«Барабанщица»

Бондарь Александр

Барабанщица

Когда-то Катин отец воевал с чеченцами, был ранен, чудом бежал из плена, потом в должности командира десантной роты ушёл в запас и вернулся домой, в Краснодар. Катина мать умерла давно, когда девочке было всего восемь лет. И через два года отец женился на красивой молодой женщине Валентине Долгунцовой. Сначала жили они скромно и тихо. Небогатую квартиру Валентина держала в чистоте. Одевалась по бедности просто. Об отце заботилась и Катю не обижала.

Это было невесёлое время. Демократическое похмелье уже закончилось, и всем было видно: дальше дороги нет, надо идти в другую сторону. Но куда идти - непонятно. Катин отец сидел без работы. Денег не было. И ему стало вдруг ясно, что у Валентины появилась какая-то другая, неизвестная ему жизнь. Стала чаще и чаще ходить Валентина в кино, то одна, то с друзьями. Домой возвращалась тогда рассеянная, задумчивая и, что она там в кино видела, никогда ни своему мужу, ни Кате не рассказывала.

И как-то однажды, Катин отец, прийдя домой, сообщил новость: он получил работу: начальником охраны в одной серьезной финансовой структуре.

Был на радостях пир. Пришли гости. Пришёл старый отцовский товарищ Платон Половцев, а с ним и его сын Андрей, который очень серьезно и внимательно смотрел на Катю; а после они сидели рядом и больше им за весь вечер ни до кого не было дела.

Стали теперь кое-когда присылать за Катиным отцом машину. Чаще и чаще стал он ходить на какие-то неотложные ночные встречи и совещания. Раза два брал с собой он и Валентину на торжественные мероприятия-банкеты. А супруга уже была злой и раздражительной. Начальников мужа она хвалила, жен их ругала, а крепкого и высокого Катиного отца вслух называла рохлёй и тряпкой.

Дома у Кати появилось много хороших дорогих вещей - того, о чём Катя раньше не могла и мечтать.

Долго в предчувствии грозной беды Катин отец ходил осунувшийся, побледневший. И даже, как узнала Катя потом, тайком от всех, и особенно от жены, пытался отыскать другую работу.

Что происходило в тайной жизни отца, Катя не знала. Щуря глаза, она всматривалась, всматривалась в его лицо, но не могла там ничего прочесть. А отец не хотел рассказывать.

Что происходило, Катя не понимала, но жить стало интереснее. Всё то, что раньше существовало только на картинках цветных журналов и по телевизору, теперь окружало Катю в жизни. Дома у них стоял дорогой музыкальный центр с лазерными дисками и видеомагнитофон. О шмотках можно и не говорить.

Пришли к ним плотники, маляры, ободрали старые васильковые обои и всё перестроили, перекрасили по-новому.

Ненужную теперь рухлядь раздали старьевщикам и соседям. Дома стало светло, просторно, уютно.

Но тревога - неясная, непонятная - прочно поселилась с той поры в этой квартире. То она возникала вместе с неожиданным телефонным звонком, то стучалась в дверь по ночам под видом почтальона или случайно запоздавшего гостя, то пряталась в уголках глаз вернувшегося с работы Катиного отца.

И Катя эту тревогу видела и чувствовала, но ей говорили, что ничего нет, что просто отец устал. А вот придёт весна, и они все втроём поедут в Мексику - на курорт.

Пришла наконец весна, и Катиного отца арестовали.

Это случилось как раз в тот день, когда она возвращалась из школы в замечательном настроении. Ещё в прошлом году ученики старших классов их школы, скооперировашись с местными казаками, организовали Корниловский отряд. В мундирах Белой Добровольческой армии мальчишки учились правильно маршировать, по офицерски отдавать честь друг другу, собирались на сходки, а весной и осенью отправлялись в походы по местам боёв восемнадцатого года. Кате тоже очень хотелось в отряд, но девчонок туда не брали. Из принципа. А, вот, сегодня наконец взяли - и даже назначили временно барабанщицей.

Вбегая к себе во двор, где шумели под тёплым солнцем соседские ребятишки, громко отбивала она линейкой по чёрному дипломату торжественный марш-поход, когда всей оравой кинулись дети ей навстречу, наперебой выкрикивая, что у неё дома был обыск, что отца её забрали опера и увезли в отделение.

Катя долго плакала. Валентина ласково утешала её и терпеливо учила, что Катя должна будет отвечать, если её спросит судья или

следователь.

Однако никто и ни о чём Катю не спрашивал. Всё там быстро разобрали сами и отца её приговорили за что-то к пяти годам.

Катя узнала об этом уже перед сном, лёжа в постели. Она забралась с головой под одеяло. Через мягкую ткань слабо, как звёздочки, мерцали жёлтые искры света.

За дверью ванной плескалась вода. Набухшие от слёз глаза смыкались, и Кате казалось, что она уплывает куда-то очень далеко.

"До свидания! - думала она об отце. - Сейчас мне двенадцать, через пять - будет семнадцать, детство пройдет, и в эти годы мы с тобой больше не встретимся.

Помнишь, как в глухом лесу звонко и печально куковала кукушка, и ты научил меня находить в небе голубую Полярную звезду? А потом мы шагали на огонёк в поле и ты мне рассказывал о войне в чеченских горах.

Помнишь, как из окна вагона ты показал мне однажды пустую поляну в жёлтых одуванчиках, стог сена, шалаш, бугор, берёзу? А на этой берёзе, сказал ты, - сидела тогда птица ворон и каркала отрывисто: карр... карр! И много русских полегло на той поляне в очень, очень далекую гражданскую войну. (Тебе это место показывал твой дед.) И мой пра-прадед лежал там, в этой серой полыни, где бродит сейчас пятнистый бычок-телёнок и мычит: муу-муу! Должно быть, заблудился, толстенький дурачок, и теперь боится, что выйдут из лесу и сожрут его волки.

До свидания! - засыпала она. - Идут по чеченским горам отряды десантников, и у каждого своя дорога, свой позор и своя слава. Вот мы и разошлись. Топот смолк, и в поле теперь пусто".

Так в полудрёме мысленно расставалась Катя с отцом. Ей было горько сейчас. Очень много значил для Кати этот человек: ведь был он ей даже и не просто отцом, но больше, чем отцом - старшим другом; часто давал правильный совет и рассказывал ей случаи из своей солдатской жизни - случаи, из которых Катя многому училась и многое начинала понимать впервые.

Утром она проснулась и пошла в школу. И теперь, когда её спрашивали, что случилось с отцом, Катя отвечала, что сидит в тюрьме. Отвечала сухо, прямо, уже без слез.

Отец работал сначала где-то в лагере возле Ростова. Писал часто Валентине письма и, видно, крепко по ней скучал. Потом он, вдруг, надолго замолк. И только чуть ли ни через три месяца прислал - но не ей уже, а Кате - открытку, открытку из Магадана. Там он писал, что его отправили на лесоповал. И там их бригада валит тяжёлые, многометровые лесные деревья.

Два года пронеслись быстро и бестолково. Весной, на третий год, Валентина вышла замуж за высокого крепкого парня неопределённых занятий по фамилии Лобачёв. А так как квартиры у него не было, то вместе со своими двумя большими чемоданами он переехал к супруге.

В июне Валентина оставила Кате на месяц немного денег и укатила с мужем в Москву.

Вернувшись с вокзала, Катя долго слонялась из угла в угол. И когда от ветра хлопнула оконная форточка, и стало слышно, как на кухне кот Тимофей осторожно лакает оставленное среди неприбранной посуды молоко, Катя, вдруг, поняла, что теперь в квартире она осталась совсем одна.

Она стояла, задумавшись, когда через окно её окликнул сосед, дядя Николай. Тот сказал, что всего час тому назад заходила девушка - Катина одноклассница Таня Барышева. Она очень досадовала, что Валентина так поспешно уехала, и сказала, что завтра зайдёт снова.

Ночью Катя спала плохо. Ей снились телеграфные столбы, галки, вороны. Всё это шумело, галдело, кричало. Наконец ударил барабан, и вся эта прорва с воем и свистом взметнулась к небу и улетела. Стало тихо. Катя проснулась.

Наступило солнечное утро. То самое, с которого жизнь её круто

повернула в сторону. И увела бы, наверное, неизвестно куда, если бы... если бы отец не показывал ей тогда эти жёлтые поляны в одуванчиках и если бы он не рассказывал ей те самые военные истории из своей жизни...

Первым делом Катя поставила чайник, потом позвонила Наташке Карякиной, которой уже месяц должна была 20 рублей (та расплатилась за неё в кафе). И Катя знала, что Наташка очень обижается на неё за эту двадцатку. Наташка была на два года старше Кати, у неё был любовник - толстый армянин, который привозил её домой на "Тойоте". Наташка бросила школу, и всем говорила, что станет актрисой.

Она вошла вразвалочку, быстро оглядывая стены. Просунув голову на кухню, чего-то понюхала, подошла к столу, сбросила со стула кота и села.

- Уехала Валентина? - спросила Наташка. - Ага! Понятно: она тебе бабки оставила, и ты хочешь со мной расплатиться. Честность я люблю. За тобой двадцать рублей за пиццу - и тринадцать рублей за кока-колу, итого двадцать три, для ровного счета - четвертак.

- Наташа, - Катя отошла назад и уверенно покачала головой, - никакой кока-колы я не пила. Это вы пили, а я только пиццу ела.

- Ну вот! - поморщилась Наташка. - Я купила на всех кока-колу. Очень хорошо помню. Да ты, наверное, может, увлеклась - на мальчиков там засмотрелась, - не заметила, как она проскочила?

Катя вспыхнула.

- Никуда у меня ничего не проскакивало. Но я тебе отдам эти тринадцать рублей, хорошо...

- Конечно, отдай! - похвалила Наташка. - Вы пили, а я за вас страдать должна?! Ты помнишь, как я кока-колу заказывала?

- Помню.

- А как её принесли, помнишь?

- И это помню.

- Ну, вот видишь! Сама всё помнишь, а говоришь: не пила. Нехорошо, подруга! Бабок тебе Валентина до фига оставила? Или пожадничала?

- Зачем "пожадничала"! Полтораста баксов оставила, - ответила Катя и, тотчас же спохватившись, объяснила: - Это на целых два месяца оставила. Ты думала - на неделю? А тут ещё за газ платить, за электричество.

- Ну и дура же ты! - добродушно сказала Наташка. - Такие бабки - и чтобы чисто проесть!

Она удивленно посмотрела на Катю и рассмеялась.

- А сколько надо? - недоверчиво, но с любопытством спросила та, потому что и Катю уже занимала мысль: "Нельзя ли из оставленных денег чего-нибудь выгадать?"

- А сколько?.. Подай-ка мне калькулятор. Я тебе щас, как бухгалтер... точно! Пол булки хлеба на день - раз - это, значит, тридцать раз. Чай есть. Два кило сахара на месяц - обопьешься. Вот крупа, картошка - нормально, короче! Ну, тут масло, мясо. Кефир на два дня литр. Итого... ну, ладно, ладно! Не хмурься. Кладу тебе конфет, печенья. Значит, это, за газ ещё... За электричество сколько?... Вот они куда идут, денежки! Итого... Итого - живи, как банкирша, - сто десять баксов!.. А остальные? Ты, Катька, купила бы DVD плейер у Таньки Чесноковой. Отличная вешь. Совсем новый. Танька им не пользовалась. И уступит она его тебе по дешёвке. Хочешь, пойдём сейчас и посмотрим?

- Нет, Наташка! - испугалась Катя. - Я лучше не сейчас, а потом... я ещё подумаю.

- Ну подумай! - согласилась Наташка. - На то и голова, чтобы думать. Четвертак-то давай... А чё, у тебя только крупные? У меня сдачи нет... Ну, потерплю, ладно! А после обеда я забегу снова. Разменяешь и отдашь.

Кате совершенно не хотелось, чтобы Наташка забегала к ней снова, и она предложила спуститься вниз и вместе пройтись до ближайшего магазина. Но Наташка уже накинула свою похожую на бронежилет куртку и нетерпеливо замотала головой:

- Даже не проси. Некогда! Дел полно. В сортир сбегать времени нет.

Она насмешливо скривила губы, небрежно приложила руку к воображаемому козырьку и ушла. Испарилась. Через минуту в окно Катя видела, как сосед, толстый и седой дядя Николай с настороженным и брезгливым любопытством рассматривает удаляющуюся Наташкину фигуру.

...Напившись чаю, Катя принялась составлять план дальнейшей своей жизни. Она решила записаться в библиотеку и начать брать там книги. Кроме того, у неё были "хвосты" по географии и по алгебре.

Прибирая комнаты, она неожиданно обнаружила, что правый верхний ящик письменного стола заперт. Это её удивило, так как она думала, что ключи от этого стола были давным-давно потеряны. Да и запирать-то там было нечего. Лежали в ящике цветные лоскутья, пара наушников от плейера, наконечник от велосипедного насоса, костяной вязальный крючок, неполная колода карт и клубок шерстяных ниток.

Катя потрогала ящик: не зацепился ли изнутри? Нет, не зацепился.

Она тогда выдвинула соседний ящик и удивилась ещё больше. Здесь лежали старая квитанция, несколько использованных билетов в кино, десяток давно уже ненужных чеков из магазина, полфлакона духов, сломанная брошка и хрупкая шкатулочка из кости, где у Валентины хранились разные забавные и бессмысленные безделушки.

И всё это не было заперто от Кати.

От чрезмерного любопытства и различных догадок у неё испортилось настроение.

Она вышла во двор. Огляделась. Но и здесь всё показалось ей таким же скучным, пустым - как в квартире. Вздымая белую пыль, каменщики проламывали подвальную стену. Пространство кругом было изрыто ямами, завалено кирпичом, досками и бревнами. К тому же с окон и балконов жильцы вывесили бельё, и этот бедный, советский, пейзаж действовал на Катю удручающе.

В книжном магазине Кате впихнули новинку: сборник рассказов ультросовременной писательницы Ирины Денежкиной. Придя домой, Катя начала читать. От многочисленных и подробных описаний того, как грязно и отвратительно занимаются сексом дегенеративные подростки, Катю стошнило. Она захлопнула книжку и бросила её в мусорное ведро на кухне - туда, где уже лежали потемневшие яблочные огрызки, склизкая яичная скорлупа и использованные салфетки.

...Обед готовить ей было лень. Она купила в магазине сладкую булку с изюмом, бутылку пепси-колы, кусок колбасы, литр кефира, селёдку и одну порцию мороженого.

Пришла, съела и затосковала ещё больше. Ей стало обидно, что не взяла её с собой в Москву Валентина. Был бы отец - он взял бы!

Катя помнила, как усаживал он её за весла, и они плыли вечером вдвоём по реке. (Отец брал на прокат лодку.)

- Папа! - просила его Катя. - Расскажи про войну.

И он рассказывал... А Катя смотрела на тёмную, неподвижно застывшую воду Кубани и слушала его внимательно.

"Отец был хороший, - подумала сейчас Катя. - Он носил армейские полуботинки и серую рубашку, он подавал мелочь нищим старушкам, ел за обедом гречневую кашу и, хоть не был глубоко верующим, всегда крестился, проходя мимо церкви.

Но как же, всё-таки, это случилось? Вот одни говорят, что "довела любовь", другие, что виноват сам.

"Любовь! - думала Катя. - Но ведь любви и вокруг немало. Вот, например, рядом совсем, в пылающей, залитой кровью Чечне бесстрашные спецназовцы сейчас идут на задание, и у любого из них, может быть, тоже есть своя далёкая и единственная. А вон, в голубом небе самолёт уверенно чертит белую полосу, и у лётчика, наверное,

тоже есть. Однако же от ихней любви автоматы не ржавеют, самолёты с неба не падают, а всё идет правильно - так, как и должно идти".

Оттого ли, что Катя долго лежала и думала, оттого ли, что она объелась колбасы и селёдки, у неё заболела голова и пересохли губы. На этот раз Катя уже сама обрадовалась, когда затрещал звонок и к ней ввалилась Наташка.

Они быстро вышли на улицу. Дальше всё двигалось колесом. В этот же день Катя купила у Таньки Чесноковой за сорок долларов DVD плейер. И в тот же день вечером на Красной Наташка подвела её к трём серьёзным армянам, которые терпеливо рассматривали киноафишу.

- Знакомься, - сказала Наташка, подталкивая Катю к молодым людям. - Это Хачик, Жора, Саркис. Ребята отличные, рекомендую.

"Отличные ребята" - Хачик, Жора и Саркис, - как по команде,

повернулись в сторону Кати, внимательно оглядели её, и, кажется, она им чем-то не понравилась.

- Классная девчонка, - отрекомендовала Катю Наташка. - Мы с ней заодно, как сестры. Отец на лесоповале, срок тянет, а мачеха с новым мужем в Москве.

"Отличные ребята" молча поклонились Кате, и та чуть покраснела: "Могла бы, дура, про отца помолчать - незачем болтать каждому".

Однако новые Катины друзья ничего не сказали, и, посовещавшись, они все впятером пошли в кино.

Вернувшись домой, Катя узнала от соседа, дяди Николая, что опять заходила одноклассница Таня Барышева и очень просила передать, чтобы Катя завтра же вечером зашла к ней домой, так как Тане нужно ей кое-что сообщить.

И, всё-таки, на следующий день к Тане Барышевой Катя не зашла.

Утром её поджидал первый удар. Наскоро позавтракав, она помчалась в магазин, покупать DVD диски. Принесла домой, поставила. Но аппарат только сердито ёжился, кряхтел и отказывался понимать их содержание. Возмущённая Катя отправилась обратно в магазин. И там она узнала, что хотя её аппарат и исправен, но это - северомериканская система, и за дисками для такого аппарата нужно ехать в Нью-Йорк.

Взбешённая, Катя возвратилась домой и принялась звонить Наташке. Но у той ни домашний, ни сотовый телефоны не отзывались, а попалась она Кате на глаза только вечером на третий день, когда Катя уже не надеялась разыскать исчезнувшую.

- Вот беда! - пожалела её Наташка. - Так-таки говорят, что в Нью-Йорк надо ехать?

- Да! - с отчаянием выпалила Катя. - А то ты не знала!

- Ну, да! Знала! - отреклась та. - Что я, видеотехник тебе? В чём разбираюсь, в том разбираюсь, в чём нет - в том нет...

- Наташка, - попросила Катя, - давай пойдём к Таньке Чесноковой, пусть она тогда забирает этот аппарат, а деньги отдаст обратно!

- Что ты! Что ты! - удивилась Наташка. - Да у неё этих денег давно уже нет! Танька же пьяница - ты, что, не знаешь? Она как раз долги раздала вчера... Ну, может быть, какая-нибудь пятёрка и осталась. Нет, дорогая, ты уж лучше терпи.

Горе Катино было так велико, что она едва удерживалась от того, чтобы не заплакать. Наташка заметила это и над ней сжалилась.

- Подруга я тебе или нет? - воскликнула она, взмахнув ладонью.

- Конечно, нет... то есть, конечно, подруга... И тогда... что мы делать будем?

- А раз подруга, то пойдём со мной! Я тебе помогу.

И они прошли через два квартала в мастерскую, в которой Наташка, надо думать, бывала не раз, и здесь, едва глянув на Катин (очевидно, уже им знакомый) аппарат, сказали, что можно переделать на европейскую систему. Цена - сорок баксов. И все дела.

- Выкладывай, - торжествующе сказала Наташка. - То-то вас, дураков, учи и учи, а спасиба не дождёшься!

- Наташ, - робко спросила Катя, - а где же я потом возьму эти деньги?

- Наберёшь! Наскребёшь понемножку, а нет, так я за тебя аппарат выкуплю. Себе возьму, а ты накопишь денег, мне отдашь, - он тогда, аппарат, опять твой будет!

С тяжёлым сердцем согласилась Катя и понуро побрела к дому.

- Не скучай, - посоветовала ей на прощание Наташка. - Ты по вечерам садись на автобус или бери тачку и кати чуть что в Первомайскую рощу - там мы гуляем и гуляем весело.

Дома в почтовом ящике Катя нашла от Барышевой записку. В ней она ругала Катю за то, что та не зашла, и просила, чтобы Катя немедленно сообщила адрес Валентины начальнику сочинского детского лагеря, куда они хотят пригласить Катю, чтобы она там побыла до Валентининого приезда.

И Катя, вобщем-то, обрадовалась, но... то не было под рукой авторучки, то конверта, а то просто отсутствовало желание, и адрес она послала только дня через четыре.

А тут пришла новая неприятность.

Как там прикидывала на калькуляторе Наташка: кило да полкило - это уже было трудно понять, но деньги, которых и так осталось мало, таяли с быстротой совсем непонятной.

С утра Катя начинала отчаянно экономить. Пила слабый чай, съедала только одну булочку и жадничала на каждом куске сахара. Но зато к обеду, подгоняемая голодом, накупала она наспех совсем не то, что было нужно. Спешила, торопилась, проливала, портила. Потом от страха, что много истратила, ела без аппетита, и наконец, злая, полуголодная, махнув на всё рукой, мчалась покупать мороженое. А потом в тоске слонялась без дела, ожидая наступления вечера, чтобы умчаться на автобусе в Первомайскую рощу.

Странная образовалась вокруг неё компания. Как они веселились? Они не играли, не бегали, не танцевали. Они переходили от толпы к толпе, чуть задевая прохожих, чуть толкая, чуть подсмеиваясь. И всегда у Кати было ощущение: то ли они за кем-то следят, то ли они что-то непонятное ищут.

