«Маньяк по вызову»

Елена Яковлева Маньяк по вызову

Глава 1

В хронологическом порядке все выглядело следующим образом. В 8.50 я переступила порог семиэтажного желтого здания на Якиманке, поднялась лифтом на четвертый этаж, где помещается офис фирмы «Кольберг АГ», и вошла в комнату под номером восемнадцать. В 8.55 я уже включила компьютер и, пока он загружался, достала из сумочки косметичку, немного припудрила нос, а также слегка «подправила» кисточкой левый глаз. Удовлетворившись достигнутым результатом, я нашла нужную директорию, открыла необходимый мне файл и принялась трудиться над контрактом, который должен был принести фирме «Кольберг АГ» прибыль, измеряемую шестизначной суммой в долларах.

В 9.13 работу пришлось прервать из-за скучного дребезжания телефона. На проводе был шеф, пригласивший меня в свой кабинет. То обстоятельство, что он говорил не по-немецки, а по-русски, заставило меня призадуматься: похоже, дело у него ко мне было хотя и не самое экстренное, но достаточно серьезное. Я поднялась из-за стола, наскоро перебрав в уме последние поручения — вроде бы никаких оплошностей за мной не числилось, — и, придав лицу выражение бодрости и служебного рвения, вышла в коридор… В 9.35 я снова была на своем рабочем месте, только настроение у меня было далеко не рабочее, потому что, как выяснилось, шеф вызывал меня для того, чтобы объявить о расчете. Вежливо так и уважительно. Впрочем, он почти и не говорил, просто вручил конверт с уведомлением. Ну, разумеется, сообщил, что причитающиеся мне деньги за два месяца будут на днях перечислены на мой банковский счет. Что касается тех двух недель, которые мне по договору полагалось отработать, то здесь шеф проявил несвойственную ему прежде широту натуры. Он вспомнил, что я не до конца отгуляла свой последний отпуск, и предложил таким образом его компенсировать. Другими словами, буквально с завтрашнего дня я могла чувствовать себя свободной на манер небезызвестной птицы в полете. Сожаления — не очень пространные, зато со ссылкой на трудности бизнеса в условиях совершенно непредсказуемого российского рынка — мой практически уже бывший шеф изложил на немецком языке и с отсутствующим выражением лица.

Теперь, выгружая из ящиков стола свои немногочисленные пожитки в виде зеркальца, пилки для ногтей, лака для волос и пары записных книжек, я бурчала под нос «шайсэ» (От нем. Scheisse — дерьмо), только чтобы не разреветься. Раньше это было любимое выражение моего вероломного шефа, которое он употреблял всякий раз, когда кто-нибудь вставлял палки в колеса его замечательному немецкому бизнесу, неважно, кто именно: бюрократы на российской таможне или депутаты Госдумы, принявшие постановление, каким-либо образом ущемляющее деятельность инофирм на отечественных просторах. В таких случаях недовольное «шайсэ» шефа, похожее на шипение приготовившейся к прыжку змеи, преследовало меня, бедную, как слуховая галлюцинация. Ну что ж, теперь, по крайней мере, я хотя бы этого больше не услышу.

* * *

Что и говорить, я была совершенно разбита, ибо теряла больше, чем работу, я теряла уверенность в себе и то приятное ощущение надежной перспективы, которое приобрела год назад, когда не без труда устроилась в московское представительство немецкой фирмы «Кольберг АГ». Добиваясь должности менеджера, я совершенно неоригинально мечтала о материальных благах, которые мне гарантировал приличный оклад в твердой валюте. Нет-нет, вовсе не из любви к денежным знакам как таковым: я страстно желала улучшить свои жилищные условия. Не подумайте чего-нибудь особенного: мне и нужна-то небольшая квартирка в пределах Московской кольцевой дороги, главное, своя, отдельная, где я могла бы при желании спрятаться от всего человечества, потому что десять лет в коммуналке кого угодно сделают мизантропом.

Собрав свои вещички, я вышла в коридор. Сначала я хотела попрощаться со счастливчиками, которых из фирмы еще не выставили, но потом передумала. За год мне так и не удалось наладить с кем-либо из коллег иных отношений, нежели служебные. И дело тут не в моей нелюдимости, а в том, что на этой фирме никакие другие отношения попросту невозможны.

В 10.45 я уже была в том самом агентстве, с помощью которого год назад подыскала работу, коей теперь лишилась. Там я оставила резюме и домашний телефон, а также выслушала малоутешительную информацию о том, что шансы на мое скорое трудоустройство весьма невысоки. И полагаться мне придется исключительно на везение, поскольку из плюсов у меня только возраст (тридцать лет) да отличное знание немецкого и приличное английского, все остальное идет в минус. Во-первых, опыт работы в инофирме мизерный — всего-то год, во-вторых, против меня — отсутствие специальности (по диплому я преподаватель немецкого языка, а солидным фирмачам требуются коммерсанты, юристы или, на худой конец, инженеры).

Когда мои наручные часы показывали 12.39, я уже потерянно бродила по «Таганскому» гастроному, толкая перед собой продуктовую тележку. Из этого вовсе не следует, что я живу на Таганке, просто, находясь в совершенно растерзанных чувствах, я зачем-то вышла не на той станции, огляделась по сторонам и решила, чтобы хоть немного успокоиться, обойти окрестные магазины. Есть у женщин такой способ борьбы со стрессами. И хотя в подобных случаях самое надежное и лично мною проверенное средство — парфюмерный отдел ближайшего универмага, гастроном тоже сгодится, хотя бы для затравки.

Миновав прилавок, заставленный тортами, я свернула во фруктовый уголок торгового зала, подумав, что для поднятия боевого духа неплохо было бы прикупить себе что-нибудь экзотическое вроде ананаса. По крайней мере, на свое двухмесячное выходное пособие я могла себе позволить такое расточительство, а что будет потом, одному богу известно. В любом случае остается надежда: какую-нибудь работенку, хоть с минимальной оплатой, я так или иначе найду. На худой конец, пойду в школу учить немецкому языку недорослей, нюхающих по подъездам «Момент», но, если честно, от подобной перспективы у меня мурашки по коже пробегают.

Итак, я нацелилась взглядом на самый симпатичный ананас из тех, что лежали на фруктовом лотке, и уже взяла на него курс, как вдруг увидела Андрея. Он стоял у противоположной стены, у стеллажа с консервами, и внимательно рассматривал какую-то банку. Трудно передать словами чувства, которые меня обуяли, когда я окончательно уверилась, что это именно он и что это не обман зрения. Встреча с ним сейчас, когда я наголову разбита жизненными коллизиями, — самый настоящий подарок судьбы. Никак иначе это не расценишь.

Едва сделав это счастливое открытие (ананас стал интересовать меня гораздо меньше), я сразу направилась к Андрею и даже рот открыла, чтобы его окликнуть, но тут прямо из-под моей руки выпорхнул вихрастый мальчонка лет пяти и заорал на весь гастроном:

— Папа, папа! Я хочу писать!

А потом этот постреленок, готовый в любой момент промочить себе штаны, почему-то подбежал к Андрею, дернул его за рукав и громогласно повторил:

— Писать, папа, писать!

И недвусмысленно зажал ладошку между ног.

Пока я еще скрипела мозгами, пытаясь сообразить, что к чему, Андрей недовольно буркнул:

— А мама где?

И тут появилась молодая женщина с рыжими, в мелких кудряшках волосами и большим животом, который не могла скрыть даже просторная шифоновая блуза. Женщина тоже остановилась возле Андрея и сказала:

— Не могу же я его вести в мужской туалет, а в женский он не хочет!

— Ну ладно. — Андрей сунул ей в руки банку, которую перед этим увлеченно рассматривал, и, схватив мальчишку за руку, повел к выходу. В этот-то момент наши взгляды встретились, и я увидела, как он растерялся и даже побледнел, а до меня наконец дошел смысл происходящего. Я сорвалась с места и понеслась вперед, толкая перед собой тележку, и немногочисленные покупатели в испуге шарахались от меня в разные стороны. Не помню, как я очутилась в метро, как добралась до дома, очухалась только на собственной кровати.

А вот теперь пришла пора рассказать вам, кто такой Андрей, что он для меня значил и почему сцена в гастрономе произвела на меня такое неизгладимое впечатление. Андрей, точнее Андрей Белов, появился в моей жизни чуть больше года назад при довольно неординарных, если не драматических, обстоятельствах. Стараясь успеть на отходящий от остановки автобус, я поскользнулась на февральском гололеде и вывихнула ногу. Попытавшись встать, почувствовала острую боль и решила, что у меня перелом. Лежала на грязном снегу и думала о самом ужасном, а вокруг меня суетились какие-то старухи, которые даже не догадывались вызвать «Скорую».

Вот тут-то он и возник, будто из-под земли вырос, растолкал зевак, потрогал мою щиколотку, а потом отвез меня в больницу в своей заляпанной зеленой «девятке», которую он любовно называл «черепашкой-ниндзя». В больнице выяснилось, что у меня вывих, и после всех положенных в таких случаях процедур меня отпустили домой. Сама я, ясное дело, уйти не могла, а все машины «Скорой помощи» были в разъездах, и я почти впала в уныние, когда вдруг обнаружилось, что мой бескорыстный спаситель никуда не уехал и терпеливо дожидался, чтобы узнать, чем кончится дело. Так, собственно, все и вышло: он отвез меня домой, а через неделю заглянул ко мне поинтересоваться здоровьем. А потом стал наведываться, не часто, раза два-три в месяц, наши отношения сами собой перешли в иное качество, которое вполне устраивало Андрея и не совсем — меня.

Как каждая нормальная женщина, я, конечно, хотела определенности, но не выставляла никаких требований, поскольку умудрилась втрескаться в Андрея по самые уши, и лишь с трепетом ждала, когда же он сам заговорит о нашем будущем. Совместном, разумеется. Пару раз мне даже казалось, что заветные слова вот-вот слетят с его губ, но то ли они застревали на полпути, то ли время не настало. Так я, наивная, думала. Теперь-то, после известной встречи в гастрономе, все встало на свои места, и мне оставалось только удивляться собственной близорукости. Как же я раньше не догадалась, что он женат и приходит ко мне, чтобы немного отвлечься от семейной жизни. Такой ничего не значащий, мужской зигзаг, и не больше!

Не помню, сколько времени я провалялась на кровати в полной прострации, прежде чем в прихожей раздался пронзительный телефонный звонок. Нет, пронзительный — это еще мягко сказано, вернее было бы назвать его душераздирающим, так он подействовал на мои напряженные нервы. Я вздрогнула, но с места не сдвинулась. Даже если бы я и захотела, мне все равно не подбежать к телефону раньше, чем моя соседка, желчная и сухопарая коммунальная волчица Зинаида Прокофьевна. Не припомню случая, чтобы ей кто-нибудь когда-нибудь позвонил, но это не мешает ей всегда снимать трубку первой. При этом она неизменно сетует на то, что, кроме нее, к телефону никто не подходит. А когда тут успеешь?

— Слушаю, — донесся до меня ее визгливый дискант. — Кого-кого? Непродолжительная пауза и раздраженное восклицание:

— Пастухова, к телефону! — Затем глухой стук брошенной на тумбочку трубки и недовольное бормотание:

— Ну никто, никто не подойдет…

Кое-как промокнув слезы, я выкатилась в прихожую и приложила трубку к уху. Я была почти уверена, что звонит Андрей, мужчина моих снов, теперь уже бывших, светлый образ которого заметно потускнел за последние два часа, и уже сладостно предвкушала, в каких именно выражениях я извещу его об этой метаморфозе, однако трубка заговорила со мной низким, с приятной хрипотцой женским голосом:

— Пастухова, это ты?

А мне и спрашивать не надо было, чтобы понять: на другом конце телефонного провода — Нинон.

Глава 2

По паспорту она, конечно, никакая не Нинон, а Нина Павловна Звонарева, по мужу Поварова, но это звучное имя как-то само собой приклеилось к ней раз и навсегда и воспринималось всеми, кто ее знал, совершенно спокойно и естественно. Нинон, она и есть Нинон. Лично я называю ее так уже двенадцать лет, с того дня, как в первый раз увидела под дверью аудитории, за которой шли приемные экзамены в иняз. Эта картинка до сих пор стоит перед моими глазами в красках и подробных деталях: полсотни девчонок-абитуриенток, закатив испуганные глаза, ошалело повторяют спряжение немецких глаголов и коршунами бросаются на всех выходящих из аудитории, два десятка мальчишек-абитуриентов рассредоточились по коридору и демонстрируют напускное хладнокровие, а чуть поодаль, в сторонке стоит абсолютно спокойное существо с пшеничной косой, с зелеными глазами-озерцами и мимолетной, никому конкретно не адресованной улыбкой на бледно-коралловых губах. Да, именно такой предстала Нинон перед впавшей в поголовную панику абитурой.

Честно говоря, я, мандражировавшая синхронно с прочими, тогда подумала, что у бедной Нинон просто крыша поехала от волнения, а посему до следующего экзамена ей не дожить. Каково же было мое удивление, когда через десять дней мы встретились с ней возле списка будущих студиозусов. Обнаружив в нем собственную фамилию, я долго не могла прийти в себя от счастья, в отличие от Нинон, принявшей известие о своем поступлении в институт с привычным хладнокровием, как нечто само собой разумеющееся. Она лишь провела пальцем по строчке, на которой было черным по белому написано — Звонарева Нина Павловна, и, повесив на плечо сумку, прогулочным шагом двинулась по парадной институтской лестнице на второй этаж, в учебную часть, где новоиспеченным первокурсникам уже выдавали новенькие студенческие билеты.

Ровно так же она вела себя в продолжение последующих пяти студенческих лет, всегда немного в стороне, не смешиваясь с толпой, и все с той же неуловимой полуулыбкой на губах. Учеба давалась ей легко, экзамены она щелкала, как семечки, хотя я до сих пор не уверена, что она к ним серьезно готовилась. Вероятнее всего, причина была в другом — в ее космическом спокойствии, производившем на преподавателей неизгладимое впечатление. Наверное, глядя на Нинон, они думали, что девушка с подобным выражением лица просто не может чего-то не знать, а потому в зачетке Нинон значились сплошные «отлично». С той же легкостью она получила красный диплом, а еще раньше окрутила лучшего парня с нашего курса, красавца Генку Поварова, по которому девчонки сохли поголовно. Я, кстати, не оказалась исключением, года полтора я незаметно бросала на него жадные взоры на лекциях, но в конце концов решила, что он для меня слишком хорош.

А вот Нинон так не думала, да скорее всего она вообще не забивала себе голову глупыми сомнениями и по Генке тайно не вздыхала. Он первым начал оказывать ей знаки внимания, которые она принимала с ее извечной невозмутимостью. Их платонический роман продолжался до пятого курса, и, насколько я понимаю в подобных делах, Генка тогда клокотал от страсти, как переполненный чайник на сильном огне, чего нельзя было сказать о Нинон. Но замуж за него она все-таки вышла. Может, потому, что Генка был москвич, а Нинон приехала учиться откуда-то из Оренбургской губернии?

Или, как и большинство моих однокурсниц, она стремилась устроить свою семейную жизнь прежде, чем ей придется влиться в какой-нибудь дружный учительский коллектив, где — ни для кого не секрет — с мужчинами серьезная напряженка.

По крайней мере, мною, помнится, руководили именно такие резоны, иначе разве я выскочила бы за Ивана (Иван — это мой муж, уже четыре года как бывший) после полуторамесячного знакомства? Моей маме он активно не понравился, причем до такой степени, что она даже решилась на совершенно немыслимый поступок: разменяла нашу двухкомнатную квартиру. В результате этой операции ей досталась однокомнатная квартира, а нам с Ванькой комната в коммуналке с двумя соседками, старыми грымзами.

Ванька сразу прозвал коммуналку «женским общежитием», но разбавлял его своим мужским духом недолго — меньше года, на большее не хватило ни его, ни меня. Самое интересное, что мы с ним не ругались и не пускали в ход сковородок, просто он уехал в длительную командировку, да так и не вернулся. То есть вернулся, но не ко мне, про что я узнала совершенно случайно, когда позвонила к нему на работу, чтобы уточнить, скоро ли кончится затянувшаяся командировка. Признаюсь как на духу, сильного горя я не испытала, скорее уж почувствовала облегчение, ибо наш брак трудно было назвать хорошо продуманным мероприятием.

Однако официально развелись мы не сразу, а еще через два года, когда наконец руки дошли. И до сих пор в часы бессонницы я, случается, вспоминаю свое скоропостижное замужество. Странно, но на память мне всегда приходит лишь патологическая Иванова любовь к окрошке, которую он мог поглощать буквально тазиками, и его многочисленная родня, успевшая у нас перегостить буквально поголовно всего лишь за какой-то год с небольшим. Если это кому-то интересно, то за четыре года, прошедшие с нашего развода, Ивана я не видела ни разу. Тем удивительнее выглядит тот факт, что одна из его племянниц упорно продолжает присылать мне поздравительные открытки на Новый год и Восьмое марта. Выводит круглым детским почерком: «Дорогая тетя Женя», а подписывается «Светик». Трогательно до слез, честное слово!

Но вернемся к Нинон. После института наши дорожки разошлись, очень долго мы с ней вообще не виделись, а до меня долетали только кое-какие сплетни о ней и ее законном супруге Генке Поварове, который, как выяснилось впоследствии, оказался не только записным красавцем, но и весьма разворотливым мужичком. В отличие от прочих сокурсников и сокурсниц (и меня в том числе), Генка счастливо избежал печальной участи школьного учителя иностранного языка, устроившись переводчиком в крупную американскую нефтяную фирму, в коей так преуспел, что вскоре оказался в Швеции. Почему именно в Швеции, не знаю, но Нинон уехала с ним, и с тех пор от нее не было ни слуху ни духу.

По крайней мере до позапрошлой зимы, когда я неожиданно столкнулась с ней возле метро «Чистые пруды». Я тогда еще работала в техникуме и с трудом сводила концы с концами, и помнится, возвращалась со службы, полная тяжких раздумий на тему, как дотянуть до очередной зарплаты, а тут… — Нинон, да еще какая Нинон! Благоухающая дорогими духами, в норковой шубе до пят и модельных туфельках на высоких каблуках (это в мороз-то!), она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и вглядывалась в туманную даль. Я ее окликнула, и Нинон вполне искренне мне обрадовалась. Общались мы пять минут от силы, и за это непродолжительное время я успела узнать, что Нинон в Швеции надоело, а потому она вернулась в Москву, а ее муж Генка пока еще в Стокгольме. Кроме того, мы успели обменяться телефонами, а потом чуть в стороне остановился синий «Мерседес» с тонированными стеклами, и Нинон, торопливо со мной попрощавшись, грациозно нырнула в него.

С тех пор я пару раз ей звонила, но общалась исключительно с автоответчиком, сама же Нинон на связь со мной не выходила. И вот теперь она решила меня разыскать, выбрав для этого не самое лучшее время.

Я, конечно, опешила:

— Нинон, какими судьбами?

— Еле нашла твой телефон, — пожаловалась Нинон, — такая рассеянная стала, просто кошмар. Вот до чего стрессы доводят!

Ссылка на стрессы из уст Нинон звучала как-то странно, сильные эмоции это не из ее репертуара. И все-таки я поинтересовалась:

— А что у тебя случилось?

Телефонные провода услужливо донесли до меня протяжный вздох:

— Да как тебе сказать… В общем-то ничего особенного, дела житейские. Короче говоря, мы с Генкой расходимся…

— Что? — Сама не пойму, почему эта новость меня так поразила. Подумаешь, редкость какая — развод, достаточно вспомнить мою историю.

— Ну да, расходимся, — отозвалась Нинон, — у нас уже давно нелады, честно говоря, поэтому мы и разъехались, а на днях он мне позвонил и сказал, что нам нужно наконец определиться. Да все к тому шло…

Ну вот, не я одна такая несчастная, всеми брошенная, оказывается. Мне вдруг безумно захотелось поделиться с Нинон своими горестями, но я вовремя заметила, что дверь в комнату соседки чуть-чуть приоткрыта. Она там сидит в своей стародевичьей светелке и запоминает каждое слово. То-то обрадуется, когда выяснится, что мой любовник — единственный мужчина, время от времени переступавший порог нашего «женского общежития», — женат и имеет ребенка, точнее, даже без пяти минут двух. Пришлось мне стиснуть зубы. И что за жизнь такая, даже не поплачешься подруге юности.

Итак, пожаловаться Нинон на свою горькую участь мне не удалось, и я ограничилась тем, что ей посочувствовала.

— Да ладно, все пройдет, — Нинон продемонстрировала наконец свое знаменитое спокойствие, — ты лучше скажи мне, у тебя есть свободное время?

— В каком смысле? — Я немного растерялась. — Вообще-то сейчас у меня его столько, что просто девать некуда.

— Вот и отлично! — обрадовалась Нинон. — Тогда приезжай ко мне на дачу. Погода отличная, речка, лес, да и мне веселее… А то у нас тут вроде маньяк какой-то объявился, одной страшновато.

— Маньяк? — Я задумчиво почесала затылок.

Нинон поспешила развеять мои опасения:

— Да, может, еще и не маньяк, мало ли что народ наговорит…

Она думала, я испугаюсь этого маньяка, а мне, если на то пошло, после моих сегодняшних злоключений уже сам черт был не страшен. Наверное, так и становятся фаталистами.

Словом, я согласилась без долгих раздумий, а Нинон мне подробно объяснила, как добраться до ее дачи в Дроздовке, в уютный уголок с лесом, речкой, свежим воздухом и маньяком, и перечислила наиболее удобные электрички.

* * *

В Дроздовку я приехала на следующий день в половине одиннадцатого утра. На платформе, как мы и договаривались накануне, меня поджидала Нинон. Не такая роскошная, какой я ее видела на Чистых прудах, а простенькая: в светлых хлопчатобумажных брюках, футболке навыпуск и простеньких сандалиях на босу ногу. Еще я отметила, что Нинон немного располнела и успела загореть под ласковым подмосковным солнышком. Очки в модной оправе, украшавшие ее переносицу, тоже явились для меня новостью.

Торопливо чмокнув меня в щеку, Нинон потащила меня к маленькому павильону железнодорожной кассы и ткнула пальцем в какую-то бумагу:

— Вот, сегодня вывесили.

Я присмотрелась, это была размноженная на ксероксе милицейская листовка с фотографией женщины, лицо которой из-за низкого качества снимка казалось нарисованным углем. А текст под ним гласил: «10 июля в районе платформы Дроздовка обнаружен труп неизвестной женщины с признаками насильственной смерти. Приметы погибшей: на вид двадцать — двадцать пять лет, среднего роста и телосложения, черты лица правильные, глаза светло-карие, волосы темно-русые. Была одета: черные брюки трикотажные, белый свитер, туфли черные, лаковые. Просьба ко всем, кто опознал эту женщину или видел ее раньше, позвонить по телефону 02 или…»

До второго телефонного номера, по которому предлагалось звонить, я не дошла, потому что Нинон взяла меня за локоть:

— Представляешь, что творится! Говорят, это маньяк. Сначала я хотела в Москву вернуться, а потом обидно стало: погода отличная, а я должна в городе торчать…

— И не придумала ничего лучше, чем позвать меня в компаньонки. Может, вернее было бы собакой обзавестись? — подхватила я.

— Да ну тебя, — обиделась Нинон, — я и так хотела тебя пригласить, просто телефон твой потеряла…

— Ладно, я пошутила, — примирительно сказала я. На самом деле я была весьма довольна тем обстоятельством, что получила возможность хоть на время съехать из своей коммуналки. Во-первых, перемена обстановки весьма полезна одиноким тридцатилетним шатенкам, подверженным депрессиям, во-вторых, я всегда испытывала симпатию к Нинон, которая нынче, как и я, зализывала раны душевных обид, и мы вполне могли проводить это мероприятие совместно, в-третьих… А в-третьих, в глубине души я была почти уверена, что развенчанный мною мужчина моих несбывшихся снов в ближайшее время ринется ко мне объясняться. Прикатит на своей зеленой «девятке», на «черепашке-ниндзя», а меня и нетути. Где Жека? Была, да вся вышла! И никто на свете не знает, где она и когда вернется. (На самом деле матери я сообщила, куда уезжаю, но, слава богу, не успела с ней познакомить этого подлеца.) Тогда-то он поймет, как много потерял в моем лице, и поплетется от запертой двери вниз по лестнице, и перед его мысленным взором будут вставать счастливые картинки наших встреч, отныне и до веку оставшихся в безвозвратном прошлом. Я так расчувствовалась, что глаза мои, только-только немного просохшие, вновь наполнились горячей влагой.

— Ты чего насупилась? — Нинон внимательно посмотрела на меня из-под очков.

— Что-то в глаз попало… — жалко соврала я, хлюпнула носом и полезла в сумку за платком.

Глава 3

От платформы до дачи Нинон было пятнадцать минут ходу по узенькой тропинке, петляющей в редком перелеске, ярко освещенном торжественным июльским солнцем. Кстати, прежде чем отправиться в путь, мы ненадолго остановились возле небольшой палатки в нескольких шагах от железнодорожного переезда. В палатке Нинон купила бутылку шампанского и коробку конфет у скучающего среди нехитрого ассортимента молодого парня с круглым, щедро усыпанным веснушками лицом.

Парень, видно не избалованный вниманием покупателей, сразу оживился и, выглянув в окошко, попытался втулить Нинон еще что-нибудь из своего залежавшегося товара:

— Сигареты не нужны?

— Спасибо, мы некурящие, — ответила Нинон, засовывая шампанское в сумку, и подмигнула мне. — Отметим встречу, всем чертям назло!

Я зарделась, до меня только теперь дошло, что за своими горестями и печалями я не сообразила захватить с собой даже бутылки сухого вина, хотела было сунуть Нинон деньги, но она решительно отвела мою руку в сторону:

— Не выдумывай, маленькая, что ли? Мы с тобой здесь будем отдыхать долго, а я по вечерам не против посидеть с рюмашкой, так что еще успеешь потратиться. Правильно я говорю, а, Сеня?

Последняя фраза была адресована веснушчатому киоскеру, которого Нинон, оказывается, знала достаточно коротко, по крайней мере могла величать Сеней.

Сеня расплылся в преданной улыбке:

— В любой момент милости просим.

А потом мы с Нинон миновали переезд и двинулись по романтической тропинке к дачному поселку, в котором мне предстояло провести ближайшие две недели.

Уже издали я разглядела несколько симпатичных домиков на пригорке и спросила Нинон:

— Там, что ли, твоя дача?

— Ага, — беззаботно отозвалась Нинон, — чудесное местечко, не правда ли?

Трудно было с ней не согласиться. Вблизи «чудесное местечко» выглядело еще чудесней. Домов было немного — десятка полтора, но зато какие! Полутора- и двухэтажные, с мансардами, балконами и просторными террасами, к тому же сплошь каменные, а не какие-нибудь деревянные срубы. И все это респектабельное благолепие — на фоне березовой рощицы, чистенькой, словно на поздравительной открытке.

Я покосилась на Нинон и присвистнула:

— Да это же просто райские кущи какие-то!

Нинон приятно порозовела, видно, мой комплимент пришелся ей по вкусу.

— Чего нам с Генкой стоило выбить здесь участок! От Москвы каких-то тридцать километров, и при этом все удовольствия: роща березовая, речка, про воздух я вообще молчу, не воздух, а сплошной озон.

Не ограничиваясь банальным перечислением благ, которыми мне предстояло бесплатно пользоваться в ближайшие две недели, она присовокупила кое-что новенькое:

— А контингент тут какой! Сплошные дипломаты и люди искусства. Вон в той даче, с башенками, знаешь кто живет? Широкорядов! — торжественно выдала она.

Я на скорую руку покопалась в запасниках памяти, пытаясь выскрести какую-нибудь ассоциацию с фамилией Широкорядов, но так ничего и не нарыла.

— Это кто ж такой?

Нинон не стала пенять на мое невежество и с готовностью разъяснила:

— Петр Широкорядов — поэт-песенник, очень успешный, его песни даже Пугачева поет.

Имя суперпримы возымело на меня почти магическое действие, я даже повнимательнее присмотрелась к особняку с башенками, благо мы как раз с ним поравнялись.

Соседняя дача, кстати говоря, была нисколько не хуже поэтовой, хотя и в несколько ином стиле, без особенных излишеств, но с размахом.

— А тут кто живет? Композитор, поди? — поинтересовалась я.

— А тут пока еще никто, — ответствовала Нинон, — вообще-то это была дача одного дипломата, но он ее кому-то продал. Нового хозяина я еще ни разу не видела, знаю только, что он нанял шабашников-молдаван, и они целый день громыхают железяками и матом ругаются.

Словно в подтверждение ее слов, из небольшого строительного вагончика, стоящего во дворе бывшей дипломатической, а теперь неизвестно чьей дачи, потягиваясь и позевывая, вывалился дочерна загорелый верзила в вылинявших трениках и с колтуном в каштановых кудрях и уныло завернул за угол кирпичного особняка. И уже через минуту мы с Нинон услышали мерный металлический звук.

— Вот так каждый день, — тоскливо констатировала Нинон. — Сваи они там забивают, что ли?

Следующий дачный участок утопал в зелени и цветах, даже кирпичные стены двухэтажного дома были увиты какими-то диковинными вьющимися растениями.

Я не успела спросить, кому принадлежит этот оазис, Нинон сама меня просветила:

— Мои соседи, Остроглазовы. Он — банкир, а она… А она просто при нем. Истеричная дамочка, между нами. Еще получишь возможность познакомиться. Как поругается с мужем, всегда ко мне бежит плакаться в жилетку, будто я ей родственница какая. Потом он приходит, начинает ее уговаривать, а я у них вместо международного арбитра. Так сказать, улаживаю семейные конфликты.

Я посмотрела на Нинон другими глазами. Нинон, улаживающая чужие семейные конфликты, — как это не похоже на то, что я знала о ней прежде.

Выходит, неумолимое время отразилось и на ней, сделав проще и яснее.

Нинон же истолковала мой взгляд по-своему и поспешила меня успокоить:

— Нет, ты только не думай, они нормальные люди, просто со своими заморочками. К тому же их сейчас все равно нет, наверное, в пятницу приедут.

В пятницу, мысленно прикинула я, а сегодня вторник, значит, по крайней мере ближайшие два дня на лоне природы обойдутся без семейных скандалов с участием Нинон в качестве международного арбитра.

— А вот и моя фазенда! — тем временем объявила Нинон и окинула ревниво-ласковым взглядом хозяйки хорошенький полутораэтажный коттедж из белого кирпича, с мансардой и террасой.

«Фазенда» Нинон мне приглянулась до такой степени, что я пуще прежнего зауважала свою бывшую сокурсницу. Как ни крути, а ее ставки росли буквально на глазах, в отличие от моих. Спокойная и несуетная Нинон к тридцати годам успела обзавестись мужем Генкой — первым красавцем на курсе, добротной дачей в ближайшем Подмосковье, «поскучать» в чистенькой, вымытой со стиральным порошком Швеции и вернуться в родные, слегка замусоренные пенаты, отчего они, впрочем, кажутся только родней. А я? Я вышла замуж впопыхах и впопыхах же развелась, в результате оставшись в коммуналке, потеряла хорошую работу, а мужчина моих снов при ближайшем рассмотрении оказался женатиком, банально бегающим «налево». Тут я, правда, вспомнила, что у Нинон с красавцем Генкой тоже не все гладко, но с моей стороны было бы свинством утешать себя подобным образом.

— Ну, проходи, не стесняйся. — Нинон пропустила меня вперед, и я затрусила по асфальтовой дорожке к дому, не забывая при этом бросать пытливые взгляды направо-налево и издавать возгласы восхищения, интенсивность которых по мере моего приближения к крыльцу неуклонно возрастала.

— Красота-то какая! — воскликнула я, остановившись возле роскошного куста цветущего жасмина. От сладкого запаха голова моя приятно закружилась, а горькие горести хоть и временно, но отошли на второй план. Туда же отошел и вероломный мужчина моих несбывшихся снов.

А Нинон, довольная впечатлением, которое на меня произвели ее угодья, распахнула передо мной дверь белоснежного коттеджа. Я переступила порог и принялась восхищаться с новой силой, причем без всякого притворства. Тут было все, к чему нормальные люди стремятся всю жизнь: просторная гостиная в стиле кантри с камином, плетеными креслами и деревянной лестницей, ведущей в мансарду, где располагались три уютные светелки.

— Это моя спальня, — объявила Нинон, открывая первую дверь, за которой я успела рассмотреть кровать, покрытую кремовым покрывалом и еще чем-то белоснежно-кисейным.

— Здесь Генкин кабинет, — коротко бросила она, толкнув следующую дверь, и я увидела небольшую комнату с книжными полками вдоль стен, кожаным диваном и письменным столом у окна. — А здесь будешь жить ты. — С этими словами она распахнула третью дверь.

Я стала тихо млеть, потому что комната, которую Нинон щедро мне отводила, превзошла самые смелые мои ожидания. Именно в таких комнатах и следует проводить время на лоне природы, сразу решила я. Вся обшитая деревом, она была похожа на старинную шкатулку для трав и благовоний. Это сходство удачно усугубляли развешанные на стенах искусные букеты из сухих цветов. Из мебели в комнате-шкатулке была только софа, застеленная пледом коричневато-желтых тонов, да кресло-качалка в углу.

— Нинон, у меня просто нет слов… — прошептала я восторженно, отчетливо понимая, что лучшего места для комфортного зализывания ран мне не найти.

— Тогда даю тебе десять минут на обживание, а потом быстро вниз — будешь помогать мне накрывать на стол, — приказала Нинон и шмыгнула за дверь.

Оставшись одна, я прошлась по комнате, все еще не веря собственным глазам, потом немного посидела на софе и на низком подоконнике. Полюбовалась видом — а из окна моей светелки хорошо просматривался дом и дачный участок банкира и его скандальной жены, благодаря обилию зелени выглядевший чрезвычайно эстетично, распахнула створку, втянула в хилые городские легкие чистого озоново-жасминного настоя, потянулась и почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Стоит ли уточнять, что на фоне всех этих несказанных красот и без того изрядно потускневший образ моего коварного возлюбленного побледнел и вылинял окончательно и бесповоротно, и я уже предвкушала, как спустя две недели легко и безболезненно отряхну со своих ног прах несбывшихся надежд, чтобы с новыми силами включиться в борьбу за новое счастье.

— Ну, скоро ты там? — окликнула меня снизу Нинон. — Пора уже отметить встречу!

Я тихо засмеялась, встряхнула волосами, швырнула сумку на кресло-качалку и беззаботно сбежала по лестнице в гостиную.

Нинон уже накрывала стол на террасе. Свежий ветерок осторожно шевелил уголки накрахмаленной скатерти, в керамической вазе дремали желтые примулы, в бокалах из чешского стекла играло солнце, а Нинон управлялась с бутылкой шампанского, обернутой вафельным полотенцем.

Потом мы выпили, и нам дружно похорошело. Мы предались воспоминаниям юности и не заметили, как время до вечера прошло. Нинон в задушевных тонах поведала мне о том, что у нее приключилось с Генкой, который, как выяснилось, нашел себе другую, я в двух словах изложила историю своего скоропалительного замужества, в трех — поруганную накануне «лав стори», не особенно налегая на детали. Зачем распространяться о том, что отныне в далеком прошлом? Ну был такой мужчина моих снов, да весь вышел.

Так как шампанское мы прикончили довольно быстро, Нинон сбегала в дом и притащила бутылку клюквенной настойки, на которую мы налегли с не меньшим энтузиазмом. В результате к концу застолья я была готова настолько, что едва ворочала языком, в то время как Нинон оставалась вполне себе бодрой. Я уже дремала с открытыми глазами, когда она, поморщившись, обернулась, посмотрела вдаль и заметила:

— Надо же, Остроглазовы пожаловали. Чего это они среди недели?

Я тоже встрепенулась и бросила взгляд в сторону соседнего дачного участка, у ограды которого остановилась светлая иномарка, а из нее выскочила высокая худощавая особа женского пола и нервно застучала каблучками по дорожке, выложенной плиткой. Лица ее я не рассмотрела, но, что называется, шкурой уловила исходящие от нее флюиды молчаливого раздражения. Женщина уже скрылась за обильными зелеными насаждениями, когда из иномарки вывалился высокий крепыш в джинсовом костюме. Наверное, это был банкир, угнетенный семейными скандалами. Он распахнул ворота, снова нырнул в машину, загнал ее во двор, после чего тоже пропал из виду.

Нинон недоуменно пожала плечами:

— Странно, с чего бы им приезжать? Обычно они здесь бывают только в выходные.

В ответ я бессильно уронила голову на стол.

— Ой, Женька, — прозрела Нинон, — да ты же совсем спишь, надо же, какая ты слабачка.

— Это меня от свежего воздуха развезло, — виновато прогнусавила я. В действительности меня развезло от клюквенной настойки и того обстоятельства, что предыдущую ночь я почти не спала, все оплакивала порушенную любовь.

— Иди-ка ты отдыхай, — по-дружески посоветовала мне Нинон и проводила меня наверх в мою комнату-шкатулку, где я сразу же рухнула на софу и забылась крепким сном.

* * *

— …Ах ты, старый козел! — заорал кто-то буквально над моим ухом. Потом что-то громко хлопнуло.

Я подняла голову с подушки и огляделась, вернее, попыталась оглядеться, потому что вокруг была полная темнота. Потерла раскалившийся лоб, ощутила сухость во рту и с запозданием сообразила, где я нахожусь: у Нинон на даче. Но кто кричал таким противным голосом? Ни за что не поверю, чтобы он мне приснился.

Я слезла с софы и подошла к окну, за которым шуршала листва. Взглянула вниз, увидела банкирский двор, освещенный дом, светлую иномарку под окнами. Душераздирающих криков больше не было, но успокоиться я уже не могла. А если прибавить к этому, что меня мучила жесточайшая похмельная жажда… В общем, я вышла из своей светелки и жалобно позвала:

— Нинон! Нинон!

Та отозвалась не вдруг. Сначала за ее дверью протяжно скрипнула кровать, потом раздался недовольный вздох, и наконец Нинон в белой ночной сорочке высунулась на лестницу:

— Чего тебе?

Я сконфуженно откашлялась:

— Ты разве не слышала, кто-то кричал?

— Кричал? — невозмутимо отозвалась она. — Значит, опять Остроглазовы ругаются, спи!

— Мне пить охота, — призналась я.

— Ах вот в чем дело. Ладно, пошли вместе, а то еще грохнешься с лестницы. — Сама Нинон, несмотря на темноту, неплохо ориентировалась в пространстве, впрочем, неудивительно, все-таки она находилась в собственном доме, а не в гостях.

Мы спустились вниз, Нинон прошла на кухню и, не зажигая света, открыла дверцу холодильника. Через минуту она вернулась в гостиную с бутылкой минералки и двумя стаканами. Поставила минеральную воду и стаканы на стол, включила настольную лампу… В этот момент неподалеку что-то громко звякнуло. Нинон насторожилась и подошла к окну.

— Ну вот, я так и знала, — констатировала она с раздражением, — сейчас сюда явится банкирша… Хотя нет… Куда это она потащилась, интересно?

Я встала с кресла и тоже приблизилась к окну, прильнула к стеклу, но толком ничего не разглядела, только распахнутую калитку соседнего дачного участка.

Потом мы выпили минералки, минут пять потратили на обсуждение семейных проблем банкира Остроглазова и разошлись по своим комнатам. А еще через пять минут кто-то требовательно постучал в дверь.

Глава 4

— Так я и знала, — в сердцах сказала Нинон, возясь со своими многочисленными замками, достойными швейцарского банка, — раз уж они сюда приехали, к тому же среди недели, добром это не кончится! — Она приоткрыла дверь, взятую на цепочку, и бросила в образовавшуюся щель уже поприветливее:

— Что случилось, Виталий?

Кто-то невидимый обреченно спросил хрипловатым баском:

— Ирка у вас?

— Да нет ее, — отозвалась Нинон, переступая босыми ногами по полу. Я тоже поежилась, потому что в приоткрытую дверь потянуло сырой прохладой. Не иначе к перемене погоды. Впрочем, чему тут удивляться, жара в Подмосковье явление недолговечное.

— Как это нет? — опешил басок. Нинон фыркнула:

— Очень просто, нет, и все. Не приходила она ко мне.

Басок за дверью затосковал не на шутку:

— Куда она могла подеваться?

А Нинон возьми да брякни:

— Да она же в сторону платформы пошла.

За дверью возникло короткое замешательство, оборвавшееся удивленным:

— К платформе? Зачем? Ведь электрички уже не ходят. Первая будет в пять двадцать, а сейчас только полтретьего!

— Ну этого я не знаю, зачем она туда пошла, просто видела в окно. — Нинон обернулась ко мне, сделала круглые глаза и красноречиво провела ребром ладони по шее, показывая, до какой степени ее достали семейные проблемы банкирской четы.

А банкир за дверью чуть не хныкал:

— Ночью идти через лес, да она с ума сошла!

— Вот и догоняйте ее быстрей! — посоветовала Нинон.

— Да-да, — пробормотал за дверью обеспокоенный супружник и вдруг осекся. — Только… Ниночка, помогите в последний раз, умоляю, поедемте со мной…

— Это еще зачем? — Такое предложение Нинон совсем не понравилось. Впрочем, в подобной реакции нет ничего странного, кому понравится, когда тебя будят среди ночи и просят куда-то ехать.

Банкир за дверью взмолился:

— Ну пожалуйста, я вас умоляю, сейчас на колени стану. Вы же знаете ее, Ирку: когда она упрется рогом, ее не переубедить. Будет там торчать всю ночь до первой электрички, а домой не пойдет. А вас она послушает, обязательно послушает, к тому же стыдно ей будет перед посторонними сцены устраивать.

— Перед посторонними, — прошипела Нинон сквозь зубы, обращаясь исключительно ко мне, — да я уже столько этих сцен насмотрелась, что стала почти родная.

Они еще немного попрепирались, после чего Нинон таки сдалась, согласившись составить компанию банкиру в поисках его истеричной супружницы. Она побежала наверх одеваться, Остроглазов отправился выгонять за ворота машину, а я осталась одна, как дура с помытой шеей.

— Эй! — позвала я Нинон. — Вы что, хотите меня бросить здесь? Ну нет, я тоже с вами.

Нинон не стала возражать, только крикнула сверху:

— С нами так с нами, только тогда одевайся. Не поедешь же ты в пижаме.

Я бросилась в свою светелку-шкатулку, быстро вытряхнула из сумки джинсы и свитер, прихваченные на случай прохладной погоды, натянула все это на себя, и уже через минуту присоединилась к Нинон, орудующей замками. А еще через минуту мы уже сидели в светлой банкирской иномарке, по-моему, «Тойоте»: я сзади, а Нинон впереди, рядом с Остроглазовым.

— Это моя подружка, — сухо отрекомендовала меня Нинон. — Надеюсь, она не помешает?

— Не помешает, — буркнул банкир, включив дальний свет фар, — даже, наоборот, будет кстати.

Бывают же любители устраивать из внутрисемейных разборок массовые шоу, помнится, подумала я тогда.

«Тойота» ехала медленно, просто ползла, потому что банкир и Нинон крутили головами и смотрели по сторонам, пытаясь разглядеть безвестно сгинувшую банкирскую жену-истеричку. Мысленно чертыхаясь и борясь с очередным приступом похмельной жажды, я последовала их примеру, тем более что выбора у меня так или иначе не было. Как я ни напрягала зрение, так и не увидела ничего похожего на долговязую дылду, которая буквально пулей просвистела через соседний участок, когда мы с Нинон еще сумерничали на террасе. Свет фар выхватывал только кусты, растущие по обочинам грунтовой дороги, да еще однажды в поле моего зрения попала бездомная кошка с ошалелыми желтыми глазами. Неподалеку от железнодорожной платформы грунтовка, по которой мы едва тащились, пересекалась с полоской старого разбитого асфальта, и именно здесь мы заметили человеческое существо, бредущее вдоль кустов.

Банкир сразу нажал на тормоз, однако существо никак не могло быть пропавшей женой Иркой, поскольку имело все признаки диаметрально противоположного пола, как-то: двухметровый рост, косую сажень в плечах, пузырящиеся на коленках штаны, а кроме того, от него разило сивухой за пять метров.

— Да это же шабашник с недостроенной дачи! — сказала Нинон, когда машина снова тронулась с места, и, обернувшись, долгим взглядом посмотрела вслед удаляющемуся верзиле. Кажется, я его тоже узнала: именно он, позевывая, вывалился из строительного вагончика, когда мы с Нинон шли через поселок утром.

Кусты кончились, и мы выехали на относительно освещенный пятачок, примыкающий к железнодорожной платформе и переезду, совершенно пустынный, между прочим. Банкир притормозил «Тойоту» возле палатки, в которой Нинон покупала шампанское и конфеты. Кстати говоря, палатка функционировала, тем самым исправно подтверждая означенную на вывеске заявку «круглосуточно», только веснушчатый парень дремал, уронив голову на прилавок.

Мы с Нинон остались сидеть в машине, а банкир Остроглазов растормошил парня из палатки и спросил, не видел ли он поблизости женщину в светлом брючном костюме. Тот отрицательно покачал головой, потом еще что-то сказал, но я не расслышала.

Банкир вернулся, сел за баранку и растерянно пожал плечами:

— Говорит, ее здесь не было.

— Да он же спал, что он мог видеть? — резонно вставила Нинон и, немного помолчав, добавила:

— А может, она домой вернулась по старому асфальту и мы с ней разминулись?

— Сейчас проверим, — задумчиво сказал банкир и, немного сдав назад, развернул машину.

«Тойота» выскочила на переезд и снова нырнула в кромешную тьму, щупая фарами дальнего света кусты и кочки. Старая асфальтовая дорога, к моему удивлению, оказалась еще хуже грунтовой, просто колдобина на колдобине. Иномарка запрыгала на них, как заяц, в результате чего взболтавшееся содержимое моего желудка стало усиленно проситься наружу. Меня замутило так сильно, что я заорала во всю глотку:

— Стой!

Что самое странное, мой клич неожиданно подхватила Нинон. Неужто ей тоже заплохело? Хотя на такой-то дороге…

Машина дернулась и замерла, моих сил хватило только на то, чтобы распахнуть дверцу и склонить голову…

Потом мне было уже ни до чего, по крайней мере минут десять. Когда наконец я на ватных ногах вывалилась из «Тойоты», то пришла в неописуемый ужас, обнаружив, что вышеупомянутое содержимое моего взбунтовавшегося желудка практически целиком и полностью сосредоточилось на заднем колесе банкирской иномарки. Черт, ну и история… Я начала соображать, как выкрутиться из неловкой ситуации, и тут до меня донеслись какие-то сдавленные рыдания.

