«Репетиция убийства»

Борис Соломонович Хайкин. 21 июня

С несколько даже опасливой улыбкой Борис Соломонович Хайкин поймал себя на том, что насвистывает ту, старую, утесовскую: «Сердце, тебе не хочется покоя». Может, конечно, сердцу и не хотелось покоя, но — ничего не поделаешь, оно в нем очень даже нуждалось. В последнее время Борису Соломоновичу нездоровилось. А все — пресловутое сердце, будь оно неладно. Регулярно, чаще по вечерам и ночью, за грудиной стучал гнусный острый молоточек, ноющая боль разливалась по телу, пульс частил… Ну нитроглицерин, понятное дело, у Бориса Соломоновича всегда был наготове, и дома, и на работе, во всех доступных местах. Вот только пользы от того нитроглицерина… И в жизнь Бориса Соломоновича вошел жуткий, как пишут в книжках, «липкий» страх. Все просто: Борис Соломонович Хайкин, преодолевший нелегкий и, чего уж греха таить, весьма тернистый путь от помощника начальника смены на буровой до начальника треста, ставший депутатом, а потом и вице-спикером Государственной думы, теперь, когда настоящая жизнь только-только начинается, естественно, не хотел умирать. А этот проклятый молоточек, как назло, принимался за свои разрушительные работы где-нибудь там под утро, когда страх особенно силен и бесконтролен…

Кардиограммы, датчики-проводочки, рецепты, сокрушенное покачивание головой давнего друга, доктора Кормильцева — доки в своем лекарском деле, и всяческие невыполнимые советы — все это обрушилось на седую голову Бориса Соломоновича. Нет, он себе, конечно, не враг, запускать сердце не собирается, жить хочет, но в санаторий уехать, пройти курс — не может, времени элементарно нет. Не может он себе позволить выпасть из обоймы, из процесса как раз сейчас, когда все так закрутилось.

Все, на что он готов согласиться, — это милые дедовские терапевтические меры, которые немножко успокоят его старое сердце. И вот Борис Соломонович уже пару недель честно пил теперь по утрам не черный кофе, а апельсиновый сок и травяной чай, снизил количество ежедневных сигарет до одной пачки «Мальборо-Лайтс» в день, а плюс к тому завел приятный ритуал, которого с неожиданным удовольствием придерживался вот уже который день. Между дневными и вечерними заседаниями Думы он теперь возвращался в милое сердцу Покровское-Глебово, пил свой овощной бульон, полчасика лежал на диване в кабинете, а потом около часа гулял со своей собакой, русской борзой Найдой, в обширном дворе роскошного жилкомплекса.

Ему нужно было просто неспешно ходить, дышать свежим воздухом и стараться получить как можно больше приятных эмоций. Отчего же нет? Самое приятное, что Борис Соломонович и вправду ощутил существенное улучшение самочувствия от рекомендованного курса. Забавно, что вынужденный спокойный режим обычно невероятно активного Хайкина породил просто-таки моду в думских кругах. Отныне всякий сколько-нибудь солидный депутат после утреннего заседания бросал что-нибудь многозначительное на тему пошатнувшегося здоровья, усаживался в персональное авто и отбывал в направлении загородного дома — с тем чтоб, значит, гулять там в тени деревьев и наслаждаться приятными эмоциями. Релаксация, сиеста — называйте, как угодно, Борису Соломоновичу было хорошо, вот и все.

Вот и сегодня он приехал домой в самом чудесном настроении, уже предвкушая, как пройдется аллеями уютного двора-сквера, как будет наблюдать за красавицей Найдой, как перемолвится словечком-другим с милейшими соседями…

Денек славный, чего уж тут. Солнце, потом вот эти все тени и блики на земле, Найду спустили с поводка, и она носится теперь с сумасшедшим лаем, то гоняясь за бабочками, то преследуя кошек, то притаскивая хозяину какие-то нелепые ветки, а то и просто так, туда-сюда, заходясь восторгом от полноты своего собачьего бытия. Борис Соломонович ощущал понятную растроганность — собак во дворе много, но борзая одна, да еще с такой родословной, есть чем гордиться, да и вообще было ему очень хорошо и уютно, и он с неким даже приязненным чувством вспомнил слова доктора Кормильцева: «Борис Соломонович, дорогой, никто еще не придумал ничего полезней прогулок. Я вам не предлагаю совсем отвлекаться от рабочих проблем, но вы ведь можете совмещать приятное с полезным. Прогуливайтесь себе не спеша — и думайте о чем угодно. Главное — гулять не меньше часа».

Поодаль, на необходимом, но почтительном расстоянии маячили верные телохранители Толик и Виталик, каковых Борис Соломонович в дурном расположении духа именовал «мое мясо», а в добром звал, по Свифту, «человеки-горы». Мысли текли легко и свободно, от закулисных думских проблем Хайкин перешел к проблемам финансовым, включавшим в себя не реализованные пока прожекты. Свернув на очередную очаровательную мощеную дорожку, шедшую вплотную к фигурной решетчатой стене вокруг усадьбы, Борис Соломонович обратил внимание на живописную группу беседующих поблизости от ворот. Три человека. Одного Борис Соломонович не знал — лысеющий солидный мужчина лет пятидесяти, одетый со щегольской небрежностью, жестикулирует скупо, улыбка неприятная, лицо весьма высокомерное. А вот с прочими двумя собеседниками Хайкин знаком был очень и очень неплохо. Виктор Тарасенков собственной персоной, ну как же, через две недели они с Борисом Соломоновичем даже сговорились сыграть в теннис на закрытых правительственных кортах. Конечно, Тарасенков Хайкина «сделает» еще в первом сете, но поразмяться не повредит. Субъект любопытный этот Витя Тарасенков. Бывший генерал ФСБ, одно это чего стоит. А ныне такой весь ушедший от закулисных политических игр, возглавляет теннисную федерацию страны… Ох, полюбили наши самые главные теннис. Нынче пора бы на карате переключиться или на что там — дзюдо? Короче, чтобы в кимоно ходить. А они все в теннис, впрочем, Витя Тарасенков — человек ушлый и дошлый, волну чувствует, скоро, поди, примется нашего брата по татами раскидывать…

Но вот что Тарасенков делает в обществе Кристины Арбатовой, а для близких (в том числе для Бориса Соломоновича) — просто Крыси? Неужели просто внаглую кадрит, старый козел, сладкоголосую нашу звезду? А Кристина — в своем репертуаре, глазками стреляет, ножку отставила, полотенечко через плечо, сумкой пляжной покачивает, невзначай светя коленкой в разрезе юбки, — не иначе как купаться наша девочка собралась…

Чуть поодаль, ясное дело, бросая друг на друга независимые и недружелюбные взгляды, роют землю ногами телохранители. Первой Бориса Соломоновича заметила Кристина, игриво крикнула ему: «Добрый день, дядя Боря, как самочувствие?» Тут и Тарасенков обернулся и поприветствовал: «Борис Соломонович, наше вам!» А тот, третий, только сухо кивнул и смотрел отчего-то не сильно ласково. Борис Соломонович к ним подходить не стал, только Тарасенкову улыбнулся, а Кристине ответил громко: «Девочка, родители будут звонить, поклон передавай, отцу скажи, наберу его в понедельник!»

Приличия были соблюдены, и Борис Соломонович размеренным шагом двинулся дальше, размышляя о своем, о депутатском. Иногда он покрикивал на Найду, если она лаяла уж очень громко и тем пугала чьего-нибудь ухоженного ребенка (а скорее, его истеричную няню — доктора наук).

Но тут случилось именно то, чего Борис Соломонович давно подспудно опасался: Найда узрела Кристину Арбатову, и всплеск бескорыстной страсти не заставил себя долго ждать. Кто его знает, чем так угодила привередливой псине амебообразная Кристина, вряд ли русские борзые способны оценить безграничный талант и несусветную красоту отечественных эстрадных певиц. Но, видно, Найда чуяла что-то родственное, ибо любила Арбатову всей душой, что и демонстрировала безудержным лаем, совершенно «вентиляторным» движением хвоста и абсолютно человеческой счастливой улыбкой. В данный момент собака имела возможность явить свой восторг без помех. Бабочки, травка и даже окрестные кошки были забыты: Найда гигантскими скачками понеслась к Кристине.

— Найда! Найда, стоять! — грозно крикнул Борис Соломонович, пытаясь как-то совместить в выражении лица благодушную улыбку и сурово нахмуренные брови, однако неутомимая борзая на всех парах неслась к любимой певице и, видимо, вконец опозорила бы своего хозяина перед элитной общественностью, не произойди в этот момент нечто совершенно неожиданное.

Борис Соломонович лишь краем глаза заметил какое-то движение, после чего как-то вдруг осознал, что лежит на газоне, сметенный непонятным вихрем. Спустя пару секунд он понял, что на него обрушились две тонны сплошных мускулов верных Толика и Виталика, закрывших хозяина телом, как того и требует устав профессионального телохранителя. Еще через пару секунд, с некоторым опозданием, Борис Соломонович услышал автоматные очереди, затем — крики, после чего над его ухом явственно выматерился Толик. А дальше наступила непонятная и жуткая тишина, охранники наконец встали и помогли подняться с земли хозяину. И только тут, деловито оглядевшись, Борис Соломонович смог оценить масштаб случившегося.

Те двое, что говорили с Кристиной, были однозначно мертвы. И выглядели, скажем прямо, жутковато. При взгляде на тело элегантного Тарасенкова у Бориса Соломоновича некстати мелькнула дурацкая, кощунственно-прибауточная мыслишка: «Ну вот, сыграли в теннис, говорил я, плавание полезней для здоровья». Телохранители погибших также пострадали, в данный момент они с не слишком приличествующими их статусу стенаниями ползали по траве, пачкая ее кровью. Чуть поодаль лежала Кристина Арбатова, судя по всему, раненная только в ногу.

— Бог ты мой, Кристиночка, как же это?! — возопил Борис Соломонович, с неожиданной легкостью вывернувшись из цепких объятий своих бодигардов и ринувшись к побелевшей от боли Арбатовой.

То ли выдержка у Кристины была — дай Бог каждому, то ли просто фактор шока сработал, но только она вовсе не плакала и не кричала, только губы закусила. Она лежала на мощеной дорожке, неловко опершись на локоть, кровь из простреленной ноги уже растеклась основательной лужей. Запыхавшийся Борис Соломонович опустился на колени рядом, чувствуя одновременно дурноту, ужас и облегчение: жива Кристина, ему не придется описывать произошедшее ее родителям, давним друзьям еще с юности.

О том, как следует оказывать первую помощь при огнестрельном ранении, Борис Соломонович имел самое смутное представление, он точно знал одно раны следует перевязывать. В каком-то истерическом дурмане Хайкин взялся срывать с себя рубашку с твердым намерением, как в военном кино, разорвать ее на куски для «перевязочного материала». Только подбежавшие наконец Толик с Виталиком положили конец этой трагикомической мизансцене, избавив рубашку от незаслуженно ранней и бессмысленной гибели, а Бориса Соломоновича — от позорного осознания своей неумелости. Тем временем целая толпа окружила Кристину, которая теперь уже немного подвывала сквозь зубы — то ли боль стала невыносимой, то ли следовало оправдать ожидания публики. Между тем Борис Соломонович вновь выскользнул из рук телохранителей и помчался к неподвижно лежащей Найде, о которой в эти несколько сумасшедших минут даже не подумал. Юный и не обученный деликатности Толик бросился было следом, но более солидный и «понимающий» Виталик его удержал. Любимая собака, красавица, верный друг, член семьи, Найда была убита сразу и, судя по всему, мучилась недолго. Самым ужасным было то, что глаза несчастной собаки были открыты и сохраняли привычную, «живую» влажность.

Борис Соломонович чувствовал себя ужасно, словно у него на глазах погиб собственный ребенок. Впрочем, Найда и была таким ребенком. Ему хотелось плакать, горло перехватила судорога, в голове вертелись отрывочные воспоминания о ходе событий, смутные предположения и одна и та же фраза: «Собаку-то за что?» Он сидел над трупом Найды и машинально гладил ее теплый бок, пока Виталик и Толик не подняли его мягко, но настойчиво, и не повели в дом, успокаивающе-сочувственно бормоча: «Борис Соломонович, там врач пришел, вам бы прилечь надо…» Он совершенно растерялся, ослабел, как-то вдруг на плечи обрушилась огромная усталость, поэтому сопротивляться, настаивать, возвращаться уже не было сил.

Медленно двигаясь к дому, облокотившись на каменные руки охранников, Борис Соломонович осознал наконец все те отрывочные сведения, которые своим гулким монотонным баском излагал Виталик:

— Они, Борис Соломоныч, из «форда» стреляли. Там «форд» белый стоял возле бизнес-центра, стекла тонированные, номеров никто не засек. А потом оглянуться не успели — очередь. Мы почему с Толькой прикрыть вас успели? Ствол блеснул, вон солнце какое. Я по привычке военной даже думать не стал, в кого целят, только Толяну крикнул — и вас прикрывать… А те ребята чего-то не сориентировались, не прикрыли своих… Борис Соломоныч, осторожней, ступеньки пошли… Порог… Он ведь незнакомый-то «форд» был, мы с Толькой ни разу его тут не видели, чей бы? Да еще белый, специально, что ли, светились? Маячил-маячил, припаркованный, откуда, кто на территорию пропустил?.. Борис Соломоныч! Толька, берись, понесли, у него приступ вроде…

У Бориса Соломоновича действительно случился сердечный приступ, благо охранники уже довели его до дома. Он еще смог сделать несколько шагов по блестящему паркету, но тут боль за грудиной стала совсем невыносимой. Какой уж тут овощной бульон, какие прогулки, какое спокойствие. Хотелось не хотелось сердцу Бориса Соломоновича Хайкина покоя — не важно. Покоя ему испытать, видно, было не суждено, а уж на такие-то потрясения оно и вовсе не было рассчитано.

И теплая собака Найда больше не придет в кабинет, не ткнется длинной умной мордой в ладонь, не уляжется на специальном своем месте вблизи дубового письменного стола. Не будет она больше провожать хозяина на работу и не будет встречать с оной радостным лаем. Нет Найды, и именно это подкосило Бориса Соломоновича, а не гибель на его глазах двоих людей и не ранение девочки-певички. И даже не догадки о том, в кого целился автоматчик из белого «форда». Хотя как раз об этом Борису Соломоновичу подумать следовало…

Оперуполномоченный Владимиров. 21 июня

В Покровском-Глебове было по-весеннему свежо, и свежесть эта нахально проникала в салон «Газели» сквозь закрытые стекла, создавая ощущение легкой нереальности происходящего. Вроде рядовой выезд на убийство, а вроде и нет. За окном не трудовой полдень столицы, а какой-то голливудский сироп.

Оперуполномоченному МУРа капитану Владимирову надоело глазеть на идеально зеленую лужайку, и он уставился в затылок водителю. Вот сейчас водила тормознет, машину тряхнет как следует, и все — приехали, конец наваждению. Жаль… Капитан инстинктивно подался назад, но водитель не ударил по тормозам как обычно. Их «Газель» осторожно подкралась к такой же точно с надписью AMBULANCE и синей снежинкой на боку.

Владимиров поскорей спрыгнул на землю, бесцеремонно отстранив с прохода сопровождавшего их местного секьюрити, покрутил головой, но мираж не рассеялся. Окружающий пейзаж напоминал Шереметевский парк, вздумай граф заложить его в наши дни, и был этот парк практически безлюден, если можно себе такое представить.

В нескольких шагах от Владимирова на траве сидела интеллигентная немолодая дама, санитар бережно поддерживал ее за плечи, врач делала внутривенное, а девочка лет пяти сосредоточенно обмахивала лицо женщины увесистой книгой с английским названием. Прочесть название Владимиров не смог. За их спинами параллельно дороге тянулась вычурная чугунная решетка высотой в два человеческих роста, перелезть через которую было бы не так просто, тем не менее роль она играла исключительно декоративную: парк располагался в самом центре комплекса, а периметр, насколько Владимиров успел разглядеть, и снаружи, и изнутри выглядел более чем внушительно. С противоположной стороны дороги, примерно в двадцати метрах от ее края, в тончайшей водяной пыли, источаемой спрятанным где-то в траве разбрызгивателем, дрожала удивительной чистоты и сочности радуга. Прямо под ней посреди всей этой неземной красоты на тропинке, посыпанной мелким гравием, раскинулись четыре трупа. Точнее, пять — там была еще и собака. Очень благородно раскинулись, грациозно, иначе не скажешь. И очень убедительно. Издалека видно: «скорая» им уже без надобности. Можно приводить в чувство впечатлительную свидетельницу, чтобы не получилось, будто совсем зря приехали. Довершал идиллию мирно догорающий местами еще белый «форд» метрах в семидесяти — восьмидесяти впереди на обочине — на самом краю парка с тыльной стороны бизнес-центра. Больше машин в пределах видимости не было, что как раз неудивительно: движение здесь запрещено, к бизнес-центру, в яхт-клуб, в жилую часть, к полю для гольфа, как объяснил секьюрити, пока они добирались от ворот к месту происшествия, нужно ехать в обход, вокруг парка. Странно другое: по словам того же секьюрити, среди аборигенов и постоянных гостей считается хорошим тоном не разъезжать по территории на авто, а ходить пешком через парк; тропинка, на которой все произошло, — одна из местных магистралей. Если это так, почему, спрашивается, народу, не считая полуживой дамы с девочкой, — ни души?

Врач, наспех покончив с уколом, засеменила к оперативной машине. Она была очень маленькая на огромных шпильках, изящные туфельки вязли во влажной траве, она брезгливо встряхивала ножкой при каждом шаге, как изнеженная домашняя кошка, выбравшаяся погулять по свежему снегу.

— Было еще двое раненых, — сказала она, обращаясь к Владимирову, и кивнула в направлении погибших, — средней тяжести, только что увезли в Склифосовского. Арбатова — певица — и телохранитель.

Старший группы, следователь Останкинской, кажется, прокуратуры, Владимиров работал с ним сегодня впервые и познакомиться толком еще не успел — выскочил из-за его спины, недовольный тем, что в нем не распознали начальника, и коршуном налетел на врача:

— Чей телохранитель? Арбатовой?! Пострадавшие в сознании? Видели нападавших? Что-нибудь говорили? Когда их увезли?!!

— Что значит «когда увезли»?! — Маленькая докторша перешла в наступление, потеснив его на пару шагов. — Сразу увезли! Немедленно! Не вас же было дожидаться! Понятия не имею, чей это был телохранитель! Вот вам свидетельница, — ткнула она пальцем в сторону дамы, пытавшейся подняться с помощью санитара и девочки, — ей и морочьте голову! — Она гордо вскинула подбородок и, хлопнув дверцей, скрылась в кабине «скорой».

Даму поставили на ноги. Она еще не вполне пришла в себя после обморока и укола, выглядела невероятно бледной. Одной рукой она крепко сжимала санитара за рукав, а другой неуверенно подавала какие-то знаки: то ли приветствуя криминалистов, то ли пытаясь привлечь к себе внимание. Следователь, не удостоив ее взглядом, распорядился:

— Владимиров! Опрашиваешь свидетельницу, разбираешься с «фордом», и поживей давай! Со старой кошелкой долго не возись, потом подробно допросим, проясни только общую картину — они что, пол-литра на троих не поделили и друг друга перестреляли или кто-то их всех скопом уложил? Так, и пробегись давай рысцой по округе, отыщи еще свидетелей! Что за бред, вообще, такой: времени два часа, солнце, погода, а в парке никого! Совсем, гады, зажрались! Все понял?! Остальные — за мной! Пошевеливаемся! Через пять минут начнется. Понаедут…

«Понаедут, конечно, тебе-то что за кручина? — Владимиров демонстративно медленно, вразвалочку отправился исполнять руководящие указания. До сих пор он был о следователе лучшего мнения, правда, до сих пор тот в основном отмалчивался, с начала дежурства они перекинулись парой-другой пустопорожних фраз. — Слетятся большие звезды — тебе же лучше: нас отправят дежурить дальше, будешь опять над своим кроссвордом морщиться: „…дочь критского царя Миноса, жена Тесея…“»

— Ангелина Германовна. — Дама натужно улыбнулась. — Все, можно меня не держать. — Она выпустила рукав санитара и махнула рукой, чтобы он уходил. Я беби-ситтер. Это — Юлечка. Юленька, say good day to policeman. — Она попыталась погладить девочку по головке, но вместо этого покачнулась и судорожно схватилась за Владимирова. — Нет! Я буду на вас опираться, если вы позволите.

— Конечно! — Он аккуратно обвел ее холодную кисть вокруг своего локтя и покрепче прижал к себе. — Вы видели, как это произошло?

— Of course! Как в плохом американском кино! — Она вдруг еще сильней побледнела и несколько раз глотнула ртом воздух. Он уже пожалел, что санитару так поспешно дали отставку.

— Ангелина Германовна!

— Да. Все нормально, — ответила она шепотом, натужная улыбка стойко держалась на ее лице, — профзаболевание: когда нервничаю, теряю голос. Я же не всегда работала с детьми, между прочим, до недавнего времени я заведовала кафедрой английского в БГУ. А было все как в плохом американском кино, я вам уже говорила. Только не подумайте, раз я старая швабра, значит, любое американское кино новее «Унесенных ветром» считаю плохим. Просто в хорошем кино мафиози не устраивают перестрелок там, где гуляют дети. Всему свое место, вы меня понимаете?

— То есть была перестрелка? Кто в кого стрелял?

— Я, наверное, неправильно выразилась, представьте себе, внутри все как-то оборвалось, до сих пор не могу прийти в себя. Это просто чудо, что мы с Юленькой остались целы! Стреляли из той машины, — указала она на горящий «форд», — и как стреляли! Знаете, как говорят: косить из пулемета. Тра-та-та-та-та-та, тра-та-та-та-та-та, и всех наповал! Один этот депутат Госдумы не пострадал. Профессиональный трус и чутье похлеще, чем у его же собаки, — еще до первого выстрела плюхнулся на брюхо, голову руками закрыл и дрожал так, что земля тряслась.

— Какой депутат?! — Владимиров только теперь представил себе размах дела и чертыхнулся про себя: следователь прав, с минуты на минуту слетится все начальство, как пить дать, и такое начнется — мало не покажется.

— Как «какой депутат»?! Тот, что с собакой гулял, это же его телохранители вас сразу и вызвали по мобильному телефону, не успел он отряхнуться. Фамилия у него какая-то… Хамкин, кажется. Когда машина взорвалась, мне стало плохо, я попросила его мордоворотов присмотреть за ребенком — куда там! Я тогда уже к нему лично обратилась: «Умоляю, присмотрите за ребенком, я в любую секунду могу потерять сознание!» — а он отвечает: «Мне нужно привести себя в порядок!» Они его тут же под белы рученьки и увели.

— Погодите, Ангелина Германовна. Значит, стреляли из того белого «форда», а потом он взорвался. Вы видели, кто стрелял? И как он потом скрылся? Была еще одна машина?

— Нет. Других машин не было. Стрелявшего я, конечно, не видела… Послушайте, я совсем не подумала!.. Теперь понятно, почему телохранители так торопились депутата отсюда увести — стрелок-то ведь никуда не делся!

Владимиров окончательно перестал что-либо понимать. Он хотел уже оставить в покое Ангелину Германовну, как того требовал следователь, и работать дальше, телохранители депутата наверняка смогут описать произошедшее во всех подробностях, но она вцепилась в его руку изо всех сил и быстро произнесла, опасаясь, видимо, что он сейчас высвободится и уйдет, не дослушав:

— Взрыв раздался сразу после последней очереди, в ту же секунду. Киллер не успел бы убежать. Он там, в машине. Сгорел!

Владимиров инстинктивно взглянул на «форд». Что-то в нем не понравилось ему сразу, но пять минут назад он не придал этому значения: ему все вокруг с первого взгляда не понравилось, не один этот злосчастный «форд». Теперь-то он видел, в чем дело: автомобиль горел совсем не так, как положено ему природой: огонь хозяйничал только в салоне, а крышка бензобака была девственно белой.

Он поискал глазами следователя. Тот с озабоченным видом сидел на корточках возле трупов и что-то выговаривал судмедэксперту и проводнику служебно-розыскной собаки, все, вместо того чтобы заниматься своим делом, стояли и молча его слушали. Владимиров сплюнул, не обращая внимания на протесты водителя, сорвал с крепления огнетушитель и бегом направился к горящему «форду».

Стекла в машине были опущены. Огонь уже почти погас, дотлевала только обшивка водительского сиденья. Посреди салона громоздилась странная, искореженная взрывом конструкция: станина с электроприводом, судя по всему от какого-то геодезического прибора — диск с круговой шкалой, способный вращаться в вертикальной и горизонтальной плоскостях, на нем закреплен автомат Калашникова калибра 5,45 мм, без приклада, зато с оптическим прицелом, к которому сзади примыкала телекамера, в свою очередь соединенная с обломками ноутбука. Из остатков ноутбука, собственно, от взрыва он по преимуществу и пострадал, во все стороны тянулись обгоревшие провода.

Владимиров оторопело смотрел на это чудо техники, прошло, наверное, несколько минут, пока кто-то не похлопал его сзади по плечу. В человеке, выведшем его из оцепенения, он узнал начальника МУРа Вячеслава Ивановича Грязнова. Грязнов был один, без положенной высокому начальству свиты, то есть она, разумеется, была, но до Владимирова пока не добралась рассеялась по парку.

— Идиотизм какой-то, мать их! — добродушно сказал Грязнов. Лабиринтов понастроили! Еле вас нашли. Скоро тут минотавры заведутся. Будут VIP-персон трескать, не облизываясь. Ну, докладывай!

Владимиров отстранился, давая начальству обзор, и произнес, от волнения размахивая огнетушителем:

— Компьютер стрелял, Вячеслав Иванович. Как вы точно заметили, мать их растритак! Робот, представляете!

— Да, робот-киллер, — пробурчал себе под нос Грязнов, сунул голову в салон и даже цапнул пальцем раскаленный ствол. Хотел что-то добавить, но не успел — на всех парах к ним подлетел следователь и, не поздоровавшись, принялся докладывать:

— Убиты, судя по обнаруженным на месте документам, Тарасенков Виктор Тимофеевич, председатель теннисной федерации, некто Марков Евгений Степанович и двое телохранителей, есть раненые. В данный момент проводится первичный опрос свидетелей с целью выяснения обстоятельств произошедшего и установления примет возможных убийц или убийцы. Также мною лично…

— Ну и как, есть приметы? — перебил его Грязнов. — Могу подсказать: туловище круглое металлическое с характерными штриховыми делениями через каждые пять градусов, голова прямоугольная металлопластиковая, имеет существенные повреждения в результате взрыва. Вот он, красавец, полюбуйтесь! — и, отвернувшись от следователя, увлек Владимирова в сторону. — Капитан, будешь работать по этому делу до победного. Разберись в первую очередь с Хайкиным, он у нас не просто так депутат, а целый вице-спикер, насколько я понял — изрядный кусок дерьма, индюк напыщенный. Дело, конечно, твое, можешь поступать, как сочтешь нужным, но если хочешь чего-нибудь от него добиться, мой тебе совет — валяй ваньку.

Ольга Минчева. 21 июня

— Господи, за что? — бесконечно повторяла Ольга. — Почему это случилось со мной?

Она сидела, забравшись с ногами в свое любимое голубое кресло. Мягкие, обтянутые коротким мехом подлокотники, высокая, под Олин рост, спинка. Ей нравилось вот так сидеть, просматривая конспекты или отдыхая после шумной вечеринки. Неизменно появлялось ощущение комфорта и защищенности. Но сейчас. Сейчас ничто не могло заглушить чувства тоски и горького недоумения.

— Как же так? Ну почему, Господи?!

Сколько она уже вот так сидит? Час, два, три?

Уже вечер, из открытого окна потянуло прохладой.

На небольшом столике рядом — фотография в черной рамке. Последний снимок Игоря. Сделал его месяц назад корреспондент журнала «Компаньон», когда брал интервью. На ней Игорь в своем офисе, рядом с люстрой Чижевского, сдержанная улыбка, взгляд чуть в сторону. Взгляд настороженный или даже испуганный, раньше она не замечала этого. Или не хотела замечать…

Они познакомились три года назад. Она — студентка-первокурсница юридического факультета, он — преуспевающий молодой бизнесмен. Ольга всегда любила шумные компании. Как-то в декабре она с друзьями забрела во «Фламинго» на Маросейке, решили погонять шары. Погоняли. С азартом, с шуткам, с пивом. Но она тогда взялась за кий первый раз в жизни, и, естественно, руки не слушались, пальцы деревенели, удара не получалось, шары разлетались совсем не туда, куда хотелось. Это ужасно ее сердило, а друзей, более опытных, но менее азартных, веселило до слез. В конце концов она не выдержала и закричала на весь зал:

— Если найдется здесь тот, кто сможет научить меня, он не пожалеет об этом.

Все обернулись в ее сторону. А она смело обвела глазами окружающих и, наверное, в подтверждение своих слов стукнула кием об пол.

— Люблю решительных девушек. — К ней с улыбкой подошел невысокий и крепкий симпатичный мужчина. — Я — Игорь, — представился он, — и я вас научу, хватило бы ночи.

Ольга оказалась способной ученицей, но ночи, естественно, не хватило. Они встретились и на следующий вечер, и на следующий… И уже не только ради бильярда.

Господи, какое время было! Сколько любви, сколько секса, какие вечера в самых шикарных ресторанах и казино! Всегда активный, стремительный, веселый, неизменно щедрый и предупредительный, Игорь ворвался в ее жизнь, изменив все. Родители Ольгу ни о чем не спрашивали. По ее сияющему лицу и так было видно — девочка влюбилась. Когда через полгода они поженились и переехали в большую пятикомнатную квартиру, Ольге показалось, что она попала в сказку. Натяжные французские потолки с подсветкой, блестящий паркет, имитация колонн, огромные зеркала во всех комнатах. Только кабинет Игоря имел вполне офисный вид, и кухня блистала обилием бытовой техники. Но Ольге не пришлось превращаться в закоренелую домохозяйку. Чистоту в их пятикомнатном «гнездышке» поддерживала приходившая раз в неделю домработница. И каждый день к назначенному часу, обычно это было шесть часов вечера, из ресторана привозили и сервировали обед.

К двадцатилетию Игорь подарил ей новенький «рено». Водить она научилась быстро и носилась по Москве, упиваясь скоростью. А раза четыре в год они обязательно выезжали на недельку отдохнуть, то в Париж, то в Прагу, то в Рим, то в Барселону. Зимой любили Шамани, горнолыжный курорт во Французских Альпах. С каким удовольствием Ольга показывала друзьям и подругам на юрфаке альбомы фотографий из поездок!

Теперь только фотографии и остались у нее от той жизни.

Платок стал совсем мокрым, ей пришлось встать и отправиться за новым.

…В тот день, одиннадцатого июня, она проснулась рано. Прислушалась, в кабинете Игоря — тишина. Вечером накануне у них была вечеринка, но у нее разболелась голова и она ушла спать, когда гости еще не разошлись. Игорь, видимо, решил ее не беспокоить и лег в кабинете на диванчике. Ну и пусть отсыпается, решила она и поехала в университет, у нее был экзамен. Сколько раз потом она корила себя за это. Ведь могла бы зайти, просто заглянуть… Он наверняка не спал. Может, поговорили бы, просто выпили вместе кофе, и ничего бы не случилось.

Она как раз рассказывала недоверчивому профессору о том, какая статья УПК регулирует отношения между следователем и подследственным, когда в сумочке запищал сотовый. Профессор, конечно, выразил крайнее неудовольствие, но Ольга, извинившись, все-таки ответила. Звонил коммерческий директор Игоря — Сергей:

— Я сейчас за тобой заеду, — буркнул он как-то сдавленно. — Игорь умер.

Смысл услышанного дошел до нее не сразу, а потом она, кажется, потеряла сознание. Очнулась от того, что профессор кудахтал над ней, брызгая на лицо водой из стакана. В машине Сергей сказал только, что Игорь застрелился и что ей нужно поговорить с милицией.

На кухню, где это случилось, ее не пустили. Но она туда и не стремилась, воображение и так рисовало ей картины одну кошмарнее другой. Сергей рассказал худощавому лейтенанту с усталым взглядом, как он в одиннадцать утра начал вызванивать Игоря для важной встречи, как телефоны, ни домашний, ни мобильный, не отвечали, ему пришлось приехать, охранник у подъезда сказал, что слышал выстрел, вызвали участкового, тот в свою очередь вызвал, как полагается, наряд, пригласили понятых, дверь взломали и на кухне нашли Игоря с простреленной головой. Потом лейтенант пытался поговорить с Ольгой, но она едва ли понимала, о чем ее спрашивают, отвечала невнятно и невпопад. Ее оставили в покое, давая выплакаться. Когда тело увезли, появилось несколько женщин, стали убирать на кухне — оттирать кровь…

С тех пор Ольга заходила на кухню очень редко. Не хотелось ни готовить, ни есть. Чтобы хоть как-то себя поддержать, перебивалась печеньем или бутербродами с чаем. Вот и сейчас, проходя мимо кухни, Ольга подумала, что надо бы попить чаю, взяла электрочайник, налила воды, отнесла в гостиную на столик возле бара, включила в розетку, нажала кнопку. Все делала механически, а мысли снова возвращались к пережитому. Слезы опять потекли по ее лицу…

Похороны она помнила смутно. Народу пришло много: сотрудники, друзья, родственники. Все что-то говорили, утешали ее наперебой. Тетка Игоря по матери, статная дама с крашеными рыжими волосами, бывшая учительница, все рассказывала, как в детстве Игорь много и часто играл с игрушечным пистолетом, хотя она, тетя, постоянно предлагала ему вместо этого почитать книжку.

— Я была права, какое несчастье, пистолет таки сыграл в его жизни роковую роль… — И она гладила Ольгу по плечу, и они вместе плакали.

Это было десять дней назад. А сейчас Ольга все бродила по дому в поисках сухого платка и пыталась понять, что же делать дальше. Откуда-то из солнечного сплетения вверх поднималось чувство безысходности. Уже ничего не изменишь и не вернешь. Вместе с Игорем умерли все ее надежды и планы. Все, чем она владела, к чему привыкла, теперь принадлежит не ей. Это было вторым ударом, не менее болезненным, чем смерть мужа…

На следующий день после похорон пришел посыльный с повесткой к следователю.

На листке стояла дата — 15 июня. Она тогда крикнула вслед посыльному:

— А какое сегодня? — Но он то ли не услышал, то ли ответил, да слишком тихо.

Настенные и настольные календари Игорь терпеть не мог, говорил, что они портят интерьер. Вся необходимая информация находилась у него в ноутбуке. Ольга открыла тогда крышку-монитор и, прислушиваясь к тихому гудению загрузки, смотрела, как загорается мягким светом экран. 14 июня. И в тот момент она вдруг поняла, что перед ней память ее мужа, то, чем он жил последние месяцы.

Но папки были пусты, корзина очищена.

Игорь все стер перед самоубийством? Но этого не могло быть. Он возился с файлами, документами, схемами, письмами как с собственными детьми (собственно, детей завести не успели). Конечно, на следующий день Ольга спешила в прокуратуру с уверенностью, что вот сейчас она все расскажет следователю о пустой памяти компьютера, о стертых файлах и это послужит основной уликой против тех, кто убил Игоря. Она больше не хотела верить в самоубийство.

Но следователь, даже не выслушав ее, стал задавать бессмысленные, как тогда казалось, вопросы.

— Вы знали, что счета фирмы арестованы?

— Нет.

— А что квартира в залоге?

— Вы что, с ума сошли?!

— Кому продана машина?

— Я думала, она в ремонте…

В шкафу носового платка не оказалось. Ольга зашла в кабинет. Над столом ее любимая картина в широкой темной раме. Копия «Лунного света» Куинджи. Раньше Ольга с удовольствием смотрела на нее подолгу, но теперь ей этого не хотелось. Зачем? Только лишнее, болезненное напоминание о той прошлой, рухнувшей жизни. О выставках и вернисажах, по которым она могла бродить часами, о беготне по бутикам и антикварным лавкам в поисках разных мелочей в дополнение к интерьеру. Покупка старинной бронзовой статуэтки или редкого фарфора казалась ей тогда событием. А сейчас кому нужны эти статуэтки и фарфор?

На Куинджи она наткнулась в маленьком магазинчике на Арбате примерно полгода назад — искала подарок Игорю к последней годовщине свадьбы и просто не смогла оторвать глаз. Ночь, река, лес на берегу, огромная луна отражается в воде и освещает часть берега. Контраст пронзительного света лунной дорожки на поверхности реки и густого иссиня-черного мрака по краям картины поражал и как бы засасывал внутрь полотна. Может, дело было не только в контрасте, а еще и в том, что копия была больше оригинала и с гораздо большим количеством прописанных деталей. На луне были видны все до единого пятнышка, но это странным образом не лишало ее яркости. В темном лесу угадывались деревья с еще более темными листьями и под ними множество неясных теней… Короче говоря, Ольга купила картину и повесила ее в кабинете мужа над диваном.

Реакция Игоря была странной. Он молча снял Куинджи с места и перевесил на противоположную стену, так что картина теперь нависала над его рабочим столом. Потом плюхнулся в кресло и минут пять всматривался в пейзаж, словно пытаясь увидеть что-то в глубине между мазков. Ольга испугалась, она никогда не видела Игоря таким. Но он так же внезапно вдруг расхохотался, поблагодарил ее за чудесный подарок и сказал, что у него просто небольшие неприятности на работе, настолько небольшие, что о них даже говорить не стоит. О них вообще нужно забыть. И Ольга легко забыла. Все вернулось на круги своя. Ненадолго же…

Ни машины, ни квартиры. Если продать мебель, на двухкомнатную где-нибудь на окраине должно хватить. Ольга обвела взглядом кабинет. Ноутбук лучше оставить, картину назад в магазин. Денег на первое время хватит, а дальше что? Да, где же все-таки сухой платок?!

Ольга нашла его в сумочке, в прихожей. Вместе с платком выпал листок бумаги. «Глория». Точно, детективное агентство.

Ольга записала этот номер телефона в тот день, когда ходила в прокуратуру…

Новости, которые ей тогда сообщил следователь, ошарашили. Молча подписав протокол и еще что-то, она поплелась домой. Как она могла не догадываться, что фирма Игоря близка к банкротству? Ведь на ее жизни это никак не сказывалось. Правда, в последний месяц она редко ходила по магазинам и ресторанам, но это потому, что учеба требовала много времени сессия, сдача курсовой работы… Она брела по улице нетвердой походкой, без косметики и прически, с заплаканным, бледным лицом. На нее, наверное, оглядывались прохожие. Даже какая-то рыжая дворняга поплелась за ней следом, поскуливая. Засмотревшись на псину, растроганная собачьей участливостью, она тогда чуть было не столкнулась с рекламным щитом, на котором красовалась надпись:

ЧАСТНОЕ ОХРАННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

«ГЛОРИЯ»

Обращайтесь — поможем

Машинально она записала номер телефона, сунула в сумочку листок и напрочь забыла об этом. Теперь же Ольга почувствовала, что именно в их помощи она и нуждается. Кто-то должен был выслушать ее. С кем-то она должна поделиться своими сомнениями и подозрениями. Они во всем разберутся, все прояснят. Они — помогут…

Вода для чая закипела, раздался громкий щелчок — чайник выключился, но Ольга уже забыла о чае. Она спешила к телефону.

Борис Соломонович Хайкин. 21 июня

Ничего не хотелось Борису Соломоновичу. Ни спать, ни есть, ни думать. Старинные напольные часы пробили семь вечера, и Борис Соломонович даже сморщился: казалось, гулкий бой часов эхом отдается в голове. Он лежал на своей огромной постели, неярко горел ночник, и в полутьме большой прохладной комнаты с занавешенными окнами воспоминания о событиях длинного прошедшего дня стали особенно отчетливыми.

Между тем верный доктор Кормильцев строго-настрого запретил Борису Соломоновичу зацикливаться мыслями на расстреле, которому тот стал свидетелем. Ведь и вправду был самый настоящий сердечный приступ, да еще какой. Доктор провел у постели Хайкина не один час, исколол лекарствами с головы до пят и, не слушая никаких возражений, напоследок вколол еще и успокоительное. Из-за этого Борис Соломонович пребывал сейчас в неприятно-сонливом состоянии, а спать у него никак не получалось. Кормильцев только что ушел, уже от дверей многозначительно махнув мобильником, — дескать, чуть что, сразу звони! В доме было непривычно тихо, «человеки-горы»-телохранители передвигались едва ли не на цыпочках, из обычно шумной гостиной не доносилось ни звука… Дрема все же начала было овладевать Борисом Соломоновичем, но и тут не дано ему было счастливого забвения, поскольку, вежливо постучав (и действительно на цыпочках!), в комнату заглянул бодигард Виталик:

— Борис Соломоныч, извините! Там, в гостиной, милиция. Такой капитан Владимиров, его бросили показания снимать у свидетелей. Мы с Толиком ему уже все, что знали, рассказали, так он спрашивает, можно ли с вами поговорить. Я ему сказал, приступ у вас, а он…

— Веди его сюда, — слабым голосом, но твердо перебил Хайкин. Пожалуй, ему даже хотелось побеседовать с милицейским капитаном. С одной стороны, шевелилось в душе какое-то мазохистское желание еще раз, пусть на словах, пережить недавний кошмар, с другой — какая-то перемена в обстановке: всегда активный, Борис Соломонович в нынешнем своем «больном» состоянии чувствовал себя неуютно и нелепо до ужаса, а с третьей — что-то ему подсказывало, что надо бы держать руку на пульсе этого расследования, и почему бы не начать изнутри, скажем, с роли свидетеля.

Милицейский капитан Владимиров с неожиданными для человека его профессии, должности и цели многочисленными извинениями протиснулся в спальню мимо огромного Виталика, вежливо отворившего дверь. Борис Соломонович сел в постели, устало облокотившись на подушки. Он был неплохим актером и потому из нынешнего своего амплуа намерен был извлечь все возможные плюсы. Он заранее знал, что ему можно говорить очень медленно, неотчетливо, слабым голосом. Он готов был пропускать слова, отделываясь страдальческими гримасами, надолго замолкать, прикладывая руку к сердцу. Он мог позволить себе «забыть» что-нибудь, «не решаться» вспоминать подробности и детали, ибо это может крайне негативно сказаться на состоянии здоровья… Словом, никакого усиленного копания в памяти и преданного заглядывания в глаза матерому сыщику.

Борис Соломонович еще не знал точно, почему не планирует быть слишком подробным и откровенным в показаниях, но, во-первых, он долгонько пожил на свете, чтобы затвердить, что с доблестными представителями следственных органов следует быть полаконичней, а во-вторых, он все-таки предчувствовал что-то такое тревожное. Интуицией же своей Борис Соломонович давно и не зря славился и привык себе доверять.

Капитан Владимиров оказался совсем не матерым. Слишком молод — лет тридцать, не более, большие удивленные глаза неопределенно-серого цвета, дурацкая извиняющаяся улыбка, одет небрежно, с виду простоват, а может, даже и туповат. В первый момент Борис Соломонович испытал некоторое разочарование: раз уж решились допрашивать больного вице-спикера, могли хотя бы прислать кого-то посолиднее и поопытнее.

По всей видимости, в элитном жилом комплексе Владимиров оказался впервые и сейчас был несколько придавлен роскошью и бесчисленными совершенствами этого райского места. С гордостью советского человека бедняга не решался особенно рассматривать всяческие уникальные детали окружающей обстановки, но взгляд его то и дело против воли останавливался на каком-нибудь пейзаже восемнадцатого века (до них Борис Соломонович был большой охотник, и коллекция его весьма высоко ценилась профессионалами), или на шелковой китайской ширме, или на расшитой поблескивающими цветами бархатной обивке кресел с гнутыми ножками. Сейчас, примостившись на стуле, заботливо подставленном верным Виталиком, капитан Владимиров положил на колени пухлый дешевый блокнот и почти робко попросил Бориса Соломоновича максимально подробно пересказать все, что произошло в Покровском-Глебове всего каких-нибудь несколько часов назад. Борис Соломонович страдальчески прикрыл глаза (он и вправду ощутил в этот момент непритворную душевную боль, потому что в который раз отчетливо вспомнил о гибели любимой собаки) и начал, делая большие паузы:

— Гуляли с собакой… Найдой… Сзади — ребятки мои, как всегда. Полчасика где-то в одной стороне двора, потом к другому краю перешли. Собаку я без поводка… У центральных ворот поздоровался с людьми. Кристина Арбатова была там, Виктор Тарасенков и еще с ними кто-то, не знаю его… Они разговаривали, я подходить не стал, поздоровались только… Тут стрельба началась, меня ребятки мои — на землю, прикрыли. А потом смотрю… — Борис Соломонович горестно оборвал фразу и прикрыл глаза рукой.

Капитан Владимиров оказался, однако, довольно настырным и настойчивым, а потому своим тусклым, невыразительным голосом немедленно подхватил:

— Смотрите, и что?

— Те двое, Витя Тарасенков и другой, явно сразу погибли. Кристина чуть поодаль лежала, бедная девочка. Я к ней сразу, хотел первую помощь… Но я не специалист, а тут уже и профессионалы подоспели… Вот, не знаю теперь, видно, мне придется родителям ее звонить, мы — друзья старые… Что еще? Телохранителей их вроде бы ранили тоже. Мои ребятки мне сказали, из «форда» белого стреляли, но я-то лично никакого «форда» не видел, и никто у нас тут, по-моему, на таком не ездит. В кого метили, тоже сказать не могу… Я ведь тут сразу к собаке своей поспешил, убили, мерзавцы, Найду, чем им собака-то помешала? — Угасающей, хотя и гневной, интонацией Борис Соломонович, дал понять, что разговор его утомил (а он его действительно утомил) и повторение уже наверняка известных капитану истин очевидной пользы не имеет. Тем не менее Владимиров предпринял еще одну попытку:

— Будьте добры, расскажите, в каких отношениях вы были с пострадавшими.

— Ну, какие тут отношения? Очень хорошо знаю я Кристину Арбатову, с детства еще. С родителями ее дружен, в доме у них бываю, они ко мне иногда заходят. Милая девочка, неконфликтная, добрая, кому она помешать могла — не представляю. Конечно, случайно пострадала, бедненькая. Дальше… Тарасенков Виктор Тимофеевич, неплохо мы с ним знакомы… были. Что он сегодня у нас тут делал, в Покровском-Глебове, представления не имею. Друзей у него здесь должно быть множество, хотя сам он в другом комплексе живет… жил. Яркий был человек, умный, энергичный. Вы о нем и сами, конечно, все знаете. Пока он в ФСБ служил, мы не особенно часто общались, а потом в Думе часто сталкивались, на мероприятиях разных, в паре проектов вместе были заняты, потом теннис он так пропагандировал… Мы, кстати, играли с ним иногда… Странно, что Ваня его так запоздал. Знаете? Такой телохранитель у него уникум, Брюс Ли прямо, многие Виктор Тимофеичу завидовали, отдай, мол, мне защитника своего, сколько хочешь за него даю. Думцы — они ведь, как дети, все, знаете, в крепостных и помещиков играют, обслугой меняются. Но Ванечка-то Пак с Виктором еще с тех времен, с ФСБ, как же такого отдать… Не знаю, что еще могу рассказать вам, ведь мы с Виктором даже приятелями не были, хоть и встречались то и дело…

Владимиров тщательно все законспектировал в своем блокнотике и, еще шире улыбнувшись, не попрощался, а задал следующий вопрос:

— А что третий пострадавший?

— А третьего я, господин капитан…

— Давайте без «господина капитана» обойдемся, — засмущался Владимиров. — Меня зовут Андрей… Анатольевич.

— Хорошо, Андрей Анатольевич, третьего я увидел впервые, и кто это не знаю. Если он с Виктором был — одно дело, да и по возрасту совпадает, а если при Кристиночке — другое… Что бы там ни было, но уж о нем-то ничего сказать не имею. По виду солидный вроде бы человек, лицо значительное, одет прекрасно… Нет, скорее, с Виктор Тимофеевичем был он, а к Кристине они просто поболтать подошли, я так думаю. — Тут Борис Соломонович вновь скривился и прижал руку к сердцу. Капитан Владимиров даже приподнялся было со стула, видя, что даже героизму Бориса Соломоновича есть предел, но тут уже Хайкин остановил его цепким вопросом:

— Вы меня простите, я ведь под лекарствами сейчас, поэтому не очень быстро соображаю. Скажите, поймали убийц по горячим следам?

Владимиров, как и следовало ожидать, насупился и выдавил из себя почти односложное:

— Да нет пока…

— Ну, а подозреваемые, фоторобот?..

Капитан замялся, видимо соображая, как бы помягче признаться, что милиция наша в очередной раз облажалась и никаких перспектив у следствия нет и не будет. А он, Владимиров, просто должен отчет предоставить: мол, поговорил со всеми, с кем надо, а дальше пусть с этими отчетами следователь хоть к прокурору идет, хоть в отхожее место.

Положение капитана спас Виталик, осторожно вдвинувшийся в комнату с накроватным подносом, на котором стояла чашка травяного отвара для Бориса Соломоновича, маленькая рюмочка с какой-то сложной микстурой и сладкий сухарик, чтобы эту микстуру заесть. Для капитана Владимирова на подносе не было ничего, сознательно пренебрегая вежливостью, ему даже не задали стандартного вопроса, будет ли он чай или кофе. Впрочем, Борис Соломонович остановил его, вскочившего прощаться, другим более важным вопросом:

— Андрей Анатольевич, а Найду, собаку мою, когда можно будет забрать? — Он в который раз только что ощутил потерю любимицы, которую давно привык воспринимать как нечто вечное и незыблемое. Вот и сейчас: когда в спальню вошел телохранитель, Борис Соломонович непроизвольно бросил взгляд за его спину, ожидая увидеть там свою изящную поджарую красавицу, которая обычно именно так, вслед за кем-то из домашних, проникала в спальню хозяина. Но ее не было. — Ей будут делать вскрытие?

Здесь уж капитан Владимиров с облегчением дал исчерпывающий ответ. Вскрытие — чисто формальная процедура, нужно извлечь пули и убедиться, что они выпущены из того же автомата, что и остальные, забрать собаку можно буквально завтра, вот по этому телефону позвонить, а по этому адресу после этого подъехать. И надо бы, конечно, собаку похоронить, такая породистая, такая красивая, он, Владимиров, и сам собаку держит вот уж восемь лет, так что чувства Бориса Соломоновича вполне понимает. Он даже специально попросит, чтобы при вскрытии внешнему облику Найды нанесли минимальный ущерб…

На этом Борис Соломонович усталым взмахом руки и слабым «спасибо, спасибо, капитан» прервал поток излияний нежданно расковавшегося милиционера и тем самым явственно дал ему понять, что аудиенция окончена. Тут же за спиной Владимирова замаячил верный Виталик (последние часы Виталик был собою явно горд, ибо, в отличие от захваленного тарасенковского корейца Вани Пака, своего хозяина защитил и профпригодность доказал). Дверь спальни мягко закрылась, Борис Соломонович устало вздохнул, прокрутил в памяти разговор и убедился, что ничего лишнего вроде бы не сказал (знать бы еще, что в этой ситуации — лишнее?), но и ничего нового не выяснил. Теряется сноровка, раньше любого собеседника мог разговорить, каких-то пару недель назад этот капитан ему все следственные версии выложил бы, а тут… «Старею, что ли?» — подумал Борис Соломонович. Но, подумав, решил отнести разочарование на счет сегодняшних потрясений, последствий лекарственной терапии, шока от гибели Найды… С тем он наконец и провалился в сон, и последней мыслью перед тем было: «Ох, выпить бы сейчас за помин души Найдиной», — и даже запотевшая рюмочка водки представилась Борису Соломоновичу, и никакие молоточки за грудиной больше не казались ему причиной для отказа себе в алкогольном снятии стресса…

Старший советник юстиции Штур. 22 июня

Силясь перебороть раздражение, Вениамин Аркадьевич Штур пытался вникнуть в суть переданного к его производству дела. Содержание ускользало от него. Только после второго прочтения мысли его переключились на фразу из рапорта с места убийства: «…от большого количества огнестрельных ранений на месте скончались E. C. Марков, В. Т. Тарасенков, А. А. Рыбкин и Н. К. Осокин; госпитализированы в тяжелом состоянии К. Л. Арбатова и И. К. Пак. Из документов, изъятых у убитых, и свидетельских показаний следует: Марков Е. С. являлся владельцем сети пивоваренных заводов, в том числе и московского пивзавода „Яуза“, В. Т. Тарасенков — генерал ФСБ в отставке, председатель Всероссийской теннисной федерации, К. Л. Арбатова — певица, Рыбкин, Пак, Осокин — телохранители соответственно Маркова, Тарасенкова, Арбатовой».

— Вот оно что! Конечно! Убиты и тяжело ранены «видные» люди. Как тут простому следователю дело поручить! Необходим старший следователь по особо важным делам, — вновь завелся Вениамин Аркадьевич. Однако, поймав себя на том, что последние слова произносит вслух, достал из ящика стола пепельницу, пачку папирос и спички и, размяв машинальным движением папиросу, закурил.

Дымить старший советник юстиции пытался бросить много раз, но все безрезультатно — продержавшись два-три месяца, при очередном «кризисе» не выдерживал. А ведь еще вчера ничто не предвещало неприятностей. Штур работал над единственным делом. Правда, первоначально оно казалось сложным и запутанным, но теперь уже были выяснены все принципиальные вопросы. И вот сегодня к девяти утра его вызвали к Самому — так Вениамин Аркадьевич про себя величал прокурора Москвы Гигантова.

— Дело, над которым вы работаете, в принципе завершено, дальше с ним справится Керюхин, — произнося это, Гигантов сделал ударение на слове «завершено», из чего Штур сделал вывод: расставить в этом деле все точки над «и» ему не дадут. Для него — человека дотошного и принципиального, старающегося все доводить до логического конца, это было малоприятным сюрпризом. То ли это как-то отразилось на лице, то ли Гигантов, зная не первый год своего любимого следователя, почувствовал неприятие, но, так или иначе, он добавил: — Справится, а я лично проконтролирую. Вам же следует полностью сосредоточиться на расследовании убийств в элитном комплексе «Покровское-Глебово».

Исповедуя мудрость «не проси без необходимости, тогда в нужный момент не откажут», препираться Вениамин Аркадьевич не стал, но дальше слушал со все убывающим вниманием и все увеличивающимся раздражением.

— Убийства совершены с привлечением, как наверняка напишут в газетах, устройства высоких технологий. А это сейчас модно. Помести в заголовке «робот-киллер» — и вниманием толпы обеспечен. От газетчиков теперь отбоя не будет, а как следствие, и от внимания руководства. Руководству же нужно постоянное продвижение в расследовании…

Первый шаг на этом пути вы уже сделали, подумал Штур, будет чем отчитаться: «Следствие поручено многоопытному следователю, двадцать пять лет проработавшему в городской прокуратуре».

…После второй подряд выкуренной папиросы возникло ощущение легкого головокружения и усталости, а раздражение отошло на задний план. Можно было приступить к работе. Из результатов опросов очевидцев и мероприятий по установлению личности вырисовывалась следующая картина. Горячий поклонник эстрадных талантов Арбатовой, Марков случайно повстречался с певицей невдалеке от ее парадного подъезда. Рассыпаясь в любезностях, он сопровождал ее несколько метров, после чего к их компании присоединился президент Всероссийской теннисной ассоциации Тарасенков. Через несколько минут после этого грянули выстрелы.

— «Несколько минут»! Чудная формулировка для рапорта! — возмутился Штур. — Несколько — это две минуты или сорок?! Не удосужились выяснить, так надо честно в этом признаться: через неустановленный, мол, промежуток времени, а если выяснили интервал, тоже, между прочим, могли бы не полениться, а так и написать. Совсем работать разучились.

Вениамин Аркадьевич заглянул на последнюю страницу рапорта. Подписан муровским капитаном Владимировым. Эта фамилия Штуру ничего не говорила, но работник этот Владимиров аховый — сразу видно.

— Где ты, старая гвардия?! — ностальгически вздохнул Штур и, размяв новую папиросу, заставил себя вернуться к сочинению Владимирова. Хоть и никудышное сочинение, но, как ни прискорбно, обзорная справка дежурного следователя прокуратуры, выезжавшего с бригадой на место, была еще хуже.

Из собранных данных вытекало, что встреча потерпевших была совершенно случайной, никто из них заранее о ней не предполагал. Арбатова проживает в данном жилом комплексе и попросту вышла из квартиры с намерением сходить на пляж. Марков приехал на деловые переговоры (проходившие в бизнес-центре, входящем в состав комплекса), по завершении которых и наткнулся на Арбатову. Тарасенков направлялся в яхт-клуб для встречи с людьми, изъявившими желание оказать посильную помощь «Фонду развития тенниса в России», и остановился поздороваться с Арбатовой и Марковым. Получалось так, что, не выйди певица из дому, не было бы и ее встречи с Марковым, а задержись последний на переговорах, Арбатова ушла бы на пляж. Аналогично ситуация обстояла и в отношении президента ВТА. Таким образом, складывалось впечатление, что их встречу трудно было предугадать заранее. С другой стороны, огонь из машины велся на редкость прицельно: четверо убитых и двое тяжелораненых, промахов почти не было. До того момента, как вместе собрались Арбатова, Марков и Тарасенков, мимо автомобиля не раз проходили местные жители и по ним стрельба не велась. Так что же, случайность встречи — это отговорка для следствия, а на самом деле встреча была спланирована и убийца об этом знал?

«Случайным ли является то, что пальба началась после того, как вся „компания“ оказалась в сборе?» — записал на чистом листке Штур и трижды подчеркнул «случайным». Из материала дела следовало, что других событий между соединением потерпевших и началом стрельбы не было. Но действительно их не было или просто этот Владимиров сработал спустя рукава и ничего не выяснил, пока не понятно.

С жертвами как будто все. Почувствовав, что в голове наступает переполнение, Вениамин Аркадьевич захлопнул папку с делом, включил электрический чайник, медленно прошелся по кабинету, стараясь ни о чем не думать, позволяя информации спокойно улечься в памяти. Неспешно заварил чай. Медленно с удовольствием выпил, стоя у окна и свысока глядя на суету улицы. Голова снова стала свежей и готовой к работе. Н-да, не то что нынешние молодые, все бегом, все бегом, на бегу едят, на бегу курят, за десять дел одновременно хватаются, а результат? А результата-то и нет одна скорость. Только кому она, спрашивается, нужна?

— Теперь, стало быть, проясним убийцу. — Штур вернулся к собранным материалам. — Впрочем, убийцы-то как такового и не было. А был, как окрестил его Гигантов, «робот-киллер», или, говоря проще, самострел с программным управлением, установленный в белом «форде».

Результатов технической экспертизы этого «терминатора», конечно, не было, и ждать их придется не меньше недели. А о «форде» по горячим следам кое-что выяснили. Хотя это «кое-что» было очень похоже на «ничего»:

«Начальник охраны комплекса Белов утверждает, что машина была оставлена заранее, предположительно между четырьмя и пятью часами утра, т. е. за 11–12 часов до убийства. Никто не видел, кто ее оставил. Никто не видел, как она приехала».

Штур достал карту Северо-Западного административного округа Москвы. На карте было видно, что территория комплекса «Покровское-Глебово» граничит с Химкинским водохранилищем, каналом им. Москвы и рекой Химка, рядом американская деревня Покровские Холмы и Волоколамское шоссе, на юге лесопарк Покровское-Стрешнево. Внутри самого комплекса Штур не бывал, однако из телерепортажей и газет знал, что это не обычный жилой массив, а, скорее, русская (или новорусская) дворцовая усадьба в стиле восемнадцатого века, якобы построенная по всем канонам дворцового строительства. Но тот факт, что один квадратный метр жилплощади в этих хоромах стоил всего-то 2,5 тысячи долларов (об этом, совершенно не стесняясь, информировали многочисленные рекламные плакаты по всей Москве), отбил у Вениамина Аркадьевича всякую охоту как-нибудь в выходной съездить полюбоваться на сие творение современных Растрелли.

Долистав тонкую пока папку с делом и убедившись, что ничего из нее больше не выжать, он позвонил в МУР и, объяснив, кто он, попросил Владимирова. Ждать пришлось двенадцать минут (Вениамин Аркадьевич специально засек время), а голос у наконец взявшего трубку капитана был нормальный и дыхание ровное, значит, не торопился. Штур еще раз с прискорбием вздохнул о современной молодежи: никакого уважения к старшим, ни по возрасту, ни по званию.

— Я ознакомился с переданными материалами дела, — начал Вениамин Аркадьевич, не стараясь особо скрывать раздражение. — Естественно, у меня возникли вопросы. Выяснили наконец, как «форд» попал на территорию комплекса?

— Нет. Мы даже опросили посты ГАИ на Волоколамском шоссе безрезультатно. Эти ребята хорошо ориентируются в том, где и когда они могут проехать незамеченными…

Штура покоробило от владимировского «даже», капитан, казалось, ждет если не медали, то уж точно письменной благодарности за «героический подвиг» — разговор с коллегами из ГИБДД, и фамильярное «ребята» по отношению к преступникам Штуру тоже не понравилось, но одергивать муровца он не стал, дал договорить.

— И парковые окрестности мы осмотрели на предмет, можно ли там проехать. Но опять же безрезультатно. Хотя этого и следовало ожидать — на колесах не было следов того, что машина шла по грунтовой дороге или бездорожью. Да и вообще подъехать со стороны лесопарка трудно. А вот владельца машины товарищи из ГАИ нашли — некто Ярцев, живет в районе Речного вокзала. В данный момент он в отпуске, отдыхает в Крымской Ялте. Послали телеграмму. Но думаю, окажется, что машина была угнана.

— Окажется или не окажется, но все проверить следует тщательно. Что еще успели найти?

— Вчера вечером опрашивали свидетелей. От МУРа по этому делу работают еще двое оперуполномоченных: Евгений Поспелов и Сергей Вулих. Сегодня я разговаривал с родственниками Арбатовой…

— Так почему же в деле нет протоколов? — недоумевающе воскликнул Штур.

— Ну, во-первых, я просто не успел оформить, — совершенно не смутившись, ответил Владимиров, — а во-вторых, никто ничего существенного все равно не сказал.

— Что существенно, а что нет, позвольте решать мне, — рявкнул Вениамин Аркадьевич, уже не в силах больше переносить бестолковость и безалаберность капитана. — У вас ровно час на оформление протоколов. Через час жду вас, всех троих, в своем кабинете для согласования плана оперативно-следственных мероприятий. Все.

Владимиров пытался что-то возразить, но Штур сознательно не стал слушать и положил трубку. Ну и как после этого работать?! Все делать самому? И это МУР, где собраны лучшие из лучших. Что уж говорить об остальной доблестной милиции? Если не воры и взяточники, так недоумки, растяпы и лоботрясы.

Вениамин Аркадьевич немного успокоился и рапорт Гигантову с жалобой на руководство МУРа решил пока не писать. Может, и нет смысла менять шило на мыло. Пока разберутся, пока отстранят Владимирова и остальных, пока дадут другого (может, еще более бестолкового), дело будет стоять. Ничего, прорвемся. Не первый день в таких условиях работаем, не привыкать. И выход, конечно, есть: поручить муровцам только «ножную» работу, исключающую всякую необходимость проявления инициативы, и распределить мероприятия так, чтобы протоколы допросов и иные следственные документы без всяких задержек попадали в дело. Главное — добиться максимально возможной точности и аккуратности (если такие работники вообще знакомы с понятиями «точность» и «аккуратность») в оформлении документов, а уж он, конечно, все проанализирует, сделает выводы, скорректирует дальнейшие планы, и в конце концов дело будет раскрыто.

Он успел перекусить принесенными из дома бутербродами, выпить чаю, привести в порядок стол, набросал предварительный план следствия, закурил, поглядывая на часы. Час прошел, Владимирова не было. Вениамин Аркадьевич отпустил капитану еще десять минут на транспортные проблемы, но и через час десять тот не появился. Через час двадцать Штур начал понемногу закипать и, когда через час сорок раздался стук в дверь, рявкнул: «Войдите!» — так, что задрожали стены.

— Здравствуйте, моя фамилия Владимиров.

Вениамин Аркадьевич был на грани нервного срыва — этот наглец даже не извинился за опоздание! Хамы! Молодым везде у нас дорога! А старикам?! О почете никто уже и не заикается, но где хотя бы элементарное уважение?

— Где остальные? — как можно суше справился Вениамин Аркадьевич, в упор разглядывая капитана. Молод, даже слишком молод — лет тридцать, не больше, крепыш — наверняка, вместо того чтобы почитать книжку в свободное время, таскает штангу или машет ногами в спортзале. Одет небрежно, костюм выглядит, как будто он в нем спит, галстук с рубашкой совершенно не сочетается. И туп, определенно непроходимо туп, с первого взгляда видно. Портфель наверняка одолжил у кого-нибудь для солидности, а на самом деле таскает мятые бумажки просто в карманах.

— В командировках. Есть первые данные на пивовара Маркова. Он был судим, и потому сведения о нем имеются в первом спецотделе МВД. Выяснили, что в столице он в принципе не жил, то есть проводил достаточно большое количество времени, поскольку владел здесь пивоваренными заводами, но дом у него в Нижнем Новгороде, а в последнее время его деловые интересы переместились скорее в Ростов. Совместно с руководством МУРа было принято решение направить в Нижний Новгород и Ростов по оперативному работнику, соответственно Поспелова и Вулиха. А побеседовать с его московскими подчиненными я собирался сегодня-завтра, не возражаете?

— Не возражаю, — буркнул Вениамин Аркадьевич. — Продолжайте.

— Вот протоколы допросов свидетелей с места происшествия: депутата Хайкина, его телохранителей, гувернантки, которая, правда, была в шоке от увиденного и мало что смогла рассказать…

— Чьей гувернантки, — перебил Штур, — Хайкина или его телохранителей? Выражайтесь яснее, пожалуйста.

— Гувернантка была с девочкой, никакого отношения к Хайкину не имеющей. Фамилию девочки я указал в рапорте, — невозмутимо ответствовал Владимиров. — Кроме того, опрашивал и родителей Арбатовой, выяснил, с кем она ближе всего контактировала по работе — это ее менеджер Вешенка и автор — Дубров. С ними я еще не встречался. — Капитан покосился на пепельницу на столе и, не спросив разрешения, закурил. — Тарасенков фигура, по-моему, самая значительная, но пока о нем ничего узнать не успели, если, конечно, не считать того, что и так всем известно. Телохранителей я тоже пока не отрабатывал, хотя даже предполагать смешно, что мишенью был кто-то из них. Если бы их хотели убрать…

— Довольно предположений, — оборвал Штур. — Какие на данный момент сложились рабочие версии?

— Ну, если в общих чертах, я думаю, стреляли в кого-то одного из потерпевших. Наверное, не в Арбатову, поскольку она живет в Покровском-Глебове и есть не опровергнутое пока ничем предположение, что она и раньше проходила мимо этого «форда». Если, конечно, автомат не был запрограммирован на конкретное время. И, скорее всего, не в Маркова — он, если бы не подошел к Арбатовой, не оказался бы в зоне стрельбы. Получается, что в Тарасенкова, хотя и тут нет уверенности, что он двигался строго запланированным маршрутом в строго определенное время. Есть и еще одна неувязочка. Была же еще одна жертва — собака Хайкина, которая бросилась на Арбатову как раз перед тем, как началась пальба. Может, это ее резкие движения спровоцировали автомат? Ну, я хотел сказать, в компьютере мог произойти какой-то сбой…

От такого обилия невнятных, непродуманных, безосновательных версий у Вениамина Аркадьевича просто голова пошла кругом.

— Может, вы еще бабочек сюда приплетете? — возмущенно воскликнул он. Бабочка села на кончик ствола и спровоцировала стрельбу — звучит не менее стройно и правдоподобно. И вообще, у вас получается, что организатор убийств действовал наобум. Только предполагая, где и когда появятся его жертвы. А он должен был знать наверняка. И знал. А мы должны узнать, откуда он знал. Более того, хочу вам напомнить: раскрытие преступления включает в себя не только выяснение того, была ли у убийцы возможность его совершить, но и установление мотива. И в данном случае — это первоочередная задача.

Вениамин Аркадьевич перевел дыхание. Ох и нелегкая это работа втолковывать прописные истины. Чему только их учат?!

— Выяснили, сколько времени прошло с момента воссоединения компании потерпевших до начала стрельбы?

— Три — пять минут, точнее никто сказать не может.

— И в эти три — пять минут что-нибудь происходило с жертвами или вокруг них?

— Я просмотрел видеозапись с камеры слежения, установленной примерно в ста метрах от места убийства…

— Что? — Вениамин Аркадьевич подумал, что он ослышался. Имеется, оказывается, такая улика, а капитан до сих пор не удосужился о ней упомянуть. — Почему я узнаю об этом только сейчас?

— Дело в том, что камера была нестатичной, она поворачивалась, описывая угол в 120 градусов, и поэтому потерпевшие были в кадре не все время. Камера фиксировала их, только находясь в своем крайнем левом положении, и из того, что видно на записи, нельзя однозначно выяснить ни точное время между встречей и выстрелами, ни имели ли место какие-то события или факты, спровоцировавшие стрельбу. А «форд» вообще находился в «мертвой зоне», и его на пленке нет.

— Но почему я до сих пор не видел этого материала?

— Кассета у экспертов. Они должны проверить, не испорчена ли запись, и обещали сделать для вас копию. Но, видимо, пока не сделали. А из свидетельских показаний следует, что между встречей и выстрелами все-таки ничего странного не происходило. Гувернантка гуляла с девочкой, и Хайкин появился с собакой и телохранителями, но он был слишком далеко и в стороне, а автомат в том направлении даже не поворачивался. Я вот что думаю, возможно, когда жертвы остановились, компьютеру просто понадобилось некоторое время, чтобы зафиксировать цель, навестись, опустить стекло в машине…

— Хватит, — прервал Штур. — Я сыт по горло вашими домыслами. Нужно ли было время автомату или не нужно было, покажет экспертиза, и от вашего мнения ее результаты не зависят.

— Но экспертизу обещали не раньше, чем дней через пять… — попытался возразить капитан.

— Правильно, значит, будем работать, не дожидаясь манны небесной от экспертов. Поскольку вы включены в мою группу — с вашим начальством договорено, — работайте по моему плану. Еще раз допросите всех на территории комплекса, особенно тех, кто так или иначе связан с охраной, проверьте окружение Тарасенкова, особенно на предмет общедоступности его рабочего графика, и, конечно, съездите на завод Маркова. Я постараюсь встретиться с Паком и Арбатовой. А сейчас обзвоните, пожалуйста, Вешенку и Дуброва и попросите подъехать сюда сегодня же в удобное для них время.

Пока Владимиров висел на телефоне, Вениамин Аркадьевич просмотрел протоколы. Приходилось признать, что сделано не так уж мало. Но конечно, работа велась совершенно бессистемно. Зачем было тратить драгоценное время на родителей Арбатовой, которые никуда бы не делись, чтобы потом его не хватило на качественный допрос охраны и администрации «Покровского-Глебова». Да и допрос Хайкина какой-то бесхребетный…

— Вениамин Аркадьевич, — прервал его размышления Владимиров, — Дубров будет в четыре, а у Вешенки сегодня все расписано по минутам, и он, может быть, сможет подъехать завтра во второй половине дня.

— Хорошо, вас я больше не задерживаю. Но о результатах своей деятельности прошу сообщать мне хотя бы два-три раза в день и рапорты или обзорные справки передавать вовремя.

Денис Грязнов. 22 июня

Люди, как известно, отправляются на рыбалку с самыми разными намерениями. Когда дядя и Турецкий приглашали Дениса, он обычно легко давал себя уговорить: во-первых, не так уж часто удавалось им выбраться, а во-вторых, эти попойки на свежем воздухе его не тяготили — старая гвардия что-что, а пить умела. Сегодня же он согласился лишь по одной причине: испробовать новый рецепт ухи, и с одним условием: не полагаться на удачу и всем необходимым, рыбой в первую голову, запастись заранее. А там можно и порыбачить, почему нет.

Началось все с нервотрепки: достойного трехкилограммового сомика и шевелящихся еще (хотя и слабо уже) раков удалось купить, только когда свернули с трассы к Клязьминскому водохранилищу, при въезде в Новоалександровку, до того попадалось черт его знает что. Потом Денис на правах «молодого» возился с костром, с сырым по неизвестной причине, видимо от ночной росы, хворостом, а старички грелись водочкой и принимать участие в кулинарном действе отказывались, только подгоняли. В итоге, когда он разжег огонь, вскипятил воду в котелке, нарезал лук, изрубил морковь, они уговорили бутылку и были уже теплыми, зато раки оцепенели. Турецкий ткнул тлеющим с одного конца прутиком в брюхо самому матерому, но тому было уже все равно.

— Анекдот! — с пафосом произнес Турецкий. — Звонок в реанимацию: пациент жив еще?

— Нет еще! — проворчал Грязнов-старший. — Выпили по двести пятьдесят, а ты уже старые анекдоты травишь, это — маразм, Александр Борисович! — Он раздул щеки и, стараясь подражать левитановским интонациям, пророкотал: Следователь по особо важным делам Турецкий, Генпрокуратура России. Позо-о-ор!

Раки тем временем благополучно сварились. Денис выплеснул воду, подтащил к огню кирпичи, пристроил на них сковородку, забросил лук с морковью, ухнул, не жалея, сливочного масла и обратился к старичкам:

— Дядь Слав, Александр Борисович! Давайте членистоногих чистить, а то овощи сгорят.

— Вовремя снимешь — не сгорят, — резонно возразил Грязнов-старший, разливая себе и Турецкому из следующей бутылки. — Ну, глубокоуважаемый Александр Борисович, за восстановление спортивной формы! Ты пока в командировке по своим хантам и мансям разъезжал, цивилизованные манеры утратил напрочь. Сам же всю дорогу расписывал, как на буровых на ночь останавливался. Небось чайком там пробавлялся?

— Я?! — возмутился Турецкий. — Чайком?!! — Ты послушай…

— Потом изложишь, ладно? Под уху. Чтоб Денис тоже ничего не пропустил. А сейчас я тебе расскажу про технические чудеса двадцать первого века. Для начала слушай предысторию. Год назад произошло выдающееся событие: наше большое начальство решило посоветоваться с народом, и конкретно с Вячеславом Ивановичем Грязновым, по вопросу о создании в рамках МВД специального подразделения для расследования преступлений в интеллектуальной сфере и совершенных с применением высоких технологий.

