«Пятница, когда раввин заспался»

Кемельман Гарри Пятница, когда раввин заспался

1

Они сидели в небольшом храме и ждали. Их по-прежнему было всего девять, а без десятого утреннюю службу начинать не полагалось. Престарелый председатель конгрегации Яков Вассерман был облачен в церемониальные одежды, а только что пришедший молодой раввин Дэвид Смолл ещё не успел переодеться. Он выпростал левую руку из рукава пиджака и закатал рукав сорочки до самой подмышки, потом прикрепил к предплечью рядом с сердцем маленький черный ларец с изречениями из Священного писания, семь раз обмотав тфилин вокруг локтя и трижды — вокруг ладони, чтобы получить фигуру, напоминающую первую букву Священного имени. Наконец он обхватил тфилином средний палец, и получилось кольцо — знак божественной принадлежности. Аккуратно пристроив второй тфилин на голове, раввин в точности исполнил все требования Библии: "И укрепишь ты его (Слово Божье) в виде знака на руке твоей, и станет оно пред очами твоими".

Все остальные были в отороченных шелком церемониальных талитах и черных кипах. Они сидели маленькими группами, о чем-то болтали, праздно листали молитвенники и время от времени сверяли часы с круглыми ходиками на стене.

Полностью готовый к утренней службе раввин мерил шагами центральный проход — не раздраженно, а как человек, слишком рано пришедший на вокзал, и иногда улавливал обрывки разговоров, то деловых, то семейных. Кто-то обсуждал детей, кто-то оценивал вероятность победы "Красных носков" в чемпионате. Едва ли такие беседы приличествуют людям, ждущим начала молитвы, подумал раввин, но тотчас одернул себя. Разве избыточное благочестие — не грех? Разве не должен человек вкушать от радостей жизни? А труд, семья и отдых от трудов — суть её радости. Раввину не исполнилось ещё и тридцати, но ему были присущи самоуглубленность и вдумчивость. Он вечно задавался всевозможными вопросами, после чего принимался подвергать их сомнению. И ничего не мог с собой сделать.

Ходивший куда-то мистер Вассерман вернулся в зал.

— Только что звонил Эйбу Райху, — сообщил он. — Говорит, будет минут через десять.

Толстенький пожилой коротышка Бен Шварц проворно вскочил со скамьи.

— Ну, с меня довольно, — пробормотал он. — Если для миньяна не хватает этого сукина сына Райха, я лучше помолюсь дома.

Вассерман бросился за Шварцем и нагнал его в конце прохода.

— Неужели ты уйдешь, Бен? Тогда и после приезда Райха нас будет всего девять.

— Извини, Яков, — сердито буркнул Шварц. — Я должен идти. У меня важная встреча.

Вассерман развел руками.

— Ты пришел, чтобы сказать Кадиш за упокой души твоего отца. Что это за встреча, которую нельзя отложить на несколько минут ради почестей родителю? — Шестидесятипятилетний Вассерман был едва ли не самым старшим членом конгрегации и говорил с каким-то странным акцентом. Слова-то он произносил правильно, но было заметно, что это требует немалых усилий. Заметив колебания Шварца, старик добавил: — К тому же, у меня сегодня тоже Кадиш.

— Ладно, Яков, — ответил Шварц, — хватит давить на чувства. Так и быть, останусь. — Он даже усмехнулся.

Но Вассерман ещё не иссяк.

— И чего ты взъелся на Эйба Райха? — спросил он. — Я слышал, как ты поносил его. А ведь вы были хорошими друзьями.

— Что ж, скажу тебе, почему, — более чем охотно ответил Шварц. — На прошлой неделе…

Вассерман поднял руку, призывая Бена к молчанию.

— Та история с автомобилем? Я уже наслышан. Если ты считаешь, что Райх должен тебе деньги, подай на него в суд, и дело с концом.

— Не пойду я в суд с таким пустяком.

— Тогда найдите другой способ сгладить свои трения. Но в храме не должно быть двух почтенных прихожан, не желающих стоять в одном миньяне друг с другом. Это позор.

— Послушай, Яков…

— Ты когда-нибудь задумывался о роли храма в нашей общине? Где, как не под его сенью, улаживать евреям свои разногласия? — Вассерман кивком подозвал раввина. — Я тут пытаюсь втолковать Бену, что храм — место священное, и все приходящие сюда евреи должны пребывать в мире друг с другом. Сглаживать здесь свои трения. Может быть, в этом качестве храм ещё важнее, чем просто как место для молитвы. А вы что думаете?

Молодой раввин растерянно посмотрел сначала на Вассермана, затем — на Шварца, и зарделся.

— Боюсь, что не смогу с вами согласиться, мистер Вассерман, — сказал он. — Храм не есть священное место в полном смысле слова. Разумеется, изначально так и было, но потом многое изменилось, и общинная синагога вроде нашей, по сути дела, превратилась в обычное здание. Здесь собираются, чтобы молиться и учиться, и, я полагаю, она священна ровно настолько, насколько священно любое место, где люди сообща возносят молитвы. Но улаживать разногласия, по нашему обычаю, должен не храм, а раввин.

Шварц промолчал. По его мнению, молодой раввин вышел за рамки приличий, осмелившись открыто противоречить президенту храма. В конце концов, Вассерман — начальник раввина, не говоря уже о том, что годится ему в отцы. Но Яков, похоже, не обиделся. Кажется, он даже был доволен. Его глаза блеснули.

— Что же вы предлагаете, рабби? Как быть, если двое прихожан перегрызутся между собой?

Дэвид Смолл тускло улыбнулся.

— Э… ну… несколько десятилетий назад я предложил бы созвать Дин Тора.

— Что это такое? — спросил Шварц.

— Своего рода судебные слушания, — пояснил Смолл. — Кстати, судейство — одна из главных обязанностей раввина. В былые времена в европейских гетто раввинов нанимали не синагоги, а городские власти. И нанимали не столько затем, чтобы возглавлять молебствия, сколько для разбора дел, представленных на их суд, и надзора над соблюдением закона.

— И как же он принимал решения? — спросил Шварц, которому вдруг стало любопытно.

— Как и любой судья. Выслушивал стороны. Иногда — один, иногда вместе с двумя односельчанами из числа самых образованных. Если надо, опрашивал свидетелей, а затем, основываясь на Талмуде, выносил свое суждение.

— Боюсь, нам это не очень подходит, — с улыбкой ответил Шварц. — Мое дело касается автомобиля, и я вовсе не уверен, что в Талмуде найдется подходящий прецедент.

— В Талмуде найдется все, что угодно, — строго сказал раввин.

— Даже автомобиль?

— Об автомобилях там, разумеется, нет ни слова, но довольно много говорится о таких вещах, как ущерб и ответственность за него. Принципы остаются одинаковыми, только частности меняются от века к веку.

— Ну, что, Бен, ты готов к судебному разбирательству? — спросил Вассерман.

— Да мне-то что? Я могу изложить свое дело кому угодно. Чем больше будет слушателей, тем лучше. По мне, так пусть весь приход узнает, что за гнида этот Эйб Райх.

— Нет, я серьезно, Бен. Вы с Эйбом оба входите в совет директоров и посвящаете храму столько часов, что и не сосчитать. Почему бы вам не уладить спор в соответствии с древним еврейским обычаем?

Шварц передернул плечами.

— Ну, что касается меня…

— А вы, рабби? Не угодно ли…

— Я проведу Дин Тора, если того пожелают мистер Райх и мистер Шварц.

— Эйб Райх ни за что не явится, — сказал Бен.

— А я ручаюсь, что он придет, — возразил Вассерман.

Шварц явно загорелся этой идеей.

— Что ж, ладно. Только как нам действовать? Где и когда состоится эта ваша Дин Тора?

— Сегодня вечером в моем кабинете. Вас устроит?

— Меня-то устроит. Вы понимаете, рабби, этот Эйб Райх…

— Если мне предстоит выслушать изложение дела, вам следовало бы дождаться мистера Райха, чтобы он тоже мог послушать, вы не находите? мягко спросил раввин.

— Конечно, рабби, я не хотел…

— До вечера, мистер Шварц.

— Я приду.

Раввин кивнул и зашагал прочь. Несколько секунд Шварц смотрел ему вслед, потом сказал:

— Знаешь, Яков, если подумать, глупая это затея, и зря я согласился.

— Почему глупая?

— Потому что… потому что мы дали согласие участвовать в обыкновенном судебном заседании.

— Ну, и что?

— А судьи кто? Вот что! — Шварц кивнул на раввина и мрачно отметил для себя его мешковатое одеяние, растрепанную шевелюру и запыленные башмаки. — Ты только взгляни на него. Ни дать ни взять студентишко. Я ему в отцы гожусь. И что же, он будет меня судить? Знаешь, Яков, если раввин и впрямь судья, то, может быть, правы Эл Бекер и некоторые другие старейшины, которые говорят, что нам нужен более пожилой и опытный наставник. Неужели ты думаешь, что Эйб Райх согласится? — В этот миг его осенила новая мысль. — Слушай, Яков, а если Эйб не согласится и не явится на эту, как бишь ее… Дин… Короче, тогда я выиграю дело, правильно?

— Кстати, о Райхе. Вот он. Сейчас начнем молитву. А насчет вечера будь спокоен. Эйб непременно придет.

Кабинет раввина располагался на втором этаже, над огромной асфальтированной автостоянкой. Когда мистер Вассерман подошел к крыльцу, там же остановилась машина Дэвида Смолла, и мужчины вместе поднялись наверх.

— Я не знал, что вы тоже захотите присутствовать, — сказал раввин.

— Шварц струхнул, и я обещал ему, что приду. Вы не возражаете?

— Ничуть.

— Скажите мне, рабби, вы уже занимались этим?

— Проводил ли я Дин Тора? Разумеется, нет. Ведь я привержен консерватизму. Кто из членов ортодоксальных конгрегаций Америки пойдет на Дин Тора к раввину?

— Но тогда…

Дэвид Смолл улыбнулся.

— Все будет в порядке, уверяю вас. Я имею кое-какое представление о том, что творится в общине. Слышал всякие сплетни. Шварц и Райх всегда были добрыми друзьями, но вот что-то стряслось, и дружбе конец. По-моему, оба не рады ссоре и очень хотели бы помириться. С учетом всех обстоятельств, думается, я помогу им найти точки соприкосновения.

— Понятно, — Вассерман кивнул. — А то я уже начинал волноваться. Вы верно говорите, они друзья, и довольно давние. Вероятнее всего, за этой размолвкой стоят их жены. У Майры, супруги Бена, тот ещё язычок. Настоящая стерва.

— Увы, — печально молвил раввин, — мне это прекрасно известно.

— Шварц — рохля, — продолжал Вассерман. — В их семье брюки носит жена. Райхи и Шварцы всегда были добрыми соседями, а два года назад отец Бена умер, и он получил кое-какое наследство. Думаю, сегодня как раз вторая годовщина, вот почему он приходил читать поминальную молитву. Разбогатев, Шварцы перебрались в Гроув-Пойнт и стали якшаться с Бекерами, Перлштейнами и иже с ними. Подозреваю, что тут постаралась Майра, которой надоели старые знакомые.

— Что ж, вскоре мы все узнаем, — ответил раввин. — Кажется, кто-то из них уже здесь.

Хлопнула парадная дверь, на лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Бен Шварц. Последовал ещё один хлопок, и почти сразу же появился Эйб Райх. Казалось, они караулили друг дружку у входа. Раввин Смолл жестом пригласил Шварца и Райха сесть по разные стороны стола.

Райх был рослым миловидным мужчиной с высоким лбом и серыми как сталь волосами, зачесанными назад. В его облике чувствовался лоск. Эйб носил черный пиджак с узкими лацканами и скошенными на континентальный манер боковыми карманами и обтягивающие брюки без манжет. Работал он коммерческим директором местного отделения крупной обувной компании, а оттого имел решительный вид и держался с чиновным достоинством, но сейчас тщетно силился спрятать растерянность за показным безразличием.

Шварц тоже был не в своей тарелке, но пытался воспринимать происходящее как забавную шутку, блажь доброго приятеля Джейка Вассермана, и был намерен подыграть ему, как и положено хорошему другу.

Войдя в кабинет, Шварц и Райх не обменялись ни единым словом и даже не взглянули друг на друга. Райх первым нарушил молчание, обратившись к Вассерману, и Шварцу волей-неволей пришлось беседовать с раввином.

— Итак, — с улыбкой молвил он, — что теперь? Вы облачитесь в мантию и предложите всем встать? И в каком качестве здесь Яков? Судебный писарь? Присяжный заседатель?

Дэвид Смолл усмехнулся и пододвинул стул, давая понять, что готов приступить к делу.

— Полагаю, вы оба знаете, о чем пойдет речь, — непринужденно проговорил он. — Никаких процедурных формальностей не будет. Обычно обе стороны признают право суда решить их дело и обещают следовать указаниям раввина. Но сегодня я не намерен настаивать на этом.

— Я не возражаю, — заявил Райх. — И готов подчиниться вашему решению.

— А мне уж точно бояться нечего. Я тоже согласен, — сказал Бен.

— Прекрасно, — похвалил их раввин. — Мистер Шварц, вы — пострадавшая сторона, и я прошу вас рассказать мне, что произошло.

— Рассказ мой будет краток, — начал Шварц. — Все очень просто. Присутствующий здесь Эйб взял у моей Майры машину и по недосмотру сломал её. Теперь мне придется платить за новый двигатель. Вот и все.

— На диво простой случай, — согласился Смолл. — Вы можете сообщить мне, при каких обстоятельствах мистер Райх взял машину? Кроме того, поясните, кому она принадлежит, вам или вашей супруге. Судя по вашим словам, это её машина, но в то же время вы утверждаете, что платить за двигатель придется вам.

Шварц улыбнулся.

— Машина моя. В том смысле, что куплена на мои деньги. Но обычно на ней ездит Майра, и, значит, это её машина. «Форд» с откидным верхом, шестьдесят третьего года выпуска. А сам я езжу на «бьюике».

— Шестьдесят третьего года? — раввин удивленно вскинул брови. — Стало быть, это почти новая машина? А срок гарантии уже истек?

— Вы шутите, рабби! — фыркнул Шварц. — Какая гарантия, если поломка случилась по вине владельца? Я купил эту машину в «Бекерз-моторз», это хорошая, надежная фирма, не хуже любой другой. Но Эл Бекер посмотрел на меня, как на дурачка, когда я завел речь о гарантии.

— Понятно, — ответил Смолл и кивком разрешил истцу продолжать.

— Есть у нас компания. По интересам. Ходим вместе в театры, путешествуем на машинах, все такое. Сперва был клуб садоводов, который основали несколько близких по духу супружеских пар, живших по соседству. Но потом несколько семей переехали в другие места. Тем не менее, мы продолжаем собираться раз в месяц. Короче, отправились кататься на лыжах в Белнэп, что в Нью-Гэмпшире. Альберты ехали с Райхами в их седане, а мы посадили в наш «форд» Сару. Сару Вайнбаум. Она вдова. Вайнбаумы были в нашей компании, и после смерти мужа Сары мы стараемся повсюду брать её с собой.

Выехали мы в пятницу, вскоре после полудня. Весь путь занял часа три, и мы успели покататься на лыжах до наступления темноты, в субботу утром опять пошли, только Эйб остался дома, потому что простыл и мучился кашлем, да ещё чихал. А в субботу вечером Саре позвонили дети — у неё двое сыновей, семнадцати и пятнадцати лет — и сказали, что попали в аврию. Они уверяли мать, что все в порядке, и это была правда. Бобби получил царапину, а старшему, Майрону, наложили пару швов. Но Сара ужасно расстроилась и захотела вернуться домой. Не могу пенять ей за это. А поскольку она приехала с нами, я предложил ей взять нашу машину. Но было уже поздно, и стоял туман, поэтому Майра запретила Саре ехать одной, и тогда присутствующий здесь Эйб вызвался её отвезти.

— Вы согласны со всем, что говорилось до сих пор, мистер Райх? — спросил раввин Смолл.

— Да, именно так и было дело.

— Хорошо. Продолжайте, мистер Шварц.

— В воскресенье вечером, когда мы вернулись домой, машины в гараже не оказалось. Это меня не встревожило, поскольку, ясное дело, Эйб не должен был оставлять её там и тащиться к себе домой пешком. Наутро я поехал на работу в «бьюике», а жена позвонила Эйбу, чтобы договориться о возвращении её машины. И он сказал ей…

— Минутку, мистер Шварц. Насколько я понял, вы не принимали непосредственного участия в дальнейших событиях и теперь будете рассказывать нам лишь то, что слышали от супруги.

— Кажется, вы говорили, что у нас нет никаких процессуальных формальностей.

— Это верно. Но если мы хотим беспристрастно разобраться в случившемся, то, очевидно, продолжать должен мистер Райх. По-моему, надо придерживаться хронологии событий.

— Вот как? Что ж, ладно.

— Итак, мистер Райх?

— Бен все правильно сказал, — начал Эйб. — Я уехал с миссис Вайнбаум. Было темно, и стоял густой туман, но мы катили довольно быстро. А потом, уже возле самого дома, машина вдруг замедлила ход и остановилась. К счастью, мимо проезжал дозор, и полицейский спросил, что у нас стряслось. Я объяснил, что мотор заглох, и он обещал прислать буксир. Минут через пять приехал тягач из ближайшего гаража и дотащил нас до города. Кажется, было уже за полночь, и мастерская не работала, поэтому я остановил такси и отвез миссис Вайнбаум домой. Вы мне не поверите, но, когда мы добрались туда, все окна были темные, да ещё выяснилось, что миссис Вайнбаум забыла ключ.

— Как же вы проникли в дом? — поинтересовался раввин.

— Миссис Вайнбаум сказала, что одно из окон всегда открыто, и его можно достать с навеса террасы. В своем тогдашнем состоянии я не мог бы и на крыльцо подняться, тем паче что ступеньки там крутые, а уж о миссис Вайнбаум и говорить нечего. Таксист был парень молодой, но заявил, что у него хромая нога. Может, и не врал. Или боялся, что мы хотим вовлечь его в кражу со взломом. Во всяком случае, он сказал нам, что в молочное кафе обычно заглядывает ночной патрульный, и его можно найти там. Миссис Вайнбаум была на грани истерики, поэтому я послал таксиста за патрульным, и, когда тот прибыл, подкатили оба мальчишки. Оказывается, они ездили в кино! Миссис Вайнбаум так обрадовалась, увидев их целехонькими, что даже забыла поблагодарить меня. Шмыгнула в дом вместе с парнями, а мне пришлось объясняться с легавым.

Поняв, что эта шпилька адресована ему, Шварц сказал:

— Наверное, Сара была очень расстроена. Обычно она — сама вежливость.

Райх не стал отвечать на это замечание.

— Ну вот, — продолжал он. — Я рассказал полицейскому, что случилось. Он ничего не говорил, только посмотрел на меня этим своим подозрительным взглядом, и все. Представляете, как я себя чувствовал? Нос был заложен, не продохнуть, кости ломило. Наверное, и жар тоже был. Воскресенье я провел в постели, а когда жена вернулась из Белнэпа, я спал и даже не слышал, как она вошла. Наутро мне все ещё было худо, и я решил не ходить в контору. Когда позвонила Майра, с ней говорила моя Бетси. Потом она разбудила меня, и я рассказал, что случилось накануне, а затем сообщил, в каком гараже машина. Минут через десять Майра позвонила опять и потребовала меня. Я встал. Она сказала, что звонила в гараж. Там говорят, я-де угробил машину. Масло вытекло, а я знай себе ехал, вот мотор и заклинило. Майра объявила, что это моя вина, а потом ещё всякого наговорила. Злилась страшно, а я был хворый, вот и сказал ей, делай, мол, что хочешь, только оставь меня в покое. И трубку повесил, после чего опять отправился в постель.

Раввин вопросительно посмотрел на Шварца.

— По словам моей жены, Эйб сказал кое-что еще, — проговорил тот. — Но в общем и целом он верно изложил дело.

Раввин Смолл повернулся вместе со стулом и отодвинул стекло книжного шкафа. Несколько секунд он разглядывал корешки книг, потом достал одну из них и раскрыл её. Шварц улыбнулся, перехватил взгляд Вассермана и подмигнул ему. Губы Райха задрожали, но он сумел подавить усмешку. Раввин ничего этого не заметил; он сосредоточенно листал книгу, время от времени останавливался, бегло просмтривал какую-нибудь страницу и кивал. Иногда Смолл тер пальцами лоб, словно подстегивая мыслительную деятельность. Наконец он близоруко оглядел свой письменный стол, не без труда отыскал линейку, которую использовал в качестве закладки, и отметил страницу. Минуту спустя он воспользовался грузиком для бумаг, чтобы отметить ещё одну. Затем снял с полки другой том, с которым, похоже, был знаком лучше, чем с первым. Во всяком случае, ему удалось довольно быстро отыскать нужный абзац. В конце концов раввин отодвинул обе книги в сторону и дружелюбно воззрился на сидевших перед ним мужчин.

— Мне не совсем ясны некоторые обстоятельства дела. Вот вам пример. Я заметил, что вы, мистер Шварц, говорите «Сара», в то время как мистер Райх называет её "миссис Вайнбаум". О чем это свидетельствует? Возможно, мистер Шварц менее привержен формальностям? Или эта дама знакома с его семейством ближе, чем с Райхами?

— Она из нашей компании. Мы все дружим между собой. Любой, кто устраивал вечеринку или придумывал какое-нибудь развлечение, приглашал её точно так же, как это делали мы.

Раввин Смолл взглянул на Райха.

— По-моему, со Шварцами она была на более короткой ноге, — сказал тот. — Это Бен и Майра познакомили нас с Вайнбаумами. Они близкие друзья.

— Да, возможно, — признал Шварц. — Ну, и что с того?

— Она поехала кататься на лыжах в вашей машине? — спросил раввин.

— Да, так получилось. Но к чему вы клоните?

— Полагаю, Сара была прежде всего вашей гостьей. Во всяком случае, вы отвечали за неё в большей степени, чем мистер Райх.

Мистер Вассерман встрепенулся и подался вперед.

— Да, наверное, — снова согласился Шварц.

— Стало быть, отвозя её домой, мистер Райх оказывал вам услугу, вы не находите?

— Прежде всего, он оказывал услугу самому себе. Он простудился и хотел добраться до дома.

— Упоминал ли он об этом, прежде чем миссис Вайнбаум позвонили её дети?

— Нет, но мы все знали, что ему хочется домой.

— Как вы думаете, попросил бы он у вас машину, не будь этого звонка?

— Вероятно, нет.

— Тогда мы можем допустить, что, отвозя миссис Вайнбаум домой, мистер Райх делал вам одолжение, даже если это вполне совпадало с его собственными чаяниями.

— Не пойму, какое это имеет значение.

— А вот какое. Не будь звонка, он просто одолжил бы вашу машину. Но звонок превращает его из заемщика в ваше доверенное лицо, и в этом случае действует уже иной свод правил. Кабы он одолжил у вас машину, ему надлежало бы вернуть её вам в рабочем состоянии. И, чтобы избежать ответственности, мистер Райх обязан был бы доказать, что машина уже была неисправна, и он не повинен в её неправильной эксплуатации. Более того, беря вашу машину, он был бы обязан убедиться, что она в полном порядке. Но в качестве вашего доверенного лица мистер Райх имел полное право предполагать, что машина в исправности, и теперь уже вам придется доказывать его виновность в непростительной небрежности.

Вассерман заулыбался.

— Не понимаю, какая разница. По мне, так он в любом случае был непростительно небрежен. И я могу это доказать. В моторе не осталось ни капельки масла. Так сказал механик в гараже. Райх выпустил масло из двигателя, а это и есть непростительная небрежность.

— Откуда мне было знать, что уровень масла понизился? — негодующе спросил Райх.

До сих пор участники тяжбы общались друг с другом исключительно через раввина, но теперь Шварц, резко повернувшись, уставился на Райха и обратился к нему напрямую:

— Ты останавливался, чтобы заправиться, верно?

Райх тоже изогнулся в кресле.

— Да, останавливался. Сев за руль, я заметил, что у тебя меньше половины бака. Мы поехали, и где-то через час я зарулил на заправку и велел залить под завязку.

— Но не попросил проверить масло, — ввернул Шварц.

— Нет. А ещё я не просил проверить радиатор, аккумулятор и давление в шинах. Рядом со мной сидела женщина, которая была в истерике и насилу дождалась, пока работник зальет бензин. Да и почему я должен был все проверять? Машина почти новая, не колымага какая-нибудь.

— А между тем Сара сказала Майре, что просила тебя проверить масло.

— Да, просила, только мы уже отъехали миль на десять от заправки. Я ещё спросил её, зачем это нужно, и она ответила, что ты проверял, когда вы ехали из города, и залил пару кварт. А я сказал ей, что в таком случае нам и подавно не нужно добавлять масла. Вот и весь разговор. Сара задремала и проснулась, только когда мы остановились. Думала, приехали.

— По-моему, если отправляешься в дальнюю поездку, масло и воду следует проверять во время каждой остановки, — упрямо пробубнил Шварц.

— Минуточку, мистер Шварц, — вмешался раввин. — Я, конечно, не механик, но мне непонятно, зачем заливать в новый мотор две лишних кварты масла.

— Затем, что пробка прилегала неплотно, и была небольшая течь. Ничего серьезного. Я заметил на полу гаража несколько капель масла и сказал об этом Элу Бекеру. Он ответил, что все исправит, как только я выкрою время пригнать к нему машину, а пока, мол, можно ездить и так, ничего страшного.

Раввин вопросительно взглянул на Райха, потом откинулся на спинку кресла и погрузился в размышления. Наконец он встрепенулся, передернул плечами и, похлопав по книгам на столе, сказал:

— Тут у нас два из трех томов Талмуда, в которых говорится о законах. Можно назвать их гражданско-правовым кодексом. Он достаточно полон. В первом томе изложены общие принципы рассмотрения дел о нанесении ущерба. Для примера скажу, что глава о бодливом воле занимает целых сорок страниц. В ней объясняется принцип, который раввины применяли при разбирательстве любого дела. В Талмуде проводится четкое различие между tam и muad, сиречь между спокойным волом и таким, который уже прослыл злобным, потому что бодался в прошлом. Владелец бодливого вола считается виновным в гораздо большей степени, чем владелец спокойного, если эти волы поднимут кого-нибудь на рога. Ведь владелец первого знает о норове своего вола и должен был принять меры предосторожности, — раввин взглянул на Вассермана, и тот согласно кивнул.

Дэвид Смолл встал из-за стола и принялся вышагивать по комнате, продолжая рассуждать. В его голосе зазвенели певучие нотки, присущие верным традициям толкователям Талмуда:

— Вернемся от древних волов к нашим баранам. Мистер Шварц, вы знали, что из мотора вытекает масло. Предполагаю, что во время езды вытекало не "несколько капель", а гораздо больше. Недаром вы сочли нужным долить аж две кварты по пути из города. Если бы мистер Райх просто одолжил у вас машину (тут мы переходим к следующему тому, где говорится о заимствованиях и правах доверенных лиц), сказав, что неважно себя чувствует и хочет уехать домой, он был бы обязан спросить вас, в хорошем ли она состоянии, или лично осмотреть автомобиль. Не сделав этого, он даже при описанных вами обстоятельствах в полной мере нес бы ответственность за причиненный ущерб. Но мы уже согласились, что мистер Райх был скорее вашим доверенным лицом, нежели заемщиком, а значит, вам надлежало сообщить ему об утечке масла из мотора и попросить быть внимательнее, чтобы не допустить опасного понижения уровня смазки.

— Минуточку, рабби, — встрял Шварц. — Я не обязан был лично сообщать ему об этом. В машине есть датчик с лампочкой, а водителю полагается смотреть на приборы. Кабы Райх это делал, красная лампочка предупредила бы его.

Раввин кивнул — Сильный довод. Что скажете, мистер Райх?

— Вообще-то лампочка и правда загорелась, — ответил Эйб. — Но это случилось на пустынной дороге, и поблизости не было ни одной заправки. Мотор заглох, прежде чем я успел разобраться в происходящем.

— Понятно, — молвил Дэвид Смолл.

— Но, если механик прав, Эйб должен был почуять, что воняет горелым, — вставил Шварц.

— Нет. Ведь у него был заложен нос. А миссис Вайнбаум, если вы помните, уснула, — раввин покачал головой. — Нет, мистер Шварц. Мистер Райх действовал так, как и подобало среднестатистическому водителю в создавшихся условиях. Поэтому его нельзя обвинить в недосмотре. А раз он не был небрежен, значит, и вина не его.

Твердость этого заявления не оставляла сомнений: слушание дела закончено. Райх первым поднялся со стула.

— Все, что здесь произошло, стало для меня откровением, рабби, — тихо молвил он.

Дэвид Смолл кивнул, принимая благодарность. Эйб Райх нерешительно повернулся к Шварцу, явно надеясь на какой-то примирительный жест со стороны последнего, но Бен так и остался сидеть, глядя в пол и досадливо ломая руки.

Райх в смущении подождал несколько секунд и, наконец, сказал:

— Ладно, я пошел.

В дверях он остановился, обернулся и добавил:

— Яков, я не видел на стоянке твою машину. Может, тебя подвезти?

— Да, я пришел пешком, — ответил Вассерман. — Хорошо бы ты подбросил меня до дома.

— Я подожду внизу.

Лишь когда за Райхом закрылась дверь, Бен Шварц поднял голову. Он явно был уязвлен и обижен.

— Полагаю, я неверно понял цель этих слушаний, рабби, — сказал Шварц. — Либо это вы неверно её поняли. Я говорил вам или, во всяком случае, пытался сказать, что не намерен вчинять Эйбу судебный иск. В конце концов, ремонт машины ударит меня по карману гораздо менее ощутимо, чем ударил бы его. Кабы он предложил заплатить, я бы наверняка отказался, но при этом мы остались бы друзьями. Вместо этого Эйб нагрубил моей жене, и я, как муж, обязан заступиться за нее. Подозреваю, что она тоже не стеснялась в выражениях. Теперь я понимаю, почему он реагировал так, а не иначе.

— Ну, в таком случае…

Шварц покачал головой.

— Вы не понимаете, рабби. Я надеялся, что это разбирательство поможет прийти к некоему компромиссу, примирит нас. Но вы полностью оправдали Эйба, и, следовательно, я оказался кругом виноватым. Однако у меня нет такого ощущения. В конце концов, что я сделал плохого? Двое моих друзей торопились домой, и я одолжил им машину. Разве это было неправильно? Сдается мне, вы вели себя не как беспристрастный судья, а, скорее, как поверенный Эйба. Все ваши вопросы и доводы адресовались мне. Я не законник и не могу отыскать прорех в ваших рассуждениях, но уверен, что, будь со мной советчик, имеющий правоведческое образование, он сумел бы их найти. И, несомненно, привел бы дело к какому-нибудь полюбовному соглашению.

— Но ведь мы добились гораздо большего, — ответил раввин.

— Как это? Вы сняли с Эйба все обвинения в недосмотре, и теперь мне придется раскошелиться на несколько сотен долларов.

Дэвид Смолл улыбнулся.

— Боюсь, вы недооцениваете значение имеющихся в вашем распоряжении улик, мистер Шварц. Действительно, с мистера Райха полностью снято обвинение в халатности, но это вовсе не значит, что теперь ответственность лежит на вас.

— Что-то я не понимаю.

— Давайте разберемся. Вы купили машину с ненадежной масляной пробкой. Заметив эту неисправность, вы сообщили о ней изготовителю машины через его представителя, мистера Бекера. Да, верно, поломка пустячная, и ни у мистера Бекера, ни у вас не было никаких оснований считать, что в самом скором времени положение усугубится. Вероятно, мистеру Бекеру не пришло в голову, что в дальней поездке утечка масла может увеличиться, иначе он предупредил бы вас, и вы, я уверен, отправились бы в Нью-Гэмпшир на другой машине. Но на деле все обернулось плачевно: далекое расстояние, высокая скорость, и в итоге затычка стала пропускать гораздо больше масла, почему вам и пришлось залить целых две кварты по дороге в Белнэп. При таких обстоятельствах изготовитель машины может требовать от водителя только соблюдения необходимых предосторожностей. Полагаю, вы согласитесь: мистер Райх сделал все, что следовало сделать любому бдительному автомобилисту.

— Стало быть, виноват завод? — черты Шварца оживились, голос зазвенел от возбуждения. — Вы это имеете в виду, рабби?

— Совершенно верно, мистер Шварц. Я убежден, что в случившемся повинен изготовитель, и теперь он должен возместить ущерб согласно гарантийным обязательствам.

— Хо-хо! Но это же прекрасно, рабби. Уверен, что Бекер пойдет мне навстречу. В конце концов, он-то ничего не теряет. Ну, тогда все в порядке. Слушайте, рабби, если я тут чего-нибудь наговорил…

— В сложившихся обстоятельствах вас вполне можно понять, мистер Шварц.

Шварц вызвался угостить всех выпивкой, но раввин с извинениями отказался.

— Если не возражаете, то, может быть, в другой раз. Листая эти книги, я наткнулся на пару занятных мест, не имеющих никакого отношения к сегодняшним событиям. Хочу перечитать, пока они ещё свежи в памяти.

Он пожал руки своим гостям и проводил их до двери.

— Ну-с, какого ты теперь мнения о нашем раввине? — спросил Вассерман Шварца, когда они спускались по лестнице: слишком уж велик был соблазн задать этот вопрос.

— Славный малый, — ответил Шварц.

— Гаон, Бен. Настоящий гаон.

— Не знаю, что такое гаон, Яков, но, если ты так говоришь, верю тебе на слово.

— А как теперь быть с Эйбом?

— Понимаешь, Яков, строго между нами, львиная доля вины лежит на Майре. Тебе ли не знать, как женщины не любят расставаться с долларами.

Раввин выглянул из окна и увидел на стоянке своих недавних гостей. Все трое были поглощены беседой самого мирного свойства. Дэвид Смолл улыбнулся, и его взгляд остановился на книгах, лежавших на столе. Поправив настольную лампу, раввин уселся в кресло и пододвинул поближе два толстых тома.

2

Элспет Блич лежала на спине и наблюдала, как потолок над ней медленно кренится сначала в одну сторону, потом в другую. Мгновение спустя она поспешно ухватилась за одеяло, словно боялась сверзиться с кровати. Будильник исправно зазвонил в назначенный час, но, как только Элспет села на постели, у неё началось головокружение, и женщина была вынуждена опять откинуться на подушки.

Косые лучи солнца просачивались в комнату сквозь венецианские жалюзи, обещая прекрасный июньский денек. Элспет зажмурилась, чтобы не видеть пляшущих стен и потолка. Солнечный свет не исчез, а превратился в алое марево. Женщине вдруг показалось, будто кровать под ней ходит ходуном. Элспет почувствовала тошноту. Хотя утро выдалось прохладное, лоб её покрылся испариной.

Усилием воли она заставила себя снова принять сидячее положение, потом вскочила и бегом бросилась в тесную ванную, даже не позаботившись сунуть ноги в тапочки. Вскоре Элспет немного полегчало, она вернулась в спальню, присела на краешек кровати и, вытерев лицо полотенцем, вяло подумала, что, пожалуй, неплохо бы поваляться ещё с полчасика. И тут, словно в ответ на её мысли, послышался громовой стук в дверь, сопровождаемый криками маленьких Анджелины и Джонни:

— Элспет! Элспет! Одень нас! Мы хотим гулять!

— Минутку, Энджи! — откликнулась молодая женщина. — Ступайте обратно наверх и поиграйте, только тихо. Не будите маму и папу.

К счастью, на этот раз дети послушались, и Элспет, облегченно вздохнув, накинула халат. Затем надела тапочки, встала, заварила себе чашку чаю и поджарила ломтик хлеба. После еды самочувствие заметно улучшилось.

Она уже давно испытывала эти странные ощущения, но в последнее время они вдруг усилились. Элспет тошнило второй день кряду. Вчера утром она решила, что всему виной равиоли, поданные миссис Серафино на ужин. Вполне возможно, что она просто объелась. Поэтому весь вчерашний день Элспет питалась очень умеренно, но и сегодня тошнота не прошла. Может, надо было подкрепиться поосновательнее?

Пожалуй, следует поговорить с подружкой, Силией Сондерс. Силия постарше и, наверное, сумеет подсказать, какое нужно лекарство. Но, с другой стороны, едва ли стоит слишком подробно описывать ей симптомы. Где-то на задворках сознания Элспет копошился страх. Возможно (только возможно), это дурное самочувствие объясняется совсем другими причинами.

Дети наверху мало-помалу расшумелись. Элспет не хотела встречаться с миссис Серафино до тех пор, пока не будет при полном параде и не такая бледная. Дабы не попасться хозяйке на глаза в своем нынешнем виде, Элспет кинулась одеваться. Сбросив халат и ночную сорочку, она оглядела свое отражение в большом зеркале платяного шкафа и решила, что ничуть не раздалась. Но, тем не менее, натянула новый корсет, который был пожестче.

Завершив туалет, Элспет снова почувствовала себя в своей тарелке. Настроение поднялось, едва она увидела в зеркале ладненькую фигурку и опрятный белый форменный наряд. Возможно, тошнота объясняется чем-то совсем другим, и никаких причин бояться нет. Вероятно, она ещё сумеет обернуть все к своей выгоде. Но прежде надо удостовериться. А значит, предстоит поход к врачу. Может быть, даже в следующий четверг, когда у неё выходной.

— Тогда почему бы тебе не попросить своего раввина составить это письмо в "Форд"? — раздраженно спросил Эл Бекер — коренастый коротышка с мощным торсом и похожими на поленья ногами. Нос и подбородок его задиристо выдавались далеко вперед, а почти безгубый рот вечно был искривлен, что свидетельствовало о драчливости; его уголок неизменно украшала толстая черная сигара. В тех случаях, когда Эл вытаскивал её, он сжимал кулак и держал сигару между указательным и средним пальцами правой руки, будто какое-то орудие, увенчанное тусклым огоньком. Глаза Бекера напоминали темные синие голыши.

Когда Бен Шварц пришел к Элу, его буквально распирало от добрых вестей. Теперь Бену не придется тратиться на установку нового мотора (а деньги немалые), и ему казалось, что старый добрый друг Эл обрадуется, узнав об этом. Но не тут-то было. Бекер совсем не обрадовался. Да, верно, «Бекерз-моторс» не должна платить ни цента, но зато предстоит уйма хлопот и, вероятно, придется затеять пространную переписку, чтобы втолковать изготовителю, что случилось.

— И вообще, каким боком тут раввин? — сердито осведомился Эл. — Ты разумный человек, Бен, вот и ответь мне: неужто такие дела решают раввины? Или, может, храм?

— Ты не понимаешь, Эл, — забормотал Шварц. — Мы не обсуждали ремонт машины. То есть, конечно, обсуждали, но…

— Так обсуждали или не обсуждали?

— Да, разумеется, но я пошел туда не за этим. Просто раввин прослышал, что я зол на Эйба Райха, и предложил Дин Тора…

— Какого ещё Дина Тора?

— Дин Тора, — отчетливо произнес Шварц. — Это когда две спорящие стороны излагают обстоятельства дела раввину, и он выносит суждение, опираясь на Талмуд. Для раввина это — привычное занятие.

— Впервые слышу.

— Должен признаться, что и я прежде ничего такого не слыхал. Но, как бы там ни было, я согласился, и мы с Райхом, а заодно и Вассерман (в качестве свидетеля, надо полагать), пошли к раввину, и он так разобрал дело, что стало ясно: ни я, ни Райх не виноваты в недосмотре. Но если я не был небрежен, и водитель тоже, значит, видит Бог, компания сбагрила мне бракованную машину и теперь должна возместить убытки.

— Черт побери, компания не будет ничего возмещать, пока этого не потребую я. Хорош же я буду, если приду к ним толковать о таком крупном деле и начну бормотать всякие глупости, — голос Бекера никогда не отличался мягкостью, а сейчас торговец машинами был зол и орал во всю глотку.

Бен Шварц разом утратил самообладание и тоже сорвался на крик.

— Но пробка и впрямь протекала! Я же тебе говорил!

— Да, верно. Две капли в неделю. От этого моторы не заклинивает!

— Две капли, когда машина стояла на месте! А на ходу масло, должно быть, вытекало под давлением. По пути в Нью-Гэмпшир я долил две кварты. Это тебе не пара капель! Уж теперь-то я знаю!

Дверь кабинета открылась, и вошел младший партнер фирмы, Мелвин Бронштейн, рослый и поджарый сорокалетний человек с волнистыми черными волосами, чуть тронутыми сединой на висках, черными глазами, чувственными губами и похожим на клюв орла носом.

— Что здесь творится? — спросил он. — У вас личный спор, или посторонние тоже могут поучаствовать? Вас, ребята, слышно за квартал отсюда.

— Что творится? — вскричал Бекер. — А вот что творится! В нашем храме завелся раввин, который делает все, за исключением того, что обязан делать!

Ничего не понимая, Бронштейн взглянул на Шварца. Тот был рад его приходу, поскольку теперь имел возможность обратиться к менее взыскательной аудитории. Пока он рассказывал свою историю, Эл Бекер с показным безразличием шуршал бумагами на столе.

Наконец Бронштейн, все ещё стоявший в дверях, кивком подозвал партнера, и Бекер неохотно подошел к нему. Шварц отвернулся, чтобы они не подумали, будто он подслушивает.

— Бен — хороший покупатель, — зашептал Бронштейн. — Едва ли компания усомнится в этом.

— Да? Я вел дела с «Фордом», когда ты ещё в школе учился, Мел, — во весь голос ответил Бекер.

Но Бронштейн прекрасно знал своего партнера. Улыбаясь Бекеру, он повел такую речь:

— Слушай, Эл, если ты откажешь Бену, тебе придется иметь дело с Майрой. По-моему, в этом году она — президент храмового сестричества, верно?

— И в прошлом году тоже была, — не удержавшись, ввернул Бен Шварц.

— Разозлив её, мы навредим себе, — снова понизив голос, продолжал Бронштейн.

— Сестричество не закупает у нас машины.

— Зато мужья всех его членов — наша клиентура.

— Черт побери, Мел, как я объясню компании, что она должна установить на машину новый мотор, поскольку-де так решил раввин моего храма?

— А тебе и вовсе не надо упоминать о раввине. Ты даже не обязан объяснять, что случилось. Просто скажи, что во время поездки пробка начала пропускать масло.

— Ну, а если компания пришлет дознавателя?

— Ты хоть раз видел этих дознавателей, Эл?

— Нет, но к другим торговцам они приезжали.

— Хорошо, — с улыбкой проговорил Бронштейн. — Если дознаватель заявится к тебе, познакомишь его со своим раввином.

Настроение Бекера претерпело внезапную и разительную перемену. Он издал зычный гортанный смешок и повернулся к Шварцу.

— Ладно, Бен, я напишу на завод. Посмотрим, согласятся ли они. Делаю это лишь потому, что за тебя вступился Мел. Он у нас широкая душа, самый добрый малый в городе.

— Да и ты не упирался бы, кабы в дело не затесался раввин, — ответил Бронштейн и тоже повернулся к Шварцу. — Эл всегда рад помочь покупателю. Вам не было нужды поминать раввина, Бен, он и так согласился бы.

— А что ты имеешь против раввина, Эл? — спросил Шварц.

— Что я имею против раввина? — Бекер выдернул сигару из уголка рта. А вот что я имею против раввина. Он не соответствует занимаемой должности, вот что я против него имею. Считается, что он представляет наши интересы, но стал бы ты, Бен, нанимать такого человека агентом по сбыту своих товаров? Ну, говори, только честно.

