к выходу. Выйдя на улицу, Холмов подошел к каштану, глянул на него снизу вверх, вздохнул, и потерев ладонь о ладонь, начал карабкаться по обледенелому стволу. Добравшись ползком на животе но толстому суку до обломанных веточек, Шура достал из кармана мощное увеличительное стекло и принялся с его помощью внимательно изучать место излома. Сомнений быть не могло — веточки были сломаны совсем недавно, максимум два дня тому назад, о чем красноречиво свидетельствовали свежие, не начавшие ни сохнуть ни темнеть торцы обломаных веток.

— Значит, по каштану в ту новогоднюю ночь кто-то безусловно карабкался, — сделал очевидный вывод Шура. Съехав по стволу на землю, он неторопливо побрел обратно. По дороге он позвонил в квартиру этажом ниже, представился новым участковым и поинтересовался у жильца — хромого старика-инвалида — не видел, не слышал ли он чего-либо странного или подозрительного в новогоднюю ночь? Старик оказался словоохотливым и без лишних расспросов сообщил, что почти сразу после боя курантов он действительно слышал за окном какой-то непонятный шум, словно с крыши упал большой пласт снега. Но особого значения он этому событию не придал, так как, во-первых, в этот момент налили по второй, а во-вторых, в ту ночь действительно шел сильный снег. Затем, без всякой связи с предыдущими словами, жилец-инвалид стал рассказывать Холмову о своем сволоче-зяте, по которому уже давно плачет ЛТП и стал просить Шуру посодействовать в устройстве зятя в это почтенное заведение. С огромным трудов отвязавшись от болтливого старика, Холмов направился в квартиру Натальи Сергеевны. «Да, теперь уже нет никаких сомнений в том, что в ночь с 31 декабря на 1 января на балконе моей клиентки находился НЕКТО», — размышлял Холмов, прыгая через ступеньки. — «Что ж, в таком разе можно действительно попытаться его найти и заработать остальные семьсот рублей. Думаю, моя версия относительно квартиры наиболее близка к истине»…

Вернувшись в жилище невеселой вдовы Шепченко, Шура попросил хозяйку показать ему бумаги, связанные со смертью ее супруга. а также фотографии погибшего. (Одну из них Шура, с разрешения хозяйки, временно взял с собой). После того, как он ознакомился со всеми документами, Холмов стал осторожно, ненавязчиво расспрашивать свою клиентку о про-изводственных успехах ее покойного мужа, о его взаимоотношении с коллегами и руководством, постепенно плавно переводя беседу к основным интересующим его вопросам, а именно — когда и при каких обстоятельствах Богдан Шепченко получил данное ведомственное жилье, кто на него в то время претендовал еще, и главное — кто на данную жилплощадь претендует (или может претендовать потенциально) в настоящий момент.

Однако, довольно скоро выяснилось, что практически на все, в том числе и основные вопросы, толковых, подробных ответов от вдовы ожидать не следует. Так как по словам Натальи Сергеевны, покойный муж весьма неохотно делился с ней любой информацией о событиях, происходящих на его службе. Мотивируя сей факт тем, что работает в закрытом учреждении — «Придется добывать эту информацию непосредственно в НИИ „Буря“», — мысленно вздохнул Шура. — «Ладно, все равно так или иначе необходимо будет посетить это богоугодное заведение оборонного типа»…

Между тем, разволновавшаяся Наталья Сергеевна, теребя дрожащими пальчиками пуговицу своего халата, начала высказывать свои личные претензии в адрес бывших коллег и руководителей своего покойного супруга.

— После похорон Богдана они абсолютно забыли о нас, — жаловалась она.

— Ни одна собачья душа с «Бури» не пришла, чтобы хотя бы просто поинтересоваться — как живет вдова их бывшего сотрудника, не испытывает ли в чем нужды… Единственный раз, перед новым годом, пришла какая-то фифочка из профкома, вручила открытку и десять рублей материальной по — мощи…

— Всего десять рублей? — сочувственно поцокал языком Холмов. — Это, конечно, издевательство.

— Именно десять рублей! — раздраженно подтвердила вдова. — Как будто я нищая… У нас всегда так — как человек живой-здоровый, так с ним носятся, словно с писаной торбой, а как помер или заболел, так все, никому не нужен…

— Это точно, — согласился Шура. — Ну хорошо, Наталья Сергеевна, здесь я увидел все, что мне было нужно, так что пока до свидания. Буду продолжать расследование в другом месте.

— Так вы считаете, что есть хоть какая-то надежда?! — всколыхнулась хозяйка.

— На что? — усмехнулся Холмов. — На воскрешение вашего покойного супруга? Выбросьте уже эту ерунду из головы. Единственное, что я попытаюсь установить — это кого вы в действительности видели в новогоднюю ночь на своем балконе и с какой целью этот неизвестный туда забрался. Ведь насколько я понял — вас интересует любой исход расследования, не так ли?

— Да, да, конечно, — сразу «потухла» вдова Шепченко. — Хотя бы это, а там может…

Попросив хозяйку сообщать ему обо всех, даже самых пустяковых, а тем более странных и непонятных событиях, которые будут с ней происходить, Шура откланялся.

Выйдя на улицу, и констатировав, что уже наступили сумерки, Шура побрел к трамвайной остановке, по дороге размышляя о событиях сегодняшнего дня. «Ведь вовсе не исключен вариант, что на балконе находился какой-то случайный бомж или грабитель, — думал он. — Тогда ищи-свищи его теперь. Ладно, посещение „Бури“ поможет многое определить»… Тут Холмов увидел идущую ему навстречу симпатичную женщину и по ассоциации вспомнйл о просьбе Димы Вацмана добыть ему какую-либо информацию об одесских проститутках. Чертыхнувшись, Шура повернулся в обратную сторону и зашагал в сторону Приморского райотдела, где работал следователем его хороший знакомый, можно даже сказать приятель Серега Шандура, с которым они вместе учились в Одесской средней школе милиции. Серега был отличным, веселым хлопцем и толковым, способным работником. Лишь два обстоятельства мешали его успешному продвижению по службе — чрезмерное пристрастие к спиртному и случай полуторагодовалой давности. Когда Серега, дабы не возиться с раскрытием очередного убийства и не портить показатели, «втихаря», собственноручно перетащил еще теплый труп убитого на соседнюю улицу, территориально относившуюся к соседнему РОВД.

— О-о, Шурик, сколько лет! — обрадовался Серега, увидев Холмова. — Какими судьбами? Не дожидаясь ответа, он нырнул под стол и извлек оттуда початую бутылку коньяку.

— Закрой дверь на замок, — попросил Серега, разливая коньяк по стаканам. — Ну, давай, за новый год, за встречу…

Они чокнулись и выпили. Жуя кусок мармелада. служивший им единственной закуской, Шура обратил внимание на маленькую мохнатую собачонку, похожую на помесь болонки с карликовым боксером, дрожавшую подстилке в углу кабинета.

— Что это за ублюдок? — поинтересовался Шура, кивнув в сторону цуцика. — Твой, что ли?

— А ну его к черту! — внезапно разозлился Серега. — Навязали этих блоходавов на нашу голову, теперь хоть на улицу не выходи…

— Как навязали? — удивился Холмов.

— А так! Какой-то идиот из высокопоставленных чинов МВД докторскую диссертацию защитил. Дескать, в служебно-розыскном собаководстве необходимо переходить на карликовые породы собак. Мол, нюх у них не хуже, зато жрут в три раза меньше, чем овчарки. Общая экономия на жратве по стране в год — столько-то сотен тысяч рублей. Теперь вот, дали нам пекинесов вместо овчарок. Приедешь на место происшествия с ним, а народ со смеху покатывается…

Они выпили еще и Серега, позабыв о своих собачьих неприятностях, стал с увлечением рассказывать, как он недавно «вычислил» двух хануриков с ближних Мельниц, которые весьма оригинальным способом добывали «бабки» на опохмелку. Суть этого, действительно неординарного способа заключалась в следующем: один из хануриков прикидывался больным, а второй вызывал к нему участкового врача. Когда врач являлся и заботливо осматривал «больного», предварительно раздевшись в прихожей, здоровый ханурик доставал у него из пальто кошелек и вытаскивал оттуда одну-две купюры (все деньги не забирались, чтобы не вызвать подозрений).

Лишь когда бутылка с коньяком была осушена до дна и возникла обычная в таких случаях пауза в разговоре, Холмов вспомнил о цели своего визита. — Нет ничего проще, — беспечно махнул рукой Серега, услышав о просьбе Шуры.

— Посиди маленько, я сейчас… Пошатываясь, он вышел из кабинета и вскоре вернулся с желтой палкой под мышкой.

— Вот, здесь наши основные валютные сучки, — хлопнул Серега ладонью по папке. — Всю папку с собой я тебе дать не могу, так что переписывай данные прямо тут. А фотографии можешь на время взять, потом вернешь как-нибудь…

Глава 4

«…и вот, в то самое время, когда трудящиеся нашего славного города-героя Одессы не жалея сил работают в поте лица своего, стараясь успешнее выполнить решения ноябрьского (1982 год) пленума ЦК КПСС, некоторые гражданки „работают“, с позволения сказать, другим местом, у гостиниц „Красная“, „Одесса“ и „Черное море“. Продавая свое тело иностранным господам, они тем самым позорят высокое звание советской женщины. Кто же эти гражданки, спросите вы? Вот, извольте взглянуть на их развратные физиономии на фотографиях, товарищи. Это сотрудница вычислительного центра Раковецкая, нигде не работающая Есина…»

— Ну ты, словно, как какой-то заправский партийный писака строчишь, — неодобрительно произнес Шура Холмов, заглянув через плечо Димы Вацмана, который, высунув язык от усердия, писал свой крутой фельетон о проститутках. — Этак, я с тобой, глядишь и здороваться перестану…

— Так ведь иначе не опубликуют… — смутившись, стал оправдываться Дима, но Холмов резко перебил его.

— Значит вообще тогда ничего не пиши! Чем ты, в таком случае отличаешься от этих самых шлюх из своего опуса? Да ничем! Вернее, только деталями — те своей промежностью торгуют, а ты своими извилинами…

Холмов схватил в раздражении чайник, отхлебнул из него водички, одел пальто, нахлобучил шляпу и не попрощавшись ушел.

Стопы свои Шура Холмов направил в научно-исследовательский институт «Буря», чтобы выяснить там некоторые подробности относительно жилищных проблем в этом учреждении. Однако, так как «Буря» относилась к предприятиям оборонного, то есть закрытого, секретного типа, проникнуть на ее территорию оказалось делом нелегким. Не помогло даже удостоверение сотрудника милиции. Поэтому Холмову ничего не оставалось делать, как покинуть проходную, обойти НИИ с другой стороны, найти в заборе, окружавшем институт, дырку, и воспользоваться ее услугами.

Проникнув таким образом на территорию НИИ, Шура первым делом отправился к председателю профкома. Представившись новым инструктором обкома профсоюза (корочку удостоверения инструктора Холмов действительно стащил из открытого кабинета в обкоме профсоюза, когда еще работал инженером по технике безопасности в Главном Канализационном Управлении). Шура стал задавать наводящие вопросы, неторопливо подбираясь к главней цели своего визита. Через некоторое время выяснилось, что с жильем в НИИ «Буря» действительно туго. Что же касается служебных, ведомственных квартир, то их предоставляют временно, до получения собственного жилья особо ценным работникам, а также другим нуждающимся гражданам, име- ющим либо особые заслуги перед страной, либо какие-нибудь льготы. К ним относятся инвалиды и ветераны войны и труда, лица, награжденные орденами и медалями, матери-одиночки, а также сотрудники, лишившиеся жилья в результате каких-либо стихийных бедствий. В настоящее время свободного ведомственного жилья у института не имеется. Две служебные квартиры освободятся не раньше, чем черед год-полтора, когда строители сдадут дом, в котором три квартиры должны отойти «Буре», остальные — гораздо позже. Что же касается Шепченко (тут предпрофкома, полный, круглолицый дядька, внешне немного смахивавший на популярного артиста Евгения Моргунова, только волосатого, начал немного нервничать). то, откровенно говоря, ведомственную квартиру ему предоставили исключительно благодаря ходатайству его родного брата, работающего в министерстве. Так же, благодаря вмешательству этого же брата. служебная квартира была оставлена за вдовой пожизненно.

— «Что ж, похоже я все-таки на верном пути, — с удовлетворением подумал Холмов. — Осталось узнать — кто из сотрудников „Бури“ в наибольшей степени нуждается в жилье, имеет право на ведомственную квартиру — и дело в шляпе. Дальше, конечно, придется еще немало поработать, но главная нить, думаю, найдена. Здесь несомненно имел место „бирмингемский вариант“….

Вскоре Холмов уже раскланивался с предпрофкома, держа в руках список всех сотрудников „Бури“ нуждающихся в жилье, с указанием всех необходимых дополнительных сведений — льгот и так далее. Этот список „новому инструктору“ понадобился якобы для уточнения кое-каких деталей и согласования.

— Да. — уже у самой двери вспомнил Холмов. — Что же это вы в самом деле, на новый год вдове Шепченко всего десять несчастных рублей кинули, как собаке кость? Ведь это просто позор, в самом деле. Неужели у вас такая бедная организация, что больше денег не нашлось?

— Какие десять рублей? — вскинул на Шуру удивленный взгляд председатель профкома. В течение ближайших десяти минут выяснилась пикантная подробность. Оказывается, ни под новый год, ни в другое иное время никто и не думал приходить к вдове покойного Шепченко из профсоюзного комитета НИИ „Буря“. Не говоря уже о выписывании ей какой-либо материальной помощи, да еще в столь смехотворном размере, как десять рублей.

— Я понимаю, это конечно, наша большая недоработка, — смутившись, стал оправдываться круглолицый. — Нехорошо получилось. Но вы нас тоже поймите, текучка, будь она неладна, просто загрызает! То пленум, то почин, то борьба за трудовую дисциплину… Но мы это дело в самое ближайшее время исправим, клянусь партбилетом.

— Странно, — пробормотал Холмов, которого это неожиданное сообщение изрядно озадачило. У меня есть информация, что приходила женщина именно из вашего профкома.

— В нашем профкоме женщин вообще не имеется, — улыбнулся круглолицый. — Возможно, это приходил кто-то из сотрудников отдела, в котором работал Шепченко. Может вы просто ошиблись…

— А в каком отделе он работал? — задумчиво поинтересовался Шура.

— В отделе контроля и испытаний, — сообщил председатель профкома. — Следующее здание, третий этаж. Выйдя из кабинета председателя профкома, Холмов дочесал пятерней затылок и стал размышлять. Загадочный визит в канун нового года к Наталье Шепченко неизвестной дамы заинтриговал Шуру. Мощная интуиция подсказывала ему, что между этим визитом и ночным явлением в полночь вполне может быть какая-то связь. Потоптавшись еще некоторое время на месте, Холмов решительными шагами направился в отдел контроля и испытаний.

Когда Шура, наконец, разыскал этот отдел, уже начался обеденный перерыв. Сотрудники покинули свои рабочие места и разбрелись кто куда. Одни направились в буфет, другие, усевшись в уголке, развернули пакетики с принесенной из дома снедью и стали поглощать еду, чавкая и причмокивая, третьи просто слонялись из угла в угол. Потянув за рукав первого попавшегося сотрудника — дистрофичного вида мужчину в огромных, выпуклых очках-„колесах“ — Холмов предъявил ему свое удостоверение и сообщил, что он занимается расследованием причин смерти его бывшего коллеги Богдана Шепченко. в связи с „открывшимися новыми обстоятельствами“ и хочет задать ему несколько вопросов.

Завидев незнакомого человека, остальные сотрудники, словно невзначай стали дружно прогуливаться в непосредственной близости от беседующих, широко расставив свои чуткие, любопытные уши. Через пять минут уже все знали, что в отдел, с такой-то целью пришел следователь из милиции. Тут же Холмова окружила плотная толпа сотрудников, наперебой вываливающих все, что они знали о случившемся с Шепченко, а также свои личные предположения, догадки и версии. Напрасно растеряно хлопавший глазами Холмов пытался направить допрос в нужное ему русло. Галдящие работники отдела не давали ему сказать ни слова, поэтому Шура скоро утих и лишь со скучающим, отсутствующим видом посматривал по сторонам.

Именно поэтому от его наблюдательного взгляда не укрылся следующий эпизод. Зашедшая в отдел (видимо, вернувшись из буфета) очередная сотрудница, очень симпатичная смуглая молодая женщина с огромными карими глазами и заплетенными в тугую косу черными, как смола, волосами с интересом стала спрашивать у коллег о причине царившего в отделе ажиотажа. Однако, как только кареглазая услышала ответ, лицо ее неожиданно изменилось, выражение любопытства сменилось настороженностью, тревогой и даже, как почудилось Холмову, страхом. Встав неподалеку, смуг-лянка начала напряженно прислушиваться к выкрикам сотрудников, не принимая однако в разговоре никакого участия.

Наконец Шуре удалось овладеть ситуацией и он стал задавать сотрудникам интересующие его вопросы. И вновь кареглазая красавица привлекла его внимание. Едва Холмов поинтересовался — не приходил ли кто из сотрудников под новый год к вдове Шепченко (ответ был отрицательным — нет, никто не приходил). как смуглянка побледнела, словно лист ватмана, и круто развернувшись, быстрым шагом, почти бегом, вышла из помещения.

— Поведение этой женщины достаточно странно, — отметил про себя Шура. — Нужно будет присмотреться к ней повнимательнее»…

Закончив допрос и оставшись не очень довольным его результатами (об интригах вокруг распределения ведомственного жилья Шуре почти ничего не удалось узнать). Холмов покинул отдел контроля и испытаний. Выйдя на лестничную клетку он нос к носу столкнулся с кареглазой красавицей, которая несомненно специально здесь подкарауливала Шуру.

— Я сильно извиняюсь, — запинаясь, начала бормотать смуглянка, потупив глаза в пол. — Но мне хотелось бы узнать, если, конечно, можно — какие такие новые обстоятельства открылись в связи со смертью Богдана Шепченко?

— Это следственная тайна, — сурово ответил Холмов, пытливо глядя на красавицу-брюнетку. Подумав немного, Шура все-таки добавил. — Тут, в общем дело связано с секретными документами, которые он вез из командировки.

— Странно, — как видно, непроизвольно вырвалось у женщины. — Очень странно. Спасибо, извините… Она круто повернулась и исчезла в дверях. Выждав некоторое время, Шура последовал за ней.

— Слушай, друг, ты не скажешь — что это за дивчина? — шепотом поинтересовался он у дистрофика в очках, кивком головы указав на свою недавнюю смуглую собеседницу, задумчиво глядевшую в окно. — В личном порядке…

— А-а, — понимающе подмигнул дистрофик. — Это Ирка Кулешовская, наш технолог. Между прочим, не замужем, мать-одиночка..

— Вот как? — поднял брови Холмов.

— Да, нагуляла дочку в свое время, — радостно потер руки дистрофик.

— Между прочим, у нее были серьезные шашни с покойным Шепченко, говорили даже, что она его любовница.

— Ах вот в чем дело! — усмехнулся Шура. — Тогда понятно. Спасибо за информацию, товарищ…

Выйдя из НИИ «Буря» таким же макаром, то есть через дырку в заборе, Холмов немного подумал и направился в сторону трамвайной остановки. Он решил подъехать к Наталье Сергеевне, дабы. кое-что у нее уточнить.

— Хорошо что вы пришли, — обрадовалась вдова, увидев Шуру. Лицо ее было несколько растеряно. — Я уже собиралась было к вам сама ехать. Вы говорили, чтобы я сообщала вам обо все странных, необычных событиях, которые произойдут со мной, даже незначительных…

— Да, а что случилось? — насторожился Холмов.

— Даже не знаю, заинтересует ли вас этот факт, — замялась вдова, — Но для меня это чрезвычайно странно. Понимаете, невесть куда пропали кальсоны моего мужа, специальные кальсоны со вшитой сзади в них шкуркой кролика. Богдан, понимаете ли, страдал радикулитом, и при обострении и болях всегда надевал эти кальсоны. Говорят, шкурка канадского кролика хорошо помогает в этих случаях, и она-таки ему помогала… Эту шкурку ему из Канады привез наш бывший сосед по дому, моряк… Вот. Две недели назад я убирала в шкафу и хорошо помню, что кальсоны лежали на своем обычном месте, на верхней полке. А вчера я обнаружила, что их там нет. То есть вообще нигде нет — я перевернула весь дом, спрашивала у детей — кальсоны как в воду канули…

— Действительно, страшная тайна, — криво усмехнулся Шура, у которого сообщение об исчезнувших кальсонах вызвало неожиданное раздражение.

— Но, я уверен, что эта часть туалета вашего покойного супруга все-таки со временем отыщется. А ежели нет, то тоже не страшно — я так понимаю, что кальсоны ему больше не нужны… М-да. Лучше, Наталья Сергеевна, опишите мне, как можно подробнее, внешность той самой барышни из профкома, которая посетила вас перед новым годом и принесла матпомощь в виде огромной суммы в десять рэ…

— Гм…. - задумалась хозяйка. — Дайте вспомнить… Значит, это была молодая брюнетка, лет 25–30, довольно красивая, смуглая…

— Смуглая?! — подпрыгнул Холмов. — Точно?

— Ну да, смуглая, как бы загорелая. Я на ее цвет лица еще особо обратила внимание. А в чем дело?

— Да так…. — Шура на мгновение задумался, затем обратился к Наталье Сергеевне. — У меня к вам будет одна важная просьба… Во сколько заканчивается рабочий день в НИИ «Буря»?

— В семнадцать тридцать. А что, собственно….

— Значит, в семнадцать двадцать я убедительно прошу вас подойти к проходной института, в котором работал ваш муж, — не слишком вежливо перебил вдову Шура. — Я вас там буду ждать. Все вопросы потом, потом. Ну, до встречи. И постарайтесь не опаздывать…

— Внимательно смотрите на выходящих людей, и если кого из них узнаете — говорите сразу мне, — втолковывал Холмов вдове Шепченко, когда, встретившись через несколько часов, они расположились неподалеку от проходной НИИ «Буря», спрятавшись за высокой, заснеженной елью. Наталья недоверчиво посмотрела на Шуру, и ничего не сказав, молча кивнула. Прошло некоторое время и из проходной начали выходить сотрудники «Бури». Вытянув шею, вдова напряженно всматривалась в их лица.

— Вон-а, Гришка Колтунов идет! — наконец шепотом сообщила она Холмову. — Они с Богданом вместе на Турунчук на рыбалку ездили…

Шура кивнул — мол, понял, — и знаками попросил вдову продолжать наблюдения. Вскоре Наталья Шепченко узнала еще одного сослуживца своего супруга, а затем толкнула Холмова в плечо.

— А вот идет та самая женщина из профкома, которая ко мне перед новым годом приходила….

И она указала на выходившую из проходной Ирину Кулешовскую. Впрочем, Холмов почти не сомневался, что увидит именно ее. «Очная ставка» понадобилась ему скорее для очистки совести. Проводив вдову до трамвайной остановки (по дороге та забросала его всякими вопросами, но Шура в ответ или отмалчивался или отшучивался) и усадив в трамвай, Холмов закурил «Сальве» и медленно побрел пешком в сторону Молдаванки, а точнее — улицы Пекарной.

— «Итак, в деле „о живом покойнике“ наконец-то появилась зацепка. Маленькая, конечно, крохотная, но все-таки зацепка… — попыхивая папироской, подводил Холмов итог сегодняшнему дню. — Что мы, стало быть имеем? А имеем мы коллегу и любовницу Богдана Шепченко Ирину Кулешовскую, мать-одиночку, проживающую в квартире без удобств, и претендующую, насколько мне удалось выяснить, на служебное жилье от НИИ „Буря“. Прибавим сюда ее появление в квартире Натальи Сергеевны с непонятной пока целью незадолго до „явления Шепченко народу“, а также весьма подозрительное поведение в тот момент, когда она узнала о цели моего визита в „Бурю“… Плюс неуклюжая попытка выяснить — почему вдруг БогданомТарасовичем заинтересовалась милиция. Собраные воедино, эти факты являются более чем просто совпадением и заставляют кое-о чем задуматься. Что ж, придется уделить Ирине Кулешовской особое внимание и понаблюдать немного за ее образом жизни вне НИИ „Буря“»…

Глава 5

Дима Вацман сидел в одном из кабинетов редакции одесской городской газеты, куда его некоторое время тому назад приняли на полставки младшим литсотрудником и просматривал текущую почту. «Спешу поделиться с вами ценной информацией, — сообщал автор одного из писем. — Позавчера, в 18 часов 35 минут, выйдя из пивного ларька, расположенного на улице Хворостина, я наблюдал длительное полное солнечное затмение, которое продолжалось более двенадцати часов и закончилось лишь около восьми часов утра следующего дня. Насколько я могу судить по публикациям в прессе, данное уникальное явление природы осталось незамеченным как отечественными, так и и зарубежными астрономами…»

Дима улыбнулся, швырнул письмо в мусорный ящик и распечатал следующее письмо.

— «Прошу опубликовать в вашей газете следующее коммерческое частное объявление: „Молодая, стройная, симпатичная шатенка 28 лет (дочери пять лет) материально обеспеченная, со спокойным характером продаст ящик гвоздей и десять силикатных кирпичей. С предложениями обращаться по адресу: Одесса, главпочтамт, до востребования…“»

Дима снова улыбнулся и отложил письмо в сторону. Он, конечно. сразу разгадал наивную хитрость неизвестной шатенки. Дело в том, что коммерческое частное объявление стоило примерно раза в четыре дешевле, чем такое же по объему объявление в разделе «Знакомства».

В этот момент в кабинет зашел мрачный корреспондент газеты Петя Гуцало.

— Привет, — буркнул и плюхнулся на стул за своим столом.

— Привет, привет, — бодро ответил Дима. — Ты чего такой кислый?

— Да понимаешь, я две недели просил нашего ответственного секретаря дать мне редакционное поручение написать очерк о директоре базы «Облстройматериалы», — сбивчиво заговорил Петя. — Но это фрайер все тянул — потом, потом… А сегодня я открываю газету, гляжу — оказывается секретарь сам написал очерк о директоре. Вот подлец…

— А тебе-то что? — удивился Дима. — Написал — и ладно, тебе меньше мороки. Или этот директор какая-то выдающаяся личность? Участник подполья, герой-партизан?..

— Да какой там партизан! — раздраженно махнул рукой Петя. — Понимаешь, я дачу строю, в Алтестово, а попробуй достань…

В этот момент их беседа прервалась — к Диме пришел автор, высокий молодей мужчина с пышными казацкими усами, который принес подборку сатирических фраз для отдела юмора и сатиры газеты.

— Та-ак, — солидно нахмурившись произнес Вацман, поднеся листок с фразами к самому своему длинному носу. — Поглядим, что вы тут сотворили… И он углубился в чтение… Автор, волнуясь, тревожно наблюдал за выражением Диминого лица и поминутно утирал платком со лба платком крупные капли пота.

— М-да… — наконец, задумчиво пробормотал Дима и поднял глаза на находившегося в полуобморочном состоянии автора. — Откровенно говоря, никуда не годится. Ну, скажите на милость, что это за фраза такая: «Человек создан для зарплаты, как птица для полета»? Какой в ней смысл и что тут смешного, объясните? Или вот это: «Девиз стоматолога — чтобы понять человека, достаточно заглянуть ему в рот». Если отталкиваться от сущности этого утверждения, и продолжить его логический смысл, то какой тогда, по вашему, должен быть девиз гинеколога?

— Или проктолога! — заржал Петя Гуцало, запрокинув голову.

В это время в кабинет неестественной походкой робота вошел ответственный секретарь. Лицо его было бледно и напоминало по цвету таблетку аспирина.

— Вацман, это ваш фельетон о проститутках, подписанный псевдонимом «Алеша Попович»? — спросил он, глядя на Диму странным, немигающим взглядом.

— Мой, — кивнул Дима. Сердце его радостно забилось, — видать, где-то «наверху» заметили этот неординарный фельетон, — мелькнула в голове сладкая мысль.

— В таком случае, вас срочно требует к себе редактор, — сообщил сек ретарь. — Идемте.

Дима многозначительно подмигнул Пете Гуцало и направился в кабинет редактора. Там, кроме непосредственно «шефа» газеты, нервными шагами прохаживающегося взад-вперед, находились еще двое, незнакомых Диме мужчин.

— Откуда вы брали факты и фотографии для своего фельетона? — не ответив на Димино приветствие, сухо поинтересовался редактор, кивнув на лежавшую на столе газету, в которой материал Вацмана был жирно обведен красным фломастером.

— В милиции, в райотделе… — ответил Дима, недоуменно хлопая ресницами.

— Конкретней. Где, у кого, фамилия, должность? — вмешался в разговор один из незнакомцев.

— Ну, это… Собственно, мне их передал знакомый сотрудник органов… — растеряно забормотал Дима. Нутром он почувствовал, что произошло какое-то недоразумение и о Холмове лучше не заикаться. Однако, незнакомцы и редактор насели на Вацмана, упрямо требуя от него назвать чело-века, представившего ему сведения о проститутках, про которых шла речь в фельетоне. Дима краснел, потел, мямлил что-то несуразное, всячески уворачиваясь от прямого ответа. Наконец. немного придя в себя он перехватил инициативу и спросил петушиным голосом: — А, собственно, зачем это вам нужно, товарищи? Что случилось?

— Что случилось? — зашипел, как гусь, редактор, с ненавистью глядя на Диму злыми глазами. — А случилась, товарищ Вацман, чрезвычайно интересная история…

Через полчаса обалдевший Дима Вацман, на лице которого блуждала кривая, идиотская улыбка, вывалился из кабинета редактора. «Ну, спасибо, Шурик! Удружил, родной, чтоб тебе всю жизнь в новых ботинках ходить, — роились в его голове бессвязные мысли. — Во влип!..» Действительно, случилась довольно интересная и весьма глупая история. Оказалось, что девочки, сведения о которых для Димы добыл Шура Холмов, и которых Вацман так лихо расчехвостил на всю Одессу, действительно занимались проституцией. Но не в настоящий момент, а лет, этак десять тому назад! За это время почти все они бросили свою древнейшую профессию, повыходили замуж, устроились на работу. А одна из них, гражданка Раковецкая, вышла замуж не за кого-нибудь, а за одного из одесских комсомольских вожаков, областного масштаба. Который к нынешнему текущему моменту занимал должность заведующего одним из ответственных отделов Одесского горкома партии. Естественно, разразился неслыханный скандал. Взбешенный партноменклатурщик, ничего не подозревавший о столь бурном прошлом своей благоверной, надавал ей пощечин. Та не осталась в долгу и накатала на благоверного «телегу» в горком, где за рукоприкладство, а заодно за утрату политической бдительности зав. отделом объявили строгий выговор с занесением. Тогда, немного поостыв, номенклатурщик весь свой гнев обратил на автора фельетона, написав соответствующее заявление «куда следует» и требуя привлечь «Алешу Поповича» к строгой ответственности за клевету. Поэтому один из товарищей в штатском, оказавшийся следователем прокуратуры, в категорической форме поставил Диме ультиматум — или он в течение дня сообщит о том, откуда у него появилась закрытая информация десятилетней давности, составляющая служебную тайну, либо против него немедленно возбуждают уголовное дело. Буквально выклянчив у следователя пару часов отсрочки «для уточнения некоторых обстоятельств» Дима бросился домой, на Пекарную.

По счастью, Шура Холмов был дома. Он как раз сварил на обед огромную кастрюлю макарон и радушно пригласил Вацмана откушать вместе с ним. Однако Дима не был расположен к приему какой-бы то ни было пищи.

— Послушай, Шурик, откуда ты взял информацию об этих б..? — тяжело дыша, произнес он. — Говори скорее, у меня времени в обрез.

— А в чем дело? — поинтересовался Холмов, накручивая макароны на вилку. — К чему такая спешка? Дима немедленно вывалил всю информацию о фельетоне о проститутках и его ужасных последствиях. У Холмова тут же пропал аппетит.

— Да что ты говоришь? — растеряно забормотал он, торопливо натягивая рубашку. — Как же это так получилось? Видно, Серега что-то напутал. Едем сейчас же к нему!

Минут через двадцать к Приморскому РОВД подъехало такси, из которого выскочили Дима и Шура. Быстрым шагом друзья направились к кабинету Сереги, но кабинет был закрыт.

— Шандура уехал на оперативно-следственное мероприятие, — сообщил им дежурный по райотделу. — Будет только к концу дня.

— За мной! — скомандовал Холмов, который прекрасно знал, что Серега обычно имеет в виду под мудреными словами «оперативно-следственное мероприятие». — Тут недалеко.

Пробежав пару кварталов, друзья вскочили в невзрачное кафе, которое носило пышное название «Алые розы». Пройдя через весь зал, Холмов, не обращая внимания на вопросительный возглас администратора, направился в подсобку. Дима еле поспевал за его размашистыми шагами.

В подсобке, за импровизированным столом из ящиков, на котором стояла початая бутылка водки и тарелка с нарезанной колбасой и сыром, сидел Серега Шандура и смотрел на экран небольшого телевизора, также стоявшего на ящиках. Одной рукой Серега обнимал сидевшую рядом с ним девицу в белом переднике, какой обычно носят официантки.

— Привет, отец родной, — довольно крепко хлопнул приятеля по плечу Шура Холмов. — Дело есть. Нет, пить не буду. Лучше ответь — за. какой год ты дал мне материалы о проститутках? Уж, часом, не за 1974-й?

— Хрен знает, может и за 74-й, — пожал плечами Серега. — Ты ж не говорил, за какой год конкретно тебе нужна информация. Ну, я и взял первую попавшуюся под руку папку. А какая собственно разница? — Как это какая разница?! — так завопил Шура, что Серегина подруга от неожиданности свалилась с табуретки на пол. — Неужели ты, балбес, не соображаешь, какая здесь может быть разница?… И Холмов обрисовал своему бывшему коллеге сложившуюся ситуацию, закончив свой рассказ следующими словами: — Теперь думай, как выкарабкаться из этой глупой истории с наименьшими потерями. Делай что хочешь, только имей в виду: его я, — тут Холмов ткнул пальцем в Диму, — в обиду не дам ни при каких раскладах…

Обескураженный Серега обхватил голову руками и задумался.

— Идея! — вскричал он через некоторое время. — Значит, скажешь своему следователю, что эти материалы тебе полтора месяца назад предоставил сотрудник приморского РОВД младший лейтенант Василий Мандаков. Его недавно турнули из органов за аморалку, а сейчас он уехал по контракту в Западную Сибирь, на строительство газопровода. Думаю, там его из-за такой ерунды никто искать не станет.

— Да, но как доказать, что я не знал, что эти материалы почти десятилетней давности? — уныло спросил Дима. — Следователь подозревает, что я опубликовал их намеренно, по чьему-то наущению, чтобы дискредитировать ответственного партийного работника…

— Хм-м… — снова задумался Серега. — Ну, тогда ссылайся на меня, как на свидетеля. Скажешь, что при твоем с Мандаковым разговоре, когда ты просил у него какие-нибудь СВЕЖИЕ материалы о проститутках, присутствовал следователь этого же райотдела Сергей Шандура. В случае чего, я подтвержу твои слова. Ну, а почему Мандаков дал тебе сведения за семьдесят четвертый год, а не свежие — пусть спрашивают у него.

— Что ж, это, конечно, чудесно… Только, батенька, ты лучше изложи все, о чем ты нам сейчас так ловко плел, на бумаге, в качестве свидетельских показаний, — сурово предложил Шура. — Так оно будет вернее и сократит время разбирательства по этому глупому делу. Что мне тебе говорить, сам все прекрасно знаешь…

Серега вздохнул, почесал затылок, но возражать не стал и достав из своего дипломата лист чистой бумаги, принялся писать.

Версия, придуманная Серегой Шандурой, плюс подписанные им показания вполне удовлетворили строгих товарищей в штатском. Дело было закрыто. Однако, из редакции, куда Дима устроился с таким невероятным трудом, Вацмана все же выперли. Он был странно удручен этим обстоятельством, вследствие чего замкнулся в себе, стал угрюмым и не разговорчивым. Хол-мов, который понимал, что в случившемся есть немалая доля и его вины тоже переживал. В их квартире, на улице Пекарной 21 «б», воцарилась достаточно нервная и напряженная атмосфера. Прекратились совместные попойки, долгие разговоры перед сном, когда друзья, выключив свет, беседовали, лежа в кроватях, «за жизньт», или обсуждали какое-то событие. И прошло немало времени, прежде чем неприятная история с фельетоном о проститутках и его последствиях забылась, как забывается, рано или поздно, все на этом свете, и между Димой Вацманом и Шурой Холмовым воцарились такие же приятельские и доброжелательные отношения, какие были раньше

Глава 6

Уже почти неделю Шура Холмов вел непрерывное наблюдение за показавшейся ему подозрительной сотрудницей НИИ «Буря» Ириной Кулешовской. Как ему удалось установить, Ирина жила в однокомнатной квартире, в старом доме на Чубаевке, одна, с пятилетней дочкой. Ее словоохотливые соседи рассказали Шуре, что раньше к Кулешовской приходил хахаль (по описанию это был Шепченко). но вот уже скоро два месяца, как к ней никто не приходит. Лишь один раз за это время ее видели с каким-то бородатым мужиком, но вообще она сейчас совсем одинока. Тем не менее, Шура подметил несколько фактов, которые показались ему несколько странными в свете вышеизложенных сведений о Кулешовской. Во-первых, в магазинах и на «При-возе» прекрасная смуглянка покупала продуктов гораздо больше, чем могло потребоваться одинокой женщине с маленькой девочкой. Во-вторых, хотя Ирина и не курила (это Шура установил точно). несколько раз она покупала папиросы, причем самые дешевые и мерзкие — «Ватру». В-третьих, как-то раз, в универсаме Кулешовская сделала вообще странную покупку — мужские трусы и крем для бритья. Но самым интересным Шуре показался тот факт, что его подопечная, оказывается, еще работала надомницей на Одесской фабрике игрушек, успешно выполняя и даже перевыполняя месячную норму выработки. А нормы для надомников, как удалось установить Шуре, там были такие, что для их выполнения нужно было сидеть за работой не менее 9-10 часов в день. Когда и Как Ирина, работавшая в НИИ, умудрялась делать еще и эту работу, оставалось вовсе неясным — свет в ее окне всегда гас достаточно рано, не позже одиннадцати-полдвенадцатого ночи.

Сопоставив все эти факты, Холмов пришел к весьма определенному и однозначному выводу — в квартире Кулешовской живет еще кто-то, без сомнения, мужчина. Но почему он не выходит на улицу и какое вообще отношение имеет данное открытие к появлению в новогоднюю ночь «призрака» покойного Шепченко пока было непонятно. Поэтому Шура продолжал свои наблюдения за Кулешовской и ее квартирой. До тех пор, пода не произошел случай, поставивший, наконец, точку в этой весьма необычной истории.

В тот день Шура пришел к дому Ирины как обычно, к половине восьмого утра. Устроившись на лестничной площадке на один пролет выше, чем располагалась квартира его подопечной, Холмов стал ждать, когда Кулешовская соизволит выйти из квартиры, дабы отправиться на работу. (Обычно она выходила без десяти, без пятнадцати минут восемь). Однако произошло нечто неожиданное. Не прождал Шура и нескольких минут, как дверь квартиры бывшей любовницы Богдана Шепченко раскрылась и из нее вышел мужчина с окладистой бородой, одетый в неказистое пальто с поднятым воротником и шапку с опущенными «ушами». Оглядевшись по сторонам, мужчина быстро запрыгал по ступенькам вниз. «Выполз наконец, голубчик! — с удовлетворением подумал Холмов, довольный тем, что его догадка оказалась верной. — Ну, поглядим, куда и зачем ты направляешься и кто ты вообще такой»… И Шура, соблюдая все необходимые меры предосторожности последовал за бородатым незнакомцем, который быстрыми шагами направился к трамвайной остановке, время от времени сбавляя ход и тревожно озираясь. Сев в трамвай и проехав несколько остановок, бородач сошел с трамвая и, продолжая время от времени озираться по сторонам, засеменил в направлении небольшого привокзального района, носившего смешное название Сахалинчик. Сердце у Холмова взволновано забилось — незнакомец приближался к дому, в котором жила вдова Богдана Шепченко Наталья Сергеевна… Действительно, бородач пришел именно к этому самому дому! В который уже раз внимательно посмотрев вокруг, таинственный незнакомец спрятался за высоким тополем, росшим прямо напротив балкона вдовы, на расстоянии нескольких десятков метров от дома, и стал внимательно всматриваться в ярко освещенные окна ее квартиры. (Еще окончательно не рассвело). Постояв так минут десять, и, видимо, увидев все, что ему требовалось, незнакомец закурил папиросу и неторопливо переменил пункт наблюдения, укрывшись за гаражом, стоявшим неподалеку от подъезда дома. Затягиваясь папиросой, спрятанной в кулак, он время от времени осторожно, одним глазом, выглядывал из своего укрытия, посматривая в сторону подъезда.

Так прошло еще с десяток минут, пока из подъезда не вышла женщина, державшая за руки мальчика и девочку. Шура узнал в ней Наталью Сергеевну — очевидно, она вела своих детей в школу. Заметив вдову с детьми, таинственный бородач отшвырнул в сторону недокуренную папиросу, (ее тут же подобрал Холмов, потушил и спрятал в карман) и направился следом за ними, стараясь держаться незамеченным, на расстоянии двух-трех десятков метров. Шура, естественно, в свою очередь последовал за ним.

Так и шли они но полутемной улице странной цепочкой — впереди ничего не подозревающая Наталья Сергеевна с детьми, за ней крался незнакомец, а за незнакомцем, сжимая лежавший в кармане револьвер, снятый с предохранителя, следил Шура Холмов. Сердце у Шуры отчаянно трепыхалось. Он был почти уверен, что бородач решил воспользоваться темнотой и глухими улицами для того чтобы уничтожить физически бедную Наталью Шепченко, а может быть даже и ее детей. (Очевидно, думал Холмов, к этому крайнему и ужасному варианту коварная смуглянка и ее бородач-сожитель решили прибегнуть после провала «бирмингемского варианта»). Поэтому Холмов самым внимательнейшим образом наблюдал за всеми действиями кравшегося незнакомца, готовясь при малейшей угрозе с его стороны по отношению к вдове и детям к немедленным защитным мерам, вплоть до стрельбы на поражение.

Однако, к счастью, все обошлось благополучно. Проводив, таким образом, вдову до здания школы, где та оставила детей, неизвестный мужчина проследовал за ней до трамвайной остановки, дождался, пока Наталья Шепченко втиснулась в переполненный трамвай и направился обратно, в направлении дома Кулешовской. По дороге неизвестный зашел в гастроном, где купил бутылку водки и триста граммов копченой колбасы. Шура, естественно, неотрывно следовал за ним, раздираемый мучительными сомнениями — стоит ли подойти к бородачу немедленно, на улице, и, предъявив удостоверение, поинтересоваться целью его утренней вылазки и еще кое-чем, или нужно погодить. Причастность незнакомца к козням Кулешовской, и, возможно. к новогоднему «явлению Шепченко» была для него очевидной. А прямая атака на подозреваемого «в лоб» очень часто приносила положительный результат — ошеломленные внезапностью правонарушители не успевали придумать какую-то удобоваримую версию и тут же «раскалывались». С другой стороны, Холмов понимал, что если бородач сейчас сумеет выкрутиться, (что также вполне могло произойти). наплетя ему какую-то ерунду или сообщив заранее приготовленную «легенду», то потом взять его и Кулешовскую «за жабры» практически не удастся — они будут настороже или вообще откажутся от своих преступных замыслов. А никаких особых улик против них у Шуры пока не имелось. С другой стороны, за этими уликами можно было гоняться и месяц и два и вообще, черт знает сколько времени — иди знай, когда злоумышленники вновь приступят к решительным действиям…

Пока Холмов колебался, взвешивая все «за» и «против», таинственный бородач добрался к дому Кулешовской и, открыв дверь ее квартиры своим ключом, скрылся за ней. Шура остался стоять на лестничной клетке, растерянно почесывая пятерней подбородок.

Поразмышляв минут с пятнадцать, Холмов наконец принял решение, продиктованное скорее желанием «ковать железо, пока горячо», то есть все-таки действовать, чем здравым смыслом. Вытащив из кармана пару «походных» отмычек, он подошел к двери квартиры Кулешовской и произвел ряд несложных операций. После чего дверь перестала быть запертой как на верхний, так и на нижний замки. Осторожно отворив дверь, Шура тихонько зашел в полутемный коридор, в последний момент нажав кнопку дверного звонка.

— Добрый день, извините у вас была открыта дверь, я ваш новый участковый! — громко выпалил скороговоркой Холмов, едва умолкла заливистая трель звонка. — Есть кто-нибудь дома? И не дожидаясь ответа Шура вошел в комнату. В ней, за столом, усыпанном пласстмассовыми обрезками, он увидел гладковыбритого мужчину средних лет, одетого в байковую рубашку и кальсоны. В руках, недоуменно хлопающий глазами мужчина держал большие ножницы, которыми он, очевидно, только что вырезал из куска пластмассы звездочку. Куча таких аккуратных, разноцветных звездочек валялась в коробке, стоявшей от него по левую руку. По правую же руку от гладковыбритого находилась початая бутылка водки, рюмка и блюдце с нарезанной колбасой. — Я, говорю, ваш новый участковый, — повторил Холмов, помахав перед носом растерянного, медленно поднимавшегося из-за стола мужчины своим удостоверением. — Проверка паспортного режима и прописки. Попрошу вас предъявить паспорт, удостоверение личности и другие, имеющиеся в наличии документы.

Услышав последнюю фразу, мужчина так и застыл в полусогнутом положении, не успев выйти из-за стола. Холмов, между тем, стал прогуливаться по квартире в поисках бородача. Однако, того нигде — ни на кухне, ни в совмещенном санузле, ни в коридоре, ни в единственной комнате — не было. «Что за чертовщина?! — удивленно бормотал Шура, хлопая дверцами шкафов и заглядывая на антресоли. — Куда он мог подеваться?»

— В квартире больше никого нет? — сурово спросил Холмов, убедившись в бесполезности своих поисков. Но мужчина ничего не ответил, продолжая неподвижно стоять в прежней позе — полусогнувшись над столом, словно какой-то нелепый экспонат музея восковых фигур. Лишь лицо его, на котором застыло смешанное выражение ужаса и отчаяния постепенно меняло окраску, будто кожа хамелеона, повторяя все цвета настроечной таблицы цветного телевизора. Холмов хотел было повторить вопрос, но тут взгляд его случайно упал на валявшийся в кресле непонятный клочок темной шерсти. Ваяв этот странный предмет в руки, Шура изменился в лице и громко обругал себя идиотом и ослом: в руках его находилась бутафорская накладная борода!

— И как это я не догадался сразу о такой элементарной вещи! — с досадой воскликнул Шура. — Ну, теперь все ясно. И Холмов перевел свой пытливый взгляд на застывшего, словно изваяние, мужчину, лицо которого вдруг показалось Шуре странно знакомим. «Где же я его видел? — мучительно пытался вспомнить он, вглядываясь в позеленевшую физиономию обитателя квартиры Кулешовской. — Я его определенно видел, причем совсем недавно»…

И тут словно яркая молния сверкнула в голове у Шуры — застивший незнакомец был удивительно похож на покойного Богдана Шепченко, фотографию которого Холмов постоянно носил (на всякий случай) с собой. Шура судорожно извлек фотоснимок Шепченко из кармана плаща и бросив на него мимолетный взгляд понял, что не ошибается; перед ним находился двойник погибшего инженера!

— А-а, вот ты, голубчик, мне и попался! — торжествующе вскричал Холмов, поняв, что вот теперь-то действительно пора «ковать железо». — Ну-ка живо «колись» — что вы тут с Кулешовской задумали, а? Ты думаешь, я ничего не знаю? Не-ет, брат, я все знаю! В том числе и то, что ты, голубчик, в новогоднюю ночь был на балконе у Натальи Сергеевны Шепченко… В этот момент зеленое лицо мужчины стало быстро бледнеть и он молча, как в замедленной киносъемке, стал заваливаться на бок, пока не рухнул на пол совсем. Холмов едва успел отскочить в сторону.

«Обморок», — озадаченно констатировал Шура, глядя на закатившиеся зрачки двойника Шепченко. — «Однако, хилые мужики нонче пошли. А все-таки здорово я его „на понт“ взял»…

Шура открыл форточку, затем сбегал на кухню, набрал в кастрюлю холодной воды и вылил ее на лицо мужчины. Эти мероприятия принесли плоды: скоро мужчина заворочался и начал приходить в себя.

— Ну, ну, давай, родимый, оклемывайся быстрее, — подбадривал его Шура.

— Мне с тобой побеседовать нужно. Выяснить, так сказать, кое-какие моменты.

Наконец мужчина овладел собой настолько, что смог встать. Судорожными глотками он допил оставшуюся в кастрюле воду, коротко отрыгнул и уставился осовелым взглядом на Шуру.

— Не надо пялиться на меня, как чукча на фунт стерлингов, — предложил Холмов, усаживаясь я кресло. — Лучше ответьте на некоторые вопросы. Для начала самые простые: фамилия, имя, отчество, где живете и работаете, при каких обстоятельствах и с какой целью вы познакомились с Кулешовской и кем она вам в настоящий момент приходится — сожительницей или простой «заказчицей»?.. Ну, и самое главное — ваши дальнейшие планы и намерения. Выкладывайте все как на духу, от меня ничего не скроешь! А полная откровенность может сыграть положительную роль в вашей дальнейшей участи.

— Да… Ну и ловко наша милиция работает, ничего не скажешь, — вздохнул мужчина и тоже присел на стул. — Просто обалденно ловко… Ладно, «колюсь», как вы изволите выражаться. Фамилия моя Шепченко Богдан Тарасович, работаю, вернее работал в НИИ «Буря»…

— Что-о?! — удивленно поднял брови Холмов. — Что ты… вы мелете? Говори правду, сучий лесок, а не прикидывайся идиотом.

— Да я вам сущую правду говорю, товарищ милиционер, — плачущим голосом произнес мужчина. — Не перебивайте меня пожалуйста, иначе я начну волноваться и путаться. С Кулешовской я познакомился два года назад, когда она устроилась на работу в «Бурю», в тот самый отдел, где работал я. Ну, познакомились, значит, потом начали встречаться с целью… половых сношений. Она-то незамужняя, живет одна с дочкой, квартира своя. М-да… Только часто нам с ней видеться не удавалось. Предприятие, на котором мы с ней работали режимное, с него раньше окончания рабочего дня не смоешься, «отбиваться» надо, на проходной. А вне работы тоже не сильно-то и разгонишься. Супруга-то моя, Наталья Сергеевна, дай ей бог здоровья, баба ревнивая, зараза, ну просто ужас! Сразу начинает приставать — где был, да с кем, потом не поленится проверить. Я полгода ломал голову, чтобы найти какой-то выход из этой ситуации, но бесполезно. И вот, зашел я как-то в одну бадегу у Привоза выпить пару кружечек пивка. Хлебаю, значит, пивко и вижу — за соседней стойкой стоит мужик, по виду ханыга, но лицо его показалось мне удивительно знакомым. Я мучительно пытался вспомнить — где и при каких обстоятельствах его мог видеть, а вспомнив, рассмеялся — в зеркале… Ханыга чисто внешне был просто невероятно похож на меня! Подивился я такому редкому совпадению — и вдруг блестящая, дерзкая мысль пришла мне в голову… Дело в том, что примерно раз в два-три месяца меня посылали в командировку, на один из харьковских оборонных заводов. Командировки несложные — отвезти на этот завод чертежи различных усовершенствований, доработок, конструкционных изменений для выпускаемых на этом предприятии изделий, разработанных в нашем НИИ, забрать перечень рекламаций и технических заданий на дальнейшие разработки. Фактически, я был обыкновенным курьером, перевозя бумаги, которые в силу их секретности нельзя было посылать почтой, никаких конкретных вопросов мне решать не приходилось. И вот я подумал — а здорово было бы, если бы вместо меня в командировки ездил этот мой двойник-ханыга. А я бы в это время с Иринкой развлекался — жена-то уверена, что я уехал. Эта мысль настолько меня захватила, что я взял еще пару пива, подошел к этому ханыге и стал объяснять ему ситуацию. (Возможно, будь я трезв, мне никогда бы не пришло в голову решение воплотить эту авантюрную идею в жизнь. Но перед этим мы с Гришкой Колтуновым выпили бутылку водки по случаю квартальной премии). На мое счастье, вернее, теперь уже большое несчастье, ханыга оказался мужиком толковым, сообразительным, сразу понял что к чему и согласился, тем более, он все равно нигде в данный момент не работал, по причине периодических запоев. И общем, мы сошлись на трех бутылках водки, пятидесяти рублях плюс все командировочные за одну поездку в Харьков и ударили по рукам. Отмыл я его, постриг (насколько он стал на меня после этого похож — родная мать не отличит!). досконально объяснил что, где и как нужно делать, с грехом пополам научил его подделывать мою подпись, благо она у меня не сложная — и вперед! В первую командировку мы с ним, естественно, поехали вместе. Он пошел на завод, а я остался ждать его возле проходной, наказав в случае каких-либо накладок, неприятностей или подозрений под любым предлогом покидать завод. Но все прошло настолько гладко и чисто, что в следующую командировку он уже поехал сам, а я с легкой душой остался у Ирины. Она на эти дни взяла отгулы и мы с ней наслаждались жизнью… Мужик этот, которого, кстати, звали Виктором Михайловичем, а фамилия была Тимофеев и на этот раз оказался на высоте. И пошло-поехало…

— Как же вы не побоялись доверить ему секретные документы? — вырвалось у Холмова, который наконец стал понимать что к чему. — Ведь этот Тимофеев мог их потерять или того хуже — продать шпионам…

— Ой, я вас умоляю! — пренебрежительно махнул рукой рассказчик. — Он в них ни черта не понимал, ничего бы с этими бумагами не случилось. Какие шпионы, где шпионы?.. А потерять он их не мог, пуще глаза берег — я с ним расплачивался только по его возвращении из Харькова со всеми бумагами, никаких задатков. Да-а… Ну вот, съездил, стало быть, Виктор Михайлович таким макаром, вполне благополучно, в четыре командировки, поехал в пятую. И не вернулся к сроку. Я уже не знаю, что и думать — и тут с работы приходит Ирина (она, естественно, была в курса всех этих дел и все восторгалась моей ловкой выдумкой). и сообщает мне ужасную, прямо-таки убийственную новость: оказывается, завтра меня хоронят! То есть, как вы понимаете, не меня, а Тимофеева, который ехал в поезде с моими документами, возвращаясь в Одессу из «моей» командировки! Этот придурок нажрался водки, которой его угостили попутчики, и грохнулся с полки башкой на горлышко бутылки! Представляете мое состояние? Что делать, положение просто катастрофическое и безвыходное. Объявиться в день собственных похорон и сообщить, что покойник не я, а какой-то ханыга Тимофеев? Мне бы просто никто не поверил! Ну, а если бы я все-таки смог бы доказать данный факт, то последствия подобного моего признания были бы просто ужасающими. Я бы немедленно потерял семью (Наталья никогда не простила бы мне измены) и на несколько лет угодил бы в тюрьму за подобное отношение к секретной документации — времена сейчас сами знаете, суровые… Не говоря уже о неслыханном скандале и позоре на весь Союз — случай-то, согласитесь, просто невероятный, фантастический.

Шепченко перевел дух, взял с шифоньера пачку «Ватры», закурил, и сделав пару крепких затяжек продолжил.

— В общем, посоветовавшись с Ириной, я решил «не светиться», но на похороны все-таки пошел. Думаю, вы согласитесь, что редкому человеку на земле удается посмотреть на свои собственные похороны… Спрятался я за памятниками неподалеку, наблюдаю, слушаю трогательные речи родных и сослуживцев — даже немного прослезился, ей-богу… Никогда бы не подумал, что меня так любят и ценят, да… И тут я едва не засыпался, столкнувшись нос к носу с моей дочерью. Она посмотрела на меня удивленно, но ничего не сказала. А я прикрыл лицо руками и ходу… В общем, остался я жить у Ирки этаким «живым покойником» — без документов, без имени, без квартиры, без денег — без ничего. Устроиться на работу в таком положении я, естественно, не мог, да и вообще, я очень редко рисковал покидать Иркину квартиру, справедливо опасаясь, что меня узнает кто-либо из близких или бывших коллег. А деньги нужны были — зарплата Ирины была не столь уж большой, а лишний рот надо кормить. Выход нашла сама Ирина. устроившись на надомную работу, которую выполнял я. Вот, вырезаю эти пластмассовые звездочки, будь они прокляты…

Богдан Тарасович злобно пнул кулаком в коробку, отчего та упала на пол. Пластмассовые звездочки весело рассыпались по квартире.

— Время шло, и чем дальше, тем меньше оставалось шансов что-либо исправить в чрезвычайно дурацком положении, котором невольно очутился я. Целыми днями и неделями сидел я в этой квартире безвылазно, вырезал звездочки и постепенно глухая тоска закрадывалась в мое сердце. Даже ежедневная близость с Иркой не радовала меня. Наоборот, постепенно я начал испытывать к ней все нарастающее раздражение и даже неприязнь. Ведь она косвенно тоже была виновата в случившемся, И в том, что я, здоровый и еще молодой мужик стал навеки прикован к этим четырем стенам, как какой-то инвалид. Особенно меня угнетала тоска по детям. Денису и Ленке, которых я просто обожаю. Мысль о том, что мне с ними уже никогда не придется быть вместе доводила меня просто до умоисступления! Особенно невыносимо мне стало в последние часы старого года. Вокруг народ веселится, музыка, хлопушки там всякие — а я сижу один-одинешенек… Ирка с дочкой к больной мамаше уехала в Тирасполь, да так там и осталась на новый год. Посидел я так, поскучал, выпил пару стаканов водки… И такая, знаете, меня тоска за душу взяла — сил моих нет! В общем, возникла у меня под влиянием этой тоски и выпитой водки очередная авантюрная идея. Захотел я немедленно, хоть одним глазком взглянуть на своих детей, на свою семью — как они там, бедные, без меня новый год справляют… Сказано-сделано. Отправился я немедленно к своему дому, залез по дереву на свой балкон и смотрю через балконное окно на детишек, жену, сидящих за праздничным столом и поверите — плачу, да… И тут черт меня дернул поскользнуться на куче смерзшегося снега и прижаться лбом к стеклу! Дети и жена меня увидели, крик подняли… Я, естественно, сразу прыг на дерево — и ходу вниз. Да не удержался и свалился — хорошо, что под деревом куча не то земли, не то песка была…

— А сегодня вы зачем к своему дому ходили и за женой и детьми следили? — полюбопытствовал Шура и улыбнулся, глядя как вытянулось от удивления лицо у Богдана Тарасовича. — Тоже тоска обуяла?

— Да вы сам дьявол, товарищ милиционер… — растеряно пробормотал Шепченко. — Все знаете… Да, сегодня меня тоже тоска обуяла. Сегодня ведь у Леночки день рождения… Мне Ирка из своих волос накладную бороду соорудила, так теперь я стал смелее из дома выходить. Мне, главное, на них хоть одним глазком взглянуть, на детишек-то — и уже на неделю легче…

— А почему вы собственную бороду не отпустите? — спросил Шура. — Да, понимаете… — покраснел Богдан Шепченко. — Мне год назад в харьковском метро турникетом эти самые… которые в общем… ну эти самые… прижало. Что-то там в турникете не сработало, задвижки хлоп — и эти самые, прижало. С тех пор у меня борода не растет.

Холмов улыбнулся, подумал намного и задал еще один вопрос. — А зачем к вашей вдове… то есть, я хотел сказать жене перед новым годом приходила Ирина Кулешовская? И еще эти дурацкие десять рублей принесла, вод видом материальной помощи от профкома.

— А-а… — тоже улыбнулся Шепченко. — Это я ее попросил. Понимаете, у меня радикулит разыгрался со страшной силой. А в этом случае мне помогает только одно средство — кальсоны с подшитой в них сзади шкуркой канадского кролика, и придумал, чтобы Ирка пошла ко мне домой под видом профсоюзной активистки и незаметно стащила мои специальные кальсоны, из шкафа, где они всегда лежали. Что она успешно и сделала. А что касается десяти рублей якобы материальной помощи — так это для пущей убедительности. Большую же сумму, чем десятку мы выделить не смогли — с деньгами у нас туго…

— Так вот куда девались ваши кальсоны, — задумчиво процедил Шура. Услышав это сообщение, он окончательно убедился, что его собеседник не врет, и что перед ним действительно сидит сам «покойный» Богдан Тарасович Шепченко. — Что ж, действительно невероятная история…

Глава 7

— Невероятная история, — повторил Холмов. — Хоть водевиль пиши. Однако буду с вами предельно откровенен. За то, чтобы я отыскал незнакомца, находившегося в новогоднюю ночь на ее балконе, ваша супруга обещалась «отстегнуть» мне семьсот рэ. Я не намерен отказываться от этих денег, тем более, что я потратил на это дело больше двух недель собственного драгоценного времени. Так что попрошу вас немедленно одеться и следовать за мной.

— Куда следовать? — испугано вскричал Богдан Тарасович.

— Домой, известно куда, — усмехнулся Холмов. — На ясные очи любимой супруги…

— Нет, только не это, — решительно замотал головой Шепченко. — Я никуда не пойду!

— Поведу силой, — с угрозой произнес Шура, доставая из кармана наручники. — Будьте благоразумны. Ваша игра проиграна, неужели вы этого не понимаете?

— Я все понимаю, — уныло согласился Шепченко. — Только может быть, все-таки есть какой-то иной выход? Сколько, вы говорите, моя жена обещала вам денег?

— Семьсот рублей, — сухо повторил Холмов.

— Я вам дам тысячу. Только оставьте меня в покое и никому не рассказывайте об этой дикой истории.

— Давайте, — легко согласился Шура, протягивая руку.

— Сейчас у меня их нет, — развел руками Богдан Тарасович. — Потом… В течение года…

— Ну нет, ищи дураков, — хмыкнул Шура. — Так, давай, быстренько собирайся и не заставляй меня нервничать.

— Неужели вы столь жестоки, что за каких-то семьсот готовы погубить человека, попавшего в беду?! — дрожащим голосом вскричал Шепченко.

— Вы же мужчина, в конце концов, а мы, мужики, должны помогать друг другу в подобных ситуациях, иначе…

— Но ведь ваша жена вас любит, я это вижу, — смягчился Шура. — Мучается, вспоминает вас… Откроетесь ей, покаетесь — и заживете по-прежнему в добре и согласии…

— Это она сейчас меня любит, пока и мертвый! — раздраженно махнул рукой Богдан Тарасович. — А пройдет немного времени, и она мне жизни не даст, я знаю… А что я скажу соседям, детям, родственникам, коллегам? Мол, здрасте, я Шепченко, благополучно воскрес через четыре месяца после кончины. Новый Иисус Христос — Шепченко. «Шепченко воскрес!» «Воистину воскрес!»… последнюю фразу Богдан Тарасович произнес столь забавным голосом, что Холмов невольно расхохотался.

