«Осужден и забыт»

Фридрих Евсеевич Незнанский Осужден и забыт

Сначала было совсем темно. Потом сквозь темноту начал пробиваться красный цвет – вначале едва-едва, потом все сильнее. Свет превратился в ярко-алый, теперь он даже отдавал желтизной. Стало жарко. Потом горячо. Потом вообще невыносимо, просто как в зажженной духовке. Глаза резал ослепляюще-желтый цвет.

Я понял, что дальше так не вынесу, и… открыл глаза.

Яркое южное солнце шпарило прямо в лицо. Скосив глаза и сфокусировав взгляд на часах (чертов браслет со вчерашнего дня сжимал запястье, я присвистнул: половина первого! Хорошо еще, уже сентябрь на дворе, иначе бы сгорел совсем.

Я лежал на широкой гостиничной кровати, почему-то поперек. Попытавшись переместиться в тень, я убедился, что это почти невозможно. Каждое движение отдавалось во всем теле страшной болью. Голова разламывалась на части.

Кое-как перевернувшись на бок, я огляделся. Ну да, все правильно. Это мой гостиничный номер. Одноместный полулюкс. Вон мой чемодан. А на стуле разбросаны вещи – джинсовые шорты, рубашка, трусы. Рядом еще одни трусы – черные, кружевные. Женские явно…

Черт побери, что значит «явно»?! Ты что, Гордеев, неспособен вспомнить, что с тобой было вчера?

На точно поставленный вопрос надо отвечать так же точно. К этому я приучил себя еще пятнадцать лет назад, когда учился на юрфаке. Умение давать ясные ответы на такие же ясные вопросы – чрезвычайно ценное качество для следователя. И для адвоката, коим я в настоящий момент и являюсь.

Я приподнял голову. Большой чугунный язык колокола, который представлял из себя мой череп, немедленно пришел в движение. Быстро обхватив руками голову, я как-то сумел не допустить удара и огляделся.

Интерьерчик еще тот. Скомканные простыни, мятые подушки, облитые какой-то дрянью (подсознание слабо информировало, что это шоколадный сироп. Каким образом и для чего я его использовал в постели, подсознание деликатно умалчивало), на журнальном столике пара бутылок, перевернутые бокалы, пепельница, полная окурков, пластмассовая емкость из-под пресловутого сиропа. Да и я сам весь в мерзких и липких потеках.

Да, адвокат Гордеев, если бы тебя видели в этот момент клиенты юридической консультации No 10, конец бы пришел твоей карьере.

Хотя неужели я не имею права отдохнуть и расслабиться? Хорошего в пьянстве, конечно, немного, но маленькие слабости присущи любому человеку.

Эта мысль придала мне сил, и я сел на кровати. Голова ответила вспышкой боли. Одновременно я почувствовал сильную жажду.

Вода и аспирин – вот две вещи, за которые я в этот момент готов был, кажется, продать душу. Кое-как поднявшись с кровати, я поискал чистый стакан. При виде бутылок, и в особенности емкости из-под шоколадного сиропа, меня чуть не вывернуло наизнанку. Стакан найти не удалось, и я отправился в ванную, откуда доносились мерные звуки капающей воды.

Ванна оказалась наполненной. Вода была мутной, странного цвета кофе, сильно разведенного молоком. На поверхности плавала ярко-красная крышечка от губной помады…

Из зеркала, на котором тоже имелись потеки темно-коричневого цвета, на меня взглянуло опухшее и помятое лицо с глазами-щелочками и все в каких-то пятнах. Волосы торчали во все стороны. Красные глаза выражали муку.

«Ну и рожа у тебя, Шарапов! Ох рожа…» – пришла в голову неоригинальная мысль. Впрочем, я не мог ничего особенного требовать от своих напитанных парами алкоголя мозгов.

Однако где-то в подсознании у меня вертелись обрывки тревожных мыслей, которые никак не хотели складываться во что-то целое.

Я открыл кран и, припав к хрустальной струе прохладной влаги, выпил не меньше двух литров воды, после чего почувствовал себя намного лучше.

Кое-как приведя себя в порядок, я оделся. Под руку снова попались кружевные трусики. Странно, но их наличие не вызывало ровным счетом никаких ассоциаций. Несколько секунд я тупо глядел на них, потом снова положил трусики на стул.

Теперь надо было найти бумажник, так как я собирался спуститься в холл, чтобы купить в аптечном киоске аспирин. Тут меня ждало разочарование. Бумажника не было. Ни в брючном кармане, ни в сумке, ни среди других деталей моего не слишком богатого гардероба. Какая-то мелочь, вот и все, что мне удалось обнаружить. Самое главное, в паспорте, где я хранил свои основные деньги, с которыми приехал сюда, в Сочи, отдохнуть, тоже было пусто.

Вот это новость! Я сел на кровать и крепко призадумался…

Честно говоря, я не очень люблю курорты. Особенно морские. Переполненные гостиницы, не слишком чистый песок, море, на поверхности которого плавают пластмассовые бутылки и разный мусор, отдыхающие, как тараканы кучкующиеся на берегу, – все это никогда не вызывало у меня никаких приятных эмоций. И я никогда в жизни бы не поехал в Сочи в разгар бархатного сезона, если бы не веская причина, по которой мне нужно было покинуть столицу нашей Родины, город-герой Москву.

Причина именовалась очень просто – Лена Бирюкова.

Может быть, кто-то из читателей помнит о провинциальной гейше, которую мне удалось вытащить из-под обвинения в умышленном убийстве? -См. роман Ф. Незнанского «Гейша».

После того как с нее были сняты все обвинения, я устроил Лену в нашу юрконсультацию No 10 секретарем-машинисткой. Она восстановилась на юрфаке МГУ и обещала стать неплохим адвокатом: с ее бойким языком, непосредственностью и энергией это у нее бы получилось.

Однако студентов юрфака, обещающих стать хорошими адвокатами, много, а вот богатых студентов – мало. Я бы сказал – крайне мало. А Лена, после того как получила из Швейцарии деньги, завещанные ей богатым любовником, стала богатой.

И тут началось! Так как кроме денег Лена Бирюкова обладала исключительно привлекательной внешностью и природным умом, мужская половина нашей юрконсультации будто с цепи сорвалась. За Леной стали ухаживать все: холостые, разведенные, вдовцы и женатые. Я бы сказал, что семейное положение перестало иметь какое-то значение. Стол, за которым сидела Лена, все чаще стал напоминать цветочную клумбу: цветы ей приносили все, даже Генрих Розанов, несмотря на социальный статус, пару раз приволок ей букеты. В ящиках стола не осталось места для служебных бумаг: все было забито шоколадками и коробками с конфетами. Лена щедро делилась добычей с остальными женщинами нашей юрконсультации, что, хотя бы в некоторой степени, позволяло сгладить тихую ненависть, которую они испытывали к пользующейся громадным мужским вниманием сослуживице.

Особую прыть проявлял Славин – известный франт и сердцеед. Кроме цветов и шоколадок он как опытный соблазнитель делал подарки более интимного свойства – носовые платки, колготки и духи и даже такие специальные орехи, в которых вместо ядра помещаются эротические трусики. Думаю, что материальное положение Славина и других мужчин нашей консультации сильно пошатнулось.

Но никаких практических итогов все эти усилия не принесли. Лена принимала подарки, награждала очередного поклонника ослепительной улыбкой, и все. Даже эротические орехи, несмотря на свой прозрачный как стеклышко смысл, не возымели никакого действия. Никаких предложений посетить ресторан, театр, концерт или какое иное культурное мероприятие она не принимала.

Из своего обширного жизненного опыта Лена Бирюкова знала, что культурным мероприятием дело ни за что не кончится, ей придется отваживать окрыленного кавалера, потом начнутся обиды, сплетни и так далее. А это в ее планы не входило. Вообще, ни один мужчина нашей консультации в ее планы не входил. Кроме одного-единственного.

Меня.

Конечно, я понимаю, что мужчина-спаситель в глазах спасенной женщины принимает некие мифологизированные формы. Она не просто благодарна ему, она прямо-таки обожествляет смельчака. И она влюбляется в него. То есть в меня.

Скажу честно, поначалу все было нормально. Я не влюбился в Лену по уши, но красивая, умная женщина не может не вызвать у мужчины определенных эмоций. Разве что он окажется импотентом-женоненавистником. А я таковым не являюсь.

Итак, Славин и все остальные бродили с кислыми рожами, увядшими букетами и подтаявшими шоколадками, пока у нас с Леной был «медовый месяц».

Это было действительно здорово! Лена постоянно навещала мою скромную квартирку, которую я теперь вынужден был снимать, поскольку прежняя вместе с обрушенным домом приказала долго жить, а рассчитывать на компенсацию от правительства пока не приходилось. Предлагали комнату в общежитии, от чего я, естественно, отказался. Конечно, думаю, в итоге ущерб возместят, но когда это произойдет, никто из пострадавших при взрыве дома не знает -См. роман Ф. Незнанского «Абонент недоступен»..

Вот в этой снятой «хрущобной» квартирке размером 21 квадратный метр Лена и устроила мне настоящее любовное гнездышко. На работу я почти не ходил: Генрих Розанов с пониманием отнесся к моей личной жизни и освободил от дежурств на целый месяц.

А потом Лена получила деньги и купила собственную квартиру, так что мы могли находиться теперь в двух местах – где удобнее. Мы зажили вообще замечательно, ходили по лучшим ресторанам и вкушали плоды обеспеченной жизни.

Вот только спустя некоторое время мне надоел этот альфонсизм. Деньги все равно оставались Лениными, а мой щедрый гонорар она тратить не разрешала. Говорила, что это мне на черный день.

Все было бы хорошо, если бы в один прекрасный день Лена Бирюкова не решила, что пришла пора оформить наши отношения законным образом. Кстати, именно так дословно она и выразилась.

Представляете? Вот уж чего не ожидал от Лены, так это стремления наладить семейную жизнь. Кто читал ее дневники, тот меня поймет. К тому же и в мои планы женитьба ну никак не входила.

Я так ей и объяснил. А Лена прямо-таки взбесилась. Никогда не видел ее в таком состоянии. Она орала так, как только может орать базарная торговка. Лена высказала мне, что моя рожа надоела ей хуже телевизионной рекламы. Что с моим жалким интеллектом мне никогда не стать нормальным адвокатом. Что я до старости лет буду в юрконсультации объяснять старухам их права при обмене жилплощади. И никакая дура на меня не позарится.

Я совершенно обоснованно, на мой взгляд, указал на то, что одна все-таки позарилась.

Лена рассвирепела и вылила на меня поток страшных ругательств и обвинений. В самом конце она заявила, что лучше бы осталась в тюрьме, среди нормальных, приличных людей, чем связалась с таким подонком. И что я на самом деле вытащил ее из дела по обвинению в умышленном убийстве исключительно позарившись на ее деньги.

Вот этого я стерпеть не мог. Я положил ключи на полку и ни слова не говоря удалился в свою квартирку.

А на следующий день я положил в большой конверт деньги, которые Лена Бирюкова заплатила мне в качестве гонорара, и оставил его на ее столе среди банок с полузасохшими цветами.

«То-то Славин обрадуется», – злорадно подумал я и представил, что, после того как до коллектива нашей юрконсультации дойдет весть о моем с Леной разрыве, поклонники примутся за нее с новой силой.

Ну и пусть. Это теперь меня не касается.

Витя Славин, мой коллега, обладает странной и интересной особенностью: стоит о нем подумать, как он моментально появляется в поле зрения. Оставим ассоциации с народной мудростью о людях, которые легки на помине, – факт остается фактом, Славин появился в конце коридора и на этот раз.

– А-а, Юрок, привет-привет. Как поживаешь?

Я неопределенно пожал плечами. Скоро он сам все узнает. А мне нужно поскорее уйти отсюда: Лена могла в любую минуту появиться в коридоре, а я подозревал, что мы с ней накопили настолько противоположные заряды, что при встрече непременно произойдет нечто вроде шаровой молнии.

Я уже хотел было направиться к выходу, когда Славин схватил меня за рукав:

– Слушай, Юрок, у тебя нет знакомого, который хотел бы поехать в Сочи?

– Ну, немного найдется людей, которые бы не хотели поехать в Сочи, – автоматически ответил я, думая о своем.

– Ты понимаешь, тут у меня путевка пропадает. Очень хорошая и недорогая. Гостиница, харчи, процедуры всякие. Отдаю за полцены. Я бы тебе предложил, да путевка на одного. А ты у нас… – Славин закатил глаза и сделал руками несколько движений, как будто ощупывая невидимый воздушный шар, что, по его мнению, должно было изобразить состояние моей личной жизни.

– А сам чего не едешь? – спросил я, зная, что Славину в принципе неизвестно такое простое человеческое чувство, как бескорыстие.

– Не могу, – страдальчески скривился тот, – срочное дело подвернулось…

Он замолк, и я понял, что подробности из него вытащить будет совершенно невозможно. Да, собственно, и не больно хотелось-то.

Однако у меня в голове постепенно формировалась мысль: «А почему бы и нет?» Дел у меня особых в Москве нет, этим летом, как, впрочем, прошлым и позапрошлым, я никуда не выезжал отдыхать по-человечески… Почему бы в разгар бархатного сезона мне не съездить в Сочи? Тем более что после нашего разговора с Леной общение с ней мне строго противопоказано. И даже вредно. Как ни крути, впервые в жизни предложение Славина оказалось как нельзя кстати.

– Давай, – быстро произнес я, – беру.

– Ясно, – понимающе покачал головой Славин, – кого-то из престарелых родственников хочешь облагодетельствовать?

– Да, – ответил я ничтоже сумняшеся, – троюродную бабушку.

Так я оказался в Сочи.

Первые два дня я наслаждался теплым солнцем, морем и отсутствием Лены, Славина, Генриха Розанова, юрконсультации No 10. Все московские реалии моей жизни покрылись будто какой-то дымкой, они стали нереальными и ненастоящими. К концу второго дня я уже начал сомневаться в существовании Лены Бирюковой.

На третий день я познакомился с Томой. Ее крепкие ноги цвета молочного шоколада поразили мое воображение. Мне стало положительно стыдно за бледно-поросячий цвет собственной кожи. Однако Тому, по-видимому, это совершенно не смутило. Мы до вечера купались в теплой воде, потом пошли в ресторан, потом в бар, потом в другой бар, со стриптизом, а потом поднялись ко мне в номер…

…А потом я проснулся весь в шоколадном сиропе, с дикой головной болью и без копейки денег.

Не надо обладать аристотелевской логикой, чтобы связать эти два события – вчерашнее знакомство с девушкой Томой и мое сегодняшнее состояние.

Немного напрягши память, я вспомнил и подробности вчерашнего разгульного и развратного вечера с Томой, и каким именно образом мы с ней использовали шоколадный сироп.

От этих воспоминаний меня даже передернуло. Эх ты, Гордеев, дурья башка, позволил провести себя как мальчишку! И что теперь делать прикажешь? Денег ни копейки, авиабилет на рейс только через неделю. Знакомых никого. Даже телеграмму дать не на что. Ну не в милицию же идти. Представляю рожу дежурного местного отделения, когда тот узнает, что столичного адвоката провела местная воровка.

Придется звонить в Москву, просить, чтобы деньги выслали срочно. Но ведь опять объяснять придется!

Я сидел на кровати, обхватив гудящую голову ладонями, и думал, что делать дальше.

Вдруг в дверь постучали. Наверное, горничная. Пришла менять постельное белье или что-то в этом роде. Кое-как натянув шорты, я направился к двери.

Пока я шел, постучали еще раз – громко и нетерпеливо.

– Иди, иду! – проорал я и нажал на дверную ручку. Разумеется, дверь оказалась незапертой: когда Тома с добычей выходила из номера, она не позаботилась о замке.

Я не глядя открыл дверь.

Вначале мне показалось, что хмель не до конца выветрился из моей несчастной головы. И что у меня в глазах двоится.

На пороге стояли двое абсолютно одинаковых мужчин. То есть просто неотличимых друг от друга. Мало того, одеты они были в светло-серые элегантные костюмы.

Наверняка это были близнецы.

– Здравствуйте, – сказал один из них, – нам нужен Юрий Петрович Гордеев.

Другой при этом с интересом разглядывал мою помятую физиономию и наряд, состоящий исключительно из потертых джинсовых шортов. Если, конечно, не считать пятен от злосчастного сиропа.

– Это я. Я – Гордеев.

– Мы к вам. Разрешите? – не терпящим возражений тоном заявил другой.

Они вошли в номер, и мне ничего не оставалось, как посторониться.

Надо сказать, вид у них был довольно-таки серьезный. Больше всего они напоминали мафиози: костюмы, несмотря на теплую погоду, лица без тени улыбок, в глазах непреклонная решимость. «А, будь что будет», – подумал я обреченно и закрыл дверь.

Непрошеные гости вошли в комнату и уставились на страшный бардак, царивший здесь.

– Прошу прощения, – пролепетал я, – у меня тут была небольшая… вечеринка.

Они синхронно закивали и присели на свободные стулья. Тут на свету я разглядел, что все-таки они, несмотря на поразительную схожесть, не близнецы. Один был явно старше, сухопарый, с заметной проседью в волосах. Второй обладал округлым холеным лицом и пышной черной шевелюрой.

– Меня зовут Михайлов, – сказал старший, – Константин Михайлов. Это мой брат, Владислав. Нам надо с вами поговорить.

– Вы не могли бы чуть-чуть подождать, – сказал я, – мне надо принять душ.

Братья снова оглядели меня с ног до головы, и видимо придя к выводу, что мне действительно необходимо привести себя в порядок, кивнули.

Я заперся в ванной. За свое имущество я не опасался: красть у меня теперь все равно нечего. А если они явились с другими намерениями, например убить меня за какое-то из прошлых дел, то так мне, дураку, и надо.

Однако я спокойно принял душ и даже побрился. Выйдя из ванной, я не узнал своей комнаты. Постель была аккуратно заправлена, вещи сложены, бутылки и шоколадные потеки куда-то делись. Братья все так же сидели на стульях, а горничная (которую они, видимо, и вызвали) наводила последние штрихи – разглаживала морщинки на покрывале.

Когда она удалилась, старший брат сказал:

– Мы нуждаемся в ваших услугах. Вас нам порекомендовал Вячеслав Грязнов.

Я сел на кровать и приготовился слушать.

«Ничего глупее со мной случиться не могло. Однако случилось. И как же я, взрослый опытный человек, это допустил? Ни за что себе этого не прощу. И как теперь отсюда выбираться? Пить надо меньше…»

Так думал начальник МУРа Вячеслав Иванович Грязнов, сидя в моторной лодке «Казанка», качающейся на волнах Чудского озера. Под ногами у Грязнова стояло ведро с несколькими рыбешками, рядом валялись рыболовные снасти. Одна удочка была заброшена, ее поплавок уже давно трепыхался на поверхности воды. Однако Грязнову было не до рыбы.

«Это ж надо – забыть весла! И не проверить, сколько бензина в баке! – думал Грязнов. – Да и вообще, сидел бы дома, в тепле, нет, поперся рыбу ловить…»

Вячеслав Иванович очень любил Русский Север. Поэтому и приехал в отпуск именно сюда, на Псковщину, в старинный русский город Гдов, к Володе Колычеву, своему старинному приятелю еще со времен Высшей школы милиции. Колычев год назад вышел на пенсию (он был на несколько лет старше Грязнова), а до того занимал пост начальника областного ГУВД. Как это водится у старых друзей, они выпивали, ходили на охоту, по грибы, через день топили баньку на шикарной загородной даче Колычева. В общем, оттягивались по полной программе.

А сегодня под вечер Грязнову пришла неожиданная мысль – пойти с донкой на леща. Колычев отговаривал его, дескать, лещ давно тут не водится, однако Грязнов был непреклонен. Ничего удивительного: вчера друзья прикончили три бутылки замечательного шотландского виски «Кинг Джордж IV», а сегодня опохмелились ароматной местной зубровкой, которую Колычеву по старой дружбе поставлял директор ликеро-водочного завода. Поэтому ничего странного в непреклонной решимости Вячеслава Ивановича идти вечером на леща не было. Он вывел из лодочного сарая хозяйскую «Казанку», прихватил снасти, мотыля и вскоре уже на полной скорости рассекал воды извилистых протоков, ведущих к Чудскому озеру.

«Красотища-то какая!» – захватывало дух у Грязнова, когда он, ловко управляя лодкой среди прибрежных камышей, глядел вверх – на голубое небо, вперед – на водную гладь и по сторонам, где среди камышей то тут, то там мелькали перелески.

А потом «Казанка» вышла из протоков, и перед Вячеславом Ивановичем открылась бескрайняя гладь знаменитого русского озера.

Грязнов выплыл почти на середину озера, так что берега превратились в тонкую зеленую черту, и закинул удочки. Клевало неплохо, но все больше какая-то мелочь. Лещом, как и предупреждал Колычев, не пахло. Дул свежий ветерок. День был на удивление солнечный, и Вячеслав Михайлович, пригревшись под брезентовой плащ-палаткой, неожиданно для себя заснул.

Открыл глаза он, уже когда над озером начали сгущаться сумерки.

«Ну, пора домой», – решил Грязнов и попытался завести лодочный мотор. Тот ответил гробовым молчанием. Грязнов сделал несколько попыток, пока до него не дошло, что в баке отсутствует бензин. Поначалу трагическая безысходность момента не дошла до Вячеслава Ивановича. Однако, раскинув мозгами, он понял, что возможности добраться до берега у него нет. Ну разве что ветерок подует и лодку отнесет. Весел он с собой не взял, парус соорудить было не из чего. Да и вообще, кроме плащ-палатки у Грязнова в наличии имелись только рыболовные снасти и старый заржавленный черпак, сделанный из консервной банки, в которой раньше, судя по остаткам надписи, содержался венгерский зеленый горошек «Глобус».

Нет, не может современный цивилизованный человек адекватно оценить опасности, подстерегающие его со всех сторон. Плоды цивилизации, окружающие горожанина, приводят его к самодовольному выводу, что человек давно победил природу, что электричество и телефон проведены в самые отдаленные уголки земного шара и стоит лишь набрать номер, как явятся спасательные вертолеты и…

Вячеслав Иванович с ужасом подумал, что и свой сотовый телефон он оставил на суше. У него не было даже спичек, чтобы, соорудив факел, привлечь внимание людей. Ощупав карманы, он нашел только бумажник.

Вдалеке послышался шум моторов. Грязнов напряг зрение и заметил, что вдалеке, в сгущающейся синеве сумерек, движутся огни. Потом он разглядел что-то вроде небольшого судна.

– Эге-гей! – заорал Грязнов. – Сюда! Спасите!

Судно, однако, ни на сантиметр не отошло от своего курса и вскоре скрылось.

Грязнов почувствовал себя жертвой кораблекрушения. Ему уже очень хотелось пить – особенно на фоне утрешней зубровки. Сосало под ложечкой – Вячеслав Иванович посмотрел на свой улов и с грустью вспомнил, что оставшиеся в живых после катастроф кораблей питаются сырой рыбой. Перед глазами стояли картины виденного недавно фильма «Титаник».

Между тем стало совсем темно. «Ничего, – успокаивал себя Грязнов, – скоро Володька хватится и поднимет тревогу. Шутка ли – начальник МУРа пропал». Эти мысли ненадолго успокоили Грязнова.

Но только ненадолго. Еще через час бессмысленного сидения Грязнов начал замерзать и его снова охватила паника.

«Вот так, – думал он, – и исчезают люди, о которых потом сообщают в милицейских программах по телевизору. Без вести пропал… ушел из дому и не вернулся… особые приметы – моторная лодка „Казанка“ и три удочки-донки… Бр-р-р».

На Чудское озеро опустилась тьма. Грязнов уже не видел собственной руки. Где-то вдалеке мигали какие-то огоньки, но это дела не меняло. Начальник Московского уголовного розыска Вячеслав Иванович Грязнов находился на середине Чудского озера, один, в лодке без весел, с неработающим мотором, без всякой связи…

Тишину нарушал лишь тихий плеск волн о стеклопластиковые борта «Казанки». Сверху на Грязнова смотрели яркие, не по-городскому крупные звезды и перемигивались между собой. Узкий, как волосок, серп луны совсем не давал света.

Вдруг Вячеслав Иванович почувствовал, что его ноги как-то очень уж замерзли. Он пошевелил пальцами и понял, что яловые офицерские сапоги, выделенные ему Володей Колычевым для рыбалки, охоты и прочих выходов на природу, предательски промокли.

Грязнов потрогал дно лодки и с ужасом понял, что воды в ней почему-то по щиколотку. Ничего подобного, пока было светло, не наблюдалось. Значит… Грязнову не хотелось верить, что лодка начала протекать. Он схватил самодельный черпак «Глобус» и начал судорожно вычерпывать воду.

Через пять минут он согрелся. Через десять понял, что вода прибывает. Еще через пятнадцать минут Грязнов обнаружил, что воды в лодке становится все больше и больше, несмотря на его титанические усилия.

Вскоре стало заливать за голенища сапог. Лодочные банки покрыло водой. Грязнов отбросил бессмысленный черпак и схватился за еще сухие борта лодки.

Через некоторое время он оказался в воде. «Казанка» благополучно пошла ко дну.

«Ко всему прочему я не взял с собой спасательный жилет», – тупо подумал он.

– Спасите-е-е! – заорал Грязнов во все горло. – Тону-у-у!

Он действительно тонул…

…Грязнов открыл глаза и увидел то, что видит каждый человек, лежащий на спине. Потолок.

«Где я?» – пришла в голову усталая мысль.

Судя по потолку, место было неплохое. Большая хрустальная люстра висела в центре золоченой лепной розетки. Такая же лепнина украшала потолок по периметру. Грязнов повернул голову на подушке и огляделся. Старинная мебель с гнутыми ножками. Большие фарфоровые вазы. Камин с весело потрескивающими в языках пламени дровами. Мягкие кресла.

«Так вот он какой – рай», – подумал Грязнов и тут же отбросил от себя эту дурацкую мысль. Вячеслав Иванович был закоренелым реалистом и отвергал всякие домыслы о загробной жизни.

Вячеслав Иванович вспомнил все: и как мерз на середине озера, и как тонул, и как оказался в воде… Он постарался представить, какая такая сила могла перенести его из холодной и совершенно неуютной озерной воды в комнату с лепным потолком и старинной мебелью. Логического объяснения этому не было.

Вдруг в поле зрения Грязнова показалась фигура. Плотная женщина в темном платье подошла к камину и поворошила дрова кочергой с блестящим набалдашником. Потом повернулась к Грязнову. Она точь-в-точь была похожа на бабушку с пакета молока «Домик в деревне» – седые, зачесанные назад волосы, очки, аккуратный крахмальный воротничок, белый фартук с оборками. Женщина приятно улыбалась.

Увидев, что Грязнов смотрит на нее, она ласково склонила голову:

– О, вы уже проснулись? Это очень хорошо. Как себя чувствуете?

Грязнов попытался оценить собственное состояние и поставил себе оценку «удовлетворительно с плюсом». Ноги еще не до конца отогрелись, внутри ощущалась нервная дрожь, в гортани стоял противный привкус воды Чудского озера.

– Спасибо, – удивляясь звуку собственного голоса, произнес он, – нормально.

– Вот и хорошо, – обрадовалась старушка, – вот и ладненько. Сейчас я принесу вам теплого молока со сливочным маслицем!

«Хорошо бы водки», – подумал бывалый Грязнов, но вслух ничего не сказал.

Старушка принесла молоко в большой чашке с замысловатой золотой вязью. Положила перед Вячеславом Ивановичем специальный столик, для того чтобы есть в кровати (такие столики Грязнов раньше видел только в кино), поставила на него чашку.

– Пейте, – улыбаясь сказала она, – это вкусно.

Грязнов выпростал руки из-под одеяла (кожа сразу покрылась пупырышками, несмотря на жар, идущий из камина), взял чашку и сделал глоток обжигающего сладкого молока, на поверхности которого блестели золотые медальоны растопленного сливочного масла. Тепло сразу же разлилось по гортани, потекло в желудок. «Пожалуй, это будет получше водки», – решил Грязнов и жадно выпил сразу половину чашки. Он чувствовал, как по телу разливается тепло.

Старушка одобрительно кивала, глядя на румянец, постепенно проявляющийся на щеках Вячеслава Ивановича.

– Вот и хорошо, – сказала она, – а мы уже думали, что вы серьезно заболеете. Шутка ли – барахтаться в холодной воде. И как это вас угораздило?

– Пробоина в лодке, – ответил Грязнов, – порыбачить решил и вот…

– Не местный?

Грязнов покачал головой:

– Москвич.

Старушка понимающе кивнула:

– Сразу видно – городской.

– А кто меня спас? – решил Грязнов прояснить ситуацию.

– Константин Алексеич подобрал.

– А кто это? – поинтересовался Грязнов.

Старушка улыбнулась, как улыбается профессор высшей математики, видя, что его студент не знает таблицы умножения.

– Видать, вы совсем недавно приехали, раз ничего о Константине Алексеиче не слыхали.

Внезапно раздался тонкий писк. Звук исходил из небольшого пейджера, прикрепленного к поясу старушки. Грязнов поначалу и не заметил черной пластмассовой коробочки. Старушка посмотрела на экранчик пейджера и торопливо убрала столик с кровати Грязнова, забрала у него пустую чашку и пошла к двери.

– Меня вызывают, – бросила она на ходу, – через полчаса обед. Вон на стуле халат для вас.

И она удалилась.

Вся эта история заинтриговала Вячеслава Ивановича. Неожиданное спасение, барские хоромы, служанка с пейджером… И это в псковской глуши! Интересно…

«Константин Алексеевич, – повторил про себя имя своего спасителя Грязнов, – видно, большая шишка. Небось имеет отношение к власти. А может, местный криминальный авторитет? Хотя чаще всего это одно и то же…»

После молока захотелось есть. Грязнов огляделся вокруг в поисках часов. На каминной полке стоял старинный хронометр. Вячеслав Иванович встал, надел шелковый стеганый халат и подошел к камину. Часы «Павел Буре» показывали половину шестого.

«Так, – машинально прикинул Грязнов, – из дома я вышел в три дня, на озере был около четырех, потом стемнело… Темнеет рано, примерно в пять-полшестого».

Он глянул в окно – за тюлевой занавеской сгущалась холодная осенняя синева.

«Пока я тонул, пока туда-сюда… Это что ж значит, я тут уже около суток?!»

Он подошел к окну. Судя по высоте, второй этаж. Аккуратный парк, одинокие и редкие желтые пятнышки на пожухлой траве говорили о том, что дворники тут работают исправно. Широкая асфальтовая дорога, скрывающаяся между деревьев.

Грязнов почти прильнул к стеклу и разглядел крыльцо, нет, пожалуй, подъезд с гранитными ступенями и начищенными медными перилами. Перед подъездом стоял «рэндж ровер» последней модели. Вячеслав Иванович обожал внедорожники, и взгляд его надолго остановился на благородных изгибах корпуса машины.

«Хозяин явно человек очень обеспеченный. На таком джипе впору королеве Англии ездить…»

Больше в окне ничего интересного не было, и Грязнов отошел. Из комнаты вели три двери – одна та, в которую вышла старушка, и еще две. За ними оказалась ванная и туалет. Сантехнические средства были под стать остальной обстановке, Грязнову показалось даже, что унитаз и ванна сделаны из чистого мрамора.

«Как есть хоромы царские», – подумал он.

С каждой минутой Вячеслав Иванович чувствовал себя все лучше.

Тут открылась дверь и снова вошла старушка.

– Пожалуйте обедать, – сказала она приветливо, – хозяин вас ждет.

Грязнов пошел за ней. Коридор оказался довольно длинным. По стенам висели рога оленей и лосей. Видно, хозяин был заядлым охотником. По пути Вячеслав Иванович заметил даже пару крокодильих голов и одну – носорожью.

Через минуту они оказались в огромной гостиной. За большим обеденным столом, в торце сидел человек. Он был довольно молод – ну, может, чуть-чуть за сорок. Одет хозяин был в безукоризненный костюм с дорогим галстуком.

Увидев Грязнова, хозяин улыбнулся, однако не сделал ни единого движения, чтобы подняться. Он кивнул Грязнову и указал на стул по правую руку от себя. Грязнов сел.

– Ну здравствуйте, утопленник, – приветствовал его хозяин, – заставили вы нас поволноваться. Пришлось врача из области вызывать.

– Спасибо вам, – искренне сказал Грязнов.

– Что, рыбачил небось? – довольно фамильярно произнес хозяин, делая Грязнову знак, что он может приниматься за еду.

Вячеслав Иванович кивнул:

– Да. А потом оказалось, что в баке бензина нет, весла забыл, а в лодке пробоина.

Хозяин хохотнул:

– Не здешний?

Грязнов покачал головой:

– Нет.

Старушка служанка сняла крышки с блюд, и вокруг распространились восхитительные запахи жареного поросенка, утки с яблоками, осетрины под каким-то немыслимым соусом и массы других блюд.

– Ну что, – сказал хозяин, разливая по рюмкам водку из хрустального графина, – со вторым рождением!

Они чокнулись и выпили.

Закусив водку нежнейшим фаршированным баклажаном, Грязнов подумал: «Нет. Водка все-таки получше молока будет!»

– Значит, не местный… – продолжил хозяин, – из Москвы?

Грязнов кивнул, уминая кусок поросенка, который в буквальном смысле таял во рту.

– Ну давай за знакомство. Кстати, меня Константин зовут.

– Очень приятно. А я – Вячеслав.

– Да… – задумчиво протянул хозяин. Вообще, Грязнов заметил, что он постоянно как будто бы отсутствует, одновременно думает о чем-то своем.

– Хорошо тут у вас, – сказал Грязнов, – природа. Вот на недельку к старинному приятелю приехал.

– К кому? Мы тут всех знаем.

– К Колычеву.

– О-о, – протянул хозяин, – личность известная. Пока на пенсию не вышел, вся окрестная братва как осиновый лист перед ним дрожала. Вот так он их держал.

Хозяин поднял руку и сжал кулак. Грязнов обратил внимание, что кулак оказался не слишком мощным: хозяин обладал узкой изящной ладонью с длинными музыкальными пальцами.

– А теперь, – он махнул рукой, – разболтались все.

Хозяин снова взял вилку и, нанизав прозрачный ломтик семги, отправил его в рот.

– А вы по какой части? – поинтересовался Грязнов.

– Так… – неопределенно ответил хозяин, – всем помаленьку занимаемся.

Выпили еще.

– А вы что, коллеги с Колычевым?

– Да… в некотором роде, – ответил Грязнов. «Вот будет сюрприз, – подумал он, – когда хозяин узнает, что человек, которого он выловил из Чудского озера, не кто иной, как начальник Московского уголовного розыска! А может, и не стоит ему говорить об этом?»

И тут Грязнов вспомнил, что, перед тем как идти на озеро, зачем-то сунул в карман документы. Среди них имелось и удостоверение. Так что хозяину, прояви он любопытство, ничего не стоило узнать, кто такой его нежданный гость.

– Значит, тоже по милицейской части?

Вячеслав Иванович отрезал еще кусок розовой поросятины и сказал, в упор глядя на хозяина:

– При мне были документы. Я думаю, вы на всякий случай заглянули в них. Мало ли что…

Хозяин хохотнул и одобрительно покачал головой:

– Сразу видно хватку матерого сыщика. Да, я посмотрел. Хотя, надо сказать, поначалу не поверил. Ну сами посудите: плыву я на своем катере, вижу барахтающегося в воде человека, вылавливаю его, спасаю, можно сказать, от гибели. А потом оказывается, что это не кто-нибудь, а главный сыщик страны. Начальник Московского уголовного розыска, легендарной Петровки, 38! Ну не фантастика ли?!

– Да, – вынужден был согласиться Вячеслав Иванович, – звучит весьма неправдоподобно. Сам я, прочитав такое, скажем, в детективном романе, ни за что бы не поверил. А если документы фальшивые?

Хозяин весело покачал головой:

– Нет, документы настоящие. Я наводил справки. У меня за сегодняшнее утро образовалось небольшое досье на вас. С фотографиями, копиями документов, даже биография ваша имеется.

– Ого-го! – изумился Грязнов. – Оперативно работаете!

– Это не я, – скромно заметил хозяин, – это помощники у меня хорошие. Ну и связи соответствующие в столице.

– Ну что же, – поднял рюмку Грязнов, – теперь я ваш должник. Выпьем за знакомство.

Хозяин опрокинул рюмку в рот и закусил маринованным грибочком.

– Очень рад с вами познакомиться, Вячеслав Иванович.

«Еще бы, – подумал Грязнов, – по всей видимости, он местный воротила. Возможно, и скорее всего, связанный с криминалом. А какой же авторитет не будет рад знакомству с начальником угро, да еще заполучить его в должники!»

Но вслух Вячеслав Иванович не сказал ничего, а только вежливо кивнул.

– Вот так и живем, – сказал хозяин без всякой видимой связи с предыдущей фразой.

Он глянул на Грязнова пристально, стараясь будто бы заглянуть тому в самую душу.

– Вы, Вячеслав Иванович, наверняка думаете, что попали к криминальному авторитету? – сказал он, отведя глаза. – Ничего странного, я бы и сам так подумал, увидев все это.

Он описал кончиком вилки широкую дугу, указывая на обстановку гостиной.

– А тем более в наших нищих краях… – добавил хозяин.

«Эх, Грязнов, – пожурил сам себя Вячеслав Иванович, – стареешь ты, видно, мысль свою скрывать от собеседника разучился. Хотя угадать, что я думаю в данный момент, смог бы кто угодно».

– Признаюсь, – весело ответил Грязнов, – ваше жилище хочешь – не хочешь наводит на определенные мысли.

Хозяин вздохнул и пожал плечами.

– Что ж поделать? Но могу вас уверить – все это куплено на честно заработанные деньги. Я не криминальный авторитет, хотя, разумеется, не могу не вступать в контакт с ними. Я не имею отношения к власти. Не имею генеральского чина. Я обычный бизнесмен.

Грязнов с интересом слушал своего собеседника.

– И чем же вы, если не секрет, занимаетесь?

– Не секрет. Экспортирую лес. Вот и все.

Он снова разлил водку по рюмкам.

– Просто я делаю это с умом.

Большие часы, которые висели на стене, пробили один раз. Грязнов глянул на циферблат. Половина седьмого.

– Ну спасибо вам. А теперь пора и честь знать, – сказал Грязнов, – тем более Володя Колычев волнуется небось.

– Я его предупредил, – негромко сказал хозяин.

– Гм, – удивился Вячеслав Иванович, – вам надо у нас на Петровке работать. Нам такие нужны.

– Спасибо за приглашение.

Он вскинул глаза к Грязнову, и тот увидел в них нечто большее, чем просто интерес к его персоне.

– У меня есть к вам разговор. И одна… – он замялся, – небольшая просьба.

– Я весь внимание.

Хозяин жестом пригласил Грязнова перейти к камину, в котором весело плясали языки пламени.

– Коньяку?

– Пожалуй.

Грязнов взял большой бокал с бесценным «Hennessy X. O.» и приготовился слушать.

– Для меня большая удача, что я выловил из озера именно вас, – начал хозяин, – мне нужна помощь. Помощь в одном весьма деликатном вопросе…

Покрытая слоем рыжей ржавчины монтировка едва не касалась полированного бока «Волги». Конец монтировки то и дело описывал неширокую дугу и каждый раз проходил в сантиметре от крыла машины. Петя Адоскин следил за движениями монтировки, и в голове у него пролетали совсем несвоевременные мысли о недавнем капремонте, стоимости окраски машины, о том, что сегодня надо бы еще успеть что-нибудь заработать…

Однако в настоящий момент совсем о другом надо было думать Пете Адоскину.

– Ну, гидждыллах -Грубое азербайджанское ругательство., я тебе что говорил в последний раз? Я тебе говорил, чтобы ты сюда не совался?

Невысокий чернявый парень в кожаной куртке в упор глядел на таксиста. Рядом стояли несколько человек, по виду тоже кавказцы.

Монтировка легонько коснулась машины.

– Да, говорил, – вынужден был признать Петя.

Действительно, недели две назад, когда он появился здесь, на площади перед Курским вокзалом, его вот почти так же остановили люди Хусейна, местного авторитета, который контролировал не только всю торговлю на вокзале и прилегающих к нему улицах, но и таксистов, для которых это место было одним из самых хлебных в Москве.

С юга нескончаемым потоком сюда шли поезда, набитые торговым людьми, которые тащили и тащили за собой огромные баулы из прочного материала с белыми и голубыми полосками. Торговцы платили таксистам щедро, рассчитывая отработать все накладные расходы на бесчисленных московских рынках. Поэтому таксисты слетались на Курский как мухи на мед. И вот тут их поджидали люди Хусейна.

– Говорил, что, если еще раз на Курском вокзале увижу, зарежу?

И тут Петя спорить не стал. Тем более что тяжелый загнутый конец монтировки перекочевал ближе к лобовому стеклу его «волжанки».

– Ну, может, мы договоримся, Мамед? – примирительным тоном предложил Петя.

Мамед покачал головой с копной черных как вороново крыло и жестких как одежная щетка волос:

– Нет. Договариваться не будем. Будешь делать, что мы тебе скажем. Баша душурсян? -Понял? (азерб.)

Петя с тоской подумал, что если бы уехал сегодня на полминуты раньше, то не было бы этой нервотрепки. А теперь хрен знает чем все это закончится. И для него, и для машины.

Если бы только знать, что все так обернется, ни за что Петя Адоскин не пошел бы двадцать лет назад на курсы вождения. И тем более не стал устраиваться на работу в таксопарк. За эти двадцать лет пришлось пережить немало. И в аварии попадал, и был на волосок от гибели, когда грабители приставляли холодное стальное лезвие к его горлу. Приходилось возить проституток, которые норовили расплатиться не деньгами, а собой, их клиентов, которые просили подождать, пока не сделают свое дело на заднем сиденье. Всякое бывало. Но теперь, когда, кажется, такси в Москве стало больше чем жителей и за каждого клиента приходилось в буквальном смысле рвать глотку, работать стало просто невозможно. Да еще на каждой хлебной точке с тебя норовят содрать деньги… Вот как сейчас.

Монтировка между тем стучала по стеклу все сильнее и сильнее. В голове у Пети заплясали цифры цен на лобовые стекла.

– Сейчас плати неустойку. Потом разговаривать будем.

У Пети засосало под ложечкой. Если из тех грошей, что он сегодня заработал, отдать Мамеду, как он выразился, «неустойку», то, считай, сегодняшний день прошел впустую.

– Сколько, Мамед?

– А это мы сейчас посмотрим, – обнажил желтые зубы Мамед и кивнул своим ребятам.

Те моментально обыскали Петю и залезли во все тайники, куда шоферы обычно складывают выручку. Мятые бумажки образовали небольшую горку на капоте.

Петя посмотрел вокруг. Вокзал жил своей обычной жизнью. Пассажиры с чемоданами и баулами сновали туда-сюда по площади. Метрах в десяти лениво курили два сонных муниципала. Казалось, даже если Мамед ради развлечения устроит на площади стрельбу по прохожим, они не двинутся с места.

– Три тысячи с мелочью, – сказал Мамед, когда деньги были подсчитаны, – я беру половину. Ты видишь? Чтобы потом не сказал, что тебя плохой Мамед ограбил.

Петя горько усмехнулся. Интересно, а как это называется? Но вслух, естественно, ничего не сказал.

Мамед отсчитал половину денет, а остальное пододвинул в сторону Пети.

– А теперь будем разговаривать. Ты же знаешь, мы тут не только для того, чтобы деньги собирать. Мы для вас тут стоим. Для тебя. Иначе сюда со всей Москвы такси приедут. И что? Цены сразу упадут. Будешь за десять рублей в Мытищи везти. Тебе это надо?

Петя покачал головой. Логика, которой обладали кавказские люди, когда дело касалось денег, всегда вызывала у него уважение. Азербайджанец мог обставить дело так, что ты отдавал ему деньги и еще при этом благодарил…

– Так что сам понимаешь – без нас вы бы пропали. Правильно я говорю, Муса? – обратился он к стоящему рядом толстяку в необъятных размеров кожаной куртке.

Тот с готовностью закивал.

– Вот видишь, – продолжил Мамед с таким видом, как будто мнение Мусы было истиной в последней инстанции, – в другое время я тебе сам сказал бы – приезжай, дорогой, работай, корми детей, жену… У тебя дети есть?

– Есть, – соврал Петя.

– Вот, – обрадовался Мамед, – но сейчас, понимаешь, гардаш -Брат (азерб.)., мест нет. Все забито. Видишь, уже таксишники почти в очередь выстраиваются за клиентом. А надо, чтобы наоборот.

Он помолчал, будто бы прикидывая, потом сказал:

– Но если хочешь, езжай в Шереметьево. Там у меня есть приятель.

Петя кивнул.

– Но ты понимаешь, ничего бесплатно не бывает.

Петя вздохнул:

– Сколько?

Мамед кивнул в сторону купюр, все еще лежащих на капоте.

Петя покачал головой:

– Не могу, Мамед. Это все, что я зарабо…

Конец монтировки стукнул по лобовому стеклу. Петя понял, что торговаться бессмысленно. Злость стиснула грудную клетку и поднялась выше, к горлу.

– Яхшы, гардаш -Хорошо, брат (азерб.).. Договорились. – Мамед улыбнулся и сделал знак своим, чтобы они забрали оставшиеся деньги.

Петя с болью в сердце проследил, как его деньги без остатка перекочевали в карман Мамеда.

– Ладно. Езжай в Шереметьево, там найдешь Акифа. Его все знают. Скажешь, от меня. Он поможет.

Мамед отвернулся и, сделав знак своим, пошел в сторону вокзала. А Пете Адоскину ничего не оставалось, как, кляня все на свете, завести свою «волжанку» с намерением ехать в сторону Шереметьева.

– Эй, стой! – вдруг услышал он крик Мамеда.

Петя затормозил. Мамед подошел, открыл дверь и сел на переднее сиденье.

– Поеду с тобой. Все равно по дороге.

Меньше всего Пете Адоскину хотелось, чтобы Мамед, который две минуты назад фактически ограбил его, ехал с ним в машине. Но пришлось проглотить и это…

Мамед развалился в кресле и закурил сигарету.

– Ну что, брат, тяжело живется?

Петя кивнул. Разговаривать ему совершенно не хотелось. Он вел машину по Садовому в сторону Маяковки.

– Да, – задумчиво сказал Мамед, – у всех сейчас жизнь тяжелая. Кому легко? Ты думаешь, мне хорошо?

Он покачал головой.

– Нет. Ошибаешься. Знаешь, сколько работать приходится? Ишачу как амбал.

Петя посмотрел на часы. Было около пяти. Скоро начнет темнеть. А у него в кармане гуляет ветер.

– Целый день крутишься, крутишься, крутишься… – продолжал Мамед. – Тому дай, этому дай, милиции дай…

Петя свернул на Тверскую-Ямскую и поехал в сторону Ленинградского шоссе.

– …На кусок хлеба не хватает, клянусь, честное слово… – сказал Мамед, закуривая новую сигарету.

Желтый металл увесистой печатки на мизинце Мамеда тускло сверкнул в свете уличного фонаря. Петя хмыкнул:

– Если тебе так плохо живется, почему на другую работу не идешь?

Мамед улыбнулся. Видимо, ему такая мысль в голову не приходила.

Петя вел машину, и постепенно, слушая разглагольствования Мамеда, у него внутри поднималась злоба. Ешкин кот, ну ведь он только что забрал все твои деньги! Ты мужчина или нет, Петр Адоскин? Неужели ты не можешь защититься от этого мудака?

За окном промелькнуло метро «Речной вокзал». Петя смотрел на дорогу, и у него в голове зрела мысль. Он опустил руку под сиденье и нащупал холодную сталь монтировки – универсального оружия водителя.

– Да-а, – протянул ничего не подозревающий Мамед, – а у нас еще тепло. Хурма растет, инжир… Хорошо! Ты куда?

Последняя фраза была реакция на то, что Петя внезапно свернул на узкий проселок.

– Воды набрать надо, – негромко сказал Петя первое, что пришло в голову.

– Почему около крана не остановился? – заволновался Мамед. – Э-э, мне срочно в аэропорт нужно. Давай сворачивай обратно.

– Сейчас, Мамед, воды только наберу, – твердил свое Петя.

Он остановил машину у небольшой рощицы.

– Ара, ты мне мозги не делай! – Мамед явно чувствовал неладное. – Где ты здесь воду увидел?!

– Там, – махнул рукой в неопределенном направлении Петя, между тем доставая монтировку из-под сиденья.

Мамед, увидев железяку, побледнел. И попытался открыть дверь. Но крепкая шоферская рука Пети Адоскина остановила его.

– Тебе чего надо? – заскулил Мамед. – Ты что задумал?

– Отдай мои деньги, – негромко сказал Петя.

Мамед без лишних разговоров достал из кармана ворох бумажек и протянул его Пете.

– На, возьми. Там не только твои.

Петя взял деньги и отпустил Мамеда.

– А теперь иди пешком.

Мамед понял, что опасность миновала, открыл дверь и с улыбкой проговорил:

– Ну смотри, Петя, я тебя запомню. Ты в Москве больше работать не будешь. Это я сказал.

Петя рванул машину с места и через минуту выехал на шоссе. Только тут он собрался с мыслями. В сущности, чего он добился? Нажил себе еще одного врага. Мамед теперь действительно будет преследовать его при каждом удобном случае. Впору менять профессию.

Конечно, некоторая часть самых лихих московских таксистов не подчинялась никаким бандам, не платила дань. Но их работа больше напоминала вылазку партизан в тыл врага. Все время надо уворачиваться от «контролеров», стараться, чтобы тебя не заметили, а то и уходить от погонь. Пете Адоскину такая перспектива не нравилась. Но сделанного не воротишь. Теперь или воюй, или переквалифицируйся в управдомы.

Между тем Петя вел машину в сторону Шереметьева. Уже показались темно-серые кубы здания аэропорта.

Петя решил ехать. В конце концов, надо же когда-то начинать воевать!

Ему повезло. Пассажира Петя нашел почти сразу. Стоило его «волжанке» подъехать к автоматическим стеклянным дверям, как оттуда неторопливо вышел человек среднего роста, в хорошем костюме, плаще, с дорожной сумкой в руке. К пассажиру тут же бросились поджидающие клиентов таксисты. Но Петя оказался проворнее. Он раскрыл дверь машины прямо перед пассажиром, и тому ничего не оставалось, как сесть в нее.

Больше всего человек походил на иностранца. В нем присутствовал какой-то ненашенский лоск. Аккуратная стрижка, замечательный пестрый галстук, элегантный плащ. Он был раскован и вместе с тем вел себя как-то очень сдержанно. Короче говоря, опытный таксист Петя Адоскин сразу определил в нем выгодного клиента. Такие никогда не торгуются из-за лишнего рубля, щедро платят чаевые, но требуют, чтобы в их отношении не применяли разных таксистских приемчиков типа кружной езды. Они всегда прекрасно знают маршрут.

Хотя по поводу последнего Петя засомневался. Как-то не слишком уверенно озирался пассажир, выйдя из здания аэропорта. Складывалось впечатление, что он здесь первый раз.

Мешкать было нельзя. Краем глаза Петя уже заметил несколько силуэтов людей, которые, скорее всего, были подручными Акифа, или как там его назвал Мамед. Чем быстрее уберешься отсюда, тем лучше.

Петя ловко вырулил в почти сплошном потоке машин, миновал эстакаду и только тут спросил:

– Куда едем?

Пассажир сделал задумчивое лицо:

– В гостиницу. В этот… в «Метрополь».

Точно иностранец, подумал Петя, обратив внимание на заметный акцент в его речи. Впрочем, внешность у пассажира была вполне славянской.

В конце концов, какая разница! Клиент как клиент. Петя выехал на шоссе и покатил в сторону Москвы. Настроение сразу улучшилось. Если человек едет в «Метрополь», ну даже, может быть, и не с целью там жить, все равно деньги, скорее всего, у него водятся.

Клиент вынул пачку сигарет и щелкнул золотистой зажигалкой. Приоткрыл окошко. При этом не сразу нашел ручку для опускания стекла. Опять же это выдавало иностранца. Ну какой, скажите на милость, русский человек незнаком с расположением рукояток в родной «Волге»?

Петя не мудрствуя лукаво бодрым голосом спросил:

– Иностранец?

Клиент пожал плечами:

– Ну, в общем, да.

– Откуда?

– Из Америки.

Петя одобрительно закивал:

– Хорошо там у вас?

– Неплохо.

– А сам-то эмигрант, что ли?

– Да, эмигрант, – попыхивая ароматной сигаретой, отвечал пассажир.

– Давно уехал?

– Давно…

– Ну и как, нравится?..

Петя вел машину, между делом поддерживая с пассажиром обычный таксистский разговор о том о сем. Петя болтал, пока не заметил, что пассажир как-то странно поглядывает в зеркало заднего вида. И следующий Петин вопрос он оборвал:

– Сверни-ка куда-нибудь.

Петя покровительственно усмехнулся:

– Куда это свернуть, командир? Здесь одна дорога.

– Неважно, – сказал пассажир, – сверни.

Есть такой тип пассажиров, который не любят таксисты. Это клиенты, которые считают себя умнее водителя и постоянно дают советы по поводу того, куда и как ехать. Особенно ретивые пытаются участвовать даже в процессе вождения, постоянно советуя – «переключи на вторую», «перестраивайся», «обгоняй» и так далее. Эти советы страшно раздражают таксистов.

Петя аж посерел, услышав от пассажира требование свернуть. Он посмотрел на клиента осуждающим взглядом и процедил:

– Тебе в «Метрополь»? Так я туда и еду. А если свернуть, мы попадем в Химки. Ты скажи, может, тебе туда и надо?

Тревога на лице пассажира, однако, становилась все более заметной. Петя проследил за его взглядом. В зеркале заднего вида маячил черный джип. Марку разглядеть было трудно, да и незачем. Петя вспомнил, что еще в аэропорту заметил эту машину. А может, не эту? Джипов сейчас развелось как собак нерезаных…

– Это что, за тобой, что ли? – поинтересовался бывалый Петя. А сам с тоской подумал: «Только этого мне не хватало. Вот так – с виду приличный человек, а на самом деле бандит!»

– Сверни куда-нибудь! – почти крикнул пассажир и даже потянулся к рулю. Этого Петя вытерпеть не мог. Он решил от греха подальше послушаться пассажира. Да вот беда, как назло, ни одного поворота.

– Сейчас, сейчас, – сказал Петя, – видишь, нет поворота. Как только будет поворот, сразу сверну.

Метров через сто справа показался проселок. Петя резко свернул. По днищу застучали камешки. Вскоре джип снова замаячил в зеркале заднего вида.

Пете происходящее нравилось все меньше и меньше. Наживать себе на задницу дополнительные неприятности к тем, что уже имелись, нет уж, увольте.

Джип приближался.

– Ну вот что, командир, – начал он, – я в догонялки играть не буду. Себе дороже.

Пассажир, ни слова не говоря, полез во внутренний карман и достал бумажник.

– Вот двести долларов. Получишь, если уйдем от них.

Петя покачал головой.

Пассажир прибавил еще сотню.

Тут Петя заметил, что за джипом едет еще одна машина. Это была красная «девятка». А за рулем… Разобрать было трудно, но Петя узнал эту машину. «Девятка» принадлежала Мамеду. Судя по всему, горячий кавказец все-таки решил отомстить таксисту. В машине, судя по всему, сидело несколько человек.

Теперь у самого Пети появилась необходимость уходить от погони.

– Ладно, давай деньги, – небрежно сказал он, забирая ассигнации у пассажира. Таксист никогда не должен терять присутствия духа. Особенно если это касается денег.

– Ну, – решительно перехватив руль, произнес он, – давай, родимая!

Раздумывать было некогда. Он почувствовал себя гонщиком «Формулы-1». Каким-нибудь Шумахером.

Петя переключил скорость и вжал в пол педаль акселератора. Взревел мотор, и «Волга» стремительно понеслась по проселку. Стрелка на спидометре прыгнула к отметке «120». Камешки как сумасшедшие барабанили по днищу.

Расстояние между ними и джипом резко увеличилось. «Девятка» вообще скрылась за поворотом.

По сторонам дороги проносились шикарные дома одного из элитных коттеджных поселков. Хотя вряд ли в ближнем Подмосковье остались поселки, которые можно было бы назвать не элитными.

Пассажир сидел вжавшись в кресло и не отрываясь глядел в зеркало заднего вида.

Джип снова стал приближаться. Его мощный мотор наверняка мог дать большую фору двигателю Петиной «Волги».

«Если так пойдет и дальше, – подумал Петя, – они скоро нас догонят. И тогда… Тогда, Петр, тебе эти триста долларов не пригодятся…»

В кабине джипа можно было разглядеть только один силуэт.

– А может, наоборот, остановимся и потолкуем? – предложил Петя своему пассажиру. – Все-таки он один, а нас двое.

Тот отрицательно покачал головой. И ничего не ответил.

– Ну нет так нет. Попробуем уйти.

Джип подскакивал на ухабах и мало-помалу нагонял «Волгу». У Пети засосало под ложечкой. Если ничего не произойдет, ну, например, не лопнет баллон у джипа, преследователь догонит их. И совсем скоро.

«Хорошо еще, встречных машин нет, – промелькнула мысль в голове у Пети, – иначе капец…»

– А чего он хочет? – спросил Петя просто для того, чтобы сказать хоть что-нибудь.

Пассажир печально улыбнулся и снова промолчал.

Впереди, совсем рядом, показалась какая-то дорогая машина, кажется «БМВ». Ничего не подозревающий шофер шарахнулся в сторону от мчащейся с бешеной скоростью «Волги». Петя крутанул руль, и его чуть не занесло в сторону. По спине пробежал холодок: крепкий добротный бетонный забор, который тянулся параллельно дороге, не оставил бы никаких надежд. Передок «Волги» превратился бы в лепешку. Вместе с пассажирами.

А вот с джипом встречной машине повезло меньше. Преследователь все-таки задел крыло «БМВ», она крутанулась, встала перпендикулярно и замерла. Джип, сделав неширокую дугу, вернулся на дорогу.

Между тем машина Мамеда куда-то подевалась. «Хоть это радует», – подумал Петя.

Однако расслабляться было нельзя. Судя по выражению лица пассажира, опасность, исходящая от водителя джипа, была нешуточной. А джип приближался. Петя даже сумел разглядеть лицо преследователя – смурная рожа, стальной взгляд, светлые волосы, короткая стрижка, усы…

Проселок петлял как горный ручеек. Поселки кончились, за грязным стеклом проносились поля и перелески. Убогие, почерневшие от дождей деревенские сараи, проржавевшие насквозь железяки, некогда бывшие деталями каких-то сельскохозяйственных машин.

Петя вспомнил юность, когда он, еще начинающий шофер, участвовал в ралли на идеально подходящих для этого дорогах Подмосковья. Помнится, несколько участников из соцстран – Болгарии, Чехословакии и Польши – не выдержали нашего полного, даже по меркам ралли, бездорожья, сошли с трассы. А наши – ничего. Добрели на хилых «Москвичах» и «Ладах».

Руль приходилось постоянно вертеть то вправо, то влево. Между тем дорога становилась все хуже. То и дело попадались «ловушки» – залитые дождевой водой ямы в глубоких колеях. Каждый водитель знает, что дно у таких ям состоит из мягкой маслянистой глины. Если попал колесом в нее – пиши пропало. Без бульдозера не выберешься.

Петя ловко лавировал, не попадая колесами в глубокие колеи. Оставалось надеяться, что водитель джипа попадет в «ловушку». Но тот, по всей видимости, тоже был не промах. Так что погоня продолжалась.

– Ты че, им деньги должен? – спросил Петя пассажира.

Тот засопел, потом отрицательно помотал головой:

– Да нет…

– А палить он не начнет? – задал Петя вопрос, который мучил его с самого начала этой сумасшедшей погони.

– Может, – дал пассажир неутешительный ответ.

– Ёпсть! – выругался Петя. – Только этого мне не хватало!

Вдруг джип стал стремительно отставать. Видно было плохо, но судя по всему, он таки застрял! А через несколько секунд его забрызганный грязью радиатор скрылся за поворотом. Петя мысленно поздравил себя. И тут же побледнел.

Метрах в десяти на дорогу выскочила машина. Ярко-красное пятно на фоне серого осеннего пейзажа. Это была «девятка» Мамеда! Видно, он решил перехватить Петю и какими-то окольными путями срезал дорогу.

Петя как в замедленной съемке увидел – красная машина тормозит прямо поперек дороги, открывается дверь, оттуда появляется нога… Эта нога, по всей видимости, принадлежит Мамеду…

Оглушительный удар. Лобовое стекло, вмиг превратившись в миллион хрустальных брызг, разлетелось во все стороны. Рулевое колесо неотвратимо надвигается на грудь и давит, давит… Брызги крови… Лоскут черной кожи – видно, от куртки Мамеда… Веер разлетевшихся сторублевок… Стало трудно, а потом и невозможно дышать… Перед тем как все погрузилось во тьму, Петя чуть повернул голову. Пассажира не было.

Через полтора часа на обочину Ленинградского шоссе вышел человек. Он был хорошо одет, однако нижняя часть его дорогих брюк представляла собой сплошное месиво из светло-коричневой глины. В таком же плачевном состоянии были его туфли.

Он поднял руку, и тотчас же возле него остановился частник на «Жигулях».

Ни слова не говоря, человек сел на заднее сиденье:

– В центр. Гостиница «Метрополь».

Согласитесь, это странно – клиенты специально едут в Сочи, разыскивают меня, когда в Москве адвокатов пруд пруди. Спасибо Грязнову, удружил. Когда братья Михайловы сказали, что приехали сюда специально для того, чтобы встретиться со мной, я себя зауважал – в первый раз за это утро.

Через полминуты после того, как удалилась горничная, в дверь снова постучали. Это оказалась официантка, которая принесла завтрак на три персоны.

– Но я не зака… – попытался протестовать я, но старший Михайлов спокойно вынул из кармана пухлое портмоне и расплатился. Замечу, этим завтраком не побрезговала бы сама королева Англии. Отдельно в мой номер вкатили маленький столик с напитками.

– Ну что, – сказал Константин Михайлов, – давайте подкрепимся (мы только с дороги) и попутно поговорим о деле.

Я кивнул. Перспектива подкрепиться оказалась как нельзя кстати, учитывая мое катастрофическое материальное положение. Ведь каждому известно, что пустой кошелек – это непременно пустой желудок. Узнав о своей неожиданной неплатежеспособности, я уже начал ощущать голодные позывы желудка, несмотря на отвращение ко всему съестному, вызванное похмельным синдромом. Скажете, я противоречу сам себе? Ничуть не бывало. Вы когда-нибудь видели, какое количество еды люди поглощают на пляжах и в поездах? А между тем купаться с набитым желудком абсолютно некомфортно. А в поезде укачивает, и переедание там тоже совершенно не к месту. Словом, когда дело касается пищи, логика отходит на второй план…

Впрочем, я отвлекся. Итак, передо мной стоял замечательный завтрак, за который я тотчас же принялся.

Братья съели по бутерброду с икрой, а потом налили себе коньяку (между прочим, настоящий «Камю») и принялись наблюдать за тем, как я поглощаю деликатесы, которыми был уставлен столик.

– Выпьете что-нибудь? – нарушил молчание старший брат.

Мысль о любой алкоголесодержащей жидкости, исключая, пожалуй, только валерьянку, вызывала у меня отвращение, граничащее с ненавистью. Кроме того, реакция организма последовала немедленно, и бутерброд с прозрачным ломтиком янтарного балыка, который я только что отправил в желудок, чуть было не восстановил свое статус-кво на тарелке в несколько измененном виде.

– Нет, спасибо, – пробурчал я, вытирая рот салфеткой, – я, пожалуй, минеральной воды выпью…

Утолив голод, я должен был поинтересоваться, зачем все-таки Грязнов послал этих двух молодцов в такую даль. Должна же быть какая-то причина! Стоило мне открыть рот, чтобы задать прямой вопрос, как старший брат опередил меня:

– Вячеслав Иванович порекомендовал вас как весьма квалифицированного адвоката.

– Спасибо, – отреагировал я.

– Кроме того, важным качеством, которым вы обладаете, Грязнов назвал знакомство с тонкостями следственной работы. Вы ведь работали следователем Генеральной прокуратуры?

– Да, работал.

– Ну вот, – улыбнулся Константин Михайлов, – это именно то, что нам нужно.

Внезапно я вспомнил, что о факте моего отъезда было известно, пожалуй, только… только Славину. В целях конспирации (чтобы не прознала Лена Бирюкова: от озлобленной женщины можно ждать многого, и даже еще больше) я не сказал никому ничего. А с Грязновым мы не созванивались больше месяца. И как же, скажите на милость, меня нашли эти братья?

– Конечно, – будто бы прочитав мои мысли, продолжил Константин Михайлов, – нам пришлось приложить определенные усилия для того, чтобы найти вас. И они, как видите, увенчались успехом.

– Славин раскололся?

Михайлов кивнул.

– Ну хорошо, – взял я быка за рога, – и что у вас ко мне за дело настолько срочное, что вы не могли подождать моего возвращения в Москву?