Подняв понурую голову, я увидела банкира и Нинон. Они стояли перед машиной и смотрели куда-то вниз, на потрескавшийся асфальт. Я медленно подошла к ним и застыла как вкопанная: на дороге лежала женщина в светлом брючном костюме. Яркий свет фар освещал ее запрокинутое лицо с вытаращенными, вылезающими из орбит глазами…

Меня опять хватило только на то, чтобы отвернуться, и на этот раз основной «удар» пришелся на переднее колесо «Тойоты».

* * *

Нос банкира Остроглазова распух от слез, Нинон была бледная, как стенка, а я четыре раза отпрашивалась в туалет районного отделения милиции. Под конец меня рвало исключительно желчью, и в горле так пекло от горечи, что я с трудом ворочала языком. Причем от моего внимания не ускользнуло, что это обстоятельство весьма нервирует молодого сыскаря, поочередно расспрашивавшего нас об обстоятельствах обнаружения «трупа гражданки Остроглазовой». Да, именно так, ни — больше ни меньше, — трупа.

Меня, кстати, молодой опер оставил «на десерт», не знаю почему, может, потому, что я слишком часто бегала в сортир?

— Итак, при каких обстоятельствах вы обнаружили труп гражданки Остроглазовой? — спросил он, обстреливая меня профессионально подозрительными глазами и выпуская изо рта дым дешевой сигареты, от которого меня снова повело.

— Я… я… — Я отвернулась и глотнула свежего воздуха, проникавшего внутрь сумрачного кабинета сквозь открытую форточку. — Я его, собственно, и не обнаруживала, в смысле труп… Его обнаружили муж этой… мертвой женщины и Ни… моя подруга Нина Звонарева, то есть Поварова, — я совсем смешалась.

Опер встрепенулся:

— Вы хотите сказать, что вас не было на месте обнаружения трупа?

— Нет, почему же, — поторопилась я рассеять его сомнения, — я там была, только… Только я не сразу увидела… труп… Сначала его увидели Остроглазов и Нина…

— Гм-гм, а вы где же были?

— Я… я ведь сидела на заднем сиденье… А… а потом, видите ли, мне стало плохо, то есть меня укачало… Короче, когда я подошла, они, Нина и муж… трупа (муж трупа — это ж надо до такого договориться!), стояли перед машиной и смотрели на асфальт, ну, где она лежала… Муж плакал… — Я замолчала, уставившись на затоптанный линолеум милицейского кабинета.

— Понятно, — буркнул опер и что-то черкнул в блокноте, — а перед этим что было?

— Перед этим? — Я сглотнула подкативший к горлу комок. — Вы имеете в виду, что было возле железнодорожной платформы?

Сыскарь снова пыхнул своей сигареткой и заявил суровым тоном:

— Я имею в виду все, с самого начала.

— Сначала? — Я тихо затосковала, но делать было нечего. — Сначала я приехала… сегодня утром, то есть уже вчера утром, в Дроздовку, Нина встретила меня…

— Этого не надо, — перебил меня опер и, поморщившись, раздавил сигарету о стенку банки из-под майонеза, набитой окурками чуть не доверху. (Ох, лучше бы я на нее не смотрела, так меня снова замутило.) — Давайте знаете с какого места, м-м-м, с криков. Крики вы слышали или нет?

— Ну да, слышала, — выдавила я из себя через силу. — Я слышала, как кто-то кричал: «Старый козел!» От крика я проснулась, позвала Нину… Нина сказала, что это, наверное, соседи ссорятся. А потом уже сам этот сосед, Остроглазов, постучался к нам и стал спрашивать жену… Хотя нет, постойте… — Я попыталась сосредоточиться. — Не так все было, вернее, не совсем так. Сначала, после криков, мы с Нинон спустились вниз, выпили немного минеральной воды и… Ну конечно, мы посмотрели в окно и увидели, что женщина эта, еще живая, уходит от своей дачи куда-то в сторону железнодорожной платформы.

Сыщик нервно забарабанил по столу шариковой ручкой:

— А муж когда появился?

Я пожала плечами:

— Да откуда ж я знаю, я ведь время не засекала. Может, минут пять прошло, может, побольше. Помню только, что когда он стал уговаривать Нину, чтобы она с ним поехала, то сказал… Ну да, он сказал, сейчас, мол, половина третьего, а первая электричка будет только в пять двадцать утра.

— И что было потом?

— Потом мы быстро оделись, сели в машину и поехали. Приехали к платформе, там расспросили парня, который торгует в круглосуточной палатке, тот сказал, что никого не видел… — Я закусила губу, потому что мое повествование неумолимо приближалось к самым неприятным для меня воспоминаниям. — Потом мы поехали по асфальтированной дороге, вдруг остановились… и все.

Опер опять закурил, щелкнув зажигалкой:

— И что же, вы никого не видели дорогой?

Тут только в моей голове соединились контакты, я все вспомнила и сразу испугалась:

— Ой, точно, нам попался по дороге этот, ну, шабашник, который тут дачу строит.

Сыщик сразу насторожился:

— Припомните, когда и в каком именно месте вы его встретили?

Собственно, провалы в моей памяти уже были благополучно ликвидированы, но на всякий случай я сделала глубокомысленный вид и выдала после некоторой паузы:

— Это было, когда еще мы ехали к платформе… А место… Ну, там, где грунтовая дорога пересекается с асфальтовой.

Опер ничего не сказал, только грузно откинулся на спинку стула, жалобно скрипнувшего под ним. В этот же момент дверь распахнулась, и в комнате возник тщедушный человечек с пегим, схваченным резинкой хвостиком на затылке.

— Ну что там? — спросил его сыщик. «Хвостатый» развел руками:

— Пока ничего, на вид в машине все чисто, в салоне порядок, а вот снаружи… Колеса в какой-то дряни…

Я покраснела и втянула голову в плечи. Сыщик перехватил мой робкий взгляд и буркнул:

— Ладно, разберемся.

Глава 5

Дверь скрипнула, и я открыла глаза. В комнату вошла Нинон и присела на край софы.

— Ну, как самочувствие? — поинтересовалась она, откидывая со вспотевшего лба прядку волос цвета «созревшая рожь».

— Лучше не спрашивай, — простонала я, приподнимая голову с подушки.

— Надо же, как тебя, — подивилась Нинон, — ну ладно, это дело поправимое, сейчас мы тебя вылечим. — С этими словами она скрылась за дверью, очень скоро явившись снова, уже с бутылкой пива, запотевшей, из холодильника.

— Ни за что! — замотала я головой.

— Ну и напрасно, — тоном знатока заметила Нинон, — всего лишь пара глотков, и тебе полегчает. — И она звонко набулькала пива в высокий стакан из темного стекла.

— Рекомендации лучших собаководов? — тускло сострила я, принимая стакан из рук Нинон и осторожно отхлебывая пиво, предварительно зажав нос пальцами. Печальный опыт мне подсказывал, что подобная предосторожность не повредит.

Поразительное дело, но мне и правда стало полегче. Я даже решилась придать своему бренному телу сидячее положение и поджать под себя ноги. А Нинон подошла к окну и, взглянув вниз, пробормотала:

— У Остроглазова ворота нараспашку, надо бы пойти закрыть…

— А чего он сам не закроет? — тупо спросила я.

— Интересное кино, — фыркнула Нинон, — как же он тебе их закроет, когда его дома нет?

— А где он?

— Где-где? — передразнила Нинон. — Ты чего, не поняла? Его же задержали по подозрению в убийстве жены!

— Да что ты! — не поверила я и поскребла ногтями макушку. — О чем они там, в милиции, думают? Как он мог ее убить, интересно? Ведь он же все время с нами был!

Нинон равнодушно передернула плечиком:

— А чего им думать? Им нужно побыстрее кого-нибудь изловить, изобличить и отрапортовать по начальству о результатах проделанной работы. А Остроглазов, как ни крути, самая подходящая кандидатура на роль убийцы, особенно если учитывать, как часто они ругались.

— Но это же… Если так рассуждать, тогда вообще извилинами шевелить не надо. А как же всякие экспертизы, эти… следственные эксперименты, свидетели, наконец? — Я уставилась на Нинон.

— А я-то тут при чем? — резонно отпарировала она. — Я в этих делах не больше твоего понимаю. Одно только могу сказать: Ирка, конечно, была баба вредная, такая, что ангела до греха доведет, и не исключено, что Виталька во сне видел, как он шею ей сворачивает, да только на кой ему черт самому убивать? Денег у него хватает, мог бы кого-нибудь нанять, если уж так приспичило.

— Ты имеешь в виду этого… ки… киллера? — не поверила я своим ушам, уж больно легко Нинон рассуждала о более чем серьезных вещах.

— Ну это же я чисто теоретически, — успокоила меня Нинон, — просто в порядке разминки для мозгов. А вообще пусть об этом тот следователь думает, который нас ночью мурыжил. Как его там… А, Проскуряков… И потом, хватит уже об ужасах, завтракать пора, — заключила она.

Я поискала в себе признаки голода, но не нашла. А вот от крепкого чая я бы, пожалуй, не отказалась.

Через двадцать минут мы с Нинон уже сидели на веранде, как и накануне, только трапеза наша на этот раз была гораздо умеренней. Нинон меланхолично управлялась с омлетом, я прихлебывала обжигающий чай без сахара, а незапертые ворота соседской дачи все еще поскрипывали на петлях.

— Черт, как надоело. — Нинон в сердцах отодвинула от себя тарелку с недоеденным омлетом и решительно направилась на улицу.

Она закрыла ворота, а потом застыла у ограды остроглазовской дачи, вытянув шею и глядя куда-то в сторону. Что она там разглядела, интересно?

Когда Нинон наконец вернулась, выражение ее лица было крайне заинтригованным.

— Милиция с шабашниками разбирается, — сообщила она многозначительно, вновь придвигая к себе тарелку.

— Да? — Я задумалась, потом меня осенило:

— Слушай, Нинон, а они ведь не напрасно на них наехали, мы же вчера одного видели неподалеку от трупа.

— То-то и оно, — согласилась Нинон. — Я это дело сразу просекла, и следователь на этот факт напирал, хотя… — Нинон заговорщицки понизила тон:

— Это ведь у нас не первый труп…

— Маньяк? — По моей спине даже мурашки пробежали.

— Не знаю, не знаю, — загадочно молвила Нинон и неожиданно предложила:

— Пойдем-ка посмотрим, что там делается.

Долго уговаривать меня не пришлось, и уже через минуту мы стояли у ограды бывшей дипломатической дачи и пялились на происходящие там перемещения. А по двору сновали неразговорчивые товарищи в милицейской форме, заглядывая чуть ли не под каждый камушек и изредка обмениваясь непонятными отрывистыми фразами. Из строительного вагончика также доносились мужские голоса, а дверь дома была открыта нараспашку.

Мы с Нинон не успели ничего сообразить, как из этой самой распахнутой двери вывели кудлатого верзилу в растянутых на коленях трениках. А дальше все было, как в добротном боевике: откуда-то вывернулся давешний опер по фамилии Проскуряков и ловко защелкнул на запястьях кудлатого наручники. Первый раз я видела такое не по телевизору.

Мы с Нинон переглянулись, а кудлатый шабашник, который, похоже, сам не ожидал подобного оборота, громко и сбивчиво возроптал:

— Да за что, я же, я же… Но почему?!

— Иди, иди! — прикрикнул на него один из милиционеров и подтолкнул в спину.

Кудлатого провели в двух шагах от нас с Нинон, и мое обостренное похмельем обоняние уловило исходящий от него острый запах пота и перегара. Мы с Нинон опять переглянулись и завороженно уставились на сыщика Проскурякова, но тот не удостоил нас взглядом.

* * *

— Да, дела, — протянула Нинон, когда мы вернулись на исходные позиции, то бишь за стол на террасе.

Я развела руками:

— Ничего не понимаю. Если они уже арестовали банкира, то при чем здесь шабашник? Или… Они думают, что банкир его нанял?

Нинон немного поковырялась вилкой в тарелке с застывшим омлетом и изрекла тоном знатока:

— Сколько раз тебе говорить, что в этом ведомстве не думают, а действуют, и то не всегда. Ясно же, что они просто широкий невод закидывают: авось в него попадет настоящий преступник. Странно еще, что они нас не заподозрили…

— Нас? — Я даже закашлялась. — А мы-то тут при чем?

— Я же тебе сказала, что в этом ведомстве не думают, — отрезала Нинон, — а если и думают, то только о том, как спихнуть с себя какое-нибудь дело. А когда это не удается, они хватают то, что лежит с краю. Только не смотри, не смотри на меня так, будто ты сама этого не знаешь. Да будь все по-другому, разве мы имели бы такую преступность?

Вопрос относился к разряду риторических, а посему ответить мне было нечего. Немного помолчав, я все же позволила себе выразить сомнение:

— Но ведь доказывать-то им все равно придется. В смысле доказывать, что женщину убил банкир, или шабашник, или они вдвоем, если на то пошло…

Нинон практически невозможно было сбить с толку:

— Ха! Доказательства… Да это же вообще пара пустяков… Главное, чтобы потенциальный преступник сознался, а у них есть способы этого добиться, уж поверь мне.

— Гм, гм… А как же эта, м-м-м… презумпция невиновности?

— Ой, не смеши меня, — Нинон откинулась на спинку плетеного кресла и для пущей убедительности даже пару раз дернула ножкой, — презумпция невиновности! Презумпция у тебя будет, когда ты ее докажешь, эту презумпцию. Во как обстоит дело. Не они будут доказывать, а ты, что ты не верблюд, точнее, не верблюдица.

После таких слов я окончательно вошла в ступор, что, впрочем, неудивительно.

— Ты… ты что же это, серьезно? Неужели они нас тоже…

На этот раз Нинон смилостивилась надо мной:

— Чего паникуешь раньше времени? Это же сугубо теоретические выкладки, чтобы ты не очень обольщалась. А потом, этот следователь Проскуряков все-таки не Шерлок Холмс. Сама посуди, надо же ему с чего-то начать, а вернее, с кого-то. Вот он и начал по схеме: первым делом, конечно, муж — это элементарно, потом шабашник — а не шляйся по ночам! — а там, глядишь, и до других доберется…

— До нас? — Мое сердце снова екнуло.

— А хоть бы и до нас. — Несмотря на подобные заявления, Нинон спокойно намазывала хлеб маслом. — Будем считать, что мы в круге втором. Но не думаю, что нами он станет заниматься серьезно, скорее для проформы. Справки потихоньку наведет, вдруг мы какие-нибудь рецидивистки или в психушке на учете состоим? А потом возьмется за остальных, если, конечно, банкир или шабашник не расколются. Я, правда, в это не верю.

Я плеснула себе в чашку остывшего чая, отхлебнула глоток и наконец произнесла:

— Знаешь, Нинон, хоть я, как ты выразилась, и во втором круге, что-то мне не хочется, чтобы обо мне справки наводили по психушкам.

— А кому хочется? — философски молвила Нинон. — Только делать-то все равно нечего, так оно и будет, помяни мое слово. А кроме того, даже если мы и не подозреваемые, то свидетели, а со свидетелями тоже не церемонятся. Без конца допрашивают, таскают на всякие следственные эксперименты, на суд вызывают, в конце концов.

Что-то мне не понравилась такая заманчивая перспектива, а садистские наклонности Нинон, обнаруженные ею в процессе живописания предстоящих нам неприятностей, вообще потрясли меня до глубины души.

— Ты что, специально меня пугаешь? — поинтересовалась я на всякий случай.

Нинон усмехнулась, продемонстрировав свою традиционную невозмутимость:

— Да не пугаю я, просто обрисовываю варианты. Кстати, еще не факт, что все будет именно так, как я говорю, просто к прозе жизни надо относиться как прозе и не сорить эмоциями понапрасну, вот и все.

Не могу сказать, чтобы такое заявление Нинон прибавило мне энтузиазма, но кое-какую почву под ногами я все-таки почувствовала. Не очень-то это приятно, когда ты просыпаешься утром в пренеприятном настроении с перепоя и первым делом вспоминаешь о трупе, виденном накануне. Врагу такого не пожелаешь.

Мало-помалу страсти улеглись, и мы с Нинон перешли к вопросам, далеким от ночных событий. Нинон, накануне устроившая мне экскурсию по дому, на этот раз вознамерилась поводить меня по дачному участку. В принципе, при сложившихся обстоятельствах для меня это было только полезно, поэтому я не стала возражать.

Территория, прилегающая к дому, была не очень большая, соток десять, и никаких грядок с картошкой-моркошкой я на ней не разглядела, что меня, конечно, не могло не радовать. Ибо, как всякий трезвомыслящий человек, я не исключала для себя вероятности, что, приглашая меня разделить с нею отдых на лоне природы, Нинон руководствовалась отнюдь не одними только филантропическими соображениями, но и сугубо практическими. Например, намеревалась использовать в качестве бесплатной рабочей силы. Учитывая все вышеизложенное, я даже предусмотрительно придумала себе на такой случай запасной вариант отступления. Если Нинон станет особенно усердствовать, привлекая меня к садово-огородным работам, я смоюсь в Москву, сославшись на слабое здоровье матушки. Теперь же, окончательно убедившись, что на участке Нинон практически нечего пропалывать и окучивать, я даже почувствовала легкие уколы совести. Согласитесь, что свинство — подозревать в подобной меркантильности подругу студенческой юности!

Итак, картофельных плантаций на даче Нинон не обнаружилось, зато нашлась парочка довольно ухоженных клумб с ромашками и настурциями, букет из которых украшал стол на террасе, а также несколько кустов смородины и крыжовника, росших у забора, отделяющего участок Нинон от соседнего, банкирского.

Я невольно покосилась на добротный банкирский особняк и вздохнула:

— Как же все-таки все это вышло, будто в кино. Никогда еще со мной такого не было…

— А со мной, что ли, было? — с готовностью подхватила Нинон. — Как ни крути, а у нас еще не каждый день убивают.

Я все никак не могла отвести взгляд от глухой каменной стены банкирского дома.

— Слушай, — вдруг осенило меня, — а как ее убили, ну, эту банкиршу-истеричку? Я ведь ее в темноте толком не разглядела… — Было бы странно, если бы я ее рассмотрела, учитывая состояние, в котором я пребывала ночью, но об этом я скромно умолчала.

— Понятия не имею, — пожала плечами Нинон, — я ведь ее тоже не особенно разглядывала, сама понимаешь, зрелище-то не для слабонервных, а тут еще Виталька — ну, Остроглазов, его Виталькой зовут — сразу завыл, как пес на цепи… У меня от его воя прямо мурашки по коже… — Нинон даже передернуло. Одно могу сказать, крови вроде бы не было.

— Может, ее задушили? — предположила я.

— Все может быть…

— А ту, вторую, что нашли возле платформы, не знаешь, как убили?

— Кто ж ее знает, — протянула Нинон, — в милицейской бумажке только и написано, что с признаками насильственной смерти.

— А вдруг их обеих убил один и тот же человек? — медленно проговорила я. Нинон всплеснула руками.

— Наконец дошло, как до жирафа, на десятые сутки, — фыркнула она, — я тебе еще два часа назад об этом толковала.

А потом мы практически одновременно уставились на молчаливый и пустой особняк задержанного банкира, и мысль к нам пришла одна и та же. Однако озвучила ее Нинон.

— Ладно, — сказала она, — только глянем и обратно.

Глава 6

Для начала мы немного полюбовались многозначительной сургучной печатью на входной двери особняка овдовевшего банкира.

Нинон покрутила головой:

— Надо же, когда это они успели? Я не стала мучить себя догадками, просто наклонилась и ознакомилась с содержанием прилепленной сургучом бумажки.

— Восемнадцатого ноль седьмого девяносто восьмого… А сегодня у нас какое?

— Какое-какое? — недовольно пробурчала Нинон. — Восемнадцатое и есть, какое еще… — И прибавила задумчиво:

— Видно, они здесь были рано утром, когда мы еще спали, и все обыскали.

— Интересно, а ордер у них был? — не удержалась я.

— Ой, — поморщилась Нинон и посмотрела на меня, как на безнадежно больную, — вот про ордер не надо, ладно? Они сами себе законники.

— И что будем делать? — осведомилась я.

Нинон покрутила пальцем у виска:

— Уж не собиралась ли ты проникнуть в дом?

— Да я просто так… Походить тут, посмотреть… — стала я оправдываться. — Жалко все-таки человека, берут вот так запросто, сажают в кутузку, а он, может, даже совсем ни при чем. Сама посуди, когда бы он успел ее убить, если он все время у нас на глазах был?

— Честно хочешь? — Нинон отошла от двери. — Я тоже так считаю. Никак он не мог ее убить. Она же на своих ногах выскочила и убежала, а он через пять минут ее у меня разыскивал. Да чтобы убить ее, ему нужно было бы просто разорваться, не мог же он одновременно находиться и здесь, и там, на дороге. Но убиваться по этому поводу не стоит, потому что Остроглазов человек со средствами и наймет себе хорошего адвоката, так что все у него будет хорошо.

Постояв еще немного у двери, мы предприняли небольшую прогулку по дачному участку банкира. Обошли все закоулки, но ничего подозрительного не обнаружили. Грядок, как и у Нинон, я тоже не заметила. С другой стороны, зачем банкиру возделывать картошку? Что касается обильной растительности, то вблизи она выглядела еще экзотичней, прямо как в ботаническом саду.

— Кто же вырастил эти тропики? — поинтересовалась я у Нинон, в восхищении цокая языком.

— А чего их выращивать, — легкомысленно откликнулась Нинон, — были бы бабки. Есть фирмы, которые занимаются озеленением, только свистни, приедут и организуют, что захочешь. Вот Остроглазов и устраивает себе джунгли на лето, а в сентябре приезжают озеленители, выкапывают свои лианы и пальмы и отвозят на зимнее хранение, до весны.

— Как интересно! — подивилась я.

— Да уж, — неопределенно молвила Нинон и подрулила к окну особняка, выходящему непосредственно в «джунгли», — тут главное деньги, заплатишь побольше, и тебе обезьян в сад запустят, а в бассейн крокодилов. Последних, конечно, для особенных любителей экзотики.

Я пропустила мимо ушей черный юмор Нинон, потому что меня, как и ее, неотступно влекло к окну. А оно, будто назло нам, находилось достаточно высоко, а потому нам пришлось залезть на узкий бордюрчик бетонного фундамента, предварительно вцепившись в карниз из нержавейки, прикрепленный к окну. Черт, до чего это было неудобно! А самое ужасное, что мы еще не успели ничего толком рассмотреть, как прямо за моей спиной раздалось деликатное, но отчетливое покашливание:

— Кхм… Кхм…

Мы с Нинон так резко отпрянули от окна, что только чудом не оторвали карниз.

* * *

— И что интересного там показывают? — На нас с Нинон лукаво посматривал невысокий моложавый милиционер при полной выкладке и в немного сбившейся назад форменной фуражке. Да еще с кожаной папкой под мышкой.

Как только я его увидела, мне сразу стало нехорошо, ибо давешние резоны Нинон возникли в моем подсознании с особенной отчетливостью. А вот сама Нинон смутилась только в первую минуту, а в следующую уже вздохнула с облегчением:

— Фу… как я испугалась… — И добавила с некоторой игривостью, повергшей меня в недоумение:

— Товарищ лейтенант, разве можно так пугать слабых беззащитных женщин?

— А разве я пугал? — подыграл ей милиционер. — Я тут иду мимо, смотрю: две слабые, беззащитные женщины на стенку полезли, думаю, может, случилось чего… Помощь, может, нужна…

— Может, и нужна, — преспокойненько отпарировала Нинон, — такие события происходят, что только на вас и надежда…

Пока они перебрасывались подобными репликами, я чувствовала себя последней идиоткой, потому что ровным счетом ничего не понимала. Я тихо паниковала, а Нинон на самом что ни на есть голубом глазу соврала, что мы заглядывали в банкирские окна только потому, что нам послышались «подозрительные звуки».

— Ворота были открыты, вот мы и пошли посмотреть, вдруг, думаем, кто залез, пока хозяина нет.

— Да? — задумчиво переспросил милиционер. — Но дверь опечатана, и пломба вроде бы не нарушена…

— Опечатана? — очень натурально «удивилась» Нинон, будто не она еще десять минут назад подробно изучала печать на двери банкирского особняка.

— Конечно, — подтвердил милиционер и обронил:

— Ладно, я сейчас посмотрю… — С этими словами он прильнул к окну, на котором мы с Нинон недавно висели, постоял так немного, после чего отправился к следующему.

Воспользовавшись заминкой, я дернула Нинон за рукав и прошипела:

— Ты что, его знаешь?

Нинон ответила трагическим шепотом:

— Это наш местный Анискин… Ну, участковый.

Местный Анискин обошел вокруг дома и вернулся к нам, деловито сообщив:

— Все в порядке, ничего подозрительного…

— Вот и слава богу, — обрадовалась Нинон, — а то, сами посудите, каково нам здесь после всего… Это же страх, сплошной страх, один труп, второй… Ой, кстати, вы не знаете, они случайно не это… не взаимосвязаны?

— Кто? — не понял милиционер или сделал вид, что не понял.

— Ну… Остроглазова и тот труп, который недавно нашли возле платформы?

— В каком смысле? — Местный Анискин, кажется, не отличался особенной сообразительностью.

Нинон поежилась:

— А если это все-таки дело рук маньяка, а подозревают Остроглазова?

Участковый снял фуражку, сунул ее под мышку, в компанию к папке, достал из кармана платок и протер им довольно изрядную при его моложавости лысину. Делал он это неспешно и обстоятельно, затем так же неспешно и обстоятельно вернул фуражку на прежнее место и изрек:

— Начнем с того, что это не мое дело, но, насколько я знаю, версии разрабатываются самые разные, и ни на одной из них следствие пока еще не остановилось. Как говорится, все только начинается. Что до маньяка, мое мнение такое — не стоит сеять панику раньше времени. А то у нас сейчас модно стало, чуть что — маньяк, маньяк… Муж жене по пьяной лавке фонарь под глазом посадил — уже маньяк.

Тон у местного Анискина был такой назидательный, что мы с Нинон виновато потупились, будто отпетые двоечники на ковре у завуча, а тот продолжал усердно вправлять нам мозги:

— Маньяки — это вообще не наша компетенция, ими Генпрокуратура занимается. Сочтут они, что тут не обошлось без какого-нибудь Чикатило, им и карты в руки, а пока, уважаемые барышни, сохраняйте спокойствие и не поддавайтесь на провокации.

Ну и зануда этот местный Анискин, доложу я вам!

— Хорошо, как скажете, — безропотно согласилась Нинон и, схватив меня за локоть, подтолкнула к калитке.

Мы уже были за воротами, когда вдогонку нам полетело:

— А за бдительность выражаю благодарность и наперед на вас надеюсь. Если вдруг заметите что-нибудь подозрительное, сразу же ставьте в известность меня или следователя Проскурякова.

* * *

В нормальное свое состояние я пришла только к следующему утру и сразу засобиралась в Москву. Нинон это не понравилось.

— И ты хочешь бросить меня здесь одну? После того, что случилось? — Она свела брови на переносице и выстрелила в меня гневным взглядом.

Пришлось мне выложить оставшиеся карты. Тяжко вздохнув, я рассказала ей то, что не успела прежде. Так вышло, что накануне мы обсуждали исключительно сердечные дела, а потому я ограничилась только печальной историей предательства мужчины моих снов, теперь же настал момент остановиться на прочих несчастьях, то бишь поведать Нинон о том, как меня выставили с работы.

Этот рассказ произвел на нее должное впечатление.

— Что же ты мне сразу не сказала? — укоризненно покачала она головой. — А я смотрю и думаю, чего она такая в воду опущенная? Если из-за мужика, то ни один из них того не стоит. Послушай, — она небрежно взбила свою «спелую рожь», — я могу попробовать сделать тебе протекцию в одной фирме, меня туда звали, да я отказалась, а тебе вполне может подойти, только ты не уезжай…

Я перебила Нинон:

— Да я же не навсегда уезжаю, только на полдня, заеду к матери, позвоню в агентство по трудоустройству, а к пяти вернусь, за это время с тобой ничего не случится, ведь так?

И все-таки Нинон немного поворчала:

— Не понимаю, с чего тебе вдруг приспичило?..

Честно говоря, я и сама этого не понимала, поскольку уж очень веских причин для поездки в Москву у меня и в самом деле не было, если только…

Уж не надеялась ли я увидеть небезызвестного предателя или хотя бы узнать, не звонил ли он мне в прошедшие два дня, пока я спасала Нинон от одиночества? О нет, только не это, чур меня, чур!

Так это или иначе, но уже через два часа я поднималась по лестнице своего дома, и сердце мое прыгало впереди меня упругим мячиком. Бог знает, куда оно торопилось. Повернув ключ в замочной скважине, я толкнула дверь и буквально нос к носу столкнулась со своей сварливой соседкой, той самой, которая первой бросалась на каждый телефонный призыв.

Я сухо сказала «здрасьте», она пробурчала в ответ что-то неразборчивое и тут же повернулась ко мне тылом. Я не удержалась и слабо пискнула ей вослед виноватым голосом:

— Мне никто не звонил?

— Никто, — отрезала эта мышка-норушка и нырнула в свою келью, набитую старозаветной рухлядью. Учитывая ее страсть к телефону, ей можно было верить. Мячик моего сердца, еще совсем недавно упругий, сжался и обмяк. Значит, он мне не звонил, он не звонил мне! Ну, это уж слишком.

Разумеется, я, как всякая здравомыслящая женщина, не собиралась ничего иметь с этим подлецом после того, что узнала, но ведь он должен был хотя бы попытаться со мной объясниться. Да, он должен был попытаться, а я — высказать ему все, что я о нем думаю, не стесняя себя в выражениях, и с чувством грохнуть трубку на рычаг. Но он лишил меня этого последнего удовольствия. Подлец, подлец, одно слово, подлец.

Погрустив еще немного, я позвонила матери, узнала, что у нее все в порядке, потом связалась с агентством по трудоустройству, которому я пару дней назад вручила свою судьбу. Там мне вежливо ответили, что достойной работы для меня пока не нашлось. Так я и знала!

Глава 7

В Дроздовке я была в половине седьмого вечера. Из электрички, кроме меня, вышли две пожилые женщины с авоськами и паренек с рюкзаком, причем все они направились в другую сторону — к деревеньке, лежащей за холмом. Одна я потопала сквозь редкий перелесок, и на душе у меня было не то чтобы тревожно — все-таки белый день, — но, если честно, как-то не по себе. Откровенно говоря, не хотела бы я проделывать этот недальний путь под покровом ночной темноты, особенно после кошмаров, невольной свидетельницей которых я стала по милости соседа Нинон — банкира Остроглазова.

Все-таки интересно, кто убил его жену? Он этого сделать, конечно, не мог, даже если предположить, что крикливое обращение «старый козел», разбудившее меня той ночью, его задело за живое. А шабашник? Я пошевелила извилинами: пожалуй, курчавый амбал в трениках подходил на роль убийцы больше, чем невысокий лысоватый банкир с распухшим от слез носом. По крайней мере, если бы я была режиссером ужастиков и мне пришлось бы выбирать из этих двух, я бы остановилась на курчавом, в нем больше экспрессии. А вот у следователя Проскурякова этот выбор, похоже, затянулся, бедняга никак не мог определиться, а потому держал под замком и банкира, и шабашника. Дай-то бог, чтобы хоть один из них и впрямь оказался убийцей, тогда, во всяком случае, я бы перестала опасаться. А то, не ровен час, выскочит кто-нибудь из кустов, и пискнуть не успеешь… Тьфу ты, типун мне на язык. Я невольно втянула голову в плечи и прибавила шагу.

Нинон не было видно ни во дворе, ни на террасе, но дверь оказалась не заперта.

— Нинон! — позвала я, сбрасывая с ног туфли. Пройтись босиком по лаковому паркету было приятно. — Эй, Нинон, ты где?

В ответ — ни звука. Спит она, что ли? Я поднялась наверх и заглянула в спальню Нинон — никого, потом в Генкин кабинет и в комнатку-шкатулку, отведенную мне, — с тем же результатом. Странно? Гм-гм, не то слово.

Вниз по лестнице я спускалась на ватных ногах, и в каждом углу мне мерещился молодой и красивый труп Нинон. Однако же я набралась храбрости и решительно шагнула в кухню, где Нинон опять-таки не обнаружилась, ни живая, ни мертвая. Зато на плите стоял горячий, можно даже сказать, почти раскаленный чайник. Я задумчиво почесала макушку и огляделась. Только теперь я заметила узкую дверцу сбоку, которая вела неизвестно куда.

Я боязливо приблизилась к ней, постучала костяшками пальцев и снова позвала:

— Нинон… Нинон!

— Да здесь я, здесь! — глухо раздалось откуда-то из-под земли, и у меня сразу отлегло от сердца. По крайней мере, она живая.

— Ты где? — уточнила я на всякий случай.

— В преисподней! — оптимистично отозвалась Нинон и гостеприимно пригласила:

— Иди сюда!

Я распахнула узкую дверцу и увидела довольно крутые ступеньки, ведущие вниз, а у их подножия — еще одну дверь, приоткрытую, за которой что-то звякало. Я еще раздумывала, спускаться ли мне вниз или нет, а из-за двери показалась Нинон собственной персоной, слегка раскрасневшаяся.

— Порядок в подвале наводила, — выдохнула она, — хламу скопилось — ужас.

— Хозяйственная ты наша, — в очередной раз подивилась я.

— Будешь тут хозяйственной, — фыркнула Нинон. — Надеяться-то не на кого! — И, закрыв дверь подвала на щеколду, побрела наверх.

Я отошла назад, уступая дорогу, и выдала давно занимавший меня вопрос:

— Слушай, Нинон, вы ведь с Генкой разводитесь?..

— Ну да, а что тут сделаешь…

— А как имущество делить будете? Все-таки у вас недвижимости хватает: квартира, дача… — Что там ни говори, а мне в этом отношении проще: кто особенно позарится на мою комнатенку в квартире с подселением?

Нинон нахмурилась:

— Сама не знаю, мы с Генкой пока этого не обсуждали. Думаю, кому-нибудь останется дача, а другому — квартира.

— Ну а ты что хотела бы: квартиру или дачу? — допытывалась я.

Нинон впала в глубокую задумчивость и в конце концов растерянно произнесла:

— Честно говоря, я бы хотела и то, и другое…

Я поняла, что затронула болезненную для Нинон тему, и поспешила закруглить вечер вопросов и ответов. Мы поужинали, поболтали на общие темы, старательно уклоняясь от упоминания недавних ужасов на ночь глядя. Потом немного посмотрели телевизор и разошлись по своим комнатам. Я бухнулась на софу и, прежде чем отключиться, горячо пожелала мужчине моих несбывшихся снов нескончаемых мук совести.

* * *

Когда я, вся опухшая от сна, спустилась вниз, Нинон уже накрывала на террасе стол к завтраку, намазывала хлеб джемом и отгоняла привязчивую осу:

— У ты, зараза!..

— Привет, — вяло сказала я и отправилась умываться. — Ну как спалось? — осведомилась я, вернувшись.

— Лучше не спрашивай, — буркнула Нинон, — всю ночь ужасы какие-то мерещились.

— Может, нам лучше вернуться в город?

— Еще чего, — капризно дернула она плечом, — такая отличная погода, а я по милости какого-то маньяка должна торчать в Москве в пыли и духотище. И потом… его же все-таки задержали…

— Да? — Я жадно втянула в себя запах свежесваренного кофе. — И кого из них ты имеешь в виду: банкира или шабашника?

— Ох, не знаю, не знаю, — растерянно пробормотала Нинон и предложила:

— Давай-ка лучше завтракать.

Я ничего не имела против, вот только спокойный ход нашей мирной трапезы был прерван самым неожиданным образом. Сначала где-то совсем рядом взвизгнули тормоза, спустя некоторое время несколько раз хлопнули дверцы автомобиля, и наконец почти патриархальную тишину Дроздовки нарушили деловитые мужские голоса:

— Здесь, что ли?

— Ага, это дом жертвы, а свидетельницы — по соседству.

Нинон скривилась:

— Ну все, позавтракали, называется.

Я опрометчиво откусила слишком большой кусок булки с джемом, немедленно застрявший у меня в горле, как только увидела входящую во двор компанию. Компанию, которую почему-то возглавлял… он, то бишь мужчина моих несбывшихся снов.

Мои глаза полезли на лоб, я стала хрипеть, как удавленник, в последнее мгновение вынутый из петли, а Нинон принялась отчаянно дубасить меня по спине крепкой ладошкой. Кое-как откашлявшись, я предприняла попытку понять, с чего бы это мой вероломный возлюбленный притащился в Дроздовку? Допустим, падать мне в ножки… Гм-гм, звучит заманчиво, но откуда он узнал, где я? Все-таки я не оставляла адреса соседкам по квартире… А это, это что такое?.. Почему с ним рядом важно вышагивают следователь Проскуряков и местный Анискин, позавчера застукавший нас с Нинон, когда мы заглядывали в окна осиротевшей банкирской хибары? Непонятно, совсем непонятно…

Компания между тем подошла к террасе, на которой и произошли самые главные события.

— Ну вот, это они и есть, — хмуро сказал следователь Проскуряков, вместо того чтобы вежливо поздороваться.

После этих слов мужчина моих несбывшихся снов поднял глаза на нас с Нинон, и по его лицу расплылась идиотская улыбка, а взгляд еще недавно столь привлекательных для меня глаз остекленел. Что это с ним, интересно? Муки совести у него, что ли, выражаются в такой оригинальной форме?

— Ну вот, уважаемые Нина Павловна и Евгения Петровна, — снова заговорил Проскуряков, — у нас опять к вам есть вопросы, связанные с убийством вашей соседки, м-да… Но прежде я вас кое с кем познакомлю. — Он обернулся к мужчине моих несбывшихся снов и дежурным тоном отрапортовал:

— Следователь Генпрокуратуры по особо важным делам Андрей Степанович Белов.

Я молча открыла рот, а Нинон поправила очки на переносице, наверное, чтобы получше рассмотреть следователя Генпрокуратуры по особо важным делам, сиречь моего коварного любовника (впрочем, о последнем обстоятельстве она и не догадывалась). Как я до этой минуты не догадывалась о том, что крепкий красавец по имени Андрей, некогда подобравший меня на автобусной остановке с вывихнутой ногой, является обладателем столь героической профессии! К тому же женатым. Зато сегодня все стало по своим местам. Выходит, никакими угрызениями совести он не мучится, и эта наша встреча, как и предыдущая, в гастрономе на Таганке, стопроцентная случайность. И притом весьма неприятная как для меня, так и для Андрея.

Пока я вновь обретала дар речи, Нинон, которая этого дара не теряла, заявила, что ей очень приятно видеть в своем доме следователя по особо важным делам. Конечно, она кривила душой, но, признаться, весьма искусно. Потом она предложила троице присесть, но в плетеное кресло опустился только Андрей, похоже, так же, как и я, пребывающий в страшном смятении. Проскуряков и местный Анискин отошли в сторонку и стали что-то тихо обсуждать, всем своим видом показывая, что они здесь исключительно в качестве сопровождающих.

Пауза затянулась, но тут опять нашлась Нинон, изображавшая из себя гостеприимную хозяйку романтического бунгало в тени магнолий:

— Не желаете ли кофе?

— Пожалуй… — выдавил из себя мужчина моих несбывшихся снов, теребя в руках кожаную папку, совсем как застенчивая гимназистка край форменного платьица.

Как только Нинон скрылась на кухне, Андрей подался в мою сторону и, кося левым глазом на Проскурякова и местного Анискина, прошипел:

— Какого черта ты тут делаешь?

— А живу я здесь, — ответствовала я с иезуитской улыбкой, схватила со стола самое крупное яблоко и с остервенением вонзила в него зубы, так что сок брызнул. Жадно проглотила кусок, рискуя в очередной раз подавиться, и едко прибавила:

— Не бойся, я не собираюсь плевать тебе в рожу и выяснять отношения прочими доступными мне способами. Я законопослушная гражданка Пастухова, так что можешь смело задавать свои вопросы.

Мужчина моих несбывшихся снов покраснел, как вареный рак, но ничего не сказал, а тут как раз подоспела Нинон с дымящейся чашечкой кофе на маленьком подносе:

— Пожалуйста…

Андрей дрожащей рукой поднес чашку ко рту, сделал глоток, дернулся — кофе-то горячий! — и пролил немного коричневой жижи на тщательно отутюженные (не иначе любящей женой!!!) брюки. Еще сильнее покраснел, сконфузился, а Нинон протянула ему полотенце, уговаривая, как маленького:

— Ничего страшного, со всеми бывает…

Я тихо торжествовала.

Как ни старалась Нинон, пятно на брюках следователя по особо важным делам вывести не удалось, оно только несколько уменьшилось в размерах. Смущенный Андрей с трудом отбился от забот моей подружки, которая словно специально вгоняла его в краску, а стоящие за его спиной следователь Проскуряков и местный Анискин переглядывались, откровенно потешаясь над московским выскочкой. Не сомневаюсь, что они думали именно так. И пока он расспрашивал нас с Нинон о том, что мы видели в ночь убийства банкирши, эта парочка продолжала корчить снисходительные физиономии. В какой-то момент мне стало даже немного обидно за своего блудливого возлюбленного. До чего отходчива женская душа!

— Значит, вы утверждаете, будто видели, как Остроглазова выбежала из дома? — осведомился Андрей, после того как мы с Нинон ответили на первые его вопросы, достаточно формальные.

— Ну конечно, — безапелляционно заявила Нинон, — вот этими самыми глазами, — и снова поправила очки.

— А вы? — Он перевел взгляд на меня и тут же опустил глаза.

— И я. — Кто бы знал, как меня тяготил этот разговор, не так-то это просто — вежливо беседовать с человеком, которому хочется вцепиться ногтями в физиономию. — Мы все время были рядом.

Мужчина моих несбывшихся снов раскрыл папку и что-то черкнул в блокноте. Потом посмотрел на Нинон, посмотрел сквозь меня, поскольку Нинон стояла аккурат позади моего стула, картинно облокотившись на спинку, и поинтересовался:

— Вы видели убегающую Остроглазову в окно?

— Так точно, — отрапортовала Нинон.

— Гм-гм, вы не могли бы мне показать это окно?

— Разумеется, — вздохнула Нинон, — у нас здесь не стратегический объект, а потому скрывать нечего, особенно от представителей правоохранительных органов.

И они отправились в дом. От нечего делать я потащилась за ними, а уже за мной — скептически настроенная парочка: следователь Проскуряков и местный Анискин.

В гостиной Андрей долго таращился в окно, сначала прищурившись и приникнув к стеклу, потом отступив на пару шагов и задумчиво склонив голову набок. Смешно было наблюдать, как Проскуряков и Анискин проделали то же самое за его спиной. Словно передразнивали.

— Да, соседний дом отсюда хорошо виден, и калитка тоже, — наконец констатировал мужчина моих несбывшихся снов, как мне показалось, с некоторым разочарованием.

— Еще бы! — фыркнула Нинон и сделала круглые глаза.

Я просто не знала, когда эта пытка кончится и кончится ли когда-нибудь вообще.

— Я хотел бы поговорить с тобой наедине, — улучив минуту, когда на нас никто не смотрел, шепнул Андрей. — Через сорок минут на платформе.

— Черта с два! — процедила я сквозь зубы.

Глава 8

Ровно через сорок минут я уже прогуливалась по платформе из конца в конец, нервно поглядывая на часы. Каких трудов мне стоило придумать для Нинон благовидный предлог для отлучки, а этот нахал задерживался. Наконец на маленький пятачок, отделяющий железнодорожную платформу от перелеска, выскочили обшарпанные белые «Жигули», из которых и вышел мужчина моих несбывшихся снов, он же следователь Генпрокуратуры по особо важным делам. Облокотившись на раскрытую дверцу, он что-то невнятно сказал кому-то в машине и размашистым шагом направился ко мне.

— Привет! — бросил он так, словно это было самое заурядное свидание. Хорошо еще, что с поцелуями не полез.

Я ничего не ответила и, поскольку в уголках глаз у меня предательски защипало от размазанной туши, поспешила отвернуться. Как нарочно, взгляд мой сразу же напоролся на милицейскую листовку с фотографией девушки, найденной недалеко от платформы несколько дней назад.

Сначала за моей спиной раздался тяжкий вздох, потом щелчок зажигалки и наконец виноватое:

— Я понимаю, тебе будет трудно меня простить, но, может быть, ты хотя бы попытаешься понять…

— Понять? — отозвалась я, не оборачиваясь, неожиданно сиплым голосом. — Тогда подскажи, как…

— А черт, опять я не то ляпнул, — с досадой обмолвился Андрей, и я уловила знакомый запах его сигареты, — просто голова идет кругом. Во-первых, после той нашей встречи в гастрономе на душе кошки скребут, во-вторых, этот маньяк… Я за ним уже полгода гоняюсь…

Складно говорит, а как трогательно, может, еще и пожалеть его прикажете?

— Впрочем, что я об этом маньяке… Речь о нас с тобой, — сокрушенно пробормотал он. — Как все глупо получилось, просто по-идиотски. Когда я с тобой познакомился, то никаких таких планов не имел, потом подумал: а почему бы и нет? Ну, знаешь, такой легкий флирт без обязательств, какой многие практикуют… Да и ты ничего не требовала, а потому меня это вполне устраивало… А потом и не заметил, как втянулся, так привык, м-да… Пробовал несколько раз все это оборвать, чувствую, чего-то не хватает… Конечно, нужно было давно объясниться.

— Вот именно, — поддакнула я, упорно изучая фотографическое лицо жертвы неизвестного маньяка, уже начинавшее расплываться перед моими глазами, полными влаги.

— Тебе трудно меня понять, — убитым тоном сказал Андрей, — женская психология отличается от мужской. Я, конечно, подлец и кобель, но мне было так хорошо с тобой, честное слово, ты даже не можешь себе представить как…

— Где уж нам такое понять, — язвительно заметила я, и слезы на моих глазах моментально высохли. — Ты был со мной на седьмом небе от счастья, но это не помешало тебе организовать младенца собственной жене…

— Ревнуешь? — засопел он.

— Идиот! Да чтобы я тебя еще ревновала, слишком много чести! — Я обернулась и смерила его презрительным взглядом, пожалев при этом, что не захватила с собой увеличительного стекла, таким он мне показался микроскопическим, несмотря на атлетическое сложение, некогда волновавшее мою слабую женскую плоть.

Как ни странно, мой грозный рык произвел на этого кающегося грешника действие, противоположное ожидаемому. Удивительное дело, он вдруг воспрял духом и осмелел настолько, что прямо посмотрел мне в глаза:

— Ну вот и ладненько, ну вот и чудненько, теперь тебе нужно как следует разрядиться… Ну, обзови меня еще как-нибудь!