— Что ж, возможно вы и правы, — став вновь серьезным, задумчиво произнес он. — Нельзя все в этом мире измерять исключительно рублем. Действительно, вы попали в большую, хотя и нелепую беду, и вам нужно помочь. Но как это сделать?

Шепченко судорожно пожал плечами и ничего не ответил. В комнате воцарилось напряженное молчание.

— Вот если бы вы смогли бы достать мне какой-нибудь паспорт… — наконец осторожно произнес Богдан Тарасович, настороженно наблюдая за тем — какую реакцию вызовут у Холмова эти слова. — Тогда бы я, пожалуй…

— Да паспорт достать-то, в общем, несложно, — перебил его Шура, раздраженно махнув рукой. — Но сам паспорт без прописки, трудовой книжки, военного билета а главное — достоверной житейской легенды является никчемной бумажкой.

Холмов снова задумался и размышлял, нахмурив брови, довольно долго.

— Слушайте, а этот ваш двойник… как его… Тимофеев, он ведь взаправду помер, — внезапно сказал Шура. — Его что — не хватились, не искали?

— Не знаю, — пожал плечами Шепченко. — Он, по-моему один жил, без семьи. В коммуне, на Стеновой…

— Вы знаете его адрес? — оживился Шура. — Назовите. Богдан Тарасович назвал адрес. Холмов записал его в свой блокнот и поднялся.

— У меня появился один план, — несколько нерешительно произнес он.

— Не менее авантюрный, чем ваш с двойником-командировочным, но по-моему, в данной ситуации это ваш единственный выход. Суть его такова — вам необходимо «прикинуться» покойным Тимофеевым, вернуться в его, то есть теперь уже свою квартиру, отыскать там все его документы и по ним начать новую жизнь. Устроиться на работу и так далее…

— Верно! — восторженно вскричал обрадованный Шепченко. — Это просто гениальная идея, и как это я сам о ней не догадался!..

— Погодите вы радоваться, — отрезвил его Шура. — Еще неизвестно, какая там ситуация с квартирой Тимофеева, его возможными родственниками и так далее. Сделаем так: я сейчас отправлюсь туда под видом нового участкового на разведку. Вернусь — все вам расскажу, тогда и решим, что делать дальше…

— Может быть вам дать деньги на «фару»? — засуетился Шепченко.

— Вот, у меня есть шесть рублей. Чтобы быстрее.

— Давайте, — милостиво согласился Холмов.

«Фара» действительно здорово ускорила дело. Не прошло и часа, как довольный Шура вернулся из разведки обратно.

— Ну, дорогой покойничек, вам действительно повезло, — весело сообщил он изнывающему от нетерпения и неизвестности Богдану Тарасовичу.

— Родственников у Тимофеева в Одессе не имеется, жил он один. Правда, квартира его запечатана. Добросердечные соседи написали заявление в и милицию, что их сосед Виктор Тимофеев пропал неизвестно куда, так что они просят его квартиру отдать им под кладовку. Однако в милиции им популярно объяснили, что человек считается пропавшим без вести, ежели он не наблюдается в течение полугода. Но его квартиру на всякий случай опечатали…

— Как же теперь быть? — забеспокоился воспрянувший было духом Шепченко.

— Да никак, — пожал плечами Холмов. — Срывайте печати к чертовой матери и спокойно заходите в квартиру. Вы же ее законный хозяин. А будут интересоваться — где вы пропадали все это время, наплетите что-нибудь про умиравшую, да так и не умершую тетку в Житомире.

— А как же я дверь открою? — продолжал сомневаться мнительный Богдан Тарасович. — Ключей-то у меня нету.

— Хм, это конечно проблема, — почесал затылок Шура. — Ладно, так и быть, я поеду с вами и помогу открыть дверь вашей квартиры. Потом сразу врежете новые замки. Ну, собирайтесь, поедем на ваше новое местожительство.

— Сейчас, я только записку Ирине напишу, — засуетился Шепченко.

Все прошло благополучно. Соседей Тимофеева-Шепченко, к счастью, дома не было — рабочий день еще не кончился. Поэтому Шуре никто не помешал вскрыть при помощи отмычек двери в коммуну и комнату, в которой отныне предстояло жить Богдану Тарасовичу.

— Конечно, жилье и обстановочка оставляют желать много лучшего, — констатировал Холмов, войдя в грязную, полутемную комнату, в которой почти не было мебели. — Но это не беда. Теперь все в ваших руках. Давайте лучше искать документы…

Документы — паспорт, военный билет, трудовая книжка и даже водительские права прежнего жильца, к огромной радости волновавшегося Шепченко нашлись быстро, в шкафу. Изучив записи в трудовой книжке, Холмов сообщил своему новому знакомому, что, оказывается, прежде Виктор Тимофеев работал шофером.

— Придется вам для начала осваивать именно эту профессию, чтобы не было лишних подозрений, — объявил Холмов. — Машину-то хоть водить умеете?

— Представьте, умею, — бодро ответил Шепченко. — Я в армии два года самосвал водил.

В этот момент дверь открылась и в комнату заглянула пожилая женщина в потертой шубе. — А-а, это вы здесь, Виктор Михайлович, здрасьте' Вы вернулись… — растеряно забормотала женщина, и на ее лице появилось выражение огромного разочарования, которое она и не пыталась скрыть. — А я гляжу — чего это печати сорваны… Где же это вы пропадали так долго?

— Это… К больной тетке ездил, в Житомир… — забормотал растеряный Шепченко, которого визит его новой соседки застал врасплох. — Тетка у меня в Житомире того… болела сильно.

— А-а, — огорченно вздохнула женщина.. — Ну ладно… И она удалилась.

— Поздравляю! Первый и самый главный экзамен выдержан успешно, — хлопнул Шура вспотевшего Богдана Тарасовича но плечу. — А вы боялись, что вас не признают. Ну все, располагайтесь, а я пошел. Счастливой вам жизни на новом месте и в новом качестве.

— Спасибо! Огромное спасибо вам за все… — забормотал растроганный Шепченко, схватив руку Холмова.

— Я ваш должник на веки вечные… Оставьте пожалуйста свой адрес, я вас отыщу и отблагодарю когда-нибудь…

— Да я сам вас буду изредка навещать, — усмехнулся Холмов, аккуратно освобождая свою ладонь от объятий Шепченко. — Может в чем-то помочь будет нужно…

Дальнейшие события развивались следующим образом.

В тот же день Шура Холмов посетил Наталью Сергеевну и с легкой душой сообщил ей о том, что ее дело окончательно зашло в тупик и дальнейшее расследование бессмысленно. Единственное, что ему удалось установить — это факт действительного пребывания неизвестного мужчины на ее балконе в новогоднюю ночь. Но судя по некоторым данным, скорее всего это был случайный грабитель, который, очевидно, хотел забраться в соседнюю квартиру, хозяева которой отсутствовали. Но «ошибся адресом», так как окна квартиры Шепченко, по причине выключенного света и слабого огня свечей тоже были темными. Нельзя сказать, что это объяснение на все сто процентов удовлетворило Наталью Сергеевну. Тем не менее, постепенно она успокоилась и практически не вспоминала о таинственном визите своего покойного мужа в новогоднюю полночь…

Что же касается Богдана Тарасовича, то он с помощью Шуры устроился в первый Одесский таксопарк водителем такси. Заработки у него были богатые, поэтому в скором времени он не только честно вернул Холмову обещанную тысячу рублей, доказав тем самым библейскую истину, что добро всегда вознаграждается сторицей, но и смог «с доплатой» поменять свою грязную комнату в коммуне на самостоятельную квартиру. Так как Шепченко-Тимофеев постоянно боялся, что его случайно признает кто-либо из знакомых, Шура свел его с одним знакомым хирургом, который частным образом сделал Богдану Тарасовичу пластическую операцию, после чего тот стал несколько отличаться (и в лучшую сторону) от своего оригинала. (А знакомый Шурин фотограф подретушировал фотографию в его паспорте, чтобы она соответствовала новому лицу).

Но самое удивительное и даже поразительное произошло потом. Когда новая жизнь Богдана Тарасовича более-менее наладилась, он стал с новой силой невыносимо тосковать по своей прежней семье. Тем более, что к тому времени Шепченко-Тимофеев окончательно рассорился и разошелся с Кулешовской. Как-то раз, за бутылкой он поведал о своей тоске Холмову и посде очередной рюмки тому пришла в голову великолепная, хотя и отчаянная мысль: познакомить Шепченко-Тимофеева с его бывшей супругой! Ведь внешне он достаточном слабо теперь походил на ее «покойного» мужа. Шепченко этот план поначалу испугал, но после того, как была откупорена очередная бутылка коньяку, он признал его очевидную целесообразность и решил рискнуть. Дело решено было не откладывать в долгий ящик и, допив коньяк, Шура и Богдан Тарасович отправились к Наталье Сергеевне. Сообщив мадам Шепченко, что он «шел мимо и решил зайти, чтобы узнать, не случилось ли чего нового», Шура Холмов галантно представил ей слегка пошатывающегося Богдана Тарасовича в качестве «своего лучшего друга». Сообразительная, как все вдовы и незамужние женщины Наталья Сергеевна тут же пригласила дорогих гостей поужинать. Своего мужа она, естественно, не узнала и сердце ей тоже ничего не подсказало…

Ужин прошел достаточно оживленно. Поняв, что все идет нормально, Холмов вдруг «вспомнил» об одном очень важном деле и откланялся, оставив бывших супругов наедине. Шепченко-Тимофеев глянулся Наталье Сергеевне и они стали встречаться, а через положенный год официально оформили свои отношения, то есть поженились…

И до сих пор в Одессе, в мире и согласии живет, пожалуй, самая удивительная семья в мире. В которой ничего не подозревающая «вдова» живет вместе со своим «покойным» мужем. И ни одна душа не знает об этом удивительном факте, кроме самого Шепченко-Тимофеева и его хорошего друга Шуры Холмова.

Впрочем однажды, спустя много-много месяцев после случившегося, будучи хорошо выпивши, Шура не утерпел и рассказал об этом невероятном происшествии Диме Вацману. И от услышанного тот пришел в такой восторг, что по мотивам этой истории написал сценарий веселой кинокомедии. Который до сих пор валяется где-то в сценарном отделе Одесской киностудии, если только его к этому времени не сдали в архив или макулатуру.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ ХОЛМОВА И ФЕЛЬДШЕРА ВАЦМАНА

Часть Четвертая В логове мафии

Глава 1

Если, уважаемый читатель, вы, по какой-то досадной случайности не читали первую книгу о приключениях Шуры Холмова и Димы Вацмана, то без необходимого пояснения ход дальнейшего повествования вам будет не совсем понятен. Поэтому автору придется совершить небольшой экскурс в прошлое, дабы рассказать вам о том, что предшествовало событиям, о которых вы узнаете из данной части этого увлекательного повествования.

А предшествовало им вот что. Некоторое время назад, в результате налета на квартиру на улице Пекарной 21 «б», где жили Шура и Дима, неизвестные похитили картотеку, куда Шура в течение многих лет заносил самые разнообразные сведения обо всех известные ему одесситах, ведущих неправедный образ жизни. Холмову удалось выяснить, что налет и похищение совершила банда одесских уркоганов, по заказу… высокопоставленного сотрудника одесской милиции полковника Виктора Люстрина. Дальнейшее расследование показало, что Люстрин одновременно был и одним из боссов глубоко законспирированной мафиозной организации, в которой состояли некоторые важные городские руководители и представители одесского блатного мира. (Шурина картотека понадобилась им для того, чтобы с ее помощью узнать о неизвестных им одесских правонарушителях и взять их под свой контроль путем угроз или шантажа). Почуяв, что Холмов «сел ему на хвост», Люстрин начал всячески преследовать Шуру. Пытаясь через подчиненных ему милиционеров упечь его в тюрьму за тунеядство и проч. А как только милицейский полковник понял, что Шура проник в его тайну, по его приказу уркоганы подожгли квартиру Димы Вацмана и Холмова. Предупредив последнего с помощью записки, приколотой финкой к входной двери о том, что если он еще хоть раз сунет свой длинный нос туда, куда не следует, то…

Естественно, как человек неглупый, Шура Холмов никоим образом не собирался конфликтовать со столь мощной и грозной организацией, прекрасно понимая, что в противном случае «по его лицу будет ползать большая, зеленая муха». Поэтому он перестал охотится за Люстриным и К? и навсегда оставил мысль о возвращении своей картотеки.

Однако, спустя определенное время, Шура все-таки, «сунул свой нос» куда не следует. Причем совершению случайно, сам того не желая. А все произошло так. Расследуя одно дело (которое Холмов условно назвал «делом о гнилых апельсинах»), Шура «вышел» на некоего Наровлянского — скромного зам. начальника Одесской фабрики натуральных соков. Под руководством этого самого Наровлянского, специальная бригада шабашников скупала за бесценок на одесских овощных базах, в столовых и магазинах гнилые, подпорченные апельсины и лимоны, и на фабричном оборудовании, в ночную смену делала из них сок, запаковывала его в поддельную импортную тару и реализовывала через торговую сеть. Ес-тественно, «навар» от этой деятельности был бешеным. А вмешательство Холмова грозило «засветить» столь тщательно отлаженное, законспирированное прибыльное дело. И, хотя в планы Шуры отнюдь не входило как-то повредить деятельности этого гнилого апельсиново-лимонного концерна (его целью было уберечь от суда знакомую женщину-завмага овощного магазина, невольно пострадавшую от бурной деятельности шабашников — скупщиков). Наровлянский забеспокоился. И пожаловался Люстрину на то, что «какой-то жлоб вертится вокруг нашего производства и может пронюхать про то, что ему знать вовсе необязательно». Да-да, именно Люстрину! Ну откуда в самом деле было знать Холмову, что Наровлянский являлся одним из активных членов вышеописанной мафиозной структуры, в чей «общак» шла большая часть вырученных в результате аферы с гнилыми апельсинами денег. Равно, как и о том, что Люстрин был руководителем своеобразной «службы охраны» этой коррумпированно-преступной группировки. С помощью как подчиненных ему по службе работников милиции, так и с помощью одесских уркоганов, через входящих в структуру «паханов» он должен был оберегать одесскую мафию от какого-либо вмешательства извне. Так что пути-дорожки Шуры Холмова и Виктора Люстрина вновь пересеклись, что вызвало сильное раздражение у мафиозно-милицейского полковника.

Но Холмов, повторяю, об этом пока не догадывался. Он лишь удивлялся — почему это его вдруг уволили из трамвайного депо «в связи с сокращением штатов», хотя ощущалась острая нехватка контролеров и почему почти сразу после этого печального события к нему вновь зачастили из милиции с угрозами привлечь по статье за тунеядство. Шура попытался было устроиться на другую работу, но не тут-то было. Куда бы он не приходил (даже в соседний ЖЭК, с просьбой устроить его на вакантное уже третий месяц место дворника). ему везде вежливо отказывали, ссылаясь на самые разнообразные причины. Лишь когда на Холмова вечером, неподалеку от Мусиного дома напали человек шесть здоровенных мордоворотов и принялись избивать его кусками арматуры, требуя, чтобы он «немедленно убирался из Одессы к чертовой матери» (Шуру спас только револьвер и три выстрела вверх). Холмов наконец начал соображать что к чему. Ну, а когда уже знакомая ему белая «шестерка» внезапно, на большой скорости, вылетела на тротуар и едва не сбила Холмова (лишь чудо, хладнокровие, отличная реакция и великолепная прыгучесть позволили Шуре остаться в живых). он окончательно понял, что по какой-то причине одесская мафия вновь вспомнила о его существовании. И не просто вспомнила, но решила любыми средствами от него избавиться. Так как Шура не знал о всех взаимоотношениях Люстрина и Наровлянского. он долго ломал голову, пытаясь найти какое-то объяснение происходящему. В конце концов он пришел к выводу, что скорее всего местные мафиози решили «поглубже» законспирироваться в связи с наступлением новых времен (как известно, Юрий Владимирович Андропов весьма сурово относился к подобным внегосударственным структурам) и поэтому старалась избавиться от всех лишних свидетелей существования.

Как бы то ни было, Холмов прекрасно отдавал себе отчет в том, что столь пристальное внимание такой грозной и могущественной структуры добром для него не кончится. Нужно было принимать радикальные меры для того, чтобы не наступила критическая развязка. Но какие? Просить прощения у мафии и обещать, что «он больше не будет» Шура не собирался — это было, во-первых, бесполезно, а во-вторых, ниже его достоинства. Покидать Одессу, город, который он так любил — этой мысли Шура не допускал даже в самые отчаянные минуты. Сменить квартиру, затаиться, «упасть на дно» — это была только временная и малоэффективная мера. Холмов знал, что эти лихие ребята, имея свои «концы» в любой точке города могут в считанные дни разыскать любого человека, достать его буквально из-под земли и вновь его под землю упрятать, на этот раз навсегда. Да и специфическая профессия Холмова не позволяла ему долго сидеть взаперти. Оставалось одно — ждать. Ждать, пока какой-либо случай не поможет ему определиться окончательно в данной сложной ситуации или даже каким-то неведомым образом расправиться со своими противниками. Шура Холмов не был трусом и не боялся «скрестить шпаги» с численно превосходящим его «кодлом». Поэтому Шуре оставалось быть постоянно начеку и ждать случая. Созревший «нарыв» должен был когда-нибудь, да лопнуть. И, конечно же, случай не заставил себя ждать. «Нарыв» лопнул. С весьма неожиданными и драматическими последствиями…

Началось все в один из промозглых, туманных и слякотных дней ранней весны — пожалуй, самого отвратительного и мерзкого времени года в Одессе. Сгущеные водяные пары прямо-таки физически ощущались в перенасыщенной влагой атмосфере, было сыро и противно, как в давно нетопленой бане. Тем не менее, Дима и Шура, выйдя из цирка, который они посетили «для разнообразия жизненных впечатлений», по словам Холмова, решили немного прогуляться по городу, чтобы отдышаться после спертого, пахнувшего лошадиным, слоновьим, обезьянним и еще бог весть чьим навозом воздуха Одесского цирка. Щелкая семечки и небрежно сплевывая шелуху через губу, друзья не спеша, вразвалочку шли по улице Садовой. Взгляды встречных девушек нет-нет, да и задерживались на франтовато одетого в черный кожаный плащ и широкополую черную шляпу Шуре Холмове и возмужавшем, повзрослевшем за последнее время Диме Вацмане, на котором была шикарная джинсовая меховая куртка, присланная ему родителями из Нью-Йорка. Однако в ответ на призывные девичьи улыбки и подмигивания, Холмов, которому всегда принадлежала инициатива при знакомстве с барышнями (Диму в таких случаях всегда обуревала несвойственная гражданам его национальности застенчивость) лишь угрюмо отводил глаза. Он только что закончил курс лечения от гонореи и воспоминания об этой болезненной процедуре были еще слишком свежи как в его голове, так и в другой, несколько противоположной голове части тела. Поэтому, когда им навстречу попалась очередная симпатичная одесситка с широкими бедрами и Дима призывно толкнул Холмова локтем — мол, гляди, какая цыпочка, давай, действуй, — Шура лишь мрачно буркнул.

— Да ну ее к чертям… У нее, небось полная задница хламидий…

Скоро Дима и Шура услышали отдаленный, усиливавшийся с каждым их шагом нестройный гул, словно где-то поблизости шумел водопад или одновременно на сотне коммунальных кухонь ссорились соседи. Это друзья приближались к знаменитой Соборке, где собирались одесские футбольные фанаты, чтобы поговорить за родной «Черноморец», за «проклятое киевское „Динамо“, „за политику“ и вообще, „за жизнь“. Потолкавшись немного среди истошно размахивающих руками болельщиков, Холмов и Вацман продолжили прогулку во улице Советской Армии. Возле Успенского собора к ним пристал нищий в рваных галифе, стоптанных, разбитых сапогах, бушлате без пуговиц и фуражке авиационного офицера. Он вытянул вперед сложенную лодочкой ладонь и засеменил за Шурой, бормоча что-то очень жалостливое, вроде „не откажите, Христа ради…“. Не переставая беседовать с Димой, Холмов сунул руку в карман, достал оттуда жменю семечек и небрежно высыпал их в протянутую ладошку нищего.

Несколько минут нищий оторопело таращился на семечки, лежавшие ладони, затем отшвырнул их в сторону и, громко матерясь, отправился на исходную позицию.

— Ты чего это юродивого обижаешь? — удивленно спросил Дима. — Не хочешь подавать милостыню — не подавай, но издеваться-то зачем?

— Это Фима-Унтер, профессиональный нищий, — объяснил Шура. — У него два дома — на Слободке, и 8-й станции Черноморской дороги. Сейчас он строит третий, в Фонтанке. Думаю, Фима как-нибудь обойдется без моей милостыни…

Наконец друзья нагулялись и направились к трамвайной остановке, чтобы ехать домой. Как назло, трамвая долго не было и вскоре Дима и Шура стали потихоньку околевать от сырого, промозглого воздуха, пробиравшего до костей. Прыгая на месте и похлопывая себя по бокам они то и дело выбегали на дорогу, с надеждой всматриваясь вдаль, но вожделенный вагон все не появлялся на горизонте. От холода Шуру сильно потянуло „до ветру“. Крикнув Диме „я сейчас!“ он бросился в ближайшую подворотню и, не будучи в силах больше терпеть и искать более приличное убежище, принялся орошать стоявший в подворотне мусорный ящик… Естественно, тут же рядом с ним возникла визгливая бабуся, жительница ближайшей квартиры и принялась орать на Шуру, что здесь ему, мол, не туалет. Не переставая мочиться, Холмов достал свободной рукой из кармана плаща свое милицейское удостоверение и сунул его бабке под нос. Вчитавшись в текст удостоверения, бабуся тут же перестала орать и нехотя ретировалась, ворча что-то себе под нос.

Когда Дима и Шура уже окончательно одурели от холода и ожидания, внезапно случилось чудо. Пролетавшая на большой скорости мимо остановки светлая „Волга“ неожиданно резко затормозила, со стоном сдала назад и остановилась рядом с ними. Приоткрыв правую дверцу, водитель помахал Диме и Шуре рукой — дескать, прошу садиться. Еще не разобрав толком — кто этот благодетель, окоченевшие друзья с радостью бросились в теплое нутро автомобиля.

— Привет! — повернулся к Холмову водитель „Волги“, в котором Шура наконец узнал Ефима Алексеевича Бурлаки, слесаря одного из одесских таксопарков и „по совместительству“ опытного угонщика частных машин. — Слушай, как говорится, на ловца и зверь бегом! Я ведь к тебе ехал, дело есть…

— Ну, так и давай, поезжай ко мне домой. — произнес Шура, потирая окоченевшие руки. — Там поговорим, а то я замерз как кобель…

„Волга“ резко взяла с места и помчалась по разбитой одесской улице, вздрагивая на колдобинах.

Здесь вновь следует сделать небольшое лирическое отступление к пояснить один момент. Дело в том (об этом опять-таки говорилось в первой книге). что в качестве угонщика Ефим Алексеевич был в свое время занесен Холмовым в его знаменитую картотеку. После похищения которой и ознакомления с содержащимися в ней сведениями одесские мафиози стали шантажировать Бурлаки, требуя, чтобы он угонял указанные ими автомобили и передавал им за мизерную плату. В противном случае, угрожая упечь его в тюрьму да прошлые угоны. Вначале слесарь-угонщик всерьез подозревал, что его по какой-то причине „сдал“ сам Шура Холмов. (Одному ему была известна вторая, криминальная профессия Бурлаки). Однако, когда Шура наконец разобрался в том — кто и с какой целью стибрил его картотеку, он тут же взял бутылку водки и отправился к Ефиму Алексеевичу, чтобы растолковать тому- чья на самом деле вина в том, что он стал наемным угонщиком». Объяснения прозвучали довольно аргументировано и убедительно, и добрые отношения между ними были восстановлены. Правда, чуть-чуть омрачал их один незначительный факт: Бурлаки категорически отказывался уважить просьбу Холмова и сообщить ему адрес, по которому он доставлял мафии угнанные им автомобили. Для Шуры этот адрес являлся единственной «ниточкой», потянув за которую теоретически можно было бы полностью или частично «раскрутить» преступную деятельность одесской «Коза ностры». Впрочем, понять Ефима Алексеевича тоже можно было. Мафия строго-настрого предупредила его о том, что ежели он проболтается, кому-нибудь об этом адресе, то будет немедленно ликвидирован.

— Стало быть, дело тут такое, — сообщил Бурлаки, когда они наконец зашли в комнату на улице Пекарной 21 «б» и Шура с Димой сходу, без закуски выпили по три рюмки водки, чтобы согреться (Ефим Алексеевич пить отказался). — Влип я в одну очень невеселую историю недавно… И хочу тебя просить помочь мне из нее выпутаться.

— Что, опять кто-то на тебя «наезжает»? — насторожился Холмов.

— Все, кто могли, на меня уже «наехали», — грустно улыбнулся слесарь-угонщик. — Нет, тут дело другое… Бурлаки тяжело присел на диван и поминутно утирая ладонью со лба выступавший пот начал рассказывать.

— Понимаешь, неделю назад. такси, которое я обслуживал, перед выходом его на линию попало в аварию, врезалось в дерево. Водитель отделался ушибами и синяками, а вот его пассажирка расшибла себе физиономию и сломала ключицу. Таксист утверждает, что вся эта хреновина случилась по причине неравномерного срабатывания тормозов. Он, дескать, только нажал педаль тормоза, как машину тут же начало крутить и выбросило с дороги прямо на дерево…

— Так может быть его просто занесло? — перебил Ефима Алексеевича Шура. — Если на скользкой или грязной дороге нажать тормоз, то, ясное дело, машину может закрутить.

— Я тоже не сомневаюсь в том, что его занесло! — закивал Бурлаки.

— Какие там, к чертям, тормоза! У меня машины выходят на линию как куколки, как швейцарские часы, все шофера знают. Но, понимаешь, гаишники записали в протоколе, что (тут Бурлаки достал из кармана какую-то бумагу и стал монотонно читать) «условий для заноса на участке дороги, где произошло ДТП, не имелось. Поверхность асфальта равномерно слегка влажная, коэффициент сцепления примерно 0, 55..». Ну, и так далее.

— Хм… — задумался Шура. — А что показала техническая экспертиза? Ведь экспертиза без труда могла определить — исправны ли были в момент аварии тормоза или нет.

— Да какая там экспертиза! — злобно воскликнул Ефим Алексеевич. — Начальник колонны как услышал, что «условий доя заноса не было», так сразу и заявил: «это Бурлаки виноват, тормоза хреново проверил». А сама машина разбита вдребезги, кто там будет копаться в ней и проверять, отчего тормозная трубка лопнула, от удара или от недосмотра механика. Ведь это сколько мороки, тем более, что «виновник» уже во всеуслышание объявлен…

— Хм… — еще раз произнес Шура. — Дело, конечно, гиблое… Может этот таксист гаишнику в лапу дал, чтобы он в протоколе написал то, что ему выгодно?

— Может быть хотя вряд ли. Ведь акт об этом ДТП старший лейтенант Печкуров составлял. Он же денег принципиально не берет, ты же знаешь. Да его все одесские шоферы поэтому знают.

— Да. «Белая ворона», позорящая славный отряд одесских автоинспекторов, — в раздумьи пробормотал Холмов. — Даже и не знаю, чем тебе и помочь… Зацепиться тут практически не за что, да и времени уже прошло порядочно.

— Шурик, дорогой, ну попробуй, авось что-нибудь и получится! — умоляюще зашептал Бурлаки. — Может, Печкурова «расколешь», что он бабки от таксиста брал, может еще что… Ведь эта сучка-пассажирка подала на таксопарк в суд. А ведь в таком случае, ответчиком буду я, меня ведь сделали виноватым! Попробуй Шурик, прошу тебя, ведь сам знаешь, мне с уголовной связываться никак нельзя… Выручи, а за мной не пропадет. Хочешь, машину тебе того… сделаю? Только документы на нее ты сам доставай.

— Да какой хрен мне ТАКАЯ машина, — усмехнулся Холмов. — Кстати, а откуда у тебя эта «Волга»? Тоже «сделал»?

— Нет, — помотал головой Бурлаки. — Эту я у себя в таксопарке купил, списанную. Пришлось, конечно, попотеть, чтобы восстановить эту рухлядь, но как видишь, сделал из нее ляльку…

— Слушай, а как у тебя с теми ребятами? Ну, которые тебя шантажировали и заставляли машины угонять? — немного помолчав, осторожно поинтересовался Шура. — Все по-старому?

— По старому, — сразу помрачнел Бурлаки. — Две тачки в месяц вынь да положь. И не абы какие, а те, на которые укажут. Удружил ты мне, брат, своей картотекой…

— Ну, кто же знал, что так выйдет, — стушевался Холмов. — Ладно, так и быть, займусь твоим безнадежным делом. Завтра зайду к тебе в таксопарк, гляну на разбитую машину. А ты постарайся к тому времени подготовить мне все бумажки: протокол осмотра места происшествия, показания свидетелей, в том числе, обязательно и шофера, ну и так далее. Только учти, я тебе ничего не обещаю…

— Я завтра во вторую смену, с трех часов дня, — объявил повеселевший Ефим Алексеевич. — Вторая колонна, пятый бокс. Да у любого спроси, тебе покажут, где я нахожусь. Ну, жду…

Глава 2

Бурлаки ушел, а Шура закурил папиросу, походил немного в задумчивости по комнате, затем подошел к окну, слежка отодвинул занавеску и выглянул на улицу. Там было все спокойно — изредка проезжали автомашины да редкие прохожие, подняв воротники и ежась от холода, спешили по своим делам. Лишь в подворотне противоположного дома торчал какой-то парень в кепке, лениво гонявший из одного угла рта в другой «Беломорину». Шура озабоченно вздохнул и задернул штору — подозрительного фрайера он наблюдал на этом месте уже несколько дней подряд и он ему сильно не нравился.

В этот момент в дверь кто-то резко и сильно постучал. От неожиданности Холмов аж подпрыгнул, и, опрокидывая стулья, бросился к кровати, за спрятанным под подушкой револьвером.

— Ты, Шурик, в последнее время какой-то пуганый стал, — неодобрительно покачал говолой Дима и громко крикнул — Войдите!

Дверь отворилась и в комнату робко заглянул мужик простецкого вида, одетый в плащ-«болонья», яловые сапоги с высокими голенищами и картуз из кожзаменителя. Вид у мужика был настолько крестьянско-деревенский, что в комнате сразу повеяло яровым клином, высокими надоями, намолотом с гектара, силосными башнями, трудоднями и прочей колхозной мишурой.

— Добренький вам день! — поклонился мужик, стянув с головы картуз.

— Извиняйте, конешно, за беспокойство, но мне Александр Холмов нужон…

— Это я, — кивнул Шура. — проходите пожалуйста, присаживайтесь.

Мужик осторожно присел на самый краешек стула и торопливо заговорил.

— Я, знаете ли, нездешний, я из Белгородской области, села Хлебалово председатель тамошнего колхоза «Лидер октября» Тимофей Степанович Кобылко. Я тут в вашем санатории «Куяльник» отдыхаю, ну и случайно о вас прослышал. И подумал. что может быть, вы сможете нам помочь. А то, ежели дело так пойдет дальше, то от нашего колхозного стада скоро одни пустые стойла останутся…

— Какое стадо, какие стойла? — недоуменно спросил Шура, без особой радости глядя на мокрые и грязные следы, оставляемые председателевыми сапогами на полу, который они с Димой только сегодня утром тщательно вымыли.

— Известно какое стадо, колхозное, — невозмутимо повторил председатель. — Понимаете, товарищ Холмов, какие-то странные вещи происходят у нас. Шесть голов крупного рогатого скота, а точнее — четыре коровы и два быка за последние полгода пали от неизвестной причины….

Дима, прислушивающийся к разговору, громко хмыкнул, а Шура изменился в лице.

— Вы, папаша, что-то, видать, перепутали, — стараясь говорить вежливо, произнес он. — Я следователь, понимаете ли, частный детектив, а не ветеринар…

— А мне и не нужен ветеринар. Ветеринары, мать ихнюю за ногу, все равно ни пса не могут определить, — пояснил гость из села Хлебалово. — Тута вота в чем закавыка…

После получаса расспросов и путаного, сбивчивого рассказа Тимофея Степановича, Холмову наконец удалось уяснить ситуацию. Оказалось, что несколько раз пастух, пасший стадо коров, принадлежащих молочно-товарной ферме колхоза «Лидер октября» на местах выпаса, обнаруживал, что одна из мирно жующих травку буренок находится без признаков жизни. Дальнейшее вскрытие показывало, что все коровы околевали от одной и той же крайне странной причины — «сильного удара непонятным предметом в область нервного сплетения». (Которое, как известно, у коровы находится в достаточно недоступном месте, чуть ниже и левее шеи). Самое загадочное было то, что ни пастух ни его помощник ни разу не заметили ничего подозрительного или непонятного и божились, что не спускали с коров глаз. Стадо спокойно паслось, к нему никто и ничего не приближалось, утверждали они. Поэтому вопрос — кто мог нанести (и чем!) коровам столь мощные, убойные удары оставался абсолютно открытым. Ответить на него никак не удавалось, несмотря на то, что несколько раз с пастухом и подпаском дежурил сам председатель колхоза, а также участковый милиционер, ветеринар и главный агроном.

— Главное, две последние коровы, вернее, корова и бык таким же макаром врезали дуба не в поле, а уже на ферме! И опять никто ничего не видел! — плачущим голосом произнес Кобылко. Он достал огромный носовой платок, сшитый из мешковины, громко высморкался, издав звук, словно про-солировал тромбон и продолжал. — Что это за напасть такая, ума не приложу. Мне в райкоме сказали — ежели еще одну скотину потеряешь — партбилет на стол и в агрономы….

— М-да… — задумчиво промычал Холмов. Что и говорить, история, конечно весьма интригующая и любопытная. Я бы ею охотно занялся, ежели бы ваши коровы паслись где-нибудь на Приморском бульваре, Пушкинской или на худой конец в Крыжановке. А так — пардон. Сильно далеко. А я на выезде не работаю.

— Я оплачу вам дорогу в оба конца! — просительно зашептал председатель, схватив Шуру за руку. — Плюс бесплатные харчи и жилье. А в случае успеха отпишу вам свинью или телку…

— Телка — это хорошо, — улыбнулся Холмов, мягко отстраняя руну председателя от своей руки. — Но еще раз пардон — никак не могу. Вы уж извиняйте, но…

— Печально. Очень печально, — с таким огорчением произнес Тимофей Кобылко, что Диме даже стало его немного жалко. — На вас у меня была последняя надежда. Болыпе мне помощи ждать неоткуда. Ну, цростите тогда за беспокойство…

Он вздохнул, поднялся и направился к выходу. Но у самой двери задержался, повернулся к Холмову и сказал.

— Я вам адресок свой все-таки оставлю на всякий случай. Как знать, может когда судьба и занесет вас в наши края…

— Оставьте, — пожал плечами Холмов. Гость из деревни черкнул на обрывке газетной бумаги несколько слов, протянул клочок Шуре и низко, словно ленинский ходок, поклонившись, скрылся за дверью. Холмов равнодушно глянул на записку, затем скомкал ее и ловким броском зашвырнул прямо в мусорную корзину, стоявшую в углу комнаты.

— А поставь-ка, Вацман, чайничек, — сладко зевая и потягиваясь обратился он затем к Диме, возившемся у плиты. — Водка — водкой, а лучше чайку душу русского (да и еврейского тоже) человека ничто не согреет…

На следующий день Холмов отправился на улицу Осипенко, которую вся Одесса называла не иначе, как Средняя (дореволюционное название). в таксопарк, где работал Ефим Бурлаки. Там он довольно долго, с помощью принесенных с собой подручных средств — мощной лупы, микроскопа и даже специальных химреактивов изучал действительно здорово искуроченные агрегаты тормозной системы разбитого такси. Выводы, которые Шура сделал после после многочасовой, кропотливой экспертизы были обнадеживающими и говорили в пользу Бурлаки. Характер всех изломов, обрывов и трещин красноречиво свидетельствовал, что произошли они суть от сильного удара, но ни коим образом не от каких-то иных причин.

Закончив копаться в разбитой машине (это было уже поздним вечером). Шура углубился в скрупулезное изучение всех документов, связанных с аварией такси. Однако в них он, к сожалению, не обнаружил никаких сведений, которые хоть в малой степени были бы «на стороне» его клиента. Единственно, внимание Холмова привлек один противоречивый факт. В объяснительной таксист написал, что авария произошла в 10.20 утра, а в протоколе ГАИ было отмечено другое время — 11. 05. А остальное было в полном ажуре — изучение тормозного пути, утверждал в протоколе автоинспектор Печкуров, не оставляло сомнения в том, что в момент торможения все четыре колеса автомобиля находились на автодороге «с равномерной асфальтовой поверхностью», что, естественно, никак не могло привести к заносу.

— М-да… — вздохнул Шура. — Пока ничего определенного сказать нельзя. «За» тебя, Ефим, только результаты моего осмотра автомобиля. Но это тоже, как говорится, вилами по воде, сам понимаешь… Все остальное «против». 3автра поеду осматривать место происшествия. Где говоришь, произошла эта авария, на Житомирской?

— Да, рядом с заводом «Орион», — уныло ответил Ефим Алексеевич. — Я за тобой утром заеду, подброшу туда…

Подъехав утром следующего дня на улицу Житомирскую, Холмов с задумчивым видом стал изучать обстановку на месте, где случилось автопроисшествие. То, что оно произошло именно здесь, сомнений не было — на коре росшего неподалеку от обочины мощного луба остались свежие следы желтой автомобильной краски. С первых же мнгновений осмотра Шура понял, что главная его версия, на которую он возлагал основные надежды рухнула. Дело в том. что он надеялся увидеть где-нибудь поблизости пересечение основной дороги с грунтовой. Съезжая с такой дороги в сырое время года (а сейчас было именно такое время) автомобили, а особенно трактора, выносили на своих колесах на асфальт дороги комки и куски грязи, которые вполне могли спровоцировать занос — подобные случаи бывали. Увы — такой грунтовой дороги нигде поблизости не наблюдалось. Как не наблюдалось и вообще ничего такого, что теоретически могло способствовать заносу автомобиля. Шура вздохнул и стал медленно прохаживаться взад-вперед вдоль обочины, глядя себе под ноги. Делал это он уже скорее чисто машинально, чем с какой-то осознанной целью, понимая, что вряд ли сможет помочь Бурлаки. И тут в природе что-то неуловимо изменилось. Шура даже не сразу понял — что именно. Потом он догадался — солнце выглянуло из-за туч и озарило своим мягким светом окрестности. Однако, Холмов по-прежнему оставался неосвещенным, так как путь солнечным лучам преграждал громадный, высокий корпус завода «Орион», расположившийся вдоль дороги и отбрасывающий на нее свою тень. Шура остановился, достал из пачки папиросу и, медленно разминая ее затекшими пальцами, как-то подсознательно констатировал, что граница между освещенным и неосвещенным участком дороги проходит как раз по тому месту, где, согласно про — токолу, произошел занос такси. И тут в голове Холмова начали мелькать некие, пока еще не сформировавшиеся в какой-то вывод, но вполне уже определенные мысли. Забыв зажечь папиросу, он подошел к зтому участку дороги, встал у обочины и принялся пристально вглядываться в грязно-серую поверхность асфальта. Внимание Холмова сразу привлекла небольшая. размером с иванушкино копытце, лужица на теневом участке дороги, поверхность которой была подернута лед ком. На точно такой же лужице, расположенной на освещенном участке трассы льда не было…

— Японский бог, ну конечно! — воскликнул Холмов. — И как же это я только сразу не сообразил… И Шура принялся прыгать и семафорить руками Ефиму Алексеевичу, сидевшему в своей «Волге», призывая его подойти.

— Гляди-ка сюда! — сообщил Шура задыхавшемуся от быстрого бега Бурлаки, тыча пальцем вниз. — Вот, гляди сначала на этот участок дороги, а потом на этот… Видишь? Понял в чем тут собака зарыта?

Бурлаки несколько минут оторопело глядел туда, куда ему указывал Шура. затем несмело покачал головой.

— Тогда объясняю для дураков, — терпеливо продолжил Холмов. — Сейчас, хоть и весна. но на дворе еще не жарко. Особенно ночью, когда вообще стоит минусовая температура. Ночной мороз «прихватывает» находящуюся на поверхности асфальта влагу и влажные испарения и дорога становится скользкой… ну не то, чтобы очень скользкой, но коэффициент сцепления на ней становится иным, чем днем. Но лучи утреннего солнца, которое уже греет достаточно сильно (потому как все-таки весна) быстро растапливают этот ночной ледок. И дорога становится не такой скользкой. В данном же случае, на вот этом небольшом отрезке автодороги, солнечные лучи не смогли выполнить свою «функцию». По элементарнейшей причине — «путь» им перекрывает вот это высокое здание цеха завода, отбрасывающее на асфальт тень. Поэтому на освещенном участке дороги был один коэффициэнт сцепления, а на неосвещенном другой. Что же случилось с вашим такси? А случилось…

— Да ежу понятно теперь, что с ним случилось! — вскричал возбужденный Бурлаки. — Он нажал тормоз в тот момент, когда одна часть машины находилась на освещенном участке дороги, а вторая — на неосвещенном. Передние и задние колеса попали на участки дороги с разным коэффициэнтом сцепления и машину занесло…

— Умница! — ласково похлопал Шура Ефима Алексеевича по небритой щеке. — Соображаешь.

— Да, но почему же этот Печкуров не заметил столь очевидной (тут Холмов презрительно хмыкнул) вещи? — вновь помрачнел Бурлаки. — Может быть этот шоферюга все-таки дал ему пару червонцев в лапу?

— Может, может, — процедил Шура. — Но, в конце концов, это уже дело десятое. Хотя, конечно… Холмов немного помолчал, задумчиво посмотрел на дорогу, затем решительно произнес.

— Как бы там ни было, нужно немедленно ехать в ГАИ, найти там Печкурова и объяснить ему ситуацию. Пусть переписывает протокол. Если заупрямится — сфотографируем место происшествия, чтобы была видна тень на дороге и додадим на него аппеляцую руководству облавтоинспекции.

— Едем! — подпрыгнул довольный Бурлаки.

Старшего лейтенанта Печкурова они нашли на лавочке, возле здания госавтоинспекции. Печкуров перочинным ножиком вырезал из березового полена новый регулировочный жезл (закрепленный ним жезл отобрали какие-то подвыпившие хулиганы, когда он поздно вечером возвращался с дежурства). отчего здорово смахивал на папу Карло в момент создания Буратино. Холмов вежливо поздоровался, представился и принялся рассказывать о цели своего визита.

— Ничего я переписывать не буду, — хмуро произнес автоинспектор, выслушав Шуру. — В протоколе все указано точно — поверхность дорожного покрытия была однородной, без всякой ледяной корки…

— Да какой однородной, — начал кипятиться Холмов. — Я же только что там был и своими глазами видел. Поедемте сейчас же к месту аварии, и вы убедитесь во всем лично, собственными глазами…

— На кой бес мне ехать, когда я там был в день, когда случилось ДТП, — упорствовал Печкуров. — Бросьте ерундой заниматься…

— Ах так! — взорвался Шура. — Ну ладно, кореш, ладно… Смотри, как бы тебе пожалеть потом не пришлось об этом…

— Ой. испугал… Прямо-таки дрожу и падаю от страха, — не смутился старший лейтенант. — Видал я таких пугалъщиков, пятки вместе, носки врозь…

Красный от возмущения Холмов хотел было сказать еще что-то, но вовремя удержался и, круто развернувшись, направился к «Волге». На полпути он остановился, вернулся к зданию ГАИ и позвонил из висевшего на фасаде здания телефона-автомата в одесский гидрометеоцентр. Узнав, что в день аварии такси погода была практически такой же, как сегодня, Шура раздраженно швырнул трубку на рычаг и торопливо зашагал к машине.

— Упорствует, сучий лесок, — мрачно объяснил он Бурлаки. — Не хочет падло, признавать очевидных фактов. Похоже, таксист его действительно «подогрел» парочкой червонцев. Ну ничего… Сейчас заедем ко мне, возьмем фотоаппарат, зафиксируем все это дело, и куда он потом, сволочь, денется.

Однако, когда Шура и Яфим Алексеевич вновь подъехали к месту аварии, их ожидал невероятный сюрприз: вся дорога была залита ярким, весенним солнцем, от мрачной тени не осталось и малейшего следа. Холмов остолбенело посмотрел на дорогу, затем поднял глаза к небу, прищурившись от ласковых солнечных лучей и вдруг нервно расхохотался.

— Господи, какой же я болван! Ну, конечно… Теперь все ясно.

— Что ясно? — недоуменно спросил Бурлаки.

— Солнце-то с течением времени поднялось выше, «выглянуло» из-за здания цеха и осветило всю дорогу, — объяснил Шура. — Так что, может быть этот гад Печкуров и не врет. Возможно, когда он приехал, здесь уже светило солнце и все растаяло. Это, конечно, произошло не в один миг, но может быть автоинспекция сюда добиралась, как это нередко бывает, довольно долго… Ну да, наверное, так именно и было. Тем более, что в пользу этого предположения говорит то, что в записанное в протоколе время совершения ДТП отличается от реального времени аварии больше чем на сорок минут в большую сторону. Очевидно, Печкуров таким образом хотел скрыть факт столь длительной задержки. В общем, нужно немедленно найти таксиста, совершившего аварию, и выяснить у него точно — сколько прошло времени от момента происшествия до момента прибытия сотрудников ГАИ. Тогда идем скорее в таксопарк, — торопливо произнес Бурлаки, глянув на часы. У него через полчаса смена начинается.

Предположения Холмова полностью подтвердились. Таксист поведал ему, что поначалу он долго не мог найти телефона-автомата, чтобы сообщить об аварии (пассажирку увезли в больницу на попутной машине). потом, почти сорок пять-пятьдесят минут ждал гаишников, которые объяснили свое опоздание поломкой машины. Однако Шура, как бывший сотрудник органов, прекрасно знал, что порой может скрываться под расплывчатым термином «поломка машины». Он не поленился, нашел в этот же день напарника Печкурова, сержанта-гаишника, который выезжал в тот день вместе с ним к месту аварии такси, угостил его в ближайшей бутербродной вином и выяснил в дружеской беседе, что долго ехали они к месту ДТП на Житомирской потому, что по дороге старлей заскочил к своей любовнице, жившей неподалеку, на улице Щорса.

Дальше все было просто. На следующий день Шура дважды сфотографировал участок дороги, где занесло такси — в 10. 30, когда случилась авария (с тенью) и в 11.20, когда изволили явиться сотрудники ГАЙ (тени уже на дороге почти не было). Снимки Холмов показал Печкурову, попутно рассказав автоинспектору о результатах своей экспертизы разбитого такси. А заодно, как-бы невзначай поинтересовался — чем это он занимался у своей подружки, проживающей на ул. Щорса, такого-то числа в такое-то время. Естественно, под давлением столь серьезных аргументов старшему лейтенанту Печкурову не оставалось иного выхода, как задним числом переписать свой протокол, указав в нем, что «занос автомашины такси произошел вследствие обледенения участка дороги и непредвиденных обстоятельств, предусмотреть которые было практически невозможным». Благодаря этой расплывчатой, туманной формулировке найти конкретных виновных в аварии такси оказалось практически невозможным, поэтому в суде, не мудрствуя лукаво, просто отказали пострадавшей пассажирке в иске. Таким образом, Ефим Алексеевич Бурлаки оказался полностью реабилитированным и буря, собравшаяся было над его головой, благополучно прошла стороной.

Глава 3

— А я с-таю, чев-вото жду, а музыка играет и играет, безумн-но я, люблю д-двчонжу ту, которая мини не замечаеть! — с надрывом пел солист ресторанного оркестра, мужчина неопределенного возраста с испитым лицом. Набрав побольше воздуха в легкие, он так заорал слова припева, что на столах задребезжала посуда. Ос-становите музыку! Остановите музыку! Прошу вас я! Прошу вас я, с другим танцует девушка моя-а-а!..

Шура Холмов и Ефим Бурлаки сидели в ресторане «Братислава» за столиком, густо уставленным бутылками с марочным коньяком и шампанским, а также самой изысканой снедью, которая только нашлась в ресторанном буфете. Этим царским ужином Ефим Алексеевич решил отблагодарить своего спасителя, а заодно и отпраздновать окончательное завершение дела. Холмов и Бурлаки были уже в изрядном подпитии, когда оркестр окончательно прекратил играть и в зале начали гасить свет, сигнализируя засидевшимся посетителям об окончании работы ресторана. Ефим Алексеевич предложил продолжить застолье у него дома и Шура, естественно, согласился. Официанты быстро собрали им пакет с выпивкой и закуской и сдружившиеся слесарь-угонщик Бурлаки и частный детектив Холмов отправились на улицу Подбельского, где жил Ефим Алексеевич. Там им никто не мешал и застолье затянулось до глубокой ночи, пока Шуру не стала одолевать отчаянная зевота. Тогда Бурлаки поднялся из-за стола и пошатываясь направился в комнату, чтобы постелить дорогому гостю постель. И тут неожиданно в дверь кто-то требовательно позвонил.

— Кого это еще черти принесли? — заплетающимся языком произнес Ефим Алексеевич и направился в прихожую. Через минуту оттуда донеслось приглушенное бормотание возмущенного чем-то хозяина квартиры, и резкий, требовательный голос неизвестного, похоже молодого мужчины.

— Да вы что, офонарели — завтра! — прислушавшись, услышал Холмов. — Ведь нужно присмотреться, оценить обстановку, вычислить время, узнать — есть ли сигнализация и какая…

— Шеф сказал — завтра, значит завтра! — жестко оборвал его мужчина. — Поэтому, что хочешь делай, хоть башней об стенку бейся, но чтобы завтра же тачка стояла в гараже. Вот, здесь изложены все необходимые сведения. Потом не забудь сжечь этот листок. Все, будь здоров. Хлопнула входная дверь. Шура, который догадался, что ночной визитер был никем иным, как посыльным от мафии, пришедшим заказать очередной угон, несколько секунд судорожно размышлял, затем уронил голову на стол и захрапел, притворившись спящим. В то же время он, сквозь полуприкрытые веки наблюдал, как в комнату вошел немного расстроенный и даже слегка протрезвевший Бурлаки, разглядывавший какой-то листок. Затем Ефим Алексеевич тяжело вздохнул, спрятал листок в карман своего халата и, заметив «спящего» Холмова, поспешил в соседнюю комнату стелить кровать. Примерно через час, дождавшись, дока Бурлаки крепко заснет, Шура осторожно поднялся со своей кровати. извлек из кармана брюк маленький фонарик, с которым он никогда не расставался, включил его и на цыпочках подошел к стулу, на котором валялся роскошный халат Ефима Алексеевича. Достав из кармана халата сложенный вдвое клочок бумаги. Шура раздернул его, и подсвечивая фонариком, прочел: «ГАЗ-24, черного цвета, номер 7504 ОДТ, в рабочие дни с 9 до 17 стоит на неохраняемой стоянке возле института „Черноморпроект“ на Ласточкина. Брать лучше в 12–12.30, когда хозяин уходит на обед в буфет и не наблюдает за машиной из окна института. Сигнализации нет».

«Вcе ясно…» — пробормотал Шура. Спрятав листок обратно в карман халата, он тихонько вернулся к своей кровати, лег и постарался быстрее заснуть. Завтра Холмову предстоял очень трудный день…

Около 11 часов следующего дня Шуру уже можно было наблюдать на улице Ласточкина, неподалеку от института «Черноморпроект». Увидев, что предназначенная на «заклание» «Волга» находится на стоянке, Шура остановился, закурил папиросу и стал изучать окружающую обстановку. Слегка дрожавшие при этом кончики его пальцев свидетельствовали о том, что он волнуется. Докурив «Сальве» до бумажного мундштука, Холмов отшвырнул далеко в сторону окурок, глубоко вздохнул и вытащил из кармана куртки какую-то круглую штуковину с торчащим из нее коротким бикфордовым шнуром. Подойдя к стоявшему в ближайшей подворотне мусорному контейнеру, Шура воровато оглянулся по сторонам, и убедившись, что никого из прохожих поблизости не наблюдается, поджег с помощью зажигалки шнур и швырнул штуковину в контейнер. Через минуту из мусорного контейнера повалил серо-фиолетовый дым, который укрыл значительную часть улицы Ласточкина, в том числе и стоянку автомобилей. Раздались тревожные голоса скрывшихся в дыму прохожих, кто-то закашлялся, кто-то испугано завизжал. Пользуясь всеобщей суматохой и паникой, а главное — укрывшей его от посторонних взглядов дымовой завесой, Холмов, не терян ни секунды, быстро открыл отмычкой багажник черной «Волги» и, никем не замеченный, юркнул в него, мягко захлопнув за собой крышку…

Уверен, что самые догадливые и сообразительные читатели уже наверняка поняли — что именно задумал Шура Холмов. А задумал он чрезвычайно дерзкое и рискованное мероприятие — пользуясь тем, что ему стал известен объект, а, главное, время угона Ефимом Бурлаки очередной машины по заказу мафии, проникнуть вместе с угнанной машиной туда, где ее будут готовить к продаже или переделке. И там, действуя по обстановке, попытаться «расколоть» рядовых членов «автомобильного участка» одесской «коза ностры», чтобы «выйти» с их помощью на какого-нибудь местного мафиозного босса или приближенного к мафиозной «верхушке» уркогана. А уж из босса Холмов постарался бы любыми, в том числе и самыми жесткими и неординарными мерами «выбить» всю известную ему информацию о преступных деяниях этой криминально-коррумпированной группировки, а главное — о ее структуре и остальных членах. Полученные же таким образом сведения Шура предполагал передать в местное или даже киевское либо московское управление КТБ. (Милиции в этом деле доверять было нельзя). Комитетчики этой информации были бы только рады — как известно, в стране, после прихода к власти Юрия Андропова развернулась упорная борьба с коррупцией и оргпреступностью и КГБ в ней играло первую скрипку. Этим поступком Шура Холмов планировал убить сразу двух зайцев — избавиться от своих врагов-мафиози (главная цель) и, возможно, в качестве поощрения выпросить разрешение вернуться на службу в органы внутренних дел.

Естественно, Шура Холмов прекрасно отдавал себе отчет в том, что задуманный им план будет невероятно сложно воплотить в жизнь. Десятки причин могли помешать его исполнению, и каждая из них могла закончиться для Шуры Таировским кладбищем. Но у Холмова не было иного выхода. Он понимал, что совместное существование в одном городе его и мафии уже невозможно. Кто-то из них рано или поздно должен был исчезнуть. И Шура решил идти ва-банк, рассчитывая на внезапность и дерзость этого отчаянного шага, а также на то, что никто из мафиози, за исключением Люстрина и еще двух-трех мелких уркоганов его не знает в лицо. (Для пущей маскировки Шура собирался использовать еще и специальную маску, сделанную из вязаной шапочки). Поэтому, в случае каких-то непредвиденных обстоятельств, которые могли возникнуть в ходе операции, Холмов собирался быстро «сделать ноги», не опасаясь особенно, что его потом «найдут» обиженные им мафиози….

Итак, скрюченный, словно младенец в утробе матери, Шура Холмов лежал в темном, душном и пыльном багажнике «Волги». Впрочем, у него в голове вертелось другое, прямо противоположное сравнение. — «Как в гробу», — думал задыхающийся, измученный долгим бездвижением Шура. Наконец он услышал приглушенный металлический звук, словно кто-то скреб какой-то железякой по кузову «Волги». Затем автомобиль покачнулся — кто-то сел в салон, причем, как отметил наблюдательный Шура по характеру покачивания, сел именно со стороны водителя. Прошло добрых пять-десять минут, прежде чем мотор «Волги» глухо взревел и машина мелко задрожала. Этот факт обрадовал Шуру, так как ему стало ясно, что это был не владелец, а угонщик, которому понадобилось время, чтобы подобраться к системе зажигания автомобиля. Сразу после этого «Волга» резко стронулась с места и резво понеслась по дороге, Шура тут же включил фонарик и осветил наручные часы, отмечая время — 12. 08. Поначалу поездка была относительно спокойной. Но через некоторое время машину (а вместе с конечно, и Холмова) стало немилосердно швырять со стороны в сторону. По этой причине Шура сделал вывод, что «Волга» с городских центральных дорог съехала на окраинные, или даже сельские проселочные. Такая сумасшедшая езда продолжалась минут десять-пятнадцать. Затем автомобиль остановился, постоял минут пять с работающим мотором, вновь рванулся вперед, остановился и… мотор стих. «Приехали», — понял Холмов и посмотрел на часы. 12.44. 3начит, от Ласточкина они ехали почти сорок минут…

Приоткрыв слегка, буквально на сантиметр крышку багажника, Шура осторожно осмотрелся и понял, что «Волга» стоит в гараже. В этот момент хлопнула дверца машины и Шура услышал голос Бурлаки, разговаривающего с каким-то мужчиной. Голоса приближались (видимо, Бурлаки и неизвестный ходили вокруг автомобиля, осматривая его). и Холмов поспешил закрыть крышку. С замирающим сердцем он лежал в пыльной темноте, моля Господа, чтобы этот неизвестный мужчина не вздумал сейчас заглянуть в багажник — тогда все значительно осложнилось бы с самого начала…

Видимо, Господь услышал Шурины мольбы, так как голоса стали удаляться, где-то с лязгом хлопнула металлическая дверь и стало тихо. Не теряя ни секунды, Холмов выбрался наружу, надел маску и юркнул в смотровую яму, над которой стояла машина. Он хотел выждать определенное время для того, чтобы дать Ефиму Алексеевичу уйти. (В том, что тот здесь долго не задержится, Шура не сомневался — через час у Бурлаки начиналась смена в таксопарке). Кроме того, временная задержка между прибытием на место и началом активной деятельности была необходима, чтобы отвести от Ефима Алексеевича возможные подозрения в приводе «хвоста».

Примерно через полчаса неизвестный вернулся в гараж один и принялся ходить вокруг машины, хлопая дверцами, крышками багажника и капота и что-то бодро напевая себе под нос на непонятном языке. В просвет, между днищем машины и полом гаража Шуре были видны лишь его ноги, обутые в огромные, никак не меньше 52-го размера кроссовки марки «Пума». Наконец мужчина открыл капот и стал ковыряться в моторе, громко стуча какими-то приспособлениями. Прошло еще около получаса и Холмов понял, что настало время действовать….

Тихонько выбравшись со стороны багажника из ямы, Шура, ступая очень осторожно, как кошка, подошел к ничего не подозревающему мужчине, продолжавшего с задорной песней на устах ковыряться в моторе. Мельком Холмов успел заметить, что это был полный, коренастый мужчина с черными, словно смола, усами и пышной шапкой курчавых и тоже черных волос на голове. Впрочем, долго рассматривать незнакомца у Шуры времени не было: подкравшись к нему сзади, Холмов достал из кармана капроновую удавку, набросил ее через голову на шею мужчины и быстрым рывком затянул. Ошалевший от неожиданности незнакомец заорал, затем стал хрипеть, хватаясь руками за шею.

— Стой тихо! — негромко, но внятно приказал Шура. — Быстро руки за спину, иначе задушу… Черноволосый, тем не менее, еще немного побарахтался, пытаясь освободиться от удавки, но скоро стал задыхаться и наконец покорно сложил руки за спиной. Несколькими ловкими движениями Холмов связал их, и лишь потом немного ослабил удавку на шее гачигавщего уже синеть незнакомца.

— Не оборачиваться! — процедил сквозь зубы Шура, заметив, что немного пришедший в себя мужчина попытался было повернуть голову. — Смотреть прямо перед собой и отвечать на мои вопросы. Предупреждаю — одно лживое слово и ты труп. Итак — кто кроме тебя здесь есть еще? Много человек, кто они?

— Никаго нэт, — быстро ответит мужчина. Слова он произносил с каким-то странным акцентом. — Я едина тута, Гриша, Григорий Будулаевич…

— Григорий Будулаевич? — хмыкнул Шура. — Ты что, цыган?

— Ага, цыган, цыган, — обрадованно закивал головой мужчина. — А ты кто такой?

— А это брат, пока не твое собачье дело, — объяснил Шура. — Итак, Гриша, быстро рассказывай — на кого работаешь, кто хозяин, где его найти?

На этот вопрос чернявый не ответил и продолжал молча смотреть в одну точку, громко и тяжело дыша.

— Молчим, значит, — вздохнул Шура. — Что ж, Григорий Будулаевич, ты вынуждаешь меня сделать тебе больно…

С этими словами он вновь затянул удавку на шее цыгана, на этот раз более туго, чем в первый раз. Тот снова захрипел, задергался и попытался было лягнуть Холмова ногой. Но скоро перестал брыкаться и судорожно закивал головой — мол, буду говорить, отпусти. Шура немного ослабил удавку, и отдышавшись, Гриша стал сбивчиво, путая русские и цыганские слова рассказывать, что в его обязанности входит только перебивка номеров на украденных автомобилях, и, если понадобится, перекраска машин, а также выполнение других работ по ликвидации «особых примет» на ворованных машинах. А подготовленные им таким образом автомобили потом забирает, какой-то Жора, который, собственно, и нанял полгода назад Григория Будулаевича для выполнения этой неправедной работы. Жора же и сообщает ему все необходимые сведения, на предмет переоборудования машин — новые номера двигателя и кузова, цвет перекраски и так далее. Больше ни с кем Гриша по этому не связан и никого не знает.

«Да, конспирацря у этих сволочей отменная», — мелькнула мысль в Шуриной голове.

— А где найти этого Жорика? — поинтересовался Холмов. — Адрес?

— Не знай адрес, — замотал головой цыган. — Жора сам сюда приходит. «Сегодня тоже придет».

— Когда? — сурово допрашивал Щура.

— Скоро уже. Часа в три-четыре, говорил, придет.

Поняв, что от потомка Будулая больше никакой полезной информации получить не удастся, Холмов связал ему ноги валявшемся в углу гаража буксировочным тросом и, кряхтя, (Гриша был очень тяжелым) уложил на лежавший у стены автомобильный чехол.