Вот "ребята" улыбнулись, переглянулись. Молчок, кивок, разошлись, а вот и опять сошлись. Был во всех их поступках и движениях непонятный ритм и смысл, до которого Катя тогда не доискивалась. А доискаться, как потом Катя поняла, было совсем и не трудно.

Иногда к ним подходили взрослые. Одного, высокого армянина с крючковатым облупленным носом, Катя запомнила. Отойдя в сторонку, Наташка отвечала ему что-то коротко, быстро и делала руками неясные жесты. Возвращаясь к компании, Наташка вытерла рукой взмокший лоб, из чего Катя заключила, что этого носатого армянина Наташка побаивалась.

Катя спросила:

- Кто это?

- Ашот, - ответила ей Наташка. - Он у местных армян пользуется большим авторитетом, он женат на дочери ментовского пахана.

- Женат на дочери кого? - не поняла Катя.

- На дочери начальника местной мусарни.

Катя, не мигая, смотрела в глаза Наташке. Та, помолчав, кивнула строго и выразительно..

В тот же вечер, попозже, Катю угостили пивом. Она никогда не пробовала пиво раньше, и теперь ей стало необыкновенно весело. Катя даже смеялась, и все кругом смеялись с ней вместе. Подсел носатый Ашот и стал со ней разговаривать. Он расспрашивал Катю про её жизнь, про отца, про Валентину. Катя что-то молола ему: что - она помнила плохо. И как после попала домой помнила тоже с трудом.

Очнулась она уже у себя в кровати. Была ночь. Свет от огромного фонаря, что стоял во дворе, против дома, бил ей прямо в

глаза. Пошатываясь, Катя встала, подошла к крану, напилась, задёрнула штору, легла, посадила к себе под одеяло кота Тимофея и закрыла глаза.

Опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у Катиного изголовья и, в тон маятнику от часов, стала её баюкать:

Ай-ай!

Ти-ше!

Слы-шишь?

Ти-ше!

А добрый кот Тимофей урчал на её груди: мур... мур... иногда замолкая и, должно быть, прислушиваясь к тому, как что-то скребётся у девочки на сердце.

...Денег у неё оставалось всего двадцать долларов. Катя проклинала себя за свою лень - за то, что она не вовремя отправила в лагерь московский адрес Валентины, и теперь, конечно, ответ придёт ещё не скоро. Как Катя будет жить - этого она не знала. Но с сегодняшнего же дня она решила жить по-другому.

С утра взялась она за уборку квартиры. Мыла посуду, выносила мусор, постирала и вздумала было погладить свою одежду, но сожгла воротник одной из рубашек.

Днём за работой Катя крепилась. Но вечером её снова потянуло в Первомайскую рощу. Катя ходила по пустым комнатам и думала. Ложилась, вставала, пробовала играть с котом и в страхе чувствовала, что дома ей сегодня всё равно не усидеть. Наконец она сдалась. "Ладно, - подумала Катя, - но это будет уже в последний раз".

Точно кто-то её преследовал, Катя быстро вышла из дома и направилась к автобусной остановке.

Автобус только что ушёл, и на остановке никого не было.

Дул прохладный ветер. Где-то очень далеко отсюда играла музыка. Красный глаз светофора смотрел на Катю не мигая, тревожно.

И опять она заколебалась.

Ай-ай!

Ти-ше!

Слы-шишь?

Ти-ше!

Потом улица начала оживать. На остановке появились люди. Из-за угла, покачиваясь, выплыл автобус. Катя ещё раз вздохнула и достала из кармана мятый билет.

Но к армянам, в Первомайскую рощу, Катя в этот день не попала. В автобусе она неожиданно для себя встретила Андрея Половцева - того самого, сына Платона Половцева, который когда-то (когда-то!) был другом отца Кати. Андрей очень обрадовался ей и быстро уговорил отправиться вместе с ним - его друзья собрались сегодня небольшой компанией в одном из городских баров. Катя заикнулась было, что у неё нет денег, но Андрей заявил, что заплатит за неё. Он уговаривал Катю так настойчиво, что та просто вынуждена была согласиться. Хотя, по правде говоря, согласилась она с облегчением: где-то в глубине души Катя чувствовала, что лучше, безопаснее, провести этот вечер в компании хорошего мальчика Андрея, чем с армянами.

Андрей притащил её в небольшое кафе, где уже сидели четверо: двое молодых людей и две девушки. Молодых людей звали Ляпа и Валерочка, а девушек - Ирина и Волкова (её все так и называли - по фамилии). Целый вечер Катя провела в их обществе.

Четыре этих скушных и примитивных создания, с двумя ногами и одной извилиной каждое, под конец так утомили Катю, что она сильно и всерьёз жалела, что не отправилась в этот вечер в Первомайскую рощу. Катя с тоской разглядывала лица своих новых знакомых. "Армяне по крайней мере знают, зачем они живут, - думала она, - а эти - понятия не имеют."

Андрей на таком сером и безрадостном фоне тоже смотрелся неинтересно. Катя уверенно отмела его попытки ухаживать за ней и нашла повод уйти домой, не дожидаясь, пока все начнут расходиться.

Она брела по знакомой, пустой, разукрашенной фонарями улице. Её провожал бездомный лохматый пёс, общипанный и очень несчастный; такси, игриво подмигивая зелёным огоньком, несколько раз пробежало мимо, а в голове крутилась и танцевала мелодия - бессмысленная и пустая.

В почтовом ящике Катя нашла счета за газ, телефон и электричество.

Она хотела поставила чайник и тут обнаружила, что сахар почти закончился. Хлеба совсем не было, закончились и деньги. Катя выпила несладкого чая. Потом бухнулась в постель и, не раздеваясь, заснула крепко.

Утром как будто кто-то подошёл и сильно тряхнул её кровать. Она вскочила - никого не было. Это Катю будила беда. Нужно было где-то доставать денег. Но где? Что она, рабочий, служащий... зарплату Катя не получает...

Однако, зажмурив глаза, она упорно твердила себе только одно: "Достать, достать... всё равно достать!"

Надо было выкупить DVD плейер, продать его тут же, заплатить за газ, за телефон и за электричество, а на остаток начинать жить по-новому.

Но где взять деньги на выкуп плейера?

И сразу же: "А что же такое, если не деньги, лежит в запертом ящике письменного стола?"

Конечно, догадливая Валентина не всё взяла с собой в Москву, а, наверное, часть оставила дома, для того чтобы было потом - на первые расходы по возвращении. Если это так - то всё отлично. Катя подберёт ключ, возьмёт сколько надо, выкупит DVD, продаст его, заплатит за газ, телефон и электричество, а сколько взяла - положит обратно в ящик, и на остаток от вырученного за плейер будет жить скромно и тихо, дожидаясь того времени, когда её, Катю, заберут в детский лагерь.

Ну, до чего же всё просто и замечательно!

Но так как, конечно, ничего замечательного в том, чтобы лезть за деньгами в чужой ящик, не было, то остатки совести, которые слабо барахтались где-то в Катином сердце, подняли там тихий шум. Катя же грозно прикрикнула на них и тут же, не теряя даром времени, отправилась к соседу, дяде Николаю, за напильником.

- Зачем тебе напильник? - недоверчиво спросил дядя Николай. - Всё хулиганите! Неделю назад, вот, мальчишка из шестнадцатой квартиры попросил отвёртку, а сам, сволочь, чужой почтовый ящик развинтил, котёнка туда сунул, да и заделал обратно. Женщина пошла газеты вынимать, а котёнок орёт, мяучит. Газету исцарапал да полтелеграммы изодрал от страха. Насилу разобрали. Не то в телеграмме "приезжай", не то "не приезжай", не то "подожди езжать, сам приеду".

- Мне такой ерундой заниматься некогда, - степенно сказала Катя. - У меня видео сломалось. Ну вот... там подточить надо.

- Ну-ну... - недоверчиво покивал дядя Николай. - Возьми

напильник вот. Отец-то ничего не пишет?

- Пишет! - схватив напильник и поворачиваясь, чтобы уйти, бросила Катя. - Я потом расскажу. Сейчас некогда.

Отовсюду, где только было можно, Катя собрала старые ключи и, отложив два, взялась за дело.

Работала она долго и упрямо. Испортила один ключ, принялась за второй. Изредка только отрывалась, чтобы напиться воды. Пот выступал на лбу, пальцы были исцарапаны, измазаны опилками и ржавчиной. Она прикладывала глаз к замочной скважине, ползала на коленях, освещала её огнем спички, смазывала растительным маслом, но замок упирался, как заколдованный. И вдруг - крак! Катя почувствовала, как ключ туго, со скрежетом, но всё же поворачивается.

Она остановилась перевести дух. Отодвинула табуретку, собрала и выбросила в ведро мусор, опилки, вымыла с мылом грязные, замасленные руки и только тогда вернулась к ящику.

Дзинь! Готово! Выдернула ящик, приподняла газетную бумагу и увидела чёрный, тускло поблескивающий от смазки боевой браунинг.

Катя вынула его - он был холодный, будто только что с ледника. На левой половине его рубчатой рукоятки небольшой кусочек был выщерблен. Катя вынула обойму; там было шесть патронов, седьмого недоставало.

...Так вот, чем занимается новый муж Валентины!..

Катя положила браунинг на полотенце и стала перерывать ящик. Никаких денег там не было.

Злоба и отчаяние охватили её разом. Полдня она старалась, билась, потратила столько времени - и нашла совсем нe то, что ей было нужно.

Катя сунула браунинг на прежнее место, закрыла газетой и задвинула ящик.

Но тут её ждала новая непрятность! В обратную сторону ключ не поворачивался, и замок не закрывался. Мало того! Вынуть ключ из скважины было теперь невозможно, и он торчал, бросаясь в глаза сразу же от дверей. Катя вставила в ушко ключа напильник и стала, как рычагом, надавливать. Кажется, поддается! Крак - и ушко сломалось; теперь ещё хуже! Из замочной скважины торчал острый безобразный обломок.

В бешенстве ударила Катя каблуком по ящику, легла на кровать и заплакала.

... Утром следующего дня она устроила в квартире обыск. Последнее, что Катя ещё может сделать - она соберёт всё барахло, какое найдётся и отнесёт это знакомому старьёвщику. Старьёвщик заплатит меньше, чем в комиссионном, но он отдаст деньги сразу.

Что тут можно продать?.. Вон брюки. Вот новая куртка. А вот ещё куртка, не такая новая. А если прибавить коньки? До зимы долго. Вон платье - всё равно Катя из него выросла. Футбольный мяч! Правильно... Катя уже не ребёнок! Она свалила всё вместе и принялась упаковывать.

...Старьёвщик быстро оглядел это. Цепкими руками ловко перерыл кучу, равнодушно откинул коньки. Осматривая куртку, обнаружил малозаметную дыру на подкладке и зачем-то проткнул дыру пальцем. Высморкался, после чего назвал цену - довольно жалкую.

Как...? За такую гору всего..., когда Кате нужно...?

Она попробовала было торговаться. Но старьёвщик стоял молча и только изредка лениво повторял:

- Цена хорошая.

...На следующий день она притащила старые югославские сапожки, кухонные полотенца, слегка потёртую простыню, отцовские сандалии, мужской пиджак, поломанные наушники от плейера и облезлую заячью шапку. Опять так же быстро перебрал старьёвщик вещи, повертел сапожки, разглядывая их, нашёл небольшую дырку на внутреннем кармане пиджака, еще больше надорвал её пальцем, отодвинул наушники и назвал цену - такую же печальную, как и вчерашняя.

Прийдя домой, Катя опять принялась переворачивать квартиру. Старьё больше не попадалось, и она раскрыла шкаф. Там в глаза сразу же бросилась норковая шуба Валентины.

Катя сдёрнула её с крючка. Шубка была пушистая, довольно лёгкая и под лучами солнца чуть серебрилась. Сдерживая колючую нервную дрожь, Катя упаковала шубу и отнесла её старьевщику.

...Нда-а-а! Теперь уже Катя подметила, как блеснули рысьи глазки хитрого старика, и как жадно схватил он мех в руки!

Теперь цену он сказал не сразу. Он помял эту вещичку в руках, чуть растянул её, поднес близко к глазам и понюхал.

...Катя взяла деньги. Но конец делу не пришёл. Печальные дела её только ещё начинались.

На другой день Катя побывала в библиотеке и в видеопрокате. Она взяла одну книжку и четыре фильма.

Книжкой, которую взяла Катя, был новый роман Полины Сашковой "Смерть Посреди Ночи". Катя начала читать роман, но ей быстро наскучило. Самым загадочным в этой детективной истории было - зачем понадобилось писать такую большую, толстую книгу, где нет ни единой, самой простой мысли, и где всё содержание, в сущности, сводится к вопросу: кто именно зарезал старого коллекционера и похитил редкую марку. "Наверное, - думала Катя, - писать пустые, бессодержательные романы гораздо приятнее, чем торговать квасом из бочки, отмахиваясь от надоедливых мух, или подметать улицы." Она положила книгу в сумку, чтобы завтра же отнести её обратно в библиотеку.

Потом Катя достала видеокассеты. Один из фильмов, испанский или, может, французский, был о девочке-барабанщице. Та убежала от своей злой бабки и вступила в отряд к бойцам Сопротивления - это тогда, когда маленькая и храбрая католическая Испания сражалась против наполеоновского нашествия.

Девочку эту заподозрили в измене. С тяжёлым сердцем она скрылась из отряда. После чего командир и солдаты окончательно уверились в том, что она - вражеский лазутчик.

Но странные дела начали твориться вокруг отряда.

То однажды, под покровом ночи, когда часовые не видали даже конца штыка на своих винтовках, вдруг затрубил военный сигнал тревоги, и оказывается, что враг подползал уже совсем близко.

Толстый и трусливый музыкант Карлос, тот самый, который оклеветал девочку за отказ сожительствовать с ним, выполз после боя из канавы и сказал, что это сигналил он. Его представили к награде.

Но это была ложь.

То в другой раз, когда отряду приходилось плохо, на оставленных развалинах угрюмой башни, к которой не мог подобраться ни один смельчак доброволец, вдруг взвился испанский флаг, и на остатках зубчатой кровли вспыхнул огонь сигнального фонаря. Фонарь раскачивался, метался справа налево и, как было условлено, сигналил соседнему отряду, взывая о помощи. Помощь пришла.

А проклятый музыкант Карлос, который ещё с утра случайно остался в замке и всё время валялся пьяный в подвале возле бутылок с вином, опять сказал, что это сделал он, и его снова наградили и произвели в сержанты.

Ярость и негодование охватили Катю во время этого фильма, и слёзы затуманили ей глаза.

"Это я... то есть это она, смелая, хорошая девочка, которая крепко любила свою родину, опозоренная, одинокая, всеми покинутая, с опасностью для жизни подавала тревожные сигналы".

Кате нужно было с кем-нибудь поделиться своим настроением. Но никого возле неё не было, и только, зажмурившись, лежал и мурлыкал на подушке кот Тимофей.

- Это я - смелая барабанщица! Я тоже и одинокая и заброшенная... Эй ты, ленивый котяра! Слышишь? - сказала Катя и толкнула кота ладонью в тёплый пушистый живот.

Оскорблённый кот Тимофей вскочил, изогнулся и, как показалось Кате, злобно посмотрел на неё своими круглыми зелёными глазами.

- Мяу! - ответил он. - Ты врёшь, ты не барабанщица. Барабанщицы не дружат с армянами и не лазят по чужим ящикам, не продают старьёвщикам Валентининых вещей. Барабанщицы бьют в круглый барабан, барабанщицы - смелые и добрые. Они до краёв наливают блюдечко тёплым молоком и кидают в него шкурки от колбасы и куски мягкой булки. Ты же забываешь налить даже холодной воды и швыряешь на пол только сухие корки.

Он спрыгнул и, опасаясь мести, поспешил убраться под диван.

Кате сделалось стыдно. Она поставила видеомагнитофон на паузу, потом поднялась и направилась к холодильнику, чтобы наполнить молоком кошачье блюдце.

Утром, выбегая за хлебом Катя увидела, что дверь с лестницы к ним в квартиру была приоткрыта. И Катя вспомнила, что вечером она сама забыла её закрыть.

А так как Катина голова всё время была занята мыслью о предстоящем возвращении Валентины и о расплате за взломанный ящик, за продажу вещей, то этот пустяковый случай натолкнул Катю на такой выход:

"А что, если (не по ночам - это страшно) днём уходить, оставив дверь незапертой? Тогда, вероятно, придут настоящие воры, кое-что украдут, и заодно на них можно будет свалить и всё остальное".

За чаем Катя решила, что замысел её совсем не плох. Но так как ей жалко было, если воры вдруг заберут что-нибудь ценное, то она вытерла досуха ванну, свалила туда всё белье, одежду, обувь, скатерть, занавески, так что в квартире стало пусто, как во время большого ремонта. Утрамбовав всё это крепко-накрепко, Катя покрыла ванну газетами, завалила старыми рогожами, оставшимися из-под мешков с извёсткой, набросала сверху всякого хлама: сломанные санки, палки от лыж, колесо от велосипеда. И так как ванная у них была без окон,то Катя поставила стул на стол и отвинтила с потолка лампочку.

"Теперь, - злорадно подумала она, - пусть приходят!"

В течение трёх дней Катя ни разу не заперла входную дверь на ключ. Но странное дело - воры не приходили. И это было тем более непонятно, что у них в доме с утра до вечера только и было слышно: щёлк... щёлк! Замок, звонок, опять замок.

Запирали дверь, отлучаясь даже на минуту - к почтовым

ящикам... В страхе, запыхавшись, возвращались с полпути, чтобы проверить, хорошо ли закрыто. Кроме дверных, навешивали замки наружные. Крючки, цепочки...

А тут три дня стоит квартира незапертой и даже дверь чуть приоткрыта, а ни один вор не суёт туда своего носа!

Нет! Неудачи валились на Катю со всех сторон.

Она получила от Валентины открытку с требованием ответить, всё ли дома в порядке и заплатила ли Катя за газ, за телефон и за электричество.

Честное слово: если бы Валентина спросила Катю, не случилось ли чего-нибудь, не скучает ли та, или хотя бы прислала какую-нибудь простенькую незамысловатую открытку, а не такую, где "мерседес", шикарное платье и кавалер в смокинге дразнили, напоминая Кате о красивой и совершенно другой, не её, жизни...; да если бы даже, наконец, на протяжении коротенького письма ровно трижды она не упомянула о плате за электричество-телефон-газ - так, словно это и было самое важное сейчас, - то та написала бы ей всю правду. Ведь, Валентина, хоть и не приходилась Кате матерью - а теперь уже и мачехой не приходилось, но была она всё же человеком не таким уж и скверным, когда-то баловала девочку и даже иногда покрывала Катины озорные проделки, особенно когда та помалкивала и не говорила отцу, кто без него звонил по телефону его супруге. И Катя ответила коротко, что жива, здорова, за газ, телефон и электричество заплатила и беспокоиться не о чем. Катя отнесла письмо и не в особенно весёлом настроении поднималась к себе по лестнице.

Кот Тимофей, точно поджидая её, сидел на лестничной площадке. Дверь, как обычно, была чуть приоткрыта. Но стоп! Лёгкий шум - как будто бы кто-то звякнул стаканом о блюдце, потом подвинул стул - донёсся до Катиного слуха. Катя быстро взлетела на пол-этажа выше.

Вор был у неё в квартире!..

Затаив дыхание, Катя насторожилась. Прошла минута, другая, три, пять... Вор почему-то не торопился. Катя слышала его шаги, когда несколько раз он проходил по коридору близ двери. Слышала даже, как он высморкался и кашлянул.

- Тим-там! Тра-ля-ля! Трум! Трум! - долетело до Кати из-за двери.

Было очень странно: вор напевал песню. Очевидно, это был бандит смелый, опасный. И Катя уже заколебалась, не лучше ли будет спуститься и крикнуть соседу дяде Николаю, который курил сейчас, сидя на лавочке. Но вот за дверьми, должно быть с кухни, раздался какой-то глухой шум. Долго силилась Катя понять, что это такое. Наконец поняла: это шумел чайник. Такое уже не лезло ни в какие ворота!

Вор, очевидно, кипятил воду и собирался завтракать.

Катя спустилась на площадку. Вдруг дверь широко распахнулась, и перед ней оказался низкорослый толстый человек в сером костюме и чёрных ботинках.

- Юная леди, - спросил он, - ты из этой, пятнадцатой квартиры?

- Да, - пробормотала Катя, - из этой.

- Так заходи, сделай милость. Я тебя в окно ещё полчаса тому назад видел, а ты полезла наверх и чего-то прячешься.

- Но я не думала, я не знала, зачем вы тут... поёте?

- Понимаю! - воскликнул толстяк. - Ты, вероятно, думала, что я жулик, и терпеливо выжидала, как развернётся ход событий. Так знай же, что я не вор и не бандит, я - родной брат Валентины, следовательно - твой дядя. А так как, насколько мне известно, Валентина вышла замуж и твоего отца бросила, то, следовательно, я твой бывший дядя. Это будет совершенно точно.

- Она уехала с мужем в Москву, - ответила Катя, - и вернётся не скоро.

- Боги великие! - огорчился дядя. - Дорогая сестра уехала, так и не дождавшись родного брата! Но она, я надеюсь, предупредила тебя о том, что я приеду?

- Нет, она не предупредила, - ответила Катя, виновато оглядывая ободранную и неприглядную квартиру. - Когда она уезжала, она, наверное, спешила, потому что разбила блюдце и в кофеварку насыпала соли.