— Это как? — Я опешила от такой нестандартной просьбы.

— Да как вздумается, — милостиво разрешил этот особо важный следователь. — Сволочью там… или мерзавцем… А хочешь, крой по матушке, это, между прочим, самое радикальное средство при таких делах.

А я вдруг вспомнила злой вопль убиенной банкирши той ночью и выдала деревянным голосом:

— Старый… к-козел!

— Почему старый? — неожиданно обиделся мужчина моих несбывшихся снов, еще минуту назад вдохновенно призывавший меня крыть его «по матушке».

— Да пошел ты… — вяло ругнулась я и пошла прочь.

Однако он меня настиг и осторожно взял под локоть. Вот банный лист!

Пришлось мне поинтересоваться:

— Что, я еще не все твои просьбы выполнила? Может, прикажешь в морду тебе дать?

Андрей быстро зыркнул на «жигуль», терпеливо дожидавшийся его возле платформы, и ответил со вздохом:

— Я бы разрешил, если тебе это поможет, но как-то не хочется при подчиненных… Может, в другой раз?

— Непременно, — пообещала я, прибавляя шаг. — А до тех пор я потренируюсь на боксерской груше.

— Да подожди ты, — снова задержал меня Андрей, — я же тебе главного не сказал… Ситуация у нас получается непростая… Короче, я этим делом буду заниматься и дальше, сама посуди, не могу же я его бросить из-за тебя. Представь, я этого маньяка уже полгода пасу — если, конечно, он приложил руку к здешним трупам, — а тут ты…

— Можно подумать, что я этому рада, — огрызнулась я.

— Да ты не сердись, — примирительно произнес мой бывший возлюбленный, — я это к тому, что нам теперь волей-неволей придется встречаться до тех пор, пока я во всем не разберусь. Как ни крути, ты все-таки свидетельница… Так вот, я тебя об одном попрошу: не очень афишируй наши с тобой отношения, чтобы не усложнять мне работу.

Ах вот в чем дело, оказывается!

Я пожала плечами:

— Да лови ты своего маньяка, ради бога, мне-то что до этого. Правда, было бы, конечно, лучше, если бы ты его поймал побыстрее… И не бойся, я никому не стану рассказывать, какие «нежные» отношения нас связывают, было бы чем гордиться…

— Ну вот и замечательно, — обрадовался он, — тогда больше не стану тебя задерживать.

С этими словами мужчина моих несбывшихся снов беззаботно мне подмигнул и, посвистывая, направился к своему «жигулю», а я осталась на платформе. Хоть я и обозвала его старым козлом, легче мне от этого не стало.

А потому, возвращаясь в дачный поселок, я всю дорогу крыла его последними словами, только уже мысленно.

Раз пять прокрутив в голове все известные мне ругательства, я иссякла, а посему заняла себя другими размышлениями. А подумать мне было о чем. Как вам, например, недавнее заявление моего вероломного любовника насчет того, что он уже полгода пасет маньяка, который якобы может быть причастен к убийствам в Дроздовке? Что-то мне невдомек, при чем здесь тогда томящиеся в заточении вдовый банкир и кудлатый шабашник?.. Даже если среди них и есть маньяк, то кто-то один. И потом, оба убийства произошли в течение одной недели, а Андрей ищет маньяка уже полгода, какая-то абракадабра получается.

* * *

Нинон, вопреки моим ожиданиям, отнюдь не тосковала в одиночестве, а потчевала кофием местного Анискина, который уютно расположился на террасе, прямо как родной. И, судя по всему, не только кофием (я заметила на столе еще и початую бутылку коньяка). Кроме того, они с Нинон о чем-то мило и непринужденно беседовали, будто закадычные приятели. Я опустилась в плетеное кресло и составила им компанию, правда, от коньяка предусмотрительно отказалась.

— Странный какой-то этот следователь из прокуратуры, — обронила Нинон, подвигая поближе к Анискину вазочку с печеньем.

— Московский выскочка! — с нескрываемым презрением отозвался о моем бывшем любовнике Анискин. — Мы их тут таких видали-перевидали… Только и горазды из себя Шерлоков Холмсов изображать, а как до дела, так ничего не умеют. Он, видите ли, маньяка ловит, не терпится ему повышение по службе заработать. А какой тут маньяк, обычная бытовуха!

Нинон покачала своей «ржаной» головой:

— Значит, все-таки Остроглазов сам свою жену того?.. Только когда же он успел?

— Да при чем тут Остроглазов! — Местный Анискин аппетитно хрустнул печеньем. — Это молдаванин ее приговорил.

— Что? — Мы с Нинон переглянулись. — Он признался?

— Сейчас, признался, — усмехнулся Анискин, — что он, дурак, признаваться? Он, конечно, отказывается, только против него неоспоримые улики имеются…

— Да ну?! — воскликнули мы с Нинон в один голос.

— В том-то и дело, — самодовольно заявил местный Анискин, — часики золотые в кармане его спецовки нашлись, очень приметные часики, с другими не спутаешь…

— Золотые? Браслет в виде змейки? — охнула Нинон.

— Они самые, — кивнул участковый, — а вы что, тоже про них знаете?

— Видела у Ирины, — сказала Нинон, — очень красивая вещица, обращает на себя внимание…

— Вот и парень этот, видать, тоже… обратил внимание, да как золотишко блеснуло, совсем одурел. А может, он и правда в несознанке был, он ведь тогда так набрался, что на следующее утро лыка не вязал. Они же в тот вечер на троих, считай, ящик перцовки прикончили. А этому еще мало показалось, бегал к ларьку, хотел в долг у Сеньки еще водки взять, а тот ему отказал. А молдаванин, говорит, разозлился страшно, ругался почем зря… А на обратном пути ему и попалась банкирша со своими красивыми часиками…

— Тогда почему банкира в кутузке держат? — полюбопытствовала я. А что, вполне логичный вопрос.

— Банкира? — Анискин поскреб пятерней затылок. — Да в таких делах всегда подозрение сначала на мужа падает, вот его и взяли.

— А чего ж теперь не выпустят?

— Да выпустят его, выпустят, — отмахнулся он от меня, — не сегодня-завтра, не переживайте.

Я вспыхнула:

— Да я и не переживаю, просто как-то все странно. Взяли, потому что так принято, когда убийца совсем другой… И еще… А та, вторая женщина, про которую в листовке написано, ее что, тоже молдаванин убил?

Анискин поскучнел:

— Ох, какие вы скорые, так вам сразу все и выложи. Прыткие, как тот московский следователь: пришел, увидел, победил. Мы всю работу сделали, а он теперь будет отчитываться, что маньяка поймал. Хочет, чтобы про него в газетке пропечатали и портрет в анфас поместили. Рожа-то у него смазливая, только в нашем деле рожа не главное, надо, чтобы в котелке смекалка водилась…

— Это точно, — поддакнула Нинон, — я же говорю, странный он какой-то. Пока мы разговаривали, он то бледнел, то краснел и глаза все время в сторону отводил. Не люблю я, когда глаза отводят…

На мой взгляд, в таком поведении моего коварного возлюбленного-обманщика ничего странного не было, но я не стала разубеждать Нинон, поскольку для этого мне пришлось бы рассказать ей о наших отношениях, а я обещала Андрею держать рот на замке. И я сдержу свое слово, хоть он того и не стоит.

Местный Анискин поднялся с кресла и водрузил на лысину форменную фуражку:

— Спасибо за угощение, мне пора.

— Может, еще пятьдесят грамм? — встрепенулась гостеприимная Нинон.

— Нет, — отказался местный Анискин, — первые пятьдесят грамм — это на пользу, а следующие — во вред… — Впрочем, по лицу его было заметно, что он колеблется. — Ну бывайте, уважаемые.

Мы с Нинон проводили его до калитки, помахали вслед и вернулись на террасу.

— Значит, Остроглазова выпустят, — задумчиво произнесла Нинон и принялась убирать со стола, заметив:

— Что-то наш сегодняшний завтрак плавно перешел в обед.

— Давай помогу, — предложила я.

— Да что тут делать? — беззаботно отозвалась Нинон. — Ты отдыхай.

— Что-то я уже утомилась отдыхать, — призналась я со вздохом. — Может, тебе что-нибудь прополоть нужно? — В моем нынешнем состоянии мне просто необходимо было чем-то себя занять.

— Прополоть? — Глаза Нинон округлились. — Нет, полоть у меня нечего. Вот только… Если хочешь, можешь собрать оставшуюся на кустах смородину, а то она скоро осыпаться начнет. Одно ведро у меня уже собрано.

— Годится, — согласилась я, — пойду немного подремлю, а после обеда займусь твоей смородиной.

Подремать немножко мне не удалось. Я провалялась на софе до самого заката, а когда встала, голова моя просто раскалывалась, так что сбор урожая пришлось перенести на завтра. Тогда-то я и сделала одно открытие.

Глава 9

Открытие представляло собой дыру в заборе, отделяющем владения Нинон от банкирских. Эту самую дыру я, по чести сказать, заметила не сразу. Строго говоря, это даже не дыра была, просто две штакетины в заборе едва держались на верхних гвоздях, и при желании их ничего не стоило отодвинуть. Но и это еще не все! На одной из смородиновых веток я также обнаружила крошечный клочок белой материи, на ощупь похожей на шелковую. Естественно, что я призадумалась. Уж не грозила ли нам с Нинон опасность более серьезная, нежели мы могли предположить?

А тут и Нинон появилась, какая-то взволнованная и возбужденная.

— Витальку выпустили, — объявила она.

— А ты откуда знаешь, от своего Анискина, что ли?

— От какого еще Анискина? — фыркнула Нинон. — Просто Виталька вернулся, только что. Выглядит, правда, неважнец, почернел прямо весь…

— Почернел? — повторила я. — Это с чего? Что, над ним там уголовники издевались?

— Еще бы ему не почернеть, — передернула плечами Нинон, — он же по Ирке убивается, считает, будто он в ее смерти виноват. И может, небезосновательно: если бы они так не собачились, Ирка бы не стала бегать ночью по поселку. А с другой стороны, у нее, по-моему, крыша не совсем в порядке была, как бы протекала, а разве он тут виноват?

Нинон многозначительно замолчала, и я решила, что наступил подходящий момент для того, чтобы поделиться своими наблюдениями.

— Иди сюда, — я поманила ее к забору и продемонстрировала обнаруженную мною брешь.

— И что? — Лицо Нинон оставалось безоблачно спокойным, вот уж не думала, что она такая бестолковая.

— А тебя что, не удивляет дыра в собственном заборе?

— Абсолютно, — пожала плечами Нинон, — она здесь уже давно, с тех пор как у нас гостила Генкина сводная сестрица с болонкой. Так на нее все окрестные кобели сбежались. На болонку, а не на сестрицу, на ту бы никто не позарился: одни кости да кожа, ходячий суповой набор. Так вот кобели и проделали несколько дырок в заборе, Генка тогда все забил, а эту, видно, не заметил за смородиной.

— Да? — Почему-то я ощутила легкое разочарование. — А это что, тоже кобели оставили? Может, у них бантики были к ошейникам привязаны? — Я протянула Нинон ладонь, в которой лежал клочок белого шелка.

— А что это такое? — близоруко сощурилась она.

— Кусочек материи, он был на кусте смородины.

— И что с того? — все еще недоумевала Нинон.

Мое терпение лопнуло.

— Как что? Вдруг это клочок одежды маньяка!

Нинон так расхохоталась, что даже сложилась пополам:

— Ой, не смеши меня. Посмотри-ка лучше туда!

— Куда? — не поняла я.

— Да вот сюда, сюда…

Я обернулась и увидела толстую проволоку из нержавейки, натянутую как раз на уровне моих глаз. Для чего она здесь?

— Так ты тут белье сушишь… — протянула я растерянно.

— Вот-вот, — кивнула Нинон, — правильно мыслишь. В последний раз я повесила сушиться полотенца и кое-что из нижнего белья, а за прищепками сходить поленилась. Поднялся ветер, и все мои тряпки разнесло по участку. Да мало того, пара лифчиков залетела к соседям. Хорошо хоть в тот день Витальки не было, только Ирка, покойница. Так мы с ней тогда полчаса по их замечательным лианам лазили, как обезьяны, лифчики снимали.

Я помяла в руке клочок белого шелка и позволила ему легко спланировать на ухоженную грядку настурций. Эх, какая версия пропала, хотя… Разве без меня не хватает бездельников для того, чтобы ловить маньяков и доказывать их вину? Только сегодня я насчитала троих, включая бывшего мужчину моих несбывшихся снов.

Поскольку вопрос происхождения дыры в заборе и кусочка шелковой материи на смородиновом кусте так прозаически разрешился, я вернулась к разговору о вернувшемся банкире:

— И что он говорит?

— Кто? — не поняла Нинон.

— Ну банкир твой, кто же еще?

— Как что? Жалеет, себя обвиняет в Иркиной смерти. И ведет себя как-то странно, взгляд неподвижный. Вот уж не думала, что он будет так убиваться… — Нинон помолчала, а потом добавила озабоченно:

— Слушай, я что подумала, как бы он чего не вытворил…

— В каком смысле?

— В каком-каком… В самом прямом. У него жестокая депрессия, что тут непонятного?

«В этом смысле мы с ним родственные души», — грустно подумала я, а вслух сказала:

— А родственники у него какие-нибудь есть?

Нинон ткнула пальцем в дужку очков.

— Откуда я знаю? Его родню я никогда не видела, зато у Ирки полно всяких дядюшек-тетушек. Если они все сбегутся, то бедного Витальку заедят, начнут пилить, на мозги капать, ох не завидую я ему…

Я кинула рассеянный взгляд на соседский дом, и меня словно в сердце кольнуло.

— Послушай, Нинон, может, нам сходить к нему, поговорить с ним?..

Нинон накрутила на палец один из своих ржаных локонов.

— Ты знаешь, я тоже об этом думала. Надо бы заглянуть к нему под каким-нибудь предлогом, ну, по-соседски, поговорить о том о сем, а заодно отвлечь от грустных мыслей. Нужно же помогать ближним!

И мы с Нинон отправились оказывать психологическую поддержку овдовевшему банкиру. Нинон первой подошла к двери, с которой уже была сорвана печать, и нажала на кнопку звонка, один раз, другой. Обернулась ко мне и озабоченно пробормотала:

— Что-то не отзывается…

— Может, спит… — неуверенно предположила я.

Нинон только пожала плечами, перестала выжимать из дверного звонка пронзительные трели и решительно стукнула кулачком по дубовой двери. Та в ответ приоткрылась с легким скрипом. Нинон, оглянувшись, посмотрела на меня, словно спрашивая совета, и шагнула через порог. Ясное дело, я поплелась за ней.

Банкирские апартаменты выглядели ничуть не хуже, чем у Нинон, мне они даже показались просторнее, вероятно, из-за светлых обоев, но особенно присматриваться мне было некогда, потому что наверху что-то отчетливо громыхнуло. Будто большой кусок штукатурки отвалился. Мы с Нинон, не сговариваясь, рысью ринулись наверх по модерновой лестнице.

Банкира мы обнаружили за ближайшей дверью. Он сидел на полу с выпученными глазами, физиономия пунцовая, полы махрового халата разошлись, обнажив поросшие рыжими волосками толстые ляжки, но все это еще цветочки. Хуже было то, что на шее у него болталась веревка, вернее, пояс от надетого на нем халата.

— Мамочки! — простонала Нинон и прикрыла рот ладонью. — Он хотел повеситься.

Она бросилась к банкиру, присела возле него на корточки и запричитала:

— Виталий… Да что же это такое, нельзя же так…

А этот здоровый мужик с толстыми ляжками расплакался, как ребенок, хлюпая носом и повторяя одно и то же:

— Я… я не могу так… Как же я теперь буду жить…

— Ну-ну, не стоит так убиваться, что же теперь… — Нинон развязала узел на поясе, все еще болтавшемся на банкирской шее. — Может, «Скорую помощь» вызвать?

— Не надо, нет, не надо, — замотал плешивой головой банкир. — Зачем «Скорая», у меня же все равно ничего не получилось…

— Вот и слава богу, — сочувственно вздохнула Нинон.

А безутешный банкир прибавил с трагическим пафосом:

— Даже это у меня не получилось, как и все остальное, впрочем… Семейная жизнь не сложилась… Думаете, я ее не любил? Думаете, я не любил Ирку?

— Мы так не думаем! — заверила его Нинон и, обернувшись ко мне, незаметно подмигнула: мол, совсем у мужика крыша поехала.

А убитый горем банкир продолжал исповедоваться по полной программе:

— Да я ее еще как любил, только не умел объяснить толком, может, потому она мне и не верила. Мне же красивые словеса разводить было некогда, все время дела, работа, и-эх… А она, видно, думала, что я к ней равнодушен, а я ведь любил ее, любил!

Последнее признание банкир произнес с отчаянием, почти выкрикнул, и Нинон поспешила развеять его сомнения:

— Мы верим, верим…

Несчастный вдовец отвернулся к окну, покусал пухлые, как у обиженного младенца, губы и выдал следующую порцию покаянных признаний:

— Идиот я, конечно, был, как все мужики, рассчитывал, раз у нее тряпок полно, а во французских духах можно купаться, то больше ничего и не надо, а ей, видно, тепла не хватало, да тут еще кризис среднего возраста… А я, дурак, все понять не мог, чего ей не хватает… Теперь понял, да слишком поздно…

Банкир все еще хлюпал носом, но уже пореже, да и стенания его приняли более практический характер:

— Да о чем я… Завтра же похороны, а я совсем расклеился. Ничего, сейчас я возьму себя в руки, сейчас возьму…

— Завтра похороны? — переспросила Нинон. — Так, может, помочь чем? Хлопот-то, наверное, много…

— Да, много, — уныло кивнул банкир, — но мои друзья и сотрудники меня от них освободили, уже подготовили все, что положено в подобных случаях. Я им очень благодарен, потому что сам бы не смог, наверное, а так… В общем, завтра в десять за мной придет машина, и я поеду, я поеду… хоронить мою Иринку, просто язык не поворачивается сказать такое. — И он с мольбой посмотрел на Нинон. — Поедемте со мной…

Я перехватила изумленный взгляд Нинон и сделала страшные глаза (должна признаться, что не люблю похорон), но эта самодеятельная самаритянка сделала вид, что ничего не поняла, и легкомысленно пообещала:

— Ну конечно, мы поедем. Правда, Женя?

— Разумеется, — недовольно буркнула я и отошла в сторонку. Это называется, инициатива наказуема. Как-никак это была моя идея — проведать вдовствующего банкира. А с другой стороны, еще неизвестно, чем бы все закончилось, не подоспей мы с Нинон вовремя. Не исключено, что он предпринял бы еще одну попытку повеситься, а та, упаси боже, оказалась бы удачной.

Нинон, вероятно, думала о том же, потому что продолжала неустанно утешать беднягу-банкира. Я же тем временем рассеянно оглядывала банкирские хоромы, точнее, хозяйскую спальню, представлявшую собой довольно жалкое зрелище: кровать смята, на полу валяются какие-то тряпки. Впрочем, в первозданном виде опочивальня, очевидно, производила впечатление: на полу пушистый белый ковер, повсюду шелк, атлас и прочие дорогостоящие прибамбасы. Не говоря уже о туалетном столике в углу, заставленном коробками с духами и баночками с кремом, — не в каждом парфюмерном магазине столько увидишь, даже странно, что покойная банкирша бесилась при таком количестве антидепрессантов. Странная она все-таки была женщина, судя по тому, что я узнала о ней от Нинон.

Похоже, один из многочисленных флаконов с духами был неплотно закрыт, потому что в комнате висел тяжелый и сладкий дух какого-то восточного аромата, и вообще комнату не мешало бы проветрить. Я шагнула к окну и чуть не рухнула на мохнатый ковер, потому что нога моя подвернулась. Оказывается, я наткнулась на изящную комнатную туфлю, розовую, с опушкой из крашеного песца. Видала я такую роскошь в дорогом магазине, в который однажды забрела, чтобы убить время. Помню, ценник произвел на меня такое впечатление, что я присвистнула, причем непростительно громко. Одна молодящаяся дама, вся «от кутюр», даже укоризненно посмотрела на меня.

Теперь уже внимательнее глядя под ноги, я подошла к окну и распахнула его: теплый полуденный воздух разбавил духоту будуара безвременно погибшей банкирши. Потом присела на подоконник. Из этого окна открывался вид, совершенно отличный от того, что я могла наблюдать из своей светелки-шкатулки, милостиво предоставленной мне Нинон. Соседний дачный участок с недостроенным бывшим дипломатическим домом был отсюда словно на ладони. А там копошились двое дочерна загорелых шабашников, компаньоны схваченного с Иркиными часиками кудлатого, и физиономии у обоих были злые и раздраженные.

Я уже собиралась слезть с подоконника, когда из недостроенного дома вывалился тип с длинным желчным лицом и заорал:

— Уматывайте отсюда, мне тут только преступников не хватало!

— Умотаем, — вяло отгавкнулся от него один из шабашников, тот, что поздоровей, — когда заплатишь…

— Я вам уже заплатил!

— Ровно половину, — парировал шабашник, — плати остальные, и мы свалим, долго не задержимся.

— Да вы и на треть не наработали! — заверещал желчный дядька. — Только бухали да трахались!

— На себя посмотри, — спокойно отозвался шабашник.

Я и сама не заметила, как включилась в эту перебранку в качестве невольного зрителя, но Нинон не дала мне досмотреть любопытную сценку до конца, окликнув:

— Жень, сходи на кухню, принеси что-нибудь попить. Видишь, человек никак не успокоится.

— А где кухня? — спросила я со вздохом, безо всякого желания покидая свой наблюдательный пункт. — Где-где, внизу, конечно. Я вышла из хозяйской опочивальни и отправилась искать кухню. Ох, нелегкая это работа — утешать убитого горем мужчину. Практика показала, что одной жилеткой в таких случаях не обойтись, требуются как минимум две.

Глава 10

Мы с Нинон проторчали у банкира до самого вечера, сочувствуя и сопереживая. При этом мне лично отводилась неблагодарная роль под названием «подай — прими — пошла вон», поскольку Нинон командовала мною, как старослужащий, которому месяц до дембеля, первогодком, едва успевшим принять присягу. Распоряжения сыпались со всех сторон, так что я просто дух не успевала перевести.

— Поставь на огонь чайник! — приказывала Нинон, и я кубарем скатывалась вниз, на кухню, где я уже ориентировалась, вероятно, не хуже покойной банкирши.

— Чего это чай такой бледненький? — нещадно придиралась Нинон. — Завари покрепче. — И я, чертыхаясь в душе, повторяла привычный маршрут, гремя чайником.

— А теперь чифирь! — снова недовольно морщилась Нинон, и у меня возникало почти непреодолимое желание послать ее подальше на пару с безутешным банкиром. И сдерживало меня лишь то обстоятельство, что сама Нинон добровольно возложила на себя еще более хлопотную обязанность: утирать горькие слезы вдовца как в прямом, так и в переносном смысле. В конце концов она весьма в этом поднаторела и очень даже прочувствованно внушала банкиру, что «жизнь не кончена, она продолжается, и однажды он еще будет счастлив» и чуть ли не увидит небо в алмазах. Немудрено, что в какой-то момент эта трогательная сцена живо напомнила мне финал «Дяди Вани», жаль только, Нинон в итоге так охрипла, что еле говорила.

Как бы там ни было, но наши с Нинон совместные усилия привели-таки к желанному результату: банкир успокоился, неплохо перекусил и даже задремал на плече моей отзывчивой, как выяснилось, подруги юности. Потом мы с Нинон бережно уложили его в постельку, пообещав на прощание, что завтра непременно поедем на похороны, хотя эта перспектива меня не радовала, о чем я поспешила сообщить Нинон, едва мы вышли за порог банкирской «юдоли печали»:

— Чего мы не видали на этих похоронах, интересно?

— Вот уж не думала, что ты такая черствая, — сипло выдавила из себя Нинон, — человеку нужно оказать поддержку.

— Хорошо, — смирилась я, — будем его поддерживать с двух сторон, ты слева, я — справа.

Поскольку от банкира мы возвращались в глубоких сумерках, то близорукая Нинон, следовавшая, как и положено хозяйке, впереди, налетела на оставленное мной на террасе ведро со смородиной:

— Ч-черт… Эт-то еще что такое?

— Что-что, смородина, — буркнула я, — между прочим, ей бы надо ума дать.

— Что ты имеешь в виду? — туго соображала Нинон.

— Да ничего нового, варенье сварить, например, или там компот…

— А на черта мне варенье? — огрызнулась Нинон. — С детства терпеть не могу варенье из смородины.

Я развела руками:

— Ну тогда я не знаю… Ты же сама мне сказала, что неплохо было бы собрать оставшуюся смородину…

Нинон призадумалась:

— Ладно, давай ее пока в подвал опустим, а потом что-нибудь придумаем. Там одно ведро уже стоит.

Мудрое решение, ничего не скажешь, сначала собрать ягоду, а потом уже соображать. Ах, как это по-нашему! Но вступать в продолжительные дискуссии с Нинон я не стала, потому что с ног валилась от усталости, да и моя подружка чувствовала себя нисколько не лучше меня, если не хуже. Как-никак основной заряд банкирской скорби пришелся именно на нее. В общем, даже не поужинав, мы завалились спать. Не знаю, что снилось Нинон или убаюканному нами банкиру, а мне приснился мужчина моих несбывшихся снов. Вроде бы он пришел брать у нас с Нинон очередные показания, и не один, а с младенцем, завернутым в одеяльце с кружевным уголком, атласной ленточкой и прочими умильными причиндалами. Приснится же такое!

* * *

— Вставай, вставай, — тормошила меня Нинон.

Я подскочила, не успев толком протереть глаза:

— Что еще случилось? Банкир утопился в ванне?

— Типун тебе, — буркнула Нинон. — Уже десятый час. Ты что, забыла? В десять за нами приедет машина.

— Забудешь такое, как же… — Я слезла с софы, потянулась перед распахнутым окошком. Яркое летнее солнышко упруго перепрыгнуло с оконного стекла на мое лицо. Я зажмурилась и подумала: какая это все-таки нелепость отправляться в такой день на похороны. А умирать, а навеки погружаться в сырую землю? Гм-гм…

— Завтрак уже готов, я тебя жду, — подбодрила меня Нинон и юркнула за дверь.

Я немного потерла ладонью слегка ноющую шею — видно, спала в неудобной позе — и принялась соображать, что бы такое надеть по случаю траурного мероприятия. Безнадежно порылась в сумке: нет, ничего приличествующего случаю я с собой не захватила. Еще бы, я ведь все-таки отправлялась приятно отдохнуть на лоне природы, а не принимать участие в похоронах. Пришлось мне довольствоваться традиционными джинсами и синей футболкой.

И все-таки на кухне я сочла за лучшее посоветоваться с Нинон:

— Сто лет не была на похоронах, даже и не знаю, что теперь принято надевать в таких случаях.

Нинон окинула меня придирчивым взглядом и вскользь заметила:

— Нашла у кого спрашивать, я тоже, слава богу, не профессиональная плакальщица.

— Да? — недоверчиво хмыкнула я. — Судя по вчерашнему, я бы так не сказала.

— Издеваешься? — недовольно засопела Нинон. — Думаешь, мне вчера очень весело было его утешать? Думаешь, я от этого удовольствие получала? Все горло ободранное после вчерашнего, и голос сел.

Пожалуй, я и впрямь сболтнула лишнее.

— Ну извини, Нинон, — примирительно произнесла я, — я ведь не со зла… Просто я и в самом деле не знаю… ну, в общем, как я там буду выглядеть в джинсах. Там ведь публика будет непростая, насколько я поняла, еще скажут, явилась какая-то фря…

— Ну не думаю… — пробормотала Нинон. — Честно говоря, я и сама не очень хорошо себе представляю… Вот в Европе принято надевать темные брючные костюмы и черные очки.

Я полюбовалась на свои джинсы и изрекла:

— Тогда до европейских стандартов я точно недотягиваю.

— Ничего. — Нинон призадумалась. — Ты пока завтракай, а я что-нибудь организую, будем не хуже других, — оптимистично заверила она.

Не прошло и четверти часа, как Нинон позвала меня в гостиную. Я явилась на ее зов, жуя на ходу бутерброд, и от представшего мне зрелища чуть по ошибке палец не откусила. Нинон стояла, небрежно облокотившись о спинку стула:

— Ну, как я тебе?

— Отпад, — пролепетала я и зажмурилась, чтобы глаза не выпали.

Вид у Нинон и в самом деле был самый разъевропейский: великолепный черный костюм (брючный), черные же лакированные туфли-лодочки, черная же широкополая шляпа и… очки, черные очки в кармашке пиджака!!!

Но Нинон не дала мне расслабиться и помахала у меня перед носом каким-то пакетом:

— Переодевайся!

— Что это? — опасливо поинтересовалась я.

— Костюм, — спокойно отозвалась Нинон, — он мне немного тесноват, а тебе будет в самый раз. Я его продать хотела… Между прочим, Ирке-банкирше, но она такая скупердяйка была, царство ей небесное… Зато теперь пригодился.

Конечно, у меня были кое-какие сомнения, но теперь мне волей-неволей приходилось соответствовать расфуфыренной Нинон. Я поднялась в свою светелку-шкатулку и медленно, раздумчиво облачилась в костюм с плеча своей обтесавшейся в Европах подружки. Костюм, опять же оказавшийся черным и брючным, был мне почти впору, а если и великоват, то самую малость. Постояла перед зеркалом, пригладила массажной щеткой волосы, немного припудрилась и спустилась вниз.

— Отлично! — одобрила Нинон и самодовольно прибавила:

— Ничего, мы покажем этим нуворишам, этому банкирскому отродью, что у нас не принято хлебать борщ лаптем.

— Не борщ, а щи, — поправила я Нинон чисто механически.

— А хоть бы и щи, — меланхолично отозвалась она и вручила мне черные солнцезащитные очки из своих немереных шведских запасов. — Жалко, что шляпа одна. — И тут же поспешила добавить, чтобы я не заподозрила ее в нищете:

— Нет, в Москве у меня есть еще несколько штук, а здесь я много не держу, перед кем наряжаться?

— Логично, — кивнула я и скопировала Нинон, засунув очки в кармашек пиджака.

И в этот момент с улицы донесся негромкий, полный сдержанного достоинства, если так можно выразиться, сигнал автомобильного клаксона.

— О, это за нами, — сказала Нинон и глянула на наручные часы. — Смотри-ка, какая точность.

Мы вышли из дома, после чего Нинон тщательно, на все замки заперла двери.

У ворот — в лучших традициях жанра — нас поджидал длинный черный лимузин с тонированными стеклами, какой именно марки, затрудняюсь сказать. Мы с Нинон, в черных костюмах и черных очках похожие на близнецов, торжественно спустились с террасы и важно прошествовали к автомобилю.

Когда мы приблизились к лимузину на расстояние двух шагов, задняя дверца предупредительно, прямо по щучьему велению распахнулась, обнажив шикарное кожаное нутро салона и хромированные ручки, от которых, наверное, резало бы глаз, не надень я черных очков. Нинон первой удивительно легко и привычно нырнула в роскошное авто. Я, внутренне подобравшись, последовала за ней. Упала на нежную лайковую кожу и глупо пролепетала:

— Здрасьте…

Банкир, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, в ответ только беззвучно шевельнул губами. Сегодня он выглядел не в пример лучше, чем накануне, правда, был немного бледноват, но это ему даже шло, придавало благородства его простоватым чертам. Да и в остальном он являл собой образец респектабельной скорби: безукоризненный костюм, галстук в тон, крахмальная рубашка, запах хорошего дезодоранта. Вероятно, он чувствовал себя после вчерашнего не очень ловко, ибо старался не смотреть в нашу с Нинон сторону.

Впрочем, мы его к этому не обязывали. Сидели себе скромными мышками на заднем сиденье и пялились в окошко на проносящиеся мимо нас чистенькие березовые рощицы и стайки уютных дачных домиков.

Один только раз Нинон нарушила заговор молчания, когда, откашлявшись в кулачок, спросила:

— На какое кладбище мы едем?

— На Донское, — односложно ответил банкир.

Я заметила, что левая бровь Нинон удивленно приподнялась, и догадалась, что ее поразило. Донское кладбище — старое, в центре, и на нем кого попало не хоронят. Что ж, значит, коллеги безутешного банкира подсуетились. Эти мне «новые русские», при жизни они купаются в роскоши, а как помрут — так лучшее кладбище им подавай. Хотя какая, собственно, разница, где истлевать? Впрочем, живые больше заботятся о себе, любимых, чтобы, навещая могилку, не тащиться за тридевять земель. Се ля ви, ничего не поделаешь.

Однако мой философский настрой дал трещину, когда мы прибыли на место. Подробно останавливаться на описании похорон убиенной банкирши я не стану, но скажу, что это событие явилось одним из величайших потрясений в моей жизни. До сей поры я полагала, что такое бывает только в кино, в круто закрученных фильмах, типа «Однажды в Америке».

Начну с того, что Донское кладбище по всему периметру было обставлено лимузинами вроде нашего, которые привезли желающих проводить в последний путь нашу истеричную банкиршу. Утопающий в цветах и венках дорогой гроб из благородных пород дерева был выставлен в ритуальном зале крематория. (Оказывается, покойница при жизни неоднократно высказывала просьбу быть кремированной.) Сама «виновница» печальной церемонии была профессионально загримирована и выглядела в гробу молодайкой, нечаянно задремавшей после обеда.

Последнее обстоятельство не ускользнуло от внимания Нинон, которая процедила сквозь зубы, старательно сохраняя меланхоличное выражение:

— Смотри-ка, а она выглядит лучше, чем при жизни.

Вновь прибывающие участники церемонии похорон первым делом подходили к убитому горем мужу, выражали соболезнования и с чувством пожимали руку, после чего ненадолго задерживались возле гроба с покойницей, театрально роняли что-то типа: «Какая нелепая смерть» — и бесшумно удалялись. Их было так много, что в конце концов к банкиру выстроилась очередь, прямо как в свинцовые времена всеобщего дефицита в обувную секцию ГУМа после завоза партии югославских сапожек. Должна признать, мы с Нинон в черных костюмах и солнцезащитных очках выглядели в этой обстановке весьма органично.

Я крепилась из последних сил, но идиотское чувство, будто я присутствую на тщательно отрепетированном спектакле, не покидало меня до самого конца и даже усилилось, когда банкир подошел к гробу и, опустившись на колено, возложил на лаковую крышку белые орхидеи. С этого момента мне стало казаться, что это не просто хорошо отрепетированная постановка, но и выдержавшая по меньшей мере два десятка сезонов, да еще и с аншлагами. А завершилась она тем, что пол под постаментом разверзся, и гроб медленно погрузился в чрево крематория под известную, буквально навязшую в зубах трогательную песенку в исполнении Селин Дион, ну ту, про сердце, которое будет биться вечно…

— «Титаник» поглотили холодные воды Атлантики, — глухо прокомментировала Нинон, стоявшая по левую руку от меня.

— Не кощунствуй, дочь моя, — прошептала я, бросила тоскливый взгляд в сторону выхода и остолбенела. Там, привалившись плечом к мраморной стене и сложив руки на груди, стоял бывший мужчина моих несбывшихся снов.

Глава 11

С трудом дождавшись, когда гроб исчезнет в глубинах крематория (чуть не сказала Атлантики), я незаметно выскользнула наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Мужчина моих несбывшихся снов будто только того и ждал и сразу же возник за моей спиной, обронив вместо приветствия, вероятно, по поводу моей «европейской» респектабельности:

— Скромное обаяние буржуазии… — Я ничего не ответила, но, полуобернувшись, так на него зыркнула, что он немедленно утратил способность к идиотским шуточкам и перешел на деловой тон, пробормотав:

— Смотрю, вы с подружкой втерлись в доверие к банкиру. Это хорошо…

— И что же в этом хорошего? — раздраженно уточнила я.

— Ты могла бы мне помочь… — начал было Андрей.

Я не дала ему договорить, заведясь с пол-оборота:

— Не рассчитывай сделать меня подсадной уткой, понял? Сам веди свое замечательное следствие, а меня оставь в покое!

Мужчина моих несбывшихся снов попытался возразить, и, вполне возможно, мы бы с ним сцепились, а хорошо отрепетированные похороны закончились бы похабным мордобоем, не объявись на горизонте Нинон.

— Вот ты где? — сказала она все еще немного хрипловатым голосом. — А я тебя ищу, ищу…

— Душно там, — придумала я причину, — да еще и музыка эта…

— Да уж, — согласилась Нинон, — шоу получилось хоть куда, в жизни не видела более дешевого спектакля. Впрочем, как раз в излюбленном стиле покойницы, не отличавшейся хорошим вкусом. Думаю, она осталась довольна.

Пока мы с Нинон перекидывались такими фразочками, из крематория к своим лимузинам косяком потянулись остальные сочувствующие, а Нинон, какая ни была близорукая, умудрилась разглядеть Андрея, удалявшегося от нас по аллее, обсаженной голубыми елями.

— Это же особо важный следователь! — воскликнула она. — Вон тот, видишь?

— Где? — Я приняла нарочито удивленный вид.

— Да вон, под елками! Что он тут делал, интересно? — Я пожала плечами:

— Детективы ты, что ли, по телевизору не смотришь? Сыщики всегда приходят на похороны жертв преступлений, которые расследуют. Наверное, рассчитывают, что сентиментальный убийца явится возложить цветы на гроб… И вообще, может, ты перепутала, с чего ты взяла, что это следователь?

— Он это, он, — уверенно заявила Нинон и как-то подозрительно на меня посмотрела.

Я почувствовала, что начинаю краснеть, но, слава богу, тягостную сцену разрядил вдовец, остановившийся возле нас. Он поочередно пожал нам с Нинон руки, поблагодарил за помощь и осведомился, поедем ли мы на поминальный обед, который должен был состояться в довольно известном ресторане. Я мысленно ужаснулась, а Нинон неожиданно проявила благоразумие, в тактичной, но достаточно твердой манере объяснив банкиру, что печальная церемония произвела на нас тягостное впечатление, а посему мы хотим поскорее вернуться в Дроздовку.

Банкир не стал нас уговаривать, а распорядился, чтобы нас в целости-сохранности доставили туда, откуда взяли, и уже через сорок минут мы с Нинон стояли на террасе ее уютного особнячка. Нинон, близоруко щурясь, управлялась со своими замками, а я, счастливая тем, что тягостное мероприятие осталось позади, полной грудью вдыхала свежий загородный воздух.

В гостиной мы, не сговариваясь, рухнули в кресла, минут пять помолчали, после чего перешли к ленивому обмену впечатлениями. Нинон все еще покоя не давала мысль об Андрее. Я уже не рада была, что соврала ей, но признаться, что я не только видела его в крематории, но даже с ним разговаривала, не могла. Тогда пришлось бы объяснять причину такого моего поступка и, естественно, посвятить Нинон в перипетии моих отношений с «особо важным следователем». А мне этого совсем не хотелось, и не только потому, что я обещала ему хранить тайну, но и… Короче, одно дело, когда ты рассказываешь об абстрактном подлеце, наплевавшем тебе в душу, и совсем другое, когда речь идет о подлеце конкретном, траекторию плевка которого запросто можно прикинуть глазомером.

— Нет, это точно был он, — мучилась Нинон, — не сойти мне с этого места, если я ошиблась. Гм-гм, интересно, зачем он пожаловал? Какого такого убийцу он высматривал, если они уже сцапали молдаванина с Иркиными часиками?

— Не забивай себе голову, — вяло посоветовала я.

— Ничего себе предложение, — возмутилась Нинон, — не забивать голову, когда события развиваются в непосредственной близости. Ты как хочешь, а я успокоюсь только тогда, когда мне скажут: вот он, маньяк, он у нас за решеткой, а вы, добропорядочные граждане, можете спать спокойно и ни о чем таком не думать.

— Тогда нужно вернуться в город, — сказала я, сбрасывая туфли с отекших ног.

— Еще чего, я не собираюсь менять планы! — в очередной раз взъерепенилась Нинон.

— Тогда чего же ты хочешь? — искренне недоумевала я.

— Я хочу знать, что происходит, хочу, чтобы меня наконец поставили в известность, какие действия предпринимает следствие… — менторским тоном занудила Нинон, совсем как политики по телевизору.

Я покачала головой:

— По-моему, ты хочешь слишком многого.

— Нет! — Нинон взвизгнула, как капризная девчонка. — Я хочу немного, немного… — И даже топнула ножкой в изящной лаковой туфле.

— Все, я устала, пойду-ка лучше переоденусь. — Поднявшись с кресла, я направилась к лестнице, однако успела подняться только на третью ступеньку, когда в дверь кто-то постучался.

Я посмотрела на Нинон, она на меня.

— Да! — сказала Нинон хрипло. Дверь робко, со скрипом, приоткрылась, и на пороге появился высокий тип в джинсах и рубахе навыпуск. У типа была шикарная, слегка взлохмаченная шевелюра, модерновые реденькие усики и такая же бородка, точнее сказать, нарочитая небритость, имитирующая бородку, а также крупные, слегка навыкате, голубые глаза. Короче, жутко богемный вид.

Тип еще и рта не успел открыть, а Нинон, минуту назад жутко озабоченная, воспряла духом и взбодрилась.

— Кого мы видим! — возопила моя подружка. — Какая неожиданность! — И, обернувшись ко мне, возвестила:

— Женя, это Петр Широкорядов, наш знаменитый поэт, помнишь, я тебе про него говорила!

Я тупо уставилась на голубоглазого красавца, а тот в свою очередь на меня. Я не знала, что сказать, и он, хоть и был знаменитым поэтом, — тоже. Так что мы ограничились тем, что похлопали ресницами и изобразили ничего не значащие улыбочки.

Было заметно, что знаменитый поэт чувствовал себя не совсем в своей тарелке (уж не я ли тому причиной?), и, видимо, для того, чтобы замаскировать свою скованность, буквально с размаху рухнул в кресло и довольно развязно произнес:

— Что тут происходит, Нинончик, а? Говорят, тут всех поубивали? Я приехал час назад, а здесь такие страсти!

— Ой… — шумно вздохнула Нинон. — Тут такое, такое… Ирину Остроглазову убили — мы только что с похорон… А про ту девицу, что возле платформы нашли, ты уже слышал?

— Откуда? Я же всего час назад приехал, а когда был здесь в последний раз, все вроде бы еще были живы-здоровы. Кстати, а эта, ну, вторая, которую возле платформы нашли, она что же, местная?

Нинон дернула плечиком:

— Откуда же нам знать? Мы с Женей за минуту до твоего прихода обсуждали, что от следователя ничего не добьешься. Что они там делают и делают ли что-нибудь вообще?.. Только важность на себя напускают.

— Говорят, нашего банкира арестовали…

Нинон сделала круглые глаза:

— Его уже выпустили вчера, и мы с подругой, можно сказать, спасли его, в петлю он полез с горя. Да… Они ведь еще одного арестовали, шабашника-молдаванина, из тех, ну, которые дачу, проданную дипломатом, достраивают. Говорят, у него золотые часики Остроглазовой нашли. В общем, темная история.

— М-да, — многозначительно крякнул знаменитый поэт, — невесело тут у вас, совсем невесело… А я не знал ничего, вечеринку решил устроить, народ пригласил, теперь не знаю, что и делать. Если отменить, то харч пропадет, ведь я полпоросенка замариновал для шашлыков, представляешь?

— А зачем отменять? — отозвалась Нинон. — Ничего не надо отменять, ты же банкиру не родственник.

— В общем-то, конечно, — замялся Широкорядов, — но все-таки…

— А вот мы с Жекой от вечеринки не отказались бы, — мечтательно сказала Нинон, — особенно после сегодняшних похорон, а, Жека?

Я даже не знала, что и думать. Вечеринка после похорон — пожалуй, это слишком.

— Ну… если ты так думаешь, тогда считай, что я вас пригласил. Кстати, Нинон, в прошлый раз ты мне здорово помогла все организовать, так что сегодня я снова на тебя надеюсь.

— Конечно, мы тебе поможем, не сомневайся, — весело прочирикала Нинон, вся преобразившаяся в присутствии поэта-песенника. — А много народу будет?

— Да не так уж много, человек пять от силы семь, если, конечно, все пожалуют. Если честно, я бы ничего такого не затевал, но мне нужно наладить неформальный контакт с одним человечком. Черт, если бы знал, что тут такое творится, устроил бы эту встречу в каком-нибудь ресторане, а теперь будет трудно все переиграть… — все еще мучился сомнениями Широкорядов.

— Ничего страшного, — успокоила его Нинон, — не стоит переживать. Устроим все, как в прошлый раз, твой человечек останется доволен, а неформальный контакт сам собой наладится, — пообещала она.

Я ровным счетом ничего не понимала.

Поэт-песенник встал с кресла, провел рукой по своей роскошной шевелюре и поставил точку в разговоре:

— Тогда до шести, остальные начнут собираться в семь.

Нинон ослепительно улыбнулась поэту-песеннику, и он скрылся за дверью.

* * *

— И что все это значит? — осведомилась я, когда мы с Нинон остались одни.

Нинон поднялась с кресла, сладко потянулась и томно изрекла:

— Разве ты еще не поняла? Мы идем на веселую вечеринку! Тебе там понравится, вот увидишь, у Широкорядова такие интересные знакомые… Приятели, которых чуть не каждый день показывают по телевизору…

— И все-таки это как-то… — Я замялась. — Сначала похороны, потом вечеринка… У меня голова кругом идет.

— Да что тут такого? — упорно стояла на своем Нинон. — В жизни, если ты до сих пор не заметила, всегда так: одни умирают, другие рождаются, как в песенке, м-м-м… «жизнь полна контрастов, то прощай, то здравствуй…».

— И кто сочинил эту песенку? Наш поэт Широкорядов? — поинтересовалась я.

Нинон задумалась:

— Не уверена, но это не имеет принципиального значения. Жизнь и в самом деле устроена так, что в ней всего хватает: и печального, и веселого. А кроме того, разве ты родственница Остроглазову, чтобы скорбеть по его жене до конца своих дней?

— Нет, — замотала я головой.

— Вот то-то же, — резюмировала Нинон и еще раз сладко потянулась. — Поэтому мы с тобой имеем полное моральное право немного расслабиться после пережитых ужасов. Ты разве против?

— Вроде бы нет, — призналась я. Честно сказать, я уже ни в чем не была уверена после всего, что свалилось на мою голову за последние несколько дней. Единственное, что я себе позволила, так это поинтересоваться историей знакомства Нинон с именитым поэтом-песенником, с которым, как выяснилось, она была накоротке.

