«Преступники»

Анатолий Алексеевич Безуглов Преступники

НЕ ПРОСТО ДЕТЕКТИВ

Новый роман Анатолия Безуглова «Преступники» — не просто детектив, в котором следователи и сотрудники уголовного розыска раскрывают преступление, находят виновных… Он более многогранен, более социален, чем некоторые «боевики», в которых только схватки, погони, выстрелы…

Автор — в прошлом прокурор, а сегодня — ученый-юрист и писатель. В своем литературном творчестве Анатолий Безуглов обращается к проблемам, о которых он знает не понаслышке. За его плечами богатый жизненный опыт.

В свои неполные 22 года А. А. Безуглов становится прокурором, призванным стоять на страже закона, защищать интересы общества, государства, охранять права советских граждан.

Каждый день у прокурора новые дела, новые судьбы, новые проблемы — социальные, нравственные, правовые… Многие из этих проблем волнуют автора и по сей день. Вот почему писатель-юрист не ограничивается в своих произведениях острым сюжетом. Он вносит в свое творчество непреклонную гражданственность, высокую публицистичность, неутомимую непримиримость ко всему, что мешает нам жить.

Роман «Преступники», как и другие произведения Анатолия Безуглова, вряд ли можно отнести к разряду «чистого детектива». Это скорее своего рода производственный роман, посвященный деятельности правоохранительных органов по очищению нашего общества от убийц, расхитителей, взяточников и другой нечисти. В центре повествования следствие по уголовному делу. Его ведут уже известные читателям литературные герои ранее изданных книг А. Безуглова — следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР И. Чикуров и следователь О. Дагурова. Но они не только допрашивают свидетелей, подозреваемых, обвиняемых, производят обыски и выемки… Нет. Они еще просто живут. Вспоминают, мечтают, восхищаются, удивляются, негодуют. У них свои заботы, увлечения… Свои радости и огорчения. Свои взгляды на события, с которыми им приходится сталкиваться, на людей, их окружающих. У них свой духовный мир..

И, видимо, потому в романе Анатолия Безуглова немало отступлений, ухода в сторону от следствия. И даже когда его герои спорят о методах лечения — объясняется это не только тем, что события происходят в экспериментальной клинике, где лечат пациентов не традиционными методами, а используют народную медицину, но и тем, что сегодня, в наш бурный век, век стрессов, проблема здоровья волнует многих… О ней говорят и пишут не только медики… При этом информация, особенно в широкой, непрофессиональной печати, часто противоречива.

Автор — юрист, литератор, а потому он не берется судить об эффективности того или иного способа лечения. Это — дело медиков. А прослеживаемые в романе симпатии к народной медицине скорее всего определенная дань моде. Да и не в этом его главная суть. К тому же не будем забывать, что перед нами не документальное, а художественное произведение, автор которого имеет право на вымысел, на свою индивидуальную манеру письма, на свой писательский почерк.

Пересказывать роман «Преступники» нет надобности. Давать ему литературную оценку — дело критики. Но одно можно сказать уверенно об этой книге: она не оставит читателя равнодушным.

Ю. ЗВЕРЕВ,

старший следователь по особо важным делам

при Генеральном прокуроре СССР.

ПРЕСТУПНИКИ

Евгений Тимурович Баулин просыпался тяжело. До последнего мгновения, до последней доли секунды, пока наконец не ощутил, что переходит в состояние бодрствования, его мучило одно и то же сновидение — бесконечный долгий крутой спуск с горы…

«Гора, гора… — размышлял Баулин. — Конечно, жизнь — это гора».

И вспомнил: «Все в человеке идет вместе с ним в гору и под гору». Это была цитата из «Опытов» Монтеня, которого Евгений Тимурович читал перед тем, как потушить ночник. Раскрытый томик лежал рядом, на тумбочке.

В последние дни Баулина особенно тянуло к сочинениям великого французского мыслителя. Монтеня он познал еще в студенческие годы. Это было открытие, поразившее молодое воображение. Потом он его забыл. И вот теперь открыл как бы заново.

Евгений Тимурович взял в руки книгу и прочел подчеркнутое вчера изречение.

«Всякий может фиглярствовать и изображать на подмостках честного человека; но быть порядочным в глубине души, где все дозволено, куда никому нет доступа, — вот поистине вершина возможного».

— Поистине вершина возможного, — повторил вслух Баулин и опустил ноги на пол. Коврик был шершавый. Это раздражало. И сон…

Евгений Тимурович потер виски, медленно встал. В открытую форточку лился прохладный воздух, солнечный прямоугольник от окна уже наполз на платяной шкаф. Баулин с тревогой обнаружил, что проспал. Его внутренние часы, работавшие прежде отлаженно и четко, дали сбой: вместо семи тридцати разбудили в восемь.

«Может, биоритмы?» — подумал Баулин.

Он достал свою карту биоритмов, которую составила заведующая психоневрологическим отделением клиники Людмила Иосифовна Соловейчик, Сегодняшний день, если и не был пиком для Евгения Тимуровича, то уж и не спадом, это точно.

«Ладно, — решил он. — Велосипед, купание, комплекс упражнений — и войду в норму».

Правда, по полной программе не удастся, не хватит времени. Ведь надо вовремя успеть в клинику. Опаздывать было не в правилах Баулина. То, что некому было сказать «Доброе утро!», отозвалось в душе глухой тоской, хотя он вроде бы и привык уже к одиночеству. Жена и дочь жили в Москве, домработница лежала в больнице.

Евгений Тимурович надел плавки, шорты, легкую рубашку и кроссовки. Через минуту он уже катил на велосипеде по поселку, направляясь к речке. Знакомые, встретившиеся на пути, раскланивались с ним, нисколько не удивляясь, что профессор, главный врач березкинской экспериментальной клиники, в таком виде разъезжает по улицам. Так же, как теперь никого не удивляло, что он ходит зимой — даже в самые лютые морозы — в демисезонном пальто, без шапки и перчаток. Более того, с его легкой руки в Березках появились свои «моржи», причем число их из года в год увеличивается.

Обычно Баулин добирается до Лавутки — тихой, но довольно глубокой речушки — по шоссе. Сегодня же он решил сократить путь и поехал сосновым бором. Низко по земле стлался туман. Евгения Тимуровича изрядно потряхивало в седле, потому что он постоянно наезжал на крепкие корни, пересекающие тропинку.

Бор кончился неожиданно. Дальше тропка пролегала по лугу. Баулин прибавил ходу. В густой высокой траве, созревшей для косы, гудели шмели, пчелы. Высоко в небе захлебывались от песен жаворонки. Баулин иногда задирал голову к небу, стараясь рассмотреть в вышине голосистых птах. Так он добрался до шоссе. За ним метрах в пятидесяти катила спокойные воды Лавутка,

У дороги остановился, пропустил автомобиль. Красные «Жигули» двигались неспешно. Евгений Тимурович узнал владельца — главного зоотехника «Интеграла» Рогожина. Баулин кивком головы поздоровался с ним. Рогожин сделал вид, что не заметил главврача. Вмиг улетучилось хорошее настроение.

«До сих пор помнит обиду, — подумал Евгений Тимурович. — А может быть, он и прав. Другой на его месте вел бы себя еще хуже».

Профессор спешился, перевел велосипед через шоссе. К реке надо было пробираться сквозь густой молодой лесок. Дорога шла немного под уклон. Он снова окунулся в туман, клочками расползшийся среди берез, осин и зарослей рябины.

Евгений Тимурович знал тут каждое дерево, каждый кустик. Он купался на Лавутке ежедневно, за исключением тех дней, когда уезжал из поселка в командировку или в отпуск. Было у Баулина свое излюбленное место, где он раздевался, оставлял вещи и велосипед, — береза с изогнутым у земли стволом. Изгиб формой напоминал сиденье. К ней и направился главврач. Он уже предвкушал, как быстренько разденется, бросится в прохладную воду, перемахнет речку, потом вернется назад и снова…

— Женя! — раздался мягкий женский голос, и из тумана выплыла женщина, будто лесная фея. — Наконец-то ты пришел!

Евгений Тимурович застыл на месте. У женщины был венок из полевых цветов: лютиков, незабудок и ромашек.

Профессор провел рукой по своему лицу, словно хотел снять наваждение. Но увы, женщина была реальностью. Лет сорока пяти, среднего роста, со стройной фигурой. Лицо сохранило молодость и миловидность. Светлые льняные волосы и большие синие глаза. Но одеяние!..

Шелковое голубое платье было перепоясано ярко-красным поясом, завязанным на боку пышным бантом. Голову венчала широкополая соломенная шляпа с громадным искусственным букетом. В довершение всего — на шее болтался желтый шарф. И босая…

«Что ей надо?» — с испугом подумал Баулин, невольно оглядываясь вокруг.

— Женя, я давно хотела поговорить с тобой, — волнуясь, продолжала женщина; лицо ее покрылось пятнами румянца. — Неужели ты не понимаешь, что я приехала сюда ради тебя…

Баулину показалось, что она вот-вот бросится ему на шею. Он инстинктивно отступил на шаг, наткнулся на куст. Велосипед упал на землю, глухо звякнув. Наверное, от этого шума на него снизошло прозрение. Он вспомнил женщину. Это была одна из больных психоневрологического отделения.

— Простите, почему вы здесь? — строго, но не грубо спросил ее Баулин.

В ответ она плавным движением опустила скрещенными руками платье на плечах.

Евгений Тимурович растерялся. Он имел дело с душевнобольными и не раз, но в клинической обстановке. Теперь же…

«Спокойней, спокойней, — убеждал себя профессор. — Надо найти какие-то слова… Окриками ничего не добьешься…»

— Товарищ Кленова, — мягко сказал он, вспомнив и фамилию больной, — вы меня с кем-то путаете…

— Милый, я не спутаю тебя ни с кем на свете! — томно проговорила женщина, приближаясь к профессору.

— Вот что, — решительно сказал он, — приведите в порядок свою одежду… И прошу вас возвратиться в клинику, иначе…

Кленова обиженно поджала губы.

— Я прошу, — несколько мягче повторил Баулин. — Вы же ставите меня и себя в неловкое положение.

— Понимаю, — кокетливо проворковала больная. — Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь увидел нас вместе. Я тоже не хочу… Пойдем, — кивнула она куда-то в сторону. — Там нас никто не заметит…

«Ну и положение!» — с отчаянием подумал Баулин.

Кленова вдруг прикрыла глаза и прочла нараспев:

Жаркой ночью только вместе Будем мы с тобой.

Евгений Тимурович лихорадочно припоминал, как надо обращаться с подобными больными.

— Простите, как ваше имя, отчество? — спросил он у Кленовой.

— Неужели ты забыл?! — Она страстно задышала. — Это же я, твоя Жанночка…

— Жанна! — Он вложил в это слово как можно больше нежности. — Идите, пожалуйста, в клинику. Я приду… А сейчас занят… Извините…

— Обязательно придешь? — с надеждой посмотрела на него Кленова.

— Непременно! — Баулин приложил обе руки к груди. — Только уходите. Скорее. А то сюда вот-вот придут люди… Я вас прошу.

Больная испуганно оглянулась, рывком поправила платье.

«Слава богу», — еле сдержал вздох облегчения Евгений Тимурович и спросил:

— Дорогу знаете хорошо?

— Найду, — кивнула женщина. — Возьми. — Она быстро-сунула в руки главврачу конверт и возложила на его голову венок из полевых цветов.

Евгений Тимурович вдруг ощутил, что ноги у него как ватные. Руки дрожали. Он глянул на конверт. Красивым почерком было написано: «Женечке».

— Какой-нибудь бред, — пробормотал Баулин. — Потом прочту.

Он поднял велосипед, подошел к своей березе. Раздеться было минутным делом. Баулин достал резиновую купальную шапочку. Без нее он в воду не лез. С тех пор, как несколько лет назад перенес воспаление среднего уха и отоларинголог посоветовал ему беречься. Баулин сбросил с головы венок, подаренный Кленовой, натянул шапочку и по влажному песку направился к Лавутке.

Он разбежался и, оттолкнувшись от берега, бросился в реку. Холод ощущался какое-то мгновение. Баулин заработал руками и ногами во всю мочь, не поднимая лица из воды. До противоположного берега ему хватило всего нескольких вдохов. Коснувшись рукой земли, тут же повернул обратно. Широко раскрыв глаза, он смотрел на дно. Его всегда манил подводный мир. В этом зеленовато-аквамариновом царстве проплывали стайки полупрозрачных мальков, мелькали золотые и серебряные маленькие торпеды — карасики, окуньки, красноперки. Наблюдая их жизнь, Евгений Тимурович подумал, что человека всегда будет притягивать вода, потому что все живое вышло из океана.

Баулин протянул руку к группе мальков, которые, как по команде, отскочили в сторону, не теряя, однако, своего строя. И вдруг сюда, в голубую безмолвную сферу, донеслись слова: «Он там…» Евгений Тимурович мгновенно вынырнул на поверхность.

Баулин оглянулся. Как будто никого. А скорее всего он не видел говорившего из-за тумана.

Он до рези в глазах всматривался в лесок.

Именно оттуда долетали голоса. Теперь он уже явственно различал два — мужской и женский. Женский принадлежал Кленовой, в этом Баулин был уверен. А вот чей мужской…

Кленова о чем-то говорила с мужчиной, но Баулин не мог разобрать всех слов. А речь шла явно о нем. Говорившие хихикали, в их тоне были слышны язвительные нотки.

Вдруг от куста отделилась фигура в светлых брюках и рубашке. Это был… Рогожин.

«Значит, он специально остановился в этом месте, — подумал Баулин. — Но откуда он знает Кленову?»

Пациентка клиники стояла как раз возле той березы, где главврач оставил вещи и велосипед.

Баулин сделал несколько взмахов против течения и снова посмотрел на берег. Теперь рядом с Кленовой ему почудилась еще одна женщина. Его как током ударило: это была его бывшая больная Гридасова.

Безотчетный страх овладевал им. Он оглянулся на противоположный берег. Может быть, доплыть до него и вернуться домой кружным путем? В одних плавках?.. Пешком?.. Да и хватит ли теперь сил доплыть? Они явно были на исходе.

Несколькими сильными взмахами он достиг берега. Встал, тяжело дыша. Прислушался. Голоса стихли. Видимо, ушли…

Евгений Тимурович еле унял дрожь, сотрясавшую тело. Не мог понять, от чего это — от холодной воды или нервного потрясения?

Со стороны дороги послышался шум отъезжающей машины.

«Уехали», — с облегчением констатировал Баулин.

Он бегом добрался до своей березы, быстро оделся. Посмотрел на часы (золотые, водонепроницаемые, они все время были на руке): надо было спешить.

Но только профессор взялся за руль велосипеда, как из-за кустов снова появилась Кленова.

— Вы… Вы еще здесь? — возмущенно произнес Баулин.

— Женечка, я ведь жду тебя, — пролепетала больная, протягивая руки к Баулину.

«Почему же Рогожин оставил ее здесь? — мелькнуло в голове профессора. — А может, это не он был?»

— Пойдемте к дороге, — решительно предложил он.

Кленова послушно двинулась вперед.

«Отвезти ее в больницу, что ли?» — размышлял Баулин.

На дороге показался грузовик. Профессор остановил его и попросил шофера довезти Кленову до клиники.

Больная без слов села рядом с водителем. Машина уехала.

Баулин вскочил на велосипед и поспешил домой.

Каждый день в половине десятого утра в клинике проводилось совещание, так называемая конференция. Заслушивались сообщения заведующих отделениями, ведущих специалистов, разбирались сложные случаи. В понедельник, помимо этого, обсуждались проблемы более общего характера, перспективные методы лечения и новинки медицины. В них принимали участие и студенты-практиканты.

Первым выступил заместитель главврача, доктор медицинских наук Рудик и заговорил о том, что лаборатории перегружены, задерживают анализы, что пора бы этот вопрос решить.

— Новое оборудование скоро поступит, — ответил ему Баулин. — Самое большее через месяц наши возможности увеличатся вдвое.

Затем шло сообщение крайне неприятное — умер больной с циррозом печени. Евгений Тимурович сам лично смотрел его в субботу, перед тем как покинуть клинику. Печень выпирала из-под ребер, белки глаз были желтые. Анализы говорили о том, что больному оставалось жить считанные часы. Продержался сутки…

— Он поступил к нам уже безнадежным, — сказала лечащий врач, и Баулин почувствовал, что это был укор ему.

— В дальнейшем вы что предлагаете? — спросил он у врача.

Та пожала плечами и хмуро произнесла:

— В данном случае я была против госпитализации… И вот результат.

— Мы и впредь будем брать таких больных, — твердо сказал главврач, нажимая на слово «будем», — Запомните: к нам часто обращаются с последней надеждой. Когда все способы и методы лечения уже испробованы и не дали результатов… Если вы боитесь ответственности, то подумайте, правильно ли вы выбрали профессию…

Воцарилась гробовая тишина. Так резко Баулин никогда раньше не позволял себе выражаться. Да и сам он понял, что перегнул палку.

«Это все происшествие у Лавутки», — мрачно подумал Евгений Тимурович.

Затем выступил Анатолий Петрович Голощапов, заведующий лабораторией медицинского института, на базе которого и существовала экспериментальная березкинская клиника. Голощапов вел в клинике с десяток больных, применяя для их лечения продукты пчеловодства.

— Я хочу сказать несколько слов о результатах применения драже с пчелиным маточным молочком. Теперь уже можно утверждать, что оно отлично влияет на состояние больных при физической усталости, астении, нервной утомленности. Замечено, что оно дает прекрасные результаты в период выздоровления после тяжелых, острых заболеваний.

— Что ж, надо применять этот препарат шире, — заметил Баулин.

Голощапов сел. Встал заведующий кардиологическим отделением Яковлев.

— По вашей рекомендации, Евгений Тимурович, — обратился он к профессору, — мы составили программу сбалансированного пищевого режима для больных отделения при помощи компьютера в вычислительном центре «Интеграла». Результаты пока обнадеживающие. У семидесяти процентов наших больных с сердечными заболеваниями уже улучшилось состояние… Кстати, это приближается к выводам, о которых пишут французские специалисты-диетологи. Нам есть что противопоставить противникам лечебного голодания. Факты, как говорится, вещь упрямая.

После Яковлева слово предоставили врачу Серафимовой.

— Товарищи, — обратилась она к коллегам. — Я еще раз хочу напомнить о пропаганде общей гигиены среди наших больных. В частности, гигиены полости рта… Не считайте за труд напоминать пациентам, что надо чистить не только зубы, но и язык. Ведь он буквально рай для болезнетворных микробов, размножающихся на остатках пищи. Помимо того, что микробы могут вызвать различные заболевания, они еще портят зубы…

— Это нечто новое, — послышалась реплика из того угла, где сгрудились практиканты из мединститута.

— Ничего подобного! — ответила Серафимова. — Чистить язык было принято в прошлом веке. Просто в наше слишком деловое время об этом забыли. Более того, раньше существовало множество различных «скребниц». А в некоторых музеях можно увидеть такие скребницы, которыми пользовались еще за сто лет до новой эры в Древнем Риме… Я понимаю, таких «скребниц» сейчас в продаже нет, но их с успехом может заменить, например, чайная ложечка. Лучше, конечно, серебряная.

— Да, — заметил Рудик, — новое — это хорошо забытое старое…

Конференция продолжалась. Поднялся врач Чуев.

— Буду краток, — сказал он. — Я веду сейчас больного с язвой желудка. Применяю «Баурос». Увы, никаких результатов. Кстати, второй случай за этот год.

— «Баурос» не панацея во всех случаях, — заметил Баулин.

— Но еще два года назад точно таких же трех больных мне удалось излечить полностью. — Чуев помолчал и добавил: — Способ применения препарата выдерживался строго по разработанному в клинике методу.

— Хорошо, — сказал Баулин, — посмотрю вашего больного.

Потом выступила заведующая психоневрологическим отделением Соловейчик. А Евгений Тимурович снова ясно представлял то, что он пережил на речке.

«Гридасова, Гридасова… — лихорадочно повторял про себя Баулин. — Ведь она не могла появиться там, в лесочке! Не могла!»

Во рту пересохло. Евгений Тимурович потянулся к графину с водой, налил полный стакан и выпил залпом, не замечая настороженных взглядов своих подчиненных.

Врубился, как говорится, в совещание он, лишь когда вопрос был задан непосредственно ему. Спрашивал молодой врач Шурыгин:

— Евгений Тимурович, когда будет выпущена массовым тиражом брошюра, как применять «Баурос»?

— Действительно, — поддакнул кто-то. — Получаем массу писем с вопросами, как им пользоваться. Но ведь отвечать на каждое письмо — это сколько же понадобится времени!..

— Главное, Евгений Тимурович, — сказал Яковлев, — спрашивают, где можно купить «Баурос». Неужели нельзя решить вопрос о налаживании его производства во всесоюзном масштабе?

— Пока «Баурос» производят экспериментально, — заметил Рудик, — надо упорядочить хотя бы реализацию в Березках.

— Конечно! — подхватил один из присутствующих. — Кое-кто уже греет на этом руки. Я имею в виду перекупщиков. Покупают бочками и продают втридорога!

— Вы бы видели, что творится у торговой точки! — заметил другой. — С ночи занимают очередь. Палатки ставят, костры жгут. Как цыганский табор. А многие спят прямо на земле…

— Да, я слышал, — кивнул Баулин.

— С «Росинкой» тоже не мешало бы навести порядок, — добавила Соловейчик. — Она реализуется в ресторане при гостинице «Приют»… Есть сведения, что официанты делают на этом хороший бизнес — продают из-под полы по тройной цене и более.

— И об этом мы говорили с Ростовцевым, — сказал Баулин. — Дано распоряжение: отпускать «Росинку» по одной бутылке и только проживающим в гостинице… Насчет же «Бауроса» сделаем так. Вас, Людмила Иосифовна, — обратился он к Соловейчик, — я попрошу вместе с Орловой поехать сегодня к торговой точке и посмотреть на месте, что и как… Завтра проинформируете.

— Хорошо, — откликнулась заведующая психоневрологическим отделением.

— А потом мы подготовим свои предложения и передадим руководству «Интеграла». Кто еще хочет высказаться? — Таких не нашлось, и Евгений Тимурович решил подытожить конференцию. — Прежде чем закруглиться, скажу пару слов. Насчет летального исхода больного циррозом печени — подождем заключения патологоанатомов… Этот случай надо тщательно проанализировать. Прошу помнить одно: пусть никого не завораживает диагноз, с которым поступает к нам больной. Слово «безнадежный» мы должны забыть!.. Мы имеем дело с людьми… Надо помнить: каждый человек единствен. И бороться за его жизнь мы обязаны так, как если бы от его потери зависело будущее человечества!.. Если у нас еще бывают смертельные случаи, значит, виноваты мы, наша наука! — Баулин, помолчав, добавил: — И последнее. Хочу обратить внимание на дисциплину. Как медперсонала, так и больных. В частности — психоневрологического отделения.

Все посмотрели на Соловейчик. Та — недоуменно на Баулина. Однако он неожиданно для присутствующих закончил:

— Благодарю за внимание. Все свободны.

Участники конференции зашумели, заговорили, потянулись к дверям конференц-зала.

Рудик подошел к главврачу.

— Евгений Тимурович, есть к вам разговор.

— Пожалуйста, — сказал Баулин. — Не сейчас… Я иду к больному. Если можно — позже…

Голощапов, прежде чем уйти, напомнил профессору:

— Вы хотели со мной поехать на пасеку. Не передумали?

— Нет, конечно… Разберусь с неотложными бумагами и отправимся.

Главврач пошел к себе в кабинет. К нему зашла Соловейчик. Евгений Тимурович вопросительно посмотрел на нее.

— Вы бросили камень в мой огород, — сказала она обиженно. — Хотелось бы знать конкретно, в чем грешна.

Баулин помедлил, размышляя, стоит ли говорить о Кленовой. Вернее, стоит ли все говорить?

— Отделение у вас, Людмила Иосифовна, особое, — осторожно начал он. — По-моему, следует как-то ограничить передвижение некоторых больных…

— Позвольте, Евгений Тимурович, — возразила Соловейчик, — вы же сами рекомендовали, так сказать, вольный режим. Чтобы наши пациенты чувствовали себя как бы не в больничной обстановке…

— Все это так, — со вздохом произнес главврач. — Для их же пользы… — Он смешался. — Короче, меня насторожило поведение Кленовой.

При этом имени Соловейчик, как показалось Баулину, улыбнулась. И он рассказал о происшедшем на речке. Точнее, все, что было до его купания. Но что случилось потом — появление Рогожина и Кленовой, а также Гридасовой, — Баулин скрыл.

Завотделением внимательно выслушала и сказала:

— Случай с Кленовой, прямо скажу, уникальный. В моей практике — особый. Вы же знаете, у нее маниакально-депрессивный психоз.

— Да, я припоминаю.

— Евгений Тимурович, она отождествляет вас со своим первым мужем… Типичная картина. Первого мужа Кленовой тоже звали Женей.

«Кое-что становится понятным», — отметил про себя Баулин и спросил:

— Как она к нам попала?

— В прошлом месяце вы были в командировке… Ее привезла свекровь с письмом Всероссийского театрального общества.

— Она актриса? — уточнил Баулин.

— Бывшая балерина. — Людмила Иосифовна поправилась: — Прима-балерина… Вообще, интересный человек. Одаренная. Пишет стихи, неплохо рисует… Но с трудной, трагической судьбой.

«Не свои ли стихи прочла она там, на берегу Лавутки?» — подумал профессор, а Соловейчик продолжала.

— Вы сами знаете, прошлое психического больного — ключ к разгадке его аномалии… Чтобы понять генезис заболевания Кленовой, я запросила историю болезни… Недуг начал проявляться в переходном возрасте… Половая зрелость наступила позже обычного. Здесь и произошел надлом. Так сказать, противоречие между душой и телом… Ей казалось, что все без исключения мужчины влюблены в нее и посягают на ее честь. Она поменяла четыре театра в разных городах. Из-за нее были вынуждены искать новое место работы два режиссера и три балетмейстера. А один едва не угодил за решетку.

— Как это? — не понял Баулин.

— Кленова считала, что они пристают к ней, намекают, требуют близости… Ну и жаловалась. Устно и письменно. Беднягу, которого чуть не привлекли к суду, Кленова обвиняла в попытке изнасилования.

— Неужели не могли разобраться, что она просто-напросто больна? — воскликнул Евгений Тимурович.

— Разобраться, — усмехнулась Соловейчик. — В институте Сербского, по-моему, не разобрались, а вы хотите, чтобы это сделали директора театров, чиновники в министерстве.

— А по какому поводу Кленова попала в институт судебной психиатрии? — поинтересовался Баулин.

— О, это случай, я уверена, для Голливуда! Схватились бы за сюжет обеими руками… Неизвестно, как бы еще расширилась ее творческая география, не повстречай Кленова в поезде молоденького капитана речного флота… Оба они ехали отдыхать на юг. Случай свел их в одном купе. Кленовой тогда было тридцать пять, капитану — двадцать пять лет.

— Десять лет разницы? — удивился Баулин.

— Я поверю, что она могла вскружить голову мужчине и помоложе. Красивая, тут уж ничего не скажешь! — развела руками Соловейчик.

— Да и сейчас еще не совсем потускнела, — заметил профессор, вспомнив внезапное появление Кленовой в тумане среди деревьев.

— Короче, любовь с первого взгляда, — продолжила Людмила Иосифовна. — Выяснилось, что он ходил на балет ради нее — жил в том же городе. Нашлись и общие увлечения — поэзия Есенина. Да и сам капитан пытался сочинять стихи… Кленова тут же, конечно, возомнила себя Айседорой Дункан. Та ведь тоже была старше Есенина, когда он влюбился в нее… Решили скрепить свою любовь несколько странно. Проездом остановились в Москве, пошли на Ваганьковское кладбище и на могиле Есенина дали клятву любить друг друга «до березки»…

— Простите, как это? — не понял Баулин. — В каком смысле?

— Ну, до могилы… Поэтический образ: стройная березка над могильным холмиком.

— Да, весьма романтично, — кивнул главврач.

— Юг еще больше сблизил их. Море, пальмы, уютная каюта на теплоходе… Они отправились в круиз по Черному морю. Ялта, Сочи, Новый Афон с его фантастическими пещерами… Вернувшись домой, поселились в ее квартире. А гнездышко Кленова обставила шикарно! Всякие заграничные штучки, которые она понавезла из зарубежных гастролей… Словом, рай, да и только… Но рай быстро кончился. Буквально через неделю капитан стал ухаживать за ее подругами. Трудно сказать, что было причиной, — разница в годах или его распущенность. А может быть, и то и другое. Короче, капитан пустился во все тяжкие и менял женщин чуть ли не на глазах супруги…

— И она терпела?

— Представьте себе. Почти год. Подошло время очередного отпуска. Кленова думала, что они снова поедут на юг, снова остановятся в Москве и посетят могилу Есенина. Она была уверена: капитан вспомнит их клятву, устыдится своего поведения и станет верным мужем…

Баулин усмехнулся.

Соловейчик покачала головой и сказала:

— Наивно, конечно. Но несчастная женщина хваталась за последнюю надежду, как утопающий за соломинку… Капитан ехать с женой наотрез отказался, укатил один на Рижское взморье. Она тоже не поехала к Черному морю, а занялась тем, чего никогда в жизни не делала: засела в библиотеке за книжки по химии и медицине.

— Зачем? — удивился Евгений Тимурович.

— Об этом речь впереди, — остановила его жестом Людмила Иосифовна. — Капитан вернулся из отпуска, она встретила его нежно, ласково, с накрытым столом. Предложила бокал вина. За любовь! Отпила из этого бокала верхнюю часть, а ему дала допить остальное… После нескольких глотков супруг рухнул как подкошенный — в вине был яд. На дне бокала он более концентрированный.

— Так вот для чего ей понадобилась химия, — протянул Баулин.

— Разумеется. Но послушайте, что было дальше. Когда муж упал, Кленова достала заранее приготовленный остро наточенный топор и отрубила ему голову. Затем включила магнитофон, взяла в руки кровоточащую голову капитана и стала танцевать вальс… Как она потом сказала на суде, это был «прощальный вальс любви»…

— Боже мой, как чудовищно! — Баулин брезгливо скривился. — И непонятно, зачем же было отсекать голову?

— Она объяснила, что хотела выполнить их клятву. Помните, вместе «до березки»? Так вот, Кленова намеревалась поехать в Москву с головой мужа и на могиле Есенина покончить с собой… Представляете, везти все тело?.. Его она упаковала в целлофан, вызвала такси и отправилась за город. Закопала. Водителю ее поведение показалось подозрительным, он сообщил в милицию… Все, конечно, открылось. Кленова даже не пыталась что-либо скрывать. Сама указала место обезглавленного трупа… Ее судили. И что удивительно: на суде вместо того, чтобы думать о защите — она ведь могла напирать на то, что муж унижал ее, довел, можно сказать, до состояния аффекта своим распутством, — Кленова влюбилась на процессе… И знаете, в кого? В прокурора, что выступал в суде в качестве государственного обвинителя!

— Ну и ну! — вырвалось у Баулина.

— Идет судебное заседание, а она кокетничает с ним, строит глазки. Пыталась даже передавать любовные записки.

— Кстати, мне она тоже сегодня передала любовное письмо, — криво улыбнулся Евгений Тимурович и смущенно почесал затылок.

— Одно? — усмехнулась Соловейчик. — Вы даже не представляете, сколько посланий, адресованных вам, мы перехватили у нее…

— Да что вы? — удивился Баулин.

— Более того, Кленова ревновала к вам больных нашего отделения. Женщины говорят, кое-кому даже угрожала пистолетом… Правда, мы обыскали палату, но никакого пистолета не нашли… Может, это игра их воображения или просто поклеп.

— Дай-то бог! А то, знаете ли… — покачал головой профессор.

— Знаем, конечно, — даже обиделась заведующая отделением. — За Кленовой теперь более внимательно присматривают санитары. Особенно после случая с Акбаровой.

— Врачом лечебной физкультуры?

— С ней. Кленова почему-то решила, что Акбарова ее соперница. Ну, тоже влюблена в вас… Дня два назад после занятий аэробикой Кленова вцепилась ей в волосы, еле оторвали.

— Такие страсти из-за меня, а вы молчали, — с едва заметной улыбкой сказал Евгений Тимурович.

— Вы же знаете, что больные с таким диагнозом часто влюбляются в докторов… Кленова выбрала вас. Я говорила уже, что мужа ее, капитана, звали Евгением. И к тому же, как выяснилось, у него такие же усики, как у вас.

— Но я не капитан, — буркнул Баулин. — Да и старше ее. — Он помолчал, вздохнул. — Так что же суд? Признал ее невменяемой и направил на принудительное лечение?

— В том-то и дело, что вынес обвинительный приговор. Хотя прокурор, которому Кленова строила глазки, просил назначить повторную судебно-психиатрическую экспертизу. И адвокат настаивал.

— Повторную?

— Ну да. В ходе предварительного следствия она уже лежала в Институте судебной психиатрии имени Сербского. Но, представьте себе, ее признали вменяемой. Причем заключение подписали светила, авторитетнее которых нет… Короче, суд счел, что нет оснований ставить под сомнение заключение экспертов на предварительном следствии и в суде, направлять подсудимую на повторную экспертизу… Словом, вынесли обвинительный приговор. Дали срок. Отправили в колонию… Это сюжет не только для фильма ужасов, но и для серьезных размышлений медиков и юристов. Есть над чем задуматься. — Людмила Иосифовна посмотрела на часы. — Так что будьте бдительны, — с юмором заметила Соловейчик, поднимаясь со стула. — Раз у вас такая поклонница.

— Постараюсь, — грустно улыбнулся профессор. — У меня просьба, Людмила Иосифовна: увидите главную медсестру, скажите, чтобы зашла ко мне. Будьте добры.

Соловейчик кивнула и вышла из кабинета.

Главная медсестра, Орлова, как раз находилась в приемной, ожидая, когда освободится главврач.

Увидев красную ледериновую папку, в которой Орлова держала документы желающих попасть в клинику, Баулин сказал:

— Предупреждаю, Аза Даниловна, сразу: всего два свободных места.

Орлова села на стул, положила папку перед собой и в тон профессору произнесла:

— И я предупреждаю сразу: в вестибюле дожидаются госпитализации двадцать живых душ, да у меня еще тридцать письменных заявок, полученных по почте. Причем у всех направления, документы… Со всех концов страны…

Баулин жестом попросил дать ему папку. И пока он листал ее, главная медсестра молча смотрела в окно.

— До чего же тяжело отказывать! — сказал с тоской Евгений Тимурович. — А что будет, когда нас покажут по Центральному телевидению?

— Когда? — спросила Орлова.

— Точно не знаю. Завтра приедет съемочная группа. Так что прошу вас, Аза Даниловна, подготовиться. Пусть медсестры и нянечки оденутся понаряднее. Ну и за чистотой приглядите, за порядком.

— Уж куда больше, Евгений Тимурович, — обидчиво проговорила главная медсестра. — Сами знаете, как моем и чистим, — буквально вылизываем палаты, коридоры, холлы…

— Не обижайтесь, — миролюбиво сказал главврач. — Просто я считаю, что нелишне еще раз напомнить. Как-никак — Центральное телевидение!

Он продолжил читать документы больных. Положение было действительно затруднительным: кого же выбрать?

— Видимо, вас с Ростовцевым точно выдвинут на премию, — заметила Орлова,

— Почему вы так считаете? — оторвался от бумаг профессор.

— Если уж с Центрального телевидения едут… Можно, значит, поздравить?

— Когда официально напечатают в газете, тогда и будете поздравлять, — буркнул главврач и перевел разговор на другую тему.

Орлова перегнулась через стол, выбрала из папки схваченные скрепкой несколько листков. Баулин вопросительно посмотрел на нее.

— Протеже Ростовцева, — пояснила главная медсестра, протягивая документы профессору. — Аркадий Павлович мне два раза звонил… А вам?

Баулин взял бумаги, быстро пробежал глазами.

— Да-да, — кивнул он. — Припоминаю. — И, печально усмехнувшись, добавил: — Теперь на одно место осталось всего… сорок девять претендентов… С ума сойти можно!

Главная медсестра встала, обошла стол, снова перебрала направления и отложила одно из них. Баулин стал знакомиться с документами больного. А Орлова сказала:

— Заместитель начальника областного управления торговли… Так что, Евгений Тимурович, и положение его, и должность…

— С таким, как вы сказали, положением и должностью, — перебил ее Баулин, — он может лечь в любую, даже московскую клинику. Или в институт… А мы возьмем Магамбетову, — решительно закончил он.

Аза Даниловна недовольно поджала губы.

— Все, решено! — закрыл папку главврач, оставив на столе бумаги выбранных больных.

— Простая доярка! — фыркнула Орлова.

— У Магамбетовой, между прочим, девять детей, — произнес профессор. — Девять! Мы должны думать и о них.

Главная медсестра хотела сказать еще что-то, но Баулин остановил ее жестом, давая понять, что своего решения не изменит.

Орлова забрала папку, проворчав насчет того, что с ее мнением никто не считается, а она торчит в клинике с утра до вечера, работает за троих, да еще должна зачем-то ехать с Соловейчик проверять, как торгуют «Бауросом».

Это задело главврача.

— Кстати, — сказал он, не скрывая раздражения, — я просил, чтобы поставили решетки. — Баулин ткнул пальцем на окна кабинета. — Неужели надо напоминать десять раз?

— Вы только позавчера дали указание хозяйственникам, — тоже не очень любезно ответила Орлова.

— Так что же, прикажете ждать месяц? — с иронией спросил главврач.

Орлова ничего не ответила и с каменным лицом направилась к двери. Когда она уже взялась за ручку, Баулин негромко спросил:

— Аза Даниловна, простите, но… У вас опять что-то с Рогожиным?

Ее словно хлестнули.

— С Рогожиным? — резко обернулась Орлова, и лицо ее залилось краской.

— Я же видел, — смутился профессор.

Орлова набрала воздуха, словно хотела выкрикнуть что-то дерзкое, но сдержалась. Только махнула рукой и выскочила из кабинета, хлопнув дверью.

Евгений Тимурович обхватил голову руками, прикрыл глаза, мучительно размышляя, что же такое творится и почему Орлова…

В это время открылась дверь и в кабинет вошел Голощапов.

— Едем, Анатолий Петрович, едем, — суетливо поднялся главврач, даже не притронувшись к бумагам, которые требовали рассмотрения.

На пасеку «Интеграла» отправились на служебной машине главврача, которой он пользовался чрезвычайно редко — предпочитал пешком или на велосипеде.

Выехав из поселка, профессорская «Волга» окунулась в вековой лес. Дорога шла узкой просекой среди величественных заповедных елей. Сначала Баулин слушал Голощапова невнимательно, но потом увлекся его рассказом. И гнетущее состояние развеялось.

— Я считаю, — увлеченно говорил Анатолий Петрович, — мы должны еще более интенсивно применять в клинике апитерапию[1]. Во всех отделениях. Даже в детском. Ведь мед содержит смесь фруктозы и глюкозы, которая непосредственно усваивается, являясь источником энергии. У меда широкий спектр терапевтического воздействия! И не только у меда. Такие продукты пчеловодства, как пыльца, перга, маточное молочко, прополис, пчелиный яд и даже воск, — они же могут творить чудеса!.. Если, например, жизнь рабочей пчелы длится тридцать пять — сорок дней, то матка, потребляющая исключительно маточное молоко, живет пять-шесть лет! Установлено, что в биологии и медицине нет другого вещества, которое оказывало бы подобные эффекты на развитие, продолжительность жизни и продолжение рода. Напрашивается вывод: с помощью маточного молочка можно продлить жизнь человека… И не случайно, когда я был на симпозиуме в Бухаресте, многие ученые выступали с докладами об эффективном лечении маточным молочком вирусных заболеваний, атеросклероза, ослабленного зрения и других недугов.

— У вас сохранились эти доклады? — спросил Баулин.

— Конечно. Если интересуетесь, я принесу.

— Буду очень признателен. А насчет апитерапии было бы хорошо послушать ваш научный доклад в следующий понедельник… Лично я считаю это направление весьма перспективным. Но если говорить о нашей клинике, то, — Баулин развел руками, — нас пока сдерживает база. Я имею в виду пасеку.

— Субочев, я считаю, находка, — сказал Голощапов. — Прекрасный специалист и, главное, энтузиаст. Между прочим, Субочева оставляли в аспирантуре при академии. Но он предпочел живое дело… Правда, когда он приехал и увидел здешнюю пасеку, то пришел в ужас. Прежний пасечник был горьким пьяницей. Пчелы, кстати сказать, пьяных не любят…

Машина вырвалась из леса. Дальше дорога шла через цветущее гречишное поле.

— Смотри-ка! — сказал профессор, неотрывно глядя в окно. — Красота-то какая!

— А какой мед с гречихи! — воскликнул Голощапов. — Мечта! — И подсказал шоферу: — Сверните вот туда, в березовую рощу.

Пасека в несколько десятков ульев располагалась на самой опушке. Чуть поодаль стояли три палатки. Возле них — врытый в землю длинный дощатый стол и скамейки. За столом над микроскопом склонился коренастый плечистый парень в ковбойке и джинсах. Время от времени он отрывал глаза от окуляров, что-то записывал в толстую тетрадь. И так был увлечен, что не заметил, как к нему подошли приехавшие.

— Приветствую! — весело поздоровался с ним Голощапов.

— А-а, Толя, — поднялся из-за стола пчеловод. — Здорово!

— Это Георгий Сергеевич, — представил его профессору Анатолий Петрович. — А это Евгений Тимурович Баулин.

Мужчины обменялись рукопожатиями. Субочев выглядел удивительно молодо, чему немало способствовал курносый нос и вихрастая шевелюра. Нрава пчеловод, видать, был легкого.

— Наш эрзац, Толик, идет нормально, — проговорил он с усмешкой.

Баулин недоуменно посмотрел на Голощапова.

— По моей просьбе Георгий Сергеевич занимается производством экспрессного меда, — сказал Голощапов. — Объясню, что это такое… Подготавливается сахарный сироп с добавлением определенных компонентов — растительных соков, органических веществ, лекарств и так далее. И пчелы, подобно фармацевту в аптеке по рецепту врача, готовят сложное, состоящее из нескольких ингредиентов лекарство. Например, морковный мед, хвойный, гематогенный, поливитаминизированный…

— Заманчивая идея, — одобрительно кивнул Баулин. — Значит, мед с заранее заданными свойствами, необходимыми для лечения?

— Вот-вот, — подтвердил Анатолий Петрович. — Я и хочу ввести в практику нашей клиники лечение экспрессным медом.

— Не понимаю, — сказал Баулин. — А при чем же тут эрзац?

— Видите ли, — с улыбкой ответил Субочев, — в последнее время развелось немало нечестных пчеловодов. Только о своем кармане и думают. Скармливают пчелам сахарный сироп, и получается не мед, а эрзац. Даже небольшая примесь сахарного сиропа портит мед и делает его непригодным для лечения… Разумеется, к экспрессному меду данное обвинение не относится. Это — лекарство.

Баулин и Голощапов провели на пасеке часа три. А когда сели в машину, чтобы уехать в Березки, Голощапов спросил:

— Даете «добро» на использование в клинике экспрессного меда?

— Голосую «за» двумя руками! — откликнулся Баулин. — И не только его, но и других продуктов пчеловодства. Уверен: применение их в лечебной практике таит большие возможности… Но за вами научный доклад о достижениях апитерапии…

Закончив обход, Людмила Иосифовна Соловейчик зашла к Орловой.

— Поедем в Попово? — спросила заведующая отделением.

Главная медсестра все еще находилась не в духе после разговора с главврачом.

— Почему я должна заниматься этим делом? — недовольно проворчала она.

Но все же отдала нужные распоряжения одной из медсестер и вышла с Соловейчик на улицу.

У подъезда стояли «Жигули» Орловой. Она сама водила машину.

— Ты что такая мрачная? — поинтересовалась Людмила Иосифовна, когда они отъехали от клиники.

— А, — раздраженно отмахнулась Аза Даниловна. — Работаешь, как вол, а спасибо не дождешься.

— Баулин?.. — осторожно спросила врач.

Орлова в ответ только вздохнула.

— Не переживай, — успокоила Орлову врач. — Мне тоже досталось. Без всякого повода!

Подъезжая к деревне, они еще издали заметили длинный хвост «Волг», «Жигулей», «Запорожцев», «Москвичей» и мотоциклов, выстроившихся по обочине дороги.

— Как на ярмарку съехались, — заметила Соловейчик, имея в виду скопление авто- и мототранспорта.

А местность вокруг ларька, где продавали «Баурос», и впрямь напоминала ярмарочную площадь. Небольшое деревянное строение с маленьким окошечком стояло в центре поляны. Вся она была заполнена людьми. Многие сидели и лежали прямо на земле, подложив под себя что попало — газеты, коврики, надувные матрацы, куртки, пижамы и плащи.

Чуть поодаль, в небольшой рощице, виднелись палатки. Было много детей. Они бегали, резвились, устраивали шумные игры. Взрослые вели неспешную беседу. У самого магазина стояла терпеливая очередь человек в пятьдесят.

— Табор, да и только, — усмехнулась Орлова.

Она с трудом отыскала место, где можно было поставить «Жигуленок». Заперев машину, направились к торговой точке.

Окошечко было закрыто наглухо. Вдруг от очереди отделилась пожилая женщина, бросилась навстречу.

— Аза Даниловна, здравствуйте! — с заискивающей улыбкой проговорила она. И на недоуменный взгляд Орловой стала объяснять: — Я лежала у вас в прошлом году… Помните?.. В четырнадцатой палате…

Главная медсестра пожала плечами: она не узнала больную. А та грустно продолжала:

— Аза Даниловна, помогите достать хоть пару бутылочек «Бауроса»! Третьи сутки дежурю и все без толку!.. Вы мое письмо получили? Я писала вам и товарищу Баулину…

— Я была в отпуске, — ответила Орлова, чтобы не показаться невежливой.

По очереди прошелся говорок. Узнали не только Азу Даниловну, но и Соловейчик: тут было немало бывших пациентов клиники.

Главную медсестру и заведующую отделением окружили, стали жаловаться:

— Когда же наконец наведут порядок с продажей «Бауроса»? — взволнованно вопрошал пожилой мужчина. — У меня отпуск кончается! Торчу здесь неделю, а купить не могу…

— Людмила Иосифовна, — со слезами в голосе просила молодая женщина, — мама умирает! Посодействуйте! — Она достала из сумочки какие-то бумаги и пыталась всунуть их в руки Соловейчик.

Один из мужчин, протиснувшись к работникам клиники, мрачно заявил:

— Что же, товарищи, прикажете мне делать, если вашего «Бауроса» хватает только на пятьдесят человек в день? — Он обвел руками вокруг. — К чему тогда пишут в газетах и книгах, по радио рекламируют?

Орлова и Соловейчик растерялись. Мужчина протянул ладонь. На ней химическим карандашом было выведено 2321.

— Это номер моей очереди! — с вызовом сказал мужчина. — Выходит, до зимы здесь куковать будем? Я, между прочим, из Караганды приехал…

— А я из Нарьян-Мара, — откликнулся темноволосый узкоглазый парень. — Плохо организовано. — Он осуждающе покачал головой. — Очень плохо… Люди недовольны…

— Жаловаться будем! — высоким фальцетом выкрикнула вдруг худая женщина с измученным лицом. — Найдем управу! У меня зять — журналист! Фельетон напишет…

На нее зашикали.

— Молчите!.. Вы что?.. Еще хуже будет!..

— Совсем закроют торговлю…

Соловейчик пыталась объяснить, что к реализации «Бауроса» они никакого отношения не имеют. Но ее не слушали.

Они с трудом освобождались из плотного кольца людей. Один из мужчин, лет семидесяти, вежливо поинтересовался:

— А участники войны имеют льготы на право получения «Бауроса» вне очереди?

Его тут же кто-то перебил:

— Мы проверяли у него документы: он имеет только медаль «За оборону Кавказа»!.,

— Да, он не имеет права! Так решил общественный контроль за очередью! — безапелляционно заявила представительная женщина в костюме ярко-оранжевого цвета.

Завязался спор. Воспользовавшись этим, Соловейчик и Орлова выбрались из толпы.

— Черт знает что! — возмущалась Аза Даниловна. — Готовы растерзать друг друга…

— Ничего не поделаешь, — вздохнула Людмила Иосифовна. — Когда дело касается здоровья…

Они обогнули торговую палатку. Дверь сзади тоже была заперта. Орлова постучала. Никто не ответил. Тут вынырнул откуда-то невысокий молодой человек.

— Послушайте, — сказал он тихо с кавказским акцентом. — Может, договоримся, а? Тридцать рублей за бутылку…

— Че-е-го-о? — протянула Орлова.

— Хорошо, сорок даю! — произнес парень, оглядываясь по сторонам.

Орлова не успела ответить ему — дверь чуть приотворилась.

— Привет, Азочка! — высунулась в щель продавщица.

— Здравствуй, Ванда, — сказала Орлова. — Мы к тебе.

Продавщица пропустила работников клиники, тут же закрыв дверь на тяжелую щеколду. Орлова представила ей Людмилу Иосифовну. Ванда провела их в подсобку.

— «Бауроса» нет, — сразу предупредила она.

— Сколько сегодня получили? — поинтересовалась Соловейчик.

— Тысячу литров… Капля в море!.. Видите, что творится?

— Сумасшедший дом! — сказала главная медсестра.

— Не то слово! Там куда спокойнее, уверена! А тут… — Ванда махнула рукой.

— А по скольку вы отпускаете в одни руки? — продолжала спрашивать Соловейчик.

— По требованию. Одни берут пять-шесть бутылок, другие — канистрами… Мне ведь везут и фасованный «Баурос», и разливной.

— Странно, — удивилась Людмила Иосифовна. — Надо бы установить какую-то норму на человека…

— А я тут при чем? — пожала плечами продавщица. — Пусть Банипартов решает. Мне лишь бы продать. Получаю с количества… А вообще — надоела вся эта нервотрепка… Знали бы, чего только не наслушаешься за день!

— Ну, положим, ты не внакладе, — усмехнулась Аза Даниловна.

— Уж чья бы корова мычала… — вдруг обозлясь, огрызнулась Ванда.

— Ладно, ладно, — миролюбиво сказала Орлова, — не лезь в бутылку… Действительно, работенка у тебя — не позавидуешь!

Людмила Иосифовна переглянулась с Орловой: выяснять вроде бы больше нечего, и так ясно.

Уже возле машины их догнала женщина средних лет. Так же тихо, как и молодой человек, она предложила в обмен на «Баурос» черную икру.

— Свеженькая! — уговаривала женщина. — Из Астрахани, своего посола!

— Я сейчас милицию позову! — возмущенно сказала Орлова. — Узнают, откуда у вас икра своего посола!

Женщина поспешно ретировалась.

— Действительно, — покачала головой Соловейчик, усаживаясь в «Жигули», — следует навести порядок в продаже «Бауроса». И как можно скорее. Надо, чтобы Евгений Тимурович пошел к Банипартову.

— Сегодня у нас второе июля? — спросила Орлова.

— Второе, — кивнула Людмила Иосифовна.

— Так ведь послезавтра шеф летит в командировку.

— Ах, да, — спохватилась Соловейчик. — Совсем забыла… Ну, значит, возьмется за Попово, когда вернется…

Разговор с заместителем главврача Рудиком состоялся у Баулина в конце рабочего дня. Евгений Тимурович находился под его впечатлением до самого вечера.

Зайдя в свой домашний кабинет, он припомнил нелицеприятную беседу с Владимиром Евтихиевичем. Профессор чувствовал себя совершенно разбитым, хотя успел до прихода домой поиграть в теннис, попариться в сауне, что обычно взбадривало его. Обычно, но не сегодня.

Он взял с полки книгу одного современного публициста, пишущего с философским уклоном, и устроился за письменным столом.

Сумерки наступили неожиданно рано. Баулин глянул в окно — небосвод затянуло тучами.

«Быть дождю», — подумал Евгений Тимурович, зажигая настольную лампу. От ее света на улице стало как бы еще темнее. Зато в комнате — уютнее.

Автор поучал читателя, как добиться нравственного самоусовершенствования. Причем довольно скучно, казенными фразами. Баулин хотел было поменять чтиво, как наткнулся на цитату своего любимого Монтеня.

«Только вам одному известно, — писал французский мыслитель, — подлы вы и жестокосердны или честны и благочестивы; другие вас вовсе не видят; они составляют себе о вас представление на основании внутренних догадок, они видят не столько вашу природу, сколько ваше умение вести себя среди людей; поэтому не считайтесь с их приговором, считайтесь лишь со своим».

Эти слова Монтеня Евгений Тимурович уже читал когда-то, но сейчас они поразили его, особенно слово «приговор».

Баулин машинально перелистал несколько страниц. И опять его остановила фраза. На этот раз американского мыслителя Г. Д. Торо:

«Между добродетелью и пороком не бывает даже самого краткого перемирия».

Евгений Тимурович взял шариковую авторучку и подчеркнул цитату, как делал это обычно, заинтересовавшись чьей-то мыслью.

«Конечно, — подумал профессор, — все на самом деле есть борьба добра и зла. Мы просто иной раз закрываем глаза на то, что творим. Чтобы заглушить вопль совести. Или специально нагружаем себя сверх меры ненужной суетой, чтобы оправдать нечестные, жуткие поступки…»

Словно в подтверждение этому он нашел в книге заинтересовавшее его высказывание Льва Толстого. Великий русский писатель признавался в письме одному из своих корреспондентов:

«Я сорок лет работал над собой, чтобы из тумана философских воззрений и религиозных ощущений выработать ясные и определенные взгляды на явления жизни — моей самой близкой, ежедневной моей жизни для того, чтобы знать, что хорошо и что дурно. А вы хотите меня уверить, что гораздо выгоднее напустить опять того тумана, от которого я сорок лет освобождался, — тумана философии и любви вообще, возвышенной христианской любви для того, чтобы не видеть опять различия между добрым и злым и спокойно пользоваться трудами других людей, есть плоть и кровь людей, утешаясь возвышенными словами. Нет, это не годится».

Евгений Тимурович смежил веки. Толстой бил, что говорится, не в бровь, а в глаз. Ему, Баулину…

— Не годится, — произнес профессор вслух, — есть плоть и кровь людей… Да, у писателя были свои взгляды на жизнь. А есть ли они у него, Баулина? Если есть, то в чем их суть? Может быть, в том, что…

За окном качались деревья, слышались таинственные шорохи. Поскрипывал флюгер на коньке крыши, будто царапал по сердцу. Форточка тоже качалась, негромко хлопая. Профессор встал, чтобы прикрыть ее, и застыл. В глубине сада мелькнула мужская фигура. Спряталась за дерево. Человек, видимо, заметил в окне хозяина особняка.

«Кто бы это мог быть?» — подумал Баулин.

Страх, который ощутил он сегодня утром там, на речке, снова охватил его. «Неужто опять они?..»

Евгений Тимурович невольно прислонился к стене, спрятавшись от тех, кто пробрался в его двор отнюдь не с добрыми намерениями. Ему вспомнился рассказ Соловейчик о трагедии, происшедшей по вине этой несчастной женщины. А в конце рабочего дня Людмила Иосифовна взволнованно сообщила главврачу, что Кленова не являлась ни на обед, ни на ужин. И вообще ее не видели в клинике с утра.

— Еще философией занимается! — раздался с улицы голос Рогожина. — А что он понимает в добре и зле?..

Главный зоотехник произнес это злобно, с язвительной интонацией.

— Он любит только себя, свою дочь! — вторил Рогожину женский голос. — А жизни других совсем не ценит! Спросите моих детей…

Но голос этот принадлежал не Кленовой и был Евгению Тимуровичу очень знаком. Голос, от которого он просыпался по ночам, когда ему снились кошмары…

Профессор дотянулся до настольной лампы, нажал кнопку выключателя. Свет в комнате погас. Евгений Тимурович осторожно, одним глазом посмотрел из-за оконного косяка на улицу.

Волосы встали дыбом — совсем рядом с домом стояла Гридасова. Но, помимо нее, Кленовой и Рогозина, в саду находился еще кто-то. И кажется, это были женщины.

Баулин отпрянул от окна.

— Безжалостный, алчный человек! — донеслось снаружи.

— Ему нет места среди живых! — зловещим шепотом, однако совершенно отчетливо проговорила Гридасова.

— В тюрьму его! — прозвенел высокий девичий голосок.

На сей раз Евгений Тимурович не мог предположить даже отдаленно, кто это.

«Может быть, позвонить в милицию, сообщить? — промелькнуло в голове профессора. — Нет, ни в коем случае!»

Евгений Тимурович, пригнувшись, чтобы его не было видно из окна, выбрался из кабинета. На цыпочках, тихо, совсем тихо прошел в прихожую, проверил запоры — дверь была закрыта на ключ и задвижку. Затем он ощупью поднялся на второй этаж, в спальню. Закрыл дверь на замок. Не зажигая огня, добрался до постели и залез в нее, укрывшись с головой пледом.

Его била дрожь. Некоторое время он лежал, боясь высунуться. С улицы — ни звука.

Сколько так пролежал в постели, он не помнит. Голоса больше не слышались. Бешено колотилось сердце, казалось, оно вот-вот выскочит из груди.

«Надо выпить настой валерианки, — подумал профессор. — Снимет тахикардию».

Но флакон находился в аптечке на кухне.

Евгений Тимурович подождал. Сердце не успокаивалось. Тогда он, все еще боясь зажигать свет, стараясь не шуметь, спустился вниз. Электрический фонарик лежал на привычном месте. Баулин отыскал настойку, дрожащей рукой накапал нужное количество и выпил. Присел на табурет. Минут через пять тахикардия прекратилась. Он забылся, облокотившись на стол.

И вдруг его словно подбросило от звука дверного звонка. Инстинктивно схватив за ножку табуретку, он медленно двинулся в прихожую.

Евгений Тимурович зажег свет, повернул ключ в замке, отодвинул задвижку и рывком отворил дверь.

На пороге стояла Кленова. Одна. С цветами в руках. Он не мог оторвать глаз от кроваво-красных роз.

— Женя, дорогой! — протянула ему букет пациентка Людмилы Иосифовны Соловейчик.

— Марш в палату! — закричал Баулин. — Сейчас же!

Голос у него сорвался, и он закашлялся.

Кленова от испуга выронила цветы.

— Я что сказал!.. Немедленно!.. — словно в истерике продолжал профессор. — Иначе завтра же выпишу вас из клиники!..

Женщина отпрянула, повернулась и быстро исчезла. По дорожке простучали ее каблучки, затем хлопнула калитка.

Он выглянул наружу. Никого. Затем, не выпуская из рук табуретку, обошел вокруг дома, всматриваясь в темноту сада. Там тоже как будто никого не было.

Баулин пошел в дом, поднял у порога цветы, уколовшись о крупные коричневые шипы, и отнес их на кухню.

В гостиной зазвонил телефон. Профессор прошел в комнату, машинально посасывая уколотый палец, снял трубку.

— Не спишь?

Это был генеральный директор «Интеграла» Аркадий Павлович Ростовцев.

— Нет еще, — ответил Баулин, стараясь говорить спокойно, хотя внутри у него все сотрясалось.

— Мне передали, что ты звонил и хотел со мной встретиться, — сказал Ростовцев.

— Непременно! И чем раньше, тем лучше!

Через пятнадцать минут Аркадий Павлович уже входил в дом профессора.

На следующий день, 3 июля, утром, а точнее — в десять часов, к главному входу Центрального телевидения, что на улице Королева в Останкине, подъехала белая «Волга» с сиденьями, обтянутыми красным бархатом. Подъехала стремительно и в то же время как-то элегантно. Шофер остановил машину мягко, ровно в трех шагах напротив стеклянной двери. Из «Волги» вышел Рэм Николаевич Мелковский, мужчина лет тридцати пяти, в кремовых брюках и светло-коричневой рубашке-сафари, легких летних туфлях, которые напоминали домашние, но в то же время выглядели совсем недешево — явно из магазина «Березка». Аккуратная прическа ежиком, модные дымчатые итальянские очки (фильтры чуть-чуть затемненные), японский «дипломат» с электронным замком, массивные часы «сейко» на металлическом браслете довершали облик Рэма Николаевича. Он прошел в вестибюль, где десятка два людей томились в ожидании заказанного пропуска, не глядя по сторонам, поднялся по широкой лестнице, вынул из нагрудного кармашка и показал сержанту милиции сафьяновую книжечку, которая удостоверяла, что Мелковский является «специальным корреспондентом Центрального телевидения». Более того, в удостоверении была особая отметка, разрешающая его владельцу проходить повсюду в этом огромном здании, — привилегия далеко не для всех, даже сотрудников ЦТ.

Вообще-то у Рэма Николаевича имелось с десяток различных удостоверений и пропусков. Он сотрудничал в нескольких журналах и газетах, состоял членом двух творческих союзов — писателей и журналистов, был завсегдатаем Центрального Дома кино и Центрального Дома работников искусств. Впрочем, в Домах архитекторов и композиторов он тоже был своим человеком. Помимо всего, Мелковский имел книжечку, которой дорожил особо, — удостоверение МВД СССР, в котором он значился «консультантом по печати». Правда, удостоверение это было просрочено, однако Рэм Николаевич не спешил сдавать его на продление. Он знал, что многие из его коллег обратно удостоверения не получали, ибо новое руководство министерства подобного рода «консультантов» не очень баловало. А даже в просроченном виде это удостоверение не раз выручало, когда шофер персональной «Волги» вступал в небольшие конфликты с правилами дорожного движения…

Прежде чем подняться на девятый этаж к режиссеру своей передачи, Мелковский спустился в бар. Когда Мелковский наконец поднялся на девятый этаж, вся съемочная группа была в сборе. Со всеми, кроме редактора, Мелковский выезжал в командировки для съемок не раз. Это были отличные работники, каждый в своем деле ас. Впрочем, то, что собралась такая группа, — заслуга самого Рэма Николаевича. Он лично ходил к руководству Гостелерадио.

— Договорился, все в порядке, дают «кодак», — по-обыденному просто произнес Мелковский, когда на него накинулись с расспросами насчет пленки.

— Ну, что я говорил! — патетически промолвил оператор, указуя перстом в потолок.

— Как тебе все удается? — развел руками режиссер Лётов.

— А главное — буквально в пять минут, — подчеркнул администратор.

— У меня просто нет времени, — улыбнулся Рэм Николаевич. — Как у того парижского финансового чиновника Жана Малаплата…

— Кто это?

— Малаплат, — объяснил Мелковский, — посвятил целых сорок лет, чтобы перевести на французский язык «Фауста» Гёте… Правда, перевел исключительно точно и высокохудожественно, но положить сорок лет на одно произведение, притом не свое…

— Считай, целая жизнь, — подытожил редактор и посмотрел на часы.

Это был сигнал к тому, что надо обсудить детали завтрашнего выезда на съемки.

— Рэм Николаевич, вы летите с нами? — спросил режиссер.

— Да, — кивнул Мелковский. — Как с билетами? Помощь не требуется?

— В ажуре, как всегда, — с некоторой обидой откликнулся администратор. — Я и на вас заказал.

— Отлично. Гостиница, выходит, в Березках тоже обеспечена, — уже утвердительно произнес Рэм Николаевич.

— Режиссеру, оператору, звукооператору, редактору и мне — одноместные, — перечислял администратор. — Для ассистентов и осветителей — двухместные. Вам — люкс.

— Обо мне вы зря, — улыбнулся Мелковский. — Там я, считайте, свой. Двенадцатый номер всегда мой, даже если я на диком бреге Иртыша…

— Удаляюсь. — Администратор взял свой портфель и направился к двери.

— Да, — обратился к нему Мелковский, — нас будут встречать?

— А как же! — ответил администратор. — За вами пришлют директорскую «Волгу».

— За себя я не беспокоюсь. А как остальные? Аппаратура ведь, вещи…

— Такси возьмем, — невозмутимо пожал плечами администратор. — Для этого мне дают деньги.

— Зачем шиковать? — поморщился Мелковский. — Копейка-то государственная, разбрасываться не стоит… Ты вот что сделай: позвони от моего имени Ростовцеву.

— Генеральному директору «Интеграла»?

— Ну да, Аркадию Павловичу. У них есть транспорт. Кстати, не без моей помощи достали пяток «Икарусов»… Попроси, чтобы подогнали автобус в аэропорт.

— Автобус, конечно, лучше, — согласился администратор и пошел звонить.

— А какие у тебя затруднения? — спросил Мелковский у Лётова.

Тот взял сценарий будущей передачи, полистал, нашел нужное место.

— Вот. Интервью с генеральным директором…

— Не интервью, а беседа, — поправил Рэм Николаевич. — Неужели сам не понимаешь? Кому нужны казенные слова, избитые вопросы?.. Непринужденная беседа. И снимаем не в кабинете, а на натуре.

— Это само собой, — обиженно произнес режиссер. — Я же тебе не какой-нибудь ремесленник…

— Ну вот, в амбицию полез…

— Ладно, хорошо… Я вот что хотел уточнить. Кто будет в кадре с Ростовцевым? По-моему, лучше тебя…

— Конечно, я не мальчик, разговор пойдет на равных… У меня идея — снять беседу с ним на фоне озера. Красотища там — почище Швейцарии!

— Заметано, — сказал Лётов, делая запись на полях страницы. — Как он из себя? Может держаться перед камерой?

— Не волнуйся, — улыбнулся Рэм Николаевич. — Опыт имеется. Областное телевидение снимало. Да и для ЦТ сюжет делали… Ростовцев — мужик обаятельный, современный. Внешность — соответственно. Впрочем, сам увидишь… И оценишь гостеприимство. — Мелковский многозначительно хмыкнул.

— Пошли дальше, — сказал режиссер. — Этот самый Баулин, профессор?..

— О, Евгений Тимурович своеобразнейший мужчина! Голова! «Баурос», можно сказать, его гениальное детище.

— А что это за препарат? Ведь ты книжки о нем писал, фильмы делал.

— Самое удивительное — идея гениально проста. Основа — фитотерапия, то есть лечение травами. Никакой химии! Ну, еще современная техника. Тут уже заслуга Ростовцева… Между прочим, «Баурос» расшифровывается так: «Бау» — Баулин, «рос» — Ростовцев… Клинические результаты просто поразительны! Можно сказать, из могилы вытаскивают людей.

— Так их выдвинули на премию за «Баурос»?

— Вот именно.

— Признаюсь, старик, еду с тобой не бескорыстно, — улыбнулся Лётов. — С тещей у меня нелады… Хочу помириться. Она давно прослышала о чудесах, что творятся в Березках… Замучилась с ишиасом… Уразумел?

— Чего проще, — кивнул Мелковский. — Привезем ей «Баурос».

— А положить тещу в их клинику?.. — Режиссер с надеждой посмотрел на Рэма Николаевича.

— Поговорим на месте, — пообещал Мелковский. — Думаю, не откажут…

— Так. Значит, в кадре с Баулиным тоже будешь ты? — снова заговорил о передаче Лётов.

— Разумеется, — ответил Рэм Николаевич. — Но с Баулиным лучше беседовать в помещении. Вернее, в клинике. Сразу заявка — врач. Исцелитель! Понимаешь, чтобы не объяснять зрителю. И потом я убежден, что увлеченный делом человек лучше рассказывает о себе на рабочем месте.

— А чем разбавим производственную тему? А то все про болезни да лечение — грустновато на душе станет… Может, у него имеется какое-нибудь хобби? Или…

— А что, это идея! — оживился Мелковский. — Вначале организуем и снимем выставку картин профессора Баулина и его учеников… Понимаешь, своеобразие этой экспозиции в том, что творческие способности ее участников пробуждены не совсем обычным способом. Погружение в гипнотическое состояние того, кто до этого никогда не брал в руки кисть, «вживание» его в образ какого-нибудь известного художника, например Репина, позволяет ему освоить сложные приемы живописного искусства. Загипнотизированный как бы видит, ощущает, воспринимает окружающую его среду в «новом свете», с новых позиций, глазами другого человека, проявляется новое «видение мира»…

— А после того, как человек проснулся? Все исчезает?

— В том-то и дело, что после гипнотических сеансов у испытуемых на некоторое время сохраняется заданный врачом уровень творческой активности. Люди начинают особенно ярко воспринимать красоту окружающего мира, музыку, поэзию, творения великих мастеров…

— Хорошо бы снять и сам процесс такого эксперимента! — загорелся Лётов. — Профессор согласится, как ты думаешь?

— Уговорим. Баулин увлечен этой идеей. Он считает, что с помощью гипноза можно учить не только живописи и музыкальному мастерству, но и укреплять способности к техническому творчеству, развивать математические задатки, быстро «вводить» человека в любой иностранный язык… Обо всем этом я и поговорю с ним в кадре. Хорошо?

— Отлично! Смотрибельно и интересно! — заключил режиссер.

— А с второстепенными людьми пусть уж ваш редактор… Как он работает перед камерой?

Режиссер не успел ответить. В комнату буквально ворвался администратор.

— Братцы! — произнес он взволнованно. — Поездка в Березки отменяется!

— Как? — вскочил Рэм Николаевич. — Ты что-то путаешь!

— Что, дозвонился до «Интеграла»? — в свою очередь задал вопрос Лётов.

— Дали тут же. У них ЧП! Не до нас. Сегодня утром убит профессор Баулин.

— Баулин?! — воскликнул Мелковский. — Не может быть! — И уже тише добавил: — Это же надо, умереть на пороге славы…

Он схватил телефонную трубку, потом, раздумав, бросил ее на рычаг и стремительно вышел из комнаты, бросив на ходу:

— Свяжусь с прокуратурой.

От заместителя председателя Гостелерадио Рэм Николаевич позвонил к заместителю Прокурора РСФСР, с которым был хорошо знаком. Тот подтвердил, что в Березках произошло ЧП: профессор Баулин тяжело ранен.

— Туда вылетает следователь по особо важным делам, — закончил зампрокурора республики.

С этими вестями и вернулся Рэм Николаевич к огорченным режиссеру и администратору.

Удивительная это штука — возвращение из отпуска. Вчера вечером Игорь Андреевич Чикуров междугородным автобусом Новгород — Москва вернулся в столицу. В нем еще жили широкие северные просторы, несуетливые провинциальные городки, по которым он совершил немалый путь. А сегодня утром, как только Чикуров переступил порог своей квартиры, началась совершенно другая жизнь, привычная и стремительная. Когда он вошел в свой кабинет с табличкой «Следователь по особо важным делам И. А. Чикуров», отпуск улетел куда-то в прошлое, словно его и не было.

В комнате стоял прогретый дух бумаг, пыли и еще чего-то знакомого. Игорь Андреевич потянул носом. Так и есть. Отсутствовал почти месяц, а табачный дым не выветрился. Запах мучительных размышлений, трудных допросов, нелегких решений…

Чикуров распахнул окно. Ворвался шум машин и человеческой толпы. С утра парило, остро пахло выхлопными газами.

Вдруг Чикурова охватила жажда общения. Совершенно неодолимая. Какая бывает только у вернувшихся из отпуска. Он вышел, торкнулся в соседнюю дверь. Закрыто.

Чикуров решил зайти к своему непосредственному шефу — начальнику следственной части Прокуратуры РСФСР Олегу Львовичу Вербикову. И не столько доложиться о прибытии, сколько поделиться впечатлениями о проведенном отпуске.

Олег Львович еще недавно, с год приблизительно, был свой брат, следователь-важняк. Начальственный апломб его пока не коснулся, и генеральский чин (государственный советник юстиции 3-го класса) в общении не ощущался. Во всяком случае, с Чикуровым он так и остался на «ты».

— Привет, привет, — встретил Вербиков Игоря Андреевича улыбкой. — Отгулял, значит, на всю катушку… И где же?

— Проехался по Северу…

— Везет же людям, — вздохнул Олег Львович.

Он молча показал на стол, заваленный делами, бумагами. Вообще начальник следственной части выглядел неважно: бледен, под глазами мешки.

— Не мешало бы и тебе встряхнуться, — не удержался Чикуров.

— Чего захотел, — протянул Олег Львович. — Тут передохнуть некогда, а ты… Расскажи лучше, как отдыхалось на Севере? Монастырь на Соловках отреставрировали?

— Где там! Одно реставрируется, другое ветшает… Работы-то ведутся медленно.

Затрезвонил один из многочисленных телефонов на столе. Вербиков снял трубку. Разговор был коротким. Олег Львович в основном отвечал «да» или «нет». А когда закончил, сказал:

— Знаешь, санкцию на арест Шахова мы все-таки получили.

— Того самого заместителя министра? — уточнил Чикуров.

Он вспомнил, сколько нервов и сил стоило это начальнику следственной части.

— Его, голубчика… А то, понимаешь, на свободе нажимал на все рычаги, чтобы уйти от ответственности.

— Показания дает? — поинтересовался Чикуров.

— Как миленький. Через три дня после ареста накатал покаянное письмо на имя Генерального прокурора. Все признал… Но там еще раскручивать и раскручивать.

Вербиков постучал авторучкой по столу, внимательно посмотрел на Чикурова.

— Что, хочешь на это дело бросить меня? — напрямик спросил Игорь Андреевич.

— Нет-нет. — Олег Львович некоторое время молчал, что-то обдумывая. — Насчет тебя другие планы… Ты как-то рассказывал, что едва не стал певцом…

— Было такое, — ответил Чикуров и удивился: при чем тут его биография?

Действительно, в далекие теперь уже времена юности он, Чикуров, поступил в Московскую консерваторию. По классу вокала. И быть бы ему, наверное, певцом, однако судьба распорядилась по-другому. На третьем курсе, после злополучного гриппа, которым переболело полстолицы, у Игоря Андреевича случилось осложнение. На горло. По закону подлости — «бутерброд всегда падает маслом вниз»… Врачи ничего не могли сделать. Полная профнепригодность. Пришлось переквалифицироваться. И он пошел в МГУ на юридический факультет…

Игорь Андреевич уже давно забыл об этом эпизоде (так он сейчас воспринимал историю с гриппом, хотя тогда переживал ее как трагедию), а вот начальник вспомнил. К чему?..

— УБХСС копнуло в концертных организациях, — продолжал Вербиков. — Оказывается, некоторые наши эстрадные звезды такие деньги гребут, что иным торгашам и не снилось…

Олег Львович нырнул в ворох бумаг и безошибочно достал почтовый конверт, к которому канцелярской скрепкой было пришпилено несколько исписанных листов.

— Прочти, — протянул он бумаги следователю. — Весьма и весьма любопытно… Письмо от одного администратора.

— Анонимка? — спросил Чикуров, беря конверт.

— Да нет. И подпись и адрес — все чин чином. И как выяснилось, близко к правде…

Письмо было написано аккуратным, несколько старомодным почерком. Чувствовалось, что это пожилой человек: дрожащие линии, неровность строк.

«Уважаемые товарищи! — читал Игорь Андреевич. — Пишет вам ветеран советской эстрады, заслуженный работник культуры. Хочу сразу оговориться, что я не кляузник и не личная корысть заставила меня взяться за перо. Не могу больше безучастно смотреть на безобразия, которые творятся. В этой системе я работаю очень давно. Имел счастье работать с Леонидом Осиповичем Утесовым, Клавдией Ивановной Шульженко и многими другими замечательными певцами, любимыми нашим народом. С чувством глубокой любви и уважения буду всегда вспоминать этих во всех отношениях прекрасных людей. Их высокую культуру, истинный талант, простоту и человечность…»

— Интересный, наверное, человек, — оторвался от чтения Чикуров.

— С такими певцами работал! — отозвался Вербиков. — Читай, читай дальше.

«Как известно, у каждого певца есть ставка за выступление, за концерт. Имеется также определенная месячная норма. Выполнил план — хорошо, перевыполнил — еще лучше. И артистам, и зрителям, и, естественно, мне как администратору. Существовало железное правило, что заработанные деньги они получали в кассе бухгалтерии. Ни о каких „левых“ не могло быть тогда и речи.

С чем же приходится сталкиваться в последнее время — прямо стыдно говорить. Звонит, к примеру, мне домой новая взошедшая кино- или телезвезда. И сразу ставит условие: „Возьму тебя администратором, если обеспечишь мне тысячу рублей в день…“ Иногда я не выдерживаю и спрашиваю эту, с позволения сказать, звезду: „А как обеспечить тысячу, не подскажете?“ Она мне в ответ: „Это уж твоя забота“. Вот и приходится крутиться. На какие только уловки не идешь! Залезаешь в карман профкома, уламываешь администрацию предприятий, обдираешь бедного зрителя как липку. Что и говорить, работаем под куполом, как говорят в цирке, без всякой страховки. Случись что-нибудь, я имею в виду, если соответствующие органы раскопают, то возьмут, извините, за заднее место меня, а звезда останется в стороне. В худшем случае ее упомянут не полной фамилией, а лишь буквой в фельетоне…»

Чикуров весь ушел с головой в письмо и не замечал, как Вербиков говорил по телефону, давал какие-то указания секретарю.

«…И еще я не понимаю, — сообщал автор письма после перечисления махинаций, к которым ему приходилось прибегать, выколачивая левые заработки, — куда девалась профессиональная гордость, трепетное отношение к искусству? Я уже не говорю об элементарном уважении к зрителю. Недавно обнаружилось такое, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. Один довольно известный певец умел раздваиваться. В один и тот же день и час одновременно выступал в Иркутске и Калининграде. Выяснилось это совершенно случайно в бухгалтерии. Не подумайте, что речь идет о мистике. Ларчик просто открылся. Есть у этого артиста двоюродный брат, очень похожий на него, который выступал в художественной самодеятельности и решил использовать свое внешнее сходство со своим ставшим популярным родственником. Сам известный артист гастролировал в Сибири, а предприимчивый двоюродный брат под его именем, с его афишами и под его фонограмму „радовал“ в это же время зрителей Прибалтики. Вот какие в наше время существуют графы Калиостро! Когда же будет положен конец всем этим безобразиям?!» — вопрошал пишущий.

Далее он приводил конкретные фамилии, города, факты. Сообщил данные и о себе.

— Что скажешь? — спросил начальник следственной части, когда Чикуров отложил письмо.

— Уф-ф, — только и молвил Игорь Андреевич. — Прямо не верится…

— По данным УБХСС подтверждается, — сказал Вербиков. — Так что принимайся. С новыми силами… Как видишь, и у звезд, оказывается, есть теневая сторона…

— А как получить материалы из УБХСС? — спросил Чикуров.

— Завтра пришлют. Сегодня отдыхай.

Игорь Андреевич поднялся. Из селектора раздался голос секретаря Вербикова:

— Олег Львович, Дагурова пришла.

— Пусть подождет минутку, — ответил начальник следственной части и сделал жест Чикурову, чтобы тот снова сел. — Вот черт, забыл! Тебя касается… Эта Дагурова будет стажироваться у тебя.

— Зеленая молодежь? — поинтересовался следователь.

— Молодая, но не зеленая. Уже имеет опыт. Из Сибири. Старший следователь областной прокуратуры. Прислали на месяц повышать квалификацию.

— Но почему именно ко мне?

— Это уж ее выбор, — усмехнулся Вербиков. — Знает несколько твоих дел. Так и сказала: хочу к Чикурову… Кстати, стажер тебе сейчас вовсе не помешает. С этими артистами придется здорово повозиться. Бухгалтерские и командировочные документы, уйма запросов, сотни свидетелей… И потом, пора тебе уже опыт передавать.

— Я думал, ты обо мне лучшего мнения, — покачал головой Чикуров.

— Как это? — удивился Олег Львович. — Наоборот…

— Есть одна, по-моему, мудрая поговорка: умный хочет учиться, а дурак учить…

Вербиков засмеялся.

— Хорошо, хорошо, — сказал он сквозь смех, — считай это служебным долгом… Такая постановка вопроса тебя устраивает?

— Не возражаю, — улыбнулся Игорь Андреевич.

— Только без всяких ухаживаний, — пошутил Вербиков. — Она замужем, есть ребенок. А то ваш брат холостяк…

— Что за глупости! — всерьез обиделся Игорь Андреевич.

— Брось, шучу… Я тебя знаю: однолюб…

«Однолюб — это верно», — тихо вздохнул Чикуров.

Пригласили Дагурову.

Когда она вошла, невысокая, стройная, в форме юриста 1-го класса, Чикурову показалось, что он где-то ее видел.

Вербиков представил их друг другу.

Ольге Арчиловне Дагуровой на вид было лет двадцать семь. Смуглое лицо, темные прямые волосы и серые миндалевидные глаза.

«Арчиловна, — отметил про себя Игорь Андреевич. — Определенно с кавказской кровью».

Еще он отметил, что его подопечная просто красива. И держится хорошо — открыто, спокойно, с достоинством.

— Вам, по-моему, повезло, — сказал Олег Львович Дагуровой. — Игорю Андреевичу поручено интересное дело. — Вербиков кивнул на письмо ветерана эстрады, которое Чикуров почему-то еще держал в руке. — Он введет вас в курс… Короче, желаю успехов.

Начальник следственной части поднялся из-за стола, давая понять, что о дальнейшем они договорятся сами. К тому же на его столе одновременно зазвонили два телефона.

Чикуров и Дагурова вышли из кабинета.

— Пойдемте ко мне, — предложил Игорь Андреевич. — Знаете, я только сегодня из отпуска…

— Знаю, — кивнула Ольга Арчиловна.

— С гостиницей как устроились? — поинтересовался Чикуров, когда они шли по коридору прокуратуры.

— Спасибо. Просто отлично. В «Будапеште», Олег Львович посодействовал.

— Совсем рядом, — заметил Чикуров. И, открыв дверь, пригласил Дагурову в свой кабинет.