— Разумеется, я бы его нанял, — ответил Шварц, но в голосе его не слышалось ноток убежденности.

— Что ж, коли тебе достанет дури нанять его, то, надеюсь, хватит и ума уволить после первого же прокола.

— Какого ещё прокола? — сердито спросил Шварц.

— Да брось ты, Бен. Помнишь званый завтрак общества отцов и сыновей, когда мы пригласили Барни Гилигана из "Красных носков"? Этот раввин представил ребятам гостя, а потом… Что он сказал потом? Вместо того, чтобы говорить о спортсменах, разразился длинной речью про героев и ученых мужей. Я готов был сквозь землю провалиться.

— Ну…

— А что было, когда твоя жена пригласила его в сестричество? Он должен был призвать девочек начать кампанию сбора средств в пользу храма по случаю Хануки, а вместо этого заявил, что иудаизм в сердце и кошерная снедь в холодильнике куда важнее, чем выклянчивание даров.

— Погоди-ка, Эл. Я, конечно, не собираюсь хулить свою жену, но справедливость есть справедливость. Тогда был званый обед, Майра подала креветочный коктейль, а он не кошерный. И нечего пенять на раввина за то, что он рассердился.

— У вас там одни склоки да свары, — подал голос Бронштейн и подмигнул Шварцу. — А вы знай себе тянете меня в свой храм.

— Как же иначе? — вмешался Бекер. — Если ты еврей и житель Барнардз-Кроссинг, то надо стать членом прихода. Это твой долг и перед общиной, и перед самим собой. Ну, а что до раввина, так ведь он не вечен, понятно?

3

Совет директоров собирался по воскресеньям в одном из свободных классов. Яков Вассерман, как президент храма и председатель совета, восседал за учительским столом, ещё пятнадцать человек втиснулись за парты, неловко вытянув длинные ноги в проходы между рядами. Несколько мужчин устроились поодаль прямо на партах и взгромоздили ноги на стулья. За исключением самого Вассермана, в совет входили люди молодые; примерно половине из них не исполнилось ещё и сорока, остальным было либо за сорок, либо чуть за пятьдесят. Сегодня Вассерман накинул легкий повседневный костюм, но все остальные были одеты так, как принято одеваться в Барнардз-Кроссинг теплым воскресным июньским утром: мешковатые штаны, спортивные майки, спортивные же пиджаки или кофты для игры в гольф.

Через распахнутые окна в комнату вливался рев электрической газонокосилки, с которой управлялся Стенли, смотритель синагоги. От раскрытой двери несся визгливый гвалт детишек, собравшихся в коридоре. Заседающие не обременяли себя особыми формальностями, всяк мог выступить с речью, когда хотел, и чаще всего (как, например, сейчас) несколько человек принимались вещать одновременно, не слушая друг дружку.

Председатель постучал по столу линейкой.

— Господа, давайте по очереди. Что вы говорите, Джо?

— Я говорю, а вернее, пытаюсь сказать, что невозможно работать при таком шумовом сопровождении. И ещё я никак не возьму в толк, почему нам нельзя проводить собрания в маленьком святилище при храме.

— Нарушаете регламент! — послышался чей-то голос. — Сейчас обсуждается вопрос о финансах и благосостоянии.

— Почему это я нарушаю регламент? — ощетинился Джо. — Что ж, ладно, я вношу предложение, чтобы впредь собрания проводились в маленьком святилище. Это подходит под рубрику нововведений.

— Господа, господа! Пока я остаюсь председателем, каждый имеет право выступать с важными заявлениями в любое время. Сложных вопросов мы не разбираем, и небольшие отклонения от регламента вполне допустимы. Секретарь всегда может подправить протокол. Мы не собираемся в святилище по той простой причине, что там нет письменного стола, и секретарю негде устроиться. Но если члены совета сочтут, что классная комната не годится для проведения заседаний, мы попросим Стенли поставить в святилище какой-нибудь столик.

— Кстати, Яков, надо бы разобраться со Стенли. По-моему, нельзя, чтобы наши соседи-иноверцы видели его работающим по воскресеньям. Тем паче, что он и сам не еврей, а значит, у него тоже выходной.

— А чем, по-твоему, иноверцы занимаются по воскресеньям? Пройдись по Лозовой, и ты увидишь, что почти все они стригут траву на лужайках, приводят в порядок живые изгороди или красят свои лодки, — возразил ещё один член совета.

— И тем не менее, в словах Джо есть смысл, — сказал Вассерман. Разумеется, если Стенли против, мы ни в коем случае не будем настаивать. Ему приходится работать по воскресеньям, потому что школа закрыта. Но, возможно, будет лучше, если он не станет показываться на улице. С другой стороны, никто и не велит ему работать во дворе. В этом отношении он сам себе хозяин и может строить свой рабочий день, как ему угодно. Сейчас он на улице, но лишь потому, что ему так хочется.

— И все-таки зрелище не очень пристойное.

— Как бы там ни было, осталось всего две недели, — ответил Вассерман. — В летние месяцы он не будет работать по воскресеньям. Председатель помолчал и взглянул на часы, висевшие на задней стене. Кстати, возникает ещё один вопрос, и я прошу минуту на его изложение. Мы успеем провести всего два собрания, потом — летние каникулы. Тем не менее, я считаю, что следует рассмотреть наш контракт с раввином.

— А что с этим контрактом, Яков? Он же действует до Великих праздников, разве нет?

— Да, правильно. Как и контракт любого другого раввина, чтобы в храмах всегда были люди, которые могут провести праздничные богослужения. Вот почему принято рассматривать новые контракты в июне. Если конгрегация решает сменить раввина, у совета есть время на поиски нового. Если же уйти хочет сам раввин, у него появляется возможность без спешки присмотреть себе другой храм. Думаю, мы правильно сделаем, если сейчас же проголосуем за продление контракта с нашим раввином ещё на год и письменно известим его об этом.

— А зачем? Он что, подыскивает другое место? Или говорил вам о таком намерении?

Вассерман покачал головой.

— Нет, об этом он не говорил. Просто я считаю, что следовало бы послать ему письмо, прежде чем у нас зайдет речь на эту тему.

— Минутку, Яков, откуда нам знать, что раввин захочет остаться? Разве он не должен первым прислать нам письмо?

— По-моему, ему здесь нравится, и он охотно задержится у нас, ответил Вассерман. — Что до письма, то его обычно посылает наниматель. Разумеется, придется повысить раввину жалование. Думаю, пятисот долларов в знак признания заслуг вполне достаточно.

— Господин председатель, — раздался грубый голос Эла Бекера. Вице-президент оседлал свой стул и подался вперед, уперевшись кулаками в парту. — Господин председатель, мне кажется, сейчас у нас трудные времена. Мы только что соорудили новый храм. По-моему, пятьсот долларов — чересчур щедрый подарок.

— Да, пять сотен — большие деньги!

— Этот раввин тут всего год!

— Вот и хорошо. Удобный случай. Преподнесем ему дар к первой годовщине, а?

— Зарплату поднимать все равно придется, а пятьсот долларов — чуть более пяти процентов его годового дохода.

— Господа, господа! — воскликнул Вассерман и шлепнул по столу линейкой.

— Предлагаю отложить этот вопрос на неделю или две, — сказал Мейер Гольдфарб.

— А что тут откладывать?

— Мейер вечно откладывает все, что чревато расходами!

— Расходы — это не так уж больно, Мейер, почешется и пройдет!

— Господин председатель! — снова рявкнул Эл Бекер. — Поддерживаю предложение Мейера отложить этот вопрос до следующей недели. У нас так заведено. Когда надо было тратить много денег, мы всегда откладывали решение вопроса хотя бы на неделю. По-моему, пятьсот долларов — крупная сумма, чертовски крупная. У нас тут едва-едва набрался кворум. Думаю, что такой важный вопрос надо рассматривать в более представительном составе. Предлагаю поручить Ленни письменно пригласить всех членов совета на следующее заседание для обсуждения особо важного дела.

— У нас уже есть предложение.

— Оно, по сути, такое же. Ладно, готов выдвинуть свое в качестве поправки к первому.

— Будем обсуждать поправку? — спросил Вассерман.

— Минуточку, господин председатель! — воскликнул Мейер Гольдфарб. Поскольку поправка сделана к моему предложению, я считаю, что обсуждение не нужно. Меняю свое предложение.

— Хорошо. Сформулируйте его заново.

— Вношу предложение рассмотреть предложение о предложении рассмотреть контракт с раввином!

— Минутку, минутку, Мейер, такого предложения не поступало!

— Яков его внес.

— Яков не вносил никаких предложений. Он лишь высказал мысль. Кроме того, он — предсе…

— Господа! — гаркнул Вассерман, орудуя линейкой. — Зачем все эти предложения, поправки и поправки к поправкам? Я предлагал — я не предлагал… Говорите прямо: откладываем контракт раввина до той недели или не откладываем?

— Да!

— Конечно! Почему бы не отложить? Раввин никуда не убежит.

— Нам нужно более широкое представительство. Хотя бы в знак уважения к раввину.

— Хорошо, — сказал Вассерман. — Тогда давайте закругляться. Если нет никаких других дел… — он на мгновение умолк. — Нет? Значит, заседание объявляется закрытым!

4

Во вторник погода была ясная и мягкая, поэтому Элспет Блич и её подружка Силия Сондерс, которая присматривала за детьми Хоскинсов, ближайших соседей Серафино, повели своих подопечных в парк, представлялвший собой неухоженную лужайку в нескольких кварталах от храма. Прогулка напоминала перегон домашней живности: дети бежали впереди, но, поскольку Джонни Серафино был ещё очень мал, Элспет, по обыкновению, прихватила с собой коляску. Иногда Джонни шагал на своих двоих, уцепившись за борт или хромированную ручку коляски, но время от времени забирался внутрь и требовал, чтобы его везли.

Прошагав футов пятнадцать, Силия и Элспет останавливались и проверяли, где дети. Если малыши отставали, женщины звали их или бежали назад, чтобы разнять, а то и заставить выбросить какую-нибудь дрянь, подобранную в сточной канаве либо выуженную из мусорного бака.

Силия не оставляла попыток уговорить подружку провести четверг, их выходной день, в Сейлеме.

— У Эйделсона распродажа, и я хочу присмотреть себе новый купальник, — соблазняла она Элспет. — Мы могли бы сесть на автобус в час дня…

— Я подумываю отправиться в Линн, — ответила Элспет.

— Что там делать?

— Понимаешь, последнее время меня что-то поташнивает. Полагаю, надо показаться врачу. Может, выпишет общеукрепляющее или ещё что-нибудь.

— Зачем тебе общеукрепляющее, Эл? Достаточно малость развеяться, прогуляться, и все будет в порядке. Послушай моего совета, поехали со мной в Сейлем, походим по магазинам, а под вечер посмотрим кино. Потом где-нибудь перекусим и отправимся в кегельбан. По четвергам там такие парни собираются! Мы дурачимся и прекрасно проводим время. Никаких грубостей и приставаний, просто веселимся.

— Должно быть, это и впрямь здорово, но мне что-то не хочется, Сил. После полудня я обычно устаю, а по утрам у меня вроде как кружится голова.

— И я знаю, почему, — уверенным тоном заявила Силия.

— Знаешь?

— От недосыпания. Вот в чем твоя беда. Ты ложишься в два или три часа ночи. Шесть дней в неделю. Удивляюсь, как ещё на ногах-то держишься. Ты единственная знакомая мне девушка, которая работает по воскресеньям. Эти Серафино сели тебе на шею и хотят укатать насмерть.

— Я сплю столько, сколько нужно. Мне не обязательно дожидаться возвращения хозяев, — Элспет передернула плечами. — Просто, когда я остаюсь одна с детьми, мне не хочется раздеваться и залезать в постель. Обычно я дремлю на кушетке. Да и после полудня, бывает, прикорну. Нет, сна мне хватает, Сил.

— Но воскресенья…

— Это единственный день, когда Серафино могут выбраться к приятелям. Я не против. К тому же, когда я нанялась, миссис Серафино сказала, что, если мне понадобится воскресенье, она все устроит. Вообще-то они очень добры ко мне. Миссис Серафино говорит, что будет подвозить меня до центра города, если я захочу пойти в церковь. По воскресеньям автобуса не дождешься.

Силия внезапно остановилась и смерила Элспет взглядом.

— Скажи, он тебя достает?

— Меня?

— Пытается подкатиться, когда миссис нет дома?

— Ах, вот ты о чем! Нет, — поспешно ответила Элспет. — С чего ты взяла?

— Не верю я этим владельцам ночных клубов. И мне не нравится, как он смотрит на девушек.

— Глупости. Он почти не разговаривает со мной.

— Глупости? А вот послушай. Глэдис, та девушка, что работала у них до тебя, была уволена, когда миссис Серафино застукала мужа при попытке соблазнить её. А ведь Глэдис не была и вполовину так хороша собой, как ты.

Стенли Добл был типичным обитателем Барнардз-Кроссинг, даже своего рода прообразом некоторой части населения Старого Города. Коренастый сорокалетний здоровяк с волосами песочного цвета, уже тронутыми сединой, и грубой, загорелой до черноты кожей. Видно было, что он нечасто сидит в четырех стенах. Стенли умел все: построить лодку, починить канализацию и электропроводку, подстричь лужайку на летнем солнцепеке, исправить машину или привести в порядок лодочный мотор в штормящем море. Он никогда не уставал. Время от времени Стенли подрабатывал даже рыбалкой и ловлей омаров. И без труда находил себе место, но нигде не задерживался слишком долго, получая ровно столько денег, сколько ему было нужно. Так было, пока он не устроился в храм. Здесь Стенли и трудился с тех самых пор, как еврейская община купила старый особняк и перестроила его, превратив в школу, гражданский центр и синагогу. Тогда он был важным человеком: без него это здание просто развалилось бы на части. Благодаря Стенли котел, проводка и канализация исправно исполняли свое предназначение; он подлатал крышу и за лето выкрасил весь дом изнутри и снаружи. Когда был построен новый храм, Стенли, разумеется, пришлось заниматься другими делами. Ремонтировать было почти нечего, поэтому Добл поддерживал чистоту в здании, присматривал за лужайкой и кондиционерами летом и за отоплением зимой.

И сегодня, этим ясным утром вторника, Стенли тоже не бездельничал: он орудовал граблями на газоне перед храмом и уже собрал несколько бушелей скошенной травы и листьев. И хотя на лужайке по другую сторону храма было столько же работы, если не больше, Стенли решил устроить обеденный перерыв. А потом будет видно: захочется, уберет газон на задах, а нет — так оставит его на завтра. Торопиться особо незачем.

В холодильнике на кухне Стенли хранил картонку молока и несколько ломтиков сыра. Некоторые сорта мяса, точнее, все, кроме купленных в особых магазинах кошерной снеди, в храмовом холодильнике держать не полагалось. Но производство молока и сыра не требовало убоя скота, и, значит, они считались «чистыми». Стенли подумал, а не выпить ли ему кружечку пива. Его машина — дряхлый «форд» сорок седьмого года выпуска, с оторванным брезентовым верхом, покрытый ярко-желтой краской, оставшейся с последнего ремонта в чьем-то доме, — стояла на огороженной площадке перед храмом. Можно было доехать до «Кубрика» и вернуться за какой-нибудь час. Стенли никому не докладывался, но миссис Шварц сказала, что, быть может, ей понадобится его помощь, чтобы украсить храм к предстоящему заседанию сестричества, и Стенли решил не покидать рабочее место. Кроме того, если он ввяжется в какой-нибудь нескончаемый спор в «Кубрике» (к примеру, о том, чем лучше покрывать выходящие к морю фасады домов — дранкой или гонтом, или о том, победит ли «Селтик» в чемпионате), ещё неизвестно, когда удастся вернуться обратно.

Стенли умылся, достал из холодильника молоко и сыр и отнес их в свой уголок в подвале, где стояли колченогий стол, койка и плетеное кресло, вытащенное с городской свалки после очередного похода туда. Посещение помоек было излюбленным занятием некоторых слоев местного общества.

Стенли сел к столу и принялся жевать бутерброды, запивая их молоком и с легкой грустью разглядывая сквозь узкое оконце и редкие кусты ноги прохожих — мужские в брюках и стройные, соблазнительные женские, затянутые в шелковые чулки. Иногда он изгибался, чтобы попялиться на какие-нибудь особенно красивые дамские ножки, после чего одобрительно кивал своей седеющей головой и бормотал: "Красота-а… А?".

Стенли прикончил кварту молока и вытер губы шершавой волосатой ладонью, потом встал с кресла, лениво потянулся и снова сел, теперь уже на койку, после чего принялся чесать ребра и голову короткими сильными пальцами, похожими на обрубки. Затем он лег и повертел головой, чтобы на подушке образовалась вмятина. Несколько секунд Стенли таращился на трубы, пересекавшие потолок будто кровеносные сосуды на анатомическом рисунке, потом перевел взгляд на стену и приклеенную к ней коллекцию "художественных фотографий" женщин на разных этапах разоблачения. Все были как на подбор грудастые, соблазнительные, в теле. Глаза Стенли блуждали по снимкам, губы растянулись в удовлетворенной ухмылке.

За окном послышались женские голоса. Стенли перевернулся на бок, чтобы посмотреть, кто пришел, и сумел разглядеть две пары ног, обтянутых белыми чулками, а рядом — колесики детской коляски. Кажется, он знал этих девушек: они проходили мимо довольно часто, и ему очень нравилось подслушивать обрывки их разговоров. Ощущение было такое, словно он подглядывает в замочную скважину. Почти такое же.

— …ну, тогда заканчивай с делами, а потом садись на сейлемский автобус, а я тебя встречу, и мы перекусим на автовокзале.

— Я вообще-то собиралась задержаться в Линне и сходить в «Рай».

— Но там крутят длиннющие фильмы, которые никогда не кончаются. Как же ты доберешься до дома?

— Я проверяла, сеанс заканчивается в половине двенадцатого. Вполне успеваю на последний автобус.

— А не боишься возвращаться так поздно одна?

— Этим рейсом ездит немало народу, а от остановки до дома всего пара кварталов… Энджи, немедленно иди сюда!

Послышался дробный топот каблучков, и мгновение спустя ноги в белых чулках скрылись из поля зрения Стенли. Он снова лег на спину и принялся изучать фотографии. На одной была запечатлена смуглая брюнетка в поясе и черных чулках. Стенли таращился на снимок до тех пор, пока брюнетка не превратилась в блондинку, а черные чулки — в белые. Вскоре после этого челюсть его отвисла, и Стенли захрапел, зычно и размеренно. Его храп напоминал рокот лодочного мотора на высокой волне.

Майра Шварц и ещё две женщины из сестричества, готовившие маленький зал к собранию и праздничному ужину, отступили на шаг и, чуть склонив головы набок, уставились на стену.

— Может, чуток повыше, Стенли? — спросила Майра. — Как вы думаете, девочки?

Стоявший на стремянке Стенли послушно поднял лист гофрированной бумаги ещё на пару дюймов.

— По-моему, надо немного опустить.

— Возможно, вы правы. Стенли, можно малость пониже?

Стенли вернул вывеску на прежнее место.

— Так держать, Стенли! — воскликнула Майра. — В самый раз, правда, девочки?

Две женщины с воодушевлением согласились. Они были гораздо моложе председательницы сестричества. Эмми Адлер едва исполнилось тридцать, а Нэнси Дретман хоть и была малость постарше, но вступила в сестричество совсем недавно. Поскольку эти женщины состояли в комиссии декораторов, они пришли в храм в брюках, чтобы заняться делом, но вдруг сюда заявилась расфуфыренная в пух и прах Майра, которой приспичило "посмотреть, все ли в порядке", и тотчас приняла командование. Эмми и Нэнси не очень любили заниматься украшательством, но эту работу обычно поручали сестрам с небольшим стажем. И если они докажут, что хотят трудиться, им доверят более важные задания. Например, рекламу. Тогда они начнут обхаживать местных торговцев и деловых партнеров своих мужей, чтобы те давали рекламу в Программном Альбоме. Или их введут в комитет дружбы, и тогда эти женщины будут навещать больных. А когда они докажут, что справляются с работой, сиречь умеют заставить других вкалывать вместо себя, их имена будут занесены в список кандидатов в члены исполнительного совета. И это будет их «потолок».

Ну, а пока они оттачивали свои начальственные навыки, тыркая Стенли. Явившись в храм за час до миссис Шварц, обе женщины попросили у смотрителя помощи, хотя знали, что он с куда большей охотой занялся бы лужайкой.

— Почему бы вам не начать самим? — спросил их Стенли. — А я приду чуть позже и пособлю.

Но миссис Шварц, в отличие от них, и слушать не пожелала такую чепуху. Приехав в храм, она четко и ясно заявила:

— Стенли, мне нужна ваша помощь.

— Я должен убрать этот мусор, миссис Шварц, — ответил он ей.

— Мусор никуда не денется.

— Хорошо, мэм, сейчас приду, — обреченно молвил Стенли, отложил свои грабли и отправился за стремянкой.

Работа оказалась скучной и утомительной и не принесла ему никакого удовольствия. К тому же, Стенли не любил, когда им командовали женщины, особенно такие суровые и надменные, как миссис Шварц. Едва он успел повесить на стену бумажное украшение, как открылась дверь, и в комнату заглянул раввин.

— О, Стенли! — воскликнул он. — Можно вас на два слова?

Стенли проворно спустился со стремянки, и гофрированный лист тотчас провис. Гвоздик вывалился из стены, и все три женщины застонали от досады. Только теперь раввин заметил их, кивком извинился за вторжение и снова обратился к смотрителю:

— Через день или два мне придет посылка с книгами. Весьма редкими и ценными, поэтому не разбрасывайте их вокруг, а сразу же принесите ко мне в кабинет.

— Хорошо, рабби. Но как я узнаю, что там книги?

— Посылка будет из колледжа Дропси, и вы узнаете об этом, прочитав ярлычок, — ответил раввин, потом снова кивнул дамам и был таков.

Майра Шварц с мученическим смирением дождалась возвращения Стенли.

— Должно быть, дело и впрямь весьма важное, если раввин счел нужным оторвать вас от работы, — едко заметила она.

— Я все равно собирался спуститься и передвинуть стремянку, — ответил смотритель. — Он хочет, чтобы я позаботился о книгах, которые должны прийти по почте.

— Очень ответственное задание, — насмешливо проговорила Майра. Думаю, в ближайшие дни Его Святость ждет маленький сюрприз.

— Но, по-моему, он просто не заметил нас, когда заглянул сюда, сказала Эмми Адлер.

— Не понимаю, как нас можно не заметить, — возразила миссис Дретман и продолжала, обращаясь к Майре: — Кстати, в продолжение ваших слов. Мой Морри входит в совет директоров, и не далее как вчера ему позвонил мистер Бекер, просил непременно явиться на специальное заседание…

Миссис Шварц махнула рукой в сторону Эмми Адлер и шепнула:

— Тс-с! Ни слова об этом.

5

Элспет Блич заканчивала работу в полдень, но ей редко удавалось покинуть дом Серафино раньше, чем в час. Миссис Серафино всегда страшно суетилась, пичкая детей ленчем, и вечно вопила из кухни: "Эл, куда вы поставили тарелку Анджелины?" или: "Эл, не могли бы вы задержаться на минутку и усадить Джонни на горшок? Никуда ваш автобус не денется!" Поэтому Элспет предпочитала сама потчевать детей дневной трапезой и уезжала часовым автобусом, а иногда задерживалась даже до половины второго.

Ну, а сегодня ей и вовсе было безразлично, во сколько уходить, потому что прием у врача назначен на четыре часа. День был жаркий, парило, а Элспет хотелось явиться к врачу свежей и не потной: как-никак, осмотр дело интимное. Она с удовольствием задержалась бы на работе часов до трех, да боялась возможных расспросов хозяйки.

Когда миссис Серафино спустилась вниз, Элспет кормила детей ленчем.

— О, вы уже трапезничаете, — заметила хозяйка. — Не стоило начинать. Я сама их покормлю. Можете одеваться, Элспет.

— Они уже доедают, миссис Серафино. Почему бы и вам не позавтракать?

— Ну, если вы не против. Страх как хочу кофе.

Миссис Серафино не отказывалась от услуг Элспет и не рассыпалась в благодарностях перед ней, чтобы та не возомнила о себе лишнего. Когда девушка покормила детей и повела их наверх, хозяйка даже не пошевелилась.

Укладывать детей в постель было лишь немногим легче, чем запихивать в них ленч. Когда Элспет, наконец, спустилась вниз, миссис Серафино беседовала с кем-то по телефону. Она прикрыла трубку ладонью, сказала: "О, Элспет, дети уже в постели? Я как раз собиралась подняться и уложить их" и продолжала прерванный разговор.

Элспет отправилась в свою комнатку при кухне, закрыла дверь на задвижку, бросилась на кровать и машинально включила радиоприемник."…это был Берт Бернс, — бодренько вещал ведущий, — с последним хитом "Блюз кукурузной водки". А теперь прогноз погоды. Упомянутая нами ранее область низкого давления приближается, а значит, не исключены облачность и туманы по вечерам. Возможны проливные дожди. Полагаю, в жизни каждого выдаются ненастные деньки, ха-ха! А сейчас для миссис Айзенштадт из Сейлема поют "Веселые хулиганы". Поздравляем вас в восьмидесятитрехлетием, миссис Айзенштадт!"

Песня повергла Элспет в дремотное состояние. Девушка перевернулась на спину и уставилась в потолок, злясь при мысли о том, что в такую жару придется наряжаться во все лучшее. В конце концов она тяжело поднялась и стянула через голову платье. Затем расстегнула лифчик и «молнию» пояса для чулок и освободилась от него, не позаботившись отстегнуть сами чулки. Бросив белье в нижний ящик столика, она повесила платье в шкаф.

Элспет слышала, как миссис Серафино разогревает кофе и достает из холодильника апельсиновый сок. Бросив взгляд на запертую дверь, девушка вошла в тесную ванную и включила душ.

Когда полчаса спустя она вышла из своей комнатки, на ней было желтое хлопчатобумажное платье без рукавов, белые туфельки и белые перчатки, в руках — тоже белая пластмассовая сумочка. Короткие волосы зачесаны назад и туго стянуты белой ленточкой. Мистер Серафино куда-то вышел, но его супруга все вертелась в кухне, по-прежнему в халате и шлепанцах.

— Прекрасно выглядите, Эл, — заметила она, приканчивая вторую чашку кофе. — У вас намечается что-то особенное?

— Да нет, вечер как вечер. Схожу в кино, и все.

— Желаю приятно провести время. У вас есть ключ?

Девушка раскрыла сумочку и показала хозяйке ключ, прицепленный к «молнии» кармашка для мелочи. Вернувшись к себе, она прикрыла дверь, миновала короткий коридор и вышла из дома через черный ход. Элспет поспела ваккурат к автобусу и села сзади, у открытого окна. Когда автобус тронулся, Элспет пошарила в сумке, нашла тяжелое старомодное золотое обручальное кольцо, надела его на палец и снова натянула перчатку.

Джо Серафино вернулся в кухню. Он был чисто выбрит и при полном параде.

— Девчонка уже ушла? — спросил Джо жену.

— Ты об Элспет? Да, несколько минут назад, а что?

— Если она собралась в Линн, я мог бы её подбросить.

— С каких это пор ты стал ездить в Линн?

— Надо отогнать машину в мастерскую, исправить эту штуку, которая поднимает крышу. Позавчера был дождь, а её заело, и в итоге я промок до нитки.

— А чего тянул аж до сегодняшнего дня?

— Погода была хорошая, вот я и забыл про эту дрянь, — беспечно отвечал мистер Серафино. — Но сейчас передали, что возможны ливни. Впрочем, что это за допрос с пристрастием?

— Никакого пристрастия. Спросить, что ли, нельзя? Во сколько вернешься? Или, может, это тоже не моего ума дело?

— Отчего же, валяй, спрашивай.

— Ну, и?

— Не знаю. Возможно, задержусь и перекушу в клубе! — сердито ответил Джо и пулей вылетел с кухни.

Миссис Серафино услышала, как хлопнула входная дверь. Потом завелся мотор. Она стояла, глядя на дверь комнатушки Элспет, и лихорадочно соображала. С чего это её муж, который прежде вел себя так, словно Элспет и вовсе не существовало, вдруг решил выказать такую услужливость? И почему он побрился именно сейчас? Обычно Джо делал это перед самым отъездом в клуб. У него была очень бойкая щетина, и бриться раньше просто не имело смысла.

Рассуждения эти мало-помалу переросли в подозрения. Интересно, почему сегодня эта девица так припозднилась? Она работает до полудня. С чего это Элспет вызвалась кормить и укладывать детей? Кто её просил? Никакая другая девушка уж точно не стала бы этого делать. А Элспет ушла только в половине третьего. Может, она дожидалась Джо?

Да ещё эта задвижка на двери. Раньше привычка Элспет запираться забавляла миссис Серафино и казалась ей нелепой. Но так ли уж это смехотворно? Может, Элспет запирается вовсе не от Джо, а от своей хозяйки? В её комнату можно попасть через заднюю дверь дома. А вдруг Джо иногда ходит туда, зная, что дверь в кухню заперта, и жена не сможет им помешать?

Эта мысль потянула за собой другую. Хотя девчонка работает у них уже три с лишним месяца, она, похоже, так и не обзавелась друзьями. Другие девицы по выходным бегают на свидания, а она — нет. Почему? Да и подружка у неё только одна, эта молодая кобылица Силия, что работает у Хоскинсов. Может, Элспет не ходит на свидания, потому что тянет любовную песнь на пару с Джо?

Миссис Серафино посмеялась над своими глупыми подозрениями. Что за ерунда. Ведь Джо почти неотлучно при ней. Каждый вечер они встречаются в клубе. Кроме четверга. Стоп, да ведь как раз в четверг у Элспет выходной!

Мелвин Бронштейн в который уже раз тянулся к телефону и отдергивал руку, так и не сняв трубку. Был седьмой час, и все работники уже разошлись по домам. Остался только Эл Бекер, но он сидел в своем кабинете и, судя по разложенным на столе тетрадям, намеревался проторчать там довольно долго.

Теперь можно было без помех позвонить Розали. Мелвин мог не думать о ней целую неделю, но по четвергам, в дни свиданий, испытывал непреодолимое желание встретиться с этой женщиной. За год общения их отношения превратились в рутину. Каждый четверг после обеда Розали звонила Мелвину, а потом они встречались в каком-нибудь ресторане и ужинали, после чего уезжали за город и снимали комнату в мотеле. Мелвин непременно доставлял Розали домой до полуночи, потому что нянька, присматривавшая за её детьми, не желала засиживаться слишком поздно.

Но недавно их отношения претерпели перемену. Ни в прошлый, ни в позапрошлый четверг Мелвин не виделся с Розали, и всему виной её глупые страхи. Розали боялась, что муж, с которым она не жила, приставил к ней наемных соглядатаев.

— Даже не звони, Мел, — умоляла она Бронштейна.

— Так ведь от звонка вреда не будет, — увещевал он её. — Не думаешь же ты, что они станут возиться с твоим телефоном.

— Нет, не думаю, но я могу поддаться слабости, и все начнется по-новой.

Мелвин уступил. К тому же, страхи Розали в какой-то степени передались и ему. А ведь сегодня четверг. Нет, он просто обязан позвонить. Хотя бы узнать, нет ли каких новостей. Если бы только он мог поговорить с ней. Мелвин был уверен, что её желание, столь же пылкое, как и его собственное, наверняка окажется сильнее страха.

Всеми силами стараясь выглядеть непринужденно, Бекер вошел в кабинет и сказал:

— Слушай, Мел, едва не забыл: Солли просила непременно привезти тебя к нам, зовет ужинать.

Бронштейн усмехнулся. Месяц назад Эл и Солли случайно увидели Мела в обществе Розали и с тех пор всеми правдами и неправдами стараются залучать его к себе по четвергам.

— Ой, не наседай на меня, Эл. Мне хочется побыть одному.

— Собрался поужинать дома?

— Нет, куда там! Дебби поедет резаться в бридж, а я заскочу куда-нибудь перекусить и отправлюсь в кино.

— Знаешь, что, мальчик, приходи потом к нам, проведем вечер вместе. У Солли новые пластинки с заумной музыкой. Послушаем, а потом заглянем в бильярдную, сгоняем пару партий.

— Ладно, может, зайду, если буду проезжать мимо.

Бекер предпринял ещё одну попытку.

— Слушай, у меня идея получше. Что, если я позвоню Солли, скажу, что остаюсь в городе, и мы с тобой славно проведем вечерок. Пообедаем где-нибудь, пропустим по стаканчику, а потом сходим в кино или кегельбан?

Бронштейн покачал головой.

— Брось, Эл. Езжай домой и отдыхай себе. Я не пропаду. Может, ещё заеду к вам, — он встал из-за стола и обнял старшего партнера за плечи. Хватит сидеть, отправляйся. Я тут все запру. — И Мел тихонько подтолкнул Эла к двери.

Затем снял трубку и набрал номер. Долго слушал длинные гудки и, наконец, дал «отбой».

Осмотр закончился только в седьмом часу. Элспет поблагодарила медсестру в приемной за листок с диетой и памятку для беременных, после чего аккуратно свернула все это добро и засунула в сумочку. Уже собираясь уходить, она спросила, нет ли в здании телефона-автомата.

— В вестибюле стоит будка, но вы можете позвонить отсюда.

Элспет стушевалась и покраснела, а медсестра понимающе улыбнулась.

Войдя в будку, Элспет набрала номер и принялась молиться, чтобы Он был дома.

— Это я, дорогой, — сообщила она, услышав голос в трубке. — Нам необходимо встретиться, это очень важно.

Послушав немного, она продолжала:

— Нет, ты не понял. Я должна кое-что тебе сказать… Нет, не по телефону… Я в Линне, но скоро вернусь в Барнардз-Кроссинг. Мы можем поужинать вместе. Я хотела перекусить в «Прибое», а потом пойти в «Нептун», посмотреть кино.

Она кивнула, выслушав ответ, как будто собеседник мог видеть её.

— Да, знаю, в кино ты со мной не пойдешь, но ведь есть-то тебе надо, так почему бы не поужинать вдвоем? Я буду в «Прибое» часов в семь. Ну, пожалуйста, попробуй успеть. Если не придешь до половины восьмого, я буду знать, что ты не смог выбраться. Но ты уж постарайся, а?

Прежде чем отправиться на автовокзал, Элспет заглянула в кафетерий и дважды перечитала памятку для беременных. Убедившись, что усвоила немногочисленные и немудреные правила, она запихала брошюру за кожаную спинку сиденья. Оставлять её у себя было слишком опасно: не ровен час, миссис Серафино увидит.

6

В половине восьмого Яков Вассерман позвонил в дверь дома, в котором проживал раввин. Ему открыла миссис Смолл — маленькая шустрая женщина с головой, увенчанной копной белокурых волос, которая, казалось, мешала ей сохранять равновесие. У неё были большие голубые глаза и открытое лицо, которое не выглядело простоватым лишь благодаря маленькому, но твердому и решительному подбородку.

— Входите, входите, мистер Вассерман. Я так рада видеть вас.

Услышав, кто пожаловал, поглощенный чтением раввин встал и вышел в прихожую.

— О, мистер Вассерман! Мы только что отужинали, но, может быть, вы примете участие в чаепитии? Завари чаю, дорогая.

Он провел гостя в комнату, а миссис Смолл отправилась ставить чайник. Положив свою книгу на столик, Дэвид вопросительно уставился на почтенного посетителя, и Вассерман заметил, что взгляд у раввина не только мягкий и добрый, но и проницательный. Старик нерешительно улыбнулся.

— Э… вот в чем дело, рабби. Прибыв в нашу общину, вы выразили желание присутствовать на заседаниях совета. Я всей душой поддержал вас. Оно и верно: если приглашаешь в общину раввина, он должен бывать на заседаниях, где намечаются и обсуждаются дела. Что может быть лучше? Но члены совета проголосовали против. И знаете, чем они это объяснили? Тем, что раввин — наемный служащий прихода. Допустим, обсуждаются его контракт и жалование. Не может же он присутствовать при этом. Ну, а что мы имеем в итоге? Вопрос не поднимался целый год и всплыл только на последнем заседании, когда я предложил обсудить ваш контракт на следующий год. Ведь до летних каникул осталось каких-нибудь два заседания.

Вошла миссис Смолл с подносом. Поухаживав за мужчинами, она налила чаю себе и села.

— Ну-с, и что же решили с контрактом? — осведомился раввин.

— Ничего не решили, — отвечал Вассерман. — Отложили до следующего собрания, сиречь, до воскресенья.

Раввин уставился на свою чашку и сосредоточенно свел брови, потом тихо проговорил, будто думая вслух:

— Нынче у нас четверг, до собрания ещё три дня. Если бы они одобрили контракт и голосование было простой формальностью, вы сообщили бы мне об этом в воскресенье. Будь вероятность одобрения высока, но не стопроцентна, вы, возможно, сказали бы мне об этом при следующей встрече, то есть, во время службы в пятницу вечером. Но в том случае, если голосование сулит неопределенные или даже неблагоприятные для меня результаты, вы не станете упоминать об этом в пятницу, чтобы не портить мне саббат. Следовательно, ваш сегодняшний приход может означать только одно: у вас есть основания считать, что мой контракт не будет продлен, верно?

Вассерман восторженно покачал головой, повернулся к супруге раввина и шутливо погрозил ей пальцем.

— Никогда не пытайтесь водить вашего супруга за нос, миссис Смолл. Он разоблачит вас в мгновение ока, — старик снова взглянул на раввина. — Нет, рабби, неверно. Точнее, не совсем верно. Позвольте, я объясню. В совете директоров сорок пять членов. Представляете себе эту ораву? В советах «Дженерал-электрик» или "Юнайтед Стейтс стил" и то столько не наберется. Но вы и без меня знаете, как созываются такие советы. Туда пихают всех мало-мальски видных людей, которые хоть чуть-чуть помогают храму или могут помочь в будущем. Считается, что это высокая честь. Сами того не заметив, вы в конце концов получите совет, состоящий из наиболее зажиточных прихожан. В других церквах и синагогах — та же картина. Из этих сорока пяти человек только пятнадцать являются на каждое собрание, ещё с десяток приходят от случая к случаю. А остальные — и вовсе раз в год. Если в воскресенье соберутся только пятнадцать завсегдатаев, мы получим подавляющее большинство голосов, возможно, семьдесят пять процентов. Почти для всех наших это была бы формальность, они бы проголосовали за контракт, и дело с концом. Но нам не удалось предотвратить недельную отсрочку. Такое решение казалось разумным, да и вообще мы всегда поступаем так при рассмотрении важных вопросов. Но оппозиция во главе с Элом Бекером что-то замышляет. Эл вас недолюбливает. Только вчера я узнал, что они не пожалели сил и обзвонили человек тридцать из тех, которые редко приходят на заседания. И, насколько я понимаю, дело не ограничилось увещеваниями. Давили, как могли. Вчера, когда Бен Шварц поведал мне об этом, я тоже принялся названивать, но опоздал. Большинство уже склонилось на сторону Бекера и его дружков. Вот как обстоят дела. Если на собрание, как обычно, придут одни завсегдатаи, мы без труда одержим победу. Но если Бекеру удастся созвать совет в полном составе… — Вассерман развел руками, заранее признавая поражение.

— Не могу сказать, что эта весть застала меня врасплох, — удрученно молвил раввин. — Я опираюсь на традиционный иудаизм и, вступив в раввинат, старался стать таким же раввином, как мои отец и дед, посвящать себя учению, а не затворничеству, не запираться в башне из слоновой кости, а быть частичкой еврейской общины и оказывать на неё какое-то влияние. Но я начинаю думать, что в современной американской еврейской общине таким, как я, нет места. Кажется, прихожане хотят, чтобы раввин был чем-то вроде исполнительного секретаря, основывал клубы, выступал с речами, налаживал связи между храмом и другими церквами. Возможно, это полезное дело, и я просто безнадежно отстал от жизни, но такая работа не по мне. Сейчас модно подчеркивать нашу схожесть с иноверцами, а все наши традиции, напротив, призваны высвечивать различия. Мы — не просто мелкая секта со своими особенностями. Мы — нация священнослужителей, избранная богом и посвятившая себя ему.

Вассерман нетерпеливо кивнул.

— Но такое предназначение не терпит суеты, рабби. Наши прихожане выросли в период между двумя мировыми войнами. Большинство никогда не ходило в хедер или даже воскресную школу. Как вы думаете, легко ли мне было основать тут храм? Тогда здесь жило с полсотни еврейских семейств, но все равно, когда умер мистер Леви, каких мучений мне стоило собрать миньян, чтобы его родные могли прочесть Кадиш. Я лично посетил все еврейские дома в Барнардз-Кроссинг. А какая была жизнь. Некоторые вскладчину покупали машины, чтобы возить детей в воскресную школу в Линн. Другие выписывали учителя сюда, чтобы готовить мальчиков к бар-мицва, а потом соседи созванивались и возили его из дома в дом, передавая по цепочке. Я первым делом стал ратовать за создание еврейской школы, чтобы мы могли проводить праздничные богослужения в её здании. Кое-кто считал, что это слишком дорого, иные не хотели, чтобы их дети посещали днем специальную школу и чувствовали себя обособленными от других. Но мало-помалу я их убедил. Раздобыл сметы, расценки, чертежи, и в конце концов мы купили здание. Это было как чудо. По вечерам и воскресным дням там, бывало, собирались все. Женщины приходили в брюках, мужчины — в комбинезонах, и все работали вместе — чистили, красили, починяли. Тогда у нас не было ни клик, ни партий. Все хотели одного и того же и добивались цели объединенными усилиями. Этим молодым людям недоставало знаний, большинство не умело даже молиться на иврите. Но какой был дух!

Помню наши первые службы в дни Великих праздников. Я одолжил скрижаль в синагоге в Линне, был предводителем и чтецом, даже произнес короткую проповедь. В Судный день мне немного помог ректор еврейской школы, но основную работу я сделал сам. Провозился целый день, да ещё на голодный желудок. Я уже немолод, и жена беспокоится. Но никогда мне не было так радостно, как в ту пору. Какой дивный дух царил здесь! Вот были годы!

— А что произошло потом? — поинтересовалась супруга раввина.

Вассерман криво усмехнулся.

— Мы начали разрастаться. В Барнардз-Кроссинг стали селиться евреи. Мне приятно думать, что их привлекли школа и храм. Когда тут жило пятьдесят семейств, все друг друга знали, и любые разногласия можно было уладить в личной беседе. Но если число семей переваливает за три сотни, как сейчас, все меняется. Люди обособлены, разбиваются на группы, которые даже не знают друг о друге. Возьмите Бекера сотоварищи, Перлштейнов и Корбов с Гроув-Пойнт. Все они держатся особняком. Бекер — неплохой человек, даже, я бы сказал, очень хороший, как и все те, кого я упомянул. Но их мнения отличны от наших с вами. С их точки зрения, чем больше и влиятельнее храм, тем лучше.

— Но, раз они платят, стало быть, им и заказывать музыку, — заметил раввин.

— Храм и община куда важнее горстки щедрых благодетелей, — отвечал Вассерман. — Любой храм…

Но тут кто-то позвонил в дверь, и он умолк. Раввин пошел открывать. За порогом стоял Стенли.

— Вы ведь совсем извелись, дожидаясь этих книжек, рабби, — начал он. — Вот я и решил заглянуть к вам по пути домой, сообщить, что они прибыли. Здоровенный дощатый ящик. Я отнес его к вам в кабинет и снял крышку.