Братья посерьезнели и придвинулись к столу. Младший вынул из кармана – что бы вы думали? Настоящую сигару в алюминиевой трубке с завинчивающимся концом, изящными пальцами вынул ее оттуда, достал из кармана позолоченную гильотинку, обрезал кончик, сунул сигару в рот и поджег ее, щелкнув зажигалкой. Я так подробно описал все действия Владислава Михайлова потому, что и я, и его старший брат наблюдали все эти стадии. Константин с неодобрением, а я просто с интересом. Нечасто все-таки приходится наблюдать курильщика сигар. Последний раз я видел, как курили сигару, по телевизору. Это был циркач Гнеушев.

Между тем младший Михайлов, попыхивая коричневой штуковиной, совершенно невинно воззрился на нас. Константин укоризненно покачал головой:

– Эх, Слава, не доведет тебя до добра твоя Америка…

Затем он повернулся ко мне и продолжил:

– Вы правы, Юрий Петрович. Дело действительно очень срочное. Вернее, оно стало таким совсем недавно. Поэтому нам и понадобился адвокат. Причем такой, который имел бы опыт следственной работы.

Он вынул из кармана обычные сигареты и тоже закурил.

– Я думаю, лучше будет, если об этом вам расскажет Слава.

– Почему это я? – запротестовал брат.

– Потому что, – терпеливо объяснил Константин, – начало событий связано именно с тобой.

– Ну хорошо.

Он повернулся ко мне и начал:

– Как уже сказал Костя, мы с ним родные братья. Правда, уже много лет мы живем в разных странах. Костя в России, я в Соединенных Штатах… Да и регулярно контактировать мы стали только недавно. Года полтора назад. Но дело не в этом.

Он говорил с заметным акцентом: эмигранты, которые много лет прожили в других странах, имеют акцент гораздо слабее. Владислав Михайлов говорил так, словно он родился не в России. Так оно и оказалось позже.

– Все дело в нашем отце, – продолжал младший Михайлов. – Он был полковником КГБ, разведчиком-нелегалом. Много лет он провел за границей, а потом был осужден как изменник Родины.

С его сигары прямо на пол упал толстенький столбик пепла. Владислав Михайлов не обратил на это ровно никакого внимания и продолжил рассказ.

– Конечно, мы знали о нашем отце, несмотря на то что наша мать погибла в Южной Америке до того, как отец был вызван в Советский Союз и осужден. В подробностях историю мы не знали, но в общих чертах… Однако примерно год назад я получил письмо. Вот его копия.

Он протянул мне лист бумаги. Это была ксерокопия письма, по всей видимости напечатанного на компьютерном принтере. «Плохо, – машинально подумал я, – даже печатная машинка лучше, потому что имеет свои индивидуальные особенности. А принтеры все печатают одинаково».

Вот что было написано на листе:

Владиславу Михайлову

Дорогой Владислав!

Я не могу назвать своего имени, да это и не имеет никакого значения. Уже не имеет. Через несколько месяцев (так говорят врачи) я умру. Рак – дело нешуточное, да и возраст уже не позволяет говорить о каком-то чуде. Поэтому я решил использовать время, оставшееся у меня, для того, чтобы привести в порядок свои дела. Свои земные дела.

Многие годы у меня на душе лежал камень. Многие годы я его носил, потому что не имел права никому ничего рассказывать. Но пришло время, когда я уже могу не обращать внимание на суету мира сего. Кроме того, информация, с которой я хочу вас познакомить, не может уже навредить никому. Иных уж нет, а те далече.

Я работал с вашим отцом, Алексеем Константиновичем Михайловым. Вернее сказать, я был у него в подчинении. Однако я знаю многое из того, что до сих пор составляет важные государственные тайны. После того как ваш отец был отправлен в Москву, меня законсервировали. И за эти долгие годы я не получал никаких заданий. Видимо, так и помру невостребованным…

Недавно я видел вашу фотографию с подписью в «Уолл-стрит джорнал». Я сразу вас узнал. Навел справки, нашел адрес.

Наверное, вы знаете, что ваш отец был обвинен в измене Родине. Так вот, я хочу вам сказать, что это неправда. Алексей Константинович был человеком кристальной честности и никогда никого не предавал. То, что с ним произошло, – это результат подлого навета. Так что вы можете себя больше не считать сыном предателя.

Это все, что я могу вам сообщить. Больше не позволяет честь разведчика.

С уважением

Подписи под письмом не было.

– Вы, наверное, крупный бизнесмен, раз о вас пишут в «Уолл-стрит джорнал»?

– Я заместитель президента нью-йоркского «Ист-Сайд банка». Это не самый крупный банк, а в газету я попал почти случайно: меня выбрали лучшим менеджером прошлого года среди банковских служащих.

Я повертел лист в руках.

– А конверт, штемпели? – поинтересовался я.

Михайлов-младший махнул рукой:

– Письмо пришло из малюсенького городка в самой глуши Аризоны. Я специально туда ездил. Местные жители никогда в жизни не видели русского, тем более если этот русский – замаскированный разведчик. Я думаю, что в целях конспирации он опустил конверт в случайном городке. Может быть, даже будучи пассажиром проезжающего поезда.

Я вернул лист Михайлову.

– Это интересное письмо. И что вы предприняли?

– Я начал потихоньку интересоваться судьбой отца. Связался с Костей. Давал запросы в архивы. Но вы понимаете – получить информацию о разведчике очень трудно.

– Это мягко сказано, – вставил я.

Михайловы разом кивнули.

– Мы получили несколько отказов и в американских и в российских архивах. Потыкались, куда могли, а потом и бросили это дело. Я уже начал было забывать про эту историю, но однажды, вернувшись домой с работы, обнаружил, что в мое отсутствие в квартире кто-то побывал. Дом был перевернут буквально вверх дном. Ящики выдвинуты, содержимое вывалено на пол. Было такое ощущение, что в квартире побывали грабители. Я, конечно, тут же вызвал полицию. Однако потом выяснилось, что не пропало ничего. Ну ровным счетом. Ценности, документы, среди которых были и важные банковские бумаги, – ничего не пропало. Мой сейф вскрыли, но его содержимое осталось нетронутым! Полицейские решили, что либо я малость тронулся, либо тут замешана любовная история. Вы же знаете легавых – весь свой опыт они черпают из детективных романов. Никаких следов таинственные пришельцы не оставили. Ни отпечатков пальцев, ни оторванных пуговиц, окурков, автобусных билетов или магазинных чеков. И только через пару дней я хватился вот этого самого письма. Я имею в виду оригинал вместе с конвертом. Это письмо оказалось единственным, что пропало после того случая.

Как вы понимаете, Юрий Петрович, это не могло не насторожить меня. Я связался с братом, рассказал ему об этом. И мы, поняв, откуда ветер дует, решили продолжить поиски. Мы разослали письма везде, куда только могли. Но это не принесло никаких плодов. Зато с некоторых пор я начал замечать, что за мной установлена слежка. Ну, знаете, ничего определенного, но постоянно такое чувство, что за тобой следят. Очень неприятное, прямо скажем, чувство. Постоянно в напряжении, не можешь расслабиться. С женой я, конечно, делиться не стал: зачем лишняя нервотрепка. И самое главное – я не понимал, почему, что я такого сделал, что за мной следят. Поначалу я решил, что это просто нервное расстройство от переутомления. Сходил к психоаналитику. Удивительно, но после того, как я ему рассказал о своих опасениях, чувство, что за мной следят, прошло. Но через неделю снова возобновилось. Тогда я вызвал специалистов по поиску средств для слежки. И что вы думаете? И в офисе, и дома, и в машине были обнаружены «жучки». И даже в моем костюме – том самом, в котором я был у психоаналитика.

А на следующий день после того, как были обнаружены «жучки», я чуть не попал в автокатастрофу. У меня сильные подозрения, что она была кем-то подстроена. Я решил, что так жить больше нельзя, отправил жену в Лос-Анджелес (там у меня есть дом), а сам прилетел в Москву, чтобы обсудить происшедшее с братом. И вы представляете, Юрий Петрович, по дороге из Шереметьева на меня было покушение. Чудом удалось спастись.

– Вы уверены, что это было покушение?

Михайлов-младший горько усмехнулся:

– Ну а как еще назвать погоню и выстрелы? У меня есть серьезные основания полагать, что это как-то связано с делом отца…

Он сделал знак своему брату, чтобы тот продолжил повествование. Константин Михайлов откашлялся и начал:

– Я живу в Псковской области. Занимаюсь экспортом леса. Меня там каждая собака знает. После звонка Славы я поехал в Москву. Потыкался по архивам. Глухо. Везде давали от ворот поворот. Я уж и так, и так, деньги давал – ничего не помогало. Единственное, чего я от них тогда получил, это маленькая справка, что отец был осужден по такой-то статье в таком-то году. А это я и без них знал. Самое главное – не сообщали, какое именно наказание получил отец. Пытался пробиться на прием к начальству – и тут облом. Не принимают меня, и все.

– А что вы хотели? – вставил я. – Речь идет о разведчике.

– Но и о моем отце! – возразил Михайлов-старший.

– Значит, – подытожил я, – вам так и не удалось больше ничего узнать о судьбе отца?

– Нет, удалось. Кое-что.

Михайлов-старший достал из кейса лист бумаги и протянул мне.

– Прочитайте.

На листе значилось:

Федеральная служба безопасности РФ

Исх. No 235346347

Михайлову Константину Алексеевичу

В ответ на Ваш запрос от… сообщаем, что Ваш отец Алексей Константинович Михайлов был осужден военным трибуналом Московского гарнизона в закрытом судебном заседании 18 ноября 1971 года по статье 64 п. "а" к смертной казни – расстрелу. 2 сентября 1972 года приговор был приведен в исполнение.

Зам. начальника канцелярии центрального аппарата ФСБ

Российской Федерации генерал-майор Стаднюк Н. Л.

Я вернул лист Михайлову.

– Ну и что дальше? Кажется, вы добились того, чего хотели?

Михайлов покачал головой:

– Нет, не все. Вот еще один документ. Взгляните.

Это был пожелтевший от времени обрывок оберточной бумаги. На нем еле проглядывался текст, написанный наполовину выцветшими чернилами. Мелкий, убористый почерк. Видно, писавший экономил бумагу. Я с трудом, по складам, разбирал слова.

Дорогая Лёля!

Может быть, это единственное и последнее письмо, которое удастся тебе передать. И. В. сильно рискует, согласившись взять его. Вероятно, я получу б.п.п., так что вряд ли я смогу передать хоть какую-то весточку. Не говоря уже о том, чтобы увидеться с детьми. Лёля, я прошу тебя, заботься о них и не допусти, чтобы их отдали в детдом. Постарайся воспитать из них настоящих советских людей.

Прощай, твой Алексей.

– Кто это – Лёля? – спросил я.

– Это сестра отца. Тетя Лёля нас воспитала и вырастила.

– Та-ак, – протянул я, – а кто такой И. В.?

– Не знаю, – покачал головой Михайлов, – я думаю, что это, скорее всего, адвокат. Кто еще мог иметь связь с заключенным, да еще суметь передать записку?

– Да, вероятно. А б.п.п. – это, как я понимаю, «без права переписки». Однако я не вижу ничего особенного в этой записке. Почему она вас так насторожила?

– Эту записку тетя Лёля хранила всю жизнь и передала ее мне только в день моего совершеннолетия. Она хранилась в семейном архиве среди старых фотографий. Но после того как я получил ответ из ФСБ, еще раз внимательно изучил эту записку. И нашел нечто меня поразившее.

Он взял клочок бумаги у меня из руки и перевернул его. На обратной стороне виднелся чернильный штамп, вернее, остаток его.

– Вот посмотрите, Юрий Петрович.

На штампе значилось:

…ковский сахарорафинадный комбинат им. Мантулина

…ХАР-РАФИНАД ПРЕССОВАННЫЙ

…торой сорт

…та изготовления 03 января 1973 года

Всего пары секунд мне было достаточно, чтобы понять, в чем дело. А у этого Михайлова действительно светлая голова!

– Итак, ваш отец не мог бы послать эту записку, если бы был расстрелян, как следует из ответа ФСБ, 2 сентября 1972 года. То есть как минимум через три с половиной месяца после этой даты он был жив.

Михайлов кивнул:

– Да. Как ни крути, получается так.

– Может быть, штамп неправильный? – засомневался я.

Но допустить такое значило отойти от фактов. Как минимум неправильную дату на штампе нужно было доказать. А между тем оттиск был довольно четким.

– Хорошо, – подытожил я, – это все очень интересно. Даже захватывающе. Но пока что я не вижу, чем бы я смог вам помочь.

– А я вижу! – категорично заявил старший Михайлов. Было видно, что он привык руководить. – И я и мой брат уверены, что в отношении нашего отца было допущено беззаконие. Или судебная ошибка. Мы не можем даже быть уверены, что его действительно расстреляли…

– Можете не сомневаться, – вставил я, – в те годы с теми, кто подозревался в измене Родине, не церемонились…

– …Тем не менее у нас есть серьезные основания для сомнений. Понимаете, это письмо… Мне кажется, когда смерть стоит за дверью, не до вранья. И потом, автора никто не тянул за язык. Зачем он написал это письмо?

– Если я вас правильно понимаю, вы хотите разобраться с обстоятельствами дела вашего отца?

Михайлов кивнул:

– Да. И я и Слава уверены, что наш отец невиновен. Что вокруг него велись какие-то грязные игры. Мы хотим добиться его реабилитации.

– Но вы же понимаете, что это практически невозможно!

– Почему?

– Хотя бы потому, что это дело – сверхсекретное! Вы ни за что не узнаете правды. Спецслужбы умеют хранить свои секреты. К тому же, если все, что произошло с вашим братом, действительно связано с какими-то тайнами вокруг Алексея Михайлова, эта затея становится очень опасной. Опасной и почти невыполнимой. Мы сможем узнать лишь то, что лежит на поверхности, а не настоящие секреты. Тайны наших спецслужб – КГБ и ФСБ – это айсберг, погруженный в океан непознаваемого.

Михайлов пожал плечами:

– Это совершенно не факт. Вы как адвокат знаете, что дело можно обжаловать в порядке надзора. В этом случае вы сможете ознакомиться с материалами дела.

– …И что вы будете делать дальше?

– Я надеюсь, это будете делать вы, а не мы.

Вот те раз! Называется, поутру счастье привалило. Нет уж, господа хорошие, связываться со спецслужбами я не буду ни за какие коврижки!

– То есть вы хотите, чтобы я взял на себя ведение защиты в надзорной инстанции по реабилитации вашего отца?

Братья Михайловы разом кивнули.

– Шансов очень мало, что мы добьемся результатов в Генеральной прокуратуре и Верховном суде. Во-первых, у меня нет достаточного опыта в ведении дел в порядке статьи 371-й Процессуального кодекса.

– Приобретете.

– Во-вторых, я не могу дать никаких гарантий выигрыша…

– А мы и не требуем.

– В-третьих, это совершенно безнадежная затея…

– Ну, надежда всегда есть. Она, как говорится, умирает последней…

– …И опасная…

– Ничего. Мы дадим вам парабеллум…

Мои возражения, кажется, только раззадоривали Михайловых.

– У меня в Москве много старых дел. Я загружен по уши, и у меня нет времени, чтобы заняться еще одним сложным делом.

Михайлов вынул из кармана пачку долларов в банковской упаковке. Краем глаза я рассмотрел цифры на ней – «$25 000».

– Это ваш гонорар.

Михайлов положил деньги на стол, через секунду пачку накрыл продолговатый чек, выписанный Владиславом Михайловым.

– А это от меня.

– Причем, – сказал Константин Михайлов, – ваш гонорар не зависит от успешного или неуспешного исхода дела.

Пачка зеленых и чек на столе (кстати, на нем тоже значилась пятизначная цифра) приковывали внимание. Внутренний голос твердил: «Соглашайся, Гордеев, соглашайся! Где еще ты раздобудешь столько денег?!» В конце концов, чего я теряю? Голос разума произнес: «Ты, Гордеев, можешь потерять самое ценное, что у тебя есть, – жизнь». Но я сделал вид, что не слышу этот голос.

– Ну ладно, – наконец произнес я, – официально наше соглашение я оформлю в Москве в нашей юрконсультации. Но имейте в виду, я все равно считаю это дело безнадежным и очень опасным. Второго я не боюсь, а вот по поводу первого хочу, чтобы вы не испытывали никаких иллюзий. Вероятность, что из этой затеи что-нибудь получится, – ноль целых одна сотая процента.

Младший Михайлов разлил коньяк по рюмочкам.

– Я надеюсь, вы не откажетесь выпить за успех нашего дела? Даже с такой маленькой надеждой на успех?

Я взял рюмку, чокнулся с братьями и, преодолевая отвращение к спиртному, выпил. Густая ароматная жидкость чуть обожгла нёбо, согрела гортань и растеклась по внутренностям приятным теплом. Неожиданно я почувствовал себя в сто раз лучше. Голова прояснилась, настроение поднялось, жилы наполнились энергией. Теперь я ни секунды не сомневался в том, что принял правильное решение, согласившись взяться за это дело. Плюньте в лицо тому человеку, который скажет, что опохмеляться – вредно! Человечество за многие тысячи лет своего существования не изобрело средства лучше, чем рюмка хорошего спиртного наутро после пьянки!

Братья с удовлетворением наблюдали, как только что нанятый ими адвокат расправляет плечи, будто сдутый надувной матрас, если к нему подключить компрессор. А Владислав Михайлов не преминул снова наполнить рюмки, которые тотчас же были опустошены.

– Ну что же, – произнес я после второй, когда мне стало совсем хорошо, – хотите, чтобы ваш отец был реабилитирован, значит, будем действовать в этом направлении. Итак, если исходить из того, что Алексей Михайлов был расстрелян именно тогда, когда указано в ответе на ваш запрос…

– Что весьма сомнительно, если обратить внимание на штамп.

– Я думаю, о штампе нам пока что нужно помалкивать. Для надзорных инстанций этот штампик не имеет никакой доказательной силы. Их задача – пересмотр в порядке надзора вступившего в законную силу приговора. Он будет полезен только после того, как будет установлена невиновность вашего отца в измене Родине. А чекисты как дважды два вам докажут, что этот штамп – просто ошибка сортировщицы. Значит, пока будем придерживаться официальной точки зрения, утверждающей, что приговор в отношении вашего отца приведен в исполнение. Итак, дело по обвинению Михайлова в измене Родине по статье 64 прежнего кодекса по первой инстанции рассматривал военный трибунал Московского гарнизона. Михайлова приговорили к расстрелу. Кассационная жалоба, если она была, рассматривалась коллегией Верховного суда, которая оставила приговор без изменения. Помилование тоже не сработало – Михайлов был расстрелян. Но вероятно, это дело по первой инстанции рассматривала Военная коллегия Верховного суда. А ее приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Вот так.

Надо сказать, ни коньяк, ни улучшившееся самочувствие не заставили меня хоть на секунду поверить в успех этой затеи. Однако гонорар нужно было отрабатывать. И я его отработаю на полную катушку.

– …Обычно, когда подсудимый приговаривается к смертной казни, его адвокат подает кассационную жалобу в суд второй инстанции. Ваш отец и его адвокат имели право обжаловать приговор как в кассационном порядке, так и в порядке надзора и даже обратиться с ходатайством о помиловании к главе государства. Конечно, все это оказалось безрезультатным.

– И как нам действовать теперь?

– Сейчас единственный способ – вести защиту в порядке надзора. Мы заключаем соглашение и попытаемся обжаловать приговор. Надзорная инстанция – Генеральная прокуратура или Верховный суд – истребует дело и ознакомится с ним. Один из вариантов – прекращение дела, конечно, если будет установлено, что ваш отец невиновен в инкриминируемом ему деянии.

Я вздохнул. На словах все это выглядело очень простым. Как же будет на деле…

– Ну что, значит, летим в Москву? – Константин Михайлов встал и застегнул пиджак, как будто к подъезду гостиницы уже был подан трап самолета. – Надеюсь, вас тут не задерживают неотложные дела?

Я помотал головой, взял со стола деньги и чек и засунул их в нагрудный карман рубашки. Приятная тяжесть оттягивала тонкую ткань. Я невольно улыбнулся. Братья Михайловы переглянулись и тоже заулыбались.

– Приятно смотреть на почти счастливого человека, – заметил Константин, – особенно если ты сам являешься источником этого счастья…

Москва встретила нас мелким и противным осенним дождем. Однако это меня нисколько не расстроило: честно говоря, мне за эти несколько дней стал надоедать морской курорт. Думаю, даже если бы не приехали братья Михайловы, я бы сбежал оттуда. Воспоминания о девушке Томе, обладательнице молочно-шоколадных ног, похмелье, пропаже денег и разврате с участием бутылки шоколадного сиропа остались где-то далеко-далеко. Меня ждала новая работа, пачка зеленых лежала в кармане, жизнь снова стала прекрасной и удивительной.

Из аэропорта мы сразу отправились на Таганку, в мою юрконсультацию. Там мы составили соглашение о ведении мною защиты в порядке надзора, братья внесли в кассу приличную сумму денег – это помимо моего гонорара. После чего Михайловы отправились в гостиницу (они не собирались долго оставаться в Москве), а я – домой, в свою маленькую холостяцкую квартирку.

Когда я открыл дверь, меня ждал сюрприз. Забыл сказать, что, после того как мы поругались с Леной Бирюковой, я полностью уничтожил все следы ее пребывания в своей квартире. То есть абсолютно – все эти занавесочки с рюшечками, салфеточки на столах, вышитые прихватки на кухне. Жилище настоящего мужчины должно быть скромным, суровым, обстановка должна быть сугубо деловой – так я рассуждал, собирая в кладовку все Ленины прибамбасы.

И что я вижу, войдя в собственную прихожую? Самый главный раздражитель, большой плакат со слащавым красавчиком Леонардо ди Каприо, которого я на дух не выношу, опять на своем месте, куда его любовно прикрепила Лена пару месяцев назад! А между тем я перед отъездом снял плакат и, вместо того чтобы разорвать и выбросить, упрятал в кладовку. Я протер глаза. Герой-утопленник не исчез. Рассудив логически, я пришел к выводу, что самостоятельно выбраться из самого дальнего и пыльного угла моей кладовки этот персонаж сексуальных мечтаний несовершеннолетних школьниц не мог. Значит, его кто-то оттуда достал. И я кажется догадываюсь кто…

Ответ не замедлил появиться на пороге комнаты. Лена вышла в домашнем халате, фартуке, с веником в одной руке и с мокрой тряпкой в другой. Увидев меня, она моментально постаралась принять по возможности независимую позу и даже упереться руками в пояс, что помешали сделать тряпка и веник.

– Привет, – вымолвил я, совершенно обалдев от неожиданности. Учитывая то, что произошло между нами, визит Лены в мою квартиру, да еще в отсутствие хозяина, да еще с целью уборки, как-то не укладывался у меня в голове. И как, скажите на милость, она проникла сюда? Кажется, ключей у нее не было.

– Привет, – ответила она. Видно, мое неожиданное возвращение было для нее таким же ошарашивающим. – А ты ведь должен был вернуться только через неделю?..

Неуверенный тон Лены придал мне сил.

– Срочные дела, – важно сказал я, – пришлось лететь до окончания срока.

– А-а… Я вот решила тут прибраться. А то ты устроил страшный бардак.

Я надел тапочки и почувствовал себя совсем уверенно.

– А ты как тут оказалась? У тебя вроде не было ключей.

– Мне твоя мама дала ключ.

Вот это новость!

– Ты встречалась с ней?! Зачем?! – воскликнул я.

– Ну как это зачем? – капризно отреагировала Лена. – Надо же мне было обсудить твое поведение.

– Мое поведение? – Я заподозрил неладное. – И к какому же выводу вы пришли? Просто так, из спортивного интереса.

– Твоя мама, между прочим, считает, что тебе давно пора жениться.

Я попал, что называется, из огня да в полымя. Ни сна ни отдыха измученной душе! Даже в собственном доме я не могу отдохнуть по-человечески.

– Ну вот что, – твердо и строго заявил я, – положи веник, тряпку и хорошенько раскрой уши. Слушай внимательно! Я не собираюсь жениться! Ни на тебе, ни на ком-либо другом. Я лучше съем свой паспорт, как поет какой-то попсовый исполнитель!

Что тут началось! Слезы, крики, обвинения во всех существующих грехах! Собственно говоря, примерно подобного я и ожидал. Если Лена сама явилась, и несмотря на все, что между нами произошло, значит, она действительно и не на шутку запала на меня. Это чревато разными последствиями – например, нытьем о женитьбе. Но ничего. В этом вопросе я умею быть твердым как кремень. И смогу противостоять целому полку Лен Бирюковых!

Дальше все развивалось по обычному плану. Крики и ругательства сменились слезами и тихими подвываниями, потом начался поиск чего-нибудь успокоительного, что немедленно и нашлось в баре в виде бутылки коньяку. Ну а потом мы с Леной переместились на мою любимую тахту.

– Ну ладно, – сказала Лена, когда я уже начал засыпать, – не буду тебя третировать женитьбой. Поживем пока так.

– Только одно условие, – пробормотал я сквозь сон, который, впрочем, ничуть не мешал ясности моей мысли, – мы будем жить тут. А в твою новую квартиру можешь сбегать, когда я тебе надоем. Я туда не поеду, пока не заведу свою.

Лена вздохнула, но не сказала ничего.

На следующее утро я проснулся под восхитительный аромат свежеизжаренных гренков, который доносился из кухни. Открыв глаза, я заметил, что мой гонорар, полученный от братьев Михайловых, лежит не в кармане рубашки, а на столе. Вот они, бабы, всюду свой нос засунут!

– Доброе утро! – произнес я, входя на кухню.

– Привет, – ответила Лена, выкладывая на большое блюдо золотисто-коричневый гренок. Ее спина выражала один большой вопрос. Я видел, как она сгорала от любопытства. Однако я как ни в чем не бывало сел за стол и налил себе чаю.

Вскоре мы сидели и лакомились гренками. Лена поглядывала на меня расширенными от любопытства зрачками. Я молчал.

– Ну как там в Сочи? – бодро спросила она.

– Там, как известно, темные ночи, – стереотипно ответил я.

– Это понятно. А как там… – она запнулась, видимо соображая, как бы перевести разговор на загадочную пачку денег, привезенную мной с южного курорта. Ведь каждому ясно, что на курортах деньги, наоборот, тратят!

– Отвечаю, – пожалел я Лену, – подвернулась работка. Довольно высокооплачиваемая.

Лена тотчас же расплылась в улыбке.

Однако пора было начинать отрабатывать гонорар. План моих действий был прост: нужно во что бы то ни стало получить доступ к делу и ознакомиться с его материалами. По закону отказать мне в этом не имели права. Дело в том, что пересмотр в порядке надзора вступившего в законную силу приговора допускается лишь по протесту того прокурора, председателя суда и их заместителей, которым это право предоставлено законодательством. Протесты на приговоры военных трибуналов приносятся в порядке, установленном положением о военных трибуналах. А теперь трибуналов нет, а есть военные суды. Но у нас, как известно, закон часто стоит всего лишь бумаги, на которой напечатан. Так что, я предполагал, перед тем как я заполучу в свои руки дело Алексея Михайлова, придется побегать и попотеть.

Так и получилось. Первым делом я отправился в военный суд Московского гарнизона. Там меня долго мурыжили по всем кабинетам, а потом потребовали специальный допуск из ФСБ. В общем-то я ожидал именно этого. С запросом из гарнизонного суда я отправился на Лубянку. Дежурный офицер долго изучал принесенные мной документы, а потом заявил, что дело относится к компетенции Службы внешней разведки, и никакие доводы о том, что ответ Константину Михайлову поступил именно отсюда, не возымели никакого действия. Я поехал в СВР…

Не буду утомлять читателя описанием моих долгих и многодневных хождений по кабинетам наших спецслужб. Замечу только, что, если уж Гордеев взялся за дело, он от него не отступит. Я вцепился в спецслужбы мертвой, бульдожьей хваткой. И это принесло свои плоды: меня принимали все более важные персоны. От дежурных офицеров я перешел к заместителям начальников отделов, в чине не меньше майора. Потом к самим начальникам – подполковникам и полковникам. Потом к начальникам управлений – те уже были генерал-лейтенантами и генерал-полковниками. Каждый раз я заполнял массу анкет, в которых разве что не требовалось назвать девичью фамилию моей прабабушки. И в конце концов в один прекрасный день я с очередной бумажкой, исписанной во всех направлениях визами принимающих меня персон, был направлен непосредственно к главе Службы внешней разведки генералу армии Леониду Теребилову. Честно говоря, меня удивило, что с нашим, в общем-то, малозначительным делом я дошел до самого верха. А может, не совсем малозначительным? То, о чем рассказывали братья, свидетельствовало об обратном. А если это так, то не с огнем ли ты играешь, Юрий Гордеев? И не рискуешь ли ты сильно обжечься?

Как бы то ни было, в назначенный день я отправился на прием к директору Службы внешней разведки Леониду Теребилову.

Надо сказать, СВР – это еще то местечко. Куда там зданию РСХА, по которому ходил Штирлиц, эффектно показывая дежурным свое удостоверение. Пропуска, проверки, согласования здесь занимают массу времени. А что вы хотите – разведка!

Через полчаса после того, как я припарковал машину на стоянке у здания СВР, адъютант Теребилова пригласил меня к нему.

Кабинет оказался весьма скромным. Не по размеру (комната была довольно большой), а по обстановке. Стены обиты деревянными панелями. Массивный стол, книжный шкаф, трехцветный флаг в углу. Маленький столик с двумя десятками телефонов, из которых добрая половина без номеронабирателей. На стене портрет Ельцина в десантном берете. Вот, собственно, и все.

За письменным столом сидел человек в темно-сером костюме. Генерал Теребилов (а это был, безусловно, он) оказался сухощавым красивым мужчиной с большими солидными залысинами на голове. Он был неуловимо похож на актера Эммануила Виторгана – та же благородная посадка головы, умные глаза, какой-то ненашенский лоск. Ну еще бы, наверняка этот Теребилов, прежде чем погрузиться в мягкое кресло директора СВР, прошел большую практику работы в разведке – обычно так и бывает. На более или менее публичные должности в разведслужбах выдвигают «отработавших свое» резидентов.

Я подошел к столу. Теребилов жестом указал на стул.

– Здравствуйте, Юрий Петрович, – сказал он, приветливо улыбаясь. Его глаза лучились искренностью и добротой.

«Это профессиональное», – подумал я, решив не поддаваться на приветливый тон разведчика-профессионала.

– Добрый день.

Теребилов вынул из папки лист бумаги, в котором я узнал свое заявление, и положил его перед собой.

– Мне доложили о вашем деле. Вернее, о деле Алексея Михайлова. Итак, вы хотите получить доступ к архивным материалам? Вернее, к засекреченному делу?

– Да.

– Это сложно, – нахмурил лоб Теребилов, – очень сложно. Думаю, почти невозможно.

Он сокрушенно покачал головой.

– Но ведь по закону…

Теребилов поднял ладонь, как бы показывая, что законы он знает не хуже меня.

– Все верно. Однако, вы понимаете, тут не все так просто. Государственная безопасность, государственные тайны… В деле Михайлова содержатся сведения, знакомиться с которыми могут только лица с определенным, очень высоким уровнем доступа. Вы обладаете уровнем доступа, Юрий Петрович?

Я вынужден был признать, что не обладаю. Даже самым низким уровнем.

– Вот видите. Значит, если к вам в руки попадут секретные документы, безопасность государства окажется под угрозой.

– Ну а как же адвокат самого Михайлова, который защищал его во время суда?

– Военный трибунал, уважаемый Юрий Петрович, – это не просто суд. И все люди, принимающие участие в процессе, тоже не простые. В том числе и адвокаты. Защитник был из специальной коллегии, которые в то время существовали. Теперь таких нет.

Ничего, ничего. Пусть говорит. Хоть Теребилов и важная шишка, дать мне ознакомиться с делом он обязан. И никуда ему не деться.

Теребилов вздохнул:

– И что этим Михайловым приспичило добиваться пересмотра дела и реабилитации отца? Все равно это бесперспективная затея. Вы не находите, Юрий Петрович?

Конечно, я считал точно так же. Однако не мог же я согласиться с моим оппонентом.

– Ну почему же, – сказал я, – надзорные инстанции истребуют дело по моей жалобе и разберутся в сути и доказанности обвинения.

– А что, у вас есть сомнения в правильности приговора по делу Алексея Михайлова?

– Иначе бы мы не затевали все это, – ответил я.

Теребилов помолчал, потом размеренно произнес:

– Алексей Михайлов – изменник Родины. Я понимаю, что его сыновьям не очень хочется мириться с тем, что их отец – государственный преступник, но тут ничего не поделаешь, именно таковым он и является. И я не понимаю, зачем это нужно – спустя столько лет ворошить старое. Кстати говоря, свидетели по этому делу еще работают в органах. И при надобности смогут подтвердить свои показания. Вы же понимаете, что от своих показаний никто не откажется. Так что затея бессмысленная.

– Тем не менее я прошу разрешить мне ознакомиться с делом Михайлова.

– Эх, – воскликнул Теребилов, – ну и время пошло! Все, как один, считают свои долгом побольнее уколоть спецслужбы! КГБ уже выставили чуть ли не главным преступником двадцатого века! Этот предатель Суворов понаписал массу гадостей о ГРУ. Вот-вот за нас возьмутся. А интересно, что бы стало со страной, не будь спецслужб? А? Я вас спрашиваю?

Я пожал плечами. Теребилов явно накручивал сам себя – обычная манера больших начальников. Это надо просто переждать, и все.

– А-а, не знаете? – продолжал распространяться Теребилов. – Зато я знаю. Не было бы страны, вот и все! Погибла бы! Исчезла с лица земли! С географических карт! Сколько героев-чекистов погибло, защищая безопасность страны? Сколько сейчас гибнет?! А когда мы поганой метлой выметаем из наших рядов изменников и предателей, обязательно находятся фальшивые либералы-правдолюбы, которые вмешиваются не в свое дело и мешают работать.

Последний пассаж был явно адресован мне лично, но я сделал вид, что не обратил внимания.

– А какой ущерб нам принесли годы так называемых реформ? Сколько разных пертурбаций мы перенесли? Как еще мы остаемся на плаву – не понимаю. И тут приходите вы и наносите еще один удар – требуете реабилитировать предателя.

– Я не требую, – спокойно повторил я, – в этом разберутся генеральный прокурор и председатель Верховного суда. Кроме того, я не считаю, что мое обращение в надзорные инстанции может принести какой-то вред спецслужбам. Потому что, в конце концов, все мы стремимся к достижению истины. Не исключаю, что прокуратура и суд не посчитают необходимым внести протест на состоявшийся приговор, давно вступивший в законную силу.

Теребилов успокоился и опять вздохнул.

– Я, конечно, понимаю, Юрий Петрович, Михайловы пообещали вам большой гонорар в случае успеха дела. Однако имейте в виду: заработать эти деньги вам будет очень трудно. Очень.

Он посмотрел мне прямо в глаза, и я наконец-то понял, что на самом деле означает словосочетание «стальной взгляд». Именно таким был взгляд генерала Теребилова. От этого взгляда хотелось убежать, скрыться, исчезнуть. Да, его подчиненным не позавидуешь!

– И я вам советую оставить это дело, отказаться от ведения защиты по делу Михайлова в надзорной инстанции, – продолжал Теребилов, – все равно ничего путного не выйдет, а в вашей карьере станет одним проигранным процессом больше. Не думаю, что такая перспектива является вашей целью.

Я пожал плечами:

– А я надеюсь на благоприятный исход.

– Почему, – прямо спросил Теребилов, – на каком основании вы делаете вывод, что в отношении Михайлова была совершена судебная ошибка? У вас есть какие-нибудь факты?

Он опять устремил на меня свой стальной взгляд, который, казалось, пронизывает насквозь и упирается в противоположную стену.

– У меня есть основания полагать, – ответил я уклончиво, – что Михайлов, возможно, не является преступником в той мере, каковой его в свое время признал трибунал.

– Какие основания?

– Об этом я смогу судить, только ознакомившись с материалами дела. Известно, что времена меняются и общественная опасность некоторых прежних деяний нынче равна нулю.

– Имейте в виду, Юрий Петрович, – строго сказал Теребилов, – если вам известны какие-нибудь факты, касающиеся обеспечения безопасности страны, вы как гражданин обязаны ознакомить с ними нас.

– Я обещаю вам, что, как только мне станут известны подобные факты, я сразу же попрошусь к вам на прием. А пока что просьба у меня одна – дать разрешение на доступ к материалам уголовного дела Михайлова.

Генерал Теребилов откинулся в своем кресле и громко фыркнул. Это должно было, видимо, означать: «Ну и упрямец же ты, Гордеев». Несколько секунд он глядел в потолок, потом наконец проговорил:

– Ну ладно. Я дам разрешение на ознакомление с делом Михайлова. Ознакомление будет происходить здесь, в этом здании.

Он поставил размашистую визу на свободном уголке моего заявления и протянул мне бумагу:

– Я уверен в том, что приговор в отношении Алексея Михайлова вынесен совершенно законно и обоснованно. Поэтому не могу пожелать вам удачи в этом деле.

Я попрощался с генералом и вскоре ехал домой. Первый раунд я выиграл. Теперь можно считать, часть гонорара мной была отработана.

На следующий день, ровно в назначенное время – в десять утра, я был в СВР. Специальный приставленный ко мне офицер долго вел по извилистым коридорам, мы то поднимались по лестницам, то спускались. В конце концов он привел меня в комнату без окон. Из мебели здесь был только стол и два стула. На столе помещалась старомодная лампа из черного эбонита. Думаю, такие еще использовали следователи НКВД, чтобы направлять их в лица допрашиваемых.

– Подождите здесь, – почти лишенным интонаций голосом произнес офицер и скрылся за дверью.

Я сел на стул и стал ждать.

Через несколько минут офицер появился снова, держа в руках потрепанную папку. Интересно. Судя по всему, дело хранилось не в военном суде гарнизона, а здесь, в спецхранилище Службы внешней разведки. И еще. Неужели дело об измене Родине Михайлова уместилось в одном томе?

Офицер подошел к столу, положил на него папку. Принес он и десяток листов писчей бумаги, и ручку.

– Вы можете делать выписки из дела, свои записи, – сказал он, – которые потом будут просмотрены. Приступайте.

– Сколько у меня времени?

– До конца дня. Если не успеете, можете продлить до завтра. Если понадобится еще время, придется получать новое разрешение.

Он отошел от стола и сел на свободный стул. Видимо, он не спустит с меня глаз, пока я буду работать с делом. Ну что ж, придется действовать в обстановке тотального контроля. Статья 51 УПК, где говорится о правах и обязанностях защитника, разрешает мне знакомиться с делом в любом объеме и без ограничения сроков. Но тут разведка, и мне пришлось смириться с нарушениями моих прав.

Я открыл папку и перелистал пожелтевшие от времени страницы. Протоколы допросов, постановления следователя, справки… Конечно, как я и предполагал, некоторые страницы оказались изъяты из дела. К тому же папка, которую мне принесли, представляла собой компиляцию из разных томов дела. Не оказалось обычной для следственных томов уголовного дела прошивки с печатью на последней странице и описи материалов с указанием количества листов. Нумерация была разнокалиберной и непоследовательной. Кроме того, некоторые места документов старательно вымараны чьей-то заботливой рукой. Видно, руководство посчитало, что я не могу ознакомиться с делом Михайлова целиком. Ну что же, хотя тут явное нарушение пятьдесят первой статьи, видимо, ничего не поделаешь. Если я начну возмущаться, что дело в таком состоянии, это не приведет ни к чему. Никто уже не сможет доказать, когда именно – я имею в виду хронологию – была проведена «ревизия». Придется довольствоваться малым…

Итак, из материалов следовало, что уголовное дело возбуждено на основании рапортов двух работников посольства СССР (и по совместительству сотрудников КГБ) в Аргентине о том, что, по их мнению, Алексей Михайлов ведет двойную игру, то есть сотрудничает с вражескими разведками. Видимо, эти сотрудники (их имена были стерты) исполняли функции контроля над деятельностью Михайлова. В виде доказательств были приведены факты многочисленных контактов с высокопоставленными лицами Аргентины и Уругвая, главами военных ведомств и даже спецслужб. В сухих строчках рапортов сквозила досада, что деятельность Михайлова не «представляется возможным полноценно контролировать». Дальше в деле содержался отчет специальной комиссии, которая должна была негласно проверить содержащиеся в рапортах сведения. Комиссия пришла к выводу, что действительно Михайлов является «по совместительству» агентом ЦРУ. После чего Михайлова вызвали в Москву. Дальше шли многочисленные допросы сотрудников внешней разведки. Очные ставки этих сотрудников с Михайловым. Он поначалу все отрицал, но постепенно, видимо под грузом неоспоримых улик, признался. Все. Трибунал. Приговор. Расстрел.

Дело было ясным и прозрачным как стеклышко. В огрызке, который мне представили для ознакомления, не было ни малейшей зацепки.

– Где здесь можно покурить? – спросил я у офицера.

– Как выйдете, сразу направо. Курительная комната, – лаконично ответил тот, – с собой ничего не брать.

Да, не хотел бы я тут оказаться в качестве обвиняемого или хотя бы подозреваемого! Бесцеремонность в отношении к людям здесь какой-то просто профессиональный навык.

Я вышел из комнаты. Коридор был пуст, если не считать дежурного, который сидел за маленьким столиком в торце и читал газету. Однако, стоило в поле его зрения появиться движущемуся предмету, то есть мне, он моментально оторвался от газеты и стал наблюдать за вверенным участком. Да, тут действительно ни шагу нельзя сделать бесконтрольно.

В курительной комнате тоже было пусто. Зеркало на стене, пара пепельниц на столике, сизый дымок под потолком. На стенах угрожающие надписи – «ВЕДЕНИЕ ПЕРЕГОВОРОВ НА СЛУЖЕБНЫЕ ТЕМЫ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО!» Я присел на диванчик и вынул сигареты. Что ж, я и не собираюсь вести никаких переговоров вообще, в том числе и на служебные темы.

Итак, после прочтения материалов дела можно считать затею братьев Михайловых окончательно провалившейся. Что они покажут в суде, даже если предположить тот невероятный факт, что надзорная инстанция отменит приговор и дело будет вновь рассмотрено в общем порядке в суде первой инстанции? Письмо без адреса и подписи, напечатанное на принтере, вернее, рассказ Владислава Михайлова о том, что у него его украли? Комично. Клочок бумаги со штампом сахарорафинадного завода? Смешно. Еще один рассказ Михайлова о том, как на него было совершено покушение по дороге из Шереметьева? А какое отношение это имеет к делу его отца, спросят в суде? Вот и все.

Ведомство, куда я попал, представлялось мне какой-то неколебимой твердыней, с которой бороться абсолютно бессмысленно, даже если бы у меня на руках оказались документы, подтверждающие невиновность Михайлова. А так, без ничего пытаться добиваться призрачной правды…

Я уже собрался затушить почти догоревшую сигарету, как в комнату вошел еще один человек. Это был пожилой мужчина, почти старик, одетый в аккуратный, немного старомодный костюм с небольшой орденской планкой. Я перехватил быстрый взгляд из-под седых мохнатых бровей. Проходя мимо меня, он уронил пачку сигарет, которую держал в руках. Я автоматически нагнулся, поднял сигареты и подал их старику. Он взял и, глядя прямо мне в глаза, вместо «спасибо» быстро произнес:

– Сегодня. Двадцать тридцать. «Тургеневская». Середина зала.

При этом он улыбнулся и кивнул, как будто бы действительно благодаря меня за любезность. Во всяком случае, со стороны это должно было выглядеть именно так. Затем старик как ни в чем не бывало прошел в дальний угол комнаты, сел на диван и закурил.

Знаете, наверное, каждый советский мальчишка любил играть в разведчиков. Старшее поколение воспитано на фильмах «Подвиг разведчика», «Щит и меч», серия о Резиденте… Следующие – на «Мертвой зоне» и незабвенном Штирлице. Помню, когда я учился в школе, мы играли в героев «Семнадцати мгновений», причем все почему-то хотели быть Шелленбергами или, на худой конец, Мюллерами… Пуленепробиваемый и неуязвимый Штирлиц уже тогда вызывал только улыбку, особенно на фоне сюрреалистичных анекдотов о нем.

Время прошло, и вот я в Службе внешней разведки. Эти коридоры, кабинеты, возможно, эта самая курилка помнят массу разведчиков почище Штирлица. И что? Меня только что вызвали на явку? Или это выживший из ума резидент в отставке решил вспомнить молодость?

Я покосился на старика. Тот как ни в чем не бывало попыхивал своей сигаретой. На меня он не глядел.

Ну как бы вы поступили на моем месте? Подойти и переспросить? А вдруг он действительно хочет сообщить мне что-то важное? Угрожающие надписи на стенах о недопустимости ведения служебных переговоров остановили меня.

Я был заинтригован и озадачен. Сунув потухшую сигарету в пепельницу, я встал и, перед тем как выйти, еще раз оглянулся на старика. Тот еле заметно подмигнул…

Понятно, что все остальное время, отпущенное мне, я сидел как на иголках, что не помешало мне основательно изучить дело Михайлова. Впрочем, ничего особенного я там не обнаружил. Ни одной зацепки. Доказательства были тщательно выстроены и убедительны, имена свидетелей остались неизвестными, хотя я уверен, что это все равно бы ничего не дало.

На всякий случай договорившись, что продолжу изучение дела Михайлова еще и завтра, я покинул Службу внешней разведки.

Хорошо что встреча назначена не на час пик. К половине девятого метро постепенно пустеет. Правда, хорошо ли это для «конспирации»? Хотя пусть по этому поводу голова болит у чекиста…

Я припарковал машину недалеко от станции и спустился в метро.

Честно говоря, я ощущал себя просто как мальчишка, поверивший в идиотскую, неправдоподобную шутку. Кому-нибудь рассказать, даже такому видавшему виды человеку, как Грязнов, – не поверят. Поднимут на смех. Будут издеваться до конца жизни…

И все-таки я пошел на встречу. Может, просто из спортивного интереса, но пошел.

Я стоял прислонившись к мраморной стене. Прохожих было мало, и ни один из них не походил на моего старика. Между тем стрелки часов показывали без двадцати пяти девять. Подожду еще пять минут и пойду, решил я.

Вскоре мимо меня прошел старик из курилки. Именно так – прошел, будто бы меня не замечая. Я его сразу узнал и невольно подался к нему. Но старик только зыркнул глазами из-под мохнатых ресниц и прошипел:

– Идите в конец станции. Отдельно от меня.

В этот момент как раз прибыла очередная электричка, так что ему пришлось сказать это довольно громко.

Я двинулся за ним на некотором расстоянии. Старик шел довольно медленно, и мне пришлось подстраиваться к его походке. Честно говоря, если бы кто-нибудь действительно следил за ним, определить, что мы как-то связаны, не составило никакого труда: моя черепашья скорость наверняка сразу бросилась бы в глаза…

Старик встал на эскалатор. Потом, наверху, он миновал стеклянные двери и свернул направо. Вышел на улицу и, обойдя здание метро, направился к Чистопрудному бульвару. Однако внезапно встал на остановке трамвая.

Через пару минут дребезжащее всеми частями транспортное средство подкатило к нам. Немногие пассажиры заняли места – трамвай остался наполовину пуст. Я уселся через два ряда кресел за стариком. Трамвай отъехал. Спустя некоторое время старый конспиратор оглянулся, окинул взглядом салон трамвая и, видимо не обнаружив ничего подозрительного, встал, вынул из кармана талончик и направился ко мне.

– Пробейте, пожалуйста.

Я неумело воспользовался висящим рядом компостером (черт, я уже не помню, когда последний раз ездил общественным транспортом) и подал талон старику. Он взял его, положил в карман и негромко сказал:

– Через одну остановку выходим.

Он снова сел на свое место.

Снаружи моросил мелкий дождик. Капли размазывали грязь по стеклам трамвая. Асфальт потемнел, а немногие прохожие как по команде достали припасенные зонтики. Между тем трамвай все дальше увозил от моей машины, одиноко стоявшей рядом с метро.

Наконец трамвай остановился и старик заторопился к выходу. Я последовал его примеру, уже схватился за поручень у дверей, как мне на плечо легла чья-то тяжелая рука.

– Ваш билет!

Здоровенный детина, которому больше подошла бы работа комбайнера или кузнеца, стоял за спиной.

Я видел, как старик уже обходил трамвай. Спереди, в полном соответствии с правилами дорожного движения. Надо было спешить.

– Нет талона, командир… – бросил я и поставил ногу на ступеньку. Однако железная длань контролера схватила меня пониже локтя.

– Оплачивайте штраф!

Богатырь мерзко улыбался и, наверное, мысленно потирал руки в предвкушении очередной поживы.

Старик уже скрылся в темноте. Я сунул руку в карман и вынул несколько купюр.

– Сколько?

– Десять рублей.

Я сунул ему деньги, но в этот самый момент двери захлопнулись и трамвай поехал!

Бросив на контролера такой взгляд, что ему, скорее всего, не захотелось больше жить на этом белом свете, я кинулся к водителю:

– Остановите, пожалуйста.

– Не положено.

– Но мне очень нужно.

– Не положено.

– Я пропустил остановку.

– Не положено!

– Я заплачу!

– Не положено.

Видно, его лексикон не радовал богатством и разнообразием. Водитель захлопнул дверь своей кабинки прямо перед носом.

Я готов был прибить контролера на месте. Но через несколько секунд трамвай снова остановился, и я вылетел из него как пробка.

Куда бежать? Старик, судя по всему, направлялся на бульвар. Может быть, он ждет меня на одной из скамеек? Я понесся по бульвару. Вот и та злосчастная остановка. Я огляделся.

Никого.

Минут десять я бродил по пустынному темному бульвару. Старик как сквозь землю провалился. Ну не мог же я в самом деле звать его голосом: «Старик из СВР, отзовитесь!»

Ничего не оставалось, как только вернуться к машине.

Итак, что это было? Я терялся в догадках. Либо дурацкий случай с контролером помешал мне получить ценную информацию, либо я стал жертвой розыгрыша или даже безумных идей сумасшедшего разведчика в отставке. А может быть, это просто какая-то провокация? И та, и другая, и третья версии имели право на существование, однако я чувствовал, что не все здесь так просто.

Предположим, что все опасения и догадки братьев Михайловых истинны. Что получается? Справка из СВР о расстреле Алексея Михайлова – ложь. Затеяв расследование, они наступили кому-то на старую, уже почти зажившую мозоль. Эти неизвестные организовывают покушение на Михайлова. Только вот зачем? Конечно, это ему прислал письмо неизвестный отставной разведчик, письмо, которое потом было выкрадено. Он предпринимал какие-то шаги – например, ездил в городок, название которого стояло на почтовом штампе… Видимо, стоит предположить, что Владислав Михайлов представляет большую опасность для этих пресловутых неизвестных, чем его брат.

Ну а теперь, Гордеев, ответь-ка на простой вопрос. Теперь, когда братья убрались из Москвы, а ты занимаешься изучением дела, а вернее, адвокатским расследованием, теперь кто представляет большую опасность для неизвестных?

Ответ был прост, но от него мороз шел по коже. Я. Я представлял наибольшую опасность в данный момент. Да, Гордеев, дорого тебе обойдутся зеленые бумажки!

Значит, надо ожидать каких-то неожиданностей? А не был ли случай со стариком одной из них? Либо это только прелюдия?

Если честно, мне совершенно не хотелось вступать в единоборство со спецслужбами. Кто одержит верх, и так ясно, без всякой проверки. Тем более кто я есть? Обычный адвокат. Я даже пистолет носить не могу, чтобы отстреливаться от врагов.

А теперь, Гордеев, опять ответь на вопрос. Тебе это надо?

Я неторопливо ехал домой. Часы на приборной доске показывали начало десятого. Редкие машины проносились мимо, шурша по мокрому асфальту Садового кольца. Фонари отражались в лужах. Прохожих почти не было.

Итак, стоит ли игра свеч? Кому будут нужны заработанные честным трудом зеленые купюры, если мой хладный труп обнаружат где-нибудь в подмосковных лесах. Конечно, таких денег хватит, даже чтобы купить место на Ваганьковском кладбище, но, скажу честно, мне не нравится это место в качестве обиталища.

И самое главное, я не видел никакого смысла в изучении обстоятельств дела Михайлова и моем адвокатском, то есть частном, расследовании. Ну выясним мы, что Михайлова расстреляли годом или двумя позже, что это даст его сыновьям? Ну реабилитируют его, то есть признают невиновным (предположим даже такой фантастический исход), и что дальше? Стоит ли ради этого рисковать? Ведь человек уже мертв. Ему эти судебные решения нужны как козлу пассатижи.

Однозначно, как говорит известный политический персонаж. Не стоит.

Все. Завтра же звоню Михайловым. И тому и другому. Отказываюсь от дела. Скажу, что сильно заболел. Отдам все деньги – из них потратил совсем немного. Провались все пропадом. С радостью пойду на замену – пусть возьмут другого адвоката.

Впрочем, почему завтра? Надо звонить сегодня! Сейчас!

Да, именно сейчас! Чтобы спать спокойно.

Я полез в портфель за сотовым телефоном. Ах проклятье! Сегодня утром я его забыл дома! То-то я смотрю, никто не звонит – обычно на протяжении дня мой телефон почти постоянно пытается всеми доступными ему средствами обратить на себя внимание – звонит, мигает лампочками, вибрирует.

Ну ничего. Приеду домой – тут же позвоню.

На дороге почти не было машин, и я поддал газу. Замелькали тени от фонарей. Капли на стекле быстро превращались в водяные дорожки.

Впереди показались два больших светящихся глаза. «КамАЗ», – автоматически подумал я, увидев, на какой высоте находятся фары. Через секунду я уже мог различить желтую кабину и темные очертания фигуры за большими стеклами.

Что произошло в следующие секунды, я могу описать очень подробно. Я запомнил каждое движение, каждый поворот. Как будто у меня в голове застряла пачка фотографий, которые можно смотреть одну за другой бессчетное количество раз…

Но я не буду утомлять детальным описанием. Все произошло буквально за две-три секунды, и нет смысла отнимать описанием большое количество времени.

Раз – «КамАЗ» оказался прямо у меня перед носом. Два – в голове пронеслось, что столкновение неизбежно. Три – мои руки стали действовать автономно от команд мозга, повинуясь лишь инстинкту выживания, они вывернули руль до отказа. Четыре – удар, стекло покрылось сетью трещинок, громада грузовика промчалась мимо, как борт гигантского корабля, все вокруг внезапно перевернулось. Пять – моя машина, долю секунды пробалансировав на двух колесах, тяжело повалилась на бок. А потом и на крышу. Я уперся головой в жесткую обивку потолка и увидел через боковое окно асфальт. Он был очень близко, я мог разглядеть каждый камешек, каждое вкрапление в темно-серой массе.

Я уже не первый раз попадаю в автомобильные катастрофы. И знаю, что первым делом надо произвести ревизию всех органов. Проще говоря, проверить, что руки-ноги целы. Конечно, вертеть головой тут не рекомендуется – недаром американские спасатели (как это показывают по телевизору) первым делом надевают на шею пострадавшему широкий пластмассовый хомут, чтобы зафиксировать голову в определенном положении.

Я осторожно подвигал ногами и руками. Никаких болевых ощущений это не принесло. Тогда я осторожно уперся руками в крышу (в данном случае для меня это был пол) и постарался перевернуться на бок. Это удалось без всяких трудностей. Подергав за ручку двери, я убедился, что ее заклинило. Что ж, было бы странно, если бы это не произошло. Пришлось вылезти в окно, благо это удалось без особых хлопот.

Итак, на вашем покорном слуге не было и царапины. А все благодаря замечательной реакции! Если бы не она, мой четырехколесный друг превратился бы в слоеное пирожное. Ну а я – в начинку.

Через минуту нагрянула милиция, вызванная бдительными жителями окрестных домов. В ход пошли протоколы, акты, показания…

Возвращаясь домой на такси, я с горечью размышлял о том, что не успел продемонстрировать клиентам свою болезнь и отказаться от этого проклятого дела – ставлю потрепанный том с материалами следствия тридцатилетней давности против тридцати тысяч долларов за то, что дьявольский механизм устранения нежелательных свидетелей, который уже успели испытать на себе братья Михайловы, начал работать и против меня. Ну ничего, ничего, Гордеев. Сейчас приедешь домой – и сразу за телефон. Я не самоубийца, чтобы сражаться со спецслужбами!

Короче говоря, домой я попал около двенадцати. К большому моему удивлению, Лены дома не оказалось. Квартира пропахла чем-то горелым. Неспроста все это! К тому же куда-то запропастился и сотовый телефон…

Когда раздался телефонный звонок, Лена Бирюкова без всякого интереса смотрела по телевизору очередной мексиканский сериал. Латиноамериканские страсти ее не слишком привлекали, гораздо больше ее интересовало состояние пирога с яблоками и клюквой, который она впервые в жизни решила испечь. Ее богатый жизненный опыт, однако, исключал всякие знания о домоводстве, поэтому Лена воспользовалась рецептом, извлеченным из какого-то старого журнала. Рецепт был элементарно прост, но Лена жутко волновалась, как всякий человек, делающий что-то впервые. Пирог еще только пять минут находился в духовке, а Лена уже боролась с непреодолимым желанием открыть дверцу и посмотреть, как там поживает ее произведение. Ее сдерживала только строгая предостерегающая надпись в рецепте, сделанная (видимо, в расчете на неумелых хозяек) жирным шрифтом и предупреждавшая, что если дверцу духовки открыть, то пирог непременно «сядет». Куда и как он «сядет», Лена представляла весьма смутно, однако судьбу решила не искушать. Тем более ей так хотелось сделать сюрприз Юре, с которым (тьфу-тьфу-тьфу!) вроде опять стало налаживаться… Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, она села перед телевизором, не забывая постоянно поглядывать на часы. И в этот момент раздался телефонный звонок.

Лена подняла трубку телефона, стоявшего рядом, на столике, но услышала только отбойные гудки. Звонки, однако, не прекращались. Поначалу Лену это озадачило, а потом она вспомнила, что у Юры где-то был сотовый телефон. Только вот где?

Она вышла на середину комнаты, чтобы сориентироваться. Телефонные звонки раздавались из кабинета. Стрелка часов медленно преодолела еще минуту. До готовности пирога оставалось еще двадцать.

В конце концов найдя трубку, Лена ответила:

– Да, я слушаю.

– Мне нужен Юрий Петрович, – раздался взволнованный женский голос.

– Его нет дома, – сказала Лена сухо и холодно, как бы давая понять неизвестной особе, что на стоянке больше мест нет, все занято и ловить уже нечего.

– Это очень важное дело. Выслушайте меня.

– Да, слушаю.

– Мне нужно немедленно связаться с ним.

– Я же сказала – его нет дома.

– А как его найти?

– Не знаю, – отрезала Лена и уже хотела бросить трубку в ухо нахальной дамочке, как та снова взмолилась:

– Тогда вы должны помочь. Это очень важно.

– В чем дело?

– Приезжайте срочно. Это касается Юрия Петровича.

– Куда приехать, зачем? – Лена начала терять терпение.

– Сюда. Это метро «Университет».

– Зачем?

Женщина помедлила, а потом неуверенно проговорила:

– Я не могу этого сейчас сказать. Это не телефонный разговор. Но это очень важно. Вы ведь его жена?

– Предположим, – тон Лены стал более дружественным. Если незнакомка считает ее женой, значит, по всей видимости, никаких планов в отношении Юры не вынашивает.

– Приезжайте, прошу вас.

Перед Леной Бирюковой стояла нелегкая задача. С одной стороны, звонит неизвестный человек, просит ехать куда-то поздним вечером. А если это какая-то криминальная подстава? Юра – адвокат, и в его отношении могут быть какие-то провокации. А что, если ее хотят похитить? С другой стороны, голос женщины в трубке был таким умоляющим. А с третьей стороны, пирог, которому томиться в раскаленной духовке еще (Лена взглянула на часы) целых семнадцать минут!

Лена стучала ногтями по столу и никак не могла решить, что делать.

– Почему вы замолчали? – спросили из трубки.

– Может, вы все-таки скажете, в чем дело?

– Не могу. Приезжайте скорее.

– А может, вы лучше приедете? – предложила Лена компромиссный вариант.

– Нет. Иначе ничего не получится.

– А что должно получиться? – задала Лена каверзный вопрос.

– Это… это касается дела, в котором Юрий Петрович заинтересован. Послушайте, у нас очень мало времени. Приезжайте на метро «Университет». Запишите адрес.

Лена нацарапала адрес на подвернувшейся под руку газете.

– Помните – это срочно. И очень важно.

– Скажите хотя бы, как вас зовут.

– Это не имеет значения. Приезжайте.

И в трубке раздались отбойные гудки.

«Так-так, – подумала Лена, – и что теперь делать? Ехать? Боязно. Не ехать? А если это действительно очень важно для Юры? Ну, ничего не поделаешь, придется ехать. В конце концов, в случае чего меня не так легко будет обвести вокруг пальца…»

Она накинула плащ, сунула ноги в мягкие осенние ботинки со шнурками и зашла на кухню. Здесь царили божественные ароматы пирога с яблоками. Лена вздохнула и решительно закрыла газ.

«Не судьба, видно», – подумала она и напоследок заглянула в духовку, уже не боясь, что ее пирог «сядет». Зрелище, как ни странно, успокоило Лену. С такой любовью изготовленный ею пирог с одной стороны покосился, а с другой почернел. «Первый блин комом», – решила Лена и направилась к выходу.

Во дворе стояла ее гордость – новенький джип «рэнглер», навевающий воспоминания об американской агрессии во Вьетнаме. Лена купила его совсем недавно и еще не успела обзавестись «ракушкой» для хранения автомобиля. Кроме того, она еще не решила, где именно ставить «ракушку» – то ли здесь, то ли во дворе ее собственного дома.

За несколько шагов до ярко-алой машины, сверкающей полировкой даже под скупым светом дворовых фонарей, Лена нажала на маленькую кнопку пульта сигнализации. Джип ответил коротким гудком. «Умница», – подумала Лена и забралась на сиденье.

Почему-то женщины обожают джипы. Может быть, им нравится то, что большая угловатая машина повинуется любому приказу, может, еще что-то, но факт остается фактом: большинство женщин, если перед ними поставить на выбор несколько машин, обязательно выберут джип. Лена Бирюкова не была в этом смысле исключением. На автомобильном базаре, среди великого множества машин всех марок, цветов и размеров, ей приглянулась именно эта.

С тех пор, садясь за руль своего «хомячка» (почему-то она именно так окрестила свою новую машину), Лена испытывала какое-то новое восхитительное ощущение. Ей очень нравилось, сидя за рулем джипа, носиться по московским улицам, обгоняя водителей-мужчин, которые до сих пор, завидев за рулем представительницу прекрасного пола (особенно симпатичную), выворачивают головы и чуть не врезаются в фонарные столбы…

Лена неслась по направлению к метро «Университет». Ее сильно встревожил неожиданный звонок неизвестной женщины. Если быть точнее, Лене передалась тревога, которая ощущалась в голосе звонившей.

Подъехав к нужному дому и сверившись с адресом, Лена вышла из своего «хомячка». Двор был пуст, впрочем, как и большинство московских дворов в такое время. Морщась от крупных и увесистых капель дождя, которые попадали точно за шиворот, Лена добежала до нужного подъезда. Набрала код и поднялась на лифте.

Еще в лифте она почувствовала сильный запах гари. Подойдя к двери, Лена обнаружила, что из немногих щелей выбиваются струйки дыма. «Ну и ну! – подумала Лена. – Приглашают, а у самих пожар!» Надо было что-то делать. Лена стала звонить во все двери, находящиеся по соседству.

– Вызовите пожарных! – кричала она. – Квартира горит!

Известно, что лучший способ привлечь внимание соседей – это кричать о пожаре. Никакие другие просьбы не действуют на людей так, как угроза собственной жизни и имуществу. Печально в этом признаваться, но это так… Двери на площадку распахнулись как по команде. Встревоженные мужья в трениках и майках тут же стали звонить в дверь, жены побежали звонить в пожарную команду…

«Очень интересно! – думала Лена, наблюдая за безрезультатными попытками мужчин взломать стальную дверь. – Если там пожар и никто не открывает, значит, либо никого нет, либо уже задохнулись. А если никого нет, что чего я тут торчу? Сейчас приедут пожарные, милиция, начнутся вопросы. Нет уж, пусть Юра сам разбирается. А я, пожалуй, поеду домой».

Рассудив таким образом, она спустилась в лифт и направилась к своему красному «хомячку», который поджидал хозяйку под фонарем.

Но стоило Лене забраться в машину, как сквозь ветровое стекло она увидела женщину, которая бежала явно по направлению к ней.

– Вы жена Юрия Петровича? – задыхаясь от быстрого бега, спросила она.

– Да.

– Это я вам только что звонила.

– Там у вас пожар.

Женщина побледнела (это было заметно даже в полутьме), глаза ее наполнились ужасом.

– Это они! – выдохнула женщина. – Это они. А он там!