— Садитесь, — предложил Чикуров, показав на стул у стены и устраиваясь за столом. — На сегодня, собственно, работы у нас нет. А завтра я попрошу, чтобы вам поставили отдельный стол. — Он окинул взглядом свой скромный кабинет; дополнительный стол съест оставшееся свободное место. — Как говорится, в тесноте, но не в обиде…

Их разговор прервал звонок внутреннего телефона.

— Игорь, — это был Вербиков, — срочно ко мне. С Дагуровой.

— Идем, — коротко ответил Чикуров и пояснил Ольге Арчиловне: — Начальство.

— Вас подождать?

— Да нет, просят нас обоих.

Олег Львович встретил их озабоченно. Никаких посторонних разговоров, отвлеченных тем и шуток.

— Я только что был у руководства, — сообщил он официальным тоном. — Срочно отправляйтесь в поселок Березки. — Вербиков посмотрел в запись, назвал район и область. — Покушение на убийство… Жертва — крупный ученый-медик Баулин… Очень тяжелое огнестрельное ранение головы. Врачи считают — смертельное. Делают все возможное, чтобы спасти. Но надежд — увы… Вы ничего не слышали о Баулине? Или, может, читали?

— Это, по-моему, один из создателей «Бауроса»? — спросила Дагурова.

— Он самый, — кивнул Олег Львович. — Вместе с генеральным директором знаменитого «Интеграла» выдвинут на премию…

— Ростовцев! — воскликнул Чикуров. — Как же, я недавно о нем читал! Интересная личность. За несколько лет добился поразительных успехов.

— О них по телевидению передачу показывали, радио тоже не осталось в стороне, — продолжил начальник следственной части. — Словом, командировочные документы уже оформляют. Самолет в пятнадцать тридцать пять. Есть время собраться. Возьмите машину… Все ясно?

— Куда уж яснее, — ответил Чикуров. — Значит, дело артистов эстрады…

— Этим займется кто-нибудь другой… Просьба: постоянно держите связь со мной. Информируйте. Дело на контроле.

— Хорошо, — кивнул Игорь Андреевич и, посмотрев на Дагурову, развел руками. — Вот видите… Ехали стажироваться в столицу, а попадете в Березки.

Они взлетели точно по расписанию. Над стремительно уходящей вниз землей не было ни облачка. Лесные массивы быстро превращались в разрозненные лоскутки курчавого паласа. Глядя в иллюминатор, Чикуров думал о том, что в Москве после отпуска он пробыл менее суток. Да и кто заметил его приезд и отъезд из дома? Друзьям позвонить не успел. Надя отдыхала в Молдавии с сыном Кешкой у каких-то родственников. Договорились созвониться и встретиться десятого июля, когда она вернется из отпуска.

Сегодня было лишь третье. Десятого он никоим образом не сможет очутиться в Москве.

Этот год был у них не из удачных. В смысле встреч. Зимой Игорь Андреевич около двух месяцев проторчал в Оренбурге, расследуя сложное хозяйственное дело. Только приехал в Москву — Надя отбыла в командировку в Венгрию с группой работников Всесоюзного Дома моделей. Когда вернулась, тут же заболела ее мать. Встречи были редкими, как солнечные дни в осеннее ненастье.

Затем отпуск. Сначала у нее, затем у него.

Игорь Андреевич надеялся, что с июля, наконец, будет меньше отлучек из Москвы. Ан нет — летит в какие-то Березки. И кто знает, сколько времени займет расследование.

— Наверное, тайгу напоминает? — кивнул Игорь Андреевич в круглое окошко.

Он посчитал, что молчать не очень удобно.

— Это разве тайга! — бросила Дагурова.

— Понимаю, — улыбнулся Чикуров. — Все равно что озеро в сравнении с океаном.

— А вы были в наших краях? — охотно поддержала разговор Ольга Арчиловна.

— В Биробиджане.

— Это недалеко от нас… Понравилось?

— Довольно своеобразно. Природа — чудо! Но… — Игорь Андреевич поежился. — Все настроение портит гнус.

— Я согласна с вами: к этому никогда не привыкнешь… Установлено, что комары пролили больше крови, чем волки и другие хищники. Имеется в виду не только человеческая кровь, но и животных… Вот такая крохотная тварь, — Ольга Арчиловна показала самый кончик ногтя, — а сколько доставляет неприятностей! На Севере в год массового гнуса даже олени не выдерживают, гибнут. Тучами вьются, забивают им носоглотки…

— Как же там люди живут? — покачал головой Чикуров. — Геологи, строители, рыбаки…

— А вы знаете, у работающих в тех районах на открытом воздухе производительность труда из-за гнуса снижается на треть… Мой муж был как-то со своей изыскательской партией в тундре… Он геолог… Говорит, случалось такое скопление комаров, что их гудение напоминало звук работающего невдалеке трактора…

Самолет пошел на посадку. Скоро его колеса коснулись земли. Только они успели выйти из самолета, как услышали по радио:

— Товарищей Чикурова и Дагурову просят подойти к справочному бюро!

Встречал их прокурор Сафроновского района.

— Никита Емельянович Харитонов, — представился он.

Лет под шестьдесят, на петлицах одна звездочка младшего советника юстиции.

Шофер прокурорского «газика» открыл дверцу прилетевшим. Дагуровой — рядом с собой, Чикурову — на заднее сиденье. Его знаки отличия — старший советник юстиции — вызвали у водителя явное уважение.

Никита Емельянович взобрался в машину не без труда. И тут только Игорь Андреевич понял, что у него вместо левой ноги протез. Недаром он шел медленно, враскачку. Чикуров еще подумал: не хочет, мол, суетиться, ронять достоинство перед столичными следователями…

— В Березки, — дал Харитонов команду водителю и пригладил растрепавшиеся на ветру редкие светло-русые волосы. — Я уже четвертый десяток лет в этом районе. Начинал со следователя… Впервые к нам пожаловали такие чины из Москвы… Знаете, справлялись обычно сами.

Сказал по-доброму, без подковырки.

— Потерпевший как? — поинтересовался Игорь Андреевич.

— Я звонил буквально полчаса назад, из аэропорта. Жив пока, — вздохнул прокурор. — Геннадий Савельич — голова! Вернее — золотые руки!

— Кто такой Геннадий Савельевич? — спросил Чикуров.

— Шовкопляс. Хирург. Наш Бурденко! — с уважением произнес Харитонов. — Опытный. Делает такие операции, что не каждому академику под силу… Недавно о нем писали в нашей районной газете. Так что, если есть хоть один шанс из ста спасти профессора, Геннадий Савельевич его не упустит.

Машина мчалась по отличному асфальтированному шоссе, проложенному в густом лесу. Хоровод сосен, берез, елей и осин кружился по обе стороны дороги. Изредка мелькал могучий дуб. Сильно парило.

— Далеко до Березок? — спросил Чикуров.

— Минут за сорок доберемся, — ответил Никита Емельянович и в свою очередь поинтересовался: — Как там, в Москве?

Никита Емельянович стал расспрашивать о некоторых работниках Прокуратуры Союза и республики. Выяснилось, что у них с Чикуровым есть общие знакомые. В основном люди его, Харитонова, возраста. С одним сафроновский прокурор учился, с другими начинал работать.

…Лес неожиданно кончился, сбоку ослепительно ударило солнце. Все невольно зажмурились.

— Жизнь сегодня, — вел дальше неспешный разговор Харитонов, — совсем не такая, как вчера. Нельзя руководить по старинке. Ждать у моря погоды… И ведь от людей все зависит. От руководителя… Взять хотя бы наши Березки… Еще лет двадцать назад был захудалый поселок! Дорога — одни колдобины. А весной и осенью, в распутицу, и вовсе не доберешься. В райцентр за хлебом на тракторе ездили… Леспромхоз, лесопилка, совхозик — вот почти и вся индустрия. Да и на этих предприятиях работать было некому: кто в город подался, кто в шабашники, а из тех, кто остался, многие беспробудно пили. Отсюда воровство, хулиганство, поножовщина… Казалось, конца и края тому не будет. Оказывается, нет. Нашелся человек и навел в Березках порядок. Да еще какой!

— Ростовцев? — вспомнил Чикуров фамилию генерального директора «Интеграла».

— Ростовцев потом пришел. А начал-то Ганжа Сергей Федорович. Наш брат фронтовик. До генерала дослужился. Когда ушел в отставку, секретарем в облисполкоме был.

— А потом в Березки? — удивилась Ольга Арчиловна. — Проштрафился, что ли?

— Как и почему он оказался в Березках, говорили разное. А вот то, что он в поселке настоящую революцию совершил, так это вам каждый в районе подтвердит… И не силой взял, не лампасами или, там, связями в верхах, а энергией своей, настойчивостью, умением считать, доказывать, убеждать… Вот сейчас «Интеграл» гремит на весь Союз… А чья была идея объединить все предприятия Березок в одно? Ганжи! Кто первый поставил задачу: «отходы — в доходы?» Ганжа! Кто предложил мединституту построить в Березках клинику? Опять Ганжа! А знаете, в связи с чем родилась мысль насчет клиники?

Чикуров пожал плечами. Харитонов продолжил:

— Дело в том, что над Березками испокон века шефствовал мединститут. А что это означает, вы сами хорошо знаете. Надо косить — присылают студентов, доцентов и даже докторов наук. Пришла пора полоть — опять они едут. А когда наступает пора уборки — сам бог велит медикам на картошку… Смотрел, смотрел Сергей Федорович на это безобразие, а потом сам поехал к ректору и говорит: не надоело, мол, вам не своим делом заниматься? Те даже опешили от неожиданности, не могли взять в толк, что к чему и куда целит Ганжа. А он им прямо, по-военному: если хотите помочь нам выйти в люди, давайте построим в Березках клинику, да такую, чтоб со всех концов Союза ехали лечиться… И построили… А тут еще повезло, что приехал Баулин. Он и Ростовцев достигли таких успехов, что Березки теперь чуть ли не пуп земли.

— Из-за «Бауроса»? — спросил Чикуров.

— Достать его — проблема даже для местных… Если вы думаете, что в березкинской клинике лечат только «Бауросом», то глубоко заблуждаетесь. Тут чего только не применяют, можно сказать, все, кроме скальпеля и химии. Стараются использовать силы природы. Экспериментируют. Ведь и клиника-то не простая, а экспериментальная. Чуть ли не единственная на весь Союз… Вот и едут сюда одни лечиться, другие учиться.

— И все же, в чем суть их методов лечения? — допытывался Чикуров.

— В зависимости от характера болезни… Одних — салатами из одуванчиков разных, крапивы и других трав, вторым — голодать приходится, даже по нескольку недель; третьих — гипнозом; четвертых — соками из овощей, трав да фруктов… Даже танцами…

— Танцами? — удивилась Дагурова.

— Не верите? — улыбнулся Харитонов. — Сами убедитесь. Причем прямо так и предписывают: вальс, танго или современные танцы. Каждый день по сорок пять минут танцуют — это дает правильную нагрузку на сердце, легкие, суставы… Более того, когда я сам лег в эту клинику, то на прогулке в саду видел, как больные ходят по земле босиком. Оказывается, это тоже предписание врачей. Во-первых, для закаливания организма, во-вторых, для размагничивания какого-то… Одним словом, полезно.

— Никита Емельянович, — обратился к Харитонову Чикуров, — я не ослышался, вы сами лечились в этой клинике?

— Точно, — прокурор потер левую ногу. — Год назад так схватило, думал, все, пора, брат, на пенсию. Что вы хотите: месяц валяюсь, два-три дня кое-как отработаю и снова на больничный… Евгений Тимурович узнал, сам ко мне приехал. Давайте, говорит, попробуем по нашей методике. Положил к себе в клинику… Не поверите, через три недели всю хворь как рукой сняло. Вот, бегаю до сих пор. Так что на себе убедился… Да и за другими наблюдал. В общем, я теперь верю в силу овощей и свежих соков. Сам регулярно пью и всех домашних приучил. Евгений Тимурович рекомендовал, особенно морковный… У него в прошлом году вышла книжка о соколечении. Не читали?

И на такого человека какая-то сволочь подняла руку! — Никита Емельянович разволновался. — Трагедия! Столько людей он вылечил, а скольким бы еще вернул здоровье, жизнь!.. Баулин не просто отличный врач, а энтузиаст!.. И надо же такому случиться…

— Скажите, Никита Емельянович, — обратился Чикуров к районному прокурору, — значит, командует сейчас «Интегралом» Ростовцев, так?

— Так. Лет пять уже.

— А Ганжа? Тот, что революцию в Березках сделал?

— Сергей Федорович получил полтора инфаркта, и врачи посоветовали не напрашиваться на следующий.

— Как это полтора? — удивилась Ольга Арчиловна. — Не слышала такого.

— Очень просто: один обширный, а другой — микро…

— И его на пенсию, или, как теперь любят выражаться, на заслуженный отдых? — улыбнулся Игорь Андреевич.

— Насчет пенсии — точно, а вот с отдыхом у таких людей, как Ганжа, не получается… Избрали его заместителем председателя исполкома Березкинского поссовета. На общественных началах. А трудится он, пожалуй, побольше тех, которые два раза в месяц расписываются в ведомости. Тем более председатель у них молодой, на курсы послали. Вот Сергей Федорович и пашет за двоих…

В машине воцарилось молчание. «Газик» катил мимо молодого леса. Прямые ряды светло-зеленых пушистых сосенок тянулись по обеим сторонам шоссе.

— Добрую память оставит о себе Ганжа, — сказал Харитонов, кивая на лесопосадки. — Нас не будет, а другим поколениям пользоваться да радоваться… Вот и Баулин, — снова вернулся к трагедии в Березках прокурор. — О таком никто не скажет, что зря прожил жизнь.

Их на скорости обогнала «Волга», затем — низкая иностранная машина, но с советским номером.

— Вот видите, люди едут за «Бауросом», — вздохнул Никита Емельянович, показывая на обгонявшие их машины. — И не знают, что его творец… — Он помолчал, затем добавил: — А утром одна за другой мчатся. Туда и обратно.

— А где в Баулина стреляли? — спросила Ольга Арчиловна. — При каких обстоятельствах?

— Подробностей, увы, не знаю, — признался Харитонов. — Понимаете, вчера поехал в село с проверкой в порядке общего надзора. Соблюдение Устава колхоза… Жалобы имелись… Там и заночевал… А когда это случилось, меня разыскали. Потом звонил из Москвы зональный прокурор, просил встретить вас… На место происшествия выехал наш следователь Макеев. Молодой, правда, но толковый. Два года назад окончил юрфак в Воронеже, приехал к нам на практику да и прижился.

— У него есть опыт расследования убийств? — поинтересовался Игорь Андреевич.

— Сегодня боевое крещение, — ответил Харитонов. — С одной стороны, это и хорошо…

— В каком смысле? — не понял Чикуров.

— Убийств в районе не было давно, — пояснил Харитонов.

За поворотом неожиданно открылся поселок. Тот, кто выбирал для него место, был человеком, влюбленным в красоту. Он стоял чуть на возвышенности. Домики утопали в зелени. Искрилась, изгибалась по поселку река. Неожиданно шоссе раздвоилось, движение стало односторонним. Обе проезжие части разделяла зеленая полоса с газоном и клумбами. Они мчались не то по лесу, не то по парку. Ответвлялись от основной дороги переулки, виднелись утопающие в зелени особняки. Архитектура их была удивительно разнообразна. Вот промелькнуло островерхое двухэтажное здание в виде шале, потом одноэтажный куб из стекла и бетона, а за ним — дом из красного кирпича с мансардой.

— Ну как? — не без гордости спросил Харитонов.

— Впечатляет, — признался Чикуров.

Они проехали мимо открытого теннисного корта, на котором сражались две девушки в белой спортивной форме, миновали летнее кафе, заполненное молодежью, и въехали на уютную, вымощенную восьмигранными бетонными плитами площадь. Остановились у гостиницы «Приют» — четырехэтажного здания, вдоль которого били фонтанчики в декоративных вазах.

Оформили документы у дежурного администратора в считанные минуты. В гостинице была идеальная чистота, комфорт и безукоризненный вкус.

Оставив вещи в своих номерах (они находились рядом), умывшись с дороги, Чикуров и Дагурова спустились в холл, где их поджидали Харитонов с шофером.

— Звонили к Шовкоплясу, — сообщил Никита Емельянович. — Баулин пока еще жив. Операция длилась почти четыре часа. Ранение в височную область. Жизнь поддерживают, можно сказать, искусственно.

— Кто у него есть из родных? — спросил Чикуров.

— Здесь — никого. Жена и дочь в Москве. Он все собирался забрать жену сюда, но что-то не получалось. — Харитонов посмотрел на часы. — Вы пока перекусите, а я найду следователя Макеева.

— А вы? — удивилась Ольга Арчиловна.

— За меня не беспокойтесь, — ответил Харитонов. — Вот Косте действительно надо поесть, — кивнул он на шофера, который хотел что-то возразить, но прокурор сказал: — Неудобно оставлять гостей одних.

Водитель прокурорского «газика» повиновался. Они зашли в гостиничный ресторан и устроились за столиком у стеклянной стены, через которую был виден подъезд.

Никита Емельянович вышел из гостиницы, сел в машину на место водителя, и «газик» резко взял с места.

— Как же это он? — осторожно поинтересовался Чикуров. — С такой изуродованной ногой и за руль?

— Вот так, — улыбнулся шофер. — Отлично водит. И каждый день ходит пешком не меньше пяти километров. Говорит, надо все время разрабатывать.

Официант подал им меню и отошел.

— Как вы настроены, Ольга Арчиловна? — Чикуров пододвинул ей красиво оформленную карту блюд. — Серьезно пообедать или…

— Я считаю, нужно побыстрее, — ответила Дагурова. — Может, есть комплексный обед?

— Здесь очень своеобразные кушанья, — вмешался Костя. — Из овощей, фруктов. Вкуснее, чем из мяса…

— А мяса совсем нет? — спросила Ольга Арчиловна, с любопытством листая меню.

— Есть, конечно, — сказал шофер. — Но я здесь всегда беру шницель из капусты, картофельные котлеты с грибным соусом. А на первое — окрошку. В нее добавляют какие-то лесные травы…

— Смотрите-ка, — ткнула пальцем в меню Дагурова. — Спаржа! Столько читала о ней, а никогда не пробовала!

— Я тоже, — признался Игорь Андреевич.

— У одного гурмана спросили, — продолжала Дагурова, — с чем надо есть спаржу? И он ответил: с благоговением!

Заказали блюда по совету Кости — в основном овощные и фруктовые.

— А что такое «Росинка»? — спросила Ольга Арчиловна, имея в виду один из прохладительных напитков.

— «Росинки» уже нет, — поспешно ответил официант. — Бывает в ограниченном количестве и только для проживающих в гостинице.

— Тогда «Нарзан», — заказала Дагурова.

Официант, записав в блокнот заказ, отошел от стола. Костя встал, догнал его и что-то тихо сказал. Официант растерянно оглянулся. Потом энергично закивал головой.

— Будет «Росинка», — сообщил шофер, вернувшись на место. — Фирменный напиток. Советую попробовать. Вкусно и полезно.

Официант принес полный поднос еды и с ловкостью фокусника моментально распределил на столе, водрузив в самом центре три бутылочки.

В меру газированный, изумрудного цвета напиток «Росинка» отличался своеобразным вкусом. Чувствовался немного лимон, ананас, абрикосовая косточка и еще какой-то неведомый экзотический фрукт.

— Ну как «Росинка»? — спросил шофер, когда они поели и выпили последнюю бутылочку.

— Очень хороша! — сказал Чикуров. — Как и все остальное.

— Нет слов, — развела руками Ольга Арчиловна. — Маленькой меня отец возил в Тбилиси… Там продавали так называемые воды Логидзе. Напоминает… Из чего, интересно? — кивнула она на пустые бутылочки из-под «Росинки».

— Говорят, производственный секрет, — ответил Костя. — Кстати, рецепт Баулина.

Официант принес счет. Расплатившись, Чикуров спросил у Кости:

— Что вы сказали официанту, когда он заявил, что «Росинки» нет?

— Поставил в известность, кого обслуживает, — ответил шофер. — А что?

Игорь Андреевич укоризненно покачал головой:

— Напрасно… Я понимаю, вы сделали это из лучших побуждений, но… Нехорошо получилось: за соседним столиком тоже просили «Росинку», но им отказали, а нам принесли.

— Виноват, — смутился Костя.

Только они успели выйти из гостиницы, как подъехал Харитонов. Прокурор был один.

— Садитесь, товарищи, — пригласил он в машину следователей, освобождая место у руля.

Чикуров, Дагурова и водитель забрались в «газик».

— Решил не отрывать Макеева, — сообщил Никита Емельянович, когда машина тронулась, а Косте объяснил: — Поедем к Лавутке. — Райпрокурор повернулся к следователям: — Это так речка называется. Там все и произошло.

Чикуров понял: следователь Макеев на месте происшествия. Он невольно посмотрел на небо. Западный его угол бугрился темными тучами. Несмотря на вечерний час, стояла духота. Воздух был наэлектризован.

— Боюсь, опять польет, — перехватив его взгляд, вздохнул Харитонов.

— Наверняка! — отозвался шофер. — В который уж раз сегодня!

— Все карты путает, — недовольно заметил райпрокурор. — Так вот, товарищи, в двух словах обрисую картину. То, что мне успел сообщить Макеев. — Никита Емельянович сидел вполоборота. — Ему позвонил дежурный райотдела милиции без десяти девять и сообщил о происшествии. Сказал, что выслали машину… Буквально через пять минут подъехал оперуполномоченный уголовного розыска Латынис… Я его знаю, очень расторопный работник… Когда они со следователем прибыли на место происшествия, там уже находилась «скорая помощь». И еще был участковый. Он тут новенький, армянин, вы с ним сейчас встретитесь… Баулина тут же увезли в больницу… Какая-то умная голова догадалась выслать реанимационную машину. А то бы… — Харитонов замолчал, махнув рукой.

— А кто обнаружил пострадавшего? — спросил Чикуров.

— Два пацана, из местных. Рыбачили на реке.

Машина миновала кафе, теннисный корт, свернула в переулок.

— Вот здесь живет Баулин, — сказал Никита Емельянович, когда они проезжали мимо красивого деревянного двухэтажного особняка с яркой желтой крышей и солярием. Вокруг дома был довольно большой участок с молодыми деревцами — яблони, груши, вишни. Разбито несколько клумб с цветами. У самого дома курчавились на штакетнике живые щиты климатиса, усыпанные крупными разноцветными звездами.

— Цветовод-любитель? — спросила Дагурова.

— Говорят, не он, а его домработница ухаживает, — ответил прокурор.

— А в котором часу обнаружили Баулина? — спросила Дагурова.

— Приблизительно в половине девятого, — сказал Харитонов. — Беда, понимаете, вот в чем… Только Баулина забрала «скорая», как началась гроза. Форменный потоп! Какие следы были, так и те… Служебно-розыскную собаку привезли, да без толку.

«Газик» выехал из поселка. Дорога шла рядом с речкой, повторяя ее изгибы. Саму Лавутку не было видно, потому что берег густо порос деревьями и кустарником. Но река угадывалась по сырости и прохладе, доносившейся от нее.

— Подозреваемые есть? — спросил Чикуров.

Райпрокурор кивнул:

— Некто Рогожин. Главный зоотехник «Интеграла». Сейчас он находится в поселковом отделении милиции… Вот и приехали.

Впереди, на обочине дороги, притулилось к лесочку несколько машин. Милицейский «Жигуленок», небольшой автобус, грузовая машина с брезентовым тентом над кузовом, «рафик» и мотоцикл с коляской.

Чикуров вопросительно посмотрел на райпрокурора.

— Дружинники помогают, — пояснил Харитонов. — Ищут вещественные доказательства.

— Пулю, гильзу? — спросила Дагурова.

— Да, — кивнул Никита Емельянович. — Каждый сантиметр обшаривают. Макеев разбил людей на группы, распределил по квадратам…

«Газик» остановился возле машин. Из лесочка вышли двое мужчин в штатском. Их туфли и штанины блестели от воды. На плечах пиджаков тоже расплылись темные пятна.

— Макеев, — представился один из них, высокий блондин. — Следователь районной прокуратуры.

— Латынис, — сказал второй, чуть пониже, темноволосый. — Оперуполномоченный уголовного розыска.

Чикуров и Дагурова тоже представились.

— Нам Никита Емельянович рассказал вкратце, — начал Игорь Андреевич. — Свидетелей, тех ребят-рыбаков, допросили?

— А как же, — ответил Макеев. — Сразу, по горячим следам.

В его тоне проскользнула не то что обида — недоумение: как мог он, следователь, не допросить в срочном порядке основных свидетелей…

— Протоколы здесь, — сказал Макеев. — Хотите ознакомиться?

— Конечно, — кивнул Чикуров.

Они подошли к милицейскому «Жигуленку». Латынис открыл дверцу ключом, взял с сиденья папку и передал Макееву. Тот, открыв ее, достал несколько схваченных скрепкой листов, протянул Чикурову.

Игорь Андреевич внимательно ознакомился с показаниями ребят. Ольга Арчиловна тоже читала протоколы допросов, стоя рядом с Чикуровым. Из них следовало, что двое подростков, учеников восьмого класса средней школы поселка Березки, Алексей Лобов и Александр Гостюхин, рыбачили сегодня, 3 июля 1984 года, с раннего утра на реке Лавутке. Около восьми часов, видя приближение грозы, мальчики поспешили домой. Шли по песчаному берегу реки. Пройдя километра четыре, они увидели в лесочке возле Лавутки такую картину: человек в светлых брюках и рубашке тащил по земле в сторону шоссе другого человека. Ребята подумали, что тот, кого тащат, пьяный. Возможно, тащивший заметил ребят или еще что-то случилось, но он вдруг оставил человека в траве и поспешил к шоссе. Тут же раздался шум отъехавшей машины. По словам ребят, они успели рассмотреть сквозь деревья, что автомобиль был красного цвета, кажется, «Жигули».

Лобов и Гостюхин решили посмотреть, кто же остался на земле. Если пьяный, то ему надо было помочь добраться до поселка, так как вот-вот должен пойти дождь.

К ужасу подростков, на земле они увидели истекающего кровью мужчину.

Вот что отвечал дальше на вопросы следователя Макеева Алексей Лобов.

Вопрос: Вы сразу узнали профессора Баулина?

Ответ: Ну конечно. Его все в поселке знают. И потом, мы не раз видели Баулина по утрам на Лавутке. Он всегда купался на этом самом месте.

Вопрос: Что вы предприняли?

Ответ: Я проверил, жив Баулин или нет.

Вопрос: Каким образом?

Ответ: Пощупал пульс. Этому нас учили в школе. Пульса у Баулина не было. Мы решили, что он умер. Тогда мы с Гостюхиным бросились к реке. Обычно там бывают рыболовы или же купающиеся. Но на берегу никого не было видно. Тогда мы побежали к дороге. Метрах в ста на шоссе стояли красные «Жигули», а под ними лежал водитель, что-то чинил. Когда мы подбежали к машине, то из-под нее вылез дядя Юра Рогожин, он зоотехник. Дядя Юра был в светлых брюках и рубашке. Мы спросили, почему он бросил в лесочке профессора Баулина. Рогожин удивился, сказал, что никого он не бросал и вообще не заходил в лесочек. В свою очередь, дядя Юра спросил, что с Баулиным. Мы с Гостюхиным сказали, что он мертвый. Дядя Юра тут же посадил нас в машину и помчался к тому месту, где лежал Баулин. Затем почему-то передумал, развернулся и поехал в поселок, в отделение милиции. Там мы рассказали дежурному то, что видели у реки.

Вопрос: Когда вы сидели с удочками на берегу реки, были слышны выстрелы?

Ответ: Выстрелов мы не слышали. Раздавался только отдаленный гром…

Допрошенный Александр Гостюхин в своих показаниях нарисовал ту же картину, что и Лобов.

— А этого дядю Юру, ну, Рогожина, допросили? — спросил Чикуров, возвращая протоколы Макееву.

— Да, — кивнул следователь райпрокуратуры. — Свою причастность к покушению отрицает начисто… Даже допроса не получилось.

— Насколько я поняла, ребята считают, что Рогожин и есть тот человек, кто тащил Баулина по земле? — уточнила Дагурова.

— Им показалось, что это был именно Рогожин, — сказал Макеев. — Мне думается, его надо бы взять под стражу, но… — Он развел руками.

— Что «но»? — насторожился Чикуров.

— Депутат поссовета… Чтобы арестовать, надо получить согласие исполкома… Пока просто задержали.

— Ясно, — задумчиво сказал Игорь Андреевич. — Больше нет подозреваемых?

— Конкретно — нет, — ответил Макеев. — Тут места охотничьи… Но сейчас запрет на охоту… Хотя, как сами понимаете, могли действовать браконьеры.

— Что, богатые угодья? — поинтересовалась Ольга Арчиловна.

— Знатные, — сказал Харитонов. — Дичь всякая. Даже глухари водятся. И покрупнее добыча бродит — косолапый, волки… Словом, рай для охотника.

— Значит, возможен и несчастный случай? — обратился к Макееву Чикуров.

— Совершенно верно, — подтвердил следователь райпрокуратуры. — Впрочем, для определенных версий еще маловато информации. Хотя кое-что и есть… Пройдем к самому месту происшествия?

— Да-да, идем, — заторопился Игорь Андреевич, невольно поглядывая на небо.

Первый эшелон растрепанных лохматых сизых туч уже двигался прямо над головами.

Все тоже посмотрели наверх.

Нырнули в лесочек. То там, то здесь среди деревьев и кустов копошились люди, что-то высматривая в траве.

— Надо на стволы обращать внимание, — заметила Ольга Арчиловна.

Она вспомнила свое первое дело об убийстве. Место происшествия — тайга. Сколько потеряли сил и времени эксперт-криминалист и его помощники из милиции и ДНД, пока разыскали пулю. Она вонзилась в ствол дерева.

— Мы проинструктировали людей, — ответил Макеев.

Вид у него был усталый.

Метрах в сорока от дороги следователь райпрокуратуры остановился. С изогнутого ствола березы поднялся человек в форме лейтенанта милиции. Он был среднего роста, широкоплечий, смуглый, нос с горбинкой и черные, чуть навыкате глаза.

— Участковый инспектор Манукянц! — отрекомендовался он. — Вот, охраняю вещи…

К березе был прислонен велосипед. На его раме висела клетчатая рубашка с короткими рукавами, шорты. Тут же, на земле, аккуратно поставлены синие с белым кроссовки «адидас».

— Насколько можно судить, — сказал Макеев, — Баулин, приехав, разделся именно здесь. Вещи, по всей видимости, никто не трогал.

Чикуров, Дагурова и Харитонов осмотрели велосипед, рубашку и шорты — все мокрое от дождя.

— Да, удобное место для отдыха, — заметил Чикуров.

Ствол березы, с которого поднялся Манукянц, делал изгиб у самой земли, образуя нечто вроде сиденья.

— Совершенно верно, — подтвердил Макеев. — Наверняка излюбленное место Баулина. Смотрите, под березой трава вытоптана. Сиживал, видимо, не раз.

— А багажничек для инструмента был в таком состоянии? — спросил Чикуров, заметив, что кожаная сумка на раме под сиденьем открыта.

— Да, — в один голос ответили участковый инспектор и следователь райпрокуратуры, а продолжил уже один Макеев: — И пустой… Между прочим, в карманах шорт и рубашки тоже ничего, кроме носового платка.

— Он живет в доме один? — спросила Дагурова.

— Вообще-то один, — ответил Латынис. — Правда, есть домработница, но она в настоящее время лежит в больнице.

— А ключи как же? — обвела взглядом всех присутствующих Ольга Арчиловна. — Я имею в виду от дома… Их тоже не было?

— Я же сказал, ничего, кроме носового платка, — повторил Макеев. — И еще одна деталь: когда сюда прибыл товарищ Манукянц и «скорая», Баулин был в одних плавках. Причем, плавки мокрые, а волосы на голове сухие…

— Как вы говорите? — переспросил Чикуров.

— Точно, точно говорит! — ответил темпераментно за Макеева участковый инспектор. — Волосы на голове совершенно сухие! Воды на них не было, только кровь!

— А как и где лежал Баулин? — продолжал расспрашивать Чикуров.

— Разрешите мне? — обратился к Макееву Манукянц.

— Да-да, Левон Артемович, — несколько устало кивнул следователь райпрокуратуры. — Вы увидели его первым. После ребят.

— Пойдемте, товарищи, — энергично зашагал назад к шоссе участковый инспектор.

Заметно потемнело. Глухое постоянное ворчание грома раздавалось совсем близко.

Все двинулись за Манукянцем. Он остановился метров через двадцать. Здесь лежали крест-накрест две суковатые палки.

— Вот тут лежал, — пояснил лейтенант. — На спине, головой к дороге. Руки вдоль тела… Мы все это отметили в протоколе осмотра места происшествия. И на схеме указали.

— Да, все это в материалах дела, в машине, — подтвердил Макеев. — Но понимаете, Игорь Андреевич, тело действительно волокли по земле. От самой березы, где стоит велосипед. Метров двадцать.

Чикуров внимательно посмотрел на траву. Дагурова и Харитонов тоже. Но примятости ни там, где был найден Баулин, ни по пути волочения заметно не было.

— Это все ливень, — пояснил Макеев. — Очень сильно хлестал! И потом, здесь небольшой уклон к реке, так что потоки воды со стороны дороги размыли след волочения.

— А когда я приехал, очень хорошо было видно. Честное слово!

Манукянц произнес последние слова так страстно, что все заулыбались.

— В траве прямо дорожка получилась! — для пущей убедительности добавил участковый инспектор.

Возвратились к вещам Баулина. Здесь к ним подошел мужчина лет сорока пяти, в мокрой рубашке.

— Ну как дела, Владимир Ефимович? — поздоровался с ним за руку Харитонов и представил москвичам: — Эксперт-криминалист Хрусталев.

Чикуров и Дагурова тоже назвали себя.

— Похвалиться нечем, — невесело сказал Хрусталев. — Ни пули, ни гильзы… Буквально на коленях облазили все кругом.

Все невольно глянули на его брюки — они и впрямь были мокрые, а на коленях зеленые от травы.

— Я-то ничего, — продолжал Хрусталев, — но люди… Целый день ищут. При солнце и при ливне… Наверняка вот-вот опять разверзнутся хляби небесные.

И словно в подтверждение его слов, с треском ухнуло совсем рядом. Порыв ветра закачал верхушки деревьев.

Макеев посмотрел на Харитонова, на Чикурова: решение зависело от них — старшие по должности и чину.

— Конечно, надо отпустить людей домой, — сказал Игорь Андреевич. — Поиски можно будет продолжить завтра.

Хрусталев исчез за кустами, и скоро со всех сторон послышалось: «Отбой! По машинам! Всем к дороге!»

Зашелестели, захрустели раздвигаемые ветви. Мимо прошли к шоссе несколько молодых ребят.

— Нам тоже пора сворачиваться, — сказал Чикуров. — Только пару вопросов… Землю и траву на исследование взяли?

— Конечно, — ответил Макеев и показал несколько ямок в дерне возле березы. — Здесь предположительно застал Баулина выстрел… Больше всего крови было на траве.

— Ладно, — кивнул Игорь Андреевич. — А подозрительных следов на берегу не заметили?

— Нет, — сказал следователь райпрокуратуры. — Песок… Если и были, то в грозу все смыло.

Он, словно приглашая следователей из Москвы самим убедиться в сказанном, пошел к Лавутке.

Все потянулись за Макеевым.

Лесок кончился метров через тридцать. И сразу начинался песчаный берег. Лавутка тихо несла свои свинцово-синие воды, по которым пробегала рябь от порывов ветра. Невдалеке она делала крутой поворот.

Противоположный берег начинался со стены тугих сочных камышей.

Теперь берег был изборожден множеством следов, которые оставили дружинники, помогавшие искать гильзу и пулю.

— Вы представляете, как могло произойти покушение? — спросил Чикуров у Макеева.

— Я думаю, Баулин приехал, разделся на своем постоянном месте, пошел купаться. Только залез в воду по пояс — дно тут пологое, — как его позвали со стороны лесочка.

— Или он увидел кого-то и вышел сам, — заметил Латынис.

— Или же почему-то раздумал купаться и вышел на берег, — сказал Макеев. — Он подошел к березе, и в него выстрелили.

— Покушение с целью ограбления вы не предполагаете? — спросила Дагурова.

— Да как вам сказать, — помедлил с ответом следователь райпрокуратуры. — На нем были золотые часы. Их не сняли.

— Может, не успели? — продолжала Ольга Арчиловна. — Ребята спугнули…

— Ограбление исключать нельзя, — резюмировал Харитонов.

— А часы где? — спросил Чикуров.

— Так на его руке и остались, когда «скорая» увезла, — ответил Макеев.

Дождь хлестанул сразу. Река ощетинилась брызгами, пошла пузыриться. Раздался оглушительный удар грома.

Все бросились в лесок.

— Вещи Баулина можно забирать? — спросил Латынис у Чикурова, когда они все сгрудились под березкой. — Сфотографировано.

— Забирайте! — крикнул Игорь Андреевич, потому что после очередной молнии последовал долгий раскатистый гром.

— К машинам, к машинам! — скомандовал Харитонов. — С грозой шутки плохи… Смотри-ка, вон как полыхает!

Добежали до шоссе, как завзятые спринтеры. Манукянц тащил на плече велосипед Баулина. Шорты, рубашку и кроссовки профессора, положенные в целлофановые пакеты, нес Латынис.

Дружинники, помогавшие Хрусталеву, уже сидели в машинах. Участковый передал велосипед в кузов грузовика, попросив доставить в отделение милиции. Тронулся грузовик, за ним автобус и «рафик».

— Вы, Левон Артемович, езжайте к дому Баулина, — попросил Чикуров. — Понимаете, на всякий случай…

— Есть, товарищ Чикуров! — Манукянц вскочил на мотоцикл. — Будем охранять.

Манукянц держался так, словно не было никакого ливня и адски пляшущих на дороге пузырей. И его мотоцикл не поехал, а словно поплыл по горной реке, рассекая колесами струящуюся по асфальту воду.

Ветвистая яркая молния разорвала густую черноту неба. Почти одновременно с ней раздался оглушительный залп грома. Ливень превратился в сплошной поток.

— Садитесь, Ольга Арчиловна, скорее садитесь в машину к Латынису! — быстро проговорил Игорь Андреевич, потому что Дагурова нерешительно стояла между «газиком», в котором уже сидели Харитонов и Макеев, и милицейским «Жигуленком».

Ольга Арчиловна села в «Жигули». Чикуров заглянул в «газик».

— Товарищи, большое спасибо… Думаю, дальше мы будем разбираться сами.

— Добре, добре, — кивнул Никита Емельянович. — Если понадобится помощь, звоните в любое время.

Попрощавшись, Чикуров добежал до «Жигуленка» и плюхнулся на заднее сиденье. «Газик» объехал их и помчался в сторону Березок.

— Настроение как, рабочее? — с улыбкой спросил Игорь Андреевич у сидящих в машине.

— Вполне, — откликнулась Ольга Арчиловна, расчесывая мокрые волосы.

— Боевое, — солидно заметил Латынис.

— Тогда сделаем так, — сказал Чикуров. — Подбросим вас, Ольга Арчиловна, в клинику. Осмотрите кабинет Баулина, побеседуйте с персоналом.

— Ясно, — кивнула Дагурова.

— Вам, Ян Арнольдович, надо поговорить с домработницей Баулина. Она, кажется, тоже в клинике.

— Нет, в участковой больнице.

— А что, клиника Баулина и участковая больница — разные вещи? — спросил Чикуров.

— Ну да, — кивнул оперуполномоченный. — До создания объединения «Интеграл» здесь была небольшая участковая больница. Там помещалось все — терапевтическое отделение, хирургическое, родильное и так далее. Здание небольшое… Прежний директор, Ганжа, добился, чтобы построили новое… А тут появился Ростовцев. Проект пересмотрели коренным образом, добавили всякие новшества, улучшения. Построили в рекордный срок. И здание передали под клинику Баулина. Клиника находится в ведении мединститута, что в нашем областном центре.

— Выходит, участковая больница осталась на бобах? — усмехнулся Чикуров. — В старом здании?

— Вовсе нет, — ответил Латынис. — Ее расширили, отремонтировали. Тоже стараниями Ростовцева. Завезли новое оборудование, расширили штат. Генеральный директор «Интеграла» не поскупился… Кстати, Баулин лежит там.

— Ясно, — кивнул Игорь Андреевич. — Вот и поедете в участковую больницу. А меня завезете в поселковое отделение милиции. Хочу допросить Рогожина… Потом встретимся.

По дороге в Березки обменялись соображениями, на что следовало бы Дагуровой и Латынису обратить особое внимание.

В поселке только и говорили о покушении на Баулина и приезде московских следователей. Не было, наверное, в Березках человека, который бы не знал о трагическом происшествии на Лавутке. Событие это обсуждалось в столовых и кафе, в очередях в магазинах, на улицах и в семейном кругу. Несчастье с профессором обрастало всевозможными домыслами, догадками, слухами. Весть о злодеянии будоражила умы, нарушая привычные представления о происходящем вокруг, сбивая приподнято-оптимистический ритм в поселке и на предприятиях «Интеграла».

Такого ЧП еще не было в Березках на памяти его жителей.

Но, пожалуй, больше, чем кого-либо, оно потрясло генерального директора Экспериментального научно-производственного объединения «Интеграл» Аркадия Павловича Ростовцева.

Говорят — как обухом по голове. Вот такое ощущение испытал Ростовцев, получив известие о покушении на Евгения Тимуровича… Сегодня утром он, как всегда, тщательно выбритый, в светло-синем костюме, ослепительно белой рубашке и модном галстуке в косую полоску, ровно в девять часов переступил порог своего кабинета. Через минуту вошла Эмма Капитоновна, секретарь. Положив на стол директора почту, газеты, она с мягкой улыбкой спросила:

— Можно поздравить вас и Евгения Тимуровича?

Эмма Капитоновна имела в виду опубликованный в центральных газетах список претендентов на премию.

Ростовцев знал еще накануне, что они с Баулиным попали в него: друзья из Москвы успели сообщить по телефону.

— Рано еще поздравлять, — сказал генеральный директор, разворачивая газету. — Кандидатов много, а кто придет к финишу, неизвестно.

— Я убеждена, — твердо сказала секретарь. — Вы получите.

Эмма Капитоновна, стройная и подтянутая, с копной красивых волос, крашенных под седину, обожала шефа. Это обожание выражалось в непоколебимой преданности и убежденности, что Ростовцеву все по плечу — успех, слава, почет.

— Вас бы в Комитет по премиям, — чуть усмехнулся Аркадий Павлович.

Сам он тоже верил, что премия будет. И все же из осторожности (а может, из суеверия) решил оставить возможность сомневаться.

Секретарь величественно вышла, даже не вышла, а выплыла из кабинета.

Ростовцев нашел свою и Баулина фамилии на газетной полосе, откинулся на спинку стула. И поймал себя на мысли: есть нечто магическое в печатном слове.

Ведь знал уже, что их выдвижение на премию — свершившийся факт. Оно удачно, без осложнений прошло на коллегии министерства. Комитет, предварительно рассмотрев поступившие работы, оставил их для дальнейшего обсуждения. А все-таки было приятно, что миллионы людей, большинство из которых и не ведало о существовании ни его, ни Баулина, теперь прочтут скупые строки газетного сообщения. Родным и знакомым будет чем гордиться.

Но еще больше радовало Ростовцева, что оно, это сообщение, заставит задуматься тех, кто выступает против его идей, против «Интеграла». А такие были, и, увы, не так уж мало…

Зазвонил внутренний телефон.

— Банипартов, — услышал Аркадий Павлович. — Вам сдали козырной туз, — весело проговорил коммерческий директор «Интеграла».

Уж кто-кто, а Банипартов знал, что можно извлечь из этого события.

— Партия еще далеко не закончена, Василий Васильевич, — сдержанно сказал Ростовцев. — Послушай, проведи-ка ты сегодня диспетчерскую. Я занят, сам понимаешь, а другие замы в разгоне.

— Понимаю, понимаю, — засмеялся Банипартов. — Будешь принимать цветы и аплодисменты…

Генерального директора немного покоробил тон заместителя. Излишний оптимизм к добру не приводит.

Дав конкретные указания насчет диспетчерского совещания, Ростовцев положил трубку. И тут же позвонил в клинику, к Баулину. Профессора на месте не было, и Ростовцев попросил Эмму Капитоновну разыскать его.

Вскоре посыпались звонки. Из Москвы, Ленинграда, Киева, из области. Те, что прошли через фильтр секретарши. Торжественные слова, поздравления, пожелания и опять бесконечные просьбы выслать «Баурос». Аркадий Павлович сегодня никому не отказывал. Он был добрый. Потому что радость — сестра щедрости.

А секретарь все еще не могла разыскать Баулина.

Последняя порция радости — звонок из Болгарии. Как там успели узнать о выдвижении на премию, осталось для Аркадия Павловича загадкой. Он вежливо поблагодарил за поздравление, пригласил посетить «Интеграл».

Затем последовал звонок заместителя председателя райисполкома Кузнецова.

— Что там стряслось с Евгением. Тимуровичем? — взволнованно спросил он.

— А что? — удивился Ростовцев.

— Я слышал, что он якобы убит…

— Как убит! — вырвалось у генерального директора. — Что вы такое говорите?!

Двенадцать часов назад, накануне вечером, он, Ростовцев, виделся с Баулиным. Беседа, правда, была не очень приятной, но…

— Его нашли возле Лавутки, — продолжал Кузнецов. — Там сейчас милиция, следователь…

Ростовцев не мог вымолвить ни слова. В поток фанфар и праздничного салюта ворвалось нечто зловещее…

— Не может быть, — выдавил наконец из себя Аркадий Павлович. — Но почему мне сразу… — Он осекся. — Ладно, буду выяснять…

Ростовцев лихорадочно набрал номер поселкового отделения милиции. Там подтвердили, что на профессора совершено покушение.

С этого момента и начался новый отсчет сегодняшнего дня…

Прибежал Банипартов. Аркадий Павлович переложил на него текущие дела, а сам бросился в больницу, где на операционном столе лежал смертельно раненный Баулин. Генеральный директор связался с областным отделом здравоохранения и ректором мединститута. В Березки срочно выехал крупнейший в области нейрохирург.

Понимая, что сам лично он ничем не может помочь Баулину, Ростовцев вернулся в свой кабинет и велел никого не пускать к себе.

Чуть ли не через каждые пятнадцать минут из больницы ему докладывали о состоянии здоровья Баулина. Его жизнь, насколько понял Аркадий Павлович, висела на волоске. Даже не то слово — чудо, что профессор продолжал жить.

А телефонные звонки не прекращались. Теперь уже поздравления перемежались с соболезнованиями по поводу случившегося. Ростовцев машинально отвечал на те и другие. Наконец это стало невмоготу, он вызвал Эмму Капитоновну.

— Меня нет, — сказал он измученно.

— Я приготовлю вам кофе, — понимающе кивнула секретарь.

Через несколько минут она принесла благоухающий напиток, налила чашечку и вышла.

Отхлебывая кофе, Ростовцев думал о том, у кого же могла подняться рука на профессора? Что стояло за этим выстрелом? Зависть, обида, месть? А может быть, таким образом сводили счеты с ним, генеральным директором «Интеграла»?

Аркадия Павловича удивляло, что ему не звонят из милиции. То, что о случившемся он узнал от Кузнецова, объяснимо. В запарке не успели сообщить ему. Но почему не считают нужным держать в курсе сейчас? Ведь наверняка есть уже какие-то предположения. Может быть, даже знают, кто стрелял…

Ростовцев, привыкший решать лишь основные, стратегические проблемы, а все задачи помельче доверять своим замам и помам, сегодня хотел знать буквально все, что происходило в «Интеграле» и вокруг него. И поэтому, наверное, теперь он чувствовал себя не в своей тарелке. Было желание позвонить стражам порядка самому, но он решил не делать этого…

Ростовцев выпил подряд три чашки кофе.

— Надо собраться, — произнес он вслух и, нажав клавишу селектора, дал распоряжение Эмме Капитоновне: — Машину.

И тут же вспомнил присказку Банипартова: «Если вам достался лимон, делайте лимонад».

Аркадий Павлович поехал на строительство здания ПТУ, которое возводилось по проекту, лично им отобранному в Москве на конкурсе молодых архитекторов. Жюри проект забраковало — слишком смелый. Но эта самая смелость и необычность буквально заворожили генерального директора ЭНПО «Интеграл». Работы по строительству продвигались далеко не так гладко, как хотелось бы Ростовцеву. Вообще-то следить за стройкой — дело зама по строительству, но Аркадий Павлович не мог больше находиться в четырех стенах.

Когда он вернулся в административный корпус, перво-наперво узнал, как Баулин.

— Жив, жив, — поспешно успокоила его Эмма Капитоновна. — Вас все время спрашивает Вась-Вась — так называли за глаза коммерческого директора «Интеграла» Василия Васильевича Банипартова.

Ростовцев сказал, что примет его. Но больше — никого.

Коммерческий директор прямо с порога сообщил:

— Прилетели работники Прокуратуры РСФСР… Следователь по особо важным делам Чикуров. В большом чине — старший советник юстиции. С ним еще один следователь — женщина…

То, что москвичи игнорировали руководство «Интеграла», снова неприятно кольнуло самолюбие Ростовцева. А ведь прежде, кто бы ни приезжал из высокопоставленных лиц в Березки, первым делом шли к нему, хозяину.

— Где остановились? — Ростовцев сдержался, не подал вида, что обижен.

— В «Приюте», — ответил Банипартов. — Не переживай, Палыч, у работников таких органов своя манера — побольше туману напустить… Всякие там следственные тайны, секреты…

— Номера им отвели приличные? — спросил Ростовцев.

— Лучшие! Я предупредил. Правда, в последнюю минуту… А вот в ресторане не успел. Бестолковый официант чуть не испортил картину… Они захотели отведать нашей «Росинки», а он возьми да и ляпни: нету, мол, только особым гостям… Хорошо, исправился…

— Ну и слава богу.

— Я думаю, Палыч, надо им питание прямо в номера организовать, — предложил Банипартов.

— Ни в коем случае! — решительно воспротивился Ростовцев. — Зачем такая демонстрация?.. Ты лучше обмозгуй, как нам быть с потоком людей, что приезжают за «Бауросом». С утра вон какая очередь выстраивается в Попове! И вообще, разбивают палатки, ночуют прямо в машинах… Ярмарка, да и только!.. Прослышат, что следователи из Москвы приехали, так еще чего доброго — с жалобами полезут…

Ростовцев вспомнил вчерашний резкий, сумбурный разговор с Баулиным по поводу «Бауроса». И не только об этом… В таком состоянии профессор был впервые. Сверкающие глаза, срывающийся от крика голос, дрожащие руки. Видимо, не отдавая отчета своим словам, он даже грозился перестрелять, как собак, всех, не ведая, что буквально через несколько часов после этого сам будет сражен пулей… Кто стрелял? Возможно, один из тех «всех», кого Баулин собирался отправить на тот свет… А что? Не исключено. Ведь они с профессором вчера не говорили, а кричали, и даже через закрытые окна их могли услышать. Тем более, если тот или те оказались во дворе Баулина… А что, если их вчерашний разговор дойдет до следователей? И дернул же его черт, не дождавшись утра, сразу после встречи с Баулиным зайти к Банипартову и рассказать о разгоревшемся скандале, об этих проклятых анализах… Как быть? Может, сейчас, пока не поздно, предупредить Банипартова, чтоб тот не проговорился?.. Нет, лучше на эту тему разговора не затевать. Еще подумает, что стрелял он, Ростовцев… А если это сделал сам Вась-Вась? Или кто другой по его наущению?..

Ростовцев не знал ответа на поставленные себе вопросы и поэтому молча смотрел на висящую в кабинете картину «„Интеграл“ строится».

Молчал и Банипартов.

Аркадий Павлович встал, подошел к огромному окну, задраенному наглухо: в другом, поменьше, торчал ящик кондиционера. И хотя в кабинет с улицы не проникала предгрозовая духота, Ростовцев ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, словно его душило.

Аркадию Павловичу ни в коем случае нельзя было дать его пятидесяти двух лет. Гладкое круглое лицо с овальным подбородком, голубые глаза и родинка возле уха молодили генерального директора. И даже несколько прядей седых волос в темно-русой шевелюре не старили. Наверное, оттого, что держался Аркадий Павлович очень уверенно, ходил прямо, не сутулясь. Еще молодила Ростовцева крепкая, по-юношески сложенная фигура.

По сравнению с ним Банипартов выглядел просто пожилым, хотя прожил на три года меньше. Он был высок, жилист. Морщины избороздили щеки и лоб Василия Васильевича. Но больше всего прибавляла ему годы длинная, в складках шея с резко выпирающим кадыком. У него была короткая аккуратная бородка, бакенбарды. Банипартов всегда носил дымчатые очки. И что бы он ни надевал — а коммерческий директор любил дорогие вещи, — все сидело на нем мешковато…

— Что говорят? — не оборачиваясь от окна, спросил Ростовцев.

Он смотрел на потемневшее небо, прорезаемое молниями. В кабинет то и дело доносились громовые раскаты.

— Разное, — сказал Банипартов. — Чего только не выдумывают! — Василий Васильевич усмехнулся. — Конечно, язык — он без костей… Мели, Емеля…

— А что именно? — повернулся к нему генеральный директор.

— Одни говорят, что Баулина того… из-за женщины…

— Ерунда! — отрезал Аркадий Павлович, но после минутного размышления добавил: — Хотя… Евгений Тимурович, прямо скажем, ангелом не был.

— Народная молва, — развел длинными руками Банипартов. — Еще болтают, что хотели с него часы снять, а он начал сопротивляться. Ну и…

Ростовцев покачал головой:

— Как-то не верится, что в наше время из-за часов…

— Знаешь, кое-кто уверяет, что на профессора наверняка покушался псих. Ну, из его больных.

— Один из пациентов? — хмуро произнес генеральный директор.

— А что, вполне возможно, — сказал Василий Васильевич. — Психи, они ведь не ведают, какие дела творят… Говорил я Баулину: зачем ему связываться с шизами? Лечил бы всяких там склеротиков, ревматиков… Нет, надо было еще и ненормальных принимать в клинику!

— Еще что говорят? — спросил Ростовцев.

— Один гнусный слушок ходит, Палыч, — неуверенно начал Банипартов и замолчал.

— Какой? — насторожился генеральный директор.

— Да нет, — отмахнулся Банипартов, — Не стоит…

— Договаривай, договаривай, — настаивал Ростовцев.

— Действительно, уж лучше тебе знать… Будто бы не обошлось без тебя… Мол, не хочешь премию делить пополам…

Ростовцев выпучил глаза, качнулся с носков на пятки и нервно рассмеялся. Банипартов сначала смотрел на него с изумлением, затем тоже начал посмеиваться.

— Кто же это так ненавидит меня? — сказал Ростовцев, погрустнев. — После всего, что случилось с Баулиным, вопрос о премии вообще может осложниться!.. Ну откуда у людей такая злость?

— Зависть, Палыч, — страшная штука, — авторитетно заявил Банипартов. — Уж поверь мне, от нее вся мерзость и идет.

— Если бы знали, что́ я готов отдать, лишь бы Баулин выкарабкался! — в сердцах воскликнул Ростовцев. — Столько планов, идей, и нате вам!.. Да и чисто по-человечески жалко Евгения…

— Верно, верно, — сочувственно закивал Банипартов. — Жаль мужика… И все очень не ко времени. Новую рецептуру «Бауроса» осваиваем… Клиника без руководителя осталась… А кого вместо Баулина?

— Да-да, — словно встряхнувшись, произнес Ростовцев. — Надо думать… Рудик слишком строптив, боюсь, не сработаемся… Может, Анатолия Петровича?

— Голощапова? — Банипартов с сомнением покачал головой. — Он всего лишь кандидат. Да и доцентского звания нет.

— Нет — так будет! Я позвоню ректору мединститута, чтобы они форсировали присвоение ему звания доцента, — решительно сказал Ростовцев.

— Но это зависит не только от них. Утверждают, насколько мне известно, в Москве, в ВАКе…

— Ради дела можно постучаться и в ВАК.

— К Григорию Семеновичу?

— Он уже ушел оттуда. Но мы найдем кого-нибудь другого.

Ростовцев сделал пометку в перекидном календаре.

Снаружи донесся шум дождя. Он все усиливался, переходя в яростный гул. По стеклам окон неистово стегали тугие струи.

— А насчет Голощапова не сомневайся, — сказал Аркадий Павлович. — Он, как говорится, папее папы. Предан идеалам Баулина едва ли не сильнее самого профессора. И здорово разбирается. Здесь мы не ошибемся.

— Хозяин — барин, — развел руками коммерческий директор. — Да, Палыч, забыл сказать, Рэм Николаевич звонил. Сетовал, что съемки сорвались… А может, пусть все-таки приедут телевизионщики? Жизнь, она продолжается…

— Нет, нет, — категорически заявил Ростовцев. — Сейчас не до них… Ты поинтересовался у Мелковского, как там переговоры с киностудией?

— В ажуре. В плане на следующий год. Две части. Режиссер — класс! — Банипартов хмыкнул. — Рэм Николаевич свое дело туго знает. Сказал, что уже есть… — Коммерческий директор защелкал пальцами, вспоминая. — Ну, как это… вер… вер…

— Верстка моей монографии?

— Она самая.

— Это хорошо, — одобрительно кивнул Ростовцев.

Речь шла о научно-популярном фильме и очередной книге, в которых должны быть показаны достижения «Интеграла».

— Рэм Николаевич спрашивал, когда ему приехать, — сказал Банипартов.

— Позвони и скажи, пусть прилетает. Он мне нужен. Понял?

— Сегодня же свяжусь, — пообещал Василий Васильевич.

— И еще у меня просьба. — Аркадий Павлович снова потер виски. — Надо будет встретить Регину Эдуардовну…

Это была жена Баулина.

— Когда она будет?

— Не знаю. Послали срочную телеграмму, осторожно подготовили, просили прилететь. — Ростовцев глянул на часы. — Телеграмму она должна уже была получить. Уверен, даст знать о вылете. — Он посмотрел на Банипартова, хмуро вертевшего в длинных пальцах авторучку. — Только не думай, что я спихиваю на тебя не очень-то веселую миссию, а сам…

— Встречу, конечно, о чем разговор! — даже обиделся Василий Васильевич. — Жена Баулина не кто-нибудь. — Он поднялся. — Я тебе больше не нужен? А то у меня встреча с одним деятелем… Полезен нам…

— Иди, иди… А я еще посижу.

— Ждешь московских следователей? — спросил коммерческий директор, берясь за ручку двери.

— Нет, — буркнул Ростовцев. — Надо подписать срочные бумаги.

Он немного кривил душой, надеясь, что следователи все-таки нанесут ему сегодня визит. Хотя бы из вежливости.

Без стука вошла Эмма Капитоновна, везя перед собой столик на колесиках.

— Аркадий Павлович, — произнесла она тоном, не терпящим возражений, — бутерброды и чай.

— А что, — оживился Ростовцев, — Очень кстати.

Он хотел спросить, не звонили ли ему московские следователи, но воздержался.

Дежурный по Березкинскому поселковому отделению милиции повел Чикурова на второй этаж.

— Рогожин в кабинете начальника, — пояснил он. — Товарищ майор в отпуске, вот мы и решили…

— А что, в камере нет мест? — усмехнулся Игорь Андреевич.

— Никак нет, товарищ следователь по особо важным делам, — поспешно произнес дежурный. — В камере только один задержанный… Товарищ Макеев сказал, что гражданин Рогожин депутат, а потому… Вы не беспокойтесь, все меры приняты.

Какие приняты меры, он объяснить не успел, так как подошли к кабинету начальника отделения. Лейтенант открыл дверь ключом, пропустил вперед Чикурова.

В комнате не было света. Дежурный щелкнул выключателем.

— Что же это вы сидите в потемках, Юрий Юрьевич? — спросил Чикуров у мужчины, прикорнувшего на диване.

Кажется, тот дремал. От яркого света Рогожин зажмурился, недоуменно посмотрел вначале на Чикурова, потом на лейтенанта.

— Следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Игорь Андреевич Чикуров, — представился Чикуров.

Задержанный зачем-то провел по вороту рубашки, оправил ее.

Рогожину было лет сорок пять. Густые, чуть вьющиеся волосы, карие глаза, тонкий с небольшой горбинкой нос.

Игорь Андреевич посмотрел на дежурного, давая понять, что тот свободен. Лейтенант вышел.

— Давайте побеседуем, — сказал Чикуров, устраиваясь за столом начальника отделения. Он обратил внимание, что в комнате не было ни одного телефонного аппарата. — Садитесь, пожалуйста, поближе, — кивнул Игорь Андреевич на один из стульев.

Рогожин пересел и не очень весело произнес:

— Вы хотите сказать, что будет допрос.

— Да, — кивнул Чикуров.

— Впрочем, я понимаю, обстоятельства не в мою пользу. — Задержанный устало потер лоб. — Оказался рядом… — Он усмехнулся. — Зачем только надо было разыгрывать со мной комедию?

— Какую? — не понял следователь.

— Заперли… Убрали телефоны… Галстук попросили, якобы надо было надеть кому-то для опознания… Хорошо, что я не ношу ремень, а то поддерживал бы сейчас брюки руками.

— Вас задержали, — сказал Чикуров, — для выяснения.

— Я сразу догадался… Скажу вам то же, что и товарищу Макееву: никакого отношения к убийству Баулина я не имею.

— Отчего же вы хороните Баулина? Он жив.

— Жив? — не скрывая радости и облегчения, произнес Рогожин. — Слава богу! Но ведь пацаны говорили… Нет, это правда?

— Да, пока жив, — кивнул Чикуров. — Однако положение его критическое.

— Неужели же наши врачи не помогут! — с надеждой воскликнул Юрий Юрьевич.

«Похоже, он искренен», — подумал Игорь Андреевич.

Честно говоря, он ожидал, что задержанный встретит его упреками, жалобами, возможно, даже угрозами. Реакция главного зоотехника на задержание удивила следователя.

Рассудительность? А может, хорошо рассчитанный ход, игра?

Игорь Андреевич с любопытством рассматривал сидящего перед ним человека.

— Расскажите, пожалуйста, как вы очутились утром возле Лавутки? И именно в том месте? — перевел Чикуров разговор в деловое русло. — Если не возражаете, я запишу наш разговор на магнитофон. — Следователь полез в портфель за своим портативным магнитофоном, который верно служил ему вот уже два года.

— А чего возражать. Видимо, так удобнее. — Подождав, пока Чикуров включит магнитофон, Рогожин, откашлявшись, начал свои показания: — Вы спрашиваете, почему я утром был на Лавутке? Коротко мой ответ можно сформулировать так: ездил туда по делу.

— А если подробнее? — улыбнулся Чикуров, желая несколько разрядить создавшуюся напряженность.

— Вряд ли вас интересуют заботы зоотехника…

— Нет, почему же, расскажите, — настаивал Чикуров, который считал, что подробный рассказ свидетеля или обвиняемого помогает следователю не только глубже вникнуть в обстоятельства, но понять, насколько правдивы показания. Во-первых, не так легко придумать детали, как думается иногда, а во-вторых, при многократных допросах противоречие в мелочах, путаность помогают изобличить лжеца.

— Вы знаете, — начал Рогожин, — сколько в нашем хозяйстве сейчас коров? Тысяча голов.

— Да, много, — заметил Игорь Андреевич.

— Много? А сколько коров у населения? Наберется всего десятка два… А лет двадцать пять назад у населения было две тысячи голов, в совхозе — полторы. И все паслись, все были обеспечены кормами на зиму. А сейчас на дядю надеемся, комбикорма и зерно скармливаем. Увлечение комбикормами привело к тому, что во многих хозяйствах забыли замечательную крестьянскую традицию — любовь и уважение к луговым травам. Сейчас многие луга превратились в неудобья. Вот и получается: какой урожай трав даст матушка-природа, на том и спасибо. А когда от земли только берут и берут, она, обиженная, дает все меньше и меньше. Недаром говорят: земля — кормилица, но и она есть просит… Вы знаете, когда я учился в «Тимирязевке», квалификацию повышал, слушал лекцию об опыте животноводов Англии, Голландии, Швейцарии… Там владельцы молочных стад считают — и вполне справедливо, — что выпас дойных коров на траве является самым дешевым методом производства молока. И фермеры не жалеют денег на внесение удобрений, орошение, известкование пастбищ. Концентраты используются экономно, упор делается на зеленую траву, сено… Я считаю, что у нас можно повысить производство молока и мяса минимум в полтора раза, если эффективнее использовать природное кормовое поле…

Чикуров поделился с Рогожиным тем, что видел недавно по телевидению передачу «Сельский час», в которой выступал какой-то ученый и доказывал, что генеральный путь — создание комплексов промышленного типа. Он горячо утверждал, что пастбища утратили свое значение. Летом якобы выгоднее держать скот в стойлах. Трава на лугах не вытаптывается, знай скашивай и вози на ферму. В результате — полная механизация.

— Я тоже смотрел эту передачу, — усмехнулся Рогожин. — И, как говорят, целиком и полностью не согласен… Он не учитывает, что при стойловом содержании животное почти не двигается, а это значит — организм ослабляется, скот часто болеет, снижается отел. Ведь сейчас на сто коров в среднем рождается всего семьдесят пять телят. Такого в старину знать не знали… Я обеими руками за травы… Но это, как говорится, была присказка. Я, кажется, увлекся. Теперь перехожу непосредственно к ответу на ваш вопрос: что я делал возле Лавутки рано утром… Видите ли, мне, как депутату поселкового Совета, товарищ Ганжа дал перед отпуском поручение…

— Сергей Федорович? — уточнил следователь, вспомнив разговор с райпрокурором о заместителе председателя исполкома поссовета, отставном генерале.

— Он, — кивнул Рогожин. — А поручение вот какое… Сами видите, жара стоит несусветная, травы горят. В переносном, разумеется, смысле… Свое поголовье мы еще кормим, в прошлом году построили цех по выработке кормов из отходов лесопилки… А что делать частнику, а?

Он так посмотрел на следователя, словно у того имелось какое-то решение по этому вопросу. Игорь Андреевич невольно пожал плечами, а Юрий Юрьевич продолжал:

— Поразмыслили мы на заседании исполкома. Сергей Федорович предложил использовать малопригодные угодья. На склонах, в оврагах, в лесу. Их тоже — не разживешься. Земля-то запущенная. Но кое-что мы отыскали. Мало! Я вспомнил, что у Лавутки есть полянки, прогалицы. Не ахти, конечно, но тоже выход… Вот я и решил утром наведаться к Лавутке… Еду обратно — что-то застучало под кузовом. Остановился, посмотрел. Так и есть — глушитель болтается. Гайка крепления оборвалась… Вы что, не верите? — вдруг спросил Рогожин подозрительно.

— Почему же не верю, — спокойно ответил Чикуров. — Слушаю.

Юрий Юрьевич помолчал.

— Мне показалось… — сказал он, почему-то смутившись, и продолжил: — Ну, нашел я кусок проволоки в багажнике, полез привязывать глушитель. Провозился минут двадцать, не меньше… Вдруг подбегают ребята, кричат, перебивая друг друга, что-то про Баулина. Якобы я его бросил, а он уже не дышит, все лицо в крови… Никак не могу уразуметь, при чем тут я…

И Рогожин рассказал, как он сначала хотел посмотреть, что с Баулиным, а потом решил все-таки ехать прямо в милицию. Ведь по горячим следам легче найти преступника.

— Короче, порадел за родную милицию, — горько усмехнулся Рогожин. — Меня же и того… Главное, прошу дежурного: мне во как надо было позвонить! — Он чиркнул ладонью по горлу. — Так нет, басни начали сочинять: якобы телефонный аппарат испорчен…

— А куда вам надо было позвонить? — поинтересовался следователь.

— На ферму, вот куда! У нашей Сабины — тяжелейшие роды…

— Сабина — это?..

— Корова, — объяснил Юрий Юрьевич. — Голштино-фризка! Порода такая. Рекордистка! За год около восьми тысяч килограммов молока дает. А по району в среднем — по три с половиной тысячи… Боюсь, как бы не погибла. — Он покачал головой и повторил: — Тяжелые роды, очень! Ветврач вторые сутки от нее не отходит. Не дай бог потеряем. На ее потомство большие надежды.

Рогожин сказал это с такой болью, что не поверить в его искреннее переживание было невозможно.

Игорь Андреевич прикидывал, в каком направлении вести допрос дальше.

— Вы говорите, что возились с глушителем минут двадцать? — задал он вопрос.

— Я не смотрел на часы. Может, меньше, а может, и больше, — хмуро ответил Рогожин.

— Вы не помните, мимо вас не проезжала машина?

Юрий Юрьевич задумался.

— Проезжала. И кажется, не одна.

— Сколько и какие?

— По-моему, две… Одна, если судить по звуку двигателя, «Запорожец», другая — «Жигули».

— Цвет? — спросил Чикуров.

— Вот уж чего не разглядел из-под машины, — развел руками главный зоотехник. — Колеса только промелькнули.

«Вполне может быть», — подумал Игорь Андреевич.

— Скажите, Юрий Юрьевич, а выстрелов вы не слышали?

Рогожин отрицательно покачал головой.

— Постарайтесь припомнить, — настаивал следователь.

— Не знаю, — уже менее уверенно ответил Рогожин. — Да и как бы я разобрался? Гроза надвигалась, грохотало изрядно.

«Ох эта гроза! Правильно сказал прокурор: здорово она спутала карты», — припомнил слова Харитонова Чикуров.

— Скажите, — неожиданно спросил Юрий Юрьевич, — неужели вы подозреваете меня всерьез?

— Поймите правильно, — осторожно начал следователь, — вы оказались неподалеку от места происшествия… Ребята сказали…

— Ну и что? — перебил его Рогожин. — Это совпадение! Честное слово, роковое совпадение! Неужели вы думаете, что я мог бы пойти на убийство из-за матери?

— Почему из-за матери? — спросил следователь.

— Вам уже наверняка рассказали. — Зоотехник недоверчиво посмотрел на Игоря Андреевича. — Ну, за то, что с ней так поступили…

— О вашей матери я слышу впервые, — признался Чикуров. — Поверьте.

Ничего о матери задержанного ни Макеев, ни Латынис ему не сообщили. Не знали или просто не успели.

— Конечно, обошлись с ней не очень красиво, — сказал Юрий Юрьевич. — Но это не повод, чтобы сводить счеты. Тем более стрелять в человека! И в кого? В Баулина! Ему столько людей обязаны здоровьем. Да что там здоровьем — жизнью! — Он решительно тряхнул головой. — Нет, нет и нет! Я совершенно ни при чем…

— А как именно поступили с вашей матерью? Кто конкретно? — спросил Чикуров.

— Не хочется вспоминать, — устало произнес Рогожин, но все же пояснил: — Она ведь травница… Пригласили ее в клинику… Оклад положили… Честное слово, она не набивалась… Работала с душой, помогала освоить лекарственные препараты… Потом вдруг мать уволили. Ничего не объяснили… Разве так поступают с пожилым человеком?

— Кто? Кто так поступил?

Юрий Юрьевич смахнул невидимые соринки с колен, хмуро посмотрел в окно.

— Не знаю, не знаю… Баулин тут виноват или кто другой… Да и давно это было. — Он махнул рукой. — Мать забыла, но я, честно говоря, забыть не могу. Точнее, просто я прервал с Евгением Тимуровичем, как говорится, дипломатические отношения. Не здороваюсь… Но чтобы стрелять!..

Больше ничего конкретного от Рогожина об этой истории следователь не узнал. У задержанного был измученный вид, глаза красные.

— Понимаете, товарищ следователь, — признался он, — всю ночь не спал, был на ферме. Потом здесь вот перенервничал… Голова совершенно не варит…

«Кажется, зря подвергли человека такому испытанию», — пришел к выводу Чикуров.

Он сходил к дежурному, попросил принести и подключить телефон.

— Звоните, пожалуйста, куда вам надо, — сказал Чикуров Рогожину. — А я пока послушаю нашу беседу, а то, чего доброго, техника подведет…

— Вот спасибо! — обрадовался зоотехник и тут же начал накручивать телефонный диск.

Игорь Андреевич принялся слушать запись допроса. Убедившись, что все в порядке, он предложил Рогожину ознакомиться с кратким протоколом допроса, написанным рукой следователя, одновременно пояснив, что сегодня вечером он отпечатает протокол допроса с магнитной ленты, а завтра утром тот сможет прочитать его и подписать.

Игорь Андреевич взглянул на часы. Латынис что-то задерживался.

Домработница профессора Баулина, Валентина Карповна Савчук, лежала в четырехместной палате поселковой больницы.

— Шейку бедра сломала, — со вздохом пожаловалась пожилая женщина. — Железки какие-то вставили… Когда поднимусь — одному богу известно.

Три ее соседки ушли смотреть телевизор: они были ходячие больные. Латынис попросил дежурную медсестру задержать их столько, сколько ему понадобится для беседы с Савчук.

— Так как же с вами получилось такое, Валентина Карповна? — спросил он у женщины.

— Полезла на стремянку, хотела любимую картину Евгения Тимуровича тряпочкой обтереть, вот и свалилась, — ответила домработница. — Да что вы обо мне-то?.. Господи, и что же это на свете делается! — Она всхлипнула, вытерла глаза кончиком платочка, повязанного на голове. — Нашли хоть того ирода, который стрелял в Евгения Тимуровича?

— Пока нет. Но найдем обязательно, — пообещал оперуполномоченный. — У меня к вам несколько вопросов.

— Спрашивай, мил человек, спрашивай, — закивала старушка.

— Вы давно работаете по хозяйству у профессора?

— Уж почти пять лет. Считайте, как он переехал в Березки… Жена его, Регина Эдуардовна, не хочет жить здесь. Я понимаю, в Москве лучше. Да и дочку учить надо… Но в доме ох как нужна женская рука…

— Кто у него бывал?

Савчук задумалась. Она была маленькая, чистенькая, с гладким небольшим личиком, на котором больше всего выделялись живые, еще совсем молодые глаза. И руки у Валентины Карповны были аккуратные, с тонкими пальцами.

— Разные люди захаживали, — промолвила она после некоторого молчания. — Вас кто из здешних интересует?

— И здешние и приезжие, — уточнил Ян Арнольдович.

— Тутошние заглядывали редко… Местный хозяин…

— Это кто? — не понял Латынис.

— Известно кто — Аркадий Павлович. Ну, Ростовцев. Иногда заходил Василий Васильевич, тоже важная шишка в «Интеграле». Но, правда, он пореже навещал… В последнее время, когда я еще на ногах была, пожалуй, чаще всего заходил Анатолий Петрович Голощапов, из клиники. Они с Евгением Тимуровичем могли часами говорить, иногда до полуночи засиживались…

Она замолчала.

— А из женщин? — осторожно поинтересовался Латынис.

Савчук подумала, вздохнула.

— Были у него гости женского пола, — сказала она негромко, глядя в стену. — Но я так думаю, что это по работе.

— А кто именно приходил к профессору?

— Разные бывали… Аза Орлова. Главная медсестра, — не очень охотно сообщила Савчук и добавила: — Бумаги ему приносила. Из клиники… Ну, еще заведующая отделением Людмила Иосифовна Соловейчик. Обсуждали дела… Больше никого не припомню.

«Негусто», — подумал Латынис и спросил:

— А нездешние?

— Этих много бывало. — Валентина Карповна нахмурилась. — Нахальный народ, скажу я вам. Прогонишь в дверь — в окно лезут… И все только одно: «Помогите положить в клинику». Или же «Баурос» просят. Никакого покою не было!

— Больные, — заметил Ян Арнольдович. — Человек ради своего здоровья на что только не пойдет.

— Но ведь и о других думать надо! — возразила старушка. — Евгений Тимурович себя не щадил. На работе намается, придет домой — и тут отдохнуть не дают. На машинах приезжали, автобусом, пешком… А сколько писем пишут! Почтальон сумками таскает… Лично я так считаю: нужно тебе лечиться — обращайся в клинику. Дома же доктора не тревожь… Вот англичане правильно говорят: мой дом — моя крепость. Верно?

Латынис с любопытством посмотрел на Валентину Карповну: ишь ты, даже про англичан знает…

— Значит, людей приходило много? — задумчиво произнес он.

— Я же говорю: отбоя не было… Евгений Тимурович добрый, всех принимал. Когда я дома находилась, то отшивала. Идите, говорю, в клинику, прием там. И точка.

«Ну и задачка, — невесело отметил про себя оперуполномоченный. — Это где же искать тех людей, которые побывали в доме Баулина?»

— А из близких знакомых или родственников кто к нему приезжал? — задал он вопрос.

— Так многие знакомыми назывались. А потом выяснялось, что он их впервые видит… Насчет же родных — только жена с дочкой приезжали. Последний раз в прошлом году на ноябрьские праздники. Регина Эдуардовна сама водит машину. «Жигули» у нее.

— А какого цвета? — машинально спросил Латынис.

— Красного.

«Интересно, — подумал Ян Арнольдович. — Опять „Жигули“ и опять красного цвета… Впрочем, красный цвет — весьма распространенный».

Он заметил, что о жене Баулина старушка говорит не очень охотно. Наверное, в семейной жизни профессора имеются какие-то сложности. А вот в самом Евгении Тимуровиче Валентина Карповна явно не чаяла души.

— Вы живете в доме Баулина? — поинтересовался Латынис.

— Зачем же, — ответила с достоинством Савчук. — У меня комната есть. Сама получила. С соседями, правда, но все удобства — ванна, туалет, отопление…

— Сколько раз в неделю вы приходили к профессору?

— Считайте — каждый день. Я одинокая. И еще люблю за цветами ухаживать. — Она улыбнулась. — Живу на третьем этаже, даже балкончика нет, а покопаться в земле — одно удовольствие… Муж, покойник, тоже очень любил цветы… Ну, я и помогала Евгению Тимуровичу в саду. В самом доме особых дел не было. Он сам себя обслуживал. Готовил, убирал в своей комнате. Пригласил он меня скорее всего ради картин. За ними уход требуется. Да и не только в картинах дело. Евгений Тимурович красивые вещи любит — хрусталь, фарфор. Не такой, что в магазинах стоит, а особый, редкий… Еще любит всякие старинные штучки. Часы у него напольные восемнадцатого века. Показывают время года, восход и заход солнца, луны!

— И много у профессора такого добра? — спросил Латынис, которого заинтересовало это сообщение.

— Ой много! — ответила с гордостью Валентина Карповна. — Прямо музей можно открывать… А какие шкатулки! Палех, хохлома… Серебро, сандаловое дерево, карельская береза… И ведь руки нужны особые, чтобы ухаживать. — Она показала свои руки Латынису. — Почему он меня пригласил? Взять хотя бы картины. Другая бы шварк-шварк мокрой тряпкой — и что получится? Можно повредить… Я же аккуратненько, мягкой марлечкой или пуховичком…

— Откуда у Евгения Тимуровича такая коллекция? — как бы невзначай поинтересовался Латынис.

— Собирает. И сам рисует… Есть у него редкие картины. Подлинники. Левитан, Брюллов, Поленов, Добужинский, Серебрякова, Коровин… Раритеты[2].

Латынис не мог скрыть своего изумления: вот так старушка, откуда только такое слово знает — раритеты?

Валентина Карповна, заметив его удивление, весело улыбнулась.

— Думали, темная старуха. Ей что лебеди на клеенке, что Врубель… — Она лукаво сверкнула глазками. — Знаете, кем был мой муж? Художником-реставратором! Сам понимал толк в живописи и меня кое-чему научил. Помогала я ему… Так что можете мне поверить: в этом деле я разбираюсь.

— Очень приятно узнать, — смущенно буркнул Ян Арнольдович.

— А одна левитановская работа — просто чудо. Глаз нельзя оторвать. Ваза с букетом васильков… Евгений Тимурович говорил, что она якобы из коллекции знаменитой балерины Гельцер… Слыхали про такую картину?

— Нет, — честно признался Латынис.

— Эта картина висит на самом видном месте. Как войдешь в большую комнату, так над горкой с фарфором… Не простым фарфором, а Попова.

«Баулин, видимо, всю жизнь вкладывал деньги в коллекцию. Или получил в наследство», — подумал Ян Арнольдович, а вслух спросил:

— Выходит, у него в доме целое состояние?

Валентина Карповна поняла это по-своему.

— А что? Доход у Евгения Тимуровича очень приличный… Сколько книг выходит! Вот и тратит все на это… На себя он копейки расходует. Честное слово, не поверите! Знаете, что он ест?

— Нет, — улыбнулся Латынис.

— Мясо, рыбу, птицу — ни-ни! Овощи да фрукты. И соки. К примеру, утром гречневая каша на воде и стакан морковного сока, в обед капустки свежей порежет, добавит орехи, свеклу тертую, зелень, какая есть, и постного масла каплю. Вечером опять какой-нибудь сок — яблочный или сливовый… Сок выжимает сам… И обязательно несколько ложек меда каждый день.

— Вегетарианец, что ли?

— У него целая система. — Заметив недоверчивый взгляд Латыниса, Валентина Карповна сказала: — Все так, как я говорю… А раз в неделю он за целый день крошки в рот не положит, только пьет дистиллированную воду… Раз в три месяца он голодает по семь, а то и по десять дней подряд…

— Так ведь можно и на тот свет! — вырвалось у оперуполномоченного.

— Вовсе нет, — возразила старушка. — Здоровью Евгения Тимуровича позавидует любой молодой! Я у него уже сколько лет, а ни разу не слышала, чтобы он на что-нибудь жаловался. Ни разу даже не чихнул. Заметь, зимой в легком пальтишке ходит. Ни дубленки у него, ни меховой шапки. С непокрытой головой в любой мороз. Не говорю уже о том, что не курит и ни грамма спиртного не пьет. Даже на Новый год… Так что, мил человек, считай, все его доходы целыми остаются, — как бы подытожила Валентина Карповна.

