«Аниськин и снежный человек»

Максим Курочкин Аниськин и снежный человек

Глава 1 Завтрак для мальвинки

Косые, беспорядочные лучи утреннего солнца насквозь простреливали старый, поросший зеленым мхом шиферный сенник. Внутри было темно. По старой русской традиции в сенниках не делают окон и не проводят электричества даже в наше, прогрессивное время. Поэтому до сих пор единственным освещением являются недисциплинированные и бесконтрольно проникающие в многочисленные щели солнечные засланцы. Лучи не уподоблялись унылому и инертному электрическому освещению, они на стояли на месте. Широкие, солидные, двигались медленно, поочередно освещая отдельные участки сенника, а более мелкая шантрапа вела себя и более развязано – шныряла по темным, потаенным уголкам, быстро и равнодушно пробегала по пустым стенам, назойливо лезла в широкие ноздри коротко всхрапывающей женщины.

Женщина была далеко не первой молодости и очень не первой красоты. Деревенский здоровый загар и не подумал коснуться ее рыхлого тела, отчего возникало назойливое впечатление, что даму несколько лет хранили в формалине. Но спала она красиво – по-детски самозабвенно, по-девичьи целомудренно и по-мужски открыв рот.

Наконец, тщательный утренний осмотр был закончен, и лучи заскучали. Один из них, самый догадливый, прополз по лбу спящей, поднырнул под высветленную до мочалообразного состояния прядь волос, сгруппировался и пустил сильный заряд света в узкую щель между ресницами. Женщина досадливо отмахнулась от назойливого самозванца и перевернулась на другой бок. Луч обиженно отстал, но его роль взяла на себя короткая одеревеневшая былинка. Она с садистской готовностью вонзилась в правую лопатку любительницы сельской экзотики и там два раза провернулась, подобно игле акупунктурщика. Женщина недовольно всхрюкнула. Немного полежала и, сообразив с какой стороны в ее девственный утренний сон вторгся непрошенный дискомфорт, чуть отползла. Но видимо, Сенной Дух который управляет порядком в подобных заведениях, окончательно решил избавиться от непонятливой леди. Сенной применил самое безотказное свое оружие – маленькую, невинную с виду и ужасную по сути своей мышь.

Мышь прошуршала одной ей известным ходом, понюхала голую грязную пятку женщины, замерла на мгновение, деликатно чихнула и засеменила по полной, целлюлитной ноге спящей. Она подбиралась к лицу. Мышь садистски-медленно пересекла шею, провела хвостом по подбородку, заглянула в приоткрытый рот. Больше всего она заинтересовалась глазом: мышь прилегла на брюшко и, наклонив голову, попыталась рассмотреть, что это там блестит за ресницами? Может, съедобное?

Спящая лениво приоткрыла один глаз и попыталась сфокусировать зрение на том, что неясным пятном маячило у нее перед глазами.

– Ты, пусик? – с надеждой предположила она.

В этот момент сонная пелена спала с ее глаз. Мышь, сидящая так близко, показалась женщине как минимум слоником с ампутированным хоботом и купированными ушами. Но повела себя дама неадекватно. Она не умерла со страху, не потеряла сознания, не завизжала, подобно напуганной безлунной ночью злобными грабителями автомашине, она просто протянула руку и ловко схватила замешкавшуюся зверушку.

– Будет Мальвинке витаминный завтрак, – удовлетворенно констатировала дама, пеленая бедняжку в сомнительной свежести носовой платок.

Мышь вырывалась, царапалась, тоненько, жалостно пищала, пыталась достать своими остренькими, как иголочки кактуса, зубками заскорузлый, грязный палец с обгрызанным ногтем – все напрасно. Судьба ее была предрешена. И самое обидное в этом решении было то, что на завтрак она должна была достаться не кошке и даже не удаву, а мерзкой по характеру французской голубой болонке, прожорливой, вороватой и не брезговавшей никакими деликатесами – от лягушек до лошадиного навоза.

Видимо, догадавшись об этом, мышь последний раз пискнула и затихла.

– Ага, сознание потеряла! – удовлетворенно констатировала женщина.

Она спрятала завернутую наподобие пупсика мышку за пазуху и несколько раз сильно тряхнула головой.

– Болит! – скорее уверенно, чем удивленно объявила она, – пусик, принеси кофа. У меня голова болит.

Пусик не отзывался.

– Масик! – в голосе женщины зазвучали нотки четырехлетнего обиженного ребенка, – ну сколько можно? Ты же вчера обещал, что я тебе понравилась! Принеси кофа!

Дама, обиженная невниманием со стороны забывчивого «масика-пусика» огляделась. Нечто, что было гораздо интереснее живой мыши, покоящейся у нее на груди, привлекло ее внимание.

– Куда ты откатился? Мне одной колется и холодно!

Дама действительно поежилась и поползла к спящему в паре метрах от нее мужчине.

Согрей меня своим дыханьем, двумя руками обними, – нежно продекламировала она стихи неизвестного автора.

Вероломный возлюбленный, похоже, не только не собирался варить ей кофе, но и дышать на нее ради сугрева. Его подруга не стала дожидаться, когда тот соблаговолит сдавить ее в объятиях и накрыла его своим помятым со сна телом. Не сразу она поняла, что мужчина, встретивший утро на сеннике, уже никого и никогда не сможет согреть.

* * *

Обычно с посетителями в местном отделении милиции было негусто. Впрочем, как и с преступлениями. Время от времени приволакивали сельские кумушки загулявших мужей, жалобно, но неартистично подвывали и просили посадить супостатов навеки.

Прежней участковый охотно брал постояльцев за бутылку самогона. Нынешний считал непорядочным наживаться на пороках односельчан и пускал супостатов переночевать бесплатно.

Молодой участковый Константин Дмитриевич Комаров привычно вздыхал, гремел ключами и пропускал в камеру предварительного заключения немного побитого и помятого, но все еще гордого гуляку. Если гуляка что-нибудь соображал, то привычно уклыдывался на жесткие нары, уютно подкладывал под щеку ладошки домиком и мгновенно засыпал. Если не соображал ничего, то, лишенный жизненно важной опоры в виде жены, падал прямо за порогом камеры. Нелогично, но Косте в такие моменты всегда почему-то вспоминался Эдмон Дантес. Что общего он мог иметь с синюшными от ядреного местного самогона но-пасаранцами, Комаров и сам не понимал. Но каждый раз, когда очередной клиент, как подрубленный, падал за порогом камеры, перед глазами Кости возникала картинка: молодой, высокий светловолосый мужчина мешком падает на каменный пол замка Иф.

Впрочем, отделение милиции совхоза имени Но-Пасарана не имело ничего общего с воспетым в романе Дюма мрачным замком. Оно было переделано из бывшей избы-читальни, имело высокие потолки и веселенькую, совсем не тюремную расцветочку. Палисадник перед бывшей читальней никто не удосужился сравнять с землей, тот же «никто» не потрудился уничтожить и мальвы, росшие в диком тропическом безобразии в этом самом палисаднике. Мальвы-то, в основном, и придавали отделению совсем не устрашающий оттенок.

Неплохо дополнял общую композицию только что подъехавший милицейский УАЗик канареечной расцветки. Авто такого колора почти не сохранились в столичных городах, и лишь в глубинке иногда встречаются ярко-желтые, с ровной синей полосой и белыми буквами автомобили.

УАЗик привез нестарого, с добрым лицом и таким же добрым пивным брюшком районного начальника в чине капитана. Капитан Ведерко Николай Акимович был выходцем из самостийной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он тоже, как и многие земляки, страдал малоросской фольклорной болезнью – салозависимосью, причем эта зависимость приняла в его организме поистине угрожающие размеры: Ведерко жевал сало практически без передышки. Если в течении получаса доступ к ценному продукту был перекрыт обстоятельствами, у Ведерко начинали сдавать нервы. Правда, никто и никогда не видел Николая Акимовича в состоянии сдавших нервов. Он любил ближних и заботился о их здоровье и жизни. Поэтому всегда и везде с ним был полотняный сверточек с ломтем первосортного розового продукта.

Ведерко быстро огляделся, кивнул, как-то по-особенному, шеей, двум проходившим мимо но-пасаранкам, достал платок размером с простыню и размашисто вытер пот, в изобилии смочивший мясистую шею и лоб.

– Пить есть? – вместо приветствия спросил он Комарова.

– Квас, – протянул Костя полуторалитровую пластиковую бутыль, – Анна Васильевна делала.

Капитан дрожащей рукой схватил бутыль, открутил пробку и, запрокинув голову, вставил горлышко бутылки в рот. С восхищением наблюдал Комаров, как уровень кваса в бутылке ровно и постепенно понижается. Ведерко не сделал ни единого глотка, квас сам, громко, утробно булькая, влился в необъятное нутро капитана.

– Хороший квас, – похвалил начальник, – просто вырви глаз, а не квас. На чем настаиваете? На хмелю или изюме?

– Да откуда мне знать-то? – пожал плечами Костик, – я же сказал, что Анна Васильевна делает.

– А, точно, – звонко шлепнул себя по лбу капитан, – я тогда к ней подъеду. А к тебе – по делу. Беда пришла к нам в дом.

С появлением Ведерко небольшой кабинет Комарова стал совсем маленьким. Горячий, прокаленный воздух, смешанный с ароматом свежескошенной травы, нагрелся еще больше, аромат травы совсем забил запах ядреного пота, чеснока и сапог.

«Почему сапог? – думал Костя, глядя как Ведерко разворачивает тряпочку с лекарством от стресса перед трудным разговором. – Капитан в ботинках, почему же пахнет настоящими кирзовыми солдатскими сапогами?»

Пока он раздумывал над парадоксальностью своих ощущений, Ведерко доел добрый ломоть сала, аккуратно завернул остатки и смахнул со стола кристаллики соли.

– В общем так. Ты слыхал, что на таможне опять карантин объявили?

Небольшой таможенный пост, стоящий на границе Казахстана и России, находился совсем недалеко от совхоза имени Но-Пасарана и доставлял местным властям массу беспокойства. Почему-то все нарушители, обходящие пост, любили обходить его именно по подведомственной Комарову территории. Костя недавно приехал в Но-Пасаран, но уже устал бороться с односельчанами. Почти еженедельно в участок вваливались возбужденные плотные таможенники и жаловались Комарову на похищенные шлагбаумы, щедро расставленные на лесных тропах и на приграничные столбики, словно уходящие под землю.

Костя знал о страсти односельчан ко всему полосатому и длинному. Пограничные столбики но-пасаранцы обычно волокли на картофельные делянки – они очень живописно и строго отделяли их делянки от соседских. А шлагбаумы очень кстати приходились в коровниках – но-пасаранкам нравилось ранним свежим утром выпускать своих буренок не дедовским способом – убирая кривой дрын, лежащий на двух перекладинах, а цивилизованно – с помощью веревочки отпуская и водворяя на место ровный, свежевыкрашенный под зебру шлагбаум.

Сначала Костя рьяно боролся с пристрастием односельчан к таможенному имуществу, но, потом махнул рукой – у него и своих дел хватало.

О том, что на посту опять скопилась уйма машин со стороны Казахстана, Комаров уже знал. Время от времени хворые казахстанские суслики заболевали чумой, помирали в большом количестве и умудрялись при этом разносить заразу. Транспортный поток, проходивший через пост близ Но-Пасарана, был довольно хилый. Основная трасса с настоящей большой таможней проходила километрах в пятидесяти, вынуждая делать водителей вполне приличное кольцо. Самые пронырливые, счастливые от сознания своего превосходства перед однотрассниками, находили на карте дорог прямой путь – через населенный пункт со странным и интригующим названием – совхоз имени Но-Пасарана, и тут попадали в цепкие лапы но-пасаранских таможенников. Поводов придраться к странникам было множество. На этой неделе поводом явилось недомогание сусликов. Транспортные средства задерживали, осматривали – кто знает, может коварные автолюбители прихватили пару маленьких носителей жуткой болезни на развод! Или эти носители сами решили попутешествовать экономным автостопом и на какой-нибудь стоянке пробрались в укромное местечко!

Если сусликов в машинах не оказывалось, то это отнюдь не обозначало свободу. Водители и пассажиры тщательно осматривались. Малейшей царапинки было достаточно для того, чтобы заподозрить их в близком отношении с сусликами и задержать на инкубационный период заболевания и для анализа крови. Анализ отправлялся в областной центр, терялся где-нибудь по дороге, протухал на жаре, «запарывался» нерадивыми лаборантами. Делался новый анализ. А тут наступали выходные и лаборатория не работала.

В такие дни в Но-Пасаране было горячо. Огромное количество молодых, здоровых, веселых и голодных во всех отношениях дальнобойщиков захватывало деревню, заставляло трепетать слабые сердечки особ женского пола от четырнадцати до шестидесяти, принуждало наливаться горячей кровью собственника те же сердца, но мужской половины совхоза. В общем, было весело, горячо и буйно.

Скопление водителей на посту вызывалось не всегда болезнями казахстанской фауны. Причин было много, они были разные и изощренные. Поэтому процесс приема непрошенных гостей был налажен до совершенства. Размещали их в одном из заброшенных бараков колонии, находившейся тут же. Барак пустовал уже давно. Когда вокруг колонии латали забор, совхозные власти настояли и часть забора провели новым маршрутом, оставив на свободе нежилой корпус. Начальство колонии неделю гудело с начальством совхоза, в результате чего барак был подарен Но-Пасарану, а часть картофельного урожая этого года перекочевала из закромов совхоза в закрома колонии.

Кормили подозреваемых в чумоносительстве в местной столовой, организованной в бывших барских конюшнях. Столовая была хорошая. Барин, чьим родовым имением являлась некогда Малиновка, или Но-Пасаран, как переименовали ее гордые потомки барских крепостных, любил комфорт, добротность и лошадей. В длинных конюшнях из красного кирпича расположились, кроме столовой, совхозные гаражи, колбасный цех и пожарка. Кормили в столовой неплохо, как могли. И цены были вполне умеренные, особенно по городским меркам. Жалко, что она работала только по праздникам, вызванным задержанием крупной партии дальнобойщиков, в дни свадеб и поминок.

Над входной дверью ее висела гордая и многозначительная табличка: «Ресторан Геркулес». Неизвестно, чем было навеяно столь оригинальное название. Может, ностальгией по прошлому, когда мерзкий вкус овсяной каши на воде оправдывали ее «пользительностью», а может, сам дух бывших конюшен навеял на авторов названия кафе нечто лошадиное? Можно было бы, конечно, назвать ресторан «Тройкой» или «Подковой», но доморощенные логисты остановились на «Геркулесе».

Но не обилие веселого народа в «Геркулесе» и не продажа спиртных напитков из-под прилавка наслала панику на районного гостя. Паника, которая обуяла Ведерко, была вызвана даже и не рядовым скоплением посторонних и бойких водителей, а более редким для данной местности обстоятельством. Дело в том, что каким-то диким образом на эту дорогу попал целый автобус, напичканный американскими туристами. Эти странные люди, вместо того, чтобы как все рассматривать культурные центры России, решили окунуться в действительность и проехаться по глубинке. Это их и погубило. Будь то какая другая глубинка, более развитая и цивилизованная, может быть, они и проскочили бы. Но таможенный пост близ Но-Пасарана… Через него не мог проскочить и велосипедист, а не то, что автобус, набитый перспективными носителями чумы. А тут еще у одного из туристов на руке оказалась царапина. Наивный техасец на возмутительном русском объяснил, что поцарапала его неведома-зверушка на привале, обозначенным гидом как «Девочки – налево, мальчики – направо». Названия зверушки он не знал. Американец махал руками, корчил рожи, вставал на четвереньки, но растолковать, что за зверь покусился на его суверенитет, так и не смог.

Американцы были обречены. У техасца взяли анализ крови, который и пустили в долгое путешествие в область, медсестре из местного фельдшерско-акушерского пункта поручили провести с подозреваемым курс уколов от бешенства, а весь автобус задержали до выяснения дальнейших обстоятельств.

Что означало появление довольно солидной группы иноземцев в забытом богом Но-Пасаране, объяснять не нужно. Местные власти определили это событие как миниатюрный конец света. Они даже пробовали подкупить таможенников, но денег, выделенных директором совхоза на взятку, не хватило, и парламентеры были с позором изгнаны. Так или иначе, но вся ответственность по обустройству быта непрошенных гостей падала на невинных но-пасаранцев, а следовательно – и на участкового Комарова.

– А это не опасно? – предусмотрительно поинтересовался Комаров.

– В смысле? – честно признался Ведерко.

– Не грозит ли задержание целого автобуса с иностранцами международным скандалом? Сами понимаете: права человека всякие.

– А, это, – махнул рукой капитан, – не бойсь. Эти чумные американцы даже рады. Они, видишь ли, изучают российскую глубинку, а ваш Но-Пасаран как образец глубинки их очень даже привлекает. Все формальности, связанные с задержкой, они берут на себя.

– Хорошо, – совершенно искренне обрадовался Костя.

– В общем, тебе все ясно, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Ведерко, – чтобы все было того, сам понимаешь. Иностранцы, все-таки. Если что – спрос с тебя.

Костя приблизительно понял. Он уже привык к лаконичному и сумбурному языку начальства и выработал особую стратегию понимания его требований. Начальство не придиралось по мелочам, не изматывало постоянными проверками и даже доверило расследование убийства, произошедшего недавно в совхозе. Надо ли говорить о том, что молодой, тонущий в избытке собственной энергии и старательности Комаров оправдал доверие? Ведерко тоже остался доволен. Когда за тебя кто-то выполняет твою работу и еще считает это за честь, то редкий хохол останется недоволен. В общем, в отношениях между Комаровым и Ведерко царило полное взаимопонимание. Ведерко тихо, поплевывая через левое плечо чтобы не сглазить, радовался Комаровской активности, а Комаров, так же тихо поплевывая, гордо нес доверие районного начальства.

Он помахал в окошко пыльной туче, поднятой канареечным УАЗиком, пригладил вихры перед зеркалом и взялся за фуражку. Задание получено, необходимо срочно проведать задержанных туристов. Может, жалобы какие, а может, просьбы. Но сразу же исполнить мягкий приказ начальства ему не удалось. На крыльце раздался грохот, и в кабинет ввалилась парочка: молодая краснолицая блондинка и чумазый, колором лица в мать, юнец лет восьми. Одна пятерня блондинки намертво вплелась в сивые вихры отпрыска, другая страховала пленника за ухо.

– Вот, – посетительница отпустила ухо и вихры сына и толкнула его на середину кабинета, – нате вам. Оформляйте.

– Зачем он мне? – не сразу понял правил игры Костя.

– Да не вам лично, а в тюрьму же, – как бестолковому, растолковала она, – как у вас там положено? Сначала пару ночей здесь посидит, потом в город – к убийцам и маньякам в лапы. Ну, а дальше, как повезет – в Сибирь, болота осушать или в Шушенское. Шалаши ремонтировать.

– Что натворил? – Комаров начал понимать, что от него требуется, вернулся за стол и открыл папку с чистыми бланками протоколов допроса.

– Ну, говори, раз ты такой взрослый и смелый у нас, – закатила сыну оплеуху мамаша, – а то как мать родную матом крыть – так он орел, а как перед законом ответственность держать – так телок бессловесный.

Сын зло зыркнул на нее покрасневшими от готовых пролиться слез глазами и отвернулся.

– Говори, говори, собачий сын, все равно придется. Не здесь, так в Сибири все расскажешь, маньякам. Уж они-то твой блудливый язык наружу вытащат, уж они-то тебе покажут, как матерь родную забижать!

Губы преступника слегка дрогнули.

– Сядьте на стул и помолчите, – потребовал Костя. – Дальше дознание я буду вести сам.

– Только его не до крови тут, – пожалела в последний момент мамаша, – а то нам его еще в райцентр везти на смотр художественной самодеятельности. Фокусы показывать. Фокусы, он, видите ли, показывает! Я ему покажу, фокусы! – опять завелась мамаша.

– Рассказывай, – перебил ее Костя.

Ему было жаль мальца. Комаров сам только что закончил школу милиции и уехал из под материнской опеки, поэтому чувства мальчишки были ему гораздо ближе и понятнее, чем о том могла догадываться его мамаша. Задержанный немного помолчал, бросил короткий взгляд на участкового, почувствовал, видимо, ту каплю симпатии, которую Комаров не сумел сдержать и буркнул:

– Сама виновата.

«Уже хорошо, – отметил Костя. – То, что преступник начал говорить – положительный симптом».

– Она меня не пускала Лешака ловить, – кололся меж тем малец, даже не дожидаясь наводящих вопросов Комарова, – а мальчишки говорят, что мне слабо. Я хотел через зады убежать, а она поймала – и крапивой. А я…

– Продолжай.

– Ну, а я не сдержался и по-матушке. А чего она лезет? Я же не лезу, когда она с теть Мариной неприличные анекдоты рассказывает или с папкой кассеты смотрит, а меня выгоняет. Им – все можно, а мне – нельзя?

Правдолюбец вытер потекший нос пыльным, в черных разводах и точках локтем.

– И это он о родной матери! – не выдержала сидевшая в углу женщина, – я его носила, рожала, кормила, пеленки стирала, ночами не спала, воспитывала, а он мне…

Матушка словесно продемонстрировала слегка оторопевшему участковому оскорбление, которое нанес ей сын.

– Хорошо, – вздохнул Комаров, – выношу решение. Смотри сам: у матери твоей какая главная задача? Сделать из тебя человека, так?

– Так.

– Значит, сейчас она у тебя выполняет особо важное задание, так?

– Ну.

– Отвечай по-форме.

– Так точно.

– То есть в данный конкретный момент мать у тебя находится при исполнении?

– При исполнении, – ненадолго задумавшись, согласился юнец.

– Неподчинение сотруднику, находящемуся при исполнении карается законом. В курсе?

– А то!

– А ты еще добавил срок попыткой к бегству. Было?

– Так точно.

– Значит, наказания тебе не миновать. Три часа исправительных работ при местном отделении милиции завтра с утра. Будешь линовать протоколы допросов. Приходи ровно в восемь и без опоздания. Опоздание приравняю к побегу. После исправительных работ попросишь у матери прощения. Ясно?

– Ну. А прощения я и сейчас могу попросить. Я уже раскаялся. Можно?

– В порядке исключения.

– Только я дома. На ушко.

И такими делами приходилось заниматься Комарову. Жизнь совхоза имени Но-Пасарана была несколько бедна на серьезные преступления. Поэтому один молоденький участковый должен был сочетать в себе функции следователя, группы захвата, инспектора детской комнаты милиции и еще бог знает кого.

Костя проводил посетителей, долго и старательно поправлял фуражку перед зеркалом, закрыл отделение на ключ и отправился на встречу с иностранцами.

Он почти не волновался. Единственное, что немного напрягало, это то, что Комаров практически не знал английского языка. В общеобразовательной школе и школе милиции он учил немецкий, по-английски знал несколько расхожих слов и выражений типа: «вау» и «йес».

– Ну, ничего. Если я с но-пасаранцами научился разговаривать, то и с американцами разберусь, – решил он.

Последняя фраза не была пустой похвальбой. Когда Комаров по собственной, так и не понятой товарищами и родным братом Кириллом инициативе, приехал в далекое незнакомое село бороться с преступностью, он столкнулся со многими трудностями. В том числе и с непониманием со стороны аборигенов. Местные жители почему-то воспринимали повестки, рассылаемые по дворам, как личное оскорбление всему их роду до седьмого колена. Девицы, с которых Комаров пытался снять показания, срочно были зачислены в категорию «невест с подпорченной репутацией», а мамаши этих самых девиц чуть не разорвали самого Комарова на множество меленьких аккуратненьких кусочков. Умение работать в параллельном мире сельской местности осваивалось Костей путем опасных проб и роковых ошибок. И первый экзамен был сдан на «отлично». Костя сумел расследовать убийство и собственноручно задержал убийцу, восстановив таким образом справедливость и получив одобрение местных стариков. А это что-нибудь, да значило.

Глава 2 Все пропало. не в смысле, спасайся, кто может, а в смысле куда-то подевалось

Уже в дороге к бараку, где квартировали американцы, Костю отвлек неприятный, громкий звук. Создавалось впечатление, что где-то совсем рядом засорилась раковина, и грязная, напитанная малопривлекательным жиром и еще менее привлекательными остатками пищи вода рвется не в трубу, как это и положено, а в квартиру нарадивых хозяев.

Еще подобный звук часто издавал только что народившийся родник, пробивающий себе путь в слежавшейся толще земли. Роднику неважно – природой ли он создан, нетрезвыми ли сварщиками, сделавшими в водопроводной трубе слишком тонкий шов – он хочет пробиться на свободу, чтобы служить людям, животным и растениям. И он пробьется – рано или поздно. Впрочем, шум, который слышал участковый, не имел ничего общего ни с родником, ни с раковиной. Бурчало у Кости в животе. Его молодой, еще растущий организм не привык к тяготам и лишениям взрослой жизни и требовал пищи в привычное время. А сейчас как раз было время обеда.

Обычно столовался Комаров у своей квартирной хозяйки – Анны Васильевны. Анна Васильевна была одинока, ухаживала за новым участковым как родная мать и люто ревновала, когда тот обедал не дома. Сегодня, пожалуй, гнев Анны Васильевны грозил опять обрушиться на его голову. Домой заходить было некогда, а есть хотелось так, что в голове шумело, а в животе противно щипало и всхрапывало.

– Зайду в столовую, – решился Комаров, – заодно проверю, чем там кормят гостей. А если повезет, там же с ними и познакомлюсь.

Костя пошаркал ногами по вязаному вкруговую коврику, по-домашнему положенному перед входом в «Геркулес», снял фуражку и нырнул внутрь.

Внутри было интересно. Деловито и уютно жужжали мухи, тихо реяли на сквознячке облепленные теми же самыми, но уже не столь деловитыми мухами длинные бумажные липкие ленты, на полу чесался не по-столовски щуплый, но по-столовски наглый кот, американцами еще и не пахло, зато в воздухе витали вполне употребимые в пищу запахи борща и компота из сухофруктов.

Все бы ничего, но визуальные и обонятельные ощущения портило звуковое сопровождение. Нет, не смачные шлепки слабо пилотируемых мух о стекло и не ширкание когтистой лапы кота по плешивому боку так не понравилось Комарову. Это все были звуки привычные, добрые, домашние. Насторожил Костю нестройный гул голосов, доносившийся из смежного со столовым залом помещения, по простому – из кухни.

– А вас, Марья Степановна, вообще каждый божий день сынок с работы встречает, – кричал высокий, но явно не женский голос, – а чего это он, спрашивается, вас встречает? Чего он около мамкиного подола позабыл?

– А ты не завидуй, – громко, но спокойно отвечал голос низкий, но явно не мужской, – твоя-то вертихвостка упорхнула в город, да ни слуху, ни духу о ней. Поди-ка где-нибудь в «За стеклом» снимается, с нее станется! А мой парень честный, порядочный и о мамке заботливый.

«Наверное, Марья Степанова», – подключил дедуктивный метод Костик.

– Ты Таньку мою не трожь, – взвизгнул мужской голос, – а то так поварешкой долбану, что и Славка твой не узнает!

– Ну, долбани. А я тебя подойником. Посмотрим, чья башка покрепче будет.

– Стойте, стойте, – прервал их третий голос, принадлежащий явно молодой и суетливой особе, – вот послушайте: уходим мы все вместе. Видим, кто какие сумки домой тащит – все перед глазами товарищей по работе делается, больше других никто не унесет. Ну и что, что я сама продукты тащу, а теть Мане ее Славка помогает? Хорошего, значит, сына вырастила. А вес у всех сумок одинаковый, я сама проверяла. А вчера даже перед уходом в холодильник заглянула: кастрюля с фаршем полная стояла. Давайте по-другому посмотрим: если уходят все вместе, а продукты остаются, то значит, кто-то возвращается! И уносит все оставшиеся продукты! У кого есть ключ?

Затянувшаяся пауза послужила для Костика сигналом к действию. Он обогнул стойку и распахнул прикрытую дверь. Краем глаза, пока все присутствующие не успели перевести взгляд на его персону, он успел запечатлеть картинку: четыре дамы разной дородности и возраста, уперев руки в бока, строго и обличающе смотрят на махонького, но в высоченном белом колпаке мужичка с блестящим лицом и глазами. Впрочем, картинка тут же изменилась.

– Батюшка! – всплеснула руками самая крупная и пожилая дама из компании.

«Должно быть, Марья Степановна!» – отметил Комаров. Он сразу узнал ее по голосу.

– Пришел, кормилец, – продолжала тем временем плескать руками повариха. – И как всегда – вовремя. А то мы прямо все растерялись. Вяжи его, крохобора. Нам без мужчин не справиться.

– Чего вы, бабоньки, чего вы, – залопотал «крохобор», – да вы что, всерьез на меня? Да я же никогда больше других не брал, хотя и мог бы. Да вы чего, совсем одурели от жары?

– Кто-нибудь может сказать мне, что произошло? – строго потребовал Комаров.

Он уже немного привык к тому, что с недавних пор его стали всерьез воспринимать в Но-Пасаране и не испугался экспрессивно-уважительного «батюшка».

– Обкрадывают нас, батюшка, – вытерла слегка лживую и поэтому одинокую слезу Марья Степановна, – как есть родное начальство обкрадывает. Мало того, что детки наши голодуют третий день, так еще и мериканцы недоедают. Ложками, как пионеры, по столу лупят, добавков требуют, а добавков-то и нет! Тю-тю добавки! А все этот, мелкий, да прожорливый, – ткнула она для верности в сторону человечка в колпаке.

– Да ты че, Мань, – взвыл человек, – да мы ж с тобой с мальства знакомы! Ты что, не знаешь? Да когда я лишку-то брал? Да куда мне столько фаршу девать? Не скотину же кормить!

– С мальства, говоришь? – насколько смогла, прищурила свои почти круглые глаза Марья Степановна, – а кто у меня в третьем классе шапочку распустил? А кто лезвием косу подпилил? А кто с дежурства в школе всегда убегал, а мне одной полы мыть приходилось?

– Ну, чего вспомнила, – мелко замахал кистями рук человечек в колпаке, – когда ж это было!

– А вот с таких-то невинных мелочей рушится дух коллективизма, и начинаются большие подлости, – подняла вверх указательный палец измывательница, – вяжите его, гражданин начальник.

Костя начинал злиться. Он чувствовал, как стенки его желудка медленно, но верно сходятся и начинают прилипать друг к другу. Вот слипнутся так, что и ножом не подденешь, и он умрет. А все из-за дрязг этих нечистых на руку работников общепита. Костя промокнул лоб рукавом форменной рубашки и рявкнул:

– Кто-нибудь в этой компании может мне сказать, что происходит?

– Я могу! – вперед выскочила совсем молодая, по комплекции напоминающая скорее уже знакомого Комарову кота, чем повариху девушка.

– Имя! – все так же строго рявкнул Костя.

– Маринка, – не смутилась строгого тона девушка, – а Зацепина – моя фамилия. В прошлом месяце закончила десятый класс, здесь прохожу отработку, пятая трудовая четверть называется. Всех девчонок на трактора послали, а я сюда упросилась. Мне надо жирок нагулять, а то я тощая, замуж никто не возьмет, – доверчиво, как родному призналась она.

По неопытности и от избытка деликатности Костя поторопился успокоить бедняжку:

– Сразу и никто? Многим нравятся стройненькие.

– Правда? – сразу прицепилась девица, – а вам какие нравятся? А я вам нравлюсь? А в вас все девчонки с нашей улицы втрескались. А я и не знаю даже: в вас влюбляться или в Сашку? Вы, конечно, городской и в форме, а Сашка зато целуется классно.

– Давайте по существу, – откашлялся Костя.

В отражении огромной, до блеска надраенной кастрюли он видел, как лицо его медленно, но верно заливает предательская краска.

– А вы что, еще не поняли? – захлопала короткими, высветленными солнцем ресницами Маринка, – да продукты же у нас сегодня скрали! И вчера тоже скрали! И позавчера!

Уходим – все на месте, приходим – холодильник пустой, полуфабрикаты – как кверху поднялись, даже костей от мяса не остается. Да еще и пол весь натоптанный.

– То есть налицо факт кражи? – оживился Комаров.

Он мгновенно забыл о тиранящем его совсем недавно голоде и весь подобрался, словно городской ирландский сеттер, почуявший кошку. Костя успел отдохнуть от первого, чрезвычайно сложного дела и даже немного затосковал, пленяя пьяненьких односельчан и воспитуя подрастающее поколение. Быстренько прогнав в голове лекции по расследованию дела по горячим следам, он построил команду общепита в линейку, рассортировал их по степени важности, оставил одного – самого подозрительного, а остальных добровольно запер на складе.

Снимал показания Костя правильно и по-очереди, школу милиции он закончил с одними «пятерками». Записывал все, до мелочей, держал себя бесстрастно и уважительно, вопросы задавал глядя в область бровей – как и учил его Виктор Августинович Афиногенов – вечный преподаватель школы милиции. Никто не знал, сколько лет Афиногенову. Виктор Августинович всегда был подтянут, худощав, выглядел безукоризненно. Его никак нельзя было назвать седеньким и стареньким, хотя в пижонски уложенной шевелюре не наблюдалось ни одного темного волоса, а возраст… Кто его знает! Небольшую ориентацию давали сведения о том, что пенсионный возраст у него наступил лет тридцать назад, до работы в школе милиции он работал в угрозыске, а начинал, как говорили, в ЧК. Впрочем, о работе в ЧК Виктор Августинович никогда не распространялся, поэтому Костя не особенно верил слухам.

В двери столовой уже ломились непривыкшие к лишениям и голоду американцы, а Костя еще не закончил опрос служителей ножа и половника. Наконец, когда гости совхоза начали скандировать что-то бойкое и похожее на «Йес, скотин», Костя поставил точку на седьмом из исписанных мелким, угловатом почерком листе.

– Что это они там кричат? – насупился он, – что значит: "Да, скотине? Это они мяса так просят или обзываются? А может, они из Гринписа и так протестуют против мясной пищи? Ну-ка, запускай, разбираться будем!

– Да это они не про скотину орут, – успокоила его разрумянившаяся от допроса Маринка, – это их научил кто-то так еду просить.

– Я понимаю, что еду, – не сдавался Костя, – но при чем тут крупный и мелкий рогатый скот? Не проще ли попросить просто котлет или скромно и деликатно потребовать капусту и картошку вместо мяса?

– Да не при чем, бестолковый какой, – распоясалась Маринка, – «йес» – это на самом деле не «йес» а «есть», ну «кушать», просто они не выговаривают. А «скотин» – это вовсе никакой не рогатый скот, а «хотим». Просто все сливается и так получается.

– Значит, – Костя сделал сильное ударение на этом слове, – они не обзываются «йес, скотин», а просто кричат «есть хотим»?

– Понял, – преувеличенно радостно всплеснула руками Маринка. А про себя подумала: «А Сашка, все-таки лучше. Толковее. И целуется, опять же».

Общаться в этот день с американцами Костя не стал. По важности, расследование кражи готовых продуктов и полуфабрикатов из «Геркулеса» было главнее. А американцы вообще прибыли неофициально. Кормят их – и ладно. А с остальным можно и подождать. Если честно, ему никак не хотелось общаться с гостями. Ну что он может для них сделать, если даже языка не знает? Пусть директор совхоза, да клубные работники с ними носятся. А Костя будет расследовать преступление – для этого он сюда и приехал.

Успокоив таким образом совесть, поднявшей свою змеиную головку, Комаров занялся делом. Ему надо было систематизировать и разложить по полочкам всю добытую информацию, извлечь из нее рациональные зерна, а уже из этих зерен прорастить четкую картину преступления. Костя весь горел от воодушевления. С каким трудом он раскрывал первое свое преступление! Но то дело было действительно сложное – настоящее двойное убийство. А это – простая кража продуктов в столовой. Да Костя ее раскроет в считанные часы! Если бы знал Комаров, какую страшную ниточку вытянул он из этого невинного с виду «Геркулеса»!

* * *

Переполох, поднятый в столовой, имел под собой довольно твердую основу. Начать с того, что профессиональных поваров в Но-Пасаране отродясь не бывало. Поварами обычно в совхозе называли тех людей, которые в горячее время страды соглашались пожить на полевом стане и поварить в полевых условиях еду для трактористов и комбайнеров.

В повара обычно шли пенсионерки, затосковавшие по коллективу, да школьницы, в период летних каникул. Зарплата поварам начислялась настолько символическая, что в городе такую зарплату назвали бы «только на проезд». В Но-Пасаране общественного транспорта почему-то не было предусмотрено, и поварихи либо пристраивались к попутному транспорту, либо шли коротким путем – по узкому пешеходному мостику через речку Нахойку и немного по лесу. Поэтому зарплаты хватало не только на проезд. И все равно: в связи с чудовищно низкой оплатой труда все, даже сам Господь Бог и директор совхоза просто требовали, негласно, конечно, чтобы повара немного приворовывали. Механизаторы от этого не страдали. Повара не вырывали корочку хлеба прямо изо рта закопченого труженика полей. Просто продуктов выписывалось заведомо гораздо больше, чем эти самые работники могли осилить. С налетом американцев для поваров наступил рай. Их в спешном порядке сняли со станов и забросили на кормежку непрошенных гостей.

Первое время работать было приятно. Повара больно не изощрялись и готовили иностранцам простую но-пасаранскую еду. Американцы воспринимали ее правильно и доброжелательно: как экзотику. Долго веселились над простыми русскими щами – почему-то тыкали пальцами в особ женского пола, выкрикивали название первого блюда и сгибались напополам от хохота. Но ели. И даже просили добавки. Вот тут-то и возникли проблемы. Повара никак не рассчитывали на неуемный аппетит пришельцев, поэтому приготовили в первый день поменьше. Еды не хватило. Вечером вся бригада трудилась над изготовлением полуфабрикатов для прожорливых иноземцев. Бригадир даже собственноручно сварил бульон для рассольника. После окончания трудового дня уставшие повара забрали излишки еды и разошлись по домам. Утром их ждал сюрприз. Мясо из бульона для рассольника словно растворилось в этом самом бульоне, причем бульона значительно поубавилось. Заметно сократилась так же стопка нарезанных сырых отбивных, опустели три банки варенья, приготовленные для утренних блинчиков.

Повара пожимали плечами, втайне подозревали друг друга, но скандал устраивать не стали. Мало ли чего пропадает из общественных помещений! Не подозревать же коллег, в конце-концов! Все бы закончилось обычными сплетнями о товарищах за спиной, если бы во второй день еды не пропало еще больше. Это уже было нехорошо. Ну, ладно, не смог побороть соблазн похититель в один день. Но чтобы и второй раз оставить американцев полуголодными и не поделиться с товарищами – это было уже слишком.

Коллектив расшатывался на глазах пока молча. Сначала все члены бригады просто подозревали и тихо ненавидели друг друга. Потом эта тихая ненависть вылилась в более громкое шептание парочек по углам. А когда бригадир нечаянно проболтался, что к нему в гости приехали братья с семьями, нарыв нездоровых отношений в коллективе прорвался. На этот-то прорыв и попал Комаров. Пришел он поздновато и не слышал, как Марья Степановна обвинила бригадира в скармливании американского пайка своим братьям. Костя успел допросить всю бригаду и понял, что повод для кражи еды был не только у того самого мужичка в высоком колпаке.

Марья Степановна, например, готовилась к свадьбе сына. Вполне возможно, что она начала запасать продукты впрок. Маринка Зацепина страстно мечтала поправиться. Она, правда, не голодовала во время трудового дня, но вполне могла и ночью прокрадываться на рабочее место и подъедать полуфабрикаты и готовые блюда. У других членов бригады тоже были вполне основательные причины для хищения общественной собственности. Дело грозило стать запутанным и интересным. И расследование необходимо было начинать немедленно. Но сначала надо было поесть. Желудок Костика слипся окончательно и кажется, стенки его уже начали пожирать друг друга. В столовую возвращаться не хотелось, поэтому Костя решил по дороге забежать на работу, бросить папку с бумагами и пообедать дома. Обеды Анны Васильевны еще ни разу не разочаровали его.

Припрыгивая на ходу, он припустил к знакомому и ставшему ему родным домику с мальвами. Вдруг что-то заставило его притормозить. Костя попытался резко остановиться, но не успел, тело по закону инерции продолжало двигаться, а ноги, послушно приказу мозга, стояли на месте. Комарову пришлось призвать на помощь всю свою мышечную силу, чтобы не растянуться позорно в знатной, легкой как пух и мягкой но-пасаранской пыли.

Махая руками, словно ветряная мельница, побалансировал он на месте, потом принял свое обычное вертикальное положение и прокрался за угол ближайшего дома.

– Следите, Константин Дмитриевич? – широко улыбаясь, прошамкала проплывающая мимо старушка.

– Идите, идите, – скорее прожестикулировал, чем сказал Костя.

– Поняла, милок, поняла, – часто закивала головой доброжелательная бабушка, – канаю отсюда. Если чего надо – зови, подмогну. Ты не смотри, что старая, я еще о-го-го!

Комаров состроил несчастную рожицу и с мольбой посмотрел на словоохотливую бабусю. Та подобрала подол и живо засеменила прочь от участкового, тихо, как казалось только ей, причитая:

– А я чего? Я только подмогнуть хотела. Мало ли чего. Я всегда с охоткой, ежели чего.

Вопреки мнению догадливой старушки, Костя скрывался не от кровавого маньяка и выслеживал не матерого убийцу или похитителя продуктов питания, предназначенных для американцев. Он прятался от вполне симпатичного парня, сидящего на крыльце отделения милиции. Парень был совсем не страшным: невысокого роста, слегка полноват, щекаст и улыбчив. И в другое время Комаров был совсем не против встретиться с ним. Дело было не в самом парне. Дело было в желудке Костика. Он хотел домой, на обеденный перерыв. Он не хотел принимать посетителя.

В душу его черной гадюкой медленно заползала подлая мыслишка:

«Вот сейчас развернуться на цыпочках и тихо-тихо пойти в обход. Ем я быстро, побросаю еду в живот – и бегом обратно».

Глупое тело Костика уже начало разворачиваться, когда его остановил более сознательный мозг:

«Ты приехал сюда бороться с преступностью, – сурово вещал разум, – а сам ноешь, как какой-нибудь менеджер по PR только от того, что не можешь вовремя пообедать. Что говорил тебе Виктор Августинович? Главное в работе сыщика – не внушать просьбам своего бренного тела. Капризы тела – вот источник всех бед, которые происходят с настоящими профессионалами. Научись не слышать просьб тела – это сэкономит тебе массу времени и предотвратит кучу неприятностей».

Костя вздохнул. Грустно, но Виктор Августинович прав. В их работе промедление может стоить человеческой жизни. Комаров вышел из засады и направился прямо в руки поджидающего его молодого человека. Посетитель издалека узнал участкового и приветливо встал ему навстречу.

«Интересно, откуда он меня знает? – думал Комаров, – или я уже стал на селе настолько заметной персоной, что меня узнают даже неместные?»

То, что парень не из Но-Пасарана, Костя догадался сразу. Во-первых, все местные физиономии успели ему примелькаться. Во-вторых, левая рука парня была почти черной от загара, тогда как правая – обычная, как у всех россиян, не сумевших попасть на черноморское или какое там еще побережье. Такая заметная разница в пигментации рук была характерна для водителей дальних рейсов. Летом в некондиционируемых машинах окно почти всегда приходилось держать приспущенными, локоть водителя уютно и привычно лежал на рамке окна и медленно, но верно прокаливался солнцем. Это Костя понял уже давно. Он вообще любил играть с дедукцией и рассуждать над природой привычных вещей. Комаров не успел догадаться, откуда дальнобойщик его знает. Парень подошел почти вплотную и протянул руку.

– Здравствуйте, вы – участковый, – скорее утвердительно, чем вопросительно поинтересовался он, – хорошо, что вы в форме. А то я бы и не догадался, что вы – милиционер. Я считал, что все сельские участковые похожи на Аниськина – пожилые и серьезные. А мы с вами почти ровесники.

Костю бросило в жар. Нет, он не обиделся намеку на свою молодость, а, стало быть, неопытность. Он просто немного расстроился. Сразу надо было догадаться, что посетитель вычислил его по форме.

– Я – Анатолий Фокин, дальнобойщик. Дело в том, что я беспокоюсь о своем напарнике, – сразу взял быка за рога водитель. – Нас задержали таможенники из-за сусликов и товарищ мой загулял. Сначала я не волновался – Жека холостяк, никогда не упускает возможности поволочиться за какой-нибудь юбкой. Думал, подцепил себе бабенку из одиноких и квартирует у нее. Такое уже не раз бывало, когда нам приходилось задерживаться в пути, – еще раз подчеркнул он, не спуская глаз с Комарова. – Но вот завтра должен прийти наш анализ крови, скорее всего, нас пропустят. А Жека все не появлялся. Я прошел по селу, поспрашивал – никто ничего не знает или просто не хочет говорить. Вы не поможете? Я его знаю, если его вовремя не вытащить, то он может загудеть дней на десять. А вы человек местный, по долгу службы должны знать слабые, так сказать, места местных жителей. Вам будет легче его вычислить. Поможете?

– Конечно, – согласился Комаров, – это моя работа.

Легкое волнение, пробежавшее по всему его телу в самом начале монолога дальнобойщика, успокоилось. Костя надеялся, что напарник его исчез хотя бы при загадочных обстоятельствах, а тут… просто загулял. Желудок Комарова издал злобный предсмертный стон.

«Гляди-ка, еще шевелится», – грустно обрадовался Костя.

– Как зовут вашего напарника?

– Пенкин Евгений, – с готовностью ответил парень.

Костя отметил, что тот нервно мнет в руках тугую на скручивание красную бейсболку.

– А кто такой Жека?

– Он же. Ну Евгений, Женька, сокращенно Жека.

– Когда вы его в последний раз видели?

– Дня три-четыре назад, когда приехали. Когда он узнал, что мы здесь надолго, сразу подцепил какую-то бабенку и ушел.

– Вы не видели эту женщину?

– Нет, только силуэт. Темно уже было. Среднего роста, полноватая. С прической.

– Куда они направились? Где она живет?

– Где живет – сказать не могу. Они шли не к ней, а на сеновал, кажется. Жека уже был пьян до синевы, а она требовала любви на сеновале. Скрутила ему чем-то руки и повела.

– Значит, вы слышали ее голос?

– Голос, как голос, – предупредил вопрос Кости Анатолий, – обычный женский голос. Хрипловатый и низковатый. Может, не первой свежести и слишком наигранный. Я заметил, что она говорила не по-деревенски, как-то вычурно, книжно.

– В какую они сторону шли? – задал следующий вопрос Комаров.

– Не в деревню, точно. От мостика, где КамАЗы стоят, влево, там еще сеновал заброшенный, – опять повторил Толик, смотря Косте прямо в глаза.

– Хорошо, вы пока свободны, – отпустил его Комаров, – если он появится или вспомните что – сообщите. И еще: вам придется задержаться до выяснения всех обстоятельств исчезновения вашего напарника. Подписку о невыезде я с вас брать не буду, но очень надеюсь на вашу сознательность.

– Я сам никуда не уеду, пока он не вернется. Фура порожняя, а без Жеки я возвращаться не могу.

Фокин ушел.

«Нет. Если я немедленно не съем хоть что-нибудь, то умру. Им же хуже будет», – мысленно пригрозил Костя но-пасаранцам. От голода он уже не мог соображать.

Во дворе его ждал Мухтар.

– Где весь день бегал? – потрепал Комаров напарника за взлохмаченную, не признающую никаких щеток холку,

Мухтар смотрел на Костю умными, почти человеческими глазами. Он обожал своего хозяина. До появления в совхозе имени Но-Пасарана нового участкового, Мухтар был беспризорником. Одиноко скитался он по селу в поисках человека, достойного носит звание ХОЗЯИНА такого толкового и храброго животного. Костика он заприметил сразу. В пользу нового участкового говорило многое: молодость – с молодым хозяином весело; бессемейность – есть шанс, что хозяин никого не будет любить больше, чем Мухтара; наивность – доверчивого хозяина приятно надувать; форма – с человеком в форме тебя ни одна собака не тронет. Мухтар, который тогда еще был безымянной скотиной, пару дней походил за Комаровым, а потом прилип к нему навеки.

Костя немного посопротивлялся, а потом махнул рукой и взял Мухтара на службу, несмотря на то, что по породе тот был не овчаркой, а козлом. Раскаяться в своем опрометчивом решении Косте не пришлось, козел оказался бесценным: легко брал и вел след, быстро выучил собачьи команды, научился махать хвостом и в свободное от прогулок время охранять дом. Характер у козла был, правда, противоречивый, но животное было предано новоприобретенному хозяину, а это многого стоило.

Костя был рад, что Мухтар пришел вовремя. После обеда он собирался начать поиски Евгения Пенкина и столовского вора, и здесь чуткий нос Мухтара мог очень даже пригодиться.

– Ждать, – скомандовал Комаров Мухтару и зашел в дом.

Мухтар бросил удивленный взгляд ему в спину и выскользнул за калитку.

Глава 3 Найти бусы в стоге сена

Дома, вернее в доме, который совхоз арендовал для участкового, было чисто прибрано. На столе, укутанная в льняное полотенце и прикрытая подушкой, стояла кастрюля с куриной лапшой. Костя стремительно ополоснул руки, грохнулся на стул и схватил ложку. Наливать суп в тарелку было некогда. А если никто не видит, то можно поесть и из кастрюли.

Комаров никак не мог избавиться от детской зависимости от постоянных замечаний взрослых и если и делал что-нибудь неправильно, то тайком, с оглядкой, чтобы кто-нибудь не заругал. Хотя, кто же мог «заругать» такого популярного и серьезного человека на селе, как участковый?

– Хоть бы в тарелку отлил, – не замедлил отличиться «кто-то». – Напускаешь слюней, а мне есть потом.

В комнате больше никого не было, хотя голос звучал совсем рядом, как бы возле уха самого Комарова. Однако, Костя совсем не испугался.

– Да брось ты, дед, – невнятно проговорил он, – некогда мне. Работа. А чего ты раньше не поел? Время-то!

– Конечно, – в голосе зазвучали жалостливые нотки, – я бы отъел, а тут эта ехидна и заглянула бы. Увидела бы, что в кастрюле мало и моментом меня бы вычислила. Эта баба хитрее партизана. А я, можно сказать, и не пожил ищо. Только, можно сказать, при тебе свет взвидел.

Дед был чем-то вроде домового в доме Костика. Нет, он был самый настоящий живой дед, просто очень древний и неприхотливый. Он мог бессчетное количество времени обходиться без пищи и воды, мог не слезать с печи неделю. Единственное, от чего он испытывал дискомфорт, это его любимая сноха – та самая Анна Васильевна, которой и принадлежал дом. Жила она в соседнем доме и за символическую плату следила за хозяйством участкового. Анна Васильевна и не догадывалась, что ее свекор скрывается так близко. Она совершенно искренне полагала, что он находится в бегах где-то на необъятных просторах страны.

Пока дом пустовал, печному деду или просто Печному, как называл его Костя, приходилось туговато. Ему самому приходилось добывать себе пропитание и скучать на теплой печи долгими зимними вечерами. Теплой, так как Анна Васильевна была хорошей хозяйкой и заботилась о пустующем доме. В это тяжелое время он предпочитал впадать в спячку. Когда в доме стал жить Костя, Печной долго приглядывался к нему и в конце второй недели совместного проживания решил подать голос. Костя подружился с Печным, хотя характер того был под стать козлиному – чрезвычайно противоречивый. Но с ним было как-то повеселее, да и мысли иногда дед подавал довольно дельные. Правда, только иногда. Анна Васильевна так и не знала, где скрывается беглый свекор, а деда это очень даже устраивало.

– Спускайся, – скомандовал Костя, влезая в джинсы, – а то скоро Анна Васильевна за посудой придет.

– И то верно! – испугался невидимый Печной.

Цветастая зановесочка на печке зашевелилась и из-за нее показались огромные, видавшие виды серые валенки. Незнакомца эти валенки повергли бы в шок, Костя же к ним привык. Дело в том, что Печной уже много лет не снимал этих самых валенок. Постепенно, преимущественно в дни зимних спячек, ногти деда росли, пока не проросли сквозь эти самые валенки, подобно нежным зеленым росткам, пробивающим грубый асфальт. Деда такое положение вещей устраивало – зафиксированные ногтями, валенки не сваливались.

Когда дед спустился со своей печи или снохоубежища, как он ее ласково называл, Комарова уже и след простыл. Куриная лапша подействовала на него как органическое удобрение на чахлый цветочек. Молодые силы, придремавшие в этом теле, опять взыграли в крови и погнали эту самую кровь по сосудам в убыстренном темпе.

* * *

Комаров шел по улице и по своей старой привычке бормотал себе под нос. Теперь он мало чем отличался от остальных гражданских лиц. Те же узкие джинсы, та же майка и бейсболка. Обычно Костя надевал форму только для работы в отделении, если приходилось вести наблюдение или просто бродить по лесам-лугам в поисках следов преступления, он переодевался в ту одежду, которая не стесняла движений и не привлекала внимания.

Хотя в этом даже переодевание не помогало. Сначала на нового участкового обрушился камнепад повышенного внимания только потому, что он новый участковый. Костя даже пробовал маскироваться с помощью козла. Когда на центральной улице ему пришлось следить за одной но-пасаранкой, он взял было Мухтара. Костя рассчитал, что сельчанин, пасущий козлика, очень удачная находка для незаметного наблюдения за домом. Эсмеральды из него не получилось. Непонятно, по каким причинам, но новый участковый, выгуливающий бездомного козла, вызвал такой взрыв интереса среди односельчан, что эту идею пришлось оставить.

Сейчас Мухтар просто послушно и неспешно шел за хозяином, иногда забегая вперед и нетерпеливо заглядывая ему в глаза, словно спрашивая: «Ну что, напарник, когда же на дело-то пойдем?»

– Итак, на меня практически одновременно свалились сразу три проблемы. Несложные, но требующие немедленного решения. Первая – самая легкая. Найти загулявшего дальнобойщика. С этой я справлюсь между делом. Вычислить, в каком доме гостит парень – пара пустяков. Одиноких и слабых на уговоры дам в Но-Пасаране не так уж и много.

Вторая – сложнее, но тоже довольно легкоразрешимая. Посидеть ночку в засаде – и все дела. Столовая находится на открытом месте, все подступы к ней хорошо видны. Правда, воришка может затаиться и не прийти ближайшей ночью на дело. Но тогда становится абсолютно ясно: преступник входит в состав бригады поваров. Все пятеро давали подписку о неразглашении содержания беседы с участковым, и если этой ночью продукты не пропадут из столовой, значит вор – один из поваров. То есть он практически найден. Кратковременное подключение дедукции на полную мощность – и станет ясно, кто из этой пятерки нечист на руку.

Третья задача самая трудная – проследить за американцами. Чтобы но-пасаранцы их не обижали и попадались им на глаза в нетрезвом виде маленькими порциями, а не полным мужским составом села. Это проблема, пожалуй, самая сложная. Без помощников здесь справиться трудно. Но я попробую!

Комаров был сыт, молод, а значит и решителен. И с ним был его верный рогатый Мухтар.

* * *

Для разминки Комаров решил заняться самым простым – вычислить Евгения Пенкина. Ни к чему было привлекать внимание односельчан к слишком вольному поведению гостя, поэтому опрос Костя решил оставить напоследок. Сначала вполне можно исследовать сенник, в сторону которого удалилась парочка. Вполне возможно, что любвеобильная дамочка могла оставить там следы своего пребывания. Сережку, например, или шпильку.

– Хотя, найти сережку или шпильку в сене трудно, – остановил свои размышления Комаров, – было бы лучше, если бы она потеряла платок. Нет, не платок. Анатолий говорил, что у нее была прическа. Тогда – туфли. А еще лучше – паспорт или водительское удостоверение, – совсем размечтался Костик.

Но мечтать было уже некогда. За размышлениями Комаров и не заметил, как вышел к заброшенному, поросшему зеленоватым лишайником сеннику. Как уже успел узнать Комаров, раньше сенник принадлежал некому Куркулеву, а сейчас был ничей. Слишком далеко стоял он от домов, слишком большой соблазн представлял собой для похитителей чужого сена и любителей покурить на сеновале. Для начала, участковый обошел подозрительное место вокруг и внимательно изучил все следы. Следов было мало. Косте даже не посчастливилось найти ни одного окурка.

– Молодцы но-пасаранцы, – отметил он, – соблюдают правила противопожарной безопасности.

Теперь можно было осмотреть и сам сенник. Костя еще раз внимательно обошел все сооружение в поисках хоть какой-нибудь двери. Дверь была без запора, скорее всего, сенник действительно был ничей и давно пустовал. Костя поискал ручку, не нашел ее и потянул за край двери. Она охотно, но с жутким воем приоткрылась.

Чего такого особенного? Осмотреть средь бела дня обычный сеновал на краю села! Но слишком громкий и пронзительный скрип, с которым сеновал пускал его в свое нутро, заставил кровь Кости немного похолодеть и чуть тише, неслышнее, побежать в кровеносных сосудах.

Комаров немного постоял, привыкая к темноте. Оказалось, что внутри сенник был менее заброшенным, чем снаружи. По крайней мере, в нем еще оставалось довольно много старого, невзрачного на вид и, наверное, вкус, пахнущего пылью и сыростью сена. Мухтар, на месте опровергая подозрения Комарова по поводу невкусности сена, зарылся мордой в сухую траву. А Костя продолжил осмотр. Искать улики следовало, скорее всего, на самом верху, там, где и провели ночь влюбленные.

– И как они сюда только вскарабкались, – досадовал Комаров, пытаясь взобраться на самый верх кучи старого сена, – пьяный водитель и толстая немолодая женщина!

Ноги участкового проваливались в неутоптанные слои сена, пыль, злорадно поднявшаяся при появлении человека, оседала на стенках ноздрей, лезла в глаза, противно пудрила волосы.

– Ничего себе, романтика, – выдохнул Комаров уже на самой вершине сухого сугроба, – и чего только люди в этом хорошего находят? Пыльно, колко и воняет.

Только сейчас он почуял обволакивающий, сладковатый запах чего-то неприятного и пугающего. Этот запах и внизу слегка пощекотал ему ноздри, но здесь, наверху, запах был гораздо ярче, насыщеннее. Костик весь подобрался, как гончий пес и включил фонарик, прихваченный из дому. Теперь осмотр должен быть более тщательным.

Медленно, шаг за шагом, если так можно было назвать неуклюжие рывки, которыми он выдергивал утопающие в сене ноги, продвигался Комаров по сеновалу. Подобно скрупулезному археологу, просеивал он в руках пучки высохшей и давно потерявшей аромат травы, словно надеялся найти ту самую сережку или водительское удостоверение сельчанки, похитившей Жеку. Ничего. Ничего, кроме старой, драной, с клочками вырвавшейся на свободу ваты, подушки.

Но вот необычное явление около самой стенки привлекло его внимание. Здесь трава лежала как-то, нехарактерно, слишком правильно и ровно. Костя направил на заинтересовавшее его место луч фонарика. Действительно. Пучок травы был словно собран в букет, да и сама трава в этом подобии букета была необычна. Подвявшие васильки. Пара общипанных ромашек. Колючий голубой чертогон. Действительно, букет. Комаров наклонился. Неприятный запах усилился.

Подобно лисе, почуявшей ход в курятник, Костя начал руками быстро разгребать траву. Долго работать ему не пришлось. Самое страшное предположение подтвердилось. Букет действительно украшал импровизированную могилу.

* * *

Каким образом он скатился с горы сена, Костя не заметил. Когда он немного пришел в себя, то стоял уже возле выхода из жуткого сенника. Костя широко вобрал в легкие воздух. Как хорошо было на воле! И чего это Пенкина понесло в этот дурацкий сенник? Если это Пенкин, конечно.

Все остальные проблемы отодвинулись на второй план: американцы, столовая. Что значат эти мелочи перед трупом чужака, зарытом чьими-то безжалостными руками на чужом сеновале?

Итак, начинаем: в первую очередь надо найти незнакомку, заманившую беднягу на сеновал и хозяина этого самого сеновала. И, кстати! Следов насильственной смерти с первого взгляда нет. А что, если Пенкин умер своей смертью? Это и надо выяснить в первую очередь. Комаров в очередной раз пожалел, что у него нет напарника. С одной стороны, необходимо было срочно идти за машиной – труп надо было доставить в райцентр и вообще, донести сей неприятный факт до ушей районной прокуратуры. С другой – бросать труп без надзора тоже не следовало. Кто знает! Виктор Августинович приводил примеры десятков случаев, когда труп бесследно исчезал с места преступления. На мгновение в его голове мелькнуло воспоминание, как, одурев от растерянности, тащил он бесчувственное тело через все село в прошлый раз. Но эта мысль отлетела так же быстро, как и возникла. На ошибках учатся. И Комаров не был исключением в этом замечательном правиле.