— Да он совсем простой парень, — легкомысленно махнула рукой Нинон, — без всяких там закидонов. Теперь уже не вспомню, как мы подружились… Кажется, он заглянул попросить то ли соли, то ли спичек… Да мы здесь все запросто общаемся. Дипломат, который недостроенную дачу продал, кстати сказать, тоже был мужик нормальный, здоровался всегда. Остроглазовы опять же особенно не кичились, но, поскольку у Ирки явно что-то с головой было, Широкорядов их не очень жаловал… Короче, вот увидишь, тебе понравится вечеринка. Кстати, нравы у его подруг и приятелей самые демократичные. Все будет без напряга, вот увидишь. Тебе понравится, тебе непременно понравится, — оптимистично заключила она.

Я пожала плечами и двинулась наверх переодеваться. Вечеринка так вечеринка. Может, оно и к лучшему, отвлекусь немного. Я сняла черный костюм, который Нинон некогда пыталась всучить покойной банкирше-истеричке, и облачилась в ситцевый сарафанчик. В нем я собирала смородину и теперь, обнаружив лиловое пятно на подоле, вспомнила о ведре в подвале. Стоять ему там до завтра, поскольку сегодня до смородины у нас с Нинон руки не дойдут. Вопрос, дойдут ли они завтра?

Глава 12

Без десяти шесть вечера мы с Нинон вышли на террасу. Последовала неизменная процедура запирания замков, по окончании которой Нинон бросила долгий взгляд на банкирский дом:

— Интересно, вернулся Остроглазов? Может, в Москве остался.

— На его месте я именно так и поступила бы. Очень сомнительное удовольствие ночевать в доме, в котором произошло убийство, — сказала я, только потом сообразив, что оговорилась — банкиршу все-таки убили не дома, а неподалеку от платформы, на заброшенной дороге, которой давно никто не пользовался. — Убийство, конечно, произошло не в доме, но вся обстановка там такая гнетущая, эти разбросанные сорочки и халаты, бр-р… Даже запах духов еще не выветрился… Лично я чувствовала бы себя там как в склепе.

— Пожалуй, — согласилась со мной Нинон, — хотя, насколько я могу судить, чисто внешне обстановка в доме самая обычная. Ирка всегда была страшной неряхой.

Когда мы вышли за калитку, я переменила тему, потому что на ум мне пришло совсем другое. Я позволила себе немного поворчать:

— Этот твой поэт-песенник, что он о себе воображает? Он что, думает, что мы с тобой две сенные девки Палашки, раз так запросто зовет рубить бутерброды для своих гостей?

Нинон отнеслась к моим словам удивительно легкомысленно:

— Да что ты такое плетешь? Ты же его совсем не знаешь! Он зовет нас вовсе не бутерброды рубить, просто он такой человек, ему необходимо, чтобы рядом всегда кто-то был. Он сам все будет делать и тем временем сыпать шуточками, читать стихи, вот увидишь, тебе понравится, это целое представление. Знаешь, он даже стихи сочиняет не в тишине и не в одиночестве… Ему нужны люди, музыка, он это называет фоновым шумом… Наверняка к концу вечеринки выдаст что-нибудь новенькое.

— Да он гений, этот твой поэт-песенник, — ядовито прокомментировала я, не понимая, с чего это я на него взъелась.

— А ты зануда, — беззлобно сказала Нинон.

Я попыталась обидеться, но это мне не удалось. Может, потому, что я прекрасно осознавала причину собственного занудства: неудачи на всех фронтах, от карьерного до любовного. Похоже, пора мне взнуздать свои эмоции, а то и не замечу, как превращусь в чистопородную стерву, желчную и злопамятную.

Самокритично оценив свои вполне безрадостные перспективы, я даже не стала противоречить, когда Нинон выдала очередную идею:

— Надо бы к банкиру заглянуть, посмотреть, как он там. Вдруг опять в петлю полезет?

Разумеется, мое внутреннее «я» горячо воспротивилось такому предложению Нинон, но, памятуя об ожидающих меня в обозримом будущем карах, я прикусила бойкий язык, лишь пробурчав под нос:

— Если только он здесь…

Как раз в этот момент мы проходили рядом с оградой банкирской дачи. Нинон приподнялась на цыпочках и заглянула во двор:

— Форточка на кухне открыта, значит, он здесь.

Когда она толкнула калитку, я уже не сопротивлялась, только воздала молитву небесам, попросив их сделать так, чтобы банкир не вздумал повеситься или предпринять что-нибудь в таком духе.

Не знаю, дошли ли мои молитвы по адресу или просто-напросто произошло счастливое совпадение, но банкир самолично встретил нас внизу. Выглядел он по-прежнему бледновато, но несколько бодрее, чем накануне; еще от него откровенно попахивало спиртным.

Пока Нинон награждала его ничего не значащими словами сочувствия, я обозревала обстановку гостиной (накануне, когда я туда-сюда сновала с чайником, мне было не до того). В результате я заметила большую медвежью шкуру (впрочем, я не до конца уверена в том, что она действительно медвежья), брошенную напротив камина, и стоящие прямо на полу бутылку коньяка и рюмку из красивого стекла. Камин, конечно, не был затоплен, что неудивительно в такую-то жару, однако же это не помешало вдовствующему банкиру поместить все это в непосредственной от него близости. Настоящий эстет, даже скорбеть предпочитает со вкусом.

Нинон дежурно осведомилась, не требуется ли банкиру наша с ней помощь, тот не менее дежурно поблагодарил ее, заметив, что вполне оправился, и предложил нам выпить по рюмашке «на помин души». Мы с Нинон не стали артачиться, махнули по пятьдесят грамм из бутылки, стоявшей возле камина, и уже собирались откланяться, когда произошло нечто совершенно неожиданное…

Что-то с грохотом влетело в гостиную через открытое окно, шлепнулось на пол и закатилось за маленький диванчик у противоположной стены. Мы с Нинон сразу вытянули шеи, как испуганные гусыни, а Остроглазов, пришедший в себя раньше нас, присел на корточки и заглянул под диван.

— Что это такое? — заорали мы с Нинон удивительно слаженным дуэтом.

Банкир пожал плечами и извлек из-под дивана какой-то черный комок.

— Вот! — Он протянул нам свою находку с совершенно ошарашенным выражением лица.

Нинон первой бросилась разглядывать странный предмет, представлявший собой застывшую черную массу непонятного происхождения.

— Это что, метеорит? — спросила она ошалело и, наклонившись, принюхалась.

— Сомневаюсь, — пробормотал банкир, беспомощно оглянулся и выбежал из дома.

Минуты через две он вернулся, несколько растерянный, и обронил на ходу:

— Никого… Наверное, мальчишки деревенские бросили. — И грустно добавил:

— Это уже не в первый раз, хорошо, что стекло не разбили, как два месяца назад. Классовое чувство в них говорит, что ли?

— Какое варварство! — гневно заявила Нинон. — Нужно в милицию заявить.

— Чепуха. — Банкир поморщился и плеснул в свою рюмку коньяку. Руки у него дрожали, тонкая струйка коричневой жидкости затекла за манжет белой рубашки. — Мне сейчас совсем не до того, чтобы воевать с деревенскими хулиганами. — Он одним глотком осушил рюмку и пошатнулся. Кажется, он здорово набрался, и ему не вредно было бы немного вздремнуть. Банкир будто прочитал мои мысли. — Пойду-ка я лучше прилягу. — И медленно двинулся по лестнице, ведущей на второй этаж, не забыв при этом захватить с собой недопитую бутылку.

Мы с Нинон еще немного постояли, а когда услышали стук двери наверху, не сговариваясь, развернулись и вышли из дому.

— Переживает, — вздохнула Нинон. Меня же больше волновала история с залетевшим в окно камнем.

— Что-то я здесь не видела ни одного деревенского мальчишки…

— Да это хулиганье и не увидишь, — отозвалась Нинон, — только результаты их бурной деятельности… В прошлом году они у меня всю клубнику вытоптали, пришлось ее начисто вывести, чтобы больше не лазили.

* * *

Поэт-песенник встретил нас возле калитки и пожаловался:

— Я вас уже заждался.

— Мы к Остроглазову заходили, посмотреть, как он там, — призналась Нинон.

— Ну и как? — полюбопытствовал Широкорядов.

— Переживает, конечно, напился здорово… А тут еще, пока мы у него были, кто-то камень в окно бросил. Местные дефективные переростки, наверное.

— Вполне возможно, — согласился поэт-песенник, — у меня вон тоже черешню сломали — стоило только неделю не появиться, главное, на ней и было-то с десяток ягод, не больше…

— Безобразие, — сокрушенно покачала головой Нинон, — что вытворяют лоботрясы, совсем управы нет на них.

— Не стоит принимать близко к сердцу, — махнул рукой Широкорядов, — все это ерунда. Нужно радоваться, что до сих пор еще ничего не подожгли.

— Не дай бог, — суеверно испугалась Нинон.

— Ладно, не будем о грустном, — изрек поэт-песенник и препроводил нас с Нинон к своему особнячку, на небольшой и очень живописной площадке перед которым стояли три небольших столика, несколько складных стульев и мангал, а рядом с мангалом большая эмалированная кастрюля.

Нинон, чувствовавшая себя во владениях поэта-песенника не более стесненно, чем у себя дома, наклонилась над кастрюлей, приподняла крышку и жадно втянула ноздрями пряный дух маринада:

— Обалдеть!

И поманила меня рукой.

Я не очень уверенно приблизилась и из вежливости полюбовалась полуфабрикатом, заботливо приготовленным поэтом-песенником для своих гостей: побелевшими от уксуса нежнейшими кусками свиной вырезки и обмякшими колечками лука. Признаться, запах, исходивший из кастрюли, был такой аппетитный, что я невольно сглотнула слюну.

Поэт-песенник в собственной вотчине держался проще и естественней, нежели днем, когда он явился приглашать нас на вечеринку. Непринужденно предложил мне присесть, разложив один из складных стульев, с другим стулом Нинон управилась сама. И мы с Нинон стали наблюдать, как споро и ловко поэт-песенник орудует над мангалом, просто священнодействует, а заодно, как и предсказывала Нинон, сыплет шуточками, невинными анекдотами, перемежая устное народное творчество собственными стихами. Пока он нанизывал мясо на шампуры, я незаметно за ним наблюдала, все-таки это был первый поэт-песенник в моей жизни, которого я видела вблизи, так сказать, в бытовых условиях.

Время прошло незаметно, и очень скоро возле ворот остановился автомобиль, из которого вышел невысокий толстяк в светлых шортах и рубахе навыпуск; прикрыв глаза ладонью от лучей вечернего солнца, он прокукарекал жидким тенорком:

— Не подскажете, как проехать на ранчо сеньора Широкорядова?

И звонко, как-то по-детски рассмеялся.

— Это и есть нужный человечек? — спросила Нинон громким шепотом, делая акцент на слове «человечек».

Широкорядов ничего не ответил, загоготал, видимо, довольный тем, что удостоился обращения «сеньор», и, широко раскинув руки, пошел навстречу маленькому толстячку. Толстячок повторил тот же маневр и двинулся на поэта-песенника, приговаривая на ходу:

— Хорошее местечко, и избушка неплохая…

Нравятся мне эти разговоры про двухэтажные «избушки» с евроремонтом.

Широкорядов подвел к нам толстячка и провозгласил с притворным пафосом:

— Дорогие девушки, позвольте вам представить маленького человека с большими амбициями — Леонид, он же Леня.

И обернулся к коротышке:

— Можно девушкам называть тебя Леней?

Коротышка остановил взгляд на круглых коленках Нинон, чмокнул губами воздух и разрешил:

— Можно, а еще лучше — Ленчиком.

Разрешил и продолжил пристальное изучение круглых коленок Нинон.

Тогда Широкорядов представил нас с Нинон.

— Это Нинон, — он одарил подружку моей юности широкой улыбкой, — самая роковая женщина Дроздовки. — Нинон сделала круглые глаза, а поэт-песенник переключился на меня. — И подружка… подружка… — Он замялся. Я хотела было ему подсказать, но он успел вспомнить мое имя, прежде чем я раскрыла рот. — Подружка Женя.

Мои коленки Ленчика не заинтересовали, да и много ли разглядишь под джинсами? В любом случае они у меня не такие аппетитные, как у Нинон, хотя вообще-то это дело вкуса.

Не успели мы с Нинон «переварить» Ленчика, как у ворот остановился еще один лимузин с открытым верхом, так называемый кабриолет, из которого высыпала компашка разноцветных девиц во главе с высокой сухопарой дылдой, невзрачной и мужеподобной. Три остальные больше походили на женщин, такие смазливенькие кошечки, похожие друг на дружку. Не пойму, почему-то они показались мне жутко знакомыми.

Мужеподобная дылда первым делом подбоченилась, со смаком потянулась, постучала по переднему колесу каблуком громадного ботинка армейского образца и сплюнула в пыль. Я посмотрела на поэта-песенника: судя по всему, эта сцена произвела на него впечатление. Он покосился на коротышку, а тот подбадривающе ему подмигнул. Поэт-песенник откашлялся и пошел встречать вновь прибывших гостей.

Пока он расшаркивался перед ними за воротами, мы с Нинон недоуменно уставились на Ленчика, который изрек весьма туманную фразу:

— Тяжелый случай, но искусство требует жертв.

Я ничего не поняла. Уверена, что Нинон тоже.

Глава 13

Церемония представления возобновилась. Нинон во второй раз была поименована самой роковой женщиной Дроздовки, а я, соответственно, подругой этой самой роковой женщины. Мужеподобную девицу, позволившую себе по этому поводу откровенно скептическую ухмылку, поэт-песенник назвал почему-то уменьшительно-ласкательно Ксюшей, а пестрых девиц Люсей, Светой и Мариной. Немного помолчал и добавил с пафосом:

— Группа «Чернобурки».

Ах, вот почему они показались мне знакомыми! Да ведь это те самые девицы, которые заводят заунывную фальшивую песнь, стоит только включить радио или телевизор. Слышать их сущая пытка, а видеть — и того хуже, — особенно когда они трясут своими худосочными прелестями и сучат тонкими паучьими ножками. Подумать только, группа «Чернобурки», надо бы глупее, да некуда. Правда, сколько я помню, мужеподобная Ксюша в рядах «Чернобурок» ни разу не наблюдалась. И слава богу, потому что даже нашей разнузданной эстраде такое зрелище может повредить.

Дальше события развивались следующим образом. Девицы устроились на складных стульчиках и принялись усердно крутить приемник, который притащили с собой из машины. После непродолжительных поисков они нашли то, что хотели, и из динамика вырвалась незамысловатая песенка в их собственном исполнении. Непосредственные «чернобурки» заметно оживились и принялись подпевать себе же неверными слабенькими голосами. Пока эти трое сами себя развлекали, мужиковатая Ксюша подошла к мангалу, постояла, сунув руки в карманы мятых штанов и покачиваясь с носка на каблук, а потом хмыкнула:

— Шашлык… Это хорошо… — Я повернулась к Нинон, но рассмотреть выражение ее глаз за очками с затемненными стеклами было невозможно. На мой вкус, вечеринка начиналась как-то странно, а наше с Нинон участие в ней выглядело не совсем понятно. Особенно если учесть, что сам хозяин, поэт-песенник, заметно нервничал. Похоже, что-то шло не так, как он задумал.

Скоро все прояснилось. Я услышала, как он тихо и недовольно бросил Ленчику, ворочая шампурами:

— И зачем она притащила этих безмозглых девок?

— Но ведь ты, кажется, собирался с ними работать или я что-нибудь перепутал? — так же тихо отпарировал бодрый колобок.

Поэт-песенник смолчал, а я, склонившись к плечу Нинон, прошептала:

— Слушай, какого черта мы тут забыли? У них же здесь свои дела, а мы посторонние…

Нинон блеснула стеклами очков:

— Что ты ерзаешь, все нормально. Отдыхай себе спокойно.

И, демонстрируя полную невозмутимость, откинулась на спинку стула и подставила лицо ласковому закатному солнышку, словно предлагая последовать ее примеру. И я так и сделала, предварительно бросив взгляд в сторону «чернобурок», которые резвились, не обращая ни на кого внимания. Что касается Ксюши, то она шлялась по дачному участку Широкорядова, бесцеремонно заглядывая во все уголки и закоулки.

Поскольку, в отличие от Нинон, очков у меня не было, я закрыла глаза и попыталась абстрагироваться. Ясное дело, мысли мои тут же занял мужчина моих несбывшихся снов. А попробуй его забыть, когда чуть не каждый день он мозолит мне глаза, причем по самой что ни на есть уважительной причине. Надо же ему было, помимо всего прочего, оказаться еще и следователем по особо важным делам.

— Ау!

Я открыла глаза. На меня, приветливо улыбаясь, смотрел поэт-песенник, смотрел и протягивал бокал с белым вином.

Я поблагодарила его, приняла бокал и поднесла к губам. Снова опустила веки и стала медленно потягивать приятную, немного терпкую влагу. Покосившись на Нинон, я увидела, что она занята тем же. Напряжение мое начало мало-помалу спадать. Вечеринка как вечеринка. Да и чем бы мы с Нинон занимались, оставшись дома? Предавались воспоминаниям о юности, перемывали бы белые косточки Генки, оставшегося в Швеции, или в очередной раз отправились бы утешать овдовевшего банкира? Ну нет, только не это.

Через четверть часа была опробована первая порция шашлыка, и обстановка стала еще более непринужденной. Поэт-песенник, Ленчик и Ксюша уединились под яблоней, что-то живо обсуждая. При этом говорил в основном Ленчик, что именно, разобрать было трудно, но его монотонная речь напоминала жужжание трутня, кружащегося над цветком. Поскольку обрабатывал он в основном Ксюшу (Широкорядов со слегка отсутствующим видом время от времени кивал головой), то ей-то, по всей вероятности, и отводилась роль цветка, которой чисто визуально она очень мало соответствовала. Что до «чернобурок», то они перестали забавляться с приемником, целиком и полностью отдавшись шашлыкам. Их челюсти работали так проворно, что оставалось удивляться, как они не сгрызли шампуры.

Потом последовала новая порция шашлыков. Я уже начинала чувствовать себя удавом, проглотившим футбольный мяч. Нинон, разморенная не меньше моего, задремала, пользуясь тем обстоятельством, что очки не позволяли разглядеть, открыты ли ее глаза или закрыты. А сумерки постепенно сгущались и сгущались, пока не сгустились до полной темноты.

Поэт-песенник включил свет в окнах первого этажа, стало светлее, зато на нас напали кровожадные комары. Компания собралась передислоцироваться в дом, а мы с Нинон решили попрощаться, но именно в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо.

Понятия не имею, откуда она взялась, эта странная девица, словно из-под земли выросла: невысокая брюнетка с нервным, я бы даже сказала, истеричным лицом.

— Ах ты, мерзавец, пакостная рожа, вот что ты здесь делаешь! Развлекаешься, а мне сказал, что у тебя деловая встреча! — заверещала она на всю округу.

Все замерли, а бедный поэт-песенник задрожал, как овечка.

— Это что, его жена? — шепнула я Нинон.

— Еще чего! — фыркнула она. — Широкорядов никогда не был женат.

— Тогда кто это?

Нинон передернула плечами:

— Наверное, одна из его пассий. Где он только нашел такую истеричку?

Слегка очухавшийся Широкорядов выругался:

— Какого черта ты сюда пришла? Разве я тебя звал?

Он взял девицу за плечо и попытался вывести за калитку. Та вырвалась и с диким визгом отпрыгнула в сторону. Вид у нее был ужасный: длинные черные волосы, щедро пропитанные гелем для укладки, отчего они казались давно не мытыми, растрепались, из глаз брызнули слезы, руки затряслись.

— Ты… ты!.. — снова заорала она, и это были последние членораздельные речи, которые мы услышали в тот вечер. Дальше был только вопль, низкий, протяжный, похожий на вой волчицы. У меня даже мурашки по коже пробежали, а Нинон приподняла очки на лоб и, сощурившись, уставилась на эту злобную фурию.

Ксюша презрительно отвернулась, «чернобурки» испуганно сбились в кучку, а посерьезневший Ленчик поинтересовался у Широкорядова:

— У тебя что с ней, серьезно?

Поэт-песенник сделал страдальческую мину:

— С ума сошел? Зачем мне эта идиотка? Не знаю уже, как от нее отбиться…

— А папенька ее в курсе?

Широкорядов скрипнул зубами:

— Папенька на нее давно рукой махнул. Только время от времени вытаскивает за уши, когда она вляпается в очередное дерьмо.

— И что теперь делать? — спросил Ленчик.

— Понятия не имею, — растерянно пробормотал Широкорядов.

Между прочим, в продолжение всего этого разговора истеричная девица продолжала вопить, не замолкая ни на минуту.

— Вот это дыхание! — восхищенно присвистнул Ленчик. — Ей бы в консерваторию. — А потом озабоченно добавил:

— Может, папеньке позвонить?

— Пожалуй, другого выхода нет, — согласился поэт-песенник, — правда, с ним связаться трудно — он ведь по всему свету мотается, но у меня есть номер его секретаря.

— Тогда звони, — коротышка взял со стола черную коробку мобильного телефона.

Поэт-песенник похлопал себя по карманам:

— Записная книжка… Кажется, я оставил ее в холле… Сейчас сбегаю.

— Давай побыстрее, — пробормотал Ленчик, не сводя глаз с истеричной дочери папеньки, который мотается по всему свету. — А то как бы она чего похуже не выкинула…

Опасения его оказались не напрасными, потому что брюнетка начала медленно и методично раздеваться, разбрасывая одежду по лужайке.

— Только стриптиза не хватало, — простонал Широкорядов, схватился за голову и скрылся в доме.

Через полминуты он уже нервно набирал номер, сжимая в руке мобильный телефон и глядя в записную книжку в рыжем кожаном переплете.

— Але, але… Игорь? Это Игорь? Широкорядов звонит… Десять минут назад у меня на даче, в Дроздовке, появилась Лиза… Да, Лиза. Нет, это не галлюцинация… Не знаю, где она должна быть, но сейчас она здесь… Что делает? — Широкорядов посмотрел на Лизу, которая успела снять лифчик и швырнуть его в сторону перепуганных «чернобурок» — те с визгом бросились врассыпную, — и проорал в телефон:

— Вот приезжайте и полюбуйтесь, что она тут делает.

Я стиснула локоть Нинон:

— Ну спасибо тебе, дорогая, ты обещала мне веселый вечер и, похоже, не ошиблась.

— Можно подумать, я знала, что будет такое, — огрызнулась Нинон.

Однако, как выяснилось в следующую минуту, зрелище практически голой, оставшейся только лишь в черных трусиках Лизы было отнюдь не последним. Шоу продолжалось. На этот раз расстаралась мужеподобная Ксюша. Она решительным шагом пересекла лужайку, подошла к девице, явно намеревавшейся избавиться и от трусиков, и влепила ей звонкую пощечину. Судя по тому, что на бледном, измазанном расплывшейся косметикой Лизином лице мгновенно отпечаталась багровая пятерня, рука у Ксюши была тяжелой.

Мы с Нинон, затаив дыхание, стали ждать, что произойдет дальше. Лиза буквально на несколько секунд прервала свой утробный вопль, а потом в ее темных, мутноватых глазах вспыхнули желтые огоньки. Она снова замычала, уставившись в одну точку, только выражение ее лица стало более осмысленным. У меня было такое чувство, словно она видит нечто, невидимое остальным. Я обернулась и прикусила язык: совсем недалеко, где-то возле дома банкира, в ночное небо поднимался густой столб дыма. И еще я услышала такой характерный звук — треск сухих веток в костре.

Я открыла рот, чтобы заорать, но Нинон меня опередила, издав душераздирающий крик:

— Пожар! Пожар!..

* * *

Нинон перевела дух с облегчением, когда, выбежав на улицу, мы разобрались, что горит не ее дача, а бывшая дипломатова, а теперь неизвестно чья, та, на которой работали шабашники-молдаване. Полыхал, впрочем, не дом, а строительный вагончик, но в любой момент, огонь мог перебраться на крышу коттеджа, а там рукой подать до участка Нинон, а также овдовевшего банкира.

Мы все — на даче поэта-песенника осталась только голая Лиза, — точно огнепоклонники, завороженно уставились на жадные языки пламени, лизавшие вагончик. Суетилась одна Нинон, встревоженно восклицавшая:

— Да ведь так весь поселок выгорит! Нужно в пожарку звонить.

А меня беспокоило другое: где сейчас сами строители, неужто в вагончике?

Только я так подумала, как из брызжущего искрами пожарища вырвалась горящая фигура. Полыхающий человек упал на землю и стал кататься. Мы стояли, не в силах сдвинуться с места, только Ксюша не растерялась — схватила кусок валявшегося возле дома брезента и, подбежав, накрыла им заживо горевшего человека. Потом повернула к нам искаженное гримасой отчаяния лицо и зло выкрикнула:

— Ну что стоите как истуканы, «Скорая» нужна, разве не видите?

Поэт-песенник начал хлопать себя по карманам в поисках телефона, который ему не понадобился, потому что совсем рядом раздался вой пожарной сирены. Мы не успели ничего сообразить, а пожарные уже разматывали свои шланги, бесцеремонно отпихивая нас в сторону. Потом подъехала «неотложка». Молоденькая докторша приподняла кусок брезента, глянула на лежащего под ним человека, поморщилась и скомандовала:

— Живо носилки!

На этот раз Широкорядов и Ленчик не растерялись — помогли погрузить пострадавшего в машину, только глаза у них при этом были совершенно ошалелые.

— В вагончике еще был кто-нибудь? — спросил один из пожарных, видимо, главный.

Ответила Нинон, в очках которой отражались языки пламени:

— Там… Там жили рабочие, они отделывали дачу, трое… то есть двое со вчерашнего дня. Один обгорел, а где второй…

— Вы хозяйка? — сурово уточнил пожарный.

— Н-нет, н-нет, — замотала головой Нинон, — хозяин здесь не живет, дача ведь не достроена. Приезжает иногда.

— Фамилия? — Пожарный достал блокнот.

— Я не знаю…

— А кто знает? — не унимался любознательный пожарный.

— Понятия не имею, — буркнула Нинон и потихоньку отошла в сторону. Пожар погасили довольно быстро, но от вагончика практически ничего не осталось, если не считать хлам, в котором тлели угольки, готовые в любой момент разгореться. Время от времени пожарные поливали их из шлангов, и тогда они шипели, как змеи в террариуме.

— Ну что, есть там кто-нибудь? — крикнул главный пожарный.

Тот, что поливал из шланга угли, глухо ответил:

— Сейчас ничего не разглядишь. Остынет — может, кого и откопают.

— Кошмар, — прошептала в двух шагах от меня Нинон. Галдящие, как галки, «чернобурки» окружили Ксюшу, которая повела их со двора, точно утка свой выводок. Широкорядов и Ленчик все еще тупо смотрели на мерцающую кучу углей.

Я покосилась на Нинон. Помнится, кое-кто обещал мне спокойный отдых на лоне природы.

Глава 14

Меня тормошила Нинон и делала это достаточно бесцеремонно.

Я перевернулась на правый бок и недовольно промычала:

— Ну что еще?

— От второго шабашника остались одни головешки! — выпалила Нинон. — Их кочергой выковыривали, как золу из печки.

— Умеешь же ты поднять настроение с утра пораньше, — вздохнула я и подняла голову с подушки.

— По пожарищу бродят милиционеры, — как ни в чем не бывало продолжала Нинон, — а среди них особо важный следователь…

Интонации, с которыми Нинон сообщила последнюю новость, показались мне подозрительными, и я невольно напряглась:

— Ну и что?

— Как что? — удивилась Нинон. — Это значит, что когда они вдоволь вымажутся в саже, то пожалуют к нам — снимать очередные показания.

— Какие еще показания? — С утра я не очень хорошо соображаю.

— Обыкновенные, свидетельские, — резонно рассудила Нинон, — мы же там были во время пожара. А поскольку погибли люди, будет расследование. Это в любом случае. Кроме того, нельзя забывать, что один из этих шабашников подозревается в убийстве Остроглазовой, а значит, интерес к пожару будет двойной…

— Ну ты даешь, — покачала я головой, — тебе бы самой в сыщики податься.

Нинон не обратила внимания на мой комплимент:

— Ты лучше вставай. Нужно позавтракать, пока они не явились, а то потом начнется… ассамблея.

Нинон отправилась на кухню греметь кастрюльками, а я уныло подумала, что мне ужасно не хочется встречаться с мужчиной моих несбывшихся снов и, как нарочно, этой встречи мне не избежать. Это значит, что мне придется снова лицедействовать, изображая полнейшее равнодушие, когда хочется рвать и метать. Может, мне все-таки вернуться в Москву? Впрочем, это вряд ли поможет, поскольку и там я останусь свидетельницей.

В очередной раз осознав горечь собственной участи, я позволила себе немного всплакнуть, потом припудрила покрасневший нос перед зеркалом и спустилась вниз.

Хоть близорукая Нинон и была без очков, это не помешало ей заметить произошедшую во мне перемену.

— Что это с твоими глазами? — бдительно осведомилась она. Я усиленно заморгала:

— С глазами?.. А, это мне в глаз мошка какая-то залетела…

Сказала и только потом вспомнила, что на «мошку» я уже, кажется, однажды ссылалась.

— Понятно, — изрекла Нинон, но, судя по ее голосу, она мне ни капельки не поверила. Ах, как обидно, что мне приходится врать подруге юности из-за какого-то кобеля.

Позавтракать, как и предполагала Нинон, мы все-таки не успели. Только мы принялись за трапезу, как я увидела в окно направляющуюся к дому процессию, которую и на этот раз возглавлял следователь Генпрокуратуры.

— Идут, — бросила я коротко.

— Ну и хрен с ними, — зло сказала Нинон, нервно запихивая в рот бутерброд с ветчиной.

Я отодвинула от себя тарелку: даже если бы я и чувствовала до этого аппетит, он бы у меня все равно пропал.

— Можно? — послышалось с террасы.

— Сначала приперлись, а потом спрашивают, — раздраженно пробурчала Нинон с набитым ртом. Эта недовольная тирада предназначалась исключительно мне. Громко же она сказала:

— Входите, входите!

— Опять мы не вовремя, — сокрушенно молвил мужчина моих несбывшихся снов, входя на кухню.

— А вы по-другому не умеете, — желчно заметила я, поймала на себе настороженный взгляд Нинон и поправилась:

— Ничего страшного, мы уже привыкли.

— Ну тогда, может, я попозже… — смутился мой коварный любовник.

— Нет уж, давайте сейчас, — сурово молвила Нинон, прожевав бутерброд, — чтобы у нас хотя бы остаток дня прошел спокойно. — И решительно взяла быка за рога:

— Вы ведь собираетесь спрашивать нас про ночной пожар?

— И про пожар тоже, — ответствовал Андрей, так и не дождавшись, когда сама хозяйка окажет ему любезность, предложив присесть. Зря рассчитывал — Нинон была не в том настроении. Что до меня, то, будь моя воля, я бы его вообще на пушечный выстрел не подпустила. Впрочем, он сел без приглашения.

Нинон отхлебнула глоток кофе из чашки и дернула плечом:

— А что тут рассказывать? На этот раз нас было много, так что мы не самые главные свидетели. Когда прибежали, вагончик вовсю полыхал. Минут через десять приехала пожарная машина… Да, перед этим из вагончика успел выскочить горящий человек, он жив?

— К сожалению, нет, — тихо отозвался Андрей, — у него был слишком обширный ожог, не совместимый с жизнью. Умер от шока, не приходя в сознание.

— Ужас, — охнула Нинон, — да что у нас тут творится? То убийства, то несчастья…

— Да, — согласился Андрей, — не повезло вам с летним отдыхом, — и одарил меня долгим взглядом.

Я демонстративно отвернулась и уставилась в окно, хотя рассматривать там особенно было нечего. Если только спины двух милиционеров, сопровождавших нашего «особо важного». Они почему-то не стали входить в дом и теперь молча курили на ступеньках террасы.

— И все-таки я попросил бы вас рассказать о пожаре поподробнее, — настаивал мужчина моих несбывшихся снов.

— Да что рассказывать-то! — Нинон всплеснула руками. — Что там можно было увидеть? Вагончик пылал, доски трещали, искры сыпались… Форменный кошмар, и только. Я потом, считай, всю ночь не спала.

— Понятно, — терпеливо кивнул Андрей, — а можно уточнить, кто там был, кроме вас?

Нинон сощурила глаза:

— Про это вы бы лучше Широкорядова спросили, потому что мы, если так можно выразиться, основных действующих лиц знаем очень мало. Нас пригласили на шашлыки, мы и пошли. А были там… Ну, этот… такой смешной коротышка, как его звали?..

— Ленчик, — хмыкнула я. Андрей заглянул в блокнот и уточнил:

— Леонид Бориславович Тимошук.

— Ну вот, вы же лучше нас знаете, — Нинон красноречиво посмотрела на меня. В ее близоруких глазах легко читалось: «Ну что взять с этого идиота?»

— И все-таки, — заупрямился Андрей, — я хотел бы все услышать из ваших уст.

— Ну хорошо, — пожала плечами Нинон и продолжила:

— Значит, там, кроме нас с Женей, был, само собой разумеется, хозяин, Широкорядов, этот Ленчик и четыре девицы, Ксюша и… Как звали еще трех, не помню — Люся, Марина, короче, эти… «Горжетки», ой, «Чернобурки». Да-а, ведь была еще и пятая, Лиза! — торжественно заключила Нинон.

— Лиза? — удивился Андрей и полистал свой блокнот. Похоже, Лиза в его списках не значилась. — Вы уверены, что там была еще и Лиза?

— Еще бы! — фыркнула Нинон. — Она там такое представление закатила, что я ее во веки вечные не забуду, просто «Мулен Руж». Кстати, она первая заметила пожар, правда, сомневаюсь, поняла ли, что происходит, хотя, постойте… — Нинон задумалась. — Вместе с нами она не побежала, осталась на даче Широкорядова. Интересно, куда она потом делась? — Нинон заинтригованно посмотрела на меня.

И в самом деле, что произошло с голой Лизой, закатившей публичный скандал поэту-песеннику, нам с Нинон было неведомо.

— Значит, Лиза? — повторил Андрей. — А фамилию этой Лизы вы случайно не знаете?

— Сожалею, но она нам не представилась, — с издевкой произнесла Нинон, — ей, видите ли, не до светских любезностей было.

— А до чего ей было? — в тон Нинон осведомился Андрей.

Нинон поняла, что сболтнула лишнее, и сдала назад:

— Вот про это вам тоже лучше спрашивать у Широкорядова, потому что он эту Лизу знает, а мы видели ее в первый раз и, дай бог, в последний.

— Ну и чем же вас поразила эта Лиза? — не унимался мужчина моих несбывшихся снов.

— Вот еще, — пробурчала Нинон, — стану я еще сплетничать. Я же вам сказала, спрашивайте у Широкорядова.

— Гражданка Поварова, — насупился Андрей, — должен вам разъяснить, что вы в корне неверно понимаете обязанности свидетеля. Ничего не утаивать от следствия — вовсе не означает сплетничать. Таким образом вы всего лишь выполняете свою прямую, можно сказать, священную обязанность. В противном случае вы можете даже угодить под статью.

— Под какую еще статью? — заволновалась Нинон. — Я никого не убивала и вообще не делала ничего плохого… Я сижу себе мирно на даче, отдыхаю, а вокруг творится такое… — Она поискала подходящее слово. — Черт-те что! Можно подумать, это я виновата, что у нас такая криминогенная обстановка! — выпалила она. Ясно, в чей огород должен был попасть последний булыжник.

«Особо важный» отнесся к откровениям Нинон со спокойным скепсисом и продолжал гнуть свою линию:

— Иногда препятствуют следствию не только преступники, но и граждане, скрывающие от следствия важные детали…

— Подумаешь, важные детали, — проворчала Нинон, — ну о-очень важные детали! Какая-то полоумная нагрянула на дачу Широкорядова в разгар вечеринки и устроила стриптиз!

— Стриптиз? — опешил Андрей и опять посмотрел на меня, словно желая услышать подтверждение из моих уст.

Я снова промолчала, предоставив Нинон самой выкручиваться из этой передряги. Я понимала, почему она заартачилась поначалу: ей не хотелось подводить поэта-песенника, водящего знакомство с истеричными Лизами, а потом зачем-то скрывшего этот факт от следствия.

— Ну да, — плаксивым голосом поведала Нинон, — эта ненормальная сначала орала на Широкорядова, потом стала выть, как волчица, а в конце концов принялась раздеваться и, между прочим, разделась до трусов, представляете? Неизвестно, что бы еще она выкинула, если бы не начался пожар!

— Выходит, эта самая Лиза появилась на даче Широкорядова незадолго до пожара?

— Ну да, минут за двадцать примерно… Точно я говорю, Жень? — Нинон поискала поддержки у меня.

— Наверное, — буркнула я. Андрей заскрипел ручкой, занося важные сведения, добытые у Нинон, в свой блокнот.

— И что с ней сталось потом?

— Потом? — Нинон наморщила лоб и тряхнула своей ржаной челкой. — Потом мы все побежали смотреть, что горит, а она осталась. Мы ее больше не видели.

— Ясно, — констатировал мужчина моих несбывшихся снов. — А хозяина дачи, на которой работали строители, вы в тот день случайно не видели?

— Не-а, — Нинон капризно надула губы. — Да он вообще никого в Дроздовке не жалует, такой нахал, даже не здоровается никогда. Я за все время его только пару раз и видела.

И тут я зачем-то ляпнула:

— Я его видела позавчера, совершенно случайно.

Кто меня, дуру такую, за язык тянул?

Мужчина моих несбывшихся снов сразу же целиком и полностью переключился на меня:

— При каких обстоятельствах вы его видели?

— При каких обстоятельствах? — хмыкнула я, вспомнив, как мы с Нинон баюкали безутешного банкира. — Из окна спальни Остроглазова.

Глаза моего подленького любовника полезли на лоб. Клянусь, я получила от этого истинное удовольствие.

Как назло, вмешалась Нинон, кто ее просил!

— Так это было тогда, когда он пытался повеситься?

Сообразив, что в очередной раз сболтнула лишнее, Нинон прикусила язык, да было поздно.

— Повеситься? Кто хотел повеситься? — Андрей напружинился, как борзая возле лисьей норы.

— Ну вот, — из близоруких глаз Нинон брызнули жгучие слезы, — я так и знала, я так и знала…

Пришлось мне выручать свою опрометчивую подружку:

— Повеситься хотел Остроглазов, но мы успели вовремя — так сказать, предотвратили попытку… Пошли его проведать и застали с петлей на шее…

— Та-ак, — сказал Андрей и уперся кулаками в свои колени. — А где сейчас этот склонный к суициду товарищ, вы не в курсе?

Мы с Нинон переглянулись:

— Должен быть здесь… По крайней мере, вчера он оставался здесь ночевать…

— Еще не легче! — воскликнул мой вероломный любовник. — Мы звонили, стучали — никто не открывает. — И, сорвавшись со стула, выскочил из кухни. Секунду спустя я уже могла наблюдать, как он озабоченно переговаривается с двумя милиционерами, терпеливо поджидавшими его возле террасы.

— Господи! — сказала Нинон убитым голосом. — Неужели же он, неужели он…

Я думала о том же.

Глава 15

Через минуту, не сговариваясь, мы с Нинон выскочили из дому и бросились к банкирской даче, куда переместились милиционеры с пепелища. Они уже колошматили в двери, покрикивая:

— Есть кто-нибудь дома? Откройте! — Мужчина моих несбывшихся снов стоял чуть в стороне и нервно обкусывал заусенцы на пальцах левой руки. Никогда прежде не замечала за ним такой привычки.

Мы с Нинон наблюдали за всем этим с замирающими сердцами.

— Еще одного трупа я не перенесу, — предупредила я Нинон.

Нинон ничего не ответила, только судорожно хватила ртом воздух.

Андрей бросил обкусывать заусенцы, посмотрел на нас с Нинон и устало сказал:

— Попробуйте вы. Может, вам он ответит.

Перепуганная Нинон робко приблизилась к запертой двери, откашлялась и проблеяла слабым голоском:

— В-Виталий, Виталий, открой, пожалуйста!

— А погромче не можете? — спросил мужчина моих несбывшихся снов.

Нинон еще раз откашлялась и звонко крикнула:

— Виталий, открой! — Ответа не последовало.

— Да может, его там вообще нет? — предположил кто-то. — В окна не заглядывали?

Особо важный щелкнул пальцами, и парочка волонтеров отправилась заглядывать в окна. Мы с Нинон бросились вслед за ними и минут пятнадцать носились вокруг дома, как дрессированные пони по цирковой арене, взбаламученные и совершенно запыхавшиеся. Увы, наша бурная деятельность ничего не прояснила: на первом этаже банкирского особняка было тихо и безлюдно.

— Где его спальня? — Андрей опять принялся обкусывать ногти.

Нинон молча указала на окно в мансарде.

— Что, будем дверь ломать? — подкатился к моему бывшему любовнику один из милиционеров.

Тот опять занервничал, запрокинул голову, посмотрел на окно в мансарде и мечтательно произнес:

— Заглянуть бы туда…

Милиционер, предлагавший выбить дверь, огляделся по сторонам и обронил неуверенно:

— Да как туда заглянешь? Если только взобраться по этой пальме, или как ее там…

Он кивнул на буйную экзотическую растительность, подступающую прямо к дому, и добавил:

— Только я не полезу, у меня двое детей и жена беременная.

Надо же, какое совпадение, подумала я, вспомнив нечаянную встречу в «Таганском» гастрономе.

— Давайте я попробую, у меня разряд по легкой атлетике, — вызвался другой, совсем молоденький, у которого, видно, не было ни детей, ни беременной жены. Сел на аккуратный английский газон, развязал шнурки и снял ботинки, потом стащил с ног носки, добавив:

— Так надежнее. — В заключение он вспомнил про свою форменную фуражку, стащил ее с головы и положил на траву рядом с ботинками.

Остальные, включая и нас с Нинон, молча наблюдали за этим странным ритуалом. Потом мы задрали головы и завороженно следили, как ловко и споро молодой милиционер взбирается по стволу, а тот, что постарше, предлагавший взломать дверь, восхищенно щелкнул языком:

— Надо же, какой орангутанг! — Молодой «орангутанг» спустился вниз еще быстрее, чем взобрался. Наставил на «особо важного» оторопелые глаза и доложил:

— На кровати труп!

* * *

С дубовой банкирской дверью пришлось здорово попотеть. Конечно, не нам с Нинон, а коллегам и подчиненным мужчины моих несбывшихся снов, представленным в количестве аж семи человек. Как они ни бились — и бросались на дверь с разбегу, будто в набежавшую волну, и топориком поддевали, — она не поддавалась. Наступил такой момент, когда сам «особо важный» крякнул и подналег на дверь плечиком; тут-то она, натужно скрипнув, подалась. В общем, получилось, как в известной сказке: дедка за репку, бабка за дедку… Дальше вы сами знаете.

Вся компания дружно ринулась в дом, мы с Нинон, ясное дело, замыкали колонну. Возле лестницы один из милиционеров преградил нам дорогу, браво гаркнув:

— А вы куда?

Мы с Нинон растерялись и собрались уже понуро ретироваться, но Андрей нас неожиданно выручил, крикнув сверху:

— Пусть идут, понятыми будут! — Мы с Нинон взбодрились и прибавили шагу. Все же в банкирскую опочивальню нас не пустили, и нам пришлось вытягивать шеи, чтобы рассмотреть, что именно происходит за широкими милицейскими спинами. А там, собственно говоря, ничего не происходило. Банкир Остроглазов в одних трусах лежал навзничь на постели, а в спальне стояло тяжелое амбре спиртного, экзотических восточных ароматов с туалетного столика убиенной банкирши, а также крепкого мужского пота, исходящего от разгоряченных выбиванием двери милицейских тел.

Андрей решительно подошел к широкой кровати и, присев на корточки, наклонился над мертвым банкиром. Остальные молчали и, как мне показалось, даже затаили дыхание. Уж мы с Нинон — точно. Тем пронзительнее мне показался истошный вой сирены и визг тормозов, а через считанные секунды — слоновый топот по лестнице.

— Руки!!! — рявкнул кто-то за моей спиной, и что-то холодное и твердое уперлось мне в правую лопатку.

— Мама… — пробормотала я, ноги мои подогнулись, точно во сне я увидела совершенно обалдевшее лицо Андрея…

Дальше пошли выяснения, причем исключительно на повышенных тонах.

— В чем дело? — прямо-таки взревел мой бывший любовник.

— Это я вас должен спросить! — проорал невидимка за моей спиной и убрал неведомую железяку, прежде упиравшуюся мне в лопатку. Мне сразу стало как-то поуютнее. — Этот дом находится под охраной, и пять минут назад на пульт поступил сигнал тревоги. Вы взломали дверь!

Хоть уши мои и заложило от крика, я все же расслышала какой-то новый звук, похожий на стон. Да и не только я, потому что Андрей и тот, что стоял за моей спиной, перестали лаяться. В комнате повисла тягостная тишина, а минуту спустя странный звук повторился. И это был не стон и не вздох, а протяжный с подвыванием зевок. И издал его… банкир Остроглазов, который прежде не подавал никаких признаков жизни и вообще считался покойником.

Сладким зевком Остроглазов не ограничился, пару раз дернул ногой, потянулся и… открыл глаза.

— Что?.. Что здесь происходит? — спросил он хриплым голосом и попытался прикрыть свою малопрезентабельную наготу белым стеганым покрывалом. Вопрос выглядел вполне логично.

Ответа не последовало, милиционеры, выстроившиеся вдоль стен спальни, как почетный караул, растерянно раскрыли рты, а мужчина моих несбывшихся снов побледнел и вытянулся в струнку.

— Вы… вы… вы что, опять за мной? — проблеял испуганный банкир.

Теперь «особо важного» следователя бросило в краску, и все же он мужественно взвалил на себя бремя ответственности:

— Нет, мы не за вами… Произошло досадное недоразумение.

— Недоразумение? — недоумевал банкир. — Как это?

— Ну да, — подтвердил «особо важный», — видите ли, мы думали, что вы некоторым образом, гм-гм… в общем, умерли.

— У-умер? — Остроглазов глупо улыбнулся, а Нинон предприняла безнадежную попытку укрыться за моей спиной, между прочим, не такой уж широкой. Поэтому банкир ее узрел, и его одутловатое чело сначала прояснилось, а потом помрачнело. — Кажется, я догадываюсь, — раздраженно сказал он и прибавил в сердцах:

— Ну просил же я, просил никому не говорить… Это же была просто глупость, эмоциональный поступок…

— Эмоциональный поступок? — подхватил мой бывший любовник. — Вы имеете в виду попытку самоубийства?