Она еще некоторое время восхваляла добродетели и скромность профессора, сокрушаясь по поводу того, как на такого человека могла у кого-то подняться злодейская рука.

— Валентина Карповна, — спросил Латынис, когда старушка замолчала, — может, он делился с вами какими-нибудь опасениями? Никто не угрожал ему?

— Вроде нет. — Она подумала. — Не припомню такого.

— А настроение?

— Раньше был веселый такой, все с шуточками… В последнее время переживал очень. Видно, из-за меня. — Она показала на свою ногу. — Считал, что виноват он.

— В каком смысле? — не понял Латынис.

— Так ведь убиралась-то я в его доме. Его картины полезла вытирать, — объяснила Валентина Карповна. — Евгений Тимурович через день меня навещал. Грустный такой приходил. Руку целовал… А мне неудобно перед девчонками. — Она обвела рукой пустые койки. — Еще подумают чего… Последний раз был третьего дня. Цветы принес, вишни, абрикосы… Знаете, даже расплакался.

— Расплакался? — удивился Ян Арнольдович.

— Да, — печально кивнула Валентина Карповна. — Я сама вначале глазам своим не поверила… Стала утешать его. Мол, еще месячишко проваляюсь да и встану. И нечего себя терзать. Сама виновата… Спрашивала, кого он приглашает убираться вместо меня. Евгений Тимурович сказал, что никого. — Она махнула рукой и стала утирать навернувшиеся на глаза слезы. — Ничего не скажешь, очень душевный. Не всякий родной сын так станет переживать… И за что его? За что?!

Латынис, естественно, на этот вопрос ответить не мог.

Валентина Карповна немного успокоилась и вдруг прошептала:

— А может, его как раз из-за картин да хрусталя?.. — Видимо, эта догадка настолько увлекла ее, что старушка буквально затараторила: — Предупреждала я Евгения Тимуровича, что нечего пускать в дом посторонних! Сколько раз говорила! Может, кто только прикидывался больным, а сам высматривал, вынюхивал, как бы подобраться к добру профессора! А?

— Что, приходили подозрительные люди? — спросил оперуполномоченный, которого растревожила высказанная Валентиной Карповной мысль.

— Поди разберись теперь, кто порядочный, а кто нет… Вон по телевизору показывают, какие нынче грабители пошли. Культурные, в кожаных пиджаках, с «дипломатами», на автомобилях… Господи, попасть в Дом к Евгению Тимуровичу проще пареной репы. Ни решеток на окнах, ни запоров надежных. Замок хлипкий. Пальцем толкни в дверь, она и откроется…

В палату заглянула медсестра и сказала, что больной надо сделать укол.

Латынис пожелал Валентине Карповне скорейшего выздоровления и удалился. Напоследок он справился у Дежурного врача о состоянии Баулина.

Тот выразился предельно кратко:

— По-прежнему.

Как видно, ничего хорошего он сообщить не мог.

Когда Латынис подвез Дагурову к клинике — а она располагалась совсем рядом с участковой больницей, — Ольга Арчиловна невольно задержалась перед входом великолепного здания. Клиника была выстроена полукругом, отделана розовой и светло-коричневой плиткой. Пятиэтажное в центре, здание по бокам спускалось уступами, причем каждый уступ представлял собой солярий с декоративными растениями. Широкие окна, просторные балконы и легкий изящный навес над входом придавали клинике суперсовременный вид.

Ольга Арчиловна вошла в огромный вестибюль. Дорогие ковровые дорожки, полукресла, обитые зеленым кожзаменителем, мягкий свет, льющийся из красивых плафонов на потолке, негромкая приятная музыка создавали атмосферу уюта.

— Простите, вам кого? — поднялся с кресла у двери пожилой мужчина.

Он, вероятно, был вахтером. Но ни конторки, такой привычной в больницах, ни, на худой конец, казенного стола Дагурова не заметила. Она предъявила свое служебное удостоверение и спросила, кто в настоящее время находится в клинике из начальства.

— Начальства нет, — ответил вахтер. — Дежурный врач вас устроит?

— Вполне, — кивнула следователь.

— Поднимитесь на пятый этаж. Налево третья дверь. Людмила Иосифовна Соловейчик.

Вахтер проводил Дагурову до лифта. В нем она поднималась с тремя молодыми девушками. Из их разговора Дагурова поняла, что это практикантки из мединститута.

Соловейчик было лет сорок. Что удивило Ольгу Арчиловну — на ней не было белого халата. Довольно яркий брючный костюм, красиво уложенные волосы, немного косметики. Словно Людмила Иосифовна находилась не на дежурстве, а собралась в гости. Обстановка в кабинете совсем не соответствовала больничной. Подобранные со вкусом обои, журнальный столик с двумя креслами, столик чуть побольше, на котором стояли три телефона. В углу на тумбочке красовался большой цветной телевизор.

— Здравствуйте, — сказала Ольга Арчиловна. — Я следователь.

— Из Москвы? — протянула ей руку врач. — Людмила Иосифовна.

— Да, из Москвы, — кивнула Дагурова.

— Садитесь, пожалуйста, — показала врач на кресло.

Отсюда, сверху, была видна площадка, что-то вроде внутреннего дворика, размещенного между крыльями здания. Пестрели разноцветные скамейки, столы для игр, клумбы с цветами. Посередине упругими струями бил небольшой фонтан.

А дальше тянулся парк, заложенный, видимо, недавно, — небольшие фруктовые деревца, с высоты казавшиеся кустиками. Ольга Арчиловна разглядела в парке теннисный корт, волейбольную и городошную площадки. За парком синело озеро с островком посередине. На водной глади, словно перья гигантской птицы, колыхались белые лоскуты парусов. К озеру примыкал лес. Он простирался далеко, чуть ли не до самого горизонта. Гроза прошла, и все окрест выглядело чистым и свежим.

— Вы, наверное, по поводу этого страшного происшествия? — не сдержавшись, спросила врач.

— Да, мы ведем расследование покушения на профессора Баулина, — ответила Дагурова, отрываясь от окна.

— Какое несчастье! — вырвалось у Соловейчик. — Прямо не укладывается в голове! А мы не имеем права и вида подавать при больных. — Она вздохнула. — Конечно, они знают, но…

«А вырядилась как на праздник», — мелькнуло в голове у Ольги Арчиловны.

Людмила Иосифовна, перехватив взгляд следователя, видимо, поняла, о чем она думает.

— Профессор считал, что пациентов надо избавить от больничной обстановки. И медперсоналу советовал являться в клинику в красивой, модной одежде. Халаты мы надеваем только во время проведения процедур и когда принимаем пациентов в специализированных кабинетах… Я считаю, что это правильно, не так ли?

— Возможно, — пожала плечами Ольга Арчиловна, устыдившись своих первоначальных мыслей.

— Театр начинается с вешалки… Клиника — с внешнего вида врачей, медсестер, нянечек. Если хотите, это уже начало лечения, так сказать, психотерапия… Одним словом, и в этом направлении мы ищем, экспериментируем.

— Много у вас больных?

— Человек сто… Я могу уточнить, — поднялась было Соловейчик.

— Спасибо, не надо, — остановила ее следователь. — И откуда они?

— Из разных городов. К нам часто едут, когда обычные, общепринятые методы лечения не помогают. Для многих — это последняя надежда. Но местные жители, разумеется, пользуются правом преимущества… Условия в клинике прекрасные. В каждой палате телевизор. Больные по желанию выбирают сами где лежать, в одноместной, двух- или трех-… Есть комнаты отдыха, дискотека, — словно экскурсовод, объясняла врач. — Лодки, яхты, водные лыжи. Площадка для игр, своя конюшня…

— Конюшня? — не смогла удержать удивления Дагурова.

— Вы не ослышались, — подтвердила Соловейчик. — Евгений Тимурович сам большой любитель верховых прогулок. Он считает, что больным необходимо проводить в седле хоть несколько часов в неделю.

Ольга Арчиловна вспомнила, как однажды ей пришлось проделать километров тридцать на лошади по тайге, так как другого транспорта к месту, где произошло неосторожное убийство, не было. Честно говоря, особого удовольствия она не испытала. Более того, пару дней была совершенно разбита с непривычки от такого моциона.

Заметив недоверчивый взгляд Дагуровой, Соловейчик улыбнулась.

— Между прочим, замечено: жокеи живут, как правило, долго… А возьмите, к примеру, Льва Толстого, Черчилля. Оба была завзятыми лошадниками, и оба умерли в очень преклонном возрасте.

— А чем это объясняется? — полюбопытствовала Дагурова.

— В двух словах сказать трудно… Ну, во-первых, свежий воздух, общение с животным. Лошадь — удивительное существо, великолепно сочетающееся с человеком. Это рождает множество положительных эмоций… Во-вторых, седло помогает выправить осанку, что очень важно для правильного дыхания… А теперь появилась еще одна гипотеза. Насколько научная, не знаю. Якобы от лошади исходит энергия, которой она заряжает человеческий организм…

— Вроде биополя? — показала свою эрудицию Ольга Арчиловна.

— Что-то наподобие, — ответила Людмила Иосифовна. — Но это лишь гипотеза. Во всяком случае, верховая езда явно приносит пользу. — Она спохватилась: — Вас, наверное, интересует совершенно другое?

— Все, что вы рассказываете, очень любопытно, — призналась Ольга Арчиловна. — И я с удовольствием продолжила бы разговор. Но мне надо осмотреть кабинет Баулина…

— Пожалуйста. — Соловейчик сняла трубку одного из телефонов и попросила кого-то: — Принесите ключи от кабинета главврача. — Она положила трубку и сказала следователю: — Пойдемте.

Но не успели они дойти до дверей, раздался телефонный звонок.

— Извините. — Соловейчик вернулась к столу, безошибочно определила звонивший телефон. — Слушаю, — сказала она в трубку. — Да… Да… Коллапс?! Будем немедленно выводить из голодания! Иду! — Врач повернулась к Дагуровой. — Меня срочно требуют к больному.

— Понимаю…

— Я передам вас на попечение главной медсестры, Азы Даниловны Орловой. Когда освобожусь — к вашим услугам…

…Орловой было лет тридцать. Чуть выше среднего роста, с крутыми бедрами и высокой грудью, в брюках «банан», Орлова представляла собой тип женщин, которые сразу обращают на себя внимание мужчин. Черты лица крупные, но правильные: чувственный, красиво очерченный рот, чуть припухлые веки, удлиненный разрез светло-карих глаз. Хороши ли волосы, определить было трудно — их скрывала шелковая цветастая косынка.

«Броская, ничего не скажешь», — отметила про себя Дагурова.

Они шли по коридору первого этажа в самый дальний конец правого крыла — там помещался кабинет Баулина. Орлова шагала быстро, Ольга Арчиловна еле поспевала за ней.

— Никто в кабинет профессора не входил? — спросила Дагурова.

— Нет, — ответила главная медсестра. — Впрочем, не знаю. Ключи есть у секретарши и коменданта.

Комендант ждал их в приемной. Ольга Арчиловна задала ему тот же вопрос.

— Я думаю, к главврачу никто не входил, — рассудительно произнес комендант, вставляя ключ в замок двери профессорского кабинета. — Зайдем? — Он вздохнул. — Или понятых пригласить? Такой, кажется, порядок?

— Вы с Азой Даниловной и будете понятыми, — сказала Дагурова. — Если не возражаете.

— Пожалуйста! — охотно согласился комендант.

— И я не против, — кивнула Орлова.

Кабинет Баулина удивил Ольгу Арчиловну скромностью. После всего увиденного в клинике она ожидала, что будут ковры, дорогая мебель. Но в просторной светлой комнате стоял рабочий стол главврача, к нему примыкал перпендикулярно другой с рядами стульев по обе стороны. Одна стена — с окном во всю ширину, противоположная — сплошные стеллажи с кипами писем. На боковых стенах висели в недорогих рамах картины. Вот и вся обстановка, не считая сейфа в углу.

Поражало количество писем. Они лежали также и на столе профессора.

— Богатая корреспонденция у Баулина, — заметила следователь.

— Со всего Союза пишут, — с готовностью откликнулся комендант. — Еще бы, приезжают калеками, а уезжают здоровыми и счастливыми! Как тут не благодарить? Вот и шлют Евгению Тимуровичу от всего сердца.

— Столько людей побывало в клинике? — спросила следователь, обводя рукой стеллажи.

— Здесь письма не только от тех, кто был госпитализирован у нас, — пояснила главная медсестра. — Многие применяют метод лечения Баулина сами, без стационара. Много таких, кому помог «Баурос»…

Ольга Арчиловна приступила к осмотру кабинета. Взяла наугад несколько писем со стеллажей. Обратные адреса поражали географической пестротой — Курск, Чирчик, Витебск, Улан-Удэ, Очамчири, Москва, Радвилишкис, Петропавловск-Камчатский, Степанакерт, Киев, Джамбул, Фалешты… Словом, вся страна.

«Сколько же времени надо, чтобы просмотреть все! — с легким ужасом подумала Ольга Арчиловна. — Месяца не хватит».

Послания профессору были в конвертах, просто на открытках, телеграммы. В одних просили совета, как лучше проводить лечебное голодание, в других спрашивали, где можно достать «Баурос», в третьих благодарили за исцеление. Поздравляли с Новым годом, Первомаем, 7 Ноября…

Следователь отложила выборочно с десяток писем, чтобы потом ознакомиться с содержанием подробно.

— Эти возьму на некоторое время, — сказала она понятым.

Ольга Арчиловна выдвинула ящик письменного стола. Сразу бросилась в глаза большая фотография женщины лет тридцати пяти с девушкой в школьной форме.

— Жена Евгения Тимуровича, — сказал комендант. — Регина Эдуардовна. И дочка, Нора.

На обороте стояла лаконичная надпись:

«Сочи, август 1983 г.».

«Прошлогодняя», — отметила про себя следователь.

Под фотографией лежала отпечатанная на машинке рукопись.

«Е. Баулин. В союзе с природой», — прочитала Ольга Арчиловна заголовок. По объему это была скорее всего статья для журнала или газеты. И еще одна работа, видимо, более серьезная. Она называлась: «Фитотерапия: методические советы».

Тут же, в ящике, валялись различные канцелярские принадлежности — скрепки, шариковые авторучки, чистые блокноты, нож для разрезания страниц.

В других ящиках следователь обнаружила то, что может держать под рукой обыкновенный администратор. Несколько телефонных справочников, в том числе областного города, Минздрава СССР и Минздрава РСФСР, набросок приказа по клинике, несколько последних и важных нормативных актов вышестоящих инстанций, каталог лекарственных растений, брошюрка врача из Харькова с дарственной надписью:

«Многоуважаемому учителю с благодарностью от автора».

Лежало и заявление, датированное вчерашним числом, в котором одна из нянечек клиники просила предоставить ей очередной отпуск. Баулин поставил в уголке свою резолюцию:

«В приказ».

А передать документ в отдел кадров, видимо, не успел.

Осмотрев содержимое всех ящиков, Дагурова убедилась, что ничего примечательного в них для следствия нет. И все же она решила взять рукописи профессора, чтобы иметь представление о методах лечения, который манит в Березки больных со всех концов страны.

— Желательно бы осмотреть сейф, — сказала Ольга Арчиловна, покончив с письменным столом. — Но ключ, по-видимому, только у профессора?

— Зачем же, есть и запасной, — отозвался комендант. — Мигом принесу.

Это была удача. Комендант вышел, оставив женщин одних. Орлова присела на стул, положив подбородок на сцепленные пальцы.

— Давно работаете с Баулиным? — спросила Ольга Арчиловна.

— Что? — вздрогнула от неожиданного вопроса главная медсестра, потом поспешно закивала: — Давно, давно. Вернее, как только он возглавил клинику. — Она хрустнула пальцами. — Никак не могу прийти в себя. Что мы будем делать без Евгения Тимуровича? Страшно подумать, что каждую минуту он может…

Орлова достала платочек, аккуратно промокнула подкрашенные глаза.

«Переживает не на шутку, — подумала Дагурова. — А что я могу сказать в утешение?»

— Жена его не прилетела? — поинтересовалась она.

— Телеграмму дали. Но, кажется, ее еще нет.

В кабинет вошел запыхавшийся комендант и протянул Дагуровой массивный ключ со сложной бородкой.

Она открыла сейф. Он был, по существу, пустой. Стопка именных бланков-рецептов профессора и три потрепанные папки — истории болезни. Дагурова стала листать их.

— «Финогенов Николай Сидорович, — прочитала она на обложке. — 1944 года рождения. Диагноз: острый хронический нефрит»… Это, кажется, заболевание почек? — спросила она у Орловой, показав папку.

— Да, — ответила Аза Даниловна, — воспаление почки… Насколько я помню, он лежал у нас в позапрошлом году. Выписали с полным выздоровлением.

Второй пациент — Мария Филаретовна Хвостова, 58 лет. Хроническая коронарная недостаточность, постинфарктный кардиосклероз и эмфизема легких.

— Очень тяжелая была больная, — сказала Орлова. — Выписали в прошлом году. Практически здорова. Работает.

«Да, прямо чудеса», — подумала Дагурова.

Даже ей, неспециалисту, было понятно, какими опаснейшими недугами страдала Хвостова.

Третий больной насторожил Дагурову, вернее — диагноз. Маниакально-депрессивный психоз. Пациенту было 27 лет. Некто Антон Григорьевич Клемент.

— Сложный случай, — прокомментировала главная медсестра. — Дважды лежал у нас. После первой выписки, уехал к себе в Душанбе здоровым. Профессор назначил строгую диету, а парень сорвался. Что вы хотите, там едят все жирное, острое, жареное… Восточные блюда вообще очень вкусные, трудно удержаться. А там — родня, друзья, торжества всякие… Через три месяца привезли парня снова. С резким обострением… Выписали полгода назад. Больше никаких известий. Видимо, здоров.

«Странно, — подумала Дагурова, — почему именно эти три истории болезни Баулин держит у себя в сейфе? Может, хочет использовать в качестве примеров в своих трудах? Или за этим кроется что-то другое?»

На всякий случай она решила изъять эти три папки. И проверить.

Составив протокол осмотра и протокол изъятия, она попросила подписать их Орлову и коменданта.

— Как бы узнать, Людмила Иосифовна освободилась? — спросила Дагурова у главной медсестры.

Ей хотелось подробнее побеседовать с дежурным врачом о Баулине.

Орлова набрала номер, переговорила с дежурной медсестрой по этажу.

— Людмила Иосифовна, к сожалению, вряд ли скоро освободится, — сказала она Ольге Арчиловне. — Странные люди… Ведь объясняешь им, объясняешь: во время голодания нельзя курить… Один больной не выдержал. И вот вам результат — судороги. Так ведь можно угробить себя! А потом еще жаловаться будут, что виноваты мы, врачи, лечили не так…

«Что же делать? — размышляла следователь. — Может, допросить Орлову?»

— Аза Даниловна, — обратилась она к главной медсестре, — я понимаю, что оторвала вас от работы, но…

— Вовсе нет, — пожала плечами Орлова. — Мой рабочий день уже кончился.

— Значит, вы можете уделить мне еще немного времени?

— Пожалуйста.

Комендант потоптался на месте.

— А я вам еще нужен? — спросил он у следователя. — Понимаете, в подвале авария, прорвало водопроводную трубу, слесари работают, а за ними только смотреть и смотреть…

— Спасибо, вы можете идти, — сказала Дагурова и, когда комендант вышел, спросила: — Аза Даниловна, вы хорошо знаете Евгения Тимуровича?

— Только по работе, — поспешно ответила Орлова.

— А вне клиники вы не общались?

— Вне клиники? — вспыхнула Орлова. — Кто вам сказал? Никакого общения… Ну, была пару раз у Баулина дома. Просили отнести срочные бумаги, вот и все!

— Что же вы так волнуетесь? — удивилась Ольга Арчиловна. — Я же вас ни в чем не обвиняю.

— Вокруг, наверное, уже болтают всякую чепуху, — несколько спокойнее сказала главная медсестра. — Знаете, какой у нас народ?.. Любят почесать языки — медом не корми… Конечно, поселок маленький… Люди почему-то считают: если разведенка, то… — Она не договорила, опять нервно хрустнула пальцами. — И вообще, настроение кошмарное. Все из рук валится. Сказать по-честному, я очень многим обязана Евгению Тимуровичу. Была просто медсестрой, он назначил меня главной. Уговаривал учиться дальше, а куда мне с ребенком?.. Вот сижу с вами, а сама только и думаю, как он там, в реанимации. — Орлова сдавила ладонями виски. — Ужас!

«Какой толк от допроса, если она в таком состоянии?» — заколебалась Ольга Арчиловна.

— Как вы думаете, есть у Баулина враги? — задала-таки она вопрос.

— Враги-и? — изумленно протянула Орлова. — В клинике его боготворят! О больных я уже не говорю…

— Может, недоброжелатели?

Орлова задумалась, потом негромко произнесла:

— Всем, конечно, не угодишь… Но кто открыто выступит? Разве что Геннадий Савельевич. — Она вдруг усмехнулась. — Так он со всеми крут. Имеет право — классный хирург, хотя работает в поселковой больнице.

— Погодите, — насторожилась следователь, — вы имеете в виду Шовкопляса?

— Ну да! Они с Баулиным на ножах. С первой же встречи. Здороваются друг с другом сквозь зубы. — Орлова пристукнула по ладони кулаком. — Как кошка с собакой, честное слово…

— Странно, — покачала головой Дагурова. — Враги-то враги, а операцию профессору сегодня делал Шовкопляс… Как же это совместить?

— При чем здесь личные отношения, — пожала плечами Орлова. — Геннадий Савельевич прежде всего врач. На операционном столе для него существует только пациент, кто бы он ни был. Остальное для Шовкопляса не имеет значения.

— Вы не в курсе, чего они не поделили?

— Разногласия принципиальные. Идейные, можно сказать… Евгений Тимурович считает, что хирурги — мясники. Геннадий Савельевич тоже в долгу не остается, ему палец в рот не клади! Как-то высказал Баулину прямо в лицо: некоторые ваши идеи смахивают на шарлатанство… Профессор не сдержался… Ну и пошло. — Она помолчала, глядя в окно, потом горячо заговорила: — Ничего, время покажет! Впрочем, и сейчас уже многим ясно, что Баулин прав! Да что далеко ходить, возьмите язву желудка… У Шовкопляса один инструмент — скальпель. Ну вырежет он пораженную часть органа — и человек инвалид. Да еще бабка надвое сказала, будет рецидив или нет… А в нашей клинике язву вылечивают без всякого хирургического вмешательства. Главное — радикально.

— Во всех случаях?

— Считайте, почти во всех, — заявила Орлова. — Если и бывают осечки, то виноваты сами больные. Только почувствуют себя хорошо, обо всем забывают — жрут от пуза, пьют, курят… Вот и получается: мы не жалеем себя, ночей не спим, а такие пациенты не только не уважают свое здоровье, но плюют на наш труд! — выпалила она возмущенно.

— Выходит, вы против хирургии? — спросила следователь.

— Зачем же. В исключительных случаях без скальпеля не обойтись, — ответила Орлова и поправилась: — Пока, к сожалению. А в будущем…

— В будущем, — усмехнулась следователь. — Разве в будущем не будет несчастных случаев, серьезных травм, таких, например, как у профессора?

— Это статья особая, — сказала медсестра.

Сказала, как отрезала. Да и Ольга Арчиловна поняла: нет времени для подобных дискуссий. И вернулась к разговору о случившемся.

— А вы знаете еще кого-нибудь, кто питал бы недобрые чувства к Баулину? — спросила она.

Немного подумав, Орлова ответила:

— Возможно, кто-то из пациентов…

— Почему?

— Например, отказали в госпитализации.

— Много таких?

— Достаточно. Приезжают, просятся тысячи, а возможности ограниченные. Сами видите, клиника небольшая, экспериментальная ведь.

— Еще один вопрос, Аза Даниловна… Вы не обратили внимания, каким в последние дни было настроение у Баулина? Может, вел себя не совсем обычно?

Орлова почему-то опять занервничала.

— Необычно? — переспросила она. — Не знаю. Впрочем… — Она тщательно вытерла платочком вспотевшие ладони. — Лично мне показалось, что он подавлен.

— В чем это выражалось? Из-за чего?

— Разное бывает… Работы много. Еле на ногах держишься, а надо улыбаться, чтобы больные не заметили… Потом еще из-за дочки…

— В каком смысле?

— Очень любит ее, а видятся редко… Теперь переживает за свою домработницу, Валентину Карповну. Бегает к ней в больницу. — Орлова опустила голову. — Вот все, что я могу сказать. — Она снова взялась за виски. — Голова разболелась.

Главная медсестра поправила косынку. В ушах сверкнули сережки с большими камнями.

— Я считаю, — закончила она, — Евгений Тимурович просто переутомился.

Дагурова начала писать протокол. В дверь заглянул Латынис.

— Сейчас кончаем, — сказала Дагурова. — Проходите.

Оперуполномоченный зашел в кабинет, поздоровался с Орловой. С интересом оглядел кабинет и сел на стул.

Ольга Арчиловна попросила Орлову прочитать и подписать протокол…

…Когда Дагурова и Латынис отъехали от клиники, Ольга Арчиловна спросила:

— Вы знакомы с Орловой?

— Имел счастье, — улыбнулся Латынис. — Правда, знакомство состоялось на служебной почве. Вернул ей пропавшее имущество.

— Орлову ограбили?

— Не гадайте, Ольга Арчиловна, все равно попадете пальцем в небо.

— Ну? — заинтересовалась Дагурова.

— Уверен, такого случая в вашей практике не было.

— Считайте, что вам удалось меня заинтриговать.

Латынис вел машину легко, уверенно. Ехали небыстро, сворачивая из одного переулка в другой. Небо совсем очистилось от туч. Было еще довольно светло, хотя время стояло позднее.

— Года три назад поступило заявление от Орловой, — начал рассказывать Латынис. — Пропало кольцо с бриллиантами стоимостью более десяти тысяч.

— Ого! — вырвалось у Дагуровой.

— Да-да, десять тысяч, — повторил Ян Арнольдович. — Естественно, возбудили уголовное дело. Не шутка! Местные товарищи найти не смогли, тогда вызвал меня начальник угрозыска, говорит: разбирайся… Приехал в Березки, зашел к Орловой. Все в доме на месте, только фамильной драгоценности нет. Кольцо, как объяснила Аза Даниловна, досталось ей в наследство чуть ли не от прабабки по материнской линии… Стали разматывать… Странная вещь: если это грабеж, то почему взяли лишь одно кольцо?

— Ну, вероятно, вор был опытный, — рассудила Ольга Арчиловна. — Больше ничего ценного не было, а мелочиться не стал — со всяким барахлом легче засыпаться.

— В том же ящичке трельяжа лежали и сережки. Тоже с бриллиантами… Да вы, наверное, видели сегодня серьги на ней? Она с ними не расстается.

— Подумала — имитация, — призналась Ольга Арчиловна. — Уж больно крупные камни.

— У Азы Даниловны поддельных драгоценностей нет, — сказал Латынис. — Бижутерию не признает… Не буду вдаваться в подробности. Короче, зацепился я за одного местного алкаша. Якобы он за две бутылки бормотухи отдал какой-то женщине колечко, по описанию схожее с пропавшим… Вызвал его в отделение, спрашиваю: было? Отвечает: было. Откуда взял кольцо? Говорит: племянница дала… Проверил. Пьет мужик, но чтобы взять чужое — ни-ни… Ну, встретился я с племянницей. — Ян Арнольдович усмехнулся. — Вот такая малявка, — показал он с метр от пола. — Где, спрашиваю, взяла колечко, которое родному дяде отдала? Отвечает, что выменяла у Светки на куклу. А Светка эта, ее подружка, такая же пигалица… Что же было на самом деле? Светка играла с дочкой Азы Даниловны, Катей, в «день рождения». Ну, как водится, сделали друг другу подарки. Света подарила Кате книжку с картинками, а Катя — колечко из маминого трельяжа… Они подкатили к поселковому отделению милиции. Латынис выключил двигатель, поставил машину на ручной тормоз. |

— А дальше? — нетерпеливо спросила Дагурова.

— Изрядно попотел, пока нашел женщину, которая получила за две бутылки вина бриллиантовое кольцо. Она приезжала в Березки за «Бауросом»… Пришлось отправиться в соседнюю область, чтобы вернуть Азе Даниловне пропажу.

— Ну а если бы на Камчатку? — шутливо спросила Дагурова.

— Для Азочки — хоть на край света, — в тон ей ответил Ян Арнольдович.

Зашли в здание. Дежурный сказал, что Чикуров в кабинете начальника.

— А Рогожин? — спросил Латынис.

— Минуты три как уехал на своей машине.

Латынис и Дагурова: поднялись на второй этаж.

— Задержанного пришлось отпустить — сказал, Игорь Андреевич. — И извиниться.

Латынис молча пожал плечами.

— Во всяком случае, — добавил Чикуров, — серьезных улик против него пока нет… Выкладывайте, что у вас.

Дагурова рассказала о своем посещении клиники. Показала изъятые истории болезни, письма. Игорь Андреевич полистал папки, просмотрел некоторые послания от больных.

— Придется, видимо, обратиться в аптеку, — усмехнулся он, держа в руках одно из писем.

— Зачем? — удивилась Ольга Арчиловна.

— Я где-то читал, что в последнее время во Франции все чаще в аптеки заходят не только за лекарством, — сказал Чикуров. — Но и когда нужно прочитать письмо… Многие пишут неразборчиво, вот и обращаются к аптекарям. Они-то привыкли разбирать каракули врачей на рецептах.

— Выходит, все врачи одинаковы, — улыбнулся Латынис. — Наши тоже так пишут, что иной раз бьешься, как над ребусом.

— Ладно, — сказал Чикуров, складывая материалы, привезенные Дагуровой из клиники. — Этим займемся потом… Слушаем, Ян Арнольдович.

Рассказ оперуполномоченного насторожил следователей. Особенно то, что в доме Баулина находится много ценных вещей.

— В общем, — закончил Латынис, — версия домработницы: покушение на ее хозяина связано с грабительскими целями.

— Не исключено, — поднялся Чикуров. — Меня тоже смущает, что в одежде профессора не нашли ключ от особняка… Надо произвести осмотр. Звонил Хрусталев, я попросил его подойти к баулинскому дому.

Участковый инспектор вынырнул откуда-то из темноты.

— Все спокойно, — доложил он, когда приехавшие вышли из машины.

Оглядевшись, они заметили мотоцикл лейтенанта, стоящий в кустах возле ограды баулинского двора. На заднем сиденье сидел Хрусталев. Он поднялся, подошел поближе.

— Левон Артемович, — обратился к участковому инспектору Чикуров, — пригласите понятых. Понимаю, ночь уже, но вы объясните…

— Будет сделано! — бодро откликнулся Манукянц.

Латынис обследовал ворота. Они были закрыты на железную щеколду. Звякнул металл, оперуполномоченный распахнул ворота настежь, завел машину на участок, оставив фары включенными. Ослепительный свет выхватил из темноты крыльцо коттеджа, клумбу с душистым горошком.

Все потянулись во двор.

— Неказистый, казалось бы, цветок, а благоухает! — заметил Хрусталев.

В ночной прохладе обострились запахи цветов, земли, деревьев. Глядя на светлое небо, на полоску зари у горизонта, Ольга Арчиловна вспомнила Ленинград, белые ночи. На Дальнем Востоке, который стал ее новым домом, их не бывает. Там летом бархатное темное небо со сверкающей россыпью звезд…

В доме через дорогу зажглись окна, донесся звучный голос лейтенанта. Вскоре на участок Баулина вместе с Манукянцем пришли пожилой мужчина и девушка. Участковый держал в руках топор — на случай, если придется вскрывать дверь.

Чикуров объяснил понятым, что от них требуется.

Поднялись на крыльцо.

— Выключатель, — подсказала Ольга Арчиловна.

Игорь Андреевич и сам уже заметил возле двери белую клавишу. Нажал на нее. В шестиугольнике иллюминатора вспыхнул свет. Чикуров, скорей всего по привычке, надавил рукой на дверь. Она бесшумно отворилась.

— Не входить! — вдруг раздался сзади голос Хрусталева.

На вопросительный взгляд Чикурова пояснил, вытянув вперед шею:

— Следы…

Все невольно посмотрели на пол в сенях. Действительно, на крашеных половицах явно виднелась засохшая земля. Вернее, полоски сухой глины, сохранившие рисунок рельефных подошв какой-то обуви.

Следы шли до середины прихожей. Там, где они обрывались, стояли домашние тапочки. Причем стояли очень аккуратно, носками к входу.

— Понятно, — сказал Хрусталев. — Вошедший снял грязную обувь, надел тапочки. Побывал, видимо, в комнатах, а когда выходил, оставил тапочки и надел свою обувь.

Эксперт-криминалист начал колдовать над следами. Измерил, сфотографировал, зафиксировал их особым составом. И сложил вещественные доказательства в целлофановые пакеты.

— Можете проходить, — разрешил Хрусталев.

Прихожая была пуста. Лишь на вешалке висел старый пиджак. В таких обычно хозяева работают на участке.

Игорь Андреевич отворил дверь в комнату, прошелся рукой возле косяка. Мягко щелкнул выключатель.

Комната большая. С потолка на толстом шнуре свисала лампочка.

— А говорили, — негромко произнес понятой, — у Евгения Тимуровича люстра чуть ли не из княжеских хором…

Гостиная выглядела странно. Словно хозяева собирались переезжать или затеяли ремонт, но не успели вынести все вещи. Посреди комнаты стоял дорогой, из мореного дуба, овальный стол, без скатерти. Высокий зеркальный буфет был лишь частично заполнен посудой. На диване лежал пушистый плед, но на полу не было ковра, хотя он здесь явно когда-то находился — паркет под ним был темнее, чем вокруг.

На окне висела тюлевая занавеска, но карниз для гардин пустовал.

«Где же редкий хрусталь? — недоумевал Латынис. — И картины всего две… Неужели Савчук, мягко говоря, присочинила?»

Об этом же размышляли Чикуров и Дагурова, обмениваясь выразительными взглядами.

— Прошу ни к чему не прикасаться, — предупредил Игорь Андреевич понятых и обратился к эксперту-криминалисту: — Займитесь, пожалуйста, может быть, найдете что любопытное…

Тот достал лупу, другие инструменты и материалы, предназначенные для обнаружения и закрепления различных заметных и едва заметных следов, и приступил к делу.

Чикуров и Дагурова вышли в прихожую.

— Думаете — ограбление? — спросила Ольга Арчиловна, закрывая плотно дверь в гостиную.

— Похоже, тут сегодня кто-то побывал, — ответил Чикуров. Он глянул себе под ноги, туда, где Хрусталев обнаружил отпечатки рельефных подошв. — Причем скорее всего после того, как Баулин ушел из дома.

— Понятно, — кивнула Дагурова. — Обувь у пришельца была грязная, ведь началась гроза.

Перекинувшись еще некоторыми соображениями, они вернулись в комнату.

— Картин, я уверен, было все же много, — сказал Ян Арнольдович. — А те, что висят, судя по подписи, нарисованы самим Баулиным. Он действительно рисовал и, кажется, неплохо.

Латынис прошелся вдоль стен, проводя рукой по вишневым с золотистыми цветами обоям. В стенах было много гвоздей. Видимо, на них и держались исчезнувшие картины.

— И вот, — показал Латынис на различного размера квадратные пятна на обоях, которые были чуть темнее основного фона обоев. — Тут выцвело от времени, а здесь нет.

— Ольга Арчиловна, — попросил Чикуров, — возьмите, пожалуйста, на себя протокол осмотра.

Дагурова села за стол и начала заполнять бланк, неспешно и аккуратно, как старательная школьница.

Чикуров открыл нижнее отделение буфета. Там стояли остатки разрозненного столового сервиза — несколько глубоких и мелких тарелок, блюдо со сколотыми краями, супница.

— Производство ГДР, — посмотрел на фирменный знак Чикуров. — По-моему, недорогой.

В выдвинутом ящике находилось несколько простых приборов из нержавейки — ложки, вилки, ножи. И еще — длинный сафьяновый футляр. Чикуров открыл его — атласное нутро было пустым, только фабричная бирочка на шелковом шнурке.

— «Ложки серебряные, — прочитал он вслух, — двенадцать штук, цена четыреста восемьдесят рублей сорок шесть копеек».

— Ложки тоже исчезли, — покачал головой Латынис.

— Как и шкатулки, — заметила Ольга Арчиловна.

— Может, он затеял ремонт? — высказал предположение Ян Арнольдович. — И вынес все в другие комнаты?

— Посмотрим, — сказал Чикуров.

Перешли в соседнее помещение первого этажа. Без сомнения, это был кабинет профессора. Две боковые стены украшали капитальные шкафы светлого дерева от пола до потолка. Книг было много, но художественная литература почти отсутствовала, в основном — научные труды по медицине. Последнее издание Большой медицинской энциклопедии, многочисленные справочники, каталоги, монографии по отдельным видам болезней, брошюры. Несколько полок занимала Большая Советская Энциклопедия. Имелось немало двуязычных словарей, а также учебников иностранных языков. В одном из шкафов стояли подшивки журналов, как советских, так и зарубежных, опять же по медицине. И все это впритык. На что обратил внимание Чикуров — книги и журналы в последнее время, видимо, не трогали, все покрывал тонкий слой пыли.

Тут же, в кабинете, находился небольшой диванчик-канапе и массивный письменный стол. Чикуров приступил к его осмотру. На столешнице лежало толстое стекло. Ни письменного прибора, ни чернильницы, только стопка белой бумаги финского производства (упаковка валялась в плетеной мусорной корзине) да японская шариковая авторучка.

В выдвинутом ящике стола Игорь Андреевич увидел письмо без конверта.

— «Дорогой Женя! — прочитал он. — Твое последнее письмо, а еще больше вчерашний звонок вызвали у меня, мягко выражаясь, недоумение. И тревогу. Я знаю, что самое дорогое у тебя — Норочка. Ревности у меня нет, да и глупо ревновать к собственной дочери. Мне тоже приятно, что она мила, ведь дурнушкам в жизни приходится тяжелее. Правда, я не в очень большом восторге от ежедневных звонков ее поклонников. Не вскружили бы девочке голову. Я не сказала тебе по телефону, но буквально на днях ко мне приходил студент второго курса МГУ и, представь, просил руки нашей Элеоноры (!!!). Отец этого парнишки замминистра, но не в этом дело (хотя Нора цену себе знает и даже не вышла из своей комнаты), согласись, в шестнадцать лет говорить о замужестве слишком рано.

К чему я пишу обо всем этом. Почему вдруг ты попросил отослать тебе тот миленький кулончик, который подарил Норочке в прошлом году на день рождения? Во-первых, неэтично, по-моему, требовать назад подарок, во-вторых, как все это объяснить Норе? Что она подумает? Ты можешь наконец просветить меня, что означают твои странные, прямо-таки нелепые просьбы в последнее время? В прошлом месяце ты попросил срочно выслать три тысячи рублей. Я выслала, хотя доводы твои были неубедительны. Теперь ты требуешь еще пять тысяч. Начну с того, что такой суммы у меня нет. Да и откуда, если ты вот уже четыре месяца не присылал домой ни копейки. Ты отлично знаешь, во что обходится содержание квартиры, дачи и прочее и прочее. Девочку надо везти к морю, а на какие, извини, шиши? Наши с Элеонорой расходы я от тебя не скрываю. Разве ты не помнишь, сколько денег ушло на отделку дачи (согласись, дальше тянуть было невозможно!) и ремонт машины. И все же ты просишь новые тысячи, которых, поверь, нет. Я никогда не умела копить деньги и, вероятно, не научусь в дальнейшем. Так что твоя просьба ставит меня в неловкое положение: мол, у меня есть, но я не хочу выслать. Прошу тебя, Женя, не оскорбляй меня. Раздражение твое мне непонятно. Может, ты устал, переработал? Или неприятности по службе? Честно говоря, твое настроение мне очень и очень не нравится. Ты сам уже не замечаешь, как ведешь себя с близкими людьми. Я, согласись, вполне законно интересуюсь, зачем тебе деньги, а ты кричишь, ничего толком не объяснив. И что это за манера бросать телефонную трубку? Я понимаю, тебе тяжело, ты редко видишься с Норой, но это не повод грубить жене.

После твоего звонка я долго плакала, особенно из-за твоей ревности. Ты просто убиваешь меня. Но думаю, что это у тебя все нервы. Посоветовалась с Максимом Савельевичем. Он настаивает, чтобы ты приехал в Москву для обследования. По его мнению, у тебя нервное истощение. Женя, прошу тебя, отнесись к своему здоровью самым серьезным образом. Крепко тебя целую. Регина».

Даты на этом послании не было. Игорь Андреевич передал письмо Дагуровой, а сам занялся содержимым ящиков стола. Следующей находкой были два документа: командировочное удостоверение на имя Евгения Тимуровича Баулина, согласно которому профессор выезжал на десять дней в Теберду. Срок командировки начинался с 4 июля 1984 года.

— Значит, завтра, — прокомментировал Латынис.

— Вот именно, — кивнул Чикуров. — Но, пожалуйста, полюбуйтесь.

Он протянул оперуполномоченному билет на самолет в Махачкалу, датированный тоже 4 июля.

Оба документа решили изъять.

Затем Игорь Андреевич увидел список, сделанный от руки. В нем было десятка четыре названий городов. Трудно было догадаться, чем руководствовался человек, составлявший этот список. Тут и Прибалтика, и Кавказ, и Сибирь, и Центральная Россия, словом, различные уголки страны. Рядом с каждым названием города стояли три заглавные буквы и в скобках какие-то цифры. Больше половины городов были помечены крестиком.

— Странная бумага, — заметила Ольга Арчиловна. — Прямо ребус какой-то…

— Разгадывать будем потом, — сказал Чикуров, откладывая лист в сторону.

Он извлек из ящика толстую папку в переплете. Это оказалась докторская диссертация Баулина с мудреным медицинским названием, длинным подзаголовком и датой — 1978 год. Игорь Андреевич перелистал работу. Из нее выпала выписка из решения ученого совета, которая удостоверяла, что диссертацию Евгений Тимурович успешно защитил 18 мая 1978 года. Однако диплома о присвоении Баулину докторской степени Чикуров не обнаружил.

«Возможно, в доме имеется какое-нибудь укромное место, где профессор держит важные документы, — подумал Чикуров. — Или они в Москве, у жены».

Больше ничего примечательного в столе не было. Электробритва, перьевая авторучка «паркер», вырезки из медицинских журналов и газет, а также всякая мелочь вроде ластика, поломанной запонки, дешевого перочинного ножа, календарика.

На первом этаже располагалась еще кухня и темная каморка наподобие чулана.

В кухне стоял стандартный недорогой гарнитур. Посуда была простая, для каждодневного обихода. На столе несколько увядших темно-бордовых роз. В огромном финском холодильнике «Розенлев» было много моркови, лука, петрушки, укропа и другой зелени. В чулане хранился огородный и домашний инвентарь.

Словом — глазу остановиться не на чем.

Поднялись на второй этаж и попали в комнату с камином. Сиротливо стояло кресло с высокой спинкой, а в углу на полу — небольшая картина с изображением не то сельского праздника, не то ярмарки. Удивительно живо были выписаны фигуры нарядно одетых баб, детей и мужиков, лихая тройка и сказочная церквушка.

— Напоминает Кустодиева, — сказала Дагурова.

— Очень, — поддакнула девушка-понятая, но под суровым взглядом пожилого мужчины осеклась и замолкла.

— Здесь тоже не одна картина висела, — сказал Латынис, кивая на стены. — Сплошь гвозди… А осталось всего четыре.

Камин отличался богатой отделкой. Мрамор, чеканка по меди, искусно выполненная кованая решетка.

Под стать камину была и люстра — под старину, в виде керосиновой лампы, подвешенной на цепях. Она чуть поблескивала бронзовыми частями.

Игорь Андреевич заглянул внутрь камина. На колосниках лежала кучка обгоревших бумаг. На сохранившихся белых клочках были видны написанные от руки фрагменты слов.

«Может, записи Баулина? — подумал Чикуров. — Но почему он их сжег? Скорее всего черновики».

Пепел и несгоревшие остатки бумаг были со всеми предосторожностями упакованы и изъяты. Возможно, экспертам удастся восстановить текст.

Осмотреть в доме осталось только спальню. Она поражала несоответствием дорогих штор и пуританской холостяцкой кровати с дешевеньким покрывалом.

— Непонятно все-таки, — пожал плечами Латынис.

— Смотрите, — сказала вдруг Дагурова.

Рядом с кроватью на полу валялась деревянная шкатулка, поблескивающая лакированной поверхностью. На ее крышке была изображена какая-то фантастическая птица, царственно раскинувшая крылья. Тонкие изящные мазки, совершенство линий, изумительно подобранный цвет — алый с золотистым — говорили о большом вкусе и талантливости художника. Было такое ощущение, что эту прекрасную вещь забыли на полу нечаянно.

Чикуров аккуратно, двумя пальцами, поднял шкатулку, осмотрел и передал Хрусталеву. Тот, вооружившись лупой, стал исследовать ее.

— Отпечатки есть, — сказал Хрусталев и осторожно открыл крышку.

Шкатулка была пуста.

Изъяли и ее.

На тумбочке у изголовья кровати высилась стопка книг. Чикуров взял в руки одну. Мишель Монтень «Опыты». Другая — Лев Толстой, третья — Платон.

«Увлекался философией?» — подумал о профессоре следователь.

В книжках торчали закладки. Кое-какие мысли и фразы были подчеркнуты.

Игорь Андреевич положил книги на место, выдвинул ящичек. В нем лежали паспорт, профсоюзный билет и служебное удостоверение Баулина. Тут же были обнаружены две связки ключей, один из которых подошел к замку входной двери.

В шкафу лежало постельное белье, висели два костюма, один строгий, выходной, другой светлый, попроще.

Если все это вызвало подозрение и настороженность у Чикурова и его коллег, то понятые отнеслись по-другому.

— А трепались, что у Евгения Тимуровича только что птичьего молока нет, — разочарованно сказал пожилой мужчина. — Гляди-ка, скромно живет мужик. Другой бы на его месте… — Он не договорил, только многозначительно хмыкнул.

Вдруг зазвонил телефон на тумбочке. Звонки были частые, резкие — явно звонили из другого города.

— Послушать? — спросил у Чикурова Латынис, который ближе всех стоял к аппарату.

— Я сам, — ответил Игорь Андреевич.

Он поднял трубку. Сквозь треск донесся далекий мужской голос:

— Евгений Тимурович! Товарищ Баулин!..

— Его нет, — отчетливо проговорил следователь. — Кто звонит и что ему передать?

— Евгений Тимурович, Евгений Тимурович! — надрывались на том конце провода. — Говорите громче, не слышно!..

Чикуров повторил свой вопрос, но и на этот раз звонивший ничего, видимо, не разобрал, дунул несколько раз в трубку и прокричал:

— Зачем вы это сделали, товарищ Баулин? Зачем?!.

Неожиданно Слышимость стала нормальной, потому что когда Чикуров сказал, что у телефона не профессор, а следователь прокуратуры, то услышал в ответ:

— Как не Баулин?.. Странно…

Больше, не было произнесено ни слова. Отключились.

— Ян Арнольдович, как бы узнать, откуда звонили? — спросил следователь.

— На всякий случай не кладите трубку, — сказал Латынис и обратился к понятым: — У вас телефон есть?

— Есть, есть, — закивала девушка. — Мама не спит….

Оперуполномоченный выскочил из комнаты, прогремел быстрыми шагами по лестнице.

Спальню досматривали без него. Латынис вернулся, когда уже были обследованы чердак, солярий, сарай.

— Ну и бестолковая же телефонистка попалась, — пожаловался Ян Арнольдович, отведя в сторону Чикурова. — Звонили из Кишинева.

— Кто?

— Неизвестно.

— Что, по автоматической связи?

— В том-то и дело, что заказывали. С переговорного пункта, на пять минут… Заказавший неожиданно прервал разговор и ушел.

— Это я, наверное, спугнул, — поморщился Игорь Андреевич. — Ляпнул, что следователь.

— Телефонистка говорит, что звонил симпатичный мужчина, с усами. — Латынис кисло улыбнулся. — Ей главное — симпатичный да еще, видишь ли, с усами… На всякий случай попросил набросать приметы. По свежему впечатлению.

— Хорошо, Ян Арнольдович, не расстраивайтесь, — сказал Чикуров. — Вполне возможно, ничего не значащий звонок… Профессора, судя по всему, буквально рвут на части. Многие и отовсюду.

— Может быть, может быть, — задумчиво проговорил Латынис. — Если бы не сегодняшнее событие…

— Уже вчерашнее, — посмотрел на часы Чикуров.

Дом заперли, опечатали, понятые, эксперт-криминалист и участковый отправились по домам, а Чикуров, Дагурова и Латынис решили обсудить дальнейшие действия в гостинице.

Видя, что оперуполномоченный повернул совсем в другую сторону, Игорь Андреевич спросил:

— Что это вы решили круг дать, Ян Арнольдович?

— Запомнили дорогу? — улыбнулся Латынис.

— Уж будто так трудно, — пожал плечами Чикуров.

— Говорят, хохол думает только до обеда, — шутливо продолжал Латынис. — Но лично я соображаю лучше на сытый желудок… И не хочу, чтобы вы потом в Москве говорили…

— У нас все есть в гостинице, — перебил его Игорь Андреевич.

— Приказ начальства — закон, — весело произнес Ян Арнольдович и, притормозив, круто развернулся.

…Расположились в номере Чикурова. Достали запасы, наскоро прихваченные перед отъездом из Москвы: «Одесскую» колбасу, «Российский» сыр, сардины. Игорь Андреевич распечатал пачку чая.

— А может, кофе? — предложила Дагурова. — У меня есть растворимый. Купила в Елисеевском. У нас в городе он что-то пропал…

— Кофеин… — Чикуров похлопал по левой стороне груди. — Врачи не рекомендуют.

Он заварил чай и разлил всем по стаканам.

— Выходит, вы не москвичка? — спросил Латынис у Дагуровой, откусывая от громадного бутерброда, подсунутого Ольгой Арчиловной, и запивая горячим чаем.

Она в двух словах объяснила, почему ведет расследование вместе с Чикуровым.

От второго стакана Чикуров и Латынис отказались. А Ольга Арчиловна налила себе еще.

— Голова немного побаливает, — призналась она. — Говорят, горячий сладкий чай помогает.

Игорь Андреевич открыл дверь на балкон, закурил и вышел.

Ночь стояла дивная. Со светлым чистым небом. Белели в рощице около гостиницы березы, словно светились. Протяжно и страстно тянули свои однообразные рулады сверчки.

— Не хватает только соловья, — проговорил из комнаты Ян Арнольдович. И, будто бы услышав его замечание, где-то совсем недалеко цвиркнул невидимый певец, помолчал, словно собираясь с духом, щелкнул и выдал такую фиоритуру, что, казалось, пристыженные сверчки, опешив, смолкли.

— Вот дает! — восхищенно прокомментировал Латынис.

— Прелесть! — откликнулась Ольга Арчиловна. — Что может быть красивее!

Голосистой птахе ответила другая, и они завладели небом и ночью. Чикуров слушал их как зачарованный. И хотя мысли его были заняты другим, сквозь мучительные размышления о происшествии с Баулиным прорвалось яркое видение из детства. Родной Скопин на Рязанщине, такая же теплая летняя ночь, посиделки с пацанами и девчонками у костра в овраге за их домом, соловьиный концерт…

Игорю Андреевичу показалось, что это было тысячу лет назад. И вообще — было ли?

Сигарета едва не обожгла пальцы. Он погасил ее, вернулся в комнату.

— Соловьи — это поэзия, — сказал он, чуть застыдившись своей расслабленности. — А наше дело — проза жизни… Сначала подведем кое-какие итоги… Начнем с показаний старушки, домработницы профессора…

— Савчук, — подсказал Латынис.

— Если Савчук говорила правду, — продолжил Чикуров, — то напрашивается вопрос: куда делось многое из вещей Баулина? Картины, редкий фарфор, хрусталь?..

— А зачем ей сочинять? — горячо произнес Латынис. — Ведь она с такими подробностями, с такой любовью рассказывала о картинах!.. Грабанули профессора, это точно. Недаром Валентина Карповна только об этом и твердила.

— Если обворовали, то как, когда? — задумался Чикуров. — И главное — кто?

— Баулин поехал купаться, там его подстерегли, — развивал свою мысль Латынис. — Ухлопали, после этого спокойно подъехали к дому, взяли, что хотели, и…

— Допустим, — кивнул Игорь Андреевич. — Но вы представляете, сколько работы? Вынести вещи из дома, сложить, вероятно, в машину… А ведь рядом соседи.

— Ну и что? — возразил Ян Арнольдович. — Березки — как проходной двор. «Волги», «Жигули», «Москвичи» едут одна за другой. Десятки, сотни приезжих ежедневно… К Баулину постоянно обращаются люди… Уверен, соседи привыкли к такому столпотворению.

— Но не каждый же день вывозили картины и другие ценности из дома Баулина, — заметил Чикуров, улыбнувшись.

Латынис смутился.

— Вы опрашивали соседей? — задала вопрос Дагурова.

— Из двух-трех домов, — ответил капитан. — Сами видели, чем мы в основном занимались. С мальчишками провозились, потом с Рогожиным… Эх, если бы догадались сразу осмотреть дом!

— И что сообщили опрошенные? — спросила Ольга Арчиловна.

— Не видели ничего. Народ тут трудовой, с утра — на работу… Но вы не волнуйтесь, завтра пройдусь сплошняком, — пообещал Латынис. — Нашего кавказского товарища попрошу помочь.

— Манукянца? — уточнила Дагурова.

— Его.

— Версия с ограблением серьезная, — сказал Чикуров. — Но вопросов — воз и маленькая тележка… Во-первых, сколько могло быть грабителей — один, два, целая шайка?.. Во-вторых, местные или приезжие? В-третьих, куда они могли деть похищенное?

— Завтра я подробнее допрошу Савчук, — сказал оперуполномоченный. — Валентина Карповна в здравом уме, отлично помнит, что было у Баулина. Даже где что висело и лежало… Составим список. Я подготовлю ориентировку, разошлем по области и всей стране.

— Добро, — кивнул следователь. — Но странные какие-то грабители. — Он усмехнулся.

— Чем же? — спросил Латынис.

— Воспитанные. Грязную обувь оставляют на пороге, воруют в домашних тапочках…

— Вы имеете в виду следы в прихожей? — сказала Дагурова.

— Их, Ольга Арчиловна, их, — ответил Чикуров. — Есть у меня второе сомнение: чтобы погрузить наворованное, лучше и незаметнее сделать это, подогнав машину к самому дому. Но ведь никаких следов протекторов на участке Баулина обнаружено не было. Какой бы ливень ни шел, следы наверняка остались бы. Земля размокшая, так что колея получилась бы — будь здоров!.. Представляете, таскать вещи через двор, на улицу?

— Но когда исчезли картины, хрусталь, ковры и прочая, и прочая, и прочая? — На этот раз Ольга Арчиловна задала вопрос как бы самой себе, а не собеседникам. — Ну, еще понимаю, ограбить ночью… А может, профессор не ночевал дома? Тогда все проще.

— Баулина видели утром, — сказал Латынис. — Недалеко от коттеджа. Почтальон. Баулин ехал на велосипеде в сторону Лавутки.

— Так ведь не дома и не выходящим из дома видели! — подчеркнула Дагурова. — Всякое может быть…

— Вот именно, — вздохнул Чикуров. — И мне, ох, как не нравится это всякое. Потому что расплывчато, неконкретно… И потом, где мог провести ночь профессор со своим велосипедом, в одежде, явно предназначенной для поездки на речку?

— Ян Арнольдович, — не отступала Дагурова, — вы не знаете, профессор не ездил на Лавутку по вечерам? Многие любят купаться ночью.

— Ездил, — подтвердил Латынис. — Это точно, любил искупаться и вечерком.

— Вот видите, — повернулась к Чикурову Ольга Арчиловна. — Допустим, он искупался накануне вечером и, не заезжая домой, заскочил к приятелю…

— Или же приятельнице, — добавил капитан.

— А утром снова прямехонько на Лавутку, — сказала Дагурова. — Не исключено, что все это заранее было подстроено. Нельзя забывать, что в доме профессора ценностей было на много тысяч рублей.

— Хорошо, а если он их продал? — задал теперь вопрос Чикуров.

— Зачем? — чуть ли не в один голос спросили его собеседники.

— Ну мало ли…

— Чтобы коллекционер!.. — покачала головой Ольга Арчиловна. — Разве что по самой крайней нужде.

— А может, и была как раз та самая крайняя нужда, — возразил Игорь Андреевич. — Вспомните письмо жены. Действительно, для чего ему деньги? Более того, любящий отец просит отдать назад подарок, сделанный им своей же дочери! — Чикуров выдержал паузу и добавил: — Есть над чем задуматься, не правда ли?

Неожиданный поворот, который придал беседе Чикуров, несколько охладил Дагурову и Латыниса. Они и впрямь задумались. А Игорь Андреевич продолжил:

— Отчего у Баулина было плохое настроение в последнее время? Ведь было, это отметила и Орлова, и жена… Как-то не сочетается с успехом, популярностью, славой… На премию выдвинули… Тут бы радоваться, а он хандрит.

— Нервы, — пожала плечами Дагурова. — Когда человек вымотан, как загнанная лошадь, устал, то никакая премия не в радость. Нужен элементарный отдых.

— Согласен, — кивнул Чикуров. — Возможно, тут и нет связи — между его состоянием и покушением. Но забывать об этом нельзя. А если ему кто-то или что-то угрожало? Или он предчувствовал неприятности?.. Нельзя замыкаться на одной версии. Допустим, ограбление и выстрел в профессора — случайное совпадение, то есть это дело рук разных людей. Об ограблении мы уже говорили, теперь давайте прикинем, кто бы мог стрелять в профессора? По каким мотивам? Обида? Ревность? Месть? Корысть? Зависть?

Игорь Андреевич переводил вопросительный взгляд с Латыниса на Дагурову.

— Одна из версий сегодня уже была высказана, — сказала Ольга Арчиловна. — Несчастный случай…

— Верно, — согласился Чикуров, делая запись в блокноте. — Первоначальное положение тела нам неизвестно… Профессора могла поразить шальная пуля, выпущенная, например, с другого берега реки… Ян Арнольдович, займитесь этим. Справьтесь в местном обществе охотников, поговорите с лесниками и вообще с людьми, кто любит побродить с ружьем в окрестностях. Как правило, охотники знают друг друга, замечают и приезжих. А вдруг и в самом деле какой-нибудь браконьер, а?

— Заметано, — кивнул Латынис. — Вот вы сказали насчет обиды… Я бы все-таки не сбрасывал со счетов Рогожина.

— А я и не сбрасываю, — ответил Игорь Андреевич. — Выясню, какая история произошла с его матерью. — Он снова чиркнул в блокноте. — А кто еще мог иметь зуб на профессора?

— Орлова говорила о его вражде с Шовкоплясом, — ответила Дагурова. — Но, право же, не верится, чтобы он…

— Что за человек этот хирург? — спросил Игорь Андреевич у капитана.

— Хирург отличный, на всю округу славится. А человек он крутой. Когда открыли клинику и приехал Баулин, он оказался как бы на втором плане… Потом Шовкопляс стал открыто выступать против методов Баулина… Не знаю, кто постарался, но его вскоре, как говорится, задвинули… Теперь он в больнице просто хирург…

— Да, обида серьезная, — постучал ручкой по столу Чикуров.

— Все-таки он врач, Игорь Андреевич. Человек гуманной профессии, — сказала Дагурова.

— Позвольте, — серьезно сказал Чикуров, — вы можете назвать негуманную профессию? Хоть одну?

Дагурова подняла глаза к потолку, усмехнулась про себя, но промолчала.

— Мы привыкли к штампам, — продолжал Игорь Андреевич. — Учитель — благородно, цветовод — возвышенно, ученый — обязательно подвижник, писатель — инженер человеческих душ. И так далее, и тому подобное. А слесарь? Или продавец, бухгалтер, шофер? Так что постарайтесь установить, Ян Арнольдович, есть ли у Шовкопляса алиби. Заодно нас интересует, как провел день перед покушением Баулин. Желательно проследить буквально час за часом, — сказал Чикуров. — Еще какие будут версии?

— Может быть, происшествие связано с клиникой? — высказала предположение Дагурова. — Покушался кто-нибудь из больных. Или кто из родственников пациента. Предположим, Баулин отказал в госпитализации — одна причина. Другая — кто-то умер, и профессора посчитали виновником. Месть…

— Та-ак, — протянул Чикуров, делая пометку в блокноте. — Раз уж вы, Ольга Арчиловна, были в клинике, то возьмите на себя проверку этой версии. Узнайте, имелись ли там смертельные случаи. Возможно, пациент умер не здесь, а по возвращении домой… Имелись ли случаи устных угроз, может, угрожали письменно…

— Ладно, — кивнула Дагурова. — Но могли покушаться и без видимой причины. Они ведь лечат и психически ненормальных, а следовательно… — Ольга Арчиловна сдавила пальцами виски.

— Не прошла боль? — участливо спросил Игорь Андреевич.

— Ничего, — отмахнулась Дагурова. — Пойду приму таблетку.

Она возвратилась через минуту и озабоченно сказала:

— Знаете, о чем я думаю? Это, кстати, касается стереотипного мышления… Человек, который возился в лесочке у реки с раненым профессором, необязательно должен быть мужчиной. Ведь мальчишки не видели его лица, а брюки давно уже носят и женщины.

— Вы хотите сказать, в светлых брюках могла быть и женщина? — спросил Чикуров. — Кто же, по-вашему?

— Отнеситесь как к фантазии, — сказала Ольга Арчиловна, — но… Жена Баулина, например.

Мужчины переглянулись.

— По принципу: чем мы хуже сильного пола? — улыбнулся капитан.

— Предположение смелое, — серьезно сказал Чикуров. — Фантазируйте, пожалуйста, дальше. Чувствую, идете от каких-то фактов?

— Сейчас скажу, — немного волнуясь, начала Дагурова, — от чего я плясала… Вам, Ян Арнольдович, домработница профессора рассказала, что жена Баулина имеет «Жигули» красного цвета?

— Так, — подтвердил капитан. — И уже бывала здесь на машине.

— Тем более. Второе. Меня удивляет, почему она не прилетела…

— Резонно, — кивнул Чикуров. — Телеграмму она получила утром. Самолет летит всего час.

— Обратимся к ее письму. О чем оно? Выговаривает мужу насчет его просьбы о высылке денег. Пишет о даче, машине. Что ей с дочерью нужно ехать к морю… Какое может быть море? — все больше горячилась Дагурова. — Если она знает, что мужу плохо, человек на грани нервного истощения! Вспомните: московский светила, их знакомый, считает, что Баулину нужно лечь в больницу!

— Ее тревога выглядит как раз искренне, — возразил Чикуров. — А то, что она высказывает какие-то претензии к мужу, дело обыкновенное, житейское… Раз уж вы заговорили о письме… Меня насторожило: зачем профессору деньги? И у кого просит? У жены…

— К тому я и хотела подвести, — перебила Дагурова. — А может быть, все эти раритеты, хрусталь и прочее находится в московской квартире Баулина? Или он сам отвез, или жена заставила перевезти?

— А как же Савчук? — вставил Латынис.

— Савчук уже давно в больнице. Откуда ей знать, была здесь в это время Регина Эдуардовна или нет? И вообще, что делается у профессора в доме?

— Понятно, — сказал Чикуров. — Но зачем ей убивать мужа?

— Уверена, что-то у них в семье серьезно не ладится, — ответила Дагурова.

— Почему? — удивился Игорь Андреевич.

— Помните, районный прокурор говорил… Но главное — живут отдельно. Это очень важный момент. Представляете, а вдруг у них разрыв окончательный? Имущество — пополам. Так что Баулиной есть что терять… А если тут замешана другая женщина? Профессор ведь еще совсем не старый. Значит, ревность тоже может иметь место.

— Причем он тоже к кому-то ревнует жену, — заметил Латынис. — Вспомните письма Баулиной…

— Что ж, прояснить взаимоотношения между профессором и его женой надо в любом случае, — согласился Чикуров. — В свете того, что вы сказали, сделаем это срочно. — Он повернулся к Латынису: — Может, свяжетесь с московскими коллегами? Не покидала ли столицу Баулина второго-третьего июля?

— Понимаете, — продолжала Дагурова, — есть еще одно обстоятельство… Почему Баулин, когда был на реке, якобы вошел в воду и тут же вышел? Высказывали предположение, что профессора мог окликнуть знакомый человек… Жена, например, — поставила точку Ольга Арчиловна.

В комнату вползал ранний летний рассвет. Ветерок чуть шевелил оконную штору.

Чикуров посмотрел на часы.

— Как это у Пушкина? — улыбнулся он. — «И изумленные народы не знали, что им предпринять: ложиться спать или вставать…» Цитирую по памяти, возможно, не совсем точно. — Видя, что Латынис хочет что-то сказать, он спросил: — У вас есть еще какие-то соображения, Ян Арнольдович?

— Так, мелькнуло, — неуверенно проговорил капитан.

— Выкладывайте, — попросил следователь. — Любые, пусть даже самые невероятные версии… Не помню, кто сказал: невероятное бывает в жизни самым вероятным.

— Рискну, — почесал затылок оперуполномоченный. — Может, все дело в секрете «Бауроса»? — Видя, что его слова заинтересовали следователя, Латынис продолжил более уверенно: — Я о чем? Из чего состоит это прямо-таки всеисцеляющее средство, знают, кажется, всего три человека. Профессор, Ростовцев и зам, тот, что непосредственно руководит производством «Бауроса». Так говорят…

— Ну? — подбодрил его Чикуров.

— Вы знаете, что рецепт знаменитой кока-колы известен тоже всего нескольким людям? — Ян Арнольдович прищурился. — Почти сто лет химики из конкурирующих фирм, таких, как пепси-кола и другие, пытаются расшифровать его. Все, казалось бы, узнали. Но один из компонентов, загадочный «Мерхандиз-7-икс», как его именуют, не поддается никакому анализу… Полная формула всех ингредиентов кока-колы хранится в самом дальнем подвале в банковском сейфе, за семью печатями. Чтобы открыть его, необходимо решение директоров банка. Открывают сейф в присутствии властей штата строго в определенное время, ни секундой раньше и ни секундой позже!

— Это понятно, — заметила Дагурова. — Секрет стоит миллионы!

— Берите выше — миллиарды! — сказал Латынис. — А сколько стоит секрет «Бауроса», мы не знаем. Так ведь недаром его оберегают. Может, кто-то захотел заполучить его? Чтобы зашибить большую деньгу, производя подпольно. А Баулин — ни в какую! Ну и испугались, что профессор может обратиться в соответствующие органы…

— У «Интеграла» большие доходы от продажи «Бауроса»? — поинтересовался Чикуров.

— А как вы думаете? — в свою очередь, спросил капитан. — Страждущих — ужас!

— Ну что ж, Ян Арнольдович, поработаем и в этом направлении, — заключил Чикуров и решительно поднялся. — А пока… Пока надо хоть немного поспать всем. День предстоит нелегкий.

Опаздывать на конференцию в клинике считалось серьезным нарушением. Но сегодня Анатолий Петрович Голощапов на нее опоздал. Он зашел в участковую больницу, чтобы справиться о состоянии здоровья Баулина. С замиранием сердца переступил Голощапов порог здания, боясь услышать страшное слово — умер.

Анатолия Петровича тут хорошо знали. Первая же встреченная медсестра успокоила:

— Евгений Тимурович пока жив, лежит в реанимации.

Голощапов нашел врача-реаниматора, чтобы разузнать подробности.

— Что я могу сказать, — сообщил коллега. — Ты сам должен понимать. Дыхание поддерживаем искусственно. Задеты важнейшие участки мозга. Крови много потерял…

— Надежда все-таки есть? — спросил Голощапов.

— Только ею и живем. Не отходил от профессора всю ночь.

Обменялись мнениями. Обсудили все «за» и «против». Утешительного было очень и очень мало.

…Голощапов шел в клинику, ни о чем не думая, кроме катастрофы, случившейся с Баулиным. Происшедшее он принимал очень близко к сердцу, потому что сошелся в последнее время с Баулиным весьма близко и буквально боготворил его. И не хотел верить, что такой человек кому-то мешал. Анатолий Петрович был убежден, что случилось трагическое недоразумение, нелепость.

Ничего не замечая вокруг, Голощапов миновал молоденький парк, площадку городошников, где уже спозаранку сражались любители. Слышался сухой треск биты о деревянные чурбачки, разлетающиеся с характерным стуком. Мало он обратил внимания и на пестро одетых пациентов, увлеченно занятых аэробикой — ритмической гимнастикой — на зеленом газоне возле клиники. Джазовая музыка и вихляющиеся тела показались ему в это утро кощунственными.

«Ничего не поделаешь, — вздохнул Анатолий Петрович. — Жизнь продолжается».

Аэробику в больнице ввел сам Баулин. Он не стеснялся иной раз присоединяться к больным, считая ритмическую гимнастику не только тренировкой и разминкой для тела, но и для души. Музыка и общность в движении, по его мнению, давали прекрасный заряд положительных эмоций.

Когда долговязая фигура Голощапова появилась в конференц-зале, все повернулись в его сторону. Анатолий Петрович невольно пригладил свои прямые волосы льняного цвета и хотел было уже пристроиться на крайнем стуле.

Заместитель главврача Рудик, который вел сегодня конференцию, оторвавшись от какой-то бумажки в руках, сказал:

— Анатолий Петрович, вас срочно просил приехать Ростовцев. Так что быстро к нему.

— Хорошо, — ответил несколько растерянно Голощапов, не понимая, зачем он понадобился, да еще так быстро.

Генеральный директор начал с того, что спросил о Баулине. Голощапов передал услышанное утром в участковой больнице.

— Да, да, — вздохнул Ростовцев. — У Евгения Тимуровича отменное здоровье, тренированный организм. Будем надеяться… Но даже если выкарабкается, то не скоро, да и работать, как прежде, вряд ли сможет… А как вы понимаете, Анатолий Петрович, клинику нельзя оставлять без хорошего, знающего руководителя.

«Вот оно что, — мелькнуло в голове Голощапова. — Значит, разговор пойдет о новом главвраче».

Величественная секретарша Ростовцева принесла кофе, печенье и безмолвно удалилась.

— Евгений Тимурович говорил мне о своих планах, — продолжал Ростовцев. — Об увеличении мест, о создании новых лабораторий, направлениях и исследованиях. Все это, по-моему, весьма нужно. Кажется, его идеи наконец признали.

— Не все, к сожалению, — заметил Голощапов.

— Пока не все, — кивнул Аркадий Павлович. — Но противников и злопыхателей значительно поубавилось… Поверьте моему опыту, они никогда не исчезают совсем. А может быть, и хорошо, а? — Он улыбнулся. — Полемика, особенно в науке, — вещь необходимая. Борьба тоже нужна. Она стимулирует творческую активность, не дает благодушествовать… Не так ли?

— В общем, так, — согласился Анатолий Петрович. — Если не ставят палки в колеса сознательно. Я не говорю о нашей клинике. Грех жаловаться, Баулина здорово поддерживают.

— Вы думаете, так было всегда? — Ростовцев с усмешкой покачал головой. — Увы! И подводные камни были, и рифы, и мели… Но Евгений Тимурович, как настоящий боевой капитан, все преодолел. Преодолел и вывел корабль на широкий простор. Надо плыть дальше, а кормчий… — Генеральный директор вздохнул. — Так вот, Анатолий Петрович, не встанете ли вы у руля?

И хотя Голощапов чувствовал, что Ростовцев ведет именно к этому, предложение явилось неожиданностью.

— Что вы! — вырвалось у него. — Это же целая клиника! Сотни пациентов в год! Потом я всего лишь кандидат паук, заведующий лабораторией… И вдруг…

Анатолий Петрович замолчал.

— Надо расти, — с улыбкой заметил Ростовцев.

— Есть же более опытные, — все еще сопротивлялся Голощапов. — Например, Владимир Евтихиевич Рудик, заместитель Евгения Тимуровича…

— Да, Евгений Тимурович ценит его. У Рудика, несомненно, есть свои достоинства, — серьезно произнес генеральный директор. — Но вы, насколько я могу судить по беседам с профессором, были ближе к нему по своим научным интересам. Он даже обмолвился как-то, что вы удивительно одинаково мыслите. — Он внимательно посмотрел в глаза Анатолию Петровичу. — Вероятно, это действительно так, если уже выпустили совместно несколько научных работ?

Голощапов не знал, что на это возразить, и поэтому некоторое время молчал. Действительно, из всех коллег в клинике Баулин выбрал его единственного в соавторы.

— Хотите честно, Аркадий Павлович? — подумав, напрямик спросил Голощапов.

— Разумеется.

— Не уверен, что справлюсь. Одно дело заведовать лабораторией и вести нескольких больных, а другое…

— Не боги горшки обжигают, — снова улыбнулся Ростовцев. — И на первый случай дам вам несколько советов. Из личного опыта, а также из наблюдений интересных людей… В принципе беретесь?

Голощапов развел руками:

— Если прикажут…

— Думаю, приказ в мединституте будет подписан в ближайшие дни. Пока исполняющим обязанности, ну а если Евгений Тимурович не потянет… — Ростовцев не договорил, встал, взял с полки книгу, вернулся на место. — Правильные мысли высказывает Николай Михайлович Амосов, известный хирург и ученый… — Аркадий Павлович нашел нужное место в книге: — «Думают, что все нужно решать демократически, что справедливость только у большинства. Я в этом совсем не уверен…» — Ростовцев закрыл книгу. — Вот вам первое правило как руководителю. Мудрое правило. Потому что главная ответственность будет лежать на вас.

— Но Амосов ввел в своей клинике систему оценки своих личных действий и действий заведующих отделениями путем голосования, — сказал Голощапов, вспомнив записки знаменитого хирурга. — Врачи опускали карточки в урну, в которых одобряли или нет действия академика и других руководителей клиники.

— Голосовали тайно, — поднял вверх палец Ростовцев. — И результаты не обсуждались. Слушайте, что он заявил своим подчиненным, когда решил провести рискованный эксперимент. — И процитировал: — «Если новое сделать только наполовину, то эффекта не будет. Поэтому демократия отменяется…» Я бы на вашем месте тоже запомнил эту истину, Анатолий Петрович. Вы вступаете в новое качество и должны будете, хотите того или нет, несколько по-другому смотреть на жизнь… Руководить, скажу я вам, — это целая наука. И весьма сложная.

— Понимаю, — кивнул Голощапов. — Это, наверное, приходит с опытом.

— Разумеется. А опыт — это повседневные дела. Практика, так сказать… Перейдем к делу. Сейчас в клинике лежит Эльвира Борисовна Пляцковская…

— Знаю. Ее ведет Яковлев.

— Прошу вас, Анатолий Петрович, лично уделять этой даме побольше внимания.

— Насколько мне известно, всем больным уделяется много внимания, — несколько даже обиделся Голощапов. — Во всяком случае, сколько нужно.

— А Пляцковской, пожалуйста, столько же и… чуть-чуть больше, — мягко, но настойчиво сказал Ростовцев. — Ее муж — начальник главка в Москве. Весьма влиятельный человек… Иногда надо… Понимаете, для дела… Я же не толкаю вас на что-то нехорошее…

— В принципе — да, — смутился Голощапов.

— Станете руководителем, поймете… Вот вам нужно новое оборудование. И не простое, а импортное. «Сименс». Так?

— Нужно, — согласно кивнул Голощапов.

— И все зависит от подписи Пляцковского. Уяснили? — спросил генеральный директор.

— Вполне, — серьезно ответил Анатолий Петрович.

— Ну и прекрасно. Теперь о «Бауросе»… У нас еще есть запас. Так сказать, резерв главнокомандующего. Но ненадолго…

В это время по селектору раздался голос секретарши:

— Аркадий Павлович, на проводе Москва.

Извинившись, Ростовцев подошел к своему столу, поднял трубку. Разговор был коротким, после чего генеральный директор вернулся к Голощапову, но не сел.

— Извините, Анатолий Петрович, — сказал он. — Нужно срочно ехать в область на совещание.

— Понимаю, понимаю, — поднялся с кресла Голощапов.

— К «Бауросу» мы еще вернемся, — пообещал Ростовцев. — А вы приступайте к исполнению новых обязанностей немедленно. За приказом в мединституте дело не станет…

По дороге Голощапова одолевали разноречивые чувства. Первое — радостное. Доверили экспериментальную клинику! И какую! Но радость тут же погасла. Не случись несчастья с Баулиным, вряд ли он мог рассчитывать на подобное повышение. И еще: как воспримут в клинике? Конечно, вида не подадут. Будут поздравлять, говорить приятные слова. Но кое-кто наверняка подумает: выдвинули из-за того, что тесть у Голощапова — заместитель председателя облисполкома, И ведь никому не докажешь, что положением отца жены Анатолий Петрович ни разу в жизни не воспользовался.

Но об этом забудут. Останется факт: молодого кандидата наук всего в 32 года сделали главным. А значит — по блату.

«А что Ростовцев? — подумал Анатолий Петрович. — Может, и он действует с дальним прицелом? Имея в виду моего тестя? Но тесть не тот человек…»

Мысли хаотично набегали одна на другую. Видимо, от волнения и неожиданности такого предложения.

А впрочем, какого предложения? По существу, генеральный директор «Интеграла» не предлагал. Он просто решил, и все. Кстати, не только за него, Голощапова, но и за его жену, которая неизвестно как отнесется к переезду в Березки и перемене своей работы… И за ректора института, где Голощапов трудился заведующим лабораторией, а здесь, в клинике, экспериментировал с продуктами пчеловодства, готовил докторскую диссертацию… Но как Ростовцев мог решать? — вдруг спохватился Голощапов. — Ведь клиника подчиняется институту, а не «Интегралу». Да, он, Голощапов, знал, что Ростовцев влиятельный человек, но неужели настолько, что фактически решает такой вопрос, как назначение главврача клиники?.. Странно…

Открыв глаза, Чикуров посмотрел на часы — начало девятого. Он чертыхнулся про себя: хотел подняться в семь и вот, проспал.

Игорь Андреевич принял холодный душ — вернейшее средство поскорее стряхнуть с себя сон. Когда он стал надевать рубашку, отскочила пуговица, и в это время раздался стук в дверь. Это была Дагурова. Оказалось, что она тоже встала недавно. Заметив в руках Чикурова оторванную пуговицу, она сказала:

— Командированный мужчина в затруднительном положении? Давайте пришью…

— Благодарю, Ольга Арчиловна. Я привык.

Он достал коробочку, которую всегда возил с собой, там лежали нитки, иголка, запасные пуговицы, и стал пришивать.

— Какая-нибудь генеральная идея вырисовывается? — спросила Дагурова.

— Нет, — признался Чикуров. — Хоть и говорят: утро вечера мудренее…

В дверь снова постучали. На этот раз участковый инспектор Манукянц. В руках у него был большой сверток.

Поздоровавшись, лейтенант спросил:

— Вы уже завтракали?

— Нет, — ответил Игорь Андреевич.

— Очень хорошо! — обрадовался Левон Артемович.

Он развернул сверток. По комнате распространился пряный запах зелени.

— Что это? — удивился Чикуров.

— Как что? Киндза, кутем, редиска, реган, — выкладывал на стол Манукянц. — Исключительно полезно! А это — бастурма, брынза, лаваш!

— Ну зачем вы, Левон Артемович, — запротестовал было Чикуров. — Мы бы пошли и сами купили…

— Не купили бы! Это дары Араратской долины! — любуясь всей этой красотой, горячо произнес лейтенант. — Отец прилетел. Узнал, что я работаю с вами, просил передать… Так что от всей души…

— А это чурчхела? — спросила Ольга Арчиловна, беря в руки коричневые колбаски из выпаренного, загустевшего виноградного сока, начиненные грецкими орехами.

— Конечно! Мама делала! Кушайте на здоровье!

Чикуров растерялся. Отказываться было неудобно: Манукянц принес угощение и впрямь от щедрости души.

— Спасибо, Левон Артемович, спасибо большое, — сказал он. — Мы все это съедим позже… А сейчас насчет дела. Что-нибудь новенькое есть?

— А как же! — ответил лейтенант. — Разрешите доложить?

— Не так официально, Левон Артемович, — улыбнулся Игорь Андреевич.

— Слушаюсь, Игорь Андреевич; — отчеканил лейтенант и продолжил уже по-штатски: — Я, понимаете, решил обойти соседей Баулина с самого утра, пока на работу не разбежались… Спрашиваю у одного — ничего не видел, у другого — тоже. Но я духа не теряю. Не может быть, чтобы никто ничего не видел!.. Помните, когда сворачиваешь в переулок, где баулинский особняк, рядом такой красивый дом есть, с башенкой?

— Да, — кивнул следователь.

— Так вот, — рассказывал дальше участковый, — живет в нем заведующий лесопилкой. А мать у него пенсионерка, и она видела с утра вчера, примерно около десяти часов, как мимо проехала машина шефа…

— Какого шефа? — не понял Чикуров.

— Ростовцева. «Волга». Остановилась возле участка профессора.

— Точно машина Ростовцева? — спросила Дагурова.

— Говорит, черная «Волга». И номер легко запомнить: тридцать пять — тридцать пять.

— Ясно, — кивнул Чикуров. — Продолжайте.

— Такой дождь шел, ливень, можно сказать. Из машины выскочил человек в плаще с капюшоном и побежал во двор Баулина… Зашел в дом. Потом вышел, залез в «Волгу». Затем снова ходил в дом… Что-то под плащом прятал.

Чикуров и Дагурова переглянулись.

