«Черная вдова»

Пролог

Визг тормозов вспорол безмятежную тишину лесных окрестностей, нарушаемую лишь урчанием двигателей проносящихся по шоссе автомобилей. Затем раздался удар, одновременно взорвалась сотня новогодних хлопушек, и во все стороны со звоном брызнуло битое стекло.

Захлопали дверцы, послышались возбужденные голоса. На несколько секунд все затихло, а потом кто-то разразился громогласной матерной руганью. Снова последовала заминка, потом короткий приказ, хлопки дверок, нарастающий рев мотора стал быстро удаляться и резко затих, когда машина скатилась с пологой вершины холма.

И снова наступила тишина.

Лишь монотонный шум прибоя успокаивал теперь очумевших от техногенных звуков горожан.

Узкая полоска песчаного пляжа тянулась до самого мыса на горизонте вдоль высокого, поросшего сосняком обрыва.

Волны, брызгая и пенясь, беспрерывно набегали на берег и, исчерпав свою энергию, тут же откатывались назад, оставляя после себя зеркальную поверхность, на которой почти мгновенно исчезали всякие следы. Граница прибоя была обозначена проплешинами вымытой из песка гальки, поблескивавшей в лучах изредка проглядывавшего из-за туч солнца.

Девочка лет семи, худенькая, с двумя косичками чуть ниже плеч, не поднимая головы, медленно брела вдоль самой кромки пляжа и внимательно всматривалась в песок под ногами. То и дело она приседала и принималась собирать в плотно зажатый кулачок выброшенные волной кусочки янтаря. Когда они больше не вмещались в ее маленькую руку, она высыпала сокровище в карман короткой летней куртки.

«Скорей бы мамочка с папой приехали, — с подавленным глубоко в груди вздохом грустно подумала она. — Я уже целый карман янтаря набрала. Из самого большого осколка попросим кого-нибудь сделать маме кулон. Будет носить на своей золотой цепочке. А этот, — малышка зажала между двумя пальцами светящийся, словно капля застывшего меда, камушек и посмотрела сквозь него на дымчатое солнце, — этот надо приклеить чем-нибудь к ее кольцу, и получится перстень».

— Наташа! — позвала ее тетя Таня, молодая женщина с грудным ребенком на руках. — Не уходи далеко! Скоро домой пойдем. Родители твои должны приехать…

Бойцы разведгруппы спецназа, замаскировавшиеся среди диких яблоневых зарослей вдоль обочины узкого шоссе, ведущего вдоль побережья из Балтийска в Зеленоградск, оказались невольными и немыми свидетелями происшествия. Они до мельчайших подробностей видели, что и как произошло.

Новенькие «Жигули» шестой модели, темно-синего цвета разогнались на спуске, чтобы не снижать скорость перед очередным подъемом, когда из-за поворота на вершине холма выскочила белоснежная «Волга». На огромной — километров сто двадцать — скорости машина вылетела на встречную полосу и понеслась в лобовую.

Раздался визг тормозов.

«Волга» пошла юзом, ее стало медленно разворачивать, и ее корпус полностью перегородил шоссе.

Избегая неминуемого столкновения, водитель «Жигулей» резко крутанул руль.

«Шестерка» соскочила на обочину и врезалась в мощный ствол слегка наклоненного дерева с аккуратно побеленным комлем.

Раздался громкий удар. Капот «шестерки» вздыбился и изогнулся пополам, высыпались фары, вылетело лобовое стекло, передок смялся. Расколотый двигатель сорвало с креплений и утянуло под днище, а изогнувшиеся крылья и передние колеса оказались по обе стороны дерева.

Все длилось не более трех секунд.

Потом стало тихо, и лишь визг все еще тормозившей «Волги» на мгновение отразился эхом от склона холма. Наконец «бугровоз» остановился и замер, словно в нерешительности.

Несколько секунд «Волга» стояла без движения, затем щелкнули дверцы, и из машины вышел «хозяин». Это было видно невооруженным глазом — по наглому, хоть и растерянному, взгляду. Одутловатое лицо, двойной подбородок, кругленький живот, который выкатывался из расстегнутого пиджака дорогого импортного костюма, дополняли портрет босса. Он сам сидел за рулем. Вслед за ним с правого переднего сиденья выскочил на полусогнутых шофер в белой льняной кепке, а сзади показался зам — маленький щупленький человечек с остреньким крысиным носом — из породы тех, кто всегда при власти, но главным никогда не станет.

Из раскрытой «Волги» доносился бесшабашный голос Аллы Пугачевой: «Все могут короли, все могут короли!..» На заднем сиденье остались две испуганные женщины.

Нетрезвой походкой мужчины нерешительно подошли к разбитым «Жигулям» и с робостью заглянули в салон.

На передних сиденьях, безжизненно свесив на грудь головы с изуродованными выбитым стеклом лицами, сидели два пристегнутых ремнями безопасности окровавленных человека.

Зам отпрянул в ужасе и, чтобы не закричать, прикрыл рот ладонями.

— Виктор Петрович, Виктор Петрович! — громким шепотом взмолился он. — Давайте делать ноги, и побыстрее! Пока на шоссе машин нет. Мы им уже ничем не поможем. Не хватало, чтобы нас тут кто-нибудь застукал да за задницу взял!

Шофер шефа Василий с недоверием, но без осуждения, посмотрел на зама.

Он единственный был трезвым и прекрасно понимал, что на дороге так не поступают. Даже если тебе грозит решетка. Но окончательное решение все-таки должен был принять хозяин.

Оба — и шофер, и зам — перевели взгляды на шефа.

Тот сквозь хмель в голове понял, что на этот раз ему не отвертеться от принятия непростого решения, не перевесить ответственность на чужие плечи. С досады он разразился громогласным матом.

— Так, Василий, — повернулся шеф к водителю, — садись за руль! Мы уже опаздываем. У меня с утра — совещание.

— Надо бы «Скорую» вызвать, Виктор Петрович, — нерешительно подсказал шофер.

— Найдутся и без нас благодетели. Все, рвем когти! Все в машину! — рявкнул вдруг протрезвевший шеф. — Василий — за руль! Я кому сказал?! Быстро!

Минуту спустя «Волга» уже неслась по дороге прочь от места аварии.

Бойцы спецназа повернулись к своему командиру. Теперь непростое решение должен был принять он.

— Борисович, Горохов, — тихо позвал офицер и отдал приказ:

— Посмотрите, что там…

Бойцы, словно два пятнисто-зеленых привидения, бесшумно скользнули на обочину и, придерживая автоматы, заглянули в искореженную машину.

— Морской офицер! — присвистнул сержант Борисович. — Капитан второго ранга. А это скорее всего его жена…

Они осмотрели тела. Пульс не прощупывался ни у мужчины, ни у женщины.

— Оба — насмерть, — вернувшись, доложили они командиру. — Капитан второго ранга и женщина, наверняка его жена…

— Ублюдки! — выругался офицер.

Никто из подчиненных не стал уточнять, кого именно тот имел в виду.

Ночью его разведгруппа была доставлена подводной лодкой и высадилась на берег возле поселка Янтарный, след в след перешла контрольно-следовую полосу пляжа, перепаханного с вечера пограничниками.

Теперь, рыская вдоль всего побережья Калининградской области, их искали спецподразделения войск госбезопасности, пограничники и милиция. Разведгруппе оставалось ровно трое суток, чтобы добраться до окрестностей Черняховска и совершить «диверсию» — «заминировать» мост через Преголю…

— Медведь, — по кличке обратился офицер к связисту, — настройся на милицейскую волну.

Затем он подсел поближе, взял микрофон в руку и негромко произнес в эфир, предварительно назвав свои позывные:

— Мужики, только что стал свидетелем аварии. Белая «Волга», — он продиктовал госномер, — выскочила на встречную полосу шоссе в двенадцати километрах от поселка Донское в сторону Светлогорска. За рулем сидел пьяный «бугор». Повторяю: не водитель, а сам начальник. В результате «Жигули» — «шестерка» синего цвета врезались в дерево. Водитель, моряк, капитан второго ранга, и женщина-пассажир погибли. «Волга» скрылась с места происшествия. Конец связи…

Офицер окинул бойцов пристальным взглядом и, не встретив осуждения, криво усмехнулся.

— Ну что, парни, теперь — ноги в руки…

Начальник райотдела милиции нервно затягивался сигаретой, прислонившись к крылу желтых «Жигулей» с синей полосой вдоль борта, на крыше которых безмолвно мигал проблесковый маячок.

Тела погибших, накрытые простынями с красно-бурыми пятнами впитавшейся в ткань крови, лежали на носилках.

Покореженную машину не без труда оторвали от ствола дерева. Для этого пришлось просунуть в дверцы с опущенными стеклами толстое бревно и подцепить к его концам крючья подъемного крана. Заурчала лебедка, стальные тросы натянулись, и стрела поднялась вверх.

«Шестерка» оторвалась от земли, и, мерно покачиваясь, остатки машины опустились в кузов специально вызванного грузовика-эвакуатора.

Подъехала перевозка — зеленый фургон «уазик» с красными крестами, а за ней — еще одна милицейская машина, из которой вышел майор и направился к начальнику.

— Уточнил? — затоптав носком ботинка окурок, поинтересовался начальник райотдела.

— Так точно, товарищ подполковник, — козырнул подчиненный. — «Волга» первого секретаря райкома партии Старостина. Двигатель был еще теплый, но машина, естественно, уже двое суток из гаража не выходила. У самого Виктора Петровича и у его шофера Васи — железное алиби. Как полагается…

Подполковник поморщился и перевел разговор на другую тему:

— Что насчет пострадавших? Майор заглянул в папку с бумагами.

— Капитан второго ранга Мазуров Александр Тимофеевич. Большой сторожевой корабль «Стремительный», второй помощник капитана. Его супруга, Мазурова Елена Николаевна. Проживают… Проживали в Балтийске… Вчера вечером вернулись из Воронежа, с похорон ее матери. Ехали в Донское. Там у друзей, в семье офицера-пограничника, они дочку на время оставили. Девчушка семи лет.

— Откуда такая подробная информация?

— С капитаном корабля разговаривал. Он обещал своих людей прислать. Так что мариманы скоро здесь будут. Ну и военная прокуратура, особый отдел — все как полагается…

Подполковник стал чернее тучи. Он понимал, что злой рок втягивает его в пренеприятнейшую историю, и чем она закончится, он сейчас судить не брался.

— Товарищ подполковник, — майор вывел его из задумчивого состояния, — а что с теми будем делать? Ну, кто сообщил…

Полковник оттянул пальцем рукав кителя и посмотрел на наручные часы.

— Мы и так дали им три часа форы. Свяжись с ГБ! Немедленно!

* * *

Уже смеркалось, когда прозвенел дверной звонок, и Наташа, с утра ожидавшая приезда родителей, бросилась в коридор.

Но вместо папы с мамой в квартиру вошли сразу несколько сослуживцев ее отца. Наташа с удивлением посмотрела на мужчин, которые, несмотря на то что их было много, вели себя настолько тихо, что не создавали никакого шума.

— Здравствуйте, — вежливо, но настороженно поздоровалась девочка.

Вместо ответа один из моряков подхватил ее сильными, пропахшими табаком руками и прижал к своему плечу. Наташа попыталась отстраниться — больно колол в щеку погон. Но у нее ничего не вышло — офицер продолжал крепко прижимать ее к себе. Она слышала его прерывистое дыхание, и девочке показалось, что мужчина чуть слышно всхлипывает.

Наташа даже слегка удивилась.

— Ребята, в чем дело? — сорвавшимся от страшного предчувствия голосом спросила вышедшая в коридор Таня.

Ее муж, вошедший в дом последним, взял ее за плечи, увел на кухню и плотно закрыл за собой дверь. Послышался шепот, а потом раздались приглушенные рыдания хозяйки квартиры.

Они не выходили несколько минут, а затем Татьяна показалась на пороге с мгновенно появившимися черными разводами вокруг глаз и пригласила пройти в комнату гостей, принесших страшную весть.

— Ну что ж вы стоите? Заходите, пожалуйста… Не в силах сдержать себя, она вновь захлебнулась плачем и, схватив Наташу, убежала с ней в комнату к своему заплакавшему грудному ребенку.

Татьяна допоздна сидела у дивана, на котором постелила Наташе, и поглаживала девочку по волосам. Она не включала свет, а на все вопросы девочки давала лишь короткие и односложные ответы.

— А когда приедут мама с папой?

— Скоро приедут, скоро…

— А где они сейчас?

— Я не знаю… Они еще не приехали… Должны позвонить…

— Когда?

— Завтра.

— Тетя Таня, а почему вы плачете?

— Я не плачу, Наташенька.

— Но у вас слезы на глазах.

— Ты не можешь видеть, тут темно…

— Не правда, сквозь дверное стекло свет проходит.

— Ну да, слезы. Это так… просто… Я — слабая женщина, вот и все.

— А почему тогда плакал тот дядя в коридоре? Он тоже слабый?

— Нет, конечно, он сильный…

— Тогда почему?

— Спи, Наташенька, уже поздно. Тебе надо поспать.

Они надолго замолчали, и Татьяне показалось, что девочка наконец заснула. Стараясь не скрипнуть рассохшимися половицами — стройбат дом зимой строил, — она осторожно поднялась и вышла.

Но Наташа не спала. Она еще очень долго прислушивалась к разговору мужчин — их голоса отчетливо доносились в ночной тишине из кухни.

— Чинуша паршивый! Квасил армянский коньяк где-нибудь всю ночь, жирный боров, а потом убил двух человек, девчонку сиротой оставил! А сам — в кусты.

Алиби у него, паскуды, видите ли!

— Может, разберутся, докажут все же?..

— Да не будет никто ничего доказывать!

— А наша флотская прокуратура?

— Позвонят сверху и прикажут замять дело. А если что — накажут этого секретаря райкома, отправят секретарем обкома куда-нибудь в глубинку на понижение. Ничего, не потонет это дерьмо. Рука руку моет. У партийцев это дело хорошо налажено.

— А может, докажет милиция?

— Милиция?! Смотри, чтобы там не «доказали», будто это Сашка сам пьяный за рулем ехал!

— А КГБ?

— КГБ — это передовой отряд партии… Послышалось негромкое позвякивание стекла — мужчины пили водку, но никто даже не захмелел. Не брала той ночью горькая.

— А все эти проклятые деревья, — в сердцах воскликнул один из моряков.

— И почему их до сих пор не повырубают?!.

— Так как же их вырубишь? Немцы специально сажали.

— Зачем?

— Все очень просто. Мне один инженер объяснил. Дело в том, что в Калининградской области грунтовые воды залегают очень близко к поверхности, постоянно размывают почву. А деревья своими корнями ее сушат, выпивают всю лишнюю воду. Вот потому у нас здесь дороги такие классные — не разбитые, не проваленные хотя им — вон сколько лет уже. Немцы — они не дураки.

— Да когда эти недураки деревья сажали, они только на повозках и ездили!

— Ну, положим, не только на повозках, но в общем ты прав…

— Вот только для Сашки нашего эта дорога последнею стала…

Наташа была уже разумная девочка. Поняла, что ее родители погибли. Всю ночь девчушка тихо проплакала в подушку.

К утру в квартире все стихло: кто ушел, кто лег спать на расстеленных прямо на полу одеялах, укрывшись шинелями.

Когда встало солнце, Наташе стало легче. Она даже удивилась этому. Как всякий маленький ребенок, она не представляла, что может потерять родителей. А когда это случилось, в душе осталось лишь оцепенение, словно она сжалась в маленький комок. И ни одной мысли в голове.

Нет, одна мысль оставалась, не давала покоя…

Девочка тихо поднялась, оделась и, никого не разбудив, вышла из дома.

Она направилась к морю и спустилась на пляж прямо вниз по обрыву, там, где спускаться ей никогда не разрешали. Ее всегда водили далеко в обход, где из старых автомобильных покрышек было выложено что-то наподобие пологих ступеней.

Подойдя к самой воде, девочка принялась доставать из кармана кусочки янтаря и пригоршнями швырять их в набегавшие волны, так далеко, как только могла.

Через два часа ее, жутко продрогшую и наглухо замкнувшуюся в себе, отыскали перепуганные взрослые, успевшие к тому времени поднять на ноги весь поселок.

На похороны Наташу не взяли.

Так и провела она все эти дни у тети Тани. Потом, повзрослев, когда бывала на могиле родителей, Наташа могла только представлять их похороны.

Не было леденящей душу тоски. У военных ее никогда не бывает. Было много людей в форме, духовой оркестр. Распоряжался всем морской офицер из военкомата — и это выходило у него исправно и тактично. В его распоряжении были матросы, которые мигом исполняли приказы. Звучали речи представителей командования и друзей — одни официально-помпезные, а другие теплые и проникновенные. Был салют холостых выстрелов.

А потом осталось два холмика свежей земли, покрытых венками и живыми цветами, два красных столбика, увенчанных жестяными звездами, да две фотографии в рамках, заботливо укутанные в прозрачные полиэтиленовые пакеты.

* * *

Тетя Ляля работала в Калининграде в драмтеатре. Не актрисой, а в постановочной части. То ли костюмером, то ли художником-декоратором.

Наташа толком не знала. Потому что, хотя тетя Ляля и была родной сестрой ее мамы, общались они очень мало. Мама недолюбливала ее. Наташа тоже.

Между сестрами было мало общего. Наташина мама — тихая, скромная женщина, педагог по образованию. Одевалась всегда неброско, косметикой почти не пользовалась. Преподавала в музыкальной школе сольфеджио и игру на фортепиано.

Ляля же была пергидрольная блондинка, с накладными ресницами, губы — постоянно в ярко-красной помаде. Несмотря на более чем округлые формы бедер — всегда в короткой юбке и на шпильках. И с неизменной дымящейся сигаретой в пальцах с ногтями пожарного цвета.

Когда Ляля приехала забирать Наташу у Тани, девочка долго билась в истерике и не давалась в руки родственнице. И при этом не издавала ни звука.

Плакала беззвучно. Как нашли ее на берегу, так с тех пор почти она не разговаривала. Слова клещами не вытянешь.

У Татьяны душа кровью обливалась.

Но что поделаешь? Ляля — официальная опекунша, по закону. Да и растить чужого ребенка — ответственность неимоверная. Свое дитятко растет, время забирает практически все, без остатка…

Ляля работала вечерами, когда в театре шли спектакли. Наташа оставалась одна в пустой квартире. Сидела с любимой куклой в руках, уставившись в экран телевизора, пока тетя не возвращалась. Уроки делать часто отказывалась, а потому училась довольно плохо. Да и ела плохо — рот не заставишь открыть.

Вообще контакт с опекуншей у нее долго не налаживался. Пока та не догадалась взять девочку с собой в театр.

Очутившись первый раз в жизни за кулисами, Наташа словно ожила. Здесь все было покрыто мраком тайны и поэтому необычайно интересно.

Она почувствовала себя Алисой, по какому-то волшебству очутившейся в сказке. Кругом — рисованные декорации, сотни разноцветных прожекторов, прекрасные актрисы в нарядах принцесс и актеры в костюмах благородных рыцарей…

Девочка оглядывалась по сторонам и не переставала удивляться.

Однажды с открытым ртом она медленно брела по сцене и вдруг наткнулась на высоченного мужчину во фраке, с подведенными черными стрелками глазами и остренькой мефистофельской бородкой. Наташа даже присела от испуга.

— Так это та самая девочка?! — не поясняя, какая «та», провозгласил «Мефистофель» голосом, как у священника в соборе, и тут же присел перед Наташей на корточки. — Хочешь быть актрисой? — пристально взглянув ей в глаза, спросил он тоном, не терпящим возражений. — Да не просто актрисой, а актрисой замечательной?

— Хочу! — вмиг позабыв про свою немоту, выдохнула Наташа и часто-часто заморгала.

— Вот и чудесно! Так тому и быть! — тоном всемогущего чародея воскликнул «Мефистофель». А воскликнул он это в далеком 1979 году…

* * *

Последний раз с тетей Таней Наташа встретилась, когда готовилась к сдаче выпускных школьных экзаменов и мечтала поступить в театральное училище.

Ее пригласили в гости на, выходные, чтобы распрощаться — Татьяна с мужем и подросшей дочкой переезжали в Подмосковье.

Хозяйка дома была возбуждена и расстроена. Это можно было объяснить чемоданным настроением, тревожным ожиданием перемен. Но главная причина заключалась в другом, Татьяна и не собиралась скрывать это от подросшей сироты.

Она не хотела уезжать. Правда, перспектива провести остаток жизни в захолустном городке, пусть даже на берегу моря, ей не улыбалась. Совсем недавно семья планировала перебраться после, увольнения мужа со службы в Калининград, получить там приличную квартиру, найти хорошую работу, а по выходным — выезжать на отдых в какое-нибудь курортное местечко. Но последние события в мире заставили их поменять планы.

Германия практически открыто готовилась к объединению. Советские лидеры, казалось, ничего не имели против этого. Военные прекрасно понимали, что такой поворот событий мог означать только одно — основательный пересмотр результатов Второй мировой войны. Муж Татьяны отдавал себе отчет, что Калининградская область совсем недавно была Восточной Пруссией, и решил перестраховаться. Его жена в гораздо меньшей степени интересовалась политикой, и уезжать отсюда ей совсем не хотелось. Во всех своих бедах она винила партийных боссов всех уровней и рангов и, не стесняясь, поносила их на чем свет стоит.

Для Наташи такие разговоры были в диковинку. Ляля политикой не интересовалась, даже программу «Время» и «Прожектор перестройки» по телевизору никогда не смотрела. А поэтому девочка почти испугалась.

— Тетя Таня, не говорите так, — с опаской попросила она. — Ведь все-таки они руководители нашей страны.

— Эх, дочка…

Женщина, упаковывавшая в картонную коробку немецкий сервиз, отложила в сторону перламутровую фаянсовую чашку и присела на краешек кресла.

— Не знаешь ты всего, Танечка, ой не знаешь. Руководители страны должны следить за соблюдением законов и сами в первую очередь обязаны их соблюдать. А они… Они лишь о своем благосостоянии и благополучии пекутся. Только такие наверх и взбираются. Потому у них круговая порука и существует. Взять, например, того, что убил твоих родителей…

— Убил моих родителей?!

Женщина поняла, что проговорилась. Но отступать было поздно, и ей пришлось рассказать всю правду об автокатастрофе, которая произошла десять лет назад. Обняв Наташу, она прижимала ее голову к подрагивающей груди и поглаживала по волосам мокрыми от слез пальцами.

— …Он думал, что никто не видел. Но все это произошло на глазах у военных, у которых как раз тогда учения проводились. Они замаскировались, а поэтому он их не заметил. Они-то и вызвали милицию по рации, сообщили, что к чему.

Девочка слушала молча, не перебивая. Слез у нее не было, лишь дыхание заметно участилось.

— Наши мужчины сразу тогда сказали, что ничего первому секретарю райкома не будет. Так и произошло. Замяли в партийных органах все дело, списали на несчастный случай. А начальничка этого, Виктора Петровича, перевели от греха подальше. Говорили, что куда-то на Смоленщину, Нечерноземье поднимать… — Женщина не скрывала сарказма. — Первым секретарем вновь созданного райкома партии…

Девочка поверила. Никому в том не признаваясь, она всю жизнь помнила ночной разговор офицеров-моряков в день гибели родителей. Теперь все стало на свои места, и она поняла, о чем именно говорили тогда скорбящие мужчины.

В тот день в ней впервые зародилась граничащая с ненавистью стойкая неприязнь к солидным чинушам в солидных авто…

Глава 1

Жара окутала Москву ватным одеялом. Счастливых обладателей автомобильных кондиционеров можно было вычислить по наглухо задраенным стеклам их машин. Остальные, млея от духоты, вяло поглядывали по сторонам. Любимая фраза, с которой начинались все разговоры: когда только кончится эта проклятая жара?

Москвичи вспоминали, что в последний раз такая погода была в 1972 году, когда горели торфяники вокруг столицы. Нынче все повторялось. Деловая жизнь города резко пошла на спад. Лихорадочную активность проявляли только сотрудники компаний, торгующих прохладительными напитками. При всем изобилии открытых летних кафе и ресторанчиков в них трудно было найти свободное место.

Швейцар ресторана «Севрюга», крепкий молодой парень в красной рубахе с петухами и черных сатиновых шароварах, заправленных в хромовые сапоги, с тоской поглядывал на праздную публику, прячущуюся от палящих солнечных лучей под фирменными зонтиками. Наконец его внимание зафиксировалось на весьма привлекательном объекте.

Эффектная платиновая блондинка в темных солнцезащитных очках, с минимумом одежды на сочном молодом теле сидела за ближним столиком, томно беседуя с распаренным немолодым мужчиной при полном, несмотря на зной, чиновничьем облачении. Капельки пота поблескивали на его едва прикрытой редкими волосами лысине, крылья носа нервно подрагивали, глаза похотливо поблескивали.

— Послушай, Оксана, так больше продолжаться не может. Мужчина я, в конце концов, или нет? — Он буквально облизывал ее взглядом.

Она, сознавая свою власть над ним, с напускным равнодушием потягивала через соломинку безалкогольный коктейль из высокого запотевшего бокала.

— Ну почему ты молчишь, Оксана? Не томи…

— А что говорить? — хмыкнула она, чуть-чуть сдвинув на нос темные очки, за стеклами которых угадывался слегка насмешливый взгляд. — Что вы хотите от меня услышать, Рэм Степанович? Что я буду преданна вам навеки?

Мужчина смутился и принялся порывистыми, неуверенными движениями расслаблять удавку галстука.

— Вы — человек семейный, — продолжала она все тем же холодным тоном, — у вас положение, статус… А я — просто слабая женщина с весьма неопределенным будущим, которая нуждается в надежной опоре…

— Но… Но я же могу быть такой опорой, — горячо заговорил он.

— Неужели?

— Ну конечно, у меня статус, твердый заработок…

— Какой заработок у чиновника на окладе? — На сей раз она не скрывала насмешки.

— Зря вы так думаете, Оксана. Я — человек состоятельный, с положением.

Мы — люди государственные, не какие-нибудь скороспелые миллионеры в красных пиджаках, которые сегодня хапнули, а завтра могут оказаться на нарах следственного изолятора. И это еще не худший вариант. За нами стабильность, мощь государства, а это намного важнее, чем сиюминутный успех.

— Стабильность… Это, конечно, очень важно, Рэм Степанович, особенно для вашего семейства. У вас ведь, кажется, две дочери?

И без того красное, лицо чиновника пошло багровыми пятнами. Он принялся помахивать полами пиджака как будто это сулило возможность хоть немного охладиться.

— Не надо так нервничать, Рэм Степанович. Закажите себе еще водички.

Рекомендую «Перье» с лимоном.

Он с радостью ухватился за это предложение, оно позволяло на время уйти от неприятного разговора. Залпом осушив стакан французской минеральной воды, чиновный поклонник женской красоты и свежести бросил себе в рот дольку лимона.

Слегка охладившись и успокоившись, он снова перешел в атаку:

— Оксана, я могу обеспечить твое будущее. Деньги у меня есть…

— А как же чувства? — Она глянула на него поверх очков.

— Ты не уверена в моих чувствах? Да я… Да я все, что хочешь!

— Так уж и все? — Чем тебе это доказать? Нужны деньги? Я могу…

— Я вам не содержанка, — резко оборвала она любвеобильного папика.

Он почувствовал, что переборщил, и, заерзав на пластиковом стуле, достал изо рта кусочек застрявшей между зубами лимонной кожуры. В руках у него появились пачка сигарет и зажигалка.

— Этот твой легендарный… поклонник… — затягиваясь ароматным дымом и вытирая со лба капельки пота, начал чиновник. — Как его, кстати, зовут?

— Не важно.

— Ну, не важно так не важно. Что он может тебе предложить? Какую стабильность? Тоже небось женат.

Она выразительно посмотрела в сторону парковки, где стояла новенькая, редкого бирюзового цвета спортивная «Тойота».

— Намек понял, — с вызовом горделиво сказал он. — Женщины вообще любят все блестящее и дорогое. Так мы тоже не лыком шиты.

— Рэм Степанович, у вас в роду купцов не было?

— Нет, — насторожился он. — А что?

— Ведете себя временами, как купчина — громких слов много…

— Почему только слов? Ты мне не веришь? — Он достал из заднего кармана брюк толстый бумажник, выдернул пачку «зелени» и возбужденно произнес:

— Вот, возьми. Это тебе.

— Низко же вы меня цените, Рэм Степанович. Как будто на Охотном подцепили.

Он с готовностью убрал деньги назад в бумажник и пожал плечами.

— Ты сама знаешь, чего хочешь? — Он фамильярно махнул рукой. — Ох уж эта мне женская логика…

— Да, знаю, — с неожиданной твердостью сказала она, — я люблю камни.

Помните сакраментальную фразу — бриллианты вечны? Камни лучше всего другого подтверждают подлинность настоящих чувств, дорогой Рэм Степанович.

— Не вопрос, — кивнул тот, обрадовавшись хоть какой-то определенности.

— Завтра будут тебе драгоценные камни.

— Не завтра, а сейчас. Мы знакомы уже месяц, и ничего, кроме горячих уверений и пылких слов… Ну, Рэм Степанович… — Она аккуратно убрала его руку со своего колена, с укоризненным добродушием глянув ему в глаза.

— Эх, черт побери! — нервно вскинулся он. — Официантка, коньяку!

Блондинка повернула голову и, заметив обращенный на нее взгляд молодого швейцара, чуть-чуть растянула губы в улыбке. Парень понимающе хмыкнул. За недолгое время работы в ресторане он уже успел насмотреться на подобные сцены.

Небольшой пузатый графинчик опустел в считанные минуты. Дожевывая овощной салат, Рэм Степанович Сердюков, ответственный работник Минтопэнерго, резко встал из-за стола.

— Поехали! — ухарски махнул он рукой. — Поехали куда скажешь, весь мир будет у твоих ног!

Спустя еще несколько минут черная министерская «Волга» пристроилась в хвост юркой, резвой «Тойоте». Машины направились в сторону центра.

Влажные, поблескивающие глазки Рэма Сердюкова шарили по гладкой загорелой коже Оксаны. Она вела машину спокойно и уверенно, держа одну руку на руле, другую — на рычаге переключения передач. На одном из поворотов, который Оксана проходила на высокой скорости, как заправский, автогонщик, Сердюков припал к ее плечу и стал покрывать жадными поцелуями нежную, тонкую шею девушки.

Она почувствовала отвращение, когда слюнявые губы чиновника оставили на ее коже холодящее влажное пятно.

— Рэм Степанович, держите себя в руках. Не отвлекайте водителя во время движения, — произнесла она, не поворачивая головы.

— Оксана… — не в силах прервать очередную серию поцелуев, прорычал Сердюков.

Наконец машина, провизжав покрышками по асфальту, остановилась у ювелирного салона «Поле чудес».

— Приехали, — широко улыбаясь, сообщила блондинка.

Вежливый, галантный администратор в белой рубашке с короткими рукавами, при галстуке встретил их у прилавка.

— Вы желаете приобрести для дамы эксклюзивный товар? — уверенно обратился он к Сердюкову. — Могу предложить…

— Я думаю, мы предоставим право выбора ей самой, — хамовато оборвал его Сердюков, удачно избавляясь от необходимости демонстрировать свои весьма скромные познания в ювелирном деле.

Администратор спокойно повернулся к Оксане:

— Что вас интересует? Колье, броши, серьги?

— Меня бы вполне устроило маленькое колечко с камнем.

— Я так понимаю, вас интересуют только натуральные камни, — полуутвердительно сказал администратор.

— Естественно, — встрял в разговор Сердюков.

— Что ж, вы не ошиблись, обратившись именно к нам. Мы располагаем прекрасной коллекцией колец с бриллиантами всемирно известной фирмы «Ван Клифф и Арпельс».

Сердюков согласно закивал.

В свете неоновых ламп умопомрачительно полыхали бриллианты.

— Как вы понимаете, цена изделия зависит от каратности, — напомнил администратор. — На чем остановимся? «Ван Клифф и Арпельс» предлагают на ваш выбор разнообразные камни. Самый маленький, конечно, в одну десятую карата, вот две десятых, четверть, половина…

— Да не пудри нам мозги своими десятыми! — снова прервал администратора Сердюков. — Я люблю ровный счет.

— Прекрасно, — бодро ответил администратор. — Вот кольца с бриллиантами в один карат. Но учтите, цена…

— Что ты все долдонишь про эту цену. Цена меня не волнует, — вальяжно произнес Сердюков.

Едва заметная улыбка тронула лицо администратора.

— Попрошу ручку дамы. У вас восемнадцатый, — навскидку определил он.

— Семнадцать с половиной, — уточнила она.

— Вот прекрасное колечко из белого золота с платиновой вставкой, с бриллиантом чистоты ай-эф.

— Чего-чего? — насупил брови Сердюков.

— Чистота камня безупречная, — терпеливо объяснил администратор. — Даже при десятикратном увеличении под лупой вы не увидите ни единого изъяна.

После этих слов он надел кольцо Оксане на палец.

— Тебе нравится? — спросил чиновник. Вместо ответа девушка блаженно закатила глаза.

— Мне тоже нравится, — уверенно кивнул Сердюков. — Сколько стоит эта побрякушка?

— Извините, я должен заглянуть в каталог.

— А где ценники? — недовольно поинтересовался Сердюков.

Администратор стал еще более многословен:

— Вы понимаете, в салонах нашего класса своя политика работы с клиентами. Дешевыми вещами мы не торгуем, наши покупатели…

— Короче!

— Двести тысяч, — сказал администратор, полистав каталог.

— «Зеленых»? — округлил глаза Сердюков.

— Нет, что вы, — поспешно произнес администратор. — Мы указываем цены в российских рублях.

— А сколько это в американских «рублях»? — наморщил лоб Сердюков. После коньяка его мыслительная деятельность была сильно затруднена.

— Ровно восемь тысяч условных единиц. Берете?

Оксана испытующе посмотрела на Сердюкова. На его лице появились признаки сомнений, но, встретившись со взглядом блондинки, он махнул рукой и смело заявил:

— А! Однова живем… Заворачивай.

— Как будете платить? Мы принимаем кредитные карточки «Виза», «Мастер кард», «Америкэн экспресс».

Сердюков почесал затылок и, понизив голос, заговорщицки обратился к администратору:

— А налом берете? В «зеленых».

Администратор опустил глаза.

— Вы меня ставите в неудобное положение. Может быть, вы воспользуетесь услугами обменного пункта? Здесь недалеко. К сожалению, свой мы еще не открыли.

— Да успокойся, парень, здесь все свои. Не бросать же мне даму.

— Ну хорошо, — не без колебаний согласился администратор. — Желание клиента для нас — закон. Я потом сам поменяю.

— Отлично! — обрадовался Сердюков и полез за бумажником…

Выходя из магазина, девушка рассматривала при дневном свете сверкающий бриллиант. Она сладко улыбнулась и чмокнула Сердюкова в щеку.

— Спасибо, Рэмушка. Это — царский подарок. Ты не пожалеешь.

Его лицо расплылось в самодовольной улыбке.

— Ну так… Оксана, это дело надо отметить.

— Непременно, — с готовностью согласилась она. — Вечером идем в ресторан.

— А потом?

— По полной программе, Рэмушка, — заверила его блондинка. — Ты это заслужил, но не забывай: ты — занятой человек.

— Да-да, мне еще надо показаться на работе.

— Вот и прекрасно, заезжай за мной вечером. Надеюсь, адрес помнишь?

— А как же…

— Тогда до вечера, дорогой.

Она обвила его шею длинными тонкими руками и теперь уже страстно поцеловала в губы.

Оставив обалдевшего от счастья, помеченного яркой помадой и окутанного облаком французских духов чиновника стоять на тротуаре, блондинка легко порхнула к своей машине, села за руль и, сделав на прощание ручкой, рванула с места.

Не успевший опомниться Сердюков проводил круглыми глазами бирюзовую «Тойоту» и на негнущихся ногах потащился к поджидавшей его служебной «Волге».

Шофер, высунувшись из открытого окна, подмигнул начальнику:

— Ну, Рэм Степанович, ты даешь! Теперь эта телка вся твоя, с потрохами.

— А ты поменьше языком молоти, Василий, а то еще жене проболтаешься.

— Ты чего, Степанович? За кого ты меня принимаешь? Я же — могила.

Полчаса спустя бирюзовая спортивная «Тойота» припарковалась во дворе трехэтажного особняка. Хозяйка этого миленького сооружения сидела за столиком посреди аккуратно подстриженной лужайки — что-то читала.

Блондинка вышла из машины и, прихватив сумочку, направилась в ее сторону.

— Ключи — в замке зажигания, спасибо, Леночка. Ты меня очень выручила.

— Выпьешь чего-нибудь, Наташка? У меня есть классный ирландский джин.

— Извини, Леночка, не могу, тороплюсь. Увидимся в театре.

Через несколько минут, уже сидя на заднем сиденье в такси, она сняла платиновый парик и, подмигнув озадаченному водителю в зеркале заднего вида, принялась стирать с лица остатки грима.

Таксист высадил ее возле высотки на Котельнической набережной. Кивком поздоровавшись с вахтершей в вестибюле, она прошла к лифту, поднялась на десятый этаж, достала из сумочки ключи и открыла дверь.

Из ванной доносился шум льющейся воды.

— Валерка, ты дома? — крикнула она из прихожей. Дверь ванной приоткрылась, из нее высунулась мокрая голова.

— Натали! — радостно вскричал он. — Серебро!

— Поздравляю! Молодец!

— Ты бы видела, как мы их сделали!

— Кого сделали?

— Китаезов, конечно. До немцев мы пока не допрыгиваем, но всех остальных делаем — на три пятнадцать.

— Ты еще долго? От этой жары приходится принимать душ по пять раз в день.

— Выхожу.

Парень, обернутый чуть ниже пояса махровым полотенцем, появился в прихожей, демонстрируя мощный торс.

— Ты уже собираешься? — расстроенно спросил он, заметив, что она складывает вещи в большую кожаную сумку. — А может, не будешь слишком торопиться?

Парень подрулил к Наталье, фамильярно обнял ее за бедра и недвусмысленно подмигнул, кивнув в сторону спальни. Она несколько секунд смотрела на него в упор, затем цепкими пальцами взяла за запястья, оторвала его руки от себя и вытянула их вдоль его туловища.

— Стоять смирно! Ты меня понял? Приказываю руки не распускать.

— Есть руки не распускать, — после недолгой паузы расстроенно пробормотал Валера.

— Вот и чудненько. Я всегда знала, что ты умница. Тетка может тобой гордиться. Так ей и передай. А теперь — смена караула. Продукты в холодильнике, коту дай «Вискас» и поменяй туалет, он у нас чистюля. Хозяйка — в Израиле, вернется через пару недель. Ключи оставляю под зеркалом. И еще, пока не забыла, — она остановилась на пороге ванной, — личная просьба… Будут тревожить мои поклонники — спускай их с лестницы.

— На этот счет можешь не беспокоиться. Я — твой главный и единственный поклонник! — мужественно пробасил молодой человек. Он вскинул мускулистые руки и поиграл бицепсами. — Пусть только сунутся.

Распахнув стеклянную дверь «Макдональдса», девушка выпустила шумную стайку девочек-подростков с красными бумажными флажками в руках и прошла к столику, за которым сидел скромный молодой человек, в котором без труда можно было узнать администратора ювелирного салона. При ее появлении он демонстративно посмотрел на циферблат наручных часов.

— Опаздываешь, Натали.

— Извини, Сережа.

— Лед растаял.

— Ничего страшного, — сказала она, вставляя соломинку в крышку большого бумажного стакана.

Сделав несколько глотков, девушка достала из сумочки маленькую бархатную коробочку.

— Деньги товар — деньги, — по-деловому произнесла она.

Молодой человек передал ей в руки длинный узкий конверт.

— Здесь ровно половина, как договаривались. Не мешало бы вспрыснуть удачную сделку.

— А чем мы, по-твоему, занимаемся? — Она демонстративно подняла картонный стакан. — Ты же знаешь, я спиртное не люблю. А тебе надо поторапливаться, чтобы вернуть колечко на место.

— Само собой, — кивнул он. — Это же «Ван Клифф и Арпельс»… производства смоленского завода ювелирных изделий.

Они дружно рассмеялись.

— Ну, Натали, смотрю я на тебя и не перестаю восхищаться. Честно говоря, я немного струхнул, когда предлагал ему расплатиться кредитной карточкой. Не приведи господь согласился бы…

— Исключено, — отрезала она. — Жена держит его в ежовых рукавицах. Он мне сам признался, что она постоянно интересуется состоянием его банковского счета. Сердюков, конечно, сексуально озабоченный чинуша, но не такой дурак, чтобы засвечивать свои взятки.

— Тогда выпьем за продолжение сотрудничества.

— Какого еще сотрудничества? — вскинула брови Наталья.

— Какого пожелаешь. Можно делового, а можно и…

Девушка даже не удивилась. Лишь вздохнула почти обреченно: и этот, мол, туда же.

— Послушай, Сережа, — начала она тоном школьной учительницы, — ни о каком деловом сотрудничестве не может быть и речи. В том, что сегодня произошло с Сердюковым, виноват только он один, и никто больше. Поэтому мне его нисколько не жаль. Сам напросился. Сам, слышишь? На дураках воду возят. Но это не значит, что я — рыболов-спортсмен по поимке «карасей». Напросится еще кто-нибудь на неприятность, снова обращусь к тебе за помощью. Но это будет просьба об услуге, а не деловое, как ты выражаешься, сотрудничество.

— Ладно-ладно, — зашептал поспешно продавец. — Это я так… А может, как-нибудь поужинаем вместе?

— В каком?

— Что в каком?

— В каком месте? — улыбнулась она.

— А… ты про это…

— «Про это» по НТВ показывают, Сережа. И ужинать нам с тобой не стоит.

— Почему?

— Еще влюбишься в меня, и тогда — прощай, спокойная жизнь женатого человека. Или тебя интересуют серьезные отношения на стороне?

— В общем, нет, — сконфуженно признался молодой человек. — Я просто подумал…

— Старайся меньше думать, Сережа. Это очень обременительно и вообще — занятие неблагодарное.

Наталья схватила сумочку, резко поднялась и, не попрощавшись, с независимым видом направилась в сторону стеклянной двери, постукивая по отполированному до блеска полу тонкими каблучками.

«Вовсе не обязательно тебе, Сережа, знать, почему я так обхожусь с этими слизняками, — мысленно продолжала она разговор. — Мой отец носил гордое имя Александр, был сильный, мужественный и обветренный ветрами военный моряк».

Она почти не помнила своего отца. Время стерло детали, и теперь он представлялся ей именно таким, мужественным, благородным мужчиной.

«Но он погиб из-за такого вот слизняка! Однако я не мщу… Нет, это не месть. Да и какое отношение ко всему этому имеют Сердюков и ему подобные? Я просто восстанавливаю высшую справедливость. Указываю им то место, которое они заслуживают. И пусть у меня нет силы и отваги отца, чтобы сражаться с ними на равных. Я уничтожаю их морально, что гораздо эффективнее. И не им тягаться со мной. В этом мне нет равных!»

Глава 2

У служебного входа в театр оперы и балета, как всегда, было многолюдно.

Несколько музыкантов из оркестра бурно обсуждали подробности вчерашнего банкета, устроенного по поводу юбилея главного дирижера.

— Она заходит в подсобку репетиционного зала, а он там Нинку из корды шарит.

— Какую Нинку? У которой муж — инвалид?

— Нет, ту, что в прошлом году из Испании привезла норковую шубу. Ну, помнишь, еще в аэропорту скандал был? Она хотела четырнадцатипроцентную пошлину вернуть, а в банковском отделении аэропорта были одни песеты. На хрена ей эти песеты, ей баксы были нужны.

— Ага, вспомнил. Она тогда на уши весь оркестр поставила. Так что, он ее поимел?

— Да он вчера мог поиметь весь театр. Юбиляр как-никак…

Несколько угрюмых грузчиков тащили через служебный вход тяжелые металлические кофры с проржавевшими уголками. Стайка студенток хореографического училища задержалась у входа после репетиции в классе известного балетмейстера, обмениваясь впечатлениями:

— Вы видели, как он на меня смотрел? Видели?

— Ну и что, ему просто понравились твои ноги.

— Ой, не просто понравились!

— Брось, Танька, они же все голубые.

— Так уж и все?

— Ну, может быть, два-три старикашки старорежимных только и осталось.

— А он немолод.

— Ладно тебе задаваться.

— Вот посмотрим, что вы запоете, когда будет экзамен…

За свою не слишком долгую жизнь Наталья Мазурова вдосталь наслушалась подобных разговоров, чтобы пропускать их мимо ушей. В свои двадцать семь она считала себя старожилом театрального мира. Тем более что даже ее первые детские воспоминания были связаны с богемным закулисьем.

От станции метро ей пришлось идти спорым шагом, почти бежать. Проскочив мимо завсегдатаев театрального подъезда, она с усилием рванула на себя ручку тяжелой дубовой двери. Вахтерша приветствовала ее ласковой и одновременно ироничной улыбкой.

— Здравствуй, Наташенька. Опять опаздываешь?

— Вас это еще удивляет, Фаина Яковлевна? — улыбнулась Наталья, поправляя бретель джинсового комбинезона.

На ее простом, открытом, без малейших следов макияжа лице благожелательно лучились большие зеленые глаза. Разве что взгляд был слишком глубоким и цепким для простой театральной гримерши.

— Валя на месте?

— Не только. И Леночка уже приехала.

— Да-да, я видела ее «Тойоту» на стоянке.

— «Тойоту», или как там ее, не знаю, — пожала плечами седая полнотелая вахтерша. — Я в этих ваших иномарках не разбираюсь. Знаю только, что зеленого цвета.

— Не зеленого, а бирюзового, — машинально поправила ее Наталья и быстро растворилась в полумраке длинного коридора.

Влетев в гримерку, она швырнула сумочку на потертый, с засаленной обивкой диван.

— Всем привет!

Солистка балета Елена Добржанская, скучавшая в кресле у зеркала, укоризненно посмотрела на нее. Наталья виновато вскинула руки:

— Сдаюсь. Ты, Леночка, главное, не волнуйся. Я тебя когда-нибудь подводила?

— Наташка у нас всегда появляется и исчезает, как ураган, — прокомментировала ее напарница по гримерке Валентина, пухлая перезрелая дама неопределенного возраста. На первый взгляд ей можно было дать все шестьдесят, однако Валентина лишь месяц назад разменяла пятый десяток.

Наталья, не размениваясь на пустой обмен репликами, тут же приступила к работе. Ловкими, изящными движениями пальцев она стала наносить театральный грим на лицо Добржанской.

Спустя четверть часа лицо молодой солистки превратилось в холодный, бледный лик злой колдуньи. Глядя на творение своих рук, Наталья отступила на шаг.

— Ну как? — чуть улыбаясь, спросила она.

— Настоящая ведьма, — прокомментировала солистка. — Если бы я не знала тебя так близко, Наташка подумала бы, что ты меня ненавидишь.

— Отделала, как бог черепаху, — глянув на ее отражение в зеркале, заметила Валентина. — Видел бы тебя сейчас твой муж.

— Он меня видел и не в таком обличье.

— Это как? — не поняла Валентина.

— Да вот на днях он имел наглость притащиться в четыре утра и заявить, что у них был коллоквиум. Я ему варфоломеевское утро устроила.

— Ты что, на метле летала? — поинтересовалась Наталья.

— На метле летал он. Стервецу еще повезло, что мне каминная кочерга под руку не попалась.

Напарница Натальи с изумленным восторгом смотрела на балерину. Наталья, пряча усмешку, отвернулась. Она-то прекрасно знала, что муж Елены души в ней не чает, чуть ли не ежедневно встречает охапками цветов и ни о каких коллоквиумах, затягивающихся до утра, даже не помышляет. Впрочем, что правда, то правда: характер у Елены Добржанской был тяжелый. Перед свадьбой она поставила будущему мужу жесткие условия, нарушение которых грозило ему непредсказуемыми последствиями.

Раздался первый звонок. Балерина встала с кресла, стащила с бедер теплые гетры и, постукивая пуантами по дощатому полу, пошла к выходу.

— Погоди-погоди! — воскликнула Наталья, быстро наклонилась к столу и схватила черный косметический карандаш.

Нагнав солистку, она нарисовала на ее правой щеке аккуратную черную «мушку».

— Ну, ты вообще хочешь из меня стерву сделать, — придерживая пачку, рассмеялась балерина.

— Ничего, так гораздо эффектнее.

Едва та вышла, Наталья поспешно сложила под зеркалом гримерные принадлежности, облачилась в шикарное театральное платье средневековой дворянки и тоже направилась к двери.

— Что, опять к своему художнику? — язвительно спросила Валентина.

— Он не мой, он театральный.

— Знаем мы ваши театральные шуры-муры. Лучше бы мужа себе нашла хорошего.

— Вот ты мне и подскажи, где хорошего мужа найти, — без всякой задней мысли бросила Наталья.

Валентина, семейная жизнь которой ежедневно подвергалась тяжким испытаниям из-за безудержного пьянства мужа, умолкла на полуслове и бросила на напарницу испепеляющий взгляд.

Декораторская располагалась за сценой, этажом выше костюмерной и осветительного цеха. Это был огромный зал, в котором тем не менее едва умещался полуготовый задник для нового спектакля.

Художник-декоратор Олег Сретенский с кистью в руках стоял на четвереньках, перенося с эскиза на полотно некую деталь сумрачного полуфантастического пейзажа. Его длинные русые волосы были собраны сзади в пучок. Рабочая одежда декоратора состояла из заляпанных краской джинсов и когда-то имевшей вороной цвет, а ныне отчаянно застиранной майки с полустертым портретом Курта Кобейна на груди. Студент художественного училища имени Шишкина, Олег подрабатывав в театре декоратором. Здесь его в шутку называли Пикассо, хотя гораздо охотнее он откликался на имя Лелик.

Наталья сбросила легкие летние туфли и, пройдя босиком по загрунтованному участку холста, присела рядом с Леликом.

— Привет, — сказала она, чмокнув его в щеку. При ярком освещении она заметила, как на лице Сретенского вспыхнул румянец смущения.

— Здравствуй, моя Лаура, — полуиронично произнес он.

— Какие у тебя планы? Будешь добивать декорацию?

— Когда ты рядом, декорация отдыхает. Погоди минутку, я вымою кисти.

Стены приткнувшейся рядом с декораторской подсобки были увешаны почерневшими от времени багетными рамами, эскизами костюмов, проектами декораций и набросками театральных афиш. В центре этой импровизированной мастерской на станке был установлен подрамник с холстом, аккуратно накрытым куском белой материи.

Наталья с проказливым видом подошла к подрамнику и притронулась двумя пальцами к уголку ткани.

— А ну-ка посмотрим, что ты тут изобразил?

Она не собиралась нарушать табу, но ей доставляло удовольствие каждый раз подшучивать над молодым художником. Он же, испытывая священный трепет перед раскрытием тайны незаконченного полотна, предсказуемо бледнел и пугался.

— Наталья, перестань!

— Хорошо, не буду. Но, я надеюсь, ты когда-нибудь покажешь мой портрет.

Она опустилась на стул в дальнем углу комнаты в смиренной позе.

— Это уж как мне захочется, — буркнул Лелик.

— Ты уже три раза загрунтовывал холст. Лелик, я понимаю, ты ищешь образ, но раз у тебя ничего не получается, может быть, я не твоя Лаура?

— Ты бы лучше помалкивала, а то получишь кистью по лбу, — беззлобно пробормотал он, растирая краску на палитре.

— Запачкаешь брызгами от кисти реквизит, придется платить из собственного жалованья, — заметила она, расправляя складки пышного платья. — А оно у тебя…

— Ничего, из гонораров отдам.

— Мечтаешь о славе Шагала?

— Об этом мечтает каждый художник. Зато, представь, когда я стану таким же великим, как Шагал, за испачканное моей кистью платье из театральной костюмерной на аукционах будут драться богатенькие япошки.

— Ты меня просто пугаешь. Может, мне надо посерьезнее относиться к твоим чувствам?

— Конечно, — подыграл ей он. — Через пару лет это может оказаться поздно. Я буду окружен частоколом длинноногих моделей, за которыми ты просто затеряешься. Хотя нет, вру, ты ни в одной толпе не затеряешься.

— Не стоит льстить мне так грубо, господин оформитель.

— Разве это лесть? — Лелик пожал плечами.

— Я не могу понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно.

— Ты для меня тоже загадка.

Он прищурился, внимательно посмотрев на нее, и сделал на холсте несколько мелких мазков.

— И все-таки ты меня удивляешь своим суеверием, — продолжала подзадоривать художника Наталья.

— Помолчи! — довольно резко оборвал ее Лелик, боясь, что разрушится только-только появившееся хрупкое ощущение творческого порыва. И тут же заговорил негромким монотонным голосом, словно гипнотизируя ее:

— В последнее время жанр портрета опошлили, он ценится уже не выше натюрморта. А на самом деле нет ничего сложное в искусстве, чем портрет. Гораздо легче уловить характер человека в динамике, в движении. А когда он вот так спокойно сидит перед тобой, то показать все, что творится у него внутри, — невероятно тяжело.

Конечно, если у него не одна извилина и не одна, подавляющая все остальные, черта характера — страсть к алкоголю, например, или тупая гордость.

Он своего добился — Наталья стала серьезной.

— Но откуда ты можешь знать, что у меня внутри? — не шевелясь, поинтересовалась она.

— Пытаюсь уловить, — отозвался Лелик. — Если у меня получится, то каждый, взглянув на портрет, скажет, что это — ты.

— А пока не получается?

— Пока нет… — признался он.

Губы Натальи тронула едва заметная улыбка.

— Ты не можешь знать, что у меня внутри. Я и сама этого не знаю.

— Знать не обязательно. Достаточно уловить.

— Чтобы уловить, ты должен испытывать особенные чувства ко мне. Чем они сильней — тем больше уловишь. Но ведь ты меня не любишь, правда? С такими амбициями, как у тебя, объекты любви должны быть соответствующего масштаба.

Наталья в упор посмотрела на парня. Лелик смутился и слегка покраснел.

— Достаточно полюбить твое изображение, — нашелся он, — в королевском наряде. Это — прямая обратная связь.

— Так вот почему ты называешь свою картину «Портретом Лауры»…

В динамиках раздались последние такты музыки из второго отделения спектакля.

— Все, мне надо бежать, — вскочила Наталья, придерживая обеими руками подол платья. Сретенский огорченно взглянул на нее:

— Я только-только почувствовал фактуру…

— Мне нужно гримировать Лену перед третьим отделением.

— На сегодня — все?

— Все, Лелик, пока. — Она подскочила к художнику, чмокнула его в щеку, стараясь не смотреть в сторону холста. — Не бойся, не вижу. Я так понимаю, изображение мое ты пока тоже не слишком любишь.

Лелик потупил взгляд.

— Мой самовлюбленный Нарцисс! — Наталья взъерошила его волосы и выбежала из комнаты.

Группа солидных мужчин, явно бизнесменов, медленно двигалась по театральному коридору в сопровождении коммерческого директора театра. Михаил Львович Фридман — пухлый вальяжный мужчина лет сорока пяти, в элегантном деловом костюме, застегнутом на одну пуговицу, — на минуту отвлекся, чтобы ответить на звонок по сотовому телефону.

На время предоставленные самим себе, мужчины с интересом созерцали скрытую от посторонних глаз жизнь театра.

Солистка балета в ярко-розовой пачке, не обращая внимания на посторонних, разогревалась — совершала ногой махи перед огромным зеркалом.

Монтировщики сцены, звеня закрепленными на поясе инструментами, нетрезво подтягивали детали декораций. Утомленно вышли в коридор сказочные богатыри, которые только из зала казались могучими витязями. Яркий грим на их морщинистых лицах выглядел неестественно и чужеродно.

Придерживая подол платья, Наталья спешила в гримерную. От группы гостей, оставшихся без присмотра внезапно отделился высокий, молодцеватый, но уже начинающий полнеть мужчина с восточными чертами лица.

— Принцесса!.. — с восхищением произнес он, преграждая ей путь. — Встречая за кулисами таких женщин, поневоле полюбишь театр.

У Натальи не было ни времени, ни желания отвечать на столь неуклюжие комплименты. Со снисходительной улыбкой она проскользнула мимо новоиспеченного поклонника. Гость попытался ее остановить, но неожиданно на помощь Наталье пришел коммерческий директор. Он закончил разговор по телефону и, словно курица, сзывающая цыплят, принялся размахивать руками и квохтать:

— Господа, господа… Не отвлекайтесь. Нурали Гумирович, у нас есть более важные дела. Сейчас вас ждет самое интересное.

— А что может быть интереснее красивой женщины? — возразил бизнесмен, заинтересовавшийся Натальей.

— Разумеется, сцена! — с радостным воодушевлением воскликнул Фридман. — Вот-вот закончится второе отделение. Слышите? Звучат последние аккорды…

Под стук пуантов в коридор выбежала группа танцовщиц кордебалета, и гости ступили за кулисы. В этот же момент монтировщики сцены занялись сменой декораций, приглушенно поругиваясь и постукивая инструментами.

Первым на сцену вышел Фридман и зазывно замахал руками:

.

— Проходите, прошу вас, господа!

Оглядываясь с любопытством по сторонам, гости ступили под свет софитов.

Огромный занавес скрывал их от зрительного зала.

— Вот она — наша гордость! — высокопарно произнес коммерческий директор. — На этой сцене танцевали все звезды мирового балета. Здесь исполняли свои партии величайшие певцы, начиная с Шаляпина и заканчивая Хворостовским.

Ваши щедрые пожертвования помогут продолжить эти славные традиции. Я специально привел вас сюда, чтобы вы ощутили истинный дух театра.

Из зала доносился монотонный гул — публика в антракте делилась впечатлениями и последними новостями. Бизнесмены чувствовали себя скованно. Они привыкли решать дела в тиши рабочих кабинетов, и пребывание в столь людном месте, пусть даже отгороженном от публики тяжелым театральным занавесом, явно тяготило их.

Фридман, почувствовав это, засуетился еще больше:

— Я надеюсь, вы поняли, как мы распоряжаемся деньгами спонсоров.

— Поняли-поняли, — откликнулся бизнесмен, которого Фридман отвлек от более интересного занятия.

— Вот и прекрасно, Нурали Гумирович, — обрадовался Фридман и подскочил к нему. — Пройдемте в мой кабинет. Я покажу вам эскизы к декорациям для нового грандиозного спектакля, а заодно обсудим наши коммерческие вопросы.

— Вообще-то я проголодался, — недвусмысленно похлопывая себя по животу, заявил бизнесмен. — К тому же декорации — не моя специфика.

— Что ж, — с явным сожалением произнес Фридман, — у нас очень неплохой буфет. Если вы настаиваете, я провожу вас.

— А спиртное там водится? — поинтересовался один из гостей.

— Разумеется, есть отличный коньяк, вина… — с готовностью подтвердил коммерческий директор.

— Вот там все и обсудим, — с облегчением загудели бизнесмены.

Третье отделение шло уже около четверти часа. Буфет, предназначенный только для работников театра, был почти пуст. Буфетчица в накрахмаленном кружевном чепчике раздраженно перетирала стаканы. Лицо ее выражало недовольство: в другой день она бы уже закрыла заведение, сдала кассу и отправилась восвояси. Но сегодня из-за визита важных гостей ей пришлось задержаться.

К ее счастью, роль официанта добровольно исполнял все тот же Фридман — он услужливо метался с подносом между буфетной стойкой и столиком, на котором уже громоздилась батарея пустых бутылок. Клубился табачный дым — никто не обращал внимания на строгие противопожарные правила, установленные в театре.

Захмелевшие акулы делового мира вразнобой говорили о том о сем. О театре все давно позабыли.

Фридман, присаживаясь за стол в перерывах между челночными рейсами, все еще надеялся направить разговор в конкретное русло, но у него ничего не получалось. Говорили о погоде, девочках, спорте, выпивке, развлечениях, о планах на предстоящие летние отпуска.

— Нет, Средиземное море исключено, — доказывал один, держа в руке рюмку с коньяком. — В Югославии творится черт знает что, НАТО бомбит Косово, в Италии и Греции полно беженцев… Я тут недавно смотрел по «ящику» репортаж из Афин, там вся греческая полиция на ушах стоит.

— А что в Испании?

— Тихо, конечно. Только я там был уже восемь раз, надоело.

— Мне говорили, что в этом сезоне популярны Багамы и Ямайка.

— Дорого, — последовало возражение, — и того не стоит. Вот мой приятель недавно съездил на Кубу. Мужики, это — настоящий рай!

— Какой еще рай? — не поверили ему. — Социализм: продукты по карточкам, кругом разруха.

— Ерунда, туристы там живут в резервациях. Обслуживание не хуже, чем на Багамах. Свой пляж, свой бассейн, свои рестораны… А хочешь выйти в город — пожалуйста. На бакс все молятся. Любые продукты на рынке стоят доллар, проститутка — пятерку, а за десятку можешь всю ночь кувыркаться. Мулаточки… У них огонь промеж ног!

Эту тему подхватили. Наталья вошла в буфет в самый разгар спора о достоинствах и недостатках женщин легкого поведения в масштабах всего мира.

— Вы еще работаете, Зинаида Владимировна? — не без удивления поинтересовалась она у скучающей буфетчицы.

— …Да вот, задержали, — недовольно пробурчала та. — Ты поужинать решила? Так ведь все пожрали. — Женщина зло кивнула в сторону столика, за которым солидные гости все явственнее превращались в обыкновенную компанию подвыпивших нуворишей.

— Мне бы булочку и кофе.

— Это пожалуйста.

Девушка в невыразительном и мешковатом джинсовом комбинезоне не привлекла к себе особого внимания разгоряченных мужчин. Лишь один из компании спонсоров озадаченно посмотрел ей вслед. Чуть помедлив, он встал с початой бутылкой коньяка, прихватил с буфетной стойки пару чистых стаканов и на правился к столику в углу, за которым устроилась Наталья.

— Я вас узнал, — уверенно произнес он, присаживаясь напротив.

В его черных глазах поблескивала искра разгоравшегося интереса.

— Неужели? — не без иронии отозвалась она.

— Меня зовут Нурали, — без особых церемоний представился он.

— Очень приятно, — равнодушно отозвалась девушка. — Красивое имя.

Повисла пауза. Нурали выжидающе смотрел на девушку, а когда понял, что продолжения разговора может и не последовать, слегка подался вперед.

— А вы?..

— А я пью кофе.

— Лучше выпейте со мной коньяку.

Он плеснул в оба стакана. Наталья скептически глянула на него.

— Вы всегда пьете коньяк стаканами?

Нурали смутился.

— Почему бы вам не вернуться к своей компании? Там весьма содержательная беседа.

— Все шлюхи одинаковы! — доносилось из-за столика гостей. — Какая разница — кубинская, таиландская или голландская? Наши даже лучше…

Нурали усмехнулся:

— Об этом в любой день можно поговорить, а вот выпить коньяку с настоящей актрисой не часто случается.

— Кто вам сказал, что я актриса?

— Совсем недавно я видел вас в гриме и королевском наряде. — Это ни о чем не говорит, — неопределенно ответила она.

Наталья мечтала только об одном — поскорее добраться домой и хорошенько отдохнуть. Очередной любитель женских юбок со своим предложением выпить не вызвал у нее ни малейшего энтузиазма.

— Вы меня интригуете.

— А вы меня — нет.

Разговор явно не клеился. Бизнесмену не хватало фантазии и изобретательности для того, чтобы хоть как-то заинтересовать девушку, и тогда он решил идти напролом:

— Вы не подумайте, что я навязываю вам свое общество, но у меня к вам деловое предложение. Без шуток.

«Знаем мы ваши деловые предложения», — подумала Наталья.

— Я представляю одну очень не бедную, скажем так, фирму, которая вкладывает деньги в искусство. Кроме того, что мы собираемся спонсировать постановку нового спектакля в вашем театре, у нас появился интерес и к кинематографу. Есть неплохой сценарий… Скажу по секрету, мы собираемся экранизировать один из детективов Полины Дашковой. Нам нужна неординарная актриса на главную роль. После того, что я видел… У вас настоящий дар перевоплощения.

— Вы мне льстите, — уже не так холодно отозвалась она.

— Нурали Гумирович, — раздался голос Фридмана, — полно заигрывать с нашими гримершами. Компания без вас осиротела.

Наталья почувствовала, как кровь прилила к лицу. Она ничего не могла с этим поделать.

Нурали не скрывал изумления. Его красивое смуглое лицо с чуть раскосыми глазами вытянулось.

— Вы — гример? — потрясение спросил он. Наталья совсем смутилась, и вновь против своей воли. Такое случалось с ней крайне редко. Малознакомый человек, сам того не ведая, задел одну из самых чувствительных струн в ее душе.

Да, она всю жизнь мечтала сниматься в кино и стать кинозвездой. Но до сих пор судьба ей не благоволила…

Теперь она взглянула на нового знакомого иначе. Может, не стоит сразу отвергать его «деловое» предложение?

— Предположим, меня это интересует, — сказала она. — Что дальше?

Нурали довольно долго смотрел на Наталью, затем глотнул из стакана и наконец произнес:

— Уважаю. Решительно и без лишних слов — к конкретике.

Наталья терпеливо ждала.

— Значит, план такой…

— Нурали Гумирович, — плаксиво затянул Фридман. — Требуется ваше присутствие.

На сей раз Фридман решил не отступать. Он встал из-за стола, подошел к Нурали, фамильярно положил руку ему на плечо и сладко запел:

— Нурали Гумирович, мы никак не можем без вас обойтись. Все просят вас вернуться за столик.

— Вы словно жених на свадьбе, — съязвила Наталья.

Фридман смерил ее испепеляющим взглядом. Такой дерзости он не ожидал.

Наталья, входя в роль послушной девочки, скромно потупила глаза.

— Мне от них не отвязаться, — с нескрываемым сожалением произнес бизнесмен. Он пошарил в кармане пиджака и достал прямоугольничек цветного картона. — Вот моя визитка. Я вас очень прошу, позвоните. Лучше не откладывать — завтра утром.

Он поднялся.

— Да, вот еще что… Как вы представитесь по телефону?

Наталья понимающе усмехнулась.

— Натали.

— Вам очень идет.

Глава 3

Офис фирмы «Росвнешимпэкс» располагался в тихом переулке неподалеку от Ленинградского проспекта и занимал целый этаж в здании бывшего научно-исследовательского института с длиннющим труднопроизносимым названием.

Во всех комнатах гудели включенные на полную мощность кондиционеры. Кое-кто из сотрудников, не довольствуясь этим, присовокупил к ним вентиляторы.

Рабочий день был в самом разгаре, и, как в любом другом офисе, здесь царила напряженная суета — трели телефонных звонков, возбужденные голоса и хаотические перемещения сотрудников.

Коммерческий директор «Росвнешимпэкса» Нурали Шалимов занимал просторный кабинет справа по коридору. С самого утра голова у него шла кругом.

Из Уфы, с нефтеперерабатывающего комбината, непрерывно звонили в связи с задержкой крупного банковского перевода, да еще посетители шли косяком.

Секретарша то и дело металась с подносом, уставленным кофейными чашками, автомат по приготовлению кофе раскалился, как пресс в кузнечном цехе, из-под приоткрытой крышки клубами валил пар.

— Нурали Гумирович! — чуть не плача, влетела она в кабинет. — Этот чертов «Филипс» опять сгорел.

Шалимов с недовольным видом оторвался от телефонной трубки, прикрыв микрофон рукой.

— Маша, ну что я, по-твоему, должен делать? Бежать и ремонтировать эту долбаную кофеварку?

— Но там толпа посетителей, они ждут, нервничают…

— Я не могу принять всех сразу, пусть пьют минералку. Все, Машуня, извини. Алло, вы еще слушаете? Я уже послал людей в банк, но вы же понимаете нашу ситуацию, после прошлогоднего кризиса они задерживают проплаты. Ну как почему? У всех кризис ликвидности. Да-да, конечно, я понимаю. Мы делаем все, что можем. Мы же вас никогда не подводили.

На аппарате учрежденческой мини-АТС одновременно моргали вызовом несколько кнопок. Торопливо закончив разговор с поставщиками, Шалимов переключился на другую линию.

— Да, алло, я слушаю. Что? Какая Натали? Ах да! Извините, конечно, помню. Принцесса из сказки… Простите, я с самого утра загружен по уши. Боюсь, что спокойно поговорить по телефону нам не удастся. Не могли бы вы подъехать сюда? Ну, скажем, после обеда. Я разгребу дела, и мы все решим на месте.

Нет-нет, мы, конечно, не проводим пробы в офисе, но вам неплохо было бы встретиться с моим боссом. Как зачем? Он, конечно, не режиссер, но, уверяю вас, последнее слово все равно будет за ним. Да, вы молодец, что позвонили. До встречи. — Не отнимая трубку от уха, он переключился на следующую линию. — Да, я. Слушаю. Что?.. Какой Витек? А, Виктор Иванович!.. Минутку… — Он прикрыл трубку рукой и крикнул:

— Маша! Ко мне никого не пускать.

Наталья расплатилась с водителем такси, проводившим ее облизывающим взглядом, и поднялась по ступенькам, ведущим ко входу в серое конторское здание, половина фасада которого была увешана табличками с указанием располагающихся здесь фирм. На минуту она задержалась перед дверью, скользя взглядом по длинному ряду табличек. Сновавшие туда-сюда сотрудники и посетители дружно поворачивали головы, завидев высокую длинноногую брюнетку в облегающем коротком трикотажном платье телесного цвета, открытых туфлях на высоких каблуках, с миниатюрной сумочкой на плече.

— Вот это бюст! — незатейливо прокомментировал один из клерков, выскочивших из дверей.

— И ноги тоже ничего… — оценил второй. Натали не моргнув глазом вошла в вестибюль и обратилась к пожилому вахтеру:

— Простите, где располагается фирма «Росвнешимпэкс»?

Ее очаровательная улыбка заставила старика широко растянуть в ответ сухие, потрескавшиеся губы.

— Пятый этаж, девушка, — дрожащим голосом произнес он. — Лифт у нас вон там.

Еще через минуту она медленно шагала вдоль распахнутых дверей кабинетов, выискивая глазами хоть какой-нибудь указатель. Вытащив из сумочки визитку, она обратилась к бежавшей по коридору девушке в белой блузке и черной мини-юбке.

— Извините, где я могу найти… Нурали Шалимова?

Та резко затормозила, смерила Наталью оценивающим взглядом и сквозь сжатые зубы процедила:

— Вторая дверь направо.

Перед дверью кабинета коммерческого директора дожидались приема несколько посетителей. Увидев свободное место на широком кожаном диване, Наталья чинно села и закинула ногу на ногу. Из-за плотно закрытой двери доносились возбужденные голоса. Вскоре появилась секретарша, та самая девица, которую Наталья остановила в коридоре. Она, разумеется, сделала вид, что не узнала ее.

Наконец дверь кабинета раскрылась, на пороге показался его хозяин, выпроваживавший расстроенного посетителя.

— Я бы с радостью, но обстоятельства сильнее нас. Надеюсь, вы понимаете… — Увидев Наталью, он осекся и, торопливо похлопав гостя по плечу, заговорил еще быстрее:

— Зайдите ко мне завтра, а еще лучше на следующей неделе, надеюсь, к этому времени все образуется.

Остановившись рядом с Натальей, он перевел дух.

— Уф, ну и денек… Извините, господа, мне надо ненадолго отлучиться.

Лучезарно улыбаясь, он за локоток вывел Наталью в коридор. Посетители и секретарша, как по команде, повернули головы. Только взгляды у мужчин были понимающие, а у секретарши — злобно-холодный.

— Сегодня все как будто сговорились, — оправдываясь, произнес Шалимов.

— Так и прут с самого утра. Да еще кофеварка сгорела, будь она неладна. Но я вас все-таки угощу кофе, не возражаете?

— Почему бы и нет?

— Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

— Я над этим не задумывалась.

— Ладно. Простите, я не выразил вам своего восхищения. Третий раз мы встречаемся, и вы все время предстаете в ином обличье. Это случайность или у вас такой стиль?

— Это мой стиль жизни. Постоянство на меня нагоняет смертельную тоску.

— Ах, ну да. Театр — это, конечно, не конторский офис.

— Некоторые считают, что театр гораздо хуже, — неопределенно заметила она. — А куда мы, собственно, идем?

Они остановились перед обитой кожей дверью в самом конце коридора.

— Мы идем к моему боссу. Вообще-то мы партнеры. Он не любит, когда его называют боссом, но за глаза…

Он открыл дверь, пропустил Наталью вперед и, коротко кивнув средних лет секретарше, прошел в кабинет.

— Знакомься, Руслан Каримович. Это — Наталья. Я тебе говорил о ней сегодня. А это — Руслан Каримович Гатаулин, генеральный директор нашей фирмы.

За барьером из офисной оргтехники за столом сидел плотный круглолицый мужчина с тщательно маскируемыми проплешинами на приплюснутой голове. Он оторвал взгляд узких черных глаз от разложенных перед ним бумаг и, оценивая, пристально уставился на гостью. Его лицо, вначале бесстрастное, буквально на глазах оттаяло.

Поправляя пиджак, он встал из-за стола и подошел к Наталье. С неуклюжей галантностью наклонился и приложился сухими губами к ее небрежно протянутой руке.

— Очень, очень рад! — Глаза его разгорались все сильнее. — Прошу, — указал Гатаулин на узкий кожаный диван у стены.

Наталья села, без жеманства кивнула в ответ на предложение выпить чашку кофе. Нурали пытался что-то сказать, но Гатаулин опередил его:

— Мне нужны сводки со всех наших заправок.

— Но, Руслан…

— И немедленно!

Наталья заметила, как Шалимов с сожалением посмотрел на нее, когда покидал кабинет, и усмехнулась про себя: «Стареющий шеф отшивает молодого соперника». Она и сама предпочла бы не оставаться наедине с Гатаулиным, который по первому впечатлению не вызвал у нее особых симпатий — так, заурядный, самоуверенный нувориш, вполне предсказуемый и потому скучный. Впрочем, обещанная ей перспектива была столь соблазнительна, что мелкие препятствия вроде похотливого спонсора можно было игнорировать — это не имело решающего значения.

Между тем в глазах генерального директора «Росвнешимпэкса» уже пылал настоящий огонь.

«Ох уж эти восточные мужчины!» — подумала она.

— Так вы, значит, актриса? — спросил он, погружаясь в кресло напротив.

— Начинающая, — уточнила Наталья.

Бесшумно распахнулась дверь, секретарша внесла на подносе две чашки дымящегося свежезаваренного кофе. Гатаулин дождался, пока она удалится, и, лукаво улыбаясь, предложил:

— А может, вы выпили бы чего-нибудь покрепче? У меня для гостей всегда есть коньяк, джин, виски. Хотя… Я думаю, что такая дама, как вы, предпочитает шампанское.

— Кофе вполне достаточно. Вы — человек занятой. Мне не хотелось бы отнимать у вас драгоценное рабочее время. Не поговорить ли нам по существу?

Гатаулин приглушенно кашлянул. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что мысли генерального директора в данный момент далеки от искусства, Наталья взяла инициативу на себя:

— Насколько мне известно, у вас есть сценарий, режиссер и деньги.

— А также большое желание внести свой вклад в дело развития отечественного киноискусства, — высокопарно произнес Гатаулин. — Мы понимаем, что в это сложное для нашего кинематографа время, когда повсюду засилье голливудского ширпотреба, наша цель…

Он неожиданно вскочил с кресла и, размахивая руками, принялся расхаживать по кабинету:

— Неужели мы, россияне, высокодуховная нация, прокладывающая путь в будущее, не способны произвести продукт, который сможет на равных конкурировать, а то и превосходить эту американскую чернуху?

«Ну и каша у него в голове. Сам не понимает логических противоречий в собственных речах. С одной стороны — высокодуховная нация, с другой — продукт».

— А чем сейчас увлечены россияне? Все читают женские детективы.

Прекрасно! Почему мы должны оставаться в стороне? Нам предложили добротный сценарий, и мы готовы вложить в это деньги. Даже если наши вложения сразу не окупятся, мы все равно будем чувствовать себя причастными к благородному делу возрождения отечественного кинематографа.

Наталья прервала демагогический понос Гатаулина одной фразой:

— Кинематограф непременно возродится. А кто режиссер?

— Режиссер? — Гатаулин умолк. — Ну, этот… Как же его…

Он подбежал к рабочему столу, раскрыл ежедневник и перелистал несколько страниц.

— Да где же он у меня был записан-то?.. А! Вот, нашел. Сергей Крымов.

Наталья чуть заметно повела плечами.

— Мне это имя ни о чем не говорит.

— Ну, что вы. Прежде чем остановить свой выбор на нем, мы подробно изучили его творческую биографию. — Он запнулся и с гордостью добавил:

— Знаете, я стараюсь быть профессионалом во всем, за что берусь. Даже в продюсерском деле.

— Вы лично — главный продюсер?

— Конечно, — зарделся Гатаулин. — Я веду этот проект с самого начала. Я принимаю решения только после тщательного ознакомления со всеми аспектами проблем.

— Вы — очень ценное приобретение для отечественного кинематографа, — пряча губы за чашкой кофе, чтобы скрыть невольную улыбку, сказала Наталья.

Но ее ирония не ускользнула от генерального директора «Росвнешимпэкса».

— Как вы думаете, что главное для современного кинематографа? — чуть прищурившись, спросил он. — Деньги. А они у меня есть.

— Вот в этом я с вами абсолютно согласна, — серьезно сказала Наталья. — Времена голого энтузиазма давно прошли.

Почувствовав перемену в ее настроении, Гатаулин удовлетворенно кивнул.

— Я счастлив, что вы меня понимаете. Думаю — мы сработаемся. Мне надо показать вас режиссеру. Он — настоящий профессионал и должен оценить вас по достоинству, хотя у него за плечами всего одна полнометражная картина. Но вы прекрасно знаете другие его работы. Помните нашумевшую рекламную компанию банка «Столичный»? Да-да, это именно его продукт.

— Когда я могу с ним встретиться?

— В субботу у нас пробы. Вам очень повезло, что мы не успели выбрать актрису на главную роль.

— Мне нужно что-нибудь готовить?

Он непонимающе взметнул брови.

— Что готовить?

— Вообще-то неплохо было бы ознакомиться со сценарием, — сказала Наталья, в душе посмеиваясь над неопытностью новоиспеченного продюсера. В это время в кабинете запищал интерком:

— Руслан Каримович, — донесся голос секретарши, — к вам Владимир Петрович.

Гатаулин мгновенно насупился.