Остроглазов схватился за голову и стал раскачиваться из стороны в сторону:

— Да какое еще самоубийство? — Потом злобно посмотрел на нас с Нинон и ехидно поинтересовался:

— Это они вам наболтали? — Не знаю, как себя чувствовала Нинон, а мне захотелось сквозь землю провалиться, точнее, сквозь пол.

— Но я, но мы… — начала сбивчиво оправдываться Нинон, все еще норовившая спрятаться в укромный уголок.

— Кто вас за язык тянул, спрашивается? — загремел Остроглазов, прямо как Зевс-громовержец.

Нинон уже взялась рукой за сердце, но тут на выручку ей пришел мой бывший возлюбленный:

— Напрасно вы их обвиняете. Во-первых, они обязаны были поставить следствие в известность относительно вашего, как вы выразились, эмоционального поступка. Во-вторых, мы же не с бухты-барахты к вам ворвались, прежде мы долго стучали, даже кричали, а вы не отзывались…

О том, что молодой милиционер взбирался по лиане и заглядывал в окно спальни, а потом назвал банкира трупом, «особо важный» следователь умолчал.

— Да? — задумчиво переспросил Остроглазов. — Допустим, я не отзывался, и что с того? Честно признаюсь, я напился до положения риз, как последняя свинья. А что, я не имею права напиться после похорон жены? Разве я деревянный? Вы вломились в мой дом, в мою спальню без всякого приглашения… Позвольте поинтересоваться, а ордер у вас есть?

После такой прочувствованной речи Андрей несколько смешался и с трудом выдавил из себя:

— Понимаете ли… Ночью кое-что произошло… Вы, вы даже могли серьезно пострадать, если бы не хорошая работа пожарного расчета…

— Опять я вас не понимаю, — пожаловался банкир и потер красные, как у кролика, глаза. Здорово же он вчера накачался, прежде чем забыться тяжким сном вдовца.

— На соседней даче был пожар, — выложил мужчина моих несбывшихся снов, сгорел строительный вагончик.

— Что? — встрепенулся Остроглазов, вскочил с кровати и, завернувшись в покрывало, ринулся к окну, из которого, как я знала по собственному опыту, открывался прекрасный вид на соседний дачный участок. Распахнул створку и отпрянул. — О черт! — Видно, куча черных головешек произвела на него должное впечатление. — Да ведь оттуда до моего дома рукой подать.

— В том-то все и дело, — примирительно заметил «особо важный», он же подлейший из подлейших. — Поэтому мы и подумали: может, вы что-нибудь видели?

Остроглазов вернулся на кровать и тупо уставился на белый ковер.

— Да откуда же? Говорю вам, я напился до чертиков. Так что, если бы огонь перекинулся, наверное, даже не проснулся, изжарился бы, как цыпленок.

Потом поднял голову и спросил:

— А что, там погиб кто-нибудь?

— Так точно, — кивнул мужчина моих несбывшихся снов, — погибли двое.

— Эти строители-молдаване?

— Ага, — последовал невеселый вздох.

— Ну и дела! — сокрушенно тряхнул лысой головой банкир. — Что ни день, то новые сюрпризы. Отчего пожар начался, уже известно?

Наверное, «особо важному» не понравилось, что его так запросто расспрашивает человек, недавно подозревавшийся в убийстве, а потому он сухо произнес:

— Пока нет.

— Напились, наверное, — высказал предположение Остроглазов, — у них же чуть не каждый день пьянки были. Песни по ночам вечно горланили, спать мешали.

— И прошлой ночью тоже? — немедленно отреагировал Андрей.

— Прошлой? — повторил Остроглазов. — Нет, насчет прошлой ночи ничего сказать не могу, сильно пьяный был. Может, они пели, только извините — здесь вакуум. — Он красноречиво постучал по лысому темечку и взмолился:

— Может, вы хотя бы на минутку оставите меня одного, я хоть оденусь, а то как-то неловко беседовать… Вы при полном параде, — он усмехнулся, глядя на «караул» у стены, — а я в одних трусах.

Глава 16

Пока мой бывший возлюбленный разбирался с командой, прибывшей по сигналу о взломе двери, несчастный вдовец успел не только одеться, но и похмелиться. Я так предполагаю, потому что он минут на пять уединился на кухне и вышел оттуда твердой поступью, да и руки его перестали характерно подрагивать. Пунцовая Нинон бочком протиснулась сквозь толпу милиционеров, подошла к Остроглазову и о чем-то заговорила, потупившись. Скорее всего опять пустилась в пространные объяснения насчет своей оплошности, то бишь болтливости, стоившей банкиру выбитой двери. Что отвечал ей Остроглазов, я не расслышала, но тон его показался мне вполне миролюбивым. Значит, Нинон прощена.

— Мне нужно с тобой поговорить, — дохнул мне прямо в ухо незаметно приблизившийся сзади Андрей, — выйдем во двор.

Я вздохнула и быстро пересекла холл. Во дворе я остановилась у ближайшей лианы и уставилась на дверь. «Особо важный», выманивший меня из дому, не очень-то торопился. Ну разве не свинья?

Наконец он появился, сделал озабоченное выражение, оглянулся и, взяв меня за локоть, оттащил к гаражу.

— Ну что? — Я вовсе не собиралась рассыпаться перед ним любезностями. Не стоил он того.

— Давай выкладывай, — велел он деловито, — что ты там видела и слышала.

— Когда?

— Ну не ломай дурочку, — раздраженно бросил мужчина моих несбывшихся снов, — сама знаешь… Что ты видела из окна спальни нашего вдовца, пока твоя сердобольная подружка вытаскивала его из петли?

— Ах, ты об этом… — Никакую дурочку я не ломала, а и в самом деле запамятовала, на чем мы остановились, беседуя на кухне Нинон. Впрочем, неудивительно при таких-то событиях. — Хорошо, выкладываю. Из окна я видела и слышала, как хозяин недостроенной дачи ругался с рабочими. Он требовал, чтобы они убирались, а они в свою очередь, чтобы он прежде заплатил им за работу. Вот и все.

— Требовал, чтобы они убирались… — задумчиво повторил Андрей. — И чем он это мотивировал?

Я пожала плечами:

— Кажется, сказал что-то типа… Ну да, он сказал: «Только преступников мне здесь и не хватало».

— А они?

— А что они? Я же сказала, они стали требовать, чтобы он заплатил им за работу.

— Та-ак, — протянул мужчина моих несбывшихся снов, — а матом они не ругались? Или, может быть, до рукоприкладства дошло?

Я отрицательно покачала головой:

— По крайней мере, при мне такого не было. А что было потом, когда Нинон послала меня за чайником…

Этот предатель выкатил на меня глаза:

— За каким еще чайником?

— За эмалированным! — фыркнула я. — Мы же банкира спасали, ты что, забыл?

— Забудешь такое, — невесело сказал «особо важный». — Ну ладно, давай теперь о другом поговорим, о вашей вчерашней вечеринке.

— Да ведь Нинон уже все рассказала! — воскликнула я в сердцах.

— Все, да не все, — уклончиво молвил Андрей. — Что ты знаешь о голой Лизе?

— Только то, что она стала таковой не сразу, — сообщила я. — Сначала она была вполне одетой.

— И это все?

— А что еще? — Я потеряла терпение. — Я и хозяина, Широкорядова, совсем не знаю, что уж говорить о его гостях. Если только ничего не путаю, то Широкорядов сказал, будто отец этой самой Лизы все время в каких-то вояжах, чуть ли не заграничных… Да еще он звонил какому-то секретарю, просил, чтобы тот избавил его от Лизы.

— Секретарю? Ты ничего не путаешь? — Андрей пожевал губами.

— Да ничего я не путаю, — взъерепенилась я (давно надо было это сделать), — и вообще, в этом вопросе я целиком и полностью солидарна с Нинон: о Лизе нужно расспрашивать Широкорядова.

— Надо же, какие солидарные подружки, — с издевкой произнес этот особо важный хам.

— Да, такие мы, — лязгнула я зубами и пошла прочь с банкирского двора. Слава богу, у моего бывшего любовника достало ума меня не задерживать. В противном случае дело могло бы кончиться публичным скандалом.

* * *

Нинон объявилась минут через десять. Я поджидала ее на террасе, нервно раскачиваясь в кресле-качалке.

— Ну, о чем вы с ним шептались? — первым делом осведомилась она.

— С кем? — Я отвела взгляд в сторону.

— Только не изображай из себя дурочку! — язвительно сказала Нинон, совсем как мой бывший возлюбленный чуть раньше. — Ты прекрасно понимаешь о ком речь, об этом следователе!

— Мы вовсе не шептались. — Отпираться было глупо. — Он меня спрашивал о том, что я видела из окна банкирской спальни, пока ты спасала самого банкира.

— И что же ты видела? — Теперь уже Нинон вцепилась в меня мертвой хваткой.

Я устало вздохнула и заученно пробубнила:

— Я видела, как хозяин той недостроенной дачи ругался с шабашниками. Он велел им выметаться, а они требовали, чтобы он прежде заплатил им за работу.

Нинон впала в глубокую задумчивость, из которой вышла минуты через две, ошарашив меня известием:

— А знаешь что… По обрывкам разговора я поняла: этот важняк не совсем уверен, что молдаване погорели по пьянке. Он, видно, носится с идеей, будто вагончик кто-то поджег. Допустим, так оно и было, тогда… А вдруг это хозяин дачи их поджег, чтобы не платить, как думаешь?

— Да неужто? — поразилась я.

— Это всего лишь мое предположение, — пробормотала Нинон, — но вообще-то я про такое читала в «Московском комсомольце», в уголовной хронике.

Мы немного помолчали, а потом снова заговорила Нинон, затронув очень неприятную мне тему:

— Слушай, я тут подумала… Короче, у меня такое чувство, будто этот особо важный следователь к тебе не совсем равнодушен.

Меня будто ледяной водой окатили.

— С чего ты взяла?

— Да так, кое-какие наблюдения. Я с самого начала заметила некоторые странности в его поведении, а потом стала к нему незаметно приглядываться и поняла: он теряется только в твоем присутствии, особенно когда ты на него бросаешь недоброжелательные взгляды. Кстати, чего это ты так на него вызверилась?

— А-а-а… — На этот раз меня бросило в жар. — И вовсе я на него не вызверилась… С чего мне на него вызверяться? И… и потом… По-моему, это как раз ты на него взъелась. Вспомни, как ты с ним разговаривала!

— Я? — Нинон капризно дернула плечиком. — Я как раз вела себя индифферентно. В моем поведении не было ничего странного, это же вполне естественно, что подобные визиты меня не вдохновляют, особенно утром, когда я только-только собралась спокойно позавтракать. И еще мне не нравится, когда меня вынуждают сплетничать о моих друзьях. Кстати, я дала ему это понять. А вот ты, ты… Ты вела себя неестественно. Избегала с ним разговаривать, отворачивалась.

Проницательность Нинон начинала меня серьезно беспокоить.

— По-моему, ты преувеличиваешь. — Неимоверным усилием воли я заставила себя говорить спокойно и непринужденно:

— С чего бы мне его избегать? Кто он мне? Не брат и не сват, обыкновенный следователь.

— Не совсем обыкновенный, — резонно возразила Нинон, — а особо важный.

— Это ничего не меняет, — устало сказала я и, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла, давая понять Нинон, что не буду возражать, если она сменит тему.

— Ну-ну, — пробормотала Нинон и предложила продолжить прерванный завтрак.

Я не стала возражать.

Пока Нинон варила кофе, я давилась бутербродами и прикидывала, как долго я еще продержусь, прежде чем Нинон обо всем догадается. И почему я такая невезучая, спрашивается? Мало мне всего, что ли? Пока я так размышляла, во мне крепла решимость вернуться в Москву, и, когда Нинон поставила передо мной чашку душистого свежесваренного кофе, я объявила о своем намерении.

— Что? — Нинон упала на стул и чуть ли не за сердце схватилась. — И ты хочешь меня бросить в такой момент?!

— Не стоит драматизировать ситуацию, — призвала я ее к благоразумию. — Я тебя не бросаю, я просто хочу вернуться в Москву, и все. Да и ты могла бы пожить в городской квартире какое-то время.

— Да?! — Слезы брызнули из глаз моей подружки и затуманили стекла ее очков. — Я не могу, не могу вернуться в Москву!

— Почему? — Моя рука дрогнула, я чуть не обварилась горячим кофе.

— Потому что потому, — зло передразнила меня Нинон, сняла очки и, горестно вздыхая, протерла стекла кухонным полотенцем. — У нас такой договор с Генкой.

— Договор?

— Ну да, договор. Имущество мы пока не делили, но пришли к соглашению, что это лето я проведу на даче. Дело в том… — Голос Нинон дрогнул. — Дело в том, что он может в любой момент вернуться из Швеции со своей… со своей новой пассией, и они какое-то время поживут в нашей московской квартире, пока не подыщут себе подходящее жилье. А потом… Потом мы решим, как будем делить имущество.

— Ах, вот в чем дело! — Я уже сама едва сдерживалась, чтобы не разреветься. — Но я же не знала…

Нинон продолжала всхлипывать:

— А ты думаешь, чего я здесь торчу, когда вокруг такое творится? А кроме того… Сама понимаешь, там соседи, знакомые. Все будут сочувствовать, лезть в душу с расспросами…

Теперь только до меня дошло, почему Нинон позвала на дачу именно меня, при том, что, без сомнения, подружек и приятельниц у нее хватает. Ей нужен был человек, во-первых, не самым подробным образом посвященный в перипетии ее личной жизни последних лет, во-вторых, не слишком любопытный, в-третьих… Что же в-третьих? А в-третьих, пребывающий приблизительно в таком же состоянии духа, а, следовательно, не искрящийся от счастья. И кто, если не я, в полной мере соответствовал бы всем вышеперечисленным критериям?

Но и со мной Нинон не хотела откровенничать, остановившись на своих проблемах как бы мимоходом, вскользь и с изрядной долей самоиронии. А я ничего не поняла, я упивалась собственным горем, хотя оно, если честно, не шло ни в какое сравнение с переживаниями Нинон. Как-никак нас с Андреем связывали не десять лет жизни, общие воспоминания и совместно нажитое имущество, а всего лишь несколько романтических свиданий да моя вывихнутая нога. По крайней мере, делить нам было нечего.

Не могу вам описать, до какой степени мне стало жалко Нинон. Бедная, бедная Нинон, бедная, бедная подружка моей студенческой юности!

Я и не заметила, как сама начала хлюпать носом:

— Ну извини, извини меня, Нинон, я совсем не хотела тебя обидеть…

Нинон, словно только того и дожидалась, залилась неукротимыми слезами, приговаривая в перерывах между горестными всхлипываниями:

— Это… это ты меня прости… Разве ты обязана… У… у тебя же своя жизнь… А-ах… не очень складная… А-ах…

В конце концов мы обнялись и заревели синхронно, по очереди утираясь полотенцем. Не знаю, как долго это продолжалось, но, когда мне удалось рассмотреть Нинон сквозь пелену слез, лицо у нее было красное, а кончик носа почему-то побелел. Я, надо полагать, выглядела не лучше.

— Ну все, все… — пробормотала я виновато. — Никуда я не уеду, тем более что в Москве меня никто не ждет. Работы и той нет… Вот только если… вдруг в агентстве мне что-нибудь подберут, будут мне звонить, а я здесь…

Нинон перестала реветь и задумчиво на меня посмотрела:

— Я же тебе говорила, что могу помочь тебе с работой. У меня есть кое-какие знакомые, только… А, черт, стоит только мне им позвонить, сразу начнут спрашивать, как дела да куда пропала…

Я стала вежливо отказываться от ее услуг, а Нинон вдруг хлопнула себя ладонью по лбу и вскричала:

— Голова садовая! Как я сразу не сообразила?! А наш банкир? Вот у кого полно подходящих знакомств. Видела, какие рожи были на похоронах? Сплошные «новые русские»! Он-то нам и поможет.

— Да ну, как-то неудобно, — возразила я. — И потом, он же на нас в обиде за то, что мы рассказали следователю про его попытку самоубийства.

— Ну обиделся немного, это верно, — спокойно согласилась Нинон, — но вообще-то он мужик отходчивый, иначе разве стал бы он так долго терпеть Ирку-истеричку! Точно, точно, — резюмировала она, — Остроглазов нам обязательно поможет. Да почему бы ему вообще не взять тебя в свой банк, ты же девка толковая, как-никак институт с красным дипломом окончила!

Я выразила обоснованное сомнение:

— Да кого они теперь волнуют, эти дипломы, хоть красные, хоть синие… И потом, у меня же все-таки иняз, а не какой-нибудь финансово-экономический…

Однако мое робкое замечание Нинон не поколебало.

— Подумаешь! — фыркнула она. — А ты думаешь Остроглазов экономист? Ха, как бы не так, он, этот… метеоролог по образованию.

Я выкатила глаза на переносицу, а Нинон невозмутимо продолжила:

— А ты что себе воображала, наивная? Будто у нас каждый на своем месте? Ха! На чужом ведь самый кайф! И потом, сама сообрази, сидели бы мы сейчас в таком дерьме — я имею в виду не нас с тобой конкретно, а нашу родину-отчизну, — если бы у нас сапоги тачал сапожник, а пироги выпекал пирожник? Так что ты ничуть не хуже прочих.

Я пожала плечами: и в самом деле, стоит ли тратить полжизни на то, чтобы найти свое законное место, если оно почти наверняка давно занято кем-нибудь другим?

Глава 17

Вдовствующий банкир и вправду оказался человеком отходчивым. Уж не знаю, чего ему наплела Нинон, но он самолично явился к нам следующим утром, чтобы сказать, глядя мимо меня:

— У нас в банке пока подходящих вакансий нет, но я поспрашиваю кое у кого, думаю, что-нибудь найдется. Возможно, уже к вечеру наклюнется для вас работенка.

— К вечеру? — не поверила я собственным ушам.

— Но больше тысячи долларов не обещаю, — предупредил он.

У меня даже дух перехватило: тысяча долларов, да я согласна и на сумму, вполовину меньшую!

Еще банкир поинтересовался моими знаниями-умениями, а также где я работала в последнее время. Я, потупившись, сообщила, что владею немецким в совершенстве и английским удовлетворительно, имею навыки делопроизводства и работы на компьютере.

— Ну, тогда вообще без проблем, — заверил нас с Нинон банкир, сдержанно попрощался и удалился.

Мы, исполненные искренней благодарности, проводили его до калитки, пронаблюдали, как он уселся в черный лимузин, и еще долго смотрели вслед, думая о том, что на белом свете, слава богу, хватает отзывчивых людей.

— Не зря, выходит, мы его спасали, — нарушила затянувшуюся паузу Нинон.

— Выходит, — согласилась я и хотела добавить, что ни одной минуты не жалею, что целый вечер носилась по банкирскому дому с чайником, но осеклась. Совсем недалеко, возле дачи поэта-песенника, я разглядела знакомый силуэт, и стрелка моего внутреннего барометра переместилась в положение «пасмурно». Черт, да ведь это же он, мужчина моих несбывшихся снов, он же следователь по особо важным делам. Навеки он здесь поселился, что ли?

— Что там? — немедленно насторожилась Нинон, чутко уловившая перемену в моем настроении.

— Кажется, у поэта-песенника гости, — процедила я сквозь зубы.

— Гости? Женщина, конечно? — заинтересовалась Нинон.

— Если бы… — уныло сообщила я. — Это следователь.

— Ну вот, — плаксивым голосом сказала Нинон, — я так и знала. Сейчас этот любознательный гад точно расспрашивает Широкорядова о Лизе, а я опять в дерьме. Широкорядов не дурак и сразу поймет, кто проболтался.

Я поспешила ее успокоить:

— С чего ты взяла, что он подумает на тебя? Если на то пошло, то проболтаться могли и Ленчик, и Ксюша, и безголосые «чернобурки». А кроме того, если бы ты не рассказала все следователю, он мог бы привлечь тебя за лжесвидетельство или припаять что похуже.

— И то верно, — невесело согласилась Нинон, — ну чем, чем я виновата? Тем, что вынуждена торчать здесь и быть в курсе всех этих ужасов? Ох, скорее бы они разобрались, что к чему. Кстати, я вообще не очень хорошо понимаю, в какую сторону движется следствие и движется ли вообще.

Я усмехнулась:

— Смешно ты выражаешься: движется. Прямо как возмущенная общественность.

— А я и есть возмущенная общественность, кто же я еще? — ничуть не смутилась Нинон. — И ты, между прочим, тоже. Мы здесь подвергаемся опасности, находясь при этом в полном неведении. Наша милиция должна нас защищать и успокаивать, а этот следователь, что он делает? Только страху нагнетает! Ходит тут с загадочной миной, а у всех душа не на месте. Сначала они арестовали Остроглазова, потом выпустили. Упрятали в кутузку шабашника, потому что нашли у него Иркины часы, но и его, того и гляди, выпустят на свободу с чистой совестью. Так кто же тогда убил банкирскую супружницу? И вообще, разбирается ли в этом кто-нибудь? У меня, например, такое чувство, что теперь все внимание следователя переместилось на пожар и эту идиотку Лизу.

— Пожалуй, у меня тоже, — вынужденно согласилась я. — Хотя… Может, это все как-нибудь связано?

— Может, и так. — Нинон по-прежнему кипела благородным возмущением. — Только нас почему-то никто не собирается ставить в известность.

— Ну-у, — протянула я, — а как же тайна следствия?

— Тайна тайной, но общественность должна быть в курсе всего, — твердо заявила Нинон, кого-то живо мне напомнив. Ах да, бессмертного управдома из «Бриллиантовой руки».

— Ага, — мрачно пошутила я. — Кто возьмет билетов пачку, тот получит водокачку.

— Что-что? — удивленно воззрилась на меня Нинон, которая, видимо, не уловила аналогии. Хотя, может, это и к лучшему, еще неизвестно, как бы ей понравилось мое сравнение.

Увлеченные дискуссией, мы настолько потеряли бдительность, что и не заметили, как подошел мой бывший любовник. В результате его появление оказалось таким неожиданным, что мы потеряли еще и дар речи.

— Здравствуйте, уважаемые! — поприветствовал нас этот подлый трус, скрывающийся под мужественной личиной следователя по особо важным делам.

Вместо ответа мы только широко открыли рты. И все же Нинон сориентировалась раньше меня и заметила язвительно:

— Пришли пытать главных свидетельниц?

— Так уж и пытать. Всего лишь выразить почтение, — усмехнулся мужчина моих несбывшихся снов, бросил короткий, испытующий взгляд на меня и опустил глаза. Какой застенчивый, надо же!

— Почтение? — повторила Нинон с издевкой. — Ну-ну, выражайте, коли так. Мы все в нетерпении.

— Ох, Нина Павловна, Нина Павловна, — укоризненно покачал головой «важняк», — и чего вы меня так не любите? — И снова короткий взгляд в мою сторону, а в нем вопрос: «Проболталась, что ли?»

Идиот!

— С чего вы взяли, что я вас не люблю? — зачем-то полезла в бутылку Нинон. — А хоть бы и так, с чего вы взяли, что я должна вас любить? Кажется, в вашем ведомстве такие отношения со свидетельницами по делу не приветствуются.

Следователь из Генпрокуратуры заалел, как маков цвет. Нинон и не подозревала, какую болезненную тему задела по неведению. Я уже забеспокоилась, как бы дело не обернулось наихудшим сценарием, от которого меня предостерегал Андрей, но Нинон, еще минуту назад откровенно его задиравшая, перешла на более нейтральный тон:

— Да ладно, не сердитесь. Мы против вас конкретно ничего не имеем, только, сами понимаете, у нас тут обстановка напряженная, так что немудрено сболтнуть лишнего. Общественность, к вашему сведению, желает знать, что происходит в поселке и когда кончатся эти страхи?

— Общественность? — уточнил Андрей. — Гм-гм, а в чьем лице выражена эта общественность, можно поинтересоваться?

— А вот в нашем, — задиристо отозвалась Нинон, — в смысле в нашем с Женей. Верно я говорю, Жень?

— Ага, — глупо поддакнула я, — и не простая общественность, а возмущенная.

— Это я уже понял. — Андрей, как мне показалось, обрадовался тому обстоятельству, что я наконец открыла рот.

— Ну так чем обрадуете? — все еще наседала на него Нинон.

— Пока ничем, к сожалению, — невесело признался мой бывший возлюбленный, — следствие продолжается, и его результаты зависят в том числе и от вас.

Нинон всплеснула руками:

— Ну вот, снова-здорово. Да мы уже мозоли на языках натерли, отвечая на ваши вопросы, а вы опять к нам…

— Ничего не поделаешь, работа такая, — сказал Андрей и попытался поймать мой взгляд. Я намеренно смотрела мимо него.

— Ну, раз от вас так просто не отделаешься, пойдемте на террасу, чего на солнце-то жариться, — вздохнула Нинон и, развернувшись, первой двинулась к дому.

Воспользовавшись минутой, Андрей схватил меня за руку и несильно, но чувствительно сжал мои пальцы. Я брезгливо выдернула ладонь. Что, интересно, он хотел этим выразить: благодарность за то, что я не проболталась, или в очередной раз показать, как он убивается, раскаиваясь в содеянном? В любом случае дурацкая детская выходка с его стороны.

На террасе мы расположились, как старые добрые приятели, и Нинон на правах хозяйки дома начала светскую беседу с весьма занимавшего ее вопроса:

— Так вы разыскали эту Лизу? — Мужчина моих несбывшихся снов зыркнул на нее исподлобья и процедил сквозь зубы:

— Да, спасибо, в этом вопросе мы более-менее разобрались.

Нинон недовольно поерзала в кресле-качалке: такой краткий и неконкретный ответ ее явно не удовлетворил. Она опять обиженно поджала губы и посуровела лицом.

— Уж простите меня за назойливость, но я хотел бы расспросить вас об Овчарове.

— Это еще кто такой? — встрепенулась Нинон. — Первый раз слышу эту фамилию.

— Это владелец недостроенной дачи, на которой сгорел строительный вагончик, — пояснил мой «особо важный».

— Ах, вот это кто… — пробормотала Нинон. — Только вряд ли мы расскажем вам о нем что-нибудь ценное. Я его раза три за все время видела, он со мной даже не здоровался. А Женя тем более его не знает. А про то, как он ругался с этими шабашниками, она ведь вам, кажется, уже рассказала.

— И все-таки, — не сдавался «особо важный», — напрягите память, постарайтесь вспомнить… Вот вы говорите, что видели его в Дроздовке несколько раз. Может, он был не один, а с кем-нибудь?

Нинон наморщила лоб:

— Н-ну… Дайте-ка сосредоточиться… Кажется… Точно, один раз я заметила на заднем сиденье его машины девицу, такую рыжую девицу, очень молодую, лет восемнадцати максимум. Я еще подумала, что это его дочь, только не очень на него похожая. Он ведь брюнет, а девица рыжая. Вы случайно не знаете, у него есть дочь?

Простодушный вопрос Нинон, видимо, застал моего бывшего возлюбленного врасплох, и он механически ответил:

— Нет, у него три сына.

Информация о рыжей девице вызвала у Андрея задумчивость, а Нинон многозначительно посмотрела на меня.

— А раньше вы эту девушку не встречали или, может быть, потом? На платформе, например, или где-нибудь в поселке?

Нинон снова честно наморщила лоб:

— Не-а, я видела ее тогда в первый и последний раз в жизни.

— А опознать сможете, если придется?

Нинон вздрогнула и подалась вперед:

— В каком смысле опознать? Труп, что ли?

Мужчина моих несбывшихся снов улыбнулся:

— Почему же сразу труп? А фотография вас не устроит?

Нинон смешалась:

— Фотография… Конечно, устроит. Просто из-за всех этих событий у меня на уме одни трупы.

— Ну а вы? — Андрей обернулся ко мне. — Больше ничего не вспомнили о том споре между Овчаровым и рабочими? Какие-нибудь новые детали…

— Ничего, — сухо ответила я.

— Ну что ж, тогда все. Благодарю вас за помощь. — Андрей поднялся со стула с явным намерением поставить точку в нашей беседе.

— Уже уходите? — несколько разочарованно спросила Нинон. — Я даже не успела вас ничем угостить. Хотите кофе?

Такая любезность Нинон повергла меня в транс, а мой бывший возлюбленный неожиданно изрек:

— От кофе я бы, пожалуй, не отказался. Тем более что вы его отлично готовите, в прошлый раз я это оценил.

Я хмыкнула и отвернулась. В прошлый раз ему, оказывается, понравился кофе, уж не тогда ли, когда он разлил его на свои штаны?

— Минуточку, — сказала Нинон и шмыгнула в дом.

Мужчина моих несбывшихся снов растерянно развел руками — мол, раз вы так упрашиваете — и опять уселся на стул.

Так мы снова остались наедине.

— Твоя подружка подобрела, — сказал этот подлейший из подлейших.

— Ее сразили твой греческий профиль и благородство манер, — схамила я, прекрасно зная, что никаких репрессий с его стороны за этим не последует.

— Издевайся, если тебе от этого легче, — разрешил бывший возлюбленный, и мой скандальный запал сразу угас. Мне совершенно не хотелось показывать, что обида все еще гложет меня, как бездомная собака подобранную на помойке кость.

Только поэтому я изобразила праздное любопытство, которое в действительности меня не мучило:

— А что там выяснилось насчет этой бедной Лизы? Вы хотя бы знаете, кто она такая?

— Лучше не спрашивай, — сразу поскучнел мой «особо важный» и понизил голос:

— Эта самая Лиза — дочка о-очень высокопоставленного чиновника, который из телевизора не вылезает. А дочурка… Ох и штучка… Полгода назад он с трудом замял скандал, когда ее в Шереметьеве с героином застукали, засунул в специальный санаторий, но ее, видать, ни за каким забором не удержать. То ли наркотики на нее так подействовали, то ли она по жизни эксцентричная особа… Короче, вбила себе в голову, что у нее любовь с вашим поэтом-песенником…

— А вот и я. — На террасе возникла Нинон с подносом, на котором стояли три чашечки кофе. К моменту ее появления Андрей успел замолчать.

Глава 18

— А в общем-то он ничего, — сказала Нинон, когда силуэт моего коварного возлюбленного окончательно растаял в июльском мареве, — и к тебе неравнодушен.

Я хотела возразить, но Нинон решительно пресекла мою попытку:

— Не спорь, не спорь, у меня глаз-алмаз. И потом, я же не имею в виду ничего такого, а подразумеваю взаимное притяжение, которое возникает неосознанно…

Я фыркнула:

— Может, конечно, твой глаз и алмаз, но сильно близорукий. Какое еще взаимное притяжение, что ты плетешь! Меня, например, к нему нисколечко не тянет!

— Просто ты этого не осознаешь, — авторитетно заявила Нинон, которую мои доводы совершенно не трогали, — это же всегда происходит на уровне подсознания и рациональному осмыслению не поддается. Про феромоны слышала?

— Это что еще за хренотень? — на всякий случай насторожилась я.

— Это гормоны, которые человеческие особи вырабатывают, когда желают привлечь внимание противоположного пола.

Сама того не замечая, я начала потихоньку заводиться с пол-оборота:

— И как, интересно, ты определила, что я вырабатываю эти твои растреклятые гормоны, счетчик у тебя, что ли, для этого специальный имеется?

— Счетчик для этого не нужен, — заверила меня Нинон и примирительно прибавила:

— Ну хорошо, не вырабатываешь ты феромоны, не вырабатываешь. Только чего ты тогда так кипятишься?

— Я? Кипячусь? — воскликнула я и ужаснулась фальши собственного голоса. — И ничего я не кипячусь!

— Ну хорошо, ты не кипятишься, — с подозрительной легкостью согласилась Нинон, и эта ее сговорчивость понравилась мне еще меньше, чем прежнее упрямство.

В отличие от Нинон я так разволновалась, что уже не могла остановиться.

— И что ты ко мне прицепилась с этим следователем? — двинулась я в контрнаступление. — Что ты мне с ним проходу не даешь? Хочешь, в следующий раз, когда он явится, паранджу надену? Или скафандр, чтобы феромоны не просачивались?

— Ну вот, уже ничего сказать нельзя, — обиделась Нинон, — ты что, шуток не понимаешь?

Я поняла, что здорово перегнула палку, и, мысленно чертыхаясь, пошла на попятный:

— Ну ладно, извини. Ну его к черту, этого следователя, не стоит он того, чтобы мы из-за него спорили.

А сама подумала, что с удовольствием придушила бы этого негодяя, из-за которого я вынуждена ссориться с подругой юности, переживающей не самый лучший период жизни. Ему что, все как с гуся вода, он строит свою карьеру и наверняка мечтает о лишней звездочке на погонах, а я по этой причине, видите ли, должна жертвовать крепкой женской дружбой. Вот гад-то, вот гад, и откуда он только на мою голову свалился?!

В результате Нинон дулась на меня до обеда, а я ходила за ней, поджав хвост, как побитая собака, и виновато заглядывала в глаза, вымаливая прощение. И когда Нинон зачем-то сунулась в подвал, я полезла за ней. А там нас встретил рой мошкары.

— Что за черт? — почесала затылок Нинон.

Я раньше ее сообразила, в чем дело, заметив, что мошки концентрируются преимущественно вокруг эмалированного ведра. Смородина! Все, амба, смородина начала портиться.

— Ну и что теперь делать? — спросили мы с Нинон в унисон, одновременно присев на корточки и заглядывая в злополучное ведро.

— Варенье из этого явно не получится. — В носу у меня засвербило, и я потерла переносицу, чтобы не расчихаться.

— А что получится? — Нинон тоже красноречиво пошевелила ноздрями.

— Если только вино, — предположила я.

— А как его делать?

Я провела короткую ревизию собственных знаний в области виноделия и неуверенно выдала:

— Кажется, туда нужно засыпать сахару и поставить в тепло, чтобы оно еще сильнее забродило.

— Точно? — недоверчиво переспросила Нинон.

— По-моему… А потом отжать ягоды и добавить спирту. Получится смородиновая настойка.

— А что, вполне возможно, — согласилась Нинон. — Чего мы теряем? Она так и так пропадет. — И слетала наверх за сахаром.

Засыпав в ведро килограмма четыре сахарного песку — исключительно на глазок, — мы снова призадумались.

— Что-то мне подсказывает, что ягоды нужно помять, — высказала я очередную рацею.

— Чем? Скалкой? — Нинон постепенно увлеклась процессом.

— Скалка подойдет, — ответила я тоном заправского винодела.

Нинон опять сбегала на кухню и, вернувшись, торжественно вручила мне деревянную скалку.

Я встала возле ведра на колени, засучила рукава блузки и приступила к ответственному делу уминания смородины. Трудилась я на совесть, даже вспотела немного, а еще у нас приключился небольшой казус. То ли я плохо рассчитала свою силушку молодецкую, то ли Нинон, увлеченная производством горячительного напитка, слишком низко наклонилась над ведром, но в какой-то момент густая пыхтящая масса особенно звонко чмокнула под моей скалкой, и прямо в лицо Нинон полетела лиловая примочка из забродившей смородины, залепив ей очки и глаза и перепачкав волосы.

— Ну вот, я так и знала! — мрачно сказала Нинон, похоже, не до конца оправившаяся после нашей недавней перепалки из-за мужчины моих несбывшихся снов. Неужели она подумала, что я сделала это специально?

Пришлось мне выводить Нинон наверх, заботливо обняв за талию и приговаривая:

— Осторожно, осторожно, держись за меня…

Благополучно поднявшись в кухню, мы неожиданно наткнулись на овдовевшего банкира, который посмотрел на нас почти с испугом. Правда, Нинон этого не увидела, поскольку была ослеплена смородиновой кашей.

— Что случилось? — ошалело спросил банкир.

— Да ничего особенного, просто мы вино делали, — объяснила я, подвела Нинон к раковине и, наклонив, сунула ее голову под кран.

— Горячо! — недовольно взвизгнула Нинон и осведомилась:

— С кем ты там разговариваешь?

Остроглазов смущенно откашлялся:

— Это я, Виталий… Звал вас, звал, никто не отвечает. Думал, вдруг что случилось, вот и вошел… Собственно говоря, я хотел сказать, что подобрал для Жени вариант. В смысле работы.

Нинон положила на край кухонного стола мокрые очки, на которых еще оставалось несколько смородиновых капель, шумно умылась и утерлась полотенцем. Обернулась, моргая беспомощными близорукими глазами:

— И какой вариант?

— Совместная фирма, — доложил банкир, — они с осени расширяются, и им требуются работники. Только на собеседование желательно попасть прямо сегодня, в крайнем случае завтра. — Он посмотрел на наручные часы. — Я сейчас как раз еду в Москву, так что могу завезти, если хотите. Ну что, едете?

Я оглянулась на мокрую Нинон, волосы которой слиплись от давленой смородины, и пробормотала:

— Да нет, сегодня не получится, лучше уж я завтра…

— Ну как знаете, — индифферентно отозвался Остроглазов, — тогда я оставлю вам адрес и телефон. — И он достал из внутреннего кармана стильного пиджака записную книжку.

Тут в разговор вмешалась Нинон:

— А почему бы тебе сегодня не поехать? Из-за меня, что ли? Поезжай, ничего со мной за полдня не сделается. Поезжай, поезжай…

— Ну так что! — снова уставился на меня овдовевший банкир.

Я посмотрела на свои вымазанные смородиной руки, мысленно ужаснулась, прикинув, что вымыть их как следует за один раз не удастся — под ногтями наверняка останется синий ореол.

— Но… но мне же нужно хотя бы переодеться, — только и смогла я выдавить из себя.

— Пятнадцати минут вам хватит, я надеюсь? — предположил Остроглазов и снова посмотрел на часы.

— Хватит! — ответила за меня Нинон и приказала:

— Быстро мой руки!

* * *

Через полчаса я уже сидела на заднем сиденье черного банкирского лимузина. Остроглазов сидел впереди, рядом с водителем, а лимузин медленно и важно переползал через железнодорожный переезд. Без Нинон я чувствовала себя не очень уютно и исподтишка рассматривала свои непрезентабельные ногти, которые, как я и предполагала, мне так и не удалось толком отмыть.

За всю дорогу банкир не сказал со мной ни слова и лишь изредка обменивался короткими фразами с водителем, комментируя состояние шоссе и убийственную жару, посетившую Подмосковье этим летом.

Когда лимузин вырулил на кольцо, Остроглазов объявил водителю:

— Паша, сначала заедем в «Омегу».

Так я узнала, куда, собственно, он меня сватал — совместная фирма называлась «Омега». Я сразу подобралась и стала вспоминать, как проходила собеседование, устраиваясь на прежнюю работу. Ничего в этом приятного нет, тебя придирчиво рассматривают, словно товар на мелкооптовом рынке, только что зубы не пересчитывают и мускулы не ощупывают. А вопросы, вопросы… Помнится, в одном месте осторожный работодатель даже заставил меня подписать бумагу обязательство не обзаводиться потомством в ближайшие пять лет. Впрочем, это мне не помогло, он все равно меня не взял.

Торжественно проплыв по Садовому кольцу, лимузин свернул в малоприметный переулок и припарковался у симпатичного двухэтажного особнячка. Повернув ключ в замке зажигания, водитель Паша тенью выскользнул из автомобиля и предупредительно распахнул дверцу перед шефом.

Банкир грузно вывалился из лимузина, походя задев меня оловянным взглядом. Я тоже выкарабкалась с заднего сиденья и поплелась за ним на ватных ногах. Это все мои проклятые комплексы. Ну и что, пусть смотрят оценивающе, пусть задают не самые корректные вопросы, главное — найти хорошую работу, чтобы я могла продолжить перечисления на свой банковский счет и со временем купить себе наконец приличную отдельную квартиру. На большее-то я не зарюсь.

Самое удивительное — никакого собеседования в традиционном варианте и не состоялось. Просто мы поднялись наверх по мраморной лестнице, вошли в кабинет с высокими потолками. Чтобы догадаться, что это приемная солидного начальника, особого ума не требовалось. Потом банкир хозяйским жестом распахнул дверь с надписью «Генеральный директор», а меня оставил наедине с секретаршей, молодой фифой с холодными изумрудными глазами и тщательным маникюром.

Через минуту телефон на секретарском столе зазвонил, фифа подняла трубку, елейно произнесла: «Да, Юрий Иваныч», посмотрела на меня, сказала еще раз: «Да, Юрий Иваныч» — и опустила трубку на рычаг. Потом выдвинула ящик стола, достала из него какую-то бумагу и придвинула ко мне:

— Заполняйте.

Листок оказался анкетой с достаточно банальными вопросами: фамилия, имя, отчество, год рождения, образование, адрес и так далее. Я тщательно ее заполнила, а когда подняла голову, поймала надменный взгляд фифы, которая с любознательностью юного натуралиста рассматривала мои грязные ногти. Она забрала мой листок, сунула в красную папку и, крутанувшись на стуле, вперилась в экран компьютера, с этой минуты не обращая на меня никакого внимания.

Я сидела и, тихо злясь, посматривала на дверь с табличкой «Генеральный директор», не зная, что мне делать дальше. То ли встать и уйти, то ли дожидаться банкира. В конце концов, он мог бы быть ко мне и повнимательнее после того, как я битых два часа носилась с чайником, приводя его в чувство на пару с Нинон.

Наконец дверь отворилась, в нее боком протиснулся Остроглазов, а за ним совершенный пацан в дорогом костюме и очках в модной золотой оправе, такой акселерат-призер детско-юношеских математических олимпиад. По тому, как подобострастно уставилась на акселерата фифа, я поняла, что он-то и есть Юрий Иваныч, мой будущий шеф, если, конечно, его устроит моя анкета. И что творится на свете, люди добрые?! В прежние времена этот Юрий Иваныч был бы в лучшем случае самым младшим научным сотрудником в каком-нибудь пыльном НИИ и по поручению старших товарищей гонял в ближайшую булочную за пирожками.

Остроглазов и акселерат обменялись в приемной дружеским рукопожатием, потом акселерат панибратски похлопал печального вдовца по плечу, сказал со смешком: «Все, договорились, за тобой рыбалка» — и, пятясь задом, скрылся за дверью своего кабинета. Банкир бросил рассеянный взгляд на фифу, потом на меня и поманил за собой. И это все собеседование, так надо полагать? Я взлетела со стула, будто меня пружиной вытолкнуло, и шмыгнула вслед за ним.

Уже на мраморной лестнице Остроглазов меня просветил:

— Считайте, что вы приняты. Только работать начнете с сентября, когда они штатное расписание утвердят. Вы им телефон свой оставили?

— Указала в анкете, — клацнула я зубами.

— Тогда все в порядке, — заверил он и прибавил шаг. На нижней ступеньке притормозил и оглянулся. — Могу подбросить вас к вокзалу, если вы прямо сейчас собираетесь возвращаться в Дроздовку.

Я отрицательно замотала головой:

— Не стоит, я, пожалуй, прежде забегу ненадолго домой.

— Дело ваше, — равнодушно молвил банкир и был таков.

Черный лимузин резво сорвался с места и в мгновение ока скрылся за поворотом.

Глава 19

Я ненадолго забежала домой, чтобы захватить кое-что из одежды, раз уж мое пребывание у Нинон затягивалось на неопределенное время. Между прочим, я положила в сумку купальник, чтобы, пользуясь случаем, хоть немного позагорать. Да, чуть не забыла, в прихожей на тумбочке лежало для меня письмо. Из Барнаула. Я сразу сообразила от кого: от двоюродной племянницы моего бывшего мужа (подумать только, все у меня бывшие: и муж, и любовник), той самой девчушки, что поздравляла меня со всеми праздниками, вплоть до Дня Конституции, обращаясь ко мне «дорогая тетя Женя» и подписываясь «Светик».

Усмехнувшись, я распечатала письмо и наскоро пробежала его глазами. То, что я из него узнала, повергло меня в некоторое смятение. Во-первых, я с удивлением уяснила, что «Светик», обладавшая круглым детским почерком, полтора месяца назад окончила школу, во-вторых, что эта самая двоюродная племянница зачем-то собиралась в Москву и спрашивала, может ли она остановиться у меня. Только этого мне и не хватало! В конце концов, почему бы этой девице не обратиться с такой трогательной просьбой к своему дядюшке, который тоже живет в Москве и, между прочим, в отличие от меня, не в коммуналке, а в отдельной квартире?

Я распалила себя до такой степени, что даже решилась позвонить Ивану, чего не делала ни разу с самого нашего развода, хотя он и оставил мне свой телефонный номер. Пожалуй, пришел момент воспользоваться его любезностью. Уже кончив крутить телефонный диск, я сообразила, что Ивана я вряд ли застану дома в такое время — наверняка он на работе.

Мои опасения подтвердились умилительным детским голоском, громко сказавшим в трубку:

— Але, але!

Я даже трубку от уха отодвинула и растерянно спросила:

— Девочка, а папа дома?

— Я не девочка, а мальчик, — обиженно произнесла трубка, потом в нашу беседу вмешался женский голос, который спросил: «С кем ты там разговариваешь?» Затем, судя по шорохам и шумам, последовала непродолжительная борьба за трубку, завершившаяся традиционным: «Але, кто говорит?».

Я догадалась, что это жена моего бывшего мужа, и чуть малодушно не бросила трубку, но в последний момент все-таки решилась:

— Могу я поговорить с Иваном? — Женский голос не сразу, а после короткой паузы ответил мне встречным вопросом:

— А кто его спрашивает?

— Бывшая жена, — пошла я ва-банк, заранее уверенная, что совершенно напрасно позвонила. Даже если Иван и дома, никто мне его не позовет.

Однако, вопреки моим ожиданиям, Иван не только находился дома, но и был незамедлительно приглашен к телефону.

— Жень, ты, что ли? — услышала я его слегка заспанный басок. — Что-нибудь случилось? — Я при этом ровным счетом ничего не почувствовала, ничто во мне не дрогнуло и не отозвалось.

Тут я заметила, что дверь одной из моих двух соседок, никак не отреагировавшей на мое появление и даже не вышедшей поздороваться, чуть-чуть и совершенно беззвучно отошла от косяка, и понизила голос, хотя ничего секретного в нашем с Иваном разговоре не было:

— Слушай, мне прислала твоя племянница из Барнаула письмо, она собирается в Москву и хочет остановиться у меня, а я, сам понимаешь…

Иван меня перебил:

— Постой, это какая племянница, что-то я такой не знаю…

— Двоюродная, — терпеливо пояснила я, — Светой зовут.

На другом конце провода случилась достаточно продолжительная заминка, разрешившаяся недоуменным мычанием:

— Гм-гм… С-света? М-м-м, это чья же дочка? Аньки, что ли, но у нее три пацана. Или Федора? Но ту, кажется, зовут Танькой, и ей уже лет двадцать восемь, если я не ошибаюсь. Что же это за Света такая загадочная, а? А может… Ну да, скорее всего она дочь моей двоюродной сестры Галки, но тогда она мне не двоюродная племянница, а троюродная…

Меня порядком утомил телефонный Иванов экскурс по генеалогическому древу.