— Было такое совещание, помню, — кивнул Турецкий.

— Нет, это я помню! Тебя там не было, господин генерал от юстиции.

— О! О! О! — Турецкий отобрал бутылку и доразлил сам, не пропустив наконец и Дениса. А Денис как раз, наспех управившись с раками, разделывал сома на шесть равных частей — каждому по две.

— Короче говоря, я высказался однозначно «за», потому что был уже десяток, как минимум, случаев, когда мы лаптем щи хлебали. Натурально. Отстали в умственном развитии от криминального мира, только глазами лупали, что они, гады, творят!

— А ты однозначно с трибуны высказывался или в кулуарах, а? — вставил Турецкий с подковыркой.

— Какая, на фиг, разница?! — обозлился Грязнов.

— Да никакой, на фиг, разницы, просто интересно: ты судьбы державы публично вершишь или исподтишка?

— Ну и зануда ты, Александр Борисович!

— Ладно, ознакамливался я с этим вашим совершенно секретным приказом, про создание при МВД подразделения «Р». Начальник там некто Селиванов, если я правильно помню. Давай уже к делу переходи. А то, главное, — Турецкий обернулся к Денису, как бы призывая его в свидетели, — меня в маразме обвиняет, а сам забыл уже, о чем рассказать хотел!

Но Денису было не до того: костер у него почти затух, лук с морковью жариться не желали, он интенсивно размахивал газетой, помогая сырому хворосту разгореться, отчего пепел поднимался столбом, оседая и на раков, и на рыбу, и в сковородку. Толку все равно было мало, пришлось раздувать огонь до потемнения в глазах, так что на несколько минут он утерял нить беседы. Когда он в очередной раз отдышался, Грязнов-старший, разводя руками, как заправский рыбак, расписывал Турецкому «робота-киллера», по его собственному выражению:

— Это, Саня, не Голливуд тебе! Есть фильм такой, «Шакал», Уиллис ирландский террорист, Гир — тоже, но ему пообещали срок скостить, поэтому он за наших. У Уиллиса супер-пуперный пулемет с телекамерой и радиоуправлением, он сидит за километр, видит все на мониторе и мышкой наводит на цель. Смотрел?

— У-у-у, — неопределенно промычал Турецкий.

— А тут вообще, понимаешь, стрелка нет! Компьютер, «калашников» — и все! «Терминатор», мать его, слава Богу, ходить еще не научился. Скоро научится, и тогда полная задница, Саня: робокопа — на работу, нас с тобой коленом под зад — на пенсию. Нет, ну это ж надо, а?! Русский блокбастер, мать его! Ни на каком, на хрен, ни на экране, прямо под окнами!

— Ну, положим, не под нашими окнами, — философски заметил Турецкий, мы с тобой пока в Покровском-Глебове не живем и переезжать не собираемся.

— Важен прецедент! — столь же философски возразил Грязнов. — Но это тоже, на самом деле, только присказка. Дальше — совсем интересно. Наш робот завалил четверых гомо сапиенсов и собаку. Собака, кстати, вице-спикера Хайкина. А среди погибших небезызвестный товарищ генерал в отставке Тарасенков Виктор Тимофеевич. Вроде фээсбэшникам все карты в руки: ваш человек, вы и расследуйте. Но ни фига подобного! Товарищи в штатском сразу свои шаловливые ручки в брючки. Мы тут ни при чем. Понимаешь?! Клиническому дебилу ж ясно, кто у нас в стране такими игрушками балуется. Да еще на своем и испытали. Но у них, значит, настолько все шито-крыто, что даже замять дело собственными силами не хотят. Пожалуйста! Ищите! Ну, понял теперь, к чему я веду? Дело-то по своим масштабам достойно быть принятым к производству Генеральной прокуратурой. И дело, заметь, высокодерьмовое, это видно невооруженным глазом. Таким образом, оно неизбежно попадет к горячо всеми нами любимому… и уважаемому…

— Вот за него и выпьем! — подытожил Турецкий. — За то, чтоб это дерьмовое дело прошло мимо, хватит с него труб. И за то, чтобы мы уху сегодня попробовали до того, как начнется белая горячка (костер к этому моменту погас решительно). Иначе потом не вспомним, какая она была.

Денис выгреб из костра, к чертовой матери, дымящиеся веточки и, вооружившись топором, отправился за дровами посерьезнее. А когда вернулся, выяснилось, что начало истории про трубы, специально для него предназначавшейся, он пропустил — Турецкий таки не выдержал, начал, не дождавшись кворума. Дядя незаметно, так ему, наверное, показалось, подмигнул Денису: мол, ничего страшного, пьян он, сто раз повторится.

— …сто километров! — кричал вошедший в раж Турецкий. — Нет, ты представь себе: сто километров труб! Почти метр диаметром. И спрятать их негде. Леса там нет, понимаешь? И пункта приема вторсырья нет, и металлургического завода нет. Тундра! Ну да, болота, конечно. Но они мелкие, во-первых. Во-вторых, их все проверили металлоискателями — нет труб!

— На тысячу километров по тундре обыскали все болота?! — возмутился Грязнов-старший. — Хорош заливать!

— Слава, мы же не иголку искали. Три тысячи тонн железа! Когда к трубопроводу подлетаешь, он еще за горизонтом, а прибор уже зашкаливает. Потом на вертолете такую груду металлолома за год не перевезешь. На железнодорожной станции все перегружено на гусеничные тягачи. Документы в полном порядке. И еще полсотни свидетелей подтверждают: все так и было. Тягач оставляет в тундре след, который за два года не зарастет, там же бурьяна по пояс нет — мох, сантиметр — уже высокий. Я все проверил, десять раз на вертолете облетел. Не сворачивали они никуда по дороге, понимаешь? Не сво-ра-чи-ва-ли! И обратно эти трубы чертовы в вагоны не загружали, чтоб назад по железке отправить, и в полости от выработанных скважин не прятали: я под конец уже и такие версии на полном серьезе проверял. Ну, нет этих труб нигде, хоть тресни! Испарились! Но и это, как ты изволил выразиться, только присказка. Сказка — это люди. Вахтовики. Вахта официально три недели, они торчат в тундре по полгода, косят деньгу. Деньги за такую работенку по московским меркам смешные, но москвичей, как ты понимаешь, там нет. Кругом свои да наши, в общем, мафия. Человека со стороны не подпустят на пушечный выстрел ни на какую должность. Будешь наниматься нужники бесплатно чистить — не возьмут, найдут тысячу и один предлог. А главное круговая порука. Немей партизан в сто раз, можешь себе такое представить?! Бред какой-то. Зэков из бура в зоне особого режима проще разговорить. Короче, я допросил больше двухсот человек, и ни один! Слава, ни один!!! Ни слова, ни малейшей зацепки, ничего! Продолбился две недели — без толку. Прямой ущерб бюджету на двести пятьдесят миллионов зеленых денег, а крайних нет, одни стрелочники. Вот это фокус. Покруче твоего «робота-киллера».

— Это не фокус, Саша, это — жопа! — сказал Грязнов, смакуя каждое слово. — Давай подставляй тару, заканчиваем вторую, надоела. Денис! Будет сегодня уха?!

— Будет, будет, — заверил Денис, помешивая овощи на сковородке, только третью не начинайте, потерпите десять минут!

Грязнов-старший все-таки взял третью, но не открыл, стал придирчиво изучать этикетку, пробку, качество закупорки, выражая нетерпение всем своим видом, поминутно покачивая головой и приговаривая:

— Ой, поспеши! Ой, а то не дотерпим! — и, чтобы убить время, поинтересовался: — Саня, а почему двести пятьдесят миллионов? Золотые у тебя трубы, что ли?

Турецкий, уже начавший понемногу впадать в прострацию, оживился:

— Не-е-е! Стоимость труб в эти двести пятьдесят не входит. Это только неустойка за сорванный контракт. Причем сроки строительства нефтепровода сорвала частная фирма — «Бен Ойл», принадлежащая некоему господину Христичу. Но штраф, представь себе, выплачивается целиком из государственного кармана! Поскольку контракт заключен под гарантии государства. Круто, да? Христич, он у нас как бы олигарх, но второго эшелона. Миллиард пока не сколотил, по ящику не светится, но связи на зависть любому березовскому: полправительства и полдумы — лучшие друзья…

— Пятиминутная готовность! — объявил Денис. Лук с морковью изжарились, он выложил их в котелок, залил молоком, забросил туда рыбу, раков, зелень и тертый сыр «Чеддер». — Закипит, и можно наваливаться!

— А потом рыбку половим! — страшно зевая, протянул Турецкий, заваливаясь на бок в опасной близости от огня.

Отреагировать должным образом Денис не успел: дико заверещал мобильник, настроенный на максимальную громкость для езды по проселочным дорогам, за суетой вернуть ему нормальный голос он забыл.

— Эй, начальник! — Это был Щербак.

— У аппарата! — прокричал в отместку Денис так, чтобы у того тоже зазвенело в ухе.

— Локальная катастрофа, — пояснил Щербак на три тона тише, — зовут Ольга, фамилия Минчева. На вид — конфетка, глаза большие красные, на мокром месте. Похоже, уже несколько суток.

— Представил. Проблема в чем?

— Цитирую: «Ой! Ой! Срочно-срочно! Срочно-срочно-срочно! Дело не терпит отлагательств. Говорить буду только с главным начальником». А я и сам с ней говорить не хочу, хочу в отпуск!!! Чем я хуже Татьяны или Самохи?!

— Ныть кончай. Что она делает, полчаса потерпеть может?

— Не может. Сидит в приемной, ломает руки и поскуливает. Если не приедешь через двадцать минут — усопнет, сто процентов. Руки точно сломает.

— Ладно, молоко вскипячу — и выезжаю.

Щербак сдавленно захихикал в трубку:

— Как, даже манной каши не попробуешь?

В. А. Штур. 22 июня

В больнице Штуру сообщили, что состояние Арбатовой не вызывает опасений, но она еще в шоке, и ему разрешат встретиться с ней не ранее чем завтра. А Пак пока в реанимации, и предсказать, когда он будет готов к разговору со следователем, врачи не берутся. К такому повороту событий Штур в принципе был готов — звонил, чтобы убедиться. До прихода Дуброва оставалось почти два часа, и Вениамин Аркадьевич решил не полениться и нанести неожиданный визит Вешенке.

Надо было бы, конечно, вызвать этого менеджера повесткой. Нашел бы в своем поминутном графике окошко, отменил бы какой-нибудь фуршет или визит к парикмахеру. Но по повестке он явится в лучшем случае завтра, а дело стоит.

Шоу-бизнес (и все, что с ним связано) был Вениамину Аркадьевичу глубоко отвратителен. Своей показушностью, гипертрофированными, надуманными эмоциями, чернушной откровенностью. Все эти современные «звезды» с их «звездными» же проблемами, не стесняющиеся на всю страну с экранов телевизоров рассказывать о своих любовниках, собаках и унитазах. Недавно Вениамин Аркадьевич прочел интервью одной такой «звезды», где та призналась, что пишет песни исключительно в сортире. Так ведь и слушать их после этого можно тоже только в сортире. Как же далеки эти «звезды» от настоящих звезд — Вертинского, Баяновой, людей не только талантливых, но интеллигентных и мудрых.

Окунаться в это болото было, конечно, пыткой для Вениамина Аркадьевича, но он, не раздумывая, вызвал машину и поехал на студию. Потому что не привык перекладывать свою работу на чужие плечи. И еще потому, что какой-нибудь Владимиров по молодости и неопытности наверняка потерял бы способность здраво мыслить среди всего этого псевдовеликолепия псевдоталантливых людей.

На входе в натуральный обшарпанный ангар, именуемый студией, Вениамину Аркадьевичу пришлось предъявить документы и долго объяснять, почему он явился без предварительной договоренности. Конечно, его пропустили, но только после долгих телефонных переговоров охраны с Вешенкой и милостивого согласия последнего выкроить буквально несколько минут.

Надо было приехать с ОМОНом, досадовал он, бредя по пустынным коридорам, — охранники даже не удосужились объяснить, как найти менеджера, которого Вениамин Аркадьевич уже люто ненавидел. Вдруг из-за угла на него налетело юное создание с макияжем, скорее напоминающим грим, и в юбочке, едва прикрывавшей тощий зад. Создание, кокетливо закатывая глазенки, объяснило, как пройти в операторскую, и с восторгом расписало, в чем одет Вешенка сегодня.

Вешенка (только по одежде Штур его и узнал) вместе, видимо, с инженерами звукозаписи что-то слушал в наушниках. Все они сидели спиной к настежь открытой двери и даже не заметили или сделали вид, что не заметили, как Вениамин Аркадьевич вошел. Прокашляться или постучать, чтобы обратить на себя внимание, в такой ситуации было бессмысленно. Наконец, закончив прослушивать фрагмент, менеджер снял наушники, сказал, что концовка никуда не годится, и, повернувшись во вращающемся кресле, заметил следователя.

— Ой, здравствуйте! — Он кокетливо взмахнул наманикюренными ручками. Вы Вениамин Аркадьевич?

— Добрый день. Я старший следователь по особо важным делам Московской городской прокуратуры Вениамин Аркадьевич Штур. Где бы мы смогли спокойно поговорить?

— В моем кабинете, это напротив. — Писклявый голосок, жеманные интонации, рубашка с оборочками — все наводило на мысль, что Вешенка если не гомосексуалист, то, по крайней мере, очень старается им казаться.

Кабинет оказался небольшим — около трех метров в ширину и четырех в длину. На полу лежал новый, на редкость чистый, ковер, как будто по нему и не ходили в той же обуви, что и по улице. Вдоль стен стояли шкафы с компакт-дисками, ближе к окну двухтумбовый стол, на котором стоял компьютер с монитором в двадцать один дюйм. Вся мебель была новой, вполне приличной, одного цвета, возможно, из одного набора. Зато живопись на стенах заставила Вениамина Аркадьевича покраснеть — такой откровенной порнографии он никогда не видел. Хозяин пододвинул следователю кожаное вращающееся кресло, а сам сел за стол.

— Совершены убийства, ваша вокалистка в больнице, а вы, как ни в чем не бывало, продолжаете работу? — справился Вениамин Аркадьевич, стараясь смотреть прямо на менеджера, но глаз то и дело натыкался на что-нибудь скабрезное.

— Слава тебе Господи, Кристиночка жива! — запричитал Вешенка. — А работа… — Он умолк, свесил напомаженную голову набок, как бы взвешивая, стоит ли быть достаточно откровенным с этим следователем, и, решив, что, пожалуй, стоит, с видом неподдельной искренности продолжил: — Вы знаете, в новую программу вложены та-а-акие деньги! И если успех… а мы за него молимся! От этого же зависит Кристиночкина дальнейшая карьера.

Искренняя забота о будущей карьере Арбатовой, от которой зависит и его, менеджера, благосостояние, видимо, должна была дать понять следователю, что заинтересованности в ее смерти у него нет.

— Если вы надеетесь на ее успех, то, наверное, хорошо знаете Арбатову, расскажите о ней.

— Ой, ну что тут рассказывать?! — Он всплеснул руками. — Занималась в музыкальной школе. Получила аттестат о среднем образовании. Дальше Гнесинка. Шопены, Шуберты… Скажите же, это скучно, да? Конечно, она выбрала поп-музыку…

— И с самого начала вы являлись ее менеджером, — стараясь абстрагироваться от томных вздохов собеседника, вставил Штур.

— Ну что вы! Начинала она с одним старпером. Боже, какой он был нудный! Какой закостенелый, однообразный, он пытался заставить ее петь под музыку, написанную импотентами для фригидной аудитории. Но он был друг семьи. Вы представляете, они не стесняются таких друзей! Боже, она была вялая, скованная по рукам и ногам какими-то дурацкими, давно изжившими себя моральными устоями, она не могла раскрыться, она чахла!

— Может, просто вокальные способности не позволяли добиться успеха?

— Да при чем тут вокал?! Это давно не модно. Это вообще сейчас никого не интересует. С ее пластикой, с ее утонченностью, с ее внешностью, с ее способностью к импровизации?! Вы знаете, я впервые ее увидел на вечеринке по поводу презентации нового альбома ее мамаши. Ой, ну о мамаше мы не будем, она, конечно, глыба, но Кристина! Все испились до полного свинства и стали играть в фанты. У нас теперь это модно — древнерусские игрища. Кристине досталось изобразить мартовскую кошку. Вы бы видели эту кошку! И март, и дождь, и грязный двор, и неистовое, безумное желание в одном изгибе спины! — Менеджер порывисто закусил губу и затеребил оборочки на рубашке. Причем она ведь не готовилась, она была немножко пьяна и совершенно не в настроении… К тому времени у меня был один нереализованный проект — тема о танцовщице, безответно влюбленной в наследника автомобильного магната. В тот же вечер я попросил знакомых представить меня и предложил ей принять участие в съемке клипа. И что бы вы думали? Получилось.

— После этого она начинает успешно работать с вами?

— Ну а что нам было — разбежаться? А потом где-то через месяц она позвонила и говорит, что хочет меня познакомить с одним классным, отвязным и молодым композитором. Ей казалось, что у него есть симпатичные наработки. И мы встретились вот тут, в этом самом кабинете. Ну, Дубров был, конечно, провинциальным, совершенно не стильным… Никакого шарма, от него даже попахивало дурновкусицей, представляете? Нет, ну потом-то я узнал, что он из Ростова, и все стало понятно: жуткое влияние казатчины и приблатненной романтики. Но в глубине его примитивненьких синглов что-то было, тут Кристина не ошиблась. Боже, как они зазвучали после приличной аранжировки! Мы продали миллион экземпляров дисков, не считая пиратских копий.

— А не нажила ли Арбатова вместе с успехом и врагов?

— Да бог с вами, — замахал руками Вешенка, — накаркаете.

— Послушайте, — с трудом сдержавшись, чтобы не заорать, произнес Вениамин Аркадьевич. Менеджер со своими голубыми причудами его уже окончательно утомил, а полезной информации — ноль. — Совершены убийства, Арбатова, судя по всему, чудом осталась жива. Неужели вы не хотите, чтобы преступники были найдены? Ведь, наверное, и в ваших интересах, чтобы она после выздоровления без боязни нового покушения принялась за работу. Говоря это, Штур сделал ударение на «ваших интересах», давая понять, что помнит начало разговора — раз в твоих интересах ее работа, так помоги обеспечить ее безопасность.

— Но я же не знаю ничего… — Он посопел, в нерешительности покусал губы и наконец выдал: — Вот разве конфликт Кристины с Машей Расторгуевой…

— Расскажите о конфликте с Расторгуевой, а там, возможно, еще что-нибудь вспомните.

— Кристина работала на гала-концерте в Казани. Ой, эти татары… там татарина среди музыкантов ни одного не было или, может, один был. Все шоу на себе гости вытянули. Так вот, сначала выступала Кристина, а через пару песен за ней — Расторгуева. Ну, было смешно, Расторгуева прохрипела нечто очень-очень похожее такое на композицию Кристины, но такое жалкое подобие! В общем, выглядело даже не как пародия, а как неумелое подражание. Может, поэтому Расторгуеву не приняли. Ой, да что там говорить, ее натурально же затюкали.

— Но на этом все не закончилось?

— Ой, вы такой догадливый! Не кончилось, конечно. На «сборнике» в Ростове, на каком-то захолустном стадионе, — Боже ты мой, какая там была грязь и вонь! — Кристина вышла с хитовой композицией, в Москве народ просто рыдал бы от счастья, видя такое живьем. А в Ростове ее и музыкантов закидали из толпы сгнившими, фи, какая гадость, до сих пор не могу спокойно вспоминать, помидорами и протухшими яйцами. Ой, ну, милиция бросилась искать, нашла нескольких мальчишек, но спеть Кристине так и не дали.

— И эти действия вы приписываете стараниям Расторгуевой?

— Ну что вы меня пытаете?! Никому я ничего не приписываю! Просто рассказываю все, что знаю.

— Да, немного. Вы знаете, где живет Арбатова?

— Ой, конечно, знаю, как, по-вашему, можно заниматься творчеством с восьми до пяти на рабочем месте?

— А не дороговато ли жилье для молодой исполнительницы?

— Для звезды! — поправил Вешенка. — Звезде для творчества нужны уют, комфорт, романтическая обстановка…

— Не могли бы вы подсказать, кто больше всех других из вашей команды общался с Арбатовой?

— Ну, если я не в счет, — менеджер недвусмысленно стрельнул глазками в Штура, — тогда Дубров.

— Спасибо за помощь следствию, — сказал, поднимаясь, Штур и добавил, бросив на стол визитку: — Что-нибудь вспомните — звоните. — Пожать протянутую менеджером руку или хотя бы вложить в нее визитку Вениамин Аркадьевич себя заставить не смог.

— Ой, и передавайте от нас привет. — Вешенка нимало не смутился тем, что следователь проигнорировал его прощальный жест. — Вас-то, конечно, пустят к Кристине раньше, чем нас, простых смертных.

Выходя из студии, Штур про себя раздраженно подводил итоги: «Вешенка: во-первых, извращенец, проституирующий себя и Арбатову, а таким отбросам нельзя верить по определению; самоуверен и нагл: ишь ты, додумался передавать привет, поле чудес устроил или возомнил, что приобрел в моем лице себе приятеля; во-вторых, не болтливый (хоть и причитает без умолку, но бессодержательно), ничего не рассказал, кроме того, что и без него легко было узнать, кроме байки о Расторгуевой. Пожалуй, разговорить его можно, имея что-нибудь повесомей одного желания раскрыть преступление. Попросить муровцев проверить Вешенку? Нет, пожалуй, преждевременно. У них более серьезной работы хватает».

— Вениамин Аркадьевич, звонил Владимиров, — услышал Штур, садясь в машину, голос своего шофера, — просил передать, на заводе ничего особо интересного не нашли, но выяснили: Марков приобрел контрольный пакет акций пивоваренного завода в Ростове. Сейчас пытаются установить его тамошние контакты.

— Поехали обратно в прокуратуру. Снова Ростов. Интересное совпадение…

— Совпадение?

— Да, это я о своем, Володя…

…Дубров явился точно в 16.00. Штуру это понравилось, и вообще, композитор ему понравился — никакого снобизма, никакой вульгарности, скромный и на удивление вежливый. Та провинциальная скованность и даже некоторая робость, которая так не нравилась в Дуброве Вешенке, наоборот, импонировала Вениамину Аркадьевичу.

— Думаю, вы уже знаете: Арбатова тяжело ранена и находится в больнице.

— Да. Как она? — На лице композитора отразилось неподдельное беспокойство.

— С медицинской точки зрения ее жизнь вне опасности, а вот преступников мы еще не поймали. Знаете ли вы, кто мог совершить это преступление?

— Нет. — Наступила длительная пауза.

— Хорошо. Поставим вопрос по-другому. Были ли у нее враги?

— Враги?.. — Вновь пауза. — Не знаю.

Штура потянуло сказать: «А вот ее менеджер и ваш хороший знакомый Вешенка рассказал о конфликте с Расторгуевой. Вам эта фамилия ни о чем не говорит?» Стоп. Просто сцена из дешевого детектива выходит: следователь уличил подозреваемого, и тот вот-вот готов сознаться. Не в чем его уличить. Да и не стоит, хороший же парень. Надо просто его разговорить, сам все расскажет. Поразмыслив еще с полминуты, Вениамин Аркадьевич, прервав затянувшуюся паузу, спросил:

— А в Ростове, до того как приехать в Москву, с кем вы работали?

— Поначалу с ребятами свадьбы обслуживали, в ресторанах играли. Летом в Сочи или в Крым ездили. Затем стал писать для Расторгуевой.

Вот оно! И совсем даже не надо было давить. Главное — правильно повернуть беседу, незначительным, казалось бы, вопросом, а уж это-то Вениамин Аркадьевич умел делать виртуозно.

— А что, сотрудничество с Расторгуевой было более привлекательным, чем игра в ресторанах? — задал он новый вопрос, тоже на первый взгляд никакого отношения к делу не имеющий.

— Игра в ресторанах была привлекательной только оплатой. — Дубров, кажется, немного раскрепостился, почувствовал, что следователь совсем не страшный, ему не враг и, главное, ни в чем его не подозревает. Что это не просто формальный допрос, куда тащат всех подряд. Что следователь ему верит и действительно надеется получить реальную помощь в раскрытии преступления. — Бросить таким способом зарабатывать мечтал давно. Как только подвернулся случай, так и бросил.

— Так было плохо?

— Я вам один случай расскажу, а выводы… Выводы сами сделаете. Работали одним летом в Сочи на открытой площадке. Мы играли, а каким-то бандитам в зале заскучалось. Может, набрались, может, по жизни такие, но вдруг им взбрело в голову прострелить подвес люстры, висевшей под навесом над сценой. Поначалу мы не поняли, в кого стреляют. Попрятались за колонны. Не с первого выстрела, но подвес перебили. Люстра упала. Братаны шумно радовались. Прибежала милиция. Выяснила, что никто не пострадал, просто клиенты развлекаются, и ушла. Мы продолжили играть. Происходило это почти в центре Сочи.

— Это на выезде. А в Ростове такой же беспредел?

— Идешь вечером играть и не знаешь, вернешься ли. Один раз потасовка началась, так еле ноги унесли через черный ход.

— С Расторгуевой было иначе?

— Расторгуева начинала, как и я, по ресторанам. Но больно пришлась по душе… ну, знаете кому. Стала работать в лучших ночных клубах. Заимела охрану. Ее протолкнули на местное радио. Пела песни о России, про удаль казацкую. Желающий увидит не казацкую, а бандитскую. В общем, стала певицей донско-кубанских масштабов. Поначалу приятно было повсюду слышать песни, тобою написанные или обработанные. Но работа все равно на все сто была заказная. Сделал я одну вещь, но Марии Павловне она пришлась то ли не по вкусу, то ли не ко времени…

— И после этого вы едете искать счастья в Москву?

— Приехал к знакомым погостить, но встретился с Кристиной, вырисовывалась интересная работа, я остался.

— Что случилась в Казани? Маша исполнила отвергнутую песню? Был скандал?

— Уже рассказали? — Дубров грустно усмехнулся: — Расторгуева поймала меня в холле. Обвинила в краже и так далее. Меня она почти не слушала. То, что у Кристины был целый альбом из моих песен, она как будто и не знала.

— И на этом все закончилось?

— Расторгуеву пригласили в «Акулы пера», и там она на полном серьезе обвинила Кристину в том, что она меня — молодого перспективного композитора, заметьте, когда я работал с ней, она меня таковым не считала… — так вот Кристина якобы затащила меня в свою постель, охмурила и переманила от нее, неспособной на такую подлость. Для большинства телезрителей, наверное, это выглядело комично, но кто-то поверил, а Кристина, конечно, обиделась.

— На концерте в Ростове безобразия дело ее рук?

— В Ростове меня не было. Работал над новым альбомом. Но еще до поездки туда Кристина, плохо зная Расторгуеву, дала достаточно скандальное интервью, как бы отомстила за обиду.

— Вы довольны новым сотрудничеством? Глядя на вас, не скажешь, что вы автор звездных хитов. Вот Вешенка, — Вениамина Аркадьевича передернуло от воспоминаний о менеджере, — он, сразу видно, — представитель богемы…

— Пишу для души и еще получаю за это деньги… — пожал плечами Дубров. — Мог ли подумать о таком раньше? Да и много ли таких вообще? А деньги… деньги трачу не на костюмы от Версаче, а на аппаратуру.

Ладно, довольно лирики, пора переходить к конкретным фактам.

— Вы знали, чем собиралась заниматься Арбатова в день покушения?

— Нет. Она просила дать ей день покоя. Говорила, что хочет отдохнуть.

— А отдыхала она всегда одинаково?

— Нет, могла проваляться весь день в постели, а могла укатить куда-нибудь кататься на водных лыжах или на виндсерфинге, могла целый день прошататься с детьми по зоопарку.

— То есть о том, что она пойдет на пляж и тем более в котором часу туда пойдет, заранее никто не знал?

— Я думаю, она сама об этом не догадывалась еще за полчаса до того, как вышла из дому. Я планировал позвонить вечером, — и, как бы оправдываясь, добавил: — Хотел последнюю работу показать.

Денис Грязнов. 22 июня

«Не терпящее отлагательств дело» при ближайшем рассмотрении оказалось совершенно не срочным. По крайней мере, немедленно куда-то бежать, кого-то хватать, за кем-то следить не было никакой необходимости. Выслушав клиентку, вполне можно было бы возвращаться обратно на Клязьму и продолжать банкет. Только «старички», пока Денис утешал бедную вдову, уже успели разъехаться.

В итоге он озадачил подчиненных сбором первичной информации о покойном Минчеве, а сам уселся за компьютер восполнять пробелы в образовании. Нужно было наконец разобраться, чем так замечательна эта люстра Чижевского и нет ли среди побочных эффектов лечения ею, например, скоропостижного банкротства или спонтанной тяги к суициду.

Не разобрался. Хвалят все кому не лень и на все лады, а за что хвалят — не понятно. В теоретические дебри Денис, естественно, влезать не собирался, семиэтажные формулы с анионами и катионами ему все равно ни о чем не говорили. Восторженные отзывы простых российских обывателей (даже если кто-то из них и является доктором медицины и всеми уважаемым профессором) тоже звучали как-то неубедительно, а нормальной статистики: сколько человек из тысячи под этой люстрой выздоровели до младенческого состояния — в Интернете не было, если такая статистика вообще существует.

— Далась тебе эта люстра? — с набитым ртом пробурчал Макс. — От нее только рабочее настроение портится.

— А поподробнее? — Денис отключился от сети и вместе с креслом откатился подальше от монитора.

Макс, главный и единственный специалист по вычислительной технике в ЧОП «Глория», являлся общепризнанным компьютерным гением, но и в вещах, далеких от компьютера, был далеко не полный профан, потому Денис его суждения крайне редко оставлял без должного внимания.

— Все, что ты там начитал, шеф, полная лажа, — заявил гений, запихнув в рот очередную порцию чипсов и изрядно накрошив на бороду. Как у всякого гения, у него не хватало времени особо следить за своим внешним видом. А значит, видок у него был соответствующий: бородатое улыбающееся лицо, красные от непрерывного бдения у монитора глаза, темные, курчавые, вечно спутанные длинные волосы. Большой и толстый, он носил рубахи свободного покроя, никогда не заправлявшиеся в брюки и постоянно заляпанные кетчупом, кофе или кока-колой. — Бальзам на израненные души ипохондриков, и больше ничего. Народ у нас то начинает пить зеленый чай вместо черного, потом вдруг оказывается, что зеленый тоже вреден, надо пить красный, а лучше вообще никакого. То в гербалайф ударятся. Теперь на люстре этой помешались. Давай скорей ее по школам и детсадам развешивать. Профанация чистейшей воды, вот что я тебе скажу.

— А что там насчет порчи рабочего настроения? — усмехнувшись, переспросил Денис.

— А то. Покажи мне хоть одного хакера или хотя бы просто приличного юзера, который бы у себя над головой эту хреновину повесил? Нет таких.

— И почему?

— А потому, что если ты на собственном здоровье сдвинулся — езжай в тайгу к медведям или в деревню к коровам. А если ты работаешь, то на остальное начхать. Я с компом — практически единый организм, я на него, как на себя, рассчитываю, и вот мы с ним, значит, творим, а в это время что-то из него отрицательную энергию высасывает и насильно начинает положительной обогащать? — Макс пару раз дернул себя за бороду, что делал всегда, когда слишком заводился и не мог сформулировать мысль. — Короче, я не врубаюсь, зачем тебе эта люстра и зачем тебе вообще это дело?

— Господи, а дело-то тебе чем не нравится? — удивился Денис. — Без работы же сидим, а зарплату ты, между прочим, с меня исправно требуешь.

— Да ладно, — отмахнулся Макс. — Запал на вдовушку, так и скажи. Не спорю, смазливая. Только от таких клиенток, сам знаешь, одна морока, и больше ничего. Сперва она тебе голову дурить начнет, потом поцелуями расплачиваться станет… Жениться тебе пора, шеф, вот что!

— Это тебе в отпуск пора, в деревню к коровам, заработался совсем!

— А я? А мне можно в отпуск? — В дверь просунулась хитрая рожа Голованова. — Я тоже в деревню хочу.

— Тебе — нельзя, — отрезал Денис и поманил Севу в свой кабинет. Рассказывай, что выяснил?

Из-за стены послышались звуки похоронного марша и сдавленные крики обиженный Макс зарядил Diablo-II.

— Вот. — Сева выложил перед Денисом чек на 118 рублей. — Занеси в статью расходов. Две бутылки водки для хорошего человека при исполнении.

— Опять с ментами пил? — усмехнулся Денис.

— Я не пил, — побожился Сева, — я заплатил за информацию. Минчев жил на Тверской, там же и умер, выезжали по вызову из десятого отделения. У меня в десятом знакомый опер, водка досталась ему, а мне следующие сведения: Минчев застрелился одиннадцатого июня сего года из собственного охотничьего карабина «Сайга»…

В кабинет неслышно вошел Щербак, тоже последние несколько часов занимавшийся изысканиями на тему Минчева, он жестом предложил Севе продолжать и, закурив, устроился на подоконнике.

— Карабин зарегистрирован, все бумажки в порядке, — продолжил Сева. На оружии только отпечатки Минчева. Стрелял он под подбородок, поэтому от головы там, естественно, ничего не осталось, но труп был дактилоскопирован и однозначно опознан. Что еще? Квартира была закрыта изнутри, следов взлома не обнаружено. Правда, предсмертной записки тоже не нашли, но, может, он не был формалистом. Когда следователь узнал о банкротстве, другую причину искать уже не стали. Короче, ментовский вердикт: самоубийство.

— А другие версии не подтвердились или не отрабатывались? — уточнил Денис.

— Скорее, не подтвердились. У жены алиби, у домработницы тоже. Естественно, проверяли фирму, там персонал тоже оказался вне подозрений, о Минчеве отзывались как о неуравновешенном, вспыльчивом, в гневе совершенно невменяемом, то есть вполне способном на самоубийство. В финансы менты не углублялись, но факт полного банкротства подтвердился.

— Все?

— Почти. Я еще совсем чуть-чуть пошатался около дома Ольгиных родителей, покалякал с пенсионерами. Семья не бедствует — отец работает в Мосэнерго, начальник Южнобутовского ПЭС, мать преподает английский в лицее. Эпопею со сватовством Минчева приподъездные старушки помнят прекрасно, хотя уже почти три года прошло. Каждый вечер к дому подруливал шикарный белый «ниссан», Минчев, тоже такой весь из себя шикарный и благоухающий, с розами поднимался в квартиру, потом выходил с Ольгой, открывал так галантно блестящую дверцу, помогал Ольге усесться, потом раскланивался со старушками и отбывал. Мать неизменно наблюдала за этим ритуалом из окна, соглашалась с бабульками, что за Оленькой ухаживает очень симпатичный молодой человек, и небедный, и не бездельник, и без вредных привычек. Тра-та-та… замечательная партия, о подобном браке можно только мечтать, дай бог Оленьке счастья и так далее. Короче, предки нашей клиентки полюбили зятя как родного, до сих пор в жутком трансе по поводу его гибели и крайне недовольны официальным расследованием. Так что, возможно, Минчева пришла к нам с их благословения. Все.

Денис повернулся к Щербаку:

— Что-нибудь добавишь?

Николай загасил сигарету и открыл блокнот.

— Минчев Игорь Михайлович, 1965 года рождения, родители погибли в автокатастрофе в 93-м, — процитировал он, водя пальцем по страничке, братьев, сестер не имеет, о существовании бабушек-дедушек, дядей и кузенов я пока ничего не узнал.

— Ольга называла его тетку, кажется, по матери, — вспомнил Денис. Как-нибудь потом с ней пообщаемся. Хотя, поскольку большого наследства не предвидится, конфликтов с родственниками быть не должно.

— Согласен, — кивнул Щербак. — Был я в его конторе. Фирма называется «Лючия», видимо «люстра Чижевского и я». Они уже объявили о своем закрытии, но офис еще работает. Пообщался с секретаршей, — он снова заглянул в свои записи, — Архипова Лидия Ивановна. Против Минчева она ничего не имеет, работала с ним около пяти лет, зарплату платил, с интимными предложениями не приставал, хотя ей изрядно за сорок — я бы, наверное, тоже не стал приставать. Последние четыре года занимались они исключительно люстрами Чижевского, арендовали целый цех на электромеханическом заводе, штамповали люстры сотнями, клиентов было множество, а где-то с января этого года переключились почти полностью на муниципальные заказы, то есть большие партии плюс какие-то налоговые льготы. Собирались расширяться, а потом в одночасье все кончилось.

— «В одночасье» это как? — ухмыляясь, поинтересовался Голованов.

— Это значит очень-очень быстро и, по крайней мере, для секретарши совершенно неожиданно, — огрызнулся Николай. — От их услуг вдруг отказались все и одновременно, а Минчев как раз перед этим взял кредит на расширение производства и уже вложил все до копейки, рассчитывая на быстрый возврат средств.

— А в самоубийство секретарша поверила? — спросил Денис.

— Говорит, что ничего невероятного в этом нет. Это клиентам и разовым деловым партнерам Минчев легко внушал чувство стабильности и уверенности в завтрашнем дне, а на самом деле страдал частой сменой настроений, мог наорать на нее без всякого повода, и вообще, она думает, что он лечился у психиатра. — Щербак сделал паузу, убеждаясь, что этот факт дошел до Дениса и понят правильно. — В апреле, примерно тогда же, когда у них начались первые финансовые неприятности, в рабочем ежедневнике у Минчева появились записи о встречах с неким Гройцманом. Это не был клиент или партнер, секретарша бы об этом знала. Встречи эти Минчев всегда планировал на вечер и на следующий день после них был какой-то сомнамбулически спокойный, из чего она сделала вывод, что он лечится. С секретаршей все. Еще я видел коммерческого директора Минчева, — Щербак сверился с записями, — Березина Сергея Константиновича. Этот с Минчевым вообще с незапамятных времен, чуть ли не друг детства. Начал мне рассказывать, какой Минчев был замечательный: умный, хваткий, с удивительной деловой интуицией. Как они начинали с китайских фонариков и плееров, а потом благодаря Минчеву попали в струю и раскрутились на люстре Чижевского. Об отвратительном характере друга этот не вспомнил, может, привык и не замечал, а может, просто не хотел рассказывать. Удивился, что Ольга решилась нанять частных сыщиков. Вообще, он от нашей клиентки в полном восторге. Говорит, в юности Минчева за феноменальную коммуникабельность и умение склеить любую юбку друзья звали Бельмондо, и Минчев с большим удовольствием подтверждал сие реноме. Но все это было чистейшей воды баловство, а встретив Ольгу, покойный остепенился и стал примерным семьянином. Короче. Я так понял, что Березин вдову в беде не оставит, но договорить не получилось: его вызвали на какую-то встречу. Он подыскивает себе новую работу или уже подыскал.

— Ну и что у нас вытанцовывается? — справился Сева, видя, что Щербак закончил.

— Пока явных проколов в версии с самоубийством я лично не вижу. Денис обвел взглядом товарищей, те, похоже, были с ним согласны. — Нужно еще проверить этого Гройцмана, кстати, секретарша следователю о нем говорила?

— Не говорила, — ответил Щербак, — она на него обиделась. Он ее повесткой вызвал, а муж ей устроил скандал по этому поводу.

— Ладно, значит, Гройцманом, если таковой существует, я займусь сам. Ты, Николай, раз уж начал, копни поглубже, что там с банкротством, а заодно конкурентов Минчева, может, эти люстры вообще уже вышли из моды, и все их производители разоряются. А ты, Сева, сходи поговори с соседями, осмотрись и вообще. С домработницей я тоже поговорю сам, посмотрю квартиру на предмет проникновения не через дверь, узнаю, как и где хранилось ружье и все, что касается дня самоубийства.

— Может, давай, пока ты с Гройцманом не поговоришь, не будем с остальным заводиться? — предложил Сева. — Вдруг выяснится, что Минчев был шизиком?

— Шизиков, Сева, тоже очень даже убивают, особенно за большие невозвращенные кредиты, — заметил Денис. — Так что давайте гонорар отрабатывать.

В. А. Штур. 22 июня

Вениамин Аркадьевич листал материалы дела, с презрением покачивая головой. «Элитный» жилищный комплекс. По всем ведь документам это чертово Покровское-Глебово проходит как «элитный» жилищный комплекс! И по нашим, милицейским, и по градостроительным.

Кто бы всем им, дуракам, объяснил, что «элитными» щенки бывают, а то, что предназначено для элиты, обозначается словом «элитарный»! И это даже он, Штур, понимает — а он не филолог, а следователь всего-то навсего. Мелочь, конечно…

Такие якобы мелочи вечно выводили его из себя. Вот и дикторы телевизионные нынче повадились вводить в язык «новые нормы». То и дело слышишь «о-дно-врЕ-мен-ный» с ударением на третьем слоге, «о-бес-пЕ-че-ни-е» с ударением на третьем слоге… Душить, душить безграмотных уродов, а не на экран выпускать! Давно понятно, что редакторы программ русского языка не знают. А вообще есть они сейчас, редакторы эти, или поувольняли за ненадобностью? Может, вовсе такую должность упразднили? Раз политической цензуры больше нет, так и языковую — к ногтю? Свобода! Вот эта девочка, например, третий год по ящику вещает. Неужели же за все это время ни одного знакомого у нее не нашлось, который бы честно сказал: «Катенька (или Машенька, или Леночка, черт ее знает), по-русски говорят „одновремЕнно“! Если какой-то кретин решил проверять ударение словом „время“, так это его личная беда, не неси ее в массы! На ударения, да и вообще на языковые правила, мода распространяться не может! Не может быть „модным“, к примеру, говорить „ехай“ вместо „езжай“ — потому что слова „ехай“ нет в природе!» Или нет в кругу ее знакомых никого, кто бы об этом знал? Позор, позор… Вениамин Аркадьевич с негодованием переключал канал, но тут же другая дикторша выдавала что-то уж совершенно вопиющее, и Штур в ярости принимался нажимать на все подряд кнопки пульта.

Клавдия Степановна в такие минуты тяжело вздыхала, забирала у мужа пустую тарелку, ставила перед ним чашку с чаем и блюдо с домашними ватрушками (на ватрушки она была мастерица!) и принималась, как могла, утешать:

— Венечка, ну ведь мы с тобой разговариваем грамотно? Грамотно. И дети наши так разговаривают, и друзья. Не один ты на свете такой остался.

— Ты подумай только, Клава, сколько молодежи сидит сейчас у телевизоров! Подумай, чему они научатся и чему сами станут учить своих детей!

— Но ведь у этой молодежи есть родители, которые помнят, как правильно… Они им объяснят…

— А почему этой дылде лупоглазой, — Штур гневно направлял в экран волосатый палец, — родители не объяснили? Такая ты у меня прекраснодушная, Клава…

— Дура, ты хочешь сказать, — с улыбкой уточняла жена.

— Я хочу сказать, что, как это ни печально, верить в хоть какие-то остатки интеллекта, витающие в обществе, уже нельзя. Иначе мы сами остаемся в дураках. Ну вот, опять! Теперь у этой дряни рынок, видите ли, «Оптовый»!

— Давай ее вообще выключим, Венечка. — Клавдия Степановна практически с риском для жизни отобрала у мужа пульт, вложив ему в руку ватрушку. — Ты про выпечку мою совсем забыл, а я так старалась…

На самом деле Клавдия Степановна давно — уж лет пять назад, как минимум, как только появились «в телевизоре» новые ударения на старых словах, — облазила все словари с надеждой убедиться в правоте своего мужа. Увы! «ОдновремЕнный» и «одноврЕменный» оказались равнозначными вариантами, а уж по части «обеспечЕния» Венечка и вовсе был категорически не прав. Клавдия Степановна очень тогда расстроилась, даже всплакнула тихонько, но словари убрала подальше и мужу ничего не сказала. Уж она-то — настоящая боевая подруга и ни за что не станет втыкать ему нож в спину.

Сейчас, когда Штур исходил желчью над «элитным» жилым комплексом, боевой подруги рядом не было, и некому было утешить его ватрушкой. А ведь Вениамину Аркадьевичу предстояло новое испытание: надо было это самое Покровское-Глебово посетить, оглядеть, как там и что на месте преступления.

Штур ожидал, конечно, что Покровское-Глебово вызовет у него здоровое раздражение. Но оказалось — какое там раздражение! Практически с порога он просто пришел в ярость.

«Русская дворцовая усадьба восемнадцатого века». И смех и грех. Вы представляете ее пятиэтажной? Нет? Так поглядите. Зимний дворец и тот трехэтажный. Так то ж Зимний дворец, а не жилой дом! Гигантомания пополам с манией величия. «Лужковское барокко», ха-ха. Верх пошлости, верх безвкусицы. Совсем сдурели отцы города, «спасите-помогите».

Вениамина Аркадьевича, заглядевшегося на «красоту», чуть не сбили с ног парень с девушкой в белых спортивных шортах, белых футболках и белых же кроссовках. Из заплечных сумок — для разнообразия синих — торчало что-то непонятное, нелюдской какой-то спортивный инвентарь. Молодые люди торопливо извинились и пробежали в подъезд. Швейцар в ливрее предупредительно распахнул перед ними дверь.

Следователь хмыкнул — швейцар, однако. Духу времени следовать пытаются, выродки. А вечером швейцар этот скинет ливрею да пойдет водку пить к метро. Театр, а не жизнь. Интересно, если он дверь будет плохо открывать — ему что, премию срежут или высекут на конюшне «в духе времени»? Может, кстати, и пристрелят — это ж «новые русские», у них свой «дух»…

Он побрел к месту преступления — туда, где стояла «машина-убийца», самостоятельно обстрелявшая Маркова, Тарасенкова и Арбатову с телохранителями. На перекрестке висел указатель: «Яхт-клуб», «Поле для гольфа». Штур громко, вслух, расхохотался, вспугнув пару белых голубей, пристроившихся на крыше маленького сооружения непонятного назначения. К счастью, кроме голубей, поблизости никого не оказалось, но Штур не преминул бы расхохотаться и прилюдно. Это же надо — поле для гольфа в «русской дворцовой усадьбе»! Постеснялись бы они! Школьник знает, что гольф в Россию только этими самыми «новыми русскими» и завезен, а в восемнадцатом веке его быть не могло никак. Не говоря уже о том, что автомобили, на которых приезжают здешние обитатели, совсем с обстановкой не вяжутся…

В самом деле, обязать бы этих уродов разъезжать по городу на тройках, да с бубенцами! Паноптикум из Покровского-Глебова. Пальцами бы на них показывали. А так…

Что у них там внутри, в квартирах? Впрочем, догадаться нетрудно. Фонтаны посреди прихожих, водяные матрасы с подогревом и прочие джакузи. В общем, вся та гадость, которой в настоящих покоях восемнадцатого века быть не должно. В настоящих покоях восемнадцатого века дамы в кринолинах должны расхаживать, а не девки в шортах.

В конце концов, кем надо быть, чтобы искренне пожелать жить в «дворцовой усадьбе»? Сумасшедшим музейщиком, библиоманом, специалистом по восемнадцатому веку. Ну и к тому же иметь на счетах запредельные суммы. Но такие вещи обычно не совпадают. Да что там обычно — никогда! Да из этого новодела нормальный «специалист» сбежал бы в ужасе. Будь у него ваши деньги, он бы выкупил настоящую — именно настоящую! — усадьбу восемнадцатого века, обустроил бы ее и изнутри, и снаружи как надо, выискивал бы вещи по антикваркам… Швейцара бы сек (об этом Вениамин Аркадьевич подумал с особенным удовольствием).

А эти накупили небось итальянской мебели с гнутыми ножками выпуска прошлого года (или какая там мебель сегодня в моде?) и думают, что живут при дворе Екатерины Великой.

Вениамин Аркадьевич отступил от вывески и едва не шагнул под проезжающий автомобиль, странный какой-то, длинный-длинный. В иномарках Штур никогда не разбирался. Он метнулся в сторону, вскочил на газон. Что же это такое — то спортсмены местные чуть с ног не сбили, то техника (двадцатого, товарищи, века!) наехать пытается… «Нет мне тут места, подумал Штур. — А о чем я сейчас размышлял? О том, насколько все это не соответствует моему представлению о восемнадцатом веке — то есть не „моему представлению“, а попросту „нормальному представлению“. А какая, собственно, разница? Не об этом надо рассуждать…»

Не об этом, — тут обычно аккуратный Вениамин Аркадьевич не без удовольствия выплюнул выкуренную до половины «беломорину» на стерильно-чистый газон, как раз неподалеку от урны, — а о том, что честным способом, как известно, такие деньги заработаны быть не могут. Он, Штур, следователь, он знает. Деньги, которые позволяют современному человеку жить в «дворцовой усадьбе восемнадцатого века», пусть даже и поддельной, добыты могут быть только путем убийств и хищений, шантажа, вымогательства, в лучшем случае — взяточничества. А значит, все это якобы великолепие выстроено на крови и костях, и вокруг него сейчас ходят, ездят, играют в гольф и плавают на яхтах преступники такого пошиба, какие ему, следователю с двадцатипятилетним стажем, и не снились.

Нет, почему, снились, конечно. Да и работал он с ними. Сиживали эдакие типы за столом напротив Вениамина Аркадьевича в прежние времена. Под конвоем их к нему приводили. Только раньше все было однозначно ясно — кто виноват, а кто прав. И тех, кто виноват, Вениамин Аркадьевич безо всяких душевных терзаний отправлял за решетку, а за особо оперативную работу начальство выписывало ему премии. А нынче за служебное рвение могут и не погладить по головке, а вовсе даже наоборот. Нынче вот они — проезжают мимо в лимузинах, загоняют мирного пешехода, он же старший советник юстиции Штур, на обочину, и море им по колено. Руки у нашего конвоя коротки таких приводить. Хозяева…

Вениамину Аркадьевичу стало страшно. Раньше он служил Родине, и Родина была ему благодарна. Теперь он тоже служит Родине, а она… Она молчит. Ее, Родину, никто больше не представляет. Она превратилась в ничто. Она, конечно, с ним, со Штуром, но нигде ее больше нет, кроме как в его памяти. Будто образу Прекрасной Дамы служит, ей-богу…

От обиды кончик носа у Вениамина Аркадьевича, несмотря на жаркий день, превратился в ледышку. Подойдя к месту преступления, он снова закурил.

Здесь, на месте расстрела его потерпевших, лежало столько цветов, сколько Штур и в цветочном магазине не видел. Да и сами цветы были странноватые, неузнаваемые. Ну вот розы — это понятно. А это лилии — лилии Вениамин Аркадьевич узнавал, потому что однажды сам подарил их на какой-то праздник Клавдии Степановне и надолго запомнил тяжелый аромат этих белых красавиц, заполняющий всю квартиру. Клава, конечно, была благодарна, цветы ей понравились, да если б и не понравились, она не сказала бы и слова, но Штур дал себе слово не покупать этих цветов больше никогда — так болела и даже как-то дурнела голова от их запаха. Да и пороху бы не хватило у него, если честно, покупать лилии постоянно — не про его, следовательский, кармашек цветочки.

Прочих цветов Вениамин Аркадьевич просто не знал. Ну не видел никогда, и все тут. Вспомнилось книжное название: «орхидеи». Интересно, есть здесь такие?

А на самом деле — вовсе не интересно.

Эти бандиты, эти грязные животные вышвыривают деньги на неведомые науке цветы — может, выписывают их прямо из какой-нибудь Австралии? Не все равно ли погибшим Маркову и Тарасенкову, что за цветы возложили товарищи на место их гибели? А вот если бы эти самые товарищи на те же деньги, на которые они выписывали цветы из Австралии (Вениамин Аркадьевич уже сам поверил в собственную «австралийскую» версию), скупили бы васильки у метро, которыми торгуют старушки… Он вдруг так отчетливо представил старушку, которой в обмен на букетик васильков протягивают штуку баксов. Бабуля, пожалуй, не переживет потрясения.

Да нет, ну, правда же, чудовищно: нищие на вокзалах и эти «орхидеи» погибшим бандитам. Пенсии стариков и джакузи в квартирах этих ублюдков. Вениамин Аркадьевич вспомнил, как его сосед, восьмидесятичетырехлетний Петр Александрович, частенько занимал у него в конце месяца по четыре рубля восемьдесят копеек: ровнехонько на батон хлеба в угловой булочной. У Штура обычно не было мелочи, и он пытался всучить старику десятку, но десятки тот не взял ни разу — и понятно почему. Не выдержит, потратит лишние пять рублей двадцать копеек до пенсии — купит, скажем, пару помидоров, без которых вполне, по мнению государства, может и обойтись, — а потом, получив деньги, придется отдавать такую крупную бумажку. Обидно… Да и рассчитано у пенсионеров все до копейки — что они могут себе позволить, а что нет. Штур старика понимал, перерывал карманы своих двух пиджаков, куртки и пальто и отыскивал ровно четыре восемьдесят. А когда Петр Александрович приходил отдавать долг, Вениамин Аркадьевич не раз пытался слукавить: Петр Александрович, мол, дорогой, вы что же, забыли, вы уже отдавали мне деньги. Но дед был тверд: я точно помню, не отдавал.

А здешние ребята месячную пенсию Петра Александровича швейцару на чай оставляют. Гадость, мерзость, стыдно и за них, и за себя, и — громко звучит, но иначе не скажешь — за государство стыдно.

«Что я расследую? — спросил себя Штур. — Кто, как и за что убил этих бандитов? А кому это надо? Марков с Тарасенковым и так заслужили „вышку“ уже хотя бы потому, что могли позволить себе жить в таких условиях. Так пусть и жрут себе друг друга, сволочи! Конечно, не старшему советнику юстиции такие крамольные мысли высказывать, но сейчас мне наплевать. Другие вещи заслуживают расследования, совсем другие…»

Штур не выдержал и повернул назад. В печенках у него это Покровское-Глебово сидело. Не мог он там о деле думать…

Денис Грязнов. 23 июня

Леонид Семенович Гройцман действительно существовал. Правда, был он не психотерапевтом, а психологом, но твердо обещал каждому, кто к нему обратится, избавление от стрессов, крепкие нервы и новый, позитивный взгляд на жизнь.

Совершенно не рассчитывая на успех, Денис решил просмотреть рекламные объявления, посвященные здоровью, и в первой же газете наткнулся на большую, в треть колонки, но аскетически скромную (без всяких дурацких рисунков и вензелей) визитку Гройцмана Л. С. Кроме адреса в газете имелся также номер телефона, по которому осуществляется предварительная запись, но Денис звонить и записываться не стал, поехал без предупреждения.

Приемная Гройцмана располагалась в обычном жилом доме, в квартире на первом этаже с собственным входом. Одно окно расширили до размеров двери, снизу пристроили пару ступенек, а над дверью соорудили козырек. Бетонные ступеньки были изрядно стерты — то ли цемента пожалели, когда строили, то ли клиенты валом валят. Железная дверь, обшитая шпоном, с табличкой: «Л. С. Гройцман. Психоанализ, терапия» была заперта. От психов прячется, усмехнулся про себя Денис и нажал кнопку домофона.

— Вы записывались? — раздался томный голос.

Денис просительно запричитал в ответ:

— Девушка, мне очень, очень нужно поговорить с доктором! Если это необходимо, я запишусь прямо сейчас.

Томный голос не удостоил его ответом, но замок щелкнул, и дверь призывно распахнулась сама собой. Денис вошел в пустую, весьма скромно обставленную приемную.

— Леонид Семенович как раз сейчас не занят и сможет вас принять. Обладательница томного голоса вид имела не менее томный. Похлопывая двухсантиметровыми ресницами, она протянула Денису пачку бумажек. Заполните, пожалуйста, вот эти анкеты.

Денис взял несколько разноцветных листков и уселся за журнальный столик. Вопросов в общей сложности было не менее двух сотен, и человека сколько-нибудь неуравновешенного сама бесконечная процедура заполнения анкет должна была, по меньшей мере, вывести из себя. Или Гройцман таким образом проводит отбор клиентов? Не взбесился, заполнил все — значит, не совсем псих, можно лечить. А еще среди множества, казалось бы, безобидных вопросов были и интересные: «Ваше материальное положение? Занимаете ли Вы руководящую должность? Каким количеством людей Вы руководите?»

А уж вопрос «Как называется организация, в которой Вы работаете?» удивил Дениса особенно. В общем, анкета была больше похожа на «вопросник рэкетира».

— Простите, — обратился он к секретарше, — если не секрет, а вот этот вопрос, — он ткнул пальцем в анкету, — какое отношение имеет к моим проблемам?

— Все вопросы в предложенных анкетах тщательно подобраны и утверждены ассоциацией психологов Российской Федерации, если не хотите, можете не отвечать, хотя отсутствие некоторых ответов затруднит решение вашей проблемы, — выдала она заученную фразу.

— Не сомневаюсь, — буркнул Денис и написал: «з-д „Красный Октябрь“», потом подумал и дописал в скобках: «токарь VI разряда». Покончив с анкетами, он отдал их секретарше.

— Присядьте, сейчас вас пригласят. — Взяв листки, она, эффектно покачивая бедрами, скрылась за дверью, тут же вернулась и, мило улыбнувшись, пригласила: — Проходите, Леонид Семенович вас ждет…

Денис вошел в просторный кабинет, не менее скромный, чем приемная: один маленький диванчик, два кресла, низкий столик, гладкошерстный ковер на полу, простые светленькие обои и… люстра Чижевского. Гройцман встречал клиента стоя, в одной руке бережно сжимая разноцветную кипу анкет, а другую радушно протягивая для приветствия.

— Здравствуйте, Денис Андреевич. — Он заботливо усадил Дениса в кресло, уселся напротив, а потом вдруг рывком зашвырнул анкеты под диван. Так что же вас ко мне привело? Вы уж простите за прямоту, но я все-таки психолог и к тому же люблю свою работу, а одного взгляда на вас достаточно, чтобы понять, что вы не страдаете никакими фобиями и маниями, да и насморк, похоже, мучает вас крайне редко.

Дальше разыгрывать из себя неврастеника не было смысла, и Денис решил «открыть карты».

— Я частный детектив. — Он протянул Гройцману свою визитку. — В данный момент я расследую обстоятельства гибели одного вашего пациента, моя клиентка — его вдова, и мне всего лишь нужно…

— Уважаемый Денис Андреевич, вы, наверное, не сталкивались еще с врачебной этикой, а для меня это естественное состояние, — прервал его психолог.

— Но я не думаю, что информация, которая меня интересует, может повредить покойному.

— Может, вы и правы, — уклончиво заметил Гройцман, — но что я скажу официальным лицам? По какому праву я поделился тем, что знаю, с вами, а не с ними?

— Официально в возбуждении уголовного дела отказано — на этот счет вынесено постановление, — сообщил Денис, — но если хотите успокоить совесть, можете сейчас же позвонить в милицию и все рассказать им, а я просто постою рядом и послушаю, хорошо?

— Ладно, — рассмеялся психолог, — вы меня убедили. Насколько я понимаю, речь идет о Минчеве. Я читал некролог. И думаю, что Минчеву это действительно не повредит, хотя не ждите от меня слишком многого, спрашивайте, чем смогу — тем помогу.

— Проблема, с которой к вам обратился Минчев, может быть как-то связана с его гибелью?

— Если бы это был акт суицида — да.

— Расскажите, пожалуйста, подробнее, — попросил Денис.

— Вы ведь сами знаете, сейчас не жизнь, а сплошной стресс, добавьте сюда рост преступности и получите такой букет болезней, что лучше не думать об этом.

— То есть вы считаете, что причиной обращения Минчева к вам послужила окружающая обстановка?

— Безусловно! Когда вам мерещится, что за вами следят из трусиков собственной жены, — это болезнь, которую надо лечить, но к Минчеву это относится лишь частично. У него были проблемы: солнечные зайчики, например, он сплошь и рядом принимал за блики от окуляров бинокля, домашним телефонным аппаратом старался не пользоваться, выходя из помещения, обязательно останавливался, оглядывался, прислушивался. Он убедил себя в том, что его преследует некто или нечто, он даже заикнулся однажды о некоей могущественной структуре, «которая может все», а неудачи в бизнесе лишь усугубляли положение. Но я бы не сказал, что это было настолько серьезно, чтобы принимать радикальные меры.

— Он не говорил, на чем основываются его подозрения?

— Если бы его подозрения на чем-то основывались, он бы пошел в милицию или нанял бы себе взвод телохранителей. А он пришел ко мне, понимаете, в чем разница? Человек крайне редко способен признаться в том, что сам виноват в своих неудачах. Он сознательно или подсознательно ищет виновного на стороне, а к психологу идет потому, что никому другому не может рассказать ни о своих страхах, ни о поисках этого придуманного губящего его злодея. А если такой человек вдруг осознает, что злодей не снаружи, а внутри него, первое, на что его тянет, — это акт саморазрушения, то есть суицида.

— Минуточку, Леонид Степанович, — прервал Денис. — Что-то у вас не сходится. Если Минчев полагал, что за ним следят или его преследуют, то при чем тут самоубийство? Или он уже отказался от этой идеи? Когда вы встречались в последний раз, он еще настаивал на слежке или уже готовился застрелиться?

— В последний раз мы встречались восьмого июня, — немного подумав, ответил Гройцман.

— А застрелился он одиннадцатого.

— Да, так вот Минчев все еще настаивал на том, что его преследуют. Но знаете, психика у него была настолько расшатана, что он в любой момент мог сломаться. Если он вдруг каким-то образом убедился, что слежка ему привиделась, это было бы для него роковым ударом. Осознать себя параноиком и бизнесменом-неудачником одновременно — это чудовищно.

В. А. Штур. 23 июня

На этот раз Владимиров опоздал всего на пять минут и даже извинился за это. И Вениамину Аркадьевичу не оставалось ничего другого, как напоить капитана чаем.

Дело в том, что Вениамин Аркадьевич уже давным-давно изобрел способ борьбы с коллегами, не отличающимися пунктуальностью. Чтобы их постоянные опоздания не ломали ритм его работы, он просто назначал им встречи, скажем, за полчаса или за час до того момента, когда реально желал их увидеть. Действовало безотказно. С одной стороны, опоздавший, даже если в этом не признается, всегда хоть немного чувствует себя виноватым, а значит, чтобы загладить свою вину, будет и слушать внимательнее, и свои обязанности выполнять тщательней. А с другой — Вениамин Аркадьевич сберег себе таким образом массу нервов и драгоценного рабочего времени.

Вот и сегодня он попросил Владимирова явиться в 8.15, рассчитывая, что тот придет в лучшем случае к девяти. А до того Вениамин Аркадьевич успеет освежить в памяти сообщения капитана, которые вчера только бегло просмотрел, а заодно выпить чаю — пить чай в начале рабочего дня давно стало для него приятным и полезным ритуалом.

Но Владимиров почти не опоздал, Вениамин Аркадьевич даже хмыкнул про себя: а не ошибся ли он в капитане? Может, он еще не окончательно испорчен?

— Присаживайтесь, — почти по-отечески предложил Штур, разливая ароматный, с травками, крепчайший чай. — Вначале давайте обсудим, что у нас прибавилось за вторую половину вчерашнего дня, а потом решим, что делать дальше. Начну я.

Вениамин Аркадьевич вкратце рассказал о своих встречах с Вешенкой и Дубровым. Может, настроение у Вениамина Аркадьевича было сегодня какое-то особенное, но Владимиров показался ему вдруг не таким уж тупоголовым. Даже мелькнула мысль, а не увидит ли капитан во всех этих богемных выкрутасах чего-нибудь. Что не удалось разглядеть ему?

Но капитан, конечно же, ничего не увидел. Он достал из портфеля ворох бумаг и просто начал докладывать:

— Я побывал на пивзаводе «Яуза», встретился с главным инженером и главным технологом — людьми, наиболее тесно контактировавшими с Марковым. Они отзывались о нем, как об образцовом руководителе: в общении вел себя вежливо, был пунктуален, обладал высокой квалификацией — быстро вникал в сущность проблемы, предлагал нестандартные решения. Предприятие полностью принадлежит Маркову, частью акций владеют работники завода, но контрольный пакет у Маркова и он единолично решает все сколько-нибудь значимые вопросы. Затруднений предприятие не испытывает. Ни о каких производственных либо личных конфликтах Маркова допрошенные ничего не знают. В общем, от посещения завода проку не было, за исключением того, что выяснилось: Марков приобрел контрольный пакет пивоваренного завода в Ростове, и именно ростовские дела больше всего его интересовали в последнее время. Я подготовил в свободном стиле все, что мы смогли узнать о Маркове. Владимиров протянул Штуру несколько напечатанных на принтере листов. Сейчас хотел бы, с вашего разрешения, остановиться вкратце лишь на нескольких любопытных моментах.

И все-таки прогресс есть, слегка разомлев от чая, практически благодушно размышлял Штур. И говорить капитан, оказывается, умеет вполне внятно, и работу в принципе проделал немалую. Эх, ему бы достойного наставника, может, и получился бы из него сыскарь высшей пробы…

— В Ростове Сергей Вулих встретился с неким Григорием Степановичем Артамоновым, — продолжал тем временем Владимиров, — мелким бизнесменом, не принадлежащим ни к одной ростовской группировке…

— Не понял! — прервал Вениамин Аркадьевич. — Почему рапорты оперативников пересказываете мне вы? Почему они не были пересланы непосредственно мне?

— Просто мои коллеги воспользовались спецсвязью МВД и передали все в МУР…

— Впредь попрошу избавить меня от вашего посредничества, — проворчал Вениамин Аркадьевич. — И Поспелов и Вулих должны контактировать непосредственно со мной. А сейчас, ладно уж, продолжайте.

— Продолжаю, Артамонов сообщил, что около двух лет назад Марков вместе с семьей приезжал в Ростов. Что было истинной целью визита, Артамонов не знает. Через несколько дней после приезда жена Маркова исчезла. Выдвигали ли похитители какие-нибудь требования Маркову, входило ли в их планы ее убийство, неизвестно. Но она была найдена мертвой. А через неделю после его отъезда были найдены четыре трупа местных бандитов. Перед смертью их зверски пытали. Совершивших эту расправу не нашли. Прошел слух, что так Марков разделался с убийцами жены. Рассказчик не знает, кто бы мог пустить такой слух, или же не пожелал его указать, но сказал, что все эти события тогда сильно взволновали преступные круги города. Сведения о приезде Маркова с семьей и смерти жены в уголовном розыске Ростова подтвердили. Также подтвердили, что совершившие преступление найдены не были. Предполагаю, выполнили гастролеры.

В Нижнем Евгений Поспелов смог встретиться со старым компаньоном Маркова — Ломтевым. На вопрос, были ли у него враги, Ломтев ответил, что Марков умел договариваться, слово держал. Сообщению об убийстве Маркова поначалу не поверил, после описания некоторых обстоятельств сказал, что это убийство, по-видимому, дело рук не дилетантов, а с серьезными людьми Марков умел договариваться: жадным не был. Он скорее готов поверить в трагическую ошибку или совпадение.

Это в основном все. Да, в ассоциации о запланированной встрече Тарасенкова, включая место и время, знала его секретарша. Но встреча была запланирована накануне утром, и, хотя она лично ни с кем этой информацией не делилась, у убийцы было достаточно времени, чтобы каким-то образом обо всем узнать.

— Вы работаете только над этим делом? — поинтересовался Штур.

— Да, два более мелких передал другим сотрудникам.

— Значит, с персоналом Покровского-Глебова вы еще не работали? — «Да что с тобой? За такое полагается как минимум выговор, опять ведь нарушение всех мыслимых процессуальных норм. Вместо того чтобы искать там, где надо, капитан ищет там, где светлее…» Но вместо длинной нотации Вениамин Аркадьевич только и сказал: — Немедленно поезжайте туда.

Старость, что ли? Или просто устал?

После ухода Владимирова Штур погрузился в чтение «биографической справки».

Справка была составлена действительно в «вольном стиле» и официальным документом не могла называться даже с большой натяжкой. Но зато была подробной, а этого пока было достаточно.

Родился Марков в 1955 году в семье довольно обеспеченной по советским меркам. Отец был инженером-строителем, мать — бухгалтером. Криминала в жизни родителей не было ни малейшего. Марков окончил школу с золотой медалью. Сразу по окончании поступил на факультет технологии пищевой промышленности Нижегородского торгового института. Со второго курса активно занимался научно-исследовательской работой; на старших курсах участвовал в ежегодной университетской конференции, специализированных семинарах и конференциях. На факультете общественных профессий занимался бухгалтерским делом. Окончил институт с красным дипломом; был направлен по распределению в Ростов, на завод безалкогольных напитков. Проживал в общежитии, где зарекомендовал себя аккуратным, старательным, хотя и на него поступали жалобы от соседей по комнате: до утра строчил на пишущей машинке. Являлся соавтором, вместе с руководством завода, трех рацпредложений. После двух лет работы поступил в аспирантуру на заочное отделение. Еще через два года стал инициатором скандала в связи с недоброкачественным выпуском продукции. По результатам работы комиссии был уволен начальник цеха, вынесены выговоры директору и главному инженеру. Через полтора года Марков был уволен по собственному желанию. Бросил аспирантуру, сдав все экзамены, опубликовав две статьи по теме диссертации в специализированных журналах, подготовив три главы диссертации. Вернулся в Нижний Новгород, проживал в доме родителей, на новой работе ничем примечательным себя не проявил.

В начале перестройки организовал один из первых кооперативов. Занимался изготовлением кондитерских изделий. Продукция была отличного качества и, несмотря на высокую стоимость, пользовалась большим спросом. Марков женился. Вступил в жилищный кооператив, с выплатой ссуды в течение 20 лет. Через два года после открытия Марковым кооператива предпринималась попытка привлечь его в качестве свидетеля в деле о рэкете. Следствие не располагало достоверными данными о том, что этот кооператив платил дань, а Марков отрицал любые контакты с рэкетирами. Следствие сочло, что Марков просто боится давать показания, поскольку опасается мести, но способ давления на неуступчивого свидетеля так и не был найден. Он как предприниматель не нарушил ни одного закона, ни одного местного постановления: налоги платились в полном объеме и своевременно, противопожарные меры и санитарно-гигиенические требования выполнялись неукоснительно. Это подтвердили многочисленные проверки, проводившиеся различными инстанциями.

Вскоре после завершения процесса Марков расширяется, организуя мини-пекарню. И вновь ему сопутствует удача. Сдобные булочки и кексы, разнообразя ассортимент хлебозавода, пользуются большой популярностью, принося достойный доход, особенно в праздничные дни. Марков расплачивается за предоставленный кредит на закупку импортного оборудования для мини-пекарни и расширяет сеть реализации своих товаров, устанавливает ларьки, арендует прилавки в магазинах; занимается посреднической деятельностью в области продуктов питания, в том числе поставляет продукты нескольким ресторанам и барам. Совместно с пятью колхозами организует цеха по переработке сельскохозяйственной продукции на местах.

В 1989 году начинается следствие, в котором в качестве одного из обвиняемых фигурирует Марков. Марков совместно с директорами совхозов и председателями колхозов организует производство вина и коньяка, а совместно с директорами ряда ресторанов и баров — их продажу под чужими хорошо известными марками. Действовали преступники крайне осмотрительно: поддельные напитки разливались в бутылки, закрывались пробками либо крышками и имели этикетки почти неотличимые от настоящих; были практически идентичны оригинальным напиткам по вкусовым качествам, и реализовывалась вся эта подпольная продукция только в барах и ресторанах. Подделывались только дорогостоящие сорта коньяка и лучшие венгерские и румынские вина. В ходе обыска на квартире одного из соучастников были найдены запасы наклеек, достаточные для производства десятков тысяч поддельных бутылок. Следствие сочло это вполне естественным, так как при высоких вкусовых качествах и безупречной полиграфии — на тот момент не могло быть и речи о рентабельном изготовлении наклеек малыми партиями — только большие объемы могли обеспечить высокую прибыль. С другой стороны, даже по самым грубым подсчетам, получалось: далеко не все изготовленные поддельные бутылки были реализованы в Нижнем Новгороде. Однако установить места сбыта в других населенных пунктах не удалось. Из противоречивых и скудных показаний выходило, что если кто этим и занимался, то им мог быть только Марков, он же показания давать отказался.

Организация была тщательно продумана: исполнители знали лишь ближайших в технологическом звене. Большинство подсудимых, к своему нескрываемому удивлению, узнали о том, что являются соучастниками одного преступления, только во время следствия. Расследование продвигалось медленно, с большим трудом. В ходе следствия выяснилось, что так или иначе в подделке принимало участие тридцать шесть человек, среди которых: сотрудники горисполкома, противопожарной и налоговой инспекций. Почти все были завербованы по одной и той же схеме: вначале взятки за «незначительное содействие», затем угроза раскрытия и предложение больших денег, но уже за совершение более серьезных преступлений. Следствие не смогло выяснить, стоял ли кто-то за Марковым или он действительно являлся главным действующим лицом. Марков был осужден по ст. 147 прежнего Уголовного кодекса на 4 года с конфискацией имущества за систематическое мошенничество.

После отбытия срока в 1994 году Марков вернулся в Нижний Новгород.

С начала «большой приватизации» занимает ключевые места в советах директоров ряда пивоваренных заводов в Нижнем Новгороде, Туле, Москве. В 1998-м выкупил контрольный пакет акций ООО «Яуза». В 1999-м судимость снята…

Судимость, конечно, снята, но вышел Марков на свободу из колонии с явно нечистой совестью, размышлял Вениамин Аркадьевич. Откуда, спрашивается, у него после конфискации деньги на приобретение акций? Завел связи в колонии с большими авторитетами и действовал от их имени, распоряжаясь их деньгами? Или все-таки не он был тогда мозгом подпольных бутлегеров, и реальный организатор подпольного коньячного производства щедро заплатил ему за молчание? Так или иначе, к честным людям причислить Маркова нельзя. А то, что все отзываются о нем только положительно, вполне возможно, — следствие все той же схемы: он им платит, может, не непосредственно, но платит. Теперь Марков мертв, значит, денег им ждать не от кого… Знать бы, кому он платил и на чем их можно заставить разговориться. Ясно одно — в этом направлении еще предстоит поработать.

Хотя где-то в глубине души Вениамин Аркадьевич готов был пожалеть пивовара. Еще один сломанный горбачевской перестройкой. Был ведь честным человеком, хорошим специалистом, рационализатором, возможно, работал бы всю жизнь на благо родины…

Впрочем, блажь все это, одернул себя Штур, по-настоящему честные люди так и остались неиспорченными, несмотря ни на какие политические катаклизмы. Была, значит, в Маркове с самого начала какая-то червоточинка, и не случись перестройки, нашелся бы у него другой повод свернуть на кривую дорожку преступлений.