— Это интересно, — сказал Игорь Андреевич. — Значит, человек дважды побывал в доме и что-то вынес?

— И кто это был?

— Соседка не разглядела, капюшон мешал. Возможно, сам Ростовцев или его шофер.

— А сколько человек сидело в машине? — спросила Ольга Арчиловна. — Один, два?

— Она говорит, не обратила внимания.

— Вы не смотрели, следов протекторов около участка на дороге не осталось? — продолжала спрашивать Дагурова.

— Конечно, смотрел, — ответил Манукянц. — Не обнаружил. Асфальт же. И дождь лил сколько раз… Насчет того, что машина приезжала, не сомневайтесь! Эта соседка целыми днями сидит одна, на улицу любит смотреть… А человека, который заходил в дом, можно ведь отыскать по следам, которые были в прихожей профессора… Идентифицировать.

— Сначала надо хотя бы приблизительно знать, с кем идентифицировать, — заметил Чикуров. — Выходит, когда Баулин уже лежал на операционном столе, к его дому кто-то подъехал на машине Ростовцева и вынес какие-то вещи… По-моему, следует немедленно допросить водителя… Что-нибудь еще раздобыли интересного, Левон Артемович?

— Не знаю, интересно или нет, — неуверенно произнес участковый. — Дня за два до покушения у Баулина дома вечером была Азочка. В клинике работает.

— Орлова? — вырвалось у Дагуровой.

— Да, главная медсестра, — подтвердил Манукянц. — Соседи называют ее Азочка.

— Не потому ли она так разволновалась, когда я спросила, бывала ли в доме профессора? — повернулась к Чикурову Ольга Арчиловна. — А главное — скрыла, что посещала Баулина недавно.

— Это еще не все, — продолжил Манукянц. — Вечером, накануне покушения, возле дома Баулина видели Кленову.

— Это кто? — спросил Чикуров.

— Одна больная из клиники, — сказал участковый. — Душевнобольная. Она зачем-то хотела снимать квартиру в доме рядом с профессором… Соседи еле от нее отвязались.

— Насчет Кленовой следовало бы узнать подробнее, — заметил Игорь Андреевич.

— Я позвоню в клинику, — сказала Дагурова.

— Да, а после Кленовой видели еще Ростовцева, — добавил лейтенант. — Он направлялся к баулинскому особняку.

Чикуров ничего не успел сказать по этому поводу — постучали. В номер зашел Латынис. Поздоровались. Игорь Андреевич поделился с оперуполномоченным сведениями, только что полученными участковым инспектором.

— Опять, значит, Аза Даниловна, — усмехнулся Латынис и, достав из кармана небольшой блокнот, быстро нашел нужное место. — Я ведь тоже не с пустыми руками… Ну, во-первых, между ней и Баулиным были, кажется, не только служебные отношения. Говорят, когда он обосновался в Березках, то переманил ее из участковой больницы в свою клинику. И скоро сделал главной медсестрой…

— Орлова сама сказала мне об этом, — пожала плечами Дагурова. — Это еще ничего не значит. Опытная…

— Только вот в чем? — задумался капитан. — К ней приезжают мужчины. Из других городов. Живут по нескольку дней, а то и недель. Потом исчезают, появляются новые… А насчет Азочки и Баулина… Еще года два назад Орлова захаживала к профессору довольно часто. Несколько раз видели, как она уходила из его дома рано утром… Комментарии, как говорится, излишни.

— А не сплетни? — спросил Чикуров.

— Не похоже, — ответил Латынис. — Зато очень похоже на Азу Даниловну… То, что это правда, я думаю, невольно подтвердила домработница профессора. Когда заговорили об Орловой, старушка стала что-то темнить, увиливать.

— Ну а жена? — задумчиво проговорил Чикуров. — Профессор, как видно, очень любит ее. Ревнует! Вспомните письмо, которое лежало в его столе…

— Баулина понять можно, — сказал Ян Арнольдович. — Еще не старый, живет один, семья переезжать не хочет… А тут Азочка. Дамочка, прямо скажем… — Он замолчал.

— Хорошо, — согласился Чикуров. — Допустим, отношения у них были не только служебные… Что из этого следует?

— Есть одна штука, — многозначительно оглядел всех Латынис, выдержал, как артист, паузу и выпалил: — Рогожин — бывший муж Орловой! И отец ее дочери!

В комнате воцарилось молчание. Сказанное капитаном заставило задуматься.

— Не знаю, Игорь Андреевич, — нарушил тишину Латынис, — в этом ракурсе — не поспешили ли вы, отпустив вчера Рогожина…

— Как давно они развелись? — задал вопрос Чикуров, не отреагировав на последнее замечание капитана.

— Как раз тогда, когда в Березках появился Баулин, — ответил Латынис. — Говорят, Рогожин страшно переживал. Даже перебрался жить в другой город, чтобы все забыть, успокоиться. Но не выдержал, вернулся.

— Вы хотите сказать?.. — посмотрел на него Чикуров.

— Полагаю, при такой ситуации особой любви главный зоотехник к профессору не питал, — ответил Латынис с иронией. — Правда, последние полгода Орлова действительно не бывала у Баулина дома… И вдруг заявилась… А что, если Рогожин узнал об этом? Опять вспыхнули страсти… Оскорбленное мужское самолюбие… Вот он и оказывается возле речки в то самое время, когда туда приехал на велосипеде Евгений Тимурович.

— Логично, — кивнул Чикуров. — Хотя, честно говоря, Рогожин произвел на меня впечатление довольно рассудительного человека, просто немного увлекающегося… Впрочем… Кто его знает. Сделаем так. Я встречусь с ребятами-рыболовами. Постараюсь разобраться, кого же на самом деле видели они вчера утром на Лавутке. Рогожин тащил раненого человека или не он… Вы, Ольга Арчиловна, займитесь шофером Ростовцева, кто с ним приезжал к дому Баулина, что взяли? Вы, Ян Арнольдович, снова встретитесь с Савчук, составите по возможности полно список ценных вещей, которые были у профессора. Может, она знает, у кого и что конкретно приобретал Баулин.

— Игорь Андреевич, а мне какое задание? — спросил Манукянц, в голосе которого проскользнула едва заметная обида: обошли.

— Левон Артемович, — улыбнулся Чикуров, — пока конкретного задания нет. Вы нам и так помогли. Да и своих дел, наверное, хватает…

— Есть, конечно, — ответил лейтенант и посмотрел на часы. — Наметил одно мероприятие. В пионерлагере, в поселке. Там ребятня, которая не уехала…

— Нашкодили, что ли? — поинтересовалась Дагурова.

— Зачем! Футбольную команду тренирую, — с гордостью сообщил Манукянц. — Будущие чемпионы, даю вам слово!

Он произнес это так темпераментно и убежденно, что все невольно заулыбались.

У модернового здания дирекции «Интеграла» стояло несколько машин. Черная «Волга» была только одна. Водитель сидел за рулем, уткнувшись в газету. К нему и решила обратиться Ольга Арчиловна.

— Не знаете, где шофер Ростовцева?

— Носик, что ли? — произнес водитель, с интересом рассматривая форму Дагуровой.

— Носик, — подтвердила следователь, догадываясь, что это фамилия шофера Ростовцева.

— Он сейчас в гараже. Пройдите за угол здания, там ворота металлические…

Гараж состоял из нескольких боксов, которые буквой П, обрамляли заасфальтированную площадку с мойкой для автомобилей. На ней и стоял черный блестящий лимузин. Сомнений не было, директорская «Волга» с номером 35–35. Возле автомобиля возился невероятно высокого роста парень, чем-то напоминающий известнейшего баскетболиста московского «Динамо» Ткаченко. У него были даже ткаченковские усы.

Шофер ожесточенно драил тряпкой бока машины, и без того сверкающие, как лаковая туфля.

— Товарищ Носик? — подошла к нему Ольга Арчиловна.

— Я буду, — добродушно прогудел гигант.

— Следователь прокуратуры Дагурова, — представилась Ольга Арчиловна, показывая служебное удостоверение.

— Слышали, слышали про вас…

— Я хотела бы побеседовать с вами.

Носик зачем-то кинул взгляд на административный корпус «Интеграла», почесал за ухом и кивнул, однако не очень охотно.

— Может быть, в машине? — предложила Дагурова.

— Пожалуйста, — Носик открыл заднюю дверцу, пропустил следователя, а сам, подумав, решил все-таки устроиться на переднем.

Дагурова уже успела заметить: ножища у водителя огромная, сорок пятый размер, не меньше.

«Следы в прихожей баулинского дома явно не его, — отметила она. — И без экспертизы ясно».

— Простите, ваше имя и отчество? — спросила Дагурова.

— Виль Борисович… А вас, если не секрет?

— Ольга Арчиловна… Виль Борисович, вы давно возите Ростовцева?

— Больше шести лет, — солидно произнес шофер. — Как только к нам пришел Аркадий Павлович… До этого возил Сергея Федоровича Ганжу. Он был просто директор, не генеральный. И машина была другая, «Москвичок»… При Ростовцеве все куда солиднее. — Он похлопал своей мощной рукой по баранке.

— И работы, наверное, прибавилось?

— Как раз наоборот, — пробасил Носик. — С прежним, бывало, как засядем с утра в машину — и по всем подразделениям до самой ночи. Не любил сидеть в кабинете. В субботу и воскресенье тоже частенько работал. Правда, в выходные садился за руль сам, если, конечно, не надо было в район или область. Тогда меня просил… Отгулы давал.

— А Ростовцев?

— Так этот и в Березках-то редко бывает. Все в разъезде. Чуть ли не каждый месяц в Москву летает. Я уже не говорю про областные и районные совещания. Без них почти ни один день не обходится.

— Ну а когда Ростовцев здесь, в Березках, он часто ездит?

— Нет. У него другой порядок… Если ему кто нужен, вызывает к себе. И правильно: не руководитель должен ездить к подчиненным, а они к нему… Аркадий Павлович в редких случаях наведывается в подразделения.

— А по выходным не работает?

— Ни в коем случае! — помотал головой Носик. — И других не заставляет. Положено два выходных дня — отдыхай! Культурно проводи время. Хочешь — в поселке, хочешь — на природе… Сам он театр любит. В город ездит на своей личной машине.

— Водит?

— И еще как! Мне даст сто очков вперед!

— Ну а вчерашний день, — перешла к главному Дагурова. — Куда с ним ездили?

— Вчерашний день… — Лицо водителя помрачнело. — Очень подействовала на Аркадия Павловича эта история с Баулиным… Страшно переживал…

— Прошу вас, — мягко сказала следователь, — расскажите по порядку, где вы и он были с самого утра.

— С самого утра? — подозрительно посмотрел на Дагурову Носик. — Это можно… Привез я его, как обычно, к девяти часам. Поставил машину у подъезда. Сам тоже поднялся в приемную… Гроза была… Я читал «Искатель»… Вдруг как обухом по голове — в Баулина стреляли! Все засуетились. Прибежал Банипартов, заместитель Ростовцева… Долго о чем-то совещались… И звонки! Не переставая. Местные, междугородные… Так было приблизительно до часу. Потом я отвез Ростовцева пообедать и сам перекусил дома. После перерыва поехали на стройку… У нас на следующий год свое ПТУ откроют. Такое здание будет красивое — в большом городе не увидишь!.. У меня пацан в четвертом классе. После восьмилетки обязательно отдам в это ПТУ, честное слово! — Носик замолчал, видимо, потеряв нить разговора.

— Долго были на строительстве? — спросила Дагурова.

— До-о-олго, — протянул шофер. — Аркадий Павлович такой разгон устроил прорабу! — Он покачал головой. — Ох уж эти строители!.. Одно не закончили, бросили, другое тоже… Шеф сам лично облазил все! Короче, вломил на полную катушку. Теперь забегают!.. Семизоров, конечно, виноват…

— А кто такой Семизоров? — поинтересовалась Дагурова.

— Наш главный инженер… Что-нибудь придумать, изобрести — пожалуйста, а вот потребовать не умеет, — со вздохом сказал Носик. — Не обеспечил…

Последние фразы он пересказал явно с чьих-то слов.

— Когда вернулись со стройки? — продолжала спрашивать Дагурова.

— Приблизительно в половине шестого… Отвез шефа домой, поставил машину, — Носик показал на один из боксов, — и пешочком домой.

— Значит, сразу домой? — уточнила следователь.

— А куда же еще? — усмехнулся шофер. — Это вам не город, не полевачишь… Да и при таком шефе… Держит всех! — Он показал свой кулак, похожий на пудовую гирю.

— Значит, после стройки вы отвезли Ростовцева домой?

— Да. В тот день, насколько мне известно, Аркадий Павлович говорил, что хочет еще помудровать над последней моделью РАПа… Вот если вы возьмете начальные буквы его фамилии, имя и отчества, то что получится? — улыбнулся довольный Носик и повторил: — РАП — название машины. Слышали о таких?

— Нет, — призналась Дагурова.

— Чудо! — восторгался водитель. — У нас в вычислительном центре подсчитали, что если во всем мире будут использовать такие машины и технологию, которую предложил Аркадий Павлович, то экономия составит пятьсот миллиардов рублей!

— Так вы говорите, что с девяти утра до обеда никуда не ездили? — спросила следователь.

— Никуда, — подтвердил Носик. Дагурова помолчала.

«Может, соседка Баулина обозналась? И к дому профессора подъезжала другая „Волга“? — размышляла она. — Тогда почему эта женщина даже точно номер назвала — 35–35? Носик обманывает? Что за этим кроется?»

Словоохотливость водителя показалась Ольге Арчиловне несколько подозрительной. Действительно, зачем ему так распинаться о шефе, приводить столько подробностей, о которых его не спрашивали?

— До того, как вы поехали на обед, Ростовцев отлучался из здания дирекции? — спросила Дагурова.

— Сидел в своем кабинете. Все время был в приемной. Уж больно интересный детектив попался. Французский… Товарищ следователь, скажите, а это правда, что Сименон за свою жизнь написал двести книг? — вдруг спросил Носик.

— Даже больше, — со вздохом ответила Дагурова, которая в своих мыслях была далеко от Сименона.

«Кто же приезжал к Баулину на директорской машине? — думала Ольга Арчиловна. — И Ростовцев водит машину…»

— Виль Борисович, можно заглянуть в багажник?

Водитель удивился:

— Зачем?

— Посмотреть, — неопределенно ответила Ольга Арчиловна, сама еще полностью не отдавая себе отчета в том, что она может обнаружить в багажнике, — наверное, просто следовательская привычка — на всякий случай.

Вышли из машины. Носик открыл багажник. Чисто протертое его нутро пахло резиной и машинным маслом. Там находилось запасное колесо, полиэтиленовое синее ведерко, щетка, аккуратно завернутый в брезентовой сумке инструмент. Что сразу бросилось в глаза следователю — сложенный плащ с капюшоном из синей непромокаемой материи.

— Ваш? — спросила Дагурова, указывая на него.

— Мой. Неделю назад взял со склада. Завезли новенькие… Удобная штука. Как в армии плащ-накидка. Любой дождь нипочем.

— Вчера надевали?

— А зачем? — пожал плечами водитель. — Я же находился в помещении. А когда на стройку приехали, дождя уже не было.

— Может быть, Ростовцев надевал?

Этот вопрос показался Носику вообще диким.

— Чтоб Аркадий Павлович взял мой плащ?! — Он посмотрел на Дагурову, словно та была не в своем уме. — У него зонт…

Ольга Арчиловна развернула плащ. В складках была влага. Она каплями стекала с непромокаемой поверхности.

— А почему мокрый?

Носик прикусил губу.

— Откуда? — вымолвил он, придя в себя от удивления. — Я в багажник не лазил…

Дагурова даже не заметила, что возле них собралось несколько человек — водители, слесари. Их, наверное, привлекла женщина в форме. Тем более, в Березках на каждом углу говорили, что в поселке находятся следователи из Москвы.

Воспользовавшись этим, Ольга Арчиловна попросила двоих из работников гаража быть понятыми. Она оформила протокол осмотра директорской «Волги», а также изъятия плаща.

Носик при этом старался выглядеть спокойным, но следователь видела, что шофер нервничает.

Поблагодарив понятых, Дагурова сказала ему:

— Виль Борисович, если не возражаете, пройдем в здание? Я хочу спросить еще кое-что.

Тот мрачно кивнул.

— Можно сзади пройти, — сказал он.

Из гаража был ход в административный корпус через черную дверь.

— Аркадий Павлович знает? — спросил у Дагуровой Носик, когда они вошли в здание.

— Что знает? — не поняла Ольга Арчиловна.

— Ну что вы осматривали машину… И прочее…

— Я скажу ему об этом.

— Надо бы раньше… — Шофер не знал, куда девать свои огромные руки.

— Где мы можем посидеть? — ничего не ответив на это, спросила Дагурова. — Чтобы нам не мешали.

В коридоре было человека три-четыре. Они с любопытством смотрели на них.

— У Рогожина, — сказал Носик. — Он наверняка на своей ферме.

Нашли ключ, обосновались в кабинете главного зоотехника. Стены комнаты были увешаны плакатами по животноводству, графиками, таблицами.

— Виль Борисович, — продолжила допрос следователь, — значит, вы утверждаете, что вчера утром во время дождя никуда не ездили?

— Для чего мне врать? — исподлобья посмотрел на Дагурову Носик. — Не ездил.

— Кто же пользовался плащом?

— Я откуда знаю? И не пойму, куда вы клоните…

— Дело в том, что вашу машину видели около десяти часов утра у дома Баулина.

— Мою?! — выкатил глаза Носик.

— Хорошо, если вы не ездили, то кто?

Этот вопрос, видимо, сильно озадачил шофера.

— Не может быть! — Он подумал и добавил: — Ерунда!

— Вы кому-нибудь доверяете машину?

— Только Аркадию Павловичу.

— Так, может, вчера ездил он?

— Я же говорю: не выходил из кабинета до обеденного перерыва. Сам я не отлучался из приемной. Можете спросить у Эммы Капитоновны, секретарши. Я ее даже подменял у телефона.

Ольге Арчиловне показалось, что водитель говорит правду, искренне поражаясь, как его машина могла очутиться возле особняка профессора.

Она заколебалась. Возможно, соседка и впрямь напутала…

Ольга Арчиловна позвонила в гостиницу, в номер Чикурова, надеясь, что Игорь Андреевич там. Но трубку никто не брал.

Больше посоветоваться было не с кем.

«Придется действовать на свой страх и риск, — решилась она. — И допросить Ростовцева. Сразу, пока у генерального директора не было общения с шофером».

Оформив допрос Носика протоколом, Дагурова отправилась в приемную Ростовцева. При виде ее секретарь поднялась со своего места. Ольга Арчиловна назвалась, спросила, у себя ли Аркадий Павлович.

— Проходите, проходите, пожалуйста, — сказала Эмма Капитоновна.

Тон ее был почтительным, но в то же время настороженным.

У Ростовцева находился кто-то из сотрудников. Как только Дагурова представилась, он тут же ушел.

— Честно говоря, я ждал вас еще вчера, — сказал генеральный директор, жестом приглашая следователя в доверительный уголок кабинета, к журнальному столику. — Вместе с товарищем Чикуровым.

— Ждали? — переспросила Дагурова, усаживаясь в кресло.

— Разумеется. — Ростовцев сел визави, закинув ногу на ногу. — А то что же получается? Вы приехали, сразу окунулись с головой в работу, а в наш, так сказать, штаб и не заглянули… Я бы посодействовал, если надо, с транспортом…

— Спасибо, все в порядке.

— Как вы насчет кофе?

— Благодарю, не стоит беспокоиться, — сказала Дагурова, не отрывая глаз от обуви генерального директора.

Туфли были летние, легкие. Верх в мелкую сеточку. Но главное, что привлекло внимание следователя, — это подошва. Полиуретановая, она имела рельефный рисунок. Ольге Арчиловне показалось, что он похож на тот, который был на обуви, оставившей след в прихожей профессора.

— Жаль, конечно, что в Березки вас привел трагический случай, — продолжал Ростовцев. — А то бы… Говорят, каждый кулик свое болото хвалит, но я не боюсь сказать: «Интеграл» — объединение необычное, вряд ли найдется аналог в нашей стране. Может быть, и за рубежом. С удовольствием бы показал наши производственные и научные подразделения, познакомил с людьми. Пожалуй, люди — интереснее. Ищущие, смелые. Я имею в виду — в направлении поиска. О нас много пишут. Но не всегда понимая при этом суть. Главное, чего мы добились в научно-организационной сфере, — терпимость. Как ни парадоксально, но движущей силой и главной ценностью в науке является субъективизм. Да, да, потому что ученые должны искать общее в различном и различное в общем, иметь нестандартный подход к явлениям и механизмам окружающего нас мира. Я считаю совершенно неправомочным административное подавление научных направлений и поисков… Пусть будут ошибки, срывы — это неизбежно. Но конформизм мышления, я убежден, ведет к смерти творческой мысли…

Генеральный директор говорил спокойно, но это спокойствие особо подчеркивало его убежденность.

— Я кое-что читала о вашем эксперименте, — сказала Ольга Арчиловна, чтобы не казаться совершенным профаном.

— Разве в статьях, книгах все охватишь? — заметил Ростовцев. — Надо повариться в нашей каше. Объединение — это живой организм. Пульсирующий, развивающийся, со своими коллизиями, столкновениями мнений… Право же, не пожалеете, если, к примеру, встретитесь с ребятами из нашего клуба «Эврика». Они собираются по субботам, чаще всего в молодежном кафе.

— Аркадий Павлович, мы с товарищем Чикуровым здесь совершенно по определенному поводу. А конкретно — чтобы ответить на вопросы: кто и с какой целью стрелял в профессора Баулина?

— И каковы успехи? — спросил генеральный директор, сцепив руки и положив их на журнальный столик. — Понимаете, мне звонят отовсюду — из министерства, из области, а я, право, не знаю, что ответить.

— Скажу прямо: пока много неясного. К примеру, я только что беседовала с вашим шофером…

— Допрашивали, — поправил Ростовцев, наверняка уже осведомленный.

— Наши беседы — это, как правило, всегда допросы.

— Целенаправленные?

— Естественно, — пожала плечами следователь.

— А действия ваши всегда обдуманные? — серьезно продолжал генеральный директор, в голосе которого послышались осуждающие нотки.

— Вы о чем, Аркадий Павлович?

— Обыскивать на глазах у всех мою персональную машину… Хотели вы того или нет, но создали определенную ситуацию. Люди воспринимают услышанное и увиденное всегда под каким-то углом зрения. Поселок сейчас живет только разговорами о покушении на Баулина… Представляете, как будет истолковано ваше поведение?.. Слухов и так предостаточно. А вы, получается, подливаете масла в огонь.

— Конкретно, пожалуйста, Аркадий Павлович, — сказала Дагурова. — А то вокруг да около.

Ростовцев усмехнулся.

— Видите ли, кое-кто болтает, что я был заинтересован в смерти Евгения Тимуровича… Чтобы не делить с ним деньги и славу… Цинично, разумеется, и глупо! Не стоило бы обращать внимания, но у сплетен есть особенность: не убьет, так замарает.

— Ни я, ни Чикуров подобных сплетен не слышали, — подчеркнуто произнесла Дагурова. — И тем более не распространяли… Уверяю вас, интересуют нас не слухи и домыслы, а конкретные факты.

— Факты таковы, что Баулин не только кандидат на получение вместе со мной премии, но прежде всего мой единомышленник, соавтор и друг! — словно вбивая гвозди, проговорил Ростовцев. — Представляете, если бы Евгений Петров желал убить Илью Ильфа, я имею в виду создателей бессмертного Остапа Бендера…

— Я поняла, — бесстрастно сказала Дагурова.

— Нонсенс! — продолжал Ростовцев. — Я уже не говорю о том, что Баулин не просто главврач экспериментальной клиники в Березках. Это будущее медицины!.. И ваши подозрения…

Ростовцев замолчал, откинулся на спинку кресла, осуждающе глядя на следователя.

Но не выражение его лица занимало Дагурову, а все те же подошвы туфель.

«Кажется, след в прихожей того же размера», — думала она. И все не знала, с чего начать главный разговор.

Дагурова понимала: человек перед ней незаурядный, видный ученый, руководитель крупного предприятия, по-видимому, прекрасный организатор. Но… На то она и следователь, чтобы сомневаться. С фактами на руках.

— Аркадий Павлович, я все-таки вынуждена задать вам несколько вопросов…

— Слушаю, — стараясь быть невозмутимым, сказал генеральный директор.

— Скажите, вы были вчера в доме Баулина?

Взгляд Ростовцева стал холодным, пронизывающим.

— Нет, — коротко ответил он.

— Вы вчера не садились за руль своей персональной машины? — спокойно выдержала этот взгляд Ольга Арчиловна.

Удивление, недоумение, настороженность — вот какая гамма чувств промелькнула на лице Ростовцева. Он отрицательно покачал головой.

— Тогда расскажите, пожалуйста, что вы делали вчера с восьми часов утра до одиннадцати? — попросила следователь.

— Встал в восемь, сделал зарядку, — еле сдерживая раздражение, стал рассказывать генеральный директор. — Позавтракал… Это подтвердит мой сын Павел… Без пятнадцати девять за мной приехала служебная машина. Из дома я направился прямо сюда. Свидетель — Носик… До обеденного перерыва я не покидал своего кабинета. Это подтвердят сотрудники дирекции… Вы удовлетворены?

— Эта штука вам знакома? — Дагурова вынула из портфеля сложенный в целлофановый пакет плащ с капюшоном.

— По-моему, такие выдавали нашим работникам, — пожал плечами Ростовцев. — Лично я спецодеждой не пользуюсь.

— Скажите, ваш шофер мог отлучиться на некоторое время без вашего ведома? — не обращая внимания на иронию, спросила Ольга Арчиловна. — На машине, разумеется?

— У нас не принято скрывать что-либо от руководителей… Носик — дисциплинированный работник. Чтобы использовать служебную машину тайком от меня — нет, этого не может быть! — категорически заявил Ростовцев. Он встал, прошелся по кабинету, наверное, чтобы успокоиться, и резко остановился возле следователя. — Товарищ Дагурова, может, хватит играть в прятки, а? Что все это значит?

— Я выясняю кое-какие обстоятельства, — спокойно сказала Ольга Арчиловна.

Она видела: Ростовцев вот-вот взорвется. Ну а как быть ей? Поручено разобраться, она и разбирается. Что же касается эмоций, то с ними Дагуровой приходится сталкиваться не впервые.

«Надо держать линию до конца», — решила она.

— Бог ты мой, вижу, что выясняете! Вижу, что допрос! Но что именно вы хотите знать? При чем здесь моя машина, мой шофер? И этот дурацкий плащ?! — вспылил, Ростовцев.

— Дело в том, что вчера около десяти часов утра ваша «Волга» подъехала к дому профессора, — объяснила Дагурова. — И кто-то в плаще с капюшоном дважды заходил в особняк, взяв оттуда какие-то вещи.

Ростовцев мрачно, не мигая, смотрел на следователя.

— Вот факты, — закончила она.

Генеральный директор подошел к столу, нажал кнопку селектора.

— Носика ко мне! — рявкнул он в микрофон.

— Не надо, — спокойно, но твердо возразила Дагурова.

— Отставить! — отменил приказ Ростовцев и вернулся к журнальному столику. — Позвольте, это согласовано?

— Что именно? — спросила Дагурова.

— Все это! Обыск, допрос и так далее!

— С кем?

— Как будто вы не знаете! — с угрозой проговорил генеральный директор.

— Я знаю, и очень твердо, — выдержала натиск Ольга Арчиловна, — что мои действия согласуются с законом. Этого, по-моему, вполне достаточно.

Ростовцев сунул руки в карманы пиджака.

— Ну что ж, тогда я буду вынужден… — с ледяной холодностью начал было он, но следователь перебила:

— Простите, это я буду вынуждена попросить вас позвонить домой и сказать кому-нибудь из домашних, чтобы вам привезли другую пару обуви. Ту же, что сейчас на вас, я временно изыму.

Ростовцев буквально опешил. Он глянул на свои туфли, на Дагурову и нервно рассмеялся.

— Нет, вы серьезно? — спросил он.

— Вполне.

— В одном журнале есть такая рубрика — «ученые шутят»… А это, как я понимаю, шутки следователя? — мрачно произнес Ростовцев.

— Мы зря теряем время.

— Товарищ Дагурова, пора бы и остановиться. Слишком далеко зашли… Смотрите, как бы вам это не аукнулось. — Он решительно направился к своему столу, где стояло несколько телефонов.

«Ну, держись, Дагурова, — мысленно произнесла Ольга Арчиловна. — Главное — спокойствие». И вспомнила, как не раз вредила ей ее горячность.

— Аркадий Павлович, вы же сами только что говорили о поисках истины. В науке. Почему же отказываете в этом нам? — Дагурова постаралась вложить в последние слова как можно больше иронии.

Генеральный директор остановился, повернулся к ней.

— Безответственность так же недопустима в науке, как и в работе следователя, — сказал он зло.

— Результат пока неизвестен, — едва усмехнулась Ольга Арчиловна. — Это во-первых. Во-вторых, честному бояться нечего… Если я ошибаюсь, это будет на моей совести. Каждый имеет право на ошибку. Ваши же слова.

— Хочу посмотреть, как вы будете выглядеть, убедившись в своей глупости, — без тени юмора произнес Ростовцев.

— Принесу извинения.

— Гарантирую — так легко не отделаетесь, — пообещал генеральный директор. — Кончится не извинением, а заявлением. По собственному желанию… Это в лучшем случае.

Ольга Арчиловна промолчала, сдерживая себя, чтобы не наговорить дерзостей. Ростовцев постоял в нерешительности, что-то мучительно обдумывая. И вдруг криво улыбнулся.

— Честному бояться нечего, — повторил он слова Дагуровой. — Дешевая уловка. Но считайте, что я купился. — Ростовцев снял трубку, набрал номер. — Павлик, это я… Слушай, найди мои бежевые туфли… Да, финские. И принеси мне на работу… Ничего не случилось. Действуй! — Он бросил трубку на аппарат.

— Чтобы ускорить дело, могли послать за сыном Носика, — заметила Ольга Арчиловна.

— Я сам знаю, посылать шофера или нет, — отрезал генеральный директор. — Нечего мальчишке разъезжать на папиной персональной машине!

Дагурова молча пожала плечами. Ростовцев снова прошелся по кабинету, остановился у окна.

— Прямо анекдот, — пробурчал он, не оборачиваясь. — Рассказать кому — не поверят. — Он резко повернулся. — Нет, вы действительно подозреваете меня в покушении?

— Я вам этого не говорила.

— Зачем говорить, — криво усмехнулся Ростовцев. — Ваши действия куда красноречивее… Ладно, я вас предупредил…

Ольга Арчиловна опять молча снесла очередной выпад генерального директора. Ее больше занимало, как быть с понятыми. Дело делом, но компрометировать Ростовцева она действительно не имела права. Значит, приглашать понятых из местных жителей нецелесообразно.

— Разрешите позвонить? — попросила следователь.

— Звоните, — буркнул Ростовцев.

Дагурова набрала номер поселкового отделения милиции. Ответил дежурный. Она спросила, нет ли поблизости лейтенанта Манукянца. Повезло. Тут же в трубке раздался темпераментный голос участкового инспектора:

— Слушаю вас, Ольга Арчиловна!

— К вам будет просьба. Подберите, пожалуйста, двух человек, только обязательно из приезжих…

— Понятых, что ли? — уточнил Манукянц.

— Да. Подчеркиваю: не жителей Березок. И с ними — в дирекцию «Интеграла». В приемную.

— Будет исполнено, Ольга Арчиловна. А товарищ Чикуров снова поехал осматривать место происшествия, — выдал он дополнительную информацию.

— Хорошо, Левон Артемович. Постарайтесь поскорее.

Дагурова села писать протокол допроса Ростовцева. Он тоже устроился в кресле, углубившись (или делая вид) в бумаги на своем столе.

— Аркадий Павлович, Павлик пришел, — доложила по селектору Эмма Капитоновна.

— Пусть зайдет, — сказал Ростовцев.

В кабинете появился подросток лет пятнадцати, высокий, нескладный, чем-то очень похожий на Ростовцева. Он держал в руках коробку с надписью «Топман». Павлик с любопытством посмотрел на следователя, на всякий случай поздоровался. Дагурова ответила.

— Давай, — нетерпеливо попросил отец.

Ростовцев-младший прошел через комнату, положил коробку с обувью на стол. Он хотел, видимо, о чем-то спросить отца, но тот властно приказал:

— Иди, ты свободен.

Вежливо попрощавшись со следователем, подросток вышел. Ольга Арчиловна дала Ростовцеву ознакомиться с протоколом. Он прочитал его, расписался и бросил в ее сторону колючий взгляд: вот, мол, в какое неловкое положение она ставит генерального директора.

Но по-настоящему он смутился, даже покраснел, когда в присутствии понятых ему пришлось снять туфли и надеть другие, принесенные сыном. Впрочем, понятые тоже чувствовали себя не в своей тарелке.

Уходя от Ростовцева, Дагурова сказала:

— Аркадий Павлович, я бы хотела побеседовать с вашим секретарем.

— Допрашивайте, — с деланным безразличием ответил генеральный директор. — Ваше право.

В приемной вместо секретарши оставили все того же Носика. Нашли пустой кабинет. Ольга Арчиловна спросила, не отлучалась ли вчера Эмма Капитоновна со своего рабочего места в первую половину дня. Секретарь, помявшись, сказала, что выходила из здания минут на 20–30. В магазине давали грампластинки для занятий аэробикой. Ритмической гимнастикой в Березках увлекались повально.

— В котором часу это было? — уточнила Дагурова.

— Около десяти.

— А кто сидел во время вашего отсутствия в приемной?

— Носик. Я сказала ему, кого можно соединять по телефону с Ростовцевым, а кого нет…

«Машину генерального директора видели возле дома Баулина именно в этот период времени», — подумала Дагурова. И спросила:

— А мог Носик тоже отлучиться?

— Вообще-то он исполнительный товарищ. — Эмма Капитоновна на минуту задумалась. — Впрочем… Недавно я просила его подменить меня на полчаса, а он возьми и уйди за сигаретами… Влетело от Аркадия Павловича, конечно, мне…

Секретарь также сказала, что в остальное время, то есть до и после того, как она бегала за пластинкой, ни шофер, ни Ростовцев из здания дирекции «Интеграла» не выходили. Вплоть до обеденного перерыва…

Судя по всему, Эмма Капитоновна говорила правду. А Носик? Не мог ли Ростовцев предупредить его заранее, чтобы он никому не говорил о его поездке на машине в тот самый отрезок времени? Если это так, то вставал вопрос: что надо было Аркадию Павловичу в особняке Баулина? Почему он скрывает это?

«Неужели все-таки Ростовцев? — размышляла следователь. — Нет, не мог же он взять картины? Какая тут логика? Правда, чаще всего преступления выглядят нелогично. На первый взгляд. А уж потом…»

Чтобы поскорее развеять сомнения, надо было срочно провести экспертизу: следы в прихожей у Баулина оставлены туфлями Ростовцева или нет? А для этого попросить эксперта-криминалиста как можно быстрее съездить в научно-исследовательскую лабораторию судебных экспертиз. Но Хрусталев с Чикуровым в это время находились на месте происшествия.

Ольга Арчиловна решила вернуться в гостиницу. Там тоже были дела. Письма, изъятые в клинике и адресованные профессору, его научные работы, с которыми Дагурова хотела ознакомиться.

Перед поездкой на место происшествия у Чикурова была встреча с судмедэкспертом. Обследовав пострадавшего, эксперт пришел к выводу, что ранение Баулину было нанесено из нарезного охотничьего или боевого оружия калибра скорее всего 7,62 или 7,65 мм. Направление выстрела — с правой стороны головы. Расстояние, с которого стреляли, судмедэксперт определить затруднялся. Но не близко, так как следов ожога и пороховых вкраплений на коже лица и вокруг раны обнаружить не удалось.

В связи с тем, что первоначальное положение тела было изменено, определить, откуда стреляли, тоже не представлялось возможным. Рана — сквозная — была одна. Общая картина смазана тем, что врач «скорой», приехавшей на место происшествия и забравшей Баулина, обработал рану, не позаботившись о том, чтобы смывы и срезы оставить для исследования.

Узнав заключение, Чикуров направился в поселковое отделение милиции. Там его уже ждали эксперт-криминалист Хрусталев и один из главных свидетелей — Александр Гостюхин. С мальчиком пришел старший воспитатель поселкового пионерлагеря, где отдыхал в это время Саша.

Чтобы как можно точнее и объективнее зафиксировать выход на место происшествия со свидетелем, прихватили фото- и звукозаписывающую аппаратуру.

Гостюхин оказался толковым парнишкой. Гордый от возложенной на него ответственной миссии, он держался очень серьезно. Мальчик показал, где он с приятелем удил рыбу, затем провел следователя и сопровождающих их работников милиции той дорогой, по которой они двигались вчера утром после рыбалки. И наконец, указал место, с которого увидел раненого Баулина и незнакомца, тащившего профессора по земле. Саша снова подробно рассказал, как они метались по берегу реки в поисках кого-нибудь из взрослых, как выскочили на шоссе и увидели машину Рогожина…

— Так все же кто волочил Баулина? — задал вопрос Чикуров.

Гостюхин, ни секунды не сомневаясь, ответил:

— Дядя Юра! Рогожин… На нем были светлые брюки и рубашка… Как на том, кто тащил.

— Ты в этом уверен? — уточнил следователь.

— Уверен, — заявил мальчик. — А почему он так испугался, а? И не захотел поехать помочь Баулину? Вернее, сначала поехал, а потом развернулся — и в милицию… И вообще все говорят, что вы зря его отпустили вчера из милиции… Мы с ребятами даже хотели следить за ним!

— Ну это вы напрасно, — заметил Игорь Андреевич. — Подобная самодеятельность не нужна и к хорошему не приводит… Ты лучше вспомни: помимо красных «Жигулей», в то время по дороге проезжали еще какие-нибудь машины?

Мальчик задумался. Потом ответил, но уже не так безапелляционно:

— По-моему, нет…

Это расходилось с показаниями главного зоотехника, который утверждал, что, когда он лежал под своим автомобилем, прикрепляя глушитель, мимо проскочили «Запорожец» и «Жигули».

«Кто же прав? — думал Игорь Андреевич. — Мальчишке обманывать вроде ни к чему. Но Рогожин, если замешан в покушении, заинтересован путать следствие. Как проверить его показания?»

С такими мыслями Чикуров и уехал с места происшествия, где работники милиции и дружинник продолжали искать пулю и гильзу. С ним же отправился и Хрусталев.

В гостинице первым делом они забежали в ресторан, пообедали. Но не успел Чикуров допить запотевшую (прямо из холодильника) бутылочку «Росинки», как его отыскал администратор гостиницы и позвал к телефону.

Звонил Харитонов — прокурор района.

— Приветствую вас, Игорь Андреевич!

— Здравствуйте, Никита Емельянович.

— Как настроение? Обжились?

— Все нормально, — ответил Чикуров, недоумевая, неужто только это интересовало Харитонова?

Однако дело было в другом.

— Игорь Андреевич, вас разыскивает Вербиков, из прокуратуры республики, — сообщил районный прокурор. — Просил срочно позвонить ему. Я уже предупредил товарищей из районного узла связи. Соединят немедленно…

— Спасибо, — поблагодарил Чикуров, которого насторожило это известие. С начальником следственной части прокуратуры республики была договоренность, что Чикуров, как только будут результаты, позвонит сам.

Как правило, от экстренных звонков начальства ничего хорошего ждать не приходилось.

— И еще мне звонили из обкома, — продолжал райпрокурор, — завотделом административных органов обкома, спрашивал про вас…

— Про меня? — удивился Игорь Андреевич.

— Интересовался ходом следствия, — неопределенно пояснил Харитонов. — Игорь Андреевич, скажите, а товарищ Дагурова давно работает в прокуратуре?

— Лет шесть. А что?

— Молодой еще следователь, молодой, — протянул районный прокурор, так и не ответив на вопрос Чикурова. — Боевой задор с одной стороны — хорошо, а с другой… Короче, если вас опять будут разыскивать из обкома, куда звонить?

— В гостиницу, ко мне в номер.

— Добро. — Харитонов положил трубку.

С нехорошим предчувствием следователь поднялся в номер, оставив Хрусталева в ресторане. С Москвой соединили моментально. Вербиков начал в раздраженном тоне:

— Мы же договорились, как только осмотришься в Березках, дашь знать! Что, у меня только твое дело? Я, понимаешь ли, сижу у телефона, а ты и не чешешься!

— Послушай, Олег Львович, — хотел было оправдаться Чикуров, но начальник перебил его:

— Я же предупреждал: дело на контроле у руководства прокуратуры республики… О твоей подопечной Дагуровой спрашивали… Ты хоть объяснил ей, что значит стажировка? Да и сам знаешь ли?

Игорь Андреевич ничего не понимал. Откуда такой тон? Из-за чего шеф взвинчен?

— Представляю… Не впервой со стажерами… — усмехнулся следователь.

— Тем более! Запомни: следствие ведешь ты! — как-то особенно подчеркнул Вербиков. — С тебя и спрос. Ясно?

— Я лично считаю, что принимать участие в следствии — лучшая форма учебы для стажера. Так было всегда.

— Но ведь прежде всего надо иметь голову на плечах! — почти выкрикнул начальник следственной части.

Чикуров не понял, к кому относится это замечание — к нему или Дагуровой. Хотелось знать: что натворила Ольга Арчиловна, если Вербиков буквально рвет и мечет?

— Ты объяснишь, в чем дело? — напрямик спросил Чикуров.

— А ты не в курсе, кого и как она допрашивает?

— Мы с ней обговариваем, кого и о чем допрашивать, — осторожно ответил Чикуров.

— Хорош наставник, — саркастически заметил Олег Львович. — Так это была ваша совместная идея снять с генерального директора туфли и босиком пустить домой?

— Да ты что! — вырвалось у Чикурова. — Я ничего об этом не знаю…

— Зато уже знают в Прокуратуре СССР!

— Честно говоря, я поручил ей проверить одну версию, — растерянно пояснил Игорь Андреевич, совершенно не представляя, что же произошло, и еще больше поражаясь: в Москве уже знают, а он не в курсе.

Вербиков немного смягчился. Дав совет получше контролировать действия стажера, попросил рассказать о деле. Игорь Андреевич вкратце доложил.

Еще раз напомнив, что Чикуров должен держать его в курсе, Олег Львович довольно холодно закончил разговор.

Настроение у Игоря Андреевича упало, можно сказать, ниже нуля. Он вышел в коридор и постучал в дверь Дагуровой. Ее не было.

«И какого лешего я поручил проверять версию с автомобилем ей? — ругался про себя Чикуров. — Если говорить правду, я совсем не знаю Ольгу Арчиловну. Ну выступила на совещании лучших следователей, так ведь это еще ничего не значит! Мало ли какие бывают случаи, удачи… А тут, в Березках, с первых шагов допустить такой ляп!»

Чикуров, прихватив Хрусталева, отправился в поселковое отделение милиции. Там его с ходу огорошили: буквально несколько минут назад в гостиницу «Приют» приехал Латынис с женой Баулина. Ян Арнольдович очень хотел видеть его, Чикурова.

— С женой Баулина? — удивился следователь.

— Да, прибыла из Москвы, — ответил дежурный.

Пришлось возвращаться в гостиницу.

Возле «Приюта» стояли запыленные «Жигули» красного цвета с московским номером. Латынис прохаживался по вестибюлю, поглядывая на часы.

— Где Баулина? — прежде всего спросил следователь.

— Ест, — кивнул на двери ресторана оперуполномоченный. — Говорит, всю ночь гнала машину. Устала так, что уже за рулем сидеть не могла. Из отделения сюда «Жигули» вел я.

— Но почему она сразу в милицию?

— Нет, сначала рвалась в больницу, но к Баулину не пустили. В реанимацию вообще никого не допускают… А она посчитала, что все это дело рук Шовкопляса. Так и заявила мне: Шовкопляс — враг ее мужа номер один. Возмущалась, почему ему доверили оперировать Евгения Тимуровича. Говорит, Шовкопляс столько нервов измотал Баулину! Писал статьи против него, выступал публично… Короче, всеми силами боролся против его научного и лечебного методов.

— Однако прооперировал профессора, кажется, неплохо, — заметил Чикуров.

— Слышал, — кивнул Латынис. — Она даже успела поговорить в больнице с нейрохирургом из области. Он сказал, что лучше того, что сделал Шовкопляс, вряд ли мог сделать кто-либо иной, в том числе и он… Из больницы Баулина поехала в особняк мужа, но войти не смогла — опечатано. Вот тогда она в милицию… Почему-то решила, что вы там, хотела встретиться. Я как раз находился, в отделении милиции, связывался с московскими коллегами. И справлялся именно о Баулиной… Ни позавчера, ни вчера ее в Москве не было. То есть ни накануне покушения, ни в день покушения.

— Может, на даче?

— Нет, на даче ее тоже не было.

— А вы у нее не спрашивали, где она находилась в то время?

— Не хотел упреждать вас, Игорь Андреевич… Интересно, что она скажет.

— Посмотрим…

Из дверей ресторана показалась невысокая женщина, в светлом брючном костюме, с модной сумкой через плечо. Она подошла к ним.

— Игорь Андреевич Чикуров, — представил ей следователя капитан.

— Баулина Регина Эдуардовна, — кивнула жена профессора, устало оглядывая следователя.

— Вы хотели со мной побеседовать? — спросил Чикуров.

— Разумеется! Должна же я знать, что произошло с Женей. — Она достала из сумки платочек. — Никто ничего не может сказать. Или не хочет. — Баулина поднесла платочек к глазам.

— Вы не возражаете, если мы поговорим в вашем номере?

— Пожалуйста, где угодно…

Когда шли по лестнице, Игорь Андреевич отметил: Регина Эдуардовна хоть и не первой молодости, но еще весьма привлекательная женщина. Ухоженное лицо, со вкусом наложенная косметика. Что и говорить, следила за собой.

Отдавая Баулиной ключ, дежурная по этажу сказала Чикурову:

— Ваша коллега была с полчасика назад.

— Дагурова? — уточнил следователь.

— Она. Узнав, что вас нет, сразу куда-то ушла. «Решительно сегодня день несовпадений», — подумал Игорь Андреевич.

Он бы очень хотел видеть Ольгу Арчиловну. Узнать наконец, что она натворила в дирекции «Интеграла». Из головы не выходил разговор с Вербиковым… И не натворила бы еще чего-нибудь…

— Страшно хочется курить, — призналась Баулина, устраиваясь в кресле. — На людях стесняюсь…

— Разрешите и мне. — Чикуров вынул из кармана пачку «Явы» и протянул Регине Эдуардовне.

— Благодарю вас, но я привыкла к другим. — Она достала из сумки «Космос».

Игорь Андреевич чиркнул зажигалкой, дал ей прикурить, закурил сам.

Баулина глубоко затянулась, прикрыла глаза. Предательская сеть морщинок на веках все же выдавала ее возраст.

Чикуров не начинал разговора, ждал. Латынис тоже молча сидел на стуле.

— Так что же произошло? — наконец спросила Регина Эдуардовна. — Говорите правду… Я готова ко всему…

— В Евгения Тимуровича стреляли, — начал следователь.

— Это я знаю, — перебила Баулина. — Кто? И главное, за что?

Чикуров пожал плечами. Встреча с женой профессора произошла настолько неожиданно, что он не знал, с чего начать допрос.

— Женщина?.. — тихо произнесла она.

— Почему вы так думаете? — задал вопрос следователь.

— Не знаю… Я всю дорогу думала… Кого он мог так обидеть, оскорбить, обмануть? Женя — бескорыстнейший человек! Сколько с ним живу — он делал людям только добро. — Она замолчала, промокнула платочком навернувшиеся на глаза слезы.

«Они ее тоже не портят», — машинально отметил Чикуров и спросил:

— Так почему вы подумали, что это могла сделать женщина?

— Глупость, конечно. — Она смяла в пепельнице выкуренный до самого фильтра окурок. — Женская логика… Если ревнует, значит, сам чувствует за собой вину.

Насчет ревности следователь знал из ее же письма к мужу.

— У Евгения Тимуровича здесь кто-то был?

— Не знаю. Может быть, — ответила она. — Но скорее всего не очень серьезно. — Баулина вздохнула тяжело-тяжело, со всхлипом. — Во всем, видимо, виновата я…

— В чем именно? — осторожно поинтересовался Чикуров.

— В том, что он здесь, в том, что фактически пять лет без семьи… Какие мы все эгоисты! Ведь он так любит дочь! Элеонора для Жени — свет в окне!.. Я вот сейчас думаю, чем он жил? Своей работой, своими идеями, дочерью, ну и мной, конечно… Хорошо, с работой у него в Березках ладилось, а в семье? Норочку видел всего два-три раза в году. Наверное, поэтому задаривал ее сверх всякой меры… Сапоги — не сапоги, дубленка — не дубленка, видеомагнитофон, стереоустановка… А простого человеческого общения не было.

Регина Эдуардовна сглотнула слезы.

— Почему вы жили отдельно? — спросил Чикуров.

— Все это непросто, — махнула она рукой. — Даже не знаю, как объяснить…

— Попробуйте.

Баулина закурила еще одну сигарету.

— Я неудачница, — с каким-то тихим отчаянием призналась она. — Возможно, поэтому и близким не везет… Мечтала стать великой драматической актрисой, а стала… — Она вздохнула.

— Да, кем вы работаете? — поинтересовался следователь.

Она печально улыбнулась, пошевелила пальцами своей красивой руки.

— Кукловод… В кукольном театре.

— Недовольны?

— Привыкла. Даже нравится теперь. Но когда кончала ГИТИС, думала, что возьмут во МХАТ, на Таганку или в театр на Малой Бронной… А меня распределили в Свердловск. Я, естественно, отказалась. Еще бы — в провинцию! Проболталась в Москве года полтора, отчаялась. И уже готова была согласиться на что угодно, но, как говорится, поезд ушел… Пробавлялась разной мелочишкой. То в небольшом эпизоде на телевидении, то в детской передаче по радио, летом — в пионерлагере или доме отдыха массовиком-затейником… А с кукольным театром мне еще повезло! Не на главных ролях, а все же в труппе… Даже пару раз была на гастролях за границей. И не очень стыдно перед подругами. Правда, кое-кто из моего выпуска пробился в элиту. В Малом, Вахтанговском, на «Мосфильме»… Я, например, до сих пор дружу с Юнной Воронцовой, она в прошлом месяце стала народной артисткой республики… Кстати, у нее я и познакомилась с Банипартовым. Историческая встреча, можно сказать…

— В каком смысле? — спросил Чикуров.

— Не было бы того вечера, не было бы встречи Банипартова и Баулина, — пояснила Регина Эдуардовна.

— А когда вы познакомились с Евгением Тимуровичем?

— О, давно. У меня только что произошел крах с артистической карьерой… Перенервничала. Еще бы, такой стресс! Ну и загремела в клинику. Женя как раз проходил там ординатуру. Правда, я лежала в неврологии, а он специализировался на соматических заболеваниях… Там, значит, и познакомились… Подлечили мне нервишки, выписалась. Евгений Тимурович раз позвонил, другой. Потом стали встречаться… Поженились.

— По любви, конечно? — спросил осторожно следователь.

— Женя — да, — ответила она, смотря в окно. — Я же решилась, наверное, из-за своих неудач… Боялась остаться старой девой… Страшно было: в великие артистки не вышла, если еще и семьи не будет — вообще окажусь у разбитого корыта… Женя два года добивался моей руки. Характер у него упрямый. Казалось бы, ничего не светит, а он, сжав зубы, гнет свое… Потом родилась Нора. Пошла светлая полоса. Женя защитил кандидатскую, я устроилась в кукольный театр. Вроде бы все стало налаживаться — живи и радуйся. Но Женя был неудовлетворен. Сил, энергии — хоть отбавляй, а воплотить свои идеи негде…

— Странно, — заметил Чикуров, — он же был кандидатом наук.

— Ну и что? В Москве кандидатов — пруд пруди… Со степенью, а все еще оставался ассистентом… Женя предложил мне поехать куда-нибудь на периферию, лучше всего в Сибирь, в молодой, новый город. Я испугалась: как это, потерять московскую прописку, квартиру! Да и Норочка подрастет, где будет учиться? А расставаться с ней… Короче, я была категорически против. — Баулина вздохнула. — Все-таки не продуман у нас вопрос с теми, кто желал бы в молодые годы поработать в глубинке. Действительно, в Москве, Ленинграде и других больших городах переизбыток талантливых, мыслящих специалистов. Я уверена: многие с удовольствием поработали бы пять-десять лет где-нибудь на Севере, в маленьких городах и даже на селе. Но только так: захочешь потом вернуться в родной город — пожалуйста… Нет же, надо выписываться, освобождать жилплощадь. А назад уже дороги нет… Почему?

— Вы не совсем правы, — возразил Игорь Андреевич. — Существует система бронирования.

— В том случае, если вербуешься туда, где трудные условия, — на Север, Дальний Восток… А если я хочу в Тамбов, Липецк? Да мало ли еще куда? Без договора. Ведь не забронируешь, так?

На это следователь ничего ответить не мог.

— Вот и получается, — продолжала Регина Эдуардовна, — что многие не могут по-настоящему послужить людям, обществу. Сколько дарований глохнет в Москве и других крупных центрах…

— А Илизаров? — напомнил Чикуров.

— Хирург из Кургана, который делает потрясающие операции? Я думаю, это скорее исключение. А могло стать правилом… Женя, я уверена, из той же породы. Он как раз в то время увлекся идеями нетрадиционных методов лечения. Буквально ушел с головой. И вообще, если он что делает, то отдается весь, без остатка… Я человек, далекий от медицины, но, поверите, слушала его, раскрыв рот. И настолько доверилась, что стала его добровольным подопытным кроликом. — Регина Эдуардовна грустно улыбнулась. — Мы с Норочкой в шутку так говорили…

— А в чем выражались эти, как вы сказали, нетрадиционные методы лечения? — поинтересовался Чикуров.

— Что такое врач? Ведь до сих пор спорят: медицина — это наука или искусство? Женя как-то привел мне высказывание великого Гиппократа: натура лечит, врач наблюдает. То есть в основу врачевания должен быть положен принцип — помогать человеческому организму самому справляться с недугами. Потому что его защитные способности невероятно огромны.

— Но все-таки — помогать, — заметил Чикуров.

— Конечно! Однако такими средствами, которые имеются в природе. Естественными средствами, теми, которыми издревле пользовалась народная медицина. Фитотерапия, то есть лечение травами, плодами. Потом — продуктами пчеловодства и некоторыми животными препаратами. Это во-первых. Во-вторых, голоданием. В-третьих, различного рода диетами…

Баулина говорила так, словно читала научно-популярную лекцию, на что следователь заметил:

— Вижу, вы отлично подкованы.

— Еще бы! Невозможно себе представить, сколько книг перечитал Евгений Тимурович. Начиная с древнейших авторов, таких, как Авиценна, и кончая современными — Брэггом, Уокером. Он следил за работами советских врачей, например, Николаева, Шаталовой. Женя умел увлекать. Рассказывал, что многие великие люди следовали этим принципам. Наполеон, например, голодал, Толстой не употреблял животной пищи… Между прочим, известный американский писатель Эптон Синклер был страстным сторонником лечебного голодания. Даже написал об этом книгу. И, кстати, прожил до девяноста лет, обладая даже в старости отменным здоровьем… Об этом можно рассказывать и рассказывать!..

Она замолчала. Игорь Андреевич, воспользовавшись этим, решил направить допрос в нужное русло.

— А как ваш муж попал в Березки?

— Чисто случайно… Как-то Женя познакомился с очень крупным психиатром Трояновым… Может, слышали?

Чикуров утвердительно кивнул головой.

Однажды при ведении уголовного дела потребовалось послать подследственного на судебно-психиатрическую экспертизу. Исследование проводил член-корреспондент Академии медицинских наук Троянов…

Максим Савельевич, помимо всего, еще и прекрасный человек… Судьба у него очень интересная…

— Вот этого не знаю, — признался следователь.

— О таких людях надо книги писать!.. Воевал в партизанском отряде, вернее, лечил партизан. Между прочим, в этих самых местах, где мы сейчас находимся… Сам был ранен, потерял левую руку… Он имел образование фельдшера… Вышел из госпиталя в Москве, решил поступать в мединститут. Провалился. По химии, что ли… Балла недобрал…Значит, прощай, мечта о высшем образовании… Но Максим Савельевич решил: будь что будет, но пойду к министру здравоохранения… Тот принял. Видит, фронтовик, на груди две медали, вместо руки — пустой рукав… Взял у Троянова заявление и написал резолюцию: «Зачислить! Экзамены сдал на фронте!» — Регина Эдуардовна замолчала, потерла лоб рукой. — К чему я это все?

— Ваш муж познакомился с Трояновым, — подсказал следователь.

— Да, Максим Савельевич очень помог Жене. Поддержал всем своим авторитетом. Мужу выделили для экспериментов несколько коек в одной из больниц. Он стал применять свои методы, увлекся. Результаты были отличные. Троянов даже хотел открыть в своей клинике отделение, где лечили бы голоданием и фитотерапией нервнобольных и психических, но не успел… Женя написал докторскую, защитился. Казалось бы, полная победа. Но тут… — Баулина тяжело вздохнула. — Говорят: жизнь что зебра, в белую и черную полоску… После защиты у нас началась черная… Диссертация ушла на утверждение в ВАК, и началось. Появилась статья в газете. Метод мужа поставили под сомнение. ВАК посылает диссертацию одному оппоненту, другому… Отзывы, как говорится, кисло-сладкие… Троянов ничем помочь не может: у него произошел инсульт, кровоизлияние в мозг, парализован… У каждого есть враги, были они и у Максима Савельевича. Как только он заболел, недруги подняли головы. Это ударило и по Жене. Кто такой Баулин? Тот, которого поддерживал Троянов? Не пущать! Диссертация лежит в ВАКе… Более того, эксперимент мужа потихоньку прикрыли, койки отобрали. К Троянову идти он не решился: тому самому худо — помимо паралича, разлад в семье. Дети при живом отце стали делить наследство. И еще одно обстоятельство… — Баулина умолкла, видимо, ей не хотелось говорить о чем-то неприятном.

— Какое обстоятельство? — мягко спросил Чикуров.

— Женя запил, — глядя в сторону, ответила Регина Эдуардовна. — Не выдержал. Ему ведь не степень доктора нужна была, а дело! Но оно остановилось. Мужу показалось, что окончательно. — Баулина судорожно вздохнула. — Пил Женя по-черному. Буквально приносили домой… Я сама убедилась, глядя на него: напрасно считают, что алкоголь облегчает. Наоборот! Все беды кажутся во сто крат тяжелее… Говорит мне: конченый я человек, давай разводиться. Плюс ко всему — бред ревности на почве пьянки. Ужас! Сколько я пережила, не передать словами, — Она прикрыла лицо рукой.

Чикуров не торопил ее, понимая, что воспоминания были слишком мучительны, чтобы спокойно исповедоваться перед посторонними.

— И ведь ни к кому не пойдешь, не облегчишь душу, — продолжила Регина Эдуардовна. — Не попросишь повлиять на Женю… Для него был один авторитет — Троянов. Во всем: в жизни, в медицине… А вот как раз к Максиму Савельевичу я и не могла пойти. Хоть он и любил моего мужа, и был, в сущности, человеком широким, но чего не терпел, так это пьянства…

— Давно Евгений Тимурович предлагал вам развод? — спросил Игорь Андреевич.

— Незадолго до переезда в Березки. Знаете, я находилась в таком отчаянии, что уже была готова согласиться. Что вы хотите, каждый день безобразнейшие сцены. Что я изменяю ему…

— Он ревновал к кому-нибудь конкретно? — спросил Чикуров.

— Да, — негромко ответила Регина Эдуардовна. — К моему другу по работе. Может, видели по телевизору? Дуюнов. Его в последнее время все чаще приглашают выступать на ЦТ с куклами. Очень талантливый человек. Как говорят англичане, сам себя сделал. Без диплома, без специального образования, а пробился… Нам с Дуюновым иногда приходилось выезжать на гастроли… Евгений Тимурович места себе не находил. Вернусь домой — изводит меня своими подозрениями. И так каждый раз… Вот я и подумала: сколько можно терпеть? Может, действительно, единственный выход — развод? А с другой стороны — как быть с Норой? Она ведь в отце души не чаяла! И возраст такой, когда легче легкого изломать ребенку психику… Не знаю, откуда у меня взялась сила. Наверное, от отчаяния… Короче, взялась за Женю. Или, говорю, кончай пить, или забираю дочь и ухожу. Он понял, что это не простая угроза… Смотрю, одну неделю держится, вторую, третью… Снова стал бегать трусцой, к работе потянуло. А тут как раз встретились с Василием Васильевичем Банипартовым. У моей подруги Юнны Воронцовой. Я уже говорила вам о ней…

Зазвонил телефон.

Баулина сняла трубку. И недоуменно произнесла:

— Да, он здесь. — Она протянула трубку Чикурову: — Вас…

Звонил Манукянц.

— Игорь Андреевич, вы интересовались, когда приедет с курорта товарищ Ганжа, так?

— Совершенно верно.

— Завтра приезжает. Жена сказала.

Чикуров хотел расспросить зампредседателя исполкома поссовета о Рогожине. Очень кстати возвращался из отпуска отставной генерал.

Извинившись перед Баулиной, Чикуров попросил ее продолжать.

— Так вот, сидим мы на вечеринке у Воронцовой. Не помню уже, по какому случаю… Конечно, стол, прекрасные закуски, вино. Гости выпивают. Кто больше, кто меньше. Василий Васильевич и Женя не прикасаются… Спрашиваю Юнну: почему Банипартов не пьет? Она сказала, что у него тяжелейшая язва желудка, ему рекомендуют лечь на операцию, но он боится. И вдруг Юнна предложила поговорить с Женей, чтобы он попробовал вылечить Василия Васильевича голоданием. Я ответила, что у мужа отобрали койки и теперь он не практикует… Но Юнна, если заведется, никаких преград не признает. Ерунда, говорит, поголодает в домашних условиях… Банипартов ухватился за эту мысль. Стал голодать под наблюдением Жени… И, вы знаете, поправился… Ростовцев, узнав, какие чудеса творит мой муж, пригласил его в Березки. Женя согласился… А дальше — посыпалось все как из рога изобилия. Главврач экспериментальной клиники, профессорское звание, известность. О материальных условиях и говорить не приходится. Зарплата, чудный особняк, гонорары… Меня и Норочку буквально разодел… У моих родителей была дача-развалюха, так мы ее прямо в хоромы превратили. Теперь мой отец там хозяйничает… Словом, все как в сказке. Правда, я не могла расстаться с театром и приехать сюда насовсем. Это очень травмировало мужа. Но поверьте мне, — Баулина приложила обе руки к груди, — театр — огромная часть моей души. Я так и объясняла Жене: ты сам, мол, знаешь, что такое любимое дело, должен понять… Он, кажется, понимал… Теперь вы знаете, как и почему он в Березках…

— Вы часто приезжали к нему?

— К сожалению, часто не могла.

— И все же?

— Раза два в год, а то и реже.

— С дочерью? — продолжал допрос Чикуров.

— Да, иногда с Элеонорой.

— Как вы находили мужа? Я имею в виду настроение, окружение?

— Что вы, Женя преобразился здесь! Тысячи планов, идей! Отношение к нему — лучше и желать нечего… Появилось увлечение — стал собирать картины, произведения прикладного искусства. Цветы развел в саду…

— Сам?

— Вот цветы — не сам. Домработница. Очень хорошая женщина… Я поняла, что муж прикипел к Березкам всем сердцем. Здесь он прима, а в Москве лишь участник массовки… В прошлом году приезжал в отпуск, отдыхал на даче. Встречался с Трояновым. Наш старикан встал. Правда, тогда он еще ходил с палочкой, рука плохо слушалась, говорил с затруднением, но ум ясный… Мы с Женей были в Большом театре… Но я видела, что в Москве он скучает. На языке только Березки да Березки.

— Вот вы, Регина Эдуардовна, в начале нашего разговора намекнули, что у Евгения Тимуровича, возможно, было здесь увлечение женщиной… Какие основания для этого? — спросил Чикуров.

— Есть основания, есть, — со вздохом произнесла Баулина. — Я сама заметила, что главная медсестра в клинике не совсем по-служебному относится к Жене…

— А что-нибудь конкретное было?

— Я женщина, — усмехнулась Баулина. — Любой нюанс чувствую. Ну и соседка мужа мне намекнула. Видели не раз в его доме Азу Даниловну… Я, как сами понимаете, скандалов закатывать не стала, но Жене высказала. Он смутился, стал оправдываться… Одним словом, ситуация довольно прозрачная. После этого разговора Орлова, насколько мне известно, в особняке Евгения Тимуровича не была.

— Вы часто переписывались с мужем?

— Чаще перезванивались. Письмо — это одно, а живой голос…

— Он сам не говорил, может быть, ему угрожал кто-нибудь?

— Нет, ничего такого он не говорил.

— А вы не замечали, в последнее время ничего не изменилось в настроении и поведении Евгения Тимуровича? — задал вопрос следователь.

— Изменилось. Месяца три-четыре назад я получила от него письмо, — задумчиво ответила Регина Эдуардовна. — Странное письмо… Снова вдруг какое-то разочарование, страхи. Я испугалась: неужели опять запил? Позвонила Ростовцеву. Он сказал, что Женя не пьет… Я связалась с Женей по телефону, спросила, может быть, мне приехать? Или он возьмет отпуск, чтобы отдохнуть, отвлечься, развеяться? И вдруг он закатывает мне жуткую истерику — опять Дуюнов… Спрашиваю: Женя, милый, что с тобой творится? Он бросил трубку… Через пару дней пришло письмо, полное упреков, ревности… Но что меня поразило: он просил выслать ему кое-что из вещей, подаренных мне и Норочке, — палехскую шкатулку, инкрустированный столик, картину работы фламандского живописца… Я переслала.

— Евгений Тимурович объяснил, зачем?

— В том-то и дело, что ничего не объяснял! — в отчаянии воскликнула Регина Эдуардовна. — Я еще подумала, что он таким образом хочет наказать меня… Ну, понимаете, ревность… А дочь при чем?.. Дальше — больше. Перестал присылать деньги. Но и это еще не все — требует назад свои… Я отправила Жене три тысячи, требует еще пять. — Она махнула рукой. — Ничего не понимаю…

— Вы когда были последний раз в здешнем доме Евгения Тимуровича? — спросил он.

— В прошлом году. Приезжали с Норочкой на ноябрьские праздники.

— Какие-нибудь перемены в тот раз заметили? В обстановке и так далее?

— Вроде нет, — с удивлением сказала Баулина.

— Вы хорошо знаете, какие вещи там находились? Картины, мебель, другие ценности? — продолжал Игорь Андреевич.

— Конечно.

— И все было на месте?

— Ну да… А почему вы меня об этом спрашиваете? — поинтересовалась Баулина.

— Потом объясню. Мы поедем в дом вашего мужа.

— Я была там, но даже зайти не могла — дверь опечатана.

— Если пожелаете жить в доме, — начал было Чикуров, но Регина Эдуардовна перебила его:

— Нет-нет, я лучше в гостинице. — Она вздохнула. — Мне было бы тяжело там одной.

— Понимаю, — кивнул Игорь Андреевич. — У меня к вам еще вопрос.

— Пожалуйста.

— Когда вы узнали о несчастье с Евгением Тимуровичем?

— Вчера поздно вечером.

— А телеграмму вам послали утром. Срочную.

— Да, но я не была в московской квартире…

Баулина вынула из пачки очередную сигарету, закурила.

— А где? — спросил следователь.

Баулина молчала. Чикуров повторил вопрос. Регина Эдуардовна негромко произнесла:

— Я обязана отвечать?

— Желательно. На даче вы ведь тоже не были. Ни накануне, ни в день покушения на вашего мужа.

Последние слова смутили Баулину.

— Я не была в Москве, верно. Я же не знала, что случится… Выбралась на пару дней отдохнуть на воде… В городе духота…

Она говорила сбивчиво, нервно, и это, естественно, настораживало Чикурова.

— Где вы отдыхали? — настойчивее спросил он.

— В Конакове. Это в Калининской области… Катались на катере.

— С кем?

— С одним человеком. Я не хочу называть его имя. Чтобы не было лишних разговоров.

Регина Эдуардовна не смотрела в глаза следователю.

— Простите, но нам бы хотелось, чтобы ваши слова кто-нибудь подтвердил, — объяснил Чикуров. — Сами понимаете…

— Понимаю, — горько усмехнулась она. — Вам требуется проверить мое алиби… Неужели вы думаете… Чтобы я в Женю, из пистолета…

— Регина Эдуардовна, честное слово, было бы легче и мне и вам, если бы вы сказали.

— Хорошо. — Она нервно смяла в пепельнице не-докуренную сигарету. — Я была с Дуюновым… Он страстно любит воду. Катер построил собственными руками… Сначала стоянка была на Химкинском водохранилище, потом владельцев яхт, моторных лодок и катеров оттуда, мягко говоря, попросили. После этого он держал катер на Клязьминском водохранилище. В деревеньке Капустино снимал кусочек берега у одной старушки, на ее личном участке. Но и оттуда пришлось убраться: судно моторное, а акваторию Клязьминского водохранилища для таких закрыли… Вот и стоит теперь катер Дуюнова на Волге, в Конакове.

— Помимо Дуюнова, может еще кто-нибудь подтвердить, что вы были в Конакове?

На этот вопрос жена профессора ответила не сразу.

— Мы были на катере одни, — сказала наконец она.

«Если все это верно, то Баулин не без оснований ревновал свою жену», — подумал Игорь Андреевич. А вслух спросил:

— Как вы обычно добирались в Березки?

— Только на машине. Удобно, ни от кого не зависишь, — ответила Баулина. — Люблю водить. В скорости есть своя прелесть.

— И не устаете? — как бы невзначай поинтересовался Чикуров.

— Смотря сколько просидишь за рулем… Сегодня устала. Еще бы, только вернулась из Конакова и тут же помчалась в Березки.

— А почему не взяли с собой дочь?

Регина Эдуардовна вздохнула.

— Элеонора в Таллине. Отдыхает у знакомых. Не знаю, как она все это переживет…

— И давно она в Таллине?

— Неделю уже. Я как раз звонила ей из Конакова вчера утром. Ведь вышли газеты с сообщением, что Евгений Тимурович и Аркадий Павлович выдвинуты на премию. Я поделилась с ней новостью. Норочка так была рада за отца! И вот…

Игорь Андреевич принялся писать протокол допроса. Жена профессора сидела молча, погруженная в свои думы, изредка вздыхая.

— Вижу, вам нужен отдых, Регина Эдуардовна, — сказал Чикуров, когда она подписала протокол. — Но вынужден просить вас съездить в дом вашего мужа.

— Если это необходимо, пожалуйста, — согласилась Баулина.

Чикуров и Баулина отправились на ее машине. Когда подъехали к особняку, Регина Эдуардовна печально произнесла:

— Господи, какая все-таки тут красота! Я так мечтала: выйду на пенсию, выдам замуж Норочку и поселюсь с Женей здесь. А что нас ждет теперь, даже представить трудно.

Зашли в дом. Баулина, остановившись на пороге большой комнаты, молча всплеснула руками и удивленно взглянула на следователя.

— Что вас поразило? — спросил Чикуров.

— А куда делась картина Левитана? — тихо проговорила жена профессора. — Вот здесь висела. Муж так гордился ею… И еще икона! Женя говорил, она семнадцатого века, очень дорогая!.. Текинского ковра тоже нет… Китайского блюда. Ему было около трехсот лет…

— Постарайтесь припомнить, что еще исчезло с тех пор, как вы были здесь последний раз, — сказал следователь.

Баулина прошлась по комнате, заглянула в сервант.

— Все самое ценное исчезло! — сказала она уже не с удивлением, а возмущенно. — Фарфор, хрусталь, палех… Муж писал еще о серебряном кубке с Кавказа… Где это все?!

— Нас тоже интересует этот вопрос, — ответил Чикуров. — Могли ограбить, как вы думаете?

— Даже не знаю, что вам сказать…

— Евгений Тимурович не делился с вами опасениями на этот счет?

— В общем-то нет.

Осмотрели другие комнаты. И снова Регина Эдуардовна возмущалась, что отсутствуют все самые дорогие вещи. В том числе и те, которые профессор просил жену вернуть в последние несколько месяцев.

— А Евгений Тимурович не мог их продать? спросил Чикуров.

— Тогда для чего он приобретал их? — вопросом на вопрос ответила Регина Эдуардовна. — Я по его просьбе ходила по комиссионкам… Все знакомые знали его страсть… И вдруг ни с того ни с сего… Да и зачем Евгению деньги? Сам-то он не очень на себя тратится. В прошлом году я купила ему прекрасную югославскую дубленку, так он отдал тестю. Все закалялся…

— А его никто не шантажировал? — задал очередной вопрос следователь.

— Чем? — пожала плечами Баулина. — Евгений Тимурович никому не обязан. Наоборот, люди сами напрашивались на знакомство, лезли с подарками…

— И он принимал?

— На этот счет Женя очень щепетильный. Хотя… Знаете, странная психология у людей: почему-то считается, что врачу обязательно надо нести подношение… Я понимаю, ради здоровья каждый готов отдать последнее…

— И все же? — настаивал Чикуров.

Регина Эдуардовна смутилась.

— Когда нельзя было отказать, наверное, принимал подарки, — призналась она. — Но ничего определенного на этот счет я сказать не могу. Муж жил здесь, я в Москве. Эту тему мы никогда не затрагивали.

Когда осматривали спальню профессора, его жена обратила внимание на одну деталь: в дверь был врезан замок и приделана щеколда.

— Это нечто новое, — сказала Регина Эдуардовна. — В последний мой приезд ни замка, ни щеколды не было.

Сообщение это насторожило следователя.

Он попросил Регину Эдуардовну составить список вещей, которые исчезли из дома профессора.

Перечень получился довольно внушительным. Причем вещи были уникальными и, видимо, очень дорогими.

— Профессор все это привез с собой из Москвы? — поинтересовался Чикуров.

— Да нет! Женя сюда приехал с одним чемоданом.

— Вы знаете стоимость каждой вещи?

— Очень приблизительно.

— Хорошо, давайте прикинем хотя бы ориентировочно, на какую сумму исчезло добра, — сказал следователь.

Стали подсчитывать. Получилось более пятидесяти тысяч. Баулина была возмущена величиной урона, нанесенного ее мужу.

— Скажите, откуда у Евгения Тимуровича был такой доход? — спросил Чикуров. — Ведь он еще и вам с дочерью помогал, не так ли?

— Помогал, — кивнула Баулина. — А насчет дохода… У мужа прекрасная зарплата, выходили книги, статьи… Жил он очень экономно…

Когда все дела в особняке были закончены, дом снова опечатали и поехали в гостиницу.

— Вы долго намерены пробыть в Березках? — спросил Чикуров.

— Не знаю. В театре мне сказали: сколько понадобится, столько и будьте… Я бы, конечно, сидела у постели мужа день и ночь, но в реанимации нельзя… А что?

— Видимо, у меня еще возникнут вопросы…

— Это пожалуйста. Кстати, Игорь Андреевич, мы имеем возможность продолжить разговор сегодня.

— Сейчас я бы посоветовал вам отдохнуть.

— Какой там отдых, — махнула рукой Баулина. — Из головы не идет этот ужас, Полчаса мне достаточно — принять ванну и немного расслабиться, затем мы могли бы пойти вместе к Аркадию Павловичу.

— Ростовцеву? — несколько удивился следователь.

— Да. Он приглашал вас к себе домой. Насколько я поняла, вы еще не знакомы?

Игорь Андреевич был озадачен: как бы повежливей отказаться? Встречаться с генеральным директором по неофициальному поводу, а тем более у него в гостях, не входило в планы следователя.

— Увы, — развел он руками, — много дел. Я ведь на службе…

— Жаль, — как будто искренне огорчилась Баулина. — Аркадий Павлович интересный, славный человек. Он просто убит случившимся.

— Передайте ему благодарность за приглашение, — сказал Чикуров, давая понять, что отказывается категорически.

Разбирая материалы, изъятые по делу в доме Баулина, а также в его служебном кабинете, Ольга Арчиловна Дагурова решила ознакомиться с работой профессора, озаглавленной «В союзе с природой». Заинтересовала первая же фраза.

«Арабы говорят: врачевание — это триада, состоящая из больного, врача и болезни. Если больной находится в союзе с врачом, то они побеждают болезнь. Если же больной консолидируется с болезнью, то они побеждают врача. Мысль, спору нет, прекрасная и вечная, как история медицины с древнейших времен до наших дней, — писал Баулин. — Но в этой триаде есть одно звено, на которое ложится основное бремя борьбы. И этим звеном является врач. От его умения, знаний, мудрости зависит успех. Я хочу привести еще одну цитату, на этот раз величайшего целителя Гиппократа. „Мудрость заключается в том, чтобы познавать все то, что сделано природой“, — говорил он. И вот с этой точки зрения, по-моему, нужно подходить к человеческому организму, его нормальному функционированию и недугам. Встает вопрос: знаем ли мы все его возможности? Правильно ли понимаем его, если так можно выразиться, нужды, умение саморегулировать функции отдельных органов и всей системы в целом?

Почему, например, четырехлетнего американского мальчика Джимми Тонтлевитца, пробывшего под водой полчаса, удалось вернуть к жизни?

Почему у народа хунза, дающего выносливейших проводников при высокогорных восхождениях в Гималаях, средняя продолжительность жизни достигает выше ста лет?

Почему так называемые „моржи“ за здорово живешь купаются в тридцатиградусный мороз в ледяной воде, а для простых „смертных“ порой незначительное охлаждение заканчивается сильной простудой?

Почему при вспышках вирусного гриппа мы уже не доверяем прославленным антибиотикам, а хватаемся за веками испытанные средства народной медицины — горчичники, чай с малиной, мед?

Я бы мог привести длинный перечень подобных „почему“…»

Ольга Арчиловна незаметно для себя перебралась на диванчик, укрыв ноги одеялом, — любимое положение, если чтение увлекало.

Профессор в своей работе говорил о том, что благодаря прогрессу общей культуры, гигиены человечество избавилось от многих инфекционных и эпидемических заболеваний.

«Но за прогресс надо платить, — говорилось в работе дальше. — Свято место не бывает пусто. Цивилизация принесла новые болезни, снимающие „урожай“ среди людей, пожалуй, сравнимый с такими мировыми морами, как чума, и холера. Это сердечно-сосудистые и онкологические заболевания. Жители промышленно развитых стран стали мало двигаться, есть значительно больше, чем нужно организму для восстановления затраченной энергии на физическую и умственную деятельность, злоупотреблять возбуждающими средствами, курением, алкоголем и т. п.

Как выразился один американский ученый, мы копаем себе могилу ложкой и вилкой. Даже заболев, буквально травимся сильнодействующими химическими препаратами, по существу, не всегда отдавая себе отчет: лечение это или помеха для организма, который легче справился бы с хворью сам при помощи естественных средств: трав, меда, правильного питания, лечебного голодания. Вспомним: больные животные всегда отказываются от приема пищи и находят в природе нужные для исцеления растения. Не в меру обильная и высококалорийная еда никогда не приносила пользы и здоровому организму. Недаром у всех народов было принято устраивать посты: однодневные, несколькодневные, порой — больше месяца. Поучительна в этом смысле жизнь итальянца Людвиго Корнаро. Его зрелые годы, до 40 лет, прошли под знаком роскоши, неумеренности в еде и питье, что сделало Корнаро инвалидом из-за бесчисленных недугов. Вокруг несчастного толпились лекари и сиделки, пичкая его многочисленными лекарствами. Но ничего не помогало, и дни вельможи были сочтены. Но нашелся один врач, прописавший ему строгое воздержание и естественный образ жизни. Свершилось чудо — умирающий буквально возродился. Более того, до конца жизни он отличался завидным здоровьем. Уже будучи глубоким старцем, Людвиго Корнаро писал: „Бедная, несчастная Италия! Разве не видишь ты, что смертность от обжорства ежегодно уносит у тебя более жителей, чем могла бы унести страшная моровая язва или опустошительная война? Эти истинно позорные пиршества, которые теперь в такой моде и отличаются такой непозволительной расточительностью, что не находится достаточно широких столов для всякого количества яств. Эти пиршества, повторяю, равняются по своим последствиям потерям во многих битвах…“

„Неумеренность есть дитя обжорства, — поучал Корнаро. — А умеренная жизнь — дитя воздержанности“. Он прожил сто лет. И было это в пятнадцатом-шестнадцатом веках…»

В дверь постучали. Дагурова опустила ноги на пол, откликнулась. В номер вошел Чикуров.

— Как успехи? — спросил он.

Игорь Андреевич был не то уставший, не то недовольный — Ольга Арчиловна не поняла.

— Читаю Баулина, — показала она рукопись. — Весьма любопытно…

Видя, что Чикуров занят своими мыслями, Ольга Арчиловна замолчала. А он спросил:

— С машиной Ростовцева разобрались? Кто приезжал вчера утром к профессорскому дому?

— Что-то непонятное, — ответила Дагурова. — Шофер генерального директора твердит, что не ездил… Сам Ростовцев — тоже…

— Как это? — нахмурился Чикуров.

— Почитайте их показания. — Ольга Арчиловна дала ему протоколы допросов.

Чикуров начал читать стоя, потом машинально присел к столу. На его лице все явственнее проступало недоумение.

— Странное дело… Чтобы Ростовцев не знал, куда и кто брал его машину…

— А шофер?

— Действительно непонятно, — пожал плечами Чикуров. — Где изъятые у Ростовцева туфли?