- Узнаю, узнаю беспечное создание! - укоризненно качнул головой толстяк. - Помню ещё, как в далёком детстве она полила однажды кашу вместо масла бензином. Съела и страдала, крошка, ужасно. Но скажи мне, юная леди, почему это у вас в квартире как-то не того?.. Сарай - не сарай, а как бы апартаменты провинциального предпринимателя после визита чеченцев?

- Это не после чеченцев! - растерянно оправдывалась Катя. - Это я сама всё содрала и попрятала в ванную, чтобы не пришли и не обокрали воры.

- Похвально! - одобрил дядя. - Но почему же, в таком случае, парадную дверь ты оставляешь открытой?

На Катино счастье, в этот самый момент засвистел чайник, и неприятный этот разговор оборвался.

Бывший Катин дядя оказался человеком весёлым, энергичным. За чаем он приказал Кате разобрать склад в ванной, после чего они вдвоём вымыли посуду, протёрли пол и навели порядок в квартире.

- Неприлично, - объяснил дядя. - Ко мне могут прийти люди, старые товарищи, друзья детства, - и вдруг такое безобразие!

После этого он спросил, есть ли у неё деньги. Похвалил за бережливость, дал немного на расходы и ушёл до вечера побродить по Краснодару, который, как он говорил, не видел уже лет десять.

Катя тоже вышла из дома. Она купила продуктов, красивую скатерть с бахромой и букет цветов. К вечеру в доме стало чисто, прохладно, уютно. Катя постлала на стол новую скатерть, а цветы поставила в большую синюю вазу.

Потом приняла душ, переоделась и, чтобы скоротать время, оставшееся до прихода дяди, решила написать письмо Валентине.

"Дорогая Валя! - писала Катя. - К нам приехал твой брат. Он очень весёлый, хороший и мне сразу понравился. Он рассказал мне, как ты в детстве нечаянно полила кашу бензином. Я не удивляюсь, что ты ошиблась, но непонятно, как это ты её съела? Или у тебя был насморк?.."

Письмо осталось неоконченным, потому что в дверь позвонили, и Катя кинулась в прихожую. Вошёл дядя и с ним ещё кто-то.

- Зажги свет! Где выключатель? - командовал дядя. - Сюда, старик, сюда! Не оступись... Здесь ящик... Дай-ка кепку, я сам повешу... Сам, сам, для друга всё сам. Прошу пожаловать! Повернись-ка к свету. Ах, годы!.. Ах, невозвратные годы!.. Но ты ещё крепок. Да, да! Ты не качай головой... Ты ещё пошумишь, дуб... Пошумишь! Знакомься, Екатерина! Это друг моей бурной молодости! Десантник. Старый ветеран Афгана. Герой Кандагара, Белого Дома, Приднестровья и Грозного. Много в жизни пострадал за идею.

От коммунистов пострадал и от демократов. Но, как видишь, орёл!.. Коршун!.. Какие глаза! Какие острые, проницательные глаза! Огонь! Фонари! Прожекторы...

Только теперь, на свету, Катя как следует разглядела дядиного товарища. Если честно, то могучий дуб он Кате не напоминал. Орла

тоже. Это дядя в порыве добрых чувств перехватил, пожалуй, немного.

У гостя была квадратная плешивая голова, на макушке лежал толстый, вероятно полученный в боях шрам. Лицо его было покорябано какой-то болезнью, а опущенные кончики толстых губ делали выражение лица унылым и даже плаксивым.

Он был одет в зелёную армейскую гимнастёрку, на которой поблескивал орден.

Дядя оглядел прибранную квартиру, удовлетворённо кивнул, и тут взор его упал на Катино неоконченное письмо к Валентине.

Он пододвинул письмо к себе и стал читать...

Даже издали Кате было видно, как неподдельное возмущение отразилось на его покрасневшем лице. Сначала он что-то промычал, потом топнул ногой, скомкал письмо и бросил его в пепельницу.

- Позор! - тяжело дыша, сказал он, оборачиваясь к своему заслуженному другу. - Смотри на неё, старик Яков!

И дядя резко ткнул пальцем в Катину сторону, а Катя обмерла.

- Смотри, Яков, на эту молодую особу - беспечную, нерадивую и легкомысленную. Она пишет письмо к мачехе. Ну, пусть, наконец (от этого дело не меняется), она пишет письмо к своей бывшей мачехе. Она сообщает ей радостную весть о приезде её родного брата. И как же она ей об этом сообщает? Она пишет слово "рассказ" через одно "с" и перед словом "что" запятых не ставит. И это наша молодёжь! Наше с тобой завтра! За это ли (не говорю о

себе, а спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал?... Отвечай же! Скажи ей в глаза и прямо.

Взволнованный, дядя устало опустился на стул, а старик Яков сурово покачал плешивой головой.

Нет! Не за это он боролся, и страдал не за это.

- Брось в мусорное ведро! - с отвращением сказал дядя, показывая Кате на скомканную бумагу. - Или нет, дай я сожгу сам.

Он чиркнул зажигалкой, бумага вспыхнула и оставила на пепельнице щепотку золы, которую дядя тотчас же выкинул в форточку.

Подавленная и пристыжённая, Катя возилась на кухне, утешая себя тем, что круто же, вероятно, приходится дядиным сыновьям и дочерям, если даже из-за одной какой-то несчастной ошибки он способен поднять такую бурю.

"Не вздумал бы он проэкзаменовать меня по географии, - опасливо подумала Катя. - Что-то тогда со мной будет!"

Однако дядя, очевидно, был вспыльчив, но отходчив. За чаем он шутил с Катей, расспрашивал об отце и Валентине и наконец послал спать.

Катя уже засыпала, когда кто-то тихонько вошел в её комнату и начал шарить по стене, отыскивая выключатель.

- Кто это? - сквозь сон спросила Катя. - Это вы, дядя?

- Я. Послушай, подружка, у вас есть где-нибудь нашатырный спирт?

- Посмотрите в той комнате, у Валентины на полочке. Там йод, лекарства и всякое такое. А что? Разве кому-нибудь плохо?

- Да старику не по себе. Пострадал он, помучился. Ну, спи крепко.

Дядя плотно закрыл за собой дверь.

Через толстую стену голосов их слышно не было. Но вскоре через щель под дверью к Кате дополз какой-то въедливый, приторный запах. Пахло не то бензином, не то эфиром, не то ещё какой-то дрянью, из чего Катя заключила, что дядя какое-нибудь лекарство нечаянно разлил.

Прошла неделя. Днём дяди дома не было. К вечеру он возвращался вместе со стариком Яковом, и по большей части тот оставался ночевать.

Однажды утром Катя сидела в ванной комнате и терпеливо вставляла плёнку в фотоаппарат.

Тут кто-то позвонил дяде по телефону, и, чем-то встревоженный, дядя заторопил старика Якова. Катя закричала через дверь, чтобы они подождали уходить ещё минуточку, потому что ей

хотелось сейчас же снять обоих друзей, поразив их своим в этом деле

искусством. Однако дяде было, как видно, не до Кати. Хлопнула дверь. Они вышли.

Минуту спустя Катя выскочила из ванной и, раздосадованная, щурясь на солнце, выглянула в окно.

Дядя и старик Яков только что вышли за ворота и свернули направо.

Тогда Катя схватила фотоаппарат и помчалась вслед за ними.

"Хорошо, теперь будет ещё интересней! Где-нибудь на перекрёстке я забегу сбоку или дождусь, пока они остановятся покупать папиросы. Тогда хлоп! - И готово.

Когда же они вернутся к вечеру, то на столе уже будет стоять их фото. Под стеклом, в рамке и с надписью: "Дорогому дядечке от

такой-то..." То-то - думала Катя - они обрадуются!

Долго ловчилась она поймать дядю в фокус. Но то его заслоняли, то Катю толкали прохожие или пугали трамваи и автобусы.

Наконец-то, на её счастье, дядя и старик Яков свернули к маленькому скверу на перекрёстке каких-то небольших улиц. Сели на лавочку и закурили.

Быстро примостилась Катя между двумя фанерными киосками на пустых ящиках. Настроила фотоаппарат. Щёлк! Готово! Было самое время, потому что секундой позже чья-то широкая спина заслонила от неё и дядю и Якова.

На всякий случай Катя взвела фотоаппарат, снова нацелилась. Вот дядя и старик Яков встали. Приготовиться! Щёлк!

Но рука дрогнула, и второй снимок, вероятно, был испорчен, потому что сутулый, широкоплечий человек повернулся, и Катя удивилась, узнав в нём того самого Ашота, который женат на дочери начальника милиции, и с которым Катю познакомила Наташка, того самого Ашота, который угощал её в Первомайской роще пивом.

В другое время Катя бы, вероятно, задумалась над таким странным совпадением, но сейчас ей было некогда. И, вскочив на трамвай, она покатила домой, чтобы успеть приготовить к вечеру неожиданный подарок.

В ванной Катя нечаянно разбила красную лампочку. Тогда, чтобы не перепутать, она сунула обе кассеты со снимками в ящик Валентины и побежала за новой лампой в магазин. Но когда она вернулась, то дядя был уже дома.

Он строго подозвал Катю.

В одной руке он держал сломанное кольцо от ключа, другой показывал ей на торчавший из ящика железный обломок.

- Послушай, дорогая моя, - спросил он в упор. - Я нашёл эту штучку на подоконнике, а так как я уже разорвал себе брюки об этот торчок из ящика, то я задумался. Приложил это кольцо сюда. И что же выходит?..

Всё рухнуло! Катя начала было что-то объяснять, бормотать, оправдываться - сбилась, спуталась и наконец, заливаясь слезами, рассказала дяде всю правду.

Дядя был мрачен. Он долго ходил по комнате, насвистывая какую-то мелодию.

Наконец он высморкался, откашлялся и сел на подоконник.

- Время! - грустно сказал дядя. - Тяжкие разочарования! Прыжки и гримасы! Другой бы на моем месте тотчас же сообщил об этом в милицию. Тебя бы, мошенницу, забрали, арестовали и посадили в колонию. И сестра Валентина, которая теперь тебе даже не мачеха, с ужасом, конечно, отвернулась бы от такой пройдохи. Но я добр! Я вижу, что ты раскаиваешься, что ты глупа, и я тебя не выдам. Бога благодари за то, что у тебя, на счастье, такой добрый дядя.

Несмотря на то, что дядя назвал Катю мошенницей, она сквозь

слёзы горячо поблагодарила дорогого дядечку и поклялась, что будет слушаться его и любить до самой смерти. Она хотела обнять его, но дядя оттолкнул Катю и выволок из соседней комнаты старика Якова, который там брился.

- Нет, ты послушай, старик Яков! - гремел дядя, сверкая своими круглыми, как у кота, глазами. - Какова пошла наша молодёжь! - тут он дёрнул Катю за рукав. - Погляди, мошенница, на фронтовую куртку этого, не скажу старого, но уже постаревшего в боях человека! И что же ты на ней видишь?.. Ага, ты замигала глазами! Ты содрогаешься! Потому что на этой гимнастёрке сверкает боевой орден. Скажи ей, Яков, в глаза, прямо: думал ли ты во мраке чеченских тюремных подвалов или под грохот канонад, а также на холмах и равнинах Афганистана, что ты сражаешься за то, чтобы такие, вот, молодые девицы лазили по запертым ящикам и продавали старьёвщикам чужие вещи?

Старик Яков стоял с намыленной, недобритой щекой и сурово качал головой. Нет, нет! Ни в тюрьмах, ни на холмах, ни на равнинах он об этом совсем не думал. Катя, раскрасневшаяся и заплаканная, боялась смотреть ему в глаза.

- Иди и помни! - отпустил её дядя. - Рука твоя, я вижу, дрожит,

старик Яков, и ты можешь порезать себе щёку. Я знаю, что тебе тяжело, что ты идеалист и романтик. Идём в ту комнату, и я тебя сам добрею.

Долго они о чём-то там совещались. Наконец дядя вышел и сказал Кате, что сегодня вечером они со стариком Яковом уезжают, потому что до конца отпуска хотят пошататься по краю и посмотреть, как теперь живёт и чем дышит родная Кубань.

Тут дядя остановился, сурово посмотрел на Катю и добавил, что сердце его неспокойно после всего, что случилось.

- За тобою нужен острый глаз, - сказал дядя. - И тебя сдержать может только рука властная и крепкая. Ты поедешь со мною, будешь делать всё, что тебе прикажут. Но смотри, если ты хоть раз попробуешь идти мне наперекор, я вышвырну тебя на первой же остановке, и пусть дикие птицы кружат над твоей беспутной головой!

Ноги у Кати задрожали, язык онемел, и она дико взвыла от безмерного и такого неожиданного счастья.

"Какие птицы? Кто вышвырнет? - думала она. - Это добрый-то дядечка вышвырнет! А слушаться я его буду так... что прикажи он мне сейчас забраться по водосточной трубе на крышу, и я, не задумавшись, полезла бы с радостью".

Дядя велел ей быть к вечеру готовой и сразу же вместе с Яковом ушёл.

Катя стала собираться. Достала бельё, полотенце, мыло и осмотрела свою верхнюю одежду.

Джинсы у Кати были перепачканные, в масляных пятнах, и она долго возилась в ванной, отчищая их бензином. Потом уложила платья, юбки, рубашки, упаковала обувь.

И только Катя закончила свои приготовления, как вернулись дядя и старик Яков. Они принесли новенький чемодан, какие-то свёртки и чёрный кожаный портфель, который дядя тотчас же бросил на пол и стал легонько топтать ногами.

От Кати пахло скипидаром, ваксой, бензином. Она стояла, разинув рот, и ей начинало казаться, что дядя немного спятил. Но вот он поднял портфель, улыбнулся, потянул носом, глянул и сразу же оценил Катины старания.

- Хвалю, - сказал он. - Люблю аккуратность, хотя от тебя и несёт, как от рабочего на керосиновом складе. Давай, поживее укладывайся. И сними с себя это барахло. Я тут принёс тебе переодеться.

И он протянул Кате свёрток. В нём были модная джинсовая юбка до колен, такая же щеголеватая курточка с несколькими карманами, адидасовские кросовки, красивая дорогая кепка и небольшой рюкзачок.

Дрожащими руками Катя схватила всё это добро в охапку и умчалась переодеваться. И когда она вернулась обратно, то дядя всплеснул руками.

- Бритни Спирс! - воскликнул он. - Мишель Мерсье! Алёна Апина!.. На сцену, на киноэкран, сердца покорять! Ты посмотри, старик Яков, какова растет наша молодёжь! Эх, далеко полетят орлята! Ты не грусти, старик Яков! Видно, капля и твоей крови пролилась недаром.

Вскоре они собрались. Кота Тимофея Катя отдала соседям.

Попрощалась на улице с дядей Николаем, который пожелал ей счастливого пути.

Отойдя метров сто, Катя остановилась. Вот он, её двор. Вот уже зажгли знакомый фонарь напротив дома, тот, что озаряет по ночам комнаты их квартиры. А вон высоко, рядом с трубой, три окошка, и на пыльных стёклах прежней отцовской комнаты, где подолгу Катя просиживала когда-то, отражается луч заходящего солнца. До встречи! Всё равно там теперь пусто и никого нет.

Второпях Катя забыла у Валентины в ящике две израсходованные кассеты с плёнкой, но это не огорчало её сейчас.

Они добрались до перекрёстка. Здесь дядя остановил такси и о чём-то долго торговался с шофёром.

Наконец он подозвал Катю. Последним пришёл старик Яков, который ходил за сигаретами. Они сели и поехали.

Катя была уверена, что едут они только до вокзала "Краснодар-I". Но вот давно уже выехало их такси на окраину, промчалось под мостом железной дороги. Один за другим мелькали пригородные дачные поселки, потом и они остались позади. А машина всё мчалась и мчалась и везла их всех куда-то очень далеко.

В Горячий Ключ, они приехали уже ночью.

В темноте добрались до небольшого, окружённого садами домика, на крыше которого шныряли и мяукали кошки.

Катя не заметила, чтобы их приезду были рады, хотя дядя говорил, что здесь живёт его "задушевный товарищ".

Впрочем, ничего удивительного в том не было.

Уехала так же года четыре тому назад с Катиного двора её подруга Ленка Быкова. А встретились они с Катей недавно... Поговорили немного. Похвалились одна перед другой шмотками, хотя Кате и хвалиться-то было нечем. Съели по мороженому и разошлись каждая в свою сторону.

Не всякая дружба чего-нибудь стоит.

В Горячем Ключе они прожили двое суток, и Катя удивлялась, что дядя, который так хотел посмотреть родную Кубань, из садика, что возле дома, никуда не выходил.

Несколько раз она бегала за газетами, остальное время валялась на траве и читала исторический журнал. Мелькали перед ней портреты царей, императоров, русских и не русских генералов. Какие-то проворные палачи кривыми короткими саблями рубили головы пленным китайцам. А те, как будто бы так и нужно было, притихли, стоя на коленях. И не видно, чтобы кто-нибудь из них рванулся,

что-нибудь палачам крикнул или хотя бы плюнул.

Катя пошла поговорить об этом с дядей. Дядя читал только что полученную от почтальона телеграмму и был доволен. Он отобрал у Кати затрёпанный журнал и сказал ей, что она ещё молода и должна думать о жизни, а не о смерти. Кроме того, от таких картинок ночью может привязаться плохой сон.

Катя рассмеялась и спросила, скоро ли они куда-нибудь дальше поедут.

- Скоро, - ответил дядя. - Через час поедем на вокзал.

Он приподнялся и вдруг спросил:

- Ты стихи любишь?

- Стихи? - удивилась Катя. - Если хорошие, то да, люблю.

- Это хорошие стихи. - дядя кивнул. - Слушай.

И начал читать:

Скоро спустится ночь благодатная,

Над землёй загорится луна.

И под нею заснет необъятная

Превосходная наша страна.

Спят все люди с улыбкой умильною,

Одеялом покрывшись своим.

Только мы лишь, дорогою пыльною

До рассвета шагая, не спим.

Удивлённая Катя смотрела на него молча.

- Что, прекрасное стихотворение, правда? То-то! А кто сочинил? Пушкин? Шекспир? Анна Каренина? Нет уж! Это папа мой сочинил. Он был знатным поэтом-шестидесятником. В "Новом Мире" постоянно печатался. Его сам Твардовский вслух гением называл, Вознесенский им восхищался, а Окуджава несколько песен написал на его строчки. То-то! А ты, подруга, думала, что у тебя родственники только пахать да воевать умеют. Нет, ты попробуй-ка так сочини! Не выйдет! Для этого талант нужен! Это тебе не то что к мачехе в ящик за деньгами лазить. Что же ты отвернулась? Я тебе любя говорю. Если бы я тебя не любил, то ты давно бы уже сидела на нарах. А ты сидишь вот где: кругом аромат, природа. Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик-мечтатель!

- Он не в голубую даль, - хмуро ответила Катя. - У него намылены щёки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами.

- Бог мой, какое несчастье! - воскликнул дядя. - Так беги же скорей, бессердечная, к нему на помощь, и скажи ему заодно, чтоб он поторапливался.

Через час они уже были на вокзале. Дядя был весел и заботлив. Он осторожно поддерживал своего друга, когда тот поднимался по каменным ступенькам, и громко советовал:

- Не торопись, старик Яков! Сердце у тебя чудесное, но, увы, сердце у тебя больное. Да, да! Что там ни говори - старые раны сказываются, а жизнь беспощадна. Вон столик. Всё занято. Погоди немного, старина, дай осмотреться - вероятно, кто-нибудь захочет уступить место старому ветерану.

Темноволосая девушка взяла сумочку и встала. Молодой лейтенант в военной форме зашуршал газетой и подвинулся. Катя села на вещи, а дядя отправился за билетами. Вскоре он вернулся, сообщив, что купейных мест, к сожалению, не было, и потому он взял плацкартные.

...Застучали колёса, подкатил поезд. Дядя со стариком Яковом и Катя вышли на платформу. Здесь, в сутолоке, перед ней вдруг мелькнуло знакомое лицо армянина Ашота. Тот был теперь в тёмных очках, в кожаной кепке, на плечи его был накинут серый плащ; он что-то спросил у дяди, по-видимому, где буфет, и, поблагодарив, скрылся в толпе. Только что они уселись, как звонок, гудок - и поезд тронулся.

Пока Катя торчала у окошка, раздумывая о странных совпадениях в человеческой жизни, дядя успел побывать в вагоне-ресторане. Вернувшись, он принёс оттуда большой апельсин и подал его старику Якову, который сидел, уронив на столик голову.

- Съешь, Яков! - предложил дядя. - Но что с тобой? Ты, я вижу, бледен. Тебе нездоровится?

- Пройдёт! - сморщив лицо, простонал Яков. - Конечно, трясёт, толкает, но я потерплю!

- Он потерпит! - возмущённо вскричал дядя. - Он, который всю жизнь терпел такое, что иному не перетерпеть и за три жизни! Нет, нет! Этого не будет. Я позову сейчас проводника, и если он человек с сердцем, то купейное место он тебе устроит.

- Сели бы к окошку да на голову что-нибудь мокрое положили. Вот салфетка, вода холодная, - предложила сидевшая напротив старушка. - А вы бы, молодой человек, сделали бы потише музыку, - обратилась она к лежавшему на верхней полке парню, который слушал магнитофон, где мучительно надрывался кто-то неизвестный Кате - ни то Шура, ни то, может, Децл. - От этой вашей гадости и здорового легко стошнить может.