Костя наморщил лоб, немного постоял без движения. Спустя пару минут, морщины на его лбу разгладились, а рука поднялась и бесцеремонно хлопнула своего хозяина по макушке. Костя присел, достал из заднего кармана джинсов потрепанный блокнот с маленькими, полупрозрачными Симпсонами на каждом листочке и торопливо что-то начеркал. Потом свистнул Мухтара и аккуратно сложил записку.

Мухтар проигнорировал зов хозяина.

– Ко мне, – еще раз крикнул Костя и даже притопнул ногой от нетерпения.

Мухтар продолжал что-то смачно жевать. Его небольшой, каплеобразный хвостик чуть подрагивал от удовольствия.

– По дороге траву щипал, – разозлился Костя, – пока я труп искал сено наворачивал, и теперь еще и записку отнести не хочет! Обжора! Точно овчаренка заведу. Немецкого, из питомника.

В подтверждение серьезности своих намерений Комаров схватился обеими руками за хвост питомца и со всей силы потянул его на себя. Козел обиженно мекнул и повернул голову с тяжелыми, солидными рогами.

– Фу, Мухтар, фу, – крикнул Костя.

Изо рта напарника свисало что-то длинное, противное, непонятное. Костя уже смирился с мыслью о том, что Мухтар довольно непривередлив в пище. И даже немного уважал его за это. Ведь именно из-за своего нездорового пристрастия к окуркам Мухтар направил на верный след своего хозяина в прошлый раз. Но окурки, по крайней мере, имели в своей основе растительное происхождение, что не совсем противоречило логике. А что же соблазнительного нашел козел в этой длинной, разноцветной кишке, которая одним концом уходила в сено, а другим – в рот Мухтара?

Наконец Комаров выволок неразборчивое в еде животное на свет и внимательно, но не прикасаясь руками, рассмотрел неопознанную кишку. Вздох облегчения с громким звуком вылетел из его грудной клетки. Этой кишкой подозрительного окраса оказались обычные бусы. Не совсем, правда, обычные. Начать с того, что длина их, по крайней мере, была метра два, не меньше. Во-вторых, вся нитка была собрана из бусинок разного калибра, ценности и фактуры. Здесь были и черноморские ракушки, окрашенные в яркие, кислотные цвета, и редкие вкрапления черного, с переливами, чешского хрусталя, и грубоватые деревянные кругляшки, и засохшие ягоды рябины, и мумифицированные еловые шишечки.

– Где-то я уже видел эти бусы, – тихо, только для себя произнес Костя.

Он закрыл глаза. Его память вытащила бусы из желудка лже-травоядного и перенесла их в то место, где Костя увидел их в первый раз. Постепенно рядом появлялись другие предметы, которые ранее соседствовали с бусами, их окружали стены, запахи и живые существа.

– Вспомнил! – ликующе воскликнул Костик, – вспомнил…

Эти бусы он видел на экс-актрисе Ариадне Савской. Актриса жила в Но-Пасаране обособленно, почти ни с кем не общалась – и вовсе не из-за угрюмого и нелюдимого характера. Просто, по ее показаниям, в зените славы она была не то примой Большого театра, не то ведущей актрисой «Современника». Статус просто не позволял ей якшаться с некультурными и грубыми пасаранцами. Вот Костик ей понравился. Она даже пробовала чуть-чуть пособлазнять его, но все старания шестидесятилетней увядшей феи разбились о неопытность и юность нового участкового.

Не приносила популярности Савской и ее мерзкая по характеру французская болонка Мальвина. Мало того, что эта гадость страдала клептоманией и волокла к себе под крыльцо все, что не было приколоченного к земле пятидюймовыми гвоздями, но она еще и позволяла себе нападать на тихих и незлобливых но-пасаранских мужиков и кобелей.

Да и настоящего в имени актрисы было только отчество. В паспорте она была записана не как Ариадна Федоровна Савская, а как тривиальная Зинаида Федоровна Петухова.

Бусы являлись частной собственностью, и, можно сказать, собственноручной эксклюзивной поделкой Ариадны Федоровны. Это Костя мог подтвердить даже под присягой.

Вытащить из козла проглоченные бусы Комарову не удалось. Он решил отрезать ту часть, которая волочилась по земле, а потом, спустя время, необходимое для пищеварения, добыть и остальные. Несъеденная часть бус оказалась длиной три метра двадцать четыре сантиметра.

Мухтар, наконец-то, перестал дуться на то, что Комаров не дал ему до конца насладиться трапезой и позволил спрятать за ошейник записку.

– Вперед, Мухтар, – скомандовал Костя, – отнеси записку в ФАП, фельдшеру.

Мухтар немного подумал, наклонил голову и вопросительно уставился на хозяина.

– Ты что, не понимаешь? Ну вперед, иди, беги, понял?

В глазах козла появилось слегка осмысленное выражение.

– Молодец, понял, – обрадовался Костя, – а теперь запоминай, куда: в фельдшерско-акушерский пункт, к фельдшеру. Он прочитает записку и позвонит в райцентр. Или сам приедет на «Скорой». Понял? Ну ФАП, больные там лежат всякие, стонут.

Костя изобразил, как стонут больные в ФАПе. Нижняя челюсть Мухтара немного отвисла, брови, вернее,то место, где эти брови должны быть у человека, приподнялись, а глаза приняли сострадательное выражение.

– Ме-е-е-е? – с жалобной интонацией повторил он стон хозяина.

– Молодец, понял, беги.

Козел вздохнул, лизнул Костину ногу и прижался к нему всем своим теплым, лохматым телом.

– Вот бестолковый! Да не надо меня жалеть! У меня ничего не болит! Это у больных болит! В больнице, где Калерия работает! Козел немного отстранился и опять наклонил голову набок. Вся его поза словно говорила: «Продолжай, хозяин, я весь – внимание».

– Калерия, Калерия, отнеси записку Калерии, – догадался наконец Костя.

Он совсем забыл, что у Мухтара и медсестры из ФАПа особые отношения.

Мухтар резко мотнул головой, отчего его бородка весело взбрыкнула, повернулся и резвым галопом поскакал в сторону села. Комаров проводил его долгим взглядом и успокоился только тогда, когда пыль, поднятая напарником, немного улеглась. До прибытия машины было время, и Костя решил пока выстроить в голове логическую цепочку событий.

– Итак, если погибший – Пенкин, то его подруга, должно

быть, Савская. Это уже хорошо. Хотя и плохо. Савская – дама не дружащая с логикой и здравым смыслом. Для того, чтобы создать себе рекламу, она способна на все. Даже на признание себя виновной в убийстве. Но способна ли она на убийство?

Кто же ее знает! Чужая душа – потемки.

Костя вспомнил, сколько драгоценного времени отняла у него в прошлый раз Савская. Чтобы подогреть к себе интерес односельчан и самого участкового, она призналась в несовершенном убийстве и два дня сидела в КПЗ, распевая песни из репертуара уголовников и раскорябывая себе ссадины, якобы, полученные при допросе. Вполне возможно, что и сейчас она взялась за старое.

А с другой стороны, в прошлый раз Савская сама прибежала к Комарову и попросилась посидеть в обезьяннике, хотя улик против нее не было. А теперь не приходит, хотя улики есть. То есть поведение ее идет по другой схеме. Ладно. Сейчас это вопрос решить невозможно. Сразу после прибытия машины надо идти к ней.

Комаров поморщился. Каждая встреча с Савской и ее вздорной собачкой стоила ему солидных пробоин в ауре. Почти всегда эти встречи заканчивались мучительной головной болью, неприятным кислым привкусом во рту и нежеланием видеть всех особ женского пола, кроме одной. Он вспомнил о Василисе. Почти неделю не видел Костя эту тоненькую, но сильную девочку, в которой самым удивительным образом сочетались детскость и взрослая обстоятельность, наивность и ответственность за все, чему посчастливилось находиться в поле ее влияния.

Приятные думы грубо нарушил вполне приземленный и реальный вой сирены милицейского УАЗика. Костя прищурился от солнца: по дороге стрелой мчался Мухтар. За ним, вульгарно виляя задом на кочках, медленно ползла машина. Вот она притормозила около Комарова – из нее вышел Ведерко и молоденький сержант-водитель. Громко хлопнув дверцей, спрыгнула крепкая, словно столько что сбитая высокоскоростным миксером девушка. Она подбежала к Комарову:

– Как ты? – спросила девушка Костю, заглядывая ему прямо в глаза, – тебе не было страшно одному? Я быстро приехала?

Это была Калерия Белокурова, медсестра из ФАПа. Калерия совершенно не подходила под стандарт типичной старой девы. Нетипичность ее состояла в том, что она публично не страдала от своей жизненной неустроенности и до сих пор не была обделена вниманием сильной половины мира сего. Калерия была действительно хороша собой – светлую длинную косу трудно было обхватить одной рукой, плоский живот, высокая грудь и сильные ноги просто кричали о нерастраченной, находящейся в самом расцвете женской силе. Как только девушке исполнилось восемнадцать, около ее дома выстроились колонны сватов, но Калерия мягко и деликатно выпроваживала делегатов. Она не хотела идти замуж без любви.

Ждать пришлось долго. Уже дети ее одноклассниц и подруг пошли в школу. А ОН все не появлялся. ОН, который осмелился бы прижать сильным, не терпящими возражений руками девушку к своей груди, а потом мягко, но властно взять в руки мощное сердце Калерии и легонько сжать его так, чтобы оно тихо екнуло и наполнило тело и голову сладкой невесомостью. Калерии был нужен только такой.

Когда в Но-Пасаране появился Костя, Калерия не обратила на него особого внимания. Ну, симпатичный мальчишка. Смешной, немного чудоковатый, не-по деревенски суетливый. Но когда ее дурная мамаша решила во что бы то ни стало заполучить нового участкового в зятья, а тот сумел отбиться, Калерии стало любопытно: что же представляет из себя этот малыш, сумевший противостоять ее настырной и крикливой мамаше?

Постепенно она разглядела в этом мальчике личность и взяла его под свою опеку. Она так мощно ухаживала за Костиком, что Но-Пасаран мгновенно сделал выводы: каменное сердце неприступной Калерии растаяло. Но надеждам сельчан не суждено было сбыться: при всем своей уважении к девушке, Комаров так и не смог преодолеть свой страх перед ее атлетической силой и африканскими эмоциями. Поэтому Калерия осталась терпеливым и порой слегка назойливым телохранителем Комарова. И Костя знал, что что бы с ним не произошло, единственный, кто одолеет ради него огонь и воду, сплетни и выговора начальства – это Калерия Белокурова. Верный и бескорыстный Санчо Панса российской милиции.

* * *

Ведерко с Костиной помощью осмотрел место происшествия, похлопал Комарова по плечу, пожаловался на безбожное изобилие работы и выразил надежду, что Костя и в этот раз не ударит в грязь лицом и активно поможет ему в работе. Не уточнялось, что помощь эта выражалась в полном взваливании на неопытные Костины плечи всего груза расследования. Это и так было ясно. Начальство на то и существует, чтобы отдавать указания и пожинать лавры.

Костя отказался ехать с машиной. Он давно заприметил в себе какую-то связь между мозгом и ногами. Когда ноги работали, мозг соображал гораздо лучше. А если у него появлялась возможность высказывать свои соображения вслух, то это было еще лучше. До села было минут пятнадцать ходьбы, за это время Костя мог немного поразмышлять. К тому же он решил зайти по горячим следам к Ариадне Савской и хозяину сенника – Семену Семеновичу Куркулеву. То, что Куркулев был отцом Василисы, несколько подогревало это желание.

Первым на выходе из села и стоял дом Куркулева, или Бирюка-на-окраине, как еще его звали в Но-Пасаране. Когда Комаров пытался нанести ему визит в первый раз, он долго искал калитку в хитросплетении из кусков сетки-рабицы, трухлявых досок и колючей проволоки. Куркулевы не любили чужих и принимали все возможные меры для того, чтобы эти чужие не смогли проникнуть на их территорию. А чужими для Куркулевых были все люди, прописанные за пределами их дома.

Скрывать от посторонних глаз было что. Во дворе Куркулевых было много диковинок: на всех постройках хозяйственного назначения висели аккуратно намалеванные таблички с пояснениями, для чего, собственно, предназначались эти самые помещения. Если скромных знаний английского хозяев хватало, то надписи были сделаны на этом простом и всем понятном языке. Кто знает! А вдруг какому-нибудь пробегающему мимо американцу приспичит по нужде! Он вполне может постучаться в культурный дом Куркулевых и воспользоваться помещением с надписью «Whaterclose». И даже избрать себе кабинку по половому признаку – Семен Семенович специально для этого сделал два отделения туалета. И даже расщедриться и заплатить за посещение туалета валютой. А что? у них там ничего не делается бесплатно. Бирючиха сама это в сериале видела. Правда, мексиканском, а не американском, но какая разница? Что американцы, что мексиканцы – Вера Степановна не видела между ними никакого различия.

Еще одной достопримечательностью подворья Куркулевых был бассейн, который хозяин начал строить уже давно, но все не мог закончить. Уже была вырыта огромная яма, уже часть этой ямы была выложена цементом, не хватало только последнего, завершающего штриха – выложить дно голубой кафельной плиткой, как в городе, провести трубы, через которые вода бы вливалась и выливалась (как делать эти трубы было подробно растолковано в школьном задачнике за пятый класс), да расставить пальмы в кадках. Пальмы не несли в себе никакой технической нагрузки. Они были нужны только для красоты.

Так как бассейн строился несколько на отшибе, то в него постоянно пробирались местные жители и их скотина. Жители в нетрезвом состоянии и скотина в трезвом почему-то постоянно падали в этот самый недостроенный бассейн, чего-нибудь себе ломали или просто ушибали и по этой причине грубо разговаривали с Бирюком. Бирюк их за это не любил, вытаскивал и бил.

Супруга его была, что говорится, не в себе. По материнской линии в их семье наблюдались проблемы с головой. Брат Веры Степановны вообще работал за сельского дурачка и прозывался Колей-Болеро, а сама Вера Степановна, хоть и считалась официально нормальной, совершенно была помешана на сериалах. Она сутками возлежала перед телевизором в шелковом халате и с маской из голубой глины на лице. Как пользоваться глиной она не разобрала в инструкции, поэтому просто отдала пакетик с сухой косметической глиной своим сыновьям-погодкам и попросила слепить из нее что-то наподобие карнавальной маски. Братья с радостью воспользовались возможностью насолить мамаше, высыпали глину в «Whaterclose» и на сэкономленные от сигарет деньги купили маску монстра из ужастика.

Наивная Бирючиха не обратила внимания на такие мелочи, как наружный вид маски и редко вылазила из резинового монстра, считая, что с каждым часом лежания перед телевизором в маске вампира она становится моложе и красивее.

Сынки сначала хихикали, муж ругался, Василиса пыталась выкинуть маску, а потом все привыкли. И даже пугались, когда мама ее снимала.

Василиса вообще легко несла свой крест. Она занималась хозяйством, готовила, помогала братьям с уроками – и все это так легко, весело, что никому просто не приходило в голову, что она взвалила на себя ношу, непосильную для пятнадцатилетней девчонки. Никому, кроме, пожалуй, участкового Кости Комарова. Который тихо и пугливо восхищался ей.

Сегодня ему повезло. Бирюка дома не было, зато была Василиса. Она быстро выбежала на звонок, который Костя еще в прошлый раз нашел в зарослях колючей проволоки и хмеля, и провела участкового в дом. Мраморный дог Френд или Дружок, по-простому, вяло приоткрыл глаз и вильнул хвостом. Он уже знал Комарова и уважал его милицейское звание.

Василиса слегка разочаровала Костю. Она сказала, что сенник действительно раньше принадлежал их семье, но с тех пор, как отец огородил всю усадьбу забором, он построил новый сенник – уже на территории усадьбы. Сено на старом сеннике валяется уже несколько лет, оно практически негодно для питания скотины, поэтому отец его бросил без особой жалости. Костя верил девушке на все сто процентов: если она говорит, что нога членов их их семьи уже два года не ступала на пол сенника, значит, так и есть.

Повода задержаться в доме Куркулевых больше не было, а уходить не хотелось. Все встречи Комарова и Василисы проходили в настолько официальной обстановке, что с увеличением частоты этих встреч они не сближались, как это обычно бывает, а отдалялись. А Косте очень хотелось найти друга в этой девчонке. Поговорить о дрессировке собак, погонять мяч, помолчать. Но Василиса, всегда сохраняя ровные, теплые отношения с новым участковым, похоже, совсем не рвалась стать его другом.

Костя понимал, что пора уходить, но вот так просто встать и уйти… Это было, в конце-концов, просто неудобно. И он решился.

– Как вы относитесь к собакам? – набрав в легкие побольше воздуха, четко, по-строевому, выпалил он.

– Дружок что-то натворил? – насторожилась девушка.

– Нет, я не в этом смысле. Просто я хотел бы знать, не возникало ли у вас когда-нибудь желания сходить на собачью площадку?

Костя так хотел поговорить с девушкой о дрессуре! Кто осмелится обвинить его в том, что он не успел узнать: «собачей площадкой» в Но-Пасаране называют скотомогильник, расположенный недалеко от совхоза?

– Если вы подозреваете Дружка в том, что он задрал чью-то козу, то вы ошибаетесь. Он только на вид такой грозный, а в душе – сущий ягненок. Доги очень умные собаки. Они никогда не нападут, если не чувствуют угрозы для жизни. А после встречи с Мальвинкой Дружок вообще не выходит за ворота. Это чудовище порвало ему ухо и чуть не размахрило кончик хвоста в метелку. Вы же понимаете, он мог убить ее одной левой. Но не стал – это ниже его достоинства.

На протяжении ее монолога Комаров несколько раз открывал рот, чтобы прервать ее. Она подумала, что он обвиняет в какой-то гадости ее собаку! Но каждый раз Василиса предусмотрительно поднимала руку, отчего Костя закрывал рот.

– Да не трогаю я вашего Френда, – наконец вставил он слово, – просто я хотел, чтобы вы поделились своими методами дрессировки. Мой Мухтар, конечно, полезная скотина, но несколько неорганизованная. А Дружок ваш – просто находка. Вежливый, послушный. Как у вас это получается?

– Никак, – пожала плечами Василиса, – у меня нет времени на братьев, а не то, что на собаку. Просто доги вообще дисциплинированные животные, в отличии от козлов. Так что моей заслуги тут нет.

Она немного помолчала, внимательно рассматривая Костино поникшее лицо. Потом улыбнулась:

– А вот вы многому могли бы меня научить.

– Как так? – оживился Комаров.

– Если вы из бесконтрольного козла смогли сделать друга человека, то легко справитесь и с мальчишками. Я совсем замучилась с братьями, подскажите, что вы делаете, когда Мухтар делает не так, как надо, а совсем наоборот?

– Тащу за хвост и не даю сигарет, – с готовностью ответил Костя.

И только тут поняв, какой странный совет для воспитания подрастающего поколения дал девушке, смутился:

– Насчет мальчишек я не знаю. Мальчишек я еще не воспитывал.

Глава 4 Кое что о методах наблюдения за сириусом

Савской явно не было дома. За воротами бесновалась

Мальвинка, звонок не работал. Костя для верности со всей своей молодецкой удали попинал в калитку, два раза коротко гаркнул: «Ариадна Федоровна, на выход!», потом, когда убедился, что хозяйки нет, тихонечко помяукал, чем ввел в истерический обморок Мальвинку и перемахнул через забор.

Во дворе была трава, а на этой траве лежала на спинке хорошенькая нечесанная болонка. «Не околела? – мелькнуло в голове у Кости, – да вроде нет. Дышит. А это еще что?» Взгляд его упал на белый, высушенный ветрами и солнцем череп, висевший на гвоздике, вбитом в стену дома. Череп болтался на веревочке с вкраплениями люрекса и мрачно покачивался на ветру. Принадлежал он при жизни, судя по одинокому, закрученному рогу, барану. А после жизни, судя по всему, служил мрачной игрушкой для чудовища в голубой болонистой шкуре.

Владелица черепа могла вот-вот прийти в себя, поэтому Костя открыл калитку и впустил Мухтара. Он должен был обеспечивать его прикрытие со спины. Козел остался стоять во дворе, выставив рога в направлении бесчувственной собачки, а Костя открыл окошко, выходящее во двор, и несанкционировано проник в дом.

В доме, как и в пошлый раз, вязкой стеной стоял густой, удушающий запах.

«Как в фильмах ужасов», – в который раз мелькнуло в голове Комарова.

Так же, как и в прошлый раз, в этом воздухе увязли махровые, почти зеленые пылинки. Как и в прошлый раз, зеркала, понавешенные по стенам в безбожном количестве, создавали впечатление присутствия в комнате множества неведомых живых существ.

Темнота, полноправно царившая в комнате, не давала Комарову провести добросовестный осмотр этой самой комнаты. Савская использовала в дизайне элементы нагромождения несочетающихся между собой предметов, беспорядочно стоящих ширм, не по-делу висящих драпировок. Среди всего этого хлама, по Костиным расчетам, вполне могли прятаться около пяти больших людей или девяти маленьких.

Комаров попытался раздвинуть шторы, но шторы на окнах прикрывали не чистые, прозрачные стекла, а стекла, заклеенные старыми обоями с жуткими злобными махаонами.

Выключатель находился там, где ему и положено – возле дверного косяка. Костя нажал на черную клавишу – никакого результата. Он несколько раз пощелкал клавишей выключателя – свет не включался. Тогда Комаров применил национальный русский приемчик – с молодецкой удалью шлепнул по выключателю.

Русские люди вообще на «ты» с техникой. Они принимают ее помощь как и положено – с чувством собственного достоинства рабовладельца. Есть, конечно, редкие экземпляры, перепутавшие жизненные ценности и сами ставшие рабами техники, но такие дремучие типы чаще встречаются в городе, чем в глубинке. В городе вообще больше психически и морально испорченных людей. Что поделать, экология! Так вот, нормальные люди издревле считают – если техника взбунтовалась, значит ее надо хорошенько проучить. Естественно, бесполезно читать нотации и грозить ей полетом с N-ного этажа. Проще, без предупреждения, вдарить кулаком по наиболее удобному месту и ждать результата. И ведь помогает! Закапризничавшие телевизоры начинают показывать концерты и сериалы, компьютеры подхалимски подмигивают экраном и выдают нужную информацию, пылесосы с подобострастным ревом пожирают мелкий мусор и пылевых клещиков.

Не так оптимистично все обстояло в доме Савской. После Костиного хлопка свет не загорелся, а выключатель вообще отвалился от стены.

– Мистика, – прошептал Комаров.

На месте, где пару секунд назад был находился квадрат выключателя, сейчас ничего не было. То есть совсем ничего! Костя хорошо разбирался в электричестве, он знал, что за выключателем должна быть дырка, а в этой дырке – провода и железки. Здесь же не было ни проводов, ни дырки, ни железок. Только темное пятно.

Комаров, преодолевая суеверный страх, поковырял ногтем это пятно. Пятно было жесткое и заскорузлое. Похоже на клей. Выключатель был приклеен к стене! Что, значит у Савской и проводки в доме нет?

Бедная Ариадна Федоровна! Несмотря на то, что Костины чувства к ней больше были похожи на отвращение, чем на жалость, но в данный момент она была достойна того, чтобы ее пожалели. Проводки нет – раз, влипла в грязную историю – два, старая и некрасивая – три. Бедная Ариадна Федоровна!

Несмотря на вспыхнувшую острую жалость к подозреваемой,

Костя продолжил осмотр. Для этого ему пришлось зажечь несколько расплывшихся свечей, расставленных во всех доступных углах комнаты. Язвительные языки пламени дружно заплясал на свечных огарках. Они коптили, издавали громкое змеиное шипение и треск, извивались, пытаясь достать непрошенного гостя своими остренькими жалами.

В комнате стало светлее, но не веселее. Если раньше Комарова вводили в заблуждение только его собственные отражения в зеркалах, то теперь к этим отражениям прибавились шныряющие по углам тени. Костю передернуло. Он быстро, набравшись воли, обошел комнату, проверил шкаф, заглянул под кровать, поворошил горы барахла, наваленные в разных углах. Савской, естественно, не было. Были, правда, следы ее пребывания, но это объяснялось тем, что Ариадна Федоровна здесь, все-таки, совсем недавно жила.

Зато Костя нашел нечто не менее важное, чем сама экс-актриса. То, что она не страдала повышенной чистоплотностью, было ясно. Но чтобы в доме женщины на кухонном столе лежали недоеденные продукты, изрядно испорченные жарой и затхлостью! Как улики, Костя прихватил сухой, замаслившийся кусок сыра с четкими отпечатками зубов, корочку хлеба с буйной порослью серо-зеленой плесени (он надеялся, что эксперт из райцентра сможет определить приблизительный возраст вонючей растительности), чашку с недопитым и уже зажелерировавшимся кофе с молоком. На чашке вполне могли быть отпечатки пальцев, а в кофе – отравляющие или снотворные вещества. Вообще создавалось впечатление, что Савскую довольно внезапно оторвали от трапезы. Зная ее зверский аппетит, Костя не мог представить, чтобы она не доела сыр. Это тоже была маленькая, но ниточка.

Итак, второй этап расследования был пройден. Савская исчезла, а это что-нибудь, да значило. На какое-то мгновение в голове Комарова мелькнула черная мысль: а что, если ее давно нет на этом свете? Если и она лежит где-нибудь под толщей сена с увядшим букетом в увядших руках? Что тогда делать с Мальвинкой? Костя, как честный человек и как представитель власти просто обязан будет позаботиться о ее судьбе!

– Отдам в дом престарелых, – вслух решил он, – пусть старушек веселит.

Костя представил, как дом престарелых «Улыбка», подобрав длинные подолы, в полном составе улепетывает от скверной болонки и улыбнулся. Нет. Савская просто обязана жить. Кроме нее никто не в состоянии держать в узде этого дикого зверя.

Дикий зверь, словно услышав мысли участкового, подал голос. Костя задул свечи и вышел во двор. Казалось, Мухтар находился на последней стадии изнеможения. Мальвинка была ловкая и подвижная, как Джеки Чан, и все пыталась достать своими маленькими, но незнакомыми с кариесом зубками незащищенную часть тела козла. Мухтар оборонялся как мог – он крутился на месте и на каждый наскок болонки подставлял свои длинные, нечувствительные к физической боли рога. Но Мальвинка была легче и выносливее. И если бы Костя не подоспел вовремя, еще неизвестно, чем закончилось бы единоборство.

Внимание болонки на мгновение переключилось на Костю, и этого мгновения вполне хватило Мухтару для решающего удара. Он аккуратно, чтобы не покалечить, поддел рогами пушистый серо-голубой зад болонки и откинул ее в сторону. Костя воспользовался паузой, которая понадобилась Мальвине для того, чтобы прийти в себя, выскочил за калитку, пропустил Мухтара и закрыл дверь. Яростный визг француженки сигнализировал о том, что жизнь и здоровье ее не пострадали. Комаров удовлетворенно кивнул головой и отошел от калитки.

– Надо бы ей поесть принести, – решил он, – а то совсем озвереет без хозяйки.

* * *

Близился вечер. Костя только что приехал из Труженика – возил Фокина на опознание трупа. Толик мужественно узнал бывшего товарища. Костя заметил, как тот весь скривился и постарался незаметно вытереть заплывшие соленой влагой глаза. Районный эксперт подтвердил, что Пенкин умер не своей смертью. Смерть явилась результатом асфексии. Следов удушения на шее обнаружено тоже не было, скорее всего, Евгений был задушен мягким большим предметом, предположительно, подушкой. Той самой, которую нашел Костя на сеновале. Хорошо, что он догадался прихватить ее в качестве улики!

Комаров описал Толику Савскую, и тот подтвердил, что дама, захватившая его друга, по многим признакам была похожа на экс-актрису. Значит, задача номер один – найти Ариадну Федоровну.

«Наверное, опять придется следить за Мальвинкой», – подосадовал Костя. Как-то раз болонка уже вывела его к завершению одного из этапов расследования, и Комаров решил воспользоваться отработанным приемом еще раз.

Но с другой стороны, необходимо было проследить и за столовой! Ведь продукты пропадали именно ночью, значит, ночь – самое плодотворное время для раскрытия и этого преступления.

То, что в совхозе произошло крупное ЧП, не означало, что можно было с чистой совестью забросить все текущие дела и спокойно заниматься только расследованием убийства. Заявление о кражах в столовой лежало у Комарова в столе, и забирать его никто не собирался. Да и за американцами необходимо было проследить. Мало ли чего, повздорят с местными жителями или пропадут у них вещи какие – лишняя работа. Виктор Августинович с первого курса вбивал в головы юных курсантов:

– Главное в вашей работе, сынки, это недопущение совершения преступлений! В каждом человеке сидит гадина – гадина соблазна украсть, убить, сшельмовать. Проще задушить гадину соблазна в самом зародыше, чем потом изловить ее носителя и вытрясти из него эту гадину. Поэтому главное в нашей работе что? Правильно, Комаров, про-фи-лак-ти-ка! Повторим хором!

Позже каждое занятие начиналось со скандирования этого волшебного слова. Слово «профилактика» стало чем-то вроде ежеутренней молитвы.

Короче говоря, в сегодняшнюю ночь Комарову предстояло раздвоиться. Один из Комаровых должен был лежать в кустах возле «Геркулеса», другой – под забором дачи Савской. Проанализировав накопленный опыт, Костя вспомнил, что Мальвинка предпочитала ходить на дело на заре, когда первые лучи рассветного солнца уже собираются золотить верхушки деревьев.

Мальвинка была талантливым вором, она знала, что в это время людей сковывает особенно сладкий сон. «Геркулесовый» вор, судя по дедуктивным выводам, был новичком. Он вполне мог не знать о самом удобном времени для воровства. О том, что похититель еды новичок, говорило то, что раньше в Но-Пасаране не практиковались кражи с таким почерком.

Значит, необходимо было поделить ночь. Первую половину провести возле столовой, а вторую – возле дачи Савской. Другого выхода не было.

Как всегда, предстояло запастись бутербродами. Когда Костя первый раз лежал в длительной засаде, он дал страшную клятву, что отныне и во веки веков ноги его не будет в засаде без свертка с бутербродами. От голода он начинал мерзнуть и засыпать, а спать в засаде – последнее дело.

– Анн Васильн, – заглянул он к хозяйке, – у вас хлеба не найдется? Я купить забыл, а мне много надо.

– Да что ж хлеба? – всплеснула руками Анна Васильевна, – я тебе пирогов уже напекла. Не дело в засаде хлебушком питаться, надо чего посытнее, да повкуснее. Бери, есть с капустом, есть с мясом, сладкие есть – с щавелем. Каких побольше положить?

– Анна Васильевна! – чуть не со слезами воскликнул Комаров, – кто вам сказал, что я собираюсь в засаду?

– Да сама догадалась, не дура какая, – скорбно поджала губы Анна Васильевна. – Столько преступлениев насовершалось, а ты будешь дома, в кроватке дрыхнуть? Недооцениваешь ты женский пол! Мы прозорливее любого комиссара Рекса. Вот взял бы какую в помощницы, сам бы увидел, как дело пошло бы.

– Анн Васильн, – вздохнул Комаров, – вы только никому не говорите о своих умозаключениях. А то все дело мне испортите.

– Век воли не видать, – по пионерски салютнула Анна Васильевна, – или как там у вас, в милициях, клянутся?

* * *

Анна Васильевна сдержала слово. По крайней мере, возле «Геркулеса» не маячили толпы сочувствующих и любопытствующих. Костя преспокойно выбрал заросли лебеды пораскидистее, немного потоптался на месте, чтобы замять особо колючие и жесткие стебли травы и лег.

Нет, зря он первое время сетовал на то, что следить за подозреваемым в селе неудобно. Где бы еще в городе он нашел такие восхитительные, самой природой созданные площадки для засады!

Следить Косте нравилось. Погода была словно создана для долгого и неподвижного лежания на одном месте. Дневная жара уже спала, а до ночной прохлады было еще далеко. Рядом мирно прикорнул верный Мухтар, положив передние лапы на сверток с пирожками. Фляжка с лимонадом приятно холодила бедро даже через джинсы. Единственное, что немного смущало Комарова, это сомнение в точности расчетов. Кто знает, что придет в голову Мальвинке, и когда именно она выйдет из дома! В данном случае гораздо важнее было проследить именно за болонкой, а не за «Геркулесовым» вором. Оба дела требовали немедленного расследования, но ставить на одну чашу весов убийство и кражу продуктов было неразумно. И все-таки дедукция подсказывала Комарову, что голодный воришка должен заняться своим делом в первой половине ночи. А Мальвинка своим – во второй. Каким таким своим делом должна заняться болонка, Костя еще не догадывался. Но она просто обязана была вывести его к хозяйке.

Увы! Дедукция в этот раз подвела Комарова. Мальвинка не стала дожидаться тех самых первых лучей рассветного солнца, которые уже собираются золотить верхушки деревьев. Мальвинка проползла через одной ей ведомый лаз, ведущий на свободу, гораздо раньше. Дедукция подвела Комарова. Дедукция, но не интуиция.

* * *

Народ на селе утихомиривается рано. Странно, но даже те, кому не надо подниматься вместе с солнцем, по заложенной предками в ДНК привычке уже с середины ночи начинают прислушиваться к петушиным часам. У петухов все четко, как в провинциальном театре. Они совершенны, как все, что придумала и воплотила в жизнь природа. По крайней мере, человеку до сих пор не пришла в голову идея создания гуманного будильника.

Даже современные будильники бездумно и холодно начинают вопить минута в минуту, нисколько не задумываясь о том, сколько страданий приносят своему хозяину. Петухи же не уподобляются холодному и безжалостному будильнику, они будят своего властелина умно и мягко. Первое «ку-ка-реку» звучит в ту минуту, когда спящий находится на грани сна и действительности. Краем сознания уловив сигнал о скорой побудке, человек скоренько досматривает сладкий сон или смело прогоняет кошмар. Второй сигнал петуха уже более требователен, смел и конкретен. Он легко встряхивает того, кому предназначен и заставляет сознание окончательно вернуться в тело. Сны заканчиваются «хеппи эндом», а их место занимают уже вполне реальные проблемы, которые сортируются в зависимости от пола: чего сготовить на завтрак, чего наврать жене по поводу вчерашнего, как слямзить у мужа (жены) лишний полтиник на перманент (поправку здоровья).

И вот в этот момент звучит третий сигнал: ликующий, откровенно-хозяйственный, даже какой-то языческий. К моменту звучания «третьего звонка» просыпается самый ленивый. Просыпается окончательно и бесповоротно. Орать петухи начинают рано, они же дают отбой. По меркам городского человека, тоже рано. Мудрые сельчане, еще не порвавшие окончательно связь с природой, беззаветно следуют этим природным часам. Лишь безрассудная и революционная молодежь, которая во все времена считала себя умнее и прогрессивнее «предков», не следует этим законам и гуляет все летние ночи напролет. До поры, до времени.

Комаров терпеливо ждал. Первая фаза «засыпания» деревни закончилась быстро – пожилой народ встретил коров и больше уже не выходил за калитки. Вторая фаза была несколько неожиданна для Комарова – американцы решили насладиться экзотикой ночи российской глубинки и вышли гулять. Гуляли они неинтересно. Прошли несколько раз по главной улице туда-обратно – и все. По привычке всех зарубежных гостей, американцы громко орали, бурно выражали эмоции по поводу попадания в мины, оставленные коровами-патриотками, часто падали в темноте и шумно веселились по этому поводу.

Какой-то полиглот попытался затянуть «Подмосковные вечера», но запутался в словах, мелодии, и конфузливо смолк.

Скоро американцам надоело слоняться по короткой улице, попадание в коровьи лепешки уже не вызывало у них такого восторга, как вначале, а отсутствие уличного освещения, соседствующее с изобилием выбоин и колдобин, утомило некоторых настолько, что они запросились домой.

Третья фаза была самая длинная – на улицу высыпала местная молодежь. И откуда только брали силы эти девчонки и мальчишки! Костя совершенно точно знал, что практически все они работают на нивах России, мальчишки – на комбайнах, девчонки – на элеваторе или в гусятнике. Работа на этих участках начинается рано, не позже семи утра, Костя и надеялся только на это! Разумные дети уже давно бы разошлись по домам для здорового сна, а эти… Костя начал беспокоиться: скоро ночь должна была пойти на перелом, а на скамейке возле столовой народа было больше, чем днем. Не сообразил! «Геркулес» – в центре совхоза. Теперь здесь до утра будет гомон, довольный визг, шутливые шлепки. Надо было идти к дому Савской.

Легко это понять – но попробуй воплотить в жизнь! Выползти из кустов незамеченным было довольно проблематично. И как бы это выглядело? Костя представил картинку: на ничего не подозревающих подростков из кустов выползает нечто непонятное, черное. Часть подростков – преимущественно женского пола – громко разбегается, часть – ломает скамейку и ее частями молотит по этому темному и неопознанному. Прозрение приходит к этой части, когда молодая, неопытная душа участкового уже покидает его тело.

Суд. В огромной, спаянной из нескольких, клетке на скамьях подсудимых, для массовости поставленных амфитеатром, сидят все подростки совхоза имени Но-Пасарана. В зале суда бьются в причитаниях их рано постаревшие от горя матери в черных платках, всхлипывают вероломные девицы, которые скоро забудут возлюбленных и выйдут замуж за парней из другого села.

Тюрьма. Молодые, неиспорченные но-пасаранцы постигают все адовы круги заключения. Проходят годы. В ничего не подозревающий Но-Пасаран в один день возвращаются все подростки. Они начинают мстить вероломным девицам, не дождавшимся их, и убивают всех мужей этих девиц. Сыновья убитых парней – уже тоже подростки – начинают мстить.

Финал – лужи крови и вдвое увеличенная армия на скамьях подсудимых.

Получается, что Комаров, прибывший в Но-Пасаран для того, чтобы искоренить здесь преступность, сам станет причиной гибели Но-Пасарана и многих окрестных сел! Нет, выползать никак нельзя. Надо набраться выдержки и ждать, когда молодежь рассосется. А время можно занять тем, что клясть себя на чем свет стоит за недальновидность.

Костины мысли вспугнул шум, прозвучавший недалеко от его кустов, и девичий писк:

– Да? А я не видела? Да ты дырки в ней глазами прожег! Так бы и выкорябывала глазаньки твои блудливые!

Костя узнал голос Маринки, юной поварихи из «Геркулеса» и насторожился. За угрозой последовало дело. Об этом свидетельствовало короткое мужское «ай» и звук нескольких глухих ударов.

– Дурила, всю щеку расцарапала, пацаны смеяться будут, – в голосе расцарапанного, вопреки предположению Кости, совсем не было злости или обиды.

– Жалко, до глаз не добралась, вон какой вымахал. Подрасту, тогда точно выцарапаю, – с оттенком обожания пригрозила девушка.

– Если подрастешь, брошу, – уже откровенно смеялся парень, – ты мне такая больше нравишься: маленькая, но бойкая.

Опять же справляться с маленькой легче. Так-то я с тобой – одной левой, а подрастешь – труднее будет.

– Ой ли одной левой? – провоцирующе хихикнула Маринка.

– Спорим?

– На что?

– На поцелуй, конечно!

– Ладно, – опрометчиво согласилась плутовка, – и чтобы на других девчонок больше никогда не пялился!

Шум, раздавшийся в зарослях, Комаров определил как звук борьбы. Он уже, было, собрался прийти хрупкой девушке на помощь, как она опять подала голос.

– Это нечестно! Я думала, что мы просто силами будем меряться, а ты целоваться полез! Я была неготова!

– А теперь готова?

– Почти!

Опять послышался уже начавший надоедать Комарову характерный шум.

– Проспорила, – томно всхлипнула девушка.

Костино терпение подходило к концу. Мало того, что эта дремучая парочка вообще занималась совершенно нелогичными глупостями, мало того, что просто мешала работать, так они еще и делали из него, участкового Но-Пасарана, какую-то бабку любопытную! Нет, надо встать и честно признаться им, что он все слышал. Посоветовать, чтобы шли по домам. Костя даже придумал аргументы – родители волнуются, да и день завтра будний, трудовой, надо отдохнуть и выспаться. Избавил Костю от этой неприятной обязанности парень.

– Пошли в садик, – вовремя предложил он. – Там на веранде хорошая скамеечка есть, не помешает никто.

– А мне никто и не мешает, – нашла нужным немного

поломаться Маринка, – и чего там, в садике, делать? Скучно.

– Я тебе Сириус покажу, – коварно предложил соблазнитель.

– Сириус? – Маринка помолчала. – Хочу Сириус! – решилась она, – пошли в садик.

– Тихо, а то остальные увяжутся.

Парочка неслышно проскользнула вдоль стены.

– Отсюда Сириуса не видно, – донесся до Комарова

торопливый шепот, – а вот из садика!

– Черт те что, – тихо выругался Комаров, – куда только смотрит клубное начальство! Нет, чтобы викторины какие проводить, или смотры…

Впрочем, недовольство быстро испарилось, как только он увидел, что не только Маринка со своим приятелем сочла нужным удалиться от общей компании. Пока он занимался прослушиванием бессодержательной для него, но полной глубокого смысла беседы двух юных влюбленных, вся большая компания растаяла. Видимо, здесь было так заведено. Сначала гуляли все вместе, а потом расползались по своим укромным местам.

Костя глубоко вздохнул и посмотрел на часы. До полуночи, то есть до того часа, когда ему следовало сменить место наблюдения, оставалось полчаса. Комаров любил пунктуальность, поэтому он и решил долежать ровно до двенадцати ноль-ноль. Кстати, эти полчаса вполне можно было занять небольшим перекусом, чем Костя и поспешил заняться.

Без двух минут двенадцать Комаров сложил оставшиеся пирожки в пакет, закрутил фляжку с лимонадом и шепнул на ухо козлу:

– Мухтар, подъем!

Обычно дисциплинированный Мухтар повел длинным, волосатым

ухом, пронзительно глянул прямо Косте в глаза и отвернулся.

– В чем дело? – строго шепнул Костя, – я сказал – подъем!

Во взгляде Мухтара мелькнуло что-то настолько оскорбительное, что кровь бросилась Косте в лицо. Мухтар всегда любил лежать в засадах и никогда еще не подводил Комарова. Они и познакомились так: Костя лежал в засаде, а Мухтар лег рядом. И вел себя достойно. Комаров уже собрался было встать и дернуть за ошейник, как это и делали со служебными собаками, но его спугнула группа теней, замаячившая на горизонте.

– Сейчас пройдут, я тебе покажу, кто из нас козел, – пригрозил Костя Мухтару и опустил голову.

Но тени и не собирались проходить мимо. Они дошли до двери «Геркулеса» и остановились. Звякнули ключи, язвительно-громко скрипнула дверь, маленькой трассирующей пулей юркнула в кусты недокуренная сигарета. «Геркулесовый» вор действовал не в одиночку! Здесь работала целая банда!

Глава 5 Темные люди или кухня народов мира

– Раз, два, три, четыре, пять, – считал Комаров.

«Геркулесовая» банда состояла из пяти человек. Грабитель был не один. Сразу надо было догадаться! По рассказам бригадира поварской бригады, продукты пропадали в несметном количестве, один человек вряд ли мог унести или съесть столько еды за один раз. Комаров нащупал «макарова». В одиночку захватить пять человек будет сложно. Значит, придется пугать пистолетом. И наручники одни. Необходимо выбрать самого опасного, а остальных – как обычно, подручными средствами: поводок Мухтара, ремень самого Комарова, шнурки от кроссовок.

Костя по-пластунски подполз к окошку и медленно-медленно приподнялся. Сначала он увидел огонек свечи. Огонек неровно плясал, мигал, почти гас и вспыхивал с новой силой. Костя прищурился: пламя свечи едва освещало неясные тени, они двигались вместе с пламенем, плясали, деформировались, разрастались до огромных размеров и тут же делались маленькими, словно карлики.

Костя переполз к двери, проник в темный коридор и спрятался за косяком приоткрытой двери.

– Тут, тут ищи, – донесся до него смутно-знакомый голос.

– Да нет тут, я носом чую. Не мешай.

На некоторое время разговор затих. Потом, видимо, кто-то из воров налетел в темноте на плиту или другую кухонную мебель и громко, жалобно выругался.

– Ты чего, сдурел? – гаркнул на него тот, что чуял носом, – ты мне всю операцию спортил! Кто ж на таком деле матерится-то?

«Какой вор культурный, – с невольным уважением подумал Комаров, – даже в такой ответственный момент держит себя в руках и не позволяет распускать нервы товарищам. Надо будет учесть это на суде. Кстати, если следовать методам дедукции, то можно сразу сделать первый вывод – главарь – не деревенский. В Но-Пасаране мат является не то, чтобы нормой, но красочным элементом местного диалекта».

– Ну, все, – ныл тем временем главарь, – спугнули.

– Давайте еще попробуем, может он не слышал? – робко попросил провинившийся.

– Только молчать! – согласно рявкнул главарь.

Члены банды виртуозно выполнили команду главаря. Настолько виртуозно, что Комаров даже испугался – а вдруг воры выскочили другим ходом или через окно, а Комаров стоит тут, как дурак и сторожит неизвестно кого? Если бы не продолжавшее плясать пламя свечи, то он не выдержал бы и ворвался в столовую, чем и испортил все дело – брать грабителей необходимо было с поличными. Но горящая свеча сигнализировала: прожорливые воры здесь и сосредоточенно ищут еду, которую очень удачно в этот раз спрятали повара «Геркулеса». Комаров даже позлорадствовал в душе.

Наконец тишину прорезал тихий, но торжествующий возглас главаря:

– Нашел! Туточки!

Костя не стал больше ждать. Он тихо встал, нащупал рукой выключатель и с криком: «Стой, сдавайся, руки вверх!» включил свет. Вспыхнувшая лампочка явилась прекрасным элементом неожиданности для банды. Двадцать процентов членов потеряли сознание. Сорок – сымитировали обморок: просто упали на пол и прикрыли голову руками. Еще двадцать процентов открыли рот, прикрыли глаза руками и мощно, трубно закричали. И только последние двадцать процентов оказали сопротивление – схватили гигантский, прямо-таки сиротский половник и заорали: «Чур меня, нечистая!»

Когда глаза членов банды немного восстановили свою зрительную функцию, поведение их несколько изменилось. Подавляющие шестьдесят процентов прекратили непоощряемое в учебниках криминалистики поведение и подняли руки вверх. И только те проценты, что лежали в обмороке и те, что закрыли глаза руками, продолжали саботаж Костиных требований. Когда удалось оторвать руки от глаз орущего и привести в себя потерявшего сознание, Костя построил удивительно послушных бандитов в шеренгу и хорошенько рассмотрел. Все, кроме главаря, были ему хорошо знакомы. Все они входили в состав поварской бригады «Геркулеса». Не было только Маринки – она, как и предполагал Комаров, рассматривала Сириус со скамейки веранды, что находилась в детском саду.

О главаре надо сказать отдельно. То, что он не работал в «Геркулесе», было ясно. И, скорее всего, он вообще нигде не работал. Дед был явно пенсионного возраста. По-своему он был даже красив. Густая борода была словно промелирована в модном салоне – иссиня-черные пряди органично переплетались в ней с голубовато-белыми, седыми. Такие же красивые пряди падали на высокий лоб, закрывали кустистые брови и мрачно поблескивающие угольно-черные глаза.

«Как у Мальвинки», – совершенно некстати пришло сравнение в голову Комарова. Он разъяснил задержанным их права, предъявил обвинение и строем повел в отделение. Связывать грабителей он не стал. Они вели себя смирно и не оказывали сопротивления, даже тот, что махал половником. Кстати, им оказался бригадир. Тот самый, маленький, с высоченным колпаком на голове. На дело он пошел без колпака.

Допрос Комаров решил не откладывать на завтра. Ночь перевалила за половину, Комаров еще хотел проследить за Мальвинкой, но на этот раз планы пришлось поменять. Одно преступление было практически раскрыто, показания необходимо было снимать по горячим следам, пока преступники растеряны и не успели сговориться между собой. Так учил Комарова Виктор Августинович, да и он сам понимал: камера предварительного заключения в отделении одна? Одна! Мало того, что содержание даже в течении одной ночи может нанести непоправимый моральный ущерб разнополым бандитам – это бы еще ничего, так им и надо, но главная опасность заключается в том, что за оставшуюся часть ночи они смогут сговориться и выстроить стройную и доказательную линию защиты! Основанную на лжи и круговой поруке, естественно. А то еще и передать весточку на свободу. Соучастникам.

Комаров, как мог, рассредоточил грабителей по разным углам отделения милиции, поставил в дверях в качестве охраны Мухтара и начал допрос. Начал он его грамотно, как учил наставник: с главаря. Даже если бы главарь не признался, можно было бы намекнуть рядовым членам банды, что он раскололся. По телевизионным детективам Комаров знал – такой приемчик действует практически безотказно. Правда, у него не было доказательств, что именно бородатый – главарь. Но в сыскном деле, кроме холодных фактов, большое значение имеет интуиция. И вот эта самая интуиция просто кричала Костику: чужак – главарь.

Главарь оказался крепким орешком. На все Костины вопросы он угрюмо молчал и только злобно зыркал из-под разноцветных прядей волос. Промаявшись с ним час, Комаров решил изменить тактику и вызвал самую эмоциональную, как ему сперва показалось, грабительницу – Марью Степановну. Здесь его расчет оказался более точным: пожилая женщина уже успела порыдать, раскаяться и для пущего эффекта даже бухнулась в ноги участковому.

– Как же вы могли, Марья Степановна, – совершенно искренне посетовал Комаров, – вы же солидная женщина, мать семейства. А еще так честно мне в глаза смотрели.

– Прости, батюшка, – затянула старую песню повариха, – бес попутал. Две ночи не спала, все думала, а как ты услышал про беду нашу – не стерпела. Дай, думаю, помогу участковому. И без нас у него проблем хватает. Вот и сговорила всех на это дело.

Комаров с недоверием посмотрел на заплаканную женщину: она что, хочет сказать, что специально подстроила налет на «Герулес»? Знала, что Комаров будет сидеть в засаде и привела всю банду к нему в руки? С доказательствами? Как Шарапов?

– То есть вы хотите сказать, что специально все подстроили?

– Конечно, специально, не случайно же, – немного диковато посмотрела на него женщина.

– Спасибо, – совершенно искренне поблагодарил Комаров.

Он действительно вздохнул с облегчением. Дело с кражами в столовой тяжким грузом висело у него на шее и мешало полностью отдаться расследованию убийства.

– А почему же вы меня не предупредили заранее? А что, если бы в этот день я не отправился в засаду? Вы просто ограбили бы столовую и продолжали бы ее грабить, как ни в чем ни бывало? Было бы гораздо логичнее, если бы вы заранее предупредили меня о готовящемся налете. А то теперь это выглядит не совсем убедительно. Как будто вы раскаялись и прикрываетесь добрыми намерениями.

– Чего? – незатейливым вопросом ответила на его сетования Марья Степановна.

– Я говорю, что перед тем, как идти воровать еду, надо было предупредить меня. Вы что, детективов не смотрите?

– Так ты подумал…

Повариха не закончила фразу. Она резко согнулась наполовину, чему не воспрепятствовал даже шарообразный живот и четко, раздельно, совсем невесело запричитала:

– Ха-ха-ха-ха.

Отпричитавшись, она так же резко разогнулась. Гримаса смеха медленно стекла с ее лица и уступила место гримасе негодования.

– И ты, паршивец, решил, что это я продукты тырила? Вместе с коллегами? И совершенно спокойно мне это глаза говоришь?

Да я на тебя всех кобелей но-пасаранских натравлю. Да я на тебя такую порчу нашлю, что что ты вообще ничего решать больше не сможешь. Да я тебя…

Разъяренная женщина не смогла найти других слов и медленно двинулась в сторону участкового, подняв руки на уровень плеч и растопырив пальцы. Комаров как завороженный смотрел на эти шевелящиеся, сосискообразные пальцы. Он даже успел представить, как эти пальцы сплетаются на его худоватой шее. Или выворачивают из глазных впадин его глаза. Или вцепляются в волосы. Но ничего такого не произошло. Не дойдя до Комарова двух шагов, Марья Степановна опустила руки и тихо произнесла:

– Ну и дурак ты еще, участковый!

Дальнейшее дознание показало, что Комаров действительно слегка заблуждался по поводу целей, с которыми банда решила нагрянуть в столовую. Да и вообще это была не банда. А просто компания доброжелателей с языческим уклоном. А главарь – вовсе не главарь. А самый заурядный но-пасаранский колдун Ванька-Пензяк.

Днем, после того, как Комаров ушел из «Геркулеса», повара и не подумали успокаиваться. Бригада немного посовещалась и решила действовать параллельно с участковым. Но действовать они решили несколько в другом ракурсе, а именно – прибегнуть к помощи колдуна. В Но-Пасаране традиционно доверяли неформалам гораздо больше, чем официальным органам.

К тому же неформал Ванька-Пензяк был не совсем неформалом. Все мужики в его роду приколдовывали – кто больше, кто меньше. А Пензяк пошел дальше. Как-то раз в его руки попала рекламная газетенка, где среди прочих скромно пристроилось объявление о наборе абитуриентов на курсы черной и белой магии. Дед, не долго думая, нагрузился деревенскими гостинцами и без приглашения завалился к городской племяннице – пожить на время учебы. Сначала он надеялся, что ему дадут общежитие, как и всем студентам, но надежды его не оправдались. Да и курсы, вопреки его ожиданиям, велись не в местном университете, а на квартире у какой-то женщины с грязными волосами.

Курсы деду не понравились. Ничего нового он оттуда не узнал, все методы и приемы колдовства сводились к отворотам, приворотам и даже противно говорить к чему, заговоры читались в современной обработке, недействительные, а познание свойств трав сводилось к минимуму. В общем, Ванька-Пензяк остался недоволен. Единственное, что хоть как-то оправдало поездку, так это документ с отметками, который выдали Ваньке-Пензяку по окончании курсов. В документе или дипломе, как было написано на корочке, говорилось, что с такого-то числа такого-то года Ванька-Пензяк является самым настоящим магистром черной и белой магии. Что обозначали слова «отл»,"хор" и «удовл» напротив предметов, изученных на курсах, Ванька и сам не понял. Скорее всего, это были какие-то магические заклинания. На всякий случай, дипломированный колдун проговаривал эти слова перед тем, как заняться соответствующим действом. Например, перед ворожбой на травах Ванька-Пензяк трижды похрюкивал «хор-хор-хор». А перед любовным приворотом угрюмо и монотонно ломал язык: «удвл-удвл-удвл». Кстати, перед ворожбой в «Геркулесе» он кругленько и заучено выговорил «отл-отл-отл».

Кстати, о ворожбе в «Геркулесе». Услуги Ваньки-Пензяка потребовались бригаде поваров вовсе не для того, чтобы вычислить реального вора, а для того, чтобы изловить мифического. Кто сказал, что все гадости на земле делают люди? Кроме людей на гадости найдется довольно много охотников. Например, вреднючие унылые кикиморы. Или вполне невинные шалуны лесавки. Или юные хулиганки мавки.

Вот их-то и искал со свечей Ванька-Пензяк в «Геркулесе». И нашел. Когда Косте удалось разговорить всю бригаду, подобрел и колдун – тот самый дед с пронзительными глазами и красивой бородой. Он немного покапризничал для вида и поведал, что пропажа продуктов в столовой – дело рук домового. И даже не самого домового, а его помощника – Жировика-Лизуна.

После того, как из барских конюшен изгнали их законных постояльцев – лошадей, в бывших стойлах поселились люди. А чего? Лошади животные чистоплотные, почти и не животные даже. Не пришлось даже стойла ломать – их просто достроили до потолка и побелили. В бывших стойлах поселились молодые рабочие, которые приехали из города для того, чтобы показывать бывшим крестьянам как надо работать на земле. Вот видимо в тот момент несообразительные домовые и дворовые духи и произвели переселение.

Закутник, управляющий в конюшне, ушел куда глаза глядят, а на его место поставили неопытного, только что народившегося домового. В первое время у юноши постоянно падали руки. В конюшне-общаге все было не так, как в обычном крестьянском доме, и молодой домовой не знал, что делать с наставлениями, которые давали ему опытные домовые. А опытные домовые учили следить за порядком и наказывать нерадивых хозяев.

Хозяева общаги были явно нерадивыми. Но зато веселыми, хлебосольными и незлыми. Домовой попробовал пару раз их наказать и несколько раз прибраться в доме, а потом, видимо, инфицировашись от молодых рабочих духом анархии и разгильдяйства, он махнул на все рукой и даже подружился с новыми хозяевами. Жаль, что рабочие недолго – по меркам домовых – пожили в общаге. Всему приходит конец, пришел конец и веселым вакханалиям в хозяйстве юного домового.

Какое-то время власть в конюшнях менялась часто, домовой почти постоянно сидел на чемоданах, но так как заведения, устраиваемые в бывшей конюшне, не всегда поддавались определению, то и смену ему долго не могли подобрать. И вот в конюшнях открыли столовую. Домовой еще немного пометался, а потом, так и не дождавшись никаких распоряжений сверху, остался в «Геркулесе». Здесь было почти чисто, сытно, временами – шумного и весело, временами – тихо и спокойно. Ему нравилось. До того самого дня, когда порог подведомственной ему столовой переступили басурмане.

«Геркулесовый» домовой оказался патриотом. Ему не понравились крикливые и бестолковые американцы. Ему не нравилась русская расточительность. Ладно бы сами ели! А то скармливают качественную пищу не поймешь кому! И решил он гостей выжить. Обычными средствами выживать их было несподручно – ну как им путать пряжу или вздыхать за печкой! Поэтому домовой призвал на помощь одного из своих подчиненных – Жировика-Лизуна. Это прожорливое создание обычно находилось в спячке до того времени, пока его не будил домовой, осерчавший за что-то на своих хозяев. И уж тут-то Жировик отыгрывался за свой вынужденный пост. Целыми ночами он работал на кухне, в кладовых, погребах и ледниках, целыми ночами грыз, жевал, лизал готовые продукты и полуфабрикаты, припасенные нерадивыми хозяевами для себя.

И так до тех пор, пока те не реабилитировались перед домовым или не помирали с голода.

Вот такого Жировика-Лизуна и призвал на борьбу с американцами домовой из «Геркулеса». Так, по крайней мере, рассказал Комарову Ванька-Пензяк. Еще он намекнул, что нашел неопровержимые доказательства существования Лизуна, но что являлось этими доказательствами – умолчал.

Костя старательно записывал за колдуном все показания, даже бред про Жировика-Лизуна и мрачнел с каждой страницей.

Он-то надеялся, что раскрыл хоть одно преступление! Но банда грабителей оказалась простой группой темных язычников. А за это никак нельзя предъявить обвинение. И вор так и не найден. Целая ночь пропала даром!

Задерживать пятерку лже-бандитов Комаров не стал. Что с них взять! Темные люди. Уже к утру разбрелись по домам повара, колдун и участковый.

Костя шел домой и думал: до чего же трудно работать в деревне! Ни в одном учебнике не было сказано, что делать с такими вот энтузиастами, из-за которых Комаров потерял целую ночь и которые, в сущности, сорвали ему операцию. Вполне может быть, что они спугнули истинного вора. Комаров еще не отказался от мысли, что похититель еды – один из членов бригады. А сколько бумаги извел он на показания Ваньки-Пензяка! И вообще, приходится вести дознание и одновременно записывать показания. Такого даже в самом беспредельном боевике не увидишь! Нет, надо просить секретаря хотя бы на время ведения сложного расследования.

Заснул Комаров мгновенно. Все три часа, которые ему удалось поспать, ему снился шарообразный маленький человечек, одновременно похожий на Ведерко, Савскую и директора совхоза имени Но-Пасарана. Глаза у человечка были как у Мухтара, а носа вообще не было. Человечек лакал борщ из огромной кастрюли и звучно, удовлетворенно рыгал.