— Попросила Хрусталева срочно отвезти на экспертизу. Поехал в область. Обещал сегодня же доставить в лабораторию и уговорить исследовать в кратчайшие сроки.

— Это хорошо, — побарабанил пальцами по столу Чикуров. — А Ростовцев, значит, отправился домой босиком?.. По-моему, вам следовало бы сначала подумать…

Дагурова вспыхнула, но сдержалась. Она рассказала, как было произведено изъятие. Не забыла и то, что понятыми Манукянц привел двух приезжих, не знавших Ростовцева, дабы избежать лишних разговоров в поселке.

«Что ж, действовала она грамотно и достаточно деликатно, — подумал Игорь Андреевич. — Хорошо, что Ольга Арчиловна не попала мне под горячую руку, сразу после разговора с Вербиковым».

— А я уже получил выговор за ваши действия, — сказал он, невесело усмехнувшись.

— От кого? — удивилась Дагурова.

— От моего непосредственного руководства. — Чикуров не решился полностью передать реакцию начальника следственной части прокуратуры республики; он понимал: информация ушла в столицу весьма искаженной.

— Разве я что-то сделала неправильно? — обиделась Ольга Арчиловна. — Все по закону!.. Это же надо — босиком!.. И вы поверили?

— Успокойтесь, Ольга Арчиловна, — примирительно сказал Чикуров. — Понимаю, что процессуальные рамки, в которых мы действуем, не могут предусмотреть всех обстоятельств, с какими приходится сталкиваться следователю. Конечно, зачастую это экспромт… Словом, творчество… Вы, насколько я знаю, увлекаетесь историей, в частности Анатолием Федоровичем Кони? А он в свое время мудро подметил, что, как всякое творчество, следствие соединено с авторским самолюбием. К этому еще присоединяется власть… Вот это соединение творчества с властью в некоторых случаях довольно опасно, несмотря на добросовестность творящего… Слова Кони, по-моему, вполне актуальны и в наше время. — Игорь Андреевич помолчал, затем продолжил, давая понять, что инцидент исчерпан: — Ладно, перейдем к нашим делам…

Он рассказал о допросе Баулиной. Спросил, что еще успела сделать Дагурова, помимо допросов в дирекции «Интеграла».

— Звонила в клинику, узнавала насчет Кленовой, которую видели вечером накануне покушения.

И Дагурова поведала трагическую историю этой женщины.

— Я отлично знаю это громкое дело, — оживился Чикуров. — О нем в свое время очень много говорили у нас в прокуратуре… Следствие вел мой приятель.

— Так вот, эта самая Кленова влюбилась в профессора, преследовала его… Якобы у нее имелся пистолет…

— Это уже серьезно, — заметил Чикуров.

— Но главное, Игорь Андреевич, она исчезла.

— Как, куда? — вырвалось у Чикурова.

— Со дня покушения не появлялась в клинике. В Березках ее никто не видел.

— Я считаю, — после некоторого раздумья сказал Игорь Андреевич, — нужно поручить Латынису выяснить, где она находится. Причем срочно. Пусть сейчас занимается только Кленовой… Еще что?

— Пыталась купить «Баурос», — ответила Дагурова. — Оказывается, это совершенно невозможно.

— Неужели? — удивился Чикуров.

— Дефицит страшнейший. Не хватает.

— А где его обычно продают?

— Здесь недалеко есть деревня Попово, а в ней — что-то вроде торговой палатки… Народу — тьма-тьмущая. Занимают очередь за несколько дней…

— А для кого вы хотите достать «Баурос»? — полюбопытствовал Чикуров.

— Сынишке. Почки у него больные.

— Сколько же ему лет?

— Двенадцать, тринадцатый.

Чикуров удивился. Самой Ольге Арчиловне было двадцать восемь — год рождения он видел в ее паспорте, когда оформлялись у дежурного администратора гостиницы.

Дагурова заметила его удивление.

— Антошка у меня приемный сын… Мама его умерла, когда он был совсем маленький.

— А как у вас с ним?

— Вы знаете, теперь мне кажется, что Антон мне роднее родного…

На лице Ольги Арчиловны заиграла счастливая улыбка. Игорь Андреевич позавидовал. Ему так и не удалось завоевать любовь сына Нади, Кешки. Из-за этого Надя все еще не решается перебраться в его холостяцкую квартиру. Откладывает. Мол, станет Кешка взрослым, поймет…

«Может, дело в том, что мы встретились с Надей, когда ему было уже четырнадцать лет? Маленькие, они как-то легче привязываются, — думал Игорь Андреевич. — Да, Кеша, — непреодолимо. Как это ни грустно».

— И давно у Антона неладно с почками? — спросил Чикуров, отгоняя от себя невеселые мысли.

— Давно, — вздохнула Ольга Арчиловна. — Так жалко его. Сплошные ограничения. В еде, поведении. В пионерлагерь и то боимся посылать. Чтобы не застудился, не поднял что-нибудь тяжелое… Но мы с мужем стараемся вести себя так, словно он здоровый. А то, чего доброго, разовьется комплекс ущербности, неполноценности…

— Лечите?

— Конечно. Два раза возили в Трускавец. Вы себе не представляете, как трудно достать туда путевку! Правда, сейчас выпускают соль знаменитой «Нафтуси» — целебной воды из трускавецких источников. Но, конечно, не то…

— С кем сейчас Антон? С отцом?

— Виталий в поле…

— В каком поле? — не понял Чикуров.

— А-а, — улыбнулась Дагурова, — подумали, что агроном… Мой муж геолог, начальник партии. Сейчас в экспедиции, как они говорят, в поле… Антошка с моей тещей.

— Вы хотите сказать, со свекровью? — поправил Чикуров.

— Анастасия Родионовна — теща мужа, то есть мать Антошкиной мамы… Одинокая, живет с нами. Внук для нее — свет в окне. — Ольга Арчиловна вздохнула. — Вот с ней у нас первое время было очень напряженно. Ревновала к Антошке… Теперь вроде наладилось. В народе говорят, сживется — слюбится. Так и мы с Анастасией Родионовной. Да и делить, собственно, нечего… Заказала разговор с ней, дадут только завтра утром. А что я ей скажу? «Баурос» не достала…

— Сегодня не достали, достанете завтра, — успокоил ее Чикуров.

— Вы бы видели очередь!..

— В очередях люди весьма словоохотливы, — улыбнулся Игорь Андреевич. — Может, что интересное узнаете, для дела…

— А что, попробую еще раз, — согласилась Дагурова. — Заодно послушаю, что говорят.

Составив план действий на следующий день, они разошлись.

Утром Дагурову разбудил телефонный звонок. Резкий, частый — междугородная связь. Она схватила трубку. Мгновенно улетел куда-то сон, когда она услышала голос Анастасии Родионовны.

— Оля, здравствуй, милая. Как ты там?

— Спасибо, все в порядке. Как Антошка?

— Слава богу… Бегает, собак гоняет… Послушай, Оля, я тут разговорилась с людьми… Как узнали, что ты в Березках, где знаменитый Баулин врачует, в один голос сказали, что тебе нужно достать лекарство для Антона…

— Знаю, Анастасия Родионовна. Достану.

— Вот хорошо-то будет!.. Хочешь с ним поговорить, трубку из рук рвет?

— Конечно!

Антошка, захлебываясь от радости, стал рассказывать, что папа открыл какой-то новый минерал и его назвали Дагуровит.

Вдруг голос его исчез. Ольга Арчиловна дула в трубку, звала сына, но телефонистка сказала, что связь, к сожалению, пропала.

Дагурова положила трубку на аппарат и минут пять лежала, переживая радостные мгновения общения с близкими. Словно побывала в просторной, прохладной и чистой квартире, где пахнет особым, родным запахом — стираным постельным бельем (предмет тщательной заботы Анастасии Родионовны), паркетной мастикой (Виталий не признает лака, поэтому полы натирают) и компота из сухофруктов, который варится постоянно, и в него кладут ваниль.

В счастливые дни, когда Виталий возвращается из тайги, дом заполняют запахи костра, мокрой парусины и сушеных грибов, без которых муж никогда не приезжает из экспедиции.

Снова зазвонил телефон. И опять — междугородная. Дагурова взяла трубку, уверенная, что это Антошка. И ошиблась — на проводе был областной центр.

— Доброе утро. Не разбудил? — спросил Хрусталев.

— Нет, — откликнулась Дагурова, — Здравствуйте. Ну что?

— Следы в доме Баулина по рисунку и размеру совпадают с подошвой обуви Ростовцева.

— Понятно, — сказала Ольга Арчиловна, еле сдерживая торжество: не зря, выходит, она изъяла обувь генерального директора «Интеграла». — Когда привезете заключение?

— Точно не знаю, — ответил эксперт-криминалист. — Пока отпечатают… За мной дело не станет, я сразу в Березки…

— А как насчет исследования пепла и клочков бумаги из баулинского камина?

— Это посложней. Очень кропотливая работа. Обещают не раньше чем через два-три дня.

Когда Ольга Арчиловна постучалась к Чикурову, из номера доносился звук электробритвы.

— Да-да, — откликнулся Чикуров. — Входите.

Он был умыт, причесан, в форменной одежде, но пока без кителя. Дагурова пересказала разговор с Хрусталевым.

— Так, так, — озабоченно проговорил Чикуров, укладывая бритву в футляр. — Все-таки Ростовцев был у профессора. Не понимаю, почему он отпирается?

— Может, прямо сейчас нагрянем к нему домой с обыском? — предложила Дагурова,

Игорь Андреевич посмотрел на часы. Без четверти восемь.

— Поспешишь — людей насмешишь, — сказал он. — Во-первых, рано. Во-вторых, что мы будем искать? Не верю, что Ростовцев покушался на ценности профессора! Вы сами подумайте: генеральный директор крупнейшего объединения, высокий оклад, премиальные. Говорят, у него шикарная обстановка, тоже немало ценных вещей… И чтобы он, как заурядный вор?..

— Но допросить его надо! — убежденно сказала Дагурова. — По горячему следу. Он мог заходить к Баулину необязательно с целью грабежа. Что-то взять, чтобы скрыть следы, уничтожить улики…

— Надо, это точно. Но… — Игорь Андреевич потер щеку, словно проверяя качество бритья. — Не будем пороть горячку, Ольга Арчиловна. Вот когда мы сможем предъявить заключение экспертизы…

— Вам виднее, — вздохнула Дагурова.

— И потом, — сказал Чикуров, — надо решить, где его допрашивать. Дома не хотелось бы: чего прежде времени тревожить родных?

— В милиции, — предложила Ольга Арчиловна.

— Тоже не годится. Человек годами завоевывал уважение, авторитет, а мы одним махом все разрушим… Нет, Ольга Арчиловна… Надо зайти к нему на работу… Вы еще не завтракали?

— Нет.

— Пойдемте в буфет.

— У меня другое предложение. За углом есть отличное заведение. Вчера приметила. Открывается как раз в восемь…

Утро выдалось свежее. Они вышли из «Приюта», неспешно направились по улице. Ольгу Арчиловну так и подмывало поделиться с Чикуровым своей радостью, что поговорила с сыном. Но не решилась: Игорь Андреевич семьи не имел, может, это его больное место, а тут она со своими разговорами. Спросил он сам.

— С домом говорили?

— Да толком так и не успела ничего сказать, связь прервалась, — пожаловалась Дагурова. Она была благодарна своему спутнику: внимание к личным делам всегда приятно. — Вы знаете, я как-то всегда теряюсь, когда звоню домой. Забываю сказать главное… Ну, вот мы и пришли.

Она остановилась возле уютного домика в виде высокогорного шале с островерхой крышей. Вывеска над входом гласила: «Сад плодов».

— Что, будем сами рвать их и питаться? — с улыбкой спросил Чикуров.

— Посмотрим, — ответила Дагурова. — Я здесь еще не была.

Небольшое помещение с десятком столиков. И почти все заняты.

Следователи сели возле сверкающего никелем бара, где вместо бутылок на полках стояли… плетеные корзины со всевозможными фруктами и овощами. Яблоки, груши, персики, помидоры, ярко-красная морковь, тугие шары свеклы, пупырчатые огурцы, ладные кочаны капусты. Барменши — две молоденькие девушки в белых халатах.

— Ну-ну, — многозначительно хмыкнул Чикуров, оглядывая странный бар. — Начало интересное.

Официант возник словно из-под земли. Вежливо поздоровался, положил на стол меню.

— Выбирайте, — сказал он и удалился.

— Прошу. — Игорь Андреевич протянул карту своей спутнице.

— Я уже знаю, что буду брать, — загадочно ответила она. — Вы о себе позаботьтесь.

Игорь Андреевич углубился в чтение. Удивление его все возрастало.

— Сок морковный, — стал перечислять вслух. — Сок свекольный… Капустный… Сок сельдерея, томатов… Любопытно… А где нормальная пища?.. Ага, вот! Блинчики. Их я и возьму.

— Нет, вы посмотрите, как здорово организовано! — кивнула Ольга Арчиловна на барменш.

Перед девушками стояли большие агрегаты для выжимания соков. В них исчезали очищенная морковь, яблоки, помидоры, а из кранов в высокие изящные стеклянные сосуды стекал сок. Официанты едва успевали разносить их посетителям.

— Сколько раз был в южных городах, там ведь этого добра горы! Но такого не видел! — присоединился к ее восторгам Игорь Андреевич. — Неужто трудно вот так, как здесь?.. И у нас в Москве не встретишь. Консерватизм мышления работников общепита.

Официант поставил перед ними бокалы с соком, а перед Чикуровым — еще и тарелочку с блинчиками.

— Приятного аппетита, — сказал он и снова удалился.

— Я все-таки порекомендовал бы вам завтрак поплотнее, — сказал Чикуров, глядя, как его спутница потягивает сок. — Блинцы — чудо! С мясом.

— Дала себе слово: мясо ем раз в неделю! — категорически заявила Ольга Арчиловна. — Баулин в своей работе приводит интереснейший пример. Вы когда-нибудь слышали о таком народе — хунза?

— Нет.

— Я до вчерашнего дня — тоже… Эти хунза живут на севере Индии, в горах. Продолжительность жизни у них сто десять — сто двадцать лет…

— Наверное, горный воздух, вода…

— Не в этом дело. Рядом находятся другие общины. Совсем иная картина. Болеют и умирают значительно раньше… А хунза вообще не знают, что такое болезни! Даже зубы и зрение остаются в норме до старости. Их женщины в пятьдесят лет красивы и стройны, как в молодости…

— И в чем же секрет?

— Режим питания, образ жизни, здоровье у хунза — религия. Основные заповеди: мясо только в праздники, а так — вегетарианская пища, в основном овощи в сыром виде, кипяченая вода и никаких возбуждающих средств. Ни алкоголя, ни табака… Но самая главная составляющая их диеты — фрукты.

— Какие именно?

— Все, что растет на их земле. Вишни, сливы, персики, тутовые ягоды, дыни, абрикосы и прочее.

— А зимой?

— Сухофрукты. Они их заготавливают летом. Вообще, за исключением небольшого количества соли, которую они покупают на стороне, хунза едят только плоды своего труда… Но потрясло ученых вот что… Месяца три в году у хунза бывает, как они сами называют, «голодная весна»… Они в это время ничего не едят.

— Совсем?

— В нашем понятии… Раз в день — стакан напитка из фруктов и горной воды. Вот и все! Причем основной компонент — абрикосы. Они его так и называют: «плод здоровья»… У хунза даже есть пословица. «Твоя жена не пойдет за тобой туда, где не растет абрикосовое дерево».

— Насколько я понял, главный секрет — вегетарианская пища? — уточнил Игорь Андреевич.

— И это, и сбалансированное питание, и образ жизни… К богатству они, например, относятся совершенно индифферентно. Отсюда — ни зависти, ни вообще ложных целей… Нет поводов для стрессов!

— Баулин советует нам жить, как хунза?

— В чистом виде это невозможно. Ведь у них все основано на натуральном хозяйстве. Просто какие-то их жизненные принципы вполне могут быть использованы и нами… Я вам советую прочитать работу Баулина. Правда, он не успел ее отшлифовать, что ли. Иногда сумбурно, несвязно, но очень впечатляет. Особенно факты. Он считает, к примеру, что обычные больницы должны быть заменены клиниками, подобными здешней. Они должны располагаться в тихих красивых местах, где много зелени. Лучше — в лесу. Лечение должно быть комплексным. Самым широким образом применять средства народной медицины. По его мнению, выздоровление больных вполне может быть доведено до ста процентов.

— Но почему тогда эти методы не вводят в других больницах? — удивился Чикуров.

— Не знаю. Наверное, консерватизм, боязнь нового… Вы почитайте, что он пишет, советую.

— Почитаем, почитаем, — сказал Чикуров, глядя на часы. — Подъем?

Они рассчитались с официантом, который пригласил их чаще бывать в «Саду плодов».

— Кто придумал название вашему очаровательному кафе? — поинтересовался Чикуров.

— Саади, — серьезно ответил официант. — Великий персидский поэт. Есть у него знаменитое произведение «Бустан», что в, переводе означает «Сад плодов»…

…— Какой начитанный официант, — заметил Чикуров по дороге в гостиницу.

— Скорее всего тот, кто дал название кафе, — сказала Дагурова. — Знаете, Игорь Андреевич, я все думала вчера про жену Баулина…

— Ну-ну, интересно послушать ваши соображения, — поддержал Чикуров перемену темы.

— Давайте сопоставим… Красные «Жигули», человек в светлом брючном костюме, который тащил раненого Баулина к дороге… А если это Регина Эдуардовна?

— У нее алиби: была в Конакове, — напомнил Чикуров.

— А свидетели?

— Дуюнов. Как выразилась Баулина — друг по работе.

— Только Дуюнов? — многозначительно произнесла Ольга Арчиловна. — Меня и смущает, что она назвала одного-единственного свидетеля. Я не знаю, в каких они отношениях, но, судя по всему, весьма близких…

— Да, похоже, — согласился Чикуров. — Вы хотите сказать, профессор мог мешать их личным планам?

— Смотря какие планы. Если женитьба и так далее, тогда Баулин серьезная помеха. Жену он, судя по всему, очень любит.

Игорь Андреевич некоторое время шел молча, обдумывая слова коллеги.

— А может, вы и займетесь этой версией? — предложил он. — Съездите в Москву, заодно проинформируете Вербикова о ходе следствия…

Чикуров был убежден: когда начальник следственной части узнает обстоятельства допроса Ростовцева и изъятия у него злополучных туфель, то сменит свой гнев по отношению к Дагуровой на милость.

— Что ж, я готова, — ответила Ольга Арчиловна.

— И еще. В Москве надо будет навестить Троянова.

— Члена-корреспондента Академии медицинских наук?

— Его. По словам Регины Эдуардовны, он хорошо знает их семью. А Евгений Тимурович признавал Троянова за высший авторитет.

— Понятно, Игорь Андреевич. Вы думаете, Троянов поможет прояснить, что происходит между супругами Баулиными?

— Надеюсь.

Они подошли к гостинице. Чикуров посмотрел на небо. Оно было чистое, светлое, летнее. Солнце уже начинало припекать.

— Надо позвонить, узнать состояние профессора, — сказал Игорь Андреевич. — Потом отправимся к Ростовцеву.

Они поднялись на свой второй этаж. Чикуров позвонил в больницу, справился о здоровье Баулина. Ему ответили, что положение по-прежнему все еще критическое.

Когда следователи зашли в приемную генерального директора «Интеграла», в ней никого не было. Из кабинета Ростовцева доносилась эстрадная музыка.

— Слушает джаз, — усмехнувшись, кивнул на дверь Чикуров.

Ольга Арчиловна посмотрела на часы — начало десятого.

— Зайдем без доклада или подождем секретаря? — спросила она.

Чикуров, секунду поколебавшись, приоткрыл дверь.

Там перед цветным телевизором пыталась повторять движения гимнастов на экране секретарь Ростовцева. Аэробика. Женщина не замечала, что за ней наблюдают. Игорь Андреевич тихо прикрыл дверь.

— Производственная гимнастика, — с улыбкой прокомментировал он.

Музыка смолкла, и в приемную вышла Эмма Капитоновна, красная не то от смущения, не то от физических усилий.

— Здравствуйте, — сказала она.

Следователи ответили. Ольга Арчиловна представила ей Чикурова. И не удержалась от замечания.

— У вас, в Березках, я вижу, увлекаются аэробикой.

— С легкой руки Баулина, — ответила Эмма Капитоновна. — Он сам ею занимается. И последователей теперь много. Сначала считали, что ерунда. Танцы и есть танцы. Я и сама так думала. Евгений Тимурович посоветовал как-то прийти на занятия в группу здоровья, которую он вел для сотрудников «Интеграла». Там вместо обычной гимнастики ритмическая. Попробовала. Понравилось. И, знаете, так втянулась, что теперь не могу без аэробики ни дня. Отличная штука! Чувствуешь себя моложе, бодрее, походка после этого совсем другой становится, пластика появляется…

— И стройность, — подсказала Ольга Арчиловна.

— А что, и стройность, — кивнула секретарь. — Лишний вес — враг для здоровья. Об этом Баулин твердит на каждой своей лекции. Он читает их по пятницам в клубе…

Зазвонил один из множества телефонов на столе Эммы Капитоновны. Она сняла трубку.

— Ростовцева нет, — ответила она кому-то и положила трубку.

— А когда будет? — поинтересовался Чикуров.

— Обещал к обеду. Поехал в областную столицу. Считайте, час на машине туда да столько же обратно. Ну и там часа полтора-два… Он вам срочно нужен?

— Да как сказать, — неопределенно ответил следователь.

— Если срочно, Аркадий Павлович оставил на всякий случай телефон ректора мединститута. Понимаете, сегодня должны решить вопрос о назначении исполняющего обязанности главврача клиники. Пока Баулин не поправится…

Ольга Арчиловна посмотрела на Чикурова, словно спрашивая, что они будут делать. Тот находился в нерешительности. А Эмма Капитоновна вдруг укоризненно произнесла, обращаясь к Дагуровой:

— Когда вы вчера ушли, Аркадий Павлович валидол глотал… А Семизоров, узнав про туфли, хохотал…

— Кто такой Семизоров? — спросил Чикуров.

— Наш главный инженер.

— И что же его рассмешило? — пожав плечами, спросила Дагурова.

— Говорит, хорошо, что в тот день не надел свои летние туфли…

— Почему? — удивился Игорь Андреевич.

— Они точно такие же, как и у Аркадия Павловича, — пояснила секретарь.

— Да? — вырвалось у Ольги Арчиловны.

— Совершенно одинаковые! — заверила Эмма Капитоновна. — Вась-Вась, извините, Василий Васильевич Банипартов, наш коммерческий директор, привез из командировки одну пару для товарища Ростовцева, а другую Семизорову. Аркадий Павлович еще пошутил: как близняшки. И подтрунивал над Банипартовым, что только две пары. А то все в «Интеграле» ходили бы как детдомовские.

Следователи переглянулись. Сообщение о паре обуви, идентичной ростовцевской, насторожило.

— Семизоров сейчас в управлении? — спросил Чикуров.

— Видела минут пятнадцать назад, — сказала секретарь.

— Где его кабинет?

— По коридору третья дверь налево.

Следователи направились к выходу.

— Что передать Аркадию Павловичу? — вдогонку им спросила Эмма Капитоновна.

— Вероятно, мы наведаемся после обеда, — бросил на ходу Игорь Андреевич. И сказал Дагуровой, когда они уже были в коридоре: — Видите, еще одна такая же пара…

— Откуда же мне знать! — со вздохом произнесла Ольга Арчиловна. — И почему Ростовцев не сказал мне об этом?

Чикуров ничего не ответил. Он постучался в дверь с табличкой «Главный инженер» и, услышав разрешение войти, открыл ее, пропуская вперед Дагурову.

В кабинете на большом столе стоял макет с крошечными домиками, группами игрушечных деревьев, зеркалами водоемов. На вошедших обернулись трое человек, сгрудившихся у макета: женщина средних лет, совсем молодой парнишка с жидкой бородкой и мужчина лет сорока со взлохмаченной шевелюрой.

— Нам нужен товарищ Семизоров, — сказал Чикуров.

— Я буду, — ответил мужчина. — Вы, пожалуйста, присаживайтесь. Сейчас освобожусь, займусь вами.

Следователи присели на стулья у стены.

— Я настаиваю, чтобы второй «Циклон» был размещен вот здесь! — произнесла женщина, тыча пальцем в макет. — И только здесь! Рядом строится ПТУ, по генеральному плану в двух километрах начнут возводить новый микрорайон… Придется расширить систему вакуумного мусороудаления.

— Когда? — запальчиво возразил парень. — В конце следующей пятилетки! А до этого «Циклон» будут загружать на одну четверть! Нерентабельно.

— А мы подключим к нему северный участок поселка, — сказала женщина.

— Что она говорит, — апеллируя к Семизорову, воскликнул парень. — Подумайте сами, Георгий Фадеевич. Тянуть нитку через стадион, детский парк, огибать озеро!.. Семь верст киселя хлебать!!

Главный инженер, облокотившись на стол, запустил в свои густые волосы пятерню и мрачно уставился на макет.

Все трое, казалось, не замечали следователей.

— Да, ребята, — молвил наконец Семизоров, — с вопросом второго «Циклона» вы это, не того… Даю вам два дня на разработку самого оптимального варианта. Когда договоритесь между собой, милости прошу. Тогда покажем Ростовцеву и вынесем на исполком поссовета… Я тоже пораскину мозгами… А сейчас вы свободны.

Женщина и бородатый парень вышли, продолжая о чем-то спорить. А Семизоров все еще не мог оторваться от макета. Он цокал языком, вертел головой и словно забыл о посетителях. Игорь Андреевич уже хотел было напомнить о себе, но главный инженер неожиданно повернулся к ним и сказал:

— Умеет думать тот, кто умеет считать. — Он жестом пригласил следователей к столу. — Какие предложения, проекты?

Главный инженер выразительно посмотрел на кожаную папку в руках Дагуровой и на портфель Чикурова.

— Мы по другому поводу, — ответил Игорь Андреевич.

— За «Бауросом»? Так это не по моей части. Обращайтесь к нашему коммерческому директору Банипартову.

— И не за «Бауросом», — пояснил Чикуров. — Собственно, нас интересуют ваши туфли.

Лицо главного инженера выразило крайнее удивление. Он глянул на свою обувь — поношенные синие кроссовки, потом перевел взгляд на Чикурова. И понял, в чем дело.

— Так вы московские следователи? Вы хотите взять мои кроссовки? — растерянно спросил Семизоров. — Как же я буду?.. Может, схожу домой, переобуюсь?

— Да нет же, не надо снимать, — успокоил его Чикуров. — Нам сказали, что у вас есть такие же туфли, как и у Ростовцева.

— Есть, есть, — закивал главный инженер. — Но они дома.

— Позавчера вы были в них? — продолжал Чикуров.

Семизоров попытался пригладить волосы на голове, но еще больше разлохматил.

— Вроде бы в них, — ответил он неуверенно. — А что?

— Георгий Фадеевич, припомните, пожалуйста, что вы делали третьего июля утром? — спросил Чикуров.

— На работе был. Где же еще?

— Все время?

— Почему? Кабинетной крысой меня не назовешь, — усмехнулся главный инженер. — И вообще, то, что вы застали меня здесь, считайте везением. У нас столько объектов! Все время в бегах. Знаете, когда ходишь, лучше думается, особенно на свежем воздухе…

— Хорошо, — сказал Игорь Андреевич, — давайте конкретнее: вы позавчера утром куда-нибудь ездили?

— Ездил, — просто ответил Семизоров. — Ливень хлестал… в такую погоду не пойдешь пешком…

— На чем вы ездили? — задал очередной вопрос Чикуров.

— Так ведь у меня служебная машина. — Главный инженер улыбнулся. — Но ею чаще пользуются другие, чем я.

— Какая у вас машина?

— «Волга» черного цвета.

— Мог ваш шофер поехать без вас? — спросила Дагурова.

— Какой шофер? — удивился Семизоров. — Нет у меня такой роскоши. Я сам… — Он покрутил в воздухе руками, словно держал баранку. — Странный у нас порядок: любой маленький начальничек считает обязательным иметь персональную машину с шофером. Зачем? Неужто трудно научиться водить автомобиль?

— Георгий Фадеевич, вы куда-нибудь ездили утром?

— К Баулину, — ответил Семизоров.

— Домой? — уточнил Игорь Андреевич.

— Совершенно верно.

— Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее, — попросил Чикуров.

— Понимаете, за несколько дней до покушения мне позвонил Евгений Тимурович. Посоветуйте, говорит, кто может починить одну вещь? Собственно, какая это починка? Так, ерунда. Подклеить кусочек деревяшки… Я предложил в качестве мастера себя… Евгений Тимурович привез, просил сделать срочно… Ну я обещал вернуть позавчера утром. Дело пустяковое…

Главный инженер встал, подошел к большому шкафу, отделанному пластиком, открыл дверцу и достал что-то большое, в половину человеческого роста, завернутое в бумагу.

— Вещь, конечно, чу́дная, — продолжал Семизоров, освобождая предмет от бумаги.

Это оказалась изящная хохломская деревянная ваза, выполненная стилизованно под лебедя. Следователи невольно залюбовались совершенством линий и неповторимой игрой алой и золотой красок. Словно в комнате запылал волшебный костер.

— Вот этот кусочек отломился, — показал главный инженер на кончик крыла лебедя. — Я поставил его на эпоксидку. Намертво… Звоню, значит, утром Евгению Тимуровичу домой — нет его. Ну, думаю, бегает трусцой или поехал на Лавутку купаться… Прихватил эту штуку с собой на работу… Отсюда звоню снова. Опять никто трубку не берет. Тогда я позвонил в клинику. Там сказали, что профессор еще не приходил. — Семизоров вздохнул. — Откуда мне было знать, что в это время… — Он махнул рукой. — Одним словом, я поехал к Евгению Тимуровичу домой. Он просил вернуть лебедя непременно третьего, то есть позавчера…

— На какой машине поехали? — спросил Чикуров.

— На своей, — удивился вопросу главный инженер. — Приезжаю, стучу — никого. Толкнул дверь — открыто. Я зашел, позвал хозяина. Никто не отвечает. Я оставил лебедя в комнате, вернулся в машину… Затем подумал: а вдруг зайдет кто посторонний и унесет? Дверь-то не заперта… Евгений Тимурович говорил, работа эта уникальная, сам автор подарил… Ну и решил я забрать от греха подальше лебедя с собой и передать профессору из рук в руки… Снова зашел в дом… А дождь лил как из ведра! Так я этого красавца под плащом прятал, когда ходил туда-сюда… Ну вышел и уехал. Вот и все.

— Георгий Фадеевич, — спросила Дагурова, — когда вы заходили в дом Баулина, снимали туфли?

Семизоров задумался.

— Туфли? — переспросил он. — Не помню. Возможно, снимал. Машинально. На улице была ужасная грязища!

— Понятно, — кивнула Ольга Арчиловна и еще раз уточнила: — Значит, вы были в летних туфлях, которые вам привез Банипартов?

— Да, в ереванских, — подтвердил главный инженер.

— И еще один вопрос, — сказал Чикуров. — В котором часу это было?

— Что-то около десяти, — ответил Семизоров. — Может, в половине десятого…

— Когда вы ходили из машины в дом и обратно, сильно промокли? — спросил Чикуров.

— Я же говорю, плащ накинул.

— Что он из себя представляет?

— Длинный такой, с капюшоном, — объяснил Семизоров. — Из водоотталкивающей ткани.

— Цвет?

— Темно-синий.

— А где он сейчас?

— В машине держу, в багажнике.

Игорь Андреевич посмотрел на Дагурову: будут ли у нее вопросы? Она отрицательно покачала головой.

— Ну что ж, Георгий Фадеевич, — как бы подытожил допрос Чикуров. — Мы сейчас оформим наш разговор протоколом. А потом, если у вас есть время, съездим к вам домой за теми ереванскими туфлями.

На стоянке у подъезда машины не оказалось. Но это совершенно не обеспокоило главного инженера.

— Наверное, Гнедышев поехал на ферму, — спокойно сказал он. — Мой заместитель… Придется пешком. Это займет минут пятнадцать.

— Пешком так пешком, — согласился Чикуров.

Семизоров шел споро, так что следователи едва поспевали за ним.

— А я принял вас за изобретателей или рационализаторов, — сказал он. — Смотрю, с папочкой и портфелем… А ко мне чуть ли не каждый день приходят, предлагают что-нибудь интересное, оригинальное. И не только наши, березкинские… Я знакомлюсь, если стоящее — рассматриваем на заседании клуба «Эврика».

— «Эврика»? — переспросила Ольга Арчиловна, вспомнив приглашение Ростовцева. — Говорят, это интересно. А чем там занимаются?

— Как вам объяснить, — взлохматил свою шевелюру Семизоров. — Костяк клуба составляют самые башковитые работники «Интеграла». В основном молодежь. Каждая идея или ценная мысль, касающаяся любой стороны жизни, становится темой обсуждения. Производство, быт, культура, отдых… В субботу будет очередное заседание клуба. Если вам интересно, милости просим. Не пожалеете!

— А где заседает клуб? — поинтересовался Чикуров.

— В молодежном кафе или в летнем театре. Пьем соки, фруктовые и молочные коктейли и дискутируем. Каждый может предложить идею или критиковать кем-то выдвинутую. У нас полная демократия. — А вот мой дом, — сказал Семизоров, показывая на пятиэтажное здание.

— Георгий Фадеевич, понимаете, по закону мы должны пригласить понятых, — сказал Чикуров.

— Надо так надо, — спокойно ответил Семизоров.

— Вас не смутит, если это будут соседи? — спросил Игорь Андреевич.

— Нисколько, — улыбнулся главный инженер и повторил: — Надо так надо… Я уже однажды через это прошел…

— В каком смысле? — заинтересовался Чикуров.

— Обыск, следствие, суд… И знаете, не особенно волновался.

— Вас судили? За что?

— Долгая история, — отмахнулся Семизоров.

— И все же?

Главный инженер заколебался. Остановившись у самого подъезда, он сказал:

— Ну, если вы настаиваете… Давно это было. Я работал главным конструктором небольшого машиностроительного завода. Это километров семьдесят отсюда… По заданию министерства надо было срочно разработать принципиально новые агрегаты… Ребята взялись дружно. Появились смелые, оригинальные идеи… А когда стали рассчитывать, смотрю — уж больно медленно движется дело. Почему? Да потому, что по старинке, чуть ли не на бухгалтерских счетах косточки гоняют туда-сюда. И это в наш-то век научно-технической революции! Нет, думаю, так дело не пойдет. Потребовал у директора электронные калькуляторы, он в ответ: а где их взять? Откуда деньги? И так далее… И тут как раз какой-то товарищ предложил достать за наличные. Теперь уже передо мной встал вопрос о деньгах. «Умные» головы подсказали, что надо оформить премию конструкторам и себе, а на эти деньги купить электронные калькуляторы… Так и сделали. Ну, кому-то стало обидно отдавать премию в общий котел, он и звякнул в ОБХСС… Пришли, проверили, установили. Да я и не отказывался, рассказал все как было… Следователь мне посочувствовал, а дело передал в суд. В результате — один год исправительных работ без лишения свободы с удержанием двадцати процентов… Наказание отбывал на другом предприятии. Рядовым. Вот и вся история.

Он решительно направился к подъезду.

Чикуров постучался в две квартиры, попросил соседей Семизорова быть понятыми. Потом зашли к главному инженеру.

Он занимал однокомнатную квартиру, в которой царил холостяцкий беспорядок. Туфли, интересовавшие следователей, стояли в прихожей, под вешалкой. Действительно, точно такие же, как у Ростовцева. Даже размер совпадал.

Оформив, как положено, изъятие, решили вернуться с Семизоровым в дирекцию — следователи хотели все-таки осмотреть машину главного инженера.

Процедура изъятия туфель, по-видимому, никак не подействовала на него. Он был спокоен, благожелателен. Шли назад так же быстро — темп задавал главный инженер. Он вообще все делал спешно, словно куда-то опаздывал.

— Давно вы в Березках? — полюбопытствовал Чикуров.

— Восьмой год. Когда я тогда оказался на мели, меня разыскал Ганжа. Другие не брали даже простым инженером, а он не побоялся, предложил сразу место главного… Я однажды потом спросил у него: Сергей Федорович, как это вы решились? Вопреки слухам, болтовне всякой… Обо мне такие небылицы ходили! Нахапал, мол, нажился за счет других… А он мне ответил, что ему нужен человек, а не анкета. — Семизоров вздохнул. — Что и говорить, такие, как он, всегда людьми остаются. В самом настоящем смысле слова! Недаром у Сергея Федоровича такой авторитет. И депутат, можно сказать, истинно народный. Я в участковой избирательной комиссии был — ни единого бюллетеня против! Комментарии излишни… За все болеет. Вчера вечером вернулся с курорта, а сегодня утром уже звонит — торопит с решением о втором «Циклоне».

— А где он живет? — спросил Чикуров.

— На Сиреневом бульваре. Третий домик на правой стороне. Да вы спросите любого — покажут.

Семизоров еще долго говорил об отставном генерале. О том, как он храбро воевал, сколько сделал для Березок. Не заметили, как подошли к зданию дирекции «Интеграла».

— Вот и моя машина, — указал главный инженер на черную «Волгу», стоящую у подъезда.

Следователи обратили внимание на номер: 12–84. И еще, что их удивило, дверцы машины не были заперты, а ключи торчали в замке зажигания.

— У вас всегда так? — спросила Дагурова.

— А если кому-нибудь надо срочно подскочить куда-нибудь? — сказал Семизоров.

— Не боитесь, что уведут? Или мальчишки захотят прокатиться и натворят бед? — заметил Чикуров.

По-видимому, главный инженер об этом не задумывался.

— Еще не случалось, — ответил он растерянно.

— Потом будет поздно, — сказал Игорь Андреевич.

Плащ с капюшоном, такой же, как и у шофера генерального директора «Интеграла», находился в багажнике. Он был совершенно сухой.

— Вы надевали его после той поездки к Баулину? — спросил Игорь Андреевич.

— Нет. Свернул, бросил в багажник и не прикасался.

Больше вопросов к главному инженеру не имелось. Семизоров, попрощавшись, стремительно исчез в подъезде здания, предварительно заперев машину. Игорь Андреевич глянул на часы — без четверти двенадцать.

— Присядем и помозгуем немножко, — предложил он, указав на скверик через дорогу. Ольга Арчиловна молча кивнула. Они устроились на пустой скамейке.

— Черт возьми! — вырвалось у Чикурова. — Кто же ездил к Баулину? Если Семизоров, то почему соседка сказала, что номер машины был 35–35? А у «Волги» главного инженера 12–84… Вы что-нибудь понимаете?

— Не больше вашего, — кисло произнесла Ольга Арчиловна. — Объяснение, зачем Семизоров ездил к Баулину, выглядит очень достоверно. Этот лебедь… И время сходится.

— Все сходится, кроме машины. — Игорь Андреевич побарабанил пальцами по своему портфелю, лежащему на коленях, — знак раздражения на себя. — Да, застопорились мы на этом эпизоде. Визит к Ростовцеву сегодня отменяется. Сначала пошлем на экспертизу туфли Семизорова.

При слове «туфли» по лицу Дагуровой пробежала тень. Игорь Андреевич заметил это.

— Не ваша вина, что на вашем пути встретились две одинаковые пары обуви, — улыбнулся Чикуров. — Кстати, зайдите к коммерческому директору, допросите насчет туфель.

— Фамилия у него звучная — Банипартов! — заметила Дагурова.

— Но сначала я бы попросил вас занести штиблеты Семизорова в отделение милиции. Хрусталев, я уверен, уже вернулся и привез заключение экспертов.

— Придется ему опять срочно ехать в область, — вздохнула Ольга Арчиловна.

— Что поделаешь, — пожал плечами Чикуров. — А я отправлюсь на Сиреневый бульвар. Мне кажется, Ганжа человек, который знает тут всех и вся. Самое время поговорить с ним…

Бульвар — это было громко сказано. Улица, чуть пошире других в поселке, с аллеей посередине, засаженной кустами сирени.

Дом заместителя председателя исполкома поссовета Чикуров нашел без труда. Двор утопал в цветах: от калитки до деревянного крыльца с навесом тянулись густые заросли флоксов, взметнули вверх свои упругие стрелы темно-красные гладиолусы.

Плодовых деревьев было мало. Среди них стоял пяток ульев.

Игорь Андреевич поискал на заборе кнопку звонка. Не найдя ее, зашел во двор. Чикурова увидели сразу. С крыльца сошла пожилая женщина в легком домашнем халатике и шлепанцах на босу ногу. Она была маленькая, кругленькая, с приветливыми глазами.

— Извините, — сказал следователь, — Сергей Федорович дома?

— Проходите, — пригласила женщина Чикурова в дом. — Он у себя в мастерской.

Игоря Андреевича несколько удивило, почему его не спросили, кто он и по какому делу. Женщина провела его через веранду и открыла дверь в небольшую комнату. Крупный мужчина в галифе, майке-сетке с короткими рукавами и кедах стоял к ним спиной у маленького токарного станка.

Негромко жужжал мотор, пахло свежеструганым деревом и лаком.

— Сережа, к тебе, — сказала женщина.

Ганжа обернулся. Черты лица у него были крупные, резкие. Он остановил станок, зачем-то обтер могучую пятерню о брюки и протянул следователю.

— Ганжа.

— Чикуров, следователь.

— Это который из прокуратуры республики? — Голос у генерала был глуховатый.

— Он самый. Хотелось бы поговорить с вами.

Через несколько минут они сидели в плетеных креслах под сенью раскидистой яблони. Ганжа надел поверх майки белую, тщательно выглаженную рубашку.

— Возвращаюсь я вчера из Ессентуков, а меня как обухом по голове! — рассказывал отставной генерал. — Даже не поверил… Это же надо! Чтобы у нас в Березках пальнули в человека… И в кого? В Евгения Тимуровича!.. Кто же это, Игорь Андреевич?

— Увы, пока не знаем, — признался следователь.

Ганжа покачал головой.

— Поверите, всю ночь не спал. Выходит, в Березках-то наших не все тихо да гладко. И я, видимо, как зампредисполкома тоже чего-то недоглядел… Вот сегодня с утра встал за токарный станок. Нервы успокаивает. Я ж потомственный краснодеревщик. С мебельной фабрики и ушел воевать. После войны остался в армии. А потом судьба приговорила меня к разным кабинетам. Хотя в душе я краснодеревщик. — Ганжа увидел жену, которая несла им чайник и чашки. — Как моя Таисия Никаноровна прирожденный агроном. Вся эта красота, — он обвел рукой сад, — ее рук дело.

— Расхвастался, — пожурила его хозяйка.

— Я правду говорю, — сказал Ганжа. — Лимоны выращивает, мандарины. На окне.

Таисия Никаноровна расставила чашки на столике и ушла в дом. А хозяин продолжал:

— Тоже ведь война распорядилась ее биографией. — Он улыбнулся чему-то своему. — Знаете, как мы с ней познакомились? В сорок втором, когда я попал в медсанбат: осколком царапнуло… Восемнадцатый год ей шел. Пигалица, а на груди медаль «За отвагу»!.. Знаете, Тася ведь три заявления подала, прежде чем уйти ей в армию медсестрой. — Он снова улыбнулся. — Взяли, а амуницию подобрать не могут. Нет такого размера! Специально сшили сапожки тридцать четвертого размера, ну и форму соответственно… Солдатики шутили: «Тебя, дивчина, можно в кармане носить…» Не тут-то было. Сама Тася скольких вынесла на себе с поля боя! Рослых, здоровых! Больше трехсот человек спасла… Ее наградили даже медалью Флоренс Найтингейл. Очень редкая награда. Международный Красный Крест присуждает. За особую самоотверженность.

Завидев возвращавшуюся жену, Ганжа замолчал. На этот раз хозяйка принесла вазочку с медом, печенье. Укоризненно глянув на мужа, она пожелала Чикурову приятного аппетита и удалилась.

Сергей Федорович разлил чай по чашкам.

— Рекомендую мед. Свой.

И, не дожидаясь согласия гостя, Ганжа налил ему в розетку золотисто-янтарной сласти.

— Спасибо, — поблагодарил Игорь Андреевич, отгоняя от розетки пчелу.

— Ишь, учуяли, — усмехнулся хозяин. — Так о чем я говорю… Многие у нас занимаются не своим делом… Мы, старики, статья особая. Время нас кидало то в одну, то в другую сторону. А те, кто нынче выбирает дорогу в жизни? Вот кому надо помочь правильно определиться, найти свое призвание… Сегодня показывали по телевизору: ученики одной сельской школы решили всем классом идти на совхозную ферму! Не дело это, я считаю, не дело, — покачал головой Ганжа. — А может, среди этих девчонок есть вторая Любовь Орлова? Или в какого-нибудь паренька от рождения заложен талант Королева — Главного конструктора космических кораблей?.. И пропадут эти таланты на ферме! Как это можно — всем классом на ферму, на завод? С таким же успехом можно сказать: подадимся всем классом в театральный институт, а еще лучше — в Академию наук…

— По-моему, — заметил Игорь Андреевич, — реформа школы и направлена на то, чтобы дать возможность самим школьникам разобраться, к чему душа лежит.

— Будем надеяться… Ранняя профориентация — это хорошо. Я свою первую табуреточку сколотил пацаненком. — Он показал рукой на метр от земли. — Сейчас хорошим бы мастером был. И сердечко не болело бы…

— От этого в Ессентуках лечились? — поинтересовался Чикуров.

— Язва желудка…

— А разве в вашей экспериментальной клинике не лечат?

Хозяин отхлебнул чай, помолчал.

— Предлагал мне Евгений Тимурович лечь к нему. Но предупредил, что придется поголодать… Эх, Игорь Андреевич, знаете, сколько я в своей жизни голода насмотрелся!.. Помню, когда наши отступали в сорок первом, жгли хлеба, чтобы немцам не достался… Так мы собирали горелые зерна и ели. Да и когда здесь партизанили, то, бывало, по нескольку дней голодали. Картофельные очистки считались за деликатес, кору деревьев варили. — Лицо Ганжи посуровело. — А Ленинград? Там у меня родственники были. Все в блокаду… — Он махнул рукой крест-накрест. — Пули не боюсь, бомбы никакой, а голод… Нет, не могу…

— Подлечили в Ессентуках?

— Вроде лучше. Я там и раньше бывал, правда, лет двадцать назад. Ну и город — не узнать! Разросся, похорошел, а вот порядки…

— В каком смысле? — не понял Чикуров.

— Даже за минеральной водой — Ессентуки номер четыре и семнадцать — очередь! Лечебную ванну получить — тоже надо отстоять бог знает сколько времени. Правда, за трояк — пожалуйста, вне очереди! В общем, куда ни сунешься… Настроение только портится. Разве это лечение? Помыться и то проблема. Простой воды не хватает.

— Да, мне говорил один приятель, — подтвердил Чикуров. — И обслуживающего персонала нехватка.

— Оно и понятно, — усмехнулся Ганжа. — Каждый день по радио объявляют: требуются нянечки, санитарки, даже официантки. А прогуляешься по городу — прямо на улицах и во дворах здоровые молодые девахи торгуют пуховыми платками, вязаными шапочками и прочим. А милиция — хоть бы хны. — Он вдруг спохватился: — Наверное, думаете, разворчался старый брюзга! Это ему не так, то не этак…

— Не думаю, Сергей Федорович, — сказал Чикуров. — Конечно, и в милиции встречаются разные люди. И равнодушных хватает. Все зависит от человека.

— Вот-вот! — подхватил Ганжа. — Каждый должен быть на своем месте! Уважать свое дело! Взять, к примеру, грязелечебницу в тех же Ессентуках. Чистота, порядок, тебя встречают с душой… Возглавляет ее человек, который любит то, чем занимается. Понимаете, любит! Я не удержался, зашел к нему, поблагодарил от всего сердца. Потому что он думает о больных и старается, чтобы каждая мелочь помогала им выздоравливать. Ведь врач, как я понимаю, — это не только выслушать легкие, сердце и выписать рецепт… Ну как тут не вспомнить Баулина! Доктор, целитель! Впрочем, у него было с кого брать пример — со своего учителя Троянова. Замечательный человек!

— Вы хорошо его знаете? — спросил Чикуров.

— Максима Савельевича? Еще бы! Это теперь он крупный ученый, светило! А я помню его как просто Максима, военфельдшера. Оба выходили из окружения, партизанили. Как раз в этих местах, где мы сейчас сидим… Я возглавлял партизанский отряд, а Максим штопал ребят, лечил их, — Ганжа вздохнул. — Туго нам приходилось. И ему. Бывало, посылаю партизан на задание, а он просит: «Братишки, берите у фашистов медицинские сумки…» Те отмахивались: сдались, мол, твои сумки, побольше бы оружия да боеприпасов! Потом поняли, что фельдшер прав. Не хватало ни бинтов, ни йода. Оперировал в землянке, где стены были обтянуты парашютным шелком. В основном ампутировал, иначе — гангрена. А инструмент? Обыкновенная плотницкая ножовка… Сколько раненых спас! Самого пуля не миновала, вывезли самолетом на Большую землю. Но остался без руки… Потом я потерял Максима Савельевича из виду. И вдруг лет пять назад приезжает к нам в Березки Баулин. Прежде всего зашел к Шуре Лозовой, нашей травнице. Передал от Троянова огромный привет. Ну, Шура прибежала ко мне: мол, Максим Савельевич отыскался… Вспомнили мы, как партизанили, товарищей боевых, тех, кто полег в землю…

Ганжа замолчал, печально глядя поверх головы следователя, словно видел там, в светлом небе, образы боевых друзей.

— После этого вы встречались с Трояновым? — спросил Чикуров.

— А как же! Сразу написал письмо. Максим с ответом не задержался. А как только поехал я по делам в Москву, наведался. — Сергей Федорович вздохнул. — Что делают с людьми годы! Сухонький, седой… Ходит с палочкой. Это после инсульта. Но как был рад меня видеть! Не удержался я, прослезился, — смущенно признался Ганжа. — Он о Шурочке расспрашивал, о тех, кто помогал нам с фашистами драться. Я сказал, что Лозовая жива-здорова, а сын ее — главный зоотехник у нас в Березках…

— Рогожин? — удивился Чикуров.

— Ну да, Юрий Юрьевич.

— Вы семью эту хорошо знаете?

— Еще с тех времен, когда воевал тут… Шурочка — теперь-то она Александра Яковлевна — у нас в партизанском отряде за медсестру была. А дед ее, Прохор Лозовой, помогал Троянову лечить раненых. В роду Лозовых все травниками были, знали, какую травку от какой болезни пользовать. Я же говорил, что с лекарствами в отряде туго было. Простенькое ранение могло обернуться большой бедой… Так дед Прохор разные снадобья и мази готовил из того, что природа-мать дала. — Он обвел рукой вокруг. — Не совру, если скажу, что многие наши ребята обязаны Лозовому жизнью… Одним словом, настоящий кудесник был. Знаете, какую бы хулу ни возводили на тех, кто занимается врачеванием по рецептам народной медицины, у меня свое определенное мнение. Верю! Потому что сам видел, какие чудеса творил Лозовой… Но раненому не только лекарство нужно, но и уход, слово задушевное. А это уж Шурочка умела! Не знаю, что больше лечит… Шурочку все любили, молодые заглядывались. А выбрала она Юру Рогожина, сержанта, будущего отца главного зоотехника…

— Судя по возрасту сына, они поженились в отряде? — спросил Игорь Андреевич.

Ганжа помедлил с ответом, вздохнул.

— Тут такая история, — начал он неспешно. — Как сейчас помню, дело было накануне какого-то немецкого праздника… Готовились и мы его отметить. Своим партизанским салютом… Заходит ко мне в землянку сержант Рогожин… Он ладный парнишка был. Из студентов. Стихи здорово читал, газету выпускал партизанскую… Образованный! Так вот, смотрю, мнется наш Юрий. Потом говорит: Сергей Федорович, я по личному делу. Валяй, говорю. А он: хочу, мол, жениться на Шурочке. Я спрашиваю: она согласна? Отвечает: согласна-то согласна, только у нее нет паспорта, она не успела его получить, потому что наши оставили Березки… Хорошо, говорю, а сколько ей годков? Я раньше как-то не интересовался. Оказалось — семнадцать. Подумал я: почему бы и нет? А что война, так ведь сердцу не прикажешь. Жизнь продолжается… Хорошо, говорю, женитесь. Он прямо засиял весь… Но задание — сегодня ночью подорвать фашистский склад — остается в силе. Пошли поздно вечером. Жених с ними. Вдруг видят, на здании, где раньше размещался исполком поселкового Совета, флаг со свастикой развевается. Немцы, значит, к своему празднику повесили… У ребят такая злость вспыхнула! Решили сорвать. Сержант Рогожин взялся… Флаг-то сорвали, но тут — ракета! Немцы заметили партизан. Началась перестрелка. Двоих наших ранило, Юру — в живот… Подхватили их ребята — и в лес… Фашисты пустились в погоню с собаками… Ребята, естественно, все ходы, все тропки знали. Короче, ушли от погони. Принесли Рогожина на базу еще живым… Как ни хлопотали над ним Троянов, дед Прохор и Шурочка, а поделать ничего не могли… Солнышко встало, а Юра скончался… Похоронили честь по чести. Помянули за столом, который приготовили для свадебного пиршества. Не знаю, что получилось — свадьба или поминки… Язык не поворачивался назвать Юру неживым… Шурочка ни слезинки не проронила, сидела словно каменная… Через неделю прилетел самолет с Большой земли. Мне было приказано вылететь в Москву… Я получил назначение в полк и в отряд не вернулся… Дошел до Берлина. Воевал в Японии. Потом, как уже говорил, дослужился до генерала. А когда вышел в отставку, выбрали депутатом. Затем стал секретарем облисполкома… Из дома вышла Таисия Никаноровна.

— Сергей, — обратилась она к мужу, — может, подать что-нибудь посущественнее? Одним чаем сыт не будешь…

— А что, Игорь Андреевич, перекусим? — спросил Ганжа. — Время обедать…

— Благодарю вас, чая вполне достаточно, — отказался Чикуров.

Таисия Никаноровна укоризненно покачала головой и ушла в дом.

— Что же получается? — спросил Чикуров. — Формально, то есть по документам, Лозовая не является вдовой Рогожина?

— Погодите, погодите, — остановил его жестом Ганжа, — я не все еще рассказал… Когда я был уже секретарем облисполкома, докладывают мне как-то, что председатель Березкинского исполкома поссовета самовольничает. Документы неправильно выдает и так далее. А облзагс был как раз в моей епархии, да и тогдашнего председателя исполкома поссовета знал как облупленного. Ведь он наш, партизанский. Ну, скажу вам, такого взрывника надо было поискать!.. Звоню в Березки, интересуюсь, что он там натворил, если люди жалуются? Документы какие-то выдал без всякого основания… А он мне: основание — наша совместная борьба с фашистами, товарищ Ганжа… Оказывается, Шура Лозовая пришла к нему и попросила выдать свидетельство о браке с сержантом Рогожиным. А на основании этого получила в милиции новый паспорт, потому как она решила взять фамилию мужа. И эту же фамилию получил сын… Поехал я в Березки, чтобы разобраться на месте. Встретился с Шурой. Она показала маленького Юрку. Вылитый отец! Деда Прохора, правда, уже не было в живых. Фашисты убили… Вот вы, Игорь Андреевич, юрист, как скажете: нарушил председатель закон?

Чикуров пожал плечами.

— С формальной точки зрения, — начал было он, но Ганжа перебил следователя:

— А по существу — нет. Вот это мне и пришлось доказывать товарищам из милиции. Потому что нашлись злопыхатели, которые накатали жалобу в Москву… Отстоял. Разве Александра Яковлевна и Юра не имели права носить фамилию сержанта Рогожина?!

— Значит, вы крестный отец Юрия Юрьевича…

— Лучше бы у него был жив настоящий, — вздохнул отставной генерал. — До сих пор не могу себе простить, что разрешил тогда пойти сержанту Рогожину на задание. В канун свадьбы!.. Может, все обернулось бы по-другому. И Шурочке не пришлось бы одной поднимать сына на ноги… А хлебнула она, видимо, изрядно… Дала Юрию образование — он ведь академию в Москве закончил! Трудился в Подмосковье. Потом взяли в Министерство сельского хозяйства… А спустя много лет мы стали работать вместе, уже в Березках.

— А как вы сами сюда попали?

— Я же был депутатом областного Совета от Березкинского округа… Насмотрелся… Хозяйств много, а толку никакого: заработки низкие, а жилья нет, люди бегут… Вот я и предложил: создать объединение. В обкоме согласились. А меня директором послали сюда. И вообще, дорог мне этот поселок. Наверное, потому, что получил здесь суровое крещение в сорок втором. Как и Шурочка Рогожина… Между прочим, когда Баулин ехал сюда устраиваться, Троянов посоветовал ему первым делом наведаться к деду Прохору. Не знал Максим Савельевич, что Лозовой убит… А тут его внучка, то есть Шурочка, тоже стала отменной травницей. Сама бабушка уже… Евгений Тимурович первое время без нее ни шагу. Он ведь у себя в клинике широко применяет фитотерапию. Слышали?

— Да, — кивнул Чикуров.

— Баулин оформил Рогожину в клинику. Консультантом. Зарплату положил… Сам мне признавался: Александра Яковлевна — клад! Учила народной мудрости по части целебных растений… И вдруг — скандал!

Следователь насторожился.

— Какой скандал? — спросил он.

— Ой, история, скажу вам! — почесал затылок Ганжа. — Понимаете, на том месте, где стоит ее изба, было решено построить сокохранилище. Рогожиной предложили квартиру со всеми удобствами. Она — ни в какую! Банипартов — он тогда оставался и. о. генерального директора, так как Ростовцев был в отпуске, — дает команду снести избу, и вся недолга!.. Ну, подъезжает ранехонько утром к дому Рогожиной бульдозер. Свалил забор. Шурочка выбегает, кричит бульдозеристу, чтобы проваливал, не то худо будет… Тот смеется. Молодой, озорной, прет своим бульдозером прямо на избу… Рогожина шмыг за дверь и тут же выскакивает на крыльцо с автоматом в руках.

— С чем, с чем? — удивился Чикуров.

— Самым настоящим автоматом, немецким. Выяснилось потом: Шура хранила дома. Бульдозерист увидел направленное на него оружие — в штаны наделал, бросил машину и бежать… Через полчаса приехал сам Банипартов. С бульдозеристом. Приказывает парню: вали избу! Тот трусит, прячется за спину начальника. А Рогожина грозит им из окна кулаком… Словом, парень наотрез отказался. Банипартов разозлился, сам взялся за рычаги и повел бульдозер на дом… Шурочка опять выскочила на крыльцо. Теперь уже с винтовкой. Да как шарахнет из нее!

— Выстрелила? — не поверил следователь.

— Ну да! В воздух! — Ганжа рассмеялся. — Неизвестно, кто быстрее бежал — Банипартов или бульдозерист… В тот же день к Шурочке нагрянула милиция. Завели уголовное дело. За незаконное хранение оружия, сопротивление представителям власти и так далее. Узнали мы в поссовете, обсудили и решили, что нельзя так поступать с Александрой Яковлевной.

— Но дело-то возбудили не зря, — заметил Чикуров. — Автомат, винтовка… Стреляла…

Ганжа вздохнул.

— Ведь рядом с ее избой похоронены наши ребята-партизаны. Ваня Турков, Евдоким Сорокин, муж Шурочки Юра Рогожин и еще четверо… Вы бы видели, как она ухаживает за братской могилой… Каждый год на Девятое мая родные погибших приезжают… Святое место! — Он опять вздохнул и повторил: — Святое!

— А что, Банипартов не знал этого? — спросил Игорь Андреевич.

Ганжа пожал плечами и продолжил:

— Короче, надо было выручать Рогожину… Я — в райком, к прокурору. Никита Емельянович спрашивает: откуда боевое оружие? А у Шуры нашли еще две винтовки и гранаты. Она объяснила, что это с войны осталось, бывший арсенал партизан. — Отставной генерал улыбнулся. — Еле уговорили сдать… А тут и Ростовцев вернулся, вступился за Александру Яковлевну. И райком поддержал. Более того, решили увековечить память тех, кто погиб. Поставили обелиск. Аркадий Павлович не поскупился, из Москвы скульптора пригласил. Тот барельеф сделал — лица всех героев на мраморной плите… Вот так обернулось. Но с тех пор сын Александры Яковлевны, главный зоотехник, с Банипартовым не здоровается.

— Сергей Федорович, а с Баулиным Рогожин здоровается? — спросил следователь.

Прежде чем ответить, Ганжа некоторое время раздумывал.

— Я догадываюсь, Игорь Андреевич, почему вы спрашиваете. Серьезный вопросец. — Он помолчал. — Скажите, верно, что вчера Рогожина держали в милиции по поводу покушения?

— Верно, — ответил следователь, решив не темнить с Ганжой. — Так как же?

— Не здоровался Юрий Юрьевич и с Баулиным, — сказал Ганжа. — Причем демонстративно.

— Почему?

— Разные причины…

— А конкретно?

— Ох и не люблю я обсуждать чужую личную жизнь! — поморщился Ганжа.

— Из-за Орловой? — пришел ему на помощь следователь.

— Точно не знаю. Возможно, и из-за нее, — вздохнул Сергей Федорович. — Она ведь была женой Рогожина.

— Знаю. Действительно у нее что-то с профессором?

— Говорят… Но опять же, что между двоих, знают только они… Однако похоже, что это не сплетни. — Ганжа смущенно прокашлялся. — Если бы вы не были следователем, я вообще отказался бы затрагивать эту тему.

— Понимаю, — кивнул Чикуров. — А другие причины были?

— Мать Рогожина, Александру Яковлевну, уволили из клиники.

— За что?

— Не знаю, — развел руками Ганжа. — Только Юрий Юрьевич при мне возмущался. Говорит, вышвырнули, как собачонку, даже спасибо не сказали… А вот за что… — Ганжа замолчал.

— Не знаете, Рогожин не грозил Баулину?

— Угрозы? — Ганжа покачал головой. — Об этом мне ничего не известно. Знаю, что вскоре после увольнения матери Рогожин имел с профессором серьезный разговор. Кажется, довольно резкий. После чего Баулин перестал для Юрия Юрьевича существовать… Вообще-то Рогожин человек общительный, приветливый, доброжелательный. Таких, с кем он не здоровается, — буквально наперечет.

— Ясно, — сказал Игорь Андреевич. — Разрешите спросить откровенно?

— Пожалуйста. — Сергей Федорович смотрел прямо в глаза следователю.

— Как вы считаете, Рогожин мог бы выстрелить в Баулина?

— Нет! — быстро ответил Ганжа. — Не думаю, — добавил он затем после некоторой паузы.

— Все-таки — «не думаю»…

— Игорь Андреевич, скажите и вы откровенно: можете ли ручаться за кого-нибудь на все сто процентов?

Чикуров хотел сказать, что за мать и отца, но лишь пожал плечами.

— Вот видите, — печально проговорил Сергей Федорович. — Я за себя не всегда поручился бы. Особенно когда допекали анонимками. Бывало, думаешь: эх, попался бы мне этот негодяй — из автомата бы! — Ганжа махнул рукой. — Да, в состоянии аффекта человек способен потерять голову.

— Рогожин вспыльчивый?

— Иной раз на заседании исполкома заведется — ничем не остановишь.

— В какой он комиссии?

— По сельскому хозяйству.

— Вы ему что-нибудь поручали перед отъездом в Ессентуки?

— Да, — кивнул Ганжа. — Подыскать сенокосные угодья для тех, кто держит скот. Ну, понимаете, всякое неудобье — полянки, склоны оврагов…

— А где именно, не было обговорено?

— Где? Лучше поближе к поселку, чтобы людям не хлебать семь верст киселя за копешкой сена…

«Главный зоотехник говорил на допросе то же самое, — подумал Чикуров. — И все же надо еще раз встретиться с ним… Почему он скрыл свою неприязнь к Баулину?»…

Секретарь коммерческого директора пропустила Дагурову к шефу, даже не спросив разрешения Банипартова. Василий Васильевич говорил с кем-то по телефону:

— Нет-нет, ничем не могу помочь… Рад бы, честное слово, но мой лимит исчерпан… Исчерпан, я говорю!.. Кто может решить? Только Ростовцев. Он генеральный директор… Да, да, обращайтесь непосредственно к Аркадию Павловичу… Извините, всего хорошего.

Банипартов положил трубку, поднялся из-за стола и протянул руку следователю.

— Если не ошибаюсь, товарищ Дагурова? — произнес он, с уважением оглядывая ее форму.

— Не ошибаетесь, — ответила она. — Ольга Арчиловна.

— Очень приятно. Василий Васильевич… Прямо разрывают на части, — показал он на телефон. — Только и слышишь с утра до вечера: помогите, пришлите, «Баурос», «Баурос», «Баурос»… А где я его возьму? Я как работник «Интеграла», имею в месяц определенный лимит. У нас все получают «Баурос» по талонам — от директора до уборщицы. Принимаем для профилактики… Ну и еще несколько бутылок — для дел… Но попробуй я кому-нибудь выписать сверх положенного! Или выслать. Ого! — Банипартов вытер платком свою худую жилистую шею. — Однако ведь и отказать иной раз трудно… Звонят, — он ткнул пальцем куда-то наверх. — Как отчитываться потом? Звонок к делу не подошьешь. — Коммерческий директор мотнул головой. — Нет, я стреляный воробей! Мне подавай письменное распоряжение!.. Правильно я поступаю с точки зрения закона, а?

— Что написано пером, не вырубишь топором, — с улыбкой сказала Ольга Арчиловна.

— Вот-вот! — подхватил Банипартов. — Но ведь не понимают… Обижаются… Я, знаете, думал об этой ужасной истории с нашим дорогим профессором… Может быть, его из-за этого?.. Ну, отказал кому-нибудь в лечении? Тем паче, что открыл в клинике отделение для психов. Говорил я Евгению Тимуровичу: не надо. А он: эксперимент. Научный! Охо-хо! — тяжело вздохнул он. — Врачи, ученые — все они такие. Им надо пробовать, испытывать. Даже на себе. Мания какая-то, ей-богу…

На его столе зажглась лампочка. Банипартов нажал кнопку селектора и раздраженно проговорил в микрофон:

— Ни с кем не соединять. Я занят. — И повернулся к следователю: — О чем я?..

— О Баулине.

— Да, прямо душа разрывается за него. Интересно, выкарабкается? — спросил Банипартов и сам же ответил: — Будем надеяться. Шовкопляс не отходит от него, ночует в больнице… Странно, — покачал он головой, — ведь они были… — Василий Васильевич стукнул кулаком о кулак. — Иди пойми после этого…

— Я слышала, — отозвалась следователь. — Но ведь на фронте и похлеще бывало. Враг стреляет в тебя. А попал в плен, наши же врачи помогают, если ранен… Наверное, прежде всего — гуманизм.

— Я недавно читал, что среди вашего брата тоже случается такое, — сказал Банипартов.

— В каком смысле? — не поняла Дагурова.

— Неужели не читали? — удивился коммерческий директор и начал рассказывать: — Один ваш коллега, следователь, вел уголовное дело. Сам бывший фронтовик, изранен на войне — живого места нет!.. А дело такое, что по вине одного парня, электрика, произошел взрыв. На производстве. Естественно, начался пожар, рухнуло перекрытие… Короче, бед натворил немало. И сам тоже попал в больницу со страшными ожогами…

Слушая собеседника, Дагурова поняла: он рассказывает нечто знакомое для нее. А Банипартов увлеченно продолжал:

— По радио объявили, что срочно требуется кровь. Очень редкой группы… Как сами понимаете, для спасения жизни того самого электрика… Следователь тут же на плечи пальто — и в больницу. У него, оказывается, именно такая группа крови… Жена спрашивает: ты куда? Он объяснил. «Так он же преступник!» — изумилась жена. А следователь говорит: «Прежде всего он человек! Я обязан сделать все, чтобы сохранить ему жизнь»… И что вы думаете? Пошел, сдал кровь. А когда парень выздоровел и вышел из больницы, начал следствие по делу… Признаюсь честно, меня все это поразило!

— Вы считаете, что у милиционера, следователя, судьи, прокурора только одна функция в жизни — хватать, изобличать, судить? — усмехнулась Ольга Арчиловна.

— Зачем же? — смутился Банипартов. — Просто было приятно узнать, какие люди в органах… Самоотверженные, человечные…

«А это уже малоприкрытая лесть», — отметила про себя Дагурова. Она вспомнила: случай, рассказанный Банипартовым, был описан в журнале «Социалистическая законность».

— Василий Васильевич, — решила приступить непосредственно к делу Ольга Арчиловна, — у меня к вам есть кое-какие вопросы.

— Задавайте! — подался вперед Банипартов. — Только сразу предупреждаю: вряд ли буду полезен вам, если речь идет о покушении… Для ясности: я в тот день вернулся утром из командировки и прямо на работу, не заезжая домой…

— Я не об этом, — начала было следователь, но коммерческий директор перебил:

— Нет-нет, я все-таки объясню. Понимаете, накануне, то есть второго июля, я был на совещании в облснабе… Вечером пригласил к себе приятель, на годовщину свадьбы. Ночевал я в гостинице. Квитанцию еще не сдал в бухгалтерию…

Василий Васильевич открыл ящик стола, достал мятый листок бумаги.

— Да нет, — сказала Дагурова, — меня интересует другое… Вы недавно ездили в Ереван. Так?

— Ездил, — кивнул Банипартов, опуская руку с квитанцией на стол. — Видите ли, нам нужен розовый туф. А где его достать? В Армении! Мы, понимаете, такой Дворец культуры задумали — все ахнут! Представляете, суперсовременное здание, отделанное розовым туфом… Если перед Банипартовым ставят задачу, будьте уверены: он выполнит ее во что бы то ни стало! И перевыполнит! — Коммерческий директор довольно улыбнулся. — Потому что, кроме туфа, я заключил договор на поставку нам персиков — раз, винограда — два. Это летом и осенью. А зимой — сухофрукты. Это три! Что же касается целебных трав — мы будем их получать кругленький год!

— Вы не привозили оттуда что-нибудь для сотрудников? — спросила Дагурова.

— А-а, вы имеете в виду туфли? — оживился Банипартов. — Привозил, привозил! Ростовцеву и Семизорову.

— Они сами заказывали?

— Семизоров просил меня купить что-нибудь для лета. Аркадию же Павловичу я привез по собственному почину. Потому как считал себя перед ним в долгу. Он мне к каждому дню рождения обязательно делает подарок.

Ольга Арчиловна попросила Банипартова описать привезенную из Еревана обувь. Это были именно те самые, изъятые у генерального директора и главного инженера «Интеграла» туфли. Размер ноги у обоих совпадал.

— Знаете, — усмехнулся Василий Васильевич, — перед командировкой в Ереван я скрывал, что еду туда.

— Почему? — заинтересовалась Дагурова.

— Замучили бы заказами! Первый раз улетал, так человек двадцать просили привезти обувь… Еще бы, тому нужны женские сапоги, другому — детские ботиночки, третьему — босоножки!.. Славится Армения этим. Действительно, отличная обувь. Зайдешь в магазин — глаза разбегаются. Каких только фасонов и расцветок нет! Самые модные…

— Про фабрику «Масис» я слышала, — кивнула Дагурова.

— Не фабрика, а целое объединение, — поправил ее Банипартов. — Вот вы только слышали, а я был на «Масисе». Их продукция, как наш «Баурос», — нарасхват! Потому что качество! Ассортимент!

Ольга Арчиловна слушала коммерческого директора не перебивая, хотя его словоохотливость начинала утомлять. Она вдруг поняла «методу» Чикурова: он любит отвлеченные рассуждения, подходит к существу издалека. Дагурова же всегда старается поскорее перейти к главному…

Василий Васильевич замолчал. Ольга Арчиловна больше вопросов не задавала. Написав протокол допроса, дала Банипартову. Он расписался не читая.

— Прошу вас все-таки ознакомиться, — настаивала следователь. — А то…

— Излишне, — отмахнулся коммерческий директор. — Я всегда с доверием отношусь к органам… И прошу понять Аркадия Павловича. Он, между нами, погорячился. Руководитель, не привык…

— Вы ведь тоже начальство. Коммерческий директор, — заметила Дагурова.

— Обыкновенный снабженец, — сказал Василий Васильевич, но тут же поправился: — Вернее — необыкновенный. Так называемый Зе-Те-Эр. — Он поднял палец. — Прошу не путать с ИТР… ЗТР — это заслуженный толкач республики!

— Забавно звучит, — улыбнулась Ольга Арчиловна.

— О, это высокое звание! Его нужно заслужить! ЗТР должен уметь находить выход из любой ситуации. Дайте мне, например, задание, и я смогу выбить фонды на лед из Каракумов и ананасы из Магадана! — Банипартов зычно рассмеялся, а успокоившись, продолжил: — Чем занимается рядовой толкач? К примеру, предприятию дали фонды на тысячу листов цинкового железа. Он и едет их выбивать. Хотя, к слову сказать, почему надо выбивать то, что положено и так? — Банипартов испытующе посмотрел на собеседницу, но, не дождавшись ответа, стал рассказывать дальше: — Ладно, я не об этом. Вернемся к ЗТР. Мы такими делами не занимаемся. Потому что являемся приводом технического прогресса! Да-да, без смеха… Скажем, где-то стали выпускать суперэффективное антикоррозийное покрытие. На него не только фондов нет, но вообще мало кто об этом знает. И я тут как тут! У производителя. Думаете, у меня в руках флакон «Красной Москвы» для секретарши? Или бутылка для грузчиков? Я — извините! Прямо к директору. Что нужно для реконструкции вашего завода? Кабель? Трубы? Марка? Тип? Сколько? Он буквально заключает меня в объятия. От счастья. Вы спросите, где же я возьму кабель и трубы?

— Предположим, спрошу, — улыбнулась Дагурова.

— Не волнуйтесь, грабить вагоны на железной дороге не буду. У каждой профессии есть свои маленькие тайны, — хитро прищурился Банипартов.

— Какие же, если не секрет?

— От вас, следователей, их быть не может, — снова засмеялся коммерческий директор. — У меня имеется свой красный товар, выпускаемый «Интегралом». Его тоже нет в фондах. Универсальный дезинтегратор-активатор. И за него мне дадут все, что хотите: стекло, шифер, краску, самые дефицитные обои, нержавейку и так далее… И за все это я буду иметь то самое суперпокрытие против коррозии раньше других, будьте уверены! — закончил Банипартов торжественно…

«И будет, — думала Ольга Арчиловна, когда, простившись с коммерческим директором, вышла из административного здания. — Но хлеб его совсем, совсем не легкий».

Дагурова вспомнила признание одного из работников их областной прокуратуры.

Он вышел на пенсию по возрасту. Был еще в отличном здравии и буквально через месяц стал маяться: не мог усидеть дома без дела, без активного труда. Предложили должность заместителя директора НИИ по общим вопросам. За громким титулом скрывалось обыкновенное — хозяйственник. Дагурова встретила его через полгода и не узнала: похудел, осунулся, весь какой-то дерганый, нервный.

— Ольга Арчиловна, вы себе не представляете, что это такое! — с содроганием в голосе исповедовался ей бывший коллега. — Чтобы достать любую мелочь, надо закрыть глаза на инструкции, уложения, постановления! Я сам законник, а приходится на каждом шагу нарушать… Совсем перестал спать по ночам. Все подсчитываю, какой срок мне дадут за то, а какой за это…

В последнее время Дагурова не встречала его, но слышала, что он, переменив работу, стал кадровиком и вздохнул с облегчением.

Весь вечер Чикуров посвятил анализу документов, накопившихся в ходе следствия. Прочитал письма, которые Дагурова изъяла в клинике Баулина в первое свое посещение. Они были в основном от больных. Многие благодарили профессора за исцеление от недугов, Другие умоляли положить их снова, так как болезнь рецидивировала. Третьи еще не являлись пациентами Евгения Тимуровича, но, начитавшись и наслышавшись о его методе лечения, спрашивали совета, как его применять, сообщив диагноз своего заболевания. Много было восторженных писем от читателей. Письмо Ивана Кулика Игорь Андреевич прочитал дважды.

«Уважаемый Евгений Тимурович, — писал Кулик. — Не мог буквально оторваться от вашей последней книги. За один день одолел, залпом. Не подумайте, что льщу. Даже режим свой нарушил: обычно ложусь в 22.00, а тут уснул в 3 часа ночи. Но встал, как обычно, в 5 часов 30 минут. Это я не себя хвалю, а вас, вернее — вашу книгу. И все же, возможно, я не стал бы писать вам, если бы не нужда. Просьба у меня необычная, поэтому я должен немного рассказать о себе. Мне сейчас 18 лет, в этом году буду поступать в Челябинский мединститут. Год работал санитаром в больнице. Мое убеждение: прежде чем идти в медицину, нужно удостовериться в том, что сможешь смотреть на раны, гной, язвы, трупы. Ничего, смог. Даже уколы научился делать. Почему решил поступать именно в мединститут? Все началось с того, что прочитал книгу Н. Амосова „Раздумья о здоровье“. С тех пор стал бредить медициной, но не той, что у нас в больницах, а другой — народной, тибетской, восточной, называйте как хотите. К ужасу родственников, стал меньше потреблять пищи (хотя и так „чисто шкелет“), но больше двигаться. В общем, выполнял все заповеди Амосова. Дальше — больше. Гомеопатия, хатха-йога, бег трусцой…

Моя мечта — создание института народной медицины. Возможности откроются колоссальные! Теперь я подошел к самому главному. У вас есть рецепты народных „бальзамов“, знаете полуграмотных деревенских старушек, которые занимаются врачеванием. Говорю так, потому что сам ходил и хожу по Уралу, сам собираю рецепты из народной медицины. Не подумайте только, что я извлекаю из этого материальную выгоду. О моем увлечении не знает никто, никого я еще не лечу, разве что на себе испытываю, как на кролике из лаборатории. Короче, вот в чем заключается моя огромная просьба: собирайте и храните рецепты народной медицины, записывайте адреса народных врачевателей. Все это бесценное может кануть в неизвестность, пропадет опыт поколений. Это же катастрофа! Я не преувеличиваю. Когда через 10–20 лет будет создан институт народной медицины, то вы сможете передать ваши записи. Конечно, мне бы поговорить с вами хотя бы час на эту тему, но нужно быть реалистом, а я с детства мечтатель. Прощайте, Иван Кулик, 22 мая 1984 г.».

«А я с детства мечтатель, — повторил про себя Игорь Андреевич последние слова Ивана. — Наверное, хорошо быть мечтателем, но не тем, кто надеется на манну небесную, а одержимо борется за свою мечту. Видимо, о таких сказал когда-то Шиллер: „Пусть он верит в себя, и ему поверит весь мир“… Будь моя воля, принял бы Ивана в мединститут без всяких экзаменов… Интересно, что ответил на это письмо Баулин?»

Одно из писем следователь отложил, так как оно резко контрастировало с остальными.

«Товарищ Баулин! — писала жительница далекого города Киренска из Восточной Сибири Овсянникова. — Я являюсь жертвой ваших, с позволения сказать, научных изысканий. Прекратите морочить людям головы! Лично я, поверив вашей статье, чуть не отправилась на тот свет. И все из-за сыроедения, которое вы рекламируете и пропагандируете с пеной у рта. Чтобы больше никто не попадался на вашу удочку, копию этого письма я направила в „Правду“ и Министерство здравоохранения СССР с просьбой принять срочные меры против вас и вам подобных!»

Это гневное послание заставило Чикурова задуматься: значит, не все так радужно и непререкаемо в баулинском методе, если его применение может иметь такие последствия? Или же люди неправильно им пользуются?

С этим случаем он постарается разобраться завтра в клинике.

Чтобы еще лучше понять, на чем основывается профессор, что пропагандирует, Чикуров решил ознакомиться с первоисточником — работами самого Баулина. И так зачитался, что не заметил, как забрезжил рассвет. Он с сожалением закрыл книгу и выключил ночник.

Утром эксперт-криминалист Хрусталев привез из лаборатории судебной экспертизы три заключения. Одно касалось ереванских туфель, изъятых у главного инженера «Интеграла». Исследование подтвердило, что следы в прихожей особняка Баулина оставлены подошвами, идентичными обуви Семизорова.

Так что он действительно был в доме профессора в день покушения. Загадкой оставалось, однако, почему в это время подъезжала к дому профессора директорская «Волга».

Второе заключение было по поводу пепла, обнаруженного в камине коттеджа Баулина. К сожалению, криминалистам удалось восстановить не весь текст на почти полностью сгоревших листках бумаги. Но и то, что было расшифровано, давало повод для размышления.

Один из листов — скорее всего черновик письма:

«Дорогая, любимая… взрослой — не повторяй… живи только честно… Я страдаю…»

Больше на этом листке эксперты ничего не смогли прочитать. На втором профессор обращался к другому адресату:

«…важаем… това… Гаджиев… Поймите меня правиль… извините, если… отерял сон…»

Еще один текст гласил:

«Сообщаю официально… я… спекулянт и… тому наказан… ечестны… категориче…»

В третьем заключении графическая экспертиза утверждала, что все эти фрагменты выполнены одной рукой, а именно — рукой Евгения Тимуровича Баулина.

— Интересно, когда и кому он писал все это? — спросила Ольга Арчиловна.

— Трудно сказать. Но письма тревожные… Гаджиев, кто он? — задумчиво сказал Чикуров.

— Может, один из больных? — высказала предположение Дагурова.

— Эта фамилия вам не встречалась?

— Вроде нет.

— Как вы думаете, о какой спекуляции идет речь? — спросил Игорь Андреевич.

— Не картинами ли?

— Об этом обычно сообщают в милицию или прокуратуру. И если бы такое заявление от Баулина поступило, мы бы уже знали.