Круглолицый парень нахмурился, заглянул вниз, но, увидев пожилого человеке с орденом, смутился и звук убрал.

- Благодарю вас, благородная старушка, - сказал дядя. - Не знаю, сражались ли ваши мужья и братья в Чечне или в Афганистане, но сердце у вас отзывчивое. Эй, проводник! Мне надо с вами поговорить, но откройте сначала это окно, которое, как мне кажется, приколочено к стенке здоровенными гвоздями.

- Ты мети потише! - укорил проводника бородатый дядька.

Видишь, у человека душа пыли не принимает.

Проводник, узнав в чём дело, покивал и пообещал помочь. Вскоре уже все соседи прониклись сочувствием к старику Якову и, выйдя в коридор, негромко разговаривали о том, что вот-де человек в своё время воевал, а теперь болеет и мучается. Катя же, по правде сказать, испугалась, как бы старик Яков не умер, потому что она не знала, что же они тогда будут делать.

Она вышла в коридор и сказала об этом дяде.

- Упаси Бог! - пробормотала старушка. - Или уж правда плох очень?

- Что там такое? - спросила проходившая по коридору тётка.

- Да вон в том купе человек, слышь, помирает, - охотно объяснил ей бородатый. - Вот так, живёшь-живёшь, а где помрёшь - неизвестно.

- Высадить бы надо, - осторожно посоветовали из соседнего купе. Сообщить на станцию, пусть подождут санитары с носилками. Хорошее ли дело: в вагоне покойник! У нас тут женщины, дети.

- Где покойник? У кого покойник?

Разговор принял неожиданный и неприятный оборот. Дядя ткнул Катю кулаком в спину и, громко рассмеявшись, подошёл к лежавшему на лавке старику Якову.

- Ха-ха! Он помрёт! Слышь ты, старик Яков? - дёргая его за пятку, спросил дядя. - Они говорят, что ты помираешь. Нет, нет! Дуб ещё крепок. Его не сломали чеченские казематы. Не сломит и лёгкий сердечный припадок, результат тряски и плохой вентиляции. Ага! Вот он и поднимается. Вот он и улыбнулся. Ну, смотрите. Разве же это судорожная усмешка умирающего? Нет! Это улыбка бодрой и ещё полнокровной жизни. А вот и проводник! Конечно, говорю я, он ещё улыбается. Но при его измученном борьбой организме подобные улыбки в тряском вагоне вряд ли естественны и уместны.

Проводник, поглядев ещё раз на старика Якова, сказал:

- Ладно, господа, я нашёл одно место в вагоне люкс. Когда мы проезжали Горячий Ключ, там ни то сошёл раньше времени, ни то, может, отстал пассажир. Я тому проводнику всё объяснил. Он разрешил это место пока занять.

Все остались очень довольны. Все хвалили доброго и понимающего проводника. Говорили, что вот-де какой ещё молодой, а какой хороший человек. И даже на лапу не потребовал! А редко ли попадаются такие, которые с тобой и разговаривать не хотят - не то чтобы помочь или хотя бы посочувствовать.

Хорошо, когда всё хорошо. Люди становятся добрыми, общительными. Они одалживают друг другу открывачку, ножик, соль. Берут прочесть чужие журналы, газеты и расспрашивают, кто куда и откуда едет, что и почём там стоит. А также рассказывают анекдоты и разные истории из своей и из чужой жизни.

Старик Яков совсем оправился. Он выпил чаю, съел колбасы с хлебом.

Тогда соседи принялись намекать ему, что не возражали бы если б он рассказал им что-нибудь из своей, очевидно, богатой приключениями жизни...

Отказать в этом людям, которые столь участливо отнеслись к

нему, было неудобно, и старик Яков вопросительно посмотрел на дядю.

- Нет, нет, он не расскажет, - громко объяснил дядя. - Он слишком скромен. Да, да! Ты скромен, друг Яков. И не сердись, если я тебе напомню, как только из-за этой проклятой скромности ты отказался занять пост замминистра одной небольшой автономной республики. Министр этой самой республики недавно умер. И, конечно, ты, а не кто иной, был бы сейчас у них министром!

- Прям так и было? - улыбаясь, спросил с верхней полки круглолицый паренёк.

- Именно так. И никак не по другому. - задорно ответил дядя и продолжал свой рассказ: - Но скромность, увы, не всегда добродетель. Наши дела, наши поступки принадлежат часто истории и должны, так сказать, вдохновлять нашу, увы, испорченную молодежь. И если не расскажет он, то за него расскажу я.

Тут дядя обвёл взглядом всех здесь присутствующих и спросил, не воевал ли кто-нибудь, случайно, и не сидел ли кто-нибудь, случайно, в тюрьме.

Нет, нет! Оказалось, что ни на войне, ни в тюрьме никто не был.

...Когда дядя кончил рассказывать, слушатели посмеялись и начали расходиться. Разговор закончился, потому как появился проводник из другого вагона - того вагона, куда должны были перевести старика Якова.

Дядя остался караулить вещи, а Катя взяла пару нетяжёлых сумок и пошла провожать в вагон люкс старика Якова, который нёс с собой cвёрнутую наволочку, портфель, полотенце, апельсин и газету.

В купе было всего два места. Внизу, у окна справа, сидел пожилой человек, на столике перед ним лежала книга, за спиной его стоял солидного вида дипломат, кожаная сумка, а рядом на диване валялась подушка.

Он искоса взглянул на вошедших. Но, увидев, что в купе входит не какой-нибудь шалопай, а почтенный старик с орденом, он учтиво ответил на поклон и подушку отодвинул. Второе место, то самое, на которое опоздал какой-то пассажир, было свободно. Но сразу ложиться спать старик Яков не захотел, а надел очки и взялся за газету.

Однако Катя хорошо видела, что он не читает, а исподлобья, но зорко, смотрит в сторону пассажира.

Катя помялась и пожелала старику Якову спокойной ночи.

Тогда он легонько охнул и тихим злым голосом попросил её сказать дяде, чтобы тот вместо негодной, чёрной, передал обыкновенную грелку, наполненную водой до половины. Катя удивилась и хотела переспросить, но вместо ответа старик Яков молча показал ей кулак. Обиженная и слегка напуганная, Катя вернулась и передала дяде эту странную просьбу.

Дядя насупился, негромко кого-то выругал, полез к себе в сумку, достал небольшой сверток и тотчас же вышел, должно быть к проводнику за горячей водой. Вскоре он вызвал Катю на площадку. Взгляд его был серьёзен, а круглые глаза прищурены.

- Возьми, - сказал он, протягивая ей серую холщовую сумочку, затянутую сверху резиновым шнуром. - Возьми эту грелку и отнеси. Поняла? - он сжал Кате руку. - Поняла? - повторил дядя. - Иди и помни, о чём мы с тобой перед отъездом говорили.

Голос у дяди был тих и строг, говорил он теперь коротко, без всяких смешков и прибауток. Рука у Кати дрожала. Дядя заметил это, потрепал девочку за подбородок и легонько подтолкнул.

- Иди, - сказал он, - делай, как тебе приказано, и тогда всё будет

хорошо.

Катя пошла. По пути она прощупала сумочку: внутри неё что-то скрипнуло и зашуршало; грелка была холодная, по-видимому, кожаная, и вместо воды набита бумагой.

Катя постучалась и вошла в купе. Незнакомый пассажир сидел у столика, низко склонившись над книгой. Старик Яков читал, откинувшись почти к самой стенке.

Он схватил грелку, легонько застонал, положил её себе на живот и закрыл полами пиджака.

Катя вышла и в тамбуре остановилась. Окно распахнуто. Ни луны, ни звёзд не было видно. Ветер бил ей в горячее лицо. Вагон дрожал, и резко, как выстрелы, стучала снаружи какая-то железка. "Куда это мы мчимся? - глотая воздух, подумала Катя. - Рита-та-та! Трата-та! Поехали!.. Поехали! Эх, кажется, далеко поехали!"

- Ну? - спросил дядя, встретив её в тамбуре.

- Всё сделано, - тихо ответила Катя.

- Хорошо. Садись, отдохни. Хочешь есть - вон на столе колбаса, булка, яблоки.

От колбасы Катя отказалась, яблоко взяла и съела сразу.

- Вы бы девочку спать уложили, - посоветовала старушка. - Девчонка за день намоталась. Глаза, я смотрю, красные.

- Ну, что за красные! - ответил ей дядя. - Это просто так: пыль, тени. Вот скоро будет станция, и она перейдёт ночевать к старику Якову. Старик без присмотра - дитя: то ему воды, то грелку. А с проводником того вагона я уже договорился.

- С умным человеком почему не договориться, - вздохнула старушка. - А у меня сын Володька, бывало, говорит, говорит. Эх, говорит, мама, никак мы с тобой не договоримся!.. Так сам в Москву и уехал. Теперь там, шалопай, в банке, что ли, работает.

Старушка улыбнулась и стала раскладывать постель, а Катя подозрительно посмотрела на дядю: что это ещё затевается? В какой вагон? Какие грелки?

Мимо их купе то и дело проходили в вагон-ресторан люди. Вагон покачивало, все пошатывались и хватались за стены.

Катя села в уголок, пригрелась и задумалась. Как странно! Давно ли всё было не так! Били часы. Кричало радио. Наступало утро. Шумела школа, гудела улица... А потом, после школы - гремел барабан. Их Корниловский отряд выходил на площадку строиться. Мальчишки разглядывали её, не скрывая восхищения. Её называли Катя-барабанщица. Приятно вспомнить...

Ту-у! - взревел вдруг поезд. Вагон рвануло так, что Катя едва не свалилась с лавки; железный подстаканник слетел на пол, заскрежетали тормоза, и пассажиры в страхе бросились к окнам.

Вскочил в купе встревоженный дядя. С фонарями в руках проводники кинулись к площадкам.

Поезд беспрерывно гудел. Стоп! Стали. Сквозь окна не видно было ни огонька, ни звёздочки. И непонятно, стоит ли поезд в лесу или в поле.

Все толпились и спрашивали друг друга: что случилось? Не задавило ли кого? Не выбросился ли кто из поезда? Не мчится ли на них встречный? Но вот поезд опять загудел, что-то защёлкало, зашипело, и пейзаж за окном сдвинулся с места, поплыл.

- Всё в порядке! Ничего не случилось! - унылым голосом закричал проводник. - Пьяный какой-нибудь шёл из вагона-ресторана - ну и рванул тормоз.

- Напьются и безобразят! - вздохнул дядя. - Сходи, Катерина к старику Якову. Старик больной, нервный. И узнай заодно, не заменить ли ему воду в грелке.

Катя сурово взглянула на него: не ври, дядя! И молча пошла.

И вдруг по пути Катя вспомнила то знакомое лицо армянина Ашота, что мелькнуло перед ней на платформе в Горячем Ключе. Отчего-то ей стало не по себе.

Она постучалась в дверь купе люкс. Откинувшись спиной почти совсем к стенке, старик Яков лежал, полузакрыв глаза. На полу валялись спички, окурки, и повсюду пахло валерьянкой. Очевидно, и мягкий вагон тряхнуло здорово.

Катя спросила у старика Якова, как он себя чувствует и не пора ли заменить грелку.

- Пора! Давно пора! - сердито сказал он, раскрыл полы пиджака и передал Кате холщовый мешочек.

- Девочка! - не отрывая глаз от книги, попросил её пассажир. - Будешь проходить, скажи проводнику, чтобы он пришёл немного прибрать.

- Да, да! - болезненным голосом подтвердил Яков. - Попроси, милая!

"Милая"? Хорош "милый"! Он так вцепился в Катину руку и так угрожающе замотал плешивой головой, что можно было подумать, будто с ним вот-вот случится припадок. Катя выскочила в коридор и остановилась. Что это всё такое? Что означают эти выпученные глаза и перекошенные губы? А она вот возьмёт и крикнет проводника. И потом ещё передаст ему эту сумку!

Проводник как раз шёл в вагон и остановился, вытирая тряпкой стёкла.

"Сказать или не сказать"?

- Девушка, - спросил вдруг проводник, - что вы здесь всё время

ходите? У вас билет в плацкартном, а здесь люкс.

- Да, - пробормотала Катя, - но мне же нужно... и они меня посылают.

- Я не знаю, что вам нужно, - перебил её проводник, - а мне нужно, чтобы в мои купе посторонние пассажиры не ходили. Что это вы взад-вперёд носите?

"Поздно! - испугалась Катя. - Теперь уже говорить поздно... Смотри, берегись, осторожней!.."

- Да, - вздрагивающим голосом ответила она, - но в пятом купе у меня больной дядя, и ему нужно менять воду в грелке.

- Так давайте мне сюда эту грелку, - протянул руку проводник, - для больного старика я и сам это сделаю.

- Но ему уже больше не нужно, - пряча холщовую сумку за спину, в страхе ответила Катя. - У него уже совсем прошло!

- Ну, не нужно, так и не нужно! - опять принимаясь вытирать стёкла, проворчал проводник. - А вы сюда больше не ходите. Мне лично всё равно, но порядок есть порядок.

Потная и красная, проскочила Катя на площадку своего вагона. Дядя вырвал у неё сумку, сунул туда руку и, даже не глядя, понял, что всё было так, как ему нужно.

- Молодец! - тихо похвалил он племянницу. - Талант! Мата Хари!

И странно! То ли давно уже Катю никто не хвалил, но она вдруг обрадовалась этой сомнительной похвале. В одно мгновение решила она, что всё пустяки: и её недавние размышления и подозрения, и что она на самом деле молодец, отважная, находчивая, ловкая.

Она торопливо рассказала дяде, как было дело, что сказал ей пассажир, как мигнул ей старик Яков и как увернулась она от подозрительного проводника.

- Героиня! - с восхищением сказал дядя. - Суперагент! Никита! Джеймс Бонд в юбке! - он посмотрел на часы. - Идём, через пять минут станция.

- И тогда что?

- И тогда всё! Иди забирай вещи.

Поезд уже гудел; стучали рельсы. Проводник пошёл налево, к выходу. Катя взяла сумки. Из всего купе не спала только одна старушка. Дядя пожелал ей счастливого пути. Они с Катей выбрались в коридор и прошли к площадке. Здесь дядя вынул из кармана ключ, открыл дверь, и они соскочили на противоположную от вокзала сторону и, смешавшись с людьми, пошли вдоль состава.

У кого-то дядя спросил, где туалет. Им показали на самом конце

перрона маленькое грязноватое строение. Они подошли ближе и остановились.

Через минуту туда же, без кепки и без чемодана, подбежал совершенно здоровехонький старик Яков.

Здесь друзья обнялись, как будто не видались полгода. Поезд свистнул и умчался. А они заторопились прочь с вокзала, потому что с первой же остановки мог прийти милицейский запрос. А дядя и его знаменитый друг, как Катя тогда подумала, были, вероятно, отъявленные мошенники.

Много ли добра было в жёлтой сумке, которую старик Яков подменил у пассажира во время переполоха с внезапной остановкой поезда (тормоз рванул, конечно же, дядя), - этого они Кате не сказали. Но на следующее утро лица у них были унылые. На зелёном пустыре за какой-то станцией был между дядей и стариком Яковом крупный спор. О чём? Катя не слышала.

Потом хмуро и молча сидели они, что-то обдумывая, в маленьком кафе. Катя поняла, что старые друзья эти снова помирились. Долго и оживлённо разговаривали они и всё поглядывали в сторону девочки, из чего она поняла, что разговор у них идёт о ней.

Наконец они подозвали Катю. Дядя вдруг начал хвалить её и сказал, что она должна быть спокойна и тверда, потому что счастье её лежит уже не за горами.

Слушать такое было бы очень радостно, если бы не смутное подозрение, что все эти странные дела ещё не окончены.

Но вдруг, на станции Туапсе, к огромной Катиной радости,

распрощался и отстал от них старик Яков.

Тут Катя вздохнула свободно, уснула крепко, а проснулась в купе вагона уже тогда, когда ярким тёплым утром они подъезжали к какому-то потрясающе красивому приморскому городу.

С грохотом мчались они вдоль морского берега. Лазурные волны, по которым плыли большие белые пароходы и парусники, играя, переливались внизу.

Пахло морским йодом и водорослями. Кричали белые чайки - птицы, которых Катя не видела уже давно.

Пологий цветущий берег растилался вдоль моря. И он шумел

листвой, зелёной и сочной, то там, то тут попадались красивицы-пальмы.

А вдалеке, над морем, громоздились белые здания, казалось - дворцы, башни, светлые, величавые. И, пока поезд подъезжал ближе, они неторопливо разворачивались, становились вполоборота, проглядывая одно за другим через могучие каменные плечи, и сверкали голубым стеклом, серебром и золотом.

Дядя дернул Катю за плечо:

- Подружка! Что с тобой: столбняк, отупение? Я кричу, я дёргаю... Давай собирай вещи.

- Это что? - как в полусне, спросила Катя, указывая рукой за окно.

- А, это? Это Лазаревское.

Катя влюблялась в этот маленький городок, такой светлый и такой прекрасный. Налюбоваться не могла она, когда шла по зелёным улицам Лазаревского. Всё это казалось ей сплошным праздником. Росли здесь остроконечные кипарисы и пальмы, высокие тополя и тенистые каштаны. Раскинулись кругом яркие цветники.

И то ли это слепило людей южное солнце, то ли не так, как на севере, все были здесь одеты - ярче, проще, легче, - только Кате показалось, что весь этот город шумит и улыбается.

Они свернули от центра. То дома высились у них над головой, то лежали под ногами. Наконец они прошли через небольшой двор, ещё через двор, перешли улицу - и опять через двор. После чего оказались на маленькой тихой улочке, где в ряд стояли одноэтажные частные домики.

Дойдя до калитки, дядя остановился. Сад густой, запущенный. Акация, слива, вишня, у забора лопух.

В глубине сада стоял небольшой двухэтажный дом. За домом - зелёный откос, и на нём полинялый сарай.

Верхний этаж дома был пуст, окна распахнуты, и на подоконниках скакали воробьи.

- Стой здесь, - сбрасывая сумку, приказал дядя, - а я сейчас всё узнаю.

Катя осталась одна. Кувыркаясь и подпрыгивая, выскочили ей под ноги два здоровых дымчатых котёнка и, фыркнув, метнулись в дыру забора.

Слева, в саду, возвышался поросший крапивой бугор, на котором торчали остатки развалившейся каменной беседки. Позади, за беседкой, доска в заборе была выломана, и отсюда по откосу, мимо сарая, поднималась тропинка. Справа на площадке лежали сваленные в кучу скамейки, столы, стулья. И Катя подумала, что, наверное, в этом доме, жильцы останавливаются даже зимой.

- Иди! - крикнул ей показавшийся из-за кустов дядя. - Всё хорошо! Отдохнём мы здесь с тобой лучше, чем на даче. Книг наберём. Парное молоко пить будем. Аромат кругом... Красота! Не сад, а джунгли.

Возле заглохшего цветника их встретили.

Высокая седая старуха с вздрагивающей головой и с глубоко впавшими глазами, опираясь на чёрную лакированную палочку, стояла возле морщинистого бородатого человека, который держал в руках метлу - привязанный к палке веник.

Сначала Катя подумала, что это старухин муж, но, оказалось, это был её сын.

- Дорогих гостей прошу пожаловать! - сказала старуха надтреснутым, но звучным голосом. Она сухо поздоровалась с Катей и, откинув голову, приветливо улыбнулась дяде. - Здравствуйте! Здравствуйте, дорогой вы наш! сказала она, постучав костлявым пальцем по плечу дяди. - Полысел, потолстел, но всё, как

я вижу, по-прежнему добр и весел. Всё такой же молодец, герой, благородный, великодушный, а время летит... время!..

В продолжение этой совсем непонятной для Кати речи бородатый сын старухи не сказал ни слова.

Но он наклонял голову, выкидывал вперёд руку и неуклюже шаркал ногой, как бы давая понять, что и он всецело разделяет суждения матери о дядиных благородных качествах.

Гостей проводили наверх. Там, в пустой комнате уже стояли две аккуратно застеленные кровати. Сюда втащили столик. Старуха принесла стулья и скатерть. Под открытым окном шумели листья орешника, чирикали птицы.

И стало вдруг у Кати на душе хорошо и спокойно.

И ещё хорошо ей было оттого, что старуха назвала дядю и добрым и благородным. Значит, думала Катя, не всегда же дядя был пройдохой. А может быть, она и сейчас чего-то не понимает. А может быть, всё, что случилось в вагоне, это придумано злобным и хитрым стариком Яковом. А теперь, когда Якова нет, то, может быть, всё оно и пойдёт у них по-хорошему.

Дядя дернул её за нос и спросил, о чём Катя задумалась. Он был добр. И, набравшись смелости, Катя сказала ему, что лучше, чем воровать чужие сумки, жить бы им спокойно вот в такой хорошей комнате, где под окном орешник, черёмуха. Дядя работал бы, Катя бы училась. А злобного старика Якова отдали бы в дом для престарелых. И пусть он сидел бы там, отдыхал, писал воспоминания о прежней своей боевой жизни, а в теперешние дела не вмешивался.

Дядя упал на кровать и расхохотался:

- Ха-ха! Хо-хо! Старика Якова отдать в дом престарелых! Юмористка! Клара Новикова! В цирк его, в борцы! Гладиатором на арену! Музыка, туш! Рычат львы! Быки воют! А ты его в дом престарелых!