– Кто «он»? – переспросила Лена. – Кто «они»? И, может быть, вы все-таки объясните, зачем вы вытащили меня из дома на ночь гля…

– Прошу вас, – женщина оглянулась по сторонам, будто опасаясь чего-то, – прошу вас, увезите меня отсюда. Ему уже не помочь…

Ровным счетом ничего не понимая, Лена, однако, сделала головой знак – садитесь, мол, рядом. Женщина быстро забралась на соседнее кресло.

– А теперь поехали! Ради бога, поехали поскорее!

– Куда?

– Куда угодно! Только побыстрее!

Лена вырулила из двора.

Ни она, ни ее неожиданная попутчица не видели, да и не могли видеть, как из дальнего угла двора почти неслышно выехала черная «Волга»…

– Объясните мне, что все это значит? – спросила Лена Бирюкова свою неожиданную попутчицу, когда они выехали на проспект.

– Да, да… конечно, – тихо проговорила женщина и внезапно заплакала навзрыд.

«Этого еще не хватало», – подумала Лена и, вытащив из бардачка пачку одноразовых платочков, протянула ее женщине. Та, кивком поблагодарив, тут же вытащила платок и вытерла обильно стекавшие по щекам слезы. Мягкая бумага промокла насквозь.

«Пожалуй, тут одной пачкой не обойдешься», – иронично подумала Лена. Надо сказать, она никогда не теряла присутствия духа. И ни в одной жизненной ситуации, которые судьба преподносила ей немало, она не утрачивала способности к иронии.

Пока женщина всхлипывала, сморкалась и пропитывала очередные платочки собственными слезами, Лена внимательно разглядела ее. Средних лет, пожалуй, где-то под сорок, простое, открытое лицо, вьющиеся русые волосы. Одета не бедно, но как-то без шарма. В ушах – непритязательные золотые сережки. В общем, обычная московская женщина из тех, кого мы видим каждый день на противоположном диване в вагоне метро…

– Меня зовут Светлана Симоненко. Я племянница генерала госбезопасности Николая Трофимовича Симоненко. После того как мои родители погибли в автокатастрофе, он взял меня на воспитание. Я была совсем маленькая… Он заменил мне и мать и отца.

Лена вела машину по темной улице, совершенно не представляя, куда именно они едут. Но перебивать женщину ей не хотелось. В конце концов та наконец решила хоть что-то объяснить.

– Он в свое время работал где-то в Южной Америке. Конечно, он никогда об этом не рассказывал – до сих пор это служебная тайна. А потом его отозвали, уж не знаю по каким причинам, и определили на работу в аппарат Службы внешней разведки. Он до сих пор там работает – заведует архивным отделом.

Она вдруг осеклась, что-то вспомнила и снова залилась слезами. «Тьфу ты, – подумала Лена, – эдак она до утра не расскажет».

– Так куда мы все-таки едем, Светлана? – спросила она деловым тоном.

Светлана несколько раз всхлипнула и сказала:

– Простите. Но он остался там.

– Где?

– В квартире.

– В квартире, где пожар? – вытаращив глаза, переспросила Лена. – Так он же там задохнется!

Светлана только кивнула.

– Ничего не понимаю! – воскликнула Лена. – Ваш родственник погибает, а вы едете неизвестно куда?!

– Да. Ничего другого делать не остается. Тем более если они пошли на поджог, значит, все кончено…

– Что кончено? – почти закричала Лена. – Кто это «они»?!

– Его коллеги. Знаете, там с людьми не церемонятся. Чуть кто-то встал у них на дороге – и его уже нет в помине.

Она произнесла это таким тоном, что у Лены мурашки по коже побежали.

– Так вы думаете, что его…

– Да. И не думаю, а знаю. Он меня сам предупредил.

– Ну дела-а, – протянула Лена. – А что такого сделал ваш дядя?

– Вот это как раз касается Юрия Петровича.

Лена перепугалась еще больше.

– Вы хотите сказать, что Юра как-то замешан в этих делах?

Светлана кивнула.

– Дядя Коля случайно узнал, что Юрий Гордеев занимается делом Алексея Михайлова. Это его старый приятель, они, насколько я знаю, встречались еще в Южной Америке. С Михайловым была связана какая-то странная история, но я не знаю, что именно. Дядя Коля не рассказывал. И вот сегодня утром он мне говорит: «Света, тут заваривается каша, если что-то со мной случится, ты должна передать человеку, телефон которого я тебе дам, одну вещь, которую я спрятал у нас на даче. Если вечером я тебе позвоню, срочно выбегай на улицу и звони ему из ближайшего таксофона. Только не говори конкретно, о чем идет речь. Вызови его на свидание и передай то, что я спрятал. А за меня не беспокойся. Но имей в виду, что случиться может все, что угодно». Вот. Ну и вечером я сижу дома, раздается звонок. Дядя Коля сказал: «Действуй» – и повесил трубку. Я выбежала, долго искала работающий автомат, потом оказалось, что нет жетона… Ну, в общем, я позвонила вам. А потом, когда подходила к дому, случайно увидела дядю Колю, которого держали под локти двое здоровенных парней. Они вели его! Я испугалась. Дядя много рассказывал о работе органов, конечно без конкретных имен. И я знала, что от них можно ожидать всего. Буквально всего. И я не стала заходить в подъезд. Спряталась за деревьями и стала ждать. Через несколько минут эти люди вышли, сели в машину и уехали. Я уже хотела было подняться, как подъехали вы. И я решила подождать, чем кончится. Все-таки вы меньше рискуете, чем я. Ну а дальше вы знаете. Вы сказали про пожар, и я все поняла. Они наверняка убили дядю Колю и подожгли квартиру.

– Но зачем? Что он такого сделал?

– Не знаю. Ясно одно – это связано с тем делом, которым занимается ваш муж.

– Он мне не муж. Пока, – улыбнулась Лена.

– Ничего. Вот все закончится – поженитесь. Если все кончится хорошо…

От слов Светланы Симоненко повеяло таким могильным холодом, что Лена поежилась от страха. Мурашки давно уже, не переставая, бегали по ее спине…

– Значит, мы теперь едем…

– Да, на нашу дачу. Это недалеко, в Новоподрезково.

– Это по Ленинградскому шоссе?

– Да.

Лена быстро сориентировалась и поехала в нужном направлении.

– Если я правильно понимаю, из-за этой вещицы, за которой мы сейчас едем, и… – она запнулась, -…преследовали вашего дядю?

– Да, видимо, так.

– Здесь какая-то опасность для органов?

Светлана пожала плечами:

– Дядя Коля говорил: «Каждый должен знать только свою часть общего. Лишнее знание только обременяет. Оно может быть смертельно опасным». Поэтому я не имею никакого представления, что именно должна вам передать.

«Хорошенькое дельце, – подумала Лена, – значит, она мне передаст это самое, что спрятал ее дядя-разведчик, и в сторону. А мы с Юрой будем до конца жизни бегать от КГБ?»

– Скажите, – осторожно начала она, – а может быть, совсем не надо это передавать? Может быть, Юра в этом не нуждается? А вдруг это ему не нужно?

Сформулировав таким робким образом свою тревогу, она умолкла. Светлана Симоненко посмотрела на свою попутчицу с иронией:

– Боитесь? Ну что ж, это вполне естественно после того, что я вам тут наговорила. Конечно, вы можете меня высадить и отправиться домой. Но я все равно выполню последнюю просьбу дяди Коли, даже если это будет стоить… Ну даже если это будет очень трудно. Я сделаю это, но неизвестно, чем все это закончится. За мной может быть слежка (это скорее всего), и я могу привести хвост к Юрию Петровичу. А сейчас очень удобный момент для того, чтобы передать вам это. Дядя Коля опытный человек, он продумал все до мелочей. О том, что я звонила вам, никто не знает: для этого и нужна была затея с таксофоном. То, что мы именно сейчас едем на дачу, тоже неизвестно. Но они туда заявятся рано или поздно. Так что поехали, Лена.

Страх ледяной коростой покрывал всю кожу Лены. Этот пожар, смерть, произошедшая за дверью, женщина, совершенно спокойно рассказывающая вещи, от которых волосы встают дыбом… И она, Лена Бирюкова, хочешь не хочешь втянута в эту дьявольскую игру!

«Да ладно тебе, Ленок, – успокаивала она сама себя, – разве тебе это впервой? Возьми себя в руки и действуй. Смотри, как твоя попутчица держится. Ни дать ни взять – радистка Кэт».

Воспоминание о героической сподвижнице Штирлица, как ни странно, воодушевило Лену. Та с двумя детьми на руках в канализационном люке сидела, а сверху – гестаповцы… Да, кино, ну и что? На самом деле еще страшнее было…

– Хорошо, – твердо сказала Лена, – едем.

Светлана посмотрела на нее с благодарностью.

Через двадцать минут они подъехали к небольшому дому в дачном поселке.

– Я сейчас отворю ворота, а вы въезжайте, – сказала Светлана.

Лена поставила своего «хомячка» во дворе и вслед за Светланой вошла в дом. Не тратя лишних слов, Светлана повела ее на кухню, приподняла ковровую дорожку, под которой оказался вход в подпол. Она открыла люк и спустилась в подвал.

– Идите за мной, – скомандовала она.

Лена осторожно спустилась вслед за ней. Хозяйка щелкнула выключателем, и яркая лампочка осветила ровные ряды банок с соленьями-вареньями, штабеля бутылок, ящики, коробки, в которых, судя по надписям, содержались консервы.

– Дядя Коля любил делать припасы, – весело сказала Светлана, – это у него на старости лет что-то вроде пунктика появилось.

– А сколько же ему было?

– Семьдесят два.

Лена ничего не сказала, но все ее мысли были написаны на лице.

– Вы думаете, что он выживший из ума старик? – с некоторой обидой спросила Светлана. – Нет. В том, что касается работы, он соображал ясно и четко. Поверьте.

Она отодвинула деревянный ящик, залезла между стеной и другим ящиком, вытащила что-то завернутое в полиэтилен.

– Вот. Это надо передать Юрию Петровичу.

Лена взяла сверток. Судя по весу, там содержались какие-то бумаги.

– А теперь пое…

Светлана не закончила фразу и замерла. Лена тоже прислушалась. Сверху доносился какой-то шорох.

– Оставайтесь здесь, – прошептала Светлана, – я посмотрю, что там.

Она выключила свет, поднялась по лестнице и закрыла люк. Свет, пробивавшийся сквозь щели, исчез, – Лена поняла, что хозяйка снова накрыла вход в подпол дорожкой.

Лена сидела в полной темноте и дрожала от страха.

«Это же только представить – я у совершенно незнакомого человека сижу в подвале, в темноте! А сверху неизвестно что творится!»

Вдруг над головой раздались звуки шагов. Людей было явно несколько. Потом до Лены донеслись негромкие голоса. О чем говорили, слышно не было. Но один голос принадлежал Светлане.

«Вот оно! – промелькнула в голове у Лены мысль. – Начинает сбываться! Я сижу в подвале, а сверху враги. Как радистка Кэт! Только детей нет».

И она тут же вспомнила о свертке, который, видимо, теперь должна хранить пуще глаза, раз человек ради того, чтобы передать его Юре, пошел на смерть.

«Надо что-то делать! Что-то делать срочно! Надеяться, что они меня не найдут, как не нашли радистку, не следует! Они меня обязательно найдут. Отберут сверток и…»

О том, что будет после того, как у нее отберут драгоценный сверток, и думать не хотелось.

И тут Лена услышала сверху мерный стук. Голоса по-прежнему расслышать было нельзя, но кто-то стучал! Тук-тук-тук. Пауза. Тук-тук-тук… Это Светлана! Она сигнализирует ей! Предупреждает. О чем? Конечно, об опасности!

Лена покрылась холодным потом. Что делать?! Стук не прекращался. Три раза. Пауза.

Темнота… Если бы еще видеть хоть что-нибудь! А то ведь хоть глаз выколи в этом проклятом подвале!

Постойте! Но ведь там, наверху, светло. И если она включит свет, то никто не заметит. Вероятно, не заметит… Люк довольно плотный, сверху дорожка… Попробовать стоит.

Лена осторожно сделала шаг. Только бы не наткнуться на какую-нибудь банку!

Медленно проведя рукой по стене, она нащупала выключатель. Затаив дыхание и зажмурившись, Лена осторожно нажала клавишу. Лампочка вновь осветила все вокруг.

Так. Теперь надо осмотреть помещение. Может быть, здесь есть где спрятаться. О том, чтобы найти запасной выход, Лена даже и мечтать не могла.

Она прошла между двумя рядами полок, осторожно ступая по земляному полу. Подвал представлял собой длинное, вытянутое помещение. Дойдя до противоположного конца, Лена чуть не вскрикнула. Там была дверь!

Но на засове висел большой амбарный замок… Ну что же, ничего иного и ожидать не следовало.

«Думай, Ленка, думай! – упрашивала себя она. – Должен быть выход».

Какой выход? Чтобы открыть замок, нужен ключ. Это единственный возможный выход…

Подвал… Замок… Лена вспомнила, что и у нее на родине пользовались такими же подвалами. И запирали двери на большие замки… А ключи… Ключи держали где-то рядом, в укромном месте, чтобы всегда были под рукой!

Слабая, конечно, надежда, но стоит попробовать. Лена подошла к двери. Ощупала косяк, заглянула на полки. Ничего. Провела пальцами в щели между каменной кладкой. И нащупала ключ!

Сердце прыгнуло от радости. Лена осторожно вставила ключ в скважину и повернула. Хорошо смазанный замок открылся бесшумно. Лена отодвинула засов и потянула дверь.

Видимо, второй выход из подвала находился за домом. Лена осторожно поднялась по ступенькам и ступила на траву. Теперь надо добраться до «хомячка».

Она осторожно обошла дом и выглянула из-за угла. Проклятье! У черной «Волги», которая стояла прямо возле крыльца, курили двое мужчин в темных плащах. Вряд ли удастся уехать незамеченной. Хотя джип стоит в нескольких метрах от них. Можно попробовать…

На цыпочках, стараясь не наступить на сучок, Лена вышла из-за дома. Не покидая тени, она шмыгнула к своей машине и спряталась за ней. Мужчины ничего не заметили. Теперь предстояла еще одна сложнейшая задача – открыть дверь машины по возможности бесшумно. Вот это сделать почти невозможно!

Лена несколько минут раздумывала, а потом решила действовать напролом. Ключ зажигания она, к счастью, оставила в машине.

Лена протянула руку и рывком открыла дверцу. Услышав характерный щелчок, мужчины разом подняли головы. Лена повернула ключ зажигания. Взревел мотор, она перевела рычаг сцепления и вдавила в пол педаль акселератора. Мужики бросились к джипу. Но он уже сорвался с места и, распахнув радиатором незапертые, к счастью, металлические ворота, выскочил со двора.

Лена неслась по шоссе. Сверток лежал рядом, на кресле. «Интересно, что там такое, из-за чего весь этот сыр-бор?» – думала Лена, борясь с непреодолимым желанием заглянуть в сверток. Однако нужно было сначала убедиться, что опасность больше не грозит.

Через несколько минут она поняла, что радоваться рано. В зеркале заднего вида замаячили два прямоугольных желтых глаза, это был «ГАЗ-31», у которого курили мужики во дворе. Глаза-фары приближались – форсированный мотор мог дать фору любой машине. "Но только не моему «хомячку», – думала Лена, прибавляя газ. Преследователи не отставали. Однако и приближались крайне медленно. Лена думала, что будет, если они все-таки настигнут ее. Неужели разберутся точно так, как с дядей Светланы?

«Только бы дотянуть до Москвы, – повторяла она про себя, – там им будет не так уж легко: все-таки люди…»

Но она понимала, что их, этих неизвестных, что преследуют ее, не остановит ничего. Единственная надежда – в городе можно уйти от погони, скрывшись в переулках.

Наконец начались дома. На скорости около ста двадцати километров они проскочили «Речной вокзал», быстрыми темпами промчались мимо стадиона "Динамо, впереди уже маячили шпили Белорусского вокзала.

«Еще немного, совсем немного, а там я буду кружить по улицам и уйду от них! Обязательно уйду! Давай, „хомячок“, не подведи!»

И тут… Лена поначалу не поняла, что произошло. Просто сзади раздался хлопок, и машину тряхнуло и перекосило. Что-то заскрипело под днищем.

«Они пробили протектор! – с ужасом подумала Лена. – Я погибла…»

Говорят, в минуты страха мыслительная деятельность активизируется. Это произошло и с Леной. Она вдруг вспомнила слова продавца джипа:

– Машина – зверь! Проедет хоть по болоту, хоть по бездорожью. А если враги шины пробьют – турбоподдув имеется, как у бэтээров. Так что уйти всегда сможете.

И он заговорщически подмигнул симпатичной покупательнице.

Турбоподдув! Знать бы еще, как он включается!

Лена в панике ощупала кнопки на приборной панели. У нее было от силы две секунды. И она нашла искомую. Очень просто – на нужной кнопке было нарисовано колесо, наехавшее на большой гвоздь.

Лена вдавила кнопку в панель. Где-то в недрах машины заработал неизвестный агрегат. Джип тут же выровнялся и покатил как ни в чем не бывало.

Вот и площадь Белорусского вокзала. Лена на полной скорости свернула, сделала круг и, объехав вокзал, понеслась по переулкам. Стараясь запутать преследователей, она петляла, сворачивала, заезжала во дворы… В конце концов, когда турбоподдув исчерпал свои ресурсы, Лена, оставив джип во дворе, прихватив сверток, отправилась пешком…

Когда Лена поднялась на площадку, где находилась квартира Гордеева, ей показалось, что и здесь что-то неладно. Все пропахло гарью. Из-за двери выбивались струйки сизого дыма…

«Они… – обомлела Лена, – уже добрались…»

Она нажала на кнопку замка и забарабанила в дверь. Никакого ответа.

– Юра! – закричала она. – Юра, открой! Открой!

Слезы брызнули из глаз. Сверток выпал из рук и валялся под ногами. Из двери напротив выглянул недовольный мужик в майке…

– В три часа ночи, блин… – начал он.

– Тихо! – воскликнула Лена, прислушиваясь.

За дверью послышалось какое-то движение, потом лязг открываемого замка.

На пороге стоял заспанный Юра Гордеев. Собственно, его разглядеть было трудно из-за густого дыма, наполнявшего прихожую.

– Извини, Лена, я тут заглянул в духовку, там твой пирог… Сырой… Я решил его доделать. Ну и уснул…

Ответом была звонкая пощечина…

Октябрьское утро шестидесятого года наползло на Москву грязными серыми тучами, сплошной пеленой затянувшими небо. Мелкий противный дождь не переставал врезаться в стекла новенькой черной двадцать первой «Волги», катившей с Лубянки на Смоленскую площадь.

В салоне кроме водителя находились двое. Оба на заднем сиденье, оба в штатском. Невысокий плотный мужчина с тяжелым взглядом и таким же тяжелым подбородком и другой, заметно моложе, с живыми серыми глазами и угадываемой даже под строгим темно-синим костюмом спортивной поджарой фигурой. Мужчины молчали. Им было над чем подумать. И незачем было разговаривать именно сейчас. Они все сказали вчера. Или почти все. Во всяком случае, пока не состоялась еще одна беседа, уже с третьим лицом и уже в другом месте.

Алексей Михайлов (так звали молодого пассажира) до мельчайших деталей помнил минувший день. Приглашение на дачу к непосредственному начальнику генералу Симоненко, возглавлявшему в КГБ СССР Первое главное управление, то есть внешнюю разведку, сразу настроило на серьезный лад. Более того, генерал, которого за глаза прозвали «перекати-камнем», был не тот человек, который вот так, запросто, пригласит на блины к себе за город. Пусть даже и Алексея. Вывод напрашивался сам собой: предстоит серьезный разговор. И то, что, когда в назначенное время он прибыл в Жуковку, кроме них двоих на даче никого не оказалось (Симоненко даже личного водителя, привезшего Алексея, отправил по какому-то делу), лишь подтвердило возникшее предположение.

Они были знакомы давно. Казалось, целую вечность. Хотя на самом деле встретились впервые всего восемь лет назад. Симоненко тогда был еще подполковником, Алексей же только что окончил высшую школу военных переводчиков. Естественно, мечтал попасть в одну из дружественных стран могучего и несокрушимого социалистического лагеря. Туда он не попал. И причиной тому послужила неслучайная встреча с подполковником КГБ Николаем Трофимовичем Симоненко.

Симоненко, дождавшись последнего экзамена Алексея, отвел его в сторонку, к подоконнику, представился и предложил закурить. Узнав, что парень не курит, похвалил (хотя так, будто знал это давно) и попросил заглянуть к нему завтра в «контору». И Алексей заглянул. Отказать в «просьбе» могущественному Комитету мог только последний кретин.

Симоненко встретил его в своем кабинете на Лубянке приветливой улыбкой, на какую только могло быть способно его широкое, словно вырезанное из скалы лицо. И глаза были спокойные, даже добрые. Предложил чай и начал издалека.

Он говорил об опасном окружении империалистического мира, об угрозе атомной войны мимоходом, невзначай выспрашивая мнение Алексея. А какое у того могло быть мнение, у только что окончившего школу военных переводчиков? И так ясно. Целиком и полностью поддерживаю, одобряю политику, осуждаю агрессора… Затем Симоненко коснулся его планов на будущее. Еще чего-то. Заговорил о долге каждого гражданина перед взрастившей его Родиной. О памяти перед павшими во время Отечественной войны отцами и дедами. А потом… потом о романтизме, риске и больших перспективах, открывающихся перед ним, Алексеем Михайловым, если тот решит стать разведчиком. То есть одним из них.

В заключение своей вербовочной речи гэбэшник заявил, что такие люди, как Алексей, на дороге не валяются – он наводил о нем справки – и им нужны. Попросил хорошенько подумать и не спешить с ответом.

Алексей хотя и был еще довольно молодым, двадцатидвухлетним парнем, но уже далеко не наивным простаком. Да такого бы в КГБ и вызывать не стали. Там ковались кадры крепкие. Он примерно такого разговора и ожидал. И даже не удивился развязке. Особенно пришлась по душе последняя часть выступления подполковника: о романтике и риске.

Он думал ровно один вечер и ночь. А утром позвонил Симоненко в кабинет.

Вокруг Алексея завертелась новая жизнь. Разведшкола КГБ. Опять учеба, но уже другого характера. Проверки, первая заброска. Оказалось – учебная.

Алексей физически был подготовлен хорошо (как-никак мастер спорта по плаванию), но и для него нагрузки порой казались непосильными. Приходя после занятий в свою комнату (курсанты жили по одному и практически не общались друг с другом), он валился на кровать, не имея сил даже раздеться.

У него начали появляться сомнения, а правильно ли он, Алексей Михайлов, выбрал свой путь в жизни. Ведь мог отказаться. И ничего бы не сделали. А сейчас уже поздно, по уши влез в святая святых. Через два года, по окончании школы, все эти накопившиеся сомнения с первого маха разнес вдребезги теперь уже полковник Симоненко.

Еще в школе Алексей постоянно чувствовал чью-то опеку со стороны, внимательно наблюдающий за ним глаз. И теперь понял: полковник хотя и не появился ни разу лично, но всегда был рядом, следил за его успехами или неудачами.

Встретились они все в том же кабинете. Но тогда Алексей сразу почувствовал, что отношение к нему уже другое. Симоненко будет его куратором, а это значит и начальником, и наставником одновременно.

Полковник вышел из-за стола, подошел, обнял.

– Ну что, вернулся, птенчик?

– Как видите, Николай Трофимович. – Алексей слегка смутился.

Он еще не узнал, что к нему уже давно приклеен этот псевдоним. И придумал его не кто иной, как сам Симоненко.

Первое задание он получил практически сразу. У разведчика времени на размышления нет. Приказ, в тот же день короткие сборы, самолет или поезд… Алексея перебрасывали через границу почти легально: он получил билет на поезд, документы, вещи… На следующий день он уже катил по Европе.

Михайлов поселился в Швейцарии, недалеко от Цюриха, под видом молодого начинающего немецкого писателя. Быстро сдружился с соседями в маленькой деревушке. Здесь частые прогулки в Альпы никого не удивляли. Швейцарцы и сами ревниво отстаивали первенство в любви к своим горам.

Алексея же в первую очередь интересовали не красоты гор, а пробы альпийского снега. Местные химические заводики уже изрядно загаживали окружающее пространство, и нашу разведку интересовало, какого качества эти загрязнения. Другими словами, имеет ли оно отношение к отравляющим веществам и химическому оружию, а если да, то в каком количестве. Алексей должен был передать образцы проб по отлаженному каналу, сам уходить чистым. Но и без заключения экспертов он вскоре понял, что ничего, кроме аспирина и автомобильной краски, тут не выпускают.

Он прожил в Швейцарии год и еще около полугода возвращался домой. Пути отхода для него были приготовлены заранее. Он пробирался через Италию, где пришлось уходить от полиции, и Грецию. В Турции схлестнулся с работорговцами. Затем Болгария, Крым и, наконец, Москва, Россия.

За выполнение этого задания Алексею присвоили звание капитана, его начальнику и непосредственному руководителю операции Симоненко – генерал-майора. Алексей получил долгосрочный отпуск и укатил в Ялту. Затем его надолго законсервировали, досрочно присвоив следующее звание – майора госбезопасности.

…На госдаче генерала в Жуковке они долго не могли начать серьезный разговор. Болтали ни о чем, словно Симоненко и впрямь пригласил его на блины. Алексей знал, что не так давно шефу присвоили звание генерал-лейтенанта. Симоненко недавно исполнилось сорок восемь – крепкий, сбитый мужик. Значит, разговор будет более чем серьезный. Как примерный подчиненный сидел и ждал первого шага начальства.

– Как Катя, как Костя? – неожиданно спросил генерал о жене и сыне.

И Алексей насторожился.

Симоненко очень редко интересовался здоровьем родных своих подопечных. Он и так все про всех знал. Даже у кого дома тараканы жирнее, если таковые имеются. В любом случае подобные вопросы означали: готовься, голубь сизокрылый, к дальнему полету, засиделся, задница к табуретке прирастает.

– Спасибо, Катя в порядке. Костику недавно четыре года отметили, – ничем не выдав своего волнения, ответил Алексей.

– М-да, идет время, – протянул генерал, – бежит, проклятое…

Алексей обратил внимание, что в густых черных волосах Симоненко заметно поприбавилось седины.

– Да не тяни ты, Николай Трофимович, кота за хвост. Куда? – не выдержав, прямо спросил Алексей.

– Торопишься? Правильно делаешь, времени у тебя осталось, как твой кот наплакал. – Симоненко сделал ударение на слове «кот», сам явно не торопился.

– Я весь внимание.

– Возможно, мы с тобой никогда больше не увидимся. Оттуда ты можешь и не вернуться. И это скорее всего. Я тебе это прямо и сразу говорю, потому что знаю – ты парень крепкий, спокойный. Поэтому без всяких реверансов обойдемся.

Алексей воспринял подобное сообщение спокойно. Как разведчик он всегда был готов к финишу со смертельным исходом. Не повел и бровью.

– Не дергаешься. Молодец, – оценил Симоненко. – А теперь покрепче прилипни к стулу. – Он выдержал паузу, сдвинул кустистые брови. – Вы отправляетесь всей семьей.

Такого поворота Алексей действительно не ожидал. Он едва удержал на месте поехавшую было вниз челюсть. Случалось, что разведчиков забрасывали работать парами, настоящими семьями. Но чтобы такое случилось с ним, Алексей подумать не мог.

А еще это означало, что его жена Катя – одна из них. И он все пять лет их совместной жизни об этом ни сном ни духом. Ни намека, ни черточки, ни словечка лишнего. А ведь он не мальчишка какой… Молодец, Катюха!

Генерал вводил его в курс дела, поверхностно освещал детали. Это была первая беседа, предстояла еще не одна. Алексей его внимательно слушал, вникал, а другой частью мозга анализировал: Катя преподавала в Институте востоковедения китайский язык – кандидатура вполне подходящая. Дальше, познакомились они в Ялте сразу после его первого задания. Стоп! А не была ли их встреча не случайной и даже подстроенной самим Симоненко? Возможно, он еще тогда решил использовать их в этой операции, которую сам же разрабатывал. А разработчик он был первоклассный – ас. Тут всякое предположить можно.

Алексей заглядывал в непроницаемые глаза-щели генерала и не решался спросить об этом прямо. Симоненко мог и не ответить или ответить не до конца, что-то опустить. А Алексею нужна была только полная правда… Он так и не спросил.

Дома, вечером, он рассуждал про себя, знает ли Катя о нем, о его второй жизни. Вполне допустимо, что ей приказали, и она познакомилась с ним, вышла замуж, родила ребенка и собирается еще. Вот эта мысль мучила больше всего. Ведь он-то ее любил по-настоящему.

Алексей хотел спросить, заглянуть ей в глаза, но понял, что не сможет и будет жить с этим грузом до конца жизни.

Но Симоненко мог ее использовать и втемную. Тогда это меняло дело. А если она одна из них, то и сама уже может знать о задании.

Катя хлопотала по дому. Алексей незаметно за ней наблюдал. Катя вела себя абсолютно естественно…

– Приехали. Катапультируемся. – Симоненко слегка подтолкнул Алексея в плечо.

Тот вышел из глубокой задумчивости, посмотрел в окно. Они притормозили на Смоленской площади у здания Министерства иностранных дел. Въехали между тяжелых каменных фонарных столбов, подрулили прямо к большим величественным дверям. Высотка нависала серой громадиной с уносящимся в такое же серое небо шпилем, окруженным маленькими башенками. Хотя, возможно, это только снизу они казались такими крохотными. Алексей никогда не считал и не знал, сколько у здания этажей. Знал только, что МИД построили сразу после войны и это было одно из самых высоких сооружений в Москве.

Алексей выбрался первым, предусмотрительно раскрыл зонт. Дождь не переставал. Генерал бодро вынырнул из салона и, так как был почти на голову ниже своего спутника, очень даже удобно пристроился рядом.

– Никогда раньше не был? – Симоненко кивнул в сторону МИДа.

Алексей покачал головой.

– Возможно, это первый и последний раз. Запоминай.

– Мрачно шутите, мой генерал. – Алексей попытался перейти на неофициальный тон.

– Я не шучу, Алеша, это жизнь. Какие уж тут шутки…

Он его впервые так назвал, как сына, как называл в детстве отец, которого он почти не помнил, и мать. Алексей старался не смотреть в сторону генерала. Какой-то комок неприятно подкатил к горлу.

На входе их уже ждали. Худой, элегантно одетый молодой человек в очках в модной роговой оправе передал им пропуска и проводил к лифту. Сказал, как пройти к нужному кабинету, нажал кнопку этажа и остался снаружи.

В кабинет их проводил такой же секретарь-близнец и так же бесшумно растворился снаружи.

Помещение, куда они попали, сразу поразило Алексея своими размерами. Просторное, светлое, с обитыми двухметровыми деревянными панелями стенами. Паркетный пол устлан огромным темно-красным ковром. Мебель: стол, стулья – громоздкая, но строго деловая. Ничего лишнего. Все это походило скорее на зал для официальных приемов. А возможно, так оно и было.

В кабинете находился один человек, стоял у окна. Среднего роста, сухопарый, он повернул к ним свое слегка вытянутое лицо, улыбнулся уголками губ и направился навстречу. Алексей сразу же узнал его. Лицо этого человека было знакомо каждому советскому человеку. Оно смотрело с известинских полос, с первомайских портретов, с экранов редких еще телевизоров.

Это был министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко собственной персоной.

– Здравствуйте, Николай Трофимович. Здравствуйте, Алексей Иванович. – Громыко поочередно пожал им руки.

Алексея не удивило, что министр назвал его по имени, видя первый раз. Несомненно, была предварительная беседа с генералом и обсуждалась его кандидатура. Громыко прошел к Т-образно поставленным столам, устроился во главе (как на совещании), указал на стулья:

– Присаживайтесь.

Чтобы министр не стрелял глазами с одного на другого, они устроились на соседних стульях.

– Вот, значит, как выглядит наш герой. – Чуть улыбнувшись суховатыми узкими губами, он пристально, слегка сощурив глаза, посмотрел на Алексея.

Алексей ничего не испытал: ни неловкости, ни раздражения. Взгляд выдержал. Между тем Громыко продолжил:

– Вы уже знаете, почему вы здесь. И все же я еще раз повторю. Работа, которая предстоит, очень огромна и по своим масштабам, и по значению.

Алексей частично отключился и расслабился. Он умел это прекрасно делать: с одной стороны, создавать вид внимательного слушателя, с другой – не загружать мозги ненужной информацией. Научили в школе разведки. Полезный навык, очень полезный. Особенно в век демагогов и пустословов. Громыко, правда, таким не оказался.

Министр действительно повторял разговор на даче почти слово в слово, изредка вставляя сводки о политическом положении в мире. И действительно, к чему растекаться, если перед ним сидели профессиональные разведчики.

– Политбюро придает исключительно важное значение вашей миссии.

При этих словах министра Алексей, даже не шелохнувшись, автоматически включил профессиональное внимание и память, дальше должно было прозвучать главное, ради чего его в принципе сюда и пригласили. Первое предложение он уже услышал.

Громыко вышел из-за стола, приблизился к завешенной белоснежными занавесками части стены за его спиной. Потянул за свисавший шелковый шнурок. Занавески разъехались, открывая карту мира. Громыко ткнул в Южную Америку появившейся вдруг в его руке указкой, заговорил:

– Проникновение в высшие правительственные и военные эшелоны власти ряда стран Латинской Америки должно стать трамплином, – указка поползла вверх и замерла в центре США, – в организации масштабной агентурно-оперативной работы на территории США, – закончил министр и обвел границу Соединенных Штатов.

Америка сразу показалась какой-то беззащитной перед острой указкой этого человека, которого боялись самые искушенные дипломаты мира. Казалось, вот сейчас он проткнет своей указкой карту – и наступит конец Америке…

Начало марта не лучшее время года на советско-китайской границе. Метет поземка, ветер буквально сбивает с ног, мокрый снег обжигает глаза. Одним словом, лучше сидеть дома и не высовываться.

Около полудня начальнику советской пограничной заставы, что находилась северо-западнее Владивостока, позвонили из Москвы. Тучный майор, слушая абонента на другом конце провода, вытянулся в струнку и сразу помолодел лет на десять.

– Так точно! – отрапортовал он и, бросив трубку на телефонный аппарат, негромко добавил: – Твою дивизию.

– Что случилось, Михалыч? – спросил сидевший рядом на стульчике взъерошенный капитан. – Проверка, что ли?

– Какая, мать их, проверка. Они там в кошки-мышки играют, а мне, если что, отвечай. Приказали сегодня до утра семнадцатый квадрат не трогать, – повысил голос майор.

– Как так не трогать? – непонимающе развел руками капитан.

– Оставить его, мать их, в покое. Не соваться, – популярно объяснил майор.

– А-а, понятно, – до капитана дошло. – Только это, Михалыч, не кошки-мышки, а бери выше: игры в шпионов. Не иначе.

– А мне, Иван, глубоко насрать, какие там у них игры. Понимаешь? – Майор не унимался. – У них там что-то сорвется, а мне по шапке. Или еще хуже – именно в этот момент нарушитель сунется. И что ты думаешь, они на себя ответственность возьмут? Хрен с маслом! Это меня в штабе округа во все дырки иметь будут, мать их перемать…

Майор ругался последними словами, нервно прохаживаясь по кабинету.

– Да все я понимаю. Они в центре в штабах на спецпайке задницы отращивают, а мы здесь, у черта на рогах, ну сам знаешь…

Капитан извлек из ящика стола закупоренную бутылку «Сибирской», ловко вскрыл и разлил по стаканам.

– Возьми, успокойся. На сегодня начальство вроде как в увольнение отпустило.

– Действительно, чего это я? – Майор взял подвинутый ему стакан, выпил. Уже миролюбивее сказал: – Ну и погодка сегодня! Дует, метет – собаку страшно выпустить.

– Да, кому-то не повезет. Это точно, – резюмировал капитан и одним махом осушил свои полстакана.

…Двенадцать часов спустя в семнадцатом квадрате, на том участке границы, на который Москва приказала пограничникам закрыть сегодня глаза, появились три человеческие фигуры. Две явно принадлежали взрослым, одна совсем маленькая.

Фигуры двигались бесшумно, иногда превращаясь в едва различимые силуэты или просто темные колышущиеся тени. В этом месте, где они даже не шли, а с трудом пробирались сквозь налетавшие с малыми промежутками шквалы ветра, снег доходил до щиколоток. Но от этого не становилось легче. Низкие тучи, совсем немного пропускавшие луну и уж тем более наплевавшие на звезды, неслись с дикой, безудержной скоростью, не оставляя никакой надежды на скорое прекращение своих гонок. Ветер, вперемешку с колючим снегом, так и норовил повалить, сбить, потом, как побежденного, присыпать.

И все же фигуры упорно продвигались вперед, борясь с разгулявшейся стихией. Они направлялись к китайской границе.

Китайские пограничники без всякого приказа начальства свыше попрятались в своих довольно редких в этих местах домиках-постах. К тому же какой смысл усиленно охранять границу, если не только русские, да и другой нормальный человек в такую погоду не рискнет носа на улицу показывать. Опять же ни черта не видно.

А две фигурки уже пересекли небольшую замерзшую речушку и поднимались на белеющий в редких проблесках луны холм. На его пологой вершине они смогли наконец перевести дух. К ним подошла третья.

– Ну что, дошли? – спросила женщина.

– Дойти еще не дошли, а вот перешли – это точно, – ответил молодой мужчина.

В это время ребенок поскользнулся и, упав на спину, заскользил вниз. Мужчина тут же повторил его подвиг, а так как был значительно тяжелее, первым достиг подножия холма. Вскочил, подхватил съехавшего прямо ему в руки мальчика, поставил на ноги, отряхнул.

– Испугался, сынок?

– Не успел, – ответил мальчик и протер варежкой глаза.

К ним таким же образом присоединилась женщина и тихонько вскрикнула.

– Катюш, ты как? – Мужчина бросился к ней, помог подняться.

– Да нормально я, Леш. Просто отвыкла. – Она немного помолчала. – Как у нас в Москве на горках. Помнишь?

– Пап, а мы скоро домой? – Мальчик задрал голову и вопросительно уставился на отца.

Алексей, чтобы не смотреть сыну в глаза, прижал его к себе.

– Скоро, Костик, скоро, – и обернулся к Кате.

Она смотрела в сторону Китая…

В километре от холма их ждала машина, старый раздолбанный «газик». Втиснувшись в кабину и взяв мальчика на руки, они почувствовали первое облегчение. Водитель, пожилой китаец, дружелюбно улыбался, демонстрируя мелкие желтые зубы. Здороваясь, он часто кивал.

Грузовик урчал и вздрагивал. Китаец, поджидая их, прогревал мотор. Он включил передачу, машина резко, но не очень громко взревела и помчалась в сторону Харбина. До рассвета оставалось достаточно времени. Они укладывались в график.

Алексей с удовлетворением отметил, что к их приходу добросовестно подготовились (во всяком случае пока). Движок у «газика» отрегулировали так, чтобы своим ревом он не поднял на уши всех местных пограничников на много километров вокруг. Машина катила по полузанесенной снегом дороге, и от этого движения, покачивания и тепла внутри кабины настойчиво тянуло в сон.

Катя перебросилась парочкой фраз с водителем, который одновременно был и проводником и связным. Китаец опять широко заулыбался и затряс головой. Она положила голову на плечо Алексею и отключилась. Костик заснул, когда они еще только уселись в кабину, мгновенно. Сам Алексей, с трудом удерживая отяжелевшие, упорно опускавшиеся веки, старался не спать, держаться. Надо кому-нибудь одному бодрствовать. Он стал вспоминать прием в МИДе, министра иностранных дел и конечно же Симоненко.

Тогда в МИДе, когда министр обвел указкой границу США, он едва не присвистнул. Его поразила конечная цель и масштаб задуманного. Он догадался, почему Симоненко не рассказал ему все до конца на даче днем раньше, умолчал. Генерал хотел, чтобы Алексей услышал это от самого министра, прочувствовал, осознал, насколько серьезно задание, доверенное ему, его семье. С этой целью, наверное, и был задуман визит в министерство и беседа с Громыко. Что ж, надо признать, небезрезультатно.

Потом их с Катей четыре месяца готовили. Китайским языком она занималась с ним сама. И вот тут возникал вопрос. А не был ли выбран маршрут через Китай из-за Кати? И не начинал ли, тогда еще разведчик Симоненко, разработку этой операции много лет назад? Почему и схлестнул их с Катей судьбы, и на время законсервировал.

Но сейчас все это было не суть важно. Уже не существовало разведчика-одиночки под псевдонимом Птенец. Появились другие птенцы. Много птенцов. И эти птенцы, выпущенные могучей державой, именуемой СССР, должны были вырасти в больших, сильных птиц и сделать для Родины то, чего она от них ждала.

В начале марта 1961 года птенцы пересекли китайскую границу. Алексею исполнился тридцать один год, Кате – двадцать девять.

Впереди, моргая редкими предутренними огнями, показался Харбин.

Алексей, стараясь не разбудить сына, растолкал Катю. За всю дорогу он все же сумел не заснуть.

…В Харбине они поселились на улице Цветов, в тихом провинциальном районе. Дом, который они заняли, принадлежал умершему недавно бывшему офицеру-белогвардейцу, бежавшему из Владивостока вместе с китайскими войсками. По легенде и, естественно, документам они являлись потомками русских эмигрантов. В частности, почивший поручик Маслюков, во владение которого они въехали, доводился якобы Алексею родным дядей по матери. Так началась для них новая жизнь. И началась не лучшим образом.

Еще когда они переходили границу, Катя была уже на третьем месяце беременности. И буквально сразу она слегла с температурой. Сказался ночной переход. Алексей переживал не только за нее, но и за будущего ребенка. Но все обошлось.

Дом поручика Маслюкова представлял собой одноэтажное каменное строение, состоящее из четырех просторных комнат; имелся небольшой сад и даже крохотный бассейн. Устроился поручик неплохо. На жизнь точно не жаловался. Разве что ностальгия по России-матушке мучила. Так там большевики. Вернулся бы – хлопнули. И без всякого разговора. А тут даже дело свое открыл – антикварную лавку. Она также на правах наследства отошла Алексею, за что он покойнику был очень и очень благодарен. Теперь у него было свое дело и отсутствовала головная боль о поисках работы и денег на содержание семьи.

Лавка находилась тут же, но в отдельном строении, а витриной и дверью выходила на улицу. Заходили в нее в основном эмигранты, причем двух категорий. Первая – старое поколение: седоусые старики с редкими пучками волос на голове, но старавшиеся держаться бодро, подтянуто, словно собирались еще повоевать. Ко второй категории относилось так называемое молодое, или новое, поколение – потомки первого. Но в манере держаться они во всем подражали старикам.

Познакомившись с «новенькими», каковыми являлись Алексей и Катя, они приглашали их к себе в гости на традиционный чай из русского самовара. Чай всегда заканчивался китайской рисовой водкой, в редких случаях – контрабандной русской. Приходилось ходить и устраивать у себя ответные приемы.

Что больше всего поразило Алексея в Харбине, так это обилие велосипедов, преобладавших над всеми другими видами транспорта. В центре они буквально запруживали улицы, мешая любому другому движению. Они разве что не летали над головой. В результате он купил Костику детский велосипед и стал учить на нем ездить.

Катя занималась домом и сыном. Через шесть месяцев после того, как они первый раз ступили на землю Китая, она благополучно родила мальчика. Его назвали Славой.

Алексей знал, что долго засиживаться на одном месте им нельзя. Предстоял еще долгий путь, и не через одну страну, в конечный пункт их «командировки» – Латинскую Америку. Но существовали две причины, по которым приходилось торчать в Харбине в доме «дяди».

Первой был родившийся сын. Хотя у Алексея и имелся опыт передвижения по странам, но с грудным ребенком на руках этот вояж становился не только трудным, но и опасным. К тому же необходима была уважительная причина их отъезда (за эмигрантами здесь присматривали, особенно за русскими), и лучше, чтобы она была коммерческого плана. Значит, стоило найти дело, которое оправдывало бы их отъезд. И Алексей занялся поисками такового.

Решение неожиданно подсказала Катя. Как обычно, вечером после ужина они пили чай. Катя, рассматривая фарфоровую чашку с нарисованными на ней журавлями и веточками деревьев, задумчиво и как бы разговаривая сама с собой, произнесла:

– А почему бы не заняться экспортом чая?

– Что ты сказала? – переспросил Алексей и поставил свою чашку на стол.

– Я говорю, – она подняла на него глаза, -можно заняться торговлей чаем, например. Экспортом его в другие страны. Китайский чай один из лучших в мире. Кстати, китайцы его и открыли.

Алексей уставился в свою чашку, потом опять на жену.

– А почему бы и нет?

– Так давай попробуем. Займись этим.

И Алексей занялся. Занялся серьезно. Антикварная лавка отошла на второй план.

На доходы от продажи антиквариата он закупал первоклассные, дорогие сорта чая и, отгородив в лавке место под них, выставлял там. Но чтобы расширить ассортимент, а главное – выйти на оптовые закупки, денег не хватало. Пока приходилось ограничиваться мелкими партиями. Помог случай.

В начале сентября 1963 года в лавку к Алексею заглянул бывший проездом в Харбине англичанин. Кто-то порекомендовал ему или он сам случайно набрел, осматривая город, Алексей не знал. Факт тот, что, подумав, будто англичанин решил купить у него чай, к которому английские аристократы неравнодушны и, надо отдать им должное, знают в нем толк, он ошибся на все сто. Сухой и длинный как жердь посетитель интересовался антиквариатом. Роджер Крейнинг (так звали англичанина) оказался большим знатоком и ценителем китайского искусства. Мало того, он оказался еще и заядлым коллекционером. Но и это было не все. Роджер Крейнинг был довольно богат. Алексей определил это безошибочно: только состоятельный человек может себе позволить такие путешествия.

Осмотрев выставленный в лавке антиквариат, Крейнинг довольно хмыкнул и с интересом посмотрел на хозяина.

– Вы русский? – галантно поинтересовался он.

– Допустим, – без особого энтузиазма ответил Алексей.

Крейнинг на его тон никак не отреагировал.

– Я бы хотел приобрести у вас пару предметов.

– Какие именно?

– Вот эту и, пожалуй, эту. – Крейнинг указал на бронзовую статуэтку Будды размером со спичечный коробок и нефритовые четки.

Алексей назвал цену и с интересом взглянул на англичанина. Статуэтка была изготовлена в восемнадцатом веке и стоила недешево.

– Пустяки, – отозвался тот, правильно разгадав взгляд хозяина лавки, и достал из внутреннего кармана твидового пиджака пухлое портмоне.

Рассчитавшись, Крейнинг не собирался так быстро уходить, возможно, давно не общался с европейцами, а тем более с русскими. Рассказывал о себе, в то время как Алексей просчитывал – случайно он зашел или на него вышли спецслужбы. Но в глазах англичанина был такой неподдельный восторг, когда он говорил об искусстве Древнего Китая и его памятниках архитектуры, что Алексей невольно сравнил его с фанатично преданным своему предмету профессором какого-нибудь вуза. Когда лекция коснулась истории построения Великой Китайской стены, Алексей уже проникся к Крейнингу симпатией и, тактично перебив его, пригласил к себе в дом на чай, пообещав познакомить с женой, тоже, кстати, русской.

Неизвестно, что больше повлияло на согласие англичанина: возможность за чашкой чая поговорить на любимую тему или упоминание о русской женщине, но он не раздумывал ни секунды.

Чайная церемония прошла по высшему разряду. Крейнинг был искренне восхищен Катей, не упустил случая, как истинный джентльмен, поцеловать ей руку. Продолжил прерванную лекцию, и кто знает, сколько чашек влил бы в себя, найдя благодарных слушателей, если бы его взгляд не упал на стоявшую в углу огромную фарфоровую вазу.

– Разрешите посмотреть? – Он встал из-за стола.

– Конечно, – ответила Катя на правах хозяйки.

Что Крейнинг там рассматривал, что трогал и как определял, но повернулся он с лицом убежденного в своей правоте фанатика. И еще – доведенного до экстаза сумасшедшего.

– Но почему она здесь? – единственное, что мог он сказать.

– А где ей еще быть? – удивился Алексей. – Она стояла на этом же месте, когда мы сюда приехали. Ее никто не переставлял.

– Вы меня не так поняли. – Крейнинг затряс руками перед своим лицом, как будто просил прощения. – Ей место в музее или…

– Или? – повторил Алексей.

– В частной коллекции, – закончил англичанин. – Вы хоть знаете, что это за ваза?

– Примерно, – соврал Алексей, не имея ни малейшего представления, что такого особенного откопал этот кладоискатель в огромной посудине.

– Ха! Примерно! – Крейнинг закатил к потолку глаза. – Эта ваза, уважаемые, была вылеплена еще во времена династии Цинь. Вы понимаете ее ценность?

Алексей начинал кое-что понимать. О древнейшей династии китайских императоров Цинь он, конечно, читал, не помнил только, когда она существовала, точно зная, что очень давно.

– Безусловно, – твердо заявил он.

Крейнинг придвинулся к нему вплотную, словно хотел выпихнуть из комнаты и остаться со своей драгоценной вазой наедине. Он был почти одного роста с Алексеем.

– Алексей, я хочу купить у вас эту вазу, – горячо заговорил он. – Она украсит мою коллекцию. Прошу вас.

– И сколько вы можете предложить? – Алексей украдкой взглянул на жену.

Катя с интересом наблюдала за происходящим, с трудом сдерживая улыбку.

Крейнинг помялся, пожевал губами, от виска по щеке скатилась капелька пота.

– Пятьдесят тысяч долларов, – наконец произнес он.

От удивления Алексей едва не попросил его повторить сумму. И видно, поняв по-своему происходящие перемены на его лице, Крейнинг поспешно заявил:

– Сто. Но это окончательная цена. – И с каким-то сожалением, будто у него отбирали любимую игрушку, обернувшись, посмотрел на вазу. – У меня больше нет. Это правда.

Алексею даже стало его жалко. Таким несчастным был этот взгляд. Он решил не испытывать судьбу.

– Идет. Сто так сто.

Англичанин преобразился. Засиял полярной звездой. Поспешно спросил:

– Вам наличными или на счет в банк?

– Двадцать тысяч наличными. Остальные на счет. Но только откройте счет на мое имя в Гонконге.

Объяснив, что ему потребуется неделя, чтобы уладить все со своим банком в Лондоне и перевести деньги, и взяв у Алексея его данные, он удалился.

Через неделю Крейнинг появился вновь. Привез подтверждающие документы о переводе денег и открытии в Гонконге счета на имя Алексея, вручил ему две пачки стодолларовых банкнот.

Погрузившись вместе с вазой в ожидающий его автомобиль, он отбыл в неизвестном направлении так быстро, словно боялся, что ее у него отберут. Даже отказался от приглашения на чай или по чашке рисовой водки – отметить сделку.

Алексей отдавал себе полный отчет, что оставаться в неспокойном Китае становится просто опасно. Он выехал в Гонконг, зарегистрировал фирму по торговле чаем и сразу же вернулся обратно. Побывав кроме Харбина в Пекине и Шанхае, он договорился с местными производителями чая об оптовых поставках для его фирмы под громким названием «Золотой Китай». Такое название приятно задевало национальное самолюбие китайцев, и он везде заключил долгосрочные договора.

Через месяц он перевез Катю и сыновей в Гонконг.

Гонконг Алексею понравился. Катя от ночного города пришла в полный восторг. Казалось, по-настоящему Гонконг только и жил ночью. Оживал яркими светящимися витринами, мигающими огнями бесчисленных реклам. После дневной спячки он превращался в развороченный муравейник, кишащий людьми, автомобилями, мотоциклами и излюбленным китайским транспортом – велосипедами. В ресторанах и ресторанчиках, которые встречались здесь через каждые десять – пятнадцать шагов, решались деловые вопросы, заключались сделки, заводились нужные знакомства.

Город-государство, живущий самостоятельной жизнью, по своим, только ему понятным законам, как губка впитывающий в себя деньги, добытые самыми различными путями – от легального производства одежды, обуви и всякой другой требухи до торговли оружием и наркотиками. Таким предстал Гонконг перед Михайловыми.

Рожденные и выросшие в советской системе, но подготовленные для подобных встреч, они не растерялись, а быстро адаптировались к местным условиям. Деньги Крейнинга позволили снять приличную трехкомнатную квартиру, вести сытый образ жизни и довольно успешно заниматься делами фирмы. Алексей арендовал большой склад и поступающий к нему товар сбывал мелкооптовыми партиями. Он нанял рабочих-грузчиков, помощника-кассира; Катя, прошедшая в Союзе специальные курсы, занималась бухгалтерией и присматривала за детьми. Косте было уже семь лет. Славе исполнилось два года.

Полгода текла у них размеренно жизнь, пока в нее не ворвался кореец Нгуен Ли.

Маленький, коренастый, тщательно обривающий свой череп, он походил на орангутана, лишившегося вследствие какой-то болезни всех волос. Нгуен Ли был контрабандистом.

Он первый подошел к Алексею в корейском ресторанчике, куда тот зашел перекусить острой корейской стряпни.

– Европейцы не часто заглядывают сюда. Они предпочитают места посолиднее. Я имею в виду, конечно, с корейской кухней. – Он говорил на довольно приличном английском.

– Мне по душе такие. – Алексей кивнул головой в сторону небольшого зала. – Поменьше. В них уютнее. – Его английский был безупречен.

– Вы хорошо говорите по-английски, но вы не англичанин и даже не американец.

– Из чего это следует?

Кореец хитро прищурился и начал объяснять:

– Англичанин со мной даже не заговорил бы. А американец послал бы к черту или сказал примерно следующее. – Нгуен Ли смешно подпер руками бока. – Хочешь поболтать, парень, тащи пиво.

Алексей расхохотался.

– Да, вы правы. Я не отношусь ни к той, ни к другой категории, – сказал он, отдышавшись. – Я русский.

Наверное, именно так выглядел бы Нгуен Ли, если бы перед ним сейчас появился чертик с рожками: он вытаращил глаза и прирос к полу.

– Впервые встречаю здесь русского, – выговорил он наконец.

– Со свиданьицем, – пошутил Алексей и протянул ему руку.

Он пригласил корейца за свой столик, рассказал, чем занимается, угостил пивом. Алексей еще не знал, как можно будет его использовать, но чувствовал, что Нгуен Ли, которого здесь знали практически все, будет ему полезен.

Из ресторанчика они вышли вдвоем. И тут произошло то, что придало их отношениям доверительно-дружественный характер.

Двое невесть откуда взявшихся парней, то ли китайцы, то ли корейцы, подхватили Нгуена Ли под руки и поволокли по тротуару. Третий, уперев ствол пистолета ему между лопаток, следовал сзади. Они не подозревали, что высокий европеец, вышедший из заведения одновременно с корейцем, был с ним.

Алексей среагировал мгновенно. Одним прыжком догнал удаляющуюся группу и легонько похлопал замыкавшего шествие парня по плечу. Тот резко обернулся и тут же получил сокрушающий удар в переносицу. Голова его запрокинулась, как у тряпичной куклы, и, взмахнув руками, он повалился на асфальт. Оставшиеся двое, опешив, замерли на месте. Нгуен Ли, сообразив, что происходит, вывернулся и саданул одного из них кулаком в солнечное сплетение. Парень схватился за грудь и начал оседать. Второй получил от Алексея ногой по горлу и, хрипло крякнув, отлетел в сторону.

Нгуен Ли схватил Алексея под руку и потащил какими-то переулками.

– Веселая у тебя жизнь, – сказал Алексей.

Кореец усмехнулся:

– Не жалуюсь.

С этого дня они стали видеться часто, в основном в том же корейском ресторанчике. Слух о скором на расправу русском быстро облетел местные кварталы, и Михайлова зауважали. Его побаивались и обходили стороной, многие, особенно хозяин ресторанчика, заискивали. Но добродушие Алексея и приветливая улыбка вскоре сделали свое дело: о нем стали говорить как о русском друге.

Нгуен Ли особенно гордился дружбой с Алексеем. Тем более что Алексей не был простым безработным эмигрантом, какими кишел Гонконг, а являлся владельцем преуспевающей фирмы «Золотой Китай», имел хорошую репутацию, постоянных клиентов и неплохой доход.

В течение года Нгуен Ли не заговаривал с Алексеем о делах. И однажды все же решился, полагая, что достаточно хорошо изучил русского. Он предложил беспошлинно перевезти на корабле, который он фрахтовал, большой груз чая в Колумбию и сделать на этом приличные деньги.

Алексей, прекрасно понимая, что с властями ему лучше не ссориться, отказался. Он давно присматривался к корейцу, а теперь тот сам подсказал ему, как можно его использовать.

Дальнейшие события развивались стремительно. Человек Нгуена Ли открыл в Боготе, столице Колумбии, филиал «Золотого Китая». Алексей сделал Нгуена Ли управляющим отделения теперь уже расширяющейся фирмы в Гонконге и перелетел с семьей через Тихий океан. По его расчетам, Колумбия должна была стать первым плацдармом для укрепления в Южной Америке.

Он и не думал задерживаться в Колумбии, его дальнейшей целью был центр и сердце этого континента – Рио-де-Жанейро. Город, который стал живой легендой.

Прогулочный теплоход плыл от Мануаса по Риу-Негру к ее впадению в Амазонку. Пассажиры лениво отмахивались от наседающей мошкары, потягивали колу и тыкали пальцами в пологие, заросшие джунглями берега.

– Пап, ну скоро еще до Амазонки? – визжал от восторга Костя.

Слава стоял возле старшего брата молча, сосредоточенно изучая ландшафт.

– А ты не боишься анаконд? – Катя погладила Костю по коротко стриженной голове.

– Я, как и папа, никого не боюсь, – твердо заявил мальчик.

Ай да Лена! Мало того что она совершила «подвиг разведчика» – доставила ценные сведения, она еще и спасла меня от неминуемого отравления дымом. И как же я уснул? Хотя ничего удивительного – нервные встряски сегодняшнего дня дали о себе знать.

Пока Лена открывала окна и проветривала квартиру, я развернул полиэтиленовый пакет. Внутри свертка оказалась толстая тетрадь. Это был дневник. А на первой странице я обнаружил вот такой текст:

Николай Трофимович! Я посылаю это вам, потому что вы единственный человек, кому доверяю на все сто. Я не прошу вас сделать что-то, знаю – это невозможно. Сохраните, пожалуйста, мой дневник. Может быть, потом, когда-нибудь, кто-то умный и знающий прочитает мои записи и поймет нелегкую жизнь советского разведчика за рубежом.

Ваш Алексей Михайлов. 01.12.80.

Я не поверил собственным глазам. Либо Михайлов ошибся с датой, либо… Черт побери, но ведь его расстреляли! Должны были расстрелять!

Стрелки часов приближались к четырем. Спать сегодня, скорее всего, не получится. Кроме того, а не грозит ли нам с Леной опасность? Судя по всему, владелец этой тетради вроде как носит с собой гранату с выдернутой чекой.

Итак, если я правильно понимаю то, что произошло сегодня, Симоненко каким-то образом узнал, что я занимаюсь делом Михайлова. Имея у себя эту тетрадь, он решил передать ее мне, прибегнув для этого к строгой (и отнюдь, как выяснилось, не бессмысленной) конспирации. Но старик просчитался – его «вычислили». Не знаю, случайностью ли было то, что я проехал остановку из-за контролера, или нет. Но пока я ехал на трамвае и возвращался назад, Симоненко успел позвонить своей племяннице и попал в руки своих преследователей. Те увезли его домой, подожгли квартиру, возможно, убили Симоненко. Потом племяннице все-таки удалось передать дневник Лене, которой, в свою очередь, посчастливилось уйти от погони и приехать домой на такси.

А что, если с минуты на минуту гэбисты нагрянут сюда? Смешно полагать, что в сложившейся ситуации мы, отдав им эти записки, сами останемся целыми и невредимыми. Эти люди действуют по принципу «выжженной земли».

Дым потихоньку стал рассеиваться. Лена вошла в комнату и спросила:

– Ну что там?

Я показал ей тетрадь. Она была явно разочарована:

– Всего то? Я уж думала, там тайные счета КПСС как минимум. Из-за чего весь сыр-бор?

– Солнышко, нам нельзя здесь оставаться.

– Ты думаешь, к нам явятся нежданные гости?

Что мне всегда нравилось в Лене, так это сообразительность.

– Да. Обязательно приедут. И тогда нам не поздоровится.

– А куда мы поедем?

Вот это вопрос. С объемистой тетрадью надо что-то делать, надежно спрятать. И при этом еще подстраховаться от гэбистов, которые будут за ней охотиться. Ну не буду же я с ними постоянно играть в кошки-мышки. То есть не я… Теперь уже мы.

Медлить было нельзя. Но куда ехать? Я подумал и понял, что есть только один человек, способный дать в этой ситуации трезвый совет. Это Александр Борисович Турецкий, старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, мой учитель и хороший друг.

Только бы он оказался дома.

Я снял телефонную трубку и набрал знакомый номер. Гудок… другой… третий…

Наконец мне ответил заспанный голос. Это был его голос:

– Турецкий слушает.

– Александр Борисович, это Гордеев. Нужно срочно встретиться.

– Приезжай.

Турецкий никогда не задает лишних вопросов. Он знает: если ему звонят в четыре часа утра, значит, есть дело. Важное дело.

Мы выбежали из дома и кинулись ловить такси.

Турецкий ожидал нас свежий и бодрый, словно это не его подняли с кровати ни свет ни заря.

– А-а, – воскликнул он, увидев Лену, – бывшая подзащитная становится боевой подругой?

Он подмигнул, пожимая мою руку.

– Пойдемте на кухню. Выпьем чаю, а ты мне расскажешь, зачем разбудил.

Пока Турецкий готовил чай, я подробно рассказал о сегодняшних приключениях. Потом пришел черед Лены. Во время ее рассказа Турецкий бросил возиться с чайными принадлежностями и опустился на табуретку. Внимательно слушал и с изумлением качал головой.

– Да-а, – протянул он, когда Лена закончила свой рассказ, – ну и ну! Да вам, ребята, Спилберг позавидует. Признайтесь, придумали только что? А тебе, Юра, могу сказать: сегодня Лена тебя обскакала. Ты-то всего лишь в аварию попал. Эка невидаль – без единой царапины из-под «КамАЗа» выбраться! А вот Лена действительно подвиг совершила. Уйти от гэбистов – это вам не хухры-мухры! Это уметь надо. Лена, переходите к нам в следственную часть. Подобные приключения гарантирую еженедельно. Чего вам в этой юрконсультации пылиться?! С такими-то способностями!

Он разлил чай и уже серьезно продолжал:

– Ну вот что, братец кролик, это ты правильно сделал, что приехал ко мне. Здесь тебя с этой тетрадью злосчастной искать не будут. И от нее надо как можно скорее избавиться.

– Как это? – обиженно надула губки Лена. – Я, можно сказать, жизнью рисковала…

– Не беспокойся, милая, не загубим твою добычу. Будем беречь как зеницу ока. Тем более что теперь, может быть, только на этих записках разведчика Михайлова ваши жизни и висят.

– Весело… – прокомментировал я последнюю фразу.

– Ну а ты думал. Играть со спецслужбами опасно для здоровья.

Он хлебнул из чашки и прикурил сигарету. Долго изучал содержимое дневника, а потом произнес:

– Хорошо. Я предлагаю вот что. Дневник разведчика мы отвезем Меркулову. Пусть хранится в его сейфе. Я проглядел записки, а ты прочитаешь прямо там, в кабинете заместителя генерального прокурора. О том, что в деле Михайлова появились новые подробности, нужно дать понять органам внешней разведки. Как можно скорее. И о том, что записки разведчика хранятся в прокуратуре, – тоже. Этим ты себя обезопасишь, а то придут молодцы и начнут утюгом пытать – скажи, дескать, куда тетрадь дел.

– Как же мне органы Службы внешней разведки предупредить?

– Как предупредить? – почесал подбородок Турецкий. – А вот так и предупредить. Прямым текстом. Тебя директор СВР просил сообщать о новых фактах? Просил. Вот и сообщи.

– Так вы думаете, они связаны?

Турецкий усмехнулся:

– Ну что ты, Гордеев, как дитя малое. У нас все связано. В Калининграде свистнешь – во Владивостоке отзовется. Тем более, девяносто девять процентов, вас преследуют люди Теребилова. Я уверен.

Надо сказать, интуиция редко подводит Александра Борисовича…

– Тут важно даже не то, что придется делать с тетрадью. Как выяснить истину? Как доказать возможную невиновность Михайлова в измене Родине? Здесь, Юра, без конкретных свидетелей не обойтись. Придется тебе побегать с высунутым языком, чтобы произвести оживляж этого дневника. Ясно?

– Где же мне найти свидетелей?

– У меня на этот счет мыслишка имеется…

Наутро мы поехали к Меркулову. Лена осталась спать у Турецкого. Меркулов тут же вошел в курс дела, спрятал объемистый пакет в свой личный сейф.