* * *

Сегодня Комаров проспал третий сигнал петуха Прапора и чуть не опоздал на работу. Пришлось обойтись без завтрака. Костя забежал в участок, наметил план работы на сегодняшний день и отправился к директору совхоза – выбивать себе секретаря. О банде язычников он почти и думать забыл. Так, осталась легкая досада и недовольство самим собой и все. А зря. Язычники не дремали. А если быть точнее, они даже и не ложились спать. Ночью они только сделали вид, что разошлись по домам, а сами дошли до хижины Ваньки-Пензяка и составили план умащивания «Геркулесового» домового. План был прост и лаконичен как правда. Чтобы задобрить осерчавшего домового, необходимо просто-напросто устранить причину, которая так рассердила его, или проще – избавиться от невинных и ничего не подозревающих иностранцев.

В отличии от легкомысленного участкового, повара и колдун не позволили себе даже расслабиться и немного поспать. После военного совета они разошлись по рабочим местам и немедленно приступили к выполнению своего бесчеловечного плана.

На завтрак для басурман были запланированы блинчики и чай «Витаминный». Блинчики были вполне невинные, а вот чай… Чай состоял целиком из слабительных трав, собранных Пензяком на рассвете, точно между первым и вторым петушиным криком.

На обед в качестве закуски уже готовился салат из ряски и пюре из листьев одуванчика, а на ужин уже отлавливались отборные лягушки из Чертового Омута. Назывался весь этот беспредел «Кухня народов мира». И заливался он «Витаминным» чаем, который каждый раз имел разный состав. Для иностранных гостей Ванька-Пензяка не пожалел запасов, и эффекты от чаев были самые разнообразные. Скажем, если первый день террора начинался с повальной диареи, то второй должен был принести гостям облегчение в виде мощной мочегонной травки, а приступы безудержного веселья и утренней бодрости должны были сменяться столь же безудержной сонливостью и послеобеденной хандрой. После вечернего чая бодрость и веселье возвращались и не проходили уже до утра.

И это было только начало. Бригада пошла на поводу у гостей и сняла все неэстетичные мушиные ловушки, над которыми так потешались иноземцы. Длинные липкие ленты были, конечно, малопривлекательны, но они в какой-то мере отвлекали мух от тарелок с едой. Для страховки повара скупили в райцентре всю наживку для рыбы в виде мух. Мухи были многоразовы, гигиеничны и вполне натуральны. Они были даже лучше, чем настоящие.

Под конец совсем распоясавшиеся повара договорились придавать эстетический вид блюдам и напиткам с помощью цветочков, в радующем изобилии произрастающих в окрестностях «Геркулеса» – лютиков, фиалочек, одуванчиков. Глянцевые желтые лютики действительно великолепно смотрелись в свекольно-красном борще. Бригада геркулесовцев с упоением ждала, когда избалованные заморские гурманы швырканут об стол ложки, выльют откровенно-издевательский борщ на виновные головы поваров и в строгом молчании выбегут из столовой. А может даже, перебьют все окна и напишут на стенах «Геркулеса» что-нибудь издевательское и обидное. Бригада уже единодушным голосованием решила, что не будет жаловаться на побивших окна и испортивших стены гостей.

Но не всегда в этом несправедливом мире все делается так, как того хочет человек. Все жесточайшие меры, принятые геркулесовцами, разбивались о американскую страсть к экзотике. Басурмане ловко гарпунили мух, по-собачьи плавающих в борще, бежали к умывальнику, ополаскивали их теплой водой с хозяйственным мылом и отпускали на свободу. Пластмассовые мухи плохо гарпунились и не хотели лететь на свободу. Этих мух – кстати, покупных, а оттого особенно ценных – гости, пригорюнившись, смывали в умывальник. Хорошо хоть, что канализации в «Геркулесе» не было и вся вода стекала в ведро, замаскированное под мойкой. Повара вылавливали дорогостоящих мух, плавающих в грязной бурой пене, ополаскивали и запускали в следующую порцию еды.

К концу первого дня геркулесовцам пришлось признать: лютики и мухи не произвели должного впечатления. Единственное, что хоть как-то вывело из равновесия непривередливых гостей – это слабительная травка Пензяка. Признаки беспокойства, проявленные в обед, к вечеру превратились в какое-то броуновское движение. Гости даже не очень радовались французскому ужину – лягушкам с пюре. И мух уже не отмывали, а просто выкидывали. Особенно страдал один пожилой техасец – тот самый, которого тяпнула неведома-зверушка в казахской степи.

Он даже галантно отдал свою порцию лягушек пожилой седоватой даме в соломенной шляпе. Залпом выпив очередную порцию витаминного чая, техасец в очередной раз выскочил из «Геркулеса» и помчался в стоящий во дворе деревянный «скворечник». Больше в этот, да и следующие дни в столовой его не видели.

Но чего толку, если сломался только один из целого автобуса? Домовой, по словам Ваньки-Пензяка, требовал удаления всех иноземцев из русской столовой. Геркулесовцы пригорюнились. Целый день они измывались над американцами! Целый день трудились, не покладая рук для того, чтобы те добровольно отказались питаться в общественной столовой! А какой результат? Только один солдат со стороны противника выбыл из строя, только один. Это какая же арифметика получается? Чтобы победить американцев, надо сражаться месяц? И каждый раз придумывать все новые и новые средства? А противников много! И анализы укусанного могут прийти гораздо раньше, чем через месяц. И американцы просто тихо и мирно уедут. Но ведь вся фишка в том, чтобы выгнать их из столовой! Таковы, по словам Ваньки-Пензяка, требования домового. Если они уедут без помощи геркулесовцев, то еда так и будет пропадать из столовой.

Уже подошел к завершению первый день боев с чумными гостями. Уставшие от трудов неправедных повара сидели на табуреточках в кружочке, даже забыв снять свои накрахмаленные белые колпаки и молчали. Что-то будет дальше? Ванька-Пензяк пригрозил, что домовой может подключить к работе и других своих подручных: Шишимору, нагоняющую на людей смертельный страх, Шишиг и Шиликунов, самых шумных хулиганов из всех духов или – упаси Боже – Коргорушу. Эта в столовой самая нежелательная. Обычно Коргоруша обращается в черную кошку и лезет под ноги в самый ответственный момент – когда нерадивый хозяин дома несет что-нибудь большое, тяжелое и горячее. Или ничего не несет. Падать неприятно даже без большого, тяжелого и горячего.

В общем, гекулесовцы медленно, но верно впадали в панику. В этот-то момент и застал их Комаров. Весь день он занимался расследованием убийства и поиском Савской: посидел немного в засаде на Мальвинку, опросил всех ближайших соседей экс-актрисы, прочесал окрестности сенника в поисках следов преступления. Скорее всего, Жека действительно был задушен подушкой. Сопротивления он, судя по всему, оказать не мог, так как был безбожно и смертельно пьян. Это, кстати, объясняло и тот факт, что он положил глаз на Савскую. До сих пор ей не удавалось соблазнить даже самого захудалого но-пасаранского мужичонку.

Результатов этот день принес немного – в основном, фантики от конфет. Даже гипсовых слепков от следов не удалось сделать – погода стояла сухая и в окрестностях сенника не удалось найти ни одного мало-мальски отчетливого следа. Правда, Костя поймал момент, когда из Мухтара вышла оставшаяся часть бус, но как эта часть сможет помочь ему в деле, он и сам не знал.

Единственный интересный факт, который удалось раздобыть, был выужен из показаний соседей. И этот факт касался Мальвинки. Во-первых, она не выла по ночам. А как известно, когда умирает хозяин, его верный пес воет ночами напролет. Значит, Савская жива. Во-вторых, Мальвинка была сыта. Когда самая сердобольная из соседок перебросила через забор осиротевшей животине корочку хлеба, та сначала протиснула носом корочку через щель под забором обратно, а потом залилась таким оскорбительным, презрительным лаем, что обиженная женщина поклялась никогда, ни при каких условиях не проявлять жалости к осиротевшим зверушкам. Значит, Мальвинку кто-то кормил. Или она сама где-то питалась.

Комаров побожился посвятить вся сегодняшнюю ночь слежке за Мальвиной и заскочил в столовую. Хочешь-не хочешь, а кражу расследовать надо. Костя давно махнул рукой на американцев, но с этого дела его никто не снимал.

Когда он увидел кучку печальных поваров, и не собирающихся идти по домам, к детям, мужьям и скотине, голову его посетила гениальная по своей простоте мысль:

– Слушайте, братцы! – загорелся он, – а что, если вам установить временное ночное дежурство в «Геркулесе»? Делитесь по парам и бдите всю ночь! Тяжело, конечно, и я на этом не настаиваю. Просто были же раньше народные дружины. Так почему же не создать такую дружину сейчас? Хоть на время?

– Можно, конечно, – замялся бригадир, – но не поможет. Мы уже советовались с Пензяком, так он говорит, что домовой Баюна нашлет. Тот в две минуты лучше любого дихлофосу всех усыпит.

– Какого дихлофосу? – горячился Комаров, – дихлофосом не усыпляют, а травят. И прекратите верить во все эти бредни. Надо искать реального вора, а не играть в вечера на хуторе близ Диканьки.

– Я не буду дежурить, я боюсь, – голосом капризной девочки заявила Маринка. – Домовые – они всякие бывают. А вдруг он ко мне приставать начнет? А я, между прочим, еще девушка.

Что мне потом Сашка скажет?

– Кто такой Сашка? – мгновенно насторожился Костя. Появление нового персонажа на горизонте вполне могло вывести на след.

– А, так, бегает за мной один, – махнула рукой Маринка, лукаво высматривая из-за полуопущенных ресниц реакцию симпатичного участкового, – надоел уже.

– Ест много? – Костю интересовали только факты, касающиеся дела.

– Ой, ужас просто, – эмоциональная Маринка даже подскочила на месте, – я поэтому и замуж за него не хочу. Легче поросенка вырастить, чем такого мужика прокормить. Ну так он здоровый какой, видели? Говорит, на руках носить будет с работы и на работу. А я не верю, мужчины все так говорят, пока своего не добьются.

– Алиби у него на ближайшие ночи есть? – грубо перебил такие важные для Маринки излияния Костя.

– А что это? – зарделась Маринка, – и с какой стати вас это интересует? Это касается только нас. И ничего я вам без своего адвоката не скажу.

– Про адвоката знаете, а про алиби не знаете, – разозлился Комаров, – быстро ведите меня к этому вашему Сашке, пока время есть! Можно? – не дожидаясь разрешения, Костя схватил стакан чая с подноса и выпил.

– Побьет, – вздохнула Марья Степановна, когда за Костей и Маринкой закрылась дверь, – как есть побьет Сашка нового участкового! Хорошо, что он чай витаминный выпил. Может, по дороге спать захочет, не дойдет до Сашки-то!

Глава 6 Жировик-лизун с дамским уклоном

Сашка участкового не побил. И не потому, что это Костя побил Сашку. И не потому, что в обоих заговорило благоразумие и они поговорили мирно. Просто Сашки дома не оказалось. Костя проводил Маринку, предупредил, чтобы передала возлюбленному просьбу участкового зайти в участок и отправился к дому Савской.

Бутербродами и фляжкой с лимонадом он запасся загодя, поэтому домой заходить не потребовалось. Сегодняшняя ночь просто обязана была принести хоть какие-нибудь результаты. Костя это совершенно точно предчувствовал. Единственное, что его смущало, это просто невероятная сонливость, навалившаяся на него так внезапно, что он даже испугался. Хотя, все понятно! Почти всю прошлую ночь Костя не спал. А молодой организм требовал свои законные восемь часов сна. Но на случай внезапного засыпания у Комарова был надежный будильник – Мухтар. Козел уже однажды выручил его в подобной ситуации, мог выручить и сейчас. Если бы Комаров знал, что обязан столь внезапно свалившейся на него сонливостью витаминному чаю вероломных геркулесовцев!

У Кости уже было свое, излюбленное место для слежения за домом Савской. С этого места прекрасно просматривался весь двор, с него же была видна и дорога, на которой любой, выходящий со двора Ариадны Федоровны, был виден как на ладони. Уже вторую ночь проводил Комаров на свежем воздухе и эти ночевки ему даже нравились. Если бы еще можно было спать! Костя глубоко зевнул. Глаза пощипывало, хотелось часто моргать или просто закрыть их и совсем немножко полежать так, с закрытыми глазами. Комаров мужественно боролся с этим желанием. Но он понимал, что в такой темноте, да с закрытыми глазами он непременно прозевает Мальвину. И поэтому терпел.

Для того, чтобы отвлечься от мыслей о сне, он стал разглядывать звездное небо. Ночное небо – это еще одно открытие, которое сделал Комаров в деревне. В городе, конечно, тоже иногда были звезды. Костя даже находил созвездия Большой Медведицы и Гончих Псов. Но там это были маленькие мутноватые точки, совсем жалкие, по сравнению с самоуверенными, и оттого глуповатыми уличными фонарями. А здесь… Здесь это были ЗВЕЗДЫ. Стоило только бросить мимолетный взгляд на небо и они словно засасывали человека в себя, словно подвергали сильному и божественно-прекрасному гипнозу.

Комаров машинально нашел Медведицу, легко, как никогда вычислил Псов. И все. Он видел, что звезды действительно образуют группы, ему даже казалось, что многие из этих групп похожи на животных и мифологических героев, он примерно помнил из школьного атласа схемы соединения этих созвездий, но как самому, без помощи определить, где Лев, а где Волопас? Где Цефей, а где Возничий?

– Хорошо Маринке, ей сейчас Сириус показывают. А я даже не помню, в каком созвездии он находится, – тихонечко пожаловался Комаров.

– Хочешь, я тебе покажу? – раздалось совсем рядом.

– Кто тут? – тихо спросил Комаров.

Он, конечно, немного испугался, но в засаде кричать от страха не полагалось, поэтому он и спросил тихо.

– Это я, Василиса. Принесла пирожков от вашей Анны Васильевны.

– Спасибо, Василиса, – поблагодарил Комаров, – но только пирожки у меня еще остались. Могу даже тебя угостить.

– Не надо мне никаких пирожков, – печально отказалась Василиса, – я вообще сюда не за этим пришла. Я хочу романтично показывать тебе звезды, а не прозаично чавкать в унисон пирожками.

– Хорошо, я тоже не буду чавкать пирожками, – быстро согласился Комаров, – давай, показывай мне свои звезды. Только поромантичнее, пожалуйста.

– Как уж получится, – пожала плечами Василиса.

Она взяла Костю за руку и легко вытянула его из засады.

– Смотри, вон те небольшие звездочки, что похожи не пластмассовых мух, плавающих по-собачьи в тарелке с борщом, образуют созвездие под названием «Геркулес». А вон те восемь звездочек, как бы имитирующие погон младшего лейтенанта, называются «Близнецы».

– Мы с Кириллом не близнецы, – не согласился Костя, – мы двойняшки.

– Хорошо, значит это созвездие отныне будет называться «Милиционеры-двойняшки», – не стала капризничать Василиса.

– А какому созвездию принадлежат вон те две звезды? – спросил Костя.

– У нас под ногами?

– Нет, справа.

Только сейчас Комаров заметил, что они уже не лежат в зарослях лебеды на окраине Но-Пасарана, а идут по полупрозрачной искрящейся дорожке. А на самом краю дорожки стоит ржавый дорожный указатель с надписью «Млечный Путь».

– Голубенькие, одна большая и лохматая, как болонка, а

другая маленькая, как кисточка на ее хвосте? Догадайся сам.

– Созвездие Мальвинки?

– Почти. Это Малый Пес.

– А Большой Козел есть? – обиделся Комаров за своего обделенного Мухтара.

– Конечно. Только он называется Козерог, но если хочешь, пусть будет Большой Козел.

– А ты, где здесь ты?

– Я вон та длинная цепочка из звезд.

– А при чем здесь созвездие Эридан? Тебя зовут Василиса, – напомнил ей Комаров.

– Какая разница, Эридан или Ариадна, несколько букв ничего не меняют, – равнодушно ответила Василиса хриплым, низким голосом. – Главное, что мы вместе. Нас обвенчало звездное небо. И если ты мне хоть когда-нибудь изменишь, я запыряю тебя рогами.

Комаров обернулся. На него смотрела Ариадна Савская. Волосы на голове ее шевелились, шевелились, пока из них не проклюнулись два острых козлиных рога. Рога стали угрожающе быстро расти.

– Ой, – жалобно взвизгнула Савская, – ты мне уже изменил! Берегись!

Она наклонила голову и уткнулась рогами Косте прямо в живот.

– Я же только в мыслях, – попытался оправдаться Комаров.

Но было уже поздно. Савская рассвирепела настолько, что намерения ее не подлежали ни малейшему сомнению.

– Уйди, уйди, – застонал Комаров, пытаясь отвести острые Ариаднины рога от своего пресса.

От боли звездное небо закружилось у него перед глазами и опрокинулось: увлекая за собой самого Комарова. Он не удержался на зыбком Млечном Пути и стал стремительно падать в черный вакуум.

– Простите, я больше не буду, – попытался крикнуть он, но вместо крика из его горла вылетело какое-то нечленораздельное сипение.

Костя открыл глаза. Он лежал на вполне реальной твердой, немного влажной почве. Над головой все так же мерцало звездное небо, в траве все так же остервенело стрекотали кузнечики. И только боль в животе напоминала о том кошмаре, который произошел – или не произошел – с ним секунду назад.

Источник боли тоже был вполне реален. И даже дружелюбен.

В живот Комарова уперся рогами ни кто иной, как Мухтар – козел, находящийся на службе в милиции.

Мыслительный процесс у Комарова протекал мгновенно, поэтому ему хватило доли секунды, чтобы понять: Мухтар не неблагодарная скотина, решившая во сне порешить своего хозяина, а верный и надежный друг. И он вовремя разбудил так позорно уснувшего хозяина.

Хорошо, что ночь была безоблачная и луна светила довольно ярко. Благодаря им Костя успел увидеть беленький, крохотный комок, удирающий в направлении центра Но-Пасарана.

– Вперед, Мухтар, – успел шепнуть Костя вслед помчавшемуся в погоню за болонкой козлу.

Мчаться приходилось тихо. Слух у Мальвинки был отменным, других посторонних звуков на улице практически не было, а упускать ценного в криминальном плане зверя Комаров не собирался. К счастью, он уже почти овладел умением сельских жителей передвигаться в темноте, ноги сами выбирали наиболее удачный путь, среди кочек, ямок и мин замедленного действия, в трогательном изобилии оставленных вечерним стадом.

Мальвина бежала к центру – в этом уже не было никаких сомнений, как и в том, что она бежала с определенной целью. Об этом говорил сам характер ее бега: плавный, летящий, уверенный, если можно так назвать бег болонки. В какой-то момент она резко притормозила, и Комаров было подумал, что она услышала за собой звук погони, но нет! Болонка просто остановилась оставить роспись на ни в чем не повинном столбике забора.

Чем дальше бежала собака, тем больше росла нехорошая уверенность в душе Комарова: Мальвина неуклонно сближалась с бывшими барскими конюшнями, украшавшими собой центр совхоза имени Но-Пасарана.

И в этот раз интуиция его не обманула. Из-за угла ближайшего дома Костя наблюдал, как Мальвинка, не задерживаясь, пробежала мимо официального входа в «Геркулес» и завернула за угол. Костя стал судорожно вспоминать, есть ли в столовой пожарный выход? Выхода, вроде бы, не было. Как и не было черного хода. А что было? С тыльной стороны конюшен скромно притулился туалет, пользовавшийся в последнее время повышенным вниманием американцев, несколько окон, забитых гвоздями – Костя сам проверял – и… и… и маленькое полуподвальное вентиляционное окошко! Комаров проигнорировал это окошко, так как человек в него явно пролезть не мог, а зверя подозревать в краже продуктов из кухни он не догадался.

Костя быстро и почти не прячась завернул за угол. Для чистоты эксперимента он решил не сразу идти к окошку, а попробовать уговорить Мухтара взять след.

– След, Мухтарушка, ищи Мальвинку!

Умница-Мухтар сразу понял, что от него требуется. Он кивнул своей узкой, породистой головой и стал добросовестно нюхать землю. След он нашел быстро, коротко махнул хвостом-капелькой и, почти утыкаясь носом в землю, уверено двинулся к глухой стене конюшни-столовой. Сердце Комарова жизнерадостно и гулко билось, оно забилось еще жизнерадостнее и глуше в тот момент, когда Мухтар подошел к вентиляционному окошку и выжидающе посмотрел на хозяина.

– Ме-е-е, – почти шепотом проблеял он.

Сам того не ожидая, Костя нашел геркулесового вора. О таких курьезах молоденьких курсантов не раз предупреждал всезнающий Виктор Августинович Афиногенов. Довольно часто в криминальной практике след, ведущий к раскрытию мелкого преступления, приводил к раскрытию более крупного, если не сказать, масштабного по своему значению.

Правда, Афиногенов ни разу не упоминал о том, что след, взятый по поводу крупного, можно сказать масштабного по своей сути преступления приводил к раскрытию мелкого, как это и произошло сейчас с Комаровым, но кто будет рассказывать о таких мелких казусах? Геркулесовый вор найден – и дело с концом!

Костя подобрал несколько обломков кирпичей, отвалившихся от графской конюшни, замуровал, как смог, выход из окошка, оставил Мухтара сторожить и побежал к бригадиру поварской бригады за ключами от столовой.

Бежал он легко, как Маугли. Одно из преступлений было раскрыто, и этот факт словно раскрыл крылья у него за плечами! Бригадир долго не понимал, чего от него хочет участковый среди ночи, а когда понял, схватил ключи, напялил, спросонья, высокий белый колпак и выбежал из дома. Через десять минут они уже стояли возле входа в бывшую конюшню и были полностью готовы к задержанию прожорливой болонки. Пылающий азартом Комаров даже не подумал, что маленькая французская болонка вряд ли могла за одну ночь слопать обед, приготовленный для целого автобуса американцев.

Комаров и бригадир смогли ворваться в обеденный зал неожиданно, как и положено по инструкции. Костя щелкнул выключателем. На большом столе для разделки мяса распласталась маленькая француженка. Один конец ее почти сползал со стола, другой – тот, где зубы – был соединен с огромным, размером больше самой болонки куском розового мяса.

– Моя вырезка! – взвизгнул повар.

Он подбежал к столу и схватился обеими руками за другой конец вырезки. Мальвинка от неожиданности поперхнулась, но мясо не выпустила. Она только крепче вцепилась в него своими акульими зубками и, свирепо порыкивая, принялась в увеличенном темпе работать челюстями. Тогда бригадир сорвал с головы колпак и начал лупить этим колпаком по серо-голубой, в розоватых мясных потеках морде. Удары колпака нисколько не смутили воровку, она только еще громче, еще злее зарычала и глубже утопила в нежной свежей вырезке свои клыки.

Но она не учла того, что повар был не один. Что с нее взять? Собака – не человек, не может предусматривать развитие событий и перестраховываться. Пока Мальвинка билась с поваром за кусок мяса, Костя спокойно выбрал кастрюлю повместительнее, хорошенько нацелился и накрыл обжору этой самой кастрюлей. Повар от неожиданности выпустил вырезку, вырезка, подобно длинному языку монстра, спряталась под кастрюлей, и все затихло. Но не надолго. Кастрюля вдруг подпрыгнула, и из под нее раздался такой душераздирающий, такой смертельный вой, что даже у знакомого с теорией криминалистики Комарова кровь застыла в жилах. Ужас всего происходящего был еще и в том, что вой сопровождало хаотичное движение кастрюли. Она подпрыгивала, дергалась из стороны в сторону, делала ложные выпады, как будто пыталась вырваться из рук своих пленителей. Костя вскочил на стол и уселся на свободолюбивую кастрюлю.

– Принеси разделочную доску, нож, веревку и мешок, – крикнул он повару.

Бригадир геркулесовцев быстро нашел все то, что просил у него Комаров, положил все эти предметы на стол и вопросительно уставился на участкового. План Комарова был прост: попытаться продвинуть под кастрюлю большую разделочную доску так, чтобы Мальвинка оказалась между доской и кастрюлей. Потом придвинуть все сооружение к краю стола, подставить мешок и столкнуть кастрюлю вместе с болонкой и разделочной доской в этот самый мешок из-под картошки. Потом ловко завязать веревкой и отрезать концы веревки ножом. План был довольно прост и вполне мог сработать.

– Приготовь нож и веревку, – скомандовал он бригадиру,

Бригадир, не поняв толком для чего участковому нужна веревка, ловко и с готовностью соорудил из принесенной веревки петлю. Как будто всю жизнь работал не поваром, а лильским палачом.

– Пожалуй, лучше повесить, – робко посоветовал он, – если резать, то крови будет много, уборка опять же и разделочную доску придется дезинфицировать. Потом долго хлоркой будет вонять.

Комаров посмотрел на него, как на умалишенного, потом немного подумал, решил, что бригадир так шутит и не стал возражать.

– Вешать, так вешать. Хозяину виднее.

– Не трожьте зверушку, сотрапы, нероны, берии, чикотилы! Вешайте меня!

От пронзительного визга, раздавшегося неизвестно откуда, Комаров подпрыгнул, а бригадир нежно, по-мышиному пикнул и вскочил на стол, рядом с плененной Мальвиной.

Визг сопроводился не менне жутким видением. Из-за разделочного стола, на котором и происходил захват Мальвины, поднялось нечто. Нечто было чумазо, всклокочено и одето в саван. Глазные впадины чудовища были черны и воспалены, сами глаза смотрели на непрошеных гостей с предсмертной тоской и ненавистью.

Бригадир, коротко подрыгивая нижней челюстью, мелко крестился и тихо, часто матерился, а Комаров мучительно пытался вспомнить, кого из людей напоминает ему этот жуткий Жировик-Лизун, героически вступившийся за собачку. И только тогда, когда Жировик заговорил вновь, в голове у Комарова прояснилось, и все тихо и культурно расставилось по местам.

– Берите меня, рвите мое белое тело, – декламировал подручный домового.

В этом месте неплохо бы смотрелось разрывание савана на груди, чем Жировик-Лизун и поспешил воспользоваться. Он лихо рванул белую материю, которая картинно и звучно треснула и обнажил белую дряблую грудь.

Бригадир оборвал монотонный и незатейливый мат на полуслове и так и замер с полуоткрытым ртом. Видимо, он никак не ожидал, что Жировик-Лизун может оказаться женского пола. Этот факт явился последней каплей, переполнивший чашу мужества простого но-пасаранского повара, глаза его закатились, и он рухнул рядом с кастрюлей, под которой еще находилась Мальвина.

Комаров решил, что пришла пора принимать меры. Он набрал в легкие побольше воздуха и рявкнул:

– Ариадна Федоровна, она же Зинаида Петухова! Немедленно оденьтесь и умойтесь. Вы задержаны по подозрению в краже продуктов в точке общепита под названием «Геркулес» и причастности к смерти Евгения Пенкина. Вы имеете право на молчание. И даже не просто имеете это право. Я просто настаиваю, чтобы вы не вопили на весь Но-Пасаран, пока я буду вести вас в отделение милиции.

* * *

Процессия выглядела ярко и колоритно. Ариадна Федоровна, по настойчивому совету Комарова, умылась, вернула белую скатерть, в которую закутывалась наподобие савана, оделась в свою цивилизованную одежду и вполне тихо и покорно брела впереди Комарова. К груди она прижимала все еще рычащую и повизгивающую от возмущения голубую французскую болонку. За Савской шел Комаров. Он, конечно, был рад тому, что совершенно неожиданно раскрыл дело о геркулесовом воре и нашел главного подозреваемого или свидетеля в деле об убийстве дальнобойщика, но счастья почеу-то не испытывал. Может, виновато недосыпание или усталость?

Завершал процессию бригадир. Когда он пришел в себя и понял, что страшный Жировик-Лизун вовсе не страшный Жировик-Лизун, а простая экс-актриса, он очень ругался. За свой испуг, за порванную казенную скатерть, которую принял за саван, за продукты, которые ухитрились съесть старая актриса сомнительного прошлого и маленькая собачка. Правда, теперь он ругался вполне пристойно, по-городскому, как говорят в Но-Пасаране. Но от этого его ругань не становилась более добродушной.

Мухтар в этот раз не участвовал в шествии. Он просто щипал травку, то отставая, то забегая не очень далеко вперед. Далеко забегать вперед он просто не мог – между «Геркулесом» и отделением милиции было пять минут ходьбы.

В отделении Комаров выставил из КПЗ очередного запившего сельчанина и запер в камере Савскую и Мальвину. «Надо бы все-таки выпросить себе секретаря», – подумал он, представив, какой бурный поток были и небыли выльет на его многострадальную голову завтра Ариадна Федоровна.

* * *

Сон, как это ни странно, не приходил долго. Комаров мерял шагами комнату и рассуждал:

– То, что Савская пряталась в столовой – понятно. Место теплое, сытное, комфортное. Мальвинка опять же накормлена. То, что она уничтожала такое огромное количество пищи – тоже объяснимо. Ариадна Федоровна со своей болонкой вообще славятся неуемным аппетитом, а на пике стресса люди часто проявляют чудеса героизма: перекрывают мировые рекорды скорости, перепрыгивают без шеста высоченные стены, теряют чувство сытости. Или голода. Но это – не про Савскую. На моей памяти Савскую ни разу не посещало чувство голода. Итак, «Геркулесовый» вор найден, в этом нет никаких сомнений.

– Ага, – подытожил с печки Печной, лакмусовая бумажка Комаровских рассуждений.

– Теперь следующий вопрос, наиболее важный и значимый: отчего она пряталась? Не может быть, чтобы она пробралась в столовую только для того, чтобы полакомиться полуфабрикатами, приготовленными для американцев. Или может?

Костя немного подумал, немного покачиваясь на одном месте, потом решил:

– Нет, может. От этой Савской можно ожидать чего угодно. Но это – худшая версия. Наиболее для меня выгодная та, что экс-актриса скрывалась в связи с убийством на сеннике.

а. Она может скрываться как свидетель преступления. Если она видела убийцу или может догадываться о том, кто скрывается под его личиной, то тот не остановится и совершит второе злодеяние. В этом случае замызганный внешний вид и некоторая скромность в поведении Савской вполне оправданы.

б. Она может скрываться как непосредственный участник преступления. Она могла помогать убийце – например, заманивала Пенкина на сенник и усыпляла его бдительность. Она могла сама убить Пенкина – в его крови было столько алкоголя, что с ним мог справиться и ребенок. В этом случае ее замызганный внешний вид и некоторая скромность в поведении тоже оправданы. У несчастной вполне могло наступить расстройство психики. По крайней мере, ни один убийца в здравом уме и твердой памяти не будет скрываться в том населенном пункте, в котором совершил преступление. Если он не суперумный убийца. В том, что Савская не суперумный убийца – сомнений нет.

– Ага, – подытожил Печной.

– Чего «ага» – рассердился Комаров, – «агакать» на печи легко. Ты попробовал бы сам выстроить стройную версию преступления. Ладно бы еще преступник нормальный был, а то – Савская! Мало я с ней в прошлый раз намаялся. Слушай, дед, а может она и в этот раз, того? Притворяется? Ведь тогда она совершенно беспочвенно взяла на себя вину за убийство. Просто так, чтобы на нее обратили внимание. Может, и сейчас?

– Дык, все возможно, – раздалось с печи, – бабы – они сапиенсы непредсказуемые и коварные. Что у них в голове варится – сам черт не разберет. Но только мне это трошки сомнительно. В смысле чтобы она старый спектакль затеяла. Даже самые дурные из баб знают, что два раза одного петуха петь не заставишь.

– И ведет она себя совсем не так, как в прошлый раз, – подхватил Комаров, – сразу видно, что напугана. Трясется вся, глазами крутит, молчит. Это на нее не похоже.

Костя сделал паузу, будто ожидая продолжения диалога, но на печи было тихо-тихо, как на совсем обычной печке, без деда. С нее не доносилось не только ни слова, но и кряхтения, ворчания, даже дыхания. Костя осторожно подкрался и заглянул за цветастую ситцевую занавесочку. Дед крепко спал, приоткрыв рот и высоко задрав седую, нечесанную бороду.

Глава 7 Nicht schiesen, ich бараний череп

Утром на работе Комарова ждал сюрприз. Сюрприз заключался не в том, что Мальвина убежала, и даже не в том, что Ариадна Федоровна встретила его с явным намерением давать показания, а в том, что на крылечке отделения сидела незнакомая девушка в белой блузке и синей узкой юбке. Светлые волосы ее были прибраны во взрослую прическу, яркие от природы губы аккуратно подкрашены, ноги, не смотря на середину июня, затянуты в капрон. Как завершение образа, на носу сидели очки в тонкой оправе. Увидев Костяка, девушка вскочила и радостно бросилась ему навстречу.

– Доброе утро, Константин Дмитриевич, – быстро затараторила она, – такая радость, такая радость, меня к вам секретарем направили. Теперь вместе сотрудничать будем. Правда, здорово?

– А как же столовая? – узнал, наконец, в незнакомой девице Маринку Комаров, – вам же отъедаться надо?

– А я уже что надо – наела, – махнула рукой Маринка, – а остальное не буду. Кто знает, может после школы в актрисы пойду, а там больше худых принимают. Ну, что мы тут с вами зря стоим, проходите, работать будем, – широким жестом пригласила она Комарова в его собственное отделение милиции.

Костя приуныл. Конечно, он просил секретаря. Но он мечтал о секретаре совершенно определенном: этаком аккуратно причесанном молодом человеке в круглых очках и галстуке, неглупом, молчаливом, понимающем начальство с полуслова. А ему дали Маринку. Эту шумную, болтливую и совсем юную девицу. Много же они вдвоем наработают!

– Ты пишешь быстро? – спросил Комаров, в робкой надежде на то, что Маринка не умеет писать.

Писать Маринка, к сожалению, умела. И даже имела по русскому языку и литературе пятерки. Поэтому откровенных причин избавиться от нее не было. Тянуть с допросом Савской тоже смысла не было. Более того, Комаров стремился как можно скорее начать этот самый допрос. Дело начало как-то сдвигаться с мертвой точки, и упускать этот сдвиг было непростительно.

Костя накормил Савскую, проветрил кабинет, пристроил Маринку за сейфом, так как лишнего письменного стола все равно не было, а ключи от сейфа были потеряны безвозвратно, и начал допрос.

Смотреть на Савскую было действительно жалко. Она смыла черные круги от туши под глазами, но не смыла мешки, которые разбухли под теми же самыми глазами от четырехдневного обжорства, заливаемого слезами. Но самое прискорбное во всем ее облике было полное отсутствие духа. Она не кокетничала с Комаровым, как обычно, не играла пленную партизанку, не просила поставить ей «для убедительности» синяк. Она просто молча съежилась на стульчике, как будто за окнами не властвовал щедрый на тепло июль, а лютовал кусачий и злобный февраль.

– Ариадна Федоровна, – начал Комаров после соблюдения необходимых формальностей, – почему вы оказались в «Геркулесе» прошлой ночью?

Савская молчала. Глаза ее были устремлены в одну точку, ноги поджаты под стул, она едва уловимо, но ритмично раскачивалась.

– Ариадна Федоровна, – снова начал Костик, – против вас выдвинуты довольно серьезные обвинения сразу в двух преступлениях. В ваших интересах начать добровольное сотрудничество со следствием. Если в результате нашей работы самое тяжелое обвинение будет с вас снято, то есть шанс не угодить за решетку за второе преступление. Бригада геркулесовцев согласна простить кражу продуктов, если вы честно расскажете нам, что заставило вас прятаться в столовой.

– Тетя Аря, – подала голос Маринка, – ну чего вы боитесь? Бог с ней, с едой этой! Мы новую наготовим. Подумаешь, поросята голодные три дня посидели! Человеческая жизнь дороже поросячей. И мы на вас нисколечко не сердимся. Ну вот нисколечко!

Видимо, Савская не поверила Маринке в ее заверениях о лояльности поваров ограбленного «Геркулеса». По крайней мере, в глазах ее не мелькнуло ни тени радости или надежды. Напротив, к маятниковому качанию прибавилось еще и не менее монотонное подвывание. Комаров вызвал Зацепину из кабинета.

– Марина Алексеевна, – строго сказал он, – в ваши обязанности входит только холодное, четкое фиксирование моих вопросов и ответов Ариадны Федоровны. Вы не должны принимать участие в дознании и вообще разговаривать. Вы мне мешаете.

– Я мешаю? – обиделась Маринка, – я помочь хотела, по-товарищески, только из личной симпатии. Вы не так поняли.

– И не собираюсь ничего понимать, – Костик изо всех сил старался быть суровым, – во время дознания вы должны быть немы, как рыба. Этот вопрос не подлежит обсуждению.

– Да ладно, если вам так хочется, – Маринка пожала плечами, – только я думала, как лучше.

Когда они вернулись в кабинет, Савской на стуле уже не было. Половина ее торчала в окне, а половина уже практически сбежала из кабинета участкового.

– Держи ее за ноги.

Комаров моментально забыл, что в обязанности Маринки входит только холодная констатация допросов. Поручив девушке ноги Савской, он выскочил на улицу. Там все обстояло гораздо хуже, чем он предполагал. И угораздило же американцев прогуливаться именно в это время именно в этом месте! Комаров бросил умоляющий взгляд на русского гида, который вместе со своими подопечными первый раз гостил в русской деревне и, лавируя между мальвами, бросился к окошку, в котором извивались руки и голова Савской.

Бестолковый гид не понял намека Комарова. Вместо того, чтобы тихо-мирно увести группу подальше от отделения милиции, он построил их возле заборчика палисадника и принялся что-то быстро лопотать на родном языке гостей, обильно жестикулируя и гримасничая.

Только недавно Комаров вспоминал о том факте, что в минуты сильного волнения в человеке присыпаются невиданные силы.

И сейчас он смог воочию утвердиться в справедливости этого утверждения. Видимо, Ариадна Федоровна действительно несколько волновалась. По крайней мере, усилия двух молодых людей не могли равняться усилиям одной весьма потрепанной актрисы. Костя видел, как тужилась и пыхтела за окошком Маринка, каких усилий стоило ей удержать брыкающиеся ноги Савской. Девушка держалась молодцом. Несмотря на то, что актриса несколько раз пребольно ударила ее пяткой в челюсть и один раз в глаз, она удерживала эти самые ноги в пределах отделения милиции.

Косте было труднее. Хотя ноги и считаются традиционно более сильными конечностями, чем руки, но по сути это далеко не так. Руки слабее, но гораздо опаснее ног. Особенно руки женщины. Особенно с маникюром. Особенно, если маникюру помогают зубы. Комарову приходилось не только заталкивать вовнутрь гражданку Савскую, но и по мере возможности обороняться от покусов и царапин. И все это действо происходило под эмоциональный комментарий гида.

Неизвестно, как объяснял он своим подопечным столь негуманное отношение к пожилой леди, но те вели себя вполне мирно, внимательно вслушивались в слова экскурсовода, делали заметки в блокнотах и даже записывали его пояснения на диктофоны.

Не прошло и минуты, как за спинами американцев выстроился второй ряд из зевак-аборигенов. А чем они, собственно, хуже американцев? Им тоже интересно! Даже если они наблюдают за происходящим с несколько иной точки зрения.

Русская негромкая речь органично переплеталась с американской и прекрасно дополняла шипение Ариадны Федоровны и чертыхание Комарова.

– Не запихать ему Арьку. Больно зла. А когда баба зла, к ней лучше на пушечный выстрел не подходить.

– Так Арька не баба, а старуха, да еще тронутая.

– Хе! Ты что, хочешь сказать, что тронутые старухи агнецы Божии?

– Ну, не агнецы, а с злой бабой не сравнятся.

– Спорим?

– Ну. На че?

– А то сам не знаешь?

– Лады. Только в этот раз бери у Макратихи. У нее вдаряет лучше.

– Поллитра?

– Не мелочись! Литра.

– Лады. А из-за чего спорили-то?

– Из-за злых баб и тронутых старух. Кто победит.

– А Комаров?

– А че Комаров? Он что перед бабой, что перед старухой – пустое место. Ему и с одной не справиться. Так что надо найти против Арьки злую бабу и стравить. Чью бабу злить будем, твою или мою?

– Обеих по-очереди.

– Идет.

Мужики заблуждались. Они не учли того, что Комаров был не один, а с Маринкой. А она хоть и не баба, но девица довольно мускулистая и решительная. Не прошло и десяти минут, как Савская была затолкана в кабинет, а форточка плотно закрыта на шпингалет.

Несмотря на окончание спектакля, народ не расходился. Компания из двух наций стояла плотной стеной и молча ждала, когда им покажут что-нибудь интересненькое. К Комарову подбежал потный от азарта гид и горячо зашептал ему в ухо:

– Может, на допрос их пустите? Они валютой заплатят! Договоримся? А то я голову сломал, никаких развлечений в этом вашем Пасаране! Ни театров, ни казино. Давай, а? Бабок срубим.

– Вы чего тут, с ума все посходили? – не сдержался от громкого возгласа Комаров. – Какие еще развлечения? Какое казино? А ну, брысь отсюда, пока я вас всех… Пока я вам всем…

Костя в который раз обругал себя за незнание английского и не задумываясь выпалил первую попавшуюся фразу на немецком языке:

– Nicht Schisen, ich erzehle alles!

Фразу он сопроводил обильной жестикуляцией, напоминающей разгон комаров и, посчитав, что все объяснил, круто развернулся. Народ немного помолчал, немного постоял и стал тихо и задумчиво расходиться. Американцы – налево, но-пасаранцы – направо.

– Чего это он крикнул-то? – подошел к переводчику один из мужиков.

– Насколько я разбираюсь в немецком, он крикнул, «Не стреляйте, я все скажу!», – почесал затылок озадаченный переводчик.

* * *

«Мне наука, – отметил Комаров, – не оставлять окно открытым».

Вдвоем с довольной инцидентом Маринкой они усадили Савскую на стул. Костя попытался продолжить дознание. Ариадна Федоровна сидела как ни в чем ни бывало, словно не она сейчас пыталась рыбкой нырнуть в открытую форточку. Казалось, ничего не могло привести ее в чувство. Ничего, кроме…

Комаров немного подумал, подбежал к Маринке, шепнул ей что-то на ухо и выскочил за дверь. На улице он подозвал Мухтара, настойчиво втолковал ему что-то, и, убедившись в том, что козел его понял, вернулся. Оставалось только ждать.

Ждать оставалось недолго. В этот раз Комаров рассчитал все правильно. И Мухтар не подвел. Чтобы занять время, Комаров продолжал задавать Савской разные малозначительные вопросы, не рассчитывая получить на них толковые ответы. В кабинете было душно. Окошко Костя открывать опасался – у Ариадны Федоровны вполне мог случится рецидив. Если бы не ожидание, то обстановка грозила бы стать невыносимой. Жара, духота, монотонно раскачивающаяся Савская, муха, не менее монотонно бьющаяся о стекло…

Маринка откровенно и мучительно зевала. На румяной физиономии ее ясно было написано разочарование в работе секретаря. Она ожидала, что будет верной помощницей молодого участкового, будет давать ему меткие советы, а он будет радоваться и кружить ее на руках по кабинету, потом смутится и отпустит на пол. А она поправит выбившийся локон и строго скажет: «Зачем вы Константин Дмитриевич, я не такая». А он подивится ее строгости и непохожести на других и влюбится. Будет худеть и бледнеть. Перестанет ходить в засады, а все ночи будет проводить под окном ее спальни. Маячить темным, унылым силуэтом. А потом к ней придет делегация из местных старух во главе с Крестной Бабкой Пелагеей и скажет: «Чего ты, Маришка, сотворила с нашим участковым? Совсем не может он с преступностями бороться, совсем весь иссох по тебе. Кланяемся всем селом и просим: приголубь ты его, сердешного, а то сердце заходиться на его страдания смотреть». А она ответит: «Не могу я волю вашу исполнить, добрые женщины. Я другому отдана и буду век ему верна». Другому – это значит Сашке. Сашка будет бегать по селу и целовать всех встречных кобелей от счастья, а Комаров…

Сладкие и жестокие мечтания ее прервала какофония, донесшаяся с улицы. Злобный визг Мальвинки, напоминающий вопль сумчатого тасманского дьявола, уже узнавали все в Но-Пасаране, а сейчас к этому визгу примешивался дробный стук копыт и еще какое-то громыханье.

Звуки приближались, приближались, копыта зацокали по крыльцу отделения милиции, потом прозвучал неопознанный грохот, и в кабинет ворвался Мухтар. Глаза его горели азартом погони, нижняя губа отвисла, в желтоватых зубах была крепко зажата красивая, но грязная ленточка с кистями и люрексом.

Не успел Комаров рассмотреть ленточку, как взгляд его упал на то, что было привязано к этой ленточке. А привязано к ней было нечто зловещее, навевающие мысли о могильном холоде и жутком запахе тлена. На грязной, но красивой ленточке Мухтар приволок в кабинет хозяина побелевший от солнца бараний череп с одним, но лихо закрученным рогом. На разглядывание страшной находки Комарову было уделены доли секунды, так как вслед за черепом в кабинет ворвалась, по-видимому, владелица этого самого черепа – голубая французская болонка.

Костя уже был слегка опытным сыщиком, поэтому он постарался абстрагироваться от столпотворения, поднявшегося в кабинете, и сосредоточить все свое внимание только на пребывавшей в шоке женщине. Ему удалось увидеть редчайший момент, когда сознание возвращается в легкомысленную голову, отпустившую его на свободу.

Ресницы, окаймляющие мутные глаза Савской, немного дрогнули, рассеянный взгляд сосредоточился на одной точке, брови удивленно и жалостно поднялись вверх, а из уголка одного глаза выкатилась прозрачная, чистая, в связи с отсутствием макияжа, слеза. Ариадна Федоровна вышла из шока.

Чтобы закрепить достигнутое, Комаров продолжал бездействовать. И поступил совершенно правильно. Все довольно быстро уладилось само собой. Мухтар сделал еще несколько кругов по кабинету с погремушкой на веревочке, Мальвинка проехала эти несколько кругов, намертво вцепившись зубами в череп, Маринка сопровождала все это действо красивым, почти музыкальным визгом, а Савская медленно, как сомнамбула, встала со стула, протянула руки, поймала Мухтара, забрала у него баранью голову на веревочке и жалобно произнесла:

– Они отняли у тебя твою любимую игрушку? Бедная моя девочка! Злые, бездушные люди! Грубые, гадкие, сильные мужчины! Не зря я убила одного их них. Не зря…

Потом она взяла на руки Мальвину вместе с бараньим черепом, прижала их к груди и горько заплакала. Это была победа.

Спустя несколько минут Костя уже не жалел, что взял в помощницы Маринку. Савская говорила быстро и много, Маринка успевала записывать все, или почти все круглым, аккуратным и, главное, понятным почерком. Косте даже не пришлось задать ни одного вопроса. Ариадна Федоровна рассказала все, что могла, без красочных подробностей и философских рассуждений. После допроса Костя отвел ее обратно в камеру, отправил Маринку к своей домохозяйке – надо было попросить приготовить обед и на убийцу – и сел за стол разбираться в своих мыслях и показаниях актрисы.

А разбираться было в чем. То, что именно Ариадна Федоровна была геркулесовским вором сомнению уже не подлежало. Она подписала добровольное признание, при ночном задержании в столовой присутствовал свидетель – бригадир поварской бригады, и самое главное – кражи еды в столовой прекратились в тот самый момент, когда за Ариадной Федоровной закрылись двери темницы, т.е. КПЗ. Костю немного смущало другое, а именно, вопрос о причастности Савской к убийству дальнобойщика.

Ариадна Федоровна легко и равнодушно взяла на себя убийство Евгения Пенкина, но не все в ее показаниях сходилось. Например, она долго путалась в орудиях убийства. Костя предполагал, что это была подушка, а она называла то нож, то отраву, то кирпич. Впрочем, Комаров был уже научен горьким опытом. И он очень сомневался в том, что именно Савская убила Жеку. Но он не падал духом и не считал, что расследование зашло в тупик. Скорее всего, Ариадна Федоровна стала свидетелем преступления, она боится мести настоящего убийцы, для нее наилучшим выходом представляется надежная решетка и трехразовое питание в местном отделении милиции. Чтобы выйти на правильный путь, предстояло провести целую серию допросов. И вести параллельную работу по поиску настоящего преступника.

Немного поразмыслив, Костя решил, что признание Савской как нельзя кстати. О том, что она взяла на себя убийство, Маринка разнесет по всему Но-Пасарану сегодня же вечером. Костя сам намекнул ей, что не будет особенно сердиться, если она расскажет о виновности Савской. Преступник узнает об этом и расслабится, совершит пару ошибок, Костя его и сцапает! Ариадна Федоровна пока посидит за решеткой, в целях напускания тумана в глаза и ее собственной безопасности. Кормить ее будет Анна Васильевна, об этом Комаров договорится.

А что, если поступить наоборот? Использовать ее в качестве наживки? Отпустить домой и лежать в засаде до посинения? Преступник явиться ее убивать, а Костя ка-а-ак выскочит из кустов, ка-а-ак крикнет: «руки вверх!» Нет, не пойдет. По закону подлости убийца явится устранять свидетеля в тот момент, когда Костя пойдет домой завтракать или сменить одежду, промокшую по утренней росе, а палатку ставить будет неразумно. Палатка его выдаст, да и наблюдать из нее неудобно. Обзор не тот.

Досадно! Кроме полоумной тетки ни одного подозреваемого! Может, опять поговорить с Толиком? И с другими дальнобойщиками? А кстати, почему не проверить Толика? Есть ли у него алиби на эту ночь? Так ли он дружелюбен по отношению к Жеке? Не было ли у Пенкина и у самого Толика конфликтов с другими водителями? Не уводил ли Жека у кого из но-пасаранцев жену или подругу? Нет, это не пойдет. Как минимум двое – Толик и сама Савская говорят, что он провел ночь с актрисой. И бусы. Бусы Савской в стоге сена – это убедительная улика! Уже неплохо. Кто еще? Американцы! Почему бы не проследить за американцами? Кто-то из них мог повздорить с Жекой из-за политики, не сойтись во взглядах относительно спорта или женщин. Зря он сразу не стал следить за американцами! Глядишь, уже что-нибудь, да узнал бы. Итак, начинаем работать по трем направлениям: продолжаем дознание с Савской, прощупываем Толика и других водителей, задержанных на границе, следим за американцами. Эх, жаль, народу маловато! Только Костя да Мухтар. Маринка Зацепина не считается. Она просто секретарь и просто на практике.

* * *

Послеобеденная беседа с Савской дала больше, чем дообеденная. То ли Ариадна Федоровна покушала, то ли окончательно пришла в себя – неизвестно. Но она довольно подробно рассказала о знакомстве с Жекой. Чтобы заманить его в свои сети, эта перезрелая нимфа закупила самого забористого самогона и предложила его приглянувшемуся ей Жеке за полцены. Заперев Мальвинку в деревянном туалете, чтобы не мешала, она заманила симпатичного клиента оценить товар. И заставляла его оценивать до тех пор, пока он не потерял способность к адекватному восприятию действительности. Когда клиент созрел настолько, что нечленораздельно обозвал Савскую «ласточка моя», она одним глотком допила содержимое литровки и выволокла свою жертву за ворота. Савская была бы не Савская, если бы не продемонстрировала всему свету свою победу.

Она торжественно проволокла полумертвого от непомерного количества выпитого Жеку перед всей шоферской братией, громко объявила, что идет с ним на ночь любви на сеновал и потащила бедолагу на тот самый сенник, который и явился последним сенником в его жизни. Как удалось немолодой и физически неразвитой женщине затащить тяжелого молодого мужика на сено – тайна, покрытая мраком. Даже для такого опытного сыщика, как Комаров.

То, что рассказала Савская дальше, Комаров попросил Маринку не заносить в протокол. Описание оргии вряд ли могло помочь ведению дела. Впрочем, Савская сама помнила только начало оргии. Потом начал действовать допитый ею самогон, и она сама перестала различать действительность и пьяный бред. Поэтому Комаров попросил Маринку оставить в протоколе пустую страницу, на случай, если Савская что-нибудь вспомнит, и закончил допрос описанием утра, когда Савская проснулась и обнаружила задушенного Жеку. Савская сказала, что убила его ночью, в порыве страсти. Каким именно образом она его убила, вспомнить не могла. А Комаров до поры, до времени решил ей этого не говорить. Про то, как она хоронила Пенкина в сене, собирала букет ему на импровизированную могилу, кралась через все село в «Геркулес» и жила там несколько дней, он слушал невнимательно. Маринка все добросовестно фиксировала, а для дела здесь не было ничего нового. Дальнейшие показания Савской вряд ли могли открыть что-то новое в этом деле. Необходимо было срочно разрабатывать новые версии. И Костя решил прощупать американцев. А сначала – пообедать.

Дома его, как всегда, ждала маленькая, порционная кастрюлька, укутанная в полотенце и теплый, только что испеченный хлеб.

– Дед, слезай, обедать будем, – скомандовал Комаров.

– Да я уж отобедал, – раздалось с печи, – буду я тебя дожидаться.

– Ну, как хочешь.

Костя уселся за стол и с удовольствием принялся за грибной суп. Времени возиться с тарелками, естественно, не было, поэтому он по старой, преступной детской привычке взялся хлебать прямо ложкой из кастрюли. Нет, как хорошо, все-таки, быть взрослым! Можно делать все, что угодно и никто тебя за это не поругает! Костя иногда позволял себе маленькие разгильдяйства в виде невыглаженной на спине рубашки – все равно под пиджаком никто не увидит. Вот и сейчас с наслаждением от запретности происходящего цеплял он ложкой самые вкусные кусочки.

– Я те повылавливаю, – раздалось скрипение с печки, – щас как слезу, как дам ложкой по лбу, будешь есть как полагается.

– Не бухти, дед, – не испугался Комаров, – дел невпроворот, тороплюсь я.

Сам того не замечая, Костя между делом рассказал Печному все, что удалось узнать ему за сегодняшний день. Дед был надежный, проверенный, и хотя практически не выходил из дому, умудрялся помогать и мешать Комарову как никто другой. Но язык за зубами держать умел. Все-таки бывший разведчик нескольких войн сразу.

– Дык, – дед спустил с печи валенки, что являлось у него признаком чрезвычайной заинтересованности, – это и дебилу понятно. Арька беднягу и придушила.

– Откуда вы это взяли?

С некоторых пор Комаров стал прислушиваться к болтовне деда. Иногда Печной нес несусветную чушь, а иногда говорил вполне дельные вещи.

– Ты бюст ее видел?

– При чем тут бюст Савской?

– Был как-то в моей амурной практике, – затянул дед, – такой курьез.

Костя уже понял, что в этот ничего путного от деда не дождется, но решил дослушать.

– В последнюю войну пришлось мне попроситься на ночлег в одном хуторе. Путь был долгий, дело в самую слякоть. Ладно бы зимой, самой лютой зимой можно долго без теплых ночевок продержаться, а тут – дождь льет как сопли из заморыша, ветер, спички вымокли, курить нельзя. Ну, думаю, все одно погибать, что от насморка, что от фашиста. А тут – хутор. Ну, я покружил, покружил маненько для проверки – тихо. Подкрался к окошку, а там – бабочка. Слов нет, до чего нахольна. Спереди – подушка, сзади – перина, так бы и зарылся до конца дней своих. Постучался, пустила. Грит, тихо у них, не захаживают. Ну, я и остался. Дальнейшее знать тебе не положено, потому как молодой ищо, но скажу тебе, что так и не разобрал тогда, где настоящие перины, а где той дамочки части тела.

Уснул, однако, под утро, и чудится мне, что споймали меня проклятые фашисты и запихали в газовую камеру. Отродясь я в этих камерах не бывал, но чувствую – задыхаюсь. Я – биться, кричать – только хуже. Насилу проснулся. Проснуться-то проснулся, а в чувство никак не приду. И даже вспомнить не могу, где я. Только соображаю, что чем-то завален. Похоронен что ли? Да нет, земля холодная, а это, что на мне – теплое, мягкое и дышит. Ну тут только до меня дошло, что это хозяйка моя на меня во сне навалилась. Дернулся я – откуда только силы взялись! Скинул. Она с пола встает, глаза трет. Что, говорит, брыкаешься. Я ртом кислороды ловлю, сказать ничего не могу, а она поняла и лыбится: прости, грит, мил человек. Не предупредила. От меня и муж сбежал от такой моей особенности – люблю в обнимушку спать! А мужики этого не ценят. Душно им.

А какое там «обнимушки»! Она своими подушками как раз мне на лицо навалилась. Мог я, конечно, еще на денек остаться, время терпело. Но не стал. Убег я от нее. Лучше насморком помирать, чем такой страшной смертью.

– Ты чего хотел сказать-то?

– А то, что Арька задушила его в порыве страсти собственными грудями. Не зря же от нее даже самый захудалый мужичонка бежит. Мужики, они опасность как кошка землетрясение чуют. Намотай на ус.

Валенки исчезли. Комаров знал, что продолжать диалог бесполезно. Обычно после таких длинных речей дед засыпал смертельным сном.

Костя вспомнил солидный бюст экс-актрисы. Пожалуй, такой грудью действительно можно было задушить. Кстати или некстати, ему вспомнилась газетная шумиха, когда одна стриптизерша сломала посетителю стрип-бара шею одним ударом груди. Костя поежился. А что? И эту версию нельзя сбрасывать со счетов. Итак, американцы, друзья-дальнобойщики, бюст Савской. Убедительный букет подозреваемых!

Глава 8 Маша и медведь

Для начала Костик решил проверить алиби Толика и порасспрашивать народ о поведении американцев. Он уже смекнул, что огромный плюс работы в сельской местности состоит в том, что все все про всех знают. Правда, эти знания большей частью состоят из домыслов, но лучше бездоказательные домыслы, чем полное отсутствие информации.

В этот раз Комаров решил не повторять своей прошлой ошибки и не вызывать народ повестками в отделение милиции. Сельский люд такие методы расследования воспринимал как личное оскорбление и несмываемое пятно позора на всю жизнь.

Он уже понял, что лучше просто и незатейливо пристраиваться к группам общающихся сельчан, будто бы за какой-нибудь мелочью заходить в дома и выводить разговор на нужное ему русло. Это было сложно, этому еще надо было учиться и учиться, но Комаров был способным учеником. На это ему намекал еще Виктор Августинович.

Хорошо, что Костю уже как бы приняли в Но-Пасаране, немного к нему привыкли, немного полюбили. Он уже мог подойти к любой группе сельчан и не вызвать настороженности или недоверия. Решено! Остаток рабочего дня проводим в людях!

Перед походом «в люди» Комаров решил поговорить с Толиком. Он и так уделил неоправдано мало времени общению с самым близким товарищем убитого. Толика он нашел быстро. Как и следовало ожидать, тот возился с машиной, стараясь максимально использовать потерянное в пути время.

– Анатолий Петрович, – начал Комаров, – мне необходимо знать, что вы делали в ночь убийства. Я вас ни в чем не подозреваю, но вы понимаете, что это необходимо для следствия.

– Конечно, конечно, – Толик вытер руки ветошью, – это была первая наша ночь в Но-Пасаране, а дальнобойщик спешит воспользоваться любой возможностью, чтобы отдохнуть и расслабиться. Я подозревал, что утром не удастся выехать рано, вот и загулял. Жека ушел с дамой, а у меня невеста, Катенька, поэтому мы просто посидели с местными мужиками, поговорили за жизнь. Они мне байки потравили. Я, знаете, страх как страшилки люблю! Смешно прямо. Как пацан. А вот люблю, и все тут! А у вас тут правда Лешак живет? Мужики говорят, что недавно, лет шестьдесят как завелся. Злющи-и-и-й!

– Про Лешака – все вранье, не слушайте. А вот то, что вы не один были в ночь убийства, это хорошо.

– Да, жалко Жеку, – не обрадовался вместе с Комаровым своему алиби Толик, – звал же его с собой – не послушал. Все бабы проклятые.

– Что же вы так о женщинах? Говорите, у вас невеста.

– Да я не против женщин вообще, я против количества. Если их много и без разбору – чего ж хорошего?

– Это верно, – согласился и Костя. Его самого раздражала мужская болтовня о многочисленных победах и подругах. – Так с кем из местных вы провели ночь? Они должны подтвердить ваше алиби.

Толик, нисколько не обидившись, назвал имена двух но-пасаранцев, с которыми он всю ночь травил байки о леших. Потом, немного помявшись, вспомнил приблизительную фамилию одного из них, извинился за то, что не запомнил фамилию другого.

«Это ничего, – думал Костик, – найти в деревне человека с точным именем и приблизительной фамилией – проще простого, а вот то, что Толик не запомнил точных данных собеседников – важно. Значит, он не заботился о своем алиби заранее».

