«Импровизация на тему убийства»

Яна Розова Импровизация на тему убийства

Часть первая. Джаз-рок

7 июня, поздний вечер

Даже мертвым Игорь был очень красив. Он полусидел в постели, откинув голову на подушку. Его лицо было совершенно спокойно, только на лбу чернело маленькое пятнышко.

Я глаз не могла оторвать от него, мне даже показалось, что пятнышко это нарисовано. Но оно не было нарисовано. В правой руке Игоря лежал черный, маленький, словно игрушечный, револьвер. Это был уникальный револьвер – реплика семизарядного «cмит-и-вессона» 22-го калибра, произведенного на заводе «Смит-Вессон» в городе Спрингфилд, штат Массачусетс, в 1857 году. Он был будто бы из другого мира – из приключенческих кинофильмов о шпионах или путешественниках девятнадцатого века. И диссонировал с этой комнатой настолько, что я потянулась к его деревянной рукоятке, чтобы избавиться от несоответствия.

«Смит-и-вессон» принадлежал моему мужу, Нику Сухареву.

Опомнившись, я отдернула руку и только тогда заметила на краю постели женское обнаженное тело, лежавшее ничком. Крови на теле видно не было. Приблизившись на полшага вперед, я разглядела пушистые светлые волосы. А сделав еще полшажочка, поняла, что это Кристина Пряничникова. Вся ее одежда, а я тут же узнала черные кожаные брюки с белыми лаковыми вставками, валялась перед кроватью. Кристина, наверное, очень спешила раздеться, если вот так побросала свои вещи, на которые обычно она просто молилась.

Что же, и я раздевалась в этой комнате очень быстро.

Почему-то я не кричала и не плакала. Даже сознавала, что спокойствие мое какое-то ненормальное…

В комнате Игоря я пробыла около пяти минут.

Вернулась в машину, ощущая пустоту во всем теле и ту же самую пустоту в мыслях. Меня колотило, не знаю от чего больше – от холода или от нервов.

7 июня, полночь

Завести машину и ехать домой я не могла. В тот момент я и дышать не могла, не то что вести свой «ниссан».

Машина моя стояла в очень удобном месте – в кармашке напротив соседнего подъезда. Как только села за руль, сразу вспомнила, что в бардачке машины лежит маленькая, в четверть литра, непочатая бутылка коньяка. Ее купила я вчера утром, когда решила объявить мужу, что мы разводимся и я ухожу жить к другому мужчине. То есть к Игорю.

Купить купила, но вытащить из машины забыла. И Ника я угощала из прежних, довольно скудных, запасов. Я достала коньяк из бардачка, открутила крышку и, успев подумать, что пить из горла мне приходится впервые, сделала большой глоток.

Коньяк мне показался горячим, будто я не пила его, а вдыхала горлом спиртовой пар… Закашлявшись, я вытерла рот.

Неожиданно проснулась первая эмоция – удивление – и вскоре приняла форму вопроса: что же произошло в квартире Игоря? А через несколько мгновений и два глотка этот один большой вопрос рассыпался на тысячу маленьких: как Кристина оказалась в постели Игоря? Откуда у Игоря револьвер моего мужа? Зачем Игорь застрелился? Зачем Игорь застрелил Кристину? И самый главный: как мне теперь жить? Но на этот вопрос я не стала даже пытаться искать ответ.

Отхлебнув еще глоток коньяку, сосредоточилась на самом неприятном из своих вопросов – на голом теле Кристины Пряничниковой. Откуда она взялась в комнате Игоря?

8 июня, раннее утро

Меня разбудил мобильный телефон. Сначала я потянулась к сумке, чтобы достать трубку, но потом передумала. Звонил кто-то упорный и настырный – мобильник трещал чуть ли не минуту.

Память возвращалась болезненными рывками. Наконец стало ясно: я сижу в машине возле дома Игоря, а он мертв.

Надо было хоть немного размяться, поэтому я выбралась из машины и только тогда обратила внимание, что у подъезда Игоря собралась небольшая группа: три старушки, седой джентльмен с собакой, двое мальчишек в спортивных штанах и кроссовках и молодой мужчина с вьющимися черными волосами. Этот мужчина что-то говорил остальным, точнее, неохотно отвечал на их вопросы.

Было ясно, что тело Игоря нашли.

Моя машина, скрытая ветвями деревьев, находилась от подъезда метрах в двадцати. Казалось, разглядеть меня непросто, но все-таки я поймала на себе взгляд кудрявого. В его глазах был вопрос, будто он сомневался – узнает меня или нет?

Я вернулась за руль. Возможно, кудрявый – приятель Игоря. Возможно, именно этот парень и нашел тело. У Игоря не было машины, а однажды он сказал, что на работу его возит приятель.

Мне показалось, что кудрявый парень хочет подойти ко мне, а это означало, что надо уезжать.

8 июня, немного позже

Дома я первым делом встала под душ. После душа нашла в сумке сигареты и присела на табуретку в кухне.

Запах сигаретного дыма вызывал легкую тошноту, но это было даже хорошо, потому что никаких других ощущений, доказывающих, что я жива, не наблюдалось.

Где-то далеко, хотя, нет, не далеко, а просто внутри моей сумки, зазвонил телефон. Я не пошевелилась. Телефон смолк, от наступившей тишины заложило уши.

Я не успела затянуться сигаретой, как телефон задребезжал снова. Пришлось достать его. Номер был незнакомый.

– Алло…

– Ну, здравствуйте! – пропищал удивительно противный женский голос. – Я уже в Гродине, в аэропорту, но меня никто не встретил!

– Вы, наверное, ошиблись. Я вас не знаю.

– Нет, я не ошиблась. Это Марго Лэнс.

По мнению дамы, ее имя должно было волшебным образом восстанавливать память. Увы, не сегодня – решила я и отключила связь.

Затянувшись наконец-то сигаретным дымом, я произнесла про себя это имя: Марго Лэнс… И тут память ко мне вернулась!

– Марго! – Она ответила только после шестого гудка. Обиделась? На нее похоже. – Марго, я не знала, что вы приезжаете. Ник не просил меня встретить вас, поэтому простите…

– Так вы заберете меня отсюда? Я устала!

Всю дорогу до аэропорта я пыталась дозвониться Нику. Мне не хотелось с ним говорить, но что было делать с Марго? Моя жизнь потеряла всякий смысл, я не знаю, как мне пережить смерть Игоря, а тут – Марго со своими капризами. Довезу ее до «Джаза», устрою в одном из пяти гостиничных номеров и уеду к себе. Невыносимо видеть людей, невозможно…

Год, а может, и полтора года назад я уже встречала эту женщину в этом аэропорту. По просьбе Ника. Он организовывал очередной джазовый фестиваль в своем ресторанном комплексе «Джаз», замотался вдрызг и попросил меня съездить в аэропорт за Марго Лэнс. Даже зная мой идеальный характер, Ник объяснил, что не стоит обращать внимания на приступы вспыльчивости и хамство джаз-дивы. «Хамство?» – удивилась я. Ник подтвердил. Он сказал, что Марго – это коктейль гения и злодейства, не надо удивляться. И чем ужаснее она ведет себя перед концертом, тем лучше пройдет ее выступление.

В прошлый раз Марго не удивила меня ни единой выходкой и – пожалуйста! – на сцене была вялой, тусклой и рассеянной. Зато в этот раз я могла гарантировать, что зрителей ее выступление не разочарует. Еще до того, как Марго появилась в поле моего зрения, было ясно, что знаменитая джазовая певица пребывает в ярости. В маленьком зале гродинского аэропорта было довольно людно, и все попеременно поворачивали головы только в одну сторону – туда, откуда доносился писклявый голосок, выкрикивающий: «Почему у вас нет носильщиков? Что за дикость? Я же не могу тащить багаж сама!»

Это, конечно, кошмарный штамп, но Марго Лэнс в западной прессе называли русской Эллой Фицджеральд. Лично мне, недалекой в плане музыки блондинке, казалось, что Марго невероятно похожа на Эдит Пиаф. Я имею в виду внешнее сходство. Хрупкая, маленькая, высоколобая, с наивным взглядом детских карих глаз и пышной темной шевелюрой, она обладала волшебным качеством приковывать внимание к своей персоне. Если бы мне предложили угадать ее возраст, я бы даже не стала пробовать. Ее кожа была желтоватой, как пергамент, ровной, гладкой и абсолютно неживой. Казалось, она просто натянута на кости черепа, что убивало всякий намек на миловидность. Зато у Марго совершенно не было морщин, а ведь она ровесница Нику, которому уже перевалило за сорок пять.

В жизни ее голос звучал как скрип ржавых петель, а на сцене она виртуозно демонстрировала какой-то невероятный музыкальный и эмоциональный диапазон. Люди, побывавшие даже на неудачном концерте Марго Лэнс, вроде прошлогоднего гродинского выступления на джаз-фестивале, навсегда запоминали и ее голос, и ее лицо.

Я читала несколько интервью Марго. Первые уроки вокала Маргарита Мащенко брала у Людмилы Витальевны, матери Ника Сухарева. После школы Марго поступила в консерваторию, а после консерватории – уехала за границу. Сначала – в Германию, а затем – в США. Довольно долго ей приходилось выступать в дешевых шоу-программах, и только лет через десять ее, наконец, заметили. Точнее сказать, ее заметил только один человек, но очень важный. Джордж Лэнс, владелец студии звукозаписи, продюсер и по совместительству очень обеспеченный человек. Он открыл талант Марго Лэнс. Только благодаря его поддержке, связям и деньгам звезда взошла на джазовый небосклон.

Несколько лет назад Джордж умер от рака, оставив Марго солидный капитал, который она уже умножила в несколько раз.

В Гродин Марго приезжала по приглашению старого приятеля, то есть Ника Сухарева. Это была чистая благотворительность с ее стороны, о чем она неустанно напоминала всем и каждому. Всем, кроме Ника. Ему одному она говорила, что безумно рада выступать в родном городе.

К своей машине чемоданы Марго я отнесла сама. Джаз-диве совершенно не показалось, что для меня ее баулы тяжеловаты. Она едва поздоровалась со мной, заявив, что ей необходимо поскорее найти место для отдыха. Часовые пояса, я должна понимать…

Сев на заднее сиденье, Марго достала пудреницу и взялась поправлять едва заметный макияж. Выглядела дива очень просто: льняные брючки, трикотажный льняной джемперок, удобная обувь. Все – голубого цвета.

Я решила, что отвезу Марго в гостиницу «Джаза». В прошлый раз она жила у Витальевны, но сейчас я не могла встретиться со свекровью. Она бы почувствовала, что со мной что-то не так, начала бы задавать вопросы. А мне на них не ответить… Потом, все – потом.

– Так вы – Жанна, – пропищала Марго.

Сначала я даже не поняла, ко мне ли она обращается. Может, по телефону говорит?

– Ну?.. – Диве не нравилась моя неотзывчивость.

– Это вы мне?

– Ага.

– Нет, я не Жанна. Я встречала вас в прошлом году.

– Не помню.

Зачем-то я решила разъяснить:

– Жанна – любовница Ника, а я его бывшая жена.

– Понятно, – скрипнули с заднего сиденья. – Высокие отношения. Ну, у Ника вечно с бабами полная каша.

– Полная чаша, – бездумно срифмовала я.

Марго, на удивление, меня не раздражала совершенно.

– И полная чаша тоже. Хотя он не бабник.

– А вы, наверное, с детства его знаете?

– Ага. С детства. Я у его матери вокалом занималась. – Голос Марго немного смягчился. – И Ник был моей первой любовью. Ревнуете?

– Конечно, – легко согласилась я. – Но думаю, Жанна больше бы расстроилась.

– А он вас ради этой Жанны кинул?

– Да.

Наш разговор был похож на игру в пинг-понг. С заднего сиденья – на переднее – и обратно. Без эмоций, без накала.

– Меня, если честно, он тоже бросил. Если бы не бросил – никогда бы не поехала поступать в консерваторию. Ни за что. И если бы сейчас он меня попросил с ним остаться – осталась бы без разговоров. Вы хоть поняли, как вам повезло, что он вас любил?

Я не смогла отбить подачу. Марго выиграла.

8 июня, день

– Странное дело, тридцать лет прошло с тех пор, как у нас с Ником была любовь. Тридцать лет! Даже уже не страшно. И все эти тридцать лет всех своих мужчин я сравниваю только с ним. И ни один не был лучше его. Ни один! Что в нем такое было?.. А что сейчас? Не знаю. В шестнадцать лет он был высоким, худющим, нагловатым пацаном. Самым умным пытался выглядеть. Я так и думала – ха-ха, – что он самый умный! Мы учились в одном классе, я ходила в музыкальную школу, начинала петь. В девятом классе мама отвела меня к Людмиле Витальевне. У нее была какая-то особая техника, из-за ее распевок мой голос так открылся, что стало ясно – мне придется петь всю свою биографию. Мы много занимались, каждый вечер по четыре часа. После занятий Ник провожал меня домой. Хоть он и выпендривался, но на удивление у нас с ним много общего оказалось. Он музыку любил, я – тоже. Он считал себя лучше всех, и я такая была. В то время Ник со своими приятелями организовал рок-группу, а я стала у них вокалисткой, хотя мальчишкам это не очень нравилось. Ну, типа, рок – это только мужской вокал. Нам было по шестнадцать. Ника, как и всех пацанов в этом возрасте, больше всего интересовало, что у девочек под юбками. А я хотела быть самой взрослой и делала вид, будто для меня поцелуйчики и обжимания – ерундовое дело. Он, вроде на спор, поцеловал меня, а я ему ответила. Господи, мы же подростками были, гормоны у нас на самом пике! С первого поцелуя я просто сдурела и уже через пару дней все ему разрешила. Это случилось за пять минут до прихода Витальевны, у нее на рояле. Еле одеться успели. Первый секс, если он для двоих первый, всегда смешной. Но это потом смеешься, через тридцать лет, а тогда – отчего-то очень сильно плачешь. Витальевна мне – ты чего? А я – голова болит. Она меня отпустила. Ник провожать не вышел, он тоже в шоке был. Ой, я даже покраснела! Сто лет это не вспоминала. И зачем сейчас рассказываю… Вам слушать интересно?

– Так себе, – ответила я очень тихо, потому что горло сжимал спазм. Ее история была мне совершенно некстати. В моей жизни было всего двое мужчин – Ник и Игорь. Игорь теперь мертв, а Ник – навсегда потерян.

– Ну и ладно. – Марго скрипуче рассмеялась. – А мне интересно рассказывать. К тому же делать в дороге нечего… Мы с Ником встретились на следующий вечер. После занятий он пошел меня домой провожать, ну, как обычно. Дошли до моего дома, вошли в подъезд. У нас тихий такой подъезд был, одни бабульки там жили. Летом они еще на лавочках сидели, а зимой, как раз как тогда, дома были, каждая у своего телевизора. За всю дорогу мы друг другу ни слова не сказали, а когда вошли в подъезд, Ник мне и говорит: «Прости меня, я поступил как скотина». Он думал, что я обиделась! Глупый такой…

Я грустно улыбнулась. Передо мной Ник тоже извинялся.

– …Смотрит на меня так печально, а я обрадовалась и на шею ему – скок! И там же случился наш второй раз… А потом мы нашли укромное место – на чердаке дома, в котором я жила. Ник сумел ключ к висячему замку подобрать. И тогда наступило дикое счастье! Любовь это была безумная, сумасшествие полное! Больше года это длилось. Для подростков – очень долго. Может, Ник и хотел бы с какой-нибудь другой девчонкой закрутить, но я вцепилась в него когтями и зубами. Только я точно знаю, что он тоже меня любил. Причем с ним это позже произошло, чем со мной. Мы уже долго встречались, началось лето, и я поехала с родителями на море, в Сочи. Вернулась, сразу же ему позвонила, и мы договорились встретиться на чердаке. И он пришел с огромным букетом цветов. Первый раз он мне цветы дарил! А вам дарил?

– Да.

– Он сказал, что соскучился. И после этого стал за мной по-настоящему ухаживать. И очень любил меня слушать. Я для него пела. Только для него. Но именно это нашу любовь и убило. Мое пение. Еще почти год прошел, и мои родители решили меня в консерваторию, в Москву, отправить. Для меня это был ужас. Я хотела остаться с Ником. Но он не мог никуда ехать – боялся мать оставить. Она пить начала тогда. А в марте я забеременела. Мы влипли. Матери я призналась чуть ли не сразу. Я решила так: раз у меня будет ребенок, то от Ника меня никто не оторвет. О том, что мать решит отправить меня на аборт, я даже подумать не могла. Мы с ней поругались, я побежала к Нику домой, все выложила Витальевне. Сам Ник уже знал о ребенке. Витальевна грустно так сказала, что не берется решать такие задачи, ей бы со своей жизнью справится. И вышла. Я смотрю на Ника, а он – плачет! Что ты плачешь? – говорю. Он отвечает, что не хочет, чтобы я аборт делала, это опасно для жизни. Но говорит, надо. Не надо! – кричу я. А он плачет и говорит, что надо, что я талант, каких мало, что нельзя от этого отказываться. И я решила, что он меня предал. Врезала ему по морде и ушла. После аборта мне снова надо было заниматься, и мать меня насильно к Витальевне притащила. Ник из своей комнаты в моем присутствии больше не высовывался. С тех пор меня папа с занятий забирал… а летом я уехала в консерваторию. Вот так все и закончилось. В принципе хорошо закончилось, только рояль жалко.

– А что с роялем?

– Я его сожгла. В мае, перед самым концом учебы, я увидела Ника с одной девочкой. В тот же день пришла к Витальевне, а она с перепою, заниматься не может. Витальевна попросила подождать и вышла в ванную. Я пошла на кухню воды попить, увидела спички. Вернулась в комнату и подожгла рояль. Он был старинный, 1913 года, немецкий. Фирму забыла. Великолепно звучал. И так же великолепно горел. На дым из своей комнаты выскочил Ник. А когда Витальевна появилась, он ей сказал, что поджег рояль, чтобы я больше к ним не ходила.

9 июня, утро

Следующий после встречи Марго день был туманным. Я проснулась около восьми, сварила кофе и долго плакала над чашкой и пачкой сигарет, сидя на балконе.

Ник все не объявлялся. Собравшись с мыслями, мне удалось вспомнить, что он повез Митьку на море, в летний лагерь. Это было довольно длительное мероприятие. Ему надо было добраться до Геленджика, где проживает родная сестра Витальевны, день провести с ней и Митькой, на следующий день определить Митьку в лагерь, снова переночевать у тетки и утром выезжать домой. Получается, приедет он сегодня поздно вечером.

Мне удалось разобраться и с вопросом, почему Марго никто не встретил в аэропорту. Оказывается, Ник пригласил ее приехать десятого, встретить ее должна была Жанна. Но Марго решила, что желает пообщаться с друзьями, и прилетела в Гродин раньше. Телефон Жанны она записала на бумажечке и потеряла, а мой у нее в аппарате сохранился с прошлого приезда. Причем вместо моего имени было введено имя города – Гродин. Марго и решила, что Жанна и я – одно и то же.

В двенадцать позвонила Марго. Она желала съездить к Витальевне и еще в пару мест. Можно было бы и отказать диве, но я не стала этого делать. Мне надо было чем-то заниматься, чтобы не выть круглые сутки.

У Марго было мерзкое настроение. Ей не нравились туман, гродинские дороги, мое молчание, отсутствие в магазинах привычных для нее продуктов. Она шипела, ругалась и бубнила под нос все время, пока находилась в машине.

Я отвезла ее к моей свекрови, но подниматься в квартиру не стала. Более того, попросила Марго не говорить Витальевне, что это я ее привезла. Потом мы снова поехали по магазинам, а к половине четвертого Марго объявила, что она смертельно устала и хочет баиньки. Я отвезла ее в гостиницу и отправилась обедать в «Центральный».

Можно было бы просто купить сосиску в тесте и съесть ее в машине, но я не хотела оставаться одна. Кроме того, надо было сделать доброе дело: рассказать Сидорычу о приезде его дочери. Они не общались уже много лет. Дочь на что-то была обижена, отец делал вид, будто ее обида для него ничего не значит.

«Центральный» был пафосным заведением: колонны, лепнина, люстры, белые скатерти, официантки в черных платьях с крахмальными передниками.

В этом месте я, одетая в джинсы и ветровку, смотрелась странно. Зато как волшебно стали меня обслуживать, когда к моему столику присел хозяин ресторана Вадим Сидорович Мащенко, старший друг и наставник моего мужа. Думаю, что Сидорыч питал к Сухареву чувства скорее отеческие, нежели дружеские. После смерти своего друга – Саши Сухарева – он старался заботиться о его вдове и сыне.

С деланной небрежностью я упомянула о Марго Лэнс, о ее визите к Витальевне и общем состоянии духа. Сидорыч – железный отец – не менее делано сказал: «Понятно», ограничив тем самым рамки разговора.

– Как твой муж? – спросил Сидорыч, видимо решив перевести разговор в более приятное для себя русло.

– Нормально, повез Митьку в летний лагерь.

– Как его головные боли?

– По-прежнему.

– Вот же бедняга, – посочувствовал он. Головные боли Ника стали притчей во языцех. – Надо бы ему обследоваться. Вот же сволочь, так избить человека!

– Кто сволочь? Это ведь последствия аварии.

Ник перевернулся на машине, его нашел Пряник, Андрей Пряничников, и с тех пор они дружат.

Сидорыч удивленно поднял брови:

– Нет, авария случилась лет десять назад, а у Ника головные боли еще до этого были. Он что же, не говорил тебе? Эх, Ник, наверное, скрывал от тебя это, а я, старый болван, проболтался!

– Но кто его избил? Конкуренты?

Это я так пошутила. Основным конкурентом «Джаза» был «Центральный». Ник и Сидорыч частенько подкалывали друг друга на эту тему.

– Раз я уже проболтался… Он гордый, ни за что не признается, что кто-то его отделал. Ну, если что, скажешь Нику, что я растрезвонил… Там такая была история: Ника жестко шантажировали после смерти его жены. Я всего не знаю, знаю только, что один парень решил на той истории нажиться. Ник ни в чем виноват не был, платить, само собой, отказался, и тогда его сильно избили и пообещали расправиться с Митькой. После этого он согласился платить. Я тогда денег ему и занял.

Я не стала признаваться другу моего мужа, что узнала подробности смерти Оксаны Сухаревой всего три дня назад. Проклятая история! Она принесла много неприятностей, в том числе и мне лично. В некоторой степени именно из-за смерти Оксаны Ник бросил меня несколько лет назад.

– Кто-то решил, что Ник убил свою жену?

Сидорыч усмехнулся:

– Да нет! Я же говорю, его шантажировать особо нечем было. Хотя я бы его жену убил. С удовольствием.

Если бы я попросила Сидорыча переменить тему разговора, мне пришлось бы объясняться, а на это сил не было. К тому же Сидорычу, похоже, было совершенно нечем занять себя. Он поудобнее устроился на венском стуле, велел девушке в передничке подать бутылку сухого красного вина и завел разговор, который был мне как мертвому припарка.

Сидорыч рассказал, что Оксана работала в фирме Ника бухгалтером. Фирма называлась «Сухаревские булочки», что вначале всех весьма забавляло. Друзья советовали Нику свою черствую фамилию держать от сдобы подальше. Тем не менее пекарни и хлебные ларьки Сухарева процветали.

От себя замечу, что и сама помню повальный бум на выпечку Сухарева. Каждое утро, в восемь часов утра по московскому времени, к двенадцати торговым точкам, украшенным фирменным логотипом «Сухаревские булочки», подъезжал нарядный пикап, откуда выгружались поддоны с загорелыми в печи хлебобулочными изделиями. И в восемь ноль-ноль у каждого «сухаревского» ларька около десятка обожателей утреннего чая с ватрушкой ожидали свежего хлеба. Следом за ними подходили и другие. К вечеру на поддонах оставались только сладкие крошки, которые добрые продавщицы высыпали воробьям…

Прибыль от этого сдобного бизнеса росла как на дрожжах. Оксане, бедняжке, приходилось по ночам сидеть, чтобы подсчитывать доходы. Шеф, само собой, результатами подсчетов живо интересовался. Интерес его распространился и на счетчицу.

Сидорыч припоминал, что она была хорошенькой девушкой, уверенной в себе и отлично понимавшей, что ей будет за связь с неженатым шефом. Через три месяца свиданий Оксана вошла в кабинет Сухарева с просьбой отпустить ее завтра на целый день, потому что ей надо на аборт. Сухарев, правильно расставивший точки над «i», оторопел и ответил, что спешить не надо, а ситуация требует осмысления. Оксана между тем не увидела его стоящим перед ней на колене с бриллиантовым обручальным кольцом в руке. Поэтому на следующий день Ник познакомился с Зюзей. Точнее, Зинаидой Петровной, которая получит свое прозвище из уст внука уже через полтора года. Будущая теща и кошмар моей жизни всегда профессионально играла на публику. Она закатила такой прилюдный скандал, что из офиса сбежали даже охранники. Честно говоря, Нику стоило уже тогда подумать о своей будущей семейной жизни.

Дальше о жизни четы Сухаревых я узнала следующее. Когда Митьке исполнилось года три, Оксана стала вести образ жизни прямо-таки светский. Для Митьки завели няню.

Учитывая, что «Центральный» в конце девяностых был самым популярным местом отдыха для обеспеченных граждан города Гродина, Сидорыч наблюдал за жизнью жены своего младшего друга воочию. Он видел, с кем приезжала Оксана, с кем уезжала и как себя вела. И наблюдения убеждали владельца ресторана в том, что семейная жизнь Ника Сухарева не задалась.

– Только представь, – восклицал Сидорыч, – у них тут компания: первая проститутка Гродина Светка Гурина, заслуженная шлюха всей области Марьяна, еще штуки три таких же и – Оксана Сухарева! Мужики к их столику так и липли. Часиков за двенадцать они отчаливают по очереди, каждая со своим кавалером. А на следующий день рассказывают друг другу, что у них с этими кавалерами было да что они за это получили. Я как-то Оксанке и говорю: ты бы лучше пошла домой да мужу борщ сварила, чем сидеть тут со всякими… А она так кокетливо: ой, ну мы тут с девочками просто сидим, ничего плохого не делаем. Дескать, что муж? Муж работает круглые сутки, его нет никогда, так что же ей, дома сидеть? Мне это противно было, и тогда я грех на душу взял: специально поехал к Нику, в его офис, и рассказал ему о подвигах жены.

– А он что? – довольно рассеянно поинтересовалась я. Поступок Сидорыча мне не показался слишком чудовищным.

– Он… ты же знаешь его, он лишнего не скажет. Особенно если дело его чувств касается. Но не только я ему о поведении жены рассказывал, были и еще правдолюбы. Ник молчал, но я знаю, что сильно его слава жены раздражала. Ты еще вина хочешь?

10 июня, позднее утро

– Я ничего не понимаю, – повторял Пряник каждые пять минут.

С того момента, как я нашла мертвого Игоря, прошло больше двух суток.

За окном расцветал солнечный июньский денек, пели птицы, веселый ветерок трепал ветви каштанов, а мы с Андреем Пряничниковым сидели раздавленные и озадаченные в его кабинете, расположенном на третьем этаже развлекательного центра «Джаз».

Андрей вздыхал, тер покрасневшие глаза, обреченно ронял руки. Сидел на крае стула, потом подскакивал, будто вспоминал нечто очень важное, то, что нужно сделать сию секунду, и снова падал в свое кресло. Он искренне страдал.

«Он искренне страдал, даже если сам застрелил свою жену и моего любовника», – поправила я себя.

…Пряник был управляющим ночным клубом «Драйв», который располагался в цокольном этаже «Джаза». Юридически клубом владел Ник, но заниматься им он не желал. Даже не вмешивался в дела Пряника, хотя весь город знал, что в «Драйве» всегда можно прикупить волшебных таблеточек и познакомиться с девушками, готовыми на любые услуги за определенную плату.

Думаю, Пряник позволял твориться в своем клубе таким делам, ибо имел от них свой гешефт.

Игорь Ермолов, кстати говоря, был системным администратором в «Джазе». Это я устроила на работу к своему мужу своего любовника. Звучит все это крайне цинично, только в действительности все не так, как на самом деле. Мы с Ником были уже чужими друг другу людьми. Согласно очередному договору из серии наших договоров с мужем, я была лишь гувернанткой Митьки Сухарева, а он был мне работодателем. Срок договора должен был истечь через пару лет, как только Митька поступит в вуз.

Но я не о том. Игорь и Пряник тоже были знакомы, так как в ведении системного администратора «Джаза» находились и компьютеры в бухгалтерии «Драйва». Само собой, Андрей Пряничников о моих отношениях с Ермоловым и не подозревал.

К Прянику я приехала под благовидным предлогом выразить соболезнования по поводу смерти его жены. Я и вправду выразила соболезнования, и довольно искренне, – Кристину я хорошо знала и даже в какой-то мере дружила с ней.

Но истинные причины моего визита таились в другом. До сегодняшнего утра я как-то мало и плохо соображала. Игоря больше нет, а почему – не так уж и важно. Все изменилось вчера, часов около трех ночи: ощутив страшную жажду, я поплелась на кухню. Налила в стакан воды и вдруг, без всякой связи с жаждой и водой, поняла: Игорь не мог покончить с собой.

Такой вывод привел к другому простейшему умозаключению, осознание которого просто потрясало: если он не убил себя сам, значит, его убили.

В квартире Игоря до моего прихода побывал кто-то третий. То есть если считать Кристину, то кто-то четвертый. Он пришел, выстрелил в одного, в другого, вложил револьвер в руку Игоря и ушел. Этот человек хотел, чтобы подумали, будто Игорь совершил убийство и самоубийство. Почти хитро, если рассчитывать на тех, кто не знал Игоря так, как я.

Кто сделал это? Мне казалось, что если я хорошенько подумаю, то догадаюсь. Я была ближе всех к нему в последний год его жизни. Я любила его, я чувствовала его, понимала и ощущала каждый его взгляд, каждое настроение.

Ничто в его жизни даже не намекало на возможность каких-либо происшествий. Мы были счастливы. Я ехала к любимому человеку, чтобы мы начали жить вместе. И вдруг я вижу в доме Игоря двоих неожиданных гостий – Кристину и смерть. Уж не Кристина ли привела смерть с собой?

Припомнилась мне и одна история, случившаяся всего неделю назад. У Игоря была двоюродная сестра-подросток, девочка разболтанная и избалованная, большая любительница танцполов и вечеринок в клубах. Она много раз влипала в разные неприятные истории, а недавно Игорь обнаружил ее с приятельницами в туалете «Драйва». Искать девчонку в таких местах было не впервой. И не впервой Игорь находил свою юную родственницу обколотой, обкуренной, с карманами полными каких-то таблеток. Но на этот раз он не только отправил девчонок по домам, но и не поленился подняться в кабинет к Прянику и врезать ему в челюсть за все хорошее, что творится в «Драйве».

Не могу даже представить, как могло бы так случиться, но (чисто теоретически!) присутствие раздетой жены в квартире парня, который недавно оставил здоровенный болючий фингал на вашем лице, может и взбесить. Прянику проще, чем кому бы то другому, было взять револьвер у Ника – они приятели. Ну, просто попросил побаловаться, пострелять в тире. Внешне все сходилось.

Я не знала, как выяснить правду, но с первого взгляда становилось ясно, что Пряник находится в глубоком шоке от неожиданного и кошмарного по своей силе удара. Он был сбит с ног горем и шокирован обстоятельствами смерти Кристины.

Галстук Пряника валялся на полу – видимо, он сорвал его с шеи. Костюм был измят, а от Андрея доносился легкий, но стойкий запах немытого тела.

Сбивчиво и сумбурно он рассказал мне, что следователь позвонил ему ранним утром восьмого числа и сообщил о смерти Кристины Пряничниковой. Пряник сам приехал в отделение милиции прямо из клуба, потом отправился в морг опознавать тело жены. В морге он рухнул в обморок. Потом его долго, очень долго допрашивали. После этого целые сутки он – как и я! – пытался понять, что случилось и как теперь жить дальше. Сейчас Андрей был на грани нервного срыва.

Вообще-то он был крепкий мужик, широкий в плечах, с толстой шеей, по-своему, брутально симпатичный, если вам импонирует тип братка.

– И я понять не могу – что же случилось на самом деле. Следователь сказал, что есть две версии. Первая – двойное самоубийство. – Последние два слова Пряник произнес почти по слогам. Ему были непонятны оба этих слова по отдельности, а в словосочетании – тем более. – Вроде бы Кристина и этот сивый козел…

«Застрелились», – закончила я его фразу мысленно.

Пряник опять заговорил:

– Я ничего не понимаю, не понимаю… Следователь меня еще и пугать начал. Говорит, что я – тоже под подозрением! И вроде целых две у меня было причины: я ревновал Кристину, и этот парень, он же у нас работал, узнал, что у меня в клубе наркотиками торгуют. Его сестра обкурилась, а я, типа, виноват. И мне следователь заявил: вы боялись, что Ермолов обратится в наркоконтроль. Но я ж ему не объясню, что наркоконтроля мне бояться нечего. Я с ихним шефом, Колбовицким Антоном Васильевичем, каждую субботу в нашей сауне откисаю. Чего ж мне Ермолова убивать? Да захотел бы убить – еще тогда, когда он мне в рыло въехал, позвал бы своих пацанов. Они б его вывезли за город…

Тут Пряник вспомнил, с кем разговаривает, и примолк. Хлюпнув носом, он вдруг сказал:

– Вот с тобой бы такого никогда не случилось. Как же Нику повезло, что он нашел такую порядочную женщину…

– Андрей, а как они с собой покончили? – перебила я его излияния. Со мной-то как раз все и произошло! Но важнее другое – как «смит-и-вессон» Ника попал к Игорю.

– Тут тоже ничего не понятно, – грустно сказал Андрей. – Они застрелились из револьвера Ника. Я ему подарил этот револьвер. Ник его прятал от Митьки и старался лишний раз не показывать никому.

– И ты следователю о револьвере ничего не рассказал?

– Нет, зачем? – Глаза у Пряника были черные и плоские. В них читалась неприкрытая обида на судьбу. – Ты же не думаешь, что Ник дал Ермолову свой револьвер или сам пришел их застрелить?

– А Кристина о револьвере Ника знала?

– Да, она ж мне и посоветовала сделать Нику такой подарок. Она любила всякие такие игрушки… Драйв, риск. Ох! И как я мог ее в тот вечер из дома выпустить! Мы поругались, и она уехала. Но не на своей машине, ее машина и сейчас у подъезда стоит. Смотрю – и плакать хочется! Наверное, он за ней приехал.

– У Игоря не было машины…

Я ляпнула это нечаянно, но Пряник ничего не заметил. Он тупо посмотрел на меня и закрыл лицо ладонями. Здесь мне больше делать было нечего.

10 июня, день

После разговора с Пряником я не могла отделаться от мыслей о Кристине.

С самого начала я и в голову не брала, что Пряничникова могла оказаться в доме Игоря не случайно. Да ее могли просто притащить в его квартиру, уже убитую, к примеру. Между ними ничего не было и не могло быть. Поэтому и оставалась загадка: как голая Кристина попала в квартиру Игоря?

Андрей Пряничников женился на Кристине восемь лет назад. Они познакомились в одном из ночных клубов Гродина. «Драйва», как и всего «Джаза», еще не существовало. Андрей увез ее к себе на ночь, и с той же ночи она у него и осталась. Поженились они чуть ли не через неделю. У Андрея всегда было много женщин, но, встретив Кристину, он успокоился. Мне Пряник интимно рассказывал, что его жена – самая красивая и самая сексуальная женщина из всех, которые у него когда-либо были. Он любил грудастых блондинок, Кристина была блондинкой с выдающимся бюстом. Он избегал женщин выше его ростом, Кристина едва доставала ему до плеча. Ему нравились девушки строптивые и непокорные, ну а в этом Кристине вообще равных не было!

Семейная жизнь четы Пряничниковых не была безоблачной. Могу даже признать: они были самой темпераментной парой, которую я когда-либо видела. Скандал мог разгореться из-за цвета ногтей Кристинки, из-за мелодии звонка на мобильнике Пряника, из-за любого взгляда, брошенного Кристиной на любого мужчину в окружающем пространстве…

Поражало, что они никогда не мирились. Поорут-поорут – и снова улыбаются друг другу. Кристина – широко, демонстрируя отбеленные у стоматолога, но чуть кривоватые зубы, Пряник – не разжимая губ, изображая доброго крокодила. Кристина показывала мне синяки от кулаков мужа и тут же красные пятнышки, именуемые в просторечии засосами, от его же поцелуев.

Хотите знать, почему они ссорились? Кристина гуляла напропалую. Мужчины, мальчики, парни, старикашки… Любой годился.

Внешне Кристина была очень яркой: стройная блондинка с пухлыми губами и огромными миндалевидными карими глазами. Ума и образования она не нажила, но способна была вразумительно поддержать разговор на любую тему, будь то цены на нефть или новая выходка Бритни Спирс. Умела промолчать, если совсем не понимала, о чем речь. Легко знакомилась, легко прощалась. Была крайне категорична, а точку зрения меняла в одну секунду. Вчера она любила суши, а сегодня – терпеть не могла. Сегодня Пряник был хороший, а завтра – плохой. Утром она познакомилась с Мужчиной всей ее жизни, а к обеду – он ничтожество и урод.

Мы с ней были абсолютно разные, но последние годы общались постоянно. Моя жизнь в мире мужа не была ни слишком хорошей, ни слишком плохой. Самое печальное, что со мной случилось за это время, – я растеряла всех своих близких. Если с мамой мои отношения и раньше не были слишком теплыми, то теперь мы говорили с ней только на одну тему: чем я могу ей помочь и сколько это будет мне стоить.

Сестры в число милых сердцу друзей никогда и не входили. Слишком большая разница в возрасте, слишком разное отношение ко мне и к ним со стороны родителей. Сейчас Марина и Лена были студентками. Мое замужество они приняли весело и равнодушно. Им нравилось, что теперь я приезжаю к ним на красивой машине, покупаю тряпки, дарю шикарные, вроде ноутбуков или парфюмерных наборов, подарки. Еще их интересовало, могу ли я организовывать бесплатный отдых в ночном клубе «Драйв» для них и их многочисленной компании. Я могла.

Подруги сразу же разделились на тех, кто в голос заявил, что я вышла замуж за деньги, и тех, кто этот несомненный факт старался использовать. Вторые доставали звонками, пытаясь занять денег или устроить на работу в «Джаз» кого-нибудь из своих. Первые прервали общение, либо никак не объясняя этого, либо комментируя, что я стала «не такая».

Однажды я даже услышала такое: «Деньги тебе не идут». Вроде как не к лицу и не смогу я ими распорядиться по уму. Надо признать, что мнение это было не слишком ошибочным.

У меня оставалась только Кристина. Она относилась ко мне дружелюбно и немного покровительственно. Я была для нее Золушкой на балу, наивной и не посвященной в мир модных соблазнов. Иногда я оставляла Митьку в покое, и тогда мы с Кристиной отправлялись по магазинам, в кафе, просто погулять. По-своему это было неплохо и весело…

Портили наши приятные отношения только ее закидоны. Из-за этих закидонов мы ссорились постоянно.

К примеру, ее воровство. Пряник, помимо того что заведовал клубом, который принадлежал Нику Сухареву, был владельцем супермаркета. Супермаркетом он занимался мало, ему было скучно. Зато в его магазин с удовольствием ходила мадам Пряник. Кристина развлекалась тем, что воровала в этом супермаркете всякую мелочь. Сотрудники, в том числе и охранники, в магазине менялись достаточно часто, так что запомнить ее, чтобы больше не пускать, было некому. Кроме того, воровка чудесно знала, куда именно направлены камеры наблюдения в торговом зале. Она приезжала на своей очередной красивой новой тачке, входила в магазин и тырила (это ее собственное выражение), распихивая жвачки, конфеты и прочую мелочь по карманам своей дорогой дубленки. Ей плевать было на то, что продавцы и администраторы зала несут материальную ответственность за товар.

Любила Пряничникова развлекаться и другими способами. Однажды она угнала машину своего очередного бойфренда. Парочка веселилась в конкурирующих «Джазу» заведениях, выпила предостаточно, и Кристине понадобилось в туалет. По дороге она прихватила ключи от «вольво» своего приятеля и прямо из туалета уехала кататься. Зачем ей это понадобилось – осталось неизвестным. Пьяна Пряничникова была в стельку, поэтому докатилась она только до третьего перекрестка, где и въехала в зад остановившемуся на красный свет джипу.

Потом были разборки: с бойфрендом – по поводу разбитой «вольво», с владельцем джипа – из-за случившегося с джипом, ну и, сами понимаете, с Пряником. Любовница Сухарева, адвокат, защищала Кристину в суде. В итоге Пряничникову на год лишили прав, дали такой же срок условного наказания, а ее благоверный заплатил за ремонт и «вольво», и джипа.

Она рассказывала мне о своих приключениях восторженно, будто девчонка, которая не понимает, что творит. Видите ли, ее это заводило. Адреналин, если вы знаете, о чем я…

Как бывшая учительница, я просто не могла заткнуться и не начать воспитывать объект. Я говорила ей, что так нельзя, это нехорошо. Упреков Кристина не выносила, моментально превращалась в злобную стерву. В ответ она начинала говорить мне гадости, называя училкой, занудой, тряпкой и фригидной по жизни забубенной козой. Обычно к этому моменту я уже стояла в дверях. Моя мама всегда говорила, что отвечать на грубость грубостью – значит опускаться до уровня собеседника. Поступая так, как учила мама, я, собственно, подтверждала свое занудство. На самом деле Кристина была просто ребенком, которого уже не перевоспитать.

Спустя пару дней она звонила мне, говорила, что она плохая и просит прощения. Я легко прощала ее.

Кристинино легкомыслие было настолько заразительно, что я даже нуждалась в ней. Пусть вынужденно, но я почти полюбила Кристину, как любят людей, которые постоянно и неуклонно втягивают вас в свои проблемы, а все их проблемы, по вашему разумению, чистый цирк. Вам нетрудно помогать таким людям, вам приятна их благодарность, вы уже скучаете без регулярного «Ты представляешь?!». К тому же Кристина отвлекала меня от гнетущей тоски моего бессмысленного существования, от склок с Зюзей и забот о Митьке. И от презрительного, всегда презрительного и всезнающего взгляда этого труса Ника.

Но напоследок, всего за пару недель до ее смерти, мы поссорились, и довольно серьезно. А помириться не успели. От этого на душе было особенно тяжело.

Инцидент случился в «Джазе». Мы пили кофе с коньяком, курили и болтали о тряпках и мужиках. Забавно было это признавать, но за столиком ресторана «Джаз» Кристина и я смотрелись естественно – две молодые успешные женщины. Внешне – чуть ли не сестры: стройные блондинки почти одного роста.