Сева Голованов. 23 июня

Соседями Минчева в жэковских записях значились пенсионер Колядный Олег Анатольевич, офицер-отставник КГБ, и вдова летчика-испытателя, Замятная, проживающая с дочерью и зятем. Голованов решил наведаться к ним в гости.

Для подобных случаев у него было припасено удостоверение корреспондента «Комсомолки», и Сева отправился играть роль журналиста популярной газеты. Дом на Тверской оказался ведомственным, хотя и неохраняемым. Проживали в нем все больше военные и сотрудники органов, и как попал Минчев в эту компанию, было не совсем понятно. Чистенькие, ухоженные газоны, двери с домофонами — все как положено. Нагромождений «ракушек» и «пеналов» во дворе не было, что говорило не об отсутствии у проживающих личного транспорта, а, скорее, о наличии нормальных гаражей.

Голованов набрал на панели домофона номер квартиры Колядного. Никто не отозвался. Пришлось вызывать Замятных. У них ответили сразу. Он представился, и тяжелая металлическая дверь щелкнула, впуская в подъезд.

Минчевы и их соседи жили на третьем этаже. Квартира Замятных была справа. Голованова впустила пышнотелая, дородная тетка с крашеными волосами. Он объяснил:

— Я вообще-то к Олегу Анатольевичу. А его, по всей видимости, нет дома.

— Только что был. Он целыми днями дома. Выходит только в магазин. Наверное, и сейчас пошел за своими булочками.

— Н-да…

— А вы проходите к нам, — засуетилась хозяйка. — Такие гости не каждый день.

Через пять минут на журнальном столике в гостиной возник поднос с ароматным кофе и блюдечком с печеньем.

— Сама пекла. Угощайтесь.

Вдова летчика явно умела печь.

— Очень! — искренне похвалил Сева. — Соседей угощаете?

— А как же. Мои-то, дочка с зятем, мучное почти не едят. То Олегу Анатольевичу отнесу. Он у нас любитель. Минчевых угощала, только они… она замялась на минуту, подбирая слово, — в общем, не любители.

В это время на площадке заскрипела и хлопнула соседняя дверь.

— А вот и ваш пенсионер вернулся… Что же вы о нем писать собираетесь?

— О бывших сотрудниках Комитета госбезопасности, ныне находящихся на заслуженном отдыхе. Быт, условия, взгляд на современную политику, общество, — глядя прямо Замятной в глаза, сообщил Голованов.

Проводив гостя, хозяйка сама позвонила Колядному, представила его и вернулась, довольно покачивая широкими бедрами, в квартиру. Будет что вечером дочке рассказать. К старому хрычу журналист приезжал.

Олег Анатольевич оказался сухоньким, но еще довольно жилистым и крепким старичком с крючковатым носом, копной седых волос и хитрыми, проницательными глазами. Он стоял в прихожей с авоськой, загруженной пакетом кефира и булочками с изюмом, и подозрительно разглядывал незнакомца.

— Проходите, молодой человек, на кухню, попьем чайку, за ним и поговорим, — пригласил наконец Олег Анатольевич, влез в шлепанцы и зашлепал ими по паркетному полу.

«Действие первое, явление второе», — вздохнул Голованов и последовал за хозяином.

На этот раз угощение состояло из слабозаваренного, но качественного чая lipton, протертой с сахаром брусники и масла, намазанного на разрезанную пополам булочку, одну из тех, что принес в авоське отставной гэбэшник. Олег Анатольевич еще раз окинул Голованова цепким взглядом и достал из хлебницы пакет пряников.

«Сладкоежка», — отметил Голованов, обреченно размазывая масло по булочке.

— Так, значит, из «Комсомолки», — начал Олег Анатольевич, дуя в чашку с чаем. — Хорошая, должен заметить, газета. Не хуже, чем в мои времена. Сам всегда покупаю. Только вот иногда не тот мусор со дна поднимаете.

— Это вы о чем? — Голованов изобразил обиженно-удивленное лицо.

— Я говорю про подбор материала, — начал, как школьнику, объяснять пенсионер. — Иногда бывают явно надуманные статьи, а иногда такое напишут, что лучше бы простым людям и не знать. Тем более иностранцам. Вон их сколько сейчас развелось, что тараканов. У меня их, например, никогда не было.

— Иностранцев?!

— Да нет, тараканов. Я кухню, да и всю квартиру, в чистоте содержу. Заметьте — сам! Старухи моей уже семь лет как нет… Вы же про быт будете писать?

— И про него тоже. Но главным образом, — Голованов исподволь подводил старика к интересующей теме, — о том, как чувствует себя заслуженный ветеран-чекист в новой России, об отношении к переменам в стране, к появлению нового классового расслоения. — «Во загнул», — подумал Голованов. — Как все это отражается на вас. У вас, как отставного офицера госбезопасности, должен быть собственный, аргументированный взгляд.

— Вы так считаете? — Олег Анатольевич даже заискрился от удовольствия.

— Конечно! Кто из старшего поколения лучше вас сможет сравнить старую Россию, да зачем даже Россию, скажем, Москву и новую, новорусскую. Дать оценку. Объективную оценку! — Голованов сделал ударение на последней фразе и больше в течение ближайшего получаса не смог раскрыть рта.

Старого чекиста понесло.

Олег Анатольевич вспомнил яркие эпизоды своей насыщенной событиями биографии. Самой запоминающейся оказалась ликвидация в середине семидесятых банды спекулянтов — музейных работников, вывозивших из страны контейнерами иконы и ценный антиквариат. Заканчивалась биография чекиста торжественными проводами в мае 91-го года на заслуженную пенсию. И, как выяснилось спустя всего три месяца, вовремя. КГБ рухнул, и кто знает, не был бы погребен под его обломками и Олег Анатольевич. А так уцелел и здравствует поныне.

В этом месте он прервался, достал из буфета початую бутылку армянского (настоящего!) коньяка и предложил помянуть свою Великую Контору. На столе появился тонко нарезанный лимон.

После второй рюмки за упокой души Анюты Игнатьевны, почившей супруги хозяина, Олег Анатольевич тяжелым двуручным мечом рубанул по существующей системе. Особенно досталось органам безопасности, не умеющим навести в стране должный порядок.

— Раньше вот как было? Если появились основания человека в чем-то заподозрить, значит, его уже отрабатывают по полной схеме, не жалея ни сил, ни людей. А сейчас что? Работают спустя рукава, топорно…

Старичка опять понесло. Голованову никак не удавалось перевести разговор на новорусский бизнес и на Минчева. Он уже собирался вежливо откланяться, видя, что ничего здесь не узнает, когда Олег Анатольевич вскинул вверх указательный палец и выдал:

— Вон соседа моего взяли в разработку — и что бы вы думали? — я их тут же и вычислил.

— Да ну?! — Голованов изобразил удивление журналиста, но в то же время просто вспотел от неожиданной удачи. Впрочем, удачи ли?

— Вот о чем надо писать, — продолжал охмелевший экс-чекист, — о том, что не осталось у нас больше настоящих органов. Разучились работать. А значит, нечисть всякая вольготно себя чувствует и порядка в стране никогда не будет!

От такого мрачного предсказания Голованову сделалось нехорошо, но пока старик не уснул (а он уже откровенно клевал носом), очень хотелось узнать подробности о Минчеве:

— Так что с соседом? Неужели прессовали в лучших традициях тридцатых годов?

— Да какой там! — Колядный встрепенулся. — Сейчас я вам кое-что покажу. Секундочку. — Он неуверенно прошлепал в гостиную.

Вернулся с победной улыбкой и пухлым потрепанным блокнотом.

— Вот! Вот смотрите! — Высушенная с крупными синими жилами рука постучала по блокноту.

— Что это? — Голованов приготовился к чему-то необычному.

В следующие полчаса он выслушал подробный отчет продолжавшего и на пенсии вести оперативную работу чекиста Колядного. Пухлый блокнот в полном смысле слова поразил. Но больше всего заинтересовали записи последних двух месяцев. Здесь кроме наблюдений, выводов и мелкого шпионажа за соседями имелась профессиональная стенография телефонных разговоров Минчева.

«Он что, „жучка“ ему втюхал?» — подумал Голованов, а вслух спросил:

— Как же это вам удалось?

Олег Анатольевич принял профессиональную стойку.

— Да вы читайте, читайте. — Он ткнул пальцем в отрывки, обведенные рамочкой.

Ровный почерк фиксировал следующее:

«2.05.

М. Мне нужен этот заказ любой ценой! Дай ему сколько запросит или застрели его, но этот заказ мне нужен.

N…

М. Свою долю получишь сполна.

7.05.

М. Я убью этого гада! Урою собственными руками! Что значит — ничего нельзя сделать? Он же клялся нам в любви до гроба.

N…

М. Ладно, завтра сам к нему поеду.

N…»

— А почему этот N все время молчит? — не удержался Голованов. N и три точки, N и три точки…

— Дальше читайте, — сурово потребовал раскачивающийся чекист.

«8.05.

У. Прием, прием, как слышно?

N…

У. Сейчас иду. У него тут в баре такие замолоди.

N…

У. Да ладно, он и не заметит.

10.05.

М. Я не могу сейчас говорить. Подъезжай сам знаешь куда.

N…

13.05.

М. Не по телефону. Встречаемся через полчаса.

N…

18.05.

М. Нет, не по телефону и не в офисе. Я за тобой заеду.

N…»

— Ну, все поняли? — Колядный отобрал блокнот и заботливо запер его в шкаф.

Голованову искренне захотелось сказать: «Родина вас не забудет», но он сдержался и лишь скромно поинтересовался:

— И как вам удалось такое раздобыть?

Все оказалось просто и банально. Олег Анатольевич провел его в свою спальню, примыкавшую, по всей видимости, к кабинету Минчева, и… свободно вынул из стены у кровати розетку. Нагнулся, приставил ухо и довольно щелкнул пальцами:

— Слышимость превосходная!

Теперь все стало на свои места. Пенсионер Колядный, имея массу свободного времени и большой опыт работы в органах госбезопасности, регулярно прослушивал соседа.

— Скажите, а «У» — это кто? — уточнил Голованов. — Там у вас за восьмое мая есть какой-то «У» вместо «М»…

— Значит, ничего вы так и не поняли, — укорил пенсионер. — «У» — это урод, подонок, позорящий честное имя работника органов! Восьмого мая он установил прослушивающую аппаратуру в квартире этого спекулянта, но, вместо того чтобы тихо, не привлекая внимания, исчезнуть, начал выпивать из чужого бара. И спекулянт ведь заметил, видно, что кто-то в квартире побывал перестал свои кровавые разборки по телефону планировать.

— Но с чего вы взяли, что установили прослушку? Может быть, это кто-то из знакомых Минчева просто развлекался, шутил по телефону?

— Ну, конечно! И в подъезде тоже кто-то шутя к проводам прицепился, я-то нашу аппаратуру хорошо знаю. Но самое-то главное: упустили же гада. Говорят, застрелился. А награбленное народное добро, а наши секреты?! Вот о чем нужно писать, о чем трубить… Заходите, молодой человек, почаще, я вам еще такого матерьяльчика подброшу!

Голованов в этом нисколько не сомневался. Спускаясь по лестнице, он все повторял: «Ну, дедуля, ну, дает!» И настойчиво пробивалась еще одна парадоксальная мысль: «Не истребить на Руси страсть к стукачеству. Она просто в крови. Но, может, оно и к лучшему?»

Оперуполномоченный Владимиров. 23 июня

Из прокуратуры Владимиров отправился прямо в Покровское-Глебово, но не потому, что Штур приказал, а в первую очередь потому, что сам хотел кое в чем разобраться.

Отчитываясь Штуру о проделанной работе, он не упомянул о том, что больше всего его смущало в показаниях службы охраны. Как могло так случиться, даже предположив возможным незаметное проникновение «форда» с автоматом на борту на территорию комплекса, что никто не бросился выяснять, кому принадлежит машина? Охрана объясняла это недосмотром, своей преступной халатностью: «Столько дел, за всем так трудно уследить». Были они действительно расстроены, были они действительно растеряны. Это как-то не вязалось с уровнем их подготовки, продуманными мерами безопасности, четкими должностными обязанностями и детальными инструкциями по отработке различных исключительных ситуаций.

В первый день Владимиров разрывался между десятками мест, но все старания не принесли никаких плодов. Момент, возможно, упущен. Они наверняка смогли обсудить происшедшее и договориться о согласованных ответах. Но теперь у него больше времени, и практически нет надежды найти ниточку в другом месте, а главное — он успел вчера кое-что выяснить и теперь собирался надавить на охранников по полной схеме.

Вначале Владимиров решил поговорить с начальником службы охраны Григорием Беловым, а затем, если Белов будет отстаивать свои предыдущие показания, с охранниками, дежурившими ночью и утром в день убийства.

Начальнику службы охраны даже полагался кабинет. Его размер (приблизительно три на два метра), правда, разительно отличался от просторных холлов и комнат хозяев «усадьбы». В кабинете не было даже окна, большую часть всего пространства занимали огромный сейф и стол. Кроме них там могли еще поместиться два стула и два нетолстых человека. Усевшись на стул за столом и жестом предложив Владимирову присесть на свободный, Белов, как бы извиняясь, заметил:

— Двоим немного тесновато, но вы хотели побеседовать наедине и так, чтобы никто не побеспокоил… — При этом он недвусмысленно посмотрел на часы, видимо, давая понять, что он, конечно, готов помогать следствию, но у него совершенно нет времени.

— Надолго я вас не задержу, — успокоил капитан. — Давайте сразу начнем с конкретных вопросов. Часто ли оставляют машины у корпусов в ночное время?

— Если и водитель, и пассажиры планируют покинуть машину на длительное время, то ее следует загнать на подземную стоянку, — словно цитируя по памяти свод местных законов, пробубнил Белов.

— То есть машины не оставляют?

— Если мы говорим об одном и том же, то за время моей работы такого случая я не помню, но точно смогу ответить, только просмотрев все журналы дежурств.

— Но если все-таки машину оставили, что должен был предпринять дежурный?

— Поставить значок и время в журнале, сверить номера со списком номеров машин жильцов комплекса, если они не совпадают — проверить, не было ли предупреждения о приезде и стоянке машины.

— Что за значок?

— Перечеркнутый круг, вроде знака «Стоянка запрещена».

— Это способ зашифровать журнал? — с улыбкой поинтересовался Владимиров.

— Использование значков сокращает время заполнения и увеличивает читаемость, важную при передаче смены.

— Я правильно вас понял? Этот знак ставится в любом случае или если была оставлена неизвестная машина?

— Этот знак ставится в любом случае. Если это машина жильца, то утром я буду разбираться с ним или его водителем. Если нет, как правило, принимаются другие меры. После всех этих взрывов в Москве и прочих терактов у нас очень строгие меры безопасности, ситуация может в последующем сложиться так, что будет не до заполнения журнала.

— Какие, например, меры? Осматриваете со служебными собаками?

— Бывает, что и с собаками, — огрызнулся Белов.

— Хорошо, чем можно объяснить отсутствие значка в журнале? О чем вам доложил дежурный ночной смены?

— Сказал: проспал. Этот вопрос мне уже задавал следователь в день убийства, и вообще, я уже все ему рассказал.

Владимиров не обратил внимания на это замечание. В день убийства следователь не знал, за что ухватиться. Допрашивал наверняка поверхностно: не знаете, мол, чего? Что сейчас же, немедленно позволит поймать убийц, и ладно.

— Часто ли спят ваши люди на дежурстве? Разрешено ли им спать?

— Спать запрещено. — Белов, почувствовав издевку в вопросе, отвечал сухо, почти враждебно: — Предполагал: не спят.

— Дежурный объяснил причину сна?

— Был на охоте. Не успел отдохнуть перед дежурством.

— Заступающий в утреннюю смену, в шесть часов, должен был при приеме дежурства обратить внимание на отсутствие значка и машину, не так ли?

— Да, должен.

— Но ничего не предпринял?

— Да.

— Оба будут уволены?

— Решение еще не принято.

— Спасибо, теперь я хотел бы поговорить с этими двумя.

— Они вас ждут. Кого пригласить первым?

— В порядке их дежурства.

Начальник службы охраны вышел. Сообразил, что буду допрашивать по одному, хмыкнул про себя Владимиров, близко знаком с процедурой? Впрочем, все это выводы на пустом месте. Возможно, просто размер комнаты все определил. «В конце допроса я не встал, вот он и решил: хочу продолжить в его кабинете».

Дверь открылась, в кабинет вошел дежуривший в ночь Андрей Скороход и с немым вопросом посмотрел на оперуполномоченного. В маленьком кабинете напротив сидевшего почти у двери Владимирова вздымалась огромная фигура, не посадить его было просто невозможно.

— Садитесь… за стол, — оценив комичность ситуации, предложил Владимиров. — Садитесь и объясните, почему, увидев автомобиль около пяти часов утра, как следует из предыдущих ваших показаний, вы не занесли записи в журнал.

— Заснул.

— До пяти спали, проснулись, увидели незнакомую машину и решили поспать еще?

— Не решал… Так получилось, — грустно и неуверенно ответил охранник.

— И я должен этому поверить? Правдоподобней историю придумать сразу не смогли?

— Сразу не смог. То есть не придумывал. Говорю, как было на самом деле.

— И как долго почивать изволили?

— Что делать?

— Когда проснулись и чем затем занялись?

— В шесть. Сменщик увидел меня, заспанного, и отправил домой досыпать. Голова у меня сильно болела.

— То есть вы с заспанным лицом отправились домой спать. И ничего о машине сменщику не сказали.

— Да забыл, говорю же, голова болела.

— Значит, были на охоте накануне? Где именно?

— Недалеко тут, под Калугой.

— И на кого охотились, на лося, наверное, или на кабана?

Скороход явно был не готов к столь подробному разговору на не имеющую отношения к делу тему.

— Ну, мы просто охотились, — замялся он, — кто попадется…

— А охотничий сезон что, уже открыт? Или вы браконьерством занимались? Кто, кстати, с вами был, каким оружием пользовались, когда точно уехали, когда вернулись? Меня интересуют все подробности.

Скороход пару минут смотрел на Владимирова округлившимися от удивления глазами, а потом вдруг выдал:

— Ладно, прижали вы меня, не был я на охоте, перепил просто, с похмелюги на работу пришел и еще прямо на дежурстве добавил. Да меня бы за это взашей выгнали, вот я и придумал про охоту и что не выспался.

— Ждите здесь. — Владимиров оставил совершенно сникшего охранника в кабинете, а сам вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

Сменщик Скорохода Яшкин курил у подоконника. Он повторил первоначальный рассказ коллеги почти слово в слово: «Да, когда шел заступать на дежурство, машину видел. Да, заинтересовала. Но тут увидел заспанного Скорохода, испугался, отправил побыстрей домой досыпать. Потом уже не нашел записей в журнале. Да, по инструкции надо было звонить начальнику, но что докладывать? Как Андрюха все проспал? Кто же знал, что все так обернется?»

— У него действительно болела голова?

— Вид был не очень, но боль же не проверишь.

— Спасибо, вы жутко помогли следствию. — Терпение лопнуло. Они что, думают, они одни умные, а в милиции сплошь дурачки сидят? Получая такие деньги, заступая на дежурство на восемь часов, через двое суток на третьи, они утверждают, что один из них проспал, а другой так испугался, что забыл обязанности, которые все они знают назубок. Да скорее он бы морду своему товарищу начистил за нарушение режима, а потом побежал бы настучал руководству, чтобы, не дай бог, не подумали, что он тоже не соответствует высокому званию охранника элитного жилищного комплекса. — Вы, кстати, в курсе, что Скороход только что изменил показания и теперь утверждает, что был мертвецки пьян?

На реакцию Яшкина Владимиров даже не посмотрел, вернулся в кабинет.

— Послушайте, Скороход, — обратился он к ожидавшему, — после дежурства вы не отправились досыпать, вы даже не пошли опохмеляться, вы приехали домой и два часа разбирали и чистили карбюратор собственной машины, а это было бы совсем нетривиально, если бы у вас дрожали руки и слипались глаза. Я вчера созванивался с вашей женой, она ничего не знает ни об охоте, ни о запое и утверждает, что выглядели вы, вернувшись с дежурства, обыкновенно. Я вынужден вас задержать.

Но двухчасовой допрос в МУРе ничего не добавил. Скороход стоял на своем: был пьян, проспал. А жена просто все перепутала.

Можно было, конечно, доложить Штуру. Зная его и сложившуюся в этом деле ситуацию, легко было поверить в то, что санкция на арест прокурором Москвы будет выдана. Но так не хотелось расписываться в своем бессилии. Уставший Владимиров без всякой надежды набрал номер службы охраны и попросил пригласить начальника.

— Вы ничего не хотите мне рассказать?

— Это я распорядился не фиксировать в журнале и не обращать внимания на машину, — заявил Белов, — если нужно, я сейчас приеду.

Денис Грязнов. 23 июня

С Минчевой Денис встретился в небольшом ресторанчике на Арбате. Ему не хотелось обсуждать что-либо по телефону, поэтому он назначил встречу здесь. Приятный интерьер, спокойная музыка. Они заказали пирожные и кофе по-турецки. Через минуту услужливый официант поставил перед ними блюдца с бисквитами, украшенными горами воздушного крема, и чашки с дымящимся напитком. Ольга не скрывала своего удовольствия. Она, видимо, рада была хоть на некоторое время забыть о трауре.

— Ольга Александровна, я только что разговаривал с психоаналитиком, которого посещал ваш муж. Он рассказал, что в последнее время Игоря одолевали страхи.

— Игорь посещал психиатра? — искренне изумилась она. — Честно говоря, обидно узнавать такие детали от постороннего человека. Хотя, конечно… простите, я сама виновата, знала, что обязательно всплывет что-то неприятное.

— Странно, что вы об этом не знали. Состояние психики вашего мужа было, по словам психолога, очень нестабильно. Ему везде мерещилась слежка. Он боялся какой-то могущественной структуры, желающей его разорить.

Ольга, похоже, готова была расплакаться:

— Но почему же он не делился этим со мной, своей женой, самым близким для него человеком?!

— А может быть, он все же пытался?

— Рассказать? — Она отрицательно замотала головой. — Нет, рассказать не пытался. Я замечала за ним некоторые странности, они меня немного пугали, но Игорь всегда старался все сгладить, каждый раз успокаивал, просил забыть, говорил, что просто устал и потому иногда срывается.

— А что вы имеете в виду, какие странности? — уточнил Денис. Беспричинная ярость или, может быть, наоборот, подавленность?

Она недоуменно пожала плечами:

— Я не знаю, как это назвать. Например, где-то месяц назад я вернулась из университета усталая и совершенно разбитая, сдавала курсовую, и из меня все жилы вымотали. До приезда Игоря было еще часа два. Я просто сидела в его кабинете, на диванчике, я любила так сидеть, разглядывать картину у Игоря над столом, сильная картина, она меня всегда успокаивает. И вдруг Игорь внезапно врывается в кабинет и, совершенно белый от злости, начинает допытываться, что я тут делаю. Не позвонил, что приедет раньше, как будто подозревал меня в чем-то и хотел проверить. Я тогда от неожиданности слова не могла вымолвить, думала, он меня ударит. Потом наконец сказала, что любуюсь картиной. Картина — это был мой подарок Игорю к годовщине свадьбы, он знал, что она мне страшно нравится. И мой ответ, кажется, его удовлетворил. Он перестал сверлить меня глазами и медленно, очень внимательно осмотрел всю комнату. Потом так же внезапно успокоился, чмокнул меня в щеку, попросил прощения, сказал, что очень устал на работе. Я его уговаривала отвлечься, поехать отдохнуть, а он все твердил, что сейчас не время и что много важных дел. — Ольга отодвинула чашку с остывшим кофе, к которому так и не притронулась. — Вы хотите меня убедить, что Игорь был параноиком?

— Нет, — успокоил Денис. — Во всяком случае, пока — нет. У вашего мужа вполне могли быть веские основания подозревать за собой слежку. Но чтобы в этом убедиться, мне необходимо осмотреть вашу квартиру.

— Но сейчас я не готова, — запротестовала Ольга, — у меня, наверное, такой беспорядок.

— Беспорядок нам не помешает. — Денис придвинул к ней блюдо с бисквитами. — Подкрепитесь как следует, и сразу поедем.

Ольге не оставалось ничего другого, как согласиться.

Оперуполномоченный Владимиров. 23 июня

Владимиров и быстро подъехавший Штур слушали невероятный рассказ начальника охраны. За несколько дней до трагических событий управляющий комплексом предупредил по телефону о том, что на днях, возможно поздно вечером, приедет легковая машина, которую надо пропустить на территорию комплекса и без лишних вопросов дать возможность разгрузиться и уехать. Ее марку и номер он сообщит по пейджеру позднее. Ранее он уже несколько раз подобные распоряжения делал: к жильцам приезжали гости, причем иногда необычные, проститутки например, а однажды были даже цыгане. Поначалу делали записи в журнале. Но это мешало: иногда по второму разу искали хозяина оставленной машины, разбирались. Поэтому решили в таких случаях ничего не фиксировать.

Около десяти часов вечера в четверг на пейджер Белова пришло сообщение: «Белый форд, номерной знак…» Отдав распоряжения дежурившим в ночь и заступавшим на утро, Белов отправился спать. Придя к восьми часам на работу, выслушал доклад о том, что машина пришла, стоит без водителя, пассажиров не было, никто ничего не выгружал и не загружал.

Белову это не понравилось, но он решил без указаний управляющего машину не осматривать и не удалять с территории комплекса. А куда он, собственно, мог ее вывезти? Но когда «форд» никуда не делся и после полудня, Белов обеспокоился всерьез. Мобильный же телефон управляющего был то занят, то не отвечал.

Почувствовав неладное, Белов бросился на поиски управляющего, нашел его, но тот сказал, что никакого сообщения ему на пейджер не посылал. Белов мчался к машине — и не успел. Еще не видя ее, он услышал выстрелы, а когда добежал до места — все было уже закончено. На пейджере — сообщение дежурного о применении огнестрельного оружия на территории комплекса, повлекшем ранения.

По инструкции в таких случаях, после выдачи сообщения начальнику охраны, дежурному полагается немедленно звонить в милицию.

Следовательно, скоро она здесь будет.

Быстрей к управляющему. Управляющий перепуган, ничего знать не желает, грозит рассказать милиции обо всем, как только его спросят.

К дежурным. Приказ говорить: ничего не видели, недосмотрели.

Звонить ночной смене? Нет, потом могут обнаружить звонки, лучше направить с инструкциями свободных от дежурства. Они таки успевают предупредить кого нужно до того, как с ночной сменой встретится дежурный следователь.

Дальше: томительное ожидание, невозможность предпринять какие-либо действия, попытки понять, что произошло, кто это мог сделать, кому это могло быть нужно. Вопросы, вопросы, вопросы… Вопросы, на которые нет ответов…

— Предположим, вы говорите правду, — обратился Штур к умолкнувшему Белову. — На что вы надеялись? Неужели не понимали — рано или поздно следствие обо всем узнает!

— Все случившееся было слишком фантастичным. Думал: мне не поверят. Надеялся: вначале будут найдены настоящие преступники, после чего мои показания будут выглядеть совсем по-другому.

— Вы хоть понимаете, как ваши ложные показания затруднили работу следствия?! За это вы еще ответите перед законом, а пока вы задержаны.

Владимиров вызвал конвой. Когда Белова увели, Штур недовольно пробурчал:

— Как вы сначала все прошляпили, обсудим позже. Организуйте прослушивание телефонов управляющего и охраны, о санкции я позабочусь. Хотя, скорее всего, мы уже опоздали. Сейчас же повторно допросите задержанного охранника с учетом данных Беловым показаний. Пусть подтвердит, особенно то, что и раньше оставленные машины не осматривали. Все. Действуйте. Я к управляющему.

Денис Грязнов. 23 июня

В течение сорока минут Ольга с удивлением наблюдала, как из разных уголков ее квартиры на свет божий извлекаются маленькие и вполне безобидные на вид коробочки. Ее усадили в предварительно проверенное кресло и попросили просто подождать, а, чтобы было не скучно, симпатичный подчиненный Грязнова развлекал ее историями из собственного опыта. Детектива звали Николай, и историй у него было припасено предостаточно.

— При проведении досмотра на предмет обнаружения прослушивающей аппаратуры все спецслужбы мира действуют примерно одинаково, доверительным шепотом комментировал Николай действия балансирующего на пирамиде из столов и стульев Дениса. — Немцы, например, делят помещение на параллели, американцы — на квадраты. И начинают ощупывать каждый квадратный сантиметр. Больше всего внимания уделяют осмотру вверху. Осматриваются не только, вернее, не столько приметные места. Оглаживается буквально вся поверхность. Иную выемку глазом не заметишь, зато рукой почувствуешь.

Николай наклонился к самой ее щеке и дыханием горячо щекотал ухо, но Ольга не отодвинулась. Почему нужно поменьше шуметь и разговаривать как можно тише, Грязнов объяснил ей еще по дороге. При осмотре профессионалы вообще, как правило, работают молча, используя простую систему знаков. Найденные «жучки» сразу не убирают, а оставляют открытыми. И только после обнаружения и выключения записывающей аппаратуры можно разговаривать, ничего не опасаясь. Но Николай был уверен, что аппаратура (если таковая вообще отыщется) давно отключена, и, несмотря на осуждающие взгляды начальника, продолжал рассказывать:

— А наши люди и без всяких спецподготовок овладевают этой техникой. И на популярном русском языке называется она — армейский шмон. Как говорится, если один человек спрятал, другой завсегда найти сможет. Вот и учатся: одни — прятать, другие — находить. Мы, к примеру, второй ключ от каптерки хранили в лудке. Там, наверху, была тонкая глубокая щель, так что ключ, попадая туда, не прощупывался. А доставали — пинцетом. Или еще лучше на ЦДН у пэвэошников было с чайниками и кружками. У них там полным-полно СВЧ- и радиоаппаратуры. Как только «дух» на подоконнике свистнет о приближении опасности, они аккуратненько, но стремительно раскручивали панели радиоприборов и все хозяйство преспокойненько размещали внутри. После того как панели возвращались на свое место, никто уже ничего не мог заподозрить. Начсостав с ног сбился, рейды регулярно проводили по поиску чайника, кружек и т. д. Чуяли, что чай тут солдаты пьют, но найти не могли. А еще случай был…

Грязнов в сердцах шикнул на подчиненного. Под обоями обнаружились тоненькие проводки, которые уходили из квартиры куда-то в подъезд. Николай побежал проверять и, вернувшись буквально через минуту, отчитался:

— За распределительным щитом в подъезде заканчиваются. Но записывающей аппаратуры уже нет — сняли. Не понятно, почему в квартире «жучки» остались? — Он подошел к Ольге: — Ольга Александровна, вспомните как можно точнее, после смерти Минчева или незадолго до того кто-нибудь из посторонних бывал в квартире?

— Я не помню, — она только пожала плечами, — по-моему, нет. Был посыльный с повесткой к следователю. Но он дальше прихожей не проходил. А еще в день похорон приходил какой-то электрик из ЖЭКа, но я его не впустила, сами понимаете, мне тогда было не до электриков.

— А домработница? Может быть, она кого-нибудь впускала?

— Исключено, она убирала только в моем присутствии. Игорь не хотел, чтобы у кого-то еще, кроме нас двоих, был ключ.

— Ну, теперь все понятно…

— Ничего не понятно, — возразил Денис. — Как-то же эту аппаратуру установили. И заметь, Николай, не просто к телефонному кабелю в подъезде приклеились, кто-то умудрился не только насовать микрофонов во все дырки, но даже обои отодрать и обратно аккуратненько приклеить.

Всего в квартире обнаружили одиннадцать «жучков»: у основания бронзовой статуэтки, за лепным карнизом в гостиной, в телефонной трубке, в люстре, в полой ножке стола в кабинете и прочих укромных местах. За картиной, за широкой и толстой рамой, лежал диктофон sony, без кассеты.

— Неужели с помощью этих игрушечек можно слышать все, что происходит в такой большой квартире? — недоумевала Ольга, разглядывая маленькие, величиной с рубашечную пуговицу, и чуть больше, в четверть спичечного коробка, трофеи Дениса.

— Еще как можно, — заверил Николай. — Вот смотрите, ВЧ-передатчик, его, как правило, вставляют в телефонную трубку. Он использует микрофон самой трубки и питание от телефона. В телефонной розетке микрофон маскируется под конденсатор. А эти «жучки» с реле: на момент разговора он включается, если нет сигнала — выключается. Эти вот «пистоны» суют обычно в корпус радио, или телевизора, или компьютера. Оптимально: по три «жучка» на комнату. Была, доложу я вам, не просто слежка, а очень хорошо организованная слежка, правильно я говорю, а, шеф?

— Правильно, — согласился Денис. — Могу только добавить, что работали не кустари, а профессионалы. Зачем только им понадобился диктофон за картиной? Не вписывается это в общий расклад. Грубая работа. Ну да ладно, проколы и у профессионалов бывают. Даже обезьяны иногда с деревьев падают.

— Точно, точно, проколы у всех бывают, — подхватил Николай. — Как-то на заре перестройки, когда финансирования нормального не было уже, а работа еще кой-какая велась, двое агентов госбезопасности вышли на работу с удочкой. Представляете, вычислили расстояние от выхода вентиляционной шахты на крыше до интересующего их окна и спустили радиомикрофон к вентиляционному отверстию кухни на удочке. Сами же засели в машине, которая стояла во дворе, и благополучно слушали и записывали все разговоры. Каково же было их удивление, когда однажды вечером к ним в машину ворвался их клиент, тот, кого они слушали, со своим соседом и намял им бока. Потом выяснилось, что соседский сынишка, юный радиолюбитель, вращая ручку настройки на средних волнах, явственно услышал разговор в соседней квартире. Мальчик рассказал об этом папе, а папа — владельцу той самой квартиры. Самое грустное для этих несчастных…

— Значит, я все-таки была права. — Ольга жестом остановила Николая на полуслове. Его истории надоели ей до смерти, голова раскалывалась. От того, что ее подозрения подтвердились, вдруг стало очень страшно. — Денис, скажите, Игоря убили?

— Сам факт слежки еще ничего не доказывает, — ответил Денис. Обложили вас, конечно, плотно. Ваш муж занимался серьезным бизнесом, а о собственной безопасности заботился из рук вон плохо. Можно даже сказать, не заботился совсем. Обратись он вовремя к специалистам по защите информации, все сложилось бы иначе. Но его совсем необязательно убили. Может, у него сдали нервы и он действительно застрелился, а может… Будем продолжать расследование. Если позволите, ноутбук мы возьмем с собой. Файлы с него наверняка скачивали. Нужно уточнить у нашего специалиста по компьютерам, как это можно было осуществить.

В. А. Штур. 23 июня

Кто он вообще, этот управляющий, размышлял Вениамин Аркадьевич по дороге в Покровское-Глебово. Главный холуй новорусских дворян, за которого, случись что, никто не заступится? Или все-таки фигура, имеющая некоторый вес?

Как себя с ним вести?

Может, вообще зря поехал? Надо было тащить негодяя под конвоем в прокуратуру, там «родные стены» уже не помогли бы.

Хотя, с другой стороны, если за управляющим стоят большие люди, Гигантов излишнюю жесткость наверняка не одобрит…

Вот так всегда. То дело раскрой любой ценой, то не задень случайно неосторожным словом или подозрением какую-нибудь важную персону. А если эти две вещи несовместимы? Чем, спрашивается, жертвовать?

Хотя — стоп. Как же это раньше ему в голову не приходило? Ведь если бы Гигантов собирался блюсти покой шишек, не стал бы он поручать дело Вениамину Аркадьевичу. Назначил бы кого посговорчивее, а тот рассыпался бы в реверансах направо и налево, не снимал бы белые одежды, глядел бы только под ноги, чтобы, не дай бог, кому на любимую мозоль не наступить, а через полгодика сообщил бы, что расследование реальных перспектив не имеет.

Значит, Гигантов по крайней мере уже выбрал, чем жертвовать. А значит, если и устроит разнос за непочтение к почтенным гражданам, то только для виду: ему пожаловались, он прореагировал, но дело-то движется.

Ну так и не будем церемониться.

Вениамин Аркадьевич хотел было скомандовать шоферу поворачивать обратно, но машина уже въехала на территорию Покровского-Глебова. Ладно, отконвоировать этого субчика в прокуратуру всегда успеется, может ведь и так оказаться, что близость во время допроса к месту убийства, наоборот, повлияет на управляющего сильнее, чем конвой, камера и кабинет следователя, вместе взятые.

Управляющего, Георгадзе Самвела Ильича, следователь застал в шикарном рабочем кабинете. Кабинет был под стать остальной усадьбе: никаких там жалюзи, растровых светильников, эргономичных шкафов и прочих напоминаний о том, что на дворе на самом деле двадцатый век. Зеркальный паркет, картины в тяжелых золоченых рамах, мебель на тонких гнутых ножках. Как только сам хозяин удержался и не надел камзол с чулками и туфли с бантиками? Обычный костюм, даже как-то скучно.

— Старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, старший советник юстиции Штур. — Представляясь, Вениамин Аркадьевич сознательно перечислил все регалии — давить надо с первого слова. Пусть чувствует, что перед ним не опер зеленый, от которого можно просто так отделаться, наврав ему с три короба.

Георгадзе — толстый грузин лет, пожалуй, пятидесяти, с хитроватыми глубоко посаженными глазками — с завидной для его комплекции прытью вскочил из-за стола, с протянутой рукой понесся навстречу следователю:

— Рад. Рад познакомиться. Как там продвигается расследование?

Вениамин Аркадьевич по первой же фразе понял: Георгадзе его боится. Говорил управляющий по-русски абсолютно нормально, никакого акцента, но голос чуть заметно дрожал. Дыхание, вернее, сопение (как всякий толстяк, управляющий скорее сопел, чем дышал) тоже неровное, учащенное.

— По причине заведомо ложных показаний, даваемых вашими служащими, и умалчивания вами о важных для следствия фактах, расследование продвигается с трудом, — сразу в лоб без всяких предисловий выдал Штур.

— О каких ложных показаниях вы говорите?! — На лице подобие искреннего удивления, но голос еще более взволнованный. Еще бы, не мог ведь не знать, что Белов и Скороход задержаны.

— О показаниях службы безопасности. — Главное — продолжать давить. Давить, и он расколется. Другого случая не будет. Момент внезапности и так упущен. Чем дальше, тем он больше будет готов. Максимальная концентрация. Каждый его жест и вздох должны быть под контролем.

— Наша служба безопасности достаточно самостоятельное подразделение. Ответственность за даваемые ею показания несет ее начальник. — В голосе зазвучали легкие оправдательные нотки, но уверенность еще не потеряна.

Ага, ничего не знаем, это все они. Знакомая песенка! Другого и не ждали.

— А как же ваши распоряжения этой самостоятельной службе о пропуске машин в ночное время без проверки документов, без осмотра, если они будут оставлены?

— Я такие распоряжения не давал! — Ответ последовал без промедления, почти испуганно.

Глухая оборона — это ошибка. Ответ без промедления — признак подготовленности. Мог бы и получше сыграть. Сам загоняешь себя в угол.

— Отнекиваться бессмысленно. Начальник охраны Белов на этом настаивал во время допроса. Или, по-вашему, это клевета?

— Ну, хорошо, давал. Но раньше! В этот раз — никаких распоряжений! Поверьте! — Уверенности поубавилось, голос проникновенный, почти умоляющий.

Слишком быстро. Играет? По предыдущим ошибкам не похоже. Продолжим.

— Не верю! Перед этим вы с таким же пафосом утверждали, что вообще никогда не давали подобных распоряжений.

— Давал. Давал. Признаюсь. Работа у меня такая. Но раньше! Раньше!! Не в этот раз! — От уверенности не осталось и следа, голос откровенно умоляющий.

Момент настал.

— Ложь! Иначе почему умолчали в показаниях следователю дежурной оперативно-следственной группы? — Короткими, короткими предложениями надо рубить, слишком длинно, слишком!

— Не умолчал! Не спрашивали!

Опять глухая оборона. Уже сегодня проходили. Нельзя. Нельзя его потерять! Губы Штура сжались в линию, на скулах ходили желваки.

— Да вы заговорили прямо как уличенный преступник, которому предъявили обвинение в убийстве, а отнюдь не как добропорядочный служащий, желающий помочь следствию. — Длинно. И совсем не так, как хотелось.

— Побоялся. Такое случилось! Такие люди убиты!

— Вы были знакомы с ними? — опять не тот вопрос задал Вениамин Аркадьевич и с досадой подумал: теперь ведь начнет трепаться и придет в себя.

— Конечно. Арбатова проживает у нас, Марков — он бывал у нее — ее поклонник, с Тарасенковым не знаком лично, но его все знают.

Наклоняясь корпусом вперед и глядя в упор немигающим взглядом в глаза Георгадзе, Вениамин Аркадьевич внятно, четко делая ударение на каждом слове, произнес:

— Кто… когда… и как… распорядился пропустить белый «форд» на территорию?!

— Никто! — От ужаса глаза управляющего округлились, зубы стучали, руки дрожали, рубашка взмокла: видно через костюм. Он не говорил, а медленно, с паузами, лепетал еле слышным голосом: — Никто! Ничего я не давал!

— Я вас спрашиваю: Кто… когда… и как! — заорал, не замечая того, следователь. Глаза управляющего расширились необычайно и — сжались, всего передернуло, зубы как-то мгновенно перестали стучать, он обмяк.

— Не знаю! Ничего не знаю! — В голосе бесконечная усталость, он уже не в силах бояться: лицо побелело, руки обессиленно лежат на столе. — Я все расскажу. Все. Но это не знаю. Не знаю…

— О какой машине вы собирались предупредить Белова?

— Ни о какой. Он все напутал, я ничего такого ему не говорил…

— Я вас пока по-хорошему спрашиваю, — предупредил Вениамин Аркадьевич, — но очень скоро мое терпение иссякнет.

— Но это не моя тайна, понимаете?

— Что вы несете?! Скажите еще «речь идет о даме», мыльных опер насмотрелись?! Вы понимаете, вообще, кто убит? Вы знаете, что дело на контроле у генерального прокурора и в администрации президента? Вы действительно готовы пожертвовать своей должностью, а может, даже свободой ради сохранения чьей-то тайны? Думаете, в колонии вас будут согревать воспоминания об этом дурацком проявлении скромности?

— Ну, хорошо, хорошо. — Георгадзе отер взмокшие от пота лоб и шею. Один из наших жильцов… Он уважаемый человек, понимаете? Скульптор, член Союза художников, но понимаете, у него есть маленькая слабость… Он, ну как бы это помягче сказать, любит общаться с проститутками, причем сразу с несколькими, понимаете, о чем я? Но дело в том, что он, во-первых, личность узнаваемая, чтобы заниматься этим в городе, а во-вторых, он инвалид и прикован к инвалидному креслу. И еще у него есть молодая жена-актриса, которая ни о чем не догадывается. В общем, он попросил меня как-то облегчить ему жизнь и избавить от волнений: не станет ли охрана слишком рьяно выяснять, кто такие его гостьи и к кому они прибыли, не устроят ли сами девочки шумный скандал, о котором узнает любимая жена. Он просто предупреждал меня время от времени, что ждет гостей, а я предупреждал охрану. Приезжали и уезжали девочки всегда ночью, ненадолго, и никогда проблем не возникало.

— Фамилия скульптора? — справился Штур.

— Может, обойдемся? — взмолился Георгадзе. — Человек просто хотел развлечься, а я просто хотел ему помочь. Ведь к убийствам это никакого отношения не имеет?

— Фамилия?!

Управляющий склонился к самому уху Вениамина Аркадьевича, еле слышно выдохнул фамилию и отвалился в кресле, закатив глаза и вздрагивая всем телом.

Пожалуй, перестарался, подумал Штур. Имея столько данных, фамилию эту можно было бы выяснить за пять минут. А теперь Георгадзе совсем раскис. Выглядит так, что создается впечатление — еще минута, и он заснет. Неужели такой хлипкий? Или все-таки притворяется? Еще в обморок упадет. Впрочем, заслужил.

Да, он же хотел что-то рассказать. Послушаем.

— Хорошо, рассказывайте дальше.

— Что?

— Все! Вы пять минут назад обещали, что все расскажете. Вот это «все» и рассказывайте. Особенно будет кстати, если это имеет отношение к делу.

— Ну, после стрельбы пришел Белов. Лицо страшное. Говорил о сообщении, поступившем на его пейджер. Я подумал: пытается шантажировать. И сказал: знать ничего не знаю. И следователю ничего не сказал. Белова боялся… выдавил из себя управляющий еле слышно.

— Кто знал, что вы предупреждали Белова о машине, которая должна была прийти в ближайшее время?

— Думал, никто.

— Кто от вашего имени мог дать сообщение на пейджер Белову?

— Думал, никто.

— «Думал, никто, думал, никто», — начал, передразнивая, Штур. Он успокоился, но устал. Раскисший управляющий вызывал у него отвращение. Теперь что думаете?

— Теперь — ничего не знаю.

— Когда Марков приезжал к Арбатовой?

— Не помню. Я же не комендант общежития. Я не слежу за жильцами, убедительно начал Георгадзе, но, наткнувшись на жесткий взгляд Вениамина Аркадьевича, опять признался: — Несколько раз.

— Оставался на ночь?

— Да.

— В каких они были отношениях?

— Не знаю. — Все чувства, кроме усталости, пропали.

— Едем в прокуратуру.

— Да…

Штур вез его, чтобы допросить официально. По дороге Георгадзе, как будто опомнившись, поинтересовался:

— Меня арестуют?

— Посмотрим, — только и смог ответить следователь. Он действительно еще ничего не решил.

Допрос с записью в протоколе ничего не добавил. Тем же вечером несчастного управляющего отпустили.

Войдя в квартиру, Штур почувствовал доносившийся с кухни запах яблочного пирога. А вот выпорхнула, одетая в праздничное, сама хранительница очага:

— Переодевайся — и к столу.

Приподнятое настроение, живость движений и яблочный пирог, конечно, выдали ее с головой — пришел в гости Евгений, сын. От домашнего уюта, приветливого голоса жены и ожидаемой встречи с сыном стало легко и спокойно. Переодевшись и вымыв руки, Штур зашел на кухню, поздоровался с сыном. Вернулась жена, неся бутылку кагора. Раскладывая по тарелкам еду, скомандовала:

— Открывайте и разливайте! Мужчи-ны-ы-ы, живей!

За столом Клавдия не сводила влюбленных глаз с Евгения, все время ему что-то подкладывала, подливала. Вениамин Аркадьевич сына тоже, конечно, любил, даже гордился им, но столь откровенное проявление чувств считал не то чтобы совершенно неуместным, но в данном случае излишним. Он молча слушал рассказ сына и молча ему сочувствовал.

Все те же трудности с финансированием вполне перспективных проектов, все то же сворачивание фундаментальных исследований, падение уровня подготовки абитуриентов, сокращение аудиторной нагрузки, сокращение средств на закупку литературы библиотекой, нехватка компьютеров, безнадежное устаревание техники и невозможность ее обновления… Сын работал ассистентом кафедры прикладной математики в МГУ.

Мысли и переживания его всегда были связаны с работой. В этом он напоминал Вениамину Аркадьевичу его самого. В принципе рассказы Евгения всегда были об одном и том же. Менялись только детали. И жена всегда слушала сына с радостью. Вдумывалась ли она в то, что он рассказывал? Скорее всего, не особенно, хотя и вставляла фразы к месту и по смыслу. Штура же эти разговоры сильно угнетали.

Ему было совершенно непонятно, например, почему свернуто отечественное производство компьютеров. Они ведь наверняка были бы дешевле импортных, и ими вполне можно было бы оснастить вузы и предприятия. Неужели так и будем продолжать закупать китайские дисководы, южнокорейские клавиатуры и прочую «желтую» оперативную память и мастерить из этого «инструменты» для продвижения вперед российской науки? А экспортировать нефть, газ, уголь, алмазы, драгметаллы… Почему Россия в этом новом мировом разделении труда должна играть роль сырьевого придатка. Почему так получается, что те, кому не безразлична судьба страны, кто понимает, что только развитие науки и современных технологий обеспечит самостоятельность державы и место ее как равной среди равных, влачат жалкое существование? Жалкое не в бытовых условиях, хотя и это прискорбно, жалкое в невозможности осуществить научные планы, регулярно принимать участие в спецконференциях, а порой и продолжать работать по выбранной специальности. И все это разворачивается на фоне открывающихся новых казино, ресторанов, магазинов модной одежды, гостиниц для домашних животных, роскошных празднований юбилеев городов.

Сын давно ушел, но вернуть душевное равновесие или хотя бы его иллюзию Вениамину Аркадьевичу не удавалось.

— Сердце мое, — не выдержав, обратился он к жене, — как так получается, что человек учится на отлично, потом работает, вкладывая все силы, весь свой талант, а потом приходит день и даже работать возможности ему не дают? А ведь человек этот верил, и доводы в пользу этой веры были вполне убедительные. Но ему объясняют — нет денег. Деньги на зарплату швейцару гостиницы находятся, а для работников конструкторского бюро, для учителей в школах, преподавателей вузов почему-то нет.

— Веня, не хандри! — Клавдия Степановна была по натуре оптимисткой и в любых неприятностях умела находить какой-то положительный смысл. Несчастным быть проще всего. Когда это в России перевороты или революции делали счастливыми честных людей? На поворотах истории в первые выбиваются не лучшие, а расторопные — те, кто смог оттолкнуть бежавших по внутреннему кольцу. Ну, сколько раз мы уже об этом говорили? Тебя Евгений так расстроил? Успокойся. Он пожалуется и пойдет дальше работать. Кому, как не нам, родителям, ему поплакаться.

— Не только Евгений… — Но говорить желание пропало. Да и права она, сколько можно из пустого в порожнее переливать! Не впервой России в революции да перевороты играть. Заново еще поднимет и науки, и искусства, и ремесла. Жаль только, что не скоро все это будет. Не увидеть своими глазами.

Денис Грязнов. 24 июня

— Добрый день, Лидия Ивановна. — Щербак являл собой ярчайшее воплощение галантности.

— Это опять вы? — По лицу секретарши Минчева невозможно было разобрать, неприятен ей новый визит сыщиков или наоборот. По крайней мере, посетовать на то, что ее по глупостям отрывают от работы, Лидия Ивановна вряд ли могла бы: никаких клиентов и в помине не было и вообще она пребывала в офисе в гордом одиночестве. — Как продвигается расследование?

— Семимильными шагами, Лидия Ивановна. Появилась новая интересная информация, мы вот с шефом, — Щербак кивнул на Дениса, — хотели бы ее проверить. Вы позволите нам тут кое-что осмотреть?

Секретарша смерила Дениса оценивающим взглядом и пожала плечами:

— Пожалуйста, осматривайте. Меня это, в конце концов, уже не касается. Если бы вы пришли завтра, вообще никого не застали бы.

— Все-таки закрываетесь? — посочувствовал Щербак.

— Спросите у Березина, я, во всяком случае, здесь больше не работаю. Только вот вещи соберу — и до свидания. — Она демонстративно сгребла со стола в картонный ящик какие-то бумажки, фотографию в рамке, большой калькулятор и встала, явно собираясь выйти в коридор покурить. — Не буду мешать, контора полностью в вашем распоряжении.

— Ну-с, с чего начнем? — поинтересовался Щербак.

— С начала. — Денис огляделся. Офис состоял из двух довольно больших комнат: директорского кабинета, в котором стояли два стола, то есть Минчев, видимо, делил кабинет с заместителем, и приемной, где заседала секретарша. — Ты посмотри в приемной, а я в кабинете.

Даже беглый осмотр кабинета давал больше десятка «нестандартных» мест, где можно было спрятать прибор для подслушивания, и еще больше «стандартных». Денис проверил телефоны, розетки, настольные лампы и прочие «стандартные тайнички» для «жучков» — ничего. Если даже что-то было, успели убрать.

Щербак, уже закончивший в приемной, с кислым видом торчал на пороге. Ему тоже не удалось ничего найти.

— Кофе будете, господа сыщики? — Секретарша вернулась и с нескрываемым любопытством наблюдала за Денисом.

— Вы пока варите, а там решим, — отмахнулся Николай.

Через три с четвертью часа тщательный обыск в кабинете был закончен, но ничего, что указывало бы на слежку, обнаружено не было.

Денис уселся в кресло Минчева и уставился в потолок. С потолка свисало загадочное сооружение, к которому он до сих пор не прикасался, — конечно же люстра Чижевского. Собственно, только там он и не смотрел.

— Лидия Ивановна! — позвал сыщик. — Дайте, пожалуйста, что-нибудь прикрыть стол, мне надо осмотреть люстру.

Секретарша выдвинула ящик минчевского стола и бесцеремонно вывалила из него кипу распечаток.

— Подойдет?

— Конечно, спасибо.

Денис взобрался на стол и открутил винт, державший декоративную накладку, прикрывающую отверстие в потолке у основания люстры. Опустив накладку, он осторожно разобрал провода. «Жучка» и тут не было, но кое-что все-таки было — новенький кусочек изоляции на пыльных заплетенных паутиной проводах. Денис осторожно снял изоляцию — так и есть: кембрик на фазовом проводе был аккуратно срезан, провод зачищен. Зачем, спрашивается? Отсюда-то «жучок» и питался.

Однако больше не питается — сняли. Только следы неаккуратно замели.

— Опоздали? — справился Щербак.

Денис утвердительно кивнул и снова позвал секретаршу:

— Лидия Ивановна, не припомните, в последнее время какие-нибудь электрики или слесари к вам не заглядывали?

— Почему же не припомню? Очень даже хорошо помню: за два дня до гибели Минчева был электрик. На всем этаже ночью отключился свет, и утром мы два часа не могли работать. Говорят, что-то случилось с проводкой.

Щербак с Денисом понимающе переглянулись.

— А электрика вы сами вызывали? — справился Щербак.

— Нет, наверное, кто-то из соседей, у нас на этаже восемь фирм, кто-нибудь, кто первым пришел и обнаружил такое безобразие, наверное, и вызвал.

— Как этот электрик выглядел, вы тоже помните?

— Обыкновенно выглядел, как все электрики: в комбинезоне, с чемоданчиком.

— Старый, молодой, худой, толстый, может, лысый?

— Я его не разглядывала, — фыркнула секретарша. — Мне не до того было. У меня в приемной какой-то урод сидел — прознал, что мы собираемся закрываться, и пришел выяснять, кто теперь будет осуществлять гарантийное обслуживание купленной у нас люстры. И, как назло, ни Минчева, ни Березина на месте не было.

— То есть этот электрик работал в кабинете Минчева один? — продолжал допытываться Щербак. — Он ведь везде проводку проверял?

— Один, конечно…

— Бог с ним, с электриком, — сказал Денис, — это вот что такое? — Он собирал со стола распечатки, на которые недавно наступал, и обнаружил какой-то список, где фигурировали сплошь фамилии знаменитостей.

— Это? — Секретарша мельком взглянула на бумажку. — Это список клиентов. Наша фирма устанавливала люстры Чижевского в Покровском-Глебове, там если не звезды, так шишки живут. Фактически это была наша последняя удачная сделка.

— А вот фамилия Арбатовой подчеркнута, это что значит?

— Не имею представления. Может, Минчев был ее поклонником и хотел предоставить ей какие-то скидки или дополнительный сервис, мне, во всяком случае, он об этом ничего не говорил. А Арбатова — это та самая певица, звезда наша.

— Последний вопрос, Лидия Ивановна, вещи Минчева, бумаги и прочее, где они? Его супруга сказала, что ничего не забирала из офиса.

— Вон в том картонном ящике, смотрите, если хотите.

— А компьютер? — Денис только теперь с удивлением заметил, что в офисе «Лючии» нет ни одного компьютера.

— Компьютеры Минчев продал, чтобы с долгами рассчитаться, и мебель продал, только ее все никак не вывезут. Да вот Сергей Константинович вам все расскажет лучше меня. — Она кивнула пижону лет тридцати пяти, влетевшему в офис. — Сергей Константинович, с сыщиками пообщаетесь?

Несмотря на некоторое пижонство, Березин Денису понравился. Друг и зам Минчева обладал ярко выраженным позитивным мышлением и явно не собирался ставить крест на своей карьере, и тем более жизни, из-за краха «Лючии». Оказывается, он уже устроился менеджером по продажам в московском представительстве Bosh&Siemens и забежал сюда буквально на минутку, сказать Лидии Ивановне, что и для нее присмотрел пару вполне достойных вариантов работы.

В то, что их прослушивали, Березин не поверил. Был убежден, что разорились они не по чьей-то злой воле, а просто потому, что в России маленьким фирмам просто трудно выжить. Надо или работать одному, чтобы ни от кого не зависеть: сам привез, сам продал, или работать на какого-нибудь гиганта вроде того же Bosh, у которого все давно схвачено и который не так-то просто потопить.

— А что долги «Лючии», — поинтересовался Денис, — кто их будет возвращать?

— А нет никаких долгов, — ответил Березин. — Игорь вернул кредит, даже бумажка об этом где-то в сейфе валяется. Отменил все работы по реконструкции производства, правда, пришлось отстегнуть компенсацию, но в основном деньги вернулись, продали все, что могли: все, что оставалось готового на складах, расходные материалы, сами склады тоже продали… В общем, я и не сомневался, что Игорь нормальный мужик и своих долгов на чужие плечи перекладывать не станет. Только я думал, он все сначала начнет, не сошелся же свет клином на этих люстрах в конце концов, а он…

Пока Березин рассказывал, Денис перебирал вещи Минчева. Всякие канцелярские прибамбасы, настольная зажигалка, фотография Ольги в рамке, телефонная книжка, связка ключей, дезодорант, пара галстуков.

— И у вас не было даже подозрений, что Минчев собирается застрелиться? — поинтересовался у Березина Щербак. — Может, он говорил что-то такое, что жить ему надоело, или, может, в какой-нибудь другой форме это выразилось: запой от безысходности или загул, например?

— Нет, ничего такого. У нас же вечеринка накануне его гибели была, он еще радовался, что выкрутились малой кровью, что счетчик нам не включили, банк долги мафии не продал и не придется до конца дней расплачиваться по процентам. Только не знал, как Ольге сказать, что у нее больше не будет машины и квартиру им придется купить поменьше. Да, кстати, вы меня о слежке спрашивали, так вот о ней как раз Игорь говорил, и когда у нас начались неприятности, он стал, по-моему, слишком осторожничать. Например, запасные ключи от квартиры и машины он всегда держал здесь, у себя в столе, мало ли что может случиться. Потеряет свои — не ломать же дверь в квартиру, если жены дома не окажется. Так вот он эти ключи забрал, даже не в сейф переложил, а вообще унес и мне об этом сказал, в смысле посоветовал тоже вести себя осмотрительнее.

— А Ольге он так и не сказал? — спросил Денис, желая проверить, с одной стороны, была ли с ним Ольга абсолютно искренна, когда говорила, что даже не догадывалась о неприятностях мужа, а с другой — насколько правомочна версия Щербака о возможных амурных отношениях между Ольгой и Березиным. — Или сказал все-таки?

— Стыдно признаться, но я не знаю, — смутился Березин. — Похороны и прочие хлопоты… тогда как-то не до выяснений было, а с тех пор я Ольгу и не видел. Я, видите ли, женюсь на днях, и так свадьбу переносить пришлось, в общем, сами понимаете. О! Смотрите, последний клиент. — Он только теперь заметил унылого типа, вот уже несколько минут беседовавшего с секретаршей. — Подарить ему сувенир какой-нибудь, что ли?

Березин стал рыться в ящиках своего стола и извлек-таки старый, затрепанный номер «Компаньона» с фотографией Минчева (и люстры Чижевского, конечно) на первой странице. Но последний клиент, как-то странно посмотрев на Дениса, уже ретировался.

В. А. Штур. 24 июня

Уже садясь в машину, Вениамин Аркадьевич вспомнил о запланированном на сегодня визите, а выполнение запланированного при наличии хоть малейшей возможности было одним из его основных правил. До места доехал на рабочей машине, отпустил водителя — все-таки визит был личным, а не рабочим.

Дело в том, что знакомые рассказали жене о чудотворном влиянии люстры Чижевского, и, уступая ее просьбам, Вениамин Аркадьевич обратился в фирму «Лючия», занимающуюся производством и установкой таких люстр. Пламенное описание директором фирмы терапевтических качеств своего изделия возымело действие, и Штур приобрел люстру. И что же? Никакого эффекта! Гипертония у жены только усилилась, его головные боли никуда не исчезли, а кот Василий любимец — вообще боится входить в комнату, где висит это чудо инженерной мысли. А стоит люстра, однако, не три рубля, и он с его-то зарплатой не собирается выбрасывать такие деньги на ветер.

«Всеобщая безответственность!» — думал он, подходя к зданию офиса. До перестройки такого не случилось бы. А теперь развелось шарлатанов… Никакого контроля за их деятельностью! Наобещав с три короба и заработав на доверившихся им людях, они никакого наказания не несут. Началось с самого Горбачева. Не знал, что творит, меченый окаянный. Может, и надо было что-то менять, но постепенно, под руководством партии, а не уничтожая ее. Да, многие перемен хотели. Да, возможно, по-другому и нельзя было изменить страну. Так не надо и менять тогда было! Первое лицо должно чувствовать ответственность за судьбу державы, а не добиваться реализации своих честолюбивых планов во что бы то ни стало. И почему по-другому нельзя было? Китайцы же так смогли! Сохраняя преемственность в политике, не разрушая партию, постепенно вводят элементы рыночной экономики, создают открытые экономические зоны. Добились планомерного роста экономики и при этом не уничтожают исторические памятники, будь они времен империи или культурной революции.

Что-то ты завелся, одернул себя Вениамин Аркадьевич и вошел в офис уже успокоившись.

Подходя к секретарше, сидящей за небольшим столом рядом с дверью в директорский кабинет, Штур машинально, почти подсознательно, отметил, что что-то здесь изменилось с его прошлого посещения.

— Добрый день. Могу ли я встретиться с директором? — как можно более миролюбиво задал он вопрос, но вместо ожидаемого «Проходите» или «Подождите, пожалуйста, он скоро освободится» услышал невразумительное и выговоренное не совсем уверенным тоном:

— Его нет, почти все вопросы решает его заместитель, а вообще-то мы закрываемся, и, если вы по вопросу приобретения люстры Чижевского, вам, наверное, лучше обратиться в какую-нибудь другую фирму. Я даже могу вам порекомендовать вполне солидную…

— Простите… — начал утрачивать столь трудно давшееся ему спокойствие Вениамин Аркадьевич. Именно с Минчевым он хотел обсудить плачевный, а точнее, никакой эффект использования люстры. Нет, он не собирался затевать шумный скандал. Он хотел разъяснений, каким образом так происходит, что «благотворное действие, оказываемое без исключения на всех», почему-то обошло стороной именно его и его семью. — Если директора нет, но он будет сегодня, я его подожду, если его не будет сегодня, то подскажите когда! И что значит «закрываемся», если только начало рабочего дня?

— Директор мертв… Его обязанности исполняет его заместитель… тихо, почти испуганно проговорила женщина, — вернее, исполнял, но нашей фирмы больше нет, она закрыта.

Вениамин Аркадьевич, работа которого так часто была связана со смертью, был столь не готов к такому неожиданному повороту событий, что не сразу осознал смысл услышанной фразы. Его разыгрывают? Офеня был, да вот и след его простыл. Полуобернувшись, он не спеша окинул взглядом комнату, чтобы проверить, не смеются ли над ним за спиной. За спиной не смеялись.

Что-то действительно изменилось с прошлого посещения, но что? Сотрудники… Их нет. В прошлый раз здесь стояло еще три стола и за ними работали люди. А сегодня нет ни столов, ни сотрудников.

— Как же мне встретиться с заместителем? — почти поверив в услышанное, но все еще желая удовлетворения оскорбленных чувств потребителя, поинтересовался Штур.

— Сергей Константинович сейчас беседует с частным детективом, — говоря это, она слегка кивнула в направлении приоткрытой двери директорского кабинета. — Не могли бы вы присесть и подождать пару минут?

Она встала и слегка пододвинула Штуру стул, видимо желая учтивостью успокоить клиента. Кивнув в знак благодарности, Штур развернул стул так, чтобы, сев, видеть этого Сергея Константиновича и молодого человека, расположившихся за большим двухтумбовым столом. «Веселое совпадение. Директор мертв. Частный детектив занимается расследованием. Не расследованием же его смерти! Наверное, он просто выполняет какое-то их задание, быть может, даже работает у них».

Удовольствие от того, что нашел объяснение такому совпадению, которое неискушенного человека навело бы на совершенно абсурдное предположение, улучшило настроение. Вениамин Аркадьевич не спеша рассматривал детектива и, заранее предугадывая ответ, но не в силах отказать себе в приятном, почти шутливым тоном поинтересовался:

— Не смерть ли Минчева он расследует?

Одет детектив неброско, но обувь приличная. Советских людей всегда раньше обувь выдавала. Черты лица кого-то напоминают… Кого? Штур с запозданием уловил смысл ответа: «…Занимается по поручению вдовы расследованием обстоятельств смерти…»

Разговаривать с заместителем перехотелось. Сказав «до свидания», никому конкретно не адресованное, он вышел и в состоянии совершенной рассеянности на метро поехал в прокуратуру.

Вообще-то сегодня Вениамин Аркадьевич планировал побеседовать с депутатом — свидетелем стрельбы в Покровском-Глебове. Для разговора этого требовался хороший настрой, полная концентрация, свежесть восприятия… Но Вениамин Аркадьевич после бесполезного и даже глупого какого-то похода в «Лючию» чувствовал себя совершенно разбитым. Этот «частник» самим фактом своего существования выбил его из колеи на весь день.

Денис Грязнов. 24 июня

Кредит Минчев действительно вернул, Денис это проверил. И Березин действительно собирался жениться не на Ольге. Так что ни матримониальных, ни прочих выгод от смерти Минчева он, выходит, не получал. В записной книжке Минчева снова бросилась в глаза фамилия Арбатовой, но без крайней нужды беспокоить звезду Денису не хотелось.

Щербак обежал конкурентов Минчева. И ни с кем особенно тесно не пообщавшись, тем не менее сделал вывод: торговля люстрами Чижевского по-прежнему дело прибыльное, и собратья Минчева по цеху отнюдь не бедствуют, а даже наоборот. А вот пообщаться лично Николай посоветовал Денису с неким Станиславом Сергеевичем Бочаровым — единственным, по его словам, нормальным человеком, — остальные или слишком мелкие сявки в этом деле, или «волки позорные», которые без штуки баксов за интервью вообще разговаривать не станут.

Бочаров жил в восьмиэтажке старой постройки на Беговой и занимал сразу две квартиры. Его жилище больше напоминало самолетный ангар или, на худой конец, представительство БМВ в Москве, чем жилую квартиру. Внутренние перегородки вообще отсутствовали, и по крайней мере три-четыре машины там запросто могли разъехаться, не задев мебели.

Денису открыла дверь девочка лет четырнадцати. Продолжая говорить по радиотелефону, она жестом пригласила его войти, крикнула:

— Пап, к тебе, — и исчезла в глубине квартиры.

У окна за необъятных размеров столом в напоминающем трон кресле восседал сам господин Бочаров, судя по окружающей обстановке страдающий гигантоманией в острой форме. Сам он, правда, был при этом маленьким, квадратненьким, практически лысым, довольно пожилым, предпенсионного, пожалуй, возраста, и страшно напоминающим мультяшного Винни Пуха. Только не диснеевского, а нашего отечественного.

— Привет, Серега, садись, — не отрывая глаз от документов, пробубнил он.

Денис деликатно прокашлялся. Подняв глаза, Бочаров тупо уставился на гостя.

— Вы, наверно, ждали кого-то другого, — улыбаясь, сказал Денис, позвольте представиться, я — Грязнов Денис Андреевич, частный детектив, в настоящий момент расследую гибель вашего конкурента, владельца фирмы «Лючия», Игоря Минчева. И в связи с этим хотел бы задать вам несколько вопросов. Ничего, что я без приглашения?

Грязнов умышленно говорил дольше, чем это было необходимо, давая тем самым время собеседнику оправиться от его внезапного появления. В лице Бочарова нужен был друг, а не «подследственный».

— Садитесь, раз уж пришли. — Хозяин нехотя отодвинул бумаги. — Только документик покажите какой-нибудь.

Денис показал.

— Так о чем вы хотели меня спросить? — очень серьезно поинтересовался Бочаров. — Не я ли покойного по миру пустил? Не я.

— Минчев незадолго до смерти утверждал, что за ним квалифицированно следили и что кто-то сознательно разваливает его бизнес. С вами ничего подобного не происходит?

— Ищете новых клиентов? Нет, за мной никто не следит. И офис, и квартиру на наличие подслушивающей аппаратуры регулярно проверяю, с непроверенными партнерами дел не веду.

— В каких отношениях вы были с покойным? — Денис понимал глупость этого вопроса, и, задав его, он не ожидал ничего интересного, ему просто хотелось знать: насколько Бочаров расположен с ним откровенничать.

— Ну, мы все-таки с Минчевым были конкуренты, но особенных конфликтов не было. Несколько раз перехватывали друг у друга мелкие заказы, пару раз встречались на приемах. Вот, собственно, и все. — Он задумался. — Никаких стычек, никаких «наездов», быть его конкурентом было тяжело, в том смысле, что Минчев парень хваткий и никогда своего не упускал, но приятно, цивилизованно строил отношения, если вы понимаете, о чем я.

«А вы, Станислав Сергеевич, цивилизованно посылаете меня на фиг, подумал Денис, — и, в общем-то, по-своему вы правы. Хотя могли бы, конечно, выбраться из своей бутылки и облегчить душу, пока вас, как Минчева, не сожрали».

— То есть с вами в последнее время ничего такого не случилось, что могло бы мне помочь? — вслух спросил он.

— Да, в общем-то, нет, все было как обычно…

— Ну что ж, если что-нибудь вспомните, позвоните, — Денис протянул визитку, — в любое время, до свидания.

Он вышел из подъезда и не успел отойти и десяти метров, как запищал мобильник.

— Денис Андреевич, это Бочаров, вы недалеко отошли?

Денис, усмехнувшись, развернулся и пошагал обратно:

— Нет, я только что вышел на улицу.

— Подождите минутку, я сейчас спущусь.

Грязнов остановился у лавочки, на которой живо обсуждалась внебрачная беременность какой-то Лельки из второго подъезда. Вскоре вышел Бочаров и, расшаркавшись с соседками, предложил:

— Давайте пройдемся.

Молча они дошли до какого-то детского сада и, усевшись на вкопанные в землю шины, практически синхронно закурили.

— Будем считать, что я кое-что вспомнил, — нерешительно начал Бочаров. — Около двух месяцев назад ко мне в офис приходил молодой человек с интересным предложением. Он приносил документы, связанные с Минчевым. Показал, правда, только часть, так, знаете ли, для «затравки». Но этого было достаточно, чтобы понять — они настоящие и стоящие. Там были цифры, проверить которые не составляет труда.

— Он предложил вам купить их?

— Да. Но мы не сошлись в цене, и мне пришлось отказаться.

— Просил слишком дорого?

— Шутите! Эта информация не может стоить «слишком дорого»! С ней я бы мог вышвырнуть его с рынка в два счета. Просто я не готов был заплатить… — Бочаров замялся.

— Если не секрет — сколько?

— Секрет, — резко обрезал Бочаров. — Я вообще не знаю, зачем я вам это рассказываю. Глупо это и нерационально. Бизнес — это война, а на войне все средства хороши. Старею, что ли? Расчувствовался. Минчева пожалел…

— Как думаете, его убили?

— Кто? Даже если он вычислил, кто его опустил, что он мог? Нет, я думаю, он сам. И никаких концов вы, скорее всего, не найдете.

— Вы про этого молодого человека расскажите все-таки, — попросил Денис. — Как звали, как выглядел? Координаты вам какие-нибудь свои оставил?

Бочаров сокрушенно вздохнул:

— Зря вы это все. Хотя мне не жалко, пожалуйста. Выглядел обыкновенно: лет тридцать, высокий, жилистый, брюнет, волосы недлинные, зачесанные назад, улыбка приятная, одет со вкусом. Особых примет я не заметил. Представляться он не представлялся, просто сказал, что имеет ко мне выгодное предложение. А вот, — Бочаров порылся в кармане и извлек на свет божий смятый листок из блокнота, — он оставил номер телефона на случай, если я передумаю и все же решу купить у него документы.

— Но вы так и не решились?

— А то я бы стал с вами вообще разговаривать?

— Хорошо, а кто еще мог купить?

— Не знаю, но если вы выясните, к кому перекочевали муниципальные контракты Минчева, то это и будут те, кто купил.

Денис Грязнов. 25 июня

Когда Денис утром приехал в «Глорию», довольный, как слон, Макс уже его поджидал. Судя по более покрасневшим, чем обычно, глазам, гений домой не ездил и сегодня не спал. Когда он спит, вообще было непонятно. Зато насчет еды сомнений не возникало. По его же утверждению, чтобы восполнить потерю энергии из-за излучения мониторов, есть надо было непрерывно. Что он благополучно и делал. Отрицательной стороной этого замечательного процесса было то, что крошки от хот-догов, чипсов, пицц и тому подобной нездоровой пищи, а также капли от кока-колы, напитка элитных хакеров, очень скоро попадали на клавиатуры. Их приходилось раскручивать и чистить, а после трех-четырех чисток вообще выбрасывать и покупать новые. У Дениса даже была заведена особая, специальная статья расходов: «Клавиатуры — 2 шт. ежемесячно».

— Ну, хвастайся, — усмехнулся Денис. — Раскопал что-то?

— Угу, — довольно мурлыкнул Макс. — Следы «троянского коня» в ноутбуке Минчева.

Денис знал Макса давным-давно, нежно любил его толстую бородатую физиономию, нескончаемые шуточки, умение пить пиво с чипсами в неограниченных количествах, очень высоко ценил как специалиста, но отнюдь не всегда с первого раза понимал, о чем тот вообще говорит.

— Какого коня?