— Черт, я и забыл. Извините. Как вас зовут?

— Натали.

— Да-да, Натали… Простите, ради бога, еще раз. На чем мы остановились?

— На сценарии.

— Сценарий… — растерянно произнес он. — Сценария, знаете ли, у меня нет. Но, я надеюсь, вы читали Полину Дашкову?

— А кто это?

— Ну как же! — изумленно развел руками Гатаулин. — Одна из популярнейших современных писательниц.

— И о чем она пишет?

— О жизни…

— Не читала, — сказала Наталья, поднимаясь.

— Ну, тогда почитайте что-нибудь, до субботы время еще есть. В субботу к двенадцати ноль-ноль приезжайте, здесь будет общий сбор.

Наталья ждала лифт на пятом этаже, когда из-за спины раздался голос Нурали:

— Как прошла беседа?

— Нормально, — спокойно ответила она. — Проба назначена на субботу.

— Проба?.. — по лицу Шалимова пробежала легкая тень. — Ах, да-да… Но вы же понимаете, что это не более чем формальность? С такими данными, как у вас… И моя поддержка вам обеспечена. В этом можете не сомневаться.

Двери лифта бесшумно открылись. Уже войдя в кабину, Наталья обернулась к Нурали, оставшемуся на площадке:

— Да, кстати, а вы читали Полину Дашкову?

Глава 4

В теплое субботнее утро, просто идеальное для прогулок верхом, по аллее Битцевского лесопарка, пустив лошадей неторопливым шагом, ехали двое молодых людей: он и она. Обоим было по восемнадцать лет, оба наслаждались молодостью и жизнью, которая казалась им прекрасной и бесконечной.

— Дашка, а как ты смотришь на то, чтобы забуриться сегодня вечером ко мне? Предки слиняли на дачу, флэт свободен, можно посидеть, оттянуться…

— Как же, у тебя на флэте оттянешься, — с иронией ответила девушка в тонком жокейском трико, высоких кожаных сапогах и приталенном ярко-красном камзоле. Ее длинные светлые волосы были аккуратно упрятаны под черную жокейскую шапочку, в руке она держала тонкий гибкий стек, которым время от времени похлестывала по крупу свою гнедую. — Знаю я тебя, Санька. У тебя — всегда одно и то же…

— Постоянство — знак хорошего тона, — отшутился щеголеватый молодой человек, одетый так же, как и его спутница.

— Бабник ты, Санька, — смеясь, сказала девушка. — Вечно так: говоришь, будем только мы с тобой, а у тебя всегда толпа каких-то однокурсников… И однокурсниц, между прочим.

— Ты что, ревнуешь?

— Вот еще! Было бы из-за кого. Эта публика интересуются совсем другим.

— Чем же?

— Холодильником и баром твоего папика.

— Сессия закончилась, и они все уже разъехались.

— Не будет этих — притащатся другие. У тебя, между прочим, еще и одноклассников — толпа, — поддела девушка.

— К твоему сведению, Дарья, с большинством одноклассников я прекратил отношения. У меня своя судьба, у них — своя.

— Так уж и прекратил?

— А что, не веришь? Мы уже взрослые люди, у каждого собственные интересы. Ты лучше не увиливай, а скажи прямо: придешь?

Девушка хитро взглянула на него и со смехом выпалила:

— Догонишь — приду! — Резко взмахнув стеком, она вонзила шпоры в лоснящиеся бока кобылы и во весь опор помчалась по дорожке парка.

Немного замешкавшийся молодой человек весело крикнул ей вслед:

— Ну, держись! — И, пустив своего коня галопом, он устремился за нею.

Внезапно гнедая кобыла по кличке Изабелла свернула с дорожки и помчала свою хозяйку по траве среди деревьев.

— Дашка! Сумасшедшая! — воскликнул молодой человек, осаживая разогнавшегося жеребца. — Ты куда?

— Догоняй!

Юноше ничего не оставалось, как поддаться азартному порыву спутницы.

Вскоре она скрылась за густыми зарослями орешника. Потом он снова увидел гнедой круп кобылы и низко прижавшуюся к ее гриве всадницу. Они успели уйти вперед метров на пятьдесят.

— Я же тебя все равно догоню! — пришпорив жеребца, крикнул молодой человек. — Скачи, мой верный Росинант!

Минута-другая, и он стал настигать гнедую кобылу, но наездница и не думала сдаваться. Лошади мчались, не разбирая дороги, ветки хлестали их и наездников, но разгоряченные азартом скачки молодые люди не обращали на это внимания.

Промчавшись мимо одного из многочисленных прудов, они перемахнули через Городню — ручей, разрезавший парк почти пополам. Юноша уже почти нагнал свою соперницу-амазонку, когда гнедая кобыла вдруг захрапела и остановилась как вкопанная. Вслед за этим раздался сдавленный крик девушки.

— Что, сдаешься?! — победно произнес юноша, останавливая рядом своего жеребца.

— Дурак! — громким шепотом отозвалась девушка. — Смотри!..

Под широким, раскидистым кустом виднелось обнаженное тело. По его неестественной позе было видно, что человек отнюдь не принимает воздушные ванны.

— Что это?.. — запоздало проговорил юноша, уже не сомневаясь в достоверности своей страшной догадки.

— Не знаю… По-моему…

— Стой здесь, Дашка! — Он спрыгнул с лошади.

— Санька, не ходи туда! — взвился ее насмерть перепуганный голос.

— Надо посмотреть. — Он передал Дарье повод. — Подержи коня, а то еще испугается, рванет.

Он остановился, не доходя нескольких шагов до тела. Его взору открылась ужасная картина.

На траве, еще покрытой капельками утренней росы, лежал истерзанный труп женщины со множеством ножевых ранений. Вокруг трупа растеклось темное пятно наполовину впитавшейся в землю, наполовину запекшейся крови, над которым уже кружили мухи.

— О черт!.. — пробормотал юноша и отступил на шаг.

Почувствовав неодолимые позывы к рвоте, он отвернулся и прикрыл рот рукой. К счастью, желудок был пуст, все обошлось парой коротких конвульсий.

Придя в себя, он метнулся назад и обхватил руками шею коня. Жеребец захрапел и, прядая ушами, подался в сторону.

— Тихо-тихо… — успокаивал его наездник. Девушка уже все поняла.

— Что будем делать?

— Разворачивайся и скачи к Варшавке, позвони из гостиницы в милицию, — сказал, только теперь побледнев, молодой человек.

— А ты?

— Я побуду здесь.

— Поехали вместе, мне страшно.

— Не выдумывай, скачи.

* * *

Толпы изнуренных жарой москвичей переполнили вагоны ранних электричек.

Автодороги, ведущие за город, были забиты рядами машин. Темно-синий микроавтобус «Форд-Транзит» вынужден был тащиться со скоростью черепахи. Даже черный «шестисотый» «Мерседес» с правительственными номерами и мигалкой, возмущенно завывая сиреной, с трудом пробивал себе дорогу среди ощерившихся стройматериалами, саженцами и шанцевым инструментом скромных легковушек.

Наталья сидела у открытого окошка среди десятка других претенденток на главную роль, которые были так похожи друг на дружку, что казалось, будто целый выводок однояйцевых близнецов выезжал на прогулку за город. Различались они разве что по масти, но это, как говорится, вопрос не природы, а химии. Высокие длинноногие блондинки и брюнетки, не пожалевшие времени и денег на макияж, вели себя, пожалуй, слишком беззаботно для предстоящих им ответственных испытаний.

Лишь одна-две из них упорно помалкивали, бросая ревнивые взгляды на конкуренток.

Наталья листала детектив Полины Дашковой, купленный с лотка в метро.

Главная героиня книги чем-то напоминала ей ее саму: одинокая, самостоятельная, решительная женщина, привыкшая полагаться во всем только на себя, не рассчитывая на помощь окружающих.

Правда, мрачноватая атмосфера романа слегка угнетала. Слишком много вокруг героини было подонков, ублюдков, похотливых жеребцов, слюнявых селадонов, тупых, самоуверенных нуворишей и злодеев самого разного пошиба.

Не без помощи следовавшего сначала за ним почти впритирку, а потом вырвавшегося вперед громадного джипа, который расталкивал нерасторопных частников своим «кенгурятником», черному «Мерседесу» удалось прорваться по средней полосе трассы. Наталья с иронической усмешкой проводила взглядом «членовоз» новорусского образца и мысленно дала происходящему собственное определение, которое звучало примерно так: брюхатый чиновник транспортирует свое семейство на дачу, конечно, с уверенностью в том, что совершает действо государственной важности.

«Где ты сейчас, незабвенный Рэм Степанович Сердюков? — по ассоциации подумала она. — Наверное, паришься в какой-нибудь пробке на заднем сиденье своей скромненькой „Волги“. До джипа сопровождения ты еще не дослужился».

— Что читаем? — вторгся в ее мысли голос соседки.

Наталья слегка поморщилась. Оставаясь наедине с героиней книги, она чувствовала себя вполне комфортно, а теперь, похоже, будет этого лишена.

— Читаю то же, что и все. — Она показала обложку. В пустом взгляде блондинки не отразилось ровным счетом ничего: ни удивления, ни понимания, ни иронии.

— И как, нравится?

Наталья пожала плечами:

— Какая разница? Иногда приходится играть и не такие роли.

— Да-да-да… — защебетала блондинка и тут же бесцеремонно перешла на «ты»:

— Это ты точно заметила. Иногда приходится изображать такое дерево!

«Тебе и изображать особо не надо», — критично оценила ее Наталья.

— Но ведь секрет профессионализма как раз в том и состоит, чтобы изображать кого угодно и где угодно. Ой, я в детстве смотрела передачу «Вокруг смеха», так хохотала, так хохотала, когда Ярмольник показывал цыпленка табака или лампочку. А особенно мне нравилось, когда он изображал воздушный шарик. — Девушка принялась неумело пародировать известного артиста, надувая щеки и размахивая руками у Натальи перед лицом. Та улыбнулась.

— Мужчины это очень любят, — объяснила блондинка. — Особенно когда выпьют.

* * *

Следователь Московского уголовного розыска Владимир Старостин проснулся от необычайно громкого гомона птиц.

— Чертово воронье, — простонал он, не открывая глаз. — Вот уж не повезло с квартирой. Мало того, что вид на кладбище, так еще эта жара…

Чем дольше он жил на Госпитальном валу, тем больше не нравился ему этот район возле Введенского кладбища с его несметными стаями крикливых птиц. А ведь семь лет назад, получив заветный ордер после нескольких лет работы в МУРе, он радовался, как ребенок. Еще бы: сменить комнатку в Бескудникове, где они ютились с двумя маленькими детьми, на квартиру почти в центре города, да еще вдвое большей площади!

Если бы не жара, можно было бы хоть окна закрыть. Но прочно державшееся на протяжении последнего месяца «ясно» не позволяло этого сделать. Вороны продолжали орать, и Старостин волей-неволей открыл глаза. Первым делом он посмотрел на будильник. Было начало восьмого.

«Поспать еще бы хоть часок», — подумал он, переворачиваясь на другой бок.

День предстоял не из легких. После напряженной трудовой недели он решил выходные полностью посвятить семье. Ему повезло: накануне вечером удалось забрать наконец из ремонта старенькие «Жигули», и теперь Старостин мог, не обращаясь к друзьям, отвезти супругу к теще на дачу, прихватить там детей — двенадцатилетнюю Олю и семилетнего Игоря, — свозить их на аттракционы в парк Горького, а вечером, вернувшись, помочь тестю в строительстве баньки.

Супруга Старостина, Светлана, работала гинекологом в районной женской консультации и за неделю уставала не меньше мужа. Хотя пребывание на даче в субботу не обещало безмятежного отдыха в шезлонге, а всегда оборачивалось работой на участке, смена обстановки уже сама по себе обещала восстановление сил.

По недовольному сопению супруги Старостин понял, что она тоже не спит.

— Да чего они разорались? — недовольно пробурчала Светлана, натягивая одеяло на голову. — Хоронят кого, что ли?

— Да какие похороны в такую рань? — безнадежно промычал Старостин, понимая, что с мечтой о субботнем продолжительном сне можно распрощаться.

— Ненавижу ворон, от них смертью веет.

— Еще бы, возле кладбища живем…

— Это все потому, что ты не умеешь ждать. Всегда соглашаешься на первое предложение. Твои сослуживцы не дураки, все, как один, отказались от этой квартиры, только ты обрадовался.

— А про себя забыла? Сама же уговаривала: давай переедем, давай переедем, не могу больше в этой клетушке…

— А ты бы еще десять лет торчал в той дыре на окраине!

— Ну вот, опять начинается! — Старостин сел и стал растирать обеими руками слипающиеся глаза. — Ты можешь хоть раз не портить мне выходные с самого утра?

— А ты мне уже тринадцать лет портишь, и не только выходные, но и всю жизнь, — не шевельнувшись, ответила она. — Вышла бы за Колю — горя бы не знала.

Он теперь в собственном особняке живет на Рублевке.

Старостину все труднее было бороться с раздражением.

— Вот бы и выходила за своего Колю! Кто тебя за уши тащил?

— Да ты же и тащил, — обыденно буркнула Светлана. — Забыл, как уговаривал?

— Ну, уговаривал… А кто был твой Колька пятнадцать лет назад? Еле-еле институт закончил, чуть ли не всем курсом ему дипломную писали.

— Ну и что? Зато ты у нас был отличником! А теперь кто? Шерлок Холмс с майорским окладом.

— Для тебя еще не все потеряно. Твой Колька с очередной женой развелся, сейчас свободен. Ступай к нему, может, примет по старой памяти, — полушутя-полусерьезно сказал Старостин.

— Ха! — откликнулась жена. — Очень я ему теперь нужна — с двумя детьми и расшатанными нервами.

— А при чем тут дети? О детях речь и не идет.

— Ты хочешь сказать, что отпустишь меня одну? Но я же все-таки мать, я должна о них заботиться. И потом, им отец нужен, а не богатый дядя.

— Ну и не морочь мне голову с самого утра, — утомленно сказал Старостин, откидывая одеяло и вставая с постели.

Сунув ноги в растоптанные шлепанцы, он направился в ванную. Ополоснув лицо холодной водой и выпрямившись, взглянул на свое отражение в зеркале.

Перед глазами было измученное, помятое, невыразительное лицо с бесцветными бровями и такими же ресницами. Старостин родился почти стопроцентным альбиносом, и за глаза сослуживцы в «убойном отделе» МУРа называли его либо Кроликом, либо Белой вороной.

Сквозь шум льющейся воды донеслась трель телефонного звонка. «Ну что там опять стряслось в такую рань? — поморщился он. — С самого утра достают».

Он вышел в коридор и снял трубку.

— Володя? — Старостин узнал голос своего шефа — начальника отдела полковника Арсеньева.

— Я, Виктор Васильевич.

— Слушай, такое дело… Я, конечно, понимаю, что лишаю тебя заслуженного отдыха, но мне только что позвонили из Чертанова. Это по твоей части.

«Ясно, семейный уикенд накрылся», — обреченно подумал Старостин, живо представив себе грядущую сцену объяснения с женой.

— Что случилось?

— В Битцевском парке обнаружили труп женщины. Множество ножевых ранений…

— Они там что, сами не могут разобраться? — пытаясь ухватиться за соломинку, спросил Старостин.

— На бытовуху не тянет. Ясно, что все равно к нам попадет. Так что поезжай, разберись на месте. Машину за тобой я уже выслал.

— Час от часу не легче, — простонал Старостин, кладя трубку.

Ничего не сказав жене, он вернулся к прерванному утреннему туалету.

Сквозь жужжание электрической бритвы не сразу услышал, как в ванную комнату заглянула супруга.

— Только не говори мне, что тебя опять срочно вызывают на работу.

— А я ничего и не говорю, — ответил он, не оборачиваясь и продолжая водить электробритвой по щеке.

— Кто звонил? — мрачно спросила жена.

— Арсеньев. — Значит, я не ошиблась. Почему ты молчишь?

— А что говорить? Ты за меня все сказала.

— Ну вот, приехали. — Поджав губы, Светлана развернулась и ушла.

«Послать бы все к едрене фене! Надоело до смерти!.. Всем что-то от меня нужно: жене — одно, начальству — другое, детям — третье. Уехать бы в деревню, к черту на рога, забыть про всех, ковыряться в земле, бычкам хвосты крутить, а по вечерам с мужиками хлебать самогонку… Вот была бы жизнь! А надоест животноводством заниматься — садись и пиши детективы. Материала накопилось — выше крыши. Писателем бы стал не хуже Корецкого».

Едва закончив приводить себя в порядок, Старостин услышал звонок в дверь.

«Карета подана», — подумал майор, на ходу затягивая узел галстука.

— Свет, я поехал. Ты там извинись за меня перед детьми.

Жена, которой совсем не хотелось ехать на дачу в душной, переполненной электричке, ничего не ответила.

* * *

Пансионат «Лесные дали» обосновался в сосновом бору на берегу Яузы.

Широкий песчаный пляж манил к себе любителей активного отдыха, которых собралось уже не меньше двух десятков. В небо взлетал волейбольный мяч, доносился плеск воды и громкий смех.

Микроавтобус остановился возле главного корпуса пансионата — мрачноватого трехэтажного здания с длинными рядами балконов на каждом этаже.

Претенденток на роль в новом фильме встретила мужеподобная дама неопределенного возраста в широком клетчатом пиджаке и измятых, чуть расклешенных брюках.

Рыжими, прокуренными зубами она грызла дымящуюся «беломорину», руки были заняты широким блокнотом, а на отвороте пиджака красовался запечатанный в пластик бейдж с надписью «Администратор».

— Так, девочки, — сказала она сиплым, прокуренным голосом, поправляя рукой непослушно торчащие в разные стороны волосы. — Прошу не разбегаться!

Сначала проведем перекличку.

Она раскрыла блокнот, зачитала фамилии и рассортировала участниц проб по парам.

— Все остаются до завтрашнего вечера. Двухместные номера заказаны, обед, ужин и завтрак — тоже.

— А я не предупредила мужа, что сегодня меня не будет дома, — сказала одна из претенденток.

— Здесь есть телефон — позвоните, — властно распорядилась администратор.

Перекличка закончилась, но фамилии Мазуровой в списке не оказалось.

«Ну конечно, — подумала Наталья, — я же никому не представлялась».

Недоразумение уладилось легко. После того как ее данные были аккуратно переписаны в блокнот, администратор повела девушек за собой.

Наталья была единственной, кто не взял с собой никаких вещей, кроме купальника. Остальные тащили сумки и большие полиэтиленовые пакеты с одеждой.

«Зачем? — недоумевала Наталья. — Об этом должны заботиться организаторы проб. Их дело решать, какие костюмы должны быть на героине».

Вручив девушкам ключи от номеров, администратор назначила общий сбор через полчаса.

— И не вздумайте опаздывать, — громогласно предупредила она. — У нас строгие правила.

Площадка для проб была оборудована в полукилометре от пансионата: на лужайке среди соснового бора стояли несколько пластиковых столиков под солнцезащитными зонтами и пара переносных декораций, имитирующих некий интерьер.

Отдельное место отводилось для костюмеров и гримеров — с раздвижными ширмами и столиками. На одном штативе была установлена потертая кинокамера «Аррифлекс», на другом, пониже, — видеокамера «Бетакам».

Осветители тянули от распределительного электрощита пансионата кабели для установки «юпитеров». По периметру лужайка была обнесена широкой красно-белой лентой, призванной предотвратить появление на съемочной площадке посторонних. Вдоль импровизированной ограды прохаживались несколько дюжих охранников в майках-безрукавках, камуфляжных мешковатых шароварах и кроссовках на босу ногу.

Режиссер уже занял свое место на раскладном брезентовом стуле, спинку которого украшала лаконичная надпись «С. Крымов». Это был высокий плечистый молодой мужчина со слегка карикатурной, но аккуратной мефистофельской бородкой клинышком. На его коротко стриженной голове красовалась перевернутая козырьком назад ярко-красная бейсболка с надписью «Голливуд» на английском языке. С кисло-надменным выражением лица он потягивал из высокого стакана холодную кока-колу. Прокуренная дама-администратор поставила на небольшой пластиковый столик перед режиссером термос с дробленым льдом.

Крымов негромко переговаривался с оператором, обрюзгшим немолодым мужчиной с длинными седыми волосами и неухоженной бородой. Его свисающее над кожаным ремнем пивное брюшко было обтянуто черной майкой, купленной, по его словам, на последнем концерте «Роллинг стоунз».

До недавних пор о режиссерских талантах Сергея Крымова никто даже не подозревал. Во ВГИКе, который он закончил десять лет назад по специальности «Режиссура игрового кино», его считали студентом весьма посредственным. Большую часть времени он проводил среди «золотой» молодежи, которая к любому роду деятельности, будь то работа или учеба, относилась с врожденным презрением.

Откровенно говоря, Крымова не столько привлекала кинематографическая карьера, сколько сама богемная жизнь, открывавшая широкие возможности для разнообразных наслаждений и излишеств. Первым в этом ряду стояло знакомство с наркотиками.

В перестроенные годы в Москву потоком хлынули настоящие тяжелые наркотики с Запада: кокаин, героин, ЛСД, амфетамины, барбитураты. Крымов перепробовал, наверное, все виды «дури», какие только были известны в кругах московских наркоманов.

Но, к своему счастью и на радость российскому кинематографу, он сумел вовремя остановиться. Увлечение женщинами, которых во все времена вокруг киношников увивалось великое множество, прошло вместе с увлечением наркотиками.

Нарождающийся российский капитализм открывал новые возможности для молодых, энергичных, талантливых людей.

А талант Сергея Крымова раскрылся именно в тот момент, когда на нем все уже поставили крест. С появлением первых бирж, финансовых пирамид и банков возник спрос на агрессивную телевизионную рекламу. Сергей Крымов оказался именно тем человеком, природный талант которого вкупе с приобретенным цинизмом и ярким воображением бывшего наркомана наиболее полно соответствовал требованиям нового времени.

Под всеми самыми знаменитыми роликами начала и середины девяностых годов мог бы поставить, а под некоторыми и ставил свою подпись Сергей Крымов.

После того как финансовые пирамиды, построенные на песке, рухнули, придавив пол-России под своими развалинами, после того как с громким треском полопались мыльные пузыри финансовых компаний и банков, возникла потребность в создании мира грез, способного отвлечь приунывший народ от мрачной действительности.

Главная роль в этом мучительном процессе отводилась сладкой, как патока, эстрадной попсе. Вместо рекламы всяких там «хопров», «тибетов» и «эмэмэмов» телевизионные экраны запестрели смазливыми физиономиями певцов и певичек. Снимая музыкальные видеоклипы, Крымов утвердил свое реноме незаурядного режиссера, который тонко чувствует потребности публики.

Но время шло, и узкие рамки эстрадно-клипового жанра стали тяжелыми веригами сковывать его раскрепощенную творческую натуру. Когда в России появились люди, готовые вкладывать деньги не только в сулящую сиюминутную выгоду телевизионную жвачку, Крымов вовремя сориентировался и снова оказался в авангарде новых веяний. Он был переполнен замыслами и видел перед собой самые радужные перспективы. Скудные эстетические представления денежных мешков, заказывающих музыку, до некоторых пор не подрезали ему крылья — это еще было впереди.

А пока…

— Галя, — недовольно посмотрел Крымов на администраторшу, — они, в конце концов, когда-нибудь закончат гримироваться? Будем мы сегодня работать или нет?

Галина Федорова, двадцать лет проработавшая на киностудии имени Горького, твердо усвоила главное правило поведения администратора на съемочной площадке: беспрекословно выполнять все указания главного режиссера.

— Девочки! — проорала она иерихонской трубой. — Быстро на площадку!

Здесь вам не салон красоты.

Затем она выкрикнула первую фамилию из своего списка, и из-за ширмы появилась загримированная претендентка на главную роль.

— Свет, оператор, готовы? Начинаем пробы.

Перед камерой, к которой прильнул оператор, неизвестно откуда возникла размалеванная девица с хлопушкой в руках:

— Пробы на фильм «Тень врага». Дубль первый.

Девушка в легком летнем платье и туфлях на высоких каблуках, оставшись под светом «юпитеров» наедине с пожирающим ее оком объектива, тут же споткнулась и виновато развела руками.

— Так! Что застряла? Работаем-работаем! — раздался недовольный голос режиссера. — Иди прямо. Так, остановилась. Подошла к столику, остановилась, присела, взяла стакан, налила себе кока-колы, выпила…

Девушка, сначала послушно выполнявшая команды режиссера, в недоумении замерла, посмотрев на пустой столик и стакан.

— А что пить-то? — растерянно вопросила она. — Тут же нет никакой кока-колы.

— Стоп! — взбешенно заорал Крымов. — Ты же актриса! Какая тебе разница, есть там бутылка или нет! Твое дело — команды выполнять. Следущая.

Наталья по списку шла последней. Пока Крымов бесновался на площадке, гоняя претенденток взад-вперед, она сидела перед зеркалом в импровизированной гримуборной и с настороженным вниманием следила за работой визажистки. Наконец ее терпение лопнуло.

— Нет, это никуда не годится, — едва сдерживая раздражение, сказала она. — Вместо того чтобы подчеркнуть мои пусть и скромные, но достоинства, вы выпячиваете недостатки. Вот зачем здесь эта тень?

Молоденькая гримерша, пожалуй, ровесница Натальи, обиженно фыркнула:

— Это всего лишь пробы.

Наталья, понимая, что от этих проб зависит ее будущее, рассвирепела:

— Если вам это безразлично, то мне — нет. Идите-ка, любезная, прогуляйтесь. Я сама.

Визажистка, демонстративно сложив руки на груди, удалилась с видом оскорбленного достоинства.

Легкими профессиональными движениями пальцев Наталья сняла ее грим и быстро создала новый образ.

Когда она появилась в кадре, Крымов облегченно вздохнул. Пробы всех предыдущих девушек привели его в глубокое уныние.

— Так-так, — заерзал он на своем раскладном стульчике. — Так. Иди.

Хорошо… Достаточно. Присела. Есть-есть, годится. Так, камеру не останавливать. Милочка, как вас там?.. Вы когда-нибудь держали в руках оружие?

Нет? Ну, не важно. Вы наверняка много раз видели это в кино. Быстренько дали ей пистолет!

Администраторша подскочила к столику, за которым сидела Наталья, сунула ей в руку увесистый револьвер. В принципе Наталье приходилось видеть вблизи газовое оружие — в свое время кое-кто из актеров их театра, опасаясь излишне ретивых поклонников, обзавелся такими игрушками. Она открыла барабан, одним движением откинула его в сторону и, убедившись, что револьвер не заряжен, вернула барабан на место. Затем взвела курок и, небрежно прицелившись в объектив, нажала на спусковой крючок.

— Стоп! — раздался радостный возглас Крымова. — Снято! Очень хорошо.

Всем — спасибо! — Он повернулся к оператору и удовлетворенно произнес:

— Единственная, кто не похожа на куклу.

Глава 5

Трупы на жаре разлагаются быстро. Поэтому к приезду Старостина оперативно-следственная бригада уже заканчивала работу. Кроме сотрудников МУРа здесь находились оперативники местного отделения милиции и несколько старших офицеров из Управления внутренних дел Южного административного округа. Чуть поодаль стояла парочка, обнаружившая труп, и несколько старичков-бодрячков, прогуливавшихся в это утро по лесопарку.

Старостин направился к высокому грузному офицеру с полковничьими погонами, предъявил служебное удостоверение и представился:

— Старший следователь Московского уголовного розыска майор Старостин.

— Здравия желаю, майор. — Полковник протянул ему руку. — Заместитель начальника УВД округа полковник Журавлев. Я смотрю, МУР не дремлет.

— Так точно, товарищ полковник. Разрешите приступить к работе?

— Давай, майор, действуй. Хотя, я думаю, для вас это не будет представлять интереса.

— Почему? — осторожно спросил Старостин.

— Сам увидишь. На ней клейма ставить негде — бомжатина привокзальная.

Старостин хмыкнул и, незаметно покачав головой, зашагал к месту происшествия.

Оперативники стояли в стороне, покуривая и негромко переговариваясь.

Возле трупа оставался лишь судмедэксперт — женщина лет сорока в строгом темном костюме. Во всем ее облике чувствовалась спокойная уверенность опытного работника.

— Здравствуйте, Анна Ивановна, — поздоровался с ней Старостин. — Что мы имеем?

— Имеем мы… Доброе утро, Владимир Викторович… Имеем мы вот что.

Возраст жертвы примерно двадцать пять лет. Точнее — только после вскрытия.

— Без определенного места жительства? — поинтересовался Старостин.

— Судя по внешнему облику, да. Вот, взгляните. — Медэксперт протянула к трупу руку в хирургической перчатке и, осторожно взявшись за волосы, повернула голову.

Старостин увидел распухшее то ли от жары, то ли от непомерного употребления алкоголя лицо с большими фиолетовыми разводами вокруг глаз, с крупными, густо намазанными помадой губами и густым слоем тональной пудры. Он поморщился.

— А что это у нее на щеках?

Скулы жертвы были крест-накрест иссечены глубокими порезами.

— Вот это и должно интересовать нас больше всего, — заметила судмедэксперт. — Хотите взглянуть на тело? Там тоже есть кое-что интересное.

— Не стоит. — Нахмурившись, Старостин посмотрел на испятнанную запекшейся кровью траву вокруг трупа. — Я полностью вам доверяю.

— Я насчитала двадцать восемь ножевых ранений. По большей части в области груди.

— На бытовуху, значит, не тянет.

— Всякое, конечно, бывает. Но думаю, здесь дело рук маньяка.

— Так уж сразу — маньяка? — с сомнением спросил Старостин.

— Крестообразные порезы на лице указывают на то, что это скорее хладнокровное преступление, нежели дело рук вечно пьяного бомжа, который что-то не поделил со своей подружкой.

— А где одежда? — покосившись на дряблую обнаженную ягодицу жертвы, спросил Старостин.

— Была разбросана по окрестным кустам, но я уже все собрала и сложила в пакет для вещдоков.

— Орудие убийства?

— Не обнаружено, однако, судя по характеру ранений, нож покруче кухонного.

Старостин подозвал к себе криминалиста, который неподалеку делал снимки фотоаппаратом с широкоугольным объективом:

— Серега, удалось обнаружить что-нибудь еще, кроме одежды? Следы пьянки, например.

— Нет, ничего такого: ни бутылок, ни стаканов, ни следов закуси. По крайней мере, в радиусе пятидесяти-семидесяти метров я все осмотрел.

— Давай-ка, Серега, сделаем вот что. Бери людей, и еще раз пройдитесь по окрестностям. Захватите хотя бы метров двести. Может, повезет. Обращайте внимание на все, тащи сюда любую пробку, бутылку, любую бумажку.

Криминалист шумно вздохнул, демонстрируя явное нежелание рыскать по кустам и перелопачивать всякий мусор.

Вновь обернувшись к судмедэксперту, Старостин спросил:

— Когда произошло убийство?

— Судя по температуре тела, между тремя и четырьмя часами утра.

Старостин помолчал, прикидывая что-то в уме, вытащил из кармана пачку сигарет и закурил.

— М-да, — протянул он, затягиваясь. — Время выбрано почти идеально, да и место, надо признать, тоже. Судя по тому, что я вижу, убийство произошло именно здесь.

— Несомненно.

— Следы изнасилования?

— Пока не могу сказать с уверенностью… Под ногтями столько грязи и крови, что сразу не разобраться. После экспертизы скажу точнее, но, возможно, незадолго до убийства она вступала в половой акт. Кое-какие признаки этого имеются. Еще раз повторяю, Владимир Викторович, более точные сведения — только после вскрытия и лабораторной экспертизы.

— Убийца, значит, мужчина… — задумчиво проговорил Старостин.

— Вовсе не обязательно, — откликнулась судмедэксперт.

— Что значит «не обязательно»? — удивился майор.

— А то и значит, — невозмутимо продолжала Анна Ивановна. — Я припоминаю случай из своей практики, когда вот так же зверски расправились с проституткой.

Убийцей оказалась сутенерша.

Старостин пожал плечами:

— Впрочем, это ничего не меняет. В любом случае придется попотеть. До чего надоели эти маргиналы! Не оставляют времени на действительно серьезные дела. А с другой стороны… Кто знает, что серьезно, а что несерьезно? Если это — дело рук маньяка, то куда уж серьезнее…

* * *

Перед ужином, когда все участницы отбора собрались в фойе, появилась администратор.

— Девочки, не расслабляйтесь, — просипела она, сминая в толстых пожелтевших пальцах мундштук очередной «беломорины». — После ужина вас ждет еще один этап отборочного турнира. — Она в первый раз за весь день засмеялась, но ее шутка не вызвала отклика у претенденток. — Намечаются съемки в интерьере.

С улицы донесся гул подъезжающих машин, скрип тормозов, хлопанье дверей. Раздавались мужские голоса.

«А это еще что?» — удивилась Наталья, подойдя к окну.

На стоянке возле пансионата припарковались два близнеца-"Мерседеса" и джип — этакий пухлый гамбургер на толстенных шинах. Около десятка мужчин в легких летних рубашках и светлых брюках направились к небольшому зданию, расположенному метрах в двухстах от главного корпуса. Мужчины были ей незнакомы — кроме двоих, шагавших впереди.

Это были Нурали Шалимов и Руслан Гатаулин. Почти у самого домика, в глубине соснового бора, к ним присоединился Сергей Крымов. Он что-то рассказывал бизнесменам, активно жестикулируя и, видимо, пытаясь в чем-то их убедить. Наталья, конечно же, не слышала слов, но догадывалась, о чем идет речь.

После первого этапа отбора ее соперницы выглядели подавленными и расстроенными. Поведение режиссера служило однозначным доказательством того, что их радужные планы относительно кинематографического будущего — не более чем беспочвенные фантазии:

Крымов смотрел на них как на пустое место.

Некоторые еще надеялись на второй этап: возможно, им удастся взять себя в руки и показать хоть что-нибудь стоящее. Наталью удивило, что все они выглядели так беспомощно. Она ожидала встретить среди претенденток профессиональных актрис, выпускниц театральных училищ, уже имеющих некоторый опыт.

Однако, на взгляд Натальи, все это гораздо больше напоминало отбор на любительский конкурс красоты, чем серьезную, с прицелом на киноэкран, работу.

Ей было неудобно — она слишком явно чувствовала собственное превосходство.

Немного поразмыслив, она решила, что рефлексировать нет никакого повода. В этот раз ей повезло: она оказалась среди непрофессионалок, каковой, в сущности, была и сама. Неизвестно, сколько актрис прошли пробы до нее и скольким это еще предстоит.

Ее немного насторожило появление большой компании, возглавляемой хозяевами «Росвнешимпэкса». Гатаулин и Шалимов — это вроде бы понятно. Они продюсеры, им нужно оценить, во что они вкладывают деньги. А остальные тут зачем? В качестве зрителей?

Ужинать не хотелось, и, выпив полстакана какого-то безвкусного сока, она пошла к себе.

Сиплая администраторша, попыхивая неизменной «беломориной», придирчиво оглядывала строй девушек в купальниках. Из-за полуоткрытой двери доносился шум падающей воды. Их привели в то самое особняком стоящее среди сосен строение, куда по приезде направились гости во главе с Гатаулиным.

Здесь, как оказалось, была сауна с бассейном. Судя по новенькой итальянской плитке на полу раздевалки и пластиковым панелям на стенах, сауна недавно претерпела недешевый ремонт.

Надев ярко-красный полуоткрытый купальник, Наталья прошла в душевую.

Оттуда застекленная дверь вела в ярко освещенное софитами помещение, которое оказалось на удивление просторным бассейном с водопадом и небольшим зимним садом.

Между экзотическими пальмами в больших деревянных кадках были установлены пластиковые столы с выпивкой и закусками. За столиками с хозяйским видом расположились одетые, как на съемку в Африке, спонсоры во главе с главным продюсером. Лениво потягивая некую влагу из высоких стаканов, они явно пребывали в ожидании захватывающего (или пикантного?) зрелища.

У бортика бассейна на своем неизменном брезентовом стуле восседал режиссер, рядом с ним расположился оператор, настраивающий камеру.

Наталья ощутила во всем этом нечто фальшивое, неестественное и нездоровое. «Это не пробы, а самый настоящий стриптиз», — подумала она. Но отступать было поздно.

Администратор хлопнула в ладоши.

— Так, девочки, рассаживаемся. Можете пить напитки, понырять, искупаться. И больше естественности в движениях… Не будьте скованными, это — что-то вроде разминки. И еще: зовите меня, пожалуйста, Галиной. — Таким образом она явно взывала к доверительности.

Претендентки дружно плюхнулись в бассейн, и лишь Наталья медленно прошла к незанятому столику и села под сенью раскидистой пальмы. Она обратила внимание на то, как Крымов, негромко переговариваясь с оператором, указывал ему снять то один план, то другой. Объектив камеры скользнул и по ней, и Наталья попыталась изобразить на лице непринужденную улыбку. Получилось вымученно.

Соискательницы в это время шумно плескались в бассейне и карабкались на гладкие скользкие камни под тяжелый поток водопада. Немногим удавалось удержаться на ногах, и девушки с визгом летели в воду. Эффектные позы и падения вызывали у спонсоров всплески радости и бурные аплодисменты.

«Кретины, — подумала Наталья. — Интересно, почему они не приехали днем, а пожаловали прямо ко второму туру?» Слово «тур» в мыслях она произнесла с явным сарказмом.

Чтобы не чувствовать себя белой вороной, она встала из-за столика и, слегка разбежавшись, прямо с бортика прыгнула в теплую, как парное молоко, изумрудную воду. Ее эффектный прыжок вызвал бурное одобрение публики.

Крымов тут же метнулся к Гатаулину и стал что-то нашептывать ему, кивая в сторону Натальи. Спустя несколько минут под сводами бассейна неожиданно зазвучала музыка.

— Так, девочки, хватит плескаться! — воскликнула мужеподобная Галина. — Выходите из воды. Приступаем к самому главному.

Девушки послушно образовали круг возле поблескивающей холодным металлом лестницы и со смехом стали выбираться из бассейна на холодный кафельный пол.

— Раздевайтесь, — скомандовала Галина, — купальники вам больше не нужны.

— Это как? — робко поинтересовалась одна из девушек.

— А вот так! — выдохнула дым Галина. — Где вы видели современный фильм без обнаженной натуры? Что нужно зрителю? Больше секса и насилия…

«Похоже, этим не закончится, — подумала Наталья. — Если уж заговорили о сексе… Они что, и это собираются снимать? Интересно, а кому отведена роль партнеров?»

Она оглянулась и пересчитала зрителей. Мужчин было на одного меньше, чем претенденток на роль. «Одну они жертвуют режиссеру, а оператор и всякие там осветители — не в счет. Что ж, ребята, кажется, с вами все ясно».

Девочки принялись нехотя снимать лифчики и стаскивать плавки. Все это выглядело довольно противоестественно и уж совсем не эстетично. Но зрители явно остались довольны происходящим.

Понимая, что чего-чего, а стриптиза ей не избежать, Наталья прикрыла глаза, чтобы не видеть ничего, кроме яркого света софитов.

«Ну что, Мазурова, снимай купальник, соблазняй их своей задницей, — саркастически подумала она. — Раз уж тебя сюда занесло, то играй по их правилам…»

Двигая бедрами в такт музыке, она медленно сняла с плеч бретельки, сдвинула лиф к талии, обнажив свою эффектную грудь. За столиками воцарилось напряженное молчание. "Ничего, пусть смотрят, — с решимостью подумала Наталья.

— В конце концов, мне краснеть не за что". Мокрый купальник упал на кафельную плитку, и Наталья переступила через него.

— Снято! — громко крикнул режиссер. Наталья облегченно вздохнула и, подхватив с пола купальник, направилась в сторону душевой.

— Эй, девочки! Вы куда? — закричал Гатаулин. — Давайте-ка все к нам!

Вечер только начинается…

Софиты внезапно погасли, и в помещении воцарился полумрак. Технический персонал куда-то исчез, нигде не было видно и администратора, от нее остался лишь тяжелый запах дешевого табака.

Музыка заиграла громче, девушки, смущенно хихикая, не двигались с места. Мужчины поскакали с мест и устремились к ним. На Наталью с лихорадочным блеском в глазах надвигался Гатаулин. Ниже пояса он был запеленут в простыню, которая несколько оттопыривалась между ног.

«Ах ты, свинья! — гневно подумала Наталья. — Так вот какие пробы ты тут устраиваешь? Ну нет, жирный боров! Я тебе не шлюха дешевая, которой можно заморочить голову киношной лабудой! Жаль только, что все это оказалось грязным фарсом, а я, дура, размечталась…»

Разгоряченный выпитым и увиденным, Гатаулин, широко разведя волосатые лапы, норовил сгрести ее в охапку, но Наталья резко развернулась и влепила ему звонкую пощечину. Прикрываясь купальником, она бросилась в раздевалку.

— Ты куда? — заревел ей вслед отвергнутый любовник.

— Пошел ты к черту! — огрызнулась Натали. Ее попыталась остановить непонятно откуда возникшая Галина, возмущенная Наталья с силой оттолкнула ее, выхватила из шкафчика свое платье и туфли и, как была голышом, бросилась бежать по коридору. Задержавшись у выхода, она натянула платье прямо на обнаженное тело, обулась и выскочила под своды сосен.

Глава 6

Очухавшись после почти бессонной ночи, Наталья поняла, что наступивший день можно списать в брак. Из зеркала в ванной на нее смотрело смертельно уставшее лицо женщины на пороге четвертого десятка с опухшими, покрасневшими веками, несвежей кожей, сухими, обветрившимися губами.

— Ну что, кинозвезда? — сказала она, сумрачно улыбаясь своему усталому двойнику. — В который раз ты наступаешь на грабли, оказываешься перед захлопнувшейся дверью и терзаешь себя упреками? Годы-то идут, детка. Пора бы уже понять, кто в этом мире пользуется успехом. Господь наградил тебя внешностью. Ну и что? Кого это интересует? Вон их сколько, смазливых девчонок с ногами от шей, свежей, чистой кожей, ясными глазками, без обременительных признаков ума и таланта. Чем ты выделяешься среди них? А что? — тут же возразила она себе. — Еще как выделяюсь! Они могут заработать деньги только в постели, а я до постели дела не довожу. Неужели все, на что я могу рассчитывать в жизни, — это глупость похотливых самцов, готовых броситься на любую самку, которая поманит их пальцем? Да, этим можно прожить, и довольно сносно. Но как долго? Сколько лет у тебя в запасе? Пять? Семь?.. Каждое утро ты будешь отворачиваться от своего отражения в зеркале. Сначала увидишь морщины вокруг глаз. Нет, что значит — увидишь? Они уже есть. Не много, но они будут проявляться, как на фотографии. А эта сохнущая кожа, гаснущий взгляд? Черт! А это что такое?

Приблизившись почти вплотную к зеркалу, она провела пальцем по виску и убедилась, что ошибки нет. Это был седой волос.

— Ну, приехали, — вырвалось у нее. — Ты, милочка, уже начинаешь седеть!

Она вцепилась в волос с такой яростью, что даже не почувствовала боли, вырывая его. Выйдя из ванной и глянув на настенные часы, она поняла, что провела больше часа, приводя себя в относительный порядок. Все иллюзии были смыты под струями контрастного душа. Придется умерить свой аппетит, отложить в сторону дурацкие мечты и снова заняться тем, чему она неплохо научилась за последние годы.

Пройдя мокрыми ногами по ворсистому ковру, она остановилась перед большим, в рост, зеркалом рядом со шкафом-гардеробом. Медленно поворачиваясь и взыскательно оглядывая свою, в общем-то, стройную фигуру, она через некоторое время пришла к выводу, что все еще не так плохо. Наполнив легкие воздухом, резко выдохнула, затем повторила это упражнение несколько раз. Плечи распрямились, Наталья придала спине надлежащую осанку, кокетливо подвигала бедрами.

— Нет, Натали, тебя еще рано списывать со счетов. Только вот эта чертова татуировка…

Она прикрыла двумя пальцами небольшое изображение паука с вытравленным фоном, в котором угадывалась сеть паутины. Она укоряла себя за то, что ей не хватило характера вывести всю татуировку разом, как она сделала это со своим лицом — когда-то на щеке, под левым глазом, у нее синел маленький крестик, от которого теперь остался едва заметный на фоне более темной кожи крестообразный шрам. Обычно на это место она накладывала чуть больше макияжа.

— Господи, какой же я была потерянной дурой…

Мутной волной нахлынули воспоминания юности: подвалы, пьяные вечеринки, психоделическая музыка, соломенный запах марихуаны… Боже, сколько всего было!

Неужели она смогла из этого вырваться? А ведь смогла же, нашла в себе силы…

Наталья не испытывала никакого желания вспоминать тот кошмар, который ей пришлось пережить десять лет назад. Чтобы отвлечься, она подошла к небольшой аккуратной финской горке, заставленной аппаратурой, включила стереокомплекс. Из колонок донесся хриплый голос Сэм Браун, певицы, прославившейся единственным хитом под символическим названием «Стоп». Наслаждаясь музыкой, она раскинула руки в стороны, поплыла над ворсистой поверхностью ковра в раскованном танце.

И вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Застыв на мгновение, медленно обернулась и увидела в окне дома напротив, ярко освещенном солнечными лучами, лицо пожилого мужчины, прильнувшего к стеклу.

— Черт, опять этот старый маньяк! Нос себе раздавишь, кретин! .

Она подошла к окну и резким движением опустила жалюзи.

«Боже, как я хочу жить в собственном доме. Ненавижу эти многоэтажные пещеры!»

И все-таки, как она ни старалась, до позднего вечера ей не удалось избавиться от тяжелого груза на сердце. В театре она была необычайно молчалива, холодна и сосредоточенна. В гримерке резко оборвала Валентину, которая пыталась поделиться с нею очередной порцией сплетен, без обычного блеска сбыла с рук свою работу и, избегая встречи с Олегом Сретенским, раньше обычного покинула театр.

У выхода ее пыталась остановить вахтерша с какой-то своей заботой, но Наталья отделалась односложным «я спешу» и прошла мимо. Сбегая по ступенькам театрального подъезда, не поднимала глаз. В другое время и в другом настроении она бы взяла такси и через полчаса была бы дома, но сегодня ей хотелось пройтись пешком.

Она успела пройти лишь несколько метров, как густой, протяжный звук автомобильного сигнала заставил ее отпрянуть к возведенному недавно строителями забору. Краем глаза увидела позади себя хищный, приземистый силуэт черного «Мерседеса».

«Очередной поклонник одной из наших примадонн», — подумала она равнодушно, не сбавляя шага.

Спустя несколько секунд, мягко шурша шинами, «Мерседес» поравнялся с ней, и за опущенным стеклом заднего окна показалось лицо Руслана Гатаулина.

— Наташенька, — елейным голоском окликнул он. Наталья, не оборачиваясь, прибавила шагу.

— Куда вы так торопитесь? Я вас подвезу.

«Мерседес» обогнал ее, проехал еще несколько метров и затормозил.

Дверца распахнулась, Гатаулин, улыбаясь и простирая вперед руки, выскочил на тротуар.

— Вы меня не узнаете? И я вас тоже не сразу узнал. Вы так переменчивы…

— Как род человеческий, — бросила она на ходу, пытаясь обойти его.

Но Гатаулина это не смутило, он безо всяких церемоний подхватил ее под локоть и стал торопливо, сбивчиво объясняться:

— Наташенька, мне очень жаль, что так произошло. Но, уверяю вас, вы меня не так поняли, я совсем не то имел в виду.

— Вы о чем? — холодно спросила Наталья.

— Ну, это… — смутился он. — Я понимаю, что вы чувствуете…

«Понимаешь? Как же!..»

— Вы, наверно, решили, что имеете дело с разнузданным типом, который устраивает оргии в загородных саунах и ищет лишь физических наслаждений? Смею вас заверить: это не так!

«Неужели?»

— Да что мы стоим на тротуаре, как два тополя на Плющихе? Садитесь в машину, там поговорим.

— Поедем на очередные пробы?

Почувствовав, что Наталья собственноручно бросила ему спасательный круг, Гатаулин уцепился за ее слова:

— Можете надо мной посмеяться, но вы бы слышали, какую истерику Сергей Михайлович мне закатил. Он от вас в полном восторге. Да и я тоже. Кстати, за последние несколько лет никто не повышал на меня голос.

«Кроме жены», — подумала Наталья, глядя на обручальное кольцо, украшавшее безымянный палец его правой руки.

— Он считает, что у вас прирожденный талант. Вы абсолютно естественно ведете себя перед камерой, вам даже не нужно играть. Вы и есть та героиня, которой посвящен наш фильм. Надеюсь, тот инцидент не отбил у вас желания сниматься?

«Сниматься или снимать?» — Какая-то смутная мысль мелькнула в голове у Натальи, и, поддавшись ее гипнотическому влиянию, она с неожиданной решимостью сказала:

— Вам этого очень хочется?

— Разумеется! — восторженно всплеснул руками Гатаулин. — Мы можем обсудить это прямо сейчас. Садитесь в машину, прошу вас.

Мягкое кожаное сиденье музыкально скрипнуло под ее весом.

— Обсудим это в ресторане? — с энтузиазмом предложил Гатаулин.

— Нет, я сыта по горло, — отрезала Наталья. — Отвезите меня домой.

Глаза Гатаулина затуманились, его богатая фантазия услужливо нарисовала картину милого, уютного, надежно укрытого от любопытных глаз гнездышка, где можно предаваться любовным утехам. Не может быть, чтобы эта недотрога устояла под напором его мужского обаяния!

— Хорошо. Куда ехать?

— Прямо, — сказала Наталья, отворачиваясь.

— Давай, Федя, прямо, — скомандовал шоферу Руслан и придвинулся ближе к девушке.

— Вы, Руслан…

— Для вас — просто Руслан.

— Вы, Руслан, слишком нетерпеливы.

— Нет, я — настойчив, — гордо заявил Гатаулин.

— И все же слишком торопливы, — осадила его Наталья. «Женушка-то у тебя, наверное, ревнивая? Раз ты кольцо с пальца снять боишься. Ну да ладно, не я это начала…»

— Ради киноискусства я готов на все.

Пафос Гатаулина рассмешил Наталью, которая уже четко знала, как ей поступить. Но она мужественно выдержала необходимую паузу, после чего подвела черту:

— Насчет киноискусства — очень мило, но мы уже приехали. Я выйду здесь.

Благодарю вас, Руслан.

Машина прижалась к бровке, Наталья открыла дверцу.

— Когда мы снова увидимся? — нетерпеливо спросил Гатаулин. Он выглядел расстроенным и обескураженным — вечер пропал.

— У меня есть ваша визитка. Я позвоню.

— На работу, — подсказал Гатаулин.

«Еще бы, — подумала Наталья, — все звонки на домашний телефон наверняка фиксируются твоей благоверной».

Выходя из машины, она не заметила, что ее провожает цепкий взгляд человека, сидящего за рулем «Мерседеса».

* * *

Плановое совещание сотрудников «убойного отдела» подошло к концу.

Начальник отдела полковник Арсеньев снял очки в тяжелой роговой оправе и, близоруко щуря глаза, сказал:

— Давайте, мужики, за работу.

«Мужики» зашелестели бумагами, укладывая их в рабочие папки, и стали расходиться, обмениваясь на ходу короткими репликами.

— А вас, майор Старостин, — по-мюллеровски бросил полковник, — попрошу остаться. Насчет того убийства в Битцевском лесопарке… — Снова надев очки, Арсеньев поднял глаза на майора:

— На планерке мы этого обсудить не успели, а вопрос, как мне кажется, заслуживает внимания.

— Я получил результаты медицинской экспертизы и данные из криминалистического отдела. Боюсь, что тут действительно не так все просто, как показалось на первый взгляд. Личность погибшей пока установить не удалось.

После осмотра места преступления я пришел к выводу, что эта особа из числа вокзальных проституток. Дело в том, что она измазана этой ихней штукатуркой — помадой там, тенями и прочей лабудой — слоем в палец толщиной. Но экспертиза предварительные выводы не подтвердила. В крови остатки употребления легких алкогольных напитков и больше — ничего. Никакой «чернушки». Внутренние органы, в том числе печень, в нормальном состоянии. К тому же убийство совершено с невероятной жестокостью и одновременно с хладнокровием, не характерным для пьяных разборок между бомжами. Но дело, в общем, не в личности потерпевшей. Нас заинтересовал убийца.

— Есть что-нибудь конкретное?

— Пока только догадки. Но главное: штукатурку, или как там, макияж, он нанес на жертву уже после смерти. Так что мы уже окрестили убийцу Гримером.

Арсеньев тяжело вздохнул:

— Значит, я не ошибся…

— Думаете — маньяк, Виктор Васильевич? Я бы не спешил делать таких выводов. Похоже, что предварительные данные за это, но с полной уверенностью можно будет утверждать лишь…

— После очередного трупа?

Старостин молча развел руками.

— Черт бы их всех побрал, идиотов! — выругался Арсеньев. — Развели в стране бардак, психи по улицам разгуливают…

— Да их и раньше хватало, Виктор Васильевич. Один Чикатило чего стоит.

— Раньше это были экстраординарные случаи, да и сил у нас было поболе.

А сейчас с одними заказухами сколько головной боли. Ладно, ты вот что, Владимир Викторович, постарайся установить личность убитой, а там видно будет. Все силы кинь на это. Не хватало, чтоб она оказалась дочкой какой-нибудь шишки. Такой шум подымется!.. Если обнаружишь явный след разрабатывай, но сильно не отвлекайся, не забывай, что на тебе еще семь дел висят.

«Семь, — усмехнулся Старостин. — Если бы! Это только те, по которым удалось продвинуться. А сколько „глухарей“? Сейф от папок пухнет».

* * *

В понедельник в театре был выходной. Проснувшись, Наталья с недоверием посмотрела на стрелки настенных часов, показывающие полдень. Ну и пусть! Зато сон вернул ей силы, бодрость и желание действовать.

Постояв минут пять под контрастным душем, она накинула халат, вышла из ванной, сбила в шейкере молочный коктейль с половинкой банана и целым киви и устроила себе легкий завтрак. Порывшись в сумочке, нашла визитку Шалимова и набрала его номер.

Собеседник был несказанно удивлен, услышав ее голос.

— Это вы? — И после короткой паузы виноватый голос:

— Мне очень жаль, что так произошло.

— Не стоит извиняться, мне нужно с вами поговорить. — Ну, как бы то ни было, — продолжая думать о своем, сказал Шалимов, — вы оказались великолепны.

Хотя ее мысль работала в другом направлении, Наталья отметила про себя, что слова Шалимова доставили ей удовольствие.

— Благодарю. Мне бы хотелось повидаться с вами.

— Сегодня?

— Да. — Она была лаконична.

— Понедельник — день тяжелый, — протянул Шалимов. — Это терпит до вечера?

— Нет.

— Хорошо… В три вас устроит? Я должен хотя бы немного разгрести дела.

Кафе «Венеция» на Ленинградском проспекте подойдет?

— Вполне.

«Венеция» располагалась на первом этаже большого жилого дома, в помещении бывшего гастронома. Оформленная в претенциозном колониальном стиле, она совершенно не отвечала своему названию.

Это было некое подобие гостиничного ресторанчика в провинциальном английском городке. Для полноты сходства не хватало разве что мисс Марпл и ее товарок, мирно попивающих чай с кексом и обсуждающих предосудительное появление некой дамы на вчерашнем заседании благотворительного общества.

Стены были драпированы бледно-зеленым шелком, по углам стояли искусственные пальмы в широких кадках с латунными обручами, многочисленные посетители восседали на тяжелых дубовых стульях с высокими резными спинками.

Интерьер дополняли писанные маслом приморские пейзажи с парусниками на горизонте, обрамленные в золоченый багет.

Когда Наталья вошла в кафе, Нурали уже ожидал ее за угловым столиком.

Для этого случая она выбрала строгое, почти закрытое платье. Макияж, легкий и незаметный, также соответствовал деловой цели встречи.

— Извините, что задержалась.

Нурали глянул на часы.

— Вообще-то, Наташа, вы пришли вовремя.

— Я понимаю, что отрываю вас от дел, но мне необходимо с вами поговорить.

Бесшумно появившемуся у столика холеному официанту она заказала чашку капуччино. Нурали достал из кармана пачку «Мальборо»:

— Сигарету?

— Благодарю, — вежливо отказалась она.

— Странно, — пожал тот плечами. — Мне казалось, что вы курите. Сигарета могла бы добавить шарма такой очаровательной женщине.

— Вы мне льстите. — Она растянула губы в едва заметной улыбке.

— Нисколько. Да вы и сами прекрасно знаете себе цену.

— А мне показалось, что меня ценят слишком дешево, — с сарказмом сказала она. — Во всяком случае, ненамного дороже тех глупых, восторженных девиц, в компании которых я имела счастье оказаться некоторое время назад.

— По этому поводу я уже принес вам свои извинения.

За столиком воцарилась тягостная пауза, которую отчасти заполнил появившийся на столике кофе.

— К вам у меня претензий нет, — наконец сказала Наталья. — И вообще я была уверена, что на этом наше знакомство закончится. Но вчера вечером ваш шеф в достаточно назойливой форме предложил вернуться к тому, с чего мы начали.

— То есть? — Нурали сдвинул брови.

— Он подкараулил меня возле театра и рассыпался в извинениях.

— Его можно понять, — широко улыбнулся Нурали. — Дальнейшая судьба фильма под угрозой, и все из-за вас.

— Что вы говорите? — хмыкнула она.

— Это — абсолютная правда. Крымов закатил Руслану Каримовичу жуткий скандал. В роли главной героини он видит только вас. У Гатаулина нет иного выхода. Если он не примет условий режиссера, то контракт будет расторгнут.

— Ах вот оно что… — понимающе кивнула Наталья. — Мне-то показалось, что все эти так называемые пробы затеяны лишь для того, чтобы ваш шеф мог утолить некоторые свои желания.

Шалимов густо покраснел.

«Это хорошо, — отметила про себя Наталья. — Очко в твою пользу».

— Гатаулина не стоит за это осуждать. То есть, вы понимаете… Я хотел сказать, что в его ситуации любой мужчина мог бы поступить так же.

— Что же это за ситуация такая?

Нурали нагнулся над столиком и заговорщицки прошептал:

— Да при такой жене любой волком взвоет.

«Так я и думала».

— А какое отношение его жена имеет к съемкам фильма?

— В том-то и дело, что никакого. Но она очень известный в мире бизнеса человек, что, между нами, не мешает ей быть страшно ревнивой.

Наталья пожала плечами.

— Это — его проблемы. Пусть разводится, если ему так недостает свободы.

— Да она никогда в жизни не даст ему развода, не тот характер. Знаете, есть такая категория женщин: ничего в этой жизни из рук не упускают. Тем более — преуспевающего мужа. Словом, она не позволяет ему расслабиться. А тут подвернулся такой случай…

«Еще бы не воспользоваться — при такой-то супруге».

— Вот Гатаулин и не удержался. Знаете, какая забавная вещь произошла? В субботу, после того как вы стремительно исчезли, она Руслану Каримовичу на мобильный позвонила. Он ей говорит: «Фатима, дорогая, я сейчас занят, у нас важное совещание…» А вокруг шум, девчонки плещутся, режиссер на них орать начал — в роль вошел, репетицию устроил. Фатима, видно, жутко взбеленилась, услышав все это в трубке. Гатаулин тут же все бросил, в машину и домой. Даже не знаю, как он с ней объяснялся. Но, видимо, обошлось. А то, бывало, с синяками и царапинами на службу приходил. На фирме все, конечно, знают, а секретарша Гатаулина — та и вовсе ее платный агент. Руслан Каримович не часто может позволить себе оттянуться, разве что за границей.

— Значит, кино для него — не более чем способ совместить приятное с полезным? — как бы между прочим поинтересовалась Наталья.

Нурали едва заметно шевельнул плечами и откинулся на спинку стула.

— А я отношусь к этому иначе, — сказала она, вставая. — Благодарю за то, что уделили мне внимание.

Глава 7

— Опять опаздываешь, — добродушно проворчала вахтерша, провожая взглядом стремительно влетевшую в вестибюль Наталью. — Кстати, тут тебя один мужчина спрашивал. Интересный такой…

Наталья едва не споткнулась, представив себе круглое лицо Гатаулина и его пухлые волосатые руки.

— Небольшого роста, полный, с лысиной? — спросила она, резко обернувшись.

— Как раз наоборот, Наташенька. Молодой, высокий, красивый, на мушкетера похож на этого… Боярского. Только в молодости.

Стремительно перебрав в уме знакомых, Наталья так и не смогла вычислить таинственного посетителя. Поэтому в восторг от сообщения не пришла — она относилась к тому редкому типу женщин, которые не любят сюрпризов. Пожав плечами, она развернулась и зашагала по вестибюлю.

— Надо будет — найдет, — бросила через плечо. В гримерке в кресле перед зеркалом недовольно ерзала Елена Добржанская.

— Ну сколько тебя можно ждать? Вечно одна и та же песня.

Ничего не говоря, Наталья тут же взялась за работу. Ее напарница, отпустив своего клиента, присела на краешек стола и, сложив руки на груди, загадочно смотрела на Наталью. Та спиной почувствовала пристальный взгляд.

— У меня что, лифчик из-под комбинезона торчит? — поинтересовалась она не оборачиваясь.

— Вообще-то тут тобой интересуются.

— Мушкетер?

— А ты откуда знаешь? — выкатила глаза Валентина.

— Мы же в театре работаем, здесь даже стены говорят.

Валентина насмешливо фыркнула.

— Все-то ты знаешь, везде-то ты побывала, — намекнула она на непристойный анекдот. Наталья оставила колкость без ответа.

— Сказал, что позже зайдет, после беседы с главрежем.

Наталья уже заканчивала гримировать Елену, когда дверь гримерки открылась и на пороге возник Крымов. На нем были потертые синие джинсы от «Труссарди», джинсовая рубашка из той же коллекции и ботинки от «Доктора Мартина». Из нагрудного кармана рубашки торчала короткая антенна сотового телефона.

— Извините за вторжение, — с достоинством произнес он. — Натали, мне хотелось бы с вами поговорить. Однако, здравствуйте…

— Здравствуйте, — не поворачивая головы, бросила Наталья. — Я занята.

— Время терпит. Хотя вообще-то и я человек занятой.

Наталья поймала в зеркале слегка удивленный взгляд Добржанской: дерзай, Наташка.

Наталья напоследок поправила ей прическу и, по обыкновению глядя на творение своих рук, отступила в сторону. Елена встала, профессионально игнорируя присутствующего в гримерке мужчину, сняла гетры, несколько раз приподнялась на пуантах и вышла.

Крымов проводил ее восхищенным взглядом.

— Люблю балет. А к балеринам с детства испытываю почти благоговение, — полушутливо сказал он.

— Присаживайтесь, — предложила ему Наталья, указывая на потертый диван.

Крымов воспользовался предложением, сел, нога на ногу, и повернулся к Валентине.

— Вы не могли бы оставить нас наедине? Нам надо поговорить с Натальей тет-а-тет.

Валентина непонимающе захлопала глазами: видимо, французское «тет-а-тет» означало для нее нечто непристойное. Она состроила презрительную гримасу и вышла из комнаты, демонстративно хлопнув дверью.

Чувствуя на себе пристальный взгляд Крымова, Наталья заметила:

— Ваша фактурная бородка вызывает у театральных дам ассоциации с героями Александра Дюма.

— Я к этому привык, — небрежно бросил Крымов. — Так вот, я человек действительно занятой, поэтому мне хотелось бы сразу перейти к делу. Вы должны сниматься в моем фильме.

— А вас не смущает то, что у меня нет никакого кинематографического опыта, а на жизнь я зарабатываю штукатурными работами? — Она бросила выразительный взгляд на гримерный столик.

— Меня совершенно не интересует, чем вы в данный момент зарабатываете себе на жизнь. Я вас видел перед камерой, для меня этого вполне достаточно. Я не считаю себя кинематографическим зубром, но, поверьте, такой естественности и такого точного попадания в тему мне еще видеть не приходилось. Случалось, что даже опытные актрисы на пробах выглядели гораздо примитивнее. — Он неожиданно вскочил с дивана и, выбросив вперед руки, воскликнул:

— В вас есть искренность!

Я сделаю из вас русскую Никиту!

Сравнение с героиней одноименного сериала, бывшей наркоманкой, приговоренной к смерти за убийство полицейского, а затем превратившейся стараниями опытного «педагога» в первоклассного агента, Наталью покоробило.

Всплыли некоторые слишком явственные ассоциации с ее прошлым.

— Мне не нравится то, во что превратили талантливый фильм Люка Бессона телевизионные ремесленники.

Крымов едва не захлопал в ладоши:

— Вдобавок ко всему у нас с вами одинаковые вкусы. Я в этом не сомневался! Я ведь и не собираюсь снимать сериал. Мы с вами сделаем шедевр.

— В последние несколько лет со всех сторон только и слышишь громогласные заявления о том, что снимаются шедевры, а смотреть нечего.

— Все это было только отрыжкой совкового соцреализма. Я сниму фильм, который не стыдно будет показать в Каннах и Венеции.

— Откуда такая уверенность?

— Теперь у меня для этого есть все — деньги, профессиональная съемочная группа и актриса, не скованная узкими рамками отечественного театрального, образования.

— А вы смелый человек, — вынуждена была признать Наталья.

— Мы отряхнем прах прошлого со своих ног! — высокопарно воскликнул Крымов.

«Совсем в духе Гатаулина. Или наоборот?..»

— Надо внедрять в нашем кино новую эстетику. Никакой затянутости, никаких длинных планов, никакого занудства — только динамика и яркая, эффектная выразительность. Я собираюсь делать кино не для старых пердунов, а для современной молодежи.

— Новое поколение выбирает пепси? — скептически протянула Наталья.

— Да! — абсолютно серьезно заявил Крымов. — Вы совершенно напрасно иронизируете. Именно новое, молодое поколение будет нашим зрителем. Мы погрузим его в водоворот страстей и действий. Фильм будет смотреться на одном дыхании.

Никаких пауз, никакой тошнотворной мелодраматической чернушной пошлятины.

— В этом случае ваш фильм действительно будет мало похож на реализм. — А нам и не нужно никакого реализма!

— А как же искренность?

— Искренность и реализм — это разные вещи. Мы изобретаем собственную виртуальную реальность и погружаем в нее зрителя с головой.

— Тогда получится компьютерная игра.

— Вот именно! — пылко поддержал ее Крымов. — Этого я и хочу добиться.

Мы сделаем фильм для интеллектуальной молодежи, которая давно привыкла к экрану компьютерного монитора и к общению через Интернет.

Он говорил так уверенно и экзальтированно, что Наталья не сразу уловила противоречие в его словах. Фильм Люка Бессона о девушке-суперагенте по кличке Никита нравился ей именно тем, что отвергал компьютерный схематизм.

Тем не менее ей импонировала уверенность Крымова в своих силах и его эмоциональная энергетика. Он и впрямь обладал талантом заражать людей своим энтузиазмом. Если до этой встречи к предполагаемой роли в кино Наталья относилась с известной долей иронии, то сейчас в ней стала зарождаться уверенность, что скоро она сможет изменить свою жизнь.

Легко, словно на крыльях, Наталья сбежала по ступенькам театрального подъезда. Все еще будучи под впечатлением от разговора с Крымовым, она не замечала ничего вокруг. Даже Олег Сретенский, с которым она столкнулась у выхода, был удивлен произошедшей в ней переменой.

— Куда ты так торопишься? У меня есть пара часов свободного времени, мы могли бы поработать над картиной.

— Извини, Лелик, сегодня не могу, — с легкостью отмахнулась она.

Сретенский был явно опечален.

— Жаль, у тебя сегодня такие глаза…

— Какие?

В ответ он пробормотал что-то нечленораздельное и начал водить перед собой руками.

— Это… Это — настоящая астральность. Я вижу в них глубину космоса…

— Ты что, ЛСД наглотался?

— Вовсе нет. Ты действительно классно выглядишь сегодня. И ты знаешь, что я не наркоман.

— Извини, Лелик, не хотела тебя обидеть. И все-таки сегодня я не смогу усидеть на месте больше минуты. Ты уж как-нибудь постарайся, пиши, что ли, по памяти. — Она умоляюще посмотрела на художника.

— Что-то у меня по-настоящему голова кружится, — нерешительно произнес он.

— Ты устал. — Она ласково обняла его за плечи и прикоснулась губами к щеке. — Пойди выпей чего-нибудь, отдохни сегодня от меня…

Летящей походкой она скользила вдоль серых громад домов, не замечая разморенных, уставших от жары и повседневной рутины лиц прохожих. Не услышала и скрипа тормозов остановившейся рядом машины. Только увидев внезапно выросшего перед ней, как черт из табакерки, Руслана Гатаулина, она вернулась к реальности.

— А вы откуда? — выдохнула она.

— Из «Мерседеса», — хихикнул он. Рядом, неслышно шурша шинами, катился громадина автомобиль.

— Вы сегодня явно в хорошем настроении, — как кот промурлыкал Гатаулин.

— А вам хочется его испортить?

— Ни в коем случае! — Бизнесмен замахал коротенькими ручками. — Я хону порадоваться вместе с вами. Давайте порадуемся в ресторане. Я знаю одно очень неплохое местечко. По дороге вы мне расскажете, что явилось причиной столь разительной перемены в вашем отношении к миру. Когда я видел вас в последний раз, вы заставили меня страдать.

Наталья мгновенно оценила ситуацию. Похоже, Гатаулин еще не знает о ее разговоре с Сергеем Крымовым, но, поскольку вопрос с картиной вроде как решен, ей еще не раз придется встретиться с продюсером. Упрямо держать его на расстоянии в сложившейся ситуации вряд ли разумно. К тому же она сама, похоже, проголодалась, так что предложение посетить ресторан упало на благодатную почву. Да и Гатаулин в эти минуты вовсе не казался ей похотливым толстяком, каким она его видела в прошлый раз. Кажется, он тоже кое-что начал понимать.

Что ж, игра в поддавки — это даже забавляло ее.

— В вашем уютном местечке угощают нектаром? — начиная запланированное отступление, спросила она. Гатаулин радостно потер руки.

— Шампанское «Дом Периньон» сойдет?

— Поехали. Сначала ко мне домой. Не пойду же я в джинсах…

Ресторан «Цезарь» относился к той категории питейных заведений, которые мало известны в широких кругах московской тусовки. По причине неумеренной дороговизны. На стоянке перед рестораном сверкали лаком и хромом с полдюжины дорогих «Мерседесов» и пара «Лексусов». У входа, выполненного в псевдоантичном стиле, с колоннами и портиком, посетителей встречали два ливрейных швейцара.

Они приветствовали Руслана Гатаулина почтительными поклонами (завсегдатай!) и распахнули перед ним дверь:

— Добро пожаловать, Руслан Каримович. В шикарном вестибюле, стены которого были украшены росписью под античные фрески, эстафету у швейцаров приняли двое плечистых молодых людей в двубортных пиджаках с бейджами секьюрити. Один из них проводил Гатаулина и его спутницу в зал.

Внутреннее оформление, видимо, должно было напомнить посетителю о безумной роскоши императорского Рима: мраморные столики, дорические колонны, гипсовые копии статуй давно забытых римских цезарей и полководцев, вызывающе огромные вазы и амфоры на постаментах. Над полупустым залом витал звук одинокой флейты.

— Милое местечко, — покачала головой Наталья, оглядывая зал.

На ней было длинное черное вечернее платье с глубоким декольте и открытой спиной, к которому так и просилось бриллиантовое колье. Но поскольку Наталья не могла похвастаться наличием такой эффектной вещицы среди своих украшений, то решила обойтись вовсе без них.

Если бы в этом заведении до конца следовали требованиям стиля, метрдотелю полагалось бы облачиться в длинную белоснежную тогу и сандалии с перепонками, тем более что царившая в городе жара вполне позволяла вспомнить о климате Средиземноморья. Однако, вопреки ожиданиям, на столь ответственном лице оказался банальный черный смокинг с бабочкой. А вот флейтистка, одиноко стоявшая на невысоком подиуме, была в почти прозрачной тунике и действительно походила на древнегреческую богиню.

Гатаулин и Наталья заняли места за мраморным столиком, рядом с которым на постаменте в форме невысокой колонны был водружен бюст некоего бородача с увесистой фибулой на пл'ече.

— Я вижу, вам здесь нравится, — расплылся в улыбке Гатаулин.

— Нравится, — честно призналась Наталья. — Такого в Москве я еще не видела.

— Сейчас в Москве, как в Греции, все есть, — в своей манере пошутил бизнесмен.

— Правда, я не вижу кратеров с разбавленным вином и юношей-виночерпиев.

— Вы так хорошо знакомы с древней историей… — подвигал бровями Гатаулин.

— Когда-то это было мне интересно.

Метрдотель предложил меню в тисненой кожаной обложке и карту вин. Из всего разнообразия напитков Гатаулин заказал себе самый дорогой греческий коньяк «Метакса», а Наталье — шампанское «Дом Периньон».

— Как и было обещано, — не преминул заметить он. Изучив меню, Наталья разочарованно отложила его в сторону.

— Вам не нравятся здешние блюда? — удивился Гатаулин.

— Здесь нет моего любимого заливного из языков жаворонков.

— О! — вытянулось лицо ее спутника. — А птичек вам не жалко? Может, лучше заказать жаркое из седла барашка?

— А вам не жалко того барашка, чье седло вы будете поедать?

— Вы рассуждаете как вегетарианка, — хмыкнул Гатаулин, догадавшись, что его разыгрывают.

— Когда-нибудь обязательно буду таковой, а пока не стала, меня вполне устраивает седло барашка.

В такой непринужденной пикировке прошли несколько минут, прежде чем им подали напитки.

— Выпьем за ваш кинодебют! — Гатаулин поднял рюмку с коньяком.

Звон хрусталя возвестил: заключено деловое соглашение между кинопродюсером и начинающей актрисой…

Глава 8

В салоне автомобиля было прохладно — на полную мощность работал кондиционер. Гатаулин вальяжно развалился на кожаном сиденье и, размахивая дымящейся сигаретой, разглагольствовал без умолку:

— Россия — богатейшая страна. У нас есть все: золото, изумруды, нефть, газ. Что нам какие-то америкашки или япошки? У них же шаром покати, нам ничего не стоит поставить их на колени. Перестанем продавать им сырье, и куда они денутся?

— Да? — насмешливо спросила Наталья. — Откуда же возьмутся деньги, если мы перестанем продавать им сырье?

— Да у нас этих денег — навалом! — Гатаулина понесло. — Главное, с умом ими распорядиться. Вот, Наташка, как ты думаешь, зачем я вкладываю деньги в кино и вообще в искусство? Американцы думают, что у них есть Бродвей и Голливуд. Ну, есть у них Бродвей и Голливуд. Ну и что? У нас таких бродвеев по России — в каждом городе навалом. Вот я своим компаньонам объясняю, а они — дубы дубами. Ни во что не врубаются. Дай людям деньжат, дай хоть немного, чтоб они могли семьи прокормить, они же такое навернут! Куда там какому-нибудь сраному Шварценеггеру. Помнишь, у Высоцкого: «Им платят деньжищи — огромные тыщи»? А наши за зарплату горбатятся. Плати им чуть побольше, и весь мир будет смотреть не это голливудское дерьмо, а наше кино. Да ты возьми любого русского актера. Вот Юрий Никулин, например. Какой талантище! Куда там Сильвестру накачанному?

Бутылка греческого коньяка, которую Гатаулин влил в себя в ресторане, вселила в него неиссякаемую веру в грядущее русского искусства. Наталья слушала его с едва заметной улыбкой.

«Ну вот, — думала она, — еще один купчина, набив карманы, задумался о высоком и вечном. Хотя… Может, так и должно быть? В конце концов, в этом ничего плохого нет. Совсем неплохо, если он поделится своим достатком с людьми творческими. Все-таки вкладывает не в попсовых певичек, а в кино и театр».

— А какой у нас театр, какой у нас балет! — распаляясь, восклицал Гатаулин. — Наш большой гремит во всем мире. Эти имена знают все: Галина Уланова, Майя Плисецкая, э… Ну вот…

— Никогда не думала, что вам нравится балет.

— Честно говоря, — осклабился Гатаулин, — я в нем ничего не понимаю, но мне нравится. Знаешь, эти костюмы, эти декорации, эта атмосфера… Просто феерия какая-то!

Машина свернула с шоссе Энтузиастов на проспект Маршала Буденного.

Заметив это, Наталья вынуждена была оборвать нетрезвые излияния Гатаулина.

— Мне нужно чуть дальше и направо, на Плеханова, — сказала она шоферу.

Тот промолчал, но Наталья заметила в зеркале заднего вида его быстрый взгляд.

— Нет-нет, Наташа, не беспокойся. Федор правильно едет. — Гатаулин как бы невзначай положил ладонь ей на плечо.

— Правильно — это куда? — насторожилась Наталья.

— Едем подписывать контракт, — с комичной торжественностью заявил Гатаулин. — Мы же деловые люди, верно?

— Может быть, заняться этим завтра? — осторожно спросила Наталья. — Сегодня вроде бы поздновато, да и обстановка не та.

— А что нам обстановка? Какую надо, такую и создадим.

Автомобиль свернул во двор новой кирпичной многоэтажки, стоящей этаким Монбланом среди приземистых пятиэтажек послевоенной постройки.

— О, — выглянув в окно, сказал Гатаулин, — приехали.

«На конторское здание это не очень-то похоже», — отметила про себя Наталья.

Словно прочитав ее мысли, Гатаулин объяснил:

— Мы тут снимаем квартиру для нашего творческого отдела. Эти ребята не любят официоза.

«Я и сама не люблю», — подумала Наталья, выходя из машины.

Хотя дом был новый и в подъезде еще пахло краской, лифт уже являл собой печальное зрелище. Пластмассовые кнопки были изуродованы, на стенках красовались надписи, восславляющие московский «Спартак», группы «Гражданская оборона» и «Коррозия металла».

Они вышли на восьмом этаже, и пошатывающийся Гатаулин направился к одной из квартир. Повозившись немного с замком, он отпер тяжелую металлическую дверь и пригласил Наталью войти.

В темной прихожей ударило в нос застоявшимся запахом табака и дорогой парфюмерии.

"Как в театральных курилках, — подумала Наталья и тут же поправила себя:

— В дамских. Откуда в мужских быть дорогой парфюмерии?"

— И где же сотрудники вашего творческого отдела? — с сарказмом спросила она.

— Поздно, все по домам разъехались, — ответил Гатаулин, включая свет. — Да и зачем они нам?

В прихожей царил художественный беспорядок.