Часов около девяти вечера к столику подошел Пряник.

– Привет, блондинки! – Он игриво помахал толстой ручищей, стараясь не поворачиваться к нам правой стороной своего упитанного тела.

– Привет, плейбой! – ответили мы хором, провожая взглядом его коренастую фигуру, удалявшуюся в сторону коридора.

Я заметила увертки Пряничникова и без труда обнаружила их причину: правый глаз Пряника украшал фиолетовый, а значит, достаточно свежий синяк.

Я повернулась к Кристине:

– Что за фингал на морде Пряника?

Кажется, я и без нее знала ответ, просто интересна была официальная версия.

– А я не знаю. Он мне не докладывал, – спокойно ответила Кристинка, любуясь свеженаращенными ногтями. Гель был украшен алыми цветами и искрился золотым песочком. Ей хотелось позлить меня. – Вчера в «Джазе» кое-что произошло. Мальчики притащили «десерт». Знаешь, что это такое?

Она с вызовом смотрела на меня, и я повелась на провокацию:

– Кристина, это же наркотик. Ты не знала? Это опасно, понимаешь?

Кристина хмыкнула:

– А что ты меня поучаешь? Ты такая правильная, хорошая, как я посмотрю!

– Ин, я не поучаю…

Но подруга уже не могла остановиться:

– Да что ты о себе возомнила? Воспитываешь всех, думаешь, ты самая правильная?

– Кристина, при чем тут моя правильность…

– Да никакого права ты не имеешь меня осуждать. На себя посмотри. И вообще, ты тут никто, и Сухареву ты не жена!..

Я обомлела. Мадам Пряник нарушила негласное табу на обсуждение моей семейной жизни. Мне не удалось скрыть от нее, что с самого начала мой брак с Сухаревым был ненастоящим, но она ни разу не позволила себе упомянуть об этом. Я ценила ее тактичность, добавляя в краткий список добродетелей Пряничниковой еще один пунктик.

Не надо было, но я взбесилась.

– Иди к черту, тупая шлюха! – прошипела я, брызгая слюной, и выскочила из ресторана вон.

Эту последнюю, самую глупую ссору я вспоминала с тоской.

11 июня, полдень

Через четыре дня после смерти Игоря я снова стояла в комнате, в которой прошли самые радостные часы моей жизни.

О похоронах я узнала в «Джазе», просто позвонила туда, якобы заказать еду, попала на знакомого администратора Леночку, и она сама мне все рассказала.

Скрывать теперь мне ничего не надо было, поэтому я пришла. Хотела увидеть его еще раз.

Игорь был тут же. В гробу. Чужое, опрокинутое на белой подушке лицо. Это лицо не выражало ничего, а я вспомнила, как смеялся он на остановке в тот летний день, какими теплыми были его губы…

Нестерпимо захотелось кричать. Я подавила спазм в горле и стала пробираться сквозь толпу людей куда-нибудь подальше от безмятежного чужого лица.

Почему-то оказалась на балконе. Там уже стояли, перекуривая, трое парней, видимо его друзья. Они посторонились, пропустив меня к перилам. Один из них, крепенький живчик с густыми каштановыми волосами, так уставился на меня, что, если бы были силы, я бы послала его куда подальше.

Несмотря на его взгляд, а может, и благодаря ему, я почувствовала, как полились слезы. Сами, без разрешения. Это было больно, но приносило облегчение.

– Простите меня… – услышала я голос над плечом. Обернулась и увидела живчика. – Меня зовут Олег, я друг Игоря. Я вас узнал. Вы – та самая девушка, с которой он встречался весь год.

– Вы меня видели? – Я спросила это хриплым шепотом. Голос пропал.

– Нет, только ваше фото на мобильнике. – У парня была забавная манера – убедительности ради поднимать черные густые брови. – Игорь показывал вашу фотографию. И я, кажется, узнал вас утром того дня, когда он погиб. Вы были в его дворе?

Я вспомнила: точно, я тоже видела его у подъезда Игоря. Подумала: надо что-то объяснить, но так и не придумала, что именно. Голос кудрявого звучал у меня над ухом:

– Вам сейчас плохо, я понимаю. Но мне надо вам кое-что рассказать. Вы должны это знать. После всего я вам расскажу…

Голос стих.

Потом было кладбище. Яма. Мать Игоря, похожая на обезумевшую ведьму, с растрепанными волосами и растопыренными пальцами, которыми она пыталась расцарапать крышку гроба из лакированного дерева. Отец Игоря, одетый в иссиня-черный костюм и выглядевший тусклым, бледным и невзрачным в беспощадном свете дневного солнца. Его глаза слезились, хотя он не плакал, а кожа на лице, казалось, резко обвисла.

Влажная земля, засыпавшая яму с гробом. Лужи и комья грязи после ночного дождя.

На поминки мне не было смысла ехать. Я знала Игоря только с одной стороны. С кем я могла вспомнить о том, как он умел любить?

Люди грузились в автобусы, а я пошла к дороге ловить такси. Свою машину я оставила возле дома Игоря. Из-за слез не могла сесть за руль.

Каблуки проваливались в землю. Я устала.

Возле меня остановились серебристые «жигули». Я села в машину, не ожидая особого приглашения. За рулем был тот самый живчик.

– Вы как? – Он кинул на меня один осторожный взгляд, тактично стараясь не быть навязчивым. Машина тронулась. – Я должен вам рассказать кое-что, чтобы вы не мучились. Про то, что он себя убил и ту девушку, я ничего не понял. Не понимаю, представить не могу, почему он это сделал. Тут какая-то загадка. Но я – о другом. Вы же думаете, что Игорь вас обманул… То есть что изменял вам, с другой гулял. Все не так, я сам видел, как все случилось. Та блондинка случайно к нам прилипла. В «Джазе». Это еще за день до всего было. Я ждал Игоря после работы. Она, блондинка эта, сидела за столом в арке, одна. Когда Игорь пришел, она подошла к нам и сразу к Игорю приставать стала. Назойливая девица. Он как-то так даже грубо говорит ей, что мы с другом одни посидеть хотим. Она тогда – ко мне. Странная такая, вроде не замечает, что ей не рады. Мы еще немного посидели и решили уходить. Она – за нами. Под руки пристроилась, вцепилась в него и в меня, и ничего мы сделать не могли. Влезла в машину, едет с нами. Спрашиваю, где вас высадить? А она – я с этим парнем поеду. Мы приехали к Игорю, он меня тоже к себе потащил. Видимо, не знал, что с этой сумасшедшей делать. Она в его квартире пробыла минут пятнадцать. Потом сама ушла. Мы решили, что она наводчица у домушников. Убедилась, что у Игоря взять нечего, – и отстала. Только потом я узнал, что она запасной ключ из квартиры украла. Я не знаю, зачем ей это все понадобилось. Только еще одно заметил. Когда она ушла, я вышел на балкон покурить. Смотрю вниз, а она садится у подъезда в машину. По-моему, это красный «опель» был. В смысле – красный точно, но марку я плохо рассмотрел. Темно было.

До этих слов я не думала ни о чем, просто слушала его, глотая слезы. А потом вдруг вспомнила: красный «опель» был у Жанны Арнаутовой, адвоката и любовницы моего мужа.

Жанна убила Игоря и Кристину? Никакого смысла в этом нет.

Часть вторая. Свинг За год до описываемых событий 

Глава 1

Смерть Игоря завершила самый яркий отрезок моей жизни. После нашей встречи, после этого времени ничего уже не было как прежде.

С Игорем я познакомилась случайно. И – не случайно. Случайно, потому что заранее любовных встреч не искала. А не случайно, потому что как только увидела его – сделала все, чтобы быть с ним рядом.

Вот он: стоит на троллейбусной остановке с двумя друзьями и хохочет во все горло над какой-то их идиотской шуткой. Посмотрите на него! Ему смешно! От смеха у него ослабели колени, смеясь, он запрокидывает породистую голову, и заходящее за козырек остановки солнце целует его в лоб. Потом Игорь выпрямляется, устало мотает головой, утирает пальцами слезы с глаз и… снова начинает смеяться.

Позже я допрашивала Игоря – что так рассмешило его 7 апреля 2007 года, в 17.00 по московскому времени, когда он стоял на троллейбусной остановке «Площадь Менделеева»? Он этого не помнил. Вообще-то он даже не знал, что в тот день случилась наша первая встреча. А откуда бы ему знать?

Я сидела в машине, постукивая пальцами по обтянутой змеиной кожей баранке, и не могла оторвать от него глаз. От Игоря, как я узнала два дня спустя.

Во рту был чуть заметный привкус зубоврачебного кабинета и новые коронки из металлокерамики. На остановке я притормозила, лишь случайно увидев, как смеется этот парень. Мой внутренний сканер, которым я не зря гордилась, определил абсолютно точно: это не похабный гогот тупого жеребца, это не идиотское ржание придурка. Это настоящий, бесшабашный, безудержный смех чистого душой человека. А то, что Игорь впоследствии оказался великолепным любовником, для меня имело намного меньше значения.

Три года я не слышала, как смеются такие люди…

Мы все постепенно научились смеяться так, как делал это мой муж: сдержанно, пряча в глазах презрение и усталость. И не надо думать, будто я не понимала, почему Ник так смеется, откуда у него такое отношение к людям, будто они все выродились, измельчали и не стоят ни доброго слова, ни искреннего смеха. Ник имел все основания для цинизма.

Когда Игорь перестал смеяться, я словно очнулась. Вспомнила о времени, об обязанностях.

Подъехал троллейбус, Игорь простился с приятелями, вскочил на заднюю площадку. Я завела свой «ниссан», чтобы ехать домой. А поехала следом за троллейбусом, похожим на сарай с колесами. Я терпеливо тормозила на каждой остановке, боясь, что он спрыгнет с подножки, а я его упущу.

Понимала ли я, что делала? Кажется, да. Просто захотела того самого счастья, утерянного в десятилетнем возрасте и не вернувшегося в результате аферы с замужеством.

Длинноногий парень (Игорю было тридцать пять, но выглядел он неприлично юным) со светлым ежиком волос вышел на конечной остановке, в спальном панельном районе. Я припарковалась чуть дальше, возле супермаркета самообслуживания, едва не сворачивая шею в ужасе от одной только мысли, что потеряю его. Выскочила из машины, не глядя, кликнула сигнализацией, бросилась в проулок между девятиэтажками, этими скучными, жуткими девятиэтажками, где живут люди, которых Ник зовет плебсом и которым он приписывает разнообразные дешевые пороки, вроде лузганья семечек, инцеста и наследственной тупости.

Игорь вошел в дом номер 51/3 по улице 50 лет ВЛКСМ. Я нырнула следом. В подъезде пахло газом и мочой, а у лифта стоял он. Я подошла и стала рядом, делая вид, будто ожидаю этот громыхающий лифт за исписанными матом дверями… Про мочу я уже упоминала.

Объект наблюдения оказался выше ростом, чем я предполагала. У него был красивый профиль, чуткие нервные ноздри, светлые, будто выгоревшие на солнце брови, смешливые тонкие морщинки в уголках глаз. Волосы, мягкие светлые волосы он стриг очень коротко, отчего обнажалась крепкая, схватившая загар шея. Уставившись на эту шею, я судорожно вздохнула.

В лифт я шагнула первой и тогда в первый раз услышала его голос:

– Вам куда?

Надо было отвечать, но куда мне? В пропасть?

– В пентхаус, – улыбнулась я, премьерно блеснув своей металлокерамикой.

Игорь улыбнулся в ответ и нажал шестой этаж. Я поняла, что он живет на шестом.

На шестом этаже я замешкалась, якобы ища нужную кнопку, но на самом деле высматривая дверь квартиры, в которую вошел Игорь. Дверь была дешевая, крашенный в серый цвет гладкий металл. Он отпер ее своим ключом.

После этого я три недели ходила вокруг Игоря, как акула, которая выбирает место и время атаки, почуяв в морской воде кровь. Завела привычку срываться из дома чуть свет, гнать до конечной шестого троллейбуса, останавливаться за поворотом и ждать появления Игоря. Я провожала его на работу, а вечером повторяла маршрут с конца, провожая его домой. Где он работал – я уже знала, кем он был – тоже. Игорь работал в администрации города, а был он моей мечтой.

С одной стороны, это было хорошо, потому что я совершенно перестала реагировать на выходки экс-тещи Ника, которая проживала в его доме и делала все возможное и невозможное, чтобы испортить мне жизнь. Однажды увидев Игоря, я оказалась в ином измерении, и отрицательные эмоции Зюзи, которые раньше меня так задевали, неслись мимо. Она видела, что я не завожусь в ответ, и отставала.

Лишь только узнав, что на белом свете существует Игорь, я смогла забыть про боль, которая не оставляла меня уже больше года, я могла спокойно ходить мимо своего мужа, говорить с ним о его сыне и спать ночами, не прислушиваясь к его шагам в коридоре и скрипу двери его кабинета.

Кроме этих двух положительных моментов, хорошего в моей тайной влюбленности было мало. Я все забывала, везде опаздывала, говорила несуразицы. Вместо английского везла своего пасынка Митьку на тренировку в спортивную школу, забывала проверять его уроки, пропустила важное родительское собрание. Под конец еще и бездумно подставила мальчишку.

Митька, здоровый двенадцатилетний лоб, нашкодил в школе. На самом деле он и виноват-то не был. Просто дал списать домашнее задание по математике Эльвире Горской – девочке, которая ему нравилась. Математичка, которая упорно считала, что дурное поведение в классе – результат умственного убожества ребенка, не поверила, что сложную задачу Митька смог решить сам, и обвинила в списывании именно его. Эля, увы, в своем грехе не призналась.

Я точно знала, что мальчишку не за что наказывать. Математика давалась ему легко. Вот только убедить в этом учительницу, которая знала, что у Митьки богатый папа, мне не удавалось. В нашем элитном лицее с углубленным изучением всего на свете проблемы решались просто: сунул учительнице конвертик – и полный порядок! То же самое должно было произойти и в этот раз.

Запись в дневнике Митька принес, естественно, мне. Нанести визит в кабинет математики надо было в среду, ровно в восемнадцать часов, а я в это время снова оказалась не в школе, а на остановке «Площадь Менделеева». Как так получилось – не знаю, и нет мне оправдания. Поскольку училка, не обнаружив предков Димы Сухарева в назначенное время в положенном месте, с ожидаемым конвертиком, набрала номер нашего домашнего телефона и, негодуя, высказалась прямо в уши экс-тещи.

Когда я, дура, появилась на пороге, Митька уже стоял перед отцом. Взглянув на судорожно сцепленные за спиной пальцы мальчишки, я помертвела.

– Ты разболтался! – услышала я рык Сухарева. – Ты забыл о своих обязанностях!

Митька обернулся и увидел меня. Наши взгляды встретились. Мой – виноватый, лживый, ищущий оправдания и прощения, и его, взгляд юного человека, познавшего предательство.

Чуть позже я решилась войти в детскую комнату, но там уже плотно обустроилась Зюзя. Увлеченно проповедуя добродетели, генетически не предопределенные для пацанов, она неслась на педагогической волне мимо убитого Митьки, тупо глядящего в учебник.

Митька впервые перестал разговаривать со мной, и я принимала наказание как должное. Все, что я могла сделать, – это выбрать удобное времечко и попытаться умаслить Ника на смягчение приговора. Но я была неловкой, не нашла нужных слов, жалко и невнятно просила. Ник скривил губы и сказал неумолимо:

– Если вы будете потакать ему, мы вырастим урода, а не нормального парня!

Именно тогда я решилась. Причем у меня даже был план!

Глава 2

Это было в мае, в чудесный дождливый вечер, когда молодая зелень пахнет свежо и пронзительно нежно. На мне были черный сарафан на тоненьких бретельках и босоножки, едва державшиеся на щиколотках. Согласно традиции, мой «ниссан» встретил Игоря возле администрации и проводил его до подъезда дома 51/3 по улице 50 лет ВЛКСМ.

Как только парень моей мечты вошел в подъезд, я быстро вышла из машины и побежала, спотыкаясь на высоченных, тонких, словно иглы, шпильках. Влетела в подъезд, мяукнула: «Подождите!», точнехонько всадила металлическое острие туфли в едва заметную щель между полом кабинки лифта и полом этажа и… оказалась на полу лифта. Трюк я провела с виртуозностью слонихи. Это было хорошо, поскольку выглядело натурально, и плохо, поскольку я на самом деле вывихнула лодыжку. От боли потемнело в глазах, перехватило дыхание, на лбу выступил пот.

Игорь помог мне подняться с пола и удерживал в объятиях – на одной ноге, учитывая высоту каблука, я стоять не могла.

– Ой-ой, – тихо сказал Игорь. – Ой-ой-ой! – повторил он. – Сейчас я вытащу туфлю.

Он ловко нагнулся, не роняя меня, и вытащил мой несчастный предмет обуви. Двери лифта сомкнулись, кабинка двинулась вверх.

Игорь заботился обо мне:

– Где больно?

– Щиколотка…

– Дайте посмотрю!

Я вытерла пот со лба.

Он прикоснулся к моей ноге. Не буду врать, будто боль отступила и рай снизошел в мое сердце. Нет, болело зверски, но сквозь отупляющую пульсацию в раненой конечности я ощутила нежность этих дружеских и умелых рук.

– Это не перелом, – сказал он. – Просто растяжение. Надо приложить лед, потом обвязать эластичным бинтом и полежать, задрав ногу. Все будет хорошо.

– Очень больно… – прошептала я совсем искренне.

– Давайте я вас провожу. Куда вы едете?

Тут была задействована домашняя заготовка:

– Я по делу сюда приехала. Там совсем чужие люди. Неудобно…

– Ну, тогда давайте ко мне, – просто предложил он. Я возликовала. – От меня можно вызвать такси.

Помявшись и издав несколько жалобных звуков, я согласилась. Между прочим, потом Игорь совершенно забыл, что мы познакомились, когда я ехала к кому-то в его подъезде.

Игорь легко поднял меня на руки. На законных основаниях я прижалась щекой к его груди. Так я впервые ощутила, как бьется его сердце, и увидела его лицо снизу, очень близко.

И снова сомнения раздирали мой разум. О чем мне говорить с ним? Рассказать, кто я, невозможно. Это все испортит. Я чувствовала, что любовник замужней дамы – это не его амплуа. Врать я не умею, да и боюсь запутаться. С другой стороны, он был нужен мне, я чувствовала, что уже не выпущу его.

Была и третья сторона – Игорь явно был не из тех парней, что соблазняют любую вывихнутую девушку, найденную в лифте. Что мне сделать, чтобы он полюбил меня?

Все мои терзания были напрасны. Я не учла, что он был романтиком, самым старомодным из старомодных романтиков. Он верил в любовь, он верил во внезапно вспыхнувшую страсть, в чудеса, в превращения лягушек в принцесс. Спустя еще одну счастливую и тревожную минуту Игорь внес меня в свою малюсенькую квартиру, немного запущенную, немного безликую, но пропитанную им, а значит, уютную для меня.

На диване я рассмотрела свою опухшую синеющую лодыжку, но совсем не расстроилась. Какие мелочи, право слово! Зато я здесь, в его обиталище, и он суетится вокруг меня.

А когда нога была ублаготворена и перевязана, я взяла Игоря за руку. Он сидел на корточках перед диваном и любовался повязкой на моей ноге, а может, и самой ногой. Он удивленно поднял глаза.

Глаза были… нет, не голубые, а бирюзовые, с серебристыми точечками на радужке, очень живые и выразительные. Сейчас в них были удивление и ожидание, а через минуту, когда я опустила его руку себе за спину и потянулась к его губам, – предчувствие.

Он без слов понял все, что я хотела, чтобы он понял.

Как странно, ведь я ни на минуту не усомнилась в правильности всего, что происходит. Это было настоящее. Так горячо не может быть между мужчиной и женщиной в лживую минуту. Не могут так холодеть и дрожать руки, не может быть таким обжигающим вкус поцелуя, если это все просто так.

…Я молча пела, выходя из такси возле дома Ника Сухарева. Мне стало легко, и я была уверена, что теперь смогу вести имитацию нормальной жизни.

И понеслись дни! Второй раз я побывала у Игоря через неделю. За эту неделю ничего не произошло, кроме того, что душа моя истлела, а левая щиколотка пришла в норму. Игорь совсем не удивился, встретив меня у своего подъезда. Он начал целовать мое лицо еще в лифте, где я с нежностью заметила маленькую щербинку в металлической окантовке края кабины, оставшуюся от моего каблука.

Игорь шептал, что ждал, что это безответственно с моей стороны бросать его вот так: без номера телефона, без имени, которое можно повторять весь день как мантру и всю ночь как заклинание! Он нашел длинную светлую волосинку возле зеркала в прихожей и боялся потерять ее, а все надеялся, что она будет ниточкой ко мне, что я приду по ней.

И в тот раз мне удалось ничего не сказать о себе. Я сняла одежду еще на пороге его комнаты. Снять трусики было намного легче, чем сказать хоть пару лишних слов о себе.

Когда я одевалась, Игорь вдруг стал похож на себя десятилетнего. Такое выражение глаз – я хочу, а ты, как всегда, собираешься запретить – я неоднократно наблюдала на Митькиной мордочке.

– Только скажи, – попросил он. – Только скажи: ты придешь еще?

Он смирился с моими условиями. Все, что он хотел знать в те первые свидания, – приду ли я! Он был необыкновенный, чем больше я узнавала его, тем необыкновенней он мне казался.

За год нашей любви я поняла, что любовью можно заниматься по-разному. Можно для того, чтобы выразить свои чувства, а можно в терапевтических целях, для скорейшего заживления рубцов на сердце. Игорю был свойствен первый вариант, а мне – второй.

А я с разбегу ныряла в его объятия только с одной целью – клин клином вышибить… Свой эгоизм я камуфлировала нежностью и легкомыслием, которое вообще-то было мне абсолютно несвойственно.

Глава 3

В первые наши встречи Игорь чувствовал – мое молчание неспроста и деликатно развлекал меня историями из своей жизни. Однажды он рассказывал что-то забавное и по ходу пьесы со смехом признался, что его папа известный в нашей области человек, а мама – бизнесвумен, владеющая сетью аптек. А сам он ни в мать, ни в отца, ни в проезжего молодца.

Игорь ушел из дома родителей еще в восемнадцать лет – в армию. Маму с папой его поступок шокировал: Игоря откупили от службы, заплатив безумные, особенно по тем временам, деньги.

«Идиот!» – отреагировал отец Игоря и уехал на заседание областной думы. Впоследствии он пожелал извинений от сына, но так их и не дождался. «Господи, ну что я могу сделать?» – вздохнула мама, на целую минуту оторвавшись от подсчета прибылей.

Игорь вернулся из армии. Сам, без всяких денег и связей, поступил в институт, окончил его, получил профессию и устроился на работу. Домой его не звали, а он и не стремился. С жильем ему повезло. Сначала он вместе с другими такими же студентами снимал квартиру, а потом получил наследство. Умерла двоюродная тетя Игоря. Она была одинока, Игоречка всегда любила (а можно ли его было не любить?) и квартиру завещала, конечно, ему.

Когда я встретила Игоря, он работал в администрации (забавно получилось: администратор в администрации!), потом что-то или кто-то там его достал, он уволился, и я помогла ему найти работу в развлекательном комплексе «Джаз».

Хочется как-то описать Игоря, но рассказывать о таких людях очень трудно – получается вроде бы как характеристика с места работы в милицию. Мужика арестовали за то, что он аварию спровоцировал, а с работы пишут, какой он ответственный и порядочный. Игорь найден мертвым в постели с другой женщиной, а я распинаюсь, каким он парнем был!

Но что можно поделать, если однажды ты встречаешь идеального мужчину? Можно придумать ему страшные грехи и успокоиться, а можно признать, что принцы бывают. Если бы год назад я действительно искала настоящую любовь, а не противоядие, то я бы даже не пыталась претендовать на его чувства. Такие, как он, созданы вызывать комплексы у учительниц, особенно перешагнувших рубеж тридцатилетия.

Внешняя красота, о которой он даже не задумывался, интеллект, врожденная мудрость души, позволявшая ему держаться собственного курса в жизни, – и все это в абсолютной гармонии. И он умел хотеть того, что ему принадлежало.

Я сказала, что Игорь смирился с моими непроизнесенными условиями романа, но смирился он только в самом начале. Потихоньку, не мытьем, так катанием, не требованиями, а обещаниями, он разведал мой номер телефона. Честно говоря, для меня это было неопасно. Старый муж, грозный муж за моим мобильником не охотился.

Ну а еще через несколько недель терпение Игоря затрещало.

Субботний вечер был в самом соку, а я отбывала домой, как обычно, без объяснений.

– Я знаю, что все мужчины мечтают об идеальной любовнице, – сообщил он в тот момент, когда я поднималась с кровати, близоруко озираясь в поисках собственного белья.

– Какой такой любовнице? – Я нашла его на полу, под мятыми штанами Игоря.

– О женщине, которая приходит не слишком часто, быстро раздевается, страстно занимается любовью, а потом сразу уходит.

Я обернулась. Он лежал на боку, опираясь на левый локоть. Его бедра прикрывала только скомканная нашими телами простыня. Один только взгляд на него заставлял мое сердце биться быстрее.

Но я почувствовала: под рассеянной улыбкой Игоря скрывались беспокойство и нетерпение. Он уже не хотел мириться с молчанием. Он хотел знать.

Я улыбнулась, натянула платье и решила, что надо быстрее убегать. Придумаю что-нибудь к следующему разу.

– Куда ты так спешишь? – Игорь неумолимо переходил в атаку. – Суббота, вечер. Кто тебя дома ждет?

– Любимый мой, в этом ничего интересного нет. Я работать должна. Диссертацию кропаю.

– На какую тему?

Мои мозги начинали закипать. На какие темы вообще диссертации пишутся?

– История.

– Древний Рим? Инквизиция? О Столыпине?

– Господи, – засмеялась я как можно легкомысленней. Пришлось снова признавать, что он слишком умный! – Ну какая разница?

Игорь тоже рассмеялся. Потом поднялся с постели и взялся одеваться. Натянув штаны, он сказал немного раздраженно, еще не выказывая недовольства в полном объеме, но уже вполне на него намекая:

– Ты врешь мне.

Я была уже на пороге. Его тон, его поза – полубоком ко мне, чуть выставив вперед плечо – показались мне достаточно серьезной угрозой восхитительному благополучию нынешней моей жизни. Пришлось вернуться. Улыбаясь, я подошла к нему очень близко и потянулась к его губам. Он отстранился.

– Игорь, тема моей диссертации «Государственная идеология в России второй четверти XIX века». Годится?

Он сам поцеловал меня после этого.

Я убежала.

Разговор продолжился еще через неделю, но я была готова. Более того, я спровоцировала его, захватив бутылку очень приятного чилийского вина.

Игорь не ожидал такого пассажа, но воспринял его дружелюбно. Весело сгонял на кухню за стаканами, извинился за негламурность посуды, порезал сыр и колбаску. Мы разместились на полу – негламурность мебели тоже имела место.

– Какой повод? – спросил он, поднимая стакан.

– Нужен повод? – Как нравилось мне смотреть на него! Он опирался спиной о стену, его колени находились на уровне плеч, и выглядел он словно мальчишка, который вместо подготовки к экзаменам пьет пиво с друзьями. – Ладно: первая совместная попойка! Заодно узнаю, умеешь ли ты пить.

– Ага. Хороший повод. Как диссертация?

Вопрос был самый нужный.

– Пойдет. Правда, долгая песня получается. Защита только через шесть месяцев, но я абсолютно не готова.

– Ты работаешь где-нибудь?

Я стала рассказывать о школе, благо было что. В целом живописала свою досухаревскую жизнь, объясняя свою жуткую, жуткую занятость классным руководством, диссертацией и родственниками, которым все время нужна была помощь. В моей версии мама оказалась одинокой дамой со странностями, сестры – не приспособленными к жизни подростками.

С каждым словом я чувствовала, как Игорю становится легче. Отодвинув бокалы в сторону, я подсела к Игорю ближе и взялась за ремень на его джинсах. В его глазах уже читалось ожидание. У него была особая манера перед поцелуем закусывать нижнюю губу, словно пытаясь от поцелуя удержаться. И это был знак.

А в июне Игорь сделал мне предложение.

Предложение, о котором я говорю, имело скорее форму ультиматума. Я бы и раньше могла догадаться о назревании проблем в наших отношениях, но мне не хотелось напрягаться и анализировать обстановку в тот момент, когда рядом со мной был красивый, умный и сексуальный мужчина. С ним можно было посмотреть фильм, поговорить о путешествиях, снах, кино и музыке – о тех вещах, которые максимально далеки от реальной жизни. Или, если все-таки постараться быть честным, о тех вещах, в разговоре о которых можно многое скрыть.

И его можно было целовать. А это было невероятно хорошо!

Я понимала, что рассуждаю как мужик. Нормальная женщина совершенно четко настроена выполнить свою программу. Она сама будет добиваться официального закрепления отношений с любимым, затем чтобы потом родить от него ребенка и чувствовать себя еще более полноценной в этой жизни личностью. Но я все не могла определиться – чего же или кого же я хочу? Отчасти было бы правильно признать несколько шокирующий для меня самой факт, что целый год я испытывала чувства (эмоционально очень разнообразные) к двум мужчинам одновременно. И если Игорь с каждой нашей встречей становился мне все более близким, то Ник с каждым днем будто ускользал от меня в свою собственную, насыщенную и интересную жизнь. Мне надо было идти навстречу Игорю, а я все смотрела вслед Нику.

И в один прекрасный теплый июньский вечер, когда я жаждала только тепла и ласки, он просто отказался раздеваться и заявил на полном серьезе:

– Нам надо кое с чем определиться.

– С чем же? – игриво поинтересовалась я, расстегнув несколько пуговичек на блузке и опускаясь перед ним на колени.

Он сидел на диване и старательно отводил глаза от моей груди.

– Я не могу так дальше. Ты понимаешь?

Я смотрела на него снизу вверх с видом школьницы, которую ругают за слишком короткую юбку:

– Нет, не понимаю. Иди сюда!

– Что я о тебе знаю? – продолжал он упрямо. – Только какие-то факты из биографии, твои любимые книги, кино, что-то еще… Это важно, это характеризует тебя, но я никогда не видел твоих подруг, твоих родителей, не был у тебя в гостях. Мы год знакомы. Это нормально?

– Ну а почему нет? – мягко сказала я, спуская блузку с правого плеча.

– Я готов был бы поиграть в тайны, но я не Джеймс Бонд, я хочу рядом понятную женщину, любимую, друга.

Наблюдая за ним, я чувствовала, что мое расслабленно-сексуальное настроение исчезает. Мне становилось грустно – прекраснейшее время моей жизни, полное всяких-разных надежд, насыщенное любовью, кажется, проходило. Определенность пугала, и мне так не хотелось признавать, что пришло ее время.

– Давай решать, – услышала я. – Мы вместе или нет?

Заставив себя улыбнуться, сказала легкомысленно:

– Милый мой, как я понимаю, это предложение?

Он наконец-то посмотрел на меня, прямо в глаза, прямо в сердце:

– Да.

Неожиданно стало ясно, что выбирать, особенно если кто-то делает это за тебя, – не так уж страшно. Надо признать, что Нику я не нужна.

Теперь я улыбалась по-настоящему:

– Значит, я его принимаю…

А на следующий день Игоря убили.

Часть третья. Регтайм За пять лет до описываемых событий 

Глава 1

Ясно помню тот день, когда моя судьба круто изменилась. Это было в мае, пять лет назад. Конец весны, цветущие каштаны, первые по-настоящему теплые вечера. Учебный год кончился, и мне, учителю истории и классному руководителю пятого класса, предстояло подумать о том, как жить дальше. В смысле как провести лето. Если честно, оно не обещало ничего особенного.

Мое состояние можно было бы назвать легкой депрессухой, которая длилась уже… лет пять, пожалуй.

Помню, что я доставала из ящиков стола книги по истории, которые приносила в класс на протяжении всего года. Доставала и размышляла – стоит ли их тащить, надрываясь, домой? В следующем году они снова понадобятся.

Мысль о том, что все ежегодно повторяется, повторяется вплоть до мельчайших подробностей, исподволь напрягала меня. Я наблюдала за старшим поколением учителей и могла только восхищаться им. Как этим женщинам (из мужчин у нас были только директор, жуткий проныра и аферист, и учитель физкультуры, чтобы сказать о нем все, достаточно упомянуть, что был он отставным военным) удается справиться с невыразимой тоской закольцованной жизни? Как не мучает их дежавю? Почему они не путают учеников, не визжат от ужаса на каждой линейке первого сентября? Это же День сурка какой-то!

Гоняя в голове вялые мысли, я не сразу заметила, что возле моего учительского стола стоит мужчина. Подняв голову, я узнала его. Это был Николай Александрович Сухарев, отец-одиночка одного из самых прожженных шкод не только в моем классе, но и во всей школе.

Я надеялась, что не увижу ни этого человека, ни его сынишку в ближайшие три месяца. Но Сухарев стоял передо мной, такой реальный и осязаемый, одетый в мятые серые хлопковые штаны и черную, слегка застиранную майку.

– Можно? – спросил он, указывая на стульчик за первой партой. Сухарев не поздоровался. Это было не в его привычках.

Я кивнула.

– Что случилось? – спросила я, понимая, что произношу его реплику. Обычно Сухарев появлялся у меня в кабинете после моего звонка и именно с этого вопроса начинал разговор.

Мой собеседник тянул с ответом. Потом слегка пожал плечами и сказал нечто, что я осознать с ходу не смогла:

– Выходите за меня замуж.

Видя, как округлились мои глаза, он оперся локтями о парту и, обретя опору, стал объяснять.

– Это, конечно, странно выглядит, – признал он. – Могу понять, что вы думаете. Простите за патетику, но сын для меня – самое важное в жизни. А ему нужна мама. Вы сможете стать мамой Митьке? Он мечтает об этом.

Этот бред он произнес абсолютно серьезно.

– Я понимаю, что предложение мое звучит очень странно. Но я не предлагаю ничего… такого.

Я ненадолго задумалась – что он называет «таким»? Очнулась, расслышав сладкое слово «деньги».

– Я буду обеспечивать вас. Работать вам будет необязательно. Если только, конечно, вы захотите работу оставить. Многие женщины не хотят зависеть от мужа, я все понимаю. Словом, поступайте как вам удобнее…

Мы смотрели друг другу в глаза: он – инсценируя интеллигентское смущение, приличествующее случаю, а я – продолжая неприлично пялиться, как деревенская дурочка.

Спросила, чтобы что-нибудь сказать:

– Но зачем жениться? Вы можете няню нанять.

Он немного опустил голову, технично разорвав визуальную связь. У меня возникло ощущение, что я задала слишком личный вопрос.

– У ребенка должны быть отец и мать, то есть настоящая семья. Няня – не то. Я уже, честно говоря, не справляюсь. У нас еще бабушка есть… Две бабушки. Они могут последить за Митькой, покормить, на улицу не пустить, и только. А его воспитывать надо. Причем профессионально. Я наблюдал за вами, у вас это получается.

Я слушала речи этого странного фантазера и смотрела на него, словно видела в первый раз. Пыталась понять, как это может быть? Как вести себя с ним? И принимать ли всерьез то, что он говорит?

Для начала я постаралась разглядеть его получше. Может, это звучит странно, но у меня есть особый внутренний сканер, который помогает разбираться в людях. Он был у меня с детства и вполне эффективно спасал от ложных друзей и неверных поклонников, позволяя избегать тех самых детских стрессов, последствия которых с наслаждением лечат психотерапевты.

Мой сканер работает так, что, глядя на человека или, в редких случаях, просто вспоминая его, я на долю секунды словно бы проникаю в его внутреннюю сущность. Эта доля секунды не проходит даром. Увидев окружающий мир глазами другого человека, я начинаю ощущать этого человека, понимать его и, самое важное, немного предвидеть его реакцию. Так вот, Сухарева мой сканер не читал.

О самом Николае (или, как он представлялся, Нике) Сухареве я знала, что ему принадлежит ресторан «Джаз», в котором сама ни разу не была, хотя слышала, что место это интересное. У нас в Гродине джаз даже на дисках непросто было купить, а уж живьем услышать – просто нереально. Зато в ресторане Сухарева джазовые концерты проводились регулярно.

Вся школа с удовольствием обсуждала, что для обеспеченного человека он слишком небрежно одевался и ездил на «мазде», которой, по словам нашего директора, уже лет пять стукнуло. Сухарев регулярно забывал бриться, стричь волосы и здороваться. Но я заметила, что пахло от него всегда хорошо – каким-то приятным ненавязчивым парфюмом и сигаретным дымом. Иногда немного коньяком. В те времена я еще не знала, что коньяк он пьет намного чаще, чем все остальные люди пьют чай.

Пытаясь понять, во что мне грозит влипнуть, я тайно, но очень внимательно рассматривала его серьезное узкое лицо с глубоко посаженными глазами и жестким ртом. Только сейчас разглядела, что радужка вокруг его зрачка была светло-коричневая, с желтыми бликами, как у хищника из рода кошачьих – рыси, например. Кажется, такой цвет называют медовым. Для женщины такие глаза стали бы украшением, а вот мужчине, да еще за сорок, такое великолепие было как-то ни к чему. Еще я вспомнила, что и у Митьки тоже такие медовые глаза.

Украдкой поглядывая на собеседника, я думала, что это хорошо, когда человек уже не слишком молод – морщины и взгляд могут многое выдать. Вот, к примеру, складки возле уголков рта бывают у людей, которые либо слишком много смеются, либо на их лицах слишком часто появляется презрительное выражение. Морщинка между бровями – у тех, кто постоянно сдвигает брови. А брови сдвигаются как в беспокойстве, так и в гневе.

Итак, смех, высокомерие, беспокойство и раздражительность. Очень хорошо, но я ничего не поняла.

Это было все, что я сумела узнать о Нике Сухареве методом наблюдений.

Я попыталась прислушаться к голосу Сухарева. Тембр был приятный, глубокий, но сдержанный, будто бы чувства свои этот человек зазря не обнажает. Мысли, как я уже говорила, довольно странные, он излагал ясно, четко, понятно и деловито. Человек с хорошо подвешенным языком. А я не люблю косноязычных. Наверное, в детстве мама заставляла его много читать… Впрочем, это домыслы и к делу отношения не имеют.

В отчаянной попытке хоть как-то понять собеседника я посмотрела на его руки. Они были бледные, с еле различимыми светлыми веснушками, а из-под рукавов футболки на предплечья и худые запястья наползала рыжеватая шерсть. Не то чтобы настоящая шерсть, если честно. Скорее не слишком густая, вполне цивилизованная шерстка современного европеоида. Пальцы, скрещенные на исписанной циферками ученической парте, были длинными, как у музыканта, ногти – ухоженными, но вряд ли ухоженными в салоне. Часов и колец он не носил. Словом, и на этот раз ничего особенного я не разглядела и никаких выводов сделать не смогла.

…Тут стало понятно, что мы сидим в тишине, потому что Сухарев молчал, и, видимо, довольно долго.

Я снова посмотрела на его лицо. Он скучал, ожидая ответа. Вот так теперь делаются предложения. Я была сторонницей классики в этих сюжетах, поэтому робко сказала:

– Мне бы подумать…

– Подумайте, – согласился он. И заключил как-то некстати: – Все будет хорошо.

Глава 2

Любой дуре было бы ясно, что предложение Сухарева принимать нельзя. Во-первых, потому, что люди так не женятся. Ну где же чувства? Ладно, пусть не любовь, я много знала пар, женившихся не по любви и живших вполне счастливо. Но хотя бы взаимная привязанность, легкая влюбленность, симпатия, дружба, что еще я забыла?

В общем и целом я понимала, что Сухарев ничего ко мне не чувствует. Правда, как и всякая женщина, доведись ей попасть в мою ситуацию, я романтично надеялась на некие глубоко скрытые в его мужском сердце ростки нежного интереса к Митькиной школьной учительнице. Может, он просто стесняется вот так сразу признаться? Мужчины, как известно, очень болезненно относятся к отказам в любви.

Подумав примерно сутки, я, согласно договоренности, позвонила Сухареву, чтобы сказать:

– Я принимаю ваше предложение!

Он весело ответил:

– Да? Замечательно!

И после этого сразу дал отбой.

Повертев перед глазами свою старенькую «нокию», я решила, что, значит, вот такая манера общения у моего будущего мужа. Придется привыкать.

Почему же я согласилась? По двум основным причинам. Первая была вульгарная: я хотела денег. Мне надоела безысходность нищей учительской жизни, вечная экономия на всем, начиная от еды и заканчивая стиральными порошками.

Единственным моим богатством была однокомнатная квартира в старом доме, которая досталась мне от бабушки по отцовской линии. Мой папа, оставив меня и маму, переехал жить за границу. В принципе мы о нем больше ничего не слышали.

Я любила свою квартиру, но она нуждалась в капитальном ремонте, а сделать его мне было не по средствам. Возможно, заработанные у Сухарева деньги помогли бы мне решить эту задачу.

А еще на деньги можно покупать одежду, косметику, дарить всем подарки, съездить за границу! Нет, нельзя упрекать тридцатилетнюю женщину в желании слегка разбогатеть.

Вторая причина была такая, что даже самой себе я признавалась в ней неохотно. Мне с самого детства очень хотелось счастья. Я – дочь от первого маминого брака, неудачного донельзя. А сестры, Лена и Марина, были любимыми дети от брака второго, удачного настолько, насколько это вообще возможно. Мама считала, что я похожа на ее первого мужа, и видела во мне все его недостатки. Не важно какие. Словом, сейчас мы почти не общались.

Очень давно, в свои десять лет, я подслушала, как мама сказала подруге по телефону: «Я счастлива, правда». Эти тихие слова, словно кожу с меня содрали – я в тот момент ощущала себя по крайней мере брошенным щенком: новый папа, который смотрел сквозь меня, мамино еле сдерживаемое в каждом слове, каждом взгляде раздражение, вредная, всегда вопящая Ленка, которую я почему-то должна была любить…

Из слов мамы я поняла, что она либо не замечает моего состояния, либо ей это совершенно неинтересно. Я вышла в коридор, где стоял телефон, и увидела мамино отражение в зеркале: она еле заметно улыбалась, наблюдая, как маленькая Леночка неумело завязывает шнурки на ботинках. Ее правая рука, свободная от телефонной трубки, лежала на большом беременном животе. Наверное, именно тогда сладкое золотое детство ушло, а осталась только тоска по нему.

Я не стала трудным ребенком, не курила за школой, не создавала никому проблем. Я спряталась, замкнулась, заперлась, мимикрировала. Как только возникла возможность уйти из дома родителей, ушла.