— А вдруг он послал письмо в редакцию какой-нибудь газеты? Или в какой-то центральный орган? Пока дойдет, пока зарегистрируют, пока направят… Интересно, кого Баулин считает спекулянтом?

— Если не обращать внимания на пропуски между словами, то получается, что себя. Читайте: «…я… спекулянт». Но вот какое слово или слова стояли между этими двумя — одному всевышнему известно. Могут быть сотни, если не тысячи различных вариантов… Давайте попробуем решить этот кроссворд… Например, я считаю, что спекулянт — не он. Тогда возникает вопрос: а кто? В этом случае тот, кого Баулин считает спекулянтом, мог выстрелить в профессора, прежде чем он отправит свое письмо.

— Да, но ведь между «я» и «спекулянт» могла стоять просто частица «не». Тогда получится: «я не спекулянт»… Другой поворот. Или: «я и спекулянт»! Или же: «я настоящий спекулянт „Бауросом“…

Чикуров внимательно посмотрел на Дагурову и задумался.

— А что, в этом тоже есть смысл. Но, честно говоря, я мало верю в то, чтобы такой уважаемый профессор занимался спекуляцией „Бауросом“ или картинами… Впрочем, может, Сименон и прав, говоря, что поведение Наполеона мало чем отличалось от поведения какого-нибудь честолюбца из провинциального городка… Все дело в масштабе, пропорциях. Суть же одна. Так что…

— Но, Игорь Андреевич, разве спекулируют только овеществленными предметами? А совестью, талантом, честью, довернем, наконец?

— Да, вы правы, Ольга Арчиловна. Интересный, между прочим, поворот дало ваше фантазирование. Продолжайте, пожалуйста.

— Может, у профессора прямо-таки болезненная совестливость? Есть ведь люди, которые слишком честно относятся к своему делу. Баулин — врач. Вот из-за одной или двух неудач — я имею в виду хотя бы письмо Овсянниковой из Киренска, которая чуть не умерла от сыроедения, — Баулин и впал в панику. А вдруг его метод ошибочный, а письмо Овсянниковой — начало его конца?

— Вы так думаете?

— Допускаю. Ведь Баулин — экспериментатор, я это дело рискованное… Представьте себя на месте профессора. Вдруг умирает человек, лечившийся по вашему методу. Как бы вы себя чувствовали? А? Вот и Евгений Тимурович… Может, в письме Овсянниковой и нужно искать ключ к истине?

Чикуров не торопился с ответом. Он думал, напряженно думал. И когда Дагурова уже потеряла надежду услышать ответ, он заговорил:

— Но ведь тогда скорее всего мы бы с вами имели факт самоубийства, точнее — покушения на самоубийство. Не так ли?

— Да, конечно, — согласилась Дагурова. — Но у Баулина нет ни следов пороховых газов у входного отверстия раны, ни других признаков покушения на свою жизнь…

— Вот именно, — вздохнул Чикуров. — Да и мотивы… Человека выдвигают на премию, его ждет популярность, слава, а он… Нет, не логично. Ну а что касается письма Овсянниковой, то я не думаю, чтобы оно сыграло такую роковую роль… Представьте, у хирурга на операционном столе или же после операции умирает больной. Он ведь не бросается с десятого этажа… Издержки производства… Медицина пока не всесильна… Кстати, то, что делает Баулин в своей клинике, применяется и в других больницах. Не только у нас, но и за рубежом. Да вы сами читали. И потом, Баулин не делает секрета, что это эксперимент. Как любой новатор, он отлично понимает, что на этом пути будут встречаться не только розы… Не забывайте, Евгению Тимуровичу не двадцать лет — опыт, стаж! Впасть в панику из-за одной-двух неудач… Не верится. Только-только добился положения, признания, и тут же все разрушить собственными руками… Так никто не поступает… Попробуйте поставить себя на его место.

Ольга Арчиловна долго думала, потом решительно тряхнула головой:

— Да, поставить себя на место другого человека никто не сможет! Понимаете, у Достоевского есть слова, что человека можно считать только на единицы. Единица измерения человечества — человек! Он неповторимый! Единственный! Конкретный!

— Согласен с вами. Каждый неповторим. Но мы и похожи. Это тоже необходимое условие жизни. Иначе просто не понимали бы друг друга, желаний, мотивов поведения, поступков. В этом, если хотите, заключена предпосылка для любого творчества. А значит, и для нашей с вами работы… Или вы так не считаете?

— В самом общем мы похожи. Но не бывает совершенно одинаковых людей. Характер, темперамент, образование, воспитание… Наконец, обстоятельства… Вот в каких обстоятельствах находился в последнее время Баулин, мы пока не знаем.

— Кое-что уже известно, — поправил ее Чикуров. — Все говорят: очень много работал, устал, переутомился. Или кого-то, чего-то боялся, переживал! Взять хотя бы запоры, которыми он зачем-то снабдил двери своей спальни, решетку на окне… Как видим, не напрасно: в него стреляли… Но с какой стороны надвигалась на профессора беда? Касается ли это его работы в клинике? Связался с теми, кто делает большие деньги на спекуляции редкими картинами, вещами? Запутался в личной жизни? — Игорь Андреевич замолчал, вопросительно глядя на коллегу.

— Вы имеете в виду друга жены — Дуюнова?

— И его тоже.

— Вы знаете, — нерешительно сказала Ольга Арчиловна, — не могу объяснить почему, но мне кажется, что мы имеем дело с весьма необыкновенным случаем.

— И у меня есть такое же ощущение, — признался Чикуров. — Хотя… Не хочется выглядеть метром, но в следственной работе опыт имею… Не раз, приступая к расследованию, думал: вот это дело! Уникальное в анналах криминалистики… А когда оканчивал, то удивлялся, до чего же все просто. Даже злился на себя, почему не догадался сразу… Конечно, бывают очень коварные, хитрые противники. Возможно, именно такой теперь и у нас с вами, но… — Следователь улыбнулся. — Скажу откровенно: в своих ошибках, как правило, виню себя. И еще. Опыт тоже имеет свою отрицательную сторону, потому что волей-неволей начинаешь мыслить стандартно. Поэтому порой тривиальное ставит в тупик… Но в данном случае меня беспокоит другое: нет более или менее убедительной версии.

— У нас их, кажется, предостаточно, — заметила Дагурова.

— Это как раз неплохо. Варианты нужны, просто необходимы. Чтобы потом пришла убежденность. Ведь версии для того и существуют, чтобы лопаться. Должна остаться одна. Но мы с вами плаваем. Слишком. Значит, фактов маловато. — Он посмотрел на часы. — Ладно, надо идти в клинику. Меня беспокоит письмо из Киренска. Да и, возможно, выясню, кто такой Гаджиев.

— Какое задание будет мне? — спросила Дагурова.

— Попробуйте все-таки разобраться с посещением Семизоровым дома Баулина… При чем тут автомашина Ростовцева?

— У меня есть одна мысль, — сказала Дагурова. — Хочу сначала сама проверить, а уж потом…

В клинику Чикуров отправился пешком. В молодом парке он встретил кавалькаду всадников. Это были люди разного возраста, хотя молодежь составляла большинство. Следователь понял: это больные, которым назначена в виде моциона прогулка верхом.

„Однако же не бедное заведение у профессора, — подумал Чикуров. — Содержать конюшню — удовольствие, которое стоит немало денег“.

Он где-то читал, что в Англии, например, куда дешевле держать автомобиль, чем иметь собственную верховую лошадь.

Чтобы подойти к клинике, ему пришлось пересечь сад, в котором, помимо фруктовых деревьев, росли кусты черной и красной смородины, крыжовника, малины, протянулись грядки с клубникой. И он позавидовал группе людей, собиравших в лукошки ягоды.

„Эх, сейчас бы отправить в рот горсть малины! Прямо с куста — красота!“

Эта мысль увела Игоря Андреевича в детство. Малинник у них дома был знатный. Когда поспевала ягода, мать заставляла его дежурить в саду — проказники-воробьи устраивали набеги целыми стаями, принося ощутимый урон урожаю. Их не пугало чучело, которое Игорь Андреевич соорудил с отцом из старой одежды…

Он, видимо, невольно сбавил шаг, потому что услышал приятный женский голос:

— Угощайтесь, товарищ следователь. Этого добра нынче много.

Голос принадлежал симпатичной женщине в эффектном светлом костюме.

— Спасибо, — ответил Чикуров, несколько смутившись, затем спросил: — Как лучше пройти к клинике?

— Я провожу, — ответила женщина.

Чикурова удивило, откуда она знает, что он следователь. Впрочем, в таком небольшом поселке остаться инкогнито трудно. И потом — форменная одежда.

— Вы здесь лечитесь? — спросил он у добровольной провожатой.

— Работаю. Главной медсестрой.

— Орлова? Аза Даниловна? — уточнил следователь, отмечая про себя, что внешность у бывшей жены Рогожина действительно яркая. Такая может увлечь…

— Я, — кивнула Орлова.

— Трудиться в саду тоже входит в обязанности главной медсестры? — продолжал следователь.

— Добровольно-принудительно, — усмехнулась Орлова. — Но нам помогают больные. Причем с большим удовольствием. Делать-то им нечего. Да и все, что они собирают, идет на их же стол.

— Трудотерапия, — вспомнил Чикуров баулинские принципы лечения.

— Конечно… Движение вообще полезно. Особенно гуляние во время цветения деревьев. Они выделяют целебные фитонциды. — Орлова протянула следователю туесок с клубникой. — Попробуйте все-таки.

Отказываться теперь было бы неприлично. Игорь Андреевич выбрал несколько ягод и съел.

„Немного водянистые. От последних дождей“, — подумал он и задал очередной вопрос:

— Аза Даниловна, вы случайно не занимаетесь перепиской с больными?

— Иногда.

Они подошли к пятиэтажному зданию. Несколько больных играли во дворе в бадминтон. Тут же стояли столы для настольного тенниса. Белые шарики звучно щелкали об их деревянные поверхности.

— У меня будет к вам несколько вопросов, — сказал Чикуров, пропуская в дверях главную медсестру вперед.

Игоря Андреевича, как в свое время и Дагурову, удивила обстановка в клинике, которой мог позавидовать и столичный институт.

В комнате Орловой было уютно. На столе цветы в красивой вазе. Они сели в кресла.

— Аза, Даниловна, не припомните некую Овсянникову? — спросил Игорь Андреевич, протягивая ей письмо из Киренска.

Орлова пробежала глазами первые строки и рассмеялась:

— Да об этом случае вся клиника знает! И смех и грех!

— А в чем дело? — спросил следователь, несколько удивленный реакцией Азы Даниловны.

— Посудите сами, — стала объяснять она, — подняла такую бучу! Написала в „Правду“, еще куда-то… А дело в том, что она сама чокнутая… Надо же было додуматься до такой глупости! Кто-то дал ей вырезку из статьи Евгения Тимуровича, где он писал о пользе сыроедения… Понимаете?

— Пока нет.

— Ну, что полезно есть сырые овощи и фрукты, — как ребенку, втолковывала Чикурову главная медсестра. — И другие растительные продукты не следует варить долго, то есть переваривать. Геркулес, гречку… Овсянникова, не разобравшись, решила, что надо кушать один сыр… Понимаете? Сыроедение, подумала она, — это значит питаться только сыром…

— Теперь понял, — сказал с улыбкой следователь. — Ну и что же с ней произошло?

— А вы подумайте, что может быть, если человека лишить витаминов, углеводов, клетчатки, крахмала, сахара и так далее? Как эта Овсянникова вообще не загнулась!

— У Баулина были неприятности из-за ее жалоб в такие высокие инстанции?

— Разобрались, конечно… По-моему, даже дитяти малому ясно, что Евгений Тимурович ни при чем… Есть такие: читают книгу, а видят… — Орлова не договорила присказку. — Я посоветовала Евгению Тимуровичу не отвечать на это письмо. Так он мне выговор сделал. Считает, если человек не понял, ему следует разъяснить. Вежливо, культурно… Написал письмо Овсянниковой да еще в придачу свою новую книгу послал. С надписью.

„Так, с этим разобрались“, — подумал Чикуров. И спросил:

— Теперь о Гаджиеве. Вам эта фамилия ничего не говорит?

— Гаджиев, Гаджиев… — задумалась главная медсестра. — Откуда он?

— Не знаю. Может быть, посмотрите по вашим документам, не лежал ли в клинике?

— Лично я не помню… Минуточку.

Орлова позвонила какой-то Вале. Через минуты три та сказала, что Меджид Гаджиевич Гаджиев лежал у них в прошлом году. Проживает в Дагестане.

По просьбе следователя из архива была извлечена его история болезни. По книге входящей и исходящей корреспонденции Чикуров установил, что пациент с Северного Кавказа писем в клинику не присылал. На всякий случай Игорь Андреевич изъял историю болезни Гаджиева и попрощался с Орловой. По плану следующим у него был разговор с Шовкоплясом.

Березкинская участковая больница находилась поблизости, чуть ли не на одной улице. Но какой контраст с клиникой! Скромное двухэтажное здание, обыкновенная больничная обстановка.

Геннадий Савельевич Шовкопляс был коренаст, с упрямой линией рта и крутым подбородком; взгляд у него был внимательный, изучающий. Возможно, от привычки определять недуг больных, которых он на своем веку повидал немало. Кисти рук жилистые, с редкими веснушками.

Чикуров представился и прежде всего поинтересовался состоянием Баулина.

— Боюсь сглазить, — сказал хирург. — Но уже есть надежда. Вообще, если бы мне сказали, что человек с таким ранением живет вот уже пятые сутки, я бы не поверил! Однако — живет! И, похоже, выкарабкается. Хотя еще раз повторяю: это просто чудо.

— Скажите, Геннадий Савельевич, его скоро можно будет допросить?

— О-о! — протянул врач. — Многого захотели. Я не знаю, будет ли он вообще говорить. Травмированы очень важные центры в мозгу. Ничего нельзя предсказать. Может пролежать в постели до конца дней своих, потерять память, зрение… Рефлексы пока очень неважные. — Шовкопляс вздохнул. — Скажите, кто же это в него пальнул? Если можно, конечно.

На прямой вопрос хирурга Чикуров решил ответить тоже прямо:

— Не знаем. Версий много.

— Подозреваемых? Так, кажется, у вас принято говорить?

Чикуров кивнул и сказал:

— Между прочим, вы тоже входили в их число. Но… — Он замолчал.

— Спасибо за откровенность, — усмехнулся Шовкопляс. — Ну да, отношения у нас с Евгением Тимуровичем — хуже некуда… И, как в старые добрые времена, — дуэль! Вот только секундантов не было… А ведь, товарищ следователь, Баулину повезло, что в то утро я находился в больнице… Понимаете, с вечера поступил больной: упал с четвертого этажа…

— Это как же его угораздило? — спросил Чикуров,

— Как? Очень просто. Пошел он к знакомым на новоселье и упился до такой степени, что забыл, где находится, у себя дома или в гостях.

— Ну и что? — не совсем понял Чикуров.

— Понимаете, он живет в своем домике. От водки нашло затмение: решил вылезти в окно, справить малую нужду, как иной раз, видимо, делал дома. А тут четвертый этаж… Три операции пришлось делать… Вот до чего доводит зеленый змий!.. Уже хотел было идти домой, а тут привозят Евгения Тимуровича… Счет шел буквально на секунды.

Он замолчал, испытующе глядя на следователя.

— Да, вы выложились полностью, — сказал Чикуров. — Даже нейрохирург из области признался, что не прооперировал бы профессора лучше.

— И за комплимент благодарю, — устало произнес хирург, но было видно, что похвала не оставила его равнодушным, он как-то успокоился. — Понимаете, у меня была двойная ответственность… Не дай бог, Евгений Тимурович умер бы на операционном столе! Представляю, как злорадствовал бы кое-кто! Нет, я не мог этого позволить.

— Чего же вы не поделили с профессором? — спросил Чикуров.

— Поделили, не поделили… Вопрос в другом. Мы же не дети, которые ссорятся из-за цацки. — Шовкопляс вздохнул. — Много субъективного и объективного… Все как-то перемешалось.

— А если попытаться отделить одно от другого?

— Пожалуй, это трудновато. Так уж устроен человек. — Врач усмехнулся.

— Хорошо, начните с субъективного, — попросил Чикуров.

— Вам известно, что до приезда Баулина тут никакой экспериментальной клиники не было?

— Известно.

— Существовала больница. Я был главврачом и, естественно, хотел оставаться им и дальше… Думаете, карьерист, честолюбец? — Следователь пожал плечами, а Шовкопляс продолжал: — Впрочем, я за самоутверждение! Это свойственно любому человеку. И за карьеру, если хотите, — с каким-то вызовом произнес хирург. — Но честную! Когда не локтями или потому что где-то рука, а своим умением и горбом. Понимаете, о чем я говорю?

— Вполне, — кивнул Игорь Андреевич.

— Точно не знаю, вмешивался Баулин, чтобы меня убрали с главврача или нет. Думаю, что приложил руку. Позвольте спросить, я должен был после этого его благодарить? — сощурился Шовкопляс. — Нежно любить? Не могу! Вот и весь субъективный фактор!

— Ясно. А объективный?

— Ну, тут дело посложнее. Не уверен, что поймете.

— Попытаюсь.

— Я — хирург. Это сразу поставило нас по разные стороны, так сказать, баррикады.

Врач стал охлопывать карманы. Наверное, искал сигареты. Чикурову самому хотелось курить. Он вынул пачку.

— Угощайтесь, Геннадий Савельевич.

— Благодарю. — Шовкопляс с удовольствием затянулся. — Так вот, я — хирург, но не считаю, что хирургия является панацеей от всех бед! Признаю даже, что иной раз мы режем от бессилия… Конечно, раковую опухоль лучше было бы ликвидировать с помощью медикаментов, камни в печени — растворять, катаракту снимать мазями или еще чем… Но ведь бывает такое состояние больного, когда терапия бессильна. Не доросли! Так что волей-неволей приходится браться за скальпель, иначе — смерть, слепота, глухота и так далее… Баулин же убеждал, что многие болезни, которые устраняем мы, уже сейчас можно лечить без хирургического вмешательства.

— Вы считаете его утверждения беспочвенными?

— Преждевременными. Понимаете, мы оба максималисты. Возможно, истина где-то посередине. Но, право же, иные его заявления… — Шовкопляс поморщился. — Простите меня, но это уже фанатизм.

— Я читал его работы. В них есть рациональное зерно. — Видя, что хирург скептически усмехнулся, Чикуров поправился: — Конечно, я далек от медицины, но идея активно использовать средства народного врачевания, лекарства, взятые у самой природы, видимо, заслуживает внимания.

— Что значит использовать, — встрепенулся хирург. — Так называемые народные средства, лекарства, взятые у самой природы, и сегодня входят в арсенал современной медицины. Каждого врача. Что такое, например, грелки, ножные ванны, банки? Этим пользуются все, а не один Баулин. А валерьянка, которую прописывают доктора? Настой травы. Или широко известный раунатин? Не что иное, как препарат из растения под названием Раувольфия… Таких примеров я могу привести сколько угодно. Так что некоторые утверждения уважаемого профессора — это, простите, попытка ломиться в открытую дверь. Но у него есть и другие, менее безвредные.

— А именно? — поинтересовался Игорь Андреевич.

— Отрицание достижений современной фармакологии. В частности, антибиотиков… Господи, в чем только не обвиняется их применение! А главное забывают: великое открытие Флеминга дало в руки врача грандиозное средство против воспалительных процессов — этого страшного бича человека! Антибиотикам обязаны миллионы исцеленных!

— Ну хорошо, — прервал хирурга следователь. — А разгрузочно-диетическая терапия? Попросту говоря, лечение голоданием? Хотя бы для того, чтобы сбросить вес?

— Хочу вас поправить: разгрузочная диетотерапия не полное голодание. Это во-первых. А во-вторых, если уж говорить о голодании как методе лечения… Это, по сути, перестройка работы всего организма, и сравнить ее можно со сложной хирургической операцией… Станете вы ее делать дома? Нет. Но, увы, голодать теперь стало модно… Между прочим, Николаев и Нилов — они, по-моему, одни из самых компетентных врачей в лечении голодом — в своей книге приводят случаи, когда самовольное голодание оканчивалось чуть ли не летальным исходом… Понимаете, доступность метода вводит в заблуждение… Вы затронули вопрос о похудении. Да, многие желают сбросить вес. И голодают. Лично я считаю это глупостью. Стоит потом человеку вернуться к прежнему питанию, как все его достижения, добытые так мучительно, очень быстро сводятся на нет.

— Но Баулин, насколько я понял, рекомендует вообще изменить подход к самому принципу питания. А отсюда — и образу жизни.

— Да, да, — кивнул хирург. — Свести до минимума потребление мяса, жира, особенно животного, не есть шоколадных конфет, тортов, сократить мороженое, исключить шлифованное зерно и прочая, и прочая, и прочая. — Он откинулся на спинку стула и покачал головой. — Черт возьми, сколько развелось новомодных пророков! Одни хают молоко, другие против любого мяса, третьи считают, что нужно питаться только фруктовыми и овощными соками… Возьмем, к примеру, Шаталову. Вы слышали о ней?

— Слышал и читал ее статьи, — кивнул Чикуров.

— Так вот, Галина Сергеевна Шаталова считает, что дневной рацион человека не должен превышать тысячи калорий. Откуда она взяла эту цифру, позвольте спросить? Между прочим, хорошо на ее теорию ответил доцент Горшков, завкафедрой гигиены питания Первого московского медицинского института в одном журнале. Оказывается, в фашистских концлагерях узники получали в сутки примерно такое же количество энергии. По-моему, комментарии излишни.

— Но ведь Шаталова приводит убедительные примеры: спортсмены, питающиеся по ее принципу, даже завоевывают призы.

— Все может быть. Возможности человека нам до сих пор до конца неизвестны. — Шовкопляс улыбнулся. — Кто знает, если бы те спортсмены питались нормально, возможно, стали бы олимпийскими чемпионами. Кстати, о возможностях. Всякие конкурсы по поеданию огромного количества пищи на Западе подтверждают то же самое, только в обратную сторону.

— Ну а шлаки… — начал было следователь.

— Ждал этого вопроса, ждал… Об этом сейчас много говорят, пишут. Возникла даже целая теория о необходимости методического очищения организма от белковых шлаков голоданием… Опять же отсылаю вас к той же статье Горшкова. Уверен, он в этом деле очень компетентен и утверждает: не удалось установить, что при голодании удаляются именно белковые шлаки. Вот так! Более того, нервной системе и эритроцитам крови необходима глюкоза как источник энергии. А голодая, человек ее не получает и для синтеза глюкозы использует собственные глюкогенные аминокислоты. При этом образуются вещества, как раз „загрязняющие“ внутреннюю среду организма.

— Тогда мне непонятно, — задумчиво произнес Чикуров.

— Что? — спросил хирург.

— Кто же согласился на создание целой клиники? Такое помещение, штат! А условия! Неужели никто не понимает, что методы профессора Баулина весьма спорны? Или боятся прослыть ретроградами? А?

— Вы хотите сказать, Евгений Тимурович шарлатан?

— Кажется, в этом его обвиняете именно вы.

— Полемический задор, — отмахнулся Шовкопляс и серьезно добавил: — Признаюсь, Баулина я уважаю. Как борца за свои идеи. Да, да, уважаю по-настоящему! Был бы шарлатаном, не стал бы даже с ним спорить. С мошенничеством всегда все ясно. Вот Акопян — фокусник. Гениальный причем. Но он и сам это знает… Однако когда фокусничество выдается за правду — нет уж, увольте… Но вернемся к Евгению Тимуровичу. Один случай меня просто потряс. С больным Чебаном. До сих пор я, как говорится, в шоке, — и хирург развел руками.

— Что это за случай? — заинтересовался Игорь Андреевич.

— Есть тут у нас один учитель. Точнее — историк Флеров… К нему приехал погостить друг по фамилии Чебан. Дело было этой весной. Вдруг Чебан слег в постель. Температура, рвота… Вызвали терапевта, оказалось, камни в желчном протоке. Боли адские! Положили к нам в больницу… Что делать? Это прежде всего влияет на работу печени, а она из тех органов, с которыми шутки плохи… Надо оперировать. Срочно! Чебан согласился. Операцию назначили на следующий день… И тут ко мне прибегают жена Чебана и Флеров. Категорически против операции. Я говорю им: вы хоть понимаете, в каком состоянии больной? Впадет в состояние комы, три часа — и никакие меры уже не помогут! Они уперлись и ни в какую…. Хорошо, говорю, пишите расписку, что забираете больного под свою ответственность… А что мне еще оставалось делать, а? — Хирург внимательно посмотрел на следователя.

— Все правильно, — кивнул Чикуров.

— Слушайте, что было дальше… Не знаю, какими путями, но Баулин согласился положить Чебана к себе в клинику. Попасть туда ой как непросто! Вы себе даже представить не можете!

— Знаю.

— Проходит около месяца, — продолжал рассказывать хирург. — Встречаю на улице Чебана. Естественно, перво-наперво спрашиваю о самочувствии. Он говорит: отлично! Говорю: как камни? Отвечает, что нет никаких камней… Я не поверил. Зайдем, предлагаю, в больницу… Просветили — действительно нет камней. Думаю: что за черт, может, у нас аппарат барахлит? Предложил съездить в район, где новое, современное оборудование… Чебан отвечает: рад бы, да не могу, вечером лечу домой… Билет показал… Вот так!

— Его в самом деле вылечил Баулин?

— Поразительно, но факт! — воскликнул хирург. — Понимаете, я попросил Чебана черкнуть мне через месяц. Он сдержал слово… В мае получаю письмо из Кишинева…

— Откуда? Из Кишинева? — встрепенулся следователь.

— Да, из столицы солнечной Молдавии, — подтвердил Шовкопляс. — Чебан пишет, что чувствует себя прекрасно, о болях и думать забыл…

„Интересно, не он ли звонил Баулину, когда мы проводили осмотр профессорского особняка?“ — подумал Игорь Андреевич.

— Простите, то письмо у вас, случаем, не сохранилось? — спросил он.

— Кажется, нет… Вы думаете, он темнил? — удивленно сказал Шовкопляс.

— Не думаю.

— Я могу показать вам другое его письмо, вчера получил… Очень тревожится, что с Баулиным.

— Вот как?

— Наверное, даже туда докатилась весть о покушении.

— А это последнее письмо? — начал было следователь, но хирург успокоил его:

— В полной сохранности. Могу прямо сейчас принести, оно у меня в столе лежит.

— Если вам нетрудно, — попросил Чикуров.

„Возможно, это кончик важной ниточки, — размышлял Игорь Андреевич. — Надо срочно встретиться с этим Чебаном. Но кому? Дагуровой предстоит лететь в Москву, Латынис разыскивает Кленову… Мне?“

— Вот черт! — расстроенно сказал хирург, вернувшись. — Конверт на месте, а письма нет! Куда я его подевал? Вечная история… Все теряю…

— Конверт можно посмотреть?

— Извольте. — Шовкопляс протянул следователю пустой конверт.

„Адрес есть — это главное“, — радовался про себя Чикуров, запоминая адрес Чебана и возвращая конверт хирургу.

Раздался телефонный звонок. Шовкопляс снял трубку и привычно ответил:

— Больница… Да, Чикуров здесь. Передать трубку?.. Нет?.. Ясно. — Он некоторое время молча кивал, а закончив разговор, сказал Игорю Андреевичу: — Вас разыскивает Мелковский. Сейчас будет здесь.

— Какой Мелковский? — удивился следователь. Он вроде уже слышал эту фамилию, но где?

— Вы не знаете Рэма Николаевича? — в свою очередь, выразил крайнее удивление хирург. — По-моему, чет таких людей, кто бы не знал его. Главный пропагандист достижений „Интеграла“ и клиники Баулина. Пишет об этом книги, статьи, сценарии… Весьма любопытная личность. Говорить с ним одно удовольствие. Впрочем, сами убедитесь.

Минут через пять мимо окна проехала белая „Волга“.

— Вот и Рэм Николаевич, — сказал врач.

Так как беседа у них со следователем закончилась, они вышли на улицу. Навстречу им от машины уже спешил Мелковский, в элегантном светло-голубом костюме и дымчатых очках. Игорю Андреевичу показалось, что этого человека он когда-то видел.

— Рад приветствовать вас, Геннадий Савельевич! — Мелковский обнял Шовкопляса и озабоченно спросил: — Как Евгений Тимурович?

— Надеемся, — скромно ответил хирург.

— В области только и говорят о вашей операции, — продолжал Рэм Николаевич, отстраняясь от врача и похлопывая его по плечу. — Блестяще! Поздравляю!

— Спасибо, — смутился Шовкопляс.

— Насколько я помню — Игорь Андреевич? — сделал шаг к следователю Мелковский и протянул руку.

Чикурову ничего не оставалось делать, как ответить на рукопожатие.

— Извините, — спохватился хирург, — что сразу не догадался представить… Рэм Николаевич Мелковский.

— Полноте, — отмахнулся тот. — С уважаемым следователем по особо важным делам мы пару раз в одни и те же часы обедали в столовой Прокуратуры Союза… Не припомните? — спросил он.

— Да-да, — кивнул Чикуров. Кажется, он действительно видел Мелковского именно там.

— Знаете, когда я рассказываю своим друзьям о столовой Прокуратуры СССР, мне не верят.

— Это почему же?

— Ну, там как-то все просто: один зал, один порядок для всех — и для генералов, и для рядовых. Все с подносами стоят, все за собой посуду убирают… В общем, не то, что в некоторых ведомствах, где даже в столовой все по чинам да рангам расписано: кому официантка принесет, а кто самообслуживанием обходится… Но я, кажется, отвлекся… Мы ведь с вами, Игорь Андреевич, заочно знакомы, — продолжал журналист. — Надеюсь, Надежда Максимовна говорила вам обо мне?

— Н-нет, — растерялся Чикуров, подумав: может, и говорила, да он забыл.

— Странно, — пожал плечами несколько обескураженный Мелковский. — А она уверяла… Я ведь давал репортаж о выставке „Мода-84“. Коллекции Надежды Максимовны были посвящены почти пятьдесят строк. — Он повернулся к Шовкоплясу: — Модели на уровне лучших мировых стандартов! Не хуже, чем у Диора, честное слово! Кстати, Игорь Андреевич, я чуть не забыл передать вам от Надежды Максимовны, — снова обратился к следователю Рэм Николаевич и, достав из внутреннего кармана пиджака глянцевитый четырехугольник мелованной бумаги, с почтением протянул Чикурову.

Тот взял, поблагодарил.

Это была хорошо знакомая ему визитная карточка Нади. Такие дорогие ему имя, отчество и фамилия. На четырех языках — русском, английском, немецком и французском (по своей работе ей приходилось общаться с представителями зарубежных фирм). На визитке быстрым почерком, известным Чикурову до мельчайших штрихов и загогулинок, было выведено:

„Игорь, вернулась в Москву досрочно из-за болезни мамы. Звони. Надя“.

„Даже „целую“ нет, — отметил про себя Чикуров. — Впрочем, вероятно, из-за того, что передавала послание через малознакомого человека“.

— Ну что, товарищи, — обратился к хирургу и следователю Мелковский, — пообедаем?

— Что вы, Рэм Николаевич, у меня через пятнадцать минут операция, — посмотрел на часы Шовкопляс.

— Жаль, — искренне огорчился Мелковский. — Придется нам вдвоем, Игорь Андреевич…

И он показал на „Волгу“. Чикуров мгновение колебался. Перевесило желание узнать о Наде.

Попрощавшись с хирургом, сели в машину. Чикуров успел заметить, что номер у машины был московский, служебный.

— Может, в „Трактир“? — обратился к Чикурову Рэм Николаевич.

— А что это такое?

— Не волнуйтесь, — улыбнулся Мелковский. — Отличный уютный ресторанчик. Не хуже, чем подмосковные „Русь“ или „Иверия“… Правда, ехать с полчасика.

— Пожалуй, столько времени у меня не будет, — сказал Игорь Андреевич. — Давайте в гостиницу „Приют“.

Мелковский сделал знак водителю. Машина отъехала от больницы.

Мысли Чикурова были далеко. В Москве.

„Да, не везет нам с Надей на встречи, — невесело размышлял он. — Ожидал, что хоть в Молдавии свидимся. Собрался в Кишинев, а она уже в столице“.

— Где вы виделись с Надеждой Максимовной? — спросил он у Мелковского.

— Понимаете, забежал вчера перекусить в ЦДРИ, смотрю, работники Дома моделей обедают, — принялся объяснять Рэм Николаевич. — Директор, ведущие модельеры… Директор — мой старинный приятель, позвал к своему столу. Разговорились. Надежда Максимовна, узнав, что я еду в Березки и увижу вас, черкнула пару слов на визитке…

Центральный Дом работников искусств… Сколько раз Чикуров обедал там с Надей… Ему хотелось расспросить Мелковского, делилась ли она, что с матерью, но постеснялся. А журналист продолжал:

— Вы, кажется, и познакомились с Надеждой Максимовной в ЦДРИ?

„Господи, вам и это известно!“ — чуть не вырвалось у Чикурова, но он лишь молча кивнул.

— Да, иной раз первая встреча может сильно поразить, — мечтательно произнес Мелковский. — Вы знаете, Лев Толстой, когда увидел старшую дочь Пушкина, Марию Александровну Гартунг, настолько проникся ее обаянием, живостью и изяществом, что вывел ее в образе Анны Карениной. В первоначальных набросках к роману она была у Толстого не Каренина, а Гагина, Пушкина… Любопытно, не правда ли?

Мелковский сидел вполоборота к следователю, небрежно положив руку на спинку переднего сиденья. Выглядел Рэм Николаевич очень респектабельно, чему немало способствовала шикарная обстановка салона машины — белая с красным обивка и чехлы из пурпурного бархата в крупный рубчик. Тут же был красный аппарат радиотелефона, а над задним сиденьем — колесики стереомагнитофона.

— Интересно, — согласился Игорь Андреевич и решил переменить тему: — Вы давно знаете Шовкопляса?

— Лет пять. Прекрасный хирург! Сама аккуратность, скрупулезность и четкость. А в жизни удивительно рассеян. — Мелковский улыбнулся. — Хорошо, что не в своем деле… Знаете, какой курьезный случай произошел в одной из больниц города Канны? Делали рентгеновский снимок головы одному пациенту, который жаловался на сильную мигрень. И что вы думаете? Снимок показал, что у бедняги в голове находится отвертка!

— Да ну? — поразился Чикуров.

— Вот такая! — Рэм Николаевич развел ладони сантиметров на двадцать. — Однако вскоре выяснилось, что отвертка не в голове больного, а в самом рентгеновском аппарате. Механик оставил нечаянно…

Подъехали к гостинице, зашли в ресторан. Метрдотель встретил Мелковского подобострастно, сам проводил к укромному столику.

— Скажите, Рэм Николаевич, — не выдержав, спросил Чикуров, — вас действительно знают везде?

— Не везде, — засмеялся журналист. — На островах Фиджи, например, никто не знает.

— Какое упущение с их стороны, — с иронией заметил Чикуров.

— А что вы хотите, Игорь Андреевич, — уже серьезно сказал Мелковский, — я больше двух десятков лет в прессе… Начинал с небольших информашек. Дадут в газете десяток строк, я и рад, готов до неба прыгать… Потом заметили, стали поручать серьезные репортажи, очерки, проблемные статьи… Весь Советский Союз объездил, как поется, с лейкой и блокнотом. Причем не считался с расстояниями, временем года, условиями… Кому, например, охота зимой на оленьих упряжках в далекое, забытое богом селение оленеводов, промысловиков? У того жена родила, у этого радикулит… Мелковский же всегда готов!.. Или летом в раскаленную пустыню к чабанам? Опять Мелковский! Это теперь не меня выбирают, а я решаю, куда и зачем ехать…

Подошел официант с подносом и стал расставлять блюда.

— За что люблю Березки — везде, даже в простых столовых, полно овощных блюд, — сказал журналист. — Неужели это трудно сделать и в Москве? А то сплошное мясо, мясо!.. Посмотрите: цветная капуста, кабачки, салаты, зелень! И всегда свежие, а не консервированные соки.

— Почему бы вам не предложить столичному общепиту последовать примеру Березок, а?

— Это идея. Вернусь и предложу проблемную статью в „Литературку“.

— Рэм Николаевич, я знаю, что и у журналистов есть своя специализация. Скажите, а каковы ваши, так сказать, творческие интересы? Наука? Сельское хозяйство? Медицина?

— Я широкопрофильный, — улыбнулся Мелковский. — Между прочим, не раз готовил материалы и о юристах. Следователях, работниках прокуратуры, суда…

— Для кого?

— По заданию центральных газет, телевидения, Всесоюзного радио. В прошлом году на радио была большая передача о вашем теперешнем шефе, Олеге Львовиче.

— Вербикове? — уточнил Чикуров.

— О нем. Правда, тогда он был следователь-важняк, как и вы… Получили очень много отзывов на передачу.

Игорь Андреевич вспомнил, что об этой передаче говорили и в прокуратуре. Вербиков смущался. Теперь у Игоря Николаевича отчетливо всплыло в памяти, как Мелковский приходил к ним в управление, брал интервью у Олега Львовича.

Оказалось, что у них с Рэмом Николаевичем есть общие знакомые и помимо Вербикова. Среди работников МВД СССР и Верховного суда республики.

— А сколько мне приходится заниматься жалобами! — признался Рэм Николаевич. — К нам, журналистам и литераторам, обращаются за помощью по самым различным вопросам. Пишут даже из колоний, я имею в виду осужденных… Шлют письма отовсюду. А иные обиженные и сами приезжают… Недавно, между прочим, занимался делом вашего коллеги…

— В каком смысле? — поинтересовался Чикуров.

— Видите ли, в роли обиженного и ищущего справедливости оказался один из работников прокуратуры. Помощник райпрокурора одной из областей. Если не возражаете, я не стану уточнять, кто именно, дабы не осложнять отношений…

— В чем же заключается его обида?

— Уволили из органов… Если вам интересно и есть время…

— Все равно обедаем, — пожал плечами Чикуров.

Шовкопляс прав: с Мелковским было интересно беседовать.

— В двух словах, — начал Рэм Николаевич, — когда этого помощника райпрокурора уволили, он приехал в Москву и сразу ко мне. Рассказал свою историю. Показал приказ. Читаю: уволить из органов прокуратуры за то, что: а) исполняя обязанности прокурора района, он дал санкцию на незаконный арест одного парня, обвинявшегося в хулиганстве…

— Незаконный арест, а вы говорите, — перебил журналиста Чикуров.

— Не торопитесь, товарищ следователь, — постучал пальцем по столу Мелковский, — дослушайте до конца, а потом делайте выводы.

— Во-первых, неизвестно, кто больше виноват: молодой прокурор, давший санкцию на арест, или пожилые свидетели, которые в суде изменили показания. Во-вторых, этот факт имел место два года назад, а в-третьих, об этом, как вы говорите, незаконном аресте еще тогда, два года назад, знали начальник следственного отдела и прокурор области, но ограничились лишь воспитательной беседой. Ясно? Пойдем дальше. Второе основание, фигурировавшее в приказе, состоит в том, что этот помощник райпрокурора, злоупотребляя своим служебным положением, обратился в райисполком с просьбой разрешить ему во дворе построить гараж, но получил отказ… Смех, да и только. Спрашивается: в чем же это злосчастное злоупотребление. Кстати, и этот факт имел место полтора года назад… Наконец, третье основание: помпрокурора несколько дней ездил на машине шурина без доверенности. Ну не смешно ли? Прокурор области запретил своим подчиненным ездить на машинах родственников и любых других частных лиц даже и по доверенности. А на каком основании? Хорошо, помпрокурора действительно взял машину на несколько дней у шурина, но только потому, что не было служебной машины; в район, где он вел расследование, общественным транспортом добираться долго и сложно… К этому еще добавлю, что и этот факт имел место свыше года назад, о нем тоже знали и не придали тогда значения… Потом уже, когда молодой помощник прокурора, выступая в суде в качестве государственного обвинителя, наступил на хвост каким-то влиятельным лицам, посыпались звонки вышестоящих инстанций. Вот тут-то прокурор области собрал все в единый букет и издал свой приказ!

— И все же трудно поверить, что молодого специалиста уволили только из-за этого. — с сомнением покачал головой Чикуров.

— Повторяю: я сам лично читал приказ за подписью прокурора области. Кроме того, по заданию редакции я выезжал туда, интересовался, проверял. Отзывы о помощнике прокурора весьма положительны. Более того, буквально за несколько месяцев до увольнения ему было присвоено звание юриста третьего класса. По ходатайству райпрокурора. Характеристика очень похвальная. Честный, принципиальный, грамотный юрист, не знающий компромиссов в борьбе с правонарушителями. И так далее и тому подобное… Честно говоря, я взялся ему помочь, потому что видел: человека обидели незаслуженно. От души стало жаль его. Бывает же так?

— И каковы результаты?

— Я был на приеме у прокурора области. Он выслушал меня и говорит: восстановить на работе в органах прокуратуры не можем. У нас, мол, должны работать только кристально честные люди! Я ему: тогда надо уволить с работы девяносто девять процентов прокуроров, потому что они ведь не святые, а просто смертные люди… На облпрокурора все мои доводы не произвели никакого впечатления. Он стал ссылаться на „Положение о поощрениях и дисциплинарной ответственности прокуроров и следователей органов прокуратуры СССР“… Вы его знаете?

— Естественно, — кивнул Чикуров.

— И все же я хочу напомнить, — не унимался Мелковский. — В статье семнадцатой говорится, что дисциплинарное взыскание налагается не позднее одного месяца со дня обнаружения проступка, не считая времени болезни работника, нахождения его в отпуске, а также времени служебной проверки. Дальше в положении говорится, что взыскание может быть наложено только не позднее одного года со дня совершения проступка. Подчеркиваю: не позднее года. Правильно?

— Совершенно верно, — подтвердил следователь, несколько удивленный осведомленностью журналиста.

— А того самого помощника прокурора уволили через два года после его проступка! — поднял палец Мелковский. — Я напоминал об этом прокурору области. Но тот стоит на своем и приводит довод из того же положения, где говорится, что в случае совершения работником действий, несовместимых с занимаемой в органах прокуратуры должностью, увольнение его производится независимо от срока свершения этих действий… Мы заспорили. Я спрашиваю: как вы определяете, когда эти действия совместимые, а когда нет? Критерий, так сказать? Например, одно дело совершить преступление с использованием служебного положения, другое — перейти улицу в неположенном месте, поссориться с соседом или нагрубить теще… Да мало ли что случается! Он мне опять: ездил, мол, без доверенности. И снова про кристальную честность… Так мы ни к чему и не пришли… Но, скажу я вам, какое-то каучуковое положение… Выходит, можно увольнять любого по пустяку? Причем и за давние грехи?

Чикуров подумал о том, что Мелковский затронул действительно спорный вопрос. И в чем-то был прав. Об этом Игорь Андреевич говорил как-то с Вербиковым. Они тоже не могли разобраться в тонкостях. Например, сколько максимально времени может продолжаться служебная проверка? Неделю? Месяц? Год? Ведь для следствия существуют сроки, установленные законом, почему же нет такого времени для служебной проверки?..

— Сложно все это, — сказал Игорь Андреевич.

— Я за кристальную честность! — продолжал Мелковский. — Но против ханжества! Вы знаете, Игорь Андреевич, надо же случиться такому совпадению! Буквально сразу после приезда из той области меня пригласили на конференцию нештатных корреспондентов журнала „Социалистическая законность“. Я выступил. Затем другие корреспонденты. И вдруг на трибуну выходит начальник отдела прокуратуры области, в которой я только что был по делу разжалованного помощника райпрокурора… Выступившего спросили: как вы готовите статьи для журнала? Тот, ничтоже сумняшеся, отвечает: анализирую, мол, статистику, факты, затем ищу проблему. Потом еду на место, собираю примеры, пишу статьи, отшлифовываю… Когда все готово, иду докладывать прокурору области. Тот подписывает материал, и мы отсылаем в ваш журнал…

Из зала реплика: „А кто гонорар получает?“ Начальник отдела, не поняв юмора, брякает: „Как кто? Облпрокурор“… Аудитория, естественно, смеется… Я не выдержал, говорю: „Это же для фельетона! Какой-то дядя думает, анализирует, ищет проблему, пишет, а прокурор ставит свою подпись и получает гонорар. За чужой труд! И после этого ваш прокурор считает себя кристально честным человеком? Это, позвольте спросить, совместимо со званием работника прокуратуры?“ Начальник отдела не ответил, ушел с трибуны весьма смущенный…

Мелковский замолчал, налил себе „Росинки“ и медленно выпил.

— Что же дальше? — поинтересовался Чикуров.

— С тех пор об этой области, а точнее — о том облпрокуроре, я ни слова ни в газетах, ни по радио.

— А надо бы, — заметил Игорь Андреевич. — Фельетон.

— Да, неплохо было бы, — усмехнулся Мелковский. — И не только о том прокуроре. Сейчас и за некоторых министров, и за иных академиков другие ищут проблему, подбирают примеры, пишут… Но, к сожалению, вы ведь не главный редактор, — многозначительно посмотрел он на Игоря Андреевича. — Да, не могу не вспомнить слова Бальзака: „Нравы — это люди, законы — разум страны“… Законы у нас отличные, а вот нравы иной раз…

— Так чем же кончилась история с увольнением? — спросил Чикуров.

— Пока ничем. Но я не теряю надежды. Дойду до генерального прокурора, выступлю в печати…

— Желаю успеха… А теперь чем заняты? — поинтересовался Чикуров.

Рэм Николаевич достал из кармана пиджака бумажник и протянул следователю командировочное удостоверение на бланке солидной московской газеты, в котором говорилось, что Мелковский Р. Н. командируется в Березки для сбора материала о покушении на профессора Баулина.

— Ясно, — сказал Игорь Андреевич, возвращая бумагу журналисту. — Но следствие только-только началось.

— Очень хорошо! — воскликнул Мелковский. — Я смогу показать, как вы день за днем, шаг за шагом идете к истине. Простите, — поправился он, — идете вместе с товарищем Дагуровой… Конечно, об отдельных досадных огрехах упоминать не будем. — Рэм Николаевич скромно улыбнулся, явно давая понять, что под „огрехами“ он подразумевал историю с изъятием туфель у Ростовцева.

Намек Чикурову не понравился. И он сказал:

— Я все же не понимаю, какова цель вашей командировки?

— Написать очерк о творческой работе следователя! Да-да, именно творческой! Ведь это творчество особого рода! Хочу подать материал без всяких штампов, надоевшей банальщины… Может, вы удивлены, почему я захотел писать именно о вас? Отвечу: вас хвалили в Прокуратуре СССР. Еще бы — стопроцентная раскрываемость! И потом, вас недавно наградили орденом…

„Явный подхалимаж“, — подумал Игорь Андреевич. Этого он тоже не любил.

— Вот вы, как я понял, считаете себя человеком в какой-то степени искушенным в нашем деле…

— Конечно, — подхватил Мелковский. — И если вы ознакомите меня с интересными протоколами допросов, затем я поприсутствую на самих допросах, уверяю, будет гвоздевой материал!

— Погодите, — остановил его жестом Чикуров. — А как же тайна следствия?

— А кто собирается нарушать ее? — с обаятельной улыбкой сказал Рэм Николаевич. — Простите, но об этом вы могли бы меня и не предупреждать!

— Нет, это вы простите, — улыбнулся в ответ Чикуров. — Но за разглашение буду нести ответственность я, а не вы… Так что обижайтесь, не обижайтесь…

— При чем тут обида? — пожал плечами Мелковский. — Дело у нас с вами общее — разъяснять, убеждать, что наказание за преступление неотвратимо… Я считаю, писать о людях закона нельзя, не зная при этом каждую мелочь, каждый нюанс. Как нельзя, например, говорить о хирурге, не побывав на его операциях… Вспомните наших известных писателей Григория Адамова, Юлиана Семенова и многих других. Они сами признавались, что собирали материал в гуще, так сказать, событий. Дежурили по ночам в МУРе, вместе с оперативниками выезжали на происшествия и задержания, присутствовали на допросах… Именно поэтому у них такие достоверные и яркие произведения.

— Возможно, те, с кем они сотрудничали, могут позволить себе такую роскошь, — сказал Игорь Андреевич. — Лично я допускаю на следственные действия только понятых.

Рэм Николаевич развел руками.

— Ну что ж, принципы надо уважать. — Он подумал и спросил: — Хотя бы в общих чертах вы можете сказать, как идет следствие?

— Кто стрелял в Баулина, мы не знаем.

— И на том спасибо, — криво усмехнулся Мелковский.

Рассчитавшись, вышли из ресторана.

— Да, Игорь Андреевич, какие у вас планы на сегодняшний вечер? — поинтересовался журналист.

— Честно говоря, еще не знаю, — ответил следователь.

— Тогда давайте побываем на заседании клуба „Эврика“. Клянусь, не пожалеете!

Об этом клубе Игорь Андреевич слышал от Семизорова. Уже тогда Чикуров заинтересовался им.

— Если буду свободен, с удовольствием.

— Я зайду за вами. Заседание у них начинается в семь вечера…

Мелковский, раскланявшись, направился к выходу из гостиницы. Игорь Андреевич поспешил в свой номер — позвонить Наде.

Москву не давали целый час. И когда наконец раздался характерный звонок междугородной, он нетерпеливо схватил трубку.

— Игорь, милый, хорошо, что позвонил. Я так расстроена, — прозвучал родной голос.

— Что с мамой?

— Сердце, Игорь. И зрение теряет. Совершенно не видит левым глазом… Когда будешь в Москве?

— Не знаю, Надюша.

У него чуть не сорвалось с языка, что предстоит поездка в Молдавию. Но к чему расстраивать ее разговорами о том, что они могли там встретиться? Игорь Андреевич расспросил, как она провела время на отдыхе, доволен ли поездкой Кешка. О служебных делах Чикурова Надя не спрашивала: такой установился порядок. Напоследок он поблагодарил ее за послание на визитной карточке.

— Ты уж извини, — сказала Надя, — за немногословность… Понимаешь, девчонки затащили меня обедать в ЦДРИ. Тут подскакивает Мелковский, говорит, что едет в Березки, готовит статью о тебе… У меня под рукой ничего не было, кроме визитки…

— Все в порядке, — успокоил ее Чикуров, — не надо оправдываться.

До вечера Чикуров был занят и совсем забыл о заседании клуба. Но около семи его разыскал Мелковский. В отделении милиции. Одеяние журналиста несколько удивило следователя: джинсы с иностранной фирменной этикеткой, спортивная рубашка и кроссовки „адидас“.

Дав кое-какие указания Манукянцу, Игорь Андреевич отправился с журналистом на его до блеска вымытой „Волге“ в „Эврику“.

А во время перерыва этого не совсем обычного вечера к ним подошел Банипартов.

— Игорь Андреевич, вы еще не знакомы? — спросил Мелковский.

— Нет, — ответил Чикуров.

— Прошу любить и жаловать, — церемонно представил Рэм Николаевич. — Коммерческий директор „Интеграла“.

Игорь Андреевич обратил внимание, что часы на руке Банипартова были фирменные, японские, „Ориент“.

— Увы, к сожалению, должен встречать гостей, — развел руками коммерческий директор. — Приехали перенимать опыт „Интеграла“…

Вечером, придя к себе в номер, следователь удивился: на столе стояли пять красочно оформленных коробок, в каждой из которых было по две бутылки „Бауроса“ с этикетками на английском языке. Тут же лежали книги и брошюры профессора Баулина, журнал с его статьей и книги Мелковского под названием: „Интеграл“ нацелен в будущее» и «Кудесник из Березок».

«Кто это позаботился обо мне? — подумал Чикуров. — Ольга Арчиловна?»

Он позвонил ей по телефону.

— Игорь Андреевич, — откликнулась Дагурова, — очень любезно с вашей стороны! Тронута вниманием и большое спасибо!

— За что? — удивился следователь.

— Десять бутылок «Бауроса» — это ого-го!

Он помолчал, соображая, что бы все это могло значить. Затем сказал:

— Вы еще на ногах?

— Да, читаю книгу Мелковского.

— Не могли бы зайти?

— Конечно.

Через пару секунд хлопнула ее дверь, и Ольга Арчиловна появилась в номере Чикурова, Он показал на стол: — Такой же набор?

— Точно. Как вы ухитрились?

— Это не я, — ответил Чикуров хмуро.

— А кто? — растерялась Ольга Арчиловна.

— Догадываюсь…

Игорь Андреевич набрал по телефону номер московского журналиста. Мелковский трубку взял не сразу.

— А-а, Игорь Андреевич, — чуть ли не пропел в микрофон Рэм Николаевич.

— Извините, вы еще не спите? — сказал Чикуров.

— Нет, принимаю ванну…

— Если вам не трудно, после ванны позвоните ко мне.

— С удовольствием! — бодро откликнулся Мелковский.

Видя озабоченное лицо Чикурова, Ольга Арчиловна поинтересовалась, кто такой Рэм Николаевич. Он рассказал.

— Вы думаете, что «Баурос» и книги дело рук Мелковского?

— Уверен. Меня уже раздражает его упорное желание угодить, — признался Чикуров.

— Может, человек от души…

— Это не меняет дела, — пробурчал Чикуров.

— А я вас весь вечер ждала. Позвонила в отделение милиции, мне сказали, что вы поехали на заседание клуба «Эврика».

— Правильно. Жалею, что вас не было.

И он стал увлеченно рассказывать об «Эврике». Его рассказ был прерван стуком в дверь.

— Войдите, — разрешил Игорь Николаевич.

На пороге появился Мелковский. От него благоухало дорогим шампунем. Волосы Рэма Николаевича были, вероятно, высушены феном. Он держал в руке увесистый сверток.

— Добрый вечер! — с улыбкой произнес журналист. — Насколько я понимаю, Ольга Арчиловна?

— Да, — стараясь быть любезным, ответил Чикуров. — Познакомьтесь. Ольга Арчиловна Дагурова, а это Рэм Николаевич Мелковский.

Мелковский галантно поцеловал даме руку.

— Я вас просил бы объяснить все это, — более холодно произнес Игорь Андреевич, указывая на стол.

— «Баурос» в экспортном исполнении, — пояснил журналист. — Видите ли, у меня скопились талоны… Я, можно сказать, почетный работник «Интеграла», имею лимит на получение этого божественного остродефицитного напитка… Так что пейте на здоровье! Уверяю вас, кроме пользы…

— Давайте договоримся, Рэм Николаевич, — жестко перебил его Чикуров. — Никаких подарков, никаких одолжений впредь. Ни мне, ни Ольге Арчиловне… Сколько стоит «Баурос»?

— Да копейки, — отмахнулся журналист.

— И все же? — настаивал Чикуров.

Рэм Николаевич назвал. Чикуров тут же вручил ему деньги за двадцать бутылок.

— За книги спасибо, — уже спокойнее сказал следователь. — Мы с удовольствием прочитаем их и вернем. Верно, Ольга Арчиловна?

— Несомненно, — ответила Дагурова.

— И еще раз попрошу вас, Рэм Николаевич, не оказывать нам с Дагуровой подобных любезностей. Это не будет способствовать установлению добрых отношений.

Мелковский покраснел. И чтобы как-то сгладить неловкое положение, с улыбкой произнес:

— Московская широта… Не учел, так сказать, обстановку… Хотя, поверьте, от всего сердца и без всяких задних мыслей…

Пожелав следователям спокойной ночи, он ушел. Чикуров нервно прошелся по комнате, закурил.

— Не очень хорошо получилось, — вздохнула Дагурова.

— Конечно, неприятно, — досадливо поморщился Игорь Андреевич. — Нас поставил в щекотливое положение, себя… Мне кажется, он понял.

— Еще бы! Но можно было как-то поделикатнее… Даже жалко стало беднягу.

— В данном случае лучше сразу поставить точки над «и».

Чикуров смял недокуренную сигарету.

Ольга Арчиловна ушла к себе, а Игорь Андреевич решил ознакомиться с книгами Баулина и Мелковского. Начал с той, которую Рэм Николаевич назвал «Кудесник из Березок». Она была посвящена экспериментальной клинике Баулина и начиналась так:

«Дорогой читатель! Вместо предисловия позволю себе привести письмо, любезно предоставленное мне профессором Баулиным.

„Многоуважаемый Евгений Тимурович! Вы возвратили счастье и покой в нашу семью. Моя горячо любимая внучка долгие годы страдала от неизлечимой болезни, выздоровела благодаря Вашему умению и старанию работников Вашей клиники. Ужас, висевший над нами, миновал. И это является прекрасным подтверждением эффективности нетрадиционных методов лечения, которые Вы успешно претворяете в практику. Моя Аленка теперь совершенно здорова. Произошло чудо, и его сотворили Вы! Желаю Вам, Евгений Тимурович, и всем Вашим коллегам долгих лет жизни и новых успехов на благородном и гуманном поприще. Всегда ваш — академик Левицкий, дважды Герой Социалистического Труда. 25 августа 1982 г.“.

Письмо было воспроизведено факсимиле. Чикуров задумался. Имя видного советского ученого Левицкого было известно очень широко. Две Звезды Героя он получил за фундаментальные открытия в области теоретической физики. Игорь Андреевич знал его не только по газетам и журналам, выступлениям по телевидению. Один из знакомых Чикурова работал в институте академика. По его словам, „дедушка Афанасий“, как любовно и, конечно, за глаза именовали Левицкого сотрудники института, был скептическим человеком, весьма скупым на похвалу. И если уж он расщедрился в письме Баулину на такие восторженные слова, то это стоило многого. Светило современной физики целиком и полностью поддерживал и признавал метод Баулина.

Город, где жила Жанна Велемировна Кленова, находился в десяти часах езды поездом от Москвы. Капитан Латынис выехал из столицы в ночь. Утром он первым делом зашел в горотдел внутренних дел, чтобы отметить командировочное удостоверение и выяснить, как ему поскорее найти нужный адрес (координаты исчезнувшей Ян Арнольдович взял из ее истории болезни).

Дом Кленовой находился на улице Садовой. Пятиэтажный, из силикатного кирпича, он был окружен высокими тополями.

Открыла оперуполномоченному угрозыска женщина лет семидесяти в чистеньком выцветшем халатике; лицо ее было измождено и покрыто бесчисленными морщинами. За подол женщины цеплялся мальчонка лет трех с большими печальными глазами.

— Софья Андреевна Урусова? — спросил Латынис,

— Я буду, а что? — откликнулась старушка тихим, усталым голосом.

— Я из уголовного розыска. Латынис Ян Арнольдович. — Капитан показал свое удостоверение.

— Проходите, — сказала Урусова без особых эмоций.

Латынис двинулся за хозяйкой. Она провела его тесной маленькой прихожей в просторную, почти без мебели комнату, усадила на диван в белом полотняном чехле. По тому как под ним заскрипели пружины, Ян Арнольдович понял, что диван старый.

Урусова пристроилась на другом его конце, положив на колени сморщенные, все в узлах и шишках руки. Мальчик прямо прилип к ней, прислонившись головой к ее локтю и не спуская глаз с гостя.

— Внук? — полюбопытствовал Ян Арнольдович.

— Внучек. — Урусова ласково погладила мальчика по волосам. — Левушка.

— А где Жанна Велемировна, его мама?

— Кабы знать, — тяжко вздохнула старуха. — Отвезла в клинику к знаменитому профессору Баулину… Была уверена, что она там. А вчера приходили из нашей милиции, интересовались, не приезжала ли она домой. Сбежала, говорят, из больницы… Неужто? — Она внимательно посмотрела на Латыниса.

— Да, ваша сноха действительно исчезла, — подтвердил капитан. — Вот ищем…

— Ой, горюшко-горе! — запричитала Урусова, качая головой. — И что же она такое натворила, что ее милиция разыскивает? — В глазах старухи появилась неподдельная тревога.

— Боимся, чтоб не натворила еще больше, — ответил Ян Арнольдович.

Урусова понимающе кивнула.

Ян Арнольдович почувствовал, что в душе его появилась какая-то неуютность, тоска, что ли. Наверное, оттого, что он знал, кто такая Кленова, и от обстановки в комнате, говорящей, нет, даже вопящей о крайней бедности, которую тщетно пытались скрыть.

— А папа Левушки… — осторожно спросил Латынис. — На работе?

Старуху этот вопрос словно еще больше сгорбил.

— Тоже в больнице, — еле слышно ответила она. — Одни мы с внуком…

— Неудобно говорить при нем, — тихо сказал капитан, показав на мальчика.

— А он плохо слышит, — вяло махнула рукой хозяйка. — С рождения. Да и речь…

Латынис понимающе кивнул и продолжил:

— Так что же с вашим сыном?

— Лечится. — Она незаметно для внука щелкнула себя пальцем по шее. — Сколько же бед от этой проклятой водки! Господи, до чего люди неразумны!.. Ну, война когда, это понятно — горе незваное… А тут сами на себя лихо кликают. Матерей, жен, детей несчастными делают…

— Давно?

— Что? — не поняла старуха.

— Лежит в больнице?

— Третий месяц, — грустно призналась Урусова. — А знаете, кто виноват, что сын пристрастился к этому проклятому зелью? Мой муж, покойник. Я всеми силами противилась, а он мне: ты что, хочешь из Славки бабу сделать? Мужчина, мол, должен пить и драться. У нас, говорит, в роду крепкие мужики были. Дед и отец — богатыри-кузнецы, на всю округу славились… А сам в сорок пять лет в одночасье помер, сердце не выдержало. Оставил меня со Славиком на руках…

— Ваш сын кто по специальности?

— Хорошая у него специальность, хорошая! Художник. С такого вот возраста, — она снова погладила внука, — тянулся к карандашам… Детишки играют, озоруют, а его от стола не оторвешь… Рисовал. Какой клочок бумаги найдет — весь измалюет… Уже в школе в конкурсах участвовал. Потом поехал в Москву, поступил в Суриковский институт. Знаете, чего мне это стоило! Я работала на фабрике учетчицей, а после работы стирку брала на дом. — Старуха горестно махнула рукой. — Не жалко. Только бы впрок пошло… Как я радовалась, когда он вернулся с дипломом! Думала, вздохну спокойно. Женится, пойдут дети… Зарабатывать-то он сразу стал прилично. Это, наверное, его и погубило… Посудите сами: поедет в район оформлять стенды, писать портреты передовиков-колхозников — через месяц привозит тысячу, а то и поболее. А парню-то всего двадцать три года! Положит деньги в буфет, — она показала на старомодное сооружение, сработанное лет тридцать назад, — а потом давай таскать десятку за десяткой… Душа нараспашку! Глядишь, через неделю уж ничего нет. Прокутил с дружками-приятелями… Начинает у меня трешки клянчить. Я ему говорю: образумься, Славик, что же ты свое здоровье, как в печку головешки, бросаешь? Он смеется. Говорит, пока молодой — погуляю, а потом, в старости, и самому не захочется. А за деньги, мол, не бойся — будут!.. И опять по районам с бригадой…

— Он был членом Союза художников?

— Нет, числился членом какого-то худфонда. Способный был… У нас один художник живет, так он приходил и часами Славины картины рассматривал, которые сын еще в студенчестве написал. Говорил: ой губит свой талант Славка! Халтурой да водкой… Пыталась я образумить сына — какой там! Характером в отца… Даже как-то руку на меня поднял. По пьянке, конечно… В один прекрасный день его сломали…

Урусова тяжело вздохнула и замолчала.

— Как это — сломали? — не понял Латынис.

— Получил сразу пять тысяч… На радостях пошел в ресторан. Шампанского понабрал, коньяка, водки, и пошло-поехало. Рюмка за рюмкой, без закуски… Привычка у него такая: когда пьет, то, считай, ничего не ест… Ну, захмелел, стал оркестру деньги швырять. Потом ходил от стола к столу и клал на каждый сторублевку. Знай, мол, наших. Как купчик… Ну, заприметили его двое. Усадили рядом, стали успокаивать. Мол, прекрати дурить, небось дома жена ждет, дети… Это так официанты после рассказывали… Взялись якобы отвести домой… Короче, нашли Славу на следующий день утром в подвале… Избитый, без денег, без шапки и пальто. А на дворе февраль, мороз под тридцать градусов!..

— Тех двух нашли?

— Да-а, ищи ветра в поле, — протянула старуха. — Думала, потеряю сына. Воспаление легких, менингит… Полгода валялся в больнице. Последнее, что было в доме, продала… Вышел он — еще одна беда: работу в худфонде не дают. Потому как пьяница… Еле-еле устроился на фирму „Заря“, квартиры оформлять. Лепку стал делать, мода такая пошла — потолки, плафоны… Врачи его здорово напугали: будет пить — конец… Держался, наверное, год. Женился. Хорошая девушка попалась. Правда, с дитем у них ничего не получилось… Через эту лепку снова у Славы жизнь наперекосяк пошла. Все приглашают, очередь образовалась… Ну, раз заявился под хмельком, другой… Говорит, заказчики угостили… И покатился… Аня, первая сноха моя, не выдержала, ушла. После этого сын еще больше запил…

Левушка вдруг боднул бабушку головой.

— Чего тебе? — нежно спросила та.

Мальчик, топчась на месте, потянул Урусову за рукав.

— Извините, — сказала хозяйка, — у нас свои маленькие дела…

— Понимаю, — улыбнулся Ян Арнольдович. — Что поделаешь, раз надо…

Старуха с внуком вышла. Капитан стал разглядывать комнату. Его внимание привлекла небольшая картина на стене. Собственно, это было единственное украшение в квартире. На картине была изображена обнаженная до пояса женщина. Она вырастала из цветов и трав уходящего за горизонт луга. Откуда-то сверху, с лазурно-чистых небес, протянулся к ней луч от далекой звезды. Картина была выполнена в условной манере, Поражало сочетание красок. Тело женщины словно светилось. А лицо ее было Латынису знакомо. Откуда?

„Да ведь это Кленова!“ — вспомнил он фотографию Жанны Велемировны, которую разослали вместе с ориентировкой для поисков беглянки.

— Нравится картина? — спросила незаметно вошедшая хозяйка.

— Очень, — признался Латынис.

— Слава говорит, это лучшее из того, что он когда-либо рисовал. — Старуха судорожно вздохнула. — Последний его взлет… Больше к кисти не прикасался. Да и как работать, когда руки ходуном ходят!

Урусова посадила внука за стол, дала ему карандаш и лист бумаги. Левушка начал что-то рисовать, мурлыча себе под нос.

— На чем я остановилась? — Хозяйка села на прежнее место.

— Ушла сноха… Сын стал выпивать еще больше, — напомнил Латынис.

— Да, — кивнула старуха. — И вдруг ни с того ни с сего перестал. Вернее, принимал, но самую малость… Купил костюм, по вечерам исчезал куда-то… Я ничего не спрашиваю… Мы вообще о его сердечных делах никогда не говорили… Однажды заявляет: женюсь, мама. Я поинтересовалась, кто эта женщина. Говорит, очень хорошая женщина, бывшая балерина, теперь в Доме культуры ведет кружок танцев. Из себя красивая, только старше… Думаю: ничего, что старше, если сумеет заставить Славу бросить пить, то молиться на нее буду… Спросила, как она насчет вина. Слава говорит, что сама ни-ни и ему запрещает. Рассказал, что познакомился, когда ремонтировал ее квартиру. Он Жанне сразу приглянулся… Ну что ж, говорю, если ты решил, я противиться не буду. Пригласи в гости, познакомь… Он почему-то смутился. Но на следующий день привел… Тут я сразу и поняла, почему Слава был в смущении. — Урусова показала на живот.

— В положении была? — уточнил Латынис.

— На седьмом месяце… А что красивая — ничего не скажешь! Глаз не оторвешь. Даже в положении… Я, конечно, пирогов напекла, варенье разное выставила. Сидим, разговариваем. Вдруг замечаю, что она как-то подозрительно смотрит на меня, с опаской. Не знаю уж, куда глаза девать… Слава вышел зачем-то на кухню, а Жанна вдруг спрашивает: ты, мол, смерти моей хочешь?.. Я так и застыла… А она на стену пальцем тычет, говорит: уберите его, уберите… Кого, спрашиваю? Паука… Поглядела я, никакого-такого паука и в помине нет… Стала ее успокаивать, слова ласковые говорить… Вернулся сын, и Жанна переменилась. Стала веселой, разговорчивой… Потом Слава пошел провожать ее. А я все в толк не возьму, почему она на меня так смотрела, почему про смерть спросила. Да и паук… Решила, что у нее это на почве беременности. У женщин в это время бывают иногда завихрения. Потом и вовсе забыла… Поженились они, жить к нам переехали. И вот вскоре замечаю я, что со снохой опять что-то неладное творится. То веселая, то вдруг замкнется в себе, ни с кем не разговаривает. Шарахается от каждого громкого слова, звука… Левушка, бывало, искричится весь, а она и не подойдет даже. Я намекнула Славе, что жена его, мол, как бы не в себе. А он… В общем, послал меня подальше. Хотя вижу, он и сам понял, что влип… Конечно, вся ее ненормальность прежде всего на мужа вылилась… Он снова стал прикладываться. А вскоре загудел, как говорится, по-черному…

— Простите, — перебил Латынис, — какая у них разница в годах?

— Шесть лет.

— Ясно, — кивнул Ян Арнольдович, — Продолжайте, пожалуйста.

— Пошла я к одной знакомой, врач-психиатр она. Рассказала все. Она женщина добрая, отзывчивая, навела справки где надо и говорит: так, мол, и так, Софья Андреевна, сноха у тебя душевнобольная… Спрашиваю напрямик: сумасшедшая, что ли? Она объяснила мне, что такое маниакально-депрессивный психоз. Более того, поведала, что наша Жанна в тюрьме сидела. — Старушка покачала головой. — Вы даже не можете себе представить за что! Ужас! Ужас! Мужу своему первому… — Она закрыла лицо руками.

— Знаю, — сказал Латынис, чтобы избавить хозяйку от рассказа о трагедии Кленовой.

Урусова горестно молчала, раскачиваясь всем телом.

Ян Арнольдович не торопил ее. Мальчик увлеченно черкал что-то карандашом. Мерно тикали старенькие настенные часы.

— Что я пережила! — немного успокоившись, продолжила Урусова. — За сына боюсь, за Левушку трясусь… Кто знает, что Жанне придет в голову? Ведь они такие, не понимают, что творят… Внука при себе держу. Как Слава с Жанной уйдут в свою комнату — к каждому звуку прислушиваюсь. Ни сна, ни отдыха, извелась вся. Сама чуть не тронулась, ей-богу… Вот вы небось думаете, что я глубокая старуха, да?

— Нет, в общем-то… Не думаю, — растерялся от неожиданного вопроса Латынис.

— А мне ведь всего пятьдесят восемь лет, — печально сказала Урусова. — Что жизнь из меня сделала! Если бы не внук…

— Да, на вашу долю выпало немало, — посочувствовал Ян Арнольдович.

— Кого винить, сама не знаю… Когда у Жанны было просветление, не выдержала, накричала на нее: зачем родила? Ведь больная! По наследству и сын будет таким же! Она в истерику: никакая, мол, не больная… Самое страшное — стала я бояться, что Левушке действительно по наследству передалось. Эта глухота, плохо говорит, нервный весь… Та моя знакомая, врач-психиатр, перед смертью подарила мне книгу. — Урусова встала, открыла шкаф, достала затрепанную книжку в серо-голубом переплете. — Здесь все о психических болезнях, — сказала она, садясь на диван и протягивая книгу Латынису.

Он прочел: „Гиляровский В. А. Психиатрия“. Издание 1935 года.

— Простите, Софья Андреевна, а сына своего вы не ругали? — спросил капитан.

— Так ведь когда он влюбился, то не знал, что Жанна больная.

— Я о другом. Будем называть вещи своими именами… Ваш сын тоже болен. Алкоголизм…

— Что верно, то верно, — обреченно кивнула Урусова. — Пьет…

— Он должен был знать, что даже от здоровой женщины у него мог родиться неполноценный ребенок.

— Не обязательно, — возразила хозяйка. — Это совсем другое.

— Вовсе нет, — сказал Латынис. — В древности был такой писатель Плутарх, который говорил: „Пьяницы рождают пьяниц…“ Кстати, эти слова римляне писали на стенах домов алкоголиков… Вот ваш муж…

— Может, вы и верно говорите, — перебила Урусова. — На свадьбе муж напился так, что никого не узнавал. Даже меня…

— Вот видите, — сказал Ян Арнольдович, уже жалея, что высказал и без того убитой горем женщине горькую правду.

— Ладно, я согласна, — продолжала Урусова. — Однако какая штука получается, товарищ Латынис… Вы знаете законы, объясните мне… Вон сосед мой решил купить машину. Пошел сдавать на права, а его заставили сначала обойти всех врачей. Всех! Глазника, ушника, психиатра и других… Без этого не разрешается выдача прав, а стало быть, и машину водить нельзя. Так?

— Да, в ГАИ строгие правила, — подтвердил капитан.

— Так почему же не требуют таких справок при вступлении в брак? Когда люди хотят обзавестись семьей? Почему? А вдруг кто-то из молодых болен, как вот Жанна или еще какой другой похожей болезнью! Это же страшно! Может передаться по наследству детям! Дети будут страдать! А за что, спрашивается? В чем их вина?

Левушка, увидев, что бабушка разволновалась, застыл над бумагой и с тревогой смотрел на нее. Но Урусова этого не замечала. Она перелистала учебник Гиляровского и, найдя нужную страницу, прочитала:

— Смотрите, что написал этот умный человек. „Заслуживает внимания мысль об организации особых консультаций, в которых даются советы лицам, желающим вступить в брак. Имел бы значение обмен лицами, вступающими в брак, свидетельствами, выданными особыми комиссиями, устанавливающими, что в данном случае нет оснований бояться за здоровье будущего потомства“… Прошло полвека, а ничего не изменилось! Никаких таких комиссий! Даже подобия!

Латынис вспомнил курс семейного права, который проходил в годы учебы в Высшей школе милиции. Согласно Кодексу о браке и семье вступающие в брак должны поставить друг друга в известность о состоянии своего здоровья. А что происходит на самом деле? Разве парень или девушка, решив пойти в загс, спрашивает у любимого человека, чем тот болеет? Да вроде и стыдно спрашивать. Особенно в молодости. Конечно, для этого нужно разработать целую систему, создать службу. Чтобы жених и невеста по отдельности информировали врача, может быть, принесли ему справки из поликлиники, даже прошли диспансеризацию. А уж врач, проанализировав их состояние здоровья, в случае необходимости ставит в известность обе стороны (тоже порознь) о тех или иных осложнениях, могущих возникнуть при совместной жизни, разъясняет, предупреждает о возможных последствиях (пусть даже отдаленных). Наверное, в законе нужно предусмотреть, что в иных случаях нельзя допускать вступление в брак, как это делается, например, в отношении близких родственников…

— Скажите, Софья Андреевна, где могла бы сейчас находиться ваша сноха?

— Не представляю себе, — ответила Урусова. — Ума не приложу… Три года живем вместе — ни одна подруга ее не зашла никогда. Ни писем ей, ни телеграмм…

— А она сама ходит к кому-нибудь в гости? Может, ездит?

— Нет, не ходит. А вот ездит ли… — Урусова задумалась. — Раза два Жанна была в Москве. Я спрашивала, у кого она была — у знакомых или родственников? Говорит: Сережу Есенина навещала… Я сразу догадалась, что это у нее… — Урусова покрутила пальцем у виска.

„Скорее всего, — подумал Ян Арнольдович, — бывает на Ваганьковском кладбище, где она с первым мужем давала клятву верности“.

— Как долго она отсутствовала? — спросил капитан.

— Вечером уедет, а через день рано утром снова здесь.

„Так оно, видимо, и есть“, — утвердился в своем предположении Латынис.

— А кто ее отвозил в Березки?

— Я отвозила, кто же еще…

— Лечь в клинику Баулина очень даже непросто, — заметил Латынис.

— Сама не понимаю, как удалось… Врач, моя знакомая, что книгу вот эту подарила, здорово помогла. Узнала, что Жанна когда-то работала в театре, написала в Москву. Там есть Всероссийское театральное общество… Откликнулись тут же… Еще какой-то народный артист написал в клинику… Понимаете, положение у меня было отчаянное. Славу положили в больницу — до белой горячки допился, высох как спичка. Везде ему чертики мерещились да тараканы. — Урусова судорожно вздохнула, но сдержалась, не заплакала. — Забрали среди ночи и сразу госпитализировали. А тут у Жанны началось. Никого не узнает… Как только я получила на руки ходатайство из Москвы, оставила Левушку на три дня у своей племянницы, а сама повезла Жанну в Березки.

— Еще один вопрос, Софья Андреевна, — сказал Латынис. — У Жанны Велемировны не было никакого оружия?

— Оружия? — округлила глаза хозяйка.

— Ну да. Пистолета, например?

— Откуда? Этого только не хватало! Я бы вовсе со страху померла!

— А по нашим данным, вроде имеется…

Урусова задумалась.

— Так это вы, наверное, про зажигалку! — с облегчением произнесла она. — Сноха смолила одну сигарету за другой… Слава подарил ей зажигалку, а то спичек не напасешься… Такая блестящая, вроде пистолета. Я сама испугалась, когда в первый раз увидела: не дай бог пальнет…

— Где в настоящее время эта зажигалка? — поинтересовался Латынис.

— С собой взяла, в клинику.

„Да, вероятнее всего, у Кленовой видели зажигалку, — подумал Ян Арнольдович. — Если уж здоровые люди принимают ее за оружие, то о больных из отделения Соловейчик и говорить нечего“.

Капитан поднялся. Хозяйка тоже.

— Софья Андреевна, к вам будет просьба. Если ваша сноха объявится или вам станет известно, где она…

— Знаю, знаю, — закивала Урусова. — Тут же уведомлю. Меня уже просили об этом товарищи из нашей милиции.

Ян Арнольдович подошел к мальчику.

— До свидания, Левушка, — протянул он ему руку.

Мальчик молча вложил свою теплую ладошку в руку капитана. У Латыниса сжалось сердце. Что ожидает это ни в чем не повинное существо? Убережет ли его судьба от болезней отца и матери?..

Когда оперуполномоченный вышел на улицу, то с облегчением вздохнул. Высокие развесистые тополя роняли пух. Небо было синее, чистое.

„Как можно загонять свою жизнь в темный безвыходный тупик! — почему-то со злостью подумал он о сыне Урусовой. — Да еще ставить под угрозу будущее своего сына!“

Весь день Латынис посвятил выявлению близких знакомств Кленовой в этом городе. Таких не оказалось. Были только сослуживцы, которые старались как можно меньше говорить о Жанне Велемировне. Вероятно, знали о ее болезни и прошлом, а потому побаивались сказать лишнее.

Еще что сделал Ян Арнольдович по пути в Березки — зашел в Москве в Краснопресненское районное управление внутренних дел и попросил понаблюдать за Ваганьковским кладбищем, где могла появиться Кленова.

Латынис и сам посетил могилу Сергея Есенина. Возле нее он застал несколько человек, которые пришли почтить память поэта, возложить цветы. Жанны Велемировны среди них не было.

Утром в номере Чикурова появился Мелковский. Щеки его были выбриты до блеска, влажные волосы тщательно причесаны. Он энергично поздоровался со следователем за руку, прошелся по номеру.

— Игорь Андреевич, как вы смотрите на то, чтобы вместе позавтракать? — весело спросил журналист.

— Я еще не брился, — довольно сухо ответил следователь, доставая электробритву и усаживаясь на стул возле розетки.

У него была тайная надежда, что Мелковский отправится в буфет без него.

— Я подожду, — не поняв намека, сказал Рэм Николаевич и сел в кресло. — Надеюсь, вы не держите на меня обиды за „Баурос“?

Чикуров, водя бритвой по щеке, отрицательно покачал головой.

— Ну и славненько! — произнес Мелковский обрадованно, беря со стола одну из оставленных вчера книг. — Ей-богу, не знал, что вы такой щепетильный. Просто подумал: вы не из тех, кто будет стоять в очереди за „Бауросом“. А быть в Березках и не отведать этот волшебный напиток!.. Кстати, как он вам показался?

— На вкус приятный, — заставил себя поддержать разговор Чикуров.

— Приятный — да, но он еще и чертовски полезный! За него валюту не жалеют! Иностранцы, разумеется…

Игорь Андреевич старался продлить бритье, поглядывая на телефон: позвонил бы кто-нибудь, тогда удалось бы, сославшись на дела, избавиться от журналиста. Но телефон, как назло, молчал.

— А что вы скажете о моей работе? — Мелковский показал книгу „Интеграл“ нацелен в будущее».

— К сожалению, только бегло просмотрел, — ответил Чикуров. — Честно говоря, не очень разобрался с этой дезинтеграторной мельницей… РАП, кажется?

— Да, Я считаю, это эпохальное изобретение. И Ростовцев имел полное право увековечить в нем свое имя. Запоминающе звучит, не правда ли? РАП — Ростовцев Аркадий Павлович… Так что же вам непонятно?

— В чем состоит принцип технологии, предложенный Ростовцевым.

— Охотно объясню, — сказал Мелковский. — Постараюсь коротко и популярно… Понимаете, до изобретения Аркадия Павловича человечество пользовалось тремя компонентами технологии: изменение температуры — раз, давления — два, растворение и катализ — три. Так воздействовали на материалы и вещества, чтобы получить конечный продукт… Это вам ясно?

— Вполне, — кивнул Чикуров.

— Я, разумеется, обобщаю… И вот Ростовцев предложил четвертый компонент — механической активации… Не буду вдаваться в подробности, что и как… Суть его изобретения: если вещество пропустить через дезинтеграторную мельницу Ростовцева, то активность продукта неизмеримо вырастет. Принцип работы мельницы гениально прост: как можно быстрее и сильнее размельчить вещество механическими средствами, одновременно воздействуя на него электрическими и электромагнитными полями… Понятно?