Поблагодарив Стенли, раввин вернулся в гостиную. Он едва скрывал возбуждение.

— Мириам, мои книги приехали.

— Я так рада, Дэвид.

— Не возражаешь, если я пойду и просмотрю их? — спросил раввин, но тотчас спохватился, вспомнив о госте. — Это довольно редкие книги. Мне их прислали из библиотеки колледжа Дропси. Я ведь пишу труд о маймонидах, объяснил он.

— Я как раз собирался уходить, рабби, — заверил его Вассерман, поднимаясь со стула.

— Нет-нет, посидите еще, мистер Вассерман. Вы даже не допили чай. Мне будет неловко, если вы уйдете. Мириам, убеди его остаться.

Вассерман дружелюбно улыбнулся.

— Я вижу, вам не терпится добраться до своих книг, рабби, и не смею задерживать вас. Может быть, вы пойдете, а мы с миссис Смолл ещё малость посудачим?

— Вы и правда не против? — спросил раввин и, не дожидаясь ответа, бросился в гараж.

Но жена преградила ему путь. Задиристо вздернув остренький подбородок, она заявила:

— Нет, Дэвид Смолл, без пальто ты из дома не выйдешь.

— Но там довольно тепло…

— Это сейчас. А скоро начнет холодать.

Раввин сдался и полез в шкаф за пальто, но не надел его, а небрежно перебросил через руку.

Миссис Смолл вернулась в гостиную.

— Он как ребенок, — извиняющимся тоном произнесла она.

— Нет, — ответил мистер Вассерман. — По-моему, он просто хочет побыть наедине с собой.

"Прибой" считался неплохим рестораном. Умеренные цены, быстрое и четкое обслуживание безо всяких изысков и излишеств, незатейливое убранство и хорошая еда. А блюда из даров моря — так и вовсе великолепные. Прежде Мел Бронштейн никогда не столовался там, но сегодня, когда он катил мимо, от ресторана отъехала какая-то машина, на стоянке освободилось место, и Мел расценил это как знак судьбы. Он вспомнил, что о ресторане неплохо отзываются, и загнал свой здоровенный синий «линкольн» на только что освободившуюся площадку.

Войдя, Мел увидел, что народу в зале не так уж много. Он уселся в отдельной кабинке и заказал мартини. Стены были украшены рыбачьими сетями и иными принадлежностями морского промысла: парой весел, корабельным штурвалом красного дерева, яркими поплавками от ловушек для омаров, а на одной из стен не было ничего, кроме здоровенной меч-рыбы, укрепленной на широкой доске.

Мел огляделся по сторонам и, к своему удивлению, не заметил ни одного знакомого лица. «Прибой» располагался в низине, в Старом Городе, и обитатели Чилтона нечасто наведывались сюда.

Почти все кабинки были заняты парочками, но напротив Мела и чуть наискосок одиноко сидела молоденькая девушка. Не сказать, чтобы красавица, но хорошенькая и совсем свежая. Судя по тому, что она то и дело поглядывала на часы, девушка кого-то дожидалась. Она ещё не заказала еду и лишь изредка потягивала воду из стакана. Не оттого, что ей хотелось пить: просто все вокруг что-нибудь да потребляли.

К Бронштейну подошла официантка, чтобы осведомиться, готов ли он сделать заказ, но Мел лишь указал на свой опустевший бокал, давая понять, что хочет повторить возлияние.

Приятель девушки все не приходил, и она явно начинала волноваться. Заслышав звук открываемой двери, она всякий раз оборачивалась и ерзала на скамейке. Но потом её настроение претерпело внезапную перемену, и девушка расправила плечи как человек, принявший некое решение. Стянув белые перчатки, она запихнула их в сумочку. Похоже, теперь девушка была готова заказать себе ужин. Мел разглядел на её пальце обручальное кольцо, но мгновение спустя она сняла его, раскрыла сумочку и бросила колечко в кармашек для мелочи. Потом подняла глаза, увидела, что Мел наблюдает за ней, покраснела и отвернулась. Бронштейн взглянул на часы. Было без четверти девять.

Поколебавшись лишь долю секунды, Мел выбрался из кабинки и подошел к девушке. Та вздрогнула и подняла глаза.

— Меня зовут Мелвин Бронштейн, — представился он. — И я — вполне приличный человек. Ненавижу трапезничать в одиночестве. Полагаю, что и вы тоже. Не желаете ли присоединиться ко мне?

Глаза девушки по-детски округлились. На миг она потупила взор, потом снова посмотрела на Мела и кивнула.

— Позвольте подлить вам чаю, мистер Вассерман.

Гость благодарно кивнул.

— Передать не могу, как скверно у меня на душе, миссис Смолл. В конце концов, это ведь я пригласил вашего супруга. Сам выбрал его.

— Да, я знаю, мистер Вассерман. Мы с Дэвидом, помнится, ещё удивлялись этому. Когда приход нанимает раввина, кандидатов обычно приглашают по очереди, и каждый проводит субботнюю службу, встречается с советом директоров или обрядовой комиссией. Но вы сами приехали в семинарию и под свою ответственность выбрали Дэвида, — Мириам Смолл взглянула на Вассермана и тотчас опустила глаза. — Возможно, обрядовая комиссия отнеслась бы к нему более дружественно, если бы в ней царило единодушие, — тихо добавила она.

— Вы думаете, я настаивал на своем праве единоличного выбора? Поверьте, миссис Смолл, на меня взвалили эту ответственность. Я бы предпочел, чтобы решение принимала обрядовая комиссия или совет, но здание достроили в начале лета, а совет не пожелал собираться в полном составе до сентября. Когда я предложил обрядовой комиссии отправиться в Нью-Йорк — нас ведь только трое: мистер Бекер, мистер Райх и я, — Эл Бекер настоял, чтобы я поехал туда один. "Да что мы с Райхом смыслим в раввинах, Яков? — вот что он сказал, слово-в-слово. — А ты знаешь в них толк, тебе и ехать выбирать. Мы согласны на любого". Может, он был занят и не мог покинуть город, а возможно, говорил то, что думал. Поначалу мне не хотелось брать всю ответственность на себя, но потом я поразмыслил и решил, что, может быть, так оно и к лучшему. В конце концов, Райх с Бекером и впрямь ничего в этом не понимают. Бекер даже не умеет прочесть молитву на иврите, да и Райх немногим лучше. Я уже научен горьким опытом. Когда решали, с кем заключить контракт на строительство храма, они наняли Христиана Соренсона. Архитектор-еврей их, видите ли, не устраивал. Кабы я не возмутился, имя Христиана Соренсона — Христиан, надо же! — так вот, сейчас оно красовалось бы на бронзовой плите перед храмом. Представляете? "Известный храмовый зодчий Христиан Соренсон, утонченный господин в пенсне на черной тесемке и черном атласном галстуке-бабочке, изготовил пластилиновый макет длинного приземистого здания, похожего на коробку, с высокими узкими окнами, перемежающимися декоративными колоннами из нержавеющей стали". "Я посвятил две недели постижению основ вашей веры, господа, и мой проект отражает её главные постулаты". Подумать только: иноверец, способный за две недели разобраться в основах иудаизма! "Как вы заметили, эти протяженные линии придают зданию воздушность и легкость. Прослеживая их, взор невольно устремляется ввысь. Проект прост, здание не отягощено излишествами и разной там мишурой". Интересно, что он имел в виду? Звезду Давида, семисвечье, Скрижали Закона? "Оно — суть воплощение простоты и практичности, а также, если позволите, господа, здравого смысла, на котором зиждется ваша вера. Колонны из нержавейки отражают чистоту этой веры и её стойкость, способность сопротивляться натиску времени. В фасаде — несколько дверей из нержавеющей стали, а слева и справа от них — длинная стена из глазированного белого кирпича вровень с дверьми. Она плавно изгибается, смягчая общий план и линии, и придает зданию гармонию с окружающей местностью. Как видите, строение напоминает человека с распростертыми объятиями, призывающего людей к молитве. А с практической точки зрения, эти две стены отделяют автостоянку перед храмом от обрамляющей его с трех сторон лужайки". Каково, а? По крайней мере, мне удалось добиться, чтобы на плите поставили только его инициалы. Да и не здание определяет царящий в приходе дух. А вот характер раввина может оказать влияние. Короче, я согласился отправиться в семинарию один.

— А почему вы выбрали моего Дэвида, мистер Вассерман?

Старик ответил не сразу. Он понимал, что супруга раввина — женщина умная и напористая, и с ней надо держать ухо востро. Вассерман попытался вспомнить, что же именно так привлекло его в Дэвиде Смолле. Во-первых, он был хорошо подкован и знал Талмуд. Во-вторых, конечно же, то обстоятельство, что Смолл — продолжатель славной династии раввинов, да и супруга его — тоже дочь раввина. Это сыграло известную роль. Человек, выросший в домашнем «раввинате», скорее всего, будет придерживаться традиционных, консервативных убеждений.

Но, увидев раввина в первый раз, Вассерман испытал разочарование: молодой человек выглядел далеко не представительно, обыкновенный юнец, каких много. Однако позднее, в ходе беседы, Вассермана подкупили дружелюбие и здравомыслие Дэвида Смолла. А голос и движения раввина разбудили воспоминания о старом бородатом патриархе, учившем маленького Якова премудростям Талмуда на родине. Голос Дэвида звучал так же ласково и убедительно, почти певуче. Такая речь была свойственна всем талмудистам.

Тем не менее, решив дело, Вассерман почти сразу же почувствовал сомнения. Нет, сам он был вполне удовлетворен, однако подозревал, что большинство прихожан едва ли мечтало о таком раввине, как Дэвид Смолл. Кое-кто ожидал увидеть рослого мужа сурового обличья, с зычным раскатистым гласом, похожего на католического епископа. Но раввин Смолл был невысок, а голос его звучал мягко, дружелюбно и буднично. Другие думали, что к ним приедет веселый молоденький выпускник в серых фланелевых брюках, который будет чувствовать себя как рыба в воде на площадке для гольфа или теннисном корте, да ещё иметь юную женушку. Раввин Смолл был худосочен, бледен, носил очки и, ясное дело, не отличался атлетизмом, хотя и пребывал в добром здравии. Третьи представляли себе раввина как эдакого энергичного чиновника, затейника и доставалу, который тотчас начнет учреждать комитеты, уговаривать и увещевать прихожан участвовать во все более масштабных общественных проектах. Но Смолл был рассеян, приходилось то и дело напоминать ему о назначенных загодя встречах. Для него не существовало таких понятий, как «время» и «деньги». Охотно выслушивая предложения, он так же охотно забывал их, особенно если они не вызывали у него особого интереса.

Вассерман принялся тщательно подбирать слова.

— Ну, что ж, миссис Смолл, скажу вам так: я выбрал вашего супруга, потому что он мне понравился, хотя и не только поэтому. Как вы знаете, я беседовал ещё с несколькими. Все они хорошие ребята с умными еврейскими головами на плечах. Но для работы в общине одной сообразительности раввину мало. Он должен быть человеком смелым и стойким в своих убеждениях. Я довольно долго общался с каждым из них, говорил о роли раввина в общине, и все они соглашались со мной. Мы вроде как прощупывали друг друга. На собеседовании без этого не обойтись, и, как только они начинали думать, что поняли, какого направления я придерживаюсь, тотчас излагали мне сходные мысли, причем гораздо более складно, чем я мог бы изложить их сам. Но ваш супруг, как мне показалось, совершенно не интересовался моими воззрениями. А когда я принялся делиться ими, он попросту не согласился со мной. В самой уважительной форме, спокойно, но твердо. Соискатель места, который перечит своему будущему работодателю, — либо дурак, либо человек стойких убеждений. А считать вашего супруга дураком у меня не было ни малейших оснований.

Теперь и вы ответьте мне на один вопрос, миссис Смолл. Почему ваш супруг согласился занять предложенную должность? Уверен, что в семинарии всем кандидатам рассказали о нашей общине, да и я в беседе с мистером Смоллом честно ответил ему на все вопросы.

— Вы полагаете, он должен был искать общину поспокойнее? С более традиционным укладом жизни и устоявшимся отношением к раввину? — миссис Смолл допила чай и поставила чашку на стол. — Мы это обсуждали, и Дэвид сказал, что у таких общин нет будущего. Двигаться по наезженной колее, отбывать время на работе — это не для Дэвида. Он действительно убежденный человек. И он считал, что сумеет заразить этим общину. И то, что вы приехали за раввином один, без свиты из косных людей вроде мистера Бекера, навело Дэвида на мысль, что у него есть шанс. А теперь выясняется, что он ошибался. Они твердо намерены отправить его в отставку?

Вассерман передернул плечами.

— Двадцать один верный голос против. Эти люди очень сожалеют, но они уже дали обещание Элу Бекеру, доктору Перлштейну или ещё кому-нибудь. Двадцать человек говорят, что проголосуют за раввина, но по меньшей мере в четверых из них я не уверен. Они могут и вовсе не явиться. Обещать-то обещали, но, судя по их тону… "В субботу я уезжаю, но, если вернусь к голосованию, можете рассчитывать на меня". Значит, можно рассчитывать, что в воскресенье утром их не будет, а при следующей встрече они скажут: "Какая жалость. Мы так спешили к началу заседания".

— В сумме это — сорок один человек. А остальные четверо?

— Они обещали подумать. Значит, уже решили голосовать против, но не хотели препираться со мной. Что можно сказать человеку, который обещает подумать? Попросить его не думать?

— Ну, если они хотят, чтобы…

— Да откуда они знают, чего хотят? — внезапно вспылил Вассерман. Когда сюда приехали первые жители, и я попытался собрать приход, даже не приход, а, скорее, маленький клуб, на случай, если, боже, упаси, что-нибудь стрясется и нам понадобится миньян, — даже тогда они говорили, что нет времени, или им не нужна организованная обрядовая служба. А несколько человек заявили, что не могут себе этого позволить. Но я не отставал от них. Будь иначе, разве были бы у нас сейчас храм с кантором и раввином и школа с учителями?

— Но, по вашим собственным подсчетам, двадцать девять человек из сорока пяти…

Вассерман тускло улыбнулся.

— Может быть, я слишком заупокойно настроен. Может, те, кто обещал подумать, и впрямь ещё не приняли решение. А Эл Бекер, Ирвинг Файнголд и доктор Перлштейн — так ли уж они уверены, что на собрание придут все, кто обещал им поддержку? Виды на будущее не радужны, но шанс есть. Буду с вами откровенен, миссис Смолл. Доля вины лежит и на вашем супруге. В нашем приходе немало людей — и это не только дружки Бекера, — которые считают раввина своим представителем в общине. Этих людей не устраивает поведение мистера Смолла. Им кажется, что ему едва ли не наплевать на них. Он забывает о назначенных встречах, неряшлив, не обращает внимания на свой облик на амвоне. Ходит в мятой одежде. Негоже в таком виде обращаться к прихожанам или заседающим.

Миссис Смолл кивнула.

— Знаю. Вероятно, кое-кто из этих критиков возлагает вину на меня. Жена должна заботиться о муже. Но что я могу сделать? По утрам он выходит из дому опрятным, но не могу же я следовать за ним по пятам весь день. Он ученый. Увлечется какой-нибудь книжкой, а все остальное побоку. Если ему приспичит прилечь и почитать, он плюхается прямо в пиджаке. Размышляя, он ерошит себе волосы, они путаются, и создается впечатление, что Дэвид вечно спросонья. Во время занятий он делает записи на карточках и складывает их в карманы, поэтому вскоре они начинают оттопыриваться. Он ученый, мистер Вассерман, именно таким и должен быть раввин. Я понимаю, что вы имеете в виду и чего хотят прихожане. Им надо, чтобы раввин вставал и обращался к богу во время собраний. Чтобы склонял голову, словно пред ликом Всемогущего, и закрывал глаза, дабы не ослепнуть от Его сияния. Чтобы вещал низким зычным голосом, не таким, каким говорит с женой, а голосом актера. Но мой Дэвид не лицедей. Неужели вы думаете, что богу нравится внимать зычному утробному гласу, мистер Вассерман?

— Дорогая миссис Смолл, я не собираюсь противоречить вам. Но мы живем среди людей. А людям нужен не такой раввин, и, значит, раввин обязан быть не таким.

— Мистер Вассерман, скорее мой Дэвид изменит мир, чем мир — моего Дэвида.

7

Прибыв в клуб и увидев в гардеробе новую девушку, Джо Серафино подошел к метрдотелю и спросил:

— Что там за бабенка, Ленни?

— У Нелли опять малыш захворал, и я взял эту девочку на подмену. Не успел тебе сказать.

— Как её звать?

— Стелла.

Джо смерил девушку взглядом.

— Да, наша униформа ей определенно к лицу, — признал он. — Ладно, когда тут будет поспокойнее, пришли её ко мне в кабинет.

— Только никаких глупостей, Джо. Не вздумай её охмурять. Кажется, она троюродная сестра моей жены.

— Угомонись, Ленни. Должен же я спросить её имя, адрес и номер страховой карточки, — Джо усмехнулся. — Или ты хочешь, чтобы я приволок гроссбух прямо сюда?

Он отправился обходить обеденные залы. Обычно Джо подолгу терся среди посетителей, приветствуя кого взмахом руки, кого кивком, иногда присажваясь за столик какого-нибудь завсегдатая, чтобы поболтать несколько минут. После каждой такой беседы он непременно щелкал пальцами, подзывая проходящего мимо официанта, и говорил: "Принесите этим добрым людям выпить, Пол". Но в четверг, когда у всех домашних прислуг был выходной, в клубе царила другая атмосфера. Оставалось много свободных столиков, посетители едва притрагивались к питью, переговаривались вполголоса и, казалось, пребывали в унынии. Даже обслуживание было не то: официанты не сновали по залу, выполняя заказы, а толклись в дверях кухни. Когда Леонард сердито зыркал на них или щелкал пальцами, они неохотно разбредались, но, стоило ему повернуться спиной, тотчас снова сбивались в кучку.

По четвергам Джо едва ли не весь вечер просиживал у себя в кабинете, просматривая счета. Сегодня он закончил раньше обычного и попытался немного вздремнуть на кушетке, когда вдруг послышался стук в дверь. Джо поднялся, устроился за письменным столом, положил перед собой расходную книгу и проговорил чуть резковатым тоном занятого человека:

— Войдите.

Он услышал лязг дверной ручки и усмехнулся. Встав из-за стола, Джо открыл задвижку, на которую запирал дверь по вечерам, и указал девушке на кушетку.

— Садись, дитя, я сейчас.

Он с непринужденным видом прикрыл дверь, уселся в шарнирное кресло и сосредоточенно уставился в гроссбухи. Минуту-другую Джо, казалось, был поглощен работой: делал пометки и сверялся с учетной книгой. Наконец он повернулся вместе с креслом и медленно смерил девушку взглядом с головы до ног.

— Как тебя зовут?

— Стелла. Стелла Мастранджело.

— Как это пишется? А, впрочем, ладно, выведи-ка его вот на этом листке.

Девушка подошла и склонилась над столом. Она была молода и свежа, с гладкой смуглой кожей и черными озорными глазами. У Джо руки чесались похлопать её по попке, соблазнительно обтянутой черными атласными форменными шортами. Но он одернул себя и все тем же деловитым тоном добавил:

— Напиши адрес и номер страховки. Пожалуй, и телефон тоже, на тот случай, если ты срочно понадобишься здесь.

Стелла написала все, что требовалось, и выпрямилась, но не отошла к дивану, а облокотилась о край стола и стрельнула глазками на Джо.

— Это все, мистер Серафино? — спросила она.

— Да, — он уставился на бумажку. — Понимаешь, время от времени нам может быть нужна твоя помощь. Нелли намекала, что хочет получить ещё один свободный вечер, чтобы сидеть с ребенком.

— Я буду очень признательна, мистер Серафино.

— Ладно, что-нибудь придумаем. Твоя машина здесь?

— Нет, я приехала автобусом.

— Как же ты будешь добираться домой?

— Мистер Леонард сказал, что я могу уйти до полуночи. Как раз успею на последний автобус.

— А не страшно возвращаться одной в такой поздний час? Придумала тоже! Знаешь, что, сегодня я тебя подброшу, а в следующий раз договорись с кем-нибудь заранее. Пэту, что работает на стоянке, обычно удается уломать кого-нибудь из таксистов.

— О, мне так неловко вас утруждать, мистер Серафино!

— А что тут такого?

— Э… мистер Леонард говорил…

Джо поднял руку.

— Никто не узнает, — небрежно-увещевающим тоном молвил он. — Вон та дверь ведет прямиком на стоянку. Уходи без четверти двенадцать, топай до автобусной остановки и жди меня там. Я подъеду и заберу тебя.

— Но мистер Леонард…

— Если я нужен Ленни, он приходит сюда. Дверь заперта, значит, я лег прикорнуть. В таких случаях меня лучше не беспокоить, и он это знает. Понятно? Кроме того, нам с тобой надо поговорить о делах, верно?

Стелла кивнула и взмахнула ресницами.

— А теперь беги, дитя, ещё увидимся, — Джо по-отечески похлопал её по спине и отпустил с миром.

Днем в «Кубрике» подавали только бутерброды, пончики и кофе, но по вечерам тут можно было отведать фрикаделек со спагетти, жареных устриц с картошкой и сосисок с печеной фасолью. Меню было начертано на грязной засиженной мухами картонке, подоткнутой под раму зеркала в вестибюле. Каждое блюдо имело свой номер, и завсегдатаи называли его бармену. Почему-то считалось, что это ускоряет обслуживание.

Днем и в самом начале вечера пили тут мало. Те, кто заскакивал перекусить, обычно брали эль или пиво. Более поздние посетители иногда выпивали рюмочку виски перед ужином. Но завсегдатаи вроде Стенли непременно возвращались часов в девять. Тогда-то в «Кубрике» и начиналась настоящая жизнь.

Покинув дом раввина, Стенли покатил на своей желтой колымаге прямиком в «Кубрик», получил излюбленную снедь и, взяв пару кружек эля, приступил к трапезе. Бесстрастно, будто станок, он пережевывал пищу, заглядывая в тарелку, только когда надо было зачерпнуть оттуда, и тотчас снова переводя взор на экран телевизора, висевшего под потолком в углу зала. Время от времени Стенли брал кружку и надолго припадал к ней, не отрывая глаз от экрана.

Когда бармен поставил перед ним тарелку, Стенли обронил какое-то метеорологическое замечание, но потом умолк и больше ни с кем не заговаривал. Телепередача кончилась, Стенли допил вторую кружку, вытер губы бумажной салфеткой и отправился к кассе, чтобы заплатить по счету.

Помахав бармену рукой, он покинул «Кубрик», проехал несколько кварталов и остановился у дома "Мамы Шофилд". Миссис Шофилд восседала в гостиной. Стенли заглянул туда, пожелал ей доброго вечера и поднялся наверх. В своей комнате он сбросил башмаки, рабочие джинсы и рубаху и растянулся на кровати, закинув руки за голову и уставившись в потолок. На стенах его жилища не было никаких картинок, не то что в подвале храма. "Мама Шофилд" не потерпела бы тут выставки. Единственным украшением служил календарь с изображением мальчика, играющего со щенком. Эта идиллия была призвана каким-то непонятным образом пробудить в душе зрителя теплые чувства к угольной компании Барнардз-Кроссинг.

Обычно Стенли на часок погружался в дрему, но сегодня ему почему-то не спалось. Он понимал, что начался очередной приступ хандры, объяснявшейся одиночеством. Такое случалось часто. В тех кругах, в которых вращался Стенли, его холостяцкое житье воспринималось как лишнее доказательство ума: не дал себя окрутить, молодчина. Но сегодня он вяло подумал, что, быть может, переумничал и облапошил самого себя. Что это за жизнь? Жирная бурда за стойкой бара, меблирашка, ожидание встречи с собутыльниками в «Кубрике». Вот и все. А кабы он был женат… Перед глазами замелькали приятные картинки семейной жизни, и вскоре Стенли тихонько захрапел.

Проснулся он без нескольких минут девять. Встал, облачился в парадный прикид и поехал в «Кубрик». Видения все не оставляли его. Он выпил больше обычного, в надежде утопить их, но картинки знай себе выныривали на поверхность всякий раз, когда прерывалась беседа или стихал шум.

Где-то к полуночи толпа начала рассасываться, и Стенли поднялся. Чувство одиночества обострилось до предела. Нынче четверг. Может, какая-нибудь девчонка сойдет с последнего автобуса на углу Оук и Вайн. Может, она будет усталая и с благодарностью примет приглашение Стенли прокатиться с ним остаток пути до дома…

Элспет устроилась на заднем сиденье машины. Дождь немного ослаб, но крупные капли по-прежнему лупили по асфальту, похожему на черную маслянистую поверхность пруда. Она успокоилась и, чтобы доказать себе это, неторопливо и изящно попыхивала сигареткой, что твоя актриса. Разговаривая, она смотрела прямо перед собой и лишь изредка бросала быстрый взгляд на своего собеседника.

Он сидел, напряженно выпрямившись, глаза его округлились и не мигали, губы были плотно сжаты. От злости? От раздражения? Или от отчаяния? Этого Элспет определить не могла. Продолжая говорить, она подалась вперед, чтобы раздавить окурок в пепельнице, встроенной в спинку сиденья.

Элспет скорее почувствовала, чем увидела, как его рука тянется к ней. Вот она коснулась горла. Элспет уже собралась было повернуться и улыбнуться ему, но тут его пальцы ухватили серебряную цепочку. Элспет хотела пожаловаться, сказать, что ей больно, но он внезапно резко вывернул руку, и толстая цепь… В общем, жаловаться и кричать было поздно. Крик застрял у неё в горле, голову окутал красный туман, который вскоре сменился кромешной чернотой…

Он продолжал сидеть, вытянув руку и сжимая цепь, словно старался удержать злую собаку. Потом расслабился и, когда Элспет начала клониться вперед, схватил её за плечо и снова усадил на место. Подождал немного, опасливо открыл дверцу и выглянул из машины. Убедившись, что поблизости никого нет, он вылез, сгреб Элспет в охапку и выволок наружу. Ее голова безвольно откинулась назад.

Не глядя на девушку, он бедром захлопнул дверцу машины и понес Элспет к тому месту, где стена была не выше трех футов. Перегнувшись через стену, попробовал мягко усадить девушку на траву по другую сторону, но тяжелое тело выскользнуло из рук. Слепо шаря впотьмах, он попытался прикрыть ей веки, чтобы дождь не заливал глаза, но нащупал только волосы. А переворачивать тело не имело смысла.

8

Будильник на ночном столике раввина Смолла был поставлен на без четверти семь. Раввин вполне успевал принять душ, побриться и одеться к утренней службе, которая начиналась в половине восьмого.

Дэвид протянул руку, оборвал звон, но вместо того, чтобы встать, издал какой-то довольный звук, присущий животному миру, и перевернулся на другой бок. Жена потрясла его за плечо.

— Не проспи службу, Дэвид.

— Я сегодня не пойду.

Мириам показалось, что она правильно поняла мужа. Во всяком случае, настаивать она не стала. Кроме того, накануне Дэвид вернулся домой очень поздно, когда она уже давно спала.

Наконец раввин поднялся, удалился в кабинет и принялся читать утреннюю молитву, а Мириам тем временем собирала ему завтрак. Услышав его восторженный голос, вещавший: "Услышь, Израиль, господь есть Бог наш, Он един", она поставила на огонь кастрюльку с водой. Когда донесся стрекот Амиды, Мириам положила в кипяток яйца и варила до тех пор, пока не услышала певучее "Алину!"

Спустя несколько минут раввин вышел из кабинета, расправляя и застегивая левый рукав сорочки, и, как обычно, в смятении уставился на накрытый для него стол.

— Так много?

— Ты должен хорошо питаться, дорогой. Все говорят, что завтрак главная трапеза дня.

Свекровь не уставала подчеркивать это самым настоятельным образом. "Пожалуйста, следите, чтобы он ел побольше, Мириам. Не спрашивайте, чего ему хочется. Когда перед ним книга, а в голове — идея, он может поглодать корочку и удовольствоваться этим. Смотрите, чтобы он питался по часам и разнообразно, да витаминов давайте побольше".

Мириам уже позавтракала ломтиком поджаренного хлеба, чашкой кофе и сигаретой, но продолжала стоять над душой у Дэвида, пока он не съел грейпфрут, после чего поставила перед мужем миску каши. Облик Мириам не оставлял сомнений в том, что она намерена впихнуть в Дэвида все до последней ложки. Когда с кашей было покончено, она подала на стол яйца и ломтик поджаренного хлеба с маслом. Вся хитрость заключалась в том, чтобы не давать мужу передышки, во время которой его может посетить какая-нибудь мысль, и он утратит интерес к пище. Лишь когда он принялся за яйца и бутерброд, Мириам налила себе вторую чашку кофе и уселась напротив раввина.

— Мистер Вассерман ещё долго сидел после моего ухода? — спросил он.

— Около получаса. Кажется, он считает, что я должна лучше ухаживать за тобой, следить, чтобы твой костюм всегда был отутюжен, а волосы причесаны.

— Да, мне не мешало бы выглядеть поопрятнее. Как сейчас? Ничего? Галстук желтком не залит?

— У тебя превосходный вид, Дэвид, но это ненадолго, — Мириам взыскательно оглядела мужа. — Может быть, стоит купить заколку для воротничка, тогда галстук не будет сбиваться набок.

— Для этой заколки нужен особый воротник. Я однажды пробовал. Он меня душит.

— А не мог бы ты пользоваться помадой для волос, чтобы прическа держалась?

— Хочешь, чтобы женщины начали гоняться за мной?

— Только не говори, что тебе все равно, нравишься ли ты женщинам.

— Думаешь, этого будет достаточно? — с наигранной серьезностью спросил раввин. — Сорочки с заколкой в воротнике и капельки бриолина на волосах?

— Нет, кроме шуток, Дэвид. Это немаловажно. Мистер Вассерман ясно дал понять. Как ты думаешь, они провалят твой контракт?

Раввин кивнул.

— Вполне вероятно. Едва ли он пришел бы к нам вчера, если бы думал иначе.

— Что будем делать?

Он передернул плечами.

— Сообщим в семинарию, что я свободен, и попросим подыскать мне другой приход.

— А если эта история повторится?

— Снова сообщим и снова попросим, — раввин рассмеялся. — Помнишь Мэнни Каца, раввина, у которого жена похожа на сорванца? Он потерял три места, и все из-за нее. Летом она расхаживала по дому в шортах, на пляже щеголяла в бикини, как и все прихожанки её возраста. Но простой молодой женщине это позволительно, а супруге раввина — нет. Между тем, Мэнни ни разу не призвал свою жену сменить облик. В конце концов он получил место во Флориде, где, похоже, все одеваются, как его супруга. Он и поныне там.

— Повезло, — сказала Мириам. — Ты надеешься найти конгрегацию, рассеянные старейшины которой ходят в мятых костюмах и забывают о назначенных встречах?

— Вероятно, это не получится. Но, когда мы устанем от скитаний, я найду себе преподавательскую работу. Кого волнует, как одет учитель?

— Почему бы не сделать этого уже сейчас? Зачем дожидаться, пока нас выкинут из полудюжины приходов? Я бы не отказалась быть женой учителя. Ты можешь получить место в колледже, где преподают на семитских языках. Возможно, даже в самой семинарии. Подумать только, Дэвид, мне больше не придется оглядываться на предводительницу сестричества, которой не нравится, как я веду хозяйство, или президента местного Хадасса, считающего, что я безвкусно одета.

Раввин усмехнулся.

— Да, но там будет супруга декана. Зато мне не придется посещать общинные завтраки.

— А мне — улыбаться каждому прихожанину.

— Неужели сейчас приходится?

— А то нет. До боли в скулах. Слушай, Дэвид, давай так и поступим.

Раввин удивленно посмотрел на жену.

— Так ты не шутишь? — Его лицо вдруг посерьезнело и омрачилось. Пожалуйста, не думай, будто я не понимаю, что потерпел здесь поражение, Мириам. И меня это удручает. Не столько сознание неудачи на избранном поприще, сколько ощущение, что я нужен прихожанам. Я это знаю, а вот они пока нет. Что случается с приходом, в котором нет такого человека, как я? Он иссыхает, перестает быть религиозным институтом. Еврейским религиозным институтом. Это не значит, что такие приходы бездействуют. Напротив, они превращаются в настоящие ульи, где кипит работа. Создаются десятки кружков, клубов, комитетов. По интересам, изящных искусств, спортивные. В большинстве своем — псевдоеврейские. В балетной студии ставят какой-нибудь танец, который получает название "Дух пионера Израиля", вокальный кружок включает в репертуар "Белое Рождество" и распевает её в христианских церквах в Неделю Братства, а христианский ведущий тенор тянет в ответ "Эли, Эли". Раввин проводит пышные праздничные богослужения, причем все делают он сам и кантор, а остальные подключаются лишь изредка. Попав в такой храм, нипочем не догадаешься, что ты в прибежище духа народа, который уже более трех тысячелетий считает себя нацией священнослужителей, присягнувшей Господу. Оно и понятно, если и раввин, и прихожане всеми силами подчеркивают, что синагога не отличается от любой другой церкви в общине.

В дверь позвонили. Открыв, Мириам увидела плотного мужчину с приятным ирландским лицом и белой как снег шевелюрой.

— Раввин Дэвид Смолл?

— Да? — раввин вопросительно взглянул на пришельца, а затем — на карточку, на которой было начертано: Хью Лэниган, начальник полиции Барнардз-Кроссинг.

— Могу ли я побеседовать с вами наедине? — спросил полицейский.

— Разумеется, — раввин провел его в кабинет и прикрыл дверь, попросив жену позаботиться, чтобы их не беспокоили. Потом пригласил посетителя присесть, уселся сам и устремил на Лэнигана вопрошающий взор.

— Ваша машина всю ночь простояла возле храма, рабби, — сказал тот.

— Это запрещено?

— Конечно, нет. Стоянка — частное владение, и если уж кто имеет право оставлять там машину, так это вы. Даже когда машины бросают на ночь на улицах, мы обычно закрываем на это глаза. Разумеется, не зимой, когда эти машины мешают убирать снег.

— Так, и что же?

— Короче, мы удивились: почему вы оставили её на стоянке, а не водворили в гараж?

— Думаете, её могли угнать? Ответ прост: я бросил машину на стоянке, потому что у меня не было ключа от замка зажигания, — раввин растерянно улыбнулся. — Боюсь, это не очень понятно. Видите ли, я провел вечер у себя в кабинете, не терпелось просмотреть кое-какие новые книги. Уходя, я захлопнул дверь, и замок защелкнулся.

Лэниган кивнул.

— И все мои ключи, в том числе и ключ от кабинета, остались на столе внутри. Я не мог открыть дверь и забрать их, поэтому был вынужден возвращаться домой пешком. Ну, что, можно считать эту тайну раскрытой?

Лэниган задумчиво кивнул.

— Как я понимаю, у вас каждое утро служба. Но сегодня вы не пошли в храм, рабби.

— Совершенно верно. В моем приходе есть люди, которым не нравится, когда раввин пропускает службу, но я не думал, что дело дойдет до жалобы в полицию.

Лэниган усмехнулся.

— На вас никто не жаловался. Во всяком случае, мне как шефу полиции.

— Довольно, мистер Лэниган. По-видимому, что-то стряслось, и моя машина тем или иным образом связана со случившимся. Точнее, не машина, а я сам, иначе вас не интересовали бы причины моей неявки на утреннюю службу. Если вы расскажете мне, в чем дело, вполне возможно, что я сумею просветить вас по всем интересующим вопросам или хотя бы оказать вам более осмысленную помощь.

— Вы правы, рабби. Но, поймите, мы связаны определенными правилами. Здравый смысл говорит мне, что носитель сана не может быть замешан в этом деле. Но как полицейский, я…

— Как полицейский, вы не имеете права руководствоваться здравым смыслом? Вы это хотели сказать?

— И это не так уж далеко от истины! Тем не менее, в данном случае отказ от здравого смысла вполне оправдан. Мы обязаны опросить всех, кто может оказаться причастным к делу. И, хотя я знаю, что раввин — не более вероятный кандидат на роль злодея, чем, скажем, пастор или католический священник, мы должны проверить всех, поскольку совершено преступление, и его надо расследовать.

— Не берусь судить, что сделает и чего не сделает католический священник, но раввин в поступках своих ничем не отличается от простого человека. Мы — даже не носители сана, как вы изволили выразиться. У меня нет никаких обязанностей и льгот, которых нет у любого из моих прихожан. Считается, что я просто хорошо знаю закон, по которому мы должны жить.

— Очень любезно с вашей стороны, рабби, изложить дело таким образом. Буду с вами откровенен. Нынче утром на землях храма, под стеной, отделяющей лужайку от автостоянки, было найдено тело девушки лет девятнадцати или двадцати. По-видимому, она погибла прошлой ночью. Когда медэксперты закончат работу, мы будем более-менее точно знать время смерти.

— Погибла? Несчастный случай?

— Нет, рабби. Ее задушили довольно толстой серебряной цепью. Какой уж тут несчастный случай.

— Но это ужасно. Она… она была моей прихожанкой? Я её знал?

— Вам знакома некая Элспет Блич? — спросил шеф полиции.

Раввин покачал головой.

— Элспет — весьма необычное имя.

— Производное от Элизабет. Имя, разумеется, английское. Девушка была родом из Новой Шотландии.

— Из Новой Шотландии? Туристка?

Лэниган усмехнулся.

— Нет, рабби, местная. Как вам известно, во время революции множество зажиточных и видных граждан колоний, особенно массачусетсев, бежало в Канаду. Главным образом, в Новую Шотландию. Их называли лоялистами. А теперь их потомки возвращаются сюда и поступают в услужение, потому что предки в свое время дали маху, дав деру. Эта девушка работала у Серафино. Вы знаете Серафино, рабби?

— Имя, вроде, итальянское, — с улыбкой ответил раввин. — Не знал, что среди моих прихожан есть итальянцы.

Лэниган тоже улыбнулся.

— Да, они итальянцы и не ходят в ваш храм, а ходят в мой — "Морскую звезду".

— Вы католик? Должен признаться, я удивлен. Не думал, что католик может стать начальником полиции Барнардз-Кроссинг.

— После революции здесь осталось несколько католических семейств. В одном из них я и родился. Кабы вы изучили историю городка, то знали бы, что здесь у нас — одно из немногочисленных мест в пуританском Массачусетсе, где католик может обрести тихую гавань. Этот город основали люди, не слишком приверженные пуританизму.

— Очень занятно. Надо будет как-нибудь выкроить время и исследовать этот вопрос, — раввин помолчал. — А эта девушка… На неё напали? Или изнасиловали?

Лэниган развел руками.

— Похоже, ни то, ни другое. Медэксперты скажут точнее. Никаких следов борьбы. Ни царапин, ни порванной одежды. Но на девушке не было платья, только комбинация и легкое пальто, а поверх него — прозрачный дождевик. Видно, у бедняжки не было возможности оказать сопротивление. Эта цепочка у неё на шее — нечто вроде собачьего «строгача». Так, кажется, говорят. Она сидела довольно плотно. Убийца просто схватился за неё и крутанул.

— Ужас, — пробормотал раввин. — И вы думаете, что это произошло на земле храма?

Лэниган сложил губы бантиком.

— Точно мы не знаем. Вполне возможно, её убили где-то еще.

— Тогда зачем привезли туда? — спросил раввин и устыдился своих мыслей. А подумал он о том, что какие-то заговорщики совершили обрядовое убийство и теперь хотят опорочить еврейскую общину, повесив на неё это невероятное преступление.

— Если подумать, место там подходящее, — ответил начальник полиции. Неверно было бы полагать, что здесь, в пригороде, много укромных уголков, где можно избавиться от трупа. Это не так. Все участки, не занятые жилыми домами, уже давно принадлежат влюбленным парочкам. Я бы сказал, что храмовая усадьба — едва ли не самый удачный выбор. Там темно, и в непосредственной близости нет ни одного жилья. Ночью возле храма вряд ли встретишь прохожего, — Лэниган помолчал. — Кстати, в какое время вы были там?

— Думаете, я мог что-то слышать или видеть?

— Ну, в общем, да.

Раввин улыбнулся.

— Кроме того, вас интересует, чем я сам занимался во время убийства. Ну, что ж. Из дома я ушел в половине восьмого или в восемь. Точнее не скажу, потому что не имею привычки смотреть на часы, да и редко когда надеваю их. Я распивал чаи в обществе моей жены и мистера Вассермана, старшины нашего прихода, когда вдруг к нам заглянул Стенли, смотритель храма. Он сообщил мне о прибытии ящика с книгами, которые я заказывал. Я извинился, сел в машину и поехал в храм. Я покинул дом через несколько минут после ухода Стенли, так что спросите его, а также мистера Вассермана и мою жену. Это поможет вам установить более-менее точное время. Загнав машину на стоянку, я отправился прямиком в свой кабинет на втором этаже храма и просидел там до полуночи. Это я знаю наверное, потому что случайно взглянул на настенные часы. Они показывали двенадцать, и я решил, что пора домой, но сначала надо было дочитать главу, и я ещё немного задержался… В этот миг раввина осенило. — Вот что, когда я подходил к дому, хлынул ливень, и мне пришлось преодолеть остаток пути бегом. Это поможет вам более точно определить время. Наверное, бюро погоды ведет какой-то учет.

— Ливень начался без четверти час. Это мы проверили в самую первую очередь, потому что на девушке был дождевик.

— Ясно. Обычно я дохожу от храма до дома минут за двадцать. Это я знаю, поскольку в пятницу вечером и в субботу утром мы добираемся туда и обратно пешком. Но вчера я, наверное, шагал медленнее, чем обычно, потому что размышлял о прочитанном.

— Однако часть пути вы проделали бегом.

— Да, но не более сотни ярдов. Думаю, я шел минут двадцать пять. А значит, покинул храм двадцать минут первого.

— Встретили кого-нибудь по дороге?

— Нет, только патрульного полицейского. Он сказал "добрый вечер". Наверное, знал меня.

— Должно быть, это Норман, — Лэниган улыбнулся. — Он бы и с незнакомцем поздоровался. В час ночи он звонит в участок из будки на Лозовой улице, что возле храма. У него и узнаю точное время.

— Вы хотите сказать, что он все записывает?

— Вероятно, нет, но он вспомнит. Славный парень. Полагаю, что, войдя в храм, вы зажгли свет?

— Нет. На улице ещё не стемнело.

— Но лампу в кабинете вы включили?

— Разумеется.

— Так что любой прохожий увидел бы свет?

Раввин призадумался и покачал головой.

— Нет. Ведь я зажег только настольную лампу. Конечно, я открыл окно, но опустил жалюзи.

— Почему?

— Честно говоря, не хотел, чтобы меня тревожили. Какой-нибудь прихожанин мог брести мимо, увидеть свет и заглянуть поболтать.

— Итак, человек, приближавшийся к храму, не догадался бы, что там кто-то есть. Верно, рабби?

Раввин опять поразмыслил и кивнул. Начальник полиции улыбнулся.

— Это имеет какое-нибудь значение?

— Возможно, поможет прояснить вопрос о времени. Допустим, свет был виден. На стоянке — ваша машина. Ясно, что в здании кто-то есть. Значит, он может выйти оттуда в любую минуту. В таком случае правомерно предположить, что тело спрятали за стеной после вашего ухода. Но если свет не был заметен снаружи, этот человек мог решить, что ваша машина осталась на стоянке, потому что вам не удалось запустить мотор. Тогда тело могли подкинуть, пока вы были наверху. По предварительным прикидкам эксперта, девушку убили около часа ночи. Правда, пока это только догадка знающего человека, которая может подтвердиться лишь в том случае, если свет вашей лампы был виден с улицы. Если же нет, тело могли бросить там в любое время в течение вечера.