Но навсегда осталось смутное желание вернуть счастье. Как-нибудь, любым способом. Не важно, каким будет счастье по своей сути – я просто хочу это ощущение покоя, безмятежности, солнца в душе. Я ждала шанса.

Как мне мерещилось, предложение Ника и было тем самым шансом. Я наивно решила, что начну другую жизнь, стану другим человеком, буду жить по-иному и, возможно, счастье вернется.

Глава 3

Раздумывая над предложением Сухарева, я не могла обойти вниманием и ту главную в этом сюжете персоналию, которая должна на некоторое время стать моим основным объектом заботы: Митька Сухарев, мой потенциальный пасынок.

В семье Сухаревых несколько лет назад произошла шокирующая история, о которой я узнала от учительницы младших классов, растившей и лелеявшей Митькин класс до меня.

– У нас есть один… такой случай, – сказала Светлана Федоровна особым учительским тоном, выражавшим крайнюю озабоченность. – Димочка Сухарев – сложный мальчик. Он просто неуправляем, но наказывать его очень сложно. Когда Димочке было шесть лет, в семье случилась жуткая трагедия, и в итоге его мать погибла.

– Авария? – спросила я.

Светлана Федоровна сделала страшные глаза:

– Нет, я же говорю: что-то жуткое случилось. Жена Николая Александровича погибла в пожаре, а ее мать стала инвалидом!

– Господи…

– Да! – Учительница младших классов как-то кровожадно шмыгнула носом.

– А с бабушкой что? Ее ранили?

– Нет, шок, инсульт, наверное, после того, как узнала о смерти дочери…

Понятно, что после таких вводных данных я стала выделять Митьку из общей массы. Собственно, мальчишка и сам достаточно выделялся. Медного цвета короткие кудряшки просто горели на фоне светлых, темных и русых голов его одноклассников, поэтому любое Митькино шкодство было как на ладони.

Не то чтобы Митька был совсем уж неуправляемым балбесом, но ни учиться, ни слушаться не хотел. То кошку в класс принесет и посередине урока выпустит, то на линейке Элю Горскую (именно ее, потому что хорошенькая Эля удивительно звонко визжала) ущипнет, то начинает корчить рожи отвечающему у доски приятелю, тот смеется, а учитель – злится, само собой…

Я была обычным педагогом. В четвертом классе просто пыталась его сломать, как мы всегда поступаем в таких случаях. Но действие рождает противодействие, и Митька в ответ на замечания и выволочки только зверел и бычился. А в пятом, после ста столетних войн, в первый раз увидела, как он плачет. Мне вдруг стало ужасно жалко мальчишку: мамы у Митьки нет, отец страшно строгий, бабушка нездорова. Я поняла, что он был очень одинок.

Дело случилось в самом начале сентября, в пустом школьном коридоре, где все еще стоял слабый запах краски после летнего ремонта. Через пять минут заканчивался пятый урок, я шла к своему кабинету из столовой, рассеянно мечтая, чтобы все это скорее кончилось.

Митька стоял у кабинета математики, привалившись спиной к стене. Крупные слезы лились из широко раскрытых глаз. Я с удивлением наблюдала, как они стекали по пухлым щекам и тоскливо капали на синюю майку – в жизни не представляла, что могу хоть когда-нибудь, хоть при каких-нибудь обстоятельствах увидеть Митькины слезы.

Заметив краем глаза приближение классного руководителя и идентифицировав в этом явную угрозу, он отпрянул от стены, видимо пожалев, что заранее не смылся из коридора.

Я спокойно дошла до объекта и остановилась рядом. Митька прятал свои золотисто-карие глаза, но слез не вытирал.

– Как здоровье? – поинтересовалась я, делая вид, что ничего необычного не происходит.

– Ольга Павловна с урока выгнала…

– Да что ты?! – В моем голосе была маленькая, но ощутимая капля скепсиса. – И опять ни за что?

– Я записку Генке кинул…

Митькин опыт подсказывал ему, что я ни за что не поверю, будто с урока его выперли за такой невинный поступок. Он не ошибался, я молча ждала продолжения.

– Она отобрала записку…

Я продолжала молчать. Он безнадежно всхлипнул, вытер рукавом слезы и раскололся:

– А там я Ольгу Павловну нарисовал.

– Портрет не понравился. Понимаю… – Я чувствовала, что он недоговаривает. – Пойдем-ка в мой класс, а после урока вернемся к Ольге Павловне, и я посмотрю на твои художества.

Не сомневаясь, что Митька последует за мной, я двинулась по коридору. Через пару секунд за спиной послышались его шаги.

– Не надо на художества…

Я остановилась и резко обернулась:

– Почему?

Митька чуть не налетел на меня, но успел затормозить и, наверное, от неожиданности ляпнул:

– Она там голая!

В одну секунду в моем мозгу возникла картина: пятидесятилетняя толстенькая, уютная Ольга Павловна в позе рубенсовской Данаи возлежит на розовом постельном белье и призывно улыбается. Не удержавшись, я фыркнула, развернулась на каблуках и быстрыми шагами направилась к своему кабинету. Как Митька отреагировал на мой смешок, я так и не узнала.

Уже в моем кабинете истории, где со стен на нас строго смотрели цари и президенты, я все-таки поинтересовалась:

– А чего плакал?

Митька смутился:

– Она сказала, чтобы родители пришли. Если папа это увидит, он меня убьет.

– В смысле новый телефон не купит?

– Он мне вчера сказал, что убьет. Если в школе что случится.

– И тут случилось! – ехидно поддержала я, пытаясь поганой метлой изгнать Ольгу Павловну в жанре ню из своего воображения. И добавила вполне серьезно: – Тебе папа сказал вполне ясно, что не потерпит проблем в школе, а ты такие вещи откалываешь!

После урока Ольга Павловна встретила меня злая, как Бастинда. Первым делом она сунула мне в нос Митькино творение, конечно совершенно непотребное. Правду сказать, на рисунке прелести Ольги Павловны скрывали огромные трусы и гигантский лифчик. Я вздохнула с некоторым облегчением.

– Так вы хотите, чтобы Николай Александрович пришел?

– Почему я должна это терпеть? Я – заслуженный учитель, меня все уважают, а тут…

– Ольга Павловна, я думаю, что Николаю Александровичу не стоит на это смотреть.

– Но я не буду показывать! Я расскажу!

– Ольга Павловна, да он потом всем дружкам за пивом расскажет, как его наследник училку голую нарисовал. Вы же знаете мужчин. Вы станете… ну… это будет еще более неприятно.

– Надо же наказать!

Мое лицо выражало крайнюю степень вовлеченности в ситуацию.

– Я оставлю его после уроков класс мыть. Целую неделю буду оставлять. Даже целый месяц.

Повозмущавшись еще с полчаса, Ольга Павловна согласилась на мой вариант наказания. Ник в школу зван не был, Митька остался жить. И в наших отношениях с ним тоже что-то произошло – он, будто в благодарность за мой антипедагогичный поступок, старался удерживаться от безобразий. Даже набивался на похвалы, время от времени выучивая целый абзац из учебника по истории и добиваясь, чтобы я его спросила. Изменениями я втайне очень гордилась. Ник теперь приходил в школу не чаще, чем все остальные предки учеников класса.

В индивидуальном, так сказать, порядке мы встретились только в марте.

Повод был достаточно серьезный. Если честно, то я расстроилась до соплей. Вот вам и перевоспитала хулигана! Неужели он сделал это, потому что решил, будто я прикрою его снова?

А случилось вот что: на третьей перемене, в школьном дворе, Митька исколошматил в кровь своего одноклассника, Петю Межина. Их растащили спустя пять секунд от начала драки, но нос Митькиного противника уже был сломан. Зверство, думала я, садизм.

Петю увезла «скорая», Митька остался в моем кабинете, ожидая появления отца. Он не то чтобы плакал, скорее был в некотором шоке. Сидел на стуле и молча раскачивался из стороны в сторону, сглатывая слезы и глядя перед собой пустыми глазами. Я не могла понять, страх это или что-то другое.

В классе, кроме нас, было еще несколько учителей, завуч, директор. Все пытались, как могли, объяснить преступнику суть его преступления и добиться его раскаяния. Меня интересовало другое:

– Зачем ты это сделал? За что Петю избил?

Митькин взгляд впервые стал осмысленным. Он поднял на меня глаза, и мне показалось, что кричавшие в кабинете люди куда-то испарились. Ответ прозвучал совсем тихо, но я поняла все:

– Эля ему записку написала, что любит его.

Ник прибыл через пятнадцать минут. Он был уже в курсе событий. Без лишних слов, пройдя сквозь строй учителей и отмахнувшись от истеричных воплей директора, который сейчас, как и всегда, думал только о деньгах, Ник схватил затрясшегося сына за ухо и вытащил из класса. Я не сомневалась, что моего любимчика ждет страшная расправа.

Почему-то все смолкли, и не только в моем сознании, но и на самом деле.

А спустя два месяца, когда учебный год кончился, после самого последнего звонка в этом году, Сухарев приехал в школу и сделал мне предложение.

И все было хорошо, пока не случилось страшное: я влюбилась.

Глава 4

Когда мы с Ником поженились, я с удивлением обнаружила, что в городе он человек известный. У него было невероятное количество друзей, приятелей и знакомых. Эта его черта – привлекать к себе огромное количество самых разных людей – положительно отражалась и на его бизнесе.

Действительно, это было занятное зрелище – видеть, как в приличный ресторан входит мрачный человек, одетый в потерявшие вид голубые джинсы и черную рубашку, надетую на такую же черную майку. Его появление сопровождалось волной внимания: кто-то приветственно кивал, кто-то тянул руку, многие, стремясь поздороваться, старались перекричать музыку. Он быстро пересекал зал, по дороге пожимая с десяток протянутых рук, хмуро отвечал на вопросы, делал замечания официантке, указывал на что-то бармену и исчезал в своем кабинете, возле которого уже толпилась очередь.

Даже самые близкие признавали, что характер у него не сахар, а общаться с ним – не мед ложками есть. Он был циничным и высокомерным правдолюбом. Если его не спрашивали – он молчал, но уж коли вопрос задавался – ответ был непредсказуем.

Почему же тогда они ценили его общество? Из уважения к его деньгам, успешному бизнесу. Ну и многие замечали, что Ник сам по себе был примечательной личностью.

Эти многие в основном были джазовыми музыкантами и людьми тесно связанными с джазом. Еще бы им не любить Ника! Именно он придумал и ежегодно инициировал знаменитые гродинские джазовые фестивали. Он находил спонсоров, договаривался с коллективами, приглашал звезд, делал рекламу, собирал жюри и бесплатно размещал гостей фестиваля в своей гостинице. Конечно, у него были помощники – друзья и студенты музыкального училища, но он столько сил вкладывал в это мероприятие, что иногда становилось страшно…

Сухарев был одним из десятка непотопляемых бизнесменов в городе, которых не подкосили ни рэкет в начале девяностых, ни дефолт девяносто восьмого, ни коррупция в начале следующего десятилетия. Намного позже я узнала, что в бизнес он попал чуть ли не случайно. Ник окончил строительный факультет Гродинского политехнического института, отслужил в армии и вернулся домой. Дома ждала его только тяжело пьющая мать. К тому времени она уже похоронила обожаемого мужа, угробила певческую карьеру, а наслаждаться существованием самки, живущей жизнью сына, не желала. Ей хотелось тихо спиться и уйти в мир иной, где ждал ее возлюбленный Сандро.

Растянутый на долгие годы акт суицида собственной матери шокировал Ника. Он решил, что страдалицу надо вылечить от алкоголизма и дать ей шанс счастливо стареть до смерти.

Людмила Витальевна сопротивлялась этому плану, как умела: напивалась, в любой момент, когда Ник не мог ее контролировать, сбегала от врачей, удирала из клиник, даже меняла места жительства и замки на дверях.

Но вскоре случилось страшное: у Витальевны обнаружили рак. Возможно, она и не очень-то расстроилась, но Ник испугался страшно. Лечение было дорогостоящим, а денег не хватало. Более того, на какой-то стадии болезни лечащий врач сказал, что если процесс не затормозится в ближайшем будущем, то потребуется лечение в немецкой клинике.

Тогда Ник продал что было, влез в долги и сначала арендовал, а потом и купил полуразвалившийся кондитерский цех одного из хлебозаводов. Он был очень молод, не имел в делах никакого опыта и был доведен до отчаяния, именно поэтому у него все и получилось. В делах двадцатишестилетнему парню помог друг его покойного отца – Вадим Сидорович Мащенко, то есть Сидорыч.

Всего за год Сухарев сумел заработать денег и на лечение матери, и на приличную жизнь для нее и для себя. Он женился, купил дом, новую квартиру для своей матери. В девяносто девятом, после смерти жены, Сухарев отказался от планов развивать булочный бизнес, а потом и вовсе продал свой хлебозавод и занялся строительством ресторана. Когда же появилось здание, несуразное для людей, выросших в эстетике хрущоб, все вокруг решили, что вот и пришел конец процветанию этого хорошего парня – Ника Сухарева.

Через несколько лет после этого он сделал мне предложение. Ресторан требовал больше сил, чем прежний бизнес, а Митька постепенно выходил из-под контроля.

Действительно, развлекательный комплекс «Джаз», придуманный и построенный моим супругом, отнимал у него по двадцать часов в сутки. Это было заведение невероятного для Гродина масштаба и формата.

Располагался «Джаз» в центре города, на месте жутких трущоб. Это был район бараков, где когда-то жили люди, занятые созидательным трудом на строительстве Гродинского химического завода. Планировалось трущобы эти снести, как только строителей переведут на другой гигантский объект. Вот только Советская власть решила сэкономить. Рабочих, инженеров и даже ученых-химиков, собранных по всей стране для реализации великой идеи (сейчас никто не помнит – какой), тоже поселили в эти самые бараки.

Уничтожили их только пять лет назад. Теперь на этом месте стоял «Джаз» – невероятное здание невероятной формы, фасады которого были облицованы листами гофрированной стали. Местный архитектор, представьте себе, подражал Фрэнку Гери, и хочется заметить, собезьянничал он ловко. Наш «Джаз», конечно, был в десятки раз меньше и не настолько великолепен, как Музей Гуггенхайма в Бильбао, но аналогии имели место быть. Я была в Испании, в этом самом Бильбао, – великий старший брат «Джаза» показался мне родным.

Строительство этого чуда-юда было делом непростым. Впервые увидев эскиз нового здания, Ник пришел в полный восторг и поклялся усами своего дедушки, что постоит это во что бы то ни стало. А стало это в большие деньги и в долгие сроки строительства.

Интересно, что здание развлекательного комплекса имело два основных входа с двух параллельных улиц. То есть его ширина вполне соответствовала ширине небольшого квартала между улицами Ленина и Менделеева. Вход в ресторан находился на улице Ленина, а в ночной клуб – с Менделеева.

Так было специально задумано: ресторан – для респектабельной публики, а ночной клуб – для шухерной молодежи. Встречаться тем и другим было ни к чему. Что хорошего, если обкуренная дочка председателя городской думы со своим бойфрендом-наркоманом встретит у ночного клуба своего папу, обнимающего блондинку, но не маму? Кому от этого будет приятно?

В комплексе были еще и бар «Хемингуэй», и боулинг, и бильярдная, и много чего, куда можно было попасть и со стороны ресторана, и со стороны ночного клуба.

За всю свою жизнь в ресторанах я провела не слишком много времени, поэтому мои восторги по поводу интерьера комплекса «Джаз» звучали бы слишком провинциально даже для нашего захолустья. Но «Джаз» нравился и тем, кто видел гораздо больше моего. Все-таки это было достаточно красиво: черные и белые плитки на полу, выложенные в шахматном порядке, красные кирпичные стены, украшенные черно-белыми фото Эллингтона, Армстронга, Глории Гейнор, Утесова, знаменитых диксилендов и видов Нью-Йорка начала двадцатых годов прошлого века. Мебель выглядела тоже очень солидно: белые кресла и черные диваны, белый рояль на небольшом подиуме, по вечерам выполнявшем роль сцены. Под потолком висели сверкающие люстры – самая помпезная деталь на общем черно-белом фоне. Люстры зажигались только во время банкетов. В остальные дни, в том числе и во время джазовых концертов, в зале царил полумрак.

Глава 5

Несмотря на невероятное количество удовольствий, которое вмещал «Джаз», само, с позволения сказать, здание комплекса общественностью воспринято не было.

Однажды, как рассказывал мне Сидорыч, ставший свидетелем этой истории, даже случился митинг против существования несуразного здания. Пришли на него, правда, всего пять человек, протестующих по-настоящему, и еще около пятнадцати сочувствующих. Все пятеро активистов были жителями соседних домов, честно говоря, сумасшедшими старушками. Они считали здание «Джаза» уродливым наростом на теле города и призывали горожан собраться и снести его к чертям собачьим.

Митинг проходил в ноябре. Холод стоял жуткий, а из ресторана доносились ароматы горячей еды. Бабульки, сглатывая слюну, отчаянно скандировали: «Снес-ти! Снес-ти!» Демонстранты перегородили парковку, и Ник из окна наблюдал, что уже вторая машина с голодными потенциальными посетителями не смогла припарковаться у «Джаза». Тогда он вышел из здания и самым любезным образом обратился к посиневшим от холода старым курицам:

– Здравствуйте, уважаемые дамы! Я – хозяин этого ресторана. Мы обязательно снесем это безобразное здание. Когда-нибудь, – уточнил он, улыбаясь.

Манифестанты притихли. Они не ожидали увидеть перед собой кого-нибудь, кроме грубых охранников. Сухарев продолжил в том же тоне (лично я думаю, что он изображал дворецкого Бэрримора):

– Если честно, то я сам с удовольствием присоединился бы к вашему митингу, но для меня на улице слишком холодно. Я уверен, что вы тоже замерзли и устали. Поэтому я приглашаю вас на обед!

Да, Ник накормил и напоил вредных активисток. Более того, он узнал их адреса и с тех пор отправлял им корзинки со всякими вкусностями к каждому празднику.

Поверьте, внешний вид развлекательного центра «Джаз» в глазах активистов общественного движения «Уничтожь все, что не похоже на коробку из-под телевизора!» значительно улучшился.

Если в этой истории Ник поступил как душка, то во многих других случаях он демонстрировал свой непростой характер во всей красе. Однажды инспектор Роспотребнадзора потребовал у Сухарева взятку за какое-то заключение, и Ник сломал ему руку. Понимая, что перестарался, сражаясь с коррупцией, Ник оправдывался и говорил, что это случайно вышло – кости были хрупкие у инспектора.

А история с шеф-поваром, который делал порции поменьше, чтобы воровать остатки продуктов? Это было пять лет назад, когда «Джаз» только открылся.

Шеф-повар, которого Ник нашел в столичном ресторане, неожиданно заболел. Сорокалетний мужик исхитрился подцепить ветрянку! Время открытия назначено, приглашения разосланы, джаз-банд заказан, ресторан готов, а повара нет. Согласно плану, московский шеф должен был приехать за месяц до открытия, освоиться, поэкспериментировать на новой кухне, опробовать оборудование. А тут – инфекционное заболевание, вещь для повара абсолютно нежелательная. Ввиду таких крайностей Сухарев нанял местного повара – Виктора Борисовича Шулейко. Борисыч был дядькой в возрасте, воспитанным в традиции «Все вокруг народное – все вокруг мое!». Готовил хорошо, это так…

«Джаз» открылся, все было отлично, Сухарев купался в комплиментах и ждал прибылей. Однако, несмотря на эйфорию, за порядком в собственном заведении он следил, не только ориентируясь на отзывы посетителей. Ник сам обедал и ужинал в «Джазе» – ну и стал замечать, что с каждым днем порции становились все меньше. Внешне, кстати, это было почти незаметно. Шефа учили опытнейшие жулики советского общепита, передававшие свои навыки из поколения в поколение целых семьдесят лет. Искусство раскладки на тарелке основного блюда, гарнира и прочего было изучено Борисычем лучше, чем каким-нибудь китайцем – фэн-шуй. Умел он семью хлебами весь народ накормить…

Сухарев не пожалел времени, чтобы отследить манипуляции шеф-повара и примерно его наказать. Однажды ночью кухню оборудовали видеокамерами, а изображение подавалось на монитор, расположенный на столе Сухарева.

Наказал Борисыча он даже жестоко: поздно вечером у выхода для персонала собрались жуткие битюги – охранники из ночного клуба. Для ресторана такие громилы нужны не были, а вот для фейс-контроля в клубе они подходили великолепно. Охранники схватили Борисыча за грудки, обыскали его, отобрали украденные продукты и… удивились. Борисыч «экономил» на порциях семь килограммов мяса в день! Учитывая размеры воровства, Сухарев вызвал милицию. Такого позора Шулейко еще не переживал. Его репутация была погублена.

На репутации Ника эта история тоже отразилась. Конкуренты его откровенно опасались, поставщики говорили – крут, и не пытались надуть. А коллектив ресторана «Джаз», руководил которым лично Сухарев, обожал и боялся его до икоты. Тем не менее с момента открытия комплекса этот коллектив почти полностью сохранился.

Глава 6

15 июля 2003 года я стала женой Ника. Мы оформили и брачный контракт, по которому я ни в коем случае не могла претендовать на движимое и недвижимое имущество мужа. Но Ник был очень щедр. В период совместного проживания он обязывался содержать меня и, кроме того, ежемесячно выплачивать определенную сумму денег, равную чуть ли не годовой моей учительской зарплате. В случае развода, не важно по чьей инициативе, моя компенсация также выглядела очень значительно.

По идее в этом месте повествования должно было бы находиться описание свадьбы.

В день подачи заявления в ЗАГС Ник спросил меня, как бы мне хотелось отметить праздник молодой семьи – ячейки общества? Я сказала, что поездкой за границу – в Париж, например. Будущий муж развел руками: он не мог бросить ресторан в летнее время. На крыше «Джаза» открыта летняя площадка с бассейном, для посетителей организована специальная шоу-программа, в которой примут участие диксиленды и джаз-банды со всего юга России. За всем этим вертепом надо следить. А пока народ будет развлекаться наверху, внутри здания будет проведен частичный дополнительный (ведь ресторан был открыт совсем недавно) ремонт – в санузлах и на одной из трех кухонь.

Раз такая песня, сказала я, пусть тогда это будет очень скромная свадьба. Втроем.

Событие мы отпраздновали в «Джазе», как раз после того, как в баре «Хемингуэй» закончился косметический ремонт. На скромном мероприятии, естественно, присутствовал и Митька. Ему недавно исполнилось десять лет, его рыжие вихры отросли, его локти и коленки цвели ссадинами и синяками, а на мордочке лучилась счастливая улыбка. Мне было невообразимо приятна его радость, хотелось схватить его и крепко чмокнуть в смешной нос, усеянный веснушками.

Посередине вечера он с таинственным видом полез в карман и достал брелок для ключей – раскоряченного, как паук, Спайдермена.

– Это свадебный подарок, – сказал он, протягивая мне на ладони красно-синего уродца.

– Митька… – Подарков я не ожидала и смутилась, как невеста. – Спасибо!

Мальчишка хихикнул и дурацким голосом пискнул:

– Горько!

Ник поморщился, как я себе представила, только от одной мысли, что со мной можно поцеловаться. И небрежно сказал:

– Это моя мать водила его на свадьбу. Сын ее знакомой женился. Митька, хватит глупости нести.

Митька на мгновение осекся, растерялся, но вскоре переключился на роскошный чизкейк и успокоился.

В дом Ника я перебралась примерно спустя неделю. Увидев дом впервые, я испытала странное чувство – смесь восторга и разочарования. Восхищение вызывало само здание, а разочарование – мысль о моей к нему непричастности. Сухарев купил недостроенное здание сразу после первой женитьбы, соблазнившись, как мне кажется, внешним видом и расположением постройки. При первом взгляде на дом почему-то казалось, будто он старинный, хранящий множество семейных историй.

Восхищали его точные пропорции и классическая, но не скучная симметричность. Если бы у меня спросили о характере дома, то я бы сказала, что есть в нем чувство собственного достоинства. Здание было двухэтажное, отделанное светло-терракотовым облицовочным камнем, который в ясные дни был почти белым, а в сумрачную погоду и на закате, казалось, светился изнутри розовым теплом. Красную крышу украшал фронтон в форме арки и декоративные белые столбы, увенчанные каменными шарами.

Почти за десять лет во дворе выросли сливовые и вишневые деревья. Весной, когда они зацветали, двор наполнялся сладчайшими ароматами, от которых даже щемило сердце.

Вход в дом, правда, был с обратной стороны, отчего всегда казалось, что парадная дверь не для тебя. Зато внутри помещения это чувство быстро исчезало. Лестница на второй этаж располагалась за панорамным, на оба этажа, окном, и поэтому холлы всегда были полны света. Возможно, из-за этих больших окон, рамы которых были сделаны не слишком качественно, в доме водились сквозняки. Лестница и деревянные полы второго этажа отчего-то скрипели. Звук этот часто будил меня посередине ночи, но никто из жителей дома по ночам не бродил.

Обустроено наше жилище было безобразно. Первый этаж, где у нормальных людей находится уютная гостиная, кабинет хозяина, столовая и кухня, у нас был почти заброшен. Две комнаты были даже не отремонтированы и поэтому заперты. Кухней мы пользовались, там стояла красивая дорогая мебель из натурального дерева, плитка, холодильник и стиральная машина. Большинство знакомых Сухарева, избалованных дизайнерскими проектами и роскошными ремонтами, удивлялись такой бесхозяйственности. Ник пожимал плечами и говорил, что не в дизайне счастье.

Под домом был большой просторный подвал. Его вполне можно было использовать для бильярдной, тренажерного зала или винного погреба, но у Ника до обустройства всего этого руки не доходили.

Говорят, что дом всегда похож на своего хозяина, только вряд ли так можно было бы сказать о Сухареве и его доме. Даже самого святого для мужчины – гаража – у Ника не было. То есть изначально он планировался, но Сухареву пришлось принести это помещение в жертву идолу тепла – газовому котлу. Ник опасался ставить котел на первом этаже или в подвале. Как я уже знала – его опасения не были безосновательны: дом его тещи сгорел несколько лет назад, и тот пожар был как-то связан со смертью первой жены Сухарева – Оксаны.

В собственном доме Сухарев только ночевал и иногда проводил несколько часов перед телевизором, потягивая коньяк и беспрерывно дымя сигаретами. Ну и нетрудно догадаться, что настоящим домом для Сухарева был его «Джаз».

Глава 7

Примерно до октября 2003 года я чувствовала себя в этом доме почти счастливой. Много что мне мешало и портило нервы – об этом после, а в целом было хорошо. Я занималась Митькой, его уроками, его кружками, секциями и дополнительными занятиями. Каждые выходные мы ходили на роллердром, в тир, в кафе – словом, были почти неразлучны.

Отдавая девяносто процентов своего времени пасынку, с его отцом я встречалась не так уж часто. Он уходил утром очень рано, а возвращался довольно поздно. Чаще всего мы виделись в «Джазе», куда я привозила Митьку обедать. Разговаривали мы в основном о Митьке.

Несколько раз за лето 2003 года Ник брал меня с собой на вечернюю шоу-программу, которая проходила на открытой площадке в «Джазе».

Однажды в середине августа в «Джаз» приехал известный саксофонист Кирилл Мирингоф. Его сопровождал собственный оркестр, но в конце концерта Кирилл решил сыграть свою версию «Когда святые маршируют» и пригласил за рояль Сухарева. Ник не стал ломаться, а быстро пересек зал, поднялся на сцену, кивнул пианисту, уступившему ему место за инструментом, и на пару с Мирингофом отжег на все сто. Потом встал, жестом поблагодарил саксофониста и спрыгнул с сияющей огнями сцены в темноту зала.

Люди за двадцатью столиками в зале визжали от восторга. Они требовали возвращения Сухарева на сцену, но он уже сидел рядом со мной. Осветитель направил на нас прожектор. Я смутилась, а Ник вежливо улыбнулся, помахал рукой и скрестил запястья, обозначая стопроцентный отказ играть снова. Мирингоф продолжил концерт, а я навсегда запомнила, как Сухарев выглядит за роялем.

Иногда я чувствовала себя так, будто мы настоящая семья, но это была лишь иллюзия. Митька радовался, когда мы собирались вместе, болтал всякую чушь, громко смеялся. Слыша Митькин смех, Ник сиял. Как бывшая учительница, я знала, что отцовские чувства делают симпатичным даже самого отвратительного болвана, а Ник, по жизни вовсе не болван, в роли отца был удивительно хорош. От обычного высокомерия не оставалось и следа, он комично напевал Митьке отрывки из итальянских арий, вставляя собственные слова.

Моя иллюзия растворилась в один момент, когда я узнала, что у Ника Сухарева есть любимая женщина.

В среду, 20 октября, минут в двадцать пятого я вошла в «Джаз», откуда должна была забрать после обеда Митьку. За любимым столом моего пасынка я увидела его самого, его отца и молодую женщину с длинными темно-русыми волосами, в красном трикотажном платье. По выражениям лиц сидевших за столом, по атмосфере, окружавшей их, я все поняла без слов.

Ник поднял глаза и мельком, как на что-то неважное, глянул в мою сторону. Зато Митька со всех ног бросился ко мне, потащил к столу, уговаривая съесть кусок сырного пирога. Словно зомбированная, я пошла за ним.

Когда я уже стояла возле стола, Сухарев снова посмотрел на меня и обычным для себя недовольным тоном сказал:

– Знакомьтесь. Это – Жанна, мой адвокат.

– И близкая подруга, – лучезарно улыбаясь, добавила Жанна.

Ник посмотрел на нее так, как никогда не смотрел на меня, – понимающе. Его взгляд говорил: что ж, раз ты хочешь это сказать, то говори, я не буду сердиться.

Жанна смотрела на меня не отрываясь. Ее лицо не выражало ровным счетом ничего.

– Очень приятно. – Мне тоже удалось улыбнуться.

Ник громко сказал Митьке:

– Пойдем, я отдам тебе портфель.

Митька побежал за ним, и я осталась с Жанной. Оказавшись напротив нее за столом, я не могла не кинуть пару оценивающих взглядов на лицо Жанны. Ревниво заметила красивые глаза и губы, но с удовлетворением оценила гладкость кожи на три балла. Мне самой был противен собственный интерес к любовнице Сухарева. Оправдывало только то, что была я обычной женщиной, не святой и не бесчувственной, а еще минуту назад я понятия не имела об обратной стороне жизни мужчины, который начинал мне нравиться.

– Так вы и есть Джен Эйр? – спросила Жанна.

Вопрос был задан почти безразличным тоном.

– Почему Джен Эйр? – Мой голос звучал на удивление спокойно.

– Потому что вы гувернантка, хоть и воображаете себя женой Ника, – сказала она с удовольствием. – Наконец-то я вас увидела и могу вам сказать правду. Ник никогда не решится. Мы с ним вместе уже четыре года, все об этом знают, а вы тут только потому, что Митьке нужна нянька.

Мой сканер подсказал мне, что передо мной женщина, которая решила сражаться за свои отношения. И возможно, она именно оттого так агрессивна, что ощущает угрозу.

– Жанна, вы что-то путаете! – На этот раз я улыбнулась действительно по-настоящему, и в тот же момент ощутила, как с ее стороны стола на меня полыхнуло дикой ненавистью. – Я – жена Ника Сухарева, у меня это в паспорте записано. А вот вы – его близкая подруга. Кстати, вам мама никогда не говорила, что одних женщин мужчины имеют, а женятся – на других?

Жанна неестественно громко и нарочито высокомерно рассмеялась. Люди за соседними столиками стали оборачиваться. Тогда рассмеялась и я. Сумасшедший дом.

Продолжая лыбиться, я любезнейшим образом простилась и направилась к машине. Завершать партию надо было именно сейчас, когда счет был в мою пользу. Сквозь витринное стекло Жанна провожала меня острым, как нож, взглядом.

Вечером я дождалась возвращения Ника из ресторана и пришла в его кабинет. Ник, по обыкновению одетый во все черное, курил у открытой балконной двери. Луи Армстронг исполнял «Сен-Луи блюз».

– Вы подставили меня, Ник.

Он обернулся вполоборота, увидел выражение моего лица и вздохнул. На удивление, подлый предатель выглядел подавленным.

– Простите меня, – тихо сказал он. – Я должен был предупредить вас о ней.

– Издеваетесь? Вы считаете, что, делая женщине предложение, в самый раз рассказать ей о своей любовнице? Знаете, кто вы?

Он молчал, что злило меня все больше.

– Вы – трус, а я ухожу. – Уходить мне не хотелось, но ждать, когда он первый это скажет, казалось невыносимо. – Это все унизительно. Чувствую себя дурой.

Ник затушил окурок в переполненной пепельнице и подошел ко мне. Он по-прежнему выглядел неуверенно и виновато.

– А если все-таки останетесь? – Сухарев немного склонил голову набок. Очень некстати я вспомнила щенка, который был у меня в детстве, пока отчим не решил, что собаке нечего делать в квартире, где есть маленькие дети. У щенка тоже были такие вот виноватые глаза, и он так же склонял голову набок. – Все получилось по-дурацки, я повел себя как идиот. Но вы правы, я не мог сказать вам правду в самом начале. Вы бы ни за что не согласились войти в этот дом.

Он был прав. Разве Ник признавался мне в любви? Разве я сама была влюблена в него? Сухарев указал на диван:

– Садитесь, у меня есть идея.

– Какие тут могут быть идеи, – мрачно парировала я, но на диван села.

Он тоже пристроился на столешнице своего рабочего стола.

– Пусть это будет контракт. – Я слегка обалдела. – Официально мы останемся женаты, но это будет только договор во благо Митьки. Я буду платить вам деньги, причем в два раза больше.

Непонятно, чего я ждала от «идеи» Ника, но от его слов испытала такое разочарование, что даже не знала, как его можно было бы выразить человечьим языком.

Деньги. Опять деньги. Да, они могут изменить отношение к любой ситуации. Жанна победила. Я не буду женой Сухареву, но буду очень, очень дорогим бебиситтером для его infant terrible. Как мило! Я уже открыла рот, чтобы отказаться, но вдруг в коридоре раздался голос Митьки. Он звал меня. Я обернулась к двери, и спустя полминуты в комнату босиком вошел рыжий сонный мальчишка в мятой пижаме с Микки Маусом. Штанины доставали только до крепеньких икр, а рукава – едва закрывали локти. Пижама была самая любимая, поэтому Митька спал в ней уже четыре года.

Он потер глаза и, всхлипывая, заговорил:

– Ты у папы? А мне приснилось, будто ты ушла от нас. Я пошел в твою комнату, а там нет тебя… А ты тут… Пойдем, ты мне почитаешь. Можно, пап?

– Вы согласны? – спросил меня Ник.

Уже не разбирая, о чем же он меня спрашивает, я ответила:

– Да.

Глава 8

Помимо Жанны в моей жизни была еще одна проблема. Мы познакомились с ней в первое мое утро в сухаревском доме. Вообще-то Ник заранее предупредил меня, что в доме живет его больная родственница. Он называл ее экс-тещей.

– Она со странностями, – сказал Ник небрежно. – Последствия инсульта. Вообще-то Зинаида Петровна – мать Оксаны. После смерти дочери она живет у нас, занимается домом и воспитывает Митьку. О дочери ее спрашивать не надо, она на этой теме… – Ник заколебался, пытаясь быть политкорректным. Наконец, нашелся: – Она плохо реагирует на эту тему.

Задавать дополнительные вопросы мужу я не решилась – слишком мало мы были с ним знакомы. Но никогда раньше я не встречала такого, чтобы теща оставалась жить с зятем после смерти дочери.

Наутро после переезда я немного проспала, а Митьку надо было отвезти в бассейн. Подскочив в полвосьмого, я поняла, что всего за тридцать минут мне придется одеться самой, поднять и одеть Митьку, а потом добраться до бассейна. Все это мне благополучно удалось. А через два часа мы оба, голодные до безобразия, вернулись домой.

Открыв дверь своим ключом, я втолкнула зазевавшегося Митьку внутрь дома и вошла сама. У меня в руке была здоровенная сумка со всякими вкусностями и газированными напитками. Скинув босоножки, шагнула в холл и вдруг услышала низкий женский голос, тембр которого был бы приятен, кабы не произносимые слова:

– Кто вы такая? Что вы тут делаете? Вы вломились в дом моей дочери, я вызову милицию!

– Бабушка, привет! – заорал Митька, будто хотел, чтобы стекла из окон вылетели наружу. – Это моя новая мама!

Задрав голову, я увидела на лестнице высокую полную женщину. Она стояла ссутулившись и одновременно выставив вперед властный подбородок. У нее были светлые волосы, собранные в высокую прическу, и широко открытые карие глаза, горевшие праведным гневом. Углы рта полной дамы, как я поняла, экс-тещи Сухарева, были опущены, будто она только что сказала: «Фу, воняет!» В принципе почти это она и сказала…

Митькино заявление о новой маме подействовало на Зинаиду Петровну как красная тряпка на быка. Она встрепенулась и возопила, отчего я уронила сумку с едой на пол и даже не заметила этого:

– Митенька, внучок любимый! У тебя может быть только одна мать! А это – это так!

В первый момент я взбеленилась: что значит «это так»? Но потом решила, что мое дело маленькое – воспитывать любимого внучка этой тетки, стараясь не возбудить в нем ненависти к пожилым дамам.

– Здравствуйте, – сказала я. – Приятно познакомиться, – и, перестаравшись от неопытности, добавила: – Хотите с нами позавтракать?

Ответ Зинаиды Петровны потряс меня:

– Отравить меня хочешь?

Пожав плечами (кстати, тогда я поняла, откуда у Ника появилась эта привычка), я отправилась готовить еду.

Честно говоря, первое впечатление после знакомства с Зинаидой Петровной, или Зюзей (в раннем детстве Митька так называл Зинаиду Петровну – она не желала, чтобы ее называли бабушкой), ни к чему меня не подготовило. Удивительно, как просто все было бы, если мы обращали внимание хотя бы на то, что происходит прямо перед собственным носом.

По наивности своей я решила, что у женщины, которая много лет хозяйничала в этом доме, обычный стресс. Она много лет заботилась о семье, делала, что могла, для своих близких, переживала за них, устанавливала маленькие семейные правила, а тут – Ник женится и приводит в дом какую-то мадам. Возможно, полагала я, Зюзя больше обижена на Ника, чем на меня. Ведь если он привел в дом новую хозяйку, значит, прежняя ему уже не нужна. Я решила, что если не отбивать у нее хлеб и позволить ей жить, как и до моего появления, то мы поладим.

На самом деле, если бы Ника хоть немного волновало, насколько хороша его экс-теща как хозяйка, он бы давно с ней расстался.

Зато ее жизнь – в бытовом смысле – была сказочно хороша. Готовить Зинаиде Петровне не приходилось – внук и зять питались в «Джазе». Вещи Митьке, Нику и самой Зюзе стирала приходящая «помощница», как называла изможденную многодетную мать Олесю, согласившуюся стать наемной прислугой, Зинаида Петровна.

Согласно версии Ника, Зюзя «вела дом». Выглядело это престранно. Она скупала дешевые картины с видами природы, милыми кошечками и букетами роз, словно срисованными с открыток выпуска 1973 года «С 8 Марта!», и развешивала это приторное добро где придется. Красоту картин Зюзя акцентировала букетами искусственных цветов, которые любила за непритязательность. От этих цветов в доме слабо, но устойчиво пахло пластиком. Еще Зюзя любила менять мебель, каждый раз заказывая комплект мебели со все большими наворотами, все более ярких цветов. Старую мебель она продавала задешево или спускала в подвал, уже просто заваленный старьем.

И то, как Зюзя «занималась воспитанием Митьки», выглядело немного странно. День Зинаиды Петровны подчинялся строжайшему расписанию, полностью основанному на программе телевизионных передач, и включал все мексиканские, бразильские, а с некоторых пор и русские сериалы «про жизнь». В перерывах между мыльными операми она разыскивала по всему дому Митьку, чтобы потребовать у мальчишки дневник и усадить его за стол делать уроки. Как только начинались титры следующего запланированного сериала, она убывала к телевизору.

Наблюдая за жизнью этого дома, я начинала понимать, откуда растут ноги Митькиных проблем с поведением и учебой. Пожалуй, Ник был прав – Митьке нужна была мать.

А вспоминал ли Митька свою мать? Наверное, да.

Во всяком случае, забыть ее мальчишке все равно не удалось бы. Зюзя исповедовала и проповедовала культ своей дочери. По-видимому, постоянные разговоры об Оксане помогали ей смиряться с утратой.

Правда, не обходилось и без перегибов. Одно из помещений на втором этаже, где была спальня Митьки, кабинет Ника, комната Зюзи и моя, была превращена в святилище Оксаны. В этой комнате десять лет назад была спальня молодой четы Сухаревых. После смерти жены Ник переместился в кабинет, а спальня превратилась в мемориал.

Мне это вовсе не казалось смешным, наоборот, комната Оксаны производила жутковатое впечатление. Зюзя заказала портрет по фотографии своей дочери одному довольно талантливому местному художнику, Тимуру Багрову, а он, зная кое-какие детали семейной трагедии, сумел создать нечто. Надо сказать, что Багров уже писал портрет Оксаны, еще при ее жизни. Тот, первый портрет висел в комнате Зюзи. Наверное, художник хорошо помнил Оксану, и поэтому на посмертной картине она выглядела не просто как живая, а пугающе живой. Портрет был большой – метр на метр по крайней мере. Лицо Оксаны занимало его большую часть. Входя в комнату, вы попадали во власть ее пристального, обвиняющего, глубокого взгляда. Лицо казалось очень белым, тени на нем лежали немного асимметрично, словно бы источник света перемещался за то время, пока вы рассматривали изображение. А губы… Мне казалось, что она сейчас даже не заговорит, а страшно закричит.

На тумбе под портретом стояли подсвечники, где воскурялись вперемежку ароматизированные модные свечки, купленные в супермаркетах, и тоненькие свечечки из церкви. Запах ароматизаторов и ладана давно смешался, образовав убийственно душную атмосферу. Проходя мимо святилища, я ощущала нотки этого запаха, представляя их в виде липких щупалец.

Культ Оксаны можно было наблюдать не только в святилище. По всему дому были расставлены и развешаны ее портреты: Оксана, сидящая в сером велюровом кресле (в толстой раме, более уместной для рафаэлевской Мадонны), Оксана и Ник на собственной свадьбе (богатая рамка из перевитых стальных стеблей с натужно выгнутыми лепестками стальных цветов), Оксана и малюсенький Митька, чьи щеки были как два абхазских яблока… Все портреты перечислению не поддавались.