— То есть размолоть? — сказал Игорь Андреевич, закончив бриться и растирая лицо кремом.

— Грубо говоря — да. Хотя этот процесс более сложный… Эффект оказался потрясающим! — закатил глаза журналист. — Например, если пропустить удобрение — фосфоритную муку — не через шаровую мельницу, а через РАП, то урожайность ячменя увеличивается на одну треть! Или еще. Опыты показали, что, если железную руду предварительно измельчить в РАПе, это позволяет на сто градусов снизить температуру восстановления металла, а время процесса — более чем на двадцать процентов! Представляете, какая экономия энергии! Впечатляет, да?

— Действительно, впечатляет, — согласился Игорь Андреевич.

Он понял, что не сможет отвязаться от Мелковского, и смирился с этим.

По дороге в буфет журналист продолжал рассказывать:

— РАПы можно применять где угодно. Вода, пропущенная через них, становится прямо-таки «живой» водой! Если ею поливать, к примеру, поля, разводить в ней рыб, то увеличение роста составляет от пятнадцати до ста процентов! В дезинтеграторных мельницах можно активизировать различные отходы — бумагу, стекло, резину, полимеры, превращая в ценнейшее сырье! Изобретение Ростовцева позволит человечеству перейти не только к безотходному производству, но и к безотходному потреблению. Это, если хотите, революция в мировой технологии! По существу, мы получили новый источник энергии, равный, быть может, энергии атома!

В буфете они заказали по стакану свежего морковного сока (Игорь Андреевич уже пристрастился к нему) и бутерброды с сыром.

— Ценность «Бауроса», — продолжал Рэм Николаевич, — в огромной степени зависит от того, что он проходит процесс активации в РАПе. Целебные травы плюс машина Аркадия Павловича. Отсюда его исключительно высокие лечебные свойства. «Баурос»! Я уверен, что Ростовцев и Баулин получат за него премию. Уверен! Думаю, что они заслуживают даже Нобелевскую… Да-да, я не преувеличиваю!

— Пожелаем им успеха, — сказал Чикуров, вытирая рот салфеткой и поглядывая на часы.

Журналист заметил это.

— Очень заняты? — спросил он.

— Да, весь день, — ответил следователь, упреждая попытку Мелковского навязать свое общество.

— Жаль, — огорчился Рэм Николаевич. — Я хотел показать вам здешнее охотничье хозяйство. Идея Ростовцева. Может, все-таки решитесь?

— Увы, — развел руками Игорь Андреевич, — Работа…

— Кстати, о работе, — озабоченно сказал Мелковский. — Сегодня я буду говорить с Москвой, с Константином Анатольевичем, заместителем Генерального прокурора… Если есть какие трудности, могу замолвить словечко…

— Спасибо. — Следователь отрицательно покачал головой.

— Подумайте, — настаивал Рэм Николаевич. — Может, не мешало бы прислать вам в помощь еще одного следователя? Или требуется кого заменить?

Чикуров молчал, еле сдерживаясь. Его уже бесила настырность журналиста. А тот, очаровательно улыбаясь, продолжал:

— И вообще, Игорь Андреевич, подумайте о моем предложении насчет более тесного сотрудничества… Не пожалеете, честное слово! Я не настаиваю. Ради бога! Дело хозяйское. Но выступление в центральной газете вам бы не помешало… И не всю ведь жизнь ходить в следователях. Пора подумать о более спокойном житье-бытье, о генеральских звездах в петлицах…

Чикуров сделал вид, что занят своими мыслями и не слышит собеседника.

Взяв в буфете пачку сигарет, он расстался с Мелковским. В девять часов у следователя была назначена встреча с Рогожиным. Но того в своем кабинете «Интеграла» не оказалось. Через секретаря Ростовцева Чикуров узнал, что главного зоотехника срочно вызвали в райцентр на хозяйственный актив. Он просил передать следователю свои извинения, что не мог с ним встретиться.

Игорь Андреевич был раздосадован: не любил, когда допросы откладывались. Тем более к главному зоотехнику у него накопилось много вопросов.

«Тогда придется сначала поговорить с его матерью», — решил Чикуров.

Он зашел в отделение милиции. Участкового инспектора Манукянца он застал с газетой «Футбол-хоккей».

Игорь Андреевич дал лейтенанту очередное задание и отправился к Рогожиной. Вызывать пожилую женщину повесткой в милицию Игорю Андреевичу не хотелось. Лучше побеседовать в привычной для нее обстановке. Манукянц предложил отвезти следователя на мотоцикле, но Чикуров решил встретиться с Рогожиной один на один. Он даже пожалел, что был в форме. Есть люди, которых она сковывает.

Вот отец Игоря Андреевича, фронтовик, прошедший войну от звонка до звонка, уважал форму и чтобы все регалии были на месте — знаки отличия, ордена, нашивки. Придя с Великой Отечественной младшим сержантом, он до сих пор даже перед старшим сержантом готов был встать навытяжку.

А как относится к этому Рогожина, Чикуров не знал. Он поехал к ней без шофера, сев за руль милицейского «Москвича», предоставленного замначальника отделения. Водительские права Игорь Андреевич всегда имел при себе, на всякий случай. Хотя о своей собственной машине и не помышлял: не желал забот и хлопот с запчастями, гаражом и так далее.

Чикуров выехал из поселка, миновал лесопилку, небольшое озеро. Он увидел могучий дуб со сломанной бурей верхушкой — ориентир, где ему надо было сворачивать в лес. До избы Рогожиной отсюда было с километр. Игорь Андреевич остановился, вылез из машины. Дальше он решил идти пешком. Оставив в «Москвиче» форменный китель и заперев дверцы на ключ, следователь потопал вдоль просеки.

Лес был старый, с густым подлеском. Солнце не проникало сквозь кроны деревьев. Жара загнала все живое под сень елей, берез и дубов.

Идя по тропинке, Чикуров весь отдался лесным звукам и запахам разогретой хвои, цветущих трав, от которых его охватывала сладкая истома, даже чуточку закружилась голова. Где-то стрекотали кузнечики, перекликались невидимые птицы. Тенькала пеночка, посвистывала иволга, трещали сороки.

«Почему-то дятла не слышно», — подумал Игорь Андреевич.

И, словно в опровержение его мыслей, совсем неподалеку вдруг раздалось: тра-та-та-та, тра-та-та-та-та… Будто кто-то выпустил несколько очередей из автомата.

Хозяйство Рогожиной открылось сразу, как только он вышел на небольшую поляну. Первое, что увидел следователь, — сверкающий на солнце конус обелиска, обнесенного чугунной оградкой. Он был отделан мраморной крошкой, искрившейся точно весенний снег. У подножия обелиска на мраморной доске был выполнен барельеф с профилями семерых солдат. Их имена бронзой отпечатались на камне. У всех один год гибели — 1942-й. Среди них — имя сержанта Юрия Рогожина, отца главного зоотехника «Интеграла». На могиле героев лежали чуть подвядшие полевые цветы.

Чикуров невольно задержался возле ограды, отдав почесть погибшим солдатам. Затем двинулся дальше.

Двор травницы начинался метрах в пятнадцати за обелиском. Он был обнесен нехитрым забором из тополиных жердей. Калитка открыта настежь. Следователь пошел по дорожке, посыпанной желтым песком. Земля была тщательно возделана. На кустах висели еще зеленые помидоры, змеились по грядкам плети огурцов. Высоко взметнулись стрелы лука, оставленного на семена, соцветия укропа, от запаха которого рот невольно наполнился слюной, напоминая о пряных домашних солениях. Тут же росли чеснок, петрушка, сельдерей, кабачки, мята и морковь. Большой участок был отведен под картошку.

Изба Рогожиной словно вросла в землю. Бревна сруба потемнели от времени, зато железная кровля блестела свежей краской. Глянув на крышу, Игорь Андреевич в недоумении остановился. Издали он подумал, что береза эта растет за домом. Оказывается, она пробивалась сквозь… крышу.

Чикуров поднялся на скрипучее крыльцо, постучал в дверь. Никто не ответил. Он постучал громче. Снова тихо.

«Может, хозяйка туговата на ухо?» — подумал следователь и толкнул дверь. Она отворилась.

— Есть кто дома? — крикнул Игорь Андреевич.

Ему никто не ответил.

Он прошел через прохладные сени, заглянул в комнату. Она была просторная, с надраенным до цвета яичного желтка некрашеным полом, с русской печью посередине. Здесь стояли стол, кровать, шкаф, буфет и телевизор на тумбочке.

Белый, словно светящийся, ствол березы, выходя из пола, прошивал потолок.

Пахло разнотравьем. Игорь Андреевич чувствовал себя так, будто находился среди летнего распаренного луга. Аромат этот исходил от бесчисленных пучков растений, развешанных по стенам, лежащих на полу и полатях.

Находиться в пустом доме без хозяев было неудобно, и следователь вышел на улицу. Обогнул избу. За ней располагался сарай, стоял навес, под которым на разровненной и утоптанной площадке сушились травы.

Рогожина, видимо, куда-то отлучилась. Может быть, даже пошла в поселок.

«Вот незадача, — досадовал Игорь Андреевич. — Что же делать? Ждать или наведаться сюда в другой раз?»

Он вышел со двора, остановился в нерешительности, поглядывая по сторонам. Вокруг была такая красота и благодать, что уезжать не хотелось.

«Ладно, подожду с полчасика», — решил следователь и присел на удобную скамейку, врытую в землю возле ограды обелиска. Краску на скамейке недавно обновили. И вообще тут чувствовалась заботливая рука: постамент и площадка были чисто выметены, кругом ни соринки, ни былинки.

На свежем воздухе под тихий шелест молодых березок вокруг братской могилы хорошо думалось.

Размышляя над тем, что удалось установить по делу, Игорь Андреевич пришел к неутешительным выводам: они с Дагуровой очень мало продвинулись в расследовании покушения на профессора. Он уже знал по своему опыту, что если не удается изобличить преступника сразу, так сказать, по горячим следам, то предстоит серьезный и кропотливый труд — проверять множество людей, скрупулезно собирать факты, отрабатывая одну версию за другой.

Факты, с которыми они столкнулись, были настолько разноречивы, что от внимания ускользало главное — на какой почве было совершено преступление. Смутно, каким-то шестым чувством, следователь угадывал, что тут замешано, видимо, сугубо личное, а также дело, которому посвятил себя Баулин. Еще смущало Игоря Андреевича присутствие такого человека, как душевнобольная Кленова.

Чикуров понимал: он еще не знает до конца, что представляет собой профессор Баулин. Последние месяцы жизни Евгения Тимуровича отмечены какой-то непонятной нервозностью и опасениями. Об этом говорят окружавшие его люди — домработница, жена. А вот ничего конкретного никто еще пока не сообщил.

Каковы мотивы страха Баулина? Кого или чего именно он боялся? Игорь Андреевич вспомнил, какие книги лежали на тумбочке в спальне профессора. Было ясно, что Евгения Тимуровича влекла философия. По отметкам, сделанным Баулиным, можно было догадаться, что он задумывался о смысле жизни, о вопросах бытия: предназначении человека, чести, морали… Что это могло означать?

Вдруг где-то вдалеке послышался звук колокольчика. Чикуров удивленно вскинул голову. Может, ему почудилось?

Нет, мерное позвякивание раздавалось все ближе. Уже явственно различались чьи-то голоса. Игорь Андреевич повернул голову. Из леса на поляну вывалилась ватага подростков. Они окружали тележку на шинах-дутиках, в которую был запряжен… козел. Рогатое, с длинной седой бородой животное гордо вышагивало по траве, звеня в такт своим шагам колокольчиком, подвешенным на шею.

Рядом с тележкой шла высокая стройная женщина в длинном ситцевом платье в горошек и косынке. Тележка была завалена различными травами, цветами, кореньями. В руках у ребят тоже были охапки растений.

Чикуров поднялся со скамейки и двинулся им навстречу. Так как он шел со стороны солнца, женщина приставила козырьком руку ко лбу, чтобы лучше его разглядеть.

— Здравствуйте, Александра Яковлевна, — поздоровался с ней Чикуров, когда они сблизились.

— День добрый, — приветствовала следователя Рогожина, не удивляясь, что незнакомец знает ее имя и отчество. — Давно ждете меня?

— Минут двадцать, не больше.

Подростки с любопытством оглядывали Чикурова.

— Посидели бы в доме, — сказала травница.

Она терпеливо ждала, когда Чикуров назовет себя сам.

— На воздухе лучше, — сказал он и представился: — Игорь Андреевич Чикуров.

— Из района, что ли? — спросила Рогожина.

— Из Москвы.

Ребята с уважением посмотрели на столичного гостя.

— По делу? — поинтересовалась травница.

— Да, по делу, — кивнул Игорь Андреевич, которому не хотелось говорить при подростках, что он следователь.

— Ну пойдемте поговорим, — пригласила гостя Рогожина, указав на калитку. — Только сперва с молодежью разберемся. Задание у них важное.

Ребята прошли через калитку во двор. Козел шествовал впереди.

— Какое такое задание? — полюбопытствовал Чикуров.

— Конкурс, — гордо ответила девочка лет тринадцати с длинной русой косой. — Вы, наверное, слышали, что каждый год ЦК комсомола и Центральный союз потребительской кооперации проводят всесоюзный конкурс среди комсомольцев и молодежи по сбору лесных ягод, грибов и лекарственных трав?

— Да, конечно, это очень важное задание, — ответил Игорь Андреевич, хотя слышал об этом впервые. Ему хотелось подбодрить ребят, придать вес их делу. — Молодцы!

— А еще, — серьезно сказал мальчик в очках и с фотоаппаратом на груди, — мы участвуем в операции «Зеленая аптека».

— В прошлом году заняли первое место в районе по сдаче лекарственных растений, — радостно сообщила другая девочка.

— Что ж, поздравляю, — сказал Чикуров.

Все расположились у крыльца дома. Стали, разгружать тележку. Взяв пучок травы с лиловыми цветками, мальчик в очках подошел к Чикурову и спросил:

— Вы знаете, что это за трава?

— Вероятно, лечебная, а вот как называется — увы, — развел руками Игорь Андреевич.

— Тысячелистник, — объяснил мальчик. — А еще называется ахиллесова трава.

— Про ахиллесову пяту знаю, но что трава этим именем называется, впервые слышу, — признался Чикуров. — Ты знаешь, почему ее так называют?

— Конечно! — еще больше оживился мальчик и, поправив очки, менторским тоном принялся разъяснять: — Согласно преданию именно такой травой Ахилл — герой Троянской войны — лечил раны своим боевым друзьям… И у нас еще в Древней Руси пользовались целительной силой этой травы и крестьяне и воины. Смачивали рану соком или присыпали толченой сухой травой, и кровь останавливалась… Вот почему тысячелистник еще называли «солдатской травой». Именно ее прославляют русские летописи, рассказывая об исцелении внука Дмитрия Донского, изнемогавшего от носовых кровотечений.

— И откуда ты все это знаешь? — спросил Чикуров, удивляясь эрудиции мальчика.

— От Александры Яковлевны, — кивнул он в сторону травницы, объяснявшей в сторонке что-то маленькой девочке. — Знаете, сколько интересного мы от нее узнали! Главное…

В это время Александра Яковлевна обратилась к мальчишке, разговаривающему с Чикуровым:

— Тимоша, спустись-ка в погреб, принеси трехлитровую банку с квасом. Она на третьей полке, с краю.

Тимоша извинился, побежал к избе, а Рогожина стала разбирать сегодняшний «урожай». Вдруг она нахмурилась.

— Кто сорвал? — спросила она, показывая длинное растение.

— Я. А что? — откликнулась девочка лет двенадцати.

— Негоже так, Валя, — покачала головой травница. — Я же говорила, что луковичку тревожить нельзя… Небось лень было аккуратно срезать? — журила она девочку.

Та покраснела.

— А вот это срезано как надо, — продолжала Рогожина. — Низо́к стебля не нужен, толку в нем мало…

Рогожина перебирала собранные растения, рассказывая, как надо и как не надо делать. Вернулся из дома мальчик с квасом. По кругу пошел эмалированный ковшик. Пили все жадно — разогрелись на солнце.

— Отведайте, не пожалеете, — предложила хозяйка Чикурову, когда все дети напились. — Черемуховый квасок.

Игорь Андреевич с удовольствием пригубил чуть играющий терпкий напиток, приятный на вкус и освежающий, и даже не заметил, как выпил целый ковш.

Увидев у одной девочки в руках стебель лопуха с корнем, Чикуров подумал, что этот сорняк в ее корзину попал случайно. Но девочка, оторвав и отбросив стебель и отложив корень, сказала Игорю Андреевичу:

— Вот у нас его считают за сорняк. А во Франции, Бельгии, Америке и Китае употребляют в пищу… Вернее, едят молодые корни.

— Неужели? — удивился Чикуров.

— Факт, — подтвердил Тимоша. — А в Японии даже специально разводят на огородах и промышленных плантациях. Так же, как в Западной Европе культивируют первоцвет…

Затем дети, дружно попрощавшись с Рогожиной и Чикуровым, нагруженные лесными трофеями, потянулись со двора.

— Собирание трав тоже, смотрю, премудрость, — сказал следователь, провожая их взглядом.

— Как всякое дело, — философски ответила хозяйка, сметая в кучу забракованные ею растения, листья и другой мусор. — Мне дед рассказывал: в старину отправлялись за травкой, попостившись, уходили подальше от жилья, где не слышно петушиного крику, да еще имея при себе выкопанный заранее без помощи железа корень плакун-травы, который якобы отгонял злое чародейство… И, прежде чем начинать, раздевались догола, купались в росе, читали заклинание… Вот какое отношение было! Лекарей тогда мало было, ценили травников… Теперь из-за пустячной простуды бегут в аптеку за таблетками да микстурами. А надо бы чайку с малиной, мятой или листьями смородины и медком — вот и все лечение… Правда, надобно знать, где какую травку искать, когда срывать. Иные думают: вышел в поле или же в лес — на каждом шагу найдешь, что тебе угодно… Ан нет! И потом, нынче многие растения стали в редкость. Конечно, теперь в лес идут и едут все, кому не лень. Достаток у людей появился — машины, мотоциклы… В город возвращаются с охапками черемухи, ландышей, иван-чая, а потом выбрасывают, не думают, что это сущая погибель для природы. Иной раз пойдешь в лес, где наезжали туристы, — фиалки не найдешь. Значит, истребили всю… Плакать хочется…

Александра Яковлевна аккуратно сложила мусор на рогожку и понесла куда-то за дом. Вернувшись, спросила:

— Так вы специально из Москвы по мою душу? Интересуетесь целебными травами?

— Нет, к сожалению, по другому делу. Нерадостному.

Рогожина внимательно посмотрела на него.

— Зайдемте в дом, поговорим там, — предложила она.

Чикурова уже и впрямь потянуло в прохладу избы — уж очень сильно припекало на улице.

Хозяйка провела его в знакомую горницу. Чикуров не знал, с чего начать разговор. Он погладил рукой ствол березы.

— Откуда такая диковина?

— Постарше меня будет, — ответила хозяйка. — Избу еще дед рубил. Полы не успел настлать, смотрит — росток. Жалко стало вырывать. Вот и росла себе березина, под потолок вымахала, пришлось крышу прорубать… Сколько себя помню — дерево всегда было. А во время войны партизаны на нем наблюдательный пункт устроили…

Вдруг откуда-то раздался скрипучий голос:

— Аллек-сандрра!

Следователь огляделся по сторонам.

— Сейчас, голубчик, выпущу, — сказала Рогожина, открывая дверь в другую комнату.

Чикуров остолбенел: в горницу влетел… ворон и прямехонько опустился на плечо следователя. Потоптавшись и пристроившись поудобнее, стал рыться клювом в его волосах.

— Кыш-кыш! — строго погнала его хозяйка. — Ишь, хулиган!

Птица захлопала крыльями, взлетела, уселась на жердочку и, наклонив голову, стала оглядывать гостя.

От неожиданности Игорь Андреевич растерялся.

— Последние волосы хотел выскубать, — проговорил он, приглаживая растрепанную и впрямь давно уже поредевшую шевелюру.

— А вы отвар из шишек хмеля пробовали? — спросила Рогожина, несколько смущенная беспардонным поведением ворона.

— Нет, — признался Игорь Андреевич.

— Хорош для роста волос… Помогает также отвар из лопуха, — посоветовала травница.

— Спасибо, — поблагодарил следователь, с опаской поглядывая на ворона. — Откуда он у вас?

— В лесу подобрала. Молодым. Лапа у него была поврежденная… Вырос хулиганом… Оставишь здесь, — она показала на пучки растений, развешанных по стенам, — все растреплет, размечет по горнице. Так я, когда ухожу, запираю его в другой комнате… А говорить ребята научили… Что же это мы стоим, — спохватилась хозяйка и, когда они сели на стулья возле стола, спросила: — Так что вас интересует, Игорь Андреевич?

— Ваша жизнь, — ответил следователь.

Она бросила на Чикурова внимательный взгляд, но опять вроде бы не спешила узнать, кто он.

— Что именно из моей жизни?

— Как партизанам помогали, как сложилась ваша судьба в дальнейшем…

Рогожина начала не очень уверенно, потом стала говорить все охотнее. Как она со своим дедом Прохором Лозовым лечила раненых бойцов, как в день свадьбы похоронила жениха.

— Хороший он был, Юра Рогожин, — рассказывала травница об отце своего сына. — Кругом кровь льется, фашисты лютуют, а он не хотел о войне думать — все мечтал о мирном времени. Представляете, пекся о людях, которые жили в безводной пустыне Сахаре. Хотел после войны проект подать, как туда доставлять большие горы льда из северных морей, айсбергами называются. По воде буксировать, как баржи… Да, если бы не вражеская пуля, и у меня другая жизнь была бы. — Рогожина надолго замолчала, задумчиво глядя в окно.

— А как погиб ваш дед? — поинтересовался Чикуров.

— Тем, что сейчас с вами беседую, я деду своему обязана… Согнали, значит, нас фрицы в балочку. Всех, кто помогал партизанам. Сорок три человека. Ну, меня и деда, конечно… Начали палить из автоматов… Дед то ли нечаянно, то ли специально, до сих пор не знаю, повалился и подмял меня под себя… Кругом крики, стоны… Лежу под дедушкой и чувствую, как на меня его кровь льется… Потом фашисты ходили, добивали, кто шевелился… Лежу ни жива ни мертва, даже дышать боюсь. Вдруг слышу голоса. Два полицая, из наших, отец и сын Порфирьевы… У-у-у, лютовали, гады!.. Останавливаются рядом, младший Порфирьев говорит: «Давай снимем одежду с Лозового…» У меня аж сердце зашлось от страха: поднимут деда, увидят, что дышу, и… Старый Порфирьев сплюнул, отвечает: «На кой ляд нам его обноски. И так воз барахла дома, девать некуда…» И ушли. Под вечер выбралась я из-под мертвых. Совсем девчонкой была. Ужас берет, но я всех перещупала, сердце слушала, может, кто живой остался… Нет, всех порешили, кроме меня… Ну, подалась в лес, к партизанам. Там и родила Юрия…

— А Порфирьевы? — спросил Чикуров.

— Немцев погнали, и они исчезли. Потом уже, кажется в 1952 году, их все же нашли в другой области. Суд в Березках был… Расстреляли душегубов.

— Где дед Прохор похоронен?

— В той же балке, где расстреляли наших. Там братская могила, памятник стоит…

Ворон вдруг заходил по жердочке, что-то выкрикивая. Игорь Андреевич прислушался, но слов разобрать не смог.

— Не понимаю я тебя, дружище, — улыбнулся Чикуров птице.

— Представляется вам, — «перевела» хозяйка. — И спрашивает, кто вы.

— Бор-ря, — более отчетливо прохрипела птица. — Кто вы?

— Значит, Боря?

— Точно, Борькой величают, — кивнула Рогожина.

— Ну а я следователь. Выясняю, кто покушался на профессора Баулина, — уже для хозяйки сообщил Чикуров.

— Я сразу догадалась, — вздохнула хозяйка. — Сын говорил, что его держали в милиции, подозревали… Вы допрашивали… От Юры я и узнала, что в Евгения Тимуровича стреляли… Беда-то какая! И за что? Вы сказать можете?

— Пока не знаем, — признался следователь.

— Я как прослышала, побежала в больницу. Говорю Шовкоплясу: есть у меня травка, внутрь принимать и снаружи. Например, живучка мохнатая помогает кровь останавливать, раны заживляет. Или тот же подорожник… Во время войны мы его к ранам прикладывали. Только хирург сказал, что профессору все это не поможет. Сильные, говорит, нужны лекарства, современные. — Рогожина безнадежно махнула рукой. — Я знаю, он просто не верит, что травками можно вылечить… А вот Евгений Тимурович верил…

— Вы считаете, что лекарственные растения помогают лучше, чем химические средства?

— Не мне судить, — пожала плечами Александра Яковлевна. — Но скажу: ваших городских лекарств за всю жизнь ни разу не употребляла, так что не могу сравнивать. И потом, я же не врач…

— Но вы ведь лечите людей, — заметил Чикуров.

— Не-а, — мотнула головой Рогожина. — Лечит доктор, а не аптека. Я, считайте, аптека. Природная. Врачи теорию знают, ставят диагноз. Что же касается меня, то могу присоветовать ту или другую травку, если вы скажете, что у вас болит. — Она внимательно и довольно долго смотрела на следователя. — Сердце не пошаливает?

— Бывает, — кивнул Игорь Андреевич. — Давление…

— Небось кофе любите?

— Люблю. Но врачи запретили.

— А вы вот что сделайте. Накопайте корней одуванчика, подсушите и поджарьте. Потом помолите… По вкусу очень напоминает кофе, а вреда никакого. Даже полезно.

— Простой одуванчик? — удивился Чикуров.

— Он самый. А для понижения давления лично я пользую боярышник. Настой из ягод и цветков. Но очень важно, когда срывать цветки: как только распускаются. А вот ягоды надо брать самые спелые. Без плодоножки…

— А что, попробую, — сказал Чикуров.

— Но сыну не говорите, что я присоветовала, — серьезно попросила Рогожина. — А то он твердит все время: брось, мама, не то плохо кончатся для тебя советы и услуги людям. Я говорю: чего же в этом плохого? А он мне: в Ленинграде, мол, одного такого судили… Я не поверила, так Юра мне газету принес. Прочла я и ахнула! Вы, может, читали, Малышев его фамилия? Певец был, в театре выступал. Потом заболел, стал глохнуть и слепнуть. Какой уж там театр! Здоровье совсем ни к черту. Он в семи больницах лежал, в семи! Не помогло. Сами же врачи и сказали: обратитесь к народной мудрости. Малышев и пошел к нам, травникам. Стал прислушиваться к старым людям, разные книги читать, изучать народную медицину. И, представьте себе, вылечился. Правда, в театр не вернулся, зато теперь здоровый человек… Ну, к нему, конечно, люди потянулись, просили помочь им. А как откажешь? По себе знаю: приходят с последней надеждой. Как тут не порадеть?

Историю этого целителя Игорь Андреевич знал. О ней была целая дискуссия в «Литературной газете». Но следователь не перебивал Рогожину. Было интересно послушать мнение, так сказать, заинтересованного человека.

— А какие болезни Малышев лечил! — продолжала травница. — Даже женское бесплодие… Кончилось тем, что один человек, которому не помог его совет, пожаловался куда-то. Малышева — в суд…

— Я знаю, — сказал Чикуров. — Читал.

— Разве это справедливо? Лично я считаю, что нет.

— В газете все разъяснено. И если вы читали внимательно…

— А как же, очень внимательно! Люди правильно встали на его защиту. Я вот только не совсем разобралась, что там говорил юрист о незаконных действиях того Малышева. Может, объясните?

— Видите ли, Александра Яковлевна, закон существует для всех. А в законе сказано с определенностью, что врачебная деятельность без наличия диплома об окончании медицинского вуза запрещена.

— Но ведь Малышев, хоть и без диплома, радость, добро, здоровье приносил! А здоровье — оно самое дорогое, что есть у человека… Чего греха таить, у иного и диплом есть, а… — Рогожина, не договорив, безнадежно махнула рукой.

Чикуров понимал: вопрос этот сложный. Да, опыт народной медицины — богатство, которое нельзя терять. Оно невосполнимо. Уходят люди и уносят с собой секреты. Да и сами врачи иной раз признают, что травники вылечивают недуги, перед которыми они, медики, бессильны. Вот и получается, что порой целитель из народа излечивает тяжелейшую болезнь, но вступает в противоречие с законом…

С другой стороны, если разрешить всем заниматься врачеванием, не контролировать деятельность народных целителей, сколько найдется шарлатанов, использующих человеческое несчастье в корыстных целях! Сколько будет жертв!

Может быть, для решения этой проблемы следовало бы создать своеобразный союз медика с дипломом и врачевателя без диплома? И даже организовать поликлинику вроде гомеопатической, где представители народной медицины трудились бы под руководством и при участии врачей? Подобный опыт, кажется, уже есть в Латвии…

— Будем надеяться, Александра Яковлевна, — обтекаемо ответил собеседнице Чикуров, — что найдут правильное и нужное решение в отношении травников. Чтобы был соблюден закон и интересы больных.

— Хорошо бы, — закивала Рогожина.

— Скажите, какая у вас была обязанность в клинике профессора Баулина? Вы, по-моему, какое-то время состояли там в штате?

— Состояла. Но, поверьте, Игорь Андреевич, я к ним не просилась. А было так. Лет пять назад в Березки приехал Евгений Тимурович. Тут же разыскал меня, познакомились.

Он поинтересовался, знаю ли я секреты травников. Я ответила, что знаю, дед научил. Баулин обрадовался, потому что тоже собирался в своей клинике лечить травками. Короче, нашли мы с ним общий язык. Правда, он больше по-научному, а я по-простому, по-народному… Евгений Тимурович сказал, что оформит меня на работу…

— Вы каждый день ходили на службу? — спросил Чикуров.

— Зачем? В клинику я ходила только за зарплатой. Один раз даже премию дали. Ну, еще как-то была на собрании.

— А в чем заключались ваши обязанности?

— Я с работниками клиники и «Интеграла» собирала различные растения, учила, как и где рвать, сушить… Евгений Тимурович приезжал, советовался, какую травку от какой хвори лучше использовать… Вообще-то сам он хорошо разбирался в травах, а местные, наши, — не очень. Баулин каждую травку в лаборатории изучал, на животных пробовал. Потом больных лечил… Мной он был доволен, даже на собрании похвалил… Можете спросить у тамошних врачей.

— Понятно, — сказал Игорь Андреевич. — А почему вы ушли из клиники?

Этот вопрос, видимо, был неприятен Рогожиной — на ее лице промелькнула тень.

— Так ведь я уже свое дело сделала… Научила, рассказала и показала, — ответила она. — А тут стали применять машину Ростовцева. И вообще, добавлять какие-то заморские фрукты, орехи… А я только по нашим травкам специалист… Вот и уволили… Сын мой шибко обиделся на Баулина…

— За что? — спросил следователь.

— Честно говоря, мне неловко было у них зарплату получать. Ведь я так и так травки собирала. Для себя. Ну подумаешь, ходили со мной работники клиники и «Интеграла»… Сына возмутило, что мне спасибо не сказали. Могли ведь пригласить, поблагодарить, объяснить, что к чему. Ну, как это по-людски делается… А то приказ вывесили, и все. А Юра у меня с детства никому даже самой малой обиды не прощает, долго помнит… С одним соседским мальчишкой как-то поссорился в школе, так до сих пор не разговаривает. Ни руки не подаст, ни на поклон не ответит… Такой характер.

— Юрий Юрьевич не говорил вам, что, возможно, намеревается отомстить Баулину? — спросил прямо следователь.

— Да вы что, Игорь Андреевич! — замахала руками Рогожина. — И в голову не берите! Не мог он. Не мог! — повторила она убежденно. — Тем более из-за такого…

— Ну а из-за Орловой? Говорят, у них с Баулиным что-то было?

Этот вопрос еще больше подхлестнул Рогожину.

— Юра теперь благодарит судьбу, что расстался с ней!

— Но я слышал другое… Когда Аза Даниловна ушла от вашего сына, он места себе не находил. Даже уехал из Березок, чтобы забыться…

— Верно, уезжал. Так ведь тогда еще любовь не остыла. Сразу-то трудно от сердца оторвать. Хотя она, прямо скажем, неверная. И не только в этом ее беда. Сначала я думала: ну, перебесится, вернется к мужу. Всякое бывает. Негоже дочку без отца оставлять… А потом как-то узнала про нее кое-что и поняла: действительно хорошо, что они расстались…

— А что именно узнали? — насторожился Чикуров.

— Не хочу ворошить, — отмахнулась хозяйка.

— И все-таки? — настаивал следователь.

— Вы, наверное, видели на плите памятника фамилию Бульба?

— Да, — кивнул Игорь Андреевич.

— Они с моим мужем и срывали немецкий флаг с поссовета. Петро Бульба принес сюда на себе раненого Юрия. Сам Петро тоже погиб, через день… Теперь вместе лежат, — вздохнула Рогожина. — А когда, значит, отделали все мрамором, пионеры разыскали вдову Бульбы. Она под Ужгородом живет. Написали ей. Ганна Игнатьевна тут же приехала. Постарше меня, на пенсии давно. Поплакали мы, мужей вспомнили, войну. В общем, лиха на каждую хватило. Игнатьевна приехала сюда с дочкой, Миланой. Имечко такое не зря дали — очень симпатичная женщина. Дочка она была приемная. Игнатьевна ее из детдома взяла, потому как своих с Петром не успели прижить… Милана с виду вроде здоровая была… Ну, погостили они у меня две недели. Расставались как родные, ей-богу… А через год Милана приехала уже одна. Бледная, как былинка из погреба. Болезнь крови у нее какая-то. Просит: помогите, тетя Шура. Так она меня называла… Я ей: родненькая, рада бы, да никогда не встречалась с такой хворью, как у тебя. Обратись-ка лучше к профессору нашему, Евгению Тимуровичу Баулину. Он в своей клинике лечит и соками, и медом, и голодом… Глядишь — и вылечит… Милана поехала посоветоваться с матерью…

— Милана замужем? — поинтересовался Чикуров.

— Была… — вздохнула Рогожина. — Вот только мужик ей попался непутевый…

— Пьет?

— Картежник заядлый. Все деньги, что получает, спускает в карты. Мало что свои — и ее тоже… Возвратилась Милана скоро. С матерью и сыном. Мальчонку Ондрийкой звать, малышка совсем, грудничок. Только у мамки от болезни молока нет, козьим кормили. Я сына своего попросила посодействовать. Он обратился к Ростовцеву, а тот сказал, что местами в клинике распоряжается Баулин. Но Юра к нему идти отказался… Я посоветовала хлопотать через военкомат. Как-никак Ганна Игнатьевна вдова героя… Из военкомата позвонили Евгению Тимуровичу, и он приказал, чтобы Милану положили в клинику. А сам уехал куда-то, на совещание, что ли… Они пошли к Азе, то есть Орловой, — поправилась Рогожина. — Та заявляет: рада бы, мол, да свободных коек нет, а когда освободятся, неизвестно. Игнатьевна спрашивает: почему нет, ведь сам профессор дал команду принять. Орлова покрутила, повертела и сказала, что сделать можно, но нужно две тысячи рублей… Господи, да где же взять такие деньги?.. Тогда Игнатьевна съездила домой, сняла с книжки свои крохи, корову продала… Короче, собрала две тысячи. Милана сунула Орловой, и место тут же нашлось…

— Вы знали об этом тогда? — не выдержав, спросил следователь.

— Откуда-а! — протянула Рогожина. — Это мне уже потом Игнатьевна рассказала… Ну, легла, значит, Милана в клинику. Лечили ее там больше месяца. Вроде бы отпустила болезнь. На радостях Милана кому-то даже подарок купила…

— Кому? — задал вопрос Чикуров, которого все больше заинтересовывал рассказ Рогожиной.

— Чего не ведаю, того не ведаю, — развела руками Александра Яковлевна и продолжала: — Так вот, уехала Милана домой, а через два месяца померла…

— От этой самой болезни? — уточнил следователь.

— От чего же еще… Вы представляете, каково бедной Игнатьевне? Внучек малый остался на руках… Расходы… Раньше хоть корова выручала. Игнатьевна молоко продавала, все прибавка к пенсии… А теперь-то коровы нет!.. Примчалась Игнатьевна сюда и к Азе Даниловне в ножки: верни деньги, христа ради! Ведь не вылечили дочку, померла! Если, мол, не все, то хоть половину верни… И вдруг Орлова заявляет, что никаких денег не брала, нечего клеветать… Ганна Игнатьевна прямо опешила. Говорит: сама ведь Милана дала тебе из рук в руки две тысячи!.. Орлова раскричалась, что те деньги твоя дочка своему мужику, видно, отдала, на карточный, мол, долг…

— Откуда Орлова узнала, что он картежник? — спросил следователь.

— А кто же его знает? Может, Милана сама поделилась с ней, а может — с кем из больных, а те уж Орловой передали… Что я хочу сказать: ко всему прочему, Аза Даниловна пригрозила Игнатьевне, что в милицию позвонит и ее, Игнатьевну, мол, арестуют…

— За что? — удивился Чикуров.

— Как за что? За клевету! Так и сказала… Пришла ко мне Ганна Игнатьевна вся в слезах. Спрашиваю: ты чего? Вот тогда-то она все и выложила. Я сначала даже не поверила. Потом вижу: нет ей резону брехать. Да и не из таких она… Я первым делом отчитала ее: почему, мол, не сказала мне, когда только еще Орлова требовала с них деньги? Да я бы эту Азу!.. — Рогожина сжала кулаки. — Сама лично пошла бы в милицию, к Ганже, к Баулину, до Кремля бы дошла, а порядок навела… Ну, думаю, теперь-то чего после драки кулаками махать. Теперь ведь ничего не докажешь. Даже если бы и поверили, то что? Милана деньги передавала без свидетелей… Короче, те две тысячи — с концом. И не знаю, чем же Игнатьевне помочь…

— А почему вы сыну своему не сказали?

— И об этом с Игнатьевной думали. Она умолила меня, чтобы я не втравливала Юру… Господи, как мне было стыдно! Кто бы чужой, а тут — бывшая сноха! Мать моей внучки! Срамота — дальше некуда!

Рогожина замолчала, печально качая головой.

«Да, ничего себе информация, — думал в это время Чикуров. — Но насколько это может быть связано с покушением?»

— Дальше что, Александра Яковлевна?

— Дальше-то? Говорю я Игнатьевне: не убивайся, что-нибудь придумаем… А как же, надо выручать женщину. Да и как-то наше имя спасать… Собрала я свои «драгоценности». — Рогожина грустно усмехнулась. — Сережки, что остались от матери, колечко с бирюзовым камешком, золотые часы деда. Карманные. Их деду Прохору в гражданскую сам командарм вручал. На задней крышке надпись: «Честному воину РККА от ВЦИК»… Еще ружье у деда было… В общем, прошлась по сусекам, продала вещички и вручила деньги Игнатьевне. Говорю: это Аза Даниловна раскаялась и вернула две тысячи… Бедная женщина уж так обрадовалась, уж так благодарна была!.. Уехала она домой, выкупила назад свою корову… Нынче на Девятое мая приезжала с Ондрийкой… Растет внучек. Вот такой бутуз, — Александра Яковлевна надула щеки.

— Когда случилась эта история?

— Прошлой осенью.

— Вы не пытались объясниться с Орловой?

— Чтобы я… к ней?.. — воскликнула Рогожина. — Ни в жизнь не пойду! Мы и в прежние времена, когда она еще жила с Юрой, не очень-то ладили… Представляю, как бы она меня облаяла!

— И все же, Александра Яковлевна, почему вы не сообщили об этом сыну?

— Да узнай только Юра про это, он бы с Азой такое сотворил!.. — с жаром ответила Рогожина.

— Кому-нибудь помимо вы рассказывали об этой истории?

— Одному человеку… Евгению Тимуровичу, — со вздохом призналась хозяйка. — Месяца три назад он пришел ко мне посоветоваться. Хотим, говорит, Александра Яковлевна, создать плантацию редких лекарственных трав… Действительно, дело хорошее. Больных в клинике много, на всех в лесу добывать — сколько людей от работы отрывать придется! В аптечном складе частенько не найдешь чего нужно, к примеру, ромашку, шалфей. А если и имеется, то неизвестно, кто собирал, как обрабатывал… Я же вам рассказывала…

— Значит, на Баулина в отличие от сына вы обиды не держите? — спросил Чикуров.

— Ни капельки, — заверила Рогожина. — Ну, обговорили мы, с каких растений лучше начать. Евгений Тимурович пригласил меня зайти в клинику. Я ему сказала, что ноги моей там не будет… Он стал извиняться, что, мол, уволили меня без его ведома и согласия, когда он был в командировке… Я говорю, что не в увольнении дело, а просто не хочу видеть Орлову… Он смутился. Понимаю, говорит… Нет, толкую ему, не понимаете, Евгений Тимурович… Ну и выложила ему, что сотворила с Ганной Игнатьевной Орлова… Вы бы видели, Игорь Андреевич, профессора в ту минуту! Побледнел, руки затряслись… А как пришел немного в себя, обо всем в подробности расспросил. И поинтересовался, знает ли об этом мой сын. Я ответила, что Юра ничего не знает. Евгений Тимурович помолчал, подумал… Насчет Орловой, говорит, проверю. Подтвердится — выгоню взашей.

— Сомневался, значит?

— Наверное… Тут я не выдержала и спрашиваю: а вообще откуда у Азы Даниловны машина собственная, мебель заграничная, шикарные наряды? Евгений Тимурович пояснил, что она наследство от бабки получила. Я не поверила. Ерунда, говорю. А Евгений Тимурович настойчиво так уверяет: да, на Орлову была анонимка, что, мол, живет не по средствам… Проверяли… Наследство-де якобы действительно немалое… Уж как они проверяли, не знаю, — развела руками Рогожина.

— У вас есть на этот счет другие сведения? — задал вопрос следователь.

— Да не могла Леонтьевна, бабка ее, никакого наследства оставить! Я ведь была у нее в деревне, в Калининской области… Леонтьевна всю жизнь в доярках проходила… Колхоз бедный… Поглядели бы вы на ее хату! У меня сарай по сравнению с ней — что твои хоромы… О каком наследстве может идти речь?

— Как же на ваши слова реагировал Баулин?

— Был совсем сбит с толку… Когда уходил, то очень просил не говорить никому, что Орлова брала деньги у Бульбы. Особенно — сыну.

— Я вас тоже прошу об этом же, — сказал Чикуров. — Никому. Ни словечка, ни намека. — Он достал бланки протокола допроса, авторучку и пояснил хозяйке: — Мы оформим наш разговор по правилам… Я сейчас напишу протокол.

— Ладно, вы занимайтесь своим делом, а я пока по хозяйству похлопочу, — сказала травница и вышла.

Ворон дремал на своей жердочке. Чикуров, на этот раз не пользовавшийся магнитофоном, постарался зафиксировать показания Рогожиной как можно точнее и подробнее.

Через некоторое время в горницу потянуло съестным духом. Зашла хозяйка.

— Прочитайте и распишитесь на каждом листе, — дал ей протокол следователь.

Рогожина читала без очков, шевеля губами.

— Все как есть, — сказала она, закончив, и вывела на каждой странице аккуратную, разборчивую подпись.

Игорь Андреевич встал, собрал бумаги.

— Прошу отобедать со мной, — несколько церемонно предложила хозяйка.

— Спасибо, Александра Яковлевна, мне поскорее надо в поселок, — вежливо отказался Чикуров.

— И слышать ничего не хочу, — решительно заявила хозяйка. — Обидите.

Чикуров растерялся. Обедать со свидетелем, к тому же матерью человека, которого он подозревал в покушении на убийство…

— Идемте, идемте, — даже не уговаривала, а настаивала Рогожина. — Такого угощения вы больше нигде не отведаете. Ни за какие деньги…

«В самом деле, — подумал Чикуров, — кто бы ни был сын, почему я должен обижать женщину? Наверняка решит, что отказываюсь из-за Юрия Юрьевича. Да еще подумает, что и ее подозреваю… Люди ей верят, почему не должен верить я?»

— Уговорили, — улыбнулся Игорь Андреевич.

Кухня была просторна, предназначалась, видимо, когда-то для большой семьи. На керосинке грелась кастрюля, исходя аппетитным запахом.

— Сын все советует газ поставить, — сказала хозяйка. — Да я привыкла так… Садитесь, Игорь Андреевич, будете вспоминать в своей Москве, чем вас потчевала баба Шура, — весело проговорила Рогожина, нарезая хлеб по-деревенски: держа буханку на груди и ножом к себе.

Она налила Чикурову тарелку борща. Он был обжигающе горяч и духовит. Игорь Андреевич отхлебнул. Борщ и вроде бы не борщ. Но вкусный.

— Из дудника, — пояснила Рогожина. — Видали такое растение?

— Еще бы, — вспомнил Чикуров высокие, метров до двух стебли с розовым цветом наверху, которые он в детстве сбивал палкой, как саблей. — Я же сам почти деревенский. Жил в Скопине, под Рязанью, на окраине города… Но вот что из дудника можно такой борщ сварить, не знал.

— И не только борщ. Я солю на зиму листья. Посушить тоже можно, истолочь в порошок — в любой суп положить не грех, запашец даст отменный, — рассказывала Александра Яковлевна. — Вообще многие люди забыли, что ели их деды и прадеды… Живя у леса, не надо на базар ходить. Бери что пожелаешь, будет и полезно, и вкусно… К примеру, обыкновенный одуванчик… Многие считают — сорная трава. А я из него множество блюд могу приготовить. Молодые листья в салат. К мясу их можно, к рыбе, в супы. Даже корни и бутоны хороши, если знаешь, как сготовить… Мне Юра говорил, что одуванчик во Франции и в Японии ой как любят. А мы проходим мимо… Или возьми дягель… Из него варенье с яблоками — пальчики оближешь!

Когда покончили с первым, хозяйка подала странное блюдо — маленькие комочки, запанированные в сухарях.

— А это почки того же дудника, — сказала Рогожина. — Мой Юра очень любит, говорит, вкуснее, чем цветная капуста.

— Действительно, здорово, — с полным ртом произнес Чикуров.

На третье ели блинчики, политые вареньем.

— А это из чего? — поинтересовался Игорь Андреевич, ожидая услышать что-нибудь необыкновенное.

Так оно и есть: тесто для блинчиков было приготовлено из размолотых сухих корней кипрея. Обычного иван-чая! А варенье — из лесной малины, от аромата которой чуть ли не кружилась голова.

Запили все тем же квасом из ягод черемухи.

Сидели еще с час. Напоследок хозяйка сварила гостю кофе из корней одуванчика. Чикурову напиток понравился.

Рогожина проводила его до обелиска. Дальше Игорь Андреевич пошел один.

В Березки он вел машину на скорости. Сведения, полученные от Рогожиной, давали новый толчок для мыслей. Честно говоря, такого поворота следователь не ожидал.

Неужели Орлова действительно брала взятки? Делилась с Баулиным? Или же он не знал об этом? Что сделал профессор после разговора с Рогожиной, узнав о неблаговидных, мягко выражаясь, поступках главной медсестры? Пригрозил увольнением? Может, испугавшись разоблачения, Орлова и решилась на покушение? Вполне вероятно могло быть и то, что дочка партизана Бульбы вовсе не давала денег Орловой. Может быть, их действительно проиграл непутевый муж-картежник?

Все это требовало срочной проверки, значит, нужно вылетать в Закарпатье, в село, где живет Ганна Игнатьевна Бульба.

Следует также выяснить, на какие средства Аза Даниловна Орлова купила себе автомобиль, дорогую мебель и так далее. И было ли в самом деле наследство?

Время торопило.

Слева внизу под крылом самолета синело море, справа по всему горизонту высились горы. Это был Кавказ, и у Ольги Арчиловны Дагуровой защемило сердце.

Сама она родилась в Ленинграде, мать была питерской, но деды и прадеды со стороны отца Ольги Арчиловны жили в Грузии, в небольшом горном селении.

Что же досталось ей от предков? Наверное, любовь к горячему солнцу, к многоголосому грузинскому пению и острой пище. Это то, что лежит на поверхности. А что спрятано в тайниках души, куда она сама не заглядывает? Кто знает…

Дальний Восток Ольга Арчиловна уже успела полюбить, хотя к морозам так еще и не привыкла. Но эта любовь — через людей. Самых близких, самых дорогих. Муж, сын Антошка… Пусть Антошка не родной, но он кажется ей таким родным — роднее не бывает…

Размышления Ольги Арчиловны прервала стюардесса:

— Пристегните, пожалуйста, ремни, — попросила она Дагурову.

Дагурова щелкнула замком. Горы были уже выше самолета. Лайнер, покачиваясь, все ниже и ниже опускал нос.

— Наш самолет приземлился в столице солнечного Дагестана, городе Махачкале, — проговорило радио. — Командир корабля и экипаж желают вам всего хорошего!

Дагестан встретил их жгучим солнцем. Когда пассажиры спустились с трапа, бетон пыхал жаром, а даль струилась миражами.

В здании аэропорта было едва ли прохладнее. Ольга Арчиловна сразу отправилась к справочному бюро, чтобы узнать, где оформить свой транзитный билет до одного из районных центров. И вдруг ей стало плохо. Закружилась голова, покачнулся, поплыл под ногами пол, к горлу подступила тошнота.

Кто-то подхватил ее под руки, усадил в кресло. Над ней стояла черноволосая женщина в белом халате, с темными, как сливы, глазами и смуглым лицом.

— Вам лучше? — спросила врач.

— Спасибо, кажется, все в порядке, — с трудом проговорила Дагурова, поражаясь, с чего бы этот обморок. Она много летала, но чтобы такое…

Женщина отвела Ольгу Арчиловну в медпункт, где было тихо, прохладно и пахло лекарствами.

— Может, сделать вам укол? — спросила врач. — Чем страдаете?

— Не помню уже, когда была в поликлинике, — сказала Дагурова. — В самолете чувствую себя даже лучше, чем на твердой земле, — попробовала пошутить она, но шутка получилась вялая, потому что самочувствие у Ольги Арчиловны все еще было скверное.

— А вы не беременны?

— Вроде нет… — смущенно, как девочка, пролепетала Дагурова.

— Не рожали еще? — допытывалась врач, и Ольга Арчиловна понимала, что любопытство ее не праздное, профессиональное.

— Нет.

— Советую вам немного полежать, — кивнула врач на узкую кушетку, застеленную чистой простыней. — И обязательно сходите в женскую консультацию: похоже, у вас беременность…

Ольга Арчиловна, выпив чего-то успокоительного, вытянулась на кушетке. Через полчаса она и вовсе забыла про обморок. Но, конечно, не забыла слова врача.

Махачкалу она не увидела. Самолет в нужный ей район улетал через сорок минут.

В маленьком тихоходном Ан-2, с двумя скамейками вдоль бортов вместо кресел, набилось полно народу. Все были черноволосые, смуглые, как врач аэропортовского медпункта, с крупными, с горбинкой носами.

Приземлились через полчаса на крохотной площадке среди гор. И было непонятно, как здесь вообще посадили самолет.

До прокуратуры района четверть часа ходу. Улицы то круто спускались вниз, то лезли буквально в гору.

В прокуратуре она застала только помощника районного прокурора — молодую женщину, из местных.

— Переночуете у меня, — сказала она Дагуровой. — А завтра отправим вас в селение. Мой дядя там председатель колхоза. Он сегодня здесь у начальства, а завтра едет к себе. Подбросит.

Сумерки опустились внезапно, на небе огромные яркие звезды.

Кругом чистый пьянящий воздух. И незабываемый вечер во дворе дома помощника прокурора. Впрочем, Ольга Арчиловна не помнила, пожалуй, и сотой доли из того, о чем говорила с коллегой, думала о своем: через несколько месяцев она может стать самой счастливой женщиной. Матерью!

В селение отправились поутру.

Дядя помощника районного прокурора — его звали Магомедом Алиевичем — вел «Ниву» сам. Лет ему было под пятьдесят. Немного полноватый, с пышными усами.

Дагурова почти не спала, так волновали мысли о ее теперешнем состоянии. Но не забывала, что ей предстояло встретиться с Меджидом Гаджиевичем Гаджиевым, которому писал странное письмо профессор Баулин перед покушением на него.

За что извинялся перед ним профессор? И вообще, какие отношения у Гаджиева с главврачом березкинской клиники? Вылет Дагуровой в Дагестан был ускорен показаниями Рогожиной. Ольга Арчиловна и Чикуров полагали, что Гаджиев мог тоже попасть в клинику Баулина, как и дочка Бульбы, с помощью денег.

Если в этом случае у него потребовали взятку, то как вызвать Гаджиева на откровенность? И удастся ли добиться от него признания? Ведь многие взяткодатели предпочитают молчать… По своему опыту Ольга Арчиловна знала, что дела о взяточничестве — одни из самых сложных для следователя…

Председатель колхоза вел машину, словно они ехали по прямому, как струна, шоссе, — жал на всю железку, небрежно выставив локоть в окно. И даже тихонько напевал при этом. А у Дагуровой дух захватывало на каждом повороте, из-за которого, ей казалось, вот-вот выскочит какой-нибудь громадный грузовик и столкнется с ними. Вниз она вообще боялась глянуть: сорвешься — не соберешь костей.

— Бывали в наших краях? — не выдержал молчания Магомед Алиевич.

— Ни разу, — ответила Дагурова.

— Исключительно красиво, правда? — сняв руку с баранки, показал вокруг водитель.

Дагурова вся похолодела.

— Оч-чень, — выдавила она из себя. — Только дороги вот… Сплошные повороты…

Родственник помпрокурора рассмеялся.

— Не бойтесь. Я здесь могу ехать с закрытыми глазами. Довезу как надо!

— Лучше с открытыми, — невесело пошутила следователь.

— Хорошо, — сказал председатель колхоза и действительно немного снизил скорость, видимо, щадя чувства пассажирки.

Помолчав, он через некоторое время снова спросил:

— А к кому едете?

— К Гаджиеву.

— У нас почти все селение Гаджиевы. И все родственники.

— Меджиду Гаджиевичу.

— Вах! — ударил по рулю обеими руками водитель. — Так это же мой кунак! Друг по-вашему… Лучший мастер в нашем селении! В Париж летал! А какие стихи пишет!..

— Значит, поэт?

— Зачем поэт? Он исключительный мастер по изготовлению всяких кубков, блюд. Украшения на конском снаряжении делает. Наденешь на лошадь седло и сбрую — красавица, а не лошадь! В его роду все были исключительными мастерами. Сабля деда Гаджиева выставлена в Государственном Историческом музее в Москве. Вместе ходили смотреть.

Видимо, Магомед Алиевич сел на своего любимого конька.

— В старое время, — продолжал он, — если на Кавказе спрашивали, где заказать самое лучшее оружие, то каждый говорил: в Дагестане! Да что на Кавказе — в России, Иране, Турции мечтали иметь саблю, кинжал или пистолет, сделанные нашими мастерами… Кубачи, Амузги, Казанище, Кумух, — перечислял горячо председатель. — Там жили самые известные мастера. Клинок так клинок! А какие рукоятки! Исключительные! Чеканка, инкрустация, цветная эмаль… Ножны от конца до конца тоже все изукрашены. Не поверишь, что человек может сделать такое! — Он повернулся к Дагуровой: — И украшения для вас, женщин, очень красивые изготавливают. Особенно аварские мастера… У нас вообще очень уважают женщин…

— Судя по стихам Расула Гамзатова, — заметила Ольга Арчиловна, — действительно уважают.

— Конечно! Ведь Расул аварец, — с гордостью произнес Магомед Алиевич. — А какое дело у вас к Гаджиеву? — неожиданно перескочил он. — Чеканкой интересуетесь?

— Нет, я по другому поводу, — уклонилась от ответа следователь. — Как он себя чувствует?

— Сейчас хорошо. Можно сказать, замечательно. А недавно тяжело болел. Все селение сильно переживало…

Ольга Арчиловна уже заметила, что в словах председателя колхоза преобладают эпитеты «замечательный», «самый лучший», «исключительный». Наверное, здесь так принято…

— А где он лечился? — спросила Дагурова.

— Как это называется… — пощелкал пальцами председатель. — Ну, дерево такое есть в России…

— Березки? — подсказала следователь.

— Правильно!

— Как он попал туда, не знаете?

— Из Махачкалы направили. Гаджиев и в Махачкале очень уважаемый человек!

«Да, немного от него узнаешь», — подумала Ольга Арчиловна о председателе колхоза.

«Нива», натруженно гудя мотором, взяла очередной подъем, и перед взором Дагуровой предстало селение. Оно лепилось на склоне горы. Дома с плоскими крышами словно налезали один на другой. Впрочем, картина была скорее знакомая. По многим кинофильмам, пейзажам художников.

И все же было трудно представить, как здесь живут люди…

Гаджиева следователь застала в мастерской, занимающей просторную комнату в его доме — сакле по-местному. На полках стояли очень изящные кубки, кувшины, блюда, чаши, украшенные чеканным орнаментом. На верстаке перед мастером лежали всевозможные инструменты. В углу пылал небольшой горн.

Меджид Гаджиевич оказался невысоким, сухопарым, с выразительными чертами лица: нос с горбинкой, смоляные брови, усы, мужественно очерченный рот. Лет шестидесяти, а глаза молодые.

Видимо, мастер привык к посещению гостей. Наверняка у него перебывало множество знатоков и любителей произведений кавказских ремесленников.

Чтобы избежать церемоний и недоразумений, Ольга Арчиловна сразу представилась, показала документ и попросила Гаджиева рассказать, как он попал на лечение в баулинскую клинику.

И все же без церемоний не обошлось. Меджид Гаджиевич велел пожилой женщине принести чай, налил Дагуровой и себе и только потом начал говорить:

— Вызвали меня в Махачкалу, в Союз художников, показывают бумагу из Москвы: надо делать блюдо для выставки в Париже. Материал — серебро, перламутр, слоновая кость… Очень престижный заказ, — ввернул мастер модное словечко. — Я давно мечтал о такой работе. Много эскизов сделал. Походил по музеям, наших старых мастеров смотрел… Наконец в голове все образовалось, выстроилось. Сел за блюдо… Работаю месяц, второй… Вдруг стал замечать, что глаза слабеют. С утра час посидишь — и все расплывается… Ничего не понимаю. У меня отец в восемьдесят девять лет читал без очков, на охоту ходил. А я в свои-то годы… Да еще плохо слышать стал. Жена зовет кушать — я не иду… Понимаете, не слышу!.. Поехал в район. Врач говорит: лечиться надо. Настроение — хуже некуда! Мне доверили представлять на выставке в Париже весь наш маленький народ, а я не могу закончить блюдо! — Он стал загибать пальцы. — В Махачкале в больнице лежал, в Москве в больнице лежал, а зрение и слух все хуже… Вернулся в Дагестан… Дочь у меня живет в Махачкале, оставила у себя. Говорит: чего будешь по горам ползать слепой? Живи в городе, ты свое отработал, теперь отдыхай заслуженно. Я ей: дело мастера умирает вместе с ним. В горах знаю каждую тропинку, так что и глаз не нужно. А тут у вас в городе точно заблужусь… Внук говорит: есть такие собаки, которые слепых водят, мы купим…

Мастер заразительно рассмеялся.

— Тогда, я думаю, вам было не до смеха, — заметила Ольга Арчиловна.

— Верно говоришь, дорогая, верно, — посерьезнел Гаджиев. — Поверишь, жить не хотелось… Некоторые с горя выпивают… Я стихи начал писать… Друзьям и другим людям нравилось. Договор со мной заключили в издательстве. Переводчик из Москвы заинтересовался, который самого Расула Гамзатова переводит. Познакомились мы с ним. Он и сказал, что знает одного человека, который может быстро вылечить меня. Экстрасенс называется… Повезла меня дочка в Москву, повела к экстрасенсу… Никакого результата! Абсолютно! — Гаджиев возмущенно вздернул плечи и некоторое время пристально смотрел на собеседницу. — Снова приехали в Махачкалу… Уже почти совсем не вижу… Однажды приходит ко мне кунак. Послушай, говорит, Меджид, в газете пишут, что в России, в Березках, есть такая больница, где лечат самые безнадежные болезни. И без всяких операций… Мы, конечно, написали с дочкой в эти Березки, нам ответили, что клиника маленькая, а очередь большая… Пришел мой племянник, говорит: не беспокойся, дядя, мы для тебя все сделаем… Он в Махачкале великий начальник, между прочим… Сам лично поехал туда, в Березки. А через два дня прислал телеграмму, чтобы я вылетал… Приехал я, и меня тут же положили…

«Интересно, что это за волшебник такой, его племянник?» — подумала следователь и спросила:

— Как же вашему племяннику удалось?

— Он помог, и ему помогли…

— Кому именно и чем помог ваш племянник?

— Там есть такой человек, Банипартов… Он попросил ускорить вопрос об отправке вагона с виноградом.

— Для Березок? — уточнила Дагуров.

— Зачем? Для Мурманска…

Короче говоря, Банипартов хотел поскорее получить импортное оборудование для лесокомбината, чтобы все шло в дело, даже кора от деревьев…

«Да, этот Вась-Вась не промах», — вспомнила Ольга Арчиловна заслуженного толкача республики, как он себя называл.

— Когда вас положили в клинику? — спросила она.

— В апреле прошлого года. А в июле, понимаешь, уже сидел вот здесь, заканчивал парижский заказ… Пожалуйста, — с гордостью показал мастер на пышно оформленный диплом в рамке на стене. — «Гран-при»! Французский министр, понимаешь, вручал мне в Париже!

— А само блюдо?

— В Москве в музее.

— Выходит, в березкинской клинике вам полностью восстановили зрение и слух? — с неподдельным восхищением спросила Дагурова.

— Не могу сказать, что на сто процентов, но, как видишь, работаю. Правда, профессор Баулин просил не перегружаться, побольше отдыхать, гулять, дышать свежим воздухом.

— Чем же вас лечили?

Гаджиев удивленно посмотрел на следователя.

— Я сам думаю, чем? Вроде бы никаких операций не делали, уколов тоже. Я там как в санатории жил… Соки давали…

— Какие именно?

— Разные. Помню, больше всего морковный. Каждый день. И ванны принимал. Вода на травах настояна. Очень приятно! Лежишь минут двадцать — одно наслаждение… Еще мед давали, пчелиное молочко. На лошади заставляли ездить. И очень много гулять. Особенно когда цвели деревья. Баулин объяснял, что дышать пыльцой очень полезно — болезнь уходит… И голодал…

— Долго?

— Один раз много дней ничего не ел. Потом постепенно кушать начал. Соки, протертые овощи, фрукты…

— Значит, никаких лекарств?

Мастер улыбнулся.

— Одно лекарство давали вкусное. «Баурос-один» называется. Как лимонад… Хороший отдых получился. Правда, немного работать приходилось. В саду деревья окапывал. Но разве это работа?

— Да, ваш труд посложнее, — улыбнулась Ольга Арчиловна, показав на изделия мастера. — Скажите, Меджид Гаджиевич, вы поддерживаете связь с клиникой?

— Связь? — удивился мастер. — Чувствую себя хорошо, зачем людей беспокоить?

— Значит, вы туда не писали?

— Понимаешь, в прошлом году послал два письма, — ответил Гаджиев. — Когда выписывали, попросили, чтобы я сообщал про свое самочувствие… Первое письмо я послал через два месяца, второе — к Новому году. И все.

— А вам ответили оттуда? Сам Баулин или кто-нибудь из лечащих врачей?

— Никаких писем из Березок я не получал, — решительно заявил мастер.

— Может быть, совсем недавно? — допытывалась Дагурова.

— Нет! Память у меня отличная, понимаешь, лечить не надо, — усмехнулся Гаджиев.

Говорил он скорее всего правду. Да и на почте, где вчера побывала следователь, сообщили, что из Березок в этом году писем на имя Гаджиева не поступало. Значит, Баулин так и не отправил ему свое послание?

— У меня к вам один вопрос, — осторожно начала Ольга Арчиловна. — Деликатный… Скажите, у вас никто не требовал каких-нибудь подношений, денег в клинике? Из врачей, медперсонала?

Гаджиев стал очень серьезным.

— Я понимаю, на что вы намекаете… Лично у меня никто ничего не требовал.

Он, как показалось Ольге Арчиловне, подчеркнул слова «лично у меня». И это ее насторожило.

— А у других? — спросила следователь.

Мастер пожал плечами, отвел глаза. Дагурова поняла, что ему не хочется отвечать на этот вопрос.

— Меджид Гаджиевич, вспомните, каких трудов стоило вам попасть в березкинскую клинику… Насколько я поняла, если бы не ваш племянник…

— У него денег не просили, — поспешно сказал Гаджиев.

— Верно, — кивнула следователь. — Однако у нас есть сведения, что кое-кто попадает в клинику за деньги, причем немалые… Прошу вас помочь следствию. Да что следствию — справедливости. Ведь это ужасно, когда пользуются человеческим горем… Вы меня понимаете?

— Я догадываюсь, кого вы имеете в виду, — неохотно сказал Гаджиев. — У нас не принято распускать язык… Но ради справедливости… Да, я передавал конверт одному человеку.

— Какой конверт, кому?

— Конверт с запиской. Главной медсестре Азе Даниловне.

«Опять Орлова, — отметила про себя следователь. — Это, кажется, уже теплее, как в детской игре…»

— Можете рассказать подробнее?

— Конечно! Понимаешь, в соседней палате лежал Егор. Хороший человек! Мы с ним в нарды играли. Ему не разрешали вставать… Мы дали друг другу слово: когда вылечимся, то друг к другу съездим в гости… Один раз прихожу к нему с нардами, а Егор, понимаешь, страшно ругается…

— Фамилию Егора помните?

— А как же! Шатохин его фамилия, — ответил Гаджиев и продолжил: — Вижу, сильно волнуется, а ему нельзя, понимаешь… Успокойся, говорю, друг, скажи, что случилось? Он весь трясется, сам белый… Просит отнести конверт Орловой. Записка, говорит, в нем…

Я передал. Аза Даниловна прочитала, перепугалась и побежала в палату к Шатохину… На следующий день Егор зовет меня. Остыл уже. Сели за нарды… Мне все-таки интересно. Спрашиваю: из-за чего ты так психовал? Егор помолчал, потом говорит: ладно, только тебе скажу, как другу… Попросил, понимаешь, нянечку на почту сходить, телеграмму отправить, ну, за услугу дал ей рубль. Об этом узнала Аза Даниловна… Прибегает нянечка, плачет, сует назад рубль, говорит, что из-за этого рубля Аза Даниловна грозилась ее уволить, а Шатохина выписать из клиники… Так в той записке Егор написал Азе Даниловне, что пускай выписывает, но прежде пусть вернет ему картину и полторы тысячи рублей… Орлова тут же прибежала, стала извиняться. Объяснила, что в клинике запрещается нянечкам брать деньги с больных, вот за это и отругала ее. А выписывать Шатохина никто не собирается… Так и получилось: нянечку не уволили, Шатохина не выписали… Через две недели Егор умер… Я горец, понимаешь, и то плакал! — с неподдельной болью произнес Гаджиев.

«Вот и второй случай после Бульбы, — подумала Дагурова. — Но только ли эти два?»

— Честное слово, Ольга Арчиловна, — приложил руку к груди Гаджиев, — если бы Егор не умер, я ни за что не рассказал бы вам. Хотите обижайтесь за откровенность, хотите нет.

— Понимаю, Меджид Гаджиевич. И спасибо, что поделились… Хочу вот что спросить: Шатохин не рассказывал, кому именно он давал полторы тысячи рублей?

— Деньги он давал лично Орловой.

— За что?

— Как будто не понятно, — покачал головой мастер. — Чтобы место в клинике получить.

— А картину кому?

— Тоже Азе Даниловне.

— Какую именно картину, Шатохин не говорил?

— Нет, не говорил. Понимаешь, Егор специально за ней в Москву ездил.

— Семья у Шатохина есть?

— Конечно. Жена осталась, дети…

— Адреса у вас нет?

— Есть, — кивнул Гаджиев. — Патимат! — крикнул он. В мастерскую вошла уже знакомая пожилая женщина. — Слушай, там у меня в столе зеленая записная книжка…

Женщина молча вышла и скоро вернулась, отдала мастеру книжку и так же тихо удалилась. Ольга Арчиловна записала координаты семьи Шатохина.

— Меджид Гаджиевич, а о других случаях, когда в клинику клали за взятку, вы не слышали? — задала вопрос Дагурова.

— Нехорошее думаешь обо мне… Что, я ходил по больнице и всякие разговоры подслушивал, да?

— Ладно, — сказала Дагурова. — Давайте о вас…

— А что обо мне? — вспыхнул было мастер.

— Вы сказали, что денег с вас никто не требовал… Может, подарки вымогали?

— Зачем вымогали? Э? У нас принято за добро платить добром! Я стихи написал, посвятил Евгению Тимуровичу Баулину! — горячо проговорил Гаджиев. — Во время обхода прочитал ему. На своем языке, правда… Он спросил: перевод есть? Я говорю: московский переводчик будет переводить, с моего подстрочника. Потом в книге напечатают… Рассказал своими словами… Хотите послушать?

— Да, конечно!

Мастер чуть прикрыл глаза и нараспев прочитал:

— Когда в горах зимой злой буран застает джигита в пути, верный друг-конь привезет его к родной сакле. Мои уши не слышат из-за ветра, снег ослепил глаза. Но я верю, что обязательно увижу любимую, услышу ее серебряный голос. Грозной стихии не победить меня, потому что подо мной верный конь! — Он замолчал, ожидая оценки.

— Романтично, — сказала Ольга Арчиловна.

— Поэтический образ, понимаешь! По-нашему очень хорошо звучит! А стихи эти написал, потому что хотел вылечиться. Слово себе дал: выйду из клиники здоровым, сделаю Евгению Тимуровичу такой кубок из серебра, какого не делал ни один мастер на Кавказе!

— И сделали?

— Если горец нарушил свое слово — он не мужчина! Всю душу вложил в этот кубок.

— Отдали Баулину?

— Послал по почте посылкой. Без обратного адреса. А когда в Махачкале выйдет моя книжка, тоже пошлю. Там так и написано, что это стихотворение посвящено профессору Баулину… Оно очень понравилось Евгению Тимуровичу. Мне об этом его заместитель сказал, Рудик Валентин Евтихиевич. Да я и сам видел: он так внимательно слушал, даже слезы на глазах были, понимаешь!

— Меджид Гаджиевич, но ведь это тоже взятка, — заметила Дагурова.

— Стихи? — округлил глаза мастер.

— Нет, кубок.

— Какая взятка?! Он мне, понимаешь, зрение и слух вернул! Могу творить! — взволнованно жестикулировал Гаджиев. — Я всю жизнь должен на него молиться, и мои дети, и мои внуки! За такое большое дело! Подумаешь — кубок! Отблагодарил! Маленький подарок!

— Называйте как хотите: подарок, благодарность или еще что, но это все равно взятка. Неужели вы этого не понимаете? — укоризненно покачала головой следователь. — Кстати, вдумайтесь в это словосочетание: отблагодарить подарком. Странно. Ведь подарок потому и подарок, что даром, ни за что дается. А если за что-то, это уже, простите, не подарок, а самая настоящая плата. Не так ли?

— Нет! — вскочил разгорячившийся Гаджиев. — Выходит, если моя внучка несет первого сентября в школу букет цветов — это тоже взятка?

— Цветы — другое дело… Каждую здравую мысль можно довести до абсурда…

И как Дагурова ни старалась переубедить Гаджиева, тот стоял на своем. Тем более что кубок он послал после излечения.

«Допустим, — подумала Ольга Арчиловна, — Гаджиев не знает закон. Но незнание закона не освобождает человека от ответственности. В данном случае они с Чикуровым должны привлечь Гаджиева к уголовной ответственности за дачу взятки. Пусть и анонимной. Но в этом вопросе есть еще одна сторона дела — проблема правовой пропаганды. Многие считают, что взятка — это когда вручил „до“, а вот подношение (денег или вещей) „после“ — просто благодарность. Надо объяснить людям, что они заблуждаются. Взятка есть взятка! Дали ее „до“ или „после“»…

— Когда вы отослали подарок Баулину? — спросила Дагурова.

— В прошлом году к празднику Седьмого ноября, — ответил мастер.

— Не знаете, получил он кубок или нет?

— Не знаю. Наверное, получил.

«Это необходимо выяснить, — подумала Дагурова. — Интересно, как профессор реагировал на посылку без обратного адреса? Догадался ли, что кубок от Гаджиева? И вообще, почему он писал ему письмо?.. Но как это все узнать? Да, все осложняет состояние Баулина. Когда он выздоровеет? И выздоровеет ли?»

Ольга Арчиловна попросила мастера подробно описать кубок. Он дал ей выполненный на бумаге эскиз. Когда следователь стала заполнять бланк протокола допроса, выяснилось, что Гаджиеву шел семьдесят второй год.

— А я вам даже шестьдесят не дала бы, — сказала Ольга Арчиловна.

— Понимаешь, дорогая, мой отец прожил сто четыре года, — с гордостью заявил мастер. — А его старший брат еще жив. Пасет овец…

Расписавшись под протоколом, Гаджиев взволнованно спросил:

— Неужели у Евгения Тимуровича будут неприятности из-за этого кубка?

Вместо ответа Дагурова рассказала, что профессор после ранения находится в тяжелейшем состоянии. Некоторое время мастер сидел словно оглушенный. Потом опять вскочил, заходил по мастерской, призывая страшные беды на голову того, кто совершил столь тяжкое злодеяние.

— Может, ему что-нибудь надо? — вопрошал он. — Мед, сыр домашний, траву какую? Он выпытывал у меня, какой травой лечатся в нашем селении. Обязательно пошлю ему мумие! А вдруг поможет?..

Из райцентра до Махачкалы Дагурова добиралась рейсовым автобусом — стояла нелетная погода. Несколько часов езды по головокружительным горным дорогам сильно измотали ее. Но как только она приехала в столицу Дагестана, тут же бросилась звонить в Березки.

Чикурова она застала в гостиничном номере и рассказала о том, что узнала от Гаджиева.

— Теперь я убежден, — сказал Игорь Андреевич, — что Орлова брала взятку и от семьи Бульбы.

— Я тоже. Что же касается эпизода с Шатохиным, мы пока знаем об этом с чужих слов. Я считаю, что нужно допросить вдову.

— Тогда поезжайте в Ростов, Ольга Арчиловна. Ближайшим самолетом или поездом. Рассчитайте, что будет быстрее…

Самолет в Ростов летел только завтра. Дагурова выбрала поезд. И уже на следующий день утром была в столице донского края.

Разыскать семью Шатохина оказалось делом небыстрым. Прежде они жили в собственном доме на окраине города, но весной дом снесли, и Шатохины получили квартиру в новом микрорайоне.

Дом был стандартный, девятиэтажный, какие встретишь, наверное, во многих городах страны. Анна Степановна Шатохина занимала четырехкомнатную квартиру: в семье было шесть детей, последний родился уже после смерти отца. Все дети были дома, следователь застала Шатохиных за обедом. Оставив отпрысков на попечение старшей дочери, Анна Степановна уединилась с Дагуровой в небольшой спаленке с тремя кроватями.

Когда разговор зашел о покойном муже, Шатохина не смогла сдержать слез.

— Больше года прошло, а мне все не верится, что Егора нет, — сказала Анна Степановна, вытирая ладонями слезы. — Так и кажется, вот-вот зайдет, подхватит Верочку на руки, начнет подбрасывать… Верочку, тогда нашу младшенькую, он особенно любил.

Несмотря на усталый вид, Шатохина выглядела довольно молодо. Ни за что не подумаешь, что она мать шестерых детей. Следователь попросила рассказать, как ее муж попал в Березки, в клинику.

— Простить себе не могу, что не послушалась врача из нашей поликлиники… Егор ведь давно болел. Каждый год лежал в больнице по месяцу, а то и по два… Советовали сделать операцию, но муж ни в какую. Страх у него был перед хирургами: его мать умерла на операционном столе…

— Чем страдал ваш муж?

— Сердце, — ответила Анна Степановна. — Как-то попалась ему в руки книжка профессора Баулина, перепечатанная на машинке… Егор загорелся. Вот кто, говорит, меня вылечит… Я тоже прочитала. Меня заворожило, что Баулин вылечил несколько человек с такой же болезнью, как и у Егора… Муж пошел в поликлинику, чтобы попросить направление в Березки. Его врач снова повторил: если что и поможет, так это операция. Но Егор и слышать не хотел. Только к Баулину! Ну, поехал… А в Березках ему от ворот поворот.

— В каком смысле? — спросила Дагурова.

— Сейчас, говорят, положить не можем… А когда?.. Бог знает, через год-два… Но как можно ждать, когда он каждый день под смертью ходит?.. Потолкался там: Егор, разнюхал кое-что. Подсказали: хочешь получить место — подмажь… Но ведь еще надо знать, кому… Назвали и человечка, через которого нужно действовать. Тот человечек сказал: будет редкая дорогая картина — будет и место… Муж позвонил мне: так, мол, и так, едет в Москву за картиной. Я сказала, что одного не отпущу, мало ли что может с ним случиться. Короче, договорились поехать вместе. Я завезла трех младшеньких в деревню к матери, старших взяла с собой и махнула сначала в Березки, а потом все вместе — в Москву. Остановились в гостинице «Восход», это за ВДНХ, за Останкинской башней. Умотались оба — жуть! Картину все же муж достал. Две тысячи заплатил. Честно говоря, посмотреть не на что, какие-то васильки в вазе. Натюрморт называется. Я спрашиваю: не обжулили тебя? Егор говорит: картина что надо, у коллекционера приобрел… Вообще-то моего мужа не проведешь. Сам товароведом в универмаге работал…

— А где или у кого именно в Москве он купил картину?

— Я не интересовалась. Главное — дорогая… Поехали мы в Березки, и в тот же день Егора положили в клинику.

— После того, как он отдал картину? — уточнила следователь.

— Само собой, — кивнула Шатохина.

— Кому отдал?

— Егор не сказал. Хоть ты, говорит, и жена, но еще ляпнешь где-нибудь, а дело это нешуточное… Вернулась я домой. Егор звонит: Нюра, срочно нужно еще полторы тысячи. Спрашиваю: они там что, с ума посходили? А муж говорит: мол, узнали, что работаю в торговле, вот и требуют еще… Господи, думаю, где взять эти полторы тысячи? Те две еле наскребли на картину. — Заметив внимательный взгляд следователя, Шатохина покачала головой. — Не верите? Думаете: как это так, чтобы у товароведа универмага не водились деньги?

— Не думаю, — пожала плечами Дагурова.

— Я вам честное слово даю: на зарплату жили, — продолжила Анна Степановна. — Да и родители мои помогают. Отец у меня комбайнер, мать бригадир в колхозе. Хозяйство свое крепкое — корова, овцы, свиньи, птица всякая. Ну и огород, сад… Я к ним метнулась. Раз надо, говорят, выручим… Послала я Егору деньги. Он написал, что все в порядке, дело идет на поправку. Я, конечно, рада-радешенька, мечтала: вот вернется мой Егорушка домой здоровый, веселый… А деньги — шут с ними — дело наживное. — Она замолчала, всхлипнула.

— А дальше? — мягко спросила Ольга Арчиловна.

— Зря радовалась, — сквозь слезы проговорила Шатохина. — Вернулся мой Егорушка… В цинковом гробу… Картину, деньги взяли и на тот свет отправили…

— Вы не пытались узнать, кто же у него вымогал эти деньги и картину?

— До этого ли мне было? Сама себя не помнила.

— И все-таки? — допытывалась Дагурова.

— Ну сами подумайте, к кому бы я стала обращаться? Кабы еще Егор поделился, точно указал человека… Единственно, что я поняла, это была женщина. Когда я говорила с мужем по телефону, он сказал: «Она требует еще полторы тысячи». — Шатохина сделала ударение на слове «она».

«Да, жаль, что Шатохин не назвал жене фамилию», — подумала Ольга Арчиловна и спросила:

— Вы точно помните разговор?

— Еще бы, последний раз слышала голос мужа, — снова вздохнула Анна Степановна. — Да, я забыла сказать, деньги и картину мне потом вернули, а вот Егора…

— Как вернули? — не поверила своим ушам следователь. — Кто? Когда?

— Недавно. Месяца два назад — стук в дверь, — стала рассказывать хозяйка. — Открываю — незнакомый мужчина. Вы, спрашивает, будете Анна Степановна Шатохина? Да, отвечаю, я. Пригласила его сесть. Смотрю: а у него вдруг задрожали руки. Простите, говорит, умоляю, простите, не имел я права класть вашего мужа к себе… Я растерялась, потом спрашиваю: кто вы такой? Баулин, отвечает.

— Баулин? — еще больше удивилась Дагурова.

— Он самый, — кивнула Анна Степановна. — Я даже не поверила. — Он сует мне что-то завернутое в бумагу и перевязанное шпагатом. Потом оказалось — картина… Вижу, профессор не в себе. Отвела его на кухню, валерьянки дала. Он пить не может, так зубами о стакан лязгает… Говорит: ваш муж мне по ночам снится… Обхватил голову руками и заплакал… Я не знаю, что делать и что говорить… Ну, пришел в себя немного Баулин, спрашивает: сколько мы отдали денег, чтобы Егора положили в клинику? Ответила, что полторы тысячи рублей. Он тут же отсчитал мне всю сумму сотенными. Тут маленький заплакал в комнате. Я пошла, взяла его на руки и вернулась на кухню. Баулин увидел малыша и опять зарыдал. Потом извинился, ушел… Я сижу, ломаю голову, ничего не понимаю. Ведь не он же брал картину и деньги, а женщина какая-то!.. Потом уже, когда успокоилась, пересчитала деньги. Батюшки! Он вместо полутора тысяч рублей оставил две! Бросилась я во двор — его и след простыл… Развернула картину — не та. Мы подарили картину васильки в вазе, а Баулин привез икону… Я только рукой махнула: какое это имеет значение? Вот только что делать с лишними пятью сотнями? Думала, думала и решила, что, может, Егор тайком от меня еще прибавил пятьсот?.. Спросить-то не у кого. На всякий случай отложила их, не трогаю. Вдруг Баулин опять приедет…

— А икона, что привез профессор, где? — поинтересовалась Ольга Арчиловна.