— Прошу в комнату, — пригласил хозяин, — а я займусь посудой.

Пока Гатаулин звенел на кухне фужерами, Наталья присела на диван с велюровой обивкой и с интересом осмотрелась. Мебель в квартире была не слишком дорогой, но вполне приличной. Стойку в дальнем углу комнаты обременяли японский телевизор с широким экраном и два видеомагнитофона, повсюду валялись видеокассеты, проспекты кинофестивалей, фотографии улыбающихся девиц, иностранные киножурналы.

Тут и там — на небольшом журнальном столике, на подоконнике, на горке из черного пластика — стояли чашки с засохшими остатками кофейной гущи. В углу вдоль стены выстроились несколько пустых бутылок из-под коньяка и шампанского.

На пороге с двумя мокрыми фужерами и бутылкой в руках возник Гатаулин.

— Вообще-то мартини пьют со льдом и оливкой, — словно извиняясь, сказал он, — но в холодильнике пустота. Так что предлагаю выпить в неразбавленном виде.

— А как же контракт?

— Вот сразу и обмоем. Между прочим, это дурная примета — не обмыть сделку, — деловито присаживаясь за столик и с треском скручивая пробку, заметил Гатаулин.

Наталье не без основания подумалось, что за всей этой трепотней о любви к русскому искусству, о подписании контракта, за комичным пафосом скрывалась примитивная похотливость самца. Да и квартира сильно напоминала гнездышко для любовных утех, где вешают лапшу на уши простодушным девицам.

Пока Гатаулин разливал мартини, Наталья из любопытства повертела в руках валявшуюся на журнальном столике видеокассету. Фильм под названием «Горячие шведские девушки» вряд ли мог принадлежать к образцам высокого киноискусства. Подобная продукция явно носила утилитарный характер.

«Да, Мазурова, — печально констатировала она, — опять ты купилась на дешевую болтовню. Сколько же можно так прокалываться?»

— Ну, давай выпьем, Наташка! — фамильярно поглаживая ее по руке, сказал Гатаулин и потянулся к ней с фужером.

Легкое опьянение, которое она испытывала после двух-трех бокалов шампанского, выпитых в ресторане, мгновенно улетучилось. Наталья поняла, что она в западне: дверь заперта, ключ — в кармане у ее спутника, а он вряд ли согласится добровольно выпустить ее из этой ловушки. Но, в конце концов, не бить же его бутылкой по голове. Тогда что? Ей необходимо было собраться с мыслями.

Мило улыбнувшись, она взяла свой фужер и чокнулась с Гатаулиным.

— За будущую великую актрису! — торжественно провозгласил он и залпом выпил. Его глаза сверкнули, недвусмысленно заявляя о дальнейших намерениях. — Что-то тут жарко…

Гатаулин, не вставая с дивана, снял пиджак и швырнул его в кресло. Из внутреннего кармана выпал и раскрылся бумажник из крокодиловой кожи.

«Интересно, где у него ключи?» — подумала Мазурова.

Тяжело сопя, бизнесмен вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. Он явно перебрал с мартини. Почти не контролируя себя, он принялся мять колени Натальи и попытался приподнять подол платья. Когда ему это удалось, он разочарованно пробурчал:

— У-у-у, колготки… В такую жару…

— Возьмите себя в руки, Руслан Каримович, — сдерживая возмущение, проговорила Наталья. — Вы, видно, забыли, зачем мы сюда приехали.

Он выпрямился и заплетающимся языком произнес:

— А зачем мы сюда приехали?

— Чтобы заключить контракт, помнится.

— Вот сейчас и заключим.

Он грубо схватил ее за плечи и присосался слюнявыми губами к обнаженной шее. Густое облако перегара вызвало у Натальи приступ тошноты. Почувствовав острую потребность освободить желудок от содержимого, она бросилась в ванную.

— Наташка! Ты куда? — взревел Гатаулин.

Он попытался вскочить с дивана и броситься за ней, но, зацепившись за угол столика, под звон разбитой посуды растянулся посреди комнаты.

Наталья едва успела закрыться на защелку и тут же склонилась над раковиной. Несколько минут ее буквально выворачивало наизнанку. Наконец, обессиленная и измученная, она медленно выпрямилась и посмотрела на себя в зеркало.

«Ну и хороша же ты, дура. Глаза как у кролика, косметика размазана, рот — словно у циркового клоуна».

Она заметила в нижней части зеркала надпись губной помадой: «Русланчик, позвони мне». Здесь же был и номер телефона.

«Ах ты, скотина! Сколько дурочек вроде меня ты затащил сюда на „подписание контракта“? Ладно, я тебе устрою возрождение отечественного кинематографа».

Лихорадочно соображая, что бы такое отмочить, она принялась плескать себе в лицо холодной водой и полоскать рот. Несмотря на духоту, Наталью бил озноб. Сняв висевшее на дверном крючке полотенце, она заметила под ним кружевной лифчик.

— Творческий отдел! Мать-перемать… — не сдержалась она. — Скотина!

Только попробуй еще раз сунуться ко мне, я тебе глаза выцарапаю.

Она решительно распахнула дверь и вышла из ванной. В квартире было подозрительно тихо.

Наталья насторожилась. Бесшумно ступая по паркету, подошла к распахнутой двери и заглянула в комнату.

Гатаулин лежал на полу возле журнального столика с неестественно заломленной за спину рукой и запрокинутой головой. Глаза были широко открыты, остекленевшие белки делали его похожим на сломанную механическую куклу.

Наталья почувствовала, как страх холодной змеей вползает в душу.

«Господи, а вдруг он окочурился? Только этого мне не хватало!» Она стала лихорадочно шарить глазами по комнате, не зная, что предпринять. «Кукла» не издавала ни единого звука.

Она вдруг представила, что делает Гатаулину искусственное дыхание «изо рта в рот», и новый приступ тошноты подступил к горлу. Подрагивающими пальцами она схватила с журнального столика пачку сигарет, зажигалку и закурила.

«Что делать? Вызвать „Скорую“? Но ведь я даже адреса не знаю. Сбегать вниз, позвать шофера? Он скорее всего уехал. Откачивать этого кретина или позвать кого-нибудь из соседей? Нет-нет, все это не то. Боже, как я влипла!»

Внезапно ей показалось, что Гатаулин шевельнулся. По крайней мере, веки его слегка дрогнули. Она осторожно опустилась на колени рядом и, отведя руку с дымящейся сигаретой за спину, наклонилась над ним.

— Руслан Каримович, — позвала она тихо.

Ответом ей был громкий икающий звук. От неожиданности Наталья отпрянула, а Гатаулин, еще раз зычно рыгнув, зачмокал губами, промычал что-то невнятное, повернулся на бок и, подложив кулак под ухо, раз и другой всхрапнул.

Но что-то, видно, его не устраивало. Булькая надувшимися губами, причмокивая, он улегся на полу поудобнее и погрузился в глубокий сон.

«Вот скотина! Я уже хоронить его собралась, а он тут дрыхнет! Ну и храпи себе, животное!»

Она метнулась к креслу и стала обшаривать карманы пиджака в поисках ключей. На пол посыпались пачки презервативов, скомканные зеленые банкноты, золотистая металлическая визитница с дарственной гравировкой на крышке.

.

Упав на пол, коробочка раскрылась, и визитки веером рассыпались по ковру. Следом из кармана выпали ключи. Наклонившись за ними, Наталья подобрала одну из карточек: "Фатима Мусаевна Гатаулина, президент фирмы «Заря», чуть ниже — номера телефонов.

— Сейчас я тебе устрою контракт! — мгновенно созрело решение.

Наталья взяла телефонный аппарат и набрала первый из указанных в визитной карточке номеров.

В трубке раздался недовольный женский голос.

— Ну, кто еще?

— Фатима Мусаевна?

— Да, а кто спрашивает?

— Не важно.

— Что значит «не важно»? — Собеседница явно не была настроена продолжать анонимный разговор.

— Подождите, не кладите, пожалуйста, трубку. Уверена, то, что я скажу, вас заинтересует. Речь идет о Руслане Каримовиче.

— Что с ним?

Наталья будто ощутила в трубке жаркое дыхание супруги Гатаулина.

— С ним, кажется, все в порядке. Но вам бы следовало забрать его.

— Откуда? — В голосе Фатимы Гатаулиной был ледяной холод.

Наталья постаралась более или менее вразумительно объяснить, как добраться до любовного гнездышка Гатаулина. Но это ей не очень удалось: в округе — одни жилые дома и никаких зацепок — ни кинотеатра рядом она не заметила, ни ресторана, ни известного магазина. Было слышно, что Фатима начинает нервничать все больше. И тут Наталья нашлась — склонилась над телефоном и продиктовала его номер. «Теперь, если захочет, адрес быстро узнает, — подумала она. — Думаю, что захочет…»

— Это у них называется «творческим отделом». — Она не отказала себе в удовольствии пустить шпильку.

— Хорошо, я поняла. Восьмой этаж, направо… Одно только неясно. — Голос Фатимы внезапно сорвался на крик:

— Зачем ты звонишь мне, шлюха?!!

— Меня еще никто не называл шлюхой, — твердым голосом сказала Наталья.

— А звоню потому, что меня с кем-то перепутали.

— Кто перепутал?

— Ваш супруг.

И положила трубку. Выйдя в прихожую, она подобрала нужный ключ, открыла дверной замок и оказалась на лестничной площадке. Лифта не было, казалось, целую вечность. В кабине она стояла, безотрывно глядя в одну точку.

«Крымову придется искать новую исполнительницу, — со злостью думала она. — Что за чертова невезуха? Все из-за этих гнусных самцов… Где же благородные принцы, о которых так любят писать в книгах и снимать кино? Чушь собачья! Никому нельзя верить, все только и норовят затащить тебя в постель, попользоваться и вышвырнуть на улицу, как паршивую собачонку. Со мною этот номер больше не пройдет».

Наконец двери лифта, двигавшегося с черепашьей скоростью, открылись.

Миновав парадное, Наталья выскочила из полутемного подъезда и, придерживая подол вечернего платья, быстро зашагала по двору.

Но тут в вечернем мраке перед ней выросла фигура плечистого мужчины.

Лица она разглядеть не смогла.

— Куда торопишься, подруга?

Что-то в его голосе показалось Наталье знакомым. Не утруждая себя ответом, она шагнула в сторону, чтобы обойти неожиданное припятстйие. Но незнакомец схватил ее за руку.

— Пошел к черту! — прошипела она. — Мне больно.

— Насрать! — грубо рявкнул мужчина и потащил ее куда-то за собой.

— Я сейчас заору на весь двор, и ты…

Огромная, пропахшая табаком ладонь легла ей на лицо. Наталья хотела было закричать, но тщетно — вместо крика раздалось какое-то жалкое мычание.

Одним профессиональным движением незнакомец заломил ей руку за спину и теперь уже толкал перед собой. Она еще пыталась сопротивляться, но вскоре поняла, что это бесполезно.

«Ну, все. Завтра твой труп, Мазурова, со всеми признаками насильственной смерти найдут на какой-нибудь помойке. Допрыгалась…»

Нет, вскоре они остановились возле припаркованной под деревьями машины.

Открыв заднюю дверцу, мужчина грубо втолкнул туда Наташу и втиснулся рядом, заблокировав дверцы.

Автомобиль оказался «Мерседесом» Гатаулина, а предполагаемый маньяк — его личным шофером. Наталья успела это рассмотреть, когда в салоне на короткое время загорелась подсветка.

— Ты что, спятил, идиот? — сквозь зубы прошипела она.

— Где хозяин?

— Дрыхнет твой хозяин.

— Что значит «дрыхнет»?

— То и значит! — нервно выкрикнула она. — Храпит, как бегемот.

— Ты что, клофелином его уделала, сучка? Небось все карманы обчистила?

— Он сорвал с ее плеча сумочку и принялся рыться в ней.

Наталья задохнулась от возмущения:

— Ты за кого, гад, меня принимаешь?

— Сейчас мы узнаем, кто ты такая. — В голосе шофера слышалась плохо скрываемая ненависть.

Он включил в салоне свет и высыпал содержимое сумочки на кожаное сиденье. Среди тюбиков с губной помадой, пудрениц и прочих дамских мелочей увидел ее служебный пропуск.

— Мазурова Наталья Александровна, — прочел он вслух. — Так я и думал.

— Что ты думал, козлина? — грубо спросила Наталья, отворачиваясь.

— Заткни пасть, — прорычал он в ответ. — Я тебя сразу вычислил, только сомневался.

— А я тебя в первый раз вижу, — парировала она.

— Нет, не в первый. — Шофер бросил удостоверение под ноги, резко наклонился к Наталье, обхватил ее голову своими громадными ручищами и повернул к себе.

Она, изловчившись, со звоном влепила ему пощечину.

— Пусти, скотина! Мент поганый…

Самодовольная улыбка расплылась на лице шофера.

— Узнала…

Наталья промолчала.

«Ну и денек! Я-то надеялась, что с прошлым покончено. Но, видно, мы все живем в одной большой деревне. Мир действительно оказался тесен».

Шофер наконец отпустил ее и, осклабившись, потянулся за сигаретой.

Салон машины заполнили клубы табачного дыма. Наталья закашлялась.

— Что, вижу, не куришь и не пьешь? — засмеялся шофер. — Ладно, воспоминаниями займемся потом. А теперь докладывай, что ты сделала с моим боссом.

— Раньше ты его называл бы товарищем начальником.

— Не твое потаскушье дело. Колись, сучка.

— Я не сучка, это во-первых, а во-вторых, я уже давно не колюсь, как ты правильно успел заметить.

— Что, скучаешь по наркотикам?

— Нет, не скучаю. — Отвернувшись, она демонстративно уставилась в окно.

— Сейчас я докурю, и пойдем к Гатаулину, выясним, что там между вами было.

— Я уже сказала, он спит, — подавленно ответила Наталья.

— Мой, как ты выразилась, товарищ начальник спокойно засыпает только в постели у жены, а с девочками забавляется до утра. Он даже в машине по дороге домой не отрубается. А ты как-то слишком лихо от него сбежала. — Он приоткрыл дверцу, выбросил горящий окурок и схватил Наталью за запястье. — Пошли на место преступления.

— Я никакого преступления не совершала.

— Вот и посмотрим.

В это время ослепительный свет галогенных ламп залил сонный двор, раздался рев мощного двигателя, перешедший в резкий визг тормозов. Возле подъезда остановилась приземистая спортивная машина. Сидевшая за рулем женщина выскочила из салона и, хлопнув дверцей, метнулась в подъезд.

Шофер, вовремя успевший выключить свет в салоне, тут же скомандовал:

— Сидеть!

— Что, благоверная твоего товарища начальника за муженьком примчалась?

— язвительно спросила Наталья.

Шофер был явно растерян.

— Откуда ты знаешь Фатиму?

— Я ее никогда в жизни не видела, — честно призналась Наталья.

Нажатием кнопки шофер открыл стекло до половины и, вытянув шею, посмотрел вверх. Как раз вовремя: сквозь раскрытую форточку квартиры на восьмом этаже донеслись возмущенные женские крики и звон бьющейся посуды.

— Черт знает что… — пробормотал шофер, отворачиваясь и закрывая окно.

— Как она узнала? И тут Наталья рассмеялась.

— Так это ты, сучка, ей позвонила? — догадался шофер. — Ладно, можешь ничего не говорить, я и так все понял. А ты ушлая, стерва. Лихо мужика развела.

Только в одно не могу въехать — почему не поживилась?

— Потому что не я его разводила, а он меня. За это и поплатился. Вот пусть ему жена остатки волос на голове вырвет.

Скандал на восьмом этаже постепенно затихал. Шофер о чем-то задумался.

— Выпусти меня! — не выдержав напряженного молчания, потребовала Наталья.

— Ну уж нет, подруга, погоди. Мы с тобой еще не закончили.

Свет в окнах на восьмом этаже погас, и через минуту-другую на крыльце показалась Фатима Гатаулина, тащившая за шиворот пьяного вдрызг мужа.

Кинопродюсер был весь мокрый и выглядел жалким, как побитая собака. Он поскуливал и бормотал что-то невнятное, оправдываясь перед женой. Фатима, не слушая, грубо затолкала его в машину, уселась за руль и тут же уехала.

— Все в порядке? — поинтересовалась Наталья. — Твой босс жив-здоров, сам в этом убедился. Теперь отпусти меня, я пойду.

— Э нет, Мазурова, не гони лошадей, — сказал шофер. — Теперь, девочка, так просто от меня не отделаешься.

— Хочешь изнасиловать? Довершить то, что не удалось твоему товарищу начальнику?

— С этим успеется, — загадочно усмехнулся шофер. — А пока мы вот что с тобой обсудим… — Он уселся поудобнее.

— Не собираюсь я с тобой ничего обсуждать.

— Не артачься, девочка, — самоуверенно произнес он. — Я тебя вот как держу, — сунул он под нос Наталье плотно сжатый кулак.

Та, хотя это не было заметно в темноте, покраснела до корней волос.

— Короче, так, — принялся выкладывать шофер, — если ты не хочешь сотрудничать с моим боссом, — «сотрудничать» он произнес с таким же сарказмом, как и «босс», — будешь сотрудничать со мной. Только я — реалист и никакого «кина» снимать не собираюсь. Но не волнуйся, твой талант мы используем на всю катушку. Вообще-то, — голос его слегка смягчился, — мне понравилось, как ты лихо обходишься с крутыми мужиками. Классно работаешь.

— Тебе показалось, — процедила сквозь зубы Наталья.

— Ничего мне не показалось. Нельзя такой талант в землю зарывать. Так что, девочка, будешь теперь работать со мной.

— Ты на что намекаешь?

— Я не намекаю, я тебе прямо говорю: будешь разводить богатых мужиков.

А я их мно-ого знаю с тех пор, как стал баранку крутить у Гатаулина. И все они падки на смазливых девчонок. Правда, есть такие, которым мальчиков подавай, но эти особняком держатся и осторожные шибко, у них свои тусовки, закрытые. С этими нам не по пути, как говаривали в прежние времена.

— А почему ты так уверен, что я соглашусь заниматься всем этим дерьмом?

Шофер неожиданно взвился и зарычал:

— Почему?! Сказать тебе?! Напомнить, как ты десять лет назад тетушку свою угрохала в родном Калининграде, а потом сбежала и тебя найти нигде не могли? Вот, оказывается, где ты всплыла!.. В столицу подалась, киноактрисой, — чуть ли не с отвращением выдавил он, — стать решила? Думаешь, прошлое можно зачеркнуть? Ничего не получится, детка! Ты преступницей была и останешься ею навсегда. Кстати, ты объявлена в розыск. Думала, за давностью спишется? Э нет!

Всего десять лет прошло с тех пор, как ты свою опекуншу замочила.

— Моя, как ты выразился, опекунша была… Всем известно было, кто она такая… Она… Она хотела меня изнасиловать! А убивать я ее не собиралась, она сама ударилась головой об угол ванны. И ты это знаешь, Федор. — Голос у Натальи задрожал, она едва сдержалась, чтобы не разрыдаться.

Снова нахлынули страшные воспоминания — из той, другой жизни. Наталья закрыла лицо руками.

— Не без твоей помощи, дорогуша, не без твоей. Думаешь меня разжалобить? Не удастся. Все это будешь рассказывать своим адвокатам, на судью это вряд ли подействует — закон есть закон.

— И это ты мне говоришь? Ты же был следователем в милиции!

— Это было давно, — ухмыльнулся Федор. — И не правда.

— Значит, произошла удивительная метаморфоза: бывший мой сосед-милиционер сделался преступником?

— Это все эмоции, Мазурова, простая истерика. Между прочим, милиционеру легче легкого переквалифицироваться в преступника — и мы, и они мыслим в одном направлении…

— Так ты мыслитель, — фыркнула Наталья. — А я и не знала… Тоже мне Кант.

— Заткнись! — оборвал ее Федор. — Оправдываться перед тобой я не собираюсь. Будешь делать то, что скажу. Вздумаешь дергаться, Мазурова, — не забывай, что на тебе мокруха числится. По таким делам срок давности не действует. Стоит мне сделать один звоночек в бывшую контору — и отвесят тебе по полной программе. Так что не советую.

— Значит, выбора ты мне не оставляешь?

— А что плохого я тебе предлагаю? Дурочка, ты еще выгоды своей не понимаешь. Всех-то дедов — раз-два и в дамки! Я вывожу тебя на клиента, ты его обрабатываешь, ну, так, чисто по-женски… Мы его разуваем, а бабки распиливаем по-честному. Или, может, боишься, что я тебе нищих командированных собираюсь подсовывать? Так ты не кипишуй зря. Я тебе вообще предлагаю стать… ну, этаким Робин Гудом в юбке. Знаешь, сколько по рукам черного нала гуляет? Вижу, что знаешь. Козлы всякие кругом с бабками — чем мы с тобой, Мазурова, хуже?

— Мы?

— А что? Не зря нас судьба после стольких лет снова вместе свела.

Значит, так надо.

— Кому надо?

— Ладно, хватит сопли распускать. Давно уже не девочка. Небось пару-другую ухажеров развела? Знаю я таких, как ты, динамисток. Да это и хорошо — ориентируешься, что делать и как себя вести, чтобы клиент сам в мышеловку шел, добровольно, так сказать. Как Руслан Каримыч. А хорошо ты его разделала! У меня теперь времени свободного будет навалом — пару месяцев Фатима его круто пасти станет. Нам ведь с тобой это на руку, Мазурова, правда?

Глава 9

Пресс-центр Государственной думы гудел, как разворошенный улей, несмотря на то что выступал не лидер оппозиционной фракции, не знаменитый своими скандальными «разоблачениями» экс-прокурор и даже не перспективный молодой политик из отставных премьеров. На сей раз журналисты и просто любопытные по долгу службы набились в большой зал пресс-центра, чтобы послушать независимого депутата Баранова, который собрался во всеуслышание заявить о порочных нравах, царящих в Госдуме, диктаторских замашках лидеров фракций и своих попытках борьбы за права избирателей.

Сергей Тимофеевич Баранов относился к той славной когорте депутатов-провинциалов, которые тихо просочились в Государственную думу по партийным спискам аграриев, а затем, получив заветные корочки, громогласно объявили о своем выходе из аграрной фракции, став независимыми и благополучными заднескамеечниками.

Прежде Баранов был совершенно не известен средствам массовой информации, несмотря на то что пленарные заседания посещал с вынужденной регулярностью, как когда-то комсомольские собрания. Его невыразительная внешность соответствовала скорее образу районного чиновника, чем политика федерального масштаба: среднего роста, довольно хлипкого телосложения, с непропорционально длинными руками, которые он обычно держал за спиной.

Баранов никогда не был объектом внимания околополитической публики.

Юные журналистки, заполнявшие кулуары Думы, просто не замечали этого невзрачного человечка. Единственной деталью, достойной внимания на его пресном, с мелковатыми чертами лице, были дорогие очки в тонкой золотой оправе. Чуть ссутуливаясь, он проскальзывал мимо галдящих служительниц пера и микрофона, окружавших Владимира Жириновского или Григория Явлинского, в курилку, где торопливо выкуривал сигарету, и возвращался в зал заседаний.

Но в преддверии намечавшихся через полгода парламентских выборов депутат Баранов стал проявлять активность подобно весеннему головастику. За прошедшие три с половиной года он успел искренне привязаться к своему хоть и жестковатому, но обладавшему несомненными достоинствами депутатскому креслу. И тогда Баранов вполне трезво рассудил, что, не обратив на себя внимания пишущей братии и тележурналистов, избраться на второй срок ему будет весьма затруднительно. Возвращение же в провинцию означало не просто политическую смерть, но и почти физическое небытие. Ему вовсе не хотелось расставаться с московской квартирой, многочисленными льготами и неучтенными доходами, которые он получал за одно только обладание вожделенным статусом депутата законодательного органа. Требовались решительные действия. И вот неожиданно для всех, и для себя в том числе, за последние несколько недель Сергей Тимофеевич сумел заручиться поддержкой двух десятков подобных себе заднескамеечников, обработать нескольких банкиров и бизнесменов, пообещавших финансовую подпитку за лоббирование их интересов в будущем, и прорвался на первые полосы центральных газет и в новостные передачи общероссийских телевизионных каналов.

Падкие до сенсаций журналисты немедленно окрестили его ньюсмейкером, что льстило его самолюбию, хотя он не совсем понимал смысл этого слова — с иностранными языками у Сергея Тимофеевича, как и у большинства провинциальных чиновников, было туго.

Хотя новая и непривычная роль объекта внимания журналистов стоила Баранову нервов, радужные перспективы, которые он рисовал в своем воображении, заставляли его подавлять собственные комплексы. В этом ему помогали предоставленные спонсорами и хорошо оплачиваемые имиджмейкер, психолог, пара политических советников и визажист. Одно из авторитетнейших пиаровских агентств — «Фонд политических исследований» — взяло его под свою опеку.

На пресс-конференцию, анонсированную неделей ранее с помпезностью, достойной лидеров предвыборной гонки, Баранов прибыл в сопровождении одного из политических советников — молодого человека с внешностью университетского отличника и апломбом прожженного дельца.

Зажглись софиты, ярко осветив синий, как и полагается, задник с желто-золотистой надписью «Независимые депутаты» и двуглавым российским орлом над нею. Баранов, щуря чуть близорукие глаза под стеклами очков, занял место за столом, уставленным микрофонами телевизионщиков и диктофонами пишущих журналистов. Не успел он как следует освоиться с непривычной обстановкой, а кто-то из журналистов уже выкрикнул:

— Вы собираетесь баллотироваться в следующем году на пост Президента России?

В зале раздался смех. Баранов густо покраснел. На помощь ему тут же подоспел политический советник:

— Господа, вопросы вы будете задавать позднее, а сейчас депутат Государственной думы Сергей Тимофеевич Баранов сделает программное заявление.

Баранов принялся нервно шарить по карманам пиджака. Снова ему на помощь пришел молодой пиаровец — достал из дорогущей папки в кожаной тисненой обложке свой экземпляр текста и положил перед депутатом.

— Уважаемые дамы и господа, товарищи… — начал Баранов, теряясь еще больше.

Пошарив пальцами под кадыком, он слегка распустил узел нового, непривычно яркого и дорогого галстука, после чего, отклоняясь от текста речи, неожиданно пробормотал:

— Ну и жара в Москве!

Получив едва заметный толчок, он уставился в бумажку и принялся монотонно читать:

— Высокое звание депутата Государственной думы России накладывает на народного избранника особые обязательства. В первую очередь он должен защищать интересы граждан, доверивших ему право…

Ровный гул в зале свидетельствовал о том, что программное заявление никого не интересует, а скандальными разоблачениями пока и не пахнет.

Прожженным думским корреспондентам было ясно, что самое интересное — впереди.

— В Думе сложилась нетерпимая обстановка диктата крупных фракций, которые защищают свои собственные, зачастую узкопартийные интересы, принося в жертву запросы и чаяния…

Одно из мест в первом ряду занимала симпатичная девушка в строгом костюме с чуть более короткой юбкой, чем принято в чопорном политическом мире.

Ее ярко-песочные волосы с аккуратной челкой были стянуты на затылке двумя тугими хвостиками, а на аккуратно припудренном носике громоздились большие круглые очки.

— …депутаты, которые стремятся исполнить наказы граждан, остались в меньшинстве. Могу проиллюстрировать это на собственном примере. Когда я, выйдя из рядов аграрной депутатской группы…

Закинув ногу на ногу, девушка, почти единственная из присутствовавших в зале, внимательно слушала выступавшего и даже что-то прилежно помечала в блокноте. Депутат Баранов не преминул обратить на нее внимание. Ее облик напомнил ему давно ушедшую молодость, когда, будучи инструктором обкома комсомола, он проводил немало времени в командировках по райцентрам в обществе очень похожих на эту корреспондентку юных комсомольских секретарей.

У «комсомолки» из нагрудного кармана строгого делового костюма торчала аккредитационная карточка корреспондента московской областной газеты. Эту «ксиву» и еще пару вполне убедительных с виду документов за пару дней до пресс-конференции Наталье организовал Федор Михайлюк — ее бывший сосед по дому, некогда — капитан милиции, сотрудник отдела уголовного розыска Калининграда, а ныне личный водитель одного из спонсоров депутата Баранова — преуспевающего бизнесмена Руслана Гатаулина.

Актерских способностей Натальи вполне хватало, чтобы убедительно изобразить политическую неофитку, всерьез интересующуюся расстановкой сил в Государственной думе. Это было вовсе не трудно: пару раз глубокомысленно наморщить лоб, поправить очки, сделать несколько записей в блокноте и, косвенно осуждая циничную болтовню окружающих, смотреть прямо в рот оратору, будто-то бы принимая его слова за чистую монету. При этом она не забывала и о другой стороне своей роли: время от времени изящно закидывала ногу на ногу, томно проводила ладонью по вспотевшей шее — в зале действительно стояла невыносимая жара, — изредка кокетливо поправляла и без того аккуратную прическу.

Депутат Баранов закончил истязать слух собравшихся малоосмысленной политической шелухой и завершил выступление выспренними словами:

— С помощью независимых депутатов Россия сможет стать культурным и духовным центром всего мира!

— Эк, куда его занесло!.. — воскликнул сидевший рядом с Натальей бородач в потертых джинсах. — Начал за упокой, а кончил…

Словно подтверждая его слова, Баранов экзальтированно добавил:

— Русские умеют побеждать!

В зале раздались вялые аплодисменты. Одной из немногих аплодирующих была и Наталья Мазурова. «Коллеги» покосились на нее с недоумением.

— Ну что ж, господа, — оживился политический советник Баранова, — попрошу задавать вопросы.

— Так вы все-таки собираетесь баллотироваться в следующем году на пост Президента России? — повторил вопрос сидевший рядом с Натальей бородач.

Баранов закашлялся и изобразил на лице вымученную улыбку.

— Мне нравится ваше чувство юмора. Ну а если серьезно, то таких далеко идущих политических целей я перед собой пока не ставлю, придерживаясь в своей деятельности тактики «мелких шагов».

— Поподробнее, пожалуйста. Какой смысл вы вкладываете в это понятие?

— Я стараюсь реально смотреть на вещи. Как вы уже могли понять из моего заявления, главное я вижу в заботе о нуждах рядового российского гражданина, того, кто каждый день ходит на работу, содержит семью… — Услышав трель телефонного звонка, Баранов осекся и покосился на советника.

Молодой человек с извиняющимся видом достал из кармана сотовый телефон и приложил его к уху. Сказав в трубку несколько слов, он что-то шепнул на ухо Баранову, поднялся и быстро покинул зал.

Оказавшись в одиночестве перед хищно нацеленными на него объективами телекамер и микрофонами, Баранов нервно заерзал на стуле. Ушлые журналисты немедленно ринулись в атаку.

— Скажите, нынешний состав Думы полностью коррумпирован или там еще остались честные депутаты?

Баранов растерянно развел руками:

— Ну… нельзя же всех депутатов скопом зачислять в коррупционеры…

От нарастающего гула он сбился окончательно и смолк.

— Вы можете назвать фамилии коррумпированных депутатов? Хотя бы одного… — наперебой загалдели журналисты.

Молчание Баранова было красноречивее любых слов. Наталья догадалась, что наступило время бросить ему спасательный круг.

— Назвать человека коррупционером имеет право только суд, — перекрикивая голоса «коллег», звонким голосом заявила она. — Скажите, Сергей Тимофеевич, а каково лично ваше отношение к проблеме коррупции?

* * *

Баранов вздохнул с облегчением:

— Это — позорное явление, которое не дает России вырваться в ряды процветающих государств. Это — бич нашего общества, — радостно возвестил он. — Мы, независимые депутаты, решительно выступаем против коррупции, которая, подобно спруту…

Разочарованные журналисты поняли, что никаких скандальных заявлений и разоблачений не дождутся. Не обращая внимания на вдохновенную речь депутата, журналисты, свернув видеоаппаратуру, захлопнув блокноты и выключив диктофоны, демонстративно покидали зал.

Лишь несколько наиболее упорных остались до конца пресс-конференции, а затем, лелея робкую надежду услышать хоть что-нибудь интересное, потянулись к столику, за которым сидел Баранов. Наталья терпеливо ждала.

Отвечая на вопросы, депутат время от времени посматривал в ее сторону.

Когда зал опустел, Наталья подошла к нему.

— Сергей Тимофеевич, — поправляя кончиком указательного пальца очки, начала она слегка подрагивавшим от волнения голосом. — Не могу похвастаться тем, что я — известная журналистка. Моя карьера на этом поприще только начинается. Работаю в областной газете, тираж у нас небольшой, но я являюсь еще и корреспондентом информационного агентства «Интер ньюс». Думаю, мировой общественности будет интересно узнать о процессах, которые происходят в высшем законодательном органе России. Осмелюсь попросить вас уделить мне часок-другой, ибо в моих планах — подготовить основательный материал. Ведь публику интересует не только сама политика, но и люди, которые ее творят. Я бы хотела подробнее узнать о вас как о человеке.

Баранов с трудом скрывал удовольствие, когда поинтересовался:

— Речь идет об интервью?

— Именно об этом я хотела вас попросить.

— Ну что ж, я не возражаю. И лучше не откладывать это в долгий ящик.

— Буду признательна.

— Так… Посмотрим, что у меня со временем… — Баранов раскрыл ежедневник и, слегка покраснев от смущения, пролистал практически пустые страницы. — Меня тут нагрузили советники, — пробормотал он. — Прямо не знаю, куда вклиниться… Так, прием… встреча… еще встреча, пресс-конференция… А что, если ближе к вечеру? Это возможно?

— У меня ненормированный рабочий день. — Наталья широко улыбнулась.

— Вот и отлично! Давайте завтра в восемь. Идет?

— Вполне.

— И где же мы встретимся? Кажется, для такой беседы лучше всего подойдет неофициальная обстановка.

— Я согласна.

— Рядом с гостиницей «Россия», на Варварке, есть хороший ресторанчик, там можно посидеть и спокойно обсудить все интересующие вас вопросы.

* * *

Умопомрачительно длинный белый «Линкольн» остановился у парадного входа в театр; из подъехавшего следом черного джипа выскочили несколько бритоголовых молодцов. С мало соответствующими случаю мрачно-сосредоточенными физиономиями они застыли у дверец лимузина, охраняя заезжую оперную звезду от не в меру ретивых поклонников.

— Это она! — резанул ухо восторженный женский голос, и толпа оперных фанатов, топтавшихся на ступеньках парадного, хлынула к «Линкольну».

Грузная певица в ярко-красном шелковом платье, переливающемся блеском бриллиантовых украшений, расточая ослепительные улыбки, выбралась из машины с помощью элегантного толстячка импресарио. Сдерживая толпу, парни из секьюрити помогли знаменитости взойти на ступени, где у входа ее ожидали сам директор театра и его жена — некогда балетные звезды мировой величины.

Супруга директора преподнесла знаменитой оперной диве букет шикарных орхидей, и в сопровождении руководства певица проследовала в холл. Меломаны хлынули было следом, но путь им преградили бритоголовые.

Владимир Старостин с женой наблюдали за этой картиной из скверика напротив парадного входа в театр. Для сегодняшнего похода на единственный концерт оперной примадонны Монтсеррат Кабалье супруги надели лучшее, что имелось в их гардеробах.

Взглянув на часы, Старостин взял жену под локоть:

— Пойдем, нам пора. Митя просил подойти пораньше.

— Ну вот, — недовольно протянула жена, — для всех театр начинается с вешалки, а для нас — с черного хода и поста пожарной охраны.

Конечно, никакой зарплаты Старостину не хватило бы для того, чтобы купить билеты на столь престижное мероприятие. Но начальником пожарной охраны театра работал его старый знакомый, который и помог организовать этот «культпоход». Кресел в партере он не обещал, разве что мог пристроить своих друзей у осветительных «пушек» под самым потолком зрительного зала.

* * *

Вариант был не из лучших, но выбирать не приходилось: послушать голос великой певицы и посмотреть на нее «живьем» для простых смертных — удача из тех, которые выпадают раз в жизни. I Со служебного телефона Старостин позвонил приятелю. Через несколько минут тот спустился вниз и провел их через посты усиленной по такому случаю охраны. Они долго шли по сумрачным закоулкам и служебным лестницам, прежде чем поднялись на отведенную им высоту.

— Ты знаешь, Митя, а изнутри театр гораздо больше, чем кажется снаружи, — поразился следователь.

— Я этому давно перестал удивляться, — согласился с ним начальник пожарной службы.

Он усадил гостей на два расшатанных стула рядом с осветителями, которые в ожидании начала концерта настраивали прожектора. Уходя, пожарник попросил их вести себя как можно тише:

— Здесь такая акустика, что даже кашель в кулак разносится по всему залу, как пушечный выстрел.

Жена Старостина при этих словах скривилась так, что он на секунду пожалел о своей затее. Однако при первых же аккордах оркестра и звуках божественного голоса певицы все недовольство Светланы улетучилось. Жадно вслушиваясь в каждую ноту, она просидела весь концерт, даже не шелохнувшись.

Еще не отгремели аплодисменты, как пожарный начальник поднялся к ним и предложил гостям взглянуть на закулисную жизнь своей «вотчины»:

— Пойдем, Володя, покажу вам наше хозяйство.

Первым делом они вышли на сцену, еще усыпанную лепестками цветов, которыми забрасывали примадонну. Возле опущенных осветительных штанг трудились уже знакомые им парни, снимая с фонарей цветные фильтры, монтажники сцены свертывали гигантский задник и спускали его в глубокий карман под сцену, музыканты складывали инструменты. Все вокруг еще дышало атмосферой только что закончившегося праздника.

— Из зала все это смотрится совершенно иначе, — сказала Светлана, не скрывая изумления. — Как что-то сказочное, феерическое. А за сценой театр мало чем отличается от производства.

— Фабрика грез, — засмеялся пожарник.

— Точно, фабрика грез, — согласилась Светлана, разглядывая громоздящиеся в кармане сцены декорации.

— Хотите взглянуть еще на что-нибудь?

— А что тут еще есть интересного?

— В театре все интересно. Правда, по гримеркам я, конечно, вас не поведу. Может, хотите выпить? Буфет открыт.

— Разве что кофе, — промямлил Старостин. Приятель подмигнул ему:

— А может, чего-нибудь покрепче? Давно не виделись…

— Да, в общем… — неопределенно протянул Старостин и покосился на жену.

Светлана демонстративно поджала губы и отвернулась:

— Как знаешь…

— Да ладно, Светка, чего уж тут. Тебе тоже нальем, — засмеялся Митя. — Шампанское будешь? У нас в буфете хорошее, крымское.

— Какая женщина устоит перед таким предложением? — Она сбросила с себя маску недовольства и последовала за мужчинами.

В коридорах повсюду толпился народ: все сотрудники театра, не считаясь со сменами, явились на работу, чтобы послушать концерт прославленной испанской певицы.

Дмитрий со Светланой шли впереди, Старостин чуть задержался, пропуская стройных девушек, осанка и походка которых выдавали в них юных балерин.

Засмотревшись на них, он чуть было не столкнулся лицом к лицу с очаровательной темноволосой молодой особой в потертом джинсовом комбинезоне.

— Пардон, — пробормотал Старостин и тут же впился взглядом в лицо незнакомки: его наметанный глаз отметил у нее на щеке небольшой шрам в виде креста.

— Ничего страшного, — сказала молодая особа и поспешила дальше по коридору.

Старостин обернулся и долго смотрел ей вслед. Затем быстро нагнал товарища и, схватив его за плечо, спросил:

— Слушай, Митя, ты всех в театре знаешь?

Тот неопределенно покачал головой:

— Из постоянных работников, можно сказать, всех. У нас, конечно, есть временные сотрудники, но это в основном творческие единицы — заезжие режиссеры, художники, солисты… Да еще массовка, стажеры, учащиеся хореографических училищ. С ними, сам понимаешь, мне общаться не приходится. А так…

— Посмотри туда. Видишь ту вертихвостку в джинсовом комбинезоне? Она кто?

Пожарник вытянул шею, высматривая втолчее незнакомку, с которой волей случая столкнулся Старостин.

— Вон та, высокая?

Из-за плеча начальника пожарной охраны вынырнула супруга Старостина.

— А что это тебя так интересуют театральные дамочки? — настороженно поинтересовалась она.

— Да погоди ты! — отмахнулся майор. — Я по делу. Вон та, видишь?

— Ничего деваха… — усмехнулся пожарник. — Она хоть и простая гримерша, но за нею даже кое-кто из начальства пытался ухлестывать.

Неприступная, как крепость Измаил.

— Ну, допустим, Измаил в конце концов оказался не таким уж неприступным — Суворов его после шести дней подготовки взял штурмом.

— Ты наш эрудит! — усмехнулся Дмитрий.

— У меня по истории всегда была пятерка. Но мы от темы отклоняемся. Как ее зовут?

— Наташка Мазурова.

— Давно в театре работает?.

— Давно. Не помню точно.

— А кто она, откуда? Москвичка?

— Понятия не имею. Судя по поведению, москвичка — в ж… спичка. К ней просто так не подкатишь, всех отшивает. Хотя… Есть тут у нее в театре один дружок, художник-оформитель. Молодой парнишка, Леликом зовут.

— Как фамилия? — с профессиональным интересом спросил Старостин.

— Ну ты, Вовка, загнул… Требуешь от меня невозможного. У нас тут сотни людей работают. Я каждого по фамилии знать не обязан. И вообще, ты на концерт пришел или следствие проводить?

Старостин смутился.

— А он всегда следствие проводит, — вставила Светлана. — У него ни выходных, ни праздников. Даже на дачу выехать не можем. Вечно его на осмотр каких-то покойников вызывают.

— Что поделаешь, — вступился за друга Дмитрий, — надо же кому-то и этим заниматься. «Убойный отдел», одним словом… А тебе, Светка, пора бы и привыкнуть.

— К этому привыкнуть невозможно, — парировала та.

— Ладно, хватит дуться, — постарался замять неловкость пожарник. — Пошли в буфет, а то без нас шампанское выдохнется.

Старостин еще раз-другой оглянулся и задумчиво пробормотал себе под нос, почти беззвучно шевеля губами: «Гримерша!»

* * *

Ресторан «Русский стиль», обосновавшийся в полуподвальном этаже внушительного здания дореволюционной постройки, интерьером напоминал трактир, хотя цены в меню больше соответствовали дорогому французскому заведению. В связи с этим посетителей было немного, что Баранова и Наталью вполне устраивало.

Они заняли места у стены, которая была завешана рыболовными сетями и предметами крестьянского быта — лаптями, плетенными из лозы корзинами и кузовами, деревянными граблями и посконными домоткаными рубахами. С потолка свисала люстра в виде колеса от телеги. В меню были окрошка, несколько разновидностей пельменей, стерляжья уха, осетрина, икра, зайчатина. К немалому удивлению Натальи, Баранов вместо спиртного заказал себе квас, и она, подыграв ему, тоже ограничилась этим традиционным русским прохладительным напитком.

Поначалу депутат держался скованно и почти сразу же объяснил причину этого:

— Понимаете, Наташа, дело в том, что я не совсем свободен в своих поступках. Другими словами, я не имею права, скажем, общаться с журналистами иначе как в присутствии кого-нибудь из моих советников. Чтобы встретиться с вами, мне пришлось пойти на хитрость и избавиться от них.

Наталья поспешила его успокоить:

— Не волнуйтесь, Сергей Тимофеевич. Я не собираюсь ничего предпринимать без вашего на то согласия. Текст интервью, когда он будет подготовлен, вы получите на утверждение и сможете показать своим советникам. Если им что-то не понравится, они смогут внести свои коррективы.

Баранова отпустило, он вздохнул с облегчением и заметно расслабился.

— Ну, тогда можно и водочки заказать. Приятно иметь дело с профессионалами.

Наталья в знак согласия улыбнулась. Она была все в том же строгом костюме со слегка укороченной юбкой.

— Итак, я включаю диктофон; — напомнила она, слегка поправив очки, после того, как депутат выпил первую рюмку.

— Валяйте, — махнул рукой Баранов, — выпытывайте у меня все, что угодно. Выложу как на духу. — "Приятно, когда тобой интересуется такая милашка, — подумал он. — Пусть даже в силу служебных, так сказать, обязанностей…

Впрочем, еще не вечер".

— Сергей Тимофеевич, я знаю, что вы родились в Томске. Никогда там не бывала, и вообще дальше правого берега Волги меня судьба не заносила.

Расскажите, что за город ваш Томск. Ведь это — Сибирь, тайга, романтика…

— Ну, насчет романтики… Ее там не много. Томск — обычный большой город, где много учебных заведений, театры и все атрибуты цивилизованной жизни.

О тайге там напоминают только комары, летом от них просто спасу нет.

— А зимой, наверно, знаменитые сибирские морозы?

— Что есть — то есть. Без полушубка и валенок зимой у нас не обойтись.

Да и то: ведь тайга рядом, начинается прямо за окраинами.

— Та самая дикая и непроходимая тайга, о которой рассказывают легенды?

— Именно та, Наташа, и легенд про нее — хоть отбавляй. У нас в округе до сих пор в скитах живут старообрядцы, которые давно порвали с цивилизацией и до сих пор стараются не иметь никаких контактов с внешним миром.

Один-единственный раз решили обратиться за помощью к государству. Это было в восьмидесятых годах. На них тогда стали совершать нападения беглые заключенные.

А наши старообрядцы живут по библейским заповедям — не укради, не убий. Так что сами себя они защитить не могли.

— Беглые заключенные? — почти с испугом переспросила Наталья.

— Вижу, вам страшно, — самодовольно рассмеялся Баранов и налил себе водки. — У нас же это — дело обычное. Томск вообще построен каторжанами. Это один из самых древних городов в Сибири — ему уже почти четыреста лет. Через него когда-то проходил главный сибирский тракт. Тогда Томск был столицей Сибири. Сейчас у нас, конечно, не столичный город — и только потому, что Транссибирскую магистраль провели через Новосибирск, до которого от нас километров шестьсот. Но мы держимся. А когда-то Томск был богатейшим городом…

Баранов, очевидно, сел на своего любимого конька и принялся долго и с азартом рассказывать про свой затерянный среди сибирских просторов родной город. Глаза его горели, он страстно жестикулировал, но Наталье очень скоро стало скучно.

— Да что вы все про город да про город? — перебила она его. — Расскажите про себя, Сергей Тимофеевич.

Баранов слегка осекся. Ему понадобилось время, чтобы сменить тему.

— Про себя? Ну что ж… Вокруг, знаете ли, тайга. А тайга — это охота.

У нас все мужчины с самого детства — охотники, да и женщины, в общем, тоже. И это неудивительно. Ведь что такое охотник? Это человек с ружьем. А в тайгу без оружия — носа не сунь. Даже школьники в походы с ружьями ходят. Это, конечно, не есть хорошо, — слегка смутился Баранов, — но такова жизнь, таковы наши сибирские реалии. Так что если хотите дать мне самую меткую характеристику одним словом, то вот вам подсказка: я — охотник!

Наталья с почти неподдельным уважением посмотрела на депутата.

— Я думаю, Сергей Тимофеевич, вскоре нашу страну ожидают большие перемены. Наконец-то политику решили взять в свои руки настоящие мужчины, закаленные суровым сибирским климатом, крепкие, выносливые, как медведи.

Баранов расцвел от удовольствия:

— Вы мне льстите, Наташа.

— Ничуть. Ведь о сибиряках ходят легенды. О крепких, мужественных охотниках, способных постоять за себя и за свою страну. В общем, вы в меня вселили уверенность в том, что Россия не только встанет на ноги, но и в скором будущем превратится в одно из самых мощных и сильных государств мира.

— Россия и так одно из самых мощных и сильных государств мира, — поправил ее Баранов.

Глава 10

С обеда майор Старостин крутился в театре. Заглянул в отдел кадров, поговорил с начальником — полковником в отставке, поинтересовался, где можно найти художника Сретенского, и направился к нему. Но, заглянув в декораторскую и увидев молодого «отвяза» с волосами, собранными в хвост, и портретом еще одного волосатика на груди, говорить с ним тут же расхотел.

«Знаем мы этих молодых художников, — подумал майор, сделав саркастическое ударение на последнем слове. — Интеллектуалы, вашу мать! С такими можно говорить только в камере для допросов, кинув предварительно на ночку к „быкам“. А так начнет запрягать про свои философии, со смиренным видом кичиться прочитанными заумными книжками, словно я — полный идиот, а он — Гегель, японский городовой! Нет уж, оставим этого интеллектуала напоследок, а начнем с кого-нибудь попроще…»

В дверь гримерки осторожно постучали. Валентина, читавшая роман из серии «Детектив глазами женщины», с неохотой оторвала взгляд от страницы, на которой главную героиню преследовал жуткий, отвратительный маньяк.

— Открыто!

На пороге нарисовался мужчина среднего роста в сером, невесть когда глаженном, пиджаке, при немодном галстуке с ослабленным узлом, верхняя пуговица светло-голубой рубашки была расстегнута. Его соломенного цвета волосы и красноватые, как у кролика, глаза вызвали у профессиональной гримерши не самые приятные ассоциации.

— Вам кого? — спросила она с легкой неприязнью., — Валентина Рагозина?

— Я. А вам что, собственно, надо?

Мужчина достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение и, развернув его, показал гримерше.

— Следователь уголовного розыска майор Старостин, — представился он.

— Ого!.. — удивленно протянула она, откладывая в сторону книгу. — А что я такого учинила, что мной интересуется МУР?

— Не беспокойтесь, — прищурив красноватые глаза, сказал следователь. — Даже если учинили, то мне об этом неизвестно.

— А зачем же я вам тогда понадобилась?

— Просто побеседовать.

— Да?.. — с сомнением покачала головой Валентина. — Знаем мы ваши беседы.

— Напрасно нервничаете, — успокоил ее Старостин. — Присесть можно?

— Пожалуйста, — махнула она рукой. Старостин повернул стул спинкой вперед и, положив на нее руки, сел.

— А закурить?

— Вообще-то в рабочих помещениях у нас не курят. Пожарники за это знаете как гоняют?

— Ну, с пожарниками мы как-нибудь договоримся, — усмехнулся Старостин, достал сигареты и закурил.

Валентина пошарила рукой под столом и поставила перед посетителем банку из-под растворимого кофе, наполовину заполненную окурками:

— Тогда и я закурю.

— Угощайтесь. — Старостин предложил ей «ЛМ», предупредительно щелкнув зажигалкой.

— Так что вас интересует? — затянувшись, спросила Рагозина.

— Расскажите мне о вашей сослуживице.

— Это о ком? О Наташке, что ли?

— О ней, о Мазуровой.

— А что она натворила?

— Это — секрет фирмы. Мне нужны подробности из ее биографии: кто она, откуда?

— У нее самой и спросите.

— Обязательно спрошу. Как только, так сразу. Но я должен к тому времени знать… Вдруг она врать вздумает? Одно дело слушать, как человек сам о себе соловьем заливается, и совсем другое — узнать, что думают о нем коллеги, сослуживцы…

— Ну конечно, — недоверчиво усмехнулась Рагозина, — я вам расскажу все, что о ней думаю, а вы потом ей доложите.

— Разговор у нас с вами, Валентина, сугубо конфиденциальный. Башку даю на отсечение, что даже не заикнусь. Какой мне резон докладывать Мазуровой, что о ней думают?

— Кто вас разберет… Да и что я могу рассказать? Кто она, откуда? В личном деле посмотрите, отдел кадров еще работает.

— Я уже там был. Но прикиньте сами. Валя, — сфамильярничал следователь, — что можно узнать из личного дела? Год, место рождения… Родилась в 1972 году в Риге Латвийской ССР — вот и все данные. Образование — технологический техникум, не замужем, прописана в Москве с 1993 года. Как по такой ерунде можно судить о человеке? .

— А вам психологический, так сказать, портрет нужен?

— Что-то в этом роде, что-то в этом роде. Валентина фыркнула и пожала плечами. Она глубоко затянулась, выпустила дым и неопределенно покачала головой:

— Да мы с ней, в общем, только по работе знакомы. А так — чаи вместе не гоняем. Возраст у нас разный.

— Бывает, люди разных возрастов сходятся.

— Не тот случай. Отношения у нас почти исключительно рабочие. Я — женщина семейная, у меня муж, дети, дом, хозяйство. А она, можно сказать, соплячка, вертихвостка, извините за выражение.

— Вот-вот, — одобрительно кивнул Старостин, — уже ближе к телу.

— К телу? Ха-ха-ха… — рассмеялась Валентина. — Ну, вы тоже дали! Она свое тело очень высоко ценит. Тут к ней и кинорежиссеры захаживают, и бизнесмены богатые на «шестисотых» «мерсах» заезжают, а она их всех, по-моему, очень успешно динамит.

— Так, может, она… того… Мужчин не особо привечает? — позволил себе прозрачный намек Старостин.

— Я бы этого не сказала, — уверенно заявила гримерша. — Вы понимаете, у нас тут театр оперы и балета, всякие «голубые» и «розовые» чувствуют себя здесь как дома, никто ни от кого своих истинных наклонностей особенно не скрывает.

Бывает, конечно, что человек много лет жил в браке, обзавелся детьми, а потом вдруг выяснялось… Но это редко. А так… — Она несколько оживилась. — Могу даже один случай рассказать. Вот был у нас один дирижер… Фамилию называть не буду, сами понимаете почему. Женатый, супруга — кандидат наук, очень приличная женщина, двое детей. А как подросли ребятишки, отправил он их учиться за границу, так и загулял. Жену бросил, поселился на даче с одним нашим солистом балета. Теперь вот счастливо сожительствуют, и весь театр об этом знает.

— Это все, конечно, очень интересно, — кашлянул следователь, — но мы отклонились от темы.

— Почему? — удивилась Валентина. — Нисколько не отклонились. Это я вам к тому рассказываю, что ничего у нас не скроешь. Если бы за Наташкой что-нибудь такое велось, об этом на следующий день последний алкаш, монтировщик сцены знал бы. Чего нет, того нет, врать не буду. А с мужиками она держит себя гордо, вольностей им не позволяет.

— Откуда такая уверенность? Только что заявляли, что отношения у вас чисто рабочие. А вдруг вне работы Мазурова…

— Ерунда! — отмахнулась Валентина. — Я же вам и другое сказала: у нас в театре ничего от коллектива не скроешь. Видели ее много раз в ресторанах с солидными мужчинами, и всегда — с разными. Я думаю, она их просто «стрижет».

Знаете, как всякая молодая девчонка на малооплачиваемой работе. Вы думаете, какие у нас оклады? Скажу — не поверите. Со всеми премиями и надбавками в месяц даже тысячи не получается. Разве на такие деньги проживешь? Хорошо, у меня муж в автосервисе работает. А ей-то, незамужней, каково? Ладно, обычной бы себя считала, а то она же у нас красивая… — не без ехидства протянула Рагозина. — Выглядеть хочется, одеваться, понимаете ли…

— Да, на такую зарплату по ресторанам не разгуляешься, — согласился Старостин. — А что ж она в таком случае на такой работенке делает? Могла бы найти что-нибудь поденежнее.

— А, — отмахнулась Валентина, — блажь все это. Любит она, конечно, театр. Да у нас тут все его любят. Это как болото — один раз попал, уже не выкарабкаешься. А Наташка еще и об актерской карьере мечтает. Вообще-то задатки у нее есть, — сквозь зубы признала Валентина, — только вряд ли из нее что-нибудь дельное получится. Я ей сколько раз советовала: брось дурное, Наташка, выбери себе богатого мужика, выходи за него и живи как за каменной стеной. Так нет же! Она все со своими детскими мечтами носится. Скучно ей с бизнесменами. Вот так и окажется когда-нибудь у разбитого корыта. Годы-то идут, красота — она дело уходящее. Вот я тоже в молодости красавицей была.

— Вы и сейчас, Валюша, ничего, — польстил ей Старостин.

Валентина густо покраснела.

— Будет вам, — махнула она рукой. — Какая из меня красавица?

— Нет-нет, я серьезно. Кстати, Мазурова ничего не рассказывала о своей семье, родителях?

— Если бы мы были близкими подругами, может, и рассказала бы, а так она все больше помалкивает. Знаю только, что вроде сама из Риги, сирота, воспитывала ее, кажется, тетка, которая тоже работала в театре. Так что, можно сказать, она у нас из богемной среды.

(Наталья на всякий случай говорила всем, что родом из Риги.) — А поподробнее?

— Подробностей не знаю. Может, она чего кому и рассказывала, только не мне.

Старостин уцепился за последние слова.

— А кому в театре она могла рассказывать о себе?

— Наташка у нас гордая, водится все больше с примадоннами. Не знаю, в близких подругах или нет, но в гости к ним захаживает. И чего только они ее терпят?

— Кто конкретно?

— Лена Добржанская, балерина, и Инесса Рождественская — певица. Вот, в общем, и все.

— Сергей Тимофеевич, добрый день. Вам звонит журналистка Мазурова Наталья. Вы меня помните?

— Как же я могу вас забыть, Наташенька! — Голос депутата показался ей слегка возбужденным. — Очень рад вас слышать.

— Вы, наверное, заняты? Я вас не отрываю от важных государственных дел?

— Когда звонит такая прелестная дама, государственные дела могут подождать.

— В общем-то, я тоже по делу. Хотела сказать, что моя работа над материалом близится к завершению, но мне нужно уточнить некоторые детали. Не могли бы вы уделить мне еще совсем немного времени?

— Почему же немного? Я могу вам уделить его столько, сколько потребуется. Тем более что это в моих же интересах.

— Тогда как бы нам встретиться? Может быть, я подъеду?

— Погодите, Наташа. У меня есть идея. Вы, наверное, знаете, что в Москву приезжает Патрисия Каас? Вам нравится эта певица?

— Очень, — не колеблясь, сказала Наталья, хотя на самом деле терпеть ее не могла.

— А вы не хотели бы сходить на ее концерт?

— Вообще-то… — Наталья замялась. — Насколько я знаю, билеты в Кремлевский дворец съездов стоят недешево, и для моего скромного бюджета…

— Наташа, вы меня обижаете. Что я, немец какой-нибудь? Неужели вы думаете, что, если я приглашаю даму на концерт, ей придется самой платить за билет? К тому же я как депутат Госдумы имею кое-какие льготы, понимаете ли. И вообще, — в голосе его послышались горделивые нотки, — у меня все схвачено. Так как насчет Патрисии Каас?

— Раз такое дело, отказываться глупо.

— Глупо — не то слово, Наташа. Значит — идем. Это сегодня вечером. Где встречаемся?

* * *

В отделе кадров театра Владимир Старостин узнал домашний адрес певицы Инессы Рождественской и номер ее телефона. Несколько раз подряд на его звонки отвечал некий молодой человек: Рождественская находится на отдыхе в Израиле.

Наконец Старостину повезло — трубку подняла сама хозяйка. Узнав, что с ней хочет пообщаться следователь Московского уголовного розыска, она не знала, что и думать.

— А в чем, собственно, дело? Во время моего отсутствия квартиру, кажется, не грабили.

— Дело в том, что меня интересует одна ваша подруга.

— Подруга? Кто именно?

— Наталья Мазурова.

Некоторое время Рождественская молчала, потом нерешительно сказала:

— Ну, подруга…. Это слишком громко сказано. Скорее приятельница. А почему ею интересуется МУР?

— Я бы не хотел об этом распространяться по телефону.

— Не знаю даже… А это важно?

— Инесса Михайловна, вообще-то у следователей по горло серьезной работы и заниматься ерундой времени нет.

— Вы вызываете меня в свой кабинет?

— Отнюдь. Можете сами предложить место встречи.

— Что ж, тогда заходите ко мне. Я полагаю, мой адрес вам известен?

— Не вопрос.

— Только давайте не откладывать этот разговор. Я на днях улетаю в Милан, у меня спектакль в Ла Скала.

— Прямо сейчас и буду.

Показав вахтерше на первом этаже высотки служебное удостоверение, майор Старостин поднялся на лифте и позвонил. Спустя несколько секунд на пороге возникла мощная фигура молодого человека, который, грозно сдвинув брови, спросил:

— Вам кого?

— Я к Инессе Михайловне.

Из глубины квартиры донесся звонкий голое певицы:

— Валера, это ко мне.

Молодой человек смерил гостя настороженным взглядом и слегка отступил в сторону.

— Проходите, — пробасил он.

— Спасибо. — Старостин по натертому до блеска паркетному полу прошел в просторный холл:

Обстановка поражала воображение. Дорогая антикварная мебель прекрасно сочеталась с огромной хрустальной люстрой и картинами в тяжелых золоченых рамах. Старостин тут же подошел к одной из них — это был пейзаж среднерусской равнины — и принялся разглядывать.

— Интересуетесь живописью? — с едва заметной иронией спросила хозяйка — пышная полногрудая женщина лет сорока пяти в ярко-красном японском кимоно с вышивкой — два журавля у подножия горы Фудзи. На ее крупном, с уже заметными морщинами лице блуждала снисходительная улыбка.

— Да как вам сказать… — неопределенно протянул Старостин. — Это — оригинал?

— У меня копий нет, — с гордостью заявила Рождественская.

— Хм… Коровин, — вполголоса произнес Старостин, разглядев подпись художника в углу картины.

— Это — подарок автора моему деду.

— Интересно. — Старостин перешел к другой картине. — А это Маковский?

— Маковский. Кстати, на картине — наш загородный дом.

— Неплохо предки ваши жили, — как бы между прочим заметил он.

— Все это они заработали своим талантом и трудом. Мой дед был архитектором, а бабушка пела в театре. Ее горячим поклонником был великий князь Николай. Вам говорит о чем-нибудь это имя?

— Главнокомандующий Российской армии в годы Первой мировой войны.

Брови певицы удивленно взметнулись. Как видно, она не ожидала от обычного милицейского работника такого знания истории.

— Валера, свари-ка нам кофе! — красивым поставленным голосом прокричала Рождественская, после чего указала ухоженной рукой на глубокое кожаное кресло.

— Присаживайтесь. Кстати, как вас по имени-отчеству?

— Владимир Викторович.

— А по званию?

— Майор, — опускаясь на мягкую кожаную подушку кресла, сказал Старостин.

— Итак, товарищ майор, что вас интересует? — спросила певица, садясь напротив и скрещивая руки на груди.

— Я бы хотел расспросить вас о Наталии Мазуровой.

— С чем это связано? — В голосе у Рождественской появились озабоченные нотки. — Что-то произошло?

— Да как вам сказать?.. И да, и нет. Сейчас я занимаюсь расследованием одного дела, к которому Мазурова вполне может иметь отношение. Насколько близко вы с ней знакомы?

Певица едва заметно повела плечами.

— Настолько, что я позволяю ей жить в моей квартире, когда уезжаю в отпуск или на гастроли.

— А чем вызвана такая необходимость? — спросил Старостин, выразительно кивнув в сторону двери.

— Вы имеете в виду Валеру? — улыбнулась Инесса. — Он мой племянник.

Спортсмен, учится в институте, но ему постоянно приходится отлучаться для участия в соревнованиях. Валера, между прочим, мастер спорта международного класса. А в квартире, кроме племянника, у меня еще и кошка живет. Очень редкой и древней породы. Я бы ее вам показала, но она сейчас спит в моей постели, не хочу тревожить.

Старостин усмехнулся: с таким чутким отношением к домашним животным ему приходилось сталкиваться впервые.

— И что за порода? — без особого интереса спросил Старостин, предоставляя хозяйке возможность разговориться.

— Чистокровная египетская, таких держали при дворах фараонов.

— Наверно, Нефертити зовут? — брякнул наугад Старостин.

— У вас потрясающая интуиция. Впрочем, как у каждого из моих гостей, кому я рассказываю о своей любимице. — В ее голосе прозвучала плохо скрытая ирония. — А на самом деле ее зовут Изида. Она у меня девица своенравная, настоящая богиня, но уж кого любит, так это Наташу.

— Сходство характеров? — попробовал пошутить майор.

— Возможно, — вполне серьезно ответила Инесса. — Наташа — натура особенная…

— Именно об этом я и хотел поговорить — о ее натуре.

— Вы не смотрите на то, что она работает простым гримером. Эта девочка хороших кровей. Мой дед очень уважал морских офицеров, хотя и был далек от флота.

— Вы хотите сказать, что отец Натальи служил на флоте?

— Именно это я и хочу сказать. Об этом мало кто знает. Наташа не любит рассказывать о своем детстве.

— Почему?

— Она сирота. Ее родители погибли в автокатастрофе, когда Наташе было лет семь-восемь.

— Кто же ее воспитывал?

— Тетка.

— Если не ошибаюсь, она имела какое-то отношение к театру?

Инесса бросила на него проницательный взгляд.

— А вам, я смотрю, уже кое-что известно?

— Чуть-чуть, — майор показал узкий зазор между пальцами, словно просил не наливать ему много водки.

— Да, ее тетя работала в драматическом театре.

— Кем?

— Точно не знаю. Администратор или что-то вроде этого.

— Она, наверное, уже на пенсии?

— Понятия не имею. Откровенно говоря, Наташа очень скупо говорит о своем детстве и юности. Насколько я понимаю, детство у нее в отличие от остальных маленьких граждан Советского Союза было не слишком счастливым.

Кажется, она из Риги.

— Остаться сиротой — тяжелое испытание для любого. Такие вещи, как мне известно, сказываются на характере…

— Наталья — человек абсолютно самостоятельный и независимый. Она привыкла всего добиваться сама. Ее история достаточно банальная, но тем не менее говорит о многом. Москва, как мы знаем, слезам не верит. Приехала девочка без гроша в кармане в абсолютно незнакомый город, где у нее ни родных, ни близких, опереться не на кого, за помощью обратиться — тоже. На жилплощадь можно было рассчитывать, только устроившись работать по лимиту. Она сначала моталась по общагам, вкалывала на стройке. Вообразите себе, в любую погоду — мороз, дождь или жару — эта хрупкая девушка вынуждена была таскать ведрами раствор, ну и все такое прочее. Но, следует признать, это только закалило ее характер.

— Как же она оказалась в вашем театре?

— Вы же знаете, как поступают люди, работающие по лимиту, — получают квартиру и сразу же увольняются. А куда могла пойти девочка, которая с детства впитала в себя дух театра? Сначала устроилась уборщицей, сцену убирала… Потом пошла учиться в техникум на парикмахера-визажиста, или как там это называется.

Днем — на занятиях, вечером — театр. После окончания стала гримером. Хорошим гримером, надо заметить. Конечно, на ее месте хотели оказаться многие, но вот тут-то и пригодился ее закаленный испытаниями характер.

— Да, — согласился Старостин, — к вам в театр даже в качестве зрителя попасть нелегко.

Разговор на минуту прервался: в холл вошел племянник певицы, неся на широком медном подносе явно дореволюционного происхождения две чашки дымящегося ароматного кофе.

Отпив глоток, Старостин спросил:

— А как вы с ней сошлись? Кофе, кстати, очень вкусный.

— Когда я увидела, как она работает, — пропустив мимо ушей замечание относительно кофе, ответила Инесса, — у меня не осталось никаких сомнений в том, что Наташа будет моим личным гримером. Знаете, бывает у человека природный талант к чему-нибудь. Вот она — настоящий мастер макияжа.

— Разве этого достаточно для близкого знакомства? — с сомнением полюбопытствовал следователь. Рождественская пожала плечами:

— Знаете, как это бывает у женщин… Своей манерой поведения она сразу вызвала у меня доверие. Ведь театр — это место, где, будем называть вещи своими именами, процветают интриги, сплетни и наветы за глаза. Так вот, Наташа никогда не позволяла себе злословить по поводу кого бы то ни было. В ней есть врожденное благородство, та самая голубая кровь. Ну и потом, общность интересов… Она ведь влюблена в театр,. Честно говоря, я даже не понимаю, чем она могла привлечь внимание вашей конторы. Уж ответьте откровенностью на откровенность, Владимир…

— Викторович, — подсказал Старостин. — Конечно, в интересах следствия не рекомендуется раскрывать… — Он вздохнул и, пошарив в кармане, с тоской нащупал пачку сигарет. — Все это пока смутные догадки, основанные на одной маленькой детали.

— О какой детали идет речь?

— Будучи не так давно на концерте этой знаменитости, как ее?..

Монтсеррат Кабалье, я совершенно случайно столкнулся — как это говорят — в кулуарах? — с вашей приятельницей. Конечно, женщины стараются скрывать подобные вещи, но я все-таки успел заметить на лице у нее довольно странной формы шрам…

— В наблюдательности вам не откажешь, — покачала головой Инесса. — Это профессиональное?

— Боюсь, прозвучит грубо, но… мент — он и по жизни мент.

Инесса сдержанно засмеялась:

— Я думала, что это словечко употребляют только ваши, так сказать, недоброжелатели.

— Это преувеличение. Мы относимся к себе достаточно самокритично.

— Вот как? Никогда бы не подумала.

— Так вот насчет шрама. Вам ничего не известно о его происхождении?

— Это наверняка какая-нибудь очень неприятная история, о которой мне известно не много. Из деликатности я напрямую об этом не спрашивала, а сама Наташа особенно не распространялась. Так, упомянула однажды что-то про грехи молодости, дурную компанию… — Инесса умолкла на полуслове и стала сосредоточенно изучать пятно кофейной гущи на стенках чашки.

Старостин понял, что на эту тему его собеседницей наложено табу. Но услышанного хватило, чтобы пробудить в нем новые подозрения.

Та ли Мазурова, за кого себя выдает? Не скрывается ли за весьма приятной внешностью и благородными манерами нечто темное и зловещее? Пока его смутные и интуитивные догадки еще не находили конкретных подтверждений, но разные мелочи наталкивали на дальнейшие размышления.

Глава 11

Тяжелый, бухающий звук бас-гитары, многократно усиленный мощной аппаратурой, вырывался из-под пальцев негра-музыканта и вызывал у Натальи тревожное ощущение надвигающегося апокалипсиса, словно всадники с косами в руках, на вороных конях и в черных, накинутых на голые черепа балахонах, надвигались на разогретую публику.

Наконец под возбужденный рев зала на сцену выбежала худощавая, небольшого роста певица на высоченных шпильках и в легком блестящем платье, лишь слегка прикрывавшем ее стройную фигуру. Окинув зал игривым взглядом, она приветствовала публику на ломаном русском языке:

— Здраствьюй, Москва!

Раздался гром аплодисментов. Не обращая на них внимания, певица подбежала к рослому бас-гитаристу и что-то прокричала ему на ухо, вызвав в ответ приступ смеха. Затем, похлопав себя левой ладонью по правому предплечью, она спровоцировала толпу на продолжение аплодисментов и с явно выраженным немецким акцентом затянула свою знаменитую «Мадемуазель шансон блюз».

Сибирский депутат чуть не подпрыгнул от восторга.

Наталья вовсе не разделяла энтузиазма своего спутника, так как французская дива ей совершенно не нравилась. Вела она себя на сцене высокомерно и слегка развязно, демонстрируя зрителям из передних рядов свое нижнее белье.

Справедливости ради Наталья отметила, что белье было дорогим и эффектным. Но зато песни отдавали нафталином — давно набившие оскомину старые хиты и ничего нового.

Наталья выглядела не намного скромнее певицы — на ней было трикотажное платье, которое кричаще подчеркивало несомненные достоинства ее фигуры. Депутат Баранов, увидев девушку у входа в Манеж, где они договорились встретиться перед концертом, не поверил своим глазам.

— У вас, Наташа, просто дар перевоплощения, — не скрывая восхищения, заметил он.

— А вы ожидали, что я приду на концерт в скучном деловом костюме, с блокнотом и диктофоном в руках? — пошутила она. — Посмотрите, сколько вокруг роскошных дам.

— Нет, Наташа, равных вам здесь нет. Вы — особенная. Я вас едва узнал… Где ваши очки? Наталья смущенно улыбнулась.

— Сегодня я решила прибегнуть к контактным линзам.

— Очки вам тоже к лицу…

Патрисию Каас долго не отпускали со сцены. Ей пришлось дважды повторять на бис старинный цыганский романс «Очи черные», который певица исполняла на русском, забавно коверкая слова, что вызывало умиление публики.

Но вот концерт закончился. В зале загорелся свет, и Наталья со спутником направилась к выходу. Люди шумно переговаривались, выплескивая по большей части восторг и восхищение французской певицей. Баранов тоже пребывал в возбужденном состоянии.

— В прошлом году Патрисия приезжала к нам в Томск. Я был на ее выступлении в ночном клубе. Какая женщина! А какие манеры, как она держится на сцене… Я уже не говорю про голос.

«В ночном клубе в Томске? — с удивлением отметила Наталья. — Ее сибирские бандиты приглашали, что ли?»

— А после концерта был банкет, — продолжал Баранов. — Мы сидели с ней за одним столом. Она пила только шампанское, но потом мы с ребятами уговорили ее отведать нашей сибирской водки. Как ее развезло!..

«Интересно, кто это — „мы“?» — подумала Наталья.

И вдруг она увидела Рэма Сердюкова. Ее обманутый воздыхатель продвигался между рядами кресел с полненькой невысокого роста женщиной с дурацкой химзавивкой на голове. Нетрудно было догадаться, что чиновник пришел на концерт вместе с законной супругой.

Толпа неумолимо несла Наталью вперед, и она почти с ужасом осознала, что через пару десятков шагов должна неминуемо столкнуться с Сердюковым лицом к лицу. Надо было срочно что-то предпринимать.

— Как здорово! — Наталья закатила глаза в наигранном восхищении и недолго думая бросилась на шею своему спутнику:

— Большое спасибо, Сергей Тимофеевич! Я так рада, так рада?

Еще бы не радоваться: она оказалась спиной к Сердюкову.

— Большое спасибо!

Наталья чмокнула обалдевшего Баранова в щеку и этим вынудила его остановиться. Недовольно ворча, люди стали обходить неожиданно возникшее на пути препятствие. Баранов же обхватил Наталью чуть пониже талии и привлек к себе.

— Наташенька, — горячо зашептал он, — поедемте, умоляю, ко мне! У меня совершенно пустая квартира. В холодильнике шампанское, икра… Мы прекрасно проведем вечер, там и обсудим все наши дела.

«Чертов Сердюков со своей Сердючкой, чтоб ты Провалился!» — выругалась про себя Наталья.

Выждав еще какое-то время, она вежливо высвободилась из объятий Баранова и, смущенно опустив глаза, стала извиняться, одергивая платье:

— Вы знаете, Сергей Тимофеевич, я сегодня не в форме.

— Что значит «не в форме»? — удивился Баранов. Наталья усилием воли заставила себя покраснеть.

— Понимаете, у женщин бывают…

— Я понял, — расстроился Баранов, — критические дни.

— Вот именно. — Наталья вздохнула с облегчением. — Я бы рада, но вы понимаете…

— Ну что ж — Баранову очень не хотелось спускаться с неба на землю. — Но тогда мы можем просто где-нибудь посидеть, пообщаться, — произнес он без особого энтузиазма.

— А вот это — отличная идея! — обрадовалась Наталья.

Баранов с такой гордостью расписывал приспособления, которыми был оснащен костюм терминатора, установленный за стеклом в ресторане «Планета Голливуд», как будто он и есть Шварценеггер и снимался в знаменитом блокбастере. В эту дорогую забегаловку депутат привел Наталью сам — она предоставила ему право выбирать.

Наталья не была в восторге от этого заведения с его стандартной кухней и тривиальным набором напитков, да и американское кино, широко представленное у нас, не вызывало у нее особых симпатий. А уж тем более боевики с участием владельцев сети ресторанов — Шварценеггером, Сталлоне и, пусть с небольшими оговорками, Брюсом Уиллисом. Но поскольку пополнять их карманы собирался Баранов, а не она, Наталья решила не перечить.

Они заказали гамбургеры, куриные крылышки гриль, салаты, кока-колу, а из спиртного — виски «Бурбон». Ко всему этому Баранов, не удержавшись, по традиционной русской привычке смешивать напитки (водка без пива — деньги на ветер!), не удержавшись, заказал себе еще и бутылку «Будвайзера».

В зале громко и навязчиво звучала музыка в исполнении американской кантри-группы «Маверикс», что. вовсе не способствовало спокойной беседе.

— Поговорим о моих депутатских делах? — предложил Баранов, запив виски пивом и слегка захмелев. Наталья поморщилась:

— Сегодня такой прекрасный вечер… Мне совсем не хочется думать о работе. Просто расскажите о себе.

Баранову ее предложение понравилось — Наталья давно заметила, что себя он любит больше всего на свете. Впрочем, то же самое она могла сказать о многих.

— Что вам поведать на этот раз? — задумчиво произнес ее собеседник. — Я и так уже многое рассказал.

— Еще про Сибирь.

— Вам не надоело?

— Нисколечко. Наоборот, все больше интересно.

— Действительно, об этом можно рассказывать до бесконечности. Мы, сибиряки, люди особенные. Как и австралийцы, мы почти все — потомки каторжников. Вас это не пугает?

— Ничуть, — отозвалась Наталья.

— И вы совершенно правы. Посмотрите на Австралию. Процветающая страна, одно из самых развитых государств в мире. Вот и мы, сибиряки, имеем возможность и должны построить свое процветающее государство. Вы поймите, ведь каторжане привыкли жить все вместе, в одном бараке. Вот и у нас единое, можно сказать, братство. В Сибири очень высоко ценится дружба, взаимопомощь. Примеров — множество. Вот взять хотя бы меня. Я — политик, депутат Госдумы. — Баранов без малейшего намека на самоиронию воздел вверх указательный палец. — А кто я был до этого? Простой советский служащий. Мог бы я без помощи многих и многих людей добиться такого высокого положения? Куда там! Вы представляете, — он хихикнул, — меня в Москву отправляли, можно сказать, всем миром. Как раньше из деревни в город. Кто-то давал деньги на мою предвыборную кампанию, кто-то занимался агитацией, другие предоставляли транспорт, чтобы я мог добраться до избирателей. Они, конечно же, делали все это абсолютно бескорыстно, из соображений все той же взаимопомощи. Да, я живу в Москве, но, честно вам признаюсь, Наташа, москвичом себя не чувствую. Продолжаю оставаться сибиряком.

Ко мне очень часто приезжают в гости земляки, и я помогаю им чем могу: кого-то куда-то устроить, кому-то решить кое-какие дела…

«Вот оно, начинается, — промелькнуло у Натальи в голове. — Это уже интересно. Надо тебе помочь разоткровенничаться». Она достала из сумочки пачку французских сигарет «Шевиньон».

Увидев у нее необычные для женщин сигареты, Баранов заинтересованно протянул руку:

— Позвольте взглянуть. Никогда таких не видел. — Он повертел в руках коричневую пачку с изображением летчика в кожаном шлеме и воскликнул с детской непосредственностью:

— Ой, какой самолетик! А можно мне попробовать?