Состав водителей на стоянке постоянно менялся – одни задерживались, другие уезжали, поэтому Костя, пока не уехал какой-нибудь важный свидетель, поторопился потолковать с другими дальнобойщиками. Ничего важного он не узнал, но выяснил, что Жека ни с кем не успел поконфликтовать и вообще был человеком миролюбивым, леноватым и добродушным. Когда Комаров закинул удочку, чтобы узнать об отношениях между напарниками, все сошлись на том, что отношения их были ровными, как и должно быть. Ярко выраженная антипатия – плохой помощник в дороге.

Для себя Комаров отметил, что часть водителей прекрасно знают эту трассу и часто отдыхают на данной стоянке. Значит, есть смысл почаще сюда наведываться. Кто знает! Может, пока Костя занимается расследованием на селе, здесь появится тот, кто в ночь преступления здесь был и что-то видел?

С чувством выполненного долга Комаров направился в село. Надо было зафиксировать алиби Толика и послушать народное мнение. Какое-то смутное беспокойство терзало его душу. Он никак не мог понять, что именно его тревожило. Может, американцы? Очень неприятно, когда грязь в родном отечестве развозится на глазах гостей. При воспоминаниях об американцах неприятное ощущение усилилось. Костя снисходительно относился к байкам об интуиции и прочей чепухе. Но ощущение того, что гости тоже имеют какое-то отношение к этому делу, не проходило. А еще… Не хотелось признаваться, но он давно не видел Калерию. Раньше эта девушка всегда маячила у него перед глазами, надоедала, мешала, и то, что Комаров не видел ее уже несколько дней, его неприятно удивило.

Не только Костя в этот момент думал о невольных гостях Но-Пасарана. Группа небезызвестных ему товарищей строила целый заговор против иноземцев. В состав этой группы входили все геркулесовцы, за исключением перебежчицы-Маринки. Возглавил группу, как и следовало ожидать, Ванька-Пензяк. Правда, заговор был скорее за иноземцев, чем против них, но как это часто бывает, теперь и сам черт не мог разобраться, что такое хорошо, а что такое плохо.

Дело в том, что широкая русская душа геркулесовцев взбунтовалась против несправедливости, проявленной ими самими против гостей. Невинные, ничего не подозревающие американцы ни за что подверглись злобной мушино-фиалковой атаке. Они дружелюбно и мужественно терпели измывательства над собой, и никто не заступился за них, никто. Правда, геркулесовцы не совсем были виноваты в травле американцев. Главная ответственность ложилась на Ваньку-Пензяка, который не смог отличить Ариадну Федоровну от Жировика-Лизуна. Но Пензяк объяснил, что в его работе бывают накладки, как и в любой, пообещал постараться исправить положение и даже нашел причину своей ошибки.

Он напомнил, что в процессе поиска причины пропажи продуктов бригадир больно ударился о разделочный стол и выругался нехорошими словами. А духи – чистые или нечистые – страсть как не любят матершины. Часть из них бежит, сломя голову, часть – делает гадости сквернослову. Видимо, домовой осерчал и затуманил мозги колдуну. Наслал на него умственное затмение и замаскировал Савскую под Жировика. Так что виноват был не только Пензяк, но и бригадир геркулесовцев.

А темное пятно падало на репутацию всей бригады. Всего Но-Пасарана. Всего района. Всей необъятной нашей России. И это пятно надо было смывать, не жалея абразивов и импортных моющих средств.

– Вы меня послухайте, – горячился Ванька-Пензяк, – попоим недельку их витаминными чаями с пустырником, сердце и смягчим. А еще есть у меня отвар дюже пользительный – память напрочь отшибает. Язык свой забудут, не то, что ваш борщ с лютиками.

– Нет уж, – протестовала Марья Степановна, – не всегда можно клин клином вышибать. Травить мы их уже травили, теперь надо что-нибудь оригинальное придумать, чтобы не просто память отшибить, а перебить неприятные воспоминания приятными. Что любят американцы?

– Казино, стриптиз, бордель, гладиаторов, тортами кидаться, в спортивных соревнованиях побеждать, белые заборы, кино про террористов, – дружно начали перечислять геркулесовцы.

– Может, наделать им тортиков? Пусть себе кидаются. Выпишем в совхозе яйца, сделаем побольше белкового крема, – преложила Марья Степановна.

– А убираться кто будет? – не согласилась тетя Вера, в обязанности которой входила уборка и мытье посуды.

– А зачем им тут пуляться? Вывезем их к Чертовому Омуту и пусть себе резвятся. Там же и помоются, – стояла на своем Марья Степановна, – можно вообще обставить это как праздник. Что у нас там скоро? Иван Купала? Прекрасно! Накидаются тортами, потом окатим их водичкой – и дело в шляпе. Полный комплект удовольствий.

– Стойте, – прервал ее Ванька-Пензяк, – а зачем им вообще тортами кидаться? Давайте просто устроим для них настоящую ночь Ивана Купала. Сделаем все, как в старину делали. Пусть думают, что мы так каждый год отмечаем. Напустим туману, сделаем инсценировку, девок в мавок нарядим, венки, папортник.

– А что? – подхватила и Марья Степановна, – я не против. Только как его раньше справляли, этот Ивана Купала?

– Крестная Бабка помнит, да и я кое-что знаю. Вытащим с печи Печного, втроем сценарий и напишем. А уж вам – режиссура.

Заговор ширился, рос, охватывал все село и окрестности. Ни бедные американцы, ни Комаров не знали, какая великая сила орудует за их спинами.

* * *

Довольный Комаров посмотрел на ручные часы. Здорово! Сегодня он вовремя закончил рабочий день, предусмотренный КЗОТом, сегодня не было необходимости лежать всю ночь в засаде, сегодня можно было выспаться. Практически сразу он нашел собутыльников (или собеседников) Толика, без ломаний и задумываний они подтвердили, что всю ночь, до рассвета, дегустировали с ним местные напитки и проводили беседы о национальной фольклоре. О том, чтобы у Жеки или Толика были напряженные отношения с кем-нибудь из односельчан никто не слышал, все но-пасаранские жены в эту ночь дружно ночевали дома, те мужья, что не ночевали, вернулись без синяков и царапин, к американцам претензий тоже не было.

Если но-пасаранцы и знали что-нибудь, то не торопились дарить свои знания Комарову.

Уже подходя к дому, Комаров увидел знакомый силуэт. Калерия! Наверное, блинчиков фаршированных ему несет. Или пельмений. Костя громко сглотнул. Анна Васильевна готовила вкусно, но немного по-деревенски: слишком жирно, слишком просто. Калерия же сочетала в своем умении лучшие традиции провинциального и столичного поварского искусства. Костя, не признаваясь себе в этом, всегда радовался, когда она, вопреки его ворчанию, подкармливала его, худенького по деревенским меркам участкового.

Он привычно насупил брови, расправил спину и приготовился безуспешно отражать атаку сердобольной старой девы. Но что это? Костя сразу и не заметил возле девушки высокого, крепкого мужчину. То, что это не ее отец, было ясно – Комаров хорошо знал Ивана Федоровича Белокурова. То, что это не больной из ФАПа, тоже не подлежало сомнению. Мужчина не хромал, не приволакивал ногу, не был перевязан. Пока Комаров соображал, кто же все-таки тип, сопровождающий Калерию, парочка поравнялась с ним.

– Добрый вечер, Константин Дмитриевич, – мягко улыбнулась Калерия.

И все! Она просто прошла мимо со своим кавалером, как будто Костя был простым участковым, а не тем Комаровым, за которым она так открыто и смело ухаживала!

Неприятный холодок пронзил Комарова с головы до пят. Нет, это была не ревность – Калерия так и не смогла зажечь в сердце нового участкового огонь страсти. Примерно такое же чувство посещало его, когда ему казалось, что мама больше любит Кирилла, а не его. Или когда дворовый щенок первым подбегал к соседской девчонке. Особенно неприятно было то, что при близком рассмотрении Комаров узнал в мужчине одного из американцев. Американец был немолод, седоват, но мускулист и подтянут. И неплохо говорил по-русски. Но даже не это больше всего возмутило Костю. Самое неприятное было в том, что американец смотрел на Калерию так, как не смотрел на нее ни один из вздыхающих по ней но-пасаранцев. Столько неприкрытого восхищения, нежности, уверенности было в этом взгляде, что настроение Комарова непоправимо испортилось.

– Вот и верь после этого людям, – буркнул он себе под нос, – только недавно ее мамаша чуть не сжила меня со свету за то, что я не влюбился в ее несравненную доченьку, а доченька уже нашла себе новую жертву. Не буду больше есть ее пельмени!

* * *

В это утро с Прапором, петухом Комарова, случился конфуз. Первый сигнал он подал как положено, в нужной тональности и на приличной громкости. Второй прокричал тоже неплохо – только последнюю ноту немного смазал. А вот третий… В самом начале музыкальной фразы он закашлялся, судорожно забил крыльями и смолк. Озадаченный Прапор немного помолчал, покрутил своими рыжими глазами по сторонам, потом опять приподнялся на носочки, захлопал крыльями и приоткрыл клюв. Вместо звонкого пения из горла его вырвался звук, больше похожий на шипение пустого водопроводного крана, чем на голос живого существа.

Прапор даже присел от столь явного конфуза. Ценность петуха по деревенским меркам оценивалась не столько внешним видом, сколько умением управляться с гаремом и звонкостью голоса. Осипшему петуху предоставлялся весьма скромный выбор – кастрюля с воскресной лапшой если он старый и чугунная сковорода, если молодой.

Прапор, несмотря на имя, был вполне сообразительным петухом. Он понял, что на время необходимо скрыться, вместе со своим позором и, скромно понурив свою медно-кобальтовую голову, шмыгнул в конуру Мухтара. Курятника-то у него не было…

Неприятности, связанные с болезнью связок Прапора, не заставили себя долго ждать. Комаров проспал. Разбудил его Печной.

– Вставай, тудыть твою, жулики землю русскую топчуть, а он спит херновимным сном.

– Каким сном? – не понял спросонья Костя.

– Ангельским! Некоторые продвинутые ангелов хернавимами кличут.

– Херувимами?

– А я как сказал? И не путай меня! Не в названии суть! Вставай!

И дед сдернул с Комарова одеяло. Костик, как ошпаренный, вскочил с кровати.

– Дед, ну дай поспать, а? Мне же работать с утра!

– Дык, а я чего от тебя требоваю?

– А сколько времени?

– Третьи петухи уже кур топчуть.

Костя окончательно проснулся. Печной, сделав свое дело, вскарабкался на печь и вовремя – Анна Васильевна принесла завтрак.

– Анн Васильн, – торопливо глотая, спросил он, – юноша Прапора не слышали? Пел он сегодня?

– Своего слыхала, а твоего что-то нет. Посмотреть, где он, – заволновалась хозяйка, – не спер ли кто.

Анна Васильевна вылетела из комнаты. Комаров воспользовался моментом и быстро переложил на чистую тарелку часть маленков со сковороды. Посмотрев, не возвращается ли хозяйка, он сунул тарелку с оладьями за занавесочку на печи и, как ни в чем ни бывало, сел на свое место.

– На месте, – довольная Анна Васильевна внесла петуха, – просто халтурит.

Комаров взял Прапора из рук хозяйки и поставил на стол.

– Голос, Прапор, голос!

Прапор тоскливо взглянул на хозяина и спрятал голову под крыло. Костя попробовал простимулировать подопечного петушиным пением – он уже знал, что петухи кричат не хаотично, а друг за другом, в определенном порядке – но крик у него получился совсем не похожим на петушиный. По крайней мере, Прапор немного высунул голову из под крыла и одарил хозяина таким презрением, что Косте стало стыдно.

– Что с ним, Анна Васильевна? Заболел?

– Да нет, кажись здоровый.

Хозяйка бесцеремонно вытащила голову Прапора из-под крыла и раздвинула ему пальцами веки.

– Глаза блестят, перхоти нет, блохи сытые. С больного петуха и блохи бегут, как крысы с корабля. Точно, здоровый. Просто невеселый. И голос потерял. А отчего – это тебе к специалисту надо.

– В ФАП? – настороженно спросил Костя.

Ему не хотелось встречаться с Калерией. Он еще был зол на нее за вчерашнюю прогулку с американцем, и сам не хотел себе признаваться в этом.

– Можно и в ФАП, – согласилась Анна Васильевна, – а лучше к ветеринару. Правда, он у нас больше поросят холостит, но холостит толково.

– Спасибо, Анн Васильн, я сегодня загляну.

Комаров посадил безучастного петуха в хлебницу – у нее была прозрачная крышка и Прапору было не так страшно идти к ветеринару, взял хлебницу под мышку и поспешил в отделение. Все равно придется много ходить по селу, по пути зайдет и к ветеринару.

В палисаднике около отделения он выпустил петуха, строго наказал ему никуда не отлучаться и на всякий случай поставил на охрану Мухтара.

С утра Костя намеривался поработать с Савской. Судя по аппетиту, та уже должна была прийти в себя и, может, вспомнить еще что-нибудь. Костя даже не подозревал, насколько точно было его предчувствие. Правда, если бы он заранее знал, воспоминания какого именно рода посетят легкомысленную головку Ариадны Федоровны, то не то что не вышел бы сегодня на работу, а забился бы на полати к Печному и не слезал оттуда лет двадцать пять, пока все это дело не забылось бы. Но Комаров не знал. Поэтому, совершенно ничего не подозревая, посадил Маринку за сейф вести протокол и пригласил Савскую на свободный стул.

То, что актриса пришла в себя, было настолько очевидно, что Костя удовлетворенно крякнул. «Вот и хорошо. Просто дурная актриса гораздо симпатичнее, чем дурная актриса в состоянии шока».

– Будете чаю? – спросил он наугад.

– Только с ликером, – кокетливо погрозила пальчиком с обгрызанным ногтем Савская. – После всего пережитого вы, как мужчина, просто обязаны меня расслабить.

Комаров вздохнул. Напрасно он обрадовался возвращению присутствия духа Савской! Теперь опять начнет заигрывать, намекать, строить глазки.

– Ликера нет, есть только чай с душицей из термоса, – суховато сказал он, наливая чай в пластиковый стаканчик.

Савская одним глотком выпила чай, поставила стаканчик под свой стул и хитро уставилась прямо в глаза участкового.

– А чего вы меня не спрашиваете, не вспомнила ли я что-нибудь новенькое?

– Вспомнили?

– Да, – хрипло шепнула Савская, – пусть девочка выйдет. Я расскажу вам такое, что вам и не снилось в самых смелых снах.

– Марина Алексеевна находится здесь при исполнении своих служебных обязанностей, – испугался Костя.

Он ни под каким предлогом не хотел оставаться наедине с этой престарелой Грацией.

– Ладно. Только пусть потом ее мамаша не жалуется. Я расскажу вам такое, что пуританские нравы этого болота взорвутся в негодовании и захлестнут сами себя своими ядовитыми внутренностями. Слушайте же.

Комаров ждал, что Ариадна Федоровна начнет в который раз рассказывать о ночи любви, проведенной с дальнобойщиком, но она даже и не вспомнила о нем. То, что она рассказала, было еще большим бредом, чем существование Жировика-Лизуна в «Геркулесе».

Савская, постоянно закатывая глаза и прерывисто дыша, начала издалека:

– Верите ли вы в сказки, мальчик мой? Не верите… Я так и предполагала. А зря. Всегда надо верить в сказку. Даже когда вам уже тридцать, вы утратили былую легкость, и только каждый второй, а не каждый первый, как раньше, оборачивается вам вслед. О чем мечтаете вы, мужчины? Я часто задумывалась над этим вопросом и даже не могла предполагать, что многие из вас мечтают о любви прекрасной дамы, может быть, даже такой, как я… Ей Богу, даже обидно, каждый бесчувственный мужлан знает о том, что я всегда хотела ускакать на белом коне с толстым, наивным, щедрым и немного простоватым новым русским. И знаете, мальчик мой, это сбылось. Ну и что, что тот, кто похитил меня и совершил во имя меня страшное преступление совсем не такой, какого я ждала? Он лучше. Он гораздо лучше, романтичнее и сказочнее.

Со слов «совершил во имя меня страшное преступление» Комаров стал слушать внимательнее. После двенадцати-тринадцати минут пространных рассуждений на тему страстной любви и перста судьбы, Савская приступила к тому, что действительно было важно для Костика.

Ариадна Федоровна рассказала, что в ночь, когда она подарила свою любовь и страсть Жеке, ее с самого утра преследовали странные и пугающие ощущения. Во-первых, бараний череп несколько раз падал с привязи и пугал неробкого десятка Мальвину, во-вторых, в зарослях малины самой Савской мерещились чьи-то пылающие страстью глаза, в-третьих, под ковриком сама собой нашлась пуговица, которую она потеряла еще в прошлом году на огороде.

Как женщина суеверная и впечатлительная, Савская решила в эту ночь во что бы то ни стало не оставаться дома одна, она выпила для храбрости и пошла на стоянку дальнобойщиков, в надежде подцепить там пару надежных мускулистых мужских плеч. И это ей, как уже было известно Костику, удалось. Ошалев от невиданной удачи, Ариадна Федоровна уже решила было, что это и есть судьба, и слабохарактерный дальнобойщик умчит ее в неведомые дали на своем мощном серебристом мустанге. Но не тут то было.

Простому дорожному счастью не дано было сбыться. И не дало ему сбыться простое и совсем заурядное чудовище, появившееся неведомо откуда. Чудовище легко и непринужденно придушило онемевшего от возмущения Жеку, а потом, пуская тягучие желтые слюни, протянуло свои лапищи с длинными, висячими ногтями, к Савской…

Очнулась она уже в логове зверя. Не будем приводить подробное описание интерьера логова. Логово – как логово, все логова похожи друг на друга, как двухкомнатные квартиры в хрущевках. Главное то, что произошло с Ариадной Федоровной дальше. А дальше все напоминало русскую народную сказку «Маша и Медведь», за тем отступлением, что чудовище было, все-таки, не медведем, а чем-то более человекообразным, а Савская была не девочкой, а чем-то более совершеннолетним, поэтому ей приходилось не только сервировать своему похитителю стол, но и оказывать более деликатные услуги.

Костиным принципом было не прерывать подследственных, если их, что называется, «прорывало». Виктор Августинович учил, что в таких безудержных монологах частенько проскальзывает та частица истины, которая и ставит ведение следствия в нужную колею. Но те подробности, которые живенько и жадно излагала Савская, заставляли его не просто краснеть, а практически бордоветь. Даже Маринка иногда застывала с поднятой в руке авторучкой и с жадным блеском в глазах забывала о своих прямых обязанностях.

В такие моменты Косте приходилось строго смотреть на нее, и взгляд его приводил Маринку в большее смятение, чем откровенность Савской.

Тем временем Ариадна Федоровна дошла до эпизода своего бегства от похитителя. И странно: о своем решении бежать она сообщила с явным сожалением, будто не силой взял ее в свое логово лесной зверь, будто не под страхом смерти заставлял подметать углы и закапывать в лесу мусор.

Бегство ее тоже немного отличалось от классического бегства Маши от Медведя. Если кто помнит, то сказочная Маша надула доверчивого Мишу, попросив его о мелкой курьерской услуге. Наша же Маша-Ариадна, по ее словам, так замучила своего господина в одну из прохладных летних ночей, что тот чисто по-мужски уснул богатырским сном.

Савская, знакомая с мужской неромантичностью, рассчитала, что он проспит до обеда, неторопясь собрала пожитки, состоящие главным образом из лесных сувениров, плотно позавтракала и покинула гостеприимное логово.

– Как же вы выбрались из леса? – ничуть не веря во весь этот бред, спросил Костя.

– Деточка моя, Мальвиночка выручила, – не задумывавшись нашлась Савская. – Только вышла я из чащобы, она – тут как тут, голубенькая вся, светится в темноте.

– Как это светится? Как собака Баскервилей, что ли?

– Что вы, Костенька, та светилась от фосфора, знаем, Тургенева читаем, а моя светилась божественным светом избавления от сексуального рабства.

Не удержавшись, в углу прыснула Маринка.

– А это еще кто? – словно только сейчас заметила ее

Ариадна Федоровна, – почему меня не предупредили, что на допросе будет присутствовать третье лицо? Выведете ее немедленно! Допрос интимный, я не смогу говорить откровенно при постороннем!

– Это не посторонний, – терпеливо повторил Комаров, – это мой секретарь. Она знает свое дело, ни одно слово не выйдет за пределы этого кабинета до суда. Я вам уже объяснял.

Костя сам не особо верил в то, что говорил. Но так должно было быть, он хорошо это помнил из учебника криминалистики, и это так будет.

– Молоденькая слишком, неопытная, – окинула завистливым взглядом девушку Савская, – когда отмотаю срок, приду к вам работать на ее место. Будет так хорошо. Тихие вечера, вы скрипите пером, морща высокий белый лоб, а я сижу близко-близко, так близко, что наши дыхания сливаются в одно и поднимаются к небесам, образуя в них причудливый, но до ужаса эротичный узор…

– Марина Алексеевна, этого не пишите, – успел крикнуть Костя.

– Почему? – ехидно хихикнула Маринка, – по-моему, очень красиво.

– Потому, что это не относится к следствию, – уже взял себя в руки Комаров. – Это все, что вы можете нам сообщить?

Костя уже устал. Весь бред, рожденный в воспаленном мозгу Савской, не имел под собой ни капли твердой основы, ни капли правды, ни капли здравого смысла. Необходимо было поставить ее на место: может, немного напугать, может, немного пристыдить.

– Ариадна Федоровна, – с вековой усталостью в голосе выложил перед ней он свой главный козырь, – как же вы объясните, что мы поймали вас в «Геркулесе», а не подобрали, изможденную от усталости, на лесной опушке? Как же вы объясните, что все три дня вашего отсутствия в «Геркулесе» в больших количествах пропадала еда? Как же вы объясните, в конце концов, что Жека был практически похоронен под толщей сена, а не брошен на месте гибели бесчувственным и низкоинтеллектуальным животным? Как вы объясните появление в нашем лесу этого самого низкоинтеллектуального животного?

Как? Как вы все это мне объясните, милейшая Ариадна Федоровна?

Глава 9 Лохматый, одноглазый, хромой и жутко обаятельный

– А очень просто, милейший Константин Дмитриевич, – ничуть не смутилась Ариадна Федоровна, – чем вы, думаете, кормило меня в логове неведомое чудовище? Брокколи и анчоусами? Как бы не так! Лягушки, гусеницы, да конский щавель – вот и весь рацион. С ума сойти! Естественно, одной любовью сыт не будешь. Естественно, я изголодалась и несколько потеряла форму. Женщинам в тридцать категорически нельзя худеть! От этого обвисает грудь и бедра. Вот я и решила поправить положение в «Геркулесе». И кто меня за это осудит? Кто?

Люди, знакомые с муками голода и с обвисанием бедер никогда не кинут в меня камень. А незнакомые… Бог им судья. Кстати, в «Геркулесе» я питалась только одни сутки, последние. Это ответ на первый ваш вопрос.

Теперь, о том, кто уничтожал продукты до моего появления в «Геркулесе». Во-первых, вам необходимо допросить пищевых работников. Все они одним миром мазаны. Во вторых, кто, скажите, кормил мою девочку в мое отсутствие? Вы? Или директор совхоза? Никто! Черствые, сухие люди. Дикий зверь нежнее, и чувственнее, чем вы. Конечно, Мальвиночка вынуждена была искать себе пропитание, дабы не издохнуть от голода. Кстати, из леса она вывела меня именно к «Геркулесу». Мы с ней без слов понимаем друг друга, и кто, как ни она, знает, что нужно ее хозяйке?

Теперь, о этом милом мальчике, которого придушил мой ревнивый зверь. Да, он зверь. Дикий, лохматый, хромой и одноглазый, как Циклоп. И интеллект не просматривается на его милой морде. Но душа у него нежная, как лепестки фиалки, окрапленные утренней, слегка розоватой в лучах восходящего солнца росой. Поэтому он и зарыл свою жертву в сене. Не мог же он позволить, чтобы труп разорвали собаки-падальщики! Мой зверь – чудовище воспитанное, местами даже галантное.

И последнее. В нашем лесу он не появился. В этом просто не было нужды. Он живет в нем уже много веков. Спросите любого – он уже давно пугает мирных жителей и искушает невинных дев – подыскивает себе достойную наложницу. И ко мне он присматривается не первый год, я даже по-грибы, по-ягоды раньше боялась ходить.

– И что же же это за чудовище? – не смог не съязвить Комаров, – Драукла? Человек-паук? Циклоп? Йети?

– Фи, как некрасиво, – поморщилась Савская, – я с вами культурно, а вы – по-матом. Попрошу не нарушать моего и так грубо порушенного чудовищем целомудрия.

– А что я такого сказал? – немного испугался Костик.

– Слава Богу, что вы не сказали, а только начали говорить.

Если бы вы продолжили фразу – я бы этого не выдержала.

– Да какую фразу? – почти взбесился Комаров.

– Йети вашу.., – простите, но дальше у меня язык не поворачивается, – зарделась Ариадна Федоровна, белая кровь, голубая кость, синий чулок, понимаете, ли.

– Да я совсем не это имел в виду, – загорячился Комаров, искоса поглядывая на Маринку, – йети – это вовсе не йети, а йети, то есть снежный человек, по научному. Вы что, не знали? Все дело в ударении! В вашем варианте – ударение падает на последний слог, вот и получается явная двусмыслица. А в моем – на первый, обратили внимание?

– Теперь обратила, – обрадовалась Савская. – Какая прелесть! Жалко, что я Мальвинке уже дала имя. Можно было бы назвать ее в честь моего дикого возлюбленного. Может, оставить ей это имя как фамилию? Мальвина Ариадновна Йети! Звучит! Выглядит как что-то заграничное и аристократическое. Или нет. Так я назову своего малютку, если он у нас будет. Очаровательно! Ой, а если это будет двойня или тройня? От зверя часто рождается многочисленное потомство! У меня будет много маленьких, пушистеньких йетят! А Мальвинка их будет воспитывать! Ну не прелесть?

Ариадна Федоровна призывно посмотрела на Комарова, словно предлагая вместе с ней порадоваться ее счастью и слегка позавидовать столь удачному стечению обстоятельств. Комаров уже давно понял, что от сегодняшнего допроса толка не будет. А теперь, когда Савская стала нести чушь прямо-таки опасную, он понял, что на сегодня – достаточно. Из опасений, что убийца Пенкина расправится с бедной сумасшедшей, Костя запер Ариадну Федоровну в камере. Да она особо и не сопротивлялась. Правда, несла что-то про ревнивца, облаченного властью, который хочет овладеть прекрасной девой и убить ее зачарованного принца, но Костя уже не слушал. Он думал о том, какие следующие шаги ему предпринять, чтобы быстрее закрыть это неприятное и запутанное дело.

– На сегодня вы свободны, – отпустил он Маринку, – больше допросов не предви…

Омерзительный грохот, раздавшийся за окном, прервал его на полуслове. Костя заметался между камерой, где сидели

Савская и Мальвина с черепом и окном. Сначала ему почудилось, что Мальвина с черепом убежали и напали на Мухтара. Потом он решил, что настоящий убийца предпринял попытку к вооруженному захвату Ариадны Федоровны и приехал за ней на танке – как вариант – вертолете. Потом он наткнулся на удивленный взгляд Маринки и остановился.

– Что это? – жалобно спросил он.

– Это? Да ничего особенного. Красные дьяволята.

– Кино в клуб привезли?

– Какое еще кино? Людка Болотникова своих пионеров на трудовой десант ведет.

– Десант? – только и понял из всей фразы Комаров. Что за десант? Кто разрешил?

– Да никто ей ничего не разрешал, – как маленькому, начала втолковывать ему Маринка, – она сама, бесплатно, создала пионерскую организацию под названием «Красные дьяволята» и проводит работу.

– Пионерскую? А разве сейчас еще есть пионеры?

– На свете много неизведанного есть, – добавила в голос немного вековой мудрости Маринка, – а Людка, хоть девица и со странностями, ничего плохого не делает.

Омерзительный грохот усилился, и Костя нашел в себе силы подойти к окну. По дороге действительно передвигалась пионерская организация. Состояла она из семи человек абсолютно разного калибра. Самому маленькому пионеру было где-то около четырех, самому большому, видимо, приближалось к двадцати. Оба они маршировали в паре в самом конце колонны. И оба маршировали из рук вон плохо. Малыш старался, но постоянно сбивался с шага. Да это и немудрено – два его шага как раз умещались в одном товарища по паре. А тот самый товарищ по паре даже и не старался. Он просто шел широким, размашистым шагом, снисходительно поглядывал по сторонам и лучезарно улыбался. Почти у каждого из пионеров был в руках какой-нибудь музыкальный инструмент – от барабана, до губной гармошки. И только девочка, что шла впереди колонны, несла маленький алый флаг.

– А где Людка? – поинтересовался Костя у Маринки, навалившейся грудью на подоконник рядом с ним.

– А вон, первая идет, без пары. Она и есть.

Костя с удивлением посмотрел на девочку с флагом. Задорные, льняного цвета хвостики, белые гольфы, короткая юбка.

– Та самая девочка с флагом? – не поверил он.

– Девочка, – фыркнула Маринка, – постарее меня будет.

– Ей сколько лет-то?

– Да уж полно, двадцать, наверное, – ревниво заметила Маринка.

– И неужели те, что последними идут – тоже пионеры?

– Да. Только их по блату приняли. Они по возрасту не проходили, а Людка говорит, что главное – не паспортный возраст, а позыв души. Вот и приняла. Маленький – Ленька, ее родной племянник, большой – Степка, он за ней ходит.

«Вижу, что ходит», – скаламбурил про себя Костя, но вслух комментировать не стал.

– От американцев идут, – продолжала тем временем Маринка, опять за ними следили.

– Как это?

– Ну, она боится, чтобы какую военную тайну у нас не вызнали, вот и следит за ними со своими пионерами. Малахольная, – Маринка выразительно покрутила пальцем у виска, – все вечером – на танцы, а она со своими пионерами – в засады. Прям как вы, Константин Дмитриевич.

Костя поймал лукавый взгляд Маринки и насупился:

– Я вас больше не задерживаю, Марина Алексеевна.

Марина Алексеевна ничуть не смутилась. Показала за спиной Кости ему язык и, удовлетворенная местью за столь беспардонное выпроваживание, поинтересовалась:

– Константин Дмитриевич, а вы не боитесь идти в лес один? Хотите, я с вами пойду? Не смотрите, что я маленькая, я сильная. И кусаюсь так, что любое чудовище позавидует. Могу даже папашину берданку стащить, если вы не против. Я стреляю еще лучше, чем кусаюсь. Ни одной пули в «молоко» не отправляю!

– Какой лес? Чего вы несете? – возмутился Костик.

– Ну как же! Арькиного Лешака ловить. Вы же не позволите ему уйти от правосудия.

– Вы что, поверили в существование йети? Это же бред ее воспаленного воображения! Вы взрослая девушка, а до сих пор верите в сказки. Стыдно.

– И ничего не стыдно! То, что у нас в лесу живет Лешак, каждый младенец знает. И даже знает, что не просто живет, а где конкретно живет!

– И где же? – издевательски поинтересовался Комаров.

– Чертов Омут знаете?

– Знаю.

– Вот за ним сразу вправо, к Плешивой Горке. Слышали о такой?

– И что, на Плешивой Горке и живет похититель Ариадны Федоровны?

– Да нет, там только ведьмы шабаши устраивают. А Лешак живет как раз за горой, где бурелом начинается. Этот лес и зовут Заповедный – спросите, кого хотите, туда испокон веку никто не ходит. Лешак – он не любит, чтобы покой нарушали.

– И вы что, совершенно искренне верите в эти бабушкины сказки?

– Искренне – не искренне, а вот в Заповедный Лес ни в

жисть одна не пойду. Разве только с Сашкой или с вами.

– Так вы же кусаетесь хорошо? И из берданки, – поддел ее Костя.

– Скажете тоже! Разве Лешего одними зубами возьмешь!

– Идите-ка домой, Марина Алексеевна, – устало махнул рукой Костик, – и никому не говорите о той ерунде, которую вы здесь слышали. Если не хотите, чтобы вас подняли на смех, конечно. Это мой вам совет.

Маринка уже вышла за дверь, но вернулась. Просунула в приоткрытую дверь свою румяную мордашку и совершенно серьезно спросила:

– А можно, я тоже дам вам совет, Константин Дмитриевич?

– Можно, – расщедрился Костя, – только быстро.

– Если вы все-таки будете говорить с людьми о Лешем, не называйте его «Йети». Ариадна Федоровна права, вас не так поймут.

– Чушь собачья, – строго ответил Костя закрывшейся за девушкой двери, – в существование Лешего вы верите, а существование научных терминов подвергаете сомнению. Чушь собачья.

* * *

Только сейчас Костя вспомнил, что ему надо показать ветврачу больного Прапора. Несчастная птица с раннего утра сидела в палисаднике, стыдливо спрятав медную и бестолковую теперь, по петушиным понятиям, голову под крыло.

Комаров посадил не оказавшего никакого сопротивления петуха в хлебницу и отправился в ветпункт при совхозном гусятнике.

Здесь он был впервые, и гусиный гомон, царивший в этом птичьем царстве, сначала поверг его в полный шок. Почему-то вспомнился знакомый из телепередач о мире животных «птичий базар» – то место, где все свободное пространство скал покрыто вопящими, гадящими, машущими крыльями пернатыми. Почему-то, вопреки стараниям телеведущего, «птичий базар» вызывал у Комарова чувство глубокого омерзения. Мурашки, спокойно дремавшие на коже, при виде подобного зрелища начинали мерзко и суетливо бегать по всему телу, заставляли дыбиться накожную волосатость, передергиваться всем телом. Хорошо, что кабинет ветеринара располагался прямо на проходной, Косте трудно было бы заставить себя пройти через двор, кишащий весьма опасными птицами – серыми домашними гусями.

– Вот, – поставил он перед пожилым дядечкой хлебницу с Прапором, – принес вам. Помогите, пожалуйста.

– Что вас беспокоит? – произнес дежурную фразу ветеринар.

– Меня беспокоит мой петух, – пожаловался Комаров.

– Я, конечно, мало лечил людей, но что в лечении людей, что в лечении животных, принцип один – если их что-то беспокоит, то это что-то надо удалить, как раковую опухоль. Поэтому могу посоветовать вам только одно – избавиться от беспокойного петуха. Со своей стороны, могу в этом деле посодействовать. Если тушка вам нужна – зарублю за поллитру. Я не алчный. Если не нужна – только за стакан. Повторяю, я не алчный.

– Да вы меня не поняли! Я не хочу избавиться от петуха, он мне очень нравится и не причиняет никаких хлопот. Помощь нужна не мне лично, а Прапору.

– Так это не ваш петух? Вы украли его из воинской части ввиду того, что он вам очень понравился и хотите отжать его у прапорщика?

Только сейчас Костя почуял, что от ветеринара исходят довольно мощные волны перегара.

– Как же вам объяснить? – впал в отчаяние он.

– Говорите, как есть, – доверительно положил ему ладонь на колено ветеринар, – вы – власть над людьми, я – над крупными рогатыми и всякими прочими скотинами, если мы объединимся, то будем у-у-у какая силища!

После ветврач долго дулся на то, что Комаров не хочет с ним объединяться, на то, что не хочет выпить на брудершафт, закусив свежеприготовленным Прапором, на то, что отказывается идти к нему в напарники. Или он сам просился к Комарову в напарники? Этого уже ни Костя, ни сам ветеринар вспомнить бы не могли. Наконец, после получаса бурных объяснений, едва не переходящих в откровенную потасовку, ветврач понял что все-таки желает от него этот молоденький новый участковый.

– И всего-то? – удивился он, – делов-то! И думать тут нечего. В лапшу.

– А может…

– Не, жаренный жесткий будет. Годов-то ему, поди, все два будет. Нет, жарить никак нельзя.

– Да я хотел…

– А вот в сметане попробуй. Сметана – она жирная, кисловатая, в ней мягкий будет.

– Да вы дадите мне сказать, или нет? – вспылил Комаров.

Ветеринар насупился. Он к человеку со всей душой, а человек к нему… нехорошо это.

– Может, можно голос ему вернуть? Посмотрите горлышко, связки.

– Это ты не по адресу. Вот если холостить кого, тогда пожалуйста. Слушай, а может, нам его захолостить? Ни разу еще петухов не холостил.

– Да ну вас, – махнул рукой Костя.

Он очень жалел о потерянном времени. Но кто мог знать, что в совхозе имени Но-Пасарана такой дурной ветеринар? Сегодня он планировал понаблюдать за америкацами и покрутиться возле дальнобойщиков. Но и с Прапором надо было что-то делать. Может, зайти к Калерии? Она девушка умная, знающая и добрая. Не даст погибнуть животному.

Приняв это решение, Комаров обрадовался. Действительно, Калерия! Как он раньше не вспомнил о ней!

* * *

Окно в кабинете Калерии было распахнуто настежь. Белые марлевые занавески лизал наглый и леноватый полуденный ветерок, из кабинета доносились голоса – у Калерии кто-то был.

«Эх, некстати, – подосадовал Комаров, – жди теперь, когда она с пациентом закончит!»

Вообще, девушка была поистине бесценной медсестрой.

Старенький фельдшер существовал в ФАПе больше для престижа, чем для дела. Часто он целыми днями не выходил на работу, и отсутствия его никто не замечал. Калерия и маленькая сухенькая акушерка героически волокли не себе всю работу – только что не делали операций. По просьбе односельчан

Калерия научилась ставить не самые сложные пломбы – посидела пару дней в райцентровском зубном кабинете, попросила отца смастерить себе бор-машинку из старого гравировального аппарата, выпросила у директора совхоза деньги на пломбировочный материал и тихо, не кичась и не строя из себя незаменимого специалиста, лепила вполне аккуратные пломбы.

Чтобы не томиться в душном ФАПовском коридоре, Костя уселся ждать прямо под окошком – на высоком обтесанном бревне, приволеченном сюда каким-то сердобольным сельчанином.

Комаров открыл крышку хлебницы и отпустил Прапора попастись на свободе, справить нужду и снять стресс. Прапор, грустно глянув одним глазом в глаза хозяина, немного встряхнулся и без особого энтузиазма принялся копаться в зрелой уже траве.

«Болеет, – с состраданием подумал Костя, – а Калерия там медлит. Может, петуху все хуже и хуже, а она там неизвестно чем занимается. Может, он даже умирает!»

Впечатлительный Комаров и сам уже поверил в то, что Прапор умирает.

«Надо бы поторопить ее», – решился он и привстал с места.

– Я это понял в момент, как посмотрел вас, – донесся до него мужской голос с сильным акцентом, – что все, что получилось со мной до наша встреча, все эти конфузы: тяпанье неведома зверушка в степи, приключение досадной болезнь кишков и столовой – все это только ради то, чтобы тротуар наши сделались перекресток.

«Дорожки наши пересеклись», – переводил в уме Костик.

– Вы просто должна мне ответить окончательный ответ. Иначе я не утихну до финал моей жизни. И в саркофаге не утихну, а буду доходить до вас в личине призрак и просить все та же ответ. Памятуйте: ради вы я прошагаю на все, даже на нехороший дело.

В голосе незнакомца послышались капризные нотки. А впрочем, он не был незнакомцем. Костя был более, чем уверен, что за личиной человека с акцентом скрывается тот самый техасец, который приставал к Калерии.

«Вот гад, – злился Костя, – понаехали тут, побудут неделю – и адью! А наши девчонки слезы лить».

Сам того не замечая, Костя уже называл но-пасаранских девушек «нашими». Он уже причислил себя к славному племени но-пасаранцев. Или просто имел в виду наши-российские?

«Сейчас я ему покажу» – решил Комаров.

Осторожно, стараясь не шелестеть травой, он подкрался к ничего не подозревающему хворому Прапору, взял его двумя руками и зашвырнул в беспрепятственно для подобных преступлений открытое окно. В этот момент он совершенно забыл, что петух нуждается в экстренном лечении, им овладела совершенно мальчишеская жажда мести сластолюбивому техасцу.

Милый Прапор! Он понял все, как надо. Судя по звукам, доносившимся из кабинета медсестры, петух свалился на голову именно нерусскому мужчине. По крайней мере, в кабинете кроме Калерии и техасца никого не было, а восклицание «fuck you» принадлежало, судя по голосу и языковой принадлежности, явно нерусскому мужчине.

С чувством глубокого удовлетворения Костя слышал, как падают какие-то звонкие железяки, как мечется по кабинету крупное, натренированное тело, сшибая на своем пути стулья, кушетки, белые металлические шкафчики с лекарствами.

Наконец, крупное тело не выдержало и с иностранными словами, значения которых Комаров уже не понимал, вылетело из кабинета. Почти умирающий умница-Прапор бежал следом, высоко подпрыгивал и долбил иностранца клювом во все неприкрытые руками места. Костя даже пожалел туриста-недотепу – сначала неведома-зверушка, по всем признакам, чумной суслик; теперь вполне ведомая птица, по всем признакам, петух.

Проводив взглядом удаляющуюся группу из бегущих человека и птицы, Комаров удовлетворенно потер руки и смело шагнул в распахнутую настежь дверь ФАПа.

Калерия сидела на корточках и собирала в белый эмалированный лоток осколки спиртовки. Запах разлитого спирта из этой самой спиртовки придавал кабинету несколько неофициальный, несолидный оттенок.

– Здравствуйте, Калерия! – гаркнул Комаров, – я к вам по делу. Можно даже сказать, на консультацию. Петуха принес.

– Заметила, что петуха, – сердито посмотрела на него Калерия. – Только мне показалось, что ты его не приносил, а твой Прапор сам прилетел, без записи и очереди.

Только сейчас Костя обнаружил, что в руках у него нет никакого петуха. Только сейчас он вспомнил, что петух, скорее всего, несется по пыльной дороге по направлению к пустующему бараку колонии, в котором и квартировались американцы. Вспомнил, но нисколько не смутился. В конце-концов, это Калерия заигрывала с техасцем, а не он, в конце концов, это ей должно быть стыдно, а не ему!

– А вы тоже хороши, – не унимался Костик, – отечественные петухи должны в очереди стоять, а вы тут с буржуями любезничаете.

– Этого буржуя, если вам интересно знать, почти отравили в «Геркулесе», и если бы не моя своевременная помощь, то дело могло бы дойти до международного скандала. Чего стоите? Помогайте разгром убирать!

– Ничего страшного с вашим буржуем не случилось бы, – взялся Костя за веник, – израсходовал бы за пару дней рекордное количество туалетной бумаги – и все. Само бы прошло. Другие же выжили.

– Не знаю, не знаю. Другие вот не обратились за помощью, а этот умолял положить его в больницу. Пришлось пойти навстречу, хотя у нас не предусмотрено палаты для амбулаторных больных.

– Он что, действительно настаивал? – выпрямился Костя.

– На колени вставал, – против воли улыбнулась Калерия. – Я думала отправить его в райцентр, но он сказал, что его ангел-хранитель требует, чтобы его лечила именно я.

– Но это же нарушение инструкции! – топнул Комаров ногой, – если в совхозе имени Но-Пасарана не предусмотрена палата для амбулаторных больных, значит, не предусмотрена! И все тут!

– А где написано, что бедных американцев можно травить лягушками и кормить мухами? Где? – швырнула на пол лоток с только что собранными стекляшками Калерия, – по закону я должна была подать вам заявление, а вы – возбудить по этому факту уголовное дело! Скажите спасибо, что американец попался невредный.

– Ах, я еще спасибо должен говорить, – широко развел руками Комаров, – может, вы еще скажете, что специально любезничали с техасцем? То есть прикрывали грудью Родину?

– Эх, Костя, Костя, – Калерия как-то сразу сникла, потеряла воинственный пыл, – а вы мне еще нравились.

Больше Комаров не мог продолжать разговор. Он вылетел за дверь кабинета и помчался в направлении следования Прапора и техасца.

– Дурашка, – улыбнулась ему вслед Калерия.

* * *

Комаров вообще не умел думать в неподвижности – за столом, например. С самого раннего детства все гениальные идеи приходили к нему именно в процессе движения. Формула бега – это движение в квадрате, поэтому и идеи начали генерироваться в голове Костика с удвоенной скоростью.

"Что же это получается? То, что техасец самым откровенным образом навязался в пациенты Калерии не просто вызывает подозрения, а кричит в ухо, что здесь не все чисто. Версии, как минимум, две:

а. Техасец влюбился в сердобольную медсестру из ФАПа и хочет соблазнить ее самым примитивным способом. Конечно, я не большой знаток способов охмурения прекрасных дам, но то, что женщины любят заботиться и часто начинают пылать страстью к предмету своей опеки – известно любому психологу. Так что это прием вполне избитый и вполне беспроигрышный.

б. Настораживает то, что кроме вышеупомянутого техасца никто больше не обратился за помощью к Калерии. А ведь дураку ясно, что диареей страдал не он один, а практически вся колония чумных американцев. А этот тип не просто обратился за помощью, но еще и настоял, чтобы его изолировали в ФАПе от сограждан и но-пасаранцев! Вот в этом-то и заключается самое интересное. А не обеспечил ли он себе алиби за счет наивной Калерии? А что? Наверняка в ночь убийства он был заперт в ФАПе. И кого волнует, что из палаты вполне можно удрать через окно: не небоскреб, все-таки, а одноэтажное здание. Кстати, большинство окон в медпункте закрываются на ставни, надо будет спросить у Калерии, закрывала ли она ставни в палате своего обожателя. Если она признается, конечно, а то кто знает! Вдруг она тоже воспылала страстью к техасцу и теперь будет покрывать все его темные делишки!"

Внезапно на пути Комарова словно выросло невидимое, но непреодолимое препятствие. Он резко притормозил, наклонясь всем корпусом вперед, и застыл на месте. Причины для торможения было две. Во-первых, в памяти его совершенно неожиданно всплыла фраза, сказанная техасцем. Фраза, на которую он сперва не обратил ни малейшего внимания, посчитав ее за заурядное вранье всех возлюбленных. Как там он сказал? «Помните, ради вас я пойду на все, даже на нехорошее дело». Или примерно так. У Кости была великолепная память, но не мог же он запомнить эту фразу в тех бредовых выражениях и словоформах, в каких говорил ее американец!

Едва только это воспоминание шевельнулось в голове Комарова, его отвлекло другое событие, или, вернее, не событие, а целое видение. Видение состояло из двух персонажей – миловидной молоденькой девушки и медно-кобальтового петуха. Девушка присела перед петухом, протянув ему ладошку, а петух монотонно и лениво ворошил в этой ладошке что-то клювом.

– Здравствуйте, Василиса, – подошел Комаров, – где вы поймали этого бандита?

– Так это ваш Прапор? – догадалась девушка, – а я его и не узнала. Что-то он у вас какой-то вялый.

– Ничего себе, вялый, – усмехнулся Костя, – ты бы видела, как он сейчас американца гонял!

– Не видела, – Василиса уже привыкла к тому, что Костя постоянно сбивался с «вы» на «ты», – я его видела уже совсем жалким. Сидел на обочине, нахохлился, голову опустил. Несчастный такой.

– Вообще-то он и правда болеет, – пожаловался Костик, – голос пропал. Я его к ветеринару водил, а тот говорит – в лапшу…

– В лапшу жалко. Ты его к Калерии своди, она хоть и не ветеринар, но разбирается не только в человеческих болезнях.

– Не поведу, – насупился Комаров, – ей не до петухов.

– Тогда к Крестной Бабке или Ваньке-Пензяку. Они выходят.

– Спасибо, – обрадовался Костя.

Он посадил Прапора в хлебницу, ставшую ему уже родным домом, и немного потоптался на месте. Необходимо было закончить разговор чем-то чрезвычайно остроумным, блестящим, легким.

– Представляете, – не придумал ничего другого Костик, – некоторые всерьез полагают, что в вашем лесу заелся йети. Вопреки его ожиданиям, Василиса не прыснула в кулачек, а совершенно серьезно посмотрела ему в глаза:

– Насчет Снежного Человека не знаю, а Лешак у нас живет давно. Я сама его видела.

– Да ну? – принял ее сообщение за шутку Костя, – и какой же он? Лохматый, одноглазый, хромой?

– Лохматый, хромой, но не одноглазый, – без улыбки подтвердила Василиса. – До свидания, Костя.

– До свидания, – эхом повторил Комаров.

«Костя! Она сказала Костя! – ликовал Комаров, – она уже видит во мне друга, а не участкового Константина Дмитриевича!»

Шутка Василисы по поводу Лешака развеселила Костю. Настроение, безнадежно испорченное вероломством Калерии, подскочило на высшую планку. Вместе с настроением возрос и трудовой энтузиазм.

«Что там у нас? – рассуждал Комаров по дороге к Крестной Бабке. – Ага! Американец, подыскивающий себе алиби с помощью Калерии. Прекрасно! Какое счастье, что Прапор захворал! Иначе я не заглянул бы к Калерии и не подслушал совершенно нечаянно такой важный разговор. И какая жалость, что у меня нет помощника! Как нужен мне сейчас человек, который следил бы за всеми передвижениями и действиями американцев! Стоп. А Людка? Та самая пионервожатая, не то Русалкина, не то Упырькина? Она же с самого начала следит за американцами со своими пионерами. Вполне возможно, что она что-нибудь видела в ночь убийства. Решено. Сейчас забегу к бабке Пелагее и сразу найду эту самую Людку».

Глава 10 Тайна тетради зиты и гиты

Домик бабушки Пелагеи или Крестной Бабки, как звали ее в Но-Пасаране, отличался от других домов совхоза. Его не коснулось веяние современности под названием « пристройки», одинокой Крестной Бабке вполне хватало одной-единственной комнатки с незатейливым интерьером в стиле этнографических музеев. Поэтому сам домик был крошечным, почти игрушечным. Первое знакомство с бабушкой Пелагеей началось у Кости с конфликта. Именно она принесла Костику Прапора и практически вынудила его приютить у себя во дворе и полюбить, как родного. Тогда Костя пытался вернуть петуха, посчитав его за взятку, но хитрая Пелагея усыпила его бдительность пирогами с вяленой бзникой и сладкими речами. Она почти три часа потчевала его теорией о происхождении и иерархии местной нечисти. Костя узнал, отчего день Ивана Купалы называется так, а не иначе, запомнил поименно всех деток Лешего и Кикиморы Болотной, вызубрил приметы, с помощью которых можно отличить Лешака от обычного бомжа. В общем, обогатился совершенно ненужными для него и чрезвычайно забавными сведениями.

Уже после он узнал, что прозвище Пелагеи происходит не от того, что она любит крестить детей, а по аналогии с полюбившимся в Но-Пасаране фильмом «Крестный Отец». Тихая старушка мало походила на дона Карлеоне, но именно она определяла и диктовала общественное мнение в совхозе имени Но-Пасарана. Впрочем, ничего плохого Комаров от нее не видел, оснований не доверять ей у него не было.

Дверь домика Крестной Бабки была закрыта на тоненькую струганную щепочку. Дерни – сломаешь. А впрочем, и дергать не надо. Достаточно вынуть.

«Предупредить бабушку Пелагею, не знаю, как по фамилии, чтобы купила замок», – сделал в блокноте пометку Комаров. Доверие – доверием, а профилактика – профилактикой. Идти к Ваньке-Пензяку уже не хотелось. Да и некогда было. И так полдня – коту под хвост.

– Пойду пообедаю, и найду Людку Трясинкину, – решил Комаров, – а Прапором займусь завтра. Может, до утра и сам оклемается.

* * *

Во дворе дома, приветливо махая хвостом, его встретил Мухтар.

– Дом сторожишь? – потрепал его по загривку Комаров, – молодец! Служи!

Для козла не составляет никакого труда встать на задние лапы, особенно если об этом его просит хозяин. Костя подал напарнику еще несколько команд и, довольный выучкой подопечного, поднялся на крыльцо. Сколько раз приходилось убеждаться в справедливости пословицы «Если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе»! Костя, сбиваясь с ног, искал того, кто может помочь его пернатому другу, а «скорая помощь» сидела себе преспокойненько в его родном доме, да попивала чай с молодыми смородиновыми листочками и веточками дикой вишни.

За столом, уставленным всякой снедью, спокойно посиживали Печной, Крестная Бабка, да Ванька-Пензяк. Главное место на столе, кроме пирогов и меда, занимала выцветшая ученическая тетрадь в клеточку, исписанная крупным корявым почерком, с присущими старикам витиеватыми хвостиками и петельками.

– А, сожитель, проходи, не стесняйся, – радостно приветствовал его Печной, – мы тебе пирогов оставили.

Костя был юношей воспитанным и гостеприимным, но дед никогда ранее не приглашал гостей, и эта его внезапно родившаяся смелость несколько озадачила Комарова.

– Боишься, Анчутка нас застукает? – понял его по-своему Печной, – не боись. Она в город уехала. А если и вернется невзначай – отобьемся. Супротив Бабки и Пензяка она не попрет.

Костя не стал спорить. Не выгонять же, в самом деле, гостей! Тем более, они могли бы помочь разобраться в характере хвори Прапора.

– Как расследование? – панибратски хлопнул по плечу

Костика Печной, – поймал Лешака?

– Да что вы все как сговорились насчет этого Лешака! – вспылил Костя, – стыдно вам, дедушка! Уж вторую сотню, поди, разменяли, а в сказки верите.

– Потому и верит, – заступилась за насупившегося Печного Пелагея, – только молодые да слишком умные считают, что лешие, да домовые – сказки.

– Да бросте вы об этом, – не захотел спорить Костя, – тем более, что болтовня про Лешака – тайна следствия, и я не имею права ее разглашать. Лучше скажите, что обсуждаем?

– Тайна с последствием, – ревниво осадил его Печной, – у тебя свои секреты, у нас – свои. И вообще, мы уже закончили.

Он быстро прикрыл открытую тетрадь, быстро привстал и положил ее под себя. Костя немного обиделся, но демонстрировать свою обиду не стал. Ему казалось, что это будет выглядеть несколько по-детски. Он отпил из поставленной перед ним бабушкой Пелагеей чашки и с наслаждением впился зубами в душистый пышный кусок пирога.

– Нефафье у фефя, фафуфка Фефафея, – с полным ртом пожаловался он.

– Что за несчастье? – всплеснула руками бабушка, – никак захворал?

– Да не я, – справился с первым куском Костя, – а Прапор. Что-то у него со связками случилось.

– Это в смысле не орет, что ли? – переспросил Пензяк.

– Не поет, – подтвердил Костя.

С благодарностью смотрел он, как взволновались гости

Печного, как раздвигали Прапору веки, как светили фонариком в приоткрытый клюв, как ощупывали опавший гребешок, как быстрым шепотом совещались над телом больного.

– Будет жить, – повернулся, наконец Пензяк к Косте. – Сглаз на нем, сильный сглаз. Толстая женщина на тебя порчу навела. Это у тебя должен был голос пропасть и гребешок упасть. Ну, тонус, в смысле. А Прапор всю порчу на себя взял. Не дрейфь, ребелитируем. Давай нам с Крестной его на пару дней, будет, как новенький.

– Берите, – вздохнул Костя.

За петуха он теперь был спокоен.

Когда за гостями закрылась дверь, он решил удовлетворить свое любопытство и пристал к деду с вопросами. Но дед был непреклонен, как Великая Китайская стена – как-никак, бывший разведчик! Молча вскарабкался он на свою печку, скорбно сложил руки на груди и затянул носом тоненькую жалобную песенку. Костя знал, что когда Печной спит или притворяется спящим, поднять с постели его не сможет даже Анчутка или Анна Васильевна, квартирная хозяйка Костика и сноха Печного.

* * *

В тетради, так поспешно спрятанной Печным, действительно было много интересного. Пока Комарова был на работе, в его собственном доме заседал мозг штаба заговора против – или за, кому как понравится – заморских гостей. Идея показательного проведения ночи Ивана Купалы захватывала все большие массы, ширилась, росла, витала в воздухе. Пока «руки-ноги» штаба, в виде бригады геркулесовцев, вербовали в участники праздника односельчан и готовили материальную базу, «мозг», в составе Ваньки-Пензяка, Крестной Бабки и Печного, писал сценарий, взращенный на почве практических ностальгических воспоминаний и теоретических познаний.

Костя заявился в тот самый момент, когда сценарий был практически готов. Оставалось его размножить и пустить в массы. Горячий спор по поводу «размножения» сценария и прервал Комаров. Пензяк убеждал, что в городе есть такая машина, которая практически моментально и совсем недорого размножает любую запись, даже сделанную самым мудреным почерком. Печной, желающий выделиться перед Пелагеей, кричал, что это все бред старого колдуна и заблуждения сивой кобылы, Пелагея благоразумно молчала. Решить вопрос с копиями они так и не успели – Печной увидел в окно Костика и спор пришлось на время прекратить.

Договорившись встретиться в свободное время на нейтральной территории, спорщики разошлись. Пензяк унес тетрадь с собой, посмеиваясь в усы. Соседский парнишка как раз собирался сегодня в город на мотоцикле. «Попрошу его размножить сценарий и суну под нос этому старому хрычу прямо при Пелагее. Посмотрим, что он тогда вякать будет».

Впрочем, даже если бы Костя знал о содержании линялой школьной тетрадки, он все-равно не заинтересовался бы ей. Подумаешь! Праздник, так праздник. Мало ли их проводится на Руси. Сейчас все его мысли занимала некая Людмила

Кикиморина, что ли?

Найти Людку оказалось непросто. Нет, дом ее он нашел быстро, даже несмотря на то, что совершенно забыл фамилию. Все знали Людку-пионервожатую. Но дома ее не было. Не было ее и на пришкольном участке, куда она отпросилась у родителей, и возле доски почета, где обычно любили убирать территорию местные пионеры.

Комаров уже совсем отчаялся найти неуловимого лидера местных формалов, но уже знакомая какофония привлекла его внимание.

И точно! В конце улицы забился на ветру алый маленький флажок, в унисон ему затрепетали крошечные огоньки галстуков на шеях пионеров.

«Как хорошо, – подумал Костя, – вот бы все люди метили себя по принадлежности к той или иной организации, месту работы, вероисповеданию, склонности характера. Как легко было бы работать!»

Костя зашагал им навстречу. Помимо его воли, неотрепетированные звуки пионерского оркестра будили в душе его что-то давно забытое, трогательно-наивное и чистое. Не отдавая себе в этом отчета, Комаров даже подстроил свой шаг под четкий ритм небольшого, но звонкого барабана. Расстояние между Костей и пионерами все уменьшалось, и участковый понемногу начал впадать в панику: ему почему-то показалось, что он не сможет остановить идущую ему навстречу процессию, чтобы поговорить с Людмилой. Комаров судорожно начал вспоминать команды, которыми в прошлом веке останавливали пионеров:

– Равнясь-смирно? – нет. Будь готов? – тоже не то. Взвейтесь кострами? – опять не про это. А! Вспомнил. Стой-ать-два.

Комаров остановился и стал ждать процессию. Ему показалось, что этим он как бы даст им понять свои намерения. Пионеры неуклонно приближались, Костя прочистил горло и прорепетировал на разный манер команду.

– Стой-ать-два! – неуверено рявкнул он, когда пионеры поравнялись с ним. Члены команды как-то странно посмотрели на него, но остановились. Не удивилась лишь одна Людмила.

– Во-о-о-ольно! – звонким детским голоском скомандовала она, – ра-а-а-ссредоточсь!

Пионеры рассыпались. Степка достал из кармана пачку сигарет, но, воровато глянув на пионервожатую, быстро спрятал на место. Людмила подтянула сползший безупречно-белый гольф и обратилась к Комарову:

– Вы по какому-то конкретному вопросу или просто так?

– По вопросу, – оробел немного Комаров.

– Тогда пройдемте, – указала ему рукой на скамейку, расположенную возле ближайшего дома, Людка.

– Людмила…, – замялся Комаров.

– Николаевна Болотникова, – четко отрапортовала Люда.

«Болотникова! – обрадовался Костя, – а то я помню, что что-то про лесную нечисть, а что конкретно – не помню».

– Людмила Николаевна, – опять начал Костя.

– Можно просто Люда, – опять прервала его пионервожатая, – у нас все просто, как раньше.

– Я обратился к вам за помощью, как лицо официальное к лицу официальному. По некоторым данным, вы вполне можете владеть информацией по передвижению и дислокации в американской колонии. Мне очень нужна эта информация, и я надеюсь, что вы поможете следствию.