Тут дядя перестал смеяться. Он подошёл к окну, сломал веточку черемухи и, постукивая ею по своим коротким ногам, начал объяснять Кате, что вор - не всегда вор, что она ещё молода, многого в жизни не понимает и судить старших не должна. Он спрашивал её, читала ли она Иммануила Канта, Шекспира, Лермонтова и Виктора Пелевина. И когда у племянницы от всех этих вопросов голова пошла кругом, когда уже Катя окончательно запуталась и потерялась, она с чем-то, не понимая, соглашалась, чему-то поддакивала, то дядя, наконец, оборвал разговор и спустился в сад.

Катя же, хотя толком ничего и не поняла, осталась при том убеждении, что если даже её дядя и жулик, то жулик он совсем необыкновенный. Обыкновенные жулики воруют без раздумья об Иммануиле Канте, о Шекспире и о музыке Бетховена. Они тянут всё, что попадёт под руку, и чем больше, тем лучше. Потом, как Катя видела в кино, они делят деньги, устраивают пирушку, пьют водку,

танцуют с девицами и поют под гитару блатные песни, как в фильме "Бригада".

Дядя же не пьянствовал, не танцевал. Пил молоко и любил

простоквашу.

Дядя ушёл в город. В раздумье бродила Катя по комнатам. На стене в коридоре висел пыльный телефон. Очевидно, жильцы звонили по нему не часто. Заглянула Катя в чулан - здесь стояло изъеденное молью, облезлое чучело рыжего медвежонка. Слазила по крутой лесенке на чердак, но там была такая духота и пылища, что Катя поспешно спустилась вниз.

Вечерело. Катя вышла в сад. В глухом уголку, за разваленной беседкой, лежал в крапиве мраморный столб. Катя разглядела на его мутной поверхности изъеденную временем надпись, прочитать которую было невозможно. Тут же в крапиве валялся разбитый ящик и несколько очень старых и очень пыльных бутылок из под водки, вина и советского шампанского.

Было тепло, тихо, крепко пахло травой и какими-то цветами. Где-то далеко в море загудел пароход.

Когда гудит пароход, Катя теряется. Как за поручни, хочется схватиться ей за что попало: за ствол дерева, за спинку скамейки, за подоконник. Гулкое, многоголосое эхо его всегда торжественно и печально.

И где бы, в каком бы далёком и прекрасном краю она ни была, всегда ей хочется плыть куда-то ещё дальше, встречать новые берега, города и людей. Конечно, если только человек этот не такой тип, как злобный старик Яков, вся жизнь которого, вероятно, только в том и заключается, чтобы кому-то вредить, чтобы представляться больным и тянуть у доверчивых пассажиров их вещи.

Но вот Катя насторожилась. В саду, за вишнями, кто-то разговаривал. Мужской голос - ровный, приглушенный и женский - резковатый, как бы надтреснутый, но довольно приятный.

Тихонько продвинулась Катя вдоль аллеи. Это были старуха и её бородатый сын. Они сидели на скамейке рядом, прямые, неподвижные, и глядя на закат, негромко беседовали. Катя подошла ближе.

- Дитя! - позвала вдруг кого-то старуха.

Катя обернулась, но никого не увидела.

- Дитя, подойди сюда! - опять позвала старуха.

Катя снова оглянулась - нет никого.

- Тут никого нет, - смущённо сказала она, высовываясь из-за куста. Оно, наверное, куда-нибудь убежало.

- Кто оно? Глупая девочка! Это я тебя зову.

Катя подошла.

- Сходи на кухню и посмотри, не готов ли кофе.

- Хорошо, - согласилась Катя, - только я не знаю, где у вас кухня.

- Как ты не знаешь, где у нас кухня? - строго спросила старуха. - Да я тебя, мерзавку, из дома выгоню... на мороз, в степь... в поле!

Катя ахнула и в страхе попятилась, потому что старуха уже потянулась к своей лакированной палке, по-видимому, собираясь ударить девочку.

- Мама, успокойтесь, - раздражённо сказал её сын. - Это же не Танька и не Верка. Это младшая дочь покойного генерала Петрова, и она пришла поздравить вас с днём великой октябрьской социалистической революции.

Трудно сказать, когда Катя больше испугалась: тогда ли, когда её хотели ударить, или когда она вдруг оказалась дочерью покойного генерала.

Вскрикнув, шарахнулась она прочь и помчалась к дому. Взбежав по шаткой лесенке, Катя захлопнула на замок дверь и дрожащими руками принялась нащупывать выключатель. И только она зажгла свет, как услышала шаги. По лестнице за ней кто-то шёл...

Замок на двери был дохлый, слабенький, и его легко можно было выдавить снаружи, приложив минимальные усилия. Катя метнулась на терраску и перекинула ногу через перила.

В дверь постучали.

- Эй, там, Катерина! - услышала она знакомый голос. - Ты спишь, что ли?

Это был дядя.

Торопливо рассказала она ему про свои страхи.

Дядя удивился.

- Кроткая старуха, - сказал он, - осенняя астра! Цветок бездумный. Она, конечно, немного не в себе. Преклонные годы, тяжёлая биография... Но ты её испугалась напрасно.

- Да, дядя, но она хотела меня треснуть палкой.

- Фантазия! - усмехнулся дядя. - Игра молодого воображения. Впрочем... всё потемки! Возможно, что и треснула бы. Вот колбаса, сыр, булки. Ты есть хочешь?

За ужином дядя объяснил Кате, что когда-то весь этот дом принадлежал старухе, покойный муж которой был очень большим начальником в брежневские годы, но очень неудачно угодил головой в колесо истории: во времена горбачёвской перестройки, когда срочно понадобилось показательно растоптать хотя бы кого-нибудь из местной элиты, его это самое колесо беспощадно смоло, оставив жалкие потроха. Бывший большой шишка-начальник покатил в Сибирь по этапу, а все его трудовые сбережения в виде нескольких особняков также показательно и демонстративно переоборудовали в пансионаты и детские дома. Этот дом остался - он маленький, не особняк, и вдова умершего в заключении когда-то всесильного чинуши теперь сдаёт комнаты жильцам, с чего сама кормится.

Катя легла спать рано. Окно было распахнуто, и сквозь листву орешника, как крупные звёзды, проглядывали огни города.

Чуть позже лёг и дядя. Катя ещё не спала, и они лежали молча. Но вот дядя затарахтел в темноте зажигалкой, достал из ящика сигареты и закурил.

- Дядя, - спросила Катя, - почему эта старуха называла вас днём и добрым и благородным? Это она тоже от дури? Или что-нибудь тут было на самом деле?

- Когда-то, при Горбачёве, когда расследовали дело её супруга, дом этот хотели также конфисковать, а хозяйку отправить следом за мужем, в Сибирь, ответил дядя. - А я был молод, великодушен и заступился. Помог ей выпутаться.

- Да, дядя. Но если она была кроткая или, как вы говорите, цветок бездумный, то за что же её в Сибирь?

- Это политика. Так надо было. Кроме того, она тогда была не кроткая и не бездумная. Спи, подруга.

- Дядя, - задумчиво спросила Катя, - а как это вы заступились, и вас послушались? Вы, что, были крупным начальником?

- Каким ещё тебе начальником! Были у меня связи, возможности были. Лежи спокойно, ты мне уже надоела.

- Дядя, - помолчав немного, не вытерпела Катя, - вы, что, в органах работали?

- Лежи тихо, болтунья! - оборвал её дядя. - Какие тебе ещё органы? Я, что, похож на следователя?.. А если ты ещё будешь ко мне приставать, то я тебя выставлю в соседнюю комнату.

...Катины пытливые расспросы, очевидно, встревожили его. Через день, когда они гуляли по берегу моря, он спросил Катю, хочет ли она вообще возвращаться домой.

Катя задумалась. Нет, этого она не хотела. После всего, что случилось, Валентинин муж, наверно, пристрелит её. Но и оставаться с дядей, который всё время от Кати что-то скрывал и прятал, ей тоже не очень хотелось.

И дядя, очевидно, понял это. Он сказал Кате, что так как она ему с первого же раза понравилась, то, если Катя не хочет возвращаться домой, он отвезёт её в Новороссийск и отдаст в школу МВД.

Катя никогда не слышала о такой школе. Тогда дядя объяснил ей, что есть специальная милицейская школа, куда принимают мальчиков и девочек лет четырнадцати-пятнадцати. Там же, при школе, они живут, учатся, их обучают всем необходимым навыкам: метко стрелять, драться, вести наблюдение и уходить от погони, а потом, кто умён, может дослужиться и до полковника.

Катя представила новенькую, с иголочки, милицейскую форму с синей пилоткой, значок "МВД" и чёрный блестящий табельный пистолет... сердце её болезненно и радостно сжалось. "За что? - думала она. - И ради чего же вот этот непонятный и даже какой-то подозрительный человек заботится обо мне и хочет сделать для

меня такое хорошее дело?"

- А вы? - тихо спросила Катя. - Вы тоже будете жить в Новороссийске?

- Нет, - ответил дядя. - Разве я тебе не говорил, что я живу в Смоленске, заведую отделом народного образования и занимаюсь научной работой?

"Не беда! - подумала Катя. - Ну и пускай в Смоленске. Так, может быть, даже лучше. А то вдруг приехал бы в Новороссийск ненавистный старик Яков, вот тебе, глядишь, и пропала опять вся научная работа!"

Щёки у Кати горели, и она была взволнована. "Проживу одна, - думала Катя. - Начну всё заново. Буду учиться. Буду стараться. Вырасту скоро. Надену синюю форму... Вот я иду по улице, и мальчишки смотрят на меня внимательно, с восхищением. Я буду охранять честных людей от преступников, буду помогать тем, кто попал в беду, тем, кому трудно. Я буду хорошим милиционером, или, как ещё говорят, "хорошим ментом"."

И так замечталась Катя, что не заметила, как встал со скамейки, куда-то сходил и опять вернулся её дядя.

- Но пока тебе будет скучно, - сказал он. - У меня сейчас здесь кое-какие дела. И, чтобы ты мне не мешала, давай познакомься с кем-нибудь из девчонок или даже лучше - из ребят. Посмотри, какое кругом веселье!

Девушек и парней вокруг было много. Они прогуливались, курили, слушали музыку, играли в волейбол, прыгали на батуте, толпились у входа в салон видеоигр, и, конечно же, ребята подходили, задевая девчонок, которые тоже, впрочем, охотно отвечали на флирт.

Услышав о том, что её собираются знакомить с мальчиком, Катя смутилась и покраснела. Она молча и внимательно смотрела на дядю, не зная, что ему ответить.

- С кем же мне познакомиться? - растерянно произнесла

она единственное, что ей пришло на ум. - Народу кругом столько.

- А мы поищем - и найдём! - ответил дядя и потащил её за собой.

Он отвел Катю в сторонку. Здесь было тихо, под пальмами и кипарисами располагались столики, за которыми сидело несколько пенсионеров, занятых чтением газет и игрой в домино.

Тут дядя показал на хрупкого темноволосого мальчика, который сидел на лавочке и, поглядывая на какой-то чертёж, выстругивал ножом тонкие белые планочки.

- Ну вот, хотя бы этот. Нравится? Мальчик, сразу видно, неглупый, симпатичный.

- Дохловатый какой-то, - поморщилась Катя, отворачиваясь от предлагаемого ей кавалера. - Лучше уже, хотя бы, с кем-нибудь

из тех, что на батуте скачут.

- Подумаешь, скачут! Козёл тоже скачет, а толку? Этот мальчик машину какую-то строит. Из такого скакуна кто получится? А из этого, глядишь, Эдисон какой-нибудь... изобретатель. А ты, вообще, про Эдисона слышала?

- Слышала, - буркнула Катя, уходя. - Это который телефон выдумал.

Перекусить они зашли в небольшое кафе. Дядя взял два куска пиццы и две бутылочки кока-колы. Катя хотела присесть где-нибудь поближе к выходу, чтобы было видно море, но дядя, оглядевшись быстро, направился в совершенно другую сторону. Катя едва открыла рот, чтобы сказать ему об этом, как, вдруг, из-за дядиной спины увидела, что тот подошёл к столику, где уже сидит... Катя всмотрелась... Да-да, ошибки здесь быть не могло - за столиком сидел и пил кофе темноволосый мальчик - этого самого мальчика дядя показывал ей два часа назад. Катя остолбенела. Она не знала, что и сказать.

- У вас тут найдётся два свободных места? - спросил дядя у молодого человека.

Тот быстро оглядел его и Катю.

- Да-да, конечно. Садитесь.

Катя уселась, по прежнему крепко держась за бутылочки с кока-колой так, словно бы они могли её сейчас защитить и выручить из этой крайне неловкой ситуации. Она растерянно посмотрела на дядю. Всё-таки, она не ожидала от него подобного, всё-таки, это слишком нахально по отношению к ней.

А темноволосый мальчик с большими серыми глазами посмотрел сначала на дядю, потом на Катю, а потом опять на Катю, но уже более внимательно.

- Давай, Катерина, - сказал ей дядя, пододвигая тарелку с пиццей. - Не стесняйся. А то уже и молодой человек, глядя на тебя, стесняться начал.

"Молодой человек" неуверенно улыбнулся, а Катя покраснела. Ей очень хотелось сейчас перейти на другой столик, но это было невозможно.

- Да, кстати, - дядя сразу же перешёл к делу. - Это я вас, молодой человек, видел сегодня в сквере, на лавочке? Вы там что-то конструировали кажется, трактор?

Темноволосый мальчик улыбнулся.

- Нет, не трактор. Это модель ветряного двигателя.

Дядя смотрел на него с уважением.

- Вот, Катерина, - сказал он. - Перед тобой сидит будущий Ньютон или, может быть, Циолковский. Я, вот, даже и не знаю, что такое ветряной двигатель. Полагаю, это должна быть очень тонкая работа.

Темноволосый мальчик смутился ещё больше, но тем не менее согласился с приветливым толстяком.

- Да, - сказал он. - Достаточно тонкая. Иначе он просто не будет функционировать.

А Катя вдруг рассердилась.

- "Тонкая"! "Тонкая"! - позабыв о дипломатичности, передразнила она. Ты бы лучше шёл на батут прыгать, а то всё равно потом это, что сейчас мастеришь, в мусор выбросишь.

Мальчик поднял на неё задумчивые серые глаза. Грубость Катина его, очевидно, удивила, и он подыскивал слова, как ей ответить.

- Послушай, - негромко сказал он. - А какое тебе дело? Нравится прыгать на батуте - иди сама и прыгай. - он замолчал, отпил кофе, и, взглянув на Катино покрасневшее лицо, добавил: - я тоже люблю бегать и прыгать, но с тех пор, как в прошлом году я выбросился с парашютом из горящего самолета, прыгать мне уже нельзя.

Он вздохнул и улыбнулся.

Краска всё гуще и гуще заливала Катины щёки - так, как будто девочка лицом попала в крапиву. А дядя как нарочно молчал - он только смотрел на них - словно бы и сказать ему было нечего.

- Извини, - ответила Катя. - Это я дура... Сама не знаю, что говорю. А, давай, я тебе помогу. Мне после обеда всё равно делать будет нечего.

Теперь покраснел сероглазый мальчик.

- Почему же дура? - запинаясь, возразил он. - Зачем это? Ну, если хочешь, пойдём, я тебе покажу свой чертёж, по которому я мастерю двигатель. Меня Славой зовут... Ну или можно - Славка.

- Меня Катей, - ответила та. - Скажи, а тебе с парашютом страшно прыгать было?

- Страшно. - признался Славка. - Но я не сам прыгнул - меня отец выкинул. Я же только дёрнул за кольцо, попал на крышу водопроводной башни и, уже свалившись оттуда, сломал себе ногу.

- Но она... нога ходит?

- Ходить-то ходит, но нельзя пока быстро бегать. - Он посмотрел на дядю, улыбнулся и спросил: - Это вы вчера стреляли в тире и поправили меня, чтобы я не сваливал набок мушку? А вы хорошо стреляете!

- Старый стрелок-десантник, - скромно ответил дядя. - Стрелял в Чечне, стрелял в Афганистане.

"Эге, стрелок-десантник! - Катя покосилась на дядю. - Так ты уже давно Славку приметил! А я-то думала, что мы его в кавалеры выбрали случайно!"

Выйдя из кафе Катя со Славкой договорились завтра встретиться в сквере, на той самой лавочке.

- Вот человек! - похвалил дядя Славку. - Это тебе не то что какая-нибудь девица, которая только и умеет к мачехе... в ящик... Ну, да ладно, ладно! Ты с самолёта попробуй прыгни, тогда и хорохорься. А то не скажи ей ни слова. Динамит! Порох!.. Вспышка голубого магния! Ты давай-ка с ним покрепче познакомься... Домой к нему зайди... Посмотришь, как он живёт, чем в жизни занят, кто у него родители... Эх, - вздохнул дядя, - если бы нам такую молодость! А то что?.. Пролетела, просвистела! Тяжкий труд, чёрствый хлеб, свист ремня, вздохи, мечты и слёзы... Нет, нет! Ты с ним обязательно познакомься; он скромен, благороден, и я с удовольствием пожал

его честную молодую руку.

Дядя проводил Катю до одного из пересечений центральной улицы.

- Давай, - сказал он, - дальше вон до того угла, потом налево и до магазина - а там ты разберёшься. Я попозже приду.

Посвистывая, брела Катя по улице. Добравшись уже до

дома и дойдя до разваленной беседки, она услышала шум и увидела, как во дворике промелькнуло лицо старухи. Волосы её были растрёпаны, и она что-то кричала.

Тут же следом за ней из кухни с топором в руке выбежал её престарелый сын; лицо у него было мокрое и красное.

- Послушай! - запыхавшись и протягивая Кате топор, крикнул он. - Не можешь ли ты отрубить ей голову?

- Нет, нет, не могу! - завопила Катя, отскакивая на два метра в сторону. - Я... я кричать буду!

- Но, дура... она же - курица! - гневно гаркнул на Катю бородатый. - Мы еле её поймали, и у меня дрожат руки.

- Нет, нет! - ещё не оправившись от испуга, бормотала Катя. - И курице не могу... Никому не могу... Вы подождите... Вот придёт дядя, он всё может.

Она пробралась к себе и легла на кровать. Было теперь неловко, и Катя чувствовала себя глупой. Чтобы отвлечься, она развернула и стала читать газету.

Прочитала первую страницу. В Ираке воевали, в Израиле воевали, в Чечне воевали. Взлетали на воздух кафе и дискотеки, гибли под бомбами города, и все обвиняли не себя, а кого-то. Неспокойно в мире, и в России неспокойно.

Потом стала читать происшествия. Здесь всё было куда как понятней.

Вот столкнулись две иномарки - обе машины вдребезги, но те, кто сидели внутри, живы. "Кавказцы, конечно. Кто же ещё ездит на иномарках?"

Вот на рынке подрались лица кавказской национальности, одного из них в потасовке ширнули ножом. Когда подоспела милиция, он вызвался быть пострадавшим. "Ну-ну..."

А вот объявление: бисексуал, "молодой и стройный" хочет познакомиться с девушкой. "Мнда-а-а... Молчал бы уже о том, что он бисексуал. Какая же приличная девушка захочет с ним знакомиться?.." А вот, стоп!.. Катя сжала и подвинула к глазам газету. А вот... ищут её, Катю... "Разыскивается девочка четырнадцати лет, Екатерина Щербачёва. Блондинка. Длинные волосы. Звонить: телефон

26-86-36", код краснодарский.

"Так, ясно! Значит, вернулась Валентина. Телефон не наш, не домашний, значит, ищет милиция".

Трясущейся рукой подвинула Катя дорожное дядино зеркальце.

Долго и тупо глядела. "Да, да, вот она я. Вот блондинка. Вот длинные волосы".

"Разыскивается..." Слово это звучало тихо и приглушенно. Но смысл его был грозен и опасен.

Вот они скользят по проводам и кабелям телеграммы, факсы, электронные письма: "Ищите! Ищите!.. Задержите!" Вот они стоят перед своим начальником, спокойные, сдержанные опера. "Да, - говорят они, - господин-товарищ начальник! Мы найдём гражданку Екатерину Щербачову, четырнадцати лет, блондинку, с длинными волосами, - ту, что взламывает ящики и продаёт старьёвщикам чужие вещи. Она, наверно, живёт в каком-нибудь другом городе со своим подозрительным дядей, например в Лазаревском, и мечтает безнаказанно поступить в школу МВД, чтобы служить в российской милиции. Эта лживая барабанщица, которую давно уже вычеркнули из списков Корниловского отряда, конечно, будет плакать и оправдываться, что всё вышло как-то нечаянно. Но мы ей не поверим, потому что не только она сама такая, но и отец её тоже сидит за уголовщину".

Катя швырнула зеркало и газету. Да! Всё именно так, и оправдываться было нечем.

Ни возвращаться домой, ни попадать в колонию для несовершеннолетних у Кати желания не было. Она упрямо хотела теперь в милицейскую школу. И она решила бороться за свое счастье.

Насухо вытерла Катя глаза и вышла на улицу.

Патрульные милиционеры, просто прохожие с газетой и без - все они теперь казались подозрительными и опасными.

Катя зашла в аптеку и, не зная точно - зачем, долго толкалась у прилавка, до тех пор, пока покупатели не стали опасливо поглядывать на неё, придерживая рукой карманы, и продавец грубо не спросил, что ей здесь нужно.

Катя купила пузырёк йода и, не задерживаясь, вышла.

Потом она очутилась возле парикмахерской. Зашла.

- Как стричь? - равнодушно спросила парикмахерша.

Катя подумала и заказала причёску в стиле ретро - как у Кэтрин Зэты Джонс в фильме "Чикаго". Пряди светлых волос тихо падали на белую простыню. Смотреть на них Кате было тоскливо и неприятно.