– Я согласен с Александром, – сказал он, пролистав дневник, – тебе, Юра, нужно отыскать людей, которые работали с Михайловым. Они могут дать ценные показания.

– Где же я их найду?

Турецкий выразительно посмотрел на Меркулова.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал Меркулов, – я помогу. Есть у меня человечек на Лубянке…

К концу дня я получил бумажку с адресом некоей Зинаиды Аркадьевны Высоковской, которая, по словам «человечка с Лубянки», работала с Михайловым. Трудность состояла в том, что Зинаида Аркадьевна проживала в городе Париже…

Из записок Алексея Михайлова:

"11 июля 1966 года.

В Гонконге убит Нгуен Ли, которого я оставил управляющим головной фирмой. Его машину расстреляли, когда он возвращался из офиса домой. Нгуену повезло – он скончался на месте, не мучился. А вот я попал в настоящее дерьмо.

Оказывается, я так и не понял этого человека до конца. Чего ему не хватало в жизни? У него появился шанс сойти со скользкого пути и стать порядочным преуспевающим бизнесменом. Неужели второе "я", необходимость острых ощущений, получаемых от занятия контрабандой, было настолько сильно в нем, что одерживало верх над здравым смыслом?! Или он сам этого хотел?

У меня две версии его гибели. Первая: с корейцем свели счеты бывшие компаньоны по старым делам (мало ли что он там успел натворить?). Вторая: убийство связано с нынешней аферой, которую он собирался провернуть (само собой, без моего ведома и согласия).

В любом случае это связано с контрабандой. А с прошлой или настоящей – уже не столь важно.

В результате последних событий два моих южноамериканских филиала в Боготе и Рио-де-Жанейро практически разорены. На банковском счету в Гонконге остались ничтожные крохи. Нгуен Ли успел перед смертью вложить практически все деньги в товар, а сам товар благодаря его стараниям исчез в неизвестном направлении. Секрет пункта назначения и конечного результата кореец унес с собой в могилу. И нет никакого смысла что-то проследить и отыскать: в этих делах он был большой мастер.

Итак, посмотрим правде в глаза: я банкрот. В полном смысле этого слова. Фирма «Золотой Китай» прекращает свое существование.

Катя сильно расстроена. Ее можно понять. Сколько времени и сил потрачено, и все в один миг полетело коту под хвост. Мальчики еще ничего особо не понимают. Костя, правда, чувствует, что случилось что-то очень для нас неприятное. А Слава еще слишком мал.

В данной ситуации у меня один выход – срочно покинуть с семьей Бразилию, где за полгода меня еще недостаточно широко узнали и слава обо мне как о банкроте и неудачнике не распространилась в деловых кругах страны.

Я выбрал Буэнос-Айрес, самый крупный город и порт Аргентины. В нем предстояло все начинать сначала. Оставшихся на счетах в Боготе и Рио-де-Жанейро денег хватало нам на перелет и первое время приличной жизни.

23 июля 1966 года.

«Боинг-727» компании «Эролайнс Аргентинос» приземлился наконец в аэропорту Буэнос-Айреса. Полет был не долгим, но мне он показался необычайно утомительным. Наверное, сказалось нервное напряжение последних дней, связанное с выездом из Бразилии. Дети едва не визжали от восторга, когда, заходя на посадку, пересекали залив Ла-Плата. А я, лишь когда колеса самолета коснулись бетонки, вздохнул с облегчением.

Катя весь перелет проспала. Старательно делает вид, что ничего смертельного не произошло, все образуется. Я понимаю, своим внешним спокойствием она пытается ободрить меня, поддержать. Спасибо ей за это. Она у меня большой молодец. Но я-то знаю, что на самом деле творится у нее внутри, как она беспокоится, нервничает… Она тоже, не меньше, чем я, вымоталась за эти дни. Потому, наверное, едва прикоснувшись к креслу, провалилась в глубокий сон.

Взяв такси, мы направились в город. Я с любопытством рассматривал надписи, украшавшие (если можно так выразиться) стены домов. «Militares asesinos» («Военные – убийцы»). «Plebiscito las pelotaa» («К черту плебисцит»). «Tenemos hambre» («Мы хотим есть»). «Juicio y castigo a los culpables» («Судить и наказать виновных»). «Marihuana libre, droca sexo y mucho rock» («Наркотики, секс и рок-н-ролл»).

Да, веселенькое место, ничего не скажешь.

На улицах было полно народу – закончилась сиеста. Такси остановилось возле отеля «Эль Конкистадор» в центре фешенебельного района Баррис Норте, и я расплатился с водителем банкнотой в миллион песо. В принципе это была приличная плата с хорошими чаевыми.

В огромном вестибюле отеля я сразу же купил газеты «Ла Пренса» и «Буэнос-Айрес геральд», а помощник управляющего лично проводил нас в номер. Восемьдесят долларов в сутки за две спальни, гостиную, кухню, кондиционер и телевизор – вполне приемлемая цена.

Но задерживаться мы здесь не собирались. Это было временное пристанище, пока не найдем подходящую квартиру и я не разберусь с работой.

Но получилось так, что мы прожили в «Эль Конкистадор» больше трех месяцев.

Я стал играть на столичной бирже, самой крупной и едва ли не единственной в стране. Покупал и перепродавал кофе, цитрусовые, табак, мясо, спиртное. И возможно, благодаря необъяснимому русскому духу и чутью именно на спиртном я сделал первые приличные деньги.

Зная неравнодушие местного населения к крепким напиткам, особенно к рому и виски, я приобрел крупную партию американского виски и придержал ее. В сентябре самый большой наплыв отдыхающих и туристов: нестерпимая летняя жара сменяется мягкой теплой погодой, и спиртное поглощается с космической скоростью (не только в России, но и в Аргентине любят и могут много пить). Я все правильно рассчитал: цены на крепкие напитки выросли, благодаря мне создался своеобразный дефицит – вот тогда и пришло время действовать. Я выбросил на рынок свое виски и быстро продал его, заработав на разнице в цене колоссальные проценты.

Мы все еще продолжали жить в «Эль Конкистадор» – для поддержания имиджа и расширения круга полезных знакомств (в отеле останавливались крупные промышленники, финансисты, политические лидеры да и просто богатые бездельники). После моей удачной сделки мы отказались от прокатного автомобиля и приобрели подержанный, но очень приличный «ситроен». К тому же одна крупная компания, занимающаяся биржевыми операциями, сделала мне заманчивое предложение – возглавить у них аналитический отдел. Я дал свое согласие.

Отдел состоял из трех человек, не считая меня: двое молодых парней, братья Антонио и Эстебан Гонсалес, и молодая симпатичная метиска Лаура Хорхе, которая выполняла обязанности и машинистки, и ответственной за почту и переписку. Забегая вперед, скажу, что едва не случилось так, что она стала моей любовницей.

Был теплый ноябрьский вечер. Мы закончили еще один суетливо-напряженный рабочий день. Гонсалесы сразу же смотались. Я всегда уходил последним. А Лаура задержалась с сортировкой вечерних биржевых сводок.

– Я ухожу, – сказал я ей, поднимаясь из-за стола. – Ты остаешься?

Она подняла на меня большие темные глаза и заморгала пушистыми ресницами.

– Одну минутку, шеф. Я уже закончила.

Мы вышли вместе. Было еще довольно светло. И мы не спеша зашагали по Сан-Мартин, одному из центральных районов, где располагался наш офис.

– Как насчет чашки кофе или виски с содовой? – Она сама сделала первый шаг.

Мне нравилась Лаура и как работник, и как женщина (до определенных границ, конечно). Высокая, гибкая, с рассыпающейся по плечам копной черных, слегка вьющихся волос и бронзовой от загара, гладкой кожей, она была типичной метиской.

Отказываться было неудобно. Ну не съест же она меня в самом деле.

– Кофе, пожалуй, – согласился я и поинтересовался: – Куда зайдем?

– Я знаю один уютный ресторанчик. Здесь недалеко. – Она стрельнула глазами, улыбнулась, довольная собой и моим ответом, и уверенно потащила меня в сторону района Баррис Норте.

Что она себе там нафантазировала или на что рассчитывала, я не знаю, но мне стало смешно.

Ресторан «Ла Белла» оказался маленьким уютным заведением, на удивление скромно заполненным посетителями. Наверное, сюда захаживали в основном постоянные клиенты. Владелец поспешил нам навстречу, широко улыбаясь Лауре как давней знакомой, а мне приветливо пожимая руку.

– Сеньор у нас впервые, – не то вопросительно, не то утвердительно произнес он слегка картавым, но приятным голосом.

– Это мой новый начальник, сеньор Алессандро. Эмигрант из России, – представила меня Лаура. – А это мой дядя, Пепе. Пепе Хорхе. Он владелец этого ресторана.

– О! Вы русский! – Пепе уставился на меня, как на редкий музейный экспонат.

Чтобы как-то прервать возникшую немую сцену, я вежливо заметил:

– У вас очень милое заведение.

Хозяин довольно закивал, переводя взгляд с Лауры на меня.

Лаура уверенно прошла к уединенному ютившемуся в нише столику. Определенно, она здесь часто бывала. Я последовал за ней.

На столике тотчас появились две чашки дымящегося кофе, маленькие бисквитные пирожные и два стакана тонкого стекла, на треть заполненные виски, содовой и плавающими в этом коктейле кусочками льда.

Мы пригубили виски, молча разглядывая друг друга, как будто видели в первый раз. Я, сам не знаю зачем, подмигнул Лауре и сказал:

– Ты смотришь на меня, как на новогодний подарок.

– Может быть, – улыбнулась она одними уголками пухлых чувственных губ.

Бесспорно, девушка была привлекательна, даже красива, своей особой южной красотой. В ее жилах текла испанская и индейская кровь. Таких черноволосых красавиц, полудиких, свободных и гордых, показывают в кино. И я сам на миг почувствовал себя в ее обществе героем, настоящим мачо.

– Хорошо, тогда к Рождеству я упакуюсь в коробочку, попрошу перевязать ее ленточкой и отправить тебе, – пошутил я.

Лаура звонко, почти по-детски рассмеялась.

– Сколько тебе лет? – спросил я, хотя прекрасно это знал.

– Двадцать. – Она не соврала. – А что?

– Ты очень красивая девушка, Лаура. И до сих пор не замужем. Удивительно.

– Не встретила настоящего друга. – Она слегка повела плечами.

Ее обнаженная коленка коснулась моей и не отстранилась. Мы оба сделали вид, что ничего не произошло. Чуть позже Лаура осмелела и через пять минут повторила трюк со второй. При этом она невинно откусывала крохотные кусочки пирожного и пила кофе.

От такого быстрого перехода от детской шалости к откровенному заигрыванию я буквально остолбенел. Или у них в Аргентине это в порядке вещей? Не хотелось выглядеть идиотом. Но и что делать, я не знал. К счастью, мы уже допивали наши напитки. Оказалось, что и это входило в сценарий Лауры.

Она поставила пустую чашку, выгнулась, откидываясь на спинку стула, будто разминая затекшее тело, и посмотрела мне прямо в глаза.

«Еще немного, и мои ноги окажутся у нее под юбкой», – подумал я, ощущая нелепость своего положения.

В следующее мгновение это и случилось.

«Все, пора прекращать этот спектакль», – решил я, но Лаура меня опередила.

Она, в полном смысле этого слова, сползла с меня, не спеша поднялась.

– Пойдем, – протянула слегка охрипшим голосом.

Я понял, что первую партию я проиграл, встал вслед за ней, пытаясь как можно непринужденнее извлечь из кармана брюк бумажник.

Как из-под земли рядом вырос дядюшка Пепе. Радушная улыбка занимала все его лицо. Он отказался взять расчет, ссылаясь на любовь к племяннице и уважение к ее друзьям, пригласил заходить еще.

Все это время Лаура стояла с победоносным огнем в глазах и, как мне показалось, с плохо скрываемым нетерпением.

Мы вышли в набежавший серый вечер и некоторое время молча стояли. Наконец Лаура взяла меня за руку.

– Пойдем ко мне. Я живу здесь рядом. Одна. – Она кивнула на противоположную сторону улицы.

У меня создалось впечатление, что независимо от ответа я проиграю и вторую партию.

– Сеньор не поделится с нами своими песо?

Два типичных ублюдка стояли возле нас, скаля щербатые рты.

– Я все пропил, – солгал я, почему-то радуясь даже такой смене декораций.

Они придвинулись ближе, хищно сощурили глаза.

– Может, у сеньориты остались? – предположил один, раздевая Лауру глазами. – Педро, а она ничего. Возьмем с собой?

Лаура мгновенно изменилась в лице, вся сжалась в комок, задрожала. Я отодвинул ее себе за спину.

– Ну-ну, приятель. Нет песо – расплатись девкой. – Один из них ухватил меня за правое плечо, совершая огромную ошибку.

Все дальнейшее происходило, как на третьеразрядной тренировке.

Левой рукой я прижал руку ублюдка к своему плечу, свободной правой сжал его кисть и провернул ее на сто восемьдесят градусов. Не успев и крикнуть, кретин оказался в согнутом положении с вывернутой за спину рукой. Я нанес сокрушающий удар коленом в челюсть, и он, бесчувственный, растекся у моих ног.

Второй замер, выпучив глаза, но в следующий миг, злобно шипя, бросился на меня с ножом. Его рука пролетела мимо. Я поймал его за кисть и предплечье и, нисколько не жалея противника, опять же коленом, ударил в локоть.

Такого потрясающего воя я за свою жизнь еще не слышал. Аргентинец рухнул на асфальт и принялся кататься на спине, ощупывая сломанную руку. Я постарался побыстрее увести Лауру, чтобы она случайно не потеряла сознание от вида крови и торчащей наружу кости.

Когда у первого перекрестка она пришла в себя, то сама затащила меня в какой-то переулок. Встречаться с полицией у нас обоих (особенно у меня) не было ни малейшего желания.

Я не успел опомниться, как она обвила мою шею руками и жадно впилась в губы. Прижалась телом настолько, что, казалось, еще чуть-чуть – и легкая ткань платья улетучится, как будто его и не было вовсе.

Стараясь не обидеть, я, как мог мягче, оторвался от ее губ.

– Лаура, я женат. И люблю свою жену.

Она смотрела на меня широко открытыми глазами, и в них постепенно скапливались слезы. Я почувствовал себя виноватым, даже сам не знаю в чем. В том, что не хотел изменять Кате?

Передо мной стояла уже не пытавшаяся соблазнить меня девушка, а заплаканная девчонка. Из уверенной в себе и сильной Лаура превратилась в беспомощную и слабую.

– Я… Я…

Она хотела что-то сказать, но я закрыл ее рот ладошкой и поцеловал в глаза, как целуют, пытаясь успокоить, ребенка.

– Ты не такой, как другие. – Она впервые обратилась ко мне на «ты». Шепотом.

Я проводил Лауру и пригласил ее на следующий день к себе в гости, обещая познакомить с женой и детьми, не очень-то надеясь, что она придет.

Но она пришла. С коробкой конфет и бутылкой легкого белого вина. Была суббота, выходной день. Мы не спеша пообедали и великолепно провели время. Катя с Лаурой сразу нашли общий язык. Как мне потом сказала Катя, Лаура милая, воспитанная девушка (знала бы она, как эта воспитанная девушка едва не затащила меня в кровать!). Подружилась Лаура и с ребятами. Особенно с Костей. Быть может, оттого, что он был больше похож на меня, а быть может, что он был общительнее (Слава отличался не по-детски серьезным характером).

Я так и не понял, что побудило Лауру принять мое предложение: решение не обидеть меня отказом или желание увидеть женщину, из-за которой я не остался с ней.

После этого, по выходным, она стала часто бывать у нас. А мальчишки так просто привязались к ней и называли не иначе как «наша Лаура».

9 мая 1967 года.

Этот день мы с Катей и сыновьями праздновали в тесном семейном кругу, перед телевизором. Был, правда, еще один повод отметить этот день небольшим застольем: я учредил собственную фирму, которой предстояло заниматься биржевыми операциями. То есть тем, чем последние десять месяцев я только и занимался. Кате, как обычно, выпадала роль бухгалтера и финансиста. На должность секретаря она сама предложила мне Лауру. Лучшей кандидатуры, по ее мнению, мне было здесь не найти, тем более что девушка давно стала в нашей семье своей и можно было не опасаться утечки какой-либо информации. А уже одно это немаловажно.

Я хотел еще переманить к себе и братьев Гонсалес. Но они наотрез отказались, даже при всем уважении ко мне. На насиженном месте они неплохо зарабатывали и по-своему были правы.

В отличие от них Лаура согласилась сразу и с превеликой радостью. И я понял почему: рассчитывала быть поближе ко мне. По-своему и она была права. Мы действительно стали проводить вместе много времени.

Из небольшой конторы мы очень скоро превратились в удачливую и довольно известную фирму. В игре на бирже везло. Хозяин, от которого я ушел и занялся самостоятельным бизнесом, смотрел на меня с еще большим уважением: нам часто приходилось сталкиваться по биржевым вопросам. Близился юбилей – год пребывания в Аргентине.

В одно из воскресений, просматривая свежие газеты, я обратил внимание на сообщение о сильном урагане, погубившем в Бразилии обширные плантации цитрусовых. Я посмотрел по телевизору вечерние новости – сообщение подтвердилось. Моя реакция была незамедлительной.

В понедельник, едва открылись торги на бирже, я начал скупать апельсиновый порошок – основной компонент для изготовления соков. К обеду я уже являлся едва ли не единственным владельцем южноамериканского концентрата. Коллеги по бизнесу смотрели на меня, как на сумасшедшего. Но были и такие (достаточно хорошо меня знавшие), которые отнеслись к моим операциям с некоторым подозрением. Спустя несколько дней всем стало все ясно.

Бразилия, главный поставщик этого продукта, оставшись практически без сырья, взвинтила на него цены. Как цепная реакция последовал рост цен на концентрат в Аргентине и других странах континента, занимавшихся его производством. Я же чувствовал себя на вершине олимпа.

Брокеры бросились покупать и продавать апельсиновое золото. Началась настоящая свалка. Масса людей, голосов, яростных жестов. Те жалкие остатки, что я отдал им на растерзание, переходили от одного хозяина к другому. Я наблюдал за этой суматохой со стороны, улыбался, довольный собой, и ждал своего часа.

Когда цены на мой товар подскочили до разумного, на мой взгляд, предела, я выбросил его на рынок. Результат не заставил себя долго ждать. В течение одного дня я стал богатым человеком. На моем банковском счету осело около миллиона долларов.

Незачем объяснять, что я превратился в заметную в Буэнос-Айресе фигуру. Теперь мы могли позволить себе и новый «мерседес» с шофером, и более солидный, в центре города, офис. Я расширил штат – теперь на меня работала дюжина брокеров.

Катя посоветовала перевести Костю в самую престижную школу. Это было необходимо не только для поддержания имиджа, но и для завязывания полезных знакомств. Кстати, близился его день рождения.

В августе на одиннадцатилетие Кости мы пригласили его новых одноклассников, естественно с папами и мамами. Букет получился довольно внушительный. Приехали со своими чадами известные юристы и врачи, крупные торговцы и промышленники, даже два замминистра – юстиции и национальной безопасности. Столь высокой честью я был обязан, скорее всего, тому, что являлся русским по происхождению и разжигал в них любопытство, желание познакомиться поближе с появившимся всего год назад в их городе и так быстро разбогатевшим иностранцем.

Гостей мы принимали в собственном доме, куда недавно переехали. Располагавшийся в престижном районе на окраине Буэнос-Айреса, он имел прекрасный вид на залив и стоял особняком, что меня очень устраивало. День рождения, с дорогими подарками и обязательным огромным тортом, прошел по высшему разряду. Пришлось немало потратиться, но мы были вознаграждены: я близко сошелся с заместителем министра нацбезопасности (может, я и преувеличиваю, но, по моему мнению, наше знакомство закрепилось на том уровне, который предусматривает его дальнейшее развитие).

Катя очаровала и мужчин и женщин. Она вела себя как настоящая потомственная дворянка и в то же время оставалась радушной хозяйкой. Гостям это понравилось. Особенно русское хлебосольство. Мы сделали вывод, что вполне можем рассчитывать на ответные приглашения. Таким образом, цель была достигнута, а заодно и заложен фундамент для нашей второй, нелегальной деятельности.

Эта вторая, известная пока еще только нам жизнь наконец заявила о себе. И если раньше она дремала и давала нам время, то теперь заявила о себе самым активным образом. Пора было приступать к тому, ради чего мы оказались за тридевять земель от родины.

30 ноября 1967 года.

Я вплотную приступил к разработке Педро Аурильо, заместителя министра национальной безопасности. На эту крупную рыбку нужна была и соответствующая наживка. Изучив привычки и слабости дона Педро, я уже представлял себе, каким образом его можно крепко подцепить на крючок.

Оставалась единственная и, наверное, главная проблема: согласится ли Лаура помочь мне в осуществлении задуманного, где ей отводилась центральная роль.

Мы сидели в ресторанчике дядюшки Пепе и не спеша потягивали ароматный, специально для нас сваренный кофе. В этот ранний час, тем более выходного дня, в заведении, кроме нас, не было ни души. Незачем объяснять, что я специально выбрал это время. Единственный, кто мог нас подслушать, это большой зеленый попугай, гордо и независимо восседавший на своей палочке в клетке, которая висела рядом со входом.

Он умел говорить только три фразы: «Добро пожаловать», «Приятного аппетита» и «Клиент не всегда прав». Дядюшка Пепе гордился своим питомцем. Лаура рассказывала, что дядя сам обучил его этим фразам. Что касается первых двух фраз, я в это охотно верил. А вот в отношении последней у меня были большие сомнения. Вряд ли владелец ресторана стал бы специально натаскивать свою птицу говорить подобные вещи.

– Чак выучился новой фразе, – похвалила Лаура попугая.

– Н-да. Какой же?

– «Приходите еще».

Я рассмеялся.

– Ну нас с тобой это не касается. А на месте дона Пепе я бы увеличил питание Чака. Получается, он у него рекламным агентом работает. И почти за бесплатно.

Теперь рассмеялась Лаура.

– Лаура, я, как ты догадываешься, неспроста вытащил тебя сюда в такую рань, – начал я наконец подходить к деловой части нашей беседы. – У меня к тебе будет… нет, не поручение, скорее – просьба. Помочь в одном деле, очень для меня важном.

– Я вся внимание. – Она отставила в сторону кофе и откинулась на спинку стула.

Мне нравилась та легкая небрежность, с какой она всегда это проделывала, как будто собиралась выслушать очередное признание в любви от очередного поклонника.

– Я хочу добыть довольно убедительный компрометирующий материал, – продолжал я, – на одного высокопоставленного чиновника.

– А чем могу помочь я? – Она казалась растерянной.

– Сейчас объясню. Но сразу предупреждаю, можешь отказаться, я не обижусь, но о нашем разговоре никому. Даже Чаку.

– Хорошо.

Мы одновременно повернулись в сторону попугая. Он старательно изображал дремоту, но обращенный к нам глаз подрагивал опущенным веком, оставляя внизу темную щелочку.

– Шпионит, мерзавец, – прыснула Лаура.

От ее слов у меня внутри похолодело.

В принципе, с их точки зрения, я и был самым настоящим шпионом. Это на родине нас называют героями-разведчиками, пишут книги и снимают кино. А они, в свою очередь, возводят в ранг разведчиков своих соотечественников, которых мы клеймим шпионами.

– Я слушаю. – Лаура опять была серьезна.

Я немного помедлил и, внимательно наблюдая за ее реакцией, изложил свою просьбу.

Лаура слушала молча, не перебивала. Непонимание сменялось удивлением, переходящим в замешательство. В конце концов вся эта гамма эмоций перестала играть на ее лице, и она обрела прежний беззаботно-спокойный вид.

– Зачем все это? – спросила она, когда я закончил и потянулся к давно остывшему кофе.

– Чтобы взять этого пеликана за горло, если он доберется до меня. Всегда полезно иметь при себе козырную карту. – Я не собирался посвящать ее в мои дальнейшие планы.

Лаура положила свои тонкие пальцы на мою руку.

– Тебе это очень нужно, Алесандро?

– Более чем.

– Я сделаю, как ты просишь.

Я не ожидал от нее такого скорого решения. Хотя и не без оснований рассчитывал на согласие. В душе давно было гадко: я впутывал в грязную, нравственно низкую историю молодую красивую девушку, мою подчиненную и друга нашей семьи, более того, зная, как она ко мне относится, играл на ее чувствах в своих интересах. Но другого выхода и человека, которому мог бы довериться, у меня не было. А она, лишь секунду подумав, кивнула… Я чувствовал себя полным дерьмом.

Неделю спустя один из местных корабельных воротил давал банкет по поводу приобретения нового пассажирского судна. Приглашена была элита Буэнос-Айреса, к коей уже принадлежал и я. Открытка пришла на адрес моей компании «Аргентина трейд», и я смело появился в обществе моего секретаря-референта.

На Лауре было черное, облегающее фигуру платье чуть выше колен со скромным разрезом сбоку. Однако открытые плечи сводили строгость его нижней половины на нет. Я понимал, что платье это Лаура выбрала умышленно, и ничего не имел против. В точно назначенное время мы появились на борту огромного океанского лайнера «Санта Бель», где и должно было состояться его же обмывание.

Генерал Педро Аурильо уже прохаживался с важным видом по нижней палубе, кивая прибывающим гостям или здороваясь с ними за руку. Едва мы засвидетельствовали свое уважение хозяину и выразили восхищение его приобретением, перед нами, как исполинский гриб после дождя, вырос Аурильо.

Высокий и грузный, с грубым низким голосом и отвратительным смехом, он был явным образцом солдафона. Я давно заметил, что при виде Лауры у него начинают плотоядно блестеть глаза и чуть ли не текут слюни. Некрасивая истеричная жена давно перестала интересовать генерала как женщина, а подступиться к Лауре в открытую он опасался. Честь мундира, понимаете ли. Я хотел навести Аурильо на мысль отравить супругу и потом зацепить его на этом. Но передумал и решил воспользоваться услугами Лауры.

После фуршета в ресторане судна, бестолковых бесед и второй смены стола я извинился, сослался на неважное самочувствие жены и, изображая примерного семьянина, откланялся. Естественно, перед этим генерал Аурильо вызвался скрасить одиночество моего секретаря, на что мы с Лаурой и рассчитывали.

Если бы кто проследил за мной в тот вечер, то с удивлением бы обнаружил, что я поехал не в сторону окраины города, к своему дому, а направился в центр. За два квартала от дома Лауры я оставил машину и беспрепятственно проник в ее квартиру.

Ждать пришлось недолго. Через час в дверном замке заскрежетал ключ. Я перебрался из комнаты на балкон.

Моя новая диспозиция позволяла наблюдать за всем, что происходило внутри квартиры. Лаура протащила счастливого и сгорающего от нетерпения Аурильо через гостиную прямиком в спальню. Я сделал несколько осторожных шагов и припал к окну, мысленно благодаря строителей за балкон, охватывающий две комнаты сразу. Лаура включила ночник. Генерал тут же набросился на нее. Можно только представить, как он извелся, ожидая этого счастливого для себя момента. Явно умыкнул ее с банкета до его окончания.

Я клацнул «Никоном».

Лаура вырвалась из крепких объятий Аурильо и кокетливо повела плечами, одаривая его многообещающим взглядом. Затем резко, обеими руками, толкнула в грудь. Генерал попятился и плюхнулся на кровать.

Девушка медленно, через голову, стянула с себя платье. Кроме тоненьких полупрозрачных трусиков, на ней ничего не осталось. При виде ее обнаженного тела Аурильо остолбенел, а Лаура, небрежно отшвырнув в сторону платье и сказав ему пару слов, удалилась в гостиную.

Аурильо принялся лихорадочно раздеваться.

Тем временем Лаура достала из бара бутылку шампанского, разлила по бокалам. В один из них она бросила таблетку, которая мигом с шипением растворилась. Когда девушка с двумя высокими бокалами в руках вернулась в спальню, генерал уже был полностью готов к занятию амурными делами – он полулежал на кровати в костюме Адама.

Лаура опустилась рядом, протянула один бокал генералу, сделала небольшой глоток из своего. Аурильо жадно выпил до дна и потянулся к ней. Девушка, как ребенка, поцеловала его в крупный мясистый нос, в бритую макушку; руки генерала заскользили по ее телу, пытаясь лишить последней части туалета. Но это ему оказалось не под силу.

Сильная доза снотворного свалила даже его могучее тело. Руки безвольно упали, голова откинулась на подушку; Аурильо закрыл глаза и забылся глубоким сном.

Лаура сама обнажилась до конца и принялась довольно убедительно имитировать то, чем так мечтал заняться с ней генерал. При этом она растрепала свои волосы так, что они полностью скрывали ее лицо.

Я наснимал достаточно, да и прятаться больше не было необходимости. Я вернулся в квартиру. «Герой-любовник» разметался под Лаурой тряпичной куклой. Запечатлев «сладкую парочку» с более близкого расстояния, мы с Лаурой сымитировали последний кадр: сладкий сон Аурильо в объятиях голенькой незнакомки.

Я подал Лауре платье. Она, нисколько меня не смущаясь, оделась и только тут начала краснеть. Мне опять стало не по себе: в какую же гадость я втянул девчонку! И, не найдя нужных слов и ничего более лучшего, я обнял ее и крепко, по-настоящему поцеловал.

Теперь оставался последний этап в проводимой мной операции – подготовиться к щекотливой встрече с генералом Аурильо. Местом предстоящей «задушевной» беседы я избрал ресторанчик Пепе Хорхе. Использовать это заведение я рассчитывал и в дальнейшем. Поэтому его хозяин должен был стать моим союзником.

Я посетил «Ла Беллу» на следующее утро. Ресторан только открылся, и посетителей еще не было. Заказав кофе, я попросил дядюшку Пепе присоединиться ко мне, поболтать за дальним столиком, где нас никто не мог подслушать. Две девушки-официантки закончили расставлять чистые пепельницы и вазочки с салфетками и удалились на кухню.

– Как идут дела? – приветливо улыбнулся я.

– Не так чтобы очень… Но ничего, жить можно. – Хорхе ответил мне такой же улыбкой.

– Так в чем проблемы?

– Видите ли, сеньор Алесандро, – начал он объяснять, – ресторан у меня небольшой, клиентов всегда немного, соответственно – и доходы скромные. По этой причине я не могу себе позволить расширить ассортимент блюд и закупать более дорогие изысканные продукты для настоящих гурманов. – Немного помедлив, он добавил: – Да и ремонт не мешало бы сделать.

Все это я уже знал от Лауры. И именно на такой ответ рассчитывал. Подавшись вперед, я сказал:

– Пепе, я помогу вам. Дам деньги на ремонт. И еще – на закупку нужных продуктов.

Дядюшка Пепе ошарашенно на меня уставился.

– Сеньор Алесандро! О сеньор Алесандро… как… – начал лепетать он, но я его перебил:

– Я только попрошу вас об одной услуге.

– Ну конечно, конечно. Всегда рад.

– Мне бы хотелось иногда встречаться здесь с нужными мне людьми, – я пошел в открытую. – Причем так, чтобы эти встречи не привлекали внимания и были скрыты по возможности от любопытных глаз.

Мой собеседник понимающе кивал. Когда я закончил, он почесал за ухом и наконец произнес, слегка картавя слова:

– Можно оборудовать специальную кабинку.

– Хм. Вы сообразительны. – Я пододвинул к нему свою записную книжку. – Запишите необходимую сумму. Завтра же я переведу деньги на ваш счет.

– И это все, о чем вы просите? – Удивление все еще не сползало с его лица.

– Все, – заверил я.

Дядюшка Пепе сделал запись в блокноте и еще раз пристально заглянул мне в глаза:

– Благодарю вас, сеньор Алесандро. Можете на меня рассчитывать.

Мы пожали друг другу руки.

– Не забудьте пригласить на новоселье, – бросил я и вышел из ресторана.

Через неделю «Ла Белла» преобразилась. Новые затемненные стекла и красного дерева входная дверь с колокольчиком, стены внутри обтянуты шелком небесно-голубого цвета. Позаботился Хорхе и о мебели. Уже не пластмассовые, а деревянные столы и стульчики, легкие и элегантные на вид, заполняли зал. Вдоль стен располагались кабинки на двоих, отделенные друг от друга упирающимися в потолок панельными перегородками. Одна из них предназначалась для меня. Она находилась в самом дальнем углу помещения, рядом со служебным входом, ведущим на кухню, склад и к черному выходу во двор.

Я остался доволен изобретательностью дядюшки Пепе.

Таким образом, условия для «интимной» встречи с генералом Аурильо были созданы (а я надеялся, что эти встречи продолжатся). Оставалась самая малость – позвонить и назначить день и время. Как я и ожидал, когда я намекнул Аурильо, что речь идет о чести его мундира и карьеры вообще, он принял мои условия.

Я назначил встречу в «Ла Белле» на утро воскресенья, когда посетителей практически еще нет. Приехал на двадцать минут раньше и, пройдя через черный ход и служебные помещения, вышел к внешней перегородке своей кабинки. Нащупав маленький паз, я слегка толкнул перегородку в сторону от стены. Часть ее, на уровне моего роста, бесшумно отъехала в сторону. Я очутился в моих личных апартаментах.

Через пятнадцать минут появился Пепе Хорхе с двумя чашками дымящегося кофе на миниатюрном подносе. Я попросил его принести еще графин коньяка и большой бокал. Он понимающе кивнул и исчез. Но уже через минуту закончил сервировку стола.

Ровно в назначенное время, в 10.00, тяжелая портьера отодвинулась, и внутрь шагнул Педро Аурильо собственной персоной. Заместитель министра национальной безопасности, хотя и пытался скрыть, был явно взволнован. От меня не ускользнули крупные капли пота на его лысом черепе.

– Доброе утро, генерал, – поприветствовал я его.

– Давайте без чинов и званий, сеньор Алесандро. – Он тяжело опустился на стул напротив.

– Надеюсь, дон Педро, вы не привели с собой взвод солдат?

– Что за глупости. Я пока еще о вас довольно высокого мнения, чтобы опуститься до этого.

– А вот я о вас был лучшего, – протянул я и замолчал, наблюдая за его реакцией.

Аурильо заерзал на стуле, и мне показалось, что тот под ним вот-вот развалится.

– Ну что у вас, выкладывайте, – глухим голосом произнес он и потянулся к кофе. – У меня мало времени.

– Думаю, на это у вас время найдется, – улыбнулся я и бросил перед ним на стол конверт с фотографиями.

– Что это?

– Картинки из вашей жизни.

– Не понимаю вас.

– А вы взгляните, взгляните, – подбодрил его я. – Очень занятно. Я прямо-таки оторваться не мог.

Генерал, не глядя на меня, извлек из конверта толстую пачку фотографий и принялся их рассматривать. Я удовлетворенно отмечал, как с каждым новым снимком его лицо вытягивалось и, как хамелеон, меняло цвет: из багрово-красного оно стало белым. Аурильо достал платок и протер обильно вспотевшую лысину. Не выпуская фотографий, он свободной рукой потянулся к кофе. Рука дрожала.

– Я думаю, вам надо выпить что-то покрепче, – предложил я и налил ему полную стограммовую рюмку коньяка.

Не возражая, он одним махом опрокинул ее в себя. Потом поднял на меня бесцветные глаза:

– Откуда это у вас?

– Выкупил у одного журналиста, – соврал я.

– У кого?

– Не имеет значения. Негативы тоже у меня.

– Сколько вы за все хотите? – Голос Аурильо надломился до хрипоты.

– А почему вы уверены, что я не отпечатал кроме этих фотографий еще несколько экземпляров подобного комплекта?

– Вы честный человек, сеньор Алесандро. Вы не можете так поступить со мной.

– Еще как могу, – я подался в его сторону.

– Ну так сколько? – взмолился Аурильо. – Назовите сумму. Я заплачу.

Я опять непринужденно откинулся на спинку стула и тоном, не допускающим возражений, заявил:

– Меня не интересуют деньги. У меня их достаточно.

– Так чего вы от меня хотите? – Сбитый с толку, генерал развел руками.

– Вот это другой разговор. Курите. – Я протянул ему сигару, подождал, пока он ее раскурит. – Я хочу, чтобы вы делились со мной кое-какой информацией.

Сигара застряла у Аурильо во рту. Он с трудом ее оттуда вынул.

– Что вы имеете в виду?

– То, о чем вы подумали, генерал. Этот любопытный набор можете забрать себе на память. Негативы останутся у меня. И пока мы будем дружить, уверяю вас, ими никто не воспользуется. Даю вам слово.

– Вы хотите заставить меня заниматься… – он запнулся на полуслове.

– Не хочу, а заставляю, – поправил я. – Вы представляете, что будет с вами, если эти картинки попадут в газеты и на стол к вашему министру. – Аурильо помолчал, видимо рисуя в воображении свою безрадостную судьбу, а я продолжал: – Единственное, чем вы сможете заниматься, – это, судя по фотографиям, сниматься для порножурналов. Как вам такая перспектива?

– На кого вы работаете? – наконец разлепил губы генерал.

– Это не важно. Главное, что вы будете работать на меня. И прошу учесть – не бесплатно.

Аурильо выкатил глаза. Я плеснул ему еще коньяка.

– Да не смотрите вы так. Выпейте. – И протянул рюмку.

Он тут же молча выпил и налил себе еще.

– Что вас интересует? – Аурильо вздохнул: он сдался.

– Я вам позвоню. – Я дал понять, что наш разговор окончен.

Генерал неуверенно поднялся и повернулся к выходу.

– Дон Педро, – окликнул я, – не стоит так расстраиваться. Думайте о другом: лишние деньги еще никому не помешали. В нашем случае речь идет о больших деньгах.

Он покачал головой и, словно идущий на казнь, пошатываясь, удалился.

Я просидел еще с десять минут и вышел к своей машине тем же путем, что и вошел.

1 февраля 1968 года.

Я не беспокоил Педро Аурильо полтора месяца. Хотел дать ему успокоиться, на трезвую голову хладнокровно обдумать мое предложение. Возможно, он уже начинал подумывать, что все само собой обойдется и ничего такого с ним не случится. Происшедшие за это время события вынудили меня прервать его психологический «отпуск».

Мы встретились в ресторанчике дядюшки Пепе в воскресенье в то же время. Меня интересовало, как генерал поведет себя в этот раз. Его реакция должна была сказать: будет он со мной сотрудничать или же… об этом думать не хотелось.

Аурильо появился без опоздания на удивление спокойным. Увидев, что, кроме кофе, на столе ничего нет, заказал коньяк.

– Я вижу, вы пристрастились к спиртному, дон Педро? – заметил я. – Или это я на вас так действую?

– Да бросьте вы, – отмахнулся он и осушил полную рюмку.

Я положил перед ним декабрьский номер «Буэнос-Айрес геральд» с обведенной красным карандашом небольшой статьей.

– Что это? – Аурильо принялся читать.

– Сообщение о посещении вашим шефом Соединенных Штатов. Трехдневный визит в Вашингтон, – прокомментировал я.

– Допустим.

Я разложил другую, свежую газету, датированную двадцать девятым января, и указал на еще одну статью.

– А это сообщение об ожидаемом прилете в Аргентину министра обороны США.

– Да, я в курсе всего этого. – Аурильо занервничал.

– Мне необходимо знать, – начал объяснять я, – с чем связаны эти визиты министров. Что они затеяли? И желательно, чтобы все было подтверждено документами. Ясно, что за этим стоят интересы их государств. Военные просто так кататься в гости друг к другу не будут. Я пока свое слово держал, – напомнил я.

Аурильо ничего не сказал. Мы распрощались. Но я уже знал, что он выполнит мое поручение.

Через две недели генерал позвонил сам. То, что он передал при встрече, поразило меня. Это была копия с документа под грифом «Совершенно секретно» – план нанесения превентивного ядерного удара по СССР с территории Аргентины. Разработанный совместно с США и под их чутким руководством, он предусматривал размещение в Аргентине американских ракет с ядерными боеголовками, а у берегов – атомных подводных лодок. Только сейчас я отчетливо начал осознавать, насколько дальновидны были тогда, семь лет назад, мои руководители, когда затеяли эту опасную и долгую игру, запустив меня во враждебный, чужой мир.

Я вручил генералу Аурильо конверт с десятью тысячами долларов наличными. И по блеску его глаз понял – этот с крючка не спрыгнет. Да, будет бояться, трястись за свою шкуру, но работать будет. Войдет во вкус, еще и перерабатывать по собственной инициативе станет.

Воспользовавшись своим личном каналом, я отправил телеграмму в Афины и приготовился к встрече с курьером.

5 марта 1968 года.

Андреас Панателис вошел в ресторан «Ла Белла» ровно в полдень. На нем был легкий хлопчатобумажный костюм оливкового цвета, широкополая шляпа и стильные кожаные сандалии. Через плечо перекинута спортивная сумка и фотоаппарат. Любой аргентинец безошибочно распознал бы в нем иностранного туриста.

Панателис прилетел в Буэнос-Айрес из Афин три дня назад. Его группу обильно загрузили культурной программой: национальный музей, прогулки по реке Парана, дворец первого губернатора и защищающая вход в залив Ла-Плата древняя крепость. Сегодня греческих туристов предоставили самим себе, и они разбрелись по городу.

В «Ла Белле» завтракали или обедали (у них это что-то вроде американского ленча) несколько молодых пар, имеющих достаток прожигателей жизни. Панателис прошел к крайней кабинке у служебного входа. Я его уже ожидал.

Он почти не изменился за последние одиннадцать лет, когда мы виделись в первый раз. Андреас помогал мне тогда переправиться в Турцию во время моего «круиза» по Европе, начавшегося в Швейцарии. Маленький, полный, с густой копной черных вьющихся волос, он, как и прежде, неизменно улыбался. Меня он тоже узнал сразу, протянул руку и опустился напротив.

Я молча поставил перед ним деревянную статуэтку конкистадора, какие можно купить чуть ли не в каждой городской лавке, торгующей сувенирами для туристов. Статуэтка была вырезана из цельного куска дерева. Облаченный в доспехи конкистадор грозно смотрел куда-то вдаль, опираясь на внушительных размеров аркебузу. Подставкой ему служила символическая индейская пирамида с характерным плоским верхом. Я провернул против часовой стрелки основание пирамиды и продемонстрировал Панателису тайник с микропленкой, на которую переснял документы, полученные от Аурильо. Грек кивнул и убрал статуэтку в свою сумку.

Допив сок, он как ни в чем не бывало покинул ресторан, а я еще двадцать минут ковырял вилкой салат и пытался осознать, что послезавтра наконец на родину отправится моя первая ласточка.

Я уже собрался было уходить, когда в кабинку ворвался дядюшка Пепе. По его растерянному виду и трясущимся губам я понял, что произошло нечто неприятное.

– Лаура… она… ее больше нет, – с трудом выдавил он из себя.

Меня словно окатили холодной водой.

– Как? – Сил хватило только на это.

– Два часа назад, за городом, она потеряла управление, и машина свалилась в пропасть. Она взорвалась. Все. Ее больше нет. Нет моей девочки. – Дядюшка Пепе обессиленно повалился на стул и закрыл лицо руками. Плечи его затряслись в прорвавшемся наружу горе.

Ошеломленный, подавленный, я не мог сдвинуться с места. Нехорошие и небезосновательные подозрения полезли в голову. Генерал Педро Аурильо! Вот кто мог подстроить эту катастрофу (я не верил в несчастный случай: Лаура довольно прилично водила автомобиль и всегда следила за ним). Меня убрать он побоится, а вот избавиться от лишнего свидетеля своих ночных похождений, да еще и подставившего его, у него были все основания. И ничего ему не докажешь. Мы оба будем молчать, как будто ничего не произошло. Он мне нужен, и он это прекрасно знает. И я это знаю. Замкнутый круг.

Я проклял тот день, когда ввязал доверявшую мне девушку в свою игру. И уже не таким долгожданным и значимым в моей жизни показался этот день.

Только в самолете, удобно устроившись в кресле у иллюминатора, я окончательно осознал, что лечу не куда-нибудь, а в славный город Париж. Самый романтичный город всех влюбленных, красивейшая столица Европы – так, кажется, пишут в рекламных проспектах. Ну что ж, может, и мне повезет и эта моя поездка тоже не будет лишена определенной романтики. В конце концов, в Париж отправляюсь, а не в Крыжополь какой-нибудь. И еду я на поиски женщины, правда далеко не молодой, а, прямо скажем, совсем старухи.

Мне неизвестно, блистала ли Зинаида Аркадьевна Высоковская когда-либо красотой и разбивала ли мужские сердца, но мне точно известно, что она была высокопрофессиональной разведчицей и коллегой Михайлова. В те далекие пятидесятые-шестидесятые она была его партнером во многих заданиях, и я уверен, кое-что знает о нем и его жизни в те времена. Я надеялся выяснить с ее помощью подробности их тогдашней деятельности. Если, конечно, старушка пребывает в трезвом уме и ясной памяти.

А между тем мне известен был лишь ее адрес десятилетней давности. Впрочем, пожилые люди не склонны часто менять место жительства, по крайней мере я на это надеялся. Да и русская диаспора в Париже не очень велика. Все знают друг друга, разузнать о ком-либо наверняка не составит труда. Так размышлял я, предвкушая, как мне казалось, довольно приятное и не самое сложное путешествие в спокойном европейском городе, являющемся к тому же одной из красивейших столиц мира.

– Через пятнадцать минут наш самолет прибывает в международный аэропорт Орли в Париже. Пожалуйста, не забудьте пристегнуть ремни безопасности.

Мелодичный голос стюардессы, раздающийся из динамиков, пробудил меня от сладкой дремы, в которой я пребывал последние полтора часа. После того как я не отказал себе в удовольствии выпить пару рюмочек предложенного стюардессой терпкого и ароматного бордо, урожая трехлетней давности, и закусить его восхитительно вонючим и плесневелым сыром, я и сам не заметил, как погрузился в неглубокий приятный сон, в котором и провел почти все время полета. «Ну что ж, – решил я, – теперь, выспавшись и отдохнув, я полон сил и не откладывая примусь за поиски своей барышни – божьего одуванчика».

Аэропорт Орли гудел, как развороченный улей. Просторные залы сияли чистотой и радовали глаз великолепием современного дизайна. Людские потоки двигались во всех направлениях. Я забрал свои вещи: небольшая кожаная сумка спортивного стиля на ремне через плечо – вот и весь багаж. Мои соседи – добропорядочная французская семья – что-то желали мне на прощание, улыбаясь и пожимая руку. Почти не понимая по-французски, я на всякий случай благодарил их по-английски.

Отстояв порядочную очередь, я наконец-то уселся в такси и показал водителю интересующий меня адрес, записанный на листке бумаги. В гостиницу я намеревался устроиться позже: сначала дело. Худощавый таксист в кожаной фуражке, похожий на всех таксистов в мире, насвистывая веселый мотивчик, долго вез меня по извилистым парижским улочкам.

По искомому адресу я обнаружил старый каменный дом. Перед его фасадом находился, видимо некогда красивый, а ныне сильно запущенный, палисадник с беспорядочно торчащими флоксами и рододендронами. Стены с осыпавшейся штукатуркой, оконные рамы с облупившейся краской. Где-то здесь живет моя бывшая Мата Хари? За плохо промытыми стеклами слишком яркие занавески с аляповатым орнаментом в восточном стиле, из-за которых доносится разухабистая эстрадная музыка, что-то вроде недавно вышедших из моды «Спайс Герлз». Что-то не похоже на развлечения божьего одуванчика, хотя бы и трижды бывшей разведчицы.

Я поднялся по расколотым каменным ступеням, чуть не споткнувшись о пучок проросшей сквозь трещины траву. Нажал кнопку звонка. Его тихое блеяние потонуло в грохоте музыки. Так я названивал минут пять безо всякого результата.

«Может быть, Высоковская уже почила в бозе и сейчас идут какие-то разнузданные поминки», – пришла в голову циничная мысль. Вдруг откуда-то сверху послышались голоса. По всей видимости, мужчина и женщина громко выясняли отношения. Не очень хотелось вмешиваться в чужие семейные разборки, но надо же мне поговорить хоть с одной живой душой. Я решил подняться наверх по старой скрипучей лестнице, ведущей на мансарду. Не стоять же мне тут до скончания времен. На мансарде царил чудовищный беспорядок. Было понятно, что совсем недавно здесь было поле битвы. Старые плетеные кресла были перевернуты, кругом разбросаны поломанные детские игрушки, на провисших веревках сушилось кое-как развешанное постельное белье, пеленки, ползунки. Раскиданные везде газеты и журналы с разорванными страницами придавали месту сходство с городской помойкой.

– Извините, есть кто-нибудь? – крикнул я в глубь дома по-английски, хотя громкие крики не оставляли в этом сомнений.

Застекленные двери распахнулись, и оттуда почти кубарем выкатился очень смуглый толстяк, голый по пояс, размахивая деревянной вешалкой для одежды. За ним вылетела такая же смуглая, черноволосая растрепанная женщина со шваброй наперевес. Я невольно отступил на шаг назад.

– Извините, – еще раз сказал я, – я ищу мадам Зинаиду Аркадьевну Высоковскую. Мне дали этот адрес.

Арабы, скорее всего алжирские эмигранты, недоуменно уставились на меня.

– Я из России. Я ищу свою родственницу – мадам Высоковскую. Ей семьдесят пять лет. Я не виделся с ней почти двадцать лет. Я точно знаю, что еще десять лет назад она жила по этому адресу.

Я старался говорить медленно, максимально простыми английскими фразами. Какими бы темными не были эти алжирские Отелло и Дездемона, они должны были понять мои простые вопросы.

– Мерде! – наконец воскликнула горячая мать семейства.

Они что-то затараторили на своем родном языке, размахивая руками и тыча пальцами в мою сторону.

Из дверей вышла чумазая двухлетняя девочка. Она обхватила подол материной юбки и, деланно хныкая, с любопытством глядела на меня. Женщина подхватила ребенка на руки и обиженно закричала на меня.

– Вы злые люди! – удалось мне понять на ее чудовищном английском. – У нас четверо детей. А вы каждый день ищете повод выгнать нас из этого дома с привидениями. Да, у нас уже кончился срок пособия, но мы не сидим на заднице, муж ищет работу. Али! Скажи свое мужское слово! Эти подонки поляки опять нажаловались на нас.

– Вы не поняли меня! – пытался я прервать ее монолог. – Я не знаю вас и не имею к вам претензий. Я турист, я сегодня приехал из России. Я ищу свою тетушку. Она когда-то жила в этом доме.

Они опять принялись обсуждать что-то по-арабски, перемежая диалог французскими ругательствами. Наконец женщина повернулась ко мне:

– Я не знаю никакой русской старухи! Мы живем здесь уже пять лет и никакой русской здесь не видели. И до нас тут тоже жили алжирцы. Наши родственники. В соседнем доме второй год живут поляки. Ужасные мерзавцы. Все время жалуются на нас в полицию. А кто здесь жил десять лет назад, мы не знаем и знать не желаем. Если вы имеете виды на наш дом, так и знайте: ни черта у вас не выйдет, мы никуда отсюда не уйдем. Так что убирайтесь отсюда, а не то мы позовем его братьев, – она кивнула на Али, – и они вам покажут, как тут ошиваться.

Продолжать диалог не имело смысла. Я попрощался и ушел, пока эти темпераментные арабы не кинулись выяснять со мной отношения. Мне еще предстояло устроиться в гостиницу. А потом уже решать, где мне искать исчезнувшую Высоковскую. Кто знает, может быть, старушка уже и вправду умерла.

Оставшуюся часть дня я посвятил поиску подходящего отеля, который нашел с третьего раза. Первый был совсем никудышный, второй слишком дорогой, и только третий устроил меня полностью. Он располагался в тихом переулке и имел внутренний двор в форме итальянского патио. Уютный номер с телевизором располагался на втором этаже. Дверь и окна выходили на террасу во внутренний двор с красивым садом. Спокойствие и тишина – это все, что мне было нужно после утомительных поисков по городу.

Вечером я решил немного прогуляться по центру. Шагая по залитым светом шикарных витрин тротуарам, дыша ароматным вечерним воздухом, наполненным запахом духов, крепкого кофе и специй, мне было приятнее размышлять. Веселая, беспечная публика гуляла по бульварам, заполняла многочисленные уличные кафе.

Я думал о Высоковской. Она полжизни прожила в Париже. По легенде она была потомком эмигрантов первой волны. Считалось, что родители вывезли ее совсем маленькой из молодой социалистической России сначала в Константинополь, потом в Чехию. В Париже ее знали как представительницу старинного дворянского рода. А если представить, что она действительно умерла, то, скорее всего, ее похоронили бы на знаменитом кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где хоронили русских эмигрантов первой волны. Что ж, значит, туда мне и придется завтра отправиться. По крайней мере, служители кладбища могут знать многих старых русских и тех, кто умер, и тех, кто еще жив.

На следующее утро я надел строгий темный костюм с галстуком и со скромным букетом желтых хризантем отправился на Сен-Женевьев-де-Буа. Старинное кладбище утопало в зелени вековых дубов. Красивые мраморные и гранитные кресты и памятники время от времени привлекали мое внимание, и я задерживался, чтобы прочитать очередную трогательную эпитафию. То и дело встречались старинные аристократические фамилии – Оболенские, Бенуа, Несвицкие, Юсуповы. Где-то здесь должны быть могилы Бунина, Тарковского и многих других русских знаменитостей в изгнании.

Конечно же я сразу вспомнил старые стихи Вознесенского:

Малая церковка, свечи оплывшие,

Камень дождями размыт добела.

Здесь похоронены бывшие… бывшие…

Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа…

Домик смотрителя располагался неподалеку от аккуратной православной церкви. Смотритель – благообразный седой статный старик – представился Михаилом Аполлинариевичем. Его речь изобиловала роскошными литературными интонациями давно ушедшей эпохи.

– За последний год были похоронены несколько женщин за семьдесят, но фамилии Высоковская я среди них не припомню. Может быть, ваша тетушка была похоронена под девичьей фамилией? Такое тоже бывает. – Михаил Аполлинариевич посмотрел на меня ясно – голубыми, почти белесыми глазами, листая большую книгу с перечнем всех усопших.

– Дело в том, что Высоковская – это и есть девичья фамилия тети Зинаиды, – на всякий случай соврал я. Хорош бы я был племянничек, если бы не знал девичьей фамилии любимой тетушки. – Она дважды была замужем, но сознательно не меняла своей фамилии.

– Да… в те времена у вас, при Советах, она, как и многие тогда, могла бы жестоко поплатиться за свое происхождение, – вздохнул старик.

– Что правда, то правда, моя мама, ее двоюродная сестра, всегда скрывала, что у нее есть сестра во Франции.

– И что же, никого из родственников здесь у тетушки не осталось? – спросил старик.

Я развел руками.

– Значит, и за могилой, если она действительно умерла, никто не ухаживает…– Он продолжал листать книгу, ведя морщинистым пальцем вдоль заглавных букв фамилий. – У нас здесь есть несколько добровольных помощниц – пожилых русских дам, которые следят за такими могилами. Кустарник подстригают, метут дорожки, убирают опавшие листья. Может быть, они что-то знают. Впрочем, если она у нас похоронена, она обязательно должна быть записана в книге.

– А почему бы вам не воспользоваться этим, – я кивнул в сторону стоящего на столе компьютера, – может быть, с помощью компьютера быстрее будет? Наверняка у вас есть электронный банк данных.

– А, вы про него. – Он окинул скептическим взглядом выключенный ящик компьютера. – Все у нас есть, молодой человек, в компьютер заглянуть не проблема. Вы, молодые, сегодня машинам доверяете больше, чем человеку. А насчет быстрее или надежнее, тут я себе позволю с вами не согласиться. И машина может ошибиться и сломаться. А мой компьютер – вот он, – старик постучал пальцем по своему высокому лбу, – всегда со мной, пока я жив.

– Ну что вы, Михаил Аполлинариевич! Я совсем не хотел вас обидеть. Я уверен, что если кто сейчас и может мне помочь, то только вы.

– Вся беда в том, что вы не знаете год ее смерти.

– По крайней мере, десять лет назад она была жива.

– Одну минуточку, – старик внимательно разглядывал старую запись, – вот здесь что-то похожее. Есть Выстаковская З. А., похоронена в сентябре, семь лет назад. Восемнадцатый сектор в южной части, захоронение номер двадцать один.

– Вы думаете, могли неправильно записать фамилию?

– Вообще то вряд ли, но все может быть. Если ее хоронили не родственники, а, предположим, те же соседи или сотрудники социальной службы, вполне могли произнести нечетко, а потом проверить было некому. Вместо Высоковской записали Выстаковской. И инициалы совпадают.

Смотритель показал мне план кладбища, я простился с ним и отправился в южную часть на поиски восемнадцатого сектора. Я шел по аккуратным дорожкам из гравия мимо красивых, ухоженных могил. На многих стояли свежие цветы в вазах. Солнце играло золотыми бликами на шероховатом мраморе крестов и могильных плит. Лишь иногда шелест листвы нарушал задумчивую тишину.

Время от времени на пути мне встречались редкие посетители кладбища. Строго одетые пожилые женщины с цветами, немолодые пары, заботливо поддерживающие друг друга под руки. Наконец я забрел в искомый восемнадцатый сектор. Неужели старая разведчица действительно уже обрела свой последний приют и унесла с собой правду о Михайлове? Почему-то мне очень не хотелось в это верить. Не хотелось думать, что я проделал такой большой путь напрасно.

Здесь было как-то особенно пустынно. Посетителей не было, хотя неподалеку, метрах в пятнадцати, краем глаза я заметил, что мелькнула чья-то тень, но, обернувшись, я никого не увидел. За ровным рядом высоких крестов и резных оград золотые солнечные блики играли на скорбно склоненной фигуре мраморного ангела. «Наверное, это духи старого кладбища», – усмехнулся я про себя.

Я прошел первые десять могил. Отсчитал еще десять, вот и двадцать первая. С фотографии мне улыбалась красивая молодая женщина лет тридцати пяти. «Выстаковская Зоя Александровна» было выбито на табличке, «1951-1992 год». «Потеря безмерна, скорбь бесконечна», «Родители, муж, сын». Неужели не она? Конечно, нет, Высоковская родилась по крайней мере лет на тридцать раньше. Предположим, фамилию еще могли переврать, но имя и отчество тоже не совпадают. Да и родственников у нее не было. Выходит, жива еще моя старушка?

Значит, поиски продолжаются, и наше свидание еще впереди. Как говорил незабвенный Семен Семеныч Горбунков из «Бриллиантовой руки» – «Будем искать!» Обрадованный, я зашел внутрь ограды, решив передохнуть и покурить минут пять на мраморной скамейке, прежде чем отправиться в обратный путь.

Я принялся рассматривать надгробие. Свежие белые орхидеи, украшавшие памятник, стояли в резной мраморной вазе, и лишь одна выпала и скатилась на землю. Под наплывом смешанных чувств, непроизвольной благодарности и сочувствия к неизвестной мне молодой, красивой женщине, так рано покинувшей этот мир, я решил поднять цветок и поставить его вместе со всеми.

Я наклонился за ним, и в то же мгновение за спиной послышался негромкий щелчок. Там, где секунду назад была моя голова, что-то прожужжало. Долю секунды спустя я догадался, что именно это было. Пуля. Она попала в памятник и с хрустом отколола кусок мрамора. Я кинулся на землю и кубарем выкатился за ограду. Мне вдогонку просвистели еще две пули, взрывая мрамор. Я успел заметить высокую фигуру в темном, которая метнулась за соседний памятник с большим резным крестом. «Так вот какой это дух кладбища», – мелькнуло у меня в голове. Я рванул со всех ног, лавируя, как уж, между оградами, памятниками и деревьями, низко пригибаясь к земле, согнувшись почти в три погибели. Убийца больше не прятался, он догадался, что я безоружен, и гнался за мной в открытую. В пронзительной тишине кладбища я слышал бешеный стук своего сердца и его хриплое дыхание. Еще одна пуля прошила землю в миллиметре от моего ботинка, подняв столб пыльного гравия и листьев. «А он, кажется, мазила», – не без радости отметил я про себя, перепрыгивая, как заяц, через низкую могильную оградку из толстых цепей. Надо куда-то спрятаться, но куда? Судя по отдаляющемуся тяжелому сопению, я понял, что начал отрываться от преследователя. Вдобавок я услышал тяжелый шлепок о землю. На мгновение оглянувшись, я заметил, что мой преследователь растянулся, как тюфяк, зацепившись за ту самую цепную ограду. Воспользовавшись его секундным замешательством, я исчез из его поля зрения, растворившись за толстыми стволами деревьев, стоящих в густых кустах.

В одно мгновение, мысленно извинившись, я каким-то нечеловеческим усилием воли выворотил чуть расшатанный железный прут из ближайшей металлической ограды и, сдерживая дыхание, затаился за толстым стволом с орудием наперевес.

Послышался приближающийся топот, затем осторожные шаги. Мой враг находился в метре от меня, за деревом. Мне показалось, что я перестал дышать совсем. Мое сердце стучало так громко, что я заволновался, что убийца услышит его. Вероятно, он догадывался, что я где-то близко, но не подозревал, что настолько. Я надеялся, что выскочу из засады и размозжу ему голову своим тяжелым железным прутом. В следующую секунду из-за шершавого ствола выплыло дуло пистолета с глушителем, зажатого обеими руками моего убийцы. За сотую долю секунды до того, как, увидев меня, он снова нажал на курок, я, с ревом выдохнув, нанес сокрушительный удар железным прутом по его запястьям. Бандит взвыл от боли, пистолет вылетел, выстрелив в воздух. Сверху на нас градом посыпались листья и ветки, сбитые пулей. Не давая врагу опомниться, я еще раз оглушил его железякой по темени. Он упал, пытаясь дотянуться до отлетевшего пистолета. Но мой инстинкт самосохранения заставил меня схватить оружие раньше.

Тяжело дыша, я навалился на злодея всем телом и прижал его к земле. Мы подняли целое облако пыли, она уже скрежетала на зубах и засорила глаза. Мы рычали и хрипели, как дикие звери. Я вцепился пальцами в густую шевелюру парня и сильным рывком запрокинул его голову назад так, что его шейные позвонки хрустнули и он захрипел от удушья. Мое колено как таран напирало на его извивающийся позвоночник. Правой рукой я сжимал конфискованный у врага пистолет и сгибом локтя сдавливал его клокочущее горло.

– Пусти, су-ука, – прошипел он из последних сил.

– Отдохни, гад! – В пылу борьбы меня даже не удивило, что бандит в чужой стране говорит по-русски. Моих боксерских навыков из прошлого вполне хватило, чтобы справиться с мускулистым, но почему-то изможденным противником.

– Я сейчас задохнусь, – шипел бандит, – отпусти.

– Этого я и добиваюсь, – прорычал я в ответ.

Рукав его куртки задрался, и я заметил, что его руки по внутренней стороне локтя отмечены черно-фиолетовыми синяками и язвами. «Наркоман! – подумал я. – Считай, что тебе повезло, Гордеев. Его еще до тебя доконали наркотики!» Одной рукой я сорвал с себя галстук и туго скрутил руки врага за спиной. Резко повернув его лицом кверху, я нанес ему еще пару ударов в челюсть и в солнечное сплетение для верности.

Человек, еще несколько минут назад хотевший застрелить меня из пистолета, скрючившись сидел на земле, прислонившись спиной к чугунной ограде, безвольно свесив разбитую голову, заливая кровью, сочащейся из носа, свою черную футболку. Я держал разбитыми пальцами его пистолет навзводе приставленным к его виску.

– Не убивай меня, пожалуйста, братан, я лично не желал тебе зла. Я тебя не знаю, меня наняли, – бормотал он разбитым ртом, – это ваши дела, я не знаю, что они от тебя хотели, только не убивай меня, у меня дома собака голодная…

– Не будь бабой! – Мне стало противно, что человек, только что едва не убивший меня, оказался такой тряпкой. Его заискивающие интонации сводили на нет мое превосходство победителя. – Говори, черт тебя побери, кто ты такой и почему стрелял в меня.

Парню было на вид лет двадцать – двадцать пять. Густые русые волосы покрыты пылью и пятнами крови, худое лицо с тоскливыми глазами.

– Я ничего не знаю, я их не знаю. Это русские, я их впервые видел. Мне нужны были деньги. Если бы не они, меня уже убили бы за долги, а они предложили много денег… – бестолково бормотал он.

– Да кто «они»? Кого ты не знаешь? Что за люди обещали тебе деньги за мое убийство? Откуда ты вообще взялся на мою голову? – Он уже начинал действовать мне на нервы. – Кончай шепелявить, у меня нет времени на твое нытье. Говори сейчас же, сволочь, или я тебя здесь же, на этом самом кладбище, похороню.

– Я не убийца, я тоже из России, твой бывший соотечественник. – Парень с опаской поглядывал на меня исподлобья. – Я эмигрировал сюда шесть лет назад. Хотел пожить по-человечески. Но мне, блин, постоянно не везло. Страшно не везло. Работу найти было почти невозможно. С языком было туго. Я завербовался во французский легион. Как последний кретин, – он опустил голову на грудь, – служил в Африке. Отлично служил. В пехоте. А потом эти черномазые обезьяны размозжили мне ногу, да так, что никто меня не мог вылечить.