Костя сам испугался официальности и серьезности, с которой начал разговор, но Болотникова приняла его тон как должное.

– Кто конкретно из американцев вас интересует? – глаза ее заблестели, – мы не знаем их поименно, но условные клички им дали почти всем. По крайней мере тем, которые ведут себя наиболее подозрительно.

– Меня интересует пожилой техасец. Его еще суслик цапнул, – оживился Костя.

– Мачо, – догадалась Людка, – знаем. Нам он тоже не нравится.

– Почему именно Мачо?

– Ой, они с Калерией Белокуровой так красиво на днях на лошадях совхозных наперегонки скакали! Он ее, конечно, не обскакал, но в седле держался лучше всех наших. Мы думали его Ковбоем назвать, но Мачо – красивее.

– Да уж. Так что у вас про этого Мачо?

– Ленька, где тетрадка пионерок Зиты и Гиты Белокуровых?

Подбежал маленький Ленька и вынул из заплечного яркого рюкзачка стопку тетрадей. Долго и пристально разглядывая подписи на обложках, выбрал одну и протянул Людмиле.

– «Отчет о проделанной работе ответственных за санитарный сектор пионерок З. и Г. Белокуровых», – прочитал Костя.

Тетрадь была исписана вся. На первых страницах красным фломастером были выведены заголовки: «Результаты проверки санитарного состояния домов Кривого Конца». «Тимуровская насильственная уборка двора пожилой и одинокой бабушки Савской». «Попытка взятия анализов у чумных американцев», – все не то.

– А где же результаты наблюдения? – поднял глаза на Людку Костик.

– Все там, – заверила она его, – эти близняшки как раз были приставлены следить за Мачо, а они пионерки ответственные, добросовестные. Должны были осветить каждый его шаг.

Костя еще раз пролистал записи.

– Да нет же! Смотрите сами! – протянул он тетрадку Болотниковой.

Людка недоверчиво взяла ее в руки, внимательно и кропотливо изучила записи и строго взглянула на Леньку:

– Ответственный за архив!

– Всегда готов! – вытянулся в струнку мальчик.

– Почему в тетради Белокуровых вырван лист?

Ленька весь как-то сник, потупился, и, ковыряя носком сандалика землю, произнес:

– Кто ж его знает? Сейчас знаете какие тетради продавать стали? Листы сами вылетают. Не то, что при социализме.

– С вами, пионер Леонид, будем разбираться на совете отряда, – вынесла вердикт Людка, – а вам придется подождать какое-то время, – обратилась она уже к Комарову, – Зиты и Гиты нет в Но-Пасаране, они отпросились на пару дней в город, посетить краеведческий музей и разузнать о процедуре приема в почетные пионеры.

– А что, вы и ночью следите за подозрительными американцами? – заинтересовался Костя.

– И ночью, – мотнула головой Людка, – враг не дремлет, СПИД не спит, деревья умирают стоя.

– А как же родители? Они отпускают с вами детей по ночам?

– Во первых, дети дежурят не каждую ночь, а поочередно. Во-вторых, они тайно уходят на дежурство – кто через окно, кто на цыпочках. Это вполне допустимо в пионерской практике. А Степан вообще на сеновале спит. Его мама уже не контролирует.

Ответ полностью удовлетворил Комарова.

– Не могли бы вы тогда дать мне остальные тетради? – немного робко попросил Костя, – они пригодились бы мне в работе.

Болотникова немного подумала, подтянула белый гольф и утвердительно кивнула головой:

– При одном условии. Ни листа не пропадет из этих записей и в конце работы вы объявите письменную благодарность моим подопечным.

– Объявлю, что мне, жалко что ли, – обрадовался Комаров, – и письменную, и устную – какую хотите.

– Ответственный за архив, – позвала Людка, – выберите последние тетради и отдайте под расписку участковому.

Ленька, видимо уже знакомый с грамотой, легко разобрался в стопке тетрадей и протянул несколько штук Косте:

– Здесь есть про американцев, – застенчиво произнес он.

* * *

В тетрадях не было ничего важного для Кости: простое поминутное и почасовое описание распорядка дня зарубежных гостей с жалкими попытками перевести и расшифровать некоторые их фразы, донесенные до пионеров ветром. И все-таки Комаров не мог не отметить кропотливости и важности проделанной работы. Это сколько же надо было времени пролежать в засадах, не выдав себя ни движением, ни чихом, ни зевком? «Надо бы в будущем попросить помощи этих славных ребят, – мелькнула в голове его мысль, – можно создать что-то типа народной дружины или отряда „Юный друг общественного порядка“. Это какую же смену можно будет себе вырастить!»

И все-таки, не смотря на столь радужные мысли, что-то точило его душу мерзким червем сомнения. Что-то не давало расслабиться и заставляло сердце неприятно съеживаться в груди. По устоявшейся привычке, он мерял шагами комнату и рассуждал:

– Мачо! Тот самый техасец! Почему только в одной тетради

был вырван лист? Только в той тетради, в которой фиксировались наблюдения за Мачо? И именно лист, в котором писалось о нем? Почему загадочного злоумышленника, вырвавшего лист, не заинтересовали сведения о результатах проверки санитарного состояния домов Кривого Конца? Надо обязательно узнать о результатах совета отряда, на котором будут прорабатывать Леньку, проворонившего лист из архива. Может, он что-то и вспомнит. Калерия! Ведь если это то, о чем я думаю, то она в огромной опасности!

– Я пойду к ней, – решился Комаров, – расскажу ей все – она неболтливая, ей можно верить, попрошу, нет просто потребую, чтобы прекратила встречи с Мачо.

– Дык, поздновато уже, – раздалось с печки.

– Чего это поздновато? – обиделся Костя, – даже не стемнело. Она, поди-ка, в фельдшерском пункте еще.

– Я не про то, дурень, – прервал его Печной, – поздновато ты про Калерию спохватился. Как есть увели у тебя девку из под самого носу. Видал я этого вашего Мачу – в силе мужик, хоть и не нашей породы. Таких Мачат ей настугает, что держись Но-Пасаран! Жалко только, что не мавр. Если бы негритятки по совхозу бегали – вот было бы габаритно! Вот славненько!

– Какие негритятки? Почему габаритно? Чего вы несете? – вспылил Костя, – жизни Калерии угрожает серьезная опасность, а вы – «негритятки»!

– Не там опасность шукаешь, – свесил дед валенки с печки, – этот шустрый Мача только и может, что негритят настругать. Убивец из него никудышный – кишка тонка. Вместо того, чтобы за любезничанием Калерьки подглядывать, лучше бы в лес сходил, давно пора Лешаку хвоста прижать. Ошалел совсем. Раньше хоть просто девок пугал, да коров доил, а тепрече на людей руку поднял! Нехорошо это, кого хочешь спроси, как есть нехорошо. Его дело – зайцев пасти, охотников распугивать, да мелочью всякой командовать – лесавками, листичами, да ауками. Ежели Лешак на сеновал попер – плохо дело.

– Да чего уж тут хорошего, – в тон ему подхватил Комаров, – вместо того, чтобы помогать – нет, об этом я и не прошу – просто чтобы не мешать следствию, вы все в один голос поете про лешего, который, якобы, и убил Пеникина. Ну ладно еще – Савская. Она старая больная женщина, ей простительно. Но ты-то, дед, ты же воевал, неужели и ты веришь в эти бредни?

– И не только верю, – кряхтя, Печной стал сползать с лежанки, – но и тебе советую. Это у вас в городе и людей вытравили и нечисть всю порешили. Не только кикиморы, таракана порядочного не найдешь. А у нас тут габарит, фольклор, то есть все, как положено.

– Ну, фольклор я еще понимаю, – усмехнулся Костик, – а при чем тут габарит? В городе, габариты, вроде как побольше.

– Это там этажей побольше. А вся красота – габарит по-научному – в глубинке.

– Колорит, что ли? – предположил Костя.

– А какая разница? Слово – оно только рубаха. Меняй, какая под руку подвернется, лишь бы мысль не терялась. А мысль у меня сейчас одна – боишься ты Лешака тревожить, вот и прикидываешься, что не веришь. Это с людьми ты смелый, а на хозяина леса не каждый смелость найдет выйти. Я тебя и не виню. Только жалею, что участковый у нас трусоватый.

– Не трусоватый, – почти не обиделся Комаров, – а рациональный. Ты что, считаешь, что вместо того, чтобы настоящего убийцу ловить я должен по лесу за пеньками охотиться?

– Настоящего? А Мача настоящий? А какие у тебя убеждения, что Мача убивец? Ты же всегда доказательства ищешь? И какие у тебя здесь эти самые доказательства, кроме личной телепатии?

– Не телепатии, а антипатии, – менторским тоном поправил его Комаров. – А некоторые подозрения бывают сильнее доказательств. Вот взять, например, то, что он таскается за Калерией. Да ведь она – прекрасное алиби! Сама, поди, запирала его на на всю ночь в ФАПе. А вотрется к ней в доверие, наговорит комплиментов – она что угодно подтвердит. А вот то, что из тетрадки пионерок Зиты и Гиты пропал именно тот лист, на котором были сделаны записи о передвижениях американца в день и ночь убийства – действительно наводит на мысль о том, что не все чисто с этим техасцем.

– Вот именно, подтвердит, – проигнорировал заявление Кости о тетрадке Зиты и Гиты Печной. – Смотри, как бы она не подтвердила, что не одного его в больничке запирала.

– Вы на что намекаете?

– На то самое. Проворонишь девку, будешь локти грызть. Да я не про то. Ты мне про музыку скажи. Какая тут музыка получается? Не может же он его без музыки убить?

– А при чем тут музыка? – встал в недоумении Костя, – кто это с музыкой на дело пойдет? С музыкой серенады поют и в строю ходят, а не людей убивают.

– Да я не про эту музыку, бестолочь! В милиции работает, а таких простых понятиев не знает.

– Может, мотив?

– Мотив, музыка, какая разница! Ты же меня понял. И не путай меня. Отвечай на вопрос.

– Ты, дед, меня как пленного фрица допрашиваешь, – усмехнулся Костик, – но если хочешь, найду и мотив. А если тут дело вообще пахнет шпионажем? Если Мачо подстроил эту остановку в Но-Пасаране для того, чтобы иметь возможность поближе сойтись с доверчивыми россиянами и навербовать себе агентов? Что, если он пытался завербовать Пенкина, а тот справедливо возмутился и пригрозил ему, что выдаст его властям, то есть мне? А теперь он принялся за Калерию. По умному принялся, гад, сначала позволил себя выходить, потом позволил ей победить в скачке, потом мозги словами всякими запудрил. Теперь ей и отказаться трудно будет. Что ты на это скажешь, как бывший разведчик?

Дед почесал окостеневшими ногтями затылок, немного поразмыслил и вынес вердикт.

– Как бывшему разведчику, мне твой мотив про шпионов нравится. Как споймаешь супостата, приводи в избу, будем вместе допрос делать. Я столько на этих самых допросах перебывал, что любого на чистую воду выведу. А вот как мужчина – все равно не согласен. Не стал бы я не месте этого Мачи Калерию в шпионки вербовать. Я бы с ней по-другому поступил.

– Да ну тебя, дед, – отмахнулся Костик, – я с тобой серьезно, а ты…

– А я спать чего-то захотел, – широко зевнул дед, – подмогни-ка на снохоубежище забраться. Утомил ты меня, сил нетути.

– Доказательства я найду, – тихо, почти сам себе, прошептал Комаров, подсаживая деда на печь.

* * *

Ехать в город не поиски Зиты и Гиты было бессмысленно, поэтому Костя решил дождаться их в Но-Пасаране – Людмила обещала, что они вернуться со дня на день. Можно было бы пойти к Калерии, порасспрашивать ее – Костя знал, что все многочисленные братья и сестры Белокуровы обожают старшую сестру и часто откровенничают с ней. Но он был зол на девушку и никак не мог заставить себя встретиться с ней. Оставалось только ждать.

Но ждать сложа руки он не умел, поэтому пошел по другому пути. Итак, Савская – не убийца, это более, чем очевидно. У Толика есть алиби незаинтересованных и незнакомых ему ранее лиц – местных мужиков. Мачо? Мачо свое получит. Вот приедут Зита и Гита, и станет ясно, выходил ли он в ночь убийства из ФАПа, или нет. И все. Больше подозреваемых нет. Или есть?

Комаров был взрослым городским юношей. И перестал верить в сказки он еще в детском садике. Когда толстый Дед Мороз с жирно намалеванными щеками цвета губной помады воспитательницы Валентины Борисовны спотыкнулся о небрежно брошенный мешок с подарками и упал. Упал он неудачно. Добрый маленький Костик бросился на помощь сказочному деду и в ужасе увидел, как красная, красивая шапка того медленно сползает с головы вместе с кудрявыми волосами, усами и бородой. Под пышной белоснежной шевелюрой оказался довольно жалкий перманент пожилой нянечки из малышковой группы. В жизни нянечка была довольно симпатичная – большая, мягкая, незлая. Но вот в образе Деда Мороза… Четко очерченный вишневой губной помадой нос, круглые, того же колора щеки, спутанные и влажные от пота волосы.

Костя так плакал, что его пришлось забрать с утренника.

Потом менее впечатлительный Кирилл долго и сбивчиво рассказывал, как не хотели загораться огоньки на елке, и только после пятого хорового крика «елочка зажгись» Валентина Борисовна подсоединила отцепившийся удлинитель электрической гирлянды, как вредный Толик забыл слова стихотворения, и все хихикали, как в «Веселой эстафете» заяц врезался в сороку, и у той отвалился хвост.

Но Костя не веселился вместе с братом. В этот Новый Год умерла одна, самая добрая сказка. А вера в другие сказки дала глубокую трещину.

Поэтому Комаров так злился, когда все встречные но-пасаранцы в один голос твердили ему о Лешаке, якобы, орудующем в местном лесу. А может… Кто его знает! Ведь существование йети практически доказано. И ничего в этом сказочного и таинственного нет. Просто один из неисследованных человекообразных. Но они живут в горах.

Костя ни секунды не сомневался, что все россказни о Лешем – бред. Но любопытство, усиленное юношеской пылкостью и обвинениями Печного в трусости, назойливым бычьим цепнем елозили по его телу, не давали покоя душе, будоражили страсть к открытию.

– Схожу в лес, – решил он, – в конце-концов, я просто обязан проверить показания Савской, как бы бредовы они не были. Это моя работа. И никто надо мной за это смеяться не будет. Если что, скажу, что просто ходил проверить пограничные столбики. А то таможенники уже плешь проели жалобами на но-пасаранцев, которые воруют эти самые столбики для межевых меток на картофельные поля.

Костя крикнул Мухтара, купил в сельпо лимонада, захватил из дома хлеба и вареных яиц и отправился в лес. Он не собирался бесцельно блуждать по чащобе и аукаться с лесной нечистью. Маршрут следования его был вполне конкретен: мимо Чертового Омута, через Плешивую Горку в самый бурелом. Или «Заповедный Лес», как называют его в совхозе имени Но-Пасарана.

Глава 11 Костя, медведь и пара кентавров

В лесу ничего не напоминало о недавних сомнениях Комарова. Там было гораздо прохладнее, чем в деревне, трава и цветы находились с стадии самого буйного и свежего расцвета, зелень деревьев уже созрела, но еще не собиралась умирать, и поэтому несколько снисходительно и свысока шелестела вслед Комарову.

Тонкая паутинка легла на лицо юноши. Костя попытался снять ее пальцами, но она порвалась – часть прицепилась к рукаву, а часть еще крепче вцепилась в щеку, защекотала в ноздре, заставила громко и раскатисто чихнуть.

– Лесавка шалит, – объяснил он свой чих Мухтару, насторожено и удивленно посмотревшему на хозяина.

Костя даже обрадовался, что так кстати и правильно вспомнил имя детеныша Лешего и Кикиморы Болотной. Видать, лекция бабушки Пелагеи не забылась. Чтобы занять время и проверить память, Костя решил попробовать припомнить все, что рассказывала ему при первой встрече Крестная Бабка. Ему нравилось, что в лесу можно было совершенно спокойно говорить вслух и никто не вертел у виска пальцем и не делал «большие глаза».

– Значит так, – начал он, как на экзамене, – леший, по русской мифологии, хозяин и защитник леса. Он пасет зайцев, волков и медведей и еще чем-то занимается, кажется, гоняет охотников, хулиганов и лесорубов. Просто Грин Пис какой-то, а не леший. Его подружка, незаконная, разумеется, Кикимора Болотная – не путать с Запечной. Различаются фамилией и местом жительства, схожи склочным характером и малопривлекательной внешностью. Отпрыски столь достойной пары – лесавки, ауки, пущевики и прочие моховики, луговые, полевые, плодичи, грибичи, пчеличи, ягодичи – больше не помню. Ничего себе! А Болотная-то – просто мать героиня! Наш президент о ней не знает. А может, они просто очень долго живут, поэтому столько детей нарожали? Теперь самое главное: как еще зовут подозреваемого, и под какой личиной он скрывается.

Костя остановился, принял сосредоточенный вид и голосом киношного Жеглова из детективного суперхита перечислил:

– Леший. Он же Лесовик. Он же Лесунок. Он же Лешак. Он же Дикий Мужик. Он же Никола Дуплянский. Он же Попутник. Он же Боровик. Он же Лукавый. Важное примечание: Лукавый – не по аналогии с сатаной, а по внешнему сходству с луком: такой же согнутый и искривленный, как изнутри, так и в душе.

Костя удовлетворенно усмехнулся: не зря так любил его Виктор Августинович! Память у Костика всегда была даже лучше, чем у его друга-соперника-брата Кирилла.

Не стоит думать, что Комаров просто прогуливался по лесу и болтал сам с собой. Пока одна часть мозга его вспоминала и выдавала «на гора» эти сведения, другая цепко выхватывала их внешнего окружения детали, которые могли бы опровергнуть официальные показания бедной сумасшедшей Ариадны Федоровны. Чего он искал? Клочки одежды и шерсти. Даже не клочки, а хотя бы нити и волоски. Следы небольших женских ног. Следы огромных босых ног. Естественно, если Савскую похитил йети. Потому что у лешего может и не быть следов, а если они и будут, то самыми разнообразными. Бабушка Пелагея рассказывала, что Лешак любит обращаться в тетерева, медведя, дряхлого бомжеватого вида мужика. И размеров он может быть вполне произвольных – совсем маленьким, вровень с травой, и огромным, как самые высокие сосны. Впрочем, Костя высматривал следы только человека и, на всякий случай, медведя. Мало ли чего!

На его досаду, дождей не было давно, трава росла буйным цветом и скрывала следы, если они и были. Несколько раз Косте попадались свежесломаные ветки, но ничего подозрительного в этом не было – пора была ягодная, мало ли народу могло бродить по лесу в эти дни! Наконец, он достиг Чертового Омута. Самое время было, подобно сестрице Аленушке, посидеть на бережке, помочить усталые ноги в прозрачной черной воде Омута и закусить. Костя сглотнул слюну. Рано. Кто знает, когда он дойдет до Заповедного Леса и сколько там пробудет! Еще надо преодолеть Плешивую Горку.

Это действительно была не гора, а всего лишь горка. Никаких тебе скалистых уступов, никаких тебе туров с замысловато закрученными рогами, никаких тебе опасных троп и губительных лавин. Так, небольшой холм, даже не поросший деревьями. Трава здесь не была прикрыта сердобольной зеленью деревьев, поэтому не имела ничего общего с травой в лесу – была тонкая, рыжеватая, жалкая. Она не скрывала неэстетичных меловых проплешин на всей поверхности так называемой горы. Растительность немного разбавлял неприхотливый седой ковыль, да черный лишайник, больше похожий на горелые клочки бумажки, чем на что-то живое. Костя немного постоял перед выбором – обойти гору или пересечь – и остановился на втором. Хоть и говорят, что «умный в гору не пойдет», но все великие открытия на свете совершаются именно теми самыми «неумными», которые никак не желают идти по более легкому пути.

Скрытые надежды Костика не оправдались. Если на горе и было нечто тайное и неизведанное, то это «нечто» открыли и забрали еще до него. Только на самой вершине Плешивой Горки был сконструирован не то очаг, не то алтарь. Не иначе, как пронырливая Людка Болотникова добралась сюда со своими пионерами с целью разведения пионерского костра и распевания забытых большинством неблагодарных потомков бодрых и жизнеутверждающих пионерских песен.

Увы! Здесь тоже не было клочков одежды беглянки-Савской. Наверное, их развеял ветер. Или успели сжечь пионеры. Косте становилось все веселее и веселее. Он не ругал себя за то, что пошел на поводу у своей прихоти и отправился в лес за подтверждением существования или несуществования йети. По сути, он был обязан доказать темным сельчанам то, как смешно и глупо они заблуждаются. Иначе они от него просто не отстанут со своими советами засадить Лешего в КПЗ. Только вот как найти доказательства? Одного его слова будет мало. Если он принесет на одном плече шкуру этого самого йети, то это будет подтверждением, а не отрицанием существования Хозяина леса. Да и стоит ли овчинка выделки? Разумно ли убивать редкого и чрезвычайно ценного для науки животного, может быть, даже занесенного в Красную Книгу, ради развенчания заблуждений отдельно взятой деревни?

За рассуждениями Костя даже и не заметил, как перешел границу, разделяющую солнечную, просторную Плешивую Горку и Заповедный Лес. Граница эта была довольно четкой, ее даже можно было измерить с помощью рулетки. Только что нещадно палило солнце, безмятежно и бесстыдно пикировали на Костю тяжелые слепни, шумела листва, мерцали бабочки, как вдруг все исчезло. Как Костя понял, что это именно Заповедный Лес? Непонятно. Не было никаких пограничных столбиков, предостерегающих надписей, рисунков черепа с костями. В Заповедном Лесу было тихо-тихо. Здесь не порхали летающие насекомые – нельзя же назвать летающими насекомыми многочисленных паучков, опутавших своей паутиной все свободное пространство между деревьями! Не было травы. Не было даже самых завалящих цветочков. И не было звуков. Листва неподвижно висела на деревьях тяжелыми пластиковыми лепешками, влажноватая прелая листва мягко пружинила под ногами, но не шелестела, как ей и положено.

Как Костя и ожидал, характерной чертой Заповедного Леса был бурелом. Комаров из книжек и фильмов примерно представлял себе, какой должен быть бурелом, поэтому сразу узнал его. Бурелом состоял из сломанных корявых сучьев, непроходимых завалов и зарослей, колючих кустов, которые хватают путников своими цепкими лапами, вырывают клочки одежды, до крови царапают лицо и руки. Видно, местный леший прекрасно справлялся со своими обязанностями.

– И почему бурелом? – Костя любил подвергать сомнению любое утверждение, встречающееся на его пути, – ведь если это слово состоит от двух производных: «буря» и «ломать», то в этом нет никакого смысла. Буря ломает деревья чаще на открытом пространстве, где они не защищены соседями. А в этот густой лес никакой ветерок не просочится, а не то, что буря.

И еще одна особенность, которая показалась странной Комарову. Если за границами леса нещадно палило солнце, то его лучи должны были бы просвечивать сквозь листву, тонкими туманными столбами пронизывать лес то тут то там, по крайней мере, так было на картинах Шишкина. А уж он-то как никто другой умел изображать лес! Правда, сосновый. В Заповедном основное место занимали зеленостволые осины и липы, облепленные лишайником приятного оливкового оттенка. И сквозь листву этих лип и осин не просачивалось ни лучика, ни капли солнца! Было сумеречно, промозгло и тихо. Так тихо, что звенело в ушах.

И вдруг краем глаза Комаров зацепил что-то выбивающееся из всей схемы Заповедного Леса. Что-то совершенно нелогичное, несвойственное для него. Он пошарил взглядом между стволами и наткнулся на яркий клочок не то ткани, не то еше чего. Вот оно! Азарт, придремавший под грузом иронического отношения ко всей этой ситуации, сильно толкнул Костю по направлению к особенно яркому во всей этой мрачности лоскуту.

И только в паре метров от предполагаемого лоскута Костя понял, как обидно ошибся. Это был обычный подосиновик. Правда, очень красивый подосиновик. Среднего размера, с аккуратной шляпкой чистого, оранжеватого цвета. И совершенно нечервивый. Костя аккуратно, стараясь не сломать шляпку, поместил находку в карман. Ну и что, что один? На суп должно хватить. Анна Васильевна будет рада. Надо было двигаться дальше. Мозг Комарова прекрасно сознавал это, но глаза совершенно самостоятельно шарили вокруг.

Вот под мрачным прелым листом мелькнул яркий краешек еще одной шляпки. Совсем маленький, красивый, чистый подосиновичек! А вон еще один! Куда складывать-то? Костя снял ветровку и связал ее рукавами наподобие узелка.

Нет, он держал ситуацию под контролем. Он прекрасно помнил, зачем пришел в этот лес. Он следил за направлением, подмечал мелочи, с помощью которых можно было бы ориентироваться на местности. Но не выслеживать и не срезать эти яркие, с завидным упрямством выпрыгивающие из земли создания он уже не мог. Кто оказывался в подобном положении, тот его поймет.

«Ничего, скоро это месторождение закончится», – успокаивал себя Комаров. Но месторождение не заканчивалось, а разрасталось, ширилось. Косте уже приходилось примечать гриб в одном месте, краем глаза ловить другой, бросаться к третьему. Ладно бы еще были сыроежки! А то яркие, молоденькие, чистые подосиновики! С ужасом вспомнил Комаров детскую сказку, где Баба-Яга заманила близняшек в лес именно такими грибами. Заманила и чуть не съела. Еще в детстве он снисходительно возмущался жадности и безрассудству девчонок. А сейчас сам никак не мог остановиться.

Ну как можно остановиться, когда прямо под ногами расположилось целое семейство тугих красных шапочек! Костя присел, достал нож, положил узел с грибами. И вдруг где-то невдалеке оглушительно звонко хрустнула ветка.

– Мухтар! – выпрямился Костя, – ко мне, Мухтар.

И тут он понял, что с того момента, как он зашел в Заповедный Лес, не видел Мухтара. На горе тот был, с горы сходил, а в лесу Костя был уже один.

– Мухтар! – еще громче крикнул Костя.

– Ар-ар-ар, – закаркало эхо.

«Каркало ли оно в первый раз?» – не мог вспомнить Костя. Для верности он проверил:

– Я кому сказал? Быстро ко мне!

– Не-не-не, – отказалось эхо.

– Было, – обрадовался Костя.

И тут же вновь насторожился: в направлении, в котором недавно хрустнула ветка, мелькнуло что-то лохматое, крупное, серое. И это явно был не очередной подосиновик-гигант. Тот был бы по крайней мере другого цвета.

«Может, Мухтар прикалывается?» – с сомнением понадеялся Костя. Рука его уже сама расстегнула кобуру. Ветровку с грибами пришлось положить на землю. Достав «макарова», Комаров медленно пошел по направлению к дереву, за которым мелькнула тень. Стрелять он не собирался: это действительно мог оказаться Мухтар, но и помешать оружие в таком деле не могло: медведи в русских лесах еще не совсем перевелись.

Лохматое, тем временем, вело себя вполне невинно. Оно больше не ломало веток, не мелькало за деревьями, Косте даже пришло в голову, что он ошибся в потемках. Ветка вполне могла сломаться на дереве сама – ломаются же они иногда, а за тень он мог принять игру света. Костя уже смелее зашагал по лесу и даже оглянулся на брошенные грибы – как бы не забыть, где оставил. И в этот момент между деревьями опять мелькнула тень. Снова показалось? Да нет. Теперь Комаров уже ясно представлял направление, в котором двигалось нечто.

– Стой! Сдавайся! Руки вверх! – крикнул он и побежал, стараясь не выпускать из виду дерево, за которым скрылось нечто и посматривать под ноги, чтобы не зацепиться о корень или ветку.

Нечто, скорее всего, не понимало русского языка. По крайней мере, после команды Костика, оно не задрало косматые лапы, а бросилось улепетывать со всех ног, искусно петляя между деревьями и скрываясь за их стволами. Рассмотреть его в деталях не было никакой возможности – слишком умело оно пряталось за деревья, слишком темно было в лесу, слишком далеко было расстояние. Но то, что это не козел, было очевидно. Нечто бежало на двух лапах, даже не пытаясь сделать пару скачков на четвереньках, нечто явно не имело рогов – голова его поросла густым, длинным серым мехом. Серый же, свалявшийся мех окутывал все тело. И оно явно прихрамывало на левую ногу, хотя эта хромота и не мешала скорости и ловкости передвижения.

Костя бежал без оглядки. Какие тут оглядки, когда беглеца нельзя было выпускать из виду! Пока тот двигался, Костя мог его видеть. Стоило тому остановиться, он сразу бы слился с окружающей средой. И расстояние между ними стало медленно, но верно сокращаться. Видимо, нечто было уже не так молодо, а может, ему мешала хромота. Комаров был юн, вооружен и скорее всего, догнал бы неопознанный объект, если бы не длинный, гибкий корень, умело замаскированный под прошлогодней листвой. Корень будто вздыбился при Костином приближении, цепко обхватил его ногу и дернул на себя. Так, по крайней мере, показалось Комарову. Хорошо, что Виктор Августинович учил своих подопечных падать!

Перехватив в зубы «макарова», он спружинил на обе руки и тут же снова вскочил на ноги. Конечно, этого момента хватило беглецу для того, чтобы раствориться в воздухе. Напрасно Костя замирал за тонкими стволами осин, напрасно хоронился в пахнувшей осенью старой листве. Потеряв более часа, он понял, что неоправдано глупо упустил беглеца.

Он еще немного побродил между тонкими чахлыми стволами и с досадой махнул рукой – упустил безвозвратно! Грибы и ветровка тоже были потеряны. Хотя этого и следовало ожидать – в противном Заповедном Лесу не могло случиться ничего хорошего. Но вот чего не мог ожидать тот, кто заманил его сюда, так это прекрасной подготовки Комарова. Виктор Августинович провел со своими питомцами не один день в лесу без еды, воды и палаток, но научил их основам выживаемости в экстремальных обстоятельствах. И одно из его правил гласило: никогда не заходи в лес без компаса, даже если зайти туда тебе пришлось по малой нужде. С помощью компаса Костя быстро сориентировался по азимуту, выбрал правильное направление и неожиданно скоро вышел прямо к Плешивой Горке. Возле нее мирно и лениво пасся Мухтар. Увидев хозяина, он приветливо мекнул и вяло махнул хвостом.

– Предатель, – презрительно кинул ему Комаров, – бросил меня одного. Ты же легко мог взять след, и йети уже сидел бы в КПЗ!

Мухтар, вроде бы засмущался, низко опустил голову и поджал хвост. Потом, решив что извинений достаточно, подбежал к хозяину и примирительно лизнул его в раскрытую ладонь. Долго сердиться у Кости уже не было сил. Он устал, проголодался, провизия осталась в карманах ветровки. Хорошо Мухтару: поел травки – и сыт. А Комарову еще надо было идти до дома с пустым желудком.

Но не этот вопрос волновал Костю. Его мучило другое: кого же, все-таки, он спугнул в лесу? Медведи не серые. Он сам видел в зоопарке. Волки не бегают на задних лапах. Мухтар в лес не входил. Неужели, действительно йети? Неужели Ариадна Федоровна не врала? Ведь уже известны случаи похищения людей йети. И похищали они именно женщин. И использовали их именно с качестве секс-рабынь. Неужели?

* * *

Когда Комаров вошел в село, уже почти стемнело. Сам того не желая, он практически подтвердил бредовую версию Савской. Естественно, это был не леший – кто же поверит в такую ересь! Но это действительно мог быть Снежный Человек. И как подтверждение его существования могли иметь смысл все эти уверения односельчан о существовании Лешака.

Костя решил, что имеет смысл порасспросить старожилов о случаях встречи с лесным жителем. Имеет смысл провести следственный эксперимент с Савской – она просто обязана вспомнить дорогу к логову похитившего ее зверя. Но в то же время, имеет смысл не бросать все другие версии. Особенно ту, с Мачо.

Как ни устал Комаров, но воспоминание о Мачо неприятно кольнуло его. Интересно, что он сейчас делает? Поет гимн перед отходом ко сну? Запивает минеральной водой биодобавки? Давит прыщ перед зеркалом? Интуиция взвыла в Комарове дурным голосом. Он понял, что если немедленно не узнает, чем занимается в данный момент чумной техасец, то потеряет покой на всю ночь. Он круто развернулся и зашагал по направлению к брошенному тюремному бараку.

В кустах возле барака он едва не наступил на Людку. Хорошо, что ее выдали белеющие в темноте гольфы.

– Вы почему тут?

Костя совсем забыл о том, что Болотникова с пионерами предпочитала проводить теплые летние ночи не на танцплощадке за клубом, а во всевозможных засадах. Не могла же она упустить такой великолепный шанс, как временное проживание в Но-Пасаране иностранцев!

– Записываю, кто к американцам не вербовку ходит.

– И много записали?

– Много. Так и валят вербоваться И не только молодежь. Стариков тоже много.

– Что, серьезно? – не поверил Костя.

– Пионеры не врут, – сверкнула очами Людка. – Только одного не понимаю. В книжках пишут, что расплачиваться должны те, кто вербует с тем, кого вербуют. Так?

– Бесспорно.

– Так что же получается? Получается, что это не американцы наших вербуют, а наши американцев.

– Забавное наблюдение. И откуда вы это взяли?

– Да все наши, кто к ним идет, несут с собой полные сумки всякого добра. Кто молоко, кто мед, кто огурцов с грядки. А кто – готовую продукцию: цыплят в сметане, борщ в термосе.

– Странно. Ничего не понимаю.

– Вот и я тоже. Но на всякий случай фиксирую. Те мои пионеры, что не занимаются в данный момент тимуровским окучиванием яблонь в садах малообеспеченных граджан, прямо на дороге стоят, всех останавливают, осматривают и записывают.

– А вы почему не с ними?

– А мы лежим на случай, если кто в обход поста захочет пройти. Через пост идут люди честные, которым нечего скрывать. А вот если найдутся те, которые захотят обойти пост, то мы их и сцапаем!

– Здорово придумано! – еще раз позавидовал Костя многочисленному членству Лидмилиной организации. – А кто это «мы»? Я кроме вас никого не вижу.

– Я еще, – завозился кто-то в метре от Комарова, – Степан.

– Здорово затаился! – похвалил Комаров.

Он действительно не заметил Степана, хотя с Людкой разговаривал достаточно долго.

– Ладно. Продолжайте лежать в засаде, – разрешил Костя, – а я подойду поближе, посмотрю, что там творится.

Поближе творилось действительно нечто невероятное. Внутри бывшего тюремного барака, в котором обитали гости, ярко и уютно горел свет. Снаружи темноту красиво и несколько театрально резали лучи карманных фонариков, громко и скрипуче кричал невидимый магнитофон. Косте удалось незамеченным подойти совсем близко к группе, сидевшей возле стены барака на большом бревне.

– Нет, браток. Ты нашу водку с вашей виской не равняй, – слышался медлительный, уверенный басок, – что твоя виска? Макратихина настойка на клопах и то духовитее.

Речь его прервал поток возмущенной англоязычной речи, из которой Костя понял только два слова «Джонни Уокер» и «Смирнофф».

– Это ты верно говоришь, – нисколько не смущаясь, продолжил басок, – но ты вот скажи: водочку часто употребляешь? То-то бывает. А виски? Понятно, еще чаще. А вот в наше сельпо как-то вашу виску завезли, так она три года стояла, пока один бандюга из местной колонии не освободился и всю эту мерзость не скупил. О чем это говорит? О том, что не пользуется она популярностью среди простого народа. А водочку потребляем ежедневно и еженошно. И часто еще ежеутренне. Что же это получается? Вы – и водку и виски глушите, а мы – только водку. Это два-один в нашу пользу получается.

Англоязычный собеседник опять начал что-то горячо и не-по-русски толковать. В вязкой тишине, сопровождающей его речь, прямо-таки чувствовалась напряженная работа извилин тех, кто пытался вникнуть в суть говоримого.

– Ага, – обрадовано воскликнул русский собеседник. – Все ясно. Не хочешь, значит, верить в теорию. Тады давай на практике. Устроим конкурс. Ты будешь пить свою виску, а я свою беленькую. Кто больше выпьет и наутро здоровее будет, тот и прав.

Американец пару раз переспросил, потом, видимо, понял и азартно залепетал что-то. Дальнейшее Косте уже было неинтересно. Удаляясь от места заключения пари, он слышал, как местные спорили с гостями по поводу ставок. Американцы кричали что-то про доллары, а наши убеждали их, что в Но-Пасаране ставки издревле оплачивались Макратихиным самогоном. Последнее, что слышал Костя, это были попытки разъяснения бестолковым гостям что есть самогон и в чем его преимущество перед долларом.

Чуть дальше заседали женщины. По вскользь оброненным словам «чилдрен» и «внучок» Комаров понял, что здесь проводиться обсуждение достоинств подрастающего поколения. Ни вербовкой, ни Мачо здесь не пахло.

Самая шумная группа была дальше. Именно здесь из последних усилий вопил магнитофон, именно здесь группировалась местная молодежь. Костя прислушался: в основном говорили но-пасаранские девчонки. Калерии среди них явно не было: хотя она и носила статус девушки, но в гулянках совсем зеленой молодежи участия уже не принимала. А раз здесь не было Калерии, то значит, не было и Мачо. Нечего было делать и Комарову.

Наконец, когда он уже почти потерял надежду найти в этом народном гулянии укушенного техасца и медсестру, удача улыбнулась ему. Словно из-под земли, в темноте выросли две гигантские тени. Тени были так громадны и широки, что Костя напугался и присел за первый попавшийся у него на пути редкий куст шиповника. Гиганты имели лошадиные туловища, по четыре ноги каждый и разговаривали между собой голосами Мачо и Калерии.

– Я все понимаю, Саймон, – тихо говорила девушка, но и вы поймите меня. Я здесь выросла, именно здесь я стала такой, какой так нравлюсь вам. Разве я могу предать землю, которая вырастила меня? Разве могу оставить маму? Ей так тяжело!

Она только после того, как меня родила, семь лет больше не рожала, а потом – каждый год. У нас уже двойняшек две пары. Ей почти пятьдесят, а она все рожает и рожает.

– Это же красиво! – обрадовано воскликнул гигантский Мачо, которого, оказывается, звали Саймон. – Техасу нужно крупное количество здоровых прекрасных детей. Таких, как вы,

Калерия. Техас скончается от грусти, если вы не дадите ему этот презент.

– А папа? – не обратила особого внимания на его страшные слова Калерия, – мама забьет его до смерти, если меня не будет рядом. Она у нас очень требовательная, а папа не всегда справляется с ее требованиями. Тогда она его порет розгами. И только я могу защитить его.

– Мы и ваш папа заберем, – не смутился Мачо-Саймон, – папа хорошо, папа надо беречь.

– Прямо как в «Алых парусах», – даже в полной темноте было ясно, что Калерия улыбалась.

Вербовщик и его жертва как раз проходили мимо Костика. Он затаил дыхание и закрыл глаза, чтобы они ненароком не блеснули в темноте. И вовремя: что-то тяжелое, жесткое, как конский хвост, хлестнуло его по лицу. Комаров автоматически выхватил «макарова», но выстрелить в техасца не успел: в темноте раздалось тихое, нежное ржание.

«Кентавр что ли? Да нет, не может быть. Вот балда! Как я сразу не догадался! – вздохнул облегченно Костик, – Болотникова же говорила мне, что они часто совершают прогулки на совхозных лошадях Поэтому и кажутся такими огромными». Гора спала у него с плеч. После приключений в лесу он не удивился бы, если бы Мачо превратил и Калерию в кентавриху.

Костя попытался какое-то время красться за парочкой, но, видимо, от усталости, он крался так громко, что в один прекрасный момент чуть не провалил всю операцию. Он давно уже мучался от голода, а тут в животе так предательски-грозно заурчало, что ему пришлось шарахнуться в сторону. Шараханье не прошло ему даром. Ну не увидел он эту ямищу в темноте! Ну нет у него еще прибора ночного видения! Костя лежал в мягкой, поросшей травой ямке и злился. И вообще: почему он должен работать днем и ночью? Он голоден и хочет спать. Костя встал, попытался отцепить от волос пару впившихся в них репьев, с досадой махнул рукой и зашагал по направлению к приветливым огонькам крайних домов Но-Пасарана.

Глава 12 Каша «дружба народов» или «за вспышкой последовал мрак»

О том, что посиделки в районе квартирования американцев не случайны, Костя узнал утром. Он бы непременно проспал (Прапор все еще находился на больничном) если бы не Печной. Дед добровольно взвалил на себя обязанности Прапора и разбудил Костю ровно по третьему сигналу петуха Анны Васильевны.

Костя встал хмурый, лохматый. За ночь так и не выпутанные репьи окончательно запутались в волосах, короткий сон так и не снял усталости, а вместе с ней, дурного расположения духа.

– Чегой-то ты совсем малахольный стал, – озабочено констатировал дед. – Не нравишься ты мне.

– Что я, бабка Пелагея, чтобы тебе нравиться? – буркнул Костя.

– Не грубиянь! И не топчи мою лебединую песню своими грязными кедами! – моментально обиделся дед.

Комаров улыбнулся. Сам того не ведая, он угадал тайную симпатию деда. Улыбка, почти насильно растягивающая его губы, самым волшебным способом прогнала добрую часть хандры. А когда во дворе он вылил на себя ведро вкусной ледяной воды из колонки, то мир снова показался ему не таким уж и плохим. Костя даже сам сбегал к Анне Васильевне за завтраком. Первая же ложка каши окончательно привела его в себя.

– Не сердись, дед, – – пошел на примирение Комаров, – я был неправ.

– Я те дам, неправ, – раздалось ворчание с печи, – и не думай даже!

– Чего не думай? – замер в предвкушении чего-то забавного Костя.

– И не думай, что я с тобой тут долго мучиться буду. Вот как соблазню Пелагею, так и съеду от тебя. Вместе с печкой. И пусть Пензяк не думает, что он ее своими сиротским копиями сразил. У меня на его копии свои найдутся.

– Что за копии?

– Сценария. Я тут сценарий придумал, а он его на какой-то колдовской на сиротских слезах замешанной машинке распечатал. И при Пелагее отдал, колдунишка паршивый.

– Ксерокопии? Да ничего тут колдовского и сиротского нет. В городе на каждом углу их делают.

– Правда? Вот жук! – обрадовался дед, – а мне говорил: «магия, магия». Теперь его разоблачу и точно от тебя к Пелагее съеду.

– А как же я? – почти всерьез испугался Костя, – мне без тебя не жить.

– Вот и мозгуй, – довольный реакцией постояльца пригрозил дед, – может, последние счастливые денечки доживаешь.

Может, некому тебе помогать будет. Другого Печного искать будешь.

– Кстати, о помощи, – надоело «пугаться» Комарову, – ты не в курсе, что случилось с но-пасаранцами? То они американцев за три версты обходили, а то целые посиделки у барака устроили.

– Дык, как же не знать. Все уже знают, это только те, кому знать положено, по-грибы ходят, вместо того, чтобы шпионов ловить.

– Каких шпионов? – ложка с кашей замерла на полпути к

своей цели.

– Каша «Дружба народов»?

– Чего?

– Кашу, говорю, пшенно-рисовую Анчутка наварила?

– Не знаю. Просто вкусную.

– Значит, «Дружба». Оставить не забудь.

– Когда это я забывал? Ты о деле давай. Что ты там о

шпионах говорил?

– А вдруг забудешь? Знаю я тебя. Как закопаешься ложкой в каше, так и не остановишься. Про шпионов это я так. Прикалываюсь, по-нынешнему. Дружатся они.

– Пшено с рисом в каше?

– Союзники с нашими. Давеча мучили их поварешки почем зря, вот и искупляют вину мирные жители. Кормят, разговоры задушевные ведут. Ремонтируют, в общем.

– Реабилитируют?

– Оно самое.

– Значит, вы хотите сказать, что вся эта шумиха возле посольст… барака, то есть, только ради того, чтобы загладить свою вину за щи с лютиками?

– То ли еще будет! Вот устроим им Купалу, тады посмотрим, как они запоют.

Комаров вздохнул с облегчением. В некоторых случаях Печному можно было верить. Старый разведчик нескольких войн сразу, как-никак. Значит, тотального вербования но-пасаранцев нет. Уже хорошо. Тотального! Чего нельзя сказать в случае с Калерией. То, что техасец призывал ее покинуть Родину, Костя слышал своими ушами. Своими же ушами он слышал, что в других группах разговоры шли довольно невинные. На всякий случай, надо было расспросить Маринку Зацепину. Наверняка она всю ночь проторчала у барака.

Маринка уже ждала его возле отделения.

– Сегодня я нужна, Константин Дмитриевич?

«Как бы не так, – подумал Костя, заметив темные круги под глазами девушки, – отпущу я тебя».

– Конечно, у нас с вами сегодня много дел, Марина Алексеевна.

Маринка заметно вздохнула и поплелась за Костей в кабинет.

– А я не выспалась, – несколько не скрываясь, пожаловалась она, – а сегодня ночью опять не высплюсь. А завтра – тем более.

– Это ваше личное дело, – противным для себя самого голосом сказал Костя, – работа не должна страдать оттого, что вам не спится по ночам.

– А вы завтра ночью будете? – Маринку невозможно было обидеть.

– Где? На посиделках? – вытращил от такой фамильярности Комаров глаза.

– Да что вы! Вам нельзя на посиделки. Вы там всех распугаете. Я о празднике.

– Ивана Купала? – начал что-то понимать Костя.

Неужели та затея с праздником, о которой что-то бормотал Печной, действительно состоится? А впрочем, ему-то какое дело? Пускай веселятся. Милые, легкомысленные люди. Будут ли и для Кости когда-нибудь будут праздники? Наступят ли и для него беззаботные дни?

На сегодня Костя запланировал следственный эксперимент с Савской. Хочешь – не хочешь, но в лес идти с ней придется. Сама напросилась. Косте просто необходимо убедиться, что ее Лешак – либо бред воспаленного воображения, либо йети. И он просто обязан найти того, кто мерещился ему в лесу. Будь то неизвестный науке серый медведь, леший или Снежный Человек. Иначе Костя просто перестанет уважать себя. Кстати, кроме Савской необходимо будет взять еще кого-нибудь. Понятые в этом деле просто необходимы. Причем, не обычные понятые, а достаточно выносливые и сильные. Идти далековато, а йети или серый медведь может быть опасен.

Кого же взять? Печного? Не дойдет. Людку Болотникову?

Пионеры увяжутся, по лесу растеряются, следы затопчут и барабанным боем явно спугнут похитителя Савской. Маринку? Больно суматошна. А с другой стороны, умеет стрелять из берданки и, по ее словам, неплохо владеет основами рукопашного боя. Прекрасно для этой роли подошла бы Калерия, она уже доказала себя в деле, силища у нее бычья, но ей теперь нет веры. Сумеет противостоять соблазнам американца – наш человек, не сумеет – будем за нее бороться. А сейчас – некогда. Комаров сам себе боялся признаться в том, что понятой ему нужен не столько для соблюдения протокола, сколько потому, что он панически боялся оставаться с Савской наедине. Тем более, в темном и безлюдном лесу.

Комаров, конечно, сомневался, что Савская сможет указать на карте приблизительное место логова йети, но пренебрегать этой попыткой не стал. Он посадил сытую, умытую Ариадну Федоровну за стол и разложил перед ней карту. Она долго бегала глазами по условным обозначениям и наконец уверенно ткнула пальцем возле Чертового Омута.

– Здесь, точно.

– Правда? – обрадовался неожиданной удаче Костик, – как вы определили?

– По елке. Возле логова точно такая елка стояла и лужицу эту я хорошо запомнила.

– Какую лужицу? – не сразу понял Костя.

– Вот эту же, – раздраженно ткнула пальцем в Чертов Омут Савская, – я в ней еще посуду мыла. Чистая такая лужа, прозрачная. Только вода в ней не голубая, а цвета морской волны. Врет ваша карта.

– Так. Все понятно. Придется все-таки тащить ее на местность, – не удержался от устного комментария Комаров.

– Вау! – взвизгнула Савская, – меня поведут на прогулку! очень кстати. Женщине в тридцать просто необходимы ежедневные кислородные ванны. И не только лицу, но и всему телу. Когда я еще жила на свободе, то ежедневно принимала кислородные ванны топлес. А в плену у Лешего эти ванны были особенно великолепны. Кислорода в лесу больше, чем у меня в огороде. Ах, как я скучаю по той жизни! Как каюсь, что бросила моего страстного зверя!

«Господи, удерет еще, – перепугался Комаров, – придется с нее в лесу глаз не спускать. Наручники надеть? И с ними удерет. Еще хуже будет. Нет, в этот раз Мухтар у меня от работы не увильнет. Пусть хоть рогами упирается, но след он у меня возьмет».

Маринка даже задохнулась от счастья, когда узнала, что Комаров берет ее с собой.

– Я только домой сбегаю, переоденусь, – с надеждой попросила она, – у меня и спальный мешок есть. Брать?

– Надеюсь, что до ночевки в лесу не дойдет. К обеду постараемся вернуться. Берданку тоже не бери, – успел крикнуть он ей вслед.

Маринки уже и след простыл. Комаров немного посомневался по поводу своей затеи, потом решил, что в любом расследовании следственный эксперимент имеет неоценимое значение и стал дожидаться Маринку. Сам он уже пришел на работу в полной экипировке и с запасом бутербродов.

Скучать в ожидании Зацепиной ему не пришлось. По крыльцу вдруг громко застучала палка и в дверь заглянула высокая, согнутая старушка с добрыми глазами и беззубой улыбкой.

– Можна? – робко спросила она.

– Проходите, – сдержал досаду Костя.

В конце-концов, в его обязанности входило не только расследование явных преступлений, но и простой прием граждан по вопросам.

Бабушка аккуратно уселась на свободном стуле, вытерла краешком белого с синей каймой платка уголки губ, оперлась руками на поставленный прямо перед собой ботажок и выразительно затянула:

– Евдокия Андреевна я. Меня обчество послало. Уймите вы его, супостата, Константин Дмитриевич!

– Дедушка ваш разбушевался? – участливо догадался Костя.

– Дедушка уж почитай как годков восемь отбушевался, – вытерла привычную слезу тем же кончиком платка старушка, – да с дедушкой я и сама справлялась. Лешак разлютовался. Когда только коров доил, бабочки еще терпели – он тоже мужик, ему кушать надобно. Когда одежу несправную с чучел огородных стаскивал – мы тоже не забижались. Холодно ему, а в лесах сельпо нету. И трудодни ему не плотют, пенсиев не повышают. Девок в лесу воплями пугал, так шут с ним. Девки от этих воплей только иржут, как кобылы, и жиреют. А вот теперь не стало мочи терпеть его супостатства.

«И эта тоже», – вздохнул Комаров. Натянув на лицо дежурную улыбку, он почти ласково спросил:

– И чем же обижает общество местный Лешак?

– И сказать стыдно, – тоненьким от нахлынувших слез голоском пропищала старушка, – язык такое вымолвить стесняется.

– Говорите, говорите, – подбодрил Евдокию Андреевну Костя, поглядывая в окно.

Вот-вот должна была подойти Маринка, задерживаться ему не хотелось, поэтому выставить старушку необходимо было как можно скорее.

– Вот я говорила, что раньше он только девок пугал? Говорила. А теперь и до старух добрался. И не пугает, а хуже того.

– Что хуже? – поторопился спросить Костя, и сам испугался.

– Бесчестит, – осмелилась выпалить «стыдное» слово старушка.

– И откуда вам это известно?

– Так говорят, одну бабушку уже обесчестил, – окончательно осмелела старушка, – а где одна, там и много. Вот мы и кланяемся миром вам, Константин Дмитриевич, избавьте вы старость нашу от страданий, дайте помереть в мире и благочестии. Приструните негодника.

– Сделаю все, что в моих силах, – заверил Комаров посетительницу.

Ему нисколько не улыбалось заняться в данный момент просветительской работой часа этак на два. К тому же заявление о «обесчещенной старушке» вполне могла услышать Савская. Костя представил, как разъяренная «тридцатилетняя» старушка Савская возит за волосы наградившую ее таким нелестным имиджем посетительницу и по-настоящему заволновался:

– Идите, идите, Евдокия Андреевна, я все сделаю.

Костя галантно взял бабушку под руку и потащил к двери.

– Да стой ты, оглашенный, – упиралась ногами в пол Евдокия Андреевна, – не все процедуры выполнили.

– Господи, что еще за процедуры? – взвыл Костя.

– Не поминай Господа всуе, – успела вывернуться старушка, – пока заявление с меня не возьмешь, я ни ногой отсюда.

– Вы писать-то умеете? – выразил надежду Комаров.

– Не вашенска забота. Не перевелись на земле люди добрые, написали, как смогли.

Костя с облегчением вздохнул. Он представил было, как Евдокия Андреевна долго, выводя каждую букву и задумываясь над каждым словом, излагает подробности доения лешим коров, как жалуется на раздетое непогожей ночью чучело, как… Слава Богу, заявление уже было составлено. Сейчас Комаров не думал о том, что, так или иначе, на него придется реагировать, это будет потом, а сейчас ему некогда.

Настырная бабуська заставила Костю прочитать заявление вслух, положить его в папку, запереть в стол. Она было начала требовать, чтобы Комаров снял у нее отпечатки пальцев, но он категорически отказался, обусловив свой отказ тем, что кончились черные чернила для пачканья пальцев.

Только Евдокия Андреевна скрылась за поворотом, как прибежала Маринка. И не одна. За руку она крепко держала Людку Болотникову, за Людкой гуськом тянулся весь отряд, кроме Степана.

– Они с нами хотят, – виновато объяснила Маринка, – я им похвалилась, они и попросились.

– Об этом не может быть и речи, – отрезал Костя, – дело опасное, а с вами – дети.

– Это не дети, это пионеры, – глаза Людки гордо блеснули, – в трудные для нашего отечества времена эти так называемые дети совершали такие подвиги, какие не снились и взрослым.

– Я все понимаю, – Костя решил набраться терпения, – но взять вас точно не могу. Это может помешать делу. Лучше продолжайте следить за американцами и ищите лист из тетради Зиты и Гиты.

Этот аргумент подействовал безотказно. Людмила смутилась. Она и сама понимала, что пропажа столь важного для Кости документа – непростительный промах со стороны всего отряда «Красных дьяволят».

Костя был доволен собой. Умеет, когда хочет, найти верные слова. Плохо, ох, плохо знал он пионеров!

Едва он расправился с «дьяволятами», как закапризничала Савская. Она наотрез отказалась идти в лес с Маринкой, аргументируя это тем, что не хочет портить романтическое путешествие соперничеством с этой девчонкой. Косте опять пришлось применить все свое красноречие, наобещать экс-актрисе три короба и даже применить немного силы.

Применение силы состояло в легком подталкивании Савской к двери и очень понравилось актрисе. Она пристально посмотрела Косте на губы и хрипло прошептала:

– Таким вы мне больше нравитесь. Применяя силу, вы взрослеете. Мальчик становиться мужчиной. А за мужчиной я пойду на край света, даже если за нами будут пристально наблюдать чужие алчные глаза.

Козел, к счастью, не подвел. Он мирно дремал, упершись рогами в палисадник. Если бы Комарову еще полгода назад сказали, что он будет идти на следственный эксперимент с сумасшедшей старухой, козлом и школьницей, он ни за что не поверил бы в это. Но сейчас все обстояло именно так, и не в его силах было что-либо изменить.

Маринка оказалась прекрасным ходоком. Она уверено и быстро шагала по направлению к Чертовому Омуту. Савскую приходилось постоянно подгонять. Она, обиженная тем, что Костя нарушил их уединение и взял Маринку, шла в гордом и несколько презрительном молчании и лишь изредка утвердительно кивала головой на вопрос Кости о правильности направления. Мухтар послушно брел последним. По дороге Костя провел с ним серьезную разъяснительную работу по поводу его вчерашнего недостойного поведения, и козел мучился угрызениями совести.

Сегодня заходить в Заповедный Лес было совсем нестрашно. Конечно, Комаров не рассчитывал на помощь женщин, но в компании все-равно было как-то веселее. Боялся он лишь одного: при виде грибов его дамы могли потерять голову и забыть о деле. Стыдно признаться, но обе спутницы участкового отнеслись к делу гораздо серьезнее, чем он сам. Савская вообще терпеть не могла добывать пищу – она предпочитала, чтобы хлеб насущный сваливался прям к ней на голову. А Маринка подошла к делу практично, как любая сельская девица:

– Завтра возьму Сашку, ведра и соберу все грибы, – объявила она.

Если по дороге к Заповедному Лесу дорогу показывала, в основном, Маринка, то здесь первенство предоставлялось Савской. Только она одна могла указать, где находится логово похитившего ее Зверя. Ариадна Федоровна сначала довольно успешно взяла направление, а потом быстро сломалась, стала ныть, что она устала, натерла мозоли и хочет кофе и коньяку. Она все твердила, что главный ориентир – большая, ровная, как на карте елка и лужа цвета морской волны.

«Либо, все-таки, врет, либо окончательно сошла с ума», – догадался Костя. Он прекрасно помнил, что в первый его визит в Заповедный Лес здесь не встретилось не то, что большой красивой ели, но и самой завалящей сосенки. Придется включать действие плана N2. Он достал из кармана пластиковый пакет с чем-то пестрым и крикнул Мухтара.

– Бусики! Мои бусики! – захлопала в ладоши Савская, – нашлись, родные!

– Какие бусики? – сурово прервал ее Костя, – во-первых, это не бусики, а часть бусиков, вся нить просто уже не влезла бы в мой карман. К тому же та часть, которая побывала в желудке Мухтара явно утратила нужный нам запах. А во-вторых, это даже и не часть бусиков, а вещественные доказательства. Они были найдены на месте преступления и уже принадлежат не вам, а народу.

Савская надулась:

– Ну дайте хоть сейчас надеть. Я хочу, чтобы ОН видел меня во всей красе. Я и так пообносилась по вашей вине. Заперли меня в вашем вонючем плену и даже не развлекали. Вот нажалуюсь моему Чудищу, будете знать.

Костя ее не слушал. Он внимательно наблюдал за носом Мухтара. Нос, трудящийся над бусами, жил своей жизнью, двигался, старался уловить мельчайшие нюансы запаха, оставшегося на бусах. Наконец козел закончил идентификацию запаха, просительно глянул на Костю и потянулся мягкими, широкими губами к крайней бусине.

– Фу! – крикнул Комаров, – ищи, Мухтар, ищи.

В глазах животного блеснула искра озарения, он почти растянул губы в несколько глумливой улыбке и шумно вдохнул сладкий, насыщенный кислородом воздух. Потом повернул голову к Савской, выставил рога и пошел прямо на нее. Ариадна Федоровна хрипло закричала и спряталась за ближайший тонкий ствол осины.

– Не бойтесь, гражданка Савская, – попытался успокоить ее Костя, – он ничего не имеет против вас лично. Козел просто идет на запах.

– Ему нравиться мой запах? – кокетливо поинтересовалась переставшая кричать актриса.

– Не то, чтобы нравится, он просто выполняет свой долг, – не стал особо распространяться Комаров.

Он успел остановить Мухтара и снова сунул ему под нос бусы:

– Правильно, Мухтарушка, все правильно, но ты уловил доминирующий запах. Попробуй поймать запах того, кто находился в непосредственной близости к хозяйке бус или даже держал их в руках.

Мухтар еще раз понюхал бусы, несколько раз наклонил голову вправо-влево, видимо, пытаясь сообразить, что от него требовалось, и рванул прямо через бурелом напролом. Костя побежал за ним. Маринка и Савская, одинаково широко открыв рты, остались стоять на месте.

Костя бежал за напарником, не разбирая дороги, и одна мысль червем точила его мозг: что будет с Маринкой и Ариадной Федоровной? Надежда была только на Зацепину: она знала лес, не была подвержена панике, умела постоять за себя. Для Кости и всего Но-Пасарана было гораздо важнее найти йети. Приходилось идти на небольшие человеческие жертвы. Впрочем, Комаров был уверен, что до жертв дело не дойдет.

Бежать за Мухтаром было трудно. Дальний родственник горного козла, он легко преодолевал препятствия в виде пеньков, птицей перелетал поваленные деревья, ловко лавировал между кустами. Но Комаров тоже не отставал. В родственниках его не было горных козлов, но в стометровке ему не было равных ни в среднеобразовательной школе, ни в школе милиции. Они бежали недолго, но Косте показалось, что прошла целая вечность. Да и лес поменялся. Он стал чище, просторнее, все реже попадались липы и осины. Наконец, козел резко затормозил и встал. Обессиливший Комаров рухнул рядом с ним и обратил свой взор к небу. Над ним, роскошным зеленым шатром раскинула свои лапы густая немолодая ель.