Волосы она попросила покрасить в каштановый цвет. Всё. Больше она не блондинка.

Сверкали на улице фонари. Пахло тёплым асфальтом, сигаретами, цветами и кофе.

"Никто теперь меня не узнает и не поймает, - думала Катя. - Поможет мне дядя устроиться в милицейскую школу, а сам уедет к себе в Смоленск... Ну и пусть! Буду жить одна, буду стараться. А на всё прошлое плюну и забуду, как будто бы его и не было".

Лёгкий ветерок холодил её ещё влажную голову. Шли навстречу какие-то люди. Но никто из них не знал, что в этот вечер твёрдо решила Катя жизнь начинать заново и быть теперь человеком прямым, смелым и честным.

Было уже поздно, и, спохватившись, Катя решила пройти домой ближним, более коротким путем.

Темно и глухо было на пустыре за сквером. Оступаясь и

поскальзываясь, добралась она до забора, перелезла и очутилась в саду. Окна её комнаты были темны - значит, дядя ещё не возвращался.

Это обрадовало Катю, потому что долгое отсутствие её останется незамеченным. Тихо, чтобы не разбудить внизу хозяев, подошла она к крылечку и потянула дверь. Вот тебе и раз! Дверь была заперта. Очевидно, они ожидали, что дядя по возвращении постучится.

Но, ведь, то дядя! Кате же, особенно после того, как она сегодня обидела хозяина, стучаться было совсем неудобно.

Она разыскала скамейку и села в надежде, что дядя вернётся скоро.

Так она просидела с полчаса или больше. На траву, на листья пала роса. Кате становилось холодно, и она уже сердилась на себя за то, что не отрубила курице голову. Подумаешь - курица! А вдруг вот дядя где-нибудь заночует, что тогда делать?

Тут она вспомнила, что сбоку лестницы, рядом с уборной, есть окошко и оно, кажется, не запирается.

Катя сняла туфли, сунула их за пазуху и, придерживаясь за трухлявый наличник, встала босыми ногами на уступ. Окно было приоткрыто. Катя вымазалась в пыли, поцарапала ногу, но благополучно спустилась в сени.

Она лезла не воровать, не грабить, а просто потихоньку, чтобы никого не потревожить, пробиралась домой. И вдруг сердце её заколотилось так сильно, что она схватилась рукой за грудную клетку. Что такое?.. Спокойней!

Однако дыхание у Кати перехватило, и она в страхе уцепилась за перила лестницы.

Кто его знает почему, но ей вдруг показалось, что старик Яков не исчез - там, далеко, в Туапсе, - а где-то притаился здесь, совсем рядом.

Несколько мгновений эта нелепая, упрямая мысль не отпускала Катю, и она мучительно силилась понять, в чём тут дело.

Тихонько поднялась она наверх - и опять стоп!

Не из той комнаты, где они жили, а из пустой, которая выходила окном к курятнику, пробивался через дверные щели слабый свет. Значит, дядя уже давно был дома.

Катя прислушалась. Разговаривали двое: дядя и кто-то незнакомый. Никакого старика Якова, конечно, не было.

- Вот, - говорил дядя, - сейчас будет готово. Этот пакет туда, а этот сюда. Понятно?

- Понятно!

Куда "туда" и куда "сюда", - Кате это было совсем непонятно.

- Теперь всё надо убрать. И куда это моя девчонка пропала? (Это о Кате.)

- Вернётся! Наверное, немного заблудилась. А то ещё в кино с кем-нибудь пошла. Сейчас дети такие! А мать у неё кто?

- Мачеха! - ответил дядя. - Кто её знает, в Краснодаре живёт. Мы на эту квартиру случайно, через своего человека вышли. Мачеха сейчас в Москве. Девчонка одна. Квартира пустая. Лучше всякой гостиницы. Она мне сейчас в одном деле помогать будет.

"Как это "кто её знает"? - ахнула Катя. - Ведь ты же мой дядя!"

- Ну, и последнее готово! Всё - наука и техника. Осторожней, не разбейте склянку. Но куда же всё-таки запропала девчонка?..

Катя тихонько попятилась, спустилась по лесенке, вылезла обратно в сад через окошко, обула туфли и громко постучалась в запертую дверь. Отворили её не сразу.

- Это ты, бродяжка? Наконец-то! - раздался сверху дядин голос.

- Да, я.

- Тогда подожди, оденусь, а то я прямо с постели.

Прошло ещё минуты три, пока дядя спустился по лестнице.

- Что же это такое? Где ты шаталась?

- Я вышла погулять... Потом села не на тот автобус. Потом у меня не было денег, я шла и немного заблудилась.

- А ты без денег на автобусах никогда не ездила? - проворчал дядя.

Но Катя уже поняла, что ругать он её не будет и, пожалуй, даже доволен, что сегодня вечером Кати не было дома. Тем более, что, увидев новую Катину прическу, дядя покачал головой и восхищённо присвистнул.

В коридоре и во всех комнатах было темно. Не зажигая свет, Катя разделась и скользнула под одеяло. Дверь внизу тихонько скрипнула. Кто-то вышел на улицу.

И только сейчас, лёжа в постели, Катя наконец, поняла, почему ей недавно померещилось близкое присутствие старика Якова. Как и в тот раз, когда он впервые очутился в её квартире, Кате почудился такой же сладковато-приторный запах - не то эфира, не то ещё какой-то дряни. "Очевидно, - подумала Катя, - дядя опять какое-то лекарство разлил... Но что же он за человек? Он меня поит, кормит, одевает и обещает отдать в школу МВД, а, оказывается, он даже не знает Валентины и вовсе мне не дядя!"

Тогда, осененная новой догадкой, Катя стала припоминать все прочитанные ею книги из жизни знаменитых и неудачливых изобретателей и учёных.

"А может быть, - думала она, - дядя мой совсем и не жулик. Может быть, он и правда какой-нибудь учёный или химик. Никто не признаёт его изобретения, или что-нибудь в этом роде. Он втайне ищет какой-нибудь утерянный или украденный рецепт. Он одинок, и никто не согреет его сердце. Он увидел хорошую девочку (это меня увидел), которая тоже одинока, и взял меня с собой, чтобы наставить на правильную жизнь. Конечно, правильная жизнь так, как у нас

началась в вагоне, не начинается. Но... я ничего не знаю. Мне бы только вырваться на волю, в милицейскую школу. Да поскорее, потому что я ведь решила уже жить правдиво и честно... Правда, что я уже и сегодня успела соврать и про автобус и про то, что заблудилась. Но ведь он же мне и сам соврал первый. "Ты, - говорит, - погоди... Я только что с постели". Нет, брат! Тут ты меня не обманешь. Тут я и сама химичить умею!"

Несколько дней прошли спокойно. Каждое утро бегала Катя теперь в парк, и там они встречались со Славкой.

Однажды в парк зашёл Славкин отец, тоже худой, темноволосый человек в летней рубашке и светлых брюках.

Прищурившись, глянул он сначала на Катю, а потом на Славкину модель ветродвигателя, сильными пальцами грубовато и быстро выломал распорку, которую только что с таким трудом Славка с Катей вставили на место, и уверенно заявил, что здесь должна быть не распорка, а стягивающая скрепка, иначе при работе разболтается гнездо мотора.

С обидой и азартом кинулись Славка и Катя к чертежу, но, оказывается, Славкин отец был совершенно прав.

Он улыбнулся и невозмутимо кивнул. Поцеловал Славку в лоб, что Катю удивило, потому что Славка был совсем не маленький, и, тихонько насвистывая, быстро пошёл через площадку, старательно обходя копавшихся в песке маленьких ребятишек.

- Догадливый! - сказала Катя. - Только подошёл, глянул - крак! - И выломал.

- Ещё бы не догадливый! - спокойно ответил Славка. - Такая у него работа.

- Он военный инженер? Он что строит?

- Разное, - уклончиво ответил Славка и с гордостью добавил: - Он очень хороший инженер! Это он только такой с виду.

- Какой?

- Да вот такой! - улыбается, шутит... Ты думаешь, он молодой?

Нет, ему уже сорок два года. А твоему отцу сколько? Он кто?

- У меня дядя... - запнулась Катя. - Он, кажется, учёный... химик...

- А отец?

- А отец... отец... Славка! Что же ты, искал, искал

контргайку, а сам её каблуком в песок затоптал - и не видишь.

Наклонившись, долго выковыривала Катя гайку пальцем и, сидя на корточках, счищала и сдувала с неё песчинки.

Она кусала губы от обиды. Сколько ни говорила она себе, что теперь она должна быть честной и правдивой, - язык так и не поворачивался сказать Славке, что отец у неё сидит за уголовщину.

Но она и не соврала. Она не сказала ничего, замяла разговор, засмеялась, спросила у него, сколько сейчас времени, и сказала, что пора кончать работу.

На другой день дядя вызвался проводить её в гости к Славке. Славка жил далеко. Домик они занимали красивый, небольшой, но достаточно просторный.

Встретили их Славка и его бабушка - старушка хлопотливая, говорливая и добродушная. Дядя попросил подать ему через окно воды, но бабушка пригласила его внутрь и предложила стакан кваса.

Дядя неторопливо пил стакан за стаканом и, прохаживаясь по комнатам, похваливал то квас, то Славку, то Славкину светлую, уютную квартиру. Он был огорчён тем, что не застал Славкиного отца дома, и через полчаса ушёл, пообещав зайти в другой раз.

Как только он вышёл, бабушка сразу же заставила Катю насильно выпить стакан молока, съесть блин и творожную ватрушку, причём Славка - нет, чтобы заступиться за девочку, - сидел на скамье напротив, болтал ногами, хохотал и подмигивал.

Потом он показал Кате свой альбом открыток. Это были не простые современные открытки, а старинные, времён гражданской войны. Напечатанные на шершавой, грубой бумаге, теперь уже сильно полинявшие, потёртые, потрескавшиеся они рассказывали о том далёком времени.

Вот стоит офицер в синем мундире. В руках блестит светло-синяя сабля. Небо синее, земля, деревья и трава - чёрно-синие. Возле офицера осталось всего четыре товарища, и на их фуражки, на мужественные благородные лица светлыми полосами падают лучи - это сверкает огромный меч, переплетённый колючей проволокой тернового венца.

Внизу, под открыткой, подпись: "Смерть капитана Андрея Бутовского с товарищами в бою под Екатеринодаром". И ещё помельче: "Напечатано походной типографией Добровольческой армии, 1918 г. ".

- Это очень редкая открытка, - бережно поглаживая её, объяснил Кате Славка. - Их всего-то, может, и было напечатано штук двести - триста. Ну и вот эта тоже попадается не часто. Тут, смотри, генерал Деникин. Видишь, это белые гонят большевиков - это когда они к Москве подходили. А вот... тоже гонят. А это всадник в бой мчится. Отстал, наверное. А на небе тучи такие... А это просто так... девчонка с наганом. В мундире Добровольческой армии. Видишь, губы сжала, а глаза весёлые. Они погибли большинство. Многие сгинули потом на чужбине, в эмиграции... Стой! Подожди, подожди! - Махнул рукой Славка. Закрыв ладонью альбом, он посмотрел на Катю, потом опять в альбом, потом схватил со столика зеркало. - А это кто?

Перед Катей лежала открытка, изображавшая совсем молоденькую девчонку с такой же, как у Кати причёской. У пояса висела кобура, в руке девушка держала револьвер.

- Как кто? Тут же написано. Девушка - боец Добровольческой армии.

- Это ты! - подвигая ей зеркало, обрадовался Славка. - Ну, посмотри, до чего похоже! Я ещё когда тебя в первый раз увидел - на кого, думаю, она так похожа? Ну, конечно, ты! Вот причёска, нос... уши. Возьми! - сказал он, доставая из гнезда открытку. - У меня таких две, мне не жалко. Бери!

Молча взяла Катя Славкин подарок. Бережно завернула его и положила к себе в сумочку.

Они вышли на задний дворик. Огромные, почти в рост человека, торчали там лопухи, и под их широкой тенью суетливо бегали маленькие жёлтые цыплята.

- Славка, - осторожно спросила Катя, - а как у тебя нога? Тебе её потом совсем вылечат?

- Вылечат! - щурясь и отворачиваясь от солнца, ответил Славка. - Ну, куда, дурачок? Чё кричишь? - он схватил заблудившегося цыплёнка и бережно сунул его в лопухи. - Туда иди. Вон твоя компания. - он отряхнул руки, прищёлкнул языком и добавил: - Нога - это плохо. Ну ничего, не пропаду. Не такие мы люди!

- Кто мы?

- Ну, мы... все...

- Кто все? Ты, папа, мама?

- Мы, русские, - повторил Славка и спокойно, уверенно посмотрел на Катю.

Та опешила, не знала, что сказать. А Славка, вдруг, подошёл ближе, взял её осторожно за руки и быстро поцеловал в губы.

...Теперь, Кате хотелось в Новороссийск ещё сильнее, чем раньше. Она воображала, как уж тогда влюбится в неё Славка, когда она, Катя, наденет, наконец, милицейскую форму.

Дяди дома не было. Катя села за стол у распахнутого окошка, взяла авторучку, подвинула к себе листок бумаги и от нечего делать начала сочинять стихи.

Это оказалось совсем не таким трудным занятием, как говорил ей дядя.

Например, через полчаса уже получилось:

Из Одессы капитан

Уплывает в океан.

На борту стоят матросы,

Лихо курят папиросы.

На берегу стоят девицы,

Опечалены их лица!

Потому что, налетая,

Всем покоя не давая,

Ветер гнал за валом вал

И сурово завывал.

Выходило совсем неплохо. Катя уже хотела было продолжать описание дальнейшей судьбы отважного корабля и опечаленных разлукой девиц, как её позвала старуха.

С досадой высунулась Катя через окно, раздвинула ветви орешника и вежливо спросила, что той нужно.

Старуха попросила Катю слазить в подвал и достать для дяди бидон простокваши.

Катя покривилась, однако тотчас же вышла и полезла.

Вернувшись, она попробовала было продолжать свои стихи, но, увы, вероятно, из-за того, что в сыром, тёмном погребе Катя стукнулась лбом о подпорку, - вдохновение исчезло, и ничего у неё дальше не получалось.

Катя решила переписать начисто то, что сделано, и положить стихи на столик дяди, чтобы тот подивился новому таланту своей племянницы.

Однако хорошей бумаги на столе больше не было. Тогда Катя вспомнила, что в головах у дяди, под матрацем, завёрнутая в газету, лежит целая пачка.

Пачку эту она развернула, достала несколько листиков и стала переписывать. Только успела Катя дойти до половины, как снова её позвала старуха. Она высунулась через окошко и теперь уже довольно грубо спросила, что той опять нужно. Старуха попросила Катю слазить в подвал, в большой холодильник, и достать пяток сегодняшних яиц, потому что ей надо ставить тесто для блинов, которых дядя, конечно же, захочет поесть вместе с простоквашей.

Катя плюнула. Выскочила. Полезла. Долго возилась, отыскивая в огромном холодильнике яйца, и, вернувшись, твёрдо решила больше на старухин зов не откликаться. Села за стол. Что такое? Листка с её стихами на столе не было. Удивленная и даже рассерженная, заглянула под стол, под кровать... Распахнула дверь коридора. Нету!

И Катя решила, что, должно быть, в её отсутствие в комнату заскочили два сумасшедших котёнка и, прыгая, кувыркаясь, как-нибудь уволокли листок за окно, в сад. Вздохнув, она взялась переписывать наново. Дописала до половины, загляделась на скачущего по подоконнику воробья и задумалась.

"Вот, - думала Катя, - клюнет, подпрыгнет, посмотрит, опять клюнет, опять посмотрит... Ну, что, дурачок, смотришь? Что ты в нашей человеческой жизни понимаешь? Ну хочешь? Слушай!"

Катя потянулась к листку со стихами и, просто говоря, обалдела. Первых четырёх только что написанных ею строк на бумаге уже не было. А пятая, та, где говорилось о стоящих на берегу девицах, быстро таяла на глазах у Кати, как сухой белый лёд, не оставляя на этой колдовской бумаге ни следа, ни пятнышка.

Крепкая рука опустилась девочке на плечо, и, едва не слетев со стула, Катя увидела незаметно подкравшегося ко ней дядю.

- Ты что же это, скотина, делаешь? - тихо и злобно спросил он. - Это что у тебя такое?

Катя вскочила, растерянная и обозлённая, потому что никак не могла понять, почему это её стихи про пароход, про храброго капитана и про девиц могли привести дядю в такую ярость.

- Ты где взяла бумагу?

- Там, - и Катя ткнула пальцем на кровать.

- "Там, там"! А кто тебе, дряни, туда разрешил лазить?

Тут он схватил листки, в том числе и те, где были начаты стихи об отважном капитане, осторожно разгладил их и положил обратно под матрац, в папку.

Но тогда, взбешённая его непонятной руганью и необъяснимой жадностью, Катя плюнула на пол и отскочила к порогу.

- Что вам от меня надо? - крикнула она. - Зачем вы меня мучаете? Я и так с вами живу, а зачем - ничего не знаю! Вам жалко трёх листочков бумаги, а когда в вагонах... так чужого вам не жалко! Что я вас, ограбила, обокрала? За что вы на меня сейчас набросились?

Катя выскочила в сад, забежала на глухую полянку и уткнулась головой в траву...

Очевидно, дяде и самому вскоре стало неловко.

- Послушай, девочка, - услышала Катя над собой его голос. - Конечно, я погорячился, и бумаги мне не жалко. Но скажи, пожалуйста... - тут голос его опять стал раздражённым, - что означают все эти твои фокусы?

Катя недоумённо обернулась и увидела, что дядя тычет себе пальцем куда-то в живот.

- Но, дядя, - пробормотала она, - честное слово... я больше ничего...

- Хорошо "ничего"! Я хотел утром переодеть брюки, смотрю - ни одной пуговицы! Что это всё значит?

- Но, дядя, - Катя пожала плечами, - зачем мне ваши брючные пуговицы? Ведь это же не деньги, не бумага и даже не конфеты. Что я - продавать их буду?.. Мне и слушать вас непонятно.

- Гм, непонятно?! А мне, думаешь, понятно? Что же, по-твоему, они сами отсохли? Если бы одна, две, а то все начисто!

- Это старуха срезала, - подумав немного, сказала Катя. - Это её рук дело. Она, дядя, всегда придёт к вам в комнату, меня выгонит, а сама всё что-то роется, роется... Недавно я сама видела, как она какую-то вашу коробочку себе в карман сунула. Я даже хотела сказать вам, но забыла.

- Какую ещё коробочку? - встревожился дядя. - У меня никакой

коробочки... Ах, ты, цветок бездумный и безмозглый, тяжёлая наследственность! - спохватился дядя. - Это она у меня крем для бритья вытянула. А я искал, искал, перерыл всю комнату! Глупа, глупа! Я, конечно, понимаю: повороты судьбы, преклонные годы... Но ты когда увидишь её у нас в комнате, то гони в шею.

- Нет, дядя, - отказалась Катя. - Я её не буду гнать в шею. Я её и сама боюсь. То она меня зовёт Танькой, то Веркой, а чуть что - палкой замахивается. Вы лучше ей сами скажите. Вон она возле клумбы цветы нюхает! Хотите, я вам её сейчас позову?

- Постой! Постой! - остановил её дядя. - Я лучше потом... Надоело! Ты расскажи, что ты у Славки делала.

Катя сперва покраснела, но потом коротко рассказала дяде, как провела время у Славки, как он подарил ей открытку, мельком упомянула, что Славкин отец через три дня надолго уезжает в Крым (точнее уплывает катером), и Славка, конечно же, будет скучать.

Дядя вдруг разволновался. Он встал, обнял Катю и погладил по голове.

- Ты хорошая девочка, - похвалил её дядя. - С первой же минуты, как только я тебя увидел, сразу понял: "Вот хорошая, умная девочка. И я постараюсь помочь ей в жизни". Мнда! Теперь я вижу, что в тебе не ошибся. Да, не ошибся. Скоро уже мы поедем в Новороссийск. Начальник школы МВД - мой друг. Помощник по учебной части - тоже. Там тебе будет хорошо. Да, хорошо. Конечно, многое... то есть, гм... кое-что тебе кажется сейчас не совсем понятным, но всё, что я делаю, это только во имя... и вообще для блага... Помнишь, как у Некрасова: "Вырастешь, Саша, узнаешь..."

- Дядя, - задумчиво спросила Катя, - а вы не изобретатель?

- Тсс... - приложив палец к губам и хитро подмигнув ей, тихо ответил дядя. - Об этом пока не будем... ни слова!

Дядя стал ласковый и добрый. Он дал Кате пятнадцать долларов, чтобы та их потратила, как ей захочется. Похлопал по правому плечу, потом по левому, легонько ткнул кулаком в бок и, сославшись на неотложные дела, тотчас же ушёл.

Прошло три дня. Повидаться со Славкой Кате так и не удалось - в парк он больше не приходил.

Бегая днём по городу, она остановилась у витрины книжного магазина и долго стояла перед большой географической картой. Вот он Новороссийск! Чёрное море! Недалеко - Геленджик, чуть дальше - Туапсе, потом Сочи, а потом - опустошённая долгой войной Абхазия и за ней Грузия, где совсем недавно ещё правил кровавый диктатор, бывший коммунист-брежневец и после натовский холуй, Шеварнадзе, а внизу, далеко - до Турции, до Болгарии и до Румынии - раскинулось море...

...И волны бушуют вдали...