— Понятно.

— А теперь подумайте хорошенько, рабби. Вы видели или слышали что-нибудь необычное? Может быть, крик? Шум въезжающей на стоянку машины?

Раввин покачал головой.

— И никого не видели ни из окна кабинета, ни по дороге домой?

— Только полицейского.

— Вы сказали, что не знакомы с Элспет Блич. А может быть, вы знаете её хотя бы в лицо? В конце концов, она жила у Серафино, а это недалеко от храма.

— Такое возможно.

— Девушка лет двадцати, белокурая, пять футов четыре дюйма, чуть полновата, но весьма привлекательна. Вероятно, позднее я смогу показать вам фотографию.

Раввин покачал головой.

— Не знаю. Мало ли виденных мною девушек соответствуют этому описанию? Пока никого не припоминаю.

— Что ж, спрошу по-другому. Может быть, вчера или позавчера вы подвозили похожую девушку на своей машине?

Раввин с улыбкой покачал головой.

— И пастор, и католический священник, и раввин должны быть в равной степени осмотрительны в такого рода делах. Как и любой из них, я не стал бы подвозить незнакомую молодую женщину. Прихожане могут понять это превратно. Нет, я никого не подвозил.

— А ваша супруга?

— Она не водит машину.

Лэниган поднялся и протянул руку.

— Спасибо, рабби, вы мне очень помогли.

— Всегда к вашим услугам.

— Надеюсь, какое-то время машина вам не понадобится, — произнес Лэниган с порога. — Сейчас её осматривают мои люди.

Раввин изумленно вскинул брови.

— Видите ли, в ней нашли сумочку той девушки.

9

Хью Лэниган знал всех городских старожилов, в том числе и Стенли. Начальник полиции разыскал смотрителя храма в трапезной, где тот устанавливал длинный стол, на котором вскоре появятся чайные приборы и блюда с пирожными, обычно поглощаемыми членами сестричества по пятницам после вечерней службы.

— Я все по тому же делу, Стенли.

— Понятно. Только я ведь уже рассказал Ибэну Дженнингсу все, что знал.

— А теперь расскажи мне. Вчера вечером ты отправился к раввину, чтобы сообщить ему о ящике с книгами. В котором часу почтальон доставил этот ящик?

— В шесть или начале седьмого.

— А когда ты отправился к раввину?

— Где-то полвосьмого. Здоровенный был ящик, из досок. Я расписался за него, хоть он и был для раввина. Поначалу я и не знал, что в нем книжки. То есть, раввин мне говорил, что ждет какие-то там книги, только я ведь и понятия не имел, что они приедут в ящике. Но потом разглядел, что отправитель — колледж Дропси. Раввин вроде обронил, что книжки, мол, из Дропси. Умора. Надо же назвать так учебное заведение.

— Ладно. Ты давай лучше расскажи про ящик.

— Ах, да. Короче, прочитал я название и вспомнил, что книжки должны прийти оттуда. Стало быть, думаю, это они и есть. Ты мне не поверишь, Хью, но этот раввин хоть и славный малый, а знать не знает, за какой конец надо держать молоток. А посему, что бы ни было в том ящике, мне пришлось вскрывать его самому. Верно я говорю? Вот я и решил: вскрою без проволочек, чего тянуть? Короче, поволок я этот ящик к раввину в кабинет. Ох, и тяжелый же был короб, Хью. Потом закончил тут дела и решил: пойду-ка скажу раввину, что книги прибыли. Уж больно ему не терпелось их получить. К тому же, мне было по пути.

— Где ты теперь обретаешься, Стенли?

— Да вот, снял комнатушку у "Мамы Шофилд".

— Вроде бы, раньше ты жил при храме.

— Ага, в старом здании. На чердаке. Прелестная была комнатка, да и работа рядом. Но потом евреи сказали «хватит». Стали доплачивать мне по несколько долларов в месяц, чтобы я снял жилье. С тех пор я у "Мамы Шофилд".

— А почему они сказали "хватит"? — спросил Лэниган.

— Отвечу как на духу, Хью. Они дознались, что у меня иногда собираются компашки. Никаких пьянок-гулянок, Хью, я бы такого никогда не допустил, да ещё в действующем храме. Просто пара дружков, разговоры за пивом. Но им, евреям, наверное, втемяшилось, что я могу привести туда девицу, да ещё в какой-нибудь из их священных дней, — Стенли громко прыснул и хлопнул себя по коленке. — Наверное, боялись, что, пока они будут молиться внизу, я стану кувыркаться с девкой наверху. А тогда получится что-то вроде короткого замыкания, и их молитвы не попадут на небеса, понимаешь?

— Продолжай.

— Ну, вот они и сказали, чтобы я подыскал комнату. Так я и сделал. Безо всяких там обид.

— А здесь, в новом здании, тебе случалось ночевать?

— Только зимой, после снегопадов, когда надо рано поутру чистить тротуары. У меня есть раскладушка в котельной.

— Пойдем-ка туда, посмотрим на нее.

Стенли повел его вниз по короткой железной лесенке и отступил в сторону. Лэниган толкнул огнеупорную стальную дверь. В котельной было идеально чисто, если не считать того угла, где стояла раскладушка Стенли. Лэниган заметил, что одеяла на ней измяты.

— Что, так и не заправил с прошлого снегопада? — спросил он хозяина.

— Я дремлю после обеда, — непринужденно ответил тот, следя глазами за полицейским, который лениво разглядывал окурки в пепельнице. — У меня тут никогда не бывает гостей.

Лэниган уселся в плетеное кресло и окинул взором картинную галерею Стенли. Тот стыдливо ухмыльнулся. Начальник полиции указал ему на койку, и смотритель послушно сел.

— Ладно, давай разберемся. Около половины восьмого ты заехал к раввину и сообщил о прибытии коробки. Почему ты не мог дождаться утра? Думал, раввин уйдет из дома на ночь глядя?

Вопрос удивил Стенли.

— Конечно. Он часто сидит в кабинете, читает вечерами.

— А что ты сделал потом?

— Поехал домой.

— Останавливался по дороге?

— А то нет. В «Кубрике» поужинал и хлебнул пивка. Потом отправился к "Маме Шофилд".

— И сидел дома?

— Первую половину вечера. Затем вернулся в «Кубрик» выпить пива.

— Во сколько ушел оттуда?

— Где-то в полночь, может, чуть позже.

— И поехал прямиком к Шофилд?

Стенли на миг замялся и, наконец, промычал:

— Угу.

— Кто-нибудь видел, как ты входил?

— Нет. А кто мог видеть? У меня свой ключ.

— Ладно. Во сколько ты пришел на работу нынче утром?

— Как всегда, часов в семь.

— И чем занялся?

— Ну, полвосьмого у них тут служба. Я зажег свет и открыл пару окон, чтобы малость проветрить, а потом приступил к обычным делам. В это время года приходится все больше за лужайкой глядеть. Орудовал граблями, убирал скошенную траву. Начал-то ещё вчера, со стороны Кленовой улицы, сегодня продолжил, прошел помаленьку вдоль заднего фасада и вокруг храма. Тогда-то и увидел ту девушку. Евреи как раз выходили после службы и рассаживались по машинам, когда я заметил её у кирпичной стены. Подошел, гляжу — мертвая. Высунулся из-за стены и увидел мистера Мусинского. Он каждое утро приходит. Окликнул его, он подошел, посмотрел и позвонил вам из храма.

— Ты видел тут утром машину раввина?

— Конечно.

— Удивился?

— Не особенно. Подумал, что он приехал на утреннюю службу, только немного рановато. Когда не нашел его в храме, то решил, что он в кабинете.

— Не поднимался посмотреть?

— Нет, зачем мне это?

— Ну, ладно, — Лэниган встал, и Стенли последовал его примеру. Начальник полиции вышел в коридор, смотритель — за ним. Оглянувшись, Лэниган деловито спросил: — Ты, конечно, узнал эту девушку?

— Нет, — поспешно ответил Стенли.

Полицейский повернулся всем телом и уставился на него.

— Хочешь сказать, что никогда прежде её не видел?

— Ту девчонку, которую…

— Разве мы не о ней говорим? — холодно спросил Лэниган.

— Слушай, я ведь тут работаю. Конечно, вижу разных людей. Да, встречал я её. Гуляла с этими детишками макаронников.

— Ты знал, кто она?

— Говорю же, видел я её, — устало повторил Стенли.

— Может, приударял за ней?

— Зачем мне это? — возмутился смотритель.

— Да затем, что ты ни одной юбки не пропустишь.

— Не приударял.

— Когда-нибудь с ней разговаривал?

Стенли выудил из кармана комбинезона грязный платок и принялся вытирать лоб.

— В чем дело? Жарко?

— Черт возьми, Хью, — взорвался Стенли. — Чего ты норовишь впутать меня в это дело? Конечно, я с ней разговаривал. Стою на улице, а тут молодая цыпочка с двумя малышами. Один из них возьми и начни обрывать листья с кустов. Естественно, я не мог не подать голос.

— Естественно.

— Но я никогда с ней не гулял.

— И не показывал ей этот твой свинарник в подвале?

— Нет. Просто «привет» или "славное утро", — упрямо ответил Стенли. — Да она и отвечала не всегда.

— Могу себе представить. А откуда ты знаешь, что дети итальянцы?

— Видел их с папашей Серафино, а с ним я знаком, потому что работал в их доме.

— Когда это было?

— Когда я его видел? Дня два или три назад. Он ехал в своей машине с откидным верхом, заметил детей с девицей, остановился и спросил, не хотят ли малыши мороженого. А потом все забились на переднее сиденье, дети ещё дрались за место у дверцы, девица ерзала, а старик вроде как гладил её по заду. Смотреть было противно.

— Противно, потому что это был он, а не ты?

— Во всяком случае, я не женатый человек и не отец двоих детей.

10

У Серафино выдалось суматошное утро. По четвергам миссис Серафино ложилась спать пораньше, но все равно вставала только в одиннадцатом часу. Однако сегодня её разбудили дети, которые долго и безрезультатно колотили в дверь комнатки Элспет, а потом ворвались в родительскую спальню и потребовали, чтобы их одели.

Злясь на проспавшую няньку, миссис Серафино накинула халат и отправилась будить Элспет. Громко постучав в дверь, она позвала девушку по имени. Та не ответила, и тогда миссис Серафино решила, что Элспет, возможно, нет в комнате. А значит, она и вовсе не ночевала дома. Это было грубейшим нарушением договоренности, которое каралось немедленным увольнением. Миссис Серафино уже собралась выбежать из дома, чтобы заглянуть в окошко Элспет и убедиться в обоснованности своих подозрений, когда вдруг раздался звонок в дверь.

Миссис Серафино была уверена, что пришла Элспет, готовая скормить ей какую-нибудь сказочку об утерянном ключе. Она резко распахнула дверь. И увидела полицейского в мундире. Халат её распахнулся одновременно с дверью, и на миг миссис Серафино словно окаменела, тупо глядя на пришельца. Когда он покраснел, она вдруг поняла, что выставила напоказ все свои прелести, и торопливо закуталась в халат.

А потом начался утренний кошмар. Пришли ещё полицейские, в форме и в цивильном платье, телефон звонил без умолку, и легавые вели с кем-то долгие беседы. Миссис Серафино попросили разбудить мужа, чтобы он поехал с одним из офицеров в морг и по всей форме опознал труп.

— А я что, не могу? — вопрошала она. — Дайте ему поспать спокойно.

— Должно быть, у него чистая совесть, если он может спать, когда творятся такие дела, — грубовато ответил офицер и дружелюбно добавил: — Поверьте мне, мадам, будет лучше, если вы отправите его. У покойницы не ахти какой цветущий вид.

Кое-как удалось одеть и накормить детей. Даже приготовить себе нечто вроде завтрака. И все время, пока миссис Серафино ела, её изводили вопросами. Один офицер их задавал, другой записывал ответы. Измерения и фотосъемка комнаты девушки тоже сопровождались расспросами, причем довольно настырными, словно полицейские надеялись застать миссис Серафино врасплох.

Наконец они отчалили. Дети играли на заднем дворе, и миссис Серафино решила прилечь на несколько минут, но тут в дверь опять позвонили. Вернулся Джо. Жена пытливо вгляделась в его черты.

— Это она?

— Конечно, она, кто ж еще-то? Думаешь, легавые не знали этого до моего похода туда?

— Тогда зачем ты им понадобился?

— Закон требует, вот зачем. Таков порядок, и приходится с этим мириться.

— Они задавали тебе вопросы?

— Легавые всегда задают вопросы.

— Какие? О чем они спрашивали?

— Ну, были ли у неё враги. Как звали её дружка. Кто подружки. Когда я видел её последний раз.

— И что ты ответил?

— А ты как думаешь? Сказал, что про дружка не знаю, а единственная подружка — та девка Силия, которая работает у Хоскинсов. Что, по-моему, девчонка выглядела нормально и не была ни расстроена, ни подавлена.

— Ты сказал им, когда видел её последний раз?

— Конечно. Вчера в час дня. Или в два. Господи, чего ты ко мне пристала? Сначала легавые, потом ты. Хоть домой не приходи. Утро кончилось, а я ещё и чашки кофе не выпил.

— Я сварю тебе кофе, Джо. Может, поджарить хлеба? Хочешь яиц или каши?

— Нет, только кофе. Я весь на взводе, желудок будто узлом завязали.

Миссис Серафино принялась разогревать кофе. Не поворачивая головы, она спросила:

— Так когда ты видел её последний раз, Джо? В час или в два?

Джо возвел очи горе.

— Давай прикинем. Я спустился и позавтракал. Это было около полудня, верно? Тогда-то я её и видел. Кажется, так… Во всяком случае, я слышал, как она кормила и укладывала детей. Потом я поднялся наверх, чтобы одеться, а когда опять спустился, она уже ушла.

— А после этого вы не виделись?

— Куда ты клонишь? Черт, чего тебе надо?

— Ты же собирался подбросить её до Линна, помнишь?

Его смуглые щеки чуть порозовели. Джо медленно поднялся из-за стола.

— Ну-с, ладно, давай начистоту. На что ты намекаешь?

Миссис Серафино немного струхнула, но она уже зашла слишком далеко и не могла остановиться.

— Думаешь, я не видела, как ты на неё поглядываешь? Откуда мне знать, что вы не встречались в её выходные дни? Может, прямо тут, пока меня не было дома.

— Так вот оно что! Стоит посмотреть на девку, и я уже с ней сплю! А потом она мне обрыдла, и я её убил. Ты это хочешь сказать? Полагаю, что, как добропорядочная гражданка, ты должна сообщить об этом легавым.

— Ты знаешь, что я этого не сделаю, Джо. Но кто-то мог вас видеть. Если так, я скажу, что посылала её с поручением, и прикрою тебя.

— Я должен был бы запустить вот этим тебе в физиономию, — гаркнул Джо, хватаясь за сахарницу.

— Вот как? Брось изображать оскорбленную невинность, Джо Серафино! — заорала его жена. — Не говори мне, что не способен приударить за девушкой, с которой делишь кров. Я видела, как ты возил её и детей на машине и как терся о нее, помогая вылезти. Интересно, почему ты никогда не помогаешь вылезти мне? Я видела вас из окна кухни. А та, другая девчонка, Глэдис? Не пытайся уверить меня в том, что между вами ничего не было. Она ходила по своей комнате едва ли не в чем мать родила, а ты сидел на кухне, и дверь была наполовину открыта. А сколько раз…

В дверь позвонили.

— Миссис Серафино? — осведомился Хью Лэниган. — Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

11

Элис Хоскинс проживала на Брин-Мор, 57, была матерью двоих детей и, совершенно очевидно, готовилась вот-вот разродиться в третий раз. Она пригласила начальника полиции в гостиную, застланную узорчатым перламутрово-белым ковром от стены до стены и обставленную в стиле датского модерна: странные штуковины из полированного тика и черная парусина. На вид мебель казалась причудливой и непригодной к практическому применению, но в действительности была довольно удобна. Кофейный столик представлял собой ореховую доску на стеклянных ножках. На одной стене висело большое абстрактное полотно, изображавшее нечто смутно похожее на голову женщины, на другой — забавная маска из черного дерева. Ее резкие черты были выразительно подчеркнуты белыми штрихами. Повсюду стояли переполненные пепельницы из граненого хрусталя. Такие комнаты кажутся красивыми лишь при условии, что их содержат в безупречном порядке и все в них расставлено по своим местам. А тут царил кавардак. На полу валялись россыпи игрушек, на белом проволочном кресле висел красный детский свитер, на камине стоял стакан, на четверть наполненный молоком, а на кушетке лежала смятая газета.

Миссис Хоскинс, пузатая, но одновременно тощая и осунувшаяся, вперевалку подошла к кушетке, смахнула газету на пол и уселась, после чего похлопала по дивану рядом с собой, предложила Лэнигану сигарету из хрустальной шкатулки и закурила сама. На столике стояла хрустальная зажигалка, но, когда Лэниган потянулся к ней, миссис Хоскинс сказала: "Она не работает" — и чиркнула спичкой, а затем сообщила:

— Силия гуляет с детьми, но вот-вот вернется.

— Ничего страшного, — ответил Лэниган и тотчас перешел к делу. — Она была близкой подругой Элспет?

— Силия дружна со всеми, мистер Лэниган. Она из тех дурнушек, которые легко заводят друзей. Дурнушки часто бывают щедро наделены другими достоинствами. Одни — умом, другие — умением дружить и развлекаться. Силия такая и есть. Веселая, общительная, любит детей, а они так и вовсе души в ней не чают. Моя задача — родить, все остальное Силия берет на себя.

— Давно она у вас?

— С тех пор, как я разродилась первенцем. Пришла, когда я была на девятом месяце.

— Так она значительно старше Элспет?

— Конечно. Силии двадцать восемь или двадцать девять.

— Вы с ней говорили об Элспет?

— О, да, мы беседуем обо всем на свете. Мы с ней добрые подружки. Понимаете, Силия хоть и не очень образованная, но здравомыслия ей не занимать. Полагаю, она бросила учебу где-то во втором классе, но много повидала и разбирается в людях. Элспет она жалела. Силия вообще сердобольная, а тут такое дело. Девочка была не местная, всех сторонилась, что, по-моему, до некоторой степени оправданно. Робкая была, не любила гулять и развлекаться. Силия-то ходит в кегельбан и на танцы, летом с ребятами на пляж, а зимой — на каток, но ей так и не удалось вытащить куда-нибудь Элспет. Разве что иногда в кино, да ещё на прогулки с детьми. А вот на танцы и в кегельбан — дудки: Элспет не ходила в места, где можно познакомиться с мужчинами.

— Вы наверняка судачили о причинах такого её поведения.

— Разумеется. Силия считала, что дело тут отчасти в природной застенчивости. Вы же знаете, есть такие девушки. А может, у Элспет не было бального платья. Подозреваю также, что компания Силии просто старовата для Элспет.

Лэниган порылся в кармане и выудил фотографию девушки в обществе детишек Серафино.

— Миссис Серафино снабдила меня этим снимком. Единственная фотография девушки. Как, по-вашему, хорошо ли передано сходство?

— Да, это она.

— Было ли ей свойственно именно такое выражение лица, миссис Хоскинс? Возможно, мы дадим эту фотографию в газеты.

— Как, прямо с детьми?

— Нет-нет, их мы затемним.

— Думаю, этого достаточно для удовлетворения любопытства публики, но я не знала, что полиция настолько чутка, — холодно сказала миссис Хоскинс.

Лэниган рассмеялся.

— Все наоборот, миссис Хоскинс. Мы надеемся, что чуткость проявят газетчики, напечатав снимок. Вероятно, это поможет нам установить, где Элспет была вчера.

— Извините меня.

— Итак, это выражение лица было типичным для нее? — повторил Лэниган.

Миссис Хоскинс снова взглянула на снимок.

— Да, эта мина в её духе. Вообще-то она была миловидной девушкой. Чуть полновата, но не дородна. "От кукурузы" — так она говорила. Может быть, лучше сказать «пышная». Разумеется, я видела её в обществе детей, а значит, либо почти, либо совсем без косметики и с зачесанными назад волосами. Но покажите мне женщину, которая выглядит сногсшибательно, когда хлопочет по хозяйству или возится с детьми. Однажды я увидала её расфуфыренной и на шпильках, да ещё с завивкой. Весьма и весьма мила. Это было через несколько дней после её прихода к Серафино. Да, в феврале, на день рождения Джорджа Вашингтона. Мы купили два билета на бал полицейских и пожарников и, разумеется, подарили их Силии…

— Разумеется, — повторил Лэниган.

— Э… — она замялась и залилась краской. — Ой, извините.

— Ничего, миссис Хоскинс. Эти билеты всегда кому-нибудь дарят. Чаще всего — служанкам.

— Как бы там ни было, Силия предпочла пригласить с собой Элспет, а не одного из своих приятелей. Элспет зашла к нам, а потом мой муж отвез их на бал.

За дверью послышалась возня.

— А вот и Силия с ребятишками, — объявила миссис Хоскинс.

Дверь не просто открылась, её будто распахнуло взрывной волной, и мгновение спустя Хью Лэниган очутился в средоточии круговорота людских тел. Двое детей, миссис Хоскинс и Силия принялись вертеться вокруг него. Женщины пытались освободить малышей от кепочек и свитеров.

— Я накормлю их, Силия, — сказала миссис Хоскинс, — а ты поговори с этим господином о бедняжке Элспет.

— Я Лэниган, начальник полицейского управления Барнардз-Кроссинг, представился он, когда они остались вдвоем.

— Я знаю. Вы были на балу полицейских и пожарников в прошлый день рождения Вашингтона. Вы с вашей миссис возглавляли Большой марш. Она хорошенькая.

— Благодарю вас.

— И, видать, не дурочка. Чувствуется, что не ветер в голове.

— Да? Что ж, вы совершенно правы. Вижу, что вы прекрасно разбираетесь в людях, Силия. Скажите, какое впечатление на вас производила Элспет?

Прежде чем ответить, Силия ненадолго задумалась.

— Большинство людей считало её эдакой тихой мышкой, но вполне возможно, что это была лишь видимость.

— То есть?

— Она была скорее отстраненная, чем молчаливая, и очень скрытная. Я думала, что бедняжке тут одиноко без друзей. А поскольку я вроде как местная старожилка, моим долгом было вытащить её из скорлупы. А тут миссис Хоскинс подарила мне эти два билета, я пригласила Элспет, и мы славно повеселились. Она не пропустила ни одного танца, а в перерыве подцепила дружка.

— Она была довольна?

— Ну, не то чтобы хохотала и повизгивала весь вечер, но было видно, что ей весело. Такое спокойное веселье, знаете? Сдержанное. В её духе.

— Что ж, начало многообещающее.

— Оно же стало и концом. Сколько раз я потом звала её на танцы и на встречи с парнями, но она никогда не соглашалась пойти. У меня много друзей, я могла бы пристраивать её каждый четверг, но Элспет всегда отказывалась.

— Вы когда-нибудь интересовались причинами?

— Конечно. Но она отвечала, что не в настроении, или устала, или хочет пораньше попасть домой, или мается мигренью.

— Возможно, она была нездорова, — предположил Лэниган.

Силия покачала головой.

— Ничего подобного. Какая девушка пропустит свидание из-за головной боли? Я думала, что, может, у неё нет одежды, или она робеет, но потом решила, что причина в другом, — Силия понизила голос. — Однажды мы собирались в кино, и я дожидалась, пока Элспет оденется. Она причесывалась, а я разглядывала вещи на столике. У неё была шкатулка навроде ларца для драгоценностей, а в ней — бисер, булавки, заколки всякие. Короче, рылась я там, не из любопытства, а просто так, понимаете, и нашла обручальное кольцо. И спрашиваю ее: Эл, ты что, замуж собралась? Ну, как бы в шутку, знаете? А она покраснела, тотчас шкатулку закрыла и ответила, что, мол, кольцо принадлежало её матери.

— Думаете, она могла состоять в тайном браке?

— Это объясняет её отказ гулять с парнями, верно?

— Да, возможно. А что об этом думает миссис Хоскинс?

— Я ей не говорила. Считала это тайной Элспет. Стоило сболтнуть, и все могло дойти до Серафино, а тогда Элспет, чего доброго, потеряла бы работу. Впрочем, это было бы неплохо. Я ей не раз советовала найти местечко получше.

— Миссис Серафино дурно с ней обращалась?

— Да нет, похоже, хорошо. Конечно, они не дружили, как мы с миссис Хоскинс, но это естественно. Я тревожилась, потому что Элспет сидела там ночами совсем одна, если не считать детей, а её комната на первом этаже.

— Она боялась?

— Поначалу да, а потом, наверное, привыкла. Район тут хороший, спокойный, так что со временем она почувствовала себя в безопасности.

— Понятно. Ну, а вчера? Вы знали, чем она собиралась заниматься?

Силия медленно покачала головой.

— Я не видела её со вторника, когда мы вместе гуляли с детьми, — её лицо просветлело. — Она тогда сказала, что ей неможется и надо бы сходить к врачу, провериться. А потом пойти в кино. Припоминаю, она говорила что-то о походе в «Рай», а я сказала, что там ужасно длинный фильм. Но Элспет ответила, что, мол, все равно успеет на последний автобус, а от остановки дойдет пешком, хоть час и поздний. И вот, произошло как раз то, против чего я её предостерегала, — глаза Силии наполнились слезами, и она прижала к ним платочек.

Вернувшиеся в гостиную дети удивленно таращились на собеседников. Когда Силия расплакалась, один из мальчиков подбежал к ней и обнял, а второй принялся колотить Лэнигана крохотным кулачком. Лэниган мягко отстранил ребенка и со смехом сказал:

— Угомонись, малыш.

В дверях появилась миссис Хоскинс.

— Он думает, что это вы довели Силию до слез? Какой рыцарь! Иди сюда, Стивен, иди к мамочке.

На умиротворение малышей ушло несколько минут. Наконец их с горем пополам выдворили из гостиной, и Лэниган снова остался наедине с Силией.

— Итак, Силия, скажите, что вас пугало и против чего вы предостерегали Элспет?

Силия в недоумении уставилась на него, потом вспомнила.

— Ну, чтобы не возвращалась одна поздней ночью. Я говорила, что на её месте не стала бы так делать. От остановки до дома всего два квартала, но там деревья и тьма кромешная.

— И все? Может, было ещё что-то?

— Куда уж больше? — Ее глаза снова увлажнились. — Она была молодая и ещё совсем наивная. Раньше у Серафино работала другая девушка, Глэдис, она лишь чуть-чуть старше Элспет, но я с ней никогда не дружила, хотя мы часто ходили вместе по разным местам. Глэдис была молодой да ранней, знала, что почем, а вот Элспет… — Силия помолчала и вдруг взволнованно спросила: — Скажите, когда её нашли, все было нормально? То есть, я хочу знать, изнасиловали её или нет? Я слышала, её обнаружили голой.

Лэниган покачал головой.

— Нет, следов домогательств не обнаружено. К тому же, она была более-менее одета.

— Хорошо, что сказали, — простодушно ответила Силия.

— Это все равно будет в вечерних газетах, — Лэниган поднялся. — Вы мне очень помогли и наверняка сообщите нам, если вспомните что-нибудь еще.

— Да, да, — воскликнула Силия и порывисто протянула руку. Лэниган подивился мужской твердости её рукопожатия и двинулся к двери, но тут в голову ему вдруг пришла новая мысль.

— Кстати, как к Элспет относился мистер Серафино? Не обижал?

Силия одобрительно, даже восхищенно посмотрела на него.

— Ну, наконец-то.

— Так-так?

— Он делал вид, будто ему плевать, жива она или нет. Почти не заговаривал с ней, но подглядывал, если думал, что его никто не видит. Он из тех мужчин, которые раздевают девушек глазами. Это мне Глэдис говорила. Но она считала, что он забавный, и даже поддразнивала его.

— И чем это кончилось?

— Миссис Серафино заревновала и спровадила Глэдис. По-моему, жены не ревнуют без причины.

— Но в таком случае ей следовало бы нанять женщину постарше.

— А где она нашла бы женщину постарше для такой работы? Шесть дней в неделю с детьми, да ещё не спать до двух или трех часов ночи.

— Понимаю.

— А кроме того, мистер Серафино сам решал, кого нанимать.

12

Лейтенант Ибэн Дженнингс был угловатым мужчиной без малого шестидесяти лет. Его голубые глаза обильно слезились, отчего он был вынужден то и дело промокать их платком.

— Чертовы зенки, с июня по октябрь реву в три ручья, — буркнул он, когда Хью Лэниган вошел в кабинет.

— Наверное, аллергия, — предположил начальник полиции. — Тебе надо бы пойти провериться.

— Да я проверялся года два назад. Врачи сказали, что я чувствителен к миллиону раздражителей, но ни один из них не действует в это время года. Может, у меня аллергия на отпускников?

— Вероятно, хотя они приезжают только в начале июля.

— Да, но есть такая штука, как ожидание беды. Узнал что-нибудь про девушку?

Лэниган бросил на стол фотографию, полученную от миссис Серафино.

— Это пойдет в газеты. Может, кто откликнется.

Дженнингс дотошно изучил снимок.

— А она ничего себе. Куда миловиднее, чем была нынче утром. Мне нравится такое сложение. Люблю, когда они крепенькие. Костлявых-то нынче развелось сверх всякой меры. Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

— У меня тоже кое-что есть. Лаборатория прислала отчет, — Дженнингс протянул лист бумаги. — Прочти последний абзац.

Лэниган тихонько присвистнул.

— Она была на третьем месяце беременности.

— Это придает делу новый оборот, верно? Все, кто её знал, говорят, что девчонка была слишком застенчивая и не встречалась с мужчинами.

В этот миг открылась дверь, и вошел патрульный полицейский.

— Загляни на пару минут, Билл, — окликнул его Лэниган.

— Есть, сэр.

Патрульный Уильям Норман был молодым черноволосым парнем с серьезной и сосредоточенной миной. Хотя он знал Хью Лэнигана всю жизнь, и они обращались друг к другу по имени, Норман вытянулся во фрунт.

— Садись, Билл.

Норман устроился на одном из казенных стульев. Он был весь внимание.

— Извини, что не смог отпустить тебя вчера. Некем было подменить, вот и пришлось тебе дежурить в день помолвки.

— Ничего страшного, сэр, Элис все поняла.

— Чудесная девушка. Из неё выйдет замечательная жена. Рэмси вообще хорошие люди.

— Да, сэр, благодарю вас.

— Мы с Бадом Рэмси росли вместе, а Пегги я помню ещё с пеленок. Люди старой закваски, немного простоваты и строгих правил. Короче, соль земли. Они не только не возражали, но даже одобрили твой выход на дежурство вчера вечером.

— Элис говорит, гости вскоре разошлись. Полагаю, я мало что потерял. Насколько я понял, Рэмси рано ложатся спать, — он слегка покраснел.

Лэниган сверился с распорядком дежурств.

— Так-так, вчера ты заступил в одиннадцать часов.

— Да, сэр, но от Рэмси ушел в десять тридцать, чтобы успеть переодеться. Патрульная машина подобрала меня и довезла до площади Вязов. Это было без нескольких минут одиннадцать.

— Ты шел на север по Кленовой к Лозовой?

— Да, сэр.

— И должен был позвонить с Лозовой в час ночи.

— Так я и сделал, сэр, — Норман вытащил из кармана маленькую книжечку. — Позвонил три минуты второго.

— Не заметил по пути чего-нибудь необычного?

— Нет, сэр.

— Никого не встретил?

— Встретил?

— Да. Никто не шел на юг по Кленовой, пока ты шагал на север?

— Нет, сэр.

— Ты знаешь раввина Смолла?

— Видел то тут, то там.

— А вчера не видел? Он говорит, что встретил тебя по пути из храма домой. Где-то в половине первого или чуть позже.

— Нет, сэр. Проверив, хорошо ли заперты двери у Гордона, я больше никого не видел до самого звонка в участок.

— Любопытно. Раввин сказал, что встретил тебя, и ты поздоровался.

— Нет, сэр, это было не вчера. Пару дней назад я и впрямь встретил его, идущего из храма поздней ночью, и поздоровался с ним. А вчера — нет.

— Хорошо. Что ты делал после того, как дошел до храма?

— Проверил, заперта ли дверь. На стоянке была машина, я осветил её фонариком. Потом позвонил в участок.

— Не видел и не слышал чего-либо необычного?

— Нет, сэр. Эка невидаль, машина на стоянке.

— Хорошо, Билл, спасибо, можешь идти, — сказал Лэниган.

— Раввин говорил тебе, что видел Билла? — спросил Дженнингс, когда Норман ушел.

Лэниган кивнул.

— Стало быть, раввин врал? Что бы это значило, Хью? Может, он её и удушил?

Начальник медленно покачал головой.

— Раввин? Едва ли.

— Почему это едва ли? Он же наврал, что видел Билла. А значит, был в другом месте. Возможно, в таком, где ему быть не пристало.

— Зачем ему лгать, если нам ничего не стоит проверить его показания? Это не имеет смысла. Скорее, он напутал. Ученый человек, в голове — одни книжки. Когда Стенли сообщил раввину о прибытии заказанных книг, у него в гостях сидел президент храма. Но раввин все равно помчался в храм и до полуночи пробыл в своем кабинете, читая эти книги. Такой человек вполне мог напутать, говоря о случайной встрече с полицейским, имевшей место несколько дней назад. Должно быть, он просто запамятовал, что было позавчера и днем раньше, и думал, будто встретил Билла вчера ночью. А на самом деле это было чуть ли не неделю назад.

— По-моему, он поступил несколько странно, оставив гостя, тем более президента храма. Раввин говорит, что занимался, но почем нам знать? Может, он принимал ту девицу у себя в кабинете. Вспомни обстоятельства дела, Хью. Эксперт говорит, что она умерла в час ночи плюс-минус двадцать минут. Раввин признает, что как раз тогда был в храме.

— Нет. По его словам, без двадцати час он вернулся домой.

— А вдруг он малость темнит? Накинул пять или десять минут. Никто его не видел. Сумочка девушки лежала в его машине. И ещё одно, — Дженнингс поднял указательный палец. — Нынче утром он пропустил службу. Почему? Может, не хотел вертеться в храме, когда найдут тело?

— Но ведь он раввин, божий человек!

— Ну и что? Человек ведь. Вспомни того священника в Сейлеме, отца Доматопулоса. Пару лет назад он попал в переплет из-за девки.

Лэниган брезгливо поморщился.

— Там было совсем другое дело. Во-первых, он не водил девушку за нос. Во-вторых, греческим попам разрешают жениться. Насколько я понимаю, это даже поощряется. Скандал возник из-за того, что родители девушки навязывали ему свою дочь силой.

— Подробностей я не помню, — ответил Дженнингс, — но скандал там был, это точно.

— Весь сыр-бор разгорелся, когда о свадьбе узнали соседи. Большинство из них считало, что греческим священникам, как и католическим, положено жить бобылями. И их возмущало, что поп дружит с девушкой. Но он греко-православный, а значит, имел полное право.

— По моему мнению, ни один мужчина не застрахован от неприятностей с женщинами, — рассудил Дженнингс. — Я считаю, что от них не спасет даже высокое призвание. Ни пастор, ни католик, ни раввин не совершат никакого другого преступления, поименованного в уголовном кодексе. Они не украдут, не вломятся в дом, не ограбят человека, не станут печатать деньги. То ли их не волнует богатство, то ли они умеют держать себя в узде. Но с женщинами любой из них может проколоться, даже католик. Вот тебе моя точка зрения.

— Что ж, ты во многом прав, Ибэн.

— А вот тебе ещё один довод. Кто у тебя есть, кроме раввина?

— Ну, это как раз не довод. Мы ведь только приступили к делу. Но даже сейчас можно построить множество разных версий. Возьми хотя бы Стенли. У него есть ключ от храма и раскладушка в подвале. Вся стена над ней заклеена фотографиями голых девиц.

— Да, Стенли тот ещё волокита, — признал Дженнингс.

— А как девицу доставили туда, где было найдено тело? Весит она немало, а раввин — далеко не здоровяк. Зато Стенли без труда дотащил бы её.

— Да, но стал бы он подбрасывать сумочку в машину раввина?

— Вполне мог и подбросить. А может, они забились в машину, чтобы спрятаться от дождя. У колымаги, на которой ездит Стенли, вовсе нет крыши. И ещё одно. Допустим, убийца какое-то время крутил любовь с девушкой. Достаточно долго, чтобы обрюхатить её. На кого бы ты поставил — на раввина с его кабинетом или на Стенли с его подвалом? Кабы раввин и впрямь встречался с девушкой, Стенли наверняка пронюхал бы об этом в первую же неделю. Ведь он наводит в храме порядок по утрам. А вот если с ней встречался Стенли, раввин никогда не узнал бы об этом.

— Оно, конечно, верно. Что тебе рассказал Стенли?

Лэниган передернул плечами.

— Говорит, выпил несколько кружек пива в «Кубрике» и поехал домой. Он обретается у "Мамы Шофилд", но никто не видел, как Стенли возвратился туда. Как знать, может, он повстречал девушку по пути из «Кубрика».

— Мне он поведал то же самое, — сказал Дженнингс. — Почему бы нам не вытащить его сюда и не расспросить повъедливее?

— Потому что у нас ни черта на него нет. Ты спрашиваешь, кто, если не раввин, вот я и назвал тебе Стенли как возможного подозреваемого. Могу назвать ещё одного. Как насчет Джо Серафино? Он мог крутить с ней любовь, не выходя из дома. Миссис Серафино делала покупки и хлопотала по хозяйству. Девчонка только сидела с детьми. Значит, они нередко оставались в доме одни. На двери комнаты есть задвижка, стало быть, можно не волноваться, даже если миссис неожиданно вернется домой. Через кухню миссис Серафино войти не могла, зато Джо мог тихонько улизнуть через черный ход. Возможно, именно поэтому у девушки не было приятелей. Зачем они ей, если любовник под боком? А ещё это объясняет, почему она была одета таким причудливым образом, когда мы нашли её. Должно быть, девушка вернулась домой, сняла платье и повесила его в шкаф. Допустим, в комнату вошел Джо и уговорил Элспет совершить короткую прогулку. Шел дождь, и надо было надевать плащ. Зачем тогда возиться с платьем? Кроме того, если они были близки, значит, Джо видел её не только в комбинации, но и без. Миссис Серафино спала и ничего не подозревала.

— А что, такое и впрямь могло быть! — с воодушевлением воскликнул Дженнингс. — Пошли на прогулку, добрались до храма, и тут хлынул настоящий ливень. Вот они и укрылись в машине раввина.

— Более того, и Стенли, и Силия, которая дружила с убитой, намекали на её связь с Серафино. Да и миссис Серафино, похоже, боялась, что её муж может оказаться причастным к делу. Зря я не поговорил с ним сегодня с утра пораньше.

— Я поговорил. Мы разбудили его, чтобы опознал труп. Он, конечно, расстроился, но и только. Учитывая обстоятельства, это вполне естественно.

— Какая у него машина?

— "Бьюик" с откидным верхом.

— Ни разу не видел.

— Может, нам стоило бы расспросить Джо? — предложил Дженнингс.

Лэниган рассмеялся.

— И что ты узнаешь? Что с восьми вечера в четверг до двух ночи в пятницу он был в своем клубе, где его, вероятно, видели человек пять работников и полсотни посетителей? Я пытаюсь вдолбить тебе, что подозреваемым несть числа, и нет смысла гадать, кто убийца. Вот тебе ещё одна кандидатура. Силия. Считается, что она — единственная близкая подруга покойной. А ведь Силия — крупная, здоровая и сильная молодая женщина.

— Не забывай, что Элспет была на сносях. Может, Силия и здоровая, только обрюхатить её все равно не смогла бы.

— Я и не забываю. Ты исходишь из предположения, что Элспет убил человек, который её обрюхатил. Но это вовсе не обязательно. Допустим, Силия была влюблена, а Элспет крутила с её дружком. Допустим, он и обрюхатил Элспет, а Силия дозналась. Она говорила мне, что Элспет собиралась на прием к врачу. Что, если Силия догадалась, в чем дело? Или Элспет сама рассказала ей. Это было бы вполне естественно, коль скоро у Элспет в здешних краях нет ни родных, ни близких. Она наверняка доверилась бы старшей подруге. Значит, Силии и никому другому. Возможно, даже назвала бы имя виновника, не зная, что Силия сама влюблена в этого человека.

— Но Элспет не была знакома ни с одним мужчиной.

— Так говорит Силия. Миссис Серафино тоже считала, что Элспет не зналась с мужчинами, но упомянула о каких-то письмах с канадскими марками, приходивших на имя девушки. Могу добавить, что вчера Силии не было дома, и вернулась она довольно поздно. Миссис Хоскинс спала и не знает, во сколько та пришла. Допустим, Силия увидела свет в комнате Элспет. Она знала, что девушка ходила к врачу, и заглянула спросить, как и что. Опасения девушки подтвердились, и она хочет излить душу. Силия уговаривает её накинуть пальто и дождевик, и они отправляются пройтись. Доходят до храма, и тут начинается потоп. Они залезают в машину раввина. Там Элспет рассказывает Силии, кто виновник, Силия впадает в бешенство и душит её.

— Это все? Больше подозреваемых нет?

Лэниган улыбнулся.

— Для начала хватит.

— И все-таки я ставлю на раввина, — рассудил Дженнингс.

Тотчас после ухода Лэнигана раввин отправился в храм. Он не думал, что сумеет помочь делу, просто чувствовал: так надо. К сожалению, он был бессилен что-то сделать для этой несчастной девушки и ни бельмеса не смыслил в работе полиции. Если подумать, в храме он будет ничуть не более полезен, чем дома. Но, коль скоро храм как-то связан с этой историей, раввин должен быть там.

Он наблюдал за полицейскими из окна кабинета. Они деловито что-то фотографировали, измеряли, изучали. Кучка зевак, состоявшая преимущественно из мужчин, таскалась за полицейскими по автостоянке и подбирались поближе всякий раз, когда кто-то из сыщиков открывал рот. Раввин подивился такому обилию праздных личностей: время было рабочее. Но потом заметил, что состав толпы непрерывно меняется, хотя численность остается более-менее постоянной. Подъезжали машины, водители спрашивали, что случилось, ненадолго присоединялись к зевакам и отбывали восвояси. Неудивительно: смотреть, по сути дела, было не на что. Тем не менее, раввин не мог заставить себя отойти от окна. Он опустил жалюзи и прикрыл ставни, чтобы его не было видно со стоянки. Машину раввина охранял полицейский в мундире, отгонявший особенно любознательных наблюдателей. Репортеры и фотографы уже прибыли на место преступления, и раввин гадал, скоро ли они явятся к нему в кабинет, чтобы взять интервью. Он понятия не имел, как с ними разговаривать, не знал, следует ли ему принять их всех скопом. Может, лучше направить эту братию к мистеру Вассерману, который, в свою очередь, отошлет репортеров к поверенному, занимавшемуся правовым обеспечением деятельности храма? С другой стороны, отказ обсуждать случившееся, вероятно, вызовет подозрения.

Наконец раздался стук в дверь. Но пришли не репортеры, а полицейские. Высокий человек со слезящимися глазами объявил, что он — лейтенант Дженнингс, и добавил:

— Стенли сказал, что вы здесь.