— Отдохни пока здесь, — тяжело дыша сообщил Грише Холмов, вытирая запачканные о грязный халат цыгана руки. — Будешь себя хорошо вести, скоро освобожу. Но смотри — ежели ты мне в чем-то сбрехал, то тебе аминь. И Шура многозначительно поиграл револьвером перед носом Григория Будулаевича, со страхом глядевшего на невесть откуда свалившегося на его курчавую голову человека в маске. Спрятав револьвер обратно в карман, Холмов подошел к двери и осторожно выглянул из гаража. Взору его предстал заасфальтированный двор и невзрачный, каменный одноэтажный дом в его конце. Убедившись, что во дворе нет ни души, Холмов, держа правую руку на рукояти револьвера, тихонько вышел наружу. Цыган не соврал — ни в доме, ни во дворе, ни в длинном сарае, судя по находящейся в нем специальной термосушилке, предназначенной для перекраски автомашин, не было ни одного человека. Убедившись в этом, Щура приподнялся на цыпочках и выглянул через забор на улицу. Как он и предполагал, судьба занесла его в какой-то пригородный поселок Одессы, судя по всему Кривую Вилку. (Позже выяснилось, что так оно и оказалось). Запомнив на всякий случай характерные ориентиры, которые помогли бы ему потом быстро найти дом, где он находился (трансформаторную будку напротив, и огромную кучу мусора чуть поодаль) Холмов вернулся к гаражу. Спрятавшись за гаражной стеной таким образом, чтобы его не было видно с улицы, Шура закурил папиросу и стал ожидать приезда Жоры.

Григорий Будулаевич и здесь оказался точен, ждать Холмову пришлось недолго. Не прошло и часа, как на улице, возле ворот остановилась какая-то автомашина, хлопнули дверцы и через десяток секунд во двор вошли двое мужчин — высокий, худощавый шатен в дорогом пальто и широкоскулый, абсолютно лысый дядя в кожаной куртке. Осторожно выглядывая из-за гаража, Шура чертыхнулся, ругая себя последними словами за то, что не сообразил спросить у цыгана приметы этого Жоры. Впрочем, уже через несколько мгновений он стал догадываться о том — кто есть кто. Высокий шатен вел себя сковано, то и дело оглядываясь по сторонам, словно он попал сюда впервые. Что же касается широкоскулого лысого дяди, то он наоборот, держал себя самоуверенно, по-хозяйски, твердым шагом сразу направившись к гаражу. Без сомнения, это и был Жора, очевидно привезший будущего хозяина ворованной «Волги» посмотреть машину.

— Гриша, ты здесь? — крикнул лысый, приоткрыв дверь гаража. Не услышав ответа, он вошел в гараж, оставив своего спутника на улице. Этого-то Холмову только и было нужно. Выскочив из своего укрытия, словно пантера, он навалился сзади на шатена, крепко зажал ему рот рукой и поволок мычавшего от ужаса и неожиданности товарища Жоры за гараж.

— Молчи, не рыпайся, а то прибью! — тихо произнес Шура и для острастки довольно крепко огрел шатена рукоятью револьвера по макушке. Тот мгновенно обмяк и Холмов, но теряя ни секунды, сунул ему в рот его же носовой платок, а также связал руки-ноги подтяжками (тоже, естественно, не своими) оказавшимися, к счастью весьма прочными и крепкими. Покончив с этим малоприятным делом, Шура, сжимая в руках револьвер, бросился в гараж. И вовремя — Жора уже стоял возле валявшегося на автомобильных чехлах Гриши и пытался его развязать. Услышав сзади скрип двери, Жора обернулся. Но не успел он сказать «ой», как Холмов, как кенгуру, совершил гигантский прыжок и, подскочив к лысому, со всей силы врезал ему кулаком по уху. Словно водонапорная башня, подорванная опытным сапером, Жора аккуратно осел на пол, не издав ни малейшего звука. 3рачки его закатились и Шура обмер. «Никак, прибил!..» — с ужасом подумал он. К счастью, довольно скоро лысый очухался и осовело уставился на Холмова, часто моргая и не произнося ни слова. Облегченно вздохнув. Шура подхватил его под руки и поволок к стоявшему у задней стены гаража верстаку, на котором возвышались огромные слесарные тиски. В один момент Холмов раскрутил створки тисков, сунул между ними сложенные вместе ладошки очумевшего Жоры и крепко закрутил створки обратно. Перестав вращать рукоять тисков лишь тогда, когда Жора взвыл от боли.

— Что ж, чудесно, чудесно… — пробормотал Шура, глядя на прикованного к верстаку Жору. — Поза вполне подходящая для задушевной беседы.

— Что тебе надо? — прохрипел лысый, тщетно пытаясь освободить ладони из тисков. — Кто ты такой?

— Что мне надо? — задумчиво переспросил Холмов, игнорируя второй вопрос. — Мне надо немного, сущая ерунда. А именно, абсолютно вся известная тебе информация о той нехорошей, даже прямо скажем, преступной организации, в которую ты имел честь затесаться. Только не надо делать удивленные и глупые глаза. Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Итак — фамилии, должности, способы связи, и «малины», организационная структура, наиболее крутые дела и так далее. Говори быстро — на раздумье пятнадцать секунд. Потом будет очень плохо…

— Ты кто, мент? — спросил Жора, не сводя с Шуры ненавидящих глаз.

— Возможно, — легко согласился с такой версией Холмов. — Ну, я жду… И Шура, достав из кармана револьвер, многозначительно покачал им у самого носа лысого.

— Ой, сильно испугался я твоего доисторического мушкета, — нагло ответил постепенно пришедший в себя Жора. — Слышишь, козел, я не знаю кто ты, но послушай доброго совета: быстренько освободи мне руки, попроси прощения и исчезни, чтобы тобой и не пахло на ближайшие сто миль вокруг. Ты еще не знаешь, у кого ты вздумал на пути встать, мудак! Тебе так по чайнику дадут, что из задницы дым пойдет…

— Ну, это мы еще посмотрим, у кого из задницы дым пойдет! — рассвирепел от такой неслыханной дерзости Холмов. Весь красный от злости, он нырнул в смотровую яму, кряхтя вытащил оттуда канистру с бензином, откупорил горловину и стал методично расплескивать бензин по всему гаражу, сделав особо большую лужу возле Жоры.

— Эй, что ты, падло хочешь делать? — растеряно спросил лысый, со все возрастающей тревогой наблюдавший за манипуляциями Шуры. — Шашлык! — проворчал Холмов, доставая из кармана спичечный коробок. — Ну, бедный Йорик, то есть, Жорик, тебе аминь…

С этими словами он чиркнул спичкой, посмотрел несколько секунд на ее желтоватое пламя, затем равнодушно швырнул спичку в бензиновую лужу. Если бы Жора был хоть немного понаблюдательнее, то он, конечно, заметил бы, что эта лужа находилась чуть в стороне и не соединялась с остальным, разлитым в гараже бензином. Но лысому было не до подобных тонкостей. Оторопев, он с ужасом глядел на мнгновенно вспыхнувшее ярко-алое пламя, которое с грозным гудением набирало силу, отбрасывая на стены гаража зловещие, корчащиеся в агонии тени.

— А-а-а! — заорал лысый, который наконец понял. что дело для него пахнет керосином, вернее бензином. — Отпусти меня, я все скажу! — Щура, ожидавший этого вопля, не особенно суетясь достал из багажника «Волги» огнетушитель, потушил с его помощью горевшее пятно и, отшвырнув огнетушитель в сторону, вопросительно посмотрел на Жору.

— Ей-богу, не советовал бы тебе лезть в это дело… — забормотал лысый, тяжело дыша. Не говоря ни слова Щура, с грустным выражением лица полез в карман и снова вытащил спичечный коробок.

— Ладно, хрен с тобой, — поспешно произнес Жора, увидев коробок. — Я тебя предупредил, а там как знаешь. Только об одном умоляю — пусть все останется между нами.

— Там видно будет, — сухо произнес Холмов, доставая из куртки блокнот и авторучку. — Итак, я тебя внимательно слушаю.

После непродолжительной «задушевной беседы» выяснилось следующее. Всю одесскую мафиозную структуру Жора, естественно, не знал (Холмов это и предполагал). Ему были известны только шесть-семь второстепенных личностей, с которыми он контактировал по работе. (Их имена, клички и координаты Шура записал в блокнот). Единственный человек из «верхушки», которого Жора знал и которому подчинялся, был некто Дмитрий Лосинский по кличке Лось. Он же давал Жоре задания по «автомобильной части» мафиозной деятельности, выплачивал деньги и предоставлял бригаду «крутых хлопцев», если по каким-то причинам Жоре требовалось с кем-то разобраться. Уточнив кое-какие детали и задав парочку наводящих вопросов, Холмов пришел к чрезвычайно важному выводу. Судя по всему, этот самый Лось у одесских мафиози выполнял роль некоего диспетчера, координирующего деятельность низовых структур мафии исходя из распоряжений, получаемых от «верхушки». Сердце у Шуры радостно забилось — этот Лось был для него сущей находкой, именно тем, что ему было необходимо. Если бы удалось его «расколоть», то вся одесская мафия оказалась бы у Холмова «в кармане»…

Выяснив адрес Лося, Шура тщательно связал Жору и уложил его на чехол рядом с Григорием Будулаевичем. Затем Холмов, пыхтя от натуги, затащил в гараж валявшегося на улице шатена и положил «до общей кучи». Наказав трем связанным «богатырям» лежать смирно и не рыпаться, он пообещал к вечеру освободить всех, если только Жора сказал ему правду. Если же нет, то… Здесь Холмов сделал многозначительную паузу и не попрощавшись, торопливо вышел из гаража. Времени у него для дальнейших действий оставалось немного…

Глава 4

Выйдя на улицу, Шура увидел стоявшую у ворот Гришиного дома ярко-оранжевую автомашину редкой для Одессы «породы» — «Вольво», на которой, без сомнения, приехал Жора со товарищем. Автомобили этой фирмы, которую Холмов шутливо каламбуря называл «вульва», нравились Шуре больше всех европейских, да и мировых марок. И сердце знатока автомототехники Холмова дрогнуло. Тем более, что ему нужно было спешить, а с помощью общественного транспорта из Кривой Балки в город нужно было добираться чуть ли не полдня. Поэтому Шура вернулся назад, предварительно поплевав через левое плечо (он очень верил в эту примету). вытащил из карманов у Жоры ключи от машины и техпаспорт, сел в «Вольво» и помчался в город, по адресу, где жил Дмитрий Лосинский, но кличке Лось.

Остановив «Вольво» за квартал от улицы, где жил Лось (Жорину машину' он и его сообщиники могли узнать, что было крайне нежелательно). Шура направился дальше пешком. На этот раз судьба забросила Холмова в расположенный неподалеку от аэропорта район «Курсаки», где находились преимущественно частные дома. Лось тоже жил в частном одноэтажном доме, огороженном высоким забором. Уточнив у соседей, что Дмитрий Лосинский проживает именно здесь, Шура принялся изучать местность, где ему предстояло «работать». Результаты исследования оказались крайне невеселыми. Во дворе дома, где жил Лось, бегали две огромные черные овчарки, а у входа в дом, на лавочке, развалился здоровенный детина, с ленивым выражением лица читавший книжку. Судя по всему, это был охранник, причем, совсем не исключено было, что он не являлся единственным. Кроме того, к дому Лося то и дело подъезжали автомобили, из которых выходили мужики самого мрачного и бандитского вида. Зайдя во двор они небрежно здоровались с внимательно изучавшим их охранником и исчезали в доме. Вскоре Холмову стало окончательно ясно, что взять этот дом-крепость и соответственно Лося «нахрапом», как Григория Будулаевича и Жору в Кривой Балке ему никак не удастся. Силы были явно неравны и «прямой наскок» мог закончиться для него очень печально…

— Что ж, — немного поразмышляв, принял решение Холмов. — Придется идти другим путем…

Он вернулся к машине, сел за руль и поехал в сторону Приморского РОВД, к своему корешу, следователю Сереге Шандуре. По счастью, тот оказался на месте. Сидя за столом в своем кабинете, он с унылым видом изучал очередное распоряжение-циркуляр своего начальства.

— Привет, — протянул ему руку Холмов. — Слушай, Серега, мне до зарезу требуется твоя помощь. Понимаешь, у меня назрела необходимость «расколоть» одного, сильно крутого фрайера. Так, по одному делу. Только самому мне несподручно, у него в доме постоянно кодла ошивается. Поэтому, это дело я думаю провернуть под видом проверки его хаты опергруплой РОВД. Повод, думаю, будет найти несложно, скажем-м… по причине наличия оперативных данных о том, что в этом доме находится наркотический притон. Сможешь уделить мне часа два времени? Кабак, сам понимаешь, за мной…

— О чем речь, конечно! — оживился Серега, заслышав последнюю фразу.

— Помочь корешу, как говорится, святое дело. Поехали, я к твоим услугам. До пяти вечера обернемся?

— Я думаю да. Только не забудь захватить «пушку» и «ксиву». Чтобы не получилось как в тот раз, когда ты спьяну не взял на операцию не только пистолет и удостоверение, но и ордер на арест рецидивиста Пашкова..

— Не забуду, не бойся, — улыбнулся Серега. — Только нам нужно еще кого-нибудь взять с собой. В опергруппах же меньше трех человек не бывает, это каждому уркогану известно. Еще засыпемся на такой ерунде.

— Ты прав, — согласился Холмов. — Да и вообще, третий будет вовсе не лищним. Тогда по дороге захватим еще одного хлопца. Это мой квартирный сожитель Дима Вацман, хороший мужик. У него как раз удостоверение МВД есть, он в вытрезвителе работает… Не теряя времени Серега и Шура покинули здание РОВД.

— Твоя, что ли?! — несказанно удивился Шандура, увидев как Холмов по-хозяйски уселся в стоявшую неподалеку оранжевую «Вольво» и, приоткрыв, правую дверцу пригласил его в машину. — Вот это да, откуда?

— Служебная, — усмехнулся Холмов, включая стартер. — Садись быстрее.

— Может быть мне тоже в частные детективы податься? — пробормотал Серега Шандура, усаживаясь в машину. «Вольво» резко взяла с места и с большой скоростью помчалась по улице. По дороге Шура заехал в вытрезвитель за Димой Вацманом, которому он коротко обрисовал ситуацию, и вскоре ярко-оранжевую «Вольво» можно было видеть на Курсаках.

— Только не суетиться! — предупредил Холмов, когда все трое подошли к дому Лося. — Держать себя уверенно, даже нагло, они не обидятся. Вацман. тебя это касается в первую очередь. Ну, с Богом…. И Шура толкнул плечом массивную чугунную калитку.

Сидевший в прежней позе охранник посмотрел на трех вошедших во двор молодых мужчин в штатском сначала с удивлением, потом со все возрастающим подозрением.

— А вам что тут надо? — с тревогой произнес он, быстро поднявшись с лавочки. — Вы к кому?

— Мы сотрудники РОДД, — объяснил Холмов, небрежно помахав удостоверением, раскрытого таким образом, чтобы невозможно было заметить написанную в нем фамилию. — Где хозяин дома? Ты куда, сука?! Стой на месте! И Холмов буквально за шиворот схватил охранника, который едва услышав первую фразу, повернулся и хотел было броситься в дом.

— Иди перед нами, только тихо, — скомандовал Шура, ткнув здоровяка стволом револьвера в живот. — Что-нибудь вякнешь — пристрелю…

Все четверо вошли в дом, прошли через прихожую и оказались в большой гостиной, обставленной дорогой, даже роскошной мебелью. Там за столом сидели трое мужчин, которые, подняв головы, с недоумением смотрели на вошедших незнакомцев и своего охранника, отчаянно подмигивающего и корчащего какие-то умопомрачительные гримасы.

— Всем оставаться на своих местах! — властно произнес Холмов, направив в сторону мужчин дуло револьвера. (Серега тоже достал свой «Макаров» и с важным видом поигрывал им. Что же касается Димы, то он, наблюдая за стремительным развитием событий, только растеряно хлопал ресницами). — Мы сотрудники спецотдела РОВД но борьбе с наркоманией, вот наши удостоверения. Нами получена информация, что в этом доме находится притон, в котором употребляют и изготавливают сильнодействующие наркотики. Кто хозяин квартиры?

— Я, — отозвался приподнимаясь худощавый, коротко остриженный мужчина лет сорока, одетый в фирменный спортивный костюм «Адидас».

— Гражданин Лосинский? — осведомился на всякий случай Шура.

— Да, — подтвердил стриженый. — Только смею вас уверить, что вы ошибаетесь. Разрешите мне позвонить…

— Не разрешаю! — резко оборвал его Холмов. — Так, с вами, гражданин Лосинский, разговор будет особый. А остальным немедленно лечь на пол лицом вниз, руки за голову. Тебя это тоже касается! И Шура ткнул еще раз охранника стволом револьвера в живот. Все, кроме Лося, покорно улеглись на пол.

— Покарауль их, пока я с этим субчиком побалакаю, — обратился Холмов к Сереге и тут заметил, что тот смотрит в одну точку каким-то странным, плотоядным взглядом. Перехватив направление этого взгляда, Шура понял, что Серега смотрит на стол. Где среди каких-то бумаг и документов возвышались стопки денег в банковских упаковках и перевязанных веревками. Шура усмехнулся и хотел что-то сказать, но в этот момент переливисто закурлыкал звонок телефона, стоявшего в углу на тумбочке. Холмов быстрыми шагами подошел к телефону, рывком оборвал провод и курлыкание прекратилось.

— Дима, ну-ка глянь, не наблюдается ли кого в остальных комнатах, — попросил Холмов. Вацман кивнул и вышел, а Шура в ожидании стал оглядываться вокруг. И тут внимание его привлекла толстая тетрадь в коленкоровом переплете, лежавшая рядом с телефоном. Пролистав ее, Шура понял, что это записная книжка с телефонными номерами, правда не совсем обычная. Напротив телефонных номеров не было имен, фамилий, названий предприятий и т. п. а стояли какие-то загадочные буквенные, а иногда и цифровые сочетания вперемешку с какими-то черточками, значками и загогулинками.

«Интересно, интересно», — подумал Шура и сунул тетрадку за пазуху. — «Дома расшифрую»…

— В доме больше никого нет, — доложил вернувшийся с осмотра Дима.

— Отлично, — улыбнулся Холмов, — (пока все шло нормально). — Тогда я попрошу тебя выйти во двор и подежурить там. Главная твоя задача — гнать отсюда в шею всех, кто бы ни заявился. Будешь говорить, что мол, сюда пока нельзя, так как сотрудники РОВД проводят плановую проверку паспортного режима и документов. Или еще что-нибудь в этом роде наплети, только чтобы звучало убедительно. Удостоверение свое покажи для пущего понта, только издали, чтобы фамилию не смогли прочитать. Много только не рассусоливай — мол, заходите через часок и все. Ну, давай, вперед… Дима кивнул и вышел из дома.

— Так, ну а теперь, отец родной, займемся тобой, — обратился Шура к стоявшему в прежней нозе Лосю. — Выйдем в соседнюю комнату…

— Я попросил бы вас предъявить ордер на арест или обыск, — громко произнес немного пришедший в себя Лось, холодными, даже зловещими глазами в упор глядя на Шуру.

— А кто тебе сказал, что здесь будет арест или обыск? — ничуть не смутился Холмов, весело подмигнув Сереге. — Это всего лишь проверка имеющейся оперативной информации плюс профилактическая, задушевная беседа… Ну, живо иди, пока я не начал нервничать…

Они вышли в соседнюю комнату. Тщательно прикрыв за собой створки белой, резной двери, Шура усадил Лося в кресло и поигрывая у его носа револьвером, обратился к нему со следующей речью.

— Значит, слушай меня внимательно, сучий лесок. Нам отлично известно, что ты, Дмитрий Лосинский, являешься одним из активных членов одесской преступно-коррумпированной группировки. Членами которой также состоят граждане (тут Шура перечислил все фамилии, которые ему сегодня стали известны в Кривой Балке). а также некто Люстрин Виктор Павлович, полковник милиции, один из руководителей одесского управления внутренних дел, час назад арестованный КГБ…

Увидев, как изменилось доселе невозмутимое лицо Лося, Холмов понял, что его клиент «на понт» взят успешно.

— Пока ваша верхушка нам неизвестна, вернее, известна только теоретически, — бодро продолжал Шура. — Но это, как ты догадываешься, вопрос только времени. Прижмут вас и тебя в том числе наши ребята в каменном подвале «как следует» и живо язык заработает! Однако, у меня к тебе есть очень выгодное для нас обоих предложение. Понимаешь, я товарищ очень честолюбивый, можно сказать даже карьерист. Такая вот я сука… Поэтому, я чрезвычайно заинтересован, чтобы честь этого открытия, которое несомненно положительно скажется на моем дальнейшем продвижении по службе, принадлежала именно мне. Предлагаю тебе сейчас же, не откладывая дела в долгий ящик, выложить мне всю известную тебе информацию об этой группировке — фамилии, должности, клички руководителей и прочей верхушки, структура, организация, способы связи и прочее. Я знаю, Лось, тебе известно очень многое! Ну, а в благодарность за эту любезность я разрешу тебе свалить сейчас же на все четыре стороны. И даже разрешу прихватить кое-что из имущества. К6нечно, я не могу гарантировать тебе полную свободу и в будущем, но тут уже все зависит от тебя и наоборот — от меня ничего не зависит. Ну как, по рукам? Думаю, предложение для тебя архивыгодное… Лось ничего не ответил. Губы его были плотно сжаты, скулы резко обозначились, по лбу извилистой чертой побежали морщины а глаза неподвижно смотрели в одну точку. Было видно, что он о чем-то напряженно размышляет.

— Соображай быстрее, голубчик, у нас мало времени, — поторопил его Шура Холмов, уже не сомневавшийся в своей победе. — Только не забывай, что тебе грозит расстрельная статья за участие в организованной преступной группе и бандитизм. Времена-то сам знаешь нынче какие…

— Что-то я вас никак не пойму, гражданин начальник, — наконец произнес Лосинский, подняв на Холмова свой тяжелый, сверлящий взгляд. — То наркотики у меня собирались какие-то искать, то теперь какую-то банду на меня повесить хотите… Вы, может быть, адресом ошиблись, а?

— Ах вот ты как заговорил, бляха медная… — изменившись в лице забормотал Шура с некоторой долей растерянности в голосе. Для него подобный ответ Лося стал полной неожиданностью. — Что ж… Даю тебе на размышление ровно минуту, а потом пеняй на себя.

— Мне не о чем размышлять, — с каким-то зловещим спокойствием произнес Лосинский, приподнимаясь в кресле. — Вы, кажется, хотели осмотреть дом, насколько я понял? Осматривайте быстрее и выметайтесь, у меня нет времени с вами ерундой заниматься…

«Ишь ты, как он осмелел, зараза!» — с явным неудовольствием и раздражением подумал Холмов. — «Черт, дело осложняется. Придется везти его за город, в какую-нибудь посадку, и там с ним маленько поработать. Все равно заставлю его расколоться, никуда он от меня уже не денется».

— В таком случае, прошу вас немедленно следовать за мной! — повысил голос Шура. — Поедем в райотдел, там с тобо… с вами по-другому побеседуют.

— Никуда я не поеду! — твердо заявил Лось, глядя Шуре прямо в глаза. — У вас нет ордера на мой арест.

— Это не арест, а превентивное задержание лица, подозреваемого в совершении преступления! — заорал начавший терять терпение Холмов. — По закону допускается…

Пока Холмов и Лось таким образом пререкались и спорили, Дима Вацман прогуливался по двору, время от времени с опаской посматривая в сторону лежавших возле сарая овчарок, злобно и подозрительно наблюдающих за каждым его движением, но не нападавших. «Служба» у Вацмана была не особенно трудной и опасной. Приезжавшие к Лосю визитеры, едва заслышав его фразу о плановой проверке РОВД, тут же поспешно ретировались, порой даже не успев попрощаться.

Но вот у ворот дома Лосинского остановилась очередная машина — светло-бежевая «Волга». Из нее вышел невысокий полный мужчина, одетый в дорогое отлично сшитое пальто и мягкую шляпу. Мужчина небрежно толкнул калитку и с важным видом вошел во двор.

— Нельзя сюда, — сухо произнес Дима, небрежно сплюнув через плечо и загородив толстяку дорогу. — Плановая проверка райотделом милиции паспортного режима и прописки. Приезжайте через час.

— Че-его?! — недоуменно произнес мужчина, растерянно хлопая белесыми ресницами. — Какая еще плановая проверка райотдела?…

— Такая, — согнув в локте правую руку изобразил Вацман не очень приличный жест. И, вспомнив наставления Холмова о том, что нужно быть наглым, добавил. — Катился бы ты отсюда колбаской, дядя…

Толстяк вдруг покраснел и стал раздуваться, словно водолаз, в резиновый костюм которого помпой накачивают воздух.

— Что?! — внезапно заорал он, дыхнув на Диму коньячным перегаром. — Да ты кто такой, щенок? Откуда ты тут взялся? — Я вот… пожалуйста… — забормотал растерявшийся Дима, доставая из кармана свое удостоверение. — Мы, сотрудники РОВД…. это здесь…

Толстяк неожиданно ловко выхватил из его рук «корочку» и, раскрыв, углубился в ее изучение.

— Ах, стало быть это Вацман! — через полминуты зловеще произнес он, отшвырнув Димино удостоверение служащего вытрезвителя в системе МВД в сторону. — Так-так…

И, больше не обращая на Диму никакого внимания, мужчина решительно направился в дом. Там в это время происходила борьба. Пыхтя от натуги, Холмов заломил-таки руки отчаянно сопротивлявшегося Лося ему за спину и пытался одеть наручники. С большим трудом ему это, наконец, удалось. И тут, увидев вошедшего мужчину, Лось вдруг заорал во весь голос.

— Виктор Павлович! Так, значит вас не арестовали! А этот мудак говорил мне… Ах ты ж падло… Шура поднял глаза и, взглянув на стоявшего в проеме двери толстяка, моментально покрылся холодной испариной — перед ним был не кто иной, как полковник милиции Виктор Павлович Люстрин собственною персоной. Который хорошо знал Холмова в лицо и был его главным врагом… Шура даже зажмурился, втайне надеясь, что это какой-то глупый мираж. Но это был не мираж — когда Холмов открыл глаза, Люстрин продолжал стоять на прежнем месте, ошеломленно глядя то на Шуру, то на хрипящего Лося в наручниках, и пытаясь сообразить — что же это такое происходит…

Да, это была непруха, глупое и роковое стечение обстоятельств, невезение высшей марки. Что ж, такое случается даже в жизни, не говоря уже о захватывающем детективном романе. Тем не менее, из данной пикантной ситуации нужно было немедленно выпутываться. Перебрав в голове за какое-то мгновение с десяток вариантов, Холмов отчетливо понял, что мирный выход (с извинениями, типа «я пошутил» или «пардон, ошибся адресом») из сложившихся обстоятельств невозможен. Поэтому он остановился на самом радикальном варианте. Собственно, остановился даже не он, а его подсознание. В голове у Шуры еще продолжали мелькать различные мысли, а его правая рука уже совершила короткий замах и сильным ударом врезала Люстрину но скуле. Повернувшись на подкосившихся ногах, тот мягко рухнул на пол. Вырубив вторым сильным ударом трепыхавшегося Лося, Холмов бросился в комнату, где Серега караулил улегшихся на полу остальных обитателей дома.

— Серега, шухер! — прошипел сквозь зубы тяжело дышавший Шура. — Валим отсюда быстро…

Шандура моментально все понял, схватил со стола пару пачек с деньгами, на ходу сунул их в карман и выбежал из комнаты.

Глава 5. Бегство

Все трое торопливо, чуть ли не бегом выскочили со двора и направились к стоявшей на соседней улице «Вольво».

— Вацман, ну как же это ты пустил этого гада, я ведь просил тебя!.. — чуть не плача, горестно воскликнул Холмов. До его сознания постепенно стал доходить весь катастрофический ужас и вся непоправимость происшедшего. Он прекрасно понимал, что за неслыханную дерзость двух его сегодняшних налетов на мафиозные логова с ним расправятся самым жестоким образом. И расплата эта наступит немедленно, еще до сегодняшнего захода солнца…

— Да я, понимаешь, не пускал, а он… — сбивчиво начал рассказывать Дима. Услышав о том, что Люстрин видел служебное удостоверение Вацмана, а стало быть, теперь знает его фамилию и место работы, Шура рассмеялся истерическим, нервным смехом: теперь и Дима был обречен…

Они сели в машину и Холмов на большой скорости повел «Вольво» в сторону Молдаванки.

— Извини, брат Серега, дальше тебе придется добираться самому, — остановив автомобиль на одном из перекрестков сказал Шура, повернувшись к Шандуре. — У нас времени в обрез, так что некогда тебя везти в райотдел. Спасибо тебе за помощь…

— Об чем речь, конечно, — махнул рукой Серега (другой рукой он сжимал лежавшие в кармане пачки денег). — Будь здоров, кореш. Заходи, если что, всегда рад тебе помочь. Серега вышел и «Вольво» помчался дальше.

— А куда это мы едем? — спросил Дима через некоторое время, заметив, что машина катит совсем в противоположную сторону от вытрезвителя.

— Мне же на работу надо.

— О работе, Вацман, придется забыть, — вздохнул Шура Холмов, не сводя глаз с дороги. — Как и о многом другом. Например, о квартире Муси Хадсон. И Шура обрисовал Диме весь трагизм сложившейся ситуациии.

— По моим прикидкам, час-полтора времени у нас в запасе есть, — закончил Дура. — Пока этот Люстрин очухается, пока соберет толпу… За это время мы должны быстренько собрать манатки и свалить с Мусиной хаты.

— Новое дело! — услышав столь неожиданное сообщение опечалился Дима. — Зачем свалить, куда свалить? Может обойдется, а, Шурик?

— Не обойдется, никак не обойдется, Вацман, — вздохнул Холмов. — Уж я эту публику хорошо знаю. Извини меня, ради Бога, опять ты по моей милости в заваруху влип…

Оставив «Вольво» на соседней с Пекарной улице, Дима и Шура дворами пробрались к своему дому, поминутно озираясь и оглядываясь. Войдя в комнату, они стали торопливо собирать вещи в чемодан и сумки.

— Берем только самое необходимое и ценное, — предупредил Холмов, укладывая в чемодан снятую со стены фотографию Высоцкого. — Остальное снесем к Мусе в комнату. Большое количество барахла нам будет в обузу. Хрен знает, куда нас теперь судьба забросит…

Когда сборы были закончены, Шура обвел грустными глазами ставшую ему уже родной комнату и судорожно вздохнул — он достаточно тяжело менял свои привязанности и образ жизни.

— Давай, что ли, Вацман, присядем на дорожку, — уныло произнес Шура.

— Кто знает — вернемся ли мы еще когда-нибудь сюда…

Дима, у которого от всех сегодняшних стремительных событий голова, что называется, пошла кругом, присел на краешек стула, отрешенно глядя прямо перед собой.

— Ну, пора, — через минуту хлопнул Шура себя ладонями по коленкам и с решительным видом поднялся. — Времени у нас в обрез. Идем к Мусе.

Мусю Хадсон, свою квартирную хозяйку, они нашли на кухне, где сразу на четырех огромных чугунных противнях она жарила семечки, которыми потом торговала на Алексеевском рынке. (Это была новая статья Мусиного дохода).

— Вы что, мужики? — удивилась Муся Хадсон, узнав о поспешном съезде с квартиры ее постояльцев. — Куда это вас нечистая несет? Вы же, мне за три месяца вперед за квартиру заплатили. А ваших денег у меня уже нет. Где я вам сейчас возьму деньги?

— Да хрен с ними, с этими деньгами, — равнодушно махнул рукой Холмов. — Потом как-нибудь… Или вот что — лучше на это время никого в нашу комнату не поселяй. Мало ли что, может и вернемся… Но если нас кто-нибудь будет спрашивать, говори, что мы сегодня завербовались и уехали строить БАМ. Скажешь, что пробудем там ни меньше, чем пять-шесть лет.

— Что, серьезно?! — еще больше удивилась Муся. — Вам что, мужики, делать больше нехрен? Нафиг вам этот БАМ…

Шура в ответ только махнул рукой с безнадежным выражением лица. 3атем они с Димой быстренько перетащили в Мусину кладовку остатки своих вещей, в том числе и приемник «Соната», крепко расцеловались с расстроенной квартирной хозяйкой, которая тоже привыкла к своим квартирантам, взяли чемодан и сумки и вышли на улицу. Настроение у обоих было подавленное — могли ли они еще утром подумать, что их размеренная, устоявшаяся жизнь столь внезапно пойдет под откос.

— Слушай, Шура, может ты все-таки зря хипеш поднял? — робко спросил Дима, волоча по асфальту громоздкий чемодан. — Неужели эти сволочи с нами могут что-то сделать? Есть же, все-таки милиция, тот же КГБ… Холмов хотел было что-то ответить, но в этот момент он увидел в конце улицы белые «Жигули» шестой модели, выворачивавшие с перекрестка.

— Вацман, быстро за мной! — сдавленным голосам прохрипел он, кинувшись к дому на противоположной стороне улицы. — Кажется, уже по наши души едут…

Они вбежали в подъезд, поднялись на последний этаж. Голыми руками Шура скрутил замок, закрывавший вход на чердак, откинул крышку, ловко подтянулся на руках и исчез в проеме люка.

— Лезь сюда, — шепотом позвал он вскоре Диму. — Только сначала вещи подай… Забравшись на чердак и закрыв за собой крышку люка, друзья уселись у чердачного окошка, откуда их бывший дом на улице Пекарной 21 «б» был виден как на ладони. Буквально через минуту они увидали, как к нему подъехала кавалькада из трех легковых автомобилей, среди которых была и белая «шестерка». Едва машины остановились, как из них начали выскакивать здоровенные ребята с дубинками и железными прутами в руках. Один за одним они вбегали в подъезд, где жили Дима и Шура.

— Вацман, ну-ка быстренько считай сколько их войдет в дом! — взволнованным голосом крикнул Холмов.

— Девять вошло, — вскоре сообщил потрясенный увиденным Дима.

— И у меня девять, — кивнул Шура. — Эх, бедная Муся, сейчас ей тяжко придется…

Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем ребята с дубинками и прутами не стали по одному выходить обратно на улицу.

— Считай теперь, сколько их всего выйдет, — торопливо обратился Шура к Диме, который, раскрыв рот наблюдал, как налетчики группируются в кружок, что-то обсуждая и совещаясь. (Один из них при этом достал их машины переносную рацию «уоки-токи», вытащил антенну и стал кому-то что-то докладывать).

— Шесть вышло, — сообщил Дима, когда наконец ребята погрузились в машины и уехали.

— И у меня шесть. Я так и думал! — злобно пнул ногой Шура чемодан.

— Что ты думал? — удивился Дима.

— Засаду они в доме оставили, — объяснил Холмов, кусая губы. — Теперь здесь придется до темноты торчать, на чердаке. Иначе на улицу не высунешься, могут из окна застукать.

Шура сел на чемодан, обхватил голову руками и задумался. Однако долго ему скучать таким образом не пришлось.

— Гляди-ка, — толкнул его в бок Дима, тыча пальцем в окно. — Гляди, кто еще к нам пожаловал. Холмов посмотрел в окно и увидел, что возле Мусиного дома стоят два милицейских «УАЗа», из которых вышли несколько милиционеров и тоже направились в подъезд, где находилась квартира, в которой жили Холмов и Вацман.

— Вот это да… — с какой-то растерянностью пробормотал Шура. — Ты только подумай, какое падло этот Люстрин. Обложил нас со всех сторон — и легальной и нелегальной. Да, Вацман, круто нам придется…

Милиция скоро уехала, и Шура и Дима, погрузившись в свои невеселые мысли, стали молча ждать наступления темноты. Впрочем, ожидать пришлось недолго. Не прошло и часа, как на город опустились серые весенние сумерки, а вместе с ними и густой туман, плотно укутавший одесские улицы. Благополучно выбравшись с чердака, друзья вышли из дома и растворились в тумане.

— Куда пойдем? — угрюмо спросил Дима, глядя на ослепительный оранжево золотистый ореол вокруг уличного фонаря — следствие эффекта рефракции его лучей в туманной дымке.

— У древних готов было отличное правило. Одну и ту же проблему они решали дважды. В первый раз на трезвую голову, а второй раз — на пьяную. После чего приходили к некоторому компромиссному решению, всегда оказывающемуся очень мудрым, — после долгого молчания произнес Холмов. — Поэтому, предлагаю зайти в какую-нибудь бадегу, выпить по сто пятьдесят граммов, а там уже будем решать…

Они зашли в шашлычную на улице Богдана Хмельницкого, взяли водки, пару салатов и бутерброды.

— Не хотел я тебя сразу расстраивать, Вацман, — медленно, словно нехотя, проговорил Шура, когда они выпили по первой. — Но ситуация складывается таким угрожающим образом, что в Одессе нам оставаться нельзя. Даже на очень короткое время. Нас усиленно ищет с одной стороны милиция, с другой стороны уркоганы. И они найдут нас очень быстро, Вацман, поверь мне. Найдут, даже если мы спрячемся на дне морском в Аркадии. Ты просто не знаешь всех этих тонкостей. Мы в западне, Вацман…

— Так что же делать?! — заволновался ошеломленный Дима.

— Нужно немедленно сматываться из Одессы, — угрюмо констатировал Холмов, разливая по стаканам остатки водки. — Бежать, сломя голову, сегодня же, сейчас же. Только вот куда… У меня за пределами Одессы никого из родственников и близких знакомых нет, а в гостинице нам останавливаться рискованно — может уже на нас розыск объявили. Да и денег у нас с тобой не густо. Может у тебя кто-то из близких живет в другом городе?

Дима отрешенно покачал головой и резко опрокинул стопку, вылив ее содержимое в горло. Шура еще больше помрачнел и задумался.

— Слушай, Вацман, у меня отличная идея! Давай поедем к этому председателю колхоза, который к нам недавно приходил, — вдруг воскликнул Холмов, грохнув кулаком по столу. — Ну помнишь, у которого коровы дохнут до непонятной причине. Тем более, он нам обещался проезд оплатить, дармовое жилье и жратву предоставить. Слушай, это же выход. отличный выход, Вацман…

Дима тяжело вздохнул и обреченно махнул рукой — мол, делай что хочешь, поехали хоть к черту за пазуху.

— Только дай вспомнить, где он живет, — наморщив лоб, стал размышлять Шура. — Белгородский район, это я помню точно, а вот село… У него еще название такое… настоящее, русское, задорное… Ага, вот, вспомнил — Хлебалово! Точно — Хлебалово. А колхоз тоже назывался как-то оригинально…

— «Лидер октября», — вспомнил через некоторое время Вацман.

— Точно! — воскликнул Шура и впервые за последние часы на его лице появилась слабая улыбка. — Идем на вокзал, Вацман. Покрутимся в селе Хлебалово некоторое время. А наши бандюги тем временем удостоверятся, что нас в Одессе нет, поостынут маленечко, да и глядишь, потихоньку и забудут о нашем существовании…

На железнодорожный вокзал Дима и Шура приехали всего за полчаса до отправлении поезда «Одесса-Новосибирск», следовавшего в нужном им направлении. Дабы не появляться в здании вокзала (не исключено, что их там караулили бандиты или могла опознать милиция). билеты Холмов попросил взять носильщика, вознаградив его за эту услугу пятью рублями. По этой же причине в поезд друзья сели всего за три минуты до отправления поезда. Но вот, загудел тифон тепловоза, состав тронулся и стал набирать ход. Погрустневшие Дима Вацман и Шура Холмов молча стояли у окна и смотрели, как мимо проплывают городские огни, завод Январского восстания, Ивановский мост, 2-я Застава, Ленпоселок… Вот поезд неторопливо проехал мимо маленькой станции Усатово и на мгновение нутро вагона осветилось от яркого света станционных прожекторов. При этом Дима заметил, как в уголке глаза на застывшем, словно окаменелом лице Шуры Холмова яркой алмазной искрой блеснула слезинка…

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ ХОЛМОВА И ФЕЛЬДШЕРА ВАЦМАНА

Часть Пятая Бред лунной росы

Глава 1. В селе Хлебалово

— Вы, кажется, в Белгороде выходите? — осведомился у Димы и Шуры усатый, здорово смахивающий на старого, бывалого кота, проводник. Весь его похотливый внешнии вид красноречиво говорил о том, что он за свою долгую поездную жизнь перетрахал не один десяток пассажирок и проводниц. — В таком случае собирайте шмотки — через десять минут будем там. Холмов, отрешенно глядевший в окно, вяло кивнул и судорожно вздохнул. В этот момент за окном вагона промелькнул дежурный по переезду, державший в полуопущенной, вытянутой руке свернутый желтый флажок, который почему-то напомнил Шуре памятник Дюку… Что же касается Димы, то он был занят беседой с попутчиком, изможденным мужчиной средних лет, который всю дорогу не переставая жаловался на свою неудачливую жизнь.

— Единственный сын, надежда, понимаешь, и опора отца в будущем — и тот, сволочь, оказался гомосексуалистом! — шмыгая носом, изливал он Вацману душу. — Ладно, я понимаю еще, ежели бы активным, так ведь пассивным, сволочь… Университет закончил, гад, факультет журналистики, в областной газете работал. Теперь он подпольную газету этих гомиков, понимаешь, редактирует, «Прямая кишка» называется…

Димин попутчик ненадолго умолк, подвигаясь и освобождая место вернувшемуся из туалета соседу, коренастому деревенскому мужику о двумя огромными чемоданами в руках и рюкзаком за спиной. Выходя в туалет, мужик каждый раз брал все свои вещи с собой, опасаясь, что их в его отсутствие украдут.

Вскоре поезд резко сбавил ход и, скрипя тормозами, остановился у серого здания вокзала, с большой надписью на фасаде «Белгород». Схватив свои вещи и наскоро попрощавшись с попутчиками, Вацман и Холмов бросились к выходу.

— Слышишь, где тут у вас автостанция — спрыгнув на перрон, поинтересовался Шура у проходившего мимо подвыпившего аборигена в полинялом, латаном-перелатаном пиджаке.

— Тут недалече, сразу за вокзалом, дай двадцать копеек, — без всякой связи, пробормотал абориген, тоскливо глянув на Холмова. Пожав плечами, — Холмов безропотно полез в карман.

Старенький, дребезжащий автобус «ПАЗ», уныло урча мотором, кренясь и подпрывивая, медленно полз по дороге. Впрочем дорогой этот участок земной поверхности, раздолбанный до такой степени, словно по нему несколько суток подряд пристреливался артиллерийский дивизион, можно было назвать чисто условно — от окружавшей местности он отличался разве что тем, что на нем не росла трава. Повторяя все движения автобуса, мотались и пассажиры, в числе которых были и Дима с Шурой. При этом их головы совершали сложные вращательные движения вокруг оси, словно у китайских болванчиков. Минут через пятьдесят выматывающего душу путешествия «ПАЗ» неожиданно остановился во чистом поле.

— В Хлебалово заезжать не будем, — объявил водитель. — Там трактора так дорогу раздолбали, что и танки не пройдут, рассыпемся к чертовой матери. Кому надо в Хлебалово — выметайтесь здесь и пешочком, через рощицу. Тут недалече, километров семь…

Лишь через добрых три с половиной часа усталые, грязные и потные Холмов и Вацман добрели наконец до невзрачного одноэтажного здания с двумя покосившимися табличками у входа. «Хлебаловский сельский Совет депутатов трудящихся» — гласила одна табличка, причем в слове «Хлебаловский» две первые буквы были случайно или намеренно полустерты, так что уже с двух шагов их не было видно. На второй табличке было написано — «Правление колхоза „Лидер октября“». Вернее, вместо слова «лидер» было написано другое, гораздо более неприличное слово, так как буква «л» в этом слове каким-то шутником была очень ловко переправлена на букву «п». Судя по всему, на эти таблички никто из сельчан уже давным-давно не обращал внимания, иначе двусмысленная сущность обоих надписей сразу бы бросилась им в глаза. Спросив у вышедшей из здания сельсовета женщины как фамилия, имя и отчество председателя колхоза (Шура, естественно, их уже давно забыл). Холмов отправился на поиски своего давнишнего посетителя, оставив Диму у входа.

В Хлебаловском сельсовете, между тем, равно как и в правлении колхоза «Лидер октября», царило невероятное оживление. То и дело хлопали двери кабинетов, из которых выскакивали озабоченные мужчины и женщины с папками и бумагами под мышками и в руках, почти беспрерывно звонили телефоны. Понаблюдав с минуту за этой суматохой, Шура скорчил гримасу, смысл которой можно было понять по-разному и решительно направился к двери с надписью «Председатель колхоза». Председатель, которого, как напомнили Шуре, звали Тимофей Степанович Кобылко, стоял навытяжку у стола с телефонной трубкой в руке и, слушая невидимого собеседника, беспрерывно кивал головой, словно страдал каким-то тяжелым нервным заболеванием. Судя по согнутой в полупочтительном изгибе фигуре председателя и напряженно-умилительной улыбке на его прыщавом лице, нетрудно было догадаться, что в данный момент он разговаривает с начальством.

— Будет исполнено, Иван Ляксеич, — время от времени неестественно бодро выкрикивал Тимофей Степанович. — Все будет в наилучшем виде, Иван Ляксеич…. Не ударим лицом в грязь, Иван Ляксеич…. Шутите, Иван… По-видимому, на другом конце провода разговор прервали без лишних церемоний, так как не договорив очередную фразу председатель изменился в лице и с раздражением швырнул трубку на рычаг телефона.

— А вам чего надо? — хмуро произнес он, уставившись на Холмова тупым, отрешенным взглядом.

— Как это, извините, «чего надо»? — растерялся Шура. Внутри у него все похолодело — не хватало еще, чтобы председатель позабыл о своем визите к нему в Одессе либо того хуже — не нуждался уже в его услугах. — Я сыщик из Одессы, Шура Холмов, помните, вы еще ко мне насчет дохлых коров приходили…

— А, так это вы… Решили все-таки приехать, — после долгой, тягучей паузы наконец произнес Тимофей Степанович и Холмов облегченно перевел дух. — Очень хорошо, вы очень кстати появились — во время моего отпуска еще одна корова таким образом сдохла, прямо какое-то проклятье… Вы где остановились?

— Нигде пока… Гм, вы же это, обещали, что хата и харчи будут это… за вас счет, гм… — деликатно напомнил Шура, не сводя с председателя настороженного взгляда.

— Да? — искренне удивился Тимофей Степанович Кобылко, видимо давно позабывший о своем щедром обещании. Опять возникла тяжелая, неприятная пауза. У Холмова на лбу выступили капельки пота.

— Ну ладно, — после долгого раздумья вздохнул председатель и написал что-то на старом листочке календаря. — Вот, пойдете по этому адресу, на улицу Ленина, 87. Там живет такая Галина Семеновна Палкина, покажи-те ей эту записку. Поселитесь у нее, и харчеваться у нее тоже будете. Эта стерва уже третий год должна колхозу двести пятьдесят рублей — мы ей ссуду давали, когда у нее крыша на доме завалилась зимой, на ремонт. Денег, я чувствую, от нее все равно не дождешься, так пусть хоть так рассчитается…

Холмов взял записку, потоптался на месте, видимо желая что-то сказать, потом махнул рукой и направился к двери. Но что-то вспомнив остановился, и, обернувшись к председателю, смущенно произнес.

— Я забыл сказать… Нас двое приехало, со мной мальчик, ассистент…

— Какой еще мальчик-ассистент? — удивился председатель.

— Ну помощник мой, — разъяснил Холмов. — Мы обычно вместе работаем.

— Двое так двое, ради Бога, — равнодушно махнул рукой товарищ Кобылко и, подняв телефонную трубку стал накручивать номеронабиратель. — Ну, идите, устраивайтесь, а мне, извините, сегодня заниматься вами некогда. К нам завтра зав. отделом сельского хозяйства обкома приезжает, Егор Фомич Куклачев, чтоб его черти съели… Вот, готовимся к встрече, И чего этому таракану у себя в обкоме не сидится?! Але! А-ле! Черт…

Председатель швырнул трубку на рычаг и, обхватив голову руками, стеклянными глазами уставился на противоположную стенку, покрытую выцветшими, заплесневевшими обоями. В этот момент вдруг неподалеку грохнул раскатистый, глухой взрыв. Оконные стекла в кабинете жалобно тренькнули и зазвенели, звякнула ложечка в подпрыгнувшем стакане с недопитый чаем, стоявшем на председателевом столе.

— Что это? — с тревогой в голосе спросил Шура, подпрыгнув от неожиданности вместе со стаканом.

— Опять огородник какой-то на мине подорвался, — равнодушно произнес председатель, на лице которого не дрогнул ни один мускул. — В Лебяжьем яру. Там во время войны минное поле было. Потом его, конешно, разминировали, да, видать, саперы какие-то неаккуратные попались — несколько мин в земле оставили. До поры до времени об этом факте никто не знал — Лебяжий яр далеко в стороне от наших полей, от села и от дорог лежит. А два месяца назад городским там участки под огороды дали. Начали они, значить, в земле ковыряться, ну и один на мину наткнулся, его в щепы разнесло, одни застежки от сандалет остались… Приехали из военкомата, поле огородили и строго-настрого запретили туда лазить, пока саперный батальон из округа не прибудет. Ну, а наш народ знаете какой — да пошли вы, мол, авось пронесет, а морковку, свеклу и зелень сажать пора. Ну, и начали подрываться, балбесы, сегодня уже третий. Ан нет, все равно копаются, с огородов не уходят.

— Да, загадочная русская душа, — пробормотал Холмов. Выйдя на улицу, он коротко рассказал зевавшему во весь рот, невыспавшемуся Диме о результатах своего визита к председателю колхоза «Лидер октября». Дима обрадованно хлопнул в ладоши и, подхватив поклажу, друзья бодро зашагали по улице Ленина, которая, как нетрудно догадаться, являлась главной улицей села Хлебалово.

Весна в этом году выдалась необычайно ранней и теплой. По этой причине фруктовые деревья уже цвели вовсю, а росшая вдоль заборов ярко-зеленая молодая травка была необычайной густоты, словно волосяной покров на груди достигшего половой зрелости жителя солнечной Армении. Было далеко за полдень и яркое солнышко светило вовсю, озаряя своим мягким светом упрятанные за покосившиеся темные заборы деревянные одноэтажные сельские дома, убегающие вдаль столбы электропередач, а также изъезженную, изуродованную глубокими колеями проселочную дорогу. Шура, у которого внезапно улучшилось настроение, с наслаждением втягивал в себя свежайший и густой, словно сметана воздух, напоенный различными деревенскими ароматами. Постепенно затушевывались, уходили прочь, забывались события последних двух дней, коварная одесская мафия, бегство из Одессы….

Наконец Вацман и Холмов подошли к дому, на воротах которого мелом была написана полустертая цифра 87. Поставив вещи на землю, Шура стал барабанить кулаком по почтовому ящику на воротах. Тут же из ящика из-под артиллерийских снарядов, приспособленного под собачью будку, выскочила облезлая шавка и затявкала. Минут через пять из дома вышла низенькая, худощавая бабенка неопределенного возраста, с повязанной вокруг головы, как у малайского пирата косынкой и неторопливо, вразвалочку засеменила к воротам.

— Вам чего? — спросила она, настороженно глядя на Вацмана и Холмова. Шура молча протянул Галине Семеновне Палкиной записку и хозяйка стала всматриваться в текст, медленно шевеля губами.

— Ну, еще чего выдумал, козел недоношенный! — неожиданно произнесла она с раздражением и швырнула записку на землю. — Тут ему что, гостиница или что?… Да еще с харчами… Тут самой жрать нечего, дык еще каких-то козлов корми. Да пошли вы все!

И, резко повернувшись на каблуках галош, словно солдат после команды «кругом!», мадам Палкина также неторопливо засеменила к дому. Шура и Дима оторопело, раскрыв рты, смотрели ей вслед.

— Стой, зараза! — опомнившись, заорал Холмов. — А ну быстро шагай сюдой обратно. Мы из милиции…. Услышав слово «милиция» Галина Семеновна Палкина моментально замерла на месте с поднятой ногой, словно в кинофильме, когда механик остановит кадр.

— Да иди же сюда — продолжал бушевать Шура Холмов, все более выходя из себя. — Иди, побеседуем на тему, как нехорошо государству ссуду не возвращать, в количестве двести пятьдесят рублей… Не успел Шура закончить последнюю фразу, как Галина Семеновна мнгновенно, как Конек-Горбунок перед Иванушкой, очутилась у ворот. Мельком взглянув на Шурино удостоверение, она бросилась отпирать калитку.

— Так бы сразу и сказали, мальчики, — бормотала хозяйка, изображая рукой гостеприимный жест. — Милости прошу, заходите, будьте как дома…

Глава 2. «Кучнее сажать сельскохозяйственную продукцию»

Обосновавшись в отведенной им Галиной Семеновной Палкиной небольшой, но светлой комнате, где стояли две огромные никелированные кровати, шифоньер да массивный, круглый стол, уставшие с дороги Вацман и Холмов сразу завалились спать. Проснулись они лишь под вечер, когда солнце уже быстро, словно катящийся с обрыва булыжник, валилось за горизонт. Наскоро натянув спортивные штаны, друзья вышли на улицу, с хрустом потягиваясь и балдея от пьянящего, ароматного, хотя и довольно прохладного вечернего воздуха.

— Чисто санаторий! — блаженно пробормотал Холмов, глядя на густой сад, начинавшийся сразу за домом Галины Палкиной, земля которого была усыпана белыми и розовыми лепестками оцветающих фруктовых деревьев.

— Где бы мы еще так отдохнули, Вацман?… Не-ет, и вправду, что Бог не делает — все к лучшему. В это время неподалеку раздалось страстное, тоскливое, разноголосое мычание, послышался звон колокольчиков и мимо забора неторопливо проплыли несколько десятков грязных, тощих, покрытых коростой коров с раздувшимися от первой весенней травки животами. Это возвращалось с пастбища колхозное стадо. Увидев коров, Шура вспомнил о поводе, благодаря которому они с Димой приехали в Хлебалово (о нем, Шура, откровенно говоря, уже успел позабыть). настроение его несколько ухудшилось.

— «Черт, а ведь придется хоть для видимости, для отвода глаз, но расследовать это дело о сдохнувших коровах, — подумал он, закуривая. — Хотя, конечно, это дело гиблое, скорее для ветеринара или зоотехника, чем для детектива. Хрен знает, в самом деле, от чего дохли эти твари. Ладно, поживем-увидим, смыться отсюда всегда успеем»….

Между тем, весть о том, что в Хлебалово, по просьбе председателя приехали два опытных оперативных работника из самой Одессы, которые остановились у Галки Палкиной, мгновенно распространилась по всему салу. Поэтому, не успели Дима и Шура «засветиться» во дворе, как заскрипела калитка и перед ними, широко улыбаясь, стоял первый гость, прибывший для того, чтобы, как он выразился «лично зафиксировать свое почтение и поближе познакомиться с приезжими». Это был сосед их хозяйки, бывший замполит полка морской пехоты, майор в отставке, Антон Антонович Еропкин. Демобилизовавшись по причине достижения максимального для звания майора возраста (нового звания ему упорно не присваивали, почему — об этом будет сказано ниже) Антон Антонович вернулся на родину, поселился у своих престарелых родителей и устроился военруком в сельскую школу. Семьи у отставного майора не было.

— Стало быть, вливаетесь в ряды тружеников сельского хозяйства, — продолжая улыбаться во весь рот, констатировал Антон Антонович Еропкин, после церемонии знакомства.

— Временно вливаемся, — подтвердил Холмов. — На время служебной командировки.

— Ну и вливайтесь себе на здоровье! — окончательно расцвел сосед Галины Палкиной. — Только я так понимаю, что насухую вливаться вроде как несподручно, так что….

— Понятно… — вздохнул Холмов. — Вацман, будь добр, сходи пожалуйста в нашу комнату и принеси пять рублей.

Получив пять рублей, Еропкин несколько раз многозначительно подмигнул Диме и Шуре и моментально исчез. Впрочем, не прошло и пяти минут, как он вернулся, с трехлитровой бутылью, наполненной мутновато-белесой жидкостью.

— А ну-ка, Семеновна, сооруди-ка нам быстренько закусочку! — командирским тоном произнес бывший замполит, обращаясь к хозяйке. Было заметно, что в этом доме он частый гость и свой человек. Вскоре все четверо, включая хозяйку, сидели во дворе, под цветущей вишней, за уставленным немудренной снедью столом.

— Ну-у, за знакомство! — высоко подняв наполненный мутноватой жидкостью граненый стакан, торжественно провозгласил Антон Антонович. — И за дружбу народов великого Советского Союза…

Вскоре «на огонек», а точнее, на запах самогона (от которого действительно разило так, что в радиусе пяти метров от стола замертво падали комары) к Галине Палкиной заглянули еще несколько соседей и вечеринка приняла более масштабный и разухабистый характер. Содержимое трехлитровой бутыли прикончили быстро и гости, пошушукавшись, послали малолетних пацанов, с любопытством крутившихся вокруг «настоящих милиционеров из Одессы» к какой-то Ерофеихе за добавкой. Вскоре на столе воцарилась еще одна трехлитровая бутыль, доверху наполненная аналогичной мутновато-белесой жидкостью и застолье продолжилось, несмотря на то, что уже наступила темнота, нарушаемая матово-желтым светом вывалившейся из-за туч надкусанной луны Усталая деревня погрузилась в тишину, которую нарушали лишь пьяный гомон гостей за столом, громкое стрекотание сверчков, отдаленный лай собак да переливы гармошки, под аккомпанемент которой где-то неподалёку какая-то бойкая сельчанка визгливым голосом пела похабные частушки. Выпив очередную стопку, умиротворенный Холмов откинулся назад, прислонившись к стволу вишни, росшей позади стола и, закурив, стал рассеянно слушать здорово окосевшего Антона Антоновича, который, брызгая во все стороны слюной, гневно обличал происки американских империалистов. Рядом с Шурой дремал Дима, подперев рукой щеку.

Застолье кончилось далеко за полночь, после того, как отставной замполит рухнул лицом на стол и заснул. Гости вежливо попрощались и, подхватив своими крепкими, натруженными крестьянскими руками Антона Еропкина подмышки, поволокли его домой.

— Пойдем-ка и мы баиньки, — хлопнул Шура Вацмана по плечу. Дима вздрогнул, открыл глаза и, покачиваясь, стал вылезать из-за стола. Держась друг за друга, друзья стали пробираться в сторону темневшего в глубине двора дома, прислушиваясь к тому, как неугомонная сельчанка, на которую сегодня, видимо, напал «частушечный понос», продолжала истерически орать на всю деревню: «Мы с миленочком вчера целовались до утра, целовались бы ишшо, да болит влагалишшо, и-и-их..!»

Открыв глаза утром следующего дня, Холмов несколько мгновений лежал неподвижно, не понимая, где он находится. Впрочем, память к нему вернулась быстро и, торопливо натянув спортивные штаны, Шура выскочил во двор. Ежась от утренней прохлады, он поздоровался с возившейся в огороде хозяйкой и бодрой трусцой направился к покосившейся деревянной будочке сортира.

Ах, эти деревенские туалеты, эти похожие друг на друга сооружения из почерневших от времени досок! Ах, это круглое деревянное «очко», ах эти солнечные лучики, пробивающиеся сквозь щели, паутина с засушенными мухами, репродукции из «Огонька» и «Работницы», пришпиленные на стенах, своеобразный и легко узнаваемый аромат… По закону ассоциативной памяти, вид и запах деревенского сортира сразу навевает на городского жителя какие-то свои, особые воспоминания — ведь жизнь почти каждого из нас хоть в малой, ничтожной степени но была так или иначе связана с селом. Кто-то там провел свое босоногое детство, у кого-то в селе жили родители первой жены, кто-то проводил свои летние каникулы у бабушки, в каком-нибудь Богом забытом селе Нехлебаловке или Нижние Копылы, а у кого-то в деревне живут родственники, друзья, товарищи по службе в армии…. Будучи старшеклассником, Шура Холмов также несколько раз приезжал на летние каникулы в гости к своей тетке, жившей в селе неподалёку от Полтавы, и это было воистину прекрасное, беззаботное время. Шура погрузился в сладостные воспоминания о том, как они с деревенскими пацанами катались на лодках, жгли ночью костры у речки, как ходили на рыбалку и по грибы, как гуляли при свете яркой луны с пышнотелыми сельскими девчатами, как целовались и… Он так замечтался, что очнулся только тогда, когда в дверь сортира осторожно постучала Галина Семеновна и робким голосом поинтересовалась — все ли в порядке с уважаемым гостем, а ежели да, то почему он так долго не выходит из туалета. Счас выхожу…. - засуетился крайне смущенный Холмов, торопливо доставая из ящичка для туалетной бумаги схему топливной системы бомбардировщика ТУ-16, разорванную на аккуратные четвертушки. (Бог знает каким образом, в ящички деревенских сортиров попадают самые невероятные документы и издания — начиная от «Вестника стоматологии» за 1877 год и заканчивая инструкцией по настройке мандолины). Схема была отпечатана на очень плотной, глянцевой бумаге, поэтому доставила Шуре немало неприятных ощущений….

Между тем, по случаю ожидавшегося приезда зав. отделом сельского хозяйства обкома партии Егора Фомича Куклачева в селе Хлебалово с самого раннего утра царила страшная суматоха. По центральной улице села то и дело сновали грузовики, в кузовах которых недовольно мычали коровы. Это со всех окрестных сел свозили скотину, для временного «укрупнения» колхозного стада «Лидера Октября», которое кому-то из местного партийного начальства показалось недостаточно тучным. Едва улеглась поднятая колесами грузовиков пыль, как на центральной улице появилась толпа колхозниц с метлами и вениками. Яростно матерясь, колхозницы принялись подметать разбитую проселочную дорогу, вздымая огромные клубы пыли. Едва они закончили свою бессмысленную работу, как вдалеке показался кортеж «Волг», которые, тяжело переваливаясь на колдобинах, медленно двигались к сельсовету.

— Пойдем, глянем на эту партийную шишку, что ли, — предложил Диме Холмов. — Все равно делать пока нечего.

За то время, пока друзья шли к сельсовету, девочки-школьницы успели вручить толстому, пухлощекому Егору Фомичу хлеб-соль и теперь зав. отделом обкома с важным и даже надменным видом жевал горбушку, рассеянно слушая желто-фиолетового от волнения Тимофея Степановича Кобылко, который, заикаясь, бормотал что-то о надоях. Впрочем, скоро это бормотание Егору Фомичу, судя по всему надоело, так как он, не дослушав, зевнул, и, махнув рукой, медленно зашагал в сторону видневшегося за околицей села колхозного поля. Многочисленная свита, а также колхозники, которым выпала большая честь изображать «народ» (списки утверждал лично секретарь райкома) послушно, словно утята за уткой, потянулись за ним. Остановившись у края поля, Егор Фомич несколько минут задумчиво глядел на слабенькие, чахлые, бледно-зеленые ростки посаженой «под зиму» моркови, затем повернул свое холеное лицо в сторону робко жавшихся неподалеку друг к другу колхозникам и неожиданно улыбнулся:

— Ну что, товарищи, как дела, как настроение? — бодро произнес он. — Рабочее настроение-то, а товарищи?

Колхозники, потупившись, молчали, изредка переглядываясь друг с другом. Кто-то из них попытался было что-то вякнуть, но тут же замолк, напуганный грозным взглядом председателя.