Товарищ, мы едем далёко,

Далёко от здешней земли.

- Так пелось в старинной красивой песне.

Нетерпение жгло и мучило Катю.

А вот он и север! Охотское море. Угрюмое море, холодное, ледяное. Где-то тут, в лагере, сидит Катин отец. Последний раз он писал из Магадана.

Магадан... Магадан! Вот он и Магадан. Отец писал мало и редко. Но последний раз прислал длинное письмо, из которого Катя, по правде сказать, мало что поняла. И если бы она не знала, что отец её работает в лагерях, где с выпивкой плохо, то Катя бы подумала, что писал он письмо немного под этим делом.

Во-первых, письмо было не грустное, не виноватое, как прежде, а с первых же строк он выругал Катю за "хвосты" по алгебре.

Во-вторых, он писал о том, чем бы сейчас занялся, если бы вдруг вышел на волю.

В-третьих, совсем неожиданно он как бы убеждал Катю, что жизнь ещё не прошла, и что Катя не должна считать его ни за дурака, ни за человека конченного.

И это Катю тогда удивило, потому что она никогда не думала, будто жизнь уже прошла. А если и думала, то скорей так: что жизнь ещё только начинается. Кроме того, никогда не считала она отца за дурака и за конченного человека. Наоборот она считала его и умным и хорошим, но только если бы он не совершал в своей жизни таких жестоких ошибок, то всё было бы, конечно, гораздо лучше!

И Катя решила, что, как только поступит в школу МВД, сразу же напишет отцу. А что это всё именно так и случится - Катя верила сейчас крепко.

Задумавшись и улыбаясь, стояла она у блестящей витрины и вдруг услышала, что кто-то её зовёт:

- Девочка, иди сюда!

Катя обернулась. Почти рядом, на углу, возле газетного киоска, стоял патрульный милиционер и рукой подзывал Катю к себе.

"26-86-36!" - вздрогнула Катя. И вздрогнула болезненно резко, как будто бы кто-то из прохожих приложил горячий окурок к её открытой шее.

Первым Катиным движением была попытка бежать. Но подошвы как бы влипли в горячий асфальт, и, зашатавшись, она ухватилась за блестящие поручни перед витриной магазина.

"Нет, - с ужасом подумала Катя, - бежать поздно! Вот она и расплата!"

- Девочка! - повторил милиционер. - Что же ты стоишь? Подходи быстрее.

Тогда медленно и прямо, глядя ему в глаза, Катя подошла.

- Да, - сказала она голосом, в котором звучало глубокое человеческое горе. - Да! Я вас слушаю!..

- Девочка, - сказал милиционер, - будь добра, сделай услугу. Сходи в магазин за углом и купи мне бутылку кваса. Я тебе деньги дам. Пить очень хочется, а я не могу отлучиться.

Он повторил это ещё раз, и только тогда Катя его поняла.

В каком-то расплывчатом, мутном полузабытьи она взяла купюру, завернула за угол, купила квас и отдала его милиционеру. Потом она направилась дальше, своей дорогой, но почувствовала, что идти не может, и круто свернула в первый попавшийся дворик.

Крупные слёзы катились по её горячим щекам, горло вздрагивало, и Катя крепко держалась за водосточную трубу.

- Так будь же всё оно проклято! - гневно прошептала она и ударила носком по серой каменной стене. - Будь ты проклята, - бормотала Катя, такая жизнь, когда человек должен всего бояться, как кролик, как заяц, как серая трусливая мышь! Я не хочу так! Я хочу жить, как живут все. Как живёт Славка, который может спокойно заходить во все магазины, отвечать на любые вопросы и глядеть людям в глаза прямо и открыто, а не шарахаться и чуть не падать на землю от каждого их неожиданного слова или движения.

Так стояла Катя, вздрагивая; слёзы катились, падали на осыпанные известкой туфли, и ей становилось легче.

Кто-то тронул её за руку.

- Девочка, - участливо спросила Катю незнакомая пожилая женщина, - ты почему плачешь? Тебя обидели?

- Нет, - вытирая слёзы, ответила Катя, - я сама себя обидела.

Пожилая женщина улыбнулась и взяла Катю за руку:

- Но разве человек может сам себя обидеть? Ты, наверное, ушиблась, ударилась?

Катя замотала головой, сквозь слёзы улыбнулась, благодарно пожала руку пожилой женщине и выскочила на улицу.

Трудно сказать почему, ей казалось, что счастье её было уже недалеко...

И в этот день Катя чувствовала себе сильной, уверенной. Её не разбило громом, и она не упала, не закричала и не заплакала от горя, когда, спустившись по откосу, она зашла во двор и увидела в саду проклятого старика Якова.

Тот сидел спиной к ней, и оживлённо разговаривал о чём-то с дядей. Надо было собраться с мыслями.

Катя скользнула за кусты и боком, боком, вокруг холма с развалинами беседки, вышла к крылечку и прокралась наверх.

Вот она и у себя в комнате. Схватила графин, глотнула из горлышка. Поперхнулась. Зажав полотенцем рот, тихонько откашлялась. Осмотрелась. Очевидно, старик Яков появился здесь совсем недавно. Полотенце было сырое не просохло. На подоконнике валялся только один окурок, а старик Яков, когда не притворялся больным, курил без перерыва. На кровати валялась

дядина кепка и мятая газета. Вот и всё! Нет, не всё. Из-под подушки торчал кончик портфеля. Катя глянула в окно. Через листву черёмухи она видела, что оба друга всё ещё разговаривают. Катя открыла портфель.

Салфетка, рубашка, два галстука, помазок, бритва, синие мужские носки. Железная коробочка из-под кофе. Внутри что-то брякает. Катя раскрыла: два ордена, иголка, катушка ниток, пузырёк с валерьяновыми каплями. Ещё трусы, две футболки... А это?

И она осторожно вытащила из уголка портфеля чёрный браунинг.

Тихий вопль вырвался у неё из груди. Это был как раз тот самый браунинг, который принадлежал мужу Валентины и лежал во взломанном Катей ящике. Ну да!.. Вот она, выщербленная рукоятка. Катя выдвинула обойму. Так и есть: шесть патронов и одного нет.

Катя положила браунинг в портфель, закрыла, застегнула и сунула под подушку. Потом обхватив голову двумя руками, прошлась по комнате. После такого ей точно нельзя возвращаться домой...

И в этот момент она увидела, что ящик дядиного стола приоткрыт. Скорее машинально Катя шагнула ближе и заглянула внутрь.

Пистолета здесь не было. Здесь лежали бумаги. Катя начала быстро перебирать их, пока не наткнулась на строгую красную корочку с торжественными золотыми буквами. "Министерство Внутренних Дел", - прочитала Катя. И раскрыла корочку. Это было служебное удостоверение майора МВД Анатолия Петровича Ромашова. С фотографии смотрел дядя. Или, по крайней мере, тот человек, что называл себя дядей. Катя вытерла лоб.

Нет, никогда раньше она не думала, что всё это может оказаться настолько серьёзным и настолько опасным. Ведь мелкий жулик, вагонный воришка не станет подделывать удостоверение майора МВД. Здесь, похоже, идёт игра крупная, нешуточная. Что за человек прячется под этой непонятной личиной? Кто он?..

Кошкой отпрыгнула Катя к террасе и бесшумно повернула ключ, потому что по лестнице кто-то поднимался. Но это был не Яков и не дядя - они всё ещё сидели в саду.

Катя присела на корточки и приложила глаз к замочной скважине.

Вошла старуха.

Лицо её показалось Кате что-то чересчур весёлым и румяным. В одной руке старуха держала букет цветов, в другой - свою лакированную палку. Цветы она поставила в стакан с водой. Потом взяла с тумбочки дядино зеркало. Посмотрела в него, улыбнулась. Потом, очевидно, что-то ей в зеркале не понравилось. Она высунула язык, плюнула. Подумала. Сняла со стены полотенце и плевок с пола вытерла. "Ах ты, старая тварь! - рассердилась Катя. - Я-то этим полотенцем лицо вытираю!"

Потом старуха примерила дядину кепку. Пошарила у дяди в карманах. Достала целую пригоршню мелочи. Конфисковала одну монетку - Катя не разглядела - какую, - спрятала себе в карман. Прислушалась. Взяла портфель. Порылась, вытянула один синий мужской носок старика Якова. Подержала его, подумала и сунула в карман тоже. Затем она положила портфель на место и лёгкой, пританцовывающей походкой вышла из комнаты.

Мгновенно следом за ней в комнате очутилась Катя. Вытянула портфель, выдернула браунинг и спрятала в карман. Сунула за пазуху и оставшийся синий мужской носок. Удостоверение положила обратно к дядиным бумагам. Бросила на кровать дядины штаны с отрезанными пуговицами. Подвинула на край стола стакан с цветами, сняла подушку, разлила одеколон на салфетку и соскользнула через окно в сад.

Очутившись позади холма, Катя пробралась к развалинам старой беседки. Сорвала лист лопуха, завернула браунинг и задвинула его в расщелину. Спустилась. Перелезла через невысокую ограду. Прошмыгнула кругом вдоль забора и остановилась перед калиткой.

Тут она перевела дух, вытерла лицо, отряхнулась и, непринуждённо насвистывая мелодию, распахнула калитку.

Дядя и старик Яков сразу же обернулись.

Как бы удивлённая тем, что увидела старика Якова, Катя на секунду оборвала мелодию, но сразу же, только потише, принялась насвистывать снова.

Подошла, вежливо поздоровалась.

- Дядя, - сказала Катя, - а, интересно, в какой стороне отсюда

Новороссийск?

- Морячка! Путешественница! Дитя капитана Гранта! - Похвалил её дядя, очевидно довольный тем, что Катя не нахмурилась и не удивилась, увидев здесь старика Якова, который был теперь наголо брит - без усов, без своей армейской гимнастёрки с орденом, а в светлой курортного вида рубашке и в таких же штанах. - Вон в той стороне Новороссийск. Сегодня мы едем в Сочи там проводим старика Якова на пристань: он плывёт в Севастополь к своей больной бабушке, а потом я отвезу тебя в Новороссийск.

Это было что-то новое. Но Катя не показала виду и молча кивнула головой.

- Ты должна быть терпеливой, - сказал дядя. - Терпение - обязательное качество для сотрудника милиции. Помню, в Чечне, сидели мы в однажды в засаде... А, впрочем, расскажу потом. Ты где бегала? Почему лоб мокрый?

- Домой торопилась, - объяснила Катя. - Думала, как бы не опоздать к обеду.

- Нас сегодня старик Яков угощает, - сообщил дядя. - Не правда ли, добряк, ты сегодня тряхнешь бумажником? Ты подожди, Катерина, минутку, а мы зайдём в комнату. Там он с дороги отряхнётся, почистится, и тогда двинем к ресторану.

Катя проводила их взглядом, села на скамью и, принялась разглядывать море на горизонте.

...Не прошло и трёх минут, как по лестнице раздался топот, и на дорожку вылетел дядя, а за ним, без рубашки, в одних брюках, старик Яков.

- Катерина! - закричал дядя. - Ты старуху не видела?

- А она, дядечка, на заднем дворике голубей кормит. Вот, слышите, как она их зовёт? "Гули, гули"!

- "Гули, гули"! - хрипло зарычал старик Яков. - Я вот ей покажу "гули, гули"!

- Только ласково! Только ласково! - предупредил на ходу дядя. - Тогда мы сразу же... Мы это быстро...

Голуби с шумом взметнулись на крышу, а старуха с беспокойством глянула на подскочивших к ней мужчин.

- Только тише! Только ласково! - оборвал дядя старика Якова, который начал материться ещё от самой калитки.

- Добрый день, хорошая погода! - торопливо заговорил дядя.

Птица-голубь - дар Божий. Послушайте, мамаша, это вы нам сейчас принесли в комнату разные... цветочки, василёчки, лютики?

- Для своих друзей, - начала было старуха, - для хороших людей... Ай-ай!.. Что он на меня так смотрит?

- Отдай по хорошему, дура старая! - заорал вдруг старик Яков. - Не то жалеть будешь!

- Только ласково! Только ласково! - загремел на Якова дядя.

Послушайте, дорогая: отдайте то, что вы у нас взяли. Ну, на что вам оно? Вы женщина благоразумная (молчи, Яков!), лета ваши преклонные... Ну, что вы, солдат, что ли? Вот видите, я вас прошу... Ну, смотрите, я стал перед вами на одно колено... Да закрой, Яков, калитку! Кого ещё там хрен несет?!

Но закрывать было уже поздно: в проходе стоял бородатый старухин сын и с изумлением смотрел на выпучившую глаза старуху и коленопреклоненного дядю. Дядя подпрыгнул, как мячик, и стал объяснять, в чём дело.

- Мама, отдайте! - строго сказал её сын. - Зачем вы это сделали?

- Но на память! - жалобно завопила старуха. - Я только хотела на добрую, дорогую память!

- На память! - взбесился тогда не вытерпевший дядя. - Хватайте её! Берите!.. Вон он лежит у неё в кармане!

- Нате! Подавитесь! - вдруг совершенно спокойным и злым голосом сказала старуха и бросила на траву синий мужской носок.

- Это мой носок! - торжественно сказал старик Яков. - Сам на днях покупал в Ростове. Давай выкладывай дальше!

Старуха швырнула ему под ноги монетку и вывернула карман. Больше в карманах у неё ничего не было.

Два часа бились трое мужчин со старухой, угрожали, уговаривали, просили, кланялись... Но она только плевалась, ругалась и даже изловчилась ударить старика Якова по затылку палкой.

До отплытия катера времени оставалось уже немного. И тогда, охрипшие, обозлённые, дядя и Яков пошли одеваться.

Старик Яков надел рубашку. С удивлением глядела Катя на его

могучие плечи; у него было волосатое загорелое туловище с несколькими неясного содержания татуировками, и, как железные шары, перекатывались и играли под кожей мускулы.

"Да, этот кривоногий дуб ещё пошумит, - подумала Катя. - А ведь когда он оденется, согнётся, закашляет и схватится за сердце - как не подумать, что это и правда только болезненный беззубый старикашка!"

Перед тем как уходить на пристань, подошёл старухин сын и

сообщил, что в болоте возле ограды плавает второй синий носок.

Тут все вздохнули и решили, что полоумная старуха там же, по злобе, утопила и браунинг...

Но делать было нечего! Самостоятельно в болото лезть, конечно, никому не вздумалось, а привлекать к этому тёмному делу посторонних дядя и старик Яков не захотели.

Катя смотрела на холм с развалинами каменной беседки, думала о своём и, конечно, молчала.

В Сочи они приехали к вечеру. И сразу же отправились на морвокзал. Когда дядя купил билет, ещё оставался час до отхода. Тем не менее старик Яков быстро поднялся на катер, устроился в углу у окошка и больше никуда не ходил.

Катя с дядей бродили по палубе, и девочка чувствовала, что дядя чем-то встревожен. Он то и дело оставлял её одну, под видом того, что ему нужно то в туалет, то в буфет, то в киоск, то к старику Якову.

Наконец он вернулся чем-то обрадованный и протянул Кате пригоршню белых черешен.

- Ба! - удивлённо воскликнул он. - Посмотри-ка! А вот идёт твой друг Славка!

Катя немного смутилась, но потом, поздоровавшись, спросила у Славки:

- Разве твой отец плывёт на этом катере?

- Я же тебе говорил, что он в Крым плывёт, - ответил Славка. - А ты куда?.. Ты уезжаешь?..

- Нет, Славка! Мы только провожаем одного знакомого.

- А... хорошо! - Славка не смог удержать радостную улыбку.

- Посмотрите, - остановил нас дядя. - Посмотрите туда!

Крохотный, сердитый буксир, чёрный от дыма, отчаянно упираясь, тянул за собой огромную, тяжёлую баржу.

Тут Катя заметила, что они остановились как раз перед тем окошком, у которого расположился старик Яков, и сейчас оттуда, сквозь щель между занавесок, выглядывали его противные выпученные глаза.

Катя отвернулась и потащила Славку на другое место.

Катер уже собирался отправляться. Пассажиров попросили подняться на борт.

Дядя пошёл к Якову, а Славка попрощался с отцом.

- Ну давай. Я тебе позвоню, как только приеду, - Славкин отец обнял его за плечи. - Не скучай тут.

- Хорошо, папа.

Отец поцеловал Славку в лоб.

Катя отвернулась и смотрела, как назойливая зелёная волна облизывает морской берег.

Что ей делать с браунингом, Катя понятия не имела.

Утром она вытряхнула печенье из картонной коробки, натолкала туда газетной бумаги, внутрь положила браунинг, завернула коробку, туго перевязала верёвкой и спрятала там же - в лопухах.

Долго думала она над тем, чтобы отнести браунинг в милицию. Но, ведь, ей будут задавать вопросы, а что она скажет? В самом деле: что?..

На другой день вечером она зашла к Славке. Но того дома не оказалось. Катя позвонила в дверь несколько раз, и ей никто не ответил. Она подумала, что это странно - ведь Славка собирался быть вечером дома. Странно и то, что его бабушки тоже нет. Нет вообще никого.

По пути домой Катя увидела на книжном лотке худенький справочник, с полной информацией об условиях приёма во все учебные заведения Краснодарского края. Недолго думая, Катя раскрыла его и начала искать школу МВД города Новороссийска. Она без труда нашла нужную страницу.

...Никакой школы МВД в Новороссийске не было и помине.

Катя зашаталась. Горе её было так велико, что она не могла даже плакать. Она отошла в сторону и, наверное, целый час просидела на каменной ступеньке какой-то сырой подворотни. И ей тогда хотелось, чтобы дядю этого убило громом или пусть бы он оступился и полетел вниз головой с обрыва в Чёрное море. На душе было пусто и холодно. Ничего теперь впереди не светило, не обнадеживало и не согревало.

Домой возвращаться не хотелось, но больше идти было некуда. И тогда Катя решила, что завтра же обворует дядю, украдёт у него все деньги, какие у того найдутся в бумажнике и уйдёт куда глаза глядят. Может, наймётся на корабль. А может, спрячется тайком в трюме, в открытом море матросы ведь не выбросят... И не изнасилуют... А, впрочем, чего жалеть? Может, и выбросят... Или изнасилуют... Кто его знает!?.. Мысли путались.

Катя пришла домой и сразу легла спать. Когда вернулся дядя, она не слышала. Ночью дядя дернул её за руку:

- Ты чего кричишь? Ляжь, как надо, а то разбросалась! И нужно тебе было так долго загорать на этом пляже!

Катя повернулась и точно опять провалилась куда-то.

Проснулась. Солнце. Зелень. Голова горячая. Дяди уже не было. Катя попробовала было выпить молока и съесть булки - невкусно.

Тогда, вспомнив вчерашнее решение, лениво и неосторожно стала обшаривать чемоданы. Денег не нашла. Очевидно, дядя носил их с собой.

Вышла и задумчиво побрела куда-то. Щёки горели, и во рту было сухо. Несколько раз останавливалась Катя у автоматов и жадно пила ледяную воду.

Устала наконец и села на скамейку под густым каштаном. Глубокое безразличие овладело ей, и она уже не думала ни о дяде, ни о старике Якове. Мелькали обрывки мыслей, какие-то цветные картинки. Поле, луг, речка...

Кто-то быстро тронул Катю за плечо. Лениво открыла она глаза и от страха зажмурилась снова.

Перед ней стоял тот самый пожилой человек, которого они обокрали в вагоне. У Кати была другая причёска, волосы вместо светлых стали каштановыми. Кроме того, лицо её сильно загорело, а лоб был влажный. И пожилой мужчина, который был к тому же явно чем-то расстроен, не узнал Катю.

- Девочка, - спросил он, показывая на калитку, - ты не видела, хозяйка этого дома давно ушла?

Молча качнула Катя головой.

- Нда! Ты, я вижу, сестрица, совсем спишь! - с досадой сказал он и, крикнув что-то шофёру, вскочил в машину и уехал.

Катя огляделась и только теперь поняла, что давно уже сидит на лавочке возле Славкиного дома, и что человек этот только что стучался в их запертую калитку.

Быстро глянула Катя на табличку с названием улицы и номером дома. Потом, скоро, издалека напишет она Славке письмо.

Что-то вокруг странно всё, дико и непонятно.

Выхватила она авторучку и торопливо стала отыскивать клочок чистой бумаги, чтобы записать адрес.

Нашла! Стоп! Авторучка задрожала и упала на камни, а Катя, придерживаясь за ограду, снова опустилась на лавочку.

Это был клочок, который дал Кате на прощанье Андрей - тогда, в баре. На бумажке записан телефон. И это был как pаз тот самый номер, которого Катя боялась больше смерти!

26-86-36.

Так, значит, это искала Катю не милиция! Но кто же? Зачем? А, может быть, она ошиблась, и в газете телефон записан совсем не этот? Надо было проверить. Скорей! Сейчас же!

Ни усталости, ни головной боли Катя больше не чувствовала. Добежала до угла и на повороте столкнулась со Славкиной бабушкой, которую вела под руку незнакомая Кате женщина.

Катя остановилась и сказала ей, что только что приезжала машина, и спрашивали хозяйку.

- Машина? - тихо переспросила она, и губы её задергались. - А, зачем мне машина!..

Катя взглянула на неё и ужаснулась: глаза у пожилой женщины впали, лицо было чужое, серое. И дрожащим голосом она рассказала Кате, что на катере кто-то ударил Славкиного отца ножом в спину и сейчас он в больнице лежит при смерти.