Раввин молча указал пришельцу на кресло.

— Мы хотели бы отогнать вашу машину в полицейский гараж, рабби, чтобы как следует осмотреть её, — сказал Дженнингс.

— Разумеется, лейтенант.

— У вас есть поверенный, рабби?

Раввин покачал головой.

— Разве он мне нужен?

— Э… может, я и не должен вам этого говорить, но мы хотели бы сделать все по-свойски, как друзья. Будь у вас поверенный, он мог бы посоветовать вам отказаться сотрудничать с нами, если вы не хотите этого делать. Разумеется, в таком случае мы без труда выправим судебное постановление.

— Все в порядке, лейтенант. Если вы считаете, что, отогнав мою машину в город, приблизитесь к разгадке этой потрясающей истории, то действуйте.

— Если у вас есть ключи…

— Разумеется, есть, — раввин отцепил ключи от лежавшей на столе связки. — Вот этот — от замка зажигания и «бардачка», а этот — от багажника.

— Я выдам вам расписку.

— В этом нет нужды.

Подойдя к окну, раввин увидел, как лейтенант садится в его машину и уезжает, и с удовольствием отметил, что изрядная часть толпы отбыла вместе с ним.

Несколько раз в течение дня он пытался дозвониться жене, но линия была занята. Раввин позвонил в контору мистера Вассермана, и ему сообщили, что президент ушел и сегодня уже не вернется.

Тогда раввин раскрыл одну из лежавших на столе книг, пролистал, сделал пометку на карточке, заглянул в другую книгу, тоже что-то отметил. Спустя пять минут он с головой погрузился в свои изыскания.

Зазвонил телефон. Оказалось, это Мириам.

— Я два или три раза пытался дозвониться тебе, но было занято, — сказал ей раввин.

— Я положила трубку на стол, — объяснила Мириам. — Едва ты ушел, все начали трезвонить, спрашивать, слышали ли мы новость. Хотели знать, могут ли они что-нибудь сделать для нас. Кто-то даже сказал, что тебя арестовали. Тогда-то я и сняла трубку. Но телефон начал потрескивать, и я подумала, что, может, у кого-то важное дело, и надо опять положить трубку на рычаг. Тебе кто-нибудь звонил?

— Никто, — раввин усмехнулся. — Наверное, не хотят признавать, что готовы разговаривать с местным врагом общества номер один.

— Не надо, прошу тебя! Это не тема для шуток. Что мы будем делать, Дэвид?

— Делать? А зачем что-то делать?

— Ну, понимаешь, звонил мистер Вассерман, приглашал пожить у них.

— Но это же глупо, Мириам. Сегодня саббат, и я надеюсь провести его в собственном доме, за собственным столом. Не волнуйся, все будет хорошо. Я вернусь к ужину, а потом отправлюсь на службу, как всегда.

— А что ты делаешь сейчас?

— Работаю над статьей о маймонидах.

— Неужели это так срочно?

Раввин уловил напряженные нотки в её голосе и простодушно спросил:

— А чем ещё мне заниматься?

13

На вечернюю службу явилось раз в пять больше народу, чем обычно, и это немало огорчило членов сестричества, которые приготовили угощение и накрыли стол в трапезной.

Памятуя о причинах столь неожиданного рвения, раввин тоже не слишком обрадовался росту численности прихожан. Он сидел на возвышении возле священного ковчега и угрюмо размышлял. В конце концов Дэвид решил, что ни словом не обмолвится о вчерашней трагедии. Сделав вид, будто изучает молитвенник, он на самом деле исподлобья разглядывал прихожан, никогда прежде не посещавших пятничную вечернюю службу, и улыбался, лишь когда в храм входил кто-нибудь из завсегдатаев. Так он давал им понять, что знает: они действительно пришли помолиться, а не утолить пошлое любопытство.

В числе завсегдатаев были и Шварцы, коль скоро Майра занимала пост председательницы сестричества. Обычно они сидели сзади, в шестом или седьмом ряду, но сегодня супруги разделились: Бен уселся на облюбованное место, а Майра подошла ко второму ряду, где сидела супруга раввина, и устроилась по соседству. Наклонившись к Мириам, Майра похлопала её по плечу и что-то шепнула на ухо. Миссис Смолл сначала застыла, потом кое-как выдавила улыбку.

Наблюдавший эту сценку раввин был тронут проявленным председательницей сестричества участием, тем паче что он никак не ожидал ничего подобного. Но по зрелом размышлении понял: Мириам хотят подбодрить, и этот жест Майры — проявление сочувствия к женщине, муж которой попал под подозрение. Вот вам и ещё одно объяснение роста числа прихожан. Некоторые, вероятно, явились сюда в надежде, что он заведет речь об убийстве, другие хотели посмотреть, не загорится ли на воре шапка. Стало быть, промолчать нельзя: это может создать неверное впечатление и навести на мысль, что он боится затрагивать щекотливую тему.

Дэвид не упомянул о прискорбном происшествии в своей проповеди, но, когда служба близилась к завершению, произнес такие слова:

— Прежде чем скорбящие поднимутся с мест и прочтут поминальную молитву, позвольте напомнить вам об её истинном значении.

Прихожане встрепенулись, подались вперед и навострили уши. Наконец-то дождались!

— Бытует убеждение, — продолжал раввин, — что, читая Кадиш, мы отдаем дань памяти усопшему, которого любили. Если вы внимательно изучите эту молитву или её английский перевод на соседней странице, то заметите, что в ней нет ни единого упоминания о смерти и душе почившего. Это, скорее, утверждение веры в бога, его могущество и величие. В чем же тогда заключается значимость этой молитвы? Почему именно её читают скорбящие? И почему Кадиш произносится в полный голос, когда большинство наших молитв читается шепотом? Быть может, сам способ вознесения молитвы дает нам ключ к пониманию её смысла. Это молитва не за души усопших, а за души живых. Это заявление человека, только что понесшего тяжелую утрату, заявление, в котором человек утверждает, что по-прежнему верит в бога. Тем не менее, в нашем народе продолжает бытовать убеждение в том, что Кадиш — суть долг, который мы воздаем умершим, а поскольку еврейская традиция сообщает обычаю силу закона, я тоже скажу Кадиш вместе со скорбящими. Скажу ради человека, который не был нашим прихожанином, даже не придерживался нашей веры. Человека, о котором мы мало что знаем, но трагическая гибель которого волею судеб коснулась каждого из членов нашей конгрегации…

По пути из храма домой Дэвид и Мириам почти не разговаривали. Только возле двери раввин, наконец, нарушил молчание.

— Я заметил, что миссис Шварц всячески стремилась выказать сочувствие.

— У неё добрая душа, Дэвид, и она хотела помочь, — ответила Мириам. Ох, Дэвид, эта история может выйти нам боком.

— Я тоже склоняюсь к такому заключению, — согласился раввин.

В их доме заливался телефон.

14

Впрочем, благочестивые устремления возродились ненадолго, и уже в субботу утром религиозный пыл прихожан иссяк: на службе, как обычно, присутствовало человек двадцать. Вернувшись домой, раввин застал там поджидавшего его Лэнигана.

— Не хотелось бы мешать вашему саббату, — извиняющимся тоном молвил начальник полиции, — но и прерывать расследование тоже не хочется. У полицейских не бывает выходных.

— Ничего страшного. Наша вера разрешает жертвовать ритуалом, если происходит нечто непредвиденное.

— Мы почти закончили осмотр вашей машины, и завтра кто-нибудь из ребят пригонит её. А если вам случится быть в городе, можете забрать её сами.

— Прекрасно.

— Если можно, давайте обсудим наши находки, — Лэниган извлек из чемоданчика несколько целлофановых пакетиков с черными пометками. — Так, посмотрим… Вот это добро было найдено под передним сиденьем, — он вывалил содержимое мешочка на письменный стол. Россыпь монет, квитанция об оплате ремонта машины, выписанная несколько месяцев назад, конфетный фантик, маленький календарик с еврейскими и англо-саксонскими знаменательными датами и капроновая шапочка.

Раввин с любопытством оглядел все это.

— Да, наше добро, — сказал он. — Во всяком случае, шапочку я узнаю, она принадлежит моей жене. Но вам лучше справиться у нее.

— Мы уже спрашивали.

— Не могу с уверенностью утверждать, что мелочь и фантик тоже наши, но мне доводилось пробовать такие конфеты. Календарик мой. Разные учреждения и фирмы издают их в еврейский Новый год. Я получаю такие десятками, — раввин выдвинул ящик стола. — Вот ещё один.

— Хорошо, — Лэниган сложил хлам в мешочек и опростал на стол второй пакет. — Это было в мешке для мусора под приборной доской.

Несколько смятых салфеток с пятнами губной помады, палочка от «эскимо» в шоколаде и пустая сигаретная пачка.

— Ничего необычного, — заметил раввин.

— Ваша супруга пользуется такой помадой?

Раввин улыбнулся.

— Почему бы вам не спросить ее?

— Мы спрашивали, — сказал Лэниган. — Ответ — да.

Он опустошил третий мешочек. Вещи из «бардачка»: смятая коробка с салфетками, трубочка губной помады, несколько дорожных карт, молитвенник, карандаш, прозрачная шариковая ручка, полдюжины чистых карточек, двухбатареечный фонарик и скомканная пачка сигарет.

— Похоже, все наше, — сказал раввин. — Наверное, теперь я смогу даже распознать помаду. Помнится, я обронил замечание в том духе, что она стоила бы целое состояние, будь все эти самоцветы настоящими. Видите, какая инкрустация? А жена заплатила всего доллар или полтора.

— Такие тюбики продаются тысячами. Вы не можете знать наверняка, что этот принадлежит вашей супруге.

— Да, но, если это не её помада, значит, мы имеем дело с весьма маловероятным совпадением.

— Совпадения случаются, рабби. Девушка пользовалась такой же помадой. Впрочем, совпадение не слишком-то примечательное. Марка довольно распространенная, а цвет очень идет блондинкам.

— Значит, девушка была блондинкой?

— Да, блондинкой. На фонарике нет отпечатков пальцев, рабби.

Раввин задумался.

— Кажется, последний раз я включал его, чтобы посмотреть, ровно ли Мириам наложила помаду. После этого я, разумеется, протер фонарик.

— Ну что ж, остается содержимое пепельниц. В той, что на спинке сиденья, нашли заляпанный помадой окурок. В пепельнице на приборной доске штук десять окурков сигарет той же марки, и все в помаде. Надо полагать, их оставила ваша супруга. Сами-то вы некурящий.

— Даже будь иначе, едва ли мои окурки были бы вымазаны помадой.

— Ну, вот и все. Мы пока оставим эти вещи у себя.

— Пожалуйста. Как продвигается расследование?

— После нашей вчерашней встречи мы немало выяснили. Врач не обнаружил никаких следов изнасилования, но зато сделал весьма интересное открытие: девушка была беременна.

— Может быть, она состояла в браке?

— Этого мы не знаем. Среди её бумаг не было брачного свидетельства, но в сумочке, найденной в вашей машине, лежало обручальное кольцо. Миссис Серафино считала, что девушка одинока, но, если она состояла в тайном браке, страх потери места ни за что не позволил бы ей довериться своей нанимательнице.

— Возможно, поэтому она носила кольцо в сумочке, а не на пальце, сказал раввин. — В обществе мужа она надевала его, а перед возвращением домой снимала.

— Да, вероятно.

— Как, по-вашему, сумочка девушки очутилась в моей машине?

— Убийца мог намеренно подбросить её туда, чтобы навлечь подозрения на вас. Вы не знаете человека, способного сыграть с вами такую шутку?

Раввин покачал головой.

— Среди наших прихожан есть люди, которые меня недолюбливают, но едва ли их неприязнь простирается столь далеко. А кроме прихожан, я почти никого тут не знаю.

— Вряд ли это был кто-то из них. Но, если сумочку не подбросили, значит, девушка сидела в вашей машине. А потом убийца по какой-то причине, возможно, заметив свет у вас в кабинете, перенес тело туда, где его потом нашли.

— Надо полагать, так и было.

Лэниган усмехнулся.

— Есть ещё одна версия, рабби, и мы обязаны рассмотреть её, поскольку она увязывается с известными нам обстоятельствами дела.

— Кажется, я догадываюсь, о чем вы. Когда Стенли сообщил мне о прибытии книг, я воспользовался этим как предлогом, чтобы уйти из дома, потому что хотел встретиться с той девушкой. Я крутил с ней любовь, а местом свиданий был мой кабинет. Я ждал, а она все не приходила. Наконец мне это надоело, я ушел, захлопнув за собой дверь кабинета, но тут как раз появилась девушка. Мы сели в мою машину, девушка сообщила мне о своей беременности, потребовала, чтобы я развелся с Мириам и женился на ней. Тогда у её ребенка будет имя. Я задушил её и оттащил тело на траву за стеной, а потом как ни в чем не бывало пошел домой.

— Конечно, это звучит глупо, рабби, но такое возможно с точки зрения привязки к месту и времени. Кабы меня попросили произвести арест на основании этих улик, вероятность ошибки была бы миллион к одному. Тем не менее, если вы собираетесь отправиться в дальнюю поездку, рабби, я считаю своим долгом посоветовать вам отложить её.

— Понимаю, — ответил раввин.

Лэниган открыл дверь, но остановился на пороге.

— Да, вот ещё что, рабби. Патрульный Норман не помнит, чтобы встречал вас или ещё кого-нибудь той ночью, — сказал он и усмехнулся, увидев растерянную мину на лице раввина.

15

Фотография Элспет Блич появилась в субботних газетах, и уже к шести часам вечера Хью Лэниган получил первые отклики. Нельзя сказать, что это его очень удивило. Девушка ушла от Серафино в середине дня, и её, конечно же, видело немало людей. Некоторые позвонили сразу же, другие ещё раздумывали, стоит ли связываться с полицией.

Первым позвонил врач из Линна, который видел девушку в четверг днем. Она назвалась Элизабет Браун, оставила адрес и номер телефона. Улица была та, на которой жили Серафино, но цифры в номере дома оказались переставленными. Что до телефонного номера, то он принадлежал Хоскинсам.

По словам врача, он осмотрел девушку и убедился, что она совершенно здорова, да ещё носит под сердцем дитя. Она нервничала и была подавлена, но не больше, чем некоторые другие пациентки в сходном положении. Многие женщины радуются беременности, но даже среди замужних немало таких, которых эта новость повергает в расстройство.

Не обмолвилась ли она о том, как намерена провести остаток дня и вечер? Нет, не обмолвилась. Возможно, она беседовала с медсестрой в приемной, но та уже ушла. Если это необходимо, врач был готов связаться с ней. Лэниган поблагодарил врача за помощь, сказал, что необходимость есть, и тот пообещал разыскать медсестру.

Она позвонила почти сразу же, поскольку тоже видела фотографию в газете. Нет, в четверг она не заметила в поведении девушки ничего необычного. Нет, девушка не говорила о планах на вечер. Ах, да, перед уходом она спросила, откуда можно позвонить. Сестра предложила ей воспользоваться телефоном в приемной, но девушка предпочла автомат, с которого можно звонить, не опасаясь посторонних ушей.

Засим последовала длинная серия звонков от людей, которые были уверены, что видели Элспет Блич или в линнских магазинах, куда она могла заходить, или в близлежащих городках, что было гораздо менее вероятно. Работник бензоколонки сообщил, что видел Элспет на заднем сиденье мотоцикла, водитель которого остановился, чтобы спросить дорогу. Позвонил даже смотритель парка увеселений из Нью-Гэмпшира, утверждавший, что эта самая девушка в три часа пополудни приходила к нему и интересовалась, нет ли для неё какой работы.

Лэниган просидел за столом до семи вечера, после чего отправился домой обедать, строго-настрого наказав сотрудникам немедленно сообщать ему обо всех звонках, касающихся Элспет Блич. К счастью, таковых не было, и Лэнигану удалось спокойно поесть. Но тотчас после трапезы раздался звонок в дверь. Открыв, Лэниган увидел миссис Агнес Грешем, владелицу ресторана «Прибой».

Миссис Грешем была миловидной женщиной шестидесяти лет, с ухоженными белоснежными волосами. Держалась она с величайшим достоинством, как и пристало одной из самых видных деловых женщин города.

— Я позвонила в участок, и мне сказали, что вы уже дома, Хью, — произнесла она с едва заметным укором.

— Входите, Агги. Не угодно ли чашечку кофе?

— Я по делу, — отрезала миссис Грешем.

— Ни один закон не запрещает совмещать приятное с полезным. Может быть, налить вам выпить?

На сей раз гостья отказалась более вежливо и уселась в предложенное хозяином кресло.

— Итак, Агги, что это за дело? Мое или ваше?

— Ваше, Хью Лэниган. Девушка, фотография которой была в газете, обедала у меня в четверг вечером.

— В котором часу?

— С половины восьмого, когда я села за кассу, чтобы Мери Трамбул могла закусить, и примерно до восьми.

— Это точно, Агги?

— Я вполне уверена. Эта девушка привлекла мое внимание.

— Почему?

— Потому что с ней был весьма примечательный мужчина.

— Правда? Вы можете описать его?

— Миловидный брюнет лет сорока. Покончив с едой, они вышли из ресторана и сели в большой синий «линкольн», который стоял перед дверью.

— Что заставило вас обратить на него внимание? Они спорили, ссорились?

Старушка раздраженно тряхнула головой.

— Нет, просто он мне знаком.

— Кто же это?

— Имени я не знаю, но мне известно, где он работает. Я покупала свою машину в «Бекерз-форд» и видела его там за столом.

— Вы мне очень помогли, Агги, большое спасибо.

— Я лишь исполняю свой долг.

— Уж это точно.

Как только она ушла, Лэниган позвонил Бекеру.

— Мистера Бекера нет дома. Это миссис Бекер. Чем могу служить?

Лэниган представился и спросил:

— Кто из работников вашего супруга ездит на синем «линкольне»?

— У моего мужа черный «линкольн».

— Нет, меня интересует синий.

— А, должно быть, это Мелвин Бронштейн, партнер моего мужа. У него синий «линкольн». Что-то случилось?

— Нет, мадам, ровным счетом ничего.

Лэниган позвонил лейтенанту Дженнингсу.

— Ну, что-нибудь выяснил у Серафино?

— Не ахти что. Но Симпсоны, которые живут через дорогу, видели в четверг ночью, как перед домом Серафино остановилась машина. Это было в первом часу.

— Синий «линкольн»?

— Откуда ты знаешь?

— Это неважно. Приходи в участок, я сейчас буду. Предстоит работенка.

В участке Лэниган наскоро передал Дженнингсу рассказ миссис Грешем и добавил:

— Нам нужна фотография этого Мелвина Бронштейна. Съезди в редакцию «Линн-икземинер».

— Почему ты думаешь, что там она есть?

— Потому что Бронштейн живет в Гроув-Пойнт и владеет автосалоном. Значит, видный человек, а все видные люди непременно попадают в какие-нибудь комитеты или организации. Там их первым делом фотографируют для «Икземинер». Просмотри все материалы о нем и возьми хорошую четкую фотографию анфас. Размножь её в пяти экземплярах.

— Зачем? Чтобы отдать в газеты?

— Нет. Получив снимки, поедешь по шоссе номер четырнадцать. Смит и Хендерсон или ещё кто-нибудь поедут по шестьдесят девятому и сто девятнадцатому. Будете останавливаться у всех мотелей и показывать фотографию. Вдруг он ночевал там хоть раз за последние три месяца. Просматривать книги регистрации бесполезно, он мог записаться под вымышленным именем.

— Не понимаю.

— Чего не понимаешь? Если у тебя свидание с девчонкой, куда ты её поведешь?

— В амбар на ферме Чизхолма.

— Тьфу! Ты поедешь за город и остановишься в мотеле. Девица была беременна. Ее могли обрюхатить на заднем сиденье машины, а могли и в одном из мотелей неподалеку отсюда.

16

Воскресное утро выдалось ясным и солнечным, на небе не было ни облачка, с моря дул легкий ветерок. Лучшей погоды для гольфа не бывает, поэтому члены совета директоров, входившие в зал заседаний, были одеты соответственно. Многие из них намеревались отбыть на площадку, как только собрание будет объявлено закрытым.

Яков Вассерман наблюдал, как они парами и тройками входят в зал, и понимал, что он проиграл. Это стало ясно, когда он подсчитал число пришедших, которых набралось почти сорок пять человек. Это стало ясно, когда он увидел, как сердечно они приветствуют Эла Бекера, как сторонятся его, Вассермана, те немногие, которые сказали, что ещё не приняли решение. Это стало ясно, когда он вдруг осознал, что большинство пришедших принадлежит к одному разряду людей: лощеные удачливые профессионалы и дельцы, посещавшие храм главным образом потому, что положение обязывает, привыкшие желать лишь самого лучшего и получать желаемое. И наверняка единодушные в своем отношении к рассеянному старомодному раввину. Точно так же они могли бы относиться к какому-нибудь нерадивому младшему служащему в собственной фирме. Вассерман понял все, как только увидел их плохо скрытое нетерпение, стремление поскорее покончить с неприятным делом и предаться удовольствиям. А поняв, выругал себя за то, что допустил включение в совет целой оравы таких личностей. Он пошел на это в угоду строительному комитету, который выбирал кандидатов исключительно из числа удачливых и обеспеченных. "Если мы введем его в совет, он, вероятно, щедро пожертвует на постройку храма". Вот каков был принцип отбора.

Вассерман открыл заседение и приступил к чтению объявлений и отчетов комитетов. Когда он покончил с рубрикой "Старые дела", послышался вздох облегчения, и председатель принялся объяснять условия договора с раввином.

— Прежде чем открыть прения, — закончил он, — позвольте подчеркнуть, что раввин Дэвид Смолл желал бы остаться с нами, хотя я полагаю, что, переехав в другое место, он улучшит свое положение. (Разумеется, Вассерман ничего подобного не полагал.) Я знаком с раввином ближе, чем любой другой член конгрегации. Это вполне естественно, коль скоро я — председатель обрядовой комиссии. Хочу сразу сказать, что я более чем удовлетворен тем, как он исполняет свои обязанности.

Большинство из вас видит раввина лишь на людях, во время праздничных служб или собраний. Но раввин выполняет огромный объем работы, которая не так заметна для глаза. Например, свадьбы. В этом году ему пришлось поженить прихожанина и девушку, которая не была еврейкой. Он подолгу беседовал с родителями жениха и невесты, а когда девушка решила принять иудаизм, подробно ознакомил её с основами нашей веры. Раввин лично встречается с каждым мальчиком, готовящимся к бар-мицва. Как председатель обрядовой комиссии, я заверяю вас, что мы с ним заранее продумываем все богослужения. Раввин постоянно взаимодействует с ректором школы богословия. А ещё десятки… какое там десятки — сотни звонков от евреев и иноверцев, частных лиц и учреждений, многие из которых не имеют никакого отношения к храму. И все эти люди задают вопросы, требуют помощи, предлагают проекты, которые надо взвесить и обсудить. Я мог бы все утро перечислять, что делает раввин, но тогда вы не попадете на поле для гольфа.

Слушатели вежливо посмеялись.

— Для большинства из вас, — серьезно продолжал Вассерман, — эти и многие другие стороны деятельности раввина — темный лес. Но мне о них известно, и я заверяю вас, что раввин справляется с делом даже лучше, чем я рассчитывал, когда нанимал его.

Эл Бекер поднял руку и получил слово.

— Едва ли мне понравится раввин, получающий от нас жалование и занимающийся делами, которые не имеют никакого отношения к храму, — изрек он. — Но, быть может, наш уважаемый председатель немного преувеличивает. — Бекер подался вперед, уперся кулаками в стол, оглядел собравшихся и, возвысив голос, продолжал: — Никто из вас не уважает нашего председателя Джейка Вассермана так, как я. Я уважаю его как человека честного и рассудительного. Я уважаю его за ту работу, которую он делает в храме. При обычных обстоятельствах, если Джейк называет кого-то славным малым, я готов подписаться под этими словами. И, коль скоро он говорит, что наш раввин хороший человек, стало быть, так оно и есть. — Бекер задиристо вздернул подбородок. — Но я считаю, что раввин, пусть он и хороший, не соответствует занимаемой должности. Возможно, он замечательный раввин, но только не для нашего прихода. Как я понимаю, он — ученый муж, но сейчас нам нужно не это. Мы — часть общины. В глазах наших соседей и друзей других национальностей мы — лишь один из нескольких религиозных институтов, и нам нужен человек, способный представлять нас перед лицом иноверцев. Нам нужен человек, имеющий внушительный облик и умеющий выступать с речами. Способный вести общественную работу, как и подобает священнослужителю его ранга. Директор нашей школы говорил мне, что на следующий год еврейскому духовному вождю предстоит обратиться с напутственной речью к выпускникам. Это высокая честь. Но, откровенно говоря, наш нынешний раввин, поднявшись на сцену в мешковатых штанах, мятом галстуке и с растрепанными волосами, будет являть собой неприглядное зрелище. Да ещё эти его речи, составленные из притч Талмуда и сдобренные не в меру тонкой логикой. Честное слово, друзья, мне было бы неловко.

Следующим слово получил Эйб Райх.

— Я хочу сказать лишь одно, — начал он. — Мне понятно, что имел в виду мистер Вассерман, говоря о «других» обязанностях раввина, которые для нас "темный лес". Мне доводилось своими глазами наблюдать эту сторону деятельности нашего раввина, и позвольте сообщить вам, что, по-моему, она довольно важна. Теперь я восхищаюсь нашим раввином. Может, он и не оратор, но ведь ему и не надо выступать в День независимости. Обращаясь к нам в храме, он говорит разумные вещи, и я понимаю его. По мне, так лучше такой раввин, чем лицедей, сыплющий громкими словами. Его речь звучит искренне. А вот обо всех тех высокомощных раввинах, которых мне доводилось слушать раньше, я такого сказать не могу.

Доктор Перлштейн вскочил со стула и бросился на помощь своему приятелю Элу Бекеру:

— Мои больные по десять раз на неделе спрашивают меня, можно ли принимать те же пилюли, которые я прописывал им в прошлом году, или лекарства, которые пьют их знакомые при схожих симптомах. И мне все время приходится объяснять, что добросовестный врач прописывает лекарство каждому конкретному пациенту в зависимости от состояния его здоровья.

— Всех одной клизмой не накачаешь, док! — крикнул кто-то, и Перлштейн засмеялся вместе с остальными.

— Я хочу сказать, что Эл Бекер прав. Никто не утверждает, будто раввин у нас бездарный или недобросовестный. Вопрос в другом: такой ли раввин нужен нашей конгрегации именно сейчас? Его ли прописал нам врач с учетом нашего теперешнего самочувствия?

— Да, только ведь на свете не один врач!

Поднялся гвалт, и Вассерману пришлось стучать ладонью по столу.

Слова тотчас попросил человек, пришедший на заседание совета впервые в жизни.

— Слушайте, ребята, — сказал он, — какой смысл обсуждать этот вопрос? Когда речь идет о какой-нибудь идее или проекте, дело другое: тут чем больше говоришь, тем яснее становится картина. Но если вы перемываете кому-то косточки, препирательства приведут разве что к обидам. Все мы знаем раввина. Все мы знаем, нужен он нам или нет. Давайте прекратим прения и проголосуем.

— Правильно!

— Поддерживаю предложение!

— Ставьте на голосование!

— Минуточку! — раздался трубный глас, и все присутствующие тотчас узнали утробный рык Эйба Кассона, участника доброй сотни разных политических сходок и митингов, благодаря которым его голос приобрел и мощь, и раскатистость. — Прежде чем вы начнете голосовать, позвольте в нескольких словах оценить создавшееся положение. — Эйб встал со стула и, выйдя вперед, повернулся к собравшимся. — Не собираюсь давать отзывов на работу нашего раввина, но выскажусь по вопросу общественной деятельности, затронутому моим добрым другом Элом Бекером. Как вам известно, когда католический епископ назначает священника в приход, тот работает там, пока его не отзовет все тот же епископ. Если кому-то из прихожан этот священник не нравится, пожалуйста, меняйте приход. В разных протестантских храмах дело обстоит иначе. В каждом из них — свои правила найма и увольнения священника, но протестанты обычно не выгоняют пастора, если он не сделал ничего плохого. Причем проступок должен быть действительно серьезный. — Эйб Кассон чуть понизил голос и заговорил по-простецки. — Я уже почти десять лет занимаю должность председателя республиканского комитета графства и, смею утверждать, мне известны умонастроения наших нееврейских друзей и соседей. Они не понимают, по каким принципам мы нанимаем и увольняем раввинов. Они не понимают, почему спустя двадцать минут после приезда раввина в городе возникают партии его сторонников и противников. Они не понимают, почему прихожане не любят раввина из-за фасона шляпки, которую носит его жена. Но для нас это — в порядке вещей. Как человек, всю жизнь занимавшийся политикой, я знаком с положением дел во всех храмах и синагогах Линна и Сейлема, да и в большинстве бостонских тоже. Стоит прийти новому раввину, как приятели прежнего тотчас смыкают ряды и противостоят ему. Так уж мы, евреи, устроены. Иноверцы этого не понимают. А значит, если мы уволим раввина, они первым делом подумают, что на это была очень веская причина. Какая же причина может прийти им в голову? Давайте разберемся. Несколько дней назад на нашем заднем дворе была найдена убитая девушка. Как вам известно, раввин сидел в своем кабинете наедине с собой. Его машина была на стоянке, и в ней нашли сумочку убитой. И вы, и я, и полицейские, все знают, что раввин не мог совершить это преступление…

— А почему не мог? — спросил кто-то.

И наступила мертвая тишина. Многие присутствующие и сами втайне задавались этим вопросом. И вот один из них озвучил их мысли.

Но Кассон дал достойный отпор.

— Тому, кто произнес эти слова, впору устыдиться. Я знаю присутствующих. Ни один из вас не может всерьез думать, что это страшное злодеяние совершил раввин. Как руководитель предвыборной кампании нашего окружного прокурора, я имею некоторое представление о его умонастроениях и о версиях, которые разрабатывает полиция. Заявляю вам: они не допускают и мысли о том, что девушку убил раввин. Но, — Кассон многозначительно поднял палец, — нельзя сбрасывать со счетов и его. Не будь он раввином, его считали бы главным подозреваемым. — Он вытянул руку и принялся загибать пальцы. — Во-первых, в его машине нашли сумочку девушки. Во-вторых, он был на месте преступления. В-третьих, он — единственный человек, о присутствии которого там нам доподлинно известно. В-четвертых, о том, что раввин был в кабинете, мы знаем только с его слов. В-пятых, никаких других подозреваемых нет. — Кассон выразительно оглядел собравшихся. — И вот, спустя два дня вы хотите уволить раввина. Тоже мне общественная работа! Что подумают твои друзья-иноверцы, Эл, когда узнают, что через два дня после после того, как раввин стал подозреваемым в деле об убийстве, конгрегация уволила его? Что ты им скажешь, Эл? "Ой, да не потому мы его уволили. Просто он ходил в мятых штанах". Так?

Эл Бекер встал со стула. Спеси у него явно поубавилось.

— Слушайте, я ведь ничего не имею против раввина лично. Я хочу, чтобы вы это поняли. И пекусь я только о благе храма. Кабы я думал, что увольнение раввина склонит чашу весов не в его пользу, и он окажется впутанным в дело об убийстве… то есть, он уже впутался, но, если бы я знал, что его положение усугубится, то и сам сказал бы «нет». Но всем нам прекрасно известно, что полиция не может всерьез думать, будто он причастен к делу, и не станет шить раввину убийство только потому, что мы его уволили. А если не уволим, придется терпеть его ещё целый год.

— Минуточку, Эл, — снова подал голос Кассон. — По-моему, ты не понимаешь. Меня не волнует, как полиция отнесется к раввину. Я пекусь о храме и приходе. Кое-кто может сказать, что мы думаем, будто он виновен, вот и уволили его. А ещё они скажут: ну и компашка собралась у них в раввинате, если одного из его членов ничего не стоит заподозрить в убийстве. Другие подумают, что подозревать раввина нелепо. И решат, что евреи не доверяют друг другу и готовы изгнать своего духовного вожака лишь на том основании, что его подозревают. В нашей стране, где человек считается невиновным, пока не доказано обратное, на такое решение посмотрят косо. Понимаешь, Эл? Я о нас забочусь, а не о раввине.

— И все равно я не буду голосовать за его новый контракт, — упрямо проворчал Бекер и уселся, сложив руки на груди и всем своим видом давая понять, что более не намерен принимать участие в обсуждении.

— Из-за чего сыр-бор? — сказал ещё один заседающий, приглашенный Бекером, чтобы проголосовать против раввина. — Я понимаю Эйба Кассона и понимаю Эла Бекера. Чего я не понимаю, так это с какой стати мы должны принимать решение именно сегодня. На той неделе будет ещё одно собрание. Полиция нынче расторопная. К следующему заседанию дело, может статься, закроют. Предлагаю отложить этот вопрос. Как бы худо ни сложились обстоятельства, у нас в запасе ещё одно заседание.

— Если обстоятельства и впрямь сложатся худо, нам не будет нужды проводить ещё одно заседание, — угрюмо ответил Кассон.

17

Вассерман был совершенно уверен, что раввин проиграет, и теперь не мог скрыть облегчение.

— Поверьте мне, рабби, — сказал он. — Виды на будущее гораздо радужнее, чем прежде. Кто знает, что произойдет за неделю или две? Допустим, полиция не схватит виновного. Неужели вы думаете, что мы позволим отложить вопрос ещё раз? Нет уж, теперь я топну ногой. Скажу им, что нельзя заставлять вас ждать и терять время, которое вы могли бы употребить на поиск нового места. Уверен, они согласятся, что это справедливо. Но, даже если полиция поймает преступника, все равно Элу Бекеру не удастся собрать такое же число сторонников на следующее заседание. Поверьте, я знаю этих людей. Мне и самому приходилось увещевать их явиться на собрание. Во второй раз этот номер у Эла не пройдет. А если будут только завсегдатаи, мы наверняка победим.

Раввин явно был обеспокоен.

— У меня такое чувство, словно я навязываюсь им. Может, мне следовало бы подать заявление об уходе? Не ахти как приятно проповедовать, когда тебя лишь терпят.

— Рабби, рабби, у нас триста с лишним прихожан. Если бы голосовали все, вы наверняка получили бы большинство. Члены совета — не представители конгрегации. Их просто назначили. Это сделал я. Во всяком случае, я назначил номинационный комитет, который составил список кандидатов, а потом, как водится, прихожане проголосовали за всех скопом. Мы надеялись, что члены совета будут делать что-то полезное для храма. К тому же, они зажиточнее остальных. Но на поверку они представляют только самих себя. Бекер поговорил с ними раньше, чем я, вот они и проголосовали так, как он просил. Но, если он позовет их на следующее собрание, выяснится, что у каждого уже расписан день или назначена встреча.

Раввин усмехнулся.

— Знаете, мистер Вассерман, на собраниях слушателей семинарии мы чаще всего спорили о том, как раввину удержаться на работе. Лучший способ жениться на очень зажиточной девушке. Тогда прихожане подумают, что раввину безразлично, оставят его или уволят, и это дает ему огромное психологическое преимущество. Кроме того, если девушка очень богата, она занимает высокое положение в конгрегации, и жены прихожан считаются с ней. Второй способ — написать и издать популярную книгу. В этом случае конгрегация руководствуется соображениями престижа. Еще бы, их раввин знаменитый писатель! Третий способ — заделаться политиком местного масштаба, чтобы о нем хорошо отзывались иноверцы. Если он прослывет среди своих раввином с "крепкими кишками", то уволить его и вовсе невозможно. Но я изобрел ещё один способ. Попасть под подозрение в убийстве. Кратчайший путь к незыблемому служебному положению.

Однако, возвращаясь от Вассермана, раввин не ощущал особого душевного подъема. Он угрюмо наблюдал, как Мириам занимается обычными воскресными послеобеденными приготовлениями — ставит на кофейный столик в гостиной вазу с фруктами, взбивает подушки на кушетке и в креслах, наскоро смахивает пыль со столов и ламп.

— Ты кого-то ждешь? — спросил раввин.

— По воскресеньям кто-нибудь непременно заходит, особенно если погода хорошая. Может, тебе лучше надеть пиджак?

— Честно говоря, я немного пресытился обществом прихожан и устал от своих наставнических обязанностей. Тебе когда-нибудь приходило в голову, что, прожив в Барнардз-Кроссинг почти год, мы с тобой так и не выкроили времени мало-мальски изучить город? Давай устроим себе выходной. Обуй какие-нибудь удобные туфельки, потом сядем на автобус, поедем в центр и побродим там.

— А что мы будем делать?

— Надеюсь, ничего. Если ты считаешь, что нам нужен какой-то предлог для этого предприятия, можем заглянуть в полицейский участок и забрать машину. Но я предпочел бы просто побродить по узким кривым улочкам Старого Города, как турист. Это очаровательное местечко, и у него занятная история. Известно ли тебе, что Барнардз-Кроссинг основала горстка мореходов и рыбаков, не пожелавших жить под пятой пуританских священников? Когда Хью Лэниган рассказал мне об этом, я провел кое-какие исследования. Тут мало кто соблюдал саббат. Долгие годы у них даже не было церкви и священника. А мы-то думали, что здесь почтенная, чопорная и консервативная община. В Барнардз-Кроссинг царит дух какой-то особой независимости, неведомый другим городкам Новой Англии. В большинстве этих городков существует вековая традиция независимости, но сводится она главным образом к тому, что их население принимало деятельное участие в революции. А этот город независим и от всей остальной Новой Англии. Здесь — конечная точка, край света, и местные жители очень настороженно относятся к внешнему миру. Может, нам стоило бы осмотреть городок?

Они сошли с автобуса на краю Старого Города и побрели вперед, останавливаясь всякий раз, когда замечали что-либо достойное внимания. Зашли в ратушу, посмотрели на старые боевые знамена, заключенные в стеклянные витрины. Прочли надписи на бронзовых досках, укрепленных на стенах зданий, имеющих историческое значение. Ненадолго смешались с толпой туристов, которых сопровождал экскурсовод, и шли вместе с ними, пока те не вернулись в автобус. Прогулялись по главной улице, разглядывая витрины антикварных лавочек, сувенирных ларьков и дивной красоты витрину мастерской корабельного москательщика, убранную бухтами канатов, латунными причиндалами судов, буссолями и якорями. Потом нашли маленький скверик над гаванью, присели на лавочку и принялись любоваться водой, по которой изящно скользили парусные лодки и моторные катера, похожие на жуков-водорезов. Дэвид и Мириам даже не заговаривали друг с другом, молча наслаждаясь этим мирным зрелищем.

Наконец они отправились на поиски полицейского гаража, чтобы забрать свою машину, но очень скоро заблудились. Около часа шныряли они по узеньким тупичкам, где по тротуарам можно было шагать только гуськом. Слева и справа стояли деревянные домики, между которыми зачастую не было и фута свободного пространства, но Дэвид и Мириам заглядывали даже в такие щелочки, любуясь маленькими старомодными садиками, где росли васильки, алтей, подсолнухи и виноградные лозы на решетках.

Потом они попали в улочку, застроенную редкими домами из оштукатуренного кирпича, опоясанными белыми изгородями. В конце улицы виднелась вода, на которой плясала лодка, привязанная к мосткам, прогибавшимся под напором волн. На мостках загорала дама в купальнике, и Дэвид с Мириам быстро отвели глаза и даже невольно понизили голоса, чувствуя себя непрошеными гостями.

Солнышко припекало, и раввин с женой уже начали уставать. Прохожих поблизости не оказалось, и спросить дорогу до главной улицы было не у кого. Парадные приступочки домов располагались довольно далеко от тротуара и были обнесены белым штакетником. Открыть калитку, пройти пятьдесят шагов по мощеной плиткой дорожке и постучать в забранную сеткой дверь? Такое вторжение в частную жизнь казалось им недопустимым. Похоже, все здесь было призвано держать соседей на некотором удалении. Не от недостатка дружеских чувств, просто каждый жилец предпочитал спокойно копаться в собственном саду.

А потом Дэвид и Мириам вдруг очутились на набережной и увидели впереди главную улицу с её бесчисленными лавчонками. Супруги невольно ускорили шаг, чтобы не заблудиться снова, и уже сворачивали за угол, когда их вдруг окликнул Хью Лэниган, отдыхавший на парадном крыльце своего дома.

— Идите сюда, посидите со мной, — предложил он.

Повторного приглашения не понадобилось.

— Я-то думал, вы на службе, — с улыбкой сказал раввин. — Или дело уже раскрыто?

Лэниган тоже улыбнулся.

— Просто решил передохнуть, рабби. Как, впрочем, и вы. Достаточно снять телефонную трубку, и я опять на работе.

Крыльцо у Лэниганов было просторное и удобное, на нем стояло несколько плетеных кресел. Не успели гости усесться, как появилась изящная седовласая миссис Лэниган в свитере и свободных брюках.

— Вы можете выпить, рабби? — заботливо спросил Лэниган. — Ваша вера позволяет?

— Позволяет. Мы не сторонники сухого закона. Вы хотите предложить мне то же, что пьете сами?

— Совершенно верно. Никто не умеет смешивать "том коллинз" так, как моя Эми.

— Как продвигается расследование? — спросил раввин.

— Кое-что получается, — бодро ответил начальник полиции. — А как дела в храме?

— Кое-что получается, — с улыбкой сказал раввин.

— Насколько я понимаю, вам приходится туго.

Раввин вопросительно посмотрел на Лэнигана. Тот рассмеялся.

— Вот что, рабби, позвольте преподать вам урок полицейской работы. В больших городах существует так называемый постоянный уголовный контингент, ответственный за большинство преступлений, с которыми приходится иметь дело полиции. Как же полиция держит этих людей в узде? В основном при помощи осведомителей. В таких городках, как наш, уголовного контингента не бывает. Есть несколько отпетых смутьянов, вот и все. Тем не менее, и мы прибегаем к услугам осведомителей, чтобы не упускать нитей. Метода одна и та же, только наши осведомители работают не за деньги. Это просто сплетники, к которым мы внимательно прислушиваемся. О том, что творится в вашем храме, мне известно почти столько же, сколько вам. На сегодняшнем заседании присутствовало около сорока человек. Вернувшись домой, они рассказали все своим женам. Думаете, в таком городке, как наш, можно сохранить тайну, в которую посвящены восемьдесят человек? Особенно, если это, по сути дела, и не тайна. В нашем храме, рабби, мы решаем такие вопросы куда толковее. У нас слово священника — закон.

— Разве священник настолько лучше любого из вас? — спросил раввин.

— Обычно священник — славный малый. Большинство профанов отсеивается в ходе отбора. Конечно, и среди духовенства попадаются первостатейные дураки, но дело не в них, а в том, что, если вам нужна дисциплина, значит, нужен и человек, чей авторитет вне всякого сомнения.

— Полагаю, в этом и заключается разница между двумя системами, рассудил раввин. — Мы поощряем сомнения и вопросы.

— Даже в том, что касается веры?

— Вера требует от нас совсем немногого. Признать существование всемогущего, всеведущего и вездесущего господа. Но даже эту малость не возбраняется подвергать сомнению. Мы лишь считаем, что эти сомнения никуда не приводят. Однако в нашей вере не существует постулатов, под которыми обязаны подписываться все. Например, когда меня посвящали в духовный сан, я не отвечал ни на какие вопросы о своих убеждениях и не приносил никаких клятв.

— Вы хотите сказать, что так и не посвящены?

— Лишь в той мере, в какой сам считаю себя посвященным.

— Чем же тогда вы отличаетесь от вашей паствы?