— Пожалуйста, сколько угодно, — снисходительно разрешила Наталья.

Баранов извлек из пачки сигарету, в которой к табаку была густо примешана марихуана, прикурил и глубоко затянулся.

— Какой необычный вкус у этих сигарет, — подивился он. — И вы такие курите? Обычно дамы предпочитают что-нибудь послабее.

— Я, Сергей Тимофеевич, люблю все стильное, а «Шевиньон», можно сказать, культовые сигареты. Они — почти литературный герой, как «Голуаз» у Кортасара.

— Не читал, — пожал плечами Баранов.

Вместо ответа Наталья едва заметно шевельнула бровями.

Депутат докурил сигарету, потушил окурок в тарелке из-под салата, чокнулся с Натальей рюмкой виски, залпом осушил ее и запил «Бурбон» пивом.

Наталья приметила в его глазах первый лихорадочный блеск. «Не стесняйся, сибиряк…» — мысленно подзадорила она.

Словно услышав ее просьбу, Баранов оглянулся по сторонам, пригнулся к столу и заговорил громким шепотом:

— Да я их всех вот где держу… — Он показал плотно сжатый кулак. — У меня все схвачено. Они думают, что купили меня, синева беспорточная, думают, что теперь могут пользоваться мной, как шлюхой в борделе… Э нет! — Он хохотнул, резко откинулся на спинку стула, но тут же снова пригнулся к столу. — Они все на крючке у агента Козыря!

— Кого-кого? Козыря? — Наталья непонимающе посмотрела на собеседника.

— А!.. — пьяно заулыбался Баранов, помахивая указательным пальцем у нее перед носом. — Это — секрет. Это — мой большой секрет, — пропел он на манер детской песенки. Тут же лицо его стало абсолютно серьезным. — Но от вас, Наташа, у меня никаких секретов. Я вам доверяю целиком и полностью.

Язык его заплетался все больше. Он без спроса вытряхнул из пачки еще одну сигарету, прикурил и стал жадно затягиваться наркотическим дымом.

«Не много ли будет?» — Наталья посмотрела на него с опаской.

— Козырь — это я! — с гордостью объявил Баранов.

— Почему именно Козырь? — поинтересовалась Мазурова.

— Как почему? — захихикал собеседник. — Ведь я депутат Госдумы. Я — козырный.

Виски с пивом в смеси с наркотиком не способствует контролю над собой, а потому он перешел на свой нормальный язык.

— Вот они только собираются ко мне завтра приехать, а кому надо — об этом уже знают. Сечешь поляну?

— Кто собирается приехать? — как бы невзначай поинтересовалась Наталья.

— Лепило и его кодла. И этого героинщика с собой тащат. Он, правда, соскочил с иглы, но все равно — паук, псих ненормальный. У него, в натуре, крыша давно съехала.

У Натальи екнуло сердце. Когда-то ей тоже довелось испробовать на себе действие героина и вовремя соскочить с иглы, но сумасшедшей при этом она себя не считала.

Баранов глубоко затянулся, и внезапно глаза его остекленели, надолго уставились в одну точку. Наталья, чтобы он не обжег пальцы, осторожно вынула у него из руки дымящийся окурок и погасила его.

Ей стало ясно, что агент Козырь, он же депутат Госдумы и лидер новой фракции Сергей Тимофеевич Баранов, пришел в состояние полного ступора и сегодня вечером ей уже ничем полезен быть не сможет. Она сунула руку в сумочку, висевшую у нее на плече, остановила включенный миниатюрный диктофон и выдернула штекер выносного микрофона, который был закреплен у нее под платьем. После этого она отлепила пластырь, осторожно сняла микрофон, смотала провод и вместе с сигаретами спрятала в сумочку.

Взмахом руки она подозвала официанта (счет был с лихвой оплачен заранее) и попросила вызвать такси.

Когда Наталья приехала домой, она чувствовала смертельную усталость. В Жулебине, где жил Баранов, ей пришлось чуть ли не на себе тащить бедолагу, пребывавшего в состоянии почти полной прострации. Он едва передвигал ноги и периодически нес полную околесицу.

Из его слов следовало, что все сибирские медведи являются членами организованных преступных группировок, а «контора» ведет слежку за ними, устанавливая подслушивающую аппаратуру в берлогах. В этой героической деятельности агент Козырь отводил себе ведущую роль — если бы не он, вся Сибирь уже давно оказалась бы под тяжелой медвежьей пятой.

Втолкнув наконец депутата-агента в его скромную двухкомнатную квартирку, она еще час добиралась и попала домой, когда на дворе была глухая ночь.

Наталья чувствовала себя словно выжатый лимон — была полностью опустошена. Приняла душ и уже хотела завалиться спать, как раздался долгий, настойчивый звонок в дверь. Она настолько устала, что, казалось, у нее нет сил даже шевельнуть рукой, но звонки продолжались и продолжались.

Проклиная все на свете, она встала и поплелась в прихожую. Припав к дверному «глазку», увидела на лестничной площадке Федора Михайлюка. Вероятно, он услышал шорох в квартире и поэтому уже колотил в дверь кулаком.

— Хорошо-хорошо, — с тяжелым вздохом сказала Мазурова, открывая замок.

Михайлюк влетел в квартиру, едва не сбив ее с ног.

— Что случилось, дядя Федор? Пожар? — демонстративно зевая, спросила она.

— Я тебе не дядя Федор, и тут не Простоквашино, сучка! — рявкнул Михайлюк. — Свои шуточки можешь засунуть себе в задницу. Ты почему службу заваливаешь?

— Я к тебе, дядя Федор, на службу не нанималась. Если и делаю что-то вынужденно, — ледяным тоном заявила Наталья, — то это не дает тебе права вытирать об меня ноги.

— Где клиент, которого ты должна была привезти на хазу? Мы прождали три часа, я чуть не опух без курева.

— Клиент в полной отключке, — устало произнесла Наталья. — Он наглотался «ерша», а потом пыхнул пару косяков, которые ты мне подсунул.

— Твою мать! — выругался бывший сотрудник утро. — Леня, как всегда, с «травой» переборщил. Я же говорил ему — много не сыпать. Да и Баран, похоже, хлипким оказался.

— А чего ты ждал от него?

— Вы должны были лечь в постель, и уже завтра у нас был бы компромат на руках, а послезавтра мы бы пилили бабки. Ты своими куриными мозгами должна была соображать, что делаешь. Зачем столько косяков подсунула?

— Я не подсунула, он сам взял. Кто ж знал, что ему понравится.

— Ладно, первый блин всегда комом, — со злостью сплюнул на ковер Михайлюк.

— Можно не пачкать пол?

— Короче, так, подследственная, завтра вызвонишь клиента и затащишь его на хазу. Никакие «но» не принимаются.

— А если у меня менструация? — поинтересовалась Наталья в доходчивой для него форме.

— Исполнишь все в устной форме, — гоготнул Михайлюк.

Наталью передернуло.

— А теперь, дядя Федор, послушай меня, — сквозь плотно сжатые губы процедила она. — Планы меняются.

Михайлюк вытаращил глаза:

— Как это меняются? Да что ты несешь?

— Не гони волну. — Наталья достала из сумочки диктофон и протянула его Михайлюку. — Вот, послушай.

— Что это?

— Компромат на твоего лоха. И компромат этот гораздо круче, чем твоя долбаная видеокассета с порнушкой.

— Ну-ка, ну-ка… — Михайлюк, немного успокоившись, плюхнулся на диван.

— Включай, я не знаю, где тут какие кнопки.

Прослушав запись, он оттаял окончательно.

— Ты, Мазурова, блин, даешь, — расхохотался он, похлопывая себя ладонями по ляжкам. — Вот это разводка! Высший пилотаж! Нет, брательник мой все-таки молоток, правильную дозу травки запихал. Это ж какие бабки можно теперь с лоха стрясти! Да, эта кассетка ему дорого обойдется. Тут разговор короткий — кошелек или жизнь. Без вариантов… Ну, по такому поводу можно и расслабиться. Давай-ка, где там у тебя косячок?

Наталья швырнула ему на колени всю пачку.

— Но-но, ты поласковей, — почти добродушно произнес Михайлюк, доставая сигарету. — А выпить у тебя есть что-нибудь? Косяк неплохо водочкой разбавить…

— Я не пью без нужды, — облокачиваясь на подоконник, с равнодушным видом сказала Наталья. — И спиртного в доме не держу.

— Это ты зря. Сейчас бы водочки накатить не помешало. — Сделав подряд несколько глубоких затяжек, он с блаженным видом откинул голову на спинку.

Наталья продолжала стоять у окна. Пола халата отверулась, слегка обнажив колено. Михайлюк вдруг выпрямился и тяжелым, неподвижным взглядом уставился на нее. Наталья резко запахнула халат и отвернулась.

— А ты ничего, Мазурова, — похотливо улыбаясь, произнес Михайлюк.

Докурив сигарету, он поднялся и шагнул к ней. Его намерения были столь очевидны, что Наталья пожалела: эх, нет у нее в руках пистолета. Сейчас она без колебаний бы нажала на спуск и влепила пулю между его свинячьих глаз.

— Не переживай, Мазурова, сорвалось в одном месте — обломится в другом.

Чего добру пропадать? — Он похабно засмеялся, протягивая к ней руки. — Давай перепихнемся.

— Убери лапы, скотина! — с ненавистью прошипела она.

— Но-но, не изображай из себя недотрогу. Я-то знаю, какой ты была десять лет назад: со всеми наркоманами переспала в Калининграде.

— Ублюдок! — крикнула Наталья и замахнулась, чтобы дать ему пощечину.

Но Михайлюк ловко перехватил руку и, больно сжав запястье, отвел ее вниз. Другой рукой он сорвал с ее плеча халат и неожиданно замер, уставившись остекленевшим взглядом на татуировку.

— Завязала, что ли? — спросил он, увидев вытравленную паутину вокруг изображения паука.

— А ты думал, я наркотиками интересуюсь?

— А чего паучка-то не вывела, Черная вдова? — хохотнул Михайлюк, обдав ее ядовитым дыханием.

— Не твое собачье дело!

Последние его слова привели ее в ярость. Наталья воспользовалась заминкой и изо всех сил саданула ему коленом между ног.

Михайлюк переломился пополам, схватился руками за причинное место и завыл:

— Сука!.. Да я тебя сейчас по стенке размажу!..

— Не размажешь! — набравшись смелости, выкрикнула она. — Без меня ты никогда из дерьма не выберешься, так и будешь всю жизнь чужую баранку крутить и гнуть спину на богатого жлоба! А теперь слушай дальше, — не давая ему опомниться, продолжала Наталья. — Еще хоть раз пальцем меня коснешься — лучше в тюрьму пойду, чем буду работать на такую гниду, как ты. Понятно?

Михайлюк отступил на шаг и, болезненно корчась, выговорил:

— Чтоб ты сдохла, падла…

— Если я сдохну, ты окажешься под забором, как последний бомж.

Федор не ожидал такого яростного отпора и растерялся.

— А теперь — пошел вон! — дрожащим от возбуждения голосом приказала она.

Михайлюк поплелся к двери, как побитая собака. На пороге он оглянулся и бросил на нее полный ненависти взгляд, после чего харкнул на пол и вышел на лестничную площадку, громко хлопнув дверью.

— Кобель вонючий… — процедила Наталья ему вслед.

Оставшись одна, она медленно сползла по стене на пол, зажмурилась и, больше не в силах сдержаться, сдавленно застонала. Воспоминания обжигающей волной затуманили ее взор. Наталья прижала колени к подбородку, обхватила плечи руками и, яростно сжав зубы, беззвучно зарыдала…

В тот давний роковой день после инцидента с Лялей Наталья домой не вернулась. А через пару недель она оказалась в Риге в компании немолодого уже, длинноволосого и бородатого хиппи по имени Юра. Это именно он пристрастил ее к наркотикам и ввел в местную психоделическую тусовку. Там Наталью уважали: всего семнадцать лет, а уже умудрилась тетку грохнуть! Тогда на лице у нее и появилась «мушка» — наколка в виде маленького крестика, знак киллерской «доблести». Впрочем, обстоятельств этого Наталья толком не помнила и даже не знала, кто выколол татуировку. Затем появилась еще одна — паучиха в паутине, отличительный знак наркомана. Жизнь ее тогда была одним сплошным кайфом: чьи-то квартиры и дачи, маковая соломка, гашиш, дискотеки, бары и подвалы, беспорядочный секс, музыка Джимми Хендрикса, «Дорз» и «Нирваны», а также ночи в жарких безветренных дюнах на берегу холодного моря.

Михайлюк узнал о том, что она попала в притон наркоманов, только когда Наташа исчезла из Калининграда, от задержанного по другому делу.

В одну из таких ночей она познакомилась возле костра с Модрисом.

Он был сыном большой шишки из транспортного порта. Жили шикарно: кроме роскошной квартиры в центре Риги, имели загородний дом в Вецаки, на берегу взморья — довоенный немецкий особняк, доставшийся в наследство от деда, офицера НКВД, потомственного латышского стрелка. У Модриса было все, чтобы стать типичным, как тогда называли, мажором, но он выбрал другой путь… Возможно, из-за генов матери-художницы, носившей скандинавское имя Инга. Инга работала с янтарем, кожей, медью и дорогими породами дерева, была известна в республике и материально не зависела от богатого мужа.

Наталья и Модрис полюбили друг друга. Год, который они провели вместе, стал для Натальи самым светлым временем ее юности. Но чувства их все же оказались слабей страсти к наркотикам.

Они жили как муж и жена. Даже Инга была против этого. Она жалела Наталью, но считала, что сыну нужна «девушка из приличной семьи». Отец же Модриса просто презирал ее. Самоуверенный и хамоватый чинуша, дома он почти не появлялся, делами семейными не интересовался, считая, что с лихвой покрывает этот недостаток большими деньгами, которые зарабатывал. Он даже не подозревал, что его сын — наркоман. Наталью он только оскорблял и выгонял из дому, поэтому ей с Модрисом приходилось часто сбегать к кому-нибудь из друзей. А однажды, неожиданно появившись средь бела дня, когда Наталья случайно оказалась дома одна, он так рассвирепел, что набросился на нее, избил и изнасиловал. И вышвырнул после этого из квартиры…

С тех пор Наталья ненавидела богатых папиков.

Модрис был в шоке. Он даже собирался убить отца, и Наталье еле удалось отговорить его.

Они сбежали в Вецаки и остались там. Стояла холодная дождливая осень. В один из промозглых штормовых вечеров, сидя перед дымящим сырыми дровами камином, Модрис с Натальей впервые попробовали героин…

Роковой укол она сделала ему сама. В тот день Модриса сильно ломало. Он то бился в истерике, то ненадолго забывался в ознобе, но даже в бреду умолял о помощи. Наталья собрала последние силы и отправилась на электричке в Ригу. Она простояла полтора часа в телефонной будке, пока ей удалось договориться взять денег в долг и встретиться с торговцам наркотой. Вернулась она чуть живая — у самой начинался абстинентный кризис. Сначала она ввела наркотик Модрису, потом укололась сама.

То ли дилер не успел разбавить чистый героин, то ли наркотик был «лучше» обычного, то ли в лихорадке Наталья что-то перепутала, но доза оказалась слишком велика…

Инга обнаружила их совершенно случайно. Вызвала «Скорую». Так Наталья очутилась в больнице.

Модриса спасти не удалось.

Пожилой врач-нарколог проявил к Наталье почти отеческую заботу. Он выслушал ее исповедь и объяснил, что бог ей дал, возможно, последний шанс.

Посоветовал уехать куда-нибудь подальше, в незнакомый город, и начать новую жизнь, наложив на наркотики полное табу. Он же дал и денег на билет.

Именно смерть Модриса явилась тем шоком, который вывел Наталью из наркотического угара, заставил завязать. Отцу покойного скандал вокруг собственной персоны был ни к чему, и он решил не поднимать шумиху, не вмешивать милицию. Так Наталья без особых трудностей оказалась в Москве…

«Черная вдова!» — прошептала Мазурова, выходя из оцепенения, и болезненная самоуничижительная улыбка искривила ее губы.

Глава 12

Сергей Тимофеевич Баранов проснулся от того, что в комнате одновременно звонили два телефона: аппарат, стоявший рядом с кроватью на тумбочке, и сотовый во внутреннем кармане пиджака, валявшегося на полу. Казалось, в квартире звонят даже стены.

Он вздрогнул и, протирая глаза, ошарашенно подскочил. Водя чумовым взглядом по комнате, обнаружил, что спал на неразобранной постели в измятых брюках и рубашке, на правой ноге красовался башмак, другой, вместе с носком, валялся под батареей.

Какое-то время Баранова не покидало ощущение, что под его черепной коробкой сыплет искрами раскаленный провод, от чего буквально закипают мозги.

— Какого черта? — выругался он. — Приспичило же кому-то в такую рань…

Глянув на стрелки будильника, звучно простонал: был уже одиннадцатый час. Телефоны звонили не переставая.

— Мать вашу! Что же это вчера со мною произошло?

Баранов потянулся к валявшемуся рядом с кроватью пиджаку, не смог удержаться и упал на пол. Кое-как встав на четвереньки, он принялся шарить по карманам, достал наконец тренькающий сотовый и нажал на кнопку.

— Алло… — еле слышно произнес он.

В трубке раздался недовольный голос советника:

— Сергей Тимофеевич, куда же вы запропастились? У нас в одиннадцать прямой эфир на радиостанции «Эхо Москвы», а в час дня — пресс-конференция в «Интерфаксе».

— Да? — со страхом проговорил Баранов.

— Что у вас с голосом?

— Я… Я, кажется, заболел.

— Вы что, перебрали вчера?

Баранову было стыдно признаться, что он не может вспомнить подробности предыдущего вечера. В следующие несколько секунд, словно проявляющаяся в растворе фотография, в его сознании стали всплывать фрагменты случившегося накануне: ресторан «Планета Голливуд», смазливая журналистка, пиво, виски…

«Господи, — с ужасом подумал Баранов, — сколько раз я себе говорил — не смешивай».

— Алло, Сергей Тимофеевич! — обеспокоено кричал в трубку советник. — Вы меня слышите?

— Да слышу, слышу… — раздраженно буркнул депутат.

— Ничего не предпринимайте, я сейчас заеду на машине и захвачу с собой врача, он быстро поставит вас на ноги. И вообще, — укоризненно добавил он, — вы ведете себя безответственно. Хотя бы в этот, такой важный для вас, период могли бы воздержаться…

— Да заткнись ты! — морщась от невыносимой головной боли, рявкнул Баранов. — Давай быстрее!

Другой телефон на минуту замолк, но затем снова разразился оглушающим трезвоном. Баранов в этот момент, тяжело перебирая ногами, направлялся к туалету. Вынужденный вернуться, он схватил трубку и заорал:

— Да кто там еще?! Мы же только что поговорили!

— Слышь, ты, Баран? Ты базар фильтруй, — услышал он голос своего томского покровителя, человека, известного в криминальном мире как Лепило.

Кличку эту он получил благодаря тому, что в свое время успел отучиться один семестр в томском мединституте.

— Э… — Баранов осекся. — Игорь Валерианович? Вы уже здесь?

— Мы в вашей долбаной Москве уже второй час паримся. Ты че к телефону не подходишь?

— Да я тут это… занят был.

— Надеюсь, что ты был занят нашими делами, — чуть смягчившись, сказал Лепило. — Писак организовал?

Баранов, и без того чувствовавший себя не лучшим образом, испытал внезапный приступ тошноты. «О черт! Что делать? Они же мне яйца оторвут… Я ведь обещал устроить паблисити этим, блин, борцам с наркоманией…» И вдруг он вспомнил о журналистке, с которой вчера после концерта поплелся в ресторан.

— Да-да, — облизывая пересохшие губы, торопливо проговорил он в трубку.

— Я все организовал, не беспокойтесь, Игорь Валерианович.

— Забивай «стрелку».

Сдавив пальцами виски, Баранов мучительно задумался.

— Я могу только после трех.

— Ладно, давай в четыре в кабаке каком-нибудь.

При мысли о необходимости идти в ресторан Баранову снова стало дурно.

— Нет-нет, только не кабаке, — торопливо возразил он.

— Что ж нам, в твою сраную Думу тащиться? Как ходоки к Ленину…

— Лучше… на Речном вокзале.

— Нам дела надо решать, а не на корабликах кататься, мудила. — Собеседник на другом конце провода был явно не в духе.

Но Баранов принялся уговаривать его:

— Все будет в порядке, не беспокойтесь. У меня все схвачено.

— Ну-ну, хватало. Ладно, добазарились.

С облегчением положив трубку, Баранов плюхнулся на измятую постель.

Обхватив обеими руками одеревеневшую голову, он почти физически ощущал болезненные толчки мысли. «Господи, как же ее зовут? Леночка, Олечка?.. — Перебрав с десяток-другой женских имен, он понял, что это глухой номер, и перестал заниматься самоистязанием. — Ну и набрался же я вчера, ни хрена вспомнить не могу. Пожалуй, надо бросать пить! А, черт! Какой же я идиот!» Он поднял с пола пиджак, обшарил карманы, вытряхивая их содержимое прямо на пол, и наконец обнаружил то, что искал, — визитную карточку Натальи Мазуровой.

«Ну конечно, Наташа… Как я мог забыть? — Он набрал номер сотового телефона, указанный на карточке, с трудом попадая в кнопки дрожащим пальцем. — Только бы она ответила, — молился он про себя. — Может, я вчера учудил чего, и она не захочет со мной разговаривать?» Услышав знакомый голос, он радостно завопил:

— Наташенька, это Баранов!…

— А, Сергей Тимофеевич, — дружелюбно отозвалась та. — Как вы себя чувствуете После вчерашнего?

— А что было вчера? — с некоторой опаской спросил он.

— Мы очень мило провели вечер в ресторане «Планета Голливуд». Правда, потом вы… слегка подустали.

— Надеюсь, я вел себя не по-хамски?

— Все было в рамках приличий. Просто… чувствовалось, что у вас сейчас несколько напряженный период в жизни.

— Это уж точно, — с облегчением вздохнул Баранов. Однако спустя мгновение снова заволновался:

— Я там, наверное, нес всякую околесицу?

— Ну почему? Мне было очень любопытно узнать о секрете приготовления клея из осетровых пузырей, которым крепят к лыжам олений мех.

— Да? — изумленно произнес Баранов. — Я такое говорил? Но ведь его рецепт считается утраченным….

— Не знаю, не знаю. Еще вы очень интересно рассказывали про охоту на медведей.

Баранов почувствовал, как тревожные сомнения, которые угнетали его, рассеиваются.

— Наташенька, нам обязательно надо сегодня встретиться. Только не говорите «нет». Это вопрос жизни и смерти.

— В таком случае я не могу вам отказать. Когда и где?

— В четыре, на Речном вокзале.

* * *

Переговорить с Еленой Добржанской тоже удалось не сразу. Несколько раз на звонки Старостина отвечал грубый мужской голос, обладатель которого заявлял, что Елены нет дома и когда она появится ему неизвестно. Но вот однажды на другом конце провода сработал автоответчик, и майор наговорил на пленку просьбу связаться с ним и номер своего служебного телефона.

Звонок последовал на следующий день. Добржанская разговаривала со следователем сухо и настороженно. Когда выяснилось, что Старостин хочет побеседовать о ее подруге Наталье Мазуровой, она выразила сдержанное удивление, но все-таки согласилась встретиться на нейтральной территории.

В назначенное время майор сидел за столиком в кафе «Патио-пицца» неподалеку от Белорусского вокзала у широкого, раскрашенного яркими надписями окна. Он очень медленно потягивал кофе, ловя на себе недружелюбные взгляды обслуживающего персонала. «Интересно, — думал Старостин, — по каким внешним признакам он» определяют сотрудников МУРа? Или все дело в том, что я заказал скромную чашечку кофе, а не дорогое французское вино? Так у них эта чашка стоит, как моя дневная зарплата!"

На платной стоянке перед кафе припарковалась спортивная машина бирюзового цвета. Из нее вышла молодая невысокая женщина со стройной фигурой и слегка подпрыгивающей походкой, по которой человек посвященный без труда мог распознать профессиональную балерину. На ней были синие обтягивающие джинсы и белая рубашка с широким воротом, под которым виднелась изящная золотая цепочка венецианского плетения.

Добржанская спокойно и уверенно вошла в кафе, где безошибочно определила среди посетителей своего предполагаемого собеседника, и направилась к нему.

— Здравствуйте. Вы майор Старостин? — спросила она, усаживаясь напротив.

Он слегка приподнялся на стуле:

— К вашим услугам. Елена?

— Да. — Она небрежно взмахнула рукой, подзывая официантку. — Салат из креветок и апельсиновый сок.

Молоденькая симпатичная официантка в форменной одежде вопросительно посмотрела на Старостина. Он приподнял пустую чашку кофе:

— Повторите, пожалуйста.

Народу в кафе было немного — посетителей отпугивали непомерно высокие для заведений подобного рода цены.

— Времени у меня мало, — сразу же поставила майора в известность Добржанская, — поэтому давайте побыстрее и поконкретнее. В чем причина такого интереса МУРа к скромной персоне театральной гримерши? Перерасход белил, тонального крема или что-нибудь в этом роде?

Усмехнувшись, Старостин парировал:

— Это — по другому ведомству. А относительно скромности ее особы я бы не был столь категоричен. Насколько мне известно, не каждая гримерша может причислить к своим подругам артистов с мировым именем.

Добржанская лишь неопределенно повела плечами.

— Я занимаюсь расследованием одного преступления. Все выглядит довольно неясно, неопределенно…

— И поэтому вы решили, что Наташа Мазурова — преступница.

— Я этого пока не утверждал.

Официантка принесла заказ и удалилась. Осторожно поглядывая на балерину, которая занялась салатом, Старостин сказал:

— Если коротко, то меня интересует внеслужебная деятельность вашей подруги. Ведь Наталья ваша подруга?

— Да.

— А толчком ко всему послужила одна маленькая деталь ее внешности.

Елена подняла глаза.

— Какая деталь?

— Шрам на лице, причем довольно странной формы.

— На такую мысль натолкнуло вас знакомство с идеями господина Ломброзо — детали внешности и тому подобное?..

— Ну, положим, — осторожно отвел иронию Старостин, — Ломброзо интересовали врожденные признаки, а не приобретенные. Полагаю, вы не станете возражать против того, что шрам в форме креста на лице молодой девушки — это явление довольно необычное для нашего общества?

— Ну и что? — спросила Добржанская. — Среди людей, причастных к искусству, вам едва ли удастся найти слишком много нормальных, с точки зрения общества, людей. Вообще-то от вашего любопытства попахивает климовщиной.

— У вас, надо отметить, широкий кругозор, — хмыкнул Старостин.

— Читаю, знаете ли, на досуге.

— Так вы мне что-нибудь скажете о происхождении этого шрама?

— Мне об этом ничего не известно, — односложно заявила Елена.

Старостин, который внутренне не был готов к такому повороту событий, слегка растерялся. Собственно, все его догадки основывались на этой одной малозначительной детали. Больше уцепиться ему было не за что. Скудные, обрывочные сведения о детстве и юности Натальи Мазуровой не добавляли ярких красок к ее портрету. И все же он предпринял еще одну попытку:

— Я полагал, что это — результат каких-то бурных событий в прошлом.

— А какое вам дело до ее прошлого?

И снова Старостин задумался: действительно, что в прошлом этой девушки может интересовать следователя, ведущего дело об убийстве вокзальной проститутки? Разговор явно не клеился.

— Что вы знаете про ее родителей?

— Мало. Отец был морским офицером, мать, кажется, учительницей. Оба погибли в автокатастрофе.

— Это мне известно.

— Тогда зачем спрашиваете?

— Надеялся, вам известно что-то еще.

Добржанская промолчала, отпивая из высокого стакана апельсиновый сок.

— Ну хорошо… Я знаю, что ее воспитывала родная тетя. Наталья рассказывала вам что-нибудь о ней?

— Ничего особенного. К своей тетке, насколько мне известно, Наталья особенно теплых чувств не питает. Пару раз упоминала ее в наших разговорах, но всегда с неприязнью.

«Ну вот. Хоть что-то стоящее… — подумал Старостин. — Придется взять на заметку ее тетушку».

Добржанская допила сок, остававшийся на дне стакана, и выразительно посмотрела на наручные часы. Старостин понял, что их малосодержательный разговор близится к концу. Узнать удалось не много…

— Я понимаю, что вы торопитесь. Но, может быть, ответите еще на один вопрос?

— Опять о прошлом Наташи или ее родственников?

— Как раз наоборот. У нее есть мужчина?

— Такой женщине, как Наташа, противопоказано держаться одного мужчины.

Она слишком свободолюбивый и независимый человек.

— Хорошо, несколько видоизменим постановку вопроса. В данный момент у нее есть что-нибудь вроде романа?

— Я в ее сердечные дела не лезу. В наших отношениях с Натальей меня привлекает как раз то, что мы не обсуждаем с ней интимных вопросов. Если это все, то извините — мне пора.

Провожая ее взглядом, Старостин с сожалением покачал головой. Он до сих пор был уверен, что знает подход к женщинам, умеет задеть нужную струнку, зацепить за живое, разговорить, вызвать на откровенность. Но одно дело — откровенность в кабинете следователя, когда у тебя в руках неопровержимые факты и доказательства и нужно только уметь использовать их. И совсем другое — искать черную кошку в темной комнате. Да и есть ли она там?..

* * *

Томский авторитет Лепило, он же Игорь Валерианович Ямпольский, прибыл на встречу в сопровождении плечистого, коротко стриженного блондина с цепким взглядом глубоко посаженных голубых глаз, выдававшим в нем потомка сибирских охотников, способных со ста шагов попасть белке в зрачок. Выглядел охотник, правда, несколько скованно. Было очевидно, что он гораздо уютнее чувствует себя на сибирских просторах, чем на раскаленном асфальте в окружении серых многоэтажных громад. Несмотря на властвующую над городом жару, его пиджак был наглухо застегнут на все пуговицы. Наталья сразу же догадалась: это телохранитель Ямпольского.

Сам томский авторитет оказался мужчиной среднего роста, не слишком, как говорится, внушительного телосложения. Был коротко стрижен, с проседью в висках. Человеку непосвященному Лепило вполне мог показаться бизнесменом средней руки — его левое запястье украшали золотые часы «Ролекс», в правой ладони он держал трубку сотовика.

«Интересно, — подумала Наталья, — хотя бы в постели он с телефоном расстается?»

Держался Ямпольский спокойно, со сдержанным достоинством, но, поймав на себе взгляд его темных глубоких глаз, Наталья кожей почти ощутила излучаемый ими холод.

Кроме телохранителя, с Ямпольским-Лепило на встречу прибыли еще двое: высокий молодой человек с курчавой шапкой черных волос, который был представлен как журналист одной из томских газет, и суетливый, нервный тип в потертом пиджаке черной кожи. Кто это был, Наталья узнала чуть позднее из разговора.

Они заняли места за столиком на корме речного трамвая, который, натужно урча дизельным двигателем, боролся с течением Москвы-реки. Стюард арендованного на два часа парохода принес прохладительные напитки и исчез в каюте.

Разговор не клеился. Баранов представил Наталье только Ямпольского, но тот всем видом выражал явное разочарование от встречи: очевидно, он ожидал увидеть знакомое — благодаря телевидению — лицо.

Спустя несколько минут, заполненных бессмысленным трепом Баранова, Ямпольский встал из-за стола и, извинившись, отвел депутата в сторону.

— Ты кого мне притащил? — прошипел он, оглядываясь на Наталью. — Это же шалашовка какая-то.

— Извините, Игорь Валерианович, — Баранов развел руками, — а кого вы ожидали увидеть? Киселева с Доренко?

— А хоть бы и Киселева. Какого хрена я должен башлять этой ссыкухе? Ты че, подставить меня решил, козлина?

Баранов нервно передернул плечами:

— Я не собираюсь вас подставлять, Игорь Валерианович, и с деньгами повремените. Она все сделает бесплатно и в лучшем виде — у нее есть выход на западные агентства.

— На хрена мне западные? Я хочу, чтобы о нас в России узнали, телевизионщиков надо было заряжать.

— Так сразу не делается, — поморщился Баранов, — надо постепенно раскручивать, иначе все поймут, что это лажа, заказуха.

— Лажа? Заказуха? — рдвинул брови Ямпольский. — Мы целый сибирский регион от «дури» отчистили. Я что, просил организовать рекламу бабских прокладок? Мы дело делаем, а ты тут, паскуда, от корней оторвался… Козырным себя почувствовал?

Баранов поежился под тяжелым, проникающим в душу взглядом Ямпольского.

— Вы меня не правильно поняли, Игорь Валерианович, — затараторил он. — Я разговаривал со своими советниками из агентства по паблик рилейшенз…

— Ты мне че фуфел задвигаешь? По-русски говори.

— Ну, это люди, которые занимаются организацией имиджей, рекламных компаний. Они знают, как поступать. Профессионалы… Они предложили мне эту журналистку, — нагло врал он. — Я сам пользуюсь ее услугами в своей депутатской деятельности. Она помогает мне в раскрутке образа.

— Да срать я хотел на твой образ. В Томске скоро губернаторские выборы, мы выдвигаем собственного кандидата, времени в обрез.

Наталья, бросив несколько коротких взглядов в сторону Баранова и его авторитетного земляка, сразу же поняла, в чем дело. Речной трамвай тем временем приближался к Кремлю. Телохранитель Ямпольского с дикарским любопытством разглядывал громаду гостиницы «Россия», набережную, заполненную сплошным потоком автомобилей, купола собора Василия Блаженного, стену и башни Кремля.

— Впервые в Москве? — улыбаясь, спросила Наталья.

— Угу, — односложно промычал блондин.

— А вы? — обратилась Наталья к его спутникам. Курчавый приветливо улыбнулся:

— Я учился на журналистике в МГУ.

«Не очень приятное известие», — подумала Наталья и тут же решила взять всю инициативу на себя:

— Вы не могли бы ввести меня в курс дела? Сергей Тимофеевич — слишком занятой человек и не успел объяснить мне суть вашей проблемы.

— А! — оживился курчавый. — Это очень интересно. Вы здесь, в Москве, конечно, наших проблем не знаете. У вас тут большая политика, большой бизнес. В провинции народ живет более приземленно.

— Судя по тому, что мне рассказывал Сергей Тимофеевич, Томск — вполне культурный город, некогда столица Сибири.

— В том-то и дело, что «некогда», — огорченно развел руками журналист.

— Мы находимся в опасном соседстве с тем, что Солженицын называет «мягким подбрюшьем России», — Средней Азией и Казахстаном. В последние годы оттуда к нам буквально хлынули наркотики. Это стало настоящим бичом для сибирских городов.

— Насколько я знаю, не только сибирских, — невесело усмехнулась Наталья.

— Нет, здесь масштаб не тот. В Москве и вообще в европейской части России распространены по большей части дорогие наркотики: синтетика, амфетамины, ЛСД, экстэзи. А к нам буквально эшелонами прут дешевую траву и плохо очищенные опиаты. Какое-то время мы держались, наркомания не выходила за рамки среднестатистических для России данных, но пару лет назад ситуация резко ухудшилась. Рынок дешевых наркотиков подмяли под себя цыганские преступные группировки. Они держатся особняком, ни с кем в контакт не вступают, а цены на наркотики сбили до смехотворных. Ну, посудите сами, что такое пятнадцать рублей за порцию анаши? Да у нас пиво дороже стоит!

— Это похоже на демпинг, — заметила Мазурова.

— Вот именно! — горячо воскликнул молодой томич. — Если раньше это была просто река, то теперь она разлилась, превратившись в необъятное море.

Благодаря таким ценам наркотики стали доступны даже детям.

Неожиданно их разговор прервал нервный субъект в кожаном пиджаке:

— Да вы представляете?! — захлебываясь от возмущения, воскликнул он. — Вот такие сопливые девчонки, еще не успевшие школу закончить, уже — наркоманки с двухгодичным стажем! Это же — смерть! Я знаю, о чем говорю, я сам кололся десять лет. А начинал, как и они, с анаши… Я смог завязать, у меня хватило на это сил, но таких единицы. Большинство из тех, с кем я когда-то пыхал, уже на том свете. Это же самый настоящий геноцид русского народа!

— А как вы смогли завязать? — спросила Наталья. Глаза бывшего наркомана загорелись безумным пламенем.

— Вы не поверите, — наклонившись над столом, затараторил он. — Меня сам бог спас. Мне было видение. Однажды под кайфом мне привиделся ангел, спустившийся прямо с небес. Он остановился рядом со мной, пристально посмотрел мне в глаза и, ничего не говоря, укрыл меня своими крылами. Мне стало так хорошо, словно я опять оказался в объятиях моей мамы. — Взгляд его затуманился, веки задрожали, по щекам потекли слезы. — С тех пор я решил завязать. Никто не знает, как мне это далось…

«Я знаю…»

— С тех пор я больше не притронулся к этой гадости. Как меня ломало, как ломало!.. Но я все превозмог. И вот теперь готов отдать жизнь за то, чтобы спасти молодежь. — Он замолчал и стал жадно глотать кока-колу.

— Мы в своей газете много раз поднимали эту тему, — продолжал журналист. — Но местные власти упорно закрывали глаза на происходящее. Вначале они отмахивались от нас, как от назойливых мух, потом перешли… ну, скажем так, к грязным методам. Однажды в подъезде меня избили, чуть голову не проломили. Из редакции выкрали компьютер со всей базой данных по этому вопросу, посыпались телефонные звонки с угрозами. В общем, всякое было.

— Значит, вы приехали в Москву в поисках правды?

— Нет, — усмехнулся журналист, — мы не настолько глупы. К счастью, у нас в городе нашлись влиятельные единомышленники. Игорь Валерианович — один из них.

— А Игорь Валерианович, он кто? — с невинным видом поинтересовалась Наталья.

Голубоглазый блондин в застегнутом на все пуговицы пиджаке, до сих пор внимательно изучавший местный пейзаж, обернулся, поерзал на стуле и многозначительно засопел:

— Игорь Валерианович… Как бы это выразиться?.. Человек, обладающий неформальной властью в Томске.

— Ясно, — коротко сказала Наталья.

— Только с его помощью нам удалось переломить ситуацию. Буквально за три месяца мы добились на этом поприще кардинальных успехов.

— Каким же образом?

— Мы объединились всем миром, каждый помогал чем мог. Вначале разработали общий стратегический план, а воплощался он в жизнь методами, скажем так, которыми обычно действуют органы сыска.

Наталья достала из сумочки блокнот и диктофон.

— Это безумно интересно! — воскликнула она, нажимая на кнопку записи.

Заметив это, Ямпольский и Баранов вернулись за столик.

— Сергей Тимофеевич, что же вы мне сразу не сказали? — с укоризной посмотрела Наталья на депутата. — То, что удалось сделать этим людям, — без преувеличения, подвиг. Я бы обратилась через своих знакомых на телевидение.

Ведь это проблема общегосударственной важности! Необходимо не просто заявлять о борьбе против наркомании, нужно демонстрировать конкретный положительный опыт.

Я, конечно, могу написать статью, но это не будет иметь того резонанса, который вам обеспечат электронные средства массовой информации.

Хмурое лицо Ямпольского неожиданно прояснилось. Он начал поглядывать на Наталью почти с уважением: мол, ты хоть и сопливая, но лишнего на себя не берешь, знаешь предел своим возможностям и честно предупреждаешь об этом.

Баранов, уловив перемену в настроении своего покровителя, облегченно закивал. «Я же говорил, что она в порядке», — просили поощрения его обращенные к Ямпольскому глаза.

— Нам пришлось работать агентурными методами, — с жаром распинался уже в микрофон журналист. — Игорь Валерианович помог подобрать людей, которых мы внедрили в сеть распространителей дешевых наркотиков. Вышли на организаторов этого бизнеса, выявили связи между ними и коррумпированными городскими чиновниками. После этого в дело вступили другие люди…

* * *

Разговоры с подругами Натальи Мазуровой мало добавили к тому, что уже знал майор Старостин. Да, ему стали известны кое-какие подробности биографии девушки и особенности ее характера, но все это было слишком неопределенным, смутным, ускользающим.

Он был уверен, что подруги Мазуровой уже наверняка дали ей знать о том интересе, который проявляет к ней следователь Московского уголовного розыска.

Если она в чем-то и замешана, то, получив эту информацию, постарается затихнуть, не привлекать к себе внимания.

Так или иначе, разговор с Мазуровой предстоял Старостину в самое ближайшее время, и к нему необходимо было серьезно подготовиться.

Очередным номером в списке собеседников майора была Фаина Яковлевна Соколова — скромный вахтер театра. От этой встречи Старостин ждал большего и не ошибся.

Пожилая седоволосая женщина оказалась благодарным собеседником.

Уединившись с майором из МУРа в небольшой подсобной комнате, где стояли старый потертый диван, пара стульев и небольшой столик с электрочайником, вахтерша тут же заговорила:

— А вы знаете, мой муж тоже работал в органах. Правда, не в Московском уголовном розыске, а в транспортной милиции, но все равно я очень уважаю людей вашей профессии. Сослуживцы мужа были в нашем доме самыми дорогими гостями.

Какие замечательные времена! Я постоянно вспоминаю… Это был конец сороковых — начало пятидесятых годов, мы все служили одному делу, был такой энтузиазм! Не то что сейчас. Знаете, мы даже песни за столом пели патриотические. А то, что сейчас по телевизору показывают… Тьфу! — Она смачно сплюнула на пол. — Сплошной разврат! И молодежь такая же растет.

— Вот как раз о молодежи я и хотел с вами поговорить, — вставил Старостин, прерывая бурное словоизвержение собеседницы.

— Я сразу догадалась, что вы пришли по серьезному делу. — Чайник закипел, и Соколова залила кипятком заварку в граненых стаканах. — Вы по адресу обратились. Я тут не просто так сижу. Знаете, многие думают о нас, пенсионерах, с пренебрежением — мол, старая рухлядь, сидят тут, пользы от них никакой… А мы ведь все примечаем, все на ус мотаем: кто, когда, с кем пришел, ушел, как при этом себя вел, как выглядел, иногда даже слышно, 6 чем разговаривают. Нет, вы не подумайте, что я специально подслушиваю, но и уши затыкать не собираюсь.

Они ведь проходят мимо, на нас внимания не обращают. Не могу, конечно, сказать этого обо всех. Есть люди культурные, приличные, всегда поприветствуют, поинтересуются здоровьем, самочувствием. Вот, например, наш генеральный директор — очень приличный мужчина. А его жена — так та просто душечка!

— Я и не сомневался, что ваш руководитель — порядочный человек. Но меня интересует кое-кто из ваших технических сотрудников.

— Да-да. — В глазах у Соколовой блеснуло непритворное любопытство. — И кто же?

— Вы не припоминаете некую Наталью Мазурову?

— Наташу? — Вахтерша удивленно вскинула брови. — Я ее прекрасно знаю!

Вот уж на кого бы не подумала ничего дурного… А что она сделала?

— Да пока по нашему ведомству за ней ничего не числится.

— Почему же она вас интересует?

Старостин наклонился к вахтерше и, понизив голос, доверительно объяснил:

— Понимаете, мы сейчас заняты расследованием одной крупной мошеннической операции, в которой замешан некий влиятельный бизнесмен.

Устанавливая круг его знакомых, мы выяснили, что он довольно близко общался с Мазуровой. — Он врал, даже и не предполагая, насколько близок к правде.

— А… — понимающе протянула Соколова. — Я всегда была уверена, что все они — жулики. Их тут много толчется. Вы, наверное, имеете в виду того, который за Наташей на таком большом черном «Мерседесе» приезжает?

— На «Мерседесе», — наугад подтвердил Старостин.

— У них на рожах написано, что мошенники. И как это в наше время, когда пенсионеры, .еле-еле сводят концы с концами, можно швыряться деньгами налево и направо? Понастроили тут всяких казино, борделей, живут в свое удовольствие…

Нельзя же так!

— Совершенно с вами согласен, — честно признался Старостин.

— Вот в наше время даже руководство вело себя скромно.

— Времена переменились, — торопливо произнес Старостин, стараясь не допустить, чтобы наблюдательная старушка целиком ушла в область ностальгических воспоминаний. — Так вы говорите, что видели этих бизнесменов?

— Да-да, и не один раз. Все обхаживали Наташу. Только она — молодец!

Вот уж о ком ничего плохого сказать не могу, так это о ней, — повторила вахтерша. — Презирает она это жулье. Сколько раз своими глазами наблюдала: он к ней и так и эдак, а она носик вверх, отвернется и пошла себе гордо мимо распахнутых дверей машины. Вообще она — девушка порядочная, не вертихвостка какая-нибудь. У нас ведь в театре много таких, что только и думают — как бы замуж повыгоднее выскочить. А Наталья себя блюдет, хотя тут, в театре, многие по ней сохнут.

— Так уж и сохнут? — подзадорил ее майор.

— А что вы думали? Взять, например, нашего художника — Сретенский его фамилия. Он у себя в мастерской ее портрет пишет. Правда, скрывает от всех…

Но у нас в театре ничего не спрячешь. Сама-то я эту картину не видала, но вот уборщицы наши… — Вахтерша многозначительно замолчала.

— И что, красивая картина? — полюбопытствовал Старостин.

— Говорят, что красивая. Наташа там — как королева на троне.

Старостин почувствовал, что начинает все больше и больше путаться. В принципе все рассказанное его прежними собеседницами укладывалось в некую психологически целостную схему: самостоятельная, гордая, независимая. Все это, по-видимому, обусловливалось психологической травмой, полученной в детстве, — потерей родителей. Однако это вовсе не предполагало в ней страсти к совершению хладнокровных преступлений. Может быть, надо искать причину в неудовлетворенных личных амбициях: при всей ее страсти к театру она вынуждена довольствоваться скромной ролью гримерши. Приживалка при чужой славе. Возможно, но…

Чем больше Старостин думал об этом «но», тем больше терзался сомнениями. Может, напрасно он затеял всю эту бодягу? Вместо того чтобы заниматься серьезными делами, тратит время на какую-то девчонку, да еще втайне от начальства. Что он скажет Арсеньеву в понедельник о проделанной за неделю работе? Пока что его умозрительные заключения ничем конкретным не подтверждались. Следы от ножа на лице погибшей в форме креста — и крест на щеке у Мазуровой?.. Это делает ее похожей на жертву, которая скрывает факт посягательства на нее. От страха? Не слишком на нее похоже. Но как ни крути — зацепка…

— Скажите, Фаина Яковлевна, а вы не замечали за Мазуровой чего-нибудь такого… Например, странностей в поведении?

— Нет. Она всегда приветливая. Хотя… Какая-то грусть появилась у нее в глазах. Ну и… Я не знаю — важно это или нет, но мне показалось, что походка у нее изменилась.

— Это любопытно.

— Раньше она словно порхала, а сейчас — ходит задумчивая, словно груз на нее какой-то давит. Но мне кажется, что это из-за мужчин. Может, влюбилась… Да вы бы сами с ней поговорили.

— Именно это я и собираюсь сделать. Надеюсь, что вы сохраните нашу беседу в тайне.

— Конечно, я все понимаю.

— Да, и вот еще что. — Он вынул из нагрудного пиджака визитную карточку и протянул ее вахтерше. — Если вдруг узнаете о чем-нибудь интересном — позвоните мне.

— Слышь, Наташка, да куда ты попрешься? — Бывший наркоман-героинщик повис у нее на руке, нутром почуяв родственную душу. — Мы сейчас с Игорем Валериановичем и с ребятами двинем в какое-нибудь уютное местечко, поужинаем.

Нам как раз женской компании не хватает.

Наталья глянула на часы. Как обычно, она уже опаздывала в театр.

— Не могу, извините, работа.

— Да какая работа, на ночь глядя?

— Сегодня у главного планерка.

— Какая планерка в такое время?

— Я ведь журналистка, меня, как волка, ноги кормят. Днем в поисках материалов бегаю, а вечером сажусь за компьютер. Да еще совещание. — Плевать на компьютер и на совещания! Завтра сядешь, — возбужденно говорил излечившийся от наркотической зависимости сибиряк. — Вот и Игорь Валерианович не возражает. Верно?

— Дело есть дело, — коротко заметил Лепило. Наталья уже собиралась покинуть теплую сибирскую компанию, когда Баранов, которому тоже не хотелось с ней расставаться, заметил:

— Захочешь присоединиться к нам, позвони мне на сотовый, может, еще подскочишь.

— Как получится. — Наталья на всякий случай попрощалась и зашагала в сторону стоянки такси.

Глава 13

Михайлюк возник перед нею словно из-под земли.

— Стой! Куда торопишься? — схватил он ее под локоть, когда Наталья поднималась по ступенькам театрального подъезда.

— Скоро спектакль, — высвободив руку, неприветливо сказала она. — У меня работа горит.

— Ты теперь должна думать о другой работе, — зло бросил он. — Что ты в этом театре забыла? Платят копейки, а можешь заколачивать тыщи. Надо, чтобы ты по вечерам делом занималась, а не в этом бардаке торчала.

— Кому это надо?

— Ах! Ну да… — демонстративно закатил глаза бывший следователь. — Ты у нас — особа возвышенная, о кино мечтаешь.

Наталья попыталась уйти, но Михайлюк преградил ей путь:

— Ты с лохом встречалась?

— Да. — Она отвела глаза в сторону.

— А Лепило приехал? Или как там его?

— Приехал.

— Так ты и с ним успела повидаться?

— Успела. Что из этого?

Михайлюк радостно улыбнулся и потер руки.

— Лох созрел. Будем разувать. Сегодня вечером вы с ним должны быть на хазе. Леник и Цыгарь сделают все, что надо. Завтра будем при капусте. Давай действуй.

* * *

Баранов чувствовал, что день, который начался так неудачно, может обернуться многообещающим вечером и насыщенной любовными утехами ночью. Во время ужина в дорогом ресторане на Тверской его томские спутники не вспоминали о делах, что уже само по себе было хорошим для него признаком.

Потом приехала Наталья. Вначале она держалась несколько отстраненно, но после пары бокалов шампанского расслабилась, временами даже отвечала некоторой взаимностью на его неуклюжие ласки. Баранов, памятуя о том, как плачевно закончился предыдущий вечер, старался держать себя в руках и спиртным не злоупотреблял.

После нескольких рюмок дорогого французского коньяка он ощутил прилив сил. Похмельный синдром, преследовавший его с самого утра, отступил.

«Полегчало», — обрадовался он и с удвоенной энергией начал ухаживать за Натальей.

Ближе к полуночи, когда музыканты джазового квартета, выступавшие в ресторанном зале, стали складывать инструменты, Наталья под столом прикоснулась пальцами к подрагивавшему от нетерпения колену Баранова.

— Я собираюсь уходить. Надеюсь, вы меня проводите, Сергей Тимофеевич.' — Конечно, — облизнув пересохшие губы, просипел тот.

Торопливо распрощавшись с земляками, которые, впрочем, не выразили по этому поводу ни малейшего сожаления, Баранов вышел из ресторана, держа Наталью под локоть. Очутившись на заднем сиденье такси, он позволил себе авансом некоторые вольности. Его руки непрерывно шарили по ее бедрам, губы жарко шептали, источая аромат коньяка:

— Наталья, как только я вас увидел, то сразу понял, что мы с вами созданы друг для друга. Мне послало вас само провидение. Понимаете, я — фаталист. Считаю, что в этом мире случайных вещей не бывает. Все предопределено свыше, и если господь послал мне такую женщину, как вы, значит, это зачем-то нужно. Не будем же нарушать карму и допьем эту чашу до дна…

Временами, когда он становился особенно наглым, Наталья плавно отстранялась и шептала:

— Только не здесь, не здесь… Еще не время…

— Когда же мы приедем? — нервно вздрагивал он, глядя в окно. — Где это мы? Я что-то не узнаю этих мест. Москва такой огромный город! А вы так далеко живете.

— С моими скромными доходами я не могу позволить себе снимать квартиру в центре.

— Ничего, вскоре мы это исправим. Вы будете жить на Садовом кольце. Я могу, у меня все схвачено.

«Опять понесло, — думала Наталья, — сейчас начнет рассказывать о тайге, медведях, сибирских мужиках, которые спасут Россию… Да ее надо спасать от таких, как ты!»

Наконец такси остановилось у неприметной пятиэтажки в глубине погруженного в глубокий сон микрорайона. Пребывающий в крайней степени возбуждения депутат просто выпрыгнул из машины. Наталья провела своего спутника по темному, насквозь провонявшему мочой и подвальной гнилью подъезду и остановилась у неказистой, обшарпанной двери. Нарочито громко звенела ключами, отпирая замок. Баранов, воспользовавшись моментом, обхватил ее за бедра, прижался к ней всем телом.

— Сергей Тимофеевич, потерпите еще пару минут.

— А что будет через пару минут?

— Сюрприз.

Она распахнула дверь и протиснулась в неслишком просторную прихожую.

«Протиснулась» потому, что Баранов почти висел у нее на плечах. Увлекая его за собой, Наталья вошла в комнату, пошарила рукой по стене и щелкнула выключателем. Загорелся свет.

В скупо заставленной мебелью совкового образца комнате на продавленном диване сидели громадный рыжеволосый детина со здоровенными ручищами и золотой фиксой во рту и сухощавый жилистый паренек с вьющимися темными волосами, смуглой кожей и хитрым взглядом смеющихся глаз.

Рыжий был Леня Михайлюк — младший брат Федора. Его спутник — Степа Цыганков, разбитной балагур, обладавший множеством практических талантов. Для него не представляло труда подобрать ключи к чужой квартире, вскрыть механический сейф, обезвредить не слишком сложную систему сигнализации, вскрыть машину и завести двигатель без ключей. Благодаря своей внешности и фамилии он получил кличку Цыгарь.

— Здорово, дядя! — весело произнес Цыганков. Баранов изумленно захлопал глазами и обернулся к Наталье:

— Это кто? Мы куда попали?

— Попали куда надо, дядя. Да ты не тушуйся, садись. Мы с тобой разговоры разговаривать будем.

Замутившийся от алкоголя взгляд депутата мигом прояснился. Он попятился к выходу, но тут с дивана, недвусмысленно поигрывая кулаками, встал Леня Михайлюк.

— Садись, — рявкнул он, — а то в рыло получишь! Почти двухметровый рост и соответствующий вес Лени произвели впечатление. Опасливо поглядывая на рыжеволосого детину, Баранов отступил в глубину комнаты.

Леня прислонился к дверному косяку, сложил руки на груди и, повернувшись вполоборота, сказал Наталье:

— Посиди на кухне. Сами разберемся.

Ничего не говоря, Наталья вышла из комнаты. Она не испытывала ни малейшего желания наблюдать за предстоящей экзекуцией. Присев на табурет у темного окна, достала из сумочки пачку «Мальборо» и закурила. Пальцы ее мелко подрагивали — ее бил нервный озноб.

— Вы, похоже, не понимаете, с кем связались? — обмерев от страха, произнес Баранов. — Я депутат Государственной думы. У меня иммунитет…

— Что-что у тебя? — ухмыльнулся Леня, демонстрируя мускулатуру.

— Я… — запнулся Баранов. — Я обладаю статусом депутатской неприкосновенности.

— Может, ты нам еще ксиву свою покажешь? — засмеялся Цыгарь. — Ты, дядя, не стой тут, как болт. Давай-давай, присаживайся! — похлопал он ладонью по протертому дивану.

Баранов еще пытался что-то возразить, но потом обреченно опустился на скрипучие пружины.

— Нам твоя неприкосновенность по херу, — все с той же радостной улыбкой прокомментировал ситуацию Цыгарь. — Мы не конторщики, а скорее коммерсанты.

— Какие еще коммерсанты? — наморщил лоб Баранов.

— Ну, ты же пришел заключить с нами сделку?

— Точно, Цыгарь, — кивнул Михайлюк-младший.

— Какую сделку? — непонимающе вертел головой Баранов. — Что вы от меня хотите?

Цыгарь, припомнив цитату из любимой книги, после короткого смешка сказал:

— Мы, гражданин Козырь, хотим от вас того же, чего хотел Коля Остенбакен от польской красавицы Инги Зайонц. Он хотел от нее любви.

В ответ раздался отчаянный скрип диванных, пружин.

— Чего? — Челюсть у депутата отвисла.

— Слышь, Лень, может, врезать ему по башке, а то он ни хрена понимать не хочет?

— Щас врежу, — с готовностью отозвался Михайлюк-младший, поигрывая увесистым кулаком.

— Только не по лицу! — взвизгнул Баранов.

— Короче, Козырь, — жестом остановив Михайлюка, продолжил Цыгарь, — в знак нашей взаимной любви ты должен купить у нас одну вещицу. Конечно, покупка обойдется тебе недешево, но ведь это ради любви к тебе и твоей роже, которой ты так дорожишь.

— Какую еще вещицу? Вы можете говорить по-человечески?

— Кассетку… маленькую такую. — Ловким, как у фокусника, движением Цыгарь извлек из нагрудного кармана джинсовой рубашки миниатюрный диктофон.

Щелкнув кнопкой, открыл крышку диктофона и продемонстрировал Баранову микрокассету. — Эта штучка обойдется тебе в двадцать штук баксов. Если скажешь, что тебе эта сумма не по карману, любви между нами не получится.

— Что? — задохнулся от негодования Баранов. — За эту ерундовину — двадцать тысяч долларов? Да ей десять рублей красная цена в базарный день!

— Слышь, Леня, он точно идиот, — не теряя веселого расположения духа, заметил Цыгарь, — абсолютно не въезжает, сколько может стоить любовь. Другие за любовь жизнь кладут, на край света готовы пойти, в шалаше жить, а этому двадцать штук жалко.

— Цыгарь, — угрожающе шевельнулся Леня, — дай я ему врежу. Может, поумнеет?

— Я не понимаю, чего вы от меня хотите, — лопотал Баранов, не сводя взгляда с двухметровой фигуры Лени Михайлюка. — Подсовываете какую-то кассету, долдоните о какой-то любви… Какой Зайонц? Какая любовь?

— А еще депутат, — с издевкой передернул плечами Цыгарь. — Даже книг в детстве не читал. Зайонц — это не он, а она. Может, мы ошиблись и он вовсе не козырный?

Постоянно всплывавшая в этом странном разговоре агентурная кличка Баранова не давала ему покоя. Сначала он подумал, что попал в руки к обыкновенным бандитам, потом — что эти бандиты, чего доброго, могут оказаться сотрудниками компетентных органов, которые таким экстравагантным способом выходят с ним на связь. Но внешность и поведение Лени Михайлюка заставили Баранова подвергнуть эту версию сильному сомнению.

Наконец Цыгарь прояснил ситуацию:

— Дурак ты, дядя. За то, что записано на этой кассете, томские пацаны отвалят нам нехилые бабки, но в знак нашей любви к тебе мы готовы продешевить.

— Он снова вставил микрокассету в диктофон и, нажав кнопку, включил воспроизведение.

«Да я их всех вот где держу… — раздалось из миниатюрного динамика пьяное бормотание депутата Баранова. — У меня все схвачено. Они думают, что купили меня, синева беспорточная, думают, что теперь могут пользоваться мной, как шлюхой в борделе… Э нет! Они все на крючке у агента Козыря!»

— Еще? — поинтересовался Цыгарь и, не дожидаясь ответа, снова нажал на воспроизведение:

«Вот они только собираются ко мне завтра приехать, — продолжал бубнить Баранов, — а кому надо — об этом уже знают. Сечешь поляну?»

— Тебе мало? Слушай дальше:

«Лепило и его кодла. И этого героинщика с собой везут. Он, правда, соскочил с иглы, но все равно — паук, псих ненормальный. У него, в натуре, крыша давно съехала».

Лицо депутата Государственной думы и лидера вновь созданной фракции приобрело землистый оттенок.

— Откуда это у вас? Где вы это взяли? — сдавленным голосом произнес он.

— Где взяли — там уже нет, — ответил Цыгарь, выключая запись. — Ну что?

Теперь веришь в любовь?

— Верю, — просипел Баранов и, достав трясущимися руками из кармана пачку сигарет, закурил.

— Значит, по рукам?

— У меня с собой нет таких денег.

— Это понятно, — кивнул Цыганков, — с собой обычно такие бабки не носят.

— Я… я предлагаю встретиться завтра…

— Нет, — вздохнул Цыгарь, — этот номер не проканает. Не любишь ты нас все-таки, дядя. Собираешься завтраками кормить?

— Но я же не могу так сразу…

— Можешь! — резко оборвал его Цыганков. — А если не сможешь, то я тебе расскажу, что будет утром. Проснется твой Лепило с бодуна со страшным головняком, а тут ему в руки попадает кассетка, на которой некто Баранов рассказывает о том, как он стучит на Лепилу конторщикам. Как ты думаешь, что будет с этим Барановым? Ладно, можешь не отвечать, я тебе сам скажу. Скрутят его в бараний рог, а все потому, что он не понимает ценности жизни и любви.

Лицо Баранова болезненно передернулось.

— Да перестаньте вы об этой любви! — в сердцах бросил он. — Детский сад какой-то…

— Зря ты так, дядя, — с неожиданным металлом в голосе выговорил Цыгарь.

— Я могу уйти, но ты останешься…с Леней. Насколько я успел заметить, Леня тебя не любит.

Баранову ничуть не улыбалась перспектива остаться наедине с рыжеволосым громилой, который даже не скрывал, что у него чешутся кулаки. Уж лучше иметь дело с «весельчаком». Сознание собственной беспомощности заставило его обреченно вздохнуть и глубоко затянуться сигаретным дымом.

— Ладно, — через силу вымолвил он, — я согласен. Только… Вы должны дать мне гарантии.

Цыгарь хмыкнул:

— Гарантии дает только страховой полис, дядя.

— Я не уверен, что вы впредь не будете шантажировать меня.

— Ты о чем, дядя? Мы тебе товар — ты нам деньги. И никакого шантажа…

— Может быть, это не оригинал кассеты, а копия.

— Мы же это делаем из любви к тебе, дядя, а в любви все должно быть без обмана. Недоверие убивает чувства.

Некоторое время Баранов молчал, потом, поднявшись с дивана, затушил окурок в пепельнице, едва заметно шевельнул губами, будто разговаривая сам с собой, передернул плечами и кивнул:

— Поехали.

Леня Михайлюк обрадовался и потер руки:

— Вот это другое дело, — удовлетворенно пробасил он, выдергивая из кармана цепочку, на которой болтались ключи от машины. — И не вздумай с нами шутки шутить, у нас руки с удлинителями, — при этом он похлопал себя рукой по животу. — Намек понял?

— Как не понять, — угрюмо произнес Баранов. Все трое вышли в прихожую, Леня уже звенел цепочкой, открывая входную дверь, Баранов понуро стоял у него за его спиной, а Цыгарь, обернувшись, крикнул:

— Пока, Наташка! Ты тут не скучай, пока мы сгоняем на хату, где деньги лежат.

Наталья ничего не ответила, но, заметив, с какой ненавистью на нее смотрит Баранов, отвернулась. Хотя она не испытывала к нему жалости и уж тем более уважения, ей было не по себе.

Не успела дверь захлопнуться, как из маленькой темной комнаты с самодовольной улыбкой вышел Федор Михайлюк. Увидев, что на кухонном столе перед Натальей лежит пачка сигарет, он тут же с жадностью закурил. После нескольких глубоких затяжек отрывисто бросил:

— Не могу без курева. Вот это — самое хреновое в моей работе: сидишь в конуре и даже дым попускать не можешь. А ты, Черная вдова, права оказалась, в постели бы мы его так не раскрутили. — Это вынужденное признание он произнес скороговоркой. — Лихо дельце обтяпали, тьфу-тьфу-тьфу! — Трижды постучал по пластиковому столу и суеверно сплюнул через левое плечо.

Свернувшись калачиком, Наталья пыталась дремать, но ей это плохо удавалось из-за громового храпа Федора Михайлюка, который втиснулся в кресло напротив.

«Кретин! — с отвращением думала она. — Не успел задницу в кресло пристроить, как тут же захрапел». Отгоняя от себя дурные мысли, она ворочалась на диване, пока не услышала звук открывающейся входной двери.

Храп Федора Михайлюка мгновенно оборвался. Открыв глаза, он потянулся к внутреннему карману расстегнутого пиджака, но успокоился, как только из прихожей донесся голос Степы Цыганкова;

— Встречайте, у нас тут блюдечко с голубой каемочкой!

За окнами уже было светло, часы показывали половину шестого. Цыганков вошел в комнату, небрежно швырнул на журнальный столик две пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке. Федор подскочил и, метнувшись к столу, как заправский валютчик, принялся пересчитывать деньги.

— Ну, как все прошло? — между делом спросил он.

— Да нормалек. Клиент долго рылся в шкафу. Я так понял, у него там еще есть…

— Я предлагал Цыгарю: мол, долбанем его по башке и выгребем все. Да он мне не дал, — недовольно вступил в разговор Леня Михайлюк.

— Правильно сделал, — буркнул Федор, — мы не мокрушники какие-нибудь.

— Да я и не собирался его мочить, — виновато прогудел Леня, — так, придушил бы малек.

— Знаю я тебя, — откликнулся Михайлюк-старший, — ты в детстве так «малек» кошек придушить любил.

Наталья поежилась: она на дух не переносила людей, которые мучают животных.

Поджав под себя ноги, она с безразличным видом сидела на диване, глядя на деньги, которые мелькали в руках у Федора Михайлюка. Происходящее вызывало у нее такую брезгливость, что она мечтала только об одном — поскорее убраться домой, принять душ, смыть с себя всю эту мерзость, а потом, накрыв голову подушкой, забыться в долгом сне.

Наконец Федор, любовно подбрасывая пачки купюр на ладони, спросил:

— Как будем делить, по-братски или поровну?

— Э, знаем мы тебя, — откликнулся Леонид. — Давай поровну.

— Поровну так поровну, — охотно согласился Федор и молниеносно спрятал одну пачку себе в карман. — Половину мне, половину вам. — Из оставшейся пачки он вытащил сотенную купюру и прибрал ее к рукам.

— Э!.. Ты чего?! — возмутился Леня.

— Как «чего»? Половина мне, половина вам, а десять штук на три не делится. Для ровного счета сотку я забираю себе. Вопросы есть?

— Ни хрена себе! — Его младший брат выглядел обескураженным.

— Не шурши, брательник. Кто всю эту бодягу придумал? Ты? Хрена лысого.

Я придумал. Да и вообще, если бы не я, сидел бы ты сейчас в своей Мухосрани, коровам хвосты бы крутил и бычкам яйца резал. Три штуки триста баксов за одну ночь работы — и ты еще чем-то недоволен? Где ты такую зарплату найдешь?

Веснушчатое лицо Лени Михайлюка недовольно кривилось, но, получив на руки отсчитанные Цыганковым купюры, он заметно повеселел.

— Ну что, поедем гульнем? — весело подмигнув Наталье, протянул ей деньги Цыгарь.

— Езжайте куда хотите, а я безумно устала и хочу, спать. — Не пересчитывая, она сунула банкноты в сумочку и направилась к выходу.

— Правильно, езжай. Тебе надо хорошенько отдохнуть перед новой работой.

Да и вы тоже особо не расслабляйтесь, — обратился Федор к своим подельникам. — И бабками не хрен сорить. А то знаю я вас, будете баксами шлюхам задницы оклеивать. — Леня радостно загоготал. — Годик поработаем, а следующим летом на Канарах погужуем. Вот тогда и расслабитесь.

«Боже, в каком я дерьме!» — подумала Наталья, глядя на фотографию, которую протянул ей Федор Михайлюк.

* * *

Они сидели за столиком уличного кафе в районе Большой Грузинской. Перед Натальей стояла чашка кофе, Федор пил минеральную воду. Неподалеку был припаркован его служебный «Мерседес».

С фотографии на нее смотрело лицо мужчины, чем-то неуловимо напоминавшего крысу: маленькие, узкие бусинки-глазки под низко нависшими бровями, острый, вздернутый нос, безвольный подбородок с едва заметной ямочкой, тонкие приоткрытые губы, в щели рта виднелись нависавшие над нижней челюстью острые зубы.

«Ну и тварь…» — подумала Мазурова, а вслух спросила:

— Кто это?

— Знакомый моего шефа, — потягивая боржоми, сказал Михайлюк.

— Среди его знакомых много таких ублюдков? — с плохо скрываемым отвращением поинтересовалась Наталья.

— В бизнесе знакомства не выбирают, приходится иметь дело не только с красавцами. Короче, ввожу в курс дела: Кашинцев Игорь, по отчеству не помню, кажется, Петрович, налоговый инспектор.

Глядя на фотографию, Наталья вспомнила про теорию о связи между антропологическими данными человека и родом его деятельности.

— Само собой — берет, — продолжал Михайлюк. — И берет, насколько я знаю, немало. Не коренной москвич, вроде нас с тобой. Денег, по моим прикидкам, у него немерено, потому как особо ни на что их не тратит. Все, что у него есть, — это двухкомнатная хата в новостройке и «Жигули» — «десятка», которые он даже не покупал. Пользуется услугами проституток, потому что бабы его не любят. Ну, это и понятно. Кому такая падла понравится?

— Ты специально таких клиентов подбираешь? — возвращая фотографию очередного лоха, поинтересовалась Наталья.

— Какие попадаются. Я же не виноват, что у них такие морды отвратные.

Нам главное, чтобы у клиента были бабки, а любовь крутить с ними не обязательно. Твое дело — завлечь, глазками поиграть, ну там — коленку показать, а под это дело выкачать у него информацию. У тебя, Наташка, это хорошо получается.

— Значит, Кашинцев Игорь Петрович, — тяжело вздохнула она. — Что про него еще известно?

— Жмот страшный, за бакс удавится.

— Час от часу не легче. Может, мне еще его за свои по ресторанам водить?

— Может, и так, — ухмыльнулся Михайлюк. — Да ты не бойся, расходы компенсируем.

Глава 14

Выходя из театра, Наталья отметила про себя некую странность в поведении вахтерши. Та при ее появлении не расплылась, как обычно, в приветливой улыбке, а с озабоченным видом нырнула под стол и загремела там какими-то банками. Однако Наталья прекрасно догадывалась о причинах этого: подруги поведали о неприятных разговорах с милиционером, правда, постарались представить их как глупое недоразумение.

На улице она огляделась. Не заметив знакомого «Мерседеса», вздохнула с облегчением и направилась в сторону метро. Но не успела сделать и двух шагов, как к ней подошел светловолосый мужчина с бесцветной внешностью:

— Вы Наталья Мазурова?

— Смотря кому это нужно знать, — настороженно ответила она.

Мужчина вынул из кармана удостоверение и, развернув его, представился:

— Следователь уголовного розыска майор Старостин.

Ощутив некоторую слабость в ногах, Наталья все-таки сумела быстро взять себя в руки и холодно поинтересовалась:

— Тот самый Старостин, который активно интересуется моей скромной личностью?

— Тот самый, — спокойно сказал следователь. — Вам уже доложили?

— Вы полагали, что может быть по-другому?

— Да нет.

— Тогда зачем задавать глупые вопросы? Могу я узнать, чем продиктован столь настойчивый интерес? В театре скоро каждый монтировщик сцены будет подозревать меня в том, что я уголовный элемент. Правда, среди них много «синих», и это только подымет мой авторитет.

— Об этом пока рано говорить… — замялся Старостин.

— Но вы же меня в чем-то подозреваете?

— По долгу службы мне приходится подозревать многих.

— Тяжелая у вас жизнь. Как же вы по улицам ходите? Ведь любой прохожий может оказаться грабителем или убийцей!

— К счастью, в большинстве случаев это не так.

— На всех преступлений не хватает?

— Слава богу, честных людей больше, чем преступников. Но для того, чтобы не пострадали невинные, я обязан что-то делать, что оправдывало бы мое существование.

— Вы так и будете темнить? Если вас что-то интересует — спрашивайте, нет — извините, и разойдемся, как в море корабли.

— Вам это может показаться странным, но меня интересует происхождение шрама у вас на щеке.

Если бы он смотрел Наталье в глаза, то заметил бы в них холодную неприязнь.

— Допустим, я упала и порезалась. Вас это устраивает?

— Странный порез — в форме креста.

— Всякое бывает. Что дальше?

— Я — следователь. В силу специфики своей работы меня интересуют различные детали. Шрам ваш имеет столь нестандартную форму, что увольте, но я вам не верю.

— Вы можете предложить другие варианты? — с ядовитой усмешкой спросила Наталья.

— Могу. Например, это — результат преступного посягательства на вас или след от сведенной татуировки, которую могли сделать насильно. Думаю, по крайней мере один из этих вариантов близок к истине.

— На эту тему я говорить не желаю, — отрезала Наталья.

— Понимаю, что вы симпатии ко мне не испытываете. Это вполне естественно. Мало кто получает удовольствие от общения с сотрудником уголовного розыска. Я к этому давно привык. И если вы, мадам, хотите вывести меня из себя, у вас ничего не получится. Кишка тонка. Я не очередной ваш воздыхатель, которых вы так ловко динамите. Короче, если на вас было совершено нападение и вы скрываете этот факт, то тем самым помогаете преступнику, который, оставаясь на свободе, может совершить еще немало подобных деяний. Своим молчанием вы ставите под угрозу жизни других людей. Вы становитесь сообщником!

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Наталья приложила максимум усилий, чтобы скрыть волнение.

— Недавно в Битцевском лесопарке обнаружили труп женщины. У нее на щеках были порезы в форме креста…

Хотя само известие о трупе в лесопарке вряд ли могло порадовать нормального человека, Наталья все же вздохнула с некоторым облегчением. Она поняла, что интерес, проявляемый к ней со стороны угро, не имеет никакого отношения ни к ее прошлому, ни к ее настоящему. Если, конечно, следователь не солгал умышленно.

— Ну что ж… Раз такое дело, я скажу, что одна из ваших догадок была верной. Это след от сведенной татуировки.

— Татуировка на лице — довольно необычное явление в нашем обществе. Я был бы очень вам обязан, если бы вы рассказали об этом подробнее.

— Вы уже знаете, что у меня не совсем обычная судьба.

— Кое-какие детали вашей биографии мне известны, — согласился Старостин. — Вы сирота. Ваши родители погибли в автокатастрофе, а отношения с опекуншей у вас не сложились.

— Согласитесь, что это не имеет никакого отношения к убийству в лесопарке.

— Тем не менее, — настаивал следователь. — Хоть я и понимаю, что вам неприятно ворошить прошлое.

Наталья горько усмехнулась.

— Общение с вами напоминает мне посещение кабинета зубного врача. А я, извините, не мазохистка. Если у вас есть какие-то конкретные факты, доказательства, что ж, выписывайте повестку, приглашайте в кабинет, допрашивайте… Если нет — увольте. Вам в какую сторону?

Старостин неопределенно пожал плечами.

— А мне — в противоположную. Всего доброго.

Глянув Наталье вслед и мысленно отметив достоинства ее фигуры, он достал сигареты и закурил.

— Скрываешь ты что-то темное, дорогуша, скрываешь, — пробормотал он себе под нос. — Сдается мне, придется копать под тебя поглубже. Завтра же с утра займусь составлением запроса. Пусть ребята копнут материалы на тебя.

Наталья шла не оглядываясь. "Что делать? — пульсировало у нее в голове.

— Может, рассказать Михайлюку? Вдруг тогда он отстанет? Нет, ни в коем случае!

Он испугается и начнет заметать следы. А я становлюсь нежелательным свидетелем.

Еще решит убрать меня! С ним шутки плохи… Тогда бежать, скрыться? Но куда, где? Да и есть ли смысл. Не знаю, что в голове у этого следователя, но, похоже, он про меня пока ничего не знает. Про то, что я из Калининграда, в Москве никто, кроме Федора, не знает. А с Ригой ему связаться будет не просто. Латвия теперь другое государство, и отношения с ним — не радужные. Чтобы в Риге согласились помочь, нужны веские основания. А что у него на меня? Ничего. Но этот, похоже, не остановится. Слишком крысоподобная внешность. Вынюхивает все, высматривает. Что, если до Калининграда докопается? Тогда мне конец! Что же делать? Ждать? Может оказаться поздно…"

* * *

Кашинцев сидел за столом в своем скромном кабинете, с головой погрузившись в изучение документов из толстой папки, обложка которой была украшена крупными буквами: "ЗАО «Росвнешимпэкс». Внимательно вчитавшись в очередной документ, а затем последовательно сравнив его с другими бумагами, удовлетворенно хмыкнул и, покусывая нижнюю губу, принялся делать пометки в своей записной книжке.

Записи эти состояли из длинных рядов цифр и символов, смысл которых был понятен только самому Кашинцеву.

— Придется раскошелиться, Руслан Каримович, — шевеля губами, едва слышно произнес он. — Надеялись меня развести? Э нет… Я каждую запятую в ваших документах помню. Мне еще в детстве говорили, что у меня память на цифры феноменальная.

Этот увлекательный процесс был прерван осторожным стуком в дверь.

— …Минуточку! — торопливо крикнул Кашинцев. — Я занят! — Дописав еще несколько строк, он захлопнул записную книжку и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Выпрямившись за столом и постаравшись придать лицу как можно более внушительное и серьезное выражение, крикнул:

— Войдите!

Дверь осторожно открылась. Увидев посетителя, точнее, посетительницу, которая шагнула через порог, робко прижимая к себе тоненькую папочку, Кашинцев обомлел: таких красавиц раньше ему приходилось видеть разве что на обложках дорогих журналов да еще, пожалуй, по телевизору.

Перед ним стояла высокая стройная девушка с густой копной золотистых волос, рассыпавшихся волнами по точеным обнаженным плечам. Майка-топ телесного цвета плотно облегала ее высокую грудь. Из прочей одежды взгляд Кашинцева отметил лишь узкую юбку, которая больше напоминала набедренную повязку.

Потрясающую длину ног подчеркивали изящные туфли на шпильках. А уж что до макияжа! Полнота чувственных губ оттенялась рубиново-красной помадой, а из-под густых ресниц на него смотрели испуганные зеленые глаза.

— Игорь Петрович? — робко спросила она, переминаясь с ноги на ногу, отчего ее эффектные бедра вызывающе покачивались.

Глаза Кашинцева мечтательно затуманились.

— Он самый… — выдавил налоговый инспектор, смахивая платком выступивший на лбу пот. — А вы по какому вопросу?

Девушка протянула ему тонкую папочку и тут же стыдливо сложила на обнаженном животе ладони.

— Дело в том, Игорь Петрович, что я открываю свою фирму.

— О! — только и нашелся что ответить Кашинцев. Он взял папку и, раскрыв ее, вслух прочитал:

— "Устав ТОО «Наталья». Интересное название.

— Я решила ничего не выдумывать, — пояснила посетительница, — и назвала фирму своим именем.