– Ты слезу-то не выжимай, давай ближе к делу. – Я слегка подтолкнул его дулом в висок для острастки.

– Если бы не эта чертова нога, я бы не навернулся сейчас, когда бежал за тобой. – Он с обидой сплюнул сквозь зубы кровавой слюной. – Я вернулся в Париж, у меня не было денег, нога все никак не заживала…

– Наркотики тогда же начал употреблять?

– Да нет, пробовал и раньше, но на героин подсел именно тогда. Боли были страшные, я жрал обезболивающие таблетки, многие из них те же наркотики. Года полтора я добивался пенсии по инвалидности. Делать ничего не мог, да и не умел. В легионе меня учили только стрелять и воевать. Вот я и связался с бандитами. А что мне еще оставалось делать? Воровал, попугать мог, но никого не убивал.

– Ну а на меня тебя кто натравил? Ты хоть описать их можешь? – Меня уже порядком утомила его слезливая история.

– Я же говорю: я видел их первый раз в жизни. Но они точно недавно приехали из России. Их на меня один сутенер знакомый навел. Они почему-то непременно хотели, чтобы за тобой следил русский. Со мной договаривался какой-то невзрачный тип, он точно не главный. Главные сидели в тачке, я их толком не разглядел. Но рожи еще те, явно бандитские.

– Ну и что они тебе про меня сказали?

– Да ничего не сказали. Не моего ума это дело, сказали. Дали задаток, пистолет этот, фотографию с мордой твоей, сказали: следи за ним. Выясни, куда ходит, чем интересуется, а потом убей. Ты нос свой суешь в какие-то серьезные дела, которые этих ребят касаются, и им это не нравится. Мешаешь ты им очень, видно. Ну вот. Я и следил от самого аэропорта. А тут ты еще на кладбище зачем-то поперся. Я решил, что более удобного случая мне не подвернется…

– Ну ты и наглый тип. Или, наоборот, такой простой, что дальше некуда. – Меня уже стала забавлять его глуповатая искренность, а может быть, и лукавство. Я еще до конца не разобрался.

– Ну ты же сам хотел, чтобы я все тебе рассказал. Вот я и говорю подробно, как все было.

– Ладно, дальше можешь не рассказывать, Достоевский. И так я с тобой уйму времени потерял. Хотя, впрочем, могло бы быть и хуже. Эх, прибить бы тебя следовало, гада, да неохота грех на душу брать. – У парня просветлело лицо. – Пока что не охота – добавил я, – пока ты можешь быть мне полезен. А теперь будешь делать то, что я скажу. Понял?

Его глаза снова обрели тоскливое выражение.

– Я хочу сам увидеть тех гадов, которые меня заказали. И ты мне их покажешь.

– Я же тебе говорю, ну как ты не понимаешь? Я их не знаю. И связь с ними держу через Жан-Марка, сутенера с Монмартра.

– Ты скажешь мне телефон своего дружка-сутенера. А пока я заберу твои документы.

Правой рукой я все еще держал пистолет нацеленным в его голову. Свободной рукой я обшарил карманы его куртки и выгреб из внутреннего связку ключей, водительское удостоверение и кредитные карточки.

– «Максим Усманов», – прочел я в удостоверении и на нескольких карточках, – так вот слушай меня, Максим Усманов, внимательно. Ты мне расскажешь и покажешь, где ты с ними встречаешься.

– Слушай, ты меня извини, но ты или совсем тупой, или совсем сумасшедший. – Его развязный тон, видимо, пугал его самого. Он явно не справлялся с эмоциями, но именно эта искренность оправдывала его наглый тон. – Тебе ноги надо уносить, а ты еще сам лезешь на рожон. Зачем тебе лезть к ним? Тогда они тебя точно прихлопнут. А меня и подавно, за компанию! – нервно воскликнул он.

– Не волнуйся, я не собираюсь ставить их в известность. Я повидаюсь с ними так, что они об этом и знать не будут. Ты же все равно должен с ними встречаться, докладывать о выполнении задания. И деньги получать. Наверняка тебе только задаток дали. А я буду наблюдать за вами из безопасного места. Мне обязательно нужно выяснить, что это за подонки, кому я поперек горла встал.

– А с чего это ты уверен, что я тебя не заложу?

– Я думаю, не в твоих интересах закладывать меня. Твои документы пока что у меня. Так что любой твой неверный шаг – и не успеешь почесаться, как я закладываю тебя в полиции со всеми потрохами. И все твои делишки с наркотиками, и покушение на убийство, и все остальное обеспечивает тебе беззаботное существование лет эдак на десять. Как говорится, небо в клетку, друзья в полоску.

– Какие уж теперь деньги. Я же не убил тебя, задание не выполнил. Теперь и задаток придется обратно отдавать. А деньги я уже потратил, кредиторам отдал, на мне долги старые давно висели. Мне теперь самому надо свою задницу спасать. Шевелить мозгами, как бы так извернуться, чтобы меня твои враги не пришили. Слушай! Давай сделаем, чтобы всем: и тебе и мне – хорошо было. Ты исчезнешь из города, они же все равно тебя живым не оставят. А я приду на встречу, скажу, что тебя убил и прямо тут, на кладбище, закопал. Денежки свои получу, а потом засяду в тень годика на полтора, так что ни одна собака не найдет.

– Делай как знаешь. Тебе жить. А мне скажи, где и во сколько ваша встреча.

В конце концов я узнал у него, что его встреча с заказчиками должна состояться завтра в кабачке на рю Камбон. В назначенное время я решил незаметно понаблюдать за ними из укрытия и выяснить, что это за люди, кому я так мешаю. Еще раз припугнув его напоследок, я отпустил своего изрядно потрепанного врага на все четыре стороны.

Кое-как приведя себя в порядок, то есть максимально, насколько это возможно, отряхнув от пыли помятый костюм и белую рубашку, протерев носовым платком ботинки и поправив волосы, я двинулся к выходу. Безнадежно истерзанный галстук, к тому же вымазанный кровью противника, я выкинул (да простят мне усопшие эту выходку) под первым же развесистым кустом. Когда я подходил к домику смотрителя, меня окликнули. Михаил Аполлинариевич появился на пороге в обществе двух пожилых дам в строгих костюмах, крошечных шляпках с вуалетками и с седыми локонами. Похожи они были друг на друга, как родные сестры. И отличались лишь тем, что у одной кудряшки были выкрашены в голубой оттенок, а у другой в розовый.

– Что с вами, Юрий Петрович? – удивленно воскликнул старый смотритель, и его седые мохнатые брови полезли на лоб, а лица его спутниц приняли строгое выражение. – Вы что там, с диким вепрем встретились, как Мцыри?

– Почти что, только немного помельче… Белка по дереву скакала, я загляделся, глаза в небо, ну и под ногами оградку не заметил. Упал, ударился о памятник, вот костюм весь испачкал, ушибся. – Врал я, наверное, очень неубедительно. Самому было противно. Но не мог же я им рассказывать всю правду.

– Да-а… – покачал головой Михаил Аполлинариевич. – Бывает. Ну а как цель вашего визита, нашли ли могилу?

– Нашел, да не ту. Все правильно в вашей книге было записано. Фамилию не перепутали. Выходит, жива моя тетка Зинаида.

– Так и замечательно. Сюда незачем торопиться, – искренне обрадовался старик. Тут он, словно спохватившись, откашлялся. – А я вот как раз хотел вас представить. Это Серафима Венедиктовна и Леокадия Львовна Вяземские.

Старушенции качнули по очереди вуалетками.

– Эти замечательные женщины – наши помощницы и благотворительницы. Я уже вам рассказывал. Это они ухаживают за теми могилами, за которыми некому следить.

– Ну не только мы одни, – заскромничали голубые и розовые кудряшки.

– Очень приятно. А я – Юрий Петрович Гордеев, – представился я, осторожно пожимая их сухонькие ладошки. – Адвокат из Москвы.

– Михаил Аполлинариевич рассказал нам о ваших поисках, – внимательно глядя на меня сквозь вуалетку сказала розоволосая Серафима Венедиктовна сухим голосом школьного завуча. – Мы с Леокадией Львовной подумали, что можем дать вам один совет, который, возможно, поможет вам найти вашу родственницу.

– Будьте так любезны. – Про себя я заметил, что неожиданно сам стал выражаться каким-то старорежимным слогом. В голову постоянно лезло какое-то «милостиво повелеть изволил». – Я буду вам очень признателен.

– В предместье Парижа, в местечке Довиль, есть одно благотворительное учреждение, – вступила в разговор дама с голубыми кудряшками. – Дом престарелых – так, кажется, это называется по-советски. А мы называем домом призрения, как это раньше называлось в царской России. Между прочим, от слова «призреть», что значит «приютить и защитить». Дом, где доживают свой век несколько десятков стариков. В большинстве своем это бывшие русские эмигранты или их потомки. Вполне может быть, что и ваша тетушка поселилась там. Хорошее место, старинный замок, зелень, воздух… Не то что в Париже – смог, сажа и гарь!

– Конечно, она могла переехать в Довиль, тем более если у нее не осталось здесь родственников. – Старушки уже тараторили наперебой, каждая старалась рассказать больше другой. – А там, вы знаете, очень хорошие условия. Тишина, свежий воздух, замечательная кухня. Правда, за содержание там надо платить. Конечно, государство тоже поддерживает материально такие заведения, но все же поселиться там по карману лишь людям не бедным.

Я поблагодарил живописных старушек, пожал на прощание руку старому смотрителю и, разузнав, как лучше добраться до «дома призрения» в Довиле, покинул кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

День перевалил на вторую половину, я страшно устал и отправился домой привести себя в порядок после бурной встречи с моим убийцей-неудачником. В дом престарелых я решил поехать на следующее утро. Я выяснил, что с вокзала до Довиля каждый час ходит электричка. По времени дорога займет около сорока минут.

Вернувшись в гостиницу, я почувствовал, как болит разбитая рука. Под коленом появилась здоровенная ссадина. Обработав ушибы, обессиленный, я провалился в глубокий сон и проспал до вечера.

Сильное чувство здорового голода разбудило меня около восьми часов вечера. Я вспомнил, что проспал обед, да и время ужина тоже почти прошло. Обычно я не люблю плотных ужинов на ночь глядя. Когда набит желудок, снится всякая чепуха: погони, драки, оборванные лифты и прыжки с пятнадцатого этажа. В общем и целом я – за здоровый образ жизни, но только не сегодня. Долой режим дня, сейчас я наверстаю все упущенное и наемся «за себя и за того парня».

Ожидая, когда горничная принесет заказанный мной ужин, я включил телевизор. Вечерняя программа изобиловала шумными развлекательными шоу и назойливой рекламой. Я нажимал кнопки пульта со скоростью баяниста, перебегая с канала на канал. Неизвестные мне французские знаменитости пели, плясали, прыгали по столам, демонстрировали драгоценности, обнимались с животными. В общем, из кожи вон лезли, чтобы привлечь мое внимание. Некоторым это удавалось, но не более чем на пару минут. У меня начинало рябить в глазах, и, пресыщенный, я отправлялся дальше. Я искал информационный канал или просто какие-нибудь новости. Я соскучился по известиям с родины, да и вообще, как мне казалось, со своими делами несколько отстал от жизни. Переключившись на очередной канал, я обнаружил местную, парижскую криминальную передачу. На экране доблестные полицейские захватывали торговцев наркотиками, обрабатывали нарушителей дорожного движения, что-то выясняли с неопределенного пола трансвеститами и девицами легкого поведения.

Неожиданно на экране возникла фотография молодого улыбающегося парня, в котором я с удивлением узнал своего сегодняшнего убийцу. Показывали фотографии еще каких-то парней – арабов, негров и белых. Показали обычное парижское уличное кафе, уютное и чистое. Какой-то толстяк, очевидно хозяин заведения, возбужденно рассказывал о произошедшем, импульсивно размахивая руками. Он все время повторял: «Руссо! Руссо мафья!» Из комментария ведущего я сумел разобрать лишь то, что в кабачке на рю Камбон произошла перестрелка. Убит парень, едва не прикончивший меня сегодня утром. И полиция утверждает, что это была разборка русской мафии.

Тонкая ниточка надежды узнать, кто же объявил на меня охоту, оборвалась так же неожиданно, как и появилась.

Солнечным, свежим утром я ехал в пригородной электричке в Довиль.

Местечко оказалось действительно почти райским. За старой мшистой каменной оградой виднелись верхушки деревьев. Подойдя к кованым воротам, я разглядел в глубине парка старинный дом, сплошь поросший плющом и с остроконечными башенками! Ни дать ни взять рыцарский замок. Здесь больше пристало жить каким-нибудь закованным в латы искателям чаши Грааля, чем дедушкам и бабушкам из далекой-далекой России…

Я нажал кнопку переговорного устройства. Через секунду ответил дребезжащий, явно старушечий голос:

– У аппарата. Кого вам нужно?

– Я адвокат Юрий Гордеев. Из России. Я ищу Зинаиду Аркадьевну Высоковскую. Хотел бы встретиться с администрацией этого… эээ… учреждения.

Мне показалось, что из динамика раздался вздох.

– Заходите…

Ворота сами собой распахнулись, я пошел по усаженной каштанами аллее.

На небольшой лужайке перед домом стояли аккуратно одетые старички и старушки. Их было десятка два, не меньше. Меня удивило, что все они стояли повернувшись в одну сторону – к большому парадному подъезду дома. Они как будто ждали чего-то.

Двери были широко распахнуты. Я было направился к ним, но какая-то старушенция схватила меня за рукав.

– Сейчас, – прошептала она, – не торопитесь.

– И что будет? – спросил я.

– Вынос, – ответила старушка.

– Вынос чего? – не понял я.

– Как это «чего»? – удивилась старушка. – Разумеется, тела.

Тела? Ну ясно. Это же дом престарелых. И здесь похороны наверняка не редкость. Что ж, подождем.

Через несколько минут на пороге дома появились несколько человек, которые несли массивный гроб из полированного дерева с бронзовыми ручками. Старички оживились и присоединились к шествию.

– А сейчас куда? – спросил я старушку.

– Как «куда»? На Сен-Женевьев-де-Буа, – ответила та.

Ну, там я уже был. Кроме того, участвовать в похоронах неизвестного мне человека не хотелось. Я отделился от процессии и направился в дом.

– Как мне найти коменданта? – спросил я у привратника. Он, видимо, ходил тут в мальчишках, на вид привратнику было лет шестьдесят.

– Она поехала со всеми на похороны.

– А-а…

Значит, мне придется ждать окончания церемонии. А может, мне привратник поможет?

– Скажите, Зинаида Аркадьевна Высоковская…

– Да… да… да… – перебил меня привратник, – золотая была женщина. Эх, пусть земля будет пухом…

– Погодите, она скончалась?

Привратник поглядел на меня как на сумасшедшего.

– А как по-вашему, чьи это похороны? Вчера преставилась. Отдала Богу душу. Царствие небесное!

У меня опустились руки.

– Высоковская умерла вчера?

Привратник кивнул:

– И, главное, не болела вроде, бодренькая была старушка. Все там будем…

…Вечером я летел в Москву. Комендант «дома призрения», которого я дождался, поведал, что Высоковская скончалась от сердечного приступа. Вчера вечером ее нашли мертвой в собственной постели.

14 апреля 1969 года.

Жизнь подобна мячу, который футболист может направить в ворота или же отбить в аут. Моя попала точно в девятку. Судьба отнеслась ко мне и моей семье благосклонно, дав нам то, к чему мы стремились. Во всяком случае, на данном отрезке времени.

За мной прочно закрепилась репутация удачливого и довольно богатого бизнесмена. И не только в Буэнос-Айресе. Я поддерживал постоянные деловые контакты с другими, наиболее важными городами Аргентины: Кордова, Росарио, Мар-дель-Плата. Многие высокопоставленные особы теперь сами искали знакомства со мной. Я финансировал несколько коммерческих проектов, спонсировал строительство дома-приюта для сирот. О последнем целый месяц шумели газеты, радио и телевидение. Я, бывший до этого для всех лишь разбогатевшим эмигрантом из России, теперь стал чуть ли не национальным героем. На открытие приюта прибыл сам президент.

Не скажу, что я ввязался в это дело исключительно из жалости к несчастным детям-сиротам (их по всей стране было столько, что и казны, не то что моих денег, не хватило бы всех накормить и дать крышу над головой), но этот момент, конечно, присутствовал. Предвидел я и другую сторону моей «медали» и очень на нее рассчитывал – реакцию общественности и возможное знакомство с президентом на церемонии торжественного открытия.

Случившееся превзошло мои самые лучшие ожидания – Хуан Карлос Идальго приехал вместе со своей верной спутницей жизни (моложе его на двадцать лет), что обещало построить отношения более теплые, выходящие за рамки официальных. Все так и вышло.

Катя не только выглядела, но и вела себя как настоящая светская дама, достойный потомок русских дворян. Она настолько очаровала супругу Хуана Карлоса, что та сама стала проявлять к ней интерес. Естественно, все это закручивалось уже после обязательных речей, интервью и непременного фуршета – на нашей вилле, куда были приглашены высокие гости.

Могу смело сказать, что для меня вечер прошел с пользой для дела (не знаю, как для остальных). Вероника, жена президента, большую часть времени торчала с нами, игнорируя надоевших ей чиновников и генералов. Хуан Карлос старался не лишать свою молодую и весьма привлекательную супругу подолгу его общества. Так что мне удалось, благодаря моим дамам, познакомиться с президентом ближе.

Хуану Карлосу было под пятьдесят. Среднего роста, полноватый, с непропорционально длинными заросшими волосами руками, он чем-то походил на орангутана. Даже приплюснутый нос и маленькие глазки-пуговки подчеркивали это сходство. Глядя на этого первого человека Аргентины, я размышлял, что значит его прическа – гладко зачесанные назад, с мокрым эффектом, волосы – подражание американским гангстерам тридцатых годов или желание скрыть плешь на макушке. Не удержавшись, спросил, как он относится к американскому кинематографу и их культуре вообще.

Хуан Карлос скривил губы так, словно проглотил вместо устрицы гусеницу, и заявил о своем неприятии всего американского. В его глазах я прочитал откровенную ложь. Вероника хихикнула, но тут же прикрыла ротик ладошкой. Ее пухлые губки расплылись в обезоруживающей улыбке под грозным взглядом всесильного супруга.

Мы с Катей сделали вид, что ничего не произошло.

Катя взяла Хуана Карлоса под руку и отвела в сторону.

– Сеньор Карлос, я бы хотела показать вам мою оранжерею. Я ею очень горжусь, – премило улыбнулась она.

Президент бросил на свою жену резкий взгляд и, выдавив из себя улыбку, согласно кивнул.

Едва они скрылись в одной из окружающих зал дверей, как Вероника повисла у меня на руке.

– А что покажете мне вы, сеньор Михайлов? – заглянула она мне в глаза.

– О! Просто Алесандро, – рассмеялся я и приложил руку к сердцу. – Для вас просто Алесандро.

– Хорошо. Вы прекрасно говорите по-испански.

– Благодарю.

– Так что же, Алесандро, вы мне покажете интересного?

– Могу предложить мою библиотеку.

– Ой как интересно! – Вероника хлопнула в ладоши. – Ужасно люблю книги.

Я ей нисколько не верил, но это ровным счетом ничего не значило. По широкой парадной лестнице мы поднялись на второй этаж. А вот удивление сеньоры Карлос при виде упирающихся в потолок стеллажей с книгами было вполне искренним.

– И вы это прочли? – В голосе Вероники звучали изумление и любопытство одновременно.

Я усмехнулся: театральных талантов у нее было не отнять.

– Конечно, не все.

– А вот эта, например, о чем? – Она указала на большую книгу в яркой суперобложке.

– Эта? – Я извлек книгу из тесного ряда ее соплеменниц и протянул Веронике. – Последнее иллюстрированное издание по культуре и мифологии инков.

– Вот как! – Она полистала страницы. – Не думала, что человек другой национальности и, естественно, культуры будет интересоваться культурой и историей населявших когда-то наш континент народов.

– Почему бы и нет. Я, кстати, живу в Аргентине и считаю себя просто обязанным, сеньора Карлос, знать хотя бы ее прошлое.

– Ну-ну, – Вероника надула свои очаровательные губки. – Мы же договорились – без фамильярностей.

– Простите. – Я наклонил голову, принимая ее игру.

Она придвинулась вплотную, все еще держа книгу в левой руке, правую положила на мое плечо, шепнула:

– На первый раз прощаю. Но только на первый раз.

Я ощутил легкий цветочный аромат духов. Этот тонкий, пьянящий запах, казалось, заполнил все пространство вокруг меня и сейчас ворвется внутрь.

«Ну и сокровище отхватил себе президент!» – подумал я, одновременно просчитывая, как вести себя дальше с этой дамочкой. Обострять едва сложившиеся отношения не хотелось.

А Вероника заглядывала, проникала в меня своими огромными синими глазами и чего-то ждала. Наконец так же тихо сказала:

– Вы интересный мужчина, сеньор Алесандро. Я завидую вашей жене.

Я раскусил ее окончательно: типичная самка под личиной первой леди страны. С такой нужно вести себя осторожно. Прохлопаешь ушами – и попадешь в паскудную ситуацию. Но и отталкивать ее нельзя. Наживешь врага. А они ни к чему. Тем более что от дружбы с ней будет куда больше пользы.

Как можно ласковее я взял сеньору Карлос за руку, все еще покоящуюся на моем плече, и в тон ей, тихонько, напомнил:

– Вероника, нас ждут гости…

28 июня 1969 года.

Пришло приглашение от президента провести выходные на его яхте. Я не сомневался, что инициатором этого приглашения являлась его супруга, и мысленно поблагодарил сеньору Карлос за проявленную заботу.

Я догадывался, с чем связана эта морская прогулка по заливу. Три дня назад глава нашего соседа Уругвая побывал в Буэнос-Айресе, вел какие-то переговоры, подробности которых в прессе не упоминались. Лишь расплывчато было замечено, что Аргентина и Уругвай собираются расширить границы обоюдовыгодной внешней торговли, во что лично я с трудом верил. Официальный прием и банкет остались позади, и, видимо, Хуан Карлос решил развеяться, а заодно и отметить удачный исход этой встречи за закрытыми дверями.

Излишне говорить, что у меня был свой, профессиональный интерес к событиям последней недели, и приглашение поступило как нельзя кстати. Единственное, что беспокоило, – «исчезновение» Педро Аурильо. Кто-кто, а уж он-то наверняка мог пролить свет на эти мудреные переговоры. Но генерал как испарился: не звонил, не появлялся в министерстве. Я решил подождать еще три-четыре дня.

Катя со мной прибыть не смогла: внезапно заболел Слава, и она не отходила от него. Пришлось предстать перед президентской четой в гордом одиночестве.

По блестящим глазам Вероники я понял, что она этому весьма рада. А вот стоило ли радоваться мне?

Военные и сановитые чиновники – окружение Хуана Карлоса – изрядно выпили и явно тяготились присутствием жен. Правда, на двухпалубной яхте президента места было предостаточно, так что желающие могли, при определенной доле находчивости, найти тихое укромное место. Я предпочитал оставаться на виду, надеясь услышать от подвыпившего и распустившего свой язык какого-нибудь гостя полезную для себя информацию. Но генералы и министры будто сговорились – болтали ни о чем: кто об охоте, кто о новой вилле или автомобиле, иногда о политике. И ни слова об Уругвае!

Вероника постоянно находилась при супруге, лишь изредка бросала на меня косые взгляды. Это настораживало больше, чем если бы она периодически находилась рядом. Родилось смутное ощущение, что она что-то затеяла, и еще – что ты дичь, на которую открыли охоту.

Пресытившиеся угощением и уставшие от ночных бесед гости еще спали в своих каютах, когда я, с первым лучами солнца, поднялся на верхнюю палубу. Качка практически не ощущалась. Яхта, словно поплавок, застыла на гладкой, как зеркало, поверхности залива. Да и яхтой это судно называли, скорее всего, в шутку. Оно было настолько вместительным, что больше походило на прогулочный пассажирский теплоход экстра-класса.

Я расположился в шезлонге у небольшого бассейна, вытянул ноги и беззаботно подставил лицо свежему, приносящемуся с океана ветерку. Оранжевый диск выплывал из-за линии горизонта и прокладывал по воде блестящие дорожки. Где-то там, на востоке, находилась она, далекая, давно покинутая родина. Я ловил себя на мысли, что чаще стал думать о том, что никогда ее уже не увижу. И самое странное – это не приносило огорчения или тоскливого чувства ностальгии. Наоборот, постепенно я начал сознавать, что у меня появилась еще одна родина, во всяком случае, у моих детей. И если я нужен первой здесь, то так тому и быть. Вторую я успел полюбить, прижиться в ней и даже окружить себя определенным кругом настоящих друзей.

Океан и нависшая над ним предрассветная тишина подействовали как гипноз. Я закрыл глаза и погрузился в дрему.

Аромат полевых цветов, невесть откуда взявшийся среди раскинувшейся вокруг воды, ворвался в подсознание и заставил разомкнуть веки… Опустившись на колени, у моего шезлонга расположилась Вероника. На ней был белый купальный халат, рыжие волосы собраны в пучок.

– Не ожидала встретить вас здесь, сеньор Алесандро, – протянула она, словно еще не совсем проснулась.

– А уж как я не ожидал увидеть в такую рань вас, – парировал я, ни на минуту не сомневаясь, что встреча эта не случайна.

– Это почему же? – Вероника изобразила свою любимую гримаску – надула губки. – Я каждый день рано утром купаюсь в бассейне. Если, конечно, есть такая возможность.

Я приподнялся на локте и прямо посмотрел ей в глаза:

– А сегодня как раз такая возможность имеется.

– Вы абсолютно правы. – Она ответила мне таким же взглядом и добавила: – Сегодня у меня имеется возможность…

Я постарался не тушеваться и вести себя как можно спокойнее. Начинался спектакль по заранее написанному сценарию. И сценаристом в нем выступала Вероника, а может, и главной героиней.

– Почему вы одна?

– Хуан Карлос никогда не встает так рано. – Она поднялась. – Составите мне компанию? – И направилась к бассейну.

Отказываться я просто не имел права и последовал за ней. У бассейна Вероника остановилась и пропустила меня вперед.

– Уступаю дорогу мужчине. Ну же, сеньор Алесандро, ныряйте. Или вы боитесь воды… или меня? – Она тихо рассмеялась.

Я забрался по короткой лесенке на борт и прыгнул в голубую, прозрачную воду. Вынырнув, обернулся в ее сторону.

Вероника не спеша взошла на бортик, где минуту назад стоял я, она вся сияла от внутреннего торжества. Так же не спеша распустила волосы. Они густой огненной копной рассыпались по ее плечам. Мгновение спустя освобожденный от пояса халат уже валялся на палубе. В мягких, пляшущих лучах утреннего солнца она предстала предо мною в костюме своей прародительницы Евы. И, ничуть не смущаясь наготы, медленно, будто выставляя напоказ свое шикарное тело, опустилась по лестнице в воду.

Только тут я понял, что подобный наряд был подобран не случайно и Вероника все это предвидела (если не специально готовилась к задуманной операции, зная, что я почти не пью, а к утру все гости и супруг будут крепко почивать). И как прикажете себя с ней вести? Это не библиотека в собственном доме. И, наконец, мы здесь с ней одни…

Вероника вынырнула в сантиметре от меня.

– Теперь ты мой, – выдохнула она и жадно впилась в мои губы, намертво, словно удав, обвив меня руками и ногами.

Единственное, что оставалось, – взять инициативу в свои руки. Я прижал ее спиной к бортику и дал то, чего она так желала…

Какое-то время, совершенно дикое и сумасшедшее, мы находились в воде, потом выбрались из бассейна, но и тут Вероника не могла остановиться, заводя все больше и меня. Наконец, обессиленные, мы повалились на палубу. Я подал ей халат.

– А ты превосходный любовник. – Она поцеловала меня в щеку. – У меня давно не было такого секса.

– Какого? – переспросил я.

– Настоящего, сильного.

– И что дальше?

– У меня в горах есть небольшой домик. Приезжай туда по средам, вечером. – Вероника пристально и, как мне показалось, со страхом получить отказ посмотрела мне в глаза.

Я молча кивнул. Выбора не оставалось. К тому же в будущем, возможно, она будет полезна. А на долгую связь, представляя ее характер, я не рассчитывал, что, естественно, немало утешало.

В дальнейшем все так и случилось. Вероника нашла себе в любовники испанского дипломата из посольства, аккредитованного в Буэнос-Айресе. Но мы с ней остались старыми добрыми друзьями, и последующие события дали тому самое наглядное подтверждение.

Я не мог связаться с генералом Аурильо ни на работе, ни дома. Телефон либо молчал, либо отвечали, что он отлучился по делам. Сам генерал войти со мной в контакт явно не торопился. Он стал неуловим. Все это мне очень не нравилось. Создавалось впечатление, что он затеял со мной какую-то игру. А играть втемную я не привык. Необходимо было предпринимать конкретные действия. Но какие?

Педро Аурильо был у меня в клещах. Хотя я никогда не исключал возможности, что он попытается эти клещи разомкнуть и освободить свое жирное горло. Вероятно, такой момент настал. Только что там у него в башке? Откуда ждать возможного удара? Да и будет ли он вообще?

Я не думал, что генерал меня переиграет. У него был один способ – самый действенный и грубый – убрать меня. Но ведь не сделал он этого раньше, как поступил с Лаурой. Боялся. А сейчас, может быть, осмелел и я ему надоел до чертиков? Как знать. Я решил ждать и быть постоянно начеку. Рано или поздно все прояснится.

В первую среду после банкета на яхте президента мы, как и условились с Вероникой, ужинали в ее загородном домике. Растянувшись на шкурах ягуара, она болтала в воздухе голыми ногами и потягивала из высокого стакана мартини. Я устроился рядом с такой же емкостью, но только вдвое меньшим содержимым. Мы отдыхали.

– Ты не в курсе, – спросил я, как будто между прочим, – каким ветром занесло к нам виновника нашего недавнего заплыва по заливу?

– Президента Уругвая? – лениво отозвалась Вероника.

– Угу.

– А тебе его ветер в спину дует?

– Да нет, хотел подарок отослать в благодарность за наше знакомство.

Она тихо рассмеялась, поставила стакан перед собой и потянулась, словно проснувшаяся кошка.

– Можешь передать подарок с моим супругом. Он скоро наносит ответный визит. Старички решила поиграть в морской бой и устраивают совместные маневры.

– Зачем? – Я безразлично уставился в потолок.

– Создают военно-морской альянс. – Вероника допила мартини. – Налей мне еще.

На следующий день я отослал шифрованную телеграмму в Афины.

Генерал Аурильо позвонил сам, пожаловался на большую загруженность делами государственной важности и без лишних слов согласился на встречу.

Сидя в нашей кабинке в ресторане «Ла Белла», я с интересом рассматривал его грубое оплывшее лицо и старался разгадать, представляет ли генерал для меня опасность. Кроме полного безразличия ко всему вокруг, лицо Аурильо ничего не выражало.

– Мне передали, что вы меня искали, – подал признаки жизни генерал.

– Да, дон Педро. Как вы, наверное, догадались, у меня к вам один вопрос.

– Валяйте. – Аурильо потянулся к коньяку.

– Цель недавнего визита президента Уругвая. – Я проследил за его реакцией. Ничего.

– Наши страны будут проводить совместные военно-морские учения. – Он опорожнил рюмку.

– И все? – Я изобразил удивление.

– А вы чего еще ожидали? – съязвил генерал. – Чтобы они в космос полетели?

– Было бы неплохо.

– Да бросьте вы. – Аурильо налил себе вторую рюмку.

Что ж, он сказал правду, но только наполовину. О самом главном генерал умолчал. Такой поход меня не устраивал. Чего от него можно ожидать в следующий раз? Аурильо превращался в бомбу замедленного действия, готовую в любую минуту взорваться и разнести меня на множество мелких кусочков.

Я стал всерьез подумывать о том, чтобы избавиться от генерала.

6 сентября 1969 года.

Официальное приглашение к президенту явилось для меня полной неожиданностью. Я терялся в догадках: зачем это понадобился Хуану Карлосу?

Ответ на мой вопрос поразил не меньше, чем сама аудиенция.

В просторном, шикарно обставленном кабинете президента Идальго находился кроме нас еще один незнакомый мне человек. Явно европеец, высокий, светловолосый, подтянутый (что выдавало в нем, на мой взгляд, военного). Но больше всего мне запомнились его глаза – бесцветные, источающие холод и смерть, они, казалось, буравили насквозь.

После положенных по этикету приветствий и общих фраз Хуан Карлос сразу приступил к деловой части нашей встречи. Незнакомца представил как сеньора Родригеса (чему я, естественно, не поверил: из него был такой же сеньор Родригес, как из меня кореец Нгуен Ли). Род занятий опустил, упомянул только, что это старинный и большой друг президентской семьи. Ничего не скажешь, очень обстоятельное знакомство! Я промолчал и внимательно выслушал Хуана Карлоса.

Вся его немногословная речь сводилась к одному: оказанию с моей стороны материальной помощи колонии сеньора Родригеса, где в изоляции содержатся больные проказой и проводятся важные для Аргентины медицинские исследования. Я не знал, верить президенту или нет. Разговор шел о немалых деньгах. Мой взгляд задержался на светловолосом госте: все то же безучастное, мертвое выражение лица, пустые глаза. Какие-то нехорошие предчувствия родились глубоко внутри. Я разыграл готовность помочь и сомнения одновременно, сослался на неопределенное финансовое положение на сегодняшний день.

Хуан Карлос попросил меня побыстрее разобраться с текущими делами и дать ответ, заверив при этом в своем личном расположении ко мне. Это звучало как уверенность в моем согласии сомнительного финансирования.

Я распрощался и покинул президентский дворец. За все время приема «друг семьи» так и не удосужился оторвать свой зад от мягкого кожаного кресла. Этот тип мне определенно не нравился.

Первым делом я решил разузнать подробнее о загадочном сеньоре Родригесе у Вероники и генерала Аурильо. Возможно, все не так уж и мрачно, как мне показалось на первый взгляд. Хотя болотной гнилью от предложения президента и белобрысого незнакомца тянуло за версту.

В этот же день я связался по телефону с Вероникой.

– О! Какой сюрприз! – мурлыкал ее голосок на другом конце провода. – Что-нибудь случилось? Или ты просто по мне ужасно соскучился, дорогой?

Я в двух словах изложил ей свои вопросы. Некоторое время она молчала.

– Не припомню такого, – наконец ответила Вероника. – А что?

– Да вот твой супруг познакомил сегодня. Представил как старого друга вашей семьи.

– Я всех его старых друзей не знаю. – В ее голосе звучало удивление. – Ну приезжают к нему иногда незнакомые типы. Так он меня разве представляет? Посекретничает с ними на вилле пару часиков, и все – птички разлетелись.

– Так уж и все? – переспросил я.

– Я за ними слежку не устраивала. Зачем это мне?

– Действительно – незачем.

– Ты только за этим и звонил? – Теперь она говорила обиженным тоном. – Когда увидимся? Я скучаю.

– Твой дражайший меня сильно озадачил. Вот разберусь с этими делами – позвоню, – заверил я.

Вероника громко вздохнула:

– Уф, противный. Ладно, работай. Жду звонка. Чао. – И положила трубку.

Итак, с первой попытки я ничего для себя полезного не узнал. Оставался заместитель министра национальной безопасности Педро Аурильо. В последнее время, правда, источник информации не очень надежный, но выбора у меня не было. Я позвонил генералу.

На следующий день, в «Ла Белле», генерал Аурильо потчевал меня не совсем приятными новостями, а точнее – крайне неприятными.

– Это обычный курьер, а никакой не глава колонии, – объяснял Аурильо. – Настоящих руководителей никто не видел. И слава богу. – Он сделал большой глоток коньяка.

– Почему «слава богу»? – не понял я.

– Да потому, уважаемый сеньор Алесандро, что тех местных, которые пытались туда пробраться, или случайно пронюхавших журналистов больше уже никто не видел.

– Так что у них там за колония такая?

Аурильо перешел на шепот:

– Про исчезнувшие в сорок пятом деньги нацистской партии слыхали? А про успевших сбежать до капитуляции Германии фашистов?

– Допустим.

– Гм-м… – генерал уставился на меня стеклянными глазами. – Так вот, все они здесь, у нас под боком. В этой, ими же созданной колонии.

Я уставился на Аурильо, как будто видел его впервые.

– Да не смотрите вы так, – отмахнулся он, наливая себе очередную внушительную порцию коньяка. – Я не пьян. А это не марсиане. Они помогают нашему режиму, мы – им.

– Но зачем им я?

– Деньги, дорогой сеньор Алесандро. Деньги, – многозначительно протянул генерал. – Им постоянно нужны финансовые вливания. Вы не единственный, кто попал в подобную ситуацию.

– Другими словами, – подытожил я, – из меня пытаются сделать дойную корову.

Аурильо, довольный, что доставил мне неприятные минуты, с удовольствием отпил из рюмки.

– Называйте, как хотите. Сути дела это не меняет. У них большие связи. Везде. И не только в Аргентине.

– Что бы вы посоветовали, дон Педро? – перешел я на доверительный тон.

– Соглашайтесь. И не затевайте с ними никаких игр. Это страшные люди.

– Насколько?

– Об их существовании знают только президент, губернатор области, где находится колония, мой министр и я. Все. Любой другой не проживет и двадцати четырех часов. Уверяю вас.

– Но я-то уже знаю.

– Для вас я делаю исключение, – генерал самодовольно ухмыльнулся.

– Отдаю вам должное, – я одарил его такой же улыбкой. – Тогда последний вопрос, коль мы и так зашли уже откровенно далеко. Где находится колония?

Аурильо вытаращился на меня, как на невменяемого, смутился.

– Ну же, генерал, – подбодрил его я.

– Вы, наверное, не поняли, о чем я вам сейчас говорил.

– Все я прекрасно понял. И жду ответа.

Он повертел в руках пустую рюмку, разглядывая донышко, затем поднял на меня спокойные, совершенно трезвые глаза.

– Хорошо, скажу. Но только я вам этого не говорил.

Все последующие дни я добросовестно занимался делами своей фирмы. Работы было много, но я ни на минуту не забывал о недавнем визите к президенту и его предложении. Точнее, предложении, изложенном только его устами, а исходившем (в этом я после разговора с генералом Аурильо не сомневался) от скрытых от посторонних глаз более могущественных людей.

Неужели Хуан Карлос и все его предшественники были лишь игрушками в руках бежавших из Европы и осевших в Аргентине нацистов? Я по многу раз на день задавал себе этот вопрос и не мог поверить в ответ, который уже вполне оформился. Но, помимо моей воли, все выглядело именно так.

Катя, узнав о наших проблемах, долго молчала, потом подошла и, глядя прямо мне в глаза, заявила:

– Я не знаю, что делать. Но мы обязательно что-нибудь придумаем.

– И чем быстрее, тем лучше. – Я не шутил.

– Может, уехать на время? В Европу, в Африку, – предложила она.

– Это только отложит решение проблемы на какой-то срок. А возможно, и осложнит ее.

– Н-да, ты прав. Но что же тогда?

– Вот и я не знаю. Но, как ты сама говоришь, мы обязательно что-нибудь придумаем.

Придумать мы так ничего и не успели.

Ровно через неделю дома раздался телефонный звонок. Незнакомый голос сухо поздоровался, справился о здоровье и только затем соизволил представиться. Сеньор Родригес говорил по-испански, но с явным немецким акцентом. Я впервые слышал его голос, он вполне подходил своему хозяину: бесцветный, монотонный, без единой живой интонации. «Друг» президента поинтересовался моим решением в отношении просьбы Хуана Карлоса. Другого я от него и не ожидал и сказал, что пока не готов дать ответ. Родригес попросил поторопиться и отсоединился. А я еще долго стоял с издающей короткие гудки трубкой.

Помогать фашистам! Против этого восставало все мое существо. Но и отказываться значило нарваться на конфликт, который неизвестно чем закончится. Этого в нашем с Катей положении я не мог себе позволить. Сообщить в Центр руководству? Слишком мало времени. Да и под вопросом, как там отреагируют. А если отзовут, свернут вымученную и успешно проводимую на сегодняшний день операцию?

Тогда я и не подозревал, что времени у меня оставались считанные часы.

Славу и Костю я еще два дня назад отвез в горную деревушку погостить у родственников дядюшки Пепе, который после смерти Лауры относился к ним как к родным внукам. За мальчиков я был спокоен. Оставалась Катя. Но она наотрез отказывалась оставлять меня одного. Никакие доводы и уговоры не действовали.

На следующее утро после телефонного звонка Родригеса мы отправились проведать детей. Предполагая, что им там придется пробыть достаточно долго, я прихватил приличную сумму денег для сестры дядюшки Пепе, взвалившей на себя заботу о мальчишках. В глубине души я надеялся убедить Катю не возвращаться. Мне казалось, что в другой обстановке, рядом с нашими детьми, это будет легче сделать.

«Мерседес» бесшумно бежал по трассе, удаляясь все дальше в горы. Машины не встречались, только один раз в противоположном направлении промчался старенький «фиат». Я плавно заложил руль влево, делая очередной поворот… И сразу же до упора вдавил педаль тормоза.

Довольно еще новый открытый грузовик, выкрашенный в характерный защитный цвет, наполовину перегораживал дорогу. Передние колеса нависли над обрывом, двери кабины распахнуты, рядом на земле покрытые брезентом носилки. На свободной части дороги стоял военный с полосатым жезлом регулировщика в руке и делал убедительные знаки остановиться.

– Что-то случилось, – сказала Катя. – Может, им нужна помощь?

– Сейчас узнаем. – Я начал опускать стекло.

От грузовика отделились двое в военной форме: сержант и рядовой – и направились в нашу сторону. Еще двое – на дороге и у носилок – остались на месте.

Сержант небрежно козырнул и наклонился к моему открытому окну. Я машинально отметил, что его смуглое лицо отнюдь не несет в себе латиноамериканских черт.

– Можем мы чем-нибудь помочь? – осведомился я.

Сержант прокашлялся:

– Да, сеньор. У нас авария. Ждать транспорта нет времени: пострадавшему нужна срочная медицинская помощь. Не могли бы вы доставить его в ближайшую больницу? – И он указал рукой в сторону грузовика.

Я лишь уголком глаза успел заметить, как другая его рука с зажатой в пальцах тряпкой выбросилась к моему лицу. И последнее, что еще запечатлело сознание, был рядовой, подходивший к месту, где сидела Катя.

Маленький двухместный самолет с громкой надписью «кондор» вдоль обоих бортов практически бесшумно разрезал ярко-голубое небо. Редкие облака на миг скрывали от него землю, но он прорывался сквозь них с настойчивостью своего пернатого побратима и летел дальше. Внизу, насколько хватает глаз, простирался зеленый океан джунглей. И, едва различимая, впереди проблескивала за ним величественная Рио-Колорадо. Не достигнув реки, самолет заложил вираж вправо и понесся измененным курсом. Серо-синяя лента осталась по левому борту.

Я сидел в крохотной кабине рядом с пилотом и вглядывался в проплывающий под нами пейзаж с идиотским чувством ожидания неизвестно чего. В другое время я бы восхитился и непролазными, девственными джунглями, и мутными водами Рио-Колорадо. В другое время – да. Но только не сейчас.

Три последних дня прошли для меня, как в аду. Очнувшись после случая на дороге в своей машине, я не обнаружил ни грузовика, ни военных… ни Кати. Все еще раскалывающуюся от, видимо, большой дозы эфира голову как молнией обожгла мысль – ее похитили. Ну конечно же! Все было подстроено, очень профессионально спланировано и организовано. И этот сержант. Я начал припоминать, что обратил внимание на его хотя и смуглые, но европейские черты лица – печать постоянного многолетнего загара. И громко выругался.

Я уже не сомневался в том, кто за всем этим стоит. Но единственный, кого я знал в лицо, был Родригес (или как там его на самом деле). И мне безумно захотелось при первом же удобном случае продырявить ему лоб пулей или, за отсутствием такой возможности, хотя бы просто оторвать башку.

Что ж, первый раунд они выиграли. Провели меня, как желторотого курсанта. Дальнейший их ход нетрудно было предугадать. Я развернул «мерседес» и отправился домой ждать телефонного звонка. Он не заставил себя долго ждать.

Как я и предполагал, звонил опять Родригес. Сообщил, что знает, где находится моя жена, и может помочь в ее возвращении целой и невредимой в мои любящие объятия. За эту услугу он просил поддержать, наконец, материально его нуждающуюся колонию. У меня зачесались руки воткнуть в его лживую глотку раскаленный прут.

Обращаться за помощью к Хуану Карлосу не имело смысла, даже через Веронику (эти люди, насколько я понял, имели на него исключительное влияние). Просить защиты и поддержки у властей – тем более не имело смысла. Если сам президент не в силах что-либо сделать, куда уж им. Я было подумал о Педро Аурильо, но сразу же отмел эту идею: генерал недвусмысленно дал мне понять, что и на пушечный выстрел подходить к нацистам не станет. При их упоминании его начинал бить озноб. И все же он мне помог. Еще тогда, когда сообщил приблизительное местонахождение колонии.

Первым же поездом я отправился в небольшой городок Телен, на котором обрывалось железнодорожное сообщение этой части страны. Дальше лежали дикие джунгли. А возможно, дорогу не прокладывали совсем по другой причине, по чьему-то желанию… или приказу. Тогда меня это меньше всего волновало. Я понял, что остался один на один с матерым зверем и начались самые настоящие взрослые игры.

В Телене я нанял частный самолет, назвал пилоту и одновременно хозяину курс и только после этого начал детально разбирать авантюру, которую затеял.

Дело в том, что первым побуждением, подтолкнувшим меня на эту поездку, было просто желание увидеть своими глазами логово противника, с которым имел дело. Постепенно моя рекогносцировка на местности (или познавательная экскурсия) стала превращаться в вооруженную экспедицию. В Телене я приобрел охотничий карабин с оптическим прицелом, кольт и кучу патронов к ним. Собственный вальтер с запасной обоймой уже давно лежал во внутреннем кармане куртки. Я еще сам толком не знал, в каких целях понадобится мне этот скромный арсенал, но в одном был уверен: он не помешает.

Я загрузился в зафрахтованную мной летающую посудину (это была в полном смысле слова посудина – вместо колес лыжи-поплавки), окинул взглядом озеро, с которого «кондор» готовился взмыть в небо, увеличивал обороты винта и собственный рев, и впервые подумал, что, быть может, этими своими действиями подписываю Кате смертный приговор. Мою легенду, будто в данный момент я нахожусь в Кордове по делам, при желании можно было легко проверить и, естественно, убедиться в ее фальши. Но пока другого выхода у меня не было. Нужно было иметь как можно более ясное представление о враге.

Мы вылетели с первыми лучами солнца.

Прошло немногим более часа. Мы покрыли около двухсот миль. Я напряженно всматривался вниз, в сплошной зеленый океан. Где-то там сейчас должен был появиться живой обитаемый клочок суши, населенный добровольно загнавшими себя в эту глушь людьми.

Как ни готовился я к подобной встрече, она оказалась неожиданной. Клочок оказался громадным, вырубленным в джунглях пространством с бесчисленным множеством построек различных размеров и конфигураций. Прежде чем дать команду Хосе (так звали пилота) развернуться к реке, пока нас не обнаружили, я успел заметить сторожевые вышки, в обилии натыканные по всему многокилометровому периметру и соединенные между собой, скорее всего, проволочным заграждением, невидимым сверху. И еще – дорогу, убегающую в лес и теряющуюся под кронами деревьев. Значит, сообщение с внешним миром имелось вполне цивилизованное.

Хосе обогнул гору, благодаря которой и осталось незамеченным наше появление и последующий маневр, выдержал какое-то расстояние в обратном направлении и повел самолет к Рио-Колорадо.

«Кондор» коснулся своими пухлыми лыжами воды, подпрыгнул и плавно закачался на ровной глади реки.

– Хочу предупредить сеньора, – заговорил Хосе. – Три года назад я вот так, как вас сейчас, высадил здесь одного журналиста из Буэнос-Айреса. Он тоже интересовался колонией.

– И что? – Я уже знал наперед финал этого случая.

– Просил забрать его на рассвете. Я прождал до полудня. Он так и не появился.

– Вообще больше не объявлялся?

– Никогда. Может, сеньор откажется от своей затеи? Дурное это место. Его все обходят. – В глазах Хосе впервые за время нашего полета появился страх.

Я решил, что он вообще согласился отправиться сюда исключительно из-за приличных денег, которые я ему заплатил. Настолько приличные, что он переборол свой страх, прорвавшийся наружу сейчас, когда мы оказались в исходной точке.

– Мы поступим по-другому. – Я ободряюще, словно шел на увлекательную прогулку, похлопал пилота по плечу. – Ты никуда с этого места не двигаешься. Я могу появиться и раньше, но завтра к обеду обещаю вернуться. Кстати, не мешало бы чего-нибудь перекусить.

Хосе воспринял мой оптимизм без особого энтузиазма, поинтересовался:

– А если сеньор все же не вернется в полдень?

– Тогда уже не вернется никогда. Давай-ка сверим часы.

Я отчалил от самолета на надувной лодке, купленной в Телене, как практически и все остальное. Причалил к берегу ниже по течению, выгрузил свое снаряжение и, взяв оружие, бинокль, компактный рюкзак и меч, напоминающий по форме мексиканское мачете, двинулся вдоль берега в сторону колонии.

Я избрал такой способ передвижения по двум причинам. Во-первых, обнаружить себя, продвигаясь на лодке, гораздо легче, чем если я стану осторожно, шаг за шагом, приближаться к цели моего путешествия.

Стараясь производить как можно меньше шума, я продирался сквозь царапающие лицо и руки ветки, густой кустарник. Выбрав удобное место, присаживался и, замерев, вслушивался и осматривался. Затем опять шел дальше. Встреча с постом охраны была для меня весьма не желательна. А точнее – вовсе не желательна. Провал в самом начале, когда еще ничего не увидел и не узнал, можно было бы расценить просто как невезение и полный непрофессионализм.

Через четыре с половиной часа я их засек. Уверенные в своей полной безопасности, они мирно курили у нагроможденных друг на друга стволов деревьев – трое мужчин в полевой форме без опознавательных знаков. Мне пришлось сделать приличный крюк, чтобы обойти их, не опасаясь раскрыть свое присутствие.

А еще через двадцать минут я буквально ткнулся в колючую проволоку, вплотную подступающую к лесу. За ней, шириной в двадцать – тридцать метров, следовала очищенная от всякой растительности полоса. И уже потом – вторая линия колючей проволоки, о которой я догадался раньше, усиленная установленными с равным интервалом вышками. На них лениво прохаживались или просто подпирали опоры навеса часовые в такой же форме, что и на встреченных мною в лесу: болотного цвета брюки заправлены в полуботинки, кепки с длинными, спасающими от солнца козырьками.

Пробираясь вдоль первой линии ограждения, я разглядел на вышках установленные в сторону джунглей ручные пулеметы, кажется крупнокалиберные. Все это сильно мне что-то напоминало. Типичный концлагерь времен Второй мировой войны. И уж никак не мирная колония. Я сделал несколько снимков.

Вывалив мокрые розовые языки, на мертвую полосу (так назвал я пространство между двумя проволочными заборами) выскочили две огромные немецкие овчарки. Они появились как из-под земли и, обгоняя друг друга, неслись по периметру. Напротив того места, где находился я, остановились, принюхались и с громким лаем бросились в мою сторону.

Ждать, пока появится вооруженная охрана, я не стал, тут же углубился в чащу. Начинало смеркаться. Я бежал, низко пригибаясь к земле и отчетливо понимая, что, если собак пустят по следу, уйти от них будет практически невозможно. От людей еще можно спрятаться. От них – нет.

Выбрав удобную позицию за широченным стволом древнего бука, я приготовился к встрече.

Они появились очень скоро. Приближались большими прыжками, сохраняя зловещее молчание и лишь часто, глубоко дыша.

Сзади слышался топот и ругань следовавшей по пятам погони, треск ломаемых ветвей. Я навел карабин на ближайшего пса, взял его в прицел оптики. Выстрел – и он с воем покатился по земле. Еще один – и вторая овчарка, взвизгнув, замертво рухнула в двадцати метрах от меня…

Петляя и запутывая следы, я наконец к утру выбрался из джунглей. Рио-Колорадо спокойно, как ни в чем не бывало катила свои темные воды к Атлантике. Я быстро нашел место, где спрятал лодку, и принялся вытаскивать ее к воде. Шум мотора, донесшийся со стороны реки, заставил прервать это занятие и спрятаться. И как раз вовремя.

Медленно, тщательно обследуя берег, вдоль него двигалась моторка с тремя солдатами на борту. Раздумывал я одно мгновение. Отложив карабин и вооружившись кольтом, забрался на толстый, нависающий над рекой сук и стал ждать.

Когда лодка проплывала подо мной, а занятые изучением местности вояки не удосужились поднять головы и повнимательнее приглядеться к листве, в которой я скрывался, мой палец три раза нажал на спуск. Почти одновременно с выстрелами они разлетелись в разные стороны и исчезли под водой. Потревоженная расходящимися кругами гладь окрасилась в красный цвет.

С этими было покончено. Я перебрался в их лодку, подобрал свои вещи и, взревев мотором, помчался, огибая выступающую в реку гору, к месту, где меня должен был ждать Хосе. Я уже видел застывшего, словно поплавок, «кондора» и машущего из кабины рукой Хосе, когда нарастающий сзади рев заставил оглянуться. Внушительных размеров катер стремительно настигал мою скромную посудину. Но мы тоже не стояли на месте, а самолет был уже почти рядом.

Сзади запрыгали маленькие фонтанчики брызг. С катера дали еще одну пулеметную очередь, потом еще. Понимая, что я ухожу, начали палить не прекращая.

Хосе помог мне забраться в кабину и, не дожидаясь, пока я усядусь и захлопну дверь, поднял самолет в небо. Туда, где считанные секунды назад находился «кондор», обрушился град свинца. Но для нас это теперь не представляло никакой опасности. Мы уносились все выше и все дальше.

– Я же обещал, что вернусь, и, возможно, до обеда, – попробовал пошутить я.

На этот раз Хосе мой юмор принял и первый раз за время нашего знакомства улыбнулся.

– Неплохо бы перекусить, – заявил он.

– Что ж, ценю ваше благоразумие и щедрость, – сказал Родригес, принимая из моих рук дипломат, набитый деньгами.

После «экскурсии» в его колонию я решил не обострять отношений и обналичил требуемую сумму. Тем более речь шла о жизни Кати, а что это за типы и на что они способны, я наглядно убедился. Кроме всего, необходима была дополнительная информация о существующем на территории Аргентины нацистском карликовом государстве. А добыть ее я мог лишь не накаляя и не доводя до крайностей обстановку.

– Вы, сеньор Алесандро, можете удостовериться, что и мы выполняем свои обещания, – все так же монотонно подвел итог нашей встрече Родригес и выбрался из моего «мерседеса».

Метрах в ста, на противоположной стороне улицы, остановился автомобиль непонятной марки. Задняя дверца распахнулась, и из него выбралась Катя. На осунувшемся бледном лице сияла улыбка. Она направилась в мою сторону.

Желтый грузовик вынырнул из переулка неожиданно, когда она переходила улицу. И прежде чем я успел что-либо понять, ударил бампером с такой силой, что Катя, раскинув руки, отлетела обратно на тротуар.

Я остекленевшими глазами смотрел вслед удалявшемуся грузовику-убийце и на распластанное на асфальте в растекающейся красной луже тело жены.

Родригес в присущем ему стиле сдержал свое слово.

13 февраля 1971 года.

В Центре, учитывая, что я остался один, без надежного помощника – Кати, решили поправить дело. Моя информация об организации в Аргентине бежавшими от суда нацистами своих колоний всколыхнула журналистов не только Союза, но и других стран. Заинтересовались ею и спецслужбы. Она же послужила причиной прибытия нового помощника.

Василий Теребилов был потомственным разведчиком. Дед работал в ЧК, отец – в НКВД, родной брат – резидент в США. Все родственники как на подбор. Сам Василий за границу выезжал впервые. И по легенде являлся австрийским бизнесменом, разрабатывающим новый рынок. К такого рода явлениям в Аргентине относились снисходительно, если не сказать положительно.

На этот раз я решил изменить своим правилам (о чем впоследствии ни разу не пожалел) и встретиться с ним не в «Ла Белле», а в ресторане «Конкиста», расположенном в живописном районе на самой окраине Буэнос-Айреса. Меня там мало кто знал, что было в данном случае очень кстати.

Вечер выдался теплый и спокойный. Ни единого дуновения ветерка. Казалось, природа замерла в немом ожидании чего-то.

Мы заняли столик на открытой террасе с видом на залив. Заказали ужин, каждый по своему усмотрению. У Васи была хорошая школа, он вел себя, как будто всю жизнь прожил за границей и только и делал, что ходил по ресторанам. Овощное ассорти и зеленый салат, отбивная из телятины и лангет из свинины, фрукты и бутылка мартини (Вася заказал еще и устрицы в белом вине) украсили наш стол. Вечер знакомства обещал быть приятным.

– Москва предлагает как можно скорее отправить ваших сыновей в Англию, – передавал мне инструкции Центра Теребилов. – Легенда – учеба в Оксфорде и военной спецшколе для мальчиков. Оттуда их переправят в Союз.

Я молча кивнул. С начальством не спорят, а только подчиняются.

– За их судьбу можете не волноваться. Из них сделают настоящих разведчиков, – успокоил он меня.

– Я и не волнуюсь, – усмехнулся я. – А что это мы на «вы». Пора перейти на «ты». Работать вместе.

– Согласен, – Вася поднял бокал с мартини. – За это и выпьем по первой.

Я его поддержал. Естественно, мы общались по-испански и не привлекали ничьего внимания. Васин испанский был безукоризненным. И я еще раз отметил, что у него хорошая школа.

После первого тоста последовал второй, а за ним – третий. Вскоре на столе появилась новая бутылка. Я как-то сразу не придал значения, что инициатором и тостов и продолжения «банкета» был Вася. Ну его можно было понять: вырвался наконец на заграничный простор, да еще к океану. Вот и расплылась душа от счастья и свежего воздуха, как топленое масло.

– Хорошо здесь, – он откинулся на спинку стула и глубоко вдохнул. – До чего ж хорошо.

– Я уже и не замечаю. Привык. – Я с интересом разглядывал его начинавшие соловеть глаза. Он или давно не пил, или не пил вообще, а тут приложился к бутылке. В любом случае разведчику-профессионалу это непозволительно.

– А вот я, наверное, никогда не привыкну. – Он потянулся к бутылке и бокалу.

– Привыкнешь, – заверил я. – И быстрее, чем думаешь.

– Ты так считаешь, Алексей?

– Уверен.

– Ни хрена, – Вася покачал пальцем у меня перед носом. – К такой красотище, – он обвел помутневшим взглядом зал, наполовину заполненный посетителями, – к таким женщинам невозможно привыкнуть. А они танцуют?

– Здесь все любят танцевать. – Я уже начинал нервничать и волноваться, как писал наш классик: «Как бы чего не вышло».

И все же это случилось. Я не успел и глазом моргнуть, как Вася уже приглашал на танец девушку, сидящую в компании двух подруг за соседним столиком. Они, видимо, были туристками, отвечали на скверном испанском с сильным английским акцентом.

Пригласив всех по очереди и от всех получив отказ, Вася не впал в уныние.

– Тогда я сам, – весело закричал он и выбежал на середину площадки.

Как назло, заиграла быстрая музыка, и Вася, вообразив, что это специально для него, принялся выделывать новомодные телодвижения.

Единственным моим желанием было, как только закончится музыка, усадить его за стол и затем увести из ресторана. На нас уже стали обращать внимание, а на Васю смотрели, как на придурка. Но моим порывам не суждено было осуществиться.

Вася налетел на один из столиков и опрокинул его вместе с мирно ужинавшей пожилой парой. Потом его занесло на витринное стекло, и он своей мощной спиной превратил его в кучу осколков.

«Конкиста» сотрясалась от грохота и звона.

Ругаясь на чем свет стоит, я бросился к нему, боясь, как бы он спьяну не выдал вслух парочку русских матов. Именно в этот момент я почувствовал, что нахожусь на грани провала.

Молоденький официант уже вызывал полицию.

Я сообщил в Центр об инциденте, и Васю Теребилова отозвали в Москву. Насколько мне стало потом известно, его уволили после этого случая из КГБ. Я же попросил не присылать мне больше вообще никаких помощников.

15 марта 1971 года.

Этот день я запомню надолго. Я получил предписание срочно лететь в Москву. Этому предшествовали некоторые события. Я должен был встре…"

На этом записи Алексея Михайлова обрывались.

Прилетев из Парижа, в тот же день я позвонил Меркулову на мобильный, хотя слишком-то не рассчитывал, что он сможет еще чем-то помочь в поиске коллег бывшего советского разведчика Михайлова. Но все оказалось гораздо удачнее, чем я предполагал: Меркулову удалось раздобыть адрес некоего Мартина Грина, в прошлой советской жизни – Ивана Ильича Мартова, русского перебежчика. Итак, мне предстояла еще одна поездка, на этот раз – в Лондон.

С Меркуловым я смог встретиться в его кабинете во второй половине дня, в перерыве между двумя совещаниями.

– Имей в виду, как мне рассказали, старик Мартов живет тихой жизнью английского пенсионера, – сказал Меркулов со вздохом скрытой зависти, протягивая мне оранжевый листок из настольного блокнота, на котором был записан адрес и номер телефона. – Утром подстригает кустики в своем саду, вечером пьет пиво в пабе с соседями и смотрит по телевизору чемпионат по регби в Австралии. Выйдя на покой, твой Мартов неожиданно открыл в себе дар селекционера и, на радость англичанам, вывел новый сорт садовой маргаритки «Принцесса», за которую получил первую премию на ежегодной выставке цветов в Виндзоре. Не интересуешься?

Я пожал плечами:

– Нет.

А сам невольно подумал: и откуда, интересно, Меркулову известны такие нюансы? Еще неделю назад он и знать не знал о существовании какого-то там Мартова-Грина, а теперь вон какой спец стал, даже про садовую маргаритку разнюхал. Опять «человечек с Лубянки» поспособствовал? А еще жалуются, что у них после 1991 года, с тех пор как КГБ развалился, половина каналов потеряна, связи утрачены… Прибедняются!

– Старик до сих пор КГБ боится как огня, – продолжал Меркулов. – За его домом постоянно наблюдает полиция – по его просьбе. О твоем визите его предупредили.

– А кто?.. Кто предупредил?

– Неважно. Главное, дед согласился с тобой поговорить. Вообще-то он никому не доверяет.

– Есть причины, – пробормотал я, занятый своими мыслями, но Меркулов посмотрел на меня как на ясновидца.

– С семьдесят девятого года на жизнь Мартова дважды совершались покушения, – медленно произнес он. – Один раз он попал в аварию при странных обстоятельствах, в другой раз предпринималась попытка его отравить.

– Выжил? Везучий дед, – отшутился я.

– После второго покушения он ослеп.

И снова я подумал: откуда же все-таки Меркулов знает такие подробности?

– Ну ладно. Желаю приятно отдохнуть в Лондоне. Там сейчас, наверное, тепло, европейская осень, не то что в России.

– Не так уж и тепло. Зимой в Англии сыро и ветрено.

– А ты уже бывал в Англии?

– Разок довелось. По турпутевке.

Меркулов с уважением кивнул, мол, ишь ты!

– Ты по-английски, кажется, говоришь свободно?

Я кивнул без ложной скромности.

– А вот я пока с трудом… Так чего же ты такой мрачный, Гордеев? Я бы на твоем месте чечетку от счастья отплясывал. Может, твой клиент еще и поездку в Италию проспонсирует? В Италии потеплее будет, чем в Лондоне, а?

Меркулов засмеялся. Я из вежливости хмыкнул в ответ, но моя кислая физиономия особой радости не выражала.

– Серьезно, Гордеев, что с тобой? Мысли тяжкие замучили?

– Не знаю. Кажется, я становлюсь параноиком.

– А-а! – протянул Меркулов.

В его понимающем взгляде я поймал сочувствие и легкое любопытство.

– У всех это начинается рано или поздно. Главное – вовремя понять, где граница страха. Отделить бред от настоящего. И отказаться от навязчивой идеи.

– Так это самое трудное и есть, – ответил я, но не успел договорить, как на столе Меркулова зазвонил телефон. Он взял трубку и отвлекся. Разговор с неизвестным мне собеседником оказался длинным и, как мне показалось, не слишком приятным.

Пока Меркулов говорил по телефону, в кабинет вошел его помощник с бумагами. Затем на столе запиликал телефон внутренней связи, и почти одновременно черная трубка мобильного, лежащего рядом с настольной лампой, огласила кабинет пронзительными трелями. А за массивной деревянной дверью кабинета со сверкающей латунной табличкой уже раздавались бодрые голоса – подтягивался местный люд на следующее совещание. Я понял, что ни сегодня, ни вообще в ближайшее время нам с Меркуловым договорить не удастся.