Ник на экспозицию не реагировал, в святилище ни разу на моей памяти не заходил. Что он думал о фотографиях, что помнил о жене – я не знала. Правда всплыла позже, а в первые годы житья-бытья в прекрасном и впечатляющем доме Сухарева я придумывала много всяких историй о невероятной любви. Иначе как объяснить присутствие Зюзи?

Говоря о райской жизни Зюзи в доме зятя, я намеренно опустила одно обстоятельство, потому что к условиям ее существования оно отношения не имело. А имело оно отношение к внутренней жизни экс-тещи, очень и очень запутанной.

Она пережила страшнейшую трагедию и, ужасно это или наоборот, ничего не помнила об обстоятельствах смерти своей дочери и мало что могла припомнить о времени, которое этому предшествовало. Недаром она так любила мексиканские сериалы с ретроградными амнезиями – большинство сюжетов ей были близки. Однако, кроме шуток, провал памяти Зюзю здорово мучил. Она часто жаловалась на кошмары, принимала горы таблеток, без конца лечилась и консультировалась у докторов. Увы, ей ничего не помогало.

Глава 9

И все-таки одно знакомство в сухаревском мире оказалось приятным.

Спустя неделю после дня регистрации брака, в середине июля, Ник решил представить меня своей матери. Поздновато, наверное, если бы речь шла о нормальном браке, но у нас все было не как у людей.

Людмила Витальевна Сухарева жила в другом конце города, в красивой новой многоэтажке, построенной рядом с городским лесом, превращенным в парковую зону. Ее квартира находилась на десятом, то есть на предпоследнем, этаже. Поднимаясь на лифте, я ощущала беспокойство. Что, если свекровь окажется под стать экс-теще Ника? Двоих таких я не перенесу.

Ник открыл дверь материнской квартиры своим ключом, и Людмила Витальевна вышла к нам навстречу.

Она была невысокого роста, но благодаря идеальным пропорциям тела казалась выше. Ее седые волосы, в которых угадывалась рыжинка, были подстрижены чуть ли не под ноль.

И я никогда не видела более ухоженной женщины. Даже преувеличенно, идеально ухоженной. Идеальное лицо, идеальные волосы, ногти, осанка. Спустя некоторое время она призналась, что только стремление отлично выглядеть и получать комплименты держит ее на самом краю пропасти. За свою жизнь у нее было несколько крупных срывов, она прошла пять курсов лечения, но до сих пор оставалась на лезвии ножа, между белым светом и мраком прекрасной алкогольной ночи.

Ник рассказывал, что его мама была в молодости талантливой певицей. Окончила консерваторию, участвовала в конкурсах международного масштаба. Вдруг влюбилась в коллегу. Он был пианистом, ему пророчили славу, но что-то не получилось, и парень стал спиваться. Тем временем родился сын, но Мила мало интересовалась новорожденным. Его отдали на воспитание бабушке, а Витальевна каждую минуту посвящала мужу. Так продолжалось пятнадцать лет, и в одно чудесное утро отец Ника решил, что дальше жить нет никакого смысла. Он повесился прямо посередине единственной комнаты в их квартире.

Миле было уже сорок, ее голос пропал навсегда, интерес к жизни – тоже. На некоторое время, в первые годы после смерти мужа, она еще держала себя в руках. Правильнее сказать, ее держал в руках сын. Но вот когда Ник стал студентом и часто уезжал – отдыхать с друзьями, на практику, на студенческие конференции, а после и вовсе на два года ушел в армию – она потеряла контроль над происходящими событиями. Из темного прошлого ее вытащил сын.

Сейчас ей было шестьдесят пять, она давала уроки пения, общалась со множеством друзей и, как я уже говорила, много улыбалась.

Ник, его мать и его сын были похожи просто фантастически. Одинаковые профили – у Ника по-мужски более крупный, у Людмилы Витальевны и Митьки – тоньше, с чуть вздернутыми носами. Медовые глаза, всегда, даже в разгар веселья, чуть печальные – у Витальевны и Митьки, и рысьи, всегда чуть злые – у Ника…

Мы планировали только заехать поздороваться, но будущая свекровь уговорила меня остаться подольше:

– Давайте вместе поужинаем. У меня есть копченая курица, салат из гастронома и даже бутылочка вина. Вы – как?

Я и сама от себя этого не ожидала, но – осталась. А со временем ужины с Витальевной стали моим единственным спасением – Зюзя здорово мотала нервы.

Она подарила мне удивительное ощущение. Впервые за всю мою жизнь кто-то полюбил меня просто потому, что я есть на свете. Ни за что. Не потому, что я дочь или сестра, которая дарит много подарков, не за дружбу или за хорошую работу. Витальевна любила меня просто так. Она радовалась, когда я приходила, интересовалась всем в моей жизни, спрашивала у меня совета и никогда ни в чем не упрекала.

Я уверена, что она всегда знала о Жанне, понимала, что между мной и Ником сложились странные, возможно, очень странные отношения, но, как и Кристина Пряничникова до нашего последнего с ней разговора, никогда сама этих тем не касалась.

Во второй визит к свекрови я привезла Митьку. Мы поужинали, причем бабушка и внук грызлись каждые пять минут. «Возьми сметаны, Дмитрий!» – «Ба, я не хочу…» – «Вареники без сметаны?» – «Не хочу!» – «Дмитрий, ты должен нормально питаться! И слушать меня!» Ну, и так далее.

Потом мы пошли прогуляться по парку. Людмила Витальевна надела невероятной красоты сиреневый костюм. Ее рыжеватые волосы сияли в лучах заходящего солнца. Митька, чьи отросшие за летние месяцы кудри тоже весело искрились, прихватил с собой ролики, поэтому мы с Людмилой Витальевной могли говорить спокойно. Я спросила: почему в доме Ника живет его бывшая теща, учитывая, что от нее ничего хорошего ждать не приходится?

Людмила Витальевна чуть пожала плечами, точно так, как иногда это делал Ник:

– Да это я ему посоветовала. Она совсем никуда после инсульта не годилась. Тяжелобольной человек. Жалко ее было.

– Ну а после того, как она поправилась?

В ее словах я расслышала давно сдерживаемое раздражение против собственного сына:

– Я не знаю. По моему мнению, ей нечего там делать. Но как бы это странно ни выглядело, Нику такие поступки свойственны. Он всегда о ком-нибудь в жизни заботился. В детстве у него был друг – Толик. Худенький, щупленький, даже страшненький: лопоухий такой, несуразный. Толик всегда влипал во всякие истории: то окно в учительской разобьет, хоть и в футбол не играет, то портфель потеряет. Однажды Толик попал под машину. Водитель увидел, что ребенка сбил, испугался и убежал, а Ник друга на руках до самой больницы нес. Ему тогда было двенадцать лет. И потом каждый день ходил в больницу, вместе с Толиком уроки делал, не хотел, чтобы друг от программы отстал. Вот такой он, этот Ник. И потом, если он кого-нибудь подберет, то никогда не бросит. С Зюзей та же история. Из-за нее я и приехать в его дом не могу. Совершенно ее не выношу!

Глава 10

Истерики экс-тещи повторялись все чаще. Никто не мог точно предсказать, когда она начнет и когда закончит – тоже. Она могла завестись на улице, в транспорте, в парикмахерской – с замотанной в полотенце головой. Она могла визжать двадцать минут, а потом закрывала рот и вела себя так, будто окружающим ее вопли только приснились. Дома Зюзя тоже не стеснялась, разыгрывая невероятные представления – лишь бы только зрители находились. А зрители время от времени находились. Например, кто-нибудь из друзей-приятелей Сухарева. Мы принимали гостей в нашей малоуютной гостиной и только начинали разговор, как в комнату входила наша дорогая Зюзя. Естественно, гости, знавшие, что дама скорбит телом, интересовались о состоянии ее здоровья и получали в качестве ответа примерно такую речь:

– Ой, да какая уж разница, как я себя чувствую? Жизнь уж кончилась. – В этом месте она начинала качать головой, неотрывно наблюдая, какое впечатление производит ее театр на зрителей. Если, фигурально выражаясь, галерки не рукоплескали, Зюзя добавляла трагизму: – Жить мне теперь и незачем. Доченька моя родненькая, кровинушка моя. – На глаза экс-тещи к этому моменту речи начинала набегать слеза. – Погибла она, лежит в своей могилочке, березонька над нею цветет. И просто сердце кровью обливается при виде того, что без нее в доме творится! – Я получала гневный взгляд карих, широко раскрытых глаз. – Я ж не слепая, вижу, что внучок мой и зять родной горюют, радости не знают. Правда, ведь, Коленька? Митенька, скажи…

Взгляды гостей обращались на упомянутых страдальцев. Митька обычно в качестве ответа кивал, как я его и учила, а Коленька бессовестно пользовался моментом:

– Зинаида Петровна, вам отдохнуть надо! Митька, проводи бабушку в ее комнату!

Несмотря на сопротивление, добрый внук отводил Зюзю в кровать. На самом деле она не очень-то сопротивлялась, находя утешение в сериале.

Пару лет назад у нас с Зюзей и Митькой вышла целая история. Началась она с того, что Зюзя исхитрилась-таки довести меня до слез. Просто ей очень повезло, совершенно случайно она попала острым ногтем в открытую рану.

В тот день Сухарев купил мне машину. Это было необходимо, ибо мы с Митькой замучились кататься на общественном транспорте. Ник сам предложил мне научиться водить, а когда я получила права, мы съездили в автосалон и выбрали для меня симпатичный белый «ниссан». Я была в восторге.

Прямо из салона я должна была ехать за Митькой в школу, чтобы потом пообедать в «Джазе». После обеда у нас уже была расписана программа: мы поедем кататься! Митька мечтал об этом целую неделю.

Но по дороге в школу я решила, что надо переобуться – туфли на мне были не слишком удобные, а водила я еще не настолько уверенно, чтобы не думать о мелочах.

Зюзя, которая не зря подглядывала и подслушивала, была в курсе всех дел. Она уже торчала на балконе, поджидая меня на новой машине. Между прочим, дело было в ноябре, температура воздуха едва поднималась до восьми градусов тепла.

Не слишком ловко, но достаточно уверенно припарковавшись во дворе, я вышла из машины и услышала:

– Хорошая машина, ничего не скажешь! Вот у Оксаночки проще была. Но ты зря радуешься…

– Спасибо на добром слове, – сказала я равнодушно.

– Я все про вас с Ником знаю! – отозвалась Зинаида Петровна.

Я не нашла логики, но постаралась быстрее войти в дом, чтобы прервать беседу.

Зюзя тоже нырнула в комнату – она еще не договорила. Встретились мы в холле на втором этаже.

– Я давно поговорить с тобой хотела. – Теперь ее голос звучал в такой душевной интонации, что я даже остановилась. – Вот я все спросить хочу: за что ты меня так ненавидишь?

Я растерялась. До сих пор не могу ответить на этот вопрос. Если честно, то я скорее боялась ее, как боятся сумасшедших людей и бешеных собак.

Не получив ответа, она продолжала:

– Ты должна меня уважать, ты должна уважать память моей дочери. – Я не реагировала, и тогда Зюзя решила пойти ва-банк: – Коленька не любит тебя, ты сама это знаешь. Мало ли что он тебе дарит – он не любит тебя!

С удивлением я почувствовала, что агрессия Зюзи начинает на меня действовать.

– Посмотри на себя – ты страшная, как смерть. Оксаночка была красавицей, видная женщина. А ты?!

Она очень выразительно хмыкнула, и мне стало ясно, что прямо сейчас, прямо здесь я ее убью. Меня будут судить, посадят в тюрьму, но мир станет лучше!

– Отстань от меня! – заорала я и, пытаясь удрать от собственной злости, побежала вниз по лестнице. О туфлях я забыла.

Возле школы меня уже поджидал Митька. Он внимательно следил за каждой подъезжавшей машиной, не зная, на какой приеду я. Рассмотрев меня за рулем чудесного белого «ниссана», он запрыгал на месте и завопил что-то радостное. Но, увидев мое заплаканное лицо, замолчал и быстро влез на заднее сиденье.

Подавшись между креслами вперед, он деловито спросил:

– Чего случилось? Тебя какой-нибудь козел на дороге обидел?

Я отрицательно помотала головой и улыбнулась ему, потому что из-за таких моментов и можно было терпеть Зюзю. Что значат ее мерзкие выходки, если есть Митька?

А он уже все понял:

– Это Зюзя! Скажи!

Видя, что Митька насупился, я постаралась разрулить ситуацию:

– Мить, это все ерунда. Ты готов? Мы едем кататься.

Вскоре, как я решила, Митька забыл о моих слезах.

Прошло еще пару дней, когда я услышала, как Зюзя громко жалуется в телефонную трубку:

– Так плохо себя чувствую, так плохо! Ну просто ни руки, ни ноги не поднять… Ох, да нет, это не давление. Я знаю, что происходит. Это она… Она меня травит…

Выяснять подробности моих же преступлений у бедной женщины не хотелось. Как обычно, я решила перемолчать и замять ситуацию. О том, что это порочная политика, я узнала довольно скоро.

На следующий день Зюзя описывала Нику свои симптомы отравления: голова кружится, ноги не ходят и дикий понос. Я узнала об этом от самого Ника, который заглянул в мою комнату поздно вечером и устало попросил внимания на выходки старой перечницы не обращать. Я покивала, хотя подумала, что если Ник не хочет скандала, то просить об этом надо не меня.

И как в воду глядела: еще через день Зюзя буквально кинулась на меня с воплями: «Отравительница! И тебе не стыдно?!»

– Да что же это такое? – возмутилась наконец я, виртуозно отпрыгивая от ее корпулентного тела. Меня пугало, что дама отдавит мне ногу. – Что вы пристали ко мне?

– Я в милицию жаловаться буду! – ответила мне экс-теща и убежала в туалет.

Участковый действительно пришел в этот же вечер. Зюзя привела милиционера в мою комнату, где мы с Митькой наслаждались фильмом про шпионов и пирожными из «Джаза». Она торжествовала.

Радостную Зюзю и притихшего Митьку участковый попросил выйти.

– Меня зовут Игорь Олегович, – представился он и достал блокнот, куда, кстати, ни слова не записал.

– Очень приятно, – ответила я.

Мы разместились в креслах. Игорь Олегович был совсем молодым парнем и далеко не глупым. Правда, долго уточнял наши родственные связи. Ему было не понятно, почему бывшая теща Николая Александровича Сухарева живет в нашей семье. Как могла, я прояснила ситуацию.

– Итак, вы не знаете, почему у Зинаиды Петровны… гм… постоянные расстройства желудка?

– Не знаю, – согласилась я. – А вы не знаете, почему она к вам обратилась, а не к доктору?

Он оценил шутку, но ответил серьезно:

– А она была у доктора. Даже обследовалась. Ей сказали, что она здорова. Даже справки есть. Я не мог не прийти.

Я тихо поднялась с кресла и осторожно подошла к двери, кивая Игорю Олеговичу в знак того, что слышу его, понимаю и предлагаю продолжать.

– Она уже пять раз ко мне обращалась. И еще два раза к моему шефу. Шеф сказал, чтобы я сделал хоть что-нибудь, ибо видеть ее больше не может.

Он еще не закончил фразу, как я, предусмотрительно отступив назад, резко дернула входную дверь на себя. Дверь распахнулась, и мы увидели Зюзю в классической позе подслушивающего человека.

Сообразив, что попалась, она молча отступила в глубь коридора и быстренько направилась в свою комнату. Я закрыла дверь.

Игорь Олегович покатился со смеху.

– Вот так и живем, – сказала я, кисло улыбнувшись.

– Ох, я такого еще не видел! – резвился участковый. – Знаете, я вам не завидую! Мы с женой тоже у родителей живем, всякое бывает, но такого не видел!

– Игорь Олегович, а дальше-то что? Вам же надо разобраться?

– Возьму еду на экспертизу. – Он уже отсмеялся и погрустнел при мысли, что надо работать дальше.

Так и было сделано. Через день участковый позвонил и сообщил, что в супе был обнаружен пурген.

– Кто-то ей подсыпает? – поразилась я.

– Знаете, я не должен вам этого говорить, но лично мне кажется, что она сама себе его подсыпает, чтобы вас обвинить. Я такое уже видел. Вашей Зинаиде Петровне бы к психиатру…

– И если это так, что теперь делать?

– Последите за ней, посмотрите в ее вещах. Скорее всего, пузырек найдете.

Мы попрощались. Искать пузырек от пургена в вещах Зюзи мне не хотелось. И слава богам, что я этого не сделала. Если бы она узнала, что я рылась в ее шкафу, – она бы меня просто съела. Дело в том, что прямо этим вечером Зюзя обнаружила, что все платья, кофты, юбки, пальто и прочее в ее шифоньере было изрезано на тонкие лоскутки.

Крик стоял жуткий, я принесла корвалол и раздумывала, не стоит ли вызвать скорую. Но после того как экс-теща «догадалась», что уничтожение ее добра – моих рук дело, мне пришлось запереться в своей комнате и позвонить Нику.

Сухарев приехал через пятнадцать минут, унял Зюзю, отправил Митьку, который наблюдал за скандалом с первого этажа, учить уроки и зашел ко мне.

– Что происходит? – спросил он не то чтобы строго, а скорее тоскливо. Было ясно, что он имеет в виду не частный случай с порезанными платьями, а события всей последней недели.

– Хотелось бы знать. – Мой голос тоже не был слишком жизнерадостным.

– С тех пор, как вы в доме появились – она просто с ума сходит. – Ник сел в кресло. – Я не знаю, что мне делать. Предложил ей купить квартиру, но она не хочет. Считает, что это будет означать, будто вы ее из дома выжили. Как я не предположил, что она взбесится? Все продумал, уверен был – с вами нам всем лучше будет. Но не рассчитал…

– Хотите, я уйду?

Сказав это, я вдруг ужаснулась – а что, если он этого и хочет? В то время мне в этой семье уже было что терять – Митьку и еще кое-что, о чем расскажу позже.

Долго мучиться мне не пришлось, Ник даже руками замахал:

– Нет, ни в коем случае! Вы тут из-за Митьки, а он с вами счастлив. И я спокоен, когда вы с ним. И вообще мне приятно, что вы тут живете.

Это был первый комплимент, который я получила от мужа за год совместной жизни.

– Спасибо, – ответила я. – Служу Советскому Союзу.

Он засмеялся, как обычно – немного неприятно, и ушел в комнату сына.

Злоумышленника мы все-таки обнаружили, и не без помощи правоохранительных органов в лице Олега Игоревича Антипова, участкового нашего района.

Само собой, Зюзя побежала к нему на следующий день после обнаружения изрезанных шмоток и рассказала, как я сживаю ее со свету, пообещав написать письмо президенту.

Повторный визит Игорь Олегович заменил телефонным звонком. Он рассказал мне об очередном визите экс-тещи и сделал неожиданный вывод:

– Знаете, я сначала подумал, что ваша родственница сама себе вредит, ну, чтобы ходить и всем жаловаться. Но есть еще версия. Просто у меня случай был: у тетки кто-то все время дверь матюками расписывал. Она ходила, со всеми ругалась, ссорилась с соседями, а оказалось – ее собственный внук ей так мстил за то, что она его уроки учить заставляла.

– Митька? – удивилась я.

– А вы спросите его. Если парень не совсем испорченный, он признается.

Что делать? Мы с Ником призвали Митьку к ответу. Он не долго ломался, а в качестве оправдания сказал мне:

– Я не хотел, чтобы она тебя доставала… Я люблю бабушку, только она злая.

Сухарев рассвирепел, велел сыну извиниться перед Зюзей и запретил ему общаться с друзьями и играть в компьютерные игры в течение целого месяца.

Когда Ник отпустил Митьку в свою комнату, я сказала:

– Это меня наказывать надо. Что это за воспитание, если он такие вещи творит?

Ник внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Будьте к нему еще внимательней. Это переходный возраст. Я тоже в свои двенадцать лет жуткие вещи творил…

Глава 11

И пришло время кое-что объяснить. Нас с Ником связывал не только его сын. Уже через несколько месяцев после моего переезда в его дом я стала замечать нечто, очень призрачное нечто, происходившее между нами. Я назвала бы это искрой.

Описывать суть вышеназванного явления почти невозможно. Оно хорошо знакомо людям неуверенным в себе, в своей привлекательности или несчастным, которые по каким-то причинам вынуждены скрывать и подавлять свои чувства. Высока степень вероятности, что первое из этих утверждений можно отнести ко мне, а второе – к Нику.

Обычно это настолько неуловимо, что должно пройти немало времени, прежде чем ты сможешь различить признаки и схему происходящего. Ты невольно оборачиваешься, а оказывается – от его взгляда. Ты звонишь ему по какому-то делу, а когда он снимает трубку – не можешь сказать ни слова. А еще он говорит тебе что-то, а ты слышишь слова, но не понимаешь их смысла.

А иногда, зная, что вечером вы встречаетесь с друзьями мужа, ты очень счастлива. Надеваешь новое платье, чувствуешь себя богиней и на пороге ресторана вдруг кристально ясно понимаешь, что платье не поможет. Ничто не поможет, ведь он стоит у бара рядом с другой женщиной…

Но ты совершенно точно ощущаешь – тембр его голоса всегда меняется, когда он называет тебя по имени. Он зачем-то подробно объясняет, где был вчера вечером. Пытается угостить всякими вкусностями, неловко и некстати, на удивление смущаясь из-за такой ерунды.

Первый раз это случилось в самом начале сентября 2004 года, в те дни, когда еще не верится, что лето кончилось, а вечерами с каждым днем темнеет все раньше. Неизбежность осени накладывает свой отпечаток на все, что ты делаешь и о чем думаешь. Кажется, что круг замкнулся, но красота золотых листьев на фоне синего неба превращает похороны лета в праздник для глаз.

В это воскресенье все складывалось обычно для этого дома, то есть наперекосяк. Митька простудился, Зюзю накрыл приступ бешенства, Ник срочно уехал на работу, а я вспомнила, что не поздравила сестру с днем рождения.

Митьке тогда только исполнилось одиннадцать. Его простуда была так себе, ничего серьезного, поэтому я не побоялась оставить бедного больного мальчика на сумасшедшую старуху. Впрочем, злоба ее обычно вытекала в мембрану телефона, куда Зюзя высказывала свои претензии миру.

Словом, я смылась из дому. Митька, конечно, поныл немного, пожаловался на скуку и под шумок попросил привезти ему из «Джаза» огромную пиццу с моцареллой.

Я на все согласилась, но предупредила, что вернусь только вечером. Митька грустно чихнул и включил телевизор. Я не стала возражать. Поваляться у телевизора – разве не об этом мечтают все нормальные люди?

Не успела завести мотор верного «ниссана», как зазвонил мобильный. Это был Ник.

– Вы очень заняты? – спросил он голосом человека, придавленного бетонной плитой.

– Я за подарком для сестры еду. Забыла, что день рождения у нее.

– Не стал бы просить, но нет никого рядом… Голова что-то немного… За руль боюсь сесть. Заберете меня из «Джаза»?

Приступы головной боли мучили Сухарева постоянно. Иногда его мрачность и недоброе выражение лица объяснялись именно дурным самочувствием.

О приступах боли он никогда не говорил, ни на что не жаловался. Я узнала о его мучениях, заметив, как иногда ночами Ник, шипя под нос ругательства, грузится в машину и отбывает в неизвестном направлении и возвращается буквально через пятнадцать минут. Увидев это впервые, я спросила, в чем дело. Он смущенно признался, что ездит за таблетками от головной боли, потому что они все время кончаются. Тогда я организовала в ванной аптечку, где анальгетики не переводились.

Вторым излюбленным средством борьбы Ника со спазмами в голове был коньяк. Обычно Ник начинал принимать его превентивно, еще до начала приступа. Удивительно, но алкоголизм в наследство от матери Нику не достался. Пил он, честно говоря, много, но пьяным я его никогда не видела. Это было его собственное удивительное качество, которое с удовольствием обсуждалось окружающими.

Мой «ниссан» припарковался у ресторана через пятнадцать минут после звонка Сухарева. У меня в сумке были нужные анальгетики. Я даже в голову не стала брать, почему же Ник не вызвал такси, не попросил Пряника или Жанну отвезти его домой, ведь сегодня воскресенье и у Жанны наверняка выходной день. В конце концов, он мог бы обратиться за помощью к охраннику ресторана…

Но он попросил меня. Катись к черту, родная сестра.

Ник полулежал в кресле, и с первого взгляда было заметно, как он мучался. Глаза были закрыты, на шее, прямо над воротником пуловера, пульсировала венка.

Он услышал скрип дверных петель, приоткрыл глаза и с трудом отлепил спину от подушек. Медленно сел на диване, отчего его мотнуло в сторону, обрел равновесие и тяжело вздохнул.

Еще в баре я попросила у официанта стакан воды и сразу же протянула мужу таблетку. Он проглотил ее с таким выражением лица, будто это была живая мышь. Хлебнул воды и со стоном опрокинулся на спину.

Я пошла на кухню просить пиццу для Митьки и чашку кофе для себя. За Ником я вернулась спустя двадцать минут. Горячая пицца «Четыре сыра» ждала в машине.

– Вы жизнь мне спасли, – сказал Сухарев. Он снова сидел на диване, но выглядел намного лучше. Лучше и веселее…

– Очень рада. Поедем?

Ник не пошевелился, наблюдая за мной немного покрасневшими рысьими глазами. Это настораживало.

– Да, сейчас, – сказал он. – Только одно дело. У меня сегодня годовщина.

– Какая?

– Знаете, я этот день всегда отмечаю. Восемь лет назад я на машине разбился. Довольно серьезно. После той аварии голова у меня и болит периодически.

(Авария была, но голова Сухарева начала болеть гораздо раньше. Он врал, как я узнала позже, но тогда его слова звучали очень правдиво.)

– Я не понимаю, вы аварию отмечаете – как что?

– Ну, как поминки отмечаются или как день второго рождения. Или я неправильно выразился? Мне выпить надо. В этот день я всегда пью.

– Вообще-то, – сказала я скорее сама себе, чем мужу, – в другие дни вы тоже пьете…

На журнальном столике стояла початая бутылка коньяка и два низких широких бокала. Один из них предназначался мне. Я попробовала как-то воспротивиться, сослалась на день рождения сестры, на пиццу для Митьки, но даже имя сына не подействовало. Ник разлил в бокалы коньяк, сказал, что потом мы вызовем такси, и, совершенно позабыв о вежливости, опрокинул коньяк в рот.

И я смирилась. Ник впервые приглашал меня вот так выпить, один на один. К тому же искрило.

– Ну, за удачу, – выдала я, хотя Ник, не дожидаясь свистка тренера, опрокинул уже второй бокал.

Коньяк, видимо, помог обезболивающим окончательно справиться с головной болью. Глаза Ника заблестели, он легко встал, прогулялся к окну и отчего-то поморщился, глянув на синее ясное небо и желтое великолепие деревьев за стеклом. Снова вернулся к столику и заговорил. Ему хотелось вспоминать.

– Да, трудно тогда пришлось. Пряник меня спас. Мы в тот день и познакомились. Я в кювете лежал, машина разбита вдрызг! – Он уже немного опьянел, и смех у него был немного неприятный: такой хрипловатый или даже скрипучий. – Пряник разглядел меня в темноте на дороге, остановился, в больницу отвез. Еще и крови мне своей отлил. У нас группа одна.

– Почему тогда не с Андреем пьете, а со мной?

– Захотел с вами. – Во как: мне оказали честь! – Пряник укатил куда-то.

– Теперь понятно, почему вы такие друзья.

– Да я жив только благодаря ему! Но так и есть. Вокруг меня много людей, с которыми у меня мало общего. – Он помолчал. – И вы тоже.

– А что я?..

Ник подошел поближе. Потом сделал еще один шаг, широкий и решительный, и опустился на колени возле моего кресла. Его глаза оказались прямо напротив моих.

И тут все произошло. Его рука легла мне на затылок. Он притянул меня, и я ощутила его губы. От ужаса, от неожиданности мои пальцы впились в подлокотник кресла, но уже через пару секунд – в его плечи.

Поцелуи говорят не хуже слов. В разное время моей жизни поцелуи говорили мне разное. Я понимала. А вот сейчас не понимала ничего… Если он делает это от скуки, то я – идиотка, что позволяю. Если все серьезно – то это слишком хорошо, чтобы я могла поверить.

Ник потянул меня на пол, он отстранился только дважды, один раз – чтобы вдохнуть воздуха, а второй – чтобы стащить с меня водолазку.

А у меня словно отказал разум, мне нравилось то, что происходит. Это не я отдавалась ему, а скорее он – мне. Он только чиркнул спичкой, а загорелась я.

…Кристина Пряничникова мне не раз говорила, что судить о том, как относится к тебе мужчина, надо после секса. Такие советы сами вспоминаются, когда он отстраняется от тебя и быстро наливает себе выпить. А потом, небрежно натянув одежду, так же быстро набирает номер такси на мобильном.

Следующей фразой он оскорбил меня так, как никто и никогда:

– Извините меня, я словно с ума сошел. Не надо было этого делать.

Всю следующую ночь я проплакала.

Слезы мои были не о том, что я сделала, а о том, что больше мне не грозит это повторить. Я не могла отделаться от вкуса губ Ника, я снова переживала волну возбуждения от одного его движения, того самого, когда он притянул меня к себе.

Всю последовавшую за нашим грехопадением неделю мужа дома не было. Где он пропадал – я не знала. В «Джазе» его тоже очень хотели бы видеть.

Получалось забавно. Приятели Ника спрашивали меня, куда он делся, и я говорила правду: не знаю. Они смеялись и заключали, что Ник готовит какой-то сюрприз. Так и получилось. К ноябрьским праздникам в «Джаз» приехал популярный мюзикл. И получилось, будто Ник организовывал их выступление и все такое…

После его возвращения встретились мы холодно. Не знаю, почему Ник так повел себя, а я просто обиделась, пообещав себе, что ни за что не повторю случившееся.

Но я повторила.

Глава 12

Весной, в начале марта, Митька сломал ногу. Произошло все совершенно банально: парень прыгнул с козырька над входной дверью нашего дома на плитку, которой был выложен двор. Какого черта занесло его туда – он не сказал. Приятель и свидетель события Женька Ковалев сказал, что Митька закинул на козырек волан от бадминтона, забрался за ним и свалился. Чего же проще?

Услышав Митькины вопли, мы, каждый со своей стороны, бросились вниз, во двор. Первой, к сожалению, выскочила Зюзя. Только увидев Митьку, валяющегося в мокрой наледи, держащего обеими руками несчастную сломанную лодыжку, она взвыла и – понеслось!

Во двор под ее причитания выбежала я, а за мной появился и Ник. Догадаться, что правая конечность мальчишки сломана, было нетрудно. Ник задрал штанину, и при виде неестественно смещенной лодыжки я ощутила приступ тошноты.

Под вопли и стенания Зюзи мы вызвали скорую, а когда она наконец приехала, срочно отправились в больницу. Я – с Митькой в машине скорой, Ник – следом, на своей «мазде». Зюзю решено было оставить дома. Она не стала особенно возражать – начинался очередной сериал.

В детской травматологии нас ждали осмотр, рентген, гипс и размещение в палате, среди таких же, как Митька, горемык.

В тот день дети города Гродина словно сговорились переломать себе все конечности, обжечь все пальцы, прибить молотками все ногти. Возле каждого кабинета толпились очереди, а в очередях этих было так много отчаянно воющих от боли и страха малышей, которых надо было пропустить в кабинет доктора как можно скорее, что в больнице мы проторчали почти пять часов.

Наконец, дело стало двигаться к концу. Ник заплатил за отдельную палату, я сбегала в магазин по соседству купить все необходимое. Митькин гипс выглядел внушительно, мальчишке, который, надо отметить, вел себя достойно, дали обезболивающее, успокоительное, и он заснул.

За это время Зюзя позвонила ровно двадцать раз. Четырнадцать – на телефон Ника и шесть раз – на мой.

Городская гродинская детская больница располагалась в чудесном месте. Здание окружал черно-белый зимний лес, воздух был пронзительно свеж. Одно было не очень удачно – до дома нам предстояло добираться по крайней мере сорок минут. Мы уложились в три часа.

Беготня по больнице измотала меня. Я упала на заднее сиденье «мазды» и закрыла глаза.

– Предлагаю заехать в кафе, к Сидорычу. Он недавно открыл забегаловку с шашлыками прямо на обочине дороги. Весь город там уже побывал, а я все никак не выберусь, – сказал Ник.

Я открыла глаза. Сухарев смотрел на меня в зеркало заднего вида. Думаю, специально развернул его, чтобы поймать мой взгляд.

Ник добавил, что надо поесть, что дома у нас ничего нет, а в «Джаз» он ехать не хочет – администраторы и повара сразу же начнут приставать с проблемами, а у него нет никаких сил.

– Так всегда у меня происходит, – пожаловался он, видимо, для пущей убедительности. – Если нет меня на месте, все спокойно работают, никаких вопросов не возникает. А стоит мне приехать, и выясняется – воду отключили, холодильник разморозился, администратор с официанткой подрались… Черт знает что творится! Я, что ли, виноват?

До Сидорыча надо было проехать всего с полкилометра по дороге, пронзающей лес. Уже стемнело, лес за окном выглядел пугающе мрачным, глубоким, живым и недружелюбным. Я отвернулась от окна и снова ощутила, как искрит в машине.

Время от времени Ник посматривал в зеркало заднего вида. Наблюдал за мной? Я не могла понять.

Почему я не говорила с ним тогда? Это многое поставило бы на свои места…

Наконец Сухарев припарковался у кафе Сидорыча. Выходя из машины и вдыхая сырой запах леса, я ощутила, что мне и вправду надо поесть. Голова кружилась, мысли с каждой минутой становились все более отчаянными. Было ясно, чем кончится наше путешествие тет-а-тет. И я это знала, и Ник знал.

Мы сели за столик. Меню нам принес сам Сидорыч. Ник поднялся ему навстречу и, пожимая руку, представил меня как свою жену. Я не ожидала этого и неловко хмыкнула, обратив на себя пристальный взгляд темных умных глаз Вадима Сидоровича. Под его взглядом я покраснела, а после его слов пришла в себя.

– Приятно с вами познакомиться, – сказал он дружелюбно. – Вы прекрасная пара. Наконец-то Ник нашел женщину, которая идеально ему подходит. Вам надо только больше лакомиться вкусностями, а то вы выглядите грустной.

Тут он глянул на Ника и спохватился:

– Прости, Ник, я не в свое дело лезу!

Ник мог бы сказать, что веселиться нечего – Митька сломал ногу. Но он ничего не ответил, только рассеянно улыбнулся и поморщился, как от внезапного приступа головной боли.

Официанты Сидорыча кружились вокруг нас, как пчелы у цветов. Мне хотелось быть вежливой, но после куропаток, креветок, жаренных на гриле, и аджапсандала я отодвинула тарелки и попросила кофе.

Ник ел не слишком хорошо, зато разговор у нас получился интересный. Мы обсудили Митькин перелом, решили, что никакой трагедии не произошло – каждый мальчишка обязательно что-нибудь да сломает.

– Ник, а вы сами ноги в детстве ломали?

– Да, – усмехнулся он своим воспоминаниям. – Я со сцены упал в оркестровую яму. Мне уже шестнадцать исполнилось. Кстати, даже не помню, чтобы больно было. Помню, что разозлился.

– А на сцене что делали?

Ник рассмеялся:

– Рок играл. Я же музыкальную школу окончил, с мальчишками мы рок-группу организовали. Классно было! Я сначала клавишником был, но потом переквалифицировался на гитариста. У меня была крутая гитара – настоящий «фендер»! Мамин ученик из Германии привез. В СССР такую вещь было не достать. С ним-то я со сцены и свалился… Соло у меня было, вот и перестарался. Со мной еще Ритка, дочка Сидорыча, пела. Она была вокалисткой. Моя мама с ней занималась и считала, что у Ритки дар. А сейчас она – джазовая певица, звезда.

– Странно как-то: рок играл, а потом в булочника превратился, – подкалывала я, закуривая уже третью сигарету. Надо ли напоминать – оставаясь с Сухаревым наедине, я очень нервничала.

– Ну а что такого? – Ник пожал плечами. – Чем не бизнес? Я рассудил так – хлеб людям всегда нужен, а музыка – только когда они сытые. Хочешь заработать – дай людям то, что им больше всего нужно. А в девяностых людям нужен был хлеб.

– А сейчас?

– Сейчас люди хотят веселья. Причем уже не дешевого, с местным ВИА, который исполняет песни из репертуара Верки Сердючки.

– А почему сейчас на сцене не играете? – В этот момент я подзабыла о его триумфальном выступлении с джазовым оркестром Мирингофа.

– Я не профи. А что, это символично? – Он впал в неприятную ипостась высокомерного типчика, который думает, что всех умнее. – Дескать, бизнес поглотил меня, и ради денег я отказался от детской мечты. Так?

– А что, нет?

– Нет. Я ни от чего не отказался. Если захочу – снова буду на гитаре играть или на рояле. Музыку я каждый день слушаю, и не только рок. Сейчас у меня намного больше возможностей. Кстати, я люблю то, чем занимаюсь. Мне повезло…

Я смилостивилась:

– Ладно, допрос закончен.

Но теперь Ник решил, что теперь его очередь спрашивать:

– А вы о чем в детстве мечтали?

Мне захотелось его позлить.

– Выйти замуж за владельца ресторана.

Ник рассмеялся и просто сказал:

– Значит, вы своего добились.

…Спустя двадцать минут «мазда» свернула на узкую незаасфальтированную дорогу. И остановилась там, на мое горе.

Ник обернулся ко мне, я подалась навстречу. Один поцелуй – и он уже здесь, рядом. У него было такое горячее тело, что мне показалось, будто у него жар…

И снова я отвечала ему как в первый раз. Если он хочет любить меня так, то пусть. Я выдержу и полгода целибата, и издевательства Жанны, и вопли Зюзи. Все проходит, а этот огонь остается. За то, чтобы так сгореть, я душу отдам.

Ник в это время что-то шептал. Не мне, а скорее себе. Я поняла только несколько слов: «я сойду с ума» и «что делать». Я и сама сходила с ума, к тому же совершенно не понимала, что мне делать.

Хотелось продлить это безумие и в то же время сделать Нику больно еще до того, как он причинит боль мне. Я еще упиралась лбом в его раскаленное влажное плечо, ощущала, как его ладонь скользит по моей спине, мой голос еще был хриплым, а он не мог восстановить дыхание, когда злобные черти ревности заставили меня открыть рот и сказать:

– Давай поклянемся, что это в последний раз!

Услышав такие речи, Ник довольно грубо спихнул меня со своих колен. Отвечать ему было нечего.

Глава 13

И все равно это был не последний раз. Конечно, надо было задать себе вопрос: что со мной и надо ли мне продолжать в том же духе? И ответ нужен был тоже совершенно честный, но мне не хватало мужества. Все происходило совершенно бесконтрольно: раз – и снесло крышу, и я уже не могу остановить Ника, не могу и не хочу останавливаться сама. Замирало только время, как сжатая пружина, чтобы потом истерически разжаться и оставить в сердце лишь оторопелое воспоминание о безумии тел.

Все повторилось еще, спустя несколько месяцев и еще через две недели. После каждой такой встречи мы жестоко ссорились, не разговаривали несколько дней и затем переходили на «вы». Ссоры не только я провоцировала. Ника тоже угнетали какие-то подспудные мысли – не знаю, чувство вины или что-то иное. Эти мысли выливались в раздражение, направленное скорее на себя, чем на меня.

Думаю, что в новогоднюю ночь 2007 года Ник сделал попытку дать волю своим (и моим) чувствам и изменить нашу жизнь.

За три года совместного проживания у нас с Митькой сложились кое-какие новогодние традиции. На каждый Новый год мы покупали по новой искусственной елке. В первый раз мы выбрали белую, словно заснеженную, высокую и красивую елку, уже наряженную серебряными игрушками. Достали ее через год и поняли, что хотим елочку зеленую, притом украшенную собственными руками. Мы подхватились и поехали в магазин. Выбрали именно такую – пушистую до невероятности, с настоящими шишками. Прихватили заодно и все понравившиеся украшения. И снова через год нам понадобилась новая елка.

Разонравившиеся елки мы не выбрасывали. Первую – подарили в Митькину школу. Ее поставили (ха-ха!) в кабинет директора. Нам это не очень понравилось, ведь детям радости от елки не досталось. Поэтому вторую елочку мы отвезли детям Зюзиной «помощницы» Олеси. Судьба других елок тоже была благотворительная.

Новый год Ник всегда встречал с нами. Он приезжал из «Джаза» около одиннадцати часов, выгружал коробки с презентами и переодевался в Деда Мороза. Снегурочку – не надо так громко смеяться – изображала Зюзя. В этом был наш особый семейный цимес.

Итак, Ник входил в нашу гостиную, преображенную, удивительно домашнюю для нашего дома и образа жизни. Хвалил новогодний интерьер, доставал свои коробки. Зюзе он обычно дарил парфюмерные наборы, Митьке – разное: от новых наручных часов, не слишком дорогих, но наделенных массой шикарных функций, до велосипедов. А мне – золотые украшения, которые я никогда не носила, но и не передаривала. Я знала, что он сам выбирает их, покупая только необычные, дизайнерские вещи.

Мы с Митькой тоже делали ему сюрпризы: шахматы с фигурками, вырезанными из полудрагоценных камней, уютные зимние свитера, которые он брал с собой на лыжные курорты, огромные альбомы живописи, мемуары джазовых знаменитостей, оригинальные брелоки для автомобильных ключей и забавные зажигалки. Ник принимал подарки так, будто именно эти самые предметы снились ему на протяжении последних десяти лет каждую ночь.

Зюзю мы с Митькой тоже одаривали, хоть она никому никогда и ничего не дарила. Напоследок обменивались подарками я и Митька.

Потом били куранты, мы распивали по бокалу шампанского (Митька – кока-колу), и Зюзя, стеная и вспоминая дочь, отчаливала спать. Мы грузились в мою машину и ехали к Витальевне, где и проводили остаток ночи.

Таков был обычный план, но 30 декабря 2006 года Витальевна заболела. Я приехала к ней позаботиться о ее здоровье, и мы решили, что в новогоднюю ночь Витальевна обойдется без гостей и ляжет спать пораньше.

Нарушать традиции вообще-то плохая примета, позже мне пришлось в этом убедиться. Мы поздравились, включили телевизор, выпили бутылку шампанского.

Зюзя ушла спать в полпервого, Митька вырубился на диване в час ночи. Мальчишка считал себя о-очень взрослым, но не спать ночь у него не получалось. Увидев, что он уснул, Ник на руках отнес сына в постель.

Вернувшись, он снял дедморозовскую шубу и шапку, отцепил бороду, закурил и налил в бокал из-под шампанского, само собой, коньяку.