Перед «делом» Михайлюк предлагал ей сделать фальшивый паспорт и регистрировать фирму на чужую фамилию. Но Наталья отказалась. «Черная вдова так Черная вдова, — решила она, — будем держать марку». Самка этого самого ядовитого в мире паука пожирает самца после выполнения «брачного обряда». И Наталья «пожирает» самцов. И уничтожает их не примитивно-физически, а расправляется с ними психологически, морально размазывает по стенке. И нисколько при этом их не боится. Не пристало Черной вдове бояться своих жертв.

Она намного сильнее их и делает свое «дело» так, что остается для них на недостигаемой высоте.

— Да вы присаживайтесь, — наконец опомнился Кашинцев, указывая на стоявший у стола венский стул.

Девушка, немного осмелев, села и стремительно закинула ногу за ногу.

Чтобы лучше было обозревать ее соблазнительные бедра, Кашинцев подался вперед.

— Очень любопытно… Весьма, весьма любопытно… — рассеянно поглядывая в устав, проговорил он. — И чем же вы собираетесь заниматься?

— В каком смысле? — Девушка приподняла ниточки бровей.

— Я имею в виду вашу производственную деятельность.

— Ах, вы об этом! Вообще-то у меня в уставе указаны разные виды деятельности, но учитывая, что я имею, так сказать, некоторое отношение к шоу-бизнесу, собираюсь самостоятельно продолжать работу в этом направлении.

— Вы не могли бы уточнить, Наталья?.. — Кашинцев пролистал устав и остановил взгляд на фамилиях учредителей. — Вы, значит, госпожа Мазурова?

— Совершенно верно.

— Все понятно. Расскажите мне подробнее о том, чем собираетесь заниматься.

— Вы знаете, — приободрившись, начала она, — шоу-бизнес столь разнообразен, что одним словом этого не опишешь. Это — организация показов моды, всевозможных конкурсов красоты, концертных выступлений, съемки видеоклипов, показы молодых талантов, художественные выставки, рекламные сессии…

— Что-что, простите?

— Ну как же? — Она посмотрела на него с удивлением. — Вы не знаете, что такое рекламная сессия?

— Я, конечно, слышал об этом, — стараясь скрыть свою неосведомленность, произнес Кашинцев, — но вот насчет подробностей…

— Все это довольно просто, — словно не заметив секундной растерянности собеседника, принялась объяснять Наталья. — На Западе существует множество рекламных агентств, фирм и компаний, специализирующихся на организации рекламных акций. Там сейчас большой популярностью пользуются славянские девушки. Представители таких фирм довольно часто приезжают в Москву и знакомятся с возможными кандидатами для участия в рекламных акциях. При этом имеется в виду, что в дальнейшем эти девушки могут получить у них постоянную работу. А функция организатора данной рекламной сессии с нашей стороны заключается в том, чтобы из множества моделей, предлагаемых нашими модельными агентствами, выбрать те, которые наиболее полно отвечают требованиям заказчика.

Кашинцев потер потным пальцем свои тонкие губы:

— Так вы, значит, собираетесь работать с западными партнерами?

Любопытно, любопытно…

— Сейчас многие работают с западными партнерами. — Наталья кокетливо пожала плечами, заставив Кашинцева негромко откашляться.

Наталья отметила про себя, что налоговый инспектор с готовностью заглотил наживку.

— Вас что-то смущает?

— Дело в том, госпожа Мазурова, что перечисленные вами виды деятельности относятся к сфере нашего пристального интереса. Кстати, ваша фамилия кажется мне знакомой.

— Не вы первый мне это говорите, — как бы между прочим заметила она.

— Да-да, кажется, я начинаю припоминать. В свое время был такой то ли член политбюро, то ли секретарь ЦККПСС.

— И то и другое, — уточнила Наталья.

— Так вы имеете к нему какое-то отношение?

— Игорь Петрович, — она изобразила на лице самую изысканную улыбку, на какую только была способна, — мне бы не хотелось распространяться на эту тему.

Я привыкла полагаться только на свои собственные силы. С семнадцати лет я предоставлена сама себе.

Кашинцев понимающе закивал.

— Мне это очень импонирует, госпожа Мазурова. Я тоже привык добиваться всего в жизни собственным трудом, — он с гордостью окинул взглядом свой кабинет. — Всем, чего я достиг в жизни, я обязан только себе, своим способностям и своему упорному труду. — Кашинцев повернулся на стуле к монитору компьютера на своем рабочем столе и начал водить курсором «мыши» по экрану, щелкая кнопками. — Займемся делом.

Пока налоговый инспектор готовил комплект документов для регистрации образовавшейся фирмы, Наталья несколько раз томно вздыхала и меняла местами скрещенные ноги, то и дело стыдливо одергивая юбочку. «Грубовато работаю, конечно, но я же кукла Барби».

Наконец, нажав кнопку вывода на печать, Кашинцев резко повернулся на стуле и пристально посмотрел ей в глаза.

— Могу я задать один деликатный вопрос? — медленно растягивая слова, спросил он.

— Конечно, — заулыбалась Наталья.

— Вы не боитесь?

— Чего?

— Уже не говоря об интересе криминальных структур к подобному бизнесу, он опасен… м-м-м… скажем так, с финансовой точки зрения.

— То есть? — насторожилась Наталья.

— Шоу-бизнес предоставляет довольно широкие возможности, будем говорить откровенно, для сокрытия доходов. Особенно когда вы имеете дело с зарубежными бизнесменами. Вы понимаете, о чем я? Расчеты наличными без оприходования, без кассовых ордеров, нелегальный бартер…

— Вообще-то я не первый день в шоу-бизнесе. Работала и моделью, и по административной части. Некоторое представление о финансовой стороне этой деятельности имею. Но я решила открыть собственную фирму не для того, чтобы утаивать от государства свои доходы.

— А для чего же?

— Чтобы заниматься любимым делом.

— Понимаю, понимаю… Но все-таки до сих пор вы были… Как бы это помягче сказать? Исполнителем. Тут разница в мере ответственности. Когда вы возьмете бразды правления в свои руки, перед соблазном будет трудно устоять, — со знанием дела сказал Кашинцев.

— Это полностью исключено.

Растянув губы в змеиной улыбке, налоговый инспектор помахал у нее перед лицом указательным пальцем:

— Э, дорогая госпожа Мазурова, не зарекайтесь. От сумы да от тюрьмы…

Наталья сделала испуганное лицо:

— Неужели это так серьезно?

— Еще как! — заявил инспектор. — Иной раз вы и сами можете не заметить, как окажетесь на опасной грани. Ведь, как я понимаю из вашего рассказа, вам еще не хватает практического опыта.

Наталья вздохнула и, откинув рукой волосы с плеч, сказала:

— Я, конечно, надеюсь на содействие компаньонов, но, откровенно говоря, помощь квалифицированного специалиста в области финансов мне бы не помешала.

— Совершенно верно, именно это я и имею в виду. — Кашинцев откинулся на спинку стула, многозначительно поправив полы пиджака. — Без ложной скромности могу заметить, что, например, моими советами не брезгуют весьма крупные бизнесмены.

— А не очень крупным бизнесменам вы можете оказать помощь? — кокетливо поерзав на стуле, спросила Наталья.

— Вы имеете в виду себя?

— Да, — немного поколебавшись, сказала она.

— Над этим стоит подумать, — пытаясь набить себе цену, заявил Кашинцев.

— Я, конечно, человек достаточно занятой, но во внеслужебное время… — Он протянул ей визитку. — Позвоните мне как-нибудь вечерком, здесь указан домашний телефон.

Вернув Наталье документы, он окинул масленым взглядом фигуру девушки, когда та выходила из кабинета.

* * *

Вечер был жарким и душным. Наталья сидела на недавно выкрашенной скамейке в скверике напротив громадного и сверхсовременного супермаркета, выстроенного на месте бывшего Тишинского рынка. К стоянке возле стеклянной пирамиды торгового центра подъезжали шикарные иномарки, из-за лобовых стекол которых надменно взирали на окружающий мир жены и подруги сильных мира сего.

Наталья в своем скромном джинсовом комбинезоне и поношенных кроссовках на фоне одеяний от Гальяно и Гуччи выглядела гадким утенком. Впрочем, это ее не особенно волновало. Для встречи с Федором Михайлюком такой прикид был вполне к месту.

Она то и дело поглядывала на циферблат наручных часов. Михайлюк должен был появиться пятнадцать минут назад, но задерживался.

Наконец знакомый черный «Мерседес» скользнул в переулок возле сквера и притормозил на противоположной стороне улицы. Наталья села на переднее сиденье рядом с шофером. В машине она окунулась в густое облако табачного дыма и такую же удушливую атмосферу блатных песен Михаила Круга.

— Сделай тише, — закашлявшись, попросила Мазурова, — и проветри салон, а то задохнуться можно.

Михайлюк засмеялся, обнажив желтые прокуренные зубы, выключил музыку и, нажав на кнопку электроподъемника, приоткрыл окно.

— Легче стало?

— Ты опоздал.

— Твой продюсер задержал.

Наталья едва заметно поморщилась при упоминании о Руслане Гатаулине, но разговаривать на эту тему ей не хотелось.

— У меня мало времени.

— Ну, как тебе лох? — выбрасывая окурок в окно, спросил Михайлюк.

— Никак. Мне вообще эта идея не нравится.

— Нравится или не нравится, но бабки у него есть.

— Бабки-то, может, и есть, но мне он показался очень скользким и каким-то… даже не знаю… слишком хитрым.

— Еще бы! — хохотнул Федор. — На его месте любой был бы хитрым и скользким. Чуть сболтнешь лишнее — и сухари суши.

— Я не представляю, на чем его можно зацепить.

— Хватит прибедняться, Черная вдова, — оборвал ее Михайлюк. — Ты же у нас талант, не таких мужиков вокруг пальца обводила. Думай, напрягайся. Зря мы, что ли, всю эту бодягу затеяли?

— Вы затеяли, не я это все придумала, с откровенной неприязнью в голосе сказала Наталья.

— Придумала, конечно, не ты, а реализовывать придется тебе. Суетись, пронюхай что-нибудь, затащи его в постель, в конце концов, подпои. Он что, не мужик?

— Он мне больше крысу напоминает.

— Я это уже слышал. Тебе должно быть до фонаря — крыса или бегемот.

Твое дело бабье — хлопай глазками, води плечиками, тряси подолом. Не тебе объяснять.

— Ну хорошо, затащу я его в постель. Он и сам не прочь, слюни пускал, пожирая меня глазами…

— Во! — обрадовался Михайлюк. — Уже теплее. А говоришь — дохлый номер.

— Такие, как он, в постели обычно только сопят и ерзают…

— А ты хорошенько постарайся. Он должен расслабиться, почувствовать к тебе доверие, наверняка что-нибудь сболтнет, а ты слушай и мотай на ус. Имена, названия, суммы…

— Чепуха, — отмахнулась Наталья, — если даже он и проговорится о чем-нибудь таком, то все это будет абсолютно бездоказательно. Ну, в конце концов, чего мы добьемся? Он же не политик, не известный всей стране человек, не крупный чиновник. Политика можно поймать на компромате любого рода, и никаких особых доказательств не требуется — политическая карьера может быть погублена даже обычной болтовней. Крупному чиновнику тоже грозят крупные неприятности, если начальство узнает о нем что-нибудь компрометирующее. А на этого как надавить? Он — мелкая сошка, жалкий исполнитель, никто. Такие ничтожества, как он, совершенно неуязвимы. Даже если его уволят, он тут же осядет в каком-нибудь другом кабинете. Единственное, чего он может бояться, — тюрьма, но он и сам это прекрасно понимает. Ловить его на взятке, с поличным?

Мы же не оперативная бригада по борьбе с экономическими преступлениями.

Михайлюк задумался. Медленно разминая сигарету толстыми пальцами, покачал головой.

— Действительно, не так все просто, — вынужден был признать он. — Но ты имей в виду, что отказаться от разработки этого клиента мы не можем. Провели такую подготовительную работу, вкинули бабки в регистрацию… Что же нам теперь — офис снимать, людей на работу брать, зарплату им платить? Твою мать!

— Если хочешь поймать его за руку, на самом деле придется заниматься какой-то деятельностью. Но тогда нужна крупная афера и то — без особых шансов на успех.

— Да какая афера! — отмахнулся Михайлюк. — Что я, Челентано какой-нибудь?

— Ты, конечно, не Челентано, — впервые за все время разговора улыбнулась Наталья, — и блефовать не умеешь.

Если бы, произнося эти слова, Наталья знала, что именно на блефе ее удерживает возле себя бывший следователь Федор Михайлюк, если бы она только знала!..

— Нет, такой херней мы заниматься не будем. Да у нас и бабок на это нет. Мы должны работать чисто, без «хвостов». Пока будем действовать по намеченному плану, а там — посмотрим.

— Да я же говорю… — пробовала возразить Наталья.

— Заткнись лучше. Ты что, постели так боишься? Может, ты лесбиянка?

От охвативших ее неприятных воспоминаний Наталья побледнела. Но в затемненном салоне автомобиля перемена в ее лице осталась для Михайлюка незамеченной.

— Если я лесбиянка, то ты педераст, дядя Федор, — со злостью выпалила она.

Михайлюк шумно засопел носом.

— Еще раз такое от тебя услышу — пожалеешь, что со мной встретилась.

— Я и так жалею, — отвернулась Наталья. — Ладно, мне пора. Меня ждут в театре.

— Иди-иди, актриса. Только не забывай об основной работе. Я с тобой свяжусь.

Глава 15

— …Андрей Рублев — самый знаменитый русский иконописец.

Историографическая традиция относит его рождение к началу четырнадцатого века.

Это было самое мрачное для Руси время. Татаро-монгольское иго подавляло страну не только экономически, но и духовно. Единственной областью, в которой могли раскрыть свой талант гении эпохи, было клерикальное искусство. Учитель Андрея Рублева, знаменитый Феофан Грек, долгие годы провел в Византии, где усвоил православный греческий иконописный канон в совершенстве. Однако художественный дар его был так велик, что он не остановился на простом копировании, сумел развить иконопись и поднять ее до уровня высокого искусства. А его гениальный ученик Андрей Рублев даже превзошел своего учителя…

Монотонный голос экскурсовода, эхом отдававшийся в многочисленных залах Центрального Дома художников, где экспонировались иконы и муляжи фресок Андрея Рублева, заставлял Наталью отвлечься от цели ее прихода в ЦДХ. «Интересно, — думала она, разглядывая лики святых на потемневших от времени досках, — почему он назначил встречу именно здесь? Хочет показать, что простой налоговый инспектор может быть ценителем искусства?»

Кашинцев появился вовремя — минута в минуту.

Он неслышно подошел к Наталье сзади и, чуть наклонившись к ее уху, сказал:

— Непостижимо, правда?

— Вы имеете в виду?.. — Она чуть повернула голову.

— Да-да, глаза и лики. Такие смиренные и в то же время одухотворенные.

Отдаленные от нас временем и такие современные.

— Вы так считаете?

— Несомненно. Как будто сам Андрей Рублев смотрит на нас из глубины времен.

— Да, пожалуй… — Она намеренно отступила на шаг, как бы невзначай наткнувшись на своего спутника. — Ой, простите!..

Сквозь тонкое платье Наталья почувствовала его горячие руки и поняла, что не ошиблась.

— Ничего-ничего, — чуть покраснел Кашинцев, — я и сам не раз, созерцая эти великие творения, ловил себя на мысли, что теряю ощущение реальности. Хотя еще не доказано, что более реально — окружающий нас жестокий, бездуховный, жадный мир или живопись, которая превращает его в нечто идеальное и возвышенное.

— Пожалуй, тут я соглашусь с вами.

Они медленно прошлись вдоль стен зала, при этом Кашинцев аккуратно придерживал ее под локоть.

— Вы знаете, Наташа, — можно я буду вас так называть?

— Разумеется.

— Вы знаете, Наташа, мне очень жаль экскурсоводов, которые вынуждены многократно повторять одни и те же зазубренные фразы перед толпами малограмотного плебса, который сюда приводят, словно стадо. Большинству из них нет никакого дела до высокого искусства. С гораздо большим удовольствием они отправились бы на вещевой рынок «Динамо» за дешевым шмотьем.

— Возможно, вы в каком-то смысле правы, но мне кажется, что это слишком жестоко.

— Что именно вы считаете жестоким? — торопливо поинтересовался Кашинцев.

— Такое отношение к людям. Не все же из них посвящают свою жизнь колготкам и колбасе.

— Наташенька, вы — идеалистка! — уверенно заявил налоговый инспектор. — Вы всю жизнь имели дело с прекрасным, в ваш круг общения, очевидно, входили люди просвещенные, интеллигентные… А реальность, увы, столь низменна, что лишь общение с высоким искусством может спасти от ожесточения души.

— Может быть, и эти люди, — Наталья выразительно посмотрела на толпу экскурсантов, — тоже пытаются приобщиться к высокому, чтобы не забывать о душе?

— Ну, может быть, — Кашинцев едва заметно шевельнул плечами. — Но я мог бы поспорить с вами, что, выйдя отсюда, все они с энтузиазмом разбегутся по магазинам и на базары, мгновенно позабыв об услышанном и увиденном здесь. Ну да ладно, что это мы все о других? Давайте о нас с вами поговорим.

— Давайте, — улыбнулась она, — именно поэтому я и позвонила.

— А я уже устал ждать, думал, что вы так и не объявитесь.

— Почему?

Он вымученно рассмеялся:

— Мне показалось, что я вас напугал.

— Волков бояться — в лес не ходить.

— Это я — волк?

— Я имела в виду, конечно же, не вас, — Наталья сделала легкий реверанс в сторону Кашинцева, — а те неприятности, которые могут ожидать меня на избранном поприще.

— Что ж, мне импонирует ваша решительность, — сказал он, присаживаясь на узкую музейную банкетку и приглашая сесть Наталью. — У вас уже есть какие-то конкретные планы?

— Разумеется, есть. Но, откровенно говоря, я еще пока не разобралась со всеми формальностями.

— Я могу чем-то помочь? — с готовностью вызвался Кашинцев.

— Пока, наверное, нет, но в ближайшее время я собираюсь организовать крупную рекламную сессию, и тогда ваше предложение окажется кстати. — Она вдруг часто заморгала и осторожно притронулась пальцем к уголку глаза.

— Что-то случилось? — участливо спросил Кашинцев.

— Кажется, мне ресница в глаз попала. — Наталья раскрыла сумочку и принялась искать носовой платок.

Кашинцев неожиданно напрягся и, склонив голову, заглянул ей в сумочку, — Вы что-то ищете? — озабоченно поинтересовался он.

— Да, у меня здесь где-то платок…

— Позвольте, я помогу. — Он сунул руку в ее сумочку и подозрительно долго шарил в поисках носового платка. — Этот шелковый? — спросил он, доставая сложенный вчетверо маленький кусочек материи. — Какая прелесть! Повернитесь ко мне, Наташа.

Наталья широко раскрыла глаза, Кашинцев засуетился, пытаясь уголком носового платка подцепить едва заметную пылинку, и неожиданно широко улыбнулся.

— Что такое? — спросила она.

— Вы знаете наилучший способ достать соринку из глаза?

— Не знаю.

— Языком. Точнее, кончиком языка.

— Не стоит, — напряженно проговорила Наталья.

— Хорошо, хорошо, — смущенно согласился Кашинцев, поддел пылинку и вернул ей платок. — Все в порядке, ваш макияж не пострадал.

Наталья смахнула кончиком мизинца выступившую в уголке глаза слезу и, возвращая платок на место, заметила:

— Это дорогая водостойкая тушь.

— Я и не сомневался. Вы знаете, у меня есть предложение: давайте прогуляемся, можно пройтись по аллеям парка или по набережной, посидеть в каком-нибудь кафе. Годится?

— Пожалуй, здесь душновато.

— Ну, как все прошло? — Из телефонной трубки доносился озабоченный голос Федора Михайлюка. — Есть какие-нибудь зацепки?

— Какие, к черту, зацепки?! — раздраженно бросила Наталья. — Он ведет себя, как иностранный шпион, — подозрителен до паранойи.

— С чего ты взяла?

— Стоило мне раскрыть сумочку, как он тут же засунул туда руку и обшарил ее. То ли включенный диктофон искал, то ли гранату.

— Вот сука! — выругался Михайлюк. — И что, ничего не говорил?

— О делах — ни слова. Кормил меня баснями об искусстве и духовности.

— Какая, бля, духовность? Вот мудила! Но ты хоть дала себя помацать?

— Он сделал это, не спрашивая моего разрешения.

— Ручонки небось у него подрагивали?

— Как у всякого озабоченного мужика.

— Хоть что-то, — выдохнул Михайлюк.

«Обрадовался, — зло подумала Наталья. — Ну, дядя Федор, даром тебе это не пройдет. Я еще отыграюсь…»

— Ладно, не будем тянуть кота за яйца, — грубо сказал Федор. — Забивай ему «стрелку» на субботу и тащи на нашу хазу. Устроим клиенту испытание постелью.

— Еще слишком рано, — попробовала возразить Мазурова.

— В самый раз. Конец связи.

Времени до начала спектакля оставалось довольно много, и Наталья решила зайти в «Молодую гвардию». Это был ее любимый книжный магазин — расположен в центре города, а народу не так много, как в остальных. Первым делом она остановилась возле полки с путеводителями и географическими справочниками. С мыслью о возможном отпуске она полистала туристический справочник по Испании и, отметив для себя экзотические пейзажи Альмерии с белоснежными домиками в мавританском стиле, нашла на карте этот небольшой южный городок.

«Неплохое место, — подумала она. — Кажется, где-то там неподалеку, в горах, находится съемочная база, где Серджо Леоне снимал свои классные вестерны с Клинтом Иствудом. Вот бы махнуть туда…»

Поставив справочник на место, Наталья невесело вздохнула и прошла к стеллажам с исторической литературой. Пробежав глазами по многочисленным изданиям, на обложках которых были изображены двуглавые российские орлы и портреты Николая II, она обратила внимание на крупный фолиант в зеленой обложке — книгу академика Фоменко «Империя. Русь. Орда», вызвавшую своим появлением в свет настоящий скандал и пристальный интерес широкой публики.

— Интересуетесь новой хронологией? — раздался голос у нее за спиной.

Обернувшись, Наталья увидела уже знакомого ей следователя Старостина.

Глядя на него вполоборота, она подумала, что эта встреча едва ли была случайной.

— Следите за мной? — насмешливо спросила она.

— Хотите верьте, хотите нет, — на лице Старостина появилась принужденная улыбка, — но я часто бываю в этом магазине. Увидев вас здесь, был, так сказать, слегка удивлен. Вот, решил подойти.

— Вас удивляет, что я интересуюсь книгами?

— Скорее не книгами вообще, а подобной, с позволения сказать, литературой. — Он кивнул на книгу у нее в руках.

— Я в этом слабо разбираюсь, — призналась Наталья. — Просто недавно посмотрела передачу по НТВ, и услышанное меня заинтриговало. Но книга, вижу, сложнее, чем я думала. Вряд ли осилю. А вы считаете, что подвергать сомнению исторические догмы запрещено?

— Признаюсь, я не в восторге от подобных писаний. Меня смущают утверждения Фоменко о том, что библейские сказания имеют непосредственное отношение к истории Древней Руси. Я горжусь достижениями древнерусской цивилизации, но не думаю, что в этом свете допустимо подвергать сомнению Святое Писание и всю историю человечества.

— И все же это интересно. Послушав выступление одного из его коллег, я не сомневаюсь, что в чем-то Фоменко прав.

— Возможно, — пожал плечами Старостин. — Но варианты разрешения этой проблемы лично меня не устраивают. Вольности, которые он допускает, позволяют поставить под сомнение не только прошлое, но и настоящее. Так и до полной анархии докатиться недолго. Россия сейчас на перепутье, даже недавнее прошлое не служит примером для нынешних поколений. Я же верю, что Россия должна возродиться на основе идеалов христианской цивилизации, а Фоменко и его последователи именно эти идеалы ставят под сомнение.

— А вы не путаете христианские идеалы с сугубо политическими целями?

— История, по-вашему, не наука, а политика? — удивился Старостин.

— Конечно. Каждый трактует события прошлого по-своему, исходя из личной выгоды. Даже простой человек в зависимости от состояния в каждый момент видит свое прошлое по-разному.

— Может, вы и правы, — неожиданно для самого себя признался Старостин.

— Но есть еще и факты. А факты — вещь неопровержимая.

— Один и тот же факт можно рассматривать с разных точек зрения.

— От таких рассуждений, дорогуша, недолго до вседозволенности. А уголовное преступление — факт, не требующий интерпретации. Выводы из него однозначные: виновен — невиновен.

— Вы рассуждаете, как Вышинский.

— Если вы имеете в виду Андрея Януарьевича Вышинского, то он апеллировал не к фактам, а к признаниям. Надеюсь, вы помните: «Признание — царица доказательств»?

— Кажется, слыхала.

— Я же говорю о фактах, а факты-вещь упрямая, с ними не поспоришь.

— Учитывая ваш интерес к моей персоне, могу сказать, что отдельные факты в моей биографии можно оспорить в зависимости от того, к каким выводам вы хотите прийти.

Разговор становился для Натальи все более и более неприятным. Она резко захлопнула книгу, поставила ее на полку и, обернувшись, сухо заявила:

— Мне пора.

— Я тоже тороплюсь. В метро?

Наталья промолчала.

— Тогда нам по пути. У меня имеется к вам парочка вопросов…

— Извините за откровенность, но ваше общество мне неприятно. Я никогда не любила людей, которые навязчиво интересуются моим прошлым.

— Меня больше интересует ваше настоящее.

— Это не имеет значения.

«Надеюсь, ему о моем настоящем известно гораздо меньше, чем о моем прошлом, — подумала Наталья, решительно направляясь к выходу из магазина. — А может, он просто давит мне на психику. В таком случае он начинает делать первые успехи».

Старостин следовал за ней на некотором отдалении, и Наталья, выйдя на улицу, на мгновение остановилась. Следователь маячил в нескольких метрах позади нее, делая вид, что разглядывает газеты, разложенные на прилавке киоска «Моспечати».

«Если я пойду в метро, он наверняка потащится за мной. Блин, это просто маразм какой-то!»

Но ей повезло: у тротуара притормозил серый «жигуленок», и, не заглушив двигателя, водитель вышел из него. Купив пачку сигарет, он направился назад к машине. Не успел закрыть за собой дверцу, как Наталья вскочила на сиденье рядом с ним.

— Поехали, — решительно сказала она.

— Куда? — оторопело уставился на нее сидевший за рулем мужчина средних лет.

— Вперед! — сказала Наталья, посмотрев на владельца «Жигулей» огромными глазищами и одарив его одной из самых очаровательных улыбок.

— Вперед так вперед, — кивнул тот и, примирительно улыбнувшись, рванул с места.

«Резвая стерва, — подумал Старостин, провожая взглядом отъезжающую машину, — крутит мужиками как хочет… Но ничего, со мной у тебя такой номер не пройдет».

Глава 16

«Надо отдать Михайлюку должное, — думала Наталья, глядя на обновленный интерьер квартиры, где должна была состояться встреча с очередным „карасем“, — денег не пожалел и провернул все быстро».

Порыжевшие обои на стенах сменились импортными, с глубоким тиснением, потертая колченогая мебель исчезла, освободив место для вполне приличного мягкого уголка. Облезлые доски пола были скрыты под мягким ворсолиновым покрытием, а на кухне появился современный мебельный комплект с мойкой из нержавеющей стали. Снимая обувь в свежеотремонтированной прихожей, Кашинцев заметил:

— У вас вполне современно.

— Обыкновенный косметический ремонт. Видели бы вы, Игорь, что тут творилось две недели назад. Жить здесь было совершенно невозможно.

— Могу себе представить. После того, к чему вы привыкли с самого детства…

«Да уж… — подумала Наталья. — О том, к чему я привыкла с детства, лучше не вспоминать».

Войдя в большую комнату, Кашинцев первым делом направился к стоявшему на подоконнике магнитофону и с любопытством перебрал лежавшие рядом кассеты.

— Хм… Сплошная классика.

— Попсы мне хватает на работе, — ответила Наталья, открывая дверцу маленького бара, занимавшего угол комнаты. — Что будем пить?

— А что у вас есть?

— Шампанское, водка, коньяк…

— А сухое вино? Я, знаете ли, не употребляю крепких спиртных напитков.

— Могу предложить сухой мартини. Правда, оливки недавно кончились, а новых я купить не успела. Но со льдом это будет вполне приличный напиток. — Она взяла стакан для льда и направилась на кухню.

Кашинцев, бросая на Наталью подозрительные взгляды, последовал за нею.

Проходя мимо закрытой двери, потрогал ручку.

— Что тут? — Голос его прозвучал настороженно.

— Да что-то вроде кладовки, — стараясь не выдать волнения, бросила через плечо Наталья. — Я свалила там всякую рухлядь и заперла, чтобы не разносить по квартире грязь, — времени не хватает, чтобы довести до ума вторую комнату и ванную.

Кашинцев промолчал, но, судя по всему, не вполне удовлетворился объяснением. Присев на подоконник, он с таким вниманием следил за тем, как Наталья достает лед, будто она могла вытащить из морозильной камеры пистолет.

— Вас что-то интересует? — с легкой язвительностью спросила Мазурова.

— Нет-нет, просто любопытно, что такая женщина, как вы, может хранить в холодильнике.

— Даже если бы у меня были сбережения, я бы их здесь не хранила.

— Ну что вы, — смутился он. — Я просто так… Можно сказать, врожденное любопытство.

— Я тоже в детстве была очень любопытна, — сказала она скорее для того, чтобы поддержать беседу. — Мне многое было интересно, многое хотелось испытать, испробовать.

— Кажется, я догадываюсь, о чем вы говорите. Мир шоу-бизнеса такой…

Как бы это выразиться? Порочный.

Наталья рассмеялась.

— Неужели похоже. Что я погрязла в пороках?

— Конечно, нет, — торопливо ответил Кашинцев. — Вы произвели на меня впечатление человека сильного, целеустремленного. Хотя и… не совсем уверенного в себе.

— Что есть, то есть, — признала она, возвращаясь в комнату и помешивая в бокалах мартини со льдом.

Кашинцев погрузился в кресло перед журнальным столиком, Наталья подошла к нему и протянула бокал:

— Прошу.

— Благодарю. — Он подержал бокал в руке, с плохо скрытой опаской посмотрел на жидкость, в которой плавали кубики льда, и поставил на столик перед собой.

Наталья, едва пригубив мартини, села на диван и с недоумением спросила:

— Вы не пьете? Почему?

— Я вот о чем подумал, — не ответив на вопрос, встал Кашинцев. — Впервые в моей жизни знакомство с женщиной проходит так гладко: одна-две встречи — и мы у вас дома, вы угощаете меня дорогим вином. Я, откровенно говоря, не привык к такому обращению.

— К чему же вы привыкли?

— Как бы это вам объяснить, Наташа? Моя работа откладывает определенный отпечаток на отношения с людьми, в особенности — со слабым полом. Мы живем в прагматичное время, все пытаются извлечь из знакомства со мной определенную выгоду, бескорыстная дружба стала понятием, ушедшим в далекое прошлое.

— Вообще-то наше знакомство тоже начиналось как чисто деловое, но вы оказались близки мне своим отношением к искусству, жизни.

— Да? — Он удивленно вскинул брови. — Это на самом деле вас заинтересовало?

— Я еще не совсем избавилась от детского любопытства. Вы не возражаете, если я включу музыку?

— Отнюдь.

Наталья встала с дивана, пересекла комнату, остановилась у магнитофона и стала подбирать кассеты. Чуть повернув голову назад, она успела заметить, как ее гость поспешно поменял бокалы местами. «Клофелина боишься? — подумала. — Да у тебя в бумажнике, поди, больше ста рублей не будет. Ты же у нас осторожный, деньги с собой не носишь».

Она просто кожей чувствовала пары возбуждения, исходящие от Кашинцева: он ерзал в кресле, вздыхал, делал вид, что пьет мартини.

«Что же мне делать? Там, за стенкой, дядя Федор сопит, прильнув к окуляру видеокамеры. Здесь клиент от сексуальной тоски изнывает. Неужели придется по-настоящему доводить дело до постели? Ну уж нет!»

Из динамиков магнитофона поплыла мягкая проникновенная музыка Шопена.

— Расскажите мне о себе, Игорь, — повернувшись на каблуках, попросила Наталья.

— Что может рассказать о себе скромный служащий? Жизнь меня не баловала, а мой холостяцкий быт слишком тривиален для того, чтобы рассказом о нем заинтересовать такую эффектную даму, как вы.

«Это уже кое-что», — заметила она.

Вновь усаживаясь на диван, Наталья про себя отметила, как загорелся взгляд Кашинцева в тот момент, когда он с жадностью припал к бокалу, крупными глотками поглощая мартини.

Наталья тоже выпила немного вина, чем успокоила спутника. «Боже, как его разговорить, вытянуть из него хоть что-нибудь? — думала она лихорадочно. — Как же им всем хочется окунуть меня в грязь!»

Злобное отвращение к окружающему миру нахлынуло на нее. Наталья почувствовала, как у нее сдавило грудь, стало тяжело дышать. Перед глазами возникло отвратительное лицо пьяной тетки с взлохмаченными, словно у ведьмы, волосами — видение, от которого она не могла отделаться уже десять лет; наглая, ухмыляющаяся рожа Федора Михайлюка; слезящиеся глазки Руслана Гатаулина; тупая морда Рэма Сердюкова; циничная самоуверенность Сергея Баранова…

«Что со мной происходит? — с тоской подумала она. — Почему вся эта дрянь навалилась на меня вот так, сразу, что не продохнуть? Неужели это и есть расплата за прошлые грехи? Боже, как тяжело!.. Неужели я еще не заплатила непомерно высокую плату?»

Но омерзительнее всех был Кашинцев — его мышье лицо, бегающие глазки, суетливые движения, влажные, потные руки, то и дело потиравшие одна другую.

«Хоть ты выпрыгни из окна, — промелькнуло в голове, но она тут же отвергла эту мысль. — Нет! Не дождетесь, свиньи. Так просто вам меня не взять… Скорее вы все от меня в окна попрыгаете!»

Она с усилием изобразила вежливую улыбку, попыталась разжечь в глазах веселый огонек и ринулась в отчаянную атаку. Как кошка, зажатая в угол сворой лающих и истекающих слюной бешеных псов.

— Мне кажется, — ничем не выдавая своих чувств, заговорила она, — что вы себя, Игорь Петрович, недооцениваете. Я сейчас почему-то вспомнила французскую поговорку: нет некрасивых женщин, есть женщины, которые не умеют себя преподнести. Вы хоть и не женщина, но смысл от этого не меняется. Сидите нахмурившись и утверждаете, что жизнь у вас скучная и неинтересная, что вам совершенно нечего рассказать о себе. Но я абсолютно уверена, что это — не правда. Я даже наверняка знаю. Достаточно вспомнить, с каким энтузиазмом, с какой неподдельной любовью вы говорили об искусстве во время нашей встречи в ЦДХ.

Было заметно, что Кашинцеву лесть пришлась по сердцу.

— Ой, Наташа, — словно усталый путник после долгой дороги, томно произнес он, — искусство я действительно люблю, вы правильно заметили. Это для меня настоящая отдушина после рабочих будней. Я очень люблю рассматривать картины и скульптуры, часто бываю в Пушкинском музее, Третьяковке, обожаю классическую живопись, полотна старых мастеров, а всей этой современной мазни терпеть не могу.

— Я обратила внимание, — продолжала улыбаться Наталья. — Тогда, в ЦДХ, в этом гигантском выставочном комплексе с десятками экспозиций, мы прошлись с вами лишь по небольшому залу с иконами Рублева, а все остальное не вызвало у вас никакого интереса.

— Да какой там может быть интерес? — отмахнулся Кашинцев.

Наталья с удовлетворением отметила, что ее собеседник стал несколько спокойнее, расслабился. Спустя минуту Кашинцев вальяжно откинулся на спинку кресла.

— И все-таки вы меня не убедите, — ринулась она в атаку, — что такой ценитель прекрасного может относиться к своей работе как к чему-то скучному и неинтересному. Как говорится, не место красит человека, а человек место. Если вы — налоговый инспектор, значит, вам это нравится, значит, вы среди колонок цифр пребываете в своей стихии так же, как среди живописных полотен.

Кашинцев удивленно повел плечами, словно подобная мысль никогда не приходила ему в голову.

— Возможно, в чем-то вы правы, — задумчиво произнес он. — Я люблю мир цифр, у меня аналитический склад ума, и у меня неплохо получается то, что я делаю. Но все это — не то. Мне бы хотелось, как вы, — заниматься искусством и еще зарабатывать при этом себе на жизнь! Для меня же это — две непересекающиеся сферы бытия.

— Бросьте, Игорь. — Наталья умышленно не назвала его по отчеству. — Хорошо там, где нас нет. Поверьте, в мире шоу-бизнеса все далеко не так привлекательно, как выглядит с экрана телевизора или с обложки красочного журнала. Все отношения там пропитаны цинизмом, жаждой денег и удовлетворения плоти, а то, что преподносится зрителям, толпе, — все это маска, лубок, клип.

Иногда, вымотанная вконец и выжатая как лимон, я думаю: ну почему я не математик, не банковская служащая, не бухгалтер? Мир цифр! Он живет по жестким математическим законам, там невозможно никого обмануть, ведь если дважды два — четыре, то четыре и останется, как ни меняй множители. — Наталья рассмеялась, словно сказала что-то очень забавное.

Кашинцев из вежливости хохотнул.

Федор Михайлюк все это время сидел тихо как мышь в соседней комнате. Он наблюдал за происходящим на экране монитора, подключенного к видеокамере, стараясь не скрипнуть потертым креслом. Федор обернулся к скучавшим у стены напарникам — брату Лене и Цыгарю — и едва слышным шепотом выругался: «Какого черта она ему про цифры запрягает? Давно пора хватать его в охапку и валить на диван… Хитрая сучка, надеется от секса отмазаться!»

— Я согласен с вами, но только в одном, — томно произнес Кашинцев, — действительно, хорошо там, где нас нет, в этом вы меня убедили.

«Давай же, — в мыслях с мольбой обратилась к нему Наталья, — заводись…»

— И все же, расскажите мне о своей работе, — попросила вслух она. — О том, чем занимаюсь я, всем хорошо известно. Всю подноготную шоу-бизнеса хоть и гнусно, но достаточно правдиво раскрывает «желтая» пресса. А вы, налоговые инспектора, как тайное общество — о вас ничего не известно. Есть же у вас какие-нибудь секреты? Уверена, что есть. Расскажите мне о них. Может быть, я ошибаюсь, когда утверждаю, что дважды два — четыре?

Кашинцев насторожился, и Наталья, заметив это, поняла, что слегка перегнула палку.

— Вы не подумайте, — пошла она на попятную, — я не прошу вас раскрывать то, что идет под грифом «совершенно секретно». Но, в конце концов, мы собирались поговорить о деле, вы обещали помочь мне со всякими там налоговыми хитростями…

«О каком деле?..» — чуть было не заорал за стенкой Михайлюк. Он машинально полез в карман за сигаретами, но, нащупав пачку, тут же спохватился и отказался от этой затеи — Кашинцев своим носом ищейки без труда бы учуял сигаретный дым.

— На какие хитрости вы намекаете?

Наталья пожала плечами:

— Может быть, я не правильно выразилась, но именно так я поняла ваше предложение, тогда, у вас в кабинете… — Вы меня абсолютно не правильно поняли, — сказал Кашинцев. Он слегка отодвинул ногами кресло от журнального столика и пригнулся, словно надеялся обнаружить закрепленный под столешницей микрофон.

«В чем дело? — растерялась Наталья. — Неужели я действительно не правильно его поняла? Тогда откуда у него левые доходы, о которых говорил дядя Федор? Ах вот оно в чем дело! — мелькнула у нее догадка. — Ты, естественно, не предлагаешь грабить государство, просто выискиваешь по всяким там счетам и договорам доказательства сокрытия налогов, а потом шантажируешь людей, угрожая им, что доложишь куда следует!»

Теперь Наталья понимала, что она слишком поторопилась, но понимала и то, что времени у нее совсем в обрез — Михайлюк и слышать не хотел о длительной афере. Отступать было некуда.

— Может быть, я ставлю телегу впереди лошади, — сказала она, — ведь ни о каких налогах речь пока не идет. Сначала нужно деятельность развернуть. Но я бы хотела услышать от вас какой-нибудь совет. Это нужно мне, чтобы правильно сориентироваться в том, с чем предстоит столкнуться в самом ближайшем будущем.

Кашинцев слегка успокоился.

— Никаких проблем, Наташа, — проговорил он вполне дружелюбно, — вы придете ко мне, и я отксеро-копирую все пункты налогового законодательства, которые напрямую касаются шоу-бизнеса. Вообще-то такие услуги мы выполняем за определенную плату, но с вас я, разумеется, денег не возьму.

«Вот услужил!»

— Но как же я во всем этом смогу разобраться? — не отступала она. — В этом вопросе я — полный профан. Как только дело доходит до цифр, у меня голова. идет кругом. Я даже деньги считать за свою Жизнь так и не научилась.

— А это вы зря, — усмехнулся Кашинцев. — Как можно заниматься бизнесом, не научившись считать деньги? Ведь смысл бизнеса в этом и состоит: копеечка к копеечке, рублик к рублику, баксик к баксику — только так и можно сколотить состояньице. — Мимика, с которой он произносил последнюю фразу, вызвала у Натальи плохо скрываемое презрение. — А те транжиры, которые сорят деньгами налево и направо, можете быть уверены, заработали их нечестным путем. Это либо воры, либо бандиты-грабители, либо карточные шулеры. У них даже поговорка английская есть: изи кам, изи гоу — легко пришли, легко ушли.

— Я это знаю, — картинно вздохнула Наталья. — Именно мое отношение к деньгам вызывало наибольшие сомнения, когда я решала, открывать мне собственное дело или нет. Но людям свойственно меняться. Вот я и решила, что смогу воспитать себя, особенно если у меня будет опытный гуру, — мило улыбнулась она.

— Ну, гуру… — расплылся в самодовольной улыбке Кашинцев. — Это громко сказано. Я — человек маленький, мелкая, можно сказать, сошка, маленький винтик в гигантском механизме…

— Не наговаривайте на себя, Игорь, — перебила его Наталья. — Уверена, что вы человек не бедный. Иначе вы с вашими способностями не сидели бы в том кабинете, а давно бы твердо и уверенно вошли в мир бизнеса.

— А с чего вы решили, что я человек не бедный? — насторожился Кашинцев.

— У меня, знаете ли, мизерная зарплата. Но я не жалуюсь. Потребности у меня весьма и весьма скромные: жены-детей нет, по ресторанам я не хожу, на Канарах не отдыхаю. Другими словами — денег на ветер не бросаю.

— И неужели у вас нет никаких побочных доходов?

— Какие еще доходы? — взвился Кашинцев. — Вы на что намекаете? Хотите сказать, что я ворую у государства, что я на своем рабочем месте утаиваю налоги?!

— Я вовсе не это хотела сказать! — едва не сорвалась на крик Наталья. — Я имела в виду, что вы даете консультации таким неопытным бизнесменам, как я, — за определенную плату, конечно. Ведь я именно этого от вас хочу и готова заплатить.

— Вот оно что! — Лицо Кашинцева налилось кровью, в глазах появился лихорадочный блеск. — Вот зачем ты меня домой к себе затащила?! Ты просто хочешь меня использовать! А я-то, дурак, подумал, что нашлась женщина, которая проявила ко мне интерес как к мужчине… Красивая и умная, оценившая все мои достоинства. А ты — такая же грязная тварь, как и все остальные! Какой же я дурак… — Он неожиданно уронил голову, обхватил ее руками и стал рывками раскачиваться из стороны в сторону.

Наталья испуганно посмотрела на него: «Боже, да ведь он — полный псих»

— Я сразу должен был это понять… — медленно, почти по слогам, говорил Кашинцев. — Достаточно было одного взгляда на твой, с позволения сказать, наряд, в котором ты не побоялась прийти в государственное учреждение. — Он слегка приподнял голову и исподлобья посмотрел на девушку. — Заявилась в набедренной повязке, едва прикрывшись! С голым пупком!.. — неожиданно завизжал он, поднимаясь из кресла. — Ты шлюха! Ты обыкновенная шлюха! Ты хотела меня совратить! Вас не интересую я как человек, вас не интересует мой духовный мир, плевать вы на него хотели! Вам всем нужны мои деньги! Вы все хотите моих денег!..

Он резко оттолкнул ногой журнальный столик, уронив на пол бокалы с мартини. Наталья тоже встала и начала медленно отступать в сторону коридора.

Она почти не испытывала страха, надеясь, что сообщники не дадут ее в обиду.

Однако истерика полоумного налогового инспектора вызвала у нее такой приступ неприязни к этому типу, что, казалось, прихлопнула бы его, как таракана, без малейшей жалости.

У Кашинцева внезапно остекленели глаза, он побледнел и с неожиданной для его комплекции силой схватил ее за волосы и поволок назад. От неожиданной боли Наталья вскрикнула, но Кашинцев заткнул ей рот потной ладонью и со злобой процедил сквозь зубы:

— Молчи, стерва!

"Где же они? Почему не остановят этого маньяка?

Он же убьет меня!"

…На мониторе, установленном в соседней комнате, в поле зрения видеокамеры появились фигуры извивающейся от боли Натальи и ее мучителя. Увидев эту картинку, Цыгарь вскочил и бросился к двери, но в последний момент его грубо остановил Федор Михайлюк:

— Стой! Куда?!

— Так ведь этот ублюдок сейчас ее изнасилует!

— Нам это и надо!

Цыгарь с недоумением посмотрел на главаря.

— Федор, ты че? Он же — полный урод, а с ней нам еще работать…

— Сама виновата. Она должна была по-хорошему его в постель затащить. А раз не захотела, то пусть получает.

— Что значит «не захотела»? Ты же сам слышал, как она старалась.

— Значит, плохо старалась. Сядь на место, Цыгарь.

У того заходили желваки на скулах, но он сдержался и, стараясь не смотреть на экран, молча опустился на стул.

Неотрывно глядя на монитор, Федор принялся ему объяснять:

— Дурак, как ты не понимаешь? Подожди еще пару минут, и мы сейчас такую компруху запишем, о какой и не мечтали. Смотри, что этот петух вытворяет… Да в обмен на эту кассету мы из него все его сраные бабки вытянем, иначе ему не жить.

Не подозревая, что за ним наблюдают, да и вообще не будучи в состоянии оценивать свое поведение, Кашинцев накинулся на Наталью с яростью безумца. Он хлестал ее по щекам, рвал на ней одежду, пытаясь ее раздеть. Казалось, он наконец-то нашел ту самую тварь, которая виновата во всех его бедах.

Наталья отчаянно отбивалась, пыталась звать на помощь, но Кашинцев одной рукой затыкал ей рот, а другой лихорадочно расстегивал ширинку.

Изловчившись, Наталья ударила его ногой в пах, но он даже не почувствовал боли и только разъярился еще больше. Он с такой силой ударил ее по лицу кулаком, что сознание у Натальи помутилось, тело обмякло, руки опустились, и она затихла.

Воспользовавшись этим, Кашинцев сорвал с нее нижнее белье. Увидев темный треугольник волос на лобке, он задрожал всем телом, но, не в состоянии контролировать себя, стал эякулировать, разбрызгивая семя на ее тело и разбросанную вокруг одежду.

В этот момент Наталья пришла в себя и, ощутив на бедрах липкую студенистую жидкость, почувствовала нестерпимый позыв к рвоте. Резко дернувшись в сторону, она освободила желудок и, несмотря на отчаянность своего положения, презрительно проговорила:

— Ну что, импотент, удовлетворился?

Задохнувшись от услышанного оскорбления, Кашинцев на мгновение застыл.

— Сука! Ты еще издеваться надо мной будешь! — взвизгнул он, схватил за горлышко бутылку и разбил ее о стенку.

Наталья вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Зарежу, паскуда! Покромсаю на ремни и повешу тебя на них же! — зарычал Кашинцев, выставив перед собой руку со страшной «розочкой».

За стенкой Федор Михайлюк напряженно наблюдал за происходящим на экране монитора, нервно приговаривая:

— Рано еще, рано… Давай, говнюк, решайся…

Цыгарь не выдержал:

— Ну уж нет, Федор! — крикнул он, распахивая дверь. — С меня хватит!

В мгновение ока он оказался у Кашинцева за спиной. Ударом ноги под ребра отшвырнул насильника к стене.

Не ожидавший появления посторонних, Кашинцев не успел среагировать и рухнул навзничь. Однако окончательно справиться с психопатом-инспектором оказалось не просто. Глаза его потемнели, и, быстро оценив опасность, он резко выбросил вперед два раза «розочку» и заверещал:

— Не подходи, убью!

Степан отскочил и принялся шарить взглядом вокруг в поисках орудия защиты. В этот момент в комнату вломился Леня Михайлюк. Он схватил подвернувшийся под руку стул и крикнул Цыгарю:

— Отойди!

Тот едва успел увернуться, когда Леня бросился на Кашинцева и буквально пригвоздил его к полу. Стул с треском разлетелся на куски. От удара налоговый инспектор потерял сознание и растянулся на ковре.

Очнувшись, Кашинцев застонал. Попытался шевельнуться, но понял, что связан по рукам и ногам. Увидев перед собою две внушительные фигуры братьев Михайлюков, он хотел было закричать, но рот его оказался плотно заклеен скотчем.

— Не дергайся! — грубо скомандовал Федор, с наслаждением закуривая сигарету. Потом, неторопливо прохаживаясь по комнате и выпуская через ноздри дым, он объяснял налоговому инспектору сложившуюся ситуацию:

— Влип ты, парень, по самые помидоры. Все твои художества мы записали на пленку. Ну-ка, Лень!

Леня демонстративно помахал перед носом Кашинцева видеокассетой.

— Ты не генеральный прокурор, — продолжал Федор, — тебе на слово не поверят. Попробуешь трепыхаться, мы эту пленочку быстро отправим по нужному адресу. Знаешь, что тебе за это светит? Сейчас расскажу. Статья 117 Уголовного кодекса Российской Федерации — изнасилование при отягчающих обстоятельствах, от восьми до пятнадцати в колонии строгого режима. Но не это самое главное. Ты знаешь, что полагается на зоне таким, как ты. Там не любят взломщиков лохматого сейфа, а ты к тому же хотел такую красивую девочку изуродовать. Ты же у нас еще и садист, а станешь мазохистом. Усек? Короче, петушиный угол тебе на зоне обеспечен, сам понимаешь, с отягчающими обстоятельствами. И это в лучшем случае. Про «опущенных» слыхал? «Быки» устроят тебе сладкую жизнь, пустят тебя на хор, отшампурят по полной программе, и если тебе не повезет и ты не сдохнешь, то будешь весь свой оставшийся срок дятлам задницу подставлять. Дадут тебе новую погонялу, и будешь ты не Игорем, а Ирочкой, и каждый шнырь зачуханный будет тебя херачить так, что гланды через нос повылезают. Ну, как тебе такая перспективочка? Улыбается?

Вытаращившись на Михайлюка, Кашинцев отчаянно замотал головой.

— Короче, выбирай: либо мы сейчас организуем заявление от потерпевшей, приложим к нему эту видеокассету и полетишь ты сизым голубем в места не столь отдаленные, либо ты покупаешь у нас эту кассету и держишь язык за зубами. Но ты, Игорек, должен понимать, что для собственной безопасности мы, конечно, одну копию оставим себе. Будешь себя вести хорошо, она никогда и нигде не всплывет.

Конечно, гарантий я тебе предоставить не могу, придется поверить нашему честному слову и нашей порядочности. Ну что, согласен купить у нас кассету?

Кашинцев попытался что-то промычать.

— Сейчас я дам тебе возможность ответить, — продолжал Михайлюк. — Но не вздумай орать, а то у Лени все еще кулаки чешутся.

Федор подошел к Кашинцеву и резким движением руки содрал с его лица липкую ленту.

— То, чем вы тут занимаетесь, — бандитизм и вымогательство… — выдохнул налоговый инспектор.

— Неужели? — хмыкнул Федор.

— Ваша кассета — для суда не доказательство.

— А что ты скажешь на это? — Федор взял с полки пластиковый пакет, в котором лежали отбитое горлышко бутылки и кружевные трусики. — Вот здесь очень четко отпечатались твои пальчики, а там, — он ткнул пальцем в деталь нижнего белья, — твоя вонючая сперма. Как ты считаешь, это для суда доказательства?

Кашинцев долго молчал. Он понимал, что оказался наглухо приперт к стенке. Выбора не было, и ему ничего не оставалось, как утвердительно кивнуть, пряча глаза.

— Ну, вот и молодец, — похлопал его по плечу Михайлюк-старший. — Леня, развяжи ему ноги.

Глава 17

Середина жаркого лета в мегаполисе — не лучшее время для масштабных художественных акций, но именно июль выбрал Андрей Ольшанский — владелец рекламного агентства «Арт-Модус» — для организации тусовки, которая должна была расшевелить всю богемную Москву.

Расчет оказался верным: на фоне окончания театрального сезона, затишья в политической жизни страны и начала сезона массовых отпусков «Ночь пожирателей рекламы» привлекла внимание самой широкой аудитории. Мероприятие, проводившееся в кинотеатре «Россия», своей массовостью напоминало партийные съезды застойных советских времен. Правда, в отличие от партийных съездов и конференций, обстановка была куда более демократичной.

Вместе с персонами VIP-класса, прибывших, как положено, на черных «Мерседесах», в сопровождении суровых охранников на «Ауди» с мигалками, в холле кинотеатра собрались съемочные группы практически всех телевизионных каналов столицы, рекламисты, пи-арщики, хиппиобразные художники с нечесаными бородами, элегантные топ-модели, актеры, режиссеры, журналисты, дизайнеры и т.д. и т.п.

Повсюду царила характерная атмосфера художественного салона. Официанты и обслуживающий персонал не успевали заполнять напитками и закусками «шведские» столы: богемная публика страсть как охоча до дармовых угощений.

Программу представлял француз Жан-Мари Бурсико — автор идеи этого международного шоу. Вместе с Андреем Ольшанским он стоял на невысоком подиуме внутри зала и с воодушевлением рассказывал о том, как несколько лет назад его осенила мысль собрать наиболее интересные работы в области визуальной рекламы и, смонтировав из них нечто вроде многочасового видеоклипа, продемонстрировать его публике.

Ольшанский с ходу переводил вступительное слово, демонстрируя приличное знание французского языка. После речи, сопровождавшейся вспышками фотокамер, раздались вежливо-сдержанные аплодисменты, и на двух огромных видеомониторах появились первые кадры рекламных роликов, удостоенных чести открывать эту ночь.

Вначале, словно для того, чтобы сыграть на чувствах «новых русских», заполнивших зал наряду с интеллектуальной публикой, на экране появилась огромная радиаторная решетка автомобиля «Мерседес-Бенц». Ролик, снятый одним из известнейших голливудских кинорежиссеров, и впрямь оказался талантливым. VIP, большинство из которых считало себя таковыми исключительно благодаря толщине кошельков, переглядывались и возбужденно кивали головами.

Судя по всему, начало можно было считать удавшимся, и Андрей Ольшанский, предоставив своего французского гостя в полное распоряжение пишущей и снимающей братии, отправился в круиз по залу. Его сопровождала стройная эффектная блондинка в умопомрачительно дорогом вечернем платье от «Тьерри Мюллера» с глубоким декольте, открывавшим вид на почти плоский, в точном соответствии нынешней западной моде, бюст.

Парочка молоденьких журналисток, увязавшихся было за владельцем «Арт-Модуса», вынуждена была разочарованно отступить: его подруга пронзала служительниц пера и диктофона столь явственно презрительными взглядами, что с надеждой взять интервью у одной из ярчайших звезд рекламного бизнеса России пришлось расстаться как с чем-то несбыточным.

Ольшанский неторопливо перемещался от одной компании к другой, со спокойной уверенностью хозяина вечера отвечал на вопросы гостей, лишь слегка прикладываясь к бокалу с шампанским. Это был высокий элегантный молодой мужчина с короткой стрижкой русых волос и легкой небритостью на лице, делавшей его похожим на рекламный образ ковбоя «Мальборо», хотя и значительно более интеллектуальный. Чуть опущенные уголки глаз придавали его лицу выражение постоянной задумчивости.

Многие приветствовали Ольшанского как старого знакомого, жали руку, похлопывали по плечу, обменивались шутливыми восклицаниями, поднимали бокалы.

Блондинка, сопровождавшая его, по большей части молчала, многозначительно вскидывая брови или поджимая губы, как Эллочка-людоедка.

Публика наслаждалась изысканными закусками и винами.

Высокая стройная брюнетка в одиночестве прогуливалась по холлу с бокалом мартини в руках. Раз-другой, словно невзначай, она прошла мимо Ольшанского, но даже не повернула голову в его сторону. Казалось, такая заметная личность, как владелец крупнейшего рекламного агентства и организатор самых модных тусовок, ее совершенно не интересовала.

Андрей Ольшанский сам, руководствуясь скорее профессиональным чутьем, чем мужским интересом, обратил на нее внимание. Сопровождавшая его блондинка мгновенно заметила пристальный взгляд своего друга и в очередной раз недовольно поджала губы.

Ольшанский, стоявший в компании художников и вполуха слушавший рассказ о какой-то недавней выставке, обратился к спутнице:

— Дорогая, тебе нужно поправить макияж.

— В чем дело? — Она встревоженно заморгала.

— У тебя, кажется, тени плывут. Минуточку. — Он притронулся пальцем к ее веку и слегка размазал их.

Блондинка поспешно выдернула из миниатюрной сумочки пудреницу и, посмотрев на себя в зеркало, убедилась, что ее спутник прав.

— Я скоро вернусь. — Она растворилась в толпе. Ольшанский, воспользовавшись случаем, немедленно подошел к брюнетке.

— Добрый вечер, — поздоровался он. — Похоже, вы скучаете?

Наталья, которая ради сегодняшнего вечера превратилась в жгучую брюнетку в стиле «вамп», едва заметно пожала плечами.

— Почему же? Вечер вполне… забавный.

— Забавный? Многие считают нашу тусовку самым модным мероприятием сезона.

— Значит, я исключение, — улыбнулась она.

— Или не из нашей тусовки, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Ольшанский.

— В каком-то смысле мы коллеги.

— Вы фотомодель?

— У меня свое маленькое агентство.

— Это интересно. Хотелось бы узнать, как оно называется. Да и с вами познакомиться… Меня вы, наверное, знаете? Андрей Ольшанский.

— Я слышала ваше выступление на открытии вечера. — Она протянула ему руку. — Наталья Мазурова, агентство «Натали».

— Почему я вас раньше нигде не видел?

— Я работала за рубежом.

— Это очень любопытно. Париж, Нью-Йорк, Лондон?..

— Милан.

— Мне доводилось бывать в Милане, но…

Ольшанский не успел закончить фразу, как за его спиной выросла блондинка, успевшая отреставрировать свой макияж, и вызывающе заявила:

— Андрюша, тебя разыскивает Жан-Мари.

— Вообще-то я торчу посреди зала, как забинтованный палец, и найти меня совсем нетрудно, — отозвался Ольшанский с плохо скрываемым раздражением.

— Пойдем! — Блондинка потащила его за локоть. Ольшанский едва успел выдернуть из нагрудного кармана визитную карточку и вручить ее Натали.

— Позвоните мне как-нибудь, поговорим на профессиональные темы.

Прежде чем увести Ольшанского, его спутница продырявила Наталью взглядом фурии.

«Ей не позавидуешь, — подумала та. — Наверняка ревнует своего возлюбленного к каждому фонарному столбу. И все-таки для первого раза неплохо».

— Познакомились, значит? — Михайлюк сидел в полутемном салоне «Мерседеса» и, повернувшись к Наталье, разглядывал визитную карточку Ольшанского. — Ну и?..

— Что «ну и»? — пожала плечами Мазурова. — По-твоему, я должна была в первую же ночь затащить его в постель?

— А что? Было бы неплохо.

— Не говори глупостей, дядя Федор! — огрызнулась Наталья. — Я не собираюсь ставить рекорды скорости.

— Но-но, — нахмурился Михайлюк, — выбирай выражения!

— Не надо требовать от меня невозможного.

— Никто и не требует. Ладно, слушай сюда. Ольшанский — любитель подводного плавания. Это я от Гатаулина узнал. Два раза в неделю наш клиент занимается в клубе «Аквамир». — Михайлюк вытащил из кармана записную книжку и прочитал Наталье адрес. — Запомнила?

— Запомнила.

— Действуй.

Дайв-клуб «Аквамир» базировался в бассейне Олимпийского центра в Крылатском. Записаться туда оказалось делом непростым.

Во-первых, Наталье пришлось пройти полный медицинский осмотр. Будущий аквалангист должен иметь абсолютно здоровую сердечно-сосудистую систему и артериальное давление без малейших намеков на гипертонию. К счастью, в последние несколько лет Наталья вела вполне разумный образ жизни, не злоупотребляла спиртным и табаком. Однако ей пришлось немало поволноваться — юность могла оставить свои неприятные следы в ее организме.

Затем ей пришлось пустить в ход свои женские чары, чтобы уговорить руководителя клуба внести ее имя в список группы новичков, которые занимались в то же время, что и опытные дайверы. Наконец, заплатив в кассу клуба кругленькую сумму, Наталья попала на первое занятие.

Инструктор — крупный, коротко стриженный бородач, вышедший к новичкам в резиновом костюме аквалангиста, — прочитал короткую лекцию об устройстве акваланга и приступил к обучению.

Кроме Натальи, в группе было около десятка желающих наслаждаться красотами подводного мира. Наталья была в купальнике, закрывавшем ее татуировку.

— Первым делом подключаем к редуктору первую линию и проверяем с помощью вот этого портативного манометра уровень давления в баллонах.

Критический показатель — пятьдесят атмосфер. По достижении его необходимо прекратить погружение и подняться на поверхность. Но это — для серьезного дела.

В бассейне можно плавать хоть с десятью. Особенно если не шевелиться. Но вам этого явно мало — пока дышать не научитесь, у вас будет постоянный перерасход смеси. Итак, давление проверили. Что дальше? Необходимо взять в рот загубник и немного подышать. Если нет головокружения, значит, все в порядке. А теперь приступим к практическим занятиям.

Новички, обременив спины однобаллонными французскими аквалангами, расположились в правой, мелководной, части бассейна.

— Для начала рекомендуется сполоснуть маски изнутри, чтобы они не запотевали. Вот так. Теперь надевайте. Хорошо. Берем в рот загубники и погружаемся.

Наталья, выполнив все указания инструктора, оказалась в каком-то чужом мире — мире безмолвия, колышущихся зыбких теней, населенном странными существами в уродливых масках. Кровь прихлынула к вискам, сердце учащенно забилось. Однако она подавила желание поскорее оказаться на воздухе и, сжав зубами загубник, сделала несколько вдохов и выдохов.

Инструктор, погрузившийся вместе с новичками, поднятым вверх большим пальцем правой руки показал, что нужно выныривать. Оказавшись над водой, Наталья вынула загубник и глубоко вдохнула. В глазах почему-то потемнело.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался инструктор.

Новички радостно заулыбались:

— Нормально!

— Вот и хорошо. Мы будем постепенно увеличивать время пребывания под водой, чтобы вы могли привыкнуть.

В глубоководной части бассейна начинали тренировку опытные аквалангисты. Наталья, как и рассчитывала, заметила Ольшанского: он выделялся среди других ныряльщиков ростом и атлетическим телосложением. Поначалу он, казалось, не обращал внимания ни на нее, ни на других ее коллег из группы новичков. После проверки давления в своем акваланге он нырнул и надолго исчез под водой.

Первое занятие в группе начинающих продолжалось около часа. Наталья не заметила, как пролетело время. Урок уже закончился, и она выбралась на бортик бассейна, когда внезапно в метре от нее вынырнул аквалангист. Сняв маску и вынув изо рта загубник, он взялся одной рукой за поручень и повернулся в ее сторону. Брови его поползли вверх:

— Вы?! По-моему — это судьба.

Наталья, улыбаясь, подошла ближе. Поправила мокрые, слипшиеся волосы, прищурила глаза.

— Здравствуйте, господин Ольшанский.

— Зачем так официально? — засмеялся он. — Мы уже знакомы. Зовите меня Андреем. Вижу, вам нравится подводное плавание…

— Хочется испытать новые ощущения.

— Дайвинг — это всегда новые ощущения. Уж поверьте моему слову. Я нырял и в Красном море, и в Желтом, и на Карибах… Кажется, вы только начинаете?

— Да, это мое первое занятие.

— Я вам завидую, у вас многое впереди.

— На сегодня мы уже закончили, — развела она руками.

— Пожалуй, ради такого случая я тоже закончу. Вам куда? Я на машине и мог бы вас подвезти. Если у вас, конечно, нет собственного средства передвижения.

— Я приехала на такси.

— По пути мы могли бы выпить по чашке кофе, я знаю одно очень уютное местечко.

— А вам не устроят сцену ревности?

— Кто? А-а, вы имеете в виду Анжелику… Она занята другими делами.

Кстати, дайвинг у нее не пошел.

Приводя себя в порядок, Наталья немного замешкалась. Когда она вышла из бассейна, Ольшанский уже ждал ее на автомобильной стоянке. Он стоял возле темно-зеленого «Ягуара», подняв капот и склонившись над двигателем.

— Это ваша машина? — спросила Мазурова, останавливаясь рядом.

— Да, будь она неладна.

— Какие-то проблемы?

— Похоже, барахлит датчик холостого хода. В общем, это не смертельно, но я так привязан к ней, что любая, даже самая мелкая, неисправность вызывает у меня ощущение, похожее на зубную боль.

— Не стоит привязываться к вещам.

— Что-то подобное я слышал от одного своего друга. Он кришнаит.

— Вы не согласны с тем, что материальные привязанности мешают развиваться душе?

— Умом-то я, может быть, и согласен, но… — Ольшанский усмехнулся, — сердцу не прикажешь. Пока я еще не созрел для того, чтобы полностью отказаться от материального в пользу духовного.

Ольшанский подергал какие-то провода, потом захлопнул капот и вытер руки носовым платком.

— Садитесь.

Он оказался спокойным и уверенным водителем. «Ягуар» хорошо слушался руля и мгновенно откликался на каждое движение хозяина. За полчаса они преодолели расстояние до Садового кольца и припаркова-лись на платной стоянке неподалеку от площади Маяковского.

Все это время Ольшанский непринужденно шутил, рассказывал о забавных случаях из жизни рекламной тусовки, ненавязчиво интересовался личностью новой знакомой и ее планами. Один раз, притормозив на красный свет, он внимательно посмотрел на спутницу.

— Наташа, можно нескромный вопрос?

— Смотря какой, — лукаво улыбнулась она.

— В бассейне я заметил у вас на лице довольно странный шрам… А сейчас его почти не видно…

— Наследство бурной юности — сведенная татуировка. Вас это смущает?

— Нисколько, — поспешил успокоить ее Ольшанский. — Даже наоборот…

Изюминка, можно сказать.

«Я знала, что тебе должно понравиться», — усмехнулась про себя Наталья.

Больше он к этой теме деликатно не возвращался. Выяснив, что она намерена специализироваться на организации рекламных сессий, он дал ей пару практических советов, а затем, когда они уже заняли места за столиком в уютном кафе на первом этаже Театра Ленком, сказал:

— И держитесь подальше от всяких сомнительных личностей.

— Кого именно вы имеете в виду?

— Когда вы их увидите, вам сразу станет ясно, кого я имею в виду.

— Речь идет о «крыше»?

— Это почти неизбежное зло. Платить все равно кому-то придется. Однако упаси вас господь вступать с ними в какие-либо иные отношения.

— Мы говорим об интиме? — полушутливо поинтересовалась Наталья.

Сделав заказ вышколенному молодому человеку в белой рубашке с бабочкой и черных брюках, Ольшанский наклонился к Наталье и, понизив голос, заговорил:

— Они могут предлагать иные услуги… Ведь мы, рекламщики, имеем возможность да — чего уж там греха таить — отмывать деньги. Не соглашайтесь на это ни под каким предлогом! Я вот однажды вляпался, теперь не знаю, как со всем этим разобраться.

— У вас неприятности?

— Да, есть проблемы…

— А нельзя ли подробнее? Для меня, новичка, это очень важно.

— Может, как-нибудь в другой раз… Если мы, конечно, продолжим наше знакомство.

— Я надеюсь.

— Разрешите, Виктор Васильевич? — Старостин вошел в кабинет к начальнику отдела полковнику Арсеньеву.

— Давай, Володя, проходи. Только быстро, меня к руководству вызывают.

Что за вопрос?

Старостин протянул Арсеньеву свернутый в трубку лист тонкой бумаги.

— Это что такое?

— Копии протоколов и другие документы из Калининграда придут по фельдъегерской к утру, но я попросил тамошних коллег продублировать по факсу.

Взгляните, Виктор Васильевич.

Арсеньев развернул факс, бегло пробежался глазами по строчкам документов и сказал:

— Я это потом почитаю. Ты мне в двух словах.

— Наталья Мазурова, 1972 года рождения, уроженка города Калининграда.

Родители погибли в автокатастрофе. Отец был капитаном второго ранга.

Воспитывала девочку родная тетка Леокадия Кошелева — зав постановочной частью Калининградского областного драмтеатра. 11 июля 1989 года, в три тридцать ночи, в дежурную часть Калининградского УВД поступил звонок от соседей Кошелевой, которые сообщали, что из ее квартиры доносились громкие крики и шум. Наряд патрульно-постовой службы, прибывший по вызову, обнаружил дверь в квартиру открытой. В ванной комнате с черепно-мозговой травмой в бессознательном состоянии находилась Кошелева. Больше никого в квартире не оказалось, хотя соседи показали, что видели, как Наталья Мазурова вечером возвращалась домой.

— Сколько же ей тогда было? — спросил Арсеньев.

— Семнадцать, только-только закончила школу.

— Ясно, продолжай.

— Кошелева была доставлена в реанимационное отделение больницы скорой помощи, где ей сделали операцию. Через несколько дней, придя в сознание, она сообщила, что на нее совершила нападение в ванной комнате ее племянница.

— То есть Мазурова?

— Ну да, Мазурова. Девочку объявили в розыск, но найти ее не удалось — успела скрыться.

— Опростоволосились ребята, — хмыкнул начальник отдела.

— Да, был прокол, — согласился Старостин. — Тем не менее Кошелева не захотела писать заявление и от своих слов в отношении племянницы отказалась: она, мол, накануне выпила и точного хода событий не помнит. А на племянницу наговорила из-за ссоры, которая произошла между ними в тот вечер. Однако Наталья не объявилась в Калининграде ни в ближайшие дни, ни впоследствии.

Вообще-то калининградской милиции следовало заняться поисками поактивнее, но сами, Виктор Васильевич, понимаете, что это были за времена: рядом Польша, прибалты втянулись в борьбу за независимость, все разваливалось прямо на глазах.

— Можешь не напоминать, — вяло отмахнулся Арсеньев. — А почему, напомни, тебя эта девица заинтересовала?

— Сейчас она живет в Москве, работает в театре гримером. Я про ее прошлое еле раскопал. Она всем говорит, что родом из Риги. Уверен, и там за ней темные делишки ведутся. Возможно, мелочовка всякая, раз не побоялась говорить.

А про Калининград скрывала.

— И что?

— У женщины, убитой в Битцевском лесопарке, на щеках были порезы в форме креста. Так вот, у Мазуровой на щеке тоже шрам в виде креста, правда, небольших размеров.

— Подозреваешь, что она жертва, скрывшая факт нападения?

— Как знать, Виктор Васильевич, вполне возможно.

— А еще что-нибудь у тебя на этот счет есть?

— Ну не то чтобы…

— И ты надеешься раскрутить дело, уцепившись за эту единственную деталь? — с сомнением в голосе поинтересовался полковник.

— Дело в том, Виктор Васильевич, что я связывался с Информационным центром и попросил их поднять данные по зависшим делам, схожим с убийством в лесопарке. Выяснился весьма и весьма интересный факт: в сентябре 1989 года в городе Светлогорске Калининградской области было совершено аналогичное преступление. Была убита женщина. Почерк тот же: многочисленные ножевые ранения, на щеках — порезы в форме креста. Найти убийцу следствию не удалось.

— Хм, это уже более существенная информация. Но все равно — шелуха.

— Виктор Васильевич, помните, убитая после смерти была измазана косметикой?

— Что-то припоминаю…

— Так вот, эта Мазурова с крестом на лице — гример. Понимаете — гример!

Полковник надолго задумался.

— Виктор Васильевич, я хочу попросить командировку в Калининград. Хочу на месте разобраться, что к чему.

— У тебя и здесь дел хватает.

— Два убийства с одинаковым почерком — это уже похоже на серию.

— С разбежкой в десять лет, — напомнил полковник и глянул на часы. — Никаких командировок.

* * *

Выслушав рассказ Натальи, Федор Михайлюк удовлетворенно кивнул:

— Попробую выяснить по своим каналам, какие у него проблемы с рэкетирами. А ты продолжай раскручивать его, и давай побыстрее, побыстрее. Не тяни резину.

— Все идет как по писаному. Скорее он сам проявляет инициативу…

Наталья, сидевшая рядом с Михайлюком в салоне «Мерседеса», отвернулась.

Федор взял ее за плечо, заглянул в глаза.

— А что это с тобой? Запала, что ли, на него?

Наталья почувствовала, как лицо заливает краска смущения.

— Что я вижу? — засмеялся Федор. — Неужто клиент понравился?

— По крайней мере, не какой-нибудь депутат убогий…

— Интересно, чем он тебя купил?

— Просто нормальный мужик.

— Ты эти глупости брось! — зло рубанул Михайлюк. — Глазки «карасю» строить — одно, а шашни с ним крутить — совсем другое. Ни к чему тебе это.

Делай только то, что говорят. Будешь ерундой заниматься, — я тебя быстро на место поставлю. Не забывай, чем повязана…

Наталья встречалась с Ольшанским уже несколько раз. В дайв-клубе он взял на себя обязанности ее личного инструктора: учил, как правильно погружаться, как вести себя в экстремальных ситуациях и не поддаваться панике, как плавать без маски, как дышать вдвоем из одного баллона.

После занятий в «Аквамире» они каждый раз пили кофе, проводя время в непринужденных беседах. Однако Ольшанский больше не возвращался к однажды затронутой неприятной теме.

Вскоре Наталье стало известно от Михайлюка о том, что Андрей Ольшанский имел неосторожность взять как-то у своих солнцевских опекунов крупную сумму «на развитие». Когда подошло время возвращать долг, денег у Ольшанского не оказалось. Они были вложены в несколько различных проектов, и Андрей оказался на финансовом крючке.

По нескольким случайно проскользнувшим в разговорах фразам Наталья поняла, что Ольшанскому все же удалось собрать нужную сумму, но кредиторы неожиданно исчезли и пока не объявлялись. Однажды за чашкой кофе Андрей сказал:

— У меня свободен завтрашний вечер. Мы могли бы поужинать в хорошем ресторане, а потом поехать ко мне.

— Это — намек? — улыбнулась Мазурова.

— Это предложение.

— Руки и сердца?

— Об этом пока говорить рано, — честно признался он, — но я ничего не исключаю.

— Интересно, а что по этому поводу думает Анжелика?

— Завтра утром она улетает в Лондон. Там в российском посольстве работает ее папаня. Он хочет повидаться с дочерью.

— Твоя подруга знает о том, что происходит… между нами?

— Между нами пока еще ничего не происходит… Просто «стороны проявляют взаимный интерес».

— Я думала, этот интерес сугубо профессиональный.

— Я тоже сначала так думал. Но ты… Ты не такая, как она.

— Я не ревнива.

— Дело не только в этом. Анжелика, конечно, эффектная женщина. У нее много достоинств. Она образованна, эрудированна… Но ей не хватает воображения. Понимаешь, есть люди, которые, обзаведясь определенной суммой знаний, не способны ими распорядиться. Может быть, это влияние ее матери — жены бывшего партийного работника, а ныне дипломата. А может быть, что-то другое…

Я не знаю. Близость с Анжеликой начинает меня обременять…

После некоторой паузы Наталья кивнула:

— Хорошо, завтра я свободна.

Глава 18

— Давненько я по командировкам не ездил, — вслух произнес Старостин, осмотревшись в тесном номере ведомственной гостиницы, в которой остановился, прибыв в Калининград.

Это была небольшая комнатка со скрипучей кроватью, старым телевизором «Рекорд» на тумбочке, письменным столом с керамической пепельницей и телефонным аппаратом, а также акварелью какого-то местного художника на стене, изображавшей морской пейзаж с серым силуэтом военного судна на горизонте. В комнате стоял невыветриваемый запах табака, а из-за входной двери раздавались громкие голоса уборщиц и кастелянши. Все было привычно казенным и неуютным.

Бросив саквояж в низкое кресло с деревянными подлокотниками, Старостин прихватил папку с бумагами и вышел из номера. Он решил не откладывая взяться за дело и сразу направился в городской отдел милиции.

Насчет командировки Старостин лгал самому себе — в Калининграде он оказался по собственной инициативе. Просто случай подвернулся: полковник Арсеньев укатил по приглашению в Германию на встречу руководителей муниципальной полиции. Воспользовавшись его отсутствием, Старостину удалось у зама, с которым он был в приятельских отношениях, выпросить два дня отгулов.

Затем он соврал жене про срочную служебную поездку, одолжил денег у товарищей на авиабилеты и оказался на берегу Балтийского моря.

Встретили его с плохо скрываемой неприязнью — столичных визитеров нигде не любят. Пришлось почти оправдываться, говорить, что родился здесь, что детство прошло в Калининградской области. Это немного помогло, но все равно пришлось довольно долго ходить из кабинета в кабинет, прежде чем появилась какая-то зацепка.

За последние несколько лет состав сотрудников сильно изменился, на смену старому поколению оперативников пришло много молодых ребят, которые ничего не знали о делах десятилетней давности. Старостину все-таки удалось побеседовать с одним из старожилов — тот с трудом припомнил убийство в Светлогорске. О тетке Натальи Мазуровой он ничего не знал, но посоветовал Старостину обратиться к бывшему следователю, а ныне пенсионеру Петру Ивановичу Данилину.