– Ну, Гордеев, привет! – заметив, что я собираюсь откланяться, Меркулов отвлекся на мгновение, кивком ответив на мой прощальный жест.

…Чтобы не вызвать подозрений своим внезапным исчезновением из Москвы, я подстраховался и сказал на работе, что отправляюсь в служебную командировку в Питер на четыре дня, связанную с другим делом, которое я давно вел, не имевшим никакого отношения к братьям Михайловым. Так что все, включая шефа, свято верили, что я проведу четыре дня в горсуде за изучением десятитомного дела и вернусь из добровольного заточения весь пропахший сыростью Санкт-Петербурга и плесенью старых уголовных дел. В тот же день я попросил Лену (во время моего отсутствия ее, к счастью, никто не беспокоил) забронировать мне на вторник билет на рейс до Лондона. Чтобы запутать следы (а грызло, грызло меня паршивенькое такое ощущение, что кто-то по-прежнему неровно дышит в спину!), я решил добираться в Лондон не из Шереметьева, а из Пулкова рейсом авиакомпании «Финэйр», самолеты которой летали по вторникам и пятницам. Шенгенская виза, открытая еще для французского вояжа, оставалась действительной в течение всего месяца, а проблем с билетами не предвиделось, так что теоретически я успевал на пятничный рейс, но… Лететь в Лондон накануне уик-энда бессмысленно, а терять два дня на праздные шатания по английской столице я не мог при всем большом желании по-человечески увидеть Лондон. В тот единственный раз, когда я там был, это не удалось – в памяти застряли только черные шапки гвардейцев и Биг-Бен.

Мартову-Грину я позвонил накануне перед поездкой и лично передоговорился о встрече. По телефону голос старика показался мне бодрым и вполне осмысленным, а ведь ему лет-то уже должно быть под семьдесят! Русские слова произносил он хорошо, но медленно и с заметным интонационным акцентом, как человек, давно не говоривший на родном языке. Мы договорились, что я приеду к нему домой в Крайстчерч – деревню, расположенную милях в тридцати от черты Лондона. Я отправлюсь туда на такси прямо из аэропорта и выйду на деревенской площади, возле паба «Красный бык». После чего мне следовало позвонить по этому номеру и получить следующие инструкции.

Если Мартов-Грин и страдал паранойей, то вполне оправданно.

По моим прогнозам, я должен был успеть попасть из Хитроу в Крайстчерч к трем часам пополудни, но предупредил старика, что рейс может задержаться из-за погоды, по техническим причинам и так далее, и я могу опоздать, но во вторник я точно у него буду, стопроцентно, пусть сидит дома и ждет!

В Питер я отправился на поезде, хотя всех предупредил, что полечу самолетом. Утром на вокзале мы встретились с Леной – только она знала, когда я приеду, и настояла, что будет меня провожать. Она проводила меня сначала в агентство «Финэйр», где я выкупил билет, потом на такси мы доехали до Пулкова.

– Удачи тебе! И будь осторожен, – напутствовала Лена.

Ей хотелось поехать в Лондон вместе со мной, она даже просила, чтобы я разрешил ей поехать, и теперь она капризничала.

– Я приеду тебя встречать. Привезешь мне сувенир с принцессой Дианой? Кружку или тарелку?

– Ага, тебе с живой или с фотографией могилы? – цинично пошутил я, чем вызвал ненавидящий взгляд Лены.

– Как ты можешь! – с театральными интонациями воскликнула она.

– Ну ладно, ладно… Честно говоря, наверное, я вряд ли успею пройтись по магазинам.

– Я знаю, знаю, прошу на всякий случай, если она сама бросится тебе в глаза.

– Ну если принцесса Диана сама бросится мне в глаза… – Я развел руками, мысленно представив, как это может произойти на самом деле. Картина получилась жутковатая.

– Ладно тебе! Не придирайся к словам. Я все равно приеду тебя встречать. Черт побери, Юра, я становлюсь сентиментальной.

– Ты всегда такой была.

– Да? Ты так считаешь?

Я давно заметил: самые длинные и многозначительные разговоры всегда ведешь на вокзалах или в аэропортах, тревожась перед дорогой и нервно поглядывая на часы.

А тут еще мои приступы паранойи… Пока я не прошел таможню и не направился к окну регистрации, меня не оставляло ощущение, будто за мной наблюдают из толпы. Знал, что это бред, внушал себе, что никто не может за мной следить, потому как никто не знает, что я лечу в Лондон, кроме Михайловых, Меркулова (но даже они не знали, каким рейсом я решил лететь) и Лены. Даже попытался применить аутотренинг: мысленно сорок раз проговорить про себя, что «вокруг меня – прозрачный яйцеобразный купол, защищающий меня от всех и делающий меня невидимым для окружающих…». И прочее в том же духе. Раньше иногда помогало расслабиться и снять стресс, но теперь не сработало. Наверное, я слишком нервничал перед полетом и не мог сконцентрироваться.

– Ты что, ждешь кого-то? – не выдержала Лена.

– Нет, а что?

– Ты все время оглядываешься.

Наконец объявили посадку. Лена проводила меня до таможенной стойки и помахала рукой через стеклянную перегородку, когда я уже оказался на той стороне.

Медленно поднимаясь по трапу самолета в числе последних пассажиров, я разглядывал всех, кто шел впереди меня, пытаясь вычленить из толпы свой вероятный хвост, но ничего подозрительного не заметил. Половину пассажиров рейса составляли иностранцы, их я в число подозреваемых не включал. Граждан с детьми я тоже сразу отмел, пожилых – соответственно тоже. Особое внимание обратил только на одиноких пассажиров в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти, но таких набиралось больше десятка, и сделать ставку на кого-то одного оказалось трудной задачей.

Гипотетически мой хвост (если он вообще был) должен был занять место по крайней мере в одном со мной салоне самолета. Когда все разместились на своих местах, я специально повертелся во все стороны, привставая со своего кресла и вытягивая шею. Вид у меня при этом, должно быть, был такой, словно из моего сиденья торчало шило, так что я в конце концов привлек своими прыжками внимание стюардессы. Она подошла и мило поинтересовалась, все ли у меня в порядке и, если мне не нравится это место, не хочу ли я пересесть на любое свободное? Славная девушка… Зато я убедился, что самым подозрительным типом если не во всем самолете, то уж в этом салоне точно был я!

Перелет ничем особым не запомнился. Пообедав, выпив пива (замечательный английский «стаут») и чашку крепчайшего кофе, я откинул спинку сиденья и славно проспал до самого Лондона. Накануне в поезде отдохнуть не удалось, а перед встречей следовало взбодриться.

Бело-голубой финэйровский «боинг» приземлился в Хитроу точно по расписанию. Температура за бортом – плюс три, штормовой ветер с мокрым снегом. Судя по несчастным мокрым лицам аборигенов, с которыми я столкнулся сразу за дверями аэропорта, сегодняшняя погода жителям туманного Альбиона казалась почти стихийным бедствием, что называется, собаку за порог не выгонишь. Я же с удовольствием вдохнул сырой воздух, поймал губами густые снежные хлопья. Было в погоде что-то наше, раздольное, пушкинское («Метель», вальс Свиридова, кибитка с бубенцами)…

Стоянка такси размещалась под навесом здания аэропорта, но задувавший под навес сквозной ветер делал этот кров условным и практически непригодным. И очередь за «кебами» стояла не чрезмерная, а, как шутил наш классик, «человек полтораста». (Преувеличиваю, на порядок меньше!) Зато продвигалась она с чисто британской неторопливостью. А вот зонта я, разумеется, в общей нервной спешке в дорогу не захватил, ведь, когда выезжал, в Москве стояла на удивление сухая погода. Теперь, стоя в луже под порывами ветра с мокрым снегом, я думал, что без зонтика в Англии никак не обойтись.

Пока очередь неторопливо двигалась, стихия буйствовала. Обзор пейзажа был затруднен то ли сгустившимся от сырости туманом, то ли плотной завесой снега с дождем, а может, тем и другим совокупно. Излюбленная погода всех английских романистов, специализирующихся на детективах! Одинокий замок (вилла, усадьба), кучка заблудших странников, внезапный снегопад. Обрываются провода, отключается телефон, вырубается электричество, и с исчезновением цивилизации злые силы вырываются на свободу, как джинн из бутылки… М-да, совершенно непонятный русскому человеку страх перед стихией и хаосом!

Доставшимся мне «кебом» управлял водитель карибских кровей, уроженец Ямайки, если судить по темной бороде-эспаньолке и прическе сосульками, поверх которой красовалась растянутая до невозможности вязаная пестрая шапка.

– Крайстчерч, – сказал я, по московской привычке наклонившись к машине и заглядывая в переднее окно.

Темнокожий британец кивнул.

Усевшись на заднее сиденье, я наклонился вперед.

– Пожалуйста, по дороге в Крайстчерч остановитесь возле любого магазина, где я мог бы купить зонт, – попросил водителя по-английски.

Водитель, не оборачиваясь, кивнул огромной пестро-полосатой шапкой, натянутой на гриву «сосулек», и, выруливая со стоянки, врубил на всю катушку музыку. Разумеется, рэгги: отца и бога всех ямайцев – Боба Марли.

– Не мешает? – крикнул он, стараясь перекрыть долби-стерео.

Я не столько услышал, что он говорит, сколько понял по выражению его лица.

– Нет! – махнул в ответ.

Пускай! Словно я оказался в тропическом оазисе.

В зеркало заднего вида я заметил, как мимо стоянки такси следом за нашей машиной на медленной скорости проезжает мотоциклист на японском спортивном «байке». Набирая скорость, мотоциклист поравнялся с «кебом», на долю секунды повернул голову и посмотрел в мою сторону, после чего «байк», как ракета, унес его вперед по мокрому шоссе, но этой доли секунды хватило, чтобы мой страх, уснувший за время перелета в Лондон, зашевелился, заныл и стал выплескивать на меня ушаты холодного, тоскливого животного ожидания беды.

Пока мы ехали, туман, похожий на сумерки, совершенно накрыл шоссе. Мокрый снег шел не переставая, мне показалось, что он стал гуще. Единственный дворник на лобовом стекле с широким радиусом захвата работал как маятник, усыпляюще снуя вправо-влево, вправо-влево. Я посмотрел на часы и вспомнил, что забыл их перевести на местное время. На панели автомобиля электронные часы показывали 13.37.

– Сколько времени займет дорога до Крайстчерч? – спросил у шофера.

– Приблизительно час, час с четвертью, – ответил тот.

Он говорил со специфическим акцентом, который я с непривычки разбирал с трудом. Да тут еще музыка грохочет…

Мы миновали отрезок шоссе, ведущий к аэропорту, и выехали на трассу, ведущую к Лондону. Широкое шестирядное шоссе было запружено автомобилями, идущими на малой скорости. Впереди в тумане, возле разделительной полосы, мелькнули оранжевые и синие огни мигалок. Оказалось, там произошла авария и часть шоссе перекрыла дорожная полиция. Белые фосфоресцентные полоски на их черной униформе слегка светились в наступающих сумерках в свете фар.

Рядом со мной, точнее, с той стороны автомобиля, где сидел я, притормозил еще один мотоциклист и, спустив ногу в стильном ботинке с высокой шнуровкой на асфальт, медленно двигался на холостом ходу рядом с «кебом» ямайца. Лицо мотоциклиста скрывал шлем с забралом. Когда он повернул голову и посмотрел на меня, я увидел только глаза. Нет, это был не «еще один», а тот самый человек, который ехал из Хитроу. Черт побери, он ехал и ехал рядом, то останавливаясь и отставая, то снова нагоняя нас и бесцеремонно поглядывая в мою сторону. Мне на память невольно пришла сцена из культового французского боевика «Доберман», когда такой вот урод на мотоцикле проезжает мимо такси и забрасывает в открытое окно автомобиля гранату. Правда, в моем такси все окна по случаю стихийного бедствия подняты наглухо, но это неважно – еще в семидесятые годы в Европе просто приклеивали на ходу магнитные мины к кузову автомобиля и преспокойненько уезжали, а через двадцать секунд – ба-бах! И запчасти разлетаются по шестирядному шоссе, как серпантин из хлопушки.

У меня ладони покрылись холодным потом.

– Вы можете оторваться от этого человека на мотоцикле? – спросил я, наклоняясь к водителю.

Поклонник Боба Марли, не убавляя звука, повернулся ко мне и принялся переспрашивать, чем конкретно не понравился мне человек на мотоцикле и что вообще-то на этом шоссе в такую погоду действует ограничение в скорости, так что, если меня что-то не устраивает, я могу пересесть на поезд и добраться до Крайстчерч за сорок минут, станция отсюда в двух милях, и он меня до нее доставит, только вот когда будет следующая электричка из Лондона, он не знает…

– Хорошо, хорошо, – перебил я водителя, – я не собираюсь высаживаться, я не прошу его обгонять, можете хотя бы держаться от него на расстоянии? Метров на десять можете оторваться?

Чувствовалось, что водитель понимал меня так же скверно, как и я его.

Шоссе впереди расчистилось, образовавшаяся из-за аварии пробка рассосалась, и мы наконец прибавили скорость. Мотоциклист отстал и исчез у меня из виду. Мне стало не по себе: в самом деле, чего я паникую? Даже стыдно. Надо взять себя в руки.

Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Глубоко и медленно дышать… Расслабить все мускулы… «Все в полном порядке. Никто не знает, что я в Лондоне. Никто не собирается меня убить. Вокруг меня прозрачный яйцеобразный защитный купол. Он защищает меня от всех. Я для всех невидим…» Сорок раз повторить про себя это заклинание. Глубоко и медленно дышать…

– Эй, вы спите? Вы просили остановиться возле магазина.

Я открыл глаза. Каким-то образом мы очутились на окраине лондонского Ист-Энда. Или мне только кажется? Высунув голову, я постарался разобрать названия улиц. Справа и слева тянулись ряды витрин магазинов, расположенных на первом этаже двух– трехэтажных зданий современной постройки.

– Будете выходить за зонтом?

– Да, остановитесь и подождите меня, я недолго. Я оставлю в машине мою сумку.

Водитель успокоился: кажется, он опасался, что иностранец смоется, не заплатив.

Я вылез из теплого салона автомобиля, и сразу же на меня обрушился мокрый ветер пополам с острыми льдинками замерзшего дождя. Незастегнутое пальто распахнулось и захлопало полами на ветру, словно я собирался взлететь, как Мэри Поппинс. Я поспешно запахнулся и, придерживая полы пальто обеими руками, забежал в ближайший магазин, но это оказался магазин парфюмерии. Скользнув взглядом по витринам (Лена убьет, если узнает, что я заходил в парфюмерию и ничего для нее не купил!), я поинтересовался у продавщицы за кассой, в каком магазине на их улице продаются зонты. Оказалось, рядом, по соседству, после цветочного и мясного.

Снова выскочил под дождь и побежал трусцой вверх по улице. Прохожих практически не было, редкие автомобили проезжали мимо со включенными фарами. Ямаец терпеливо дожидался меня, сидя в теплой машине. Его яркая полосатая шапка так и сияла в неотвратимо надвигающихся сумерках. Я оглянулся, чтобы махнуть ему рукой на тот случай, если он интересуется, почему я мчусь в противоположную сторону, да так и застыл на месте. В конце улицы, за рядом припаркованных вдоль кромки тротуара мокрых автомобилей, я увидел того самого мотоциклиста, что следовал за нами от аэропорта. Теперь байкер отдыхал, не слезая с седла, лишь облокотившись о высокий руль своего мотоцикла. Жуткая погода его не пугала. Кроме меня это была единственная живая душа под открытым небом на этой улице.

Беспокойство кольнуло под ложечкой. Эта встреча уже больше, чем совпадение или просто бред воображения. Расстроенный всем этим, я поплелся вверх по улице, оглядываясь на странного мотоциклиста, но он сидел неподвижно, явно не намереваясь сию же секунду сорваться с места. Как и шофер такси, он ждал меня.

Я толкнул красную дверь магазина. Над дверью мелодичным перезвоном отозвались металлические палочки китайской погремушки, заменившей хозяевам традиционный колокольчик. Оказавшись внутри и оглядевшись, я на мгновение даже забыл, зачем, собственно, заглянул. Вокруг меня на стенах, полках, вешалках и витринах компактно размещалась масса классных спортивных кроссовок, мячей, курток, маек, теннисных ракеток, досок для серфинга, клюшек для гольфа, шортов и прочей всячины, производимой фирмами «Пума», «Найк» и так далее, так, что глаза разбегались. Руки сами потянулись сначала к кожаному баскетбольному мячу с автографами всех звезд НБА, потом я помахал шикарной теннисной ракеткой, взял в руки арбалет с отшлифованным деревянным ложем и прицелился в висевшую на стене мишень… А от доски для серфинга, лоснящейся и гладкой, как спина дельфина, так и веяло слепящим солнцем, солеными брызгами океана, безумными спиралевидными волнами в ореоле белой пены, по которым несутся, как морские боги, серфингисты…

– Привет, показать вам что-нибудь? – спросил, пригасив окурок сигареты, стоящий в дверях подсобки белобрысый продавец.

Он был одет в майку и яркие шорты-бермуды, даже на ногах были шлепанцы, словно их обладатель только-только вернулся домой с пляжа. Голову продавца украшала традиционная бейсболка, натянутая на гриву соломенных волос.

Я очнулся. Никакого океана и солнечных зайчиков в теплой воде, за окном дождь со снегом. Я еду в Крайстчерч на встречу с престарелым русским шпионом-перебежчиком. Меня ждет таксист и неизвестный байкер, как черт затянутый в черную кожу. Уверен, что бестия-таксист не поленился сделать хороший крюк, чтобы подкинуть меня на окраину Ист-Энда до лавки своего земляка, а то и родственника.

– Далеко отсюда до Крайстчерч? – вяло поинтересовался я, разглядывая витрины.

Продавец несколько секунд соображал.

– Миль тридцать по шоссе в сторону Бирмингема, – сказал он с неповторимым лондонским прононсом.

Я мысленно обозвал себя лопухом и придурком. Все это время таксист благополучно вез меня в противоположном направлении. Что ж, поделом! Вместо того чтобы пестовать собственную паранойю, стоило заглянуть в карту автомобильных дорог, лежавшую в сумке.

– Мне нужен зонт. Мне сказали, что у вас продаются зонты.

Продавец слегка удивился такому желанию, но кивнул и полез в нижнюю полку под витриной. Пока он вынимал из коробок, раскрывал и устанавливал на прилавке несколько различных типов мужских зонтов, параллельно расхваливая достоинства каждого, я огляделся по сторонам с тайным вздохом сожаления. И тут…

Черт побери! Она смотрела прямо на меня, демонстративно разглаженная и развернутая, преисполненная чувства собственного совершенства, прекрасная и мощная, идеальная от мельчайшей кнопки до последнего стежка… Абсолютно крутая, навороченная угарная куртка! Я открыл рот и отошел от прилавка, загипнотизированный ее видом. Прямо передо мной, на длинной металлической вешалке, черная суперкуртка…

– Пожалуйста, можете выбрать.

Я вернулся к прилавку и взглянул на зонты.

– Знаете, мне подойдет любой, можно не слишком дорогой, лишь бы прочный… Можно посмотреть эту куртку?

Белобрысый продавец проследил за моим взглядом.

– О, – с сомнением в голосе произнес он, – даже не знаю. У нас такая только одна. Рекомендую этот зонт, правда, он китайский, но сделан в Гонконге.

Я согласился и взял не глядя обычный клетчатый складной зонт с загнутой ручкой, но куртка… Нет, я не мог удержаться, чтобы не подойти и не пощупать ее. Но как только она оказалась у меня в руках, мне захотелось прикинуть ее на себя, примерить, посмотреть, как она смотрится, а надев, я понял, что мы созданы друг для друга и что нас не разлучить никогда, аминь…

…При моем появлении в обнимку с шуршащим пластиковым пакетом, в котором, распятая на вешалке, висела новенькая куртка, водитель такси издал удовлетворенный вопль, нечто вроде: «Я так и знал, что тут вам придется что-нибудь по душе!» Честно говоря, я даже перестал на него злиться. Оживленно расхваливая достоинства моей покупки и этого магазинчика в частности (уж наверняка хозяин был его родственником!), таксист пообещал домчать меня в Крайстчерч в рекордном темпе. И в самом деле, мы рванули с места с небританскими скоростью и пренебрежением к правилам дорожной разметки.

Как ребенок, я разглядывал свою покупку, держа ее на коленях и не желая расстаться с ней хотя бы на минуту. Даже если бы мне достались часы марки Филиппа Шарриоля или другая подобная жутко дорогая и модная вещь, наверное, я бы так не радовался.

У каждого человека есть своя тайная страсть в одежде, и всем нравится не то, в чем по жизни приходится ходить каждый день. Люди в костюмах и галстуках, как правило, мечтают понежиться в замусоленных джинсах и растянутом художественном свитере, и наоборот. Один мой знакомый – художник-авангардист и футурист-модельер – для публики выглядит как совершенно съехавшая с катушек личность, ходит то в пластиковых мешках, то в консервных банках, но втайне он обожает классику Хьюго Босса и дома, в кругу близких друзей, позволяет себе расслабиться в шикарных костюмах с шелковыми сорочками и галстуками…

Что касается меня, то нет для меня ничего прекраснее и любимее стильной спортивной одежды. Я вертел в руках куртку, наслаждаясь плотной, как парашютный шелк, явно водоотталкивающей тканью, каждым брелоком на замке-"молнии", каждой строчкой шелковистой подкладки. На пластиковом шнурке, продетом в петлю куртки, болталась пухлая книжка-инструкция по уходу, но я не стал вдаваться в подробности, лишь пролистал ее. Достаточно уже того, что я видел собственными глазами, чтобы влюбиться в эту куртку раз и навсегда. В конце концов я понял, что не успокоюсь, если не переоденусь в нее немедленно.

Только почувствовав ее на себе, вдохнув специфический запах новизны, застегнув с удовольствием мощный замок-"молнию", я осознал, что это на самом деле моя вещь, и, с удовольствием сунув руки в карманы, почувствовал себя «комфортно и сухо», как в рекламе памперсов. Изрядно намокшее пальто, в котором я прилетел из Москвы, повесил на плечики, сложил пополам, сунул в целлофановый пакет от куртки и в таком виде засунул в сумку, предварительно разложив ее, после чего удобная дорожная сумка удвоилась в размере. Теперь ничто не мешало расслабиться. Через некоторое время я подумал о мотоциклисте и оглянулся, пытаясь сквозь заднее стекло рассмотреть, кто следует за машиной.

Мотоциклист был тут как тут. Меня смутило, что он даже и не пытался скрывать то, что он следует за нами. Может, тут замешана полиция или спецслужбы, те, кто следит за домом старика Мартова? Его охрана? Меркулов ведь предупреждал меня. Кто его знает… Если он обязан просто сопровождать меня до дома Мартова-Грина, чтобы удостовериться, что я не веду за собой киллеров из КГБ, то ладно, пускай сопровождает.

Мы выехали за пределы Ист-Энда. Снегопад временно прекратился, но туман не рассеялся. За окном машины мелькали коричнево-зеленые прямоугольники полей в белых пятнах нерастаявшего снега, вечнозеленые сплетения живых изгородей, убегающих в туман. В пейзаж то и дело врисовывались конфетной окраски здания мануфактур с полосатыми трубами, современными паркингами и ангарами складов.

Но беспокойство кололо меня, как шило в заднице. Я оглядывался и видел одно и то же: метрах в пятидесяти от машины, на невидимой границе, за которой туман уже не позволял рассмотреть никаких подробностей очертаний, за нами неотступно следовал мотоциклист. Порой между нами вклинивались другие автомобили, скрывая его из виду, но как только я оборачивался в следующий раз – картина принимала прежний вид. Черное шоссе со слабо люминесцирующей пунктирной линией разделительной полосы уходит в туман, и на границе видимости за нами неотрывно следует мотоциклист, как железная гончая.

– Мне кажется, он вас преследует, – очень кстати заметил водитель.

Надо же, какой наблюдательный!

– А как-нибудь уйти от него можно? Свернуть на проселочную дорогу, спрятаться? Можете попробовать?

– Вообще-то мне не хотелось бы влезать в неприятности, – вполне по-британски заметил водитель, и я понял, что уговаривать его или материально заинтересовывать бесполезно.

Я его понимал. Из-за меня он может потерять лицензию, а такое не компенсируешь парой сотен фунтов – всем, чем я располагал на данный момент.

– Послушайте, остановитесь здесь на минуточку, – прокричал я на ухо шоферу, соревнуясь с Бобом Марли.

– Что? Подождите, скоро будет автосервис, там есть туалет, – посоветовал водитель.

– Мне не нужен туалет. Просто притормозите у обочины. Я хочу поговорить с тем человеком.

Ямаец пожал плечами и свернул к обочине, но не успел я вылезти из машины, как следовавший за нами мотоциклист прибавил газу и демонстративно промчался мимо меня, совершенно не желая вступать ни в какие переговоры. Чертыхнувшись, я залез обратно в машину.

– В чем дело? – спросил водитель.

– Пока не знаю.

Мотоциклист ждал нас за поворотом дороги. Мы проехали мимо, и он пристроился за нами хвостом, держась на расстоянии метров тридцать, но не выпуская нас из виду. О том, чтобы оторваться от него, не могло быть и речи. Если бы я сам вел машину, тогда еще может быть, но и то – соревноваться в скорости со спортивным мотоциклом… Затея сомнительная.

– Вы можете как-то посигналить этому мотоциклисту, дать знак, чтобы он остановился?

– Как? – в свою очередь спросил водитель.

– Как? Да я не знаю, как сигналят у вас в Англии. У нас в России обычно мигают фарами или орут в форточку.

– Так вы из России? – оживился водитель и старательно произнес: – Отвали, козьол! Пожалюйста, привеэт, Ельсин!

От неожиданности я не сразу понял, что он говорит по-русски, а когда до меня дошло…

– У меня есть знакомый русский, тоже таксист, – очень довольный эффектом, пояснил водитель.

Хорошо, что он не угостил меня всей лексикой русских таксистов. М-да, вот уж воистину распространенье наше по планете особенно заметно вдалеке… Прав был Высоцкий.

– Очень хорошо. Можете подать тому парню на мотоцикле знак, чтобы он остановился?

Водитель мотнул огромной вязаной шапкой. Несколько минут он старательно мигал противотуманными фарами и задними огнями, несколько раз сворачивал на обочину, но мотоциклист упорно избегал всякого прямого контакта и уходил вперед, как только замечал, что машина останавливается, чтобы пристроиться за нами в хвост при первой же возможности.

Впереди на шоссе я заметил рекламный щит автосервиса.

– Остановитесь возле заправочной, я должен позвонить.

– Это пожалуйста.

Я решил позвонить Мартову.

Старик сидел дома и ждал меня. Я вкратце обрисовал ситуацию.

– Кто-нибудь из людей, которые вас охраняют, могут таким образом сопровождать меня в Крайстчерч?

– Думаю, что нет, – растягивая слова, ответил старый шпион. – Постарайтесь от него избавиться. Если он последует за вами в Крайстчерч, я буду вынужден отказаться от встречи с вами. Вы видите его сейчас?

Я огляделся по сторонам:

– Да.

– Он видит, что вы разговариваете по телефону?

– Кажется, нет. Я звоню из закусочной на автосервисе, а он остановился возле бензоколонки. Я вижу его через окно.

– Он один, вы уверены?

– По крайней мере, больше я никого не видел, а этот человек следует за мной от аэропорта.

Мартов помолчал, я даже подумал, что он повесил трубку, и кашлянул, чтобы удостовериться, что старик еще на связи.

– Где вы находитесь? – нарушил наконец молчание Мартов.

– Сейчас сориентируюсь. Я на шоссе, ведущем на Бирмингем, звоню из закусочной автосервиса.

– Как называется закусочная?

Как? Я и не посмотрел на вывеску, когда заходил. Огляделся по сторонам, ища какую-нибудь характерную примету.

– Не знаю, как называется, но внутри над стойкой бара висит морда лося с рогами и гербовые щиты…

– Знаю, – коротко отрезал Мартов. – «Лис и гончая». Выходите через заднюю дверь, постарайтесь незаметно улизнуть. Идите через поле на север, вдоль железнодорожной ветки. Ориентируйтесь на колокольню церкви. Там рядом старое деревенское кладбище. Идите мимо него. В полумиле от автосервиса будет станция. Садитесь в первый подошедший поезд, проезжайте две остановки и выходите. Оттуда возьмите билет до Крайстчерч. Здесь на станции перезвоните мне, и вас встретят, но приезжайте, только если будете полностью уверены, что за вами нет хвоста.

Инструкция была ясной и четкой. Мартов говорил прямо как Штирлиц профессору Плейшнеру. Оставалось только выполнить эту инструкцию и не наделать ошибок, после которых придется выпрыгивать из окон…

Самое главное было при мне, точнее, на мне, во внутреннем кармане куртки: паспорт, билет на самолет, портмоне с деньгами и блокнот с ручкой. Всем остальным я теоретически мог пожертвовать.

Я мысленно возблагодарил судьбу за то, что вовремя поддался искушению и облачился в новую куртку. Вот что мне было бы больнее всего бросить в такси. Водитель меня проклянет. Или попросту заявит в полицию. А может, не станет морочить голову и удовлетворится в качестве оплаты моими вещами?

Далее следовало незаметно улизнуть из закусочной через заднюю кухонную дверь… Я всегда удивлялся, когда видел в западных кинофильмах, как простой посетитель кафе или даже шикарного ресторана запросто, как к себе домой, проходил на кухню и устраивал там дебош с мордобоем, а в это время флегматичные повара, вместо того чтобы вызвать дубоголовых секьюрити, прятались под столами, глядя, как крошат из автоматов подносы со смачной жратвой, которой можно накормить половину голодающей Африки… Не знаю, не знаю, так ли уж просто на самом деле пройти через всю кухню и не привлечь при этом закономерного любопытства.

Ну что ж, мне предстояло убедиться в этом на собственной шкуре.

Я повесил трубку и медленно направился к двери в конце обеденного зала. Судя по тому, что именно туда убегали официантки с подносами, за этой дверью находилась кухня. Может, я и привлек внимание женщины за стойкой бара, но никто не задал мне ни одного вопроса.

Оказавшись на кухне, я неторопливо (мне казалось, что если я побегу, то немедленно получу от повара по затылку молотком для отбивных) протопал между двумя рядами длинных столов, за которыми возились повара в одинаковых фирменных фартуках и колпаках. Не то чтобы они меня не замечали или совершенно не обращали внимания, но главное – никто не задавал вопросов, какого хрена я, собственно, прусь на выход через кухню, а не выхожу, как подобает всякому законопослушному посетителю, через главную дверь. Любопытно, попробовал бы я подобным образом смыться, скажем, хотя бы из московского Макдоналдса… Что бы вышло?

Я настолько благополучно добрался до задней двери с круглым иллюминатором вместо окошка, что в последнюю секунду испугался собственной догадки: а что, если эта дверь попросту закрыта на амбарный замок, и именно поэтому все молча за мной наблюдают – ждут, когда я упрусь носом и буду вынужден поворотить назад оглобли.

С замиранием сердца толкнул дверь. Она поддалась легко. Я вышел на задний двор, заставленный металлическими баками для мусора. Впереди стояли автомобили, принадлежащие, видимо, работникам закусочной. Я прошел между ними, ускоряя шаг, потом перешел на легкую трусцу. Перемахнув через низкую металлическую ограду, я оказался за территорией сервиса. Передо мной открывалось поле, впереди, прячась в тумане, краснели крыши коттеджей, полускрытых живыми изгородями и голыми деревьями сада. Никакой колокольни в тумане я не видел, а где находится север решил определить позже, когда окажусь как можно дальше от места побега.

По тропинке вниз с холма, к виднеющемуся в тумане человеческому жилью, я рванул со спринтерской скоростью. Добежав до деревни, я притормозил и пошел скорым шагом до ближайшего коттеджа, шлепая по разжиженной от слякоти земле. Вскоре я оказался на мощенной шлифованным камнем деревенской улице. Бежать, не привлекая к себе внимания, даже по пустынной с виду английской деревенской улице я вам не рекомендую.

Шагая семимильными шагами вдоль бесконечного ряда живых изгородей и белых калиток, я миновал ближайшие дома и свернул в переулок, тянущийся вдоль садовой ограды. Теперь с двух сторон меня защищали деревья и стеклянные крыши оранжерей – любимого детища английских домовладельцев, где, в отличие от наших владельцев «приусадебных участков», выращиваются не огурцы-помидоры, а розы, орхидеи и, случается, обыкновенная конопля. Можно перевести дух и подумать. Как определить, где север?

В голове замелькали отрывочные сведения из школьных уроков природоведения и игры «Зарница». Ночью север можно определить по Полярной звезде, а днем? «Если ты заблудился в лесу, посмотри, где находится солнце…» Никакого солнца, над головой, впереди, позади, со всех сторон – однородная серая зыбкая масса. По мху на деревьях… С северной стороны стволы деревьев покрыты мхом. По форме кроны… Ветви с северной стороны заметно короче, чем с южной. Как еще? Никаких иных способов не припоминалось.

Замедлив шаг, я стал присматриваться к деревьям в саду, но все они показались такими чистенькими и ухоженными, ни о каком мхе на стволах и речи быть не могло. Все ветви аккуратно подстрижены и подпилены, и на стволах я заметил светлые овальные плешки в тех местах, где хозяин поорудовал пилой. Кроме того, стволы деревьев были тщательно покрыты известкой на полтора метра от земли.

Переулок вывел меня за деревню. Пока я рассчитывал оторваться от хвоста, мне следовало избегать встреч со случайными прохожими. Я шагал по тропинке, ведущей вдоль простой деревянной изгороди через поле к ближайшему лесу. Туман все сгущался. Темные кроны деревьев я видел словно через мутное, молочно-белое стекло.

Стал накрапывать мелкий дождь. Я пожалел о зонте, оставленном в такси вместе с остальными вещами, и повыше поднял воротник непромокаемой новой куртки. Хотя бы с этим повезло!.. Неожиданно я запнулся обо что-то и упал, сильно измазав руки и брюки на коленях пожухлой подгнившей листвой и сырой землей. Поднявшись, я посмотрел под ноги. Из пожухлой травы выглядывал едва приметный стесанный серый камень. Он здорово оброс мхом и белесым лишайником. Я присел на корточки рядом с камнем. Где гуще и обильнее вырос мох, там расположен север?

Машинально я сковырнул зеленую мохнатую пластинку мха, и под ним на серой поверхности камня увидел едва заметный полустершийся кельтский крест. Это было старинное надгробие! Я огляделся по сторонам. То тут, то там по полю были беспорядочно разбросаны камни. А не это ли – то самое старое деревенское кладбище, о котором мне говорил Мартов? Если так, то где-то поблизости должна быть церковь, на колокольню которой он велел мне ориентироваться.

Я вскочил и трусцой посеменил по тропинке, внимательно глядя под ноги, чтобы не растянуться вновь. Вскоре я выбрался на широко проторенную тропинку, которая превратилась в аллею, обсаженную с двух сторон старыми ясенями. Их огромные, как лапы гоблинов, коричневые сморщенные листья шуршали у меня под ногами. Силуэты впереди становились гуще и отчетливее, и вскоре я на самом деле оказался возле англиканской церкви, выстроенной из серого камня, с высокой ажурной колокольней. В это время двор церкви был пуст. Я остановился перевести дух и оглядеться. Прислушался. То ли показалось, то ли нет, но где-то поблизости мне почудилось урчание мотоцикла. На всякий случай я укрылся за выступом стены.

Накрапывавший мелкий дождь пополам со снежной манкой постепенно устилал землю вокруг меня белым кружевом, на котором предательски пропечатывались следы моих ботинок.

Что там говорил Мартов про поезд? Идти с полмили вдоль железнодорожного полотна до станции?

Немного проплутав в надвигающейся вечерней темноте, я действительно обнаружил неподалеку железнодорожную насыпь и двинул вперед, ориентируясь на колокольню: со стороны железной дороги она в самом деле отчетливо просматривалась сквозь снежную паутину даже в сумерках.

То мимо меня, то навстречу проносились серебристые поезда с узконосыми электровозами, оглушая меня шумом и яркими огнями. Когда наконец впереди я заметил станцию, освещенную фонарями, щитами рекламы и витринами магазинчиков, увидел спокойно стоящих на платформе пассажиров, то ощущение было такое, словно я пришел к ним из другого мира.

Как мог, я постарался отчистить травой испачканные землей ботинки и брюки, вытер руки и поднялся по каменной лестнице из темноты на освещенную площадку перед зданием вокзала. Посмотрев расписание движения поездов, взял билет, как и советовал Мартов, до станции, расположенной через одну от этой.

Когда подошел поезд и мягко остановился у платформы, выпуская и принимая немногочисленных пассажиров, я почти успокоился. Человек на мотоцикле потерял меня из виду, это казалось очевидным.

Показав кондуктору билет, я вошел в вагон и занял свободное место в ближайшем к выходу купе. Там сидели другие пассажиры, но теперь я уже не искал уединения. Наоборот, после бега зайцем по полям мне хотелось поскорее вернуться к нормальной жизни. Никто из попутчиков не обратил на меня повышенного внимания. Молодая мать вполголоса читала большую книгу с красивой картинкой на обложке своему сынишке – белобрысому карапузу лет шести, лениво развалившемуся на мягком диване и интенсивно болтающему ногой. Она подняла на меня глаза и снова продолжила читать. Пожилая леди в очках на цепочке, сидящая в углу у окна и листавшая журнал кулинарных рецептов, не удостоила меня и взглядом.

Прозрачная перегородка, отделяющая купе от коридора, давала мне хороший обзор, но за окнами поезда уже сгустилась абсолютная, чернильная чернота, и я ничего не видел, кроме огней, то и дело мелькавших в темноте.

…То были эльфы, дивный род

В серебряных плащах;

В коронах трое: взгляд их горд,

И мудрость в их чертах.

Тихий шепчущий голос молодой женщины читал незнакомую мне красивую балладу о девочке, увидевшей на реке корабль эльфов.

Надела фартук Фириэль

И косу заплела,

День незаметно пролетел,

И вновь сгустилась мгла…

…Но смолк навек печальный зов,

И ветер меж ветвей

Не раздувает парусов

Эльфийских кораблей.

Я улыбнулся мальчику, поймав на себе его пристальный, изучающий взгляд. Старушка Англия оставалась Англией даже в конце двадцатого века. Думаю, она всегда останется страной, где в любом старом доме водятся тролли и привидения, а из-за каждого угла можно ожидать появления собаки Баскервилей. Причем это все – в порядке вещей.

– Ваша станция, – предупредил меня кондуктор.

Он безошибочно определил во мне иностранца и стремился избежать недоразумений.

Было начало шестого вечера.

Я вышел на платформу, побелевшую от снега, и поискал глазами светящийся щит с расписанием и схемой движения поездов. От Крайстчерч меня отделяло всего четыре остановки. Я вошел в здание вокзала и взял билет. До поезда оставалось чуть менее получаса.

Я ничего не ел с тех пор, как позавтракал еще в самолете. На станции имелся ресторан, я зашел и заказал официанту яичницу с беконом и кофе. Перекусив, я вышел на платформу и закурил. Мне казалось, что все приключения позади. Посмотрел на часы. Через три минуты подойдет мой поезд…

И в этот момент, тихо позвякивая подкованными каблуками тяжелых шнурованных ботинок, мимо меня по платформе неторопливо прошел молодой человек в черных кожаных брюках и куртке. Мотоциклетный шлем он держал под мышкой.

У парня были светло-каштановые, слегка вьющиеся на концах волосы, прихваченные на макушке резинкой. Он казался выше меня ростом, худощавым и женственным, но в его движениях проглядывалась пластика тренированного человека. Медленно продефилировав мимо, мотоциклист обернулся и посмотрел прямо мне в глаза. На мгновение мне показалось, что он улыбается, но его тонкие губы даже не дрогнули. Посмотрев на меня, парень спокойно отвернулся и пошел в конец платформы, где развернулся и направился обратно, идя теперь мне навстречу. Позади него из темноты уже вырывались яркие огни приближающегося к станции поезда. В их свете я перестал различать черты мотоциклиста и видел только черный силуэт, движущийся мне навстречу.

Я сел в подошедший поезд, но ехать в Крайстчерч с хвостом я не мог. Оставаться на этой станции было бессмысленно. Я надеялся выйти из поезда где-нибудь по пути, не доезжая до Крайстчерч, и попытаться снова запутать следы. Почему-то мне казалось, что мотоциклист не станет садиться в один со мной поезд, а предпочтет следовать за поездом на своем мотоцикле. По крайней мере, когда я заходил в вагон (а я сделал это буквально в последний момент перед отправлением), мотоциклист еще стоял на платформе.

Итак, я стоял в коридоре вагона и смотрел в окно, когда за спиной послышалось уже знакомое позвякивание кованых ботинок. Обернувшись, я увидел, что мотоциклист остановился у соседнего окна и с равнодушным видом смотрит в темноту. Как видно, он решил изменить тактику и теперь «приклеился» ко мне вплотную. Так мы проехали одну остановку, другую… Чем ближе приближался Крайстчерч, тем паршивее становилось у меня на душе. Привести за собой к Мартову хвост я не мог. Во-первых, старик просто-напросто откажется от встречи, и не только сегодня, но и вообще. Во-вторых, это было бы подлостью с моей стороны.

Приближалась третья станция. Поезд замедлил ход. За окном замелькали освещенные яркими фонарями деревья и здания станции.

– Сэр, ваша станция следующая, – слегка удивленным тоном сказал кондуктор, когда я проходил мимо него на платформу.

– Ничего, я решил сойти сейчас.

Мотоциклист вышел за мной следом.

Я огляделся. Мой поезд ушел. Местность вокруг – абсолютно незнакомая, я понятия не имел, где нахожусь, и не мог ничего придумать. Я слишком устал, замерз, проголодался, чтобы трезво соображать.

Чего хочет этот придурок в черной коже? Следит за мной, чтобы выйти на Мартова? Тогда почему так грубо, так откровенно?.. Или это способ запугать меня, заставить отказаться от встречи? Ну тогда это просто наивный прием. К тому же меня интересовало, кто он – местный или русский? От ответа зависело многое.

Я зашел на станцию и поинтересовался у служащего, имеется ли здесь поблизости какая-нибудь гостиница? Служащий ответил, что милях в трех от станции, в деревне, есть неплохая гостиница. А как попасть в деревню? Он посоветовал вызвать по телефону такси. От этого шага я пока предпочел воздержаться. Допустим даже, что я доберусь до гостиницы, сниму номер, предупрежу портье, чтобы он не впускал ко мне ни одну живую душу, пусть это будет сама королева Елизавета, ну а наутро меня найдут с пулей в черепе, потому что вообще не спать я не смогу… Это же не Россия, это же приличная, порядочная, уважающая закон страна, тут сунь под нос портье удостоверение сотрудника Скотленд-Ярда, и он откроет по первому же требованию любую дверь…

Что же делать? Нужно быть на людях, постоянно на виду. Пусть этот кожаный черт тусуется рядом, я буду начеку. Не станет же он на меня нападать при посторонних? Слишком большой скандал, много свидетелей… Лучше всего подойдет банальный несчастный случай или случайное нападение-ограбление иностранца, заехавшего невесть зачем в эту глушь. Мне нужно придумать, как от него оторваться, а для этого лучше подойдет оживленное место, толкучка, людская сутолока… Вот если бы я был в Лондоне, где полно ночных клубов, дискотек, баров и ресторанов, открытых до утра, но здесь, в тихой деревенской глуши…

– Вы не подскажете, сегодня еще будут поезда на Лондон? – на всякий случай поинтересовался я у того же служащего, но он отрицательно покачал головой:

– Нет, следующий экспресс на Лондон будет проходить в шесть утра. Вам лучше всего поехать в гостиницу. В десять вечера здание вокзала закрывается, потому что ночные пассажирские поезда идут без остановки.

Я вышел из здания вокзала на платформу, где пока еще были немногочисленные пассажиры.

Куда же мне податься теперь?

В отражении стеклянной двери я видел, что мотоциклист стоит шагах в трех у меня за спиной. Я вдруг понял, что, как лис, за которым гнались гончие, сам забежал в ловушку, откуда охотнику удобнее всего меня подстрелить. Кожаный мотоциклист был гончей, но опасаться следовало не столько его, сколько невидимого охотника, засевшего в кустах… Впереди – длинная ночь, я один, в стране, где у меня нет ни друзей, ни даже добрых знакомых, которым можно внезапно позвонить и попросить о помощи. Вызвать такси и отправиться в деревенскую гостиницу?

Я вдруг подумал, что под видом таксиста, которого я буду дожидаться, может приехать мой убийца. Я сяду в машину, а утром меня найдут где-нибудь на рельсах. Идеальный несчастный случай. Останется загадкой для всех, какого хрена я брел ночью по путям, ну поудивляются все, да и плюнут.

Мне стало по-настоящему страшно и очень одиноко. Дома, в России, я мог бы что-то придумать, но здесь я физически ощутил свою оторванность от остальных людей. Я незаметно огляделся. К кому здесь я могу обратиться за помощью? К кому могу подойти со странной просьбой – эй, мужик, подкинешь до ближайшей гостиницы? Плачу стольник… На меня в лучшем случае посмотрят как на сдвинутого иностранца.

Там, где здание вокзала имело красивое архитектурное украшение – полукруглый стеклянный выступ, я заметил вывеску паба. Назывался он вполне соответственно железнодорожному стилю – «Свисток» и, судя по дате, был открыт еще в 1898 году. Сто лет назад, надо же!

Какая разница, куда идти? Ноги сами понесли меня к красной входной двери, украшенной чем-то вроде тормозной ручки со старинного стоп-крана. В пабе, в отличие от билетной кассы и платформы, в этот час было довольно людно. Интерьер питейного заведения, как и фасад, был выдержан в железнодорожном духе: на стенах висели в рамках старинные фотографии и рисунки паровозов, там и сям стояли различные предметы, свинченные со старых поездов, – сверкающие начищенной медью ручки, рожки, таблички, какие-то компостеры… Основной достопримечательностью служила настоящая паровозная топка, установленная в центре зала. Рядом стояла угольная лопата. Даже светильники под потолком были стилизованы под газовые лампы.

Народ пил пиво, болтал, смеялся, слушал музыку, играл в «дартс» – метал дротики в мишень, висящую на стене, – все развлекались, как и положено холодным зимним вечером буднего дня.

Что мне сейчас делать?

Для начала следовало поесть. Может, это и покажется странным, но я опять жутко проголодался. Я сел за столик поближе к выходу, спиной к стене и лицом к залу, чтобы следить за ситуацией. Пока уплетал за обе щеки, обдумывал ситуацию. Мой хвост вошел в паб несколькими секундами позже меня и направился к стойке бара. Сидел спиной ко мне и медленно потягивал темное пиво. Меня он не выпускал из виду: справа над стойкой крепилось на железной ноге выпуклое круглое зеркало, вероятно принадлежавшее к числу железнодорожных трофеев хозяина «Свистка». В зеркале отражался весь зал. Время от времени меня загораживали спины других посетителей, тогда мотоциклист оборачивался и со скучающим видом осматривал зал.

Я тянул время.

– Вы закрываетесь на ночь? – спросил на всякий случай у единственной официантки – девушки лет двадцати пяти, приносившей за соседний столик пиво.

– Да, конечно, – улыбнулась она.

– А во сколько?

– В пятницу и субботу мы обычно работаем допоздна, даже иногда до двенадцати, если много посетителей, а сегодня… Наверное, закроемся часов в десять. Когда вокзал закрывается, то и здесь совсем мало народу. Вам принести еще что-нибудь?

– Кофе, пожалуйста. Самый крепкий, какой можно.

Девушка кивнула и оставила меня.

Я подумал, что я – единственный человек в пабе, кто пьет кофе в это время.

На часах было без малого восемь вечера. Мой преследователь сидел по-прежнему за стойкой бара на высоком круглом стуле и с невозмутимым видом пил пиво.

В какой-то момент мне показалось, что он упустил меня из виду. Должен же здесь быть туалет? Я огляделся по сторонам, затем поднялся и пошел к арке в конце зала, за паровозной топкой. Туалет в «Свистке» не делился на "м" и "ж", как принято у нас в России даже в самых малопосещаемых дамами местах. Он был общим, разделенным внутри на отдельные кабинки. Оказавшись внутри, я первым делом метнулся по сторонам в поисках окна или любой другой лазейки на улицу, хоть бы вентиляционной отдушины, но – глухо. Как видно, воздух в помещении кондиционировался, и в ином проветривании «Свисток» не нуждался.

В гордом одиночестве пребывать долго не пришлось. Мотоциклист вошел следом за мной с интервалом в двадцать секунд и, буквально дыша в затылок, остановился позади меня у умывальника. Я тщательно намылил руки жидким мылом. Темная от грязи вода с мыльной пеной струйкой стекла в раковину. Затем я тщательно отчистил брюки на коленях, снова вымыл руки и ополоснул лицо. Посмотрел на свою физиономию в зеркало. Под глазами – круги, на щеках и на подбородке под ладонями ощущается легкая шершавость. Я вспомнил, что моя бритва осталась в сумке в такси вместе с остальным багажом.

В туалете никого, кроме меня и мотоциклиста, не было.

Я промокнул лицо и руки бумажным полотенцем, скомкал его и, прицелившись, запустил бумажным шариком в стоящую в углу урну. Мотоциклист машинально скосил глаза, следя взглядом за летящим комком бумаги. Я решился.

Схватившись руками за край умывальника, я ударил назад обеими ногами, толкнув парня в живот. Мотоциклист отлетел к противоположной стене, потерял равновесие, но удержался на ногах. Я не успел добежать до двери. Он прыгнул мне на спину, обхватил руками за шею, повалил на пол. Заломив назад руки так, что я услышал хруст сухожилий, он уселся сверху мне на спину, придавив коленом к полу. Я мог только извиваться под ним, как червяк, но чем сильнее я брыкался, тем сильнее он выкручивал руку. Мне удалось выдернуть руку из рукава куртки, как змее, сбрасывающей кожу. Высвободив руку, я попытался перевернуться на спину, но мотоциклист оказался проворнее. Одной рукой он обхватил сзади меня за горло, другой схватил за чуб и рывком повернул мою башку на девяносто градусов. Я заорал от боли и несколько раз шлепнул рукой по плиткам пола, показывая, что сдаюсь. Парень слегка ослабил хватку.

– Все, хватит, хватит, – прохрипел я по-русски. Потом, опомнившись, повторил по-английски.

Он отпускал меня постепенно. Сначала я смог повернуть голову, потом сделать глубокий вдох. Колено перестало давить между лопаток. Парень слез с моего горба и стоял рядом, ожидая, пока я поднимусь на ноги. Я видел в полуметре от себя высокие голенища его шнурованных ботинок с металлическими набойками на носах и каблуках.

Дверь туалета открылась, пропуская компанию подвыпивших мужичков. Не обращая на нас никакого внимания, громко продолжая какую-то беседу, они направились к писсуарам, выстроившись по росту спинами к нам.

Я поднялся и поправил на себе распотрошенную одежду. Мотоциклист проводил меня обратно до моего столика, а сам вернулся к стойке бара. Я подождал, пока подойдет официантка с кофе, и оплатил счет. Самым странным в нашей стычке было то, что все происходило молча. Говорил только я. Он не проронил ни звука. Я не мог понять, кто он – русский или англичанин?

Прихватив с собой чашку кофе, я протолкался к стойке бара и встал рядом с мотоциклистом, плечо в плечо. Он пил пиво, не обращая на меня ни малейшего внимания. Даже не покосился, черт, в мою сторону. Я толкнул его рукой под локоть. Пиво расплескалось по стойке.

– Я сожалею, это вышло случайно, – вежливо произнес я по-английски.

Он повернулся и посмотрел на меня с неизменно вежливой английской полуулыбкой, означающей, что он видит перед собой абсолютно незнакомого человека, до которого ему нет никакого дела.

– Хеллоу, – поздоровался я, – вижу, вы тоже один? Позволите вас угостить?

Он ничего не ответил. Я кивнул бармену, что заказываю два бокала.

– Вы ведь пьете темное? А мне одно светлое.

Бармен положил перед нами на стойку две квадратные подставки с эмблемой паба, затем на них поставил два высоких бокала. Мотоциклист взял свой и, слегка подняв, отсалютовал мне.

– Ваше здоровье, – ответил я.

У него были очень светлые, серые или голубые, очень холодные глаза и смазливая внешность. Я понял, кого он мне напоминает: тошнотворно-слащавая мордашка в стиле Леонардо ди Каприо. Демонически изломанные под острым углом брови и кривая усмешечка. Сразу вспомнился календарь, повешенный Леной в моей прихожей.

– По-моему, я видел тебя сегодня в аэропорту, – сказал я, сделав пару глотков.

Парень пожал плечами.

– Нет, ты ошибаешься, – ответил он чисто по-английски, с британским прононсом, без всякого характерного акцента.

Все-таки англичанин? Какого черта англичанину до моей скромной персоны? На вид ему было лет двадцать семь… Но он вполне мог быть русским, давно живущим в Англии.

– Классный у тебя мотоцикл. «Кавасаки»? – задал я вопрос.

– «Судзуки».

– Сколько миль в час максимально выжимает?

– Девяносто.

– Ты не боишься, что его угонят, пока ты тут расслабляешься?

(Вопрос на засыпку. Русский на него отреагирует, а вот англичанину такой логики не понять. Он решит, что с моей стороны такое предположение – просто тупая шутка.)

Мотоциклист посмотрел на меня с легкой усмешкой и ничего ответил.

– Ты живешь в Лондоне? – спросил я.

– Нет. А ты, судя по акценту, поляк? Или югослав?

– Русский.

– А, сеад миль фаилте, – произнес он неизвестную мне фразу, криво улыбнувшись.

– Что?

Мотоциклист молчал.

– Как ты меня нашел? – прямо спросил я, понизив голос.

Наш разговор со стороны казался обычной застольной беседой двух случайно познакомившихся людей.

– Это моя работа, – так же тихо ответил парень, немного подумав.

– Что вам от меня нужно?

Он покачал головой:

– Лично мне – ничего.

– А тем, кто тебя нанял?

– Меня это не касается. Я просто делаю свою работу.

– А может, мы договоримся? Дай мне отсюда уйти…

Он усмехнулся и отрицательно помотал головой. Бармен переместился в нашу сторону.

– Повторите, – попросил я, отодвигая пустой бокал.

От передозировки кофеина у меня мелко дрожали пальцы.

Я был в ловушке. Сам загнал себя в капкан. Моей последней надеждой был Крайстчерч.

– Мне можно позвонить? – тихо попросил я.

– Звони, – пожал он плечами.

Я решил связаться с Мартовым и объяснить ситуацию. Черт с ней, со встречей! Если после этого Мартов передумает встречаться со мной, пусть… Только сначала пускай поможет выпутаться из этой ситуации. Вернуться в Лондон я не могу, ехать в Крайстчерч не разрешают, добираться до гостиницы, откровенно говоря, боюсь. Мне в самом деле было не до реверансов.

Мотоциклист не стал сопровождать меня к телефону, остался сидеть у стойки. Телефонный аппарат – старинный черный ящик с двумя воронками, в одну говорить, в другую – слушать, – висел в нише на стене зала. Металлический диск прокручивался с усилием, но работал аппарат идеально. Видимо, начинка у него была самая что ни на есть современная. Я услышал голос Мартова так, словно старик находился рядом.

Когда я объяснил, в чем дело, Мартов молчал гораздо дольше, чем в предыдущий раз.

– Хорошо, приезжайте, – сказал он наконец. – Садитесь во второй вагон. Здесь на станции вас встретят и отвезут в отель. Больше мне не звоните. Если получится, я сам с вами свяжусь.

И повесил трубку.

Не слишком вежливо, но у меня отлегло от сердца. Не обращая внимания на своего преследователя, я немедленно побежал в билетную кассу, страшась только одного – что все сегодняшние поезда на Крайстчерч уже прошли. Но нет, мне везло – я успел взять билет на последний вечерний поезд. Сорок минут, отделявшие меня от него, уже не казались временем.

Выйдя из кассы, я заметил на площадке перед вокзалом своего мотоциклиста, но теперь это меня больше не беспокоило. В приподнятом настроении я вернулся в паб и просидел там как на иголках, пока не подошло время прибытия поезда. Когда я снова вышел на платформу, неожиданно оказалось, что мой хвост исчез. Я больше не видел мотоциклиста в черной коже и высоких ботинках ни возле паба, ни на платформе перед поездом, ни в вагоне, который вез меня в Крайстчерч. Нельзя сказать, что я сильно опечалился его исчезновению!

Дорога в Крайстчерч заняла не больше пятнадцати минут. Наконец я оказался на месте. Станция, на которой я вышел, показалась еще более маленькой и провинциальной, чем та, где я садился в поезд. Выйдя из второго вагона, я остался стоять на платформе, провожая взглядом немногочисленных пассажиров, вышедших на этой же станции.

– Юрий Гордеев?

На самом деле человек, подошедший ко мне, произнес мое имя по-английски, так что получилось нечто вроде «Юри Гордеефф».

– Да, это я.

– Генри Льюис, – представился он.

Невысокого роста толстячок с улыбающимся круглым бородатым лицом русского деревенского батюшки.

– Я встречаю вас по просьбе Мартина Грина. Идемте. – Он показал рукой, в какую сторону мне направляться.

Мы прошли через маленькое, построенное из красного кирпича здание вокзала и оказались на полукруглой привокзальной площади, заставленной автомобилями.

– Сюда, – подсказал Льюис.

Его машина даже не была заперта, и ключи торчали в замке зажигания.

– Добрались без осложнений? – поинтересовался он, сев за руль.

– Да, без особых осложнений, – подтвердил я, усаживаясь на заднее сиденье.

Больше он ни о чем не спрашивал, только улыбался, поглядывая на меня в зеркало заднего вида.

Машина выехала с площади и свернула в одну из узких улиц, вдоль которой тянулись витрины магазинчиков, запертых на ночь ажурными решетками или металлическими жалюзи. В конце улицы мы снова свернули и ехали теперь вдоль реки. Со стороны реки тянулся невысокий парапет с красивыми фонарными столбами, с другой стороны от дороги возвышалась увитая плющом каменная ограда.

Льюис спросил меня о чем-то, но я не расслышал.

– Можете повторить? – попросил я, придвигаясь к нему.

Льюис обернулся ко мне. В его руке, направленной в мою сторону, я успел заметить продолговатый темный предмет. Машинально отшатнулся назад. Перед глазами словно вспыхнула и разорвалась шаровая молния, и я потерял сознание…

…Все, что было потом, я помню как сон и до сих пор не могу отделить правды от фантазии. Глаза мои открыты. Я чувствую, что меня несут, точнее даже, тащат волоком, тянут изо всех сил. Своего тела я не ощущаю, но каким-то чутьем понимаю, что тем, кто пытается меня нести, очень тяжело. Я слышу их голоса, они разговаривают между собой, до меня доходит смысл их слов, но я не знаю, на каком языке они говорили: на русском? на английском? Нет, на каком-то неизвестном мне диалекте. Впрочем, почему неизвестном? Мозг у меня работал нормально. И как фотографическая вспышка мелькнула догадка. Я вспомнил, что означает это «сеад миль фаилте», произнесенное мотоциклистом с кривой и таинственной усмешкой. «Добро пожаловать» по-ирландски… Так вот в чьи руки я попал! ИРА, «Шинн Фейн», какие у них еще там террористические организации? Видимо, мои таинственные преследователи всегда применяли «местные кадры» – в Париже деградировавших эмигрантов, здесь ирландских террористов, видимо решивших подзаработать…

…Затем я услышал сильный всплеск воды. Медленно погружаюсь под воду. Глаза мои по-прежнему открыты, и я вижу над собой, уже из-под воды, круглые шары фонарей и человеческие фигуры, склонившиеся над рекой. Я чувствую, как мне в горло льется холодная вода, но, поскольку я не испытываю потребности ни сглотнуть ее, ни выплюнуть, она течет спокойно и медленно и попадает в желудок. Я чувствую проникающую в желудок струю холода, но этот холод внешний, он не касается и не беспокоит меня…

А затем… я отключаюсь…

И когда снова открываю глаза, то вижу над собой серое светлое небо. Его свет ослепляет меня, и я зажмуриваюсь. Меня переворачивают на бок, и я вижу ярко-зеленую траву прямо у себя под щекой и чувствую, как у меня из горла вытекает вода. Своего тела я по-прежнему не ощущаю. Самое странное, что все происходящее со мной кажется мне сном, и во сне я даже думаю: это сон. Надо мной склоняется человек, он смотрит на меня сзади, а я смотрю на него снизу вверх и вижу, что у него на лице множество глаз, целый ряд от виска до виска, и думаю: это я насмотрелся накануне «Секретных материалов», вот теперь мне снится, как меня препарируют инопланетяне… И снова отключаюсь…

Ладно, не стану поддаваться мазохистскому искушению передать вам все детали и подробности собственного воскрешения. Ощущения из разряда незабываемых.

Короче, я не умер и вечером того же дня уже вовсю болтал с симпатичными английскими медсестрами, уговаривая их вынуть у меня из носа трубки.

Потом меня навестили мои спасители – мужичок, вышедший рано утром выгулять по берегу реки трех своих спаниелей, и, соответственно, его питомцы. Всех четверых пропустили ко мне в палату.

Заходили дважды из полиции, справлялись, какого хрена я оказался в их речке? Им я чистосердечно признался, что приехал в Англию как турист, хотел поднабраться впечатлений, по русской традиции сел не в такси, а в частную машину к незнакомому человеку, которого попросил отвезти меня в отель, а тот отключил меня электрошокером. Дальнейшее помнится смутно…

Отсутствие при мне багажа полиция расценила именно как результат неудачной ночной поездки, а я не стал вдаваться в детали и переубеждать их. Внешность шофера, везшего меня, цвет и вид машины я описал без изменений. Пусть ищут. Этот тип небось уже шатается где-нибудь по Дублину…

Как я понял из их объяснений, жизнь мне спасла куртка. Ее непромокаемость и, как выяснилось, практическая непотопляемость. Куртка держала меня на плаву, как спасательный жилет, не позволив окончательно погрузиться на дно реки и утонуть. Течение отнесло меня почти на полмили вниз. Там река делала поворот, и меня прибило к ивам, где я и был обнаружен рано утром мужичком, прогуливавшим своих спаниелей. В остальном и врачи, и полиция сходились на одном мнении: что мне страшно повезло.

Милые люди – местные жители – завалили меня открытками с пожеланиями выздоровления, даже дети из школы приходили. Я стал чем-то вроде местной достопримечательности. Журналисты от меня не отлипали. Первым пяти я дал интервью, остальных попросил у персонала больницы гнать в шею. На столике перед моей кроватью собралась целая коллекция мягких игрушек и воздушных шаров в форме сердечек. Я подумывал, что стоит захватить их с собой в Москву, на память о приключении…

Мое фото поместили в газетах. Я немного надеялся, что таксисту, который взял меня в Хитроу и которого я таким бессовестным макаром кинул на автосервисе, попадется на глаза моя рожа в газетах, и он захочет взыскать с меня плату за проезд, а заодно вернуть мне сумку с моими вещами, но на этом чудеса закончились. Таксист не объявился, а через два дня меня выписали.

Все это время Мартов никак не проявил себя, но я надеялся, что старик в курсе происходящего – из местных газет хотя бы.

– Куда вы намереваетесь сейчас отправиться? – поинтересовался сержант из местной полиции, пришедший в больницу в день моей выписки специально, чтобы меня встретить.

– В гостиницу, – бодро ответил я.

– Нам бы не хотелось, чтобы вы покинули Крайстчерч с плохими впечатлениями.

Все-таки удивительно вежливые и занудные люди эти англичане.

– Не покину, не покину, – пообещал я.

– Если хотите, я отвезу вас в своей машине.

– Спасибо, с удовольствием.

Я надеялся, что Мартов выполнит свое обещание и свяжется со мной, как только я перееду в гостиницу и шумиха уляжется.

На прощание я раздарил всех своих мягких медвежат и кроликов медсестрам.

– Спасибо, у нас тоже есть для вас подарок!

Мне вручили пачку газет.

– Мы собрали все статьи про вас. На память!

Я был искренне тронут. На первой же странице «Крайстчерчс белл» – местной ежедневной газеты – я увидел фотографию места происшествия под заголовком «Русский найден плывущим по реке», но мое внимание отвлекло сообщение в строгой траурной рамке, набранное мелким шрифтом в правом нижнем углу первой полосы. «Крайстчерчское Общество садоводов-любителей с прискорбием сообщает о кончине м-ра Мартина Грина, своего бессменного руководителя на протяжении последних пяти лет…»

Полицейский сержант вежливо тронул меня за рукав:

– Идемте!

Наверное, у меня был вид человека, на мгновение утратившего память, потому что сержант напомнил:

– Я отвезу вас в гостиницу.

– Да, да, конечно.

Мы сели в машину.

«М-р Мартин Грин, одиноко живший в коттедже по Ривер-Парк-лейн, 189, был найден мертвым в своем саду приходящей домработницей… Коронер установил причиной смерти кровоизлияние. М-ру М. Грину в этом году исполнилось бы восемьдесят лет. Похороны назначены на такое-то…»

Я машинально посмотрел на кисть левой руки, но вспомнил, что часы на моем теле «найдены не были».