— Троянского. Не деревянного, конечно, — электронного. Я бы даже сказал, виртуального. А «троянский конь», доложу я тебе, подарок, которого совсем не ждешь. — Видя, что Денис все еще ничего не понял, он стал объяснять подробно: — Трояны в большинстве случаев чем-то похожи на вирусы и на «червей». У них схожие методы, но разные функции, которые они должны выполнять. Троян попадает на машину жертвы и там каким-нибудь методом активизируется. Например, самой жертвой. После активизации он должен проникнуть в систему, перехватить какие-либо функции, отвечающие, например, за безопасность или связь с «внешним миром». Вживаясь в систему, троян начинает собирать полезную информацию с «зараженного компьютера» и с помощью средств связи, например по модему, передавать эти данные или накапливать их для дальнейшего забирания в режиме manual, то есть вручную. Есть трояны, которые напоследок стирают всю информацию в компьютере. Видимо, подобным вирусом и был заражен ноутбук Минчева. Информация об адресе электронной почты, на который троян отсылает информацию, тоже обязательно должна быть в компьютере…

— И как ее узнать?

— А голова тебе на что дана? Чтобы есть?.. — Макс отправил пригоршню чипсов в рот. — Не-е-ет. Чтобы совать свой нос во все файлы без исключения.

И он начал возбужденно втолковывать Денису, как долго и упорно долбил трояна различными способами.

— Сначала я применил HIEW, потом SOFTICE, потом IDA. Никаких следов. Затем…

На любую тему, связанную с компьютерами, гений способен был говорить бесконечно. Денис обычно успевал понять десятую часть сказанного, но этого хватало для его, Дениса, детективных целей. Как все-таки Максу удалось выудить нужный адрес, Денис не дослушал, потому что ему в голову пришла новая мысль:

— А можно по адресу электронной почты вычислить географическое местонахождение компа?

Макс, недовольный, что его прервали на самом волнующем месте рассказа, проворчал:

— Зря, что ли, я целые сутки над компьютером Минчева сидел? Программа PING называется. Она помогает по адресу электронки выяснить истинный zip-код пользователя. Зная код, можно, проникнув в реестр провайдера, определить все что хочешь.

— И ты, конечно, проник и определил?

— Конечно. Нужный нам комп находится на площади Восстания, в здании бывшего НИИ. От провайдера туда заведена выделенная линия, на которой висит примерно полсотни компьютеров. Но я, кажется, знаю, к кому в конце концов попадала информация. В этом здании засела маленькая контора «E-Bittles». Специализируется фирма на сложной электронике и компьютерных взломах, им подобные фокусы по силам, они и не на такое способны.

— Ты их знаешь?

— Ага, знакомые ребятки. Я с ними встречался на одной хакерской вечеринке. Самая большая мечта их на сегодняшний день — собрать такую установку, которая бы позволяла подъехать к подъезду и скачать все с винта человека, который живет в этом доме. А начинали они с простого: в Армейке проникали сквозь закрытые двери и организовывали прослушивание непосредственного начальника, чтобы всегда иметь аргументы в свою пользу.

— А фамилии, прочие данные?

— Муха Валерий и Аркаша, кажется, Ратников. Лет им, наверное, по тридцать, Валера такой маленький, вертлявый, болтливый, Аркаша — молчун и себе на уме, но, по-моему, он поумнее Валеры будет. И все, собственно, я с ними общался-то один или два раза и не слишком тесно.

— Ну так поехали, более тесно пообщаемся, — предложил Денис.

— Езжай, — согласился Макс. — Не думаю, что они Минчева из своекорыстных убеждений опустили, может, их кто-то очень попросил…

— Что значит «езжай»? Вместе поедем. Ты их знаешь, сам говорил, тебе они охотнее все выложат.

Макс набычился и покраснел как рак:

— Не поеду. А если ты, шеф, их сюда притащишь и начнешь на меня кивать, считай, что я здесь больше не работаю.

— Ты чего, Макс? — возмутился Денис. — Эти гады занимаются экономическим шпионажем, из-за них народ стреляется, а в тебе вдруг сантименты проснулись.

— Это не сантименты, а элементарная профессиональная этика, — стоял на своем Макс. — Хакерская этика, если хочешь. Мы посоревновались, я победил, все их секреты вычислил, и довольно. Всякие там акции устрашения, передачи в руки правосудия, справедливого возмездия — это не ко мне.

— Что за бред, Макс? А если какой-нибудь урод ломанет банк, в котором сбережения твоей бабушки за последние тридцать лет хранились, и старушку от этого удар хватит, ты тоже будешь думать только об этике?

— Бабушку мою прошу не трогать! Но если такое случится, урода я, конечно, вычислю и счета, на которые он перевел деньги, и деньги с этих счетов верну взад. Но звать милицию, орать: «Ату его!!! Ату!!!» — я не стану. И не надо мне морочить голову дурацкими примерами. У нас конкретная ситуация, и именно в этой ситуации я тебе, шеф, говорю: нет. Не нравится, можешь меня уволить, а лучше я сам уйду.

— Ладно, — сдался Денис. — Увольнять я тебя не собираюсь, даже не надейся, и очной ставки тебе с твоими знакомцами тоже устраивать не стану. Но мне в таком случае нужны совершенно четкие указания, где и как искать результаты действия этого их… как ты сказал, трояна?

Макс моментально остыл, как будто и не было только что этой дурацкой перепалки, и, отправив в рот очередную порцию чипсов, начал объяснять:

— С наскока ты там ничего не найдешь, если они тебе сами не покажут, поэтому я сейчас напишу программулину, которая сбросит тебе все файлы с их сервера. Тебе нужен, скорее всего, именно сервер. Значит, возьмешь zip-диск — это на случай, если все пройдет полюбовно, на него поместится ровно столько, сколько они полезного могли взять у Минчева. А на другой случай — съемный винчестер. Просто запустишь мою программку, и она будет копировать все, кроме стандартного программного обеспечения. А уж я потом разберусь, что к чему. Хотя мой тебе совет: попробуй договориться, будет намного проще.

— Так вот что мы имеем на сегодняшний день…

Денис с Ольгой сидели в том же ресторане. На этот раз они пили чай со слойками.

Денис докладывал о проделанной работе:

— При осмотре вашего компьютера выяснилось, что с него действительно скачивалась информация. Следы ведут в некую фирму под названием «E-Bittles». Фирма специализируется на сложной электронике, а значит, вполне могла произвести все те подслушивающие устройства, которые мы нашли у вас в квартире. Кстати, в офисе Минчева их оказалось не меньше. И пока мы даже не догадываемся, кто все-таки эту аппаратуру установил. У вас не появилось никаких соображений?

Ольга пожала плечами:

— Не знаю. У нас дом под охраной. Сигнализация. Домработницу трудно заподозрить, у нее самые лучшие рекомендации. А потом, кто-то же пробрался еще и в офис.

Денис продолжил:

— С другой стороны, конкуренты вашего мужа вывели нас на некоего молодого человека, который предлагал им купить полную информацию о фирме Игоря.

— Когда это было? — Ольга заволновалась.

— Примерно за месяц до смерти Игоря.

— А как эта информация попала к нему?

— Возможно, молодой человек и фирма «E-Bittles» работают в связке. Нам известно, где находится фирма, следовательно, молодого человека тоже найдем. Наверняка он причастен к установке аппаратуры и, возможно, лично следил за вашим мужем.

— Лично следил за Игорем? — В глазах Ольги появилось выражение растерянности и смущения. — Значит, он и за мной лично следил?

— Не исключено.

Ольга надолго задумалась. Денис не мешал. Он знал, что в ходе расследования всегда выплывают факты, которые заказчику не нравятся, которые трудно принять.

Наконец Ольга заговорила, быстро, взволнованно, опустив глаза:

— Вы должны меня понять, Денис. Я так больше не могу. Я хочу уехать и обо всем забыть.

Ольга рассказывала, как ей стал ненавистен ее дом. Хотя сотрудники «Глории» удалили все подслушивающие устройства, Ольга все равно ощущала чужое, недоброе внимание.

— Зачем за мной следить? Что им от меня нужно? Квартира кажется мне теперь слишком большой, угрожающе огромной. Если случается вечером возвращаться домой, перед дверью я трачу по несколько минут, пытаясь унять дрожь в руках. Осторожно поворачиваю ключ в замке и быстро включаю свет в прихожей. Потом еще несколько минут стою, прислушиваясь, с открытой дверью, как бы оставляя себе путь к отступлению. Мне кажется, я схожу с ума. Время экзаменов закончилось. Все мои университетские друзья и подруги разъехались. Мне жутко и одиноко в этом доме, в этом городе. Я вас прошу, Денис, прекращайте расследование, получите отработанный гонорар. А мне поскорей надо уехать. Вот закончу некоторые дела и уеду.

Денис с удивлением слушал, как изливался этот эмоциональный поток, потом положил свою ладонь на ладонь Ольги. Она замолчала.

— Успокойтесь, Оля. Я уверен, вам ничего не грозит. У вас ведь сейчас ничего нет, взять с вас нечего.

— Да-да, совсем ничего нет.

— Вы не свидетель преступления и не носитель чужой тайны, зачем же кому-то на вас охотиться? Вы ведь ничего от меня не скрыли?

Она замахала руками:

— Нет, нет, конечно!

— Если у вас есть реальная причина опасаться за свою жизнь, говорите, не бойтесь, мы обеспечим вам охрану…

— Не надо охраны. — Стараясь не смотреть на Дениса, Ольга лихорадочно перерывала сумочку в поисках носового платка, из глаз ее капали слезы. Боюсь, что не смогу расплатиться с вами, если расследование будет продолжено.

Денис погладил ее по руке.

— Пока рано об этом говорить. Мы еще не использовали аванс, который вы нам заплатили. Так что не волнуйтесь. Расследование продолжается.

Борис Соломонович Хайкин. 25 июня

Со времени трагического инцидента в Покровском-Глебове прошло уже четыре дня, и Борис Соломонович, немного оправившись, давно приступил к работе. Работы накопилось множество, и Борису Соломоновичу приходилось допоздна просиживать за роскошным письменным столом думского кабинета, занимаясь бумагами, беседуя по телефону и принимая посетителей. Благотворный щадящий режим, предписанный когда-то Кормильцевым, приказал долго жить. И дело здесь не в том, что Борису Соломоновичу некогда было заботиться о своем здоровье и устраивать разгрузочный час, и даже не в том, что он стремился забыть о произошедшем. Дело было в первую очередь в том, что Борис Соломонович не мог себя заставить гулять в одиночестве (телохранители не в счет), без Найды, так скрашивавшей прогулки и придававшей им некое функциональное назначение (не просто так время тратится — собаку хозяин выгуливает).

Изменение режима не заставило себя долго ждать: сердце у Бориса Соломоновича снова стало побаливать, молоточки за грудиной все более уверенно занимали прежние позиции и принимались стучать в предрассветные часы, голова кружилась… Словом, все прелести напряженной депутатской жизни вернулись с лихвой.

В этот вечер Борис Соломонович сидел за рабочим столом, даже представления еще не имея о том, когда освободится. Только что он вернулся с деловой встречи, на которой из соображений коммуникабельности принял сто пятьдесят коньячку, и теперь было ему не так чтоб очень хорошо: тупая боль в груди не давала сосредоточиться. Борис Соломонович полез было в верхний ящик стола, где обычно хранился запас нитроглицерина, но вовремя вспомнил, что с некоторых пор заботу о пополнении «склада медикаментов» взяла на себя секретарша Ирина Георгиевна. Он нажал кнопку вызова, но отчего-то ответа не было. Борис Соломонович испытал даже некую досаду, как вдруг в дверь постучали и на пороге возникла Ирина Георгиевна собственной персоной. Была она весьма возбужденной и расстроенной, и у Бориса Соломоновича некстати мелькнула мысль: «Не иначе как просить о чем-то хочет, вечно у нее проблемы какие-то». Надо сказать, в секретарских кругах представительнице Бориса Соломоновича даже завидовали, ибо был он шефом очень снисходительным, лишней работой не нагружал, инициативу и напряженность работы поощрял, помогал решить любую проблему, вплоть до личных, в случае необходимости позволял пользоваться служебной машиной, сквозь пальцы смотрел на затянувшийся обед и вообще был на редкость приятен в общении. Со своей стороны Борис Соломонович Ирину Георгиевну очень ценил, как воплощение специалиста старой школы: она виртуозно «фильтровала» посетителей, как по телефону, так и лично, молниеносно разгребала авральные кипы бумаг, гениально управлялась с офисной техникой и вдобавок варила потрясающий кофе, до которого Борис Соломонович был великий охотник. Приближенностью к начальству Ирина Георгиевна не злоупотребляла, собой была хороша, одевалась так и вовсе прекрасно, да и возраст был самый что ни на есть приятный Хайкину: те самые «тридцать шесть», которые делают миловидную секретаршу еще и мудрым психологом и ценным специалистом. Стало быть, проблему Ирины Георгиевны Борис Соломонович настроился решить и даже заготовил уже ободряющую улыбку (а работы-то еще немерено!).

Тем не менее, как выяснилось, дело было вовсе не в личных бедах Ирины Георгиевны. Проблемы, кажется, возникли у самого Бориса Соломоновича. С самым сконфуженным видом Ирина Георгиевна неуверенно начала:

— Борис Соломонович, тут небольшая неувязка произошла. Только что звонил некто Штур, старший советник юстиции. Дело в том, что он уже дважды сегодня к вам прорывался. Но вы же меня о нем не предупреждали, я список просмотрела — никакого Штура. Ну, я и отправила его мягко так, как обычно, мол, вы заняты, у вас встреча, переговоры… Я просто подумала — мало ли, кто он, такие постоянно звонят, я решила, опять проситель какой-то на прием просится. А он только что в третий раз позвонил, устроил мне прямо скандал, так грубо говорил со мной, мол, если я вас не соединю с ним, то он вам повестку пришлет официально и вас чуть ли не под конвоем в Мосгорпрокуратуру отправят… Я даже сказать ничего не успела, он уже трубку положил. Правда, у меня телефон его есть, он еще в те прошлые два раза его оставлял, я записала. Борис Соломонович, простите, Бога ради, я перестаралась, конечно, но откуда же мне было знать?

Борис Соломонович вздохнул с некоторым облегчением, хотя и испытал в определенной степени досаду: все же Ирина зарывается иногда, цербер цербером, пусть даже из заботы о начальстве. Тем не менее никакого особенного криминала он в ее действиях не усмотрел, а потому решил быть мягким и всепрощающим.

— Ирочка, ничего ужасного не случилось, вы совершенно правильно действовали, мало ли что там ему надо. Но если уж он повесткой грозить взялся, значит, я и вправду им зачем-то нужен. Я так думаю, ведет этот Штур дело моего Покровского-Глебова, вот и хочет из меня еще что-нибудь вытянуть. Вы, милая, перезвоните ему действительно, извиняться особенно не надо, просто уточните, что ему конкретно нужно от меня, и пригласите к нам подъехать. Хорошо? Ну, давайте…

Ирина Георгиевна со счастливо-успокоенным видом выбежала из кабинета «выполнять», а Борис Соломонович позволил себе отвлечься от бумаг и еще раз обдумать причины, по которым какой-то советник юстиции Штур решил побеспокоить несчастного депутата-сердечника. Какие же еще могут быть поводы для общения с органами? Ничего, кроме трагического эпизода недельной давности со стрельбой и гибелью не последних в этом мире людей, на ум не приходило, и на этом-то варианте Борис Соломонович и остановился. Теперь по старой доброй традиции следовало на всякий пожарный продумать, как именно держаться с господином Штуром, о чем ему говорить, а о чем не стоит. За эти дни Борис Соломонович уже пробовал по своим каналам пробить информацию о произошедшем, но никаких внятных сведений не получил. Версии ходили самые разные, вплоть до покушения слишком рьяных поклонников на Кристину Арбатову, да и самого Бориса Соломоновича с ласковой подозрительностью спрашивали, не помнит ли он за собой чего. Вообще звонков с заботливыми расспросами было множество, а вот каких-то ценных новостей — ни одной. Стало быть, если никакой информации нет у него, всегда и все знающего, то и у грозной Мосгорпрокуратуры с таковой информацией негусто. Вот и бегают в очередной раз, опрашивают свидетелей в надежде на упущенные важные детали и улики. Вот только при чем тут он, Борис Соломонович, который ничего не видел, лежа ничком под прикрытием заботливой охраны? Может, господа милицейские рассчитывают, что Борис Соломонович владеет какой-то секретной информацией о жертвах и ее утаивает? А может, и совсем все просто: хотят лишний раз депутата потрясти, не любят они депутатов отчего-то… Как бы то ни было, Борис Соломонович приосанился и сказал себе, что в который раз повторять давно и неоднократно запротоколированные показания он не намерен, после чего немножко побрюзжал сам с собой на тот счет, что, мол, старшим советникам юстиции, раз они такие важные птицы, надо бы реальным делом заниматься, а не отвлекать занятых людей…

С тем он и склонился было вновь над толстой папкой, когда после быстрого осторожного стука в кабинете вновь появилась Ирина Георгиевна. На этот раз она была уже не растерянной, а откровенно перепуганной.

— Борис Соломонович, там в приемной ждет… Он тоже советник юстиции, только из Генпрокуратуры. Но он даже не звонил перед этим, никакой договоренности о встрече, просто приехал и настаивает, чтобы прямо к вам. Я сказала, узнаю. Фамилия его Турецкий, строгий такой, хотя и вежливый…

Да что ж это такое, в сердцах подумал Борис Соломонович. Чтоб на одного бедного депутата такая охота со стороны следственных органов. Где ж вы, родные, ходите, когда реальная проблема у человека, и чего ж вы человека осаждаете и трясете всем скопом, когда он — ни сном, ни духом?! Никакого же сердца не хватит на все эти игры, честное слово!

Произнеся про себя эту возмущенную тираду и несколько раз мысленно повторив пару-тройку жестоких ругательств, Борис Соломонович спокойно улыбнулся застывшей в ожидании приказа и тем напоминавшей пресловутую борзую Найду Ирине Георгиевне. Улыбнулся — и кивнул: давай, мол, зови, ничего ужасного не происходит, не колотись раньше времени. Ирина Георгиевна несколько приободрилась и резво направилась в приемную приглашать к шефу чиновника из Генпрокуратуры РФ с любопытной фамилией Турецкий. Через секунду секретарша вновь появилась, а за ней следом в кабинет вошел весьма представительный субъект, очень неплохо одетый, со спокойной улыбкой, но холодными глазами. Бросив пристальный взгляд на вошедшего, Борис Соломонович посчитал нужным встать, выйти из-за стола, протянуть с улыбкой руку и указать на мягкий уголок — дескать, прошу, побеседуем в непринужденной обстановке.

Субъект все это воспринял довольно благосклонно, руку Хайкина пожал, представившись Александром Борисовичем Турецким, старшим следователем по особо важным делам. Тут же по новодельным правилам хорошего тона старший следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий предложил Борису Соломоновичу изящную визитную карточку, ненавязчиво подтвердившую сказанное. Они расположились в мягких черных с бежевым креслах у столика из толстого зеленоватого стекла, Ирина Георгиевна, демонстрируя высшую степень своего фирменного обаяния, осведомилась на предмет чайно-кофейных пристрастий и была несказанно обрадована, что оба мужчины предпочли кофе: здесь она могла блеснуть мастерством, что, возможно, настроило бы Турецкого на благодушный лад по отношению к Борису Соломоновичу. Вплоть до ее появления с расписным жостовским подносом недурно знакомые с правилами делового этикета Турецкий и Хайкин вели непринужденную беседу, едва ли не о погоде. Наконец, когда кофе был разлит по чашкам и на столе появились конфеты и печенье, можно было приступить и собственно к причине появления вежливого Александра Борисовича Турецкого в думском кабинете Бориса Соломоновича Хайкина. Борис Соломонович продемонстрировал высшую степень лояльности к следственным органам, негромко крикнув вслед уходящей секретарше: «Ирина Георгиевна, будьте добры, меня ни для кого нет». И вот, отпив благоухающего кофе из толстой черной чашечки, хозяин кабинета ласково начал:

— Так что же, Александр Борисович, вас привело в наши думские закоулки?

Александр Борисович чувства юмора лишен не был, а потому отвечал в том же духе:

— Да я, знаете ли, на запах газа прибрел и нефти тоже, конечно.

Борис Соломонович недоуменно поднял брови, а Турецкий тем временем продолжал, и недоумение Хайкина все возрастало, ибо стрельба в Покровском-Глебове к визиту старшего следователя по особо важным делам, как выяснилось, никакого отношения не имела.

— Борис Соломонович, мы бы хотели получить от вас некоторые сведения. Касательно тендера на строительство ветки нефтепровода Тюмень — Новоришск. Насколько нам известно, вы с положением дел знакомы не понаслышке и могли бы нам подсказать кое-что.

— И что же именно вас интересует? Там вроде бы все кристально чисто, пробормотал насторожившийся Борис Соломонович.

— Видите ли, в первую очередь нас интересуют кое-какие базовые данные. Как нам известно, тендер состоялся полгода назад, ветка Тюмень — Новоришск признана проектом перспективным, в соревнование вступили очень и очень многие, и в итоге права на строительство получила фирма «Бен Ойл». Но вот полгода прошло, так все было замечательно и выгодно, строили не как-нибудь, а под государственные гарантии, с деньгами вроде бы все сложилось…

— И что же? — осторожно нарушил неожиданно возникшую в монологе Турецкого многозначительную паузу Борис Соломонович, ощущая даже некое неприятное покалывание в ладонях (что было у него всегда признаком предчувствия надвигающейся неминуемой опасности).

— А что было? Строили-строили, да так и не построили, хотя уж давно пора бы, все сроки прошли. И теперь вот государство платит неустойку, можете представить?

Борис Соломонович на всякий случай сокрушенно поцокал языком, одновременно стараясь сохранить независимо-удивленный вид. А Турецкий между тем, эдак лениво похрустывая швейцарским печеньем, продолжал:

— Вы ведь, Борис Соломонович, если не ошибаюсь, возглавляли тогда думский комитет по топливу?

Борис Соломонович осторожно кивнул (ладони уже не просто покалывало, предупреждающий об опасности зуд стал нестерпимым).

— А вы знаете, — продолжал иезуитски-спокойный Александр Борисович Турецкий, — поговаривают, что интересы «Бен Ойл» в правительстве кто-то лоббировал…

Вот и прозвенел первый звонок тревоги, подумал Борис Соломонович и приказал себе не наглеть, не лезть в бутылку раньше времени. Пока можно все спокойно отрицать, но не обижаться и тон выдерживать не слишком сухой — это может и насторожить собеседника. Поэтому он спокойно отпил остывающего кофе и легко произнес:

— Александр Борисович, если речь идет о лоббировании, то мне совершенно на эту тему нечего сказать. Таковую возможность я исключаю начисто. Как вы правильно заметили, я тогда эти вопросы курировал напрямую, и сведения такого рода мимо меня не просочились бы. А я бы в стороне ни в коем случае не оставался, слишком ответственный это проект, чтобы под него кого-то бестолково проталкивать. Я вам могу сказать одно: все было честно. Во всяком случае, никакие доказательства обратного мне не известны. Лоббирование! — при последнем слове Борис Соломонович тонко усмехнулся, всем своим видом показывая, сколь нелепы подобные подозрения, когда речь идет о таком серьезном проекте, как «Тюмень — Новоришск».

Он готов был к тому, что Александр Борисович Турецкий примется настаивать, прицепится к какому-нибудь слову (хотя слова Борис Соломонович выбирал максимально тщательно): эти следователи такие ушлые-дотошные, дай им палец — руку откусят. Однако здесь ожидался приятный сюрприз, ибо следователь Турецкий казался совершенно успокоенным и удовлетворенным ответом, на продолжении разговора не настаивал и едва ли не извинялся за ненужное беспокойство. Скорее всего, следователь Турецкий с рождения был посвящен в тайны успешной коммуникации, воспетые Дейлом Карнеги, поскольку у Бориса Соломоновича возникло немедленное и настойчивое желание доказать Александру Борисовичу, что тот нисколько его не побеспокоил, что всегда приятно задушевно побеседовать за кофейком с интеллигентным человеком и так далее.

А потому настроившийся было отбыть Александр Борисович был гостеприимно усажен обратно в кресло, Ирина Георгиевна, лучась улыбками, принесла новый кофейник, и собеседники приступили к разговору на абсолютно посторонние темы, дружно осуждая перемены в стране за последние годы, слегка разочарованно оценивая детали внешней и внутренней политики и рассказывая байки о наиболее примечательных личностях-«думцах», каковых баек Борис Соломонович знал множество (а многие, говорят, даже выдумал лично и пустил в народ).

Когда наконец государственный советник юстиции третьего класса Александр Турецкий со словами «вкуснейший кофе у вас, Борис Соломонович» покинул гостеприимный кабинет депутата Хайкина, Борис Соломонович вернулся за рабочий стол и попытался прокрутить в голове эту примечательную беседу. Его охватило чувство недоумения, ибо разговор, по зрелом размышлении, производил впечатление бессмысленного и бесцельного. А таких разговоров Борис Соломонович Хайкин не любил и откровенно побаивался…

Сева Голованов и Николай Щербак. 26 июня

— Ты б еще пиджак малиновый напялил, честное слово! Где ты выдрал-то лапсердак этот свой, а, Головач?

Сева Голованов был не на шутку оскорблен: черный френч и «почти настоящие» часы «Омега» ему исключительно из родственной симпатии дал поносить троюродный брат. Брат был человек знающий, и если он утверждал, что каждый приличный мафиози ходит в черном френче и с «Омегой» на волосатом запястье, значит, так оно и было. Щербак оделся значительно проще, пиджак на нем был вполне цивильный, но до головановского черного френча явно не дотягивал, поэтому Сева решил, что Николай просто завидует, и на том успокоился.

— Такое название испаскудили, гады! У меня, можно сказать, вся боевая юность под «Битлов» прошла, сплошной «естердэй», так нет, не могли святых воспоминаний пощадить, — бубнил Щербак, пока ехали. Этим самым «естердэем» он в итоге таки заразил Голованова, который никак не мог отделаться от привязчивой мелодии и немузыкально напевал ее себе под нос вплоть до самой площади Восстания. Вообще-то доблестные сотрудники «Глории» честно планировали обсудить детали поведения по пути, но все как-то было не до того. Сначала Головач рассказывал о троюродном брате и демонстрировал скудные возможности поддельной «Омеги», потом обоим синхронно захотелось есть, и они остановились купить по хот-догу, потом их чего-то повело на ностальгию, вызванную названием пресловутой фирмы «Биттлз»… Короче, к тому моменту, как они оказались у входа в здание бывшего НИИ на площади Восстания, у сыщиков созрело решение: положиться на сыскарскую интуицию и действовать экспромтом.

В бывшем НИИ ныне никакими научными исследованиями и не пахло, а пахло как раз наоборот халявными деньгами. Здание было целиком выкуплено под офисы. Фирмы побогаче арендовали целые этажи, конторам попроще, вроде «Биттлз», хватало и одной комнаты.

В лифте Сева не мог отказать себе в удовольствии еще раз полюбоваться собственным отражением в зеркале. Лифт останавливался практически на каждом этаже, все время входили и выходили какие-нибудь длинноногие девушки с папками в руках, и всякий раз Головач приосанивался, норовя нажать кнопку лифта так, чтобы из-под манжеты показалась несчастная «Омега». Щербак тихо давился от смеха, но вскоре ему пришлось взять себя в руки, поскольку лифт остановился на нужном этаже, а значит, настало время входить в роль.

— Ну, стало быть, действуем по обстоятельствам и по настроению. Я так думаю, они там зеленые совсем, так что можно особенно не напрягаться.

— А че напрягаться, братан? — Головач продемонстрировал профессиональную «распальцовку», и «мафиози» двинулись по темному коридору, вглядываясь в указатели и надписи на дверях.

Фирма «Биттлз», как в принципе «жукам» и полагается, забилась в самый дальний угол. На стене коридора висела ламинированная стрелка, на которой простейшим «таймс-нью-романом» было набрано: «Е-Bittles: разработка, установка, сборка любых видов электронного оборудования». Тяжелая стальная дверь оказалась приоткрытой, хотя и была оснащена таким же переговорным устройством, что и на прочих герметично запертых дверях офисов по соседству. Из-за двери неслась музыка, не отстающий от времени Щербак узнал Земфиру.

Даже зная, что спецы по электронике ютятся в одной-единственной комнатке высотки бывшего НИИ, рядом с офисом какого-нибудь нетленного «Гербалайфа», Щербак и Голованов не предполагали, что их ожидает подобное зрелище. Офис «Биттлз» представлял собой практически пустое помещение с голыми стенами, увешанными постерами, дурацкими малопонятными лозунгами, которые обожают все без исключения профессионалы-компьютерщики, и глуповатыми распечатками интернетовских приколов. В углу почти до потолка громоздились картонные коробки неизвестно из-под чего, под потолком и поверх плинтусов нависали целые гроздья проводов, на подоконнике фырчала кофеварка, рядом с ней обретался музыкальный центр, откуда и доносилось надрывное пение Земфиры. В комнате было всего два больших стола, на обоих стояло по паре мониторов и системных блоков, уж это-то Щербак и Голованов узнали, но назначение прочих многочисленных пищащих и подмигивающих предметов так и осталось для них загадкой. Трубка радиотелефона почему-то лежала на полу перед дверью.

Два парня, склонившиеся над монитором одного из компьютеров, не обратили на вошедших никакого внимания. Они, судя по всему, ругались. Но что именно они говорят — было совершенно не ясно: сплошные технические термины и компьютерный сленг. Макс по сравнению с ними просто мастер и истый популяризатор русской словесности, хмыкнул про себя Голованов, он хотел было интеллигентно кашлянуть, но вовремя вспомнил о своем временном статусе и зычно возвестил:

— Але, Кулибины, про бабки будем говорить, нет?

Тактика себя оправдала — оба «жука» немедленно повернули головы и уставились на вошедших. Впоследствии Сева неоднократно поминал добрым словом троюродного брата и доставал Щербака самодовольством, поскольку черный френч свою роль все-таки сыграл. Уважительное внимание «Кулибиных» сосредоточилось исключительно на Севе, минуя Щербака. Хотя Щербак тут же без особых усилий добился реванша. Раздался мелодичный звонок, и Николай небрежно вынул из кармана своего простого светлого пиджака крошечный «эриксон» самой последней модели («трубку» ему для создания имиджа одолжил Денис, и Денис же позвонил в условленное время). Секунду Щербак слушал, а потом веско и тихо, но так, чтобы электронщики его слышали, ответил:

— Да, по штуке за каждый. Возьми сотню, а лучше забирай всю партию.

И снова привычным движением сунул телефон в карман, как будто сто лет его там носил.

Электронщики по-прежнему выжидательно молчали, и, пока посрамленный Сева, как ныне принято выражаться, «надувал щеки», Николай внимательно рассматривал «биттлов», мысленно примеряя их внешность к уже известным данным.

Парень слева, сидевший за столом, был, по-видимому, Аркадием Ратниковым. Внешне он был малоинтересен: редкие волосы, небольшие светлые глаза, узкие плечи. От привычного образа «гения современных технологий» (взлохмаченные волосы, джинсовый комбинезон и сумасшедшие глаза за стеклами очков) Ратникова радикально отличала какая-то подчеркнутая аккуратность, и он вполне выглядел даже старше своих неполных тридцати, с какового возраста к человеку и начинают присматриваться внимательно. В целом он производил впечатление тщательности и компетентности, что, безусловно, должно было импонировать клиентам, но как-то совершенно не вязалось с почти вызывающе небрежной атмосферой офиса.

Зато к этой атмосфере наилучшим образом подходил второй электронщик, Валерий Муха, которому как раз совершенно нельзя было дать на вид его законные двадцать восемь лет, — максимум двадцать пять, а то и меньше. Он был некрасивым и бойким, отдаленно напоминал юного Константина Райкина, хотя и не обладал подобным обаянием в полной мере. Он постоянно находился в движении, его глаза перебегали с одного лица на другое. Он же прервал «застоявшуюся» паузу:

— Мы тут так закрутились — ничего не слышим, ничего не видим. Чем можем вам помочь? — За время этой короткой реплики Муха успел дважды слетать от стола к окну: первый раз — выключил исходившую паром кофеварку, второй — замолчал неуемную Земфиру, снова уселся, покачался в кресле, опомнился, смахнул с двух стульев обломки печатных плат, махнул гостям присаживаться, и все это с неформальной улыбкой и совершенно невоздержанной жестикуляцией.

Голованов набычился и стал отвечать, адресуясь к Аркадию Ратникову, в котором сразу распознал «старшего»:

— Короче, нам надо, типа, с одного пейджера все, что туда валят, скачать. Пацаны сказали: пять штук. Не в напряг. — Макс, инструктируя друзей перед операцией, рассказал о том, что «Биттлз» якобы за пять тысяч долларов изготавливают всем желающим устройство, перехватывающее любые пейджинговые сообщения. На этом-то сыщики и решили «жуков» прижать.

Электронщики молча смотрели на гостей. Снова повисла тягостная пауза. Щербак понял, что нужно спасать положение. Поскольку Головач, как неумелый характерный актер, взял на себя яркую роль «быковатого» покупателя, Щербаку удачно досталась роль более выигрышная: эдакий реальный хозяин положения, до поры до времени предпочитающий оставаться в тени. Поэтому он мог позволить себе не размениваться на анекдотические интонации и выражения и заговорил вполне серьезно и вежливо:

— Видите ли, у нас действительно есть информация, что многие довольно давно и успешно используют электронные устройства, отслеживающие данные, поступающие на пейджеры и даже мобильные телефоны. Мы бы, собственно, и хотели об этом с вами проконсультироваться.

На этот раз Аркадий Ратников подал голос:

— Если вас интересует, существует ли такая возможность, ответ — да, существует и с некоторых пор применяется. Расценки, которые вы назвали, тоже в принципе соответствуют действительности.

И снова пауза. «Грамотно», — оценил про себя Щербак. Сами с предложением услуг не лезут, ждут, пока попросят. И, вежливо улыбнувшись, он продолжал давить:

— Дело в том, что один наш знакомый, естественно, никаких имен мы называть не будем, в свое время воспользовался именно вашими услугами в подобной ситуации. Он и порекомендовал к вам обратиться.

Сева, которому надоело бездействие и вынужденный уход на второй план, немедленно вставил:

— Точно, сбоев, говорит, не было. Нормальные пацаны, расклады понимают.

Педантичный Ратников, видимо, еле удержался, чтобы не поморщиться, и все свое внимание сосредоточил на Щербаке как более интеллигентном клиенте. Николай мысленно поздравил себя с выбранной ролью. Между тем Муха, вдруг не понятно почему резко снизивший двигательную активность, нахмурился:

— Вы нас, пожалуйста, извините, но тут, видимо, что-то не так. Если какое-то оборудование установить, локальную сеть проложить или что-то подобное — это по нашей епархии. А с «подслушкой» и «подглядкой» мы дела не имеем.

Ратников, может, и хотел сказать нечто противоположное, но, видимо, здраво придерживался принципов корпоративной этики. А потому промолчал. Сева растерялся и тоже помалкивал, чувствуя, что расставлять пальцы и взывать к пониманию «братанов» смысла не имеет и успеха такая тактика не принесет. Только Щербак не сбавлял напора:

— Я могу вас заверить, что никаких таких шпионских целей мы не преследуем. Нам действительно нужно некое отслеживающее устройство, поскольку мы опасаемся утечки информации и не имеем другого способа это проверить. И, как бы там ни было, компетентные люди порекомендовали обратиться именно к вам, назвали конкретно вашу фирму и дали нам именно ваши реквизиты.

Голованов, правильно истолковав взгляд Щербака, лениво открыл барсетку и принялся рыться в ней, зазывно хрустя бумагой и то и дело приоткрывая краешки купюр изысканно-зеленого цвета, которые якобы пересчитывал (на самом деле в барсетке было ровно пять тысяч двести долларов, причем двести лишних Денис Грязнов выделил «на всякий пожарный», тем не менее Сева усиленно делал вид, что никак не может отделить от реально крупной суммы эти несчастные пять штук). Когда он наконец извлек деньги, то с трудом удержал уже буквально рвущуюся с языка фразу: «Мы, пацаны, фуфла не гоним». Но это был бы уж совсем водевиль какой-то, поэтому он просто молча продемонстрировал, что необходимая сумма может прямо сейчас поступить в полное распоряжение электронщиков.

И сотрудники фирмы «Биттлз» капитулировали. Деньги-то — вот они, да и клиенты явно люди солидные.

Без всяких предисловий и объяснений: извините, мол, не за тех приняли, мало ли, мол, кто тут ходит, Муха в третий раз слетал к окну, подтянул к компьютеру антенный кабель, воткнул штекер в системный блок и, поколдовав над клавиатурой, жестом пригласил клиентов полюбоваться.

По почерневшему экрану снизу вверх побежали строчки сообщений самого разнообразного содержания, неизменно начинавшиеся с номера абонента.

— В комплект входит принимающая тарелка, плата декодера и программная настройка на нужный диапазон, — сухо пояснил Ратников. — Устраивает?

— Дык без базаров! — расплылся в улыбке Сева, нажимая в кармане френча кнопку маячка и подавая тем самым сигнал Денису подниматься.

— Выковыривать будете или у вас еще есть?

Ратников открыл ящик стола и вынул ничем не примечательную зеленую платку:

— Только ваш компьютер должен по производительности соответствовать определенным требованиям…

Каким именно требованиям, он договорить не успел. Обшарпанный офис фирмы «Биттлз» в одно мгновение наполнился людьми в камуфляже, голосами и топотом. Голованова и Щербака повязали в компании с «жуками». Чудо-прибор был изъят, доллары тоже, естественно, оказались нелишними.

Замначальника спецподразделения «Р», сорокалетний подполковник милиции Кирилл Дудинцев, лично руководивший операцией, был явно доволен, испытывая те самые эмоции, которые в американских детективах именуются «застичь с дымящимся пистолетом», однако, как человек сдержанный, бурного восторга не проявлял. Тем временем его подчиненные осматривали офис, и Сева Голованов еле удержался от нервного смеха, когда из неосторожно задетого кем-то музыкального центра как ни в чем не бывало грянула Земфира с весьма подходящими к случаю словами: «Я стучала в дверь открытую, ты молчала, как убитая».

Денис появился в офисе «Биттлз» через каких-то пять минут. Как раз вовремя, чтобы понаблюдать своих оперативников распростертыми на полу, с разбросанными в стороны ногами и руками на голове. Ему не особенно понравилась эта картинка. Черный френч Голованова Денис, на свою беду, увидел и вовсе впервые и к этому зрелищу готов не был совершенно. Настроение у Грязнова испортилось, он с трудом пробился к довольному Дудинцеву — проблему следовало решать. Против всяких ожиданий разговор у них получился и последствия имел самые позитивные.

Грязнов и Дудинцев стояли у пыльного окна и курили, Денис вежливо и внятно втолковывал подполковнику, что два крутых мафиози (да-да, и тот, что в черном френче, — тоже, это все в целях конспирации), только что передавшие пять тысяч долларов монстрам электронного шпионажа, на самом деле обычные оперативники частного детективного агентства «Глория». Превозмогая чувство глубокого отвращения, они пошли на этот маскарад, поскольку только таким путем можно было выйти на верный след.

До Голованова и Щербака доносились отдельные фразы Дениса, говорившего, сам того не замечая, с интонациями пионера, рапортующего на сборе:

— То есть речь идет не о факте купли-продажи, а о тщательно спланированной провокации, организованной нашими сотрудниками… Естественно, а как они могли деньги не передать… Да у нас клиенты с такой вот проблемой. У них бизнес страдает самым серьезным образом из-за этих приборов… Нам главное было сейчас проверить эту фирму и убедиться, что устройство производят и продают именно они… После этого их бы, естественно, тут же, немедленно вам и передали! Но сначала ведь нам нужно было удостовериться…

Кирилл Дудинцев поверил Денису практически сразу. Никаких оснований сомневаться в правдивости его объяснений у подполковника не было. Сами по себе объяснения были исчерпывающими (уж что-что, а объясняться с официальными лицами в экстренных ситуациях Денис умел виртуозно, знал, какую выбрать интонацию и какое выражение лица). Кроме того, ситуацию самым замечательным образом разбавил факт «неофициальный».

— Так ты, значит, и есть племянник Вячеслава Ивановича? — возвращая Денису «корочки» его и Щербака с Головановым, совершенно беззлобно поинтересовался Дудинцев. А мог бы, между прочим, и озлобиться — полагал ведь, что двух зайцев одним махом повязал: и производителей шпионской аппаратуры, и потребителей, а оказалось, только одного. — Ладно, бывает. Правда, больше в детективах и в американском кино. Честно признаюсь, фээсбэшники нам дорожку пару раз перебегали, какие операции из-за них срывались. А вот с «частниками» до сих пор пересекаться не приходилось. Хорошо работаете. Или повезло?

— И повезло, конечно… — усмехнулся Денис, конфликт был улажен.

Щербака и Голованова отпустили немедленно, Денис проводил их до лифта и, стараясь не смотреть на убийственный Севин френч, попросил дождаться его в «Глории». Теперь ситуацию нужно было тщательно проанализировать и, по всей видимости, практически полностью перекроить принятую ранее стратегию. В любом случае оставаться на территории «Биттлз» «крутым мафиози» уже не имело смысла, Денису же Кирилл Дудинцев предложил присутствовать при допросе Ратникова и Мухи. Последний, провожая взглядом выходящего в дверь Голованова, беззлобно бросил ему вслед: «Сразу я вас раскусил, такие пиджаки лет семь назад носили, да и барсетка у вас из кожзаменителя…» Голованов поймал себя на желании втянуть голову в плечи, однако чувство юмора победило, тем более что рядом буквально рыдал от смеха Щербак, так удачно выступивший с «эриксоном».

Отпустив своих оперов, Грязнов вернулся в разоренную комнату «Биттлз», где Дудинцев уже взялся «потрошить» электронщиков. Денис, прислушиваясь к первым стандартным вопросам, направился к окну и включил кофеварку: ощущение усталости появилось только сейчас, и кофе оказался весьма кстати. Дудинцев на секунду прервался:

— И мне сделай, Денис, да?

Кружек в комнатке ударников электронного труда было как раз две, так что «жукам», равно как и парням в камуфляже, пришлось дожидаться очереди, причем «жуки» в этой очереди, естественно, оказались крайними.

Впечатления Дениса от «Кулибиных» в точности совпадали с впечатлениями его оперативников (что заставляет всерьез задуматься о феномене кадровой политики детективного агентства «Глория»). Ратников показался Грязнову человеком очень закрытым и явно знающим больше, чем говорит, однако его унылость позволяла надеяться на общую слабость характера. Муха со своей эмоциональностью и на редкость нервной мимикой тоже производил впечатление неплохого актера, который надеется гримасами, вспышками гнева и мгновенными сменами настроения отвлечь внимание от истинного значения произносимых им слов.

Оба электронщика сначала взялись играть в отважных юных партизан и героически хранили молчание. Однако Кирилл Дудинцев не видел необходимости в каких-то особенно виртуозных способах «раскалывания».

Он просто и спокойно обвинил их в соучастии в шпионаже и шантаже.

Денис Грязнов. 26 июня

— Э-э-э! Какой шпионаж, какой шантаж, что за бред! Нам кино некогда смотреть, мы эти дела про Штирлица с детства не помним! — Муха был восхитительно грозен и оскорблен в лучших традициях. Брови он нахмурил, губы выпятил, темные глаза вылупил вплоть до угрозы выпадения из орбит и в целом более всего напоминал сейчас рассерженную обезьянку. Ратников тоже отреагировал сообразно образу. Он погрузился в каменное молчание, плечи его, однако, скорбно опустились, и стало ясно, что в амплуа попранной добродетели ему равных нет. Денис, от природы не склонный к меланхолии, в эту патетическую минуту откровенно забавлялся, Дудинцева же глупые детские запирательства просто-таки бесили: ведь все равно же сейчас все расскажут, и тем легче расскажут, что знают, что ничего им не сделают, так чего кочевряжиться? И он, сдерживая раздражение (направленное в том числе на Грязнова, который мог бы и не демонстрировать всем желающим безмятежную улыбочку), сказал:

— Нет, я все, конечно, понимаю, вы ни у кого денег не вымогали, с ножом к горлу не приставали и шифровок по радио не передавали. Все это замечательно. Но вы мне вот что объясните. У вас что же, ни разу даже подозрения не возникло, даже догадки, зачем у вас этот хитрый приборчик покупают злые дяди с большими деньгами?

Судя по всему, Ратников полностью предоставил право отвечать своему партнеру. И Муха этим правом пользовался чуть ли не с удовольствием, засыпая присутствующих потоками гнева, досады, жалоб и оправданий:

— Слушайте, вы! Да какое мне дело до того, зачем там кому нужен этот проклятый прибор? Я вам еще раз повторяю, может, вы с первого раза не поняли. Мы с Аркадием занимаемся электроникой, понимаете? Повторяю по слогам: э-лек-тро-ни-кой! Наше дело — схемки рисовать, проводочки протягивать, пимпочки придумывать, чтобы лампочки горели и музычка играла. Все! Что там дальше с этими пимпочками-лампочками станут делать — нам глубоко по барабану!

Момент паузы, когда вошедший в раж Муха переводил дыхание, Грязнов выбрал для избитого, но зато, как правило, эффективного приема, которым иногда приходилось окорачивать зарвавшихся клиентов. Он медленно поднялся, вплотную подошел к истеричному «жуку», которому теперь приходилось смотреть на Дениса снизу вверх, задрав голову, и сказал очень тихо и очень отчетливо:

— Вы, уважаемый, может быть, не совсем отдаете себе отчет, где и почему находитесь. Мы с вами не на базаре и не в женской парикмахерской. Вы тон свой хамский оставьте для ваших клиентов-бандитов, а с представителями власти потрудитесь быть повежливей. Не раскачивайтесь так на стуле, не ровен час, ножка подвернется, давно не падали?

Все это было ни к чему, так, маленькая забава плюс пять секунд производственной гимнастики: все же встать пришлось, пройтись и постоять возле этого вспотевшего юродивого. Тем не менее за это время Кирилл Дудинцев успел немного передохнуть, перевести дыхание и справиться наконец с раздражением.

Пора было, однако, сменить тему. Вернее, ее конкретизировать. И следующий вопрос задал Денис. С Дудинцевым они предварительно обо всем договорились: подполковник на удивление легко позволил ему поговорить с «жуками» о «своем», видимо, понимая, что на допрос к следователю Дениса никто не пустит и что, оправившись от первого испуга, электронщики вообще не станут разговаривать с «частником», не имеющим официальных полномочий.

Обращался Денис, скорее, к Ратникову, по-прежнему сидевшему молча, в то время как Муха сверкал глазами в сторону Грязнова, подобно театральному злодею. Денис медленно, четко произнося слова, сказал:

— Игорь Минчев. Бизнесмен Игорь Минчев. Это имя вам о чем-нибудь говорит?

И Ратников, и Муха почти синхронно покачали головами. Конечно, правды не узнаешь, но, во всяком случае, Денис не заметил никаких внешних признаков узнавания. Никаких искорок в глазах, никакого многозначительного обмена взглядами и уж, конечно, никаких дрожащих рук. Имя Игоря Минчева они, похоже, действительно слышали впервые.

— Хорошо. Тогда я уточню. Может быть, не звучали имена, но вы слышали о такой истории: некий бизнесмен покончил с собой. А покончил он с собой, потому что разорился. А разорился он благодаря вашим приборам. Этот случай как-нибудь стал уже вам известен?

Опять синхронное отрицание. А Муха, продолжающий усиленно демонстрировать свою эмоциональность и восприимчивость, еще и бормочет толстыми губами:

— Мы что теперь, в каждом самостреле обвиняться будем? Нашли убийц, засудить некого?

Денис гнул свою линию, в отличие от подполковника Дудинцева не испытывая ни малейшего раздражения. Он достал клочок бумаги с записанными на нем цифрами:

— Я вам покажу сейчас номер мобильного телефона. Вы внимательно посмотрите и скажете, просил ли вас кто-нибудь отслеживать какую-либо информацию, поступающую на этот номер или исходящую от него. Возможно, этот номер просто покажется вам знакомым.

Муха, кажется, многое мог бы сказать, во всяком случае, губы его шевелились крайне выразительно. Даже Ратников явно припоминал в данный момент что-то, что мог бы сказать приставучему детективу. Однако вспоминали они явно не факты, относящиеся к номеру мобильника, лежащему перед ними. Они вспоминали просто слова, Денис эти слова прекрасно знал и неоднократно их использовал по делу и без дела. Тем не менее в данный момент он предпочел бы с этими словами дела не иметь и поэтому незамедлительно повторил вопрос и на всякий случай отчетливо произнес цифры номера вслух (кто их знает, может, они этот телефон только слышали, им его называли, а записанным на бумаге они его не идентифицируют), однако Ратников с Мухой только мотали головой и молчаливый Ратников даже произнес:

— Впервые видим.

Дудинцев поднялся из-за стола и подошел к окну, закурил, снова включил кофеварку. Денис явственно услышал бурчание Валеры: «Глушат этот кофе, как психи, наш кофе, наш сахар, наши кружки, даже в голову не придет, что мы, может, тоже хотим…»

— Денис, подойди-ка на секунду, — попросил подполковник.

Грязнов и сам был рад хоть на пару минут прерваться: упорное тупое сопротивление титанов электронных развлечений уже стало ему надоедать. Он подошел к окну, а Дудинцев, врубив Земфиру на всю катушку, наклонился к самому его уху:

— Денис, так они не скажут. Ты даже вопросы им так и такие задаешь, что на них отвечать — себе дороже. Я им тоже не верю, я чувствую, что ты прав и этот твой Игорь Минчев, возможно, как-то тут завязан, хотя они хорошо держатся. Но им грозить нашими мерами бесполезно, они ведь штрафом отделаются и заживут, как раньше. Только более осторожно, чем раньше. И они это сами прекрасно понимают. Вот если бы чем-то другим можно было им пригрозить…

Денис секунду смотрел на Дудинцева, не очень понимая, чем именно следует грозить Мухе и Ратникову. Но наконец понял. Заулыбался и отправился обратно к столу, где томились ожиданием «жуки». Взгляд Мухи не отрывался от кофеварки, и жалостливый Грязнов решил через пять — десять минут все-таки налить кофе измученному Валере. Но этот кофе еще надо было заслужить, поэтому он спокойно сказал:

— А знаете, парни, я тут тоже придумал одну штуку. Не электронную, конечно, куда мне… Так, чисто техническую. Уже знаю людей, которые мне будут благодарны. Может, даже денег дадут плюс почет у благодарных потомков. Я вас, ребята, сдать решил. Есть, понимаете, куча стоящих мужиков, у них дела погорели из-за ваших хитроумных машинок. Они ко мне приходят, говорят: так, мол, и так, бизнес лопается, строили мы, строили, откуда конкуренты узнают — мы уже знаем, но нам бы этих найти, которые приборчик продают… И вот приду я к этим большим серьезным людям и скажу: нашел я их, ребят этих, которые приборчик придумали и продают. И все. Сдам вас. Денег заработаю. А то из-за вас моим клиентам со мной расплачиваться нечем. Нет, Валера, ты не бросай тоскливых взглядов на подполковника Дудинцева. Ему тоже обидно, что тебя законным путем прищучить не выйдет. А так — никто не внакладе и никому не обидно. И я, Валера, не шучу.

Что-то такое в лице и интонациях Дениса убедило «жуков»: на этот раз он не шутит. Он их действительно сдаст. И это будет плохо, потому что будет больно, а потом будет никак, но этого «никак» уж вовсе не хочется. Впервые за это время Ратников и Муха переглянулись. Им никто не мешал, и по негласному их уговору с решающим словом выступать взялся как раз Ратников. Впрочем, именно этого Денис и ожидал.

— Хорошо, — со вздохом начал Ратников, на лице его застыла уныло-обиженная гримаса, — к нам приходил один человек. Но он не сам по себе приходил, а от других, покруче. Этот номер мобильника мы с Валерой действительно впервые видим. Да нам никаких номеров никто никогда не давал — ни телефонного, ни пейджера. Людям просто нужен был прибор, да? Он тогда точно так же сделал, как эти ваши, которые сегодня приходили. Сразу деньги достал, без лишних экивоков. Мы ведь сначала всех проверяем, на просьбы сразу не ведемся и за прибором не бросаемся. Но обычно ведь как бывает: скрывают, шифруются, говорят, что сами защититься хотят, что давят на них и надо каких-то плохих парней отследить. А мы делаем вид, что верим. А этот мужик, который к нам приходил тогда, ничего такого из себя не строил. Всю правду-матку, конечно, тоже не выкладывал, но не скрывал, что кого-то там они хотят прищучить. То есть ясно было, что они чей-то пейджер читать будут не за-ради приятных сюрпризов. Это — единственный такой расклад, который я могу припомнить, когда было все изначально понятно и клиенту, и нам. Имен никаких не мелькало, но он что-то говорил про бизнес, про то, что сильно много на себя берет какой-то там сильно гордый…

На этот раз похоже было, что «жуки» действительно ничего не скрывали и больше им отвечать нечего. Денис даже приуныл немного: опыт подсказывал, что загадочный клиент фирмы «Биттлз», не считавший нужным скрывать своих целей, никакого радикального поворота в расследовании не сулит. Тем не менее на безрыбье и рак рыба. Денис посмотрел на хранившего непроницаемое выражение лица Дудинцева, устало вздохнул и в который раз направился к окну за новой порцией кофе. Оставались сущие мелочи — составить ориентировку, зафиксировать описание внешности недавнего гостя электронщиков и отбыть в известном направлении.

Наливая кофе (похоже, за эти несколько часов Грязнов с Дудинцевым прикончили весь кофейный запас несчастных доблестных сотрудников «Биттлз», а сделать по чашечке самим хозяевам офиса Денис так и не удосужился), Грязнов снова прокручивал в голове факты по делу Минчева. Человека довели до самоубийства. За человеком тщательно следили. Знали обо всех его передвижениях, раньше его предугадывали его действия, были в курсе всех планов и событий и, понятное дело, могли влиять серьезно и жестко. Слушали телефон. Первыми получали сообщения на пейджер. Шантажировали. Разорили. Но подходил ли погибший Игорь Минчев под размытое определение «сильно гордый», которое только что припомнил Ратников? Где гарантия, что речь вообще шла о Минчеве? Это было бы слишком просто и слишком уж отдавало бы везением. С другой стороны, даже если речь тогда шла о совершенно другом человеке, если это был один из многих «сильно гордых», это дела не меняет. Выйти на заказчиков все равно повезло, а там потянется цепочка. Орбита одна, переплетений в сетке много, и рано или поздно имя Игоря Минчева всплывет. От люминесцентных ламп в обшарпанной комнатенке «Биттлз» уже рябило в глазах, и Денис не мог дождаться, когда закончится эта безрезультатная тягомотина.

Муха и Ратников неотступно следовали взглядами за передвижениями Дениса, но составлять ориентировку взялся, разумеется, Дудинцев. С чашкой кофе он вернулся к столу, уселся, взял ручку и, приготовившись писать, выжидательно посмотрел на насупленных «Кулибиных»:

— Ну что, давайте вспоминайте. Как выглядел, во что одет был, как представился, как разговаривал? Сколько лет на вид? Какое впечатление произвел? Что говорил конкретно? Постарайтесь ни одной детали не упустить и вообще поподробней, ладно?

С паузами, поднимая глаза и шаря взглядом по потолку в попытке вспомнить все детали, неуверенно мыча и то и дело выжидательно замолкая, электронщики взялись за дело. Как ни странно, но, помогая друг другу и постепенно даже исполнившись благородного комсомольского энтузиазма, они сумели припомнить достаточно, чтобы вырисовался вполне убедительный портрет, позволяющий уже на что-то опереться. Ручка Дудинцева так и бегала по бумаге, и вскоре вполне приемлемая примерная ориентировка на одного из предполагаемых заказчиков фирмы «Биттлз» была готова. Кроме того, было совершенно исчерпывающее (вплоть до погнутых ножек на втором com-порту) описание «клиентского» компьютера, которое в поисках, конечно, не поможет, но доказательством послужить должно.

Тем временем Денис не упускал из виду актерских способностей Ратникова и Мухи. Ребята явно тертые, работают не первый день, клиенты у них достаточно специфические, чтобы «Биттлз» были такими уж простачками. Не может быть, чтобы все было так просто, чтобы они никак не подстраховывались, чтобы уж совсем никаких сведений не имели о клиентах. Судя по всему, они достаточно уверены в себе для того, чтобы не суетиться. И очень может быть, что весь эмоциональный эпизод с составлением ориентировки — лишь слабина, данная «жуками»: в конце концов, угроза сдать их обиженным объектам шпионажа и шантажа была достаточно серьезной, чтобы продолжать молчать по-партизански.

Дудинцева отозвал в сторонку долговязый очкарик, который, пока допрашивали задержанных, руководил обыском. Разговор был коротким и Дудинцева не порадовал — видимо, ничего существенного обыск не дал.

— Будем изымать компьютеры и все оборудование для дальнейшей проверки, — подтверждая это предположение, распорядился подполковник и справился у Дениса: — Тебе еще что-нибудь нужно?

— Мне бы тоже компьютеры посмотреть.

— Смотри, — позволил Дудинцев, — только недолго, мы сворачиваемся. Вот знакомься: Милявский Владислав Михайлович, — представил он очкарика, — наш главный спец по компьютерам, он тебе быстренько все покажет.

— Но разве… — попытался возразить Милявский.

— Под мою ответственность, — отрезал Дудинцев.

Главный спец только пожал плечами и начал неохотно объяснять:

— Вот сервер, наиболее перспективная, естественно, для разработки машина, но, чтобы ее, как вы выразились, посмотреть, понадобится не один день.

— Конечно, конечно… — Денис мысленно проклинал Макса, который из дурацких соображений хакерской этики наотрез отказался принимать участие в «налете» на «Биттлз», слава Богу, хоть экипировал по высшему разряду.

Сервер на первый взгляд был точно такой же, как у них в «Глории». По крайней мере, разъем для сменного винта на передней панели присутствовал, и даже не один. Ключи тоже были на месте. Как там Макс учил: поворачиваешь ключ, вынимаешь салазки, вкладываешь винт, заталкиваешь пальцем салазки обратно, проворачиваешь ключ, ждешь, пока винт разгонится, и начинаешь копировать. Вроде получилось.

— Ну, это уже вообще ни в какие ворота! — возмутился Милявский, сообразив, чем Денис собирается заниматься.

— Торжественно клянусь: если мы что-то накопаем, я немедленно доложусь и ни при каких раскладах не стану заниматься самодеятельностью, — пообещал Денис. — А вообще, я только хотел просмотреть их базы данных на предмет моих клиентов и всех с ними связанных.

— Ладно, — махнул рукой Дудинцев. — Но если, не дай бог, что, не посмотрю, чей ты племянник, понял?

…- Может, пойдем пивка треснем за знакомство? — предложил Дудинцев, когда Муху и Ратникова увезли, а офис «жуков» благополучно опечатали.

Денис принципиальных возражений не имел и к тому же чувствовал потребность выразить подполковнику благодарность за понимание и сотрудничество:

— Пойдем, только я угощаю.

— И я с вами, — заявил Милявский. — Все равно рабочий день уже кончился.

Чтоб далеко не ходить, уселись тут же на площади Восстания, в летнем кафе, заказали по паре бокалов «Хайнекена».

— Ты думаешь, Денис, к вам одним с этим приходят? — Дудинцев, жадно осушив первый бокал, закурил и поудобнее развалился в пластмассовом кресле. — У нас та же хренотень. В последний год буквально с головой завалили заявлениями.

— В лесу о бабах, с бабами о лесе? — хмыкнул Милявский. — Ты о работе забываешь вообще когда-нибудь?

— Забываю, когда сплю крепко. Без сновидений. А когда со сновидениями — опять же работа и снится. Бардак же кругом, а по нашему ведомству в особенности. Телефоны прослушивают, сообщения с пейджеров скачивают все кому не лень. У людей бизнес в результате действительно на грани, потому как конкуренты всю информацию получают раньше, чем сам предприниматель. И что за это? Статья 138 УК РФ: незаконное изготовление и использование спецтехники, нарушение тайны переписки и телефонных переговоров. Штраф или условный срок. — Подполковник залпом заглотил второй бокал и в сердцах трахнул им по столу. — Неужели и в самом деле наши законотворцы не врубаются, что изготовление и использование спецтехники всегда влечет за собой или подготовку преступления, или попытку его скрыть?! Да в Штатах за такое можно на двадцать лет в тюрягу загреметь. А потом еще восхищаются: русские хакеры — самые хакеры в мире! Не перевелись еще Кулибины на Руси! Чего же им переводиться, когда тут раздолье такое. На кой хрен вообще надо было наше подразделение создавать? Чтобы мы их ловили, а они штраф отстегнули и опять за свое?

— Да ну, — махнул рукой Денис. — Можно подумать, оттого, что за умышленное убийство дают пожизненное, у нас стало меньше киллеров. Разграничить «изготовление» и «использование» надо, согласен. Все-таки, как правило, изготавливают спецтехнику одни, а используют совсем другие, и наказания за это должны быть разные…

— Но сажать надо и тех, и других, — резюмировал Дудинцев. — И чем дольше они будут сидеть, тем лучше. Хотя ты прав, люди это разные, и если изготовителей мы не без труда, конечно, поймали, то с их клиентами все гораздо сложнее.

— Да ладно прибедняться! — подал голос Милявский. — Раскрутим этих «жуков». Посидят пару дней в камере, чудненько вспомнят всех, кому платы продавали.

— Ну вспомнят, а дальше? — Дудинцев совершенно не горел энтузиазмом. Мы — к клиенту, предположим, вскрыли компьютер, предположим, там даже плата made of «Биттлз». Но бизнесмен, оскорбленный необоснованными обвинениями, рвет на груди рубаху и говорит, что ни о каких «Биттлз» даже не слышал, а плата входила в комплект поставки, и у него даже гарантийная пломба с корпуса не сорвана, а в фирме, которая ему компьютер продала, тоже отмораживаются и говорят, что они в потроха каждой машине не лазят: дескать, китайским барахлом не торгуем, вот получили, скажем, из Германии, да так и продали, даже коробку не открывали. И ладно, если найдем результаты прослушки конкурентов, тогда, может, и удастся прижать, только я таких идиотов, которые бы компромат сами на себя хранили, немного знаю.

— А как вы вообще на «Биттлз» вышли? — поинтересовался Денис, махнув официанту, чтобы повторил заказ. — Если не секрет, конечно…

— Они особо и не прятались. — Подполковник покосился на официанта, расставлявшего бокалы. — Что-то жрать охота, по шашлычку, а?

Денис усмехнулся про себя подполковничьим аппетитам, но деваться некуда: взялся угощать, значит, придется угощать.

— Можно и по шашлычку.

— Эти наглецы себе такую рекламу закатили, что только ленивый бы их не вычислил, — с набитым ртом стал объяснять Дудинцев, очищая шампур не менее стремительно, чем до того употреблял пиво. — В Интернете прайс выложили: прослушка телефонов столько-то стоит, пейджеров — столько-то, даже взлом банковской сети гарантировали за двадцать штук зеленью. Я, когда это увидел, глазам своим не поверил, решил, кто-то развлекается, шутки шутит. Потом проверили, действительно есть такие умельцы. Мы их почему сразу брать не хотели? Думали — они часть какой-то большей структуры, это же просто нонсенс, чтобы такие дела без всякого прикрытия ворочать. Но поводили их недельку — никакого намека на супершпионскую организацию, решили брать, пока они не самораспустили свое заведение.

— А что, неужели они в самом деле банковские сети ломали? — удивился Денис. — Это же сложно и дорого, насколько я знаю.

— Насколько это сложно, пусть тебе вот Влад расскажет, а что ломали факт. По крайней мере, один такой случай у нас задокументирован.

Милявский воспринял замечание Дудинцева совершенно серьезно и, поправив очки, прочитал Денису целую лекцию:

— Еще в 1989 году хакер Terminus модифицировал программное обеспечение AT&T UNIX и последовательность входов в систему так, что стало возможно «захватывание» паролей, то есть программа становилась инструментом для взлома сети. С тех пор защита сетей, конечно, намного усилилась, но самое слабое звено в ней все равно осталось неизменным. Ведь самым слабым звеном был и остается человек. И хакеры с успехом использовали так называемую «социальную технику». Она заключалась в том, что хакер звонил по телефону сотруднику банка, представлялся специалистом из другого банка или специалистом по ремонту компьютеров, короче говоря, компетентным лицом и просто выведывал необходимые сведения лестью, уговорами, придумывая несуществующие ситуации и тому подобное.

Но технология взлома сети, особенно хорошо защищенной, все равно дело дорогостоящее. Примерный порядок стоимости такой операции — тридцать тысяч долларов. Причем никакой гарантии, что сработает. Нужны три-четыре серьезные машины, мини-АТС или какая-нибудь другая возможность манипулировать телефонными номерами. Две-три машины, находясь в разных концах города, организовывают шумиху, одна, самая серьезная, занимается непосредственно взломом. В сеть идут звонки, 15–20 звонков одновременно или непрерывно. Это сбивает с толку систему отслеживания звонков. Вся операция в общей сложности занимает не более пятнадцати минут.

Иногда звонят, присоединяясь к чужим телефонам. И истинным хозяевам телефонных номеров бывает обычно после этого очень плохо. Взлом производится, например, генератором кодов или чем-то подобным. Но большинство хакерских рассказов о взломах банков — просто хвастовство. Возможны, конечно, мелкие кражи по чужим кредиткам, в том случае, когда крупные фирмы из-за двадцати долларов не хотят тратить двадцать тысяч на расследование. Однако есть прецедент, когда крупный немецкий банк обратил внимание на расхождение в счетах на 0,5 пфеннига, и это повлекло за собой возбуждение уголовного дела на 10 миллионов марок на одного из сотрудников банка, который с помощью самодельной программы производил махинации. Но вообще-то время одиночек давно прошло, настало время секретных служб и специальных шпионских подразделений.

Вот сайт взломать — это другое дело. Это намного проще и под силу хорошему хакеру в одиночку. Недавно взломали сайт RSA Secjuriti — лидера в разработке программного обеспечения по защите информации. Взлом такого масштаба, разумеется, показателен и доказывает…

— Но у Мухи и Ратникова, насколько я успел понять, не было полдесятка компьютеров в разных концах города, — прервал затянувшуюся лекцию Денис, а даже если были, вдвоем они не смогли бы работать на всех одновременно, как же они банк взламывали?

— Они «троянского коника» запулили вместе с платежкой, — просто и доходчиво объяснил Дудинцев, — и с его помощью вытащили все пароли. К тому же у них не было цели украсть миллион, они ни копейки вообще не взяли.

— Но зачем же тогда взлом? — недоумевал Денис.

— Затем, что благодаря им у хорошего, солидного банка на два дня вырубилась система электронных платежей. Напрочь вырубилась. И добрый десяток солидных таких сделок прошел мимо этого банка через другой. Понял?

— Круто… — Денис не успел как следует восхититься художеством «Биттлз»: в кармане запищал телефон.

Звонил дядюшка. Узнав, что любимый племянник предается развлечениям в приятной компании, Грязнов-старший пообещал немедленно присоединиться.

Приехал он не один, а с Турецким. Пиво плавно переросло в коньяк, потом в водку — «старички-генералы» внесли свежую струю в угасающий разговор, добрых два часа хохмили и изводили официантов.

Конца застолью не предвиделось по крайней мере до закрытия кафе, а Денис еще хотел сегодня же завезти Максу свой трофей. Демонстративно посмотрев на часы, он поднялся и, извинившись, сказал, что должен ехать. Турецкий собрался проводить его до машины, но потом передумал и просто оттащил на пару шагов в сторону от столика:

— Дениска, у меня к тебе во-о-о-от какая просьба! — Соображал «важняк», как всегда, абсолютно трезво, но языком владел уже с трудом. Приставь кого-нибудь из своих орлов к одному человечку, буквально на пару дней. Вернее, не к человечку, а к человечищу!!! К вице-спикеру нашему Хайкину Борис Соломонычу. Он тут на днях должен денежку большую получить за одну свою подлость… ну, то есть это я думаю, что должен… Короче, если получит, мне надо об этом знать.

— От кого денежка? — уточнил Денис. — Наличкой или на счет, и если счет, то в каком хоть примерно банке?

— Денежка… — перешел Турецкий на шепот, — от господина Христича, или от фирмы «Бен Ойл», или… а может, это и не бабки будут. А скажем, ему кто-то виллу подарит на Гавайях или хатку в Альпах. Короче, я тебя очень прошу.

Пока Турецкий уговаривал Дениса, Дудинцев с Милявским тоже пришли к выводу, что с них на сегодня хватит, и в результате «старички» остались продолжать банкет в гордом одиночестве, а Денису пришлось развозить изрядно набравшихся новых знакомых по домам.

Прощаясь, подполковник предложил скоординировать усилия в борьбе с электронными насекомыми всех мастей. В первую очередь, конечно, требовалось вычислить хотя бы нескольких заказчиков фирмы «Биттлз», которые пользовались ее электронными ноу-хау. И если спецподразделению «Р» предстояло явить собой воплощение возмездия, то сотрудникам «Глории» отводилась почетная роль внештатного или даже запасного «мозгового центра».

В офисе «Глории» к моменту приезда Дениса находились всего трое: многострадальные Коля Щербак с Севой Головановым (к тому времени Головач, слава Богу, уже снял свой убийственный мафиозный черный френч и остался в обычной футболке) и Макс (когда компьютерный гений спит, для Дениса до сих пор оставалось загадкой), в ожидании указаний развлекавшийся очередной разборкой с виртуальными врагами. Денис приехал, чувствуя себя выжатым как лимон от усталости. Тем не менее до конца этого длинного дня было еще ой как далеко: новые сведения, пусть и скудные, требовалось упорядочить и пустить в ход.

Завидев, как Денис извлекает из коробки съемный винчестер, Макс буквально воспрял. Схватил его, осмотрел, чуть ли не обнюхал:

— Не спалил, и то хорошо.

Денису это, видимо, полагалось воспринимать как похвалу. Его, с одной стороны, забавляло, что Макс чувствует себя оптимально именно в наиболее сложной ситуации, а с другой — злило: мог бы, между прочим, не выпендриваться, а сам у «Биттлз» все на месте осмотреть. А если на съемный винт не влезло именно то, что нужно (он ведь втрое меньше того диска, что стоял на «жучином» сервере), кто, спрашивается, будет виноват?

Но Макса настроение Дениса, похоже, совершенно не интересовало. Он уже совал трофей в потроха своего электронного монстра.

— Базу данных они делали наверняка, — размышлял он при этом вслух, даже если от клиентов это скрывали: они ведь не дураки, важность такой информации, конечно, понимали. Но все координаты, естественно, зашифровали, запаролили и спрятали. А мы поищем, расшифруем, распаролим и прочитаем, или нам слабо? Шеф, ты бы не стоял над душой, тут, может, не на один день работы.

Щербака и Голованова после краткого «разбора полетов» Денис отпустил по домам смывать с себя грешную пыль мафиозного образа жизни, а сам с головой погрузился в анализ скудных сведений, выцарапанных у «жуков» Ратникова и Мухи.

Денис Грязнов. 27 июня

От больничных запахов Дениса, как обычно, замутило. Даже посещение морга не вызывало у него такого омерзения. В морге что — трупы и трупы, благоухать там особо нечему, да и не для кого. Больничное же зловоние оправдать куда сложнее: живые люди, да еще и пострадавшие, к ним с особой нежностью надо относиться, а не травить их этой чудовищной гнилостно-йодистой вонью.

Накануне вечером Макс сказал, что с базами данных придется провозиться как минимум сутки, так что Денис, не терпевший бездеятельного ожидания, решил пока поговорить с Арбатовой. Зачем-то же записал Минчев ее телефон и зачем-то же подчеркнул ее фамилию в списке клиентов. Возможно, и эта ниточка куда-нибудь потянется.

Он почти бегом миновал коридор, стараясь не заглядывать в открытые двери палат, чуть не сбил с ног старушку, ковылявшую с судном в руках (тут вонь усилилась), и, прыгая через две ступеньки, добрался до четвертого этажа. Петр Палыч, главный врач, семенил за ним, поминутно вытирая лоб женским, в нежно-розовый цветочек, платочком. Он так и не разобрался до сих пор, обязан ли он проводить этого молодого нахала к Арбатовой или можно было с чистой совестью выгнать его за дверь. Что это за частные детективы такие, какие о них есть законы — раньше надо было разбираться. Вот почитал бы чего для общего развития, глядишь, теперь было бы оружие либо против этого сорванца, либо против самой Арбатовой, которая наверняка закатит сейчас свою звездную истерику: кого вы мне тут привели, да за что я вам деньги плачу, да вот мои ребята… Одно хорошо, подумал он со злорадством: Грязнову этому тоже не поздоровится. А то трясет тут своей «коркой» непонятной, понимаешь, срочно ему, сей секунд. Ментов мне будто мало. Эх…

Четвертый этаж Дениса потряс. Во-первых, здесь вообще ничем не пахло, а кондиционеры, установленные над дверными косяками, работали совершенно бесшумно. Во-вторых, на полу — пушистое ковровое покрытие (Денис с неловкостью покосился на свои не то чтобы очень чистые ботинки), а на стенах — в меру безвкусные картины. В-третьих, тишина (а что за больница без ворчливого матерка санитарок?). В-четвертых, и это главное, Арбатова, похоже, занимает весь отрезок этажа, вход на который только через эту лестницу. Видно, для каждого такого клиента и лестница своя, и лифт. Зря я, кстати, в лифте не захотел прокатиться, интересно ведь, как они тут из положения выходят — неужто на этот сверкающий этаж поднимается та же кабина, в которую вхожи старушки с суднами? Или на третьем у них пересадка?

Не палата — кабинет большого босса. «Приемная» тут, видите ли: кожаные кушетки, пальма в кадке, стол с телефоном, а вместо секретарши — два «быка» с оттопыренными в двух местах пиджаками, под маленькой оттопыркой, понятно, мобила, под другой, побольше — тоже понятно. Сидят, родимые, в носу ковыряют. Запыхавшийся главврач Петр Палыч съеживается, дышать старается потише, что у него, впрочем, не очень-то получается, платочек свой розовенький, мятый совсем, сложил аккуратненько, запихивает в кармашек смех, да и только. Интересно, за лечение она ему вперед заплатила или при выписке заплатит? А может, основные деньги, которые официально за такой люкс полагаются, вперед, а при выписке ему еще и комиссионные перепасть должны? Тогда понятно, чего так трясется, у такой девицы, как Кристина, комиссионные должны быть немалые, нужно же ей реноме поддерживать.