— Так что вот так, товарищи, — не дождавшись ответа, продолжил Егор Куклачев. — Сейчас, когда под мудрым руководством товарища Андропова по всей стране идет борьба за укрепление трудовой дисциплины и повышение производительности труда, вам, колхозникам, никак нельзя оставаться в стороне. Вам, товарищи, нужно работать еще лучше! Ведь не секрет, что у нас еще имеются некоторые временные трудности с продовольствием. А ведь рабочий класс, товарищи, без продуктов сидеть никак не желает! Осерчать рабочий класс может без продовольствия, не жрамши-то… А с нашим рабочим классом не шути — он посидит-посидит голодным, да и пойдет морды бить. А кому он должен в первую очередь морду набить? Колхозники недоуменно переглянулись, переминаясь с ноги на ногу, затем кто-то из них робко произнес: — Райкомовцам, наверное…. партейцам…

— Каким еще партейцам, что вы мелете! — рассердился завотделом. — За недостаток продовольствия в стране рабочий класс будет вынужден набить морду, в переносном, конечно, смысле, своим братьям по классу, то есть вам, колхозникам! Так что нужно еще лучше работать, чтобы, это самое…

Куклачев не договорил, и, пожевав губами, умолк. Воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое лишь свистом одинокого суслика, стоявшего столбиков на пригорке неподалеку.

— Ну ладно, — вздохнул через несколько минут Егор Фомич и обернулся в сторону поля. — Ну, а как у вас, товарищи, обстоят дела с внедрением последних достижений агрономии и сельскохозяйственной технологии? Можете не говорить, я и сам вижу, что хреново! Разве так, головы садово-огородные, пшеницу сажают? Кучнее нужно, товарищи, кучнее! Тогда и намолот зяби на квадратный метр ярового клина будет больше, компреневу?

— Это не пшеница, это морква, — вдруг угрюмо произнес один из колхозников, пожилой бородатый мужик, не обращая внимания на отчаянные знаки, которые делал ему близкий к обмороку председатель.

— Ну я и говорю, значит, товарищи, нужно лучше работать, — ничуть не смутившись, произнес товарищ Куклачев. — Кучнее сажать сельскохозяйственную продукцию, повышать производительность труда, ну и, конечно, за техникой лучше смотреть. Разве так с культиватором нужно обращаться? — и он небрежным кивком головы указал на ржавеющую посереди поля сеялку. — За ним нужно лучше следить, бензином, солярой вовремя заправлять, смазывать…

— Слушай, я больше не могу…. - зажав рот ладонью, чтобы не рассмеятъся, промычал Холмов. (Они с Димой стояли неподалеку и слышали весь разговор). — Идем отсюда, а то я за себя не отвечаю… Друзья вернулись домой и, увидев, что их хозяйка, Галина Семеновна Палкина, копает огород, вызвались ей помочь. Хозяйка охотно согласилась, и следующие несколько часов Дима и Шура провели с лопатами в руках. Отвыкшие от физического труда, они здорово устали и пообедав, сразу завалились спать. Проснулись Дима и Шура около пяти вечера и от нечего делать отправились шляться по селу. Не успели они пройти и ста метров, как встретили возвращавшегося со школы Антона Антоновича Еропкина.

— Вы слышали новость? — возбужденно заговорил отставной замполит, забыв поздороваться. — Эти американские имериалисты, эти суки е… ные сегодня высадили свои войска на Гренаде! Представляешь! Сами обвиняют нас в оккупации Афганистана, а сами вторгаются в маленькое беззащитное государство…

И, брызгая во все стороны слюной, он принялся объяснять зевающим Холмову и Вацману всю глубину подлости заокеанских политиканов. Кстати, здесь самое время открыть маленькую тайну. Дело в том, что Антон Антонович, вынужденный по долгу своей службы на всевозможных политзанятиях, беседах, партсобраниях, политинформациях и т. д. постоянно вдалбливать личному составу всевозможные «страшные» истории о кознях капиталистов и буржуев, в первую очередь, конечно, американских, со временем маленечко «поехал» на этой теме. Это незначительное, на первый взгляд, отклонение от психических норм не укрылось от бдительного взора военных врачей и Антона Антоновича при первой же возможности демобилизовали, от греха подальше.

Отставной майор распинался довольно долго, и потерявший всяческое терпение Шура уже было собирался не совсем вежливо прервать этот поток стандартных фраз, но в этот момент из-за угла соседней улицы показа лось возвращающееся с пастбища колхозное стадо. Которое сопровождали пастух, угрюмый старик с испитым лицом и подпасок, невысокий широкоплечий парнишка с бычьей шеей, маленькими глазками и плаксивым выражением лица, по внешнему виду — типичный кретин, им же, как вскоре выяснилось, и оказавшийся. На голове подпаска вращалась фуражка военного моряка, которая была ему явно велика, а на плечи был наброшен офицерский китель без погон. Увидев парнишку, Еропкин обрадовался. — Вовчик! — закричал он, размахивая руками. — Иди сюда, Вовчик я тебе что-то расскажу…

Подпасок отделился от стада и неторопливо подошел к Еропкину, Шуре и Диме. Схватив парнишку за пуговицу кителя, отставной майор стал рассказывать ему о вероломстве Америки, напавшей на беззащитную Гренаду, повторяя почти слово в слово все, что он говорил до этого Холмову. Вовчик слушал Антона Антоновича очень внимательно, не перебивая, с задумчивым видом ковыряясь указательным пальцем левой руки в левой ноздре, а указательным пальцем правой руки — соответственно в правой.

Здесь необходимо сделать очередное лирическое отступление и рассказать о той, что Антон Еропкин был очень привязан к молчаливому, недалекому, обиженному природой подпаску. Он дарил ему одежду (фуражка и китель, которые были надеты на Вовчике, раньше принадлежали Еропкину) покупал конфеты и другие сладости, а порой и угощал стопкой-другой самогона. И, нужно заметить, Вовчик тоже по-своему полюбил Еропкина, таскал ему парное молоко с фермы, безропотно выполнял все его мелкие поручения, вроде похода в сельмаг за папиросами и так далее. Трудно сказать, что так сблизило отставного замполита полка морской пехоты и кретина, подпаска деревенского стада. Скорее всего, главную роль здесь сыграл тот факт, что в отличие от всех остальных сельчан, Вовчик всегда терпеливо и до конца выслушивал бесконечные разглагольствования Антона Антоновича относительно происков американского империализма. Что же касается Вовчика, то он, как и все ущербные люди, познавшие от ближних немало обид, унижений и оскорблений был необычайно отзывчив на ласку, и, конечно, нет ничего удивительного в том, что он также привязался к бывшему замполиту.

— … но скоро, совсем скоро, вот увидишь, Вовчик, образно говоря, свежие океанские пассаты подуют с берегов острова Свободы — Кубы, и принесут на Гренаду долгожданный воздух свободы! — таким витиеватым, изощренным литературно-политическим пассажем закончил, между тем, свою стихийную политинформацию поднаторевший за годы службы в высокопарных пропагандистских выражениях Антон Еропкин.

— Пассаты…. - задумчиво пробормотал Вовчик, не переставая ковыряться в носу. — Что это такое — пассаты?

— Пассаты, уважаемый, — это устойчивые воздушные течения в тропических широтах океанов, — усмехнувшись, пояснил Холмов, заметив, что Еропкин, услышав вопрос Вовчика, замялся и покраснел.. — Пассаты… Поссаты — посраты, — нараспев, с украинским акцентом произнес Вовчик дикий каламбур, неожиданно пришедший в его больную голову. В этот момент издали послышался изощренный, трехэтажный мат, с помощью которого пастух призывал своего помощника заняться своими прямыми обязанностями. Подпрыгнув от неожиданности на месте., Вовчик бросился догонять стадо, забавно переваливаясь на своих кривоватых коротких ножках.

— Интересно, почему это все деревенские и прочие дурачки, идиоты, кретины и больные на голову граждане так любят напяливать на себя военную форму и всякие армейские атрибуты? — наклонив голову к Вацману, негромко, так чтобы не слышал Еропкин, произнес Шура. — Странная какая-то закономерность, навевающая на определенные размышления… Дима кивнул и глядя вслед удаляющемуся стаду вздохнул.

— Бедный хлопец, — сочувственно произнес он. — Господи, как несправедлива подчас бывает к людям природа…

— Это не от природы, а от радиоприемника, — оживленно принялся объяснять Антон Антонович. — Мамашу Вовчика, когда она на девятом месяце была, приемник напугал, до полусмерти. Она приемник от нечего делать слушала, который им на свадьбу подарили, а свет возьми, да и отключись — что-то там на подстанции замкнуло. Ну, она девка деревенская, глупая насчет техники, ручки повертела-повертела, да так и спать легла. А приемник-то и остался включенным, да еще на полную громкость! И когда свет, значит, дали, он и заорал на всю хату; «Я убью тебя! Я тебя убью, готовься к смерти». Там какой-то детектив по радио, оказывается, передавали. Ясное дело, мамаша так напугалась, что от испуга Вовчика тут же скинула. И родился он, значит, такой ущербный… Антон Антонович помолчал, а потом добавил.

— Ну, и конечно, его родители денатуратом маленько баловались, попивали денатурат-то. Они на железной дороге тогда работали, а там его хоть залейся…

— Я так думаю, что денатурат гораздо в большей степени способствовал тому, что этот малый родился кретином, чем невыключенный приемник, — заметил Шура и потянул Диму за рукав. — Идем, Вацман, что-то долго мы здесь торчим. Всего хорошего, Антон Антонович…

И друзья продолжили свою прогулку по Хлебалово. Пройдя несколько ничем не примечательных улиц, они наткнулись на невзрачное кирпичное здание с покосившейся деревянной крышей и маленькими концами. На вкопанном рядом со входом деревянном щите была кнопками пришпилена бумажка, которая извещала, что «сегодня в клубе демонстрируется худ. филь „Бриллиантовая рука“, после фильма танцы».

— А вот и очаг культуры! — оживился Холмов. — Сходим Вацман, потанцуем? Давненько я сельских девчат не щупал…

— Смотри-ка, чтобы тебе сельские хлопцы физиономию кулаками не пощупали! — усмехнулся Дима.

— Не дрейфь, Вацман, все будет нормально! — самодовольно похлопал по плечу товарища Холмов. — Таких бравых хлопцев, как мы, сельские фраера будут обходить десятой дорогой. Мы тут всех баб перетрахаем. Идем домой, помоем шеи, переоденемся, перекусим чего-нибудь и айда на гопалки…

…Едва Шура и Дима вошли в полутемный, грязноватый зал Хлебаловского клуба, как все присутствующие повернулись к ним и с любопытством уставились на «городских», изредка шушукаясь между собой. Стушевавшись от такой беспардонности, Вацман засуетился и, бормоча какую-то ерунду, плюхнулся на первый же свободный стул. Что же касается Холмова, то он ничуть не смутился, небрежным жестом достал пачку папирос, закурил и стал сам в свою очередь осматривать собравшихся. Это были в основной массе молодые парни и девушки от шестнадцати до двадцати пяти-двадцати восьми лет, одетые соответственно месту проживания: в мятые «пинжаки», свитера, длинные, ляповатые платьица ниже колен. Занимались они кто чем — несколько человек играли в шашки и домино в дальнем углу зала, один мужик отгадывал кроссворд, обхватив в задумчивости голову руками, остальные танцевали под хриплые звуки магнитофона, стоявшего на сцене. Довольно скоро Шура с разочарованием констатировал, что выбор невест был более чем невелик. Местные Дульсинеи изысканностью форм и приятностью лиц не отличались. А ежели среди них и попадались более-менее симпатичные барышни, то вокруг них вертелись сразу по несколько местных Ромео, ссориться с которыми, несмотря на свою внешнюю боевитость, Шура, как человек неглупый, не собирался. — «Как же быть?» — подумал Шура, озабоченно почесывая подбородок. — «Неужели придется флиртовать с этими крокодилами? Ведь без женской ласки жить долго тоже не дело, а торчать здесь, возможно, придется не один день»…

Шурины сомнения и колебания разрешились достаточно просто: вскоре объявили «белый танец» и к нему, смущаясь, подошла веснушчатая рыжеволосая полненькая девица, единственным выдающимся (причем в полном смысле этого слова) достоинством, как беглым взором определил Холмов, была большая, туго растягивающая свитер грудь. Прижавшись под звуки томной серенады к упругим девичьим достоинствам своей партнерши, Холмов, к своему удивлению отметил, что его все больше и больше охватывает возбуждение.

— «Черт, что это со мной?.. — озадаченно подумал он, стараясь унять начавшуюся дрожь в коленках. — Видно, продолжительное отсутствие регулярной половой жизни дает о себе знать. Чтож, придется заняться этой дамой, тем более, что остальные не лучше. Рожа и фигура у нее, конечно, оставляют желать лучшего, ну да это в какой-то степени даже экстравагантно, некоторые даже с негритянками спят». Короче говоря, танцы закончились тем, что Холмов, стараясь не замечать удивленно ухмыляющейся физиономии Димы Вацмана, вышел на улицу под ручку с рыжеволосой грудастой девицей. Новая знакомая Щуры была чрезвычайно польщена тем, что на нее обратил внимание такой видный мужчина из самой Одессы и ее дебелое веснушчатое лицо буквально светилось от радости. Бросая на Холмова влюбленные взгляды, Ефросинья (так звали девушку) без умолку тараторила, рассказывая, что она работает скотницей на ферме, что мужик теперь, по ее мнению, пошел форменное говно, что ее батька работает кузнецом и однажды спьяну ударом кулака забил насмерть годовалого телка… Шура вначале рассеянно слушал, искоса поглядывая на Фросину выпуклую грудь, но затем решительно переломил тему разговора и стал ненавязчиво выпытывать у своей спутницы — где находится ближайший стог сена. Фрося охотно объяснила, что, насколько ей известно, ближайший стог находится на расстоянии тридцати двух километров, в соседнем колхозе «Большевик». А остатки своего сена хлебаловские скотоводы скормили коровам еще в январе, а местное население скотину не держит. Шура немного растерялся, но быстро пришел в себя и, нежно взяв свою подругу за локоток, увлек ее в сторону околицы села, где он сегодня утром видал вполне приличный густой кустарник с высокой, мягкой травой…

Когда Холмов вернулся домой, было далеко за полночь. Дима уже спал, громко похрапывая и причмокивая во сне. Однако, когда Шура в темноте случайно налетел на его кровать, Вацман перестал храпеть и полусонным голосом спросил: — Ну как?

— Все ол райт! — удовлетворенно сообщил Холмов, почесывая пятерней участок тела, расположенннй чуть пониже живота. — Барышня остались весьма довольны….

— Ты смотри аккуратнее, а то как бы тебе еще не пришлось жениться на этой кикиморе, — зевая во весь рот предостерег Дима. — В деревнях на этот счет порядки крутые — обрюхатил девку и труба — вперед в ЗАГС. Ее родня с тебя не слезет.

— Сынок, не учи отца сношаться! — назидательно произнес Шура, стягивая брюки. Меня еще никто не смог заставить делать то, чего я не хочу. Это во-первых. А во-вторых, я не намерен вечно торчать в этой дыре. С месячишко-другой покантуемся, пока в Одессе про нас не забудут — и айда на родину…

— Ну смотри, тебе виднее…. - проворчал Дима и снова захрапел.

Глава 3. Русский мужик — извечная загадка для человечества…

На следующий день Холмов отправился к председателю колхоза «Лидер октября» Тимофею Степановичу Кобылко — пора было отрабатывать хлеб и крышу и начинать расследовать (или на худой конец, создавать видимость расследования) дело о загадочном умерщвлении скотины. Председатель велел тут же позвать к нему в кабинет колхозного ветеринара и от них Шура узнал следующее. В июне прошлого года пастух Иван Филимонович. или как его все звали Филимоныч, собирая колхозное стадо «до кучи», чтобы гнать его с пастбища на ферму, увидел, что одна из коров валяется на земле без признаков жизни. Ветеринар, за которым тут же сбегал Вовчик, констатировал околевание, а дальнейшее вскрытие показало, что скотина издохла от сильного удара каким-то тяжелым предметом в область нервного сплетения, которое, как известно, находится у коровы чуть ниже и левее шеи. Что это был за предмет, а главное — кто и зачем ударил им несчастное животное — все эти вопросы остались без ответа. Пастух и подпасок ничего подозрительного не заметили, более того — они в один голос утверждали, что к стаду вообще никто посторонний, ни зверь ни человек не приближался. Корову утилизировали, так как ветеринар, не зная точной причины ее смерти, убоялся дать разрешение пустить ее на мясо, а происшедшее списали на случайный удар копытом какой-то другой расшалившейся коровы из стада. О случившемся скоро забыли, но через месил все повторилось с точностью до мелочей — снова кто-то убил колхозную корову на пастбище сильным ударом какого-то предмета в нервное сплетение и снова ни пастух, ни подпасок ничего подозрительного не видели. Когда же случился через какое-то время третий аналогичный случай, в правлении колхоза встревожились не на шутку. По распоряжению председателя Тимофея Степановича Кобылко, во время выпаса стада вместе с Филимонычем и Вовчиком теперь неотлучно находились на пастбище или местный участковый или кто-нибудь из сельского отряда добровольной помощи милиции. Однако в конце сентября, в один из последних дней перед уходом стада на зимовку на ферму вновь была обнаружена издохшая от сильного удара в нервное сплетение корова. И вновь ни Филимоныч, ни Вовочка, а главное — ни дежуривший вместе с ними участковый ничего странного и подозрительного не видели.

После этого случая Тимофея Степановича вызвали в райком партии и устроили ему крепкую головомойку за ненормативный падеж крупного рогатого скота. Ссылки же председателя «Лидера октября» на то, что причиной падежа является какое-то «таинственное, загадочное явление» вызвали у секретаря райкома особое раздражение и он пригрозил Тимофею Кобылко, что ежели это явление повторится еще хоть раз, то тот положит на стол партбилет. Впрочем, когда стадо загнали зимовать на ферму, падеж скота по невыясненной причине вроде бы прекратился. Но не успел Тимофей Степанович перевести дух, как в феврале от сильного удара неизвестным предметом в область нервного сплетения издохла одна из лучших колхозных коров по кличке «Валентина Терешкова», а в марте по этой же причине дал дуба бык-производитель Гиви. Тут колхозное руководство вообще обалдело — постороннему проникнуть на ферму незамеченным было практически невозможно, гипотеза же про «удар копытом» соседней коровы была вообще неприемлема, так как каждое животное находилось в отдельном стойле. (Да и никакой скотине, откровенно говоря, не удалось бы с такой силой, а главное так точно, всегда в одно место попадать своей коллеге в нервное сплетение своим неуклюжим копытом). И хотя обе последние жертвы председателю удалось списать на сильные зимние холода и отсутствие высокопродуктивных кормов, Тимофей Степанович прекрасно понимал, что если таким макаром протянут ноги еще пара-тройка членов колхозного стада, то ему тогда точно придется положить на стол партбилет и податься обратно в агрономы. Времена, как известно, на дворе стояли крутые, «андроповские»…. Так что Шура Холмов оставался у него последней надеждой.

— Судя по характеру ударов, они наносились чем-то вроде кувалды обмотанной тряпкой, — добавил ветеринар. — Сильнейший удар чем-то относительно мягким, во всяком случае не железом.

Из кабинета председателя Шура вышел, растерянно почесывая затылок. Он не имел ни малейшего представления, с какого бока следовало подходить к началу расследования этой действительно весьма загадочной истории. Никакие, даже самые невероятные версии ему в голову не приходили. Поразмышляв минут сорок Холмов вздохнул и отправился обратно к председателю, чтобы попросить того выделить ему в помощь парочку колхозников — Шура решил отправиться на скотомогильник и произвести эксгумацию последних жертв таинственного скотоубийцы. Он понимал, что идея это довольно бредовая и толку от нее будет практически никакого, но ничего другого ему не оставалось — нужно было хотя бы имитировать видимость расследования, чтобы Тимофей Кобылко видел, что они с Димой не зря жрут колхозный хлеб. Шурины предчувствия полностью оправдались — когда выделенные ему в помощь рабочие разрыли яму, его взору предстал полуразложившийся, дурно пахнущий, вымазанный в земле коровий труп. С его помощью можно было достоверно определить, что данная буренка действительно померла, и Холмов распорядился быстрее закопать несчастное животное обратно. Подождав, когда вернутся с пастбища Филимоныч и Вовчик, Шура с пристрастием допросил обоих, но ни пастух, ни подпасок ничего нового ему не сообщили. Все эти факты привели Холмова в уныние.

— «Блин, кажется мы сюда напрасно приехали, — размышлял он, сидя на сломанном ящике возле фермы и попыхивая папироской. — Дело явно полностью безнадежное, а водить председателя за нос, имитируя расследование больше трех-пяти дней, максимум недели не удастся, это факт. А пробыть нам здесь нужно никак не меньше месяца, пока в Одессе все не утрясется. Что же делать?»

После напряженных, продолжавшихся никак не меньше часа раздумий, в Шурину голову наконец пришла блестящая идея. «Нужно завтра пойти к председателю и сказать ему, что, дескать, в результате проведенного следствия кое-что мне выяснить удалось, но для того, чтобы сделать окончательные выводы, необходимо понаблюдать за стадом в течении некоторого времени — скажем, двух-трех недель, а, возможно, и поболе, — потирая руки, с облегчением думал Шура. — Думаю, он согласится, выхода у него все равно нет. А там — извините, не получилось, гуд бай, ариведерчи, алаверды»…..

Приняв такое решение, Холмов отшвырнул в сторону окурок и направился домой. Войдя во двор, он обнаружил там взмыленного Диму, который вот уже полчаса безуспешно гонялся за петухом, которого Галина Семеновна приговорила на заклание в завтрашний суп. Шура, естественно, тут же пришел на помощь другу и они с Димой принялись гоняться за резвой и хитрой птицей вдвоем. Но, увы, с прежним результатом — кося глазом и недовольно кудахча (это кудахтанье особенно раздражало вспыльчивого Холмова). петух вихрем носился по двору и никак не давался в руки, ловко разгадывая все хитроумные обкладные маневры друзей. Минут через сорок, доведенный изворотливой птицей до окончательного умоисступления, Холмов плюнул, яростно выругался и бросился в дом. Вскоре он вылетел оттуда с револьвером в руке и принялся палить в петуха. Уже второй выстрел оказался удачным — резвая птица споткнулась и повалилась на бок. 3атем, буквалъно в ту же секунду произошло нечто странное — после негромкого хлопка петух в сотые доли секунды раздулся и… лопнул, точнее разлетелся на мелкие кусочки. Удивленно переглянувшись, Дима и Шура подбежали к тому месту, где еще несколько мгновений назад находился желто-красный красавец-петух и обалдело уставились на мокрое место, вокруг которого, словно снежинки в январе, кружили забрызганные кровью перья. Недоумевая, Холмов поднял двумя пальцами с земли кусочек лапки несчастной птицы, задумчиво повертел его перед носом и вдруг нервно рассмеялся, хлопнув себя рукояткой револьвера по лбу.

— Ах я старая галоша! — воскликнул он. — У меня же в барабане револьвера один патрон был разрывной! Вот он-то в петуха и угодил. Обидно, классный патрон был, от немецкого карабина, я его по случаю достал.

— Обидно вовсе не это, а то, что мы без завтрашнего обеда остались, — недовольно произнес Дима, глядя на разбросанные в радиусе пяти метров ошметки петуха. — И наша хозяйка, кстати, тоже. Что мы ей теперь скажем? Тоже мне, Робин Гуд нашелся, из пушки по воробьям палить…

— Нашел из-за чего расстраиваться, — беспечно махнул рукой Холмов, пряча револьвер в карман. — Купим госпоже Палкиной другого петуха, да не простого, а золотого…

— Ишь какой ты шустрый, «купим», — продолжал бурчать Дима. — А бабки где прикажешь брать? У нас всего около двух рублей осталось, ты что забыл? Скоро тебе даже и папиросы не будет на что купить…

— Забыл… — откровенно признался Шура. — Живем ведь как при коммунизме — поят, кормят задарма, поневоле оторвешься от суровой действительности.

Холмов на несколько минут задумался, наморщив лоб, затем лицо его просветлело.

— Придется раскрутить нашего уважаемого председателя на аванс, — бодро произнес он, хлопнув себя ладонью по ляжке. — Это, конечно, не очень желательно, но выхода нет. И Шура отправился снова в сельсовет. Председатель оказался не жмотом и без лишних разговоров ссудил ему двадцать пять рублей, одновременно жалостливым голосом попросив Холмова как можно скорее выяснить причину таинственной гибели колхозных коров.

— Думаю, что все будет в наилучшем виде, дайте только срок, — заявил обрадованный Шура, рубанув для убедительности воздух рукой, в которой он сжимал деньги. — Я уже тут кое-что нащупал, завтра мы с Димой начнем наблюдать за стадом и думаю через пару-другу недель схватим этого вашего коровьего маньяка за самые ноги…

На обратном пути Холмов купил в одном из дворов весьма упитанного петуха за три рубля и в сельмаге за пять рублей тридцать копеек бутылку «андроповской» водки. Через полчаса они с Димой уже сидели во дворе под вишней и опрокидывали стопку за стопкой, закусывая вкуснейшей разваристой картошкой и салатом из молоденькой редиски и зеленого лучка. Хозяйка, сославшись на мучающую ее с утра изжогу, составить им компанию отказалась и принялась свежевать петуха, вслух удивляясь, что ее Петька перед смертью вдруг изменил расцветку перьев.

Между тем, очередной теплый весенний день угасал. Ярко-красное, как задница павиана, вечернее солнышко неслышно опускалось за горизонт. Усталые, измученные подневольным трудом в «режиме козы» (так в народе называется труд, результатов которого человек не ощущает на своем благосостоянии — его словно козу подоили и ведро с молоком унесли неизвестно куда) колхозники разбредались по своим вигвамам и бунгало. Послышалось приближающееся стрекотание мотора и мимо дома Галины Палкиной, сильно виляя со стороны в сторону и подпрыгивая на колдобинах, медленно прополз трактор «Беларусь». Вильнув в очередной раз, трактор правым боком въехал в наполненную раскисшей грязью яму у обочины дороги, где и застрял. Натужно ревя двигателем, стальная лошадка попыталась выбраться из плена, но не тут-то было. Огромные задние колеса лишь даром месили грязь, выбрасывая последнюю далеко назад, а сам трактор потихоньку погружался в цепко державшую его жижу. Минут через пятнадцать дверца кабины застрявшей «Беларуси» распахнулась и из кабины в буквальном смысле слова выпал лицом вниз тракторист. Полежав немного на земле, водитель «Беларуси» с большим трудом поднялся и, шатаясь, побрел неторопливо по улице, иногда падая вновь. А скособоченный трактор так и остался торчать в яме на обочине, негромко стрекоча на холостых оборотах незаглушенным мотором.

— Умом, конечно, Россию не понять, — вздохнув, произнес наблюдавший за этой сценой Холмов. — А так как иного органа для размышления матушка-природа создать не догадалась, то, похоже, на вечные времена останется большой загадкой для остального человечества это непонятное существо — русский мужик. Ведь вроде его и лентяем беспросветным назвать нельзя и полным дураком тоже — а вот, гляди-ка…

Дима кивнул, но ввязываться в дисскусию о загадочности русской души по причине своей пятой графы не стал, опасаясь какой-то неосторожной фразой обидеть своего вспыльчивого славянского друга.

— Ты ведь даже русский народный фольклор возьми, — продолжал распаляться подвыпивший Шура. — По-моему, только в России и нигде более понавыдумывали сказочек, в которых различные блага приходят к человеку не результате упорного труда, а «по щучьему велению», с помощью всяких там коньков-горбунков да скатертей-самобранок. Иван-дурак целыми днями валяется на печи с голой жопой а потом — бац — на царевне женился! Где такое видано? Только в России-матушке, где вместо того, чтобы вкалывать до седьмого пота и богатеть, мужики водку жрали до белой горячки. А зимой подтягивали с голодухи кушаки и начинали завывать тоскливые песни про свою тяжелую долюшку…

— Не надо свистеть, Россия до революции полмира жратвой заваливала, — громко икнув, неожиданно возразил Дима. — Что, по твоему, это Пушкин с Белинским на полях пахали?

— Не спорю, были и среди российских мужиков трудяги, — смягчился Шура, разливая остаток водки по стаканам. — Но не они составляли, на мой взгляд, основную часть населения страны. Потому-то, кстати, и победила революция в России, что большевики сумели ловко использовать постоянную, естественную ненависть ленивой голытьбы к трудягам, которые жили лучше. Ни в одной другой стране мира, где трудолюбивых, зажиточных людей большинство, этот иезуитский номер никогда не прошел бы. Никогда, Вацман, не прошел бы! Ну, а после революции остатки трудолюбивых крестьян были «раскулачены», перебиты, сгноены в Сибири и кто остался в России? Осталось, Вацман, быддо, яркий представитель которого вывалился пять минут назад из кабины трактора лицом вниз…

Шура умолк, залпом выпил водку и захрустел редиской.

— А вообще, Вацман, мне кажется, что над Россией висят какое-то проклятье небес, — после непродолжительного молчания задумчиво произнес Холмов.

— За какие-то грехи Бог прогневался на эту великую страну. Посмотри на историю России — если не война или иго, так голодомор, тирания, революции, опричнина, крепостное право, репрессии и прочие издевательства над собственным народом. У других стран и народов тоже, конечно, были различные неприятности, но не в таком же количестве и не так долго. Иногда мне даже кажется, Вацман, что это какое-то своеобразное, затянувшееся во времени испытание, нечто вроде очищения, после которого наша страна преобразится и станет самым счастливым и процветающим государством на земле…

— Ты рассуждаешь прямо как Васисуалий Лоханкин в «Золотом теленке», — улыбнулся Дима.

— Может быть, — вздохнул Шура. — Ладно, пошли спать, завтра нам рано вставать. Отправимся со стадом на пастбище, будем за буренками присматривать. Свежий воздух, природа… Эх, и куда только меня моя профессия не забрасывала!

Глава 4. Снова корова сдохла

Для того, чтобы, как выразился Холмов «присоединиться к стаду», друзьям пришлось на следующий день встать ни свет ни заря. Шура, который, как известно, терпеть не мог ранних подъемов, вяло, словно опрысканный дихлофосом таракан, двигался по комнате, то и дело натыкаясь на мебель и что-то раздраженно ворча себе под нос. Однако, после умывания и пробежки по свежему утреннему воздуху в направлении туалет, сонливость сняло как рукой и захватив пакет с заботливо приготовленной еще с вечера хозяйкой нехитрой снедью, Дима и Шура вышли на улицу.

Прохладное деревенское утро было просто восхитительным) Слабый ветерок чуть заметно и шевелил ветки деревьев, на которых уже распустились крохотные зеленые листочки, бутоны ароматно пахнущей сирени, яркие тюльпаны на клумбе у ворот. Взор ласкала буйно разросшаяся, сочная зелень, а слух — доносившееся со всех сторон отчаянное петушиное кукареканье.

— Эх, красота-то какая. Вацман! — воскликнул Холмов, с шумом втянув в себя густой, как сметана, воздух. — Слушай, давай останемся здесь навсегда. Ты устроишься помощником ветеринарами — участковым, женимся на местных барышнях, отстроимся и заживем спокойной, патриархальной жизнью, без этой городской нервотрепки. Ей-Богу, подумай, Вацман! Пару месяцев такого умиротворяющего существования — и ты забудешь о всякой Америке.

Дима хмыкнул и ничего не ответил. Они прошли мимо застрявшего в яме трактора, мотор которого продолжал рокотать на холостых оборотах (из чего следовало, что к нему со вчерашнего вечера никто не подходил) и заторопились к видневшемуся в конце улицы стаду. Нагнали его Дима и Шура уже за околицей села. Отдышавшись, Холмов поставил в известность Филимоныча, что отныне, по распоряжению председателя они будут неотлучно сопровождать колхозное стадо, чтобы установить причину таинственного падежа коров. Равнодушно выслушав Шуру, пастух вяло кивнул — мол, ходите, мне-то что. Что же касается Вовчика, то он вообще не отреагировал на появление Димы и Шуры и продолжал идти с напряженным выражением лица. погруженный в какие-то свои, сложные размышления.

Пастбище находилось сравнительно недалеко от села. Вскоре, свернув с дороги и пройдя опушкой леса, мычавшие от голода бурении резко ускорили ход и помчались, высоко подбрасывая свои толстые задницы. Видимо они почуяли запах молодой травки. Пастух с подпаском. а за ними Вацман с Холмовым бросились следом.

— А это что еще за хреновина такая? — воскликнул вдруг Шура. под-прыгнув от удивления. — Что это? Дима поднял голову и тоже оторопел, увидев в глубине редкой осиновой рощицы, расположенной неподалеку, какое-то огромное, высотой никак не меньше пятиэтажного дома металлическое сооружение, длиной метров этак в пятьдесят, с круглыми оконцами в несколько рядов по периметру. Холмов и Вацман замерли, открыв рты, не в силах понять — откуда и зачем посереди патриархальной русской природы взялась эта фантасмагорическая штуковина.

— Ну чего уставились, парохода, что ли, никогда не видали? — нарушил тишину сонные голос Филимоныча.

— А еще городские…

— Разве это пароход?… — пробормотал Шура. вглядываясь в металлического монстра. — Действительно, Вацман, пароход. Речной пароход. Как же он тут оказался?

— Обыкновенно как, по воде приплыл, — объяснил пастух, сворачивая из газетного обрывка козью ножку. — В прошлом году ранней весной по Дону, он в семидесяти километрах отсюда, перегоняли из ремонта пароход. Вода еще очень высокая была, ну и матросы, значит, ошиблись — на одном из поворотов они вместо того, чтобы плыть дальше по Дону, свернули, значит, на речку Тихая Сосна, она в Дон впадает. Тогда Тихая Сосна сиильно разлилась! Ну, шли, шли они по Сосне, думая, что идут по Дону, и ночью огни Хлебалово за огни бакенов приняли. И со всего хода сюда по залитым водой лугам да полям, пока, значит, в рощице этой не застряли. Покуда очухались, покуда то да се — вода и ушла. Так этот пароход здесь и остался, вытащить его отсюдова нету никакой возможности…

— Ну и ну, — только и произнес сокрушенно Холмов. Они с Димой обошли вокруг начинающего ржаветь судна, которое стояло почти ровно благодаря застрявшему глубоко в земле килю. Было заметно даже невооруженным глазом, что все, что только можно было унести с парохода, вплоть до стекол иллюминаторов и якорей было унесено, очевидно местными аборигенами.

Наконец коровы расположились на обширном лугу и принялись жадно щипать траву. Филимоныч, Вовчик и наши друзья улеглись рядом на пригорке, откуда было хорошо видно все стадо.

— Я, пожалуй, маленько всхрапну, а ты уж сделай милость, понаблюдай за скотиной, — объявил Холмов, подкладывая себе под голову сложенные вместе ладошки. — Ежели увидишь чего-нибудь странное либо подозрительное — буди меня немедленно.

Но ничего странного и подозрительного в этот день не произошло. Коровы мирно паслись себе на лужайке, припекало ласковое весеннее солнышко, в небе медленно проплывали причудливые облака — все было тихо и спокойно. Никто — ни зверь, ни птица, ни человек не потревожил стадо и наблюдающих за ним людей. Лишь в конце дня на вершине пригорка показался Антон Антонович Еропкин. Он возвращался с рыбалки и специально сделал крюк, чтобы пообщаться с Вовчиком. П6здоровавшись, отставной майор плюхнулся на землю рядом с подпаском и тут же завел свою обычную песню про американских империалистов, агрессивность блока НАТО, захватническую колониальную политику Соединенных Штатов и тому подобное. (Он стал было также рассказывать и про происки сионистов и жидомассонов, но заметив, что Дима начал хмуриться, поспешил вернуться обратно к империалистам США). Вовчик как всегда слушал внимательно, не перебивал и лишь изредка вскакивал и убегал, чтобы вернуть назад отошедших далеко от «коллектива» корову или бычка.

Затем отставной майор и подпасок начали шутя бороться. Антон Антонович, который неплохо владел приемами самбо (все-таки он служил в супервойсках — морской пехоте!) несколько раз играючи повалил Вовчика на землю. Это, видимо, несколько разозлило подпаска, так как он неожиданно схватил Еропкина за шиворот, словно кота за загривок и, приподняв над землей, швырнул в сторону. Бросок был столь мощным, что замполит приземлился метров за шесть, перелетев через громко храпевшего Филимоныча (тот уже второй час крепко спал, утомленный плотным обедом с чекушкой самогона, которую пастух выжрал один, втихаря, ни с кем не поделившись).

— Ну, ты что, Вовчик! — обиженно произнес Антон Антонович, поднимаясь с земли. — Это же не по правилам. Забыл чему я тебя учил, что ли?

— Я не хотел, это случайно…. - смущенно пробормотал подпасок и покраснел. — Извините, дядя Антон. Наконец, когда солнце уже висело над линией горизонта, Филимоныч и Вовчик сбили стадо «до кучи» и погнали его в село, на вечернюю дойку. С ними, естественно, вернулись в Хлебалово и Дима с Шурой. Так безрезультатно (в смысле расследования дела о погибших коровах) прошел этот день.

Точно так же прошел и день следующий, и еще один, и еще… Каждое утро Дима и Шура поднимались ни свет ни заря и исправно, как на работу, шли на пастбище, караулить стадо. Но ничего из ряда вон выходящего (за исключением случая, когда молодой бык, неудачно прыгнув через заборчик, в попытке добраться до единственной в селе частной коровы повредил себе мошонку) с колхозной скотиной не происходило. Председатель колхоза, поначалу ежедневно допытывавшийся у Шуры о ходе расследования, стал делать это все реже и реже, затем вовсе перестал, лишь хмурился и смотрел исподлобья при встрече. «Еще недельку голову поморочим и пора рвать когти, — думал Шура, у которого каждая встреча с председателем оставляла в душе неприятный осадок. — Больше неудобно водить человека за нос. Ведь это дело с коровами стопроцентно гиблое, это и козлу понятно. По-моему, здесь вообще не следователь ружей, а опытный ветеринар, скорее всего эти животные дохли от какой-то малоизвестной болезни, возможно инфекционной»…

… Очередное дежурство на пастбище проходило как обычно. Развалившись на пригорке и подперев под головы согнутые в локтях руки Дима и Шура неторопливо беседовали. Темой разговора была теория Дарвина о происхождении человека. Холмов, в частности, доказывал Вацману что эта теория есть не что иное как чушь собачья.

— Ежели человек, как утверждает этот Дарвин, произошел от обезьяны, — кипятился Шура, размахивая руками. — то, значит и чукчи, якуты, эскимосы и прочие северные жители тоже произошли от обезьян. А как, скажи на милость, могло такое произойти, ежели обезьяны на холоде не живут? Откуда тогда чукчи взялись? Произошли в Африке, а на Чукотку потом переехали на байдарках? Бред сивой кобылы…

— Чукчи от моржей произошли! — смеялся Дима, наблюдая искоса, как Вовчик, щелкая бичом, носится за несколькими коровами, которые норовили улизнуть с пастбища, чтобы на соседнем поле полакомиться зелеными всходами озимой пшеницы. Шура безнадежно махнул рукой и, умолкнув уставился в небо, щуря глаза от стоявшего высоко в зените солнца. Дима тоже задумался, грызя травинку и отрешенно глядя на ползущего по лопуху муравья. Вскоре вернулся Вовчик и молча плюхнулся рядом. Друзья поморщились и, не сговариваясь дружно передвинулись от него метра на два — уж больно сильный запах пота исходил от подпаска. Так прошло пять минут, может десять… Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь стрекотанием кузнечиков да редким мычанием коров. Повернувшись на другой бок и приподнявшись, чтобы пошевелить затекшей рукой, Дима рассеянно глянул на рассыпавшихся по зеленому лугу колхозных животных и вдруг оторопело замер.

— Шурик, гляди… — прохрипел он, вытаращив глаза. — Гляди…

— Что такое? — лениво спросил Холмов, поднимая голову. — В чем дело?

— Гляди, там… — не в силах справиться с волнением хрипел Дима, показывая вдаль пальцем. — Корова…

Шура проследил за направлением его руки и моментально вскочил на ноги, вскрикнув от удивления.

— Не может быть!

На траве, метрах в пятидесяти от них, опрокинувшись на бок, неподвижно лежала корова. Ноги ее были неестественно поджаты к туловищу, а голова запрокинута. Спотыкаясь на кочках, Холмов бросился к ней, Дима, чуть помедлив, побежал следом, перепрыгнув через спящего Филимоныча.

Особых ветеринарных познаний не требовалось, чтобы установить, что бедное животное отбросило копыта. Причем, судя по мелко подрагивающим передним ногам и еще ясным, незамутненным глазам коровы, это случилось буквально несколько минут назад. Едва осознав этот факт, Шура диким взглядом огляделся вокруг, затем бросился к росшей на краю луга высокой сосне и принялся резво карабкаться на нее, царапая ладони о шершавый ствол дерева. Взобравшись на самую вершину, он стал внимательно обозревать окрестности, приставив ладошку ко лбу козырьком. Но на сотни метров вокруг не было ни единой живой души, ни животных ни людей. Лишь коровы продолжали спокойно пастись на лужайке, не обращая ни малейшего внимания на свою околевшую только что подругу…

Съехав по стволу сосны на землю, Холмов снова подошел к распластавшейся на траве корове и, нахмурившись, уставился на нее.

— Она сдохла от физического воздействия, болезнь тут ни при чем, это однозначно! — уверенно заявил Дима, склонившись над покойницей. — Гляди, у рта запеклась кровь — верный признак кровоизлияния от сильного удара…

— Это я и без тебя вижу… — проворчал Шура. доставая из заднего кармана брюк лупу. Отогнав в сторону растерянно суетившегося вокруг коровьей туши с бестолковым выражением лица Вовчика, Холмов принялся ползать по земле, по расширяющемуся кругу, изучая следы. Тщательно осмотрев пространство в радиусе десяти метров, он как-то непонятно буркнул «угу» и стал с помощью лупы внимательно изучать павшую корову, осмотрев ее от кончика хвоста до зубов. На место чуть ниже и левее шеи он глядел особенно долго и даже подсвечивал себе фонариком, несмотря на ярко светившее солнце.

— Ну-ка, давайте перевернем ее на другой бок, — скомандовал Холмов. — И разбудите, наконец, этого хмыря (имелся в виду Филимоныч). пусть поможет. Осмотрев корону с другой стороны, Шура поднялся с колен, задумчиво почесал затылок и пытливо глянул на присутствующих.

— Ну-с, господа, докладывайте — кто, что видел. кто чего заметил такого подозрительного? Вот вы, сударь, к примеру, чего видели? — и Холмов ткнул пальцем в грудь Вовчика.

— Чо я видел? — пожал плечами Вовчик, утирая своей огромной красной клешней-ладонью свисавшие из носа сопли. — Коров видел, деревья видел. А больше ничего не видел. — Болыпе ничего не было… А, суслика еще видел… Шура несколько мгновений пристально смотрел на кретина-подпаска, затем перенес взгляд на Филимоныча. Тот честно признался, что он видел сон, в котором ему снилось, что он — марроканский султан и перед ним восемь наложниц танцуют танец живота.

— Я тоже ни хрена не видел, — сознался Дима. — Вроде были все коровы живы-здоровы, и вдруг на тебе — одна валяется. Все так быстро произошло…

— Да, быстро…. - вздохнул Холмов и, повернувшись к Вовчику, скомандовал. — Ну-ка, живо дуй в деревню, на ферму, и передай ветеринару, пусть немедленно идет сюда с инструментами для вскрытия. Давай! Вовчик послушно повернулся и поскакал, подпрыгивая, в сторону села Хлебалово.

Шура с минуту глядел ему вслед, затем еще раз вздохнул, сел на землю и глубоко задумался, отмахиваясь от лениво жужжащих пьяных пчел, которые, возвращаясь в родной улей, сбились с курса и теперь зигзагами летали вокруг пригорка. (Вместо того, чтобы собирать взятки на цветущих вокруг деревьях и цветах, местные пчелы повадились почему-то летать на расположенный в двенадцати километрах от села винзавод, где набивали свои хоботки отходами виноградного и плодово-ягодного виноделия. Хлебаловские пчеловоды были весьма довольны этим, так как местный мед с привкусом портвейна и «Солнцедара» славился на всю белгородскую область). Очнулся от дум своих он минут через двадцать, когда из лихо подрулившего к пастбищу «УАЗика» выскочили председатель колхоза «Лидер октября» Тимофей Кобылко и ветеринар с чемоданчиком в руке.

— Опять! — чуть не плача, проскрипел зубами Тимофей Степанович, глядя на распростертую на траве коровью тушу. — Господи, да что же это за день сегодня такой проклятый!

Сегодняшний день и в самом деле был для председателя исключительно неудачным. Только час назад он с агрономом вернулся с дальнего поля, где вместо посеянной осенью сверхэлитной аргентинской пшеницы (семена которой Тимофей Степанович с огромным трудом выбил в Московском селекционном НИИ) сквозь землю пробились толстенькие, упругие, похожие на зеленый пенис карликового бегемота ростки какого-то удивительного, невиданного растения (позже, правда, выяснилось, что это были кактусы, и как этому южному, теплолюбивому растению удалось так дружно взойти в средней полосе России — осталось полнейшей загадкой. Не удалось также установить и то, по чьей ошибке, злому умыслу или шутке — москвичей или аргентинцев — в упаковке вместо семян пшеницы оказались семена кактусов). И вот теперь на тебе — сдохла корова!..

— Та же причина! — сообщил ветеринар, внимательно всматриваясь во внутренности вскрытой им коровы. — Сдохла от сильнейшего удара в область нервного сплетения.

— Ну, что вы на это скажете, товарищ следователь?! — с отчаянием воскликнул Тимофей Кобылко, сверля пронзительным взглядом Холмова. — Вы же здесь лично присутствовали!..

Шура молчал, опустив глаза и угрюмо ковыряя носком кроссовки эемлю. Лицо и шея его покрылись красно-бордовыми пятнами. Председатель обреченно махнул рукой и, не говоря больше ни слова, поплелся к «УАЗику». — Стойте! — вдруг окликнул его Шура. — Тимофей Степанович, право, я не хочу вам ничего уже обещать, но… Искренне говорю, что сделаю все возможное, чтобы раскрыть это дело. Кое-какие, правда незначительные зацепки у меня появились, и я… Председатель с сомнением покачал головой и, пробурчав что-то себе под нос, хлопнул дверцей машины.

Глава 5. Ах ты проклятый американский империалист!

Всю дорогу с пастбища в село друзья прошли молча. Холмов о чем-то напряженно размышлял, наморщив лоб, и Дима знал, что в такие моменты его лучше не трогать. Лишь вернувшись домой и пообедав, Шура закурил папиросу и, сделав пару глубоких затяжек, обратился к Диме со стереотипным вопросом.

— Ну, Вацман, каково будет твое мнение относительно всего происшедшего?

— Я знаю… — пожал Дима плечами. — Чертовщина какая-то непонятная.

— Действительно, чертовщина, — задумчиво произнес Холмов, покусывая губу. — Никого, ничего вокруг — и вдруг, откуда ни возьмись, появляется некая могучая сила, невидимая, неслышимая, бац — и корова издохла. И заметь, Вацман, всегда удар приходится в одно и то же, причем наиболее уязвимое место…

Шура обхватил руками голову и, забыв о тлеющей папиросе уставился остекленевшим взглядом в одну точку. По лбу его тоненькими бороздками побежали морщинки, что служило признаком напряженнейшей работы мозга. Просидев так с полчаса, Шура встал, прошелся с задумчивым видом раза четыре вокруг дома, затем взял бумагу, ручку и стал чертить какие-то линии, загогулины, точки, цифры. Вскоре лицо его несколько оживилось. Подойдя к висевшему в прихожей отрывному календарю, Холмов внимательно вгляделся в листик с сегодняшней датой, затем, цокнув языком, обратился к хозяйке с несколько неожиданным вопросом. — Галина Семеновна, у вас случайно не сохранился календарь за прошлый год, а также листки от нынешнего календаря? Некоторые хозяйки, знаете, любят собирать календарные листики с рецептами, полезными советами..

— Нет, я этой дурью не страдаю, — помотала головой Галина Палкина. — А старые календари у нас собирает дочка Екатерины Степановны из двадцать шестого дома по нашей улице. У ней штук пятнадцать энтих календарей…

Шура тут же отправился в гости к дочке Екатерины Степановны. Вернулся он лишь через два с лишним часа, находясь в состоянии необычайного возбуждения.

— Придется, Вацман, нам здесь еще с месячишко поторчать, — с ходу объявил Холмов Диме. — Раньше разрешить эту загадку никак не удастся.

— Целый месяц торчать в этой дыре! — опечалился Дима, скривив недовольную физиономию. — Была бы охота…

— Увы, Вацман, но раскрытие дела о загадочной гибели скота в селе Хлебалове стало делом моей профессиональной и человеческой чести, — виновато развел руками Шура. — Извини за столь громкие слова, но все-таки нам нужно отработать аванс и то, что нас тут полмесяца кормили-поили на шару. Я, Вацман, не сволочь, а порядочный сыщик. Кроме того, дело обещает быть чрезвычайно занятным…

— Ты думаешь, председатель согласиться содержать нас тут еще месяц после всего, что сегодня произошло? — с сомнением в голосе поинтересовался Дима.

— А мы ни у кого на шее сидеть не будем, — махнул рукой Холмов. — Устроимся временно на работу и будем платить за квартиру и харчи хозяйке как положено. Колхозу «Лидер октября» рабочие руки нужны!

— А как же тогда нам удасться следить за колхозным стадом? — удивился Дима. — А следить за стадом вовсе не нужно, — загадочно улыбнулся Шура. — Уже нет такой необходимости…

— Как не нужно? Почему? Тебе что, удалось-таки что-то выяснить? — начал допытываться у Холмова заинтригованный Дима. — Расскажи….

— Не сейчас, Вацман, только не сейчас, — отмахнулся, не переставая улыбаться, Холмов. — Ты же знаешь, что я на этот счет человек суеверный. Потом все расскажу.

На следующий день Холмов и Вацман действительно отправились в колхозную контору и, к удивлению многих, в том числе самого Тимофея Степановича, устроились на работу. Шуре председатель смог предложить только место водителя трактора с прицепом, на котором с фермы вывозили на поля навоз. Диме досталась должность почище —. фельдшера в сельском медпункте. Прежний фельдшер, городской житель, направленный в Хлебалово против своей воли по распределению после окончания медучилища, «в знак протеста» против своего назначения саботировал свою работу, причем весьма оригинальным способом. Не отказывая в помощи в серьезных случаях, он мог «ради шутки» назначить, скажем, пурген при ангине или горчичники при запоре. Когда же председателевой теще, жаловавшейся на «анемию и общий упадок сил» фельдшер-саботажник поставил между ягодиц перцовый пластырь, терпение Тимофея Степановича лопнуло и он уволил сельского эскулапа, к вящей радости последнего. Не помог даже тот факт, что этот неожиданный способ лечения от анемии и упадка сил дал положительный результат и теща носилась по всей деревне, как угорелая.

Теперь друзья вели размеренную колхозную жизнь, ничем не отличавшуюся от существования окружавших их людей. Приходили с работы, ужинали, помогали хозяйке по хозяйству, играли с соседями в домино, шашки, карты, пили с ними чай либо чего покрепче. Частенько вечерами Холмов отлучался из дома, с целью «прогуляться с Фросей (пышная грудь которой продолжала волновать его как мужчину) до ближайшего кустарника». Что же касается Фроси, то она была от Шуры без ума и буквально молилась на своего, свалившегося словно с неба, суженого. Она стирала Холмову его вещи, вплоть до трусов и носков, угощала разными вкусностями, которые сама готовила и так далее.

Так незаметно и быстро пролетел почти месяц. И вот, однажды вечером, за чаем, пропахший до самых пяток навозом Холмов объявил Диме. — Сегодня нам нужно лечь спатки пораньше. Завтра опять пойдем со стадом дежурить, надо выспаться.

— Что же ты об этом раньше не сказал! — возмутился Дима. — Мне же у председателя отпроситься необходимо.

— Председатель в курсе, — успокоил друга Шура. — Тем более, что он будет, по моей просьбе, дежурить завтра вместе с нами. Так надо.

Однако, выспаться в эту ночь Диме не удалось. Где-то около часу ночи в дверь дома кто-то сильно и требовательно постучал. — Фершал у вас живет? — сквозь полудрему услышал Дима чей-то незнакомый голос. — Разбуди его, Семёновна, там моя баба кажись кончается… Минут через двадцать Дима был уже в доме у Петра Ивановича Полуйкина, местного техника-осеменителя.

— Ну как она? — тревожно спрашивал у Димы и Петр Иванович, пожилой кряжистый мужчина. — Проживет еще, али помрет?

— Проживет, — усмехнулся Дима Вацман, меряя пульс у толстой, краснощекой женщины, супруги Полуйкина, которая лежала на тахте и негромко стонала.

— А сколько проживет? — продолжал допытываться техник-осеменитель. — Две недели проживет? Или больше? Пора закваску ставить, али еще погодить?

— Какую закваску? — удивился Дима.

— Известно какую, для самогона, — веско ответил Петр Иванович. — На поминки знаешь сколько выпивки потребуется, а водки на всю эту ораву не укупишь. А закваска в один день тебе не забродит, ей определенный срок полагается…

— О, святая простота, — вздохнул Дима. — Не волнуйтесь, ничего с вашей дорогой супругой не случится. У нее обыкновенный сердечный спазм от переутомления. Пусть валидольчику пососет, да полежит с денек и все будет нормально… Рано утром следующего дня Холмов, Вацман, Тимофей Степанович и местный учитель физики Шмонов с фотоаппаратом (Шура настоял на том, чтобы с ними был фотограф, однако зачем не объяснил) погрузились в председателев «УАЗ» и отправились в неизвестном для всех, кроме сидевшего за рулем Холмева, направлении. Выехав за околицу села и попетляв немного по проселочным дорогам, Шура неожиданно заехал в сосновую рощу и остановился.

— За мной! — скомандовал Холмев, выключая мотор. Выйдя из машины, все углубились в рощу, следуя за бодро пробиравшимся сквозь кустарник Шурой. Вскоре роща начала редеть и за ней открылось обширное зеленое поле, на котором мирно паслось колхозное стаде. Неподалеку на пригорке, сидели Филимоныч и Вовчик. Собственно, Филимоныч не столько сидел, сколько лежал, положив руки под голову и сосредоточенно глядя в бездонное небо. Так что за стадом присматривал один только подпасок. Изредка он вскакивал и, щелкая бичом, отгонял назад слишком далеко отбившуюся от коллектива буренку.

— Располагаемся здесь, — шепотом объявил Холмов, усаживаясь прямо на землю. — Только не высовывайтесь, нас не должны заметить…

— А чего мы тут ждем? — с любопытством спросил председатель. — У меня дел куча… Шура ничего не ответил и, улегшись на живот стал внимательно наблюдать из-за нависших веток кустарника за стадом. Так прошел час, затем другой, третий… Тимофей Степанович и Шмонов, у которого сегодня, по его расчетам должна была отелиться коза, стали открыто ворчать, допытываясь у Шуры, чего они ждут, но Холмов упорно молчал, не сводя глаз с коров, Вовчика и Филимоныча. Последний, уговорив традиционную чекушку самогона, крепко спал, развалившись на пригорке с раскинутыми в разные стороны руками, словно застреленный во время атаки солдат. Так прошло еще полчаса.

— Внимание! — вдруг металлическим голосом прошептал Шура, подняв согнутую в локте руку. Все ко мне! Приготовить фотоаппарат…

Разом умолкнув, председатель, Шмонов и крайне взволнованный Дима быстро подползли к Холмову.

— Смотрите вон туда! — прошептал Шура. Проследив за направлением, которое указывал Шурин палец, Вацман увидел Вовчика, который какими-то странными, деревянными шагами приближался к спокойно пасшейся неподалеку корове. Лицо подпаска было неестественно бледным, глаза широко раскрыты, а в уголках рта мыльной пеной пузырилась слюна.

— Смотрите внимательно, Тимофей Степанович, — звенящим шепотом произнес Холмов и, хлопнув по плечу Шмонова, добавил. — А вы начинайте фотографировать, кадр за кадром, с интервалом в пять-десять секунд…

Между тем, Вовчик подошел почти вплотную к корове, щипавшей травку, и уставился на нее внезапно помутневшими глазами.

— Ах ты, проклятый американский империалист! — вдруг отчетливо произнес подпасок зловещим голосом. После чего он коротко размахнулся и нанес своим огромным красным кулаком ничего не подозревавшей скотине обрывистый, но судя по глухому, утробному звуку, сильнейший удар ниже шеи. Корова чуть слышно мукнула, по телу ее пробежала волнистая дрожь и, постояв с полминуты, она начала медленно оседать, дергаясь в конвульсиях. Вовчик тем временем повернулся к ней спиной и, медленно переставляя ноги, поплелся в сторону распластавшегося на пригорке Филимоныча, который по причине глубокого сна никак не отреагировал на происходящее. А председатель, Шмонов и Дима оторопело уставились на лежавшую на траве корову, из пасти которой текла тоненькая струйка крови…

— Ты что это, кретин бестолковый, со скотиной сделал! — наконец пришел в себя председатель и выскочил из своего укрытия, размахивая руками в бессильной ярости. — Да я тебя сейчас… И, спотыкаясь, бросился к Вовчику. — Стойте, Тимофей Степанович! — кинулся за председателем Шура, а за ним, чуть погодя, Дима и Шмонов, у которого на пузе болтался фотоаппарат. — Не трогайте его…

Однако председатель не слушал, и Холмову удалось нагнать его и схватить за рукав пиджака, когда до Вовчика оставался какой-то метр. Странно, но подпасок глядел на бегущих к нему людей с каким-то ледяным равнодушием и спокойствием. Более того, Дима с удивлением отметил, что вид у него сейчас был вполне нормальный, для кретина, конечно: лицо обычного кирпичного цвета, глазки ясные, а от пены на губах остались лишь две еле заметные, высохшие дорожки от уголков рта к подбородку.

— Ты зачем корову порешил, ублюдок! — заорал Тимофей Степанович, стараясь вырваться из объятий крепко державшего его Хелмова. От этого крика проснулся Филимоныч и, вскочив на ноги, стал оторопело глядеть вокруг, не понимая что происходит.

— Какую корову? — растерянно забормотал Вовчик, с искренним, как показалось Диме, изумлением глядя на председателя. — Не трогал я коровы, вы че, Тимофей Степанович…

Эти слова довели пыхтевшего от ярости председателя до настоящего умоисступления. Изловчившись, он ухитрился-таки освободить на мгновение одну руку и треснуть ею подпаска по его бычьей шее.

— Вы че деретесь, Тимофей Степаныч, че деретесь… — растерянно пробормотал подпасок. Лицо его скривилось, и Вовчик, который одним ударом мог превратить председателя в бесформенный мешок с костями, неожиданно заплакал. Сердце у Димы сжалось- ему стало очень жалко несчастного кретина. Тимофей Кобылко растерялся и, тяжело дыша, молча уставился на хнычущего подпаска.

— Идемте отсюда, товарищ председатель, — раздался в наступившей тишине спокойный, рассудительный голос Холмова. — Этот парень в какой-то степени действительно ни в чем на виноват. Идемте, сядем в сторонке, и я вам все объясню…

Следуя за Шурой, все отошли метров на пятьдесят в сторону. Усевшись в кружок на травке, словно в известной картине про охотников, председатель, Шмонов и Дима с любопытством уставились на Холмова, ожидая объяснений.

— В общем-то объяснять тут особенно и нечеге, — произнес Щура, доставая из кармана пачку папирос. — Ваш Вовчик болен, тяжело болен… Врожденный кретинизм стал основной причиной того, что во взрослом возрасте он заболел чрезвычайно редким психическим заболеванием. Я не знаю, как оно называется по-научному, но между собой врачи-психиатры именуют его «бред лунной росы». Такое странное на первый взгляд название объясняется просто — симптомы этой болезни проявляются один раз в лунный месяц, который, как известно, равен 29,5 дням. И только в первый день полнолуния, в первые четыре-пять часов после захода луны. (Отсюда и «лунная роса»). Ученые до сих пор не могут точно объяснить, почему так происходит. Одни говорят, что «бред лунной росы» есть ни что иное, как одна из редких разновидностей обыкновенного лунатизма. Другие утверждают, что у заболевшего этой болезнью организм начинает выделять вредные вещества. Целый лунный месяц они накапливаются у больного, никак себя не проявляя. Зато в полнолуние, вернее, в первые десять-двенадцать часов после появления полной Луны, под влиянием лунного притяжения они попадают в кровь, а затем в мозг человека, вызывая очень кратковременное и очень сильное помутнение рассудка. (Если вам известно, еще древние знали о таинственном и непостижимом влиянии полной Луны на психику человека. «Растворившись» за время приступа в головном мозге, вредные вещества теряли свои коварные свойства и процеес начинался сначала: выделение вредных веществ-их накопление-полнолуние-приступ. И так, через каждые двадцать девять с половиной дней у больного случаются приступы…

— Ну, допустим, это понятно, — угрюмо пробурчал председатель, то и дело поглядывавший искоса на Вовчика. словно опасаясь, что он снова начнет калечить колхозный скот. — Но на фига, спрашивается, коров убивать?

— Сейчас доберемся и до коров, — усмехнулся Холмов. — Итак, как уже было сказано, в момент подобного приступа у больного происходит сильнейшее и одновременно очень кратковременное, длящееся не более минуты, помутнение рассудка. В такие моменты человеку все представляется в искаженном, неестественном виде, мерещатся всякие ужасы и чудовища. Несомненно и Вовчику, судя по его оригинальному возгласу, вместо коров привиделось некое чудовище, которое (я в этом убежден!) в его воспаленном, ущербном мозгу каким-то образом ассоциировалось со злобным, страшным, жутким, но никогда им не виданным существом — американским империалистом. О коварстве которого товарищ Еропкин, насколько я убедился, прожужжал бедному Вовчику все уши… Естественно, у Вовчика в этот момент возникала глухая неприязнь к этому злобному чудовищу, которая проявлялась в виде сильнейшего удара. А так как силы он недюжинной, то одного удара хватало, чтобы свалить бедное животное. Холмов перевел дыхание и сделал пару глубоких затяжек папиросой. Слушавшие его очень внимательно Дима, Тимофей Степанович и Шмонов ошеломленно молчали.

— Кстати, вы заметили, каким необычным способом наносил корове удар ваш подпасок-кретин? — продолжил свой рассказ Шура, докурив папиросу и отшвырнув окурок далеко в сторону. — Снизу вверх, с коротким замахом, словно он «одел» противника на свой кулак. Это, между прочим, один из самых коварных и страшных приемов рукопашного боя, которому учат только в войсках специального назначения. Даю рубль за сто, что этому удару, как одному из способов «борьбы с противником», то есть в сознании Вовчика, все с тем же американским империализмом, подпаска обучил все тот же Антон Антонович. Который, как вам известно, служил в самых «крутых» войсках наших доблестный вооруженных сил — морской пехоте. Поэтому, кстати, удары наносились всегда в одно и то же место. К; несчастью, в то самое место, где по чистому совпадению у коров находится самый уязвимнй орган — сплетение нервных узлов.