– Без четверти двенадцать, – подсказал сержант, заметив мой жест.

– А число?

– Девятнадцатое.

Значит, Мартова-Грина похоронили вчера.

– Всего наилучшего, – пожелал сержант, высаживая меня из машины перед гостиницей «Лев и корона».

Я вошел в холл и, спрятавшись за кадкой с пальмой, проследил в окно, как отъезжает от подъезда гостиницы его машина. Затем подошел к портье и попросил расписание поездов на Лондон.

Тем же днем, тремя часами позже, стоя в Хитроу в очереди на регистрацию рейса на Петербург, я заметил сквозь стеклянную дверь аэропорта того самого ямайца-таксиста в растянутой вязаной шапке, который во вторник вез меня в Крайстчерч. Клянусь, на нем было мое пальто!

Москва встретила меня белым снегом, десятиградусным морозом и гололедом. Выйдя из здания аэропорта, я поначалу направился к стоянке такси. Но потом одернул себя. Нет уж, осторожность так осторожность. Хватит с меня этих «случайностей» на шоссе. Поеду-ка я как нормальный человек – на автобусе. Во всяком случае, если кто-то опять задумает наслать на меня «КамАЗ», то, возможно, соображение, что при этом придется загубить еще сто человек, его остановит. Да и «Икарус» не так-то просто выкинуть на обочину…

Домой я доехал без всяких приключений. Лена встретила меня с очередным настенным ковриком в руках. Видимо, подыскивала подходящее место, чтобы его повесить.

После поцелуйчиков и объятий я торжественно вынул из полиэтиленового пакета (я вернулся из Лондона с двумя большими пакетами, основное место в которых занимали мягкие игрушки, открытки и сувениры, подаренные сердобольными крайстчерчцами. Таможенники, когда увидели, что именно я везу в Россию, просто обалдели) тарелку с изображением принцессы Дианы. Из небольшой суммы, выделенной мне, я сумел купить для Лены подарок.

– Ой, – обрадовалась она и тут же стала прилаживать к ней веревочку, чтобы повесить на стену. Замечу в скобках, что стены квартирки уже почти сплошь были увешаны разными ковриками, кашпо, маленькими картиночками в рамках и всякими другими прибамбасами. Лене придется поискать свободное место…

– Меркулов несколько раз звонил, – как бы между прочим сказала Лена, – спрашивал, не вернулся ли ты.

Я тотчас же схватился за телефон. Меркулов никогда не будет звонить без цели. Не такой у него характер, да и времени на пустую болтовню у заместителя генпрокурора не бывает. Значит, есть новости…

– Да, я слушаю, – раздался знакомый голос, после того как секретарша соединила меня с ним.

– Константин Дмитриевич, здравствуйте. Гордеев беспокоит.

– Привет. Когда приехал?

– Только что.

– Есть новости. Время на раскачку требуется? – без лишних церемоний произнес Меркулов.

– Да нет. Бодр и весел. Рвусь в бой.

Пожалуй, не буду пока никому рассказывать о своей эпопее с речкой.

– Добро. Тогда ноги в руки – и ко мне. До трех я на работе.

– Есть, – по-военному ответил я и положил трубку.

Заметив, что я снова зашнуровываю ботинки, Лена надулась.

– Ты снова уходишь? Даже не отдохнешь с дороги?

Я сделал вид разведчика, отправляющегося на важное задание:

– Нет времени, милая. Работа такая, понимаешь?

Она закивала:

– Работа у нас такая, забота наша простая…

– Вот именно.

– Когда вернешься?

Я развел руками:

– Не знаю.

Я действительно не знал.

Жаль, что моя машина превратилась в груду металлолома. То есть ее, конечно, можно было починить, но уделить целый день, чтобы отбуксировать ее с аварийной стоянки в ремонт, я не мог.

– Возьми мой джип, – протянула Лена ключи.

Я взял ключи и с благодарностью поцеловал ее.

– Никогда не забуду твой доброты.

– Ну садись, Юра, – кивнул в сторону свободного стула Меркулов, когда я вошел в его кабинет, – рассказывай.

– Нечего рассказывать. Мартина Грина нашли мертвым в собственном саду. Сдается мне, что старику помогли отойти в мир иной.

– Так ты не успел с ним встретиться?

Я покачал головой:

– Лежал в больнице.

– Ого! Захворал в командировке?

– Долго рассказывать, Константин Дмитриевич. Скажу только, что интерес к моей персоне не угасает, а, наоборот, увеличивается.

– Понятно… Ну ладно, значит, и в Лондон вхолостую прокатился. Ну ничего, все к лучшему. Вот, посмотри-ка, что мне удалось раскопать.

Он протянул мне лист бумаги.

СПРАВКА

15 августа сего года в Сиэтле, штат Вашингтон (США), в возрасте 75 лет скончался Уолтер Фитцджеральд Кинн. Смерть наступила вследствие обострения состояния ввиду застарелого рака легких.

По оперативным данным Уолтер Кинн является изменившим фамилию сотрудником Посольства СССР в Вашингтоне Алексеем Кондрашовым. Несколько лет Кондрашов являлся заместителем резидента Первого главного управления внешней разведки КГБ Леонида Теребилова. Незадолго до отзыва Теребилова в СССР (апрель 1971 года) Кондрашов исчез из поля зрения. Позже выяснилось, что он получил политическое убежище в США.

– Откуда это? – спросил я, возвращая Меркулову листок.

– Неважно. Из надежного источника. Как ты заметил, ничего секретного в этой справке не содержится.

– …Но зато заставляет задуматься, – перебил я Меркулова, – значит, весьма вероятно, что именно Кондрашов написал письмо Владиславу Михайлову.

Меркулов кивнул.

– Очень вероятно. Перебежчиков не так уж много, а больных раком – совсем чуть-чуть.

– Так. Значит, Михайлова отозвали после того, как он пожаловался в Центр на «потомственного разведчика» Василия Теребилова, который устроил дебош в ресторане. Через некоторое время отозвали и самого Леонида Теребилова.

– Ясно, – заметил Меркулов, – что эти два события связаны. Сын потащил за собой отца. В те времена такое не прощали.

– А нажаловался на Васю Теребилова не кто иной, как Михайлов!

– Да.

– С этими сроками совпадает и вызов Михайлова, арест и суд. Напрашивается вывод, что… арест Михайлова был подстроен Теребиловым, у которого вырос большой зуб на Михайлова. Об этом пишет Кондрашов в своем письме к Владиславу Михайлову.

– Логическая цепочка выстраивается красивая, ничего не скажешь. Только вот основания для внесения протеста явно недостаточно.

Это точно. Справка, которую добыл Меркулов, расставляла все по полочкам, однако не прибавляла доказательств.

– Значит, это люди Теребилова охотились за тетрадью, устраивали покушения на меня и Михайлова.

– Возможно. Но опять же никаких доказательств.

– Но почему же Теребилов так боится?

– Он не знает, что в тетради. Кстати, ты хорошо разглядывал ее?

– Вроде да.

– Значит, я еще лучше. И заметил очень интересную вещь.

Меркулов отпер свой сейф и достал тетрадь:

– Вот посмотри.

Он перевернул тетрадь и показал пальцем на последнюю страницу обложки:

– Посмотри!

Он показал пальцем на выходные данные. Я прочитал: «Самарская областная типография. Тираж 100 000 экз.».

– И что? – не понял я.

– А то. Ты ничего странного не замечаешь?

– Нет…

Меркулов вздохнул:

– Когда Куйбышев в Самару переименовали?

Я пожал плечами.

– В девяносто первом году.

У меня по спине поползли мурашки. Ничего себе картинка вырисовывается!

– Михайлов делал свои записи никак не раньше девяносто первого года?

– Так выходит.

– Значит, это что-то типа воспоминаний, мемуаров?

– Видимо, да.

– Он написал все это, потом каким-то образом передал Симоненко…

– Боюсь, – заметил Меркулов, – что мы уже никогда не узнаем, как это произошло.

– Ну почему же, – возразил я, – если Алексей Михайлов был жив в девяносто первом году, почему бы ему не остаться в живых и сейчас?

Меркулов с сомнением покачал головой:

– Все-таки девять лет прошло…

– Но самое главное мы выяснили – его не расстреляли.

– Это ничего не значит, Юра. В те годы для особо опасных преступников часто заменяли расстрел работой на урановых рудниках, к примеру. А в деле значилось, что приговор приведен в исполнение.

– Но все равно, – упорствовал я, – если мы имеем дело с таким случаем, почему бы не допустить, что Михайлов жив до сих пор?

– Ну хорошо, допустим, это так. Что ты собираешься делать?

– Во-первых, навести справки в ГУИНе о заключенном Михайлове Алексее Константиновиче.

– А если такового не найдется? Что весьма вероятно.

– Но тогда мы будем, по крайней мере, знать, что он действительно умер.

– Ну ладно, – Меркулов глянул на часы, давая понять, что время аудиенции заканчивается, – сделаем так. Я лично займусь этим делом.

Вот этого я не ожидал! Конечно, если сам заместитель генпрокурора будет заниматься делом Михайлова, это многократно повышает шансы. Мои, в частности.

– Ты пишешь на мое имя надзорную жалобу, – продолжил Меркулов, – а я направлю протест по этому делу в Президиум Верховного суда. А чтобы ты не ходил как бедный родственник по инстанциям, подключу к делу Михайлова Сашу Турецкого. В качестве моего помощника по особым поручениям. Есть тут у меня одна мыслишка… Но тебе все равно придется еще побегать, чтобы подсобрать новые доказательства невиновности Михайлова.

Из Генпрокуратуры я, не теряя времени, поехал в ГУИН. Там все прошло на удивление гладко. Несколько шоколадок секретаршам и работницам архива, и через три часа у меня в руках была справка. Надо сказать, ее содержание только запутало ситуацию.

Министерство юстиции РФ

Главное управление исполнения наказаний

СПРАВКА

В ответ на ваш запрос сообщаем:

Михайлов Алексей Константинович, осужденный 18 января 1972 года, был направлен в ИТУ строгого режима 67659/76454. В 1984 году за хорошее поведение переведен на общий режим в ИТУ 67876/77909. 26 февраля 1985 года скончался в результате смертельного ранения при попытке к бегству.

Начальник архивного отдела Т. Поликарпова.

Михайлов погиб в 85-м году, а в 91-м или даже позже составил свои записки и каким-то образом передал их в Москву, генералу Симоненко.

Мистика какая-то.

А впрочем, почему мистика? Михайлов был разведчиком. А кто, как не разведчики, умеют запутывать следы? Предположим, перейдя со строгого режима на общий, где, естественно, контроль послабее, он решил сделать так, что Алексей Михайлов погиб. Значит, вместо него появился другой заключенный. Или же погиб кто-то другой, а Михайлов сделал так, что умершим стали считать его, а не того, погибшего. В общем, вариантов масса.

Только вот как теперь найти настоящего Михайлова? Эта задачка будет, пожалуй, самой сложной…

…Прошла неделя. Мне звонили браться Михайловы, которым я рассказал о том, что нам удалось выяснить. Но расследование застопорилось: найти среди миллиона заключенных бывшего Михайлова не представлялось возможным. Конечно, весьма вероятно, что Михайлов под чужой фамилией находится в той же самой колонии, да только как выяснить, кто именно является Михайловым. А без соответствующих доказательств никто не разрешит являться в ИТУ.

Опять выручил Меркулов. По своим каналам он навел справки. Оказалось, что раньше 1985 года в колонии находился только один человек. Некий Трофимов Анатолий Сергеевич.

Я сидел в кабинете Меркулова и терпеливо ждал, когда он наконец разберется с многочисленными бумагами на своем столе. Бумаг было много, поэтому я приготовился к долгому ожиданию.

Кабинет Меркулова хоть и отличался неким бюрократическим шиком, тем не менее нес печать какого-то несвойственного учрежденческому помещению домашнего уюта. Поверх большого телевизора напротив стола кокетливо примостилась кружевная салфеточка. На полочке среди толстых папок с официальными документами стояла неизвестно из какой тьмы веков взявшаяся металлическая статуэтка волка «Ну, погоди», который держал в руках никелированную гитару-открывалку. Открывалка была изрядно ободранной, что свидетельствовало о том, что ею часто и помногу пользовались.

Даже под новеньким и блестящим фальшивой позолотой двуглавым орлом, который помещался над головой хозяина кабинета, висел большой вышитый коврик – искусные руки неизвестной мастерицы изобразили на панно бой Пересвета с Челубеем. Русский богатырь неуловимо напоминал самого Меркулова, а Челубей выглядел просто как бандит с большой дороги. Словом, несмотря на наличие скучных столов, бездарных стульев и неинтересных бумаг, кабинет Меркулова все-таки был уютным. А главное, полностью соответствовал своему хозяину.

– Слушай, Юра, ты ничего не имеешь против того, чтобы слетать в Красноярский край? – наконец поинтересовался Меркулов, когда стопка бумаг с левой стороны перекочевала на правую, пройдя через его руки.

Я пожал плечами. Никакой видимой причины, чтобы отказаться от еще одной командировки, я не находил. Но все-таки, если честно, ехать в такую даль мне совершенно не хотелось. Кыштым – не Париж, а тем более не Лондон…

– Надо в конце концов разобраться с этим Трофимовым, – уточнил Меркулов.

– А если меня погонят взашей из зоны? Вы же понимаете, я для начальника колонии никто, ничто и звать никак.

Меркулов покачал головой:

– Я позвоню в Красноярск, прокурору по надзору за местами исполнения наказаний. Чтобы они тебя встретили как надо, оказали всемерное содействие и так далее.

Я с сомнением пожал плечами.

– Опять же и самолеты плохо переношу, – предупредил я на всякий случай. Честно говоря, после всех этих перелетов между Питером, Парижем и Лондоном я действительно почти возненавидел гражданскую авиацию.

Про себя же решил: будь что будет. Ничего против этой «командировки» я, в принципе, не имел, тем более что кроме меня это надо разве что братьям Михайловым… Конечно, сплошной дискомфорт – разные непредвиденности, связанные с переездами и перелетами, волнения, перемена часовых и климатических поясов, дорожные простуды, возможная потеря багажа… В общем, люди, много путешествующие по нашей многострадальной матушке-родине, меня поймут. Оно, конечно, любопытно, но, согласитесь, дома, в кресле и тапочках, мир кажется гораздо надежнее.

А самое главное, я для начальника лагеря – просто пустое место. Он со мной и разговаривать не будет, не то что оказывать какое-то содействие. Конечно, звонок Меркулова может что-то изменить, но в далекой таежной глуши все эти звонки воспринимаются по-другому.

– Юра, если надоели самолеты, поедешь поездом, – предложил неумолимый Меркулов. – А чтобы не скучно было, с тобой отправится Саша Турецкий.

Ну это же совсем другое дело! Все-таки умеет Меркулов делать подарки!

– Посетишь Кыштымскую колонию общего режима, поговоришь с начальником и получишь у него разрешение встретиться и побеседовать с одним из заключенных. Саша тебе во всем поможет. Встретишься с Трофимовым. Материалы по нему возьмешь у моей секретарши. Я их запросил в порядке прокурорского надзора. Думаю, когда они, в Кыштыме, увидят корочки Турецкого, сразу встанут на задние лапки.

– Хорошо. Ну а дальше что? Если Трофимов не будет колоться?

– Ну, Юра! Где твоя хватка следователя, хоть и бывшего? – нахмурился Меркулов. – Прояви характер! Начни с того, что Трофимов должен знать об одном человеке, с которым когда-то вместе сидел. Разговаривай по-хорошему, ласково. Поделись с ним нашими сведениями. Договорись с начальником колонии о временном послаблении режима для Трофимова. Бутылку водки поставь, в конце концов, выпейте, как люди, поговорите по душам…

– Сомневаюсь, что нам разрешат распивать водку с заключенным…

– Разрешат. Если хорошо попросите. Короче, сделайте все, чтобы он пошел на контакт. Проявите фантазию. Там, где не сможешь, сам Турецкий пособит.

И он, давая понять, что разговор окончен, снова взялся за бумаги. Делать нечего – придется ехать.

Дома, собирая в чемодан теплые вещи, я думал о Красноярске. Этот город был мне известен тремя своими достопримечательностями: мафиозной войной за Ачинский глиноземный комбинат, одноименной ГЭС и тунгусским метеоритом. И то, и другое, и третье характеризовало далекий сибирский город не с лучшей стороны. Нет, справедливости ради следует заметить, что о Красноярской ГЭС ничего плохого я сказать бы не смог, но само название ассоциировалось с поэмой Евтушенко «Братская ГЭС», а зубодробительный слог этой поэмы вызывал мурашки на коже: «Я начальник света Изя Крамер, я глазами ГЭС на вас гляжу…» Жуть, одним словом.

Медвежуть… Медведи там, наверное, жируют, ловят красную рыбу, идущую на нерест, кедровыми орешками закусывают. Дикий край. Тайга, Енисей, Ангара, Подкаменная Тунгуска… Да, там же еще великий и ужасный генерал-губернатор имеется. Надеюсь, встреча с этой достопримечательностью Красноярска нам не грозит…

«Где хоть этот Кыштым находится?» – думал я, листая плотные страницы географического атласа.

Но и на самой крупномасштабной карте Красноярского края населенного пункта Кыштым не обнаруживалось.

Наверняка поселок при зоне, полторы тысячи человек, не больше, и все там же, на зоне, и работают. И добираться до них вездеходом через тайгу километров сто пятьдесят… Ничего! Что поделаешь, работа адвоката – это не только сидение в кабинетах и перелистывание разных бумажек. Хорошо, что Меркулов помог, отрядил Турецкого, спасибо ему!

Мы с Турецким отбыли из столицы на той же неделе скорым поездом Москва – Красноярск. С собой я вез несколько детективов, которые давно собирался, да так и не удосужился прочесть, и несколько бутылок столичной водки. «Жидкая валюта» наверняка пригодится в глухой тайге, помимо того, может послужить инструментом добывания истины по рецепту Меркулова. Судя по звону стеклотары, доносящемуся из сумки Турецкого, Александр Борисович рассуждал сходным образом.

Вагон СВ, в котором мы ехали, оказался заполненным лишь наполовину. Мы заняли купе, и я первым делом переоделся в удобный спортивный костюм и теннисные туфли, затем достал из чемодана и аккуратно развесил на плечиках свой солидный деловой костюм, чтобы не измялся за долгую дорогу, укутал его от пыли в целлофановый мешок, залег на полку, открыл книгу и погрузился в чтение. Турецкий, который был несказанно рад возможности отоспаться под тихий стук вагонных колес, уже давно храпел на своей полке.

Как только за окном перестали мелькать неуютные многоэтажки подмосковных городков и побежал ровный, хоть и однообразный равнинный пейзаж, я снова почувствовал себя вполне комфортно, почти так же, как и дома перед телевизором. Нет, пожалуй, немного лучше. Тишина, покой…

Командир третьего отряда Кыштымской колонии общего режима Саламов, прежде чем выйти утром из дома и отправиться на службу, смотрел всегда в окно на свисающую с крыши веранды ледяную сосульку, служившую ему одновременно и градусником, и барометром. По ее длине, толщине и другим, одному ему известным параметрам Саламов почти безошибочно определял, какая сегодня температура, дует ли с Енисея сырой пронизывающий ветер, или, наоборот, выдался день сухой и морозный.

– Вот однажды отломится твоя сосуля и как долбанет кого-нибудь по темечку! – привычно ругалась жена, не раз порываясь сбить проклятущую ледышку, но Саламов противился.

Жена работала контролером в том же третьем отряде, и Саламов всегда составлял график дежурств так, чтобы жена попадала на работу в одну с ним смену. Поэтому в его отсутствие совершить покушение на сосульку супруга не имела возможности.

Сунув ноги в валенки с резиновыми галошами, Саламов вышел во двор. Длинный двухэтажный деревянный барак, в котором кроме Саламовых жило еще пять семей, стоял на окраине поселка. Пятнадцать минут ушло на разогревание двигателя «уазика», ночевавшего тут же, во дворе, под открытым небом. От поселка до обнесенной двумя рядами колючей проволоки территории колонии Саламов обычно доезжал за пять минут. В любую пургу и метель вышки по периметру лагеря служили ему хорошим ориентиром.

Приняв смену, он первым делом включил радио, после чего стал тщательно кормить рыбок в аквариуме. Рыбки происхождения были простого, енисейского, а аквариум смастерили зеки из обрезанного стекла, залив швы эпоксидной смолой. Аквариум слегка подтекал, но другого в Кыштыме все равно раздобыть было негде. Рыбки росли быстро, и Саламов с сожалением подумал, что скоро придется заводить новых, а из этих сварить уху.

Покормив рыб, Саламов сел за письменный стол, достал из ящика пачку «Беломора», привычным движением надломил в двух местах бумажную гильзу, чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.

– К вам заключенный, просит принять, – доложил неожиданно и без стука дежурный.

– Почему без доклада? – поперхнувшись дымом, прохрипел Саламов.

Молоденький солдатик замялся, топча сапогами домотканый коврик, принесенный на работу женой Саламова.

– Ладно. В следующий раз имейте в виду. Кто просится? Чего надо?

– Трофимов из третьего блока.

– Чего ему?

Дежурный пожал плечами. Саламов вздохнул и подумал, что былую дисциплину в армии теперь уже ни за что не восстановить.

– Спроси у него, чего хочет.

Солдат исчез в коридоре и через мгновение снова открыл дверь.

– Говорит, насчет кухни.

– Скажи, некогда мне. И вообще… Понадобится, сам позову. Иди!

Дежурный скрылся в коридоре, но через некоторое время опять появился на пороге. На этот раз пауза была гораздо длиннее. По его хитрой, как у напроказившего кота, физиономии Саламов определил, что дежурный только что получил от Трофимова мзду: пару пачек сигарет или бутылку водки.

– Говорит, очень надо ему с вами поговорить, – заунывным голосом сказал дежурный. – Говорит, на кухне жрать нечего, один горох остался, и тот наполовину жучок поточил. Из чего обед варить, он не знает.

– А я знаю? – обозлился Саламов. – Пусть к начальнику колонии идет, а не ко мне. Что я ему, Иисус Христос? Этими, своими тремя хлебами всех накормлю, да?

Точного количества хлебов начальник не помнил, но поскольку в церковном обиходе вечно упоминается цифра «три», он решил, что и хлебов было не больше.

– Закрой дверь! Закрой дверь, я сказал!

Физиономия дежурного исчезла за дверью.

"А то я не знаю, что на зоне жрать нечего, – бубнил про себя Саламов, мысленно с кем-то споря. – Что ж я, из дома продукты носить буду? А кто смотрел, может, у меня самого дома жрать нечего? Пусть у начальника зоны башка трещит. Мне-то что?

«Вот взбунтуют, не дай бог…» – предупреждал Саламова внутренний голос, но в пылу спора и этот голос был ему не указ.

«А мне-то какое дело? Если что, начальника колонии снимут, а не меня. Пусть он и думает, чем зону накормить, а мне на все плевать».

«Да твоему начальнику тем более плевать, – не умолкал разумный внутренний голос, – он человек пришлый, его снимут – еще лучше, он давно мечтает отсюда уехать. Даже семью не стал из Ачинска перевозить, знает, что не засидится в этой дыре. А вот тебе тут жить, каждый день на работу ходить. Взбунтуют, что делать будешь? У тебя жена, дети…»

«А взбунтуют зеки, так им и надо! Из части пару бээмпэшек пришлют, быстро наведем тут конституционный порядок! – зло подумал про себя Саламов, постукивая по столу концом резиновой палки, и погромче подкрутил динамик радио, чтобы заглушить внутренний голос. – Сегодня же перекрою график, а Зинке скажу, чтобы взяла на фапе бюллетень и дома посидела, пока тут все не рассосется».

«Что ж ты, до весны жену дома держать собираешься? – язвительно пискнул полузадушенный внутренний голос, перекрывая несущиеся из радиоточки завывания Филиппа Киркорова. – Раньше весны напряженка со жратвой сама собой никак не рассосется!»

Но Саламов решил стиснуть зубы и ни в какие философские споры с самим собой больше не ввязываться, а чтобы отвлечься, сходить в караулку, покалякать с контролерами, попить с ними чайку из заваренных брусничных листьев, без сахара. Говорят, от почек помогает…

– Ничего не вышло, – покачал головой дежурный, завидев Трофимова.

Трофимов поджидал результатов переговоров во дворе возле пищеблока, в котором помещалась столовая для заключенных.

– Ничего не захотел слушать, – объяснил дежурный. – Подожди, может, он сам тебя вызовет. Я ему все сказал, что ты просил.

Трофимов кивнул. По выражению его лица нельзя было понять, сильно он расстроен или не очень. По его лицу вообще трудно было сказать что-либо. Оно напоминало физическую карту, на которой обозначены горные хребты и долины – все лицо Трофимова было изборождено глубокими морщинами, а задубевшая от ветра и солнца, блестящая, как у индейца, кожа цветом походила на гранатовую кожуру. Глубоко спрятанные глаза старого зека были глубокими и умными, взгляд пронзал человека насквозь, как хирургическая игла. Но больше всего в его облике привлекали руки. Натруженные, сильные и жилистые, они тем не менее выглядели красивыми и даже изящными – узкие ладони, длинные и тонкие музыкальные пальцы, правильной формы лунки ногтей…

Вернувшись на кухню, Трофимов проверил, сколько гороха за время его отсутствия успели перебрать двое его подручных.

– Ну как, Золушки, работа движется? – весело спросил он.

– Да уж, блин… – отозвался один, маленький, в смешной кепчонке, – тут мусора больше, чем гороха.

Действительно, помятое ржавое ведро, куда они скидывали порченый горох, было почти полным, чистого же, который насыпался в обеденный бак, было явно меньше.

– Ну что, поговорил? – с трудом разгибая спину, поинтересовался хилый зек по кличке Карась.

– Нет, – просто ответил Трофимов.

Подручные переглянулись. Хоть они заранее не слишком верили в удачную миссию шефа, теперь на их лицах отразилось разочарование.

– Чего так?

– Ничего. Дал от ворот поворот. Даже разговаривать не захотел.

Несколько минут все молчали. Слышался лишь негромкий стук горошин.

– Что же теперь будет? – с беспокойством в голосе спросил Карась.

Вопрос повис в воздухе. Вместо ответа Трофимов поднял ржавое ведро, в которое подручные бросали несъедобный, трухлявый и высохший горох, и опрокинул в кипящий на плите бак с похлебкой.

Подручные снова переглянулись.

Давно уже пищеблок не нуждался в таком количестве людей, но Трофимов по какой-то причине держал возле себя этих двоих прилипал. Старшего за усы и сонный вид зеки прозвали Карасем, а младшего, соответственно, – Мальком, хотя этому «мальку» давно перевалило за тридцатник и сидел он за вооруженный разбой с убийством. Не то чтобы они отличались от прочей зековской братии в лучшую сторону или чем-то заслужили в глазах Трофимова свои привилегии… Его выбор упал на них случайно.

Карасю было за пятьдесят, на свободе он имел чин подполковника, занимал непыльную должность в военной части и схлопотал семь лет за торговлю оружием. Сколько знал его Трофимов, Карась получал из дома длинные письма от жены с подробным перечнем, что уродилось в этом сезоне на приусадебном участке, сколько поросят продали, сколько оставили, почем в этом году на базаре мясо и прочее в том же духе… Из дому же Карась регулярно получал посылки с копченым салом и надеялся на амнистию. Свою спокойную должность при кухне он выкупил у Трофимова, предложив делиться полученным из дома добром.

Малек, наоборот, не получал из дому ни писем, ни посылок по той простой причине, что никакого дома у него отродясь не было. Вырос он в интернате, а жена с ребенком от него сбежала, пока он еще гулял на свободе. Зато у Малька было своеобразное хобби – он добывал газеты с объявлениями и отправлял письма всем желающим познакомиться. Он надеялся через газету сойтись с какой-нибудь подходящей женщиной. Малек и сам давал объявления типа: «познакомлюсь с целью серьезных и длительных отношений, можно с ребенком». На почтовые конверты уходили все деньги Малька, но он не жалел – дело того стоило. Иногда в конвертах оказывались фотографии, иногда несколько купюр, получал он от сердобольных женщин и продуктовые посылки, а в прошлом году одна даже лично приехала в колонию! Ответы на его послания приходили регулярно, но пока ни один предложенный вариант знакомства Малька не удовлетворил. Он не ленился и после отбоя писал длинные душещипательные письма, мечтая после освобождения, как герой «Калины красной», поехать в деревушку, жениться на спелой бабенке и зажить новой жизнью. Впрочем, сколько невыполненных обещаний «завязать» дается заключенными в лагерях, никому не известно…

Письма от женщин он с удовольствием зачитывал вслух, под ржание и комментарии окружающих. Писали в основном учительницы младших классов. «Во дура!» – удивлялся Малек, читая очередное трогательное письмо, в котором авторша выражала желание помочь «встать на ноги, обрести веру в себя» и прочую лабуду. Писали ему и женщины-заключенные из соседних колоний. Стиль их писем был примитивнее, зато описываемые в них истории жизни посодержательнее: бывшая проститутка, торговка наркотой или воровка мечтала начать с Мальком на свободе новую жизнь. «На хера ты мне сдалась, чувырла? – крутя пальцем у виска, отвечал сам себе Малек. – Чтобы я с зечкой еще связался? Да никогда! Нашла пацана…» Но свои поиски не прекращал.

Писал Малек с трудом, делая огромное количество ошибок. Однажды, заметив, что Трофимов читает газеты, Малек заподозрил в нем грамотного человека и пристал с просьбой «проверить ошибки».

Черт знает почему, но Трофимов взял его под свое покровительство. И даже время от времени корректировал его любовные послания…

…Обед на зоне прошел как обычно. В столовой все разобрали алюминиевые миски с желтоватой водянистой бурдой, к которой прилагался заплесневелый и сухой кусок черного хлеба и кружка горячей черной воды, громко именуемой «чаем». Такое меню в лагерной столовой держалось вторую неделю, разница была только в том, что с каждым днем порция почти незаметно уменьшалась.

После обеда Трофимов оставил подручных мыть посуду («Че ее мыть? – возмущался Малек, демонстрируя отполированную до блеска внутренность алюминиевой миски. – Как собаки, все вылизали. На фиг горячую воду переводить?») и, никому ничего не говоря, отправился к баракам бывших столярных мастерских, где уже лет пять царило полное запустение.

– Куда это он? – спросил Малек, глядя вслед шефу.

– Закрой дверь! Хочешь, чтобы на запах вся свора прискакала? – шикнул на него Карась.

Он заговорщически выглянул, посмотрел по сторонам и плотно прикрыл дверь. Карась повышал калорийность лагерного пайка жареными шкварками и жиром, но делал это всегда тайно и только после обеда, когда остальные зеки разойдутся по баракам. Мелко нарубленные микроскопические кубики сала он томил на сковородке на медленном огне, пока из них не вытекал весь жир. Затем жижа с шипением выливалась в гороховую баланду.

– Эх, сюда бы хоть крошку лука, – принюхиваясь к запаху, мечтательно произнес Карась. – Ну, садись жрать, пока никто не приперся!

Малек, не дожидаясь повторного приглашения, метнулся к столу. Хоть по части провизии от Малька пользы было мало, Карась прикармливал напарника по одной простой причине: когда дело касалось доставания сигарет и самогона, Малек был спецом.

– Деду оставь, – предупредил его Карась, плашмя шлепнув ложкой по жадно протянутой к половнику руке.

За глаза они называли Трофимова Дедом. Не успели два раза отхлебнуть, как дверь пищеблока кто-то толкнул с улицы. Малек метнул на Карася свирепый взгляд: не запер, дурак! Но было поздно, в кухню уже ввалился Толян Сивый, прихлебатель одного из лагерных паханов.

– Что, морды, жрете? – довольным голосом сказал он, без приглашения подсаживаясь к столу и наливая себе полную миску. – Так и знал, что для себя затравку зажилили.

Карась поджал губы, глядя, как Сивый вылавливает из кастрюли коричневые шкварки и бросает себе в миску, но смолчал, повинуясь лагерному этикету. Даже предложил:

– Сухарей белых хочешь? Малек, подай сухари. Вода закипела? Заварку бросай. Сыпь всю пачку.

– Ого! – потер ладони Сивый. – Ща чифирнем!

На короткое время за столом слышалось только аппетитное чавканье и стук ложек.

– Новость слышали? – с набитым ртом произнес наконец Сивый.

– Какую?

– Дед вам ничего не говорил?

– Нет, а что?

Сивый огляделся и шепотом сообщил:

– Паханы на сходку собираются. Решать будут, бунтовать зоне или нет.

Карась испуганно застыл. Он сразу подумал, что, если зона взбунтует, не видать ему следующей майской амнистии к годовщине Победы.

– Когда? – тараща на Толяна глаза, выдохнул он.

– Когда скажут, тогда будут, – философски ответил Сивый. – Щас и решают. Ваш Дед тоже пошел?

Малек посмотрел на Карася, потом на Толяна, пожал плечами:

– Наверно. Смылся куда-то сразу после обеда, даже не поел… А что же будет?..

– То и будет. Если со жратвой начальник ничего не решит, то…

И долго еще все трое шептались, сидя за столом в теплой кухне, прихлебывая из кружек чифирь, и дожидались возвращения Трофимова, чтобы узнать, чем закончилось совещание авторитетов Кыштымской зоны…

Мы провели в дороге уже пять часов. За это время я успел вдоволь насладиться тишиной и одиночеством, поспать и даже прочесть три главы книги – дурацкого детективного романа в красочной обложке. К вечеру меня потянуло к людям. Турецкий же, судя по всему, решил не вылезать из постели до самого пункта назначения. Понять Александра Борисовича можно – с его нагрузкой не грех и расслабиться в дороге. Тем более нам предстояла не такая уж легкая работа…

Заботливая и, что немаловажно, прекрасно знакомая с реалиями наших железных дорог Лена собрала мне с собой в дорогу целую сумку нескоропортящихся продуктов, но я решил для начала исследовать местный вагон-ресторан на предмет наличия в нем горячей и, возможно, вкусной пищи. Раз уж меня послали в командировку, то мелочиться и экономить средства не имело резона.

Добравшись до вагона-ресторана, я сел за столик, изучил меню и заказал официантке обед из трех блюд и пиво.

«Тут, конечно, не „Арагви“, – думал я, обгладывая хрустящую тушку цыпленка-гриль с картофельным пюре и зеленым горошком, – но тоже неплохо готовят. Главное, все свежее».

Доедая на удивление вкусного цыпленка, я вдруг поймал на себе взгляд незнакомой женщины, сидевшей в одиночестве за последним столиком в конце вагона. Смутившись, что я ее заметил, женщина быстро отвела взгляд. Я потянулся за салфеткой, чтобы стереть с подбородка остатки куриного жира.

Обнаружив, что за мной наблюдают, я от волнения даже утратил аппетит и остальное дожевал кое-как, не чувствуя уже ни вкуса, ни удовольствия. Неужели начинается та же история, что в Париже и в Лондоне? Неужели снова слежка? Время от времени я настороженно поглядывал на незнакомку, но она ни разу больше не посмотрела в мою сторону. Допив чай и расплатившись, незнакомка ушла.

Вернувшись в свое купе, я прилег на полку, чтобы вздремнуть после обеда, но, к своему удивлению, уснуть не смог. Эта случайная встреча в вагоне-ресторане меня взволновала. Кто же она?..

Судя по одежде и прическе, не провинциалка. Ее руки отличались безупречным маникюром, а когда она проходила мимо моего столика, за ней тянулся шлейф ароматов дорогого парфюма.

Когда Турецкий продрал наконец глаза, я рассказал ему о своих опасениях. Он с сомнением покачал головой:

– У нас в поезде женщина-киллерша? Прекрасная незнакомка со снайперской винтовкой за пазухой? Мата Хари едет в Красноярск? Нет, не поверю. Ты, Юра, прибереги этот сюжет для мемуаров. В нормальной жизни все гораздо банальнее. Шкафина с «калашом» в спортивной сумке, бритый затылок, Афган или, на худой конец, Чечня за плечами – вот кого тебе надо опасаться, если кто-то вдруг задумает тебя убрать… Так что спи спокойно, дорогой товарищ. Если в радиусе двух километров появится киллер, я его сразу унюхаю и тебе скажу.

Он повернулся на другой бок и снова захрапел. Не скажу, чтобы слова Турецкого меня успокоили…

На следующее утро, выбираясь в вагон-ресторан завтракать, я переоделся, сменил спортивный костюм на более солидный ансамбль: брюки и свитер от «Боско и Чильеджи», недавно приобретенные с гонорара братьев Михайловых. Незнакомки в ресторане я не заметил. Доедая порцию сладких оладий, я поймал себя на том, что намеренно затягиваю завтрак в надежде на ее появление. И надежды оправдались: она пришла! Не теряя времени, я решил действовать.

– Будьте добры, присаживайтесь! – любезно предложил я, галантно приподнявшись со своего места.

– Спасибо, – улыбнулась незнакомка.

Сегодня она была одета тоже чуть элегантнее: поверх черных джинсов и пуловера красовалась прелестная накидка из разноцветной шерсти, вся в сложных абстрактных узорах.

Завязалась обычная беседа двух случайных попутчиков, и вскоре я выяснил, что новую знакомую зовут Алена, что она живет в Оренбурге, где ее муж довольно успешно занимается предпринимательством, а в столицу она приезжала проветриться и прошвырнуться по магазинам.

– Представляете, уезжала с одним чемоданом, а возвращаюсь с тремя!

– А почему не на самолете?

– Не переношу, – у Алены появилось комично-кислое выражение на лице, и мы одновременно рассмеялись.

Мы просидели за столиком в ресторане больше часа, обсуждая особенности столичной жизни. Не знаю, прав я или нет, но мне все больше казалось, что она все-таки не приставлена следить за мной. Просто попутчица. Просто женщина. Очень симпатичная, между прочим…

– Вы в каком вагоне едете?

– В седьмом, – ответил я, – и купе номер семь. Легко запомнить.

– А я в тринадцатом вагоне. Знаете что? У меня с собой припасена бутылка отличного коньяка. Как вы смотрите на то, чтобы немного выпить? Для профилактики против дорожного гриппа?

Она чуть подмигнула.

– Боюсь, что со своей стороны не могу ничего вам предложить. У меня с собой только водка, – признался я.

– А не нужно ничего предлагать. Отправляйтесь пока к себе, я вас буду ждать через пятнадцать минут.

Алена ушла.

Я чувствовал себя немного обескураженным. Конечно, вряд ли она имеет какие-то задние мысли. Но осторожность не повредит. А теперь скажите на милость, какая может быть осторожность с женщиной, которая ждет вас в своем купе с бутылкой коньяка?! На всякий случай я купил в буфете вагона-ресторана тортик и две плитки шоколада и договорился с проводницей насчет кофе.

Когда я вошел в купе с увесистым пакетом под мышкой, Алена сидела за столиком. Перед ней находился портативный компьютер-ноутбук и обещанная бутылка коньяка.

– Если вы не против, я чуть-чуть поработаю. Мне нужно написать пару писем, а вечером здесь абсолютно нерабочая атмосфера.

– Пожалуйста, – кивнул я.

– Располагайтесь.

Я присел.

– А коньяк вы открывайте, открывайте! И устраивайтесь без стеснения.

У Алены в купе было гораздо уютнее, чем в нашем. Все-таки умеют женщины создавать вокруг себя домашнюю атмосферу. Там салфеточка, тут платочек, полотенчико аккуратно сложено, кружавчики из-под простыни… Никто не храпит. Благодать! Я полулежал на полке, читал книгу и время от времени прихлебывал коньяк. Алена сидела на соседней полке, скрестив ноги по-турецки, быстро бегала пальцами по клавиатуре ноутбука и казалась полностью погруженной в работу. Я уже не чувствовал себя стесненным. Казалось, мы знакомы целую вечность.

– Ну все, батарейки сели! – изрекла наконец Алена, сделав последний аккорд на клавиатуре и закрыв ноутбук. – Придется снова подзаряжать аккумулятор от розетки.

Она несколькими глотками допила коньяк.

– Как уютно, – произнесла она чуть охрипшим голосом, глядя в окно и зябко поводя плечами. – У нас здесь тепло, а за окном холодно, совсем зима… И мы едем куда-то в глушь. Словно бежим от всего света!

Она подняла на меня взгляд, от которого по всему телу пробежали электрические искры.

– Юра, закройте дверь.

Я не шелохнулся, глядя на Алену взглядом загипнотизированного кролика. Итак, что-то начинается. Если я ошибся в своих предположениях, через некоторое время она предпримет попытку… Только вот чего именно? Ну ладно, посмотрим. Рискнем.

Она перешагнула на мою полку. Теперь мы сидели рядом, и Алена касалась своими узкими ступнями в шелковистых черных колготках моих ног. От этого поглаживающего прикосновения по спине пробегали мурашки.

– Разве это не здорово? Мы одни, так далеко от всего остального мира… Словно плывем на обломке «Титаника»…

Ее влажные полуоткрытые губы приблизились к моему лицу. Я с замиранием сердца повторил про себя как заклинание: «Только не расслабляться, Гордеев!», зажмурился и поцеловал Алену.

Некоторое время мы молча целовались, как подростки в подъезде, причем Алена проявляла большую сноровку и изобретательность. Затем мои руки сами собой стали пробираться по ее плечам ниже и ниже, пока не проникли под джемпер и не прикоснулись к ее теплой шелковистой коже.

– А вы вовсе не такой уж строгий, каким кажетесь! – поощрительно прошептала мне в ухо Алена. – Не трогайте бюстгальтер, у него хитрая застежка. Я сама расстегну…

…Примерно через час, придя в себя, я осторожно ощупал руки и ноги. Потом провел руками по телу. Подвигал головой. Никаких болевых ощущений. Значит, все опасения были напрасными.

Я смотрел на беспечно спящую Алену. Да, Гордеев, у тебя самая обыкновенная паранойя!

Поезд грохотал, вагон покачивало и заносило в стороны. Я оделся и вышел в коридор. И сразу почувствовал прилив энергии. Я стоял у окна и обозревал проплывающий за окном унылый пейзаж, припорошенный снегом и тонущий в сыром тумане. Долгий переезд в Красноярск и последующее путешествие в Кыштым, до сего дня державшие меня в постоянном тоскливом ожидании трудностей, вдруг перестали пугать.

– Привет, – сказала Алена, появляясь в дверях купе.

– Идем пить кофе? – бодро предложил я.

Она посмотрела на меня снизу вверх.

– Нет, пожалуй, я не хочу…

– Ладно, тогда я пойду один.

Алена тоже почувствовала, что за это короткое время произошли какие-то перемены.

– Ну ладно, идем вместе, – миролюбиво согласилась она, а про себя, видимо, подумала что-нибудь вроде: «Все мужики – самовлюбленные идиоты, на него чуть посмотришь, а он уже копытом бьет и землю роет от осознания собственной крутости!»

За ужином я болтал без умолку. Алена молчала и после ужина, сославшись на головную боль, сразу ушла к себе. Через некоторое время я тоже пошел в ее купе…

Оренбург проезжали ночью. Я проснулся, выглянул из окна и увидел на освещенном яркими фонарями перроне фигурку моей знакомой. Меня даже посетило минутное желание выскочить из вагона и попрощаться… Но я вовремя заметил, что Алену встречает супруг – толстый седовласый дядька, приехавший с телохранителем. Рядом с Аленой супруг казался ее отцом.

Я испытал ни с чем не сравнимое удовольствие от заочной победы молодого любовника над седовласым мужем, местным миллионером, с которым даже не был знаком.

Кутаясь в богатейшую чернобурку, Алена стояла возле джипа, умудрившегося въехать на перрон, и, вероятно, отдавала указания шоферу-телохранителю, как разместить ее чемоданы, чтобы не помять, не испортить столичные покупки. Обернувшись к моему вагону, она вряд ли увидела меня в темноте купе, но почти наверняка подумала: «И этот такой же болван, как остальные!» – потому что тут же равнодушно повернулась к толстяку мужу.

Проснулся Турецкий и заявил, что хочет есть. Он тут же разложил на столике крутые яйца, докторскую колбасу, принес себе крепкого чая. В стакан он обильно доливал коньяк.

– Ну что, – спросил он, – попрощался со своей киллершей?

Я кивнул.

– Ну и что оказалось у нее за пазухой? – нетактично продолжил Турецкий. – Небось двуствольный гранатомет «Муха»?

При этом он подмигнул.

Я молча налил и себе полстакана коньяку и залпом выпил.

…На тайной сходке в помещении бывшей столярной мастерской авторитеты Кыштымской зоны постановили: выдвинуть начальнику колонии ультиматум. Если в трехдневный срок начальник не примет меры, то поднимать бунт, брать в заложники контролеров и требовать, чтобы на зону пропустили группу журналистов с телевидения, лучше всего с ОРТ…

Перед последним голосованием мнения разделились. Что касается бунта, тут двух мнений быть не могло, а вот по поводу требований к начальству?..

– Вездеход надо брать, бабки и стволы, а не журналистов! – сипел сгоревшими от кокаина связками курганский авторитет Белый. – Уходить на вездеходе в тайгу. Под видом журналистов они спецназ пришлют с волынами да автоматами, и всем нам кирдык!

Он провел рукой по горлу, для большего эффекта закончив фразу витиеватыми матюгами.

Другие идею бунта с побегом не разделяли, но соглашались, что на случай возможного столкновения со спецназом неплохо было бы обезопасить себя, захватив для начала оружейную комнату или, на худой конец, обезоружив нескольких охранников…

– Чем тут от голода подыхать, как скотам, пусть лучше пристегнут по трешнику и отправят по этапу, на любой другой зоне будет лучше, чем тут!

…Пока шла сходка, Трофимов держался особняком, молчал, своего мнения не высказывал, а лишь курил, выпуская в кулак клубы вонючего махорочного дыма. Но когда пришло время голосовать, он проголосовал за план, который одобрило большинство. Затем была составлена петиция на имя начальника колонии. Трофимов написал ее под диктовку многих голосов. Зачитанная вслух, петиция вызвала одобрение авторитетов.

Оставалось ее передать. На роль парламентера Трофимов предложил уже знакомого дежурного, который этим утром бесполезно пытался добиться для него встречи с начальником третьего блока. Солдат был немедленно найден, и за десять пачек сигарет согласился в свое следующее дежурство передать письмо начальнику зоны.

… На Колыме, где тундра и тайга кругом,

Среди замерзших елей и болот.

Тебя я встретил с твоей подругою,

Сидевших у костра вдвоем.

Заунывный голос Малька, аккомпанировавшего себе на старой, раздолбанной и расстроенной гитаре, раздавался под почерневшим от времени и потрескавшимся от сырости потолком. Зеки вслушивались в неказистые строки старой, тысячу раз уже слышанной, но все-таки не наскучившей песни.

Шел мягкий снег и падал на ресницы вам,

Вы северным сияньем увлеклись.

Я подошел к вам и руку подал,

Вы встрепенулись, поднялись.

И я заметил блеск твоих прекрасных глаз,

И руку подал, предложил дружить.

Дала ты слово быть моею,

Навеки верность сохранить.

– Эх-х! – с чувством вздохнул кто-то. – Вот так бы… познакомиться…

Остальные с осуждением глянули на расчувствовавшегося зека.

– Не мешай, – зашикали на него слушатели.

В любви и ласках время незаметно шло.

Пришла пора, и кончился твой срок.

Я провожал тебя тогда на пристань,

Мелькнул твой беленький платок.

С твоим отъездом началась болезнь моя.

Ночами я не спал и все страдал.

Я проклинаю тот день разлуки,

Когда на пристани стоял.

А годы шли, тоской себя замучил я

И встречи ждал с тобой, любовь моя,

По актировке, врачей путевке,

Я покидаю лагеря.

Трофимов лежал на своей «шконке», заложив руки под голову, и вспоминал. Воспоминания последнее время стали все чаще посещать его в минуты, когда можно было более-менее чувствовать себя спокойно, без обычного зековского настороженного, почти звериного внимания. А собственно, почему «почти»? Жизнь на зоне и свои порядки больше смахивают на звериные, чем на человеческие. Так же, как среди диких зверей, человек тут может рассчитывать исключительно на себя. Каждую секунду должен ожидать всего чего угодно – удара заточки, сделанной из куска арматуры, провокационного слова, после которого ты, в соответствии с теми же звериными законами, должен будешь совершить гадкий поступок… Так же, как среди диких зверей, здесь не существует понятий «совесть», «честь», «долг», «любовь», несмотря на то что эти слова присутствуют в большинстве тюремных песен. Нормальные человеческие отношения приобретают здесь настолько извращенные формы, что «человеческими» их назвать язык не поворачивается. Это отношения человекообразных существ. Немногим удается сохранить себя. Трофимов сумел…

«Общие работы» – верная смерть через год-два. Хотя ему повезло – все-таки не уран кайлом добывали, но и никелевая руда, которую приходилось вырубать в тесных и узких штольнях, немногим менее вредна для здоровья. В лагере были работы и полегче, лесоповал например, но начальник, глянув в дело, отправил его в штольни. Были в его деле какие-то загадочные пометки, в соответствии с которыми зека нужно было сгноить как можно быстрее.

Изо дня в день, из месяца в месяц выдалбливая куски руды из бесконечной стены, впору было бы отчаяться. Но он сжимал зубы и продолжал вгрызаться в породу, будто это и было его основным предназначением в жизни. Работал и ждал своего часа…

Удача пришла, как всегда это бывает, неожиданно. Как-то раз в штольне сломался транспортер – длинная лента, на которой установлены небольшие лотки, куда складывались куски никелевой руды. Руда доставлялась к другому транспортеру – вертикальному, который и поднимал ее на поверхность. В один прекрасный день транспортер перестал действовать. По мнению администрации колонии, это мелкое происшествие не должно было помешать добыче руды. Пока ждали ремонтников, зеки таскали тяжелые мешки с рудой на своих горбах по узкому проходу между транспортером и стеной, по которому и без груза-то можно было передвигаться чуть ли не бочком. А нормы требовали те же… Случилось это зимой, когда дороги занесены, и ожидать ремонтников скоро не приходилось.

Через два дня такой работы зеки едва волочили ноги. И тогда он решил действовать. Он подошел к старшему вертухаю и попросил:

– Можно я вечером, после смены, над транспортером покумекаю?

Вертухай смерил его презрительным взглядом:

– Ты? А что ты понимаешь в технике?

– Немного, – соврал он, – когда-то работал помощником механизатора.

Вертухай почесал затылок, сдвинул шапку на лоб и принял решение:

– Ладно. Оставайся. Все равно из штольни тебе не выбраться, лифт мы остановим. А утром поглядим, что ты за Кулибин…

Он работал в холодной штольне всю ночь. Никаких инструментов, конечно, не было. Покрытые толстым слоем грязи и затвердевшего машинного масла гайки приходилось отворачивать чуть ли не зубами. На счастье, поломка оказалась несущественной. В электромоторе загрязнились угольные щетки, из-за чего он и заглох.

Когда после щелчка рубильника резиновая лента транспортера пошла, у него отлегло от сердца. Это была настоящая удача…

– Хм, – одобрительно кивнул начальник смены, увидевший работающий транспортер. – Да ты мастер. Ну хорошо, в качестве премии отпускаю тебя до обеда. Знай мою доброту.

Но не возможность выспаться больше всего радовала его, а благодарные взгляды зеков, которых теперь не будут заставлять носить мешки с рудой на собственном горбу…

Теперь надо было ждать. И он ждал, ежедневно работая в штольне и наблюдая, как его товарищи кашляют и задыхаются, потом попадают в лазарет, откуда самый вероятный путь – на кладбище, в могилу с номером на грубой деревянной дощечке…

Новый случай представился через несколько месяцев. Его послали в канцелярию отнести какие-то бумаги. Он оказался здесь второй раз – первый был, когда его только привезли в колонию. Как давно это было…

За ободранным письменным столом сидел начальник оперативно-режимной части и сражался с печатной машинкой. При этом он поминутно извергал страшные ругательства:

– Ах ты, блин… ну ешкин кот… мать твою за ногу…

Клавиши нажимались с трудом, а нажавшись, никак не хотели откидываться обратно. Лента морщилась и застревала. Каретка неожиданно начинала двигаться, а потом вдруг замирала, и буквы накладывались одна на другую. Так что было из-за чего нервничать.

Кум встретил его с неприязнью:

– Видишь, я занят! Жди в коридоре!

И снова тыкал толстыми пальцами в клавиши, портя уже который по счету бланк.

– Разрешите… – осторожно попросил он. – Я попробую починить.

– Ты?! – взъярился кум. – А ты что, мастер? Еще испортишь дорогую вещь.

– Я могу… Я в штольне транспортер починил…

– Ну так то – транспортер. А тут вещь тонкая, особого обращения требует, – заметил кум, словно не он только что дубасил по клавишам изо всех сил.

– Попробую. Зачем вам мучиться?

Кум подумал и кивнул:

– Ну ладно. Валяй. Но если вещь испортишь – смотри у меня.

Он встал и уступил место за столом.

Через полчаса машинка печатала, как новая.

– Ее бы почистить хорошенько да смазать…

Кум недоверчиво ударил по клавишам, напечатал собственные имя и фамилию – машинка работала хорошо.

– Ну спасибо, – пробурчал он и заправил в машинку очередной бланк…

А через две недели поступило распоряжение о переводе из штолен на лесосеку.

По сравнению с работой в штольнях лесоповал показался просто раем. Целый день на воздухе, обед привозят… Несколько месяцев из легких выходила черная пыль никелевой штольни. У него появилась надежда…

…И вот я покидаю свой суровый край,

А поезд все быстрее мчит на юг,

И всю дорогу молю я бога:

Приди встречать меня, мой друг…

Малек пел с цыганским надрывом. Слушатели прямо-таки физически ощущали нехитрую историю несчастной любви зека.

– Эх, в песне все просто, – заметил один из сидящих рядом с Мальком, – куплет, и десять лет долой. Если б так в жизни…

– А я вот, – откликнулся седой как лунь зек, одетый в до невозможности затертую телогрейку и старые солдатские галифе, – червонец оттрубил и ничего. Как будто вчера с ребятами магазин брать пошли… – Он тяжко вздохнул: – Говорил я, не надо ножи брать… Вот и доигрались. Старик сторож возьми да умри после того, как Серый его в бок пырнул… А если бы без мокрухи, то, пожалуй, пятеркой бы обошелся… Эх, жисть-жистянка!

– Да тихо ты! – старика толкнули в бок, отчего слезинка, уже готовая соскользнуть по одной из глубоких морщин на его лице, потеряла направление и упала на рукав телогрейки.

Огни Ростова поезд захватил в пути,

Вагон к перрону тихо подходил.

Тебя, больную, совсем седую,

Наш сын к вагону подводил.

Так здравствуй, поседевшая любовь моя,

Пусть кружится и падает снежок,

На берег Дона, на ветку клена,

На твой заплаканный платок…

Малек закончил громкой и дребезжащей нотой. Расчувствовавшиеся уголовники некоторое время молчали, а потом снова повели свои нескончаемые беседы.

– Ну что, может, «Окурочек» спеть? – предложил Малек.

– Надоело, – сказал кто-то, – ты лучше письма почитай.

– Какие письма?

– Нешто не понимаешь? Кто с бабами с воли переписывается? Давай, читай. Посмеемся.

Сидя на койке в тесном кружке зеков, Малек наслаждался собственной популярностью. Недавно он получил письмо от очередной кандидатки в подруги жизни и теперь в который раз перечитывал его вслух по заявкам слушателей.

– «Здравствуй, дорогой Игорь!» – произносил он нарочито визгливым, придурковатым голосом и комментировал: – Ишь ты, ни разу меня не видела, а уже «дорогой».

– Подстилка! Шалава! – раздавался одобрительный гул голосов. – Нормальная баба незнакомому мужику так не напишет.

– «…Когда я прочитала твое письмо, то сразу поняла, что ты именно тот человек, который нужен мне и моему пятилетнему сынишке Никитке».

– Гы-гы! Папаша! – развлекалась публика, похлопывая Малька по плечу.

– Ответь ей, Малек, ответь: «Признайся сначала, от кого прижила байстрюка, а потом я еще подумаю!»

– «Так уж случилось, – издевательским тоном читал дальше Малек, – что в жизни мне не посчастливилось встретить настоящего мужчину, а хотелось бы… Я работаю учительницей музыки в детской музыкальной школе. Ты писал, что любишь современную музыку. Я тоже, но еще мне нравится классическая, особенно Чайковский и Моцарт».

– О загнула!

– Училка! Образованная!

– «Не посчастливилось встретить…» Ты ее осчастливишь, это точно!

– А то! Пусть только получше попросит.

– Долго просить придется! Тебе, Малек, здесь еще трубить и трубить!

– Фотку прислала? Дай посмотреть.

– Не прислала, зараза!

– Жаль!

– Ты глянь, на пяти листах письмо накатала!

– По мужику стосковалась.

– Это точно!

– Эй, Малек, пока ты первую страницу читаешь, дай мне вторую почитать, я эту уже слышал!

Не принимая участия в общих забавах, Трофимов тем не менее пользовался авторитетом среди зеков. Он был едва ли не единственным с высшим образованием, а «грамотные» всегда пользуются некоторым уважением среди уголовников. А уж если человек сумеет с самого начала «поставить себя»…

Трофимов в подробностях помнил свой первый день, когда переступил порог лагерного барака. Конечно, до этого была тюрьма, но закрытый следственный изолятор – это совсем другое дело. Подлинное «боевое крещение» он получил именно здесь. Тут он столкнулся с настоящими уголовниками, с жестокими вертухаями, впервые узнал главные законы лагерной жизни, из которых «человек человеку волк» и «око за око, зуб за зуб» – наиглавнейшие.

Когда он вместе с тремя другими присланными по этапу зеками вошел в барак, на них сразу же уставились несколько десятков пар глаз. Появление новых людей – всегда развлечение для старожилов. Это иногда означало передел мест на нарах, если новоприбывшие оказывались «законниками», или всеобщее веселье при процедуре «вписки». В бараке разыгрывался целый спектакль, в котором новеньким отводилась главная роль. Однако правила игры устанавливались старожилами, и от того, насколько точно новые смогут угадать то, что от них требуется, зависел их будущий статус на все долгие годы, которые им предстояло провести в лагере. Новеньким задают множество разных вопросов «с подковыркой», загадок, кидают в них разные предметы, причем на каждый они должны отреагировать по-своему. Главное здесь – не уронить достоинство, и, даже если ответ будет отличаться от общепринятого и ожидаемого, зеки запросто смогут высоко его оценить как остроумный и изобретательный.

Когда Трофимов, например, вошел в барак, ему сразу же кинули с верхних нар веник.

– А ну, поиграй-ка на балалайке!

Он поймал веник, поглядел на хитрые рожи зеков и швырнул его обратно:

– Настрой сначала струны!

А вот один из пришедших с ним, хилый парнишка с изможденным лицом, которого посадили за кражу стройматериалов из военной части, сразу уселся на ближайшие ко входу пустые нары. Те оказались «зашкворенными», то есть такими, которыми пользуются лишь «опущенные». Тот же, кто дотронулся до такой вещи, сам автоматически переходит в разряд «опущенных». Парнишке потом пришлось нелегко…

Заканчивается же процедура «вписки» всеобщим и веселым избиением новичков. Впрочем, бьют не больно, так, для острастки и чтобы хоть как-то скрасить серые лагерные будни…

Слушая гогот обитателей барака, Трофимов вспоминал, как пришлось кулаками отстаивать свою честь, как уголовники начали его уважать за мужество и, главное, за потрясающую способность «тискать романы», то есть рассказывать разные истории. Хороших рассказчиков очень ценят в лагерях – долгими вечерами на зоне делать нечего, и заключенный может сойти с ума, вспоминая вольную жизнь, а так послушал – и вроде отлегло от сердца…

Трофимов рассказывал много – прочитанные книги, просмотренные фильмы, случаи из собственной жизни, которые порой были интереснее любой литературы. Кроме того, он прекрасно пел, и у аудитории вызывали бешеный восторг латиноамериканские песни на испанском языке. Конечно, больше всего нравилась незабвенная «Бесаме мучо».

– И откуда ты испанский язык знаешь? – спрашивали его не раз.

– Так… – отвечал Трофимов. – В школе изучал.

И по его лицу пробегало еле заметное облачко…

– «Очень хочу с вами встретиться и посылаю немного денег, чтобы хоть как-то скрасить вашу жизнь в местах лишения свободы», – под общий хохот завершил Малек чтение письма.

– И что, много прислала? – спросил кто-то.

– Да нет. Скряга попалась, – отвечал Малек, – всего-то на пять пачек сигарет хватило и полкило сахара. Даже фотографии не прислала!

– А у тебя-то и так целая коллекция небось!

Малек важно кивнул и спрятал письмо за пазуху. Фотографий своих «пассий» он не показывал никому…

Раздалась команда к построению на ужин. Зеки бросили свои дела и потянулись в столовую. При мысли о баланде из подгнившего гороха у всех сразу ухудшилось настроение. О том, что никаких изменений в рационе не наступит, все уже знали.

Во время ужина подбитые заводилами «шестерки» громко возмущались вслух качеством и количеством пайки. Что на зоне неблагополучно с продовольствием, начальству было известно, но следовало все равно побухтеть.

Присутствовавший в столовой начальник третьего отряда Саламов ходил между рядов и заглядывал в миски. Он и сам видел, какую дрянь приготовили зекам на ужин.

Когда закончили звенеть ложками и раздалась команда «Стройсь!», Саламов решил заглянуть на кухню.

Трофимов сидел возле теплой плиты и, надев очки с веревочками вместо дужек, читал пожелтевший обрывок газеты, в который жена Карася заворачивала содержимое продуктовых посылок. Увидев начальника отряда, он встал.

– Ну что? О чем поговорить хотел? – заглядывая в бак с реденькими остатками гороховой жижи на самом дне, спросил Саламов.

– Хотел просить вас разрешить организовать команду, всего человек пять-шесть, для ловли рыбы. Больше есть нечего. Смотрите сами, гороха осталось еще дня на три, хлеб с прошлого месяца, позеленел весь от плесени, и три коробки макарон – весь наш энзэ. Это все. Никакого жира, не говоря уже о витаминах.

– Экономнее надо быть, – машинально пробормотал Саламов.

– Нечего уже экономить. Дальше только пустой водой людей кормить. Вот если бы рыбки раздобыть, сразу бы почувствовали приварок. Может быть, вы поговорите с начальником лагеря? Енисей всего в трех километрах. Быстренько обернемся.

– А ловить чем? Сетей нет, лодок нет.

– Толом.

– Ага! – даже рассмеялся Саламов. – Как же! Нашли дураков. Чтобы вам кто позволил толовую шашку в руки взять! Что я, сам себе враг? Под статью себя подводить? Нет, Трофимов, забудь.

– Хорошо, не надо тола, чем угодно будут ловить: бреднем, на леску, рубахами, руками… Зеки на все согласны. Подумайте сами, что будет, если людей не кормить. Санчасть уже переполнена. Скоро самые слабые просто умирать начнут от голода. Уже несколько случаев пеллагры. Цинга на носу.

– Тут не санаторий! – окрысился Саламов. – Много рыбы собираешься наловить в декабре на удочку? Что, в Христы записался, тремя рыбами думаешь всех накормить? Забудь, ты мне этого не говорил, я этого не слышал.

Трофимов нахмурился:

– Гражданин начальник, я вас прошу только поговорить об этом с начальником колонии.

– Да кто я тебе, давалка, что ты меня просишь? – презрительно окинув взглядом сгорбленную фигуру старого зека, возмутился Саламов. – А будешь лезть на рожон, упеку в карцер на неделю. Запомнил? Ну, значит, договорились.

Вернувшись в свой кабинет, Саламов бросил рыбкам крошки белого хлеба.

«Обязательно надо сказать Зинке, чтобы взяла бюллетень, – подумал он. – А Трофимова завтра в карцер…»

В Красноярске бушевала метель.

На крыльце здания краевой прокуратуры лежали снежные барханы. Двое молодых солдатиков внутренних войск жались к небольшому выступу в стене, чтобы хоть как-то спастись от ветра, и прятали в заиндевевших варежках сигареты. Рядом валялись две огромные снежные лопаты.

Как только нежданно-негаданно прибывшие из Москвы посланцы Генпрокуратуры (Меркулов позвонил краевому прокурору и попросил помогать Гордееву с Турецким) уехали ночевать в гостиницу, старший помощник прокурора края принялся дозваниваться начальнику Кыштымской колонии. Весть о том, что из Москвы приехали люди («А зачем приехали? Чего привезли?»), мигом облетела все заинтересованные инстанции. Вечный уездный страх перед всемогущим московским начальством вызвал у слуг краевой Фемиды самые дикие фантазии. Одни говорили, что это наезд на главу краевой прокуратуры и что его снимут в считанные дни. Другие утверждали, что подкоп из Москвы ведется под самого губернатора, а инспекция в Кыштым – фиговый листок для идиотов, не умеющих разглядеть истинного назначения вещей. Да еще и так ловко замаскировали – неизвестно зачем прислали вместе с помощником заместителя генпрокурора какого-то адвоката. Небось, чтобы вконец запутать!