— Танькина она или Галкина, для меня не имеет никакого значения, отрезала я, — но принять я ее не могу. Двоюродные они или троюродные, но это твои родственники, так что пусть они к тебе и едут.

— Ну конечно, конечно, — поспешил согласиться Иван, — ты это… не бери в голову и не беспокойся: никто к тебе не приедет. Я сам разберусь со своими родственниками.

Я хотела сказать: «Давно пора», но смолчала. Главного-то я добилась.

— Тогда все, — сказала я.

— А… а как у тебя дела?

— Нормально, — сухо ответила я и положила трубку.

Сразу после этого дверь моей соседки беззвучно затворилась, будто подхваченная легким сквознячком. Я показала ей язык. Не соседке, конечно, а двери.

Разрешив проблему с Ивановой племянницей, я подхватила сумку и направила свои стопы на вокзал. Вернее, не только на вокзал, потому что по дороге я еще ненадолго заглянула к матери, и это посещение, как оказалось впоследствии, сыграло немаловажную роль в моей истории. Не в прямом смысле, правда, а в опосредованном. Короче говоря, если бы я не решилась по пути на вокзал заскочить к матери, я бы не опоздала на электричку в 19.50 и мне не пришлось бы ехать на той, что отправлялась в половине девятого вечера. Какая разница? Да не такая уж большая, в сущности.

Только эта самая электричка, отходящая с вокзала в половине девятого, до Дроздовки так и не дошла, застряла в десяти километрах, на платформе Плещеево. Полчаса я, как и прочие пассажиры, просидела в вагоне, недоумевая, что случилось, а потом машинист сообщил по скворчащему и шипящему радио:

— На железнодорожном пути произошла авария, поезд дальше не пойдет.

* * *

Недовольный народ с сумками, кошелками и рюкзаками высыпал на платформу. Одни кинулись к кассам, чтобы до конца выяснить, что за авария произошла на железнодорожной ветке, другие бросились к автобусной остановке, третьи ловить проходящие мимо машины. Я тоже понадеялась на автобус, но обнаружилось, что из Плещеева до Дроздовки таковые не ходят. Тогда я решила вернуться в Москву и была жутко разочарована, узнав, что и это невозможно: по причине все той же аварии поезда не ходили ни в ту, ни в другую сторону. Я приуныла. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать, причем неизвестно, как долго.

Помыкавшись по платформе, я углядела свободное местечко на одной из скамеек, присела и принялась изучать купленную в киоске газету. Я выучила ее чуть ли не наизусть, а мегафон на платформе все еще повторял через каждые пятнадцать минут:

— Поезда из Москвы и на Москву задерживаются из-за аварии на железнодорожной ветке.

Через два часа начало заметно темнеть и свежеть, я даже накинула на плечи кофту, благо я сунула ее в сумку наряду с купальником. Людей на платформе становилось все меньше и меньше, хотя я не совсем понимала, куда они девались. В общем, с каждой минутой мне становилось все тоскливее и тоскливее. Масла в огонь подлил благообразный старичок, сидевший неподалеку, который грустно изрек, глядя в пространство выцветшими подслеповатыми глазами:

— А в 23.45 последняя электричка…

Я вскочила и снова забегала по платформе, против своего обыкновения пристала к совершенно охрипшей кассирше, которой приходилось отдуваться за всю железную дорогу, но ничего нового не узнала. От нечего делать обошла обшарпанный домик, в котором помещались кассы, и обнаружила на одной из стен выцветшую и обтрепанную милицейскую листовку, точно такую же, какую я видела в Дроздовке, с фотографией неизвестной девушки, убитой маньяком. Впрочем, это, кажется, еще не доказано. В любом случае созерцание посмертного снимка молодой жертвы настроения мне не прибавило. Неужто мне придется ночевать на улице? Бр-р, веселенькая перспективка!

В конце концов я решилась — вышла на обочину шоссе. Однако поднять руку решилась не сразу. Машины проносились мимо не так уж часто, с перерывом в три-пять минут, и следовало думать, что ближе к полуночи их станет еще меньше. Я оглянулась на оставшихся на платформе пассажиров, может, кто-нибудь из них присоединится ко мне? Но нет, никто из безнадежно ожидавших такого намерения не выказал. И где я, дура, была раньше, нужно было мне позаботиться о себе часа два назад, тогда бы мне наверняка подобралась компания до Дроздовки.

Проторчав у обочины минут двадцать, я уже собралась вернуться на платформу и провести ночь на лавочке, как вдруг совсем рядом со мной взвизгнули тормоза автомобиля. Пролетевшая метров пятьдесят вперед светлая машина остановилась и медленно сдала назад. Я поняла, что ее владелец хочет меня подвезти, и не знала, радоваться мне или пугаться. На всякий случай я отступила в сторону.

Мужчину в автомобиле такой маневр несколько озадачил.

— Эй, — сказал он, — так вы едете или нет?

— Я? — переспросила я, как последняя идиотка.

— Ну вы, вы, кто же еще? — раздраженно ответил он, и в этот момент я его узнала. Да это же поэт-песенник Широкорядов!

— Еду, еду! — обрадованно заорала я и с готовностью нырнула в предупредительно открытую заднюю дверцу. Плюхнулась на сиденье и сконфуженно сказала:

— Извините, я вас не сразу узнала.

— Бывает, — пробормотал поэт-песенник, трогаясь с места и глядя в зеркало заднего обзора, потом поинтересовался:

— А как вы здесь оказались?

— Из Москвы ехала, а электричка застряла, говорят, где-то на пути авария, — выдохнула я, жутко счастливая тем обстоятельством, что мои мытарства благополучно подходят к концу.

— Авария? — уточнил поэт-песенник. — Наверное, опять грунт осыпался, предположил он, — в прошлом году уже такое было, после дождей. — Он повертел ручкой приемника, и салон наполнился звуками музыки. Широкорядов прибавил громкость и осведомился:

— Что, нравится?

Я вежливо сосредоточилась на льющихся из приемника звуках, но ничего толком не поняла. Тонкий женский голосок выводил заунывную мелодию.

— Мои стихи, — самодовольно пояснил поэт-песенник.

Я сосредоточилась в другой раз, уловила традиционный набор рифм «любовь-кровь-вновь», а также «подожди-дожди-впереди» и из последних сил выдавила из себя улыбку, довольно кислую, по всей вероятности. И чтобы поэт-песенник не счел меня невежливой, призналась:

— Я не такая уж меломанка, медведь на ухо наступил.

— Ну а к поэзии как относитесь? — не унимался Широкорядов.

Этот вопрос застал меня врасплох, потому что считать поэзией то, что тоненький голосок выводил под фонограмму, мне не позволяло мое приличное гуманитарное образование.

— К поэзии? — Я тоскливо взглянула сквозь стекло автомобиля. По моим прикидкам, до Дроздовки нам предстояло добираться еще минут десять. Честно говоря, ввязываться в литературную дискуссию мне совершенно не хотелось, вдруг да скажу что-нибудь нелицеприятное, а оскорбленный Широкорядов меня за это высадит в чистом поле. Тогда уж мне придется ночевать даже не на скамейке, а под кустиком.

В общем, я отделалась ничего не значащими фразами, а поэт-песенник переключился на тему недавнего пожара, свидетелем которого мы стали, и извинился за выходку Лизы. Меня так и подмывало расспросить о последней поподробнее, но, как и подобает воспитанной девушке, я задушила свое нездоровое любопытство еще в зародыше.

Скоро мы уже были на маленькой площади возле платформы Дроздовка, где поэт-песенник ненадолго остановился, чтобы купить сигареты в круглосуточном киоске, где дежурил все тот же веснушчатый Сеня. Пока Сеня отсчитывал Широкорядову сдачу с пятидесятирублевой купюры, они обменялись короткими фразами об аварии на железной дороге и удушающей жаре. А еще Сеня спросил, как Широкорядову понравилось шампанское, которое тот покупал у него на прошлой неделе.

— Шампанское? — Похоже, Широкорядову пришлось вспоминать. — Да вроде бы ничего… — И, помахав Сене рукой, сел за руль.

Потом испросил у меня разрешения закурить и жадно затянулся.

Оставшийся отрезок пути мы проехали в полном молчании, а когда автомобиль поравнялся с поэтовой дачей, стоящей слегка на отшибе, я сказала, что дальше доберусь сама.

— Ну нет, — возразил поэт, — я довезу вас до самого дома, тем более что у нас здесь такие дела творятся…

Я не стала возражать. Машина медленно, на первой передаче, поползла вдоль заборов, а я от нечего делать уставилась в окно. Банкирская дача тонула в кромешной тьме — то ли неутешный вдовец завалился спать с вечера, то ли остался ночевать в Москве, — а вот недостроенная, та, на которой позавчера случился страшный пожар, напротив, просто расцвела огнями. Впрочем, здесь я немного преувеличиваю — особенной иллюминации не было, но на веранде и в двух окнах второго этажа свет точно горел. Так же, как и на даче Нинон, которая, наверное, места себе не находила, беспокоилась за меня.

— Ну все, приехали, — объявил поэт-песенник, — а вы мне так и не сказали, как относитесь к поэзии.

Я заметила тень, мелькнувшую в окне первого этажа, — это Нинон, услышавшая шум мотора, приникла к стеклу, — и выпалила:

— Все зависит от поэзии. Хотя даже самая лучшая, на мой, конечно, абсолютно субъективный взгляд, напоминает секс по телефону.

— Это как? — Широкорядов был откровенно заинтригован.

— Очень просто. Мне кажется, что поэты — это люди, которые предпочитают описывать чувства, а вовсе не испытывать их.

— Интересное мнение, — почему-то серьезно отозвался Широкорядов.

Я вышла и торопливо пошла к дому. И только на ступеньках террасы меня осенило: не примет ли Широкорядов такую мою сентенцию за намек?

Глава 20

— Ну где ты пропадала? — набросилась на меня Нинон, едва я переступила порог. — И кто тебя привез?

Прежде всего я рухнула на диван и расслабилась, сложив руки на груди и вытянув ноги.

— 0-ох… — выдохнула я, сбросила туфли и пошевелила пальцами.

— Да что с тобой стряслось? — Нинон пристально глянула на меня из-под очков.

— Электричка… Электричка застряла в Плещееве: авария какая-то впереди произошла. В общем, я там три часа проторчала и, наверное, заночевала бы прямо на рельсах, если бы не поэт-песенник…

— Значит, это Широкорядов тебя подвез? А я уж думала, что такое случилось? Уже два часа места себе не нахожу. То в окна выглядываю, то к калитке бегаю… Мысли всякие в голову лезут насчет маньяка… Хотела идти встречать тебя, да тоже боязно как-то… Если бы хоть Остроглазов был, я бы его попросила подвезти меня до платформы, но его, как на грех, нету. Видно, решил в Москве заночевать, — щедро делилась со мной своими переживаниями Нинон. — Я даже знаешь что в конце концов удумала? Пошла к этому нелюдимому типу Овчарову с недостроенной дачи — он сегодня здесь, — говорю: куда-то моя подружка пропала, не подбросите ли до платформы, а то мне самой идти через перелесок страшно. А он буркнул, мол, машина не на ходу, и дверь захлопнул прямо перед носом…

— «А сердитый зверь опоссум дверь захлопнул перед носом…» — Я сладко потянулась. Приятно все-таки очутиться на уютном мягком диване после трехчасовых мыканий в полной неизвестности.

— Опоссум? — не поняла Нинон. — Какой еще опоссум?

— Детский стишок есть такой, — беззаботно отозвалась я и вспомнила свой двусмысленный разговор с поэтом-песенником. Ну и бог с ним!

— Опоссум? — Похоже, Нинон относилась к поэзии серьезнее меня. — И как он выглядит, этот опоссум?

Я задумалась:

— Честно говоря, я точно не знаю. По-моему, у него такая жесткая торчащая шерсть…

— Тогда похож, — серьезно сказала Нинон. — Ты видела, какие у него брови? Просто непроходимые заросли! Если кто и похож на маньяка, то именно он!

Я не разделяла мнения своей подруги:

— По-твоему, преступника можно вычислить по внешности? Ты что, детективы не читала? Там всегда убийцей оказывается тот, на кого в жизни не подумаешь. А иначе все было бы ясно на первой же странице.

— Стану я читать эту лабуду, — презрительно бросила Нинон, — полистала тут как-то пару образчиков от нечего делать, ну я тебе скажу… Героиня непременно хороша, как утренняя звезда на небосклоне, умудряется совершенно одновременно быть секс-бомбой и исповедовать строгие нравственные принципы, стреляет по-македонски и в одиночку борется с мафией. Разумеется, в конце концов, перебив десятка полтора профессиональных киллеров, она остается с чемоданом долларов и с красивым мускулистым мужиком. И при этом, чем все дело кончится, ясно если не с первой страницы, то по крайней мере с двадцать первой…

— Ну и что, — усмехнулась я, совершенно разомлевшая в тишине и уюте, — главное — народу нравится.

— Ну не знаю… Есть хочешь? — И Нинон подкатила к дивану сервировочный столик, на котором стояли накрытые салфеткой блюдо с бутербродами, заварной чайник и две чашки тончайшего фарфора.

Только теперь я почувствовала, что здорово проголодалась. И опять с опозданием сообразила, что ничего не привезла с собой из города, а еще призадумалась, каким образом Нинон восполняет запасы провианта, если безвылазно сидит на даче.

— А! — беспечно отмахнулась Нинон. — Меня Сеня снабжает. Конечно, чуть-чуть подороже выходит, но зато никаких забот.

— Снабжает — это как? Домой, что ли, привозит? — допытывалась я, придвигая к себе поближе бутерброды с тем, чтобы вплотную ими заняться.

— Ага! — подтвердила Нинон, разливая чай по чашкам. — Один раз в неделю. Он ведь все равно ездит на оптовый рынок за товаром, вот я и заказываю, что мне нужно. Этот Сеня, кстати говоря, неплохой парень и неглупый. Учился в институте, потом по глупости ввязался в какую-то пьяную драку, за что и получил на полную катушку — два года общего режима. Между прочим, один за всех, остальные условными сроками отделались: за кого родители взятку заплатили, у других заступники нашлись. А за Сеню словечко замолвить некому было, вот и загремел. Из института, разумеется, отчислили, а чтобы восстановиться, деньги нужны, теперь же на бесплатное отделение не попадешь. Вот он и зарабатывает на учебу в своем ларьке.

— Да, — философски заметила я, мысленно сосредоточившись на внешнем и внутреннем содержании ларечника Сени, — что ни человек, то судьба. А на вид обычный сникерсник.

Я еще работала челюстями, когда Нинон испортила мое умиротворенное настроение — выдала мне пилюлю, от которой меня чуть не перекривило:

— Да, чуть не забыла! Часов в шесть вечера здесь опять наш горячо любимый «особо важный» появлялся. Сначала к Остроглазову лыжи навострил, там, само собой, никого, тогда он ко мне. Где, спрашивает, ваш сосед. Я говорю, отбыл в столицу нашей родины город-герой Москву. Однако этим он не ограничился и стал тобою интересоваться. Что-то, мол, подружки вашей не видно. А я ему подробнейшим образом отвечаю, что подружка моя тоже уехала в Москву все с тем же Остроглазовым — устраиваться на работу. А он как-то так заудивлялся, с чего, совершенно непонятно.

— Нинон, ты опять за свое? — обиженно сказала я, мысленно призывая на голову своего бывшего возлюбленного все возможные кары.

— А что я? Я же просто повествую, как дело было, — заерзала на стуле Нинон. — Лучше расскажи, что там у тебя с работой, все нормально?

— Да вроде бы… — пожала я плечами. — Совместная фирма, «Омега» называется, в приемной фифа сидит — прямо с обложки, начальничек тоже представительный, в костюмчике за тыщу баксов…

— Так, — согласно кивнула Нинон, на которую фирма «Омега», видимо, произвела положительное впечатление уже заочно. — А делать-то что будешь?

Я открыла рот: а ведь главного-то я и не спросила!

* * *

…Меня положили в длинный прямоугольный ящик, потом накрыли крышкой и стали медленно опускать в глубокую яму, из которой тянуло сыростью. Раскачиваясь, ящик опускался все ниже и ниже и наконец достиг дна. Мне стало страшно, я захотела вырваться, но какая-то странная дрема сковала меня. А еще через минуту в крышку ударили тяжелые комья земли…

— Выпустите, выпустите меня отсюда! — закричала я и проснулась в испарине.

Я лежала не в ящике, а на софе, а вот удары продолжались.

— Что? Кто там? — завопила за стеной Нинон.

Я как была в короткой сорочке на голое тело, так и выскочила на лестницу. Там уже протирала глаза Нинон, недовольно бормоча:

— Черт… Без очков ничего не вижу. Какой идиот там ломится в такую рань?

В такую рань? Я взглянула на настенные часы, которые показывали без четверти шесть. Надо полагать, утра.

— Эй, девки, вы живые? — загремел мощный бас с террасы.

— Анискин, — узнала Нинон обладателя баса. — Что там у них опять?

— Эй, есть кто-нибудь? — снова раздалось снизу.

И Нинон, тихо чертыхаясь и запахиваясь в халат, пошла к двери открывать.

— Ну слава богу, живые, — обрадовался возникший в дверном проеме участковый.

— А в чем дело? — громко зевнула Нинон и прикрыла рот ладонью.

— Опять у нас происшествие, уважаемые. — Анискин снял фуражку и утер платком вспотевший лоб.

— Ой, только не пугайте! — нервно взвизгнула Нинон и отступила в глубь гостиной.

— Да я уж сам не рад, — озабоченно сказал Анискин, — пять лет я здесь участковым, а такого не припомню… Ну, значит, у вас все в порядке? — уточнил он. — Тогда я пошел, а у вас скоро будут визитеры, так что вы уж больше не ложитесь, все равно не дадут. Кстати… Сосед этот ваш, вдовец, он тут ночует или в Москву укатил?

— По-моему, он здесь не ночевал, — растерянно протянула Нинон, обернулась, бросила на меня подслеповатый взгляд и дрожащим голосом спросила:

— Да что же все-таки случилось, говорите!

— Случилось, уважаемые, случилось. — Анискин замялся, а потом махнул рукой. — Ладно, скажу, все равно узнаете. Парня, что торгует в киоске возле платформы, ночью убили.

— Что-о-о? — Нинон даже зашаталась. — Убили? Сеню? Не может быть!

Эта новость потрясла меня не меньше, чем Нинон, я чуть с лестницы не свалилась.

— Как же это произошло? — Нинон рухнула в кресло.

— Это вы у «особо важного» спрашивать будете, — загадочно изрек Анискин, водрузил на свою лысоватую голову форменную фуражку и шагнул за дверь.

Нинон подняла на меня полные слез глаза и прошептала:

— Ну как же так, как же так… Сеню-то за что? Ведь совсем молодой парень, всего двадцать четыре года ему было… Господи, да что же тут происходит? Ужас, ужас, какой ужас!

Похоже, нервы у Нинон сдали окончательно. Она уронила голову на подлокотник кресла и громко, в голос зарыдала. Я спустилась вниз, склонилась над Нинон и стала молча гладить ее взлохмаченные со сна белокурые волосы. Хоть я и не рыдала, подобно Нинон, однако чувствовала себя преотвратно. Смерть приветливого и услужливого ларечника не укладывалась у меня в голове. Впрочем, как и прочие дроздовские ужасы.

— 0-ой! — жалобно простонала Нинон. — Зря я тебя здесь задерживала. Если хочешь, уезжай в Москву первой же электричкой. Ты не обязана умирать от руки маньяка из-за моих проблем.

— Что ты плетешь, Нинон, — возразила я, — никуда я не уеду. Если только с тобой…

— Кхм-кхм! — прокашлял кто-то совсем рядом, и взгляд мой уперся в начищенные до блеска черные ботинки.

* * *

Мужчина моих несбывшихся снов выглядел совсем неважнецки. Под глазами синие круги, видимо, от длительного недосыпа, глаза мутные. В какой-то момент сердце мое сочувственно екнуло, и, чтобы избавиться от постыдной жалости к этому негодяю, я растравила себя воспоминанием о трагической встрече в «Таганском» гастрономе. Дабы возненавидеть его посильнее, я даже нафантазировала, чего не было. Представила, как я бросаюсь ему на шею, а тут подбегает беременная жена и начинает кричать дурным голосом:

— Граждане, посмотрите на эту нахалку! Да кто ей, спрашивается, позволил вешаться на чужого мужа без всякого разрешения?

Отвлек меня от этих умозрительных ужасов опять-таки мой бывший возлюбленный, когда задал очередной вопрос:

— Вы не могли бы поточнее припомнить, когда видели Круглова в последний раз?

— Круглов — это кто? — переспросила я.

— Это Сеня, — подсказала мне Нинон.

— Этой ночью, — угрюмо доложила я, — что-то около полуночи. Спросите у Широкорядова, может, он на часы смотрел.

— А как все произошло?

Я шумно выдохнула.

— Мы остановились возле киоска, Широкорядов купил сигарет. Минуты две они разговаривали, потом мы отъехали, — монотонно, как пономарь, пробубнила я.

— О чем они разговаривали?

— О погоде, об аварии на железной дороге… Парень спросил Широкорядова, как тому понравилось шампанское, которое тот у него покупал. Все!

— Точно все?

— Точно! — выпалила я и закатила глаза. Быть важной свидетельницей такое утомительное занятие!

Но Андрей продолжал гнуть свою профессиональную линию:

— Так… А что вы видели, когда проезжали по поселку?

Я рассказала ему, что в доме «опоссума» Овчарова горел свет.

Потом он взялся за Нинон, которая, всхлипывая, поведала о том, как Сеня навестил ее днем, когда завез продукты, а также о том, как она обратилась к «опоссуму» Овчарову с просьбой подбросить ее к платформе, а тот ее даже на порог не пустил, заявив, что его машина сломана.

Сообщение о сломанной машине особенно заинтриговало Андрея. Он вскинул голову и пристально посмотрел сначала на меня, а потом на Нинон:

— А позже, уже после полуночи, вы не слышали шума отъезжающей машины?

Мы с Нинон синхронно замотали головами. Лично я спала как убитая и не услышала бы не только отъезжающего автомобиля, но и пролетающего на бреющем полете самолета.

Когда вопросы нашего следопыта иссякли (оказывается, бывает и такое), совершенно раскисшая Нинон снова начала хныкать, и мне пришлось проводить ее наверх, в спальню. Там она легла на кровать, накрылась с головой и попросила ее не беспокоить. Я решила, что Нинон полезно будет выспаться, и оставила ее в одиночестве.

Потом спустилась вниз, с удивлением обнаружив, что мой бывший любовник никуда не ушел, а терпеливо ждал моего возвращения. Чтобы, как выяснилось позже, дать мне несколько «дружеских советов».

Совет номер один звучал так:

— Почему бы тебе не вернуться в Москву?

Я ничего не ответила, только брезгливо поморщилась.

— Здесь становится довольно опасно, — прибавил он.

— С чего бы такая трогательная забота? — фыркнула я.

— Все еще злишься?

— Напротив, я в восторге!

Тогда он поднялся со стула и направился к двери, бросив на прощание:

— По крайней мере, будь осторожнее и… не очень-то доверяй творческим личностям.

Как это понимать, интересно? Как предупреждение?

Глава 21

— Ну что, может, нам и правда в Москву смотаться? — Это были первые слова, которые произнесла Нинон, открыв глаза и более-менее проморгавшись. Ресницы ее были все еще мокрыми от слез.

— Сама решай, — дипломатично ответствовала я, хотя мне до смерти хотелось поскорее унести ноги из этой распроклятой Дроздовки, в которой что ни ночь кого-нибудь убивают.

— Все, все! — Нинон вскочила с кровати и забегала по комнате, да так резво, что у меня в глазах зарябило. — Собираем манатки и отчаливаем на ближайшей электричке, пока нам здесь глотки не перерезали!

— Почему глотки? — поинтересовалась я, наблюдая за ее порывистыми передвижениями. — Остроглазову и ту, неизвестную, кажется, задушили…

— Да какая разница! — Нинон вытряхнула из стенного шкафа почти все содержимое и теперь, судорожно разгребая завалы, выбирала, что захватить с собой, устремляясь в паническое бегство. — Придушит, разрежет на куски, изжарит на сковородке… Уж лучше я буду жить с Генкой и с его новой одалиской или… или на вокзале… — Нинон страдальчески поморщилась.

— Ну зачем же сразу на вокзал? Пока все утрясется, можешь пожить у меня, — неуверенно предложила я и мысленно поежилась, представив, как к этому отнесутся мои соседки — старые коммунальные волчицы. — Конечно, у меня не пятизвездочный отель, но…

— Ты что несешь? — возразила Нинон. — Что мы там будем делать вдвоем в твоей комнатушке, пятки друг другу оттаптывать? Нет уж, раз такое дело, то я найду, где голову преклонить, только… — Она в бессилии опустилась на кровать. — Что будет с домом? От этого маньяка можно ожидать чего угодно, возьмет и запустит красного петуха. С чем я тогда останусь?

Я молчала, предоставив Нинон возможность самостоятельно принять решение, а она все еще пребывала в смятении.

— Да, дом, конечно, жалко, — рассуждала она, набивая вещами снятый с антресолей чемодан, — но, с другой стороны, жизнь дороже.

— Вот именно, — поддакнула я, довольная тем, что обстоятельства складываются в пользу наиболее благоприятного для меня сценария. Уехать, уехать, скорее убраться из этого страшного места…

— Тук-тук! — сказал кто-то внизу. — Милые барышни, вы дома?

— Это еще кто? — Нинон хлюпнула носом. — Опять следователь, что ли?

— Понятия не имею. Надеюсь, во всяком случае, что это еще не маньяк. — Я вышла на лестницу и, перегнувшись через перила, посмотрела вниз.

А там стоял поэт-песенник. Увидев меня, Широкорядов приветственно помахал рукой, словно я сходила по трапу самолета, а он меня встречал, и объяснил причину своего визита:

— Решил узнать, как ваши дела…

— Отлично, — буркнула я, — как раз вещички упаковываем…

— Решили, значит, в Москву перебраться, — усмехнулся Широкорядов. Надо же, какой догадливый! Будто у нас был выбор!

— А что делать, что делать? — задышала мне в спину Нинон, которая тоже вышла на лестницу. — Страшно все-таки.

— Да уж, фабула почти как у Агаты Кристи, — согласился поэт-песенник, действующие лица выбывают один за другим…

— В том-то все и дело, — судорожно всхлипнула Нинон. — Ну скажите, зачем понадобилось убивать Сеню? Ведь безобидный же был парень!

— Вижу, вы уже обо всем знаете. Ну, конечно, следователь у вас ведь тоже наверняка побывал. Что до Сени, то он действительно был неплохой парень, проворный такой, услужливый, — кивнул Широкорядов. — Правда, в его безобидности я не очень-то уверен. Все-таки он был каким-никаким, а коммерсантом, а коммерция в условиях нашего дикого рынка — дело рискованное. Конкуренты там всякие, «крыши» и прочее…

— Что вы хотите этим сказать? — въедливо осведомилась я, почти как мой бывший возлюбленный, он же следователь по особо важным делам.

Поэт-песенник преспокойненько опустился на уютный диванчик, на котором я вчера приходила в себя после переживаний, связанных с железнодорожной аварией, и закинул ногу на ногу.

— Этим я хочу сказать, что ни одной минуты не верю в маньяка-убийцу.

— Как это? — опешила Нинон. — Что же тогда, все эти преступления нам приснились, что ли?

— Нет, не приснились, — возразил поэт-песенник, — только они никак не связаны между собой. В смысле, все они совершены разными людьми, и их совпадение во времени и пространстве не более чем случайность. И в этом коренное отличие наших ужасов от увлекательных романов Агаты Кристи. Очевидно, так же думает и московский следователь, этот бедняга, который совсем с ног сбился. М-да, вот уж кому не позавидуешь. Кстати, после меня он отправился к этому неприятному типу с недостроенной дачи, у которого вагончик со строителями сгорел, а уезжая, зачем-то прихватил его с собой.

Нинон медленно, как сомнамбула, спустилась по лестнице и остановилась в двух шагах от Широкорядова:

— Они задержали Овчарова?

— Этого я не утверждаю, — уклончиво ответил поэт-песенник, — я всего лишь видел, как его усадили в машину, а машина отбыла в сторону Москвы.

— Ты что-нибудь понимаешь? — Нинон покосилась на меня.

— Я тебе что, ясновидящая Ванга, что ли? — огрызнулась я, озабоченная лишь тем, чтобы Нинон, не дай бог, не передумала съезжать с дачи.

Между тем Широкорядов как-то странно повел носом и принюхался:

— Чем это у вас тут пахнет?

Нинон тоже шумно втянула воздух в ноздри и растерянно пробормотала:

— Правда, пахнет, чем-то кислым…

— Наверняка труп в подвале разлагается, — мрачно пошутила я, однако что-то такое в моей голове забрезжило. Вино! Боже, мы опять забыли про смородину!

Узнав про наши с Нинон эксперименты в области виноделия, поэт-песенник пришел в страшное возбуждение и пожелал самолично ознакомиться с промежуточным продуктом. Мы повели его в подвал, где мошек стало в два раза больше, чем накануне. Про запах я молчу.

— Да, винокурня у вас знатная, — крякнул Широкорядов и осведомился: — А спирт-то есть?

— Где-то был, — безразлично отозвалась Нинон, водя отсутствующим взором по стеллажам, заставленным банками, в основном пустыми. Хозяйка из Нинон ничуть не лучше, чем из меня.

— Тогда нужно отжать мездру и закрепить. — Между прочим, поэт-песенник мыслил в том же направлении, что и я. — И тогда долгими зимними вечерами вы будете потягивать смородиновую настоечку.

— До того ли сейчас… — горестно вздохнула Нинон, однако на кухню сбегала и принесла трехлитровую банку спирта, почти полную. — Вот, — протянула она банку Широкорядову, — этот спирт мне тоже Сеня привез, я просила пол-литра для растирки и всякого такого, а он банку достал: берите, говорит, спирт хороший, недорого. Я ему: зачем мне так много, а он: не прокиснет.

Нинон снова жалостно шмыгнула носом, а поэт-песенник самоотверженно взялся за доводку нашей настойки до нужной кондиции. Причем достаточно квалифицированно. Я наблюдала за его действиями с профессиональным интересом, а Нинон еще пару раз летала на кухню то за одним, то за другим.

Когда дело было сделано, а спирта в банке убавилось наполовину, поэт-песенник задумчиво посмотрел на оставшуюся часть:

— А этим можно Сеню помянуть… — И с его легкой руки, вместо того чтобы продолжить сборы в Москву, мы с Нинон стали собирать на стол прямо на кухне. Нинон метала из холодильника продовольственные запасы, сделанные, кстати, при самом непосредственном участии покойного Сени, я орудовала ножом, по-быстрому сооружая бутерброды. А поэт-песенник прямо из банки разливал спирт по рюмкам.

Первую мы выпили молча. Не успели закусить, а Широкорядов уже наполнил рюмки во второй раз.

У Нинон глаза по-прежнему были на мокром месте, но алкоголь ее несколько подбодрил. Я грустно посматривала на часы, прикидывая, на какой электричке мы сможем уехать, если сможем вообще, потому что Нинон больше уже не выказывала таких намерений.

А тут еще и поэт-песенник подлил масла в огонь (кто его просил?):

— Лично я никуда уезжать не собираюсь. Чего это я должен бежать из собственного дома? Здорово будет, когда мы все сделаем отсюда ноги и бросим дачи на произвол судьбы. Ну нет, я так не согласен.

Я решила обратить его выступление в свою пользу:

— Ну, раз вы остаетесь, может, заодно и за дачей Нинон присмотрите?

— Да пожалуйста, только я ведь не буду сидеть, как пес на цепи, и ночью я сплю довольно крепко. Слушайте, милые барышни, зачем вам уезжать? Оставайтесь! Когда еще представится такая замечательная возможность пощекотать нервишки!

— Оригинально же вы смотрите на вещи, — покачала я головой.

— И вообще, — невозмутимо продолжал этот краснобай, — ни мне, ни вам ничего не грозит.

— Как вы можете быть таким уверенным? — взорвалась я, уже подогретая спиртом: еще не хватало, чтобы он уговорил Нинон остаться.

— Элементарно, — Широкорядов опрокинул третью рюмашку, — просто я все рассчитал.

Мы с Нинон молча на него воззрились, а он разглагольствовал на полную катушку:

— Мне лично все ясно. Эти убийства мне понятны, так же как и следователю. Что-то мне подсказывает, что мы мыслим с ним в одном направлении.

Я глупо хохотнула:

— Понятны? Тогда вы знаете, кто убил жену банкира?

— Конечно. — Поэт-песенник поднял рюмку со спиртом и зачем-то посмотрел ее на свет. — Да и вы знаете, все знают. Остроглазову прикончил шабашник-молдаванин, по пьяной лавке, скорее всего с целью грабежа.

— А кто же поджег строительный вагончик? — не унималась я.

— А вот здесь изначально не правильная посылка, — погрозил мне пальцем Широкорядов. — Между прочим, странно такое слышать от трезвомыслящей девушки вроде вас. — На что он намекал, неужели на мою идиотскую риторику на тему поэзии? — Кто сказал, что вагончик подожгли? Насколько я понимаю, это еще не доказано. Погоревшие ребята, царство им небесное, были очень даже не прочь заложить за воротник, а по пьяной лавке все возможно, как вы понимаете. Но даже если поджог был… О чем нужно думать? Нужно думать о том, кому он был выгоден в первую очередь!

— Ну и кому? — икнула Нинон и стыдливо прикрыла рот ладонью. Лично мне было ясно, куда клонил поэт-песенник.

А он не стал долго интриговать недогадливую Нинон:

— Разумеется, их хозяину. Во-первых, они могли что-нибудь не поделить, во-вторых, не исключено, что ему не хотелось расставаться с дензнаками.

Черт, да он просто читал мои мысли!

— А Сеня? — Нинон опередила меня.

— А с Сеней, не исключено, еще проще. Я уже говорил: коммерция, коммерция…

Умопостроения Широкорядова выглядели если не бесспорно, то по крайней мере логично. Мы с Нинон были вынуждены взять тайм-аут. И все-таки я нашла слабое звено в его стройной на первый взгляд теории:

— А как же тогда та первая, неизвестная жертва, которую нашли неподалеку от платформы?

Поэт-песенник сразу погрустнел и признался:

— Вот здесь у меня пока нет объяснения, но я уверен, что это тоже не более чем совпадение.

— То-то и оно, — подытожила я и скомандовала, глядя на пустеющую прямо на глазах банку со спиртом (здоровы же пить отечественные поэты-песенники!): — Все, сворачиваем скатерть-самобранку, пока еще в состоянии передвигаться.

— Ну вот, так хорошо сидели, — разочарованно произнес Широкорядов, — так нет, обязательно надо все испортить.

Я оставила его жалобы без ответа и целиком и полностью переключилась на свою подружку, которая, похоже, совсем позабыла, что еще полчаса назад ломала руки и причитала подобно чеховским сестрам: «В Москву, в Москву!»

— Эй, Нинон, нам пора.

— Куда? — Нинон посмотрела на меня совершенно осоловелыми глазами. Неужто ее так пробрало?

— Как куда? Мы же собирались в Москву возвращаться. Ты что, забыла?

— Да? — Близорукие глаза Нинон затуманились. Точно, развезло! Впрочем, чему тут удивляться. Кто же пьет спирт с утра и на голодный желудок?

Я схватила со стола бутерброд с красной икрой и стала совать его Нинон со словами: «Закусывай, закусывай», а Нинон отбивалась: «У меня кусок в горло не лезет!»

Естественно, меня зло взяло: кусок у нее, видите ли, в горло не лезет, а спирт, между прочим, никаких препятствий на своем пути не встречает!

— Нинон, Нинон, кончай глупить! — рявкнула я на нее и побежала наверх за чемоданом, который Нинон успела собрать, прежде чем к нам нагрянул поэт-песенник, совративший мою подружку с пути истинного.

Кроме чемодана, я захватила и свою сумку, приволокла все это дело в гостиную, торпедой влетела на кухню и остолбенела: пока я отсутствовала, Нинон успела махнуть еще рюмашку, и теперь они с Широкорядовым сидели в обнимку и душевно выводили песенку из репертуара «чернобурок»-«горжеток».

— Черт! — ругнулась я. — Да это же просто… дурдом какой-то! Пьяная вакханалия!

— Вот именно, — с готовностью подхватил поэт-песенник, словно только и дожидался моей подсказки, — и я предлагаю ее продолжить! Будем пить, пока на нас не снизойдет озарение и мы не поймем, кто из нас маньяк! — Широкорядов похабно захихикал.

— Ура! — пьяным голосом подхватила Нинон, у которой после всех пережитых потрясений крыша съехала окончательно и бесповоротно.

Глава 22

Стоит ли уточнять, что мы с Нинон так никуда и не уехали. Зато Сенины поминки удались на славу. Нинон и Широкорядов допили оставшийся спирт (не без моего посильного участия, впрочем). Именно посильного, ибо я мужественно приняла удар на себя, все еще надеясь, что мне удастся направить Нинон на путь истинный. Однако, как я ни старалась, так ничего и не добилась. А примерно через час Нинон была уже не только нетранспортабельна, но и практически недвижима. Зато меня — удивительное дело — хмель не брал, в отличие от той позорной истории, когда я заблевала всю машину несчастному банкиру. Мое счастье, что убитый горем Остроглазов не обратил на это внимания, не до того ему было. Хотя в данном случае говорить о счастье не очень-то ловко.

К моему ужасу, Нинон развезло до такой степени, что она отключилась прямо за столом, тихо и мирно заснула в кресле. Я повернулась к поэту-песеннику и зло осведомилась:

— Ну что, вы довольны?

Широкорядов развел руками:

— Честно говоря, я сам такого не ожидал. Нинон всегда была по этой части очень крепкой женщиной, первый раз вижу, чтобы ее так разобрало…

— Крепкая… — прошипела я. — А стресс вы во внимание не принимаете? К тому же она почти не закусывала!

— Ну это она зря, — изрек Широкорядов, поднялся со стула и направился к двери.

— Стоять! — заорала я так, что крепко спящая Нинон во сне зачмокала губами.

— А в чем дело? — растерянно обернулся перепуганный поэт-песенник.

— А в том, что я никуда вас не отпускаю! — решительно заявила я. — Вы эту кашу заварили, вы ее и расхлебывайте. Вы обязаны отвезти нас в Москву, понятно?

— Н-но… Как же я вас отвезу, когда я выпил? Меня первый же милиционер остановит!

Черт, а ведь он прав!

— Тогда довезете нас до платформы, тут нам никто из ГИБДД не попадется, — сказала я и покосилась на совершенно никакую Нинон. — Довезете и поможете мне загрузить ее в электричку.

— Это можно, — согласился Широкорядов, хотя и без особенного энтузиазма, — только… Вы уверены, что в Москве она пойдет своими ногами?

— Ничего, такси поймаю, — сказала я, а сама прикинула, как мне тащить Нинон от электрички до стоянки такси. Носильщика, что ли, нанять?

— Так я за машиной пошел? — снова отклеился от стула поэт-песенник. — Нужно же машину подогнать.

— Сидите, — снова остановила я его, — придется все-таки подождать, когда она немного очухается.

Широкорядов снова покорно приклеился к стулу. Похоже, он был вполне приручаемой мужской особью.

— А что делать будем? — спросил он.

— Ждать, — сурово сказала я.

— Надеюсь, не до первой звезды? — усмехнулся он.

— Я тоже на это надеюсь, — пробурчала я, бросив недовольный взгляд на спящую Нинон.

Как выяснилось, надеялась я зря, потому что события продолжали развиваться совсем не по тому сценарию, который предполагался утром. Едва Нинон стала подавать признаки жизни — а это случилось через час-полтора, — как на кухне возник новый персонаж. Вдовствующий банкир Остроглазов.

* * *

Вдовствующий банкир окинул нас тусклым взглядом и таким же невыразительным голосом констатировал:

— Все в сборе. Понятно.

Что именно было ему понятно, оставалось только гадать.

Потом они обменялись рукопожатием с поэтом-песенником.

Нинон успела настолько прийти в себя, что не только узнала Остроглазова, но даже и поприветствовала:

— О, нашего полку прибыло! — И, прищурившись, посмотрела на опустевшую банку: — Черт, да у нас уже ничего не осталось!

— А по какому поводу праздник? — осведомился банкир.

— Сеню убили, — жалобно всхлипнула Нинон.

— Я уже знаю, — вздохнул Остроглазов. — Этот следопыт из Генпрокуратуры явился прямо в банк и битый час душу из меня вытряхивал. Где вы были от стольких до стольких?.. Где-где, спал в своей кровати. А кто это может подтвердить? А никто!

— У меня то же самое, — поспешил его утешить поэт-песенник, — у меня тоже нет алиби. Я тоже спал. Правда, мы с этой милой барышней, — Широкорядов кивнул в мою сторону, — похоже, были последними, видевшими этого беднягу живым. Или предпоследними, ведь кто-то побывал у него позже нас, и кончилось это плачевно.

— Черт, как я устал от всего этого, — простонал Остроглазов и рухнул на стул. — Как будто мне сейчас до каких-то там Сень! Разумеется, я против этого Сникерса ничего не имею, и мне его даже жалко, но у меня свое горе, между прочим, да еще какое!

Я сосредоточилась, выбирая удобный момент, чтобы закинуть удочку на предмет привлечения банкира к операции по транспортировке отяжелевшего тела пьяной Нинон, но тут она сама все испортила, плаксивым тоном предложив:

— А давайте Ирку помянем, ребята!

Я прямо вся похолодела, в то время как безутешный вдовец отнесся к ее идее вполне благосклонно и отправился к себе за бутылкой. Пока он отсутствовал, я напрасно взывала к разуму Нинон и поэта-песенника. Впрочем, зря — их разум не отозвался. Нинон вообще меня не слушала, только мурлыкала под нос идиотский шлягер Широкорядова, а этот бездарный рифмоплет твердил одно и то же:

— Помянуть нужно, обязательно, иначе мы его обидим…

А Нинон мстительно напомнила:

— А кое-кого кое-кто, между прочим, на хорошую работу устроил…

Я чуть было не лопнула от возмущения: насчет выгодной работы еще бабушка надвое сказала, я всего лишь анкету заполнила, и что будет дальше — пока неизвестно. А потом плюнула и решила пустить весь этот бардак на самотек: как будет, так будет. В конце концов, соберусь и уеду в Москву сама, электрички до часу ночи ходят. Так что, когда Остроглазов вернулся с двумя бутылками — водки и коньяка, — я уже никак не отреагировала.

Зато Нинон и поэт-песенник воодушевились, у них словно второе дыхание открылось. В общем, водка пошла на «ура». Мне тоже пришлось выпить за упокой души убиенной банкирши, поскольку мой категорический отказ выглядел бы не очень дипломатично. Еще два раза по пятьдесят проскочили по инерции, а дальше дело пошло… Остальное я помню не очень четко, а посему цельной картины того вечера, едва не закончившегося для меня самым плачевным, даже трагическим образом, у меня нет по сей день.

Например, я так и не могу выстроить логическую цепочку, приведшую к тому, что я разоткровенничалась и выдала нашу с Андреем страшную тайну. Кажется, это случилось уже после того, как мы прикончили водку и коньяк, принесенные несчастным вдовцом, и отправились к поэту-песеннику, чтобы вплотную заняться его стратегическими запасами, состоящими из начатой бутылки виски и литрухи итальянского вермута. Еще у него имелось шампанское, но Нинон его отвергла, авторитетно заявив:

— Градус понижать нельзя!

Видимо, вскорости после этого я и раскололась. Да, точно, все случилось на той знаменитой лужайке возле дома поэта-песенника. Сам Широкорядов в этот момент в очередной раз отлучился за закуской, и мы остались втроем: я, Нинон и Остроглазов. Последний, правда, уже давно клевал носом, а на все обращения реагировал крайне неадекватно, странными репликами, типа:

— Маржа? Какая маржа? — Или того хлеще: — Срочно переводим средства на Каймановы острова!

Вот под такой-то аккомпанемент мы с Нинон и вели душещипательные беседы на тему, как же нам, хорошим и красивым, не везет в личной жизни. В кратчайшие сроки мы сошлись во мнении, что все мужики сволочи и козлы, после чего перешли к конкретизации, выхватывая из общего стада то одну, то другую паршивую особь и внимательно рассматривая ее сквозь лупу объективности. Сначала мы пересчитали всех блох на красавце Генке, а потом переключились на мужчину моих несбывшихся снов, который поначалу фигурировал под псевдонимом «этот гад», а потом… потом, сама того не заметив, я назвала его Андреем. И если бы дело тем и ограничилось, а то ведь пошло дальше. Слово за слово, язык мой развязался, и я сказала то, чего не должна была говорить ни при каких обстоятельствах.

Главное, хоть убейте меня, не могу понять, как все произошло, как я проболталась Нинон! Когда я поняла свою оплошность, чуть язык себе не вырвала, да поздно было. Нинон, пьяненькая, разомлевшая Нинон, сразу встрепенулась и навострила ушки. Она закатила глаза и звонко хлопнула в ладоши:

— Ну вот, я же чувствовала, чувствовала… Сердце мое вещее меня не обмануло… Значит, это он тебя подобрал, когда ты поскользнулась на банановой кожуре?

— На какой еще банановой кожуре? — возразила я, словно это было так уж принципиально важно. — Не на кожуре, а на льду!

Нинон же принялась пытать меня с еще большим пристрастием. Деваться мне было некуда, и я продолжала колоться, взяв с Нинон обещание держать мою тайну при себе. Нинон поклялась, что будет нема как рыба, но я уже чувствовала угрызения совести, и — главное дело — перед кем! Перед негодяем, обманувшим мои надежды на тихое женское счастье, на которое я имела полное право! Но, видно, такая уж я дура, и ничего с этим не поделаешь.

Нинон требовала от меня новых и новых подробностей, а я изнемогала под бременем раскаяния за собственную болтливость, так что явившийся с закуской поэт-песенник оказался очень кстати. Я приложила палец к губам, и Нинон послушно замолчала, только ее глаза-изумруды подернулись влагой.

Широкорядов осклабился и неверной, заметно подрагивающей рукой плеснул вермута в бокалы. И мы опять выпили. И я при этом уповала на то, что увеличение концентрации алкоголя в крови Нинон сослужит мне добрую службу: завтра она уже не вспомнит, чего я ей наплела по пьяной лавке.