Итак, «быки» набычились, с кушеток повставали, Петр Палыч платочек мнет, аки красна девица, придется, видно, вам, Денис Андреевич, инициативу в свои руки брать.

Стараясь не замечать арбатовских мальчиков, Грязнов небрежно ткнул в их сторону раскрытую «корочку» и двинулся к двери в палату.

— Опять менты… — лениво процедил один из «мальчиков», тихонечко, вразвалочку дотопал до нужной Денису двери и встал, закрывая собой проем.

Понятно, тебе один черт, что мент, что частный детектив — все одно, гад. Однако, если за мента принимаешь — на том и сыграем, этого мнения никто никому не навязывал.

— Смелый ты больно, дружок, — начал Денис ласково, но, к счастью, диалог прервался капризным вскриком из-за двери палаты:

— Минь, а Минь!

«Мальчик» отлепился от косяка и приоткрыл дверь. С того места, где стоял, Кристины Денис не видел, зато голос слышал отчетливо.

— Сбегай за «шампусиком», что ли…

Миня только что каблуками не щелкнул, Петр Палыч попятился, а Денис, напротив, подвинулся так, чтобы его было видно в проеме.

— Поклонничек пришел — гоните в шею, — привычно, видимо, пропела Кристина.

— Да если бы поклонничек, — проворчал Миня.

Его напарник, оказавшийся каким-то образом у Дениса за спиной, шумно запыхтел.

— А ну-ка, заходите, молодой человек. — Голос Арбатовой вдруг стал кокетливым.

Соскучилась барышня за эти пять дней, подумал Грязнов. Ай-ай-ай, как соскучилась. Родня-то ее, ясно, навещает, друзья там всякие, детишки опять же. А по новым лицам соскучилась. По мужским особенно. Денис выпятил грудь, расслабил плечи, прошел мимо Мини. Петр Палыч облегченно вздохнул и выскользнул в коридор.

— Да, Минь, «шампусика», пожалуй, пару бутылок. Эй, эй, и бокалы вымой!

Он сел без приглашения — она ведь таких, кажется, типов любит, эта Арбатова. Ничего креслице, уютное. Неплохо бы «Глории» таких прикупить. Да и сама палата — место, прямо скажем, приятственное, домашнее такое. Занавесочки веселенькие, стол у окна со скатеркой в тон занавесочкам, на столе — громадный букет лилий, благоухающий так, что никакой «кондишн» его не проймет. Ваза какая-то чудовищная, явно не казенная: то ли женщину голую изображает, то ли просто ствол дерева, причудливо изогнувшийся; сама вроде глиняная, а места всякие хитрые — соски там и прочие детали, или сучки, если это все-таки дерево, — каменные, черные, блестящие, как агат, может, это агат и есть… «Видик» в палате — само собой, телефон — тоже само собой, пригодится, чтобы по «сотке» все время не болтать. Не кровать кроватище. А это вот, стало быть, нечто, играющее роль «тумбочки прикроватной»… На тумбочке среди всяких женских мелочей фотки в рамочках — мама, детишки, куда ж без этого; два мундштука, длинный янтарный и короткий не пойми из чего. И — вот смешно! — пачка жвачки, той самой, из рекламного клипа. Неужели и правда пользуется?

Кристина, улыбаясь, изучала посетителя. В непринужденной позе сидеть ей было трудно — туго перебинтованная нога, простреленная в нескольких местах, в колене не сгибалась. Здоровую ногу пришлось подогнуть под себя, больную вытянуть вперед, чуть сгорбиться (будто бы нарочно), упереться руками меж коленок. Бедная девочка, подумал вдруг Денис. Красотой не блещет, голосочек не ахти, и всю жизнь ведь приходится доказывать: я певица, я красавица. А как доказывать, когда ну не уродилась — бесцветная блондинка-альбиноска, лицо непропорционально вплоть до крысоватости; голос слабенький, дыхания не хватает, когда поешь, между строчек приходится заглатывать воздух жадно, звучно, в записи это, конечно, все скорректировать легко, а ведь вживую и захочешь — не споешь… Ну а дети у тебя чудные, мысленно сказал он, проникаясь к Кристине неожиданной теплотой, хоть тут реализовалась полностью, по-честному. А может, и не реализовалась пока, еще нарожает…

— Минька вот говорит, что вы ужаснее, чем поклонник, даже лучше было бы, если бы оказались поклонником… Впрочем, в этом случае вы бы тут не сидели. Так, может, представитесь?

— Частное детективное агентство «Глория», Денис Грязнов.

— Вот оно в чем дело. Милиция свое отработала, теперь частники взялись. Что ж, Денис, я про это свое ЧП столько раз уже рассказала, что готова наизусть оттарабанить… Или вопросы задавать будете?

— Вопросы, Кристина, с вашего позволения. С Игорем Минчевым вы когда в последний раз встречались?

Арбатова явно опешила. Нащупала янтарный мундштук, тщательно ввинтила в него сигарету, подождала, пока Денис дотянется и щелкнет своим фальшивым «Ронсоном». С мыслями, значит, собираешься. Ну, матушка…

— А мальчик-то этот тут при чем? Не жена же его на меня покушалась, да и не на одну меня.

— Минчев, собственно, и ни при чем. То есть я хотел сказать, наоборот: покушение ни при чем, а Минчев как раз при чем. Покушение милиция расследует. А я…

— А вы?

— А я расследую самоубийство Игоря Минчева.

— Господи Боже ты мой, самоубийство! Ну не от несчастной же любви ко мне! — Арбатова нервно хихикнула, поправила белесую прядку за ухом, поперхнулась дымом. — А самоубийства разве расследуют? Не убийство же…

— Самоубийство приравнивается к насильственной смерти, расследуется в том же порядке. Впрочем, милиция больше им не занимается. Я — другое дело, у меня клиент. Так вот, Кристина, что там с несчастной любовью?

Раздался стук в дверь, Арбатова неестественно весело пропела:

— А вот и наш «шампусик»!

На пороге появился Миня с двумя бокалами на подносе и ведерком со льдом, из которого торчали горлышки двух бутылок. Ну все как у взрослых! отметил Грязнов, выхватывая бутылку из ведра. Миня, собравшийся было прислуживать за столом, пожал плечами и направился к выходу. Денис шустро прицелился, и пробка от шампанского выстрелила прямо в обширный Минин зад. Миня обернулся. Арбатова визгливо расхохоталась. Денис неискренне запричитал:

— Ах, простите, как неловко вышло…

Дверь за Миней захлопнулась. Кристина ухмыльнулась:

— Придется вам, Денис, уходить отсюда по веревочной лестнице.

— А что, у вас есть веревочная лестница? Кстати, все-таки что там с Минчевым и несчастной любовью? Давайте по порядку: когда вы встретились впервые?

— Игорь… — его, кажется, Игорь звали? — устанавливал в нашем доме люстры Чижевского. Вернее, не устанавливал, под потолком он, конечно, не висел, это дяди в комбинезонах делали, а он руководил и потом вручал какие-то документы, гарантии или что-то в этом роде. Ну, узнал меня, конечно, после установки люстры задержался, посидели мы чуток…

— Вдвоем?

— Денис, я понимаю, убийство, даже самоубийство — дело важное, а если я сейчас вдруг врать о чем начну, да потом откроется — мне же хуже, так что я сейчас со всей возможной честностью, а вы уж постарайтесь, чтоб никуда эта информация не уходила.

— Если то, что вы мне расскажете, к делу не относится, — сказал Денис как можно мягче, — то я и сам об этом забуду, клянусь.

Кристина помолчала, отхлебнула шампанского, закурила новую сигарету.

— Так как — вы посидели с ним вдвоем?

— Ну не с дядями же в комбинезонах?! У меня тогда депрессия была, с работой не ладилось, с продюсером цапнулась, да еще и невысыпание хроническое — меня родные от детей освободили, дали недельку порыдать в одиночестве. Так вот сидим мы с Игорем, пьем, кстати, тоже шампанское, тут Денис предупредительно наполнил мгновенно опустевший Кристинин бокал, а у меня, понимаешь, такое состояние, ну просто никакая я вся. Вот он и давай мне в который раз долдонить про свою люстру — любую, говорит, хандру снимает, и объясняет почему, что-то там с ионами, ну да я не поняла, полезно — и ладно, пускай будет. И тут вдруг доходит до меня, к чему он ведет — долгонько так, с намеками там разными… Короче, если трахнуться прямо под люстрой, — Кристина понизила голос, — такой будет секс, какого у меня в жизни не было никогда, потому что опять же ионы, черт бы их побрал, что-то там такое делают, а кроме того, я после всего этого ни о какой депрессии и не вспомню, потому что только о том и буду думать, как бы под люстру улечься и ножки раздвинуть. Как наркотик, только полезный. И отходняка никакого. Уломал, короче. Я и в подпитии была вдобавок…

Кристина снова протянула пустой бокал, Грязнов подлил.

— И часто вы после этого встречались?

— А что ж об ощущениях от секса под люстрой не спрашиваешь? Стесняешься?

— Не верю я в эту чепуху.

— Вот и правильно, Дениска, ничего особенного в этом нет. Секс и секс. Да и мужик он не ахти. Был, прости Господи…

— Кристина, вы встречались после этого с Игорем Минчевым?

— Встречалась еще один раз.

— Снова… ммм… под люстрой?

— Ну уж нет. Было у него таковое намерение, но я все это дело быстренько пресекла. Он позвонил, весь какой-то суматошный, предупредил, что приедет, я даже послать его по телефону не успела. У меня уже депрессии никакой не было, в доме все вверх дном, ребятня безумствует, в компьютере «Звездные войны», на полу железная дорога, у меня стилист сидит, мы новый имидж разрабатываем, через полтора часа в студию ехать, няня опаздывает… И тут Минчев собственной персоной, с букетом и всеми делами. Я с ним на кухне заперлась и высказала в двух словах: у меня, дружок, жизнь и так слишком разнообразна, и незабываемого секса в ней достаточно, короче, сворачивай программу, а за букет спасибо…

— То есть не пришелся вам, Кристина, Минчев по душе. — Грязнов подумал было перейти с Кристиной на «ты» — она-то ведь уж давно ему «тыкала», — да не стал: мало ли чего подумает. И без того слишком уж я с ней предупредителен, шампанского подливаю, зажигалку подаю, с Миней вот развеселил — того гляди, за очередного несчастного влюбленного примет.

— Категорически не пришелся, Денис. Он ведь, знаешь… Слушай, неловко мне о мертвом так говорить, только если уж ты расследуешь… Он, похоже, параноик был. Или как там эти называются, у кого мания преследования?

— Минчев говорил, что за ним кто-то охотится?

— Не знаю, охотится ли, но следит — точно. Это он мне тогда, в первый вечер, выложил, когда я на депрессию пожаловалась. У вас, говорит, депрессия, за мной следят, а мы с вами вот сейчас приляжем под люстрой и забудем обо всех неприятностях. Длинно так объяснял.

— А поконкретнее, Кристиночка, пожалуйста!

Услышав «Кристиночку», Арбатова победно улыбнулась. Грязнов мысленно обругал себя последними словами.

— Да много чего говорил, Дениска, но я, знаешь ли, как услышу о том, что человек слежку за собой подозревает, так сразу понимаю: мозгом двинутый. Потому что если в самом деле заметил слежку, так не маленький: пошел бы и разобрался, а если не замечаешь, а только «чуешь» — так тут уж головку надо лечить. Бедный мальчик, конечно. На этой почве и покончил с собой, наверное.

— Кристина, а не говорил Игорь случайно, кто за ним следит?

— Говорил, но я бы лично ему не поверила.

— Ну так кто же?

— Его же собственная жена. По-моему, Олей ее зовут. Ольга, значит, Минчева. — Кристина протянула Денису пустой бокал.

В. А. Штур. 27 июня

Петр Павлович Хорек, главный врач больницы, похоже, от посетителей такого рода весьма устал. «Корочка» Штура исторгла из хилой груди Хорька тяжелый вздох — а может быть, даже стон. Вениамин Аркадьевич грыз спичку (в кабинете не курили, что он понял по отсутствию пепельницы) и на редкость терпеливо ждал, пока главный врач разберется, что же ему делать с очередным сыщиком. Вариантов-то немного: Штур — официальный представитель органов, куда ж Хорьку деваться.

— Пойдемте, Вениамин Аркадьевич, — с еще одним вздохом произнес главный врач, подсмотрев имя в удостоверении и вернув последнее владельцу. — Проведу я вас к певице нашей сладкоголосой. А к ниндзя, извините, пока нельзя.

— Ниндзя?

— Ну, или самураю… Как их там звать — боевиков этих плосколицых…

Штур сообразил, что речь идет о Паке, и подумал, что сам понятия не имеет, как называются боевики у корейцев. Но какой Пак кореец — так, фамилия одна да рожа, а вообще — на наших хлебах взращен. Хотя, что он делал пятнадцать лет назад, до того, как пришел в ФСБ к генералу Тарасенкову, Штур не знал. Может, и был корейским боевиком, ха-ха, как они там называются. Да ну, кто бы взял корейского боевика в ФСБ. Там анкетка нужна чистая. И, кстати, пятнадцать лет назад ФСБ еще не было ФСБ, а называлось по старинке — КГБ.

— Петр Павлович, расскажите мне сперва, как наши больные себя ведут?

— В смысле…

— В смысле чем заняты, с кем общаются, не нарушают ли режим, не шляются ли по чужим палатам, если шляются, то по каким, главное — кто к ним приходит, даже если пока никого не пускали, возможно, кто-то цветы, передачки приносил, а также все, что еще сможете вспомнить.

— Понимаете ли, гражданин следователь, дело в том, что я — главный врач больницы и…

— …и не вникаете в личное дело каждого пациента. Понимаю, понимаю. Но скажите, сколько больных на сегодняшний день лежат у вас в палатах повышенной комфортности?

— Э… двое.

— Арбатова и Пак, верно? Кроме того, к этим пациентам слишком часто шастают всякие личности, которые не прочь потыкать вам в нос некими интересными «корочками». Ну, вот как я, например. — Вениамин Аркадьевич вдруг подумал, что Пака вполне могли навещать уже его бывшие коллеги, и им бы, наверное, позволили с больным пообщаться, в то время как следователю ни-ни. — Так неужели же вам, милейший Петр Павлович, ни на минутку не стало интересно, что это у вас за больные такие хитрые?

Петр Павлович, видимо, понял, что запираться бессмысленно. Да и запирался-то он по инерции, из чувства противоречия. Этот следователь все-таки государственный, из городской прокуратуры, все по-честному. А с другой стороны — скрывать вовсе нечего, что уж там…

— К Арбатовой родственники регулярно заглядывают, — начал Петр Павлович. — Психотерапевт был, опять же родители пригласили, академик, светило нашей науки. Собственно, он и решал, когда она от шока оправится. А Пак у нас еще лежачий. У него два ранения. Одно в голову — так, ерунда, пуля кожу поцарапала и кусочек скальпа содрала. Второе — в легкое. Прострелено насквозь, сильное кровотечение — до сих пор. Вставать ему нельзя. Целыми днями лежит, глядя в потолок, на вопросы отвечает, когда сам захочет, часто просто отмалчивается. С кем общается… Не знаю. В больнице — ни с кем, но у него же телефон в палате, да и сотовый, по-моему, наличествует. Звонить может кому угодно. А посетителей у него, кажется, еще не было. Хотите — точнее у сестер узнаю.

Штур увидел, что дожал. Особо даже не стараясь, дожал — на самом деле ему было абсолютно ясно, что ничего интересного Хорек не скажет. Так, лишняя практика. Да и всегда приятно пробить оборону классического администратора, у которого любую, самую безобидную информацию приходится вырывать с кровью и мясом — а почему, он и сам не знает. Рефлексы у них такие, у администраторов.

— Ладно, Петр Павлович, сестры — это потом. Пойдемте, пожалуй.

Они чинно двинулись по коридору. Штур с удовольствием бы пробежался бегом, но надо было, во-первых, «держать лицо» перед главврачом, а во-вторых, смотреть вокруг. Причем второе — смотреть вокруг — необходимо было даже не следователю-Штуру, а человеку-Штуру. Чтобы не забывать о том чудовищном контрасте между тем, что творится здесь, на трех нижних этажах больницы, и там, на четвертом, где находятся апартаменты для элиты.

Надо было заглядывать в десятиместные палаты, где сидели на койках, покачивая головами, старухи, обмотанные грязными бинтами. Надо было вдыхать смрад, разносящийся по больнице из туалетов с засоренными и не подлежащими уже ремонту унитазами. Надо было прислушиваться к хамству молоденьких, но уже вконец обнаглевших санитарок, скупо отвечающих на вопросы пациенток (Штур с Хорьком проходили по женскому отделению).

«Всегда считалось, что профессии врача, медсестры и им подобных — одни из самых почетных, — думал Вениамин Аркадьевич. — Нам это с детства внушали, мы привыкли в это верить… А на самом деле такого чудовищного хамства, как от медиков, не услышишь даже от торговок. Никто больше этих тварей не выказывает такого пренебрежения к своим пациентам. И я давно понял почему: потому что, попав в больницу, ты целиком и полностью в их руках. Ты можешь быть каким угодно большим начальником там, за стенами клиники, но здесь ты никто. Тебя, пациента, называет на „ты“ соплюшка втрое тебя младше, и только от нее, заразы, зависит, легко ты перенесешь безобидный укол или не выдержишь и взвизгнешь от боли. И только она, зараза, может вынести за тобой судно, а может и „забыть“, и тогда, если рядом нет доброго „ходячего“ соседа, тебе придется часами вдыхать вонь и не знать, когда и куда тебе придется, пардон, помочиться в следующий раз… Жаловаться на нее бесполезно: ее отчитают — а на другой день она найдет, как отомстить, у нее много способов. Такой власти, как у медсестры, ни у кого на свете нет. Это для них испытание властью, и его никто не выдерживает. Ну, может, кто и выдерживает, но я таких не встречал».

Они добрались до четвертого этажа, и мир преобразился. Да, деньги делают чудеса даже с медиками. Штур ничуть не сомневался, что четвертый этаж будет роскошен. «Но это же несправедливо, черт бы вас всех побрал! Может быть, в других каких-то отраслях и можно допустить, что, у кого кошелек толще — тот и прав, тот и достоин лучшего… В конце концов, допустим, что „заработал“ и „заслужил“ — это одно и то же. Заработал денег — заслужил комфорт. Но больница — тут же мы имеем дело со здоровьем, с человеческой жизнью! Это не меряется деньгами! Никак!»

Для Штура это было второе испытание подряд. Сперва Покровское-Глебово, теперь вот — палаты для «крутых».

В предбаннике при появлении Вениамина Аркадьевича двое широкоплечих верзил как по команде вскочили и замерли в самых недвусмысленных позах. Одно резкое движение, и они готовы порвать кого угодно. Чистые бультерьеры. Успокоились, только внимательно рассмотрев удостоверение Вениамина Аркадьевича. Один из верзил за двоих представился, поименовав себя «телохранителем звезды» и никаких документов при этом не предъявив.

В тот момент, когда наконец Вениамин Аркадьевич намеревался открыть дверь, она открылась сама и из палаты вышел тот самый частный детектив, который ошивался в офисе «Лючии». Вениамин Аркадьевич его физиономию очень хорошо запомнил.

Поздоровавшись, как ни в чем не бывало «частник» стремительно пошагал прочь, оставив Вениамина Аркадьевича в немалом удивлении. Но не гнаться же за ним было. К тому же Вениамин Аркадьевич и мысли не допускал, что «частник» собирается составить ему конкуренцию в данном деле, а если так, разобраться, почему ему вообще разрешили говорить с Арбатовой до официальных представителей следствия, можно и позже.

Вид у Арбатовой был какой-то усталый. Вениамин Аркадьевич не хотел верить, что эта усталость вызвана шампанским, две пустые бутылки из-под которого стояли на тумбочке, а вот в то, что «частник» ее утомил и теперь ее не хватит на разговор с ним, в это он поверил легко и сразу.

— Добрый день, я следователь городской прокуратуры Вениамин Аркадьевич Штур, — представился он.

Выздоравливающая перевела взгляд со стены на вошедшего и медленно, с видимым трудом ответила тихим голосом:

— Добрый.

— Я прекрасно осознаю: после ранения вы еще не оправились, но в ваших же интересах помочь следствию и тем самым предотвратить саму возможность повторного покушения на вашу жизнь…

Ничто в лице певицы не изменилось, ничем желание принять участие в разговоре она не выразила. Видя, что доверительный разговор с ходу не получается, Вениамин Аркадьевич решил добавить, нарушив тем самым установленное для себя правило — не давать ни малейшего повода потерпевшему усомниться в успешности расследования. Но она наверняка знала что-то важное, и перетащить ее на свою сторону было крайне необходимо.

— Буду предельно откровенным, мы пока не напали на след преступников. Близкие ваши говорят, что врагов у вас не было, кому могло быть выгодно это преступление, понятия не имеют. Может, поможете следствию, подскажете?

— Не знаю. — Ответ последовал быстро. Создавалось впечатление — готов он был заранее: собеседнику не потребовалось время на обдумывание.

— Ваш менеджер рассказал о некотором конфликте с Расторгуевой.

— Мелкие бабские склоки, — помедлив, ответила Арбатова и отвернулась в сторону окна, то ли устав на самом деле от разговора, то ли желая показать, что устала от него.

— Кто мог заранее знать о том, что вы пойдете на пляж?

— Я уже говорила… Видимо, заранее не знал никто… Спонтанное желание. Подумала: почему нет? Не получилось — подстрелили.

Вениамин Аркадьевич подумал: Марков, который таким невероятным способом повстречался с вами, наверняка знал. Спросить о Маркове, об их отношениях? А она ответит, что он просто ее поклонник. А по поводу показаний Георгадзе скажет: ну заходил пару раз в гости. Этим все и ограничилось.

Вчера и так сорвался, устав и учуяв успех. И никаких результатов. Нет, пока преждевременно.

— Вижу, утомил я вас беседой. Вот вам моя визитка, вспомните звоните. Да, простой вопрос напоследок: кто это дежурит у ваших дверей?

— Мальчики, — крайне информативно ответила Арбатова, все так же продолжая смотреть в сторону окна.

— Выздоравливайте, — проговорил следователь, закрывая за собой дверь.

Шагая к выходу, Вениамин Аркадьевич анализировал разговор с потерпевшей: ответ на первый вопрос был готов заранее, а на вопрос о том, кто мог знать, что она пойдет на пляж, начала отвечать со слов: «Я уже говорила». Но с момента убийств я первый, с кем она могла говорить о происшедшем: персонал больницы никого из следственной бригады к ней не подпускал.

Стоп. Первый-то первый, но это если не считать «частника». Значит, ее расспрашивал он! Почему было не остановить его сразу, не потребовать объяснить, как это он оказался у Арбатовой раньше представителей следствия?!

Резко остановившись, так что на него наехала сзади каталкой толкавшая ее медсестра, Штур развернулся и поспешил назад к палате.

— Объясните, вот вы внимательно рассматривали мои документы, а на основании чего вы пропустили человека, который был у Арбатовой до меня? обратился Штур к телохранителю звезды. Он был уже один, второй неизвестно куда испарился.

— Утром лечащий врач дал разрешение пропускать посетителей, если посещение будут недолгим и сама пациентка будет согласна. Этот, который был до вас, тоже предъявил удостоверение…

— Какое, можно узнать?

— Не помню. — Телохранителю все эти расспросы явно не нравились. — К тому же его, как и вас, главврач привел.

Так вот, значит, что. То-то господин Хорек мямлил так неуверенно про родителей и психиатра. Неужели и «частника» родители наняли?

— Припомните, а почему Арбатова согласилась с ним побеседовать?

— Не знаю. Согласилась, и все.

— Он не сказал, как узнал о том, что к Арбатовой разрешили пускать посетителей?

— Нне-ет, — слегка удивленно, растягивая слово, ответил телохранитель.

— Вы давно работаете телохранителем у Арбатовой? — после небольшой паузы сменил тему Штур.

— Ну я не совсем ее телохранитель. С ней хожу только на выездах гастролях. А так нет. Но как ее подстрелили, так шеф, то есть Вешенка, сюда и направил.

Вениамин Аркадьевич подвел неутешительные итоги. Охрану несет не человек из милиции, а какой-то идиот: ему показали удостоверение, и он оставил их наедине. Могло так случиться, что удостоверение поддельное, а липовый детектив пришел выполнить незавершенную «работу». Нужно уточнить у Владимирова, почему не сотрудники милиции охраняют Арбатову. Впрочем, ответ очевиден: людей не хватает, у Арбатовой нашлась возможность обеспечить охрану собственными силами и так далее…

Но как оперативно «частник» встретился с Арбатовой! И главное, зачем он с ней встречался?

Вениамин Аркадьевич уже выбрался на свежий воздух и разминал папиросу, когда заметил, что «частник»-то, оказывается, еще никуда не уехал. Стоит себе, преспокойненько ковыряется в багажнике монстриального джипа. Что же могло его задержать? Или этот ублюдок успел прорваться еще и к Паку?

Вениамин Аркадьевич мгновенно вскипел и решительно направился к наглецу.

— Молодой человек, можно вас на пару слов? — Штур достал и раскрыл удостоверение, провоцируя «частника» сделать то же самое.

Тот, как-то странно улыбнувшись, предъявил-таки документы. Значит, по крайней мере не поддельные, раз не стесняется показывать официальному лицу. Вениамин Аркадьевич внимательно рассмотрел «корочку»: печати четкие, фотография не переклеена, на подделку действительно не похоже. Так, Грязнов Денис Андреевич, частное детективное агентство «Глория»…

Стоп. Грязнов? Родственник? Не сын, отчество не то.

— Хотел поинтересоваться, какое частное расследование привело вас сюда и о чем вы разговаривали с Арбатовой? — тщательно скрывая кипевшие эмоции, поинтересовался Вениамин Аркадьевич.

— Я расследую обстоятельства самоубийства Минчева, вы, наверное, знаете, кто это, мы с вами встречались у него в офисе, — довольно самоуверенно заявил «частник».

— И Арбатова имеет отношение к самоубийству этого Минчева?

— Вениамин Аркадьевич, я не разговаривал с Арбатовой о покушении на нее, в этом вам меня обвинить не удастся. А с Минчевым она действительно была определенным образом связана.

Наглец! Какой наглец! Определенно родственник, думает, ему все позволено. Вениамин Аркадьевич хотел развернуться и уйти, но не смог удержаться, спросил:

— А что, официальные следственные органы уже не могут удовлетворить некоторых состоятельных граждан?

— Вениамин Аркадьевич, кто, как не вы, знает о загруженности сотрудников следствия. Мы же можем уделить больше внимания нашим клиентам. Государство просто не в состоянии обеспечить избыточный сервис, то ли дело личная инициатива.

Мальчишка! Самоуверенный, наглый мальчишка!

И вдруг Вениамина Аркадьевича осенила очень простая и оттого еще более отвратительная догадка. А не одна ли компания Грязнов-муровец и Грязнов-частник? Причем грязная преступная компания. Грязнов — начальник МУРа — под благовидным предлогом спускает то или иное расследование на тормозах, вынуждая потерпевших обращаться к частным детективам. Естественно, к родственничку, в «Глорию». «Частники», фактически пользуясь всеми возможностями МУРа, доводят дела до конца, но, разумеется, не бесплатно. А часть денег, причем немалых денег, наверняка оседает в карманах Грязнова-старшего.

Ай да генерал! Умно, умно придумал. Теперь-то понятно, почему его работнички, тот же Владимиров, например, не спешат делиться со следователями добытой информацией. Ведь и им наверняка что-то с барского стола перепадает. И улики они несут не в дело, а шефу в сейф, чтобы тот их потом через «Глорию» подороже продал.

Но ведь тут, товарищи, заговором попахивает. У Вениамина Аркадьевича даже голова пошла кругом от масштабов дела, на самый краешек которого он вдруг случайно наткнулся.

Нет, тут сгоряча нельзя. Тут надо исподволь по крупиночкам собирать фактики. А главное — надо на досуге как-нибудь все обдумать, повертеть так и эдак. И если нет никакой ошибки (а какая тут может быть ошибка?), идти к Гигантову, а лучше через его голову писать рапорт самому генеральному. Чтобы не замяли.

Денис Грязнов. 27 июня

Ну и ну, вот это местечко! Денис оглядывался с недоумением — это что, вот тут вот и правда живут люди? Просто живут?

Наговорила Арбатова всякого разного: на кухне она, мол, с Минчевым заперлась; железная дорога на полу; люстра, блин! Ну и представлялась — не «распашонка», конечно, но все-таки нормальная квартира, четырех- там, пятикомнатная. Что обычные граждане могут вообразить, услышав слова «элитный жилой комплекс»? Консьержек — нет, даже охранников, — в большом чистом холле, отсутствие бомжей на чердаке и неприличных надписей на стенах лифта. Н-да, воображение у бедных граждан все еще бедное… Бедные граждане и представить себе не могут, что можно «просто жить» в дворцовой усадьбе восемнадцатого века. Конечно, все это новодел, в дворцовой усадьбе, например, никаких гаражей встроенных бы не было, да и всякого прочего, но стилизация! Стилизация — что надо. Просто город внутри города, гектаров десять размером. Тут тебе и школы-детсады свои «приусадебные», и спорткомплекс, и, само собой, ресторан, супермаркет, и даже яхт-клуб с пляжем и гостиница для домашних животных. Дома — от трех до пяти этажей, и каждый этаж в духе восемнадцатого века. И все это не где-нибудь, а в Москве, в черте города, у родного-знакомого Химкинского водохранилища.

Грязнов даже о работе забыл — так ошеломило его Покровское-Глебово. А рекламный щит у въезда скромненько так сообщал, что имеются не занятые еще квартирки двести пятьдесят квадратных метров общей площадью. Это какую же железную дорогу там на полу собрать можно! Прямо-таки из Петербурга в Москву…

Только вот работать в таких условиях куда сложнее. Приподъездных старушек не наблюдается, и чтобы кто-нибудь из местных жителей стал развлекать себя, глазея из окон на прохожих, даже трудно себе представить. Деловые люди живут в таких местах. Им скучно станет — они лучше в яхт-клуб запишутся, а из окон смотреть нипочем не станут.

Но Денису как раз нужны были сейчас праздные любопытные. Если Минчев не ошибался, то, может, супруга благоверная и в самом деле за ним следила, а если следила и не сообщила об этом? Не она ли вообще заварила всю эту кашу со слежкой? А выяснять, следила ли Ольга за мужем, лучше всего, разумеется, там, где муж точно бывал втайне от нее. Например, в доме у Арбатовой…

А вот, кажется, и подходящий случай завязать разговор.

— Девушка, девушка, вы сверток уронили, да-да, вот этот, да не беспокойтесь, я вам сейчас помогу! — Денис засуетился около блондинки, выгребающей сумки из желтого «опеля». В отличие от Арбатовой эта блондинка была яркой. А чем отличаются блондинки бесцветные от ярких — и не поймешь. Бровями-ресницами? Но вот ведь та же Арбатова даже с накрашенными ресницами и вообще ярким макияжем — все равно мышь бесцветная…

Дама, не удостоив Грязнова взглядом, вытащила у него из рук пакет и направилась к подъезду. «Опель» прощально пискнул ей в спину сигнализацией.

— Хорошо, каюсь, девушка, мне самому очень нужна ваша помощь…

Дверь подъезда захлопнулась. Да, здесь не только нет любопытствующих бездельников, здесь еще и не любят любопытствующих бездельников.

Стоп! Машин во дворах здесь почти нет — все по гаражам. Значит, она вернется, отнесет покупки и вернется… Хотя что в ней такого особенного, в этой девице? Вон на горизонте мамаша с коляской. У нее наверняка сейчас куда больше времени, чем у блондинки с характером. Мамаша, возможно, и не пошлет подальше…

Но с места Денис не стронулся. Что-то подсказывало ему, что нужно подождать. Подождать и подумать, как к этой блондинке подступиться.

Что у нас есть? «Опель». Ага-ага, погнут передний бампер. Ну что ж, придется, значит, еще разок за сегодняшний день побыть ментом. Одна надежда: в «корочках» блондинка не разбирается. Детектив и детектив.

Дверь подъезда снова щелкнула. Денис с сосредоточенным видом присел у погнутого бампера. Прогнувшись, поверхность перестала быть идеально зеркальной, но различить в ней, кто за спиной вышел из подъезда, было еще можно. Она.

Денис, крякнув, поднялся, развернулся, многозначительно поковырял пальцем вмятину:

— Девушка, вопросик к вам. Будьте добры ваши документики на машину.

Удивленный взгляд — сперва на Грязнова, затем на его «корку», а дальше — на собственную машину. Денис невозмутимо пошел вокруг автомобиля, бормоча на ходу:

— Желтый «опель», царапина на правом крыле, гнутый передний бампер… Ну, номера — дело десятое, их сменить недолго…

— Да в чем дело? — Девушка пока спокойна, но уже, кажется, на грани.

— Ориентировочка пришла сегодня с утречка… Машина, похожая на вашу, в оч-чень неприятном деле замешана. Надо бы выяснить, где вы погнули свой чудесный бампер. Видимо, нам с вами придется…

— Постойте, с бампером я вам сейчас все объясню. Вы потом проверить сможете, как это случилось. С неделю примерно назад я к дому подъезжала вечером и въехала прямо в такси, как последняя идиотка. Подумала было, что оно отъезжать собирается, а оно взревело и на месте осталось. В общем, виновата была кругом я, и таксист меня, конечно же, запомнил. Проверьте, пожалуйста, вот я вам номер сейчас назову, я записала на всякий случай.

— Заплатить-то много пришлось? — сочувственно протянул Грязнов, выходя из роли.

— А вот в этом смысле история была очень странная. Я, в общем, не очень-то собиралась сразу деньги вынимать, поговорила бы сперва, может, цену бы сбила — вы ж не думаете, что раз люди прилично живут, — она покосилась на свою «усадьбу», — то у них куча лишних денег?

— Не думаю, конечно, — успокоил Грязнов.

— Ну вот, вылезаю из машины, подхожу к этому таксисту — а у него там дамочка сидит, пассажирка. Ну, девчонка совсем, кукла, ресничками хлоп-хлоп… А вам про это вообще нужно?

— Рассказывайте, девушка, рассказывайте… — У Дениса даже внутренности затрепетали. Кукла, говоришь, ресничками хлоп-хлоп!

— Так вот девчонка эта видит, что я без кошелька подошла, и сама деньги ему совать стала — за меня, получается. Он посмотрел на нее так странно, а она, видно, решила, что мало дает, и ну с себя серьги да кольца сдирать — возьмите, говорит, только поехали скорее. Ни на секунду оставаться не хотела в этом дворе, да и меня, похоже, испугалась, все лицо опускала…

— Вот это лицо?

Грязнов протянул блондинке фотографию Ольги Минчевой.

— Точно, она. А что, она что-нибудь?..

Но на этот и все прочие вопросы «милиционер» отвечать уже не собирался. Он горячо и несколько невнятно поблагодарил и двинулся прочь, так и забыв записать номер такси, которым, как казалось девушке, должен был заинтересоваться…

— Ну что, Грязнов, — бормотал он на ходу, — будешь теперь доверять интуиции? Девочка из Покровского-Глебова тебе не по зубам, говоришь, а как она струхнула, а? Да это все уже неважно, Бог с ней, с девочкой. Вот клиентка тебе попалась странная. Истеричная уж по меньшей мере. Кольца-серьги срывала… Ох, не хотела светиться Оленька Минчева в арбатовском дворе, сильно не хотела. Ресничками хлоп-хлоп, понимаешь.

Час спустя Грязнов уже сидел в уличной забегаловке близ дома Минчевой и, прихлебывая теплую минералку, слушал путаное Ольгино вранье.

Похоже, своим звонком он выволок молодую вдову из душа. Она отнекивалась сперва, просила перенести встречу, что вы, мол, Денис, в самом деле горячку порете, а в итоге сдалась и выскочила на улицу с влажными волосами, в тренировочном костюме и тапочках-сланцах. Ненакрашенные ресницы хлопали по-прежнему, губки то и дело складывались капризным бантиком.

Первая версия — «в Покровском-Глебове живет моя подруга» — вдребезги разбилась о Денисово тяжелое молчание. Дальше, с оговоркой «ну ладно, как на духу», последовал намек на некие ее, Олины, совершенно личные обстоятельства, каковые ей, как скорбящей вдове, не хотелось бы обсуждать. (Этим объяснялась и та самая торопливость и срываемые в запальчивости серьги.)

Денис по-прежнему молчал. Вдохновленная тем, что ей, по-видимому, верят, Ольга выразила надежду, что только что открытые обстоятельства останутся строго между ними, а также попросила позволения тем не менее не называть Денису имени человека, который и был причиной ее визита… и прочее, прочее, прочее.

Вот занятно, думал Грязнов, вторая баба за сегодняшний день просит сохранить ее тайну. Но у этой-то тайна липовая. Держись, Оленька.

— Хорошо, без имен. В котором часу вы прибыли в Покровское-Глебово?

— В… к ажется, в семнадцать сорок.

— Вы помните, как выглядела машина, наподдавшая вашему такси?

— Марки не помню, но желтая, за рулем женщина.

— Таксисту-то много заплатили за спешку?

— Да не взял он у меня ничего. Пальцем у виска покрутил и рукой махнул.

— Когда вы узнали об интимных отношениях вашего мужа с певицей Кристиной Арбатовой?

— За неде… ох ты Боже мой.

Денис снова замолчал.

— Ну да, да, в конце концов, это никакого отношения к смерти Игоря не имеет, я вполне имела право вам не рассказывать.

Денис уставился на свои кулаки.

— Ну поймите же, Денис, это, в конце концов, для меня унизительно. И без того тошно было донельзя, а тут еще и вас в это дело посвящать.

Денис многозначительно вздохнул.

— Лучше уж быть в чьих-то глазах шлюхой, согласитесь, чем ревнивой идиоткой.

— Ну, это кому как, — наконец подал голос каменный Грязнов. Уж он-то мог припомнить, пожалуй, нескольких девушек, которые не согласились бы с Ольгиным умозаключением. — Если вы не расскажете мне всего, с места мы так и не стронемся. Я, в конце концов, не заинтересован в работе с клиентом, который скрывает от меня большую часть обстоятельств дела.

— Но это не относится…

— Относится или нет — должны решать профессионалы. Зачем-то же вы ко мне обратились? Или сами во всем разберетесь? — Он сделал движение, как будто собирается подняться.

Ольга схватила его за рукав:

— Денис, я уже все поняла, все-все.

— Ну и как насчет Арбатовой?

— Насчет Арбатовой я не была уверена, поехала на авось. Честно говоря, про интимные отношения и так далее — это уже вы мне рассказали.

— Я?! Когда же это?

— Да вот только что. — Ольга слабо улыбнулась. — То есть, конечно, я подозревала, и очень сильно подозревала, иначе бы не поперлась в эти чертовы усадьбы. Чтоб они сгорели, кстати.

— Он что, приходил домой весь в помаде, облепленный женской шерстью? Грязнов понимал, что так нельзя, но проявлять тактичность ему просто осточертело. В конце концов, из-за стыдливости его полоумной клиентки он сегодня мотался как угорелый по этим «чертовым усадьбам», ломал комедию с «опелем» и занимался прочими бессмысленными глупостями.

Минчева будто бы не заметила его бестактности, даже сделала попытку скорчить одну из своих нарочито детских гримасок, означающую на этот раз «ну что вы, как можно!».

— Нет, до помады дело не доходило, просто видно было, что творится с ним неладное. У него, знаете ли, Денис, была особая теория про люстры Чижевского. Несколько… извращенная. Эротическо-невротического характера. Это так моя подруга говорит, она на психиатра учится.

— Что же такого… эротического можно сделать с люстрой? — фальшиво удивился Грязнов, которому уже надоело за сегодняшний день выслушивать тайны сексуальных пристрастий покойного Минчева. Тем более ничего нового он тут не услышит.

— Не с люстрой, а… под люстрой. В общем, он считал, что это ключ к неземному блаженству. Мне-то ничего особенного там, под люстрой, не почудилось, но, раз он так был в этом уверен, значит, для него это было серьезно… Короче, я вдруг стала задумываться о том, что он же ведь эти люстры устанавливает, и не только мужикам… И как представила, как он эту свою теорию какой-нибудь нимфоманке втирает, так мне и дурно стало. Я ж помню, как он мне объяснял: с таким жаром, глаза горят, дышит, как паровоз, и к люстре тащит чуть не против воли, причем не только моей, но и своей…

— Вернемся к Арбатовой, ладно?

— Вернемся. — Ольга поджала губки. — Как-то он рассказал, что собирается устанавливать лампы в Покровском-Глебове. Я про этот район где-то читала — даже не верилось, что такое бывает. Ну вот уехал он, а у меня фантазия разыгралась. Так и вижу мужа своего в дворцовых покоях, да под лампой его любимой, с эдакой мерзкой девкой, у которой за душой ничего, кроме сисек и папиного кошелька… Зато кошелек такой, что она его всего, Игоря моего, купит… А потом, как разозлюсь, думаю — да ну, кому он нужен, покупать его еще. Авось не понадобится никому. И так гадко — знаете, сидеть дома и понимать, что целиком и полностью зависишь от дурацкой прихоти отвратительной бабы. Понимаю, понимаю, что чушь порю, но накрутила себя до последней степени. Кстати, вот вы же мне сейчас и сообщили, что я была права.

— Ольга, я…

— Да бросьте вы, теперь-то что. Мне продолжать?

— Конечно.

— Вернулся он из этого Покровского странный очень. Я и без того напридумывала себе всякого, а тут еще вглядываюсь в него — и вижу сплошные подтверждения своему бреду. В общем, он заснул, а я в записную книжку его полезла телефоны новые искать. Да-да, не надо корчить, извините, такую рожу, просили честно все рассказывать — я и рассказываю, мне до движений вашей души дела нет. Я, представьте, его записную книжку постоянно изучала, знаю, где старые телефоны, а где новые. Ну вот и увидела эту Арбатову, да еще и подчеркнутую. А через несколько дней слышу — он с телефоном в ванной заперся и горячо кому-то бормочет: жди, я приеду сейчас, не уходи никуда, пожалуйста… Меня как подбросило: он в дверь — я за ним, поймала такси. У метро Игорь тормознул, купил во-от такой букетище — тут у меня вообще все внутри упало.

— И что же, в итоге вы оказались у дома Арбатовой?

— По всей видимости, да: это же на самом деле все были мои домыслы. Новый женский телефон в книжке, появившийся после посещения этого района, и вот он отправился именно туда, да еще и с цветами… Правда, большего узнать мне не удалось.

— Почему?

— Перетрусила, если честно. Нервы у меня не те для слежки. Стоит мое такси во дворе, на виду, а мне в каждом прохожем Игорь чудится: вот сейчас подойдет, выведет под локоток из машины, ему же не наврешь про подругу в этом доме… А когда баба эта нам в багажник впаялась, я увидела блондинка, волосы длинные, и сразу решила, что Арбатова. Потом-то сообразила — ну, была бы она Арбатовой, и что с того? Она-то меня знать не может. А я в панику ударилась, одна мысль была — только бы она ко мне не приближалась, только бы не вступать с ней в разговор, ой, только бы убраться отсюда поскорее, никогда, никогда-никогда больше самостоятельно слежкой не займусь.

В. А. Штур. 27 июня

На этот раз Вешенку Вениамин Аркадьевич вызвал повесткой. Менеджер явился такой же расфуфыренный и напомаженный, но все его ужимки, ухмылки и косые недвусмысленные взгляды теперь, в нормальной обстановке нормального рабочего кабинета, выглядели совершенно нелепо, и сам Вешенка это, похоже, прекрасно понимал. Хотя, конечно, храбрился, хорохорился, всем своим видом выражая недовольство тем, что его посреди рабочего дня оторвали от дела.

— Арбатову тяжело ранили, после того как она встретилась с Марковым, сухо и официально начал допрос Вениамин Аркадьевич. — Вы не знаете, в каких отношениях они находились?

— Предположим, не знаю. — Даже интонации у Вешенки были сегодня не те. Не выходила у менеджера игривая «голубизна». — Вы бы у нее спросили.

Столь откровенное нежелание рассказывать об интимных подробностях жизни своих коллег в другой ситуации Штур счел бы за похвальное, но не в данном случае. Когда идет следствие, скромность неуместна.

— Тогда расскажу вам, что я предприму, — сказал Вениамин Аркадьевич. Мы выяснили: официальные доходы Арбатовой не могут покрыть ее расходы на покупку квартиры в Покровском-Глебове, на регулярный отдых во Франции, круизы по Средиземному морю, парижские вечерние туалеты и украшения, коллекцию старинных книг, часть из которых может служить экспонатами музея, оригинальные, а не копии, картины, и прочее, и прочее, и прочее. Все это нисколько бы не интересовало следствие — как говорят, красиво жить не запретишь, — если бы не одна проблема: мы пока не можем выяснить мотив покушения. Возможно, все дело в том, что информация о ее доходах не соответствует истине. Возможно, кроме задекларированных доходов у Арбатовой есть и другие. Естественно, следствие должно проанализировать все варианты. Например, она решила не утаивать теневую часть своих доходов, но кто-то, кому это было совсем не выгодно, решил ее убрать. Вполне разумные рассуждения, не правда ли?

Вениамин Аркадьевич сделал паузу, но Вешенка ничего не ответил, то ли посчитав вопрос риторическим, то ли дожидаясь, когда же ему наконец расскажут, что будет предпринято.

— Во время длительной работы в прокуратуре я не раз наблюдал, как экономические и финансовые преступления вскрывались в связи с уголовными. Наверно, вы не удивитесь, если в свете всего вышесказанного вас начнут досконально проверять? Это будет так отвлекать от работы. Вы же не хотите такого поворота?

— Шантаж? — Вешенка изумленно похлопал глазками.

— Вы совершенно неправильно меня поняли, — успокоил его Вениамин Аркадьевич. — Я просто поделился с вами ходом своих мыслей в надежде на то, что вы поможете не направлять усилия следствия по бесперспективному пути и тем приблизите момент поимки преступников. Разве вам не важна безопасность вашей звезды, ее уверенность в том, что покушение больше не повторится, ее возможность полностью сосредоточиться на работе? Ведь вы готовите ее очередной альбом, я правильно все понимаю?

На удивление, дополнительных убеждений не потребовалось.

— Ой, ну встречалась Кристина с Марковым. Она когда сказала, что переедет в Покровское-Глебово, что это полезно для имиджа… Ну, я заволновался, спросил, на какие, мол, бабасики? А она говорит: милый, короче, оплатит. Ну не Дубров же?! Куда ему, куцему?! Значит, Марков.

— И почему вы заволновались?

— Говорю же, не знал, откуда у нее деньги. Ну, когда понял, понятно, заволновался еще больше. А вдруг этот пиводел заставит ее сцену бросить? Ну и Дубров опять же…

— Из вашего рассказа я понял, что у нее была связь с Марковым и Дубровым одновременно?

— Ну и что в этом плохого? Кристина — звезда, с кем хочет, с тем и спит.

«А сам ты с кем из них спишь?» — так и подмывало Вениамина Аркадьевича спросить. Но ответ он предвидел заранее. «Со всеми», — наверняка не постыдится признаться Вешенка.

И у Вениамина Аркадьевича стало так гадко на душе. Подумать только, куда мы катимся?!

Денис Грязнов. 27 июня

— Приклеишься к ней прямо сейчас и будешь водить, пока я не скажу, что хватит, — раздраженно инструктировал Голованова Денис. Конечно, устраивать слежку за собственными клиентами — крайняя мера, но иногда без этого, увы, не обойтись. Ольге он больше не верил. Теперь он хотел понять: она просто взбалмошная идиотка, которая вообще по жизни врет всем и каждому, или она не такая уж глупенькая, какой хочет казаться, и ее враньем руководил стройный и тонкий расчет? Если идиотка, Бог с ней, и не таких клиентов удовлетворяли, а если не идиотка? Если она имеет непосредственное отношение к смерти мужа? Если его гибель вообще никак не связана с банкротством? Что, если Ольга решила отомстить за измены и наняла киллера? А потом пришла к ним, чтобы снять с себя остатки подозрений (если таковые, конечно, были). Вот, дескать, я даже частных детективов наняла, а стала бы я нарываться, когда бы мне было что скрывать?

— Ты меня вообще слушаешь?! — Сева бесцеремонно потряс Дениса за плечо.

Действительно, Денис, задумавшись, не слышал и не видел ничего вокруг.

— Я говорю, как я один буду за ней неделю ходить? А спать когда? Надо хотя бы вдвоем. Кроме того, я же у нее в подъезде засветился с соседями, мне теперь туда вообще нельзя, затерроризируют: где, мол, статья обещанная?

— Очки наденешь и бороду приклеишь — не затерроризируют, — отрезал Денис. — А если совсем с ног будешь валиться, Демидыч тебя подменит. Больше у меня людей нет, сам знаешь, все в отпуске.

— А Щербак?

— Ты бы еще Макса вспомнил! Щербак с ней в обнимку два часа просидел, она его теперь даже в женском платье за версту узнает. Кроме того, меня Турецкий просил ему кого-нибудь на два дня выделить.

— На что мне хоть внимание обращать? — вздохнув, справился смирившийся Сева.

— На все. Но в первую очередь меня интересует, нашла ли Ольга замену Минчеву, не общается ли с подозрительными субъектами криминального толка, не распродает ли остатки мебели, чтобы заплатить, например, киллеру, или шантажисту, или…

— Шеф, у меня тут вроде бы наклевывается что-то. — В дверь кабинета просунулась довольная физиономия Макса.

— Ладно, приступай, если что, сразу звони. — Денис отпустил Голованова и махнул Максу: — Заходи, гений.

Но Макс заходить не стал, потащил Дениса к компьютеру.

— Вот, смотри. — Он прогнал по экрану длинный до бесконечности список с реквизитами каких-то фирм и непонятными аббревиатурами. — У них тут есть обычная база данных, с виду все чисто. Обычный набор постоянных и потенциальных клиентов, которым они направляли рекламные проспекты и свои прайсы, тут добрая половина частных фирм в Москве, больше десяти тысяч. Но мне подумалось, что база очень уж объемистая, так что, скорее всего, в ней есть и те адресочки, которые нас интересуют. Прибор прибором, но к нему ведь какое-то обеспечение нужно — инструкции, варианты использования и куча прочей информации для клиентов. Значит, они эту информацию должны были как-то клиентам отправлять, а адреса заносили в базу данных. Но ребята и вправду дошлые, поэтому вполне могли с шифровками не баловаться, а рассудить хитро: лучше всего секреты прятать у всех на виду. Но для большей надежности рядом у них еще и зашифрованная база, причем небольшая, судя по объему, на сотню-две клиентов. Я и так пытался ее взломать, и эдак, вроде уже пароль подобрал — контрольная сумма сходится, но все равно вместо нормального человеческого текста сплошная абракадабра. Тогда я плюнул и снова вернулся к большой базе, они все так устроены, что информация внутри набита не плотно, грубо говоря, каждая строка имеет поля, чтобы удобней было читать. При обычном просмотре эти поля, понятное дело, не отображаются…

— То есть, — перебил Денис, — опять же грубо говоря, они сделали пометки на полях против своих клиентов?

— На самом деле все несколько хуже — против всех. Но мне кажется, я в их системе разобрался. Вот тебе список, если подтвердится, что он правильный, — хорошо, а если там будет кто-то лишний — только точно — тоже не страшно, можно будет вывести строгую закономерность.

У Дениса не было слов. У Дениса были одни эмоции. Он, конечно, не полез к Максу обниматься, но зарубку в памяти на предмет премии сделал. Макс положил перед ним распечатку. Перечисленные названия и реквизиты фирм выглядели вполне невинно, однако Денис ни секунды не сомневался сработало. Можно звонить Дудинцеву.

Без Дудинцева все равно ничего не выйдет: увы, сотрудники «Глории» не имели ни права, ни возможности самостоятельно осуществить проверку (или, как в последнее время принято выражаться, «зачистку») подозреваемых клиентов. Во-первых, количество оперативников, во-вторых, техническая оснащенность, в-третьих, «неспециальная» физическая подготовка не могли конкурировать с профессионалами, которыми располагал Дудинцев. А кроме того, хотя на самом деле это и есть главная причина, которую никак не обойти, частные детективные агентства попросту не располагали такими полномочиями. С грустью подумав, что все сладкие пироги всегда достаются не умным головам, а грубой силе, Денис снял телефонную трубку.

Демидыч. 27 июня

Везение, как говорится, — штука непредсказуемая. Оно может томить тебя годами, а может осчастливить, когда уже совсем не ждешь. Демидычу повезло сразу.

Присматриваясь к главе «Бен Ойла» Христичу и изучая его рабочий график, он угодил, неотвязно следуя за ним, на ВВЦ. Сам факт прогулки матерого бизнесмена в конце трудового дня в популярном месте отдыха и растранжиривания денег на кофе и коктейли был не слишком любопытен. Если бы не другой факт: Христич, наплевав на все разумные меры безопасности, разгуливал по ВВЦ в гордом одиночестве. Взвод телохранителей радушно проводил его до машины у офиса и так там и остался.

Короче, Демидыч не пожалел, что прихватил с собой любимый «Кодак».

Правда, возникает вопрос: а зачем, собственно, Демидыч присматривался к главе «Бен Ойла» Христичу и изучал его рабочий график? Почему не Борис Соломонович Хайкин стал предметом его забот?

Ответ был до смешного прост. Наутро после пиво-водочных посиделок на площади Восстания А. Б. Турецкий позвонил Денису и честно признался, что, уговаривая Дениса оказать ему посильную помощь, он все перепутал. Понаблюдать требовалось не за Хайкиным, а на самом деле за Христичем. Но то ли от усталости, то ли от смешения разноградусных напитков в голове А. Б. Турецкого что-то переклинило, а может, схожесть фамилий сыграла злую роль… Так или иначе, задача Демидыча значительно упростилась: «водить» хоть и матерого, но просто бизнесмена все-таки полегче, чем вице-спикера.

Оставив вишневый «мерседес» на стоянке, Христич, высокий, подтянутый мужчина под пятьдесят, проследовал на территорию выставочного комплекса, явно не собираясь лакомиться мороженым, горячим шашлыком или покупать с 30-процентной скидкой джинсы Wrangler. Не останавливаясь, он направился к Центральному павильону, на ступенях мельком глянул на часы и поднялся внутрь.

Беззаботно помахивая чехлом с «Кодаком», Демидыч вошел следом. Залы были наполовину пусты. Посетители болтались в созерцании сверкающих витрин с яркими безделушками из керамики и бронзы, голографическими картинами и прочей менее занятной ерундой. Христич остановился у огромных аквариумов с фантастической подсветкой и принялся методически их обходить. Демидыч невольно залюбовался и сам. Даже мелькнула шальная мысль — заиметь такой дома. Но, стараясь меньше попадаться на глаза, он застыл перед крохотными бронзовыми статуэтками. Боковым зрением не выпускал бизнесмена из виду.

Спустя несколько минут бизнесмен зашел в кафе. Там толпилась масса народу: на халяву наливали Nescafe-classic. Богатенький Буратино — Христич отстоял очередь человек из десяти и трепетно принял из рук грудастой девочки фирменную красную чашку. Потом постоял, оглядываясь в нерешительности, куда присесть, чтобы, значит, без помех насладиться божественным напитком. И выбрал столик, за которым ковырялся в фотоаппарате тип, похожий на иностранного туриста, каких толпы бродят по Красной площади.

Демидыч тоже встал в очередь.

«Иностранец» — неопределенного возраста мужчина с аккуратно подстриженной рыжей бородкой, в широкополом пробковом шлеме, золотых круглых очочках, шортах и гавайской рубахе навыпуск — что-то бормотал себе под нос, запихивая новую кассету в свой «Никон». Обращался ли он при этом к Христичу, понять было невозможно. Даже рассмотреть толком его лицо не получалось, освещение в кафе было почти интимным, да плюс еще тень от шлема. Подойти поближе Демидыч не решился — все столики по соседству были заняты, а стоять столбом за спиной иностранного гостя было бы тактически неверно. Даже предложить помощь в борьбе с фотоаппаратом Демидыч не успел кассета наконец благополучно влезла.

«Иностранец» встал и, не оглядываясь, пошагал к выходу. Христич остался за столиком, брезгливо принюхиваясь к пару, поднимавшемуся из красной чашки. Не привык, видно, к растворимому народному напитку. Демидыч пожалел, что работает без напарника. Он пару секунд колебался: идти за «иностранцем» или остаться, и решил остаться — в конце концов, это мог быть и не тот контакт, ради которого Христич приехал на ВВЦ.

Бизнесмен еще минут пять посидел, так и не попробовав кофе. А когда за его столик уселась молодая хохочущая парочка, встал и покинул кафе. Демидыч не спеша последовал за ним. Они еще немного погуляли среди фонтанчиков. И Христич, снова посмотрев на часы, стал пробираться к выходу.

Опередив бизнесмена не меньше чем на полминуты, Демидыч выскочил на улицу и сделал вид, что фотографирует фасад знаменитого строения. На всякий случай отошел подальше, за рекламный щит.

Но, постояв на ступеньках павильона, бизнесмен пошагал к своей машине, так ни с кем и не заговорив.

В деле слежки важно иметь «колеса». Как только глава «Бен Ойла» отъехал от ВВЦ, труженик джип сел ему на хвост. Скоро сомнения отпали: Христич возвращался на работу.

Демидыч прождал его у офиса до 19.30. Вызвал по телефону Щербака на случай, если снова придется вести двоих одновременно. Упущенного «иностранца», конечно, было жалко, но, в конце концов, Христич с ним и словом не перемолвился — это во-первых, а во-вторых, ни денег, ни документов они друг другу не передавали, а ведь именно этот факт просил зафиксировать Турецкий. «Иностранец» мог вообще оказаться ни при чем, хотя что-то подсказывало Демидычу, что халявный кофе Христич нюхал неспроста.

Машину Демидыч поставил так, чтобы хорошо просматривался парадный вход «Бен Ойла», он же и выход. Вишневый «мерседес» стоял в двадцати метрах на служебной стоянке.

Ровно в половине восьмого Христич вышел из здания и опять же без охраны отбыл в сторону Садового кольца. Миновав театр кукол Образцова и не доезжая метро «Сухаревская», припарковался у «Русского бистро».

В 19.55 матерый бизнесмен покинул машину с явным намерением посетить еще одно пролетарское заведение, теперь, наверное, понюхать фаст-фуда. Или он разорен и морально готовит себя к новой жизни, соображал Демидыч, или сейчас что-то будет.

Христич поглядывал на часы, он очень торопился, но вдруг какой-то забулдыга поскользнулся в луже от преступно разбитой бутылки пива и повис у него на плече.

— Твою мать! — ругнулся помятый мужик и заплетающимся языком прошелестел: — Прости, уважаемый, это я не тебе. Переводят продукт, суки…

— Да ничего-ничего… Действительно, развели помойку.

Бизнесмен отцепил от себя забулдыгу и, брезгливо принюхиваясь к плечу, скрылся в заведении общепита.

А забулдыга прошагал двадцать метров и забрался в стоявший у тротуара джип.

— Да, Коля, у тебя что ни роль, то звездная. Пропадают таланты. Демидыч уважительно посмотрел на Щербака.

20.10. Запись разговора в кафе «Русское бистро».

Христич. Опять опаздываете? Когда вы избавитесь от этой вредной привычки? Лучше уж начните курить — по крайней мере, страдать будете вы сами, а не тот, кто вас дожидается.

Неизвестный. Извините, Яков Матвеевич, пробки сами знаете какие, пока добрался…

Христич. Ладно, давайте о делах. Человек, о котором мы с вами договаривались, до сих пор жив и мешает жить мне. А вы все кормите меня завтраками…

Неизвестный. Делаем все возможное, но он слишком осторожен.

Христич. Меня эти подробности не интересуют. Я вам заплатил, а вы работу так и не сделали. Наоборот, подставили меня под удар. Мне кажется, он что-то заподозрил. И времени почти не осталось, у вас два-три дня максимум.

Неизвестный. Хорошо-хорошо, я все понимаю.

Христич. Вы мне и в прошлый раз то же самое говорили.

Неизвестный. Проколов больше не будет. Готов новый план, абсолютно беспроигрышная комбинация.

Христич. Опять ваши штучки? Неужели нельзя просто и банально послать ему бомбу в конверте? Зачем только я с вами связался?

Неизвестный. Вы сами прекрасно знаете зачем. Чтобы исполнители и мотив ликвидации ни в коем случае не привели к вам. И мы это гарантируем. Успокойтесь, Яков Матвеевич, завтра-послезавтра все решится.

Христич. Опять завтраки? Опять обещания?

Неизвестный. Нет, на этот раз железная гарантия.

Христич. Все. Вторую половину денег получите, когда заказ будет выполнен. Я ухожу, и не звоните мне больше. Когда все произойдет, я узнаю об этом из газет.

…Из разговора следовало, что Неизвестный прибыл позже Христича и убыл тоже позже. Отправив Щербака провожать бизнесмена, Демидыч честно сфотографировал всех посетителей «Русского бистро», выходивших в течение десяти минут после него.

Денис выключил магнитофон и хмуро посмотрел на развалившегося в кресле Турецкого. В кабинете «важняка», куда Демидыч привез пленку, присутствовал и Грязнов-старший.

— Как видите, Сан Борисыч, если Христич кому и собирается платить, так только киллерам… — потирая лоб, смущенно пробасил Демидыч.

— А с кем он все-таки договаривался, выяснили? — справился Грязнов-старший.

— С кем-то вот из них. — Демидыч вывалил на стол кучу снимков. — Но здесь человек пятьдесят, и заподозрить кого-то с большей вероятностью, чем остальных, пока нельзя. Во всяком случае, того «иностранца», с которым Христич на ВВЦ общался, среди них нет.

— Ладно, спасибо, мужики, — задумчиво кивнул Турецкий. — Я и так напряг вас чересчур. Клопа с него сняли?

— Не успели, — ответил Денис. — А он, видимо, его обнаружил. И будет теперь втройне осторожен.

— Ну и флаг ему в руки. Сейчас же пишу рапорт Меркулову и приставляю к нему наглую наружку.

— На основании чего? — хмыкнул Грязнов-старший. — Признаешься, что уже его «водил» без санкции?

— Зачем признаваться? Мы хитрее поступим. Демидыч, надеюсь, на пленке нет твоих отпечатков?

— Обижаете.

— Значит, так, вы все тут понятия не имеете ни о какой пленке. А мне ее прислали полчаса назад, ммм… по почте, точно. По почте прислали. Турецкий достал из мусорной корзины смятый конверт (утром из министерства пришли какие-то новые циркуляры), аккуратно его разгладил и сунул кассету внутрь. — И пусть господин нефтяной магнат поволнуется, когда хвост за собой увидит.

— Думаешь, он от этого заказ отменит? — недоверчиво спросил Грязнов.

— Если бы я знал, кого он собирается убрать, я, может, действовал бы по-другому. Но я не знаю, я могу только догадываться. С одной стороны, Христич кому-то обязан за то, что выиграл тендер, кому-то в Думе — может, Хайкину, а может, и нет. С другой — у него, несомненно, были сообщники, которые прятали эти самые трубы, и с ними он тоже, возможно, не хочет делиться, с третьей — есть иностранная фирма-партнер, которая и получает неустойку, а с четвертой — этот заказ вообще может быть по другому делу.

В. А. Штур. 27 июня

Утром домой Вениамину Аркадьевичу позвонил Гигантов:

— День добрый. Подъезжайте-ка ко мне сегодня на дачку, скажем, часам к семи вечера, проясните обстановку в неформальной, так сказать, атмосфере.

Весь день, да и сейчас, когда машина въезжала на территорию дачи, Штур думал: мог ли он успеть сделать еще что-нибудь?

Хозяин встречал на крыльце большого, несколько неуклюжего двухэтажного дома. Впрочем, Вениамин Аркадьевич знал, что дача ведомственная, а значит, ни вкусов, ни финансовых возможностей Гигантова совершенно не отражает. Уселись тут же, на веранде, где уже был накрыт стол. Плетеные кресла приятно поскрипывали под тяжестью тел, из сада доносились запахи каких-то цветов, было тепло и очень-очень тихо.

Вениамин Аркадьевич вдруг подумал, как давно он не отдыхал. По-настоящему. Чтобы уехать из Москвы куда-нибудь в захолустную деревню, где нет беснующихся курортников, нет даже дачников, зато есть огромные непаханые поля или луга и речка. Нужно, чтобы обязательно была речка…

— Чай пей, — вывел его из задумчивости Гигантов. — И слушаю тебя внимательно.

Они с Гигантовым были одногодками, как-то, давно уже, прокурор предложил Вениамину Аркадьевичу перейти на «ты» и имел обыкновение вне службы так и обращаться. Но Штур этой привилегией никогда не пользовался, оставив за собой официальное обращение.

Рассказ он начал с краткого описания картины убийства, затем, ссылаясь на показания охраны, Белова и Георгадзе, объяснил, как машина оказалась на территории комплекса.

— Машину-то хоть проверили? — заинтересованно перебил прокурор.

— Проверили. Действительно, как изначально Владимиров и предполагал, была угнана: замок был открыт ключом, химический состав металла которого не совпадает с составом ключа владельца; по внутренним повреждениям сердечника можно предположить: ключ или отмычка плохо подходили к этому замку; имеются следы масла, которое не используется с антикоррозийными целями. Хозяин утверждает, что никогда не слышал о масле такой марки, тем более не приобретал. Он не судим… — Вообще-то Вениамин Аркадьевич уже все это кратко излагал в спецсообщении по этому делу, но была у Гигантова такая привычка: особо важные дела обсуждать подробно, не спеша, за чаем и не в прокуратуре. Поэтому Вениамин Аркадьевич совершенно не ленился пересказать все еще раз. Гигантов умен и действительно может иногда дать дельный совет, если, конечно, будет владеть полной информацией.

— Хорошо-хорошо, предположим, была угнана. Но что за чудачество с прослушиванием? — Прокурор скривился, то ли обжегшись слишком горячим чаем, то ли не сумев сдержать неудовольствия. — Неужели после допроса они что-то скажут по телефону? Несерьезно!

— Эксперты так и не смогли разобраться, как оружие наводилось на цель. Если предположить, что Георгадзе все-таки что-то скрывает, тогда упустить момент его выхода на соучастников было бы ошибкой. На самом деле я пока не отдаю предпочтения ни одной из первоначально выдвинутых рабочих версий… Конечно, удалось установить, что двое из потерпевших — Марков и Арбатова находились в интимных отношениях. Арбатова конфликтовала с певицей Машей Расторгуевой — любимицей ростовского криминального мира. Марков также имел недоброжелателей, если не сказать врагов, в Ростове. То есть, возможно, Маркова и Арбатову заказали именно ростовчане. Кроме того, два года назад в Ростове у Маркова похитили и убили жену. Возможно, убийство жены и не имеет никакого отношения к нашим событиям, но это тоже надо учитывать. Однако пока мы, увы, ни на шаг не продвинулись с Тарасенковым. Неясно, в каких отношениях он был с Арбатовой и Марковым, неясно его эфэсбэшное прошлое, даже о его теперешней деятельности в теннисной федерации практически ничего не удалось выяснить.

— Н-да, немного же ты накопал. Все больше домыслы и фантазии. Пей чай, простыл уже. — Прокурор сделал паузу, как будто взвешивая, стоит ли рассказывать, и, видимо решив: стоит, продолжил: — Раз у нас вечер фантазий, перескажу тебе один слух. Он касается увольнения Тарасенкова. Во время своей службы в ФСБ он сам или кто-то за его спиной, о ком ничего не известно, придумали следующий, очевидный, как может теперь показаться, способ зарабатывать деньги — предоставлять платные услуги по охране бизнесменов. Охрану выполняли сотрудники ФСБ, подчиненные нашего генерала. Тарасенков находил заказчиков, оформлял липовые командировки своим подчиненным и всяческими другими способами организовывал прикрытие. Все делалось как бы втайне от вышестоящего руководства. Имея сведения о предпринимателях, Тарасенков, конечно, не брался за охрану тех, за которыми велась охота. Все было хорошо и неизвестно, как долго бы продолжалось, пока один раз не вышла осечка — непредвиденная перестрелка, в которой один из охранявших сотрудников ФСБ был тяжело ранен, а двое вообще убиты. На месте перестрелки работала оперативно-следственная группа. Когда выяснилось, что пострадали сотрудники ФСБ, примчались представители их руководства, забрали дело себе и объявили: потерпевшие работали под прикрытием. Потом было внутреннее расследование. Тарасенков был уволен. По меркам ФСБ, уволен со скандалом.

Все это не более чем слухи. Их не подтверждают и не опровергают. Но, думаю, их надо принять во внимание. Может, Тарасенков организовывал не только охранные работы. Мне намекнули, что за ним стояли большие люди, а может, и продолжают стоять. Да по-другому и быть не могло, иначе оказался бы он на свалке истории.

— Если допустить, что Тарасенков выполнял охрану, например Маркова, или оказывал ему какие-то другие услуги, то и он мог оказаться неугодным ростовским авторитетам. Тогда предположение о том, что действительно заказали всех троих, становится правдоподобным.

— Если это тебе поможет, пожалуйста. И с ростовскими коллегами я тебе помогу организовать сотрудничество, но когда будут реальные факты и реальные улики. А пока у тебя ничего нет. Ну да засиделись мы. Тебе домой пора.

Штур встал, собираясь уходить.

— Давай провожу до машины.

Уже выйдя из дома, прокурор вдруг ни с того ни с сего поинтересовался:

— Уж не собираешься ли, Вениамин, на пенсию? Хватку теряешь, — и после паузы добавил: — Дело сделаешь, тогда и о пенсии можешь подумать.

«Зачистка». 28 июня

…Вообще-то охранника фирмы «Карат» звали Володей, или Вовчиком, но в лучших традициях популярных анекдотов он предпочитал именоваться Вованом. На часах — полвторого, начальство только что вернулось с обеда и пьет кофе у себя в кабинете, большая часть сотрудников ест лапшу «Доширак» в своих комнатах, кроме нескольких потных калек, которые продолжают звонить по телефонам и с понтом тыкать в кнопки калькуляторов. Секретарша Танечка прошла через холл, пококетничала немножко с Вованом, симпатичная, только задница, на вкус Вована, слишком маленькая. До конца обеда еще полчаса, жалко, покурить нельзя пойти, раз начальство вернулось. Вован бросил взгляд на монитор слежения за входом, все чисто, как всегда, и отвернулся к музыкальному центру, принялся настраивать какую-нибудь ненапряжную станцию. И в этот самый момент все произошло. Как в кино, на счет «три» дверь была сорвана. В холле как-то вдруг очутилось безумное количество народу. Вован вскочил, заметался, не очень представляя себе, что делать, в глазах рябило от «камуфли», и ни одного, твою мать, нормального лица вокруг, одни черные маски с прорезями, фантомасы хреновы… Выбежали остальные, Федька, Костя и Славик, но это они только на словах Рэмбо, а по жизни, как и Вован, через две секунды уже лежали на полу лицом вниз и ребра у них очень болели. Пришлые бойцы были люди суровые, на слова скупились, зато щедро раздавали удары в воспитательных целях, впрочем, никто особо и не сопротивлялся. Скоро часть персонала «Карата» мирно лежала на полу, разглядывая ковровое покрытие, а остальные стояли, расставив ноги и уперев руки в стену, в тех комнатах, где их застали. Все стихло, только симпатичная секретарша Танечка истерически всхлипывала, вжавшись в свое щегольское кожаное референтское кресло. Начальству никаких послаблений сделано не было, и вальяжные директор и его зам, как простые смертные, тоже стояли вместе со всеми, опершись ладонями о стену. И только тогда на расчищенную территорию вступили оперативники спецподразделения «Р», подобно Глебу Жеглову в «Месте встречи».

Шмон длился не один час. Под ногами валялись бумажные листы и распечатки, каждая дискета методично просматривалась, документы изъяли, игнорируя вялые протесты местного начальства. Насмотревшись буржуйских фильмов, быковатый, на славу откормленный директор «Карата» попробовал было вякнуть что-то об адвокате, но быстро уразумел, что лучше сейчас помолчать, когда не спрашивают, а если все-таки спрашивают — отвечать внятно, доходчиво и по делу. И без всяких адвокатов, пожалуйста.

Юркие парни из спецподразделения «Р» быстро проверяли компьютерную базу данных «Карата». После чего на свет божий явились аккуратные распечатки контактов фирмы, носивших не самый благородный оттенок. В одном из ящиков директорского стола обнаружилась и весьма любопытная распечатка, содержащая ни много ни мало — расшифрованные сообщения на пейджер, номер которого был зарегистрирован за неким Иваном Кравченко, директором фирмы «Оникс». В миниатюрном сейфе директорского кабинета был обнаружен экземпляр отслеживающего пейджинговую информацию прибора. После чего у руководства фирмы «Карат» отпала всякая охота задавать невинные вопросы и делать оскорбленное лицо, а Вован крепко задумался: а так ли уж хороша она, профессия охранника, может, ну ее, на фиг, вовсе?..

Денис валился с ног от усталости. Отдыхать, однако, было некогда: операция по «зачистке» пользователей шпионской аппаратуры шла полным ходом и Денис мотался с Дудинцевым и его архаровцами из конца в конец Москвы и обратно. Да, список клиентов, так виртуозно вычисленный Максом, был совершенно верным. Именно так профессионалы «Биттлз» зашифровали своих заказчиков. Однако впоследствии, к сожалению, выяснилось, что крупной рыбы в списке не водилось. Увы, к услугам производителей аппаратуры для электронного шпионажа прибегала всяческая мелкая сволочь, банальные рэкетиры, ищущие новых рабов под «крышу». Тем не менее все это выяснилось позже, по итогам «зачистки», когда более тридцати невинных фирм были «поставлены к стене». И уж конечно, лишней эта операция не была.

Дудинцев наконец оказался в своей стихии. «Размышлизмы» он не очень жаловал, и этап интеллектуальной стратегии, анализа, разработки версий всегда был для него мучителен. А поскольку пришло время решительных действий, подполковник снова почувствовал уверенность в себе и собственной правоте. Акция была спланирована четко, удар организован сразу в нескольких направлениях, на «зачистку» отвели кратчайшие сроки. К силам спецподразделения «Р» были подключены омоновцы в количестве, даже превышающем необходимое. Офисы подозреваемых заказчиков оцеплялись в считанные минуты, каждый боец четко знал свою задачу и четко ее выполнял. Штурм стартовал практически одновременно сразу в нескольких местах, и сбоя не произошло нигде.