Но в любом случае начальника Кыштымской колонии следовало предостеречь в первую очередь.

– Слышь, Ильич, что у тебя на зоне такое творится, что тобой аж в Москве заинтересовались?

Лобовой вопрос застал начальника Кыштымской колонии врасплох. Как и за всяким казенным человеком его ранга, за начальником Кыштымской зоны водились свои грешки, и теперь он боялся, как бы его темные дела не всплыли.

– А что такое? – небрежно спросил он, хотя спина похолодела.

– Едет к тебе помощник заместителя генпрокурора. И с ним человек.

– Зачем? – ахнул начальник.

– Неизвестно. Небось с проверкой. А может, ЧП какое случилось, а мы не знаем?

– Да я… Да у меня… Ничего особенного, все, как обычно.

– Ну, не знаем…

– Задержите их там у себя, сколько сумеете! Дайте хотя бы два дня на подготовку. За мной не заржавеет.

– Обещать не могу, но попробуем.

И колесики губернской машины закрутились…

Не успели мы с Александром Борисовичем доехать до гостиницы, как сюда уже позвонили и дали инструкции. Не успели мы оглядеться в шикарном «люксе», который отвели нам («Перед вами в этом номере сам патриарх останавливался!»), а к нам уже пожаловал вице-мэр, пригласил на обед. После обеда – прогулка по городу, вечером – драмтеатр, в антракте в фойе – якобы случайные рукопожатия со всей прокурорской братией, после спектакля – ужин с артистами в ресторане…

Я почувствовал себя не в своей тарелке, вроде Хлестакова. А Турецкий – ничего, вовсю любезничал с местными провинциальными красотками, уминал за обе щеки деликатесы, которыми нас потчевало начальство, словом, оттягивался по полной программе.

Утром, проснувшись рано, как и договаривались, мы в девять часов уже маршировали вдоль парадного подъезда гостиницы, пряча носы в воротники курток. Машина не пришла. Последовал гневный звонок Турецкого в прокуратуру, там отвечали, что машина точно вышла, что она по дороге сломалась, но пусть он не беспокоится – поломка несерьезная, через полчасика все будет в лучшем виде. Александр Борисович хмурился и беспрерывно курил.

Полчасика, как водится, затянулись до обеда.

Я почувствовал, что нас водят за нос, и приподнятое состояние духа постепенно сменилось унынием. Сидя за отдельным столиком в ресторане гостиницы и глядя на остальных немногочисленных обедающих постояльцев, я с тоской думал о предстоящем трудном путешествии в Кыштым. Ведь придется становиться в принципиальную позицию, с кем-то ругаться, возможно даже угрожать. Как я этого не люблю! Зачем это? Ведь все вокруг – такие милые люди. Ну с кем идти сейчас ругаться – с прокурором области, с которым вчера вечером в ресторане мы задушевно говорили о Солженицыне? Или с вице-мэром, чья дочка играла во вчерашнем спектакле, и хорошо играла… В конце концов, если смотреть по большому счету, их даже нельзя винить в том, что мне не дали сегодня машину… А может, и дали, а она и на самом деле по дороге сломалась… А я учиню из-за такой мелочи скандал! Хотя нет. Скандал будет учинять Турецкий.

– Ну все, – решил наконец Александр Борисович, – так дело не пойдет. Будем добираться своим ходом.

После обеда мы вышли из гостиницы и отправились к ближайшей стоянке частников-таксистов, расположенной на площади перед кинотеатром.

– До Кыштыма? – подходя то к одному, то к другому водителю, спрашивали мы. – Кто-нибудь в Кыштым может отвезти?

Но при одном упоминании поселка на лицах владельцев «Жигулей» и иномарок отражалась загадочная усмешка, они отрицательно качали головами в больших норковых шапках-ушанках и отходили в сторону.

Наконец один из частников снизошел до объяснений. Саркастично усмехаясь, он сказал:

– Сначала найди «Урал», который пойдет впереди и будет вытаскивать машину, если мы застрянем.

– Да что «Урал»? Тут вездеход нужен! – громко сказал водитель соседней машины. Окружающие засмеялись.

– Что, дороги очень плохие? – сочувствующим тоном произнес Турецкий.

– Смотря что называть дорогой, – сплюнул частник. – Сто восемьдесят километров через тайгу. Да кто там проезжал последним, хрен его знает. И то за эти дни снегом все могло замести по самые уши. Лета дождись! – со смехом посоветовал он на прощание.

– Что же, в поселок совсем машины не ходят? А как же продукты? Разве в местный магазин продукты не завозят? – вступил я в разговор.

– Черт его знает, может, и не завозят, – равнодушно отвечал шофер, – а может, там и магазина-то нету…

– Как же люди живут?

– Черт их знает. Вот так и живут. Выживают. А вы не местные, видать? Издалека приехали?

– Из Москвы.

– Тю! Оно и видно.

Посмотреть на наивных москвичей собрались все водители частных тачек.

– Наверно, по Енисею летом им подвозят что-нибудь, – предположил один шофер, – там от Кыштыма до Енисея километров десять.

– Раньше паром ходил, – сказал другой, постарше. – Наверное, им паромом забрасывают пару раз в году продукты, вот и все.

– Да нет. Это же городок при зоне. Там и снабжение особое.

– Через тайгу до Кыштыма дороги нету, – со знанием дела качал головой еще один частник. – Точно говорю. У меня там брательник сидит. Нету дороги.

Совершенно охренев от такой информации, мы вернулись в гостиницу. Турецкий тут же перезвонил в прокуратуру.

– Здравствуйте, это опять я. Турецкий из Генпрокуратуры.

– Да-да! Очень рады вас слышать! – елейным голосом отвечала секретарь краевого прокурора. – Вы не волнуйтесь, Александр Борисович, все в порядке.

– Что значит «в порядке», – грозно воскликнул Турецкий, – почему же мы не в пути?

– Машина уже готова, – зачирикала секретарша, – только ведь сегодня уже поздно ехать. На ночь глядя нельзя… Завтра в девять утра, как договаривались.

– Постойте, постойте! – закричал Турецкий, чувствуя, что она сейчас положит трубку. – А вот мне ваши местные шоферы сказали, что на Кыштым вовсе дороги проезжей нет. Как же мы завтра поедем?

Секретарша заметно смутилась, но скоро нашлась.

– Да ну, вас просто напугать решили, денег побольше содрать хотели, – лживым голосом пропела она. – Как это нет дороги? Все есть. Вы не волнуйтесь, машина за вами завтра придет.

Турецкий со злостью бросил трубку и выругался. А я подумал, что скорее всего ни завтра, ни послезавтра, ни вообще в обозримом будущем никакой машины не будет. А тем временем дорогу – если таковая вообще когда-нибудь была – окончательно занесет снегом, и мы застрянем здесь не просто до Нового года, а пожалуй, и до Первого мая.

– Нет, надо действовать. Сейчас, немедленно. Не откладывая, – наконец сказал я.

Турецкий кивнул и стал снова собираться. Решительно распахнув дверцы трехстворчатого зеркального шкафа из шикарного итальянского гарнитура, которым поражал посетителей номер-"люкс", я достал маленькую спортивную сумку, бросил ее на широкое ложе с инкрустированным изголовьем и принялся складывать все самое необходимое на дорогу, но главным образом водку.

– Даже если пешком придется пройти сто восемьдесят километров, – бормотал я, – до Кыштыма доберемся! Всем назло доберемся!

Второй день накануне бунта прошел в Кыштымском лагере еще тише, чем первый. Зеки молча хлебали приготовленную Трофимовым баланду. На этот раз в обычную гороховую бурду Трофимов высыпал остатки макарон. Вид у похлебки был малопривлекательный, но зеки в мгновение ока проглотили еду.

– Правильно, чего жалеть? – философски высказался вслух Карась, глядя, как в кипящей желтой жиже всплывают и тонут белые червяки макаронин. – Если зона взбунтует, всех нас отсюда по этапу раскидают. Значит, надо успеть все сожрать.

– А если не взбунтует? – спрашивал Малек.

– Ну-у, тогда будет повод больше требовать. А то придут на кухню и скажут: «А-а, так у вас еще полно макарон!» А так, полки голые, как пятка, и с нас взятки гладки.

– Ты с голодухи стихами заговорил, – заметил Трофимов, как обычно сидевший в углу и читающий затертый до невозможности том «Книги о вкусной и здоровой пище». Цветные картинки из нее были вырваны, дабы не смущать заключенных видом роскошных яств…

Перед вечерним построением в пищеблок к Трофимову заглянули двое зеков. Одним из них был Толян Сивый, другой принадлежал к «свите» авторитета Белого. Вызвав Трофимова на улицу, они сообщили, переминаясь с ноги на ногу:

– Трофимыч, слух прошел, кто-то заказал «сукам» тебя убрать. Так что ты того… Мы тебя предупреждаем. Берегись.

Старый зек не проронил ни слова. Только глянул на Сивого так, что у того холодок по спине прошел, еле заметно кивнул и заговорил о постороннем.

Покалякав еще пару минут о всякой ерунде, гонцы удалились. На дорожку Трофимов снабдил их сухарями и полукилограммовым шматком копченого сала из запасов пищи, оставляемых у него авторитетами на хранение. Каждый знал, что Трофимов скорее сдохнет с голоду, чем возьмет чужое…

Вернувшись на кухню, он незаметно юркнул в каптерку, где в хлебные времена хранились запасы провизии – мешки с картофелем, крупа и мука, тушенка, рыбные консервы, пятидесятилитровые заводские канистры с маринадами… Он давно сидел в Кыштыме и помнил времена, которые теперь любому новоприбывшему зеку показались бы сказкой. Например, бывали времена, когда каждому по воскресеньям выдавали по двадцать граммов сливочного масла и ломтику брынзы. А как-то на складе появились два больших мешка карамелек… Когда-то на территории зоны имелся свой магазин, где зеки могли купить на заработанные в столярке советские рубли сигареты с фильтром, шоколад, грузинский чай, вареную колбасу, рыбные консервы, а однажды перед Новым годом завезли даже апельсины!

Да что магазин! Трофимов помнил времена, когда в колонии был свой самодеятельный театр, когда каждые две недели привозили кино: «Щит и меч», «Премия», «Женщина, которая поет», «Спортлото-82»… В клубе выступали артисты из Красноярской филармонии… Раз даже Боярский заезжал, пел под гитару свое «Пора-пора-порадуемся!..»

В те времена самым «крутым» из обитателей зоны был сочинский «цеховик», организовавший выпуск кроссовок и «наказавший» родное государство на фантастическую сумму – целых триста пятьдесят тысяч рублей. Убийц на зоне сидело мало, все больше шофера да спортсмены-каратисты, попавшие сюда за случайное убийство в драке… Большинство нынешних обитателей Кыштыма в те времена получили бы за свои деяния «вышку» без всяких отлагательств…

«Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя», – сам себе под нос бормотал Трофимов, в кромешной тьме подсобки нащупывая в полу крышку тайника.

Пол в каптерке был земляной – для холода, чтобы картошка и другие овощи, хранящиеся в мешках, не вяли. Сметя руками верхний тонкий слой земли, Трофимов приподнял доску и просунул руку в тайник. Замотанный в пропитанные растительным маслом тряпки и газеты, там лежал топорик, каким обычно пользуются хозяйки для рубки мяса. Трофимов извлек его из земли, размотал тряпки и бумагу и провел пальцем по лезвию. Оно по-прежнему было ровным и острым, без малейшего признака ржавчины. Обушок топора имел округлый выступ с нарезными шипами, которым хозяйки отбивают шницели.

Давно, очень давно Трофимов мастерски «организовал» исчезновение с кухни этого бесценного орудия труда. К этому пришлось долго готовиться, держать все в тайне, и в итоге топорик оказался в тайнике. Зеки – народ запасливый, они знают, что любая, даже самая мелкая и ненужная вещь может рано или поздно оказаться полезной. А тут – топорик!

«Вот ты мне и пригодился, дружок», – пробормотал Трофимов.

Аккуратно закрыв тайник доской, он засыпал его землей и притоптал, чтобы не осталось никаких следов. Вытащив из рукава ватной телогрейки припасенную на всякий случай веревку, он смастерил петлю и, сунув топор в нее, подвесил его под одеждой.

«Ну-с, как вы это делали, Родион Романыч, а? – сам с собой разговаривал Трофимов. – Идя на пробу… Как это у Достоевского? Говорил я вам, ребята, читайте классиков…»

Сидя в подвале и пробуя пальцем лезвие топора, Трофимов снова, как это часто бывало с ним в последнее время, задумался. Что и говорить, было о чем вспомнить. Много чего случилось за те годы, что он провел за несколькими полосами колючей проволоки под присмотром автоматчиков на вышках. Было и такое, когда жизнь висела на волоске, а было, когда и волоска-то никакого, а просто чудо, везение спасало жизнь.

Но, пожалуй, чаще всего Трофимов вспоминал один случай, который изменил его жизнь. И кто знает, может случиться так, что и в будущем изменит…

…Это было еще на старой зоне. Лейтенанта Кривомазова зеки звали Гитлером. А как иначе называть человека, который запросто мог походя, просто для забавы сломать, например, проходящему зеку пару ребер? Или ни за что вмазать по носу, после чего у человека в сырых и нездоровых бараках полгода из ноздрей сочится гной? Садист был, одним словом. И без того трудная жизнь заключенных еще больше усугублялась, все бегали от Кривомазова как от огня. Лишь завидев вдалеке его худощавую фигуру, зек был готов зарыться в снег, в песок, куда угодно, лишь бы не попадаться ему на глаза. Кривомазов был таким садистом, что два раза даже получил выговор от начальства «за жестокое обращение с заключенными». Все знали причину ненависти Кривомазова к зекам – однажды, когда он первый раз пришел на работу, зеки решили подшутить над новым вертухаем. Шутка была совершенно безобидной – ведро воды на чуть приоткрытой двери. Когда Кривомазов внезапно оказался мокрым с головы до ног, обитателям барака пришлось несладко. Шутники потом очень долго жалели о своей шалости. А Кривомазов запомнил этот случай и с тех пор считал каждого заключенного своим личным врагом. Все были уверены, что, дай ему волю, Кривомазов не задумываясь расстрелял бы всех до единого…

Как-то раз, проходя мимо выгребной ямы, Трофимов (тогда он еще не был Трофимовым) услышал тихий стон. Заглянув в глубокую вонючую яму, он увидел Кривомазова, который, видно поскользнувшись (а может, и помог кто), провалился и увяз в жидких нечистотах. Он бы давно утонул, если бы не тонкий корень, торчащий из стенки ямы, за который держался Кривомазов. Держаться-то он за него держался, а вот потянуть сильнее боялся. Оборвется корешок – и все. Поминай как звали.

Надо сказать, Трофимову тоже часто доставалось от Кривомазова.

Увидев лицо зека, Кривомазов вздрогнул. Он знал, что последует дальше. Камень по голове. Или толстое бревно. Рассчитывать на любовь со стороны зеков Кривомазов ну никак не мог…

Однако последовало совсем другое. К лейтенанту Кривомазову спустился длинный крепкий сук.

– Хватайся, – скомандовал зек.

Когда Кривомазов выбрался наверх и кое-как очистился от дерьма, зек, попыхивающий заботливо припасенным долбаном, попросил:

– Ты только молчи об этом. Ребята не простят…

Надо сказать, после этого случая Кривомазов стал заметно спокойнее. Зеки недоумевали, и только Трофимов знал причину…

…Трофимов оставил топорик под старенькой телогрейкой и полез наверх.

В это время Карась и Малек, обеспокоенные долгим отсутствием шефа, приблизились к дверям подсобки как можно ближе – так, чтобы можно было отпрянуть в последнее мгновение и сделать невинный вид. Вытянув шеи, они пытались разобрать в долетавшем до них бормотании Деда связные фразы.

– Слышишь, че он там шепчет? – едва слышно спросил Малек, показывая глазами на дверь подсобки.

– Нет.

– Бормочет что-то…

– Не разобрать… Может, молится?

– Че он, жид, в темноте молиться? – хихикнул Малек, имевший об иудаизме смутное и очень косное представление. – Как думаешь, может, он того?..

Малек прочертил в воздухе рукой изображение петли, затягиваемой вокруг шеи.

– Не, – отмахнулся Карась, – я его давно знаю. Не должен. Да и причины все же никакой. Ну не с голодухи же…

Его собственные предположения витали вокруг припрятанных Дедом съестных запасов, которыми тот теперь втайне от товарищей единолично пользовался.

– Сейчас увидишь, – хитро подмигнул Карась, – выйдет, а губы жирные.

Малек облизнул собственные губы и сглотнул.

– Может, пошукаем, когда его не будет?

Карась отмахнулся:

– Нет. Заметит. Тогда несдобровать.

Малек кивнул.

Дверь каптерки неожиданно отворилась. Карась и Малек вздрогнули и отпрянули, придав своим физиономиям равнодушное выражение. Трофимов вышел как ни в чем не бывало. Потоптался немного по кухне, погремел бачками и ведрами, скомандовал:

– Ну, все на сегодня, потрудились и хватит.

– Ну как? – спросил Малек, когда дверь за Дедом захлопнулась. – Жирные губы?

– Да вроде нет… – ответил честный Карась.

– Ну, значит и не жрал.

Карась недоверчиво покачал головой…

На следующее утро начальник Кыштымской колонии майор Лопатин обнаружил у себя на столе письмо следующего содержания:

Начальнику

Кыштымской колонии строгого режима гр. Лопатину А. А.

Доводим до вашего сведения, что в связи со сложившейся из-за нехватки продуктов питания ситуацией заключенные выдвигают руководству следующие требования: срочно обеспечить население колонии едой в трехдневный срок. Для этого предлагаем организовать бригады для ловли рыбы в Енисее, сбора в тайге съедобных растений и пр. В случае, если руководство колонии не учтет наших требований, контингент колонии за себя не отвечает. Все последствия такого решения окажутся на вашей совести.

И подпись: общее собрание заключенных

Кыштымской колонии.

Лопатин несколько раз перечитал петицию, пытаясь найти слабое место, которое выдавало бы автора анонимки. Но первая пришедшая Лопатину мысль, что письмо – всего лишь розыгрыш подчиненных, при повторном прочтении анонимки сменилась предположением мрачным и тревожным. Письмо, понял Лопатин, не было фальшивкой, и написано оно зеками, и положено ему прямо на стол…

Лопатин созвал срочную планерку начальников подразделений.

На собрании злосчастную грамоту передавали из рук в руки. На лицах подчиненных Лопатин видел выражение того же недоверия и недоумения, с каким сам всего лишь час назад читал письмо от «общего собрания» кыштымских зеков.

– Что это такое?

Подчиненные уныло молчали.

– Кто это мог написать? Кто тут у нас такой грамотный писарь?

До Лопатина донесся задушенный смешок.

– Кому это так весело? – прикрикнул он.

Начальник третьего отряда Саламов кашлянул в кулак.

– Саламов, вы хихикаете?

Саламов сдвинул брови, придал лицу серьезное выражение и выпрямил спину.

– Колония на грани бунта, а вам смешно? – строго спросил Лопатин.

– Извините, товарищ майор. Само вырвалось…

– Не вижу в сложившейся ситуации ничего веселого, – Лопатин грозно качнул головой.

– Да я, когда вы сказали, кто тут у нас писарь, подумал про одного осужденного из моего отряда, мы его между собой «писарем» называем, – оправдываясь, объяснил Саламов и, поймав на себе вопросительный взгляд Лопатина, добавил: – Письма он на волю зекам пишет.

– Кто такой?

– Трофимов. При пищеблоке он…

– Так что, выходит, твой Трофимов не только зекам, но и мне письма пишет?

– Нет, – с уверенностью покачал головой Саламов, – он не мог. Вы его разве не помните, товарищ майор? Это дед такой худой, который лет десять у нас. Местный динозавр.

Сказал и осекся. Вспомнил свой последний разговор с Дедом на кухне пищеблока и даже растерялся: неужели все-таки накапал начальству? Выходит, он, Саламов, проморгал? Начальство узнает – даст по башке…

Лопатин посмотрел на подчиненных. Все они, разумеется, знали, о каком Трофимове шла речь, и тоже снисходительно хмыкали – не он!

Последние пару лет начальники в Кыштымской колонии менялись едва ли не раз в полгода, и новоприбывший начальник не успевал познакомиться со всеми своими подопечными, да и целью такой не задавался.

– Вызовите ко мне этого Трофимова, – приказал Лопатин.

Саламов внутренне съежился. Со вчерашнего вечера Трофимов по его приказу сидел в карцере. По уставу самостоятельно отдавать такое распоряжение, без визы начальника колонии, Саламов не имел права.

– Разрешите, я сам схожу? – привстал он со своего стула, но Лопатин махнул в его сторону рукой:

– Нет уж, Саламов, сидите. Пока его приведут, мы успеем обсудить другой вопрос.

Он вызвал дежурного и приказал привести заключенного Трофимова.

– А теперь я хочу сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор, – окинув собравшихся грозным взглядом, произнес Лопатин.

Никакой реакции не последовало, и Лопатин понял, что подчиненные фразы не поняли. А может, давно позабыли школьную программу… Смутившись немного, он повторил по-человечески:

– Из Москвы приехали люди от заместителя Генерального прокурора с направлением в Кыштым, на проверку. Пока они еще в Красноярске, но в любой час могут пожаловать. Надо решить, что делать в сложившейся ситуации.

Начальник подавил невольно вырвавшийся вздох.

– Особенно в связи с угрозой голодного бунта. Прошу высказываться.

Подчиненные зашумели. В новом известии действительно оказалось мало приятного…

Трофимова заперли в узком каменном мешке без окон. Голая железная кровать, привинченный к стене столик в углу. Под потолком – маленькое окошко с выбитыми стеклами. Каменный пол, для дезинфекции засыпанный хлоркой…

– Не спать! – крикнул на прощание охранник и захлопнул «волчок» в двери.

Трофимов сутки провел без сна. Дело, конечно, не только в предупреждении охранника. Стекло в маленьком, размером с форточку, оконце под самым потолком каменного мешка было выбито еще с лета, когда в карцере температура поднималась выше сорока и кто-то из зеков, задыхаясь, исхитрился дотянуться до тусклого стекла. С тех пор так и осталось. Теперь, когда снаружи температура была минусовой, в карцере было столько же. У стены под окном лежала тонкая наледь, но на густо посыпанном хлоркой каменном полу она казалась незаметной.

Всю ночь, чтобы не замерзнуть, Трофимов делал упражнения: махал руками, притопывал, приседал, наклонялся вправо-влево. Утомившись, отдыхал, но не позволял себе присаживаться – медленно ходил из угла в угол.

Он знал, что замерзнуть – наверняка угодить с пневмонией в санчасть, а там его слабые легкие подхватят у туберкулезников палочку Коха, и через год, максимум – два он подохнет от легочного кровотечения и окажется в безымянной могиле с деревянным номерком. А через пару лет и следа от той могилы не останется. Пустота… Словно и не было человека… Прах к праху и пепел к пеплу…

А может, так и должно быть? Зачем он сопротивляется, цепляется за эту жизнь? Надеется когда-нибудь отсюда выйти? Нет, он реалист и знает, что если ему и суждено оказаться по ту сторону забора, за рядами колючей проволоки, то на самое короткое время, чтобы умереть на воле.

Умереть на воле – тоже хорошо. Все не безымянный холмик на берегу Енисея, а своя собственная могила на поселковом кладбище.

Хотя что ему до того, где окажутся после смерти его кости? В последние годы он все определеннее приходил к выводу, не основанному ни на каком конкретном вероучении, что бессмертие души все-таки существует, так зачем же заботиться о тленных останках? После смерти ему будет уже все равно.

Дети, жена, жизнь на воле… Воспоминания настолько свежи, словно все было вчера. Почему мы стареем, но чувства остаются такими же, как и в двадцать лет? Какая страшная клетка, какая тюрьма для души – это старое немощное тело, да еще помещенное в каменный мешок.

Под утро Трофимов обессилел и наконец позволил себе присесть на корточки, приткнувшись спиной к стене, опустить голову на колени и закрыть глаза. От слоя хлорки, которой охранники присыпали человеческие экскременты вокруг разбитого унитаза, поднимался острый запах, насквозь прожигающий легкие.

Трофимов угодил в карцер после вечерней поверки. Разводящий выводил третий отряд из умывальника. Трофимов шел замыкающим. Вдруг он почувствовал, как что-то с силой дернуло его назад, одновременно сжимая горло. Он подавил в себе инстинктивное желание вцепиться руками в захлестнувшую горло веревочную удавку и поэтому спасся. Если бы он стал сопротивляться, его бы принялись избивать и тогда его тайное оружие оказалось бы в руках нападавших. Но Дед как-то сразу обмяк, стал оседать на пол, бессмысленно возя ногами по полу, и лишь тихо хрипел. Одновременно его рука судорожно нащупывала под полой ватника рукоять топорика. Топорище легко выскользнуло из петли. Трофимов одним замахом назад огрел того, кто затягивал на его горле петлю. Он услышал негромкий «чвяк» от удара, словно рубанули свиную голову. Человек завизжал, выпустив веревку из рук. Из разбитого лба фонтаном хлестала кровь.

Трофимов перекатился боком, уходя от удара второго (он не видел, но верным волчьим инстинктом почувствовал присутствие того, другого), но никакого удара не последовало. Лишь увидел, как чья-то темная фигура перепрыгнула через него и опрометью бросилась вон из умывальника.

Трофимов сорвал с шеи веревочную петлю, машинально намотал на руку и сунул в валенок.

На шум уже бежали охранники с овчарками.

– Чэпэ в третьем блоке!

Но Трофимова не занимала ни поднявшаяся суета, ни перекошенное лицо Саламова, прибежавшего по тревоге из кабинета, ни его крики. Он смотрел, как охранники выволакивают под руки обмякшее тело неудавшегося «киллера».

– В санчасть его!

Лицо нападавшего было залито кровью, на рассеченном лбу запеклась черная рана, но Трофимов узнал в нем Малька, и это впечатлило его куда больше, чем все происшествие в целом.

– В карцер на трое суток! – рявкнул Саламов, указывая на Трофимова.

Ему заломили назад руки и потянули по коридору. Сослуживший хорошую службу топорик был конфискован.

Теперь, сидя в карцере, Трофимов жалел о его потере, словно он был живым существом. О предательстве Малька Дед почти забыл уже через пару часов мыканья из угла в угол и безуспешных попыток согреть окоченевшие ноги и руки.

Кем был второй? Им мог быть и Карась, и любой другой, включая Толяна Сивого… Какая разница? Особой подлости или лицемерия в таком повороте нет. Разве он сам не сделал бы то же самое, пообещай ему начальник амнистию, пересмотр дела или хотя бы каждый день вволю поесть досыта – мяса, картошки, молока… Он бы отказался? Хотя нет… По зрелом размышлении Трофимов понимал, что он не способен на такое. За много лет, что он провел в лагерях, ни разу еще он не допустил подлости в отношении другого зека, каким бы подонком тот ни был. Конечно, Трофимов мог убить, и раз такое произошло в его жизни. Но только защищаясь. И никак не по «заказу». За долгие годы заключения Трофимов сохранил главное – он остался человеком. И лишь он сам знал, как это было трудно…

И еще, отказался бы он убить не только потому, что такой благородный, а еще и потому, что не поверил бы никому, и правильно бы сделал бы. А другой поверил… И теперь лежит с пробитой башкой на койке в медсанчасти, где кроме аспирина и порошков стрептоцида давно никаких лекарств…

Трое суток в карцере. Семьдесят два часа не спать, не есть, мерзнуть. Поверхность воды в металлической кружке покрылась слоем льда. Трофимов уже окоченел так, что не чувствовал затекшего тела.

Огромным усилием воли Трофимов заставил себя подняться на ноги и сделать несколько приседаний и махов руками.

– И-раз! Два прихлопа! И-два! Два притопа! – громко командовал он, не давая себе спать. – Пошагали, пошагали. Прибежали в избу дети, второпях зовут отца… Два притопа!.. И-два! Два прихлопа! Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца… Два притопа! Два прихлопа!

– Эй, Дед! Развлекаешься? – раздался тихий шепот в окошке «волчка».

Трофимов взял у охранника свой «завтрак»: кружку остывшей черной воды и кубик хлеба. Мысли его невольно обратились к пищеблоку. Он подумал: как там справляется в одиночку Карась? Хотя чего там справляться – осталось полмешка хлеба и мешок гороха. Никаких особых рецептов для приготовления обеда из этих продуктов не существовало в природе.

Снова взвизгнул засов на двери карцера, но на этот раз отворился не «волчок», а вся дверь. В проеме появилась фигура вертухая..

– Трофимов, выходи, – скомандовал охранник, заглядывая в камеру.

– Зачем?

– Начальник колонии вызывает.

Трофимов не торопился выполнить приказ. Сначала он медленно отряхнул ватные штаны от налипшей хлорки, потом так же несуетливо принялся за телогрейку.

– Живее давай!

Охранник выволок его за локоть в коридор.

– Начальник ждет.

Вечером, покинув номер в гостинице, мы отправились к автостоянке. Месторасположение ближайшего совхоза я выяснил у несловоохотливых частников, тусовавшихся перед кинотеатром. Один из них за пятьдесят баксов согласился отвезти нас туда.

Совхоз «Красный Октябрь» до сих пор носил свое гордое название. Добираясь в поселок, трясясь по ухабам и с замиранием сердца прислушиваясь к реву мотора, я сто раз подумал: если это называется дорогой, то как тогда добираться до Кыштыма? Вертолетом, что ли?

Турецкий хранил олимпийское молчание.

Оказавшись в поселке, мы попросили частника подвезти нас к совхозному правлению. Это было небольшое здание с оборванным и грязным российским триколором над входом. Оставив шофера дожидаться в машине, мы забежали в правление, я быстро выставил на стол перед слегка испугавшейся пожилой бухгалтершей бутылку водки, палку неиспользованной в поезде московской сырокопченой колбасы и выпалил:

– Трактористы у вас в совхозе есть? Где их найти?

Бухгалтерша заикающимся голосом объяснила, что да, есть трактористы, да хоть бы и Ваня, дом его желтой краской покрашен… Номер? Да кто ж его помнит!

– Нам тут номера без надобности, – улыбаясь, ответила она. – Все и так знают, где кого найти.

В конце концов она согласилась закрыть правление, сесть к нам в машину и показать дорогу к желтому дому местного тракториста. В темноте-то ведь поди разберись, желтый он или нет.

– Он сильно пьющий? – поинтересовался предусмотрительный Турецкий, когда машина остановилась у ворот дома и тощая собачонка, гремя цепью, залаяла на чужаков.

– Ваня? Ну, так… Кто ж теперь не пьет? – словно оправдываясь, пожала плечами тетка. – Но вообще он человек хороший, семейный, жена у него учительница.

– Хорошо, – задумчиво произнес Турецкий, и только я понял, что именно он имеет в виду…

– А вы откуда? Не из газеты, случайно? – смущаясь, спросила бухгалтерша.

– С телевидения, – хохотнул наш частник, обернувшись через плечо.

– А! – протянула бухгалтерша, мелко кивая головой и с уважением и любопытством поглядывая то на меня, то на представительного, как всегда, Александра Борисовича.

Я нащупал щеколду на обратной стороне калитки, приподнял ее, и мы вошли во двор. На истошный уже лай собачонки на крыльцо выглянула хозяйка и удивленно застыла, вытирая полотенцем руки и всматриваясь в фигуры незнакомых мужчин, идущих к дому.

– Здравствуйте! – улыбаясь, поздоровался Турецкий.

– Здравствуйте.

В голосе хозяйки слышалась тревога и удивление – кто пожаловал? Зачем?

– Хозяин дома?

– А зачем он вам?

– Хотели с ним договориться… – я тяжело выдохнул и подумал: «О чем договориться? Как ей объяснить?» – Привезти надо кое-что по хозяйству, а ехать по бездорожью, вот и ищем тракториста.

– А! – с облегчением улыбнулась хозяйка. – Так это к нему. Проходите. Иван! – крикнула она, входя в сени. – Иван, вставай, к тебе пришли. Ленчик, иди буди папку, скажи, что к нему насчет работы пришли договариваться, – шепнула она на ухо белобрысому мальчонке глуповатого вида, сидевшему в передней комнате за столом.

– Садитесь, подождите, – смущенно улыбаясь, жена тракториста предложила стулья и незаметным движением притворила дверь, ведущую в смежную комнату. – Только, ради бога, вы ему наперед водку не давайте! – зашептала она, умоляюще глядя на нас. – Будет просить, скажите нет, и все, после работы рассчитаемся. И денег не давайте, а то напьется и никуда не поедет. И по пути не зевайте, а то выскочит, купит – и все…

«Это в тайге-то», – подумал я. Турецкий понимающе кивнул:

– Не зазеваемся, будьте спокойны.

Едва она успела закончить эту душераздирающую тираду, из комнаты в переднюю вышел, щурясь на свет, сам тракторист. Физиономия у него была смазливая, хоть и опухшая слегка: кудрявый русый чуб, синие глаза с поволокой. Нравятся русским бабам такие вот непутевые…

Жена, заискивающе улыбаясь, засуетилась вокруг него, стала объяснять, в чем дело, и по ее голосу я понял, как хочется несчастной женщине, чтобы муж согласился на наше предложение. Ваня меж тем хмуро молчал, неприветливо глядя на Турецкого исподлобья. Пошарил рукой на буфете, взял пачку папирос и спички и, ни слова не говоря, направился к двери. Я даже растерялся, но жена тракториста подмигнула – ступайте, мол, за ним на крыльцо, договаривайтесь, все хорошо!

Мы вышли из дома и встали на крыльце рядом с трактористом. Тьма стояла над поселком, хоть глаз выколи. Только красная точка папиросы тракториста мерцала в угольной темноте.

– Мы, собственно, зачем ищем шофера с трактором, – кашлянув, заговорил Турецкий. – Надо попасть в Кыштым, а говорят, дороги туда плохие. Вот и думаю, сможете отвезти?

– Можно, – неохотно признался Ваня.

– Завтра, например?

– Завтра? Ну, не знаю… Дела у меня завтра. Может, на той неделе зайдете. Тогда и договоримся.

– Срочно нужно.

Ваня покачал головой и выпустил густую струю табачного дыма.

– Трудно это. Даже не знаю…

– Сделай, Ваня. Очень надо, – положил ему на плечо ладонь Турецкий.

Ваня засопел, что должно было проиллюстрировать одолжение, которое он нам делал…

– Трактор-то у тебя на ходу?

– Вроде.

Я, волнуясь, что вся его затея окажется напрасной, если сейчас этот дуболом откажется ехать только потому, что у него хандра с перепоя и башка трещит, принялся тоже уговаривать его, суля всякие выгоды. В пылу разговора я услышал какой-то тихий звук, словно лилась тонкой струей вода, и запнулся, прислушиваясь.

«Этот придурок что, мочится прямо с крыльца?! – косясь на тракториста, подумал я. – Как же с ним жена-учительница живет?»

Справив с крыльца нужду и застегнув штаны, Ваня икнул.

– Водка есть? – спросил он.

– Сейчас нет. После работы рассчитаемся, – твердо произнес Турецкий.

– Не, тогда я никуда не поеду, – категорично заявил Ваня. – Сейчас гони две бутылки.

«Набить бы тебе морду», – подумал я. Кулаки, надо сказать, так и чесались.

– Нет, – твердо ответил Турецкий.

– Ну на нет, как говорится… – тракторист выплюнул окурок и с независимым видом заложил руки в карманы.

– И не надо! – разозлился Турецкий. – Что, думаешь, ты один тут такой умный? Я сто баксов предлагаю плюс мой бензин, да любому сейчас скажу, он согласится! Едешь завтра или мне к другому идти?

Ваня задумчиво почесал затылок.

– Ладно, завтра поеду.

– Вот это другое дело… Когда выезжаем?

– А как скажешь.

– Пораньше, наверное? Часов в девять, как рассветет?

Ваня пожал плечами, мол, хоть бы и в девять, какое мне дело?

Договорившись с трактористом, мы спустились с крыльца, но, дойдя до ворот, я вдруг понял, что мы не учли одну важную деталь: каким образом завтра в девять утра окажемся здесь, в поселке? Частник сразу и наотрез отказался везти теменью, в шесть утра, из Красноярска в совхоз. Выход был только один – ночевать в поселке.

– Интересно, есть тут Дом колхозника какой-нибудь или общежитие? – бормотал я, пока частник вез нас снова к зданию правления.

Наше появление было встречено почти восторженно. Бухгалтерша, окруженная какими-то людьми, судя по их лицам, уже успела рассказать про налет незнакомых гостей «с телевидения». Теперь на меня и Турецкого смотрели с жадностью.

– А вы с какого канала? А что будете снимать? А вы Якубовича знаете? – зашумели собравшиеся.

– Скажите, – спросил Турецкий, – у вас есть тут общежитие или Дом колхозника? Нам бы переночевать…

– Зачем вам в общежитие идти? – наперебой заговорили они. – Там же одни алкаши живут да переселенцы. Что вы! Вы же там и не заснете!

– У меня переночуйте, у меня дом большой, – предлагала бухгалтерша.

Мы, поколебавшись, согласились.

И вправду, дом новой знакомой Екатерины Федоровны мог бы вместить целую армию постояльцев. Я, конечно, бывал в загородных домах и побольше, и побогаче, но этот, стоящий на краю поселка, под самым лесом терем-теремок, не низок, не высок, был лишен помпезности в стиле новых русских. Видно, строился дом с любовью и для удобства хозяев. Был он деревянным, снаружи сложен из бревен, внутри отделан резьбой, полы и потолки узорчатые, наборные – просто Кремлевский дворец после реставрации! Витые резные лестницы в мансарду, резные косяки, резная мебель…

– Это все мой муж, – с гордостью говорила бухгалтерша, проводя нас в гостиную. – Сам все сделал, он у меня золотым мастером был, на все руки мастер. Простым столяром начинал, а как на пенсию вышел, днями и ночами в сарае просиживал перед своими станками. Все сам сделал.

– И мебель? – спросил я, оглядывая великолепный резной буфет в стиле девятнадцатого века.

– Все, – подтвердила бухгалтерша.

– А дизайн кто делал? То есть кто узоры составлял, чертежи? – пояснил Турецкий, заметив, что новомодное словечко вызвало у бухгалтерши недоумение.

– Он все сам и делал, то по открыткам смотрел, как в каких музеях, потом он в Ленинграде, в Петродворце бывал, там присматривался.

Я покачал головой.

«Жил бы на Западе старик, прославился бы как второй Чиппендейл…»

Бухгалтерша проводила нас на кухню, разделенную на собственно кухню и столовую изумительной по красоте ажурной перегородкой. Пока я ее разглядывал, пытаясь разобраться в хитросплетении рисунка, Екатерина Федоровна включила электрический самовар, нарезала подаренную Турецким колбасу и поставила на стол преподнесенную им же бутылку водки.

«Вот менталитет русского человека, – думал я. – Иностранец, немец какой-нибудь или англичанин, он бы этого не понял. Американцы еще попроще, но Европа!.. Решили бы, что женщина выставляет на стол их же подарки от скупости, чтобы своего не потратить. А ведь она, наоборот, самое лучшее жертвует гостям. Она эту водку лучше бы для своей причины припрятала, но не может… И колбасу эту она бы с превеликим удовольствием сама употребила, такой колбасы и в Красноярске, наверное, не сыщешь, не то что тут. Вот она, зримая разница между ними и нами».

– Сейчас поужинаем, – сказала Екатерина Федоровна и, смущенно улыбаясь, добавила: – Может, вы снимете наш дом? Второй такой красоты по всей России небось не сыщешь. Показали бы в какой передаче.

Я испытал острое чувство стыда. Турецкий сделал вид, что не расслышал вопроса. Пришлось признаться, что частник наврал, а мы ни с какого ни с телевидения, а из столичной прокуратуры.

– Это просто шофер пошутил, – краснея, ответил я. – Вот Александр Борисович – помощник заместителя Генерального прокурора, а я – адвокат. В командировку сюда приехали.

Резонно решив, что хозяйка теперь может принять нас за мазуриков каких, я вытащил документы. Как ни странно, это признание только прибавило нам веса: провинциалы – люди основательные, и принадлежность к властным структурам ценится ими выше, чем к сомнительному шоу-бизнесу.

– Так вы прокурор из Москвы? – удивилась еще больше бухгалтерша, обращаясь к Турецкому. – Я думаю…

– Что вы думаете?

– Представительный, думаю, мужчина, не может быть, чтобы с телевидения.

После ужина она проводила нас в комнату за гостиной.

– Устраивайтесь здесь, на софе, а вы на кровати. – Турецкий явно больше приглянулся хозяйке, это ему она предложила кровать с толстенной периной и целой пирамидой подушек. – Белье вон в том шкафу, одеяла, подушки в ящике. Может, я вам постелю?

– Спасибо, мы сами, – скромно отказался Александр Борисович.

– Женатый, наверное, – улыбнулась Екатерина Федоровна. – И дети есть?

– Есть.

– Вот и мы эту комнату для внуков специально отвели. Как приедут все, как соберутся, так полон дом народу, а так я все одна да одна.

– А не боитесь одна в таком доме жить? – невольно вырвалось у меня.

Екатерина Федоровна пожала плечами:

– А что вы думаете? Боюсь. Как муж умер, дети меня к себе зовут. Дочка у меня в Нижнем Новгороде. Да, замуж вышла, за кооператора, – с материнской гордостью в голосе произнесла бухгалтерша. – А сын в Красноярске, своя фирма у него, продукты завозит. Тоже меня к себе забрать хотел, а мне этой красоты жалко.

Бухгалтерша обвела глазами комнату.

– Ведь всего с собой отсюда не заберешь, – прошептала она, вытирая глаза. – Вы посмотрите, какие полы, какие потолки, стены… Как их забрать? Стены ведь не заберешь.

Она оглядела комнату, смахнула невидимую пылинку со столика.

– Боюсь, конечно. Тут люди лихие… Ну ничего, у меня двустволка мужнина есть. Так что, если кто явится, живо кой-чего отстрелю.

И она, зардевшись, вышла.

Уже лежа в постели, выключив свет, я долго рассматривал узорное панно на стене возле кровати. Из различных оттенков деревянных дощечек на стене был выложен пейзаж: обрыв реки, сосны над обрывом, птицы в небе под облаками, олень выглядывает из чащи, и даже, если присмотреться, то видишь фигурки человечков – то ли лесовичков сказочных, то ли детей, – которые с лукошками присели возле елочки…

Трофимов неподвижно стоял в кабинете Лопатина, глядя на молодого начальника колонии. Сидя за столом, Лопатин листал подшивку из личного дела заключенного Трофимова, не глядя в его сторону, стараясь выдержать тяжелую паузу. Всей кожей он ощущал на себе тяжелый, немигающий, неподвижный взгляд вошедшего зека и наконец не выдержал. Захлопнув папку, он встал из-за стола.

– Ты писал?

Он сунул Трофимову в лицо смятую петицию от «общего собрания заключенных».

– Я, – спокойно признался Трофимов.

– Ну и что ты этим хотел сказать?

– Там все написано, – спокойным и даже словно усталым голосом ответил старый зек.

– Кто еще входит в это твое общее собрание? Назовешь по именам, вернешься к себе на кухню, нет – неделя карцера! Быстро, называй.

«Неделя, – медленно протекла по жилам страшная мысль, – сто шестьдесят восемь часов… Это смерть».

– Ну, не выпендривайся, Трофимов, ты же старый человек, – с неожиданной жалостью в голосе сказал присутствующий здесь же Саламов, глядя на сгорбленную фигуру в бесформенной черной телогрейке и ватных штанах. – Что тебе до всех этих отморозков? Это же ворье, убийцы, что у тебя с ними общего? Ты же сам не хочешь, чтобы колония взбунтовалась. Ты же просто писарь, а они тебя заставили. Ну?..

Трофимов вдруг подумал, что начальник его отряда ведет себя, как учитель, наводящими вопросами подсказывающий нерадивому ученику правильный ответ.

– Ладно, уведите, – махнул рукой нетерпеливый молодой Лопатин. – В карцере подумает, может, поймет, что к чему. Уведите!

Охранник подтолкнул Трофимова концом резиновой палки.

В это время на столе начальника загудел телефон внутренней связи.

– Да! – раздраженно крикнул в трубку Лопатин, и вдруг выражение его лица поменялось.

У Саламова упало сердце. Он представил, что это звонит кто-нибудь из контролеров, чтобы сообщить страшную новость: на зоне бунт, взяты заложники, захвачено оружие…

– Уже здесь?! – растерянно повторил Лопатин. – На КПП?.. С кем встретиться?! – воскликнул начальник колонии таким тоном, словно приехавший неизвестный выразил желание встретиться с далай-ламой или Наполеоном. – А он один? Что, с трактором? Каким еще трактором?

Прижимая трубку к уху, Лопатин повернулся и выглянул в окно. Саламов тоже вытянул шею, пытаясь увидеть, что там творится возле ворот лагеря, но за широкими плечами Лопатина ничего не разглядел.

– Пропускайте, – наконец приказал Лопатин.

Он положил трубку и растерянным взглядом обвел кабинет. Охранник, опомнившись, снова толкнул Трофимова по направлению к двери.

– Стой! Подожди, не уводи его, – приказал Лопатин и повернулся к охраннику: – Свободен! Трофимов, садись, – кивнул он на стул возле своего стола. – Ты жди за дверью, – крикнул он выходящему охраннику.

В кабинете наступила гробовая тишина. Трофимов с невозмутимым видом сел на предложенный стул. Скованные сзади руки мешали ему откинуться на спинку стула, поэтому он сидел сгорбясь, похожий на старого ворона.

– Зачем к тебе из Москвы помощник Генпрокурора едет? – жестко спросил Лопатин, наклоняясь и заглядывая в изборожденное морщинами лицо зека.

Трофимов с удивлением поглядел на Лопатина.

– Не понял вашего вопроса, гражданин начальник.

– Повторить? – нетерпеливо воскликнул тот. – К тебе люди от заместителя Генпрокурора России приперлись на тракторе через тайгу из Красноярска. Зачем, интересно? Ты случайно не знаешь?

Трофимов снова поднял глаза на своего природного врага. На его лице застыло изумленное выражение.

– Чем же ты прославился, Дед, что тобой аж в Москве заинтересовались?

– Не могу знать, гражданин начальник, – вполне серьезно ответил зек.

– А может, ты и туда телегу накатал, грамотей?

Опустив голову, Трофимов молчал.

– Не писал я ничего, – наконец сказал он, – да вы и сами прекрасно знаете, что не писал.

– Да кто ты такой, Трофимов? Артист какой-нибудь знаменитый или президентский кум, кто?

– Никто. Так, божий человек, – тихим голосом произнес старый зек, глядя в глаза начальнику.

Лопатин в ответ хохотнул.

– Так, а почему же к тебе люди приехали? – продолжал допытываться он.

Трофимов пожал плечами.

…Начальник Кыштымской колонии Лопатин встретил нас настороженно, но с видимой потугой на душевность. Тут же принесли чая – крепкого, индийского. В хрустальной вазочке подали смородиновое варенье.

– Замерзли, пока добрались? Что же вам, вездехода не нашли? – делал удивленное лицо Лопатин. – А может, покрепче чего-нибудь выпьете для здоровья?

– Можно, – согласился я. Турецкий молча кивнул.

Мои ноги совершенно одеревенели от холода, несмотря на то что Екатерина Федоровна, узнав, куда мы едем, снабдила нас на дорогу гигантскими валенками, запас которых хранился у нее в подвале.

Пока мы пили чай с водкой, из соседнего кабинета заместитель Лопатина обзванивал семьи всех начальников подразделений со срочным заданием – организовать обед приезжим московским гостям. Распределили обязанности: один режет теленка, другой жертвует на общее дело картошку и маринады, супруга третьего печет пироги… и так далее.

Пока согревались, Турецкий изложил Лопатину суть дела. Начальник колонии мысленно успокоился: ух, и всего-то! Вот тебе и страшное московское начальство с ревизией…

– Только он тертый старик, ваш Трофимов, я даже не знаю, как его заставить вам помочь. Ни на какой контакт с администрацией лагеря он не идет, держится особняком, но у воровских авторитетов пользуется уважением. Так что я даже не знаю, – развел Лопатин руками.

– Ничего, – потирая ладони над раскаленной докрасна печкой, сказал Турецкий, – я бы хотел с ним сейчас же встретиться. У нас не так много времени.

– Вы что, уже сегодня обратно в Красноярск собираетесь?

– Да, а что?

Лопатин ухмыльнулся:

– Нет, ничего. Вы что, думаете, Трофимов за это время разговорится?

Он позвонил по телефону внутренней связи и приказал привести Трофимова.

– Ну, заходи, божий человек, – приветствовал он старого зека. – Вот, к тебе.

Остановившись на пороге кабинета, старик мял шапку, исподлобья глядя на нас.

«Это он!» – подумал я, прямо как Татьяна Ларина при виде Евгения Онегина. Никаких сомнений не оставалось – перед нами стоял именно тот, кого мы искали. Видно, похожие мысли посетили и Александра Борисовича.

Взгляд Трофимова был таким же, как и у всех заключенных, не выражающим ничего, кроме тревоги, – что-то случится в следующую секунду.

«Наверное, так беглые крепостные смотрели на своего барина», – пришло мне на ум странное сравнение.

– Проходи, садись. Тебе пару вопросов задать хотят, – приказал начальник.

«Э, нет, при Лопатине этот дед ни слова не скажет», – подумал я.

Трофимов сел, опустив голову и глядя на носки своих огромных безобразных валенок.

– Дмитрий Алексеевич, позвольте вас на два слова, – произнес я, решительно уводя Лопатина в другой конец кабинета. – Позвольте нам переговорить с заключенным с глазу на глаз. Ваших интересов это никак не затрагивает, я лишь хочу уточнить подробности одного старого убийства, которое произошло в Кыштымской колонии больше десяти лет назад. Вас ведь тогда здесь еще не было?

– Нет.

– Вот видите. В любом случае, если возникнут всякие осложнения, без согласования с вами из Кыштыма не просочится ни одно слово. Может быть, вы пока распорядитесь насчет обеда? Извините, что я вас прошу, – милейшим тоном прошептал я.

– Ладно, говорите. Охрана за дверью. Если что, кнопка под столом.

– Понятно.

«Странно, почему он обиделся? – подумал я, провожая Лопатина недоуменным взглядом. – Может, ждал чего? Денег? Да вряд ли, с нас, представителей Генпрокуратуры… Хотя кто его знает? А может, просто смутился, нечасто ведь гости из Москвы приезжают. Черт его знает, поймешь тут местный менталитет…»

Я вернулся к столу.

– Садитесь на диван, – доброжелательно предложил Турецкий Трофимову. – Там вам удобнее будет беседовать.

– О чем мне с вами беседовать? – не меняя позы, спросил старый зек.

– Сигарету хотите?

Я осекся, поняв, что со скованными за спиной руками Трофимов не сможет курить. Турецкий вызвал охрану и попросил снять наручники.

– Не положено.

– Ну так застегните наручники впереди, чтобы он руками мог пользоваться.

Охранник выполнил эту просьбу.

– И еще два стакана чая принесите.

Охранник вышел. Я прикурил для Трофимова сигарету и подал. Тот, затянувшись, с интересом повертел ее перед глазами.

– «Мальборо»?

– Да, «Мальборо».

Трофимов хмыкнул и качнул головой.

– Давно я не курил таких… – но тут же осекся и замолчал, опустив взгляд.

– Нам нужна информация об убийстве заключенного, которое произошло в этой колонии в восемьдесят пятом году. Вы в то время находились уже здесь? – спросил Турецкий.

– Зачем спрашивать? Откройте материалы личного дела.

– Документы могут давать ошибочную информацию. Мне нужен ваш ответ.

Трофимов снова усмехнулся.

– Документы никогда не ошибаются, гражданин начальник.

– Все-таки вы находились в восемьдесят пятом году в Кыштымской колонии?

– Ну, находился.

– Были переведены сюда из другой зоны?

Трофимов кивнул – чуть более заинтересованно.

– Вы были знакомы с заключенным Михайловым Алексеем Константиновичем? – вставил я.

Трофимов странно усмехнулся и отрицательно покачал головой.

– Нет, гражданин начальник, я такого не припомню.

– Михайлов жил в одном блоке с вами. Посмотрите на фотографию.

Я выложил на стол старый, еще шестидесятых годов, любительский фотоснимок, на котором было запечатлено веселое, улыбающееся семейство – красавец муж в смокинге, жена в светлом платье и шляпке и двое карапузов разного возраста, но в одинаковых матросских костюмчиках.

– Посмотрите на этого человека. – Я ткнул пальцем в изображение красавца мужа. – Подумайте, припомните. Вы должны были его знать.

– Это что за барин? – насмешливо глядя на фотоснимок, сказал Трофимов. – Не припомню здесь такого.

«Ты только погляди, – с уважением подумал я, – даже бровью не повел. Настоящий разведчик».

– Должны помнить, – строго сказал Турецкий. – Этот Михайлов был убит здесь, на зоне, расстрелян охраной якобы при попытке к бегству. Помните хотя бы этот случай?

Трофимов упрямо молчал.

– Я здесь уже пятнадцать лет, – сказал он наконец, – и за это время понял одну непреложную истину: у кого короче память, тот дольше живет. Так что зря вы приехали. Я ничего не знаю.

…Первый взрыв взломал толстую кромку льда возле берега. Оглушенная вторым взрывом, кверху пузом стала всплывать жирная енисейская рыба.

– В воду! – командовал бригадир, и пятнадцать кыштымских зеков с быстротой сеттеров бросились в воду, собирая дырявыми ведрами, корзинами, просто руками плывущую поверху рыбу.

Глаза их блестели от голода и предвкушения горячей ухи. Ни ледяная вода Енисея, ни мороз не казались им страшными.

– Все-таки добились, а! – перешептывались те, кто знал про письмо начальнику зоны.

– Эх, жаль, нет Деда. Кто без него приготовит смачную ушицу?

Добычу ссыпали в мешки и бегом таскали к грузовику. К вечеру команда рыболовов прибыла обратно в Кыштым, но на въезде в поселок зеки с удивлением и разочарованием увидели, что грузовик, на котором везли рыбу, поворачивает не в сторону зоны, а к поселку.

Зеки поняли, что их обманули. Начальство наловило рыбы для себя.

В тот вечер гороховая баланда всем казалась еще горше, чем обычно. Никто не торопился ее есть. Перед глазами рыболовов стояли соблазнительные картины: горы жареной рыбы, фаршированные щуки на длинных блюдах, котлы дымящейся пряной ухи…

Зона застыла в оцепенении. Все ждали, когда грянет буря.

…Мы бились уже час. Трофимов не желал ничего говорить.

– Может, прерветесь? – заходя в кабинет, предложил Лопатин.

По нашим лицам Лопатин понял, что старик, как он и предупреждал, оказался твердым орешком, и в душе позлорадствовал.

– Обед готов.

– Принесите сюда, в кабинет, – железным тоном скомандовал Турецкий.

Лопатин, логично рассудив, что раз невесть откуда взявшиеся московские гости командуют, значит, имеют на это право, скрылся за дверью.

Через минуту на столе стояли четыре тарелки с умопомрачительно ароматной дымящейся ухой.

– Эх, – весело воскликнул Александр Борисович, вдыхая рыбный дух. – Для того чтобы такой ушицы отведать, не грех и сюда, за полторы тыщи километров, податься.

Я с изумлением отметил, что он начал изъясняться с какими-то не свойственными столичному жителю интонациями. Например, Турецкий сказал слово «километров» с ударением на первом "о". «Это профессиональное», – подумал я.

– Да-да! – кивал Лопатин, мешая густой суп ложкой.

И только Трофимов сидел чернее тучи. Я не мог понять, почему появление на столе тарелок с изумительной ухой произвело на него такое гнетущее впечатление. «Это странно, – подумал я, – любой зек набросился бы на такую вкуснятину, а этот только ложкой ковыряет. Что-то тут не то…» И еще я заметил, что старый зек и начальник колонии посматривают друг на друга тоже не совсем обычно…

– Откуда рыбка-то, гражданин начальник? – наконец нарушил тишину Трофимов.

Глаза Лопатина забегали. Я тотчас же понял, почему: такое запанибратское обращение зеков к начальству не допускалось.

– Из Енисея, – наконец проговорил Лопатин, – с утречка глушили…

– Вот и ладно, – чуть повеселел Трофимов, – значит, зона сегодня сыта?

Лопатин засопел и перевел взгляд в тарелку, где среди золотистых кружков жира и колечек лука белели щедрые куски сазана, омуля, сома и щуки.

Трофимов внимательно смотрел на Лопатина. Я буквально ощутил, как буравчики его глаз протыкали начальника насквозь. Турецкий, судя по всему, тоже заметил, что между начальником колонии и старым зеком есть какая-то недосказанность.

– Сыта зона сегодня? – еще раз тихо повторил старик.

Лопатин снова не ответил. Трофимов аккуратно положил ложку, встал и произнес:

– Прошу отпустить на зону. Больше я на вопросы отвечать не буду. Не мое это дело – с мусорами уху шамать.

У Лопатина глаза буквально полезли на лоб.

– Да как ты?.. – задыхаясь от злости, выдавил он. – Да как ты, говно вонючее, разговариваешь?! Да я тебя!.. В карцер!

Я понял, что пора вмешаться. Но Александр Борисович меня опередил.

– Нет, – спокойно сказал он, – никакого карцера, пока мы не закончили работать с заключенным. А вы, Трофимов, обязаны отвечать на мои вопросы. Ясно?! Сядьте!

Это было произнесено настолько властным тоном, что все разом замолчали. Трофимов сел.

– Ну вот что, начальник, – проговорил старый зек, – рыбки они наглушили, я думаю, немало. Так что условие мое таково – сегодня зону кормят этой рыбой. Иначе будет бунт. А я вам все рассказываю. Как на духу. Идет вам такой расклад?

– Молчать! Ты еще будешь тут условия ставить?! – заорал Лопатин, хлопая по столу так, что густая ароматная жижа через край тарелки брызнула на стол. – Я тебя сгною!..

В комнату на крики ворвались два вертухая.

– Тихо! – крикнул Турецкий. – Я буду говорить!

Лопатин испуганно глянул на него и сделал знак вертухаям скрыться за дверью.

– Ну вот что, – жестко и твердо произнес Александр Борисович, обращаясь к Лопатину. – Я вижу, у вас тут все не так гладко. Если в Москве узнают о фактах ограничения пищевого рациона заключенных, пойдете под суд. Зону немедленно накормить. Иначе я сейчас же звоню в Москву. Минуя Красноярскую прокуратуру. Напрямую! Вам это ясно?!

И он назвал несколько фамилий, от которых у Лопатина затряслись коленки.

– Да… да… никаких фактов… никакого ограничения рациона… Все будут сыты-накормлены.

– Лично проверю! – гремел неумолимый Турецкий. – А теперь уберите это. Нам нужно поговорить с заключенным.

Когда мы с Трофимовым остались наедине, Турецкий сказал:

– Ну что, Алексей Константинович, рассказывайте, как дело-то было.

Старик сглотнул, откашлялся в кулак и заплакал…

…Высоченная сосна резко накренилась и «соскочила». То есть тонкая перемычка, которая соединяла ствол с пнем, надломилась, и дерево повалилось совсем не в ту сторону, куда планировалось. Михайлов и моргнуть не успел, как зек в серой телогрейке повалился на снег, придавленный тяжелым стволом. Кинувшись к нему, Михайлов обнаружил, что помочь тут уже нечем. Дерево снесло зеку половину лица… Он заглушил стрекочущую бензопилу, но потом, подумав, запустил ее снова. И положил рядом, на снег.

План созрел моментально. Михайлов скинул свою телогрейку, снял со стремительно остывающего тела одежду… На кусочке ткани, пришитом с левой стороны телогрейки, химическим карандашом было выведено: «Трофимов». Для того чтобы переодеться, потребовалось от силы полторы минуты. Теперь под деревом лежал человек, на ватнике которого значилось: «Михайлов»…

– Эге-гей! – закричал Михайлов. – Сюда!

Первым к трупу подбежал лейтенант Кривомазов. Он глянул на ватник лежащего, потом на Михайлова и, конечно, все сразу понял. У зека сжалось сердце. На этот раз его жизнь оказалась в руках Кривомазова. Как поступит этот человек, от которого никто из зеков не то что добра, приличного слова не слышал – только окрики и матерщину?..

– Ну вот что, заключенный Трофимов, – сказал Кривомазов как ни в чем не бывало, – беги на заимку, скажи, была попытка побега.

И, вытащив из кобуры пистолет, не глядя два раза шмальнул в бездыханный труп. Так Алексей Михайлов стал Трофимовым.

Перед отъездом Турецкий отвел начальника лагеря Лопатина в сторонку и сказал:

– В общем так, за Трофимова отвечаете головой. Понятно?

Лопатин закивал. У него в мозгу до сих пор звенели грозные фамилии московского начальства, которые назвал Александр Борисович

– Если у него хоть волосок с головы упадет… Делайте что хотите, хоть в собственную постель вместо жены кладите, но берегите Трофимова как зеницу ока.

– Есть! – ответил Лопатин.

– Берегите его, Лопатин! – погрозил пальцем Турецкий.

– А что, Трофимов очень важный человек? – осмелился наконец спросить Лопатин.

Турецкий многозначительно кивнул.

– Чрезвычайно важный. Вы даже представить не можете, насколько важный.

Я вслед за Турецким сел в вездеход и захлопнул дверь.

А Лопатин еще долго стоял у ворот зоны, наблюдая за удаляющейся точкой на белом заснеженном поле. Ветерок нес с кухни аромат варящейся ухи…

Эпилог

Суд состоялся уже под самый Новый год. Москва, как никогда, хороша в это время. Ярко украшенные витрины магазинов, люди в приподнятом настроении тащат домой новогодние припасы и обернутые крафт-бумагой елки. Даже гаишники становятся добрее и как-то душевнее.

В зале суда тоже ощущалось предновогоднее настроение. Окна обрамляли серебристые гирлянды, двуглавый орел над головой судьи походил на елочную игрушку, симпатичная секретарша была похожа на Снегурочку. Ну а старый и седой Алексей Михайлов – на Деда Мороза. Только без бороды.

Меркулов внес протест в Президиум Верховного суда России. Суд отменил прежний приговор и направил дело на расследование судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда.

Президиум Верховного суда установил, что в действиях Михайлова отсутствует состав преступления, предусмотренного 64 статьей прежнего Уголовного кодекса РСФСР, и дело было прекращено ввиду отсутствия состава преступления.

Братья Михайловы, конечно, присутствовали на заседании суда. Было странно наблюдать, как после многолетней разлуки они встретились – отец и сыновья. Не было ни слез, ни поцелуев. Строгий, подтянутый Михайлов, с которого вмиг слетела зековская сутулая осанка, по очереди обнял сыновей, а потом сказал:

– Ну что, ребятки, какие планы на вечер? Я бы перекусил. «Арагви»-то еще не закрыли?

Было такое впечатление, что они расстались пару дней назад. Впрочем, наверное, иначе и не мог вести себя Алексей Михайлов – разведчик, зек со стажем, человек, прошедший огонь и воду. И не потерявший ни совести, ни чести.

Виновных в фальсификации дела, как это у нас часто бывает, не нашлось – с того памятного для Михайлова дня, когда его вызвали в Москву, произошло столько пертурбаций, что установить, кто именно был виноват в том, что Алексея Константиновича оклеветали, не представляется возможным. Хотя, мы-то знаем, что к чему…

Дока-Меркулов на всякий случай устроил встречу Михайлова с Теребиловым. Уж не знаю, о чем они говорили, но, по словам Меркулова, Алексей Константинович вышел из кабинета директора СВР веселый и радостный.

– Все в порядке, – сказал он, – мы заключили перемирие.

Думаю, Михайлов может много чего рассказать о главе СВР. Но до личных ли дрязг, когда ты после десятилетий неволи снова на свободе?

А Лену Бирюкову Меркулов взял на работу в следственную часть Генпрокуратуры. Он сказал, что нечего ценным кадрам пылиться в юрконсультациях.

Недавно я встретил ее в коридоре нашей юрконсультации. В руках у Лены была большая сумка. Видимо, она переносила свои вещи на новое место работы.

– Переезжаешь?

Лена кивнула.

Повисла неловкая пауза, которую нарушила Лена:

– Ну ты… будешь обо мне вспоминать? Хотя бы изредка?

Мне хотелось сказать ей, что я буду помнить ее всегда, до самой смерти, никогда ее не забуду… Но не сказал. И не потому, что это было бы ложью. Просто это могло бы послужить сигналом к новому витку нашего романа. И еще означало бы новые предложения женитьбы, новые раны…

– Я тебя не забуду… – произнес я, дотронувшись до ее мягкой щеки.

– Да… я тоже. Но мы будем встречаться, ведь правда? Ты же бываешь в прокуратуре?

Я кивнул. Ничего против я, конечно, не имею. У меня своя работа. Я – адвокат.

Оглавление

Эпилог

Реклама на сайте