Холмов снова замолчал, о чем-то задумавшись. Присутствующие терпеливо ждали, не решаясь нарушить молчание вопросами.

— Да, ну вот, собственно, почти и всо, — очнувшись, сказал Шура. — Остается добавить немаловажный момент — потом больной абсолютно не помнит, что происходило с ним во время приступа, что мерещилось, что он делал и так далее. Происходит полный провал в памяти, очевидно по той причине, что мозг в этот момент просто не фиксирует происходящее. Именно поэтому Вовчик так искренне отрицал свою причастность к гибели коров. И ничего «не видел. не слышал»…

— А кто же тогда на ферме коров убивал? — не вытерпел и спросил Дима. — Там же Вовчика вроде не было?

— Как это не было? — хмыкнул Шура. — С осени по весну Вовчик, по распоряжению председателя, работал на ферме, на уборке навоза. Верно, Тимофей Степанович?

— Верно, верно, — вздохнул председатель и в свою очередь поинтересовался. — Но почему же никто из окружающих ни разу не заметил, что коров убивает подпасок?

— Из каких окружающих? Вы имеете в виду этого оболдуя Филимоныча? Который вечно пьян и вечно спит? — раздраженно проворчал Холмов.

И потом учтите, ведь все происходило быстро, очень быстро, в считанные десятки секунд. Чтобы точно понять, что происходит, необходимо внимательно наблюдать за Вовчиком с близкого расстояния. Ну, а издали ничерта не поймешь — стоит себе подпасок возле коровы, ну и стоит, замах кулака почти не заметен. И потом есть немаловажный момент — получив сильный удар, корова падает не сразу (вы сегодня это видали). а еще примерно с пару десятков секунд стоит, полностью парализованная. Этого времени хватало Вовчику, чтобы отойти на достаточное расстояние от своей жертвы. Поэтому и мы с Димой в прошлый раз ничего не заметили, хотя наблюдали достаточно внимательно. Ну, а на ферме вообще все просто — зашел в стойло, тресь корову по шее, вышел — и никто тебя не видел.

Председатель озабоченно почесал пятерней затылок и тут взгляд его случайно упал на распростертый неподалеку на траве коровий труп, над которым, радостно жужжа, кружились зеленые и синие мухи.

— Позвольте, товарищ Холмов, но ежели все это вам было известно заранее, то зачем же вы допустили, чтобы этот кретин порешил очередную скотину?! — возопил он. — Теперь мне в райкоме точно голову снимут.

— Да потому что я сам, во-первых, не был до конца уверен в правильности своих рассуждений! — раздраженно огрызнулся Шура. — Многие детали этого дела мне стали окончательно ясны только сейчас. А во-вторых, расскажи я вам свою теорию просто на словах, вполне возможно, что вы мне бы просто не поверили — уж слишком невероятный, редкий случай. А так — вы все своими глазами увидели, сомнений никаких. Что же касается райкома, то уверен, что предъявив там сделанные на месте происшествия фотографии, вы снимете с себя всяческие подозрения в вашей виновности в сверхнормативном падеже скота. Видите, я позаботился и об этом! Кроме того, вы можете смело сдавать павшую корову в счет поставок мяса государству. Теперь вы точно знаете, от чего она отбросила копыта.

— Шурик, мне лично неясен один момент, — задумчиво произнес Дима.

— Если, как ты утверждаешь, приступы у Вовчика происходили регулярно) почти раз в месяц, то почему в таком случае погибло не десять-двенадцать коров, а всего только пять-шесть? Ведь, насколько я помню, с момента гибели первого животного. прошел почти год?

— Вопрос резонный, — согласился Холмов. — Думаю, это произошло потому, что далеко не всегда в момент приступа Вовчик оказывался рядом с коровами — «американскими империалистами». По самым равным причинам — работал далеко от фермы или пастбища. был выходной день, болел и так далее. В такие моменты «заскок» у него проявлялся иначе. Я, кстати, беседовал с мамашей Вовчика, она рассказала, что пару раз дома у ее сына «ехала крыша». В такие моменты с криком «Я Гагарин!» он «запускал в космос», то есть забрасывал на дерево или телевизионную антенну кошку или курицу. А когда его потом начинали за это ругать, он только хлопал удивленно глазами.

— Самый первый приступ, я не сомневаюсь, случился у Вовчика на пастбище, сразу после задушевной лекции отставного замполита о происках коварных американских империалистов, — после паузы закончил Шура.

— Вот, в еще «не остывшем» от этой информации больном мозгу Вовчика и родилась такая дикая ассоциация. Которая возникала каждый раз, когда рядом с ним во время приступа оказывались коровы. Вопросы будут еще?

— Нет, все гладко, все логично, все убедительно, — кивнул головой Тимофей Степанович. — Действительно удивительный случай… Интересно, как вы обо всем этом догадались?

— Профессия у меня такая, — усмехнулся Шура. — Ну что, Тимофей Степанович, я так думаю, что «дело о загадочной гибели колхозных коров» можно считать успешно завершенным? Тогда позвольте нам с Димой откланяться и отбыть в Одессу. Загостились мы у вас, а там нас дела ждут…

— Как говорится, кончил — гуляй смело, — развел руками председатель.

— Хотя, если желаете, можете побыть в Хлебалово еще, сколько захотите. Но, в общем, огромное спасибо за помощь. Без вас мы, конечно, еще очень нескоро догадались бы, судя по всему, об истинной причине происходящего. С меня магарыч…

— А что же теперь с Вовчиком будет? — спросил доселе молчавший как рыба учитель физики Шмонов. — В тюрьму посадят?

— Зачем в тюрьму? — удивился Шура. — Его лечить нужно. Сообщите в вашу районную психиатрическую лечебницу, его заберут. Хотя не знаю, излечивается ли полностью это редкое заболевание. Я бы на вашем месте, Тимофей Степанович, в дни полнолуния к коровам Вовчика не пускал бы даже после его возвращения из лечебницы. От греха подальше.

— Да я его теперь вообще к стаду на пушечный выстрел никогда не подпущу; — воскликнул председатель. — Пойдет на прополку и погрузку удобрений.

— Это ваше дело, — махнул рукой Холмов. — Идем, Вацман, домой, шмотки потихоньку собирать. Завтра с утра отчаливаем на вокзал. Что-то я по Одессе соскучился…

— Давайте я вас на машине подброшу, — предложил председатель. — Машина же за рощей стоит.

— Не нужно, мы пешочком прогуляемся, по свежему воздуху, — отказался Холмов. — Попрощаемся с вашими красивыми местами.

Глава 6. Прощай, немытая Россия

Друзья спустились с пригорка и зашагали по проселочной дороге, которая вела к видневшемуся вдали селу Хлебалово.

— В самом деле — как тебе удалось разгадать этот загадочный ребус, а Шура? — минут через пять осторожно поинтересовался Дима. — Ты же сам утверждал, что это дело полностью безнадежное.

— Поначалу я был в этом твердо убежден, — ответил Холмов. — А дело-то оказалось ерундовым, одним из самых нетрудных за всю мою практику. Хотя, одновременно и самое необычное, пожалуй, после истории с пляшущими привидениями. Понимаешь, Вацман, одно из самых основных качеств хорошего сыщика — умение мыслить логически и одновременно абстрактно. То есть способность как бы воспарить над проблемой, рассмотреть ее со всех сторон, как яблоко, которое ты собираешься кушать. При этом обязательно нужно учитывать каждую, даже на первый взгляд самую несущественную мелочь, а во-вторых ни в коем случай не задаваться изначально какой-то одной версией. (Иначе глаза у тебя будут «зашорены» и ты невольно, может сам того не делая, будешь «глядеть» в одну сторону). Исходя из данного постулата, я. после долгих размышлений пришел к твердому выводу, что к гибели коровы (я пока имел в виду только один случай, предпоследний, который мы оба «проворонили») мог иметь отношение ТОЛЬКО человек, и ТОЛЬКО тот, Вацман, который мог находиться в непосредственной близости от коров. То есть или Филимоныч или Вовчик. Филимоныч исключался — он храпел, как архиерей после именин и все время находился рядом. Значит, оставался только Вовчик. Тем более, что он был последним, кого мы видели возле коров перед гибелью несчастной буренки. Более того — свежие следы его кованых сапог. которые невозможно спутать ни с какой другой обувью, я обнаружил возле туши павшей скотины. Круг, как ты замечаешь, потихоньку сужался. Однако, главной уликой послужило вот это…

Холмов пошарил в заднем кармана брюк и извлек на свет божий помятый листок бумаги с какими-то непонятными изображениями.

— С помощью лупы мне удалось разглядеть на месте удара, в мягкой коровьей шкуре четыре сравнительно четких, круглых углубления, диаметром примерно с двухкопеечную монету. Они выстроились в ряд на одной линии, — Шура показал Диме рисунок на бумаге, где в один рядок были нарисованы четыре кружочка. — Сгоряча я было принял их за следы от кистеня, но потом отказался от такой версии — таких широких кистеней не бывает, да и от кистеня след был бы более оконтуренным, ежели можно так выразиться. Потом лишь меня осеняло — е-мое, подумал я, да ведь это просто следы костяшек здоровенного кулака отпечатались! Так просто! Я взял линейку, пошел к Вовчижу домой, измерил расстояние между косточками пальцев его правой руки и сравнил их с данными, полученными в результате моего осмотра павшей коровы. Все совпало до миллиметра! И вопрос стал окончательно ясен…

— Впрочем, если быть до конца точным, к Вовчику я пошел позже, — продолжил Холмов и присел на придорожный камень, огромной глыбой возвышавшийся на обочине. Дима сел рядом. — Поначалу меня мучили иные вопросы. А именно — зачем вообще нужно было убивать этих коров, кому это может быть выгодно, почему эти события происходили сравнительно нечасто. Размышляя над последним вопросом, я чисто машинально выписал в столбик на листе бумаги все даты, когда случались подобные ЧП. И, проанализировав их, пришел к неожиданному выводу, который сразу заставил меня насторожиться. Оказалось, что все убийства коров происходили строго либо через каждые 29 дней, либо через 58 дней (то есть два раза по 29). либо через 87 дней (три раза по 29). То есть, в основе лежало число двадцать девять дней или лунный месяц. Лунный месяц, Вацман! Когда в этом деле «запахло» Луной, я уже был очень близок к разгадке. А просмотрев календари за прошлый и нынешний год, и убедившись. что ВСЕ до единой загадочно убиенные коровы пали в первый день полнолуния, мне стало окончательно ясно, где зарыт этот кобель. Для полноты картины не хватало лишь кое-каких мелких подробностей и незначительных деталей, добыть которые не составило, особого труда. Ну, а окончательно, так сказать, последние «темные пятна» прояснились на этой картине только сегодня, во время Вовчикиного приступа….

— А откуда тебе стало известно, что Вовчик болен именно этим самым… «бредом лунной росы»? — полюбопытствовал Дима. — и откуда ты вообще узнал о том, что существует такая болезнь? Ведь это, как ты верно говорил, очень редкое заболевание. Лично я, к примеру. о немй ничего не знаю и слыхом не слыхивал, несмотря на то, что все-таки учился в мединституте.

— О психическом заболевании, которое именуется «бред лунной росы» я года два назад читал в журнале «Вестник советской психиатрии», — просто ответил Шура. — Помню, на меня еще большое впечатление произвели его необычные симптомы. К твоему сведению, Вацман, я давно интересуюсь психиатрией и всем, что с ней связано. И вовсе не зря — бывали случаи, когда полученные в этой области знания помогали мне в работе. Ведь, если подумать философски, Вацман, то практически любое преступление или правонарушение является в той или иной степени следствием какого-либо отклонения в психическом состоянии человека, отклонением от нормальной «программы» человеческого бытия, этических, нравственных норм и так далее. Это конечно, сложный вопрос, но я думаю, что когда-либо врачи-психиатры придут к такому же выводу и глубоко «копнут» эту проблему…

… Вечером во дворе у Галины Семеновны Палкиной было шумно и многолюдно — Холмов и Вацман давали прощальный ужин. За уставленным нехитрой домашней снедью столом сидело немало народу. Были здесь и председатель колхоза Тимофей Степанович Кобылко, и отставной замполит Антон Антонович Еропкин, и учитель физики Шмонов, и техник-осеменитель Петр Иванович Полуйкин с выздоровевшей супругой, и еще много сельчан, которые пришли попрощаться с гостями из славного города Одессы, ну и, заодно, конечно, выпить на шару. Сидел за столом и главный герой всей этой необычной истории подпасок Вовчик. Не подозревая о том, что в самом скором времени он окажется в районной психбольнице на принудлечении, Вовчик сжимал в своем огромном кулаке стакан с самогоном и внимательно слушал Антона Еропкина, который в этот момент провозглашал длинный витиеватый тост «за скорейшую гибель проклятого американского империализма и его пособника, международного сионизма». Не дождавшись окончания тоста, Дима залпом осушил свою стопку, встал из-за стола и, пошатываясь, вышел со двора на улицу. Было уже почти совсем темно. Прислонившись к забору, Дима с наслаждением вдыхал свежайший вечерний пахнувший разнотравьем воздух и немигающим взглядом смотрел на уходящие вдаль темные силуэты деревенских домов, в окнах которых горал свет, на черно-фиолетовое небо, где робко зажигались первые звезды. Где-то вдалеке лаяли собаки, а совсем рядом, под ногами стрекотал, призывая подругу к совокуплению, неугомонный сверчок.

— Эх, красота-то какая, — раздался за спиной Димы негромкий голос Холмова. — Ей-Богу, Вацман, выйду на пенсию — и перееду в деревню доживать свой век. Устроюсь куда-нибудь на пасеку сторожем или швейцаром в чайную…

— В наших деревнях неплохо разве что отдохнуть месяц-другой, летом или в крайнем случае поздней весной, — отозвался Дима. — А жить и работать в этом болоте круглый год — извини…

— Возможно ты и прав, — согласился Шура. доставая из кармана пачку «Беломора». Сделав пару затяжек, он скривился и с гримасой отвращения отбросил папиросу в сторону. — Фу, гадость какая! Скорей бы уже в Одессу, да родимой «Сальве» затянуться. Ладно, Вацман, пойду-ка я Ефросинье на прощанье пистон поставлю. Я недолго…

Рано утром следующего дня Дима и Шура, то и дело зевая и вяло передвигая с похмелья ноги, грузили в председателев «УАЗ» свои шмотки. (Тимофей Степанович любезно согласился подбросить их до Белгорода, так как ему все равно нужно было в город). Вместе с чемоданом и сумкой, друзья, пыхтя от натуги, погрузили в машину и два мешка с пятьюдесятью килограммами мяса убиенной Вовчиком коровы. Так, несколько оригинально, расплатился председатель с Холмовым за успешно проведенное расследование, жалуясь на отсутствие свободных денег в колхозной кассе. Одновременно, Тимофей Степанович выписал Шуре разрешение на реализацию говяжьего мяса на Белгородском колхозном рынке.

Когда Дима и Шура уже собирались садиться в машину, невесть откуда прибежала Фрося. Она бросилась к Холмову на грудь и, крепко обняв его, громко зарыдала, что-то несвязно бормоча. Шура растерялся, и, смутившись, тоже начал что-то говорить, поглаживая Фросю по плечу. Удивительное дело — к этой девушке, рядом с которой в Одессе он, как говорится, не сел бы рядом даже справлять большую нужду, Шура как-то по-своему привязался. О какой-то там любви, конечно, не могло быть я речи, но как женщина она Холмова вполне устраивала…

С большим трудом ревущую во весь голос Ефросинью удалось «отлепить» от Шуры и «Уаз» покатил по сонной еще деревенской улице. До Белгорода доехали вполне благополучно. Высадив друзей у мясного корпуса базара, председатель сердечно попрощался с Димой и Шурой и укатил в сторону районной психиатрической больницы, договариваться насчет Вовчика. Выгодно распродав к полудню всю говядину, Дима и Шура пообедали в кафе и отправились на вокзал. И вовремя — к их немалому удивлению нужный им поезд прибыл на станцию на час раньше, чем было указано в расписании.

— Вот это экспресс! — с восхищением произнес Холмов, глядя на грязные вагоны с обшарпанными табличками «Одесса-Новосибирск» на боках. — Известно, что у нас в стране поезда опаздывают сплошь и рядом, но чтобы приехать на час раньше…

Впрочем, очень скоро выяснилось, что похвалил Шура «суперэкспресс» абсолютно зря. Все дело было в том, что данный состав должен был быть в Белгороде еще почти сутки назад — он опаздывал на 23 часа. А тот состав, который должен был прибыть сегодня, задерживался на 18 часов. Тем не менее, друзьям удалось взять билеты на прибывший поезд, и вскоре они заняли свои места в вагоне.

— Прощай, немытая Россия! — с пафосом воскликнул Холмов, когда состав дернулся и стал медленно отходить от перрона. Приникнув к окну, Дима и Шура глядели, как мимо проносятся станционные строения. Неожиданно на стекле запыленного вагонного окна появилась размазанная капля, затем еще одна, еще и еще и вдруг как-то неожиданно в окно часто забарабанили крупные капли дождя, а где-то неподалеку, заглушив на мгновение стук колес, прогремел гром.

— Первая гроза, — подняв палец, многозначительно произнес Шура. — В дождь уезжать, Вайман — это очень хорошая примета. 3начит в Одессе нас ждет удача.

— Дай-то Бог, — вздохнул Дима.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРЫ ХОЛМОВА И ФЕЛЬДШЕРА ВАЦМАНА

Часть Шестая Первый советский человек на луне

Глава 1. Послание на туалетной бумаге

— И воздух Родины, блин, нам сладок и приятен! — нараспев продекламировал Холмов, с шумом втянув в себя сладковато-вонючую, пропитанную выхлопными газами машин и тепловозов атмосферу одесского вокзала.

— Одесса, милая, как я по тебе соскучился…

— Однако, что делать будем? — озабоченно спросил Дима, глядя на снующих по перрону бабулек со стандартными плакатиками «Сдам квартиру у моря» в руках. — Нужно ведь что-то думать о жилье. Может, у кого-то из этих бабушек снимем для начала хату?

— Предлагаю для начала спрыснуть наше благополучное возвращение в родную Одессу, — широко улыбнувшись, подмигнул Холмов Диме. — Я. знаю тут неподалеку, на Чкалова, вполне приличное местечко… Спустившись в довольно чистенькую пивнушку, расположенную в полуподвальном помещении, друзья заказали два по двести пятьдесят водки и полдюжины бутербродов с колбасой и сыром.

— Значитца так, — произнес Шура, залпом осушив стакан водки и за три укуса сжевав бутерброд. — Конечно же, над данной проблемой я уже неоднократно размышлял, и в пьяном, и в трезвом виде. И пришел к выводу, что самым оптимальным выходом из создавшегося положения будет возвращение на старую квартиру, к Мусе…

— Как к Мусе?!.. — поперхнулся колбасой Дима. — А бандиты, мафия?

— В том-то и все дело, Вацман, что им и в голову не придет, что у нас хватило нахальства и дерзости вернуться на старую хату! — убежденно заявил Шура, рубанув воздух рукой. — Даю рубль за сто, что, проверив несколько раз нашу старую хату и убедившись, что мы окончательно исчезли, уркоганы будут искать нас где угодно, только не у Муси. Кроме того, этот адрес известен многим моим клиентам, а мне, Вацман, тоже на что-то жить надо, пойми меня правильно… Дима угрюмо молчал, громко сопя носом. Перед его глазами стояла картина варварского разгрома их уютной комнатки на Пекарной 21 «Б»…

— Ты, конечно, можешь перейти жить куда-нибудь в другое место, — поспешно произнес Холмов, словно угадав его мысли. — Может быть, так даже лучше будет. Действительно, с какой стати ты должен рисковать своим здоровьем из-за меня… Ты и так достаточно натерпелся по причине нашего соседства. Будем изредка, по четным субботам нечетного месяца встречаться на нейтральной территории — да хотя бы в этой пивнушке — и обсуждать последние новости… И Холмов криво улыбнулся, но улыбка его получилась какой-то натянутой и неестественной. Дима упорно продолжал молчать, опустив голову и ковыряя пальцем кусок хлеба.

— Да ты не переживай, я не обижусь. В натуре, не обижусь! — твердо сказал Холмов. — Ну, давай выпьем за нашу более чем полуторагодовую совместную жизнь и пойдем тебе хату искать. Они молча чокнулись и выпили. Поморщившись, Дима закусил колбаской и продолжал молчать, прислушиваясь к тому, как приятная алкогольная нега постепенно овладевает его организмом. В этот момент в пивнушку вошли двое мужчин в штатском, и, бегло осмотрев практически пустой зал направились в Диме и Шуре.

— Вы почему не на работе? — хмуро спросил один из мужчин, исподлобья глянув на Холмова.

— А твое, извиняюсь, какое собачье дело? — так же хмуро ответил Шура.

— Ты мне не тыкай! — внезапно взорвался мужчина и помахал перед носом опешивших друзей ярко-красным милицейским удостоверением. — Если спрашиваю, стало быть имею на то права, в рамках проводимых в стране мероприятий по укреплению трудовой дисциплины. Где вы работаете?

— Да там же, где и вы, — не растерялся Шура, и в свою очередь, помахал перед носом мужчин своим удостоверением. — У меня, понимаешь, встреча с осведомителем, а вы мешаете…

— А-а… — стушевался мужчина. — Ну, тогда ладно… И, повернувшись, ребята в штатском ретировались.

— Ты гляди, что делается! — сокрушенно покачал головой Холмов. — Круто дядя Андропов за народ взялся.

В этот момент Дима, которому стало окончательно хорошо, треснул со всего маху кулаком по столу и решительно объявил слегка заплетающимся языком.

— Э-эх, была не была, поехали к Мусе вдвоем! Действительно, сколько времени вместе жили и из-за каких-то подонков расставаться. Поехали!

— Подумай хорошо, Вацман, — осторожно предложил Шура. — Может быть в трезвом виде ты примешь иное решение.

— Нет, — упрямо помотал головой головой Дима. — Я уже все решил, поехали… Холмов ничего не ответил, но по его лицу было заметно, что ему приятно слышать от Димы эти слова.

Приятели доели бутерброды и вышли на улицу. Подойдя к обочине дороги, Шура поднял руку.

— На Пекарную, — отрывисто произнес он, когда перед ним остановилось пустое такси. Не доезжая ста метров до дома № 21 «Б», Холмов остановил машину. — Ты пока покукуй здесь, а я пока пойду разведаю обстановку. — негромко сказал он Диме, когда друзья вышли из такси. — Мало ли что… И Шура исчез во дворе их дома. Прошло пять минут, десять. Дима уже начал волноваться. когда наконец из ворот выглянул улыбающийся Холмов и махнул рукой — мол, иди, все в порядке.

Войдя в знакомый. обшарпанный подъезд Мусиного дома, Дима сразу почувствовал сильный запах жареных семечек, которые их хозяйка, как известно, жарила на продажу. В это время из кухни выглянула сама Муся Хадсон с половником в руке, которым она. очевидно, мешала семечки.

— Хорошо что вы вернулись, хлопцы! — радостно затараторила она. — Я уж соскучивши за вами. Я вашу комнату никому не сдавала, как вы и просили…Так и стоит закрытая. Счас ключи дам.

— Ну спасибо, Муся, — растроганно произнес Шура. — Сама понимаешь, все будет оплачено.

— Ну как здесь? Все нормально?… — с тревогой в голосе поинтересовался Дима. Муся рассказала, что после погрома «крутые хлопцы» приезжали еще дважды, а потом перестали. Причем когда они были в последний раз, то заявили, что ежели Дима и Шура объявятся здесь, то она, Муся, должна сообщить об этом по такому-то телефону. Если она позвонит, то за это ей дадут сто рублей, а если нет — бутылку шампанского, которую ей засунут в одно место между ног.

— Даю сто пять рублей, только никуда не звони, — криво улыбнулся Холмов.

— Да ты что, Шурик, за кого ты меня держишь! — всерьез обиделась Муся, протягивая ключи от квартиры.

— Ну пошутил, пошутил, — похлопал хозяйку по щеке Щура и запрыгал по лестнице. Дима направился за ним, размышляя на ходу о том, что будет, ежели Муся-таки вздумает позвонить бандитам.

— Ежели хочешь сбегать в магазин, то поторопись, там сейчас сделали перерыв с часу, а не с двух, — крикнула вдогонку Холмову Муся.

— Намек понял, — улыбнулся Шура. — Заходи через часок в гости.

Войдя в ставшую ему уже родной комнату, Вацман убедился в том, что за время их отсутствия хозяйка навела там относительный порядок и починила разломанную погромщиками мебель. Так что о былом налете напоминало только заклеенное газетой потрескавшееся стекло.

Через пару часов Муся, Щура и Дима сидели за столом. ломившемся от вина, пива, различных закусок типа кильки в томате, вареной картошки, молодых помидор, сала и копченой колбасы, и оживленно беседовали. Дима и Шура рассказывали о своей жизни в деревне, Муся же хвасталась на предмет того, сколько она «имеет» в день с торговли семечками.

— Меня тут никто не спрашивал, кроме этих… бандюг? — полюбопытствовал Холмов, круто соля помидор.

— Участковый спрашивал, — сообщила Муся, с аппетитным чавканьем жуя шкурку от сала.

— А еще кто? — помрачнев, спросил Шура.

Муся объяснила, что поначалу приходило много народу, потом меньше, а в последнее время вообще никто не приходит. Услышав это, Холмов помрачнел еще больше.

— Черт, похоже я лишился за это время всей своей клиентуры, — озабоченно пробормотал он.

Застолье продолжалось до позднего вечера. Наконец Муся; зевнув во весь рот, заявила, что пора спать и нетвердой походкой направилась за постельным бельем для Холмова и Вацмана. Вернувшись, она кроме двух стопок застиранных, стареньких простынь протянула Шуре какой-то сверток.

— Шурик, я совсем забыла. Это тебе какой-то мужик просил передать.

— Кикой мужик? — не понял Холмов.

— Я знаю, — пожала плечами Муся. — Пришел мужик, спросил тебя, а когда я сказала, что ты в отъезде, он попросил передать тебе эту хреновину.

Шура взял сверток, осторожно покачал его на руке (легкий — значит на бомбу с сюрпризом не похоже) и, поколебавшись, развернул бумагу. Взгляду его предстал рулон туалетной бумаги.

— Это что еще за шутки? — удивился Шура. оторопело глядя на бумагу. И тут он увидел, что вся она испещрена мелкими строчками, написанными химическим карандашом. Первая же фраза насторожила Холмова. «Уважаемый Александр Борисович! Совершенно случайно узнал я о вашем существовании и понял, что вы — единственный человек на всем белом свете, который сможет мне помочь. Прошу меня простить за столь необычный внешний вид моего послания, но, увы, в том месте, где я сейчас нахожусь, бумага является огромным дефицитом. А нахожусь я в специзоляторе Одесской психиатрической больницы…»

«Господи, еще один псих, — вздохнул про себя Холмов. — Наваждение какое-то, в самом деле»…

— «Но не думайте, я не сумасшедший, ни в коем случае не сумасшедший, хотя провел в этих стенах почти 12 лет! — словно угадав его мысли, написал неизвестный автор. — Я абсолютно нормален, хотя история, которую я вам расскажу, действительно может показаться бредом умалишенного, настолько она невероятна и фантастична. И тем не менее, все это истинная правда, от начала до конца, чему у меня имеются соответствующие доказателъства, но об этом ниже. Итак — я, Евгений Петрович Хомяков, сорока трех лет отроду, бывший прапорщик 5 роты 67 отдельного полка химических войск хочу рассказать вам о нижеследующем…»

В этот момент Дима Вацман, который дремал, развалившись на стуле и уронив голову на грудь, внезапно потерял равновесие и, соскользнув со стула, рухнул на пол. Но не проснулся, и продолжал громко храпеть. Холмов перетащил уставшего друга на диван, раздел его и заботливо укрыл одеялом. Затем он сел за стол и продолжил чтение туалетного манускрипта. Вскоре оно так захватило его, что Шура позабыл обо всем на свете…

Глава 2 Лунный робинзон

— Товарищ прапорщик, вас срочно вызывает командир полка! — ворвавшись в учебный класс доложил запыхавшийся дежурный по роте. Проводивший занятия с молодыми солдатами прапорщик Хомяков, который в данный момент вместе с двумя бойцами пытался натянуть противогаз на огромную, величиной с морской буй голову рядового Касаева чертыхнулся.

— Продолжайте, — коротко приказал он солдатам, и глянув еще раз на маску противогаза, резина которой растянулась до такой степени, что стала прозрачной как презерватив, поплелся в штаб полка.

— Садись, Хомяков, — пригласил его командир полка. — Дело, стало быть такое. Есть предложение рекомендовать тебя для выполнения ответственного спецзадания…

— Афганистан?!.. — предательски дрогнувшим голосом тут же спросил прапорщик.

— Да мне, честно говоря, и самому ни хрена не известно, развел руками комполка. — Знаю только, что это связано с какой-то большой государственной тайной. Так что ты особенно не болтай пока. Велено отослать куда следует на тебя все документы. Вот, заполняй анкеты, пиши автобиографию.

И командир протянул прапорщику стопку бумаг. Хомяков тщательно высморкался в носовой платок, сделанный из куска новой портянки и принялся писать. Часа через полтора он протянул командиру исписанные листки.

— Так-так, — просмотрев их, задумчиво пробормотал комполка. — Значит, говоришь, Хомяков, у тебя нет ни родных ни близких…

— Так точно, товарищ подполковник, — подтвердил прапорщик. — Детдомовский я. Меня в разбомбленном эшелоне нашли, в пятимесячном возрасте. Старики мои наверное в нем погибли. А жениться я еще не успел, все служба, служба… Один-одинешенек я на этом белом свете.

— Ну ладно, иди, — вздохнул подполковник. — Тебя вызовут, если что. Примерно через месяц прапорщик Хомяков получил приказ отбыть в один из подмосковных военных госпиталей для прохождения медицинской комиссии. Целую неделю Хомякова и еще человек пятнадцать лейтенантов и прапорщиков химических войск терзали дотошные медики, заглядывали им во все отверстия, вращали на специальной карусели и часов по десять заставляли сидеть в полной темноте. О том, ради чего все это делается и что их ждет впереди, подопытным военнослужащим упорно не сообщали. Поэтому среди лейтенантов и прапорщиков ходили самые различные слухи и догадки. Вроде того, что идет отбор в сверхсекретный диверсионный отряд, который будет применять химические препараты на территории стран НАТО.

По окончании медицинских терзаний выяснилось, что медкомиссию успешно прошли только трое — прапорщик Пузенко, лейтенант Теймурзаев и прапорщик Хомяков. Не выдержавшим испытания военнослужащим было приказано в тот же день убыть в свои части. А Пузенко, Хомякова и Теймурзаева посадили в УАЗик с наглухо зашторенными окнами и куда-то повезли. Выйдя из машины после более чем двухчасовой поездки, Хомяков увидел прямо перед собой большое, современное здание с табличкой у входа: «Центр космических исследований Министерства обороны СССР».

— Это что еще значит?! — удивленно воскликнул прапорщик Пузенко. — В космос, никак, нас собрались запускать? У них что, обезьяны кончились и собаки?…

Из здания Центра вышел приветливого вида генерал-майор со знаками различия артиллерии в петлицах и пригласил прибывших следовать за ним.

— Поздравляю вас, товарищи, с успешным прохождением мандатной и медицинской комиссий, — торжественно произнес генерал-майор, когда все четверо зашли в один из кабинетов Центра. — Хочу вас обрадовать — партия, Родина и вооруженные силы страны доверили вам выполнение чрезвычайно ответственного и почетного задания, от которого, возможно, в будущем будет зависеть обороноспособность нашего великого государства. 3адание, прямо скажу, весьма необычное, и, конечно в чем-то рискованное…

Генерал сделал многозначительную паузу и, глянув на окаменевшие лица Пузенко, Теймурзаева и Хомякова, с пафосом объявил: — Итак, товарищи, вам предстоит лететь на Луну… Раздался громкий щлепок — это ошеломленный услышанным прапорщик Пузенко упал со стула.

— А почему именно мы? — облизывая пересохшие губы, поинтересовался лейтенант Теймурзаев, немного придя в себя. — А космонавты на что?…

— Объясняю, — кивнул генерал-майор. — Дело в том, что пару месяцев назад наша автоматическая станция «Луна-16» доставила на Землю образцы лунной породы. Среди которой наши ученые обнаружили минерал, обладающий воистину уникальными свойствами. Помещенный на несколько часов в жесткое электромагнитное поле этот минерал (которому наши ученые дали название брежневит, в честь руководителя нашего государства), становится радиоактивным. (В обычном состоянии он таким свойством не обладает). Причем радиоактивность его просто огромна — в сотни, тысячи раз выше, чем у обогащенного урана, представляете! Два-три килограмма брежневита равны годовой добыче урана и плутония на крупном месторождении, а месторождений вышеуказанных радиоактивных веществ в нашей стране, к огромному сожалению, становится все меньше и меньше. Поэтому, думаю, вам не стоит объяснять, насколько важно для обороны заполучить несколько десятков килограммов брежневита!

— Итак, ваша задача, — повысил голос генерал-майор и выражение лица его стало очень серьезным. — С помощью специального космического корабля высадиться на Луне, оборудовать там временное жилье и приступить к сбору брежневита. Для этого вам придется использовать различные радиометрические и другие приборы, с которыми вы уже работали по роду своей службы. Кроме того, вы, как офицеры-химики знакомы с азами геологии, а также добычи и обработки различных радиоактивных веществ. Вот почему к выполнению этой ответственной задачи решено привлечь представителей именно вашего рода войск! После того, как вы соберете сто килограммов брежневита, за вами прилетит другой космический корабль, который доставит вас и собранные вами образцы брежневита на Землю. Ну, а по возвращении ваш подвиг будет оценен по заслугам: звание Героя, крупное денежное вознаграждение, повышение в звании, спокойная должность в Московском военном округе, солидная прибавка к пенсии — все это я вам гарантирую…

Генерал умолк и пристально посмотрел на ошеломленных такой невиданной новостью лейтенанта и прапорщиков.

— Да наср. ть мне на вашу прибавку к пенсии и Героя! — неожиданно заорал прапорщик Пузенко, вскочив с места. — Ни хрена себе придумали — на Луну лететь… А ежели меня там метеоритом по башке стукнет или скафандр прохудится? Да и космические корабли эти… Знаю я нашу технику! Нет уж, извольте — я вас не знаю, вы меня не знаете. Бувайте здоровы, шукайте кого поглупее…

И Пузенко решительной походкой направился к двери.

— Стоять! Немедленно сядьте на место, товарищ прапорщик! — властно крикнул генерал-майор. — Вы забыли наверное, что принимали присягу? Распоряжение о вашем полете на Луну оформлено специальным приказом, невыполнение которого будет караться самым суровым образом! Вплоть до расстрела, тем более учитывая тот факт, что с этого момента вам стала известна важнейшая государственная тайна. Так что выбирайте между стенкой и Звездой Героя.

Пузенко остановился, потоптался немного на месте и нехотя вернулся на свое место, ворча что-то себе под нос.

— Как выяснили ученые с помощью спектрального анализа, на Луне брежневит встречается довольно часто, однако крупных залежей, к сожалению, не имеется, — подавив бунт, спокойно продолжил генерал-майор. — Поэтому, для того, чтобы собрать необходимое количество этого минерала, вам придется исследовать достаточно обширный участок лунной поверхности. Чтобы вам легче было передвигаться на значительные расстояния, вместе с вами на Луну будет отправлено специальное транспортное средство….

Генерал подошел к столу и нажал несколько кнопок на расположенной сбоку стола пульте. Послышалось мягкое жужжание и шторы на окнах автоматически задернулись, а позади генерала опустился небольшой белоснежный экран. Погас свет, вспыхнул яркий луч спрятанного в столе диапроектора и на экране появилось изображение невиданного аппарата, напоминающего огромную суповую кастрюлю на восьми колесах.

— Перед вами изображение вышеупомянутого транспортного средства, которому дано условное название «Луноход-1». - пояснил генерал. — Передвигается по поверхности Луны этот аппарат с помощью восьми колес, которые вращаются электромоторами, питаемых от аккумуляторов. Последние подзаряжаются от солнечных батарей, расположенных на крыше «Лунохода». В случае отказа электросистемы предусмотрен аварийный способ вращения колес «Лунохода» с помощью цепного привода и педалей, вращаемых непосредственно водителем.

Щелкнул диапроектор и на экране вместо «Лунохода» появилось схематическое изображение цепного привода от педалей, очень похожих на велосипедные, к колесам аппарата.

— Слушай, дорогой, я слышал, что вроде на Луне воздуха совсем нету, — озабоченно спросил лейтенант Теймурзаев, когда в кабинете вновь стали светло. — Если это правда, то чем там тогда дышать будем? Что жрать, где жить?…

— Запасы продовольствия и питьевой воды на два с половиной месяца вы привезете с собой в космическом корабле, — терпеливо произнес генерал-майор. — Кстати, по некоторым данным, на Луне имеются обширине запасы чистой воды, которая залегает на небольшом расстоянии от лунной поверхности. Сложнее обстоит дело с кислородом. Болыпой запас последнего взять не удасться — баллоны с кислородом достаточно тяжелы, а космический корабль имеет строгие ограничения по грузоподъемности. Здесь наши конструкторы нашли оригинальный выход. Они разработали установку, которая с помощью химического взаимодействия определенных веществ вырабатывает чистый кислород. Гарантированный срок службы этой установки, а также регенерирующей системы, очищающей воздух от продуктов выдыхания человека — один год…

— У нас утюг и сковородку не могут сделать так, чтобы через месяц не сломалась, а тут, видите ли, — гарантия год!.. — не удержался и проворчал Пузенко.

— Что же касается жилья, то жить вы будете в специальной герметичной палатке, которая абсолютно не пропускает воздух, — продолжил свой рассказ генерал, сделав вид, что не заметил провокационного, антисоветского высказывания Пузенко. — В данной палатке имеется специальная шлюзовая камера, так что установив ее (палатку) на Луне и обложив для надежности лунной породой, вы получите вполне приличное жилище, в котором можно будет находиться даже без скафандра. Конечно, кое-какие бытовые трудности неизбежны, но я уверен, что они не испугают советских военнослужащих, да к тому же коммунистов.

— И долго нам на этой Луне придется торчать? — хмуро поинтересовался прапорщик Хомяков.

— Все зависит от того, как скоро вы сможете набрать необходимые сто килограммов брежневита, — развел руками генерал. — Думаю, для этого вам понадобится недельки две-три. Ничего страшного… Помолчав немного, он добавил.

— Чтобы из ваших радиопереговоров с Землей, точнее, с Центром космических исследований потенциальные противники нашей страны не догадались об истиной цели вашей миссии, в ваши радиопередатчики будет вмонтирован так называемый дешифратор, задача которого — преобразовывать человеческую речь в набор бессвязных, бессмысленных звуков, и наоборот. Вопросы есть?

— Так нам что, в этой палатке придется втроем жить? — поинтересовался Теймурзаев, глянув искоса на Пузенко и Хомякова.

— Нет, на Луну полетит один человек, — улыбнулся генерал. — Затем, через некоторое время, второй, затем третий. Все вы будете доставлены разными ракетами в разные районы Луны и ездить на «своих» «Луноходах». Ну, идите, устраивайтесь в гостинице, отдыхайте, а с завтрашнего дня начнем подготовку к первому старту. Времени осталось очень мало… В течение целого месяца Хомяков, Теймурзаев и Пузенко в обстановке небывалой секретности готовились к беспримерному космическому вояжу. С раннего утра до позднего вечера они изучали устройство космического корабля, учились раскладывать шлюзовую палатку, овладевали методами распознавания брежневита среди других лунных пород, а также способами его добычи. Особое внимание уделялось вождению «Лунохода» на специальном песчаном полигоне в Средней Азии, куда трех будущих «лунатиков» возили несколько раз на самолете. На этом полигоне были созданы условия, максимально напоминающие настоящий лунный пейзаж. А чтобы сымитировать также и лунную силу тяжести, которая, как известно, в шесть раз меньше земной, остроумные инженеры прицепили «Луноход» к двум огромным воздушным шарам, подъемная сила которых была строго рассчитана и равнялась 5/6 веса лунного транспортного средства.

Наконец подготовка была закончена и руководитель лунной программы, уже знакомый нам генерал-майор, фамилия которого была, кстати, Кайсаров, собрал всех троих, для того, чтобы сообщить дату первого отлета, а заодно назвать фамилию того, кому суждено было первым из всех советских людей ступить на лунную поверхность. К несказанной радости Теймурзаева и Пузенко, им оказался прапорщик Хомяков.

И вот настал день старта. Сидя в тесной кабине космического корабля «Луна-17», Хомяков угрюмо щелкал тыквенные и подсолнечные семечки, кулек с которыми ему сунул «на дорожку» добрый Пузенко. В наушниках звучали обычные предстартовые команды «ключ на старт», «протяжка один» и так далее. Наконец послышался глухой нарастающий гул, корабль мелко задрожал и «Луна-17» сначала медленно, словно нехотя, а потом все быстрее и быстрее устремилась ввысь, унося прапорщика к воспетому многочисленными поэтами спутнику нашей планеты…

Почти все трое суток, в течение которых космический корабль летел к Луне, Хомяков проспал, просыпаясь лишь для того, чтобы покушать да сходить в туалет — сказалась усталость после многодневных тренировок и разрядка после нервного напряжения во время старта. Но вот наконец пепельно-желтый лунный диск заслонил собой почти все видимое из иллюминатора пространство. Хомяков не отрываясь глядел на увеличивающуюся с каждой минутой в размерах ослепительно-огромную Луну, на которой ему предстояло провести неизвестно сколько времени, а возможно, и сложить свою кудрявую голову…

Сделав несколько витков вокруг спутника Земли, «Луна-17», повинуясь командам с Центра космических исследований, пошла на посадку. Прилунение прошло удачно — космический корабль мягко ткнулся посадочными опорами в лунную пыль на поверхности Моря Дождей. Едва стих гул тормозного двигателя и осела взбудораженная его раскаленной струей пыль, как Хомяков одел скафандр и, обуреваемый чувствами любопытства и волнения одновременно, выбрался наружу. Разминая затекшие за время перелета ноги, он с любопытством огляделся. Пейзаж, представший его взору, был унылый и величественный одновременно. Застывшие, «неживые» горы, холмы и равнины однообразного светло-песочного цвета четко, контрастно вырисовывались на фоне матово-черного неба с мириадами ярких звезд да огромным диском родной, голубовато-зелено-бе-лой Земли, висящей невысоко над горизонтом.

— Ну вот, прибыл…. - с грустью констатировал прапорщик, закуривая. (По его просьбе скафандр был сконструирован таким образом, чтобы в нем можно было курить). Перекурив, Евгений Петрович подготовил к работе нелепо торчавший «на крыше» космического корабля «Луноход-1» и, съехав, на нем по сходням на поверхность Луны, сделал несколько пробных кругов. Убедившись в том, что «Луноход» управляется прекрасно, Хомяков отправился искать подходящее место для установки своего лунного жилища.

Ему повезло — меньше чем в километре от космического корабля он обнаружил достаточно просторную пещеру в скале. В ней прапорщик установил герметичную палатку, куда перетащил из «Луны-17» запасы воды, еды, аппарат для выработки кислорода. а также радиостанцию и необходимое для сбора и поиска брежневита оборудование. Тщательно задраив шлюзовую дверь и наполнив палатку кислородом, Хомяков снял опостылевший скафандр, сообщил по рации на Землю о своем благополучном обустройстве и, обведя унылым взором свое убогое, набитое битком различными причиндалами жилище, вытащил из одного из контейнеров с пищей заранее заныканную им перед отлетом бутылочку водки.

— Ну что ж, как говорится, отпразднуем новоселье, — вздохнул Хомяков, откупоривая бутылку. — Во как, однако, жизнь у людей лихо оборачивается. Мог ли я еще год назад в самом кошмарном сне предположить, что меня забросит на Луну!..

Он сделал большой, продолжительный глоток прямо «из горла» (по причине слабой силы тяжести водка лилась очень медленно) и, утерев губы ладонью, вслух произнес: — Ну-с, сегодня, сам Бог велел маленько передохнуть, а завтра, стало быть, с утречка начнем искать этот самый хренов брежневит…

На следующий. день у Хомякова начались трудовые будни. Брежневит действительно оказался достаточно редким минералом на Луне. Чтобы раздобыть несчастный килограмм-другой этого минерала, прапорщику приходилось исколесить на «Луноходе» не менее 20–30 километров, а подчас и побольше. (Заблудиться он не боялся — к дому всегда можно было вернуться по своему же следу колес «Лунохода», четко отпечатывающемуся не нетронутом, девственно песчаном лунной грунте). К большой досаде Евгения Петровича, электрическая часть его лунного автомобили уже через несколько дней безнадежно и навсегда вышла из строя, поэтому ему приходилось изрядно попотеть, вращая колеса «Лунохода» с помощью ножного привода. Этот прискорбный факт весьма существенно отразился на производительности труда Хомякова — прошло больше месяца, а он едва-едва собрал шестьдесят килограммов брежневита.

Так, в трудах праведных, проходил у прапорщика день за днем. Постепенно он привык к своему необычному существованию (человек, как известно, ко всему привыкает). к унылому лунному пейзажу, к бытовым неудобствам. Единственное, что угнетало его — это одиночество и однообразное существование. Евгений Петрович сильно скучал по Земле, по человеческому общению, которое, конечно же, никак не могли заменить ежедневные непродолжительные сеансы радиосвязи с Центром космических исследований.

Впрочем, однажды одиночество Евгения Петровича было нарушено, причем самым необычным, фантастическим образом.

В этот день Хомяков в поисках стратегического минерала отъехал особенно далеко от своего жилища — километров этак на шестьдесят, и у подножья высокой скалы наткнулся на отличные залежи брежневита. Лихорадочно размахивая киркой, прапорщик откалывал куски породы от скалы и складывал их в специальную космическую авоську из тончайшего парашютного шелка, притороченную к поясу его скафандра. Он так увлекся работой, что не замечал ничего вокруг, а когда случайно поднял голову, то едва не упал от неожиданности и удивления.

Прямо над ним медленно, и, естественно, бесшумно, снижался огромный, метров двести-триста в диаметре серебристый диск, матово блестевший в лучах заходящего солнца. Вдоль его борта тянулись два ряда иллюминаторов, как на самолете, а по краям мигало несколько разноцветных огней, словно на рождественской елке. Зависнув на высоте около метра, диск замер неподвижно, затем в его днище неожиданно вырисовалось большое отверстие в виде круглого черного пятна, из которого медленно выдвинулось нечто вроде трапа. Притаившийся за скалой Хомяков оторопело наблюдал, как по трапу на поверхность Луны неспешно спустились четверо невысоких, длинноруких существ в скафандрах темно-бронзового цвета и направились в сторону сиротливо стоявшего поодаль в ожидании хозяина «Луноходу». Подойдя к нему, инопланетяне неторопливо обошли лунный автомобиль несколько раз вокруг, затем один из них открыл дверцу и шмыгнул внутрь. Вскоре он, впрочем, выскочил наружу, возбужденно размахивая руками, видимо от удивления.

— «Цепную передачу велосипедного типа увидел, — догадался прапорщик. — Такая допотопная штука для них, ясное дело, наверное в диковинку»…

Покрутившись еще немного вокруг «Лунохода» инопланетяне неожиданно схватили его с четырех сторон за выступающие части, и, легко оторвав от поверхности, дружно потащили к своей «летающей тарелке».

— Стоять! — заорал опешивший Хомяков, выскочив из своего укрытия. — Вы что это делаете, суки коротконогие! Положите немедля «Луноход» на место, мать вашу…

Однако, инопланетяне не замечали прапорщика, и, тем более, не слышали его, что вполне естественно — все действующие лица этой сценки находились в скафандрах. Видя, что его верный лунный автомобиль вот-вот исчезнет в недрах летающей тарелки, обозленный Хомяков выхватил из авоськи крупный кусок брежневита и швырнул его в сторону пришельцев. Удар получился метким, и, судя по всему, мощным — инопланетянин, которому камень попал в спину, подпрыгнул и кубарем покатился по лунной пыли. И тут из висевшей над поверхностью неподвижно летающей тарелки внезапно вырвался ярко-фиолетовый луч и сшиб прапорщика с ног, как шар в кегельбане сбивает кеглю. Когда Хомяков очнулся, ни тарелки, ни инопланетян уже не было, а целый и невредимый «Луноход» стоял поодаль, как ни в чем ни бывало. Кряхтя, прапорщик поднялся на ноги и поковылял к своему лунному автомобилю. Сегодня работать он уже не мог — у него сильно болела голова, ломило все тело…

Наконец настал тот долгожданный и радостный день, когда весы, на которых Евгений Петрович ежедневно взвешивал весь собранный брежневит, показали ровно сто килограммов. Весело напевая, Хомяков бросился к радиостанции, чтобы сообщить об этом на Землю.

— Благодарим за службу, — услышал он в наушниках приглушенный голос руководителя Центра космических исследований. — Через три дня к Луне стартует специальный космический корабль «Боливар-1», который доставит вас на Землю. По нашей команде включите радиомаяк, чтобы с его помощью мы посадили космический корабль как можно ближе к тому месту, где вы находитесь. До связи…

И вот, примерно через неделю, Хомяков увидел наконец высоко в черном лунном небе яркую золотистую точку, которая быстро увеличивалась в размерах, пока не превратилась в ясно видимый космический корабль с длинным хвостом алого пламени, выбрасываемого тормозным двигателем. Советские космические специалисты оказались на высоте — «Боливар-1» приземлился совсем недалеко (по космическим, конечно, меркам) от жилища Хомякова — не далее двух километров. Подпрыгивая от радостного возбуждения, прапорщик погрузил в «Луноход» специальный контейнер с брежневитом и, яростно вращая педали, повел свой лунный автомобиль к видневшемуся вдалеке металлическому пришельцу с планеты Земля. Натужно скрипела цепь и верный, хотя и неказистый «Луноход», тяжело переваливаясь на ухабах, медленно вез своего хозяина к космическому кораблю, который через каких-то несколько дней доставит его к родным березкам милой Смоленщины..

Подъехав к «Боливару», издали здорово похожему на баптистскую церковь на четырех опорах, Хомяков открыл входной люк, погрузил в грузовой отсек контейнер с брежневитом и, вдохнув, подошел к сиротливо замершему «Луноходу».

— Прощай, брат, — похлопал по корпусу лунного автомобиля прапорщик. — Ты был мне верным товарищем в этой дыре…

Произнеся эти слова, Евгений Петрович решительными шагами поднялся на борт «Боливара». Протиснувшись в тесную кабину управления, в которой почему-то пульт управления был с одной-единственной красной кнопкой посередине, да небольшей коротковолновой радиостанцией, Хомяков доложил в Центр космических исследований о готовности к старту.

— Брежневит на борту? В грузовом отсеке? — озабоченным голосом поинтересовался руководитель полетов.

— Так точно, все сто килограммов, — бодро сообщил прапорщик.

— В таком случае начинаем обратный отсчет. Услышав слово «старт», тут же нажмите красную кнопку, остальное сделает автоматика. Внимание: десять, девять, восемь, семь….

Полузакрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Хомяков слушал обратный отсчет как сладкую музыку. Перед его взором приятным миражем мелькали то звезда Героя, то толстая пачка денег, то погон с маршальской звездой, то прием в Кремле… Услышав вожделенное слово «старт», прапорщик встрепенулся и с силой нажал красную кнопку. Почти сразу послышался нарастающий грохот ракетного двигателя, корабль задрожал и зашатался на опорах…

Затем произошло нечто неожиданное; грохот двигателя вдруг стал доноситься как бы сверху, становясь все тише и тише, пока не затих вовсе. Прекратилась также дрожь обшивки и в кабине воцарилась какая-то странная, мертвая тишина.

— «Что за хреновина? — удивился Евгений Петрович, подсознательно отметив, что он почему-то не испытывает перегрузки, обычной при старте космического корабля. — Может быть двигатель стартовый отказал? Этого еще не хватало»…

Посидев еще немного. Хомяков поднялся с кресла и глянул в маленькое окошечко, вмонтированное в обшивку кабины. Так и есть — «Боливар» еще находился на Луне. Хомяков бросился к радиостанции, чтобы сообщить о неполадках с двигателем на Землю, но рация почему-то молчала. Чертыхнувшись, прапорщик открыл люк, спрыгнул на лунную поверхность и хотел было осмотреть дюзы ракетного двигателя — может быть забились чем-то или еще чего, но, осмотревшись, едва не упал в обморок….

Космического корабля «Боливар» не было. На лунной поверхности стояла лишь маленькая, квадратная кабина управления, из которой несколько секунд назад вылез Евгений Петрович. Оторопевший, ничего не понимающий прапорщик растерянно посмотрел по сторонам, затем машинально поднял голову… И увидел, как в черном, бездонном, усыпанном яркими звездами небе тает, с каждым мгновением уменьшаясь в размерах, золотистое тело с мерцающим огненно-рыжим хвостом. Скоро оно превратилось в маленькую желтую точку и затерялось среди мириадов звезд. Без всякого сомнения, это был стартовавший несколько минут назад с Луны космический корабль «Боливар»…

Сколько простоял с запрокинутой головой прапорщик Хомяков — установить ему так и не удалось. Но судя по тому, что у него добрых две недели потом болела шея, наверное он все-таки стоял очень долго. — «Японский бог, что же случилось? — наконец вернулась к прапорщику способность если не рассуждать, то просто думать. — Аварийная катапульта, что ли, сработала?… Так почему вместе с кабиной? Да и не должно быть, вроде, никакой катапульты на стартовом лунном модуле корабля… Ничего не понимаю»….

Закурив папиросу, Хомяков принялся задумчиво бродить вокруг сиротливо стоявшей на поверхности Луны, словно невесть кем установленный посереди бескрайней степи одинокий сортир, кабины управления. И тут внимание его привлекли некоторые особенности конструкции этой кабины. Весьма характерные… Неплохо разбиравшийся в технике прапорщик осмотрел их и определил, что в момент старта кабина, в которой он находился, была отсоединена от космического корабля при помощи оригинального устройства. Какая-то неясная, еще не оформившаяся тревожная мысль зашевелилась в голове у Хомякова, однако он по-прежднему еще ничего не понимал. Озабоченно почесав пятерней затылок, вернее заднюю часть шлема скафандра. прапорщик бросился к «Луноходу», с которым он совсем недавно так трогательно попрощался. Приехав к себе в пещеру, он стал вызывать по радиостанции Центр космических исследований, однако и этот передатчик хранил ледяное молчание. Земля не отвечала. И тут внезапно Евгений Петрович Хомяков понял ВСЕ! Он вспомнил, как однажды в курилке Центра космических исследований невольно подслушал разговор двух специалистов Центра, которые обсуждали конструктивные недостатки стартовых двигателей, установленных на советских лунных аппаратах, в частности, их маломощность. По причине которой эти аппараты пока не способны унести с поверхности Луны груз, вес которого превышает центнер. Тогда прапорщик абсолютно не придал значения этим словам, но теперь они звучали зловещим приговором. Ну конечно — его специально оставили на Луне, едва он выполнил свою задачу — собрал брежневит и погрузил его на борт космического корабля. Оставили по той простой и одновременно страшной причине, что космический корабль просто не мог унести на Землю и брежневит, и Хомякова. «Боливар» никак не мог «выдержать двоих» — прапорщика и груз, поэтому советские специалисты цинично отдали предпочтение последнему. Евгений Петрович вспомнил известный рассказ О.Генри, и в ярости скрипнул зубами — более издевательского названия для прилетевшего якобы за ним космического корабля придумать было трудно. Упорное молчание радиостанций в кабине управления и в пещере красноречиво указывало на то, что прапорщика оставили здесь навсегда. Теперь Хомяков наконец понял, почему для полета на Луну отбирали только тех военнослужащих, у которых не было ни семьи, ни близких. Никто его не будет разыскивать, никто не будет задавать руководителям Центра космических исследований ненужных вопросов…

Волна глухой ненависти к советским конструкторам и военспецам, разработавших этот коварный, подлый план, благодаря которому он оказался обреченным на мучительную смерть вдали от родной планеты поднялась в груди Хомякова.

— Ну, я вам сейчас покажу, суки, волки позорные, — бормотал прапорщик, открывая дрожащими пальцами заднюю крышку радиостанции. В его голове родилась воистину гениальная мысль — отсоединить дешифратор и сообщить всему миру открытым текстом про ту подлость, которую с ним учинила родная Страна Советов. Однако, увы, советские конструкторы предусмотрели и этот вариант: едва дешифратор был отсоединен, как внутри рации внезапно полыхнул сиреневый огонек и повалил густой серый дым. Оказалось, что схема передатчика была сконструирована таким хитроумным образом, что при отсоединении дешифратора она самоуничтожаласъ. Оторопело поглядев минут пять на дымившиеся внутренности радиостанции, Хомяков отшвырнул в сторону дешифратор и заплакал в бессильной ярости…

Немного успокоившись и отбросив, после некоторых колебаний мысль о самоубийстве, Евгений Петрович принялся оценивать ситуацию, в которой он очутился. Она была, конечно, ужасной, но полностью не безнадежной. У него оставались еще запасы еды и питья, на удивление хорошо работала и установка по выработке кислорода. И прапорщик решил бороться за свою жизнь до конца, надеясь на какое-то призрачное, неясное еще ему самому чудо — то ли прибытие с Земли еще одного космического корабля, то ли на помощь инопланетян. (Незадолго, кстати, Хомяков видел в лунном небе еще одну летающую тарелку, быстро шмыгнувшую по небосводу). И вновь потекли однообразные, скучные дни, во сто крат более унылые, чем прежде. Заняться Евгению Петровичу теперь было решительно нечем, и он часами бродил по поверхности Луны, с тоской глядя на висевшую у него над головой зелено-голубую планету, его родную Землю. Увы, черное безжизненное небо над Луной было пустынно, без всяких признаков приближающихся к Селене земных или каких-то еще космических кораблей…

Время потихоньку шло и вскоре у прапорщика закончились запасы воды, а чуть позже — и еды. Однако здесь фортуна к нему неожиданно повернулась, как избушка на курьих ножках перед Иванушкой, передом. В полном соответствии с предположениями советских ученых, Хомяков обнаружил недалеко от своего жилища целое подлунное озеро с вкуснейшей минеральной водой, вполне пригодной для употребления. Залегала она на глубине всего полтора-два метра, поэтому добывать воду по мере необходимости прапорщику не составляло никакого труда. Что же касается пищи, то здесь вопрос решился весьма неожиданным образом.

Примерно дней за десять до прилета злополучного «Боливара», Евгений Петрович, роясь от скуки в карманах своего комбинезона, неожиданно нащупал горсточку провалившихся за подкладку сырых подсолнечных и тыквенных семечек, которые он, как вы помните, грыз перед стартом. Прапорщик хотел было их сгрызть, но вдруг в голове его мелькнула неожиданная и достаточно дерзкая мысль — а что, если эти семечки посадить? Ведь Евгений Петрович так соскучился по запаху и виду зеленых растений — все равно каких! Земли, конечно, на Луне нет, но Хомяков был немного знаком с принципами так называемого гидропонного метода выращивания растений — на камнях, смоченных водой с разведенными в ней удобрениями. Не откладывая дело в долгий ящик, прапорщик тут же соорудил небольшой оригинальный парничок из консервационной пленки, в которую было упаковано оборудование для поиска брежневита. Одним своим концом этот парничок заходил в палатку, где жил Хомяков, а другой его конец находился снаружи пещеры, под палящими лучами солнца. Посадив семечки в находящуюся в парничке размельченную лунную породу, обильно смоченную естественными удобрениями (точнее, пардон — испражнениями Хомякова) прапорщик с нетерпением стал ждать результатов. И они пришли, эти результаты, вознаградив Евгения Петровича за трудолюбие. Черт его знает почему — то ли по причине каких-то загадочных свойств лунного грунта, то ли из-за слабой силы тяжести, или из-за воздействия прямых солнечных лучей, то. ли из-за всех этих причин вместе взятых — только в парничке уже меньше чем через месяц колосились на высоких стеблях упругие желтые подсолнухи и наливались медовым цветом огромные тыквы. Собрав первый урожай, Евгений Петрович Хомяков, радости которого по этому случаю не было предела, тут же посадил семечки тыквы и подсолнуха снова. Так что когда у него закончились запасы провизии, прапорщик стал питаться жареными на сковородке белыми и черными семечками, а также тыквенной кашей, сваренной на минеральной воде и тыквенными блинами. Меню, конечно, было более чем скудное и однообразное, однако оно позволяло Хомякову бо лее-менее поддерживать свои жизненные силы.

Так шли недели, месяцы… Хомяков уже потерял счет времени, отупел от однообразного существования и питания, но не сдавался и продолжал упорно бороться за свою жизнь. И это упорство его было в конце концов вознаграждено… Как-то раз, проснувшись, и позавтракав через силу жменей жареных семечек, которые, откровенно говоря, уже давно сидели у него в печенках, прапорщик Хомяков решил как обычно прогуляться и поглядеть на звездное небо — авось да летит чего-нибудь к Луне. Облачившись в скафандр «лунный Робинзон» Хомяков вышел из пещеры и неспешно побрел своим привычным маршрутом — до видневшейся вдалеке горной гряды и обратно — по протоптанной в лунной пыли тропинке. Не успел он пройти и пятисот метров, как неожиданно увидел, как из-за гряды скал выехал странный четырехколесный аппарат матово-белого цвета, похожий отдаленно на автомобиль-кабриолет, в открытой кабине которого сидели две человеческие фигуры в скафандрах. Оторопевший Хомяков вначале принял увиденное за мираж и даже зажмурил глаза. Но, когда он раскрыл их, то четырехколесная штуковина не исчезла и продолжала бодро катиться по лунной поверхности.

— «Это, наверное, новый „Луноход“! — вихрем пронеслась в голове у прапорщика ошеломительная мысль. — Может быть меня ищут. Спасен…»

И, размахивая руками, Хомяков бросился к автомобильчику. Однако тот ехал достаточно быстро и вскоре скрылся из виду. Прапорщик хотел было броситься с ближайшей скалы от отчаяния, но вовремя сообразил, что в принципе ничего страшного не произошло — автомобильчик вполне можно было разыскать по его следам, оставленным в лунной пыли. Евгений Петрович побежал назад, к одиноко стоявшему возле пещеры своему «Луноходу», плюхнулся на сидение и стал отчаянно вращать скрипевшие педали. Вскоре ему удалось обнаружить необычный, широкий след неизвестного лунного автомобиля и успокоенный Хомяков отправился на розыски последнего. Прапорщику пришлось проехать добрых сорок с лишним километров, прежде чем он наконец увидел пустой автомобильчик, одиноко стоявший неподалеку от нелепого сооружения непонятной геометрической формы, опирающегося на четыре мощных ноги-опоры. Конечно, это мог быть только космический корабль. Хомяков, грешным делом, подумал, что это опять какие-нибудь инопланетяне, но, подъехав чуть ближе, он разглядел на борту космического корабля звездно-полосатый флаг и надпись на английском языке «Аполлон-15».