Итак, повторяю, мы приступили к распитию итальянского вермута. Это я еще помню, а вот дальше у меня пробел, вернее даже, большая черная дыра. Следующее воспоминание: я уже не на лужайке, а в доме поэта-песенника (как, интересно, я там оказалась, неужто своими ногами?), сижу на краю огромной, как цирковой манеж, кровати, за окном — чернильные сумерки, автор бездарных виршей — рядом со мной и почему-то гладит мои коленки, а я наблюдаю за всем этим как бы со стороны и немного удивляюсь. Затем Широкорядов говорит: «Минуточку», встает и куда-то уходит, а я остаюсь одна.

Спустя минуту я слышу шорох за спиной, хочу обернуться, но не успеваю, потому что на моей шее смыкаются чьи-то холодные пальцы…

— Нинон, ты, что ли? — спрашиваю я. — Кончай дурить.

Никакого ответа, только пальцы сжимаются все сильнее. Я пытаюсь вырваться, извиваюсь ужом, кашляю… Я задыхаюсь, задыхаюсь… Да сделайте же хоть что-нибудь! Этот кто-то, совершенно невидимый, совсем даже не собирается униматься. Он сопит и пыхтит, навалившись мне на спину, но силенок придушить меня разом у него не хватает. Он то сдавливает мне горло так, что в ушах у меня начинает звенеть, то ослабляет хватку, чтобы самому шумно хватить воздуха ртом, а потом заняться мною с прежним упорством. Я уже не сижу, а лежу, барахтаясь и отчаянно цепляясь руками за холодные пальцы, впившиеся в меня…

Наверное, мы боролись не так уж долго, но мне этот короткий отрезок времени показался вечностью, в продолжение которой я уж, конечно, успела озадачиться вопросом, кто же это всерьез разохотился меня задушить.

Ну, разумеется, не Нинон. Тогда кто, кто? Значит, поэт-песенник. Но почему? И тут из моего одурманенного алкоголем подсознания выплыла фраза, сказанная утром мужчиной моих несбывшихся снов: «Держись подальше от творческих натур». Кого он имел в виду? Ну, разумеется, разумеется, только Широкорядова. Кого же еще, кроме него?!

Озаренная этим открытием, я напружинилась и, изловчившись, уперлась ногами в стену, а затем всем своим весом обрушилась на своего противника. Хватка холодных пальцев ослабела, мне удалось вырваться. Потная, растрепанная, я вскочила с кровати и со всех ног бросилась к двери. Толкнула ее и… влетела в объятия Широкорядова. Тогда кто же душил меня там, на кровати? Я обернулась и увидела… Лизу, которая сидела на ковре, уткнувшись лицом в колени, и что-то нечленораздельно бормотала.

— Да что тут… — начал Широкорядов, но договорить ему не дала зычная команда:

— Стоять! Ни с места!

Я посмотрела на Широкорядова, а он — на меня, при этом мы оба застыли как изваяния.

Глава 23

Дальше все было совершенно не правдоподобно. В комнату набились люди в камуфляже, причем у двоих или троих я совершенно точно рассмотрела автоматы. Ругаясь и грохоча толстыми подошвами армейских ботинок, они скрутили Широкорядова. Эту процедуру они проделали так быстро и рьяно, что у несчастного поэта-песенника слезы из глаз брызнули.

— За что? — возопил Широкорядов. Вид у него был ужасный, я старалась на него не смотреть, памятуя, что ему не очень-то приятно демонстрировать слабость в моем присутствии.

— Вы знаете за что! — Голос, произнесший эту сакраментальную фразу, показался мне до боли знакомым.

Все еще потирая шею, я вгляделась в толпу камуфлированных людей и узнала в одном из них своего бывшего возлюбленного. Именно он протягивал Широкорядову какую-то фотографию со словами:

— Так как же ее звали, Широкорядов? Ну-ка, напрягите память!

Я скосила взгляд на снимок в руках Андрея, и ноги мои подкосились: на нем была та самая девушка с милицейской листовки!

— Так как ее звали? — повторил мужчина моих несбывшихся снов.

— Валентина, — выдавил из себя поэт-песенник, зажмурился и монотонно заныл, словно у него внезапно разболелся зуб.

Я до такой степени ничего не понимала, что даже на свою душительницу Лизу посмотрела, но глаза той выражали не больше, чем два осколка бутылочного стекла.

— А теперь рассказывай, как ты ее убил! — громко распорядился мой «особо важный» любовник.

— И-и-и… — продолжал монотонно ныть Широкорядов, слезы бежали по его лицу двумя мутными ручьями. Плачущий мужчина — это жуткое зрелище, если кто не знает. Я чувствовала себя преотвратно, ничуть не лучше, чем той ночью, когда нашли мертвую банкиршу на заброшенной дороге. Может, все бы и окончилось, как в тот раз, если бы меня не отвлекли новые, достаточно неожиданные звуки. Пребывающая в меланхолии Лиза ни с того ни с сего принялась хохотать, дико, безудержно, захлебываясь слюной.

Хотя… Кажется, это была не слюна, а белая пена.

Все застыли, наблюдая эту чудовищную сцену, а Лиза упала на спину и стала биться в истерике.

— Да у нее ломка! — не очень уверенно высказал предположение один из закамуфлированных, присел на корточки рядом с Лизой и перевернул ее на бок.

Мужчина моих несбывшихся снов тоже наклонился над моей недавней душительницей, имевшей теперь более чем жалкий вид, и пробормотал:

— Опять от папочки сбежала… — Потом резко выпрямился и отрывисто бросил через плечо: — Быстро «Скорую», а то у нас еще один труп будет.

Ответом послужил хлопок двери.

— А этого, — кивнул Андрей на поэта-песенника, повесившего на грудь понурую голову, — в машину.

Команда была немедленно и беспрекословно выполнена. Прежде чем вывести Широкорядова из комнаты, на него надели наручники, и их лязгание заставило меня вздрогнуть.

Так мы остались в комнате втроем: я, мой бывший любовник и Лиза, которая подозрительно затихла.

— Живая ли? — высказал опасение Андрей.

Теперь уже я приблизилась к Лизе и прислушалась: она дышала, только очень тихо. Спала сном праведницы, если так можно сказать о скандальной наркоманке, зачем-то пытавшейся меня задушить.

Андрей оглянулся на дверь и тихо сказал:

— Я же тебя просил держаться подальше от этого рифмоплета. И вообще, почему ты не уехала в Москву? А если бы он до тебя добрался?

— Добрался? — Я осторожно ощупала горло. — Пожалуй, с меня хватит и Лизы. Она меня чуть не задушила.

— Что? — Глаза моего бывшего любовника полезли на лоб. — Как это — чуть не задушила? Почему?

— Откуда я знаю, это ее спрашивать надо… Пойми тут, разбери, что на нее нашло! Набросилась сзади и стала душить, я еле от нее отбилась. Наверное, до сих пор на шее синяки.

Андрей подошел ко мне и склонил голову набок:

— И правда, вижу какие-то красные пятна. Но это точно, что она тебя душила?

— Конечно. Зачем мне врать, спрашивается!

Мужчина моих несбывшихся снов нервно прошелся по комнате из угла в угол, на лице его без труда можно было прочесть разочарование. С чего бы это?

* * *

Через полчаса Лизу увезла «Скорая», а поэта-песенника — заляпанный грязью до самой брезентовой крыши «УАЗ». Что касается «особо важного» следователя, то он уселся на переднее сиденье черной «Волги», весь какой-то рассеянный и погруженный в задумчивость, а в мою сторону даже прощального взгляда не бросил.

Пока эта кавалькада преодолевала колдобины проселочной дороги, я смотрела вслед удаляющимся габаритным огням и усиленно шевелила извилинами, пытаясь сообразить, что же все-таки случилось. Почему Лиза меня душила и почему на Широкорядова надели наручники и увезли?

Кто-то коснулся моего плеча, и я вздрогнула. Рядом стояла Нинон с сомнамбулическим выражением лица и слегка покачивалась.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила она меня.

— Абсолютно ничего, — буркнула я и снова ощупала свою шею, поминая недобрым словом злополучную Лизу. Что за сумасбродная девица! Проклятая наркоманка, она ведь и в самом деле могла меня убить. Трудно вообразить, что случилось бы, выпей я чуть больше, чем выпила! Впрочем, не исключено, меня спасло то обстоятельство, что сама Лиза была не в лучшей форме по причине ее пагубного пристрастия к наркотикам. А самое ужасное состоит в том, что она, даже если бы и впрямь меня задушила, отделалась бы в худшем случае психушкой. Для чего еще существуют крутые папашки, колесящие по всему миру и «не вылезающие из телевизора». Ох, лучше пока об этом не думать, иначе запросто можно свихнуться!

— Ладно, — вздохнула я, глядя в испуганные глаза Нинон, — пойдем-ка лучше домой, спать.

— А этот? — Нинон кивнула на Остроглазова, который все еще дрыхнул на лужайке в раскладном кресле, да так крепко, что ему не мешали комары, которые то и дело пикировали на его потное лицо. Я успела рассмотреть на его щеках и подбородке несколько красных точек-укусов и живо себе представила, как бедняга банкир будет выглядеть завтра утром.

— А что этот? — пожала я плечами.

— Ну не оставим же мы его здесь, — пожалела вдовца сердобольная Нинон. — Придется отволочь его домой.

— Как ты себе это представляешь? — вспылила я. — Тащить на горбу такого жеребца!

— Ничего, ничего, — Нинон стала трясти Остроглазова за плечо, — он сам пойдет, а мы будем его только поддерживать и направлять.

— Пойдет? Этот хряк? — засомневалась я, прикидывая, во что нам с Нинон обойдется транспортировка этого битюга.

— Виталий, Виталий, — Нинон склонилась к плечу Остроглазова, — вставайте. Здесь нельзя более находиться.

Самое удивительное, что этот полутруп и впрямь немного приподнялся, но тут же снова рухнул в кресло.

— Похоже, поезд дальше не пойдет, — констатировала я, плюхнулась на соседний стул и предупредила Нинон: — Учти, я его не поволоку. Пусть здесь ночует.

Нинон удрученно покачала головой:

— Да его комары заедят!

Я развела руками:

— Надеюсь, не до смерти.

Тем не менее Нинон не оставляла попыток разбудить пьяного банкира, продолжая его тормошить:

— Виталий, Виталий, ну, пожалуйста, проснитесь, а то останетесь здесь один…

Возможно, в другой ситуации такая трогательная забота Нинон о пьяном банкире меня немало позабавила бы, но сейчас мне было не до веселья. Я опять провела рукой по своей шее и болезненно поморщилась. И чего со мной только не произошло с тех пор, как я опрометчиво решилась побыть компаньонкой Нинон на время ее дачного отдыха.

А Нинон все еще возилась с Остроглазовым, пытаясь придать его обмякшему телу вертикальное положение.

— Кончай ты эту благотворительность, — по-дружески посоветовала я ей, — мы его все равно не дотащим. Придется ему подкормить местных комариков, а то они совсем изголодались.

Однако неимоверные усилия Нинон увенчались-таки успехом: банкир отклеился от кресла и, так и не разогнувшись до конца, сделал неверный шаг вперед.

— Видишь, — обрадовалась Нинон, — он может идти. Давай я справа, а ты слева. Придерживай, придерживай его за талию.

— Если найду, — не очень удачно сострила я. Должна признать, попытка удушения подействовала на мое чувство юмора не самым благоприятным образом.

Не испытывая горячей симпатии к пьяному и потному банкиру, я с некоторой брезгливостью взялась за его брючный ремень, а Нинон заботливо подставила Остроглазову свое плечо. И мы поволокли его с лужайки поэта-песенника, от его все еще освещенного дома. И незапертого, между прочим.

К счастью, дорога до остроглазовской дачи обошлась без жертв. Плохо ли, хорошо, но подпираемый нами с двух сторон банкир время от времени ноги все-таки переставлял, хотя и не очень уверенно, точнее сказать, он словно бы загребал ими, как рак клешнями. Неудивительно, что мы совершенно выбились из сил и долго и шумно дышали, когда усадили банкира на ступеньках его особняка.

— И что дальше? — поинтересовалась я, немного переведя дух. — Дом ведь, поди, заперт.

— Наверняка, — согласилась Нинон, но за дверную ручку взялась и дернула, разумеется, безуспешно.

— Давай посильнее, — хмыкнула я, — сработает сигнализация, примчится охрана, после чего наши проблемы решатся сами собой: мы втроем комфортабельно проведем ночь в КПЗ.

Похоже, такая перспектива подействовала на Нинон отрезвляюще, она отошла от двери и призадумалась.

— Нужно поискать, ключи наверняка у него в кармане, — наконец сообразила она.

— Ищи, — безразлично бросила я, и тут меня с опозданием озарило:

— А чего мы его вообще не оставили у поэта-песенника, дом-то открыт, да и тащить было ближе.

— Где ж ты раньше была, такая умная! — огрызнулась Нинон, присела на корточки рядом с обмякшим на ступеньках банкиром и принялась шарить по его карманам. Скоро в руках у нее что-то звякнуло. — Нашла, — объявила Нинон, поднялась, попыталась вставить ключ в замочную скважину и отругала себя: — У, курица слепая!

— Дай-ка… — Я вырвала ключ из рук Нинон и оттеснила ее от двери.

Спустя пять минут банкир уже лежал на диване в гостиной.

Я посмотрела на лестницу, ведущую наверх, и предупредила Нинон:

— Учти, в спальню я его не потащу!

— Еще чего не хватало, тут поспит, — солидаризировалась со мной Нинон.

Мы вышли из банкирского дома и снова остановились на ступеньках. Я посмотрела на ярко освещенную дачу Широкорядова:

— С хатой нашего сладкоголосого соловья тоже надо что-то делать.

— А что мы можем сделать? Если только погасить свет и захлопнуть дверь? — Нинон громко и протяжно зевнула. — Спать охота, ужас.

Мы опять побрели к поэтовой даче. Как и намеревались, выключили свет в доме и захлопнули дверь. На обратном пути Нинон все зевала и повторяла одно и то же:

— Твой-то, твой каков, а? Зачем он Широкорядова забрал?

Местоимение «твой» неприятно резало мне слух, поскольку лишний раз напоминало, как я прокололась, распустив язык, поэтому я отделывалась односложными ответами:

— Не знаю… Понятия не имею… — Мне кажется, Нинон мне не слишком верила, но выражение ее лица в темноте разобрать было трудно, а посему я мудро решила не обращать внимания на подозрительные интонации ее голоса.

И все же досужая Нинон не оставляла попыток выведать у меня то, чего я и сама толком не знала. У меня не было намерения что-либо от нее скрывать, особенно после того, как я проболталась насчет Андрея, но объясняться с ней сейчас, когда я валилась с ног от усталости, мне тоже не хотелось.

— Обсудим это завтра, ладно, Нинон? — сказала я уже на террасе ее дачи. — Хорошо?

— Хорошо, — нехотя согласилась она.

Глава 24

Не знаю, как Нинон дождалась утра, потому что еще и рассвести толком не успело, а она уже сидела на софе у меня в ногах.

— Послушай, Нинон, чего ты вскочила в такую рань? — простонала я и потянула на себя одеяло. — Спи!

— Как же, заснешь тут! — огрызнулась Нинон. — Твой внизу сидит.

— Что ты мелешь? Какой еще мой? — взорвалась я. — Дашь ты мне сегодня поспать или нет?

— Тише, тише! — зашикала на меня Нинон. — Еще услышит, не дай бог.

После такого предупреждения я окончательно пробудилась:

— Кто услышит?

— Кто-кто? Ну твой, следователь.

— Он здесь?!

— В том-то все и дело, — подтвердила Нинон, — уже пятнадцать минут. А я тебя добудиться не могу.

Я еще немного посидела в постели, расставаться с которой мне решительно не хотелось, потом спустила ноги на пол, нащупала тапки и обреченно вздохнула. Вариантов у меня не было.

— Он не сказал, чего ему нужно? — спросила я, натягивая халат поверх пижамы.

— Хочет поговорить, ты уж сама с ним разбирайся, — пожала плечами Нинон.

— Ты ему хотя бы… — встревоженно начала я.

— Я ничего не сказала, — обиженно надула губы Нинон, — что я, дура, что ли?

— Ну извини, — буркнула я и пару раз провела расческой по волосам, не удосужившись глянуть в зеркало. Даже если моя растрепанная внешность и произведет на мужчину моих несбывшихся снов не самое приятное впечатление, я не виновата. Во-первых, его никто не звал в такую рань, во-вторых, у меня больше нет ни малейшего желания радовать его глаз своими прелестями и статями. Кто он мне такой? Всего лишь подлец и обманщик, каких полно на каждом шагу.

Даже в Генеральной прокуратуре, как выяснилось.

Бормоча под нос проклятия и покряхтывая, я спустилась в гостиную, где и в самом деле сидел мой бывший возлюбленный, рассматривая то ли пол, то ли собственные ботинки.

— Ну что опять? — спросила я громко, остановившись в нескольких шагах от него.

Андрей поднял голову и красноречиво приложил палец к губам, мол, потише. Он ведь еще не знал, что Нинон в курсе наших с ним сложных взаимоотношений. И пусть остается в неведении.

— Ну так что? — осведомилась я еще раз, уже шепотом, исключительно чтобы доставить удовольствие этому особо важному кобелю, мнящему себя великим сыщиком. Мне так и хотелось напеть известный мотивчик: «Наша служба и опасна, и трудна…»

Андрей указал мне взглядом на стул и тихо сказал:

— У меня к тебе пара вопросов.

— А я уж думала, что ты пришел меня арестовать, — фыркнула я, — можно сказать, приготовилась с вещами на выход… — С этими словами я поплотнее запахнула на себе халат.

— Женя, я тебя умоляю, — покачал головой мужчина моих несбывшихся снов, — давай не будем смешивать одно с другим.

— А я и не смешиваю. Даже наоборот. Представь себе такую ситуацию: вдруг я окажусь преступницей и ты меня арестуешь, а? Неподкупный и принципиальный сыщик сажает за решетку бывшую любовницу, какой сюжетец! Как раз для детективов в бумажных обложках. — И я засмеялась нервным смехом, перешедшим в кашель — следствие недавней выходки наркоманки Лизы.

— Не смешно, — буркнул Андрей, глядя на меня исподлобья.

Мне самой тоже было не до смеха.

— Ладно, задавай свои вопросы, — вяло разрешила я.

— Как она на тебя напала?

— Кто? Лиза?

— Да, Лиза. Она как-нибудь объяснила свой поступок, может, что-то сказала?

— Ничего она не говорила. Вцепилась мне в горло своими когтями и ну душить. Не знаю, сколько это продолжалось — минут десять или пять, — но в конце концов я ее оттолкнула. — Я опять дотронулась рукой до своей шеи. Хорошо еще, что ей не пришло в голову погладить меня ножичком. Боюсь, при таком раскладе дело не обошлось бы синяками. Кстати, кто-нибудь может объяснить, как она оказалась в Дроздовке на этот раз? Опять санитары просмотрели?

— А как ты оказалась в спальне Широкорядова?

— Неужто ревнуешь? — усмехнулась я.

— Ну что ты в самом деле! — раздраженно укорил меня бывший возлюбленный. Просто обиженная добродетель!

— Ладно, отвечаю, — махнула я рукой, — но учти, что это уже второй вопрос из тех двух, о которых мы условились. В спальне Широкорядова я оказалась, оказалась… — Я вдруг обнаружила, что не могу вот так, сразу объяснить, как я оказалась в спальне поэта-песенника. И в самом деле, какой черт меня туда понес? Чего мне не сиделось на лужайке вместе с Нинон и пьяным банкиром? Н-ну… Сначала мы вчетвером — я, Нинон, Остроглазов и Широкорядов — сидели на лужайке перед домом, выпили немножко…

— Немножко? Гк-хм… — не удержался от комментария мужчина моих несбывшихся снов. — Это после скольких бутылок? Впрочем, молчу, молчу…

— Выпили немножко, — повторила я, — потом Широкорядов позвал меня в дом, не помню уже зачем.

— А потом он позвал тебя в спальню, — продолжил за меня бывший любовник, — и ты, конечно, уже не помнишь зачем.

Мое терпение кончилось.

— Все, лимит вопросов исчерпан, — объявила я и поднялась со стула.

— Сиди, сиди, — сурово приказал мне Андрей. — Ты что, до сих пор не поняла, к чему я клоню? У вас что-нибудь было с этим рифмоплетом или, может, он намеки какие бросал?

— Но при чем здесь…

— При том, что… — Андрей бросил быстрый взгляд в сторону лестницы, — при том, что эта Крандинская не просто с большой придурью, но и… Короче, она запала на Широкорядова.

— А кто эта… Крандинская? — тупо спросила я.

— Да Лиза же, Лиза… — прошипел мужчина моих несбывшихся снов.

— Ты хочешь сказать, что она набросилась на меня из-за Широкорядова?

— Вот именно! — Андрей почесал затылок, снова бросил взгляд наверх и неожиданно предложил:

— Слушай, пойдем погуляем.

Я поежилась и неуверенно согласилась:

— Пожалуй, если хочешь, только мне придется переодеться.

— Валяй. Я буду ждать тебя на улице, чтобы не возбуждать любопытство твоей подружки Нины, или, как ты ее называешь, Нинон.

Я пошла наверх переодеваться. Едва успела натянуть джинсы, как в комнату заглянула Нинон, спросившая: «Ну что?»

— Пойду подышу свежим воздухом, а то голова после вчерашнего раскалывается, — примитивно соврала я.

— Пойди, пойди, — заговорщицким тоном благословила меня Нинон.

* * *

Андрей стоял у ворот недостроенной дачи Овчарова, задумчиво глядя на остатки обгоревшего вагончика, которые, впрочем, не особенно бросались в глаза, поскольку во дворе было полно всякого строительного мусора, а также высилась большая куча песка.

Когда я подошла, Андрей вздохнул и поинтересовался:

— Твоя подружка случайно не рассказывала, из-за чего Остроглазов не ладил с женой?

Я добросовестно покопалась в памяти:

— Кажется, она говорила, будто у них все время крик был, а почему… Вроде бы она скандальная баба была…

— Понятно… Ну а… Не знаешь случайно, этот поэт-песенник под нее клинья не подбивал?

— Под кого? Под Нинон? — не поняла я.

— Да нет, под Остроглазову, — поморщился Андрей.

Я опешила:

— Да откуда ж я могу знать? Я же ее живой ни разу не видела. И вообще не пойму, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что банкиршу прикончил Широкорядов?

— Тепло, но не горячо, — загадочно изрек в ответ «особо важный» следователь.

Ох, лучше бы он говорил прямо, а не крутил вокруг да около. На душе у меня было неспокойно, я чувствовала, что Андрей бросает мне намеки, которые до меня не доходят. Ясное дело, это меня злило.

— Что ты хочешь сказать? — Я наморщила лоб. — Остроглазову убил не маньяк и не Широкорядов… И причина в ревности?

— Ну соображай, соображай быстрее, — подбодрил меня Андрей.

— Неужели, неужели?.. — Неожиданная догадка так меня поразила, что я не сразу решилась произнести ее вслух. — Неужели это работа Лизы?

— Учти, я тебе этого не говорил. — Бывший мой возлюбленный предупредительно приложил палец к губам.

Но мое внезапное озарение было подобно сходу снежной лавины, которую ничем не остановить, разве что тщательно рассчитанным направленным взрывом.

— Нравится мне это спокойствие! — вскричала я. — Ведь я сама могла запросто пополнить коллекцию трупов!

— Тише, не кипятись, — пробормотал этот вшивый сыщик и воровато огляделся.

Черта с два, я продолжала бурлить, даже градус немного увеличила:

— Нет, вы только подумайте! Я ведь полагала, что она на меня набросилась в припадке наркотической ломки, а она, оказывается, делала это осознанно. Она собиралась меня придушить, потому что приревновала к Широкорядову! Миленькое дело! А кое-кто советует мне молчать и не кипятиться.

Тут Андрей тоже завелся:

— А я, между прочим, тебя предупреждал! Я тебе говорил, чтобы ты от этого рифмоплета подальше держалась!

Я поспешила его переорать:

— Ну, конечно, ты же такой заботливый! Буркнул под нос что-то непонятное и испарился. Как, интересно, я должна была понять загадочную фразу: «Держись подальше от творческих личностей», а?! Тоже мне, защитник! Если ты все знал, почему не сказал прямо или тебе хотелось, чтобы она меня прикончила?!

Андрей нервно сжал, а потом разжал кулаки:

— Да не знал я ничего, не знал, только предполагал. Были у меня смутные подозрения насчет этого Широкорядова, которые только ко вчерашнему вечеру подтвердились, когда удалось выяснить личность мертвой женщины, найденной недалеко от платформы.

Я вскинула глаза:

— Той, что с листовки?

— Ну да, — подавленно кивнул Андрей, — мы нашли свидетеля, который видел ее с Широкорядовым накануне убийства. Поэтому мы и примчались. Честное слово, Лизины штучки для меня самого оказались сюрпризом. Еще этот поэт… Мычал все время что-то нечленораздельное да слезами обливался. Кое-как к утру разобрались. По его словам, эту девчонку, ну, впоследствии задушенную, он подцепил возле телевидения, она приехала в Москву с намерением пробиться в звезды шоу-бизнеса, отиралась у входа в «Останкино» несколько дней и хватала за фалды проходящих мимо знаменитостей. Никто на ее слезные просьбы не откликнулся, за исключением Широкорядова. Да и наш поэт позарился в основном на ее смазливую физиономию и стройные ножки. Говорит, что привез в Дроздовку, начал охмурять и с глубоким разочарованием обнаружил, что в доме нет выпивки. Тогда он оставил девицу в доме, а сам сел в машину и отправился к знаменитому ларьку возле платформы, чтобы закупить там все необходимое для приятного вечера. Купил шампанского, конфет, в приподнятом настроении вернулся на дачу, поднялся в спальню, в которой оставил соблазнительную провинциалку, где и сделал страшное открытие: девчонка была мертвая. По крайней мере, так он рассказывает.

— А почему же тогда труп нашли неподалеку от платформы?

— Широкорядов говорит, что сильно испугался, подумал, что его обвинят в убийстве, ни за что ему не поверят, в общем, стандартный набор… И решил самостоятельно избавиться от трупа, завезти куда-нибудь подальше в лес. Но будто бы нервы у него сдали, и он выгрузил ее за железной дорогой.

— Значит, пока он ездил за шампанским, в дом заявилась Лиза и задушила эту несчастную! — предположила я и в очередной раз покрылась испариной, вспомнив, что буквально вчера запросто могла повторить судьбу провинциалки, наивно мечтавшей сделать карьеру в шоу-бизнесе.

— Это еще предстоит доказать или, наоборот, опровергнуть, а сделать это будет очень непросто, учитывая физическое состояние Крандинской. И не только физическое, — прибавил он и грустно улыбнулся. — Папаша у нее уж больно вездесущий, я уже предвижу кучу неприятностей, с этим связанных. Чувствую, адвокаты налетят, как коршуны. А этот кобель Широкорядов нюни распустил, твердит одно: «Я ее не убивал, я ее не убивал…» При этом все факты против него, и свидетелей никаких, кроме того самого, что видел, как эта провинциальная дурочка садилась к песеннику в машину. Может, ларечник что-нибудь прояснил бы, но ты ведь знаешь, кто-то поторопился заткнуть ему рот.

— Ты думаешь, что это сделал Широкорядов? — поежилась я, то ли под свежим утренним ветерком, то ли под впечатлением от услышанного. — Постой-постой, а тот его ночной разговор с Сеней, помнишь, я рассказывала… Ну, когда он подвез меня из Плещеева после железнодорожной аварии…

— Ну да, ты рассказывала, — безрадостно кивнул Андрей.

— Так вот, Сеня тогда спрашивал Широкорядова, как ему понравилось шампанское, купленное на прошлой неделе. Что, если речь шла именно о той ночи, ну, когда он привез к себе эту несчастную девицу, и именно о той бутылке шампанского?

— Все может быть, — спокойно согласился мужчина моих несбывшихся снов, — но я руководствуюсь исключительно фактами, а не предположениями и домыслами, и эти факты пока что выстраиваются против Широкорядова. По крайней мере, в отношении несчастной провинциалочки.

— Провинциалочки? — повторила я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что вы собираетесь навесить на Широкорядова все здешние трупы?

— Что ты плетешь? — вспылил Андрей. — И зачем я только тебе это говорю? Чтобы ты сплетни по округе разносила?

Теперь уже я разозлилась:

— Действительно, зачем ты мне все это говоришь? Кажется, я тебя за язык не тянула, и вообще ты сам меня сюда позвал, разве не так? Я, между прочим, спала, а ты заявился ни свет ни заря и зазвал сюда. Зачем, интересно? Для того чтобы любоваться утренними видами Дроздовки?

Высказав свое недовольство, я резко развернулась и взяла курс на дачу Нинон, но бывший любовник схватил меня за рукав:

— Ладно, остынь. Я знаю, что ты не будешь болтать, тебе можно верить. Просто настроение у меня, сама понимаешь, не ахти. Дело буксует. Вроде и безнадежным его не назовешь, и подозреваемых хватает, а у меня такое ощущение, будто с каждой новой уликой я не только не приближаюсь к разгадке, а, напротив, удаляюсь. Все никак не могу понять, каким образом связаны между собой дроздовские убийства.

— А если… — начала было я, вспомнив теорию, изложенную накануне поэтом-песенником, ну, насчет того, что преступления никак не связаны между собой, но вовремя сообразила: Широкорядов ведь на сегодняшний день главный подозреваемый.

— Что — если? — подхватил Андрей.

— Так, ничего, — отмахнулась я.

Удрученный сыщик почесал затылок:

— Скажи-ка мне лучше вот что… Ты случаем не вспомнила ничего нового об убийстве Остроглазовой?

— Да я ведь уже все рассказала, ну все буквально, — раздраженно отозвалась я.

— И все-таки попробуй припомнить все от начала до конца, — настаивал он. — Больше всего меня интересует то, что касается самого банкира.

— Банкира? А что он… Ну хорошо, хорошо… Было так: я проснулась от женских криков, разбудила Нинон. Мы спустились вниз, выглянули в окно и увидели, как банкирша выскочила на улицу.

— Но ведь было темно…

— Да, темно, но на ней был надет светлый костюм, так что…

— Понятно, — поторопил меня Андрей, — давай дальше.

— А вскорости, буквально минут через пять явился Остроглазов. Нинон еще сказала: ну вот, опять придется разнимать эту парочку. Оказывается, во время своих ссор они часто привлекали ее в качестве третейского судьи. Ну, и в тот раз Остроглазов начал ее умолять: «Ниночка, помоги, а то Ирка меня слушать не захочет». Нинон, конечно, стала отказываться, а кому захочется разыскивать чьих-то жен? Но в конце концов она согласилась, а я поехала с ними.

— Маршрут!

— Ой, ведь говорено-переговорено… Сначала мы поехали по грунтовке к платформе, убедились, что там ее нет, спросили у этого ларечника Сени, не видел ли он ее, тот ответил: не появлялась. Тогда Остроглазов решил, что она могла пойти другой дорогой, по разбитому асфальту. Там нам сначала попался пьяный шабашник — он шел навстречу, в сторону платформы, — а потом уже мы наткнулись на труп. Остроглазов так резко затормозил… Вот и все.

— А на следующий день?

Я пожала плечами:

— А что на следующий день? Потом начались эти бесконечные допросы.

Глава 25

Это продолжалось не менее получаса. Мой «особо важный» любовник упорно доставал меня бессмысленными расспросами. Непонятно, зачем и почему он заставил меня подробно описать церемонию погребения банкирши.

— Но ведь ты сам там был! — возмутилась я.

— А если меня интересуют твои впечатления?

— Ну, какие мои впечатления… Ты сам видел, какие там были рожи, сплошные нувориши, все кладбище иномарками заставили… Гроб дорогущий, орхидеи…

— Я не о том, — возразил Андрей, — ты мне лучше скажи, насколько, по-твоему, Остроглазов был искренен в своем горе?

— Ты же говорил, что руководствуешься исключительно фактами, — хмыкнула я, — и вдруг интересуешься субъективными бабскими наблюдениями. И вообще, нравится мне этот термин — искренность горя, может, прибор есть специальный, чтобы его определять? Вроде детектора лжи. А за основу будет браться, например, такой показатель — количество пролитых слез за единицу времени.

Говоря это, я, конечно же, меньше всего думала о банкире Остроглазове, я думала о том, что страдание не всегда бывает публичным. Вот мне, между прочим, хочется от тоски на луну выть, а я вместо этого спокойно (по крайней мере, внешне) разговариваю с человеком, который разрушил мои надежды и чаяния.

Наверное, такие мысли против моего же желания передались Андрею, потому что он вдруг понуро повесил голову и принялся уж очень пристально изучать носы своих ботинок, на которых успела осесть дроздовская пыль. И вид у него был такой печальный, что где-то в глубине моей саднящей души шевельнулся червячок жалости, и я поспешила прервать повисшую паузу:

— Не знаю я, что думать об этом Остроглазове. Судя по всему, у них с женой были весьма сложные и далекие от идеала отношения, по крайней мере, так Нинон говорит. Но в семейных делах трудно разобраться, глядя со стороны. Бывают такие оригиналы, для которых ежедневные скандалы — прелюдия к пылким объятиям, а посему, очень вероятно, эти двое любили друг друга, как принято говорить, по-своему. И теперь бедняге банкиру безумно не хватает жениного визга и поединков на сковородках. Может, оттого он и в петлю полез.

— Кстати, о петле, — вскинул на меня глаза бывший любовник, — расскажи-ка мне об этом еще раз.

— Да что тут рассказывать? Это было еще перед похоронами, как раз накануне вечером, в тот же день, если я ничего не путаю, когда его выпустили из каталажки. Мы с Нинон решили его проведать. Дверь была незаперта, мы вошли, стали его звать — никакого ответа. Поднялись наверх, а он сидит в спальне на полу с веревкой на шее, пьяный, совершенно разбитый. Мы его часа два утешали, чаем отпаивали, потом спать уложили.

— Все?

— Кажется, все. — Я и в самом деле прилагала немалые усилия к тому, чтобы вспомнить еще хоть что-нибудь. В конце концов, это и в моих интересах тоже: чем скорее он разберется в дроздовских убийствах, тем ближе день, когда мы расстанемся навсегда и уже больше не будем сыпать на свежие сердечные раны соль вынужденных встреч. — Хотя нет, кажется, в тот день в окно его гостиной влетел камень… Или это все-таки было позже? Нет, камень влетел уже после похорон. Точно, в тот день, когда кремировали банкиршу.

— Какой еще камень? — насторожился мужчина моих несбывшихся снов. — Ты мне про это не рассказывала.

— Я же говорю, что это было уже в другой раз…

— Неважно, давай рассказывай!

— Рассказываю, — смиренно согласилась я. — Тогда мы с Нинон направлялись к Широкорядову, он нас пригласил, а по дороге заглянули к Остроглазову, проведать и заодно убедиться, что он не собирается повторить номер с петлей. Банкир к тому моменту был уже изрядно пьян и предложил нам выпить по рюмке «на помин души». Мы не стали артачиться, махнули по пятьдесят грамм, и тут в окно гостиной влетел булыжник и закатился за диван. Мы решили, что это проделки местной детворы.

— Булыжник, булыжник, — повторил Андрей механическим голосом чревовещателя, — обыкновенный булыжник?

Я склонила голову набок:

— Да нет, я бы сказала, что не совсем обыкновенный. В смысле не такой, какие валяются повсюду. Он был такой черный, вроде куска угля.

— Интересно, — пробормотал мой «особо важный» любовник и погрузился в раздумья.

А я снова поежилась. Все-таки утро было достаточно прохладное. А тут еще тучки набежали и — мало этого — заморосил меленький и противный дождичек. Собственно, даже не дождичек, а такая мерзостная мгла, от которой мои волосы и одежда стали влажными. Я даже подняла воротник жакета и принялась мечтать о горячей ванне и теплой постели. А тут еще мой тренированный слух уловил знакомый звук — металлический скрежет калитки дачных владений Нинон. Оказалось, что Нинон обеспокоилась моим долгим отсутствием до такой степени, что удосужилась подняться с кровати и преодолеть расстояние от спальни до забора. Теперь она застыла у калитки в позе молчаливого ожидания, и свежий ветерок теребил ее растрепанные волосы, схваченные впопыхах резинкой на затылке.

— Ну я пойду? — спросила я Андрея.

— А? — Он не сразу выбрался из своих раздумий. — Иди, иди. Постой… — Он сунул руку в карман. — Возможно, я на пару дней исчезну с горизонта… по обстоятельствам, м-м-м… Короче, если ты вспомнишь еще что-нибудь, ну, как сегодня ты вспомнила про этот камень, звони этому товарищу. — Он сунул мне в руки какую-то бумажку. — Это мой помощник, он в курсе всего.

Не заглядывая в бумажку, я зажала ее в ладони и вернулась к растревоженной Нинон, которая после теплой постели стучала зубами от холода.

* * *

— Выясняли отношения? — поинтересовалась Нинон, снимая с плиты раскаленный чайник, от которого исходили приятные теплые волны.

Я махнула рукой:

— Какие еще отношения? У нас их больше нет. Все наши отношения можно зафиксировать в милицейском протоколе: вопрос — ответ, вопрос — ответ…

— Да? — не поверила Нинон. — А чего же он тогда выманил тебя на улицу, в эту холодрыгу, не мог здесь, что ли, свои вопросы задавать?

— Откуда ж я знаю? — У меня не было намерения скрывать что-либо от Нинон. Лишь бы только она не завелась с утра пораньше. — Все спрашивал меня про Остроглазова. Какое, мол, у меня впечатление о нем, верю ли я в искренность его горя и так далее…

— Чудеса! — Нинон снова с грохотом опустила чайник на плиту и подбоченилась. — Он уже пол-Дроздовки, арестовал, а вопросы задает про Остроглазова. Ты случайно не пудришь мне мозги? Учти, я все-таки твоя подруга, а потому ваши с сыщиком шуры-муры…

Я взяла в окоченевшие руки чашку горячего чая (это мне московское лето: вчера жарища, сегодня зуб на зуб не попадает), вдохнула бодрящий аромат и попыталась разумными доводами обуздать нездоровое любопытство Нинон:

— Неужели ты думаешь, что я могу что-то иметь с ним после того, как он так поступил со мной?

— Да, в общем-то все так, — не стала спорить Нинон, — он поступил с тобой по-свински, вернее, по-мужски, что, в принципе, одно и то же. У них ведь все просто, они себя не загружают сантиментами, а рассуждают приблизительно так: мне нравится эта женщина, и я ее получу. А что будет потом? Да как-нибудь утрясется. В конце концов, всегда можно сказать: «А ты, родная, о чем думала, где были твоя женская интуиция и женская гордость?»

— Вот именно! — усмехнулась я, прихлебывая чай. — Они правы. Это ведь война до последнего патрона. Тут, как у великих держав, повсюду национальные интересы и, кто больше их захапает, тот и прав. Интересы моего бывшего состояли в том, чтобы иметь заботливую жену, детей-карапузов и миленькую любовницу, не задающую лишних вопросов. Мои интересы состояли лишь в том, чтобы его любить, а этого так мало для победы. Неудивительно, что я проиграла.

Нинон покачала головой:

— Ох, не нравится мне твоя пораженческая философия. Так можно оправдать что угодно.

— Да никого я не оправдываю, просто пытаюсь смотреть на вещи трезво… — У меня не было ни малейшего настроения спорить с Нинон. — Конечно, можно призывать на его голову все кары небесные, но ведь и я не шестнадцатилетняя девочка, а потому очень странно, что я не догадалась обо всем раньше. Может, просто не хотела догадываться?

— Ну ты просто ангел, — всплеснула руками Нинон, — прямо непротивление злу насилием какое-то, с тебя икону писать нужно. Лично я на твоем месте просто голову бы ему откусила!

Я начала терять свое «ангельское» терпение:

— А чего ж ты Генке голову не откусила?

И тут прямо на моих глазах произошла метаморфоза: боевой дух угас, глаза померкли, да и вся она сникла. Зря я затронула эту тему, слишком болезненную даже для людей с нордическим характером Нинон.

Я бросилась утешать ее, опасаясь горестных слез, но Нинон справилась с собой и тусклым голосом призналась:

— Если бы ты только знала, сколько глупостей я наделала, пытаясь спасти наш брак, как унижалась, какие сцены закатывала… Не лучше, чем эта тупая корова Остроглазова. Даже жалела, что теперь нет ни месткомов, ни парткомов, которые могли бы на него надавить. Теперь ведь свобода и демократия, все проблемы решаются элементарно. Как говорится, развод и девичья фамилия…

Я обняла Нинон, провела ладонью по ее растрепанным волосам, заглянула в близорукие глаза:

— Плюнь ты на него и разотри. Бери пример с меня, ну не вышло в этот раз, выйдет в другой. Ты молодая, красивая, сексапильная, у тебя еще мужиков будет, как звезд на небе. Свет ведь клином не сошелся на твоем Генке, хоть он, конечно, и красивый мужик. Все можно пережить…

— А я ведь знаю, что Генка тебе нравился… — шмыгнула носом растроганная Нинон.

— Откуда?.. — Я даже растерялась.

Чего я меньше всего ожидала от Нинон, так это подобной проницательности. Значит, еще в те времена, когда она была «особнячком в переулочке» и смотрела на мир бесстрастными окошками ясных глаз, за внешней невозмутимостью скрывалась душа, способная чувствовать и сопереживать? Не поздновато ли я делаю это открытие? Я чуть не разрыдалась от нежности.

А Нинон вдруг вся подобралась-сосредоточилась, взглянула на часы и объявила:

— Еще успеваем на электричку в десять пятьдесят. Давай быстрей собираться, а то потом будет перерыв три часа.

— Мы едем в Москву? — не поверила я своим ушам.

— Да, мы едем в Москву, — спокойно подтвердила Нинон, — нужно сматываться, пока у меня тут совсем крыша не поехала. Погода опять же испортилась… — Она задумчиво посмотрела в окно.

— А как же… А если там Генка со своей, гм-гм, новой?..

— Будем надеяться, что он еще в Швеции. В конце концов, перекантуюсь пока у знакомых, а как погода улучшится, вернусь. Кроме того, мне даже полезно будет увидеться с Поваровым, должны же мы когда-то утрясти все вопросы, а то получается, что я, как страус, прячу голову в песок. Ты права, пора взглянуть на эту ситуацию трезво и спокойно. Я ведь… В общем, открою тебе небольшую тайну: я тут скрывалась, в прямом смысле скрывалась от жизни, как бы рассчитывала переждать в стороне, но так не бывает…

— Я… я…

Я хотела сказать, что догадывалась об этом, но Нинон не дала мне договорить, видно, ей давно хотелось высказаться:

— И позвала я тебя на дачу тоже из-за этого. Как последняя эгоистка, думала только о себе. Еще прикидывала, кого лучше пригласить, прежде чем на тебе остановилась. А тебя выбрала только потому, что ты не в курсе перипетий моей жизни, а потому…

— А потому не буду лезть к тебе в душу, — продолжила я за нее.

— Зато я полезла в твою, — виновато улыбнулась Нинон, — ты уж меня прости.

— Чепуха! — сказала я твердо. — Что бы ты ни говорила, мы с тобой были и остались подругами, а мужчины не стоят того, чтобы мы из-за них ссорились.

Мы еще немного постояли, обнявшись, и стали суматошно собираться в Москву. Мы бегали по дому, перекликаясь и заталкивая вещи в сумки.

Об Остроглазове мы вспомнили только на платформе, спохватившись, что даже не попрощались с ним.

— Бог с ним, — пробормотала Нинон, — я должна немного побыть вдали от всего этого и подумать о себе. Так все совпало…

Подошла электричка, мы с Нинон сели в предпоследний вагон и всю дорогу до Москвы просидели молча, обнявшись. Мы понимали друг друга без слов.

Расстались мы в метро. Нинон пообещала мне позвонить вечером и сообщить, как обстоят ее дела.

Звонок раздался только в половине одиннадцатого вечера, когда я уже совсем отчаялась и рисовала в своем воображении картинку, как Нинон застала на московской квартире Генку с новой подругой. Нинон меня, однако, успокоила:

— Все в порядке. Он здесь пока не появлялся. — А потом добавила: — Извини, не могу больше говорить. Страшно хочу спать.

Глава 26

Два дня прошли относительно спокойно. Я навела идеальный порядок в комнате, пришила все оторвавшиеся пуговицы, вычистила кастрюли, а также пополнила продовольственные запасы. Кроме того, вечерами я подолгу сидела в прихожей, прижав телефонную трубку к уху, и болтала с Нинон, которая целыми днями носилась по адвокатам и выясняла, как с наименьшими жертвами выйти из затянувшегося бракоразводного процесса, а потому мы никак не могли с ней увидеться.

— И что? И как? — громко вопрошала я в телефонную мембрану, не обращая внимания на недовольный ропот своих коммунальных соседок. Видно, я их здорово разбаловала, когда целыми днями пропадала на работе, если они откровенно тяготились моим большим (а точнее сказать, двухдневным) сидением дома.

А на третий вечер Нинон мне не позвонила. Тогда я сама стала ей звонить, но ее номер упорно отвечал мне протяжными тоскливыми гудками. И это несмотря на то, что я крутила телефонный диск до полуночи с небольшими перерывами, чуть указательный палец не вывихнула. Не знаю, как я дождалась утра, но и утром телефон Нинон молчал. Честно говоря, я забеспокоилась, и в мою голову полезли разные мысли, одна ужасней другой.

Что, если, думала я, с Нинон что-то случилось и это что-то связано с чередой ужасных событий, произошедших в Дроздовке? Так я вспомнила о дыре в ее заборе и клочке белой материи, зацепившемся за куст смородины. Вдруг это тоже важно, а я ничего не сказала Андрею? Может, мне стоит с ним связаться, но как? А номер помощника, который он мне оставил? Я лихорадочно принялась искать свой жакет, ведь в его кармане должна лежать та бумажка, если я ее только не выбросила…

Я облегченно вздохнула, когда бумажка нашлась. Кроме телефонного номера, в ней значилась фамилия Шерстобитов, и только, ни имени, ни отчества. Сначала я хотела позвонить этому Шерстобитову из дома, но вовремя сообразила, что мой разговор будет внимательно прослушан соседкой, а потому отправилась на улицу, к ближайшему телефону-автомату.

— Слушаю, — сердито сказал мужской голос на другом конце провода. Я немного растерялась, а он не стал ждать, когда я соберусь с мыслями, и дал отбой. Пришлось мне звонить в другой раз и теперь уж быть пооперативнее. Сердитый мужчина даже не успел произнести свое коронное «слушаю», а я уже затарахтела:

— Могу я поговорить со следователем по особо важным делам Беловым?..

— Не можете, — последовал суровый ответ.

— А… а с Шерстобитовым?

— И с Шерстобитовым тоже. Он будет позже, — недовольно буркнула трубка.