Раввин рассмеялся.

— Во-первых, они — не моя паства, хотя бы в том смысле, что они не находятся под моей опекой, и я не отвечаю перед богом за их безопасность и поведение. По сути дела, у меня нет никаких обязанностей и льгот, которых не имеет любой мой прихожанин мужеска пола старше тринадцати лет. Считается, что я отличаюсь от прихожан лишь постольку, поскольку якобы лучше знаю закон и нашу традицию. Вот и все.

— Но вы возглавляете молебны… — Лэниган умолк, увидев, как гость качает головой.

— Это может делать любой взрослый мужчина. Во время службы мы нередко предоставляем эту честь чужаку, которому случится забрести в храм, или прихожанину, нечасто бывающему на богослужениях.

— Но вы благословляете, посещаете недужных, жените, отпеваете…

— Женю, но лишь потому, что уполномочен гражданскими властями. Посещаю больных, но это почетный долг всех людей. Разумеется, я хожу к ним, причем в немалой степени — с легкой руки католических и протестантских священников. Даже благословлять прихожан — задача тех из них, кто ведет свой род от Аарона. Мы заимствовали этот обычай у ортодоксов. В консервативных храмах вроде нашего раввин, благословляющий прихожан, присваивает себе чужую привилегию.

— Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда сказали, что вас нельзя назвать носителем сана, — задумчиво проговорил Лэниган. Потом ему в голову пришла новая мысль. — Но как же тогда вы держите в узде своих прихожан?

Раввин печально улыбнулся.

— Похоже, это у меня не очень получается.

— Я не это имел в виду. Я говорю не о ваших нынешних затруднениях. Как вам удается уберечь их от греха?

— Вас интересует, как работает система? Полагаю, сообщая каждому чувство ответственности за его действия.

— Свобода воли? У нас это тоже есть.

— Конечно. Только наша свобода воли немного другая. В вашей вере свобода воли сочетается с помощью оступившимся. У вас есть священники, внемлющие исповедям и отпускающие грехи. Вы имеете целый сонм святых, заступников за грешника. Наконец, у вас есть Чистилище, нечто вроде второго шанса. Можно добавить, что к вашим услугам рай и ад, которые помогают исправлять ошибки в земной жизни. У евреев второго шанса нет. Добрые дела мы должны вершить на земле, в этой жизни. А поскольку никто не делит с нами эту ношу и не вступается за нас, мы должны делать все сами.

— Разве евреи не верят в рай и загробную жизнь?

— В общем, нет, — ответил раввин. — Разумеется, наша вера поддавалась внешним влияниям, как и ваша. В нашей истории бывали времена, когда идея загробной жизни пускала корни, но даже тогда мы понимали её по-своему. Загробная жизнь для нас — это земная жизнь наших детей, наше наследие и людская память о нас.

— Стало быть, если в земной жизни человек процветает, богатеет и веселится, но при этом творит зло, оно сходит ему с рук? — подала голос миссис Лэниган.

Раввин повернулся к ней, гадая, не вызван ли её вопрос каким-то личными переживаниями.

— Это спорно, — задумчиво проговорил он. — Неизвестно, может ли хоть что-то сойти с рук мыслящему существу. Тем не менее, всем религиям приходится биться с этой задачкой. Как хорошему человеку воздается за страдания? Какую кару несет процветающий негодяй? Восточные религии предлагают людям переселение душ. Дурной, но процветающий человек заслужил благоденствие тем, что был добродетелен в прошлой жизни, а наказание за грехи понесет в следующей. Христианская церковь предоставляет выбор между раем и адом, — раввин задумался и коротко кивнул. — Оба решения весьма неплохи, надо только уверовать в них. Но мы не можем. Наша точка зрения изложена в книге Иова, вот почему она включена в Библию. Иов испытывает незаслуженные страдания, но нигде нет ни намека на воздаяние в следующей жизни. Мучения добрых людей — одно из житейских испытаний. Хорошего человека огонь обжигает так же безжалостно и жестоко, как мерзавца.

— Тогда зачем стараться быть хорошим? — спросила миссис Лэниган.

— Затем, что добродетель несет в себе воздаяние, а грех — возмездие. Затем, что зло всегда мелко, ничтожно, подло и развратно. В нашей жизни оно представляет ту её часть, которая растрачена зря и безвозвратно испорчена.

Обращаясь к Хью Лэнигану, раввин говорил будничным тоном, но, когда он повернулся к миссис Лэниган, речь его сделалась торжественной, возвышенной, почти как во время проповеди.

Мириам предостерегающе кашлянула и сказала:

— Пора домой, Дэвид.

Раввин взглянул на часы.

— Ой, и впрямь уже поздно. Я не думал, что так увлекусь. Полагаю, всему виной "том коллинз".

— Я рад, что вы увлеклись, рабби, — сказал Лэниган. — Возможно, вам и невдомек, что я интересуюсь религией. Но я не пропускаю ни одной книжки на эту тему, хотя мне редко выдается возможность поговорить о вере. Люди не очень охотно поддерживают такие беседы.

— Быть может, тема утратила свое былое значение, — предположил раввин.

— Что ж, это вполне возможно, рабби. Но сегодняшний вечер я провел прекрасно и надеюсь на его повторение.

Зазвонил телефон. Миссис Лэниган пошла в дом, но тотчас вернулась.

— Это Ибэн, — сообщила она.

Лэниган объяснял гостям, как побыстрее добраться до полицейского гаража. Повернувшись к жене, он сказал:

— Передай ему, что я перезвоню.

— Он не дома, — ответила миссис Лэниган. — Он звонит из автомата.

— Да? Что ж, хорошо, я сейчас.

— Ничего, мы найдем дорогу, — сказал раввин.

Лэниган рассеянно кивнул и поспешил в дом, а раввин спустился с крыльца. Он ощущал смутную тревогу.

18

Наутро арестовали Мелвина Бронштейна. В начале восьмого, когда Бронштейны ещё сидели за завтраком, к ним пришли Ибэн Дженнингс и облаченный в штатское сержант.

— Мелвин Бронштейн? — спросил Дженнингс открывшего дверь мужчину.

— Совершенно верно.

Полицейский показал свой жетон.

— Я лейтенант Дженнингс из управления полиции Барнардз-Кроссинг. У меня есть ордер на ваш арест.

— За что?

— Вас хотят допросить в связи с убийством Элспет Блич.

— Вы обвиняете меня в убийстве?

— Мне приказано доставить вас на допрос, — ответил Дженнингс.

— Кто там, Мел? — крикнула из столовой миссис Бронштейн.

— Минутку, дорогая, — откликнулся Мелвин.

— Придется ей сказать, — участливо проговорил Дженнингс.

— Пойдемте со мной, — вполголоса попросил Бронштейн и повел лейтенанта в столовую.

Миссис Бронштейн испуганно подняла глаза.

— Эти господа — из управления полиции, дорогая, — сказал её муж. Они хотят, чтобы я поехал в участок и ответил на несколько вопросов. — Он сделал глотательное движение. — Все из-за той несчастной девушки, чей труп нашли во дворе храма.

Бледное лицо миссис Бронштейн пошло красными пятнами, но она сохранила спокойствие.

— Тебе что-то известно о её смерти?

— О смерти — ничего, дорогая, — со всей возможной убедительностью ответил Мелвин. — Но о самой девушке я кое-что знаю, и эти господа надеются на мою помощь в расследовании.

— К обеду вернешься? — спросила его жена.

Бронштейн взглянул на полицейских. Дженнингс прокашлялся.

— Я бы не стал рассчитывать на это, мадам.

Миссис Бронштейн уперлась ладонями в край стола и тихонько оттолкнулась. В этот миг полицейские впервые заметили, что она сидит в инвалидной коляске.

— Если ты способен помочь полиции в раскрытии этого ужасного дела, Мел, то, разумеется, обязан сделать все, что в твоих силах.

Бронштейн кивнул.

— Позвони Элу, попроси его связаться с Натом Гринспэном.

— Разумеется.

— Тебя уложить, или ты ещё посидишь?

— Нет, пожалуй, лягу.

Мел наклонился и поднял жену на руки. На несколько мгновений он застыл посреди комнаты. Миссис Бронштейн пристально вгляделась в его глаза.

— Все в порядке, милая, — шепнул он.

— Конечно, — пробормотала она, и Мел вынес её из столовой.

Новости распространяются с быстротой лесного пожара. Раввин вернулся с утренней службы и намеревался сесть за обеденный стол, когда ему позвонил Бен Шварц.

— Это достоверные сведения? — спросил раввин, выслушав его.

— Да, рабби, достовернее некуда. Вероятно, об этом сообщат в следующем выпуске последних известий.

— Вы знаете подробности?

— Нет. Только, что его задержали для допроса, — Шварц помолчал. — Вот что, рабби, не знаю уж, отразится ли это на ваших действиях, но, по-моему, вы должны знать, что он не принадлежал к нашему храму.

— Понятно. Что ж, спасибо.

Он пересказал разговор со Шварцем жене и добавил:

— Похоже, мистер Шварц намекал, что при желании я могу самоустраниться от участия в деле. Во всяком случае, я полагаю, что он имел в виду как раз это, когда сказал, что мистер Бронштейн — не наш прихожанин.

— И ты самоустранишься?

— Мириам!

— Что же ты намерен делать?

— Не знаю. В любом случае я встречусь с ним. Думается, понадобится разрешение властей и адвоката Бронштейна. Но, наверное, гораздо важнее повидать миссис Бронштейн.

— А может, поговорить с Лэниганом?

Раввин покачал головой.

— Что я ему скажу? Мне ничего об этом деле не известно. С Бронштейнами я едва знаком. Нет, надо немедленно позвонить миссис Бронштейн.

Трубку сняла какая-то женщина, которая сказала, что миссис Бронштейн не может подойти к телефону.

— Это раввин Смолл. Спросите её, пожалуйста, не согласится ли она принять меня сегодня в течение дня.

— Не кладите трубку, хорошо?

Через несколько минут женщина вернулась и сообщила раввину, что миссис Бронштейн благодарит за звонок и готова встретиться часа в два-три пополудни.

— Передайте, что я приду в три.

Не успел он повесить трубку, как в дверь позвонили. Явился Хью Лэниган.

— Ехал из храма, решил заглянуть, — объяснил он. — Наконец-то у нас есть что-то определенное. Слышали о Бронштейне?

— Слышал, и мысль о том, что он убийца, представляется мне нелепой.

— Хорошо ли вы знаете его, рабби?

— Совсем не знаю.

— В таком случае, прежде чем вы сделаете поспешный вывод, позвольте кое-что вам рассказать. В тот вечер, когда убили девушку, мистер Бронштейн встречался с ней, и это — не какая-нибудь невероятная ошибка полиции. Он сам признал, что видел девушку, обедал с ней и провел весь вечер в её обществе.

— Как он это признал? Добровольно?

Лэниган усмехнулся.

— Полагаете, мы устроили допрос третьей степени и огрели Бронштейна резиновым шлангом? Уверяю вас, здесь ничего подобного не делают.

— Нет, я думал о бесконечном многочасовом допросе, о невольных обмолвках и оговорках, которые можно раздуть до масштабов признания.

— Все не так, рабби. Прибыв в участок, Бронштейн тотчас сделал заявление. Он мог отказаться говорить и посовещаться с адвокатом, но не сделал этого, а сообщил, что был в ресторане «Прибой», где и познакомился с девушкой. Прежде, по его словам, Бронштейн никогда её не видел. После ужина они поехали в Бостон, сходили в кино, потом перекусили ещё раз. Затем Бронштейн отвез её домой и уехал. Все ясно и по-честному, не правда ли? Но тело девушки было обнаружено утром в пятницу. Сегодня понедельник. Прошло четверо суток. Если он ни в чем не виноват, то почему не пришел в полицию и не поделился сведениями?

— Потому что женат. Он виновен лишь в недомолвке, которая внезапно приобрела чудовищное значение. Разумеется, не явившись в полицию, Бронштейн поступил неправильно, трусливо и неразумно, но это не значит, что он повинен в убийстве.

— Это — лишь начало, рабби. Вы не можете не признать, что его задержание и допрос оправданны. Вот вам второй факт. Девушка была беременна. Миссис Серафино, у которой она работала, немало удивилась этому известию. Во-первых, потому, что девушка была скромная и не из гулящих. Во-вторых, потому что её никогда не видели в мужском обществе. За все время работы у Серафино к ней не заходил ни один мужчина, и девушка ни разу не упоминала ни о каком ухажере. По четвергам, когда у неё был выходной, она обычно ходила в кино, либо одна, либо с подругой, работавшей на той же улице. Мы опросили эту подругу, Силию, и она сказала, что несколько раз хотела познакомить Элспет с мужчинами, но та все время отказывалась. Когда Элспет только приехала в город, Силия уговорила её сходить на бал полицейских и пожарных, куда бегают все служанки. Так Элспет единственный раз побывала на танцах. Силия думала, что у Элспет есть приятель в Канаде, откуда та иногда получала письма. Других объяснений Силия предложить не могла. Она была единственной подругой Элспет, но от Силии не забеременеешь. Мы провели расследование и выяснили, что ваш друг Бронштейн неоднократно снимал номера в мотелях на шоссе четырнадцать и шестьдесят девять. Обычно он записывался под фамилией Браун и всегда привозил с собой «жену». И, насколько мы понимаем, это случалось именно по четвергам. Его опознали по фотографии, а в одном мотеле нашелся листок с номером его машины. Двое владельцев мотелей твердо заявили, что его «жена» была блондинкой и имела некоторое сходство с убитой девушкой.

— Вы рассказали ему о мотелях?

— Разумеется, иначе я не мог бы поведать об этом вам.

— И что он говорит?

— Признает, что бывал там, но с другой женщиной, имя которой сообщить отказался.

— Что ж, если это правда, а такое вполне возможно, то он достоин одобрения.

— Да. Если это правда. Но у нас есть кое-что еще. Факт номер три. Сам по себе не очень важный, но, возможно, показательный. В четверг девушка пошла к акушеру. Вероятно, у неё на пальце было обручальное кольцо, которое мы нашли в сумочке. Понятно, почему. Она обратилась к врачу впервые и, хотя могла подозревать, что беременна, но подтверждение получила только в четверг. У врача она назвалась миссис Элизабет Браун. А ведь Бронштейн всегда приезжал в мотель как Браун и привозил свою «миссис».

— Фамилия распространенная, почти как Смит.

— Это верно.

— Но ваш рассказ не объясняет, почему под пальто и дождевиком на девушке была только комбинация. Скорее уж это обстоятельство подтверждает правдивость Бронштейна. Он мог отвезти её домой и наверняка отвез, коль скоро там было найдено её платье. Полагаю, нет никаких сомнений в том, что и пальто, и дождевик принадлежали ей, равно как и в том, что платье девушки обнаружено в её комнате?

— Совершенно верно. Это подводит нас к факту номер четыре. Чтобы вы все поняли, я расскажу вам о Серафино. Вы, помнится, говорили, что не знакомы с ними. Мистер Серафино заправляет ночным клубом. Маленькое заведение, где за крошечными столиками сидят любители разбавленного виски, а миссис Серафино исполняет песенки под аккомпанемент своего супруга. Песенки сомнительного содержания, даже похабные. Не очень приятные люди, скажете вы, но дома они ничем не отличаются от любой другой супружеской четы. У них двое малолетних детей, и они ходят в церковь каждое воскресенье. Клуб закрывается в два пополуночи, значит, кто-то должен сидеть с детьми каждый вечер, кроме четверга, когда миссис Серафино остается дома, а в клуб едет только её муж, потому что по четвергам там мало народу. У служанок выходной, и обычные посетители клуба сидят по домам. Так или иначе, Серафино нужна живущая при них нянька, а найти такую при их скромных доходах непросто. И, что бы вы ни думали о владельцах ночных клубов, у Серафино в доме есть только самое необходимое, а зарабатывают они немного. У них двухэтажный особняк, и вся семья спит наверху. Внизу к кухне примыкает комната служанки. Спальня с маленьким туалетом, душевой кабинкой и, главное, с отдельным входом. Представляете себе, что это такое?

Раввин кивнул.

— Итак, это почти отдельная квартира. Что же могло помешать нашему другу Бронштейну войти в дом вместе с девушкой…

— И она сняла платье, когда он был в комнате?

— А почему нет? Если версия верна, раньше девушка снимала при нем не только платье.

— Зачем же она снова вышла из дома?

Лэниган пожал плечами.

— Признаю, что мы вступаем на зыбкую почву предположений. Возможно даже, что он удушил её в комнате, а потом вынес на улицу. Сосед напротив выглянул в окно и увидел, как к дому Серафино подкатил синий «линкольн». Это было в начале первого. Спустя полчаса «линкольн» все ещё стоял перед домом. Это и есть факт номер четыре.

— Видел ли этот сосед, как они вылезают из машины или садятся в нее?

Лэниган покачал головой.

— Я мало что знаю о таких вещах, — сказал раввин. — Но, как талмудист, имею кое-какую правоведческую подготовку. В вашей версии не меньше тысячи дыр.

— Например?

— Например, пальто и плащ. Если Мел убил девушку в комнате, зачем он натянул на труп пальто, да ещё и дождевик? Зачем понес тело к храму? Как сумочка девушки попала в мою машину?

— Я думал обо всем этом, рабби, как и о многих других несоответствиях, не упомянутых вами. Однако улик для задержания более чем достаточно, как и оснований оставить его у нас до выяснения всех обстоятельств. Так всегда бывает. Думаете, в других делах все ясно с самого начала? Нет, сэр. У вас есть только ниточка, и вы её распутываете. Существуют неувязки, вам о них известно, но по мере углубления в дело они исчезают, и ответы на вопросы обычно оказываются довольно простыми.

— Но если вы не получаете ответов, то через какое-то время отпускаете человека, успев поломать ему жизнь, — с горечью ответил раввин.

— Верно, рабби. Издержки цивилизованного общества.

19

Натан Гринспэн был высокоученым мужем, обстоятельным в умозаключениях и неторопливым в речи. Поковырявшись в трубке каким-то похожим на ложку приспособлением, он пару раз дунул в нее, проверил, хорошо ли тянется, и принялся старательно набивать. Тем временем Бекер, по своему обыкновению зажав в кулаке сигару, расхаживал туда-сюда по комнате и рассказывал о недавних событиях, своих подозрениях и действиях, которых он ждет от Гринспэна. По сути дела, он хотел, чтобы адвокат штурмовал полицейский участок и потребовал освобождения Бронштейна, угрожая судебным иском за незаконное задержание.

Гринспэн поднес к трубке спичку и принялся пыхать, пока вся поверхность табака не превратилась в лужицу огня, после чего решительно утрамбовал содержимое чашечки, чтобы оно не вылезало наружу, откинулся на спинку кресла и, не переставая пыхтеть, проговорил:

— Я мог бы подать иск Хабеас Корпус, если тебе кажется, что его задержание не оправданно.

— Разумеется, не оправданно. Он не имеет никакого отношения к этому убийству.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам так говорит. И я хорошо с ним знаком. Тебе известно, что он за человек. Как, по-твоему, похож Бронштейн на убийцу?

— Из твоего рассказа следует, что полиция задержала его вовсе не за убийство. Его просто допрашивают. Бронштейн располагает сведениями, которые полиция вправе от него потребовать. Он сам сказал, что видел девушку в ночь убийства. Даже будь иначе, даже если бы он просто был знаком с ней или когда-то ухаживал за ней, все равно полиция пожелала бы допросить его.

— Но они послали двоих легавых, чтобы его арестовать!

— Потому что Бронштейн не явился в полицию по собственному почину. Между прочим, он должен был это сделать.

— Ладно, может, и должен, но ведь ты знаешь, чем это ему грозило. Наверное, он думал, что сумеет остаться в стороне. Что ж, человек заблуждался, но это не причина хватать его и позорить на весь свет. Легавые ворвались в дом и увели Мела прямо из-под носа у жены.

— Так положено, Эл. Да и вообще, что сделано, то сделано.

— И что ты намерен предпринять?

— Разумеется, я навещу Бронштейна. Вероятно, его продержат всю ночь, но, если им захочется оставить Мела в заточении, то пусть отвезут его к судье и обоснуют свое решение. По-моему, при желании они вполне могут упрятать его, оснований для этого достаточно. Поэтому лучше всего, наверное, повидаться с окружным прокурором и выяснить, какие улики собрало следствие.

— Но если они не в состоянии доказать его вину, почему ты не можешь заставить их отпустить Мела?

Гринспэн тихонько вздохнул, положил трубку на пепельницу и снял очки.

— Послушай, Эл, убили девушку. Сейчас все хотят знать, кто это сделал. А значит, все правовые учреждения на стороне полиции, и все правила и законы будут трактоваться так, как выгодно ей. Если я начну фокусничать, норовя вытащить Мела, то все, включая газетчиков, осудят нас за это. Про Мела не напишут ничего хорошего, и, как бы ни кончилось дело, это пойдет ему во вред. С другой стороны, если мы для виду согласимся сотрудничать с властями, окружной прокурор будет давать нам всевозможные поблажки.

— Ну, а мне что делать?

— Да ничего не делать! Учиться быть терпеливым, вот и все.

Но терпением Эл Бекер наделен не был. Рассудив, что, если уж ход расследования зависит от благорасположения окружного прокурора, он решил ускорить дело, надавив на прокуратуру с помощью Эйба Кассона, благодаря которому прокурор и занимал свою нынешнюю должность.

— Чего ты от меня ждешь, Эл? — спросил его Кассон. — Поверь, сейчас у полиции уйма улик против Мела. Полиция спокойно может выходить на большое жюри, но не делает этого, потому что хочет сыграть наверняка.

— Но он не убивал её, Эйб.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам мне сказал. И я хорошо знаю его.

Кассон не ответил.

— Господи, Эйб, ты же знаком с Мелом Бронштейном. Разве он способен на такое злодейство? Да он нежен, как кисейная барышня. Чепуха какая-то!

— Такие дела всегда кажутся нелепыми, пока их не закроют. А уж тогда всем нелепостям приходит конец.

— Уж конечно, — желчно молвил Бекер. — Даже если улик не хватит, легавые их выдумают. Все неувязки устранят, дыры залатают. Черт возьми, Эйб, тебе ли не знать, как это делается. Если у них есть подозреваемый, его дожмут до конца. Бросят на это дело всех своих людей. Они знают, что именно надо доказать, и, стало быть, докажут. Опутают беднягу с головы до ног и зашьют в мешок, а настоящий лиходей будет гулять на воле.

— Что я могу сделать, Эл?

— Ты на короткой ноге с окружным прокурором. Сам так говоришь. Значит, сумеешь заставить его смотреть в оба и отработать другие версии.

Эйб Кассон покачал головой.

— Следствие ведет Лэниган. Если хочешь помочь своему другу, ступай к раввину.

— За каким чертом? Чтобы он помолился за Мела?

— Знаешь, что, Эл, у тебя на удивление болтливая пасть. Порой мне кажется, что это единственная деталь твоей головы, которая в исправности. Слушай меня. По какой-то неведомой причине Хью Лэниган крепко зауважал нашего раввина. Они приятели. Третьего дня раввин с женой весь вечер просидели на крыльце у Лэниганов, потягивая коктейли и ведя задушевную беседу.

— На моем крыльце раввин никогда не бражничал и не разглагольствовал.

— Возможно, ты ни разу его не приглашал.

— Ну, ладно, допустим, Лэниган расположен к раввину. Но что раввин может сделать для меня?

— То же, что и я, если поговорю с окружным прокурором.

— Думаешь, он согласится, зная, что именно я хотел спровадить его отсюда?

— Полагаешь, это соображение остановит его в деле такого рода? Да ты совсем не знаешь нашего раввина. Но если тебе нужен мой совет и если ты действительно хочешь помочь своему другу, то я предлагаю отправиться к раввину и ни к кому другому.

Мириам стоило немалых усилий сделать вид, будто она рада гостю. Раввин приветствовал Бекера вежливо и сухо. Но холодность приема не обескуражила Эла, если даже он заметил её. Устремив на раввина самый вызывающий из взглядов, имевшихся в его арсенале, Бекер сказал:

— Рабби, Мел Бронштейн не мог совершить это страшное злодеяние, и вы должны что-то предпринять.

— Это злодеяние мог совершить кто угодно, — мягко ответил раввин.

— Да, знаю, — раздраженно молвил Бекер. — Я имею в виду, что Мел последний человек на свете, который сделал бы это. Он славный малый, рабби. Очень любит жену. Они бездетны, живут вдвоем, и он беззаветно предан ей.

— Вам известно, какие против него улики? — спросил раввин.

— Вы хотите сказать, что он бегал на сторону? Ну, и что с того? Если хотите знать, его жена уже десять лет страдает рассеянным склерозом и прикована к инвалидной коляске. И все это время у них не было никаких… отношений.

— Я не знал.

— Здоровому мужчине нужна женщина. Вам, раввину, не понять…

— Раввины — не скопцы.

— Ну, ладно, не серчайте. Стало быть, вы понимаете, о чем я. Те девицы, с которыми крутил Мел, мало что для него значили, — Бекер щелкнул пальцами. — Он просто спал с ними. Точно так же можно ходить в спортзал, чтобы выпустить пар.

— Не думаю, что это точное сравнение, ну да дело в другом. Чего вы от меня хотите?

— Не знаю. Вы весь вечер просидели в своем кабинете. Может, скажете, что невзначай выглянули из окна и увидели, как со стоянки выезжает какой-то человек, и вы готовы поклясться, что он был не в синем «линкольне»?

— Вы просите меня лжесвидетельствовать?

— Господи, простите меня, рабби, я очень расстроен и не понимаю, что говорю. Это дело сводит меня с ума. Нынче утром сорвалась сделка с человеком, который каждый год, день-в-день, покупал у меня «линкольн-континентал». Вот уже десять лет подряд. В субботу сговорились, и сегодня в полдень он должен был приехать подписывать бумаги. Но не приехал, а когда я позвонил, он сказал, что, пожалуй, попользуется пока старой машиной, а потом, возможно, купит другую, поменьше. Думаете, у него выдался неудачный год? Наоборот, самый удачный из всех. Знаете, почему он раздумал покупать? Мы с Мелом пятнадцать лет налаживали дело, и вот оно развалилось за одну ночь.

— Вы о салоне печетесь или тревожитесь за судьбу своего друга? — спросил раввин.

— Меня волнует все. В моем сознании одно неотделимо от другого. Мел не просто партнер и друг, он мне вроде младшего брата. А если строишь что-то пятнадцать лет кряду, это превращается в нечто большее, чем просто источник заработка. Это частица моего существа. Моя жизнь. Все равно как для вас — ваша работа. И вот мой мир начинает рушиться.

— Понимаю вас, мистер Бекер, — чуть более дружелюбно ответил раввин, — и хотел бы вам помочь. Но вы пришли не затем, чтобы просить меня утешить душу вашего друга. Вы требуете невозможного. Боюсь, что эта история повлияла на ваши суждения, иначе вы понимали бы, что, даже пожелай я исполнить вашу просьбу, никто все равно не поверил бы мне.

— Знаю, знаю. Просто я в отчаянии, рабби. Но хоть что-то вы можете сделать. Ведь вы — его раввин, не так ли?

— Мне дали понять, что я подвергся критике, потому что тратил время на дела, не связанные с деятельностью храма, — невозмутимо ответил раввин. — Насколько мне известно, мистер Бронштейн — не член конгрегации.

На этот раз Бекер рассердился.

— Ну, и что, если не член? Теперь, выходит, вы не можете ему помочь? Он еврей или нет? Он живет в еврейской общине Барнардз-Кроссинг, а вы тут единственный раввин. Могли бы хоть навестить его, а? И его жену. Говорите, они не члены? Ну что ж, тогда помогите мне, я же член.

— Вообще говоря, я уже условился о встрече с миссис Бронштейн, — ответил раввин. — И собирался просить разрешение на посещение мистера Бронштейна, когда вы позвонили в дверь.

Бекер был далеко не дурак. Он даже сумел выдавить улыбку.

— Что ж, рабби, полагаю, я сам на это напрашивался. Что вы задумали?

— Сегодня мистер Лэниган заходил ко мне и рассказывал об уликах против мистера Бронштейна. Тогда мне казалось, что все эти улики можно толковать по-разному. Но ведь я почти не знаю Бронштейнов. Полагаю, первым делом надо познакомиться с ними.

— Это самая славная чета в мире, рабби.

— Вы знаете, как работают казенные учреждения, и полиция, надо думать, не составляет исключения. Они ищут, пока не найдут какого-нибудь подозреваемого, а потом берут его в оборот. Я надеюсь, что сумею убедить мистера Лэнигана не прекращать поиск и в других направлениях.

— Этого я и хотел, рабби, — едва ли не восторженно молвил Бекер. — именно так я и говорил Эйбу Кассону. Спросите его. Мне уже полегчало, рабби.

20

Тюрьма представляла собой четыре крошечные камеры, забранные решетками, и располагалась на первом этаже полицейского участка Барнардз-Кроссинг. В каждой камере были узкая чугунная лежанка, толчок и рукомойник. С потолка свисали лампочки в белых глиняных плафонах. В коридоре круглые сутки горел тусклый свет. В одном торце было зарешеченное оконце, в другом располагалась комната охранника, а за ней — кабинет Лэнигана.

Начальник полиции дал раввину мельком взглянуть на камеры и снова увел его к себе.

— Тюрьма не ахти какая, но, к счастью, другая нам и не нужна, сказал он. — Кажется, это одна из старейших кутузок в стране. Здание построили ещё в колониальные времена, и первоначально тут размещалась ратуша. Разумеется, иногда его перестраивали и ремонтировали, но фундамент и большинство опор сохранились. А в камеры провели электричество, поставили унитазы и раковины. Но это — все те же старые каморки, построенные ещё до гражданской войны.

— А где питаются заключенные? — спросил раввин.

Лэниган усмехнулся.

— Тут редко бывает больше одного узника, разве что в субботу вечером, когда мы запираем пару-тройку пьянчуг и дебоширов, чтобы проспались. Если кого-то привозят в обеденное время, один из близлежащих ресторанов, обычно Барни Блейка, поставляет еду в судках. В былые времена шеф полиции ещё и жировал на арестантах. Ему доплачивали за каждого задержанного на ночь и за каждую кормежку. Когда я пришел сюда служить простым патрульным, начальник требовал, чтобы мы приводили побольше выпивох. Стоило человеку споткнуться на улице, и просыпался он уже в камере. Но потом, ещё задолго до того, как я стал начальником, город повысил зарплату шефа полиции и выделил средства на питание задержанных. С тех пор мои предшественники перестали хватать всех подряд.

— И ваши задержанные сидят в этих камерах до суда?

— Нет. Если мы решим предъявить вашему другу обвинение, его доставят к судье уже завтра, и, коли тот сочтет нужным оставить его за решеткой, Бронштейна перевезут в Линн или Сейлем.

— А вы намерены предъявить обвинение?

— Это зависит главным образом от окружного прокурора. Мы ознакомим его со всеми уликами, возможно, ответим на несколько вопросов, и тогда он примет решение. Вероятно, прокурор захочет задержать его не за убийство, а как важного свидетеля.

— Когда я смогу поговорить с ним?

— Да хоть сейчас. Ступайте к нему в камеру, а если хотите, то в мой кабинет.

— Если не возражаете, я побеседую с ним наедине.

— Пожалуйста, рабби. Я попрошу привести его и оставлю вас, — Лэниган усмехнулся. — Ведь у вас нет с собой никакого оружия? Напильников и ножовок?

Раввин с улыбкой похлопал себя по карманам. Лэниган подошел к двери, крикнул, чтобы задержанного привели в кабинет, и выскользнул в коридор, прикрыв за собой дверь. Мгновение спустя вошел Бронштейн.

Он выглядел гораздо моложе своей жены, но раввин объяснил для себя это обстоятельство разницей в состоянии здоровья, а не в возрасте. Тем не менее, он был немного сбит с толку.

— Разумеется, я благодарен вам, рабби, но готов пожертвовать чем угодно, лишь бы наша встреча состоялась в каком-нибудь другом месте.

— Конечно.

— Знаете, я поймал себя на мысли, что радуюсь смерти моих родителей и своей бездетности. Я не мог бы смотреть в глаза близким даже после того, как полиция найдет виновного и отпустит меня.

— Понимаю вас, но и вы должны понимать, что беда может постучаться в любую дверь. От неё застрахованы только покойники.

— Но все это так безобразно…

— Любая беда безобразна. Не изводите себя этими мыслями, лучше расскажите мне о девушке.

Бронштейн помолчал. Вскочив со стула, он принялся мерить шагами комнату, стараясь то ли совладать с чувствами, то ли привести в порядок мысли. А потом его словно прорвало.

— Прежде я никогда её не видел, могу поклясться в этом на могиле матери. Не скрою, я крутил любовь с женщинами. Наверное, большинство людей считает, что, кабы я любил свою жену, то хранил бы верность ей при любых обстоятельствах. Возможно, так оно и было бы, будь у нас дети. Или будь я посильнее духом. Но я готов признаться в своих проступках. У меня были романы, однако все это несерьезно. Я всегда играл честно, не скрывал от женщин, что женат, не скармливал им избитую сказочку про то, что моя жена не понимает меня, не намекал на возможный развод с ней. Все было как на духу. Разумеется, у человека есть определенные потребности. Голос плоти. Ну так что же? Вокруг множество женщин, страдающих тем же недугом и принимающих то же лекарство. Дама, с которой я пару раз заезжал в мотели, не ребенок. Она замужем, но благоверный сбежал от нее, и сейчас они начинают хлопотать о разводе.

— Если бы вы согласились назвать полицейским её имя…

Бронштейн резко тряхнул головой.

— Поступив так, я помешаю разводу. Ее могут даже лишить родительских прав. Не волнуйтесь, если дело и впрямь дойдет до суда, и моя судьба будет зависеть от показаний этой женщины, она подаст голос.

— Вы встречались с ней каждый четверг?

— Да, кроме трех последних недель. По правде говоря, наши свидания начинали тяготить её. Она вбила себе в голову, что её муж нанял соглядатаев.

— Стало быть, вы познакомились с девушкой, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту.

— Не буду кривить душой, рабби. Платоническая дружба не входила в мои планы. Я познакомился с девушкой в ресторане «Прибой». Кабы полиция хотела раскрыть убийство, а не пришить его мне, давно расспросила бы официанток и посетителей, и они бы сказали, что видели, как девушка сидела за одним столиком, а я — за другим, и как я подошел к ней, чтобы представиться. Все видели, что я подбивал клинья. Но потом, когда мы поели и малость поболтали, я понял, что девушка напугана, и не на шутку, однако изо всех сил старается не подавать виду и быть веселой. По-моему, это значит, что она предчувствовала беду.

— Возможно. Во всяком случае, это заслуживает внимания.

— Мне стало жаль её. Я даже забыл, что хотел приударить за девчонкой. Она больше не интересовала меня с этой точки зрения, и мне хотелось только приятно провести вечер. Мы поехали в Бостон и сходили в кино, — Бронштейн помолчал и, внезапно решившись, подался вперед, понизил голос, будто боялся, что его подслушают, и скороговоркой продолжал: — Поведаю вам то, что скрыл от полиции, рабби. Серебряная цепочка, которой её задушили. Это я купил её девушке перед походом в кино, прости меня, господи.

— Вы не сказали об этом полиции?

— Совершенно верно. По собственной воле я не выдам им ничего такого, что можно будет обратить против меня. Судя по тому, как велся допрос, они ухватятся за эту цепочку и докажут, что я весь вечер вынашивал планы убийства. Я и вам-то о ней рассказал лишь затем, чтобы вы поняли, что я не вру.

— Хорошо. Куда вы отправились потом?

— После кино заглянули в ресторан, отведали оладий с кофе, а затем я отвез её домой. Подъехал прямо к двери, остановился, ни от кого не прячась.

— Вы заходили в дом?

— Разумеется, нет. Мы довольно долго сидели в машине и болтали. Я даже ни разу не обнял девчонку. А потом она поблагодарила меня, вылезла и вошла в дом.

— Вы условились о новой встрече?

Бронштейн покачал головой.

— Я прекрасно провел вечер. Полагаю, и она тоже. Когда мы подъехали к дому, она была куда раскованнее, чем за обедом. Но мне незачем было опять встречаться с ней.

— А потом вы отправились домой?

— Совершенно верно.

— Ваша супруга уже спала?

— Наверное. Иногда мне кажется, что она только притворяется спящей, но, во всяком случае, она лежала в постели, и свет был погашен.

Раввин улыбнулся.

— Она сказала мне то же самое.

Бронштейн вскинул голову.

— Значит, вы виделись с ней? Как она там? Как восприняла случившееся?

— Да, я с ней виделся, — перед мысленным взором раввина все ещё стоял образ худенькой бледной женщины в инвалидном кресле, с тронутыми сединой волосами, зачесанными назад, с высоким гладким лбом, точеными чертами и живыми умными серыми глазами. — Она выглядит довольно бодро.

— Бодро?

— Думаю, это требует от неё определенных усилий, но, насколько я понял, она свято верит в вашу невиновность. Говорит, что, кабы вы и впрямь убили девушку, она поняла бы это с первого взгляда.

— Едва ли такие показания помогут мне в суде, рабби, но мы с женой действительно очень близки. Большинство замужних женщин занято детьми, а о мужьях почти не думает. Но моя жена уже десять лет как болеет, и мы проводим вместе гораздо больше времени, чем другие супруги. Мы уже почти научились читать мысли друг друга. Вы понимаете меня, рабби?

Раввин кивнул.

— Конечно, если она лишь притворялась спящей… — продолжал Бронштейн.

— Она говорит, что всегда дожидалась вас, только не по четвергам. Возможно, уставала после увлекательной игры в бридж. Правда, ваша супруга уверяла меня, что дело в другом. Зная о ваших свиданиях, она делала вид, будто спит, чтобы не ставить вас в неловкое положение.

— О, боже! — воскликнул Бронштейн и закрыл лицо руками.

Раввин с сочувствием посмотрел на него и решил, что сейчас не время для проповедей.

— Она сказала, что все понимает, и ей не больно.

— Она правда так сказала? Понимает?

— Да, — раввин почувствовал неловкость и попытался сменить тему. — Скажите, мистер Бронштейн, ваша супруга никогда не покидает дом?

Лицо Мела разгладилось.

— Отчего же? В хорошую погоду я вожу жену кататься, если ей этого хочется. Мне нравится сидеть за рулем, если она рядом. Будто в старые добрые времена, когда жена была здорова. Никакого инвалидного кресла или других напоминаний о её болезни. Хотя у нас есть складной стул на колесиках, лежит в багажнике, и иногда, если вечер теплый, мы едем на набережную и прогуливаемся вдоль кромки воды.

— Как же ваша супруга садится в машину?

— Я беру её на руки и устраиваю на сиденье.

Раввин поднялся.

— Полагаю, что в вашем рассказе есть несколько обстоятельств, достойных внимания полиции, — сказал он. — Возможно, их стоит проверить, если это ещё не сделано.

Бронштейн тоже встал и нерешительно протянул руку.

— Поверьте, рабби, я очень признателен вам.

— Хорошо ли с вами обращаются?

— Да, — Бронштейн кивнул на стену, за которой располагались камеры. После допроса они не стали меня запирать, и при желании я могу прохаживаться по коридору. Иногда полицейские заглядывают поболтать, приносят мне журналы. Интересно…

— Что?

— Не могли бы вы передать жене, что я здоров? Не хочу, чтобы она волновалась.

Раввин улыбнулся.

— Я буду держать с ней связь, мистер Бронштейн.

21

Покинув Бронштейна, раввин с огорчением отметил, что первая же попытка помочь ему привела к двум открытиям, не слишком крупным, но никак не способным облегчить участь несчастного Мела. Из беседы с миссис Бронштейн раввин узнал, что по четвергам она не дожидалась мужа. Разумеется, даже будь у неё возможность сказать, что Мелвин не выглядел расстроенным или взволнованным, проку от этого было бы мало: полиция вряд ли безоговорочно примет на веру показания жены, да и само свидетельство будет не в пользу Бронштейна.

А после разговора с задержанным перед глазами раввина неотступно маячил образ: Мелвин, усаживающий жену в машину. Прежде раввин думал, что убийце было и тяжело, и неудобно засовывать труп в автомобиль, но Мел Бронштейн доказал, что при наличии опыта это пара пустяков.

У Бронштейна был здоровенный «линкольн», а у самого раввина малолитражка. Возможно, в этом все дело. Вернувшись домой, раввин загнал машину в гараж, вылез и принялся внимательно разглядывать её. На его тонком умном лице застыла сосредоточенная мина. Спустя несколько минут он подошел к дому и кликнул Мириам. Она вышла, стала рядом с мужем и проследила за его взглядом.

— Ее кто-то поцарапал?

Вместе ответа раввин рассеянно обнял жену за талию. Мириам нежно улыбнулась ему, но раввин, похоже, не заметил этого. Протянув руку, он распахнул дверцу машины.

— В чем дело, Дэвид?

Раввин теребил нижнюю губу и разглядывал салон автомобиля. Затем, ни слова не говоря, наклонился и поднял жену на руки.

— Дэвид!

Спотыкаясь, он приблизился со своей ношей к открытой дверце машины. Мириам захихикала. Раввин попытался усадить её.

— Расслабься и откинь голову назад, — попросил он.

Но вместо этого Мириам обняла его за шею и прижалась к щеке мужа.

— Мириам, пожалуйста.

Она ткнулась носом ему в ухо.

— Я пытаюсь…

Мириам игриво поболтала ногами.

— Эх, видел бы нас сейчас мистер Вассерман.

— Развлекаетесь?

Они обернулись. В воротах гаража стоял улыбающийся Хью Лэниган.

Раввин поспешно поставил жену на пол. Он чувствовал себя круглым дураком.

— Я хотел провести опыт, — сказал он. — Не так-то просто усадить в машину бесчувственное тело.

Лэниган кивнул.

— Да, но, хотя девушка, вероятно, весила побольше, чем миссис Смолл, Бронштейн намного крупнее вас, рабби.

— Полагаю, в этом все дело, — сказал раввин, вводя Лэнигана в свой кабинет.

— Ну, как вам понравился Бронштейн?

— Кажется, сегодня я узнал его получше. Такой человек едва ли совершил бы…

— Рабби, рабби, — раздраженно перебил его Лэниган. — Если бы вы повидали столько преступников, сколько их видел я, то знали бы, что наружность не имеет значения. Думаете, у вора вороватый вид, а у мошенника бегают глаза? Черта с два! Прямой открытый взгляд — его рабочий инструмент. Таких, как вы, называют книжниками, а раввины, наверное, книжники вдвойне. Я и сам очень уважаю и книги, и книгочеев, но в подобного рода делах важен житейский опыт, а не начитанность.

— Но, если наружность и повадка обманчивы, стало быть, они неважны, — мягко проговорил раввин. — В таком случае мне трудно понять, как действует суд присяжных. Что же тогда лежит в основе их решений?

— Улики, рабби. Математически выверенные улики, если они есть. А если нет, то степень вероятности.

Раввин медленно кивнул и вроде бы невпопад спросил:

— Вы знаете что-нибудь о нашем Талмуде?

— Это свод законов, правильно? Он имеет какое-то отношение к происходящему?

