«Немного грусти в похмельном менте»

— Так вот, — мотнул головой матрос с «Авроры» и положил пареньку руку на плечо. — Слушай меня, друг мой и боевой товарищ Петя. Слушай, что я тебе говорить стану… Пройдут годы. Наступят замечательные… великолепные наступят времена! Нас уже с тобой на свете не будет. По!.. Придут на наше место другие люди. Нам не чета! Умные. Красивые. Образованные. Ну… вот, как Апполинарий Федулович, к примеру. Но будут они свои, из народа. Нашего, пролетарского, происхождения. И вот они-то и займут паше место. Если кого обидели — раз! — они моментально тут как тут. И знаешь, как они будут называться?

— Как? — поднял на него взгляд своих громадных голубых глаз паренек.

— Милиционеры!

Неустановленный гражданин в подземном переходе приставал к прохожим, доказывал им, что он жертва облучения и, угрожая предметом, похожим на пистолет, требовал денег на «Виагру».

Капитан Заботин, а попросту говоря — Забота, как звали его сослуживцы за постоянную сексуальную озабоченность и нечеловеческую готовность к совокуплению с любым представителем противоположного пола (вне всякой зависимости от возраста и степени привлекательности объекта вожделения) в любое время дня и ночи, в любой обстановке и даже невзирая на время года и температурный режим — например, зимой на вонючей свалке, в сугробе, был печален.

Печаль его проистекала из того обстоятельства, что днем ранее, а точнее — поздним вечером предыдущего дня он бесцельно брел в легком подпитии по покрытому полурастаявшим снегом тротуару, обходил грязные лужи и машинальным взглядом сотрудника ОУРа[1] поглядывал по сторонам.

Впрочем, сказать, что брел Забота по слякотному тротуару и вовсе уж бесцельно, это значит погрешить перед истиной. Цель у него была. И даже целых две.

Во-первых, наметанным ментовским взглядом он процеживал толпу, надеясь вычленить из массы лиц хотя бы одно — пусть отдаленно — но знакомое. Это давало гипотетическую возможность догнаться[2] на халяву