— Американцы, язви их в душу! — ахнул Евгений Петрович. — Новое дело… Евгений Петрович Хомяков был и оставался, в общем-то, простым советским гражданином. Которому с самого детства, сначала в школе, а потом в армии усиленно внушали, что американцы — это нехорошие, злые, коварные люди, от которых прогрессивному человечеству (к которому, в первую очередь причислялись, естественно, все советские граждане, ничего хорошего ждать не следует. Поэтому прапорщик тут же, скорее даже машинально, чем осознанно, направил свой «Луноход» за ближайший пригорок и там стал обдумывать ситуацию. А ситуация, несмотря на то, что судьба, казалось бы, подарила ему один шанс из миллиарда (Хомяков прекрасно понимал, что иной возможности для спасения у него уже больше не будет никогда). была довольно щекотливой и неопределенной. Дело в том, что Евгений Петрович, который был уже далеко не новичком в космических проблемах, прекрасно понимал, что взлетный вес космического модуля, стартующего с Луны, рассчитывается буквально до грамма. И чтобы взять с собой на Землю советского прапорщика, американские астронавты должны были первым делом облегчить свой корабль не менее, чем на восемьдесят-девяносто килограммов. А это было абсолютно исключено — ничего лишнего на борту «Апполона» и быть не могло, каждая мелочь, должна была работать для возвращения корабля на Землю. Единственным выходом из создавшейся нелегкой ситуации, думал Хомяков, могло быть убийство одного из астронавтов (убивать двоих не было смысла — в одиночку Хомяков не смог бы управлять «Аполлоном»). но этот путь вел прапорщика по возврашении на Землю прямиком на электрический стул. Но кроме технических сложностей, существовали еще, так сказать, сложности военно-политические. Американцы, естественно, расшиблись бы в лепешку, применили бы все имеющиеся у них спецсредства, но вышибли бы у прапорщика информацию о том, чем он занимался на Луне. (Как человек военный, Хомяков прекрасно отдавал себе отчет в этом). И тогда его ждала бы пуля на собственной Родине, как предателя. А если еще учесть ограниченные запасы кислорода, воды и еды на борту «Аполлона», явно не рассчитанные на наличие невесть откуда взявшегося лишнего члена экипажа, то ситуация представлялась прапорщику абсолютно безвыходной. Куда ни кинь, всюду клин… И тем не менее, несмотря на все вышеуказанные «железные аргументы», Евгений Петрович вылез из «Лунохода» и решительными шагами направился в сторону американского космического корабля. Всежелезные аргументы перевесил один-единственный, самый простой и логичный — больше такого шанса для спасения у него не будет….

Поднявшись по короткому, состоящему всего из трех ступенек трапу, Хомяков размашисто постучал кулаком в крышку входного люка. Однако никто не отозвался. Прапорщик постучал сильнее — опять никакого эффекта. Прапорщик немного растерялся, но тут он заметил у входного люка небольшую желтую кнопку с надписью «open», то есть «открыть», по-английски. (Удивительно, но Хомяков неплохо знал этот язык в пределах школьного курса, естественно). Не долго думая, Евгений Петрович нажал желтую кнопку, после чего люк медленно вдавился внутрь и плавно отошел в сторону. Хомяков ловко пролез в образовавшееся узкое отверстие и люк тотчас за ним закрылся.

Когда глаза Хомякова привыкли к темноте, царившей внутри «Аполлона», он увидел двух американских астронавтов без скафандров, сидевших, вернее, полулежавших в глубоких креслах. Судя по громкому, вперемешку с присвистом, храпу, который они издавали, астронавты просто спали. Внимание прапорщика сразу привлекли большие электронные часы посередине пульта управления, которые отщелкивали зеленоватые цифры в сторону уменьшения: шесть, пять, четыре и так далее. «До старта с поверхности Луны осталось…» — гласила надпись под часами. Вглядевшись в мерцающие цифры, Евгений Петрович понял, что через шесть с лишним часов «Аполлон-15» покинет лунную поверхность. Очевидно, астронавты отдыхали перед стартом. Пралорщик решил их пока не тревожить, чтобы не напугать до смерти и принялся осматривать тесную кабину «Аполлона». Собственно, осматривать было почти нечего — рядом с отсеком, в котором спали американцы, за перегородкой, имелось одно-единственное маленькое помещение, очевидно служившее своеобразной кладовкой. В ней хранились баллоны с кислородом, скафандры, запасы воды и провизии. Здесь же находился огромный, метра два с половиной на метр, металлический контейнер. Машинально открыв крышку этого контейнера, Евгений Петрович увидел, что он доверху заполнен какими-то блестящими сиренево-голубыми камешками, показавшимися ему очень знакомыми.

— Мать честная, да это же брежневит! — ахнул Хомяков. — И эти, значит, туда же, прилетели за стратегическим сырьем… Ясное дело, теперь проситься с американцами на Землю бесполезно окончательно. Вместо советского прапорщика они конечно же предпочтут привезти домой минерал, который укрепит обороноспособность их страны…

И тут внезапно в голове у Евгения Петровича яркой молнией мелькнул замечательный план, который, при успешном выполнении сразу мог решить все проблемы. — «Сделаем им „Боливар“ наоборот», — пробормотал Хомяков, оглянувшись на спящих американских астронавтов и принялся наполнять брежневитом свою космическую авоську, которая всегда была при нем. Когда авоська была наполнена доверху, прапорщик вышел из космического корабля и высыпал брежневит в ближайший кратер. Он повторял эту процедуру до тех пор, пока контейнер не оказался пустым. (Несколько кусочков брежневита, правда, Хомяков решил взять «на память»). Потом прапорщик перетащил из своего «Лунохода» в контейнер запасы кислорода, еды и. питья, после чего сам улегся в него и закрыл крышку.

— Главное — до Земли долететь, а там видно будет, — пробормотал Евгений Петрович, устраиваясь поудобнее в тесном контейнере. — Только бы эти американцы до старта не догадались крышку открыть…

Прошло несколько часов и задремавший было прапорщик был разбужен грохотом запущенного стартового двигателя «Аполлона». Вскоре он почувствовал, как его тело наливается тяжестью от перегрузки — обычной спутницы ускорения при взлете. Сомнений не было — американский космический корабль стартовал с поверхности Луны. Хомякову хотелось запеть от радости, но он удержался, боясь себя обнаружить.

Прошло еще несколько часов и лунный модуль содрогнулся — прапорщик догадался, что он состыковался с вращавшимся на лунной орбите основным космическим кораблем. А вскоре Хомяков почувствовал, как контейнер, в котором он находился, куда-то поплыл — очевидно, астронавты перегружали его на основной корабль. Через некоторое время загудели маршевые двигатели и «Аполлон-15» направился к Земле. И чем ближе он приближался к ней, тем тревожнее становилось на душе у Евгения Петровича. Он представлял себе изумление и негодование американцев, когда вместо драгоценного брежневита (на доставку которого с Луны были, несомненно, ухлопаны многие миллиарды долларов налогоплательщиков). они обнаружат в контейнере советского прапорщика. За такой наглый подрыв американской экономики Хомякову вполне могли дать «вышку».

— «Нет, отсюда надо рвать когти любыми способами, причем до приземления! — твердо решил Евгений Петрович и, забывшись, решительно грохнул кулаком по стенке контейнера. — Только как это сделать, черт побери»…

Наконец, когда «Аполлон-15» начал ощутимо тормозиться, а руки-ноги Хомякова налились вновь тяжестью (это означало, что космический корабль вошел в плотные слои атмосферы Земли). прапорщик решил вылезти из контейнера и действовать по обстоятельствам. Осторожно выглянув из-за перегородки, отделявшей кладовку от кабины управления, Евгений Петрович убедился в том, что астронавты сидят в глубоких креслах спиной к нему, очевидно приготовившись к посадке. Тогда, превозмогая все нараставшую силу тяжести, Хомяков подошел к иллюминатору и выглянул наружу.

Далеко внизу, в разрывах облаков виднелась родная Земля. Судя по некоторым особенностям рельефа и цвету поверхности, это была Юго-Восточная Азия. Догадку Хомякова подтвердила длинная, извивающаяся среди коричнево-серых горных вершин светлая полоска, в которой легко угадывалась Великая Китайская стена. Определив направление движения быстро снижающегося космического корабля и с натугой воскресив в голове изображение глобуса (которое он в последний раз видел в восьмом классе школы). прапорщик сообразил, что через некоторое время «Аполлон» должен пересечь границу Советского Союза. И точно — минут через двадцать внизу мелькнуло очень похожее на большой кукиш (и потому легко узнаваемое на карте) озеро Иссык-Куль и засверкали сотни крохотных искринок. Это в лучах солнца отражались донышки запрокинутых бутылок — граждане великого СССР, как известно, не брезгуют пить «из горла».

— «Так, самое время сматываться отсюда, — понял Хомяков. — Больше такой возможности, ясное дело, не представится, совсем скоро корабль приземлится. Но как это сделать?»

И тут взгляд прапорщика упал на пластмассовый ящик с надписью «парашюты для аварийного покидания спускаемого аппарата». «Вот он, выход!» — радостно подпрыгнул Хомяков. Он достал из ящика один парашют и хотел было его надеть, но вовремя сообразил, что ему придется одеть еще и скафандр. Ведь спускаемый аппарат еще находился на достаточно большой — километров этак 40–60 — высоте и, покинув его без скафандра, он вполне мог погибнуть без воздуха. С большим трудом облачившись в один из небрежно сложенных в углу скафандров американских астронавтов, прапорщик тяжело вздохнул, одел парашют и бросил прощальный взгляд на пустой контейнер, в котором вместо брежневита темнело на дне несколько засохших коричневых кучек — следы жизнедеятельности Евгения Петровича. Эта картина внезапно развеселила Хомякова и, несмотря на всю серьезность момента, он решил маленько поразвлечься. Заметив на полке тюбик с клубничным джемом, прапорщик схватил его и, осторожно выдавливая джем тоненькой струйкой, вывел на днище контейнера фразу по русски: «Здесь был Женя». Коротко расхохотавшись (он представил себе физиономии американцев, которые прочтут на Земле эту надпись). Евгений Петрович направился к шлюзовой ид камере, в которой находился люк аварийного покидания «Аполлона-15». «Ну, Господи помоги…» — перекрестившись, пробормотал Хомяков и, решительно рванув большую красную рукоять возле люка, шагнул в пустоту.

Приземлился прапорщик Евгений Петрович Хомяков достаточно удачно — на кукурузное поле, неподалеку от живописного круглого пруда. Сняв с себя скафандр, предусмотрительный прапорщик тут же утопил его в пруду — в скафандре с американским флагом на груди и английскими надписями местные аборигены вполне могли принять его за американского диверсанта или сбитого летчика, и тогда неизвестно как повернулось бы дело. Затем Хомяков спрятал в пустовавшей барсучьей норе парашют и несколько кусочков брежневита, которые он захватил с Луны на память и заковылял в сторону видневшегося вдали населенного пункта. Идти было очень тяжело — за время пребывания на Луне прапорщик отвык от земного притяжения. Скоро он добрел до разбитой вдребезги проселочной дороги и повеселел — подобные раздолбанные транспортные артерии могли быть только в стране Советов, а значит его расчет оказался точным.

Дойдя до околицы села, Хомяков осторожно расспросил гонявших в футбол пацанов о своем местонахождении. Как-то странно поглядев на прапорщика, пацаны тем не менее объяснили, что находится он в Одесской области, неподалеку от села Виноградовка, и что в Одессу, которая расположена в семидесяти пяти километрах, вполне можно добраться на поезде или электричке — буквально в двух километрах отсюда находится железнодорожная станция. Поблагодарив пацанов, Хомяков побрел в сторону станции. По причине полного отсутствия у него каких-либо денежных средств, добираться до Одессы ему пришлось на товарняке, усевшись на тормозной площадке вагона-хопера. Но как бы там ни было, жарким летним вечером этого же дня прапорщик Евгений Хомяков спрыгнул с подножки товарного поезда на окраине Одессы. Очутившись на пыльной захолустной улочке, которая носила странное название «7-я Спартаковская», Евгений Петрович в растерянности почесал затылок, раздумывая о том — куда бы ему сейчас направиться: в обком партии, военную комендатуру или горотдел милиции. После длительных размышлений, прапорщик решил пойти прямо в КГБ — все-таки, как ни крути, а его миссия являлась важнейшей государственной тайной и сотрудники комитета госбезопасности сразу бы поняли что к чему, не задавая лишних вопросов. Правда, прежде чем отправиться в столь важное учреждение, нужно было хотя бы побриться — за время полета к Земле на лице Хомякова выросла изрядная щетина. Однако, решение этого вопроса опять же упиралось в отсутствие денег. Впрочем, сообразительный прапорщик довольно быстро нашел выход из этой щекотливой ситуации, подобрав несколько валявшихся у гастронома пустых бутылок и сдав их в ближайший приемный пункт.

Усевшись в кресло парикмахерской, Евгений Хомяков глянул в установленное перед ним зеркало и оторопел — оттуда на него глядела незнакомая смуглая физиономия с прищуренными, чуть ли не раскосыми глазами. — «Вылитый татарин, — с недоумением констатировал он. — Вот почему пацаны в Виноградовке так на меня странно смотрели. Что же со мной произошло?»

Впрочем, Хомяков вскоре успокоился, так как быстро догадался в чем дело. Смуглый цвет лица, без сомнения, появился у него в результате длительного воздействия солнечных лучей, вернее — их ультрафиолетового спектра, которое на Земле «гасится» атмосферой. (По той же причине отсутствия атмосферы, Солнце на Луне светит куда мощнее, чем на Земле). Защищая глаза от яркого солнца, Евгений Петрович, конечно же, все время невольно прищуривался. По прошествии определенного времени это вошло у него, без сомнения, в настоящую привычку, на которую он уже не обращал внимания, а потом мускулы его лица уже, видно, стали как бы самопроизвольно «держать» глаза в прищуренном виде.

Расплатившись с парикмахером и узнав от него, как проехать к зданию Управления Комитета Государственной безопасности, Хомяков отправился на улицу Бебеля. Подробно рассказав дежурному офицеру КГБ о своих приключениях на Луне, брежневите, инопланетянах, тыквенных семечках, «Луноходе», а особенно о чудесном возвращении на Землю на американском космическом корабле «Аполлон-15», Евгений Петрович закончил свое информационное сообщение просьбой выдать ему под расписку сто рублей, чтобы он смог добраться в Москву, в Центр космических исследований, который фактически является местом его нынешней службы.

Внимательно выслушав эту, несколько сумбурную речь, офицер КГБ задумчиво почесал подбородок, соображая, что делать — сразу вызвать бригаду медбратьев со смирительной рубашкой из психиатрической больницы, или прежде доложить о странном визитере начальству. Немного подумав. он решил сначала доложить своему начальству — все-таки незнакомец с раскосыми глазами вел речь о вещах достаточно серьезных — космосе, «Луноходе», «Аполлоне», каких-то стратегически важных радиоактивных ископаемых. Вскоре Хомякову было предложено подняться в один из кабинетов и рассказать то же самое заместителю начальника Управления КГБ. Выслушав прапорщика, зам. начальника растерянно икнул, и, поразмышляв немного, не придумал ничего лучшего, как запросить Москву о дальнейших действиях. Москвичи оказались немного сообразительнее и сразу связали зам. начальника с генерал-майоров Кайсаровым. Выслушав торопливый рассказ зам. началъника Одесского управления КГБ, Кайсаров сразу поинтересовался, как выглядит незнакомец, рассказывающий такие невероятные вещи про Луну, брежневит и «Луноход».

— Похож на татарина?! — воскликнул генерал-майор, едва услышал ответ.

— Ну, я так и думал. Тогда все ясно… Значит так — к вам явился бывший член отряда подготовки исследователей космоса, некто лейтенант Теймурзаев… Теймурзаев! Который месяц назад нарушил присягу и коварно сбежал с места службы, то есть из Центра космических исследований в неизвестном направлении. Без всякого сомнения, у него «поехала крыша» в результате ежеминутных, постоянных опасений быть разоблаченным. Ведь на него объявлен всесоюзный розыск. Вот он и решил «сдаться» таким оригинальным образом… Итак, слушайте внимательно — в связи с тем, что лейтенант Теймурзаев является носителем определенных сведений, составляющих важнейшую государственную тайну, приказываю вам немедленно поместить его в спецотделение ближайшей психиатрической больницы… На какой срок? Бессрочно, то есть до конца жизни! Глаз с него там не спускать, на воле ему теперь делать нечего. Это даже гуманно, так как в ином случае Теймурзаева ждет пуля за нарушение присяги. Исполняйте немедленно, я имею неограниченные полномочия от Главного Управления КГБ Союза!

Таким образом беспрецедентный вояж прапорщика Советской Армии Евгения Петровича Хомякова, первого советского человека, побывавшего на Луне, завершился довольно неожиданно — в одной из палат спецотделения Одесской психиатрической больницы. И так он до конца и не понял — за какие такие грехи его туда заточили, да еще под фамилией Теймурзаева. Остается добавить, что через полтора года после своего возвращения, прапорщик Хомяков, находясь в процедурном отделении, где ему делали уколы, случайно услышал по радиоточке как диктор Левитан торжественно-загробным голосом сообщал о новой выдающейся победе советских ученых. А именно — успешной доставке на Луну автоматической передвижной лаборатории, управляемой с Земли — «Луноход-2». Это сообщение вызвало у прапорщика столь сильное возбуждение, что дежурный врач распорядился вколоть ему дополнительную дозу успокаивающего сульфазина…

Глава 3. Опрыскиватель из американского скафандра

«…И вот, уважаемый Александр Борисович, в результате какой-то чудовищной ошибки или навета я уже скоро как 12 лет нахожусь в спецотделении здешней психбольницы под фамилией Теймурзаев. Все попытки доказать, что я нормален и выбраться отсюда легальным путем — бесполезны. Остался один выход — побег. Однако, в одиночку мне его не совершить, а знакомых или близких друзей в Одессе у меня нет. И вот, пару месяцев назад я совершенно случайно узнал от одного из здешних пациентов о вашем существовании, дорогой товарищ Холмов и понял, что вы — моя последняя надежда. (Этот же пациент должен передать вам это письмо — его через два дня отпускают на волю). Прошу вас, умоляю — помогите мне бежать отсюда, товарищ Холмов! Ваши труды не останутся без вознаграждения. Дело в том, что незадолго перед отлетом на Луну я спрятал в одном укромном месте неподалеку от Москвы свою сберкнижку на предъявителя. Клянусь вам, что весь вклад — три тысячи сто сорок два рубля плюс проценты за тринадцать лет — я, в случае успешного завершения дела, передам вам, весь до копейки! Это все мои сбережения, но свобода дороже — здесь я долго не протяну…»

Чтобы доказать вам, что вся эта, действительно невероятная история является правдой, а не бредом сумасшедшего — прилагаю к своему письму подробный план того места близ села Виноградовка, где я спрятал кусочки брежневита и парашют, а также утопил американский скафандр. Съездите туда, уважаемый Александр Борисович, найдите эти вещи (и если можете — привезите их в Одессу, они мне понадобятся как доказательство и в других инстанциях). и вы убедитесь в правоте моих слов. Съездите, эта процедура у вас займет максимум полдня и сорок копеек денег, всего лишь…

Остаюсь с горячей надеждой на сочувствие и помощь. Прапорщик Хомяков Евгений Петрович. Подпись. дата…

… Когда Шура Холмов дочитал до конца послание, написанное на туалетной бумаге, за окном уже брезжил рассвет. Отбросив в сторону размотанный рулон, Шура погасил настольную лампу, закурил папиросу и, подойдя к окну, задумчиво уставился на освещенные первыми лучами восходящего солнца крыши соседних домов. Сведения, изложенные в туалетном письме произвели на него достаточно сильное впечатление. Причем он был почти готов поверить в то, что все, что в нем написано — действительно правда. Уж очень стройным, логичным, со многими специфическими техническими и космическими терминами было оно. Поразмышляв немного, Холмов решил заняться этим неординарным делом. Причин для такого решения у него было две.

Во-первых, его манила весьма приличная сумма, которую можно было заработать без особого напряжения. (Холмов был почему-то убежден, что «вытащить» Хомякова из психбольницы он сможет запросто).

А во-вторых, и это было главным аргументом, заняться ему сейчас все равно было нечем — за время своего вынужденного отсутствия Шура растерял практически всех своих потенциальных клиентов. И пока они вновь найдут к нему дорогу, может пройти немало времени, в течение которого Шуре нужно будет пить, есть, курить, платить за квартиру и водить девушек в кино.

Поэтому, всхрапнув часика два и наскоро выпив чаю, Шура Холмов захватил сумку и отправился на вокзал, чтобы там сесть на электричку и добраться к окрестностям села Виноградовка. Вещественные доказательства пребывания прапорщика Хомякова на Луне безусловно нужно было найти в первую очередь, чтобы дальнейший труд не оказался напрасным — ведь версия того, что туалетное письмо было написано лишенным рассудка человеком все-таки полностью не исключалась.

Выйдя на пустынном полустанке, Холмов бодро зашагал по проселочной дороге. Через минут сорок он уже был в нужном ему месте и, поминутно сверяясь с куском туалетной бумаги, на котором прапорщик вычертил подробный план района своего приземления, принялся искать пруд и барсучью нору. Пруд он нашел довольно быстро, но вот с норой ему пришлось достаточно повозиться. Шура уже начал переживать, что ему не удастся найти ее — шутка ли, столько лет прошло — но в конце концов он таки обнаружил на одном из пригорков широкое отверстие в земле. Недолго думая, Холмов сунул туда руку и тут же заорал от боли — какая-то тварь вцепилась острыми зубами в его ладонь. Кряхтя, Шура стал тащить руку наружу вместе с упорно не отпускавшей его ладонь тварью. В конце концов ему удалось вытащить из норы свою руку, а также упиравшегося в землю всеми своими четырьмя лапами толстого барсука. Схватив свободной рукой валявшуюся рядом палку, Холмов что есть силы огрел ею вредную скотину по голове. Барсук тут же отпустил Шурину ладонь, отбежал метров на десять и, усевшись на травку, стал наблюдать за Холмовым со злобным выражением морды.

Сунув руку в нору вторично, Шура вскоре извлек из нее на свет божий свернутый в тугой комок шелковый купол парашюта, на котором отчетливо была вытеснена заводская марка, надписи «НАСА», «Аполлон-15» и «Мэйд ин Ю ЭС Эй». Развернув купол, Холмов увидел, что из него на землю упали несколько несколько сиренево-голубых камешков с фиолетовыми прожилками, необычайной красоты. Видимо, это и был брежневит. Подняв один из камешков, Холмов стал осматривать его со всех сторон. В этот момент лучи выглянувшего из-за тучи солнца осветили камешек, и он неожиданно заиграл какими-то феерическими, серебристо-золотистыми переливами. Баз всякого сомнения, это было неземное вещество…

Полюбовавшись камешком, Шура собрал весь брежневит в свою сумку, туда же положил кусочек шелка с заводской маркой и надписями, который он отрезал от купола (сам парашют Холмов спрятал обратно в барсучью нору). Затем Холмов направился к пруду. Вытащив из сумки сложенную в бухту длинную веревку с большим металлическим тройным крюком на конце (так называемую «кошку»). он принялся ходить по берегу, периодически забрасывая «кошку» в воду. Через час работы Холмов натаскал на берег целую кучу всякой дряни — несколько трупов дохлых кошек и собак, велосипедную раму, старое дырявое корыто, покрышку заднего колеса от трактора «Беларусь», несколько непонятных ржавых железяк — но скафандр буквально как в воду канул.

— Закурить не найдется, касатик? — вдруг услышал Шура чей-то ласковый голос. Обернувшись, Холмов увидел худенького старичка в потрепанном зипуне с удочками в руках, насмешливо глядевшего на него.

— Крючки-то у тебя, касатик, маленько великоваты, — закурив, произнес старичок, кивнув в сторону «кошки». — У нас такой рыбы большой отродясь не было в пруду…

— Да я, батя, вовсе не рыбу ловлю, — нехотя ответил Шура, тоже закурив, — Понимаешь, лет десять назад мы тут с корешами раков ловили, ну и по пьянке водолазный костюм утопили. А теперь он мне понадобился. Вот, ищу..

— Водолазный костюм? Мериканский? Дык выловили его давным-давно! — неожиданно воскликнул старичок. — Гришка-молдаван лет пять назад с сеткой браконьерничал, ну и вытащил. Он его потом под опрыскиватель приспособил, там классные баллоны за спиной. Говорит, красота — одел эту штуку с баллонами, ходишь, прыскаешь — и никакие химикаты на тебя не попадают. Он, кстати, и сейчас в нем деревья опрыскивает…

— А где этот Гришка-молдаван живет? — оживленно спросил Шура, отшвырнув в сторону недокуренную папиросу.

— Улица Колхозная, 98. У него такой дом, из ракушняка, нештукатуренный, — объяснил старичок. Найдя дом № 98 по улице Колхозной, Холмов несколько раз сильно стукнул ногой и рукой в железную калитку. Вскоре из-за дома вывалилась фантастическая фигура в космическом скафандре с изображением американского флага на груди и надписью «USA» и, медленно переваливаясь, побрела к калитке.

— Чего надо? — мрачно спросил сидевший в скафандре загорелый усатый мужчина средних лет, откинув плексигласовое «забрало» и настороженно глядя на Холмова.

— Гражданин, — так же мрачно произнес Шура. (Он чуть было не добавил «Гришка-молдаван», но вовремя осекся). — Я из милиции, вот мое удостоверение. К нам поступила информация, что вы, несколько лет назад, занимаясь браконьерством, выловили в пруду скафандр американского летчика, выполнявшего разведывательный полет и сбитого нашими доблестными зенитчиками над Одесской областью…

— Э?… — только и произнес ошеломленный Гришка-молдаван, раскрыв рот. — Вот тебе и «э»! — рассердился Шура. — Ну-ка, вытряхивайся живо из скафандра, он необходим, как вещественное доказательство! Где ваша сознательность, гражданин, обнаружив такую вещь вы должны были немедленно сдать ее в компетентные органы. Впрочем, это скоро вам объяснят в другом месте…

Сунув скафандр в сумку, довольный Холмов поспешил на станцию. Бесспорные доказательства пребывания прапорщика Хомякова на Луне были обнаружены, а, стало быть, дело можно было смело продолжать дальше.

Приехав домой и отдохнув с часок, Шура отправился в Одесскую психиатрическую больницу на разведку. (Он решил не терять времени даром и довести это необычное дело до конца как можно быстрее). Однако, результаты разведки повергли Холмова в большое уныние. Все оказалось далеко не так просто, как он себе представлял. Спецотделение Одесской психиатрической больницы располагалось в середине окруженного со всех сторон больничными корпусами дворика и представляло собой самую настоящую тюрьму с забранными толстыми решетками окнами. И если в обычные корпуса психбольницы можно было хоть с большим трудом, но проникнуть, то спецотделение, котором содержались свихнувшиеся убийцы-маньяки, политически неблагонадежные граждане, лица, совершившие крупные преступления на почве повреждения психики, первый советский человек, побывавший на Луне и т. д., тщательно охранялось широкоплечими «санитарами». (Взглянув на широкие физиономии которых, Шура безошибочно определил, в каком учреждении они фактически получают зарплату (О том, чтобы вызволить оттуда Хомякова обычным путем, передав ему штатскую одежду и веревочную лестницу, не могло быть и речи. Оставался один выход — каким-то образом внедриться в психбольницу и провести тщательное обследование окружающей обстановки. Для того, чтобы найти какое-то слабое место в охране спецотделения, какую-то «лазейку», через которую можно было бы вытащить Хомякова на волю. Собственно, здесь имелось только два пути — либо попасть в сумасшедший дом в качестве пациента, либо в качестве сотрудника. Первый путь Шура, после длительного размышления отверг — он бы значительно сковал его возможности для обследования окружающей обстановки. Оставался второй путь — устройство в психбольницу на работу. Однако, Холмову и здесь не повезло. В отделе кадров Одесской психиатрической больницы ему любезно сообщили, что свободных вакансий у них нет, за исключением дежурной санитарки.

— Это что, горшки выносить, что ли? — мрачно поинтересовался Шура.

— Если понадобится, то и горшки, — улыбнулась миловидная женщина, начальник отдела кадров. — А главным образом — делать уколы, подкожные впрыскивания и другие процедуры. Поэтому на эту должность нам необходим работник с медицинским образованием и опытом работы в лечебных учреждениях. У вас имеется такой опыт?

— Увы… — развел руками Холмов. — У меня имеется только большой жизненный опыт…

— К сожалению, этого явно недостаточно, — разочарованно сообщила начальница.

И Шура Холмов отправился на Пекарную 21 «Б», как говорится, несолоно хлебавши. Дома он увидел унылого Вацмана, которому сегодня тоже не повезло — оказалось, что на место Димы в вытрезвителе взяли другого человека, а его самого уволили за прогулы. (Хотя Вацман несколько раз посылал из Хлебалово телеграмму с просьбой предоставить ему отпуск за свой счет в связи со сложными семейными обстоятельствами).

— Не расстраивайся, Вацман, все это ерунда, — рассеянно произнес Шура, погруженный в свои мысли. — Найдем тебе какую-нибудь службу… И тут внезапно в голову Холмова пришла блестящая мысль.

— Блин, и как это я сразу не догадался! — хлопнул он в ладоши. — Вот кто в сумасшедшем доме будет горшки выносить… Господин Вацман!

— Не понял… — поднял на него удивленные глаза Дима.

— Сейчас поймешь, — махнул рукой Холмов. Найдя под шкафом небрежно свернутое в рулон послание Хомякова, он протянул его Диме. — Читай…

Недоуменно пожав плечами, Вацман погрузился в чтение туалетного манускрипта. — Ты думаешь, что это все правда? — с сомнением покачал он головой, закончив читать. Вместо ответа Шура молча открыл сумку и показал Вацману скафандр, парашютный шелк с надписями и кусочек брежневита.

— Все точно. Я был сегодня…. - и Шура рассказал Диме о результатах своего посещения Одесской психиатрической больницы.

— Как видишь, все достаточно удачно складывается, — закончил он свое повествование. — Предлагаю тебе завтра же устроиться в сумасшедший дом дежурной санитаркой, не спеша осмотреться, посмотреть что к чему, если будет возможность — втереться в доверие к охране. А дальше за дело возьмется Шура Холмов… Дима озабоченно почесал затылок.

— Охота была с этими психами возиться, — нерешительно произнес он, стараясь не смотреть на Шуру. — Еще прибьют там. Да и вообще вся эта затея достаточно рискованная, как я понимаю. Вдруг все раскроется. Тогда мне визу до конца дней моих не откроют, за обладание таким важным государственным секретом…

— Не переживай, не раскроется, — успокоил его Холмов. — Ну посуди сам, как оно может раскрыться? Кому в голову придет обвинять тебя в том, что ты хотел организовать побег забытому людьми и богом умалишенному? О том, что он был на Луне, я вообще молчу, в это никто не верил и не поверит. Зато потом, оказавшись в США, ты сможешь продать эту невероятную историю присовокупив доказательства (Шура кивнул в сторону кусочка брежневита) в какой-нибудь «Лайф», «Вашингтон пост» или «Нью-йорк таймс» не меньше, чем за миллион долларов!

Эта стрела попала точно в цель. У Димы загорелись глаза и он согласился завтра же устроиться в Одесскую психбольницу дежурной санитаркой и всячески способствовать освобождению прапорщика Хомякова.

Глава 4. Комиссия отца денисия…

… - Есть контакт! — возбужденно воскликнул Дима, вбегая в комнату. — Я сегодня видел этого Хомякова…

Вот уже три недели Вацман трудился на ниве отечественной психиатрии. За это время ему удалось познакомиться с весьма симпатичной девушкой Риммой, работавшей в спецотделении медсестрой. По заданию Холмова, Дима пару раз сводил эту самую Римму в кино и бар «Молодежный». После чего их дружба окрепла настолько, что они стали встречаться не только в больничном дворике, но и в ординаторской спецотделения, когда их дежурства приходились на ночное время суток. (В это время Римма находилась там одна, а Диму охранники пропускали в спецотделение по ее просьбе).

— Так, так, — оживился Шура. Он уже измучился длительным ожиданием и бездельем — ни один клиент за все это время так и не пришел к нему. — Давай, рассказывай.

— Римка пошла уколы делать, перед сном, значит, ну и я за ней увязался — дескать, давай, помогу тебе. Вообще-то во время процедур ее должен санитар сопровождать, но они там в домино резались, ну и мы пошли с ней вдвоем. И, значит, зашли к Теймурзаеву, вернее Хомякову. Он в отдельной палате лежит, где входная дверь все время на ключ закрыта. Бедный мужик, исхудал весь, руки трясутся, искололи его всякой ненужной ерундой, за эти двенадцать лет… Да. Ну, пока Римка со шприцами возилась, я к нему наклонился и тихонечко спрашиваю: — «Вы Хомяков?..» Он весь встрепенулся, закивал, — да, мол. Я уму говорю — я от Александра Борисовича, будьте готовы к эвакуации, ждите дальнейших инструкций… И отошел в сторону. Бедняга, чуть не заплакал… И Дима, шмыгнув носом, умолк.

— Отлично, отлично, — потер руки Холмов. — Благодарю за службу, действуешь верно.

Шура задумался затем поинтересовался.

— Слушай, а ножовку ты бы ему не смог передать? Чтобы он решетки на окнах перепилил…

— Даже если бы и смог, вряд ли бы он ею воспользовался, — покачал головой Вацман. — У них там ежедневно шмон проводят в палатах. Найдут запросто и тогда с него глаз не будут спускать.

— Ты смотри, даже так, — изменился в лице Шура. — Этот факт значительно усложняет дело… И Холмов снова погрузился в размышления.

— Значит так, — наконец произнес Шура. — Тебе необходимо снять слепок с ключа от палаты Хомякова. Насколько я понял, ключи от палат во время ночного дежурства находятся у твоей подруги. Сможешь выполнить эту задачу? Ничего особенно сложного здесь нет.

— Постараюсь, — пожал плечами Вацман, однако в его голосе уверенности не наблюдалось.

— И сообщай мне о любой мелочи, связанной со спецотделением, — добавил Холмов, — О всех событиях, там происходящих, о новых пациентах и врачах, о возможных изменениях режима, о приказах руководства — все, что тебе станет известно. Может быть какая-то ерунда как раз и подскажет нам — где искать ту лазейку, в которую мы сможем вытащить прапорщика Хомякова…

Прошло еще с полмесяца. После нескольких попыток, Диме-таки удалось снять слепок с ключа от палаты, в которой содержался Теймурзаев-Хомяков. (С помощью этого слепка Холмов изготовил вполне приличный ключ, который, как проверил Дима, вполне был способен был открыть палату). Однако дальше, к сожалению, дело не продвинулось ни на миллиметр. Даже с учетом того факта, что охранники спецотделения уже узнавали Диму в лицо и беспрепятственно пропускали его к Римме. (Для этого, правда, опять же по совету Холмова, Вацману пришлось несколько раз угостить охранников водкой с хорошей закуской). Спецотделение Одесской психиатрической больницы охранялось достаточно строго, пропускной режим здесь был серьезным и зайти туда кому-то постороннему (не говоря уже о том, чтобы выйти оттуда пациенту) было практически невозможно. Холмов уже начал потихоньку отчаиваться, что с ним случалось чрезвычайно редко, но неожиданно фортуна повернула к нему свое испитое, морщинистое лицо и улыбнулась беззубой улыбкой…

Как-то, придя с работы и с аппетитом наворачивая приготовленный Шурой борщ (Холмов, как более свободный, добровольно взял на себя роль домохозяйки). Дима как бы между прочим вспомнил.

— Да, кстати, Римма мне сегодня сообщила, что у них слухи бродят, на предмет того, что скоро их спецотделение будет проверять какая-то крутая комиссия из Киева, точнее, из медицинского управления МВД республики. Говорят, что эта проверка связана с недавними ЧП в спецотделе — помнишь, я тебе рассказывал. Ну, когда один больной градусник сожрал, а другой, буквально на следующий день презерватив на голову натянул (Фантомаса хотел изобразить, санитарку напугать) и чуть не задохнулся, его еле откачали…

— Комиссия отца Денисия, — рассеянно пробормотал Холмов, прихлебывая чай. И тут внезапно Шуре пришла в голову какая-то смутная мысль. Забыв о чае, он обхватил голову руками и, уставившись в одну точку, задумался.

— Когда ожидается эта самая комиссия? — наконец спросил Холмов через довольно большой промежуток времени.

— А хрен его знает, — развел руками Дима. — Точно неизвестно, но говорят, что со дня на день может приехать.

— Угу, — буркнул Шура и неожиданно улыбнулся, потирая руки. — Ну, вот наконец, Вацман, мы и дождались подходящей оказии, которая поможет нам извлечь первого советского лунатика из сумасшедшего дома!

— Каким образом? — удивился Дима.

— Элементарно, Вацман, — хмыкнул довольный Холмов. — Я сегодня же позвоню начальнику спецотделения, представлюсь какой-нибудь «шишкой» из областного УВД и сообщу, что по имеющимся у меня сведениям завтра утром в Одессу тайком, «инкогнито» прибывает комиссия медицинского управления МВД республики с целью проведения внезапной проверки вверенного ему лечебного учреждения. И комиссия действительно приедет. В составе — Александр Холмов (начальник). Дмитрий Вацман (заместитель) и двое рядовых членов, из числа кого-нибудь из моих надежных друзей. Так как охрана и персонал спецотделения хорошо знают твою физиономию, я тебя тщательно загримирую при помощи накладного парика и усов. Проникнув в спецотделение, трое членов комиссии морочат голову руководству «проверкой», а четвертый, а именно ты, Вацман, отпросившись якобы в туалет, незаметно открывает своим ключом дверь в палату Хомякова, передает ему штатскую одежду, а также весь свой грим — бороду, усы, ну, может быть еще очки нацепишь для солидности. Переодевшись и загримировавшись «под Вацмана», Хомяков в качестве вернувшегося из туалета четвертого члена присоединяется к комиссии. А настоящий Вацман как ни в чем ни бывало выходит из спецотделения под своей собственной личиной, объяснив удивленной охране, что он еще ночью, после любовных развлечений с Риммой случайно заснул в кладовке. Минут через пять после того, как ты смоешься, комиссия спешно сворачивает проверку, благодарит руководство спецотделения за блестящий порядок и дисциплину, и тоже рвет когти. Охрана здесь не подкопается — четверо членов комиссии зашло, четверо вышло. И Хомяков на свободе и быстренько привозит мне четыре «штуки»… Не правда ли, великолепный план? Давно я такой гениальной и простой вещи не придумывал…

— А по-моему это — самый настоящий бред сивой кобылы, — покачал головой Дима. — Ну посуди сам, какая из нас комиссия! А ежели у нас документы потребуют, то что мы ответим? Забыли в поезде, извините…

— Извини меня, Вацман, но ты настоящий осел! — закипятился Холмов, в раздражении расхаживая по комнате. — Какие, к чертям еще документы! Если руководство спецотделения знает, что приедет комиссия, если ему звонят и говорят, что эта комиссия приедет завтра, и если завтра является несколько человек, заявляя, что именно они — эта самая комиссия — кому придет в голову требовать у них документы, посуди сам! Всем ясно как божий день, что эти люди и есть долгожданная комиссия, и никто не задает им глупых вопросов. Все будет в ажуре, вот увидишь…

Подойдя к шифоньеру, Шура выдвинул один из ящиков и извлек из него целую груду париков, накладных усов, бород, бровей и бакенбард самых различных расцветок — от седых и рыжих до иссиня-черных.

— Когда-то давно всю эту мишуру по моему заказу исполнил один гример Одесского русского драматического театра, — объяснил он. — Порой требуется изменить внешность — когда занимаешься слежкой, скажем, или еще в силу каких-то причин. Вот тут-то они меня и выручают. Ну-ка, сынку, давай тебе патлы примерим.

Подобрав Диме парик и усы с бородкой «а-ля Михаил Козаков», Холмов сел за стол, вырвал из записной книжки листок бумажки и принялся что-то писать мелким почерком.

— Во чтобы-то ни стало тебе необходимо передать сегодня же эту записку Хомякову, — кончив писать, обратился он к Диме. — Здесь я изложил наш план. И скажешь ему, чтобы после прочтения он эту записку обязательно сожрал! Так. Ну, а я поехал к своим корешам, Вовке Гулию и Сереге Шандуре, попрошу их подключиться завтра к нашей «комиссии». Встречаемся вечером здесь.

Однако, столь блестяще задуманная операция едва не сорвалась в последний момент.

— Психболъницу закрыли на замок! — едва вбежав в комнату, сообщил запыхавшийся Дима. — Никого не пускают, вход и выход разрешен только обслуживающему персоналу, строго по пропускам. Это наш главврач сделал по просьбе начальника спецотделения. Они там все на ушах, марафет к приезду комиссии наводят. Ну, и не хотят, чтобы кто-то из посторонних по двору слонялся в это время, а также во время работы комиссии. Откроют только послезавтра. Представляешь, теперь нас без документов туда и на порог не пустят, значит и к спецотделению мы хрен доберемся.

— Черт побери, что же делать?! — завертелся на месте Холмов, словно собака, которой под хвост попал репей. — Все пропало, больше такого случая не представится. Что, неужели в спецотделение никак нельзя проникнуть, минуя вход в психбольницу?

— Конечно нет, ты что, забыл, что оно со всех четырех сторон окружено корпусами больницы. Все первые этажи зарешечены, не пролезешь. Немного помолчав Дима добавил.

— Но кое-какой план у меня созрел. Я поменялся сменами и буду сегодня дежурить в ночь. Где-то за полночь, когда все успокоятся и на улице не будет лишних свидетелей, я втащу тебя и твоих друзей по простыне на второй этаж. Переночуете в одной из палат, а утром мы как ни в чем ни бывало отправимся в спецотделение. Так даже достовернее будет, руководство спецотделения подумает, раз мы прошли кордоны на входе, значит документы у нас в самом деле в порядке и мы — это мы, то есть комиссия…

— План хороший, только, к сожалению, я уже своих корешей предупредить не успею, — вздохнул Холмов. — Серега сегодня в ночь тоже дежурит, а Вовчик у своей очередной бабы собирался ночевать, а где она живет — бес ее знает. Мы в девять утра у меня договорились собраться, а теперь… Так что придется нам действовать самостоятельно — назад дороги уже нет. Ладно, там что-нибудь придумаем. В общем, в час ночи я жду твоего сигнала у главного корпуса больницы…

… Успешно проникнув в психбольницу, Шура переоделся в больничную пижаму, которой его снабдил Дима (на всякий случай, чтобы не привлекать внимание) и, зевая, рухнул на койку. «Господи, и куда только не забросит судьба человека моей профессии,» — сонно подумал он, прислушиваясь к храпу психически больных лежащих на соседних койках. — «Но что же, в самом деле, делать с остальными членами комиссии?… Комиссия из двух человек — это весьма подозрительно, знаете ли. Ладно, утром что-нибудь придумаем, утро вечера мудренее»…

И Холмов провалился в липкие объятия Морфея… Разбудил его галдеж, поднятый проснувшимися обитателями палаты. Шура сел на кровати и, недоуменно моргая, уставился на суетившихся больных. Наконец он сообразил, что уже утро, а, значит, пора сматываться из палаты, чтобы не попасться на глаза дежурным врачам. Шура извлек из-под матраца свою одежду и стал торопливо одеваться. В этот момент к нему подошел один из больных, взъерошенный толстяк с литровой банкой, доверху наполненной салатом оливье (видимо, передача от родственников) в одной руке и ложкой в другой. Уписывая за обе щеки салат, толстяк стал возбужденно рассказывать Холмову о том, что он видел собственными глазами, как из обыкновенного канализационного люка на Молдаванке стартовала самая настоящая межконтинентальная баллистическая ракета.

— Крышка люка, понимаешь, откидывается, и оттуда ракета как полетит — ф-р-р-р! — с горящими глазами докладывал толстяк. Так как в момент произнесения слова «ф-р-р-р», у него был полный рот оливье, то последний с силой брызнул из многочисленных щелей между зубами рассказчика во все стороны, заляпав Шуру с ног до головы.

— Пошел ты к чертовой бабушке со своей ракетой! — зашипел на него Холмов. Ничуть не обидевшись, толстяк побрел дальше, а к Шуре подошел худой, как кусок фанеры, чернявый мужчина с шахматной доской подмышкой. Как-то странно, загадочно глядя на Шуру, он взял в правую руку доску и стал медленно протягивать ее Холмову.

— Нет-нет, я в эту дребедень не играю, — поспешно произнес Шура. — Поищи кого поумнее. В этот момент раздался предостерегающий возглас вошедшего в палату Димы. Холмов обернулся и тут «шахматист» с силой треснул Шуру по голове шахматной доской. Удар был столь мощным, что доска отскочила в сторону, раскрылась и из нее вывалились на пол шахматные фигуры.

— Ты что, офонарел?! — заорал Холмов, схватившись за голову. — Счас как врежу, придурок…

— Тихо ты… — цыкнул подскочивший Дима. Выхватив из кармана шприц с успокоительным, Вацман торопливо выпустил из него воздух и ловко сделал «шахматисту» инъекцию, после чего тот зевнул, и не говоря ни слова, поплелся к своей кровати.

— Это Миша Циперман, бывший чемпион Одессы по шахматам, — объяснил Дима, подбирая с пола рассыпанные шахматные фигуры. — Его на чемпионате Украины засудили, из-за пятой графы. Ну, и он от этого так расстроился, что маленько «поехал» головой. И, кроме прочего, взял себе за моду каждого, кто отказывается играть с ним в шахматы, бить доской по голове. Главврача однажды так треснул, что тот неделю на больничном пробыл. У него уже три доски отобрали, а эту, видать, опять ему сердобольные родственники передали, так как без шахмат он, видите ли, тоскует…

— Хорошенькое начало, — проворчал Холмов, ощупывая огромную шишку на темени. — Что же дальше будет…

— Кстати, насчет «дальше», — Дима перешел на шепот. — Я тут с двумя больными, вернее выздоравливающими — Митькой и дядей Жорой договорился. Они за три бутылки водки согласились изображать остальных членов комиссии. Они хорошие, надежные хлопцы, лишнего болтать не будут.

— Надежные, говоришь… А ежели кто-то из них что-нибудь ляпнет при начальнике спецотделения… типа о стратегической ракете, стартующей из канализационного люка на Молдаванке? — угрюмо спросил Шура, морщась от боли (голова у него все-таки болела сильно).

— Да они практически здоровые, их через пару дней выписывают уже, — поспешно проговорил Вацман. — Митька — бывший наркоман, а дяде Жоре тяжелая заготовка на работе на голову упала.

— Ну ладно, — вздохнул Холмов. — Все равно выхода другого нет, пусть идут с нами. Только скажи им, чтобы рты свои не открывали! Пусть молчат как рыбы все время, от греха подальше.

— Конечно, — кивнул Дима. — Правда, есть маленькая проблема. Их шмотки гражданские в раздевалке, а раздевалка сейчас на замок закрыта. Нужно ее как-то открыть…

— Нет ничего проще, — махнул рукой Шура. — Идем, нужно с этим делом кончать поскорее, пока мне тут окончательно башку не раскроили.

Митька оказался улыбающимся долговязый парнем с растопыренными как лопухи ушами и тощей шеей. На вид ему было не более 20–25 лет. Дядя Жора, наоборот, был низеньким, широкоскулым мужиком с угрюмым, настороженным взглядом.

— Душераздирающее зрелище, — констатировал Холмов, оглядев новых «членов комиссии». — Какие вы, нахрен, представители министерства, вы же натуральные босяки с «Привоза». Но раз другого выхода нет, то придется мне попробовать придать вам более-менее благородный вид. Хорошо еще, что я догадался прихватить с собой лишние парики, усы и средства для макияжа. Ну-тес, господа, попрошу гримироваться! Прошу, кто первый?..

Минут через двадцать Холмов с удовлетворением глянул на творение рук своих. Теперь Митька был похож на интеллигентного, пышноусого молодого барина, дядя Жора — на степенного профессора университета, а Вацман вообще преобразился до неузнаваемости.

— Сойдет. Ну, господа — с богом, — скомандовал Шура, спрятав лишние бороды в свой портфель, — Смелее за мной. Впрочем, стоп. Вацман, быстренько звякни по внутреннему телефону к руководству спецотделения. Скажи, мол, звонят с проходной, к вам прибыли члены комиссии.

… У входа в спецотделение «комиссию» встречал весь руководящий состав этого лечебного учреждения.

— С приездом, уважаемые товарищи, рады вас видеть, — бормотал заведующий, потирая от волнения руки. — Прошу вас следовать за мной.

«Комиссия» прошла мимо вытянувшихся по стойке смирно охранников и, следуя за заведующим, поднялась на второй этаж, где находились палаты.

— Думаю, начнем знакомство с нашим учреждением с осмотра пациентов и условий их содержания. Вы не возражаете? — подобострастно поинтересовался заместитель заведующего, прижимая к груди толстую кипу историй болезни.

— Валяй, — милостиво согласился Холмов, которого начало забавлять происходившее.

Как и предполагал Шура, вся операция прошла без сучка и задоринки. Никто ничего не заподозрил, никто не задал членам комиссии ни одного скользкого, ненужного вопроса. Только в самом конце осмотра, когда к членам «комиссии» присоединился переодетый Хомяков и Шура уже подумывал — под каким благородным предлогом свернуть деятельность «комиссии» и быстрее выбраться на свободу, дядя Жора едва не испортил всю обедню. Уставившись на очередного пациента, тяжелопомешанного Парамонова (он попал в спецотделение за то, что в припадке бешенства связал и закоптил живьем в домашней коптильне свою тещу, которую ненавидел). дядя Жора внезапно мелко затряс головой и зловеще произнес.

— Ты кому это, падло, рожи корчишь?.. Кому рожи корчишь, я спрашиваю?! Что, думаешь, фраер большой, что мне можешь рожи корчить? Да я тебя за это…

Парамонов, который, сидя на кровати, и вправду корчил уморительные рожи, не обратил на этот выпад абсолютно никакого внимания. Зато остальные члены «комиссии» и руководство спецотделения оторопели. Заведующий растерянно посмотрел на Холмова, а похолодевший Шура, в свою очередь, с ужасом глядел на расширенные, налитые краской глаза и дрожащие губы дяди Жоры, у которого, без сомнения, внезапно начался психический припадок.

— Не обращайте внимания, коллега, действия больного неадекватны ситуации, — громко произнес прямо в ухо дяде Жоре первую пришедшую ему в голову чепуху Холмов. — Право, не стоит так бурно реагировать на происшедшее. Кстати, можно вас на минуточку? Извините, товарищи… Шура торопливо выволок дядю Жору в коридор и, обернувшись по сторонам, с размаху треснул его несколько раз ладонью по щекам.

— Закрой свой рот на замок и чтобы я от тебя больше слова не слышал, ты понял? — зловещим шепотом произнес он. Пришедший немного в себя после пощечин дядя Жора испуганно закивал, потирая рукой покрасневшие щеки. Несмотря на этот опасный инцидент, деятельность «комиссии» закончилась вполне благополучно. В напыщенных тонах Холмов поблагодарил радостно улыбавшегося заведующего спецотделением за образцовый порядок во вверенном ему учреждении. После чего члены «комиссии», отказавшись от приглашения заведующего «пообедать в честь приезда», поспешно ретировались.

— Все нормально, — успокоил Холмов изнывавшего от волнения Диму, когда все четверо вошли со двора в главный корпус психиатрической больницы. — Скорее только отведи этих двоих обратно в палату и забери у них штатское. Этого дядю Жору еще маленько подлечить не мешало бы, кстати. Чуть было всю операцию не завалил, гад. И Шура в двух словах рассказал Диме об инциденте в палате у больного Парамонова. 3атем Холмов обернулся к Хомякову.

— Ну что, поздравляю вас с освобождением! Это, я вам скажу, не очень легко было, но нет таких дел, которые были бы не по плечу Александру Холмову. Нам любое дело, понимаешь, по плечо…

— Да погоди ты поздравлять, входные двери в больницу по-прежнему закрыты на замок, их открывает лично завхоз, для входа-выхода сотрудников, вновь поступивших больных или выписавшихся по записке лечащих врачей, — с тревогой в голосе перебил друга Вацман.

— Вам отсюда незаметно выйти не удастся. А тикать вам нужно как можно скорее — если сбежавшего Хомякова хватятся, то тут оцепят все вокруг…

— М-да, проблема, — озабоченно пробормотал Шура. — Нужно что-то срочно предпринять. Но что?… Холмов в задумчивости прошелся по коридору, затем вышел во двор и огляделся.

— Слушай, а это что за фургон там стоит, у ворот? — спросил он Диму.

— Где? А, это продукты на кухню привезли, — ответил Дима. — Он уже давно стоит. Наверное уже выгрузился, значит скоро уедет.

— Ну вот и чудесно! Выход есть, — повеселел Шура. — Значит так. Вы, космический путешественник, идите за мной, а ты, Вацман, дуй спокойно домой, на Пекарную. Там встретимся. Будь здоров…

Холмов и Хомяков тихонько подкрались к грузовику с фургоном и спрятались неподалеку от него, за помойным ящиком. Как только в кабину грузовика уселся водитель и включил стартер, Шура, пригинаясь и стараясь не попасть в зону видимости зеркал заднего вида, бросился к автомобилю. Распахнув дверцы фургона, он отчаянно засемафорил Хомякову — мол, действуй как я. Прапорщику не потребовалось повторять дважды, и за секунду до того, как грузовик, натужно рыча мотором, тронулся с места, оба они уже сидели в фургоне на каких-то железных ящиках. Проехав с десяток метров, автомобиль остановился, без сомнения, у проходной. У Холмова натужно колотилось сердце, он с тревогой прислушивался к неясным звукам, доносившимся снаружи — не дай бог, вахтерам придет в голову заглянуть внутрь фургона. Однако, все обошлось — постояв с полминуты, грузовик резко рванул с места и помчался по одесским улицам.

— Все, земляк, прорвались! — с облегчением вздохнул Шура и не удержавшись от избытка радостных чувств, довольно крепко треснул прапорщика Хомякова ладонью по спине. — Теперь считай, что ты окончательно на свободе!

Евгений Петрович ничего не ответил, он только шмыгал носом, а потом, не совладав с эмоциями, заревел во весь голос, утирая кулаком слезы счастья…

Глава 5. Хомяков предлагает свой план

Выждав определенное время, необходимое грузовику для того, чтобы удалиться от психбольницы на достаточное расстояние, Холмов улучил момент, когда они остановились у светофора, приоткрыл дверцу, огляделся и скомандовал прапорщику: — За мной! Уходим…

Спрыгнув на мостовую, Шура показал кукищ удивленно взиравшим них прохожим и, поманив за собой Хомякова, юркнул в ближайшую подворотню. Попетляв на всякий случай немного по проходным дворам, беглецы вышли наконец на одну из оживленных одесских улиц, сели в трамвай и поехали в сторону Молдаванки. Вскоре они уже были у дома номер 21 «б» на Пекарной улице.

— Милости прошу к нашему шалашу, — галантно пригласил Холмов, распахивая дверь подъезда. — Хатынка наша невелика, конечно, но в тесноте, как говорится, не в обиде. Хомяков зашел в подъезд, но, не сделав и трех шагов неожиданно остановился, схватился обеими руками за рот и со всех ног бросился обратно на улицу.

— Что с вами, друг мой? — с удивлением спросил Шура, глядя как прапорщик, согнувшись в три погибели, блюет у забора. — Вы что-то съели? — С-семочки… — в перерывах между спазмами бормотал Евгений Петрович. — Жареные семечки.

.. Я ж даже теперь запаха ихнего переносить не могу… Так они мне осточертели. Я ими на Луне обожрался…

— Ах вот оно что! — засмеялся Холмов, вспомнив чем питался последние месяцы своего пребывания на Луне прапорщик Хомяков. — Это наша квартирная хозяйка семечки жарит, на продажу. Погодите, я сейчас что-нибудь придумаю. И Шура скрылся в подъезде дома. Минут через пять он вернулся, держа в руках полотенце, щедро смоченное уксусом.

— Прижмите его к лицу и быстро идите, — посоветовал Холмов, протягивая Хомякову полотенце. — Запах уксуса отобьет все остальные.

Таким образом Евгению Петровичу удалось с грехом пополам добраться до Шуриной квартиры, в которой запах жареных Мусей семечек почти не ощущался.

— Ну, вы пока располагайтесь, отдыхайте, а я в магазинчик сгоняю, — сообщил Холмов, доставая авоську из шкафа. — Отметим ваше освобождение, ну и о дальнейших делах поболтаем. Через полчаса все трое, включая вернувшегося с работы Диму, сидели за столом и поднимали стаканы, наполненные «андроповской» водкой.

— Ну, братцы, еще раз огромное вам спасибо за дарованную мне свободу! — несколько напыщенно произнес Хомяков. Опрокинув стакан, он с жадностью вцепился зубами в твердый и безвкусный тепличный помидор и добавил с набитым ртом.

— Теперь, Александр Борисович, нам с вами нужно решить, как быть дальше.

— То есть как это «как быть дальше»? — удивился Шура, остановив стакан у самого рта. — Чего тут еще решать? Насколько я вас понял, дальше мы быстренько катим с вами в Москву, где вы вытаскиваете из своей заначки свою сберкнижку и отстегиваете мне обещанную сумму. После чего мы пожимаем друг другу ладошки и расстаемся добрыми друзьями. Или может быть вы хотите сказать, что никакой сберкнижки у вас вообще не имеется, что вы меня просто взяли «на понт»? В таком случае, имейте в виду, уважаемый, что со мной такие номера не проходят категорически!

— Да нет, успокойтесь, сберкнижка имеется, — замахал руками прапорщик. — Только вынужден признаться, что я вас действительно немного ввел в заблуждение… В том плане, что эта сберкнижка не на предъявителя, а на мое имя. И поэтому без паспорта деньги мне с нее не выдадут. А мой паспорт остался в Центре космических исследований…

— Ах, вот значитца как… — зловеще пробормотал Холмов и его лицо стало покрываться красными пятнами.

— Поймите меня правильно, Александр Борисович, мне же необходимо как-то легализоваться, доказать, объяснить кому следует в Москве — кто я такой и как сложилась моя судьба! — торопливо заговорил Хомяков, стараясь не глядеть на Шуру. — А в одиночку, да еще без документов я могу запросто снова оказаться в психушке, даже не доехав до Центра космических исследований. Я очень много думал об этом, находясь в больнице, и пришел к твердому убеждению, что без помощи надежного человека, у которого в полном порядке все документы гражданина СССР, мои шансы на успех в этом плане равны практически нулю. Поэтому я прошу вас, Александр Борисович, и вашего друга быть мне такими помощниками. Умоляю вас — не бросайте меня гна полпути, помогите мне доказать кому следует, что я — это я! И если все будет в порядке, то я скоро получу паспорт, а, стало быть, и деньги…

— М-да-а… Ловкий вы, однако, жук, как я погляжу, — процедил Шура, но было заметно, что гнев его значительно ослабел. — И как же вы себе представляете эту нашу вам помощь в легализации? — Вот здесь я и хотел бы с вами посоветоваться, — оживился Евгений Петрович. — План у меня, в общих чертах созрел такой. Я напишу письмо, в котором подробнейшим образом изложу все, что со мной произошло, начиная с самого начала…

— Надеюсь, не на туалетной бумаге,? — не удержался и съязвил Шура. — Нет, на обычной, — серьезно ответил Хомяков. — Напишу я, значит, письмо, но в Центр космических исследований отвезете его вы, Александр Борисович. Вместе с куском брежневита, для убедительности…

— Хорошенькое дело! — хмыкнул Шура, показав Диме искоса на Хомякова глазами — мол, гляди что придумал этот хмырь. — Ловко вы это сообразили — чтобы за решетку или в психушку упекли меня, а не. вас. Ха-ха…

— Да за что вас упекать! Вы же просто посторонний человек, которого некий Хомяков за определенной вознаграждение попросил передать свое послание в Центр космических исследований, — резонно воскликнул прапорщик. — Причем вы в принципе даже не обязаны знать, что написано в нем. А в конце письма я, на всякий случай, сделаю приписку. Мол, ежели с вами или со мной случится что-то нехорошее, то копия этого письма плюс доказательства — скафандр американского астронавта, кусок парашюта и остальные кусочки брежневита — будут немедленно переданы надежными нашими сообщниками иностранным журналистам.

— Какими такими сообщниками? — не понял Холмов.

— Я имею в виду вашего товарища Диму, — пояснил Евгений Петрович. — Ага, счас! — вскричал подвыпивший Вацман и хлопнул о стол наполненным водкой стаканом, который он собирался в этот момент поднести ко рту. — Нашли фраера. Если в КГБ пронюхают о том, кто сдал иностранцам такие важные сведения, то мне не то что визу откроют, а вообще к стене поставят, или лет на двадцать посадят. Нема дурных!

— Ну, я думаю, что вам в игру вступать вряд ли придется, — поспешно произнес несколько растерявшийся Хомяков, — видимо он не ожидал от Вацмана подобной реакции. — Ведь особенность моего плана как раз и заключается в том, что кто-то из нас непременно остается на свободе. Александр Борисович отвозит письмо — я на воле, Александр Борисович возвращается живой и невредимый — в Центр еду я, а он остается на воле…

— Хм, вы думаете, что у КГБ не хватит ума сцапать нас обоих? — с сомнением покачал головой Шура. — Это элементарно — выследят меня, когда я буду возвращаться, а потом, когда вы явитесь в Центр собственной персоной — цап меня за шкирку — и привет. Я, правда, от «хвоста» уходить еще не разучился, но всяко бывает.

— Господи, ну почему вы настроены так пессимистично — «посадят, посадят»! — воскликнул Хомяков и, вскочив со стула, принялся бегать по комнате. — За что сажать-то?! То, что я оказался в психбольнице — это ведь еще ни о чем не говорит, это явно какое-то недоразумение. Недаром меня туда заточили под фамилией Теймурзаев. Видимо этот хрен чего-то натворил, сбежал иди еще что, а меня за него приняли. А я не Теймурзаев, я Хомяков, который, между прочим, обеспечил доставку на свою Родину ста кг. чрезвычайно ценного стратегического минерала, укрепившего обороноспособность нашей страны! Эта пылкая речь прозвучала весьма и весьма убедительно, и Шура не нашелся, что на нее ответить.