Проверки провели по тридцати с лишним адресам. Ни одной ошибки. Список Макса был верным от начала и до конца. Вот только стопроцентного результата (и приборы «жуков» обнаружили, и документальные результаты прослушки) удалось добиться лишь однажды, в «Карате». Иван Кравченко, пейджер которого перлюстрировали каратовцы, входил в число заявителей, обратившихся в органы внутренних дел за помощью. Проще говоря, Иван Кравченко входил в число бизнесменов, чье дело было под угрозой краха благодаря шпионским разработкам электронщиков фирмы «Биттлз».

И имя Игоря Минчева не всплыло ни в одном допросе, ни на одной дискете, ни в одном документе или хотя бы беглой записи в блокноте.

Денис Грязнов. 29 июня

— Ну, что наши мальчики?

— Блажат мальчики.

Дудинцев перегнулся через ручку кресла, дотянулся до холодильника и со звоном выгреб оттуда две бутылки пива. Кружки, еще в незапамятные совковые времена «зачитанные» в пивном ларьке (да попросту спертые, если уж говорить честно, товарищи милиция!), уже стояли на столе. Дудинцев сковырнул крышки открывалкой, вылил содержимое первой бутылки в кружку — довольно-таки неловко вылил, по стенкам потекла пена и быстренько добралась до полировки стола. Вторую бутылку он опорожнить не успел: Денис перехватил ее в воздухе.

— Я, с твоего разрешения, из кружки пить не буду. Мы по-простому. — Он поднес горлышко к губам.

Дудинцев едва заметно поморщился.

— Ладно тебе, эстет, — добродушно проворчал Денис. — Я ж не выпендриваюсь. Про таких, как я, даже теория специальная есть.

— Теория?

— Ну да. Пиво из горла пьют не от невоспитанности, а оттого, что вкус пива нравится, а запах нет. Поясняю: у бутылки горлышко узкое, вкус чувствуешь, а запах до носа не доходит. А кружку эту как понюхаешь, так и пить не хочется…

— Ладно, ладно, теоретик. К делу. С чего мальчики блажат — есть предположения?

— Относительные…

Точнее, предположений у Дениса не было никаких. Валерий Муха и Аркадий Ратников внезапно и совершенно одновременно изменили показания. Замечательно притом, что содержались они в разных камерах, и ничего, что бы подтолкнуло их к саморазоблачению, сыщики не видели и придумать не могли. О результатах «зачистки» их клиентов следователь «жукам» не сообщал, других источников, откуда они могли это узнать, как будто не было, да и результаты «зачистки» были, прямо скажем, не впечатляющими, так что бояться им вроде бы было нечего. Или все-таки что-то где-то прослышали и испугались?

— Муха ерзал, гримасничал, почесывался, как придурковатая мартышка, успевал между огромными глотками рассказывать Дудинцев, — и все напирал на то, что, мол, не мог он иначе, ну никак не мог, лгал, понимаешь, поневоле, войдите, понимаешь, в положение. Только что «гражданин начальничек» не прибавлял, времена не те.

— Да и контингент, в общем, не тот… Странно все это. А почему иначе он не мог, конечно, не объяснил?

— Да уж. Только почесываться начинал громче, прямо-таки со скрежетом. С лучезарной, естественно, улыбкой.

Еще вчера мальчики твердо стояли на том, что никого, похожего на «молодого человека», описываемого Грязновым, они не видели за всю свою долгую трудовую жизнь. А сегодня утром на обоих снизошло озарение: они вдруг поняли, что тот самый «молодой человек» — не кто-нибудь, а их наниматель и фактический начальник Валерий Павлович Кулаков.

Муха с Ратниковым, судя по протоколу допросов, дружили с раннего детства — как выразился Муха, «дружба зародилась в песочнице». Денис так и представлял, как вертлявый Муха с идиотским хихиканьем крушит ратниковские куличики и как угрюмый Аркаша Ратников мрачно поворачивается и выдает Мухе первую в жизни дружескую затрещину совочком. Совочек, как мечталось Денису, был тяжелым, желательно металлическим.

После института Аркаша и Валера, мальчики неиспорченные и прекраснодушные, вообразили себя последним оплотом умирающей отечественной науки. Семь лет «последний оплот» горбатился на «почтовом ящике». При этом в лучших традициях новоиспеченного государства занятия отечественной наукой накормить голодных ну никак не могли. В частности, пятилетний ратниковский сынишка ходил практически без штанов (тут можно сделать скидку на образную манеру речи рассказчика Мухи), а жена, боевая подруга-архитектор, молчала, вздыхала украдкой и ночи напролет просиживала над «левыми» чертежами. Что касается самого Мухи, то он так и не женился — «не смог взять на себя ответственность».

К моменту появления на горизонте «молодого человека» — Валерия Павловича — идеализма в друзьях поубавилось.

«В откровенный криминал мы с Аркашкой бы в жизни не полезли, тут уж можете поверить, — говорил Муха на допросе. — Стрельба там всякая и прочие штучки — это не по нам, мы, что называется, законопослушные граждане. А информацию добывать, это что, незаконно? Вон журналюги разные всю жизнь этим кормятся — они разве ж преступники, а?»

— Самое же удивительное вот, взгляни-ка. — Дудинцев ткнул пальцем в абзац протокола допроса Ратникова.

«Мы бы ни в коем случае не стали связываться с откровенным криминалом, — прочитал Грязнов. Он представил Ратникова — как тот бубнит, уставившись на крышку стола перед собой. — Валерий Павлович предложил нам просто добывать информацию. Заметьте, не вытрясать из кого-то силой, а добывать электронными методами. Интернет сейчас доступен каждому. Журналисты, например, постоянно пользуются им как справочной системой, и не всегда то, что они узнают о некоторых личностях, самим этим личностям нравится. Но это же не преступление, верно?»

Если не учитывать разницу в манере высказывать свои мысли, Муха и Ратников «кололись» совершенно одинаково — одними и теми же словами. Они, конечно, «друзья с песочницы», и, как у близких друзей, логика у них может быть очень схожая — но ведь не до такой же степени!

Дудинцев с интересом наблюдал, как Денис задумчиво держит над раскрытым ртом перевернутую бутылку. Пива там не было, лишь остатки пены медленно стекали по стенкам. Денис этого, казалось, не замечал, а все ждал и ждал, когда же прохладный напиток дотечет до рта. Наконец Дудинцев сжалился над бедолагой и полез в холодильник.

— Ага, спасибо, — механически пробормотал Денис, когда Дудинцев осторожно вынул из его руки пустой сосуд и заменил его полным, ледяным, запотевшим. Так же механически жаждущий сыщик опрокинул новую бутылку в рот — но, привыкший за последние минуты выцеживать капли из пустой, опрокинул слишком резко, и драгоценный напиток рекой полился на грязновский подбородок, шею, рубашку и, наконец, штаны.

— Ой, хорошо как, прохладно! — почти завопил Грязнов, отвлекаясь от размышлений. — А то уж слишком жаркий у нас выдался июнь. Здорово все-таки, что у тебя тут холодильник есть.

— Холодильник-то есть, а вот стиральная машина в кабинете — это как-то не по-нашему. И смены белья тоже нет. Так что придется тебе весь день сегодня благоухать.

— Ничего, буду ароматным. Липким буду, вкусным таким… Осы на меня слетаться будут стаями — женские, конечно, особи…

— Разве осы любят пиво?

— Не знаю… Портвейн точно любят… Я как-то раз прошлым летом сильно уменьшил осиную популяцию на планете: забыл на балконе полстакана портвейна. Пришел утром, смотрю — а стакан доверху заполнен полосатыми утопленницами.

— Вот садюга.

— Ага. Самому потом стыдно было. — Денис снова взялся перелистывать протоколы.

Валерий Павлович, по единодушному признанию сладкой парочки, в конторе появлялся ежедневно, но пребывал не более получаса. Часов в одиннадцать примерно утра ребята делали ему отчет о проделанной работе. Он принимал работу бесстрастно: ни оценок не давал, ни советов. Приняв работу, босс включал третий компьютер в конторе — свой личный, в который у Мухи и Ратникова доступа не было (верится в это с трудом, хакеры они или не хакеры?). Его компьютер был оснащен всеми их наработками, так что он мог сам отслеживать что угодно и когда угодно, не ставя подчиненных об этом в известность. И еще они пришли к выводу, что человек Валерий Павлович был достаточно беспринципный и ради денег ничем бы не побрезговал.

— Кстати, о деньгах, — поинтересовался Денис. — Щедро ли наш молодой человек делился со своими сотрудниками?

И тут же ответил сам себе, перелистнув страницу протокола:

— Ага… Не делился вовсе. Себе, родимому, всю прибыль подгребал. А ребятки у него на зарплате, значится, сидели. Ну, надо думать, зарплата все ж покруче была, чем на «почтовом ящике». Какой он у нас неприступный, фигурант-то!

— Фигурант действительно неприступный, вернее, какой-то виртуальный, я бы сказал. Проверили мы его, и обнаружилось, что паспорт на имя Валерия Павловича Кулакова был украден у настоящего Валерия Павловича три года назад и об этом имеется заявление в милицию. А теперь я тебе подарок сделаю. Номер того мобильного, которым ты перед «жуками» тряс, зарегистрирован на этот самый украденный паспорт.

— Хорош подарок, — хмыкнул Денис. — И что, и ни одного прокола у этого мнимого Валерия Павловича? Ни разу нигде не подставился? Железный человек? Не напился при ребятах ни разу, не расчувствовался? Спец, да?

— Ты до конца-то дочитаешь, нетерпеливый ты мой?

— То есть все-таки подставился! Ага, ага, уже читаю…

«Две или три недели назад, не помню точно, — это обстоятельно вещал Ратников, — Валерий Павлович появился в офисе слегка не в себе».

«Пришел наш Валерий Палыч пьяный в задницу», — куда яснее высказался Муха.

Состояние его было необычным, и необычным же было время посещения: дело двигалось к ночи, мальчики готовились компьютеры выключать да по домам разбредаться. Валерий Павлович был расчувствовавшись, Ратникова да Муху все «сынками» называл, хотя какие они ему сынки — больше тридцати пяти ему в жизни не дашь.

И, видно, сам не мог понять Валерий Павлович, что ему хочется сказать «сынкам». Вначале бормотал вроде, что, ежели с ним чего произойдет, придется им работать напрямую с генералом. Потом краснел, бледнел, головой и руками мотал во все стороны и страшным голосом заклинал: не работайте, мол, с генералом, а то неприятностей не оберетесь. Суть ускользала, но в процессе разговора всплыла и фамилия генерала — Тарасенков, которую Ратников запомнил, а Муха в одно ухо впустил, да через другое выпустил, зато поведение своего начальника запомнил хорошо и описывал очень красочно и, надо полагать, наглядно.

— Тарасенков! — У Грязнова подозрительно вспыхнули глазки.

— Что, знакомец твой? — якобы безразлично поинтересовался Дудинцев.

— Мой, не мой… Генерал он, конечно, бывший… Да и во всех остальных смыслах — тоже бывший…

— Чего-чего? — выпучил глаза Дудинцев. — Заговариваешься?

— Да нет, рано пока. Не с чего к тому же. — Он брезгливо поглядел на пустую бутылку пива, половину которой так недавно и так опрометчиво вылил себе на штаны.

— Нечего-нечего знаки мне делать, кончилось пиво. Так колись, Грязнов, без-воз-мезд-но.

— Тарасенков Виктор Тимофеевич, отставной генерал ФСБ, председатель теннисной федерации Российской Фе… ну, короче, такой же самой, лучше просто РФ, а то тавтология получается… Он, понимаешь ли, Кирилл, уже неделю как труп.

— Ммм… А ты отку… Ах, дядюшка ж у тебя.

— Ага, дядь Слава поделился.

— Ну и?

— Что — и? — Грязнов вновь выразительно посмотрел на свою пустую бутылку.

— Шантажист проклятый.

— Ты, Кирилл, как я подмечаю опытным сыщицким глазом, сегодня то и дело обзываешься.

— Больше ничего твой сыщицкий глаз не подмечает?

— А как же, подмечает. То есть полчаса назад подметил, когда ты холодильник открывал… Жадюга.

— Ну вот и ты обзываешься. — Дудинцев вновь полез в холодильник, достал и откупорил новую бутылку. — Ну?

Денис жадно схватил добычу.

— Что «ну»? Неделю назад в Покровском-Глебове…

— Это у канала имени Москвы, да?

В. А. Штур. 29 июня

Иван Пак, телохранитель покойного генерала Тарасенкова, лежал в той же клинике, что и Арбатова. Для тех, кто работал по делу о непонятной автоматической стрельбе, это оказалось, само собой, невероятной удачей: не надо было мотаться через весь город из больницы в больницу, чтобы допросить свидетелей.

Сегодня Арбатова Штура не интересовала. Если б можно было, он бы вообще никогда не сталкивался с этой девицей. Его все в ней раздражало даже издалека: и рожа крысиная, и голосочек соответствующий… А уж при личном общении — не приведи Господи: то жеманничает да манерничает, то лучшую подругу и верную помощницу следствию из себя строит, то в истерику норовит удариться. Нет, пусть уж эту дрянь Владимиров в другой раз допрашивает, а он, Штур, займется себе потихонечку Паком. Тоже личность, должно быть, непростая.

Иван Пак занимал далеко не самый фешенебельный номер на этом «курорте». Небольшая прихожая, ванная с туалетом, отдельно — душевая (Штур вспомнил засоренные сортиры с нижних этажей — по одному на этаж) и всего-то навсего однокомнатная палата. Ну, конечно, с телевизором и телефоном — но без этого-то как же, что мы, совсем уж дикие люди, господа?

А кстати, мы же так и не выяснили, кто платит за чудесные условия этого самого Пака. Вот и тема для разговора с главврачом Петр Палычем. Ну ничего, подумал Штур, отловлю его попозже.

На стук никто не ответил. Следователь осторожно толкнул дверь. Два черных узких глаза глядели на него в упор безо всякого выражения, кажется, даже не мигая. Человек на кровати не пошевелился.

— Здравствуйте, Иван Кимович.

Ни ответа, ни приглашения пройти и сесть. Вениамин Аркадьевич уселся в кресло у кровати безо всякого приглашения.

— Старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Штур. Вениамин Аркадьевич.

Пак едва заметно кивнул.

— Веду ваше дело. Хочу задать вам несколько вопросов.

Пак глядел — выжидающе ли? Презрительно? Никак он глядел, просто никак. Лицо у него, во всяком случае, оставалось совершенно бесстрастным. Впрочем, кто их, корейцев, поймет.

«Интересно, чего он ждет от меня? — подумал Штур. — О чем собирается говорить? Наверняка надеется в десятый раз пересказать историю со стрельбой — она у него хорошо отрепетирована. А мне хорошо отрепетированные истории не нужны. Не такой я осел, чтобы тащиться к нему в больницу для галочки — выслушал, мол, принял к сведению. Берегитесь, товарищ Пак. ФСБ за вас заступаться не станет — уж я-то знаю. А вы, товарищ Пак, знаете, что я знаю?»

— Вот видите, Иван Кимович, расследование целиком и полностью легло на прокурорские и милицейские плечи. А ФСБ, которой генерал Тарасенков столько лет служил верой и правдой, не проявляет к делу никакого интереса. Кстати, вы не в курсе, почему так вышло? — небрежно бросил Штур.

— Нет.

Врешь, Иван Кимович, врешь. С ходу врешь, с первой фразы. Не можешь ты, правая рука генерала Тарасенкова, не знать, что начальник твой, уходя из «службы» и тебя за собой уводя, расплевался с любимой организацией окончательно. Не мог ты пять лет назад пропустить мимо ушей эту громкую историю — пусть в узких кругах громкую, но для тебя-то эти круги родные, ты в них был как рыба в воде. Сам Тарасенков, в конце концов, не мог сказать тебе: «Уходим, Иван» — и ничего не объяснить.

— И что, о том, как несколько лет подряд ваш шеф успешно совмещал работу на благо Отечества с личным обогащением, а потом все это открылось, вы тоже не в курсе? — Никакой реакции, неподвижная узкоглазая маска, даже жилка никакая не дернулась. — Что по долгу службы приходилось генералу общаться с деловыми людьми, слишком деловыми, чтобы не попадать в поле зрения ФСБ. И в какой-то момент надоело генералу их «раскручивать» — стал он думать, что он сам с них поиметь может. Пользуясь, естественно, служебным положением, про это вы тоже ничего не знаете? — Вениамин Аркадьевич вскинул брови, умело изобразив искреннее удивление. — Ну, я просто обязан вас просветить. Так вот, придумалось все сразу, и очень просто: у Тарасенкова в подчинении множество боевых офицеров, так почему бы им не заняться охраной серьезных мафиози, раз мафиози за это деньги платят. А мафиози, как оказалось, готовы платить за такую спецохрану совершенно заоблачные суммы: насколько должно быть престижно для бандита, когда его сама ФСБ охраняет!

Пак перевел взгляд со следователя на потолок, а потом и вовсе закрыл глаза. Но Вениамина Аркадьевича это, конечно, не смутило:

— Знали вы, Иван Кимович, про эти делишки, конечно же, знали — раз знали и другие, не столь приближенные к генералу люди. И когда разразился скандал, вас вместе с Тарасенковым вышвырнули из органов кувырком. Шутка ли — двое работников главной государственной спецслужбы погибают во время стрелки двух наикрутейших городских бандюков, и выясняется, что погибшие офицеры сложили жизнь не на благо Родины, а во имя охраны жизни одного из мафиозных товарищей. В качестве обычных охранников!

Да, историю, конечно, замяли, до ушей широкой общественности не донесли. Высшие чины ФСБ преподнесли все так, что офицеры погибли на спецзадании, что они «внедрялись», и все такое прочее. В целях пущей конспирации даже наградили их посмертно. А предателя Тарасенкова со товарищи изгнали под другим каким-то предлогом — но и сам он, и вы, естественно, знали, в чем дело.

И теперь ФСБ, конечно, в жизни не возьмется за расследование гибели генерала-предателя. Они эту позорную страничку своей истории закрыли. Кто такой Тарасенков? Кто-кто? Ах да, был такой, полное ничтожество, плохой профессионал, даже и не профессионал вовсе, стоит ли о нем говорить… Убили? Ну да и черт с ним, туда ему и дорога.

— Выдумки все это… — на секунду приоткрыв глаза, бросил Пак.

Штур молчал, ожидая, что он скажет что-нибудь еще. Не дождавшись, продолжил:

— Ну да неважно. Вы мне, Иван Кимович, вот о чем расскажите: что у вас там в теннисной федерации в последнее время происходило?

— Теннисная федерация готовилась к Кубку Кремля, — произнес Пак первую за весь разговор относительно длинную фразу. Впрочем, о Кубке Кремля Штур, само собой, знал и без него.

— Знаете ли вы, какие деньги должны быть потрачены на подготовку к этому предприятию? Я не предлагаю вам назвать точную сумму, но хотя бы порядок цифр… — Штур замолчал.

— Я телохранитель, а не бухгалтер, — отчетливо произнес кореец.

— Что ж, я сам могу предположить, что в этой сумме очень много нулей. И деньги это государственные, верно?

— Не только. Еще и спонсорские.

Ну вот, уже что-то.

— А спонсоров вы назвать можете?

— Я в эти дела не вникал, гражданин следователь.

— То есть при вас, личном телохранителе Виктора Тимофеевича, никаких имен не называлось? Вот Евгений Марков, погибший вместе с Тарасенковым несколько дней назад, например, не фигурировал ли в числе спонсоров?

— Не помню, — на минуту задумавшись, ответил Пак.

— Из вашего ответа, Иван Кимович, легко сделать вывод, что скорее да, чем нет. А из чего складывалась смета Кубка, вы знаете? Не может же быть, чтобы вам, первому приближенному к Тарасенкову лицу, не попадалось на глаза никаких документов. Что, не знаете?

Пак молчал. Верно говорил Хорек: пациент отвечает только на те вопросы, на какие сам захочет.

— Тогда я подскажу вам сам. Места в лучших гостиницах Москвы — верно? Оформление стадиона — так? Может быть, какое-нибудь новое суперпокрытие для кортов? Или сверхмягкие кресла для зрителей? А сам спортивный инвентарь, не просто соответствующий мировым стандартам, но призванный доказать, что мы опять «впереди планеты всей»? Что, Иван Кимович?

— Ну и что?

— Раз «ну и что» — значит, все верно. Конечно, ну и что. Так и должно быть, я разве спорю? Кубок Кремля — мероприятие серьезное, его абы как не проводят. А у кого это суперпокрытие и сверхмягкие кресла закупались — вы знаете? Ну, конечно, вы скажете «нет».

— Вот именно.

— А закупались — или должны были закупаться — у фирм, которые продают свою продукцию по однозначно завышенным ценам. В смете указывается тысяча, скажем, долларов за одно суперкресло, семьсот из них отдается фирме-производителю, а триста фирма-производитель переводит на счет Виктора Тимофеевича Тарасенкова. За что? А за то, что он, добрый дядя, согласился заплатить семьсот государственных долларов за ерунду, которая реально и сотни не стоит. И сколько таких кресел нужно Кубку? Тысяч десять? Десять тысяч помножим на триста долларов — и вот вам уже три миллиона в кармане Тарасенкова. С прочими расходами — то же самое. Правильно, Иван Кимович?

— Я одного не понимаю, зачем вы мне вопросы задаете, раз так уверены, что сами все знаете.

«А затем, голубчик, чтобы на твою реакцию посмотреть, когда я тебе свои соображения выложу. Только вот на роже твоей корейской ничего не написано. Ну да, во всяком случае, теперь я уж точно уверен, что покойный Марков в этих махинациях точно был как-то задействован. Не пойму только как. Ага, кстати…»

— Иван Кимович, последний вопрос: существовала ли между Тарасенковым и спонсором Марковым система отчетности? Были ли документы, в которых ваш начальник указывал, сколько и на что потратил марковских денег?

— Я уже сказал вам: я понятия не имею, был ли этот ваш Марков спонсором Кубка или нет. Может, я и фамилию-то его впервые услышал только в связи с этой стрельбой. Не помню.

Штур поднялся.

— Спасибо вам, Иван Кимович, за интересную беседу.

Ему очень хотелось, выходя, хлопнуть дверью, но он сдержался: хладнокровного корейца такие штучки не проймут, чего зря позориться? Скорей бы его вылечили, что ли. Уж тогда Штур возьмет этого Пака за жабры. Надо, однако, позаботиться, чтобы к моменту его выздоровления ордер на арест был готов.

Денис Грязнов. 29 июня

— Дядь Слава, але, дядь Слава!

— Здорово, мерзавец. Только не проси угадать, зачем ты звонишь.

— Чего просить, ты и так угадал, верно?

— Сейчас уж, пожалуй, нет.

— Да ну, что-то там у вас случилось?

— Ты мне голову не забивай, надо чего — так и скажи.

— Тарасенков нужен. То есть желательно узнать… Короче, тут у меня вытанцовывается кое-что. Я сообразил, не знаю, может, ты тоже… Но это не по телефону. У меня пара вопросов есть к мальчикам этим, Ратникову с Мухой. Меня вы к ним, понятно, не допустите, но вот…

— …Но вот патологоанатома допустим. Он, правда, вопросы задавать не обучен, да и не к чему ему…

— Чего-чего?

— Ладно, и впрямь это все не по телефону.

— Я еду…

— Вечером, дружок, вечером.

— А сейчас чем не вечер?

— Чем? Да и вправду, чем сейчас не вечер… Заработался совсем твой старый дядюшка.

— Комплиментов не дождешься, дядь Слава, — мол, да какой же ты старый, совсем как огурчик… Не к лицу начальнику МУРа кокетство, не правда ли?

— Ты меня, малыш, доставать начал. Чтоб через полчаса был тут как штык.

— Подниматься?

— Обойдешься. В машине подождешь.

— Есть, через полчаса. Есть, в машине! Всегда готов!

— Вот юродивый…

Денис подъехал на Петровку, припарковался и стал наблюдать за выходящими. Кондиционеры в угрозыске, видимо, не фурычили — стражи порядка выходили вялые, разморенные, в глазах у всех читалась мечта о прохладном душе. На ступеньках рыжая швабра средних лет, одетая, вопреки жаре, в водолазку и темные джинсы с кроссовками, что-то сквозь зубы выговаривала молодому парню в круглых очочках. Они столкнулись в дверях: она выходила из здания, парень же, зажав под мышкой пухлую папку, со всех ног спешил внутрь. Строгая дама закончила речь и повернула обратно, парень виновато посеменил за ней. Видно, информацию для нее нес, да опоздал сильно. Она уж отчаялась, уходить собралась, а он — вот он, голубчик…

Грязнов-старший столкнулся с парочкой в дверях, кивнул, пропустил женщину вперед и, сдерживая бег (неудобно начальнику-то МУРа при сотрудниках скакать!), направился к машине племянника.

— Это что за девица у вас, которой жара не страшна? Ну, ты ее в дверях только что пропустил? — поинтересовался Денис, пожимая дядюшкину руку.

— А, это… — Грязнов-старший назвал известную в милицейских кругах фамилию. — Священная корова генерала… — Он назвал фамилию еще более известную. — Она у него якобы практически все преступления, что по управлению проходят, раскрывает. Технология такова: носятся ребята, собирают информацию: все, что можно, по делу. Ей приносят в клювике. И вот когда уже все ясно и разгадывать больше нечего, красавица наша открывает рот и озвучивает выводы, которые самый распоследний кретин-оперативник давно уже сделал сам.

— Свинство какое, дядь Слава. Но ведь ты…

— Я, хочешь сказать, тут главный? Ну и что? Во-первых, выше меня есть начальник главка, а во-вторых, отдел этот в МУРе один из лучших по раскрываемости, я, главный, нарадоваться на них не могу. Генерал человек чудный, как говорится, редких душевных качеств. Пусть играют в свои игрушки.

— А чего она оделась-то, как на Северный полюс? Понимаю, была бы принципиальная и в форме ходила — тогда да. Но если уж не в форме, так в сарафанчике — сарафанчик-то ей при такой погоде больше пристал.

— А она вот мерзнет. Мерзлячка, понимаешь. Все, тема закрыта.

Тут Грязнов-старший принюхался.

— А скажи-ка мне, человеческий детеныш Денис, кто позволил тебе переводить чудный напиток под названием «пиво» на такую чепуху, как ополаскивание одежды?

— Ты, дядя, меня, во-первых, не смутишь, во-вторых, с толку не собьешь. Может, я и сам увел тебя в сторону от дел праздным любопытством к судьбам сотрудников вашего главка, но теперь уши мои обращены…

— Молчи уж, сейчас полчаса будешь составлять свою витиеватую фразу, времени поговорить не останется.

— Так Муха и Ратников, как я понимаю, мертвы?

— Более чем.

— «Более чем» — это как?

— «Более чем» — это образное выражение. Каковое ты, юнец, оценить не способен. Так что продолжаю сухо и приземленно. Взяли позавчера дедка. Веселый такой был дедок, озорной. С шуточками-прибауточками наркоту толкал — прямо у ворот Петровки, 38. Причем попадался на глаза несколько дней подряд, но никому из наших в голову не приходило его шмонать: думали, шутник такой, или сумасшедший, или и то и другое вместе. Доблестные защитники правопорядка в лице сотрудников Московского уголовного розыска даже представить себе такой наглости не могли…

— Куда уж вам!

— Молчи, отрок. А тут приезжал к нам по делу молодой оперативник из Северного округа… черт, фамилию забыл… ну да не в этом суть. Парень боец, земля под ногами горит, энтузиазм из ноздрей пышет, как пар у Змея Горыныча…

— Да ты, дядь Слава, поэт.

— А ты, племянник Денис, приземленная особь. Итак, мальчик этот еще на подходе к МУРу дедулечку нашего увидел. А тот, надо сказать, очень уж был колоритен: малипусенький, как грибочек, с горбиком, седые патлы до пояса, здоровенная шляпа, зеленая такая, поля висят… Чудо-старикан! Однако ж не бомж, как ты мог подумать. Ну то есть не пахнет от него. Чистенький старичок. Крутится по тротуару и песенку напевает, надо полагать, собственного сочинения. Слов уж не помню, но суть в том, что товар у него любой, подходите берите, только не перестарайтесь, за-ради здоровья вашего, мол, прошу, а то копыта откинете… Ну, в общем, намеки прозрачные, дурак поймет. К прохожим приставал, за одежду прихватывал, бежал следом, котомкой своей потрясал.

— Ну чистый цирк. И этот ваш молодой боец его, конечно, прихватил.

— Ну да. С одной стороны, молодой, глупый, не задумался как-то, что мелкий наркодилер, работающий напротив главка и МУРа, — вещь невозможная, и потому связываться с психом ниже нашего милицейского достоинства. А с другой — прав-то оказался он, а не наши умники, я в том числе!

— Дай-ка дальше угадаю…

— Да не угадаешь, не трать даром времени. Попал этот экземпляр хомо сапиенса… впрочем, не то чтобы даже сапиенса… ладно, попал он в Бутырки, в камеру, где сидел Муха. Ну, Муху ты видел. Эти два артиста либо передраться могли, либо лучшими друзьями заделаться. А так как Муха, по крайней мере, был существом вполне дружелюбным, то они с дедком, так сказать, нашли друг друга. Но дедок-то непревзойденный мастер жанра, поэтому Муха оказался как бы на подпевках.

— Вам-то такие тонкости откуда знать? Осведомитель был в камере?

— А как же, был, как не быть. И в этой, и в той, где Ратников. Только если бы они живы остались…

— Ух ты как!

— Не перебивай меня, Денис, добром прошу. Я уж и разволновался. Стареет дядя Слава, стареет.

— Молчу. Склоняю голову перед вашими сединами. Внимаю с благоговением.

— Добавь: «Благоухаю пивом».

— Благоухаю пивом, — послушно повторил Денис.

— Старикашечка в камеру свежую струю привнес. Так, не ухмыляйся. Ты внимаешь с благоговением. Никаких похабных ассоциаций. Повторяю: привнес свежую струю. Проще говоря — развеселил общественность. Давайте, говорит, друзья, расцветим нашу печальную жизнь, расправим увядшие крылышки, подарим себе праздник. Вот, например, что у нас тут поблизости? Ага, Независимость России. Так отметим же День практически рождения нашей великой державы…

— Что, бухло протащил?

— Фу, Дениска, как же ты банально мыслишь. Спектакль он устроил. Самый настоящий спектакль. Сам — режиссер, Муха — в главной роли, прочие зэки актеры. Заметь, какими нужно обладать качествами, чтобы в первый же день пребывания в камере не просто остаться без единого синяка, еще и заделать своих матерых товарищей в актеры! Удивительный был тип.

— Был?

— Ага… Короче, что-то героическое и торжественное, но и крамольное одновременно — в общем, точно не скажу, что они там играли, потому как зэк, которого допрашивали, сам не особо понял. Из простых он.

— А из «сложных» не было никого?

— Не было. Один в живых остался. Единственный из обитателей трех камер. Да и то потому, что его во время представления на допрос водили…

— Боже, да что ж это за представление было такое?

— Теперь мы точно и не узнаем. Насколько мы поняли, заданы были только общие рамки действа, в остальном актеры импровизировали — а как иначе, если времени на репетиции было всего-то сутки!

— Времени…

— В том-то и дело. Видно, поджимало его время. Ну, главное не в этом. А в том, что в конце спектакля непременно полагался так называемый салют.

— Ага, ясно. То есть не ясно, как он…

— А вот этого уж точно никто понять не может. Что с собой он никакой дряни не принес, за это можно ручаться. Но вот фокус: идею он сокамерникам объяснил, все знали, что будет салют. Ну, не знали, конечно, что такой. Считали, что выпалит из окошка, сквозь решетку. Конечно, потом хулиганам не поздоровится, зато… Так завел их этот дед, что все чувствовали энтузиазм, подъем ну просто офигенный: будь что будет, мы себя покажем, мы устроим себе праздник, мы будем веселиться, несмотря на… ну и так далее.

— Но технически…

— Да-да, я к этому и веду. Все знали, что готовится салют. Дедок проанонсировал: у меня, мол, никаких подручных средств, кроме технического гения. А нужно мне то-то, то-то и то-то… И пошел к нему народ со своими скромными запасами, причем требовались вещи какие-то невообразимые: от хозяйственного мыла до строго запрещенных ботиночных шнурков, которые кто-то ухитрился-таки пронести контрабандой. И вот смастерил он нечто…

— Как-то не верится. И вправду — технический гений.

— Ну да, мы, короче, точно ничего не узнаем. Может, у него слюна была ядовитая. Или вовсе волшебная. В общем, судя по времени, отыграли они свой спектакль, — наш свидетель, которого на допрос водили, знал, когда все начинается, — а как время салюта подошло, так и бабахнуло. Три камеры разнесло: ту, в которой все безобразие творилось, и две соседние. В одной из тех двух был Ратников. Погибли все — понимаешь, все. Шестьдесят восемь трупов, включая двоих охранников в коридоре.

— И сам…

— Да, и сам. Старичок-камикадзе. И вправду, что-то, видно, с головой у него не в порядке было.

— А может, и в порядке. Может, заказчик обещал его семью по гроб жизни обеспечить. Контракт такой, скажем, заключили. Знаешь, я читал, что такое в кино бывает, в подпольном, конечно: актер умирает перед камерой мучительной смертью, а за это жена и детки, всю жизнь прозябавшие в нищете, век живут безбедно.

— Ага. А попроще ничего не могли придумать? Впрочем, тут столько неясного, что все возможно.

— Слушай, дядь Слава. А зачем ему в таком случае вообще нужен был этот спектакль? Ну, получил задание бабахнуть. И бабахнул бы себе. Все равно умирать.

— Говорил же я, Дениска, что ты особь приземленная. Раз все равно умирать — так почему бы напоследок и вправду не устроить себе праздник? Представление без зрителей. Навечно запомнившееся людям, которые вот-вот погибнут, то есть на самом деле не запомнившееся никому… Философ бы сюда приплел какую-нибудь «высшую степень свободы». Или «ступень», а не «степень».

— Вот-вот, я всегда считал философов параноиками. Или шизофрениками. Не очень-то я в этой терминологии разбираюсь. А дальше что было?

— Да практически ничего. Когда рвануло, конвой как раз вел с допроса того типа, который единственный в живых остался. Ну, развернули его тут же в коридоре и обратно на допрос: что вы тут готовили? Раньше-то об этом речи не было. Он рассказал, конечно, — а что ему было терять? Вот теперь я тебе рассказываю. Жизнь не стоит на месте. Твои соображения?

— Какие там соображения, дядь Слава! Одно мне совершенно ясно: нам не случайный псих попался.

— А почему, кстати, не случайный?

— Ну ты ж сам сказал: нарывался, несколько дней у ГУВД и у МУРа со своей наркотой дежурил, буквально в глаза прыгал, все делал, чтобы его заметили и взяли. А какие это были несколько дней? Как раз те, которые Муха с Ратниковым там просидели. И не символично ли, что погибли они в первый же день, как только начали раскалываться?

— Похоже на правду, племяшка, похоже, только вот доказательств этому нет и, по всей видимости, не будет.

— А там… Ну, в этих трех камерах…

— Пыль, Денис. Пыль. Про патологоанатома я так, для красного словца присовокупил. Не к кому его звать.

— М-да. Жуткенько.

Денис только что заметил, что они с дядей Славой бесцельно кружат по городу, а сейчас как раз стоят в какой-то совершенно жуткой пробке. Причем, судя по тому, что творится в зеркале заднего обзора, стоят уже не первый десяток минут.

— Дядь Слава… Я бы домой съездил, переоделся. Пахну все-таки.

— Езжай уж. Только к машине моей верни меня, пожалуйста. А потом езжай. Нужен ты мне больно, скунс проклятый. Как в кроссвордах пишут, «американская вонючка».

— Почему «американская»? — обиделся Денис. — Мы чешское пиво пили.

— А нынче в моде — наше! Покупайте, понимаешь, российское! Но у этого Дениса все не как у людей. Вот сдам тебя сейчас дяде милиционеру, Грязнов-старший махнул рукой в сторону гаишника, пытавшегося «разрулить» пробку. — Пусть он тебя понюхает. Ему, надеюсь, понравится.

— Дядь Слава, ну прав я все-таки, как думаешь?

— Это ты про то, что в показаниях Мухи и Ратникова так кстати упоминался Тарасенков? Ты ведь прочитал эти показания — я правильно тебя понял?

— В общем, да.

— То есть с Дудинцевым распивал.

— Ну, дядь Слава, не увиливай же. Ведь именно на Тарасенкова они работали? Их убийство подтверждает, что они сказали правду?

— Ну и что? Ты хочешь сказать, что Тарасенкова шлепнули за то, что он шпионской конторой руководил? Я тебе, может, и поверю, но следователем по убийству Тарасенкова у нас, как я тебе уже говорил, товарищ Штур, у него свое мнение на этот счет и лишние два трупа ему в дело никак не нужны.

Денис Грязнов. 30 июня

У Дениса не то чтобы щекотало под ложечкой — все-таки взрослый уже мальчик, а бояться экзаменов становится как-то неприлично уже годам к двадцати… Но некоторую неловкость он все-таки испытывал. Некоторую, совсем маленькую, ватность в ногах. Не хотелось ему ближе знакомиться со старшим следователем по особо важным делам Вениамином Аркадьевичем Штуром. Слишком много он слышал о нем от людей, которым доверял. Неприятен ему был Штур по их рассказам, да и по собственным обрывочным впечатлениям был неприятен. И теперь этому неприятному Штуру предстояло определять судьбу их расследования.

Дудинцев — тот просто бесился. Он широко вышагивал рядом, некрасиво скаля красивые зубы. Он бормотал себе под нос нехорошие, кажется, слова. Он бы сплевывал в сторону, если бы находился все-таки не в здании Мосгорпрокуратуры. Дудинцева должны были сейчас унизить — других вариантов просто не было. Если Денис топал к Штуру добровольно, то у Дудинцева был приказ.

О Штуре ходили легенды. Штур был непримиримый традиционалист, а попросту зануда. Таких, как Дудинцев, Штур не переносил, а таких, как Денис, нарочито не замечал. А работать, к всеобщему сожалению, придется вместе — так решило большое начальство, с которым не поспоришь.

В Маркова, Тарасенкова и Арбатову стреляли не люди, а — ого-го! чудесная машинка, управляемая неизвестно как и, главное, кем. А может, наоборот, главное — как, и если потянуть за эту ниточку, тот самый «кто» найдется сам собой…

Ага-ага, подумало большое начальство, да у нас же есть спецподразделение «Р», и, в частности, Дудинцев Кирилл! Они же на таких штуковинах собаку съели! Про собаку, конечно, явное преувеличение: с компьютером-убийцей никто из спецов, в том числе и Дудинцев, никогда не сталкивался. И все-таки — кто же, как не они, мы ведь их специально для этой цели создавали!

С другой стороны, есть следователь, ведущий дело, — никакой не особенный, к чудесам не привыкший, зато старый, проверенный работник, прекрасный специалист в своем деле Штур Вениамин Аркадьевич.

И надо бы им как-нибудь сотрудничать, потому что иначе нельзя.

Ну а Грязнов-младший — до кучи — сам приплелся. Точнее, Дудинцев его приплел в качестве моральной поддержки и… еще раз моральной поддержки. Ну правда же, нельзя в трудную минуту не подставить товарищу свое мускулистое плечо, с усмешкой подумал Денис. В деле он разбирался хорошо, сам был в нем изо всех сил заинтересован, да и, в конце концов, интересно пообщаться с легендарным Вениамином Аркадьевичем!

Легендарный Вениамин Аркадьевич чуть привстал с кресла, пожал вошедшим руки. Сесть, впрочем, не предложил, но и сгонять гостей со стульев, на которых они, что делать, без приглашения устроились, тоже не стал.

— Это, значится, спецназ ко мне пожаловал? — полуутвердительно пророкотал он.

— Не совсем, — сдержанно, но твердо начал Кирилл. — Дудинцев Кирилл, заместитель начальника спецподразделения «Р» МВД. Как вам наверняка известно, мы специализируемся на нетрадиционных…

— Ну вот я и говорю, «спецназ». Да еще и нетрадиционный… На НЛО у нас в милиции еще никто пока не специализируется? Не в обиду вам, молодые люди, будет сказано, с раскрываемостью преступлений в Советском Союзе было куда лучше — да-да, в Советском Союзе, тогда, когда всех этих ваших «спец…» еще и в проекте не было.

— Прошу прощения, Вениамин Аркадьевич, но у нас действительно будет плохо с раскрываемостью вот этого конкретного преступления, если мы сразу же перессоримся, — примирительно сказал Денис. Уж если взял его Кирилл с собой в качестве буфера, так не пристало этому буферу сложа руки сидеть.

— Вы?! — У Штура, кажется, глаза буквально полезли на лоб: неслыханная наглость! Невиданная! Частный детектив в его кабинете! Частный детектив пришел «по делу»! (Штур имел собственное, очень хорошее представление о том, какие могут быть дела у частных детективов, и был совершенно — ну просто абсолютно! — уверен в том, что сам он этих дел ни в жизнь не касался и не коснется, так что его пути с дорожками этого народца пересечься просто не могут.)

— Так точно, Денис Грязнов, руководитель детективного агентства «Глория».

На лице несчастного Вениамина Аркадьевича отразилась вся гамма чувств и кое-какие вполне практические мысли. Денис такие мысли читал с легкостью: сперва Штур хотел выгнать его, негодника, вон, после решил, что больше подойдет к случаю желчная язвительность, и в конце концов пришел к выводу, что лучшим наказанием для Дениса будет, ежели следователь не станет замечать его вовсе.

Возможно, это и вправду могло бы быть обидно — ну, скажем, если бы Грязнов, будучи частным сыщиком, мучился бы комплексом неполноценности перед милицией. Мучились многие. Но Денис их, к счастью, не понимал. Одна и та же профессия, разница только в том, кто тебе «хозяин» — ты сам или государство. По-грязновски выходило, что достойнее быть себе хозяином самому. Так что презрение Штура било мимо цели.

— Денис — ценный свидетель по нашему делу, — попытался вступиться Дудинцев.

Штур кивнул, глядя в стол.

— Перейдем к делу? — Дудинцев разложил на столе Штура папку с материалами. Штур брезгливо отодвинулся. Стараясь не замечать скептицизма собеседника, Кирилл начал: — Как мы с вами знаем, в машине, из которой стреляли в Маркова, Тарасенкова, Арбатову и Пака, не было ни одной живой души.

— Знаем? — перебил Штур. — Я бы, молодой человек, на вашем месте поостерегся что бы то ни было утверждать наверняка. У нас ведь пока есть только версии, так?

Дудинцев покраснел.

— Как нам удалось установить… — попытался он иначе построить фразу, но был прерван уже в самом начале:

— «Нам» — это кому?

— Экспертам… Ну, криминалистам из ЭКУ.

— А вы эксперт?

— Нет, я…

— Кто выезжал на место преступления, подполковник Дудинцев, вы хотя бы знаете?

— Выезжала дежурная оперативно-следственная группа Мосгорпрокуратуры и ГУВД, сам Вячеслав Иванович Грязнов, вы, Вениамин Аркадьевич.

— А вы — ну, чтобы уж все точки над «и» расставить, — вы выезжали?

— Я — нет. Но я…

— Я не знаю, кто вы. И никто не знает. Полагаю — вернее, надеюсь, что вы сами не знаете. Надеюсь, чтобы не предполагать самого худшего.

Штур явно не собирался сотрудничать. Мало того — он, кажется, подозревал своих посетителей в каких-то грязных играх и не желал этого скрывать. Денис бросился разруливать ситуацию сразу же, как только понял, что Дудинцев сейчас не выдержит и полезет на рожон.

— Ей-богу, господа офицеры, от ссоры толку не будет. Давайте забудем это вступление и попробуем начать сначала.

Штур посмотрел на Дениса уничтожающе, зато Дудинцев, кажется, взял себя в руки и вновь открыл захлопнутую было папку.

— Так я продолжаю?

— Продолжайте, — позволил Штур, язвительно улыбаясь.

— Как установили эксперты, выезжавшие на место преступления, автомат, из которого стреляли в потерпевших, был установлен в машине, в которой на момент стрельбы никого не было.

— «Из которого»… «В который»… «Был»… «Не было»… Еще каких-нибудь пятнадцать лет назад у личного состава было все в порядке с русским языком. Массовая деградация. Продолжайте, юноша.

Дудинцев смотрел в окно, играя желваками. «Анекдот, что ли, какой рассказать?» — подумал Денис. Как назло, все анекдоты из головы вылетели. Самое смешное, что ему совсем не хотелось успокаивать Кирилла. А хотелось ему совершенно того же самого, что и Дудинцеву: взять спесивого старикана за грудки, встряхнуть хорошенько… Ну почему нельзя по-человечески! Ведь цель-то у всех одна и та же, зачем же друг другу палки в колеса ставить?

— То, что в машине не оказалось никаких отпечатков пальцев, во внимание можно не принимать, потому что…

Новая попытка Дудинцева вновь сорвалась: у Штура было свое мнение и на этот счет.

— А вы уверены, подполковник, что вы здесь решаете, что мы будем принимать во внимание, а что нет?

— Я уверен, товарищ следователь, что мы ничего не сможем обсудить, если вы то и дело будете меня перебивать! — Кирилл поднялся и навис над столом.

— Вениамин Аркадьевич, я думаю, что лучше было бы нам составить план действий, согласно которому у каждого был бы свой участок работы, чтобы мы не мешали друг другу, — опрометчиво сказал Денис.

Штур побагровел, и Грязнов тут же понял, что ляпнул что-то не то.

— Какие «мы»?! При чем здесь вообще частный сыщик! В качестве свидетеля еще куда ни шло, хотя какой из сыщика свидетель, если он, сыщик, явно лицо заинтересованное?!

Тут уж Дудинцев бросился на помощь:

— Если мы работаем в одной группе, то давайте сделаем так. Я сейчас в двух словах изложу суть — или, если захочет, суть изложит сам Вениамин Аркадьевич. Потом он даст мне указания, что делать дальше, а я, с его позволения, внесу некоторые свои предложения. Засим разойдемся и впредь постараемся встречаться пореже. Только в пределах необходимого для нашего с вами общего дела.

— Ну вот, обиделся, — проворчал Штур совершенно невинно, будто бы в его планы и в самом деле ни в коем случае не входило кого-то здесь обидеть. А если кто-то почувствовал себя задетым — ну что ж, сам виноват. Он, Штур, ничего такого в виду не имел. — Вы, товарищ подполковник, пожалуйста, остыньте, — продолжал он. — Я должен сказать — вовсе не для того, чтобы, как вы можете подумать, поставить вас на место, — я должен сказать, что нынешняя молодежь все видит вверх ногами. Что делал в первую очередь оперативник семидесятых — восьмидесятых годов двадцатого века, если у него появлялась версия? Он ее проверял! Он шел, рыл носом землю, добывал доказательства и, только убедившись в своей правоте, давал отчет следователю. Были, были тогда люди действия! Вы же, Кирилл Олегович, приходите, ничегошеньки не сделав, и заявляете: пусть Вениамин Аркадьевич даст мне указания…

— У меня есть свои предложения, об этом я тоже упомянул. Вы же просто не даете мне их высказать.

— Я готов, готов предоставить вам слово! Но какое слово? Что я, пожилой человек, старший советник юстиции, следователь с двадцатипятилетним стажем, могу услышать от юного спецназовца? Нет-нет, не спорьте, для меня вы юны! Сколько вам? Сорок? Ну вы же понимаете. Как вы сами смотрите на двадцатипятилетних? А они взрослыми себя почитают, на вашу «старческую» снисходительность небось обижаются, да?..

— Я собираюсь действовать, Вениамин Аркадьевич.

— И побежал, да? Побежал «действовать»? А что делать, вы знаете, Дудинцев? Что умеют спецназовцы, кроме как махать руками и ногами?

— Мы не спецназовцы…

— Это не важно. Вы собрались действовать, ни на минуту не задумываясь о том, что ваши действия развалят мне все дело, — они уже начали его разваливать! Подполковник Дудинцев, вы должны понимать, что я, как юрист, не могу не рассматривать ваш подход к делу, все, что вы уже в нем наворотили, как преступную халатность! И более того — я уже намекал вам в начале нашей беседы, что прочие версии тоже проверяются. Да, проверяются, и я не боюсь вам об этом сообщить!

— Я все равно собираюсь действовать, — рыча, повторил Дудинцев. Действовать прямо сейчас, идти и рыть носом землю до тех пор, пока не буду убежден в своей правоте. Вот только не уверен, что после этого у меня достанет охоты «давать отчет следователю». — Он окончательно понял, что сотрудничества не получится, и двинулся к двери, захлопнув папку с таким жаром, что листки разлетелись по комнате.

Денис бросился их собирать, а Штур с неожиданным проворством вскочил и преградил Кириллу дорогу к выходу.

Как же, подумал Денис, он же еще не высказался до конца, не бросил нам в лицо всей правды. Наберемся терпения.

— Если хотите знать, молодой человек, я вовсе не обольщаюсь относительно истинного назначения этих ваших новых спецподразделений. «И»-«К»-«Л»-«М»-«Н», «О»-«П»-«Р»-«С»-«Т»… Какая вы тут буковка? Ну да неважно. А важно то, что каждая из этих буковок — легальная банда с государственным финансированием! Важно то, что мы сами, своими ручками, плодим бандитов, раздаем им оружие, благословляем на то, чтобы они влезали в ведение уголовных дел и разваливали эти дела на корню — да, разваливали! Да, мы всячески поддерживаем преступников! А я им помогать не желаю, да, не желаю! — Штур едва ли не приплясывал на месте — такое удовольствие было наконец-то излить душу.

Денис, шустро собравший разлетевшиеся листочки, открыл за спиной у следователя дверь, схватил Дудинцева за рукав и почти силой выволок в коридор. Хорошо еще, что правая, ударная, рука у Кирилла была занята папкой, из которой все то и дело вылетало.

— Даже материалы свои в порядке держать не можете! — крикнул им в спину Штур, выкидывая из кабинета еще один, не замеченный Денисом, листочек из папки. Денис подбежал, схватил листочек на лету. Потом вырвал папку из рук Кирилла — тот, уже не владея собой, цеплялся за нее изо всех сил, аккуратно сложил в папку все бумаги и сунул в свою сумку.

— Успокоишься — отдам.

— Ты заметил, нет, ты заметил, — путаясь в словах, бормотал красный как рак Дудинцев, когда они спускались по лестнице, — он же сам себе то и дело противоречил! То я рассуждать вовсе не должен и не мое это дело, то, напротив, сам должен был все решить и выполнить, а после уж докладывать! Он же не знает, чего от меня хочет!

— Он не хочет от тебя просто ничего. Ну — чтобы не было тебя в его группе, и все тут. Понял же — зуб у старикана на спецподразделения, а тебя лично это вовсе не касается. Работать с ним, конечно, невозможно, ничего не поделаешь.

— Да он меня грязью с ног до головы облил. Я, конечно, готовился к чему-то подобному, но он просто все и всяческие границы перешел. Тебя-то хоть просто игнорировал…

— Это тоже, я тебе скажу, не очень приятно. Но тебе, конечно, досталось по полной программе. Так что после пережитого потрясения мне, видно, придется тебя как следует отпаивать. Причем, наверное, не валерьянкой?

Кирилл впервые улыбнулся, но красные пятна на его щеках еще пылали.

Сева Голованов и Денис Грязнов. 30 июня

Эт-того еще не хватало. Голованов обалдело крутил головой. На шее у него висела непонятно откуда взявшаяся девчушка лет пяти, висела и визжала притом пронзительно. Слава Богу, хоть не от ужаса, а от радости — родное лицо увидела. Только вот за кого же она его принимает-то?

Сева оглядел площадь. «Черт, если я еще минуту буду изображать из себя новогоднюю елку, Минчева меня точно засечет. Или сам ее упущу. Одно другого краше».

Он «водил» Минчеву вот уже три дня. Правда, «водил» — это громко сказано. Двое суток она вообще из дому не выходила, если не считать посещений мини-маркета в соседнем доме. И вот, когда наконец появилась возможность поводить ее как следует, нашлось на Севину голову приключение. Ольга на такси добралась до Крутицкого вала и, периодически поглядывая на часы, стала бродить по магазинам, ничего не покупая — явно убивая время до какой-то встречи, или свидания, или делового свидания. Голованову очень не хотелось прозевать эту встречу, но бесцеремонно стряхивать ребенка было как-то неловко. Она, понимаешь, со всей душой, что же — на землю ее и бежать? Так у человека травма на всю жизнь остаться может…

Он присел на корточки (с грузом на шее это было непросто, но зато девочка оказалась стоящей на твердой земле). Малышка перестала визжать, приступ эйфории, вызванный чудесной встречей с дядей таким-то (имени Голованов не разобрал), кажется, прошел. Но тут ребенок начал понимать свою ошибку: голубые глазенки распахнулись в ужасе, брызнули слезки, ротик чудовищно скривился и завопил так, будто не девочка эта набросилась на Голованова, а Голованов на девочку. Теперь уже вся площадь обернулась к ним, мамаше сбежавшей хулиганки давали дорогу, мамаша неслась, сама неслабо повизгивая, а несчастный Голованов пытался присесть как можно ниже и, скача на корточках, повернуться спиной к тому месту, где еще пару минут назад стояла у киоска Ольга Минчева.

Засветиться можно запросто. Скорее всего, уже засветился. Если через час Минчева, находясь на другом конце города, заметит рядом с собой типа, который скакал по площади в объятиях безумного ребенка, — понятно, о чем она подумает в первую очередь.

Когда недоразумение было улажено, в окрестностях не осталось, понятное дело, и следа Ольги Минчевой. Необычайно прыгучая девочка, принявшая Голованова за горячо любимого «дядю Лесю», маминого, кажется, брата, получила от липового «Леси» мороженое, и только тогда «Леся» понуро отправился звонить Грязнову, докладывать о своих «успехах».

Однако Денису в панику впадать было некогда. Он этого головановского звонка и так ждал с минуты на минуту. Ольга позвонила ему сама буквально через десять минут после того, как Голованов ее упустил.

Не зря он подозревал, что она истеричка, — Ольга была явно не в себе.

— Денис, прошу вас, вы должны посмотреть на труп.

— Чей труп? Какой труп? — Да что же это, мелькнуло у Дениса, Игоря ведь уже похоронили.

— Ужасный! И он вполне может относиться к делу, приезжайте, Денис, прошу вас, с ним так неуютно вдвоем…

Ольга была бледной. К приезду Дениса она, видно, успела стереть с кукольного личика размазанный макияж, и теперь у висков виднелись серые пятна туши. Зеркало здесь освещено плохо, подумал Денис. На труп смотреть ну совсем не хотелось. Лучше уж на Ольгу.

Но с трупом пришлось встретиться сразу: он прямо-таки бросался в глаза. Ничего особенно ужасного в нем не было — возможно, потому, что не было видно лица. Один только шаг от входной двери через крошечный пятачок прихожей — и ты на пороге комнаты, а там, у окна, стол и на нем склоненная голова — вот, прилег человек подремать на сложенные руки, пускай себе спит. Пускай себе спит, а мы бы пошли отсюда… Стоп, что за бред? Переработался, что ли? Так, ладно, если подойти поближе, за спящего никак не примешь. Слишком много крови на седых волосах. Удар по затылку, значит. Чем? Ага, хрустальной пепельницей — вот она валяется.

Он отошел от стола, чтобы лишний раз не наследить.

— Ольга, я надеюсь, вы тут ничего не трогали?

— Нет-нет…

— Кстати, зачем вы его прикончили?

— Ну вас, Денис, с шуточками вашими. Я его тут нашла. Не нашла бы сюда еще неделю никто бы не пришел, потом его соседи по запаху бы обнаружили, так что пусть мне спасибо скажет, что свеженького похоронят. Ой, Денис, не слушайте меня, что я за ужасные вещи говорю! Денис, вы поймите, я не так уж часто нахожу трупы. Правда, практически один за другим…

— Узнать бы еще, что это за тип. Вы не подскажете, случайно? В бумаги его я не полезу, нечего мне здесь своими лапами все хватать.

— Шапиро Валентин Маркович, частный детектив. Тут его контора. Вы же знаете, сейчас часто квартиры под конторы снимают.

— И что же, он совсем один? Даже девочки на телефоне не имелось?

— Не имелось. У него и заказов-то, похоже, не имелось… Одна я, дура.

— То есть? — Денис поискал, на что бы присесть, но три стула и диван были завалены какими-то папками, и он так и остался стоять. — Поговорим наконец откровенно? Больше из вас не надо будет тащить правду клещами? Второй труп вас все-таки убедил, что это серьезно? Когда и зачем вы его нанимали?!

Оля съежилась, и Грязнов понял, что кричит. Нервы, нервы. Будто бы первый в жизни труп. Будто бы первая клиентка — идиотка. Все идет своим чередом, все так и должно быть. Это работа такая. Это не ЧП, это рутина. Все, надо взять себя в руки, не пугать эту дурочку, и так вон трясется.

— Я же рассказывала вам про то, как пыталась следить за Игорем.

«Никогда-никогда больше самостоятельно слежкой не займусь», — вспомнил Денис. «Самостоятельно». Деловая женщина. Целеустремленная. И ведь малолетка же совсем. Откуда только такие берутся?

— И что?

— И не вышло у меня ничего. Не для меня это.

— Тогда вы пришли к нему? К этому вот дедуле? Сколько ему было? По затылку-то не очень разберешься…

— Лет шестьдесят пять, наверно. Да он шустрый был совсем. Веселый. Все шутил, что ему, такому, не светиться куда проще — кто на дедульку чего подумает?

— И что, выяснил он что-нибудь для вас?

— Выяснил. Даже отчет предоставил. Выяснил, что Игорь примерный семьянин и однолюб, что с Арбатовой у него все кончилось, а больше ничего не было и не намечается.

— И вы ему поверили?

— Поверила. Я так хотела ему верить, что поверила.

— Что же вы тогда здесь делаете, Ольга? — Денис снова начал заводиться: она же опять беззастенчиво врет.

Ольга, предвидя, что Денис сейчас окончательно потеряет терпение, развернется и уйдет, поспешила объяснить:

— Он сам мне сегодня позвонил и попросил прийти. Сказал, что должен сообщить мне что-то важное. Попросил прийти ровно в двенадцать, я пришла, дверь была не заперта, даже приоткрыта. А вот за дверную ручку я пальцами хваталась, вы это уж скажите, где надо. А за телефон уже — платочком. Правильно ведь я сделала, да, Денис?

— Правильно, правильно.

«Конечно, куда ж теперь деваться. Лучше было бы тебе, девочка, рассказать мне все с самого начала, тогда, может, и старичка этого я бы первым перехватил. Поди теперь разберись, что он там накопал. Идиотка ты, Оля, круглая.

Или все-таки нет? Или ты, Оля, по-прежнему врешь, и чем больше путаешься в своем вранье, тем более невероятные версии придумываешь заново? И тогда — кто знает, что там на самом деле, Оля? Ты так быстро сообразила, что телефонную трубку надо хватать через платочек, — не соображаешь ли ты и еще кое-чего? Конечно, на хрустальной пепельнице, орудии убийства, не обнаружится твоих пальчиков, их, конечно, не обнаружится нигде, кроме как на дверной ручке. А на твоей собственной кухне, Оля, там, где якобы застрелился твой муж, твоих пальчиков выше крыши — это естественно. Никто не придерется.

У тебя была, наверное, возможность убить их обоих, ведь так, девочка-кукла, ресничками хлоп-хлоп? Была возможность, и вполне мог быть мотив. Просто я пока его не знаю. Просто я пока могу сочинить для тебя пару десятков мотивов, и все они будут логичны до неимоверности. Если только убийство вообще может быть логичным. В чем я очень сомневаюсь, Оля.

Кстати, вот, очень ловко выходит: несчастный этот детектив Шапиро следил за Игорем очень старательно, аппаратуру разную поместил даже у него дома и заснял случайно сцену, где Оленька мужа своего порешила. Из ревности — так проще всего складывается. Дальше положим, что Шапиро решил девочку шантажнуть. И тут она решила принять меры… Тем более, говорят, что после первого убийства все становится куда проще. Прямо как по маслу, говорят, идет…»

Денис хмыкнул, вынул из кармана носовой платок, взялся за телефонную трубку. Минчева поспешно опустила собственный платочек на рычаг. Платочки встретились.

— Вы в милицию звоните, Денис?

— В нее, родимую.

— Денис, а нельзя ли… В общем, мне очень сильно не хотелось бы мусолить сейчас ту же историю про собственную неконтролируемую ревность. Вполне возможно ведь, что эти убийства и не связаны никак — тогда бы меня не стали дергать. А если окажется, что связаны, — ну тогда и расскажу им все. Денис, пожалуйста, я уйду, а?

— А труп кто нашел, я, что ли?

— Я, я нашла, Денис, пусть они меня потом вызовут, только не сейчас, ладно?

— Ладно…

Денис по-прежнему с помощью платочка распахнул перед Ольгой дверь в коридор. Хорошо, что у Севы есть этот адрес. Так что выйдет из подъезда девочка Оля, а там ее Голованов встретит. И на этот раз уж, хочется надеяться, не упустит — у такого профессионала, как Головач, проколы раз в полжизни бывают. Не останется девочка Оля без провожатого. Теперь это особенно важно.

Позволяя Ольге уйти, Денис преследовал две цели. Во-первых, хотел посмотреть, что она делать станет. Побежит домой и будет реветь в подушку, может, адвокату позвонит, а может, и кому-то другому. Времени у нее в обрез, до того как милиция к ней нагрянет — час максимум. Так что не до обрубания хвостов. Если надо срочно кого-то предупредить или кому-то пожаловаться, она непременно сделает это сейчас же. А во-вторых, до приезда милиции Денис хотел поподробнее осмотреть офис Шапиро, и делать это в присутствии Ольги было бы неправильно.

Что он, собственно, искал, он и сам не знал наверное. Комната была три на пять, пятнадцать метров, мебели: стол, диван, двухдверный платяной шкаф, сейф, два кресла и труп. Труп совсем еще теплый. Полчаса назад, максимум сорок минут (учитывая, что в комнате довольно жарко) детектив был еще жив. Денис прикинул, сколько времени понадобилось ему на сборы, дорогу сюда, разговор с Ольгой, — выходило, что убит Шапиро был минут за пять — десять до ее звонка.

Что же, все-таки она? Или они с убийцей в дверях разминулись?

Денис осторожно осмотрел карманы старенького шапировского костюма. Деньги на месте, ключи на месте, сигареты, спички, лицензия в бумажнике, проездной на метро, чеки-билетики из Интернет-кафе: 10 минут, 10 минут, 1 час, записная книжка. Просматривать книжку нет времени, а ксерокса у старичка детектива, конечно, нет.

Вернув все на место, Денис взялся за стол. В нижнем ящике картотека. Карточки на Минчева нет, и вообще карточек мало. Возможно, только которые сейчас в работе, а остальные или уничтожал, или переложил в архив. Только где он, этот архив? В столе еще фотоаппарат. Полный ящик проявленных пленок с бирочками-номерками, и опять же нет каталога: какой номер какому делу соответствует. Так… диктофон, черные очки десяти, пожалуй, видов незатейливо дедок маскировался, затрепанный Уголовный кодекс, две книжки Стаута, и все. Никаких тайников, ни одного двойного дна, ничего не приклеено скотчем под ящиками.

Сейф. Ключ торчит прямо в замочной скважине. Архива нет, зато есть каталог фотопленок. И в нем опять ни одной фамилии — какие-то сплошные шпионские словечки: Касабланка, Крейцер, Блицкриг…

Шкаф. Наверху ничего, снизу тоже, дверцы закрыты, но отпираются в два счета булавкой. Внутри вместо костюмов — ящики. Вот он, архив. Ящики не по фамилиям. По годам, всего начиная с 92-го.

Денис вытащил ящик за нынешний год. Дел-то всего штук пять. А вот наконец и Минчев — тоненький конверт, фотографии, записи, копия отчета: «…за период наблюдения объект в интимные связи с посторонними женщинами не вступал, других проявлений его неверности также не обнаружено…», аудиокассета. Где-то в столе, кажется, был диктофон…

Под окнами взвизгнули тормозами машины опергруппы. Две минуты им на «разгрузиться-подняться»… Денис уже вставил пленку. Перематывать некогда, слушаем с середины.

Женский голос, капризно:

— …да, ладно, малыш, не фонтан…

Мужской с придыханием:

— …ну давай еще раз попробуем, я опять хочу тебя…

Женщина смеется:

— …попробуем, только так, как я хочу…

Когда дежурный следователь прокуратуры в сопровождении оперуполномоченного и двух экспертов: криминалиста и медика — вошел в комнату, Денис уже как ни в чем не бывало курил у окна. Пленку он, естественно, вернул на место. Того, что он услышал, было достаточно, чтобы понять: Ольга опять ему соврала.

На объяснение со следователем ушло не меньше часа. В основном от него домогались, зачем он отпустил Ольгу, почему не задержал до приезда милиции главную свидетельницу, а может быть, и главную подозреваемую? Но он твердо стоял на своем: она плохо себя чувствовала, и он позволил ей поехать домой.

Хоть бы только она не ударилась в бега. Как тогда оправдываться?

В конце концов, подписав следователю протокол допроса и позволив эксперту снять свои отпечатки пальцев, которых они все равно нигде в этой комнате не найдут, Денис поехал в «Глорию».

Сева вернулся примерно через час и доложил, что Ольга от Шапиро поехала прямо домой, где ее и задержал наряд милиции. Рискуя быть узнанным Ольгиным соседом-гэбэшником, Головач ошивался в толпе зевак, собравшихся поглазеть на редкое зрелище. Там же в толпе он слышал две «народные» версии:

1) Ольга застрелила кого-то, и у нее в сумочке нашли дымящийся пистолет и окровавленный носовой платок…

2) Ольга кого-то зарезала и пыталась выстирать платок и платье, как раз когда приехала милиция.

Очевидно, кого-то из соседей пригласили понятыми, вот слухи и расползлись по двору мгновенно и, конечно же, обросли чудовищными и нелепыми подробностями. Но исходя из того, что окровавленный платок фигурировал в обеих версиях, он, скорее всего, существовал. И, возможно, Ольга так хотела уйти из конторы Шапиро до прихода милиции еще и поэтому.

Денис подводил итоги. На пленке, кусочек которой ему удалось прослушать, определенно голос Арбатовой. Мужской голос — очевидно, Минчева. А Арбатова утверждала, что спала с Минчевым лишь однажды, и врать Арбатовой никакого смысла не было. Когда Минчев ездил к Арбатовой второй раз, Ольга поехала за ним, слежка у нее не получилась, и только после этого она наняла Шапиро. Откуда же, спрашивается, у Шапиро аудиозапись первого свидания Минчева и Арбатовой?

Значит, возможны варианты. Например, Ольга врет и наняла Шапиро не после своей неудачной слежки, а задолго до того. Шапиро добыл доказательства неверности Минчева, но по каким-то причинам ничего не сказал о них Ольге, а, наоборот, попытался ее уверить, что Минчев идеальный муж. Она, возможно, усомнилась и, когда Минчев поехал к Арбатовой, помчалась следом… И что? Убедилась, что Шапиро ее обманул, и теперь, спустя месяц с лишним, пошла его убивать? Как-то нелогично.

А почему Шапиро сделал для Ольги липовый отчет? Минчев заплатил ему больше, чем Ольга? Ольга только теперь об этом как-то узнала и отомстила?

Или в поисках интимных подробностей Шапиро вдруг наткнулся на крутую коммерческую информацию, которую продал «жукам», а Ольгу успокоил, чтобы семейным скандалом не спугнуть Минчева-бизнесмена. Но как он вышел на «жуков»?

А ведь возможен и такой вариант: Минчев уже был под колпаком, когда Ольга начала вдруг подозревать его в неверности. И тогда Шапиро ей банально подставили? Или сразу его предупредили, чтобы ничего не искал? А он все-таки нашел, и за это его убили? Но почему только сейчас и как вписывается в эту версию липовый отчет?

Вопросов, конечно, намного больше, чем ответов. Но на вопрос: кто убил Шапиро, пусть ищет ответ официальное следствие. Тягаться с прокуратурой и милицией Денис не собирался. Ольга, скорее всего, будет стоять на своем: детектива не убивала, платок испачкала случайно, и если не будет найдено других улик против нее, то больше трех дней в камере она не задержится. А посидеть ей даже полезно. В конце концов, сама виновата, сама нагородила гору лжи, теперь сама же за это и расплачивается.

И, кроме того, возможно, убийство Шапиро было как-то связано с убийствами Мухи и Ратникова. Если кто-то убирает всех так или иначе связанных с «тотальной» слежкой, то следующей, возможно, могла стать Ольга. И в камере она целее будет. Не станут же они взрывать СИЗО еще раз ради нее?

Ясно одно: разобраться и в смерти Минчева, и в убийстве Шапиро можно, только вычислив того, кто руководил «жуками», кто торговал коммерческими секретами, кто все это придумал и организовал. Надо найти главного.

В. А. Штур. 30 июня

Штур допил чай и рассеянно вытащил из кармана пачку «Беломора».

— Веня… — укоризненно начала Клавдия Степановна, и Вениамин Аркадьевич мгновенно устыдился:

— Прости, родная, перепутал, на работе все время курю за столом… Он встал и двинулся по направлению к балкону.

Клавдия Степановна решительно заступила ему дорогу.

— Веня, ты не случайно перепутал. Прости, что вмешиваюсь, но мне все это очень не нравится. Ты же только о работе и думаешь. Трудоголизм — это, конечно, лучше, чем лентяйство, но тоже не очень хорошо. Надо же когда-то и отдыхать! Давай посидим сегодня спокойненько, кино хорошее посмотрим, вот я сегодня в программке прочитала… — Она потянулась к газете с телепрограммой.

Вениамин Аркадьевич виновато помялся на месте.

— Хорошо, Клава, только пусть это кино начнется… ну… через часик, а? А я посижу чуток после ужина, над делом поразмышляю…

Клавдия Степановна вздохнула и отошла от балконной двери. «Чуток» своего мужа она знала: сочинит какую-нибудь версию, начнет ее опровергать, заспорит сам с собой, заскачет с горящими глазами, да разве ж хорошая жена станет отрывать его в эту минуту от дела… Смотреть ей, видно, кино в одиночестве. Впрочем, что там в программе? Ничего на самом деле хорошего. Уж лучше прилечь и книжку почитать.

Летом у Штура на балконе было одно из рабочих мест — он его еще несколько лет назад обустроил, чтобы и от папирос не отказываться, и здоровью жены не вредить. Там стоял старый письменный столик, оставшийся еще с тех времен, когда сын был школьником, драное кресло, вернувшееся из дачной ссылки, и висела китайская лампа-прищепка. В ящиках стола лежало самое необходимое: огромный запас «Беломора», купленного чуть не год назад на Оптовом (да-да, Оптовом, а не оптОвом) рынке за копейки, да Штуров дневник, помогавший следователю систематизировать беспорядочные версии.

Днем все это хозяйство, укутанное от дождя полиэтиленовой пленкой, выглядело довольно жалко, зато по вечерам, когда Штур работал, глядеть на него с улицы было одно удовольствие. Сидит человек в кругу света, царапает что-то старательно в тетрадке — ни дать ни взять творец с большой буквы «Т»! Прохожие небось думают, что писатель…

Вениамин Аркадьевич содрал с рабочего места полиэтилен, аккуратно свернул, уложил рулон близ стола и протянул жене через форточку шнур от лампы. Клавдия Степановна привычно воткнула штепсель в гнездо удлинителя и вернулась к мытью посуды, а Штур с удовольствием закурил.

Он почти никогда не брал домой материалы дел, которые вел: бумаги тормозили свободный ход мысли, заставляли цепляться за мелочи, частенько мешали заметить главное. Версии же, которые складывались в голове без участия посторонних документов, были весьма стройными, обдумывать их было одно удовольствие, а уже по приходе на работу можно было заняться бумагами, которые, как правило, подтверждали его соображения. Ну, иногда, конечно, и опровергали — но нет же правил без исключений.

Вениамин Аркадьевич достал из кармана дорогую ручку, подаренную сыном, вытащил из ящика порядком потрепанный дневник и поставил на чистом листе цифирьку «один» со скобочкой — пункт, стало быть, первый.

Итак, пункт первый. «Визит в теннисную федерацию».

Вениамин Аркадьевич убил сегодня целый день на бесполезные разговоры с чиновниками от тенниса — и каков результат?

Соратники «невинно убиенного» Тарасенкова старательно изображают траур. Первый заместитель, а ныне — исполняющий обязанности председателя изо всех сил выдавливал из себя фразы типа «чистейшей души был человек», «скорбь никогда не покинет наши сердца» и прочее.

По обстановочке видно, что федерация не бедствует. Тарасенков явно не за спиной у них мухлевал, раз к нему тут такая искренняя любовь, иначе бы они тут же валить его начали, уж сплясали бы на могиле так сплясали. «Скорбят» — значит, не хотят, чтобы следствие в их дела влезало, они ведь конечно же собираются закончить задуманное шефом.

Документов, конечно, никаких не показали — само собой, Вениамин Аркадьевич и не надеялся. Это плохо, документы нужны обязательно. Но пока нет веских улик в пользу того, что причиной убийства была именно финансовая деятельность ассоциации, санкции на изъятие документов не получить.

Пункт второй: «Марков».

Будем считать, установлено, что Марков был спонсором Кубка Кремля. Раз под расстрел они с Тарасенковым попали вместе и оба же погибли, значит, есть большая вероятность, что это было не обычное спонсорство, имеющее целью исключительно рекламу марковских пивных заводов.

Вопрос: зачем Маркову был нужен Тарасенков?

Ответ: Тарасенков был нужен всем, кто желал укрыться от налогов всем, у кого не было других подобных знакомств. Кагэбэшник-эфэсбэшник Тарасенков, конечно, опальный, тем не менее связи у него сохранились в самых полезных сферах. Положим, захотел один такой Марков, владелец множества пивных заводов, чтобы налоговая инспекция не очень сильно к нему цеплялась — так, просмотрела бы невнимательно документы и отпустила с Богом. Надо с кем-то договариваться. Но не пойдешь же в налоговку, размахивая пачкой долларов и крича: «А вот кому тут взятку дать?» Нужен человек, который с налоговой полицией на короткой ноге. Тарасенков, например.