Костя вскочил. Ель! Именно ее отметила как примету логова зверя Савская. Если это та самая ель, то рядом должна быть лужа. Комаров обошел ель кругом. Лужи не было. Но она могла испариться или впитаться в землю! Раз лужи нет, что надо просто поискать логово. Костя огляделся и остолбенел: ель была не одна. Немного дальше простирался настоящий еловый лес.

– Ты куда меня привел? – обрушил свое негодование он на Мухтара, – И что мне теперь делать? Искать под каждым деревом лужу или нору?

Мухтар имел вид вполне невинный, казалось, его несколько не мучили угрызения совести. «Зря я на него, – осенило вдруг Костю, – на бусах Савской были три мумифицированных шишечки. Вот на запах хвои и бежал козел. Нет, все равно по уровню интеллекта никакой козел не сравнится с овчаркой. Напишу Кириллу, пусть подыскивает мне породистого щенка!»

Рассуждая о превратностях судьбы, Костя для очистки совести от кожуры последних сомнений заглянул под несколько самых больших елок в поисках логова или лужи. Хотя кто хоть раз в жизни видел в еловых лесах лужи? Комарову самому стало смешно. Он громко фыркнул и заглянул под широкую лапу высоченной старой ели. В сумраке естественного шалаша, образованного нижними ветками дерева, на него смотрели дикие, полные ненависти и смертельного ужаса глаза.

Реакция Комарова удивила его самого. Глаза были столь

не похожи на глаза зверя, в них было столько человеческой осмысленной тоски, что он просто-напросто спросил:

– Ты кто?

И тут же, опомнившись, скороговоркой выпалил:

– Стой, сдавайся, руки вверх!

Лесной житель медленно, послушно поднял руки. Дальнейшее произошло в считанные секунды, хотя для Костика они тянулись медленно-медленно. Обычно так медленно муха тянется по блюдцу с медом. Или космонавты двигаются в открытом космосе. Чудовище подняло руки и моргнуло. Костя, справедливо не поверив в его покорность, потянулся к кобуре. Зверь быстрым движением глаз поймал его жест, резко подпрыгнул, схватился руками за толстую ветку и, помогая себе всей тяжестью своего тела, резко дернул ее вниз.

Комаров поздно понял его маневр. Ветка, на которой повис йети, простиралась как раз над головой молодого участкового. Костя видел, как тонкая часть ветки стремительно летит прямо на него. Он немного присел, спружинил ноги в коленях и уже начал свой прыжок влево, который должен был увести его из-под удара ветки. Но было поздно. Одновременно он подпрыгнул вверх, одновременно лесная величавая тишина взорвалась диким звоном и грохотом, одновременно в голове его жарким пламенем вспыхнул беспощадный костер боли. За вспышкой последовал мрак.

Глава 13 Еще раз тайна тетради зиты и гиты

Веки Комарова слегка дрогнули, и сквозь узкую щель между ресницами проник неяркий свет. Сознание неохотно и неуверено возвращалось в больную голову Комарова.

Где он? Костя попытался сфокусировать зрение на двух белых колоннах, стоящих перед ним, но ничего нового не увидел. Когда в Но-Пасаране успели поставить белые колонны? Постепенно все окружающее становилось более отчетливым, более конкретным. Колонны стали тоньше, почти как столбы, к визуальным ощущениям добавились звуковые. Звучали высокие, чистые детские голоса. Смысл их звучания был непонятен, но звучали они приятно.

Наконец в дело подключилась память, и Комаров вспомнил дикие глаза, прыжок и ветку, неотвратимо летящую на его бедовую голову.

«Я что, в раю, что ли? – не понял Костя, – белые колонны, ангельские голоса. Я в рай не верю!»

Видимо, эта мысль показалась крамольной хозяевам «рая», по крайней мере, наказание последовало незамедлительно. Столбы-колонны вдруг пришли в движение, один их них оторвался от земли и…

– Не надо, – попытался крикнуть Комаров, – я пошутил!

Видимо, это помогло. По крайней мере, столб не обрушился на поврежденную голову Комарова, а ушел куда-то вбок. Усилия, к которым прибегнул Костя, принесли ему новый толчок боли, но вместе с тем, окончательно прояснили сознание и вернули зрение. Столбы стали совсем тоненькие, как молоденькие березки на третьем году жизни, и вообще, оказались не столбами, не колоннами, и даже не молоденькими березками на третьем году жизни, а гольфами вождя пионеров Людки Болотниковой.

– Он пришел в себя, – констатировала Люда. – Уже можно оказывать первую доврачебную помощь.

Ноги в гольфах заслонила белая сумка с алым крестом, чьи-то руки приподняли многострадальную голову Кости и начали неприятно мучить рану, которая, судя по всему, была у него на затылке. Комаров мужественно терпел, когда рану промывали из фляжки, когда вокруг нее защелкали маленькие ножнички, калечившие вполне симпатичную стрижку, но когда его носа достиг ненавистный с детства запах йода, он попытался дернуться.

– Лежите, больной.

Над его лицом склонилась незнакомая круглолицая девчушка.

– Я уже не больной, пустите, – неуверено рявкнул Костя.

– Нам лучше знать, – непостижимым образом, руки девчушки продолжали мучить его бедовую голову, а лицо возникло уже с совсем другой стороны.

– Как это? – не понял Костя. Он мог об заклад побиться, что она не убирала руки с его головы и не уходила.

– У нас старшая сестра врач, – лицо девчушки раздвоилось: одно осталось там, где и было, другое опять выросло у него над головой, – мы часто ей помогаем.

– Слава Богу, – с облегчением выдохнул Костя.

Близнецы Белокуровы! Зита и Гита – сестры Калерии, медсестры из ФАПа. Болотникова говорила, что они как раз отвечают за санитарный сектор. Значит, у него не двоится в глазах. Значит, он не сошел с ума. Значит, кроме царапины на затылке, никакого значительного ущерба для организма не существует. Значит, уже сегодня он узнает тайну тетради Зиты и Гиты. Но не узнает самого главного – кто же все-таки скрывается под шкурой лесного зверя с человеческими глазами.

Костя пришел в себя в считанные минуты. Головокружение прошло совсем после пары бутербродов и глотка теплого чая из фляжки пионера Леньки. Мухтар и Маринка тоже были тут. Ариадна Федоровна лежала под ближайшей елкой без сознания.

– Испугалась? – участливо кивнул Костя в ее сторону.

– Как же! Испугаешь ее! – недовольно фыркнула Маринка, – просто она хотела бежать за своим Лешаком, а мы ее не пустили. Вот она от горя и тоски в обморок и грохнулась. Вы не волнуйтесь, пульс у нее прекрасный, дыхание ровное, скорее всего, она просто притворяется.

Как бы для того, чтобы опровергнуть эти недостойные догадки и испугать окружающих серьезностью положения, Савская судорожно дрыгнула ногой и сдавленно застонала.

– Видите? Все нормально. В крайнем случае, если она не сможет идти, пионеры соорудят из колючих еловых веток носилки и понесут ее по-очереди. А так, как руки у них еще слабые, то они будут часто ронять ее в грязных местах.

После этих слов не по годам мудрой Маринки, Савская часто заморгала и громко, театрально произнесла:

– Ах, как долго я спала!

Ее фраза и явилась сигналом к отправлению в обратный путь. По дороге для Комарова разъяснились еще некоторые темные моменты: оглушительный шум, который он услышал перед тем, как ветка ударила его по голове, издавали пионеры. Им очень вовремя пришло в голову отсалютовать Заповедному Лесу бравурным маршем, сочиненным культмассовым сектором отряда. Этот-то марш, видимо, и спугнул чудовище.

Костя с благодарностью посмотрел на маленький, храбрый отряд:

– А как же все-таки случилось так, что вы бросили американцев и пошли за мной? – с легкой укоризной спросил он.

– Зита и Гита Белокуровы вернулись, – пояснила Люда, – поэтому отпала необходимость в слежке за иностранцами.

– Пионерки смогли объяснить пропажу листа из тетради? – понял Комаров. – И как же это произошло? Раньше, как я понимаю, таких эксцессов в вашем отряде не случалось. Кому понадобилось похищать эти сведения?

– Этот вопрос прояснен, – грустно, но сурово ответила Болотникова, – мы собрали совет отряда и провели товарищеский допрос пионера Леньки. Он сначала запирался, как рядовой несознательный элемент, а потом признался.

– Он продал этот лист Мачо? – укоризненно покачал головой Костя.

– Нет.

– Не Мачо? А кому? Значит, Мачо орудует не один? У него есть сообщник? Лист выкупил американец?

– Да нет же!

– Неужели наш односельчанин?

– Подождите!

– Односельчанка, – догадался Костя и руки его плетями повисли вдоль тела. Этого-то он и боялся. – Как же быстро сломалась Калерия!

– Калерия здесь не при чем. Ленька использовал этот листок сам, по своему усмотрению.

– Сам предложил его американцу? – Костя новыми глазами взглянул на этого ребенка, – а еще пионер!

– Сам отдал тетрадь с этим листком Зите и Гите. У нас закон – после трудового дня тетради сдаются архивариусу. А эти несознательные элементы повадились выпрашивать у Леньки тетрадь на ночь домой, чтобы Калерия проверила ошибки. В ночь, когда были сделаны записи о наблюдении о Мачо, они тоже забрали тетрадь домой. Ее выкрала их несознательная сестра Метропия. Она вырвала первый попавшийся лист и стала шантажировать сестер, требовать у них, чтобы они повязали галстуки на голову. То есть совершили святотатство.

Завязался неравный бой. Неравный, так как Метропия славится на весь район своей драчливостью. Ее даже быки мирские за версту обходят. В этом бою и погиб листок.

Комаров вздохнул с облегчением. Ему никак не хотелось, чтобы юный пионер Ленька начинал свою биографию с предательства Родины.

– И что, нет никакой возможности восстановить запись?

– Есть, конечно. Если хотите, Зита и Гита снова напишут все по памяти, а если хотите, просто перескажут, что делал всю ночь американец по кличке Мачо.

Костя хотел, чтобы они пересказали. Оказалось, что в ночь убийства Мачо не подавал никаких признаков жизни. Девочки всю ночь провели возле ФАПа и поручились «Честным пионерским», что ни одна живая душа не выходила и не входила в медпункт – ни через окно, ни через дверь.

– И вы правда всю ночь не спали? – не поверил Костя.

– Они как тянитолкай из Лип-По-По, – поспешила объяснить Людмила, – пока одна голова спит, другая бодрствует, и наоборот. Им можно верить.

– А найти вас нам помог Мухтар, – перевела разговор на более интересную для нее тему Маринка, – так прикольно, как собака, взял губами за рукав и повел. Ни разу такого не видела! Мы так испугались, когда вас увидели. Думали все: будет у нас теперь новый участковый – старый и совсем некрасивый. Вы лежали совсем, как мертвый. Лицо такое бледное-бледное…

«Теперь я и сам понимаю, что Мачо-Саймон вряд ли замешен в убийстве, – Косте хорошо думалось под трескотню Маринки. – Но чем же является существо, напавшее на меня? Это не медведь – такая анатомия глаз бывает только у человека. Он явно понимает человеческую речь – по моему требованию поднял руки вверх».

Костя мучительно напрягал память, стараясь вспомнить мельчайшие подробности, которые помогли бы ему разобраться в природе напавшего на него существа.

«Не помню, была ли у него шерсть на лице. Кажется, была. Примерно как у болонки – длинная, лохмотами. Была ли шерсть на теле? Не помню. За одеждой не было видно. Стоп! Как же я сразу не вспомнил! Одежда!»

Костя действительно резко остановился. Савская, идущая прямо за ним, налетела на него и противно заныла. Тропинка была узкая, шли все след-в-след, поэтому затор образовался мгновенно.

– Лыжню, лыжню, – закричал кто-то из пионеров, кажется, Степан.

– Мне необходимо вернуться, – объявил Костя.

Какая халатность! Какой непростительный непрофессионализм! Видимо тот, кто напал на него действительно сильно повредил ему содержимое черепной коробки. Уйти с места покушения не осмотрев это самое место! Не собрав отпечатки пальцев! Не сделав слепки со следов! Просто непростительная халатность!

Понятой-Маринка, вождь-Людка, задержанная-Савская, напарник-Мухтар поняли, что сопротивление бесполезно. Всей процессии пришлось повернуться на девяносто градусов и отправится в обратный путь. Хорошо, что они успели отойти не так уж и далеко – метров на пятьдесят от ели, под которой прятался злодей.

Интуиция на этот раз не подвела Костика. Следы, естественно, были затоптаны, снять отпечатки пальцев не было никакой возможности, окурки оставить чудовище не могло по той простой причине, что ему, как сказала Евдокия Андреевна, «пенсиев не повышают». И все же Косте повезло. Маленький, сливающийся с земляным покровом лоскут был почти затоптан юными пионерскими ногами. Но Комаров его увидел. А как могло быть иначе? Не бывает мест преступлений без улик. Это еще Виктор Августинович говорил.

Лоскут не принадлежал никому из пионеров и взрослых. Это Костя проверил сразу. До того, как упасть на землю, лоскут висел на той самой ветке, с помощью которой и было совершено покушение на участкового. Костя убедился в этом, проследив траекторию падения серого клочка.

Факт, который показался таким странным Комарову, был практически подтвержден. Чудовище действительно было одето. Именно эту драное, свисающее клочьями одеяние Костя принял за свалявшийся серый мех при первой встрече. Оно носило человеческую одежду, имело человеческие глаза, понимало человеческую речь. Русскую речь. Что из этого следовало? То, что оно довольно долго жило среди людей. И то, что это необычное чудовище.

Не то от азарта сыщика, не то от исследовательского зуда, не то от лихорадки, вызванной раной на голове, Костю бросило в жар. Надо срочно что-то делать! Связаться с Академией Наук, исследовательскими институтами, зоопарками. Заявить в ФСБ и ГРУ. Явно чудище сбежало с какой-то секретной научно-исследовательской базы, явно его ищут по всей стране, прочесывают леса и болота, останавливают машины, обыскивают дачные домики. Да это же… Да за это же… Комаров даже не представлял себе, что ему за это будет!

Может даже, ему предложат работу в этом самом секретном исследовательском институте. Он, конечно, не пойдет: кто же будет с преступностью бороться, если все в академики рванут? Но ему будет лестно. может даже, в порыве откровенности, он между делом расскажет об этом Кириллу.

За приятными размышлениями Комаров почти не заметил, как кончился Заповедный Лес, как блеснула прощально черная вода Чертового Омута, как показались первые дома Но-Пасарана.

– Ариадна Федоровна, – обратился он к теперь уже потерпевшей, вам лучше некоторое время пожить дома. Я не думаю, чтобы тот, кто вас похитил, пришел бы за вами в деревню. Но на всякий случай, постарайтесь не выходить какое-то время за пределы населенного пункта. Это может быть опасно.

Актриса вела себя неадекватно. Наверное, ее действительно потрясла кровожадность своего похитителя. Ей-то он не делал ничего плохого, а вот Костю чуть не покалечил. Она молча кивнула и пошла по направлению к Кривому Концу, где и располагался ее дом.

Умница-Людка послала немой приказ Зите и Гите, те так же молча отсалютовали и перебежками двинулись вслед за Савской.

– Всем спасибо, – искренне поблагодарил Комаров свое сопровождение, – вы спасли мне жизнь. Можете быть свободны.

– Как бы не так, – невежливо ответила Маринка.

– Мы не можем оставить своего старшего товарища в таком состоянии, – объяснила Людка акт ее неповиновения. – Мы проводим вас до ФАПа, сдадим на руки Калерии и только в таком случае будем спать со спокойной пионерской совестью.

Костя только махнул рукой. Он уже знал, что если женщина захочет о ком-то позаботиться, то этому несчастному остается только расслабиться и наслаждаться.

Калерия, как не странно, была одна. Она сидела у окна, положив голову на пухлые руки и грустила. Увидев Костю с окровавленной головой, она быстро вскочила и зажала руками рот, словно пыталась удержать крик, готовый сорваться с ее губ. Несмотря на ужас, написанный у нее на лице, профессионализм быстро взял свое. Калерия уложила Костю на кушетку, осмотрела рану, похвалила тех, кто оказал первую помощь и попросила Люду проассистировать ей.

– Зачем ассистировать? – взволновался Комаров.

– Не бойтесь. Наложем пару швов, будете как новенький.

– А без этого нельзя?

– А без этого нельзя. Вы же не хотите кровотечения, сепсиса и грубого лысого шрама на голове?

– Лысого шрама не хочу, – испугался Комаров. – А шприц-то зачем? Не надо меня усыплять. Я терпеть буду.

– Усыпляют кошек. Людям делают анестезию, – успокоила его Калерия, – а вам я и анестезию делать не буду. Просто сделаю маленький безболезненный укол против столбняка. Снимайте штаны.

– Лучше умереть от столбняка.

– Тогда поднимите рукав.

Выбрав, что это все-таки лучше, чем снимать штаны, Костя с неохотой повиновался.

Испытание он выдержал героически. Ни разу не застонал, ни разу не заплакал и только один раз потерял сознание. Калерия даже дала ему маленький шарик витамина "С" за мужество.

– На сотрясение мозга непохоже, – проводила она юношу, – но если почувствуете головокружение, тошноту или неоправданные приступы слабости, обязательно приходите ко мне. А то останется лысый шрам, – испугала она его верно нащупанным приемом.

Только за Комаровым и всей честной компанией закрылась дверь, как девушка упала на стул и закрыла лицо мягкими, белыми руками.

– Какая же я дура, – слышался приглушенный, сдавленный шепот из-за крепко прижатых к лицу рук, – как же я могла бросить этого мальчика одного? Как же я могла?

* * *

По дороге домой Комаров зашел в местную библиотеку. Он сам не знал, зачем он это сделал. Какая-то мысль точила его мозг и душу, мысль, которую он никак не мог оформить и сформулировать. Библиотека оказалась на диво богатой. Библиотекарша благосклонно позволила участковому самому покапаться на стеллажах, чем он и не преминул воспользоваться. Из библиотеки он вышел с небольшой сопкой книг и журналов.

* * *

– С одной стороны, – рассуждал он, меряя по своей привычке сто раз уже измеренную комнату шагами, – я просто обязан заявить о нападении на меня Ведерко. Все это слишком серьезно. С другой, кроме серого клочка ткани у меня нет ни единого доказательства существования йети. Кроме меня, Савской и Мухтара его никто не видел. Мухтар не умеет говорить, а Савская не в своем уме. Ее показания, скорее всего, только испортят все дело. Надо мной просто посмеются и правильно сделают.

Значит, пока не собраны веские доказательства, заявлять о существовании в нашем лесу йети нельзя. А какие тут могут быть доказательства? Гипсовые слепки со следов. Если он ходит босиком. То, что йети носит одежду может осложнить дело. То есть он вполне может пристраститься и к ношению обуви. Кстати, где он берет одежду? Стоп! Как же я забыл о визите Евдокии Андреевны? Она говорила что-то о раздетых чучелах. Кому понадобятся эти лохмотья кроме дикого человекообразного? Значит, необходима беседа со старушкой. Кто знает! Может быть она даже узнает клочок ткани, найденной в лесу. Вполне возможно, что он является частью бывшего прикида чучела. Беседа с Евдокией Андреевной – первый шаг.

Второй шаг – консультация с Крестной Бабкой. Она хвалится, что как никто знает повадки местного Лешака. Если так называемый Лешак и есть Снежный Человек, то старушка может дать мне много ценных ориентиров по его задержанию.

Третий шаг – научный. Необходимо изучить упоминания в литературе и научных статьях о йети, сравнить их с показаниями Крестной Бабки и синтезировать в нечто среднее.

И последний шаг – на основе всех полученных фактов подготовить членораздельный и доказательный отчет в райцентр или, что еще лучше, самому поймать йети и преподнести его Ведерко на блюдечке с голубой каемочкой. Нет, лучше не Ведерко. Лучше прямо сразу в Академию Наук.

– Ага, – радостно и немногословно поддержал его голос с печки.

* * *

За окном уже давно стемнело, а Костя все сидел за столом, заваленным раскрытыми на разных страницах книгами, журналами, брошюрами, выкопанными им в библиотеке. Кое-какие страницы он просто пробегал глазами, кое-какие прочитывал медленно, внимательно, а из некоторых даже делал выписки в толстую общую тетрадь с Натальей Орейро на обложке.

Особенно заинтересовала его одна книга. Сведения в ней были несерьезные, практически ненаучные, больше даже фольклорные, но то, что сказки всегда рождались не на пустом месте, Комаров уже начал усваивать.

Он понял, что нечто, принимаемое местными жителями за Лешака, и есть тип, напавший на него под елью. Леших не существует, это сказки, но неразумно было бы разочаровывать верящих в эти сказки местных жителей. Вполне возможно, что и древние упоминания о Хозяине леса имеют под собой реальную основу. Только называется этот хозяин все-таки не Лесовик, не Лесунок, не Дикий Мужик и даже не Никола Дуплянский. А коротко и красиво – йети. Или длинно, но не менее красиво – Снежный Человек.

Оказывается, что родословная того, кто живет в лесу, прослеживалась с древних, языческих времен. Судя по легенде, он вполне мог являться потомком человекообразных существ, населявших территорию России в древности. Эти существа проявлялись в двух формах – полулюди-полувоки и люди-медведи. Первых звали волкодлаки или попросту – оборотни, а вторых – берендеи. Вот из этих-то человекообразных и получались, по легенде, домовые, русалки, лешие. Конечно, без нечистой силы здесь не обошлось. И если часть предков всей этой братии носила вполне приличные и благозвучные имена – Алина Святогоровна и супруг ее, гражданский, естественно (ибо о каких ЗАГСАх тогда могла идти речь) Ильматырь явились основателями древнейших царских родов гмуров, альвов и друдов – то некий Богумир выдал замуж всех своих многочисленных дочерей за духов созвездия Большой Медведицы, что по всем законам не могло закончиться ничем хорошим.

А в принципе, являются ли все эти сведения полным бредом? Научно доказано, что человек произошел от обезьяны. Уже не один год пытаются доказать, что часть человечества произошла от медведя. Почему, скажем, жители Африки не могли произойти от обезьяны, а мы – от медведя? Не без помощи духов Большой Медведицы, конечно? Может показаться невероятным сохранение в первозданном диком виде нескольких экземпляров этих самых берендеев и волкодлаков. Но ведь и не все обезьяны стали людьми. И даже очень многие из них – так и не стали. А что, если в бескрайних лесных массивах нашей необъятной родины до сих пор незарегистрировано проживают небольшие племена этих самых человекообразных? И именно их принимают за леших? И именно они зовутся русалками? И именно они рождают страшные сказки о оборотнях?

«И там лесовики на ветвях колыхаться начали, и бороды у них хмелем утыканы, и волосы в травах, – аккуратно выводил Комаров в тетради выдержку из „Золотых лугов“ Абуль Хасана Масуди. – А другие обезьяны находятся в северных странах, в кустарниках и камышах, около земли славян и других народов там живущих, как мы уже описывали этот род обезьян и большое их сходство с человеком»

– Здорово! – в груди Комарова что-то незнакомо и приятно щемило. Помимо его воли, в нем просыпался и очень активно требовал пищи азарт исследователя. – Что, если я стою на пороге величайшего открытия современности? Что, если наш, но-пасаранский йети-волкодлак-берендей понимает язык человека и носит его одежду не потому, что много времени провел на эфимерной научно-исследовательской базе, а потому, что много времени жил вблизи человека, перенимал его привычки, усваивал язык?

– Ага, – одобрил и эту версию Печной.

– Слушай, дед, – осенило Комарова, – а не принадлежишь ли и ты к этому роду-племени? Лет тебе немерено-сколько, имени твоего никто не знает, жить на своей печи ты, судя по всему, можешь месяцами без воды и еды, да и ногти из валенок торчат у тебя как у заправского беса. Уж не домовой ли ты какой?

Печь безмолвствовала. Костя подкрался к цветастой ситцевой занавеске, отогнул ее краешек и заглянул вовнутрь. Дед, по устоявшейся привычке, спал, скорбно сложив руки на груди.

– Спит, – возмутился Комаров, задергивая занавеску, – я, можно сказать, великое открытие делаю, а он – спит!

– Еще раз сравнишь честного домового с бесом вообще не проснусь, – пообещал ему крепко спящий дед из-за занавески.

– Да кто вас разберет, – почти извинился Комаров, – развелось всяких леших, мавок, хмырей болотных – поди сообрази с первого раза, кто из них за наших, кто – против.

– Домовые – за наших, бесы – против, – растолковал во сне Печной.

– Ладно, спи, – разрешил Костик, – а я подышу перед сном свежим воздухом. А то голова уже гудит от разговоров и книжек этих.

Глава 14 Наживка для чудовища или что любят снежные человеки

Костя почти сразу перенял сельскую привычку выходить перед сном на крыльцо. Этот обычай он подметил еще в художественных фильмах, отражающих быт и нравы сельских жителей. Там главные герои, преимущественно мужчины, выходили ночью на воздух покурить, мрачно посмотреть в темноту и подумать о проблемах. Кажется, у них это называется «пойти до ветру». Костя, когда еще жил в городе, перед сном выходил на балкон, но это было как-то не по-настоящему, как-то по-киношному. А здесь все было как положено: легкий прохладный ветерок, пряный аромат полыни, яркие звезды, ненавязчивый запах навоза.

Костя вышел на крыльцо «до ветру», потянулся так, что хрустнули, кажется, все суставы и шумно вдохнул ароматы деревенской ночи. Жаль, что его тошнит от курения. Синеватый дымок очень гармонично дополнил бы эту зарисовку из жизни деревенского детектива. Или хорошо, что он не курит? Комаров аккуратно дотронулся рукой до повязки не голове. Рана почти не подавала признаков жизни, так, слегка зудела и покалывала, но от табачного дыма у него сызмальства не только тошнило, но и болела голова, что сейчас было бы совсем некстати.

Комаров был расслаблен, спокоен, настроен на романтический и благодушный лад. Но он всегда помнил слова Виктора Августиновича:

«Никогда не расслабляйтесь, сынки. Ни в в сладостную минуту любовной истомы, ни в страшную минуту потери самого дорогого, ни в горькую минуту предательства лучшего друга, ни во сне, ни в еде, ни в гостях, ни в гробу. Враг может расслабляться, мы – никогда. Только так мы можем стать сильнее его».

Комаров помнил эти слова наизусть. И не только помнил, но и учился следовать им. И весьма успешно. Поэтому он вовремя заметил тень, мелькнувшую за ближайшим углом его дома. За ним следили! Кто? Явно, что недоброжелатель. Доброжелатели не следят. Они делают свои добрые дела открыто, смело, не таясь. Если они не юные тимуровцы, конечно. Но тот, кто прятался за углом его дома, явно не был тимуровцем. Как, впрочем, и юным. Он был огромен. Широкоплеч. Лохмат. Коварен. Недружелюбен. Костя прямо кожей ощущал волны ненависти и антипатии, посылаемые в его направлении тенью. Виктор Августинович проводил для своих питомцев незанесенный в расписание факультатив, где учил их элементам гипноза и экстрасенсорики. И он придавал таким волнам колоссальное значение! Он же проводил практические занятия по улавливанию волн, определению характера и силы этих волн на астральном уровне.

Как Косте помогли сейчас эти занятия! Самое сложное состояло в том, чтобы не показать недоброжелателю своей напряженности. Костя еще раз преувеличенно громко потянулся и стал безмятежно насвистывать «Наш паровоз вперед летит…». Тень, немного помедлив, стала заходить со спины. Сомнений в том, что недоброжелатель собирается нападать, уже не было. «Макаров» лежал под подушкой разобранной ко сну постели, поэтому надеяться приходилось только на силу мышц и на быстроту реагирования. Не поворачивая головы, с помощью бокового зрения, Комаров видел, как крадется враг. Тихо-претихо, медленно-премедленно, злобно-презлобно. Мышцы Кости самопроизвольно напряглись, руки-ноги приготовились к захвату, мозг быстро распланировал рисунок быстрого боя. И тут… Ох уж это «тут»! Вслед за первой тенью выросла вторая: не менее большая, не менее злобная, не менее широкоплечая. Не успел Костя и оглянуться, как вторая тень подняла сцепленные в замке руки и резко опустила их на плечо первой тени. Первая тень вполне явственно глухо застонала и отшатнулась.

Не так уж и смел оказался недоброжелатель, планировавший второе покушение на участкового! По крайней мере, он не только отшатнулся, но и побежал. Вторая тень крупными скачками помчалась за недоброжелателем. За всей этой толпой ринулся Костик. Мухтар, дремавший у забора, лениво приподнял свою тяжелую голову, устало вздохнул, решил, видимо, что и без него народу для беготни хватает, и уронил ее снова. Что взять с обычного деревенского козла? Ему было лень выполнять свой служебный долг.

Костя довольно ясно различал в темноте широкую спину второго бегущего. Первого он не видел, но по топоту, который издавало крупное тело беглеца, Костя успел сделать дедуктивный вывод: он владел обоими ногами хорошо в равной степени, то есть попросту не хромал. По топоту ориентироваться было непросто, поэтому Комаров ориентировался по спине второго бегущего – тот, скорее всего, видел, за кем бежал. Надо было во что бы то ни стало догнать второго, а затем и первого. Немного напрягало то, что погоня проходила в полной тишине. Не было слышно никаких выкриков типа: «стой», «я тебе сейчас как дам», «ты – труп», не было слов проклятий и мольбы о пощаде. И только довольно тяжелое, прерывистое дыхание говорило о том, что погоня дается всем троим нелегко.

Но не зря же Комаров взял столько призов на всевозможных соревнованиях по бегу! Уже минут через пять расстояние между ним и ближайшим из бегущих стало резко сокращаться. Вот он уже четко различал его силуэт в ночи, вот уже увидел какую-то веревку, тянущуюся от шеи к земле. Костя даже не успел представить, какой страшный смысл могла нести в себе эта веревка, как рука его, независимо от планов мозга, протянулась к этой веревке и цепко сжала ее.

– Мамочки! – взвизгнул женским голосом обладатель веревки.

– Калерия! – опешил Костя.

Они остановились всего на полторы секунды, но и этих полутора секунд хватило для того, чтобы первый злоумышленник словно растворился в воздухе. Не было слышно даже его дыхания, не то, что топота. Что поделать! Не пришло еще в русские деревни благо цивилизации под скромным названием «уличные фонари».

– Что вы наделали! – чуть не заплакал Костя, – я почти заломал его, а вы спугнули!

– А если бы он заломал вас? – не согласилась девушка.

– Ну и что! Так у меня был хоть какой-то шанс если не поймать, то хоть увидеть его в лицо, заглянуть ему в глаза, а теперь… теперь он побоится прийти еще раз!

– Ну и прекрасненько! Несколько ночей дежурства возле вашего дома я бы не выдержала. Я же не Болотникова.

– Кто? Кто поручил дежурить возле моего дома? Может, вы специально спугнули преступника? У вас целая организация?

– Какая организация, дурашка? – обиделась Калерия, – просто меня замучили угрызения совести. Я совсем тебя забросила, из-за этого с тобой случилась беда. Но не бойся, больше я никому не позволю тебя обидеть.

– Ты первая меня и обижаешь! – совсем распалился Костя, – ты хоть запомнила, как выглядел нападающий?

– Большой, сильный, лицо не рассмотрела.

– Мохнатый?

– Вроде нет.

– Дух от него звериный идет?

– Навроде человеческий.

– Как это?

– Куревом пахло. И одеколоном хорошим. Недавно в сельпо завезли.

«Вот тебе и здрасти, – расстроился Костя, – ну еще насчет одежды – понять можно. Но чтобы йети курил и пользовался Шипром – это уже что-то из области шизофринического бреда. Значит, нападал на меня человек. Человек, которому невыгодна вся моя работа по раскрытию последнего преступления. Значит, йети невиновен. Или виновен, но действовал в сговоре с человеком. Или этот человек – агент спецслужб, который наблюдает за поведением йети в природных условиях. Или ученый, который занимается тем же. Бред. Полный бред».

– А это, случаем, не твой Саймон?

– Саймон не курит. И одеколон у него не из нашего сельпо.

– Кстати, об одеколоне. Вы говорите, что узнали запах одеколона, которым пользовался недоброжелатель?

– Конечно. Вся молодежь сегодня так пахнет. Хороший, «Сигара» называется.

– Молодежь обеих полов? – уточнил Костя.

– Думаете, если деревня – то и в духах не разбираемся?

– Я задал вопрос.

– Только мужского.

– Та-а-ак. Сельпо завтра работает?

– Вы что, хотите узнать, кто покупал одеколон и взять их всех под подозрение?

– А что тут такого?

– Ничего особенного. Только их очень много.

– Ничего, – мрачно пообещал Костя, – я его теперь за версту учую. Не уйдет.

Он прогнал Калерию домой, зашел домой за фонариком и начал прочесывать пространство вокруг своего дома в поисках окурка. От злопыхателя, по словам Калерии, пахло куревом. Значит, он курил совсем недавно. Скорее всего, он поджидал Костю возле дома уже давно. Значит, шанс найти окурок был вполне реален.

И он не замедлил подвернуться. А смысле шанс, а не окурок. И не один. Целая коллекция симпатичных, незатоптанных окурков (недоброжелатель явно не был в ладах с правилами противопожарной безопасности) покоилась в пределах квадратного метра. Курящий стоял долго, нервничал и чего-то ждал. Теперь ясно, чего. И окурки были не так себе, а вполне приличные, «Pall Mall». Костя вспомнил, какой ужас он испытал, когда при первом своем расследовании набрал целое ведро окурков исключительно марки «Прима». То, что нынешние окурки оказались такой нетипичной для местных пристрастий марки, обнадеживало. Одеколон, которым пользуются многие и сигареты, которые курят немногие – это уже что-то. Яркий свет фонарика позволил изучить и следы, щедро оставленные для участкового добрым налетчиком. Размер был – просто конфетка. Примерно 44-45. Костя сбегал домой и принес уже замешенный на воде гипс. Два слепка получились – так себе, а третий – красивый. Четкий, не очень грязный, большой.

Комаров бережно сложил такие ценные для него улики в новенький пластиковый пакет и отнес в свой домашний сейф. Ключи от рабочего так и не были найдены, поэтому особо ценные улики приходилось хранить в стареньком разбитом чемодане, с которым он прибыл в Но-Пасаран. А сам чемодан Костя скрывал на чердаке, в кованом дубовом сундуке с пудовым замком, сработанном еще в семнадцатом веке.

А ключ от этого сундука он хранил… Впрочем, где хранил Костя ключ от сундука, знал он один, и ни единая живая душа больше.

Перед сном Костя попытался окончательно утрясти и систематизировать информацию, дополнившую уже систематизированный урожай нынешнего дня. Итак, новое покушение на него совершил не йети. И доказывало это не только то, что йети, по подозрению Комарова, не курил и не пользовался одеколоном, но и то, что они были просто не похожи.

Йети не такой высокий, но шире в плечах и плотнее. Сегодняшний покуситель – гораздо выше, стройнее, одет, судя по всему не в лохмотья. Оба одинаково лохматы. Нет, явно, это два разных человека. Один – Снежный, другой – нормальный, человеческий. И если с йети почти все ясно, то со вторым – не совсем. Кто он? Действительно агент спецслужб или ученый, защищающий инкогнито своего подопечного? Настоящий убийца Пенкина, прознавший от местных жителей о Костиной прозорливости и испугавшийся, что он рано или поздно выйдет на след? А почему он вообще решил, что это не местный житель? А вот это и предстоит выяснить завтра.

Чтобы не запутаться в этих двух версиях и целенаправленно, аккуратно распутывать клубок преступления, следует разделить рабочий день на две пропорциональные части. Одну половину дня заниматься вычислением обычного человека, другую – Снежного. Значит, с утра ищем высокого, стройного мужчину, который носит ботинки 44-45 размера, не хромает, уважает одеколон «Сигара» и курит «Pall Mall». Не так уж и мало! Потом идем на опознание серого клочка к Евдокии Андреевне, беседуем о повадках йети с Крестной Бабкой и идем в лес ловить йети. Как его, кстати, ловить? Не стрелять же. И приманить было бы неплохо. Чем? Что едят Снежные Человеки? Мороженое? Снежки? Лед из морозилки? В воображении Костика мелькали симпатичные лохматые существа в снежно-белой шерсти. Эти существа резвились на лесной полянке, смотрели на мир диковатыми, но добрыми глазами, вычесывали друг у друга блох, раздавали подзатыльники мохнатой детворе и ели мороженое в вафельных стаканчиках. А впрочем, это уже был сон. Имел же право Комаров хоть во сне расслабиться и немного пофантазировать!

* * *

Вообще в Но-Пасаране было два магазина. Старый, пользовавшийся горячей привязанностью сельчан еще с советских времен и новый, построенный недавно возле трассы каким-то шустрым чужаком. Новый назывался «Ассоль-Продукты-Принц», кроме продуктов и несколько завышенных цен в нем ничего хорошего не было, поэтому его услугами пользовались в основном проезжающие по трассе водители.

Пару лет назад над старым сельпо появилась скромная вывеска "Супермаркет «Графский», но в народе его по-прежнему звали просто «сельпо». Это в городе люди быстро привыкали ко всяческим нововведениям и переименованиям, а в селе люди всегда были более надежные, более верные, более консервативные и осторожные. «Графский» открывался рано. Комаров решил не заходить в отделение, а сразу приступить к выездной работе. Народа в магазине не было, за прилавком скучала продавщица среднего возраста с хулиганскими глазами. Костя вежливо поздоровался с ней, как это было здесь принято и окинул зорким взглядом полки. Его всегда удивляло, как это в подобных заведениях ухитрялись совмещать вещи поистине несовместимые! Здесь было все: от ставших жизненной необходимостью чупа-чупсов до автомобильных покрышек.

Не было только одеколона «Сигара».

– Теть Наташ, – откашлялся Комаров, мне бы «Сигару».

– А бренди тебе не надо? – съязвила тетя Наташа. – У нас только «Прима».

– Да нет, мне не курить, мне одеколон такой.

– Еще вчера кончился. Опоздал. На той неделе привезу, если много будешь брать.

Костя не собирался покупать одеколон, но последняя фраза его заинтересовала.

– А почему надо брать обязательно много?

– Я же из ящиками привожу. У нас вся молодежь себе набрала, привезу, ты один флакон возьмешь, а остальные я куда девать буду? Товар дорогой, пить его никто не будет. Так что или обязуешься взять треть упаковки, или вообще не привезу.

Костя испугался перспективы обзавестись десятком флаконов «Сигары» и решил раскрыть карты.

– Вы можете закрыть магазин минут на десять? – низко наклонившись к продавщице тихо спросил он.

– Ревизию делать будете, начальник? – так же интимно ответила она. – И не те времена ныне. Это раньше под прилавок все прятали, а теперь, чем скорее продадим, тем лучше. Так что ничего вы не найдете, по-доброму обещаю. Если уж так жаба вас заела, съездите в райцентр. Там он точно есть. Транспорт у вас казенный, так что ущерба не потерпите. А там еще и на рубль дешевле.

– Да не нужен мне ваш одеколон, – начал слегка горячиться Костя, – мне нужен список лиц, которые этот одеколон у вас купили.

– Да? – недоверчиво взглянула на него тетя Наташа, – ну ладно, записывай.

Память у тети Наташи оказалась поразительной. Она не только помнила всех, кто брал у нее «Сигару», но и называла примерный час покупки данного товара, состояние трезвости покупателя на момент покупки и товары, которые он брал вместе с одеколоном.

– Спасибо, теть Наташ! – искренне обрадовался Костя, – вы так меня выручили! А скажите еще, вы из сигарет только «Приму» возите, или еще какие?

– Только ее, сынок, – вздохнула продавщица, – давно говорю начальству, что молодежь ихую поганую «Приму» не берет, а они все никак ассортимент не расширят. Никакой коммерческой жилки. А тебе очень надо?

– Очень, – соврал Костя.

– И какие?

– «Pall Mall», теть Наташ.

– Ладно, только для тебя, – горестно вздохнув, произнесла она и достала из-под самого низа коробки пачку сигарет.

– А почему открыто не продаете, теть Наташ? – доверительно спросил Костя.

– Так за спиной же начальства! – легко объяснила она. – Кто ж вас, дураков, пожалеет, если не я?

После нескольких комплиментов и заверений в сохранении тайны до гробовой доски, к длинному списку потребителей «Сигары» присоединился короткий список любителей «Pall Mall».

– Век вас не забуду, – крикнул Костя, закрывая за собой дверь.

– Может, зря ему сказала, кто одеколон брал, – закручинилась тетя Наташа, – эк его прижало! Отымет ведь.

* * *

Костя еле добежал до отделения: ему не терпелось сравнить списки и вычислить группу приверженцев одновременно и «Сигары», и «Pall Mall». Скоро в его рабочем блокноте появился список из пяти фамилий. Три две из них были ему знакомы: дальнобойщик Толик и пионер Степан. Остальные три принадлежали но-пасаранцам, найти их не составляло никакого труда. Косте хотелось немедленно заняться поиском того, кто пытался напасть на него ночью, поэтому он отправил пионеров Болотниковой по домам подозреваемых с вежливыми записочками от руки. В этих записочках он просил подойти каждого к отделению милиции через час, если это не очень трудно. Подобную записку он отправил и Калерии. То, что рассылать по Но-Пасарану повестки нельзя, он понял в самом начале своей трудовой деятельности.

На записки подозреваемые откликнулись подозрительно единодушно. Косте это даже не понравилось. Не пришлось никого ловить, сковывать наручниками. Ничего хорошего от такого единодушия ждать не приходилось. Разве может порядочный преступник и убийца позволить себе явиться на опознание добровольно?

Троих пришлось отпустить сразу. Они никак не подходили под определение «высокий и стройный». Да и размер ноги у них был чуть ли не женский. Толика, Степана и еще одного немолодого сельчанина Костя построил возле стенки и пригласил Калерию.

Девушка несколько раз медленно прошлась перед мужчинами и растерянно оглянулась на Костю:

– Эти двое похожи, но точно я утверждать не могу.

Костя поблагодарил пожилого сельчанина и усадил прямо перед собой пионера и дальнобойщика. Две из примет совпадали, а третью, размер обуви, Комаров решил оставить на десерт.

– Очень жаль, но вам придется рассказать, где вы были этой ночью в двенадцать тридцать.

– Спал, – тут же ответил Толик.

– Один? – зарделся Костя.

– Конечно. Я же говорил, у меня – невеста, Катюшка.

– Кто может подтвердить, что вы не отлучались из КамАЗа всю ночь?

– Только машина, да Катюшкина фотка, – как-то неуверено хохотнул Толик.

– Подумайте хорошенько, – почти попросил Комаров.

– Я подумаю, – вздохнул Толик, – может, кто-то из водителей поможет?

– А вы? – обратился Комаров к Степану, – чем вы занимались первую половину прошлой ночи?

– На деле был, – смутился Степан.

– Уже интересно. И какие же дела бывают у вас по ночам?

– Ясно какие, – Степан покосился на Толика, – пионерские.

Толик бросил опасливый взгляд на явно не пионерского вида дядю.

– И конечно, не один?

Неизвестно, чего было больше в голосе Комарова: разочарования или облегчения. Ему был симпатичен этот влюбленный в пионервожатую парень.

– Мы все были. Стирали с Доски Почета надписи, сделанные хулиганами. Ну и работка, скажу я вам! Хорошо, что фотографии передовиков прикрыты стеклом. Если бы усы и рожки были нарисованы прямо на фотографиях, то было бы сложнее.

«Спросить Болотникову, – отметил про себя Костя, – та врать не будет».

– А для чего это все? – Толик явно нервничал. – Это как-нибудь связано с убийством Жеки?

– Никак, – поспешил успокоить его Костя, – и вообще, вам не стоит волноваться. Это опознание ничем вам не грозит.

– Тогда я пойду? – обрадовался Степан.

– Снимите ботинок.

Степан, не спрашивая, зачем участковому понадобилась его обувь, послушался. Костя попросил всех отвернуться, подошел к окну и сверил гипсовый отпечаток с подошвой ботинка пионера. Они совпадали один-в-один. Комаров не стал делать поспешных выводов, вычеркнул фамилии Степана из списка и отпустил его восвояси.

Они остались вдвоем с Фокиным. «Он? – думал Костя, – высокий, довольно молодой, сильный. Размер ноги, на глаз, не такой уж и большой. Размера на два точно меньше. Но это еще не показатель. В криминальной практике преступники неоднократно пользовались чужой одеждой и обувью. Бежал злоумышленник в направлении стоянки дальнобойщиков. Но зачем Толику понадобилось бы нападать на участкового? Алиби у него надежное. А если это все-таки он виновен в смерти Пенкина? Но не как убийца, а как заказчик?»

– Я хотел сказать, – прервал его мысли Толик, – пришли мои анализы. Чумы у меня нет. Жеку уже не вернешь, а заказы уходят к другим. Может, я могу ехать один?

– К сожалению, нет, – отрезал Костя. – Подождите еще три дня. Если за это время я не найду убийцу вашего друга, то отпущу вас. Не совсем, конечно, вы оставите свои данные.

– Три дня, – задумался Фокин. – Ладно. Но ни днем больше.

– Что-то не нравится он мне, – задумчиво уронил Костя, когда за напарником погибшего дальнобойщика закрылась дверь. – Надо бы еще поговорить с водителями и порасспросить таможенников.

* * *

Наступила та самая вторая половина дня, которая была отведена на охоту за йети. Для себя Комаров уже решил, что самое разумное, что можно сделать, это заманить Снежного Человека в ловушку. Ни отстреливать, ни загонять его, как дикого зверя, нельзя. На что обычно ловят йети? На что-нибудь вкусненькое. Интересно, они травоядные, или плотоядные? Если они ближе к обезьяне, то вполне могут попасться на фрукты. Если к медведю, то на мед. Если к волку, то на мясо. Кстати, медведи и обезьяны тоже употребляют в пищу мясо. Значит, мясо? Мяса в лесу – видимо-невидимо, а йети осторожен и умен. Может не соблазниться.

– Ну надо же! Столько занимаюсь изучением но-пасаранского йети, а до сих пор не знаю, что он любит больше всего на свете, – громко воскликнул Костя.

Заливистый, визгливый лай на секунду отвлек его от восклицаний. Он выглянул в окно. Мухтар лежал на траве, лениво пощипывая одиночные травинки мягкими губами, а вокруг него, беснуясь и брызжа слюной, увивалась Мальвина.

Мальвина! – яркой молнией блеснуло в голове у Костика, – мы можем приманить его на то, что он любит больше всего на свете. На хозяйку Мальвинки! На Ариадну Федоровну Савскую!

Костя плохо представлял себе, как он сможет уговорить Ариадну Федоровну поработать в качестве наживки. Еще хуже он представлял себе, как он сможет уговорить себя поработать в паре с Савской. Поэтому данный вариант он оставил в качестве крайнего средства и решил, как и планировал, проконсультироваться для начала с Крестной Бабкой и Евдокией Андреевной. Судя по всему, они многое могли знать о повадках и привычках местного Лешака или йети.

На этот раз Косте повезло. Бабушка Пелагея была дома и не одна, а с той самой Евдокией Андреевной. Бабушки сидели за столом, чинно разложив на коленях льняные салфетки, и пили чай с малиновым вареньем. Комарову они обрадовались и с ходу пригласили за стол. Костя уже знал, что отказ будет равен почти оскорблению, поэтому с чистой совестью сел на зеленую табуретку и протянул руку к блюду с румяными, глянцевыми от расплавленного сахара плюшками.

Косте начинали нравиться некоторые сельские обычаи. Мыслимое ли дело, чтобы в городе можно было прийти в гости без обоснования своего визита! Здесь же можно было заходить в любой дом и не ждать коварного и прямого вопроса о цели посещения. Ему даже не пришлось замысловато выводить разговор в необходимое ему русло: Евдокия Андреевна, из деликатности ли, из простого любопытства ли, взяла на себя начало разговора.

– Ну что, милок, нашел лихоимца? – требовательно спросила она.

– Ифу, ифу, – обнадежил ее Комаров, наслаждаясь тающей во рту плюшкой. – И уфе кое-фто нафел.

– Никак самого поймал? – всплеснула руками старушка.

– Самого не поймал, но с вашей помощью скоро поймаю, – справился с первой плюшкой Костя.

Он достал из кармана пластиковый пакет с клочком одежды йети и молча положил возле эмалированной миски с плюшками.

– Узнаете ли вы этот фрагмент одежды? – пристально посмотрел он в глаза старушке.

Евдокия Андреевна боязливо взяла пакет и близко поднесла к глазам. Потом, не доверяя зрению, сняла очки, протерла их кончиком платка и снова водрузила на нос.

– Госпидя, – воскликнула она после весьма длительного процесса опознания, – это же моего Федора спинжак был. Материю сама в Саратове покупала. А шила Пертовна. Уж давно как темной ночью прям с него и сняли. Утром встаю – стоит как есть весь голый, сердешный, срам прикрыть нечем.

– Так на вашего мужа было совершен бандитский налет? – загорелся Костя.

– Да какой там налет! Федор-то уж давно на погосте.

– С убийством? – кровь в кровеносных сосудах Комарова словно на мгновение остановилась и побежала в два раза быстрее, чем следовало.

– Чего? – заморгала на него Евдокия Андреевна.

Крестная Бабка, видя, что клубок дознания запутывается все безнадежнее, нашла необходимым вступить в разговор.

– Чего ты мальчонку путаешь, – напустилась она на подругу, – с кого у тебя пиджак скрали?

– Да я же сказала, – непонимающе заморгала Евдокия Андреевна, – с чучела в огороде.

– А муж? Нашли убийц мужа? – немного разочаровался Костя.

– Да его вроде не убили, – совсем растерялась старушка, – вроде как сам он. От ифарта имени Микарда.

– С кого бандиты темной ночью сняли пиджак и кто стоял весь голый? – потребовал конкретного ответа Костя.

– Да с чучела же, – удивилась бестолковости участкового Евдокия Андреевна.

– Так. Все понятно. То есть вы хотите сказать, что на чучеле в вашем огороде был надет пиджак вашего почившего мужа. И однажды темной ночью этот пиджак украли.

– Вместе со штанами и ушанкой.

– И фрагмент верхней одежды, который я вам предъявил, совпадает по фактуре с тканью похищенного пиджака?

– Вроде, – весьма уверенно кивнула Евдокия Андреевна.

– А ваш муж точно умер?

– Как это?

– Ну, не были ли на его могиле обнаружены следы эксгумации, вандализма?

Старушка испуганно посмотрела на подругу:

– Чего это он говорит?

– Он спрашивает, не превратился ли твой Федька в упыря, и не он ли сильствует но-пасаранских старушек, – доступно растолковала ей Пелагея.

И, насладившись пару минут ужасом, застывшим на лице подруги, сама же ответила на Костин вопрос:

– Да нет, не Федька это. Лешак уже до его похорон был, и одежду с чучел всегда воровал. Не только у Евдокии.

– Хорошо, – удовлетворился ответом Костя.

Он записал приблизительную дату нападения на чучело с целью грабежа и перекинулся со своими вопросами на вторую старушку.

– Бабушка Пелагея, вы много рассказывали мне о Лешаке.

Может, вспомните еще что-нибудь? Какие-нибудь приметы, пристрастия, привычки?

– Да какие тут приметы? – пожала плечами Крестная Бабка, – я сама-то его не видела, а приметы леших – на всей Руси великой одинаковы.

– И все же?

– Когда он в человека обращается, то личину берет неприглядную, пострашнее, напугать чтобы.

– Личина человеческая, или зверская?

– Понятно, человеческая! Зверская бывает, когда он в зверя превращается. В медведя там или тетерева. Но и человеческую бывает трудно от зверской отличить. Старый, весь волосами, как шерстью заросший, оборванный, что бомж городской. И главная примета – левизна. Ты думаешь, почему его лешим прозвали?

– Потому, что он лесной?

– Потому, что левый. Левша то есть, левший. Хромал он?

– Откуда вы знаете? Говорили же, что ни разу его не видели.

– Хромал, значит! И на левую ногу. Глаз случаем, левый у него не кривой?

– Нет, – немного подумав, ответил Костя, – точно, нет.

Он вспомнил горящие страхом и злобой глаза лесного чудища и содрогнулся: что левый, что правый глаз горели с одинаковой силой.

– Ну, это ничего страшного. Такое тоже бывает. Главное, чтобы хоть что-нибудь левое негожее было: рука, нога, глаз. Еще одежка у него должна быть на левую сторону запахнута, – вспомнила консультантка, – не запомнил, как у нашего было? Еще еду он выпрашивать и воровать любит, но берет только левой рукой.

Костя вспомнил, что так и не нашел свою ветровку с грибами, но промолчал. Он же не видел, как йети брал ветровку! Чего же напраслину на человека возводить!

– Ну, вот вроде, и все, – закончила тем временем бабушка Пелагея, – ежели что вспомню, скажу. Память-то уже некудышная стала.

– А про Заповедный Лес? – напомнила ей Евдокия Андреевна.

– Ну, это он и сам знает, – отмахнулась подруга.

– Что знаю? – на всякий случай переспросил Костя.

– Что людям в него ход закрыт, – спокойно объяснила Крестная Бабка, – лес этот посвящен Святибору, истинному хозяину леса, кто нарушит покой его – жестоко за это поплатится.

– Развели тут дедовщину, – нисколько не испугался Комаров, – что еще за Святибор? Как фамилия? Где живет? У нас или в райцентре?

– Я же сказала, живет в лесу, – как маленькому растолковала Крестная Бабка, – а фамилии у его нет, потому, как Бог это, а у богов фамилиев не бывает.

Костя едва сдержался, чтобы не прочитать темным старушкам лекцию на атеистическую тему. Ну да ладно, в конце-концов, они дали ему достаточно важные сведения: йети действительно хромает на левую ногу – кривой глаз и сухая рука придуманы народом как красочное фольклорное дополнение, йети любит воровать простую человеческую еду, йети носит простую человеческую одежду – вот где надо искать пропавшую ветровку! Да, еще его так называемая левизна. В то, что йети – левша, вполне можно поверить. И это надо запомнить.

Виктор Августинович учил, что для ведения ближнего боя чрезвычайно важно знать, правша или левша твой противник.

А старушек, так уж и быть, прощаем. Йети но-пасаранского разлива действительно прихрамывает на левую ногу – эта примета и дала почву поэтическим заблуждениям на почве мифологии. Если устное народное творчество требует, чтобы у лешего обнаружились «левые» приметы, то за лешего можно принять любого, кто бродит по лесу, дико смотрит и хворает левым глазом, рукой или ногой.

Глава 15 Кое-что о дне рождения шкодливых близнецов

В отделении Костя систематизировал и аккуратно записал в тетрадь все полученные сведения и, видя, что до обеда оставалось времени недостаточно, чтобы отвести Савскую в лес и приковать к дереву в качестве приманки, решил добежать до стоянки дальнобойщиков. Он еще в самом начале расследования постановил для себя ежедневно расспрашивать вновь прибывших водителей о том, известно ли им что-нибудь об этом деле.

Костя предполагал, что вполне может случиться так, что машина, ночевавшая в Но-Пасаране в ту страшную ночь, вполне могла снова оказаться тут. Не отрицал он и того, что вновь прибывшим водителям вполне могут быть известны подробности дела – дальнобойщики – особая нация, они знакомы друг с другом не только очно, но и заочно и вполне могут делиться с случайными соседями по ночевке любопытными, забавными и страшными подробностями из своей бродячей жизни. И такое событие, как убийство одного из их племени просто не может пройти незамеченным.

На стоянке было пусто. Наверное, Костя прозевал все-таки время обеда и водители кучковались возле «ООО Ассоль-Продукты-Принц», где функционировала небольшая, но доходная для владельца шашлычная под тем же названием. Комаров решил не портить аппетит водителям и пока пройтись между машинами. Попутно он отмечал, какие грузовики уже покинули гостеприимный Но-Пасаран, а какие попались в тиски губительной для казахстанских сусликов чумы и застряли здесь надолго. Он обвел кружочком в своем блокноте пару номеров уехавших машин, записал три новых номера и остановился возле машины Толика и Жеки. Как же так? Он проделал такую титаническую работу, чтобы найти убийцу Пенкина, и забыл осмотреть его рабочее место! Интересно, будет Толик требовать ордер на обыск? Раздобыть его довольно хлопотно. А что, если просто посидеть в машине, под предлогом ожидания Толика и незатейливо осмотреть кабину?

Виктор Августинович всегда требовал от своих питомцев беспрекословного соблюдения буквы закона. И намекал, что в экстренных случаях этой самой буквой можно слегка пренебречь. Совсем слегка, почти незаметно.

Комаров дернул дверцу за ручку – она послушно поддалась. Мгновение – и Комаров уже сидел внутри кабины, оставив незахлопнутой дверцу. Так. Вот оно, значит, какое, жилище дальнобойщиков! Что-то оно очень напоминало Костику.

Примерно такой дух витал, если он не ошибается, в комнате студенческого общежития у девчонок: те же милые, многоговорящие мелочи и талисманы, то же стремление к максимальному удобству, те же фотографии симпатичных мордашек.

Костя без труда узнал полуобнаженную аргентинскую теле-диву и приторно-целомудренную американскую поп-звезду, надолго задержал свой взгляд на фотографии стройной девчонки в бейсболке и шортах.

– Что-то такую не знаю, – задумался он, пытаясь напрячь память и вспомнить лица исполнительниц и актрис, мелькавшие последнее время на экране.

Вспомнить имя девицы ему так и не удалось – невдалеке раздались голоса и Костя выскользнул из машины. Как всегда, поговорил с новыми водителями, как всегда, еще раз порасспросил Толика и ушел не солоно хлебавши. Что поделать! И в работе сыщика бывают такие вот досадные, бесцельно прожитые минуты.

* * *

Как же все-таки затащить Савскую в лес и заставить поработать приманкой? – ломал голову Комаров по дороге в отделение, – нет, пойти-то она пойдет с удовольствием, дух не вполне здорового авантюризма спрутом впился в это тело и не отпустит его, судя по всему, уже до гробовой доски. Но необходимо сделать так, чтобы она не просто пошла, а еще и выполняла все требования Кости с точностью до миллиметра. А вот этого добиться практически невозможно. Сыграть на любви актрисы к Мальвинке? Стащить собачонку, спрятать, а Савской сказать, что ее взял в заложники йети. Должна же она ради спасения жизни любимицы вести себя прилично! Нет. Это слишком жестоко и совершенно противозаконно. Виктор Августинович всегда предостерегал переступать ту грань, где заканчивалось небольшое плутовство ради дела и начинался зауряднейший подлог.

Значит, Ариадна Федоровна должна вполне сознательно отправиться с Костей в лес и помочь ему изловить своего поработителя. Господи, тоска-то какая! С Калерией и то было бы веселее! Или с Маринкой. Кстати, он сегодня еще не видел Маринку. Нехорошо. Если она думает, что к работе секретаря можно относиться более безответственно, нежели к работе подручного повара, то она глубоко заблуждается. И в Костиных силах указать ей на ее ошибку.

Так ничего и не решив по поводу Савской, Комаров дошел до отделения. В конце-концов, этим можно будет заняться и завтра. А сейчас не менее важно поймать того, кто пытался напасть на него ночью.

На лавочке возле палисадника уже сидела виноватая Маринка. И не одна. Рядом с ней сидел здоровый лохматый детина под два метра роста. Детина, не поднимая глаз, протянул руку Комарову:

– Александр, – буркнул он.

– Константин Дмитриевич, – Костя пожал протянутую руку и вопросительно глянул на Маринку.

Что-то во всей этой картинке ему не нравилось. Что? Невербальные ощущения? Запахи? Аура? Так как и Маринка, и ее кавалер молчали, Костя смог спокойно сконцентрироваться и подключить к работе все свои органы чувств: зрение, слух, осязание, обоняние.

Он абстрагировался от настоящего и взглянул на всю эту ситуацию как бы со стороны. Почти одновременно он выхватил из контекста картинки фигуру Сашки. Рост. Плечи. Лохматость. Из нагрудного кармана выглядывает краешек сигаретной пачки. «Pall Mall». Ну и что? как выяснил Костя, эти сигареты курит шесть человек в деревне. Не значился же в списках на «Сигару» этот самый Сашка! Стоп! В этих списках значилась Маринка. Могла же она подарить одеколон своему возлюбленному?