Грозные и гневные подозрения сдавили Кате сердце. Лоб её горел. И, как шальной конь, широко разметавший гриву, она помчалась домой узнавать всю правду.

Дома на столе она нашла записку. Дядя строго приказывал ей никуда не отлучаться, потому что сегодня они поедут в Новороссийск.

По столу были разбросаны окурки, на кровати лежала знакомая летняя рубашка. Из Севастополя от "больной бабушки" старик Яков вернулся что-то очень скоро.

- Убийцы! - прошептала Катя помертвевшими губами. - Вы сбросите меня под колёса поезда, и тогда всё, концы в воду... Так вот зачем я была вам нужна!

"Пойди познакомься, - вспомнила Катя разговор в парке, - он мальчик, кажется, хороший". Бандиты, - с ужасом поняла она, - а может быть, и шпионы!

Тут колени её вздрогнули, и она почувствовала, что, против своей воли, садится на пол.

Кое-как бухнулась в кровать. Дотянулась до графина. Жадно пила.

26-86-36.

Вынула газету. Да, номер тот же самый! Легла. Лежала. Сон - не сон. Полудрёма. "Дура я, дура! Так вот и такие бывают шпионы, добрые!.. "Скушай колбасы, булку"... "Кругом аромат, цветы, природа"... "Ты хорошая девочка, молодец"... Не для вас же, чтобы вы сдохли, плакала я, когда смотрела в кино, как мучается герой Сергея Бодрова, капитан Медведев, в чеченском плену!.."

Катя вскочила, рванулась к пыльному телефону и позвонила.

- Дайте мне Краснодар, номер 26-86-36.

- Краснодар занят, - певуче ответил телефон. - Придётся подождать. Повторите номер.

Ничего Катя не поняла. Повторила и уткнулась головой в подушку.

Сон навалился сразу. Катя стоит в милицейской форме, и в руке у неё браунинг. Тот самый. И надо стрелять. Сейчас стрелять...

Опять звонок. Длинный-длинный. Катя опомнилась и сразу к телефону.

Голос. "Через три минуты с вами будет говорить Краснодар."

Стало легче.

И вдруг - на лестнице шаги. Шли двое. Всё рухнуло! Но откуда взялась ловкость и сила? Катя перемахнула через подоконник и, упираясь на выступ карниза, прижалась к стене.

Голос дяди. А девчонки всё нет. Вот проклятая девчонка!

Яков. Хрен с ней! Надо спешить.

Дядя (ругательство). Нет, подождём немного. Без девчонки нельзя. Её сразу повяжут, и она нас выдаст.

Яков (ругательство). Вот, ведь, блин! (Ругательство, ещё и

ещё ругательство.)

Звонок по телефону. Катя замерла.

Яков. Не подходи!

Дядя. Нет, но почему? (В трубку.) Да! (Удивленно.) Какой Краснодар? Вы, дорогая, ошиблись, мы Краснодар не вызывали. (Трубка повешена.) Хрен его знает что: "Сейчас с вами будет говорить Краснодар"!

Опять звонок.

Дядя. Нет, не вызывали! Как вы не ошибаетесь? С кем это вы только что говорили? А я вам заявляю, что весь день сижу в комнате и никто не подходил к телефону. Как вы смеете говорить, что я хулиганю?.. (Трубка брошена. Торопливо.) Это что-то не то! Это не то что-то... Давай собирайся, Яков!

"Они сейчас выйдут! - поняла Катя. - Сейчас они выйдут и увидят меня".

Она соскользнула на траву, обжигаясь крапивой, забралась на холмик и легла среди развалин каменной беседки.

"Теперь хорошо! Пусть уйдут эти страшные люди. Мне их не надо... Уходите подальше! Я одна. Я хочу быть одна!"

"Как уйдут? - строго спросил Катю кто-то изнутри. - А разве можно, чтобы бандиты и шпионы на твоих глазах уходили, куда им хочется?"

Катя растерянно огляделась и увидела между камнями пожелтевший лопух, в который был завёрнут браунинг.

"Выпрямляйся, барабанщица! - повторил ей всё тот же голос. Выпрямляйся, пока не поздно".

- Хорошо! Я сейчас, я сию минуточку, - виновато прошептала Катя.

Но выпрямляться ей не хотелось. Здесь было так хорошо - за этими сырыми, холодными камнями.

Вот они вышли. Чемоданы брошены, за плечами только сумки. Что-то орут старухе... Та из окошка показывает им язык. Остановились... Пошли.

Они почему-то не хотят идти через калитку - на улицу, и направляются туда, где сидит Катя, чтобы мимо беседки, где можно перемахнуть через невысокую ограду и выйти на глухую тропку.

Катя зажмурила глаза. Удивительно ярко представился ей горящий самолет, и, как брошенный камень, оттуда летит мальчик Славка. Вряд ли это был несчастный случай. Скорее всего, Славкиного отца уже пытались убить...

Катя открыла глаза и потянулась к браунингу.

И только она до него дотронулась, как стало тихо-тихо. Воздух замер. И раздался звук, ясный, ровный, как будто бы кто-то задел большую певучую струну и она, обрадованная, давно никем не тронутая, задрожала, зазвенела, поражая весь мир удивительной чистотой своего тона.

"Выпрямляйся, барабанщица! - уже тепло и ласково подсказал ей всё тот же голос. - Встань и не гнись! Пришла пора!"

И Катя сжала браунинг. Встала и выпрямилась.

Как будто бы легла поперёк песчаной дороги глубокая пропасть - разом остановились оба изумлённых друга.

Но это длилось только секунду. И окрик их, злобный и властный, показал, что ни Кати, ни её оружия они совсем не боятся.

Так и есть!

С перекошенными ненавистью и презрением лицами они шли прямо на неё.

Тогда Катя выстрелила. Раз, другой, третий... Старик Яков вдруг остановился и неловко попятился.

Но где ей было состязаться с другим матёрым волком, опасным и беспощадным снайпером! И в следующее же мгновение пуля, выпущенная тем, кого Катя ещё так недавно звала дядей, крепко заткнула ей горло.

Но, даже падая, она не переставала слышать всё тот же звук, чистый и ясный, который не смогли заглушить ни внезапно загремевшие в саду выстрелы, ни тяжёлый удар разорвавшейся неподалёку ручной гранаты.

Гром пошёл по небу, а тучи, как птицы, с криком неслись против ветра.

И в сорок рядов встали бойцы, защищая штыками тело барабанщицы, которая пошатнулась и упала на землю.

А могучий ветер, тот, что всегда гнул деревья и гнал волны, не мог прорваться через окно и освежить голову и горло метавшейся в бреду девчонки. И тогда, как из тумана, кто-то властно командовал: "Принесите лёд! (Много-много, целую большую плавучую льдину!) Распахните окна! (Широко-широко, так чтобы совсем не осталось ни стен, ни душного потолка!) И быстро приготовьте шприц! Теперь спокойней!.."

Гром стих. Тучи стали. И ветер прорвался наконец к задыхавшемуся горлу...

Сколько времени всё это продолжалось, Катя, конечно, тогда не знала.

Когда она очнулась, то видела сначала над собой только белый потолок, и она думала: "вот потолок - белый".

Потом, не поворачивая головы, искоса через пролёт окна видела краешек голубого неба и думала: "вот небо - голубое".

Потом над ней стоял человек в халате, из-под которого виднелся строгий серый костюм, и Катя думала: "вот человек в халате".

И обо всём она думала только так, а больше никак не думала.

Но, должно быть, продолжалось это немало времени, потому что, проснувшись однажды утром, она увидела на солнечном подоконнике, возле букета синих васильков, полное блюдце ярко-красной спелой малины.

И она удивилась, смутно припоминая, что ещё недавно в каком-то саду (в каком?) малина была крошечная и совсем зеленая.

Катя облизала губы и тихонько высвободила плечо из-под лёгкого покрывала.

И это первое, вероятно, осмысленное её движение не прошло

незамеченным. Тотчас же перед ней стала женщина в халате и спросила:

- Ну что? Хочешь малины?

Катя кивнула головой. Женщина взяла блюдечко, села на край постели и осторожно стала опускать Кате в рот по одной ягодке.

- Я где? - спросила Катя. - Это какой город?

- Это не город. Это Дагомыс! - и так как Катя не поняла, женщина быстро повторила: - Это Дагомыс - такое место в черте Большого Сочи.

- А... Сочи?

И Катя всё вспомнила.

Прошла ещё неделя. Вынесли в сад кресло-качалку, и теперь целыми днями сидела Катя в тени под липами.

Пробитое пулей горло заживало. Но разговаривать могла она ещё только вполголоса.

Два раза приходил к ней человек в сером костюме. И тут же, в саду, вели они с Катей неторопливый разговор.

Всё рассказала она ему про свою жизнь, по порядку, ничего не утаивая. Иногда человек в сером костюме просто слушал, иногда что-то записывал.

Однажды Катя спросила у него про Наташку Карякину.

- Наташка?.. Мелкая мошенница. На побегушках у армян. Думаю, кончит она плохо.

- А тот... Ашот?.. Ну, который сошёл с поезда в Горячем Ключе?

- Крупный вор. Очень авторитетная личность в определённых кругах.

- А старик Яков?

- Старый бандит. Рецедивист. Полжизни просидел за решёткой.

- А он... Ну, который дядя?

- Шпион, - коротко ответил человек в сером костюме.

- Чей?

Человек усмехнулся. Он не ответил ничего, затянулся сигаретой, сплюнул на траву и неторопливо показал рукой в ту сторону,

куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце.

- Я у него удостоверение фальшивое нашла, майора МВД.

- Ну, почему же фальшивое? - человек в сером костюме неторопливо пожал плечами. - Настоящее удостоверение. Человек фальшивый...

Катя удивлённо уставилась на собеседника.

- Он, что, милиционер?..

- Да. Но работал он на иностранную разведку. Точнее, не он лично, а его начальство - он выполнял приказы.

- Но, может быть, он не знал...

- Знал. - человек в сером костюме убеждённо кивнул. - Не мог не знать кому попало такую работу бы никогда не поручили.

Он вытащил из папки фотоснимок:

- Не узнаёшь?

Ещё бы! Вот он, сквер, лавочка. Вот он, - ишь ты как улыбается, - дядя. А вот он выпучил глаза - старик Яков.

- Так вы ещё в Краснодаре догадались достать кассеты с фотоплёнкой у Валентины из ящика и проявить их?

- Да мы давно обо всём догадались. Но вас разыскать нелегко было.

Потом он вытянул листок бумаги и, хитро глянув на Катю,

продекламировал:

На берегу стоят девицы,

Опечалены их лица.

- Это ты сочинила?

- Да, - созналась Катя. - Но скажите, что это за листы? И ещё скажите: что это были за склянки... и почему так часто пахло лекарством?

- Девочка, - ответил он, - ты не должна у меня ничего спрашивать! Отвечать я тебе не могу и не буду.

- Хорошо, - согласилась Катя. - Но я уже и сама догадываюсь: это, наверно, был какой-нибудь секретный состав для бумаги!

- А это догадывайся сама, сколько тебе угодно.

- Ладно, - сказала Катя. - Я ничего не буду спрашивать. Только одно: Славкин отец умер?

- Жив! - охотно ответил человек в сером костюме. - Я и забыл, что он тебе просил кланяться.

- За что? - удивилась Катя.

- За что?.. Гм... гм... - человек в сером костюме посмотрел на часы. Скажи мне, ты, значит, действительно в школе МВД хочешь учиться?

Катя не отвечала. Она смотрела виновато и придавленно.

- Держи. - Ей на колени легла визитная карточка. Когда поправишься, звони мне - поговорим.

Человек в сером костюме поднялся.

- Ну, до свидания, поправляйся! И не забудь позвонить мне. Да, - он остановился и улыбнулся. - Нет, - и он опять улыбнулся. - Нет, нет! Скоро всё сама узнаешь.

Он ушёл. А Катя взяла визитную карточку и прочитала:

"Горчаков Дмитрий Григорьевич. Майор. Федеральная Служба Безопасности."

...У Катиных ног лежал маленький, поросший лилиями пруд. Тени птиц, пролетавших над садом, бесшумно скользили по его тёмной поверхности. Как кораблик, гонимый ветром, бежал неведомо куда сточенный червём или склюнутый птицей и рано сорвавшийся с дерева листок. Слабо просвечивали со дна зеленовато-прозрачные водоросли.

Тут Катя могла сидеть часами и чувствовать себя замечательно. Но стоило ей поднять голову - и когда перед ней могучей стеной вставали тёмно-зелёные, покрытые лесом горы, когда за этими горами, на горизонте, голубели тоже горы, но только уже далёкие, малоразличимые, когда Катя видела, что мир широк, огромен и ей ещё непонятен, тогда казалось, что в этом маленьком саду ей не хватит воздуха, она открывала рот и старалась дышать чаще и глубже, и тогда охватывала её необъяснимая тоска.

Ей очень хотелось увидеть Славку, но тот всё не приходил. Катя догадывалась, что его, вероятно, просто не пускают к ней, а в голову, тем не менее, приходили всякие тревожные мысли.

И наконец он появился. Это случилось утром. Катя увидела его, когда он выходил из машины.

Приложив усилие, она приподнялась на кровати и села. Вошёл Славка. На нём был новый костюм, в руках он держал букет и узелок, от которого запахло едой. Славка посмотрел на Катю и растерянно огляделся, ища глазами, куда бы поставить цветы. Потом, не найдя, просто положил букет на столик, подвинул стул и присел рядом с Катиной кроватью.

- Здравствуй. - сказал он, моргая. - Папа тебе привет передавал! Это он мне дал свою машину. А ты гораздо лучше выглядишь. Совсем не так, как Горчаков описывал.

- Кто? - не поняла сразу Катя. Но потом вспомнила. - А что он ещё сказал?

- Сказал, что ты классная! - Славка улыбнулся. - Ты ему очень понравилась.

- Славка, - спросила Катя, - зачем они твоего отца убить хотели?

Славка задумался.

- Видишь ли, когда вы... - тут Славка покраснел и быстро поправился, то есть когда они обокрали в вагоне папиного помощника, то ничего нужного в сумке они, конечно, не нашли... Ну, они рассердились...

- Славка, - упрямо повторила Катя, - ну, не нашли, но зачем же

всё-таки они хотели убить твоего отца?

- Видишь ли, он, кажется, работает над каким-то важным проектом. Очень важным. Ну, а им этого не хочется. Нет, знаешь... дальше ты меня лучше не спрашивай! Я тоже однажды спросил у него: что за проект? А отец сделал такое таинственное лицо. "Ты, - говорит, умеешь хранить тайну?.. Государственную тайну..." Потом посадил меня рядом с собой, взял карандаш и говорил, говорил, объяснял, объяснял... Вот тут винт, тут ручка, тут шарниры, здесь шарикоподшипники. При вращении, говорит, развивается огромная центробежная сила. А здесь такой металлический сосуд... Я всё слушал, слушал - а потом дошло, и я закричал: "Папа! Ну, что ты врёшь? Это же ты мне объясняешь, как устроен молочный сепаратор, что стоит в деревне у бабушки!" Тогда он хохотал, хохотал, так, что и мне смешно стало. Так вот, с этого момента я уже его и сам ни о чём не спрашиваю. Нельзя! - вздохнул Славка. - Это действительно государственная тайна.

- Их посадили? - угрюмо спросила Катя.

- Кого "их"?

- Ну, этих, который дядя - и Яков.

- Но ты же... ты же убила Якова, - пробормотал Славка и, по-видимому, сам испугался, не сказал ли он Кате лишнего.

- Разве?

- Ну да! - быстро сказал Славка, увидев, что Катя даже не вздрогнула, а не то чтобы упасть в обморок. - Ты встала, и ты выстрелила. Но дом-то ведь был окружён и от калитки и от забора - их уже выследили. Тебе бы ещё подождать две-три минуты, так их всё равно бы захватили!

- Вот что! Значит, выходит, что и стреляла я напрасно!

- Ничего не выходит! - вступился Славка. - Ты же этого не знала. Ты же не знала этого! - и Славка, смущённо пожав плечами, протянул Кате завёрнутый в салфетку узелок, от которого шёл запах тёплых плюшек с ватрушками. - Это тебе моя бабушка прислала. Я не брал. Я отказывался: "Зачем? - говорю. - Там и так кормят". Но она разве слушает!..

И Славка поставил узелок на тумбочку, рядом с цветами.

- Спасибо. - Катя улыбнулась. Потом спросила: - А этот... дядя? Взяли его?

- Взяли. - Славка кивнул. - Его ранили - когда от оперативников отстреливался. А утром в больнице он умер.

Славка наклонился и негромко добавил:

- Я слышал - ему кто-то из медперосонала какую-то дрянь тихонько впрыснул. Это его начальство о нём позаботилось. Он знал слишком много. Горчаков очень злой был, кричал на своих людей: ФСБ специально охрану поставила, день и ночь следили... И вот, не уследили всё-таки... - потом Славка помолчал и добавил: - А ты молодец. Не каждый бы так смог. Мало кто...

Прощаясь, он осторожно погладил Кате руку, потом наклонился и очень осторожно поцеловал в щёку. Он сказал, что скоро зайдёт опять. Всё ещё чуть прихрамывая, Славка быстро дошёл до машины и помахал рукой.

...Он уехал. Долго сидела Катя. И улыбалась, перебирая в памяти весь их разговор. Но глаза поднять от земли к широкому горизонту боялась. Знала, что всё равно налетит сразу, навалится и задавит тоска.

Как-то сидела она на террасе и задумчиво глядела, как крупный мохнатый шмель, срываясь и неуклюже падая, упрямо пытается пролететь сквозь светлое оконное стекло. И было необъяснимо, непонятно, зачем столько бешеных усилий затрачивает он на эту совершенно бесплодную затею, в то время, когда совсем рядом вторая половина окна широко распахнута настежь.

Мимо неё, как-то чудно глянув и торопливей, чем обычно, пробежала через террасу из сада нянька.

Вскоре из дежурки прошёл в сад доктор. Высунулась опять нянька; она была взволнована.

- Ну, вот и хорошо! Ну, вот и хорошо! - шепнула она, не вытерпев. - Вот и за тобой, милая, из дома приехали.

Как из дома?.. Валентина? Вот это новость!

Катя запахнула халат и вышла на крыльцо.

Резкий крик вырвался у неё из ещё не окрепшего горла. Катя кинулась вперёд и тут же зашаталась, поперхнулась, ухватилась за перила. Кашель душил её, в горле резало. Катя затопала ногами, замотала головой и опустилась на ступеньки.

По песчаной дорожке шёл доктор, а рядом с ним - Катин отец. Кате сунули ко рту чашку воды со льдом, с валерьянкой, с мятой; тогда наконец кашель стих.

- Ну зачем так кричать? - покачал головой доктор. - Ты бы вскрикнула шёпотом, потихоньку... Горло-то у тебя ещё слабое.

Вот они и рядом. Катя лежит. Лоб её влажен. Она ещё не знает, счастлива она или нет. Пытливо смотрит на отца, хмурится, улыбается. Но она очень осторожна, она ещё ничему не верит.

И Катя ему говорит:

- Это ты?

- Да, я!

Голос его. Его лицо. На висках, как паутина, лёгкая седина. Чёрные брюки, белая рубашка, туфли. Да, это он!

И Катя осторожно спрашивает:

- Но ведь тебя...

Он сразу понимает, потому что, улыбнувшись - вот так, по-своему, как никто, а только он - правым уголком рта, - отвечает:

- Меня выпустили... по амнистии.

- И теперь ты...

- И теперь я совсем свободен.

- И тебя выпустили так задолго раньше срока? - бормочет Катя.

- Да. Так иногда бывает.

Катя смотрит на его левую руку: большого пальца до половины нет. Смотрит на голову: слева, повыше виска, шрам. Раньше его не было.

В висках у Кати постукивает. Тут, вдруг налетает догадка, и девочка почти кричит:

- Папа! А где ты теперь живёшь?..

- У Платона Половцева. Он пока уступил мне одну комнату. А дальше будет видно. Теперь мы не пропадём.

- 26-86-36! Так это ты меня искал? Так вот он откуда загадочный

краснодарский телефон!

- Да. Я приехал как раз через неделю после твоего отъезда.

Катя отталкивает его руку и поднимает с подушки голову:

- Ты пусти, папа. Я встану. Мне хорошо!

Они на самолёте, летят в Краснодар.

Широкие поля внизу. Мир - огромный. Жизнь ещё только начинается. Много чего ещё в этой жизни случится! И то, что пока кажется непонятным, всё потом обязательно будет понято. Мотор самолёта гудит, а Кате весело. В адлерский аэропорт их провожал Славка. Он сказал, что его родители приглашают Катю в гости, в Москву.

Они подлетают к Краснодару в сумерки. С волнением вглядывается Катя в смутные очертания этого большого города. Уже целыми пачками вспыхивают огни.

И вдруг ей захотелось отсюда, сверху, найти тот огонёк от уличного фонаря, что светил ночами в окна их несчастливой квартиры - квартиры, где живёт сейчас Валентина, и откуда родились и пошли за Катей и её отцом все неприятности.

Катя говорит об этом отцу. Тот наклоняется к окошку.

Но что ни мгновение, огней зажигается всё больше и больше. Они вспыхивают от края до края прямыми аллеями, кривыми линиями, широкими кольцами. И вот уже они забушевали внизу, точно пламя. Их много, целые миллионы! А навстречу тьме они рвались новыми и новыми тысячами.

Отыскать среди них какой-то один маленький фонарик было невозможно.

Да и нужно ли?..

Миссиссага, 2003 г.