Отправившись на поиски Данилина на автобусе, Старостин скоро пожалел, что не воспользовался такси: выйдя на названной ему остановке, он еще долго волочился пешком по очень напоминавшей фильмы про войну бывшей городской окраине, то и дело интересуясь у прохожих, как найти нужную ему улицу. Это было непросто: даже местные жители не слишком хорошо ориентировались в названиях улочек и переулков, застроенных еще до войны аккуратными коттеджами, которые все как один напоминали уютное жилье штандартенфюрера Штирлица. Поэтому, обнаружив табличку с надписью искомой улицы, Старостин несказанно обрадовался.

Дом, в котором жил Данилин, в отличие от соседних коттеджей оказался скромным одноэтажным строением со старой черепичной крышей и небольшой кирпичной верандой. Хозяин в огороде окучивал тяпкой картошку.

* * *

Данилин был одет в выцветшее трико с отвисшими коленями, застиранную майку и довольно забавную пляжную панаму.

— Петр Иванович? — перегнувшись через калитку, окликнул его Старостин.

Мужчина замер, обернулся, некоторое время всматривался в незнакомца, после чего неторопливо направился к нему.

— Он самый, — приближаясь, отозвался Данилин. — С кем имею честь?

— Майор Старостин, Московский уголовный розыск, — представился гость, демонстрируя удостоверение.

— Ну и ну! — удивился Данилин. — Я-то в вас сразу следователя вычислил, но не предполагал, что из такого далека пожаловали. Это по какому ж поводу старика вспомнили?

— По служебному, Петр Иванович.

— Так ведь я давно на пенсии.

— Меня привели к вам, так сказать, дела давно минувших дней.

— Тогда входите, — Данилин открыл калитку, пропуская гостя во двор. — Присядем?

Они прошли к вкопанному в землю столу с двумя небольшими скамейками возле него.

— Рассказывайте, что вас в такую даль забросило.

— Я, Петр Иванович, расследую убийство, недавно происшедшее в Москве. В одном лесопарке нашли труп женщины, на теле которой обнаружено двадцать восемь ножевых ран. Есть одна интересная деталь: на обеих щеках жертвы были также порезы в виде креста. К тому же лицо сильно измалевано косметикой: губы в помаде тени всякие, белила. Все говорит о том, что убийство совершено человеком с патологическими отклонениями в психике. Я поинтересовался, не случалось ли что-либо подобное раньше. И мне удалось выяснить, что ровно десять лет назад здесь, в Калининградской области…

— Да-да, припоминаю, — перебил его Данилин. — Было нечто подобное в Светлогорске. Я тогда работал в уголовном розыске, и этим занимался наш отдел.

Однако убийцу мы так и не нашли. Помнится, как раз много шума было по поводу Чикатило и витебского дела. Наше начальство перепугалось: вдруг и у нас в области завелся подобный монстр? Понятно, кому хотелось прогреметь на весь Союз, как Ростов и Витебск? Тем более что город — курортный. Но все обошлось, ничего подобного больше не случалось. Во всяком случае, пока я работал, убийств с подобным почерком не было.

— А деталей каких-нибудь не припомните? Кем была погибшая, найдено ли орудие преступления?

— Нет, ножа не нашли. А насчет убитой… Фамилию забыл, а вот род занятий — портовая проститутка, как нам удалось выяснить. У нас их к тому времени много развелось. Моряки, понимаете ли, все при деньгах, да после воздержания… И иностранцы тоже. Немцы ж в свой Кениг, как арабы в Мекку, ломятся. Но не думаю, что между этими делами существует некая связь. Все-таки десять лет прошло. К тому же от Светлогорска до Москвы приличное расстояние…

— Расстояние в наше время не препятствие.

Данилина слова майора не убедили:

— Даже если в обоих случаях убийца — один и тот же человек, сомневаюсь, что вам удастся найти зацепку и свести эти два дела воедино.

Старостин хитро посмотрел на собеседника.

— Это как сказать… Видите ли, Петр Иванович, кое-какая зацепка у меня уже есть. Поэтому и сижу тут перед вами. Не припомните ли еще такого: 11 июля того же 1989 года в реанимацию попала некая Леокадия Кошелева — зав постановочной частью вашего областного драмтеатра. Эта фамилия вам ни о чем не говорит?

Данилин усмехнулся:

— Ляля Кошелева? Как же, как же, небезызвестная личность.

В предчувствии удачи Старостин нервно пошарил рукой в кармане и достал сигареты.

— Богема… Эта публика, — продолжал Данилин, — никогда не отличалась высокой нравственностью. К Ляле Кошелевой это имеет прямое отношение. К тому же город у нас — портовый, а потому проблемы с наркотиками, проституцией, сводниками, фарцовщиками всякими были всегда. Вот и за Лялей грешки велись: она покуривала «травку» и приторговывала ею заодно. Правда, надо отдать должное: с поличным схватить нам ее ни разу не удалось. А вот административные задержания за сводничество случались, но без серьезных последствий для Ляли. То руководство театра ее отмазывало, то еще кто-нибудь сверху звонил…

— Кошелева была таким ценным работником? — поинтересовался Старостин.

— Да кто их там разберет? Обеспечивала, так сказать, весь комплекс услуг. Кому надо…

— И как же ей опекунство доверили над племянницей?

— Вы и про это знаете? — удивился Данилин.

— Работаем.

— Так ведь не было оснований для отказа: судимостей за ней не водилось, а девчонке она была ближайшей родственницей. Ох и намучилась она с ней!

— Кто с кем?

— Племянница с теткой. У той квартира была — настоящий притон.

Постоянно «девочки» ее собирались, пьянствовали, дебоширили. А Натаха в школу ходила, уроки надо было делать… Училась она плохо, да это и понятно — ходила вечно полуголодная… В одном ей повезло: в театре ее любили, выросла, можно сказать, при нем. Пока не подросла. А там уже произошла эта история с теткой.

* * *

«Вот они откуда — самостоятельность, любовь к театру и скрытность», — подумал Старостин.

— Вы так хорошо помните о какой-то там девчонке-подростке.

— Так ведь моя дочка младшая с нею в одном классе училась, — усмехнулся пенсионер. — Наташа и дома у нас нередко бывала. Город-то у нас не очень большой. Военных, конечно, много, но они всегда особняком держались. Да и вообще — мир тесен.

— Это точно, — согласился Старостин и решил быть поаккуратнее в своих расспросах.

— А что между ними произошло в тот вечер? — поинтересовался он. — Между, как вы говорите, Лялей и ее племянницей.

— Нам удалось узнать немногое. Судя по тому, что рассказали соседи, подрались они тогда. Видно, девчонка толкнула тетку, та упала и разбила голову.

— А на какой почве могла возникнуть ссора?

— Почва?.. — Данилин как-то странно усмехнулся и посмотрел в сторону. — Почва… В принципе об этом многие знали. Дело в том, что Кошелева была, как сейчас принято говорить, нетрадиционной сексуальной ориентации.

— Лесбиянка? — уточнил Старостин.

— Именно. Видимо, потому она и не стала писать заявление на племянницу, чтобы не вытаскивать все это на свет божий. А девчонка, как я предполагаю, испугалась и убежала из дому. Мы ее пытались разыскать. Работал по этому делу капитан Михайлюк — сосед их, кстати, по дому. Но все безуспешно. А потом я ушел на пенсию…

— А капитан Михайлюк еще работает?

— Нет, он еще при мне уволился, уехал куда-то.

— Куда, не подскажете?

— Понятия не имею, — вздохнул Данилин. — Может, на родину — он с Украины родом. А может, еще куда… Кто их знает. Разбросало людей по свету.

Вот один мой сослуживец в Белграде осел.

— В Белграде?

— Уехал в девяносто втором в Боснию добровольцем, с сербами против мусульман воевал, да так в этой Югославии и остался. Приженился вроде на местной, теперь вот и гражданство югославское получил. Вот как оно все поворачивается…

Старостин постарался вернуть разговор в прежнее русло:

— Скажите, Петр Иванович, а как случилось, что Наталье пришлось жить с такой опекуншей? Как она осиротела, иными словами?

Данилин отвел глаза и заговорил, глядя куда-то в сторону:

— Нехорошая история приключилась. Ехали ее родители на машине и врезались на скорости в дерево. Оба погибли.

— Да, — вздохнул Старостин, — неприятная история. Ну да что ж теперь…

С каждым такая случайность приключиться может.

— Так ведь в том-то и дело, что вовсе не случайность виновата.

Виноватым оказался один большой партийный работник — ехал пьяным за рулем служебной «Волги». Из-за него все и произошло. Ну, дело замяли, как полагается, перевели его с повышением в другое место.

— Вот, оказывается, в чем дело.

— Именно в этом. Кстати, как вас, простите? Майор Старостин? Первым секретарем был ваш однофамилец…

* * *

Утром следующего дня Наталья встретилась с Михайлюком.

— Я все узнал. — Федор был необычайно оживлен и то и дело взмахивал руками. — Шеф вчера по пьяной лавочке проболтался. У него ведь общие дела с Ольшанским по рекламной части. Гатаулин в счет аванса выдал Ольшанскому крупную сумму денег… Наличкой! И не просто наличкой, а «зеленью». Правда, сколько там, точно сказать не могу. Ольшанский держит их в своем офисном сейфе.

— Ну и что?

— Как что? — выкатил глаза Михайлюк. — Ты, может, порвала с ним?!

— Нет. И сегодня Андрей пригласил меня в ресторан. Но я не стану заниматься вымогательством, — с неожиданной твердостью заявила Наталья, — и на вашу хату его не поведу, хоть ты, дядя Федор, что хочешь со мной делай.

— Заткнись, дура! — грубо рявкнул на нее Михайлюк. — Или предпочитаешь зону топтать? Она напряженно молчала.

— Ладно, — неожиданно смягчился он, — от тебя ничего такого и не требуется. Хочешь крутить с ним — крути. Погуляйте в кабаке, пригласит к себе — да ради бога, иди. В общем, не будем торопить события. Я еще покумекаю.

Оставшись в машине один, Федор некоторое время молча сидел за рулем и курил. Он солгал, успокаивая Наталью. Еще накануне вечером, узнав, что в офисе Ольшанского хранится крупная сумма денег в американской валюте, он составил план действий. Намерение рекламщика провести сегодняшний вечер и, возможно, ночь с Натальей было ему только на руку и ускоряло развязку.

«Пускай побарахтаются в постели, — думал Федор, — а Цыгарь с Леней тем временем пошарят в офисе. Главное — обойтись без лишнего шума. С охраной проблемы могут возникнуть… Надо нейтрализовать… Нет, лучше обойти. Ладно, на месте разберемся».

* * *

Офис Ольшанского располагался на первом этаже невысокого здания, большую часть которого занимали помещения Института повышения квалификации работников машиностроительной отрасли. Над отдельным входом в офис рекламного агентства висела камера видеонаблюдения. В небольшой комнатке за тяжелой металлической дверью перед монитором скучали два охранника. Один из них, услышав трель телефонного аппарата, стоявшего на столе, снял трубку.

— Ну да, я. А что такое? Что, прямо сейчас? Да я не могу, у меня служба. — Оторвавшись на секунду от телефона и закрыв трубку рукой, он обратился к напарнику:

— Иваныч, слушай, тут такое дело… Начинается!

— Рожает?

— Вроде как схватки…

Второй охранник, мужчина средних лет с внешностью отставного милиционера, глянул на наручные часы.

— Начало двенадцатого…

— Может, отпустишь? Все-таки дело нешуточное, а родственники все, как назло, на дачу съехали из-за этой жары.

— Валяй. Здесь, тьфу-тьфу, все спокойно, а до утра как-нибудь один управлюсь.

Степан Цыганков и Леонид Михайлюк, сидевшие вместе с Федором в неказистых «Жигулях» в глубине двора неподалеку от офиса Ольшанского, внимательно наблюдали за происходящим.

Им было хорошо видно, как стальная двери офиса распахнулась и оттуда вышли два охранника. Пожав друг другу руки, они распрощались. Тот, что помоложе, сел в старенький «Москвич» и быстро уехал. Второй спустился с крыльца и, закурив, стал прохаживаться, поглядывая на усыпанное мерцающими звездами ясное небо.

— Чертова жара, — выругался он вслух, — третий месяц уже. Дом раскалился, как печка…

Цыгарь возбужденно заерзал, наблюдая за одиноким охранником.

— Леня, давай рискнем! — Он дернул подельника за рукав.

— Федя, а ты что скажешь? — обратился Михайлюк-младший к брату, сидевшему за рулем. Тот молчал.

— Федор, решайся скорее, — горячо зашептал Цыгарь. — Видишь, он там один остался! Оприходуем его без шума и пыли, под алкашей сработаем.

— Добро, — откликнулся наконец Федор Михайлюк, — только аккуратно…

Спустя минуту, когда охранник уже затушил окурок ногой и собирался вернуться на свой пост, к нему шатающейся походкой подошли двое мужчин, разминая на ходу сигареты.

— Слышь, браток, у тебя огонька не найдется? — заплетающимся языком спросил один из них — молодой парень довольно хлипкого на вид телосложения.

Второй, повыше ростом и покрупнее, держался сзади. Охранник подозрительным взглядом смерил подгулявших мужичков и, на всякий случай положив одну руку на кобуру с пистолетом, второй протянул зажигалку.

— Вот спасибо! — Парень потянулся к зажигалке и неожиданно нанес хлесткий удар охраннику в пах.

От резкой боли тот перегнулся пополам, и мгновенно подскочивший к нему Леня Михайлюк довершил дело мощнейшим ударом ребром ладони по шее.

Наблюдавший за происходящим Федор поспешил к ним.

— Не задерживайтесь во дворе! — громко прошептал он, дрожащей рукой нащупывая пистолет на поясе.

Цыгарь и Леня затащили охранника в офис и захлопнули за собой дверь.

Федор вернулся в машину.

* * *

Наталья лежала в постели, нежно поглаживая Андрея, который свернулся рядом в позе младенца во чреве матери.

— Ты когда брился в последний раз?

— Утром.

— У тебя не лицо, а наждачная бумага.

— Что я могу поделать? — негромко засмеялся он. — Природа…

— Мне из-за твоей природы утром придется тонну грима на лицо накладывать.

— Я оплачиваю все расходы на косметику, — шутливо откликнулся он. — Ты же знаешь, средства у меня есть. Мы можем вести вполне обеспеченный образ жизни.

— Мне от тебя совсем иное нужно.

— Что именно?

— То, что требуется любой женщине, — тепло и внимание.

— Неужели ты можешь пожаловаться на отсутствие внимания со стороны мужчин? По-моему, такой женщине, как ты, чаще хочется отдохнуть от них…

— …в твоих объятиях.

Он перевернулся на спину, взял с прикроватной тумбы сигареты и закурил.

Его долгое молчание заставило Наталью осторожно спросить:

— Тебя что-то беспокоит?

— Дела… Помнишь, я тебе как-то говорил о неприятностях?

— Я думала, все уже разрешилось.

— Нет. Просто затихло. Вот это меня больше всего и волнует… Поскорей бы развязать этот узел и больше никогда не связываться. Ты понимаешь, какое дело… Я тогда был на мели, срочно требовалась финансовая подпитка. Сначала пытался по знакомым занять, бизнесмена одного просил, нефтеторговца. Но и у него свободных денег не оказалось. А тут они объявились, братва. Пришлось согласиться. Вот так все и началось…

Раздалась мелодичная трель сотового телефона. Наталья машинально взглянула на мерцающий циферблат электронного будильника. Время шло к полуночи.

— Кто это? — обеспокоено спросила она.

— В такое время могут звонить только они, — ответил Андрей, протянув руку за телефоном. — Да, я слушаю. А где вы были раньше? Нет-нет, все готово.

Где? У меня в офисе. Что, прямо сейчас? Хорошо, подъезжайте, буду там через пятнадцать минут.

Он отключил телефон, тяжело вздохнул и, встав с кровати, начал одеваться.

— Куда ты?

— Подожди меня здесь. Я вернусь через час. Мне надо съездить в офис… развязать узел.

Ничего больше не объясняя, Ольшанский вышел из комнаты. В прихожей задержался, открыл дверцу платяного шкафа и, пошарив рукой по одной из полок, достал пистолет. Сунув его под рубашку за пояс джинсов, Он вышел из квартиры.

* * *

В тот вечер майор Старостин поехал навестить отца. Он не любил бывать дома у Старостина-старшего, и ему всякий раз приходилось делать усилие над собой, чтобы выполнить сыновний долг.

У сына были претензии к родителю. Когда-то тот сумел сделать довольно успешную карьеру по партийной линии, занимал высокий пост в одном из райкомов партии в Калининградской области. Юный Володя был абсолютно уверен в своем светлом будущем. Но затем что-то произошло… У отца случились крупные неприятности, и в итоге его перевели в поселок Глинка Смоленской области. Вроде бы на повышение, но переезд с Балтийского взморья в глухую отсталую деревню поверг молодого человека в шок. Да и отца — тоже. Батька запил горькую, и карьере его вскоре пришел конец. Сыну еще удалось поступить на юридический, но дальше приходилось пробиваться самостоятельно, без какой-либо поддержки. А после смерти матери отец вовсе стал плох, буквально загоняя себя в могилу.

Пришлось перетащить его за собой в Москву.

Здесь Старостину-старшему полегчало. Как ни крути, а сбылась мечта его юности — жить в столице. Уважили его и бывшие друзья-коллеги, пристроили на приличную работу. Батька окреп, и в нем с новой силой стали проявляться былые диктаторские замашки. Да и водку снова стал пить, как в прежние времена.

Встречи с отцом для майора Старостина означали бесконечные поучения, разговоры о политике, набившая оскомину ругань в адрес Горбачева, Ельцина и демократов, обещания всем им что-то еще там показать.

Этот вечер не был исключением. Отец выставил на стол бутылку и завел свою вечную песню про то, какой раньше кругом был порядок, а сейчас — полный бардак.

Старостин-младший сидел молча, не проронив ни слова. Отца он не слушал — мысли его витали очень далеко.

Родителю это не понравилось. Ему требовалась аудитория, и он довольно грубо потребовал:

— Слушай меня, не отвлекайся!

— Отец, — неожиданно прервал его сын, — я хочу задать тебе один вопрос.

— Задавай, — с тревожной готовностью согласился Старостин — старший.

— Раньше я никогда у тебя не спрашивал… Скажи, а почему тебя тогда, в конце семидесятых, перевели на Смоленщину?

Отец смутился, что на него было совсем не похоже.

— С чего бы это тебя заинтересовало? Было одно дело, понимаешь… Как бы тебе сказать? Сцепился я с секретарем обкома по одному вопросу.

Принципиальному…

— Из-за той аварии на шоссе? — подсказал сын. Мгновенная перемена, которая произошла с отцом, была пугающей — словно черная туча обволокла непроглядной тенью его лицо. Майор успел пожалеть о своем вопросе. Но то, что произошло дальше, было совершенно неожиданно для него: глаза отца налились кровью, и вместо слов оправдания он разразился черной руганью:

— Сопляк! Не твое это дело! Грязные ублюдки, привыкли копать под всех и мешать жить заслуженным людям. Ничего ты не докажешь. Ты ничего не знаешь и не можешь знать! Свидетелей нет, никто ничего не видел!

— Замолчи! — крикнул сын, возможно, впервые проявив волю, давая понять, что он уже давно не мальчишка. Вся обида, которая давно накопилась у него внутри, наконец вырвалась наружу. Обида за мать, которую, как утверждали все без исключения соседи, довел до могилы его отец, обида за себя и свою непростую судьбу, в чем он мысленно также винил отца. — Были свидетели, понимаешь? И не один — несколько. Все все знают! Первый же пенсионер в Калининграде, к которому я обратился, все мне рассказал и назвал твою — и мою — фамилию. И про то, как ты возвращался после гулянки с бл…ми, как сидел за рулем «Волги» и был пьян!

Старостин-старший схватился за сердце и часто задышал. Но сын еще не успел испугаться, как тот с ненавистью в глазах прохрипел:

— Так ты уже под отца родного копаешь, сыщик?! Отца родного за решетку решил упрятать? Ничего не выйдет, щенок! Ровно двадцать лет прошло, ровнехонько! Так что за сроком давности…

Майор Старостин неожиданно поник, почувствовав смертельную усталость.

— Успокойся, я не Павлик Морозов, — тихо произнес он. — Не копал я под тебя. Я узнал все совершенно случайно. Меня интересовала судьба одной женщины.

Она оказалась дочерью тех людей, которые тогда погибли.

Он поднял стакан и залпом осушил его. И тут Старостин заметил, как отец, неестественно запрокинув голову, стал грузно опускаться вдоль стены на пол.

— Батя, батя! — закричал майор, бросившись к нему.

Он приподнял его веки и тут же отпрянул, встретившись с пустым «взглядом» закатившихся глаз.

Схватив трубку телефона, он дрожащими пальцами набрал 03 и прокричал в микрофон:

— «Скорая»? Говорит майор уголовного розыска Старостин. Необходима срочная медицинская помощь!..

Назвав адрес, он снова метнулся к отцу, расстегнул ворот его рубашки и принялся массировать ему сердце.

* * *

Цыгарь с Леней задерживались в офисе. Федор, сидевший в машине в глубине двора, нервно поглядывал на часы.

«Что они там тянут?»

Услышав гул подъезжающей машины, он нервно закусил губу.

Возле офиса остановился «Ягуар», из которого вышел Андрей Ольшанский.

Он сразу же направился к металлической двери. Дернув за ручку и убедившись, что офис заперт, нажал на кнопку звонка. Дверь не открывали.

— Да что они там, спят, что ли? — вслух произнес Ольшанский.

Подождав еще немного, он достал из кармана ключи и, выбрав среди них нужный, сунул в замочную скважину. Открыв замок, вошел внутрь.

«Что он здесь делает посреди ночи? Вот уж этого я не ждал. Ну, все…»

— подумал Федор, выдергивая из-за пояса пистолет. Выскочив из машины, он бросился на помощь подельникам. Словно в подтверждение его худших опасений, из офиса донеслись два приглушенных хлопка.

Распахнув незапертую дверь, он влетел в длинный, узкий коридор и, пробежав несколько метров, лоб в лоб столкнулся со своим младшим братом.

Леня направил на него. пистолет, и только крик Цыгаря спас положение:

— Стой! Это же Федор!

Тяжело дыша, Михайлюк-младший опустил руку.

— Грохнул я его, — просипел он, облизывая пересохшие губы.

Федор бросился в комнату, где на полу, раскинув руки, лежал Андрей Ольшанский. Вокруг головы расплывалось большое темное пятно. В руке был зажат пистолет.

В стене чернел зев распахнутого сейфа. Цыгарь с растерянным видом оправдывался: .

— Я только-только дверцу вскрыл, а тут этот вбегает!.. — Он показал на тело Ольшанского. — Пушка у него в руке была. Он пальнул сразу… Только Леня точнее оказался. Ну и…

— Идиоты, — прошипел Федор, вырывая из руки младшего брата пистолет. — Сматываться надо побыстрее.

— А как же бабки? — махнул рукой в сторону сейфа Леня.

— Там баксов — не счесть! — подтвердил Цыганков.

— Быстро в машину! — скомандовал Федор. — Я сам тут разберусь.

Он подхватив лежащую на полу спортивную сумку, метнулся к сейфу и стал торопливо запихивать в нее тугие пачки зеленых банкнот. После этого бросился к шкафу с папками, в беспорядке сбросил на пол все бумаги, облил их дорогим виски из бутылки и поджег, чиркнув зажигалкой.

Огоньки пламени, быстро разрастаясь, поползли по полу. Держа в одной руке сумку с деньгами, а в другой пистолет, Федор выбежал из кабинета.

Подельники ждали его в машине. Леня сидел, обхватив голову руками, Цыгарь непрестанно матерился. Федор швырнул сумку на заднее сиденье и сел за руль. Не включая фар, он вывел машину со двора и принялся петлять по каким-то закоулкам. Потом, держа одну руку на руле, закурил и жадно затянулся.

— Цыгарь, в бардачке лежит мобильник, — внезапно осипшим голосом произнес он. — Позвони Мазуровой. Помнишь номер?

— Помню. И что сказать? — спросил Цыгарь, набирая номер.

— Ничего, — зло бросил Михайлюк. — Скажи, чтобы ложилась на дно.

— Натаха, это ты? — сдавленно произнес Цыгарь, услышав голос в трубке.

— Тут у нас такое дело… Облом, в общем. Потом расскажу. Ты где?

Глаза его округлились, и он ошеломленно посмотрел на Федора.

— Слышишь, шеф? Она у этого… Которого мы только что…

— Дай сюда! — Михайлюк вырвал у него трубку и прокричал:

— Быстро сматывайся оттуда! И чтобы никаких следов! Ясно? Все, больше ничего объяснять не буду. На связь выйду сам.

Пожар охватил уже половину кабинетов в офисе Ольшанского, когда рядом с его одиноко маячившим во дворе «Ягуаром» остановился хищно ощетинившийся хромовыми дугами джип. Вышедшие из него четверо крепких парней направились к распахнутой двери офиса, но вскоре остановились, настороженно прислушиваясь к странному потрескиванию и вглядываясь в неясное мерцание за окнами.

— Что за хрень? — растерянно пробасил один из них.

В это время стекла стали с треском лопаться, и из окон вырвались языки пламени.

— Да там все полыхает, пацаны! Бля буду…

— Так че делать?

— Ноги делать! Тут пожарных скоро будет, как грязи, и менты понаедут.

Нам это надо?

— А как же бабки?

— Какие, на хрен, бабки?!

Солнцевские, как сайгаки, попрыгали в джип и, резко развернувшись, рванули со двора.

* * *

Высокий седовласый мужчина с тростью в руке неторопливо шел вдоль улицы Юности, ведя на поводке большую лохматую черную собаку.

Было раннее утро.

Свернув в глубь Кусковского лесопарка, он направился в сторону Большого пруда. На ходу нагнулся и отстегнул карабин поводка. Почуяв свободу, ньюфаундленд радостно подпрыгнул и помчался вперед по сырой от утренней росы траве, подняв в воздух стайку воробьев.

— Джек! — позвал собаку хозяин. — Ты куда? Я за тобой не угонюсь.

Умный пес тут же замер и обернулся на голос. Немного подождав прихрамывающего хозяина, снова рванул с места, пробежал несколько десятков метров и вдруг остановился как вкопанный. Поведя носом, бросился в сторону кустов, росших неподалеку, остановился, слегка присел, но тут же выпрямился и громко залаял.

— Джек, ты что это? — Хозяин собаки прибавил, насколько мог, шагу.

Пес побежал было к нему, но снова вернулся, заливаясь лаем.

— Да что ты там такое нашел? — Мужчина приблизился к собаке, раздвинул руками ветки, заглянул в заросли и тут же отпрянул:

— О боже!

Он сунул трость под мышку и принялся креститься. В кустах, неестественно закинув руки за голову, лежала раздетая до пояса молодая женщина.

Все ее тело было измазано запекшейся, почерневшей кровью.

* * *

О том, что случилось, Наталья узнала лишь на следующий день — утром ей позвонил Цыганков. —Степа, что у вас произошло?

— Вляпались по самую глотку. Леня, как всегда, переборщил.

— Так в чем все-таки дело?

— Ты что — не врубаешься? Перекрыли, в общем, кислород «карасю». Он теперь на Луне отдыхает.

— Что? — Наталья ошеломленно молчала. — Вы его?..

— А че оставалось делать? Ты это… короче, ничего не знаешь, ничего не видела и не слышала. Он про тебя никому не рассказывал?

— Как же так?.. — Наталья не ответила на его вопрос. Она не смогла сдержать слезы и расплакалась навзрыд.

— Не надо, Натаха. Успокойся… Потом созвонимся. Я просто хотел, чтобы ты знала. Пока, в общем.

Глава 19

Как только Старостин вернулся с места убийства в Кусковском лесопарке, он, не теряя ни минуты, направился к полковнику Арсеньеву.

— Виктор Васильевич, — сказал он, поздоровавшись, — думаю, вам уже доложили о новом убийстве. Судя по предварительной информации, почерк тот же, что и в Битцеве. Личность жертвы не определена, возраст — около тридцати, в крови — небольшое содержание алкоголя. На теле двадцать пять ножевых ранений, на лице большой слой косметики, на щеках — порезы в виде креста. Прямых следов изнасилования не обнаружено. Нет никаких сомнений в том, что убийца — Гример.

Мы имеем дело с маньяком, товарищ полковник, я в этом абсолютно убежден. Считаю необходимым проведение полного комплекса оперативно-следственных мероприятий в отношении подозреваемой Мазуровой.

— Эк куда загнул, — откидываясь на спинку стула, начальственно сказал Арсеньев. — Не гони лошадей, Владимир Викторович. Сначала вдумайся в то, что ты мне предлагаешь. Ты предлагаешь проводить отработку какой-то соплячки, против которой у нас нет даже косвенных улик. Допустим, у нее не совсем ясное прошлое, допустим, у нее нет прочного алиби, но ведь это еще ничего не значит. И вообще, ты слыхал когда-нибудь, чтобы маньяком-убийцей была женщина?

— В истории криминалистики есть такие примеры.

— Ну-ка напомни…

— Например, Майра Хиндли, которая вместе со своим дружком, любителем фашистской символики и магнитофонных речей Гитлера, насиловала и убивала детей.

Была некая Мэри Энн Коттон, которая отравила около двадцати человек… Или, к примеру, Бонни Паркер, Эльза Кох, Ульрика Майнхофф…

Полковник принялся нетерпеливо постукивать пальцами по столу:

— Ты хочешь сказать…

— Да, женщины с маниакальными наклонностями — не такая уж редкость.

— Допустим, — перебил Старостина начальник. — Я тебя выслушал, а теперь послушай ты меня. Это все, конечно, невероятно интересно. Я давно знал, что ты, Владимир Викторович, — ходячая энциклопедия. Вот только объясни мне, какое отношение все это имеет к твоей Мазуровой?

— Самое непосредственное, — оживился Старостин. — Как раз об этом я и хотел вам рассказать. Мне удалось получить кое-какую информацию из Калининграда… Со слов знакомых Мазуровой я знал, что она питает неприязнь к своей тетке-опекунше. Но почему? Теперь прояснилось. Дело в том, что ее тетка, — Старостин заглянул в блокнот, — Леокадия Кошелева, известная в определенных кругах как Ляля…

— Ляля? — переспросил полковник.

— Вот именно. Прозвище, весьма характерное для женщин определенного рода занятий. Так вот, Ляля Кошелева неоднократно подвергалась административному задержанию за сводничество, иными словами, была сутенершей.

Кроме того, она употребляла наркотики и приторговывала ими. Но и это не самое главное. Она была еще и лесбиянкой, и Наталья Мазурова, судя по всему, не раз подвергалась с ее стороны вполне определенному давлению. По всей видимости, племянница тетку просто ненавидела. По показаниям соседей, они часто ссорились, Наталье не нравился образ жизни, который ей пыталась навязать, а может быть, и навязала ее опекунша. Во время очередной ссоры Наталья толкнула тетку, та упала, ударилась головой и с тяжелой черепно-мозговой травмой попала в больницу. Испугавшись, девчонка сбежала. Ляля, правда, осталась жива и заявлять на племянницу не стала. Я думаю, она просто побоялась, что наружу выплывет нечто такое, о чем милиция не знала. Было это десять лет назад. Так что можно с уверенностью утверждать, что Мазурова пережила в детстве и юности тяжелую психологическую травму.

— Таких людей, Володя, гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. У кого-то отец был алкоголиком, у кого-то родители ненавидели друг друга. Подобное встречается сплошь и рядом. Это еще не причина для того, чтобы подозревать всех в маниакальных наклонностях.

— Конечно, — согласился Старостин. — Но, Виктор Васильевич, поверьте мне. Я беседовал с Мазуровой два раза. Она явно что-то скрывает. Неизвестно, где она была и чем занималась с момента побега из дому и до своего появления в Москве. Шрам на лице в виде креста… Она говорит, что это след сведенной татуировки. Странная татуировка… В истории криминалистики известны случаи, когда в некоторых преступных группировках подобные «мушки» выкалывали киллерам.

К тому же ненависть к проституткам — у Мазуровой есть для этого все основания.

— У нас пока нет оснований заявлять, что жертвы — проститутки.

— Но и обратное тоже не доказано. Далее: лица жертв густо измазаны косметикой. А Мазурова — гример. Тут уж связь прямая. Мы не имеем права просто отмахнуться от этого факта. К тому же, товарищ полковник, я хочу показать вам еще кое-что. — Старостин достал из папки карту Москвы и развернул ее перед начальником. — Обратите внимание: и Битцево, и Кусково находятся недалеко от железной дороги. На первый взгляд, это два совершенно разных направления. Одна линия ведет на юг, другая — на юго-восток. Но вот о чем я подумал: они сходятся в одной точке — на Курском вокзале. Поэтому можно предположить, что убийца «снимал» жертвы именно здесь, а затем садился с ними в электричку…

— Но какое отношение это имеет к Мазуровой? — стал терять терпение полковник.

— Самое непосредственное. Дело в том, что недалеко от Курского вокзала начинается шоссе Энтузиастов, в районе которого и проживает Мазурова. Если бы она жила в каком-нибудь другом конце города… Но, как видите, и тут все сходится.

— Все это очень сыро. — Начальник отодвинул от себя карту. — Все твои подозрения, Владимир Викторович, основываются лишь на предположениях. Поимей в виду, что часто обвинения, построенные даже на вполне логичной цепи косвенных доказательств, приводили к абсолютно неверным выводам. Это только у Шерлока Холмса с его дедукцией все выглядит красиво и неоспоримо, но мы имеем дело не с литературными героями, а с реальными людьми. В жизни все гораздо сложнее.

По-твоему, то, что перед смертью жертвы не были изнасилованы, доказывает, что убийца — женщина. А я тебе говорю: убийца — импотент. И мое утверждение гораздо обоснованнее твоего. Сексуальные маньяки в большинстве случаев были импотентами. А женщин, серийных убийц, я все же не припоминаю…

— Ну как же! Я перечислил столько имен…

— Все эти имена… — Полковник поморщился. — Давай разберемся. У Бонни Паркер был любовник и сообщник Клайд, уж не помню его фамилию, а мужа Эльзы Кох — Карла Коха — расстреляли сами эсэсовцы за зверские расправы над узниками. Они обвиняли его в том, что Кох утратил человеческий облик. Ха! Коха присудили к расстрелу люди, разработавшие планы уничтожения целых наций, которые проводили исследования по нахождению наиболее быстрого и дешевого способа уничтожения людей. Дальше кто там у тебя по списку? Ах да — Ульрика Майнхофф. Эта вовсе из другой оперы. Вспомни, какие времена тогда были: по Парижу бегали студенты с автоматами в руках, по всей Европе и Америке таскались заросшие, как дикобразы, засранцы, обкурившиеся «травки» либо обожравшиеся ЛСД, трахались без стыда на каждом углу — сексуальная революция! Твоя Ульрика — одна из них. Помешавшаяся на маоизме и троцкизме перманентная революционерка, левачка, которой скучно было жить, если вокруг что-нибудь не взрывалось и кого-нибудь не разносило в клочья. Но и у нее был дружок — левак и террорист Баадер. Так что видишь, Владимир Викторович, я историю преступного мира тоже неплохо знаю. Что ж, даже психологи до сих пор не могут понять, как и почему иногда самый заурядный человечек превращается в монстра. Но только все эти извращенки, о ком мы сейчас с тобой говорили, не относятся к разряду серийных убийц. Они проходят по другому разделу криминалистики — преступным союзам. Союзам Сатаны и Антихриста, как я это называю. Вот если бы у твоей Мазуровой был сообщник…

— Так именно к этому я и вел, — оправдываясь, заявил Старостин, — когда просил разрешение для проведения полного комплекса мероприятий. Должен быть у Мазуровой сообщник, как пить дать, должен. Свою связь они, по-видимому, тщательно скрывают. Мне нужны люди и технические средства.

Полковник Арсеньев отрицательно покачал головой:

— Нет, майор Старостин. Твоих подозрений недостаточно для того, чтобы снимать людей с других участков. Будете отрабатывать все версии сразу. Как положено, по плану. Проверить все сумасшедшие дома: кого из психов выписали, кто сбежал. Сначала Московскую область, а затем и дальше… То же самое с тюрьмами. Привлечь психологов — пусть составят портрет. Работы — выше крыши.

Поймать маньяка — дело серьезное. Конечно, если бы мы сделали это, отцы-командиры были бы очень довольны. Можно надеяться и на существенные поощрения… Глядишь, и твоя благоверная, Владимир Викторович, оценила бы тебя по достоинству. Все это очень заманчиво… Вот только в случае неудачи тебе почти ничего не грозит, а я получу по шапке. И крепко получу. А мне этого совсем не хочется. Так что, Владимир Викторович, не обессудь. Ничем тебе помочь не могу.

— Ну что ж, — вздохнул Старостин. — Вы не оставляете мне ничего другого, как просить санкцию на административное задержание Мазуровой. Если она не сможет предъявить твердое алиби, я упрячу ее за решетку и попытаюсь расколоть на признание. Пусть расскажет о сообщнике, который, ничуть не сомневаюсь, у нее имеется. Нутром чую, Виктор Васильевич, что Мазурова не чиста. Если даже не в этом, так в чем-нибудь другом замешана.

— Веришь в свой дар предвидения? Ну-ну, прорицатель. Глоба нашелся, — усмехнулся полковник. — Торопишься, Старостин, поверь моему опыту. Я понимаю, ты парень молодой, о карьере мечтаешь, а тут такое дело — маньяк! Еще неделька-две, и прокуратура это дело у нас заберет. Вот ты и торопишься, надеешься ухватить удачу за хвост. Но поверь моему опыту, Старостин, маньяк за три дня не ловится, на это уходят годы. Разве что случайность какая подвернется. А так, по горячим следам, его удается схватить только в кино. Ну да ладно, действуй. Бери свою Мазурову в оборот, авось что и получится. И еще: все твои доводы — от лукавого, но у тебя, знаю, интуиция есть. Может, она и вывезет.

Старостин вздохнул с облегчением. Он своего добился. Теперь главное для него было — чтобы не всплыла история с его отцом, который лежал сейчас в реанимации…

* * *

Пошли уже третьи сутки с тех пор, как Наталья видела Федора Михайлюка в последний раз. За это время он ни разу не позвонил и не напомнил о себе. Но это было только к лучшему — после того, что произошло с Андреем Ольшанским, Наталья не испытывала ни малейшего желания не то что видеть, но даже и слышать своих подельников.

И все же невыносимо было сидеть день-деньской в четырех стенах. Она не находила себе места, пока наконец не вышла однажды побродить по городу. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как за спиной раздался скрип тормозов подъехавшей машины. Хлопнула дверца, и Наталья услышала голос Старостина:

— Вас подвезти?

От неожиданности она вздрогнула, но, стараясь держать себя в руках, медленно обернулась.

— Я уже дважды вам говорила, что нам не по пути, — отозвалась она неприветливо.

— На этот раз вы ошиблись, — ледяным тоном произнес Старостин. — Вам придется проехать со мной, чтобы побеседовать в официальной обстановке.

Наталья почувствовала холодок в груди. Ноги слегка подкосились, привычная уверенность на мгновение покинула ее, и она без возражений села в служебную «Волгу». За всю дорогу до Петровки Старостин не произнес ни слова.

Взаимная неприязнь между следователем и подозреваемой приобрела почти материальные очертания.

Миновав ворота, «Волга» притормозила у служебного подъезда. Пропустив Наталью вперед, Старостин бросил дежурному:

— Эта — со мной.

Официальная обстановка кабинета Старостина не располагала к задушевной 6'еседе. Указав Наталье на стул, следователь сел напротив нее за стол, закурил и, глубоко затянувшись, выдохнул под потолок целое облако дыма.

— В ночь с 27-го на 28 июля, — безо всяких предисловий начал он, — произошло убийство…

Наталья почувствовала, как ее сковал неподдельный страх. «Откуда ему известно о моем знакомстве с Ольшанским? — с ужасом подумала она. — Неужели меня сдал Михайлюк?» Но услышанное дальше принесло ей некоторое облегчение.

— В Кусковском лесопарке был найден труп женщины с множественными ножевыми ранениями. Почерк тот же, что и в Битцеве: лицо жертвы изуродовано порезами в форме креста. — Говоря это, Старостин достал из выдвижного ящика стола несколько фотографий и разложил их перед Натальей.

Она мельком глянула на снимки и отвернулась.

— Неприятно смотреть?

— Разве это может быть приятно? «Опять эти убийства. Бред какой-то…»

— Я вам уже говорила, что ничего не знаю об этом. Что вам еще нужно?

— А я у вас и не спрашиваю, имеете вы к этому отношение или нет. Все покажет следствие.

— Тогда что же вам от меня нужно?

— Я хочу знать, где вы были в ночь с 27-го на 28 июля. — В ожидании ответа Старостин вопросительно смотрел на нее.

«В ту ночь произошло убийство Андрея, а незадолго до этого я была с ним у него дома. Как быть? Скажу правду — на меня повесят соучастие в его убийстве, солгу — окажусь виновной в смерти этой несчастной».

Некоторое время Наталья сидела молча, не зная, какое из двух зол ей выбрать.

— Я была одна у себя дома, спала.

— Кто это может подтвердить?

— Никто, — сдавленно сказала она.

— Я бы на вашем месте крепко подумал, прежде чем произносить эти слова.

Вы сознаете всю серьезность своего положения?

— Допустим.

— У вас нет алиби. — А у вас нет никаких улик против меня. Их нет потому, что не может быть.

Еще раз повторяю: никакого отношения к этим убийствам в лесопарках я не имею. И вообще мне непонятно, на каком основании вы меня задержали и допрашиваете.

— Хотите знать основания, на которых я вас задержал? Пожалуйста. Вот — Уголовный кодекс Российской Федерации, а вот — Указ Президента Российской Федерации о борьбе с преступностью. Я имею право задержать вас на срок до трех суток.

— Только потому, что вы следователь?

— Вам этого мало? Да, только потому, что я следователь и имею вполне определенные основания подозревать вас в совершении тяжких преступлений.

Наталья долгим, испытующим взглядом посмотрела в глаза Старостину.

— Вы это серьезно? — с трудом сдерживаясь, чтобы не наговорить грубостей, усмехнулась она.

— Уж куда серьезнее, — нахмурился Старостин.

— Завидую вашей уверенности. Похоже, вы даже не сомневаетесь в вашей правоте. Из ваших слов получается, что каждого, у кого нет надежного алиби на ночь с 27-го на 28 июля, вы можете арестовать и посадить в тюрьму.

— В общем, да, — согласился следователь.

— У вас мест в тюрьмах не хватит.

— А вы за нас, гражданка Мазурова, не беспокойтесь. Вы о себе лучше подумайте.

Как ни странно, чем дольше длился этот разговор, тем спокойнее начинала чувствовать себя Наталья. Неуверенность исчезала, растворялась в душной атмосфере муровского кабинета. Оставалось лишь холодное недоумение и презрение к этому невзрачному человечку, упивающемуся своей властью.

— О чем, по-вашему, я должна думать? — На лице Натальи появилось некое подобие улыбки. — Я ничего не должна доказывать. Если мне не изменяет память, в нашей стране пока еще действует принцип презумпции невиновности. Это не я должна доказывать свою невиновность, а вы — мою причастность к преступлению. — И докажу, — угрюмо сказал Старостин. «Но не сейчас, — думал он. — Проведи-ка, девочка, ночь в КПЗ, а завтра утром я на тебя погляжу. К тому времени у меня будут результаты обыска в твоей квартире».

Достав из папки чистый бланк, Старостин занялся оформлением протокола о задержании, после чего, не говоря ни слова, вызвал охрану.

Охранница — крупная женщина в узковатой юбке цвета хаки и кителе, подпоясанном портупеей, на которой болталась резиновая дубинка, — по мрачному темному коридору подвела Наталью к тяжелой металлической двери. Лязгнув замком, со скрипом отворила ее и бесстрастно скомандовала:

— Проходи.

Едва Наталья ступила за порог, как дверь с грохотом захлопнулась, вызвав отвратительное чувство безысходности. В нерешительности она замерла, силясь разглядеть обитательниц камеры — длинного узкого помещения с выкрашенными темно-зеленой краской стенами.

Напротив, под самым потолком, располагалось небольшое, наглухо заложенное стеклоблоками окно, сквозь которое с трудом могли бы пробиться даже яркие солнечные лучи. Прищурившись, Наталья разглядела два ряда двухэтажных металлических нар, спинки которых были увешаны сохнущим после стирки нижним бельем, спортивными костюмами, холщовыми мешками и пластиковыми пакетами с переданными с воли съестными припасами.

В нос ударила смесь запахов пота — от множества немытых тел — и нечистот — от расположенной слева от входа «параши» — отхожего места без какой-либо перегородки, оборудованного рядом с небольшой раковиной. Над ней из стены торчал единственный медный кран, с носика которого то и дело срывались крупные капли воды, со звоном ударяясь о металлическую мойку.

Привыкнув к полумраку, Наталья разглядела что-то около двух десятков пар глаз, воззрившихся на нее с назойливым вниманием. К прекрасному полу обитательниц камеры можно было отнести с большой натяжкой. Здесь подобрались женщины разных возрастов и наций: от двадцатилетней скуластой азиатки с раскосыми глазами и черными как смоль волосами до седовласой старухи трудно определимого возраста, с одутловатым лицом от непомерного количества выпитого за всю жизнь алкоголя.

Напряженная сцена разглядывания новой обитательницы длилась несколько минут, а затем женщины, словно по команде, враз потеряли к вошедшей всякий интерес. Кто-то закрыл глаза и перевернулся на другой бок, кто-то продолжил прерванный разговор.

Никто не подошел к Наталье, не поздоровался, не предложил места, не поинтересовался, кто она и откуда. Так встретили бы пассажирку трамвая, которая вошла в салон, чтобы покинуть его спустя несколько остановок. Это была не зона, где обитатели камер вынуждены жить вместе на протяжении долгих лет, а всего лишь следственный изолятор, где состав обитателей меняется почти каждый день.

Когда на Наталью перестали обращать внимание, она почувствовала облегчение. Постояв немного у входа, она огляделась и, понимая, что в камере нет места не то что прилечь, но и присесть, отошла подальше от смердящей «параши» и опустилась на корточки у крайних нар. Опершись спиной о прохладную стену, она закрыла глаза и попыталась успокоиться. Мысли роились, хаотично сменяя друг друга.

«Проклятие, вот я и оказалась под замком… — пронеслось в голове. — Всегда старалась не думать об этом, а все-таки избежать не удалось. Как это мерзко, тяжело и унизительно! Неужели к этому можно привыкнуть?!»

Картины из давно забытой, казалось, юности возникли перед ее глазами.

Она вспомнила отвратительное лицо тетки, которая, недвусмысленно сопя и дыша перегаром, говорила ей хриплым голосом в тот злополучный вечер, перевернувший всю ее жизнь: «Итак, девочка, школу закончила, а значит, стала взрослой. Теперь ты не будешь жить у меня нахлебницей. Ты мне за все заплатишь, за все те годы, которые я кормила, обувала и одевала тебя. До сих пор я тебя не трогала, фифа, но теперь ты будешь делать то, что я захочу. А хочу я знаешь что… Мне нужна твоя любовь, крошка. Теперь мы будем спать в одной постели. И каждую ночь заниматься любовью. Я научу тебя этому. Не кривись, дура! Ты не понимаешь, от чего отказываешься. Женская любовь — это не мерзкий секс с грязными, вонючими, потными мужиками… Мы, женщины, — существа, созданные для любви, а не для секса,мы созданы друг для друга…» Она протянула руки, заключила Наташу в объятия и впилась долгим поцелуем в ее губы.

Семнадцатилетней девушке показалось, что она сейчас же умрет от стыда и отвращения. Стараясь превозмочь гадливость, она изо всех сил дернулась и вырвалась из липких объятий опекунши. «Ах ты, сучка! — завизжала та, рассвирепев. — Я тебе покажу, гадина, как должно себя вести!»

Она хотела схватить Наташу за волосы, но девушка увернулась и с яростью толкнула на Лялю журнальный столик, стоявший рядом. На пол посыпались пустые бутылки, со звоном бились рюмки, стаканы, тарелки с засохшими остатками пищи — до глубокой ночи у Ля-ли Кошелевой веселились ее подопечные.

Ринувшаяся на племянницу тетка споткнулась о неожиданно возникшее препятствие, упала на одно колено и взвыла от боли: "Дрянь! Убить меня хочешь?

Вижу, с какой ненавистью ты на меня смотришь… Знаю, ты давно об этом мечтаешь. Вот она, благодарность за все добро, которое я для тебя делала! Ну ты у меня попляшешь!.."

Девочка бросилась в коридор, но Ляля догнала ее и схватила за ворот застиранной почти добела джинсовой куртки. «Отцепись от меня!» — с ужасом и отвращением закричала Наташа и изо всех сил оттолкнула жаждущую любви родственницу. Тетка пошатнулась, потеряла равновесие, и Наташа ударила ее в грудь.

Ляля не устояла на ногах и, взмахнув руками, влетела через раскрытую дверь в ванную комнату. Падая, она ударилась затылком о чугунный край ванны. В наступившей вдруг тишине, казалось, еще звучал гул удара. Тетка осталась лежать на кафельном полу без движения.

Наташа замерла и со страхом и недоверием одновременно смотрела на застывшее тело. Увидела, как из-под запрокинутой головы стало расползаться по кафельной плитке кровавое пятно. Девочку сковал ужас.

«Ляля… — не своим голосом позвала она. — Тетя Ляля!» Тетка не отзывалась. «О боже! Я убила ее!..» — промелькнула страшная мысль. «Ляля!» — Она бросилась перед теткой на колени, обхватила ее за плечи. Голова Кошелевой безжизненно завалилась набок, и из-под полуприкрытых век на Наталью посмотрели безжизненные глаза.

Девочка с криком отпрянула и, выскочив из квартиры, бросилась вниз по лестнице.

* * *

Говорят, преступника всегда влечет на место преступления. Но это явно не о Наташе. Убежав из дома, где провела десять долгих лет, она больше никогда туда не вернулась. Воспитанная в обществе, где привод в милицию означал для молодой девушки крушение всех жизненных планов, в свои семнадцать лет она была абсолютно уверена, что за смерть тетки ее неминуемо должны расстрелять.

Но умирать Наташа не хотела. Не хотела также провести в тюрьме молодость — лучшие годы жизни. Бредя по ночному Калининграду, она понятия не имела, что ее ждет.

Знала только определенно, что дорога назад для нее закрыта. Знала и то, что ей нельзя появляться ни в порту, ни на вокзалах, — там ее будут искать в первую очередь. До утра она пряталась по дворам, стараясь не показываться в освещенных местах.

Вскоре встало солнце, затем на маршруты выехали первые троллейбусы и автобусы. Чуть позже появились Толпы заспанных людей, спешащих на работу.

Наташа ощутила голод. Она поняла, что без посторонней помощи ей не обойтись, и, порывшись в кармане куртки, нашла двухкопеечную монету. Позвонила из телефона-автомата своему школьному другу. Объяснив ему кое-как положение, в котором оказалась, попросила помочь ей.

Они встретились возле чудом уцелевшего после тотального уничтожения центра города готическим собором, рядом с могилой философа Канта. И тут Наташа, дав волю слезам, рассказала парню обо всем.

Тот отвел ее к своему старшему товарищу, который жил один — отец его был в плавании, а мать уехала к родителям куда-то в Центральную Россию.

Квартира моряка на это время превратилась в настоящий молодежный притон.

В каждой комнате сидела компания. Кто-то пил вино, кто-то просто слушал музыку, а в одной из комнат стоял резкий запах анаши. Здесь правили бал длинноволосые парни и мало отличавшиеся от них по внешнему виду девушки с остекленевшими глазами. Заводилой у любителей кайфа оказался некий Юра, приехавший погостить в Калининград из Риги.

Наташа подсела к этой компании, потому что про наркотики знала не понаслышке…

Следующие две недели она почти не выходила на улицу. За это время она повзрослела, испытав на себе все греховные искушения взрослой жизни. На второй же день пребывания в притоне она стала женщиной…

Из Калининграда Юра увез Наташу в Ригу, где она провела почти два года и пережила еще одну страшную трагедию…

«Черная вдова…» — с усмешкой подумала Наталья, останавливая ленту воспоминаний.

— Эй, новенькая! — позвала ее обитательница крайних нар. Это была женщина лет сорока, красивой, но откровенно вульгарной наружности.

Наталья открыла глаза и посмотрела в ее сторону.

— За что сидишь?

Она пожала плечами:

— Ни за что.

— Так не бывает, — усмехнулась женщина. — Даже если не виновата, что-то ж на тебя менты вешают.

— А, ты об этом? — Наталья мрачно усмехнулась. — Тогда — за убийство.

Реакцией на ее слова была моментально наступившая тишина.

— За убийство? — послышалось немного погодя из глубины камеры. — А ну-ка, подруга, давай сюда. Посторонитесь, жирные сучки, дайте человеку присесть.

Наталья, у которой уже изрядно затекли ноги, поднялась и направилась в сторону говорившей — отказываться от предложенного места она не собиралась.

На нарах сидела женщина лет пятидесяти, с короткой стрижкой, резкими чертами лица и мужеподобной фигурой.

— Садись, — тоном, не терпящим возражений, заявила она.

Наталья присела у ее ног, опершись спиной о металлическую трубу.

— Я — Рита. А тебя как зовут?

— Наталья.

Они обменялись рукопожатиями.

— Давай рассказывай подробнее, на чем замели?

У Натальи не было ни малейшего желания распространяться о диких подозрениях следователя Старостина, но она понимала, что за относительный комфорт ей придется заплатить эту цену.

— Я же сказала — ни на чем… — нехотя произнесла она.

Рита снисходительно усмехнулась:

— Плохо ты, девочка, жизнь знаешь. За просто так и прыщ на заднице не вскочит. Попал человечек за решетку, пусть и по ложному обвинению, но все равно, значит, учудил он в этой жизни нечто такое, за что приходится платить.

Даже если у тебя кошелек в метро из сумки увели, это значит, что у тебя должок имеется, а отдавать не хочешь. Закон высшей справедливости… — Она подняла вверх указательный палец. — Вот меня возьми — сижу за воровство. По их законам получается, — она произнесла это с издевкой, кивнув головой в сторону двери, — что я преступница. Однако сама я так не считаю. Никогда в жизни ничего не брала и не возьму у простого трудяги. Зато всяких жирных боровов грабила и буду грабить, сколько бы мне сроков ни давали. Да вот только те на свободе, а я — здесь. А все наше отличие в том, что они грабят сразу множество людей, да еще якобы по закону, и чувствуют себя при этом героями, мать их… А я всего лишь инструмент в руках божьих, с помощью которого он восстанавливает высшую справедливость. И судьба моя куда тяжелее. Вот сейчас тот ублюдок, которого я «сделала», отправится загорать на Канары, а я — на зону вшей кормить. Но я не жалуюсь и не плачу. Все равно, — она подняла глаза вверх и смиренно сложила на груди руки, — всем воздается по справедливости.

«Философия…» — подумала Наталья с иронией, но без неприязни. Подобные мысли ей самой часто приходили в голову.

— Ну а теперь рассказывай про себя, — потребовала Рита. — Лишнего не говори, тут обязательно найдутся ментовские шестерки. — Она окинула камеру суровым взглядом. — Так, о судьбе своей, о том о сем… Как до такой жизни докатилась? Курить будешь? — Рита пошарила рукой где-то позади себя и достала пачку сигарет.

Наталья решила не отказываться. В нынешнем состоянии и положении она была не прочь и напиться до беспамятства, чего не делала уже очень давно.

Задумалась было над тем, с чего лучше начать рассказ, как вдруг Рита резко приподнялась и посмотрела на ее щеку.

— А это что у тебя за мушка? — спросила она озадаченно, разглядывая шрам в виде креста. — Татуировка сведенная? Такие, слышала, ставят за мокруху… Так ты что, девонька, замочила кого?.. Тебе сколько лет-то?

Наталья растерялась и, не зная, что ответить, опустила глаза.

Рита снова легла и задумчиво покачала головой.

— Ты и впрямь не простая, — изменившимся голосом медленно произнесла она, — а говоришь, ни за что повязали. Не правда. Бог — он все видит…

Солнце село, и камера погрузилась в полумрак, от которого не спасала тусклая лампочка под высоким потолком. Многие обитательницы камеры стали укладываться спать. Лишь небольшая группка женщин сгрудилась возле миниатюрного экрана переносного телевизора, который кому-то передали с воли. Женщины смотрели очередную серию бразильского «мыла», громко делясь впечатлениями и припоминая перипетии предыдущих серий.

— Укладывайся, — Рита отодвинулась к стенке, освобождая Наталье узкую полоску нар. — В СИЗО главное — выспаться. Попадешь на зону, там с этим будет проще. У каждого — своя шконка…

Наталья вдруг с ужасом осознала смысл ее слов. «На зону? — в груди у нее все сжалось и похолодело. — За что? Я не хочу ни на какую зону…» Она представила, каково это — годами жить за колючей проволокой, и комок подступил к горлу.

Стало безумно жалко себя. Сжавшись в комок, она тихо прилегла на бок, и горючие слезы потекли из глаз. «Господи, как я хочу домой, — взмолилась она, обращаясь к всевышнему. — Я же ни в чем не виновата! Да, я совершала дурные поступки, но меня всегда вынуждали к этому. Неужели меня никогда не оставят в покое? Боже, дай мне свободу, больше ни о чем тебя не прошу…»

Рита наклонилась над Натальей и, увидев заплаканные глаза, ласково погладила ее по голове.

— Поплачь, девочка, поплачь… Легче станет… — посоветовала она и отвернулась к стене.

Постепенно все утихло, телевизор выключили. Вскоре прозвенел громкий звонок: наступило время отбоя. Женщины еще какое-то время ворочались, но вскоре одна за другой уснули. Лишь изредка из коридора доносились голоса охранниц и лязг дверных замков. Наталья не заметила, как погрузилась в тревожный сон.

Поначалу она словно со стороны видела себя лежащей на нарах, а затем в ушах явственно раздался шепот ее ненавистной тетки: «Красавица моя, милашка, — ласково шептала Ляля. — Ты создана для любви, и я могу тебе ее подарить. Ты даже не представляешь, какое удовольствие тебя ждет… Никто не станет вторгаться в твое тело, я только буду нежно гладить тебя, мы станем тереться друг о друга…»

«Этот ужас закончится когда-нибудь или нет?» — промелькнуло у Натальи в голове, и тут она ощутила прикосновение чьей-то руки к своим волосам.

Открыла глаза, но сон не отпускал. Сделав усилие над собой, она резко обернулась и увидела совсем близко лицо Риты.

— Успокойся, дурашка… — ласково шептала та, поглаживая Наталью по гoлoвe. Глаза ее лихорадочно блестели. — Иди ко мне, моя красавица…

Наталья почувствовала, как рука женщины скользнула вниз по ее телу и горячие пальцы проникли между ее ног. Она, передернувшись от гадливости, с ненавистью влепила лесбиянке пощечину.

— Отстань от меня, змея! — закричала она, соскакивая на холодный бетонный пол.

— Ах вот ты как?! — Глаза Риты налились кровью, а лицо искривила гримаса ненависти. — Грязная мужицкая шлюха… Потаскуха и мокрушница! — Она сама вскочила и вцепилась Наталье в волосы.

— Отпусти меня1 — крикнула та, извиваясь от боли. Но лесбиянка не собиралась отступать — стала накручивать волосы девушки себе на руку. У Натальи потемнело в глазах. Не в силах вырваться, она насколько возможно отвела ногу и ударила мучительницу в пах. Рита взвизгнула, отпустила ее и переломилась пополам, но тут же, распрямившись, растопырила пальцы и с яростным воплем пошла в новую атаку.

Ногтями расцарапав девушке лицо, она схватила ее за горло и принялась душить. Наталья захрипела, но у нее хватило сил ткнуть своей пятерней в глаза нападавшей. Рита отпрянула, чтобы, переведя дух, снова наброситься на упрямицу.

Их крики и возня разбудили всех сокамерниц. Одна из женщин метнулась к двери и стала колотить в нее, призывая на помощь.

В коридоре раздались быстрые шаги. Ключ повернулся в замке, тяжелая дверь отворилась, и в камеру влетели несколько разъяренных охранниц с резиновыми дубинками в руках. Не разбираясь, кто прав, а кто виноват, они стали наносить хлесткие, жгучие удары налево и направо.

Дерущихся разняли и начали методично избивать не только дубинками, но и ногами. После продолжительной экзекуции Наталью рывком поставили на ноги, с заломленными за спину руками выволокли из камеры, потащили по бесконечным коридорам, спустили вниз по металлической лестнице и швырнули в карцер. Это был абсолютно пустой каменный мешок — ни нар, ни табурета, никакой подстилки.

При падении Наталья больно ударилась головой об осклизлый бетон и впала в беспамятство.

Глава 20

— Так, Леня, — вваливаясь в прихожую, с порога сообщил Федор Михайлюк, — бабки я припрятал.

— Где? — спросил тот.

— Много будешь знать… — Федор не договорил и принялся стягивать ботинки.

— Скоро состарюсь? — мощная фигура младшего брата появилась в дверном проеме, заслоняя свет.

— Нет, — усмехнулся Федор, — это уже устарело. Сейчас говорят иначе. — Но не стал уточнять, как именно. — Где Вдова?

— На телефонные звонки не отвечает, — развел руками Леня. — Я уже задолбался ее номер набирать.

— Попробуй еще.

Тот взял телефонную трубку и принялся нажимать кнопки. Какое-то время слушал гудки, после чего положил трубку на место.

— Никого. Федор сплюнул.

— Где это чертова сучка? — с досадой ругнулся он. — Ладно, попробуем выловить возле театра. Не нравится мне все это, Леня, не нравится… У нее, похоже, нервы сдали. Боюсь, могла расколоться.

— Да мы ее… — Леня сделал недвусмысленный жест руками.

— Как бы не было слишком поздно, — закуривая, сказал Федор. — Что там у нас со временем? Пятый час?.. Свари-ка мне кофейку и собирайся. Поедем.

В начале шестого они, сидя в машине, уже дежурили у входа в театр. У служебного подъезда было пусто.

— Театр-то хоть сегодня работает?

— А я почем знаю? Может, у них это… театральный сезон закончился? Или как там это называется?

— Так ты у нас, Леня, эрудит, оказывается. — Федор снисходительно посмотрел на брата, хмыкнул, потом вдруг разразился матом. — Сходи, поинтересуйся на вахте. Может, мы действительно зря ее ждем.

Леня нехотя вышел из машины, поднялся по ступеням и исчез за высокой стеклянной дверью в массивном дубовом обрамлении.

— Нет сегодня никакого спектакля, — объявил Михайлюк-младший, вернувшись минут через пятнадцать.

— Чего ж ты там столько времени делал?

— Да бабка-вахтерша задолбала, трепалась — не остановить.

— Что ж теперь делать? — Федор почесал в затылке. — Найди-ка где-нибудь телефон-автомат и позвони ей еще раз.

— Тут такое дело… — Леня. поерзал на сиденье. — Бабка сказала, что пропала куда-то Наталья Мазурова. Два дня в театре не появлялась, и ни слуху от нее, ни духу.

Решение Федор принял мгновенно.

— Поехали к ней домой, посмотрим, что там делается.

— Как же мы к ней попадем? У тебя ключи есть?

Федор многозначительно усмехнулся:

— Забыл, кто я?

* * *

Камера для допросов отличалась от карцера только тем, что была побольше и посуше. В центре стояли стол со стулом и привинченный к полу металлический табурет напротив. На табурете сидела Наталья.

Ее била мелкая дрожь, переходившая в судороги. Лицо напоминало маску персонажа из кинематографического триллера: правую скулу украшал огромный синяк, лоб — широкая ссадина, щеки и шея были расцарапаны.

Старостин, расположившись напротив, спокойно раскрыл папку с бумагами и, словно не замечая состояния подозреваемой, бесстрастно поинтересовался:

— Как спалось?

— Пошел ты!.. — едва слышно прошептала Наталья опухшими и потрескавшимися до крови губами.

— Что-что? Я не ослышался? — поднял брови следователь. — Вы меня изволили куда-то послать? Знаете, чем это грозит? По-моему, вам понравился карцер.

— Во всяком случае, там не будет этой сволочи, — криво усмехнулась Наталья.

— Вы про меня?

— Нет. Я про воровку.

— Зря вы так. Лучше на себя посмотрите. Я тут поинтересовался… Ваша сокамерница сидит за воровство, причем она соблюдает законы чести — ворует только у… — Он не нашелся, что сказать.

— Воров, — с усмешкой подсказала Наталья.

— Вот именно. А у вас положеньице намного серьезнее… Таких, простите за выражение, существ, как вы и ваш сообщник, даже людьми назвать нельзя…

— Господи, какой еще сообщник?.. — утомленно проговорила Наталья.

— А вот это я и хочу от вас, узнать. — Следователь достал из кармана ручку и принялся расписывать ее на сложенном вдвое листке бумаги. — Я прекрасно понимаю, что одной вам вряд ли удалось бы совершить столь чудовищные преступления: просто силенок маловато. Но вдвоем с мужчиной это не большая проблема. Да и жертвы — тщедушные алкоголички. Какое они могут оказать сопротивление?

«Опять он за старое», — подумала Наталья.

— Ну, так вы назовете имя и фамилию вашего Дружка?

— Которого? — усмехнулась Мазурова. — У меня их много…

— Все ваши дружки меня не интересуют. Мне нужен только тот, с которым вы образовали преступный союз.

— Союз? Слово-то какое.

— Ну, так я жду. — Старостин поднес ручку к чистому листу и нетерпеливо постучал по нему. — Вы назовете его имя? Сразу должен предупредить, что это облегчит вашу незавидную участь. Помощь следствию зачтется вам на суде.

«По-моему, у него проблемы с профпригодностью…»

— Моя причастность к этим убийствам, которую вы пытаетесь доказать, а также мой мифический сообщник — все это продукт вашего воображения, — с сарказмом заявила Наталья.

— Так… Значит, вы отказываетесь нам помочь. — Старостин нервно бросил ручку и откинулся на спинку стула. — Хорошо, поговорим на отвлеченные темы.

— Это вы о чем?

— Ну, например, какая вам нравится музыка? Только честно. Я ведь сразу замечу, если вы будете говорить не правду.

— Ну что ж, если честно, — Наталья ненадолго задумалась, — «Травиата»

Джузеппе. Верди. Сюжет, конечно, высосан из пальца, но музыка и арии бесподобны. Люблю «Кармен» Бизе…

— А что-нибудь более легкое?

— Не знаю. — Наталья пожала плечами. — Раньше слушала рок-музыку, а теперь не слушаю. Люблю хороший джаз, блюз…

— Так-так, — Старостин постучал пальцами по столу, — а марши вам не нравятся?

— Какие еще марши?

— Ну, например, немецкие марши времен Второй мировой войны.

Наталья презрительно посмотрела на следователя.

— Это музыка для гомосексуалистов.

— Для гомосексуалистов, говорите? А у вас, случайно, нет отклонений в смысле половой ориентации?

Вместо ответа Наталья демонстративно отвернулась.

— А я ведь не зря об этом спросил. Тетушка-то ваша того… известная в Калининграде лесбиянка. А вы с ней не один год вместе прожили, выросли, можно сказать, у нее на руках.

Наталья первый раз за все время их отношений с интересом посмотрела на Старостина.

— Шила в мешке не утаишь, — продолжал следователь. — Мне известно, что однажды она приставала к вам, и вы ее так сильно толкнули, что дело дошло до реанимации. Но ведь, оправившись, заявлять-то она на вас не стала. Значит, было что-то такое между вами?..

«Не стала заявлять?» — оторопела Наталья. И тут ее осенила догадка: значит, Федор Михайлюк соврал! Ляля жива, и никто не собирается преследовать ее, Наталью Мазурову, за то, что произошло в тот проклятый вечер.

«Какая же ты сволочь, дядя Федор! Тебе все было известно… А ты, гад, на крючок меня посадил! Я никого не убивала! Кроме этих чертовых разводок, за мною ничего нет».

Наталья воспрянула духом. Старостин, внимательно наблюдавший за девушкой, был озадачен переменой, которая внезапно произошла в ее облике: она распрямила плечи, гордо подняла голову, даже следы побоев на лице, казалось, побледнели.

— Послушайте, гражданин следователь, — сказала она твердым голосом, — единственное, что вы в этой ситуации можете сделать не в ущерб себе, — немедленно освободить меня. Я никого не убивала. Ни одному суду вы не сможете доказать моей вины, потому что у вас на меня ничего нет. А нет у вас на меня ничего потому, что я невиновна. Я знаю, что за свои ошибки вы ответственности не несете, и вам плевать, сколько времени невинные люди проведут в тюрьме — день или неделю, месяц или год… Но когда-то же должна в вас заговорить совесть!

«Дядя Федя мне за все заплатит, подонок. Вот только бы поскорее выбраться отсюда…»

Наталья прекрасно понимала: чтобы выйти отсюда, ей не следует грубить сидящей перед нею блеклой личности с явно выраженным комплексом мужской неполноценности. Ей скорее надо бы в очередной раз использовать все свое обаяние, безошибочно действующее на мужчин, и заставить его сделать то, чего хочет она, а не он. Но отвращение, которое вызывал у нее альбинос, и злость за все унижения, которые он заставил ее пережить, не позволяли ей сменить тактику.

Она понимала, что прет на рожон, но ничего не могла с собой поделать.

Старостин, который с нарастающей яростью выслушал ее тираду, прищурился и процедил сквозь зубы:

— Что ж, я вижу, вы не желаете помогать следствию. Вы об этом пожалеете, гражданка Мазурова. Вы меня еще не знаете. Я из тех, кто всегда доводит дело до конца. И если я взялся доказать вашу вину, то сделаю это рано или поздно. Даже если мне придется выпустить вас, покоя я вам не обещаю. Вы будете денно и нощно чувствовать мое присутствие, будете бояться меня, потому что никогда не узнаете, рядом я или нет, А пока, — он ехидно усмехнулся, — по закону у меня есть еще два дня, которые вы проведете в той же самой камере. И две ночи… — Старостин впился в Наталью своими колючими глазками в красных обводах вокруг розоватого белка.

Свернув с широкой проезжей части, автомобиль въехал во двор. Возле подъезда Натальи стояла милицейская машина.

— Не нравится мне все это… — задумчиво произнес Михайлюк-старший и закурил.

Они подождали полчаса, но машина не отъезжала.

— Тут, я смотрю, можно до ночи куковать, — уже в раздражении сказал Федор и повернулся к брату. — Сходи посмотри, что там делается. Лифтом не пользуйся, пройдись пешком. Глянь на ее квартиру. Если все тихо, задержись на минуту и прислушайся, что там за дверью.

— Как это — прислушайся? А вдруг там засада?

— Сделай вид, что просто разглядываешь номера на дверях соседних квартир.

— А потом что?

— Потом — поднимайся выше, а уже оттуда спустишься на лифте.

— А если меня повяжут? — не унимался Михайлюк-младший.

— Не повяжут, — успокоил его Федор. — Если что — говори, друга ищешь, с которым накануне вместе пили.

— А если они не поверят?

— Я сказал — иди! — рассвирепел Федор. — Если что — сам с ними разберусь, понял?

Глядя на «воронок», Леня опасливо мялся.

— Ну! Быстро! Одна нога здесь, другая — там. Леня нехотя выбрался из машины. Войдя в подъезд, он услышал негромкие голоса. Это еще больше насторожило его, и он ступал по лестнице с осторожностью сапера на минном поле.

:

Поднявшись на площадку, где была квартира Натальи, он увидел старушек соседок, громко обсуждающих происходящее; дверь в квартиру Натальи стояла нараспашку, а внутри неторопливо расхаживали люди в милицейской форме, перетряхивая одежду, висящую в коридоре, рыская по шкафам и выдвижным ящикам тумбочек.

От неожиданности Леня чуть не рванул бегом вниз, но, припомнив слова брата, заставил себя подняться еще на один этаж и вызвал лифт. К машине он подбежал весь в испарине.

— Там полная хата ментов, — сообщил он брату. — Все вверх дном.

— Понятно… — Федор вышвырнул дымящийся окурок через открытое окошко.

— Значит, ее замели.

Он пригнулся и, обхватив голову руками, надолго задумался. Решение, которое он принял, далось ему нелегко.

— Так, Леня, — резко распрямившись, сказал Федор, — нечего нам в Москве больше делать. Придется сматывать удочки.

На лице младшего брата отразилась глубокая тоска, но оспаривать решение Федора он не решился. Только поинтересовался упавшим голосом:

— Что, домой поедем?

— Э нет! Только не домой, — усмехнулся Федор и потрепал брата по плечу.

— Не грусти. Домой нам никак нельзя. Во-первых, найдут сразу, во-вторых, у нас деньжищ — куры не клюют. С такими бабками мы с тобой где угодно поселиться можем. Хоть на берегу моря…

Леня повеселел.

— Слышь, а что? Давай точно махнем…

— Погоди, — оборвал его брат, — нельзя так просто сваливать. Надо все концы обрубить.

— Ты о чем?

— А то не понимаешь? До Черной вдовы нам не дотянуться. А вот Цыгарь…

Леня недоуменно пожал плечами.

— Цыгарь — нормальный пацан. Он будет молчать:

— С этим есть проблемы. — Старший брат был непреклонен. — Может, он и будет молчать, да только кто за это поручится? И потом, слишком дорого нам его молчание обойдется. Ты что, хочешь ему сто штук отдать? Это тебе не гулькин хрен!

Леня ненадолго задумался.

— Жалко.

— Вот и я о том. И вообще, за что ему такие бабки давать? Ну да, вскрыл он сейф… Так это любой дурак сделать может. Ведь главную работу мы с тобой провернули. Я все придумал, организовал. А ты на душу грех какой взял!.. Все это несравнимо с тем, что сделал он. Но он видел деньги. Кто ж предполагал, что в том долбаном сейфе почти пол-"лимона" баксов валяться будет? Я бы ему заплатил, как слесарю, пару штук за работу. Так ведь он обидится, а потом и сдаваться побежит. Нет, это дело так оставлять нельзя. Придется проблему решить раз и навсегда… Для гарантии. Иди позвони ему и скажи, чтобы приезжал ко мне на дачу, попозже только, часам к одиннадцати, когда темнеть начнет…

— Прямо там его?..

— Нет. Зачем, чтобы нас кто-нибудь вместе видел? Подкараулим на опушке, завезем подальше в лес в какое-нибудь место укромное: деньги, мол, там зарыты.

Сам же себе и яму выкопает. В темноте не разберется, что к чему. А потом — тюк по голове, и дело с концом. Никто в жизни не найдет. Главное, яму поглубже вырыть.

— А машина? — проявил дотошность Леня.

— С «Жигулями» его вот что сделаем: номера снимем и утопим где-нибудь, а саму возьмем на шнурок, ты сядешь за руль, оттранспортируем куда-нибудь на окраину, загоним подальше во дворы, поставим возле какого-нибудь дома, колеса проткнем, и пусть все думают, что это — обыкновенный «подснежник». Она там сто лет стоять будет, прежде чем кто хватится.

— Классно ты все придумал, Федя. — Леня посмотрел' на старшего брата с восхищением. — С тобой не пропадешь.

— Вот именно. Держись меня, братишка, — и все будет хоккей. Кто тебе еще, кроме меня, поможет?

Степан Цыганков, он же Цыгарь, нервничал: прошли уже сутки, а он все не мог связаться ни со своими подельниками, ни с Натальей.

К Черной вдове Цыгарь относился иначе, чем к братьям Михайлюкам. В какой-то степени она оставалась для него загадкой. Наталья явно не испытывала удовольствия от их совместной деятельности, и Цыгарь догадывался, что на разводку лохов она согласилась не без давления со стороны Федора Михайлюка. За что бывший мент мог держать ее на крючке, Цыгарь не знал, но все равно его симпатии были на стороне молодой красавицы.

За последние два дня ситуация резко изменилась. Если раньше они разводили нечистоплотных чинуш и политиканов, отбирать нечестно заработанные деньги у которых было даже лестно, то последнее дело с рекламщиком поставило все с ног на голову.

Цыгарь слышал, как Наталья уговаривала Михайлюка оставить Ольшанского в покое. Если Андрей ей понравился, значит, он был неплохим парнем, который к тому же и деньги умел зарабатывать. В этом Цыгарь убедился своими глазами, вскрыв сейф в его офисе.

До сих пор, идя на дело с Михайлюками, Цыгарь воображал себя героем фильма про честных разбойников и гнусных мошенников. Несмотря на то, что работа его была опасной, он не сомневался: настоящее злодейство лежит где-то далеко от того, что он делал. Он был уверен, что все их дела можно рассматривать как авантюру — опасное предприятие с целью пощекотать себе нервы и набить карманы.

Теперь же теплая компания под предводительством Федора Михайлюка вдруг превратилась в организованную преступную группу , на счету которой имеется уже и убийство. Тут стало не до романтики…

Играть дальше в такие игры Цыгарь не хотел. Единственное, что ему было нужно, — забрать свою долю. В принципе он мог обойтись и без этих «кровавых» денег, но при мысли о том, что все они достанутся Михайлюкам, ему становилось не по себе.

Поэтому Степан раз за разом набирал телефонные номера подельников, но ответами ему были только длинные гудки. Когда же зазвонил его собственный телефон, Цыгарь вздрогнул и не без колебаний ответил лишь после пятого звонка.

— Ты что там, в сортире сидишь? — услышал он недовольный голос Лени Михайлюка. — Чего трубку не поднимаешь?

У Цыгаря отлегло на душе.

— Я вам не дневальный на тумбочке! — огрызнулся он. — Вы сами-то где мотаетесь? Уже задолбался искать вас повсюду.

— У нас тут были крутые делишки, — деловито отозвался Леня. — Короче, слушай: Черную вдову замели. А может, и сама сдалась.

— С чего ты взял? — не поверил Цыгарь.

— Да я возле ее дома стою. Перед подъездом «воронок», у нее полная хата ментов, шарят по всем закромам.

— Не верю, чтоб она добровольно в ментовку пошла. — Для него была неприемлема даже мысль о предательстве Натальи. —Если ее взяли, это еще не значит, что она раскололась.

— Да какая, к едрене фене, разница! Или ты ждать собираешься, пока тебя с толчка менты снимут? Короче, братан решил так: пилим бабки и разбегаемся. Мы друг друга не знаем…

— Согласен, — не колеблясь ни секунды, сказал Цыгарь. Его вполне устраивала возможность разбежаться с братвой, как он про себя называл Михайлюков.

— Тогда слушай внимательно. — Леня понизил голос. — Встречаемся в одиннадцать у Феди на даче. Ты знаешь, где это? По Минке до поворота на Нарофоминск, а там километров десять и перед Акуловом налево, в лес.