— Строго говоря, это не свод законов. Наш свод законов — книга Моисеева, а Талмуд — толкование этих законов. Не думаю, что он напрямую связан с вашим нынешним расследованием, но могу и ошибаться, ибо в Талмуде найдется все что угодно. Сейчас я имею в виду не столько его содержание, сколько методику изучения. Когда я был подростком и только поступил в богословскую школу, все предметы — иврит, грамматика, литература, скрижали — преподавались самым обычным способом, как дисциплины в светской школе. То есть, мы сидели за партами, а учитель — за большим столом на возвышении. Он писал на доске, задавал вопросы, выслушивал ответы, давал домашние задания. Но, когда мы начали проходить Талмуд, методика преподавания изменилась. Представьте себе громадный стол, за которым сидят ученики. Во главе стола — учитель с длиннющей бородой патриарха. Мы читаем отрывок, какой-нибудь короткий постулат закона, а засим следуют возражения, объяснения, доводы раввинов древности и, наконец, верное толкование отрывка. Еще не совсем понимая, что делаем, мы начинаем выдвигать собственные доводы, возражать, отмечать тончайшие различия, расставлять акценты, выписывать логические кренделя. Иногда учитель выступал как защитник того или иного постулата, а мы засыпали его вопросами и возражениями. Наверное, приблизительно так же травят медведей: не успевает могучий зверь сбросить одну шавку, как в него впиваются клыки следующей. В ходе спора вас осеняют все новые идеи. Помнится, я изучал параграф, в котором говорилось, как оценивать ущерб от пожара, возникшего, когда из-под молота кузнеца вылетела искра. На этот абзац мы потратили целых две недели, а когда, наконец, неохотно перешли к следующему, чувство было такое, словно мы ещё толком и не начинали изучать вопрос. Талмуд оказал огромное влияние на всех нас. Величайшие еврейские ученые штудировали его всю жизнь, и не потому, что точное толкование закона помогало разрешать житейские затруднения. Нет, многие статьи закона омертвели и утратили прикладное значение. Дело было в другом: Талмуд — увлекательная гимнастика ума. Он помогает рождать идеи.

— И вы предлагаете приложить его к решению нынешней головоломки?

— А почему бы и нет? Давайте рассмотрим вашу версию с точки зрения совокупности вероятностей и убедимся, что она достаточно прочна.

— Что ж, давайте.

Раввин вскочил со стула и принялся расхаживать по комнате.

— Начнем не с трупа, а с сумочки, — решил он.

— Почему?

— А что нам мешает?

Лэниган пожал плечами.

— Ладно, вы — учитель.

— Сумочка — более благодатное поле для исследований, хотя бы потому, что к ней имеют отношение три человека. В отличие от трупа за стеной, с которым связаны только двое — сама убитая и её убийца, — с сумочкой связан ещё и я, потому что она была обнаружена в моей машине.

— Что ж, неплохо.

— Итак, почему сумочка была оставлена там, где её нашли? Какие существуют возможности? Ее могла оставить сама девушка. Или убийца. Или третье лицо, неизвестное, ни в чем не заподозренное и доселе не попавшее в поле нашего зрения.

— Вы что-то припрятали в рукаве, рабби? — подозрительно спросил Лэниган.

— Нет, просто я рассматриваю все возможности.

Послышался стук в дверь, и мгновение спустя в кабинет вошла Мириам с подносом в руках.

— Я подумала, что вам, вероятно, захочется кофе, — сообщила она.

— Спасибо, — ответил Лэниган. — А разве вы не присоединитесь к нам? — удивился он, заметив, что на подносе только две чашки.

— А можно?

— Разумеется. У нас нет никаких особых секретов. Рабби дает мне вводный урок Талмуда.

Когда Мириам вернулась с третьей чашкой, Лэниган сказал:

— Хорошо, рабби, мы перечислили всех, кто мог оставить там сумочку. Что это нам дает?

— Разумеется, первым делом на ум приходит вопрос: почему у девушки вообще была сумочка? Полагаю, некоторые женщины берут с собой сумочки, — не задумываясь, зачем они.

— Очень многие прицепляют ключи от дома к «молнии» внутри сумочки, вставила Мириам.

Лэниган кивнул ей.

— Верная догадка. Именно так и был прикреплен ключ. На короткой цепочке к застежке «молнии» внутреннего кармашка.

— Итак, она предпочла захватить сумочку и не возиться, отцепляя ключ, — продолжал раввин. — Давайте рассмотрим одного за другим всех тех людей, которые могли оставить сумочку в моей машине. Во-первых, незнакомец. Третье лицо. Начнем с него, чтобы потом он уже не мешался под ногами. Этот человек мог идти мимо и заметить сумочку, которая, вероятно, лежала на земле неподалеку от машины. Разумеется, он открыл сумочку, хотя бы для того, чтобы посмотреть, нет ли в ней какого-нибудь удостоверения личности. Возможно, хотел вернуть сумочку хозяйке, но более вероятно, что им руководило простое любопытство. Будь он нечестным человеком, непременно забрал бы все мало-мальски ценные вещи, но он этого не сделал.

Лэниган настороженно встрепенулся.

— Откуда вы знаете, рабби?

— От вас. Вы сказали, что нашли в сумочке большое золотое обручальное кольцо. Кабы незнакомец был бесчестным человеком, он, разумеется, забрал бы кольцо себе. Этого не произошло, а значит, и другие ценности, например, деньги, остались на месте в целости и сохранности.

— В кармашке для мелочи были кое-какие деньги, — признал Лэниган. — Пара бумажек и горсть мелочи. Обычное дело.

— Очень хорошо. Значит, мы имеем дело не с человеком, который нашел сумочку и выбросил, забрав ценности.

— Ладно, но что это нам дает?

— Просто помогает расчистить участок. Допустим, незнакомец был честным человеком и хотел вернуть сумочку хозяйке. Естественно, он положил её в машину, решив, что, коль скоро сумочка валялась рядом, стало быть, она принадлежит владелице машины. Или подумав, что водитель знает, чья эта сумочка, и возвратит её по назначению. Но, если незнакомец не имеет к сумочке никакого другого отношения, то почему он положил её на пол сзади, а не на переднее сиденье, где водитель уж наверняка заметит ее? Я, например, мог бы месяцами возить эту сумочку с собой, не зная, что она лежит на полу.

— Хорошо. Стало быть, сумочку оставил не честный или нечестный незнакомец. Собственно, я так и думал.

— Тогда переходим к следующей кандидатуре. Сама девушка.

— Девушку можно исключить. Она уже была мертва.

— Почему вы так убеждены в этом? По-моему, вероятность того, что сумочку оставила в машине сама девушка, наиболее велика.

— Послушайте, стоял теплый вечер, и окно вашего кабинета, скорее всего, было открыто, верно?

— Да, но жалюзи были опущены.

— Как далеко вы были от машины? Я вам скажу. Машина стояла в двадцати футах от здания. Ваш кабинет на втором этаже. Футах в семи от земли. Добавим ещё четыре фута — высоту подоконника. Если вы ещё не забыли школьную геометрию, прямая линия от машины до кабинета есть гипотенуза прямоугольного треугольника. Произведя подсчеты, вы убедитесь, что от окна до машины было футов двадцать пять. Плюс ещё футов десять до того места, где стоит ваш письменный стол. Значит, вы были в тридцати пяти футах от машины. Если кто-то влез в машину, если там была ссора, а потом и убийство, то вы, даже увлеченный чтением, должны были что-то услышать.

— Но все могло произойти уже после того, как я покинул храм, — возразил раввин.

Лэниган покачал головой.

— Едва ли. Не так-то просто обстоит дело. Вы сказали, что ушли в начале первого. Приблизительно в ноль двадцать. Но патрульный Норман шагал по Кленовой улице в сторону храма как раз в это время. С двадцати минут первого и до трех минут второго, когда он позвонил в участок из будки на углу, автостоянка была в поле его зрения. Затем он двинулся по Лозовой, где живут Серафино. Должно быть, девушка пришла к храму именно по этой улице.

— Что ж, возможно, все произошло ещё позже, — предположил раввин.

Лэниган снова покачал головой.

— Нет. Медэксперт сказал, что девушка убита в час ночи плюс-минус двадцать минут. Но это заключение было сделано на основе измерений температуры тела, степени окоченения и так далее. Допросив Бронштейна, мы выяснили, что после кино девушка ела, и тогда эксперт определил время на основе анализа содержимого желудка, а это — гораздо более точный метод. Девушку убили самое позднее в час ночи.

— В таком случае придется допустить, что я был слишком увлечен и ничего не слышал, хоть и находился рядом с машиной. Не забывайте, стекла в машине были подняты. Если эти люди осторожно открыли и закрыли дверцы и говорили вполголоса, я вполне мог не услышать их. К тому же, девушка была задушена и, следовательно, не имела возможности закричать.

Лэниган указал на макушку раввина.

— Как называется ваш головной убор?

Раввин коснулся черной шелковой шапочки.

— Этот? Кипа.

— Тогда уж не обессудьте, рабби, но вы и сами кипа. Зачем им осторожничать, открывая и закрывая дверцы, зачем шептаться, если они думали, что поблизости никого нет? Если они пришли туда до начала дождя, то вполне могли опустить стекла. Не забывайте, что было тепло. А будь они там, когда уже полило, Норман наверняка увидел бы их. Более того, нет никаких оснований считать, что девушка сидела в вашей машине. Вот, смотрите, — он открыл планшетку, извлек несколько листов бумаги и разложил их на столе раввина. — Здесь перечень найденных в машине вещей и план салона с указанием места, где лежал каждый предмет. Сумочка была найдена на полу под сиденьем. В мешке для мусора — вымазанные губной помадой салфетки. Как выяснилось, это помада вашей супруги. В пепельнице на приборной доске несколько окурков, в другой пепельнице — ещё один окурок. Все перемазаны помадой, которой пользуется миссис Смолл. Марка сигарет та же, какую предпочитает она, коль скоро мы нашли в «бардачке» ополовиненную пачку. Под сиденьем — заколка, которая тоже принадлежит вашей супруге.

— Минуточку, — вмешалась Мириам. — Окурок из другой пепельницы не мог быть моим. Я ещё ни разу не ездила на заднем сиденье.

— Что? Ни разу? Но это невозможно.

— Неужели? — мягко спросил раввин. — Я, например, ни разу не садился ни в какое кресло, кроме водительского. Кажется, мы ещё не пользовались задним сиденьем. Машину мы купили меньше года тому назад, и мне пока не доводилось кого-либо подвозить. Я сижу за рулем, Мириам — рядом. Что в этом странного? Часто ли вы сами забираетесь на заднее сиденье вашей машины?

— Но ведь как-то этот окурок туда попал. Помада — как у миссис Смолл, сигареты тоже. Вот перечень вещей, найденных в сумочке девушки. Обратите внимание: никаких сигарет.

Раввин изучил список и ткнул в него пальцем.

— Но тут упомянута зажигалка. Выходит, девушка была курящей. Что касается помады, то, в конце концов, и девушка, и Мириам — блондинки. Этим и объясняется одинаковый оттенок.

— Минуточку, рабби, — возразил Лэниган. — Заколка была найдена на полу сзади. Значит…

Мириам покачала головой.

— Если она оторвалась, то должна была упасть на пол именно там.

— Да, наверное, — согласился Лэниган. — Но все равно у нас пока нет ясной картины. У девушки не было сигарет. Во всяком случае, их не нашли в её сумочке, правильно?

— Правильно, но девушка была не одна. С ней сидел убийца. Вероятно, у него были сигареты.

— Вы хотите сказать, что девушку убили в вашей машине, рабби?

— Вот именно. Вымазанный помадой окурок доказывает, что на заднем сиденье моей машины была женщина. Сумочка на полу доказывает, что этой женщиной была Элспет Блич.

— Хорошо, допустим, она там сидела и даже была убита в вашей машине. Как это обстоятельство может помочь Бронштейну?

— По-моему, теперь ясно, что он невиновен.

— Потому что у него есть своя машина?

— Да. Зачем бы он стал пересаживаться в другую, если мог просто остановиться рядом и прикончить девушку?

— А может, он убил её в своей машине и перенес труп в вашу?

— Вы забываете об окурке в пепельнице. Девушка попала в мою машину ещё живой.

— А если он силой заставил её сесть туда?

— Зачем?

Лэниган передернул плечами.

— Может, не хотел, чтобы в его машине были следы борьбы.

— Вы не осознаете всю важность такой улики, как окурок, — сказал раввин. — Если девушка выкурила сигарету на заднем сиденье моей машины, значит, она была спокойна и расслаблена. Никто не держал её за горло, никто ей не угрожал. Более того, если, сняв платье, она по какой-то причине снова села в машину Бронштейна, зачем ей понадобился дождевик?

— Но ведь был ливень.

Раввин раздраженно покачал головой.

— Машина стояла перед дверью, не дальше пятидесяти футов от дома. Девушка накинула пальто, чтобы прикрыть нижнее белье. Этого было вполне достаточно, чтобы добежать до машины.

Лэниган вскочил и принялся мерить шагами комнату. Раввин безмолвно наблюдал за ним, не желая нарушать ход мыслей полицейского. Но, когда молчание слишком затянулось, он сказал:

— Согласен, Бронштейн должен был явиться в полицию, как только узнал о случившемся. Более того, ему вообще не следовало знакомиться с девушкой. Но, даже если вы считаете поведение Бронштейна непростительным, его вполне можно понять, вспомнив, как обстоят дела в семье. Он утаивал сведения от полиции. Это тоже непростительно, но тоже понятно. Задержание для допроса и сопутствующая ему шумиха — более чем достаточное наказание, вы не находите? Послушайтесь моего совета, Лэниган, и отпустите Бронштейна.

— Но тогда я останусь без подозреваемых.

— Это на вас не похоже.

Лэниган побагровел.

— О чем вы?

— Не верю, что вы способны держать человека в тюрьме лишь затем, чтобы угодить газетчикам. Кроме того, арест Бронштейна только тормозит расследование. Вы невольно размышляете о нем, подгоняете под него все ваши версии, копаетесь в прошлом Бронштейна, толкуете все новые улики лишь с точки зрения его возможной причастности. Совершенно очевидно, что следствие идет по неверному пути.

— Ну…

— Разве не понятно, что, кроме неявки в полицию, против него ничего нет?

— Но утром сюда приедет окружной прокурор и будет допрашивать Бронштейна.

— Скажите ему, что Бронштейн придет по своей воле. Я ручаюсь, что он будет у вас, когда это потребуется.

Лэниган взял со стола свою планшетку.

— Ладно, отпущу, — сказал он и, взявшись за дверную ручку, остановился. — Разумеется, вы понимаете, рабби, что отнюдь не улучшили собственное положение.

22

Эл Бекер не забывал добра. Наутро после освобождения Мела Бронштейна он прибыл к Эйбу Кассону, чтобы лично поблагодарить его за помощь в деле.

— Да, я говорил с окружным прокурором, — заявил тот Элу, — но мало чего добился. Сказано же тебе: дело ведет местная полиция. Во всяком случае, на нынешнем этапе.

— Это в порядке вещей?

— И да, и нет. У нас не существует четкого разграничения полномочий. Убийства обычно расследуют сыщики из полиции штата. В деле участвует прокурор того графства, в котором совершено тяжкое преступление. Если, конечно, потом этот прокурор будет сам выдвигать обвинение. Привлекается местная полиция, поскольку ей известно, что творится под носом. Многое зависит от характеров начальника местной полиции и окружного прокурора, от того, каких людей ставят на дело и какие ожидаются последствия. В большом городе, как Бостон, дело вела бы городская полиция, потому что у неё достаточно и сотрудников, и снаряжения. А здесь почти все в руках Хью Лэнигана. Мела взяли по его приказу и отпустили тоже по его приказу. Скажу больше: Лэниган отпустил Мела после того, как раввин предложил ему новый взгляд и новое истолкование имеющихся улик. Это, если угодно, нарушение порядка: легавый не должен допускать, чтобы кто-то вел за него сыскную работу, причем довольно удачно. Но Хью Лэниган — не какой-нибудь заурядный легавый.

Эл Бекер знал, что заявления Эйба Кассона надо принимать с поправками на преувеличения. Он не сомневался, что раввин и Лэниган обсуждали дело и какое-нибудь случайно оброненное раввином замечание навело полицейского на мысль взглянуть на происходящее под другим углом, но Эл не верил в способность раввина разработать действенную защиту Бронштейна. Тем не менее, Бекер считал своим долгом встретиться с раввином и поблагодарить его.

И на этот раз их беседа протекала не совсем гладко. Впрочем, Бекер сразу взял быка за рога.

— Как я понимаю, рабби, вы оказали существенную помощь в освобождении Мела Бронштейна.

Ему было бы проще, если бы раввин, как водится, принялся скромничать и отнекиваться, но тот ответил:

— Да, похоже, что так.

— Вы знаете, как я отношусь к Мелу. Он мне все равно что брат, и вы понимаете, насколько я вам признателен. Прежде я не был вашим ярым сторонником…

Раввин усмехнулся.

— И теперь вам немного неловко. Право же, не стоит, мистер Бекер. Убежден, что вы возражали не против меня лично и имеете полное право отстаивать вашу точку зрения и впредь. Я помог вашему другу точно так же, как помог бы любому другому, включая вас. Уверен, что при подобных обстоятельствах и вы поступили бы так же.

Бекер позвонил Эйбу Кассону и пересказал свой разговор с раввином.

— Ну как можно проникнуться расположением к такому человеку? — посетовал он. — Я пошел поблагодарить его за помощь Мелу и извиниться за то, что был против контракта с ним, а раввин дал мне понять, что не нуждается в моей дружбе и ему безразлично, буду ли я и дальше копать под него.

— Судя по твоему рассказу, это не так, Эл, — ответил ему Кассон. — Возможно, ты просто слишком умен, чтобы понять такого человека, как раввин. Ты привык читать между строк и искать скрытый смысл в словах людей. А тебе не приходило в голову, что раввин говорит, как на духу?

— Я знаю, что и ты, и Джейк Вассерман, и Эйб Райх души в нем не чаете. По-вашему, раввин непогрешим, но…

— Мне кажется, он сделал тебе доброе дело, Эл.

— Я и не говорю, что он не помог нам с Мелом. Я благодарен ему. Но ты и сам знаешь, что рано или поздно Мела все равно отпустили бы. Может, через день или два. У них же ничего нет.

— Не надо говорить так уверенно. Откуда тебе знать, в какие игры играет полиция? Если дело простое, а преступление заурядное, невиновный человек, скорее всего, выйдет на свободу. Но в таких историях, как нынешняя, всегда присутствует политика, а значит, виновность и невиновность уже не столь важны. Люди начинают мыслить другими категориями: достаточно ли у нас улик для суда присяжных? Если человек невиновен, пусть это доказывает его адвокат. Сможет — хорошо. Не сможет — что ж, жаль беднягу. Начинается игра, нечто вроде футбола. В одной команде — окружной прокурор, в другой — защитник обвиняемого. А судья — он и есть судья. Подзащитному же отводится роль футбольного мяча.

— Да, но…

— И это ещё не все. Если ты хочешь увидеть дело в правильном свете, задайся вопросом, что будет дальше. Кто теперь главный подозреваемый? Раввин, вот кто. И, что бы ты о нем ни думал, дураком его не назовешь. Значит, он знал, что, снимая Бронштейна с крючка, ставит себя в незавидное положение. Пошевели мозгами, Эл, а потом опять спроси себя, трудно ли проникнуться расположением к нашему раввину.

23

В воскресенье лил дождь. Он начался ранним утром, поэтому в коридорах воскресной школы стоял терпкий дух мокрых плащей и калош. Стоя в дверях, мистер Вассерман и Эйб Кассон мрачно обозревали автостоянку и наблюдали, как тяжелые капли разбиваются о лоснящийся асфальт.

— Уже четверть одиннадцатого, Яков, — сказал Кассон. — Похоже, сегодня собрания не будет.

— Да. Чуть заморосит, и они уже боятся нос высунуть на улицу.

К ним подошел Эл Бекер.

— Приехали Эйб Райх и мистер Гольдфарб, — сообщил он. — Но вряд ли сегодня соберется много народу.

— Подождем ещё пятнадцать минут, — решил Вассерман.

— Если они не объявились до сих пор, то уже не придут, — сердито сказал Кассон.

— Может, обзвоним их? — предложил Вассерман.

— Если они боятся дождика, то, звони — не звони, толку все равно не будет, — ответил Бекер.

Кассон презрительно фыркнул.

— Думаешь, всему виной дождь?

— А что еще?

— По-моему, ребята наводят тень на плетень. Разве непонятно, что они не хотят впутываться в это дело?

— В какое дело? — сердито спросил Бекер. — О чем ты говоришь?

— Я говорю о девушке, которую убили, о возможной связи между ней и раввином. Или ты забыл, что сегодня мы должны были голосовать за продление контракта с раввином? По-моему, кое-кто из наших призадумался о возможных последствиях. Допустим, они проголосуют за раввина, а потом вдруг выяснится, что он виновен. Что скажут их друзья? Особенно иноверцы? Как это отразится на их делах? Теперь уразумел?

— Об этом я и не подумал, — медленно проговорил Бекер.

— Возможно, тебе просто никогда не приходило в голову, что раввин может оказаться убийцей, — сказал Кассон и с любопытством посмотрел на Бекера. — Ответь мне, Эл, тебе кто-нибудь звонил?

Бекер вылупил глаза, а Вассерман залился краской.

— Ага, я вижу, кто-то звонил тебе, Яков, — продолжал Кассон.

— Что ещё за звонки? — спросил Бекер.

— Объясни ему, Яков.

Вассерман передернул плечами.

— Ой, да кому это интересно? Ну, звонят всякие дураки да сумасшедшие или мракобесы. Не слушать же их. Я просто бросаю трубку.

— Значит, звонили и тебе? — сердито спросил Бекер Кассона.

— Да. Полагаю, Якову звонили, потому что он — президент храма, а мне — потому что я занимаюсь политикой и, стало быть, известная личность.

— И как ты отреагировал?

Кассон пожал плечами.

— Так же, как и Яков. Что тут поделаешь? Когда найдут убийцу, это прекратится.

— Нет, надо действовать. По крайней мере, сообщить в полицию или в горсовет.

— А что они могут? Вот если бы я узнал кого-то из звонивших по голосу.

— Ладно, ладно.

— Ты что, никогда с этим не сталкивался? Вероятно, Яков тоже. Но для меня тут нет ничего нового. Как только начинается политическая кампания, начинаются и такие звонки. На белом свете полно сумасшедших — озлобленных, разочарованных, встревоженных людей обоего пола. По отдельности каждый из них безобиден, но все вместе — неприятное сборище. Они пишут злобные непристойные письма в газеты или героям радионовостей. А если по радио говорят о ком-нибудь из местных, начинают названивать ему.

Вассерман взглянул на часы.

— Что ж, господа, боюсь, сегодня собрания не будет.

— Можно подумать, у нас впервые не набирается кворума, — ответил Бекер.

— А что я скажу раввину? Чтобы ждал ещё неделю? Кто может поручиться, что на следующей неделе у нас будет кворум? — Вассерман насмешливо взглянул на Бекера, и тот зарделся, а мгновение спустя впал в раздражение.

— Вот что, нет кворума сейчас, будет на следующей неделе или через неделю. Ты знаешь, как кто голосует. Или раввину нужно, чтобы все было на бумаге?

— Остается маленькая сложность: голоса против, которыми ты заручился, — напомнил ему Вассерман.

— Можешь больше о них не беспокоиться, — с досадой ответил Бекер. — Я уже сообщил своим друзьям, что буду ратовать за продление контракта.

Вечером Хью Лэниган заглянул в гости к раввину.

— Решил вот поздравить вас с победой, — сообщил он. — Если верить моим источникам, ваши противники повержены.

Раввин усмехнулся.

— Кажется, это вас не очень радует, — заметил Лэниган.

— У меня такое чувство, словно я проник в дом через заднюю дверь.

— Ах, вот оно что. Думаете, вас переназначили, или переизбрали, благодаря тому, что вы сделали для Бронштейна? Ну, так позвольте прочесть вам назидание, рабби. Вы, евреи, недоверчивы, всем недовольны и слишком привержены логике.

— А мне-то казалось, что мы живем чувствами, — ответил раввин.

— Это верно, но, лишь когда речь идет о чувственной сфере. У вас, евреев, напрочь отсутствует политическое чутье, а у нас, ирландцев, оно отточено до совершенства. Ведя борьбу за какую-нибудь должность, вы непременно вступаете в споры, а проиграв, утешаете себя тем, что ваши доводы были разумны и логичны. Должно быть, именно еврей сказал ту знаменитую фразу: "Лучше я буду прав, чем стану президентом". Ирландец в этом отношении похитрее. Он знает, что бессилен, пока его не изберут. А второй великий принцип гласит: кандидат побеждает на выборах не потому, что он — лучший из лучших, а благодаря своей прическе, или шляпе, или выговору. Президента США — и того выбирают по такому принципу. Да разве только его? Точно так же мужчины выбирают себе жен. Везде, где возникают некие политические интересы, действуют политические принципы. А посему не ломайте себе голову над вопросом, как и почему вас избрали. Радуйтесь, что избрали вообще.

— Мистер Лэниган прав, Дэвид, — подала голос Мириам. — Ты же знаешь, что, если бы твой контракт не продлили, ты получил бы другое место, такое же или даже лучше. Но тебе нравится в Барнардз-Кроссинг. Кроме того, мистер Вассерман убежден, что тебе повысят жалование, а деньги нам пригодятся.

— Мы уже говорили об этом, дорогая, — поспешно сказал раввин.

Мириам скорчила забавную рожицу.

— Опять книжек накупишь?

Ее муж покачал головой.

— На этот раз — нет. Когда с этой историей будет покончено, я намерен потратить лишние деньги на новую машину. Мысль о том, что несчастная девушка… Каждый раз, садясь в машину, я едва сдерживаю дрожь. Выдумываю разные предлоги, чтобы почаще ходить пешком.

— Это можно понять, — сказал Лэниган. — Но, когда мы найдем убийцу, ваши чувства могут измениться.

— Да? А как идет дело?

— Сведения непрерывно пополняются. Мы работаем круглые сутки. Сейчас у нас есть несколько многообещающих версий.

— Иными словами, вы в тупике, — рассудил раввин.

В ответ Лэниган лишь пожал плечами и криво ухмыльнулся.

— Если хотите, вот вам мой совет, — сказала Мириам. — Забудьте об этом деле и выпейте чашку чая.

— Хороший совет, — признал Лэниган.

За чаем разговор шел о городе, политике и погоде. Непринужденная беседа людей, не отягощенных никакими заботами. Наконец Лэниган с видимой неохотой поднялся на ноги.

— Приятно было поболтать, рабби, миссис Смолл. Но мне пора.

Когда он выходил, зазвонил телефон, и Мириам бегом бросилась отвечать. Сказав «алло», она плотнее прижала трубку к уху, немного послушала и добавила:

— Сожалею, но вы ошиблись номером.

— Последние два дня нам довольно часто звонят по ошибке, — заметил раввин.

Взявшись за дверную ручку, Лэниган посмотрел сначала на раввина, потом на его раскрасневшуюся супругу. Что это, неловкость? Раздражение? Злость? В ответ на его вопросительный взгляд Мириам, вроде бы, едва заметно качнула головой. Начальник полиции вышел из дома, улыбнувшись и помахав на прощание рукой.

В круглом зале «Кубрика» каждый вечер собиралась почти одна и та же компания. Иногда — шесть человек, чаще — трое или четверо. Они величали себя рыцарями круглого стола и любили побузить. Хотя Альф Кэнтвелл, хозяин пивнушки, был строг и гордился порядком в своем заведении, он относился к бузотерам терпимо, потому что они были завсегдатаями, а если и ссорились, то между собой и других не задирали. Однажды или дважды Альфу пришлось запретить буфетчику обслуживать эту компанию и просить дебоширов покинуть зал, но на другой день они являлись снова, безо всяких обид и с легким раскаянием. "Мы, кажись, вчера малость перебрали, Альф. Ты уж извини, мы больше не будем".

В половине десятого в понедельник, когда в зал вошел Стенли, за столом сидели четверо. Баз Эпплбери, долговязый тощий детина с длиннющим носом, приветственно взмахнул рукой. Баз работал маляром и красильщиком, имел собственное дело, и Стенли иногда подхалтуривал у него.

— Привет, Стен, — сказал Баз. — Иди сюда и выпей.

— Э… — нерешительно протянул Стенли. Все эти люди стояли на общественной лестнице ступенью выше, чем он. Кроме Эпплбери, за столом были Гарри Кливз, владелец телеателье, Дон Уинтерс, хозяин бакалейной лавки, и Малькольм Ларч, страховой агент и торговец недвижимостью. В общем, дельцы. А Стенли был простым работягой.

— Иди, Стен, садись! — воскликнул Ларч и подвинулся на круглой скамье, освобождая место. — Чего желаешь?

Все четверо пили виски, но Стенли предпочитал эль и, к тому же, не хотел злоупотреблять их щедростью. Поэтому он ответил:

— Я бы выпил эля.

— Молодчина, Стен. Оставайся трезвым. Возможно, тебе придется развозить нас по домам.

— Это я завсегда, — отозвался Стенли.

Гарри Кливз, белокурый исполин с круглой детской физиономией, угрюмо смотрел в свой стакан и не обращал на Стенли никакого внимания, но потом поднял голову и с очень серьезным видом спросил его:

— Ты все ещё работаешь в этой еврейской церкви?

— В храме? Да, работаю.

— Ты там уже долго, — заметил Эпплбери.

— Два… нет, три года, — ответил Стенли.

— А ты носишь эту миленькую шапочку? Ну, какие нахлобучивают евреи, когда молятся?

— Конечно, если у них служба, а я в это время на работе.

Эпплбери повернулся к остальным.

— Слыхали? Когда они молятся, а он на работе.

— А она не превращает тебя в еврея? — спросил Уинтерс.

Стенли быстро оглядел собутыльников. Решив, что они шутят, он рассмеялся и сказал:

— Да ты что, Дон? Как это шапка может сделать человека евреем?

— Никак не может, Дон, — подхватил Эпплбери, нацелив на приятеля длинный нос и устремив на него укоризненный взгляд. — Все знают: чтобы стать евреем, надо кое-что отрезать. Тебе отрезали, Стен?

Стенли по-прежнему был уверен, что его разыгрывают, а посему угодливо рассмеялся.

— Класс! — воскликнул он, давая понять, что оценил остроумие собеседников.

— Берегись, Стен, — продолжал Уинтерс. — От евреев можно набраться ума, а тогда, чего доброго, ещё и работу бросишь.

— Нет, они не такие умники, — возразил Эпплбери. — Я тут работал у одного еврея в Гроув-Пойнт. Он попросил сказать, сколько стоит работа, и я сказал, да только накинул тридцать процентов на тот случай, если они начнут торговаться. А этот еврей и говорит: что ж, давай, работай, только уж постарайся. Да тут ещё его жена подоспела. Подавай ей такие-то и такие-то цвета, и чтобы одна стена была чуть темнее другой. А не могли бы вы подогнать доски поровнее, мистер Эпплбери? Короче, я думаю, что не очень заломил. Славная женщина, маленькая такая, — добавил он, вспоминая. — В черных брючках в обтяжку, кажется, их называют тореадорскими. И так виляла задом, что я забывал о работе всякий раз, когда она шастала мимо.

— А я слышал, что Хью Лэниган намылился в евреи, — подал голос Гарри Кливз. Остальные захохотали, но Гарри, похоже, не заметил этого. Он резко повернулся к Стенли. — Что скажешь, Стен? Не готовятся ли они привести Лэнигана к присяге?

— Нет.

— Эй, Гарри, я тоже об этом слыхал, — заявил Малькольм Ларч. — Дело не в том, что Хью хочет в евреи, а в девице, которую убили. Похоже, Хью с ихним раввином вместе судят и рядят, как отмазать раввина и спрятать концы в воду.

— Это как же? — спросил Кливз. — Если раввин и впрямь убийца, каким образом Хью сможет покрыть его?

— Ну, говорят, что он хотел пришить это дело другому еврею, Бронштейну, потому что Бронштейн не ходит в храм. Но потом оказалось, что Бронштейн водит дружбу с одним из ихних деловых, и его пришлось отпустить. Знающие люди сказали, что теперь легавые будут искать козла отпущения на стороне. Хью тебя ещё не достает, Стен? — с невинным видом спросил Ларч.

Теперь Стенли точно знал, что над ним подтрунивают, но ему все равно было не по себе. Выдавив улыбку, он ответил:

— Нет, Хью меня и в мыслях не держит.

— Чего я никак не уразумею, — задумчиво молвил Кливз, — так это зачем раввину было мочить деваху.

— Я в это не верю, но говорят, что их вера предписывает убивать, — объяснил Уинтерс.

— По-моему, это ерунда, — ответил Ларч. — Во всяком случае, в наших краях такого не бывает. Может, в Европе или каком большом городе вроде Нью-Йорка, где у евреев есть власть, и можно творить такое безнаказанно. Но только не здесь.

— Зачем тогда он связался с такой сопливой девчонкой? — осведомился Уинтерс.

— Она была на сносях, верно? — Кливз резко повернулся к Стенли. — Может, за этим она ему и понадобилась, а, Стен?

— Да вы спятили, парни, — ответил Стенли.

Все заржали, но смотритель храма не почувствовал облегчения. Ему по-прежнему было не по себе.

— Эй, Гарри, ты, кажется, хотел кое-кому позвонить, — напомнил Кливзу Ларч.

Кливз взглянул на часы.

— Поздновато уже.

— Чем позже, тем лучше, Гарри, — Ларч подмигнул собутыльникам. — Верно, Стен?

— Надо полагать.

Засим последовал новый взрыв смеха. Стенли сидел с приклеенной к лицу улыбкой и размышлял, как бы ему смыться из пивнушки. Все примолкли и принялись наблюдать, как Гарри набирает номер и бубнит в трубку. Спустя несколько минут он вышел из телефонной будки и сложил большой и указательный пальцы колечком, давая понять, что все в порядке.

Стенли встал, чтобы пропустить Кливза на его место, и в этот миг понял, что ему предоставляется возможность откланяться.

— Ну, мне пора, — сказал он.

— Да брось, Стен, опрокинь ещё кружечку.

— Время-то детское, Стен.

— Весь вечер впереди.

Эпплбери схватил Стенли за локоть, но тот стряхнул его руку и направился к двери.

24

Карл Макомбер, председатель городского совета Барнардз-Кроссинг, был прирожденным паникером. Этот высокий, тощий и седовласый муж сорок лет варился в котле городской политики и два десятилетия входил в совет. Получал он двести пятьдесят долларов в год, на полсотни больше, чем рядовые члены, но, разумеется, это вознаграждение было совершенно несообразно его труду и затратам сил на исполнение председательских обязанностей, которые заключались в присутствии на заседаниях совета. Три часа еженедельно, если не больше, да ещё многие десятки часов, посвящаемых налаживанию городского хозяйства. И сумасшедшие избирательные кампании раз в два года. Если, конечно, он хотел быть переизбранным.

Разумеется, пристрастие Карла к политике наносило урон его предпринимательской деятельности (он владел маленькой галантерейной лавочкой). Всякий раз, когда приближались выборы, Макомбер подолгу спорил с женой, убеждая её, что должен вновь выдвинуть свою кандидатуру. По его словам, эти дебаты были самой трудной схваткой во всей предвыборной борьбе.

— Но, Марта, я просто обязан войти в совет. Ведь будет решаться вопрос об имении Доллопа. Только я знаю об этом деле все, больше никто. Если бы Джонни Райт выдвинул свою кандидатуру, я не стал бы лезть в политику, но он уезжает зимовать во Флориду. Он вел переговоры с наследниками в пятьдесят втором году, он и я. И, если я сейчас умою руки, даже подумать страшно, во что это обойдется нашему городу.

А до имения была новая школа. А до школы — новое здание санэпидемстанции, а ещё раньше — вопрос об оплате труда городских служащих. Или что-нибудь другое. Иногда Карл сам себе удивлялся. Дух несгибаемого янки не давал ему признаться в таком сентиментальном чувстве, как любовь к родному городку, поэтому Карл убеждал себя, что ему просто нравится быть в центре событий, знать, что происходит вокруг. И что держать руку на пульсе — его долг, коль скоро он справляется с работой лучше, чем любой другой кандидат.

Управление городом не сводится к решению текущих вопросов. Если затруднение возникло, значит, устранять его уже поздно. Надо предвидеть и уметь упреждать любые сложности. Сейчас на повестке дня раввин Смолл и это "храмовое убийство", как его окрестили газетчики. Но Карлу не хотелось обсуждать это дело на очередном заседании совета, тем паче что для решения хватило бы и простого большинства в один голос.

Он позвонил Хиберу Ньюту и Джорджу Коллинзу, старшим членам совета, имевшим почти такой же большой стаж, как и сам Карл, и пригласил их к себе. И вот они сидят в гостиной Карла, потягивают чай со льдом и жуют домашнее печенье, принесенное Мартой Макомбер.

Немного порассуждав о погоде, делах и политике в масштабах страны, Карл Макомбер решил, что пора завести речь о главном.

— Я позвал вас, чтобы поговорить об этом храме в Чилтоне, — начал он. — Я обеспокоен. Позавчера я провел вечер в «Кубрике», послушал, что там говорят, и мне это не понравилось. Я сидел в кабинке, и меня не видели, но в зале были завсегдатаи, тянули пиво и слушали главным образом собственные речи. А содержание речей сводилось к тому, что раввин — убийца, но полиция ничего не делает, поскольку получила мзду от евреев. Что Хью Лэниган и раввин — закадычные приятели и ходят друг к другу в гости.

— Наверное, больше всех вещал Баз Эпплбери? — предположил Джордж Коллинз, общительный и улыбчивый человек. — Третьего дня он приходил ко мне составлять смету малярных работ и тоже распинался насчет раввина. Разумеется, я поднял его на смех и обозвал дурнем.

— Да, это был Эпплбери, — подтвердил Макомбер. — Но там сидели ещё трое или четверо, и, похоже, между ними царило полное согласие.

— И что тебя тревожит, Карл? — спросил Хибер Ньют, суетливый раздражительный человечек, всегда готовый вспылить по любому поводу. Кожа на его лысом черепе казалась туго натянутой, на темени билась толстая вена. — Черт возьми, не стоит обращать внимание на таких типов.

Похоже, Хибер злился, потому что его пригласили на обсуждение столь маловажного вопроса.

— Ты неправ, Хибер. Дело не в чокнутом Эпплбери, а в том, что остальные, похоже, считали его доводы вполне разумными. Пересуды множатся, и это чревато опасностью.

— Едва ли ты можешь что-то с этим поделать, Карл, — рассудил Коллинз. — Разве что последовать моему примеру и тоже обозвать Эпплбери дурнем.

— Похоже, пользы от твоего эпитета было немного, — кисло заметил Ньют. — Но тебя тревожит что-то еще, Карл. Не такой ты человек, чтобы Эпплбери и иже с ним могли довести тебя до ручки. Говори, в чем дело.

— Да, болтает не только Эпплбери. Покупатели в моей лавке тоже судачат, и мне это не нравится. Когда замели Бронштейна, разговоры малость поутихли, но после того, как его выпустили, возобновились и сделались ещё громче, чем были вначале. В общем и целом смысл их сводится к тому, что, если убийца не Бронштейн, значит, девицу уделал раввин, но его не трогают, потому что он водит дружбу с Хью Лэниганом.

— Хью — легавый до мозга костей, — заявил Ньют. — Он бы и родного сына арестовал, будь тот виновен.

— Разве не раввин добился освобождения Бронштейна? — спросил Коллинз.

— Да, он, только люди об этом не знают.

— Все утрясется, как только поймают настоящего убийцу, — сказал Коллинз.

— Откуда ты знаешь, что им окажется не раввин? — сердито спросил Ньют.

— Если уж на то пошло, они могут и вовсе не найти душегуба, — вставил Макомбер. — Мало ли нераскрытых убийств? А мы тем временем терпим ущерб.

— Какой ущерб? — спросил Коллинз.

— Может вспыхнуть вражда. Евреи — народ чувствительный и заводной, а речь идет об их раввине.

— Что ж, это плохо, но я не вижу причин гладить их по шерстке только потому, что они чувствительные, — заявил Ньют.

— В Барнардз-Кроссинг три с лишним сотни еврейских семей, — сказал Макомбер. — Поскольку большинство их проживает в Чилтоне, рыночная стоимость домов в том районе возросла в среднем до двадцати тысяч в сегодняшних ценах. Горсовет оценивает эту недвижимость в половину её рыночной стоимости. Десять тысяч за дом. Помножить на триста, получится три миллиона долларов. А налог с трех миллионов — это вам не фунт изюма.

— Ну и что? Уедут евреи, приедут христиане, — рассудил Ньют. — По мне так все едино.

— Ты ведь недолюбливаешь евреев, верно, Хибер? — спросил Макомбер.

— Не сказал бы, что в восторге от них.

— А как насчет католиков и цветных?

— Этих я тоже не особо жалую.

— А янки? — с усмешкой ввернул Коллинз.

— Та же история, — ответил за Ньюта Макомбер и тоже ухмыльнулся. — А все потому, что он и сам янки. Мы, янки, никого не любим, даже друг дружку. Но выказываем терпимость ко всякому роду-племени.

Тут уж и сам Ньют не выдержал и рассмеялся.

— То-то и оно, — продолжал Макомбер. — Вот почему я пригласил вас сегодня. Я тут размышлял о Барнардз-Кроссинг, о том, как он изменился за последние пятнадцать-двадцать лет. Наши школы не хуже любых других школ в штате. У нас есть библиотека, которая лучше многих библиотек в маленьких городках. Мы построили новую больницу, проложили мили и мили канализационных труб, вымостили улицы. За эти пятнадцать лет город не только разросся, но и стал лучше. И все это — заслуга жителей Чилтона, сиречь евреев и христиан. Не впадайте в самообман. Чилтонские христиане не чета нам, обитателям Старого Города. Они похожи на своих еврейских соседей куда больше, чем на нас. Это молодые служащие, ученые, инженеры. Короче, профессионалы. У всех есть дипломы. У всех образованные жены, а дети наверняка поступят в колледжи. А знаете, почему они здесь поселились?

— Потому, — сердито ответил Ньют, — что отсюда полчаса езды до Бостона, а летом можно купаться в океане.

— На побережье есть и другие городки, но ни один из них не переживает такого расцвета, как наш. И у нас — самые низкие налоги, — невозмутимо продолжал Макомбер. — Нет, думаю, дело в другом. Возможно, в духе Жана-Пьера Бернара, этого старого нечестивца, который был первым здешним поселенцем. В его наследии. Когда в Сейлеме началась охота на ведьм, многие женщины бежали сюда, и наши горожане укрыли их. Здесь у нас никогда не было охоты на ведьм, и я не хочу, чтобы она началась теперь.

— Что-то случилось, — сказал Коллинз. — Что-то определенное. И это тревожит тебя. Дело не в воплях База Эпплбери и не в пересудах твоих покупателей. Ты никогда не обращал внимания на досужую болтовню. Что же произошло, Карл?

Макомбер кивнул.

— Ладно. Телефонные звонки. Поздно ночью звонят всякие чокнутые. Эл Бекер, владелец автосалона, приходил ко мне узнать, не хотим ли мы заказать новую полицейскую машину. Так он сказал, но в ходе беседы сообщил мне, что президенту храма Вассерману и известному вам Эйбу Кассону звонят какие-то люди. Я спрашивал Хью, но он ничего об этом не слышал. Впрочем, он не удивился бы, узнав, что звонят и раввину.

— Тут мы ничего не можем поделать, Карл, — сказал Ньют.