Марков приходит с этой самой пачкой долларов к председателю теннисной федерации Тарасенкову и говорит: вот вам деньги на проведение Кубка Кремля. И попутно заводит разговор: налоговая инспекция, мол, достала, не знаю, как быть… А Тарасенков и спрашивает: «Вам, дорогой, нужны отчетные документы — сколько из ваших денег да на что мы потратили? Или без них обойдемся?» «Конечно обойдемся, что вы, зачем нам эта отчетность…» отвечает Марков. Вот и все. Прямо ничего не сказано, но все ясно: пивной барон избавлен от тщательных инспекторских проверок, а Тарасенков из марковских денег потратит три рубля на два транспаранта, стадион оформить, и остальное в карман положит.

Ох, все-таки обязательно нужны бумаги теннисной федерации.

Вывод: Тарасенков на пару с Марковым — Великие Комбинаторы.

Ну и что?

И в самом деле, ну и что с того? Какая разница, бандиты Марков с Тарасенковым или нет? То, что они бандиты, было ясно Вениамину Аркадьевичу и безо всяких доказательств. Теперь надо выяснить, кто мог заказать этих самых бандитов, а с этим было уже хуже. Не налоговая же инспекция, которой не достался Марков, и не те, у кого воровал Тарасенков… Кстати, у кого воровал Тарасенков — это вопрос философский. Пак вовсе не отрицал того факта, что Тарасенков воровал у государства. Правда, и не подтверждал тоже, но тут его Штур еще дожмет. У государства — значит, у тех же пенсионеров в конечном счете… Не факт, правда, что, не будь эти деньги украдены Тарасенковым, их не украл бы кто-нибудь другой, но это уже детали. А по большому счету именно пенсионеров-то Тарасенков и обворовывал. Так что участь свою заслужил — сделал вывод Вениамин Аркадьевич и перешел к следующему пункту.

Теперь оставалось приплести к этим двум мафиози пострадавшую вместе с ними Арбатову — из этого сочетания конечно же что-нибудь да получится.

Пункт третий: «Арбатова».

«В ходе расследования выяснилось, что Арбатова и Марков состояли в интимной связи. О Господи, я же не отчет пишу. Ну, состояли, и что? Их же не из ревности порешили, это ж был бы детский сад какой-то. А Тарасенков случайно под пулю попал — ага, мимо проходил. Может, попробовать любовный роман написать? А то потянуло на ерунду всякую».

— Кла-ав, а Кла-а-ав! — крикнул Штур в темноту кухни.

Клавдия Степановна услышала его из комнаты и быстро вбежала в кухню.

— Что-то случилось?

— Я тебя от чего-то важного оторвал? — виновато спросил Вениамин Аркадьевич.

Клавдия Степановна улыбнулась и вышла к нему на балкон. Он немедленно уступил жене кресло, но она покачала головой и оперлась о перила. Штур встал рядом.

— Как ты думаешь, я смогу написать любовный роман?

— Что-о? — Клавдия Степановна поперхнулась и подозрительно взглянула на мужа: — Ты у меня не влюбился, часом?

— Да ты что, Клава, с ума сошла… Кому я, старый дурень, кроме тебя, нужен? У меня тут просто версии выстраиваются — одна другой краше. Просто хоть роман пиши.

— Нет, Венечка, не надо тебе любовный роман писать. Он ведь у тебя все равно с милицейским уклоном получится, правильно?

— А то!

— Ну вот и будет у тебя не любовный роман, а так называемый «женский детектив». Это знаешь как ужасно?

— Не знаю, но тебе верю… Вообще, Клавочка, жуткая девица эта Арбатова, правда?

— Какая Арбатова?

— Ну, которая певичка.

— А что она поет?

— Ох… Ну, вот так: ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля… — Штур попытался изобразить мелодию одной из арбатовских песен, но получилось нечто ужасное.

Клавдия Степановна расхохоталась, но моментально напела мелодию сама, исправив ошибки: за много лет совместной жизни она изучила Штура вдоль и поперек и могла с точностью угадать, какие ноты и в какую сторону он способен переврать.

— Вот так?

— Точно, Клавочка, так она и поет.

— Нет, такой песни не слышала.

— Ну и слава Богу, потому что ничего хорошего там нет.

— А что, у тебя эта певица по делу проходит?

— Да покушались на нее… Или не на нее, а ее заодно задели… Может, конечно, быть, что как раз заодно задели остальных, желая именно ее убить, но это очень вряд ли, потому что те, которых там убили, были настоящие бандиты, а она — просто… ну, нехорошее такое есть слово, Клава, я его при тебе не буду говорить.

— Ты бы ложился, Веня, а? Тебе вставать завтра рано, на работе все равно тем же самым будешь заниматься, отдохни уж сейчас…

— Сейчас я уже приду, не беспокойся. Мне одну мысль только додумать и все.

Клавдия Петровна ушла спать, а Штур уселся за стол и понял, что версию, основанную на любовной связи Арбатовой с Марковым, просто не может рассматривать — до того ему противно. Вообще все, что связано с шоу-бизнесом, расследовать тошно — такая там везде грязь. Одна Арбатова чего стоит: двое детей у бабы, а она все путается с кем попало!

Ладно, тогда — пункт четвертый. Ростовская версия — самая лакомая, самая стройная, ее Штур оставил «на закуску». Вулих все еще работал в Ростове, и Вениамин Аркадьевич был очень доволен его рапортами.

«У оперативников из Ростова-на-Дону есть информация на некоего Пронина (кличка — Атаман). Пронин — крупный авторитет, которого Марков, оказывается, лишил щедрой кормушки, перекупив сеть ростовских пивзаводов, исправно плативших Атаману дань. Так что Пронин со товарищи — реальные люди, которые Маркова очень не жаловали. До того не жаловали, что вполне могли заказать.

Хотя, конечно, кроме домыслов, у нас, по сути, ничего нет. У ростовских оперов связаны руки, они не могут заниматься делом, которое не возбуждено. А возбудить дело можно, только отталкиваясь от реальных фактов. Вот поймаем мы исполнителей, докажем, что они связаны с Ростовом, — тогда начнут они Атамана раскручивать, а иначе — на каких основаниях?»

С улицы раздались пьяные голоса, шум драки. Штур встал с кресла, перегнулся через перила, но ничего не увидел: фонари у его дома, все как один, были разбиты.

Да что же это делается-то, подумал Штур. Атамана мы зацепить не можем из-за дешевого крючкотворства. Ишь, дело не возбуждено! Основания нужны! Исполнители! Когда мы исполнителей поймаем — все и без того узнаем. И понятно, что не ребята виноваты, а их начальство, которое не разрешает отвлекаться «на всякую ерунду».

Временами Вениамин Аркадьевич начинал идеализировать прошлое. Сейчас он целиком и полностью был уверен в том, что еще каких-нибудь пятнадцать лет назад в подобной ситуации вся ростовская милиция бросилась бы на помощь московским сыщикам. Было же время, когда все органы работали слаженно, работали не за «звездочки», а ради общего дела…

Ладно, остался последний пункт.

«Тот же Атаман — Пронин, — написал Штур, — является любовником певицы Маши Расторгуевой. Расторгуева родом из Ростова. Нас интересует главным образом то, что она — основная конкурентка Кристины Арбатовой. Расторгуева с Арбатовой на ножах, кажется, с колыбели. (Фу, опять этот шоу-бизнес…)

Получается, что у этого самого Пронина есть мотив для убийства как Маркова, так и Арбатовой. А это уже серьезно.

Как с этим стыкуется Тарасенков?

Нет, надо, надо копать под Атамана, там увидим, откуда тарасенковские уши торчат.

Вывод? Доложить Гигантову и потребовать официального включения ростовских коллег в следственную группу».

Штур захлопнул дневник, убрал в стол. Аккуратно развернул полиэтилен, заботливо укутал рабочее место. Потом вышел на кухню, выдернул из розетки лампу, забросил штепсель на балкон и, вернувшись, спрятал под полиэтилен и его.

Подумал чуть-чуть — и не отказал себе в удовольствии выкурить последнюю папироску. Так, без дела, ради удовольствия. Ночь-то какая хорошая! Пьяная возня у подъезда давно прекратилась, теперь там вопили кошки. Воздух пахнул просто чудно — Вениамин Аркадьевич умудрялся чувствовать это между затяжками. «А не обиделась ли Клава? Я же, получается, с фильмом ее обманул, не посмотрели мы ничего… Да нет, она, конечно, не обиделась, просто расстроилась. Надо что-то хорошее для нее сделать. В кино, может, как в юности, сводить? Эх, да ведь и кинотеатров-то теперь не осталось, в них автосалоны сплошные. Ну да ладно, найду».

Денис Грязнов. 1 июля

В кабинет к Денису по-хозяйски вошел человек зрелых, судя по походке, лет, одетый в фирменную футболку невероятных размеров с длинным рукавом и надписью «Билайн» — она пришлась бы впору разве что борцу сумо. На голове у него был огромный колпак в виде мобильного телефона, целиком скрывающий лицо, в руке — объемистый дипломат.

— Снимаю шляпу! — Денис, улыбаясь, кивнул на стул. — Вы первый коммивояжер за год, которому удалось проникнуть в «Глорию» дальше порога. Объявление на входе видели? «Представителям канадских оптовых компаний и иже с ними гарантируем бесплатную лоботомию». Обещаю, что на вас эта гарантия не распространится, если расскажете, как вы сумели проскользнуть. Даже прайс у вас возьму.

— Элементарно! — Коммивояжер снял с головы телефон и превратился в эксперта Милявского. — Сказал, что я клиент, а это — маскировка. Ну и жара на улице! — Он с остервенением стащил с себя футболку, вытер платком мокрое лицо, передвинул кресло в угол — поближе к кондиционеру — и принялся этим же платком обмахиваться. — Вот, проходил мимо, — произнес он, слегка отдышавшись, — решил заглянуть на минутку.

— Кофе хотите или чаю? — спросил Денис, делая вид, что ничего необычного не происходит — посетитель как посетитель, просто с телефоном на голове, буднично все.

— Нет, спасибо, потом. Если честно — мороженого хочу. Семейного.

Денис развел руками. «Если кофе потом, значит, не совсем на минутку, так надо понимать».

— Слышал, вы удостоились чести познакомиться с легендарным Вениамином Аркадьевичем Штуром?

Милявский уселся поудобней, подтверждая предположение, что разговор предстоит не минутный. Дипломат он положил на колени, хотя ничего доставать не торопился. «Обозначил, что пожаловал не с пустыми руками. Но сразу к делу перейти не соизволил, решил сначала устроить экспресс-опрос, убедиться, можно ли мне доверять. Ну-ну. Интересно, Штур к делу имеет отношение или так, к слову пришлось?»

— Штур — это да! — сказал Денис с чувством. — Будет что внукам рассказать.

— Да, — хмыкнул Милявский, улыбаясь чему-то своему, — Вениамин Аркадьевич — это вам не просто так… Да!.. А у меня небольшая проблема. Даже как-то неудобно говорить. В общем, на одном компьютере, изъятом у наших с вами «Биттлз», поработал вирус. А я вовремя не заметил. Часть информации пропала, не так чтобы много, но все равно неприятно. Я знаю, вы как раз с этого компьютера кое-что переписывали. Точнее, все подряд.

— На самом деле не все подряд, а все, что поместилось на диск. — Денис тоже устроился в кресле поудобнее, давая понять, что готов слушать дальше и что историю с вирусом воспринял соответствующим образом — как предлог, не более. Не из-за такого же пустяка Милявский устроил маскарад. Поскольку он молчал, Денис на всякий случай добавил: — Ради Бога! Не вопрос, как говорит один мой знакомый. Макс перепишет вам все, что у нас есть по «Биттлз».

— Ну что ж, рад, что вы не отказываетесь от сотрудничества с официальным следствием. Уже, наверное, можно чаю. — Милявский сделал паузу, чтобы Денис вызвал секретаршу, но ввиду отсутствия таковой Денис включил чайник самостоятельно. — А, кстати, официальное следствие тоже с вами сотрудничает? Добросовестно или только когда сочтет нужным?

Денис неопределенно пожал плечами, делая вид, что не понимает сути вопроса. «Знаете что, уважаемый господин эксперт?! Это уже наглость. Если вам есть что сказать — говорите. А вынюхивать неизвестно что с непонятными целями идите, пожалуйста, в другое место».

— На одном из компьютеров — Ратникова — нашлись чертежи робота-киллера из Покровского-Глебова, — пояснил Милявский, — правда, черновики, и тем не менее… Вам Дудинцев ничего не говорил?

«Вот как! Выходит, Тарасенков принял смерть от рук агрегата, изготовленного его же конторой. То есть… Образец-то не серийный экспериментальный, и тренировались не на кошках. Значит, за боевое применение должен был отвечать изготовитель. То есть…»

— Да! — Милявский кивнул, высоко вскинув брови. — Да и еще раз да! Тут есть над чем поразмыслить. Такой проект не мог пройти незамеченным, его должен был курировать глава организации. Тарасенков лично. От начала до конца. Я уже не говорю о премьере! Но тут как раз налицо противоречие, вы не находите?

«Премьера действительно прошла не совсем по его сценарию». Денис разлил чай и отнес чашку Милявскому, примерзшему к месту, — от кондиционера тянуло откровенным холодом.

— Зеленый, лучшее спасение от жары. Итак, — Денис вернулся на место, остается предположить, что Тарасенков слишком доверился некоему неуловимому Молодому Человеку, разгуливающему с паспортом Валерия Павловича Кулакова. Хотя, возможно, организация имеет более разветвленную структуру. А Молодой Человек, в свою очередь, продался тому, кто больше заплатил, или решил, что под Тарасенковым ему стало тесно и пора самому возглавить дело.

Милявский состроил скептическую мину:

— Сам? Да вряд ли. Возглавить такое предприятие может только человек, вращающийся в высоких сферах, во-первых, и регулярно общающийся со множеством самых разных людей, во-вторых. Нужно иметь точки соприкосновения с потенциальными заказчиками и возможность беспрепятственно встречаться, не вызывая подозрений.

— Да, вы правы, — легко согласился Денис, думая совершенно о другом: «Перекупили контору или Молодой Человек подмял все под себя или тот, кто стоял над ним, какая, в конце концов, разница?! Важно, что мы теперь занимаемся не археологическими раскопками. Одно дело — спокойно ковыряться в руинах „Биттлз“, разыскивая следы их работы против Минчева, совсем другое — раскручивать живую, функционирующую структуру, тем более когда обрублены все концы. А контора, похоже, живет и дышит полной грудью…» Что? Прошу прощения, не понял?

— Дудинцев, выходит, ни словом не обмолвился, — повторил Милявский, как бы непроизвольно рассуждая вслух, но от повторения получилось это слишком навязчиво.

— Ну, я, в конце концов, интересуюсь не «Биттлз» вообще и не Тарасенковым вообще, — стал оправдывать Дудинцева Денис, — а только одним конкретным эпизодом: слежкой за Минчевым, проверяю версию убийства либо доведения до самоубийства. Потом, результаты экспертизы, вообще-то говоря, составляют тайну следствия, причем в данном случае это не формальность, которой можно пренебречь ради интересов дела, а принципиальнейший момент.

Милявский иронически покачал головой.

— Штур тоже всем этим не занимается или тайна следствия распространяется и на него?

— Штур, при всем уважении к его сединам, — старый упертый осел! Если факты не укладываются в его версию, они должны быть подтверждены совершенно железобетонно. А вы сами говорили: чертежи сделаны вчерне. Так?

Милявский еще сильнее закачал головой и весь расплылся в иронической усмешке:

— Если факты не укладываются в версию Вениамина Аркадьевича, он их отметает. А если они при этом недостаточно убедительны — он и телегу накатать может. Однако представить ему их необходимо, как того требует Уголовно-процессуальный кодекс. Лучше, конечно, в письменном виде. А насчет железобетонности — так я тоже не вчера родился. Но обосновать специально для Штура важность данной улики меня никто не просил. Есть и еще кое-какие моменты, но о них я, с вашего позволения, промолчу, я вам и так сообщил достаточно, чтобы вы могли сделать соответствующие выводы.

Денис ничего не ответил и вопросительно уставился на дипломат Милявского.

— Я принес вам информацию по Минчеву, которую мне удалось извлечь, сказал Милявский, приняв наконец деловой тон и убрав с лица свою неприятную ухмылку человека, давно раскусившего всемирный заговор, — взамен я хотел бы попросить вашего знаменитого Макса помочь мне взломать кое-какую защиту. Сам я провожусь с ней несколько дней, а их у меня может и не оказаться, вы меня понимаете? — Денис кивнул, но Милявский счел нужным уточнить: Результаты увидит кто-нибудь не тот или подует новый ветер и их вообще сунут на полку.

«Значит, в подразделении „Р“ шныряют по кабинетам не те люди и дуют не те ветры. И все настолько серьезно, что господин Милявский вынужден для выполнения своих служебных обязанностей прибегать к помощи частных лиц и скрываться под маской сотового телефона. Ибо, как человек честный, но скромный, он не может с этим ни примириться, ни бороться в открытую. Страшно интересно!»

Денис сплавил Милявского на попечение Макса, а сам накинулся на zip-диск с материалами по Минчеву. Это были несколько отчетов и файлы с аудиозаписями.

Первой шла краткая справка: адресные данные на Минчева и Шапиро. «…Шапиро Валентин Маркович. 800$ за информацию о муниципальном контракте. Дальнейшее сотрудничество представляется бесперспективным…» — никаких подробностей. «1 июля. Шапиро. Х», — а это коротко и ясно.

«…15 мая… 10.37. Объект вошел в здание мэрии. 10.51. Принят заместителем начальника департамента здравоохранения С. Е. Правоглазовым. Запись прилагается…

Минчев: Добрый день.

Правоглазов: Господин Минчев! Я согласовал ваш вопрос в департаменте народного образования. Все как договаривались. Есть финансирование для Тимирязевского округа. Тринадцать школ, это примерно тысяча люстр.

Минчев: Хорошо, хотя это не совсем то, о чем мы договаривались. По Тимирязевскому округу разговор шел о девятнадцати школах, это тысяча триста — тысяча четыреста люстр. А что с Бутыркой и Марфино?

Правоглазов: Возникли небольшие финансовые проблемы в муниципальных управлениях. Недофинансирование примерно на пятьсот тысяч. Но даже если вопрос удастся закрыть, положительное решение может быть принято только в середине ноября при благоприятных отзывах специальной совместной комиссии нашего департамента и Тимирязевского ОНО.

Минчев: Я думаю, что вопрос с недофинансированием решится без проблем. Но ноябрь меня не устраивает категорически. Вы же прекрасно понимаете, что во время учебного года в школах нормально работать невозможно. В лучшем случае в выходные или ночью. Я готов рассмотреть вопрос о расширенном финансировании, но при условии, что с Бутыркой и Марфино все будет решено не позже середины июля, чтобы я успел закончить работы к первому сентября. И мы должны выйти на уровень четырех тысяч люстр, это условие, при котором я смогу выполнить все взятые на себя обязательства, как мы и договаривались.

Правоглазов: Хорошо, я постараюсь вам помочь. Думаю, что расширенное финансирование — это где-то восемьсот — девятьсот тысяч. Послезавтра я сам вам перезвоню и назову точную цифру…»

Была еще запись разговора в муниципальном управлении народного образования, только Минчев вел себя значительно наглее. А также не имеющие отношения к делу песни в душе (похоже, Минчев был любитель попсы, в особенности Губина и Алсу, но петь не умел) и скабрезности с девицей, разносящей по офисам пиццу. Самые любопытные сведения относились к 25 мая.

«…14.55. Офис Минчева, стенограмма (в офисе ремонт, поэтому качество записи низкое), собеседника установить не удалось, видимо один из сотрудников.

Минчев:…вчера… Этот… Правоглазов! Даже бабки вернул! Не, ну ты представляешь?! Проверка, видите ли, у него! Какая-то… настучала! А меня…?! А сегодня чисто случайно узнал, что по нашему проекту со школами договор у „Люкса“! Да… кто такой „Люкс“?!

?: Совместное…

Минчев: Да знаю! У них мощностей ни хрена нет, они, что ли, в подвале будут люстры клепать?

?: У них цех на базе подсобного производства НИИ „Газоаппарат“, полторы тысячи в месяц, я выяснил. Планируют расширение и…

Минчев: Ладно, школы, в конце концов, фигня, там не развернешься. Но только что… (Южном) Бутове!

?: Как?! На пять тысяч люстр?! Кто?

Минчев: „Промэнерго“! Если бы опять „Люкс“, значит, точно какая-то… из своих! А так — это уже не знаю, что думать. Просто…!..»

Занимательно, конечно, однако ничего нового.

Денис заглянул к Максу в подвал. Там работа кипела, и конца-краю ей видно не было. Вернулся к себе, просмотрел еще раз записи, похлебал чаю, убил кое-как целый час, опять заглянул к Максу и решил, что нужно остаться, иначе они не закончат никогда. Макс с Милявским каждые две минуты приговаривали: «Уже все!» — и так тянулось еще два часа с гаком. После очередного подобного заявления Милявский неожиданно встал и облачился в «билайновский» камуфляж.

— В общем, меня здесь не было, вы ничего не видели, о'кей?

— Ну? — поинтересовался Денис, нетерпеливо проводив взглядом эксперта.

— Хайкин скупил на корню предприятие Тарасенкова, — буркнул Макс. — Не стой над душой, сейчас отформатирую по-человечески и принесу!

Денис все-таки остался и принялся читать, что успевал, заглядывая Максу через плечо.

Максу пришлось смириться и сделать по ходу пояснение:

— Короче говоря, здесь поначалу отчеты о наружном наблюдении за Хайкиным, потом наружку за Хайкиным как рукой отрезало, и пошли отчеты уже для него о наблюдении за Тарасенковым. Все, садись читай.

Денис прочел. Куча интересных подробностей, но интересны они кому-то другому, Турецкому, например. Ему, Денису, они без надобности. А суть выразил Макс одной фразой: «Хайкин скупил предприятие Тарасенкова на корню».

«Ну что ж, Милявский как нельзя кстати оказался со своими проблемами. Дело по большому счету сделано. Надо звонить Турецкому, пусть берет Хайкина за жабры, пусть поджаривает ему задницу, а мне пусть отрежет маленький ломтик — незаконное прослушивание и прочие незаконные действия, нанесшие моральный и материальный урон господину Минчеву, царствие ему небесное. Аминь».

Но Турецкий опять улетел в Сибирь на поиски труб и по мобильному не отвечал. Пришлось просить помощи у дяди, хотя Денис этого очень не любил, однако в данном случае не для себя старался, поэтому обратился без зазрения совести. И, как выяснилось, все равно зря — магнитная буря, связь с передвижным поселком строителей отсутствует и не возобновится минимум в течение суток.

В. А. Штур. 1 июля

Чайник угрожающе накренился, качнулся и наконец опрокинулся. Штур взвыл и схватился за ошпаренную коленку. Шутка ли — крутой кипяток!

— Говорила мне мама — не раскачивайся, Веня, на стуле… — пробормотал он и принялся припоминать народные средства от ожогов, которые можно отыскать прямо здесь, в здании прокуратуры.

Кажется, сок столетника хорошо помогает. У кого тут может быть такое растение? Машинистки наши цветочки разводят, у них не машбюро, а настоящая оранжерея. Вот незадача, все штаны мокрые, в коридор-то выйти неловко, не то что к женщинам в кабинет отправиться. Ну да ладно, стыд глаза не выест.

В канцелярии следственного управления, к счастью, столпотворения не было: с утра работы немного, и девушки разбрелись обсуждать свои молодые дела с подружками-секретаршами. При иных обстоятельствах Штур не преминул бы порассуждать о подрыве дисциплины в рядах правоохранительных органов, но сейчас этот подрыв оказался ему на руку.

На боевом посту осталась одна лишь Елена Вячеславовна — личность замечательная и в своем роде феноменальная. Восьмидесятилетняя машинистка Елена Вячеславовна Прохорова была старейшим работником прокуратуры, на ее памяти сменился, кажется, не один десяток прокуроров столицы, и потому для людей знающих она была большим авторитетом. Немногие в конторе могли похвастаться, что запросто общались со «старушкой Про». Но некоторые, избираемые Еленой Вячеславовной по одному ей известному принципу в доверенные лица, рассказывали, что Прохорова, обычно суровая и немногословная, иногда может и разухабиться: хряпнуть водочки по-взрослому и выдать на-гора неимоверное количество «прокурорских баек» — с юморком да матерком.

Штуру никогда не доводилось выпивать с Еленой Вячеславовной — главным образом потому, что сам он к выпивке был совершенно равнодушен. Но «старушка Про» его отличала, хоть и считала «молодым и зеленым» — впрочем, в силу возраста у нее было неотъемлемое право считать таковыми всех сотрудников вплоть до самого прокурора Москвы.

Со Штуром у нее, во всяком случае, была одна общая любовь: оба они не признавали никакого курева, кроме «Беломора». К тому же их обоих безмерно раздражала всеобщая компьютеризация. Но Штура-то никто не мог заставить сидеть часами за ненавистным компьютером, тогда как Елене Вячеславовне приходилось страдать: пишущие машинки в прокуратуре уже несколько лет как списали и куда-то увезли, а машинисток в обязательном порядке пересадили за электронных монстров. Не хочешь переучиваться — прощайся с работой!

Без прокуратуры «старушка Про» жизни своей не мыслила, поэтому пришлось смириться. Впрочем, ворчать по этому поводу она не переставала, и если прочие сотрудники в ответ на ее ворчание лишь вежливо отмалчивались (перечить Прохоровой не рисковал никто), то Штур Елену Вячеславовну всячески поддерживал. И словом, кстати, и делом: еще тогда, когда только началась эта эпопея с пересаживанием за компьютеры, он ходил в хозчасть и пытался вытребовать, чтобы Прохоровой — персонально и в виде исключения оставили для работы машинку. Конечно, ничего из этой затеи не вышло, но «старушка Про» поступок Штура оценила. Неизвестно, правда, от кого она о нем узнала: Вениамин Аркадьевич, понятно, своим благородством не хвастал.

— Ну ты, сынок, даешь, — покачала головой Елена Вячеславовна, выслушав Штуровы путаные объяснения. — Молодец, что ко мне пришел, и про сок алоэ вспомнил правильно.

Она затушила «беломорину», поднялась и щедрой рукой отломила от стебля столетника два толстых листа.

— Придешь к себе, разрежешь вдоль — есть чем? Хорошо. Потом запрешься, штаны снимешь, намажешь хорошенько ногу прямо мякотью, понял? И прибинтуешь остатки к коленке, вот тебе бинт. Кстати, сейчас я тебе утюг отыщу штаны подсушить. Ходит слушок, что тебя Сам сегодня вызвать собирался. Негоже с мокрыми штанами-то к нему, а? — «Старушка Про» басовито хохотнула и полезла в шкаф.

Штур и спрашивать не стал, откуда Елена Вячеславовна знает про вызов к Самому, — все равно ведь не ответит. Есть у нее такая слабость, любит побыть загадочной. Как всякая женщина. Также он ни капли не удивился, что Прохорова держит на работе утюг: прокуратура для нее — второй дом, если не первый, и у нее не может не быть тут всего необходимого.

Вернувшись к себе и справившись с покалеченной ногой (пока он раздумывал, удобно ли показываться на глаза секретаршам и машинисткам таким мокрым и несчастным, на коленке успели вздуться ужасные волдыри), Штур неловко разложил на столе брюки и принялся их сушить. За много лет семейной жизни он совершенно отвык обращаться с утюгом, на штанах откуда-то стали появляться ненужные складки, к тому же опрокинутый чайник так и валялся на полу в луже уже остывшей воды, и Вениамин Аркадьевич, топчась по комнате, ухитрился замочить еще и носки.

Чертовски захотелось позвонить домой, пожаловаться Клаве на злую судьбу. Эту мысль он не без труда подавил, досушил и надел брюки, чуть не содрав с таким трудом наложенную повязку. Потом отыскал в шкафу тряпку, протер пол и хотел было заново поставить чайник, чтобы наконец выпить чаю, да поостерегся: снаряд дважды в одну воронку, конечно, не попадает, да раз не любит его сегодня судьба — нечего ее и искушать.

Секретарша Гигантова позвонила тотчас же, как только Вениамин Аркадьевич управился с бардаком в комнате. Гигантов, как и предрекала Елена Вячеславовна, ждал старшего следователя с докладом.

От нетерпения у Штура зачесались ладони. Ему было что сказать прокурору Москвы: до несчастного случая с чайником он успел еще раз хорошенько просмотреть все материалы дела и совершенно уверился в том, что его вчерашние идеи практически целиком и полностью подтверждаются процессуальными документами.

Стол Гигантова был засыпан хлебными крошками. Столовую тот никогда не посещал, зато на рабочем месте вечно жевал бутерброды. При подчиненных он, конечно, не ел, но крошки говорили сами за себя — вытирать со стола прокурор, по всей видимости, был не приучен. Клавиатура прокурорского компьютера была, однако, девственно чиста: техника явно стояла в этом кабинете исключительно «для придания весу» и призвана была свидетельствовать о том, что от прогресса Гигантов, в отличие от некоторых несознательных сотрудников, не отстает.

Прокурор города глядел на Вениамина Аркадьевича искоса, и было непонятно, слушает он следователя или бурчание в собственном желудке. Когда докладчик дошел до слов «арестовывать Пронина», Гигантов вскинулся:

— Вот так сразу и арестовывать?

— Только сразу и возможно. Если мы будем ходить вокруг да около, мы только вспугнем Атамана, тогда ищи его свищи.

— Горячий вы, Вениамин Аркадьевич, человек. А что мы, по-вашему, этому Атаману предъявим? Незаконное сожительство с певицей Расторгуевой?

Штуру стало жарко.

— Товарищ прокурор, разрешите форточку открыть?

Гигантов демократично поднялся, подошел к окну и от души его распахнул.

— Что предъявить ему при аресте, мы найдем, — зачастил Вениамин Аркадьевич, предвидя возражения. — Он там у себя в Ростове столько всего наворотил, что ему любую статью предъявляй — не ошибешься. Уж на первые трое суток во всяком случае хватит. А за это время мы и по нашему делу из него все, что надо, вытрясем.

— А что надо? Я так понял, Вениамин Аркадьевич, что вы все, что он нам может рассказать, заранее предвидите?

— Ну, во-первых… Если уж вы сами коснулись вопроса о Расторгуевой, давайте с нее и начнем. То, что она — любовница нашего с вами Пронина, я уже говорил. С Арбатовой (на Арбатову покушались, верно ведь, в рамках нашего дела?) ее связывает не только здоровая конкуренция.

— Но еще и нездоровая?

— Примерно так и есть. О том, что год назад расторгуевские фанаты освистали Арбатову в Ростове так, что та на всю жизнь запомнила, я тоже уже упоминал…

— Сначала освистали, а потом еще и убить пытались вдобавок? — Гигантов иронически хмыкнул.

— Я еще не закончил. Арбатова, естественно, затаила злость. И недавно, как я выяснил, произошла вот какая история. Арбатова предложила Расторгуевой — чисто по-деловому — участие в концерте «Песня года». Без сильных связей туда не пробиться, будь ты хоть кем, а участие — дело очень престижное. Анонсы по всем каналам, потом — трансляция, шум в прессе, то есть, считайте, бесплатная реклама.

— А Арбатова-то при чем? Она там, что ли, распоряжается?

— Да ведь семейка у нее сами знаете какая…

— Ах да.

— Ну и, само собой, все это не даром. Расторгуева ей какую-то неимоверную сумму вручила. А вскоре вышли анонсы, появились плакаты на улицах — а о Расторгуевой ни слуху ни духу. Стала выяснять — нет ее в концерте и не будет! Требует у Арбатовой назад деньги, а Арбатова вроде бы ничего и не знает: «Какие деньги? Разве, Маша, в деньгах дело? Для этого талант нужен, чтобы в таком проекте участвовать…» В общем, поиздевалась всласть да и деньги не отдала. Огласить эту историю у Расторгуевой духу не хватает — ведь позор-то какой! А так, через Атамана, вполне могла поквитаться…

— А денег-то там было сколько?

— Пока не выяснил, муровцы занимаются. Но если вы примете мою версию во внимание, я готов развивать эту тему дальше…

— Безусловно, я приму вашу версию во внимание. Но «принять во внимание» — это же не значит сиюминутно хватать и тащить в каталажку всех и вся! Кроме того, я все-таки всего лишь прокурор Москвы, и санкционировать ваше постановление на арест без достаточных доказательств я не могу. Тем более на каких-то ростовских атаманов.

— Ну что вы со мной как с ребенком, ей-богу! — начал заводиться Штур. «Что изменилось с момента задушевной беседы на даче? Тогда ведь факты были те же, даже меньше их было, а Гигантов их принимал нормально…» — Вы же можете доложить генеральному, он подпишет… Простите, что даю советы, но меня же можно понять — это мое дело, и мне очень, очень хочется, чтобы оно двигалось! И дало результаты!

— Продолжайте докладывать, и без эмоций, пожалуйста, — произнес городской прокурор официально, и Вениамин Аркадьевич осекся.

— У нас есть показания Арбатовой, что по поводу расторгуевских денег на нее «наезжали». Не факт, что ростовчане, но точно не наши, московские. А кто, по правде говоря, кроме ростовчан, будет за Расторгуеву заступаться? В Ростове у нее земляки, любовник, а кому еще она нужна? Принимая во внимание, что этот самый ростовский любовник еще и бандит, то есть «наезжать» на кого-либо — это его основная деятельность…

— А кстати, — вдруг заинтересовался Гигантов, — как Арбатова вам-то объяснила, почему она Расторгуевой эти деньги не вернула?

— Эти девицы объясняют только то, что сами хотят. Я же не могу на нее надавить как следует — кто она в этом деле? Потерпевшая. А с какой стати я с потерпевшей разговариваю, как с подозреваемой? Она права свои знает…

— Ладно. Кроме этого предположения, — последнее слово «предположение» — прокурор сознательно подчеркнул, — против Пронина что-нибудь есть?

— Кроме этого, — Штур то же самое «предположение» как бы случайно опустил, — кроме этого есть Марков. То есть… был Марков. В ответ на наше отдельное требование ростовская милиция подтвердила, что Атаман, лишившись контроля над сетью пивзаводов, которые перекупил Марков…

— И что? Марков заплатил деньги, Атаман получил. Или не так?

— Не в том смысле «перекупил». Завод Атаману никогда не принадлежал. Он к заводу этому давно подбирался. И вот подобрался, совсем было собрался прибрать к рукам — а тут Марков с прежними хозяевами договаривается. Да за немалые деньги. Атаман-то платить вовсе не стал бы — ему было чем прежних хозяев прижать. И у них тоже ситуация оказалась патовая. С одной стороны деньги Маркова, а с другой — Атаман все-таки страшен, не дай бог такого обидеть.

— И что, выбрали деньги?

— Именно. Кстати, если мы будем разрабатывать Пронина дальше…

— Ну-ну, я понимаю, что вы имеете в виду. И что?

— …если мы будем разрабатывать Пронина дальше, то я пошлю запрос в Ростов — не было ли у прежних хозяев завода неприятностей в связи с этой сделкой. Держу пари, что неприятности были! Если и там есть трупы, то связь можно считать доказанной…

— Ну-ну… Допустим, — одобрительно заметил Гигантов, и Штур взбодрился:

— То есть получается, что скосить одной очередью и Маркова, поломавшего Атаману бизнес, и Арбатову, «кинувшую» атамановскую любовницу, очень даже имело смысл…

— Вы так думаете?

— Имело смысл в глазах Пронина, я хочу сказать.

— Ну хорошо. Но теперь, вы же понимаете, Вениамин Аркадьевич, мы дошли с вами до самого слабого места. Тарасенков-то за что пострадал? Или та злополучная очередь скосила председателя теннисной федерации по чистой случайности? Верится, если честно, с трудом… Учитывая его славное прошлое…

— Да вот и я к тому же! Прошлое у него и в самом деле богатое. Да, пока неизвестно, как в это его прошлое вписывается Атаман. Но не все же сразу! Вот это как раз у самого Атамана мы и узнаем. Когда арестуем. А пока что можно считать установленным, что Тарасенков был связан с Марковым различными незаконными махинациями. В частности, что касается Кубка Кремля…

— Вениамин Аркадьевич, дорогой мой. Подумайте сами: вы утверждаете, что Тарасенков связан с Марковым на почве Кубка Кремля. Так почему не предположить — на таких же точно основаниях, на каких вы обвиняете Атамана, — что положили эту парочку как раз в связи с этим самым Кубком, а Арбатова просто мимо проходила? Или так — «возьмем тех, кого подозреваем в покушении на Тарасенкова с Марковым, а заодно и вытрясем у них, зачем им Арбатова». Это же одно и то же! Вы связываете Маркова с Арбатовой, оставляя Тарасенкова с боку припека, а точно так же можно связать Маркова с Тарасенковым — мимо Арбатовой или даже Тарасенкова с Арбатовой — мимо Маркова… Ну, это сложнее, но я не о том.

— И я не о том. В связи с Кубком Кремля у нас нет конкретных подозреваемых, а в связи с Ростовом есть. В связи с Кубком Кремля у нас нет даже предположений, кто и за что там мог так на них обидеться… кто там был заинтересован… Потому что разворовывали эти товарищи исключительно государственные средства. Сейчас я вам об этом подробнее доложу.

— Не надо подробнее… пока. Это материалы совсем другого дела. Которому, по всей видимости, не будет дан ход по причине… э… кончины обвиняемых. Послушайте, — заговорил вдруг Гигантов твердо и даже как-то патетично. — У вас видите как выходит: копаем не там, где дело, а там, где есть подозреваемый.

У Штура холодел нос, по коже бегали мурашки, все его существо вопило: «Это же неправда! Он передергивает!» Но приходилось, конечно, молчать.

— Знаете что… — продолжал Гигантов. — Мотивы, которые вы приписываете этому Атаману, слишком возвышенные. А именно… Люди, Вениамин Аркадьевич, редко совершают громкие убийства не из соображений выгоды, а просто чтобы отомстить. Пронин же не чеченец, в конце концов. Да и у чеченцев в идеале священная месть — это месть за кровь, а не за пивзаводы и сомнительные гонорары.

— То есть моя версия признана несостоятельной?

— Ну почему же? Просто над ней нужно еще поработать. Вы же сами, в конце концов, собирались выяснить что-то насчет арбатовско-расторгуевских денег. И узнать, что случилось с теми, кто продал Маркову ростовский пивной завод. Вот и разберитесь с этим потихонечку. А потом поговорим.

Штур неловко поднялся и пулей вылетел за дверь. Он кипел — кипел, как тот самый чайник, который утром так некстати опрокинулся ему на штаны.

Денис Грязнов. 1 июля

— Опаньки!

Макс, не отрываясь от монитора, победно вскинул вверх правую руку с устремленным в потолок указательным пальцем. Денис вопросительно покосился в его сторону: что там еще откопал этот компьютерный гений? А Макс уже опять лихорадочно застучал по клавиатуре. Ничего не объяснив. Впрочем, этому не стоило удивляться: процесс поиска, или рабочий процесс (без разницы), у хакеров сопряжен с полным погружением в себя и невосприятием окружающей действительности. Как ему не надоедает-то? Только что три часа с вирусами воевал, нет бы отдохнуть…

Может быть, он и поинтересовался бы у Макса, что, собственно, означает это «опаньки» и в связи с чем. Но отвлекла заливистая трель внезапно ожившего в его кабинете телефона. Денис, помедлив, нехотя дошел до аппарата и нехотя снял трубку:

— Да. Агентство «Глория».

— Добрый день. Извините, с кем имею честь? — культурненько так пропела трубка.

— Грязнов. — Он опустился на стул, почему-то предполагая, что разговор будет долгим.

— Очень даже хорошо, — удовлетворенно протянули на другом конце линии. — Вы-то мне и нужны.

— Я вас слушаю. — Денис почувствовал, что приторный голос невидимого собеседника начинает его раздражать.

— Не кипятитесь раньше времени, господин Грязнов, — как будто улавливая его настроение, поспешил сбить накал незнакомец (звонил определенно мужчина, и еще довольно молодой).

— С чего вы взяли? — буркнул Денис.

— Да так, знаете ли, интуиция.

— Ладно, что у вас? Выкладывайте. У меня мало времени.

— Приятно общаться с деловым человеком, — скорее всего, поиздевался незнакомец. — Итак, мы с вами заочно уже знакомы…

В это время в кабинет ввалилась троица оперативников «Глории», довольных и разомлевших после употребленного во время обеда (что случалось не так часто). Но, увидев, как у говорившего по телефону шефа раздражение на лице сменяется вниманием, все трое, как по команде, застыли при входе. Демидыч, хотевший еще с порога выдать какое-то соображение, так и остался с полуоткрытым ртом.

Наконец Денис положил трубку, посмотрел на прибывших:

— Н-да. Честно сказать, чего-чего, а такого я не ожидал.

Сыщики непонимающе переглянулись.

— М.Ч., то бишь Молодой Человек, объявился, — пояснил Денис. Собственной персоной.

— Сам, что ли, позвонил? — уточнил Голованов.

— Ага. И назначил мне конфиденциальную встречу. С глазу на глаз. Конспиратор хренов.

— Ну и? — подал голос Демидыч.

— Что «ну и»? Поеду, конечно, — ответил Денис, поднимаясь из-за стола и распрямляя затекшую спину. Поймав на себе вопросительные взгляды оперативников, добавил: — Для вас тоже занятие найдется.

Он пристроился на крышке своего рабочего стола, подождал, пока рассядутся остальные.

— Значит, так. Особо мудрить не будем. Да и времени в обрез. Встреча назначена на 16.00 в районе метро «Пражская». Там то ли парк, то ли лесополоса. Не помню точно.

— Я в курсе, — вставил Демидыч. — Парковая зона там, тянется до «Чертановской».

— Замечательно, — продолжил Денис, — вот ты, Демидыч, и будешь меня прикрывать, а Николай с Севой проследят за нашим дорогим М.Ч. после встречи… Все понятно?

Сыщики «Глории» дружно закивали. Дело привычное и не особо сложное. Бывало и похлеще. Оставались детали: время и пути подъезда, места дислокации, отход, возможные направления слежки. Все четверо склонились над картой Чертановского района Москвы.

— Ва-ау! — напомнил о себе Макс, о существовании которого на время забыли.

На этот раз Денис не выдержал и подошел заглянуть в монитор отчаянного хакера. Развернувшаяся на экране цветная картинка заставила буквально остолбенеть.

— Попались-таки дети в Максовы сети, — прокомментировал изображение схемы Пентагона Коля Щербак, выглядывая из-за плеча Дениса.

— Эти дети могут за такие штучки и щелбанов надавать, — отметил из-за другого плеча Сева.

— Это мы еще поглядим, кто кому и чего надает, — самозабвенно усмехнулся Макс и откинулся на спинку стула. — Все, пятиминутный перерыв. Что у вас в мире нового?

— На Брайтон-Бич опять идут дожди, — ответил за всех Демидыч.

— Все ясно, — не удивился Макс, — очередное оперативное задание, — и тихонько пропел: — Их сборы были недолги.

Сборы и правда были недолгими. Уже через двадцать минут, в 14.15, четверка сыщиков «Глории» отправилась на «охоту», оставив российского хакера проникать в гордом одиночестве в тайны и секреты вражеского военного ведомства.

К метро «Пражская» добрались сравнительно быстро, если учитывать поток машин на дорогах в это время суток. Сева и Николай вырвались вперед: они по сценарию должны были прибыть к месту встречи раньше, сориентироваться и устроиться для наблюдения. Денис не спеша вел автомобиль. Он успевал. Сзади остался недавно выстроенный на месте рынка торговый комплекс «Электронный мир». Спустя минуту у кольцевого перекрестка Демидыч попросил остановить.

— У меня здесь знакомая одна живет, — объяснил он. — Заскочу, обзаведусь прикрытием и догоню.

Не вдаваясь в подробности экспромта Демидыча, Денис покатил дальше по улице Красного Маяка и уже метров через триста увидел справа, у самой дороги, первый ориентир — небольшой супермаркет. Огромные буквы на вывеске гордо сообщали, что работает «Лондон-бридж» круглые сутки — двадцать четыре часа. Денис припарковался на небольшой площадке у магазина, вылез, огляделся. Справа тянулись гаражи, охраняемая автостоянка, слева в глубине — многоэтажки. Он двинулся вперед по своей стороне улицы.

Сразу за супермаркетом раскинулся пустырь, превращенный в поляну отдыха. Тут и там располагались вытесанные из бревен скамейки, на которых обменивались полезными советами молодые мамаши, не забывая при этом покачивать коляски с любимыми чадами. Или же делились последними новостями пенсионеры. Одним словом, обычная для подобных мест картина.

Денис прошел по тропинке под деревянной аркой а-ля теремок. Навстречу попадались возвращающиеся с прогулок собаководы со своими питомцами или просто любители подышать свежим воздухом. Впереди, в ста метрах, начиналась лесопарковая полоса. Именно в ней М. Ч. назначил встречу. Денис знал, что где-то рядом за ним наблюдают Сева и Николай. Он их не видел, но явно ощущал присутствие, уверенный, что в нужный момент они не подведут. Хотя…

Уж больно странно все складывалось. И сам звонок, и условия встречи. Все.

М. Ч. должен был сам к нему подойти. А ему, Денису, предстояло совершить неспешную прогулку по парку, намотать, быть может, не один круг. И Демидыч куда-то запропастился. А ведь условились: тот должен не выпускать его из поля зрения.

Словно в ответ на последнюю мысль сзади раздался заливистый лай, и что-то мягкое ткнулось в его ногу. Денис повернул голову. Молоденький кокер-спаниель заинтересованно обнюхивал его штанину.

— Не бойтесь, он не кусается, — поспешил успокоить возникший на тропинке Демидыч, ловко пристегнул к ошейнику собаки поводок и потащил его за собой. — Гулять, Киня, гулять.

Спаниель особо и не сопротивлялся. Забыв о Денисе, весело рванул за Демидычем, обогнал его и уже с новым интересом обнюхивал все, что попадалось у него на пути. Денис усмехнулся про себя изобретательности оперативника. Нечего сказать — прикрытие так прикрытие.

Дорожка начала забирать влево. Видимо, делала круг и возвращалась к пустырю. Березы и ели обступали ее с обеих сторон. Нельзя сказать, чтобы очень плотно, но особо и не побежишь, случись что. А что, собственно, должно было случиться? Денис даже усмехнулся своей осторожности.

— Добрый день. — Внезапно раздавшийся рядом голос заставил его вздрогнуть. — Вы точны. Это похвально.

Денис резко остановился. Человек по левую руку от него продолжал идти.

— Не останавливайтесь, — сказал он, не оборачиваясь. — Давайте прогуляемся и побеседуем. Думаю, нам есть о чем.

— Без сомнения. — Денис в два широких шага догнал мужчину.

— Учитывая вашу занятость, буду краток, — продолжал тот, все так же не глядя в сторону собеседника. — Мы не без основания полагаем, что в деле, которым вы сейчас занимаетесь, вы продвинулись уже достаточно далеко.

— Допустим, — отрезал Денис.

— Так вот, — невозмутимо говорил М. Ч. (а в том, что это был именно он, Денис не сомневался — он полностью соответствовал описанию, которое дал ему Бочаров). — Могу вас заверить, что после смерти небезызвестного вам господина Тарасенкова контора расформирована. Другими словами, больше никто ни за кем не следит.

— Приятно слышать, — усмехнулся Денис. — Честное слово. Только зачем вы мне все это говорите?

— Резонный вопрос, — заметил М. Ч. — Дело в том, что господина Тарасенкова убрал Борис Соломонович Хайкин. И поверьте, было за что.

— Охотно верю, — отозвался сыщик, равнодушно поглядывая вперед. Метрах в пятидесяти Демидыч увлеченно бросал палочки, а спаниель с не меньшей увлеченностью и азартом их отыскивал. — И что из того?

М. Ч. повернул наконец к нему свое лицо, помолчал, разглядывая в упор, и заговорил опять, на этот раз медленнее, четче, так, как говорят о главном:

— Штур об этом не догадается. По своему, извините, скудоумию. А с подразделением «Р» мы договорились…

— Кто это «мы»? — перебил Денис.

— Не важно, — отмахнулся М. Ч. — Остаетесь только вы. Да, да — вы. Не удивляйтесь. Уж больно интересуется этим делом, в частности Хайкиным, Александр Борисович.

— Турецкий?!

— Он самый. Так вот, у нас к вам деловое предложение: если известную информацию, эту самую, вы просто не доведете до сведения господина Турецкого, что не составит особого труда, то подобная услуга будет щедро вознаграждена. В зеленых денежных знаках, естественно. Скажем, сумма в десять тысяч долларов вас устроит?

М. Ч. вопросительно уставился на Дениса. Тот молчал. Но всего лишь пару мгновений.

— А не пошли бы вы, Валерий Павлович! — выпалил Денис одним махом и застыл на месте. Уж больно захотелось съездить этому самоуверенному типу по физиономии. Даже кулаки зачесались.

М. Ч. сразу и безошибочно уловил смену его настроения и, по-видимому, поспешил, от греха подальше, побыстрее расстаться.

— И все-таки я бы попросил вас еще раз подумать, — проговорил он и попрощался: — Я вам перезвоню. До свидания. — И быстро зашагал вперед, мимо незаметно косившегося в их сторону Демидыча.

Через минуту его фигура скрылась за поворотом тропинки. Денис повернул назад. Его обогнал пожилой мужчина в спортивном костюме, совершавший пробежку трусцой. Навстречу попались девчонки-школьницы с огромным догом на поводке. Едва они обогнали Дениса, как отпустили пса на волю. Последствия не заставили себя долго ждать.

Истошный собачий лай, срывающийся на высокой ноте и переходящий в визг, побудил Дениса оглянуться. Зрелище предстало таким, каким он его себе примерно и нарисовал: метрах в ста отчаянно бросался на недоумевающего дога маленький кокер-спаниель, поджимая при этом отчего-то хвост.

Демидыч успел соединиться с ним поводком и буквально тащил по земле, подальше в сторонку. Как только дог безучастно потрусил дальше, лохматый смельчак успокоился и как ни в чем не бывало завилял коротеньким хвостом. Демидыч, выдерживая дистанцию, следовал за Денисом.

Через пятнадцать минут деревья отступили и вновь открылся пустырь. В дальнем его конце Денис заметил М. Ч. Тот уже успел пересечь открытое пространство, завершив круг по лесу раньше его, и заворачивал за супермаркет. Денис не сомневался, что Сева и Николай успешно сядут ему на хвост и доведут дело до конца. Ему же оставалось вернуться в контору и ждать их возвращения. И захватить с собой Демидыча с его четвероногим «прикрытием».

Вернув нагулявшегося и выполнившего оперативную работу спаниеля Киню хозяевам, Демидыч с Денисом рванули в «Глорию». Но не успели отъехать от «Пражской» и полукилометра, как зазвонил мобильник. Денис выслушал абонента, бросил: «Хорошо. Жду в офисе» — и отключился. Звонили, естественно, его сыщики, приклеившиеся к М. Ч. Денис нетерпеливо гнал машину, как будто от этого зависел результат операции и вообще всего расследования.

В «Глории» они прождали больше часа, прежде чем появились Сева и Николай. Их вид не обещал ничего утешительного. Это было видно и невооруженным глазом: едва переступили порог, оба потупились в пол.

— Та-ак, — протянул Денис, буравя оперативников взглядом. — Я так понимаю — упустили.

— Угу, — буркнул Сева.

— И как же вы это так лоханулись?

— Да он трамвай подрезал и проскочил, — попытался оправдаться Коля Щербак. — А мы на светофоре застряли. Потом, когда на зеленый выскочили, его уже и след простыл. Ушел, гад. Испарился, как призрак.

— Прямо-таки испарился, — съязвил Демидыч.

— Ну, мы подумали, на Варшавку свернул. Туда — а там чисто.

— Дворами, наверное, ушел, — предположил Сева.

— Кино какое-то. — Денис тяжело опустился в кресло. — Он что, вас заметил?

— Да нет. — Николай пожал плечами. — Может, на всякий случай, для страховки.

— Может, и так. — Денис почувствовал, что настроение бесповоротно склонилось в худшую сторону. Азарт охотника испарился, как час назад испарился на глазах у его сыщиков сам М. Ч.

— Должен быть еще ход. И не один, — размышляя вслух о чем-то своем, произнес Макс.

Глядя на спину не отрывающегося от компьютера хакера, Денис вдруг подумал, что тот прав, прав тысячу раз. Игра с М. Ч. только началась.

В. А. Штур. 1 июля

Ну вот, только этого ему для полного счастья и не хватало. После короткого стука, на который Штур не успел ответить, дверь приоткрылась и в нее просунулась красивая, черт возьми, голова этого придурка Дудинцева. Штур кивнул — что уж поделаешь! — и подполковник прошел в комнату, уселся напротив следователя и приготовился говорить.

Да уж, о неприятности в лице Дудинцева Вениамин Аркадьевич как-то умудрился забыть, тогда как вовсе не принимать во внимание этого мальчишку было невозможно. Хочешь не хочешь, а работать придется вместе.

«До своей версии я его не допущу, — подумал Штур. — Дров наломает, молодой-горячий. А вот как бы он мне своих соображений не подкинул — таких, которые мне все дело испортят».

— Ну-с, подполковник, чем порадуете? — Следователь вложил в вопрос весь возможный сарказм, и собеседник, конечно, не мог его не заметить. Впрочем, он и без того знает, как относится «старший товарищ» к его сомнительной деятельности. — Так что ж таиться? Карты на стол, дорогой, карты на стол!

— Кой-какие подвижки у меня наметились, Вениамин Аркадьевич. Дудинцев пытался говорить как можно вежливее.

У Штура упало сердце. Как чуял — «подвижки». Знаем мы их «подвижки» спецназовские.

— Я про нашего с вами Тарасенкова, — продолжил подполковник. Кое-какие делишки его темные нам приоткрылись.

Следователь слегка воспрянул духом: темные делишки Тарасенкова никак не вступали в противоречие с его собственной концепцией.

— А, и вы, значит, на Кубок Кремля этот несчастный набрели? «Молодец, молодец, подполковник. Молодо-зелено, а дело вроде знает».

Штур с неудовольствием отметил, что Дудинцев поморщился. Самый умный тут, что ли?

— Нет, не в Кубке дело. Хотя и там, возможно, черт-те что творится, но мы пока туда не лазили.

— А, не успели! — «Рано, значит, похвалил я вас, рано… Впредь осторожнее буду».

Язвительность у Штура что-то сегодня не выходила. То есть выходила, конечно, но получалась какой-то жалкой, вовсе не искрометной, как ему бы хотелось.

«Неуверен я в себе, вот что. Нет, не так. В себе-то уверен, а вот в том, что кто-нибудь меня поддержит, — не очень. Гигантов меня не одобрил а я уже и скис? Что же я, тряпка, чтобы так зависеть от мнения начальства? Конечно, если бы Гигантов меня поддержал, я бы с мальчишкой этим вовсе не так разговаривал… Нет, старик, ты это брось. Ты Штур, в конце концов, а „Штур — это диагноз“ — так у нас тут шутят! Вот и оставайся Штуром. Никому тебя не сломить».

Он приободрился.

— Так что там с Тарасенковым?

— Тарасенков, по нашим сведениям, хоть с ФСБ и распрощался, да не совсем. Вы ведь, конечно, знаете про этот скандал с мафиозной охраной?

— Я-то знаю… А вот вы, мил человек, откуда знаете — мне непонятно. Вениамин Аркадьевич тянул время. Нет, версия о том, что убийство подготовлено эфэсбэшниками, ему категорически не подходила. А разговор, похоже, шел именно к этому.

— Ну как «откуда», я же работаю все-таки по делу… Так вот, официально Тарасенкова из органов вышибли, а на деле он для них некоторую черную работу выполнял-таки по старой памяти. Это почти доказано. Вот послушайте…

— Не желаю я слушать всякую муру! — взорвался наконец Вениамин Аркадьевич. Этот щенок его доконает когда-нибудь. — Тарасенков не мог помогать органам хотя бы потому, что там бы его помощи никто не принял! Они его предателем считают, понимаете вы это или нет! Предателем!

— Конечно, понимаю, — спокойно, как ребенку, стал объяснять Дудинцев, что взбесило Штура еще больше. — Да, они считают его предателем, но для них, для органов, мораль — очень гибкая штуковина. Им от предателя помощь принимать, простите за выражение, вовсе не в падлу.

— За выражение — не прощу! Развели тут уголовщину, докатились до того, что следователю по фене докладывают.

— Ну, еще раз прошу прощения, больше не повторится. — Со времени их первой встречи Дудинцев явно научился держать себя в руках. Это было неприятно. Вот если бы сорвался, выбежал из кабинета в ярости, как давеча, — вот тогда бы Вениамин Аркадьевич мог праздновать победу. Хотя бы моральную. Кстати, о морали. Мораль, видите ли, у него штука гибкая. Все-то он знает.

— Мораль, товарищ Дудинцев, вещь негибкая совершенно. А вот вы, насколько я понимаю, всех по себе судите. Если сами вы готовы сотрудничать с предателями, так и другие, считаете, могут точно так же? — напирал следователь. Ничего, он еще заставит этого добра молодца взбеситься, еще отпразднует свою победу.

— Это вы фээсбэшников, выходит, защищаете, Вениамин Аркадьевич? Когда они кому из нас что хорошее сделали?

— Во-первых, не «ФЭэсбэшников», а «ЭФэсбэшников», Кирилл Олегович, вскочил на своего любимого конька Штур. — Буквы «ФЭ» в русском языке нет, а есть только буква «ЭФ». Но это к слову. А к делу вот что: не я их защищаю, а как раз вы. Что вы думаете — расскажете о такой своей версии кому повыше, так вам работать дадут? Они же, эфэсбэшники, и загребут себе дело, чтобы разбираться со своими внутри конторы, сор из избы не выносить. Эх вы, подполковник…

— За урок лингвистики спасибо, больше «ЭФ» с «ФЭ» не перепутаю. А по существу — не согласен. Мы возбудили дело — нам его и заканчивать. Мы же не подчиненная им структура. Что значит — «загребут»?

Штура даже забавлять начало прекраснодушие этого юноши.

— Ладно, продолжайте, Дудинцев, я вас слушаю. Все равно ваша версия высосана из пальца, так что можете посотрясать тут воздух немножко.

Дудинцев вздохнул. Да, подумал Штур, тяжело его нынче из себя вывести. Видно, слишком уж в своей правоте уверен. И не факт, что у него, Штура, выйдет рога этому красавчику пообломать. Ну, послушаем-послушаем, что он имеет нам сообщить…

— Мы отыскали фирму, которая занималась прослушкой и, так сказать, пронюшкой многих деятелей, и крупных, и мелких. И выяснили, что во главе косвенным, конечно, образом, никому не показываясь, — стоит наш с вами друг Тарасенков. То есть стоял. Информацией они, конечно, приторговывали Тарасенков не был бы Тарасенковым, если бы бабок с этого дела не срубил… Ох, простите, Вениамин Аркадьевич, честное слово, не буду больше так выражаться.

— Вот-вот. Ну и что, кстати? Занимались прослушкой, торговали информацией… Да таких фирм наверняка сколько угодно найти можно! При чем тут только ФСБ, непонятно. Не одни же они с такими делами связаны.

— Мысль о ФСБ возникла, во-первых, в связи с прошлым самого Тарасенкова, а во-вторых… Есть там еще один тип. Мы его пока не изловили, но изловим обязательно. По делу проходит под названием «Молодой Человек», на самом деле зовут его Валерием Павловичем. По всей видимости, от этого самого Валерия Павловича к ФСБ тянутся не то что ниточки — канатики…

— Ну-ну, уж и «канатики». Доказательства у вас, друг мой, имеются в наличии? Свидетели там какие-нибудь?

Дудинцев на мгновение потупился.

— Свидетели… Были свидетели.

— Сплыли? — иронически осведомился Штур.

— Убрали свидетелей, — хрипло ответил подполковник, и Штуру на мгновение стало страшно. Конечно, все, что говорит Дудинцев, вилами по воде писано, но — а вдруг правда? Если даже свидетелей убирают? Тогда всему конец…

— Рассказывайте.

— Так точно. Обнаружена, как я уже сказал, фирма, занимавшаяся тотальной прослушкой. Штат — двое мальчишек, арсенал — три компьютера да масса электронных к ним примочек. У мальчишек, судя по их показаниям…

— Показаниям? Их взяли или просто допросили?

— Взяли. У мальчишек начальником тот самый, пока не найденный Валерий Павлович. Как-то по пьянке Валерий Павлович колется: предприятие, мол, не его собственность, над ним есть кто повыше. А именно — генерал Тарасенков…

— И после этого мальчишек…

— Именно. Помните, в следственном изоляторе взрыв был на днях, три камеры напрочь вынесло? Вот по этим-то камерам ребята и были распределены.

— Так там, я слышал, дед-маньяк был, непризнанный режиссер, по совместительству наркоделец, гремучая смесь, короче говоря. Неужели, по-вашему, это все эфэсбэшные штучки?

— Да нет же. Разве не видите — кто-то играет как раз против ФСБ! И по-крупному играет!

Штуру стало несколько легче. Он ожидал от Дудинцева чего покруче, а тот и в самом деле муру несет.

— Нет, подполковник, это несерьезно. Это шутовство какое-то. Вы уж не рассказывайте об этом больше никому, не позорьтесь. Это я вам как старший товарищ советую.

Дудинцев пожал плечами. К своему ужасу, Штур заметил, что его мнение не играет никакой роли для этого болвана. Приказали ему отчитаться следователю — он и отчитался, а что уж следователь там по поводу его отчета скажет — это ему не важно ни вот на столько. И работать он будет продолжать по своей теме…

Какой кошмар все-таки… Ведь там, наверху, — а Дудинцев обязательно полезет проталкивать свои идеи через голову Штура, — всем этим очень даже заинтересуются. Бред бредом, а шпиономанией у нас сейчас больны все поголовно. И тогда неприятностей не оберешься…

— Спасибо, что выслушали, — произнес тем временем Дудинцев и поднялся.

Штур судорожно искал, что бы такого отмочить напоследок, чтобы все-таки подпортить подполковнику настроение. В голову ничего не приходило. «Бог с тобой, золотая рыбка, плыви себе в синее море… или как там… подумал Штур. — Ну, промолчу. Пусть только уходит поскорее».

Когда за ненавистным спецназовцем закрылась дверь, следователь обхватил голову руками и протяжно вздохнул. Вздохнул, надо сказать, весьма неудачно: струя воздуха ударила аккурат в пепельницу, окурки «беломорин» разлетелись по всему столу, а хлопья пепла забили Штуру глаза и нос.

— И ведь во второй раз за день… — с досадой проворчал Вениамин Аркадьевич, припомнив опрокинутый с утра чайник. Впрочем, похоже, что было все это лет сто назад. А может, и сто пятьдесят: столько надежд с тех пор успело разбиться вдребезги!

Тут Штур мысленно отругал себя за излишнюю патетичность, добыл из ящика стола тряпку и быстренько устранил последствия своего неосторожного вздоха.

Да, пришла беда — отворяй ворота. Ну уж конечно. Так Штур и отворит. Мы еще поборемся! Иначе — точно кранты (фу-ты, набрался словечек у этого уголовника). Дудинцева выслушают и решат, что да, серьезно, да, не по нам, и вообще, пусть они там сами разбираются — и передадут дело ФСБ. В лучшем случае, Главной военной прокуратуре. Но Штуру-то — все равно. У него дело заберут, на его версию никто и внимания не обратит, а ведь дураку ясно, что прав именно он! Но разве у них теперь бывает что по-справедливости?

Неприятность — это слабо сказано. Убийство, просто убийство! Следует признать, что этот Дудинцев убил Вениамина Аркадьевича наповал. При таком раскладе настоящие преступники в любом случае уйдут от наказания. Ведь его, Штура, никто и слушать не станет. Вот так у нас теперь всегда…

Однако по крайней мере одна идея у него есть.

Следователь положил перед собой чистый лист бумаги, в верхнем правом углу нацарапал: «Прокурору г. Москвы Гигантову Р. С. от старшего следователя по особо важным делам Московской городской прокуратуры Штура В. А.».

«Уж я ему напишу, — думал Вениамин Аркадьевич. — По глупости ли Дудинцев разваливает мне дело или по противозаконным соображениям — это пусть наверху решают. А я доложу так, как сам это вижу: подразделение „Р“ в лице Дудинцева К. О., сговорившись с преступниками, намеренно сбивает следствие с верного пути, подсовывая ему нелепые версии, не имеющие под собой никакой почвы… Не виноват окажется мальчик — так и слава Богу! Главное — разбираться начнут. А пока разбираются, я уж как-нибудь уговорю Гигантова, чтобы Атамана арестовал. И Атаман расколется в конце концов. Тогда и станет ясно, что прав не кто-нибудь, а именно старший советник юстиции Штур!»

Денис Грязнов. 2 июля

Сегодня Денис решил пораньше приехать в «Глорию». Что-то подсказывало ему, что день будет не просто насыщенным, а особенным, результативным. Интуиция редко его подводила. А после вчерашней встречи с М.Ч. и лихого ухода последнего от слежки Денис был твердо уверен, что тот позвонит. Не может не позвонить. Во-первых, сам пообещал. Во-вторых, после не совсем мягкого (если не сказать больше) отклонения Денисом предложения М.Ч. должен был предпринять еще одну попытку, причем в ближайшее время.

Итак, как вести себя во время предполагаемого звонка? И не совершил ли он глупость вчера, когда прямым текстом послал М.Ч. куда подальше? Как знать, возможно, и не стоило вот так, резко, давать от ворот поворот. В целях же самого расследования. А наоборот, нужно было потянуть время, поторговаться, сделать вид, в конце концов, что заинтересовался, но требуется срок, чтобы подумать. Одним словом, блефовать. Ну да поздно уже: после драки кулаками не машут. Остается одно — ждать. И главное — держать себя в руках, не давать волю чувствам. Как там учил товарищ Дзержинский в отношении то ли ума, то ли головы? Кажется, советовал держать в холоде. Вот именно!

Денису хватило расстояния от двери своей квартиры до машины, чтобы настроиться на спокойный, трезвый лад, а эмоции спрятать поглубже, так сказать, в запасники.

Какими бы сволочами эти М.Ч. с Хайкиным ни были, общаться с ними придется. Тут уж никуда не денешься. А потому следует быть на высоте. И, конечно же, переиграть их.

Вот это он решил для себя однозначно и, когда запускал движок, испытывал необъяснимое чувство уверенности, что именно так оно и будет. Пусть без триумфального шествия под аркой, но с победным финалом. А залепить в ухо М.Ч. всегда успеется.

Джип тихо охнул и плавно тронулся с места. От соседнего подъезда следом откатила белая «Нива» и, набирая скорость, поравнялась с ним, замедлила ход. Ее правое стекло поползло вниз. Денис скорее почувствовал, чем увидел опасность. И прежде, чем высунувшийся в окно ствол выплюнул в его сторону длинную очередь, он успел нажать на тормоз и завалиться на пол.

Пули буквально раскрошили боковое стекло. Денис почувствовал, как они впиваются в дверцу джипа, пытаясь достать его, скрючившегося в нелепой, неудобной позе. Но тут уж не до удобств. Затем он услышал, как бешено взревел двигатель, взвизгнули покрышки: «Нива» рванула с места. Он вскочил, лихорадочно переключил передачу, вдавил газ. «Нива» юркнула в арку, пытаясь вырваться на проспект. Денис, чертыхаясь про себя на чем свет стоит, уже мчался за ней. Он не видел ничего, кроме удалявшегося белого кузова с заляпанными грязью номерами. Перешел на четвертую, опять вдавил педаль газа. Машину занесло на повороте, бросило на тротуар. Повезло — не было прохожих. Денис выкрутил руль влево, выровнял автомобиль и, едва не тараня головой лобовое стекло, пустился в погоню.

Оторвавшаяся было «Нива» быстро приближалась. Естественно, куда ей тягаться со зверем Дениса! Расстояние между машинами сокращалось на глазах. Но и пытавшиеся скрыться, видать, не ожидали от сыщика такой прыти и уж тем более погони. Увеличили скорость и вновь оторвались. Но не надолго. Денис основательно сел им на хвост, прицепившись сзади, как репей. Сам-то он знал, что уйти от него ой как не просто. Знали ли это в «Ниве»? И то, что он вряд ли ограничится одним преследованием, и особенно после случившегося?

Денис настиг преступников уже через пару километров, когда они вырулили с проспекта Жукова на улицу Народного Ополчения, зашел слева. Резко крутанул вправо руль: джип послушно врезал «Ниве» по боку, заставив отлететь в сторону, на обочину. Второй удар выбросил ее на тротуар. Машину закрутило, и она чудом не налетела на фонарный столб. Но в следующее мгновение опять выскочила на дорогу и понеслась вперед.

Пересекли Карамышевскую набережную, мост через Москву-реку. Денис попытался повторить маневр. Но ему не дали. Автоматная очередь заставила сбросить скорость и выехать на встречную полосу. Уже в который раз он благодарил случай, что движение в этот ранний час было щадящим и позволяло подобные выкрутасы в стиле американских боевиков. В противном случае… Лучше об этом и не думать.

И все же его джип едва не столкнулся с вишневым «саабом». Денис успел рассмотреть перекосившееся от испуга лицо молоденькой густо накрашенной блондинки. Вынесли ее черти в такую рань! Вильнул в сторону и вновь пристроился позади «Нивы».

В его направлении вылетела еще одна очередь, на этот раз длиннее предыдущей. Пули со звоном застучали по бамперу и капоту. В ответ, резанув слух, завыла милицейская сирена.

Этого только не хватало, мелькнуло в голове у Дениса. Он плотнее вжался в руль, напрягся всем телом, сосредоточившись только на белом кузове. Все остальное просто перестало на время существовать, отошло на второй план, как побочные, мешающие основному явления.

Денис даже не оглянулся, чтобы узнать, сколько машин увязалось за ними. Вой стоял такой, что хоть вату втыкай в уши.

Из «Нивы» перестали палить. Понятное дело: зачем лишний раз рисковать и злить стражей правопорядка? Но скорость не сбавили, наоборот, притопили еще сильнее. Однако и Денис поступил соответствующим образом: на красный свет светофора они проскочили с интервалом десять — пятнадцать метров.

Возбужденный, увлеченный погоней, он не замечал, в каком направлении двигается и вообще куда его занесло. Длинный металлический забор справа, за ним деревья, аллеи: то ли больница, то ли парк какой. Слева жилые дома одноподъездные многоэтажки. Подобных улиц в Москве — хоть пруд пруди. Возможно, и преступники ехали наобум. Это последнее обстоятельство давало надежду на возможное задержание. Одно было бесспорно (и неутешительно) водитель «Нивы» явно был если не профессионалом, то очень умелым и опытным шофером. Денису приходилось туго. Всякий раз, когда он пытался обойти преследуемый автомобиль слева, чтобы прижать к обочине или тротуару, тому в самый последний момент удавалось ускользнуть от неминуемого, казалось, удара. Только пару раз Денис впечатал «Ниву», оставив на дверце водителя внушительные вмятины и царапины. Но пассажиров разглядеть не удалось: тонированные стекла напрочь лишали его такой возможности.

Сирены сзади не отставали. Они то приближались, то удалялись, но упорно следовали по пятам, и не думая оставить две сумасшедшие машины в покое.

«Нива» на полном ходу свернула вправо. Денис и вся кавалькада — за ней. И почти сразу раздался грохот и звон. Денис взглянул в зеркало заднего вида: одна из патрульных машин — красавец «форд», белый, с продольными синими полосами — не вписалась в поворот, ее развернуло на девяносто градусов, и следующий за ней «жигуленок» с налету, не успев затормозить, врезался в возникшую на пути преграду. Из обоих изрядно помятых автомобилей выскакивали люди в форме. На какое-то время Денис и преследуемые остались предоставленными сами себе. Но не прошло и пяти минут, как пришлось пожалеть об этом.

Из «Нивы» вылетел какой-то круглый предмет и, подпрыгивая на асфальте, исчез под колесами джипа. Спустя считанные секунды за спиной у Дениса прогремел оглушительный взрыв, да такой силы, что машину швырнуло вперед. Граната! Волосы у него на голове встали дыбом. Ни хрена себе! Да что у них там, арсенал? Если бы сейчас вдруг выстрелили из базуки, он бы не очень удивился. Слава Богу, базуки, вероятно, под рукой не оказалось. Тем не менее если повезло с первой гранатой, над которой он фантастическим образом проскочил, вторая может оказаться последней. От таких сюрпризов по всему телу забегали мурашки.

Вой сирен возобновился. На этот раз к нему присоединился металлический голос громкоговорителя.

— Водители «Нивы» и джипа, немедленно остановитесь! Примите к обочине и остановитесь! В противном случае будем стрелять! — ревел какой-то офицер надтреснутым голосом.

Денис и рад был бы остановиться. Да не мог: не привык останавливаться на полпути. Киллеры были у него почти в руках. Джип шел впритирку с левым задним крылом «Нивы». Еще немного, и он наглухо прижмет ее к бордюру. А там уже можно и тормозить, и сдаваться властям, если раньше не пристрелят…

Внезапно Дениса прошибла мысль, что у него же самого имеется пистолет, а он, дурак дураком, в этой суматохе о нем почти забыл. Пошарил под левым плечом, обложил себя трехэтажным матом и на всякий случай снял оружие с предохранителя.

«Нива» метнулась вправо, наехала на пешеходную часть и, шуганув из-под дерева какого-то бомжа, вынеслась, срезав угол, на другую дорогу. Денис поздно сообразил, к чему такие финты: впереди, буквально в двадцати метрах, трассу перегородили два милицейских «уазика». Он несся прямо на них.

Ничего не оставалось, как сейчас же тормозить. Повторить трюк «Нивы» он уже не успевал.

— Вот блин, — процедил сквозь зубы Денис. — Прямо облава на отряд террористов. Не меньше.

Кто-то распахнул дверцу, приказал выходить, и, не дожидаясь, пока он выберется из кабины, несколько рук грубо выдернули его наружу.

Денис успел подумать, что хорошо еще не съездили по кумполу. И тотчас получил увесистый шлепок по затылку. Его размазали лицом по стеклу собственного автомобиля, заставили принять неприличную позу и расставить ноги. Пистолет, как и бумажник с документами, перекочевал неизвестно к кому, при этом Денис расслышал:

— Во, гад, у него и ствол с собой. Оборзели в корень, — и почувствовал резкую боль в правом боку — били профессионально и жестоко.