— Хм, — наконец произнес после долгого задумчивого молчания Холмов. — Что ж, для сумасшедшего вы рассуждаете достаточно здраво. Ладно, уговорили. Прокатимся, Вацман, в белокаменную, поможем национальному герою нашей страны пачпорт справить. Нужно в конце концов это дело до конца довести…

— Но я не могу сейчас сразу уволиться из психбольницы, — произнес Дима, непрерывно икая. — В связи с побегом Хомякова-Теймурзаева это может показаться подозрительным, тем более, что меня в спецотделении часто видели.

— Тоже логично, — кивнул Шура, — Ничего не попишешь, господин прапорщик, в таком случае придется вам две недельки подождать, пока у Вацмана на службе все уладится. Без него я не поеду. Отдыхайте пока у нас, отсыпайтесь, отпивайтесь.

— Только я уж ни в каких ваших разоблачительных акциях и обращениях к журналистам участвовать не буду, — предупредил Дима. — Вы уж извините, но… Я согласен выполнять мелкие вспомогательные поручения — ну там, принести чего-нибудь, или еще что-то в этом роде — но не больше. Поймите меня правильно…

— Понимаем, чего уж там, — потрепал друга по плечу Шура. — Каждому жить охота, ясное дело. Все будет о'кей, Вацман…

Однако покинуть Мусин дом им пришлось несколько раньше, чем предполагал Холмов, и достаточно поспешно. Причиной тому стали весьма неожиданные обстоятельства.

Примерно через неделю после описываемых событий Шура, Дима и Евгений Петрович сидели на Пекарной 21 «б» и с аппетитом уплетали плов из мидий, которых собственноручно наловил и приготовил Холмов. При этом Холмов и Хомяков внимательно слушали Вацмана, который возбужденно рассказывал о последствиях побега Евгения Петровича из психбольницы. Собственно, последствий, как таковых, не было вообще. Так как неожиданно выяснилось, что каких-либо документов, объясняющих причину нахождения там прапорщика, в канцелярии спецотделения не имелось и в помине! Кто его направил в спецотделение, по какой причине — было неизвестно. Поэтому заведующий спецотделением, руководствуясь справедливейшей поговоркой страны Советов «нет документов — нет человека», принял очень мудрое решение не подымать шума, а просто сделать вид, что никакого больного Теймурзаева в природе вообще никогда не существовало. Таким образом, все обошлось как нельзя более удачно, «без шума и пыли», как любил говорить Шура.

— Ну вот, Вацман, а ты боялся! — радостно треснул Диму кулаком по спине Холмов. — Я же говорил, что все будет в ажуре…

Дима хотел было что-то ответить, но в этот момент раздался требовательный стук в дверь, после чего последняя распахнулась безо всякого на то разрешения. Обернувшись, Дима и Шура увидели стоявших на пороге трех загорелых, плечистых мужиков, просто одетых, явно деревенского вида. За их широкими, мускулистыми плечами просматривалась фигурка какой-то девицы в платочке. Мужики мяли в руках кепки и мрачно смотрели на Холмова.

— Вам чего, господа? — недоуменно произнес Шура, глядя на незваных гостей. — Чем обязан талому бесцеремонному вторжению?

— Счас ты узнаешь «чем обязан», — зловеще процедил самый здоровенный из мужиков — настоящий бугай. — Ну-ка иди, поздоровкайся со своим миленком…

С этими словами, бугай не оборачиваясь протянул руку назад и выпихнул на середину комнаты девицу, то и дело шмыгавшую носом. Увидев ее, Холмов подавился куском плова и судорожно закашлялся. Шуре было от чего растеряться — перед ним стояла его подруга Ефросинья из села Хлебалово.

— Так что, начальник, давай решать что делать, — произнес мужик, не сводя глаз с покрасневшего, вытаращившего глаза Холмова, который размахивал руками, не в силах унять кашель. — Обрюхатил девку, побаловался, порезвился — теперича изволь на ней жениться! Вся деревня свидетели, что окромя как с тобой, она ни с кем не путалась…

Услышав последние две фразы, пришедший было в себя Шура опять отчаянно закашлялся.

— А вы кто такие будете? — спросил он наконец, тяжело дыша.

— Я — ейный батя, — представился бугай, — А это мой брат и племянник.

— Так-так, — вздохнул Шура, глядя на стоявшую с опущеной головой, пунцовую Фросю. В этот момент он совсем некстати вспомнил, как она рассказывала ему о том, что ее папаша одним ударом кулака насмерть зашиб теленка. — Но почему сразу жениться! Может быть, есть еще какие-либо способы уладить это недоразумение?…

— Какие ишшо способы! — повысил голос нахмурившийся палаша. — Жениться — и никаких разговоров! Иначе мы тебя в бараний рог скрутим, яйца твои оторвем и сожрать заставим. И в милицию заявим, алименты будешь платить. У нас все село свидетели…

— Так-так, — облизнув пересохшие губы, снова пробормотал Холмов. До него постепенно стал доходить весь ужас происходящего. — Значит вы хотите, чтобы я на ней женился…

— Не хотим, а именно требуем! — сурово произнес бугай. — Завтра же едем с нами в Хлебалово и играем свадьбу, пока ее брюхо, — тут он пощелкал пальцем по животу дочери, словно по арбузу, проверяя его спелость — еще не сильно заметно. Бабы к свадьбе уже жратву готовят…

— Так-так, — в третий раз произнес Шура. В голове его царил сплошной кавардак, поэтому он вдруг ни с того ни с сего спросил. — Позвольте, но откуда вам стал известен мой адрес?

— Известно откуда, председатель сообщил, Тимофей Степанович, — невозмутимо ответил бугай. — Так что давай, собирай живо свои манатки и едем на вокзал. Как раз успеваем на поезд.

— Как это так «собирайся»! — закричал Холмов. У меня здесь дела, я вещи в химчистку сдал, у меня наконец… это… паспорт в ЖЭКе на прописке находится. Я не могу сейчас…

— Тогда к завтрему улаживай все свои дела и вечером на поезд, — тоном, не терпящим возражений, заявил будущий Шурин тесть. — А сегодня устрой нас где-нибудь переночевать. Шура потоптался на месте, окинул взглядом кряжистые фигуры неожиданных визитеров и потянулся было к револьверу. Но тут же понял, что это не выход, вздохнул и принялся натягивать пиджак.

— Могу предложить только Дом колхозника на «Привозе», — неохотно произнес он, стараясь не смотреть на свою невесту. — Там у меня знакомая администраторша имеется.

В этот момент раздался громкий крякающий звук, похожий на тот, который издает селезень, призывающий самку. Это долго крепившийся Дима не выдержал и заржал, прикрывая рот ладошкой. Холмов бросил на друга печальный, укоризненный взгляд, криво улыбнулся и вышел из комнаты в сопровождении своих потенциальных родственников и будущей жены.

Домой Шура вернулся уже под вечер. Не говоря ни слова и не раздеваясь, он рухнул на кровать и, заложив руки за голову, остекленевшими глазами уставился в потолок. Видя что Холмов сильно переживает о случившемся, Дима решил его не трогать и тоже молчал. Что касается прапорщика Хомякова, то он уже спал, растянувшись на матрасике у окна.

— В общем так, Вацман, — очнувшись через довольно продолжительное время, произнес Холмов, вскочив с постели. — Немедленно рвем отсюда когти. Прокатимся с этим горемыкой (тут Шура легонько пнул носком ноги громко храпевшего прапорщика) в столицу. Денег у нас с тобой еще маленько есть. Завтра же с утра отправишься в свою психбольницу и возьмешь расчет. Или, в крайнем случае, отпуск за свой счет, по семейным обстоятельствам, я отправлюсь добывать билеты на поезд. Встретимся на вокзале…

Шура судорожно вздохнул, закурил, затем сел к столу и принялся писать на вырванном из тетрадки листике. «Дорогая Фрося! Обстоятельства сложились так, что меня неожиданно посылают (дали всего два часа на сборы) в срочную командировку на пять лет, на БАМ»…

Здесь Холмов остановился, немного подувал, после чего зачеркнул слова «на БАМ» и написал «… в Афганистан, дли выполнения ответственного спецзадания. Задание очень опасное, так что меня вполне (даже наверняка) могут убить. Поэтому, чтобы наш ребенок не рос сиротой, тебе необходимо срочно сделать аборт. Вот адрес отличного одесского врача, который быстро и не больно поможет тебе решить эту проблему… Деньги на аборт я тебе оставляю. Прощай, любимая…» Окончив писать, Шура порылся в своих бумагах, лежащих в шкафу, нашел какой-то облезлый конверт, вложил в него записку и две двадцатипятирублевые купюры, после чего отправился вниз, к Мусе Хадсон.

— Муся, завтра сюда придут три жлоба в кепках и девка с ними. Передай пожалуйста девке вот этот конверт, — обратился Холмов к своей хозяйке. — Если они будут что-то обо мне спрашивать — скажешь, что мы вчера с Вацманом неожиданно съехали с квартиры… навсегда. А больше ты ничего, дескать, не знаешь…

— А вы что, в натуре съезжаете? — испуганно захлопала своими белесыми ресницами Муся Хадсон.

— Да нет, просто прокатимся недельки на полторы-две в одно место и вернемся, — махнул рукой Шура. — Только об этом не должна знать ни одна живая душа. понятно?

— Ты ж меня знаешь, Шурик, я — могила! — треснула себя кулаком в живот Муся. — Возвращайтесь скорее, мне без вас скучно…

Глава 6. Приключения димы и шуры в москве

По причине начавшегося сезона отпусков, билеты друзьям удалось взять лишь в общий вагон дополнительного поезда «Одесса-Москва», да и то благодаря стараниям знакомого Шуры, вокзального носильщика. Сидя на пыльной, обшарпанной лавке, Холмов рассеянно глядел на проплывавшие за окном вагона степи и думал о том, что ждет их в Москве. Одной из первоочередных задач был, безусловно, поиск жилья. Гостиница их явно не устраивала. Во-первых, дорого, во-вторых, найти летом гостиницу в Москве было делом почти безнадежным, а главное — у Хомякова не было паспорта, а без паспорта, как известно, в советской гостинице делать нечего. «Ладно, приедем — там видно будет, — наконец решил Шура. — Чего заранее голову ломать». И вправду, вопрос с жильем решился проще, чем ожидал Холмов. Уже через часа полтора после прибытия в Москву, Шуре, Диме и Евгению Петровичу удалось снять за сравнительно небольшую сумму крохотную комнатушку в подвале, неподалеку от Киевского вокзала. Эта комнатушка принадлежала московскому дворнику, корейцу по национальности, с большим трудом говорившим по-русски. Сам кореец жил этажом выше, на первом этаже, в служебной квартире. Судя по всему, данный подвальчик предприимчивый дворник переоборудовал в жилую комнату из бывшей кладовки или сарая.

— Ну-с, сегодня отдыхаем, отмечаем благополучный приезд, а завтра начинаем делать дело, — сказал Шура Холмов, когда все трое расположились в комнатушке. — Эй, хозяин, где здесь у вас ближайший гастроном?

На следующий день Шура, морщась от головной боли, ехал в сторону Павелецкого вокзала, чтобы сесть там на электричку, которая шла в сторону расположенного в Подмосковье Центра космических исследований Министерства обороны СССР. В портфеле у Шуры, кроме письма Хомякова, находились кусочек брежневита, а также фотографии американского скафандра и кусочка парашюта с «Аполлона» — их Холмов предусмотрительно сфотографировал еще в Одессе. Сами скафандр и лоскуток парашютного шелка, а также остальной брежневит на всякий случай оставались в подвале у дворника. Кроме того, на всякий случай, в портфеле Шуры покоилась бутылка хорошего коньяку, которую он загодя приобрел в гастрономе.

Сойдя с электрички, Шуре пришлось пройти добрых километров пять, пока он наконец уткнулся в высокий каменный забор с железными воротами и контрольно-пропускной пункт с табличкой «Центр космических исследований МО СССР. ВХОД СТРОГО ПО ПРОПУСКАМ! Режимная зона».

— Мне необходимо срочно видеть генерала Кайсарова, — обратился Холмов к дежурному офицеру, скучавшему на КПП. — У меня для него имеется информация государственной важности.

— А у нас такого нет, гражданин хороший, — весело подмигнул офицер, явно обрадовавшийся хоть какому-то разнообразию своего рутинного бытия. — Так что вы, батенька, наверное адресом ошиблись.

— Как это нет? — растерялся Шура. — Ну этот… Который лунной программой занимается.

— И лунной программы у нас никакой нету, батенька, — продолжал резвиться офицер. — Может, батенька, вам в НАСА нужно? Так это не здесь, это неподалеку, в Хьюстоне, всего тринадцать тысяч километров отсюдова…

Холмов задумчиво почесал затылок, затем достал из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и написал на нем: «Располагаю чрезвычайно важными сведениями и подробностями относительно реализации в СССР лунной программы в 1970-73 гг., а также об истинных причинах запуска на Луну „Лунохода-1“ и способах добычи и доставки на Землю минерала бреж-невит. Информация подкреплена необходимыми вещественными доказательствами. Прошу принять меня немедленно. Житель Одессы Холмов Александр Борисович, паспорт Д… серия…»

— Слышишь, земляк, передай, пожалуйста, эту записку кому-нибудь из вашего начальства, желательно как можно более высокому, — обратился Шура к офицеру, однако тот не проявил ни малейшего желания кому-то что-то передавать. Увидев отсутствующее выражение на лице офицера, Холмов вздохнул и, мысленно хваля себя за находчивость и сообразительность, полез в портфель за бутылкой коньяка.

Минут через десять запыхавшийся дежурный офицер вернулся на КПП и, почтительно глядя на Шуру, произнес: — Это вы будете гражданин Холмов? Вас просит к себе руководитель Центра. Следуйте, пожалуйста, за мной, я вас провожу.

Начальником Центра оказался высокий, худощавый генерал-полковник с добродушными, но несколько усталыми глазами. Выслушав торопливую, сбивчивую вступительную речь Холмова, он предложил Шуре присесть и углубился в чтение письма Хомякова. Холмов с тревогой наблюдал за выражением лица генерала. но оно было абсолютно невозмутимым и непроницаемым. Закончив чтение, руководитель Центра космических исследований задумался, зловеще (как показалось волновавшемуся Шуре) барабаня пальцами по полированному столу.

— Если вы сомневаетесь, то у меня есть веские доказательства, — поспешно забормотал Холмов, не выдержав напряженной тишины и полез в портфель. — Вот, глядите, брежневит, на Земле вы такой хрен где найдете…

— Да нет, представьте себе, я ни в чем не сомневаюсь. Наоборот, я убежден, что все, что изложено в этом послании — правда, — неожиданно произнес генерал фразу, которую Шура меньше всего ожидал от него услышать. — Открою вам небольшой секрет — надеюсь, вы не проболтаетесь. Дело в том, что буквально полгода тому назад нашей разведке совершенно случайно удалось узнать подробности грандиозного скандала, разразившегося в Соединенных Штатах в 1971 году. Причиной этого, тщательно засекреченного скандала, в который оказались втянуты Пентагон, НАСА и некоторые представители Конгресса, явился тот факт, что отправленный на Луну специально за брежневитом «Аполлон-15» привез на Землю пустой контейнер, в котором вместо этого стратегического минерала оказалось лишь пару кучек человеческих эскрементов. Экипаж «Аполлона» никаких вразумительных объяснений относительно происшедшего дать не смог. Поэтому некоторым высокопоставленным сотрудникам НАСА и Пентагона пришлось подать в отставку. (Один американский генерал даже застрелился). Шутка ли — на ветер оказались выброшенными более шести миллиардов долларов налогоплательщиков, затраченных на бесполезный полет «Аполлона-15»! Нам вся эта история поначалу показалась странной и неправдоподобной, но теперь все окончательно встало на свои места… Руководитель Центра умолк и снова погрузился в раздумье.

— Так что же будет с Хомяковым? — осторожно поинтересовался несколько воспрянувший духом Шура. — Надеюсь, сумасшедший дом ему больше не гро…

— Да какой, к черту, сумасшедший дом! — раздраженно перебил Холмова генерал, хлопнув кулаком по столу. — Хомякову впору звание Героя давать, а вы «сумасшедший дом»! Благодаря ему наш потенциальный противник угрохал из бюджета гигантскую сумму впустую, не заполучив ста килограммов брежневита, из которого он мог бы изготовить около четырех сотен ядерных и нейтронных бомб. Это вам, знаете ли, не хиханьки-хаханьки…

— Так почему же тогда до сих Хомяков томился в сумасшедшем доме? — задал резонный вопрос Шура также несколько раздраженным тоном. — Почему вы его не выпустили?

— Да разве же мы знали, что в Одесской психбольнице находится прапорщик Хомяков?! — воскликнул руководитель Центра, закурив дорогую сигарету. — У нас были сведения, что там сидит лейтенант Теймурзаев, ну а ему действительно было самое место в спецотделении психиатрической лечебницы, предателю… Интересно, кстати, где же тогда находится сейчас настоящий Теймурзаев? Впрочем, черт с ним, он уже не представляет опасности, кто поверит в его россказни. Между прочим, новое руководство страны резко осудило разработанный генералом Кайсаровом бесчеловечный и дорогостоящий способ доставки с Луны брежневита ценою жизни советских людей. (Тем более, что в последнее время у нас открыто немало новых урановых месторождений). Генерал Кайсаров с позором был уволен в запас, его даже хотели привлечь к суду военного трибунала, да пожалели. А трагически погибшим при исполнении ответственного задания государственного значения прапорщикам Хомякову и Пузенко на территории Центра был установлен памятник.

— Вот здорово! — не удержался и хмыкнул Шура. — Стало быть, Хомяков может в любой момент положить цветочки к своему собственному памятнику?

— Да, чего только в жизни не бывает, — вздохнул генерал-полковник. — В общем, передайте, пожалуйста, Евгению Петровичу, что я его жду завтра в 10 часов в своем кабинете. Пусть назовет дежурному на КПП свою фамилию, имя отчество и его проведут. Да вы не беспокойтесь, ничего ему не грозит, — добавил, усмехнувшись, генерал, заметив настороженное выражение лица Шуры. — Все будет очень хорошо.

— Смотрите, а то ежели что, то я этого так не оставлю… — на всякий случай туманно пригрозил Холмов и откланялся.

На обратном пути Шура то и дело останавливался и как бы невзначай осторожно осматривался по сторонам. Слежки как будто за ним не наблюдалось. Тем не менее, с целью дополнительной предосторожности, Холмов с вокзала не сразу направился в свою временную квартиру в подвале, а изрядно попетлял по Москве, перепрыгивая с автобусов в троллейбусы на остановках и неожиданно, в последний момент выскакивая из вагонов метро. Покружив так по столице в течение полутора часов, и окончательно убедившись в отсутствии «хвоста», довольный собой Шура отправился наконец к своему временному жилищу. Поведав о результатах своего визита в Центр космических исследований вконец истомившемуся от тревожного ожидания прапорщику и Диме, также волновавшемуся за него, Холмов закончил свой доклад словами: — Ехать завтра в ЦКИ вам, Евгений Петрович, конечно же, необходимо. Мне кажется, что никакого подвоха вас там не ожидает. Не знаю почему, но у меня сложилось такое впечатление…

— Дай-то Бог, как говорится, — вздохнул Хомяков, который не ждал ничего хорошего от контакта с представителями любых ответственных организаций Советского Союза. — Конечно, ехать надо.

Рано утром следующего дня полный нехороших предчувствий Хомяков отбыл на вокзал. Проводив его, Дима и Шура отправились гулять по Москве, чтобы не томиться понапрасну в подвале в ожидании возвращения своего подопечного. Попутно они хотели посетить Мавзолей, с единственной целью — выяснить наконец. что лежит в его саркофаге — настоящий труп Ленина или его восковая копил. Шура утверждал что установить этот у факт в принципе можно без особого труда. Ведь у настоящих покойников должна присутствовать хоть малюсенькая, но щетина на лице, так как после смерти рост волос у человека не прекращается. Однако вопрос остался открытым, так как друзья совсем выпустили из виду, что у Ильича имелись усики и бородка, так что ни о какой щетине, конечно, не могло быть и речи. Друзья только даром отстояли полтора часа в длиннющей очереди в Мавзолей.

Когда Вацман и Холмов вернулись к себе в подвал, прапорщика Хомякова еще не было. Не было его и через два часа и через три. Часы показывали уже девять часов вечера, десять, пол-одиннадцатого, а Евгений Петрович так и не появился. Куря сигарету за сигаретой, Шура беспрерывно мерял шагами крохотную комнатку в подвале. В час ночи Холмов затоптал каблуком недокуренную папиросу и угрюмо произнес: — Все ясно. Сцапали-таки большевики нашего Евгения Петровича. Вот суки, Вацман, да?

Давай думать, что дальше делать будем, где этих чертовых иностранных журналистов искать…

— Да ну их нахрен, этих журналистов! — нервно замахал руками Дима.

— Толк от них вряд ли какой будет, зато неприятностей можем нажить себе полную задницу. Лучше давай соберем шмотки и завтра же смоемся в Одессу. пока еще нас с тобой не захомутали..

— Что ж, может быть ты и прав… — нехотя согласился Холмов после недолгих раздумий. — Эх, столько трудов коту под хвост! Ладно, пошли баиньки. Утро вечера мудренее. На следующий день друзья проснулись достаточно поздно, и, даже не позавтракав, принялись укладывать в сумки свой нехитрый скарб.

— Ну, давай присядем на дорожку, — грустно произнес Шура, когда вещи были уложены. Он никак не мог примириться с мыслью, что обещанные Хомяковым тысячи, которые вот-вот уже были у него в руках, ускользнули, и, судя по всему, безвозвратно. Они присели на облезлую кровать и молча уставились на сырую, с мокрыми потеками стенку подвала.

— Пора, — сказал Дима, поднимаясь. В это время у входной двери раздался непонятный шорох, послышались нетвердые шаги и в подвал ввалился Евгений Петрович Хомяков, собственною персоною. Друзья оторопело уставились на него.

— Об-бший привет! — бодро произнес прапорщик, с трудом ворочая языком. Невооруженным глазом было видно, что Хомяков находится в изрядном подпитии. — А у меня в-все клас-с… Я, конечно, дико извиняюсь, что заставил вас маленько поволноваться, но обстоятельства сложились таким непредсказуемым образом, что…

— Где вы были!.. — простонал Холмов. — Мы уже не знали, что и думать…

Из достаточно непродолжительного рассказа Евгения Петровича выяснилось, что в Центре космических исследований он полдня писал объяснительную на имя самого Министра обороны, затем отвечал на многочисленные вопросы руководства и ученого совета ЦКИ. После чего прапорщику выдали триста рублей подъемных, временное удостоверение личности и попросили («попросили!» — торжественно поднял палец Хомяков) приехать в Црнтр через день. Затем Хомяков уехал в Москву, где на радостях завернул в ресторан «Юбилейкый», расположенный неподалеку от Павелецкого вокзала. Там он, опять же на радостях, хорошо выпил, после чего познакомился с обаятельной блондинкой, оказавшейся заурядной проституткой, и, истосковавшись по женскому полу, поехал к ней на квартиру, где и провел ночь. Утром они с блондинкой опохмелились тремя бутылкани шампанского, после чего прапорщик взял такси и вот он здесь…

— Мудак вы, однако, Евгений Петрович, — только и произнес в ответ Шура, сокрушенно качая головой. — Мы с Вацманом здесь с ума сходим, а он по бабам шляется…

— Кстати, начальник Центра просил вас, Александр Борисович, подписаться под обязательством о неразглашении государственной тайны, — вспомнил прапорщик, протягивая Холмову какой-то листок. — Вы ведь теперь в курсе всей этой истории, так что надо подписать. Я тоже подписал. Генерал-полковник сказал, что это простая формальность.

— Не нравится мне что-то эта формальность, — покачал головой Шура, однако листок подписал. — Ладно, поглядим, что дальше будет.

Однако, дальше все было хорошо, даже чересчур хорошо. Начальник ЦКИ официально, от имени всего советского государства принес извинения Евгению Хомякову за все те лишения и страдания, которые ему пришлось испытать по вине этого же государства. Хомякова представили к званию Героя Советского Союза (правда, потом, вместо Золотой Звезды ему почему-то вручили орден Дружбы народов). оформили ему отличную пенсию и выдали ордер на однокомнатную квартиру в новом доме в Химках. (Правда, этот дом еще не был сдан в эксплуатацию, так что отставной прапорщик пока так и продолжал жить вместе с Димой и Шурой в подвале у дворника-корейца). А главное — в качестве компенсации за все прошлые лишения Евгению Петровичу выплатили заработную плату за все время, которое он провел на Луне и в сумасшедшем доме. Эта сумма получилась воистину огромной — 25 тысяч рублей. Ошалевший от такого счастья Хомяков тут же «отстегнул» на радостях Диме и Шуре половину — двенадцать тысяч «деревянных», по шесть штук на брата. (Кстати, позже выяснилось, что со спрятанной сберкнижкой ловкий прапорщик таки «взял на понт» Холмова — никакой сберкнижки ни на предъявителя, ни на его личность у Хомякова не оказалось. Но этот факт уже никакого значения не имел для одесситов). Холмов и Вацмаи, сроду не державшие таких огромных денег в руках, тоже ошалели.

— Предлагаю на «штуку» хорошенечко погулять в столице — знаешь, так, Вацман, погулять, чтобы надолго запомнилось, — а на остальные приобрести в Одессе приличный двухкомнатный кооператив, — возбужденно произнес Шура, хрустя новенькими сотенными и пятидесятирублевыми купюрами. — Когда ты будешь сваливать, я тебе твою долю отдам. Или будут другие предложения?

— Нет-нет, все правильно, согласен! — закивал головой Дима, глупо улыбаясь от распиравшей его радости. — Хорошая идея…

— Ну, тогда предлагаю начать кутеж с обеда в ресторане «Арагви», — объявил Холмов. — Полжизни мечтал побывать в этом богоугодном заведении. Поехали… Однако несмотря на то, что до вечера еще было далеко, на дверях ресторана «Арагви» уже висела табличка «свободных мест нет».

— Отец родной, будь другом, пропусти нас на полчасика… — зашептал Шура стоявшему у входа важному, пузатому швейцару, одетому в форменую фуражку и расшитый золотыми нитями пиджак. — Очень, понимаешь, кушать хочется. И Холмов сунул украдкой швейцару две трешки. Однако швейцар тут же швырнул их Шуре обратно. — Ты что, читать не умеешь? — небрежно ткнул он пальцем в табличку, с нескрываемым презрением глядя на скромно одетых Диму и Шуру. Уловив этот взгляд, Холмов сначала позеленел, а потом покрылся красными пятнами от ярости.

— А такая купюра тебя устроит, отец родной? — спросил он, небрежным жестом достав из кармана толстый пласт сторублевок и царский жестом отслюнив от него одну бумажку. Увидев столь внушительную кучу денег, швейцар мгновенно изменился в лице.

— Дак это вот…. - забормотал страж «Арагви», не сводя плотоядного взгляда с сотенной банкноты в Шуриной руке. — Оно-то конечно…

— В таком случае, батенька, прокукарекай три раза и эта бумажка твоя, — предложил Холмов, лениво обмахиваясь «стольником».

— Как это прокукарекай? — удивился швейцар.

— Обыкновенно, как петухи кукарекают — «кукареку», — усмехнулся Шура. — Что, разве никогда не слышал? Ну, давай — три-четыре…

Швейцар немного поколебался, но чувство жадности у него, как верно определил Холмов, оказалась сильнее чувства собственного достоинства. Оглянувшись по сторонам, он послушно вытянул руки по швам и, словно заправский хозяин курятника бойко, с переливами закукарекал.

— Молодец, ловко это у тебя получается, — похвалил Шура. протягивая сотенную купюру голосистому швейцару. — Тебе бы на «зоне» в петушатнике цены бы не было. А теперь отойди в сторону, Шура Холмов гулять будет… Из «Арагви» изрядно поддатые друзья вышли часа через два. Поскольку было еще светло, Холмов предложил прогуляться по Москве. В прекраснейшем настроении, Дима и Шура неторопливо брели по центральным улицам столицы, добродушно задирая встречных прохожих. Внезапно Холмов остановился и, слегка покачиваясь, уставился на молоденького милиционера-регулировщика, отчаянно размахивающего жезлом на одном из перекрестков.

— И кто только этого балбеса на улицу выпустил, — пробормотал Шура, икнув. — Совсем ни хрена регулировать движение не умеет.

И действительно, было похоже, что на перекресток молоденький регулировщик сегодня вышел впервые. Покрывшись крупными каплями пота, он растерянно вертелся на месте, то так то этак поворачивая, поднимая или опуская свою полосатую палку. Результатом этих неуверенных телодвижений стали длинные вереницы машин на всех четырех улицах, примыкавших к перекрестку, да лавина нетерпеливых гудков, с помощью которых водители выражали свое возмущение неопытностью милиционера.

— А ну, дайкось я тряхну стариной, — неожиданно произнес Холмов и, перепрыгнув через металлическое ограждение, нетвердой походкой направился к регулировщику. Встревоженный Дима начал издавать отговаривающие и предостерегающие звуки, но Шура на них никак не реагировал. Бесцеремонно выхватив из рук вспотевшего милиционера жезл и напялив на голову его фуражку, Шура попросил регулировщика отойти подальше и принялся уверенно размахивать полосатой палкой. Милиционер поначалу опешил от такой наглости, но потом растерянно махнул рукой, с явным облегчением вздохнул и побежал к ближайшему автомату испить газированной водички. Длинные вереницы автомобилей вскоре стали укорачиваться на глазах. Раздраженные гудки прекратились — Шура Холмов отлично знал свое дело…

Оставшийся один Дима заскучал и от нечего делать стал наблюдать, как купившие у находившейся неподалеку лоточницы ливерный пирожок граждане тут же начинают искать уединенное место, словно кошка, собравшаяся рожать, чтобы в этом укромном уголке этот пирожок умять, не привлекая лишнего внимания прохожих к своей персоне. Прошло минут пятнадцать, и благодаря стараниям Холмова пробка на перекрестке полностью рассосалась. Шура вернул регулировщику жезл и фуражку, добродушно похлопал его по спине и, довольный собой, вернулся назад. Друзья продолжили прогулку.

— Глянь, Вацман, какие девочки, — толкнул Шура Диму локтем в бок, указав кивком головы на идущих впереди двух фигуристых, длинноногих девиц. — Блин, ведь трахает же кто-то таких куколок… Слушай, Вацман, а почему этими «кто-то» не можем быть мы с тобой, а?

— Логично, — промычал Дима. — Берем на абордаж…

— Погоди, я только гляну, как у них обстоит дело с грудями, — засуетился Холмов. — Не терплю плоских.

Обогнав девиц, Шура осмотрел их спереди и в профиль. С грудями у подруг оказалось все в порядке и вскоре Холмов и Вацман уже ловили такси, чтобы отправиться со своими новыми знакомыми девушками в Лужники, в ночной бар. В таком безудержном загуле друзья провели дней десять, пока однажды утром Холмов, пересчитав оставшуюся наличность, угрюмо не произнес:

— Пора, Вацман, нам рвать когти в Одессу, если мы не хотим в столице все бабки просадить.

— Пора, так пора, — легко согласился Дима, которому уже, откровенно говоря, осточертела пыльная, суматошная Москва. — Пошли за билетами. На следующий день Холмов, Дима, Евгений Петрович и дворник-кореец Вань Сунь (или просто Ваня). с которым обитатели подвала успели подружиться, сидели за накрытым столом. И чего только не было на этом столе, каких только яств. И заливной поросенок, и копченые угри, и колбаска-сервилат, и корейка, и бутерброды с икрой, и маслины, и марочный коньяк, и еще много чего там было. В честь отъезда дорогих одесситов (завтра Дима и Шура улетали в Одессу) своих освободителей Евгений Хомяков, первый советский человек, побывавший на Луне, устроил скромный прощальный ужин. Выпивая и закусывая, бывший прапорщик, Холмов и Вацман оживленно беседовали, снова и снова вспоминая все подробности блестяще проведенной операции по освобождению будущего кавалера ордена Дружбы народов Хомякова из сумасшедшего дома. Что же касается Вань Суня. то он, по причине плохого владения русским языком в беседе участия не принимал и больше налегал на заливного поросенка, который по вкусу почему-то напоминал ему его любимую жареную собачатину. Скоро наступили сумерки, затем совсем стемнело и в крохотном окошке подвала показалась полная, ярко сияющая таинственным желто-серебристым светом Луна. Беседующие умолкли и обратили свои взоры к висевшему высоко в ночном небе спутнику Земли, ставшим невольным виновником их знакомства.

— А Вовка Пузенко так и остался там, на Луне, — нарушил молчание Евгений Петрович и голос его дрогнул. — Интересно, как сложилась его судьба? Наверное давно дуба врезал, на одних семечках долго не проживешь…

— Предлагаю помянуть погибшего при исполнении своего долга прапорщика Пузенко, — серьезно произнес Шура, высоко подняв рюмку с коньяком. — Да будет ему Луна пухом…

Выпили не чокаясь. Холмов потянулся было за бутербродом с икрой, но в это время раздался громкий, требовательный стук в дверь.

— Кого это еще несет? — удивился Шура, забыв о бутерброде. — Вацман, будь другом, посмотри. Дима, жуя на ходу, подошел к двери, распахнул ее и увидел трех незнакомых, коротко стриженых мужчин.

— Мы из Комитета госбезопасности, — суровым тоном произнес один из мужчин, предъявив соответствующее удостоверение. — Нам нужен гражданин Холмов. Он здесь?

— Ва-ва-ва… — пробормотал побледневший Дима, отступая назад. — Ва, ва, ва…

— Здесь, — упавшим голосом отозвался Шура, с тревогой глядя на неожиданных визитеров. — Это я. Чем обязан?…

— Прошу вас немедленно одеться и ехать с нами в Управление КГБ, — тоном, не терпящим никаких возражений, произнес мужчина. — Никаких вопросов, там вам все объяснят. В подвале повисла гнетущая, напряженная тишина, которую неожиданно нарушил дворник-кореец Вань Сунь, обреченным тоном произнеся какое-то странное, непонятное слово.

— Писдеса…

Часть Седьмая Ключ от «ядерного чемоданчика»

Глава 1. Таинственное происшествие на площади перед горкомом

Комитетчики вывели Шуру Холмова из подвала, усадили на заднее сидение черной (естественно!) «Волги», посерединке, причем двое из них заботливо плюхнулись справа и слева от Шуры, лишив его даже теоретической возможности выпрыгнуть из машины на ходу. Взревел мотор и «Волга» лихо помчалась по ночным московским улицам. В салоне автомобиля царила угрюмая тишина, нарушаемая лишь мерным шуршанием шин да ревом форсированного мотора машины. Кагебисты молчали, индифирентно уставившись в окна автомобиля, что же касается Холмова, то он впал в полную прострацию, обалдев от столь резкого перехода от состояния полного душевного, физического и плотского умиротворении к тревожному ожиданию в самом ближайшем будущем крупных неприятностей. Шура не сомневался в том, что этот арест связан с его участием в освобождении Хомякова. Вполне возможно, что комитетчики вообще хотят избавиться от нежелательного свидетеля «темных делишек» советского государства, пусть даже совершенных почти полтора десятилетия тому назад. Для этого у стражей государственной безопасности были очень широкие возможности — от «стенки» до тюрьмы или пожизненного заключения во все то же спецотделение психиатрической больницы. Подумав об этом, Холмов вздрогнул, вспомнив свою ночевку в палате сумасшедшего дома. Нет, уж лучше «стенка», чем это… Вскоре «Волга» промчалась мимо освещенного прожекторами памятника Феликсу Дзержинскому и остановилась у главного входа в известный всему миру серый дом-бастион на Лубянке.

— Прошу вас следовать за нами, — сухо приказал один из комитетчиков. Пройдя бесчисленными коридорами погруженного в мрачную тишину здания, Холмов и его сопровождающие очутились наконец у огромных резных дубовых дверей с табличкой: «Начальник 9 отдела». — Прошу подождать, — так же сухо произнес все тот же комитетчик, и исчез за дверью. Остальные остались ждать в коридоре. Вскоре комитетчик высунулся из-за приоткрытой двери и многозначительно по — манил Шуру пальцем.

Войдя в просторный кабинет, большую часть которого занимал огромный стол с несколькими разноцветными телефонами и каким-то сложным селекторно-переговорным устройством, на котором переливались яркими огоньками белые и красные лампочки, Холмов в нерешительности остановился у входа.

— Товрищ генерал-лейтенант, гражданин Холмов по вашему приказанию доставлен! — бодро отрапортовал комитетчик, вытянув руки по швам, обращаясь к сидевшему за столом интеллигентного вида мужчине лет пятидесяти с короткой армейской стрижкой. Одет он был в штатскую одежду.

— Благодарю, вы свободны, — кивнул мужчина и с любопытством (так показалось Шуре) уставился на Холмова. Поглазев так с полминуты, хозяин кабинета спохватился и пригласил; — Садитесь пожалуйста. Холмов сел на стул и, подперев кулаком голову, в свою очередь стал смотреть на генерала. Им вдруг овладело страшное безразличие, равнодушие к происходящему. Такое состояние души обычно характеризуется фразами «все по барабану», «все по фигу» или, на худой конец, «будь что будет». Так они глядели друг на друга, словно два мартовских кота, в течение нескольких минут. Затем на лице генерала вдруг заиграла какая-то загадочная, Мона-Лизовская улыбка. При этом Шура вспомнил о вычитанной им недавно в журнале «Наука и жизнь» теории одного шотландского врача, который утверждал, что загадочность улыбки и взгляда дамы, изображенной Леонардо да Винчи на своем шедевре объясняется элементарной причиной — дескать, Мона Лиза просто была косой и кривой от рождения.

— А почему вы, товарищ Холмов не спрашиваете, почему вас сюда доставили? — продолжая загадочно дыбиться, нарушил молчание хозяин кабинета. — Или вам прекрасно известны ваши прегрешения перед государством, — так сказать, «знает кошка, чье мясо съела»?

— Конечно известны, — невозмутимо ответил Шура, продолжая сидеть в прежней позе. — Чистосердечно сознаюсь в том, что в 1962 году, пребывая в отроческом возрасте, я объелся незрелым крыжовником. Страдая по этой причине сильнейшим расстройством желудка, я во время очередного приступа поноса, не имея под рукой никакой полиграфической продукции, подтерся, извините за столь неаппетитные подробности, собственным пионерским галстуком. Прошу считать мое заявление добровольным, сделанным в качестве явки с повинной. Возможно, этот факт смягчит мою дальнейшую участь и положительно отразится при вынесении справедливого приговора…

Насторожившийся было при первых фразах Шуриного монолога генерал терпеливо дослушал Холмова до конца и, улыбнувшись, произнес:

— Да, вы, одесситы, конечно, народ остроумный, веселый, этого у вас не отнимешь. Ладно, не буду вас больше мучить, а то, не дай бог, вы еще действительно в штаны наложите, на этот раз от страха. А галстука у вас под рукой не окажется…

— «Посмотрим еще, кто из нас раньше в штаны наложит», — хотел было ответить обидевшийся Шура, но, вовремя вспомнив, где он находится, промолчал.

— Сразу хочу сообщить, что здесь вы очутились вовсе не потому, что в чем-то провинились, — сообщил генерал-лейтенант, исподволь глядя на Холмова. — Хотя, конечно, за вашу аферу с освобождением Хомяжова из спецотделения психиатрической больницы вам следовало бы хорошо намылить шею…

— А вы откуда знаете? — смутился Шура и покраснел.

— Мы, молодой человек, все знаем! — сурово ответил мужчина. — Такая у нас служба. Советую вам в дальнейшем не прибегать к подобным методам работы. А то, глядишь, вы этак войдете во вкус и в следующий раз «эвакуируете», скажем, профессора Сахарова из Горького…

— А что, разве Сахаров в городе Горьком находится не по своей воле? — спросил Холмов, невинно хлопая глазами.

— Это к делу не относится, — уклонился от прямого ответа генерал-лейтенант. — Гм… да, так вот. Я вас сюда пригласил, товарищ Холмов (уж извините, что таким, не совсем обычным способом, но другого выхода не было) для того, чтобы попросить вашей помощи…

— Чего?! — не поверил своим ушам Шура, и даже привстал от удивления. — Помощи? Какой помощи? Вы — просите помощи?…

— Да, именно мы просим у вас помощи в раскрытии одного, весьма странного, нелепого, даже в чем-то фантастического… даже не знаю как его назвать — преступления не преступления, скорее происшествия. Мы давно за вами — теперь могу сказать откровенно — наблюдаем. (Неужели вы думаете, что человек такой профессии, как ваша, мог оказаться вне поля зрения сотрудников Одесского Управления КГБ?!) Что ж, работаете вы… неплохо, гм… Способности к анализу и дедукции у вас на высоте… Да. Особенно удачно у вас, как мы понимаем, обстоит дело с раскрытием всяких необычных, загадочных, таинственных историй. Поэтому, посовещавшись, мы и решили пригласить вас для расследования одного, весьма щепетильного дела. Скажу откровенно и больше — вы наша последняя надежда, соломинка, за которую хватается утопающий…

— Вы — «утопающий»?! — поразился Холмов. — Ну и ну… Что же это за дело такое, с которым не может справиться «вся королевская конница и вся королевская рать?»

— Сейчас узнаете, — произнес мужчина в штатском и, нажав одну из бесчисленных кнопок на пульте селектора, отрывисто произнес: — Механик? Приготовьте к показу киноматериалы по делу номер три ноля шестнадцать восемьдесят один-бис. Да, мы сейчас уже идем.

— Прошу вас следовать за мной, — пригласил генерал и широкими шагами направился к выходу. Крайне заинтригованный, все еще до конца не поверивший в столь неожиданный оборот событий Шура засеменил за ним следом. Попетляв по коридорам и опустившись на этаж ниже, они вошли в один из бесчисленных кабинетов, оказавшийся небольшим, уютным кинозалом с мягкими креслами.

— Начинайте! — громко произнес генерал в пустоту, когда они с Шурой уселись в кресла. Тотчас, словно по мановению волшебной палочки, в зале погас свет, где-то позади негромко затарахтел мотор кинопроектора и на экране замелькали кадры кинохроники. Присмотревшись и прислушавшись, Холмов понял, что он смотрит репортаж о недавнем посещении Генеральным секретарем ЦК КПСС Юрием Владимировичем Андроповым подмосковного города Зеленогорска. Вот товарищ Андропов выступает перед рабочими зеленогорского оборонного предприятия «Звезда», вот генсек вручает Почетную грамоту ЦК директору этого завода, вот Юрий Владимирович садится в «членовоз» — черный лимузин «Зил» и, сопровождаемый кортежем автомобилей, направляется к зданию Зеленогорского горкома партии, чтобы принять участие в расширенном пленуме горкома и выступить там с очередной исторической речью. На экране мелькают снятые из окна автомобиля кадры — толпы людей на обочине дорог размахивают букетами цветов и флажками, всюду радостные, улыбающиеся лица. Вот автомобили подъезжают к зданию горкома, Юрий Владимирович выходит из Зила и подходит к небольшой толпе местных граждан с цветами и флажками, вытянувшихся цепочкой за милицейским оцеплением. Очевидно, этим людям выпала большая честь изображать народ. Сдержанно поприветствовав жителей славного города Зеленогорска и помахав им ручкой, товарищ Андропов вместе с сопровождающими его лицами направляется к входу в горком.

— Стоп! — крикнул генерал, когда лысина генерального секретаря, в последний раз мелькнув в лучах заходящего солнца, исчезла за горкомовскими дверями. Конвульсивно дернувшись, изображение остановилось, высветив на экране последний кадр.

— Итак, рассказываю суть дела, — негромко произнес комитетчик, придвинувшись ближе к Шуре. — Вам доводилось когда-либо слышать что-нибудь о так называемом «ядерном чемоданчике»? Это, говоря очень коротко, достаточно сложное устройство спутниковой связи, с помощью которого первое лицо государства — в данном случае товарищ Андропов — имеет возможность отдать приказ о пуске стратегических ракет с ядерными боеголовками. (Само собой разумеется, такой приказ отдается только в случае явной угрозы атомного нападения на СССР со стороны какого-либо агрессора, но сейчас не об этом речь. (. Это устройство, внешне действительно напоминающее обыкновенный чемоданчик-дипломат находится у офицера КГБ, который обязан сопровождать Генерального секретаря всюду, где бы он только ни был….

— Даже в туалете? — не удержался и грубовато сострил Холмов, который к этому времени не только окончательно успокоился, но даже пришел в несколько игривое настроение.

— В целях дополнительной меры безопасности «ядерный чемоданчик»-дипломат запирается на специальный, сверхсложный ключ, изготовленный из особого сплава. При попытке вскрыть «ядерный чемоданчик» без помощи ключа он самоуничтожается путем подрыва, — невозмутимо продолжил генерал КГБ, никак не отреагировав на неуместную шутку Холмова. — Этот ключ также находится у офицера КГБ — того самого, у которого находится и сам «чемоданчик». По инструкции он должен лежать во внутреннем кармане пиджака офицера. Однако, в день визита Юрия Владимировича Андропова в Зеленогорск наш сотрудник грубо нарушил эту инструкцию и переложил ключ от «ядерного чемоданчика» в карман брюк, (во внутренний карман пиджака он положил пачку сигрет «Мальборо», которыми его недавно угостил вернувшийся из ФРГ коллега). И вот, когда наш офицер с «ядерным чемоданчиком» в руках и Юрий Владимирович Андропов, поприветствовавший граждан Зеленогорска, направились к зданию горкома, на рукав пиджака этого идиота (я имею в виду, конечно, нашего офицера, а не Генерального секретаря ЦК КПСС!) накакала, я извиняюсь, пролетавшая в небесах птичка. Чтобы вытереть пятно на пиджаке, офицер достал из кармана брюк носовой платок. Вместе с платком он случайно вытащил и ключ от «ядерного чемоданчика», который упал на землю. Однако офицер этого не заметил — он услышал лишь негромкое звяканье, которому поначалу не придал значения. Лишь через несколько минут до него дошло, что это, очевидно, выпал ключ от чемоданчика. Он сунул руку в карман — так и есть, ключа нет. Офицер хотел было тут же побежать обратно, однако вспомнил, что по инструкции ему не разрешено отходить от Генерального секретаря дальше, чем на два метра. (Тем более, что кругом полно начальства — сразу заметят). Тогда он подозвал другого офицера госбезопасности, из службы охраны президента, обьяснил ему ситуацию и попросил срочно найти и принести ключ. Охранник немедленно отправился на площадь перед горкомом, где по словам нашего офицера был им потерян ключ от «ядерного чемоданчика», однако, несмотря на все его старания, ключ найден не был…

Генерал сделал многозначительную паузу, после чего продолжил рассказ. Шура слушал его с выражением неподдельного внимания на лице.

— Представьте себе, ключ вообще найден не был! И это несмотря на то, что с момента выпадения ключа из кармана и до начала его поиска офицером-охранником прошло, по нашим расчетам, не более пяти минут. Наши сотрудники облазили на пузе всю площадь — бесполезно! Ключ как в воду канул… А ведь кроме Юрия Владимировича Андропова, его охраны — сотрудников нашего же девятого отдела — и нескольких высокопоставленных партийных руководителей, сопровождавших Генерального секретаря, на площади не было ни одной живой души. Все остальные граждане, наблюдавшие приезд товарища Андропова к горкому, находились метрах в пятидесяти, за надежным милицейским оцеплением.

— Может быть, кто-то из сопровождавших Генерального секретаря товарищей все-таки подобрал ключ, машинально сунул его в карман и забыл о нем? — предположил Шура.

— Исключено абсолютно! — с горестными нотками в голосе воскликнул собеседник Холмова. — Все члены делегации двигались по площади достаточно быстро, не останавливаясь, не наклоняясь и не делая других непонятных телодвижений. Это подтверждается свидетельскими показаниями, а, главное — бесстрастными кадрами кинохроники. Впрочем, посмотрите сами.

Генерал хлопнул в ладоши и крикнул невидимому киномеханику. — Эй, давай перекрути минут на пять назад и покажи снова. Только помедленнее!

Тотчас кадры кинохроники замелькали в обратном направлении и Холмов едва не рассмеялся, глядя как Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов резво, словно Чарли Чаплин, вылетел из здания горкома задницей вперед, пулей промчался задним ходом вместе с сопровождающими по площади, и исчез в машине.

— Смотрите внимательнее, — предупредил комитетчик, когда изображение закрутилось в обычную сторону, правда немного медленнее, чем положено.

— Вот Юрий Владимирович выходит из машины… направляется к жителям Зеленогорска… Вот, чуть левее и сзади него молодой мужчина с дипломатом в руке, видите? Это и есть офицер с «ядерным чемоданчиком». Так, идут через площадь к горкому… Офицер достает из кармана брюк платок… Видите, что-то сверкнуло на солнце?! Это, без сомнения ключ, он блестящий, никелированный… Так, вытерся, прячет платок в карман… Видите, все идут дальше, никто не останавливается, не наклоняется. Подходят к зданию горкома, заходят внутрь… Все… Площадь пуста, на ней ни одного человека. Буквально через одну-две минуты выбежит офицер-охранник и начнет поиски. Этих кадров у нас нет, но смею вас категорически уверить, что до его прихода площадь была абсолютно пустой…

Экран погас и в зале вспыхнул свет. Крайне заинтригованный Шура возбужденно почесал пятерней щеку и, прикусив губу, задумался. — А вы не допускаете возможности, что ключ был утерян офицером еще ДО ТОГО, как он появился на площади? — спросил Холмов после достаточно продолжительного размышления. — Мало ли что там на солнце сверкнуло — выпавшая из брюк монетка, кусочек фольги от папирос, наконец это мог быть вообще брак пленки, а не блеск предмета. Ведь то, что это блеснул именно ключ, утверждать никак нельзя, на экране его разглядеть невозможно…

— Исключено! — твердо заявил генерал. — В объяснительной записке офицер указал, что до того момента, как он вышел из машины на площади, ключ был у него стопроцентно. Так как, по его словам, он, то есть ключ, находясь в кармане брюк, всю дорогу давил ему на яйца, отчего офицер испытывал определенный дискомфорт.

— Машину обыскали? — быстро поинтересовался Шура.

— Вы что, нас вообще за тупых идиотов считаете? — даже обиделся генерал. — Само собой разумеется, с покрышек до крыши перерыли. Осмотрели также всю одежду и обувь офицера — вдруг ключ куда-то за подкладку или в ботинок провалился, как ни гипотетически звучит данная версия…

— Действительно странный случай, — задумчиво произнес Холмов. — Значит, если я вас правильно понял, вы хотите, чтобы я помог вам отыскать столь загадочно исчезнувший ключ от «ядерного чемоданчика»…

— Именно так, — кивнул головой комитетчик. — Вы поразительно догадливы…

— Но накой, я извиняюсь, бес, он вам нужен — вот чего я никак не могу понять, — пожал плечами Шура.

— Закажите второй ключ, или воспользуйтесь дубликатом (неужели у такого ответственного изделия не имелось дубликата?) — и все дела. Не понимаю, в чем тут проблема…

— Дубликаты и чертежи ключа от «ядерного чемоданчика», безусловно, имеются, — согласился комитетчик. — Но они находятся в Министерстве Обороны. Понимаете, товарищ Холмов, во всей этой истории имеется одна, очень щекотливая тонкость, в которой, собственно, и заключается главная проблема. После одного случая — а именно, недавнего конфликта между сотрудниками КГБ и Главного разведывательного управления Вооруженных сил страны (в его подробности я сейчас вдаваться не буду) — руководство Министерства обороны относится к Комитету госбезопасности, мягко говоря, достаточно недружелюбно. Особенно вояки недолюбливают наш отдел — «девятку», считая нас, по их собственным словам, «придворной элитой», «фаворитами» или даже «слугами»…

— Пардон, что такое «девятка»? — перебил генерала Шура.

— «Девятка» — это девятый отдел Комитета госбезопасности, в обязанности которого входит охрана, обеспечение связи, транспорта и обслуживание высших государственных деятелей страны, — пояснил комитетчик. — Так вот, если в Минобороны узнают, что мы потеряли ключ от «ядерного чемоданчика», то они непременно (тут даже думать нечего!) «стукнут» об этом на самый верх. Последствия этого доноса предугадать весьма несложно — тут же полетят головы у всего руководства «девятки», и у меня в первую очередь, как у начальника отдела. Юрий Владимирович, как вы догадываетесь. довольно крут на расправу в таких случаях. А случай действительно, откровенно говоря, вопиющий — утерян ключ от устройства, с помощью которого руководитель страны отдает приказ о начале войны и запуске ядерных ракет. Фактически поставлена под угрозу безопасность не только СССР, но и всех стран Варшавского договора…

— Слушайте, а ведь и верно; — с некоторым изумлением констатировал Холмов, до которого только сейчас дошло — какие могут быть, оказывается, серьезные последствия у безобидного, на первый взгляд, факта утери ключа от «ядерного чемоданчика». — А что если и в самом деле на нас сейчас кто-то вздумает напасть, или нанести по нашей стране ракетно-ядерный удар. Кинется Генеральный секретарь к «ядерному чемоданчику», чтобы отдать приказ об ответном ударе — а шиш, ключа от него нема… Время упущено, ракеты противника разносят в щепки наши главные военные объекты и мы без шума и пыли попадаем в рабство к американцам или китайцам…

— Не мелите ерунды! — рассердился генерал-лейтенант КГБ. Было заметно, что слова Шуры Холмова для него весьма неприятны. — Никто на нас как в данный момент, так и в ближайшее время нападать не собирается. Уж это я знаю достаточно точно, поверьте мне на слово..

— Тогда на кой черт нам вся эта гонка вооружения, все эти танки, огромная армия, аэродромы на каждом шагу, военные городки? На улице, куда ни плюнь, обязательно попадешь в человека в военной форме, — не удержался и спросил Шура, хотя прекрасно понимал, что об этом лучше промолчать. Генерал изменился в лице и часто-часто заморгал.

— Нас это не касается, это забота высшего руководства страны, — ответил он, но в его голосе твердости и уверенности не наблюдалось.

— Однако, вернемся к загадочно исчезнувшему ключу. Ежемесячно специальная комиссия из представителей Министерства обороны и командования ракетными войсками стратегического назначения проводит профилактический осмотр «ядерного чемоданчика», проверку его функционирования, обязательную смену шифров и так далее. Очередная такая проверка состоится ровно через неделю. Если за это время вам не удастся найти ключ, то нам хана… Чемоданчик во время проверки открывают только «нашим» ключом. Очень попрошу нам помочь в этом расследовании. В долгу мы, сами понимаете, не останемся, возможности у нас чрезвычайно большие для решения самых разнообразных житейских проблем…

— Да я, конечно, с удовольствием… — вздохнул Холмов, озабоченно постукивая кулаком по спинке соседнего кресла. — Но уж если с этим делом не справилась такая мощная махина, как комитет госбезопасности, то что уже говорить обо мне — несчастном кустаре-одиночке… Все-таки мне до конца не ясно — почему вы решили меня привлечь к расследованию этого, достаточно щепетильного и весьма серьезного дела? Может быть, простите за такое предположение, вы что-то недоговариваете или здесь кроется что-то другое, какой-то подвох?..

— Да какой здесь подвох! — устало махнул рукой начальник девятого отдела. — Я же вам в начале нашего разговора говорил о соломинке, за которую хватается утопающий. К поиску ключа были привлечены лучшие наши спецы, лучшие следователи, лучшие люди нашего ведомства… За две недели они проделали огромную работу, допросили десятки свидетелей и подозреваемых, отработали несколько версий, среди которых были самые невероятные. Результат оказался нулевым! Это какое-то необычное, неординарное дело. И мы в конце концов решили, что и расследовать его надо каким-то необычайным способом, неординарным методом. Поэтому и пригласили вас — вдруг вы с помощью своего логического мышления, да и нащупаете ниточку, которую никто почему-то не заметил. Нам уже и надеяться не на что — разве только на вас…

— Хм… — буркнул явно польщенный Шура и задумался.

— Что ж, — минут через пять произнес Холмов. — Будем отталкиваться от постулата, являющегося одним из азов нашего ремесла. А именно — «кому это выгодно». Скажите, кому могло принести практическую пользу обладание ключом от ядерного чемоданчика? Ну, там, врагам, шпионам?

— Никакой абсолютно пользы ни нашим потенциальным противникам, ни вообще кому-либо от обладания ключом быть не может! — твердо заявил генерал. — Без «чемоданчика» это простой кусок железа.

— Угу… — кивнул Шура. — Тогда еще такой, достаточно неожиданный вопрос. Скажите, вы отрабатывали версию, что ключ могли каким-то образом похитить ваши недоброжелатели из Главного разведывательного управления или Министерства обороны, специально, чтобы «подставить» вас?

— Отрабатывали, — ответил начальник «девятки». — Но эта версия не нашла никакого практического подтверждения. Людей из ГРУ и Минобороны, равно как лояльным к ним чиновников, не было ни на площади, ни вообще в Зеленогорске. Да и кто мог знать, что наш офицер случайно выронит т ключ.

— Случайно…. - задумчиво пробормотал Холмов. — А если не случайно? Может быть, он был «человеком» ГРУ? Может быть его подкупили или шантажировали, переманивали к себе на хорошую должность?

— Исключено абсолютно! — замахал руками генерал. — Ему это было сверхневыгодно — в случае утери ключа он страдает больше всех. Если нас просто снимут с должности, то его непременно отдадут под суд военного трибунала. И «светит» ему никак не меньше десяти лет…

— Да, действительно, об этом я не подумал… — почесал затылок Шура. — Ну, а если агентом ГРУ был второй ваш офицер — охранник, которого попросили найти ключ? Если он его заныкал?

— Мы об этом тоже думали, — развел руками комитетчик. — И тщательным образом обыскали его сразу на площади. Ключа у него не было.

— Да, ты гляди… — растерянно проворчал Холмов. — В самом деле, какое-то загадочное происшествие. Не инопланетяне же его в самом деле сперли…

— Исключено, — произнес генерал свое любимое слово. — Мы эту версию тоже отрабатывали.

— Да?! — вконец растерялся Шура. — Ну, тогда, даже не знаю, что и еще можно предположить. Просто мистика какая-то. Ну, ладно, подумаем. У вас имеются какие-нибудь материалы расследования, или это дело вы старались не документировать?

— Имеются, — кивнул начальник «девятки». — Фотографии с места происшествия, протоколы допроса свидетелей, объяснительные офицеров Комитета, схематическое изображение ключей, докладные записки следователей. Все это будет вам предоставлено.

— Тогда я завтра с утречка к вам забегу и на свежую голову все это дело просмотрю, — произнес Шура, поднимаясь. — А то сейчас голова у меня ни черта уже не соображает. Куда здесь выйти?

— Видите ли, товарищ Холмов, — замялся генерал, слегка смутившись. — Поймите нас правильно, но в связи с тем, что вам стала известна информация чрезвычайной важности, вам придется, к сожалению, остаться здесь. Переночуете у нас, вам будут созданы надлежащие условия… На время расследования вам, кроме того, придется исключить общение с какими-то ни было посторонними людьми. Разумеется, кроме тех, с которыми вам будет необходимо встретиться в ходе поисков пропавшего ключа. Но все встречи и беседы, да и вообще все розыскные мероприятия должны проходить только в присутствии наших сотрудников, которые будут к вам специально прикреплены. Таковы наши жесткие условия и вы должны с ними смириться…

— Так это что, фактически арест?! — возмутился Шура, и лицо его стало покрываться красными пятнами. — Хорошенькое дело, это у вас называется «пригласили»…

— Какой арест, господь с вами! — замахал руками начальник девятого отдела. — Просто вынужденные меры предосторожности. Вы должны нас понять, мы вам доверили очень важные сведения государственного значения, риск разглашения которых, даже самый ничтожный и случайный, должен быть полностью, абсолютно, стопроцентно исключен! Холмов судорожно вздохнул и ничего не ответил. — У вас будут сейчас какие-то просьбы, пожелания? — торопливо спросил генерал, радуясь, что столь неприятная часть их беседы подошла к завершению. — Говорите. не стесняйтесь, выполним все, что в наших возможностях.

— Я знаю… — пожал плечами Шура. — Пожалуй, кофейку бы я сейчас выпил с коньячком, на сон грядущий. Да, вот еще что! Я бы попросил вас приказать кому-нибудь из своих людей подъехать к моим товарищам, по тому адресу, откуда меня, гм… пригласили сюда, и передать им, что со мной все в порядке и что самое позднее через неделю я буду с ними. Только на словах не надо, я сейчас записку напишу, чтобы они не подумали чего…

— Пишите, ради бога, вашу записку немедленно передадут куда следует, — любезно ответил генерал КГБ. — Ну идемте, я провожу вас в отведенные вам апартаменты. Уже поздно, а утро действительно мудренее вечера. Кофе с коньяком вам сейчас приготовят…

Глава 2. Старший лейтенант, митрополит Бодайло

Переночевав в одной из расположенных в подвале одиночных камер предварительного заключения, спешно переоборудованную под более-менее пристойный «гостиничный номер», Холмов с аппетитом позавтракал (завтрак был весьма сытный и вкусный) и, сопровождаемый одним из сотрудников КГБ, рыжим и веснушчатым мужчиной хмурого вида, поднялся наверх, в кабинет начальника 9 отделения.

— Доброе утро! — приветствовал его генерал-лейтенант.

— Как спали, как настроение?

— Настроение бодрое, спал отлично, — усмехнувшись, ответил Шура. — Никогда не думал, что в подвале Лубянки так хорошо спится.

— Если бы вы попали сюда при других обстоятельствах (тьфу-тьфу, конечно!). то не думаю, чтобы на этом же месте спали бы столь крепко, — коротко хохотнул комитетчик. — Однако, пора за работу, Александр Борисович. Вот две папки с материалами проведенного нашими сотрудниками расследования. Можете сесть в соседнем кабинете, там сейчас пусто и никто вам не помешает спокойно изучить дело…

Начальник «девятки» отвел Холмова в кабинет, расположенный напротив, передал ему две увесистые палки и сказал. — Изучайте пока, а я на десяток минут отлучусь. Дела, знаете ли…

Шура уселся за один из столов довольно обширного кабинета и углубился в изучение содержимого папок — фотографий места событий, протоколов, докладных записок, и так далее. Тщательно ознакомившись со всеми документами и фотографиями, Холмов нахмурился и тяжело вздохнул — ни малейшего намека на хоть чепуховую «зацепку» ему найти в них не удалось.

— Черт его знает, с какого конца к этому гиблому делу следует подбираться… — озабоченно пробормотал Шура, обхватив голову руками и погрузившись в размышления. Из этого состояния его вывел какой-то непонятный гомон, раздававшийся совсем рядом. Подняв голову и оглядевшись по сторонам, Холмов понял, что шум доносится из соседнего кабинета, имевшего общую дверь с кабинетом, в котором сидел он. Дверь была приоткрыта и Шура увидел, как там, за длинным Т-образным столом рассаживаются восемь товарищей весьма строгой наружности в штатском, но с военной выправкой. Усевшись за стол, мужчины стали изучать какие-то бумаги. Шуру они не заметили, так как сидели к нему вполоборота.