— Не знаю, не знаю. Если мы, члены совета, дадим нашим горожанам понять, что никоим образом не одобряем таких поступков, это может сослужить добрую службу. А поскольку весь сыр-бор из-за раввина, хотя, по-моему, Эпплбери просто прицепился к нему в надежде набить себе цену, то я подумал: а не воспользоваться ли нам тем дурацким постановлением, которое пару лет назад приняла торговая палата? В нем говорится, что в первый день регаты священник должен благословлять все парусники. Отличный способ показать, что мы осуждаем эту травлю. Три года назад лодки благословлял монсеньор О' Брайен, в позапрошлом году — доктор Скиннер…

— В прошлом — пастор Мюллер, — подхватил Коллинз.

— Верно. Два протестанта и один католик. Давайте объявим, что в этом году лодки будет напутствовать раввин Смолл. Как вам такая идея?

— Черт возьми, Карл, так не годится. У евреев даже яхт-клуба нет. В клубе «Аргонавты» большинство составляют католики, вот почему они пригласили монсеньора О' Брайена. В «Северном» и «Атлантическом» ни одного католика, а евреев и того меньше. Они не согласятся. Там и монсеньора-то не хотели принимать.

— Городские власти оказывают яхт-клубам большую помощь, — ответил Макомбер. — И, если их члены узнают, что горсовет единодушно поддержал раввина, им придется согласиться.

— Проклятье! — воскликнул Ньют. — Но ведь просить раввина благословить их лодки — это все равно что звать его крестить детей христиан. Так не годится.

— Почему это не годится? Кто благословлял яхты до принятия постановления торговой палаты?

— Никто.

— Вот именно. Значит, яхтам это благословение без надобности. Я что-то не заметил, чтобы после принятия постановления они стали быстрее приходить к финишу. На худой конец люди скажут, что благословение раввина оказалось бесполезным. Лично я считаю, что так оно и будет. Раввин, пастор, монсеньор — не все ли равно? Но едва ли кто-нибудь заявит, что напутствие раввина снизило ходкость этих посудин.

— Ну, ладно, ладно, — сдался Ньют. — Что, по-твоему, мы должны сделать?

— Ничего, Хибер, ровным счетом ничего. Я отправлюсь к раввину и передам наше приглашение, а вы просто поддержите меня, если остальные члены совета начнут брыкаться.

Джо Серафино стоял в дверях и обозревал обеденный зал своего заведения.

— Дела идут, Ленни, — сказал, наконец, он.

— Да, народу битком, — подтвердил метрдотель и, не разжимая губ, добавил: — Смотри, третий столик от окна. Там легавый.

— Откуда ты знаешь?

— Я их нюхом чую. К тому же, он мне знаком. Сыщик из полиции штата.

— Он тебя расспрашивал?

Леонард передернул плечами.

— Они тут давно трутся, с тех пор, как убили девушку. Но прежде ни один не садился за столик и не заказывал выпивку.

— А что это за женщина с ним?

— Должно быть, жена.

— Может, он зашел малость расслабиться, — предположил Джо и вдруг застыл. — А ребенок что тут делает? Я о Стелле.

— А… Не успел тебе доложить. Она хотела видеть тебя, и я обещал сообщить ей, когда ты придешь.

— Чего ей надо?

— Наверное, поговорить о постоянной работе. Могу её отшить, если хочешь. Скажу, что ты сегодня занят и позвонишь ей сам.

— Валяй, отшивай. Хотя нет, стой! Пожалуй, я поговорю с ней.

Он принялся обходить столики, иногда останавливаясь и приветствуя завсегдатаев. Не глядя на девушку, Джо неспешно приблизился к ней и спросил:

— В чем дело, малютка? Если ты пришла спросить о работе, то не должна садиться за столик.

— Мне мистер Леонард велел. Сказал, это лучше, чем ждать в предбаннике.

— Ладно, чего тебе?

— Надо бы поговорить с глазу на глаз.

Джо показалось, будто бы он уловил в её голосе угрожающую нотку.

— Хорошо. Где твое пальто?

— В гардеробе.

— Иди бери его. Ты знаешь, где стоит моя машина?

— Там же, где и всегда?

— Ага. Ступай и жди меня, я выйду следом.

Он продолжал бродить от столика к столику, пока не добрался до двери кухни. Шмыгнув туда, Джо выскользнул на автостоянку и торопливо подошел к своей машине.

— Ну, что у тебя на уме? — спросил он, садясь за руль. — Говори, а то у меня мало времени.

— Нынче утром ко мне приходили полицейские, — сообщила Стелла.

— Что ты им сказала? — чересчур поспешно спросил Джо, но тотчас спохватился и почти непринужденно осведомился: — Чего они хотели?

— Не знаю. Меня не было дома. Они говорили с моей хозяйкой. Оставили ей чью-то фамилию и номер телефона, чтобы я позвонила, но я попросила хозяйку, если они позвонят снова, сказать, что меня не было весь день. Хотела сперва поговорить с вами. Мне страшно.

— С чего это? Ты даже не знаешь, зачем они тебя искали.

Стелла кивнула.

— Не знаю, но догадываюсь. Они спрашивали хозяйку, во сколько я вернулась домой той ночью, понятно?

Джо нарочито равнодушно передернул плечами.

— Той ночью ты работала здесь, и полиция обязана расспросить тебя, как и всех остальных. Таков порядок. Если они придут опять, скажи им правду. Было поздно, ты боялась возвращаться домой одна. Вышла на работу в первый раз, поэтому я тебя подвез и высадил где-то в четверть второго.

— Нет, мистер Серафино, это было раньше.

— Да? В час?

— Вернувшись домой, я посмотрела на часы. Было только полпервого.

Джо немного струхнул и рассердился.

— Норовишь меня раскрутить, сестренка? Хочешь впутать в дело об убийстве?

— Ничего я не хочу, мистер Серафино, — упрямо буркнула Стелла. — Я знаю, что вы высадили меня в половине первого, даже чуть раньше. Врать я не мастерица. Вот я и подумала: как было бы здорово, если бы я могла переехать в Нью-Йорк, к своей замужней сестре, и поступить на работу в какое-нибудь заведение. Если, как вы говорите, это просто проверка, то меня, наверное, не станут искать.

— Возможно, ты права.

— Но мне понадобится кое-какая мелочь на текущие расходы, мистер Серафино. На билет. И потом, даже если я буду жить у сестры — а мне кажется, что лучше поселиться отдельно, но все равно на первых порах… Словом, мне так и так придется платить за стол и кров.

— К чему ты клонишь?

— Конечно, если я быстро найду работу, много денег не понадобится. Скажем, пять сотен долларов на всякий пожарный случай.

— Значит, тряхнуть меня решила? — проговорил Джо, склонившись к девушке. — Послушай, ты же знаешь, что я не имею никакого отношения к убийству.

— Ох, мистер Серафино, я уж и не знаю, что думать.

— Еще как знаешь! — рявкнул Джо и умолк в ожидании ответа. Но Стелла молчала, и он решил сменить тон. — Слушай, зря ты затеяла этот переезд в Нью-Йорк. Если ты исчезнешь, легавые мигом заподозрят подвох и разыщут тебя, уж это как пить дать. Пять сотен долларов? Даже и не мечтай, нет у меня таких денег. — Он достал бумажник и вытащил пять десятидолларовых бумажек. — Если надо помочь, я всегда пожалуйста. Буду время от времени подкидывать десятку-другую, но не больше, поняла? А может, и постоянную работу у меня в клубе получишь. Это уж как поведешь себя. Вот и все. А если легавые спросят, во сколько ты вернулась домой той ночью, скажешь им, что не помнишь. Поздно. Может, во втором часу. И не бойся попасться на лжи: легавые не ждут от тебя точных ответов.

Стелла покачала головой.

— В чем дело?

При тусклом свете неоновой вывески бара Джо увидел, как губы девушки искривились в лукавой ухмылке.

— Коли вы ни при чем, мистер Серафино, вам нет нужды давать мне деньги. Но, если вы замешаны в деле, этой суммы маловато будет.

— Послушай, я не имею никакого отношения к той девчонке. Уразумей это, наконец. Почему я даю тебе деньги? Что ж, слушай. Любой владелец ночного клуба — лакомый кусочек для полиции. Его можно в порошок стереть, понимаешь? Стоит им взять меня в оборот, и я разорен. Тот парень, которого они сперва упрятали, а потом спровадили, торгует машинами. Если его дела пойдут неважно, он просто ненадолго снизит цены или предложит более выгодные условия выплат. Но если нечто подобное произойдет со мной, я буду вынужден закрыть свое заведение на веки вечные. А у меня жена и двое детей, поэтому мне не жалко нескольких долларов: покой дороже. Но больше ты ничего не получишь.

Стелла опять покачала головой.

Джо застыл, его пальцы вяло барабанили по рулю. Наконец он отвернулся и заговорил, словно обращался не к Стелле, а к кому-то другому:

— При моей работе с кем только не приходится встречаться. Если хочешь спокойно жить, без страховки никак не обойтись. Допустим, начинает человек тебе докучать, ты пытаешься с ним договориться, а он ни в какую. Тогда ты идешь к своему… как бы это выразиться… страховому агенту. Ты и понятия не имеешь, какие услуги они готовы оказать за пять сотен долларов. А если надо поработать со смазливой девицей, то иной агент и скидку предложить может. Или вовсе ничего не возьмет. Некоторые из этих ребят любят поиграть, особенно с миловидными девчонками вроде тебя, и готовы помочь просто забавы ради. — Джо искоса взглянул на Стеллу и увидел, что она начинает понимать его. — Я предпочитаю решать дела по-приятельски. Почему бы время от времени не помогать подружке? А если ей позарез нужна работа, мне обычно удается улаживать и такие вопросы. Понадобилось ей несколько долларов, скажем, на новое платье, она всегда может обратиться ко мне.

Джо снова протянул девушке деньги. На этот раз она не стала ломаться.

25

Макомбер позвонил загодя, чтобы уж наверняка застать раввина дома.

— Макомбер? Мы знаем какого-нибудь Макомбера? — спросил раввин жену, когда она сообщила ему о звонке.

— Он сказал, что придет по каким-то городским делам.

— Думаешь, это из горсовета? Вроде бы, их председателя зовут Макомбером.

— Почему бы тебе не спросить его самого, когда он приедет? — раздраженно сказала Мириам и, осознав свою резкость, добавила: — Он говорит, что будет в семь часов.

Раввин вопросительно посмотрел на жену, но ничего не ответил. Мириам уже несколько дней ходила как в воду опущенная, но Дэвиду не хотелось докучать ей расспросами.

Раввин сразу же узнал Макомбера и повел его в свой кабинет, поскольку решил, что председатель пришел по делу, касающемуся храма или еврейской общины. Но Макомбер предпочел остаться в гостиной.

— Я на минутку, рабби, — сказал он. — Ехал мимо и заглянул узнать, не желаете ли вы принять участие в открытии парусной регаты.

— В каком качестве? — спросил раввин.

— Видите ли, за последние годы эта регата превратилась в важное событие. Участвуют лодки из всех клубов северного побережья, немало приходит с южного и даже из более отдаленных мест. Перед первым стартом на судейском причале проходит торжественное открытие. Оркестр, подъем флага и, наконец, напутствие флотилии. Два года подряд лодки благословлял протестантский пастор, а до этого — католический священник. Вот мы и подумали, а что, если в этом году напутственное слово скажет раввин, раз уж теперь он у нас есть. Это будет вполне справедливо.

— Не совсем понимаю, что и кого я должен благословить, — сказал раввин. — Ведь это — прогулочные яхты, которые будут участвовать в гонках. Или их подстерегает опасность?

— В общем-то нет. Конечно, во время разворота можно получить удар какой-нибудь снастью и сверзиться в воду, но такое случается не очень часто.

Раввин был явно озадачен и сбит с толку.

— Значит, вы хотите, чтобы я молился о победе?

— Вообще-то мы болеем за наших, это естественно. Но город не выставляет единую команду, если вы об этом.

— В таком случае я не уверен, что понимаю вас. Вы хотите, чтобы я благословил сами лодки?

— Именно так, рабби. Лодки. И не только наши, а все, которые будут в гавани.

— Ну, не знаю, — с сомнением проговорил раввин. — У меня нет никакого опыта в таких делах. Видите ли, наши молитвы редко принимают форму прошений. Мы не столько ходатайствуем о том, чего у нас нет, сколько благодарим за уже дарованное нам.

— Не понимаю вас.

Раввин улыбнулся.

— Ну, например, вы, христиане, говорите: "Отче наш, сущий на небесах, хлеб наш насущный дай нам на сей день". Наша сходная молитва звучит так: "Благословен ты, господь наш, приносящий хлеб от земли". Я, конечно, упрощаю, но в общем и целом наши молитвы — это благодарность за дары. Разумеется, я мог бы возблагодарить господа за лодки, дающие нам радость прогулок под парусом, но это было бы немного притянуто за уши. Я должен подумать. Благословения — не совсем моя область деятельности.

Макомбер рассмеялся.

— Весьма причудливое определение. Не думаю, что монсеньор О'Брайен или доктор Скиннер считают себя, так сказать, профессиональными благословителями. Тем не менее, они напутствовали лодки.

— Что ж, по крайней мере, любому из них это подобает больше, чем мне.

— Разве вы занимаетесь не тем же, чем они?

— Нет-нет, промысел раввина восходит к другой традиции. Монсеньор О'Брайен — наследник библейских жрецов, сыновей Аарона. Он наделен некими чародейскими способностями, которые пускает в ход, например, во время службы, когда обращает хлеб и вино в плоть и кровь Христовы. Доктор Скиннер — протестантский священник, его традиция восходит к пророкам. Он призван проповедовать Слово Божье. А я, раввин, — фигура в значительной степени светская. У меня нет ни католической манны, ни протестантского призвания. Если у раввинов и есть прототипы, это библейские судьи.

— Ага, — медленно протянул Макомбер, — кажется, я понимаю, о чем вы. Но ведь никто не станет… То есть, я хочу сказать, что нас прежде всего интересует сама церемония.

— Вы думаете, что никто не станет вслушиваться в молитву?

Макомбер издал сухой смешок.

— Боюсь, рабби, что именно это я и хотел сказать. Ну вот, вы и обиделись.

— Нисколько. Раввину прекрасно известно, что люди не внимают молитвам. Точно так же, как вы знаете, что они пропускают мимо ушей даже самые веские ваши доводы. Для меня не так уж важно, чтобы собравшиеся на причале прониклись подлинно благочестивыми настроениями, лишь бы предмет молитвы не был слишком легковесен.

Макомбер заметно огорчился, и тут в разговор вступила Мириам.

— А почему вы хотите, чтобы молитву непременно вознес мой муж? — спросила она.

Председатель горсовета посмотрел на раввина, потом на Мириам, и понял по её пристальному взгляду и напряженному подбородку, что ходить вокруг да около не имеет смысла. Он решил выложить правду, и будь что будет.

— Все дело в нездоровой реакции на случившееся в храме несчастье. Ходят нехорошие слухи, особенно последние несколько дней. Прежде тут ничего подобного не бывало, и все это нам не по душе. Вот мы и подумали, что могли бы поправить дело, объявив о решении горсовета пригласить вас на открытие регаты. Я согласен с вами: это глупая выдумка торговой палаты. Нет, в некоторых католических странах такое вполне уместно, особенно в рыбацких деревушках, где лодки — важная составляющая хозяйства и от них зависит благосостояние местных жителей. К тому же, морской промысел далеко не безопасен. Такая церемония имела бы смысл даже в Глостере, где базируются большие траулеры. Но здесь это — просто игра. Однако она поможет нам внушить населению, что члены совета, а значит, и наиболее ответственные горожане, не поощряют постыдных выходок.

— Это очень любезно с вашей стороны, мистер Макомбер, — сказал раввин. — Но, быть может, вы сгущаете краски?

— Нет. Поверьте мне. Возможно, вам не докучали, или вы просто отмахнулись, решив, что это козни двух-трех чокнутых, которые прекратятся, как только будет пойман настоящий убийца. Но раскрывать такие преступления труднее всего, и зачастую они остаются нераспутанными. А тем временем могут пострадать хорошие люди. Я не утверждаю, что наша задумка спасет положение, но уверен: какую-то пользу, пусть и небольшую, она принесет.

— Ценю ваши усилия и одобряю побуждения, которые движут вами…

— Стало быть, вы согласны?

Раввин медленно покачал головой.

— Но почему? Неужели это противоречит основам вашей веры?

— Как ни странно, да. Ведь существует же особая заповедь: не поминай имя Господа Бога твоего всуе.

Макомбер встал.

— Что ж, полагаю, яснее не скажешь. И все же прошу вас подумать еще. Поймите, дело не только в вас, но и во всей еврейской общине.

Как только за ним закрылась дверь, Мириам воскликнула:

— Дэвид, какие они славные!

Раввин кивнул, но промолчал. В этот миг зазвонил телефон, и он снял трубку.

— Раввин Смолл.

Он умолк, прислушиваясь. Мириам с тревогой наблюдала, как щеки мужа заливаюися румянцем. Наконец он положил трубку, повернулся к жене и спросил:

— Вот, значит, как они ошибаются номером?

Мириам кивнула.

— Звонят разные люди?

— То мужчины, то женщины. Двух одинаковых голосов я не слышала. Несколько раз меня угощали пустыми непристойностями, но большинство говорит действительно ужасные вещи.

— Этот человек, у которого, кстати сказать, весьма приятный голос, спросил меня, намерены ли мы совершать человеческие жертвоприношения в преддверии праздников.

— О, нет!

— О, да.

— Какой ужас. В этом прекрасном городке живут Хью Лэниган и мистер Макомбер, другие хорошие люди, а по соседству с ними — телефонные хулиганы.

— Просто чокнутые, — пренебрежительно бросил раввин. — Горстка сумасшедших мерзавцев.

— Дэвид, кабы дело ограничивалось телефонными звонками.

— А что еще?

— Раньше мне были рады во всех магазинах, а теперь теплота сменилась простой вежливостью. Знакомые покупатели начали сторониться меня.

— А тебе не мерещится? — спросил раввин, но в голосе его не было ноток прежней уверенности.

— Нет, не мерещится. Ты можешь что-нибудь сделать?

— Например?

— Не знаю. Ты же раввин, а значит, мудрец. Может, рассказать Хью Лэнигану? Или посоветоваться с правоведом? Или всерьез обдумать предложение Макомбера?

Раввин молча вернулся в гостиную, опустился в кресло и вперил взор в стену. Когда Мириам предложила мужу чаю, он лишь раздраженно покачал головой. Спустя некоторое время Мириам снова отважилась заглянуть в комнату. Дэвид по-прежнему сидел в кресле и смотрел в пустоту.

— Помоги мне расстегнуть платье, пожалуйста, — попросила Мириам.

Не вставая, раввин машинально поднял руку и потянул вниз застежку «молнии». Но в следующее мгновение встрепенулся и спросил:

— Зачем ты снимаешь платье?

— Затем, что устала и хочу спать.

Раввин рассмеялся.

— Господи, ну конечно! Какой же я глупец. Нельзя же завалиться прямо в платье. Если не возражаешь, я ещё немного посижу.

В этот миг послышался шум мотора. Перед домом остановилась машина.

— Кажется, к нам гости, — сказал раввин. — Интересно, кто это пожаловал в такой час?

Через несколько секунд раздался звонок. Мириам поспешно застегнула платье и пошла открывать, но не успела: взревел мотор, захрустел щебень под буксующими колесами. Распахнув дверь, Мириам выглянула наружу и увидела красные огоньки несущейся прочь по темной улице машины.

— Боже мой! — вскричал у неё за спиной Дэвид. Мириам повернулась. На двери была намалевана багровая свастика. Потеки свежей краски напоминали тонкие струйки крови.

Раввин осторожно дотронулся до рисунка и уставился на красное пятно на кончике пальца. Мгновение спустя Мириам зарыдала.

— Дэвид, мне очень, очень жаль, — невнятно повторяла она.

Он привлек жену к себе и крепко обнял. Наконец она немного успокоилась, и Дэвид хрипло пробормотал:

— Принеси мне тряпку и какое-нибудь моющее средство.

Мириам уткнулась носом в его плечо.

— Мне страшно, Дэвид.

26

Хотя фотографии раввина печатались в газетах в связи с расследованием убийства, миссис Серафино не узнала его.

— Я — раввин Смолл, — представился Дэвид, когда она открыла дверь. Мне хотелось бы побеседовать с вами. Это займет всего несколько минут.

Миссис Серафино не знала, как быть, и жалела, что не может посоветоваться с мужем, который ещё спал.

— Об этом убийстве? Если да, то вряд ли мне следует…

— Я хочу взглянуть на комнату девушки, — сказал раввин.

Его голос звучал так уверенно и твердо, что об отказе не могло быть и речи. После секундного колебания миссис Серафино сказала:

— Что ж, полагаю, вреда от этого не будет. Ее комната в глубине дома, за кухней.

С этими словами она повернулась и пригласила раввина следовать за собой. Когда они вошли в кухню, зазвонил телефон, и хозяйка поспешно сняла трубку. Разговор был совсем коротким. Положив трубку, миссис Серафино повернулась к раввину и сказала:

— Возле кровати стоит ещё один аппарат, и я не хочу, чтобы звонки будили Джо. Прошу прощения.

— Понимаю.

Миссис Серафино открыла дверь и посторонилась, пропуская раввина. Он оглядел убранство тесной каморки: кровать, тумбочку, трюмо, маленькое кресло. Подойдя к тумбочке, раввин прочел названия двух лежавших на полочке книжек, посмотрел на небольной пластмассовый радиоприемник, потом повернул выключатель и, немного подождав, услышал: "Говорит радиостанция Сейлема. Музыка для вас…"

— Наверное, вам нельзя ничего тут трогать, — сказала миссис Серафино.

Раввин виновато улыбнулся и выключил приемник.

— Она часто слушала радио?

— Целыми днями. Этот свой бешеный рок-н-ролл.

Дверца платяного шкафа была распахнута, и раввин с разрешения хозяйки дома заглянул туда. Дверь ванной миссис Серафино открыла по собственному почину.

— Спасибо, — сказал раввин. — Я увидел все, что нужно.

Хозяйка повела его в гостиную.

— Нашли что-нибудь интересное?

— Я не очень на это рассчитывал. Мне просто хотелось получить некоторое представление о девушке. Она была хорошенькая?

— Не красавица, хотя газеты и величали её "привлекательной блондинкой". Полагаю, так пишут про всех девушек. Но она и впрямь была ничего. Как дочка фермера, вскормленная кукурузой. Понимаете? Крепкий стан, мясистые ноги, толстые лодыжки… Ой, извините.

— Ничего страшного, миссис Серафино, — успокоил её раввин. — Я знаю, что такое ноги и лодыжки. Скажите, она производила впечатление счастливого человека?

— Думаю, что да.

— Но, насколько я понимаю, у неё не было друзей?

— Только Силия, что работает по соседству, у Хоскинсов. Иногда они вместе ходили в кино.

— А приятели мужеска пола? Или вы не знаете?

— Думаю, она сказала бы мне, будь у неё дружок. Когда две женщины живут под одним кровом, они начинают болтать. Уверена: не было у неё мужчин. По четвергам она ходила в кино либо одна, либо с Силией. Но в газетах пишут, что она была на сносях. Стало быть, хотя бы одного мужчину она знала.

— Было ли что-то необычное в её поведении в тот четверг?

— Да нет, четверг как четверг. Я была занята, и Элспет покормила детей, но потом сразу же ушла. Обычно она убегала ещё до ленча.

— Но случалось, что и после?

— Да.

— Что ж, спасибо, миссис Серафино. Вы были очень добры.

Она проводила раввина до двери и посмотрела ему вслед. Потом крикнула:

— Раввин Смолл! Вон идет Силия. Может, вы хотите с ней поговорить? Вон та девушка с двумя детьми!

Она заметила, как раввин ускорил шаг. Он подошел к девушке, несколько минут поговорил с ней, потом прошагал до угла улицы и осмотрел стоявший там почтовый ящик. Затем он сел в машину, поехал в Сейлем и, недолго пробыв там, вернулся домой.

Мистер Серафино пробудился в начале первого. Он умылся, провел рукой по жесткой иссиня-черной щетине на подбородке, решил не бриться до вечера и пошел в кухню. Жена играла с детьми на заднем дворе, и он помахал им рукой. Миссис Серафино вошла в дом и подала мужу завтрак, а Джо уткнулся в раздел юмора утренней газеты.

Лишь когда он позавтракал, жена впервые нарушила молчание.

— Давай спорить, что ты не угадаешь, кто приходил к нам нынче утром, — сказала она.

Мистер Серафино не ответил.

— Раввин Смолл из еврейского храма, вот кто, — продолжала его жена. — Тот, в чьей машине нашли сумочку.

— Чего он хотел?

— Расспрашивал про девушку.

— У него стальные нервы. Надеюсь, ты ничего ему не сообщила?

— А почему нет?

Джо изумленно уставился на нее.

— Да потому, что он замешан в деле, а сведения, которыми ты располагаешь, суть улики по этому делу.

— Но он такой милый молодой человек. Совсем не похож на обычного раввина. Ни бороды, ничего такого…

— Нынче ни один раввин не носит бороду. Помнишь свадьбу Голда в прошлом году? Там тоже был безбородый раввин.

— Смолл и на него не похож. Тот был такой чванливый, а этот — просто молодой человек, ни дать ни взять страховой агент или торговец машинами. Только не златоуст. Просто милый и вежливый. Он хотел осмотреть комнату девушки.

— И ты показала?

— Конечно.

— Полиция запретила тебе открывать дверь. Откуда ты знаешь, может, он что-то стащил или стер отпечаток пальца. Или даже подбросил улику.

— Я все время была с ним. Он оставался в комнате меньше минуты.

— Знаешь, что я сейчас сделаю? Позвоню в полицию и все расскажу, — заявил Джо и поднялся.

— Но зачем?

— Затем, что произошло убийство, и все, что есть в комнате, считается уликами, а раввин мог их подменить. Отныне и впредь не смей больше ни с кем обсуждать это дело, поняла?

— Хорошо.

— Никому ни слова.

— Ладно, ладно. Чего это ты так разволновался? Покраснел как рак.

— Человек имеет право на мир и покой в собственном доме! — рявкнул Джо.

Миссис Серафино улыбнулась.

— Ты просто не в себе. Присядь, малыш, я налью тебе ещё чашечку кофе.

Джо уселся и спрятался за газетой. Миссис Серафино достала новую чашку и блюдце. Она была озадачена, сбита с толку и встревожена.

27

Раввин совсем не удивился, когда Хью Лэниган тем же вечером заглянул к нему в гости.

— Как я понял, утром вы были у Серафино? — спросил Лэниган.

Молодой человек зарделся и кивнул.

— Решили провести расследование, рабби? — губы Лэнигана дрожали от сдерживаемого смеха. — Не стоит. Вы можете затоптать след, а его и так еле видно. Чего доброго, ещё и вызовете подозрения. Нам позвонил мистер Серафино. Он был убежден, что вы приходили за какой-то вещью, возможно, уличающей вас.

— Я и понятия не имел, что это будет так выглядеть, — сокрушенно ответил раввин. — Весьма сожалею. — Он помолчал и робко добавил: — У меня была догадка, и я хотел проверить её.

Лэниган метнул на него быстрый взгляд.

— Правда?

Раввин кивнул и торопливо продолжал:

— Любой ряд событий имеет начало, середину и конец. Когда мы обсуждали это дело в прошлый раз, то, кажется, начали с конца. С сумочки. По-моему, мы сможем пойти дальше, если начнем, как и положено, с начала.

— Но что считать началом? Беременность Элспет?

— Возможно, хотя мы не знаем наверняка, что беременность имеет отношение к её гибели.

— Тогда с чего же мы начнем?

— Если бы следствие вел я, то первым делом задался бы вопросом, зачем девушка вышла на улицу после того, как Бронштейн привез её домой, — сказал раввин.

После короткого раздумья Лэниган передернул плечами.

— Мало ли, зачем? Может, опустить письмо в ящик.

— Зачем тогда снимать платье?

— Шел дождь, — напомнил Лэниган. — Возможно, она не хотела, чтобы платье промокло.

— В таком случае достаточно было просто накинуть пальто или дождевик, что она и сделала. Кроме того, почту вынимают только в половине десятого утра. Я осмотрел ящик.

— Хорошо. Значит, она пошла не опускать письмо, а просто на прогулку, подышать воздухом.

— В такой дождь? Да ещё после того, как гуляла весь день и вечер? И не забывайте о платье. Зачем было его снимать? Это — главный вопрос головоломки: почему она оказалась без платья.

— Ладно, ладно, так почему же?

— Потому что собиралась ложиться спать, — ответил раввин. — Это же очевидно.

Лэниган озадаченно посмотрел на раввина, на лице которого появилась торжествующая мина.

— Я вас не понимаю. Куда вы клоните?

Раввин не сумел скрыть легкое раздражение.

— Слушайте же. Девушка возвращается домой, проболтавшись где-то весь вечер. Уже поздно, наутро ей вставать ни свет ни заря. Она начинает готовиться ко сну. Снимает платье и аккуратно вешает его в шкаф. При обычных обстоятельствах девушка сняла бы и все остальное. Но тут что-то случилось, и она перестала раздеваться. По-моему, единственно возможное объяснение — какое-то известие, полученное девушкой.

— То есть, ей позвонили по телефону?

Раввин покачал головой.

— Это невозможно. Наверху стоит параллельный аппарат, и миссис Серафино услышала бы звонок.

— Но что же тогда произошло?

— Она включила радио. По словам миссис Серафино, Элспет все время слушала приемник. Девушки её лет включают радио автоматически, для них это — условный рефлекс. Все равно что дышать. Предполагаю, что Элспет включила приемник, как только вошла в комнату.

— Хорошо, включила. Но какую-такую весть она могла получить по радио?

— Без двадцати пяти час сейлемская студия передает заключительный выпуск новостей.

— И вы полагаете, что местные новости заставили её выбежать под дождь? Но зачем?

— Чтобы встретиться с одним человеком.

— В такой час? Откуда она знала, где сможет встретить этого человека? Я знаю эту радиопередачу. У них нет странички личных объявлений. И, если она шла на встречу, то почему не надела платье? Право же, рабби.

— У неё не было времени надевать платье. Надо было успеть на место встречи к часу ночи, — тихо ответил раввин. — Она знала, где будет этот человек, поскольку именно в час ночи он звонил в полицейский участок.

Лэниган вытаращил глаза.

— Вы имеете в виду Билла Нормана?

Раввин кивнул.

— Но это невозможно. Билл собирается жениться на дочери Бада Рэмси. Только что была помолвка, я присутствовал на ней в качестве одного из почетных гостей. В тот самый вечер.

— Да, я знаю. Именно об этом и объявили по радио. Нынче я съездил на студию и проверил. Подумайте сами. И не забывайте, что Элспет была беременна. По словам всех её знакомых, она лишь однажды была в мужском обществе. То есть, была прилюдно. Это случилось во время её единственной поездки в Старый Город, на бал полицейских. Думаю, там-то она и познакомилась с Норманом.

— Но вы не предполагаете, что киль её маленького суденышка был заложен именно там, на балу?

— Едва ли. Ведь это было в феврале. Но её знакомство с Норманом состоянось именно там. Не знаю, как и когда они возобновили это знакомство, но догадываюсь. Подобно большинству цивильных личностей, я подозреваю, что патрульный полицейский должен звонить в участок через определенные промежутки времени. Я всегда думал, что эти промежутки составляют столько минут, сколько нужно, чтобы дойти от одной телефонной будки до другой, как обычно бывает у ночных сторожей на каком-нибудь заводе.

— Это не совсем так, — ответил Лэниган. — Небольшие задержки вполне допустимы.

— Это я понял несколько недель назад, когда меня позвали разрешить спор между двумя моими прихожанами. Один из них хотел попасть домой поздней ночью, но не было ключа, и водитель такси разыскал патрульного полицейского, который обычно заходил в близлежащее заведение выпить кофе.

— Дежурство продолжается восемь часов. Нельзя требовать от человека, чтобы все это время он проводил на ногах и без отдыха, — словно оправдываясь, ответил Лэниган. — А зимой и обогреться надо.

— Разумеется, — согласился раввин. — Если подумать, то задержки звонков вполне объяснимы, и возражать против них бессмысленно. Вполне вероятно, что патрульному приходится что-то расследовать по пути. Я говорил с офицером Джонсоном, который обходит тот же участок в дневное время, и он объяснил, что обычно ночной патрульный сам составляет свой график. Например, по пути он останавливается в квартале Гордон и беседует с ночным сторожем. Потом — на молочном заводе. Заходит и в храм, если Стенли ночует там. Недалеко дом Серафино, где спят дети, и Элспет остается одна почти до утра. А тут — лихой молодой полицейский, к тому же, холостяк, который в час ночи звонит в участок из будки на углу Кленовой и Лозовой, где и стоит дом Серафино. Холодными ночами как не зайти к девушке на чашечку кофе? Поболтал полчасика и шагай себе дальше.

— Но по четвергам Элспет была выходная и могла рассчитывать, что он поведет её куда-нибудь.

— А с какой стати? Они и так встречались каждую ночь. К тому же, днем Норман отсыпался. Думаю, Элспет любила его и считала, что он её тоже любит. Вероятно, надеялась выйти за него замуж. Нет никаких оснований полагать, что она была распущенной девицей. Напротив, Элспет не встречалась с другими мужчинами и отказывалась ходить на свидания вместе с Силией. Потому что считала себя помолвленной.

— Весьма остроумная версия, — признал Лэниган. — Но это лишь предположения.

— Верно. Однако все сходится, и мы можем восстановить события того вечера, выстроив их единственно разумным образом. Элспет подозревает, что беременна, и в свой выходной день отправляется к гинекологу. Она наряжается, не забывает надеть обручальное кольцо — то ли материнское, то ли купленное, в приятной надежде, что вскоре она будет носить его на законном основании. Врачу она представляется как Элизабет Браун. Не из-за Бронштейна, с которым ещё не знакома, а просто потому, что это распространенная фамилия, как Смит. А ещё потому, что люди обычно сохраняют свои подлинные инициалы. Врач осматривает Элспет и сообщает, что она беременна.

Идем дальше. Бронштейн сказал, что в ресторане девушка то и дело смотрела на часы, как будто кого-то ждала. Полагаю, вы уже узнали от официантов, что Элспет поначалу ничего не заказала. Я думаю, она позвонила своему любовнику и назначила ему встречу, коль скоро обычно они не виделись по четвергам.

— Медсестра сообщила, что девушка спрашивала её, где телефон, вставил Лэниган.

Раввин кивнул.

— Должно быть, Норман согласился прийти или пообещал попытаться выбраться, и она отправилась в «Прибой» дожидаться его.

— И, тем не менее, пошла гулять с Бронштейном.

— Вероятно, обиделась, когда Норман не объявился. А может быть, у неё зародилось дурное предчувствие. Бронштейн говорил, что подошел к девушке, лишь когда заметил её нервозность, и предложил всего-навсего отужинать с ним, поскольку не любит есть в одиночестве. Бронштейн гораздо старше, и девушка, естественно, не чувствовала опасности. Кроме того, она была в ресторане, в общественном месте. Во время ужина Элспет, должно быть, убедилась, что Бронштейн — приличный человек, и решила провести с ним вечер. Вероятно, ей очень не хотелось оставаться одной: уж очень было гадко на душе. Бронштейн привез Элспет домой, она собралась спать, сняла платье и вдруг услышала сообщение о помолвке Нормана.

— И, зная о том, что Норман будет звонить с угла Кленовой и Лозовой в час ночи, побежала туда, поскольку было уже без пяти час. Накинула пальто и дождевик, потому что надо было преодолеть несколько кварталов, и помчалась. Так, рабби?

— Думаю, да.

— А что, по-вашему, произошло потом?

— Был дождь, и довольно сильный. Норман увидел возле храма мою машину и, вероятно, предложил Элспет сесть в нее, чтобы поговорить. Они забрались на заднее сиденье, Норман достал сигареты. Какое-то время они беседовали, потом, наверное, поругались, и Элспет пригрозила, что отправится к невесте Нормана. Он схватился за цепочку, которая была на шее девушки, и крутанул. Оставлять тело в машине было нельзя, поскольку Норману, очевидно, полагалось хотя бы бегло осматривать автомобили, стоявшие на улицах по ночам. Если бы труп нашли в машине, патрульному пришлось бы давать объяснения. Поэтому он отнес Элспет на лужайку и уложил за оградой. Сумочка соскользнула с сиденья на пол, и он просто не заметил её.

— Разумеется, вы понимаете, рабби, что у нас нет ни единого доказательства.

Раввин кивнул.

— Хотя все это звучит очень правдоподобно, — задумчиво продолжал Лэниган. — Стоило ей пойти к Рэмси, и помолвка Нормана с Элис была бы разорвана. Я знаю Рэмси, это хорошие люди, но очень гордые. До сих пор я думал, что знаю и Нормана. — Он взглянул на раввина и вопросительно вскинул брови. — Так вы обо всем догадались, а потом пошли к Серафино проверять свою версию?

— Вообще-то нет. У меня были смутные подозрения, но объяснение начало выстраиваться, лишь когда я увидел в комнате девушки радиоприемник. Разумеется, я имел преимущество перед вами, поскольку с самого начала у меня были основания подозревать Нормана.

— То есть?

— Он отрицал, что встретил меня в ту ночь. А я точно знал: Норман меня видел. Так почему же он соврал? Недолюбливать меня он не мог: мы не были знакомы. Признав, что встретил меня, Норман улучшил бы мое положение, но никак не свое. Ведь тогда было бы ясно, что я покинул храм задолго до убийства. Но, если он виновен или причастен к делу, вполне разумно попытаться навлечь подозрение на кого-то другого.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше, рабби?

— Потому что не располагал ничем, кроме догадок. Более того, раввину не так-то легко указать на человека пальцем и заявить, что он убийца.

Лэниган промолчал, и раввин добавил:

— Разумеется, у нас и сейчас нет веских доказательств.

— Добудем. На этот счет я спокоен.

— Как вы намерены действовать?

— Пока я не буду спрашивать Нормана, что сказала ему Элспет Блич в тот четверг по телефону и почему он не явился в «Прибой» на встречу с ней. Пусть сначала Силия хорошенько приглядится к нему. Она говорила, что на балу полицейских Элспет почти все время танцевала с одним мужчиной. Если ваша догадка верна, им должен оказаться Норман. А ещё мы допросим Симпсонов, которые живут напротив Серафино. Если Норман и впрямь часто захаживал к девушке, они могли заметить его ночью, — губы Лэнигана растянулись в улыбке. — Когда знаешь, что искать, найти это не так уж трудно, верно, рабби?

28

Очередное заседание совета директоров было несколько необычным, потому что на нем присутствовал раввин, с радостью и благодарностью принявший приглашение Якова Вассермана.

— Конечно, вы не обязаны, — сказал ему Яков. — И мы не станем вменять вам в вину отказ явиться на собрание, как не стали бы сердиться за это на любого члена совета. Я просто хочу, чтобы вы знали: мы будем рады видеть вас там, если вы пожелаете прийти.

Так раввин попал на первое в своей жизни заседание совета. Он внимательно выслушал секретаря, огласившего протокол предыдущего собрания, и чуть менее внимательно — доклады председателей всевозможных комиссий. Оказывается, главным вопросом повестки дня прошлого заседания было предложение осветить храмовую автостоянку.

Предложение это выдвинул Эл Бекер, который теперь и взял слово.

— Я навел кое-какие справки, — заявил он. — Сходил к тому электрику, который обслуживал нас в прошлом, привез его сюда и попросил составить примерную смету затрат. Электрик говорит, есть два способа сделать эту работу. Либо врыть три фонарных столба по тысяче двести долларов за каждый, либо укрепить прямо на крыше храма шесть прожекторов. Это дешевле, но пострадает внешний вид храма. Прожектора можно приобрести по пять сотен за штуку. Всего три тысячи, а не три шестьсот, как за столбы. Но тогда нам понадобятся часы, чтобы свет включался и выключался автоматически. Это недорого, однако ведь и сама электроэнергия стоит денег. Короче, всю работу можно сделать за пять тысяч долларов.

Участники заседания дружно и слаженно застонали, чем немало раздосадовали Бекера.

— Я и сам знаю, что это большие деньги, но без света нам не обойтись. Я рад, что сегодня здесь присутствует наш раввин. Он лучше других знает, что по ночам стоянку необходимо освещать.

— Но подумай, во что это обойдется, Эл. Сколько надо будет выкладывать каждый год. В прожектор не вставишь лампочку на шестьдесят свечей, а зимой свет должен гореть четырнадцать часов в сутки.

— Ты предпочитаешь, чтобы на стоянке паслись влюбленные или повторилась такая же история, какая была недавно? — парировал Бекер.

— Летом эти прожектора будут привлекать тучи комарья!

— Комарье все будет наверху, возле ламп, разве не так? А внизу, на участке, их не останется. Чем не причина провести свет?

— Нет, не так! Если свет привлекает комаров, они лезут во все щели!

— К тому же, живущим по соседству людям не захочется, чтобы огромная автостоянка всю ночь сияла огнями!

Раввин пробормотал что-то нечленораздельное.

— Что вы сказали, рабби? — спросил Вассерман. — У вас есть предложения по обсуждаемому вопросу?

— Я просто подумал, — застенчиво молвил раввин, — что, раз въезд на стоянку всего один, то можно просто навесить там ворота.

В комнате воцарилось молчание. А мгновение спустя все присутствующие вдруг заговорили в один голос, растолковывая друг дружке преимущества такого решения:

— Конечно, там же асфальт. Кто, кроме автомобилиста, сунется туда?

— А вдоль парадного фасада кусты, значит, остается перекрыть только подъездную дорожку…

— Стенли может запирать их вечером и открывать утром…

— А если его не будет в храме в день собрания, мы можем оставить машины на улице…

Гвалт стих так же резко и внезапно, как поднялся, и все участники собрания с уважением и восхищением посмотрели на своего молодого раввина.

Раввин сидел за письменным столом, склонившись над толстым томом, когда в дверях кабинета появилась Мириам.

— Дорогой, приехал мистер Лэниган.

Раввин хотел было подняться из-за стола, но Лэниган остановил его.

— Нет-нет, сидите. Я не помешал? — спросил он, заметив книгу.

— Нисколько.

— Вообще-то я заглянул без определенной цели, — продолжал полицейский. — С тех пор, как мы закрыли дело, мне недостает наших милых бесед. Вот, случилось оказаться поблизости. Дай, думаю, зайду поздороваться.

Раввин радостно улыбнулся.

— Я только что столкнулся с весьма забавным проявлением крючкотворства, которое, возможно, развлечет и вас, — продолжал Лэниган. — Понимаете, дважды в месяц я сдаю на визу городскому инспектору все наши табели. Записываю, сколько часов отработал каждый наш сотрудник, были ли у него сверхурочные или особые задания, потом все это складываю и составляю ведомости, понятно?

Раввин кивнул.

— Ну так вот, сегодня мне вернули всю мою писанину на переделку, — заявил Лэниган, и в голосе его прозвучали нотки досады. — А все потому, что в ведомости значится патрульный Норман со всеми его рабочими часами. Инспектор говорит, что Норману надо урезать зарплату, ибо все время, которое он отработал после убийства девушки, не должно идти в зачет. Мол, Норман уже был преступником и не имел права получать жалование от полицейского управления. Как вам это нравится? Я уж и не знаю, что мне делать — спорить с инспектором или махнуть на все рукой.

Раввин поджал губы, посмотрел на толстую книгу на столе и улыбнулся.

— Может, поищем ответ в Талмуде? — предложил он.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

Реклама на сайте