Он отлепил от стекла лицо и взглянул в направлении, в котором скрылась «Нива». Естественно, ее и след простыл. Киллеры не лопухи, ушли проулками и незаметными улочками. Вспомнился вчерашний профессиональный отрыв от слежки М. Ч., и Денису стало грустно. Оказывается, он ничем не лучше своих оперов.

— Куда морду воротишь? — Один из милиционеров дыхнул на него дешевым табаком.

Денис не стал объяснять, да и спорить тоже. С этими — без толку. Из подкатившего измятого «форда» к ним бежал офицер, угрожающе сжимая кулаки и выпятив нижнюю челюсть, побелевшие губы выплевывали пену и нечленораздельную речь, больше походившую на рычание:

— У-у… мать твою… Ну… ты у меня до конца дней…

Что именно должен до конца дней делать или помнить, Денис так и не узнал. Примчавшемуся офицеру сунули под нос его удостоверение:

— Вот, товарищ старший лейтенант, вроде как частный детектив.

— Задница его — частный детектив, — задохнулся от злости старлей. Сейчас разберемся, где он его купил. Говнюк.

— За говнюка можно и… — начал было Денис, но передумал и закончил: Вы бы лучше «Ниву» брали.

— Он еще будет указывать, кого брать! — возмутился старлей.

— Слышь, чмо, язык прикуси, — зашипел сержант, от которого разило дешевым табаком, и двумя короткими ударами ботинок разбросал ноги Дениса еще шире. Затем Денис почувствовал, как на заломленных за спину руках замкнулись наручники.

— Вот так, голуба, — почти ласково проговорил старлей. — Теперь и побеседуем. — Доброты, однако, ни в глазах, ни в голосе не наблюдалось.

— С удовольствием. — Денис попробовал улыбнуться.

Совсем еще зеленый, но уже пытающийся распускать перья, рядовой высунулся из-за плеча сержанта:

— Он еще юморит!

— Это ненадолго. Давайте в машину его и в управление, — распорядился старлей, — там и посмеемся. Вместе.

— Адвокату можно позвонить? — поинтересовался Денис. В нем начинала закипать злость на тупоголовых дорожников.

— И адвокату. И президенту, — уверил на правах старшего по званию все тот же старлей и кивнул младшему составу.

Дениса без церемоний запихнули в «уазик».

В. А. Штур. 2 июля

Баста! На торжество справедливости надежд больше нет. Штур стоял перед Гигантовым совершенно раздавленный. Четверть часа назад, когда его вызвали к главному, Вениамин Аркадьевич подумал было, что это по поводу его рапорта. Пока шел по коридору, заготовил речь, обличающую Дудинцева, собирался доказывать свою правоту с пеной у рта…

Гигантов темы рапорта не коснулся вовсе. Может, и не читал он его. Штуру с порога было сообщено, что спецподразделение «Р» выступило в расследуемом деле очень сильно. Что, в частности, подполковник Дудинцев, заместитель начальника указанного спецподразделения, выдвинул весьма интересную и, по всей видимости, недалекую от истины версию событий. Что высокое начальство — самое высокое! — нашло версию Дудинцева весьма перспективной. И, наконец, что с сегодняшнего дня следователь Штур должен взяться за активную работу в русле принятых, так сказать, решений. Кроме того, прокурор прозрачно намекнул: он бы весьма порадовался, если бы следователь Штур принял дудинцевскую версию за основную и оставил все прочие глупости.

Вениамин Аркадьевич чувствовал себя оплеванным с ног до головы. Что ж это за полоса в жизни такая неудачная! Одно за другим, одно за другим…

Из кабинета Гигантова он выходил пошатываясь. Придя к себе, вскипятил чайник, плеснул в чашку горячего чаю, глотнул, обжигаясь, судорожно закурил и забегал по комнате.

Итак, первое. Идеи Штура прокурор Москвы категорически не одобряет.

Второе. Прокурор не только одобряет идеи сопляка Дудинцева, но также приказывает Штуру отбросить собственные наработки и взяться помогать этому мальчишке.

Третье… Да нет, собственно, никакого третьего. Только в первых двух фактах и дело. Штур не прав, а Дудинцев прав. Тогда как ясно же видно, что версия Дудинцева — бред, высосанный из пальца!

Ох-ох, обидно, обидно и унизительно. Но это проходит, в конце концов. В конце концов, надо собраться с мыслями, прекратить злиться и начать что-то делать. Все равно ведь придется. Главное, решить — что.

Первое, что приходит в голову — бросить все к чертовой матери, сейчас же написать заявление об уходе на пенсию, уж пенсию-то Вениамин Аркадьевич отработал давно. Но такой вариант и рассматривать смешно. Какой из него пенсионер! Брюзжать он, конечно, умеет вполне по-стариковски, но не более того. Круглосуточно просиживать перед телевизором? Нет! На рыбалку ездить с Аркадием Яковлевичем со второго этажа? Нет! Да много чего «нет»! Не готов Вениамин Аркадьевич к пенсии, только через собственный труп он туда отправится, вот так-то.

А значит — что? Значит, придется применяться к обстоятельствам. Конечно, никто не может его заставить прекратить работу над собственными идеями. Кое-какие выводы он уже сделал, вот свяжется с Ростовом — сделает еще… А там, глядишь, и ростовским следователям и операм поможет найти повод, чтобы Атамана взять, а они и ему в ответ помогут… В общем, все и без гигантовских санкций прекрасно завертится. Ну а когда у него на руках будут факты… Против фактов никто пойти не сможет, даже прокурор Москвы, который души не чает в своем Дудинцеве.

Мода сейчас на все эти спецподразделения, просто мода. Все поголовно занялись мракобесием — вот как это называется. И что бы ни выдумали эти мракобесы — все будет правильным и… как там Гигантов выразился… перспективным, вот.

Ну и ладно. Штур налил себе второй стакан чаю и глотнул уже спокойнее. По кабинету же он теперь не бегал, а ходил.

Вполне можно будет вставлять в отчеты какие-нибудь невнятные мысли относительно дудинцевской работы — уступка, конечно, ну а в какой работе не бывает мелких уступок начальству! Ему, Штуру, все это тяжело, а вот абсолютное большинство делает такие уступки, даже не замечая. Потому что большинство — конформисты омерзительные, а он — нет.

Ну и слава Богу. Хватит злиться.

Чай в Вениамина Аркадьевича уже не лез. В прокуратуре отчего-то находиться было невыносимо, тянуло на волю. Что ж, решил Штур, сделаем еще одну попытку навестить Покровское-Глебово. Все-таки по всем законам жанра думается лучше именно на месте преступления. Там он как следует сформулирует, с чего ему начинать работу, а завтра и к самой работе приступит.

Денис Грязнов. 2 июля

В кабинете управления ГИБДД, куда его доставили, Денис добился-таки одного телефонного звонка, пообещав, что после него чистосердечно во всем признается (в чем, правда, он и сам смутно представлял). Под ненавидящим и злорадным взглядом нависшего над ним старлея он набрал рабочий номер Грязнова-старшего, заклиная судьбу, чтобы тот оказался на месте. После третьего гудка трубку сняли. Услышав знакомый голос, Денис облегченно вздохнул.

Не стесняясь в выражениях, он рассказал любимому родственнику о своих недавних злоключениях, начиная с покушения и заканчивая табуретом в милиции, и передал трубку начавшему подозрительно на него коситься старлею.

Разговор генерала Грязнова и старшего лейтенанта ГИБДД (как выяснилось, Белобородько) был более чем краток. По мере того как серело и вытягивалось лицо последнего, можно было догадаться, что Вячеслав Иванович не скупился на обороты речи, а последняя фраза ошалевшего от такого поворота событий офицера расставила все точки над «и».

— Есть, вернуть оружие и документы и доложить, — отчеканил старлей и плюхнулся на стул. Вид у него был озадаченный и разбитый.

— Ты что же сразу не объяснил? — спросил он, вероятно, своим обычным голосом.

— Так вы же и слова сказать не дали, — пожал плечами Денис.

— Н-да. Ты тоже хорош: наделал шороху со стрельбой и прочим.

— Так меня же самого чуть не убили.

— Да знаю… Теперь знаю.

— То-то и оно, что теперь.

— Ладно, не умничай, — старлей надулся. — Где теперь прикажешь твою белую «Ниву» искать?

— А вот где меня взяли, оттуда и искать. Я, кстати, сразу говорил, не без иронии напомнил Денис.

Белобородько ничего не ответил. На несколько минут покинул кабинет, вернулся в сопровождении уже знакомого Денису сержанта.

— Поехали, — бросил коротко, глядя куда-то в сторону.

— Куда? — Денис все же поднялся. — В «Матросскую тишину»?

— Была б моя воля… — не сдержался старлей, но фразы не закончил. Нашлась «Нива». Недалеко от места задержания… твоего… вашего.

Денис удивленно вскинул брови. Причем искренне.

— Ого! Оперативно работаете.

Маячивший у двери сержант непонимающе зыркал то на Дениса, то на своего начальника. Перемены в обращении с задержанным его явно ставили в тупик. По большому счету, Денису было на это, как и на самого сержанта, глубоко плевать. А вот что транспорт киллеров быстро отыскали — это молодцы. Факт!

— У нас не частная лавочка, — прозрачно намекнул Белобородько, подумал и, собравшись с духом, добавил: — Спецы похлеще муровских имеются.

— Учту на будущее, — пообещал Денис, — и обязательно поделюсь информацией с адвокатом.

Последние слова старлей проглотил, но и отмалчиваться значило оставить поле боя за противником. Он поступил как прирожденный дипломат: перевел разговор в интересующее обоих деловое русло:

— Машину бросили в одном из дворов, в пятистах метрах от перекрестка. Я просил ничего не трогать, пока мы не подъедем.

— Ясное дело: не захотели рисковать. Я на их месте поступил бы так же, — пробормотал Денис, обращаясь к самому себе и выходя за милиционерами из кабинета.

Действительно, в полукилометре от злополучного перекрестка, где оперативными усилиями работников ГИБДД был задержан и обезоружен частный детектив Денис Грязнов, в запущенном дворе пятиэтажек отыскалась брошенная преступниками «Нива». Напоследок они совершили еще одно правонарушение (это кроме покушения на жизнь, пальбы в общественном месте из огнестрельного оружия и превышения скорости!) — разворотили детскую песочницу. Видевший все это безобразие местный житель, студент (и по совместительству дворник) Костя, с нетерпением дожидался «начальника» вместе с двумя оставленными для охраны объекта постовыми.

Прибывшим на место Денису и Белобородько бдительный Костя сообщил, что «Шумахеры хреновы опрокинули два полных мусорных бака, за что он им чуть хари не начистил. И начистил бы, если бы не автоматы. И не столько за баки, сколько за лишение давно не водившихся здесь детей последней радости». Описать двоих выскочивших из автомобиля мужчин дворник-студент Костя не смог. Для него они были «бритыми качками, каких тыщи по всей Москве», но заверил, что если потребуется, то сможет составить их фоторобот.

Кроме автомата Калашникова и двух пустых обойм, в «Ниве» ничего не обнаружили. Денис и не надеялся на что-либо особенное. Договорился с прибывшими из местного отделения операми уголовного розыска, что позвонит узнать о результатах осмотра автоматов: отпечатки пальцев наверняка остались, и убыл наконец в «Глорию» на возвращенном ему джипе.

Старший лейтенант Белобородько руки не подал.

— Надеюсь, больше не увидимся.

— Взаимно, — попрощался Денис.

По дороге в контору он все больше склонялся к мысли, что поводом к покушению послужила вчерашняя встреча с М. Ч. Не откажись он так категорично от предложения Молодого человека, возможно, сегодня утром ничего и не случилось бы. Ведь все равно принимать его Денис не собирался.

Но была во всем этом и небольшая неувязочка. М. Ч. просил «подумать» и обещал перезвонить, чтобы узнать окончательный ответ. Зачем же тогда его, Дениса, убивать? А вдруг он передумал и согласится! Разве что попугали, предупредили. И вовсе не хотели взаправду валить. А он устроил «голливудские гонки». Ну нет, хороши пугалки!

Денис покосился на жалкие остатки левого стекла, вспомнил гранату, скакнувшую прямо под колеса, и взрыв — последствия его наглядно вырисовывались на заднем стекле, вернее, на том, что от него осталось. Нет! Предупреждением или запугиванием здесь и не пахло. Имело место самое что ни на есть настоящее покушение на его жизнь. И, к счастью для него, неудачно закончившееся. В конце концов Денис решил, что звонок, которого он ждал от М. Ч., может как-то пролить свет на последние события, и перестал ломать голову.

В «Глорию» он прибыл, когда все его сыщики, включая Макса, были уже на месте. И, судя по скучающему виду, давно. Хакер колдовал над компьютером, Сева развлекал остальных анекдотом:

— Посетитель в ресторане спрашивает у официанта: «У вас есть дикая утка?» А тот ему: «Нет, но мы можем раздразнить домашнюю».

Демидыч и Коля Щербак покатились со смеху, не столько от самого анекдота, сколько от интонации, с какой Сева произнес последнюю фразу. Даже Денис, остановившийся в дверях, невольно заулыбался, хотя кому-кому, а уж ему точно было не до смеха.

Его заметили, притихли. Даже Макс обернулся, приветственно кивнул и опять весь отдался компьютеру. От цепких взглядов оперативников не ускользнул угрюмо-разбитый вид шефа. Но они тактично промолчали. А Денис решил пока что не распространяться о случившемся. Успеется.

— Звонили? — коротко спросил он, усаживаясь за свой стол.

— Ага, — доложил Николай. — Минут двадцать — двадцать пять назад. Сказали, что перезвонят.

Денис взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти одиннадцать. Приехал пораньше на работу! Он вдруг обнаружил, что оставил барсетку с электронной записной книжкой в машине, и попросил Севу ее принести.

Поймав на лету брошенные Денисом ключи от джипа, Сева исчез. Прошло немного времени, прежде чем он появился опять, растерянный и потрясенный.

— Ты увидел призрак Тарасенкова? — поинтересовался Денис.

— Возможно, — рассеянно ответил Сева и вопросительно уставился на Дениса: — У нас что, опять путч? Или какие-то счеты с чеченами?

— Ни то и ни другое, — мрачно отозвался Денис. Приходилось все рассказывать. — Утром, прямо у подъезда, меня обстреляли.

Демидыч присвистнул.

— И что? — сглотнув, разлепил губы Коля Щербак.

— Да ничего, — отмахнулся Денис, — живой, как видишь, — и по порядку изложил события последних трех часов.

— Ни фига себе, — промычал Демидыч, когда шеф закончил говорить. Пойду посмотреть.

— Я с тобой, — изъявил желание Николай и сорвался с места.

Макс, слышавший весь разговор, только хмыкнул, но не променял рабочий стул на экскурсию к пострадавшему джипу.

Не успела за сыскарями закрыться дверь, как зазвонил телефон. Денис сорвал трубку.

— Господин Грязнов? — осведомился незнакомый голос.

— Да. Слушаю. — Денис нетерпеливо постукивал пальцами по крышке стола. Он готов был биться об заклад, что это именно тот звонок, которого он ждал, хотя голос и показался незнакомым.

— Так, господин Грязнов, вы не передумали по поводу поступившего вчера предложения?

— Кто со мной говорит?

— Неважно. Так как?

— Ответ тот же. — Денис сам удивился, с какой поспешностью произнес эти слова: еще утром сомневался, не слишком ли поторопился с категоричным отказом и не стоило ли вступить в навязываемую ему игру, тянуть время. Однако нынешнее покушение было уже само по себе игрой, в которую его втянули независимо от того, скажет он «да» или «нет».

— Н-да. Жаль, очень жаль, — медленно произнес голос в трубке. В ней что-то щелкнуло, зашипело. Затем опять образовался чистый эфир. — И все же человек, в отношении которого так неудачно складываются наши переговоры, добавил неизвестный (Денис готов был поклясться, что не слышал раньше этого голоса), — хотел бы лично с вами встретиться.

— Хайкин? — удивился Денис.

— Господин Хайкин, — поправил голос. — Возможно, ему удастся вас убедить.

— Я не против.

— Вас устроит вторая половина дня? Скажем, шестнадцать часов?

— Вполне.

— Тогда в шестнадцать. Там, где был убит генерал Тарасенков.

— Гм. Оригинальное место.

— Вас что-то смущает?

— Да нет, — уверил Денис. — Все о'кей.

— Замечательно. Приятного дня, господин Грязнов. До свидания, попрощался незнакомец, опуская трубку.

Вернулись Демидыч с Николаем.

— У них что, шестнадцать — магическое число? — предположил Демидыч, когда Денис поставил оперативников в известность о предстоящей встрече.

— Все, как вчера? — спросил Сева.

— Насчет сугубо моего присутствия условий не было, — ответил Денис. Значит, едем все и открыто. Не фига за кустами прятаться.

— Там особо и не спрячешься, — подал голос Коля Щербак.

— Тем более. — Денис прошелся по комнате, задержался у компьютера: белая короткая стрелка неутомимо скользила по бесчисленным коридорам и уровням все того же Пентагона. Макс оторвался от монитора, поднял голову. Найди-ка этот район, где застрелили Тарасенкова, — попросил Денис. Конкретно квартал. И увеличь.

Макс забегал пальцами по клавиатуре. Вышел из программы. Вошел в нужную. Спустя две-три минуты равнодушно заявил:

— Готово.

— Вижу. — Денис неподвижно навис над хакером, вглядываясь в изображенную на экране тщательно вырисованную карту, позвал остальных: Ну-ка, давайте все сюда. Освежим память, не помешает.

«Турецкий нужен, как никогда! — думал Денис. — Где его черти носят вторые сутки! Я же не знаю всех его обстоятельств, а „перетирать“ придется именно „за них“. И перенести стрелку нельзя, так не бывает, не в той стране живем. Это нормальные люди могут деловую встречу перенести… Начинаю брюзжать перед делом — плохой признак. Ну, там, наверху!..» Оставив ребят изучать «входы и выходы», он в который уже раз попробовал дозвониться.

Там наверху его наконец услышали.

— Слава тебе Господи, Александр Борисович! — выпалил Денис, не дав Турецкому даже «але» сказать.

— Что стряслось?! — закричал Турецкий (в трубке явственно слышался рев винтов). — Давай побыстрей, я через две минуты вылетаю с большим здешним начальством, оно ждать не станет, а в вертолете грохот — ни хрена не поговоришь!

— Стряслось! — Денис в двух словах пересказал изыскания Милявского и историю со стрелкой.

— Твои соображения?!

— Если Христич с Хайкиным на короткой ноге, то с заказом на убийство он, скорее всего, обратился к нему. Вы знаете человека на сегодняшний день Христичу наиболее не симпатичного?

— Знаю! Буду предельно осторожен!

— Думаете, вас заказали?

— А чем я не кандидат? Какие еще соображения?

— Я бы хотел выслушать ваши.

— Нет возможности!

— Большое ханты-мансийское начальство рядом? Не можете при нем?

— Да!

— Я считаю, что встреча с Хайкиным — подставка. Мои люди будут записывать разговор, я переполошу дядю Славу, а в итоге получится, что я по вашей просьбе веду незаконное наблюдение за депутатом, да еще и привлекаю муровских оперативников. В общем, целый заговор против Хайкина с вами во главе. Просто так убирать вас Христич опасается, поэтому хочет сначала дискредитировать, добиться отстранения от дела, чтобы потом…

— Согласен! Но надеюсь, что руки у него коротки! Что будешь делать?!

— Поеду, но без посторонней помощи. И ничего записывать не стану.

— Хорошо! Все, давай! Как только смогу — свяжусь!

В. А. Штур. 2 июля

Как ни странно, на этот раз Покровское-Глебово не так уж его и взбесило. «Тогда у меня было куда меньше неприятностей, — подумал он, — и несчастный этот район казался средоточием зла. А теперь средоточием зла кажется собственное начальство, и перед ним меркнут даже ужасы здешней псевдоисторической цивилизации…»

Итак, Марков и Арбатова, Марков и Тарасенков. Кстати, еще и Пак. А вдруг — как ни странно это было бы — эта корейская морда играет здесь самостоятельную роль? Типчик-то скользкий. Надо подумать и над таким вариантом… А что, если связь Арбатова — Тарасенков тоже существует? И тут надо бы прощупать. Все варианты надо проиграть, просто все. Где-то выход есть…

Вдруг у Штура просто глаза на лоб полезли: из машины, подъехавшей к одному из особняков со стороны города, выбирался недавний его знакомец, частный сыщик, как бишь его, ага, да Грязнов же, Вячеслава Ивановича племянник. Хорошенькое дело: вот куда юноша пожаловал, на место преступления, значит.

У «юноши» явно намечалась стрелка: он бросил взгляд на часы, и в ту же секунду из-за угла вырулила машинка покруче, и оттуда выдвинулись два молодых «лба». Следом за ними неспешно выступил пожилой, с иголочки одетый господин. Крупная фигура, суровое лицо, тяжелые веки… Ба! Да это же депутат Хайкин! Уж не с ним ли встречается тут Грязнов-младший?

А как же, с ним… Вон, идут друг дружке навстречу, руки протягивают. Чего этому частнику вообще надо в этом деле? Чего он вечно лезет, путается под ногами?

А впрочем, конечно же! Заговор! Единая банда: Грязновы-вымогатели и Дудинцев с ними. Все, все сходится. Дудинцев Грязнова-младшего тогда еще приводил к Штуру как свидетеля именно по их делу. Ясно же, они с Дудинцевым заодно. Вместе идейки дурацкие разрабатывают, вместе шпиономанию свою разводят… Этих мальчиков несчастных, которые якобы на ФСБ в лице Тарасенкова работали (какая, однако, чушь!), вроде бы чуть ли не по наводке Грязнова взяли… А может, он, Штур, чего-то и путает. Что же он, черт возьми, об этом слышал? Ну уж во всяком случае он знает больше, чем показал самодовольному индюку Дудинцеву.

«Сейчас я, пожалуй, объясню малышу, где его место на самом деле, бормотал Штур про себя, приближаясь к Денису, а заодно и к Хайкину. — Даже словечки кое-какие вспомню, которых обычно не употребляю. Сопляк же, право слово, сопляк! А из-за него у меня сплошные неприятности… Подлец маленький…»

Штур сделал шаг, другой и вдруг краем глаза заметил какое-то движение впереди, шагах в пятидесяти. В припаркованной на стоянке позади бизнес-центра машине опускалось стекло. Не успев ни о чем подумать, он шарахнулся в сторону и хотел было закричать. Потому что он, он был единственным изо всех присутствующих, кто увидел дуло винтовки, вылезающее из приоткрытого окошка…

Но никто пока этого не заметил, а у него странным образом сперло дыхание, заслезились глаза, крик застрял под ложечкой… Чудовищный грохот раздался, но как будто не снаружи, а изнутри, прямо в голове. Перед глазами у Вениамина Аркадьевича все закружилось, его, кажется, поволокло куда-то по асфальту, пока он не наткнулся на что-то мягкое, прижался к этому мягкому крепко и нежно, вцепился в него руками и ногами и, жалобно всхрюкнув, потерял сознание.

Денис Грязнов. 2 июля

Посовещавшись с оперативниками, Денис утвердил диспозицию: Головач выезжает на место немедленно, в его задачу входит наблюдать за обстановкой и докладывать обо всем подозрительном, по прибытии основных сил он остается в резерве главного командования на случай непредвиденного развития событий. Основная группа: Денис, Демидыч и Коля Щербак — выдвигается с таким расчетом, чтобы поспеть ровно к 16.00. По прибытии Денис звонит Максу по мобильнику и не разрывает связь, Макс слушает и записывает на диктофон, а если произойдет что-то уж совсем экстраординарное и своими силами они справиться не смогут, он действует сообразно обстоятельствам и вытаскивает их из заварухи с минимальными потерями.

Сева Голованов окопался на месте стрелки за полтора с лишним часа до времени «Ч» и до появления своих ничего подозрительного не обнаружил. Малолюдно, спокойно, никаких признаков засады.

Прибыл Денис. Секунда в секунду, как и собирался. Хайкин опоздал буквально на полминуты, но идти на сближение не торопился. Постояли. «Ждет, что ли, старый хрыч, пока я на задних лапках подкрадусь: чего изволите-с?..» — Денис выругался про себя и принялся со скучающим видом оглядываться. И заметил того, на кого Головач не обратил внимания, — Штура. Севу винить было не в чем — они с Вениамином Аркадьевичем представлены не были. «Только этого занудника здесь не хватало, — поморщился Денис. — Или это не совпадение, а какая-то подставка? Да нет, вряд ли, как-то слишком мудрено…» Штур тем временем тоже его узнал (а уж господина-то вице-спикера он узнал наверняка, просто не мог не узнать) и двинулся навстречу. И Хайкин наконец тронулся с места. Надо предложить ему перенести наше рандеву куда-нибудь подальше отсюда, подумал Денис, наблюдая одним глазом за депутатом, другим за следователем. Когда они сошлись с Хайкиным почти вплотную, Штур странно взмахнул руками, и в тот же момент раздался выстрел.

Он был почти бесшумным, услышать его где-нибудь посреди московской улицы в такое время было бы практически невозможно, но здесь, в Покровском-Глебове, стояла неестественная, ватная, плотная, тишина и выстрел прозвучал совершенно отчетливым щелчком. Вне всяких сомнений, это был именно выстрел, а не какой-нибудь безобидный хлопок: пробка от шампанского, автомобильный выхлоп или удар клюшкой для гольфа по мячу. Денис даже определил, что стреляли метров с пятидесяти, со стороны, противоположной той, откуда приближался Штур, и, видимо, стрелявший воспользовался глушителем.

Денис кинулся на землю, не выпуская при этом из виду телохранителей Хайкина и выхватывая из наплечной кобуры пистолет, хотя пускать его в дело он не собирался. Телохранители тоже оказались не лыком шиты: не успел Денис приземлиться, как в лицо ему уставились два ствола. Они пролежали несколько секунд, держа друг друга на прицеле. Ничего не происходило. Денис скосил взгляд туда, откуда, по его предположению, прозвучал выстрел.

Действительно, метрах в пятидесяти левым боком к ним стоял старенький бежевый «фиат». Водительское стекло было опущено, из него торчал ствол винтовки с глушителем. Торчал в небо. Водитель бился в припадке, запрокинув голову глубоко назад. Дернувшись раза три-четыре, он уронил ее на руль, нажав сигнал.

По крайней мере на некоторое время он перестал представлять опасность. Денис посмотрел в другую сторону — на Штура. Тот валялся пластом.

Лежащий напротив в десяти шагах Хайкин оторвал лицо от земли и боязливо забегал глазками. Удостоверившись, что самое страшное, судя по всему, позади, он обратился к Денису:

— Господин Грязнов?

— Господин Хайкин?! — с невинным выражением воскликнул Денис. — Не может быть! Рад познакомиться!

— Сходите поинтересуйтесь, что тут происходит, а я пока полежу. Виталик! Проводи!

Денис не стал долго размышлять: стоит или нет исполнять указание, ставит это его на одну доску с хайкинскими «шестерками» или не ставит встал и пошел. Он, в конце концов, мужик, а депутат, как выяснилось, размазня, амеба. И дело тут, разумеется, не в возрасте и физических кондициях: Хайкин празднует труса — его святое право, но именно этим и будет определяться его позиция на переговорах. Наезжать на него, гада, надо, решил Денис, тупо наезжать, пока не обделается или не сорвется на визг, вот и вся стратегия. Так или иначе, все он мне выложит: чего боится сам и чего следует опасаться мне.

Денис подошел к бежевому «фиату» и остановился в пяти метрах. Памятуя, чем закончился предыдущий инцидент со стрельбой на этом самом месте, осторожно заглянул в кабину. Стекла были обычные, незатемненные, чтобы не привлекать внимания, психологический расчет оказался совершенно точным: Головач не увидел ни в автомобиле, ни в водителе ничего подозрительного. Интересно, когда он подъехал, прикинул Денис, наверняка за полчаса. Вышел, походил, вернулся, в движке для убедительности покопался… Хотя Севу винить опять-таки не в чем. С тыльной стороны бизнес-центра стояло машин десять, две особняком, как и этот «фиат», водители почти все на месте, поди разбери, кто из них кто. Самое интересное, что на выстрел ни один не обратил внимания, продолжали как ни в чем не бывало заниматься своими делами, даже непрерывный сигнал и упавший лицом на руль коллега не возмутили их спокойствия. Ну и народ!

Денис изучил содержимое салона: раскрытый тубус служил чехлом для винтовки — с этим все ясно, собственно винтовка, журнал «ТВ-парк», видимо для маскировки, при ближайшем рассмотрении, без сомнения, обнаружится в нем отверстие для наблюдателя, и, наконец, рыжебородый водитель, не подающий признаков жизни. Еще одного «робота-киллера» вроде не просматривается, взрывного устройства тоже, хотя это еще ни о чем не говорит, его можно спрятать где угодно.

Лицо рыжебородого показалось Денису знакомым. Прошептав: «С Богом, Денис Андреевич», он запустил руку в салон. Виталик, все время державшийся в трех шагах сзади, переместился ближе. Остановились. «…Как сталкер, честное слово, хуже, чем на минном поле». Денис аккуратно убрал голову водителя с клаксона. Дернул щетину чуть пониже уха, она поддалась — борода была приклеена. Вообще, при более близком осмотре сразу стало понятно, что стрелок основательно загримирован, но удалять грим напрочь не потребовалось: Денис и так узнал Молодого Человека. Пощупал пульс на шее пульса не было.

Обернувшись к Виталику, Денис провел пальцем по горлу.

— Сгорел на работе. Давай вытащим, может, еще откачаем.

Виталик, поколебавшись секунду-другую, все-таки убрал пистолет в кобуру. Денис открыл дверцу и вдруг почувствовал, как панель приборов растягивается, словно пластилиновая, начинает пульсировать и, увеличившись до невероятных размеров, надвигается на него.

Очнулся он на траве в десятке шагов от машины, по ощущениям прошло не более нескольких секунд. Виталик бесцеремонно хлопал его своей пудовой ладонью по щекам, подоспевший Щербак расстегивал воротник рубашки.

«Хорош!» — хотел крикнуть Денис и заслонить лицо рукой, но вместо этого пробормотал еле-еле что-то нечленораздельное, а рука не сдвинулась ни на миллиметр. Виталик еще пару раз хлестнул его для острастки и, подхватив под мышки, легко поднял на ноги.

— Стоишь? — спросил Коля Щербак.

— Н-н-н!

Денис попробовал сделать шаг. Ноги в отличие от рук и языка более-менее сохраняли лояльность.

Молодой Человек продолжал не то сидеть, не то лежать на сиденье в той самой безвольной позе, в которой он его оставил. Наверное, ядовитый газ, сообразил Денис, или жидкость — да, собственно, какая разница. Когда выстрелил, случайно уронил или нажал куда-то не туда.

Виталик убедился, что Денис твердо стоит на ногах, и, вероятно, ободренный успехом, решил теперь заняться Молодым Человеком. Крикнуть ему вслед Денис не мог и догнать тоже, в оцепенении он наблюдал, как тот подходит, засовывает голову в салон…

— Эй! — Дениса тронули сзади за плечо. Он обернулся и увидел Хайкина. — Эй, Грязнов! Ты что, наркоты наелся?!

Виталик оставил в покое Молодого Человека и, отойдя на шаг от «фиата», застыл, ожидая приказаний. Хайкин подозвал его не глядя, просто небрежно шевельнув пальцами.

— Давай отойдем отсюда. Черт-те что! Стреляют опять, и воняет какой-то дрянью…

Хайкин повернулся и зашагал прочь деловой, уверенной походкой, нисколько, по-видимому, не сомневаясь, что все следуют за ним и остановятся там, где скажут.

«Однако, наглец! С чего это вы, господин Хайкин, возомнили себя хозяином положения, а?!» Денис сделал несколько спортивных шагов на месте на манер престарелых физкультурников, не забывших еще, что такое производственная гимнастика по радио: «…колени поднимаем выше, дышим глу-бо-ко!..» — в первую очередь, чтобы развеять поскорей дурман в голове, но и поиздеваться над депутатом тоже хотелось. От резких движений к горлу подступил комок, перед глазами замигали красные звездочки, сплетаясь в густую сеть, по телу прошла дрожь, но зато вернулась чувствительность рук и язык заворочался — жесткий, шершавый и соленый, как копченая скумбрия.

— Пойдемте отсюда, я вам говорю! — раздраженно прикрикнул Хайкин, когда заметил, что торжественный эскорт отсутствует. — Или вы милицию дожидаетесь?! Пусть вон следователь ее вызывает и сам с ней разбирается.

Штур как раз начал приходить в себя: сел, придерживая рукой кровоточащее ухо и недоуменно озираясь. Вид у него был презабавнейший.

— Милиция — неизбежное зло, — рассудительно заметил Денис. — И вызову ее я. — Он нажал отбой и набрал дежурного по городу. — Господин Штур возьмет еще и пригласит не тех, кого надо. Кстати, вблизи разговаривать удобней, чем перекрикиваться, вы не пробовали?

Хайкин вернулся к Денису и посмотрел в глаза бешеным взглядом, щеки, уши и шея у него раскалились докрасна.

— Ну, ты! Ты… Ты, вообще, понимаешь, на кого ты по глупости своей наехал?! Ты вот ходишь, разговариваешь тут только потому, что мне любопытно. Просто любопытно мне, понимаешь?! За что я, по твоему мнению, должен тебе двести тысяч долларов?!

— Компенсация за моральный ущерб — от общения с вами. Шутка. — Надо же, вчера было только десять, а сегодня уже двести, хмыкнул про себя Денис, такими темпами можно через недельку миллионером заделаться. — Кто вам сказал, что вы мне должны?

Было видно, что Хайкин порывается вспылить, но сдерживается. Как же, такой луч надежды засиял! Золотой. Вдруг удастся прояснить недоразумение, ни копейки не заплатив!

— Что значит — кто?! Кто набрался наглости забить мне стрелку? Кто?! И еще здесь!!! Денис Грязнов, знаешь такого?!

Денис покачал указательным пальцем:

— Он вам встречу не назначал.

— Тогда какого лешего он здесь делает?!

— Прибыл на рандеву, получив приглашение от неизвестного, уверявшего, что действует по поручению некоего господина Хайкина. Знаете такого?

Хайкин пробурчал в ответ что-что нечленораздельное.

— Итак, — продолжил Денис, саркастически покачав головой, — что конкретно «я» вам сказал?

— Что за двести тысяч зеленых «кое-что кое-кому не расскажете».

— Очень интересно! А каким образом я с вами общался? По телефону?

— Нет, прислали посыльного. Прямо в Думу!

— И как он выглядел?

— Ну, субъект такой, обыкновенный. Наглый.

— Случайно, не тот, что стрелял?

— Нет! — Хайкин все-таки сорвался на крик, но тут же продолжил абсолютно хладнокровно: — Этот рыжий, а тот был черный.

— И без приклеенной бороды? Давайте подойдем и рассмотрим получше. Только слишком близко не суйтесь и не дышите — в машине разлился какой-то сильнодействующий яд.

— Что?!

— А вы думали, почему он коньки отбросил после первого выстрела? Совесть неожиданно замучила?

Хайкин помялся на месте.

— Я потом на него полюбуюсь.

— Ладно, стойте здесь. — Денис принес из своей машины фотоаппарат с мощным объективом — брал с собой на рыбалку и с тех пор не выложил. — Ну, так видно? Тот?

— Да, теперь вижу.

— Замечательно. Двести тысяч можете оставить себе. Если расскажете подробно все, что он вам наплел.

— Да ничего! — негодующе пророкотал Хайкин. — Забил стрелку с Денисом Грязновым!

— А мне забил стрелку с Хайкиным, — улыбаясь, сказал Денис. Разговаривал с ним по телефону, конечно, не Молодой Человек, но в данном случае это не существенно. — Нам с вами нужно установить горячую телефонную линию, как во время Карибского кризиса. — Денис протянул Хайкину свою визитку.

Хайкин в ответ пренебрежительно сунул свою и, не попрощавшись, пошел прочь. «Нет, уважаемый, это еще не конец!» Денис дал ему отойти на несколько шагов, потом громко и решительно скомандовал:

— Стойте! Вернитесь.

— Что еще?!

— Разговор не окончен.

— Да кто ты такой, чтобы мне указывать?! — снова взорвался Хайкин. Да ты…

— Я тот, кто вас только что едва не пристрелил, — сказал Денис совершенно спокойно. — Вам просто повезло, что у ваших и моих ребят выдержка оказалась лучше, чем некто рассчитывал. Но долго ваше везение продолжаться не может, скоро оно кончится. Я думаю, вы догадываетесь, кто этот таинственный «некто». У вас есть примерно пять минут до приезда милиции, чтобы все мне рассказать.

— Что за чушь? Понятия не имею ни о чем таком! С милицией я объяснюсь, когда и если сочту нужным. А вас я вообще больше не желаю видеть! Вам хорошо понятно?! Попробуйте только еще раз сунуться мне на глаза!

— Не думайте, что лицезреть вас доставляет мне особое удовольствие, ответил Денис, — но встреча наша, как мы только что выяснили, произошла помимо вашей и моей воли и едва не завершилась фатально. Однако вы делаете вид, что все это не более чем досадное недоразумение. Поэтому я полагаю, что нам еще придется насладиться общением друг с другом. Во всяком случае, я в одностороннем порядке беру на себя обязательство посетить ваши похороны.

— Это все?! — Губы и даже щеки у Хайкина тряслись от негодования.

— Почти. Милицию мы все-таки дождемся вместе и дадим показания вместе, чтобы потом не было никаких разночтений. Они не нужны ни мне, ни вам, депутатская неприкосновенность — тоже величина непостоянная, как вам известно. И считаются с ней только правоохранительные органы, а частные лица и организации… Вы меня понимаете.

Общение с дежурной оперативно-следственной группой заняло у Дениса полтора часа. Хайкина из уважения к депутатскому мандату отпустили через десять минут, но «совместное заявление» они сделали: «Встреча их была инспирирована погибшим любителем пострелять из винтовки с глушителем, ранее они лично знакомы не были ни друг с другом, ни с покойным, хотя не исключено, что их интересы каким-то образом пересекались, но за комментариями на эту тему следует обращаться к подполковнику Дудинцеву, подразделение „Р“ при Министерстве внутренних дел. Все». Штур, слава Богу, участия в беседе не принял: врач «скорой» сказал, что контузия у него несерьезная, но, принимая во внимание возраст, ему следует до вечера отлежаться; несмотря на все протесты следователя, вкатил ему лошадиную дозу успокоительного и отвез домой. А полтора часа ушли на то, чтобы ответить десять раз на одни и те же вопросы, после чего прибыл подполковник Дудинцев собственной персоной, и дежурному следователю пришлось смириться с очевидным — нахрапом выжать из Дениса чистосердечное признание в организации покушения на Хайкина и убийстве Молодого Человека не удастся. Расстроившись, он утратил к Денису всякий интерес, прервал допрос на полуслове и отпустил его наконец восвояси.

Вернувшись в «Глорию», Денис распустил всех по домам, заварил целый литр чая, плюхнулся в кресло и попытался систематизировать сегодняшние и вчерашние события.

«Итак, имеем мы картину острейшей борьбы за наследство Тарасенкова. Можно считать твердо установленным, что на некотором этапе, примерно месяц-полтора назад, дело перекупил Хайкин. Причем этот этап до самого последнего момента интересовал нас больше всего — как раз в это время и велась слежка за Минчевым. Но! После того как Молодой Человек едва не спровоцировал перестрелку с хайкинскими головорезами, приоритеты следует сменить.

Кто-то хотел одним махом убрать и меня, и Хайкина и представить все таким образом, будто мы чего-то там не поделили и в пылу спора друг друга перестреляли. Кто, спрашивается, стоит за этой провокацией? Опять-таки пресловутый Молодой Человек? Слишком хорошо, чтобы быть правдой: М.Ч., царствие ему небесное, отвоевался, а этот подлец наверняка живее всех живых. И если я хочу уподобиться в этом ему, а не все тому же М.Ч., хотя бы для того, чтобы довести дело Минчева до конца, я должен его вычислить. Вычислить…»

Денис заметил, что пытается отпить из пустой кружки.

«Легко сказать: „Вычислить!“ Это все общие слова. Надо понять, чем я ему не угодил. Допустим, с Хайкиным более или менее ясно, но при чем здесь я?! Почему я в его глазах представляю большую опасность, чем Штур, Дудинцев и все подразделение „Р“, вместе взятые? Или просто я подходящий человечек, на которого можно свалить убийство Хайкина? Кстати, Штур тоже мог оказаться на месте не случайно. Хотя вряд ли М.Ч. целил именно в него. Чтобы перестрелка завязалась наверняка, нужно было слегка поцарапать одного из хайкинских амбалов — уж за ними бы не заржавело! Да и потом, попасть в Штура было проблематично, он, видимо, увидел М.Ч. с винтовкой, поэтому и руками замахал, как мельница.

Ладно, это опять ничего не дает. Если мне отводилась вспомогательная роль, значит, можно считать, что угроза практически рассеялась, ЕМУ придется поискать другого стрелочника. А если нет? Если я все-таки был основной мишенью? У Дудинцева завелся предатель, который выследил Милявского, несмотря на весь его маскарад. Он не знал в точности, что Милявский сообщил мне. Не знал. Потому что его информация представляет опасность исключительно для Хайкина, который в этом деле сам — пострадавшая сторона. То есть меня хотели убить на всякий случай?!

Стоп! А если Хайкин не организовывал убийства Тарасенкова? Или не совсем так. Экс-генерал не мог обходиться без зама, слишком занятой человек, глава теннисной федерации, самому всюду не поспеть. Этот ЗАМ продал Хайкину шефа, но не всю организацию. Хайкин тем более не мог руководить ею без него — кто-то же должен вникать в детали производства всяких роботов-киллеров, „жучков“ и прочих штучек-дрючек. Наш ЗАМ организовывает убийство Тарасенкова, занимает его место, скорее всего, еще и получает за это от Хайкина солидный гонорар, а может, и кредит на „развитие производства“ и потом, естественно, желает устранить и самого Хайкина, как нежелательного свидетеля. Или потому, что не хочет делиться с ним прибылью, или и то и другое сразу. Кто-то ведь надоумил Муху и Ратникова дать показания против Тарасенкова и М.Ч. Видимо, он понимал, что рано или поздно специалисты распотрошат их компьютеры и докопаются и до чертежей, и до сведений про Хайкина. Поэтому он заранее сообщил нам о существовании структуры, возглавляемой Тарасенковым, а затем, имея в запасе некоторое время, подготовил устранение всех, кто, по нашим сведениям, к ней принадлежал. Если бы все получилось, как ОН задумал, вышло бы просто гениально! Концы обрублены, следствие пребывает в уверенности, что все пауки в банке перегрызлись, преступная организация самоликвидировалась, обвинение предъявлять некому — кругом одни покойники. Дело раскрыто и прекращено, в суд передавать ничего не надо, просто праздник какой-то!»

Денис с сожалением опрокинул в рот последние капли уже совсем остывшего чая. Постоял несколько секунд у окна. Во рту моментально пересохло — слишком крепким был чай, но снова разводить канитель с заваркой не было сил, мысли высыпались из переполненной головы, как у студента, одолевшего предмет в одну ночь накануне экзамена.

«Все вполне правдоподобно, но беззубо как-то. Что-то отсюда должно следовать. Что?! Зачем ЕМУ убирать меня? Я не знаю ничего сверх того, что знают Дудинцев, его подчиненные или Милявский. Или все-таки знаю, черт его подери?! Интересно, Милявский сообщил Дудинцеву о том, что он раскопал с помощью Макса? Неужели Дудинцев?!! Бред какой-то! Хотя что, собственно, мне про него известно? Нет, так дело не пойдет, так можно кого угодно заподозрить, хоть старичка Штура».

Денис потер виски, из последних сил собирая мысли в кулак.

«На мне замыкаются дела об убийстве частного детектива Шапиро, — оно стопроцентно на совести М.Ч., хотя официальное следствие пока эту версию не очень-то жалует, — и о незаконном вторжении в частную жизнь — как минимум! — господина Минчева, по которому никакого официального следствия не ведется вообще. Значит, ОН в этих делах засветился. Зачем ему было убирать Шапиро? Чтобы раньше времени не вывел на меня М.Ч.?! Вот тут и нужно порыть землю носом! И обязательно предупредить Милявского. Раз пошла такая пьянка, раз кто-то решил за мной поохотиться — он следующий на очереди».

Денис Грязнов. 3 июля

Утром, без четверти восемь, Денис был возле Таганской межрайонной прокуратуры и перехватил следователя Пучкова, ведущего дело об убийстве частного детектива Шапиро, у входа тепленьким, с сигаретой в зубах.

— Будет твоя Минчева сидеть 72 часа, — с ходу выпалил следователь.

Денис согласно кивнул и поддакнул:

— Й-й-я сказал!

— Нет, это я сказал. А дальше — посмотрим.

Сигарета у следователя дотлела, и Денис тут же протянул ему новую: умчится, чего доброго, потом можно целый день ждать аудиенции. Следователь брезгливо взял сигарету, сморщился, как бледная поганка, но все-таки закурил снова.

— Есть перспективный подозреваемый по вашему делу. Во-первых…

— Я сказал, 72 часа! — отрезал следователь.

Но Денис продолжал, не обращая внимания:

— Во-первых, покойник — погиб вчера при неудачном покушении на депутата Госдумы Хайкина и следователя Мосгорпрокуратуры Штура, читали сводку по городу? — Следователь, затягиваясь, нетерпеливо махнул рукой: продолжай, мол, пока я добрый. — Во-вторых, замешан в деле об убийстве председателя теннисной федерации Тарасенкова, которое ведет все тот же Штур. В-третьих, изобличен показаниями свидетелей в деле о незаконном прослушивании пейджинговых сообщений, которым занимается подразделение «Р» при МВД, конкретно замначальника подразделения подполковник Дудинцев. Могу вас с ним познакомить.

— Н-да? — Следователь демонстративно посмотрел на часы, но остался стоять на месте.

«Понял, понял. Конкретные предложения тебе подавай! Разжуй и положи в рот. Как будто и так не ясно: вместо тупиковой версии — схватили первого, кто под руку подвернулся, предлагают гениального подозреваемого, с которым дело сразу же передадут в городскую прокуратуру. К тому же он и есть реальный убийца, но это как бы между прочим…»

— Предлагаю следующее: Шапиро с нашим подозреваемым связывался по электронной почте. Дома у него компьютера нет, значит, он, скорее всего, зашел в какое-нибудь Интернет-кафе, купил десять — пятнадцать минут времени в сети, зарегистрировал бесплатный почтовый ящик, отправил сообщение, а пароль и имя входа занес в записную книжку, которую вы сейчас проверяете.

— Угу. Должен проверять. И не я, а опер. — Он помялся. — Ладно, пойдем.

По тому, с каким непроницаемым видом следователь листал дело, Денис понял, что он им не занимался, в лучшем случае допросил пару раз (хорошо, если пару) Ольгу и занялся другими.

— Вот? — Он протянул Денису записную книжку, прикрыв полстраницы, но тут же передумал, отдернул руку и выписал только электронный адрес.

«Тра-та-та, mail.ru, login…»

— Да.

Они зашли в соседний кабинет, где стоял компьютер. Следователь, дыша Денису в ухо, с величайшей подозрительностью наблюдал за его манипуляциями.

— Все в ажуре, — объявил Денис, представив себе при этом, что обычно чувствует Макс. — Он не почистил ни входящие, ни отправленные. Вот, отослал три сообщения «Биттлз» и получил три ответа. В последнем оговорено место встречи. Предмет совместного интереса, как вы видите: «…детали муниципального заказа на установку г-ном Минчевым люстр Чижевского в жилищных комплексах, строительство которых финансируется из городского бюджета». «Полагаю, что эти сведения представляют значительно большую ценность, нежели амурные похождения господина Минчева». Все открытым текстом. Ольга Минчева наняла Шапиро проследить, не волочится ли ее благоверный за юбками, а он обнаружил кое-что поинтересней и продал «Биттлз», ну а ей доложил, что муж невинен как младенец.

— Ну и что?

— У «Биттлз» за связи с общественностью отвечал наш подозреваемый, подпольная кличка — Валерий Павлович Кулаков, я вам уже говорил. У подполковника Дудинцева имеются соответствующие свидетельские показания. Денис записал следователю телефон. — И мой вам бесплатный совет: обращайтесь именно к Дудинцеву, к Штуру — только в случае крайней нужды.

— Спасибо за сотрудничество, — ответил следователь тоном, в котором никакого «спасибо» уловить было нельзя, — но Минчева ваша будет сидеть 72 часа. И ни секундой меньше. — Он хищно посмотрел на распечатку электронной переписки Шапиро, которую Денис держал в руках.

Денис протянул бумаги следователю:

— Пожалуйста, я, собственно, все, что меня интересовало, выяснил.

«Правда, на всякий случай отправил копию шапировской корреспонденции к себе в „Глорию“ и его ящик тоже не очистил, вот так-то, господин великий конспиратор. Но самое интересное, господин следователь, не это. Самое интересное — даты и время отправки сообщений. Шапиро связался с „Биттлз“ за день до того, как Ольга, по ее словам, его наняла. Странно, правда? А отвечали „Биттлз“ всякий раз в течение пятнадцати минут. Но М. Ч., по словам Мухи и Ратникова, появлялся у них в конторе буквально на полчаса в день, чтобы разобрать сообщения, пришедшие по электронной почте. Как же это он трижды умудрился подгадать и явиться точно в нужный момент: раз утром, раз в обед и раз вечером? Значит, либо Муха и Ратников поддерживали с ним оперативную связь, либо сами разбирали заказы. Последнее отметаем сразу не подходили они для общения с субъектами типа Шапиро, это было видно по лицам. Никто бы им этого не доверил. Координат М.Ч. они знать не могли по соображениям конспирации, у них она действительно была на высшем уровне. Скорей всего, в случае крайней необходимости слали сообщение на пейджер. Выходит, доступа к электронной почте они действительно не имели — она им без надобности.

Замкнутый круг! М.Ч. с ними вместе регулярно не сидел, это тоже видно было невооруженным глазом: там два рабочих места, две чашки, два потертых стула и так далее. Но электронка приходила в здание на площади Восстания.

То есть помимо „Биттлз“ там сидит еще кто-то в другом помещении!»

…Выйдя из Таганской прокуратуры, Денис позвонил Грязнову-старшему:

— Дядь Слава, есть новые данные по делу об убийстве в Покровском-Глебове.

— Да, наслышан ужо!

— Я не о том, ко вчерашнему инциденту это прямого отношения не имеет. — Он изложил свои соображения по поводу второй конторы на площади Восстания.

— Ну, допустим, — согласился Грязнов без особой радости, — но это все не ко мне, а к Дудинцеву, вы же с ним вроде спелись? Муровцев по делу работает полтора человека и те в оперативном подчинении у Штура. Хотя мне из-за этих благородных покойников большое начальство уже плешь проело.

— Вот поэтому и нужно прочесать замечательный экс-НИИ частым гребнем.

— Ты хочешь, чтобы я от своего имени попросил Дудинцева? Между вами кошка пробежала, что ли?

— Чтоб между нами — так нет. — Денис вкратце пересказал эпопею с визитом Милявского.

— Одним словом, ты предлагаешь мне отобрать у Дудинцева половину лавров, а заодно за ним приглядеть? — подытожил Грязнов-старший. — Так, что ли?

Вопрос был явно риторическим, поэтому Денис промолчал.

— Ладно, только ты там не мелькай!

— Не буду! — пообещал Денис, но Грязнов-старший продолжал ворчать:

— Потом головной боли не оберешься. Какой хоть твой интерес в этом деле?

— Долго объяснять, — уклонился от ответа Денис, не столько потому, что объяснять на самом деле пришлось бы долго, сколько из опасения оказаться неубедительным. Грязнов-старший всегда отличался здоровым скептицизмом. Возьмет еще да и передумает проводить операцию на площади Восстания.

— Нет, ты уж скажи, пожалуйста! Если мне станут потом шею мылить…

— Дядь Слав! — перебил Денис. — В данном конкретном эпизоде моего интереса нет. Исключительно гражданский долг.

— Достойно, — хмыкнул в трубку Грязнов-старший. — Если ты такой радетель за торжество правосудия, посмотри через двадцать минут по ящику видеозапись камеры наблюдения из Покровского-Глебова. Телевизионщики где-то раздобыли копию.

— Вчерашнюю?!

— Нет, еще ту — с роботом-киллером. Давай, короче, смотри. Исключительно для общего развития.

Денис, разумеется, посмотрел. И записал на видео, и позвал Макса просмотреть все еще раз вместе в замедленном повторе.

Макс при первых же кадрах весь напрягся, как кот перед прыжком на антресоль.

— Стой, стой, стой! Медленнее! На самой минимальной скорости. Вообще, дай сюда пульт! — Он принялся комментировать каждый кадр: — О! О! Арбатова. Вышагивает. Телохранитель сзади. С полотенцем и пляжной сумкой. Он у нее по совместительству ломовой рикша. Так, теперь Марков. — Макс перешел на покадровый режим и буквально прилип к экрану, но ничего интересного все равно не разглядел. — Стоят, любезничают, — вздохнул разочарованно, ладно. Камера отворачивается, прокручиваем… Так, Тарасенков с телохранителем-китаезой. Как его?

— Пак. Он не китаец, а кореец.

— Просю просеня! — покривлялся Макс и опять включил покадровый режим. — Так. Разговаривают уже втроем. Ну. Ну! Опять ничего!

Камера совершила еще одно качание. И опять картинка не изменилась: Тарасенков, Марков и Арбатова мирно разговаривают. На следующем витке появилась собака Хайкина, и опять ничего. И в следующий раз то же самое. Потом появляется сам Хайкин.

Наконец в следующий раз началось. Первый выстрел пришелся в Арбатову. Она, сидя на корточках, трепала собаку за ухо, потом резко выпрямилась, и это ее спасло: пуля попала ей в бедро, а за четверть секунды до того на этом самом месте была ее голова. Марков бросается к ней. Телохранитель Маркова следом.

Длинная очередь. Звука, разумеется, нет, но при покадровом просмотре достаточно четко видно, как пули входят в тело. Не так эффектно, как в фильмах Джона Ву, и картинка черно-белая, но разобрать можно.

Маркова с телохранителем наповал, телохранителя Арбатовой — тоже. Собака в ужасе шарахается. Снова длинная очередь. Собака, Тарасенков, Пак. Как в кино, ни на ком живого не остается места. И все. Камера еще несколько раз прошлась туда-сюда, но ничего интересного больше не произошло.

Макс гневно надул щеки и просмотрел снова от начала до конца на нормальной скорости.

— Сразу нужно пленку кому надо показать. Ты все понял?!

— Честно говоря, нет, — признался Денис.

— Ну как же! Смотри! Собака гуляет, автомат молчит, так?

— Так.

— Собака подходит к человеку — для начала к Арбатовой — и начинается стрельба, так?

— Ну так, так.

— Арбатова упала. Теперь рядом с собакой Марков и телохранители автомат палит в них. Наконец собака бросается к Тарасенкову с Паком. Автомат их тоже выкашивает. Но теперь собака убита, поэтому автомат заткнулся.

— Может, патроны расстрелял, — возразил Денис больше для порядку.

— Нет. Не патроны он расстрелял, а собаку. Наводиться стало не на что. Наводил-то компьютер. Распознать образ человека слишком сложно: человек переоделся — и все. По лицу тоже не так просто, во-первых, он же не стоит неподвижно перед объективом анфас, постоянно вертится. А во-вторых, пока программа думает: тот или нет, стрелять или пусть живет, он сто раз успеет уйти. А собака, смотри, русская борзая. Голову могу дать на отсечение: на все это долбаное Покровское-Глебово она одна такая была. Остальные питбули и ротвейлеры. Я тебе сам за неделю, ну ладно, не за неделю — за две, напишу программу, которая отличит бультерьера от русской борзой в любой мыслимой позе. А вообще, даже и писать не надо. Я вспомнил, была недавно презентация, по-моему в Германии. Софт для управления автомобилем, в него, помимо всего прочего, входит распознавание образов: пешеход, ребенок, домашнее животное и так далее. В рекламных целях распространили демо-версию с подробным описанием кода. Вот так вот! Модифицировал по минимуму, автомат в зубы и — полный вперед! Марш-марш, левой!

— Короче говоря, яму рыли на самом деле для Хайкина, — резюмировал Денис, — это ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, какие, мать их, эксперты смотрели видеозапись, а?!

— Да какие угодно! Только не компьютерщики. Это у тебя шеф умный.

Денис принялся названивать дяде, но безрезультатно, сотовый не отвечал. «Поехал на площадь Восстания, — усмехнулся про себя Денис, — лично поприсутствовать, а телефон небось забыл в кабинете. Или специально не захватил, чтоб никто не доставал, и я в первую очередь».

Грязнов-старший через полчаса позвонил сам. По голосу было ясно, что все прошло успешно: нашли еще одну контору, накрыли с поличным.

— Компьютеров много? — поинтересовался первым делом Денис.

— Как на фирме «Ай-Би-Эм».

— А в автомате, из которого расстреляли Тарасенкова и компанию, патроны остались?

— Понятия не имею. А при чем здесь?.. Сейчас. — Было слышно, как он с кем-то переговаривается. — Да, остались. Рожок был не автоматный, а от ручного пулемета, на сорок патронов. Тридцать шесть израсходовано, соответственно, четыре осталось.

— А Милявский там есть, эксперт, такой худой, высокий, в очках, работал с Дудинцевым?

— Да знаю я, кто такой Милявский. Нет его, Дудинцев говорит, заболел.

— Пусть тогда Макс там немного покопается, пока все не увезли, лады?

— Исключительно гражданский долг, говоришь? — язвительно заметил Грязнов-старший.

Денис не поехал, отправил Макса одного: помогать ему копаться в компьютерах — смешно, а отвечать на вопросы дяди и Дудинцева, пока Макс не выяснит все наверняка, не хотелось.

Макс, разумеется, справился, и даже быстрей, чем обещал: не за два-три часа, а за десять минут.

— Я ничего не понимаю, — доложил он, — но электронка для «Биттлз» приходила сюда.

— Можешь объяснить суть без технических подробностей?

— В сети не бывает двух идентичных адресов. Но получается, что здесь и на сервере «Биттлз» они были одинаковыми

— Ничего не путаешь?

— Нет! Я уже сто раз проверил. И когда с Милявским ковырял «биттловский» винт, тоже все трижды перепроверил и записал. Я бы еще понял, если бы здешний почтовик был подключен после того, как «Биттлз» прикрыли. Но они работали одновременно, понимаешь? Но так они работать не могли, они бы перманентно глючили. Все ясно?

— Абсолютно.

Над водохранилищем стлался густой белый туман. Он медленно полз в сторону деревни, окружая залегших в траве омоновцев и справа, и слева низким, но плотным валом. Лунный свет делал его похожим на мерцающее ледяное поле. Денис обернулся и, глядя на эту медленно подползающую белую стену, нетерпеливо пробормотал:

— Еще полчаса, и мы собственной задницы разглядеть не сможем в этом молоке.

— Терпение, — отмахнулся Дудинцев. — Какой смысл штурмовать пустую дачу?

Высоко, над туманом, ночное небо было чистое, без единого облачка. Звезды лениво подмигивали то ли луне, то ли друг другу. А может, и Денису с Дудинцевым, прямо перед которыми, метрах в тридцати, смутно чернели очертания двухэтажного дома с остроконечной крышей. По обе стороны острого конька, как гигантские уши, в разные стороны торчали две спутниковые тарелки. Свет горел только в одном окне второго этажа.

Белая волокнистая пелена неуклонно двигалась к дому. Первые прозрачно-мохнатые клочья уже повисли над желтым, освещенным квадратом травы под окном. Стена сада, за которой залегли сыщики, практически растворилась в этой клубящейся мгле, над головой виднелись только верхушки деревьев.

— Командуй, — потребовал Денис. — Там он, нельзя больше ждать.

— Идут, — прошептал в ответ подполковник, первым заметивший выползавших из сада разведчиков.

— Он один, — шепотом доложил парень в камуфляже. — Футбол смотрит, пиво пьет.

Дудинцев достал рацию и скомандовал:

— Пошли!

Человек двадцать омоновцев одновременно перелетели через забор по всему периметру. И в этот момент в доме что-то надрывно взвизгнуло. Второй этаж, уже плывший над туманом как корабль-призрак, вдруг ощетинился стволами автоматов. Они, как по команде, одновременно открыли огонь трассерами во всех направлениях. Секунд пятнадцать, пока не опустели магазины, стоял жуткий грохот, усиленный метавшимся над водой эхом, а от трассирующих пуль стало светло как днем. Омоновцы вжались в землю ровно в полушаге от «того» света — пули ложились как раз у них за спиной. Автоматы были нацелены на нижнюю часть забора, и, замешкайся бойцы хоть на секунду, Дудинцев недосчитался бы половины приданного подразделения.

О внезапности теперь, конечно, не было и речи. Рассчитывать на то, что Милявский продолжает спокойно смотреть футбол после такой канонады, не приходилось, но Дудинцев скомандовал продолжать.

Да, охотились они здесь именно за Милявским. Денис, к своему стыду, понял все, только когда Макс объяснил нестыковки с электронным почтовым ящиком. Только у Милявского была возможность напичкать винчестер Мухи и Ратникова информацией, которой изначально там не было. Именно Милявский «подарил» Денису версию с Хайкиным — владельцем прослушивающей конторы, именно Милявский «нашел» у Мухи и Ратникова чертеж робота-киллера. Все сошлось.

Дудинцев, которого теперь Денис больше ни в чем не подозревал, выколотил из номинального начальника «второй конторы» на площади Восстания: да, именно Милявский был ее реальным хозяином. И совсем уж не вовремя (мог бы и на пару дней раньше) Демидыч, разглядывавший в лупу свои снимки, сделанные у «Русского бистро», в одном из посетителей тоже опознал Милявского — без очков, в совершенно нелепом наряде, вполоборота к камере, так что лицо без лупы и не разглядишь. Но это был он.

И опять же все сходилось: Милявский, пивший с ними тогда на площади Восстания, мог слышать, как Турецкий просил Дениса последить за Хайкиным. Наверняка именно тогда ему в голову пришла идея убить вице-спикера руками Дениса. И конечно же Милявский не мог знать о том, что Турецкий все перепутал и Демидыч «поведет» Христича. А значит, Милявский совершенно не опасался с Христичем встречаться.

…Четверо бойцов через выбитую дверь и окна первого этажа ворвались в дом. Остальные прикрывали снаружи, прижимаясь к стенам и реагируя на любой подозрительный шорох. Кончились у Милявского «терминаторы» или есть еще в запасе, никто, конечно, не знал.

— Первый докладывает, — захрипело в рации у Дудинцева. — Пусто.

— Пусть чердак и подвал проверят, — сказал Денис.

— Да знают они, не маленькие, — буркнул подполковник, но все-таки распорядился: — Первый — в подвал, Третий — чердак и крыша! — и уже Денису: — Думаешь, он подземный ход прорыл под водохранилищем?

— Тсс!

В совершенно звенящей после недавнего грохота тишине послышался мерный, монотонный гул. Пригнувшись за крыльцом, Денис напряженно вглядывался в мутно-серебристую кашу тумана, не представляя, какая хреновина появится оттуда на этот раз.

— Мать твою! — Дудинцев замер с открытым от удивления ртом.

Две широкие полоски дерна в метре от них разъехались. И прямо из земли всплыла натуральная летающая тарелка — круглая и низкая с бойницами вместо иллюминаторов и двумя мощными прожекторами по бокам. Повисев секунду неподвижно, это железное чудовище рвануло, ломая ворота, к воде. При этом оно еще лениво постреливало в разные стороны. На этот раз — одиночными.

— Ну, мудила! — Дудинцев поднял пистолет и высадил всю обойму вслед удаляющемуся агрегату.

Две секунды ушло на то, чтобы отдать распоряжения остававшимся в доме, еще десять — чтобы добежать до машин. Но когда, ориентируясь на свет прожекторов, они достигли берега, Денис увидел, что «НЛО» уже метров сто отмахало по воде. Милявский уверенно уходил, и ни на каких моторках или скутерах (которых к тому же и не было) им его не догнать.

Очевидно, бронемобиль двигался на воздушной подушке, и хоть и не развивал хорошей скорости, зато обладал абсолютной проходимостью.

Пока Денис соображал, что же теперь делать, Дудинцев уже все решил. Один из омоновцев, повинуясь его жесту, тщательно прицелился на свет и пальнул по удаляющемуся гаду из подствольного гранатомета.

Рвануло конкретно. Прожектора погасли, и послышались один за другим всплески от падающих в воду обломков.

Поскольку после такого салюта в деревне уже, естественно, никто не спал, мгновенно нашлись лодки, весла и даже водолазное снаряжение. Место взрыва четко обозначилось на воде плавающими кусками резины. Нырял Дудинцев сам. Если бы в бронемобиле никого не оказалось, если бы это оказался самоходный очередной робот-киллер, подполковник бы, наверное, растерзал первого попавшегося под руку на мелкие кусочки. Но Милявский был там, и Милявский был мертв.

Денис Грязнов. 5 июля

— Тост! — Турецкий выглянул из окна своего кабинета на Большой Дмитровке. Внутренний двор Генпрокуратуры, по вечерам всегда ярко освещенный, сегодня был темным: меняли светильники. Почему впотьмах одному Богу известно. — Как в тундре, — заметил Турецкий. Вроде бы между прочим заметил, но чувствовался в его словах пафос первопроходца. — Так вот, тост.

— За процветание народов Севера! — предложил Дудинцев, пока Турецкий делал эффектную паузу.

— За чукчей! — поддержал Грязнов-старший. — Чтоб они не мерзли и не болели насморком, как некоторые путешественники. И не выключали кондиционер, когда товарищи загибаются от жары.

Дудинцев пьяно покачал пальцем:

— Не за чукчей, а за нас! Чукчи — это жители Крайнего Севера.

Все, кроме Дениса, были порядком подшофе, он присоединился позже, и к его приходу Турецкий с дядей были уже хороши, а Дудинцев — практически никаким.

Денис задержался, поскольку разговаривал с Ольгой. После того как в квартире Шапиро обнаружили свежие пальчики Молодого Человека, ее, естественно, отпустили. Только вот Денис, увы, ее ничем порадовать не смог. В той, настоящей конторе на площади Восстания был обнаружен полный отчет о наблюдении за Минчевым. Там же была и качественная аудиозапись его самоубийства.

Стало ли Ольге легче от того, что ее муж покончил с собой сам, без посторонней помощи? Во всяком случае, Денис для нее больше сделать ничего не мог.

…- Не перебивать государственного советника юстиции третьего класса! — Турецкий трахнул ладонью по подоконнику. — Тост. За коллег! Поехали.

Денис отхлебнул пива. Он догадывался, какая предстоит оргия — дядя с Турецким кого угодно низведут до положения риз, — поэтому запасся персональным напитком. А Дудинцев не знал, с кем связался, поэтому представлял собой жалкое зрелище.

Опорожнив рюмку, Турецкий театрально поклонился:

— Спасибо вам, дорогие коллеги! Спасибо, что скучное дело про какие-то несчастные потерянные трубы расцветили десятью покойниками. Как мне было без них тоскливо короткими белыми ночами! Спасибо вам за то, что вашими заботами мне в помощники назначили величайшего следователя всех времен и народов — Вениамина Аркадьевича Штура. Я его нежно люблю, хотя и не пользуюсь взаимностью.

— Смени пластинку! — взбунтовался Грязнов-старший.

— А ты не слушай, я Денису рассказываю.

— Ладно. Но если опять начнешь про то, как догадался, куда трубы делись, я тебе больше не налью!

— Тогда сам расскажи, — обиделся Турецкий.

— Легко. Значит, трубы меньшего диаметра заварили внутрь труб большего диаметра. А когда господин Христич узнал, что наш уважаемый Александр Борисович его хитрость раскусил, а не менее уважаемые товарищи раскусили Милявского… Короче, он примчался с повинной. Специально прилетел из Москвы в Ханты-Мансийск. И заявил, что аферу с трубами придумал и пролоббировал Хайкин, а его, бедолагу, втянул угрозами.

— А Хайкина убрать придумал Милявский, — не выдержал Турецкий, представляешь?! Он-де, Милявский, ему говорит: или я разбираюсь с Хайкиным и ты мне за это платишь, или с тобой, и тогда платит Хайкин, выбирай! Нет, ну ты представляешь?! И глаза такие честные-честные. А теперь ты давай хвались про Милявского.

— Завтра, — отмахнулся Денис, — на свежую голову.

— Э-э-э! — в один голос возмутились дядя с Турецким.

— Все, все, уважаю, уважаю! В сжатом виде: жил-был эксперт Милявский, имел доступ к закрытой информации, техническим средствам и возможность влиять на расследование высокотехнологических преступлений. И решил сам же их и совершать. Создал две конторы, обе помещались в здании бывшего НИИ на площади Восстания. Одна занималась электронными «жучками» и соответственно называлась. Другая никак не называлась, присматривала за «жуками», снабжала их заказами и скупала у населения компромат. Конкретно этим руководил Молодой Человек по фамилии Кулаков, фамилия вымышленная.

— Настоящая фамилия — Жмака, — вставил Дудинцев, пытаясь оторвать голову от стола, — бывший научный сотрудник Института стратегического планирования, уволен в 95-м по сокращению штатов.

— Жмака, — повторил Турецкий, морща лоб.

— Если забудешь, я тебе напомню, — пообещал Грязнов-старший. — Давай, Денис, валяй дальше.

— Дальше, насколько я понимаю, Христич не захотел делиться с Хайкиным и заказал его Милявскому. Или его представителю. Милявский соорудил адскую машинку — автомат, управляемый компьютером, который наводился на человека рядом с собакой, у Хайкина была собака редкой породы. Не то чтобы вообще редкой, но в Покровском-Глебове, как выяснилось, других русских борзых не водилось. По мнению компьютерных спецов, такой замысловатый вариант технически оправдан — компьютеру в полевых условиях проще распознать образ конкретной собаки и рядом с ней человеческий контур, чем человеческое лицо. Но собака от Хайкина оторвалась и начала приставать к Тарасенкову с компанией, поэтому робот-киллер расстрелял не того, кого надо. Христич, естественно, предъявил Милявскому претензии. И тут же подразделение «Р» накрыло «жуков», а я выяснил, как потом оказалось, ошибочно, что они имеют отношение к скупке компромата, и вышел на след Жмаки. То есть над конторой Милявского нависла угроза разоблачения. Тогда он придумал великую комбинацию: во-первых, сфабриковал улики, подтверждающие причастность «жуков» к скупке компромата, чтобы вывести из-под удара остальную часть организации. Во-вторых, уговорил арестованных дать ложные показания против погибшего экс-генерала Тарасенкова и назвать его своим шефом, после чего убрал их, организовав взрыв в СИЗО. В-третьих, подбросил мне улики против Хайкина: якобы он перекупил созданную Тарасенковым структуру и уничтожил экс-генерала с помощью его же детища — робота-киллера. В-четвертых, предложил мне от имени Жмаки взятку, потом обстрелял и вызвал на стрелку с Хайкиным. И Хайкина вызвал туда же от моего имени. Хайкину он наговорил, что я от него требую незнамо за что круглую сумму. В-пятых, во время стрелки Жмака должен был выстрелить в кого-то из нас, спровоцировав перестрелку. С расстояния в пять шагов мы бы изрешетили друг друга к чертовой матери. После чего Жмака каким-то хитрым образом самоликвидировался бы.

— Порох был отравлен, — с трудом выговорил Дудинцев, даже не пытаясь поднять голову.

— В итоге заказ Христича был бы выполнен, причем моими руками, а убийца, то есть я, сам бы погиб в перестрелке. В общем, все умерли, организация вроде бы ликвидирована, а Милявский вышел сухим из воды. Но и на этот раз все сорвалось: Жмака попал в Штура, который там прогуливался, перестрелка не состоялась, а ядовитый порох оказался более ядовитым, чем задумано. Вместо того чтобы добить раненых, уехать подальше и окочуриться в укромном месте, Жмака умер через несколько секунд после первого выстрела. Собственно, все. Надо признать, что Милявскому постоянно фатально не везло. И слава Богу, иначе мы не угощались бы сейчас коньяком.

— А кое-кто пивом симулирует!.. — выдавил Дудинцев, сполз на самый угол стола, рискуя рухнуть на пол, и беззастенчиво захрапел.

Оглавление

Борис Соломонович Хайкин. 21 июня

Оперуполномоченный Владимиров. 21 июня

Ольга Минчева. 21 июня

Борис Соломонович Хайкин. 21 июня

Старший советник юстиции Штур. 22 июня

Денис Грязнов. 22 июня

В. А. Штур. 22 июня

Денис Грязнов. 22 июня

В. А. Штур. 22 июня

Денис Грязнов. 23 июня

В. А. Штур. 23 июня

Сева Голованов. 23 июня

Оперуполномоченный Владимиров. 23 июня

Денис Грязнов. 23 июня

Оперуполномоченный Владимиров. 23 июня

Денис Грязнов. 23 июня

В. А. Штур. 23 июня

Денис Грязнов. 24 июня

В. А. Штур. 24 июня

Денис Грязнов. 24 июня

Денис Грязнов. 25 июня

Борис Соломонович Хайкин. 25 июня

Сева Голованов и Николай Щербак. 26 июня

Денис Грязнов. 26 июня

Денис Грязнов. 27 июня

В. А. Штур. 27 июня

Денис Грязнов. 27 июня

В. А. Штур. 27 июня

Денис Грязнов. 27 июня

Демидыч. 27 июня

В. А. Штур. 27 июня

«Зачистка». 28 июня

Денис Грязнов. 29 июня

В. А. Штур. 29 июня

Денис Грязнов. 29 июня

Денис Грязнов. 30 июня

Сева Голованов и Денис Грязнов. 30 июня

В. А. Штур. 30 июня

Денис Грязнов. 1 июля

В. А. Штур. 1 июля

Денис Грязнов. 1 июля

В. А. Штур. 1 июля

Денис Грязнов. 2 июля

В. А. Штур. 2 июля

Денис Грязнов. 2 июля

В. А. Штур. 2 июля

Денис Грязнов. 2 июля

Денис Грязнов. 3 июля

Денис Грязнов. 5 июля