— Ну, я думаю начнем, товарищи? — спросил присутствующих круглолицый мужчина в очках, сидевший во главе стола. Получив утвердительные ответы, он нажал кнопку селектора и отрывисто произнес: — Приглашайте! Почти в то же мгновение резная дверь соседнего кабинета открылась и на пороге появился бородатый длинноволосый человек благообразной наружности. Дорогой костюм-тройка сидел на нем мешковато, и было заметно, что бородатый чувствует себя в нем немного неловко. Легкой, пружинящей походкой он подошел к столу и, степенно поклонившись, певуче проговорил:

— Во здравии да пребудут все милостью божьей в сией обители!

— Ну ты мне эти свои архиерейские штучки брось! — неожиданно вспылил круглолицый мужчина. — Ну-ка выйди и доложи как положено! Распустились там, понимаешь… Благообразность бородатого словно сдуло ветром. Лихо щелкнув каблуками, он развернулся через левое плечо и исчез за дверью. Через пару секунд бородатый, чеканя шаг, подошел к столу и сухо отрапортовал: — Старший лейтенант Бодайло по вашему приказанию прибыл!

— Вот так вот… — проворчал круглолицый. — А то бормочет, понимаешь, всякую фигню. Ну, давай, докладывай.

— За отчетный период было отслужено три молебна за досрочное выполнение промышленно-финансового плана областью, один молебен, посвященный открытию июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС, проведено шесть душеспасительных бесед на тему «Всякая власть от Бога», а также собрано прихожанами двести тысяч рублей на постройку тепловоза для БАМа… — затараторил бородатый.

— Ну что ж, я вижу, дела у тебя идут неплохо, — с удовлетворением отметил круглолицый после того, как прозвучала фраза «старший лейтенант Бодайло доклад окончил». — Исходя из этого есть мнение о необходимости присвоить тебе звание… тьфу, черт, дать тебе сан этого, как его… митрополита, вот.

— Служу Советскому Союзу! — просияв, хрипло выдохнул Бодайло. — Погоди радоваться! — охладил его восторг круглолицый. — Окончательное решение выносит комиссия, на которую тебя собственно и пригласили. Товарищи, все изучили личное дело и характеристики Бодайло? Тогда прошу задавать вопросы.

— Какова основная идея работы Ленина «Материализм и эмпириокритицизм»? — задал первый вопрос один из сидящих за столом мужчин.

— В своем гениальном труде «Материализм и эмпириокритицизм» Владимир Ильич Ленин развил учение диалектического материализма о причинности и дал достойный отпор теоретикам идеализма, — бойко сообщил Бодайло. После того, как вспотевшего Бодайло изрядно погоняли по основам материализма, трудам классиков марксизма-ленинизма и решениям последнего съезда КПСС, круглолицый махнул рукой и обратился к присутствующим.

— Я думаю, товарищ подходит на должность, как ваше мнение? Получив утвердительные ответы, круглолицый набрал номер на телефонном аппарате с гербом на диске.

— Але, Синод? Да, утвердили. Завтра прибудет в ваше распоряжение, подыскивайте епархию…

— Ну вот, как там у вас говорится: «Благослови тебя господи», — сказал круглолицый, положив трубку.

— Желаю успехов на новом поприще. Кстати, зайди в бухгалтерию, зарплату получи. И про партийные взносы не забудь, поди уже месяца три не платил. Все ясно?

— Так точно! — щелкнул каблуками Бодайло. — Разрешите идти?

— Ступай. Привет пастве! — весело махнул рукой круглолицый. С отчетами только не тяни. Да, чуть не забыл: зайди в спецхран и забери свое кадило из ремонта, там инженеры микрофоны поменяли на более мощные…

В этот момент в кабинет, где сидел Холмов, вернулся начальник девятого отделения. 3аметив, что Шура прислушивается к происходящему в соседней комнате, он поспешно подошел к приоткрытой двери и осторожно затворил ее.

— А что, попы тоже, оказывается, в КГБ служат? — неодобрительно ухмыльнулся Шура, кивком головы указав на закрытую дверь, ведущую в соседний кабинет.

— Религия, батенька, дело весьма серьезное. А каждое серьезное дело в нашей стране должно находиться под нашим внимательным присмотром и чутким руководством, — несколько туманно ответил генерал-лейтенант, впрочем, ничуть не смутившись.

— Были у нас в Одессе лет этак пятнадцать назад двое братьев, Гриша и Миша Чумаченко, — начал вспоминать Холмов. — В трамваях по карманам и сумкам тырили — «щипачи», в общем. И как хитро, шельмы, научились работать! Заходят они, значит, в трамвай, и Гриша начинает громко, во весь голос заливать пассажирам про бесконечное милосердие божие, да про козни сатаны, про второе пришествие да про необходимость покаяться и очистить душу от скверны. В общем, изображал из себя полусвихнувшегося религиозного фаната. И так ловко, сука, заливал, что у пассажиров уши отвисали и рты раскрывались! А Миша в это время спокойно по их карманам шарил и кошельки выуживал. Лет пять они так гастролировали без проблем и попались совершенно случайно… Начальник «девятки» засмеялся, затем лицо его вновь стало серьезным.

— Ну, как успехи, раскопали что-нибудь? — спросил он, постучав костяшками пальцев по папке.

— Глухо, товарищ генерал, — откровенно сознался Шура. — Никаких зацепок. Скажите, а какой-либо другой киносъемки происходившего в тот день на площади у вас не имеется? Ведь не один же, в конце концов, кинооператор снимал визит товарища Андропова в Зеленогорск.

— К сожалению один, — развел руками начальник «девятки». — Зеленогорск — закрытый город, в котором расположен достаточно секретный завод оборонного значения. Поэтому число журналистов, освещающих визит, было сокращено до минимума. Киносъемку осуществлял только оператор ТАСС, остальные информационные агентства получили от него уже готовый киноматериал…

— Понятно. А фотографии? Кто-то из фотокорреспондентов делал фотографии на площади? Ведь у вас фотографии только те, которые вы сделали ПОСЛЕ того, как с площади ушел Андропов и сопровождающие его лица.

— Фотокорреспондентов было двое — из «Правды» и тоже из ТАСС… — ответил генерал КГБ. — Только зачем вам фотографии, если есть отличная киносъемка?

— Так… А вдруг на какой-то фотографии есть изображение чего-то такого, что не попало в кадр кинохроники и что даст хоть какую-то зацепку, — не очень уверенным тоном объяснил Холмов. — Нужно сделать по одному, очень качественному отпечатку абсолютно всех (подчеркиваю — всех!) кадров фотопленок, отснятых этими фотокорреспондентами на площади.

— Да ради бога, — пожал плечами генерал и в голосе его Шура уловил оттенок иронии. — Сегодня к вечеру вам все сделают.

— Тогда пришлете их в Зеленогорск, — произнес Холиов, поднимаясь с места. — Я хотел бы сейчас немедленно выехать к месту происшествия. Авось там я смогу нащупать что-нибудь…

— Логично, — кивнул начальник девятого отделения. — Машина вас уже ждет. Идемте, я представлю вам наших сотрудников, которые будут вас… это… которые будут вам помогать. Обращайтесь к ним с любыми просьбами, в случае необходимости вам будет предоставлено все, вплоть до пассажирского самолета, истребителя или подводной лодки. Примерно через полчаса Шура уже сидел в черной «Волге», на огромной скорости мчавшейся по хорошей автостраде в сторону Зеленогорска. Вместе с ним в машине находились еще трое человек, сотрудников госбезопасности — уже знакомый нам рыжий и веснушчатый мужчина хмурого вида, которого звали Анатолий Викторович, совсем молодой, высокий и худощавый парнишка Валерик и седоватый мужчина с могучими бицепсами. Последнего звали Михаил Алексеевич Кочергин, он был старшим группы. Монотонное гудение мотора и равномерное. спокойное движение убаюкали Холмова и он скоро заснул, уронив голову на плечо Валерику. Проснулся Шура, когда «Волга» уже стояла у зеленогорской гостиницы с романтическим названием «Зеленый бор», в которой им был забронирован двухкомнатный четырехместный номер. Устроившись в гостинице и пообедав в гостиничном ресторанчике, все четверо отправились к месту, где самым загадочным образом исчез ключ от «ядерного чемоданчика» — на площадь перед Зеленогорским горкомом партии.

Выйдя из машины, Шура неторопливо побрел по площади, внимательно озираясь вокруг. Собственно, окрестный пейзаж был ему уже знаком по кадрам кинохроники. Вот стандартное четырехэтажное здание горкома, формой и цветом напоминающее огромный кусок хозяйственного мыла. Вот, чуть левее от центрального входа в горком, на внушительном, высотой метра четыре, гранитном постаменте возвышается памятник Владимиру Ильичу Ленину, изображенному в стандартной позе — с протянутой рукой. Метрах в трехстах правее площади виднелась симпатичная рощица, состоявшая из высоких, с густыми кронами осин и кленов. Судя по всему, это был городской парк, по аллеям которого с криком бегали детишки. Осмотревшись, Холмов вздохнул и, достав из заднего кармана брюк увеличительное стекло, принялся ползать по площади, тщательно изучая тот ее участок, где по словам офицера КГБ им был утерян ключ от «ядерного чемоданчика». Приехавшие с ним комитетчики индифирентно стояли в сторонке и курили, изредка поглядывая на распластавшегося на брусчатке, словно залегшего под ураганным вражеским огнем солдата, Холмова.

Не найдя никаких таинственных «черных дыр», в которые теоретически мог провалиться ключ, равно как не найдя вообще никаких следов, помрачневший Шура поднялся на ноги, отряхнулся и, подойдя к Михаилу Алексеевичу, угрюмо произнес.

— Мне необходимо побеседовать с кем-то из местных жителей, находившихся в районе площади в момент прибытия товарища Андропова, а также с сотрудниками милиции, которые были в оцеплении. — Сделаем, — кивнул Кочергин. — Человек шесть-семь вам хватит свидетелей?

— В принципе, конечно хватит, но вообще, чем их будет больше, тем лучше, — ответил Холмов, открывая дверцу машины.

Вечером Шура с хмурым и одновременно задумчивым выражением лица мерял шагами комнату в гостиничном номере, размышляя о том, под каким бы благовидным предлогом ему лучше было бы отказаться от дальнейшего расследования. Было вполне очевидно, что дело о пропаже ключа от «ядерного чемоданчика» относится к разряду безнадежных. Ни осмотр места происшествия, ни опрос свидетелей (Холмову даже удалось побеседовать с 1-м секретарем Зеленогорского горкома партии, который находился на площади среди сопровождающих Андропова) никаких результатов не дали. Правда, практически все опрошенные Шурой граждане показали, что в основном их внимание было, естественно, сосредоточено на личности Генерального секретаря. Но, по их же словам, если бы на площади имело место хоть в малейшей степени неординарное событие, либо эпизод (в том числе в поведении сопровождающих Генсека). они бы это обязательно заметили бы.

— Даже интересно, куда же все-таки делся этот чертов ключ! — вслух произнес Шура, грохнув кулаком по стене. — Не Андропов же его, в конце концов слямзил, шутки ради. Хотя…

Холмов остановился и, обхватив ладонью подбородок, о чем-то крепко задумался. От этого занятия его отвлек Михаил Алексеевич, вошедший в комнату с каким-то свертком в руках.

— Курьер привез из Москвы снимки, которые вы заказывали, — сообщил комитетчик, протягивая Шуре сверток.

— А-а, да-да, спасибо, — вздохнул Холмов. — Положите пожалуйста на стол, я их сейчас гляну.

… До поздней ночи Шура скрупулезно, с лупой в руках, изучал сделанные корреспондентами ТАСС и «Правды» фотографии. Но ничего нового ему увидеть не удалось. Лишь под самый конец осмотра, когда Холмов уже одурел от многочисленных фотоизображений Андропова, его сопровождающих и радостных физиономий трудящихся, один снимок привлек его внимание. До рези в глазах Шура всматривался через лупу в один из фрагментов этой фотографии, затем достал из кучи лежащих на столе снимков другое фото и стал сличать их, попеременно вглядываясь в каждый снимок. Затем Холмов взволнованно потер руки, пробормотал что-то нечленораздельное, и, схватив оба снимка, бросился в соседнюю комнату, где комитетчики играли в преферанс.

— Михаил Алексеевич, необходимо как можно быстрее увеличить вот эти фрагменты фотографий, — Шура схватил фломастер, которым игроки записывали на клочке газетной бумаги очки и обвел небольшие участки в левых углах фотографий. — Увеличить, насколько это только возможно. До утра успеете?

— Сделаем, — кивнул головой Кочергин. — А зачем это вам?

— Потом объясню, — уклонился от прямого ответа суеверный Холмов. — Кажется в конце глухого тоннеля забрезжил робкий лучик света…

Глава 3. Задачу облегчил американский спутник-шпион

— Смотрите сюдой, господа офицеры! — торжественно объявил Шура, небрежно швырнув на стол два снимка.

— Вот два фотоизображения площади перед горкомом, в момент, когда на ней находился товарищ Андропов. На них изображен один и тот же район площади, но в разные промежутки времени — если судить по остальным деталям, в частности местонахождению высокопоставленных товарищей, направлявшихся в горком. А теперь задачка, аналогичная популярной головоломке, которую так любят публиковать детские и научные журналы — чем отличаются эти две картинки, то бишь фотографии друг от друга? Задача вам облегчена до предела — глядите на фрагменты снимков, обведенные фломастером…

С интересом слушавшие Холмова комитетчики, толкая друг друга, бросились к столу и, выхватывая один у другого фотографии, стали сличать их.

— Мне кажется, что на этой фотографии у левой нижней стороны пьедестала памятника Владимиру Ильичу Ленину имеется небольшое утолщение, вроде грыжи, — наконец не очень уверенным тоном произнес Валерик. — А на другой фотографии такого утолщения нет…

— Молодец юноша, отдаю должное вашей наблюдательности, — похвалил юного комитетчика Шура. (При этих словах Валерик зарделся). — Но тогда, скажите на милость, откуда вдруг у гранитного постамента взялась эта «грыжа»? Не могла же она «вырасти» из камня, да еще за считанные минуты? Как ваше мнение?

Офицеры КГБ переглянулись, и, ничего не ответив, смущенно пожали плечами.

— В таком случае глядите вот сюда, — пригласил Холмов и положил на стол еще две фотографии, значительно больших размеров, чем предыдущие. — Это увеличенный в несколько раз фрагмент снимка, на котором изображена все та же «грыжа» у пьедестала памятника вождю мирового пролетариата. Изображение, естественно, несколько размытое, как любое увеличение, но тем не менее, думаю, что вы без труда определите невооруженным глазом, что эта «грыжа» есть ни что иное, как…

— Ботинок! — хором воскликнули изумленные Михаил Алексеевич, Валерик и рыжий Анатолий Викторович. — В самом деле ботинок… Глядите, вот подошва, шнурки и часть ноги…

— Совершенно верно, ботинок, причем ботинок отечественный, недорогой, московской фабрики «Красный октябрь», — подтвердил Холмов. — Думаю, у вас сомнений не возникает относительно того, что этот ботинок, равно как и часть ноги, принадлежат человеку, спрятавшемуся за пьедесталом памятника Ленину. Скажу больше — у меня нет ни малейших сомнений, что именно этот человек и спер каким-то образом ключ от «ядерного чемоданчика»!

— Бесспорно! — согласился Михаил Алексеевич, и, немного подумав, спросил. — Только как же он там очутился, незамеченным? Вокрут охрана, кордоны, оцепление, милиция, переодетые сотрудники госбезопасности..

— Уж как-то, видно очутился, — развел руками Шура. — Теоретически это возможно, хотя, конечно, с весьма небольшой долей вероятности. Смотрите, памятник Ленину находится несколько в стороне от пути товарища Андропова и сопровождающих его лиц. Кроме того, пьедестал памятника, если кто-нибудь из вас обратил на это внимание, довольно сложной конфигурации — в плане он представляет собой нечто вроде огромной четырехконечной звезды с выемками. Между лучами этой звезды, в. выемке, вполне можно спрятаться человеку, оставаясь незамеченным присутствующим на площади.

— Спрятаться, допустим, там можно, — подал голос хмурый Анатолий Викторович. — Но ведь для того, чтобы поднять ключ, этому таинственному незнакомцу необходимо было хоть на мгновение, но выскочить из-за памятника. Но в таком случае его непременно заметил бы кто-то из свидетелей или он попал бы в кадр кинохроники… — Согласен, — кивнул Холмов. — Признаюсь, это самое слабое место в цепи моих рассуждений. Но ключ исчез, стало быть неизвестный как-то все-таки умудрился его достать. Возможно он дотянулся до него не выходя из-за памятника, при помощи каких-то подручных средств — куска проволоки или обломанной ветки дерева. Это вполне возможно, практический может быть он выскочил из-за памятника как раз в тот момент, когда внимание всех присутствующих было отвлечено каким-то событием, происходившим на другой стороне площади. Недаром все свидетели отметили, что достаточно пристально они наблюдали лишь за одним генсеком и не очень хорошо видели, что происходит вокруг. Расстояние от памятника до места утери ключа — смотрите сами — небольшое, пяти секунд хватит, чтобы схватить ключ и убежать назад. Что же касается киносъемки, то, во-первых, она велась в таком ракурсе, что памятник Ленину в нее почти не попадал. А во-вторых, съемка была закончена ДО ТОГО, как ваш охранник-офицер выбежал искать ключ. То есть, я хочу сказать, что у похитителя в этом случае имелся хоть небольшой, но гарантированный промежуток времени, за который он мог бы стащить ключ и не попасть в объектив кинокамеры…

— Что ж, в общем-то логично, — немного подумав, согласился Кочергин. — Но кто, в таком случае, этот загадочный незнакомец. как он там оказался, зачем спер ключ, а главное — где его теперь искать?

— Куча вопросов и все справедливые, — криво улыбнулся Шура. — Кто этот незнакомец и зачем он спер ключ — это мы выясним, когда его поймаем. Судя по торчавшему из-за постамента башмаку, это был мужчина средних лет. Думаю он из местных аборигенов, возможно обычный работяга — обувка у него не из шикарных, такую носят, как правило, простые люди. Естественно, этих данных абсолютно недостаточно для того, чтобы найти человека, скрывавшегося за памятником. Эх, если бы была еще какая-нибудь фотография, хоть плохонькая, на которой памятник был снят с противоположной стороны!..

— Где ж его взять? — развел руками Михаил Алексеевич. — Близок локоть, да не укусишь…. Шура и комитетчики наморщили лбы и погрузились в размышления. В гостиничном номере повисла задумчивая, благоговейная тишина и он стал напоминать квартиру, в которую вернулись с кладбища родственники, похоронившие кормильца семьи и размышляющие, как им теперь жить дальше.

— А что если…. - вдруг произнес Валерик и осекся, глянув на своего начальника.

— Ты что-то хотел сказать? — поднял голову Кбчергин.

— Да так, — нерешительно сказал Валерик. — Я просто подумал, что американцы наверняка опять фотографировали со спутника визит Юрия Владимировича Андропова…

— Конечно фотографировали. Ну и что с этого? — вопросительно посмотрел на юного комитетчика Кочергин.

— Американцы фотографировали визит Андропова? Со спутника? — несказанно удивился Холмов. — Но зачем? Ведь этот визит широко освещался нашей прессой и телевидением…

— Понимаете, с недавних пор, по данным нашей разведки, американцы начали фотографировать со спутника все мероприятия, в которых принимает участие Генеральный секретарь нашей страны, — начал объяснять и Михаил Алексеевич. — Глядя на то, как располагаются вокруг товарища Андропова те или иные партийные или государственные деятели Советского Союза, они определяют — кто из них сейчас находится «в милости» у руководителя нашей страны, а кто в опале. Исходя из этого, ихние аналитики пытаются с известной долей приближенности прогнозировать развитие политической ситуации в СССР. Чушь, конечно, собачья, но тем не менее, у американцев вот такая доктрина. На которую они тратят сумасшедшие деньги….

— Позвольте, разве из космоса можно увидеть — кто именно стоит рядом с Генеральным секретарем, а кто далеко? — недоверчиво спросил Шура.

— Хо-хо, батенька! — хохотнул Кочергин, похлопав своей могучей ладошкой Шуру по плечу. — Оптические системы современных разведывательных спутников позволяют сфотографировать на Земле объекты размером с пятикопеечную монету…

— Помните, как кто-то из наших рассказывал, что видел якобы на стене одного из кабинетов американского посольства в Москве сделанную со спутника фотографию, где Леонид Ильич, царствие ему небесное, блюет в кустах, после пьянки на охоте? — оживился рыжий Анатолий Викторович и на его лице Шура, впервые за два дня, увидел некое подобие улыбки. Сотрудники госбезопасности тоже заулыбались и стали наперебой вспоминать разные забавные случаи, связанные с фотографиями, сделанными из космоса.

— Да, если бы нам удалось достать подобную фотографию, сделанную американцами в тот момент, когда Юрий Владимирович находился на площади, то наша задача сильно бы облегчилась, — немного подумав, произнес Шура мысль, которую Валерик не решился сформулировать вслух.

— Отличный ракурс — сверху, все видно как на ладони… Офицеры КГБ переглянулись и, сдвинув головы, словно игроки команды КВН во время обсуждения ответа на каверзный вопрос соперников, стали о чем-то шепотом беседовать. Как ни напрягал Холмов слух, до него донеслось пару раз только странное слово «тубероза».

— Ладно, попробуем что-нибудь сделать, — сообщил Кочергин Холмову, когда комитетчики закончили совещаться, — Пойду свяжусь с руководством.

— Вы что, хотите попросить у американцев спутниковые фотографии визита Андропова в Зеленогорск? — удивленно спросил Шура.

— Вроде этого, — загадочно улыбнулся Михаил Алексеевич и вышел. Холмов растерянно пожал плечами, достал из кармана пачку «Сальве», закурил и, выпустив густой клуб дыма, поинтересовался у оставшихся комитетчиков — что такое «тубероза».

— «Тубероза» — это кличка нашего секретного агента, внедренного в тот отдел космической разведки США, который занимается расшифровкой фотографий, сделанных со спутников… — начал было рассказывать Валерик, но, встретившись со страшным взглядом рыжего Анатолия Викторовича, он осекся и умолк, испуганно моргая глазами.

Прошло долгих три дня, в течение которых расследование не продвинулось ни на миллиметр. Последней слабой надеждой оставались фотографии с американского спутника-шпиона, кои, по словам руководства КГБ, должны были прибыть в Москву из Вашингтона со дня на день. Наконец рано утром над крышей гостиницы тяжело прогрохотал снижающийся вертолет, на котором из Москвы в Зеленогорск привезли добытые «Туберозой» фотографии. Вскоре пакет со сделанными из космоса снимками лежал на столе гостиничного номера, в котором жили Холмов с офицерами-кагебистами. Шура бросился пакету и стал торопливо разбирать фотоснимки.

— Это не то, это не то… — бормотал он, отбрасывая в сторону одну фотографию за другой. — Тоже не то… Блин, а в самом деле качество изображения обалденное, словно с балкона третьего этажа снимали. Это не то… Вот… Поднеся чуть ли не в плотную к самому носу одну ив фотографий, Холмов прямо-таки впился в нее жадным взглядом.

— Вот он, гад!! — заорал вдруг во весь голос Шура, подпрыгнув чуть ли не до потолка и выбросив вверх сжатый кулак левой руки. — Вот он, сучий лесок! Ну, теперь я его из-под земли достану…

Комитетчики, спотыкаясь, бросились к Холмову и стали через его плечо глядеть на фотографию. Действительно, на прекрасно выполненном цветном снимке был отлично виден памятник Ленину, снятый как бы с высоты десяти-двенадцати метров. Не менее отчетливо было видно также и то, что за постаментом памятника, со стороны, противоположной той, с которой находился Андропов и сопровождающие его лица, спрятался какой-то мужчина. Его обширная лысина, увенчанная хилым венчиком рыжевато-коричневых волос тускло блестела на солнце. Мужчина стоял в какой-то странной позе, растопырив широко ноги и вытянув вдоль туловища руки со сцепленными внизу, пониже живота, ладонями.

— Японская мать, да он никак мочится, зараза! — неожиданно воскликнул Михаил Алексеевич дрогнувшим голосом. — Ну да, глядите, вот член вытащенный, вот струя…

Шура схватил лупу и стал через нее изучать ту часть фотографии, в которую указывал пальцем Кочергин. Сомнений быть не могло — странный незнакомец действительно элементарно мочился, находясь на расстоянии буквально полутора десятков метров от главы советского государства, Генерального секретаря ЦК КПСС. И куда мочился — прямо на памятник вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину! Скандал, неслыханный скандал.

— Это, видимо, какой-то отъявленный и одновременно наглый враг нашего государства, всей коммунистической идеи, — прохрипел бледный от возмущения Михаил Алексеевич. — Теперь понятно, почему он ключ спер — чтобы навредить нам…

— А может быть он просто ненормальный, больной? — высказал предположение Холмов, не сводя задумчивого взгляда с фотографии. — Ведь это же надо только додуматься — справлять малую нужду в таком месте и в такой момент. Как же только его никто из охраны не заметил, не могу понять…

— Кем бы ни был этот мерзавец. от нас ему не уйти! — твердо заявил Михаил Алексеевич. — Сведений о нем уже достаточно — мужчина средних лет, лысый, остаток волос темно-рыжего цвета, носит ботинки фабрики «Красный октябрь» и (тут Кочергин всмотрелся пристальнее в фотографию) пиджак мышиного цвета. Возможно, житель Зеленогорска. Даже наверняка: Зеленогорск закрытый город и проникнуть сюда постороннему, без соответствующих документов и разрешения местных властей практически невозможно.

— По таким приметам вы даже в небольшом Зеленогорске можете искать этого человека недели три, — хмыкнул Шура. — А времени у нас в обрез. Тут нужно найти неординарный ход… Холмов обхватил голову руками и замер, уставившись в одну точку. По лбу его побежали морщины, словно по льду на реке, по которому ударили куском железной арматуры.

— Вот что, — наконец сказал он. — Нужно немедленно пригласить судмедэксперта, поехать к памятнику и взять на исследование соскоб с того места, на которое мочился этот лысый мужик, этот враг народа…

— Зачем?! — опешил Михаил Алексеевич Кочергин. — Вы, наверное, шутите? — Нисколько! — твердо ответил Холмов. — Я говорю совершенно серьезно. Представим, что неизвестный, прятавшийся за памятником, болен или болел какой-то хронической урологической, венерической или тому подобной болячкой. Тогда по анализу мочи можно определить эту болезнь и, сделав соответствующий запрос в местный горздравотдел, попросить предоставить нам информацию обо всех мужчинах Зеленогорска, которые ею страдают. Представляете, как в этом случае сузится круг наших поисков?

— А если он ничем не болен, тогда что? — скептически произнес хмурый Анатолий Викторович.

— Маловероятно, — ответил Шура, закуривая. — Дожить до лысины и ничем не заболеть в нашей стране удается далеко не каждому мужику, тем более работяге.

— Все равно ерунда, — не сдавался рыжий комитетчик. — С того времени больше двух недель прошло, вся моча давно испарилась… — Моча-то испарилась, а вот химические элементы, которые в ней содержались, без сомнения остались, тем более, что дождей за это время не было, — с плохо скрываемым раздражением произнес Холмов — его начал злить этот лысый скептик. — Вы же грамотный человек, вспомните, как берут анализ на группу высохшей давным-давно крови.

Михаил Алексеевич с сомнением покачал головой. — Что-то уж больно все просто у вас получается, — произнес он. — Но другого выхода у нас просто нет, так что придется идти по предложенному вами пути… И Кочергин стал звонить начальнику Зеленогорского горотдела милиции, чтобы потребовать у последнего немедленно прислать в его распоряжение грамотного судмедэксперта.

Примерно через час судмедэксперт уже возился у гранитного постамента, от которого даже теперь исходил слабый залах мочи. Кочергин, Валерик и рыжий Анатолий Викторович, как обычно, стояли поодаль и с брезгливым выражением лиц наблюдали за ним и за Холмовым, который с помощью лупы внимательно изучал постамент, сложенный из гранитных блоков.

— Что вы хотите там найти? — насмешливо спросил рыжий Анатолий Викторович у Холмова. — Никак тень отца Гамлета?

— Это, знаете ли, мое дело! — огрызнулся Шура, выковыривая пинцетом из щели между гранитными блоками смятый окурок. Спрятав «бычок» в спичечный коробок, он протянул его эксперту. — Исследуйте его, пожалуйста, по полной программе — слюна, прикус, отпечатки пальцев, марка сигареты и так далее, не мне вас учить. Окурок свежий, бумага даже не успела пожелтеть. Вполне возможно, его сюда засунул тот, кого мы ищем.

— Мало ли кто его сюда мог засунуть, может пацан какой, — не унимался рыжий комитетчик.

— Пацан на такую высоту не достанет, — раздраженно ответил Холмов. — А вот ваши дурацкие комментарии я бы попросил оставить при себе. Стойте себе в сторонке и молча сопите в две дырочки, ежели ни хрена не понимаете в нашем деле…

Обиженный Анатолий Викторович замолчал и вправду тяжело засопел, выпуская воздух через широкие ноздри.

— Ну все. Результаты я вам сообщу часика через три-четыре, — закончив работу, произнес судмедэксперт, обращаясь к Михаилу Алексеевичу.

— А раньше никак нельзя? — поинтересовался Кочергин.

— Увы… — развел руками эксперт. — Химические процессы должны идти строго определенное время. Скоро только кошки родятся…

Глава 4. Осквернитель памятника вождю пролетариата задержан

— Вы были правы, Александр Борисович! — ворвавшись в гостиничный номер прямо с порога крикнул возбужденный Михаил Алексеевич. — Анализы показали, что этот негодяй, обмочивший памятник Ильичу, болеет трихомониазом! Мы уже запросили местный кожно-венерологический диспансер и через полчаса сведения о всех мужчинах города, которые болеют этой заразой, будут у нас на столе.

— А если этот негодяй лечится не в диспансере, а частным образом, или занимается самолечением, или вовсе не лечится, еще не зная о своей болезни… — засомневался рыжий Анатолий Викторович.

— Да заткнись ты! — не сговариваясь, в один голос заорали на рыжего скептика Холмов и Кочергин. — Надоел своим нытьем. Где бы он ни лечился, теперь ему от нас не уйти.

Через минут сорок запыхавшийся Валерик протянул Шуре список лиц мужского пола города Зеленогорска, проходящих курс лечения от трихомониаза.

— Девятнадцать человек, — пробормотал Холмов, изучая список. — Многовато… Значит слушайте меня ими внимательно сюда, Михаил Алексеич. Необходимо, во-первых, срочно заполучить фотографии всех этих мужчин — фас, профиль. К сожалению, на нашем фото незнакомец снят строго сверху, лица его не видно… Значит, тогда нужно будет граждан с густой шевелюрой исключить, зато к лысым присмотреться как можно пристальнее. Знаете что… Дайте задание своим людям сфотографировать лысых подозреваемых сверху, только незаметно для них. Сравнив диаметр их лысины и цвет волос на фотографиях, снятых из космоса и в Зеленогорске, мы сузим круг подозреваемых до минимума. После чего уже можно будет приступить непосредственно к задержанию и допросам. Да, вот еще что… Сразу после задержания у подозреваемых необходимо снять отпечатки пальцев, слюну на анализ и сравнить полученные результата с теми, которые были получены в результате исследования «бычка», извлеченного мною из щели в гранитном постаменте. Авось это будет последней уликой. Выполняйте!

— Слушаюсь! — вытянулся в струнку Кочергин, с нескрываемым восхищением глядя на Шуру.

Вечером того же дня Михаил Алексеевич докладывал небрежно развалившемуся на диване с папиросой в зубах Холмову.

— В результате проведенных по вашим указаниям оперативно-розыскных мероприятий в числе подозреваемых оказались трое; Попов, грузчик овощной базы, Яркий, сборщик барабанов местной музыкальной фабрики, и, наконец, некто Шептило Виктор Михайлович, водитель электрокары на номерном предприятии «Звезда». Как выяснилось, у первых двух железное алиби — Попов в канун приезда товарища Андропова, как ранее судимый за хулиганство, был подвергнут превентивному задержанию и находился в КПЗ вплоть до отъезда из города Генерального секретаря. Яркин в момент прибытия товарища Андропова к горкому партии работал на фабрике во вторую смену, что подтверждается показаниями многочисленных свидетелей. Что же касается Шептило, то в ответ на четкий вопрос наших сотрудников относительно того, где он находился известного числа в известное время, — подозреваемый начинает плести какую-то ерунду про премию за экономию электролита, шашлычную «Ромашка», восемь бутылок портвейна и так далее. Кроме того, на ногах Шептило обнаружены ботинки фабрики «Красный октябрь». И, самое главное, — на извлеченном вами из постамента памятника Ленину окурке папиросы «Прима» обнаружены отпечатки пальцев Шептило. (Не говоря уже о том, что диаметр его лысины и цвет оставшихся волос практически полностью соответствуют тем, которые имеются у гражданина, сфотографированного американским спутником). В общем вопрос ясен окончательно. По моему указанию Шептило арестован и сейчас находится в следственном изоляторе Зеленогорского управления Комитета государственной безопасности в ожидании допроса. Думаю, к допросу нужно приступить немедленно, не дожидаясь утра. — Конечно! — вскочил Шура, довольно потирая руки. — Нельзя терять ни минуты, ведь в нашем распоряжении осталось меньше двух суток. Нужно ковать железо, пока оно горячо. Поехали сию минуту.

— Фамилия, имя, отчество! — сурово обратился рыжий комитетчик Анатолий Викторович, которому поручили вести допрос, к сидевшему напротив него невзрачному лысому мужичку, здорово смахивавшего на Джузеппе из известного телефильма про Буратино.

— Шептило Виктор Михайлович, — торопливо ответил «Джузеппе», испуганно глядя на Анатолия Викторовича.

— Дата и место рождения?

— 16 февраля 1942 года. деревня Большие Шишиги Мичуринского района Тамбовской области.

— Где работаете?

— Зеленогорский завод «Звезда», цех электротранспорта. водитель электрокары…

Окончив задавать обязательные вопросы, Анатолий Викторович направил в лицо «Джузеппе» плафон настольной лампы, в которой горела ослепительным светом мощная, ватт этак на двести пятьдесят лампа, и зловещим голосом произнес:

— Итак, уважаемый Виктор Михайлович, вы догадываетесь о причине вашего пребывания здесь? Или…

— Ей-Богу, мужики, здесь какая-то ошибка, вы меня с кем-то путаете, — забормотал Шептило, переводя растерянный взгляд с Анатолия Викторовича на Шуру и остальных комитетчиков, молча наблюдавших в сторонке за ходом допроса. — Я ни в чем не виноват, клянусь родной мамой…

— М-да?.. — с невыразимым сарказмом промычал рыжий офицер КГБ. -Тогда расскажите пожалуйста самым подробным образом о том, чем вы занимались после полудня… июля 1983 года? Думаю, эту дату вам будет достаточно легко вспомнить — в этот день в Зеленогорск приезжал Генеральный секретарь ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. Я так думаю, к вам Генеральные секретари не каждую неделю ездят…

— Конечно помню, чего не помнить… — торопливо закивал головой Виктор Михайлович, и его лысина несколько раз блеснула в лучах мощной лампы. — В тот день я в ночь работал в третью смену. Ну, задержал нас утром начальник цеха, чтобы мы, значит, на выступлении этого… как его черт… Андропова поприсутствовали. Он к нам на завод должен был приехать. Ну, мы, значит, поприсутствовали, и пошли с ребятами домой. Время уже было одиннадцатый час. А у меня в кармане червонец был, я как раз накануне премию получил, за экономию электролита. Ну, я и говорю — мужики, давайте с устатку зайдем в «Ромашку» (это у нас такая шашлычная есть). дернем по стакану винца и по домам разойдемся. Ну, взяли восемь бутылок портвейну на четверых и два чебурека. Ну, выпили… А потом…

— Да, вот именно, что было «потом»?! — заворчал Анатолий Викторович, приподымаясь над столом на согнутых колесом руках, ладони которых упирались в стол. — Это нас больше всего интересует.

— Потом взяли еще три бутылки, — подумав, вспомнил Шептило. — Потом песни пели. «Ой, мороз-мороз», «Вот кто-то с горочки спустился». Потом курили на лавке, разговаривали. Потом смутно помню… Очнулся дома, около десяти вечера, поужинал и снова на работу пошел…

— А что было в промежутке между перекуром на лавочке и ужином, вы, стало быть не помните? — зловещим голосом произнес рыжий комитетчик. — А? Или все-таки вспомните?

— Ей-Богу, ни хрена не помню, гражданин начальник, — развел руками «Джузеппе». — Как ножом из памяти выскребли.

— Зато мы прекрасно помним! — не сдержавшись, заорал Анатолий Викторович. — И то, что вы прятались за памятником Ленина помним. И то, что вы, извините за выражение, обоссали этот памятник, да еще в тот момент, когда в нескольких десятках метров от вас находился Генеральный секретарь нашей родной коммунистической партии помним. И кое-что другое помним…

С этими словами офицер госбезопасности сунул под нос растерянно хлопающему ресницами Шептило фотографию, снятую американским разведывательным спутником. Увидев свое изображение, да еще в столь неприглядном ракурсе, Шептило побледнел, закрыл на несколько секунд глаза, открыл рот, затем открыл глаза, но рот не закрыл. Так он простоял достаточно долго, до тех пор, пока у рыжего комитетчика не лопнуло терпение.

— Так что, будем рассказывать все чистосердечно и попытаемся как-то смягчить себе участь, или по-прежнему будем симулировать частичную потерю памяти? — спросил он у обалдевшего «Джузеппе».

— Да… Был грех, сознаюсь… — наконец. медленно произнес Шептило (при этих словах Шура и кагебисты торжествующе переглянулись). — Сам не знаю, как меня к этому памятнику занесло. Сильно выпимши был, ну и вздремнул чуток, к памятнику прислонивши. Очнулся, смотрю — вокруг менты… извините, милиционеры бегают, площадь оцепили. Ну я это, испугался маленько и решил вообще от греха подальше из-за памятника пока не выходить, спрятался там в нише пьедесталами Вскоре, значит, этот… Андропов приехал. А меня, как на грех, в этот момент так в туалет потянуло — мочи нет! Ну, я и не сдержался, сами понимаете, маленько памятник уделал…

Все разошлись, я вышел из-за памятника и домой пошел. А как вы узнали, что это был я? Обалдеть, вот наше кэгебе работает, как в кино, ей-Богу…

Последнюю часть речи «Джузеппе» мог бы и не произносить — его уже никто не слушал. Михаил Алексеевич от избытка чувств сжимал Шуру Холмова в своих объятиях, а Анатолий Викторович и Валерчик, радостно улыбаясь, пожимали друг другу руки. Все радовались успешному окончанию сложнейшего дела. — Ну, вот и славно, — когда общее веселье немного поутихло, произнес Михаил Алексеевич, утирая ладонью вспотевший лоб. — В таком случае, попрошу вас, уважаемый Виктор Михайлович, немедленно отдать нам ключ.

— Какой ключ? — удивленно посмотрел на него Шептило.

— Тот самый ключ, который вы подобрали на площади. Кстати, а зачем он вам понадобился?

— Никаких ключей я не подбирал, — замотал головой «Джузеппе». — Вы что-то путаете…

— Опять двадцать пять, — вздохнул Анатолий Викторович. — Вот такой ключ, дорогой вы наш гражданин Шептило…

И он швырнул на стол графическое изображение ключа от «ядерного чемоданчика». — Вот такой ключ был утерян одним из… сопровождающих товарища Андропова в тот самый момент, когда вы прятались за постаментом памятника Владимиру Ильичу. Никто кроме вас взять этот ключ не мог. Потрудитесь немедленно отдать ключ или указать его местонахождение.

— Да не брал я никаких ключей ни на площади, ни вообще нигде! — с плачущим выражением лица стал бить себя в грудь, словно орангутанг, Виктор Шептило. При этом раздался такой звук, словно кто-то колотил веслом по пустой деревянной бочке. — Клянусь здоровьем родной мамочки не брал! На памятник мочился, этого не отрицаю, а ключей не брал, честное слово…

Офицеры госбезопасности и Шура Холмов растерянно переглянулись.

— Послушай, обезьяна, в последний раз говорю — гони ключ! — начал терять самообладание Анатолий Викторович. — Отдашь ключ — клянусь партбилетом, что мы тебя сразу отпустим на все четыре стороны. Не отдашь — сядешь в тюрьму, и надолго сядешь. Пойми, скотина, что за такое поведение, за злостное, циничное оскорбление государственных символов и высшего руководства страны тебе грозит как минимум пять-шесть лет усиленного режима…

Но несмотря на эти угрозы, «Джузеппе» оставался непоколебим и, шмыгая носом, продолжал упорно отрицать свою причастность к похищению каких бы то ни было ключей. Прошло десять, двадцать минут словесной перепалки рыжего Анатолия Викторовича с Шептило, но результата не было. Все это время Шура глядел на ошалевшего, измученного «Джузеппе» каким-то странным, изучающе-задумчивым взглядом. Наконец Холмов неожиданно поднялся и попросил у Михаила Алексеевича разрешения покинуть здание КГБ и отправиться в гостиницу.

— Да. конечно, — разрешил Кочергин. — Вы свое дело сделали отлично, можете быть свободны. Идемте я вас провожу.

— Пока этот хмырь не раскололся окончательно, я попрошу вас Зеленогорск не покидать, — попросил Михаил Алексеевич, когда они с Холмовым вышли в коридор. — Мало ли, вдруг нам еще потребуются ваши консультации. Хотя, думаю, к утру дело будет закрыто — поработаем с ним НАШИМИ СРЕДСТВАМИ (эти слова Кочергин произнес многозначительным тоном), и этот плешивый верблюд вспомнит все — в буквальном и переносном смысле. Деваться ему некуда, ведь кроме него ключ действительно взять было некому. Не понимаю причины его ослиного упрямства…

— Я никуда пока уезжать не собираюсь, — ответил несколько рассеянно Шура — по выражению его лица было заметно, что он думает о чем-то другом. — А со своей стороны я попрошу вас не слишком обижать этого балбеса Шептило. Не надо его пока бить…

— Никто его бить и не собирается, — усмехнулся Кочергин. — У нас есть другие средства… Всю дорогу до гостиницы Холмов о чем-то напряженно размышлял. Войдя в номер, он сунул в стакан с водой кипятильник, включил последний в сеть и стал с задумчивым видом перебирать груду лежавших на столе фотографий. На одном снимке взгляд его задержался. И задержался надолго — уже давно сердито булькала и ворчала вскипевшая вода в стакане, а Шура все глядел, не мигая, на фотографию, сделанную американским спутником-шпионом…

… На следующий день плохо спавший всю ночь Шура поднялся с постели, когда за окном гостиницы еще едва брезжил рассвет, окрашивая окрестные дома нежно-розовым, как слабый раствор марганцовки, цветом. Глянув на соседние, нетронутые с вечера, кровати (комитетчики не пришли ночевать, видимо потому, что всю ночь допрашивали Шептило). Холмов стал одеваться. Одевшись, он, даже не попив чаю, вышел из гостиницы на улицу и торопливыми шагами направился в сторону горкома партии.

Было чудесное летнее утро. Город еще спал, прохожих на улице почти не было. Полностью соответствуя своему названию, Зеленогорск был очень «зеленым» городом — здесь росло много деревьев, декоративных кустарников, то и дело встречались клумбы, на которых густо росли самые разнообразные цветы. Было видно, что местные жители любят свой небольшой, симпатичный городишко. Запах свежей зелени, умытой утренней росой, слегка пьянил Шуру, и вскоре от вялой сонливости, вызванной плохим сном, у него не осталось и следа.

Минут через десять ходьбы Холмов очутился на ставшей ему уже знакомой до последнего булыжника площади перед горкомом партии. Обойдя вокруг оскверненного по пьянке простым советским работягой Виктором Шептило памятника Владимиру Ильичу Ленину, Шура закурил и стал внимательно осматриваться по сторонам. На находившемся неподалеку от площади парке, над которым, тревожно крича, кружились птицы, взгляд его задержался…

Когда через час с лишним Шура Холмов вошел в здание местного КГБ, первое, что он увидел, это улыбающуюся до ушей физиономию Михаила Алексеевича Кочергина.

— Все отлично, Шептило сознался! — с трудом сдерживая радость сообщил комитетчик, бросившись к Шуре.

— Долго нас мучил, гад, но таки в конце концов раскололся…

— Что вы говорите?! Шептило сознался? — искренне удивился Холмов. — В самом деле? С ума сойти… Да, ваши спецсредства, видно; в самом деле очень эффективные.

— А вы сомневались? — самодовольно хмыкнул Кочергин. — От чекистов, брат, ничего не скроется.

— Ну, и где же ключ*? — полюбопытствовал Шура, глядя на Михаила Алексеевича каким-то странным, загадочно-ироническим взглядом.

— Он его утопил в речке Лоханке, во время рыбалки, когда понял, что ничего ценного этот ключ не представляет, — объяснил Михаил Алексеевич. — Эта речка всего в километре от Зеленогорска. Мы вызвали из Москвы специальную группу водолазов-аквалангистов, она уже летит сюда на вертолете. Так что, думаю, самое позднее к полудню сегодняшнего дня ключ от «ядерного чемоданчика» будет, наконец. в наших руках.

— Я думаю, что он будет в ваших руках даже несколько раньше, — неожиданно произнес Холмов и на лице его заиграла многозначительная улыбка. — Попрошу пригласить сюда ваших коллег.

— Это еще зачем? — недоуменно вытаращился Кочергин.

— Сейчас увидите, — пообещал Шура. — Ну давайте, не теряйте драгоценного времени…

Пожав плечами, Кочергин вышел и вскоре вернулся с рыжим Анатолием Викторовичем и Валериком. Вид у комитетчиков был утомленный, невыспавшийся.

— Внимание, господа офицеры! — объявил Холмов, когда вошедшие уставились на него вопросительным взглядом. — Смотрите внимательно сюда! Вы, часом, не это искали?

И небрежным жестом Шура швырнул на широкий подоконник какую-то блестящую металлическую штуковину необычной конфигурации.

— Японский бог, да ведь это же тот самый ключ от «ядерного чемоданчика»!! — прохрипел внезапно потерявший голос Михаил Алексеевич, всмотревшись в блестящую штуковину. — Где вы его нашли?! Вы что, уже успели обшарить дно в Лоханке? Но как вы догадались…

— Никуда я не нырял, успокойтесь, — ответил Холмов, явно наслаждаясь произведенным эффектом и видом остолбеневших и обалдевших кагебистов. — Тем более, что ключ никогда и не был в речке Лоханке…

— А где же он был?! — воскликнули ничего не понимающие комитетчики.

— Обыкновенно, на дереве, — широко улыбаясь, сообщил Шура. — В вороньем гнезде.

— Как в вороньем гнезде? — прошипел окончательно потерявший голос Кочергин. При этом лицо его покрылось фиолетовыми пятнами. — Как он там оказался?

— Очень просто, можно сказать — элементарно, — с трудом сдерживая смех, ответил Шура. Его затащила туда ворона, которая прогуливалась по площади в тот момент, когда на ней находился товарищ Андропов и сопровождавшие его лица. Знаете ли, вороны, сороки и прочие птицы отряда вороновых обожают тащить к себе в гнезда всякие яркие, блестящие предметы — монетки, булавки, колечки… Есть у них такая необъяснимая при-вычка, вам расскажет об этом любой орнитолог. Ваш ключ сделан из блестящего хромированного металла, поэтому он, конечно же, привлек внимание вороны. Тем более, что ключ невелик и нетяжел и его вполне спокойно можно было утащить в клюве…

— Позвольте, а что же тогда бросил в реку Шептило? — недоуменно воскликнул рыжий Анатолий Викторович. — Он же сознался в том, что это он поднял ключ?…

— Я думаю, что при вашем сильном желании Шептило сознался бы не только в похищении ключа от «ядерного чемоданчика», но и в том, что он является лидером подпольной масонской ложи, — усмехнулся Холмов. — Или в том, что за шесть лет до своего рождения он убил из рогатки товарища Кирова.

— Почему же тогда вы сразу не сказали нам, что ключ утащила ворона? надул губы, словно обиженный карапуз, Анатолий Викторович. — К чему был весь этот спектакль с прятавшимся за памятником Шептило?

Шура неторопливо закурил, погасил спичку, помахав ею в воздухе, и, присев на подоконник принялся объяснять.

— Никакого спектакля не было, — произнес Холмов, сделав пару глубоких затяжек. — Шептало и в самом деле находился за памятником. Этот-то факт и увел меня в сторону от правильного пути расследования. Выяснив, что за постаментом памятника Ленину в момент исчезновения ключа находился какой-то человек, я все свои усилия стал прикладывать к тому, чтобы найти этого неизвестного, будучи в полнейшей уверенности, что именно он и похитил ключ. Рассуждая логически, этого действительно СДЕЛАТЬ БОЛЬШЕ БЫЛО НЕКОМУ! Но в нашем деле полезно порой мыслить не только логически, но и абстрактно…

— Что вы хотите этим сказать? — спросил рыжий офицер КГБ, подозрительно глядя Шуру. — Что значит «абстрактно»?

— Объясняю для балбесов, — охотно ответил Холмов. — Абстрактно — это значит рассуждать не в узких рамках обычного человеческого мышления, а попытаться выйти за эти рамки. Говоря грубо — допустить мысленно самые невероятные гипотезы и теории. К примеру, предположить, что ключ украл человек-невидимка. Или привидение, или бесплотный дух святого Варфоломея. Или ключ спер вообще НЕ ЧЕЛОВЕК! (Чувствуете, как близко мы уже подошли к разгадке?) Понимаете, во время допроса Шептило я каким-то шестым чувством почувствовал, что этот пьянчуга ключа действительно не брал. Уж поверьте моей интуиции, я за свою жизнь допросил столько людей, сколько вам не приходилось видеть на белом свете, и почти никогда не ошибался. Да и зачем ему нужно было, в самом деле, лезть за какой-то валяющейся на площади непонятной блестящей штучкой, думал я, когда он в этот момент дрожал за памятником, боясь, что его в любой момент могут обнаружить охранники Андропова либо милиционеры из оцепления. Едва до меня дошла эта элементарная мысль, как я сразу включил свое «абстрактное мышление»… Шура на минутку умолк, прикурил новую папиросу от окурка предыдущей, после чего продолжил.

— Вернувшись в гостиничный номер, я еще раз внимательно осмотрел фотографии, сделанные из космоса американским спутником и почти сразу увидел на них то, что я должен был увидеть раньше. Если бы все мое (и ваше!) внимание не было бы занято фигурой мочившегося на памятник Ленину лысого мужика, одетого в пиджак мышиного цвета и ботинки фабрики «Красный октябрь»…

Холмов достал из кармана немного смятую фотографию и протянул ее Кочергину. Остальные комитетчики сгрудились вокруг своего шефа, глядя через его плечи на фотоснимок.

— Глядите вот сюда, на эти три черных пятна, обведенных фломастером, — указал Шура. — Что это, как по вашему?

— А хрен его знает, — пожав плечами просипел Михаил Алексеевич, — пятна какие-то и все…

— «Пятна»!.. — не удержался и передразнил его Холмов, скорчив рожу. — Вот, взгляните в лупу, какие же это пятна! Это разгуливающие по площади птицы, две вороны и голубь, ясно же видно. Как только я их увидел, я сразу обо всем догадался. Ну конечно же, кто еще мог незаметно для окружающих (а кому в голову придет глядеть на каких-то ворон, когда в десяти метрах от тебя находиться полубог — сам Генеральный секретарь ЦК КПСС!) спереть ключ, кроме вороны!? Конечно никто, в этом я теперь не сомневался. — Итак, наконец-то я вышел на верный путь, — продолжал Шура. — Однако оставалось самое сложное — обнаружить, куда же эта ворона-воровка спрятала похищенный ключ. Где искать пристанище этой твари? И вот тут-то я уже начал рассуждать логически. Я вспомнил, во-первых, о том, что в период гнездовий многие птицы, и в частности вороны, очень редко улетают очень далеко от своих гнезд. Это я запомнил еще со школы. (Видите, в нашей профессии любые знания хоть когда-нибудь, да пригодятся). А, во-вторых, я учел тот момент, что птицы разгуливали по площади достаточно спокойно, не особенно опасаясь находившихся неподалеку генсека со свитой. Значит, к виду людей они привыкли, очевидно потому, что видели их вблизи неоднократно. Из всего этого я сделал чрезвычайно важный вывод — гнездо вороны, укравшей из-под носа КГБ ключ от устройства, от которого зависит безопасность не только СССР, но и всех стран Варшавского договора, должно непременно находиться в городской черте, возможно даже неподалеку от площади. Исходя из данного умозаключения, я решил сегодня утром осмотреть прилегающие к площади окрестности по методу так называемого «увеличивающегося радиуса». Когда я пришел к горкому и внимательно осмотрелся, размышляя, с чего бы начать поиски, внимание мое сразу привлек расположенный неподалеку парк с густо посаженными деревьями. Естественно, я сразу направился туда. И — о радость! — высоко в кронах деревьев я сразу заметил несколько вороньих гнезд. Пришлось засучить брюки, вспомнить босоногое детство и маленько полазить по деревьям. В третьем по счету гнезде я и обнаружил ключ…

Шура театрально развел руками и с довольным выражением лица посмотрел на молчавших комитетчиков, тупо глядевшими на него.

— А что теперь прикажете с Шептило делать? — нарушил молчание Анатолий Викторович. — Как с ним быть?

— Как? Да никак, — махнул рукой Холмов. — Отпустить на все четыре стороны — и все дела.

— Как это «отпустить»? Хорошенькое дело «отпустить»! — засипел Кочергин. — Человек совершил такое тяжкое правонарушение, осквернил памятник вождю мирового пролетариата, а вы «отпустить».

— Милый мой, неужели вы хотите раздуть дело о том, что какой-то ханыга мочился на памятник Ленину в тот самый момент, когда в нескольких десятках метров от него находился Генеральный секретарь ЦК КПСС? — искренне изумился Холмов. — Вы в своем уме? Да это будет такой скандал, по сравнению с которым утеря ключа от «ядерного чемоданчика» покажется вам мелкой неприятностью! Тогда у всей вашей «девятки» уж точно головы полетят, можете не сомневаться.

— Хм, пожалуй вы, как всегда правы… — подумав, согласился Кочергин, почесывая небритую щеку. В этот момент дверь кабинета распахнулась и дежурный офицер Зеленогорского Управления КГБ бодро отрапортовал, обращаясь к Михаилу Алексеевичу:

— Товарищ майор, только что на окраине города совершил посадку вертолет, на котором прибыла вызванная вами группа водолазов-аквалангистов. Какие будут ваши дальнейшие распоряжения — послать за ними машину, или вы сами подъедете к ним, и укажете место и фронт работ?

— Скажи им, пусть катятся на все четыре стороны, они мне уже больше не нужны, — махнул рукой Кочергин. — Или нет, отставить, передай им, пусть ждут нас на месте. Мы улетим в Москву на этом же вертолете….

ЭПИЛОГ

Поезд № 23 «Москва-Одесса» постепенно замедлил ход и вскоре остановился, дернувшись пару раз.

— Что там за полустанок, Вацман? — зевнув, поинтересовался Шура Холмов, лениво развалившийся на мягкой полке двухместного купе вагона «СВ».

— Кажись Раздельная, — сообщил Дима, выглянув в окошко. — Да, точно, Раздельная.

— Если Раздельная, то считай мы уже одной ногой дома, — констатировал Холмов, поглаживая себя по голому животу. — В таком случае предлагаю охолостить по пятьдесят граммов коньячку, в честь скорого возвращения на историческую родину.

Дима с готовностью разлил по стаканам стоявший на столике коньяк и быстренько «настругал» на газету закуски — сырокопченой колбаски и голландского сыра. Шутливо вскинув стаканы, друзья чокнулись и выпили. Между тем поезд, постояв совсем немного, по причине опоздания, у перрона Раздельной, тихонечко тронулся и, набирая ход, весело застучал по рельсам. Швырнув в рот кусок колбасы, Шура опять улегся на полку и, уставившись в покатый вагонный потолок, мысленно вновь, уже в который раз, вернулся к своему прощальному разговору с начальником девятого отдела КГБ СССР.

… Сердечно поблагодарив Холмова за блестяще выполненное сложнейшее задание, генерал-лейтенант, широко улыбаясь, произнес.

— Ну, Александр Борисович, а теперь как в той сказке про золотую рыбку — проси, чего хочешь! Впрочем, я и сам знаю, чего ты хочешь — восстановиться на работу в органах внутренних дел, угадал? Нет ничего проще — приедешь в Одессу, сразу подыщем тебе хорошую должность.

А там, через годик, глядишь, и к себе возьмем, нам такие толковые хлопцы позарез нужны…

— Большое спасибо, товарищ генерал, за вашу заботу, но… в общем, я, наверное, откажусь от столь лестного предложения, — немного помявшись, медленно произнес Холмов в ответ. Заметив на лице генерала выражение неподдельного удивления, смешанного с настороженностью, Шура торопливо стал объяснять. — Понимаете, я действительно после увольнения долгое время мечтал о возвращении в органы, в свою милицию, но теперь… Теперь, когда я почувствовал вкус самостоятельной работы — без указаний начальства, окриков парткома, без инструкций и застарелых догм я… я не смогу работать иначе. Я полюбил нелегкую профессию частного детектива-одиночки, и единственное, о чем я хочу вас попросить — это сделать все возможное, чтобы мне никто не мешал работать. Поймите меня, ради Бога, правильно…

— Что ж, где-то в чем-то понять тебя можно, — немного подумав, нехотя согласился начальник «девятки». — Что ж, будь по-твоему. Возвращайся в Одессу и спокойно работай, тебя никто не тронет.

— Да, кстати, насчет «никто не тронет», — вспомнил Шура. — Понимаете, товарищ генерал, сцепился я некоторое время назад с одной одесской коррумпированной бандой…

И Шура сбивчиво стал рассказывать начальнику девятого отдела КГБ о своем конфликте с зам. начальником горУВД Одессы Люстриным и его окружением, о деятельности одесской мафии, о поджоге и нападении на его квартиру на улице Пекарной 21 «б», о бегстве из Одессы и о многом другом, о чем вам уже известно. Генерал-лейтенант слушал его очень внимательно, не перебивая и делая кое-какие пометки в своей записной книжке.

— Так что тронуть меня, увы, могут, и здорово тронуть, — закончил свой рассказ. — Не в моих привычках заниматься доносами и жалобами, а также просить у кого-то помощи, но… одному мне с этой сворой не справиться, слишком не равны силы. Но рано или поздно они меня достанут. А уезжать из Одессы я не хочу…

— Многое из того, о чем вы мне сейчас рассказали, нам уже известно, — нахмурившись, сообщил начальник «девятки», переходя на официальный тон. С недавних пор, а именно после выхода вот этой статьи в «Литературке» (тут генерал достал из шкафа газету, развернул ее и показал Шуре заголовок — «После шторма») наша организация стала серьезно «чистить» Одессу. Новое руководство партии и лично Юрий Владимирович Андропов требует беспощадно избавляться от подобной нечисти. Некоторые из тех людей, о которых вы мне сообщили, уже арестованы, в том числе и Люстрин, многие попадут за решетку в самое ближайшее время. Так что считайте, что одесской мафии уже больше не существует. Езжайте себе в Одессу и спокойно работайте, а ежели что — обращайтесь к нам, поможем. Ну, желаю успехов в труде. Только не перегибайте палку и не идите на конфликт с законом, как в случае с Хомяковым…

— Но ведь я, в конечном итоге, в данном случае тоже оказался прав! — не удержался и несколько резко ответил Шура.

— Не будем сейчас разводить дискуссию на эту тему, — миролюбиво ответил генерал-лейтенант КГБ, доставая из ящика стола какой-то увесистый пакет. — Вот вам материальное вознаграждение за труды, так сказать гонорар — тысяча рублей. Расписки не надо — эти деньги собрали наши сотрудники. Ну, будьте здоровы, привет Одессе-маме…

… Дверь купе с мягким шорохом приоткрылась, и задумавшийся Холмов услышал хриплый голос проводницы:

— Хлопцы, сдавайте постели, через пятнадцать минут Одесса… — Ха, Вацман, скоро Одесса! — радостно хлопнул в ладоши Шура, соскочив с полки. Подойдя к окну, он опустил вниз стекло и, высунув голову из вагона, с удовольствием подставил лицо горячему степному воздуху.

— Ого-го-го-о!! — неожиданно громко закричал Шура Холмов, щуря слезящиеся от набегающего потока воздуха глаза. — Наша Одесса-мама уже видна невооруженным глазом! Эх, Вацман, как прекрасна, как хороша жизнь…

— Это точно, — согласился Дима Вацман, доставая с верхней полки чемодан. г. ОДЕССА. 1991–1997 гг.

Оглавление

Приключения Шуры Холмова и фельдшера Вацмана

  Часть Первая Чистосердечное признание

  Глава I. Возвращение

  Глава II. Знакомство

  Глава III. Таинственное исчезновение любимого

  Глава IV. Операция «Золушка»

  Глава V. Ботинок есть — и дело в шляпе…


Часть Вторая Необычайное происшествие в одесском порту

  Глава I. Выходной

  Глава II. Дерзкое похищение

  Глава III. Ночь визитов

  Глава IV. В «малине»

  Глава V. Валютный Эрмитаж

  Глава VI. «Одесский порт в ночи простерт…»

  Глава VII. Поразительная развязка

  Глава VIII. Причудливый узор совпадений

Часть Третья Оживший мертвец

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Часть Четвертая В логове мафии

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5. Бегство

Часть Пятая Бред лунной росы

  Глава 1. В селе Хлебалово

  Глава 2. «Кучнее сажать сельскохозяйственную продукцию»

  Глава 3. Русский мужик — извечная загадка для человечества…

  Глава 4. Снова корова сдохла

  Глава 5. Ах ты проклятый американский империалист!

  Глава 6. Прощай, немытая Россия

Часть Шестая Первый советский человек на луне

  Глава 1. Послание на туалетной бумаге

  Глава 2 Лунный робинзон

  Глава 3. Опрыскиватель из американского скафандра

  Глава 4. Комиссия отца денисия…

  Глава 5. Хомяков предлагает свой план

  Глава 6. Приключения димы и шуры в москве

Часть Седьмая Ключ от «ядерного чемоданчика»

  Глава 1. Таинственное происшествие на площади перед горкомом

  Глава 2. Старший лейтенант, митрополит Бодайло

  Глава 3. Задачу облегчил американский спутник-шпион

  Глава 4. Осквернитель памятника вождю пролетариата задержан

  ЭПИЛОГ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?