– В чем дело, молодые люди? – как можно стороже спросил Комаров.

Он знал, что если преступник пришел сам, просто необходимо было подтолкнуть его к совершению признания.

– Чего молчишь-то? – звонко крикнула Маринка.

– Это, – смог сказать Сашка и замолчал навеки.

Маринка, видя, что ее такой речистый на вечерней скамейке возлюбленный совсем сник, взяла дело в свои руки.

– Мой-то чего удумал, – громко, с интонациями замучившейся со своим некудышным мужем супруги начала она, – я только сейчас и узнала. Этот тип вздумал ревновать вас ко мне и вчера вечером ходил с вами разбираться. Я бы и не узнала, да мне брат его младший проболтался. Мы с ним в одном классе учимся. Вот. Привела его извиняться. Вы не очень пострадали, Константин Дмитриевич? А то Санька сначала кулаками машет, а потом думает!

Маринка подпрыгнула, как мячик, и дала своему нареченному небольшой профилактический тумак в лоб.

– Так это вы? – проигнорировал Костя сообщение о якобы состоявшейся драке. – Так это вы вчера ночью бродили у меня под окнами?

– Ну, – горестно вздохнул Сашка, – а чего вы ее то в лес, то на работу таскаете. Меня мужики засмеяли.

– И вы верите в подобную глупость? – грустно вздохнул Костя.

Вопреки здравому смыслу, он расстроился. Жаль, что ночное нападение окончилось столь банально. Куда красивее было бы, если бы напасть на него пытался не ревнивый жених секретарши, а дрессировщик йети, как и предполагал Костя.

– Почему глупость? – взвилась теперь уже Маринка, – я что, уже и понравиться не могу? Или вы нас, девчонок но-пасаранских, уже и за девушек не считаете? Вам студенток подавай? Так я тоже скоро студенткой буду. Только будет уже поздно!

– Да уж, – раскочегарился и Сашка, – чем наши девчонки хуже городских?

– Это вы говорите, что хуже, а я вообще молчу, – против своей воли стал оправдываться Костя, – а Маринка очень даже ничего девчонка, особенно после откорма в «Геркулесе».

Что поделать! Костя уже начал осваивать науку расследования преступлений, но еще не научился делать комплименты и вести себя с ревнивыми женихами. И Сашка, и Маринка взвились одновременно.

– А что, я до «Геркулеса» совсем дурнушкой была? – кричала оскорбленная Маринка.

– В каком это смысле «ничего девчонка»? – в унисон ей басил Сашка, – она говорила, что между вами ничего не было!

Костя в отчаянии зажал уши, собрался и рявкнул командирским голосом, которому его тоже научил любимый учитель:

– Молчать! Смирно!

Как ни странно, но эта нелепая для гражданских жителей команда подействовала безотказно. Влюбленные одновременно закрыли рты и вытянулись в струнку.

– Ногу давай!

Костя достал из портфеля слепок, как заправский кузнец, зашел Сашке со спины и сверил отпечаток его ботинка со слепком. Слепок сходился один-в-один. Совпадала даже маленькая трещинка в подошве.

– За нападение на участкового при исполнении я вас привлекать не буду, – щедрой рукой даровал он свободу Сашке, – но это в последний раз. С этого момента вы находитесь под моим пристальным и неустанным вниманием. А с вами, Марина Алексеевна, разговор будет особый. Я жду вас в кабинете.

После этих слов Костя круто развернулся на каблуках и поднялся на крыльцо. Как все-таки много трудностей и непредсказуемых поворотов таит в себе работа в провинции!

Комаров давно искал повод избавиться от Маринки. Кое-какую пользу она, конечно, принесла, но на доктора Ватсона, которого Костя постоянно рисовал в своем воображении, не походила ничуть. Впрочем, Маринку не особенно расстроила отставка. Летняя отработка подходила к концу, так что она так и так ушла бы с чистой совестью догуливать летние каникулы.

* * *

Костя без особого интереса наблюдал через окно за прощанием практически примирившихся возлюбленных и подводил в уме результаты расследования: как ни крути, а идти в лес за йети все-таки надо. Толик опять вне подозрений – ясно, что следил за ним ночью возлюбленный Маринки. Самое главное – не пороть горячку, не торопиться. Зверь силен, хитер и коварен. Без солидной, тщательной подготовки идти на него нельзя. Да и Савскую надо подстраховать от неожиданностей. Ну, привяжет он ее к дереву. Ну, вступит в схватку с йети. Силы-то неравны! Костя не хочет убивать Снежного Человека, а тот явно церемониться не будет. Что, если случится самое страшное? Что станет тогда с привязанной к дереву Савской? Поистине страшна будет судьба ее. Значит, необходим сообщник, то есть помощник. Калерия? Эта победит десятки йети. Но Костя на нее обиделся. Ведерко? Как не хочется брать на такое опасное дело вечно жующего сало начальника!

Воспоминания о сале просто затопили рот Комарова слюной.

Он вспомнил, что еще не обедал. Вспомнил он так же, что с раннего детства работа мозга его напрямую зависела от наполнености желудка. Это только в книжках голодные гении совершают открытия и творят шедевры. А в жизни невозможно думать ни о чем великом, когда желудок поет громкую тоскливую песню.

Костя озабочено взглянул на часы – на обед он явно опаздывал – и припустил по пыльной улице к своему дому. Во дворе он потрепал между рогами Мухтара, сделал вывод, что давно не причесывал верного друга, смело распахнул дверь и сделал первый шаг в комнату.

То, что случилось потом, надолго отучило его от первых, решительных шагов в комнату. Сначала Костя подумал, что он умирает. От того самого ифарта имени Микарда, от которого умер упырь-Федька. Потом он понял, что еще жив, но живется ему плохо. Холодно, противно, мокро, невесело. Уже спустя секунду Костя смог опять воспринимать действительность адекватно и понял, что какая-то сволочь в родном доме окатила его водой в большом количестве. Как минимум, из ведра. В следующий момент Костя уже держал в обеих руках верного, не в пример козлу, «макарова» которого прекрасно защитила от воды кобура. Дуло пистолета бегало из угла в угол, выискивая негодяя, пытавшегося с помощью такого изощренного метода лишить Костю на время ориентации.

Врага не было. Костя осторожно заглянул под кровать, проверил в шкафу, заглянул за занавеску к Печному. В доме не было ни души, не считая спящего деда. Кто же выплеснул на него ведро воды? Костя пробежался глазами по стенам, косякам, потолку. Ну, конечно! Над косяком входной двери висело порожнее цинковое ведро. Недоброжелатель, проникнув в дом Комарова за время его отсутствия, подвесил это ведро так, чтобы открывающаяся дверь наклонила емкость и вода вылилась на того, кто эту самую дверь открывает. Старая, избитая, даже можно сказать пошлая студенческая шутка.

Или не шутка? Недоброжелатель вполне мог рассчитывать на то, что промокший насквозь участковый заболеет воспалением легких и умрет. Или угодит в санаторий месяца на два. То есть так или иначе, выйдет из строя. Злой и мокрый Комаров с огромным трудом победил лужу, развесил на заборе половую тряпку и одежду, сделал несколько физических упражнений, чтобы привести охлажденный организм в привычное для него состояние и постарался настроиться на приятное.

Кровь привычно и ответственно побежала по сосудам, согрела кожу, взбудоражила мышцы. Нет, голыми руками нас не возьмешь! Не на того напали!

Невидимая Анна Васильевна уже оставила на столе кастрюльку с борщом, накрытую подушкой, блюдце со стрелками зеленого лука, банку со сметаной. Костя потянул носом аромат ярко-красного борща, уловил в нем новые, необычно-аппетитные нотки и на время забыл обо всем на свете.

– Сегодня Анна Васильевна превзошла саму себя, – бросил он похвалу в пространство, – или я такой голодный, что в обычном борще вижу манну небесную.

– Не-а, – не поддержал ни одно из его предположений Печной.

– Да ты еще и не пробовал, – не обиделся Костик.

– Как это не пробовал? Пузо, как барабан.

Костя на мгновение остановился и оценил полноту кастрюльки. Действительно, добрая половина борща уже была уничтожена.

– Нечего опаздывать, – опередил его реакцию дед, – а то шляешься неведомо где. Так все и прозеваешь: и жисть, и пищу, и любовь.

– Ну, пищу-то еще понятно, – вступил в спор Костя, залезая ложкой в банку со сметаной, – а при чем тут любовь?

– А пища и любовь – близнецы сестры, как говорил кто-то.

– Ты вот борщ лопаешь, а не знаешь, что без любви и борща не было бы, – занавеска зашевелилась и с печи свесились знакомые Косте валенки.

– И чего общего между любовью и борщом?

– Все. Борщ-то Калерия принесла. Чуешь теперь? Девка, может, последний намек делает, а тебе все невдомек.

– Борщ и любовь? Неромантично. Любовь должна существовать отдельно, а борщ – отдельно. Книжек ты, дед, мало читал.

– Книжек, может, и мало, а вот неприятности чую носом. Кончатся скоро твои борщи. Тю-тю сегодня твою Калерию. Уведут безразвратно.

– Как это безвозвратно? Чего ты мелешь? – Костя чуть не подавился сметаной.

– Какая сегодня ночь, соображаешь? – от произведенного эффекта валенки деда слегка дрогнули, а ногти в них зловеще шевельнулись.

– Летняя ночь. Седьмое июля, – отрапортовал Костя.

– То-то и одно, что седьмое. Что у нас седьмого?

– День Октябрьской революции. Только это – осенью. Ты, дед, что-то перепутал.

– При чем здесь какая-то революция! Революция – это все фигня. Сегодня – день Ивана Купалы. А это – пострашнее революции.

– Подумаешь, – с облегчением махнул рукой Костик, – у вас тут в деревне – каждый день какой-нибудь праздник. И все друг на друга похожи, как близнецы-братья.

– Э-э-э, нет. Этот – особый. Ты лужи сегодня видел?

Костя немного поднапряг зрительную память и вспомнил: действительно сегодня на дороге ему постоянно попадались затейливые кляксы, словно кто-то ходил по селу и от нечего делать прибивал пыль водой из ведра.

Действительно странные лужи! Поглощенный своими мыслями, он только зафиксировал эти символические кляксы в своей памяти, но не вывел логического обоснования их появления.

Дождя ни вчера, ни сегодня не было, да и не дают дождевые капли таких луж!

– Ну? – потребовал он продолжения у Печного.

– Вот тебе и «ну»! Обычай сегодня такой. Водой всех из ведра окатывать. На счастие, значит.

– Так это ты ведро подвесил? На счастье? – сам не поверил в свое предположение Костя.

– А вот это – сам догадывайся. И вообще. Обижаться не положено. А то счастья не будет.

– Да как ты ведро-то подвесил? На печь еле забираешься. Не мог ты сам полное ведро воды на такую высоту поднять.

– Я еще и не такое могу. Вот как женюсь сегодня на Пелагее, увидишь, на что старые разведчики способны.

Костя прыснул, едва успев проглотить сметану. Дед сочинял так серьезно, так достоверно, что Костя живо представил себе Печного в фраке и валенках и бабушку Пелагею в белом платье и с бзничным пирогом под мышкой.

– Чего иржешь? – обиделся дед, – сегодня сбываются все тайные и нетайные сексуальные желания. Обычай такой, а против обычаев спорить нельзя.

– И какие обычаи бывают на Ивана Купала? – действительно заинтересовался Костя.

Польщенный его интересом дед слез с печи и сел рядом. Костя налил ему чаю и достал из буфета вазочку с карамелью. Дед спрятал горсть конфет в карман и начал:

– Тебе с подробностями или шаляй-валяй?

– Шалая-валяй, – испугался подробностей Костя.

– Тады приготовься. Шаляй-валяй тоже долго.

Рассказывал Печной действительно долго. Перемежал события совсем ненужными подробностями и своими комментариями, ругал нерадивых участников тех далеких событий, одобрял или порицал обычаи, которые дошли до наших дней. Но Косте все равно было интересно. Слушая деда, он с удивлением понимал, что верит всему, что он говорит, верит настолько, что ясно видит картинки, рисуемые живописанием деда.

* * *

Оказывается, на заре зарождения рода человеческого, стоял по ночам в небесах на страже вполне симпатичный и холостой Бог луны и огня Семаргл Сварожич. Это был вполне порядочный Бог: он покровительствовал домашнему очагу, следил за порядком проведения огненных жертвоприношений. Но это были так себе, попутные обязанности, добровольно взваленные на себя Семарглом. Самой важной обязанностью для себя он считал одну: не пускать в мир зло, которое может бесконтрольно, в его отсутствие, просочиться из космоса на землю. Так и стоял он века: красивый, холостой, мускулистый, с огненным мечом наперевес.

Но разве может мужчина спокойно нести свои обязанности, если на свете существует язва-змея-искусительница женщина? Ни один честный муж пострадал от ее ядовитых ласк и посулов. Ни один пренебрег служебными обязанностями, чтобы выполнить ее минутную прихоть. Ни один загубил душу ради ее весьма сомнительных (по сравнению с чувством исполненного долга) прелестей.

Нашлась и на Семаргла такая проруха. Звали ее красиво:

Богиня ночи Купальница. Не один десяток лет эта прелестница соблазняла небесного стража на любовные игры – русалии, не одну сотню ночей являла пред очами его свои бесспорные прелести. Первое время мужественный стражник монотонно и по-военному четко объяснял ей:

Мне всю ночь до рассвета нужно не спать,

В небесах мне на страже нужно стоять,

Чтобы черный Змей не прополз из тьмы,

Жито в поле широком бы не потоптал,

Молоко у коров бы не отобрал,

А у матушек – малых детушек.

Потом он просто молча бросал тоскливый, извиняющийся взгляд в бездонные, бархатные очи самой эротичной из Богинь, задумывался, и вот, в ночь Осеннего Равноденствия, когда, казалось сам воздух был напоен наполнен дыханием страсти и неги, храброе и благородное сердце Семаргла не выдержало. Билось, рвалось его сердце на две части, когда спускался стражник на землю. Долг, страх за судьбу вверенного ему мира тарзанкой волокли его на пост, а то, что сильнее самых убедительных доводов разума мягко и приятно влекло вниз, где уже ждала его полуприкрытая прозрачной негой ночи Купальница.

Бросил Семаргл последний взгляд на небо, проверил, не открылась ли где брешь для проникновения зла в мир и утонул новых для него, мучительно-прекрасных ощущениях.

Ночь эта была так волшебна, что пронеслась одним нереальным мгновением. На сколько смогла, продлила Купальница эту ночь, и стала ночь длиннее дня, но разве могут какие-то мгновения подарить истосковавшимся по любви влюбленным удовлетворение? Вернулся Семаргл на небо. Вернулся, чисто по-мужски раскаялся в своей слабости и поклялся по крайней мере целый год блюсти верность своему поднадоевшему посту. И никто не знает, заметил или не заметил он, как на самом пике их страсти в мир черным облачком проникло зло…

А ровно через девять месяцев, впрочем, как и у людей, в день Летнего Солнцестояния, Купальница подарила любимому двойняшек: дочку и сына. Кострому и Купала. Дети были, конечно, необычные. И непослушные. Кто воспитывал детей в одиночку, тот поймет Купальницу. Попробуй сделать из двойняшек людей, когда отец месяцами пропадает в командировках! Пусть хоть и на небесах. В общем, дальнейшая жизнь детей была наполнена такого крутейшего экшена, что рассказ о нем занял бы не то, что обеденный перерыв

Комарова, а прихватил еще бы и вечер. Суть не в этом. А в том, что с завидной регулярностью, но только раз в году каменное сердце Семаргла таяло, и он откликался на зов Купальницы. В эту ночь, ночь Осеннего Равноденствия с той же завидной регулярностью ночь становится длиннее дня и в мир совершенно безнаказанно проникает зло. Но зло старается проникнуть незаметно для Семаргла, и поэтому не мешает зарождению новой жизни, которая достигает своего расцвета и апогея ровно в день Летнего Солнцестояния – в день Ивана Купалы.

Боже, что творится в день рождения шкодливых близнецов! Мало того, что совершенно шалеет нечисть: хулиганит на Лысых горах, ворует звезды, летает на метлах; но и происходят вполне независимые, всем известные чудеса: цветут разрыв-трава и папортник, открываются клады.

Не лучше ведут себя и люди. Абсолютно неразумным считается спать в эту ночь. Все более-менее любопытные караулят встречу солнца с месяцем, чтобы подсматривать, как «солнце грае». Подсматривать нехорошо, это известно, но подсматривание – малая толика дурных поступков, на которые решаются неразумные дети природы в эту ночь. Чего, например, стоят ритуальные сжигания чучел божеств мужского семени в эту ночь? А что тут особенного? Ярило, Купало, Каструбонька выполнили свою миссию. Зерна, посеянные ими, проросли, поэтому божества должны умереть до следующей весны. И что самое обидное – соломенные чучела сжигают с шутками и непристойными песнями. А на рассвете купаются, в чем мать родила, чтобы снять с себя злые немощи и болезни, горят в огне страсти, чтобы уподобиться только что сожженным на костре божествам.

В эту ночь дурным тоном считается не найти себе подругу или дружка для ночных забав, в эту ночь многие прощаются с целомудрием и одиночеством.

* * *

Костя слушал, забыв обо всем на свете. Как много он, оказывается, не знает! Как богата, оказывается, российская мифология!

– А почему день Ивана Купалы? Я понял, что мальчишку звали просто Купала. Откуда взялся Иван?

– Дык, это от слияния, дурилка картонная.

– От какого слияния? – не обиделся на «дурилку» Костя.

– Купала какой праздник? Языческий. А Иванов день – христианский. Вот вместе их слепили, получился Иван Купала. Теперь ясно?

– Ясно. А при чем тут бабка Пелагея и ваша свадьба?

– Дык, самый благоприятный день для соблазнения! И американец, чума суслячья его забери, Калерию твою как есть уведет! Так что я тебе очень даже рекомендую дрыхнуть не заваливаться, а всю ночь следить за порядком на вверенной тебе территории. Чтобы, значит, басурмане наших девок не гробастали. А то понравится, так и будут понаезжать кажное божее лето.

– Что ты придумываешь? – стряхнул с себя оцепенение

Костик, – какое следить? Я что, Семаргл твой? Я, в отличии от него, днем на страже стою, а не ночью. И в данный момент должен, – Костя бросил взгляд на часы, – мама родная! У меня рабочий день заканчивается!

Костя действительно не заметил, как за рассказом Печного быстро пролетело время. В лес с Савской идти было поздно. Продумать операцию он не успел. В лесу бродил опасный дикий зверь, а он сидел на табуреточке и слушал не относящиеся к делу рассказни замшелого деда. Непростительная халатность, непростительная!

Глава 16 Шабаш на плешивой горке

Так как планировать и строить операцию по поимке йети не было уже никакой возможности, то Костя решил остаток дня провести на таможенном посту. В конце-концов, именно работники таможни устроили всю эту заваруху, именно они общались и с американцами, и с водителями. Через их руки проходили грузы и документы водителей. И почему, собственно, все считают, что машины задерживают только из-за сусликов? В конце-концов, это дело не таможенников, а санэпидемстанции. Таможенники тут так, с боку-припеку. Часть машин задержана вовсе не из-за подозрения в связи с чумными сусликами.

Уже через полчаса Костя был на таможенном посту. Хотя «таможенный пост» – слишком громко сказано. Так, домик, будка, шлагбаум. И четыре человека.

Все четверо, как только Костя появился на посту, стали улыбаться и истерически дергать глазами, вроде, подмигивать. Сначала Костя обрадовался столь радушному приему и тоже расплылся в улыбке, но ему быстро это надоело, и, подивившись столь легкомысленному настрою таможенников, он принял серьезный вид и приступил к делу. Нет, сегодня точно был не его день. Как только Комаров начинал задавать вопросы, все четверо прыскали в кулачок, как институтки, и посылали друг другу выразительные взгляды.

«Так дело не пойдет, – решил Комаров, – надо говорить с каждым наедине».

Он удалился со старшим смены в будку и только собрался задать первый вопрос, как тот тоненько всхлипнул и уронил голову на стол.

– Да что у вас тут? – рассердился наконец Костя, – вроде, не первое апреля. И характер работы не располагает к особому веселью.

Старший смены, продолжая трястись в беззвучных рыданиях, достал из стола надорванный конверт и протянул его Комарову. Едва только Костя увидел на конверте знакомый круглый почерк, как густо, совсем по-детски покраснел.

– Опять анонимка от Белокуровой, – угрюмо констатировал он.

Анфиса Афанасьевна Белокурова была чуть ли не главным антогонистом Комарова. Когда-то она решила выдать замуж свою старшую дочь Калерию за нового участкового, а Костя не просто не обрадовался, но и посмел напугаться. С тех пор Анфиса Афанасьевна изредка мстила новому участковому, отправляя на него анонимные кляузы в различные инстанции. Косте не хотелось читать очередную анонимку, но он просто обязан был знать врага изнутри, поэтому с заранее обреченным лицом достал лист из конверта и начал читать. В этот раз – не вслух.

"Что же это делается на белом свете, граждане начальники, – начала своей излюбленной фразой заявительница. – И коммунизмом нас пугали, и концом света стращали, а не предупредили, что главная напасть не из космоса на нас обрушится, и не из членов политбюро, а из областного центра. Жили мы раньше, как невинные дети природы: сеяли жито, плодили детей, в назначенный час отправлялись под причитания близких на погост. Но вот налетела на солнце черная туча, отравилась вода в водопроводах, поседели молодые девушки и сдурели старые старушки. И все из-за нового участкового, Константина Дмитриевича Комарова.

Да ежели мы чем провинились, посадите нас в каторги, сошлите в тюрьмы, только не дайте увидеть, как гибнет род но-пасаранский прямо на глазах.

Ладно еще когда он в обличии человеческом девок портит и курей живыми ест. А то повадился еще кровь теплую пить. Прям так и ходит по дворам: что ни день, то двор. Если есть в доме какая скотина, то рубит эту скотину по голове топором и ненасытными губами своими к ране присасывается. Ладно бы еще всю кровь выпивал – не жалко, так он и тушу утаскивает, хозяевам не оставляет. А по ночам эту тушу на Плешивой Горке не вертеле жарит и в жертву приносит.

Да, еще забыла сказать. Если скотины какой во дворе нет, то рубит кошек или собак. А если и тех нет, то сами понимаете, кого рубит.

Но даже не это возмущает бессловесную общественность. Больше всего возмущает нас, женщин, то, что после жертвоприношения на Плешивой Горке идет он в Заповедный Лес, где уже вырыл пещеру и устроил гарем. Ладно бы еще только ладненьких да молоденьких воровал, а то и старух тащит. Одну такую старуху пользовал три дня, пока она умом не тронулась. Мы, женщины, даже накупили в сельпо ампул с ядом и зашили в воротники, чтобы не сдаваться в плен живыми. Но ведь нам и мертвыми сдаваться не хочется!

И ведь что самое страшное – так это последствия! Еще не прошло и девяти месяцев, как появился он в совхозе гордого имени Но-Пасарана, как стали рождаться монстры. Предъявить вам их не могу, так как отец реквизирует их и отводит к себе в гарем – отряд то есть готовит. Для захвата мирового господства.

Спасите мир! Переведите его в соседний район! А если не переведете, я и на вас управу найду.

Образованный и интеллигентный, простой и мужественный, анонимный но-пасаранец".

– Ничего себе, – вытер пот со лба Костя, – вот загнула.

– Почему загнула? Загнул. Подписано же: «Образованный и интеллигентный, простой и мужественный, анонимный но-пасаранец».

– Знаю я этого но-пасаранца. Злобная, толстая, страшная тетка.

– Хорошо, что нам анонимку послала. Мы-то здесь не при чем: юридического права не имеем принимать против тебя меры. Но повеселились на славу! С сусликами этими совсем голова кругом идет, а тут – такой подарок. Хорошо. Прямо стресс сняли.

– Ага. Чего уж лучше.

– Да ладно, не бери в голову. Слушай, а ты не оставишь нам это письмо? Другой смене показать?

– Берите, – махнул Костя рукой.

«Все равно расскажут, – обреченно подумал он. – В таком переплете самым логичным будет не дуться, а радоваться вместе со всеми». Костя расплылся в натянутой улыбке.

С этой улыбкой он и ушел, не солоно хлебавши, домой. Желания скандалить с Белокуровой у него не было. Она все равно перекричит его. А еще чего доброго – поколотит. Не будет же он поднимать пистолет на женщину! И как только такой монстр может быть матерью доброй, умной и заботливой Калерии? Наверное, девушка в отца.

Костя вспомнил Ивана Федоровича Белокурова. Милый, интеллигентный, воспитанный человек. Как он мог жениться на этом чудовище? И ладно бы она еще маскировала свой хищный нрав, а то, видимо, проявлять его стала еще до свадьбы: например, заставила мужа взять ее фамилию. Белокурова – девичья фамилия Анфисы Афанасьевны. Иван Федорович до свадьбы носил красивую и трудновыговариваемую фамилию Крузенштерн.

И дети. Половина, как успел заметить Комаров, весьма положительные ребятишки. Зита и Гита, например, Калерия.

Эти, скорее всего, пошли в отца. Но зато вторая половина – явно в мать. Маленькие монстры из ужастика. Костя вспомнил симпатягу Митропию и содрогнулся от ужаса.

* * *

В Но-Пасаране царило необычное оживление. Похоже, жители действительно всерьез готовились к проведению дня Ивана Купала. Костя вздохнул. Ну как они не понимают, что нежелательно идти в лес, когда там бродит злой от испуга и бегства возлюбленной Снежный Человек! Убеждать кого-либо было не просто бессмысленно, но и глупо.

– Ну и черт с вами, – решил Костик, – я вам не нянька. Хотите лезть в пасть к йети – лезьте. Держать не буду. Специально лягу спать в десять ноль-ноль.

Уже ближе к вечеру Костя с иронической усмешкой наблюдал, как тянутся к лесу по огородам и стар, и млад. Печной рассказал ему, что если в Иванов день перелезть через двенадцать огородов, то исполнится любое желание. Вот но-пасаранцы и вытаптывали посевы соседей.

В десять ноль-ноль Костя уже подходил к Плешивой Горке. Ну и что? Ему не впервой ночевать в засадах. А проследить за тем, чтобы в эту ночь не произошло ничего нехорошего он обязан. Это входит в профилактические мероприятия.

На всякий случай Костя взял запасной магазин к «макарову», длинную веревку, две пары наручников, два комплекта бутербродов, фонарик, небольшой автомобильный огнетушитель и маленькую походную аптечку. На Калерию надежды не было – явно, не работать придет, пионерки Зита и Гита на религиозные мероприятия и носа не покажут, так что оказывать первую помощь пострадавшим придется ему. Костя примерно знал, как распланировано мероприятие. Начинается оно на Нахойке пусканием банных веников и венков, продолжается на Плешивой Горке шабашом ведьм, сжиганием чучел, прыжками через огонь. После огня планировались игры, потасовки и горелки. Костя не помнил, что такое горелки, но именно для них прихватил огнетушитель.

Ровно в двенадцать было запланировано цветение папортника, а затем – борьба за этот цветок со всякой нечистью – ведьмами, змеями, русалками, и, кстати, лешим.

После, в зависимости от результатов, плач о загубленных в битве душах либо торжество, которое плавно перетекает в обливание друг друга грязью и повальное купание. Были в этом плане еще и другие детали, но Костя особо не концентрировал на них внимание. Главное было в том, что он примерно знал, в какой момент и в каком месте будут находиться вверенные его опеке сельчане. И он верил в то, что сможет защитить их. Неважно от кого: от нечистой силы, от американцев, от йети.

На самое начало мероприятия Костя опоздал. Девушки уже пустили по Нахойке венки и узнали, выдут они в этом году замуж или нет. Теперь народ развлекался тем, что засорял чистую речку банными вениками. По примете, веник того, кому суждено было в этом году помереть, должен был утонуть, как топор. У Комарова банного веника не было, да он и не стал бросать бы его. Разве может милиционер планировать продолжительность своей жизни когда его подстерегает столько опасностей?

Чтобы не радовать но-пасаранцев своим присутствием, Костя решил найти какое-нибудь укромное местечко и понаблюдать за гуляющими со стороны. Такое наблюдение было удобно во всех отношениях. Он подал Мухтару команду «рядом» и тихо пошел вдоль речки, выбирая себе место.

Нашел он его довольно скоро. Прямо на склоне рос пышный, но редкий куст какой-то ядовитой ягоды. Наверняка он хорошо скрыл бы наблюдателя. Но тут Костю ждало горькое разочарование. При ближайшем рассмотрении, куст оказался занятым. Кто-то явно собирал неизвестные ягоды для ведьминского зелья. Комарову было уже поздно менять направление, поэтому он решил пройти мимо и сделать вид, что просто прогуливается.

Каково же было его удивление, когда в пожирателе ядовитых ягод он узнал Василису!

– Здравствуйте, Костя, – девушка протянула ему горсть ярко-желтых ягод.

– Здравствуйте, Василиса, – Комаров с опаской взял ягоды.

Таких он еще никогда не видел. Не есть? Неудобно. наверное, она знает, чем угощает. А если не знает? Ну и пусть! Показаться трусом перед Василисой страшнее, чем мучиться дикими предсмертными коликами. И вообще – Калерия вылечит. Костя закинул голову назад, зажмурился и разом высыпал в рот всю горсть. Ягоды оказались очень сладкими и приятными на вкус.

– Дикая смородина, – предупредила его вопрос Василиса. – Я из нее желе делаю.

– Вкусно, – обрадовался Костя. – А почему вы не со всеми?

– За венком бежала. У всех там остались: чей за корягу зацепился, чей утонул, чей к берегу прибило. А мой – уплыл. Мне стало интересно, что с ним станет, я и побежала. А потом надоело. Так и уплыл.

– А что бывает, когда уплывает венок?

– Значит, муж будет неместный. Издалека. И увезет меня

в дальние страны.

– А я местный? – необдумано спросил Костя, – и тут же густо покраснел.

– Ты знаешь, как появилась эта традиция? – не стала отвечать на вопрос девушка?

– Как? – обрадовался Костя.

Ему было совсем неинтересно, но надо было как-то поддержать девушку в ее стремлении замять неловкость!

– Знаешь о Купала и Костроме?

– Детях Купальницы и Семаргла? – обрадовался Костя своей осведомленности.

– Они. Однажды в день Курпалы к Ра-реке, на берегу которой жили дети, прилетела птица смерти – Сирин. Это была страшная птица. Нет, она не заклевывала до смерти невинных младенцев и не уносила их в своих когтях в высокогорное гнездо. Она поступала гораздо коварнее: пела чудесные, волшебные песни. Тот, кто хоть краем уха слышал ее песню, тот забывал обо всем на свете и как зомби следовал за ней в царство смерти Нави.

Купальница под страхом порки запрещала детям приближаться к тому месту, где обычно могла петь птица. Но что для детей Бога Огня и Богини Ночи порка? И однажды непослушные близнецы убежали слушать птицу. Уже с первой минуты песни Сирин они поняли, во что влипли. Поняли, и смогли противостоять губительной песне. Они же были не обычные дети, а дети Богов. Маленький храбрый Купала схватил хворостину и погнал мерзкую птицу из своих владений. Кострома, плача от страха, побежала за ним. Но догнать так и не смогла. Больше она брата не видела.

Прошли годы, и из Костромы выросла ладненькая, своенравная девушка. К тому времени для нее уже не было авторитетов. Она противоречила матери, игнорировала отца, смеялась над Ярило. Сплела как-то Кострома себе венок из цветов и трав, надела на длинные льняные волосы и стала потешаться над ветром: «Не сорвать тебе с головы моей венок, не бросить его в реку». А по-поверью, венок, оставшийся не голове девушки, сулит ей вечное девичество. Разозлился ветер, бросил девушке горсть песка в глаза, сорвал венок и бросил его в воды Ра-реки.

Протерла глаза Кострома и увидела перед собой прекрасного юношу с смешливыми глазами. Со свадьбой тянуть не стали. И только после свадьбы узнали молодые, что они брат и сестра. Купала и Кострома. С отчаяния бросились оба в Ра-реку и утопились. А берег, на котором произошла их встреча, порос новыми, невиданными прежде цветами. Их еще называют Иван-да-Марья. А у нас – Купала-да-Мавка.

– Почему Мавка?

– Мавка и русалка – одно и то же. Кострома же превратилась в мавку. Все девушки-утопленницы в мавок превращаются.

– Чем только родители занимались, – сердито буркнул Костя. – Не могли за детьми проследить.

Он и не заметил, как во время рассказа сел совсем близко к Василисе. Почти стемнело. Костя вспомнил свой сон, в котором они с девушкой гуляли по Млечному Пути. Сейчас было что-то подобное. Под ногами их быстро бежала холодная, чистая Нахойка. В воздухе пахло речкой, свежескошенной травой, дымком первого костра и еще чем-то нереальным, невещественным, от чего хочется запрокинуть руки за голову, упасть в траву, вдохнуть эту пьянящую смесь в легкие и закричать что-нибудь совсем не умное, безрассудное, дикое.

Зачем он вообще здесь? Ловить, выслеживать, задерживать, искать улики, снимать показания? Разве можно в такую ночь заниматься этими глупостями? Костя с нарастаюшей тревогой чувствовал, как всеобщая инфицированность мероприятием внедряется в его организм. А тут еще эта Василиса. Девушка, рядом с которой он теряет остатки разума и силы воли. Сидит себе, сказки рассказывает. И пахнет от нее растертыми в ладонях березовыми почками.

Костя зажмурился, три раза резко выдохнул этот кишащий микробами любви воздух и, не помогая себе руками, прыжком вскочил на ноги.

– Мне надо идти, – не терпящим возражений тоном объявил он девушке.

– Мне тоже, – почему-то засмеялась она.

И, не прощаясь, вскочила с земли и словно растаяла между стволами деревьев.

– Ну и хорошо, – бодро сказал кому-то, должно быть, козлу, Костя. – Не надо искать другое место для наблюдения.

Он снова уселся под куст, достал бинокль и стал следить за неразумными сельскими жителями. Поляна, где происходило сборище, была вполне неплохо освещена кострами. Костя даже различил несколько знакомых силуэтов. Американцы пришли уже давно, их слишком громкая, восторженная речь с лихвой перекрывала речь русскую. Но Косте это даже нравилось. Чужой язык прекрасно портил атмосферу нереальности, сказочности происходящего, придавал ей несколько театрализованный, клубный оттенок. И помогал Комарову не проникаться этой самой нежелательной для рабочего настроя атмосферой.

Именно благодаря американцам, Костя окончательно пришел в себя. Судя по всему, утопление венков и банных веников закончилось. И все собирались на Плешивую Горку смотреть на шабаш ведьм. Нет, не все. Часть остается собирать лечебные травы. Кто там? Старики. Люди пожилые, приличные, рассудительные. Их, пожалуй, можно будет оставить под присмотром Мухтара. А для себя Костя выберет более ответственный фронт – молодежно-ведьминский шабаш на Плешивой Горке.

– Мухтар, – Костя притянул к себе за уши рогатую голову друга и заглянул ему прямо в глаза, – ты должен остаться здесь и присматривать за теми людьми. Если что – найдешь меня по следу. Понял?

Мухтар так активно мотнул головой, что Комаров едва увернулся от его длинных, острых рогов.

– Я на тебя надеюсь.

Костя чмокнул напарника в влажный черный нос, как это делал полицейский в его любимом детективном телесериале, вытер губы рукавом и пополз по направлению к Плешивой Горке. Через несколько метров ему надоело ползти, и он решил идти нормально. И так его никто не увидит. Темно же. А если и увидит – ну и что? Может, он просто гуляет.

Параллельно ему двигалась основная процессия. Комаров не стал взбираться на Горку – там было совершенно негде прятаться, он решил, что все прекрасно увидит и внизу.

Он пристроился в зарослях шиповника, достал первый бутерброд и плеснул в колпачок от термоса кофе. Ночь предстояла длинная, трудная, поэтому он предпочел своему любимому чаю более тонизирующий кофе.

На Горке, тем временем, не было ничего интересного. Краем сознания, Костя опасался действительно какого-то подобия ведьм, летающих на метлах и ворующих звезды. Но все было мирно, по-домашнему. Стоял стройный девичий визг, гоготали американцы, рычали по-звериному парни, пугая девиц и гостей. Время от времени вокруг Кости трещали кусты, слышался шепот. Но он не боялся того, что на него наткнутся. Степень вероятности попадания в его убежище какой-нибудь уединившейся парочки практически равнялась трем процентам – это Костя приблизительно вычислил с помощью дроби: длину окружности Горки разделить на частное примерного числа участников и двух.

И все же какой-то медведь ухитрился попасть именно в Костины три процента! Не успел он прожевать первый бутерброд, как кусты раздвинулись, и на фоне темно-синего неба возник большой черный силуэт.

– Стой, кто идет, – по-привычке монотонно спросил Костя.

– Это я, – шепнула тень.

– Фу ты, перепугала, – облегченно вздохнул Комаров. – Иди, иди, куда шла.

– К тебе и шла.

– Зачем? Что-то случилось?

– Пока нет. Но может случиться.

– С кем? – встрепенулся Комаров.

– С тобой. Ты можешь уснуть в засаде, а в эту ночь спать нельзя. Именно в эту ночь оживает всякая нечисть – ведьмы, оборотни, русалки. И даже слепая змея медянка получает зрение на целые сутки и, бросаясь на человека, может пробить его насквозь. Пока ты не спишь, ты в сравнительной безопасности. Но стоит тебе на мгновение закрыть глаза…

Калерия присела рядом с Костей, овеяв его волной смешанных запахов трав и каких-то ягод.

– Подставь ладошку.

– Ага. Я подставлю, а ты туда лягушку положишь, – интуитивно отодвинулся Костя.

– Подставь.

Костя протянул раскрытую ладонь. Не будет же она, в конце-концов, резать ему руку, как Олеся у Куприна. В ладонь его упало что-то прохладное и влажное, но не лягушка.

– Ешь, – потребовала девушка, – для тебя собирала.

Костя поводил раскрытой ладонью у себя перед носом. Просто понюхать он постерегся. Виктор Августинович учил, что нюхать незнакомые предметы надо именно таким способом, дабы не обжечь дыхательные пути, если вам подсунули какую-нибудь гадость.

Пахло приятно, знакомо и безопасно для дыхательных путей. Костя вздохнул и во второй раз за вечер высыпал в рот горсть непроверенных для безопасности здоровья ягод. Ягоды оказались еще лучше, чем в первый раз.

– Земляника? – догадался он. – Где ты ее только набрала. Темно же.

– А они светятся.

Костя вежливо хохотнул. Не собирался же он верить в то, что простая земляника может светиться по ночам.

– Это не простая земляника, – прочитала его мысли девушка. – этой ночью не существует простых ягод и трав. Все они приобретают особую, колдовскую силу. Ты не знал? Именно на Ивана Купала колдуны и ведьмы собирают ингредиенты для своих зелий.

– И какую силу эта ночь дает ягодам? – икнул Комаров.

– А ты не догадываешься? – шепнула Калерия. И тут же громко воскликнула: – Смотри, сейчас будут ведьм с Плешивой Горки изгонять!

Костя бросил только один взгляд на вершину холма, но и этого мгновения хватило Калерии для того, чтобы раствориться в темной вуали Купальницы.

– А смородина? – крикнул Костя в темноту, – смородина тоже ягода? Какую силу имеет желтая смородина?

– Смотри, не слушай красивых песен, – ответила невидимая Калерия, – это может быть птица Сирин!

Костя немного встряхнул головой, постарался привести мысли в систему и снова бросил взгляд на вершину Плешивой Горки. Там уже вовсю пылали очищающие костры.

Костры были очень даже на руку Косте. Их отсветы не доставали до него, но зато прекрасно освещали участников мероприятия на Плешивой Горке. Вот приволокли соломенные чучела. Что-то про них говорил ему Печной. Точно, сейчас жечь будут. Чучела вспыхнули моментально и ярко, Комаров даже порадовался, что Плешивая Горка оправдывает свое название и пожароопасная ситуация практически исключена. Может даже огнетушитель и не пригодится. Горели чучела Богов-супермужиков с треском, с шумом, даже с каким-то подвыванием. Этот шум удачно перекрикивали поджигатели.

В определенный момент у Кости даже волосы встали дыбом. Это был момент исполнения элемента устного народного творчества под названием «частушки». Он знал, конечно несколько частушек. Целую серию их, посвященную последнему школьному звонку, они с Кириллом даже сочинили сами. Но такие частушки он слышал впервые. Комаров просто физически чувствовал, как лицо его горячо и медленно наливается густой, горячей краской. Хорошо, что его никто не видит.

– Надеюсь, это не те песни, против которых предупреждала меня Калерия? – тихо выговорил он.

Хорошо, что чучела сгорели быстро. Чучела, но не костры. Дальше Костю подстерегало еще более тяжелое испытание, чем частушки. Он увидел, что костры вспыхнули более ярко и часть их отделилась от общего огня и быстро побежала вниз. Колеса! Они поджигали старые деревянные колеса, обмотанные соломой! Вот она, настоящая опасность!

Колеса, задорно подпрыгивая на кочках, с бешенной скоростью неслись с горки. Это действительно было необыкновенное зрелище. Что там салюты, виденные в городе Костиком! В наступившей внезапно тишине с вершины холма словно стекали огромные огненные шары. И столько в этом зрелище было превосходства огня над человеком, языческого величия, вселенского великолепия, что ноги Комарова подкосились и он, сам того не сознавая, упал на колени. Наверное, на коленях было просто удобно смотреть.

Колеса скатывались, делали несколько оборотов на месте и гулко шлепались. Пламя, словно напуганное бешенной гонкой и падением, на минуту затихало, потом, пробуя свои силы, выпускало несколько огненных язычков и вспыхивало с новой силой, горело ровно и красиво, как газовая горелка.

– Так вот они какие, горелки, – прошептал Комаров.

Когда одна такая горелка шлепнулось почти рядом с Костей, он опомнился, вскочил с земли, выхватил из-за спины огнетушитель и быстро расправился с начавшим расползаться по траве огнем. Но колесо было не одно.

Сверху не было видно, как у подножия холма мечется человек, с чем-то похожим на батон колбасы в руках и выпускает на горящие колеса струи пены из этого батона. Колеса, один за другим, быстро гасли, но неразумные сельские жители объясняли это не расторопностью молодого участкового, а тем, что в эту ночь случается всякое. Даже мгновенно гаснут один за другим горящие в самом разгаре костры. А может, они это никак не объясняли. А просто смотрели.

– Ну, я им покажу, – Костя рукавом вытер пот со лба, – совсем ошалели. Чуть лес не подожгли.

Он приметил дерево, под которым положил почти пустой огнетушитель и стал решительно взбираться на гору. Пора разгонять эту шарашкину контору. Не может же он всю ночь бегать за толпой головорезов и устранять последствия их легкомыслия!

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло, – донеслось с горы.

– Батюшки! – совсем по-бабьи всплеснул руками Комаров, – опять чего-то поджигают!

Он прибавил шагу.

– Глянь на небо – птички летят, колокольчики звенят, – издевались на горе. – Диги-дон, диги-дон, убегай скорее вон!

– Как бы не так! – добрался, наконец, Костя до вершины.

И тут же был сшиблен с ног крепко двумя сцепившимися руками людьми. Не успел он приподняться, как чуть ли не по нему пробежал третий.

– И как это нызывается? – обиженно спросил Костя.

– Горелки, – рядом с ним неведомым способом опять оказалась Калерия, – вставай, побежали.

Не объясняя, куда необходимо бежать, она схватила его в охапку и понеслась к толпе народа, стоящей возле костра. Толпа стояла шеренгой по два человека. Калерия подвела Костика к самому концу шеренги и встала рядом.

– Так это и есть горелки, игра такая, – облегченно вздохнул Комаров. Поджигать больше ничего не будут?

– Будут, – «успокоила» его девушка, – но не дрова и не солому. И тушить тебе больше ничего не придется.

Костя не совсем понял, что она имеет в виду, но ему пришлось немного отвлечься. Их очередь подходила к водящему, и необходимо было понять условия игры.

– Так. После песенки про колокольчики пара бежит, не разжимая рук, а водящий их догоняет, – проконсультировался он у Калерии, – а что дальше?

– А дальше – сам догадаешься, – напустила туману девушка. – Не бойся, ягоды помогут.

После туманного упоминания о ягодах Комарову игра разонравилась окончательно. И он решил в момент, когда настанет его очередь, оторваться от Калерии и опять спрятаться в чащобе. Наблюдать за участниками мероприятия со стороны было гораздо безопаснее, чем изнутри. А еще предстояли прыжки через огонь!

Глава 17 Жертвоприношение

Через пару минут ему пришлось переменить свое решение. И виной тому оказалась пара, которая стояла у него за спиной. Василиса и какой-то высокий прыщавый юнец. Костя быстро сообразил, что после того, как их с Калерией «разобьет» водящий, самому Комарову придется «разбивать» Василису и прыщавого. Не то, чтобы он так уж желал оказаться в паре с Василисой, но смотреть, как кто-то другой догоняет ее, хватает за руку, и долго-долго держит эту самую руку было выше его сил.

Еще большая смута возникла в душе Комарова, когда он увидел, что «разбивать» их будет Саймон. Кому другому он легко отдал бы в руки Калерию, но этому наглому техасцу… «Будь, что будет, – решил он. – Догонит – его взяла, не догонит – тихо оторвусь от Калерии и отползу с Горки. Но если я отползу, то ему достанется Василиса!»

Костя так запутался в правилах игры и своих чувствах, что прозевал момент старта. Калерия, мощно и вовремя сорвавшаяся с места, больно дернула его за руку, Комаров не удержался, ноги его запутались, и он позорно растянулся в в двух метрах от шеренги.

Калерия не успела поднять Костика, и Саймону не составило особого труда разорвать своим накачанным торсом их сцепленные руки. Он уверенно взял Калерию за плечи, приблизил ее к себе, убрал за ухо выбившийся локон и чмокнул в щеку.

«Вот они, поцелуйчики, – понял Костя, – никогда эти деревенские игрища не оказываются невинными». Он медленно, с чувством собственного достоинства встал, неторопясь отряхнулся и строго посмотрел на хихикающие парочки.

– Давайте, пойте про свои колокольчики, – сварливым тоном потребовал он.

– Гори, гори ясно, – стройно завопила шеренга.

Уж теперь-то Комаров не прозевал момент. Он даже благородно дал улепетывающим Василисе и прыщавому немного форы, а потом быстро рванул с низкого старта, мгновенно набрал скорость и в несколько секунд нагнал обоих. Чтобы разорвать их руки, требовалась еще более высокая скорость, чем развил Комаров. Он резко выдохнул, собрался и так заработал ногами, как не работал даже на Первенстве Города.

Легко отбросив прыщавого в темноту и мгновенно забыв о нем, он поймал за руку Василису и крепко сжал ее мягкую маленькую ладошку. Теперь, кажется, по правилам игры надо было поцеловать партнершу. Костя сроду не целовался с девчонками. Однажды, еще в детском саду, они поспорили с Кириллом, что Костя не побоится чмокнуть в щеку зазнайку-Вику с их лестничной клетки. Костя долго примеривался, делал ложные выпады, но так и не смог преодолеть робость. Сейчас ему предоставлялся второй шанс. И если бы он пренебрег правилами игры, то над ним смеялся бы уже не брат, а весь Но-Пасаран.

«Надо, так надо», – вздохнул он и быстро прижался губами где-то между щекой Василисы и уголком ее губ.

– Зачем? – удивленно вскинула ресницы девушка.

– По правилам, – похолодел Костя.

– Ты увидел, как американец поцеловал Калерию, и подумал, что поцелуй входит в обязательные правила игры? – поняла она.

– Черт, – не сдержался Костя и во второй раз за вечер густо покраснел.

Какая глупая и непонятная игра эти горелки!

Василиса засмеялась, взяла его за руку и потащила за собой. Впрочем, горелки уже всем надоели, и молодежь приступила к следующей забаве: прыжкам через костер.

С двояким чувством наблюдал Костя за перелетающими через огонь тенями. С одной стороны он понимал, что эти забавы не могут закончиться ничем хорошим – шутки с огнем плохи, а пустой огнетушитель валяется под деревом у подножия Горки. С другой, ноги его сами приплясывали на месте, а мышцы непроизвольно сокращались. Уж он-то прыгнул бы! Если бы не был участковым. Как жаль, что он не простой коренной комбайнер!

– Огонь очищает, – поняла его сомнения Василиса, – это как купание в крещенской проруби. Пойдем, ты не пожалеешь!

Последние сомнения, злобно шипя, отползли в темноту. Костя взглянул в ярко-голубые глаза девушки, поблагодарил ее легким пожатием руки, и первый повлек ее к костру. Наверное, огонь не просто очищал. Наверное те, кто разводил костер, бросили в него специальные травы. После первого прыжка Костя почувствовал такое опьянение, что уже не мог остановиться. Все опасения уползли в ночь вслед за сомнениями, сейчас для него существовали только ночь, огонь, Василиса и те крылья, которые переносили его через мудрое и совсем не опасное пламя костра.

За играми собравшиеся чуть не прозевали главное событие купальской ночи – цветение папортника.

«Около полуночи из широких листьев папортника внезапно появляется почка, которая, поднимаясь все выше и выше, то заколышется, то остановится – и вдруг зашатается, перевернется и запрыгает. Ровно в двенадцать часов ночи созревшая почка разрывается с треском, и взорам представляется ярко-огненный цветок, столь яркий, что на него невозможно смотреть. Невидимая рука срывает его, а человеку почти никогда не удается сделать этого. В это время слышны голоса и вой нечистой силы, не желающего допустить человека до чудного цветка, имеющего драгоценные свойства», – вспомнил Комаров лекцию бабушки Пелагеи.

За десять минут до двенадцати все игры на Плешивой Горке прекратились и народ, как по команде, разбежался в разные стороны. Этого-то Комаров и не предусмотрел. Он рассчитывал, что гуляющие все время будут кучковаться вместе, даже искать цветок. Ан нет! Коллективные поиски цветка папортника их не устраивали! Никто не хотел найти его для общества, каждый рассчитывал получить его для себя.

– А еще совхоз, – фыркнул Комаров, – совместное хозяйство, так сказать.

Но долго фыркать ему не пришлось. На мероприятии присутствовали и старшие школьники, и пенсионеры. На Горке, в окружении народа, им ничего не угрожало, а сейчас, когда они рассеялись по лесу, могло произойти непоправимое. Например, они могли нарваться на йети. Или заблудиться. А Костя даже не догадался их всех пересчитать! Непростительная халатность!

Единственная возможная в этой ситуации тактика – это тихо бродить по лесу и прислушиваться. Поиски папортника долго не продлятся – он цветет всего несколько мгновений после двенадцати. Новый год, просто! Только что часы не бьют. А может, это и есть настоящий Новый год? Только летний.

В лесу было шумно. Нет, соискатели волшебного цветка вели себя тихо. Но треск ломаемых под ногами веток, перешептывание, сдержанное робкое хихикание создавали впечатление, что лес наводнен сотнями невидимых жителей. Косте даже стало немного жутковато. «В это время слышны голоса и вой нечистой силы, не желающего допустить человека до чудного цветка», – назойливо пульсировали в голове слова Крестной Бабки. Светящиеся стрелки на циферблате его часов медленно, но неуклонно приближались к двенадцати. Против своей воли Комаров замер и затаил дыхание. Замерло и затаило дыхание все кругом. Даже нечистая сила постеснялась выть и разговаривать.

«Ровно в двенадцать часов ночи созревшая почка разрывается с треском, и взорам представляется ярко-огненный цветок». До двенадцати оставалось несколько секунд. И вдруг… Костя не поверил собственным ушам. Прямо за спиной его послышался весьма четкий, громкий треск. Рука Комарова привычно потянулась к кобуре. Он медленно, насколько позволяли ему словно парализованные мышцы, повернулся и увидел прямо перед собой знакомые, горящие страхом и ненавистью глаза.

* * *

Ситуация в этот раз не играла на руку Косте. Нервы его были напряжены до предела, а неожиданное появление Снежного Человека вместо цветка папортника не содействовало повышению жизненного тонуса. Но упускать йети в этот раз он был просто не вправе. Ведь у него было явное преимущество перед ним – верный, никогда не подводящий его «макаров». Впрочем, Комаров понимал и то, что применять оружие можно будет только как крайнее средство. Йети – редкий, еще не изученный наукой зверь. Или человек. Или нечистая сила.

Костя так и не достал пистолет. Он успел предупредить маневр противника и ловко вильнул в сторону, когда тот бросился на него. Тем не менее, йети удержался на месте и повернулся, чтобы снова напасть. Но Комаров сделал гигантский прыжок и оказался прямо за спиной чудовища. «Левша, – всплыло вдруг у него воспоминание, – главное, нейтрализовать левую руку». Он вцепился в эту самую левую руку, повернул и резко дернул на себя. Йети взвыл, совсем как чудовище из мультика, упал на колени и задергался в последних усилиях освободиться. Костя достал свободной рукой наручники, защелкнул на одной руке преступника, и тут йети повернул свою лохматую голову и впился зубами в плечо держащей его руки. На Комарове была только довольно тонкая джинсовая рубашка, и зубы Снежного человека, привыкшие разрывать сырое мясо и глодать жесткие корни, цепко впились в живую комаровскую плоть.

Костя попытался немного придушить кусачего зверя и предплечьем свободной руки обхватил его шею. Но чем сильнее давил Костя зверю на горло, тем крепче сжимались его челюсти. «Откусит ведь», – запаниковал Комаров. Он живо представил, как йети отгрызает аккуратный кусочек его руки, как долго рассматривает и с чувством глубокого удовлетворения проглатывает безвозвратно. Настолько безвозвратно, что невозможно будет пришить обратно. Комаров решил изменить тактику и для начала освободить руку. Он перестал придушивать противника и попробовал применить знаменитый болевой прием, которому научил его старый наставник. Прием сработал. Йети хрипло вскрикнул, для чего ему пришлось разжать челюсти. И в тот же момент Комаров услышал страшное шипение. Рядом с ними возникла еще одна крупная тень. Именно она издавала это самое шипение. Йети пронзительно закричал и прикрыл голову лапами. Костя схватил эти лапы, внезапно ставшие совсем послушными и безвольными, завел их за спину и быстро защелкнул наручники.

– Вязать будем? – спросила Калерия, а это она подоспела на помощь Комарову. И не просто подоспела, а с огнетушителем. Именно шипение огнетушителя так напугало дикого зверя.

– Веревка за поясом, – прохрипел Костя.

Он обнял руками зловонного зверя и боялся расцепить объятия. Калерия ловко скрутила йети, свободный конец веревки обвязала вокруг своей талии и проверила прочность. Откуда ни возьмись, прискакал Мухтар. Он обнюхал того, кого задержал его хозяин и презрительно фыркнул.

– Ну что, повели его на свет Божий? – даже в полной темноте Комаров почувствовал, как улыбнулась ему эта мужественная и самоотверженная девушка.

* * *

Эта ночь была самой короткой в году. До рассвета оставалось всего несколько часов, но Плешивую Горку освежали жертвенные костры. Костя подумал было отвести свою добычу сразу в КПЗ, но что-то, может быть, отсвет очищающего огня, шепнул ему, что именно в этот момент йети должен быть на горе. Калерия поняла Костика с полуслова. Не дожидаясь, когда он попросит ее об этом, девушка начала подъем. Она была сильная, как породистая, немыслимо дорогая беговая лошадка, эта но-пасаранка. Почти без усилий шла она по крутому склону и волокла за собой на веревке упирающегося и злобно рычащего йети. Мухтар помогал ей – когда Снежный Человек начинал очень уж упрямиться, козел легко поддевал его сзади рогами. Костя шел за козлом. Он не помогал Калерии, он любовался ей. Коса растрепалась во время схватки, и длинные, слегка волнистые волосы окутывали ее подобно вуали, немного колыхались на ветру, ласкали высокую, красивой формы грудь.

Против его воли, в душе Костика росло восхищение этой действительно редкой красоты девушкой. Да, он побаивался ее, часто бегал и прятался от чрезмерной заботы и опеки Калерии, но сила, которая сильнее силы разума, постоянно заставляла его сердце противно сжиматься, руки – не менее противно потеть, а глаза – убегать от ее прямого и слегка насмешливого взгляда. Может, эта сила и была той самой женственностью, сопротивляться которой не может ни один тип, гордо именующий себя мужчиной? Далеко не каждая особа женского пола имеет внутри себя этот огонь, опаляющий всякого, кто рискнет приблизиться к ней. И далеко не каждая выставляет его на всеобщее обозрение. В Калерии Белокуровой этого огня было с избытком. И языки этого пламени часто лизали бедного Комарова.

Вот и сейчас у него захватывало дух от этого величественного зрелища. В свете жертвенных костров Калерия казалась самой Богиней Ночи, сошедшей на землю, чтобы вместе с людишками отметить день рождения своих близнецов. То, что за ней на веревке волочилось нечто страшное и лохматое не портило картины, а скорее дополняло ее. Казалось, что это лохматое – плененная ею нечисть, которую Богиня собирается принести в жертву своему возлюбленному – Богу Луны и Огня. Богу огненных жертвоприношений Семарглу Сварожичу.

Все, кто был в этот час на Плешивой Горке замерли, пораженные красотой и величием момента. Даже наглюга-Саймон не осмелился приблизиться к Калерии, чтобы сыграть роль ее мужа. Наконец, Купальница и ее жертва достигли самой вершины Горки. Они остановились как раз на круглом плоском пятачке земли, окруженным кострами. Прекрасная девушка с формами и ликом самой эротичной из Богинь, лохматая нечисть и козел с ухмылкой Пана.

Толпа, зачарованная этой картиной, молча встала за кострами. Калерия гордо вскинула голову, обвела взглядом односельчан, потом бросила взгляд на пленного. И тут губы ее едва заметно дрогнули, а глаза залучились состраданием.

– Костя, дай ключи от наручников и бутерброд, – повелела она.

Комаров беспрекословно выполнил ее приказ и перекинул через костер пакет с ключами, хлебом и колбасой.

– Кажется, вы, лешие, берете угощение только из левой руки?

Калерия подошла совсем близко к чудовищу, освободила ему руки и левой рукой протянула бутерброд. Глаза, сверкающие сквозь седые нечесанные космы посмотрели на девушку с недоверием, немытая лапа с длинными пальцами и загнутыми, частью поломанными когтями схватила угощение, желтые, явно незнакомые с зубной щеткой зубы яростно впились в хлеб.

Йети явно был человекообразного происхождения. Он и ел как люди: довольно ловко держал бутерброд в руках, тщательно, с явным блаженством на морде, пережевывал. Калерия поднесла ему сладкий кофе из Костиного термоса. Йети принял колпачок с душистым напитком, медленно втянул ноздрями аромат кофе, утробно рыгнул и отчетливо, на чистом немецком протянул: «Gu-u-ut!»

* * *

Костя не знал, продолжался ли праздник без него. Там, вроде, должно было начаться самое интересное: обливание грязью и повальное купание в Чертовом Омуте. После происшествия на Плешивой Горке сам Комаров, Мухтар, говорящий по-немецки йети и несколько особо любопытных вернулись в Но-Пасаран. На улице было уже почти светло, ночь прошла единым мгновением, но спать не хотелось. Костя шел рядом с йети и пристально разглядывал его. При свете дня зверское обличие словно спадало с чудовища, а сквозь космы и лохмотья все яснее и яснее проглядывал человеческий лик.

Да, в йети действительно было больше человеческого, чем звериного. Так шерсть на морде росла не по звериному принципу, а по человеческому: наподобие усов и бороды. Та шерсть, которая, как показалось сначала Косте, покрывала верхнюю часть лица, оказалась просто непомерно отросшими волосами. Да и морда была необычная: у всех зверей она вытянутая, а у этого была плоская, как у персидского кота, мопса или человека.

Мех на теле был негустой, он больше напоминал волосатость, которая существует и у некоторых людей, а на стопах и ладонях меха не было вовсе.

В отделении Комаров усадил существо на стул – оно прекрасно справилось с этой задачей, пристально посмотрел ему в глаза и прямо спросил:

– Вы – человек?

Йети действительно оказался человеком.