Праздничное возбуждение схлынуло, но спать совсем не хотелось. Я тоже взяла сигарету. Потом, наверное, от скуки, ляпнула бестактность:

– А как ваша подруга относится к тому, что Новый год вы здесь встречаете?

Ник, сидевший на противоположном конце дивана, повернулся ко мне, что называется, всем корпусом. Он был удивлен.

– Почему вы это спрашиваете?

– Нипочему, – буркнула я, осознавая, что болтать надо было меньше. – Просто не знаю, о чем говорить. Пойду спать, наверное.

Мой номинальный супруг снова развернулся к телевизору. Обычным для себя, чуть недовольным тоном он начал интригующую фразу:

– Я давно хотел спросить…

– Что?

– Вам здесь не плохо?

– Нет, не плохо…

– Но ведь и не хорошо, так?

Мне было непонятно, что он хочет услышать в ответ.

– Я привыкла. – Мне вдруг показалось, что я поняла, почему он спрашивает. – Вы хотите что-нибудь изменить?

– В общем – да.

Понятно, решила я. Все понятно. Подняла бокал с недопитым шампанским и сделала большой глоток. Потушила сигарету, вкус которой вдруг испортился, и снова отпила из бокала.

– Вы женитесь на Жанне?

– Я предложил ей расстаться.

Новость была неожиданная и волнующая. Настолько волнующая, что головушка у меня закружилась. От растерянности я даже съехидничала:

– Поздравляю.

– Спасибо, – сдержанно отозвался Ник.

– Какие ощущения? Потеря лучшего, что было в вашей жизни? Ностальгия?

Ник быстро глянул на меня, видимо оценивая степень моего опьянения.

– Я же сказал, что сам предложил расстаться. Еще пару месяцев назад. Сейчас помогу ей с переездом, и, надеюсь, не скоро встретимся.

– Куда она переезжает? В другой город?

– Нет, просто от мужа съезжает. Она дом купила в пригороде.

– Значит, надолго не расстанетесь.

Сухарев пожал плечами.

– Вы не спрашиваете, почему мы расстались, – так же сдержанно упрекнул он.

– А надо?

– Мне думается, что вы должны это знать.

– Почему вы расстались?

– Потому что я не хочу больше терять время на чужую женщину.

– Жанна вам чужая? Сколько вы с ней встречаетесь?

– Шесть лет… Но это уже просто привычка. Выходите за меня замуж по-настоящему. Мы могли бы стать настоящей семьей.

Мне показалось, что я сплю. Последние три слова не могли прозвучать из уст Ника в моей реальной жизни. Это было абсолютно невозможно.

– Ох! – Мне вдруг стало смешно. Мы были «женаты» два с половиной года, урывками занимались любовью, растили Митьку – и вдруг: выходите за меня замуж по-настоящему. Или это не смешно? Но я чуть не рассмеялась. Остановило только то, что Ник мог бы обидеться. – Как это может быть?

– Обычно. А вы не хотите?

Мое веселье вдруг вылилось сомнениями.

– Ник, когда вы сделали мне предложение, я как-то не сообразила, что вы только ради Митьки это сделали. Ну, дура, не поняла! Мне примерещилось что-то этакое, романтическое. Мы с вами стали чаще встречаться, общаться и все такое, вы были таким щедрым, таким милым, что я все ждала, когда же будет уже между нами светлое чувство? – Моя ирония становилась чуть злее, чем я хотела это показать. – Глаза мне открыла… сами знаете кто.

– Я извинился…

– Ну да. Я не обижаюсь. Но вдруг это повторится? Я не слишком хорошо Жанну знаю, но выглядит она так, будто своего не отдаст.

– Я что, недвижимость? – буркнул Ник.

– Недвижимость можно отсудить. У меня, кстати, все документы на вас есть. А так как вы живой человек, с чувствами, с эмоциями, то, значит, вас можно разжалобить. Соблазнить, в конце концов.

Ник тихо фыркнул. Он, кажется, не слишком обижался. Более того, отставил коньяк, затушил не знаю какую по счету сигарету и подвинулся ближе.

Снова заискрило.

– Может, – сказал он тепло, – все-таки попробуем… по-настоящему?

И я поцеловала его.

Мы попробовали. Первую ночь провели на диване в его комнате. Вторую и последующие – на моей кровати. Через неделю Витальевна выздоровела, и Митька поехал к ней. Ник, не знаю, какими словами, уговорил сына пожить у бабушки три дня. И это был наш медовый месяц.

Ник предупредил управляющего «Джаза», что уезжает на несколько дней, и отключил телефон. Гостям мы не открывали. Нам плевать было даже на то, что Зюзя подслушивает.

Мое счастье вернулось. Жизнь вдруг обрела новый смысл, совсем иной, удивительно приятный смысл. Как же просто быть счастливой, думала я, наливая Нику чай. Как мало надо и как много!

Глава 14

Еще спустя неделю я смогла ощутить вкус полной победы над соперницей. Как мне тогда казалось – полной. Случилось это в «Джазе», куда мы с пасынком приехали на традиционный обед. С порога ресторана Митька рванул в кабинет отца, но дверь была заперта, и он вернулся ни с чем.

Странно, подумала я, его машина стоит на своем месте на парковке, а его нет. Сделав заказ, пошла вымыть руки. На обратном пути тоже решила подергать дверь сухаревского кабинета. Вдруг у Митьки от голода не нашлось сил с ней справиться? Но, не успев сделать шаг в коридор, ведущий к директорскому кабинету, я остолбенела.

В коридоре, возле открытой двери, стояла Жанна. Я отступила назад и затаилась. Можете меня осуждать, но я должна была услышать, на чем мой вновь обретенный муж простится с бывшей пассией. А слышно было хорошо.

– Коля, я в шоке, – говорила Жанна быстро и требовательно, словно боясь, что Ник перебьет ее, не дослушав. – Ты же видишь, что в моей жизни происходит! Все просто кошмарно, ужасно все! Мне сказали, что на мне порча, понимаешь? Я в это не верила никогда, но сейчас во все верю…

– Жанна, ты мне это уже в пятый раз говоришь. Мне пора, – глухо отвечал невидимый из-за двери Сухарев. – Я все понял, я помогу тебе, если надо будет.

– Но почему ты не хочешь со мной поехать? Я так и не поняла. Мне там помогут, там женщина, которая всем в этом городе помогла. Ты что, не понял? Порчу через тебя навели, поэтому через тебя и снимать надо. Мне порчу на смерть сделали!

– Жанна, ты несешь бред. Я с тобой не поеду.

– Коля! – Это была не просьба, а приказ. Неправильная тактика, если вы хотите заставить Сухарева поступить по-вашему. И как они столько лет были вместе?

– Мне больше нечего сказать.

И в этот момент я вышла из-за угла. Жанна обернулась на звук моих шагов. Встретившись с ней взглядом, я подняла брови с выражением: хотите что-то сказать? Она не хотела. Прищурившись, Жанна приняла независимый вид, повернулась ко мне спиной и пошла от двери Ника прочь, в зал ресторана.

Ник выглянул из-за двери, подмигнул мне, посмотрел Жанне вслед и, когда она скрылась за углом, поймал меня в свои объятия.

– Привет! – сказал он ласково.

– Привет… Что происходит?

– Уже ничего. Она немного попереживает и оставит нас в покое.

– Я ее убью.

– Не стоит…

Ник недооценивал свою бывшую любовницу, а я ее просто недостаточно знала. То, что я сочла рудиментарными элементами ушедших чувств, оказалось объявлением войны.

Поздним вечером следующего дня, когда я ждала мужа в своей постели, раздалось мерзкое тренькание его телефона. Полуголый Ник, который только что принял душ, взял трубку и тут же вышел из комнаты. Я напряглась, почуяв неладное.

Я убавила звук телевизора и прислушалась. Судя по доносившимся словам, по напряженности, звучавшей в голосе мужа, звонила дорогая мадам Арнаутова. Или как ее там, учитывая, что с мужем она развелась.

– Ладно, жди, – сказал Ник, возвращаясь в комнату.

Он раздраженно швырнул телефон в кресло и начал одеваться. Молча. Я тоже молчала. Зачем спрашивать? Жанна нашла повод вызвать Сухарева на личную беседу.

Напялив кое-как брюки, майку и свитер, Ник обернулся ко мне.

– Я скоро вернусь, – сказал он с досадой. Я по-прежнему молчала. Он помялся, но решил как-то объяснить: – Ее машина застряла на объездной, здесь, неподалеку. Она просит приехать.

Не дождавшись моего ответа, Сухарев вышел. Я вскочила с кровати так же спешно, как и он, оделась, схватила ключи от «ниссана» и побежала следом.

Найти их было не сложно. Объездная в Гродине шла параллельно нашей улице. Я подъехала к объездной, так сказать, с тыла, по раздолбанной улочке, пересекавшей одновременно и нашу улицу, и объездную.

На дороге было пустынно. Я вышла из машины и прислушалась. Где-то недалеко говорили люди. Оглядевшись, я поняла, что двигаться надо направо, туда, где объездная огибает небольшой лесок.

«Опель» Жанны раскорячился почти посередине дороги, «мазда» Ника была припаркована на обочине рядом. Ник выставлял опознавательные знаки на случай проезжавших машин. Жанна стояла, прислонившись спиной к машине, и громко говорила. Только тут я заметила, что Жанна разговаривает как робот, всегда в одной тональности. Забавно, видимо, я смогла это заметить именно потому, что разглядеть ее саму в темноте было сложно.

– С машиной было все в порядке, только выехала сюда и – вот, застряла. Я же говорю, это порча…

– Хватит бредить, – мрачно посоветовал Ник.

– Зачем ты эти штуки поставил? Надо откатить машину, запереть и оставить до утра. Утром я вернусь с мастером. А сейчас ты отвезешь меня домой.

Ник подошел к капоту.

– Открой, посмотрим.

– Не надо.

– Как не надо? Открывай!

– Я не хочу. Ты ничего в машинах не понимаешь. Сломаешь что-нибудь, а что я мастеру скажу?

– Тогда я поехал.

– Не уедешь!

Сухарев пожал плечами и направился к своей машине.

– Ну ладно… – Жанна полезла на водительское сиденье.

Ник вернулся к капоту, открыл его. Примерно с минуту он, почти в темноте, рассматривал потроха «опеля», а потом раздраженно заорал:

– Жанна! Что это?

– А что? – невинно спросила его бывшая.

Сухарев резко захлопнул капот. Даже из придорожных кустов я видела, что он был страшно зол. Что же натворила Жанна?

Ник снова пошел к своей машине.

– Коля! – Жанна тоже выскочила из-за руля и бросилась за ним. Ее требовательный голос резал окружавшую тишину. – Стой! Ты должен отвезти меня домой!

Она опоздала только на долю секунды. Ник быстро влез в машину и, видимо, заблокировал двери. Жанна, продолжая кричать, дергала за ручку дверь со стороны пассажирского сиденья и стучала кулачком по крыше авто. «Мазда» тронулась с места и в момент растворилась вдалеке.

На объездной остались брошенная Жанна, ее сломанная понапрасну машина и я, счастливая до безобразия. Сделала несколько шагов назад, я услышала голос Жанны. По-видимому, она говорила по телефону:

– Ты дура! Ты чего мне насоветовала!.. Где я?! Я – на объездной! Коза, приезжай скорее!.. Я сделала так, как ты мне сказала: остановилась ночью на объездной, выдрала провода в моторе. Он увидел это и уехал!.. Я тебе бабки отвалила, а он ко мне не возвращается! Приезжай за мной! Быстро!.. Да не мало я тебе заплатила, нормально. Ты вчера у Альбины в магазине голубую норку купила! Я все знаю, коза драная!

Дома, в своем кабинете, меня поджидал Ник. Он был мрачен, что не удивляло, но о моем отсутствии не спрашивал. Решив не нарываться, я ушла к себе в комнату.

Глава 15

А на следующий день я устроила маленькое расследование. Для чего мне это понадобилось – не знаю. Возможно, надеялась как-то контролировать происходящее, потому что не была в себе достаточно уверена. Мы с Ником были из разных миров, нас объединяли только забота о рыжем мальчишке и чувство, в которое верилось, только пока Ник был рядом.

Словом, на следующий день, отправив Митьку в школу, я поехала в меховой салон Альбины Исмаиловой. Алечку я знала неплохо, она любила посидеть в «Хемингуэе», потрепаться за чашечкой кофе. Альбина, что не казалось мне странным, обожала Сухарева. Каждый раз, как только он появлялся на горизонте, Аля выскакивала из-за столика и бросалась ему на шею. Ник, на удивление, подыгрывал ей – обнимался, сочно целовался и передавал через официанта лучшие в заведении коктейли. Только никогда за ее столик не подсаживался, отговариваясь делами.

Встретив, как дорогого гостя, Аля повела меня между пушистыми рядами.

– Ну, дорогая, что ты хочешь? Выбирай! Я сделаю тебе хорошую скидочку. Смотри, шиншилла, как раз для тебя, – мурлыкала Альбина. – А как Сухарев? Все такой же грозный мачо? Я от него без ума: как глянет, так аж краснею… Ой, повезло же тебе!

Альбина могла себе позволить щедрые комплименты моему семейному счастью. Ее и саму никто бы не назвал несчастной. Исмаилов был одним из самых богатых в области (а может, и не только в области) людей. При этом он оставался приятным человеком, а внешне походил на Антонио Бандераса.

Остановившись у какой-то светлой шубы, я сказала:

– Я хочу голубую норку…

– Ой, ну это не твой уровень. – Альбина лучезарно улыбнулась. – Ты уж прости, но я считаю все эти норки дешевкой. Это для мадамок, которые сами себе деньги зарабатывают и от этого вынуждены экономить.

– Аль, но я хочу, – заныла я. – Мне кажется, это так красиво! Вчера вечером в «Джаз» пришла женщина в шубе из голубой норки, просто класс! И я знаю, что она у вас эту шубу купила.

Альбина взмахнула руками, на которых, кстати, золота не было, а были какие-то невероятные авторские украшения с красными камнями.

– А кто ж это был? Весь город у меня одевается… Ленка, кто у нас норку брал?

– Вчера приезжала Юдифь.

– Кто? – обомлела я.

– А! – Альбина тоже вспомнила Юдифь. – Это женщина, наша клиентка, открыла брачное агентство «Юдифь». Мы ее так и зовем – Юдифь. Ленка, как ее по-настоящему?

– Наташа, кажется. У нее офис в нашем же доме, с обратной стороны.

– Понятно, – сказала я. – Ты права, норку уже не хочу.

– Я ж говорила! – восторжествовала Альбина. – Ну, смотри…

Мы еще немного потолкались в узких проходах между вешалками, перебирая меха, и я, объявив, что Альбина умница, потому что правильно отговорила меня от норки, уехала «думать» над выбором.

В брачное агентство я долго не решалась войти. Вдруг меня там узнают? Потом все же постучала в дверь.

– Войдите! – крикнули из-за двери.

Я вошла. В маленьком, скудно обставленном кабинете сидела полная молодая дама.

– Заходите, садитесь! – дружелюбно скомандовала она.

С первого взгляда я поняла, что передо мной сидит представитель чудеснейшего человеческого типа – веселая толстушка. И она меня не узнала. Мне сразу полегчало.

Я устроилась на стульчике. На подоконнике за спиной хозяйки офиса сидела большая гипсовая жаба, выкрашенная в красный цвет и усеянная блестящими камнями. Земноводное ясно говорило, что веселой толстушке очень нужны деньги. Настолько нужны, что она готова на многое. Мои догадки подтвердила и фотография, стоявшая на столе. На фото были сама толстушка, женщина намного старше и полнее, скорее всего, ее мать, и пухленькая девочка. Все трое открыто улыбнулись фотографу в момент вспышки.

Я решила, что если хитрость не сработает, то останется возможность попросту подкупить Наталью.

– Чем могу помочь?

Было ясно, что толстушка меня не знает. Ее взгляд остановился на моей правой руке, потом – на сумке, и только после этого она посмотрела мне в глаза. На моей правой руке обручального кольца не было. Сумка у меня была холщовая, модная, но недорогая. А в глазах, думаю, читалась неуверенность.

– Неужели и вы не замужем? – удивилась Наталья. – Вам сколько? Тридцать пять есть? Это, конечно, проблема.

– У меня немного другая история. Мне одна знакомая сказала, что вы помочь можете.

– А что за история?.. Простите, не представилась. Меня зовут Наталья Вязникова, я директор, – она широко развела руками, словно перед ней простирались поля, – этого брачного агентства. Итак?

– Итак. – Я изобразила смущение. – Я встречаюсь с мужчиной. Он женат. То есть, когда мы познакомились, он не был женат. Мы долго были вместе, у нас все было хорошо. А потом он женился на другой. Мне объяснил, что это надо ему для бизнеса.

– Брак по расчету, – уточнила Наталья.

– Ну да. Только вот в последнее время он все больше с женой сходится. И недавно сказал, что хочет со мной расстаться.

– А вы не хотите расстаться?

– Нет, конечно! Он мне во всем помогает, он мне нужен. Я без него просто не смогу жить.

– Понятно. Итак, вы думаете, что я смогу вам помочь?

– Да, – потупила я глазки.

Наталья немного помолчала, вроде бы подумала. Потом спросила:

– Вас предупреждали, сколько это будет стоить?

– Да, конечно. Это не проблема. Но как вы мне можете помочь?

Наталья выпрямилась в кресле и заговорщически мне улыбнулась:

– Есть способы…

– А неудачи бывают?

Владелица брачного агентства снова понимающе улыбнулась:

– Если вы не поверите в то, что он вернется, то этого никогда и не случится. Надо верить в себя.

Она словно читала рекламный буклет, что мне было совершенно не нужно. Раскрутить ее на откровенность – вот была задача номер один для девушки в моем положении.

– Хорошо, – решительно прервала я толстушку. – Хорошо, убедили. Давайте встретимся с вами вечером, на нейтральной территории. У вас тут рядом есть кафе?

– Вечером…

– А что? Я подготовлюсь, вспомню, что о моем любовнике можно рассказать. Давайте?

Она улыбнулась в третий раз и согласилась:

– Ладно, давайте. За углом есть маленький бар «Австралия». Жду вас в семь вечера. Удобно?

Мне было очень удобно. В «Австралию» я пришла в половину седьмого, заказала бутылку полусладкого вина, большую половину из которой вылила в стоявшее рядом кашпо с искусственной пальмой.

В качестве закуски я выбрала сырную тарелку, мясную нарезку, яблоки и бананы. К закуске не притронулась, а как только появилась Наталья, попросила официанта принести еще вина. Кстати, на Наталье была та самая голубая норка, благодаря которой мне и удалось с ней познакомиться.

Наталья сразу оценила обстановку: початая бутылка, нетронутые закуски и я, вся в печали.

– Здравствуйте! Вы, я вижу, к встрече подготовились…

– Здравствуйте, – меланхолично ответила я, без приглашения разливая остатки вина из первой бутылки. Официант уже ставил на стол вторую. – Садитесь, пожалуйста. Вы не подумайте, что я алкоголичка…

Наталья понимающе покивала и разместилась на диванчике. Мы подняли по бокалу.

Надо было слегка напоить Наталью, поэтому я стала рассказывать всякие небылицы «про моего бывшего», регулярно наполняя бокалы. Через полчаса официанту пришлось сбегать еще за бутылочкой. На этот раз я решила, что в самый раз будет мартини. А еще через двадцать минут стало ясно, что моя собутыльница уже слегка навеселе. «Ага!» – сказала я себе и перешла ко второй части своего гениального плана – «Умные вопросы».

– Наташ, а ведь бывают случаи, когда мужчину назад вернуть не удается?

– Знаешь, – Наталья пригорюнилась, – всяко бывает. От женщины много зависит. Многие ж, знаешь, королевы.

– Я думала, мужчины как раз таких и любят.

– Если эта королева со своим мужчиной ведет себя как положено, то любят. А если она доит мужика, как корову, то кто ж это потерпит? У нас тут дефицит настоящих мазохистов.

– И у тебя есть такие клиентки?

– И у меня…

Наталья отхлебнула мартини, и тут ее прорвало! Думаю, владелице брачного агентства «Юдифь» и самой хотелось рассказать о недавнем случае в своей практике, сдерживали только профессионально-этические соображения. Алкоголь смыл все эти соображения, и Наталья разразилась монологом:

– У меня вот сейчас ситуация – врагу не пожелаешь! История, кстати, один в один как твоя. Клиентка, она адвокатша, любовника вернуть хочет. Я ей уже сто разных способов подсказала – и никак! Но проблема не в способах, проблема в ней самой. Она скандальная, назойливая. Я больше удивляюсь, как он с ней столько лет встречался?

– И что теперь?

– Не знаю, – скисла Наталья, зажевывая печаль ломтиком ветчины. – Наверное, придется ей деньги возвращать. А я уже все потратила.

И тут я поняла, что придерживаться умного плана больше не могу, и сказала:

– Наташ, я все тебе компенсирую, если ты больше не будешь ей помогать!

Кругленькое лицо хозяйки брачного агентства вытянулось.

– Что?

– Наташа, прости меня. Я тебя обманула. Жанна охотится за моим мужем.

Возможно, дело было в алкоголе, но до Натальи смысл моих слов никак не доходил.

– Не может этого быть. Жанна сказала, что его жена – замухрышка, учителка… Ну, ты, конечно, одеваешься скромно, выглядишь обыкновенно… Но не то, что я представляла…

– Я люблю его.

– Любишь… – задумчиво сказала она. – Любишь – это дело… Не надо денег, я и так не хочу с ней работать. Она меня достала. – И вдруг Наталья громко расхохоталась. – А ты меня развела! Никак не ожидала, что дело примет такой оборот!

– Возьми хоть половину денег! Все-таки легче будет с ней расплатиться.

Наталья снова рассмеялась:

– Да за что мне с тебя деньги брать? Я и так решила с Жанной завязывать. Противная она!

Глава 16

Домой я вернулась гордая собой.

Весь следующий месяц Жанна названивала Нику, он злился, как ошпаренный выскакивал из комнаты и потом весь день ходил мрачный. Тем не менее февраль прошел под знаком нашей любви. Более того, звонки Жанны были как крупинки перца в блюде. Благодаря им я ощущала всю зыбкость своего счастья и возможность потери.

Несчастье случилось в самый любимый праздник всех бабушек и мам – Восьмого марта.

Утром, не дожидаясь моего пробуждения, Ник укатил в ресторан. Я поднялась с постели только пару часов спустя и только потому, что в дверь постучали.

Накинув халат, я высунулась в коридор.

– С праздником! – завопил Митька и сунул мне в нос букет, состоящий из веточек мимозы, маленьких белых роз и каких-то других растений, названия которых я никогда не знала, а теперь еще и забыла.

– Спасибо, Митька! Ты такой милый!

– Да, я милый! Я еще и завтрак для тебя приготовил!

– М-м-м! Пахнет чем-то вкусным…

– Пойдем, там у меня горячие бутерброды и кофе.

Мы позавтракали, и я предложила посвятить день святому – безделью. Митька был настроен иначе: он решил, что надо съездить к Витальевне, вручить ей цветы и вывести погулять в торговый центр.

– Я сам поеду, на маршрутке, а ты – отдыхай!

– А Зюзя поздравлена? – подло спросила я. Если бы Митька обошел с поздравлениями экс-тещу, мой отдых можно было бы считать загубленным.

– Поздравлена, конечно. – Я вздохнула с облегчением. – А она уехала на кладбище.

Проводив пасынка, я вернулась в кровать. Включила телевизор, вытащила с книжной полки нечитаного Радзинского.

Около трех вернулась Зюзя. Она сразу ушла в святилище, и больше я ее не слышала. К шести вечера я забеспокоилась. Почему до сих пор нет Ника? А меня поздравлять? Набрала его номер, но телефон был отключен.

В восемь вечера позвонил Митька и сказал, что останется у Витальевны ночевать. К нему пришел его друг, который живет в том же доме, и им разрешили беситься хоть до утра. «Ладно», – разрешила и я, хотя мне очень хотелось, чтобы Митька вернулся.

Телевизор скрашивал мне вечер до половины первого. Потом к нему присоединился коньяк. В четыре часа утра я, не переодеваясь и не расстилая кровать, уснула. До этого времени я несколько раз набирала номер Ника. Он не отвечал.

Спала я чутко, а проснулась оттого, что кто-то сел на мою кровать.

Я протянула руку к выключателю светильника, вспыхнула лампочка. Ник сидел в ногах, боком, и на меня не смотрел. Больше всего на свете мне хотелось обнять его за плечи, прижаться и спросить: почему он оставил меня в такой день совсем одну? Но я не могла решиться. Вместо этого села по-турецки и протерла глаза.

Наконец Ник повернулся ко мне. Он выглядел подавленным:

– Я должен вернуться к Жанне.

Я не то чтобы очень удивилась. Если честно, то даже ощутила нечто вроде облегчения: слишком страшно было ждать эти слова, балансируя на хлипкой вере в нашу великую любовь. С удивлением я осознала, как же наивно было верить в то, что Жанна сдастся, а Ник вдруг влюбился в меня без памяти! Что за наивность! Ник просто не устоял – она красивая женщина, их связывают давняя любовь и слишком прочные отношения. Все правильно…

На всякий случай спросила:

– Это точно?

– Да. – Он смотрел на меня глазами рыси, попавшей в капкан. Жертва, а не хищник. На секунду я задумалась над этим, но ничего не поняла, а вспомнила выражение его глаз только через несколько дней. – Понимаешь, она мне такое условие поставила, что я не могу… Если я не верну наши отношения, она меня раздавит. Я сто раз подумал…

– Ладно, – резко сказала я. Он замолчал, а мне пришлось изобразить на лице подобие ободряющей улыбки. Надо было, чтобы он скорее ушел. – Хорошо. Иди уже…

Ник встал с моей постели, подошел к двери. Там обернулся:

– Ты только не уезжай… останься с Митькой… Жанна не против.

Я хотела заорать, но ощутила такое бессилие, что еле прошептала:

– Ладно, хорошо. Иди.

Вот так все кончилось.

Глава 17

На следующий день я собрала манатки и переехала в гостиницу. По дороге набрала Митьку и сказала, что мне надо ненадолго уехать.

В гостинице было удивительно спокойно. Не успела я снять куртку и присесть, как зазвонил мой мобильный. Это была Наталья. Я оставила ей свой номер на всякий случай, и, как оказалось, не зря.

– Звоню предупредить тебя, – сказала толстушка быстро. – Жанна что-то задумала. Что-то особенное. Она только что приходила, орала на меня. Я ей деньги вернула.

– Все уже случилось, Наташа.

– Что?

– Ник сказал, что должен вернуться к Жанне.

– Понятно… Ты как?

– Плохо.

– Да, я понимаю. Но нельзя же уступать этой хамке!

– Я не буду пытаться его вернуть.

Наталья энергично заговорила:

– Но ты хоть знаешь, почему он так поступил? Ты любишь его, ты мучаешься, а она торжествовать будет?

– Уже торжествует. Мне все равно.

– Где ты? Я приеду!

Мне вдруг показалось, что это не такая плохая идея. В конце концов, хоть выговорюсь. Все брошенные женщины так делают: говорят о том, что случилось, и плачут. Это нормально. Я вот ни слезинки не проронила, а дышать почти не могу.

Она появилась уже через сорок минут, все в той же голубой норке. Активная, сердитая, настроенная на бурные разборки.

– Ну и как он объяснил свой бзик? – спросила Наталья с порога. Потом огляделась, скинула шубку. – Хороший номер, мне нравится. Душновато только. Можно я форточку открою?

– Ага…

– Итак? Что он сказал?

Ее напор меня даже тонизировал.

– Она ему требование предъявила… Условие поставила. Что-то такое.

– Она его шантажирует! Вот сука!

Я тоже так думала, но говорить вслух не стала. Вместо этого спросила:

– А Жанна что сказала?

Наталья прервала череду оскорблений в адрес мадам Арнаутовой, уселась в кресло, расправила на коленях шелковую юбку.

– Ну, что сказала… что сказала… Я толком не поняла, если честно. Про прошлые грехи сказала. Сказала, что она недаром была его адвокатом и много что про него знает. Еще сказала, что я дура.

– Наташ, я думаю, она всем так говорит.

– Наверное. Расскажи мне о своем муже. Я хочу понять.

– Да что я знаю-то? Если о бизнесе – то вообще ничего. Жанна, наверное, рассказала тебе, что он владелец «Джаза».

Наталья не сдавалась, это был уже профессиональный интерес.

– А личная жизнь? Ты у него первая жена?

– Вторая. Первая погибла.

– Как погибла?

– Ну, я тоже точно не знаю… Я стеснялась спросить.

Наталья как-то странно на меня посмотрела и сказала:

– А ты не думаешь, что твой муж как-то в этом замешан?

– Я понимаю, но что с того? В чем он может быть замешан?

– Некоторые люди, – осторожно начала она, – в некоторых случаях иногда так устают друг от друга, что начинают друг друга ненавидеть…

Я даже рассмеялась: вот фантазерка!

– По-твоему, мой муж зарезал свою жену столовым ножом?

– Ты сама сказала, что мало о нем знаешь… А ты не можешь у кого-нибудь разведать подробности всего этого дела?

Я подумала о Витальевне. Но как мне ей объяснить, зачем я, собственно, задаю такие вопросы?

– Нет… и как-то неудобно про первую жену собственного мужа у других людей спрашивать…

– А ты не знаешь, как они – Жанна и твой – вообще познакомились?

– Жанна – его адвокат. Наверное, Нику приходилось с кем-нибудь судиться, вот она и помогает ему.

– Ну вот! – восторжествовала Наталья. – Был суд? Не знаешь? А что, если Жанна познакомилась с Сухаревым в связи с расследованием смерти его жены? Она знает подробности, читала дело. Она твоего мужа шантажирует! Вот смотри: Ник заказал свою жену – ее убивают. Убийцу ловят, Жанна его защищает в суде, а о заказчике так никто и не узнает. Теперь, когда твой муж ей так нужен, она грозится раскрутить это дело. Твоего мужа за это дело будут судить, ему тюрьма грозит! Поэтому-то он и согласился с ней снова встречаться. Вот так!

– Наташа, ты ерунду несешь! Ты же ничего не знаешь, а только сочиняешь. Начнем с того, что Ник никогда бы не стал нанимать убийцу для своей жены. Он не такой!

– Все не такие.

Наташка вскочила на ноги и забегала по номеру. От ее беготни и диких фантазий у меня закружилась голова.

– Наташа, перестань! Это невозможно. Ты его не знаешь. Он особенный, порядочный, он много лет заботится о матери своей жены, хоть она и абсолютно сумасшедшая! Она вообще в его доме живет, его деньги тратит.

Наталья азартно хлопнула в ладоши:

– Вот! Это чувство вины! Что за бред: жить с тещей, когда жена уже умерла!

Теперь она меня уже злила.

– Слушай, ты на меня не обижайся, но я такие дела обсуждать не буду! Это мой муж, я его люблю. Пусть даже он ушел к другой, но он не убийца.

– Но ты бороться должна за свое счастье! – упрямилась она.

– Нет! – истерично взвизгнула я. – Не буду я бороться! Иди займись своими делами, не трогай меня больше. Он ушел – значит, так ему лучше. Хватит!

Выслушав мои крики, Наталья поджала губы, вмиг вскочила с кресла, схватила свою норку и, не попрощавшись, вылетела из номера вон.

Глава 18

Три мартовских дня, которые я провела в гостиничном номере, никак меня не успокоили. Я тосковала, по-прежнему не зная, на что решиться. Боялась звонков Митьки, Витальевны, своих родных и отключила телефон – говорить с ними я бы не смогла. Из номера почти не выходила.

О Наташкиных бредовых идеях я почти не задумывалась. Даже если Ник заказал свою жену, а Жанна теперь его шантажирует этим, даже в этом случае мои отношения с Сухаревым кончились. Такому шантажу противостоять невозможно.

На четвертый день вечером в мою дверь постучали. К этому моменту я выпила почти целиком бутылку сухого мартини.

Открыв дверь, я увидела хозяйку брачного агентства.

– Эй, ты живая? – спросила она тихо и легонько потрясла меня за плечи. – Боже, ты напилась! Ну ничего, ничего. Я кофе раздобуду, закажу на ресепшне.

– Что случилось? – спросила я.

– Где телефон? Ты посиди, а я покажу, что раздобыла.

Впустив ее в номер, я упала на кровать. Мне было без разницы, что она там раздобыла. Наталья протянула мне лист бумаги.

– Что это?

– Это признание Николая Сухарева. Он убил свою жену.

Я приподнялась на локте и попыталась прочитать написанное, но отксерокопированные слова не имели никакого смысла. Я пробежала по строчкам: первый абзац, второй… Наконец что-то начало вырисовываться:

«…в Новый год. Я решил, что надо помириться, и приехал за ней в дом ее матери. Вошел в дом, позвал Зинаиду Петровну и Оксану. Никто не откликнулся. Я зашел в ее комнату. Она была там. Я стал извиняться за то, что ударил ее накануне. Она сказала, что прощать меня не собирается. И призналась, что у нее давно уже были любовники и она меня ненавидит. Я хотел уйти, но она потребовала денег и пообещала, что отсудит у меня ребенка. Я повернулся к ней спиной, потому что стал снова злиться на нее, боялся, что сорвусь. Она схватила меня за локоть. Я хотел высвободить руку, чтобы уйти. Взмахнул рукой, но нечаянно толкнул ее. Она упала назад. Я обернулся и увидел, что она ударилась головой о край прикроватной тумбочки. Она лежала на полу, из раны на голове вытекло немного крови. Я наклонился над ней. Понял, что убил. Я испугался. Выбежал из дома. Вечер я провел с друзьями, чтобы никто не догадался о том, что случилось. Я боялся попасть в тюрьму, потому что не хотел, чтобы сын рос без меня. Туда мне позвонили и сказали, что дом тещи сгорел. Я приехал за Митей…»

– Наташ, но, кажется, Оксана была убита из ружья?

– Это официальная версия. Если надо человека в тюрьму посадить, то все способы хороши. В признании – всё правда. Я говорила с другом того следователя, который вел дело об убийстве Сухарева. Сам-то следователь умер. А друг его, пенсионер, живет в нашем доме, за мамой моей гм… ухаживает. Он вчера пришел к маме – чаю попить, полюбезничать, – а я же знаю, кем он работал, на всякий случай полезла с вопросами. Он кое-что вспомнил. Тот следователь, друг маминого ухажера, оказывается, хвастался, что адвокатша купила у него признание Сухарева.

– Но ведь было тело Оксаны, выясняли причину смерти…

– Тело-то было. – Наталья пыталась быть терпеливой со мной. – Но оно очень сильно обгорело – невозможно было определить причину смерти. Мамин ухажер мне это рассказал. Парня, который в дом влез, сразу взяли, ружье тоже быстро обнаружили. Чего тут долго думать? Вот вор, вот труп. Кто убил женщину? Ясно, вор. В конце концов вор сознался в убийстве, дело закрыли и дальше копать не стали. Не знаю, зачем Сухарев признание написал. Возможно, все случайно произошло.

– Что значит случайно?

– Ну, например… Жена довела Сухарева до белого каления, он врезал ей по морде, она упала, разбила голову и умерла. В это же время в дом влез вор. Увидел труп и решил дом сжечь, чтобы скрыть ограбление. Тут его мать Оксаны засекает и начинает кричать. На крики сбегаются люди, вора хватают, арестовывают. Ему приписывают убийство Оксаны Сухаревой. Когда случился пожар и задержали вора, Сухареву это сообщили, а он решил признаться в убийстве жены. Написал признание, но преступник-то уже был. Тут Жанна подсуетилась и выкупила бумажку у следователя. Вот и все.

– А признание Жанне нужно было, чтобы иметь власть над Ником, – закончила я историю Наташки. Подумала немного и добавила: – Если это правда, то Сухарев поступил как сволочь последняя – посадив вместо себя человека. А я не верю, что Ник может такое сделать. Нет, все было иначе.

– Дорогая моя. – Ответ Натальи звучал одновременно иронично и проникновенно. – Даже если я не права в деталях, в целом я – права. Твой муж облажался, и Жанна это теперь использует.

– Как ты раздобыла признание? – спросила я сквозь слезы. Оказывается, я плакала.

– Просто домработница у Жанны – дочка моих знакомых, Таня. Два месяца назад я устроила ее работать к Жанне. В доме убирать, готовить. Она немного недоразвитая. Знаешь, есть такие дети – отстающие по всем направлениям… Позавчера я с ней поговорила, угостила конфетами. Попросила поискать бумаги, где бы Сухарев упоминался. Вот она и нашла. Принесла мне. Я сделала ксерокопию, и Таня вернула бумажку на место. Жанка даже не догадается.

– Что теперь делать…

– Не знаю, – ответила Наталья. – Уничтожь это. Я никому не скажу, а Танька и не читала. Я спросила ее – она точно не читала. Увидела на столе папку, открыла, а там в первой же строчке его фамилия… Ладно, я пойду. Тебе надо решить, что ты будешь с этим делать.

Она была уже у двери. Я окликнула ее:

– Наташа! – Она обернулась. – Спасибо.

В ее улыбке читалась растерянность.

Глава 19

После долгих раздумий и терзаний на следующий день я приехала в дом Ника. Митька встретил меня радостно, начал пересказывать события последних дней, но тут же почувствовал мое настроение:

– Что случилось? Ты заболела?

– Да, вроде того…

– Сильно заболела?

– Нет… Я к себе пойду, ладно?

Я пошла наверх, оставив мальчика в полной растерянности.

Из-под двери Ника выбивался свет. Я остановилась в коридоре, прислушиваясь к звукам дома. Было слышно, как в святилище Зюзя говорит по телефону. А из комнаты Ника не доносилось ни звука. Вдруг он думает обо мне? Мне захотелось войти к нему, сказать, что я все знаю, все понимаю. И – как же мне нужно это было! – прижаться к нему. Я хочу…

Его телефон.

– Да… – Клянусь чем угодно, Ник говорил с Жанной. А я опять подслушивала. – Хорошо, я заплачу за платье… Я переведу тебе денег на карточку… Я знаю номер… Только давай ты без меня туда съездишь?.. Господи, оставь меня в покое… Ну ладно… Я приеду.

Дверь Ника открылась, но теперь я именно этого и ждала. Увидев меня, он остановился на пороге. В коридоре было темно, свет из комнаты падал на левую сторону его лица, оставляя в тени глаза. По движению мышцы на его щеке я поняла, что он стиснул зубы.

Пауза затягивалась. Кто-то должен был сделать шаг. Или Ник – ко мне, или я – прочь. За спиной, на лестнице раздался веселый топот – это Митька взбегал на второй этаж. Сухарев пошатнулся, будто терял равновесие, я отступила, развернулась и пошла к себе.

Он не сказал ни слова, но понял меня правильно: я решила остаться.

…Постепенно, день за днем, месяц за месяцем, я привыкала к новым условиям своего существования в сухаревском доме. К новым старым условиям. Как и прежде, Митька находился под полной моей опекой, как и прежде, Зюзя прилагала невероятные усилия, чтобы испортить мне жизнь.

Вернув Ника, Жанна не возражала против моего присутствия в его доме. Подумав немного, я поняла причину: ей нравилось, что теперь она была шикарной любовницей Ника Сухарева, а я – гувернанткой его сына.

А Ник… Я старалась избегать его. Мне даже не хотелось узнать подробности происшествия. Ясно, что было следствие, потом, наверное, Нику удалось замять дело. У него везде друзья, человек он небедный… Что-то в этом духе.

Не знаю, какие последствия ожидали Ника в том случае, если бы Арнаутова передала признание в милицию. Наверное, снова начали бы расследование, затеялись бы суды, все это как-нибудь не так отразилось бы на бизнесе. Словом, одни неприятности. И эти неприятности стоили моей любви.

Я совершила ошибку, влюбившись в этого человека. Наши отношения не стали для него откровением. Еще до моего появления он заполнил свою жизнь воспитанием сына, бизнесом, музыкой, заботой о матери, об экс-теще, о любовнице, наконец. По-своему он был счастливым человеком и до моего появления…

А в редкие, редкие минуты я ощущала исходящую от него теплую волну нежности, целенаправленно достигающую моего сердца. Эта волна порождала во мне чувство, которое в любом сентиментальном романе называлось «сладкой мукой».

Все изменилось после того, как я встретила Игоря.

Глава 20

Всего за несколько дней до смерти Игоря, в начале июня 2008 года, я начала ощущать некоторое необъяснимое беспокойство. Между прочим, повод был, и не один.

Неизбежность ощущалась буквально во всем. Сначала Зюзя устроила скандал в супермаркете Пряника: кассирша дала ей неправильно сдачу, а это был повод хоть куда! Наша красавица с ходу стала вопить, а потом дело дошло до невероятного: Зюзя каталась по полу, изо рта у нее выступила пена. Пряник совершенно случайно оказался на месте. Он позвонил мне и в скорую одновременно. Когда я приехала в супермаркет, «скорая» уже увезла несчастную. Я поехала следом. Выяснилось, что дело серьезное.

– Возможно, это какая-то скрытая форма эпилепсии. Болезнь очень сложная, нелегко диагностируется.

Молодая женщина, доктор и заведующая отделением, с которой я беседовала в коридоре неврологического отделения, обещала обратить на Зюзю серьезное внимание. Я устроила для нашей больной платную палату, вложила по купюре всем, кого нашла из персонала. А вот заходить в гости к Зюзе не стала. Даже если ей и нужно было внимание, то вряд ли мое. Вместо меня визит ей нанес любимый зять. Он тоже приехал в больницу, только немного позже.

Сам Ник был нервным, как никогда. В последнее время он постоянно жучил Митьку, срывался на официантов в «Джазе», орал по телефону на поставщиков, уволил шеф-повара и в очередной раз громогласно пообещал убить Пряника за бардак в ночном клубе.

Вдобавок ко всем мелким неприятностям я заметила еще кое-что, совсем уже неприятное: Митька подружился с Жанной. Все чаще, заезжая за ним в «Джаз», я находила их обоих, сидящих рядышком за столом.

Да, Митька действительно очень вырос за последний год. Ему было шестнадцать – возраст, когда многие начинают искать смысл жизни. Мальчишка не только вырос, но и очень изменился. В его комнате появились книги – Стругацкие, Толкиен, Дюма, Конан Дойл, Стивенсон и какие-то современные авторы, которых я в детстве не читала. Мне было приятно, что он начал читать.

Мы, как и раньше, много времени проводили вместе. Только я заметила, что теперь он гораздо меньше задавал вопросов и, даже наоборот, стремился делать выводы, пытался объяснять поступки окружающих людей, исходя из собственных представлений. Как и большинство тинейджеров, он кидался в крайности, умничал. Иногда это было забавно, иногда – бесило.