— Да знаю я, — перебил его Цыгарь, настораживаясь, — место встречи ему не понравилось. — А почему именно там?

— А потому, что так надо, — многозначительно произнес Леня.

— Понятно.

— В одиннадцать встречаемся там, как раз стемнеет.

Цыгарь положил трубку и посмотрел на часы. Времени было еще предостаточно, но он, не медля, стал собираться.

«Если Наталью замели, то и ко мне могут нагрянуть в любую минуту». Он оделся, положил в сумку лучшую одежду, засунул в карман все документы и оставшиеся деньги — довольно пухлую пачку, тысяч шесть долларов. Уже направляясь к двери, окинул взглядом свою небольшую, однокомнатную квартирку.

Это были всего лишь стены и крыша, а вернее, потолок над головой. Не более.

Домом в настоящем, глубоком смысле этого слова жилье его назвать было нельзя.

Без всякого сожаления он запер дверь, спустился по лестнице и, выйдя из подъезда, внимательно осмотрелся. Не заметив ничего подозрительного, он направился в сторону автостоянки, на которой, овеваемые всеми ветрами, уже не первый год медленно старели его «Жигули».

Чтобы машина завелась, пришлось изрядно повозиться. Однако, ожив в руках хозяина, машина стала более покладистой.

Отогнав «Жигули» подальше от стоянки, Цыгарь притормозил у обочины на одной из тихих улочек, достал из бардачка подробную карту Москвы и стал продумывать дальнейший маршрут. Он не хотел ехать по Кутузовскому — предпочитал как можно реже встречаться с милицией.

На МКАД Цыгарь выскочил по Мичуринскому проспекту. Повернув направо, поехал в направлении Минской развязки в сплошном потоке машин. Время уже поджимало. Он гнал «Жигули», перескакивая из одного ряда в другой.

Водители, которых он то и дело подрезал, возмущенно сигналили вслед. Не обращая внимания на эти мелкие раздражители, Цыгарь давил на педаль акселератора. Поначалу, больше занятый дорогой, он не смотрел на показания приборов. Когда же загорелась красная лампочка, сигнализирующая о закипании охлаждающей жидкости, он сбавил газ.

Однако он явно пытался выжать невозможное из своих изношенных «Жигулей». Надеясь, что работа на пониженных оборотах пойдет двигателю на пользу, он проехал в таком режиме еще пару километров, однако лампочка продолжала гореть, а вскоре из-под капота клубами повалил пар.

— Приехали, твою мать!.,; — вслух выругался Цы-гарь.

Понимая, что дальше двигаться нельзя, он стал перестраиваться в крайний правый ряд.

«Постою немного на обочине с выключенным движком, пусть остынет».

Уже притормаживая, он успел заметить метрах в пятидесяти перед собой милицейскую машину у обочины. Похоже, там произошло какое-то ДТП, и двое сотрудников ГИБДД разбирались с водителем зеленой «Газели».

Цыгарь остановился, нажал кнопку аварийной сигнализации и в тот же момент почувствовал сильный удар в багажник своего автомобиля. Его швырнуло вперед, на рулевую колонку, но сработал ремень безопасности, иначе ему бы не миновать перелома ребер. Несколько секунд он приходил в себя — от удара гудело в голове, а в глазах плавали ярко мигающие разноцветные звезды.

Водитель «Газели» обрадовался происшедшему на шоссе. Пока Цыгарь отстегнул ремень и выбрался из машины, сотрудники автоинспекции, случайно ставшие свидетелями столкновения, вернули задержанному документы и велели ему убираться восвояси.

Едва придя в себя и почувствовав под ногами твердую почву, Цыгарь посмотрел назад. Уткнувшись носом в разбитый багажник его «Жигулей», на дороге стояла белая «Нива» с небольшим прицепом, на котором возвышался обвязанный шпагатом старый холодильник. За треснувшим лобовым стеклом маячили побелевшие, насмерть перепуганные лица пожилой супружеской пары.

— Ты что, охренел, что ли?! — мотая головой и вытирая вспотевшее лицо, взревел Цыгарь.

Его крик заставил оцепеневшего пенсионера очнуться и выбраться из машины.

— Ты что, дед, не видел, что я торможу?

— Не видел! — с неожиданной злостью попер на него владелец «Нивы».

— Ослеп от старости?

— Да у тебя тормозные сигналы не работают!

Только сейчас Цыгарь сообразил, что проверить это невозможно — от удара задние фонари его «Жигулей» рассыпались вдребезги.

— Ах ты, пердун старый!.. — Цыгарь едва не бросился на пенсионера с кулаками. — Все у меня работало! Кому ты тюльку гонишь?

— А я тебе говорю, что ничего не работало. И жена моя подтвердит. Маша, скажи, ведь ничего не работало.

Его супруга, до этого растерянно хлопавшая глазами, часто-часто закивала.

— Точно-точно! — еще и заверещала она, увидев направляющихся к месту столкновения милиционеров. С резвостью, более свойственной молодым, старушка выскочила из машины и, размахивая руками, стала причитать:

— Ой! Это ж сколько теперь ремонт будет стоить?! Мы из-за тебя, засранец, фары разбили и весь передок измяли! Двадцать лет ездили — и ни одной царапины. А тут такое несчастье…

Первым к «Жигулям» Цыгаря подошел высокий и грузный рыжеусый милиционер с двумя скромными лейтенантскими звездочками на погонах.

Небрежно козырнув и пробормотав невнятной скороговоркой свои звание и фамилию, он спросил:

— Ну, что тут у вас?

— Да вот, командир, такое дело… — принялся объяснять Цыгарь. — Ехал себе спокойно, никого не трогал, и тут — бабах! Мне в задницу въехали.

— Да не ехал он! — закричал пенсионер. — Он ни с того ни с сего остановился, а тормозные фонари у него не работают.

— Сейчас разберемся, — хозяйским тоном произнес лейтенант. — Документики, пожалуйста.

Цыгарь, торопливо пошарив по карманам, протянул инспектору права и техпаспорт. Пенсионер полез за документами в бардачок. Тем временем его жена продолжала бегать вокруг «Нивы» и возмущенно охать.

— Успокойтесь, гражданочка, сейчас во всем разберемся. Михалыч, доставай рулетку.

Инспектор погрузился в изучение документов с таким видом, будто перед ним были Кумранские рукописи. Цыгарь нетерпеливо глянул на часы. «Черт! Я же опаздываю!» — понял он.

— Командир, можно побыстрее, а?.. — попросил он инспектора, выглядывая из-за его плеча. Лейтенант не удостоил его даже взглядом.

— Спешка, — нравоучительно сказал он, — нужна только при поносе и ловле блох. Ты что — торопыга?

— Да нет же, командир, — беззлобно протянул Цыгарь, разводя руками. — Меня люди ждут.

— Всех ждут. У меня вот тоже жена дома сидит и дети по лавкам скачут.

Цыганков, значит?

— Цыганков, — подтвердил Степан, которого неожиданно прошиб холодный пот.

«А что, если я уже в розыске? Нет, не может быть! Я же нигде не светился… Может, девчонка все-таки проболталась?»

Словно в подтверждение худших опасений Цыгаря, инспектор поднял голову и стал внимательно сравнивать лицо Степана с фотографией на водительских правах.

— Ну что ж вы так, Степан Владимирович? — осуждающе сказал милиционер.

— Двенадцать лет за рулем, а правил поведения на дороге не знаете.

Цыгарь испытал некоторое облегчение — ему стало ясно, что интерес инспектора ограничивается пределами дорожного происшествия. Напарник лейтенанта, сдвинув на затылок фуражку, вяло прохаживался вдоль тормозного следа «Нивы».

— Вы бы выставили знак аварийной остановки, — равнодушно сказал он, обращаясь к пенсионеру.

— Конечно-конечно, — засуетился тот. — Маша, посмотри в багажнике.

— Это такой треугольный?

— Да-да.

Цыгарь понял, что дело затягивается, и закурил. Закончив изучение документов, инспектор сунул Их в карман галифе.

— Излагайте.

— Да чего излагать, командир? — сбивчиво начал Цыгарь. — Еду я по Кольцу, машина у меня, сами видите, не новая. Смотрю — тосол закипел. Решил притормозить, постоять у обочины, чтобы двигатель остыл. Только остановился, аварийку включил, а тут — ба-бах! Аж искры из глаз. Меня, конечно, на руль швырнуло. Но, слава богу, я правила знаю — ремень безопасности был пристегнут.

А так бы все ребра переломал…

— Да не было у него никакой аварийки! — подскочил пенсионер. — И тормозные огни не работали. Я же не совсем из ума выжил, стоп-сигнал бы заметил.

Инспектор усмехнулся, понимая, куда он клонит.

— Вы, значит, своей вины не признаете? — спросил он, покручивая рыжий ус.

— Ни в чем я не виноват, товарищ инспектор, — замахал руками водитель «Нивы». — Ехал на дачу, холодильник перевозил с супругой… А тут этот впереди вильнул и подставился.

— Да все у меня в порядке было со стоп-сигналом! — возмущенно взвился Цыганков. — Я же техосмотр пару месяцев назад проходил.

Инспектор неторопливо подошел к «Ниве», посмотрел на измятый багажник «Жигулей» Цыгаря и, покачав головой,сказал:

— Да, придется проводить экспертизу. «Мать твою за ноги! — подумал Степан. — Плакали мои денежки. На встречу-то я уже не успеваю. А может, все-таки дождутся?..»

Когда Цыгарь на попутке добрался до дачного поселка, часы показывали второй час ночи. Пройдя по неосвещенной улочке между одноэтажными домиками, он не без труда обнаружил участок, на котором его должны были ожидать подельники.

В окнах неказистого домика было темно. "Или спят, или не дождались и уехали.

Машины во дворе не видно…"

Проскрипев калиткой, он подошел к домику, поднялся на невысокое крыльцо и, подергав за ручку, убедился, что дверь заперта.

— Эй, Федор! — крикнул Цыгарь, грохоча кулаком в дверь. Стук громким эхом разнесся над спящим дачным поселком. — Где ты там? Отпирай!..

Ответом ему была тишина. Цыгарь спустился с крыльца, подошел к окну и попытался заглянуть внутрь.

— Эй, Федор, ты там? — побарабанил он пальцами по стеклу.

Снова тишина.

Достав из кармана складной нож, Цыгарь поддел лезвием раму и одним ловким движением распахнул окно. Перевалившись через подоконник, спрыгнул на пол, постоял минуту, прислушиваясь, потом достал из кармана зажигалку и зажег его. Освещая, себе путь, прошелся по комнате, в которой царил полный беспорядок.

В помещении пахло табачным дымом. Значит, Михайлюки совсем недавно были здесь. Но ни в комнате, ни на веранде никого не оказалось.

— Точно съехали, козлы! — От злости Цыгарь плюнул себе под ноги. — Кинули меня с моими бабками, говноеды… — Не догадываясь, что трехчасовая задержка на шоссе спасла ему жизнь, он выбрался на улицу тем же путем — через окно. — И где их теперь искать посреди ночи? И тачку здесь теперь хрен какую найдешь… А может, их повязали? Нет, надо делать ноги, пока не поздно.

Глава 21

День десантника этим летом прошел на удивление тихо. Если не считать мелких эксцессов, случились только три крупные драки: на Патриарших, как полагается, в парке Горького и в Лосином острове. К ночи ОМОН отвели в казармы, хотя приказ о повышенной боевой готовности никто не отменял — отряды могли примчаться на любое место происшествия по первому зову остававшихся на улицах усиленных патрулей милиции.

Основная масса бывших десантников и бойцов спецназа ГРУ отдебоширила и расползлась по домам, чтобы утром опохмелиться и на год упрятать в шкафы голубые береты и слегка прогнившие под мышками полосатые тельняшки. Лишь единицы из них все еще рыскали по городу в поисках «поддачи» и приключений. Было около двух часов ночи. Погода стояла безветренная, продолжало тянуть жаром от раскаленного за день асфальта. Невдалеке отражала свет редких фонарей ровная, как зеркало, гладь Верхнего Царицынского пруда.

По темной аллее медленно двигались две фигуры.

Привыкнув к полумраку, можно было рассмотреть довольно высокого худощавого мужчину в очках с металлической оправой, за стеклами которых лихорадочно поблескивали глаза. Он без умолку говорил и картинно жестикулировал, то и дело поправляя на плече ремень портфеля из искусственной кожи. Под руку его держала броско разодетая по последнему писку моды деваха, которая с нескрываемым восторгом смотрела на спутника, изредка дурновато посмеиваясь и бросая невпопад короткие замечания нетрезвым голосом.

— Считается, что западное общество индивидуалистическое. Это полный абсурд, — «запрягал» очкарик. — На Западе человек, чтобы избавиться от всепроникающего влияния общества, в первую очередь выбрасывает телевизор, перестает читать газеты, но этого мало, и тогда он вынужден сбегать куда-нибудь в Гималаи. А на Востоке каждый человек считается уникальным созданием, сыном божим. И поэтому ему достаточно углубиться в себя, и никуда уходить не надо.

Как говорится в одной сутре: рыба, если хочет покинуть косяк, выбрасывается на берег, где задыхается; тигр, если хочет уйти из стаи, приходит в город, где его ловят и сажают в клетку; истинный же мудрец никогда не сбегает от толпы, а поэтому он неуязвим!

— Эй ты, философ, бля! — раздался сзади пьяный голос.

От неожиданности очкарика передернуло. Он замер как вкопанный, и на лбу его мигом выступили капельки холодного пота. Спутница испугалась меньше. Почти невозмутимо оглянувшись через плечо, она потянула кавалера за локоть:

— Не обращай внимания, Саша, пошли.

— Куда пошли?! — послышалось возмущенное рычание. — Духи вонючие, бля, стоять!

Возле парочки покачивались трое непонятно откуда появившихся парней в голубых беретах. По-видимому, ветеранов СА перемкнуло от непомерного количества употребленного алкоголя, и они, позабыв о времени и месте, вышли на охоту «в рейд».

— Вам пора спать, десантники, — с бесстрашным сарказмом заявила деваха.

Было видно, что ей не впервой общаться с пьяными дембелями. Но тут была совсем иная ситуация: она оказалась в компании социально чуждого им элемента — интеллигентишки. А поэтому парни были настроены серьезно.

— Молчать, ссыкуха! Ща добазаришься!

Девушку схватила за волосы чья-то жилистая рука и со всей силы потянула к себе. Бедняга завизжала от нестерпимой боли и взмолилась:

— Ой, отпустите! Саша, помоги!

Но Саша уже без оглядки мчался вдоль аллеи. Парни были хоть и пьяные, но натренированные: очкарика догнали, и от резкой подсечки он с разбегу рухнул наземь под звон бьющегося стекла. Послышался отчаянный вопль, трехэтажный мат, и очкарика принялись обрабатывать ногами. Чуть поодаль продолжала вопить его спутница, которая уже лежала на прохладной траве, и кто-то, затыкая ей рот пропахшей дешевым табаком ладонью, второй рукой пытался стащить с нее элементы нижнего белья.

Две милицейские машины появились как из-под земли. Прямо по пешеходной аллее они с двух сторон подъехали к месту происшествия и резко затормозили.

На крыше одной из них дважды крутанулись проблесковые маячки, и рявкнула сирена. Из распахнутых дверок повысыпали рослые парни с дубинками наперевес и бросились ловить попытавшихся сбежать участников инцидента. В темноте раздавались короткие приглушенные ругательства:

— Куда, б…?! Стоять! Лежи, сука, не дергайся!

Один из бывших десантников, которого волокли к машине, попытался закосить «под своего»:

— Да я сам пойду, мужики!

— Молчать, животное!

Ему тут же резко скрутили кожу на бицепсах, и парень взвыл от обжигающей боли.

Вся операция заняла не больше минуты, и очень скоро нападавшие вместе с потерпевшими были доставлены в отделение.

Там медлительный дежурный офицер принялся вяло составлять протоколы на задержанных десантников. Он долго и нудно записывал их данные, сверял их с информацией из компьтера, затем потянулся и подтащил к себе подобранный на месте происшествия портфель.

— Чей? — поинтересовался офицер. Вместо ответа десантники лишь пожали плечами. Офицер равнодушно заглянул внутрь, и вдруг его передернуло. Он вывалил содержимое на стол. Из портфеля вывалились кинжал с костяной рукояткой, пара тюбиков помады, тени, тушь, румяна, прочая косметика, а также пара аккуратно сложенных больших целлофановых пакетов.

— Ни хрена себе! — воскликнул офицер, затем порылся в бумагах на столе, нашел нужную и швырнул ее сидевшему за пультом прапорщику:

— Звони в угро. Мы, кажется. Гримера зацепили!

Затем он прихватил пустой портфель и заглянул в комнату, где, все еще всхлипывая, сидела пострадавшая.

— Чей это портфель? — поинтересовался у нее офицер.

— При чем тут портфель?! — возмутилась девушка. — Меня чуть не изнасиловали! Где эти ублюдки? Вы посадите их в тюрьму?

— Чей это портфель? — твердым голосом повторил вопрос офицер.

Девушка мельком взглянула и ответила:

— Это Сашин портфель. Где он сам? Эти ублюдки его до полусмерти избили, я сама видела!

— Заткнись! — не выдержал дежурный офицер. — Эти ублюдки жизнь тебе спасли, дура.

* * *

Когда Наталья вошла в камеру для допросов, майор Старостин, глянув на нее, саркастически усмехнулся.

Не поднимая глаз, она села на табурет и потухшим взглядом уставилась на свои кроссовки.

Старостин вовсе не чувствовал того азарта, с которым приходил сюда в прошлый раз. И все же не преминул поддеть ее:

— Трех дней не прошло, как вы находитесь в следственном изоляторе, а вас не узнать, гражданка Мазурова.

Наталья ничего не ответила. Выглядела она действительно хуже некуда: ничего не выражающий взгляд, фиолетовые круги под глазами, бледная как полотно, грязные, слипшиеся в сосульки волосы. У стороннего наблюдателя могло создаться впечатление, что она пребывает в полной прострации.

— А ведь я, можно сказать, всего только экскурсию вам устроил, — продолжал язвить следователь. — Представляете, что с вами стало бы, окажись вы на зоне? Вы там, гражданка Мазурова, не выживете. Казалось, девушка не слушает его.

— Может, вы все-таки расскажете мне что-нибудь интересное? Я бы выслушал с большим удовольствием.

Его слова отдавались в голове у Натальи глухим эхом, как будто Старостин был где-то далеко, по другую сторону бесконечно длинного тоннеля. Она действительно не вникала в смысл его слов. Наталья вообще ни о чем не думала.

Ее состояние чем-то напоминало медитацию — за недолгое время, проведенное в тюрьме, она успела понять, что только так свободная и независимая душа может спасти себя от помешательства, оказавшись под замком, за решеткой.

— Мне жаль вас, — с наигранным участием сказал Старостин. — Вы напоминаете мне одну особу, которая тоже долго отпиралась, не признавала своей вины, но затем вынуждена была сознаться. Вы идете ее путем. Она, кстати, была наркоманкой… К наркотикам легко пристраститься, но покончить с наркотической зависимостью очень и очень тяжело. Мне тут доложили… — он глянул на один из листков, лежавших в папке, — что у вас на теле обнаружили еще одну татуировочку — паук в паутине. Или паучиха? В таком случае мы имеем дело, наверное, с Черной вдовой, — усмехнулся он. — Или нет? Паутина на татуировке, правда, выведена.

Это следует понимать так, что вы наркотиками баловались, гражданка Мазурова, а потом завязали. Преклоняюсь перед вашей силой воли. Да вот только если один раз вам это удалось, то во второй раз может ничего не получиться. Опасное это дело — наркотики. Поначалу кажется, что они избавление от земных страданий, но потом эти же самые страдания наваливаются на вас в десятикратном размере.

Наталья продолжала молчать.

— Вас не пугает перспектива провести за решеткой долгие годы? Странно.

Такая молодая! Вас многие мужчины любят… — Он, прищурив глаза, посмотрел на нее. — А ведь я могу вам помочь. Но только в том случае, если вы поможете мне.

Я уже говорил об этом. Вы мне — вашего сообщника, а я вам — свободу. И опять будут виться около вас все эти бизнесмены, режиссеры, уж не знаю, кто еще…

Будут водить вас в шикарные рестораны, на концерты, куда простому смертному ни за что не попасть. Может, и мечта ваша сбудется, и станете вы кинозвездой, и будете вспоминать эти три дня, как страшный сон. Нет, о чем я говорю? Вы их вовсе никогда вспоминать не будете. А всего-то для этого надо назвать фамилию и имя человека, который держит вас, как в клещах, своими патологическими наклонностями. Вы же свободолюбивая натура. Зачем вам подобное рабство? Та же самая тюрьма, даже похлеще…

Наталья упорно молчала.

Старостин начал выходить из себя. Он едва сдерживался, чтобы не разораться.

— Ну что ж, — со злостью процедил наконец он. — Можете считать, что вы своего добились. — Он достал из папки какой-то бланк и принялся что-то на нем писать.

Перемена в его голосе была столь очевидна, что Наталья впервые за все это время с едва уловимым интересом подняла на него глаза.

— Чего я добилась? — шевельнула она потрескавшимися губами.

— Освобождения, — не поднимая глаз, обронил Старостин и поспешно добавил:

— Временного освобождения, временного…

— Неужели за меня кто-то вступился? — криво усмехнулась Наталья.

Старостин насупленно молчал. В напряженной тишине слышалось лишь поскрипывание пера его чернильной авторучки.

— И все же, — Наталья слегка изменила позу, — кому я обязана таким счастьем?

— Не знаю, пока еще не знаю. — Бросив авторучку, Старостин отодвинулся на стуле к самой стене. — Вполне возможно, что вашему сообщнику. Вполне возможно…

— И что же этот мифический сообщник сделал такого, что меня отпускают из тюрьмы? Внес залог? — съехидничала Наталья.

— Нет. Он пытался убить еще одну женщину. — Старостин принялся сверлить ее рентгеновским взглядом. — Но на этот раз ему не повезло. Зато повезло нам.

— Что значит — повезло? Вы его поймали?

— Это была случайность.

— Мне жаль несчастных, — негромко сказала Наталья. — А вас — нет.

Вместо того чтобы искать монстра, вы вбили что-то себе в голову и терзали меня, словно это доставляет вам удовольствие. И если бы не счастливая, как вы сами выразились, случайность…

— Вы назвали меня садистом?..

— Нет, не называла.

— А что же тогда вы имели в виду, когда сказали, что я вас терзал?

— Не более того, что сказала.

Старостин напрягся и почти с ненавистью посмотрел на девушку, потом вдруг резко выдохнул воздух и приклеил на губы улыбку.

— Ладно, Мазурова, вот твой пропуск — можешь быть свободна.

Наталья и не подумала схватить бумажку и броситься побыстрее вон из этого ада. Она даже не шелохнулась, а лишь холодно посмотрела на следователя:

— Не припоминаю, с каких это пор мы перешли на «ты»?

.

— Ладно-ладно, — отмахнулся Старостин. — Я, между прочим, тоже умею за слова цепляться. Берите пропуск и идите. Я вас отпускаю — пока…

Наталья, потянувшись было за бумажкой, отдернула руку.

— Что значит «пока»?

— А то и значит! — неожиданно вспылил Старостин. — Я уверен — недолго вам ходить на свободе.

— Это почему же?

— У меня — чутье, которое никогда не подводит. Да, возможно, я ошибся и к этим убийствам вы не имеете отношения. Но я вас насквозь вижу, Мазурова. Вы не в ладах с законом, а значит, рано или поздно вернетесь сюда или в какое-нибудь другое подобное заведение. Ваше место — за решеткой.

— Интересно, откуда такая уверенность? — устало поинтересовалась Наталья.

— Откуда уверенность? — Старостин презрительно усмехнулся. — Да вы на себя в зеркало посмотрите! Ну, не сейчас, конечно… Так, через недельку.

Отоспитесь, отопьетесь, отъедитесь, отмоетесь в душе, на солнышке согреетесь…

— И что? — не понимая, куда он клонит, спросила Наталья.

— Да опять за километр будет видна ваша мерзкая продажная натура. Этот вызывающий внешний вид, манера одеваться, поведение… Для вас никого и ничего не существует! Только вы! Все остальные — черви, которые должны ползать у ваших ног. Ради денег, ради славы, ради поклонения вы готовы на все. Закон для вас — пустой звук. Вы убеждены, что он существует для быдла, а не для таких, как вы.

Вы с легкостью переступаете через него, как только он становится у вас на пути.

И нечего на меня таращиться! Много я таких повидал на своем веку и еще ни разу не ошибся, всех отправил за решетку! Только там место таким, как вы. Вас надо изолировать от общества, чтобы вы не поганили его. Все нормальные люди живут семьями, воспитывают детей, прилагают максимум усилий для сохранения порядка в обществе, а вы этот порядок разрушаете, вы стремитесь все превратить в хаос. А я, я… — Старостин захлебнулся от злости. — Я ненавижу все это!

Наталья почувствовала пустоту в груди. Старостин вдруг перестал вызывать у нее и ненависть, и отвращение. Он вообще перестал вызывать у нее какие-либо чувства. Понимая бессмысленность дальнейшего общения с этим возомнившим себя святошей маленьким, сереньким человечком, она медленно поднялась, взяла со стола выписанный пропуск и спокойно вышла в коридор, демонстративно сунув бумажку под самый нос охраннику за дверью.

Когда она вышла, майор приблизился к окну и долго ждал, пока Наталья окажется на улице.

Затем он вернулся к столу, снял телефонную трубку и вызвал к подъезду служебную машину.

Он собирался навестить в больнице отца, состояние которого оставалось критическим.

Наталья протянула пропуск молоденькому милиционеру, который с ухмылкой посмотрел на нее, и, сделав несколько шагов, оказалась на свободе. В последние дни время для нее словно остановилось, и было даже как-то странно смотреть на ключом бьющую вокруг жизнь.

Здесь, на воле, все было как и прежде: ездили машины, спешили куда-то горожане, работали магазины, дети ели мороженое. Пройдя вперед несколько десятков метров, Наталья неожиданно развернулась и пошла в обратную сторону.

Сама мысль о том, чтобы оказаться сейчас возле театра, была для нее невыносима.

Стараясь не смотреть на прохожих и уткнувшись взглядом в асфальт, она быстро направилась в сторону станции метро.

Мысли путались, ноги подкашивались от внезапно нахлынувшей слабости, и Наталья не сразу обратила внимание на мерное урчание автомобильного двигателя позади. Пройдя еще с десяток метров, она резко оглянулась.

Чуть поотстав от нее, по проезжей части демонстративно медленно двигались темно-вишневые «Жигули» с милицейскими номерами, в салоне которых сидели двое с каменными выражениями на лицах.

Заметив, что девушка остановилась, водитель «Жигулей» притормозил.

«Это что, слежка? — подумала Наталья. — Бред какой-то». Отсчитав еще несколько шагов, она остановилась опять.

Машина, которая едва успела тронуться с места, заскрипела тормозами.

«Точно, слежка. Старостин-идиот по-прежнему меня подозревает? Зачем они делают это так вызывающе? Он что, решил давить мне на психику? — догадалась Наталья. — Ну и черт с тобой!»

По сравнению с ощущением свободы, которое охватило ее за воротами КПЗ, это было сущей ерундой. Даже наоборот, демонстративная слежка добавила ей в кровь адреналина, и Наталья почувствовала себя гораздо уверенней. «Интересно, — думала она, — в метро вы тоже за мной следить будете?»

Спустившись по эскалатору на платформу и остановившись у мраморной колонны, она стала внимательно разглядывать следовавших за ней пассажиров.

Подозревать можно было каждого…

«Так недолго дойти и до паранойи, — резонно решила она и, перестав обращать внимание на окружающих, успокоилась. — В конце концов, мой домашний адрес им хорошо известен. Захотят выследить — будут ждать возле дома».

Наталья не ошиблась. Войдя в свой двор, она увидела те же самые «Жигули», стоявшие недалеко от ее подъезда.

«Не дождетесь, на кофе я вас приглашать не стану», — насмешливо подумала она и вошла в подъезд.

В квартире она застала следы недавнего обыска: вещи и нижнее белье из платяного шкафа валялись на полу, обувь была разбросана по всему коридору, постель разворочена, стулья перевернуты.

— Козлы… — процедила она и устало опустилась в кресло. Оценив на глаз, сколько понадобится времени, чтобы устранить царящий в квартире беспорядок, махнула рукой и направилась в ванную, где почти час стояла под душем. Затем, затолкав провонявшую тюрьмой одежду в стиральную машину, нагишом вышла из двери и, пройдя на кухню, сварила кофе. Выпив одну за другой две большие чашки густо заваренного «Чибо», она почувствовала, что стала мало-помалу приходить в себя.

Теперь перед нею встал вопрос: что делать дальше? Медленно пройдясь по квартире и еще раз осмотрев следы недавнего разгрома, она поняла, что наводить порядок у нее нет ни сил, ни желания. И вообще то, что творится у нее в квартире, сейчас не имеет никакого значения.

«Дядя Федор… мелькнуло у нее в голове. — Вот что сейчас главное! Ты меня плохо знаешь, подонок. Пожалеешь, что со мной связался. Я тебе устрою…»

Что именно она ему «устроит», Наталья пока не знала, но в том, что Михайлюк пожалеет о содеянном, не сомневалась ни на секунду.

«Главное, — подумала она, вспоминая слова Наполеона, — ввязаться в драку, а там — посмотрим…»

Она посмотрела на телефон, но тут же отвергла мысль о том, чтобы позвонить: если Старостин устроил за нею слежку, то уж телефон и подавно поставил на прослушивание. А ей сейчас свидетели были не нужны.

Она быстро оделась, натянув на себя джинсы, майку, и сунула ноги в кроссовки. Затем, прихватив легкую куртку, вышла из дому, замкнула дверь и спустилась вниз. Машина с оперативниками еще стояла во дворе. Наталья не собиралась совершать пируэты с прыжками по балконам либо пробежками по крыше, чтобы уйти от слежки. Демонстративно вышла на улицу и зашагала в сторону станции метро.

Как она и предполагала, машина ее преследователей тут же тронулась с места. «Ну что ж, проводите меня до метро». Спустившись в подземный переход, она остановилась у длинного ряда телефонов-автоматов.

Сняв трубку одного из них, принялась набирать номера своих «коллег», включая, несмотря на строжайший запрет, и сотовый Федора Михайлюка. Повсюду раздавались длинные гудки, но никто не снимал трубку: молчала квартира, которую снимал Леня, глухо было на хате, где разводили лохов, не отвечали оба телефона Федора, никто не отозвался и у Степана Цыганкова.

«Что же мне теперь делать? Если они все разбежались, найти их будет нелегко. Надо хорошенько подумать…»

Тут она вспомнила, что Цыгарь называл как-то ей номер своего дружка Митяя, у которого иногда бывал, — так, на всякий случай. И номер был какой-то простой. Только бы вспомнить…

«Как же там?..» — Наталья стояла перед телефоном-автоматом, закусив губу и напряженно наморщив лоб. И вдруг заметила мужчину, который с другого конца подземного перехода внимательно наблюдал за ней. Это был один из двух соглядатаев — Наталья успела разглядеть их лица, выходя из подъезда.

«Вот оно что! — разозлилась она. — Так вы решили меня и в метро в покое не оставлять? Ну что ж, побегаем».

Она все-таки вспомнила номер и, не медля ни секунды, набрала его.

Вдохнула с облегчением, когда услышала в трубке чей-то голос.

— Митяй? — поинтересовалась она.

— Ну, я Митяй. А кто спрашивает?

— Мне нужен Цыгарь, срочно. Это Черная вдова. — Вместо ответа в трубке воцарилось долгое молчание. Наталье нетрудно было догадаться о его причинах. — Я звоню из телефона-автомата, у меня совершенно нет времени…

И тут же услышала:

— Натаха?

— Я, Степа, я, — выдохнула она с облегчением.

— Ты где?

— Не пугайся, все в порядке. Звоню из метро. Нам нужно срочно встретиться. Тогда все расскажу.

— Тебя за что замели?

— По недоразумению. Где дядя Федор?

— Не знаю. По-моему, они с Леней сделали ноги. Где состыкуемся?

— Помнишь место, где мы с тобой однажды хороший кофе пили?

— Бар… как там его? Возле станции метро?

— Именно. Через час.

Место, где Наталья назначила встречу, вполне соответствовало случаю — обычный район со множеством пятиэтажек и более мелких построек производственно-хозяйственного назначения. Там в случае чего легко можно укрыться от любопытных глаз.

Она повесила трубку, но тут же сняла ее и набрала первый попавшийся номер — телефон справочной службы. Когда раздались гудки, она дождалась ответа и водрузила трубку на место.

«Это, чтобы ты, — она мельком взглянула в сторону преследователя, — не узнал, куда я только что звонила».

Затем она вошла в метро и, проходя через турникет, оглянулась. Муровец, доставая из внутреннего кармана удостоверение, направлялся к дежурной, чтобы проследовать за Натальей.

Выйдя на перрон, она дождалась поезда и, когда тот подошел, оказалась в одном вагоне с преследователем. Стараясь как можно реже смотреть в его сторону, доехала до Кольцевой линии, по ней до «Комсомольской», сделала переход и поехала в сторону центра. Выйдя на «Библиотеке Ленина», направилась по переходу на «Арбатскую». Здесь было многолюдно. Оглянувшись, она опять увидела своего преследователя и ускорила шаг.

На «Арбатской» она задерживаться не стала и тут же перешла на «Боровицкую»… Беготня по подземным переходам, ныряние в толпу и игра в «прятки» между колонн на перронах длилась добрых полчаса. Милиционер оказался настырным, неплохо знающим свое дело. Он терпеливо следовал за Натальей, не выпуская ее из виду. Наконец ей удалось избавиться от него, перед самым отправлением выскочив из вагона. Соглядатай, которому преградила путь к выходу «челночница» с двумя громадными сумками, не смог вовремя покинуть вагон. Поезд, быстро набирая скорость, скрылся в тоннеле.

Глава 22

Вечером состояние у майора Старостина было отвратительным. Болела голова, ломило спину, и вообще чувствовал он себя, как побитая собака.

«Да, — размышлял он мрачно, — два неприятных разговора для одного дня — это слишком».

Сначала он поговорил с полковником Арсеньевым. Начальник отдела сообщил, что его освобождают от расследования убийств в лесопарковых зонах и дело уходит в прокуратуру. Майору было приказано передать все материалы следствия коллегам из вышеназванной инстанции.

«Повышение отменяется», — мрачно подумал Старостин, выходя из кабинета начальника.

Второй неприятный разговор состоялся в следственном изоляторе с Натальей Мазуровой. Как он и предполагал, она вела себя высокомерно и буквально втоптала его в грязь. Его последняя жалкая попытка расколоть ее вызвала у подозреваемой лишь сарказм. Единственное, чем он мог отомстить ей за открытое презрение, — это попросить коллег не в службу, а в дружбу пощекотать ей нервы.

Придя домой, Старостин первым делом заглянул в ванную, где сполоснул лицо холодной водой, а потом долго всматривался в свое ненавистное изображение.

Из зеркала на него смотрел усталый мужчина средних лет, бесцветный и невзрачный, как вся его жизнь.

Затем подрались дети, и майор, сорвавшись, орал на них до хрипоты в голосе.

А потом пришла после приема в женской консультации жена. Она открыла дверь своим ключом и принялась подчеркнуто тихо переобуваться. Из коридора доносился только едва слышный звук, напоминавший шипение змеи.

«Все понятно, — догадался Старостин, — настроение у нее — что надо!»

Он не ошибся. Прямо с порога она набросилась на него за песок у входной двери, за беспорядок в комнате и гору немытой посуды. Влетело и детям за неубранные постели.

Сдерживаясь из последних сил, Старостин попытался отвлечься новостями по телевизору, что вызвало еще большее раздражение жены, и скандала избежать не удалось.

Словом, вечер прошел хуже некуда. Он тщетно пробовал читать детективный роман, Светлана подчеркнуто громко звенела на кухне посудой, а дети, как мыши, притихли в своей комнате.

Когда стемнело, муж и жена отчужденно лежали на разобранном диване, уставившись в экран телевизора, пока не закончилась последняя, совсем уж дурацкая передача. Выключив «ящик», Старостин снова взялся было за книгу, но жена зло потребовала выключить свет.

И тогда он набросился на нее. Такого страстного секса супруги не знавали уже давно. Вот только, обнимая и целуя в темноте жену, Старостин представлял, что отдается ему совсем другая женщина…

Выйдя из метро, Наталья направилась к месту встречи с Цыгарем. Пройдя мимо ярко освещенных витрин круглосуточного супермаркета, она свернула в темный, безлюдный переулок. Чем дальше она отдалялась от освещенной улицы, тем больше волновалась. Хотя от слежки избавиться удалось, она не чувствовала себя в безопасности.

«Что, если Федор Михайлюк не скрылся, а разыскивает меня, чтобы избавиться от опасного свидетеля? Этот церемониться не станет. Он уже раз пошел на убийство ради денег. Куда ты идешь? Зачем? Не лучше ли спрятаться, залечь на дно, отсидеться какое-то время, пока все не утихнет?»

Наконец она замедлила шаг, потом вообще остановилась и замерла в нерешительности. Неподалеку светились огни знакомого ночного заведения, доносились звуки музыки. Наталья ждала з.а углом, нервно ломая пальцы.

Через несколько минут на подходе к бару показался Цыгарь.

— Степа, я здесь, — негромко окликнула его Наталья.

— Наташка, ты? — Цыгарь свернул за угол.

— Я.

— Ну, привет! — Он достал сигарету, закурил. — Рассказывай, что стряслось. У меня последние дни просто крыша ехала. Как тебя замели? Ты что, сбежала?

— Никуда я не сбегала. Ну, разве что топтуна с носом оставила.

— Тебя пасут?

— Уже нет. Дай-ка и мне сигарету. — Закурив, Наталья немного успокоилась. — Просто бред какой-то, — принялась рассказывать она. — Тут, в Москве, маньяк завелся, проституток вокзальных режет…

— Какой еще маньяк?

— Я-то откуда могу знать? Только вот, — она невесело усмехнулась, — один следователь из МУРа, Старостин, эти убийства на меня хотел повесить.

— Почему именно на тебя?

— Я оказалась в неудачное время в неудачном месте.

— Да, бывает… — растерянно протянул Цыгарь. — А про наши дела ему что-нибудь известно?

— Было бы известно, меня б из СИЗО просто так не выпустили.

— Если пасут, значит, не просто так выпустили.

— У них на меня ничего нет. Про наши с Михайлюками дела пока никто не знает.

— Пока… — Цыгарь глубоко затянулся и выдохнул дым. — Ладно, о том, что там с тобой в МУРе обсуждали, потом расскажешь… Если захочешь, конечно. А вот Федор с Леней сразу струхнули. Они тебя искали через день после того, как с рекламщиком все случилось… Сунулись к тебе домой, а там менты обыск проводят.

Братья собрали барахло и дали деру. Позвонили перед отъездом мне, договорились встретиться у Федора на даче, чтобы бабки, долю мою, отдать. Я ехал туда и попал в аварию на МКАД: один старый козел в задницу меня «поцеловал». А тут менты под боком оказались, пока тормозной путь измеряли, протокол составляли, уйма времени ушла. Приехал на дачу ночью, а там уже никого нет. Да я и сам хорош, спрятался у Митяя, сидел как на иголках. Хорошо, что у тебя телефон его был. Что теперь делать-то будем? Где Михайлюков искать? Бабки-то наши у них.

Наталья машинально махнула рукой.

Цыгарь понял ее жест по-своему.

— Я с тобой согласен, — поспешно заговорил он. — Козлы они. Ведь я не мокрушник, а только вор. Для меня обчистить какого-нибудь лоха — в кайф;

«медведя» взять — просто интересно. Это как спорт, за который еще и башляют неплохо. Но вот мокруха — совсем другое дело. Жаль парня. Лажа вышла… — Он тяжело вздохнул. — У него пушка была. Я его понимаю: входит к себе в офис, а тут — такой бардак. Не надо было ему за волыну хвататься, может, и договорились бы по-хорошему. Ну, потерял бы бабки в крайнем случае. Да что они — пыль. Жизнь дороже любых бабок. А он пушку выдернул… Тут у Лени нервы и сдали, он первым успел на спуск нажать. Бах — прямо в лобешник. А потом еще и контрольный выстрел сделал, чтобы менты подумали, будто киллер его замочил из-за каких-нибудь разборок.

— Не надо об этом больше, — покачала головой Наталья. — Невыносимо слушать.

— Добро, не буду. Только я как подумаю, что наши с тобой бабки у этих акробатов останутся — у Феди с Леней, — такая меня злость берет. Много было деньжат в сейфе, очень много. Нам с тобой, даже по минимуму, тысяч по семьдесят причитается. Мне бы такие бабки сейчас, я, может, и бросил бы все к чертовой матери, занялся чем-нибудь, дело свое открыл… Как думаешь, Михайлюки еще объявятся?

— Не объявятся, Степа.

— Почему ты так уверенно говоришь?

— Потому что ты многого не знаешь. Федор Михайлюк — мразь последняя. Ты хоть знаешь, почему я всем этим занималась с вами?

— Как почему? — удивился Цыгарь. — Ради бабок.

— Не угадал. Михайлюк меня на крючке держал. Дело в том, что я в детстве в Калининграде с теткой жила. Она, как бы это помягче выразиться, не сахарным человеком была. Однажды у нас с нею вышел крупный скандал. Я ее толкнула, она упала и головой об ванну. Крови было много, как сейчас помню. До сих пор перед глазами стоит… А мне тогда было всего семнадцать лет. Я страшно испугалась, убежала из дому и больше там не показывалась. А Федор… Я случайно с ним встретилась. Он меня узнал. Сказал, что тетка погибла, а меня до сих пор разыскивают за убийство. Стал угрожать, что сдаст милиции. Вот я и испугалась.

Думала, десять лет прошло, все забылось, новую жизнь начала, мечты всякие появились, планы. А тут все в один миг обрушилось. — Наталья всхлипнула, но тут же взяла себя в руки. — А следователь, про которого я тебе говорила, принялся под меня копать. Он-то не знал, что я с Федором связана. Правда, требовал сдать ему сообщника — но по другому делу, об этих убийствах… Я, конечно, молчала.

Не из-за Михайлюка — из-за себя. Мне этот следователь, Старостин, рассказал, что тетка жива осталась, отлежалась в реанимации. Даже заявлять на меня не стала. Боялась, наверное, что если разбираться начнут, то саму за решетку упрячут. По ней давно тюрьма плакала.

— Погоди-погоди, — остановил ее Цыгарь. — А Федор-то откуда про это знал?

— Федор? — удивленно переспросила Наталья. — А ты что, не знаешь? Он в те годы в Калининграде в милиции служил.

— Мент? — поразился Цыгарь. — Ты что, хочешь сказать, Михайлюк — бывший мент?

— Именно это я и хочу сказать. Абсолютно точно.

— Паскуда! — возбужденно воскликнул Цыгарь. — Значит, я с ментярой работал! Если пацаны узнают…

— Я думала, тебе известно.

— Он же молчал как партизан. Да, этот не вернется, — вздохнул Цыгарь. — Вор всегда долг отдаст, даже если ему очень не хочется, все равно отдаст.

Знает, что с огнем шутки плохи. А мент — ни за что в жизни. Сущность у него такая. Для него бабки — все. Если попали в руки — ни за что не выпустит. Так ведь это… — наконец его осенило, — они меня убрать хотели, чтобы все концы в воду! А что, красиво получилось бы: ты — в тюряге; меня — в яму? То-то они встречу не в городе назначили, а на даче. А я, идиот, сразу не догадался. Мне этот пенсионер, получается, жизнь спас!

— Какой пенсионер?

— Который стукнул меня на своей «Ниве». — Степа хлопнул себя ладонью по лбу. — Вот жизнь какая штука! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

Ну, что, Натаха, делать будем?

Она пожала плечами.

— Даже не представляю.

— Искать надо Михайлюков, искать. Решайся, вдвоем нам это проще будет сделать. У нас у обоих к Феде свои счеты: у тебя — сама знаешь за что, а у меня… — Он захлебнулся от ненависти. — Ах ты, мусор! Ведь я с ним на дело ходил, водку вместе пили. Да и про бабки не стоит забывать, хотя они в нашем с тобой случае дело второстепенное. Ну, так что, ты со мной?

Наталья чуть помедлила с ответом.

— Вообще-то, Степа, — неторопливо сказала она, — такое не прощают.

— Молодец, Натаха! — Цыгарь на радостях обнял ее. — А ментов не бойся.

Мы и не таких обували!

Попасть в квартиру к Михайлюку оказалось делом непростым. Цыгарю пришлось порядком попотеть, чтобы вскрыть отмычками хитроумные замки тяжелой металлической двери. Когда дело было сделано, он негромко свистнул.

Наталья, дежурившая площадкой ниже, тихо, как кошка, прошмыгнула вместе с ним в переднюю.

Цыгарь достал из сумки два галогенных фонарика, один из них протянул Наталье.

— Михайлюки родом откуда-то с Украины, кажется.

— Вот и надо искать в первую очередь письма, открытки. Нам нужна хоть какая-то зацепка. Братья скорее всего к себе на родину подались. Там до них дотянуться труднее. Нам бы, Натаха, хоть один адресок или телефончик.

В квартире, как и на даче Михайлюка, царил беспорядок. Было видно, что хозяин спешил, покидая свое жилье.

Они внимательно осмотрели все шкафы, выдвижные ящики, секретер, висящие на стенах полки, перетрясли по страничке каждую книгу — благо их оказалось немного. Два часа непрерывной работы не дали никакого результата.

— Вот гад, — присев на табурет на кухне и закурив, прокомментировал Цыгарь, — ни одной зацепки, все концы уничтожил. Опытный, сволочь, догадывался, что кто-нибудь может тут у него пошарить.

Наталья попыталась приободрить его:

— Может, еще поискать?

— Бесполезно, — уверенно отозвался Цыгарь. — Это стреляный воробей.

Такие промахов не допускают. Ничего у нас с тобой не получится.

— А что, если, — принялась рассуждать Наталья, — в ДЭЗе поинтересоваться? Должна же быть у паспортистки карточка, ее-то он вряд ли выкрал. На работе можно спросить. Возил тут он шофером одного бизнесмена, я его, можно сказать, очень хорошо знаю. — Наталья усмехнулась, вспомнив Гатаулина.

— Все это ерунда, — покачал головой Степа. — Единственное, что мы узнаем, так это место его рождения. И что это нам даст? Феде сколько лет?

Сорок? Сорок пять? Родился после войны. С тех пор его родители да и все остальные родственники могли успеть по десять раз переехать с места на место.

Ничего это нам не даст.

— Может быть, поискать что-нибудь на Леню?

— Ничего мы про него не узнаем. Он нигде не работал, квартиру снимал, а если и был где-то прописан, то я, например, понятия не имею, где и у кого.

— Так что делать будем? — упавшим голосом поинтересовалась Наталья.

— Думать, — мрачно подытожил Цыгарь. — Куда бы ты, Натаха, на их месте подалась?

— Не знаю. На юг куда-нибудь.

— На юг? Там их поди сыщи. Все равно что в стоге сена рыться.

Наталья отодвинула занавеску, выглянула в окно. Небо на горизонте уже стало малиновым, звезды гасли одна за другой, и ночной мрак над городом рассеивался.

— Пошли, — она решительно махнула рукой, — светать начинает.

Вышли из квартиры, защелкнув замок, и стали спускаться вниз. Проходя мимо почтовых ящиков, Наталья вдруг остановилась.

— Погоди, дай-ка еще раз фонарик.

— Зачем? — удивился Цыгарь, но, обернувшись, догадался. — Глянь на всякий случай.

Наталья через щелку посветила в почтовый ящик, на котором был указан номер квартиры Федора Михайлюка.

— Степа, там что-то есть.

— Давай взглянем. Замок тут какой-то хитрый, — присмотревшись, пробормотал ок. — Ну, ментяра-кабан, любит все основательное.

Он достал из сумки отмычку и стал ковыряться ею в замочной скважине.

Дверца ящика распахнулась.

— Здесь открытка какая-то.

— Повестка в милицию, что ли?

Цыгарь хохотнул и протянул ей почтовую карточку.

На открытке был изображен памятник Богдану Хмельницкому в Киеве над Днепром.

— Интересно. — Еще не веря в удачу, Наталья перевернула открытку, прочитала текст. — Какая-то тетя Люба поздравляет Федю с днем рождения.

Написано безграмотно, наполовину по-русски, наполовину по-украински.

— Да хрен с ним! Адрес есть?

— Республика Украина, город Бахмач, улица Степана Бандеры.

— Кого?

— Бандеры. Переименовали, наверное, недавно.

— А дом?

— Дом номер тридцать пять, квартиры нет, значит — частный сектор.

— Ну, Натаха, — рот Цыгаря расплылся до самых ушей, — держи пять!

Глава 23

Пассажирский поезд, скрипя тормозами и гремя сцепками, остановился у перрона железнодорожной станции маленького украинского городка Бахмач. Из всего состава на площадку вышло около десятка пассажиров.

Среди них выделялась молодая супружеская, судя по всему, пара — красивая женщина в легком, свободного покроя сарафане и нервный худощавый мужчина. Суетясь вокруг своей спутницы, он то и дело переставлял с места на место большой неуклюжий чемодан.

— Степа, не дергайся, ты меня раздражаешь. И ребенок будет нервным расти, — Она многозначительно погладила выпиравший из-под сарафана округлый живот.

— Я другого боюсь, — чуть понизив голос и оглянувшись по сторонам, проговорил мужчина. — Как бы преждевременные роды не случились.

— Не волнуйся, я все хорошо закрепила. — Его спутница тоже понизила голос.

— То-то же, а то нам только выкидыша не хватало!

— Степа, возьми себя в руки, не выражайся. Ты хоть и не очень похож, но все-таки как бы мент. Попробуй пару часов вести себя спокойнее, сдержаннее. Ты просто играешь роль.

— Да это как раз больше всего меня и стремает. Я, человек, который всю свою сознательную жизнь был честным вором, должен изображать мента поганого.

Натаха, я тебя предупреждал, если кому-нибудь заложишь — пеняй на себя.

— Степа, перестань говорить глупости. Кому я тебя стану закладывать?

Балеринам из кордебалета? Расслабься, представь, что ты — актер и ничего больше. Мне самой в жизни приходилось играть кого угодно: и пай-девочек, и развязных шлюх… Но ведь я от этого проституткой не стала?

Ее слова слегка успокоили Цыгаря.

— Пошли! — он решительно подхватил чемодан и зашагал в сторону вокзала.

— Не так быстро, Степа, — семенила за ним Наталья Мазурова, — я же все-таки беременная…

Выйдя на тесную привокзальную площадь, где пассажиров поджидали два стареньких рейсовых «ЛАЗа», два видавших виды «Москвича» и «Жигули» с проржавевшими крыльями, они выбрали, как им показалось, более надежную технику.

— На Степана Бандеры поедем? — поинтересовался Цыгарь у одного из водителей.

— Четыре гривны, — зарядил частник.

— А «россию» возьмешь? Мы только что приехали, поменять не успели.

— Возьму.

— Сколько это будет в рублях?

— Сотня, — не моргнув глазом «подсчитал» извозчик — До хрена, — покачал головой Цыгарь, окинув взглядом расходившиеся в разные стороны улочки с невысокими одноэтажными строениями. — Да за такие бабки можно до Крыма доехать.

— А ты попробуй, — пожал тот плечами и покосился на Натальин живот.

— Ладно, покатили. — Цыгарь забросил чемодан в багажник и, усадив Наталью, плюхнулся на переднее сиденье.

— Какой дом? — трогаясь с места, поинтересовался водитель.

— Тридцать пятый.

Они ехали минут пять, не больше. Повиляв по каким-то закоулкам, машина остановилась у покосившегося забора, за которым стояла небольшая хата.

— Приехали, — объявил водитель и протянул руку за деньгами.

— Ты что, озверел, что ли? — взвился Цыгарь. — Да тут пешком идти десять минут! Если б я знал…

— Я тебя за язык не тянул, цену назвал — ты согласился. Договор дороже денег, так что плати.

— Да заплати ты ему, — выбираясь из машины, презрительно бросила Наталья.

Цыгарь, не обращая внимания на протянутую руку, с досадой бросил на приборную панель купюру и, выйдя, забрал чемодан. Машина уехала. Они остались стоять вдвоем на немощеной улице, где возле водяной колонки плескались чумазые дети, по-хозяйски расхаживали гуси да судачили, сидя на скамейке у забора, несколько местных бабок. Завидя приезжих, они притихли.

— Зачем ты из-за какой-то сотки такой шум поднял, Степан? — вполголоса спросила Наталья.

— Ты сама просила меня сыграть роль мента.

— Ну и что?

— Они же за копейку удавятся. Зарплаты у них маленькие, экономить на всем надо.

— Ладно, — улыбнулась Наталья. — Только не переигрывай.

— Да я и так чувствую себя полным идиотом.

— А что прикажешь делать? Отказаться сейчас от всей этой затеи? Уже слишком поздно. Не волнуйся, Степа, все нормально. — Наталья решительно открыла калитку и направилась по тропинке к дому.

Неожиданно откуда-то из глубины двора, прихрамывая на переднюю лапу, выбежал лохматый пес и сипло залаял.

— Цуцик, замовкни! — В дверях дома показалась тучная старуха в платке и душегрейке — видно, жаркая погода ее не смущала. На груди у старухи болтались крупные дешевые бусы.

Собака, тявкнув еще пару раз, подбежала к хозяйке И завиляла хвостом.

— А вы хто такие будэтэ?

— Добрый день, — вежливо поздоровалась Наталья и спросила:

— Это вы — тетя Люба?

— Ну так, я — тетка Люба, — настороженно сказала старуха, — тильки в мэнэ племянниц нема.

— Да я не племянница ваша, — улыбнувшись и положив руку на живот, сказала Наталья.

— А хто ж ты така, дивчина гарна?

— Да друзья мы племянника вашего, Федора Михайлюка. Из Калининграда.

Вот Степан, муж мой, вместе с ним в милиции служил.

На этих словах Цыгарь закашлялся.

— А шо ж вы одразу нэ сказалы?! — всплеснула руками старуха. — Та заходьте у хату, а то шо ж я таку дивчину ды ще с брюхом на дварэ тримаю.

В доме царил идеальный порядок. Крашеные доски пола были застланы домоткаными дорожками, на столе, занимавшем середину комнаты, лежала кружевная скатерть ручной работы. В углу висела икона, оправленная белоснежными, накрахмаленными рушниками, на стенах — фотографии родственников. В другом углу, на маленьком столике, дремал под вышитой салфеткой телевизор. Все подоконники были заставлены горшками с геранью и алоэ.

— Ну, присядьте, гости, кажитэ — откуль и куда едэте. — Старуха пригласила их за стол и поставила перед ними плетенную из лозы вазу с крупными наливными яблоками. Сама села на скамью у окна и принялась внимательно рассматривать гостей.

— Давай рассказывай, — многозначительно улыбнулся Степан, слегка подтолкнув Наталью локтем. — Ты ж у нас любительница.

Ее долго уговаривать не пришлось.

— Вот Степа, муж мой, после армии пошел служить в милицию, там и познакомился с племянником вашим Федей. Подружились, вместе на рыбалку ездили, на охоту…

— Ага, — поддакнул Степан, — охотились…

— Потом Федор пошел на повышение, в Москву перебрался. Первое время переписывались, даже встречались как-то пару раз, приезжал он к нам. Но времена сейчас тяжелые, раскидала нас жизнь… Мы вот со Степой первенца ждем, — Наталья провела рукой по выпуклому животу, — квартиру недавно получили в новом микрорайоне. Будет все как у людей.

— Квартира — це дило добре, — кивнула старуха.

— Я на седьмом месяце. Тут нам и путевочку дали. Вот решили съездить на юг отдохнуть, погреться на вашем теплом солнышке. Купили билет с плацкартой, в Бахмаче — пересадка. До вечера у нас время есть. Мы подумали и вот… отважились зайти к вам. Федя, когда переезжал в Москву, вещи кое-какие у нас оставил. Вот там мы и нашли открыточку от вас.

— Тоди розумию, скуль хату мою ведаете.

— Честно говоря, мы и с вами хотели познакомиться, тетя Люба. Федя нам столько рассказывал про вас, какая вы хлебосольная, щедрая, добрая.

Старуха подхватилась:

— Ой, що ж я сыжу, гости дорогие? У мине ж на плите бовщ стоить, — почему-то она так и говорила: не «борщ», а «бовщ».

Спустя несколько минут перед гостями дымились тарелки ароматного варева, стояли аккуратно нарезанное сало, малосольные огурцы, свежие помидоры и, в довершение всего, бутылка мутного самогона. Тетя Люба села рядом со Степаном и поставила на стол две рюмки. Откупоривая бутылку и наполняя стопарики, сказала:

— Ты у нас брюхатая, тоби не наливаем, а с чоловиком твоим выпью. Ну, давайте, гости дорогие, за знакомство!

— Ой, — спохватилась Наталья, — я же не представилась. Наташей меня зовут, а мужа моего, вы уже знаете, — Степаном.

— Ну то, Наталка, за тэбе. Каб усе добро було, — старуха покосилась на ее живот.

Опрокинув рюмку, Степан одобрительно крякнул.

— Хороший чимер! — потянувшись за огурцом, похвалил он. — Аж носки задымились.

— Цэ наша украиньска горилка, — широко заулыбалась тетка Люба. — Да вы бовщ берите, пока горячий.

Степан тут же налил по второй.

— За хлебосольную хозяйку! — провозгласил он. Тетка Люба с благодарностью посмотрела на него и выпила. Хрумкая огурцом, она спросила:

— То ты, Степан, усе в милиции працюешь?

— Угу, — набитым ртом промычал тот, — на ниве правопорядка.

— Цэ — дило доброе. А вы, верно, не ведаете, што Федор, непутевый, з милиции уволився?

— Да что вы говорите, тетя Люба? — Наталья изобразила крайнее удивление. — Почему же?

— Плотють шибко мало.

— А чем же он занимается?

— Та не ведаю я, знайшов якусь работу, где грошей паболе. А що за работа, ничога ни казав.

— А давно вы его видели?

— Та ужо рок ти болей. Так, пришлэ письмо на день народження. Ой, шо это я, забула! На днях прислав пасылку, богато рознага добра: чаю, банку кофа, печивов разных, гарны рушничок ды вось бусы, що на мни.

— А откуда посылка пришла? — осторожно спросила Наталья. — Из Москвы, наверное?

— То я не поглядела. Скрынка фанэрная… Мо поглядеть?

Старуха тяжело поднялась из-за стола и вышла. Вернувшись через минуту, развела руками.

— Ой, склероз кляты, я ж забула… Ганна попытала-ся, я ей тую скрынку и отдала. Там ще фотография була: вин з Ленькой, з братом своим.

Тетка порылась в стопке старых писем и открыток, лежавших на полке под телевизором, и протянула Наталье фотографию.

— О! Знайшла.

На цветном снимке были запечатлены улыбающиеся братья Михайлюки в белых брюках и легких цветных рубашках на фоне аллеи из вековых раскидистых деревьев, за мощными стволами которых виднелся каскад искусственных водопадов. Наталья внимательно рассмотрела снимок и протянула его Степану.

— На югах где-то, — отметил тот, повертев фотографию в руках. Однако на обратной стороне не было никаких надписей.

Наталья вернула фотоснимок тетке Любе и, взяв Степана за руку, твердо сказала:

— Нам пора. Загостились мы у вас, так и на поезд опоздать можно.

— Ой, почекайтэ. Я вам сала на дорогу дам та гурков. Мо, ще бутылочку з собою визьмитэ?

— Вот за это спасибо, тетя Люба. — Степан с готовностью вцепился в горлышко бутылки.

Наталья поняла, что веселый вечер ей сегодня обеспечен.

— Я б проводила вас, да ноги болять, — сказала тетя Люба, провожая гостей во двор.

Попрощавшись, они вышли на улицу и направились в сторону вокзала.

— Пошли-пошли, актер ты наш несостоявшийся, — поторапливала Наталья.

— Куда ты меня тащишь? — недовольно спросил Степан. — Мы ведь толком ничего не узнали.

— Мы узнали все, что надо!

— Так поделись.

— На фотографии — платановая аллея. Это — главная достопримечательность Сочи. Теперь известно, где их искать.

Тетка Люба, опершись на калитку, провожала гостей взглядом до самого конца улицы. Когда Наталья и Степан скрылись за углом, к ней подошла соседка.

— А хто цэ був? — поинтересовалась она.

— Та племянника мойго Федора шукалы.

— Дивчина ж брюхатая.

— О то я и думаю, што Федор, зараза, дитя ей зробыв, а сам збег.

— Вин можа… Я памятую, с Томаркой крутыв, ми вжэ висилля чакали, а Федька збиг до москалей, милиционером зробився. О то вжо з Федьки милиционер…

* * *

Несмотря на то что курортный сезон был уже в разгаре, им удалось без труда купить билеты в купейный вагон. Еще до посадки Наталья, чтобы не шокировать проводников, заглянула в вокзальный туалет и, запершись в кабинке, сняла «камуфляж», делавший из нее беременную женщину.

Уборщица, возившаяся с тряпкой и ведром в углу туалета, с недоумением уставилась на стройную высокую девушку, гордо прошествовавшую мимо нее. А ведь только что никого, кроме женщины, ожидавшей ребенка, здесь не было. Кусок поролона, создававший иллюзию большого живота, Наталья оставила в урне для мусора.

Вагон оказался на удивление чистым, столик между полками был застлан белой накрахмаленной салфеткой с вышитыми краями.

— Повезло, — прокомментировал Цыгарь, когда поезд тронулся.

Он тут же поставил на столик недопитую бутылку и принялся перочинным ножом нарезать на разложенной газете сало — подарок тети Любы.

— Ну что? — сказал он деловито. — Надо добивать пузырек.

— Это обязательно? — поморщилась Наталья.

— Недопитая бутылка — дурная примета. А ты, зря кривишься — самогоночка что надо, не то что наша российская. Я вот однажды в Подмосковье в одной деревеньке оказался с дружбаном, выпить было охота, аж трубы горели. А деревенька замызганная, запаршивевшая, народ дохлый. Сунулись мы туда, сюда — нет ни у кого самогона. Нет, ну ты представляешь, Натаха, какой облом? На кого ни наткнешься — пьяный в жопу, а как чимера достать — руками разводят. Это я только потом просек, что они незнакомых людей боятся. У нас же до сих пор за самогоноварение по кумполу дают, вот они все от меня и шугались. Ну, потом выловил я одного, ему, видно, не хватило, а денег на чимер не было. Пришлось пообещать, что стакан налью. За это он нас свел к какой-то бабке. Бабка смешная такая: маленькая, горбатенькая, ну натуральная Яга, и шнобель таким крюком завернут, что чуть не по зубам стучит. Вынесла она нам пузырек, но пока ходила, я чувствую, чем-то в хате несет. Потянул носом туда-сюда — ни хрена не врубаюсь. Не, серьезно, натуральным дерьмом воняет! Толкаю этого местного в бочину — типа, что за амбре? Да он что-то вякнул такое — мол, у нас всегда так, тут, типа, хряк рядом с сенями живет, вот от него, значит, и несет. Ну, что…

В общем, притащила бабка чимер, разбашлялся я с ней, вышли на улицу, алкашу этому местному, как и обещал, пришлось налить.

— Куда ж ты ему наливал, в пригоршни, что ли? — насмешливо спросила Наталья.

— Нет, у него с собой посуда была. Стаканчик, конечно, замызганный, но мы его самогонкой продезинфицировали. И что интересно, я-то думал, что этот алконавт стакашку одним глотком хлопнет, и все дела. Нет, он ее медленно тянул, смаковал, будто я ему не чемергеса мутного налил, а коньяку двадцатилетней выдержки. И опять, чувствую, несет какой-то парашей. Принюхался к бутылке — это он, самогон родимый, воняет. «Что за дела?» — спрашиваю у мужика. А он неторопливо так выпил, губы вытер, протягивает мне стакан и говорит: «А ты налей себе и выпей». У меня душа по этому делу уже полдня страдала. Налил я, выпил…

— Ну и что? — смеясь, спросила Наталья. Она уже начинала догадываться, в чем соль этой смачной истории.

Лицо Цыгаря так живо передернулось, словно он только что снова испытал вкус той ядреной самогонки.

— Ох, Натаха, скажу я тебе, это был и напиток!.. Амброзия, можно сказать.

— Амброзия — это нектар, который употребляли боги, жившие на Олимпе, — показала свою осведомленность Наталья.

— Да? — искренне изумился Цыгарь. — А я не знал. Я думал, амброзия — это от слова «амбре». Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Короче, сорок градусов там, конечно, было, но привкус такой гнусный, у меня аж челюсти свело. А дело-то зимой, закусить нечем. Я снега из сугроба ладонью зачерпнул, еле-еле в пасть затолкал. Эх, Натаха, лучше бы я этого не делал! Чуть все назад не поперло. Я кое-как эту дрянь в своем желудке удержал, а местный алкаш, что со мной был, стоит и ухмыляется. «Ну, как?» — спрашивает. Я-то ничего ответить не могу, боюсь рот раскрыть, только руками развожу и головой трясу. А он мне предлагает: еще по одной не желаешь? Я кое-как с собой совладал и прохрипел:

«Нет, пока не желаю». А он говорит: «Тогда я себе еще налью». Тут уж я, конечно, не возражал. В общем, так он весь этот пузырь и оприходовал, считай, в одиночку. Я потом еще с животом намучился. Так вот, Натаха, догадайся, из чего был этот самогон? Ага, вижу, тебе уже смешно. А мне-то было не до смеху…

Ладно бы из какого-нибудь пристойного навоза, а то ведь из свиного дерьма.

Наталья смеялась, откинувшись к стенке купе.

— Ты бы, Степа, поинтересовался, из чего продукт произведен, прежде чем пить.

— Да кто же мог подумать? — замахал тот руками. — Теперь ты понимаешь, какие чувства я испытал, пробуя самогон, которым нас угостила Федькина тетка?

Сам-то он, конечно, засранец, но тетка у него хорошая, дал бы ей бог здоровья.

И самогон делает что надо — мягкий, можно сказать, задумчивый. На вкус — ароматный, и от запаха нос набок не сворачивается. По большому счету, такой напиток можно употреблять без закуси, но если к нему имеется еще и сало украинское, то грех не закусить. Ты глянь, какая это вещь! — Степан взял двумя пальцами тонкий ломтик сала и повертел его у Натальи перед лицом. — Нет, ты посмотри, посмотри! Оно ведь насквозь просвечивается. Вот видишь, розовые лучики вокруг расходятся. Оно ведь почему такое ясное? Потому что другое, не такое, как наше. Вот ведь парадокс, правда? Свиньи вроде одинаковые, едят одно и то же. Нет, вообще-то вру. Не одно и то же едят. У нас-то в России чем свинью кормят? Ну, хлебом, картошкой, жмыхом каким-нибудь. А на Украине? Овощами всякими, яблоками, грушами, даже арбузами. И солнца здесь больше. Они ведь — все эти овощи-фрукты — солнце в себя сначала впитывают, а потом эту энергию солнечную свинье отдают. Верно ведь, а? Что скажешь? — Он хитро подмигнул Наталье.

— Да я и не знаю, что сказать, — улыбаясь и пожимая плечами, ответила та. — Никогда прежде не приходилось задумываться над различиями в сортах самогона и сала.

— Ну и зря. — Цыгарь наставительно поднял указательный палец. — Это — глубокий философский вопрос. Так, ты погоди, я сейчас к проводнице сбегаю за стаканчиками.

Через минуту он вернулся, с торжественным видом поставил на столик два чистых стакана и потянулся к бутылке:

— Будешь?

— Вообще-то я крепких напитков не употребляю. — Наталья пожала плечами.

— Да ладно тебе кукситься, тут все свои. И времени у нас еще навалом.

— Ну, разве что самую малость.

— Ладно, я тебя насиловать не стану. — Цыгарь плеснул самогонки на донышко стакана. — Попробуй, достойная вещь. — После этого он подсунул девушке кусочек хлеба с салом. — И закуси. Хочу, чтобы ты оценила. — Себе он налил сто граммов, поднял стакан и с улыбкой провозгласил:

— За успех нашего безнадежного предприятия!

— За безнадежное пить не хочу! — Наталья покачала головой.

— Да я пошутил. Ты пей, пей, не бойся. Все у нас будет клево.

Наталья осторожно пригубила из стакана. Самогон на самом деле оказался мягким, ароматным и не таким уж крепким. Впрочем, доза была не настолько велика, чтобы зашумело в голове, да и закуска ей понравилась: сало просто таяло во рту.

— Считаешь, у нас все получится? — спросила она, прожевав бутерброд.

— Конечно! — Цыгарь уверенно махнул рукой. — Ну, сама подумай… Кто такие эти Михайлюки? Леня — он вообще лох, ему только кулачищами помахать да водяры наглотаться после дела. Федор, конечно, поумнее будет, но тоже не Эйнштейн. Я с самого начала подозревал, что у него с головой не все в порядке.

Вот осел! — хлопнул он себя ладонью по лбу. — Это я не про Федора. Я — осел.

Как сразу не догадался? Вел-то он себя странно, не по-нашему… С другой стороны, это и хорошо. По крайней мере, мы теперь можем просчитать, в какую сторону его мозги работают. Я-то предполагал, что он с бабками на юга подастся, но не был в этом уверен. А тут такое дело… Все оказалось просто, как грабли.

— Помнишь, Степа, в «Джентльменах удачи»? Куплю себе костюм с отливом — и в Ялту. Вот и Федор так же думал.

— Мент и вор — как орел и решка, две стороны одной медали. Хороший вор всегда мента поймет.

— А наоборот? — спросила Наталья.

— Наоборот? Это уже сложнее, — ухмыльнулся Цы-гарь. — Изобретаем-то мы, а они только по нашим следам идут, это во-первых. А во-вторых, кто такой мент?

Тот же вор, только трусливый. Мы-то рискуем, на себя все берем, в одиночку, можно сказать, воз тащим. А за ним, за ментом этим поганым, целая толпа таких же, как он. Мент в одиночку будет делать то же самое, что и я, только трусливо.

Гульнуть ему, конечно, хочется, но с оглядочкой, с западлом таким ментовским, бабки заныкает поглубже.

— Например?

— Я, конечно, точно не знаю. В камеру хранения куда-нибудь засунет, чтобы, с одной стороны, никто, кроме него, до них добраться не мог, а с другой — чтобы рядом, под рукой, были. Воображение-то у него убогонькое, как у куркуля, и все представления о жизни еще с совковых времен.

— Тогда в Сочи у него один путь — гостиница «Жемчужина», — с чисто женской логикой предположила Наталья.

— Сам-то я там не был, но про «Жемчужину» слыхал, — кивнул Цыгарь и налил себе еще полстакана. — Ничего, Натаха! — сказал он, с удовольствием опорожнив стакан и закусывая украинским витамином "с". — Нам бы только вычислить, куда он лавэ зашхерил, а остальное — дело техники.

Подняв руки над столиком и шевеля пальцами, он гордо произнес:

— Ни один замок перед этими пальчиками не устоял, я в этом толк знаю.

Вскроем мы тебя, дядя Федя, и пустим по миру с голой жопой!

Глава 24

— Федя! Ты где?.. — Леонид Михайлюк ногой закрыл за собой дверь гостиничного номера и, пройдя в просторный зал люкса, со стуком поставил на столик четыре бутылки пива.

Шум воды в душе затих, и из дверей ванной комнаты вышел полуобнаженный Федор, обернутый ниже пояса широким махровым полотенцем.

— Пивко — это то, что надо, — одобрительно сказал он, плюхаясь на диван возле столика. — А почему так мало?

— Да говняное у них пиво, — скривился Леня, — кислятина.

— Так взял бы импортного, на худой конец. Привыкать надо, мы же теперь при бабках.

— При бабках! — хмуро передразнил его младший брат. — Ты ж мне сам сказал — деньгами не швыряться.

— Ну ты, Леня, тоже загнул. Уж на пиво-то с похмелья мог бы и не скупиться. — Федор откупорил бутылку и приложился к горлышку. Сделав несколько глотков, скривился. — Да… пиво точно дерьмовое. Что, у них тут с водой проблемы?

— А хрен его знает. Воды вроде навалом, море-кругом, а пиво делать так и не научились. — Не та вода. Ладно, все равно трубы горят. — Он за полминуты опорожнил бутылку и принялся за следующую.

— Чем займемся-то? Опять на сегодня новый кабак выбирать будем?

— Пора уже о будущем задумываться, братишка. Не век же нам в этих Сочах куковать. Оно, конечно, все в кайф — выпивка, девчонки, пляж, море. Только мне уже надоело на этих камнях валяться.

Леня пожал плечами:

— А я бы здесь и остался, мне нравится. Первый раз в жизни, можно сказать, человеком себя почувствовал.

— Нет, Леня, так не годится. Недельку-другую еще отдохнем, а там пора и честь знать.

— Что, опять в Москву или домой, в Бахмач, забуримся?

— Как же, поеду я в этот сраный Бахмач! И в Москву нам вертаться не резон, мы там крепко наследили.

— А может, за бугор рванем? — неуверенно сказал Леня.

— Я и сам про это думаю. С хорошими бабками и там жить хорошо, но ведь их отсюда как-то вывезти надо, да и без документов за бугор не попрешь…

— Так у нас же есть документы.

Федор прищурил глаза:

— Вот смотрю я на тебя, Леня, и думаю: ты идиот или только прикидываешься? Куда мы с этими ксивами попрем? Сучку-то нашу в Москве замели, а если она на нас настучала?

— Да мы тут уже который день торчим, и никто нас не трогает, — возразил Леня. — Значит, скорее всего не настучала.

— Ничего это не значит! — выкрикнул Федор. — Если они еще по гостиницам не шарят, то кто даст гарантию, что нас на границе не заметут?

— Ну ладно, не ори ты так, — засопел Леня. — Ты у нас, конечно, самым умным был. Но я тоже не пальцем деланный. Где же мы новые ксивы надыбаем?

— Вот над этим я и думаю, — допивая остатки пива, сказал Федор. — Есть тут у меня один знакомый, я к нему пока опасался идти, да, видно, придется.

Должен, сука, помочь! Я ему однажды такую услугу оказал… Он божился, что по гроб жизни будет мне обязан.

— Здесь живет?

— Живет не живет, не знаю, а работать — работает. Видел я его на набережной, да только подходить не стал.

— Да он, наверное, бабок много затребует?

— В это мире за спасибо ничего не делается; — философски заметил Федор.

— Но это — не вопрос, бабки есть.

— И куда же мы рванем?

— Для начала в Турцию, она тут рядом. На пароход сел, один ночной переход — и ты уже в Трабзоне. Нам главное отсюда выбраться, а там посмотрим.

* * *

На перроне сочинского вокзала отдыхающих по традиции, сохранившейся еще с советских времен, встречали толпы местных жителей, промышляющих частным извозом и сдачей квартир.

Четверть часа Цыгарь выбирал подходящий вариант, пока наконец не сговорился с жуликоватого вида старухой, предлагавшей за небольшие деньги целый дом в частном секторе. Мгновенно нашелся частник, готовый подбросить курортников к месту назначения.

Дом оказался довольно запущенной хибарой, правда, утопающей в зелени столь же запущенного сада. Когда Цыгарь возмутился явным несоответствием реальности с обещанными райскими кущами, старуха не моргнув глазом наполовину скинула цену. Наталья отвела Цыгаря в сторону:

— Соглашайся, это то, что нам надо.

— Ладно, по рукам, — возвращаясь к старухе, сказал тот.

Он осмотрел дом, «удобства» во дворе, расплатился за две недели вперед и взял ключи.

Наталья прогулялась по саду, обошла по периметру участок, обнесенный «живым» забором, вернулась в дом.

— Похоже на дачу, — сказала она Степану, растянувшемуся на потертом диване, — где-нибудь у нас в Подмосковье.

— Только зелени здесь больше, — откликнулся Цыгарь. — Никаких соседей не видать — не слыхать и вообще уютно, как в зеленой пещере.

Наталья распаковала вещи, первым делом выложив на старомодный трельяж с помутневшим, засиженным мухами зеркалом многочисленные тюбики, пузырьки, кисточки, ватные шарики, резиновые перчатки, пакетики с красителями для волос и парики.

— Ну, у тебя и причиндалов… — закуривая и пуская в потолок струйку дыма, протянул Цыгарь. — И на фига тебе было тащить всю эту дребедень с собой?

— Без этого в нашем деле никак нельзя. Степа, ты бы мне помог.

— А что надо-то?

— Найди самую большую кастрюлю, набери воды и подогрей на плите.

Надеюсь, газом пользоваться умеешь?

— Умею. Что еще?

— Остальное — не твоя забота.

* * *

На набережной было многолюдно. Прогуливались отдыхающие, суетились официанты в небольших уличных кафе, из динамиков доносились звуки популярнейшего хита летнего сезона:

Ай-ай-я-я, убили негра! Ай-ай-я-я ни за что, ни про что…

Здесь же промышляла бригада фотографов. Опытными, наметанными взглядами они безошибочно определяли в толпе новоприбывших и, навязчиво щелкая затворами фотоаппаратов, предлагали им свои услуги. Кто-то, надменно подняв голову, проходил мимо, кто-то клевал на наживку — писал на предложенном конверте свой домашний адрес и платил вперед.

Братья Михайлюки, неторопливо потягивая из банок пиво, шли по набережной. Федор внимательно присматривался к фотографам, Леня все больше поглядывал на полуобнаженных девиц, бесстыдно вилявших бедрами.

— Слышь, Федя, может, загодя снимем? — дернул он брата за короткий рукав майки.

— Потерпи до вечера, — отмахнулся Федор. — Мы сейчас делом занимаемся.

— Одно другому не помеха.

Федор, не удостоив младшего брата ответом, уверенно направился к невысокому черноволосому субъекту в широких, пузырящихся шортах и майке с английской надписью на спине «Я люблю Бруклин». Подойдя сзади, Федор тронул его за плечо. Тот в это время наводил объектив на очередную «жертву».

— Что, Гарик, все лохов разводишь?

Тот вздрогнул от неожиданности, опустил фотоаппарат и медленно обернулся. Растерянность на его мелком, невыразительном лице сменилась заискивающей улыбкой.

— Ба! Кого я вижу! Какими судьбами в наших краях, гражданин начальник?

— Верно, Гарик, для тебя я всегда буду начальником, — покровительственным тоном сказал Федор, — хоть времена и переменились. Погоны я уже снял.