Я хотела спросить, когда именно «позже», но мой вопрос предвосхитили короткие гудки.

Ну вот, так всегда и бывает. Когда они нужны, эти Шерлоки Холмсы, их никогда нет, они всегда будут позже.

Я поплелась домой, ломая голову, что мне предпринять. Ну, прежде всего еще раз позвонить Нинон — вдруг она объявилась дома, — а потом отправиться по ее московскому адресу и уже в самом крайнем случае поискать ее в Дроздовке. Я твердо приняла это решение и рысью бросилась назад, в свою квартиру, где, как выяснилось, меня ждал весьма неожиданный и неприятный сюрприз — срочная телеграмма.

Телеграмма лежала на тумбочке в прихожей, а значит, предназначалась мне. Сердце мое почему-то екнуло, руки задрожали, а колени подогнулись. Я и развернуть-то ее решилась не сразу, сначала присела на стул и отдышалась. Когда я наконец ознакомилась с содержанием телеграммы, страх у меня прошел, зато появилось возмущение. А что я должна была испытать, когда перед моими глазами запрыгали печатные буквы, сложившиеся в слова: «Прилетаю двадцать шестого рейсом 1421 Светик».

Минут пять я тупо перечитывала этот идиотский текст, из которого следовало, что неугомонная девица из Барнаула, прежде засыпавшая меня поздравительными открытками, таки решилась отравить мне жизнь своим визитом. Потом я схватилась за телефонную трубку, как утопающий за соломинку. На этот раз я домогалась бывшего супружника Ивана, который несколько дней назад клятвенно обещал мне, что обуздает свою то ли двоюродную, то ли троюродную племянницу.

Увы, и на этом фронте меня ждало жестокое разочарование. Новая жена Ивана дала мне от ворот поворот короткой фразой: «Он в командировке».

Вот так, он в командировке, а я должна расхлебывать эту кашу! Ну что прикажете делать с этой свалившейся на мою разнесчастную голову девицей?

Еще несколько минут я пребывала в совершенной растерянности, если не сказать панике, а потом снова схватилась за телефонную трубку. Чтобы выяснить, когда и куда прилетает рейс номер 1421. В справочной мне ответили, что самолет прибывает в Шереметьево в одиннадцать утра. А это значит, что в моем распоряжении осталось не больше часа. Гм-гм, а почему, собственно, это должно меня беспокоить? Какое мне дело до троюродной племянницы бывшего мужа, которая зачем-то рвется ко мне в гости и которую я не звала? Пусть сама расхлебывает результаты своей опрометчивости, а у меня и без нее забот хватает.

С другой стороны, она ведь знает мой адрес и запросто может ко мне заявиться, даже если я ее не встречу. И плевать, плевать… Скорее всего Нинон сейчас снова в Дроздовке, вот и я присоединюсь к ней, а эта нахальная барнаульская девица останется при своих интересах, потому что мои коммунальные соседки ее даже на порог не пустят. И правильно, сама виновата! Но уже через минуту мой боевой задор пропал. Я представила себе провинциальную девчонку со старомодным чемоданчиком в руках, которая мыкается по враждебным московским улицам, не зная, куда голову преклонить. Тут же на память пришла история другой провинциалки, той, с милицейской листовки, и на душе у меня стало окончательно неспокойно. Вдруг и с этой случится что-то подобное? А что, разве кто-нибудь может дать гарантию обратного, когда у нас маньяков развелось видимо-невидимо, можно сказать, один на другом. Черт, ну почему, спрашивается, я должна ломать голову над такими неразрешимыми дилеммами: и так плохо, и этак нехорошо.

Стоит ли уточнять, что в конце концов я, как последняя идиотка, приняла решение в очередной раз продемонстрировать свое глупое великодушие, которое еще ни разу не кончилось для меня добром. Повесив на плечо сумку, я выскочила за дверь с намерением отправиться в Шереметьево. При этом меня раздирало от противоречий: я мысленно честила себя последними словами и все же делала то, что совсем не обязана была делать. Еще и в расход вошла, разорилась на такси, поскольку другим способом добраться до аэропорта к прилету барнаульского рейса уже не успевала.

Но, как вы уже, наверное, догадались, мне всегда и во всем везет, как утопленнику. Именно так случилось и в этот раз. Не знаю, каким именно местом слушал меня молодой таксист, машину которого я остановила на проспекте, но завез он меня почему-то в международный аэропорт Шереметьево-2, а я, пребывающая в тотальном раздрае, обнаружила это обстоятельство, только приступив к изучению расписания самолетов, в котором почему-то не значилось Барнаула, зато присутствовали Мюнхен, Франкфурт и даже Вашингтон.

Когда я это поняла, то чуть не разревелась. И зачем я выбросила деньги на такси, уж лучше бы сидела дома и дожидалась, когда заявится это чудо природы по имени Светик. Конечно, еще можно было попытаться успеть в другое Шереметьево к прибытию барнаульского рейса, но силы меня покинули. Поникшая, я вышла на площадь перед аэровокзалом, решив целиком и полностью положиться на судьбу. Как будет, так будет. Я как раз понуро плелась в сторону автобусной остановки, когда за спиной у меня раздалось:

— Женя, Женя!

Я замерла, прислушалась, потом решила, что окликают какую-то другую Женю, и прибавила шаг. И тут кто-то осторожно тронул меня за плечо, повторив:

— Жень, да куда ты, постой… — Я подняла голову и встретила внимательный взгляд… Генки Поварова, неверного мужа Нинон!

— Привет… — произнесла я растерянно. — Ты откуда?

— Откуда, откуда, — хохотнул Генка, — из Швеции, вестимо.

— Из Швеции?

— Ты что, прилетел? — захлопала я глазами. Эта неожиданная встреча окончательно помутила мой рассудок.

— Естественно, прилетел, а не приплыл. — Генка выглядел прекрасно: за то время, что мы не виделись, его природная смазливость приобрела благородные признаки респектабельности. Про европейский лоск я вообще не говорю. На Генке была такая куртка — закачаешься. — А ты что здесь делаешь?

— Я здесь по ошибке оказалась, — призналась я, — поехала барнаульский рейс встречать, а таксист меня сюда завез.

— Да? — приподнял брови Генка. — Тогда чего мы тут торчим? Я поймал машину, садись — заскочим и встретим, кого ты там, кстати, встречаешь?

— Племянницу моего мужа, — выдохнула я.

— Это какого же? — уточнил Генка, подталкивая меня к открытой дверце черной «Волги».

— Бывшего, — пояснила я, — Ивана, если ты не забыл.

— Еще бы я его забыл, чай на одном курсе учились, — хмыкнул Генка. — Как он, кстати?

— Да ничего вроде бы. Ребенок у него есть, мальчик. — Честно говоря, это все, что я могла рассказать о своем бывшем муже.

— Понятно, — кивнул Генка и попросил водителя «Волги»: — Возле Шереметьево-1 притормози.

Тот послушно припарковался на стоянке возле аэропорта, мы с Генкой выбрались из машины и отправились разыскивать Иванову племянницу, что, конечно же, было делом, обреченным на неудачу. Во-первых, самолет давно приземлился, во-вторых, я понятия не имела, как выглядит Светик из Барнаула. А посему, потолкавшись в зале прилета минут пятнадцать, мы с Генкой снова загрузились в черную «Волгу» и устремились в столицу.

Генка сел на заднее сиденье рядом со мной, и до самой Москвы мы вспоминали студенческую юность и обменивались информацией. Генка говорил больше, потому что ему было о чем рассказать, — одна Швеция чего стоила! — я же в основном молчала и мотала на ус. А еще меня прямо-таки подмывало спросить, почему это он, Генка, так неблагородно поступил с Нинон, променяв ее на другую, и где она сейчас, эта подлая разрушительница семейного счастья моей подружки. Несколько раз вопрос готов был сорваться с моих уст, но что-то меня удерживало.

В конце концов я все-таки неуверенно вякнула:

— А Нинон знает о твоем приезде?

Генка как-то сразу приуныл:

— Нет, она пока не знает. Для нее это сюрприз, не знаю уж, насколько приятный.

Это уж точно, подумала я.

— Может, стоило ее предупредить? — поинтересовалась я.

— Может, — не стал спорить Генка, — хотя вряд ли это что-нибудь изменит. — И заработал желваками.

Смотри-ка, как серьезно у него, зашло с новой зазнобой, а ведь какая любовь была! В институте он глаз с Нинон не сводил!

— И все-таки вам с Нинон следовало бы обсудить ваши проблемы еще раз, — неуверенно посоветовала я. Честно говоря, не люблю влезать в чужие дела, но тут такой случай, что трудно остаться в стороне.

— Да разве я против, — пожал плечами Генка и отвел взгляд, — я ведь со всем желанием, как говорится. Соглашался на многое глаза закрывать, говорил: одумайся, остановись… Куда там, если она закусила удила, это безнадежно…

Генкин монолог произвел на меня странное впечатление. Такое ощущение, что мы говорили о совершенно разных вещах.

— Постой, — уставилась я на Генку, — как же ей не закусить удила, когда ты нашел ей замену?

Теперь уже у Генки физиономия стала обескураженной.

— Какую замену? Ты вообще про что говоришь?

Я его поправила:

— Я говорю не про что, а про кого. Про Нинон, которой ты предпочел другую.

— Я? Предпочел Нинон другую? — глупо ухмыльнулся Генка. — С чего ты взяла?

— Нинон мне сказала.

— Нинон? А давно ты ее видела?

— Два дня назад. Я была у нее на даче, в Дроздовке, — с готовностью пояснила я.

— Ах да, в Дроздовке, где же еще, — вздохнул. Генка. — И там она тебе сказала, что у меня другая женщина?

— Ну да, — растерялась я, — а разве это не так? Разве Нинон…

— Ну раз Нинон так сказала, значит, так оно и есть, — ответил Генка, и я поняла, что тему пора закрывать.

Мы еще перекинулись несколькими фразами. Я, кстати говоря, сообщила, что московский телефон Нинон почему-то не отвечает.

— Может, она в Дроздовке? — высказал предположение Генка.

А я, торопливо и путаясь в словах, изложила историю дроздовских ужасов, которая весьма взволновала Генку, что, впрочем, было очень даже неудивительно. Он сразу же погрузился в задумчивость и пребывал в таком состоянии до той минуты, как я вышла из автомобиля.

Мы сдержанно попрощались, и уже через пять минут я была дома. Поднимаясь по лестнице, я была почти уверена, что увижу у дверей своей квартиры сидящую на чемодане троюродную племянницу моего бывшего мужа. Однако ее там не было. Но она возникла через полтора часа после моего возвращения.

Глава 27

Светик оказалась дебелой девицей, выглядевшей на все двадцать пять, при том что в действительности ей едва исполнилось семнадцать. Из-под обесцвеченной соломенной челки на меня смотрели пытливые серые глазки-буравчики, она словно бы проверяла, насколько реальная «тетя Женя» соответствует заочному образу, который она для себя сконструировала в далеком Барнауле. Похоже, несмотря на юный возраст, Светик была весьма прозорливой особой, поскольку легко и безошибочно просчитала особенности моей психологии. Для этого ей одного взгляда хватило. А тут еще я сама, вместо того чтобы попенять ей на навязчивость, зачем-то стала оправдываться, объяснять, почему я ее не встретила в аэропорту.

— Да ладно вам, теть Жень, — беззаботно отозвалась Светик, перегородившая своим огромным чемоданом всю прихожую. Кстати, этот чемодан поверг меня в жуткую панику, ибо, если судить по его размерам, троюродная Иванова племянница прибыла в Первопрестольную не на одну недельку.

Мои коммунальные соседки тоже почувствовали опасность, сердито захлопали дверями, и это был единственный случай в моей жизни, когда я с ними мысленно солидаризировалась.

— А вы тут, что ли, не одна живете? — спокойно отреагировала на демарш коммунальных волчиц Светик.

— Нет, я живу здесь не одна, — отрывисто бросила я и попыталась сдвинуть с места чемодан — совершенно неподъемный.

— Куда? Сюда? — Светик кивнула на мою дверь и без особенных усилий переместила свою поклажу в мою комнату, уменьшившуюся на глазах, подобно знаменитой шагреневой коже.

Я едва не расплакалась, глядя на небольшой свободный пятачок пола возле кровати, и как можно тверже сказала:

— Видишь, удобства у меня минимальные, поэтому ты побудешь у меня только до тех пор, пока твой дядя не вернется из командировки.

А сама подумала: «Если он вообще в командировке». А потом вспомнила «командировки», в которые он регулярно отправлялся в те далекие времена, когда в моем паспорте еще стоял штамп ЗАГСа и которые закончились разводом. Что, если это в точности такая же история?

— А что? — огляделась Светик. — Здесь вполне нормально. Я неприхотливая, запросы у меня скромные…

Ну началось! Мало мне всего, что свалилось в последние пару недель на мою голову, так еще и эта наглая девица со своим чемоданом!

Потом события переместились на кухню. И пока я потчевала барнаульскую нахалку сосисками и чаем, она не замолкала ни на минуту. Рассказывала о «моих» барнаульских родственниках, приобретенных только потому, что у меня хватило дури на пятом курсе выскочить за Ивана (уж лучше бы я в старых девах осталась!), о каком-то московском Светиковом поклоннике, с которым она познакомилась через газету (!!!), и о прочих благоглупостях.

Я слушала ее вполуха, потому что из головы у меня не выходила недавняя встреча с Генкой Поваровым в Шереметьево-2 и наш разговор в машине, оставивший в моей душе какой-то странный, почти необъяснимый осадок. А тут еще беспокойство о Нинон, которая неизвестно где пропадала. Даже если она решила снова перебраться в Дроздовку, могла бы все-таки меня предупредить. А то сиди здесь и переживай!

В конце концов я не выдержала, бросила новоявленную племянницу на кухне, а сама кинулась в прихожую — звонить. Странно, но телефон Нинон по-прежнему не отвечал, уж по крайней мере Генка, который теперь наверняка там, мог бы отозваться. А вдруг повреждение на линии или с телефоном что-нибудь? Что ж, и это не исключено. У меня возникла идея поехать к Нинон на квартиру, чтобы все узнать на месте, но после непродолжительных раздумий я дала ей отбой. Чем черт не шутит, а ну как Генка с Нинон специально отключили телефон, чтобы спокойно разобраться в своих сложных взаимоотношениях, а тут я: здрасьте, я ваша тетя. Нет уж, лучше я до завтра подожду.

Приняв такое мудрое решение, я вернулась на кухню, где прожорливая Светик все еще работала челюстями, попробовала даже сосредоточиться на последних барнаульских новостях, но мне это снова не удалось. Теперь меня мучили воспоминания о дыре в заборе и белой тряпице на кустах смородины. Я просто покоя себе не находила! В общем, я опять бросила Светика в одиночестве и снова понеслась к телефону. Причем тревога, обуявшая меня в одночасье, оказалась настолько мощной, что я махнула рукой на любознательность своих соседок, пусть слушают, если им так хочется.

— Слушаю! — Голос был все таким же сердитым.

— А Шерстобитова можно? — пролепетала я, уверенная, что сейчас мне ответят: его нет, он будет позже.

В трубке же раздался невнятный шорох, и другой голос, тоже мужской, только молодой и звонкий, произнес:

— Да, я слушаю.

— Шерстобитов? — отказывалась я верить собственному счастью.

— Шерстобитов, Шерстобитов, — подтвердила трубка. — А в чем дело?

— Шерстобитов, — я чуть не добавила «миленький», — мне нужно срочно переговорить с Андреем Беловым.

На другом конце провода повисла тягостная пауза, а я заволновалась.

— Это невозможно, — наконец ответил Шерстобитов.

— Почему? — глупо спросила я, и в голову мою полезла всякая белиберда: перестрелки, засады. Следователь — это вам не дворник все-таки. И вроде бы какое мне до всего этого дело, после того как он наплевал мне в душу, а предательская влага уже начала скапливаться в уголках моих глаз. Вот она, всепрощающая женская сущность! — С ним… С ним что-то случилось? — заорала я на всю квартиру.

— А с кем я говорю? — спросил Шерстобитов.

— Это… это Женя… То есть Евгения Пастухова…

— Все ясно. — Интонации Шерстобитова ни с того ни с сего стали откровенно враждебными. — Так вот, уважаемая Евгения Пастухова, пока с ним ничего страшного не случилось, если не считать временного отстранения от работы и преждевременных родов у его жены, но вы ведь на этом не остановитесь, не так ли?

— Что? — Я сразу охрипла. — Я… я не совсем понимаю…

— Да ладно вам, — Шерстобитов повысил голос, — не прикидывайтесь овечкой. Ведь подметные письма — ваша работа!

— Какие еще подметные письма? — пробормотала я растерянно, но Шерстобитов уже бросил трубку на рычаг.

Не буду подробно останавливаться на том, как я провела остаток этого суматошного дня. Скажу только, что Светик трещала без умолку, а я несколько раз пыталась дозвониться Нинон, причем абсолютно безуспешно. Ночь я провела будто на раскаленных угольях, можно сказать, совсем не спала, только ворочалась с боку на бок, а в моем разгоряченном мозгу то и дело прокручивались обрывки непонятных фраз: «Подметные письма… Отстранен от работы… Не прикидывайтесь овечкой… Это она так сказала?.. Это она так сказала?..»

Я встала в семь утра, когда Светик еще спала, и побежала к телефону. Номер Нинон, как и накануне, не отвечал. Я стала лихорадочно собираться и, видимо, достаточно шумно, раз моя самозваная племянница изволила разлепить свои нахальные серые глазки:

— Теть Жень, вы уже уходите? Так рано?

— Ухожу, — пробурчала я, проверяя содержимое своей сумки.

— На работу?

— По делам, — сухо ответила я, — мой стол ты знаешь, холодильник тоже, так что с голоду не пропадешь. А это ключи, — я бросила на стол запасную связку, — на случай, если тебе вздумается погулять. Только не очень грохочи, мои соседки этого не любят.

— Эти грымзы, что ли? — усмехнулась Светик. — Не бойтесь, теть Жень, все будет в порядке.

— Не сомневаюсь, — мрачно сказала я. На душе у меня было муторно из-за скверных предчувствий.

За дверью московской квартиры Нинон было тихо, ни малейшего шороха, несмотря на то что я давила на звонок, пока палец не побелел. Мимо прошла молодящаяся старушка с собачкой. Спустившись на один этаж, она остановилась на лестничной площадке и бдительно поинтересовалась:

— А вы к кому?

Неужто за грабительницу меня приняла? Вот так финт!

— А я к Нине, Нине Поваровой. Вы случайно не знаете, где она может быть?

— Понятия не имею, — пожала плечами бдительная старушка, — их давно тут не было.

Собачка натянула поводок и потащила свою почтенную хозяйку к выходу. Я еще немного постояла у двери и медленно пошла вниз по лестнице. Все, что мне оставалось, — отправиться в Дроздовку, чтобы успокоиться, если Нинон там, или встревожиться еще сильнее, если Нинон на даче не обнаружится.

Пытка неизвестностью продолжалась для меня еще сорок минут — ровно столько времени электричка тащится до Дроздовки, останавливаясь чуть ли не возле каждого столба. Из головы у меня не выходило то, что сказал мне Шерстобитов. В чем он меня обвинял? Какие такие подметные письма имелись в виду? И за какие провинности и прегрешения Андрея отстранили от работы? А если… Меня бросило в жар: неужели причина в наших с ним отношениях, уже прерванных? Но ведь об этом никто не знает! А Нинон? Ну нет, ни за что не поверю, что она могла как-то способствовать утечке этой особо секретной информации. Она же мне обещала!

Тогда кто? Я сжала виски пальцами и закрыла глаза, восстанавливая картину нашей с Нинон откровенной беседы на лужайке перед домом поэта-песенника. Нет, Широкорядов слышать ничего не мог, поскольку отошел за очередной партией выпивки и закуски. Что до банкира Остроглазова, то он был пьяный в стельку и все твердил про какую-то непонятную маржу. А если… Если он притворялся?! Делал вид, что лыка не вяжет, а сам мотал на ус? А мы с Нинон потом, как дуры, надрывались, тащили его на себе. Стоп, а Лиза? Я забыла о Лизе. Ведь откуда-то она взялась? Вдруг она пряталась неподалеку и все слышала? И теперь, когда над ее головой сгустились тучи, вперед выступила многочисленная армия адвокатов, нанятых Лизиным папашкой, «не вылезающим из телевизора». Теперь они сомкнули ряды и единым фронтом двинулись против бывшего мужчины моих несбывшихся снов. Мне бы радоваться его неудачам, да что-то совсем не хотелось.

В Дроздовке, как всегда, вышло несколько человек, точнее сказать, шестеро. Причем пятеро сразу же взяли курс на деревню, и только я побрела в сторону дачного поселка. На маленькой площади я ненадолго остановилась, посмотрела на задраенную амбразуру ларька, в котором десять дней назад мы с Нинон покупали шампанское и конфеты. И услужливый Сеня мечтал всучить нам еще что-нибудь. Теперь он уже в могиле. Подумав так, я вздрогнула и прибавила шагу. Только бы с Нинон ничего не случилось, иначе я себе этого никогда не прощу!

Уж как я обрадовалась, когда еще издали увидела свою подружку на террасе, просто слов не подберу, чтобы описать свое состояние. Я даже побежала, чтобы поскорее ее обнять и заглянуть в ее близорукие глаза, а заодно раз и навсегда выяснить, что она не имеет никакого отношения к подметным письмам, о которых говорил Шерстобитов. Только спросить ее об этом надо как-нибудь потактичнее, а то еще обидится.

— Это ты? — удивилась Нинон. — А я как раз сегодня хотела тебе позвонить…

Я перевела дух:

— Ох, ты меня и испугала. Звоню-звоню, никто не отвечает. Представляешь, какие у меня мысли?!

— Ну, извини, — совсем по-детски улыбнулась Нинон и убрала за ухо белокурую прядку, выбившуюся из небрежного пучка на затылке, — каюсь, совсем об этом не подумала. Посидела в Москве два дня, чувствую, больше не могу, а тут и погода немного наладилась…

— А мне-то почему не позвонила? — допытывалась я.

— Да знаешь ли… Побоялась, что ты подумаешь: вот опять за свое. А потом, я ведь немного, как бы это сказать, воспряла духом. Ты права, хватит уже мне убиваться, пора посмотреть на вещи трезво… А ты, ты чего это такая бледная?

— Спала плохо, — призналась я.

— Из-за меня? — всплеснула руками Нинон.

— Да не только… — Я замялась. — Ты, Нинон, пожалуйста, не обижайся, но я задам тебе один вопрос, не очень приятный. — Я пристально посмотрела на сразу же посерьезневшую Нинон. — Скажи, ты случайно никаких писем в прокуратуру не писала?

— Писем? Каких еще писем? — Облачко искреннего непонимания затуманило ясное лицо моей подружки.

— Тут такое дело, — промямлила я, мне было уже ясно, что Нинон тут совершенно ни при чем, — Андрея отстранили от дел из-за какой-то телеги. Я точно не знаю, что там было написано, но думаю, не с нашим ли романом это связано…

Нинон приложила руку к груди:

— Женя, клянусь, я в таких делах — могила. Да чтобы я проболталась! Он, этот твой сыщик, конечно, гад, но подметные письма не мой стиль.

Я вздохнула с облегчением:

— Я так и думала. Скорее всего это Лизин папа нанял ищеек, которые до всего докопались.

Нинон посмотрела на меня долгим взглядом, склонила голову набок:

— Ох, не нравится мне, как ты выглядишь. Такая бледная, изможденная… Ты хоть завтракала сегодня?

— Честно говоря, нет. — Я только сейчас почувствовала, что и в самом деле голодна.

— Ну вот, так я и знала! — констатировала Нинон. — Так ведь недолго себя до ручки довести. Пойдем-ка я тебя покормлю.

Честно говоря, я ничего не имела против.

Пока Нинон управлялась на кухне, я уютно устроилась на диване в гостиной. Возбужденное состояние, в котором я пребывала весь вчерашний день и сегодняшнее утро, постепенно уступало место если не умиротворенному, то, по крайней мере, более-менее спокойному. Мне бы поскорее расквитаться с еще одной проблемой… Похоже, Нинон пока ничего не знала о приезде Генки, а я не знала, как с ней заговорить об этом. Так, чтобы она не сильно расстроилась.

Я мысленно прикидывала разные варианты перехода к столь болезненной для Нинон теме, покусывая нижнюю губу и водя взглядом по стенам, словно на них были начертаны полезные советы на случай подобных затруднений. И вот в какой-то момент, когда я без толку таращила глаза, я и увидела эту куртку, слишком приметную, чтобы ее можно было перепутать с какой-нибудь другой. Неудивительно, что я так и прикипела к ней взглядом.

Из кухни появилась Нинон, вытиравшая руки полотенцем.

— Ой, — сказала она, перехватив мой взгляд, — кажется, Остроглазов забыл свою куртку. Он приходил недавно, спрашивал соль. А знаешь что, ты пока завтракай, а я быстренько к нему сбегаю — отнесу. Хорошо? — Она улыбнулась, сняла куртку со спинки стула и выпорхнула за порог.

Я осталась сидеть с открытым ртом. Куртка, которая так привлекла мое внимание, никак не могла принадлежать банкиру, потому что буквально вчера я ее видела на Генке Поварове!

Глава 28

Может, это все-таки совпадение? Может, у них и в самом деле одинаковые куртки? А что, у Остроглазова вполне хватает денег, чтобы иметь кучу самых разнообразных тряпок. И потом, если Генка приезжал к Нинон, зачем ей это скрывать? Глупость какая! Кажется, крыша у меня едет все-таки, что немудрено при таких передрягах.

Я встала с дивана, прошлась по гостиной из угла в угол, заглянула в кухню. Увы и ах, ко мне снова вернулось беспокойство, а есть сразу расхотелось. Но я все-таки плеснула чаю в чашку, постояла у окна. Да что же со мной творится, нельзя же так поддаваться эмоциям! Вот придет Нинон, и я прямо у нее спрошу, был у нее Генка или нет. Да, придет, и я спрошу. Но Нинон все не возвращалась, а мои сомнения усиливались.

Руки мои так дрожали, что я пролила чай на пол. Пришлось мне отправиться на кухню за тряпкой, которой не оказалось на привычном месте, под мойкой. Она почему-то валялась в углу, возле двери, ведущей в подвал. Я наклонилась, чтобы ее поднять, и застыла на месте. Что это за красное пятно на полу? И тряпка в таких же… И как это похоже, как это похоже на… кровь!

Я толкнула дверь в подвал, но она не подалась. Заперта! Не помню, чтобы Нинон хоть раз закрывала эту дверь на ключ. И где, интересно, он может быть? Я принялась лихорадочно шарить по ящикам кухонных столов, но так ничего и не нашла. Еще раз огляделась и схватила передник, который Нинон сняла, отправляясь к банкиру. Точно, ключ лежал в его кармане. От волнения я не сразу попала им в замочную скважину. Наконец мне это удалось. Я повернула ключ, а вот дверь распахнуть решилась не сразу. Я слишком боялась увидеть там что-то… Нет, я не хотела это видеть. Было мгновение, когда я подумала, что лучше бы мне туда не заглядывать. И лучше бы мне было не приезжать в Дроздовку сегодня утром. А еще лучше не соглашаться на предложение Нинон отдохнуть на ее даче от московской суеты и пыли…

…Генка лежал на полу подвала, прямо возле распахнутой нижней двери, неловко подвернув под себя левую ногу. Собственно, я решила, что это именно Генка, только из-за куртки, потому что лицо его было залито кровью. Я захлопнула дверь, не удосужившись ее запереть, и выбежала из дома. В ушах у меня звенело, перед глазами расплывались радужные круги. Быстрее, быстрее, вон отсюда. Нужно как-то связаться с Андреем или хотя бы с Шерстобитовым, который был не очень любезен со мной и, пожалуй, имел на это серьезные основания. Скорей, скорей, куда угодно, только скорей…

Но я опоздала. Нинон и банкир уже шли по дороге к даче. Увидев меня, они переглянулись и прибавили шагу.

Тогда я побежала, а вслед мне полетел хриплый окрик Нинон:

— Стой, стой, ты куда?

Я бежала, не оглядываясь, меня подстегивали страх и ненависть, ненависть к Нинон. Как долго она водила меня за нос! Сейчас, когда кровь отчаянно стучалась в мои виски, когда опасность была столь велика и почти неотвратима, я неожиданно догадалась, как они все это устроили. Мелочи, которым я по наивности своей не придавала никакого значения, вдруг предстали передо мной в истинном свете: и дыра в заборе, и клочок белой материи в кустах смородины, и черный комок, влетевший в окно Остроглазова, и талантливая инсценировка самоубийства! Этой парочке самое место в хорошем театре, если бы им не были зарезервированы места в тюрьме!

— Эй, стой! — снова раздалось за моей спиной, и мой обостренный слух уловил шум мотора.

Машина! Они на машине, а значит, мне от них не убежать.

Я бросила взгляд через плечо и похолодела: белая «Тойота» была в нескольких метрах от меня. Я заметалась по дороге и кинулась к спасительному перелеску. Но это мне не удалось. Двигатель автомобиля взревел, и «Тойота» перегородила мне дорогу. Я повернула назад, но выскочившая из машины Нинон бросилась мне наперерез. Лицо ее раскраснелось, глаза сверкали, ноздри нервно раздувались.

— Стой! — еще раз крикнула она и сдула со лба прилипшую прядь. — Ты все равно не убежишь!

В чем другом, а в этом она была права. Я была для них как дичь для охотников.

Я остановилась, потому что мне некуда было бежать, а Нинон медленно пошла на меня.

— Зачем ты это сделала? — спросила я ее.

— А зачем ты была такой дурой? — ответила она вопросом на вопрос. — Кто тебя заставлял во все это влезать?

Я еще немного отступила назад и упала на спину, потому что споткнулась на кочке. Я была так возбуждена, что не почувствовала боли. Подобрала под себя ноги и посмотрела на Нинон затравленным зверем:

— Конечно, ты ведь мне другую роль уготовила. Я должна была обеспечить вам железное алиби, и ваши ожидания вроде бы оправдались, а потом все пошло наперекосяк.

— Да ладно тебе, не преувеличивай свою роль в этом деле, — усмехнулась Нинон, выросшая надо мной. — Ты как была пешкой, так ею и осталась. И если бы сегодня не притащилась без всякого приглашения, то так бы и пребывала в неведении. Что ты знала до этого? Ноль целых, ноль десятых.

Спорить с ней было бессмысленно, ибо глаза мои и впрямь раскрылись слишком поздно, слишком, слишком… Но я не собиралась сдаваться без боя:

— А вот и нет! Я могу тебе все рассказать в хронологическом порядке. Сначала про лаз в заборе и белую тряпку. Через эту дыру ты пробралась домой в ночь убийства Остроглазовой, уже после того, как вы ее прикончили. И белый лоскут — клок, вырванный из твоей ночной сорочки. Дальше… Крики, от которых я проснулась… Ведь кричала ты, не так ли? И кричала у меня прямо над ухом, потому что после коньяка и шампанского я спала слишком крепко, чтобы услышать крики в соседнем доме…

Нинон посмотрела на свои туфли и поморщилась, заметив на них грязь:

— Да, тут я немного перестаралась, признаю. Ты ведь тогда окосела не из-за шампанского и настойки, просто я тебе кое-что подмешала для верности, только не знала, что ты окажешься такой слабачкой и вырубишься на полную катушку. Ору, ору, а она никаких признаков жизни не подает, чуть не охрипла, честное слово!

— Ну ты и дрянь, — сплюнула я ей под ноги. Вот почему мне было так плохо той ночью. Нинон чуть не охрипла, когда орала у меня над ухом, зато в другом не просчиталась — потом я была в таком состоянии, что плохо соображала и почти ничего не могла вспомнить. Взять хотя бы момент, когда мы с ней якобы увидели удалявшуюся фигуру банкирши. Я ведь ее тогда так и не разглядела, зато легко приняла на веру слова Нинон, ни разу в них не усомнившись. И потом, уже на допросе, каждый раз неизменно их подтверждала. Даже то обстоятельство, что близорукая Нинон могла что-то без очков разглядеть в кромешной темноте, не натолкнуло меня на размышления, так я ей верила. Что тут скажешь, она хорошо все обдумала, а я в ее руках была действительно пешкой и только.

Из машины грузно выбрался Остроглазов и остановился рядом с Нинон, покручивая на указательном пальце ключи от машины.

— Ты ради него старалась? — кивнула я в его сторону. — Ни за что не поверю, что он того стоит.

Но банкир не дал Нинон разъяснить этот немаловажный вопрос, вмешавшись в нашу «дружескую» беседу:

— Кончай ты с ней трепаться. Еще появится кто-нибудь…

— Да кто здесь появится? — беззаботно отозвалась Нинон, которую, похоже, ничуть не угнетало число висящих на ней трупов. Господи, неужели же они и меня убьют? А разве у них есть причина не делать этого? Тогда мне нужно срочно ее, эту причину, придумать, а до тех пор тянуть время, тянуть, как жевательную резинку.

— Ну хорошо, — пробормотала я торопливо, — чем вам помешал Генка? Я еще понимаю, он знал про ваши шуры-муры, а следовательно, легко мог разрушить миф о банкирской истеричке-жене, которая таковой никогда не была. А в чем провинились шабашники-молдаване и сникерсник Сеня, по которому кое-кто устроил настоящие поминки? А та провинциалка, которую первой нашли недалеко от платформы, она-то тут при чем?

Нинон расхохоталась:

— Ну ты еще большая идиотка, чем я думала! Ту бабу мы и в глаза не видели.

— Просто вы решили использовать этот случай. В округе появился маньяк, почему бы его не поэксплуатировать! — хмыкнула я. — Но неужели вы надеялись навесить на него сгоревших строителей и Сеню?

Нинон помрачнела и отвернулась, а я продолжила процедуру растягивания времени:

— Просто они что-то знали и могли вывести вас на чистую воду!

— Все, мне надоело, давай кончать, — снова вмешался Остроглазов.

Я поймала взгляд Нинон и поняла, что она думает так же, как и он. А я до сих пор не знала, как заставить их отказаться от своих страшных планов. Чудо, меня могло спасти только чудо, раз они уже убили пятерых, то что их могло остановить в шестой раз?

А Нинон еще попыталась изобразить что-то вроде сочувствия:

— Я этого не хотела, ты сама виновата. Если бы ты не глупила и не лезла, куда тебя не звали, все обошлось бы.

Я чуть-чуть отползла и прижалась спиной к дереву. По большому счету, у меня не оставалось шансов, но это вовсе не означало, что мне не надо было пытаться себя спасти.

— Вам это не поможет, — я постаралась, чтобы мой голос звучал как можно тверже, — вас все равно разоблачат.

— Уж не твой ли любовничек? — ехидно осведомилась Нинон. — Насколько я знаю, он отстранен от расследования, так что зря ты на него рассчитываешь. А потом, мы тебя так хорошо запрячем, что тебя не скоро найдут, так же как и Генку. А его и искать никто не станет — ведь он для всех в Швеции.

— Может, Генка для всех и в Швеции, — сказала я, — а вот я в Дроздовке если не для всех, то, по крайней мере, для одного человека.

— Ну что, я это предчувствовал, я тебе говорил, что ты зря придумала ее позвать! — сразу запаниковал Остроглазов.

— Идиот, она же блефует! — отрезала Нинон. — Да если бы не она, у нас бы не было никакого алиби.

— Ага, полюбуйся теперь на свое алиби! — зло огрызнулся банкир.

— Да не верь ты ей, врет она все! — продолжала упорствовать Нинон, но я почувствовала, что и она дрогнула.

Остроглазов-то совсем раскис, того и гляди захнычет.

— Слушай, — присел он на корточки рядом со мной, — что мы тебе сделали, а? Давай договариваться по-хорошему. Сколько ты хочешь?

— В рублях или долларах? — облизнула я пересохшие губы. Сердце мое билось в груди гулко, как колокол.

— В долларах, конечно, — заверил меня Остроглазов, хотя в этот момент я бы, наверное, и на тугрики согласилась не раздумывая. Лишь бы только они меня отпустили.

Однако Нинон нашего сговора не одобрила:

— Смотри, какой богатый. Придурок, она и деньги возьмет, и нас заложит!

— А ты что предлагаешь?! — зашипел на нее Остроглазов. Что там ни говори, а разброд и смятение в стан противника я все-таки внесла.

Нинон фыркнула и отвернулась. Похоже, предложить ей было нечего. Только бы они не потеряли здравый смысл, а то ведь еще неизвестно, какая вожжа им под хвост попадет.

— Что ж, раскошеливайся, если такой добрый, — наконец сказала Нинон, но мне в ее смиренном тоне почудился скрытый подвох.

— Тогда поехали, — сказал Остроглазов и, покряхтывая, поднялся с колен.

Я тоже встала на ноги и отряхнула юбку.

Нинон все еще не двигалась с места и явно что-то замышляла. У меня опять мурашки по коже побежали Я даже подошла поближе к Остроглазову, словно надеялась на его защиту.

Я хотела сказать, что не тороплюсь, а потому они могут отдать мне деньги в другой раз, но Нинон втолкнула меня в машину, на заднее сиденье. Сама она села рядом, мертвой хваткой вцепившись в мои плечи. Без пяти минут нежное объятие, напоминающее о том, как мы делились друг с дружкой своими сердечными тайнами. Только я делилась настоящими, а Нинон выдуманными.

Мне было по-прежнему страшно, несмотря на то что банкир хотел уладить дело «по-хорошему», как он выразился. Что-то незаметно, чтобы Нинон страстно мечтала пожертвовать энное количество долларов в мою пользу после того, как она ради них порешила пятерых. Машина медленно катила по грунтовке, а я тоскливо смотрела в окно, но так и не увидела за ним ни одной живой души, которая могла бы мне помочь. Уж слишком уединенное местечко этот дачный поселок.

Вероятно, я первой заметила зеленую «девятку», припаркованную напротив дачи Нинон. По крайней мере, Остроглазов спокойно вел свою «Тойоту», пока я не заорала:

— Черепашка-ниндзя, черепашка-ниндзя!

Банкир нажал на тормоз и выругался. В это же время из калитки дачного участка Нинон вышел Андрей.

— Назад! — рявкнула Нинон. Банкир стал разворачивать автомобиль так резко, что я завалилась на бок, а вместе со мной и Нинон. Когда Остроглазов выровнял колеса своей «Тойоты», я успела бросить короткий взгляд сквозь заднее стекло и с удовлетворением отметила: Андрей прыгнул в свою «девятку» и завел мотор.

— Быстрее, жми на газ! — закричала Нинон.

— И так жму! — Остроглазов буквально прирос к баранке.

— Еще, еще! — командовала Нинон. — Давай через лес, его колымага там застрянет!

Банкир послушно свернул с дороги, и «Тойота» запрыгала по кочкам. То и дело перед самым лобовым стеклом возникали стволы деревьев, от которых Остроглазов успевал отвернуть буквально в последнее мгновение. Я закрыла глаза и приготовилась к самому страшному.

И это страшное случилось. Сначала зазвенело стекло, потом послышался глухой удар, автомобиль завибрировал, а потом замер. Я не сразу решилась открыть глаза, а когда наконец это сделала, то увидела Остроглазова — он лежал на руле, уронив голову, — а вот Нинон я не увидела, ее не было рядом со мной, а правая дверца была распахнута.

Я кубарем выкатилась из машины и уставилась в спину стремительно удалявшейся Нинон, которая петляла между деревьями. Потом я вскочила и побежала за ней. Не знаю, долго ли мы так бежали, молча, пыхтя и обливаясь потом, но точку в этой погоне поставил громкий выстрел.

— Стой! Стрелять буду! — объявил вывернувшийся откуда-то из-за кустов мой бывший возлюбленный.

Я застыла как вкопанная, а Нинон пробежала еще несколько метров, потом остановилась, постояла-постояла да и пошла в нашу сторону.

— Учтите, я сама и исключительно добровольно сдалась в руки правосудия! — крикнула она еще издали.

— Непременно, — пообещал Андрей, который все еще держал ее на мушке.

— Осторожней, эта штука стреляет! — предупредила Нинон, не сводя взгляда с пистолета.

— Я в курсе, — усмехнулся мужчина моих несбывшихся снов.

Расстояние между нами и Нинон все сокращалось, и наконец я услышала звук защелкнувшихся на ее запястьях наручников. Меня это не обрадовало, но и не расстроило. Можно сказать, чувства мои атрофировались.

— Повезло же тебе с подружкой, — сказал Андрей, подталкивая Нинон вперед.

— Уж чья бы корова мычала, — презрительно фыркнула Нинон.

Глава 29

— Когда ты догадался? — спросила я после того, как все кончилось. А до этого мой «особо важный» любовник вызвал подмогу в лице Шерстобитова и нескольких омоновцев. Шерстобитов, который оказался молодым парнем лет двадцати двух, увез Нинон. Ее усадили на заднее сиденье милицейских «Жигулей», и два бравых омоновца сели рядом с ней, один по левую руку, другой — по правую. Когда автомобиль тронулся, Нинон обернулась и посмотрела на меня сквозь заднее стекло, а может, и не на меня, потому что взгляд у нее был туманный и отсутствующий. Совсем такой же, как в тот день, когда я увидела ее в первый раз в коридоре иняза перед вступительным экзаменом. Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем она думала тогда и теперь, но сомневаюсь, чтобы мне это удалось.

А еще раньше в «Скорую помощь» загрузили Остроглазова. Врач, который его осматривал, мрачно пообещал, что у того «до суда все заживет». А вот Генку упаковали в черный пластик и увезли в морг, и я случайно услышала, как судмедэксперт шепнул Андрею:

— Шестнадцать ножевых…

И уже только потом я спросила Андрея:

— Когда ты догадался?

— Очень поздно. — Он отвел взгляд и немного помолчал. — Этот черный камень, который влетел в окно дома Остроглазова, очень меня насторожил. Знаешь, что это было? Комок застывшего гудрона со стройки Овчарова. Эти ребята-строители, видно, о чем-то знали, по крайней мере, один из них. Кто-то мог видеть, как Остроглазов подсунул часики убиенной супружницы в спецовку их дружка, которого мы арестовали. Этот свидетель и подал знак нашему банкиру, шантажнуть, наверное, хотел…

— А банкир не захотел раскошеливаться, — продолжила я, — и пока мы весело проводили время у Широкорядова, взял да и поджег строительный вагончик. А Сеню за что? Или… Подожди, я, кажется, и сама знаю. Скорее всего за то же. Его убили ночью, а днем он был у Нинон — привозил продукты и вполне мог на что-то намекнуть.

— Думаю, что схема была такая, — согласился со мной Андрей, — но подробности выяснятся позже, когда эта сладкая парочка начнет топить друг дружку. Уверен, что твоя подружка еще проявит в этом деле массу талантов. Я ни одной минуты не сомневаюсь, что мозгом в этой жуткой авантюре была именно она. Как ловко все провернула! И девчонка, задушенная полоумной Лизой в спальне у Широкорядова, тоже кстати пришлась. Скорее всего, когда ее труп нашли, Нинон и осенило: почему бы не воспользоваться случаем, ведь все кинутся искать неведомого маньяка-душителя. А если еще и алиби себе обеспечить с помощью подруги юности, которая на все смотрит твоими глазами, а потому видит только то, что нужно. Да, задумка была гениальная, а вот исполнение — хреновое, уж больно бесталанный сообщник Остроглазов. Грязно сработал, а потому пришлось убирать свидетелей одного за другим. Но то, как она тебя использовала, — это высший пилотаж!

— Хочешь сказать, что я дура? — усмехнулась я.

Бывший мой возлюбленный слегка покраснел:

— И никакая ты не дура. Ты нормальная, только… гм-гм… слишком доверчивая. Вот она этим и воспользовалась…

— И не она одна, — отозвалась я эхом.

Бывший возлюбленный смущенно присвистнул:

— Ну ты и сравнила!

А я со злостью пнула камешек носком туфли:

— Жалко, что тебе не подвернулась такая, как Нинон. Посмотрела бы я тогда на тебя.

Глаза моего бывшего блеснули (неужели от слез?):

— Если бы ты только знала, какой сволочью я себя чувствую после всего этого… Даже когда в прокуратуру телега от твоей Нинон пришла, я чистосердечно во всем признался, сказал, что ты ни при чем, а меня убить мало!

— Да ладно уж, живи, — разрешила я. — Скажи лучше, что она там написала?

— Да что… — вздохнул он. — Ну, будто я использую свое служебное положение, чтобы видеться с тобой. Мол, потому и дело затягиваю. Меня, разумеется, сразу отстранили от расследования, так сказать, до выяснения всех обстоятельств…

— А с женой как? — спросила я просто и даже участливо, не почувствовав привычной боли.

— Да обошлось все, слава богу… — Он улыбнулся. — И пацан родился крепкий, хоть и раньше времени. Знаешь… — Он замялся. — Я ведь давно решил, кто бы ни родился — пацан или девчонка, — назову Женькой в твою честь… Но теперь уж не получится, жена все знает и не разрешит. — Он словно извинялся, вот чудак!

— Вот и хорошо, — отшутилась я, — а то еще будет твой парень таким же везучим, как я.

Мы еще немного постояли, не глядя в глаза друг другу, а потом Андрей предложил:

— Давай я тебя в Москву отвезу.

— Да нет, уж лучше на электричке доберусь, — отказалась я.

— Все еще сердишься, — засопел он.

— Вовсе нет, просто я, кажется, уже знаю, как жить без тебя.

— Твердо решила?

— Ага, — кивнула я, — пойду-ка я лучше, а то еще передумаю.

И я повернула к платформе. Дойдя до поворота, я оглянулась, чтобы в последний раз взглянуть на Дроздовку. «Черепашка-ниндзя» мужчины моих несбывшихся снов все еще не отъехала от дачи Нинон, а он сам стоял у обочины и смотрел мне вслед.

* * *

Я набрала полную грудь чистого дроздовского воздуха, словно паруса наполнила, и пошла быстрей. Что там Нинон говорила о беспроигрышной рецептуре для детективов? Героиня, пережившая массу приключений, в конце концов получает приз в виде чемодана долларов и мускулистого красавца? Тогда подбиваем бабки: где мои доллары, где мой мускулистый красавец? Нетути! Хорошая и прибыльная работа, которую мне почти сосватал банкир, и та в свете последних событий наверняка накрылась медным тазом. Одни приключения. И разочарования, прибавите вы. И будете тысячу раз не правы. Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! А потому в следующий раз, когда я, к примеру, поскользнусь на шкурке от банана и на помощь мне бросится мужчина моих будущих снов, я смело и без колебаний обопрусь на его крепкую руку, даже не удосужившись предварительно заглянуть в его паспорт.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Реклама на сайте