Мне хотелось о нем поговорить с кем-нибудь близким – с Ником или Витальевной. Однако Ник был занят подготовкой джазового фестиваля, а Людмила Витальевна не отвечала на звонки. Это было симптомом. Обычно мы перезванивались раз в неделю, а на выходные мы с Митькой обязательно наносили ей визит, но вот уже три дня, как Витальевна не желала говорить со мной.

Я знала, что это означает. В ближайшие дни я, безо всякого приглашения, приеду в ее квартиру. Открою дверь ключом Ника, достану красивые бутылки с дорогим алкоголем и уже без оного. Приготовлю что-нибудь вкусненькое и потащу свекровь в ванную комнату. Она будет вялой, с дряблыми руками, с облезлым маникюром. Начнет вредничать и ругать меня за вмешательство в ее личную жизнь. За столом она будет выпендриваться, стараясь отослать меня за помидорами или минералкой, с единственной целью – достать заначку и приложиться губами к горлышку.

После еды, после всех моих убеждений и уговоров, проходя мимо зеркала в прихожей, она вдруг вспомнит о своем внешнем виде, и тогда я с чистой совестью смогу оставить ее одну.

Все происходившее в эти несколько недель было не так. Даже Игорь стал задерживаться на работе, чего раньше не было. Мне казалось, что он снова замечает мою ложь.

А потом он сделал мне предложение.

Я отнеслась к его словам серьезно, но предпринимать решительные действия не спешила. И если бы не случайная – если вы вообще верите в случайности – встреча с любовницей мужа, я оттянула бы решительные действия еще на месяц. Если не на год…

С Жанной мы встретились, естественно, в «Джазе». Я столкнулась с ней, как только переступила порог ресторана. Просто напоролась на нее, как тореадор на рог быка. Примерно с теми же ощущениями.

– Я должна кое-что тебе сказать, – заявила она решительно. – Скоро Ник потребует у тебя развод. Готовься.

– Да, – терпеливо согласилась я. – Конечно.

Моя покорность злила любовницу Ника:

– Знаешь почему? Я беременна от Сухарева. Мы давно мечтали об общем ребенке.

Через плечо Жанны я заметила Митьку. Он сидел за столиком в углу и смотрел на меня как-то слишком напряженно. Я сделала ему знак выходить.

– Нечего сказать? – наседала на меня Жанна.

Я развернулась и пошла к выходу.

– И еще у меня кое-что для тебя подготовлено!.. – крикнула мне вслед она, но я лишь отмахнулась. Опрометчиво.

Мне было обидно, больно и тоскливо. Но уж теперь точно надо было уходить к Игорю.

Глава 21

Вечером я немного озябла и спустилась вниз налить себе чашку чаю, когда отчаянно затрезвонил телефон. Чертыхнувшись, сняла трубку.

– Здравствуйте, я говорю с супругой Николая Александровича Сухарева?

В первую секунду я хотела сказать «нет» и повесить трубку. Но потом передумала:

– Да, это я. Могу вам помочь?

– Ну… Тут дело очень деликатное. Вы действительно хотите помочь?

– Пока что это вежливая формулировка. Но если вы объясните…

– Меня зовут Виктория. Виктория Бажова. Я журналист. Десять лет назад в семье вашего мужа произошла страшная трагедия, вы в курсе?

– Конечно.

– Так вот. Я работала над материалом о том деле еще десять лет назад, а сейчас возник, так сказать, информационный повод вернуться к… делам минувших дней.

– Зачем?

– Мужчина, Алексей Комов, обвиненный в убийстве Оксаны Сухаревой, отсидел срок и вышел из тюрьмы. Он признал свою вину на суде только потому, что на него очень давили, и сейчас хочет доказать, что был осужден незаконно.

У меня перед глазами всплыл листок с отксерокопированным признанием Сухарева. Господи, неужели Наталья была права?

– Виктория, а что вы от меня хотите?

– Вы понимаете, я журналист. Я специализируюсь на криминальных расследованиях. Поэтому, прежде чем к вам обратиться, я навела справки.

– Обо мне? – Мысль о том, что кто-то за моей спиной разведывал подробности моей личной жизни, раздражала.

– Не сердитесь, я не собирала сплетни. Я говорила с серьезными людьми.

Ничтоже сумняшеся, Вика разболтала мне все свои источники: нашего участкового Игоря Олеговича и домработницу Олесю. Из бесед с этими людьми Вика сделала важный вывод: новая жена Ника Сухарева – белая ворона в семье. Ник равнодушен к ней, у него есть постоянная любовница. Зинаида Петровна просто сживает бедную женщину со свету. И именно к этой женщине Вика решила обратиться за помощью. Она предполагала, что я соблазнюсь возможностью отомстить вредной старухе и изменнику-мужу?

– Так что же вы хотите от меня, несчастной?

– Помогите мне встретиться с Зинаидой Петровной. – Вика была уверена, что я уже на ее стороне.

По-видимому, Виктория понятия не имела о том, что Зюзя ничего не помнит о смерти дочери.

– Она не согласится.

– Уговорите! Вы просто обязаны помочь справедливости восторжествовать! В конце концов, что хорошего сделала вам Зинаида Петровна?

Удивительно, зачем Виктории так нужна наша Зюзя? Возможно… О господи! Зюзя знает что-то такое об убийстве своей дочери, что может выдать Ника. Вот оно! К его счастью, Зюзя ничего не помнит, и Ник, опасаясь, что к экс-теще вернется память, держит ее в своем доме. Все сходится. Только я все равно не хочу в это верить.

– Зинаида Петровна должна раскрыть правду!

– Какую правду?

Мое сердце забилось, но телефон молчал. Наконец Вика отозвалась:

– Так вы ничего не знаете? Вы должны знать, в какой семье живете!

И тогда Вика предложила мне взять у нее запись свидетельских показаний человека, обвиненного в смерти Оксаны Сухаревой. Я бросилась одеваться, но в дверях столкнулась с мужем, вернувшимся домой раньше времени. Он морщился от боли, а в руках держал непочатую упаковку спазгана.

Едва глянув в мою сторону, Сухарев почти прошептал:

– Воды… налей, пожалуйста…

Глава 22

«Лично я с этой гниды кучу бабок срублю!..» – Голос человека звучал так, будто он смущается диктофона, но изо всех сил пытается этого не показать. Кое-где ощущалась наигранность: я – тяжело пострадавший, но мужественный человек, я слаб, но горд, я имею право требовать и от своего не отступлюсь. Виктория тоже присутствовала на записи, то есть было ясно, что именно она держала диктофон. Бажова не задавала вопросов, такой необходимости не было, но по редким возгласам можно было догадаться и о ее эмоциях.

«…Невиновного человека в тюрьме держать – это по каким правам? Я отсидел десять лет, здоровье угробил. Ты знаешь, что это такое, когда болит все? Я уже импотент в сорок четыре года! Он заплатит мне за все…»

Кажется, парень не справедливость доказывать собрался, а просто хотел денег.

«…И кашляю. Туберкулез, значит. А ранение, а ожоги? Я тяжелобольной человек.

Мне-то не пять лет дали, а десятку, но я, хоть душа моя была вся рваная, все сердце источено тоской по дому родному, держался. Не скандалил, как другие, ни слова в ответ на оскорбления никому не сказал. Меня так друг научил перед тюрьмой. Он-то отмотал, сколько и не живут! Ты, говорит, не урка, не выдюжишь, если терпеть все не научишься. Да и другие люди кое-чему научили… Ну, не о том я рассказать хочу.

А засудил меня ни за что муж убитой. Я его и не видел до суда ни разу. Знал, что Оксанка замужем, что он какой-то там богатый козел, но видеть – не видел. А чего мне на него смотреть? Где он и где я? У него небось и хата путевая, и тачка крутая, а у меня – ноль.

Я ж почему с Зиной-то связался? Мне ж жить негде стало. Родный папа подженился, а его дура меня невзлюбила. Обычно бабы меня любят. Я не урод и даже ничего себе, а когда до секса доходило – так визжали просто! (Вика кашлянула, словно пытаясь как-то закамуфлировать эту подробность рассказа. Надо сказать, что у нее не получилось.) Это сейчас – я визжу, потому что ничего не могу. А виноват он.

Когда папина дура меня погнала, я сначала не расстроился. Даже решил, что пусть живут себе вместе. Я молодой и не пропаду. Найду общагу, даже лучше будет, чем при папе. Он не любил, чтобы бабы ко мне разные ходили. Может, странно это, ведь от них только польза была. Каждая думала, что женюсь я на ней, поэтому, как вылезет из постели, на кухню топает и там порядок наводит. Нет, бабы – смешные в целом. Подцепишь какую в пивнушке, ничего не обещаешь, ни жениться, ни детей крестить, а она уж думает, что мужа нашла… (Раздался такой звук, будто кто-то ногтем постучал по столу, на котором лежал диктофон. Я представила себе, как Вика жестом указывает рассказчику, что запись не стоит засорять подобной информацией.)

…А папа моих баб не любил. Говорил, что это не дело. Надо жениться, в семье жить. Он-то с мамой двадцать лет прожил, пока она не умерла. Рак. Он очень убивался, а потом нашел себе новую жену. Ну, дуру эту. И вроде опять любовь-семья. Хотя он о любви никогда не говорит, но я-то видел, что присох он к своей Тоне. Да пусть, она к нему нормальная, не то что ко мне. Сейчас они так и живут. Я ж с тюрьмы к ним приехал. У дуры – истерика! Уголовник, орет, детей порубит! А дети-то – два лба здоровенных. Амбалы. Я перед ними – задохлик. Еще и со здоровьем погубленным. Это не моего отца дети, а ее – от первого мужа.

Отец все-таки оставил меня на неделю и сказал своей, чтоб заткнулась. А теперь я у подруги живу.

А все начиналось не так плохо. Даже хорошо. Я как от отца ушел, так сразу к Зине попал.

Приехал к другу, Витьку, он на другом конце города живет, в частном секторе. У его матери большой дом свой, вроде на двух хозяев. Я позвонил, сказал, что приду, он сказал, что дома будет. Но сбежал. Просто не хотел, чтобы я у него пожил. Да пошел он!

Я постучал-постучал в калитку, а потом понял, что он меня кинул. Козел. Тогда я пошел вдоль улицы, стал думать, что теперь делать.

Пару домов прошел и увидел бежевую иномарку у одной калитки. Сразу подумал, что машина красивая. Из нее две бабы вышли – тоже ничего из себя. Одна молодая, с черными волосами. Так глянула в мою сторону, я аж опешил – с чего так строго? А вторая – старая, но такая, нафуфыренная. Обе высокие, стройные, в джинсах. Старая, конечно, чуть толще была.

От меня до них было все-то метров двадцать, пока я дошел, молодая из багажника выбросила две огромные сумки, прыгнула за руль и мимо меня погнала. Старуха осталась возле сумок. Увидела меня, сразу так вздернулась, вроде выпрямилась, волосы откинула и улыбочку состроила.

Я тогда ничего такого не подумал, просто случайно как-то сказал, что могу помочь сумки донести. Она аж просияла.

Не буду врать, что любовь какую-то к ней чувствовал, но вот то, как она вся выпрямлялась и сияла, как меня увидит, – это да! Это прямо меня цепляло. Я бы с ней не связался, если бы было тогда где жить, но кое-что было между нами. До того, как ее дочь в ситуацию нашу вмешалась.

Ну, сумки я ей донес, она мне: чайку? После чайку была водочка, а потом я спросил, можно ли мне у нее комнату снять. Ну и так далее. Чего расписывать, что и как? Дураку ясно – стал я с ней жить.

Вообще-то я обалдел, когда узнал, что ей полтинник стукнул. Она так кокетливо мне это сказала, вроде бы: посмотри, как я выгляжу, а ведь уже столько лет! Но у меня прям все упало на неделю. Пятьдесят! Да ей с моим папой жить, а не со мной. Что такое для мужика тридцать лет? Да мелочи! Вон есть такие, что в семьдесят бабам детей делают. А что для бабы пятьдесят? Старость. И пусть Зина и вправду хорошо сохранилась, но что это меняет? На самом деле только лицо у нее нестарое было, а грудь обвисла и попа жуткая. Никакие салоны не спасут. Кстати, Оксанка маме салоны устраивала за мужнин счет. Зина хвасталась: сегодня поехала туда-то, сделала то-то, оставила пять тысяч! Я думал, вот коза, на пять тысяч сколько пива купить можно! И какая польза от этих салонов?

Кроме старости, у Зины только один недостаток был – истерики. Накрывало ее по-страшному. В первый раз она скандал закатила, когда я с друганом пил, с тем самым, Витьком, что не пустил меня к себе жить. Мы вроде как помирились. Я ему – чего ж ты так? Не хотел, чтобы жил я у тебя, так сразу бы сказал. А он говорит, не решился. Мать у него та еще стерва. Это понятно – все беды от баб. В общем, мы решили мириться. Обмыли решение, и потому я поздно домой пришел.

Витек плакался, говорил, что надо ему очень от матери сваливать. Она его поедом ест, ни дня ни ночи ему отдохнуть не дает…»

(Тут была пауза, на минуту, наверное. И пауза эта была не беспричинной. Позже я пойму, почему Алексей растерялся и целую минуту соображал, что говорить дальше.)

«Когда я в дверь вошел, Зина металась по комнатам, везде свет горел. Она увидела меня и начала орать. Я даже не понял – что случилось. Пьяный был немного, а слов разобрать было невозможно. Знаете, как телевизор у соседей – вроде звук идет, а понять, что говорят, нельзя.

Потом мне стукнуло, что несет она, будто боялась за меня, что меня убили. Она думала, что машина меня сбила или я у бабы. И как я мог ее бросить одну в такой вечер! Какой «такой вечер»? Ну там, месяц мы, что ли, живем или два… Я хотел к себе уйти, а она стала хватать меня, трясти, волосы на себе рвать. Колотится и все громче визжит. Я вдруг подумал, что сейчас соседи прибегут и я в ментовке окажусь. Тогда я схватил ее за руку и шлепнул по красной роже. Она осеклась, постояла так, с открытым ртом, и вроде успокоилась. Рот закрыла и заревела. Я пошел на кухню, налил ей воды и ушел спать.

Наутро она была как огурчик. Правда, мешки под глазами обнаружились и чуть вялая была. Но это – мелочи. Вроде у нее таблеточки какие-то были, специально от истерик. Только она их всегда слишком поздно принимала.

Истерики у нее бывали, это да. И я теперь знаю, что она больная. Если бы на меня все не повесили – ей бы ничего не было. Ее бы полечили, разве это не правильно? А я бы десять лет как человек жил.

Все лето я жил у Зины. Я забыл сказать, что работал тогда водителем на одном заводе. На легковой. Возил то директора, то его заместителя, то еще кого-то. Платили нормально, вечером возвращался к ней.

Я вроде привык. Не нравилась мне в ней только ее старость. Мужикам знакомым об этом не говорил, стыдно было. Мне бы кто раньше сказал, что с бабкой буду спать, – не поверил бы. Противно на ощупь. И стал я по сторонам поглядывать. Планировал еще подождать немного, денежек подкопить и смыться. Сразу и работу сменить, чтобы Зина не нашла. Денег я с ней не тратил – она меня и кормила, и одевала. Мне как-то на зоне рассказали, что альфонсом я был. То есть кто за счет бабы живет, называется альфонсом. Смешное слово.

С осени к Зине стала дочь захаживать. На меня зло смотрела, не здоровалась и с Зиной сериалы все смотрела. Говорили они о чем-то. Я случайно подслушал: у Оксанки любовник был. И кажется, не первый за время, пока замужем она была. Я решил, что муж у нее ландух полный. Или сам такой, погулять не прочь. Этот разговор я вроде забыл, а когда у меня с ней началось – припомнил.

Если честно, я замужних баб не люблю. Многие считают, что, наоборот, с ними легче: замуж не просится, и все такое. Но мне противно. Она ведь, может, от мужа ко мне в постель пришла. Только что он ее имел, а теперь – я? Противно мне это.

После сериалов Зина стала Оксанку звать ужинать с нами. Я чуял, что мной она хотела похвастаться. Вроде Оксанка как бы осуждала, а Зина надеялась, что она передумает, если со мной ближе познакомится. Оксанка отнекивалась, но потом раз осталась, потом – еще и еще.

Говорить нам за столом было не о чем, если честно. Я не какой-нибудь там актер или еще кто, чтобы их веселить. Еще Оксанка сама никогда ничего не рассказывала, а всегда ждала, пока кто-нибудь – обычно Зина – рот откроет, и тогда начинала придираться. Она старалась умнее выглядеть за чужой счет. Или просто могла посередине обеда спросить, сколько я зарабатываю. Да еще таким тоном, будто протокол пишет. Про отца выспрашивала, про маму. Почему с отцом не сужусь за жилплощадь. И получалось, что я тряпка, раз не сужусь.

Еще Зина меня все на охоту звала. Там, за их улицей, лес начинается. А в лесу, она говорила, белки и зайцы. Лично я за белками и зайцами бегать не собирался. Бред какой! Что потом с ними делать? Ну, зайца съесть еще можно, а белку? Шкуру только если выделывать. Но я не умею.

То самое ружье, оно старое было. Охотничья двустволка, дробовик. Я вспомнил армию, почистил его как мог. Зина достала дробь. Мне захотелось пострелять, и тогда-то мы один раз и сходили на «охоту». Я взял пива в банках, выпил пару и стал палить. Не очень-то попал. Ружье старое, бьет врассыпуху дробью. Правда, мощно бьет, отдача зверская. Зина же стрелять побоялась. Она от каждого выстрела подпрыгивала и повизгивала, как девочка. Смешно – тетка пятидесятник разменяла, а ведет себя как дитё. Помню, замерзли – вот и все удовольствие.

К Новому году у нас с Оксанкой завязалось. Каждую неделю она возила Зину по магазинам, где денег они оставляли – мама дорогая. Потом приезжали, и Зине надо было отдохнуть. Тут и я домой возвращался. А пока Зина отдыхала – мы с Оксанкой стали сексом заниматься. (В запись вклинилось женское покашливание.) Куда-то грубость ее подевалась – прямо как человек была. Ее грудь и попа не в пример лучше Зининых были. Я повеселел и точно решил, что свалю отсюда при любом раскладе. И скорее.

Понятно, что теперь жалею о том, что не свалил.

Случилось это все прямо 31 декабря. Оксанка приехала к Зине часа в четыре вечера. Привезла и сына. Я знал, что есть у нее шестилетний мальчишка, но не видел никогда. Оксанка приехала, вылезла из машины, вытащила пацана, он рыжий такой был, симпатичный, и сразу к Зине в комнату пошла. Мне даже «здрасте» не сказала. Я вроде обиделся. Чуть ли не в первый раз в жизни решил подарки женщинам сделать, а тут такое хамство. Зине я купил сковородку, а Оксанке – духи. Про мальчишку я даже не подумал.

Как только Оксанка так себя повела – я пошел в свою комнату, стал одеваться. Решил, что поеду по друганам. Не буду я с этими дурами Новый год встречать, пошли они к черту! И наверное, не вернусь больше. Взял деньги. Сначала что от зарплаты осталось, и заначку тоже достал. Потом подумал: я сейчас пить пойду, а вдруг и отложенные бабки прогуляю? Со мной это бывает. И, идиот, оставил деньги в своей комнате.

Сначала я поехал к одному другу, потом – к другому, нашел вроде компанию. К десяти вечера кончились деньги. А надо еще, девочки пищат, мальчики зашушукались. Не помню как, но ляпнул, что привезу всем подарки. Я сегодня – Дед Мороз. Мне тогда казалось, что ничего такого не будет, если приеду к Зине, возьму бабки и назад укачу. На такси денег не было, поперся на автобусе. Сначала я был пьяный, туго соображал, а когда к Зине приехал – протрезвел малость. Захожу, а они за столом сидят.

У Оксанки почему-то голова бинтом перевязана была. Сказала, что упала, ударилась. Зина, как меня увидела, тут же просияла. Я-то думал, что беситься она будет, а тут такой сюрприз. И мне вдруг захотелось остаться. Тут пахло хорошо – едой, выпить было что, а еще к тому же я решил, что моя заначка мне самому нужна. Кто из той случайной компании мне спасибо скажет? Они и не вспомнят, на чьи деньги гуляли.

Принес подарки. Зина сделала вид, что обрадовалась сковородке, а Оксанка только фыркнула на духи. Но вообще ничего обстановка была, душевная. Я даже заволновался, с чего бы это? Но потом понял – они ведут себя прилично ради пацаненка. Кроме того, Зина выпила и расслабилась. Хотя я знал, что еще чуть добавит и заскандалит. У нас это уже было, помню, как она спьяну кидалась на меня.

Мальчик сидел смирно, почти не ныл. За полчаса до Нового года запросился спать. Зина, хоть и основательно уже пьяная была, пошла его укладывать.

Оксанка тут говорит, что она от мужа ушла, что мать теперь ее воспитывает. Уговаривает, что надо вернуться, ведь жить надо на что-то. Тут Зина вернулась, услышала, что Оксанка говорит, – и сразу завелась. Орет на Оксану: «Дура, у тебя ребенок! Ради него терпеть надо!» Оксанка тоже орать начала: «Не твое дело! Сама от мужа ушла, не захотела с ним жить, а мне – терпеть! Сама бы и терпела!» И покатило! Я взял со стола бутылку водки и пошел к себе. Они даже не заметили. Вскоре все стихло. А через полчаса ко мне пришла Оксанка. Сказала, что Зина совсем пьяная и спит.

Пока мы в постели кувыркались, в коридоре кто-то прошел. Мы решили, что это Зина в туалет ходила. Шаги такие, будто она еле идет и качается. Потом дверь приоткрылась и – заходит она! Оксанка сразу села в постели и говорит, спокойно так: «Мама, дверь закрой!» Зина постояла на пороге, будто не понимала, что делается. Вдруг завизжала и – из комнаты. Мы как были в постели – так и остались. А что, за ней бегать? Ну и идиоты, что не побежали. Она вернулась через минуту, все так же, визжа. С ружьем. Оксанка тоже закричала, а я растерялся. Даже не подумал, что Зина стрелять будет. До сих пор не знаю, сама она его зарядила или это я еще тогда, в лесу, зарядил и так оставил. Думаю, что я его зарядил. Придурок, одним словом.

Она ружье подняла и, почти не целясь, выстрелила. Отдачей ее аж в коридор отбросило.

А я даже ничего не понял. Только поворачиваюсь – а Оксанка мертвая. Я ее тронуть побоялся, так это жутко было: минуту назад она подо мной была, царапала спину, а сейчас – труп.

Столько раз следователям это рассказывал, что от зубов отлетает. От тех показаний потом отказаться пришлось…

Помню, как тогда перепугался. Смотрю только на Зину из постели – вдруг она снова пальнет. Но она визжать перестала, красная вся стала и побежала куда-то в дом. Тут я вырубился. Оказалось, это потом я уже понял, что в меня тоже дробь попала и как-то неудачно – в шею. Крови вытекло, наверное, море. Но тогда я не понял.

Очнулся – от запаха дыма. Огня еще не было, но воняло страшно.

Зинка, поняв, что натворила, решила дом сжечь. Но и это я тоже потом узнал. Тогда только сообразил, что надо бежать отсюда как можно скорее. А на улице зима. Слез с кровати, похватал одежду, влез в штаны, ботинки на босу ногу напялил, даже куртку схватил… Если бы я тогда не оделся, то никто бы не поверил, что я вор, который в окно влез.

Поворачиваюсь – а на пороге мальчик стоит и на маму смотрит. Я его схватил – и побежал к выходу. Где-то в доме я слышал крики Зины – она, наверное, внука звала. Но я ее искать не стал, мне плохо самому было. Крикнуть ей, что мальчик у меня, тоже не мог – дым почти задушил.

У Зины дом старый был, там комнаты все проходные, кроме двух – ее спальни и той каморки, где я жил. Ее комната была с одной стороны дома, а моя – с противоположной. А между ними – проходные. Мне до двери надо было всего две такие маленькие комнатки пробежать. Они горели уже по-настоящему. Мальчишку я под курткой держал, а сам гари надышался, а тут еще кровь из меня продолжала литься. Поэтому я-то из дома выскочил, а как вдохнул свежего воздуха – так и снова сознание потерял.

Ну, остального я уже не видел. Узнал потом, что там сразу, как только дом загорелся, соседи собрались, пожарных вызвали, скорую. Зина тоже из дома сама выскочила, а потом у нее инсульт случился.

Меня арестовали прямо в больнице. Зину тоже в больницу увезли.

Ну и вышло потом, на суде, что я – вор и поджигатель. Люди, соседи то есть, сказали бы, что я у Зины жил, но их даже на суд не вызвали. Она сама-то показания в больнице дала. По ее словам выходило, что она меня в первый раз увидела, когда я уже Оксану застрелил.

Меня засудили. Просто как быдло. Потому что у меня и адвоката нормального не было. Сука какая-то приперлась, что-то бредила на заседании. Я признался в содеянном, только чтобы меньше дали.

Витек мой меня не бросил. Он дал взятку кому-то, и его ко мне пустили, в следственный изолятор. Я не говорил, что его брат в тюрьме сидел? Нет? Ну, так брата его посадили за драку. А в драке участвовал сын какого-то начальника гродинского. Парня кто-то ножом пырнул, он в больнице и умер. А на Витькиного брата это спихнули. Витька интересовался делом брата, даже людей нашел, которые ему объяснили всякие вещи: как можно человека в преступника превратить, а как можно отмазаться от мокрухи. Так Витька, когда я ему свою историю рассказал, сделал такой вывод: кто-то это подстроил. Все знали, что я с Зиной жил, на руках моих пороха не было. Ну, много еще чего. А кто мог все это подстроить, как не этот козел со своей адвокатшей? На Зину я не в обиде. Она – баба, дура старая. Виноватым считаю Оксанкиного мужа. Он не хотел, чтобы знали о том, что его жена со мной спала. Я ж говорю: кто он, а кто я?»

Запись кончилась. Я достала диск из плеера и долго стояла, держа его в руке. Что мне теперь со всем этим делать?

Остаток ночи – а запись я слушала несколько раз с одиннадцати вечера и до двух утра – я лежала без сна. «Ник не убивал Оксану! – крутилось в моей голове. – Господи, неужели же он не знал этого? Не мог не знать. Скорее всего, показания Ника, которые дурочка Таня утащила из дома Арнаутовой, не были поводом для шантажа. Ник соврал, что Жанна его шантажировала. Он просто бросил меня ради нее. Господи, что же это?»

Глава 23

На следующее утро я отвезла Митьку в школу и, сама того не желая, оказалась в «Джазе». У меня не было никаких идей, никаких вопросов, на которые я бы хотела получить ясные ответы. Пожалуй, наоборот. Мне вообще не хотелось говорить с Ником. Но как-то независимо от моих намерений и желаний я очутилась возле дверей сухаревского кабинета.

В кабинете Ника царил полумрак, сам он лежал на диване, звучало что-то из Гершвина. Увидев меня, Сухарев спустил ноги с дивана и медленно, очень медленно принял сидячее положение.

– Голова все еще болит? – Прожив с ним пять лет, я тоже разучилась здороваться.

– Нет, отпустило, спасибо. – Он держался отчужденно и приветливо, как в те времена, когда я только поселилась в его доме. Собственно, так он держался с тех пор, как мы снова перешли на договорные отношения. – Что-нибудь случилось? У Митьки? Садитесь. – Ник указал мне на кресло рядом с диваном.

Я подошла к стереосистеме, достала диск «Порги и Бесс» и вставила диск Комова. Как тебе понравится этот джаз?

Прежде чем включить запись, я объяснила, скрывая деловитостью смущение:

– Вчера нам домой позвонила женщина по имени Виктория Бажова. Она журналистка и, как я думаю, любовница парня, который был осужден за убийство вашей первой супруги. Этот парень недавно вышел из тюрьмы. Это его рассказ о том деле.

Невольно Ник приложил правую руку ко лбу. Возможно, его головная боль возвращалась.

Слушая Комова, мы оба молчали. О чем думал Сухарев эти двадцать минут, было непонятно. И только после окончания записи тихо чертыхнулся и раздраженно спросил:

– А что хочет эта журналистка?

– Она хочет написать материал-расследование об этом убийстве. Для этого просит встречи с Зюзей.

– Что ты ответила?

Он обратился ко мне на «ты»?

– Ну, я соврала, что помогу ей.

Согласно сложившейся в наших отношениях традиции, на этом месте разговор должен был прерваться. Я почти видела, как загорается в мозгу Ника красная лампочка с надписью: «Осторожно! Угроза разглашения!» Но на удивление, знакомый сценарий был отложен в сторону.

Ник встал с дивана. Теперь было совершенно очевидно, что его головная боль вернулась. Он прошелся по кабинету, остановился у окна, постоял так несколько минут. Солнечный луч, пробившийся сквозь крону тополя за окном, позолотил его волосы.

– Ну вот, – сказал он тихо, оборачиваясь. – И что ты теперь о Зюзе думаешь?

– О Зюзе – ничего не думаю. – Как ни странно, это было правдой. В моих глазах она всегда была сумасшедшей, злобной и эгоистичной старухой. Теперь стала еще и убийцей. Неудивительно, если учесть ее истеричность. – Я думаю о тебе. Все-таки это не комильфо – людей подставлять. Тем более вместо Зюзи. Даже как-то противно.

Он обернулся. Я с удивлением увидела, что он беззвучно и безумно смеется.

– Моя жизнь – просто цирк какой-то! – продолжая смеяться, произнес Сухарев. – Сначала отец-самоубийца, мать-алкоголичка, потом жена-эротоманка, потом сумасшедшая теща! Здорово! И как это люди без всего этого живут?

– И еще любовница-шантажистка, – вклинилась я в его веселье.

Его жутковатый смех оборвался.

– Да не сажал я его в тюрьму! – громко и почти весело сказал Ник. – Нет! Ему следователь просто не поверил. То, что говорил Комов, выглядело бредом. Когда следователь увидел Зюзю, перед ним была старуха калека, седая, морщинистая, разбитая параличом. А Комов утверждал, будто они с этой старухой состояли в интимной связи. Кто такому поверит? И еще сложнее было поверить, будто из-за любовника пожилая мать застрелила из ружья собственную дочь. Я, конечно, тоже сказал, что моя жена мне верна, а теща настоящий ангел.

– А Зюзя что говорила?

– Зюзя сообщила следователю, что обо всем произошедшем она ничего не помнит. Не помнит, совсем! – неожиданно пропел Ник. Я не успела удивиться, как он продолжил в своем обычном ироничном тоне: – Ей сказали, что ее дочь застрелена из ружья. Она была ошарашена. Плакала, причитала и – ничего вспомнить не могла. У нее спросили, кто тот парень, который вытащил из горящего дома Митьку? Она сказала, что не знает. Если честно, то я думаю, что ей даже фотографию Комова не показали. Возможно, память бы к ней вернулась, если бы она увидела своего любовника. На суде она тоже не была, после инсульта она просто физически не могла давать показания.

– Ну а как ты сам правду узнал?

– Комов рассказал следователю все, как было, а мне его признания адвокат принесла.

– И ты ему поверил?

Ник пожал плечами:

– Не сразу. Сначала решил, что он просто идиот, раз такую историю пытается за правду выдать. Но потом подумал немного и поверил. Понимаешь, я знал, что Комов в дом Зюзи на Новый год не случайно попал. Знал, что теща завела молодого любовника. Это мне Оксанка рассказала. Я даже видел его случайно. Знал, что Зюзя – истеричка. Она могла что угодно выкинуть. Ну и очень большое впечатление на меня произвело, что Комов моего сына из огня вынес. Это, может, и не доказательство его правдивости, но говорит о том, что он не убийца по натуре. Разве не так?

Между прочим, слушая запись, я тоже подумала, что Комов – личность непростая. Пытается разжалобить болезнями, чуть ли не шансон поет, а свой геройский поступок никак не пытается использовать. Словно бы даже не осознает, что мальчика от смерти спас. Наверное, он даже не подумал, что можно из горящего дома самому выйти, а ребенка бросить. Это был естественный для него поступок.

– А потом что было? Я так и не поняла, почему Комов в убийстве признался.

– А это – отдельная история. За день до суда Комов сказал Жанне, что собирается признаться в убийстве. Она стала доказывать ему, что это ни к чему хорошему не приведет. Он все понимал, очень нервничал, не знал, что делать. И рассказал ей, что взять на себя убийство его уговаривал друг. Вроде бы этот друг знает, что делать, у него брат в тюрьме сидел и рассказал, что лучше сразу признаться и сделать вид, будто раскаялся. Дескать, все равно посадят, а раскаяние смягчает наказание.

– И он признался на суде?

Ник снова достал сигарету.

– Да. Признался, сволочь. Только не затем, чтобы наказание смягчить.

– А для чего?

Закурив и поморщившись от дыма, Ник ответил:

– Это я позже узнал. Намного позже! После суда прошло около полугода, и стал мне звонить один человек, который говорил такие вещи: он сам – живой свидетель того, что Комов мою жену не убивал. Он знает, что Оксану застрелила ее мать, что Комов жил с моей тещей и сто раз рассказывал о приступах ярости Зюзи. Звонивший парень не верил, что моя теща крупно не в себе, он считал, что я ее покрываю.

– Зачем тебе ее покрывать?

– Дескать, я решил скрыть измену жены.

– И чего хотел этот человек?

– Как – чего? – ехидно удивился он. – Денег, конечно. Когда я сказал, что его доказательства – ерунда, он ответил, что если я отказываюсь платить, то он увезет моего сына. Я сказал, чтобы он шел в задницу.

– Ты не стал платить?

Сухарев вздохнул:

– Стал. Стал, и еще как! Парень, его звали Виктор, перезвонил мне позже. Сказал, что я зря ему не верю. «Спустись во двор, – сказал он, – а я тебе перезвоню через пять минут». Я спускаюсь, а там – труп моей собаки. У меня кавказская овчарка была… Умница такая, красавица. Ее звали Абигайль. И вот – лежит моя Абигайль, еще живая, только слабо поскуливает. С тех пор больше собак не завожу… Не буду вспоминать! Выпить надо. Тебе налить?

– Нет, мне еще за Митькой ехать. И что потом?

– Виктор перезвонил, я спросил – Комов в доле? «А зачем он признался в убийстве?» – говорит Виктор. Я сказал, что дам ему денег. Не из страха, пусть не надеется, что я испугался. Заплачу только потому, что Комов моего сына спас.

– Много заплатил?

– Много. Сто двадцать пять тысяч долларов. Для меня тогда это были огромные деньги. Мне Сидорыч занял.

Мы помолчали пару минут.

– Ник, а тебе не кажется, что Виктор с Комовым не поделился деньгами?

– Кажется.

Как я узнала немного позже, Ник «забыл» рассказать мне еще одну подробность: шантажист или его приятели избили Сухарева до полусмерти. И каждый новый приступ головной боли напоминал ему об этом.

Пора было ехать за Митькой, но я хотела еще кое-что выяснить. Если сегодня день признаний, то должна же и я хоть что-то с этого получить.

– Я знаю, чем тебя шантажировала Жанна. У нее было твое признание в убийстве жены. И черт тебя возьми, чего же ты испугался, если знал, что Оксану застрелила Зюзя? Чем тебе могло навредить то признание?

Услышав мои слова, Ник напрягся, но потом презрительно фыркнул:

– Ты думаешь, я бы пошел на условия Жанны, испугавшись, что меня посадят за убийство жены? Ты думаешь, что я отказался бы от тебя только поэтому?

Я молчала, не понимая ничего. Ник, не дождавшись реакции, махнул на меня рукой и направился к столу, где мучительно долго искал сигареты и зажигалку. Закурив, он хлопнул зажигалкой по столу и громко, словно обращаясь к строю прапорщиков, заговорил:

– Скажи мне, как бы я смотрел в глаза Митьке, если бы она показала ему это чертово трижды проклятое признание! Как бы я объяснил ему, что его мать была шлюхой? О ней уже все говорили, даже Сидорыч мне мозги промывал! Пойми, я ее не убил только случайно. Разводиться она не желала, грозилась Митьку отсудить, опять бы сыр-бор на весь город пошел. У меня руки чесались приложить ей как следует, и пусть будет что будет! Я не могу Митьке такие вещи рассказать. А Жанке что надо? Денег в основном. Ну и статус официальной дамы сердца, чтобы клиентов ловить. Это было бы так легко. Если бы не ты.

Хотелось, помимо прочего, задать вопрос: каким образом гадкой Жанне удалось забеременеть от святого Ника? Но я удержалась.

И тут было бы самое время сообщить ему об Игоре, но я не могла. Молчание, которое повисло между нами, казалось очень плотным и вязким. Пробиться сквозь него мне было не по силам…

Я глубоко вдохнула и на выдохе спросила:

– Что будем с журналисткой делать?

Ник не знал. Для начала мы решили с ней просто встретиться. Я набрала номер Вики и сообщила ей, что Николай Александрович послушал ее запись и готов выслушать саму Вику.

Глава 24

Бажова приехала спустя сорок минут после нашего телефонного разговора. Она не ожидала, что я «предам» ее, дав послушать ее диск Сухареву. Узнав, что он хочет с ней встретиться, Бажова решила, что ей грозит огромная опасность.

– Хорошо же, я приеду, – сказала она мне значительно. – Но если со мной что-то случится, то вам это так просто не сойдет с рук. Я все друзьям своим, журналистам, рассказала и улики оставила.

Про улики она, конечно, загнула. Кроме болтовни Алексея Комова, ничего у Бажовой не было.

Пока Ник ждал журналистку, я успела забрать Митьку из школы и отвезла его на занятия по английскому.

Вернувшись в кабинет Сухарева, я застала такую картину: Ник, присев на край своего стола, молча выслушивал горячий спич журналистки о правах невинно осужденных. Несмотря на то что Вика сидела на краешке огромного кожаного кресла, казалось, будто речь ее звучит по крайней мере с броневика.

Я вошла в комнату и, вежливо кивнув, тихонечко присела в кресло у окна.

Слушая девушку, совершенно неожиданно я поняла нечто такое, что в головы нам с Ником сорок минут назад не пришло: Вика понятия не имела, что Ника шантажировал дружок Комова.

Как только в речи Бажовой образовалась небольшая пауза, я сразу же ею воспользовалась:

– Виктория, а как Алексей распорядился деньгами?

Вика повернула ко мне худенькое лицо с усталыми карими глазами. Она была такой маленькой, такой замученной борьбой за правду, что я сделала второе грандиозное открытие: передо мной сидит фанатик.

– Какие деньги? Откуда? – растерянно спросила она. «Деньги» она произносила, как неприличное слово.

– Ваш подзащитный специально в убийстве признался, чтобы потом шантажировать Николая Александровича. – Я кивнула в сторону удивленно поднявшего брови Сухарева. До него еще не дошел смысл моей провокации. – Моему мужу угрожали расправиться с сыном, и он заплатил Алексею сто двадцать пять тысяч долларов за те годы, которые Алексей провел в тюрьме. Вы не знали?

Я не случайно именно так подала информацию. Если я хочу, чтобы Вика отцепилась от Ника и Зюзи, необходимо было смутить Бажову, посеять в ее голове сомнения в искренности Комова. Фанатики не умеют прощать – черное или белое, ангел или демон. И очень хорошо, что об афере приятеля Комов Вике не рассказал. Это было мне на руку. Упоминать Виктора при Вике я тоже не стала – надо убедить ее, что именно Комов был инициатором шантажа.

А Вика-то купилась.

– Нет, я не знала. – Бажова была не просто смущена. Она была раздавлена. А через две секунды фанатка обрела новую правду. – Вы врете!

– Вообще-то нет. – Ник наконец-то сориентировался. – Три раза мой адвокат, с которой вы неоднократно общались на суде, переводила деньги на специальный счет, для Алексея Комова и его помощников.

– Он бы сказал! Алексей – очень честный человек, я десять лет его знаю, я обо всем в жизни с ним говорила! Он бы мне рассказал, если бы получил от вас деньги. И потом, какие деньги могут оправдать то, что он лучшие свои годы в тюрьме провел?!

Сухарев усмехнулся в своей обычной высокомерной манере, которая всегда меня раздражала, а сейчас казалась как нельзя кстати:

– Виктория, вы хотите сделать разоблачительный материал? А продавать его собираетесь по крайней мере в федеральные издания?

Вика снова возмутилась:

– При чем здесь «продавать»? Я хочу всей стране рассказать, что вы сделали! Как вы человека невиновного в тюрьму засадили.

– Да, – откровенно издеваясь, кивнул Ник. – Конечно, интересная тема. Только понадобятся доказательства, факты. Вы нашли следователей по этому делу? Они подтвердят, что улики против Комова были сфабрикованы?

– Я найду!

– Найдите. Спросите их, как это получилось? Ведь они или не справились со своей задачей, или приняли от меня взятку. Вы ни разу этого не произнесли, но уверены, что я заплатил следователю, судье, кому-то еще, чтобы Комова посадили, а про мою тещу вообще забыли. Думаете, после публикации вы будете со мной судиться? Нет. Вам предъявят обвинение в попытке опорочить наши следственные органы. Кажется, это уголовное дело. Точно я не знаю, вам надо будет у юристов проконсультироваться.

Вика задумалась. Мы давили на нее, как в ОГПУ. Честно говоря, я уже засомневалась, что это правильно.

– Ваш адвокат – это та женщина, которая Алексея на суде защищала?

– Да.

– Она, наверное, все об этом деле знает?

– Знает, – согласился Сухарев.

Я не могла понять, куда Вика клонит? Наконец она вздохнула, решительно поднялась и сказала:

– Вы можете говорить все, что вам угодно. Правда – это такая вещь, которая никому не нужна. Но она всегда побеждает.

Кажется, это означало: «Мы пойдем другим путем!»

Когда дверь за Викторией закрылась, Сухарев подошел ко мне, взял за руку, поднес ее к губам. Поцеловав ее неожиданно ласково, он сказал:

– Отличная работа. Думаю, наша подруга еще немного крыльями похлопает и сникнет. Отчасти мне его жаль. Десять лет отмотал, судимость получил – и ни гроша не заработал. Кинул его дружок…

– Да, я тоже так решила…

Ник отпустил мою руку и направился к бару.

Глава 25

Около десяти вечера я услышала, как к дому подкатила машина Сухарева. У меня немного задрожали руки. Сколько бы я ни приказывала себе сдерживать эмоции, ничего не получалось.

До приезда Ника я сидела на кровати и слушала звуки дома. Я сознательно прощалась с ним.

В комнате за стеной было совсем тихо, но я знала, что Митька не спит. Он, нацепив наушники, играет в компьютерные игрушки. Хотя, если Митька хоть немного поумнел за последние годы, в данную минуту он тихо лежит под одеялком, изображая спящего ангелочка. Папа заглянет в комнату сына, умилится его милой мордашке в обрамлении рыженьких кудряшек, тихонько закроет дверь и больше соваться не будет. Тогда и наступит время игр. Стервец. Я все равно проверю, спит ли он, после разговора с Ником. Наверное, это будет в последний раз.