— Что так, гражданин… э-э… Михайлюк?

— Молодец, Гарик, не забыл.

— На память не жалуюсь.

— Это хорошо. Значит, помнишь наш уговор.

— О чем речь, командир! — осклабился фотограф. — Я никогда от своего базара не отказывался.

— Отвечаешь, значит?

— Отвечаю, командир. А в чем проблема? Неужто вышибли вас?

— Сам ушел.

— Не по пути с законом стало?

— Хватит скалиться, Гарик, — с неожиданной злостью сказал Федор Михайлюк. — Дело есть, отойдем-ка в сторонку.

Они остановились у парапета и продолжили разговор, разглядывая прогулочные суда на горизонте.

— Гарик, я кота за яйца тянуть не стану. Уверен, ты свое ремесло не забыл и не оставил.

— Вы о чем? — непонимающе вскинул брови фотограф.

— О том, за что я тебя в свое время под статью мог подвести.

— Командир, да я — скромный фотограф. Вот, людям на память снимки делаю…

В глазах у Михайлюка блеснул холодный огонек.

— А ну-ка покажи свой агрегат.

— Зачем? — нервно дернулся Гарик. Без лишних разговоров Федор снял у него с шеи зеркальный «Киев» и взвел затвор.

— Ты бы хоть засвеченную пленку для виду вставил, — возвращая фотоаппарат, с насмешкой сказал Федор.

Даже на загорелом до черноты лице курортного фотографа-жулика проступила краска смущения.

— Да ну, командир, что ты так сразу? Есть у меня пленка, просто кончилась.

— Когда, в прошлом году?

— Ладно тебе. Так что за дело-то?

— Две ксивы нужны.

— Левые или настоящие? — шепотом спросил Гарик, оглядываясь по сторонам. — Имей в виду, командир, настоящие стоят дороже.

— Естественно. Меня левак не интересует. Только настоящие.

— Это будет стоить… — Гарик наклонился к его уху и назвал сумму.

Федор усмехнулся, наклонился к уху фотографа и назвал ему сумму наполовину меньшую. При этом он так убедительно посмотрел Гарику в глаза, что тот мгновенно забыл про возникшие было возражения.

— И без лишней болтовни.

— Обижаешь, командир! — Гарик вскинул руки. — Мы люди с понятием.

— Степа, иди-ка погуляй. Раньше, чем через час, не возвращайся.

— Куда же я пойду? — пробурчал Цыгарь, неохотно вставая с дивана.

— Купи что-нибудь поесть, попей пивка.

— Откуда тут пиво? Одни хибары кругом.

— Степа, — иронично улыбнулась Наталья, — ты в Сочи.

Едва дверь за Цыгарем закрылась, она разделась до пояса, развела в фарфоровой чашке краситель…

Час растянулся на добрых два. Когда Цыгарь возвращался, навстречу ему вышла эффектная блондинка с длинными, почти до пояса, волосами, чуть завивающимися на концах, с огромными, как у куклы, пушистыми ресницами. Над ярко-синими глазами изогнулись тонкие полоски бровей, придававшие лицу слегка удивленное выражение. Завершал картину выделенный яркой помадой чувственный рот. Раскраска напоминала макияж молодой Элизабет Тейлор в знаменитой «Клеопатре».

— Э… — недоуменно выдавил из себя Цыгарь. — А где?.. Черт! Натаха, это ты?

— Что, не узнал? — рассмеялась она.

— Только по одежде. — Не сводя взгляда с Натальи, Цыгарь медленно обошел вокруг нее и, хлопнув себя ладонью по лбу, спросил:

— А когда это ты успела отрастить такие волосы?

— Степа, мы с тобой не первый день знакомы. Мне уже не раз приходилось менять внешность.

— Да я помню. Но не думал, что в такую жару ты станешь надевать этот парик.

— А это не парик. Это — специальные накладки. В них не жарко.

— А глаза? Они же, кажется, были зелеными.

— Обыкновенные цветные контактные линзы.

Цыгарь восхищенно присвистнул:

— Это — полный отпад! На улице я бы тебя ни за что не узнал.

Наталья надела элегантные, сужающиеся к дужкам, очки в тонкой металлической оправе и, чуть повернув голову, спросила:

— Ну как?

Цыгарь покачал головой.

— Это вообще не ты. Нет, честное слово! Уже вроде бы всего насмотрелся, но чтобы такое…

— Вот и отлично. Можно начинать боевые действия.

— Точно, — восхищенно поддакнул Цыгарь, — выходим на тропу войны.

Он вытянул губы и заулюлюкал, как индеец.

— Ладно, хватит источать восторги, — уже серьезно сказала Наталья. — Давай решим, куда мне сегодня идти.

— Мы вроде о «Жемчужине» говорили.

— Я уже начала сомневаться. Живут-то они наверняка там. Но гостиничный ресторан у них уже в печенках сидит, это я по себе знаю.

— Ну, попробуй мотануться в «Лазурную» или «Рэдиссон-Славянскую». При таком камуфляже ты любой фейс-контроль пройдешь.

— Пойду в «Лазурную», там — казино. Потом загляну в «Рэдиссон», если не найду их — завтра придется ехать в Дагомыс.

— Ладно, в казино так в казино. Только деньгами не разбрасывайся. Мы же не Михайлюки, у нас ресурсы ограничены.

— Степа, хочешь пари? Давай поспорим, что за сегодняшний вечер я не истрачу ни рубля из наших, как ты говоришь, ограниченных ресурсов.

Цыгарь вскинул вверх руки:

— Все, сдаюсь. Ты права, спорить не буду.

Казино гостиницы «Лазурная» ничем не отличалось от сотен подобных заведений, во множестве открывшихся за последние годы чуть ли не во всех городах России. Те же молодые плечистые секьюрити с мрачными физиономиями, те же симпатичные девушки-крупье в униформе, с усталыми равнодушными лицами, те же обтянутые зеленым сукном столы, те же снующие вокруг официанты, те же посетители: рано располневшие краснолицые мужчины с тугими кошельками и их спутницы — скучающие красавицы с кукольными лицами и бесцветными глазами.

Наталья вошла в зал, продефилировала мимо игральных столов, за которыми раскидывались карты и кости, взобралась на высокий стул у стойки бара и, заказав себе фруктовый коктейль, стала внимательно разглядывать публику. Рядом с ней оказались две обильно напомаженные особы с бесстрастными лицами — явно оторвавшиеся от своих станков труженицы развлекательного цеха, феи горизонтального ремесла. Наталью они, видно, приняли за коллегу, в отличие от них пребывающую на работе, а потому в их взглядах нетрудно было прочесть холодное презрение.

За ближайшим столом с рулеткой, похоже, начинала разворачиваться драма расставания с содержимым кошелька. Одним из клиентов был полный, рано облысевший мужчина с бледным лицом кабинетного чиновника, пока еще не подвергшимся целительному воздействию лучей жаркого южного солнца. Он явно старался произвести впечатление на свою спутницу — луноликую дочь степей.

Поначалу он опрометчиво ставил на цифру, но ничего, кроме ощутимых финансовых потерь, это ему не принесло. Смуглая, узкоглазая девица наконец уговорила его перейти к не столь многообещающему, но более надежному способу игры на «чет-нечет». Пару раз ему повезло, и девушка-крупье с вымученной улыбкой придвинула к выигравшему клиенту лопаткой груду фишек.

Такой поворот событий, очевидно, не остался не замеченным администрацией казино, и вскоре на месте девушки-крупье оказался вертлявый молодой человек с гибкими пальцами.

— Делайте ставки, господа, делайте ваши ставки. Вам сегодня везет, — отдельно обратился он к воспрянувшему духом клиенту, — не упускайте своего шанса. Удача повернулась к вам лицом.

Ободренный таким участием, клиент немедленно поставил на «чет» половину своих фишек.

— Ну что же вы?! — подбадривал его крупье. — Рискните, ведь в случае выигрыша вы удвоите свой капитал.

Дочь степей немедленно откликнулась на столь горячий призыв и ткнула локтем своего спутника в бок. Немного поколебавшись, он выдвинул вперед все свои фишки.

Оценив ситуацию, крупье радостно взвизгнул:

— Ставки сделаны, ставок больше нет.

Публика, подтянувшаяся к удивительному столу, за которым, к их неподдельной радости, кому-то повезло, напряженно затихла.

Крупье резким движением запустил рулетку и, выждав немного, отправил шарик против движения барабана. Легкое жужжание шарика сопровождалось тяжелым сопением игроков.

— Выиграло «зеро»! — торжествующе возгласил крупье, когда барабан остановился.

Вздох разочарования прокатился по залу. Наталья, также следившая за исходом событий, не могла скрыть улыбки. Ее соседки, с полуаристократичной томностью потягивавшие мартини с оливками, понимающе переглянулись и, не обращая внимания на окружающих, прокомментировали:

— Олень сибирский. Думал, тут ему выиграть дадут и бабки на подносе выложат…

Обманувшийся в своих радужных ожиданиях игрок еще сильнее побелел, потом неожиданно вскочил и, размахивая кулаком, закричал:

— Жулье! Меня надули! Я этого так не оставлю!

К нему тотчас подбежал администратор — крепкий молодой мужчина в красном пиджаке с бейджем на лацкане.

— В чем дело?

— Да вот, клиент проиграл и бузить начинает, — спокойно объяснил крупье, который, судя по равнодушному выражению его лица, ежевечерне встречался с такими проявлениями страсти.

Администратор взял клиента под руку и отвел в сторону.

— Простите, уважаемый, у нас казино, а не страховая компания. Здесь человек не всегда выигрывает.

— Да я уверен, что у вас здесь вообще никто и никогда не выигрывает! — петушился проигравший.

— Я бы посоветовал вам держать свои ничем не подкрепленные догадки при себе, — стальным тоном произнес администратор. — Иначе…

— А что иначе, что иначе? Я вас выведу на чистую воду! Вы еще не знаете, с кем связались!

— Извините, — администратор понизил голос, — но ваше поведение не вписывается в принятые у нас рамки. Я буду вынужден вызвать охрану.

Спутница оставшегося ни с чем игрока схватила его под локоть и потащила к выходу.

— Пойдем-пойдем, не надо связываться!

Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы замять разгоравшийся скандал.

— Мошенники! Вы только и умеете деньги у трудящихся выманивать!

— Тоже мне, трудящийся! — презрительно хихикнула одна из соседок Натальи. — Небось полные карманы взяток напихал.

Все это было, конечно, очень забавно, однако Наталья пришла сюда вовсе не за тем, чтобы наблюдать за страданиями незадачливых игроков.

Прошло полчаса, потом час, а она так и не приблизилась к своей цели: среди посетителей казино братьев Михайлюков не наблюдалось. Раз-другой к ней пытались подъехать какие-то кавказцы, но в ответ на их заискивающие взгляды Наталья высокомерно отворачивалась.

Взгляды кайфующих по соседству жриц любви, обращенные в ее сторону, несколько потеплели.

Наконец, выпив последний фруктовый коктейль, Наталья решила было расплатиться и покинуть заполнившийся к тому времени зал. И тут до ее слуха донесся знакомый голос с легким украинским акцентом:

— Давай виски два по сто, а потом сыграем.

Она внутренне напряглась. Не поворачивая головы, покосилась на дальний столик, за которым играли в блэк-джек.

«Ага, вот и они. Два брата-акробата. Повезло. Не думала, что наткнусь на них в первый же вечер».

Понимая, что одинокая женщина за стойкой бара может привлечь к себе излишнее внимание, Наталья демонстративно взяла из сумочки пачку тонких сигарет с ментолом, неторопливо вытащила одну и выжидающе замерла, зажав ее между пальцами. Мгновенно нашелся желающий услужить даме. Щелкнув зажигалкой «Зиппо», рядом нарисовался обритый наголо субъект в узких черных очках. Со слащавой улыбочкой на потном, мясистом лице он произнес:

— Не возражаете?

Девицы по соседству снова нахмурились. Наталья не спеша прикурила, выпустила тонкую струйку дыма и, состроив удовлетворенную мину, протянула:

— Не возражаю.

Субъект без промедления занял стоящий рядом стул.

— Вижу, что вы скучаете.

— Не нашла повода для веселья.

— Мы с вами где-то явно встречались. Ваше лицо кажется мне невероятно знакомым.

— Ну что ж, — небрежно шевельнув бровью, сказала Наталья, — давайте попробуем вспомнить. Может быть, на прошлогоднем приеме в честь открытия скакового сезона в Аскоте?

Бритоголовый насупился, потом натужно заулыбался:

— Это, типа, прикол?

— Я вполне серьезно.

Он какое-то время пытался осмыслить услышанное, потом вдруг вскинул руку и подозвал бармена.

— Тут без бутылки не разберешься. Братан, плесни-ка мне водочки, а даме… — вопросительно уставился на Наталью.

— Белый мартини.

Залпом осушив рюмку водки, бритоголовый тут же потребовал следующую, потом, закусывая солеными орешками и обласкивая аппетитную фигуру девушки масленым взглядом, продолжил разговор:

— А в Москве я вас не встречал?

— Может быть, — неопределенно ответила она.

Бритоголовый оживился:

— Так вы — москвичка? Я так сразу и подумал.

— У меня что, на лбу стоит штамп о прописке?

— Нет, ну ты такая… — небрежно перейдя на фамильярный тон и размахивая рукой, сказал субъект. — Московские дамы все такие. На «Мерседесе» кататься любишь?

— Я предпочитаю спортивные машины.

— Спортивные… — разочарованно протянул собеседник. — Это у вас там, в Москве, по широким магистралям гонять можно на спортивных тачках, а вот у нас в Челябе… Нет, вообще-то есть нормальные пацаны — на «Пробах» шарят.

— Что-что?

— Ну, это… «Форд-Проб». Знаешь, такой, вроде зубила?

— Впервые слышу.

— Ну а что тогда ты имела в виду под спортивными машинами? — искренне изумился бритоголовый.

— «Порше».

— О-о-о… Ну, ты дала! «Порше» — это понты.

— Почему понты?

— Тачка слишком дорогая. Бабок на запчасти не напасешься. — Такие машины, как «Порш», не ломаются.

— Хе… — челябинский пацан презрительно усмехнулся, — зато бьются хорошо. И потом, все ломается. Вот у нас на город недавно куски ракеты сыпались.

— Так ведь ракета была отечественная.

— Ой-ой-ой, мы какие! Все импортное подавай, а я вот — патриот. Водочку русскую предпочитаю.

— По-моему, патриотизм должен заключаться как раз в том, чтобы ракеты на город не падали.

После этого бритоголовый немедленно осушил третью рюмку и пустился в пространные рассуждения о том, что такое патриотизм и с чем его едят.

Затянувшийся разговор вызывал у Натальи острое желание зевнуть, но до тех пор, пока братья Михайлюки вертелись по соседству, у нее не было другого способа убить время и не привлекать к себе их внимания.

К счастью, Федор и Леня быстро нашли себе подходящих спутниц. Две девицы в коротких до неприличия платьях, с бесформенными копнами волос, собранных на макушках, плотно приклеились к перспективным, по их мнению, мужикам. Обзаведясь поклонницами, братья Михайлюки засуетились.

Призывные взгляды девиц и недвусмысленные движения бедрами возбуждали их гораздо сильнее, чем почти несбыточная возможность увеличить капитал за карточным столом. Скорее для виду, чем из азарта, проведя за столом четверть часа, они прихватили новых подружек и отбыли восвояси.

— Вот у нас на Урале все по-другому: и люди другие, и даже воздух другой…

— Ты посиди тут пару минут, посторожи мой стакан, — прервав распалявшегося на глазах собеседника, сказала Наталья.

— А ты куда?

— Пойду попудрю носик.

— Понял, не дурак, — с готовностью кивнул бритоголовый. — Только не задерживайся.

— Ты еще водочки накати, время быстрее пролетит.

— Точно, — обрадовался тот удачной идее. Выйдя из казино, Наталья успела заметить, как Михайлюки с дамским эскортом садились в такси. Стоило ей поднять руку, как рядом немедленно оказался невзрачный синий «жигуленок».

— Куда ехать? — с готовностью спросил шофер — молодой парень, почти мальчишка.

— За той «Волгой».

— Понял, — кивнул он, — не дурак.

Как и предполагала Наталья, братья направлялись в гостиницу «Жемчужина», но их путь в номер пролегал через расположенный на первом этаже ресторан. Похоже, напитки в казино показались им слишком дорогими, а обстановка несколько скованной. Потому они решили продолжить вечер в своем «домашнем» заведении, что позволяло гульнуть без оглядки. Девиц, которых Михайлюки прихватили с собой, это вполне устраивало.

А вот Наталье совсем не улыбалась перспектива снова сидеть в дальнем углу зала и выслушивать пьяное бормотание очередного «карася». Но выбирать не приходилось.

Михайлюки кутили до полуночи. Вначале, как водится, на их стол было подано шампанское в сверкающем ведерке со льдом, затем компания перешла к более крепким напиткам, перемежавшимся танцами и песнями по заказу.

Судя по тому, с каким подобострастием крутились вокруг братьев официанты и метрдотель, Михайлюки уже успели стать здесь «своими». Вели они себя соответствующим образом: фамильярно похлопывали метрдотеля по плечу, вальяжно расхаживали по залу, громко хохотали, потчуя девиц икрой и похабными анекдотами.

Наконец, прилично накачавшись «смирновкой» и созрев для продолжения вечера в интимной обстановке, они подозвали метрдотеля, расплатились, оставив, судя по всему, щедрые чаевые, но при этом захватив с собой остатки выпивки и закуски.

«Кутят, как купцы, а недоеденные котлеты с собой в номер тащат, — презрительно подумала Наталья. — Вот уж воистину — тайна сия велика есть…»

Дождавшись, пока Михайлюки выйдут из ресторанного зала, она последовала за ними. К счастью, в фойе было довольно многолюдно для столь позднего времени, и ей удалось остаться незамеченной.

Она даже позволила себе рискнуть и подошла почти вплотную к пьяной компании, ожидавшей лифта. Заметив краем глаза загоревшуюся на панели лампочку с указанием этажа, выяснила, что братья живут на девятом. Выждав пару минут, она поднялась на другом лифте. Коридор девятого этажа был пуст. Михайлюки, по всей видимости, уже сидели в своем номере. Выяснить расположение номера оказалось нетрудно.

Медленно пройдя по коридору, Наталья на минуту остановилась у двери с цифрами 913. Из-за нее доносились звон посуды, пьяное хихиканье девиц и громкий мужской голос. Она прислушалась.

— За присутствующих дам! — провозгласил тост Федор Михайлюк.

«И за отсутствующих», — усмехнулась Наталья.

Глава 25

Спустившись вниз на лифте, Наталья быстро зашагала к выходу.

Возле работающего допоздна бутика в фойе гостиницы, выражая всем своим видом явное нетерпение, стоял невысокий полноватый мужчина с заметными проплешинами на черепе. Бросив короткий взгляд на Наталью, он отвернулся, но тут же резко вскинул голову и уверенно шагнул ей навстречу:

— Оксана, дорогая, ты ли это?

«Господи, а этот кретин откуда на мою голову взялся? — узнав в подошедшем к ней мужчине Рэма Сердюкова, подумала Наталья. — Только его здесь и не хватало…»

— Вы ошиблись, — стараясь оставаться равнодушной, сказала Наталья и попыталась обойти бывшего поклонника.

Сердюков бросил быстрый взгляд в глубь магазинчика, где у круглой стойки с вешалками стояла его жена, придирчиво перебиравшая летние костюмы, и, торопливо нагнав Наталью, схватил ее за руку, — Оксана, ты куда? Подожди! — назойливо проговорил он.

— Да что вам от меня нужно, мужчина? — холодно сказала Наталья, отворачиваясь. — Если будете приставать, я позову охранника.

Сердюков суетливо оглянулся, но быстро пришел в себя.

— Н-е-е-ет, Оксана, это не в твоих интересах, — зло улыбнулся он. — Ну-ка покажи ручки. А где перстенек, который я тебе подарил?

— Уйди, дурак, а то закричу…

— Тварь! — на все фойе заорал Сердюков. — Кинуть меня решила? Нашла идиота… Я тебя потом искал, а какой-то мордоворот меня чуть с лестницы не спустил. Но я не такой простак, как ты думала. Я узнал, кто в той квартире живет. Никакой Оксаной там и не пахло. Это была квартира знаменитой оперной певицы. Думаешь, я все забыл и махнул рукой? Нет, дорогуша! Колечко-то мне в кругленькую сумму обошлось… Но мир оказался тесен! Встретились мы с тобой опять на узкой дорожке.

— Что ты несешь, старый дурак? Иди проспись.

— Ну уж нет, я так просто этого не оставлю. Ты что здесь делаешь?

Очередных поклонников разуваешь, мошенница? Ничего, я тебя выведу на чистую воду! По таким, как ты, тюрьма плачет…

Да, ситуация для Натальи была, мягко говоря, неприятной. Она-то давно и думать позабыла про Рэма Сердюкова. А вот поди ж ты! Вынырнул из небытия и визг поднял, как базарная торговка!

Наталья растерянно застыла, но изменчивая фортуна вдруг повернулась к ней лицом. Она заметила, как швейцар и охранник, дежурившие в фойе и уже начинавшие с подозрением поглядывать на скандалящую пару, метнулись к огромной стеклянной двери. Они услужливо распахнули ее перед компанией коротко стриженных молодых людей кавказской внешности, во главе которых со спокойной уверенностью шагал смуглый симпатичный мужчина лет тридцати в элегантном белом костюме.

— Добрый вечер, Гамлет Суренович, — подобострастно кланяясь, проговорил швейцар, — давненько к нам не заглядывали.

— Дэл много, — с едва заметным акцентом сказал гость.

— Так ведь лето, Гамлет Суренович, все отдыхают.

— Для нас лэтом — самая работа, — небрежно бросил кавказец, протягивая швейцару зажатую между пальцами купюру. — Зимой атдыхат будэм.

С ловкостью иллюзиониста швейцар отправил деньги в карман форменного кителя и, еще шире расплываясь в улыбке, засеменил за гостем.

Наталья поняла, что нельзя упускать такой шанс. Подбежав к элегантному кавказцу, она перепуганно попросила:

— Помогите!

— Что за дэла? — Кавказец с интересом посмотрел на эффектную блондинку в легком летнем одеянии.

— Вот этот сумасшедший, — она показала на Сер-дюкова, — хватает меня за руки и несет какую-то ахинею. Я совершенно не понимаю, чего он от меня хочет.

— А я, кажэтся, панымаю, — блеснул белозубой улыбкой кавказец.

— Избавьте меня, пожалуйста, от этого озабоченного гражданина. — Для пущей убедительности Наталья даже покусывала губы.

Сердюков ошеломленно захлопал глазами и на всякий случай подался назад.

Едва ли ему хотелось связываться с компанией граждан столь недвусмысленной внешности.

— Слышишь ты, алэнь, — вяло подняв холеную руку с тонкими растопыренными пальцами, увешанными перстнями, произнес кавказец, — завянь, да?

Сердюков пробормотал, будто он обознался и его все не правильно поняли, после чего мгновенно ретировался. В дверях бутика он наткнулся на собственную супругу, которая немедленно всучила ему несколько картонных коробок.

— Рэмушка, ну что у тебя с лицом? Вечно ты нервничаешь, когда я покупаю себе какие-нибудь вещи.

— Я не нервничаю, я даже очень рад. Пойдем, дорогая, уже очень поздно.

Молодые люди из компании важного кавказского гостя, смерив семейство Сердюковых надменными взглядами, засмеялись.

— Какой актывный мужчина, слышь, да? Одной жэнщина ему мало.

Наталья, с благодарностью взглянув на нежданного спасителя, проворковала:

— Спасибо вам большое, вы меня избавили от маньяка.

— Спасыба — эта для меня слышкам многа, — вальяжно ответил кавказец, — а вот вечэр в вашей приятнай компания — в самый раз.

Наталья поняла, что так просто распрощаться с элегантным джентльменом в белом костюме ей не удастся.

— Вообще-то я уже собиралась уходить, поздно…

— Ай, што гаварыш? В Парыже вечэр толька начынается.

— Может быть. Но мы не в Париже.

— Мы у сэбя дома. — Темные глаза кавказца выразительно заблестели. — Законы гостепрыимства, панимаэшь, не пазваляют мнэ атпустит вас, прэкрасная нэз-накомка, не угостыв настоящим нэктаром, дастойным багини. — Он говорил таким тоном, что Наталье сразу стало ясно: этот человек не терпит возражений.

Кавказец бережно взял ее под локоть и направился в сторону ресторана.

— Как вас завут?

— Натали, — чуть помедлив, ответила она: в такой ситуации самым правильным было, по ее мнению, назваться собственным именем.

— Какое бажественное, восхитытэльнае имя! Я сразу вспомнил Пушкина. «Я помну чуднаэ мгновенья, переда мною вилас ты»… Как там далшэ? «Как мималетнаэ виденья, как гений чыстай красаты». Пани-маэшь…

— Насколько я помню, это стихотворение было посвящено Анне Петровне Керн.

— Можэт быт, — с готовностью согласился кавказец. — Но жэнился Пушкин на Наталы. Кстати, вы из Москвы?

— Да.

— Я сразу дагадался. В Москве много красывых дэвушэк.

В зале ресторана компанию кавказцев встретили с таким же почтением, как у входа в гостиницу.

— Гамлет Суренович, ваш кабинет всегда ждет вас, немедленно нарисовался рядом метрдотель.

— У вас интересное имя, — садясь за столик в отдельном кабинете, парировала Наталья. — Сразу вспоминается Шекспир: «Быть иль не быть? Вот в чем вопрос!»

— Мнэ многие так гаварят. У нас на родине, в солнечнай Армэнии, ошень любят паэзию. И вы, как я замэтил, тоже к нэй нэравнадушны.

— Как всякая женщина, — шевельнув бровями, сказала Наталья.

— Прэкрасна! Как редка в наш время встретишь вазвышенный, утанченный натура. Вы мнэ все большэ нравитэсь, Наталы. У меня только что родылась прекрасный идэя. Вед мы завтра прадолжим наша знакомства?

— Не знаю, может быть, — неопределенно повела плечами Мазурова.

. — Я хачу увазить вас в горы, в Красная Поляна. Это, настоящий жэмчужина здэшнего края. Вы когда-нибудь бывали в Краснай Поляна?

— Нет, не доводилось.

— Значит — заметана. Вы увидить Залатая Далына, аткуда аткрывается прэкрасный горный пэйзаж. Надэ-юсь, завтра будэт хороший пагода, и я покажу вам снэжная вэршина Эльбруса.

В дверь осторожно постучали.

— Да, — небрежно бросил Гамлет.

Вошел метрдотель, торжественно неся поднос с винами и закусками, оформленный как настоящее произведение искусства.

— А вот и нэктар для багини, — торжественно провозгласил Гамлет.

— Еще что-нибудь пожелаете?

— Наставь, дарагой. Панадабишься — пазаву.

— Слушаюсь, Гамлет Суренович! — Метрдотель неслышно исчез, притворив за собой дверь.

— С вами я чувствую себя в полной безопасности, — оставшись наедине с' элегантным кавалером, призналась Наталья. — Вас здесь, наверное, все знают и любят?

— Да, — небрежно махнул рукой кавказец, — здэсь все мае.

— Вы владелец этого ресторана? — искренне удивилась Наталья.

— И нэ толка этого.

«Такое знакомство может оказаться для меня очень полезным, — подумала она, поднимая бокал с вином. — Берегись, дядя Федя…»

Услышав скрип открывающейся двери, Цыгарь первым делом нащупал рукоятку лежащего под подушкой ножа. Но его опасения были напрасны: щелкнул выключатель, и он, жмурясь, увидел Наталью.

— Я уж думал, тебя в «обезьянник» посадили, — сказал он, поднимаясь и шумно потягиваясь.

— У меня была надежная защита.

— Сняла кого-нибудь?

— Скорее случайно познакомилась.

— А как же наше дело?

— Делу — время, потехе — час. На этот счет можешь не беспокоиться. — Наталья села перед зеркалом, сняла накладные пряди, удлинявшие ее волосы, и принялась снимать макияж.

— Да не томи ты, — Цыгарь уже стоял рядом, — рассказывай.

— Увидела я их в казино гостиницы «Лазурная»…

— Есть контакт! — радостно потирая руки, воскликнул Цыгарь.

— Оттуда они поехали в «Жемчужину». Как мы и предполагали, Михайлюки остановились именно там. Номер — 913.

— Ты и это узнала?

— Дело техники. Главное было их найти. Ведут себя уверенно, спокойно, кутят, с девочками забавляются.

— Кто бы сомневался. Ну что, будем брать?

— Не стоит торопиться, Степа.

— Натаха, а чего тянуть кота за яйца?

— Фу… — поморщилась Наталья. — Как грубо!

— А что мне, стихами разговаривать?

— Не вижу повода для иронии. Между прочим, я целый вечер провела с мужчиной, который разговаривал со мной о поэзии.

— Лирика себе нашла? Ты смотри, Натаха, не увлекайся, не забывай, зачем мы сюда прибыли. — А я не забываю. Очень полезное, представь себе, оказалось знакомство.

Тебе ни о чем не говорит имя Гамлет Мартиросян?

— Первый раз слышу.

— Похоже, крупный местный авторитет. По крайней мере, если верить его словам, он контролирует несколько сочинских ресторанов и гостиниц.

— Лаврушник, значит? А как ты на него вышла?

— Случайно, совершенно случайно. Завтра еду с Гамлетом в Золотую Долину на шашлыки.

— Это где? — наморщил лоб Цыгарь.

— В горах, за городом.

— Тебе это надо?

— Не помешает. Что-то вроде подстраховки.

— Ладно, будь по-твоему, если это поможет нам вынуть бабки. А может, Федор их в номере держит?

— Не думаю. Дядя Федя — человек осторожный, подозрительный. Будь деньги у него в номере, вряд ли они с Леней так свободно разгуливали бы по городу да водили к себе девиц. Сидел бы Михайлюк-младший задницей на чемодане, пистолет из рук не выпускал и мочился бы в баночку, чтобы в туалет не отлучаться.

— Может, оно и так, но я бы на всякий случай проверил. Давай, Натаха, пока ты своему Гамлету мозги крутить будешь, я наведаюсь в номерочек Михайлюков.

— Даже не думай, Степа! — Наталья бросила на Цыгаря строгий взгляд. — В одиночку ты только на неприятности нарвешься.

— А чего? — деловито сказал Цыгарь. — У тебя тут париков и штукатурки навалом — нацеплю какой-нибудь, намажу физию…

— Может, тебе еще и лифчик с трусиками одолжить? Еще могу предложить мини-юбку и туфли на высоких каблуках. Только предупреждаю, тебе придется ноги до самой задницы обрить и перчатки на руки натянуть.

— Ради такого дела…

— Да ты двух шагов не успеешь ступить, как тебя местные педерасты снимут.

— Ладно-ладно, — шутливо отмахнулся Цыгарь, — уже и постебаться нельзя.

— А я говорю совершенно серьезно. Посиди денек дома, никуда не выходи, не светись. Мне кажется — тьфу-тьфу-тьфу, — мы начинаем нащупывать удачу.

Теперь главное — не спугнуть ее.

— Ладно, — после некоторого раздумья сказал Цыгарь, — езжай в свои горы, ешь шашлык, пей вино, но сильно не увлекайся и не вздумай по старой памяти разводкой заниматься… Лаврушники — народ слишком серьезный, юмора не понимают.

— Степа, я не восьмиклассница. Мартиросян меня по другим причинам интересует.

* * *

Двухдверный белый «Мерседес-500» на высокой скорости мчался по серпантину дороги. Гамлет, сидевший за рулем, уверенно входил в виражи, Наталья разглядывала окрестности через открытое окно.

— Это просто фантастика! — Возглас неподдельного восхищения вырвался из ее уст, когда они проезжали мимо аккуратной, словно с картинки, деревни с ухоженными домами и утопающими в зелени двориками.

— Здэс ужэ болшэ ста лет живут эстонцы, — объяснил Мартиросян, — у них тут что-то вродэ община.

— Эстонцы? Здесь? — искренне удивилась Наталья. — Никогда бы не подумала.

— Факт ест факт, — спокойно сказал Гамлет. — У нас на Кавказе многие жывут как дома: грэки, еврэи, русские…

— Это еще можно понять. Но вот каким ветром сюда занесло эстонцев?

— Врать нэ буду: нэ знаю.

Позади «Мерседеса» урчал мощным мотором джип «Шевроле-Блейзер» с «эскортом» сочинского авторитета.

— Дорога здесь очень красивая, — заметила Наталья, — как будто покрытие создано самой природой.

— Май лубимые мэста. Лублу здэс паганять на «Мэрседэсе», — откликнулся Гамлет.

— Долго еще?

— Пачты прыехалы.

— Черт, сидишь здесь, как зверь в клетке! — выругался Цыгарь, с ненавистью глядя на тихий тенистый дворик.

Уже второй час он непрерывно мерил шагами свою не слишком просторную обитель. Дым от сигарет, выкуриваемых одна за другой, уже не выветривался и висел густым сизым облаком под потолком.

— Ей-то легко говорить — не высовывайся. Посидела бы пару часов в этом аквариуме — по-другому бы заговорила. А может, плюнуть на все и заняться делом?

Хотя бы разнюхать, что к чему. Хуже ведь не будет. Нет, нельзя..

Намаявшись в томительном ничегонеделанье и совершенно одурев от никотина, он вышел во двор, но облегчения ему это не принесло: день был жаркий, даже густая тень под деревьями не спасала от духоты. Цыгарь беспокойно ворочался на скрипучем лежаке и наконец, не в силах совладать со своими чувствами, вскочил.

«Пойду-ка я прогуляюсь, прикину диспозицию».

Войдя в дом, он пошарил в дорожной сумке в поисках денег, и тут рука его наткнулась на небольшой газетный сверток, в котором лежали отмычки.

«А, будь что будет! — подумал он, цепляя сумку на плечо. — Вдруг случай представится? Ковырну каморку — глядишь, на что-нибудь интересное наткнусь. А если бабки там окажутся — можно и ноги отсюда делать».

Закрыв дом, он вышел на улицу и, несколько раз оглянувшись, стал спускаться вниз по склону. Со стороны моря на город медленно надвигалась огромная черная туча. Вскоре первые тяжелые капли упали на изнуренную жарким солнцем землю.

Глава 26

Пока Наталья возлежала в шезлонге со стаканом белого вина в руке, Гамлет колдовал у мангала, нанизывая на шампуры куски нежной молодой баранины.

На минуту оторвавшись от своего занятия, он подошел к Наталье и, вытирая руки о передник, извиняющимся тоном сказал:

— Ныкаму нэ давэряю дэлат шашлык. Толька у мэня он палучаэтся па-настоящэму сочным и араматным. Тэбе нэ скучна, Наталы?

— Ничуть, — улыбнулась она. — Я наслаждаюсь единением с природой и вечностью.

— Да, горы дают, панымаэшь, мощный заряд энэргии, здэс я чувствую сэбя настаящим мужчинай, — с гордостью сказал Мартиросян. — Глядя на эти вершины, я вспаминаю нашу священную гару Арарат, которая, к прэвэликаму сажалению, находытся по ту сторану границы. Пасматри вон туда. Видышь, в дымка белеэт снэжная вершина? Эта — Эльбрус. Еслы захочэшь, мы можэм вмэсте ездыт туда, пакататься на лыжах. Ты кагда-ныбудь каталась на горных лыжах?

— К моему большому сожалению, не доводилось.

— Вай, вай! С тваэй фигура ты магла бы стать настаящим украшэнием горных склонав.

— Что ж, — осторожно сказала Наталья, — я бы хотела попробовать, но не уверена, что у меня получится.

— У тэбя, — с нажимом сказал Гамлет, — все получытся, если рядам будэт такой опытный трэнер, как я — Хитро подмигнув Наталье, он вернулся к мангалу.

* * *

Когда Цыгарь вышел из машины на набережной недалеко от гостиницы «Жемчужина», небо над городом уже заволокло иссиня-черными тучами. Укрываясь от дождя, который пока еще не превратился в ливень, он нырнул в телефонную будку.

Мимо него спешили отдыхающие, застигнутые на пляжах непогодой. Цыгарь решил воспользоваться случаем и, обнаружив в кармане несколько телефонных жетонов, сделал пару звонков. Вначале, набрав номер справочной, выяснил, как позвонить в гостиницу «Жемчужина». Затем он позвонил в номер гостиничного полулюкса Михайлюков и ждал несколько минут. На длинные гудки никто не откликнулся. «Дома их нет». Цыгарь выскочил из будки и присоединился к толпе курортников.

Слегка промокнув, он вбежал в фойе. Над городом раздались раскаты грома, и публика, ринувшаяся спасаться от надвигавшейся стихии, буквально внесла его на площадку первого этажа гостиницы.

"Была не была!.. — подумал Цыгарь, направляясь к лестнице:

— Видно, сама судьба меня сюда привела. А спорить с судьбой глупо…"

Тяжело дыша после подъема на девятый этаж, он осторожно выглянул в коридор и, немного выждав, подошел к 913-му номеру. На всякий случай постучавшись, спрятался за углом лифтовой площадки и прислушался. Дверь номера не открылась.

«Нет, все-таки фортуна на моей стороне!» — подумал он, нащупав в сумке набор отмычек. Поколдовав немного над замком, Цыгарь открыл дверь и нырнул в номер.

Убедившись, что Михайлюков действительно нет, он стал действовать молниеносно: проверил все стенные шкафы, выдвижные ящики столов и тумбочек, заглянул под кровати. Затем, обнаружив на антресолях два чемодана, быстро снял их и проверил содержимое. Кроме личных вещей, не удалось обнаружить ничего интересного. Заглянув напоследок в ванную, убедился: денег в номере нет.

Внезапно в коридоре послышались чьи-то шаги. Цыгарь замер, прижался спиной к кафельной стене ванной и подрагивающей от нервного напряжения рукой выдернул из кармана джинсов нож с выкидным лезвием, Шаги затихли. Чертыхаясь про себя, он осторожно прокрался к двери, приоткрыл ее, прислушался, затем выглянул, в, коридор. Путь к отступлению был свободен.

Чтобы лишний раз не рисковать, спустился тем же путем — по лестнице.

Пройдя через опустевшее фойе, остановился у выхода и выглянул на улицу.

Быстротечная южная гроза уже отгремела, в разрывах туч засверкало солнце, и над морем повисла невероятно яркая радуга.

Но Цыгарю было недосуг любоваться красотами неба. Он торопливо вышел на улицу, под затухающий теплый дождик.

«Что ж, отрицательный результат — тоже результат, — думал он, споро шагая по набережной. — По крайней мере ясно: деньги теперь нужно искать в другом месте. Наверное, Натаха права — Федя бабки прикопал».

* * *

Леонид Михайлюк сидел за столиком небольшого кафе, допивая третью бутылку «Балтики-портер». Он ждал брата, который уже час назад отправился на встречу с Гариком-фотографом.

«Задерживается Федя, — думал он. — Видно, дождь помешал».

Поглядывая на фигурки одиноких прохожих, пробегавших под дождем мимо кафе, Леня щелкнул пальцами, подзывая официантку, чтобы заказать еще пива. Но так и замер с поднятой рукой, увидев на набережной знакомую фигуру.

— Цыгарь! — почти беззвучно шевельнулись его губы.

Вначале он еще сомневался, но, присмотревшись внимательнее, понял, что ошибки нет. По набережной с сумкой на плече шел, не оглядываясь, Степан Цыганков — их бывший подельник.

«Что он здесь делает? Может, пронюхал что-нибудь? Вот же сука!.. И Федора все нет. Куда же подевался?»

Времени на раздумья у Лени Михайлюка не оставалось. Бросив на стол несколько мятых купюр, он выскочил на улицу, осмотрелся и, нигде не увидев брата, зашагал вслед за Цыгарем.

Федор Михайлюк нервно расхаживал по комнате гостиничного номера, время от времени останавливаясь у окна, чтобы поглядеть вниз. Прошло уже больше часа с тех пор, как он вернулся из кафе, где его должен был ждать младший брат. В гостинице Леонида также не оказалось. Федор, теряясь в догадках, курил одну сигарету за другой.

«Опять набрался или баб каких-нибудь подцепил. Я же ему говорил: без меня — ни шагу! Объявишься, я тебе устрою разбор полетов…»

Неожиданный телефонный звонок заставил Федора вздрогнуть. Подойдя к телефонному аппарату, он снял трубку и услышал голос Леонида:

— Федя, ты?

— А кто же еще?! Ты где, засранец, таскаешься? Мы ведь договорились встретиться в кафе.

— Да погоди ты, Федор. Я тебе сейчас такое скажу — на задницу сядешь…

— С бабками что-нибудь? — обмер Федор.

— Я Цыгаря встретил.

— Где?!

— Ждал тебя в кафе и случайно его увидел.

— Ты с ним разговаривал?

— Я что — идиот? Сел ему на хвост и выследил.

— Вот за это хвалю. Где он сейчас?

— В какой-то хибаре на окраине, я тут еле-еле телефон-автомат нашел.

— Объясни, где это. Я сейчас тачку возьму и приеду, а ты не спускай с него глаз.

Прежде чем выйти из номера, Федор заглянул в ванную, открыл маленькую круглую дверцу за бачком унитаза, по самое плечо запустил в люк руку и вынул полиэтиленовый пакет. Развернув его, достал два пистолета и проверил обоймы.

Поставив оружие на предохранители, засунул один ствол за пояс спереди, а второй — во внутренний карман легкой куртки.

«Так-то надежнее будет», — подумал он, застегиваясь.

— Может, подождем темноты? — возбужденно дымя сигаретой, спросил Леонид.

Вместо ответа Федор протянул ему заряженный пистолет.

— Спрячь пока.

— Ты и пушки с собой прихватил?

— А ты думал, на такое дело с кухонными ножами пойдем? — Федор цепким, внимательным взглядом осмотрел улицу: похожие друг на друга, невзрачные домишки в глубине дворов, ухабистая дорога с лужами после недавнего дождя, пустырь, начинающийся сразу же за домами.

На пустырь выходил и участок, на котором стоял нужный им дом, где укрылся Цыгарь.

— Так сразу и пойдем? — В голосе и движениях Михайлюка-младшего явно угадывался страх.

— Вот именно, так сразу и пойдем. А ты хочешь светиться тут до вечера?

Блин, смотрю я на тебя, Леня, и думаю — в кого ты такой уродился?

— В папу с мамой, — зло бросил Леонид. — Как и ты, Федька. Не хрен на меня наезжать — я ж хочу как лучше.

— Зайдем со стороны пустыря. Цыгарь там один?

— Я больше никого не видел.

— Это нам на руку. И не дергайся, я сам все сделаю.

— Что сделаешь?

— Грохну его через подушку — и концы в Воду. Гарик документы уже сделал, деньги прихватим и смотаемся.

— Может, допросить для начала?

— О чем? И так все ясно. Жаль, мы его в Москве не замочили. Выследил, гаденыш.

Спустя несколько минут, пройдя через, пустырь, братья Михайлюки подкрались к дому. Федор осторожно заглянул в окно. В глубине комнаты заметил человека, лежащего на диване.

— Он там, — произнес шепотом и, вынув пистолет, снял его с предохранителя.

Они, стараясь не шуметь, проползли под окном и оказались у двери. Федор осторожно толкнул ее.

— Открыто…

Первым в дом крадучись вошел Леонид. Держа в подрагивающей руке пистолет, он замер и прислушался. Цыгарь безмятежно спал, слегка всхрапывая.

Через минуту он очнулся от прикосновения холодного ствола к виску.

— Хенде хох, Цыгарь!

Тот потянулся было за ножом, лежавшим под подушкой, но Михайлюк-младший опередил его.

— Тихо, не дергайся! — С торжествующим видом Леонид выхватил из-под подушки холодное оружие и отбросил в сторону.

— В ножички решил поиграться? — услышал Степан голос Федора. — Так мы не за этим сюда пришли. Молись, Цыгарь…

Леня решил взять главную роль на себя. Он уже потянул за угол подушки, но Федор неожиданным криком остановил его:

— Погоди, младшой.

— Что такое? — не оборачиваясь и продолжая держать Цыгаря на прицеле, спросил Леонид.

Федор подошел к зеркалу, перед которым были разложены несколько париков и целый набор косметики.

— А он тут не один, Леня. Дай-ка я угадаю с трех раз, что за компания у нашего Цыгаря. Черная вдова?.. Цыгарь молчал.

— Ты что, не понял вопроса?

— Пошел ты…

— Леня, клиент не хочет колоться. Придeтcя применить к нему первую степень устрашения.

— Понял! — Леня с готовностью кивнул, засунул пистолет за пояс и, схватив Цыгаря за руку выше локтя, рванул его к себе. — Давай сюда!

Пока он усаживал бывшего подельника на стул и связывал ему руки за спиной ремнем, Федор с профессиональной сноровкой обыскал комнату. Обнаружив женские вещи, он разбросал их ногами. Потом Михайлюк-старший нагнулся, брезгливо взял двумя пальцами джинсовый комбинезон и с ухмылкой сказал:

— Знакомое барахлишко… Ну, так где наша красавица?

— Где была, там уже нету, — с презрением ответил Цыгарь и, отвернувшись, сплюнул на пол. — Гнида ты, Федор, мент поганый! И ничего я тебе не скажу.

Глаза Федора побелели от злости.

— Ты что вякнул, сучья морда? Леня, разомнись. Михайлюк-младший, почти не замахиваясь, ударил Цыгаря кулаком в ухо. Тот грохнулся на пол вместе со стулом, ударившись виском о половицу.

— Я-то думал, обойдемся без лишнего шума. Да ты, видать, не хочешь по-хорошему! Подними его.

Леонид быстро выполнил приказание брата — снова усадил Цыгаря перед собой.

Федор, тяжело вздохнув, опустился на диван, положил пистолет рядом с собой и, закинув ногу за ногу, закурил. — Степа, — голос его слегка смягчился, — у нас время есть. Мы можем и подождать, пока не появится наша общая знакомая. Хочешь — мирно побеседуем, а будешь артачиться — я тебя отдам на съедение брательнику. Ты же знаешь, как он любит кулаки почесать.

— Ладно. — У Цыгаря страшно ломило в висках, но он все-таки сообразил, Что для него сейчас главное — потянуть время. — Я не гордый, можно и побазарить.

— Так-то лучше, — осклабился Федор. — Это даже хорошо, что не понадобится применять вторую степень устрашения. Леня, присядь где-нибудь.

Михайлюк-младший устроился на подоконнике, одновременно поглядывая во двор.

— Я даже могу облегчить тебе задачу, — продолжал Федор, — буду рассказывать, а ты уточняй, если ошибусь.

— Ну давай, добрый следователь.

— Ты приехал сюда вместе с нашей паучихой…

— Первая ошибочка, гражданин начальник. Я приехал с подругой, а Вдова в кичеване парится. Ее замели, правда, по другому делу.

— А ты откуда знаешь? — ухватился за ниточку Федор.

Цыгарь понял, что проболтался, но было уже поздно.

— Ну, давай-давай, колись!

— Проверял, потому и знаю, — медленно сказал Цыгарь.

Помощи ждать ему было неоткуда, оставалось положиться только на ловкость собственных рук. Изогнув натренированные гибкие кисти, он дотянулся пальцами до узла на ремне и стал расслаблять его.

— И как же ты проверял? В отделении милиции справлялся? Или в самом угро?

— По своим каналам справки навел.

— У тебя что, на женской киче подруга парилась?

— А хоть бы и так.

— Ты мне мозги не вкручивай, а говори все как есть. Парики эти откуда?

— Да у любой нормальной бабы их десять штук найдется. Это же модно.

Узел наконец поддался. Ослабив его, Цыгарь осторожно шевельнул руками.

Ремень повис на разведенных кистях. Уже зная, что может освободиться, осторожно, не поднимая головы, он покосился на дверь.

«Далековато, — подумал он. — Если не успею сделать все быстро, пол-обоймы между лопаток мне обеспечены. Или швырнуть в них стулом, а потом рыбкой в окно? Тоже стремно…»

Лихорадочно размышляя над планом побега, Цыгарь пробормотал что-то невнятное.

— Ты чего там гундосишь? — недовольно спросил Федор.

— У тебя что, бананы в ушах? — уже нарочито, стараясь разозлить Федора, выкрикнул Цыгарь. — Мусорюга ты безмозглый!

— Чего?! — изумленно вскинул тот брови. — Леня, займись клиентом.

Леонид спрыгнул с подоконника и, в два счета преодолев расстояние, отделявшее его от Цыгаря, нанес ему удар ногой в плечо. Тот вместе со стулом отлетел в сторону и всем телом припечатался к стене.

Едва-едва придя в себя, он сообразил: чтобы остаться в живых, надо действовать. Лежа на боку спиной к стене, рывком сбросил ремень, стягивавший его руки дождался, чтобы Леня наклонился над ним, и, тут же Выхватив у него из-за пояса пистолет, нажал на курок.

Но выстрела не последовало — прежде, чем сунуть пистолет за пояс, Леня поставил его на предохранитель.

— Ах ты, сука! — заорал он, замахиваясь на Цыгаря кулаком.

Однако тот успел-таки щелкнуть флажком и всадить две пули противнику в грудь. Страшно захрипев пробитыми легкими, Леонид всей огромной тушей навалился на Цыгаря сверху. Пытаясь сбросить с. себя агонизирующее тело, тот на секунду замешкался.

Это стоило Степе Цыганкову жизни. Подскочивший сбоку Федор Михайлюк разрядил ему в голову всю обойму своего «ТТ». С последним выстрелом он отшатнулся, утирая подрагивавшей рукой забрызганное кровью и белым костяным крошевом лицо.

— Твою мать! — Замерев на мгновение, он бросился к брату. — Леня, ты живой?

Михайлюк-младший тихо хрипел. У него на губах запузырилась кровавая пена, глаза остекленели, и, судорожно дернувшись несколько раз на руках у старшего брата, он затих.

— Братуха!.. — безнадежно выдохнул Федор. — Ты что, брат?..

Несколько минут он держал на весу обмякшее тело, потом вскочил, лихорадочно оглядываясь по сторонам.

— Бежать надо, бежать… — бормотал он, чувствуя, как часто стучит его сердце и пульсирует кровь в висках.

Метнулся к окну, выглянул во двор, потом побегал по комнате и наконец остановился, вперившись взглядом в настольную лампу.

— Прости, братуха, по-другому не получится… — С этими словами Федор стащил с себя окровавленную куртку, тщательно протер чистым рукавом свой пистолет и вложил его в остывающую руку младшего брата.

Еще некоторое время постояв над Леонидом, Федор швырнул на пол настольную лампу и поднес зажигалку к уголку шторы. Синеватый огонек пополз вверх, к подоконнику. Через минуту пламя охватило половину комнаты.

Федор выбежал на улицу…

Глава 27

В быстро наступивших южных сумерках спортивный «Мерседес» Гамлета Мартиросяна приближался к городу. Джип сопровождения поотстал, и Гамлет немного сбросил скорость.

— Наталы, дарагая, абъясни мнэ, пажалуйста, еслы я чэво-та нэ панымаю.

Тэбе панравилась сегодняшняя прагулка? — не отрывая взгляда от дороги, спросил он.

— Грех было бы жаловаться, — улыбнулась Наталья.

— Тагда пошэму ты нэ хочешь прадолжить вечэр в мой гостепрыимный дом?

— Все происходит слишком быстро. Мне не хочется торопить события. Да и встреча наша была такой неожиданной…

— Случайнаст — эта высшее праявленые нэобходымасты, как гаварыл адын филосаф.

— И все-таки мне нужно время, чтобы привыкнуть…

— Вот и прывыкай. Увидыш мой дом, узнаэшь, как я живу.

— Откровенно говоря, я устала. В этом Горном воздухе слишком много кислорода для моих городских легких. Да и голова побаливает.

— Атдахнешь у мэня. Предложение звучало несколько двусмысленно, и Наталья бросила на Гамлета укоризненный взгляд.

— Харашо, нэ буду настаиват, но обэщай мнэ, что завтра мы с табой савэршим марское путэшэствие. У маего друга — прэкрасная парусная яхта.

— Вот тут уж и впрямь трудно отказаться.

— Тагда я пряма сэйчас званю и дагаварюсь.

Он снял трубку мобильного телефона, набрал номер и заговорил с кем-то по-армянски. — Все в парядке, — сказал он, кладя трубку. — Прагулка будэт па высшему разряду. Завтрашний дэнь мы праведем вмэсте. На одну ноч вставляю тэбя, раз уж ты настаиваэшь… «Вот так-то лучше, — подумала Наталья. — Сегодня мне еще нужно со Степой кое-что обсудить».

«Мерседес», мягко шурша шинами, съехал с асфальта на ухабистую грунтовку.

— Я нэ ошень харашо знаю этот район, но, кажэтся, мы пашти прыехали. А пошэму ты нэ астанавилас в гостыница?

— Мне никогда не нравилась толпа, — неуклюже соврала Наталья. — Здесь — садик, тишина, птицы по утрам поют.

— Э-э… — усмехнулся Гамлет, — нэправду гаварышь. Но я чужие дэла нэ лэзу.

Наталья промолчала. Машина тем временем свернула в переулок, и Гамлет вдруг резко нажал на тормоз.

В нескольких десятках метров впереди кучно стояли машины с включенными проблесковыми маячками, бросавшими тревожные синевато-красные блики в надвигавшуюся на город тьму. В воздухе пахло гарью.

— Кажэтся, у кого-то нэпрыятности, — осторожно проговорил Мартиросян, вглядываясь в происходящее через тонированное лобовое стекло.

— Боже мой… — растерянно прошептала Наталья, — это ведь…

— Што? — Гамлет бросил на девушку обеспокоенный взгляд. — Эта — твой дом?

— Да, — еле слышно выдохнула она. Потом, вдруг встряхнувшись, торопливо распахнула дверцу «Мерседеса». — Мне нужно туда. — Я с табой.

— Нет, подожди, пожалуйста, в машине.

Наталья прикрыла дверцу и, осторожно придерживая рукой висящую на плече сумочку, зашагала по улице.

Из джипа, остановившегося позади «Мерседеса», вышел один из людей Гамлета. Тот выразительным жестом отправил его вслед за Натальей.

А она уже в оцепенении созерцала мрачную картину: посреди двора в окружении обуглившихся садовых деревьев дымилась бесформенная груда обломков.

Ядовито-желтая пена пузырилась на почерневшей земле, клочьями висела на обгоревших ветках.

Несколько милиционеров создавали подобие оцепления, не подпуская к месту пожара собравшуюся к тому времени толпу. Возле чудом уцелевшего забора, кроме двух пожарных, стояли машина спасательной службы, «Скорая помощь», милицейский «уазик» и микроавтобус, рядом с которым на двух носилках лежали тела, покрытые белыми простынями. Из-под одной из них торчала обуглившаяся рука со скрюченными пальцами. По участку, разгребая обломки, расхаживали пожарники и спасатели.

Воспользовавшись суматохой, Наталья подошла ближе. Она оказалась в нескольких шагах от сотрудника милиции с погонами майора и пожилого седовласого мужчины, который, судя по разговору, был судмедэкспертом.

— Вот, обнаружили два трупа, — объяснял он майору. — Обгорели довольно сильно, но кое-что сказать уже можно. Оба — мужчины, один среднего роста, худощавого телосложения. На трупе сохранились некоторые остатки одежды, очевидно, джинсов и майки. Второй — покрупнее, плотный, рост — выше среднего.

Об остальном пока говорить трудно, но есть одна деталь, которую можно использовать при идентификации трупа. Вот, взгляните…

Судмедэксперт наклонился и приподнял краешек простыни, указывая майору на полностью обгоревший череп, скалящийся металлической коронкой.

— Правая двойка — золотой протез.

Наталья чуть не упала от страшной догадки. Тот, что меньше ростом, — наверняка Цыгарь, а золотая фикса была у Лени Михайлюка.

— Да-а, — качая головой, проговорил майор, — мужикам не позавидуешь.

Заживо сгореть…

— Им, когда начался пожар, уже было все равно. У того, что поменьше ростом, снесена половина черепа — явно огнестрельное ранение с близкого расстояния. Второго я не успел осмотреть подробно, но на груди имеются два входных пулевых отверстия. В руках у них были пистолеты — «ТТ» со спиленными номерами, судя по некоторым признакам, китайского производства. Все говорит о том, что это бытовая либо бандитская разборка. Соседи говорят, хозяйка постоянно сдавала дом приезжим курортникам.

Майор кивнул:

— Ладно, будем разбираться…

Все увиденное и услышанное повергло Наталью в шок. На ватных ногах она вышла из толпы, за нею, в нескольких метрах позади, неотступно следовал человек Мартиросяна. Сам Гамлет терпеливо ждал ее у машины.

Не замечая ничего и никого вокруг, она сомнамбулически переставляла ноги. Пришла в себя лишь в тот момент, когда Гамлет осторожно взял ее под руку.

— Што с табой, дарагая?

Она посмотрела на него таким взглядом, словно видела впервые. Потом что-то, похоже, сообразив, упала в его объятия, захлебываясь слезами:

— Боже, как все это ужасно…

Гамлет участливо усадил ее в машину, развернулся и поехал в сторону моря. Остановившись возле прибрежных скал, он протянул ей сигарету.

— Закури, лэгчэ будэт.

Она машинально, словно не понимая, что происходит, подчинилась.

— А тэперь, — тоном, не терпящим возражений, потребовал он, — рассказывай, што случылась.

Наталья всхлипнула и сквозь слезы заговорила:

— Я была здесь не одна. Мы приехали вдвоем… Это был мой друг. Он погиб…

— Сгарэл на пажарэ?

— Его убили. Там был еще один. Я знаю кто… Вместе с ними могла оказаться и я… Мне нужно было… Но я не думала, что все так кончится…

Какая же я дура!.. — Она снова всхлипнула и умолкла.

Гамлет склонился к ее плечу.

— Харашо, я панимаю, што ты чувствуешь, дарагая. А тэперь успакойся и рассказывай все снова, но толька падробно.

— Хорошо, я все расскажу…

— Значит, они остановились в «Жэмчужына»?

«Мерседес», освещая дорогу фарами, мчался к центру города. Джип по-прежнему держался позади.

— Да.

— И твой друг Стэпан эта знал?

— Я сказала ему накануне. Наверное, мне не следовало этого делать. Боже мой, какая я дура!.. — Наталья закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

— Наталы, все будэт харашо. Твой враг — мой враг. Мы найдем его, и он за всо заплатит.

— Может быть, не надо, Гамлет?

— Нада, дарагая, нала. Такие, панимаэшь, — Мартиросян сказал несколько резких слов по-армянски, — нэ далжны умирать свая смерть. Как он посмэл издаваться над табой?! Такой умныцэй, красавицэй…

Проскрипев тормозами, «Мерседес» остановился у гостиницы «Жемчужина».

— Сиды здэс, — строго сказал Гамлет, выходя из машины, и вместе со своим эскортом скрылся внутри здания.

Не прошло и четверти часа, как они вернулись — уже не одни, а вместе с Федором Михайлюком. Он шагал в сопровождении мрачно сосредоточенных телохранителей Гамлета, неестественно выпрямив спину, в которую упирался ствол пистолета.

Михайлюка грубо затолкали в джип, после чего Гамлет сел в свою машину.

От его вальяжности и галантного обаяния не осталось и следа: глаза яростно сверкали, сквозь плотно сжатые губы прорывалась гортанная ругань, движения стали резкими и решительными.

Рванув с места, он на бешеной скорости повел автомобиль по освещенной н-абережной.

— Куда мы едем?

— Ест тут адно местэчко… Нэдалеко, — сквозь зубы проронил Мартиросян.

Выехав за город, автомобили некоторое время петляли по горной дороге, затем остановились у массивных железных ворот, которые почти мгновенно отворились, пропуская машины во двор.

За высоким кирпичным забором, с заостренными стальными штырями сверху, стоял белый двухэтажный дом с плоской крышей. Во дворе, мощенном мраморной плиткой, Гамлета и его охранников встречали несколько крепких молодых людей со свирепыми кавказскими овчарками на поводках.

— Дэвушку правадыт навэрх и пазаботтэсь а нэй, — приказал Гамлет, выходя из машины. — А этава… — он показал на Михайлюка, которого с мешком на голове выволокли из джипа, — в падвал, я с ным сам пагавару. Наталы, дарагая, падажды мэна. Эта нэ займет многа врэмэни.

Федор Михайлюк сидел на стуле в мрачном, сыром подвале с оштукатуренными стенами. Его руки были заведены за спину и скованы наручниками.

По обе стороны стояли мускулистые парни в черных джинсах и майках.

Гамлет, перевернув стул спинкой вперед, сидел перед Михайлюком и сверлил его взглядом.

— Гдэ дэньги?

— У меня их нет. — Михайлюк едва шевелил разбитыми губами.

— Знаю, што нэт.Мы сматрэлы твае барахло. Ты нэ понял вапроса. Акоп, прачысти нашэму гостю уши, он плоха слышит.

Последовавший за этим размашистый удар в голову заставил Федора отъехать к стене вместе со стулом. Некоторое время он молчал, приходя в себя.

— Ну што, гражданын мент, — язвительно произнес Мартиросян, — кагда других дапрашивал, нэ думал, што сам акажэшься падследственным? Как, прыятна тэбе? Можэшь нэ атвэчать, сам знаю. Эта толка начала. Ты можэшь избавиться ат пытак толка адным спосаб — атвэтить на мой вапрос.

— Знаю я вас, — глухо проговорил Михайлюк. — Как только скажу, вы меня сразу в этом подвале и закопаете.

Гамлет улыбнулся:

— У тэбя нэт выбара, дарагой.

— Выбор всегда есть. — Михайлюк сплюнул с кровью. — Можете забить меня тут до смерти, но денег я вам не отдам.

— Мы устроим тэбе, падла, такое, што ты.будэшь долга малит бога а том, чтобы паскорэе умэрэт; Правда, Акоп?

Охранник плотоядно оскалился:

— Может, ты дэньги любишь болшэ, чэм собствэнную жизнь?

— Это мои деньги! — закричал, не выдержав, Федор. — Я из-за них брата родного лишился! А ты тут выкатился, как хрен с горы…

— Ай-яй, как нэхарашо… — покачал головой Мартиросян. — Грубишь, Фэдя, а вэд ты мэня савсэм нэ знаэшь. Я — чэлавэк благародный. Мнэ чужого нэ нада.

Если хочэшь, я напомню, каму еще принадлэжат эты дэньги.

— Кому? — вскинул голову Михайлюк. — Нет больше никого.

— Ошыбаэшься, дарагой. Акоп, схады наверх, прыведы нашу гостью.

Михайлюк судорожно сглотнул.

— Какую еще гостью?

— Сэйчас увидышь.

Когда в подвал вошла Наталья, Федор ошарашенно вытаращил глаза.

— Я не знаю, кто это. Впервые ее вижу.

— Вай, Фэдя, — Гамлет укоризненно покачал головой, — врат нэхарашо.

Дэвушка, можна сказат, на тэбя как папа Карла работала, а ты ат знакомства с нэю атказываэшься. Или я апять прасит Акопа? Толко тэбе везет: сэгодня у мэня лирычны настраеныэ. Толко патаму я еще нэ патэрал тэрпэния. Прэдлагаю такой ва-рыант: ты атдашь дэвушке заработанные ею дэньги, а мы сдэлаэм с табой так, как ана скажэт.

— Дайте время. Я не могу так сразу…

— Харашо, — согласился Гамлет, вставая, — да утра мы можэм падаждать, а ты пасиды в падвале пад прысмотрам нашэго милейшэго Акопа. Пайдом, Наталы, атдохнем ат этага нэпрыятнага разгавора.

Едва Мартиросян взялся за ручку двери, как Федор неожиданно завопил:

— Хорошо! Я согласен! — Ему не улыбалась перспектива провести ночь наедине с головорезом. Мартиросян резко обернулся.

— Я тэбя внымательна слушаю.

— Оставьте нас с нею вдвоем, дайте поговорить с. глазу на глаз.

Гамлет вопросительно посмотрел на Наталью.

— Хорошо, — кивнула она.

— Мы будэм рядам. — Гамлет и Акоп вышли. Оставшись один на один с Натальей, Федор торопливо заговорил:

— Слушай, Мазурова, я ведь тебе ничего плохого не сделал. Ну так, по мелочам…

— Ничего себе мелочи, — прищурила глаза Наталья. — Ты меня шантажом в рабыню превратил, в животное!

— Брось, не поминай былое! — сорвался на крик Михайлюк. — Ну, поставь себя на мое место. Я же братуху потерял, единственного родного человека, — У него на глазах выступили слезы.

— Зачем Степана убили?

— Я не виноват! Я не виноват, так получилось!.. Это Ленька сглупил, мы с Цыгарем только поговорить хотели… А он у Леньки пушку вытащил и стрелять начал. Что мне оставалось делать? Я правда не виноват!.. Все само собой получилось. Скажи этим абрекам, чтобы меня не убивали, Христом богом прошу! Я уже свое заплатил. И деньги тебе отдам, забирай, мне не жалко. Знаешь, сколько, их там? Всю жизнь как сыр в масле кататься будешь! Только скажи им, чтоб меня отпустили. И тебе так лучше будет, гpex на душу не возьмешь… — Он скатился со стула, и, бормоча что-то, неуклюже пополз к ней на коленях. Заведенные за спину и скованные наручниками запястья дергались из стороны в сторону. — Я тебя прошу… Я тебя умоляю… Бери все. Деньги на Морском вокзале, в камере хранения, сороковая ячейка, код — Б 101. Ей-богу, не вру… Спаси меня…

Наталья отвернулась.

— Мне твоя жизнь не нужна.

Она вышла из подвала в длинный узкий коридор, освещенный яркой лампочкой. Гамлет и Акоп терпеливо ждали ее.

В ответ на вопросительный взгляд Мартиросяна тихо сказала:

— Вы его пока не трогайте. Мне нужно съездить на Морской вокзал, проверить камеру хранения.

— Харашо, — кивнул Гамлет. — Паедэшь с Акопам.

Глава 28

«Шевроле-Блейзер» остановился напротив входа в здание Морского вокзала.

— Сама справишься, — спросил Акоп, сидевший за рулем, — или компанию составить?

— Подожди здесь, я сама.

Он не стал возражать, так как никаких инструкций на этот счет от босса не получал.

Наталья вошла в немноголюдный зал, осмотрелась, увидела табличку с надписью «Камера хранения», свернула за угол и медленно зашагала вдоль ряда металлических сейфов. Найдя нужную ячейку, набрала код и открыла дверцу. Внутри оказалась невзрачная спортивная сумка. Расстегнув «молнию», она заглянула внутрь. Под пачкой газет на дне сумки ровными рядами лежали пачки стодолларовых банкнот.

«Не обманул дядя Федор. Видно, сильно испугался за свою драгоценную шкуру…» — подумала она, застегивая сумку и вешая ее на плечо.

Выйдя в зал ожидания, она внезапно остановилась.

«Черт! Что же я делаю? У меня в руках целое состояние… Вернуться и стать наложницей обаятельного мафиози? Или?..»

Она растерянно посмотрела на стеклянную дверь с надписью «Выход в город».

"Там меня ждет золотая клетка… с надежной охраной… И ничего больше.

Неужели именно этого я хоте-да? Ведь теперь я запросто могу купить себе свободу".

У выхода на причал было пусто. Наталья просмотрела расписание теплоходов. Ближайший рейс — в Новороссийск — через полтора часа. Эх, если б пораньше!

«Похоже, вариантов у меня немного…»

— Натали! — вывел ее из невеселых размышлений знакомый голос.

Она обернулась. К ней торопливым шагом направлялся Олег Сретенский — художник-декоратор театра, в котором она еще недавно работала.

— Лелик! — не веря своим глазам, воскликнула она. — Ты что здесь делаешь?

— Тот же самый вопрос я хотел задать тебе. — Сретенский остановился рядом истал удивленно разглядывать ее. — Сначала я подумал, что обознался. Ты сильно изменилась.

— Курортная маскировка, — слегка смутилась она.

— Ты куда подевалась? В театре такие слухи про тебя ходят… Что-то говорили о милиции, о том, что тебя арестовали. Даже верить не хочется.

— Вот и не верь.

— Я так и знал, что все это — чепуха, — засмеялся Олег и тут же перешел на другую тему:

— Слушай, что я тебе расскажу. Тут у нас такие дела разворачиваются! Я на съемки фильма подрядился к Сергею Крымову. Вы же с ним знакомы?

— Да, встречаться доводилось. На пробах…

— Так вот какая история с этим фильмом приключилась. Он нашел спонсоров, начал съемки, а потом с этими «денежными мешками» разругался. Они пытались диктовать ему свои условия. А Крымов — парень непростой, на него где сядешь, там и слезешь. В общем, проект на время провис, съемочная группа начала разбегаться, но Крымов умудрился где-то найти деньги и сам стал продюсером. Так что теперь этот проект полностью принадлежит ему. Он снова быстренько сколотил группу, снял в аренду теплоход, и мы уже собирались выходить в море на съемки… Наталья с грустью покачала головой:

— Могу только пожелать вам счастливого плавания…

Лелик возбужденно отмахнулся.

— Да какое там «счастливое плавание»! Только что позвонила исполнительница главной роли. Представляешь, какой облом? У нас кораблик стоит «под парами», фрахт стоит бешеных денег, а ее не отпускают со съемок какого-то «мыла». Крымов рвет и мечет!

— Могу себе представить.

— Мне тебя сам бог послал! Ты ведь понравилась ему на пробах, он сам говорил. Пойдем к нему, ты для всей нашей съемочной группы — спасательный круг.

Иначе проект утонет, как «Титаник».

— Ты с ума сошел! Какие съемки? — Наталья с тоской взглянула на стеклянную дверь, за которой виднелся силуэт «Шсвроле-Блейзера». Она заметила и Акопа, который нервно покуривал, стоя у открытой дверцы джипа. — Я не могу…

— У тебя что, дела какие-то?

— Нет, но ты сам подумай, Лелик… Я не готовилась… Почти не отдыхала ночью… У меня синяки под глазами на половину лица.

— Ерунда! — воскликнул Лелик. — Ты же сама — гример. Не тебе объяснять, как это делается. Тональный крем широкими мазками, грим поярче — и все будет в полном ажуре. Пошли, пошли… Давай сюда свое барахло.

Он стащил с плеча Натальи сумку и почти насильно вытолкал девушку на причал.

В полусотне метров у трапа, перекинутого через борт небольшого белого теплохода, с мрачным, сосредоточенным видом, приложив к уху трубку сотового телефона, прохаживался Сергей Крымов. Вокруг него растерянно топтались уже знакомая Наталье администратор Галина Федоровна с вечной «беломориной» в зубах и еще несколько человек из съемочной группы.

Отчаянно ругаясь с кем-то на другом конце линии, Крымов не замечал никого вокруг. Когда перед ним возник Олег Сретенский и потянул его за рукав майки, он раздраженно отмахнулся.

— Сергей Михайлович, посмотрите, кого я вам привел!

— Да отстань ты, не до тебя! — зло бросил Крымов и продолжал кричать в трубку:

— Вы понимаете: у меня срывается съемочный процесс! У меня же с нею договор подписан! Кто мне заплатит за простой группы? Что значит — эксклюзивные права? Нет, вы не понимаете!..

— Сергей Михайлович, да вы хотя бы посмотрите, — не унимался Сретенский. Буквально схватив режиссера за-плечи, он развернул его лицом к Наталье.

Крымов умолк на полуслове, потом коротко бросил в трубку:

— Всего хорошего, конец связи! — и возбужденно закричал:

— Это вы?!

Смущенно улыбаясь, Наталья пожала плечами.

— Мы спасены! Всем срочно на борт! Мы отправляемся! Капитан, гудок!..

Звонок сотового телефона раздался в тот момент, когда Гамлет Мартиросян плавал в большом бассейне на заднем дворе своего особняка. Он подплыл к мраморному бортику и взял лежавшую на нем трубку.

— Как исчэзла? Ныгде нэт? Ты правэрял здание вакзала? Можэт, ана в жэнскам туалэте… Правэрял? Што?! На каком тэплаходэ? Уверэн? Ах, билят!

Стремительной перемене, которая произошла с Мартиросяном, мог удивиться кто угодно. В одно мгновение из галантного, гостеприимного и благородного рыцаря (эту роль он играл перед Натали с удовольствием и полной самоотдачей) Гамлет превратился в свирепого зверя. В ярости он прорычал что-то нечленораздельное, рывком оторвал антенну телефона, после чего вдребезги разбил саму трубку, швырнув ее в стену дома. Выскочив из бассейна, он оттолкнул бросившегося к нему слугу с полотенцем в руках, опрокинул ударом ноги столик, с которого со звоном полетели бутылки и хрустальный фужер, на ходу натянул махровый халат и в сопровождении двух охранников спустился в подвал, где в ожидании решения своей судьбы томился в неведении Федор Михайлюк.

Федор, по-прежнему сидевший на стуле со скованными за спиной руками, напряженно подался вперед, когда дверь камеры распахнулась настежь. Он не сразу понял, что произошло: Мартиросян с разбегу подскочил к нему и нанес оглушительный удар в висок. Федор кубарем покатился по полу и не успел остановиться, как получил сильнейший удар ногой в подбородок.

— За что?! — едва прочухавшись, заорал он, но после следующего удара захлебнулся кровью и поперхнулся выбитыми зубами.

Гамлет избивал его с молчаливой яростью. Лишь изредка из его глотки вырывались то кавказские ругательства, то почти звериное рычание. Он не мог остановиться, даже когда Михайлюк потерял сознание и от ударов лишь безжизненно содрогался, словно тяжелый бесформенный мешок.

Охранники равнодушно наблюдали за экзекуцией.

Неожиданно Гамлет замер и мгновенно превратился во внешне совершенно спокойного человека.

— Дабэйти эту мразь, — приказал им Мартиросян, — завэзите куда-ныбудь падальше и выкиньте падаль на памойку.

После этого он поправил халат, вышел из подвала, поднялся в дом, подошел к бару, налил себе полный стакан коньяку и залпом осушил его. Затем, опершись обеими руками о стойку, он тупо уставился исподлобья в одну точку и пробормотал:

— Сбэжала… Ну нэчэго, нэдолга… Тэплаход зафрахтован на три дня. Мы тэбя встрэтим…

* * *

Наталья сидела в небольшой уютной каюте и листала только что принесенный Галиной Федоровной сценарий будущего фильма.

— Сергей Михайлович немного переработал сюжет, — попыхивая вонючей папиросой, пояснила мужеподобная администраторша, прежде чем оставить ее одну.

— Сцена первая; «Разводка и убийство директора рекламного агентства», — прочла Наталья вслух и дальше уже только шевелила губами. —"Ночь пожирателей рекламы" в самом разгаре. Высокая стройная брюнетка с бокалом мартини в руках в одиночестве прогуливается вдоль экранов, на которых демонстрируются рек ламные ролики. В шумной толпе среди представителей столичного бомонда ее замечает Дмитрий Покровский — организатор шоу…

Наталья читала, а перед ее глазами вставали сцены из реальной жизни:

Андрей Ольшанский, вечеринка в ночном клубе… Бегло пролистав несколько страниц с эпизодами любовных сцен, бандитских разборок, мошенничества и жестокого убийства, она добралась до финала: главная героиня вместе со своим любовником и одновременно сообщником по афере плывут на теплоходе по волнам теплого южного моря. Наслаждаясь отдыхом после удачно завершившегося дела, они обсуждают план очередной крупной акции.

Едва Наталья закончила читать, как в дверь постучали. На пороге возник Сергей Крымов.

— Как? Сценарий понравился? — деловито поинтересовался он. — Я решил, что так будет намного интересней. Снимать начинаем с последней сцены, сезон заканчивается, надо торопиться. Сегодня у нас репетиционный день, ночь проведем в Туапсе, а завтра серьезно поработаем.

— Но я… — попробовала возразить Наталья.

— Никаких «но»! — резко оборвал ее Крымов. — Возражения не принимаются.

Учи текст. Через час жду на палубе.

Вечером прогулочный теплоход, зафрахтованный съемочной группой, пришвартовался у дальнего причала морского порта Туапсе. После напряженного репетиционного дня люди собрались на палубе, где был накрыт стол: бутерброды, фрукты, бутылки вина.

— Что с тобой, Натали? — глядя на отрешенное лицо Мазуровой, поинтересовался сидевший рядом с ней Олег Сретенский. — Ты плохо себя чувствуешь?

— Со здоровьем у меня все в порядке, — уклончиво ответила она.

— Так в чем же дело?

— Устала, наверное. Сама не знаю…

— Да брось ты! — Сретенский протянул ей бокал с вином. — Сбывается мечта твоей жизни. Крымов возлагает на тебя большие надежды. Через полгода тебя будут узнавать на улицах, просить автографы. У твоих ног будут валяться толпы поклонников. Ты станешь кинозвездой.

Наталья грустно улыбнулась.

— Да, сбывается мечта идиотки… — тихо сказала она. На палубе показался Сергей Крымов.

— Я сейчас отсмотрел кадры репетиций на мониторе. Это то, что надо.

Даже не ожидал. Попадание — стопроцентное! За это надо выпить! — Он налил себе вина, чокнулся с Натальей, быстро выпил и так же быстро удалился, оставив всю компанию в состоянии радостного возбуждения. Поздно ночью, когда вечеринка отшумела, а киношники и экипаж видели первые сны, Наталья осторожно вышла из своей,каюты. Вокруг была полная тишина.

Стараясь не шуметь, она прошла по палубе мимо капитанского мостика, где дремал вахтенный, спустилась по скрипучему трапу на причал и растворилась в ночной мгле.

Над городом светила полная южная луна. Наталья прошла по набережной, не обращая внимания на шумные компании подгулявших курортников. Затем облокотилась о парапет и уставилась на мерцающие вдалеке вспышки маяка.

«Пусть Крымов подберет себе другую актрису. Не хочу больше играть в „Черную вдову“…»

Ремень тяжелой сумки больно резал плечо.

Она чувствовала холод и опустошение. Раньше, будучи бедной и несчастной, она сохраняла надежду разбогатеть и обрести счастье.

«Наивная дура…»

Теперь она была богата, но еще более несчастна. Потому что, завладев деньгами, она утратила надежду.

Но Наталья была не из тех, кто мог позволить отчаянию завладеть собой.

Постояв минут пять, она выпрямилась, вдохнула полной грудью свежий морской воздух, поправила сумку на плече и решительно направилась в сторону ближайшей улицы. Там, остановившись на краю тротуара, Наталья слегка сощурилась от яркого света фар проезжавшей мимо машины и помахала высоко поднятой рукой:

— Такси!

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28