* * *

Появился он в но-пасаранском лесу действительно не так давно. Около шестидесяти лет тому назад, в самом конце Великой Отечественной Войны. Совсем молоденький немецкий солдат Райнер Ангермюллер попал в плен глупо. Просто задремал на посту, был оглушен ударом пудового кулака партизана-разведчика и доставлен в отряд в качестве «языка». Сам Райнер частенько видел пленных партизан, побывавших в лапах его соотечественников – в пытках он участия не принимал, но пленных конвоировал. Пыток он боялся до рвоты и колик в животе. И хотя партизаны не собирались применять по отношению к нему жестоких мер воздействия, он сразу выложил все, что от него требовалось.

После удачного допроса Райнера заперли в землянке, в надежде через пару дней отправить самолетом за линию фронта. Райнер об этом не знал. И ожидал самого худшего. Партизанская землянка – ненадежная тюрьма, и немцу удалось бежать. Бежать-то он бежал, да вот к своим не попал. Сначала он просто боялся являться пред ясные очи начальства: он прекрасно понимал, что за те сведения, которые он дал партизанам, его по головке не погладят. Потом, терзаемый муками голода, решил сдаться, но немного припоздал: к тому времени наши уже освободили деревню, и от его соотечественников и следа не осталось.

Райнер пошел в направлении к линии фронта, но эта самая линия убегала от него с невиданной силой, и он окончательно заплутался. От всего пережитого у него в голове все смешалось, Райнер уже не понимал, кого он боится больше, бывших своих или хозяев этой земли. Муки голода довершили работу, начатую хулиганским поступком судьбы. Бывший солдат стал люто бояться людей. Даже не самих людей, а пыток, которым могут подвергнуть его эти люди. В безлюдном лесу вырыл он себе землянку и стал жить, наподобие Робинзона Крузо. Питался, в основном, мясом. Кроме довольно крупных зверей и птиц, пойманных с помощью силка, не брезговал мышами и лягушками.

В минуты просветления страх перед людьми немного ослабевал, тогда Райнер с величайшей осторожностью воровал в ближайшей деревне, которой по иронии судьбы оказался Но-Пасаран, одежду и овощи. Бывало, что он сталкивался с людьми нос к носу. В эти моменты имидж лесного духа приходился ему очень кстати: ни у кого не возникало желания вступить с ним в конфликт, встречные просто и незатейливо брали руки в ноги и драпали, что есть силы. Или застывали в шоке. В таком случае драпал Райнер. Часто он любил наблюдать за стадом: только пастух задремлет, Райнер подползал к ближайшей из коров и сдаивал молоко прямо в рот. Щедрые Буренки уже привыкли к нему и не боялись. Воровство старушек для гарема он тоже отрицал. Какое воровать, если женщина – тоже немного человек, а людей он боялся.

А несчастный и не догадывался, что все село знает о его существовании. Не подозревал он и о том, что его принимают за русского лешего. Вера но-пасаранцев в существование Лешака играла ему на руку: сельчане обменивались новостями о выдоенных коровах, раздетых чучелах, украденном хлебе, но им и в голову не приходило поймать воришку. Какой же здравомыслящий человек будет склочничать с лешим из-за корочки хлеба?

Так бы и вековал себе спокойно в русском лесу бывший немецкий солдат Райнер Ангермюллер, если бы не новый участковый Константин Дмитриевич Комаров. Чего боится тот, кто верит в существование духов леса? Неизвестности. Незнания логики и характера поступков этих духов. Способности к перевоплощению и непредсказуемости. Костя же относился к неизвестному лесному жителю как к умному, хитрому, но вполне реальному существу. И он чувствовал себя человеком – то есть существом более мудрым и сильным.

Впрочем, так оно и было. При близком рассмотрении Райнер оказался стариком среднего роста и телосложения. Костя сам удивлялся, как это он видел в нем довольно крупное чудовище. Видать, верна поговорка: у страха глаза велики.

Когда Костя клятвенно заверил Райнера, что пытки на территории России запрещены законом, просветление, которое находило на беднягу временами, прочно водворилось в его черепной коробке, а агрессия по отношению к роду человеческому сменилась расслабленностью и умилением.

Калерия привела в порядок лохмы на голове Райнера, Костя сам сводил его в баню к Анне Васильевне, помог отрезать бороду и побриться. И вот перед ним предстал худощавый старичок, в котором ничего, кроме слегка диковатого взгляда, не выдавало бывшего йети. Больше всего Костю поразило то, что Райнер находился в прекрасной физической форме. Никаких следов старческой немощи или хронических заболеваний не было и в помине, зубы хоть и не были безупречной белизны, но зато просто были, были в полном составе и полном порядке.

Единственное, что бросалось в глаза, это хромота. Еще односельчане заметили, что Райнер, будучи Лешаком, прихрамывал на левую ногу. Эта-то хромота и являлась основным подтверждением его лешачьей породы. Костя, как смог, расспросил задержанного и узнал, что хромота досталась ему от рождения. Поэтому его и взяли-то на фронт в самом конце войны. Когда брали совсем молоденьких мальчишек и инвалидов, способных держать в руках оружие.

Костя не был уверен, но неплохую физическую форму Райнера вполне можно было объяснить здоровым образом жизни. Все врачи и диетологи в один голос рекомендуют раздельное немудреное питание и сон на свежем воздухе!

Немец неплохо понимал русскую речь и даже мог вполне толково объясняться на смеси русского языка и жестов. Он довольно подробно рассказал о своем житье в Заповедном Лесу, легко признал мелкие пакости в виде хищения одежды с чучел и молока из-под коров. Но вот что касается убийства и похищения Савской… Может, он был не так уж и прост, как казался, может, не совсем понимал смесь из русско-немецкой речи Комарова, но когда Костя начинал говорить об актрисе и дальнобойщике, Райнер только стыдливо щурился и чередовал русское «не понимай» с немецким «nicht versteheh».

Комаров ничего не понимал. Он не думал, что Ангермюллер так хитер, что может признать мелкие грешки, легко раскрыть свое инкогнито и так талантливо изобразить непонимание в вопросе об убийстве. Если тот и играл, то вдохновенно. Нервно подрагивал ресницами, старательно таращил свои круглые, выцветшие от старости глаза. Значит, не так-то он был прост. И небезопасен. Поэтому Комаров изменил своему первому порыву и не отправил пленника в «Улыбку», а запер в камере. По меркам прожившего столько лет в землянке человека, и в КПЗ условия были не хуже, чем в доме престарелых.

Необходимо было нащупать ту струнку, на которой можно было сыграть и заставить Райнера признать свою вину. Конечно, можно было бы пригрозить пытками, но Костя боялся, что просветление, которое нашло на задержанного, опять поглотит мрак сумасшествия. К тому же он просто жалел бедного безумца. Тот был достаточно наказан за все грехи молодости.

Костя вспомнил, что у него со вчерашнего вечера не было и крошки во рту и решил сбегать домой перекусить. Печально, но на голодный желудок он соображал значительно хуже, чем на сытый.

Несмотря на рабочий день и бессонную ночь практически всего Но-Пасарана, на улице царило нездоровое оживление. Тут и там стояли кучки народа всех возрастов и обоих полов, в этих кучках звучала оживленная трескотня, которая прекращалась, как только Костя подходил ближе.

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич!

Никогда еще эта фраза не звучала столь уважительно, как в этот раз. Сейчас но-пасаранцы не просто здоровались с полюбившимся им участковым, но и пытались вложить в это простое и немногословное приветствие всю гордость и радость за то, что этот смелый, красивый, умный участковый принадлежал именно им, а не какому-нибудь соседнему поселку.

Они не говорили больше ничего, не трясли руки, не хлопали по плечу, не поздравляли с успехом, они просто повторяли на разные голоса это незатейливое приветствие:

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич!

Внезапно трогательную картину нарушило такое знакомое Косте тявканье, и из толпы вынырнула Савская с Мальвиной. Комаров испугался, что она начнет требовать свидания с любимым и загранпаспорта на выезд в Германию, но бывшая русская актриса не захотела опускаться до столь прозаического жеста.

– Я отрекаюсь! – воскликнула Ариадна Федоровна, картинно воздев руки к небу, – отрекаюсь от всех своих показаний. Я не желаю быть возлюбленной какого-то одичавшего немца. Я всегда мечтала почувствовать себя Красавицей из сказки про аленький цветочек, всегда хотела хотя бы в мечтах любимой девушкой дикого зверя. А раз никакого лешего и йети не существует, то я буду ждать, пока в лесу не заведется настоящее чудовище, и обязательно завоюю его сердце.

Костя глубоко вздохнул, сглотнул голодную слюну и повернулся назад. Хочешь-не хочешь, целесообразно или нецелесообразно, а зафиксировать показания этой сумасбродки-Савской было необходимо.

Завтракать ему пришлось ближе к обеду. Довольно стройные показания Савкой остались лежать в рабочем столе, очная ставка с Райнером ничего не дала. Оба лже-возлюбленных довольно брезгливо поморщились при виде друг-дуга. Либо Савская действительно насочиняла все про похищение, либо оба были великолепными актерами. Так или иначе, с Ангермюллера было снято обвинение в похищении старушки-актрисы, но оставалось обвинение в убийстве дальнобойщика. К великой досаде Кости, подтвержденное только весьма шаткими показаниями Савской. Так как та, опровергнув похищение, заявила, что йети-Райнер все-таки убил ее возлюбленного. Вот к кому Костя с удовольствием применил бы пытки – так это к Савской!

Глава 18 Про любовь

Печной встретил его несколько нестандартно: в этот раз он не скрывался на печи от внезапного нашествия снохи, а чинно и печально сидел перед окошком с гераньками. Стол был накрыт белой потрепанной скатеркой и неумело сервирован на одного человека.

– Заждался я тебя, – непривычно тихо объявил дед. – Три раза завтрак грел, а тебя все нетути.

– Ты по мне как по красной девице тоскуешь, – не совсем удачно пошутил Костя. – Даже от Анны Васильевны не прячешься.

– А что есть Анчутка перед накалом жизненных страстей? – совсем не храбро поинтересовался дед, – так, пшик, а не Анчутка. А вот есть женщины в русских селениях, которые, подобно белым мотылькам, в самый этот накал лезут и не боятся, что пламя опалит их могучие крылья.

Костя выслушал не совсем гладкую оду женщине Печного, и перед глазами его встала Калерия. Среди костров, с распущенными длинными волосами, с чудищем на веревке. Потом образ ее затмили ярко-голубые смеющиеся глаза Василисы. «И она так же смогла бы», – ревниво решил Костя.

– Ты чего, дед, в Калерию влюбился? – хохотнул он.

Печной с укором глянул на него из-под кустистых бровей и душевно вывел:

– Сама письмо-о, яму писа-а-ала,

Сама на по-о-очту отнесла,

Сама я ми-и-илого любила,

Сама отскоч яму дала-а-а.

– Калерия тебе отскоч дала? – совсем развеселился Костя.

Он представил, как Печной со скрипом падает на колени перед девушкой, лобызает ей руку, а она стыдливо отворачивает зардевшееся лицо.

– Калерия твоя еще сопли вытирать не настрополилась, – презрительно фыркнул дед. – По Пелагее кручинюсь. Вот ладно бы в запасе у меня времени побольше было, а то ведь старость надвигается. Скоро уже не до чувств будет. А тут еще Пензяк, черт его дери, так и вьется рядом с Палашей, так и вьется! Никакой романтики нет в жизни! Я то думал, что хоть Лешак еще в любовь верит, раз так на Арьку запал, а оказалось, что и его любовь – пустое место.

– А ты откуда знаешь, что похищения не было?

Костя еще раз удивился осведомленности деда. Из дома не уходит, а все знает. Костя никому не успел сказать о том, что Лешак-йети на самом деле не похищал Савскую. И все же все об этом узнали. Конечно, Ариадна Федоровна еще на улице начала вопить, что отказывается быть возлюбленной немца, но о том, что похищения на самом деле не было, она совершенно конкретно сказала только Косте, прямо в отделении. Может, в кабинете его уже давно установлен жучок с громкоговорителем на все село?

Несмотря на полную абсурдность предположения, Комаров заволновался. А кто его знает? Жучки уже перестали быть чудом техники. Что, если какой-нибудь умелец установил подслушивающее устройство в кабинете Комарова и теперь прослушивает все, о чем говориться в его кабинете и транслирует на все село? Тревожные мысли его прервал запоздавший на пару минут ответ Печного:

– Дык, я не про похищение. Я про любовь и верность. Я-то думал, что Лешак однолюб, а он не только на Арьку глаз положил. Пелагея рассказала. А ей Манька, которая с Кривого Конца. А Маньке сама Зинаида наябедила.

– Так, – сжал виски руками Костя, – давай все по порядку. Что конкретно наябедила сама Зинаида Маньке, которая с Кривого Конца, которая все донесла бабушке Пелагее?

Виктор Августинович неоднократно говорил, что в полных бреда откровениях иногда встречается довольно ценная информация. Правда, действительно иногда. То есть довольно редко. Костя сел за стол и приготовился слушать. Чтобы скрасить долгий монолог деда, он пренебрег правилами, и вместо того, чтобы взяться за ручку и вести протокол, взялся за ложку и принялся за еду.

Начал дед издалека.

* * *

Зинаида, рассказавшая все Маньке, жила на самой окраине Заречки. После недолгих препираний Печной объяснил, что Заречка – это нынешняя улица Ленина. Лет Зинаиде было примерно, как Пелагее – не то, чтобы совсем много, но старший внук школу уже заканчивал. Женщина Зинаида была не особо вредная, только с зятем традиционно находилась в контрах.

И вот однажды поздним вечером, после очищающей душу и ауру схватки с зятем, парилась Зинаида в бане. Хорошо парилась, в удовольствие. Пару поддавала квасом, настоянным на хмелю, отчего дух в бане стоял кислый, крепкий и хмельной, как мужик, который после летнего трудового дня возвращается домой весь пропотевший, прокуренный, успевший где-то дерябнуть с устатку, но такой родной и полезный.

На сердце Зинаида сроду не жаловалась, поэтому с полка почти не слезала, ждала, когда с потом выйдет из нее побольше хвори и прочей гадости, по-новому – шлаков. Шлаки шли активно, Зинаида раскраснелась от жары и удовольствия и постоянно плескала на лицо себе прохладной воды из ковшика, стоящего рядом. Когда вода в ковше закончилась, Зинаида сначала терпела. Слезать было неохота, члены все расслабились, блаженство словно горячей мокрой периной приковало ее к полку, но обветренное на огороде лицо жгло сильно, поэтому она все-таки, кряхтя и беззлобно поругиваясь, сползла со струганного полка и подошла к баку с холодной водой.

И тут до ушей ее донесся подозрительный звук – будто что-то тихо скребло по двери предбанника.

– Кто там? – грозно рявкнула Зинаида.

Звук прекратился, потом возник с новой силой и перешел в легкое постукивание. Зинаида решила, что это внучка, которая всегда мылась после нее, поторопилась прийти пораньше, тяжело вздохнула от того, что не дали довести помывочный процесс до конца и откинула металлический крючок.

Дверь медленно, со скрипом открылась.

– Заходи, чего топчешься, – осерчала бабуля, – и так жару мало.

Потом она долго каялась за эти свои необдуманные слова. Дело в том, что нечистая сила по духу своему довольно закомплексованная субстанция, она часто стесняется приходить без приглашения. Именно по этой причине старенькие бабушки в деревнях сатанеют, когда их неразумные внучата чертыхаются. Вроде, не помянешь – он и не явится. Но одно дело – просто помянуть, а совсем другое – гостеприимно распахнуть дверь и поторопить. Да еще в таком нелепом виде, в каком пригласила нечисть Зинаида.

А в том, что гость принадлежит племени духов, сомнений не возникало. Он вынырнул из темноты, растопырил руки с когтями и завыл настолько жутко, что не по-годам крепкое сердце Зинаиды едва не просочилось в поры кожи вместе с остатками шлаков.

Русская женщина мало похожа на тех девиц, которых рисует народ в своих сказках. По фольклорной традиции Зинаида должна была потерять сознание и красиво рухнуть в объятия того, кто пришел к ней в вечерних сумерках. А тот должен был крепко прижать к груди свою добычу и звериными прыжками, не чувствуя тяжести сладкой ноши, унестись в свое логово. Или, в самом крайнем случае, не уходя далеко, разорвать безвольную жертву на куски и сытно поужинать тут же, на пороге бани.

Но на деле все вышло совсем не так. Если первый вариант еще как-то интриговал Зинаиду, то второй, тоже имевший право на существование, ей совсем не нравился. Поэтому она подняла тяжелый, доставшийся ей в наследство от бабушки банный ковш и со всей своей избавленной от шлаков силы саданула гостя по косматой морде.

Гость взвыл и до обидного быстро ухромал обратно, в темноту. Зинаида обрадовалась, что так легко отстояла свою честь, быстро домылась и, озираясь по сторонам, добежала до дома. Домашним она ничего не рассказала о ЧП в бане. С одной стороны, ей не хотелось пугать чувствительную внучку. С другой, не хотелось радовать бесчувственного зятя. С третьей…

Зинаида не принадлежала к той редкой породе женщин, которых до гробовой доски сопровождает заинтересованный мужской взгляд. Она слишком рано распрощалась с эфимерной мечтой о неком возлюбленном, который, как в она видела в кинолентах, может простоять под ее окошком всю ночь, нервно куря дорогие сигареты или не жениться до густой седины либо блестящей лысины только потому, что она отвергла его ухаживания. Если и хлопнет кто пониже спины, так это же не от любви, а так, руки чешутся.

И вот хоть кто-то бродил вокруг бани в зыбкой надежде, хоть кто-то пытался подсмотреть в крохотное, подслеповатое окошко, хоть кто-то осмелился попроситься к ней в компанию.

А она его – ковшиком.

Зинаида несколько дней повздыхала, помечтала, побродила в потемках по задам, в надежде, что ОН вернется за ней, и проболталась подруге. Даже не то, чтобы проболталась, а театрально покручинилась на тему страха перед похищением. Проболталась, взяла с той зарок молчания и стала ждать, когда о ее радости узнает все село.

* * *

Сначала Костя слушал рассеянно. Но по мере обрастания сюжета подробностями взгляд его становился все заинтересованнее, а ложка двигалась все медленнее.

– Так что же получается? Если Зинаида узнает в ночном госте Райнера, а по описанию он похож, то версия с похищением старушек может снова подтвердиться? Если, конечно, все бабушки Но-Пасарана не помешались и не заврались?

– Пелагея вранье не разносит, – авторитетно заявил дед, – не из таких она.

– И давно это было?

– Да вроде с неделю.

– А точно она может сказать?

– Наши бабки бани по определенным дням топят, так что тут – как в аптеке.

– Прекрасно! Как, говоришь, фамилия Зинаиды?

До дома Зинаиды Кулагиной Костя доехал на мотоцикле. Дойти было бы тоже быстро, но дело не терпело отлагательства, да и на транспорте было солиднее. Зинаида не сразу поняла, чего от нее хочет участковый, а поняв, зарделась пятнами, выгнала из комнаты домочадцев и пересказала Комарову всю историю с начала до конца.

Впечатление на Костю Зинаида произвела самое положительное, в том плане, что на фантазерку она была совершенно не похожа. В определенный момент Комарову даже показалось, что ей вполне можно верить. А самое интересное состояло в том, что посетил ночной гость Зинаиду Кулагину в ту самую ночь, когда был убит дальнобойщик Евгений Пенкин. Оставалось только провести опознание.

Но и опознания не потребовалось. Зинаида, немного помявшись, признала, что в прошедшую ночь была на Плешивой Горке и узнала в плененном Костей и Калерией чудище своего гостя.

– Так что же это значит? – вымолвил в раздумии Костя, —

он хотел похитить вас, получил ковшом, рассвирепел, забрался на сеновал, убил Пенкина и забрал Савскую? Если бы только все женщины умели говорить правду!

– Во-во, – поддержал его мужичок с красным от загара

лицом, заглянувший в комнату. – И я о том же.

– Иди отсюда, Леха, – ласково поздоровалась с мужичком

Зинаида, – я по делу с участковым общаюсь, а тебя несет

сроду не вовремя.

– Теща, – не то объяснил, не то пожаловался Комарову

мужичок, – поедом заела. Вы ее не арестуете на пару недель?

– Не дождесся, алкоголик, – отпарировала теща, – ко мне

как к важному свидетелю на мотоцикле приехали, может даже

грамоту за помощь в работе следствия дадут.

– Это что еще за помощь? – заинтересовался зять, – отравила кого или запилила насмерть?

Возмущенная несправедливыми обвинениями Зинаида еще раз, коротко и без эмоций, выпалила свою историю. По мере ее повествования недоверие на лице Лехи сменялось заинтересованностью, заинтересованность – прозрением, прозрение – испугом, а испуг – чем-то совсем непонятным.

– Так это же, – прервал он тещу на самом интересном месте, – так это же я.

– Вы нарядились в йети и убили Пенкина? – взял быка за

рога Комаров.

– Что вы. Это не я. Но и не йети, то есть не немец.

– Откуда вы знаете?

– Пусть она выйдет, – обреченно вздохнул Леха.

После эмоциональных эпитетов в адрес скрытного зятя, выставившего ее на самом интересном месте, Зинаида вышла. А Леха, запинаясь и неловко улыбаясь, дал показания.

* * *

В день убийства Пенкина теща превзошла саму себя. Да, Леха живет в доме тещи, но что же делать, если квартиру ему только обещают, а самому построить дом нет никакой возможности? Что же теперь, оскорблять каждый божий день? На этот раз жизнь показалась ему столь невыносимой, что он решил попробовать утопиться в Чертовом Омуте. Для смелости и куражу купил у Макратихи бутыль самогона, прихватил немудреную закусь и побрел на верную погибель.

На бережку Омута было так тихо, так ласково плескалась совсем не опасная водичка, что Леха твердо решил: не достойна теща такой радости, не позволит он бросить ей горсть земли на крышку гроба с его синим, раздутым от воды телом. В конце-концов, она не единственная теща на свете. Можно вполне найти другую, а заодно поменять и жену, которая не может заступиться за затюканного мужа. Оптимистические мысли прибывали в прямой пропроциональности от убывания самогона в бутылке, а жизнь казалась полной прекрасных перспектив и радужных надежд.

И тут перед ним, прямо из темноты, выросло нечто милое, как ему тогда показалось, и лохматое. Преисполненный любви ко всему живому, Леха протянул Лохматому литровку и мятое яйцо вкрутую. Лохматый вначале дернулся, а потом, приободренный молчаливостью ли Лехи, соблазнившись ли на угощение, бережно принял литровку и яйцо.

Леха находился в том состоянии опьянения, когда все сложные вопросы разрешаются сами собой, когда все вокруг кажется правильным, понятным и гармоничным, поэтому он нисколько не удивился, когда Лохматый сел рядом с ним, вежливо пододвинул к себе газетку с закусью и стал внимательно слушать жалобы Лехи на судьбину и тещу. Дальнейшее Леха помнит не то, чтобы плохо, но как-то расплывчато. Точно помнит, как вдвоем с новым товарищем они благополучно завершили начатую бутыль и закусь; как решили, вернее, Леха решил, так как Лохматый все время молчал, сходить за другой; как по пути в деревню родилась в Лехиной хмельной голове мысль немного постращать любимую тещу. Для этой цели новый знакомый подходил как нельзя лучше. Леха даже сквозь пелену Макратихиного дурмана понимал, что это не обычный собутыльник.

Потом он долго объяснял, что нужно сделать, а Лохматый все время наклонял голову как собака, которая не вполне понимает, чего от нее хочет хозяин. И только когда Леха догадался объяснить жестами, в глазах друга мелькнула искра понимания.

То, что теща в данный момент мылась в бане более, чем устраивало Леху. Через заросли Нахойки прокрались они на свой огород, в конце которого и стояла баня. Дальше все вышло не совсем гладко. Озверевшая теща, вместо того, чтобы упасть замертво, саданула со всей дури друга ковшом по голове. Потемки и заросли Нахойки помогли уйти от предполагаемого преследования, но положение Лохматого было плачевное. Леха имел неосторожность познакомиться с тяжелой рукой тещи, поэтому побожился залечить душевную и физическую рану друга во что бы то ни стало.

Физическую рану он так и не отыскал: как было сказано выше, друг был неприлично лохмат. А душевную лечить оказалось легко и приятно. Достаточно было проникнуть на кухню и стащить из закромов тещи что перекусить и добежать до Макратихи.

Лечение началось в зарослях Нахойки и продолжалось до рассвета. А на рассвете Леха проводил Лохматого до леса и еще долго слышал, как трещат кусты за его спиной.

* * *

– Вы можете подтвердить, что действительно всю ночь провели с Райнером Ангермюллером? – тихо спросил Костя.

– Могу, – вздохнул Леха.

– Но ведь вы были пьяны, вам могло померещиться.

– Я и думал, что все приснилось. Когда проводил Лохматого, пришел домой и завалился спать. А когда проспался, смотрю – теща молчит, а она не из молчаливых. Вот и решил, что все привиделось. И только теперь понял, что не приснилось. Надо же! Какие чудеса случаются на свете! Так вы говорите, что Лохматый – немец? То-то он как-то плохо понимал, как тещу пугать надо! И молчал все. И, кстати, хромал. Это я тоже вспомнил. Бегал хорошо, но хромал явно.

– Так это ты?

Поздно. Ох, поздно заметил Леха, что за дверью прячется любимая теща. Краска медленно стекла с его лица, в глазах заметалась паника, а руки нервно затеребили уголок скатерти.

– Мама, так я только пошутить, – сделал робкую попытку реабилитации он.

– Пошутить?

Теща не кидалась предметами домашней утвари, не изрыгала проклятия, не посылала взглядом молнии. Она просто без всякого выражения уставилась на зятя своими круглыми, неяркими глазами и молчала. Но это было еще страшнее.

Леха что-то бормотал в свое оправдание, пытался родить слова любви и уважения, суетливо переставлял статуэтки на комоде.

А Зинаида не выражала никаких эмоций. Даже Костя взволновался. То, что происходило сейчас с женщиной, напоминало шок, а женщина в состоянии шока способна на совершенно алогичные действия. «Макаров» в этой ситуации был скорее опасен, чем полезен, поэтому Костя сосредоточился, поиграл мышцами и принял позу, наиболее удобную для броска. По его предположению, в этом доме в ближайший момент вполне могла пролиться кровь.

И вот этот момент приблизился настолько, что в ладонях у Комарова приятно и бодряще защипало. Зинаида вздохнула так, что высокая грудь ее приподнялась и опустилась сантиметров на десять, а ветерок, поднятый вздохом, закружил легкие пылинки. Потом тело ее стало мелко, дробно сотрясаться.

Костя решил было, что бедную женщину бьет озноб, но сотрясение от озноба обычно было не столь мощное.

Внимательно посмотрев на лицо женщины он понял, что это не озноб, а рыдания. Лицо Зинаиды перекосилось, уголки рта растянулись в страшном оскале, глаза почти скрылись под прищуренными веками.

– Воды, – скомандовал Комаров Лехе и подскочил к женщине, чтобы поддержать ее.

Он успел вовремя. Только он просунул ей руки под мышки, как Зинаида обмякла в его руках, и почти повисла всей своей тяжестью. Комаров еле смог дотащить ее до стула, взять у напуганного Лехи граненый стакан с водой и помочь бедняжке сделать несколько глотков.

Два глотка Зинаиде удалось сделать нормально, а третий оказался роковым. Женщина прыснула и окатила физиономии стоящих перед ней мужчин душем из успевшей немного согреться во рту воды.

– Пошутил, – тоненько пропищала она, согнувшись напополам, – ну, зятек, даешь!

Когда женщина разогнулась, она уже не рыдала, а смеялась.

– Сроду только оправдывается, да огрызается, – пояснила она сквозь смех Косте, – а тут приколоться вздумал.

Удружил! – и теща Лехи опять закатилась в дробном мелком смехе.

Несколько диаметрально противоположных выражений сменилось на лице Лехи прежде, чем он понял, что по крайней мере сегодня расправа ему не угрожает.

* * *

Итак, Райнер не имел никакого отношения к убийству Пенкина. Сейчас это стало совсем очевидно. Версия с йети летела ко всем чертям, а другой у Кости не было. Да, он поймал того, кто напускал не совсем оправданный страх на деревню в течении шестидесяти лет, да, он устроил для американцев поистине роскошное представление, да, он практически вытащил с «необитаемого острова» бедного Райнера-Робинзона. Но он не нашел убийцу Жеки. То есть из него в Но-Пасаране мог получиться бы великолепный культпросветработник, неплохой спасатель, но не человек, который борется с преступным миром и обеспечивает гражданам спокойную жизнь.

А самое главное было в том, что опасный зверь в человеческом обличии до сих пор был на свободе. Может быть, ходил как ни в чем ни бывало по но-пасаранской земле. Может, давно уже колесил по необъятным просторам России или Казахстана. Может, был совсем близко. Наблюдал за Костиными потугами и злорадствовал.

Сейчас было бы очень приятно упасть духом, впасть в депрессию, возненавидеть весь мир или хотя бы часть этого мира. Но что бы сказал на это Виктор Августинович? Как бы презрительно фыркнул Кирюха? И как радовался убийца.

Что же упустил Костя? Как смог он просмотреть из всех следов тот самый след, который привел бы его к истине? Надо вернуться к самому началу. Итак, кто у нас подозревался в преступлении? Савская? Бред. Толик? Алиби. Саймон? Показания пионеров, которые, как известно, никогда не врут. Да и причины, по которой Саймон мог убить Пенкина, тоже не существует. Кроме той, что он не нравится Костику и нравится Калерии. Йети? Теперь и его невиновность подтверждена. В ночь преступления он братался с Лехой и пугал его тещу.

Так кто же? Кто-то из но-пасаранцев? Или из дальнобойщиков? Из тех, что давно уехали со стоянки? Костя вспомнил, что уже второй день не был на стоянке дальнобойщиков. Конечно, маловероятно, если бы вдруг там появился истинный убийца со следами вырождения на лице. Появился, покрутился и демонстративно задержался бы на пару дней. Но Виктор Августинович учил, что рутинная работа иногда приносит результаты гораздо более положительные, чем работа, связанная со штурмами, захватами, стрельбой. Поэтому Костя вздохнул и отправился на таможню. Отправился он пешком, чтобы привести в порядок сумбур в голове. Мотоцикл, конечно, вещь хорошая, но ничего так не приносит успокоения и не помогает думать, как быстрая, ровная ходьба.

Сначала он решил, как всегда, переписать номера автомобилей и проконтролировать таким образом процесс прибытия-убытия перспективных чумных со стороны Казахстана.

Одна машина из новых его чрезвычайно заинтересовала явно специально заляпанным грязью номером. Отличить восьмерку от шестерки было совершенно невозможно, поэтому Комаров сорвал пучок травы и потер жестянку с выбитыми на ней цифрами. И тут на плечо его опустилась тяжелая, поросшая густыми черными волосами ручища. Костя был уверен в том, что здесь ему не угрожает прямая опасность, поэтому он просто стряхнул эту руку с плеча. Но она не угомонилась. Она схватила его за брючный ремень, крепко сплела пальцы и резко дернула на себя. В результате проделанных манипуляций Костя птицей отлетел от машины и оказался в крепких объятиях загорелого, краснолицего мужчины. От незнакомца ядрено воняло табаком, потом и веками не стиранными носками, он яростно вращал почти круглыми глазами и злобно смотрел на Комарова.

– Пустите, пожалуйста, – спокойно попросил Комаров.

Несмотря на то, что он оказался в довольно щекотливом положении, Костя не испугался, а скорее рассердился. Что это еще за приставания к человеку при исполнении?

– Я тебя, пацан, давно выслеживаю, – не принял ко вниманию его просьбу краснолицый, – теперь не отвертишься. Веди к мамке, пока я тебе всю задницу не испорол.

– Какая мамка, – испугался ошибке водителя Костя, – нет у меня тут никакой мамки. Вы меня с кем-то путаете.

– Я твою майку зеленую ни с чем не перепутаю. Зачем у меня с машины оленя свинтил? Может, это – талисман, а ты – свинтил. Не отпущу, пока не отдашь и извинения не попросишь.

Костя, покраснев от натуги, извивался в железобетонных объятиях озверевшего водителя и думал, как выкрутиться из этого неприятного положения и не запятнать честь мундира. Еще, чего доброго, и вправду пороть будет. Сказать, что он местный участковый? Не поверит. Раз признал он в нем какого-то злоумышленника, то ни в жисть не поверит. Сколько раз говорил себе: не ходить на работу в гражданке! Вот и получай, фашист, гранату.

– В кармане, – осенило вдруг Костю, – в кармане ваш олень!

– В каком? – не совсем поверил железобетонный.

– В джинсах, в правом.

Водитель немного ослабил тиски, залез правой рукой в карман Костиных джинсов и вынул оттуда не оленя, конечно, а удостоверение личности младшего лейтенанта Комарова с

Костиной фотографией на первом листе. Краснолицый сначала рассердился и хотел выкинуть негодную картонку, но потом рассмотрел обложку, долго изучал фотографию, и наконец разжал объятия.

Обессиленный Комаров почти упал на землю.

– Извиняй, браток, – обознался, – не очень-то виновато попросил краснолицый, – замучили, понимаешь, пацаны, хоть вооруженную охрану выставляй. Только отойдешь – чуть не до скелета машину раздевают. А тут смотрю, ты воровато так возле машины крутишься. Вот и хотел изловить негодяя.

– Надо уметь отличать негодяя от человека при исполнении,

– назидательным тоном потребовал Костя.

– Да кто ж вас разберет? Сейчас в милицию только что не

прям с горшка берут. Я же сказал – извиняй. Ребра-то не помял?

– Не помял. А вы знаете Толика?

– И Женьку знал. В одном доме живем, жили, то-есть, – вздохнул краснолицый и снял просоленную многолетним потом светлую кепку с головы.

– Фокин и Пенкин жили в одном доме? – изо всех сил

стараясь не показать своего удивления, спросил Костя.

– А как же, – не заметил излишней заинтересованности следователя водитель, – и они, и я, и Катюшка. С детства дружили.

– Катюшка – невеста Толика? – скорее констатировал, чем спросил Комаров.

– Катюшка – невеста Жеки, – торжественно заявил краснолицый. – Правда, теперь уже бывшая, – тут же помрачнел он.

– Как вы, говорите, ваше имя-отчество? – спросил Костя, чтобы скрыть замешательство и протянуть время.

– Николай Пертович, – охотно представился краснолицый, и тут же, не дожидаясь просьбы Комарова, увлеченно продолжил: – сколько живу с ними в одном доме, столько на эту их дружбу дивлюсь. То чуть не в обнимку ходят, то дерутся смертным боем. Вот так и из-за Катюшки. Пока пацанятами были, она больше к Толику тянулась, а выросли – с Жеки глаз не сводила. Да и не одна она.

– Катюшка была официальной невестой Пенкина?

– А как же? Уже и свадьба была назначена. Хотя меня лично всегда сомнение брало. Рано еще Женьке жениться было. Не по возрасту, а по разумению. Не нагулялся он. Вот и здесь, слышал, с женщиной его видели.

– Да какая это женщина, – махнул рукой озадаченный Костик, – бабушка сумасшедшая. Сильно пьяный он был, вот и принял ее за женщину.

– Да, – вздохнул и Николай Петрович, – вся беда наша от водки и женщин.

Костя не совсем был согласен с этим избитым утверждением, но выражать своего несогласия не стал.

– Вы еще задержитесь здесь? – спросил он водителя.

– Нет. Я и встал только на пару часов. Сейчас трогаюсь.

– Оставьте, пожалуйста, мне ваш адрес, – попросил Комаров.

Его даже обрадовал тот факт, что водитель не задержится в Но-Пасаране. Ему совсем не хотелось, чтобы Фокин узнал об их разговоре.

Глава 19 Заключительная

Костя метался по комнате, как тигр по клетке. Толик соврал ему. Соврал явно, нагло, с честными глазами. Зачем он сказал, что Катюшка – его невеста? Хотел похвастать? Но, судя по фотографии, девушка не принадлежала к тем знойным красоткам, от одного взгляда которых захватывает дух.

Девушка – как девушка. О том, что у Катюшки и Евгения уже назначен день свадьбы, он не знать не мог. Есть люди, которые врут постоянно, просто потому, что не могут не врать. Обычно они врут без смысла, основания и выгоды для себя. Но нынешняя ситуация настолько серьезна, что откровенное вранье просто опасно. Если не Толик убил Жеку, то почему тогда он так нагло и беззастенчиво врал?

Что изменилось бы, если бы он сказал Косте, что фотография в кабине машины принадлежит невесте Жеки, а не его невесте?

Что изменилось бы, если бы Толик не повторял многократно эту фразу: «Катюшка, моя невеста?»

Костя переворошил в голове множество вариантов, но ни один не показался ему убедительным. И все же он не упал духом. Вранье Толика – вот хвостик той ниточки, которая выведет его к клубку преступления. Только надо очень осторожно тянуть за эту ниточку, иначе клубок может размотаться совсем и кроме длинной нитки у Кости ничего не останется в руке.

– Надо ехать к Катюшке, – решил Комаров, – если ложь Толика связана с ее именем, то только она поможет разобраться мне в причине этой лжи.

– Ага, – лаконично поддержал его голос с печки.

* * *

Утро началось необычно. Вернее, оно началось как обычно – звонким пением Прапора. Сначала до не проснувшегося еще Костика не дошел столь важный факт, но уже на втором крике петуха он вскочил, как ошпаренный, и подбежал к окошку. Чистые, как бы промытые до блеска росой лучи утреннего солнца ласково перебирали вызывающе-яркие перья Прапора. Комаров протер глаза, немного похлопал ими, чтобы прогнать остатки сна – петух не исчезал. Он действительно вернулся. Вернулся в полном здравии.

Костя легко перемахнул через распахнутое настежь окошко, подбежал к Прапору и попытался схватить его. Он только хотел прижать к себе уже полюбившуюся ему птицу, но Прапор решил оправдать свое прозвище ни не понять благих намерений хозяина. Это когда он был больной и несчастный, он позволял измываться над собой – заталкивать себя в хлебницу, таскать по всему селу, позволять заглядывать себе в клюв и раздвигать пальцами веки. А сейчас он был здоровой птицей мужского пола в полном расцвете сил, какое право сейчас-то было у хозяина гоняться за ним как за каким-то полудохлым ингредиентом для лапши?

Комаров, несмотря на свой солидный имидж, все-таки был еще мальчишкой. И как всякого мальчишку, его задело то, что животина, которой он отдал столько сил и любви, не хочет бросаться ему в объятия. Костя сделал вид, что раздумал ловить птицу, вернулся домой, зачерпнул горсть семечек из кармана форменных брюк и снова вышел на крыльцо.

Когда-то Виктор Августинович рассказывал, что некоторые терпеливые охотники могут голыми руками поймать дичь при двух условиях: если у них есть какое-нибудь птичье лакомство и они умеют долго находиться в неподвижности.

Комаров присел на крыльцо, вытянул перед собой раскрытую ладонь с семечками, зафиксировал локоть на колене, чтобы рука не дрожала и замер в неподвижности. Наставник говорил, что при ловле птиц на ладонь не рекомендуется даже моргать, не говоря уже о громких вздохах и щелкании суставов в затекших ногах. Комаров уже пробовал ловить синичек, птахи довольно быстро садились на ладонь, довольно смело склевывали лакомство и вспархивали за мгновение до того, как Костя собирался схватить их за тонкие цепкие лапки.

Но петух – не синичка. Он не умеет летать и по размеру гораздо больше подходит для ловли на ладонь. К тому же Костя и не собирался позволять ему прыгать на саму ладонь. И стоя на земле поклюет. Ничего с ним не сделается.

Прапор обиженно нахохлился возле забора. По своему петушиному разумению, он было решил, что хозяин действительно ловит его в суп. Но хозяин, видимо, образумился и Прапор немного расслабился. Он огляделся и более пристально посмотрел на Костика. Сначала на самого Костика, а потом на что-то черненькое на ладони Костика. Это черненькое лежало так доверчиво, так соблазнительно, так неподвижно, что маленькое петушиное сердце дрогнуло. Небольшими шажками, поминутно останавливаясь, двинулся он к этой горсти семечек, так неудачно расположившихся в ладони человека.

Но человек вел себя все лучше и лучше. Он не только сам не клевал этих жирных черных семян, но и, кажется, просто дремал на солнышке. «Точно! Он просто спит!» – обрадовался Прапор и уже уверенно подошел к раскрытой ладони. Но только он нацелился на верхнее, самое блестящее, самое пузатое семечко, как за спиной его раздался противный человеческий голос, хозяин дернулся, ладонь его подпрыгнула, и часть деликатеса просыпалась на землю.

– Птичку кормите, Константин Дмитриевич? – умилялась меж тем любознательная Евдокия Андреевна, проходившая мимо по своим делам и заглянувшая любопытства ради за забор участкового. – Госпидя-я-я, совсем мальчонка ишо, а и на чудовищ не боится с одним огнетушителем ходить, и о животных заботится. Вот послал нам Господь на старости лет утешение!

Костя вспомнил, что он до сих пор не в форме, и, более того, в одних трусах и густо покраснел.

– Кормлю, – просипел он, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– А я вот к золовке в соседнее село собралась, – начала отчитываться старушка, – похвалиться хочу, как вы от Лешака нас избавили. Торопиться надо, а то кто другой ей расскажет. Госпид-я-я, теперь хоть в лес не боясь можно ходить. А то ягоды проходят, грибы скоро повылазят, а старухи в один голос боятся в лес соваться. Спасибочко вам, Константин Дмитриевич, теперича насчет грибочков и вареньица можете не беспокоиться. Теперича вам любая старуха с поклоном принесет – и в живом виде, и в баночке, и на сковородке.

– Да что вы? Этого совсем не надо. Я просто выполнял свой долг, – сказал Костя то, что и должен был сказать.

Слова старушки целебным бальзамом лились на не зажившую еще рану. Да, он проворонил убийцу Пенкина. Да, он не напал на твердый след этого убийцы. Но у него в руке есть самый кончик ниточки, способной привести к этому следу, и он избавил местных жителей от страха перед лесом. А это чего-нибудь, да значит. Ведь в чем, в сущности, заключаются обязанности Комарова? Он должен бороться за безопасность, спокойствие и мирное небо над головой но-пасаранцев. Часть этих обязанностей он выполнил. И если посмотреть отвлеченно, то большую часть. Ясно, что убийца Пенкина – человек чужой, пришлый. Ясно, что убийство дальнобойщика вряд ли повлечет за собой другие убийства. А вот то, что полувековой страх перед Заповедным Лесом снят, уже чего-нибудь, да стоит.

Костя еще не доложил начальству о необходимости служебной командировки, так что ему предстояло к началу рабочего дня подъехать к Ведерко, отчитаться о проделанной работе, убедить начальство в необходимости этой командировки, оформить все документы. На то, чтобы съездить на родину Пенкина и Фокина потребуется дня три, это с дорогой. Эх, жаль, что он отпустил Николая Петровича! Мог бы доехать и с ним. Заодно поподробнее порасспросил бы о характере отношений между Жекой, Толиком и Катей. Как говорил Виктор Августинович – самые умные мысли любят понежиться в постели. Или как говорит Печной – умная мысля приходит опосля.

Ровно в восемь часов Костя сидел в кабинете Ведерко. Николай Акимович пожаловался, что не успел позавтракать, развернул на столе тряпочку со шматом сала высотой в три дюйма и начал пилить себе совершенно жуткие бутерброды.

Пока Костя рассказывал, он с неописуемым блаженством на лице уминал дорогую сердцу пищу и слушал. Когда Комаров закончил, он аккуратно завернул остатки завтрака в тряпочку, запер в сейф и несколько запоздало спросил:

– Сало будешь?

Костя отрицательно покачал головой.

– Мне за это дело уже два раза по шапке дали, – пожаловался Николай Акимович. – Первый раз – когда ты этого своего йети поймал. Жил бы он себе и жил в лесу, людей пугал. А теперь одна волокита с ним. На родину он возвращаться категорически не желает, боится, что на начальство наткнется. Американцы выправляют ему бумаги, хотят себе забрать. Больно он им понравился. Но что-то у них какие-то загвоздки. То есть не все получается. Хорошо, что разрешили его в Москву увезти. Вот отправим, а там пусть разбираются. Хотят – американцам дарят, хотят – себе забирают. Гы-гы. Я, кстати, хотел тебя с ним послать. Американцы сегодня уезжают, у них два места в автобусе есть. Они бы вас взяли. Забесплатно. А то пока проездные выбьем, год пройдет. Ну, раз ты говоришь, что ниточку нащупал – езжай в свой Уральск. А то неделя прошла, а расследование ни на шаг. Кстати, за это мне тоже по шапке дали. Так что давай, активизируйся, а то доверие мое потеряешь. Сам начну расследование. А мне некогда. Знаешь, работы сколько?

Ведерко так расстроился, что опять звякнул ключами сейфа и полез за салом. Сало он считал лучшим лекарством от нервов.

* * *

Костя вихрем ворвался домой. До поезда в Уральск было всего-ничего, быстро собраться, домчаться на мотоцикле и успеть купить билет. Проездные Ведерко так и не выписал, запугав Костика волокитой и промедлением, которое, как известно, смерти подобно. Но Комарову было совершенно не жаль потратить часть своей зарплаты на билет. Он давно мечтал посмотреть этот потрясающий город, а тут – такая возможность. И отпуск брать не надо.

– Куды собрался? – проскрипел с печки дед.

– Уезжаю, дня на три. Прапора ты покорми, тебя Калерия покормит. Пока!

– В отделение зайди.

– Некогда.

– Зайди, тебе говорят. Бабы ждут.

– Опять мужей пьяных привели? Это все терпит. У меня дело более важное.

– Зайди.

Костя чертыхнулся, схватил рюкзак, завел мотоцикл и помчался к отделению. Лучше бы дед не говорил. А теперь придется слушать жалобы, применять меры. Он же участковый, Главная его обязанность – улаживать конфликты и следить за порядком.

На крыльце отделения и впрямь сидели три женщины и двое мужиков. Мужики сидели по центру, глубоко понурив бедовые головы, женщины словно окружали их с трех сторон. В одной из дам Комаров узнал Крестную Бабку. Эта просто так не приходила. И пренебрегать ее просьбами было все равно, что отмахиваться от просьб всего Но-Пасарана.

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич, – встала при его приближении Пелагея. Супостатов вам словили. Берите, допрашивайте мерзавцев.

– Побили кого? Или огурцов на соседнем огороде наворовали? – вздохнул Костя.

Нет. Он определенно не успеет на поезд.

– Хуже. Клятвопреступников вам привели. Ложных показателей то есть.

И тут только Костя узнал в несчастных ложных показателях тех мужиков, которые подтвердили алиби Толика. Поезду, следовавшему по направлению к Уральску, не суждено было провезти одного замечательного сельского участкового. Но это было уже неважно.

* * *

Сначала они чувствовали себя чуть ли не рыцарями.

Толик действительно в ночь убийства угощал их магазинной водкой, Макратихиным самогоном и непривычной для бесхитростных мужских застолий колбасой. Но только угощал он их не всю ночь, как рассказали они Комарову вначале, а только часть ночи. Точнее, пару часов.

Оба будущих клятвопреступника мирно сидели себе в совхозном гараже, лениво и привычно бранили жен-кровопивец, ломали хлеб, жмурясь от удовольствия опрокидывали в себя вонючее пойло. Толик зашел как-то тихо, незаметно подсел к товарищам, положительно ответил на вечный и, в общем-то, теперь неактуальный вопрос: «Третьим будешь?» И не просто пришел «на халяву», как это часто бывает, но и выставил свое, более чем щедрое, угощение.

Слово за слово, похвалился новый собутыльник только что завершенной победой над красивой и замужней но-пасаранкой.

На вопрос о раскрытии инкогнито красавицы по-джентельменски ответил отказом, да еще посетовал, что муж у той кровожаден, как бешенный слон. Беседа мирно перетекла в пересказывания совсем свежих и почти забытых историй, когда мужья проливали кровь неверных жен, а жены казнили вероломных мужей. Сначала перечислили небогатый запас таких баек из истории Но-Пасарана, потом перешли на Труженик, вспомнили пару случаев, рассказанных с экрана телевизора и завершили всю подборку классическим и бессмертным «Отелло». Толик даже блеснул эрудицией и вспомнил автора бессмертной страшилки для вероломных супругов.

На растроганные классикой и размягченные самогоном сердца мягко и липко легла просьба Толика о поддержании мужской солидарности и подтверждении, что время от заката до рассвета они провели втроем. Мало ли что? Докопается муж, прибьет слабохарактерную красотку. А ни ей, ни самому Толику это очень даже нежелательно. Пусть лучше пока все будет шито-крыто, а как придет время Толику уезжать, посадит он бедную птичку на своего десятиногого мустанга и умчит от мужа-тирана.

Мужиков, конечно, чрезвычайно интересовало, кого именно и от кого будет увозить симпатичный собутыльник, но Толик так заразил их духом игры, сладкой и красивой тайны, что они даже не спрашивали. Только гадали. И молчали. Может же и в грубых, выдубленных самогоном и прокопченых табаком сердцах жить самая малость романтики?!

Врали они и Комарову: скажи ему, что Толик был с ними всего пару часов – об этом все узнают. А Толик еще и с собой водки дал. По паре пузырей на брата. Да за такую таксу весь день на огороде у какой-нибудь вдовы горбатиться надо!

Чем дальше – тем больше сомнений одолевали клятвопреступников. Водка была давно выпита, романтичный туман рассеялся, а тут еще новый участковый поймал Лешака-фрица, чем окончательно завоевал расположение деревни. После ночи Ивана Купалы с таким эффектным концом даже жены стали ласковее. К тому же никакие ревнивые мужья не допытывались, где неделю назад пропадали их жены. Если бы и был бы на селе какой скандал, неужели бы жены не донесли бы до их ушей его отголоски? Значит, все прошло шито-крыто. Значит, никто не обнаружил следов измены жены. А кому какое дело, где пропадал всю ночь какой-то пришлый дальнобойщик? Скорее всего, необходимость держать слово просто пропала. Им и не пришло в голову, что такого симпатичного парня можно как-то связать с убийством его товарища.

Мужики как раз договаривались пойти к Толику и отказаться от своего слова, как разговор их подслушала одна из жен.

Женское преступное любопытство часто бывает оправдано! Не совсем ладный, по деревенским меркам, Комаров, в связи с последними событиями, завоевал такую горячую симпатию и нежность со стороны дамской половины совхоза, что долго выбирать между благополучием какого-то там неведомого шофера и подмогой любимому участковому долго не пришлось. Женщина ловко накинула дрын на петли сараюшки, где совещались непутевые мужики и побежала к соседке. А уже вдвоем с соседкой они помчались к Крестной Бабке Пелагее. Уж та бы дала самый верный совет.

Пелагея не стала раздумывать. В сопровождении двух бдительных жен, вернулась она к сараюшке, скинула дрын, уперла руки в боки и предстала перед грешниками во всем своем гневном великолепии. Долго стыдить их не пришлось. Им и так было стыдно. И к Комарову отправились они почти что добровольно. За исключением небольшого конвоя для страховки.

– Как много ошибок можно было избежать! – с сожалением обронил Костик.

Мотоцикл взревел, круто развернулся, поднял тучу мелкой, желтоватой пыли и помчался в направлении стоянки дальнобойщиков, оставив на крыльце отделения слегка обиженных тем, что их не арестовали, мужиков.

* * *

КамАЗа Толика на стоянке не было. Только сейчас Костя вспомнил, что сегодня закончился трехдневный срок, по истечении которого он обещал отпустить Толика. Водители подтвердили, что тот уже уехал. Уехал тридцать минут назад. Фура Толика была порожней, шла она довольно быстро. Быстро для КамАЗа, но не для мотоцикла. Костя поглубже нахлобучил шлем и выжал до предела педаль газа.

Знакомую фуру он увидел только час спустя. Водитель явно торопился. Костя понимал, что появление его мотоцикла в зеркале заднего вида вряд ли обрадует Фокина, и даже звуковые сигналы могут не остановить беглую фуру. Но он хотел дать Толику шанс. Шанс сдаться добровольно. И поэтому не стал сразу обгонять и останавливать машину, увозящую убийцу легкомысленного Жеки.

Костя подошел вплотную к фуре и поехал чуть левее, чтобы его было видно в зеркало заднего вида. По характеру хода КамАза были хорошо видны все сомнения и метания ее хозяина. В определенный момент фура дернулась, набрала скорость и попыталась уйти от навязчивого мотоциклиста. Костя тоже увеличил скорость. Толик притормозил было, совсем сбросил скорость, но тут же двигатель его машины снова набрал обороты, и она пошла прежним ходом. Костя не отставал, но и не обгонял Толика. И этим оказывал на нечистую совесть преступника особый психологический прессинг, который, наконец, сработал.

Машина завернула на обочину и остановилась. Толик спрыгнул с подножки и, преувеличенно безмятежно улыбаясь, зашагал к Комарову.

– Ты, браток! А я смотрю – мотоцикл что-то очень знакомый. Тебя за шлемом и не сразу узнал. Что-то случилось? Или просто так, соскучился?

– Соскучились. Только не я, а те два мужика, которых ты купил за четыре бутылки водки и романтические бредни о мужской чести, – спокойно, не слезая с мотоцикла произнес Комаров.

Нарочитая улыбка словно стекла с лица Толика. Лицо его сразу посерело, в уголках рта обозначились ранние морщины.

– Я не хочу, чтобы Катюшка узнала, – только и промолвил он.

* * *

Толик давал показания. На этот раз, правдивые.

– Катюшка младше нас на пять лет. Когда мы были еще детьми, она часто вертелась около нас, мальчишек. Сначала мы ее гоняли, а потом привыкли, стали считать за свою. Она не была похожа на других девчонок. Гоняла с нами в футбол, лазила по крышам гаражей, обливала водой прохожих с балкона. Словом, была своей в доску. Даже учиться специально хуже стала, чтобы от нас меньше отличаться. Я был особенно привязан к ней. Она меня уважала. Смотрела в рот, старалась подражать.

А все остальные мальчишки признавали в лидере Жеку. Все, кроме нее, Катюшки. Потом мы выросли, отслужили в армии, вернулись, а она за это время стала девушкой. Я привык считать ее своей. Поэтому сразу сказал Жеке: «Моя!» Он только хохотнул в ответ.

Я ждал, когда ей исполнится двадцать. Повторяю, она была непохожа на других девчонок. С ней нельзя было по-грубому. Поэтому я ждал, когда она вырастет. И не успел. Пока я зачеркивал месяцы в календаре, Жека увел ее. А он был недостоен! Он не мог понять ее! Она не знала, что у него до нее была не одна женщина, возьмите хотя бы эту актрису, как ее, Савскую!

– Савская, перед тем, как затащить Жеку на сеновал, споила ему литр самогона. Я вообще сомневаюсь, чтобы между ними что-то было. Скорее всего, он отрубился уже по дороге на этот самый сеновал, – сухо ответил Костя.

– Ну и что? Он не должен был пить этот самый самогон из рук другой женщины!

– И за это вы его убили?

– Нет. Я не хотел убивать его. Я хотел сфотографировать его и показать Катюшке. Она обязана была понять, что он не стоит любви такой чистой девушки, как она. Но он спал далеко от старухи, оба они не умещались в объектив. Тогда я попытался пододвинуть его, а он очнулся и стал что-то бормотать. Мне пришлось взять подушку и положить ему на лицо, пока он не замолчит и опять не отключится. Он всего-то пару раз дернулся и затих. Я не хотел его душить, я просто боялся, что он разбудит старуху. Она была почти трезвая, увидела бы у меня фотоаппарат и растрезвонила бы об этом. Катюшка не любит нечестной игры.

– А как бы вы отдали ей фотографии? Если она не любит нечестной игры?

– А я бы не отдавал, – поднял глаза Толик, – я отправил бы их по почте. Она и не догадалась бы, что это я.

– Жека сказал бы. Уж он-то сразу бы понял, чьих рук это дело.

– Это потом. Спустя время. А сначала она порвала бы с ним и прибежала ко мне. Я бы ее пожалел и понял. И она быстро забыла бы Жеку. И даже, скорее всего, вышла за меня замуж ему назло. Так многие делают. А потом было бы уже поздно.

Она не из тех, что не держат слова.

– Мне кажется, что она и не из тех, что живут с подлецами, – тихо, скорее сам себе, сказал Костя.

Эпилог

Лето клонилось к закату. Солнце мазнуло золотой сединой прядь любимой березки Калерии. Березку она посадила в тот день, когда ее принимали в октябрята. Березка росла возле дома Калерии и была кривенькая, вернее, для других она была кривенькая. А для Калерии она просто склонилась. Девушка погладила белый ствол и еще раз удивилась необычности этого ствола: основная часть теплая, бархатистая, словно покрытая нежным пушком кожа юной девушки. И на этой коже – грубые черные раны. Странно, но Калерии не казалось негармоничным это сочетание. Простой белый нежный ствол казался бы скучным и примитивным, как кажется скучной и примитивной размеренная, лишенная взлетов и падений жизнь.

Калерия подошла к почтовому ящику и заглянула вовнутрь. Она не ждала, что найдет там нечто интересное: сколько раз с замиранием сердца ждала она, что именно этот незатейливый ящик принесет какие-то перемены в ее судьбе! И все напрасно.

Но сейчас вместе с районной газетой «Труженика мирный труд» Калерия вынула из почтового ящика письмо, адресованное ей. Конверт был не такой, как все, приходившие ранее. Он был белый, длинный, с прозрачным слюдяным окошечком. Девушка оглянулась, но вскрывать конверт на улице не стала. Она нырнула в калитку в конце огорода и села на импровизированную скамеечку в зарослях дикой акации. Здесь ей никто не мог помешать.

Калерия аккуратно надорвала конверт. На колени ей выпал лист, исписанный торопливым мелким почерком и фотография, на которой были изображены двое стройных крепких мужчин. В том, что постарше, Калерия узнала Саймона. В том, что помладше – Кевина Сорбо.

Смешно сказать, но эта взрослая уже девушка совершенно по-девчачьи была влюблена в голливудского актера. Но любовь ее имела мало общего с обычной любовью фанаток. Уже не первый года постеры с изображениями ее кумира занимали всю внутреннюю часть шифоньера в комнате Калерии – своеобразного иконостаса, молиться на который имела право одна она. Шло время, и сама Калерия с ужасом понимала, что все глубже и глубже вязнет в этой непонятной, нелогичной и совершенно нереальной любви. Многие ее ровесники, новый участковый были симпатичны ей, вызывали желание позаботиться, полечить, накормить. Но это было чувство скорее сестры или матери. От этого чувства не взрывалось сладкой болью сердце, не пробегала по всему телу горячая и томная волна, не начинала часто и трепетно вздыматься грудь. И вот…

– Откуда Саймон узнал про Кевина? – в недоумении прошептала Калерия и перевернула фотографию.

«Это я и сын мой Дейвид на нашем ранчо. Я много про тебя ему рассказал. Он восхищен. Он учит русский язык, чтобы сам писать тебе».

– Дейвид?

Калерия еще раз внимательно всмотрелась в лицо молодого человека на фото. Действительно, это был не Кевин. Непонятное чувство захлестнуло Калерию. Разочарование? Ожидание счастья? Или, может быть, надежда на любовь, так долго летающую где-то рядом и наконец коснувшуюся и Калерии своим жарким и одновременно нежным крылом?

Оглавление

Глава 1 Завтрак для мальвинки

Глава 2 Все пропало. не в смысле, спасайся, кто может, а в смысле куда-то подевалось

Глава 3 Найти бусы в стоге сена

Глава 4 Кое что о методах наблюдения за сириусом

Глава 5 Темные люди или кухня народов мира

Глава 6 Жировик-лизун с дамским уклоном

Глава 7 Nicht schiesen, ich бараний череп

Глава 8 Маша и медведь

Глава 9 Лохматый, одноглазый, хромой и жутко обаятельный

Глава 10 Тайна тетради зиты и гиты

Глава 11 Костя, медведь и пара кентавров

Глава 12 Каша «дружба народов» или «за вспышкой последовал мрак»

Глава 13 Еще раз тайна тетради зиты и гиты

Глава 14 Наживка для чудовища или что любят снежные человеки

Глава 15 Кое-что о дне рождения шкодливых близнецов

Глава 16 Шабаш на плешивой горке

Глава 17 Жертвоприношение

Глава 18 Про любовь

Глава 19 Заключительная

Эпилог

Реклама на сайте