У меня на душе было почти спокойно. Теперь все хорошо. Все улажено и прощено. Ника больше не побеспокоит упрямая журналистка, Комов уберется восвояси жаловаться на жизнь и рассказывать тюремные байки, Зюзя вернется домой и порадуется моему тотальному отсутствию. Ник сильный, с ним все будет хорошо. Он сам сказал, что ради сына он сможет терпеть Жанну и расплачиваться по ее счетам. А я буду с Игорем. Разве я не заслужила награду?

Послышались шаги Ника, он подходил к комнате Митьки.

Я поднялась с кровати, не давая себе времени на размышление, подошла к двери, открыла ее и высунулась в коридор. Как я и предполагала, Ник любовался на Митькин спектакль, не подозревая, что его разводят.

– Ник…

Он повернулся ко мне. Посмотрел как-то грустно. Закрыл дверь и подошел.

– Я должна кое-что вам сказать. Приглашаю на коньяк…

Мы разместились в креслах, и только тогда, разливая коньяк в бокалы, я призналась:

– Хочу уйти отсюда.

– Что это значит?

Он держался вполне спокойно, возможно, дела давно минувших дней, которые мы сегодня так долго и откровенно обсуждали, выпили из него все эмоции.

– Мне нужен развод. Я больше так не могу.

– Как – так? Что не устраивает?

Рано обрадовалась, Ник начинал кипятиться…

– Ник, все было хорошо, но мне нужна собственная настоящая семья.

– Но мы же договаривались. – Он сделал еще глоток коньяка. – Вы будете работать… жить здесь, пока Митька будет находиться в этом доме. Или до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать. Еще два года.

Сухарев достал сигарету, но, как только я заговорила, забыл о ней.

– Ник, было еще одно условие: я уйду, если захочу. Я захотела уйти.

– А причины? Должны быть причины.

Ник вспомнил о сигарете, достал зажигалку, закурил. Я последовала его примеру. Он отпил коньяку, я сделала то же самое. Интуитивное НЛП. Я опасалась, что он взорвется.

– Я вас не отпущу. – Голос мужа звучал мягко, но раздраженно. Светло-карие глаза сузились. – Вы нужны Митьке, я вам доверяю. Он вас любит… – Вдруг он понизил голос и сказал с угадываемым оттенком отчаяния: – И мне необходимо видеть вас каждый день. Я не хочу тебя терять.

На мгновение я заколебалась, растерялась, расплавилась. Потом вспомнила о беременности Жанны и тоже почувствовала раздражение. «Я не хочу тебя терять»! Да, красивая песня, только с этой песней по жизни я дальше не пойду.

– У нас с тобой ничего не вышло, если ты помнишь. Ты не пожелал справиться с банальной шантажисткой. Ты хоть представляешь, каково это: видеть тебя каждый день, зная, что ты с другой женщиной?

Ник смотрел на меня так, будто я его ударила, а в голосе звучало уже не раздражение, а злость.

– Это предательство, – жестко сказал он. – Ты согласилась остаться! У Митьки переходный возраст. Ты ему нужна.

– Митьку я все равно не брошу, – упрямо сказала я.

– Если уйдешь отсюда – бросишь! – заорал Ник, но тут же сбавил тон и заговорил хоть и намного тише, но так же яростно: – Черт возьми, да я вас больше на порог не пущу, если вы отсюда уйдете!

Я смотрела на него и думала только об одном: пусть он кричит, пусть злится, но только пусть эти минуты будут как годы…

– Я выхожу замуж, – рубанула я. – У меня есть мужчина, который меня любит.

Ник затушил окурок в пепельнице, провел растопыренной пятерней по волосам и залпом допил золотистую жидкость. Мне показалось, что злость оставила его.

– Так значит, ваша личная жизнь была очень насыщенна?

– А вы?

– А я не скрывал, что с кем-то встречаюсь.

– Нет логики.

– Какая разница? – Ник вдруг зло рассмеялся. Его смех был так неприятен, что я поморщилась. Он это заметил и, скривив губы, как капризный ребенок, сказал: – Уходите. Видеть вас не хочу.

Потом встал и вышел за дверь.

Надо было уходить. Я переоделась в джинсы и рубашку, достала из шкафа любимый джинсовый жакет. На улице было прохладно – лето только начиналось, и каждую ночь шли свежие, еще совсем весенние дожди. Собрала сумку: кошелек, зонт, напихала пару смен белья. Выбрала в косметичку самое необходимое.

Вдруг я услышала, как хлопнула дверь в комнате Ника, как скрипнула предпоследняя ступенька лестницы, хлопнула входная дверь и от дома отъехала машина.

Уходя, я остановилась на пороге.

Все, это конец. Конец моей жизни с Ником. Неожиданно стало совершенно очевидно, что я допустила непростительную ошибку.

На прощание я заглянула к Митьке. Он не сидел за компьютером, а одетый лежал на постели. Над столом горела лампа, на мониторе я разглядела закольцованный видеотрек: по полю бегают ужасные монстры, взрываются боеприпасы, из наушников доносятся еле слышные вопли сражающихся и раздаются звуки ураганной атаки.

Медовые глаза Митьки были открыты, он увидел меня и приподнялся на локтях.

– Ты куда? – Его голос был хриплым, будто простуженным.

– Я поеду в свою квартиру, в которой жила раньше.

– Когда вернешься?

Раньше мне никогда не приходилось бросать приемных детей. Я не знала, что надо говорить в таких случаях.

– Ты вернешься? – повторил он настойчиво.

– Мить, мы потом поговорим. Завтра или позже…

– Не уходи. Ты не можешь вот так уйти!

Я поняла, что он подслушивал наш с Ником разговор.

– Ты приедешь ко мне в гости?

Он молчал. Хотелось обнять его, поцеловать горячий лоб, развеять его печали. Но он был закрыт, замкнут для меня. Я пообещала себе, что, когда сама разберусь в своих чувствах, помогу ему. Не знаю как, но знаю зачем. Я хочу, чтобы хотя бы он из нас троих был счастлив.

Часть четвертая. Блюз

11 июня, вечер

Вернувшись домой после похорон Игоря, я уснула. Очнулась около шести вечера, разбитая, измученная, с отвратительным вкусом во рту. Хотелось плакать, только не получалось.

Поздно вечером на мой мобильник позвонил Ник:

– Ребята из «Джаза» сказали, что ты была на похоронах нашего системного администратора, Ермолова. Так это он?

Его тон мне не очень понравился, к тому же я не была обязана ему отчитываться. Он и мужем мне не был, и расстались мы уже.

– Это он…

– Я приеду. Ты у себя?

Ник никогда не был у меня в квартире, но знал, где я живу. В первые годы своего замужества, когда у меня не было моего «ниссана», пару раз я просила мужа свозить меня домой за разными вещами.

В моей прихожей, заваленной строительным хламом, в моей новой серой и узкой жизни Ник выглядел слишком высоким, слишком чужим. Снимая кроссовки, он разглядывал меня, видимо делая какие-то свои выводы. Наконец поделился ими и со мной:

– Ты очень замученная.

– Коньяк будешь?

– Когда я отказывался? Я должен поблагодарить тебя за Ритку, – сказал он, усаживаясь на мой продавленный диван.

– Да ничего, мне было не трудно. Почему Жанна ее не встретила?

– Она попала в аварию. Прямо в то утро, когда Ритка приехала.

Новости о Жанне обсуждать мне не хотелось. Будем надеяться, что она не слишком пострадала.

– Как фестиваль? – спросила я равнодушно.

– Отлично. Все получилось.

Мы помолчали немного, а потом Ник с очаровательной бестактностью поинтересовался:

– Ты знаешь, что случилось с Ермоловым?

Я сглотнула ком в горле и ответила:

– Его убили.

– А мне Пряник сказал, что парень застрелился. Меня больше волнует, что из моего револьвера. То есть… – начал он оправдываться, видя, что я изменилась в лице. – Парня мне очень жалко, он был хорошим человеком.

– Вы с Пряником говорили… обо всем?

– Еще бы. Он совершенно подавлен! Никогда не думал, что Андрей так любит Кристину. Я с ним прошлые сутки пил. Говорили за жизнь, за смерть. Но на один вопрос так и не смогли ответить: кто привез твоему парню мой револьвер? Скажи честно – не ты?

– Господи, да зачем? Или ты думаешь, что я и застрелила Игоря и Кристину?

– Нет, но револьвер мог привезти только тот, кто в моем доме живет или часто бывает. Понимаешь, это все выглядит так странно. Ведь можно черт знает что подумать: ты приехала к Игорю и увидела у него Кристину… – Ник пожал плечами. – Если в милиции узнают, что это мой револьвер, – меня на допросы затаскают. Он – любовник моей жены! Вот черт, кто ж его убил, если не я? – Сухарев рассмеялся, но не привычным скрипучим смехом, а почти весело, как человек, который пытается смехом отогнать неприятности.

– И у тебя нет алиби, – подсказала я. – В ночь убийства ты был в городе, а потом пропал в неизвестном направлении.

– Есть у меня алиби, не переживай! Я всю ночь был в «Джазе». После того как с тобой поговорил, сразу уехал и вернулся только к утру. Меня там пятьдесят человек видели. Потом я вернулся домой, собрал Митьку, и мы отправились в его летний лагерь. – Ник снова задал плохой вопрос: – А Кристина? Откуда она взялась?

Мне вдруг захотелось рассказать Нику все – и я рассказала. Про то, как нашла тело Игоря, про Кристину, про ночь, проведенную во дворе. Про похороны. Рассказала я и про «опель». Ник уточнил – красный «опель»? Я подтвердила. У Жанны тоже… Я ответила, что и это мне известно.

– Жанна как раз на том самом «опеле» и разбилась. Еще восьмого утром. То есть как раз после смерти Ермолова и Кристины. Врезалась в ограду. Уже три – или четыре? – дня в себя почти не приходит. Бредит, несет всякую ересь, кажется, не понимает, что произошло. Один раз узнала меня и говорит: диск Мите отдать надо. Ну или что-то такое. При чем тут диск? Митька приедет, надеюсь, ей уже лучше станет… – Ник рассказывал все это вовсе не мне. Скорее самому себе. Глянул на меня, осознал что-то свое, мужское, и тогда пояснил: – За ней на самом-то деле в больнице и присмотреть некому. Если процесс не контролировать, никто из персонала и не подойдет. Кстати, с ней в машине еще какая-то женщина была. Клиентка, наверное. Тоже стукнулась прилично.

– А ребенок? – решилась я.

– Какой ребенок?

– Накануне моего ухода Жанна сказала, что беременна от тебя. Ты не знал?

Ник широко раскрыл глаза. А потом рот.

– Неужели ты ей поверила? Ты думала, что я мог спать с Жанкой?

Он надулся и замолчал, а я вдруг вспомнила о своей новой жизни. Не стоит забывать, что теперь у каждого из нас своя дорога.

Добавив в стакан еще коньяку, я решила, что сегодня напьюсь. Завтра – тоже. И потом постараюсь с бутылкой дружить. Видимо, не разобраться мне в этой истории. Смерть Игоря останется загадкой. Двадцать лет спустя напишу об этом мемуары.

По-видимому, я стала клевать носом, потому что Ник вдруг поднялся с дивана, и я ощутила прикосновение его сухих губ к своему лбу. Три секунды – и хлопнула входная дверь.

…А спустя всего час я снова услышала его голос. Он позвонил, чтобы сказать страшное:

– Митьку похитили. Я сейчас увидел записку на своем столе.

Его голос звучал так, будто он звонил напрямую из ада. Мне показалось, что он не только очень расстроен, но и страшно зол. Скорее всего, это было правдой.

– Что в записке?

– На листке бумаги наклеены слова, вырезанные из газеты. Нет, скорее из журнала. Эти буквы глянцевые. Они хотят десять тысяч баксов.

– А в лагерь ты звонил? Вдруг это шутка?

– Да, позвонил, сразу же. Оказывается, они думали, что Митька сбежал. Не хотели панику поднимать, сами искали. Скоты, сволочи! Я убью их!

В трубке было слышно, как он, пытаясь успокоиться, набирает в легкие воздуха и судорожно выдыхает…

– А давно?

– Да почти сразу, еще десятого… Сначала я найду Митьку, а потом убью всех в этом лагере!

– Но что теперь делать? – Я ощущала приближение паники. Мне не пережить, если еще и с Митькой что-нибудь случится.

– Позвонил в милицию, они приехали, взяли листок, сняли отпечатки. Я рассказал, что знал. Завтра поеду к следователю. Это тот самый, что дело Ермолова ведет.

– Ник, я с тобой поеду.

– Да, хотел тебе предложить. – Он снова вдохнул воздух и на выдохе сказал: – Ты не переживай слишком, надо много сил… Все будет хорошо, надо только… Ладно, до завтра, жди меня в полдевятого.

12 июня, утро

Тело Игоря с маленькой дырочкой во лбу стало той самой точкой, от которой раскручивалась некая спираль несчастий, то ли взаимосвязанных, то ли по случайности совпавших во времени.

Этой ночью сон принял иную форму, ужасную, бредовую. Мне мерещился рыжий Митька, плачущий в школьном коридоре, а когда я спрашивала его, что случилось, – он говорил, шмыгая мокрым носом, что его похитили… Снился Игорь, смеявшийся над чем-то, над каким-то анекдотом, в котором речь шла о револьвере…

Пугали не столько сами визуальные образы, сколько ощущение безысходности, беззащитности и Игоря, и Митьки, и моей собственной. Под самое утро я видела себя бредущей по улицам города, но шла я, оскальзываясь и проваливаясь по щиколотку, не по асфальту, а по грязи кладбищенской дороги. Вокруг никого не было. Вдруг за моей спиной тихо заурчал двигатель какой-то машины. Я обернулась. Прямо на меня, слепя глаза светом фар, несся красный «опель». Он настигал меня…

Вместо ожидаемого удара бампера, я проснулась. Проснулась с таким чувством, будто пережила собственную смерть.

…В девять часов утра я и Ник сидели в маленьком, узком и унылом кабинете следователя. Хозяин кабинета смотрел на нас пустым взглядом отрешенного от этого мира человека. У него было мрачное лицо с массивным подбородком и глазами цвета придорожного булыжника – серого, пыльного и тяжелого. Звания его я не запомнила, а имя заставило задуматься: Станислав Васильевич Безответов. Без ответов остались и мы с Сухаревым.

– Что нам делать? – нервничал Ник. Он отлично держался, только сидеть на месте и ждать у моря погоды не мог. А именно это Безответов нам и рекомендовал.

По правде сказать, я думала, что от нашего здесь присутствия ничего не изменится. Митька был далеко, в руках чужих людей, и, что бы мы тут ни говорили, эти разговоры к нему привести не могли. Вопросы, которые нам задавали, были беспомощны, как молитва за упокой. Ответы – всего-навсего пустыми словами. Ничего из того, что записывал себе в блокнотик мужчина с каменными глазами, спокойно сидевший за столом, не имело никакого смысла.

Под конец я заплакала. Ник приобнял меня за плечи. Его черная майка пахла табаком и им самим, было ясно, что он не спал всю ночь и не переодевался. Вот так же выглядел и Пряник после смерти Кристины. Но Кристина была убита, а Митька – жив. Я сглотнула слезы, вытерла глаза холодными пальцами и подняла голову.

После встречи со следователем Ник уехал в «Джаз». Мы недолго посовещались в моей машине и расписали обязанности: он подготовит деньги, а я проведаю Зюзю.

Лишь только переступив порог вычищенной палаты, в которой размещалась наша Зюзя, я обнаружила, что старушка держалась молодцом. Увидев, как блестят ее глазки, я распрощалась с больной в самом скоростном режиме.

Теперь мне надо было выполнить поручение Ника: взять заключение лечащего врача Жанны. Оно нужно было для страховой компании. Как выяснилось, травматология располагалась в соседнем корпусе.

У двери отделения я привалилась к стенке, чтобы напялить бахилы.

– Травма-то-логия… Это сюда после аварии ложут?

От неожиданности я вздрогнула. Тот, кто напугал меня, немного растягивал слова и говорил каким-то неестественным голосом, будто пытался придать себе значимости. Удивительно, но голос был очень знакомый.

– Сюда ложут, – ответила я сдержанно и сосредоточилась на бахилах. У меня был принцип – не смотреть в глаза людям, чей голос мне не нравится.

– Спасибо, девушка! – игриво поблагодарил незнакомец.

Так как я смотрела исключительно вниз, мне были видны щегольские черные туфли, без всяких бахил, кстати. Когда туфли протопали мимо меня, я посмотрела их владельцу в спину. Кажется, я уже поняла, почему мне так знаком его голос.

Даже не видя его лица, я сообразила, что человек со знакомым голосом не был стариком, но заметно сутулился. Одет был – при черных-то туфлях – в новый белый льняной костюм, отчего выглядел в интерьере захолустной больницы сюрреалистично. Он вошел в отделение. Я последовала за ним.

Сутулый в белом костюме покрутил головой и свернул в палату номер 12. Проходя мимо, я заглянула в стеклянную дверь. Мои смутные догадки подтвердились: на одной из кроватей лежала журналистка Виктория Бажова. Ее маленькая голова была перебинтована, глаза закрыты.

А человек в белом, стало быть, Алексей Комов. Откуда она здесь?

Уточнить подробности мне удалось у дежурной медсестры. Девушка раздраженно пробубнила, что нашу Жанну и Викторию Бажову привезли три дня назад с места аварии. Они обе разбились в одной машине.

– А Бажова серьезно пострадала?

– Сотрясение мозга и пара ушибов. Ей повезло.

Покидая отделение, я не преминула заглянуть в палату Бажовой еще раз. Алексей Комов сидел на стуле возле Викиной кровати, а она просто лучилась счастьем, глядя на своего безвинно пострадавшего влюбленными глазами.

Неожиданная идея сверкнула в моем мозгу: Виктор, комовский дружок, грозился Сухареву в свое время, что он похитит Митьку, если не получит деньги. Возможно, Комову тоже пришла в голову эта идея?

Подождав на лестнице около пятнадцати минут, я решила, что мой план гениальный. Когда Комов вышел из отделения, я окликнула его:

– Алексей!

Он обернулся, и я впервые смогла рассмотреть лицо бывшего любовника Зюзи. Говорят, первое впечатление – самое правильное, только я в этом усомнилась. У него было простое лицо, как у советских актеров тридцатых – пятидесятых годов: нос картошкой, брутальный подбородок и при этом ясные светлые глаза. Он был по-своему обаятелен, видимо, не врал, что женщины его любили. И никак не производил впечатления злодея.

– Вы меня зовете? – удивился он. – Вы – кто?

– Я – жена Николая Сухарева.

Он изменился в лице:

– И чего надо?

– Пойдемте поговорим.

– Про чего?

– Алексей, ваша подруга приходила к нам домой, обвиняла нас с мужем во всяких грехах. Вы – тому причина, значит, надо с вами и разговаривать.

– Ну, чего вы пристали! Ладно, идем. Куда?

Мы спустились вниз, и я повела его к своей машине. Она стояла прямо под окном Зюзиной палаты. У меня мелькнула мысль, что Зюзя могла бы нас увидеть, но я ее отбросила. Не до того было. Мы сели в машину. Комов неловко разместился на переднем сиденье рядом со мной и подозрительно огляделся:

– Дорогая, наверно, машина.

– Средняя, – сказала я. Для начала стоило поговорить о второстепенных делах. – Алексей, что с Викой случилось?

– В аварию попала. – Он был очень осторожен.

– С адвокатом Сухарева, так?

– Вроде…

– Как же она в ее машину попала?

– Откуда я знаю?

Пришлось зайти с другой стороны:

– Вы от вашего приятеля Виктора получили деньги, которые ему заплатил Сухарев?

– А? – глупо переспросил Комов, пытаясь потянуть время. – Какой Виктор? Какие деньги?

– Вы знаете.

Он настороженно посмотрел на меня, потом продемонстрировал, что не так глуп, как кажется, и начал говорить:

– Ну… Если вы чего-то приписать мне хотите – шантаж там или еще что, то я тут ни при чем. Он уговорил меня сознаться на суде, но я ж не знал, что он будет вашему мужу угрожать и все такое. Потом Витек пропал. Перестал ко мне ходить и вообще… Но я подумал, что так надо. Ведь его, наверно, милиция искала. Ну, Сухарев пожаловался в милицию, и Витька стали разыскивать. А когда я вышел из тюрьмы, то Витька не было нигде.

– Зачем Вика пошла к Жанне?

– Ну, она думала, что адвокатша деньги пригрела.

– Почему?

– Ну, когда вы ей там нарассказали, что ваш муж заплатил Витьку, я сказал Вике, что эта адвокатша та еще штучка. Ну, стыдно было сказать, что меня друган наколол, понимаете? Я и говорю: может, эта баба деньги сханырила?

– Ник сам деньги отдал Виктору. – Это было предположение, но я выдала его за утверждение. – Жанна тут ни при чем.

– Ну а я – при чем?! Я вообще пострадавший. Вика – единственная, кто ко мне за десять лет приходил. Отец и тот отказался. Я все равно на деньги Витька очень рассчитывал. Надеялся, что выйду – найду его. Но нет его…

– Ну, как же вы теперь? Без средств? – Мой голос звучал отвратительно, совсем в унисон голосу Комова на записи. – Разве вам не хочется снова получить от Сухарева миллиончик-другой?

Собеседник смотрел на меня, вылупив свои голубенькие глазки. Дурак дураком! И я выдала:

– Зачем вы похитили сына Сухарева?

– Нет! – выкрикнул он почти истерично. – Вы что, охренели? Я снова в тюрьму не пойду! Отстаньте от меня, не нужны мне ваши деньги!

Комов распахнул дверцу автомобиля, неловко выкатился из моего «ниссана» и побежал прочь. Глядя ему вслед, я поняла, что Митьку похитил не он.

12 июня, день

Можно было ехать домой, но я вернулась к Викиной палате. Были вопросы.

Входя в дверь, придала своему лицу дружелюбное выражение.

– Вика, здравствуйте!

Осторожно примостившись на край стула, стоящего у кровати Бажовой, я огляделась. В палате кроме нее лежало восемь женщин. Они были заняты своими делами: спали, перекусывали, болтали или читали. Меня рассмотрели за первые несколько секунд, а потом внимания я уже не привлекала.

Открыв большие отчаянные глаза, журналистка смотрела на меня, не произнося ни слова. Потом тихо прошептала:

– Что вам надо?

– Мне надо знать, что случилось на самом деле с адвокатом моего мужа.

– Я сказала следователю, что Жанна была беременна, у нее закружилась голова и мы влетели в стену. Это все.

– Откуда вы знаете, что она беременна?

– Жанна сама мне это сказала. Ей надо было срочно ехать к доктору, поэтому мы и говорили в машине. Странно только, что ехали вовсе не в женский консультативный центр.

– А куда?

– Мы были на объездной, прямо возле дороги, которая вела в глубь района.

Получается, сообразила я, почти там, куда Жанна зазвала Ника полтора года тому назад, выдрав провода в потрохах своего «опеля». Совсем недалеко от нашего дома. Неужели она ехала к Нику?

– Несколько дней назад вы столько слов хороших о правде сказали. – Я говорила очень проникновенно и, как всегда рядом с этой журналисткой, чувствовала себя инквизитором. – А сейчас, получается, не всякая правда хороша?

– Я ничего не скрываю! – Вика пыталась говорить тише, но эмоции переполняли ее.

– Да? – переспросила я, глядя прямо в ее покрасневшие глаза с расширенными зрачками. – Из-за вас женщина пострадала. Она сильно разбилась, потеряла ребенка. Скажите хотя бы, почему все это произошло? Недавно вы говорили: правда никому не нужна. Значит, и вам?

Это был вызов. Вызов, который фанатичные люди не могут игнорировать. Вика сказала все так же тихо, но четко:

– Она тоже виновата. Алексей мне во всем признался. Алексей сказал, что Сухарев деньги ему пообещал, но ничего не дал. Выходит, что это адвокатша виновата. Она должна была перечислить суммы на определенный счет, но украла их…

– И что дальше? – продолжила допрос я. Надо же, в честности мифического приятеля Комова Бажова не усомнилась! Ей было приятнее искать преступников и жуликов в числе знакомых богатого негодяя Сухарева.

– Я нашла ее через адвокатскую коллегию. Потом выследила, где она живет. Утром встретила возле подъезда, сказала, что надо поговорить. Она сказала, что опаздывает. Очень нервничала, злилась, что я тут подвернулась. – Тут Вика и сама занервничала. Возможно, ей впервые пришлось говорить правду об этой аварии. Не думаю, что Комову было интересно все это слушать. Скорее всего, он уже исчез из жизни бедной дурочки Вики Бажовой. – Жанна Георгиевна говорила, что ей не до меня… Она сказала, что беременна, что к доктору опаздывает. Я настаивала на разговоре, и она пригласила меня в машину. Я стала говорить о Леше, о том, как она поступила, а она стала кричать на меня. Я разозлилась и ударила ее по лицу. Ну, тут машину и занесло. Потом ничего не помню.

– Понятно… – Честно говоря, что-то подобное я и представляла.

Какое счастье, что Бажовой надо скрывать причины аварии! Иначе дело могло бы далеко зайти!

Вика начала плакать… Потом пробормотала, словно вслед за Комовым:

– Я не хочу в тюрьму…

Я взяла ее за руку. Самое время было сказать ей: видишь, и Зюзе было страшно идти в тюрьму! Но милосерднее было промолчать.

12 июня, ранний вечер

По дороге домой я заехала в «Джаз» рассказать о том, что узнала. Ник был на месте. На столе лежали стодолларовые купюры. Как можно было догадаться – сто стодолларовых купюр. Ник подтвердил мою догадку:

– Собрал… – Он говорил так, будто меня не было рядом, обращаясь только к себе. – Все понять не могу – почему десять тысяч долларов? Сумма небольшая, из-за этих денег нет смысла совершать такое серьезное преступление. Если человек знает меня, то должен больше просить… Я думаю об этом последние несколько часов.

Ник пожал плечами и стал складывать купюры в стопку, а я начала рассказ о Вике и Комове. О том, как встретила, как узнала Комова, как предположила, что именно он похитил Митьку. И о том, что теперь совершенно убеждена, что Комов на преступление не пойдет.

Слушая меня и методично складывая деньги, Сухарев кивал. На меня не смотрел. Поднял глаза на полминуты, только услышав, что я записала Комова в похитители, но, поняв, что я ошиблась, снова погрузился в свои мысли. Мое повествование про Вику и пощечину, которую она залепила Арнаутовой, в результате чего они обе попали в аварию, он, кажется, вообще пропустил мимо ушей.

Закончив рассказ, я без паузы спросила:

– Как ты будешь деньги отдавать?

– В записке было сказано, что они сообщат сегодня. Кстати, звонил Безответов, сказал, что за нашим домом установлено наблюдение. Имей в виду.

– Ну, хоть что-то делают, – сказала я вяло.

– Есть хочешь? – спросил Ник, не заметивший, что я скисла. Деньги он сложил в специальный толстый конверт собственного производства, но на меня все так же не смотрел.

– А ты?

– Хочу. Пойдем в зал, попросим чего-нибудь…

Он даже шутил…

За едой, которая была великолепна, но не вдохновляла, Ник кое-что припомнил:

– Я утром опять у Пряника был, поговорили… Его снова следователь вызывал, наш друг Безответов. Версия самоубийства отпадает на все сто. Следователь сказал, что, по данным криминалистов, Ермолов не стрелял из моего револьвера в тот вечер. Будут по второму кругу копать. Снова «смит-и-вессоном» интересовались. Как же я себя хвалю, что никому его не демонстрировал! А ведь собирался друзей на природу повезти, потом так элегантненько достать револьвер и – получить аплодисменты! М-да…

– Да, повезло, – согласилась я, пережевывая обжаренный в сухарях сыр. – А вообще мне кажется, что в том деле смог бы разобраться только тот, кто все обстоятельства и всех людей хорошо знает. Ну, кто-то из нас.

– Да ну. – Ник небрежно махнул стаканом с коньяком. – На то они и профи, чтобы разобраться. Найдут они убийцу, не переживай об этом.

– Не переживай? – изумилась я. – Ник, а как же дело Комова?

– Что – дело Комова?

– Эти самые профи не обратили внимания на то, что на руках Комова не было следов пороха. А нет следов пороха – значит, человек не стрелял. Если ты видел хоть один толковый детектив по телевизору, то знаешь, что порох на руках так оседает, что смыть его трудно. А Комову и мыться негде было. Его возле горящего дома взяли.

– Да это было десять лет назад! – Я могла бы догадаться, что на эту тему Сухарев думал-передумал уже множество раз за множество лет. – Конец девяностых! Вспомни: разгул криминалитета и все такое прочее. А если ты хоть раз в день телевизор включаешь, то видела какую-нибудь передачу о девяностых. Тогда на каждом углу что-нибудь случалось, а милиция не справлялась. У нас же преступник сам на месте преступления оказался, сам сознался. Кого еще искать? Закрыли дело и передали в суд!

– Может, ты прав, – вынужденно согласилась я. И тут сказала то, чего от себя не ожидала, то, что никак не подтверждало моей уверенности в виновности Жанны: – А ты не заметил, что обе картинки похожи?

Брови Ника поползли вверх.

– Господи, какие еще картинки?

– Картинки места преступления. Голые мужчина и женщина на разобранной постели, вещи по комнате разбросаны. И убиты они из огнестрельного оружия.

По выражению лица мужа я поняла, что он попробовал представить себе обе эти «картинки».

– Похоже. Только в первом случае мужчина и женщина были любовниками, лежали рядом. И убита была только женщина. Тебе мерещится – не так уж эти картинки и похожи.

– Я говорю не о том, что было на самом деле, а о том, как это выглядело со стороны. Если бы я точно не знала, что Зюзя лежала в больнице в ту ночь, я бы решила… Но кто, кроме нее, мог повторить картину еще раз?

– Зюзя? – Ник иронично хмыкнул. – Комов? – И уже серьезно: – Комов? Ты об убийстве своего парня с ним не говорила?

– Мне это и в голову не пришло. Зачем ему это? Кому бы он навредил, если разобраться? Только мне, а я в той истории…

Ник перебил меня:

– Подожди, но это не так глупо! Комов не получил от меня деньги, натерпелся в тюрьме всякого и мне решил отомстить. Его выпускают, он находит мой дом, узнает, что ты – моя жена. Узнает к тому же, что ты… ездишь к одному парню, у вас роман. Он решает, что если прикончит этого парня, то козлом отпущения буду я. Точно так же, как козлом отпущения был он! Он как-то узнает про мой револьвер, достает его из моего домашнего сейфа. Убивает Игоря. Кристина, возможно, там случайно оказалась.

Это уже было что-то, я даже немного ожила. Почему я не подумала об этом раньше?

– Похоже на правду… Только надо быть опытным преступником, чтобы все это провернуть. Украсть у тебя револьвер – вот, к примеру, очень непростая задача.

– Ну, он же десять лет с урками общался. Они всему его научили!

– А нам-то что делать?

– Ничего, – резюмировал Ник. – Итога нет, результата. Я на свободе, потому что следствию неизвестно, что револьвер принадлежит мне. И если бы Комов затеял все это безобразие, он бы уж нашел способ сообщить Безответову, из чьего оружия был застрелен Ермолов… И Кристина.

– Ты прав. Да и Кристина тут никак в сюжет не вписывается.

Это снова был тупик.

Вспоминая потом, после многих-многих событий, этот разговор, я удивлялась своей интуиции, неожиданно подсказавшей мне ответ на все вопросы. Но подсказка была такой слабой, такой неуверенной, что мы с Ником даже не попытались ею воспользоваться, тем самым продлив еще на сутки свое счастливое неведение.

12 июня, вечер

Ник позвонил уже через час:

– Снова на моем столе записка. Требуют еще десять тысяч долларов… Не знаю, что и думать.

– Что тут думать? – удивилась я. – Сообразили, что мало попросили. А не ясно, как им деньги передать?

– Не ясно. Кажется, наш Безответов след взял.

– Слежка сработала? Кто-то в дом приходил?

– Да, утром приходила помощница Зюзи – Олеся. Они следят за ней.

Помощница, а грубо выражаясь, прислуга приходила в дом Ника раз в неделю, по четвергам. Мы рассказывали об этом Безответову. Вчера была среда, а Олеся входила в дом. Я представила себе смурную, всегда пахнущую потом Олесю, тридцатилетнюю женщину, чей муж пропивал все скудные доходы семьи, а троим маленьким детям водитель из сухаревского ресторана регулярно возил сумки с продуктами.

– Неужели это она?

– Если это она, кто-то из ее родственников или знакомых, то я ее убью.

Угроза звучала так, будто злыми словами Ник пытался поднять собственный моральный дух.

– А… можно я приеду? Тут, в доме, мне неуютно.

Стальные нервы моего мужа стали сдавать. Неудивительно. Он ждал, что во второй записке будет место и время передачи денег, а потом ему вернут сына. Вместо этого приходилось возвращаться во вчерашний день, снова собирать деньги, а Митька был где-то далеко, с чужими людьми.

У меня снова был коньяк и пепельница, так что Сухареву, упавшему на мой диван, осталось только протянуть руку к бокалу и поджечь сигарету. Мы даже не пытались говорить о чем-либо, кроме как о Митьке. Ник, конечно, говорил больше, и я узнала то, о чем раньше и не догадывалась.

С Митькой после смерти матери творилось что-то непонятное. По словам Ника, мальчик был словно деревянный: поведут – пойдет, дадут хлеб – ест, положат в кровать – спит. Не играл, ничего не просил, и вообще если не спрашивали, то не говорил ни слова. Сухарев старался держаться ласково и спокойно, будто ничего не замечает. Дарил много игрушек, покупал кассеты с мультиками, читал вслух сказки. Повез сына путешествовать: во Францию, в Диснейленд, потом к родственникам в Самару, летом – на море, в горы. Митька равнодушно смотрел в окно поезда, автобуса, машины, в иллюминатор самолета. Но эмоций не было. Никаких.

Когда прошел почти целый год, Ник нашел психолога, который фиксировал улучшения психического состояния мальчика, но больше был занят выпиской счетов папе.

Понадобилось еще пара лет, чтобы ледяной мальчик стал оттаивать. Появились друзья, приятели. Из школы поступили первые жалобы. Сначала Ник даже обрадовался, узнав, что принц Несмеян начал вести себя как и положено нормальному мальчишке. Жалоб становилось все больше, Сухарев стал ходить в школу, как на работу, и постепенно понимать, что маятник качнулся и набирает амплитуду.

Через год-другой стало совершенно ясно, что ситуация меняет полярность, Ник тоже изменил стиль общения с сыном. Начал с добрых замечаний, которые Митька пропускал мимо ушей, продолжил строгими выговорами, а закончил наказаниями.

В этот период на горизонте появилась новая классная руководительница. Она была абсолютно вменяема, а папу вызывала в школу, только если Митька творил совершенно невероятные вещи. По сравнению со всеми другими учителями эта училка была просто ангелом. И Митька реагировал на нее очень хорошо. Ее наказания страшился, а похвале радовался безмерно.

Однажды Ник понял, что Митьке просто нужна мама. Он навел справки, узнал, что замечательная учительница не замужем, детей не имеет и вообще поддерживает репутацию самую добропорядочную. Он подумал и сделал ей предложение.

Под конец истории я заплакала. То время, когда Митька был просто моим шкодливым учеником, а я была так несчастна, оттого что одинока, теперь казалось мне милым и далеким. Такой спокойной и уравновешенной жизни, как тогда, у меня уже никогда не будет.

13 июня, утро

Сухарев переночевал на моем диване. Я устроилась на раздвижном кресле.

На следующее утро, еще до завтрака, то есть около семи утра, Нику позвонили из больницы. Дежурная медсестра сказала, что Жанна пришла в себя. Она срочно хочет видеть Ника. Срочно.

Сухарев в минуту подорвался бежать.

Я помнила, что сегодня мне надо забрать из больницы Зюзю. Мне так не хотелось этого делать, что я решила дать себе маленький шансик отсрочить событие и позвонила в больницу. И тут мне невероятно повезло: Лилия Андреевна сказала, что ночью Зинаида Петровна почувствовала себя плохо, поэтому надо еще денечек ее понаблюдать.

– А что с ней случилось? – Удивительно, ведь вчера Зюзя была как огурчик.

– Да ничего страшного. Что-то днем она увидела, заволновалась, давление подскочило. Вы не хотите приехать? Докторам она ничего не рассказывает, только то, что человек какой-то ей примерещился, а она не поймет, что за человек. Не может вспомнить, откуда она его знает. Беспокоится. Если бы понять, что случилось, было бы легче ей помочь.

– Лилия Андреевна, мне неудобно вам это говорить, но мне она вряд ли что расскажет. Я – вторая жена Николая Александровича, а первая, дочь Зинаиды Петровны, погибла. Мы не слишком с ней подружились.

– А, ну понятно. – В тоне доктора прозвучало профессиональное сочувствие.

Вдруг я кое-что вспомнила:

– А когда Зинаиде Петровне человек этот привиделся?

– Днем, наверное, или утром.

– Он к ней в палату заходил?

– Нет, она говорит, что в окно его увидела.

Неужели Зюзя узнала Комова?

Мы договорились с доктором созвониться завтра, и я положила трубку.

В ту же секунду зазвонил мой мобильный. На дисплее высветился номер телефона Людмилы Витальевны.

– Дорогая, как дела? – Витальевна беспокоилась. – Что происходит с Ником?

– Да все нормально…

Голос мой звучал фальшиво, и моя музыкальная свекровь тут же это почувствовала.

– Вы оба что-то скрываете от меня, – сказала она расстроенно. – Где Ник?

– Он… я не знаю. Неделю назад Жанна попала в аварию. Сильно разбилась и только сегодня пришла в сознание. Он к ней поехал.

– А Митька? Его мобильный отключен. Вы говорите с ним? Он хорошо ест в лагере?

– Да, конечно.

Людмила Витальевна помолчала немного и заявила тоном, не терпящим возражений:

– Изволь-таки приехать ко мне. Ты врешь, Ник врет. Если не приедешь – напьюсь. Я серьезно.

Не то чтобы сработал ее шантаж, но приехать я согласилась.

Она открыла мне дверь быстро и резко, словно ждала у глазка и боялась, будто я, позвонив, сбегу.

– Итак?.. – услышала я вместо приветствия.

– Все плохо.

То, чего я боялась, произошло в прихожей. Услышав страшную новость, Людмила Витальевна тяжело осела на пол. Я бросилась ее поднимать, повела к дивану, попробовала уложить. Она причитала: «Митенька, миленький…» – постанывала и плакала беспомощно, даже обиженно. Ей казалось, что все случившееся – несправедливо, незаслуженно. Она потеряла мужа, она одинока, Митька был единственной радостью в ее жизни…

– Перестань, – сказала я тихо и строго. – Хватит. Ты права, случилось страшное. Но он жив, здоров, у Ника есть деньги. Мы заплатим, и Митька вернется.

– Ты точно знаешь, что он жив? – Ее золотистые глаза были как две мокрые янтарные бусины, поплывшая вокруг глаз тушь выглядела как театральный грим – что-то древнегреческое.

– Посмотри на себя в зеркало, Мила. Митька вернется и не узнает тебя.

Машинально она поискала глазами зеркало, сообразила, что я применила подлый отвлекающий маневр, и усмехнулась фамильным ироничным смешком:

– Да, с тобой не похнычешь. Ты права, если я сейчас раскисну, то назад не соберусь. Давай уж чаю выпьем…

Мы устроились на лоджии, выходящей во двор.

– Но похищение Митьки – это еще не все? – сказала Витальевна скорее утвердительно, нежели в форме вопроса. – Я чувствую, что ты недоговариваешь.

Хотелось отшутиться, только я не знала как. Ничего забавнее истории о смерти Игоря в голову мне не приходило. Тогда я решила выложить ей все.

Людмила Витальевна слушала меня сосредоточенно, не перебивая. Эмоций своих она тоже не выражала. Просто слушала, спокойно и внимательно наблюдала за мной и, как мне казалось, делала какие-то свои выводы.

Наконец я не выдержала:

– Людмила Витальевна, скажите, что вы обо мне теперь думаете?

Она как-то рассеянно отвела глаза, будто спросила я что-то не то.

– Девочка моя, да что я должна о тебе думать? Обвинять тебя в измене мужу? Так я знаю, что Ник мужем тебе не был.

– Да нет… – перебила я свекровь, видно мало понимая, о чем она говорит. – Это я во всем виновата. Нельзя мне было влюбляться в него.

– Так ты еще и влюбилась! – Витальевна покивала, как доктор, встретивший знакомые симптомы. – Я хотела вот что тебе сказать: он должен был расстаться с Жанной, начать ухаживать за тобой, создать отношения, на которых семью можно строить, а потом уже жениться.

– Почему он на Жанне не женился? Они столько лет вместе.

– На Жанне? – Свекровь небрежно пожала плечами. – Да ну! В какой-то момент он загорелся жениться – ради Митьки. Я, не подумав, ему и сказала: да женись уже на Жанне, она мечтает об этом. А он говорит: Жанна в восемнадцать лет родила дочку, но отвезла ее в деревню матери и с тех пор о ней почти не вспоминает. Как же она будет относиться к Митьке, если родную дочь забросила?

– Все мы какие-то неприкаянные. Никто не счастлив.

Витальевна рассеянно кивнула:

– Но все ищем счастья, придумываем что-то, добиваемся своего. Кто-то старается при этом никого не обидеть, кто-то готов по трупам идти. Не осуждай себя. Я же понимаю, что, не влюбись ты в Ника, ты бы и мальчика этого, Игоря, не встретила. Он нужен был как противовес. Палец дверью прищемить, чтобы про головную боль забыть. Но Ник этого не замечал! У него полон рот забот! Ресторан, где этот ворюга Пряничников промышляет, Зюзя полусумасшедшая, маленький Митька, Жанна. Вот такие дела, – резюмировала Людмила Витальевна и вдруг помрачнела: – А вообще выглядит все не лучшим образом. И неясно, кто твоего Игоря убил, кто похитил моего внука…

Могла ли я знать тогда, что ответы на эти вопросы я получу уже завтра?

13 июня, вечер

Домой я вернулась только к восьми вечера. Сначала вообще возвращаться не собиралась. Хотела переночевать у Витальевны. Мне казалось, что одну ее я оставить не могу. Вдруг бы она все-таки решила напиться? Но свекровь решительно выпроводила меня:

– По-твоему, дура я? Мне надо ждать от вас звонка, мне надо знать, что внук цел. Водка потом будет.

Она с треском захлопнула за мной дверь.

На улице было прохладно; добежав до «ниссана», я забралась в его теплое нутро. Нестерпимо захотелось услышать голос Ника.

«Телефон вызываемого або…» – Я со злостью захлопнула «раскладушку». Да что же это? Почему Сухарев прячется?

Я увидела его в своем подъезде.

– Ник, у тебя голова болит? – Про Митьку я спрашивать побоялась. Если Сухарев так выглядит, значит, случилось страшное.

Он сидел на ступеньке лестницы, ведущей вниз, перед дверью в мою квартиру. Растрепанный, бледный в тусклом свете сорокаваттной, засиженной мухами лампочки. В руке у него была плоская бутылочка коньяка. Уже полупустая. Пьяным он не выглядел, хотя по его внешнему виду всегда было трудно понять, в какой степени опьянения он находится.

Услышав мой голос, Ник поднял воспаленные глаза.

– Да. – Его голос звучал хрипло и, как мне показалось, обессиленно. Слава богу, это только его голова!

– Дать таблетку?

– Я уже принял. – Он потряс бутылкой.

Я полезла в карман жакета за ключами… Вдруг Ник встал, сделал шаг вперед и обнял меня. Я сжалась, как в тот день, когда он поцеловал меня в первый раз.

– Скажи мне правду, только правду: как ты ко мне относишься? – Он говорил в самое ухо, его дыхание щекотало щеку. – Что я для тебя?

Не успев ничего придумать, я ответила:

– Я тебя люблю.

Он отстранился, совсем чуть-чуть, только чтобы заглянуть мне в глаза. Я тоже всматривалась в его лицо, надеясь услышать в ответ… Ну хоть что-то ободряющее.

– Господи, слава богу! Я тоже так тебя люблю! Я бы и раньше признался, и надо было, но не только ведь о себе надо думать…

– Ты только обо мне не думал, да?

– Но ты была единственным человеком, у которого все в порядке, который помогал мне, не ставил условий, ничего не требовал. Я сначала был так тебе благодарен! А потом – влюбился.

Смотреть в его рысьи глаза, которые по-прежнему казались мне загадочными и зомбирующими, я могла не минутами, а годами. Мы стояли обнявшись, пока Ник не покачнулся, будто на мгновение потерял равновесие. Я высвободилась из его объятий, достала ключи и отперла дверь своей квартиры.

Мы уснули только под утро…

А когда я открыла глаза, Ника рядом со мной не было. На прикроватной тумбочке лежал диск, под ним записка, написанная его рукой: «Посмотри это!»

Почему-то у меня не было вопросов. Я сразу поняла, что диск этот Ник привез из больницы, от Жанны. Наверное, на диске была крайне важная запись, если Жанна, только придя в сознание после аварии, говорила об этом. И это как-то связано с Митькой.

Вставив диск в плеер, я нажала на кнопку play. Сначала экран был темным, потом возникло изображение.

Это была комната Игоря. Камера стояла на письменном столе, в поле зрения прекрасно попадала кровать, но больше – почти ничего. Съемка велась в ночном режиме, но без всякой подсветки, и поэтому силуэты таинственно флюоресцировали и мерцали. Из-за недостатка света складывалось ощущение, что снимали сквозь толщу воды.

На кровати, похожей на огромную плоскую серую рыбу, виднелся силуэт спящего под одеялом человека. Это был Игорь. Живой Игорь. Потом раздался веселый женский голос – а это была Кристина:

«Сейчас я его разбужу!»

Теперь перед экраном появилась и она сама. Сначала покрутилась перед камерой, потом – заглянула в объектив, блеснув влажным темным глазом. Ясно было, что Кристина пьяна. Она начала раздеваться, напевая нечто непонятное, неразборчивое.

«Бум! – громко сказала Кристина и стянула куртку. Покрутилась еще, виляя бедрами и улыбаясь во весь рот, остановилась, стоя спиной к объективу, распахнула рубашку: – Бум!» – Кристина повернулась. Под рубашкой бюстгальтера не было.

Пританцовывая, неловко оступаясь, бессмысленно хихикая и повторяя «Бум!», она снимала каждую деталь одежды, пока не разделась догола.

«Сейчас все будет! Игорь, я пришла! Ты не ждал меня, а тут вдруг – я!»

Белая попа Кристины начала уменьшаться – она пошла в сторону кровати. Идти далеко не пришлось – в длину комната была не больше трех метров.

В это время Игорь зашевелился под одеялом. Видимо, Пряничникова разбудила его своими песнями и плясками. Он сел на кровати, и я услышала его голос, заставивший меня вздрогнуть всем телом:

«Что ты тут делаешь?»

Я видела его лицо, сонное, живое – он смотрел почти в камеру.

После первой фразы он повернулся в сторону входной двери – направо.

«Что происходит…»

Именно в тот момент и раздался выстрел.

– Бум! – зачем-то сказала я.

Раздался второй выстрел, Кристина рухнула на кровать.

Теперь все выглядело так, как я помнила. Нет, не все. Револьвер.

В кадре появился третий человек. Узнать его я еще не могла – он стоял спиной к камере, глядя на дело рук своих, и молчал. На нем были широкие джинсы, такие, которые молодые парни носят чуть ли не на середине бедер, и светлая широкая майка. Понятно было только, что это человек среднего роста, с короткими волосами. Комов? Но я так плохо его рассмотрела! Комов или не Комов?

Кажется, он зашептал что-то, как ребенок во сне, жалобно, с уже пробивающимися всхлипами. Голос тоже разобрать было сложно. Нагнулся над мертвым телом Игоря и судорожными движениями стал протирать револьвер. Затем резко и неловко вставил оружие в пальцы Игорю.

Потом он посмотрел на Игоря – я увидела его затылок, и – в камеру…

Зазвонил телефон. Аппарат стоял прямо у меня под носом, но я никак не отреагировала. Слышала – и не слышала. Продолжая наблюдать за происходящим на экране, сняла трубку.

– Алло, ты меня слышишь? – Это был Ник.

Говорить я не могла, только промычала что-то невразумительное. Кажется, у меня отнялся язык. Но лучше бы я оглохла и ослепла еще час назад.

– Ты видела диск? Смотрела? – И вдруг, точно в десятку: – Смотришь. Хорошо. Я не хотел вчера тебе его показывать. Я уже решил идти к Безответову, чтобы признаться в убийстве. Я не мог вчера… Ты простишь меня?

– Да. – Голос прорезался. – Я все понимаю.

– Нам дадут одну встречу. Это не положено, Безответов просто пошел мне навстречу. Из-за похищения Митьки. С этим надо разобраться. Больше до суда мы не увидимся. Ты сейчас поедешь к моему адвокату. Это Олег Диканский, записывай адрес. Он в курсе. Покажешь ему диск, потом вы приедете в центральный РОВД, остальное Олег сделает. Ты сможешь? Мне надо тебя увидеть.

– Я смогу, ни о чем не волнуйся.

– Спасибо. Я…

– Не волнуйся обо мне.

Время ощущать, чувствовать и размышлять кончилось. Случившееся оказалось в миллион раз кошмарнее моих ожиданий.

13 июня, день

Я увидела его в маленькой тесной комнатке с зарешеченным окном. Окно выходило во двор-колодец, и света от него было так же мало, как мало было радости в нашей встрече. В комнате не было никакой мебели, даже стула. Мы прижались друг к другу, чтобы устоять.

Сухарев выглядел обычно, только не брился со вчерашнего дня, и лицо немного осунулось. Но теперь я любила его в миллион раз сильнее. И если нам дали только пять минут, то хотелось запомнить каждую миллионную долю секунды из этих пяти минут.

Нам позволили остаться вдвоем, но, даже если бы так не случилось, я все равно стала бы целовать Ника. Он ответил мне жадным, голодным, отчаянным и жестоким поцелуем, после которого хотелось выть и пить горькую.

– Я сказал им, что Пряничникова была моей любовницей, а убил их потому, что она ушла от меня к Ермолову. Видишь, как хорошо, что револьвер был мой! Все сходится. Тебе придется дать показания. Скажешь, что видела у меня «смит» сто раз, я умею стрелять и все такое. Хорошо? Пряника я уже предупредил. Он тоже должен будет дать показания и как-то так соврать, чтобы ему поверили. Порепетируй вместе с ним, я боюсь, он не справится.

– Что мне делать с Митькой?

– Поезжай к нам домой, жди записку от похитителей, отдай им деньги. Они в сейфе, дома. Когда его вернут – просто расскажи ему все. Послушай, что он скажет. Найди психолога, которому можно доверять, заплати ему как следует.

– Он убил Игоря…

На лице Ника отразилось отчаяние, я почувствовала себя эгоисткой. Сначала надо помочь, а потом – все остальное. Попытавшись улыбнуться, я сказала на тон тише, как можно более уверенно и спокойно:

– Ник, я помогу тебе во всем. Я займусь Митькой, я займусь Зюзей, даже за Жанну не волнуйся, я позабочусь и о ней.

– Рестораном тебе тоже придется заняться, – перебил он меня. – Иначе с голоду умрете. Но об этом потом поговорим. Я все передам через Олега. Кажется, он нормальный парень. Что я еще забыл сказать?.. Прошу тебя, не бросай Митьку… И меня…

В дверь постучали – это означало, что мне надо было уходить. Я хотела поцеловать мужа, но он заговорил снова:

– Понимаешь, Митька сделал это, потому что полюбил тебя, как и я. Ты ушла, а он хотел тебя вернуть. Он поступил жестоко, как ребенок, но я точно знаю, что сейчас он переживает. Если сможешь – прости его… Не бросай его, дай ему шанс.

Я сказала: «Хорошо», понимая, что ничего хорошего меня не ждет.

…Водить машину я научилась как-то слишком легко. Почти сразу все у меня стало получаться, даже инструктор за меня радовался, что было странно, конечно. Он только предупреждал, что, несмотря на все успехи, надо всегда помнить, что дорога – это не веселые горки и расслабляться на дороге нельзя.

Расслабляться я и не пыталась. Даже телефоном никогда не пользовалась за рулем. Если звонили – не отвечала. Но сегодня я не могла пропустить звонок. Я очень надеялась, что сейчас кто-нибудь позвонит и скажет: встречайте вашего сына там-то и там-то.

Номер был неизвестный. Я открыла телефон.

– Привет, это Жанна. Мне надо, чтобы ты заехала.

Надо же, мы перешли на «ты», а я и не знала. Даже при смерти она хамка.

– Это срочно? Я пришлю кого-нибудь к тебе.

– Нет, поговорить нам надо.

– Мне не надо.

– Я расскажу, откуда диск… Ты же его смотрела?

– Засунула бы ты этот диск плашмя себе в задницу, чертова сука! – взорвалась я. – Из-за тебя теперь Ник в тюрьме!

– Почему?

– Ты дура? Ты Митьку хотела в тюрьму отправить? Ник признался в убийстве.

– Ну зачем он? Ладно, приезжай…

Она отключилась. Я злобно хлопнула крышкой трубки и чуть не врезалась в зад белого «мерседеса». Его водитель, видимо, разглядел блондинку за рулем и решил не связываться, зато я заорала в открытое окно:

– Чертов козел!

И в этот момент я сломалась. Слезы и сопли полились ручьем, руки задрожали, колени и напряженные икры ног заломило. Кое-как, грубо перестроившись вправо, не обращая внимания на сигналы и маты из проезжавших мимо машин, чудом увернувшихся от столкновения, я припарковалась на обочине.

Спустя час я вошла в одноместную палату, где лежала моя бывшая соперница. Она полусидела в кровати, с видимым напряжением удерживая свою перевязанную голову над подушкой. Мне показалось, что Жанна с трудом могла разглядеть меня – из-за того, что потеряла возможность ясно видеть, или по какой-то другой причине. Не то чтобы я стала вдруг жалеть ее, но агрессивность растаяла.

– Здравствуй. Зачем ты меня звала?

Жанна устало прикрыла глаза, а когда я уже подумала, что она соизволила вздремнуть, подняла на меня взгляд и тихо сказала:

– Ты злишься, но, когда все узнаешь, просто… сдохнешь от злобы.

Я поискала вокруг себя стул, обнаружила его за своей спиной, придвинула к кровати и села. Жанна перевела дыхание и продолжила:

– Я тебя всегда ненавидела. Еще только Коля сказал, что решил найти Мите мать, я поняла, что ненавижу… ее. Тебя. Делала все, чтобы он передумал, но он упрямый. Потом он женился. Между нами все оставалось по-старому. До поры. Но уже через год я поняла, что он хочет меня бросить. Я стала думать, что в тебе ему нравится? Ну, посмотри на себя: у тебя джинсы с рынка за шестьсот рублей, волосы жиденькие, ты – полная дешевка! Но я поняла – ты специально так выглядишь, чтобы казаться умненькой, правильной до тошноты. Училка! – Она слабо улыбнулась, заметив, что мне ее слова неприятны. – Тогда я решила, что надо этот миф уничтожить. На самом деле ты обычная шлюха, продажная, ловкая, двуличная…

– Хочешь, я тебе слюни вытру? – не выдержала я.

Жанна не удостоила ответом мою грубость.

– …Ты только корчишь из себя что-то. И я это доказала. Разве не так?

Я кивнула. С ее точки зрения, она действительно доказала что хотела. И джинсы у меня недорогие, и мужу я изменяла, как шлюха. Пусть радуется.

– Вот так-то… – Жанна не скрывала торжество. – Этой зимой, когда Ник уговорил меня вернуть наши прежние отношения…

– Жанна, это ты говоришь о том случае, когда стала шантажировать его признанием в убийстве Оксаны?

Она сделала вид, будто не слышала моих слов.

– Я стала за тобой наблюдать, а потом уже следила серьезно. Быстро разглядела твои фокусы, куда ты гоняла, в какую квартиру. Я догадалась, что ты ездишь трахаться.

Меня передернуло от омерзения.

Она продолжала говорить:

– Дождалась его, чтобы посмотреть, как он выглядит. Да, хорош, согласна. Наверное, в постели был просто супер. А потом я увидела его в «Джазе». А ты, как он начал там работать, больше в ресторане не бывала. Вроде боялась, что Коля увидит вас и все поймет. В начале мая Ник сказал, что бросает меня, мы с ним в тот вечер переспали, и я забеременела. Но теперь…

– Я знаю. Знаю, что врешь.

– Я не вру! И со мной все в порядке. Я все равно рожу ребенка от Коли… – Жанна и в голову не взяла, что Коля сел в тюрьму, и, видимо, надолго. – Ну вот. Недели две назад мы с Кристиной как-то случайно встретились и заговорили о Коле и о тебе. Она сказала, что ты ее достала, что ее муж постоянно восхищается тобой, в пример приводит. Все трендит, какая ты замечательная… Он считал, что ты – верная жена. Но я Кристине объяснила, что ты – обычная шлюха, и больше ничего. – Жанна, видимо, верила, что, называя меня шлюхой, она укрепляет свое здоровье. – Тогда Кристина решила немного повеселиться.

– Ну все. Можешь не продолжать. У тебя заметный автомобиль.

Жанна проигнорировала меня.

– Ты же знаешь Кристинку, она любит приключения. План был такой: Кристина знакомится с этим твоим бойфрендом, проникает в его квартиру, крадет ключи, а ночью возвращается, чтобы влезть к нему в постель. Она была девкой видной, парень бы не удержался и сделал все как надо. А их взаимное удовольствие оказалось бы записанным на камеру… Дай мне воды.

Бутылка питьевой воды нашлась на тумбочке возле кровати, я налила стакан и подала Жанне. Она отпила глоток и опустила руку со стаканом на одеяло.

– Жанна, зачем вы все это затеяли? И что с диском собирались сделать?

– Тебе отдать, дуре! – засмеялась любовница мужа.

– Ну и что бы произошло?

– Сама знаешь!

– Да, я бы посмеялась, увидев запись сцены, когда Игорь спускает с лестницы Кристину. Жаль, что у вас не получилось.

– Пошла ты на… Ночью я привезла ее к дому парня, она взяла камеру и ушла. Машину я отогнала в закуток, чтобы у подъезда не стоять. Поэтому я и не видела, что Митя пришел.

– Откуда он узнал про Игоря?

Жанна отвела глаза от моего лица. Наверное, она понимала, что теперь все случившееся уже невозможно будет оправдать тем, что я шлюха.

– Я сказала ему, что его мачеха изменяет его отцу. Но сначала я рассказала ему, что между тобой и его отцом ничего нет, что вы не муж и жена. Что ты – прислуга, воспитательница. Он же знал, что я – близкая папина подруга, желаю ему только добра. Он обожал тебя, думал, что ты теперь ему настоящая мать. Но это неправда. Он должен был это понять. Я в ресторане показала ему твоего дружка. А где он живет – Митя сам проследил, скорее всего.

– Что дальше?

– Дальше… Да, я ждала Кристину с камерой, но ее не было. Я думала, что она после секса заснула. Мне хотелось домой, я попробовала позвонить ей, но она забыла телефон в моей машине. Потом я поднялась наверх. Дверь была не заперта. Я вошла, увидела их. Испугалась страшно, хотела бежать, но вспомнила про камеру. Схватила ее и быстрее убежала. Дома я посмотрела запись. Мне стало ясно, что Игоря Митя застрелил из ревности, а Кристину перепутал с тобой.

– Со мной?

– Ну конечно! Ты же запись видела: Митя подложил пистолет твоему парню в руку, а потом посмотрел на Кристину и заплакал. С чего бы он плакал, если бы убил Пряничникову? Он думал, что убил тебя. У вас с Кристиной один рост, один цвет волос. Она лежала вниз лицом, темно было, он же знал, что это квартира твоего любовника. Он тебя возненавидел!

– Хорошо. – Я уже устала от этой ее терапевтической ненависти. Наверное, встреча со мной пойдет на пользу здоровью Жанны куда больше таблеток и капельниц. – Хорошо, пусть все так. А куда ты с диском ехала, когда в аварию попала?

– Я ехала к Коле, и если бы не эта тупая журналистка, то Митька давно бы в тюрьме сидел.

– Неужели ты хотела, чтобы Митька попал в тюрьму? Ты с ума сошла! Ник бы…

– Ты дура! – зашипела Жанна и, не стесняясь, объяснила мне свой удивительный план: – Митьку бы арестовали, я стала бы его адвокатом, помогала бы, была бы Нику нужной. Все как в прежние времена! А тебя Ник возненавидит!

– Почему?

– Почему? – передразнила она меня. Все-таки она была потрясающей женщиной. Даже два трупа не могли остановить ее стремления разлучить Сухарева с женой. – Ник должен был понять, что это ты так воспитала мальчика, что он стал убийцей!

14 июня, вечер

Ты был еще таким маленьким, когда тебе пришлось потерять маму. И сейчас ты подумал, что теряешь маму во второй раз. Ты думал, что я уйду и брошу тебя. Ты решил бороться…

Наверное, я не знаю этого точно, но, возможно, ты помнил из своего раннего детства картину: твоя мама сидит на постели рядом с чужим мужиком. Она без одежды, а ее тело залито кровью. Ты понимаешь, что случилось нечто страшное. И мне кажется, что через одиннадцать лет ты ощутил себя снова малышом, увидев голую женщину, похожую на твою приемную мать, и чужого мужчину в постели…

Вот почему обе «картинки» показались нам с Ником такими похожими.

Память подсовывала мне новые факты. Драку в школе, когда Митька бился с одноклассником за любовь девочки, которая нравилась им обоим. «Эля ему записку написала, что любит его», – сказал он мне, его школьной учительнице. И то, как он «защищал» меня от Зюзи, подсыпая ей в борщ пурген и искромсав все ее платья. Ты всегда пытался защитить тех, кого любил. Почти как твой отец.

Чужой мужчина, укравший меня у твоего отца и у тебя, казался тебе чудовищем. Ты убил Игоря, потому что я полюбила его и хотела оставить тебя. А ты не мог отпустить того, кого любишь.

Митька не знает, что я осталась жива. На следующее утро Ник посадил сына в машину и повез в чудесное место, где есть речка, горы, корты, ночные посиделки у костра. Ни разу после того, как отец оставил Митьку в лагере, ни Ник, ни я не разговаривали с ним. А потом кто-то увел его из лагеря и увез неизвестно куда. И пока эти сволочи не вернут нам его, мальчик не узнает, что я жива и жду его.

Я не знала, что я скажу ему, когда мы встретимся. Мне хотелось только убедиться, что он жив. Простить его я постараюсь потом.

И я еще не знаю, простит ли Митька меня…

Мой «ниссан» уже тронулся с места, когда я вспомнила про Зюзю. Господи, я же не позвонила ее врачу! Доктор радостно сообщила мне, что больная в стационарном режиме больше не нуждается. Меня ждало безрадостное будущее.

Пришлось подниматься в палату. Зюзя была удивительно спокойна. Она сидела на кровати и молча смотрела в сторону окна. Веселенькая пижама в алых маках обвисла на плечах, стекла модных очков в позолоченной оправе были залапаны так, что я сомневалась – видит ли экс-теща хоть что-нибудь сквозь них? Обычно аккуратно уложенная блондинистая стрижка была растрепана, будто всю ночь Зюзя проворочалась на подушке.

Мне нужны были документы о выписке и всякие рекомендации, поэтому я направилась в кабинет Лилии Андреевны. Она встретила меня немного настороженно, нервно крутя в руках карандаш:

– Я хочу сказать… что результаты лечения очень хорошие. Но я бы рекомендовала вам наблюдение за больной. Я думаю, что у вашей… гм… родственницы сложное психическое заболевание. К сожалению, психиатр со мной не согласен. Но я рекомендую вашему супругу поместить ее в специальное учреждение. Или хотя бы нанять профессиональную сиделку. Только все хорошие сиделки заняты.

– Я в два раза больше заплачу.

– Что ж, я поговорю с одной женщиной…

Собрав вещи и получив от Лилии Андреевны необходимые бумажки, я помогла Зюзе переодеться в спортивный костюм и повела ее к своей машине. Она шла за мной, без конца отставая, сгорбленная, насупленная и рассеянная. Молча погрузилась на заднее сиденье и затихла.

Дом встретил меня, как старого друга, а я так соскучилась по нему, что готова была поцеловать каждый угол. Только здесь я могла поверить, что раздастся звук мотора подъезжающей «мазды», уверенные руки повернут ключ в замке входной двери и Митька, выскакивая на лестницу, закричит: «Папа приехал!»

Провожая Зюзю в ее комнату, я заметила легкий беспорядок в доме. На кухне валялись какие-то разодранные упаковки, будто кто-то наскоро перекусывал, а убрать за собой забыл. Возможно, у Ника появились новые привычки, обычно дома он не ел.

Спустя всего десять минут в дом приехала сиделка. Я с облегчением вздохнула. Несмотря на всю радость от пребывания в доме Ника, присутствие странно подавленной, молчаливой Зюзи тревожило.

Сиделкой оказалась симпатичная молодая женщина, улыбчивая, но спокойная, как танк.

– Меня зовут Аня, – представилась она, сверкая глазами. Ее жизнелюбие было заразительно настолько, что мне тоже захотелось улыбнуться. – У меня только одна трудность – мне в шесть часов надо уехать. Я не знала, что будет такая срочная работа, и не договорилась с сестрой, чтобы она забрала детей с продленки и отвезла их домой. Кто-нибудь сможет побыть с больной?

Ох, как мне не хотелось оставаться с Зюзей!

– Ладно… Я приеду.

– А вы не здесь живете? – удивилась Аня.

Действительно, а кто здесь теперь живет?

– Я… я перееду… Временно жила в другом месте, а теперь придется вернуться.

Я повела Аню в комнату Зюзи. Экс-теща встретила сиделку так же равнодушно, как реагировала на все в этот день. Здороваясь с ней, Аня пошутила:

– Ничего, ничего! Я тут вами займусь, и вы у меня еще замуж выскочите! Вы небось красавица в молодости были? От женихов проходу не было? А сейчас за вами самой молодые парни ухаживать будут!

Я вежливо улыбнулась, для себя припомнив, что молодые парни в жизни нашей принцессы уже были, и вышла из комнаты. Мне надо было срочно посмотреть, нет ли на столе Ника новой записки от похитителей.

И она была. Точно как Ник и рассказывал: на белом листе бумаги А4 были наклеены вырезанные из журнала слова. Точно как у Конан Дойла в «Собаке Баскервилей». В записке было сказано: «Сегодня в 20.00 оставьте деньги за мусорными баками. Мальчик вернется сам».

Это были хорошие новости, к которым надо было подготовиться. Технически и морально. Начать я решила с технической подготовки. Открыла дверь в Митькину комнату – и удивилась: здесь никто не убирал с момента отбытия Митьки в лагерь! Вещи – одежда, компьютерные диски, еще какое-то мальчишье барахло – были разбросаны, в углах скопилась пыль. Неужели же Олеся, которая поддерживала порядок в нашем доме, действительно замешана в похищении?

Машинально я начала собирать вещи, складывать и отправлять в шкаф. Джинсы, несколько маек, чистые носки… Возле кровати я нагнулась за скомканной толстовкой и увидела под кроватью большой Митькин рюкзак.

Интересно, а с каким рюкзаком он поехал в лагерь? Да и вещи, которые я собираю, Ник должен был отправить в лагерь. Разве что он без меня отчаялся собрать сына и все купил разом, специально для лагеря? На Ника это было не похоже.

Я вытащила рюкзак из-под кровати. То, что он валялся здесь уже не меньше недели, подтверждали клочья пыли, прицепившиеся к ткани. А открыв рюкзак, я остолбенела, уже и не помню, в какой раз за последние дни. В рюкзаке лежали листы из журналов, некоторые слова из текстов были вырезаны.

Хотелось и смеяться, и плакать. Смеяться при мысли, что Митька жив, здоров и сам себя похитил, а плакать… Потому что слезы теперь у меня ближе.

Из соседней спальни, превращенной в святилище Оксаны, раздались какие-то звуки. Казалось, что это Зюзя плачет и бормочет что-то перед портретом мертвой дочери. Скорее всего, пока Аня мыла руки, экс-теща сбежала из своей комнаты и закрылась там.

Оставив журналы на полу, я выглянула в коридор. Аня, обнаружившая исчезновение пациентки, стояла перед дверью святилища, напряженно прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты. Заметив меня, она спросила тихо:

– А что в той комнате?

– Там… – Я тяжело вздохнула. – Ну, там комната, где жила дочь Зинаиды Петровны. Она погибла, а Зинаида Петровна потеряла после этого память. То есть она не помнит все то, что имеет отношение к смерти Оксаны, понимаете?

– Да, – удивительно спокойно согласилась Аня, – понимаю. И не такое видела. Так вы сейчас уедете и вернетесь к шести?

– Да, пожалуй.

Это была хорошая идея – уехать отсюда на некоторое время и подумать обо всем.

Честно говоря, я ничего не придумала за это время, хотя могла думать до опупения целых четыре часа. Да и что тут думать? Митька убил двоих, сбежал из лагеря и занялся шантажом собственного отца. Где он находится сейчас – не важно. Может, даже в самом доме – на чердаке, который у нас пустует и не заперт, или в подвале, где хранится мебель, которую Зюзя заменила новой. О том, что Митька живет в доме, свидетельствуют и упаковки от еды. Да что я! А рюкзак с порезанными журналами?

И ничего нет странного, что Ник не заметил Митькиного присутствия в доме. Ник вообще мало что замечает, а тут еще это известие о похищении сына! По-хорошему надо бы об этом сообщить через адвоката Нику, но я решила сделать это, как только увижу Митьку воочию. А вдруг тем не менее я ошибаюсь?

14 июня, поздний вечер

Я вошла в дверь сухаревского дома и прислушалась. Мне хотелось почувствовать дом и то, что в нем скрывается: безумие, угрозу, страх, злость, горе… Мне показалось, что из-за двери, ведущей на лестницу в подвал, доносятся шаги и шорохи. Неужели Митька там? Я подошла к этой двери вплотную и прислонилась ухом к гладкому дереву. Было тихо…

Вдруг я осознала, что по моему позвоночнику и по ребрам стекает пот. Я боялась, боялась так, что даже не смогла бы описать свой страх. Боялась того, что назвать бы даже не сумела.

Отпрянув от двери, я постояла несколько секунд на месте, но потом быстро пошла на второй этаж, стараясь не думать, каким образом я проведу здесь ночь.

Аня сидела перед телевизором в комнате Зюзи. Самой Зюзи снова не было.

– Она все еще в комнате дочери, – виновато сказала Аня, обернувшись на мои шаги. У нее были заспанные глаза. Наверное, она прикорнула перед экраном. – Уже не плачет, вообще молчит. Я дверь подергала – она заперта. Думаю, может, заснула?

Аня поднялась, накинула курточку, взяла сумку.

Проводив Аню, я тихо подошла к двери, которая вела на лестницу в подвал. Там точно кто-то был… Ну хорошо, пусть там Митька. Разве я могу его бояться? Он не причинит мне зла. Или причинит? Он же подросток, который сошел с катушек! Он убил Игоря и Кристину, которую, кстати, принял за меня. Он уже убил меня! Да в нем просто кровь дурная – Зюзина и Оксанкина! Яблоко от яблони…

Я замерла, прислушалась, но то ли от напряжения, то ли от чего-то другого мне стало казаться, что шорохи и скрипы доносятся до меня не только из подвала, но и из кухни. А может, с лестницы?

За моей спиной кто-то был.

Я оглянулась, но уже ничего не увидела. Нечто холодное вдруг оказалось в моем левом плече. Я ощутила холод не кожей, а мышцами, сухожилиями, кровеносными сосудами. Лезвие вонзилось в мое плечо. Как мне показалось, это был огромный, невероятный тесак. Раньше я думала, что в фильмах, когда люди падали без сознания, пронзенные ножами, допускалось преувеличение – слишком уж быстро человек терял сознание. Только со мной именно так и произошло.

В последние секунды, пока сознание не оставило меня, я увидела, как передо мной распахивается дверь подвала и прямо в лицо летят гладкие деревянные ступени лестницы. Я отчаянно вытянула вперед правую руку – и все исчезло.

Очнулась я от боли, источник которой явственно ощущался в левом плече. Второе ощущение было запахом. Запахом бензина. Пахло отовсюду, и пары бензина уже проникли в мой нос, в горло. Хотелось чихнуть, но я не могла. Если бы я чихнула, то умерла бы от боли.

Мне удалось сориентироваться в пространстве, только открыв глаза. Оказалось, что я лежала на полу подвала, прижавшись левой щекой к деревянному полу, который кто-то щедро сбрызнул бензином. Трикотажная майка и пояс джинсов были пропитаны кровью. От едкого запаха, от кровопотери, от удара по голове меня ощутимо тошнило. Бутерброд с сыром и молоко просились наружу.

Я попыталась сесть, но удалось это не сразу. Тем не менее инстинкт самосохранения подсказывал – надо подняться. Когда мне это удалось, я все-таки чихнула. Голова тут же отозвалась диким спазмом, а плечо – от шеи и до поясницы – пронзающей болью.

Но еще больший шок я испытала в тот миг, когда мой взгляд сфокусировался и я увидела на ведущей в подвал лестнице Митьку. Он сидел на ступеньке, нахохлившись, как приболевший воробей, и, кажется, смотрел на меня.

А на кого еще?

– Я… я думал, что убил тебя… – Митькин голос был далеким и нереальным. – Я выстрелил в него, потому что не хотел, чтобы ты от нас к нему ушла. А в нее я выстрелил нечаянно, от испуга. Думал, что это ты, но я так испугался! Кто была та девушка?

– Кристина Пряничникова. – Мне было страшно смотреть на него.

– Кристина? А, да, я ее помню. – И добавил злобно, грубо: – Видишь, какой был тот парень? Он встречался с другой. Я бы ни за что не встречался с другой, если бы у меня была такая девушка, как ты. И я все время хотел папе сказать, что он не должен с Жанной встречаться. Я же все понимаю, я уже взрослый. Мои друзья уже… – Митька смутился, но я поняла, что он хотел сказать. – И твой друг был такой, который встречался с другими. Не злись на меня, пожалуйста… я… так счастлив, что ты жива!

Он привстал и двинулся ко мне.

Меня словно холодной водой окатило. Я отпрянула, боль и тошнота накрыли меня с головой.

Очнулась я у Митьки на коленях. Он смотрел на меня в упор и тяжело дышал.

– Митя, ты двоих людей убил. – Наконец-то я сумела сказать это. – Все остальное не важно.

– Я потом только это понял. – Мальчика душили слезы. – У меня все время это перед глазами: он смотрит на меня так… доверчиво… даже не пытается защищаться, а я – бах – и его голова…

Он зарыдал так безутешно, как в прошлые времена, когда боялся, что о его проделках узнает отец и накажет. Только теперь его голос был взрослым, а проделка была убийством.

Первый порыв – желание утешить Митьку. Только все изменилось. Осторожненько приподнявшись, я отсела от Митьки и привалилась нераненым боком к стене.

– Митя, твой папа пошел к следователю и взял убийство двоих человек на себя. Его посадят на много лет, а может, и пожизненный срок дадут.

– Папа? Из-за меня? – Парень поднял голову. – Он будет сидеть в тюрьме из-за меня? Нет, я пойду к следователю и во всем признаюсь. Папа не должен в тюрьме сидеть.

– Мы увидим его только на суде…

Он снова зарыдал, закрыв лицо ладонями.

Я вспомнила запись убийства на диске, вспомнила Игоря, как всегда в последнее время смеющимся, весело взъерошенным, таким молодым и живым… Одной пули, одного выстрела глупого пацана хватило, чтобы парень, живший и чувствовавший так много, превратился в безмятежное тело в гробу.

Дверь в подвал вдруг скрипнула. Мы обернулись. На пороге стояла Зюзя, державшая в руке самый настоящий факел.

– Надо это сжечь… – пробормотала она.

– Бабушка? – сказал Митька, обращаясь то ли к Зюзе, то ли ко мне.

Экс-теща не отреагировала на голос внука. Я вспомнила, что однажды она уже сожгла дом, забыв про Митьку. Сейчас она готова была повторить свой «подвиг».

– Стойте! – крикнула я и чуть не потеряла от боли сознание. – Митька… Митька, отбери у нее факел! Она же нас сожжет!

Митька вскочил на ноги, и тут прямо перед его носом пролетел огненный шар. Если бы Митька был готов к броску Зюзи, он даже смог бы поймать факел, но он не был готов. Слезы застилали его глаза.

Факел приземлился в подушки дивана, стоявшего в самом центре мебельного завала. Доставать его уже не было смысла – языки пламени запылали на пропитанном бензином велюре и понеслись в разные стороны.

Митька рванулся к двери подвала, но Зюзя предусмотрительно захлопнула ее еще до того, как парень добежал до лестницы. Я тоже поползла в сторону выхода. Как-то сразу стало жарко и запахло гарью. Мой пасынок, крепкий с виду подросток, бился с запертой дверью.

– Митька… ищи лом…

– Я поищу. – Он уже сбежал со ступенек и стал метаться по негорящей части подвала. Он искал что-нибудь подходящее для взлома тяжелейшей двери из массива дуба. Провались пропадом это великолепное итальянское качество!

– Я тут жил последнее время, – говорил Митька, роясь в разных коробках. – Сегодня днем увидел, что ты привезла Зюзю. Я так обрадовался, что не убил тебя. Только все думал, кто был с тем парнем? Ждал тебя, хотел поговорить и, придурок, заснул. Проснулся и увидел, что тут все бензином полито. Бабушка, видно, совсем у нас спятила! Черт, нет ничего подходящего! Как мы выберемся?

– Как же Зюзя тебя не увидела?

– Ну, я всегда ложился подальше, чтобы случайно меня папа не нашел.

Становилось очень жарко. Я вспомнила о газовом отопительном котле. Он находился в пристройке снаружи дома. Дверь в пристройку была не так далеко – слева от меня, метрах в четырех. И даже проход к ней был свободен. Ник пожертвовал под котельную гараж, иначе котел пришлось бы размещать на первом этаже, а Сухарев опасался держать взрывоопасное оборудование внутри дома. Тем не менее разгоревшийся пожар так или иначе перекинется в котельную и – ага!

Неожиданно за спиной раздался звук, который означал только одно: огонь распространился уже на половину подвала. Вспыхнули кресла, затлели кухонные табуретки, новый бильярдный стол, ожидавший обустройства бильярдной на первом этаже, картонные ящики с посудой, какие-то старые чемоданы, деревянная стремянка, оставшаяся со времен ремонта. Уже не просто тянуло гарью, дым заполнял немалое подвальное помещение.

– Митька, надо продвигаться в сторону котельной. Нам повезло, что горит только правая сторона подвала.

Покашливая, Митька бросил поиски и стал поднимать мое безвольное тело. Я постанывала, старалась поменьше вдыхать, а побольше выдыхать. В горле першило, кашель пробивался из легких, но если бы я позволила ему вырваться – мой череп треснул бы.

Эти четыре метра мне показались долгой мучительной дорогой через преисподнюю. Если мне теперь суждено попасть в ад, то я ничему бы там не удивилась. Ну, может быть, только самим чертям…

О том, что дверь в котельную может быть закрыта, я старалась даже не думать. Митька осторожно положил меня на левый бок, уцепился за ручку двери, толкнул ее раз, два и…

Эпилог

Прошло пять лет. Моя жизнь изменилась, изменилась и я. Теперь все мое время занимал комплекс «Джаз», а все мысли – Ник. Ник и Митька, конечно.

Мы с ним, с Митькой, остались теперь вдвоем. В последнюю секунду перед взрывом пасынку удалось вытащить меня из горящего подвала, но дом Сухарева сгорел, похоронив под своими стенами бедную сумасшедшую Зюзю. Газовый котел все-таки рванул, а мы с Митькой получили несколько приличных ожогов, но это было дело поправимое.

Сейчас мы с Митькой живем в моей квартире, точнее, ночуем там, а большую часть времени проводим в «Джазе».

Я жду возвращения Ника из тюрьмы. Осталось два года. Сухарев держится отлично, даже пытается заботиться о нас из-за решетки. Правда, ему не о чем волноваться – «Джаз» процветает. Не только и не столько благодаря мне. Два обстоятельства помогли нашему развлекательному учреждению выжить: поддержка Сидорыча и любопытство людей к чужим неприятностям.

Надо признаться, первые недели после ареста Сухарева в ресторане творилось непонятно что. Пряник никак не мог прийти в себя после смерти жены, шеф-повар сбежал, официантки целыми днями сплетничали между собой и забывали о клиентах.

Пока я лежала в больнице, а потом мучительно долго поправлялась дома, комплекс пустел и разваливался на глазах. Когда я немного поправилась и пришла в ресторан в первый раз – просто обалдела. Меня встретили пустые залы и клозетное амбре такой концентрации, что щипало глаза. Я поднялась в кабинет Пряника, которому было наказано следить за хозяйством. Он валялся на диване в окружении водочных бутылок. На стекле журнального столика белел какой-то порошок. Будить Пряника не имело смысла. Недолго думая я позвала Сидорыча.

Примерно месяц, если не больше, мы «лечили» ресторан. От туалетов до бухгалтерии. Кое-что из имущества было украдено – посуда, светильники, диваны из лаундж-зоны… Кухню растащили до последней сковородки. Сотрудники разбежались, документы пропали.

Обо всем, что произошло с «Джазом», рассказывать Нику я не стала. Описала только, как после небольшого ремонта мы открыли ресторан и еле смогли обслужить всех желающих поужинать. И не только поужинать, если честно. Народ буквально толпился у ресторана, сплоченный единым желанием: узнать подробности скандала с убийством. В тот вечер и в последовавшие за ним несколько недель я из последних сил делала хорошую мину при плохой игре. Митьку и Витальевну я тоже заставила присутствовать. Витальевна, конечно, спряталась за широкую спину своего друга Сидорыча, а вот Митьке прятаться было не за кем.

Я исполняла роль администратора, а пасынка держала рядом – для помощи и с тайной целью наказать. Пусть смотрит в глаза друзьям Ника, пусть послушает, что они говорят. И он смотрел и слушал.

А послушать было что. Хлынув в народ и распространившись в потоках грязной болтовни, моя история о гибели необыкновенного парня превратилась в легенду о ревнивом любовнике Кристины Пряничниковой. Об Игоре вообще почти не вспоминали. Его друзья в рестораны не ходили, а родители всегда держались от «нашей» тусовки подальше. Здесь о нем помнила только я.

Зато всем остальным участникам событий досталось. Мы с Пряником, как и все обманутые супруги, на пару выглядели идиотами. О Кристине говорили плохо, игнорируя древнее правило говорить о покойниках либо хорошо, либо никак. Я и сама не была в восторге от мадам Пряник, но ведь Кристина не была чудовищем. Однако теперь ей припоминались и гулянки, и закидоны, и невоспитанность, и многое другое.

Ника скорее жалели. За внезапность вспыхнувшей поздней любви, за недостойный объект страсти, за характер, который – вы ведь помните? – проявлялся и раньше.

Довольно глупо во всей этой истории выглядела Жанна. Любовница в отставке, потерявшая привлекательность для Сухарева, но изо всех сил цеплявшаяся за него. Я с удовлетворением ловила над столами обрывки разговоров об Арнаутовой. Сама Жанна тоже показалась пару раз в «Джазе», но потом исчезла. После памятной беседы в больнице мы не говорили и не встречались пять лет. Я знаю, что она ездила к Нику на встречу, но он не захотел ее видеть. Почему она не попыталась снова вернуться к привычному шантажу, используя новые инструменты, – не знаю. Жанна осталась в моей жизни неразорвавшимся снарядом, миной со сломанным механизмом. Почти член семьи.

Скорее всего, взрыв будет, когда Ник вернется…

Откинув образ Жанны в сторону, я гораздо больше волновалась о Митьке. Как бы я ни любила мальчишку, искренне и навсегда простить ему смерть Игоря не могла. Я все понимала, я старалась больше думать не о прошлом, а о будущем, я сознавала, что парень только начинает жить и надо постараться, чтобы он не сломался, а извлек опыт из произошедшего. И делала, что могла.

А что думал сам Митька – я не знала. Чувствовалось, как он подавлен, ощущалось, как напряжен. А мысли… Нет, я их не знала.

Зато я хорошо знала другое. Впервые за всю мою жизнь я ощущаю возвращение счастья. Оно пришло ко мне в тот момент, когда Ник обнимал меня на лестничной площадке перед дверью в мою квартиру, зная, что завтра он признается в убийстве, которого не совершал. И мое счастье настоящее, прочное, уверенное, ощутимое. Пусть Ник сейчас далеко, но что это меняет?

Я жду Ника.

Оглавление

Часть первая. Джаз-рок

Часть вторая. Свинг . За год до описываемых событий 

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

Часть третья. Регтайм . За пять лет до описываемых событий 

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Часть четвертая. Блюз

Эпилог

Реклама на сайте