— Лежит…

— Можно посмотреть?

— Почему же нельзя…

Анна Степановна вышла и вскоре вернулась с небольшой картиной-иконой, завернутой в бумагу.

— Так и стоит у нас за шкафом. Не вешаю, а то будет напоминать.

Икона была старинная, уже тронутая патиной, вся в мелких трещинках. Оклад богатый, серебряный.

— Анна Степановна, я изыму ее у вас, — сказала следователь.

Хозяйка только пожала плечами: мол, если нужно, пожалуйста.

Послышался плач ребенка.

— Гоша есть просит, — заволновалась Анна Степановна.

— Идите, идите, кормите, — сказала с улыбкой Дагурова. — Я пока протокол напишу.

Шатохина вышла.

«Трудная ноша, — подумала Дагурова. — Осталась одна с шестью детьми на руках».

Она не хотела говорить с Шатохиной о неблаговидности их с мужем поступка, когда они, не раздумывая, дали взятку Орловой. И так хлебнула горя многодетная мать. Что же касается взятки — в лице Баулина супруги видели последний шанс, последнюю надежду и, конечно, не думали, взятка это или нет. Лишь бы Егору поправили здоровье. Разумеется, Егор виноват, хотя налицо явное вымогательство, что освободило бы его от уголовной ответственности. И все же… Но куда больше виноваты те, кто, пользуясь несчастьем, вынуждают больного пойти на это.

Орлова преступница, наглая и опасная, это ясно. Но был ли заодно с ней Баулин? И почему он приехал в Ростов, вернул деньги (даже дал лишние пятьсот рублей) и икону? Правда, это была не та картина. Перепутал? Если да, то выходит, что икона тоже досталась ему в «дар» за место в клинике?..

Из горпрокуратуры, куда следователь направилась от Шатохиных, Ольга Арчиловна позвонила Чикурову и подробно доложила о том, что удалось узнать здесь, в Ростове.

Игоря Андреевича больше всего заинтересовал визит к Анне Степановне профессора Баулина.

— Странно, — сказал Чикуров, — почему он привез Шатохиным икону вместо картины…

— Видимо, перепутал…

— Я понимаю, ему дарили не раз… Одну-то картину он наверняка бы запомнил — от кого…

— Вероятнее всего. Интересно, кому Баулин вернул картину Шатохина? И вообще — почему Баулин так поступил?

— Да, необычный взяточник, — хмыкнул на том конце провода Игорь Андреевич. — Впервые встречаю, чтобы добровольно возвращали полученную взятку.

— Возможно, потому, что Шатохин умер, — высказала предположение Дагурова.

— Дочка Бульбы тоже умерла, однако ее бабке в свое время наотрез отказались вернуть деньги, — возразил Чикуров. — Более того, Орлова даже пригрозила, что пожалуется в милицию.

— Может быть, Аза Даниловна в некоторых случаях действовала без ведома профессора? Одна загребала?

— Все может быть, — после некоторого раздумья сказал Чикуров. — Будем копать дальше… Я лечу завтра в Кишинев допросить Чебана. Помните?

— Конечно, у него желчекаменная болезнь.

— А вы отправляйтесь в Москву.

Чикуров подробно изложил Дагуровой задание и добавил:

— Что касается иконы, изъятой у Шатохиной, покажите ее специалистам. Интересно, что они скажут…

Когда капитан Латынис приехал в небольшое село под Ужгородом, его ждало разочарование: в доме Ганны Игнатьевны Бульбы жили другие люди. Выяснилось, что полтора месяца назад вдова героя Петра Бульбы умерла. Муж ее дочки Миланы, тот самый непутевый малый, картежник, продал дом, ударился в загул и попал под суд за драку в пьяном виде. Память о нем сохранилась самая дурная. Новые хозяева дома не знали ни Ганну Игнатьевну, ни ее приемную дочку, так как переехали сюда из другого, дальнего села. Уже когда Ян Арнольдович прощался, они вспомнили, что после смерти Бульбы на имя старухи пришли деньги. И сумма немалая.

— Какие деньги, откуда? — насторожился оперуполномоченный.

— Про то не ведаю, — развел руками новый хозяин дома.

Латынис кинулся в отделение.

— Было такое, — сказала заведующая, она же письмоносица и телеграфистка в одном лице. — Денежный перевод на имя Ганны Игнатьевны Бульбы. Телеграфом. — Она достала свой гроссбух, нашла соответствующую запись. — Пятнадцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, на сумму две тысячи рублей.

— Откуда? — нетерпеливо спросил Латынис.

— Сафроново, — невозмутимо продолжала служительница почты. — Отправитель — Аза Даниловна Орлова.

Сафроново было центром района, и Березки находились на его территории.

— Кто получил деньги?

— Как кто? Никто! — Она вздохнула. — Адресат-то помер. Этот прощелыга, муж ее дочери, домогался, на родственных правах… Я его так шуганула!

— А что с переводом?

— Справилась у начальника, он сказал, что надо вернуть отправителю. Мы отослали. С припиской, что по случаю смерти адресата вручить перевод не имеем возможности…

В свой родной городок Сафроново Латынис вернулся на следующий день. И прежде всего зашел на почту. Там быстро отыскали документы, удостоверяющие высылку 14 июня 1984 года двух тысяч рублей на имя Ганны Игнатьевны Бульбы. Но бланк перевода был заполнен не рукой Азы Даниловны Орловой, а… Баулина.

Латынис поговорил с женщиной, которая принимала этот перевод. Она сказала, что деньги отправлял мужчина, и когда Ян Арнольдович попросил описать его приметы, то из ее слов можно было заключить, что это был не кто иной, как Евгений Тимурович Баулин.

Оперуполномоченный поехал в Березки. В местном отделении связи он побеседовал с девушкой, которая вручала Орловой вернувшиеся из Закарпатья деньги.

— Домой ей понесла, — рассказывала девушка. — Орлова сначала удивилась, а когда расписывалась, то смутилась. Я заметила это.

— Когда вы относили деньги? — спросил Латынис.

Девушка отыскала документы. Оказывается, Аза Даниловна получила вернувшийся перевод 23 июня.

Ян Арнольдович изъял интересующие следствие документы и покинул почту. В гостинице следователей не было — уехали, забронировав свои номера. Латынис разыскал Манукянца.

— Чикуров утром улетел в Кишинев, — сообщил капитану участковый инспектор. — А Дагурова из Дагестана — прямо в Москву.

— Вы, Левон Артемович, у нас за диспетчера, — похлопал его по плечу Латынис.

— Какой диспетчер, — отмахнулся Манукянц, — скорее вестовой. То передай, то скажи…

— Не прибедняйтесь, — улыбнулся Ян Арнольдович. — Кто разгадал секрет женихов Орловой?

— Уж секрет! Они и не скрывали, что приезжали по объявлению в газете… Мне Игорь Андреевич сказал, что сейчас важно узнать другой секрет: откуда у Азочки машина, японская стереосистема и так далее. Когда приобрела, где, у кого…

— Ну и что вам удалось в этом направлении?

— Понимаете, Ян Арнольдович, раньше Орлова жила очень скромно…

— Раньше — это?..

— Когда работала в участковой больнице. Конечно! Сколько получает рядовая медсестра?.. Шиковать она начала после перехода в клинику Баулина. И то не сразу. Через год стали замечать — мебель импортную из Москвы привезла… Как съездит в столицу, так у нее то новая дубленка, то кожаное пальто… Потом машину купила. Затем эта история с бриллиантовым кольцом, которое ее дочка подружке подарила. Вы ведь занимались этим делом. Были у нее дома, знаете, наверное, лучше меня…

— Да, — задумчиво произнес Латынис, — в это время у Орловой дом был полная чаша.

— Недавно видеомагнитофон приобрела, — добавил участковый. — Хвасталась знакомым, что заграничные видеофильмы достала. За каждый — сто-двести рублей. Такие фильмы, говорит, нигде не увидите, всякие штучки неприличные…

— Это уже закидон. От шальных денег, — заметил капитан. — Но действительно, откуда у нее такие доходы?

— Я подумал, может, она обирает женишков? — посмотрел на Латыниса Манукянц и тут же отверг эту мысль. — Нет, говорят, они сами у Азочки пасутся…

Насчет взяток следователи пока не просветили участкового инспектора. Ян Арнольдович тоже не стал брать на себя это. И сказал:

— Продолжайте, Левон Артемович, узнавать насчет Орловой. А я по заданию Чикурова еду в Калининскую область. Посмотрю, что за богачка такая была Азочкина бабуля…

Начальник угрозыска Старицкого райотдела внутренних дел, к кому обратился по приезде капитан Латынис, подвел его к карте.

— Деревня Яремча, деревня Яремча, — повторял он, ведя пальцем по бумаге. — Вот она… Автобусом туда не добраться. В стороне.

— От Старицы далеко?

— Километров сорок. В сторону Ржева.

Ян Арнольдович умоляюще посмотрел на начальника уголовного розыска.

— Все машины в разгоне, — развел тот руками. — Впрочем, постойте. Кажется, тут участковый находится. — Он набрал внутренний номер, спросил у дежурного: — Ломакин еще не уехал?.. Пусть зайдет ко мне. — И, положив трубку, сказал: — Вам повезло, капитан…

У Ломакина был новенький «Урал». Латынис, водрузив на голову мотоциклетный шлем, залез в коляску.

Когда они проезжали мост через реку, участковый инспектор показал вниз:

— Волга!

Ян Арнольдович удивился: неужели это могучая, воспетая в легендах и песнях великая русская река? Здесь, в Старице, она была всего-навсего речушкой.

Водитель не спешил. Наверное, чтобы гость насладился калининскими просторами. Но Латыниса сейчас интересовали не просторы и леса, раскинувшиеся по обе стороны дороги.

— Богатое село Яремча? — перекрывая шум двигателя и встречного ветра, спросил капитан у Ломакина.

— Богатое? — усмехнулся тот. — Может, когда-то было. А теперь — забытая богом деревенька. Если в десяти домах остались жители — и то хорошо. Пустеет тверская земля. Прямо на глазах… У нас ведь с обеих сторон два мощных магнита — Москва и Ленинград. И каждый в свою сторону притягивает… Яремча из категории деревень, которые долгое время считались бесперспективными. Молодежи там не увидишь. Одни старики доживают свой век.

И действительно, вид потемневших, скособоченных от времени изб, с заколоченными окнами и дверями, производил тягостное впечатление, хотя места вокруг были на удивление красивые: вековой лес неподалеку, прудик, косогор с разноцветьем трав.

Домов в Яремче было около тридцати. И лишь в шести-семи жили. Изба Варвары Леонтьевны Шубниковой, бабки Орловой, стояла заколоченная и являла убогое зрелище. Просевшая крыша, крытая почерневшей дранкой, покосившееся крыльцо с прогнившими ступенями, выпирающие трухлявые нижние бревна сруба…

Из соседнего дома вышел пожилой мужчина в теплой, несмотря на жару, рубашке. Его, по всей видимости, заинтересовало новое лицо.

— Здравствуйте, — вежливо поклонился он местному участковому инспектору и Латынису.

Они поздоровались с ним за руку.

— Как живешь, дед Пантелей? — спросил Ломакин.

— Слава богу, скрипим помаленьку, — ответил старик.

— Товарищ из милиции, хотел бы с вами поговорить, — представил ему капитана Ломакин.

Расположившись на скамейке у калитки, Ян Арнольдович начал с того, что поинтересовался, кто проживает в Яремче.

Ломакин в это время тактично удалился, сказав, что ему надо отлучиться по делу.

Дед Пантелей, улыбнувшись, ответил на вопрос капитана:

— Живут здесь такие же, как я, пионеры-пенсионеры. Правда, летом наезжают дачники. Из города. Четыре дома купили. У нас тут за гроши можно заиметь избу.

— За сколько именно? — полюбопытствовал Латынис.

— Двести — двести пятьдесят… А эту, — дед Пантелей кивнул на шубниковскую, — и даром никто не возьмет. Разве что из-за участка.

— Давно померла Варвара Леонтьевна? — перевел разговор на бабку Орловой капитан.

— Года полтора уже как схоронили.

— Да, домик у нее был запущен, — заметил Латынис.

— Так ведь поправлять некому… Леонтьевна последние годы недужная была. Иной раз воды некому было подать…

— Заплатила бы кому-нибудь, наняла, — бросил пробный камень Латынис.

— С каких таких шишей? — изумленно вскинул кустистые брови дед Пантелей. — Правда, в последнее время ей внучка Аза помогала, по десятке в месяц присылала. Хорошая добавка к пенсии.

— А до пенсии Шубникова кем работала? — Примерной дояркой считалась.

— Хорошо зарабатывала?

— Э-э, мил человек, — покачал головой дед, — тогда другое время было, не то что сейчас. Трудодней выписывали много, а вот денег — кот наплакал. Это теперича в колхозе получают прилично…

— Может, от родителей что осталось? — гнул свое капитан.

— Сам не видишь? Эта халупа да сундук деревянный…

— А после смерти Варвары Леонтьевны?

— Та же развалюха и тот же сундук… Самая большая ценность — пуховый платок, который подарила ей Аза.

— И часто она навещала бабку?

— Раза три, кажется, приезжала до смерти, ну и на похороны… На поминки не поскупилась. Собрала всех наших стариков, городским угощением потчевала…

«Странно, — думал Ян Арнольдович, слушая старика. — Не вяжется… Как могла Шубникова оставить Орловой большое наследство? Ведь Аза Даниловна даже называла сумму — тридцать шесть тысяч! Откуда такие деньги, если для Варвары Леонтьевны десятка в месяц была серьезной добавкой к пенсии?»

Правда, Латынис вспомнил случай, происшедший в их районе: арестовали скорняка и во время обыска нашли у него спрятанные драгоценности почти на сто пятьдесят тысяч рублей. Когда жена арестованного увидела их, то прямо-таки обомлела. Оказывается, муж держал ее и детей в буквальном смысле в черном теле, давая на еду и одежду гроши, и сам в обносках ходил. Потом, на допросе, скорняк признался, что доставал свое богатство по ночам и любовался им, как скупой рыцарь из трагедии Пушкина. Да, такое бывает. Но чтобы тут, в Яремче, простая доярка!.. Не похоже.

Узнав, что Шубникова скончалась в участковой больнице, Ян Арнольдович попросил Ломакина подвезти его на центральную усадьбу колхоза. Больница находилась в добротном кирпичном здании. И вообще усадьба была благоустроена: Дом культуры, магазин, даже прачечная.

Главврач больницы, женщина средних лет, помнила Варвару Леонтьевну хорошо, так как состояла с ней в каком-то дальнем родстве. По ее словам, приблизительно за полгода до кончины Шубниковой в больницу заходила Орлова, беседовала с врачом о здоровье своей бабки. Сама лично смотрела историю болезни, анализы, кардиограмму — как-никак тоже медицинский работник.

— Леонтьевна уже тогда была плоха, — рассказывала главврач. — Сердце… Я не стала скрывать от Азы, даже кардиограмму показала. Думала, ну, с год еще протянет. А Леонтьевна и того меньше прожила.

— А завещание у вас в больнице она составляла?

— Завещание? — удивилась главврач. — Неужели было что завещать?..

Из больницы Латынис отправился в райцентр рейсовым автобусом, зашел в нотариальную контору и сберкассу. Там выяснилось, что 28 июня 1982 года Шубникова положила на книжку двадцать шесть тысяч рублей и тут же завещала их Азе Даниловне Орловой. Вклад был срочный. Через три месяца Варвара Леонтьевна снова пришла в сберкассу и положила на свой счет еще десять тысяч. И опять завещала их все той же Орловой.

Работники сберкассы ликовали: деньги Шубниковой помогли им перевыполнить план по вкладам и получить премию. Так что Варвару Леонтьевну запомнили.

— И старушка приезжала одна? — спросил Латынис. — С такими деньгами?

— Нет, с внучкой. Очень приятная женщина и одета модно, по-городскому, в брюках. Поддерживала свою бабку, помогала ей заполнить документы… Видимо, Шубникова была очень больна, руки сильно дрожали… А деньги кассиру передавала та женщина, внучка…

Деньги со счета Шубниковой, умершей 8 января, были выданы согласно воле завещателя Орловой.

Небо над Молдавией было чистое. Самолет пошел на снижение. Чикуров, неотрывно смотревший в иллюминатор, поражался открывающимся под серебристыми крыльями видом. Вокруг, сколько хватало глаз, — тщательно возделанная земля. Прямые ряды виноградников, садов, полей окружали столицу республики. Казалось, не осталось ни одного незасаженного клочка.

«Благодатный и ухоженный край, — подумал Игорь Андреевич. — Недаром Надя с Кешей любят здесь отдыхать».

Внизу промелькнул железнодорожный состав, тащившийся по ниточкам-рельсам. И скоро самолет побежал по бетонной полосе.

В Кишиневе стояла жара и духота. Автобус, едущий в город, осаждало множество пассажиров. Следователь взял такси. Когда он назвал водителю адрес Чебана, тот кивнул:

— В Рышкановку, значит…

Выяснилось, что это один из районов Кишинева, Рышканы, который жители называли просто Рышкановкой.

Чебан жил в многоэтажном доме. Чикуров вызвал лифт. Пока он ждал его, в подъезд вошел мужчина лет тридцати пяти, высокий, с двумя хозяйственными сумками, буквально распираемыми овощами и фруктами. Игорь Андреевич невольно залюбовался неправдоподобно красными помидорами, упругими фиолетовыми баклажанами, глянцевым болгарским перцем, иссиня-черным виноградом, каждая ягода которого была величиной с грецкий орех.

«Юг есть юг, — с некоторой завистью констатировал Чикуров. — В Москве всю эту прелесть купишь разве что на рынке, а цены там здорово кусаются».

— Мне пятый, — сказал мужчина, когда они зашли в лифт.

Следователю тоже надо было на пятый этаж. Выйдя из лифта, они направились… к одной и той же двери.

— Мне нужен Николай Ионович Чебан, — ответил на удивленно-вопросительный взгляд мужчины Игорь Андреевич.

— Я Чебан, — сказал мужчина, открывая ключом дверь своей квартиры.

Так состоялась их встреча. Через несколько минут они сидели в уютной, но душной квартире Чебана. В открытое окно доносился шум оживленной улицы.

Чикуров попросил рассказать хозяина о его пребывании в клинике Баулина. Николай Ионович повторил чуть ли не слово в слово то, что следователь узнал от Шовкопляса. Как в Березках у Чебана случился приступ желчнокаменной болезни, как его друг Флеров помог лечь в клинику профессора, где Евгений Тимурович без всякого хирургического вмешательства сумел избавить больного от камней, грозивших большими неприятностями для здоровья.

— А как вы чувствуете себя теперь? — поинтересовался следователь.

— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — постучал по ножке стула Чебан. — Словно и не болел… Не знаю, как и благодарить Баулина… Я его предписания — в смысле пищи и образа жизни — выполняю строже, чем воинский устав в армии… Сижу в основном на овощах и фруктах. У нас с этим, конечно, проще, чем там, у вас, — Николай Ионович вдруг забеспокоился. — Извините, товарищ следователь, а почему, собственно, вас все это интересует? Наверное, вы приехали в Кишинев не только затем, чтобы узнать о моем здоровье?

— Разумеется, — кивнул Чикуров.

— Так что же с Евгением Тимуровичем? — снова озабоченно спросил хозяин.

— Этот вопрос возник у вас только сейчас? — в свою очередь, поинтересовался следователь.

— Сейчас, сейчас, — поспешно ответил Чебан и тут же поправился: — Впрочем, нет. Раньше тоже…

— Когда именно?

— Понимаете, я звонил Баулину…

— Какого числа?

— Дайте вспомнить… — Николай Ионович потер лоб. — Это было четвертого… Нет, третьего июля.

— Точно третьего?

— Точно. У меня в гостях находился приятель из Тирасполя. Мы вышли вечером прогуляться по городу… Понимаете, никак не могу поставить телефон… Так вот, в тот день я и звонил в Березки, профессору домой, с междугородного переговорного пункта. Правда, было уже поздно…

«Все верно, — отметил про себя Чикуров. — Именно третьего июля, когда мы осматривали особняк Баулина, раздался звонок из Кишинева. Телефонистка запомнила: высокий, с усами…»

А Чебан продолжал:

— Меня удивило, что ответил не Баулин, а следователь. Я растерялся и положил трубку. Но у самого из головы не идет, почему у Евгения Тимуровича представители органов?..

— По какому поводу вы звонили Баулину?

Этот вопрос следователя явно вверг Чебана в замешательство.

— Понимаете, — после некоторого молчания ответил он, — Евгений Тимурович странно повел себя… Я прямо не знал, что и подумать. Может, обиделся на меня? Но я ведь от всей души… И потом, мы с женой не дураки, понимаем… Никому, естественно, ни слова…

Хозяин тяжело вздохнул, вытирая платком потное лицо.

— Николай Ионович, — сказал Чикуров, — я ничего не понимаю. Поясните, пожалуйста, о чем идет речь… О какой обиде Баулина вы говорите?

— Я и сам не понимаю, — развел руками Чебан. — Вдруг приходит одна посылка от Евгения Тимуровича, вторая, третья…

— Посылки с чем?

— С книгами. Видите ли, моя жена работает в районном обществе книголюбов, имеет возможность приобретать редкие издания… Я послал Баулину книги — из подписных изданий и несколько детективов. Так сказать, в знак благодарности… Не буду же я дарить ему французский коньяк! Я знал, что он ярый противник спиртного… И вот мы с женой до сих пор не можем разгадать, что хотел сказать этим Баулин, вернув книги?

«Слава богу, проясняется», — подумал Игорь Андреевич и спросил:

— Много книг вы презентовали профессору?

— Дайте вспомнить, — сказал хозяин. — Три сборника иностранных детективов, собрание сочинений Мопассана, «Порт-Артур», — загибал пальцы Чебан. — В общем, что-то около двадцати пяти штук.

— На какую сумму?

— Не считал. Все же не какой-то там хрусталь или серебряные ложки, а книги! Духовная пища!

— Картины тоже духовная пища, — закинул удочку следователь.

— При чем тут картины? — вскинул брови Чебан, от чего смешно встопорщились и усы. — Никаких картин я не посылал. Только книги!

— И они стоят денег, — заметил Чикуров, которому не давала покоя икона, изъятая Дагуровой у Анны Степановны Шатохиной в Ростове. — А насчет картин я так… К слову пришлось… Скажите, Николай Ионович, Баулин сам просил вас достать те издания?..

— Ни боже мой! — категорически заявил Чебан. — Даже не заикался! Инициатива полностью наша — моя и жены… Просто мы подумали, чем бы отблагодарить профессора? Такому, как он, по нашему мнению, книги — лучший подарок… Видать, не угодили, — вздохнул хозяин и покачал головой. — Это же надо, поехал в Сафроново, там упаковал в ящики…

— Как вы сказали? В Сафроново? — переспросил следователь.

— Посылки он слал не из Березок, а из райцентра, — объяснил Чебан. — Не поленился…. Наверное, чтобы скорее дошли…

«Странно, — подумал Чикуров, — ведь из Березок было бы проще».

— А писем он вам не писал?

— В том-то и дело! Хоть бы какую писульку, открыточку, почему возвращает… Вот я и решился к нему позвонить…

Чикуров вернулся к вопросу, как сумел Чебан так быстро получить место в клинике. По словам хозяина, Флеров был в очень хороших отношениях с Баулиным. Профессор, узнав, что Чебан находится в тяжелом состоянии, тут же госпитализировал его. О взятке даже и речи не было. С Орловой Чебан вообще не имел никаких дел и разговоров.

Игорь Андреевич стал писать протокол допроса. Хозяин вышел на кухню и вернулся с запотевшей бутылкой минеральной воды. Из холодильника. Это было очень кстати — духота в комнате стояла нестерпимая.

Когда со всеми формальностями было покончено, Чебан спросил:

— Так кто же стрелял в Баулина?

— А вам откуда известно об этом? — вопросом на вопрос ответил Чикуров.

— Вчера пришло письмо от Флерова. — Хозяин грустно улыбнулся. — Так кто же? И за что?

Игорь Андреевич развел руками.

В Кишиневе он провел полтора суток. Навел справки о Чебане. Николая Ионовича характеризовали положительно. Так что его показаниям можно было верить.

Успел побывать Игорь Андреевич и на рынке, где глаза разбегались от обилия и красоты плодов щедрой молдавской земли. Правда, изобилие это не очень-то сказывалось на ценах. Конечно, не такие, как в Москве, но все же…

Вылетел обратно Чикуров поздно вечером. В самолете ему всегда хорошо думалось. Вот и теперь, сидя у круглого окошечка, за которым холодело густо-синее бездонное небо, он подводил итоги тому, что удалось установить.

Игорь Андреевич все больше склонялся к версии, выдвинутой Дагуровой, что покушение на профессора могло быть связано с получением взяток от больных. И одним из главных действующих лиц в этой драме являлась Орлова. Два факта вымогательства денег за предоставление места в клинике можно считать доказанными — в случаях с Бульбой и Шатохиным.

Кто же был основным — профессор или главная медсестра? Может быть, сам главврач оставался в тени, а Орлова посредничала, получая определенную долю? Вариант вполне возможный. Но не исключено, что Баулин не знал о махинациях Орловой, и, когда Рогожина открыла ему глаза на неблаговидные действия главной медсестры, профессор действительно пригрозил, что уволит ее из клиники? И… Может, Орлова стреляла в Баулина, боясь, что он разоблачит ее?

Мальчики-рыбаки показали, что раненого профессора тащил по земле человек в светлом костюме. И уехал на красных «Жигулях». Азу Даниловну не раз видели в белом брючном костюме, «Жигули» же у нее были тоже красного цвета. И алиби у Орловой нет…

«Да, — подумал Чикуров, — она реальный претендент».

Правда, возникало несколько вопросов. Откуда у главной медсестры были полномочия распоряжаться местами в клинике?

Ну что ж, порой любовница имеет больше власти над ответственным товарищем, чем вышестоящие инстанции. С подобными случаями Чикуров сталкивался в своей практике не раз.

Теперь о том, почему Баулин возвратил подношения Шатохиной и Чебану… Если профессор действовал заодно с Орловой, то, выходит, он кого-то или чего-то испугался. Ну а если в вымогательстве взяток он не участвовал, то скорее всего решил покрыть грех Азы Даниловны. Или же испугался — а вдруг вскроется…

Ему вспомнилось, как вел себя Баулин последние месяцы. Переживал, рефлексировал, был подавлен и нервозен. Явно не в ладах с совестью.

Поезд пришел в столицу с опозданием — до конца рабочего дня оставалось сорок минут. Прямо с Вокзала Ольга Арчиловна позвонила Вербикову. Его секретарь сказала, что начальник следственной части прокуратуры республики уехал по делам и сегодня уже не будет. Дагурова постеснялась завести разговор о гостинице — ведь заранее не предупредила, и, таким образом, вопрос с жильем оставался открытым.

Порывшись в памяти, Ольга Арчиловна вспомнила неожиданную встречу в Москве (и где? в самом центре!), когда она только что приехала на стажировку, со школьной подругой Викой. Та радостно сообщила, что выскочила замуж за москвича, теперь живет в каком-то новом районе под названием Дегунино, и заставила Ольгу Арчиловну записать свой домашний телефон.

Дагурова не без колебаний набрала ее номер: одно дело просто повидаться, а другое — напрашиваться на ночлег.

Опасения оказались напрасными. Вика аж замурлыкала от счастья, что Ольга Арчиловна остановится у них, потребовала, чтобы тут же ехала, назвав адрес и код.

— Что это за код? — удивилась Дагурова.

— Теперь в Москве во многих домах ставятся в подъездах специальные устройства, — объяснила подруга. — Наберешь четыре-семь-один, и дверь откроется… В общем, жми ко мне.

— Спасибо, дорогуша, — растроганно произнесла Ольга Арчиловна. — Но я приеду позже. Есть дела…

— Только не очень задерживайся, прошу тебя! Так хочется посидеть, поговорить, вспомнить…

Конечно, можно было отложить дела на завтра, но Ольга Арчиловна не хотела терять время. Ни одного дня, ни одного часа.

Она решила начать с Дуюнова, друга жены Баулина. Адреса кукольного артиста у следователя не было, и она позвонила в театр. Там сказали, что Рюрик Петрович сегодня в спектакле не занят, и сообщили его домашний телефон.

Ответил мужской голос. Баритон, с приятными и почему-то очень знакомыми модуляциями. Узнав, что его беспокоит следователь по делу Баулина, Дуюнов без всяких сказал:

— Приезжайте. И назвал адрес.

— А код? — спросила Ольга Арчиловна.

— У нас вход свободный, — усмехнулись на том конце провода.

Артист жил неподалеку от станции метро «Новослободская», в старом солидном доме, с просторным вестибюлем и широченными лестничными площадками. Он встретил Дагурову в вельветовых брюках, мешком висевших на нем, и таком же пиджаке. Продолговатое лицо. Крупный нос, губы, внимательные, чуть ироничные глаза. Густые каштановые вьющиеся волосы, едва тронутые сединой, падали на плечи. Но самым примечательным у него были руки. Тонкие длинные пальцы, в которых, однако, чувствовалась сила. А вот возраст определить трудно — от сорока пяти до шестидесяти. Во всем облике артиста сквозила какая-то спокойная уверенность и доброжелательность.

Дуюнов провел ее в комнату, набитую куклами, фигурками из дерева, ритуальными масками, снимками кукольных спектаклей.

— Собираю по всему свету, — сказал Рюрик Петрович. — Куда судьба забрасывает на гастроли… Кофе или чай? — предложил он.

— Благодарю, не стоит беспокоиться, — вежливо отказалась Дагурова, которую в присутствии Дуюнова потянуло на светский тон.

Они сели на широкую тахту, покрытую пледом с длинным ворсом. Стульев в комнате не было: какие-то пуфики, низенькие табуреточки и огромное вольтеровское кресло.

— Готов отвечать на ваши вопросы, Ольга Арчиловна, — сказал Дуюнов. — Что вас интересует?

И Дагурова вспомнила, где слышала его голос. Да, точно, по телевизору, в передаче «Будильник», которую любит и не пропускает Антошка.

«Знал бы он, что я сейчас сижу рядом с его любимым волшебником!» — подумала Ольга Арчиловна.

— Регина Эдуардовна Баулина, ее отношения в семье… — начала следователь.

— И со мной, — добавил Рюрик Петрович. — Будем играть в открытую. Я все знаю. И о покушении на Евгения Тимуровича, и о том, что ваш коллега допрашивал Регину Эдуардовну… Подтверждаю, что в тот злосчастный день, третьего июля, она действительно находилась в Конакове.

— Желательно, чтобы это подтвердил еще кто-нибудь, — сказала следователь.

— Увы, — развел руками артист. — Мы наши отношения с Региной Эдуардовной не афишировали. Щадили чувства и самолюбие Норы… Так что поверьте на слово…

— Насколько я поняла, у супругов Баулиных довольно непростые отношения, — сказала Дагурова.

— Эта трагическая история еще больше все осложнила.

— В каком смысле?

— Буду откровенен… Мы с Региной решили наконец пожениться… Ирония в том, что решение созрело окончательно именно третьего июля, в Конакове. Уверяю вас, это был бы выход для всех — Регины, Евгения Тимуровича и меня. Даже для Норы… Горькая правда всегда лучше сладкой лжи… Но теперь, после всего случившегося, Регина сказала, что никогда не бросит мужа! Пусть останется калекой, парализованным — она должна быть рядом!.. Я понимаю Регину. И не смею даже отговаривать. Честно говоря, считал бы себя последним человеком, если бы воспользовался этим случаем… Значит, не судьба нам жить вместе… Поверьте, думаю лишь об одном — чтобы Евгений Тимурович остался жив. — Дуюнов печально усмехнулся. — Как это бывает у русских интеллигентов: появились мысли о какой-то вине, греховности, искуплении и так далее… Может, помните, у Блока:

Под шум и звон однообразный, Под городскую суету Я ухожу, душою праздный, В метель, во мрак и пустоту. Я обрываю нить сознанья И забываю, что и как… Кругом — снега, трамваи, зданья, А впереди — огни и мрак…

Вот такое у меня сейчас состояние…

Рюрик Петрович замолчал.

— Значит, если бы не этот выстрел, то…

— Вы правильно поняли, — кивнул Дуюнов. — Регина рассталась бы с Баулиным… Это надо было сделать давно, еще шесть лет назад. Но и тогда вмешалась судьба. Глупый, нелепый случай! Прямо какой-то рок!

— А что тогда произошло? — осторожно спросила Дагурова.

— Регину и Евгения Тимуровича пригласила к себе на дачу Юнна Воронцова. Человек она известный, представлять, надеюсь, нет надобности…

— Конечно, — сказала Дагурова. — Ее знает вся страна. Кино, телевидение…

— Дача у Юнны в Новом Иерусалиме, это по Рижской дороге. В поселке — знаменитость на знаменитости… У Регины страсть — покрутить баранку! Это особенно проявляется у того, кто не имеет собственной машины… У Воронцовой, естественно, «Волга»… В общем, после шашлыков и сухого вина у Регины начался зуд — покататься по дачному поселку… Юнна — баба добрая, дала ключи от машины. Регина выехала на дорогу и тут же врезалась в новенький «мерседес», принадлежащий одному знаменитому музыканту, не буду называть фамилию… Мало того, что разворотила полкузова, еще покалечила человека…

— Музыканта?

— Нет, его знакомого. — Дуюнов нервно хрустнул пальцами. — Представляете, за какие-то пару минут сомнительного удовольствия повесить себе на шею двадцать одну тысячу рублей!

— Так много? — не поверила следователь.

— А что вы хотите, «мерседес» — это вам не «Запорожец». На Кавказе дают пятьдесят тысяч… Так ведь, помимо ремонта «мерседеса», пришлось чинить «Волгу» Воронцовой и выплачивать компенсацию пострадавшему. За лечение и так далее. Слава богу, упросили не обращаться в милицию. Замяли. Баулин в течение недели достал эти деньги. У кого только не занял! Бегал по Москве, как говорится, высунувши язык. Даже у своего покровителя, члена-корреспондента…

— Троянова? — уточнила Дагурова.

— У него… А ведь у Регины с Баулиным уже был полный разрыв. И тут, видите ли, обстоятельства — спас от суда… Морально не имела права бросить благодетеля… Я говорил ей: никакие тысячи не склеют вашу жизнь… Предложил эти злосчастные двадцать одну тысячу… Не думайте, я не Ротшильд, но продал бы катер, садовый участок, избавился бы от еженедельной каторги — ездить за восемьдесят километров полоть клубнику… И что она мне заявила? Не хочу вешать на тебя обузу! — Дуюнов усмехнулся и покачал головой. — Странная штука женская логика… Нелюбимому человеку, хоть и мужу по паспорту, вешать обузу можно, а любимому человеку нельзя!.. Я вспылил, нагрубил… Мы некоторое время не встречались. Не выдержала она. Пришла сюда, ко мне… Ты прав, говорит мне, прав: сердцу не прикажешь… Да еще полоса запойная началась у Баулина. Нелады по работе, с диссертацией. Ушел из больницы…

— Странно, — заметила Ольга Арчиловна, — как же он долги отдавал? Ведь двадцать одна тысяча!

— И не говорите! Положение у Баулина было жуткое! У кого-то возьмет, перезаймет… А ведь каждому в ножки кланяйся, на коленях проси… Москва, как говорится, слезам не верит… По-моему, он готов был бежать хоть на край света. И Березки для него — словно манна небесная! Стал профессором, хотя докторскую диссертацию ВАК не утвердил. Работая там, он и смог разделаться с долгами. Прекратил пить… Я настаивал на разводе, но Регина колебалась: у меня только любовь, а у Баулина деньги… А потом он и вовсе стал кум королю! Разодел Регину и Нору, купил жене машину… У родителей Регины была развалюха за городом, что-то вроде дачи. Так его тесть там такой дворец отгрохал на деньги зятя — любо-дорого! — Дуюнов помолчал и с каким-то неожиданным ожесточением произнес: — Но, простите за банальность, не в деньгах счастье! Не склеилось у них с Региной. Нору, конечно, жалко, любит отца, очень ранимая, нервная. Это и понятно: многое понимает, переживает за обоих родителей… Регина даже скрывала от нее, что Евгений Тимурович при смерти. И надо же было — вчера Нора узнала… Вообще, как она выдержала эту сцену!.. Бред какой-то!..

— Что вы имеете в виду? — спросила Дагурова.

— Разве милиция еще не сообщила вам?

— Нет, я не в курсе…

— Возможно, возможно… — Дуюнов смотрел на следователя с недоверием. — Понимаете, прибегает вчера в театр Нора, а на ней лица нет… Просит свою мать срочно пойти домой. А как уйти, когда спектакль? Я тоже был занят в нем… Короче, как только дали занавес, мы втроем выскочили на улицу, схватили такси… Бедную девочку буквально колотит. Рассказывает в чем дело, а мы ничего не можем понять… Какая-то женщина ворвалась в квартиру и стала уверять, что она жена Евгения Тимуровича… В общем, в квартире мы увидели эту странную особу. На вид симпатичная, но в каком-то невообразимом наряде, в руках держит фотопортрет Баулина, снятый со стены… Регина остолбенела. Еле выдавила из себя: что, мол, вам надо? А та в ответ: а вам что? Регина говорит: я хозяйка здесь и, показывая на фото Баулина, жена этого человека… Женщина этак притопнула ножкой: нет, я его жена! Мы с Женечкой любим друг друга!.. Регина так и присела. Спрашивает: давно? Да, мол, давно… Я чувствую, происходит какая-то нелепица. Вмешался и попросил эту женщину покинуть квартиру… Та все целует портрет, напевает, кривляется. Уйти отказалась наотрез… Хорошо, что Нора догадалась сбегать к соседу, майору, в МУРе служит… Привела его. Майор спрашивает эту даму: из Березок? Та кивает. Жанна Велемировна Кленова? Дама строит глазки, соглашается…

— Господи, — вырвалось у Дагуровой, — Кленова объявилась у Баулиных?

— Ну да! Оказывается, майор узнал ее по фотографии, которую прислали из Березок. Он попросил нас побеседовать с Кленовой поласковее, а сам из другой комнаты позвонил куда-то. Буквально минут через пять приехали работники милиции и увели эту женщину… Регина в истерике. Майор говорит: не волнуйтесь, не ревнуйте, эта дамочка просто душевнобольная, не в своем уме. И ляпнул: ее, мол, разыскивают, подозревают в покушении на жизнь Евгения Тимуровича… Понимаете, мы не догадались его предупредить, что Нора ничего не знает… Ну и с Норой, конечно, тоже истерика. — Рюрик Петрович тяжело вздохнул. — Я просидел у них до утра. То одну успокаивал, то другую… Ну, пришлось, конечно, рассказать Норе, что в Евгения Тимуровича стреляли… Бедная девочка, как она рыдала! Умоляла отпустить ее в Березки. Немедленно, ночью… Еле уговорили подождать до утра… Нора поспала, опамятовалась. — Дуюнов кивнул на телефон. — Регина звонила сегодня, наверное, раз пять. Сейчас повезла дочь на дачу, к родителям…

Дагурова слушала артиста, а у самой в голове вертелось: знает ли о Кленовой Чикуров? По идее ему должны были сообщить из МУРа. Может быть, надо ей, Ольге Арчиловне, допросить Кленову? А как допрашивать человека, если в настоящее время она в таком состоянии?

— Да еще, понимаете ли, эти письма… — продолжал Рюрик Петрович.

— Какие письма? — оторвалась от своих размышлений Дагурова.

— От Баулина. Одно Норочке, другое — Регине… Пришли уже после покушения на него… Регина не знает, давать читать дочери или нет.

— А что в них такого?

— Право, не знаю. Регина не поделилась. Только сказала, что может сильно подействовать на Нору.

Это сообщение взволновало следователя. Письма от Баулина, написанные незадолго до рокового выстрела!.. Как их заполучить? Пойти к Баулиной завтра? Но Дуюнов успеет переговорить с Региной Эдуардовной. Дагуровой не хотелось бы этого: будет ли тогда Баулина откровенна, покажет ли письма? Раздался телефонный звонок.

— Извините, — потянулся к трубке Дуюнов. — С вашего разрешения…

— Конечно, конечно, — кивнула Ольга Арчиловна. С первых же слов она поняла, что звонит Баулина.

— Как Нора? — заботливо интересовался Рюрик Петрович. — Я рад за нее. Твои старики молодцы… Да, сейчас занят. — Он кинул взгляд на Дагурову. — Не знаю сколько… Хорошо, позвоню…

Он положил трубку на рычаг.

— Регина Эдуардовна дома? — спросила Дагурова.

— Только что вернулась с дачи. Оставила Нору у стариков. Девочка, кажется, немного успокоилась.

У Ольги Арчиловны созрело решение.

— Мне надо встретиться с Региной Эдуардовной… Это далеко?

— Рядом, в Марьиной роще. Пешком — минут двадцать, автобусом — от силы минут пять-семь.

— Будьте так любезны, проводите меня, — попросила Дагурова. — Чтобы я не плутала.

— С удовольствием! — согласился Дуюнов. — А то весь день просидел в квартире… Сейчас переоденусь…

— А я пока набросаю протокол.

Дуюнов появился в комнате в джинсах и коротенькой курточке из легкого блестящего материала, что придало ему вид иностранного туриста. Подписав протокол, он спросил:

— Может, все же согласитесь выпить чашечку кофе? А то мне, как хозяину, неловко…

Дагурова и на этот раз отказалась.

Они отправились пешком. Стоял тихий вечер со светлым спокойным небом. Шли по зеленым, странно безлюдным (почти в центре Москвы!) улицам. Рюрик Петрович рассказывал о том, как его, двенадцатилетнего мальчишку, истощенного, обмороженного, полуживого, привезли в столицу из блокадного Ленинграда. Выходила дальняя родственница. Едва встав на ноги, он пошел на завод, к станку. В четырнадцать лет был награжден медалью «За трудовую доблесть»…

Рассказывал он очень живо, с юмором, в котором была и грусть, и теплота.

«Незаурядный человек, — подумала Ольга Арчиловна. — Можно понять Баулину: такого терять невозможно. Тем более — коллега по любимому делу».

— Вот мы и пришли, — сказал Дуюнов, останавливаясь возле пятиэтажного дома. — Второй этаж, налево.

Прощаясь, он поцеловал Дагуровой руку, и это вышло так естественно, что она не удивилась, не воспротивилась.

Регина Эдуардовна выглядела крайне утомленно. Она была в домашнем халате и тапочках на босу ногу. Узнав, кто такая Ольга Арчиловна, Баулина устало произнесла:

— Собственно, что я могу сообщить нового? Там, в Березках, рассказала товарищу Чикурову более чем предостаточно…

— Да, — подтвердила следователь, — то, что было до вашей беседы с Игорем Андреевичем… Но меня интересует, какие события произошли позже.

— Что вы имеете в виду? — насторожилась жена профессора.

— Например, появление в вашем доме Кленовой…

— Ох, не говорите! — всплеснула руками Баулина. — Настоящий кошмар! Ну и напугала же нас эта сумасшедшая! А когда я узнала, что, возможно, это она стреляла в мужа моего, то прямо волосы встали дыбом — а вдруг бы и в нашу дочь!..

Регина Эдуардовна почти слово в слово повторила рассказ Дуюнова, какую сцену пришлось им пережить вчера.

— А сегодня я заходила к соседу, майору из МУРа, и он сказал, что подозрения насчет Кленовой напрасны… У нее нашли билет на поезд. В то время, когда произошла трагедия с Евгением Тимуровичем, она находилась в пути…

«Понятно, — подумала Ольга Арчиловна. — Товарищи из Московского уголовного розыска, наверное, уже связались с Березками».

— Регина Эдуардовна, вы получали письма от Евгения Тимуровича? — спросила Дагурова. — Я имею в виду, уже после покушения на него?

Баулина округлила глаза.

— Вы и об этом знаете? — вырвалось у нее.

— Да. И прошу ознакомить меня с ними.

Регина Эдуардовна закурила. Подумала, пожала плечами.

— Но в них только личное… Муж никого ни в чем не обвиняет…

— И все же, — настаивала следователь. — Понимаете, может, для вас там и нет ничего такого, а для следствия…

Баулина вздохнула, поднялась. Вышла в другую комнату и вернулась с двумя распечатанными конвертами.

Дагурова глянула на почтовый штемпель. Они были отправлены из Березок 1 июля. За два дня до выстрела на Лавутке!

Она начала с того, которое было адресовано Норе.

«Дорогая, любимая дочурка! — писал Евгений Тимурович. — Когда ты станешь самостоятельной, живи только честно! Я знаю: ты хочешь стать врачом. Мечта прекрасная и осуществимая, если очень захотеть. Лично я желал бы, чтобы из тебя вышел врач. И не просто врач, а хороший, настоящий. Это ведь не служба, не работа, а как любовь, где надо отдавать себя всего целиком. Убежден, что посредственному врачу нельзя доверять здоровье людей. А потому учись, учись всю жизнь, даже после получения диплома, даже после получения ученой степени.

Как отец, как человек, посвятивший себя этому делу, заклинаю тебя: никогда не роняй высокого звания врача. Помни: каждый человек, обратившийся к тебе за помощью, вверяет в твои руки самое дорогое, что у него есть, — свою жизнь. А любая жизнь всегда бесценна. И никто никогда не даст тебе права злоупотреблять этим доверием!

Ты дашь клятву врача Советского Союза. Помни: клятвы даются для того, чтобы следовать им до последнего вздоха. Это ведь не просто слова, а обет на всю жизнь! Если врач нарушает эту клятву, он становится проклятым. И самое страшное проклятие, самый страшный приговор выносит совесть. Прошу тебя не забывать об этом никогда!

И еще запомни: никакими обстоятельствами нельзя прикрыть или оправдать вероотступничество.

Доченька, родная, пишу тебе об этом потому, чтобы ты никогда не испытала ужас катастрофы. Я в эту бездну заглянул…

Любящий тебя крепко-крепко твой отец».

Ольга Арчиловна задумалась.

«Так это же не письмо, — мелькнуло у нее в голове. — Это завещание… Духовное завещание».

Она вспомнила отрывки фраз в письме Баулина к дочери, клочки которого обнаружили в камине. Начало там было такое же. Значит, это второй вариант? Но от каких несчастий предостерегает дочь? Может быть, ответы на эти вопросы имеются в послании к жене?

Ольга Арчиловна взяла письмо Баулина к Регине Эдуардовне.

Та сидела напряженная, не спуская глаз со следователя, и курила сигарету за сигаретой.

«Гина, — писал Баулин, — тебя интересует, зачем мне деньги и почему я прошу выслать кулон, серьги, кольцо, которые подарил Норочке и тебе? Наконец признаюсь: мне все это нужно, чтобы вернуть душевный покой, который потерял давно. Я получал подарки даже от тех, кто был обречен, и за лечение которых я не имел права браться. Вот уже несколько месяцев я не живу. Мое существование превратилось в истинный кошмар. Я боюсь живых, боюсь мертвых, боюсь спать, все время передо мной стоят лица тех, кто скончался в моей клинике. Проклинаю тот день и час, когда дал уговорить себя на сделку со своей совестью.

Теперь у меня только одна задача, одна цель — вернуть, раздать людям все, что у меня есть, и как-то искупить свою вину. Может быть, это поможет мне снова ощутить себя человеком, примириться с совестью… Не знаю…

Сколько раз у меня возникало непреодолимое желание пойти в милицию, все рассказать и облегчить наконец душу. Я бы так поступил давно, если бы не Норочка. Она ведь ни в чем не виновата. И вынесет ли позор отца?»

Ольга Арчиловна кончила читать и некоторое время сидела молча. Надо было все это переварить.

— По-моему, — вымолвила она наконец, — в письме не только личное.

— Он себя оговорил! — выкрикнула вдруг в истерике Баулина. — Все это преувеличено!.. Больное воображение!.. Женя не мог, понимаете, не мог заниматься низкими, грязными делами! Я его знаю! Он не мог!

— Вы успокойтесь, Регина Эдуардовна, — сказала Дагурова, напуганная этой вспышкой.

— Как я могу быть спокойной — продолжала жена профессора. — Он всегда был труженик, настоящий ученый!.. А совесть — это у него самое болезненное!..

Ольга Арчиловна пыталась перевести разговор в более спокойное русло. Спросила, известны ли Баулиной конкретные случаи подношений или взяток, о которых писал Евгений Тимурович. Но Регина Эдуардовна твердила свое: письмо написано в состоянии депрессии. И если кто-то обвиняет ее мужа в неблаговидных поступках, то это навет, клевета. Врагов и недоброжелателей у Евгения Тимуровича всегда хватало…

Регина Эдуардовна выглядела измученной, издерганной, нервной. Конечно, предыдущая ночь и день у нее выдались трудные. Дагурова решила закончить допрос. Впрочем, она сама находилась не в лучшей форме. Подташнивало. Может, от голода, а может… Она изъяла письма, с которыми Регина Эдуардовна рассталась с большой неохотой, сказав при этом:

— Нормальный человек не мог написать такое…

Вообще-то Дагурова сама обратила внимание на рваный, пляшущий почерк. В рукописях его научных работ он был иным…

В Дегунино, к подруге, она добралась, когда уже была ночь.

Первым Чикурову утром в номер после его возвращения из Молдавии позвонил Мелковский. Игорю Андреевичу показалось: московский журналист озабочен, что не вязалось с его всегда приподнятым бодрым тоном. Рэм Николаевич попросил разрешения зайти к следователю.

— Пожалуйста, — сказал Чикуров, хотя не испытывал восторга от этого визита.

Мелковский пришел расстроенный.

— Несколько дней не могу встретиться с Ростовцевым, — пожаловался он. — На радио ждут его выступления в ответ на многочисленные письма, а он как в воду канул.

— Спросите у его секретаря, — посоветовал следователь

— Она тоже не в курсе. Говорит: все время звонят, спрашивают Аркадия Павловича, а она не знает, что отвечать.

— Чтобы Эмма Капитоновна не знала, где шеф… — покачал головой Чикуров. — Ну а жена, сын?

— Они оба в Теберде. Там «Интеграл» имеет свою базу — собирают лекарственные растения для производства «Бауроса». Несколько домиков… Райское место для отдыха…

— Вы давно видели Ростовцева? — поинтересовался следователь.

— Третьего дня. Договорился записать его на магнитофон… Торкнулся к нему в кабинет, а у Аркадия Павловича сидит Пляцковский. Он занимает немаленький пост в Москве — начальник главка… Обычно Пляцковский сама любезность. Они с Ростовцевым приятели. А тут, слышу, разговор идет на повышенных тонах… Я решил зайти потом. Так и сделал. Секретарь передала мне записку от Аркадия Павловича, что нам лучше встретиться у него дома утречком. А там, мол, не дадут спокойно поработать… Утром я позвонил Ростовцеву — никто не откликается… Пошел в дирекцию «Интеграла». Секретарь рот раскрыла от удивления, еле добился от нее толковых слов. Оказывается, Аркадий Павлович не появлялся. Более того, вчера предупредил, что на следующий день задержится, будет сидеть со мной, работать над передачей. На службу явится только к одиннадцати… Я прямо из приемной позвонил Аркадию Павловичу домой, трубку так и не подняли. Я подумал, может, его срочно вызвали куда-то, а он не смог меня предупредить?.. Попросил секретаря звякнуть в гараж. Завгар сказал ей, что Носик, шофер генерального директора, выехал в шесть часов утра. Но сторож, который выпускал Носика с территории гаража, не знает, куда тот поехал. У Носика всегда с собой подписанные, но пустые бланки путевых листов, так что он сам вписывает маршрут…

Зазвонил телефон. Чикуров снял трубку. Звонил из отделения милиции Латынис.

— Вы мне нужны, — сказал следователь.

— Так мне что, подскочить в гостиницу? — спросил Ян Арнольдович.

— Нет, я сам приеду в отделение, — подумав, сказал Чикуров.

Мелковский услужливо предложил подбросить Игоря Андреевича в нужное место, предварительно спросив, завтракал ли следователь, и если нет, то он с удовольствием разделит с ним утреннюю трапезу.

— Увы, уже побывал в буфете, — разочаровал журналиста Чикуров.

По пути в милицию Рэм Николаевич продолжил рассказ о своих затруднениях:

— Я подумал, может, Аркадий Павлович отправился провожать на самолет Пляцковского с женой, которые съехали из гостиницы рано утром, и задержался у районного начальства… Но шофер Ростовцева приехал вечером один. Оказывается, Аркадий Павлович отпустил его в деревню к родителям. Кажется, кто-то из них заболел. Носик обещал шефу вернуться к обеду, но задержался…

«Исчезновение генерального директора выглядит довольно странно, — подумал следователь. — Чтобы никто не знал, где руководитель, возможно ли такое?»

Но вслух ничего не сказал. Они уже подъехали к отделению милиции.

— У меня вхолостую тратится время, — закончил Мелковский. — На радио ждут выступление Ростовцева… Да мне самому необходимо уже быть в Москве: пришли гранки из издательства. — Рэм Николаевич с надеждой посмотрел на следователя и спросил: — Вы не передумали насчет моего предложения?.. Ну хотя бы дайте интервью…

Игорь Андреевич не отреагировал на просьбу и, поблагодарив Мелковского, вышел из машины.

Возле стола дежурного стоял Манукянц — оба были увлечены разговором о футболе. Увидев следователя, участковый инспектор как-то весь собрался, подтянулся.

— С приездом, Игорь Андреевич, — поздоровался он.

Чикуров ответил. Спросил, где Латынис. Манукянц проводил его в одну из комнат и снова вернулся в дежурку.

Капитан доложил следователю о том, что недавно звонила Дагурова, не застав Чикурова в гостинице.

«Жаль… Какие-то пятнадцать минут…» — подумал следователь,

Латынис рассказал также о том, что ему удалось установить в Закарпатье и Калининской области.

— История с вкладом в сберкассу и завещанием Шубниковой кажется мне подозрительной, — закончил Латынис.

— Мне тоже.

Чикуров помял подбородок и снова с досадой подумал о Мелковском: не дал хорошенько выбриться. Игорь Андреевич всегда чувствовал какую-то неуютность, если был нечисто выбрит.

— Как ведет себя Орлова последнее время? — спросил он.

— Вроде спокойно. Никуда не выезжала… Между прочим, собирается в Адлер!

— Когда? — насторожился Чикуров.

— Взяла через знакомую билеты на следующую субботу. — Латынис кивнул на телефон. — Я звонил в кассу Аэрофлота, там подтвердили… Хочет отдохнуть на море со своим последним женихом и дочкой.

— Боюсь, придется расстроить ее планы… Понимаете, Ян Арнольдович, уже доказано неопровержимо, что она брала взятки… Баулин, как видно из писем к жене и дочери, скорее всего действовал с ней в одной упряжке.

— Эх, Аза, Аза! — покачал головой капитан. — С ее-то внешностью можно было бы устроиться в жизни нормально, честно… Себя погубила, дочку… А куда ее, если мать под стражу?

Чикуров вздохнул.

— Хочу поговорить с Рогожиной. Родная бабушка ведь. И отец есть.

— Это вы хорошо надумали, Игорь Андреевич! Я уверен, девочке с Александрой Яковлевной будет неплохо! Интересный она человек…

— Я вот о чем размышляю, — сказал Чикуров. — Предположим, взял профессор у кого-нибудь кругленькую сумму, а лечение в клинике не дало результатов или же больной умер. У Баулина потребовали назад деньги, но он не отдал… В отместку его решили убить…

— Теперь это выглядит вполне вероятно, — кивнул капитан.

— Когда Ольга Арчиловна обещала вернуться? — спросил Чикуров.

— Сказала, что постарается завтра. А уж послезавтра — обязательно. Ведь у нее масса дел. Зайти в Третьяковку и так далее…

— У вас есть еще что-то? — спросил Игорь Андреевич, увидев в руках Латыниса блокнот.

— Есть, Игорь Андреевич.

По торжествующему тону и виду оперуполномоченного угрозыска Чикуров понял, что капитан оставил самое важное напоследок.

— В течение последних трех месяцев Баулин послал из Сафронова много денежных переводов и посылок, — сказал Латынис. — Кому, куда, что и сколько я выписал.

— И вы молчали! — волнуясь, погрозил ему пальцем следователь.

— Гридасову Валентину Петровичу, — стал невозмутимо читать капитан. — Куйбышев, отослано две с половиной тысячи рублей… Финогенову Николаю Сидоровичу, город Тольятти — пятьсот… Хвостовой Марии Филаретовне, город Тамбов — тысячу двести… Клементу Антону Григорьевичу, город Душанбе — семьсот пятьдесят рублей…

Список был длинный, на сорок три человека.

— Погодите, погодите, — о чем-то смутно догадываясь, сказал Чикуров. — В сейфе Баулина были истории болезней именно Финогенова, Хвостовой и Клемента!.. В этом же списке и Бульба!.. Значит, это…

— Да, Игорь Андреевич, — торжествующе посмотрел на него Латынис. — Это люди, которые давали взятки, чтобы лечь в клинику.

— Точно, — кивнул Чикуров. — Скорее всего так оно и есть. — Он достал из портфеля бумагу, которая давно не давала ему покоя: список, найденный в доме профессора при первом осмотре. Он сверил его с перечнем лиц, кому Баулин отослал деньги. — Теперь все ясно, — заключил он. — Тоже сорок три человека… Первые три заглавные буквы — фамилия, имя, отчество. Цифры — сумма взятки… Ян Арнольдович, вам придется выехать, побеседовать с некоторыми людьми, кому профессор выслал деньги.

— Господи! — вырвалось у Латыниса. — Куйбышев, Тамбов, Душанбе, Иркутск, Новосибирск… За год не объедешь!

— Кто поближе. Остальных по нашей просьбе допросят местные товарищи, — успокоил капитана следователь. — Пошлем отдельные требования.

— Ну это еще куда ни шло…

— А теперь займемся Орловой. — Игорь Андреевич взялся за телефон. — Надо съездить в райпрокуратуру, встретиться с Харитоновым насчет санкции на арест.

Но не успел он набрать номер, как в коридоре послышались быстрые шаги и в комнату буквально влетел Манукянц. Он был крайне возбужден.

— Ростовцева нашли мертвым! — выпалил участковый инспектор.

— Что?! Где?! Когда?! — Чикуров хотел положить трубку на рычаг, но она выскользнула из руки и со стуком упала на столешницу.

— Сегодня нашли! Только что! — взволнованно продолжал Манукянц. — У него дома!

— Кто нашел? Кто сообщил? — все еще не мог прийти в себя от этого известия Чикуров.

— Шофер Ростовцева! Он сам только что звонил сюда, дежурному! А дежурный сейчас связывается с районным начальством…

Машина районного прокурора подъехала к особняку Ростовцева почти одновременно с милицейской из березкинского отделения, на которой прибыл и Чикуров. Там уже собралась толпа. Люди стояли группами, негромко обсуждая случившееся, поглядывали на солидный дом генерального директора «Интеграла», крытый красной черепицей. Из «газика» прокурора вышли Харитонов, судмедэксперт Грушин и эксперт-криминалист Хрусталев. Тут же, у ограды, стояла «скорая помощь» и как-то неуместно выделявшаяся своей ухоженностью «Волга» Мелковского. Во дворе по дорожке, ведущей к коттеджу, прохаживался совсем молоденький милиционер, следящий за тем, чтобы никто не заходил на участок.

Московский журналист, увидев направляющегося к воротам районного прокурора и следователя, бросился к Чикурову.

— Игорь Андреевич, я только что приехал и хотел выразить свое сочувствие супруге Аркадия Павловича, но меня не пускают! — проговорил он возмущенно.

— Потом, дорогой товарищ, потом, — ответил за следователя Харитонов.

— Да, Рэм Николаевич, вы уж, пожалуйста… — начал было Игорь Андреевич.

— Понял! Понял вас! — прикладывая руки к груди, попятился Мелковский. — Извините…

Чикуров пропустил вперед районного прокурора, а уж потом вошел во двор сам.

— С чего начнем? — спросил он у Харитонова. — Допросим свидетелей или приступим к осмотру места происшествия?

— Вы уж командуйте сами, — ответил Никита Емельянович. — Вам виднее.

Чикуров попросил работников милиции подобрать понятых, пока он будет допрашивать шофера Ростовцева.

Носик сидел в беседке, скрытой от посторонних взоров диким виноградом, обвившим изящное строение из дерева до самой крыши. Огромный детина был перепуган как мальчишка. У него дрожали руки, на лбу выступили крупные капли пота.

— Как вы обнаружили Аркадия Павловича? — спросил следователь.

— Это… Утром мне сказала Эмма Капитоновна, ну, секретарша Аркадия Павловича, что Банипартову звонила из Теберды супруга Ростовцева. — Носик почему-то кивнул на дом. — А Банипартов велел передать, чтобы я встретил Инну Александровну в аэропорту… Я встретил. Спрашиваю еще: вы одна, без Павлика? Это сын ихний… Она говорит: Павлик остался отдыхать… Чемоданчик ее получил. Две штуки. Один легкий, с вещичками, другой потяжелее. Инна Александровна предупредила, что фрукты там, поаккуратней чтобы… Ну, это… По дороге она все спрашивала, почему не встретил Аркадий Павлович. Я успокаивал: наверное, в область уехал, к начальству, значит. — Носик судорожно вздохнул, вытер пот со лба. — Она просит: скорее, скорее… Видимо, чувствовала… Ехали с превышением… Вышли из машины. Она впереди, я сзади, с чемоданами… Инна Александровна открыла двери своим ключом… Зашли в переднюю. Она попросила оставить чемоданы там. Сама пошла в кабинет… Вдруг — крик! И что-то как грохнется… Я, значит, туда… Ой, товарищ следователь, никогда такого не видел! До сих пор очухаться не могу…

Носик замолчал, вытер о брюки потные ладони. Чувствовалось, что он сильно волновался.

— Так что вы увидели? — поторопил Чикуров.

— Аркадий Павлович вроде бы сидит за письменным столом, склонившаяся голова в крови. И наган валяется…

— А Инна Александровна? Что она?

— Сразу обморок с ней. Как грохнулась на ковер у порога, так и лежит. У меня самого ноги ватные… Кого звать, куда звонить? Ну, оттащил Инну Александровну в столовую, спрыснул лицо водой. Она глаза закатила, мычит что-то… Я за телефон… В милицию позвонил, значит, и в «Скорую». Потом выскочил на улицу. Вижу, какая-то женщина идет. Я к ней: помогите, мол, Инне Александровне плохо!.. Ну прибежали в дом. Она Инну Александровну по щекам, по щекам… Тут милиция подъехала и «скорая помощь»… Ну, Инну Александровну увезли…

Носик обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону.

— Вы в кабинете ничего не трогали? — спросил Чикуров.

— Что вы! — так и вскинулся Носик. — Вынес Инну Александровну и даже заглянуть боялся…

«Потом допрошу его подробнее, — подумал следователь. — Пусть немного придет в себя».

— Пойдемте в дом? — предложил он Харитонову, молча присутствовавшему на допросе шофера.

— Да, давайте приступим к осмотру, — поднялся с лавочки райпрокурор.

С ними в особняк отправились двое понятых, Хрусталев и судмедэксперт Грушин.

Миновали просторную веранду с плетеной мебелью, зашли в прихожую. Чемоданы, о которых говорил Носик, так и стояли у входа, исходя ароматом персиков, груш, яблок и пряной травы. Из коридора дверь выходила в гостиную, обставленную дорогой помпезной мебелью и увешанную коврами. Из гостиной вели две двери. Игорь Андреевич двинулся к той, что была открыта.

Это был кабинет. Сквозь легкие, шелковые занавески, задернутые наглухо, пробивался солнечный свет. Радостное золотистое освещение совершенно не вязалось с жуткой картиной, представившейся взорам вошедших.

За массивным письменным столом, уронив голову на стопку мелованной бумаги, сидел Ростовцев. Правая рука его покоилась на столешнице. Возле кисти лежал револьвер системы «наган» с барабаном, известный по многим фильмам о революции и первых годах Советской власти. Левая рука плетью висела вдоль тела.

На покойном был тонкий тренировочный костюм с фирменной эмблемой «Адидас».

Стол примыкал к подоконнику.

«Последнее, что видел Ростовцев, это золотистый узор занавесок», — почему-то подумал Игорь Андреевич.

Обе створки были плотно прикрыты, но не заперты на шпингалеты.

Воздух стоял спертый. Пахло смертью.

Первым делом труп был сфотографирован с разных точек, затем запечатлена общая картина кабинета.

Все как будто находилось на своих местах. Никаких признаков борьбы. Ничто не говорило о том, что здесь орудовал вор. Комната сохраняла подчеркнуто опрятный вид.

— Самоубийство? — хмыкнув, посмотрел на Чикурова Харитонов.

— Похоже, — кивнул следователь, беря в руки наган и соблюдая все меры предосторожности, чтобы сохранить возможные отпечатки пальцев и не оставить своих, не направляя канал ствола на окружающих и на себя, не опуская дульный срез вниз в целях сохранения остатков пороховых зерен. — Но от окончательных выводов пока воздержимся.

Чикуров осторожно осмотрел оружие. В барабане находилось пять патронов и одна стреляная гильза. Одно из гнезд было пустым.

Затем Игорь Андреевич принялся за составление схемы комнаты. Потом — за протокол осмотра места происшествия.

Все это было привычно. Но каждый раз по-новому. Главное — не пропустить ничего, не забыть какую-нибудь деталь, которая может оказаться самой важной.

Осматривая стол, Игорь Андреевич обратил внимание на странное пятно. Шириной с ладонь, оно находилось почти на самом краю у подоконника. Заинтересовался пятном и Хрусталев.

— Как вы думаете, Владимир Ефимович, что это такое? — посоветовался следователь с экспертом-криминалистом.

— По-моему, кто-то вставал на стол, — ответил Хрусталев. — Не всей ступней, а носком.

Это тоже было зафиксировано в протоколе, а сам отпечаток перенесен на специальную пленку.

— Может, раздвигали шторы, — высказал предположение Харитонов.

— Или что-то делали с окном, — сказал Хрусталев. Он тщательно, сантиметр за сантиметром исследовал оконный переплет. Все подозрительные пятна, возможные отпечатки пальцев тоже фиксировались на пленку.

Рассматривая бумаги на столе, Чикуров отметил, что перед смертью Ростовцев занимался подготовкой к выступлению по радио. Тут лежало несколько писем слушателей, в которых они обращались с просьбой рассказать о работе «Интеграла». Аркадий Павлович набросал несколько ответов на вопросы.

Что еще привлекло внимание следователя на столе — серебряный кубок очень изящной и тонкой работы, похоже, кавказской.

Приступили к осмотру трупа. Грушин, надев резиновые перчатки, тщательно разглядывал пулевое ранение.

— Выстрел произведен почти в упор… Ранение сквозное… Кожа вокруг раны опалена. Видны копоть и внедрившиеся зерна пороха…

— Дульный срез ствола был приставлен вплотную? — уточнил Чикуров.

— Нет. Штанцмарки, то есть отпечатка дульного среза, не видно. Выстрелили с расстояния трех-пяти сантиметров, — сказал судмедэксперт.

— Когда наступила смерть? — спросил Игорь Андреевич.

— Почти мгновенно.

— А само событие случилось?..

— Не больше пятидесяти часов назад.

Хрусталев обратился к Чикурову:

— Игорь Андреевич, вы, кажется, из присутствующих один курящий…

— Кажется, так, — подтвердил следователь..

— Подымите немного, — попросил эксперт-криминалист. — Сейчас определим трассу полета пули.

Отверстие в дубовой панели, в которой застряла пуля, было обнаружено сразу. Оно находилось в стене с левой стороны от письменного стола.

Чикуров усиленно задымил сигаретой.

— Единственный случай, — заметил с усмешкой Харитонов, — когда от курева какая-то польза…

Тем временем Хрусталев достал из своего чемоданчика плоский ящичек в виде пенала. Он встал на правую сторону стола, за которым был обнаружен труп. Тонкий луч лазера засветился в облаке дыма и уперся в отверстие в панели.

— Странно, — произнес Харитонов.

— Что такое? — встрепенулся следователь. Харитонов, Грушин и понятые напрягли свое внимание.

— Нет, вы посмотрите, на какой высоте проходит пулевая трасса! — взволнованно произнес эксперт-криминалист и попросил судмедэксперта: — Вы, кажется, одного роста с покойным… Сядьте за стол…

Грушин устроился на стуле, где до этого сидел Ростовцев.

Выходило, что пуля выпущена выше головы.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил Хрусталев.

— Догадываюсь, — кивнул Чикуров. — Стреляли, когда он не сидел…

— И не стоял, — подхватил Харитонов. — Какое-то среднее положение… Вроде бы он поднимался, но еще не встал во весь рост.

— Что-то я не припомню случая, чтобы человек стрелял в себя, находясь в столь неудобной позе, — задумчиво проговорил Чикуров.

— Конечно, чушь, — откликнулся Грушин. — Самоубийца всегда стреляет, приняв удобное, устойчивое положение. Это рефлекторно, независимо от сознания.

В кабинет заглянул Манукянц.

— Разрешите, товарищ Чикуров?

— Слушаю вас, Левон Артемович.

— Приехала машина из морга.

— Спасибо, — кивнул Игорь Андреевич и сказал судмедэксперту: — Труп можно забрать. Только большая просьба: поскорее дайте заключение.

— Постараемся завтра, — ответил Грушин.

Покойника увезли.

Продолжили осмотр. В особняке и вокруг него. Особенно тщательно — возле окна, выходящего из кабинета. Под ним росли ухоженные кусты роз. Земля была прополота и взрыхлена.

— Вот, товарищи, след, — обратил внимание понятых на вмятину, похожую на отпечаток обуви, Чикуров.

Эксперт-криминалист сделал гипсовый слепок. Факт занесли в протокол.

Когда закончили осмотр, понятых отпустили.

— Выходит, убийство, — сокрушенно покачал головой Харитонов.

— Технику не обманешь, — сказал Хрусталев.

— Та-ак, — протянул Харитонов. — Интересно, как убийца проник в кабинет? Как ушел из дома? Ведь особняк был заперт на ключ… Наверное, Ростовцев хорошо знал стрелявшего, а? — посмотрел он на следователя.

— Скорее всего, — задумчиво произнес Чикуров.

У него самого была масса вопросов, которые ждали ответа.

Если это убийство, то зачем преступник оставил наган? Сбить с толку следствие, инсценировав самоубийство?.. Или был в таком состоянии, что, бросив оружие, поспешно бежал?.. А может, выстрел был произведен из другого оружия, а оставшееся на столе принадлежало самому Ростовцеву?.. Не исключено, что убийца стрелял в целях самообороны. Но главный вопрос — кто стрелял?

Он поделился этими мыслями с присутствовавшими, попросив Хрусталева принять меры к тому, чтобы нужные исследования были проведены в минимально короткий срок.

Эксперт-криминалист, взяв с собой постановление следователя и вещественные доказательства, уехал в лабораторию судебной экспертизы. Харитонов дал ему свою машину, отправившись домой на милицейском «газике».

Игорь Андреевич еще раз допросил Носика. Затем — жену убитого. Она находилась в состоянии отчаяния и ничего интересного для следствия сообщить не могла. Или не имела.

Соседи напротив, через дорогу, которых допросил Чикуров, сообщили, что видели последний раз генерального директора «Интеграла» позавчера, то есть 25 июля, когда он приехал домой поздно вечером.

Никто не видел, чтобы после этого кто-либо заходил к Ростовцеву или выходил со двора.

Носик тоже показал, что привез шефа домой 25 июля, без четверти одиннадцать. Одного. Аркадий Павлович не говорил, что ждет гостей…

Сегодня было 27-е…

Чикуров, уставший и голодный, вернулся в гостиницу с вечерней зарей. В вестибюле «Приюта» сидел Мелковский. Какой-то слинявший, с тревожно бегающими глазами. Он, видимо, ждал прихода следователя и тут же бросился к нему навстречу.

— Ради бога, Игорь Андреевич! — осевшим от волнения голосом проговорил журналист. — Что там произошло?.. Умоляю вас! Это не для прессы, честное слово! Смерть Аркадия Павловича — мое личное огромное горе! Невосполнимая утрата!

— К сожалению, Рэм Николаевич, ничего вам сообщить не могу, — сказал Чикуров. — Не знаю…

Мелковский тяжело вздохнул и пошел прочь, ссутуленный и словно ставший ниже ростом.

Утром, чуть свет, хлопнула дверь напротив.

«Может, Ольга Арчиловна?» — открыл глаза Чикуров.

Вчерашнее событие всю ночь не давало ему уснуть по-настоящему. Чикуров глянул на часы — без двадцати семь. Он встал, прислушался. Дверь опять хлопнула, и послышался удаляющийся четкий перестук каблучков, приглушенный ковровой дорожкой. Да, приехала Дагурова.

Игорь Андреевич выглянул в коридор. Ольга Арчиловна говорила о чем-то с сонной дежурной.

Чикуров быстро накинул рубашку, надел брюки, открыл дверь и тихонько окликнул:

— Ольга Арчиловна!

Она зашла в его номер.

Оказывается, поезд пришел в пять, и Дагурова добиралась до Березок на какой-то повозке. Она забросала Игоря Андреевича вопросами по поводу гибели Ростовцева, так как была уже в курсе, но не знала деталей.

— Давайте уж выдержим субординацию, — с улыбкой сказал Чикуров. — Вначале доложите вы…

Ольга Арчиловна обстоятельно рассказала о посещении Дуюнова и семьи Баулиных. Дала Чикурову письма профессора.

— Непонятно, — сказал Игорь Андреевич, прочитав их. — Дочке пишет так, словно прощается с ней.

— Точно, — кивнула Дагурова. — Я сама подумала: не письмо, а завещание.

— Да, но зачем в письме к жене он просит ее приехать? По логике, Баулин должен был и Регине Эдуардовне написать в том же духе…

— По логике, — покачала головой Ольга Арчиловна. — Вы сами знаете, что профессор в последнее время вел себя странно. Это считает и Троянов. Я ведь разыскала его, беседовала

— Ну-ну! — встрепенулся Чикуров. — Рассказывайте, это интересно.

— Я показала Троянову письма Баулина к жене и дочери. Максим Савельевич расспросил, когда написаны письма, почему… Его очень удивил почерк Евгения Тимуровича — словно писал пьяный… А когда прочитав о взятках, то прямо посерел от негодования. Ругался и возмущался страшно… Что самое интересное, Игорь Андреевич, он высказал идею: не мог ли Баулин пытаться покончить с собой?

— С чего это? — насторожился Игорь Андреевич.

— По мнению Троянова, с психикой у Баулина не совсем в порядке. Судя по его поведению… Я сообщила кое-что Максиму Савельевичу… Он сказал, что самоубийство в положении Баулина было вполне возможно… Как выразился Троянов — приговор совести… Знаете, я и сама подумала: а не имеем ли мы дело с покушением на самоубийство?

— Господи, а заключение судебно-медицинской экспертизы?.. Выстрел произведен с большого расстояния: ведь вокруг раны нет пороховых вкраплений, края не обожжены…

— Между прочим, то же самое я твердила Троянову, но он только отмахнулся. Во время войны, говорит, он, как военфельдшер, имел дело со случаями самострела, когда наносили увечья сами себе, чтобы избежать фронта… Стреляли и через шинель, и через сапог, и через картон…

— Через преграду, — уточнил Чикуров и задумался. — Черт возьми!.. — И снова задумался, потом покачал головой. — Но ведь и оружия возле него не нашли…

— Это вопрос другой.

— Ладно, мы еще вернемся к этому. Обсудим и проверим… Что еще?

— Троянов подтвердил, что за год до переезда в Березки Баулин одолжил у него десять тысяч.

— Долг за разбитый «мерседес»?

— Ну да, — кивнула Дагурова. — А вернул, когда уже был главным врачом клиники здесь. Причем всю сумму сразу.

— Когда именно?

— В восьмидесятом году. То есть через год, как поселился в Березках.

— Неужели он с того времени занимался поборами? — покачал головой Игорь Андреевич. — Согласитесь, отложить из зарплаты такую сумму невозможно, даже если приплюсовать гонорары за печатные труды.

— Действительно, — согласилась Дагурова. — Все-таки новое место, обжиться надо, обставиться. Да еще своим высылал… Вот я думала, как мог такой человек пойти на сделку с совестью? Какие обстоятельства вынудили его к этому?

— И к чему же вы пришли?

— Долги доконали.

— Наверное, так. Но это Баулина не оправдывает. Ни в коей мере!

— Без всякого сомнения, — кивнула Дагурова. — Видимо, поэтому и решил сам себя наказать…

— Действовал по принципу: не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься… — вздохнул Чикуров. — Разве Евгений Тимурович спасся? — Он махнул рукой. — Себя погубил и делу навредил.

— Троянов тоже так считает.

— В ВАКе были?

— Да. Дуюнов сказал правду: докторскую диссертацию Баулина так и не утвердили.

— А звание профессора как же?

— Дали без докторской. Совет мединститута ходатайствовал.

— Когда ему присвоили звание профессора?

— Три года назад.

— Ну а что выяснили насчет иконы?

— Которую Баулин отвез Шатохиной?

— Да.

— Кажется, икона редкая. Я показала одному искусствоведу из Третьяковской галереи. Он обалдел. Говорит: пятнадцатый век… Оставил, будут исследовать.

— Если это так, она стоит целое состояние! — воскликнул Чикуров.

— Ей место в музее… Откуда она у Евгения Тимуровича?

— На этот вопрос, Ольга Арчиловна, дать ответ предстоит вам. Как и на все другие вопросы по делу Баулина.

Дагурова округлила глаза:

— Не понимаю…

— Следствие продолжите вы одна. Я вчера звонил Олегу Львовичу, это его распоряжение.

— Как?.. — растерялась Ольга Арчиловна. — А вы?! Я была у Вербикова днем, он мне ничего не говорил… Принял меня буквально на десять минут.

— А я говорил с ним поздно вечером… Сменил гнев на милость. Даже похвалил вас.

— За что же? — все еще не могла прийти в себя от неожиданности Дагурова.

— Сказал, что у вас есть хватка. Особенно понравилась ему ваша принципиальность в истории с изъятием туфель у Ростовцева… Вы себе даже представить не можете, какую деятельность тогда развил Аркадий Павлович, чтобы насолить вам. Даже Вербиков было заколебался. А теперь вот поет вам дифирамбы. Говорит, другая бы на вашем месте сдрейфила…

— Бросьте, Игорь Андреевич, — смутилась Ольга Арчиловна. — Велика храбрость…

— Не скажите, — усмехнулся Чикуров. — Ну так уж и быть, выдам еще один секрет… Вербиков хочет предложить вам перейти к нам в прокуратуру, в следственную часть.

— Неужели серьезно?

Ольга Арчиловна подумала, что это розыгрыш, но, посмотрев на сосредоточенное лицо Чикурова, поняла: он не шутит.

— Ну что вы! — еще больше смутилась она. — Нет!.. Не могу…

— Боитесь, что не справитесь? Зря.

— Игорь Андреевич, дорогой, куда мне от мужа?.. Его никаким калачом никуда не заманишь — прикипел к своей партии, к своим ребятам! Он совершенно не приемлет кабинетной геологии.

Дагурова не привела еще одного, может быть, самого главного довода: она ведь не только следователь, но и женщина и через несколько месяцев уйдет в декрет…

— Это, конечно, серьезно, — сказал Чикуров. — Но советую: не говорите сразу «нет». Подумайте… А сейчас принимайте дело Баулина к своему производству.

— А вы как же? — снова спросила Ольга Арчиловна.

— Мне поручено заняться убийством Ростовцева. Будем, так сказать, следовать параллельными курсами, помогая друг другу и обмениваясь новой информацией. Идет?

— Идет, — улыбнулась Дагурова. — Но при условии тесного союза… Кстати, что вам удалось вчера выяснить?

Чикуров рассказал.

— Есть информация и по делу Баулина. На повторном допросе выяснилось, почему шофер Ростовцева задержался в деревне. Должен был вернуться к обеду, но у него угнали машину. Нашли ее в лесу.

— Как это? — заинтересовалась Дагурова. — Украли?

— Носик оставил машину незапертой. Более того, в замке зажигания торчал ключ. Ну, соседский парнишка и не удержался от соблазна. Он трактор водил, комбайн, а теперь подвернулся случай освоить и «Волгу»… Заехал в лес, а мотор возьми да заглохни. Парнишка, конечно, испугался и удрал… Я спрашиваю Носика: часто вы так ротозейничаете? Он мужик бесхитростный, говорит: случается… Спрашиваю: и в Березках? Да, отвечает, и там… Вот я и подумал: не тут ли кроется разгадка, кто и на чем подъезжал к дому Баулина утром в день покушения? Я считаю, что в тот день Носик оставил у дирекции «Интеграла» машину незапертой и с ключом.

— Понятно, понятно, — оживилась Ольга Арчиловна. — Вы хотите сказать, что Семизоров по своей рассеянности сел в нее и поехал к профессору, чтобы отвезти хохлому, думая при этом, что едет на своей машине?

— Вот именно. Другого объяснения не нахожу. Дополнительным подтверждением этого является тот факт, что Семизоров надевал плащ Носика, находящийся в багажнике. Ведь плащ самого главного инженера мы обнаружили в багажнике его машины совершенно сухим… Помните? А плащ водителя директорской «Волги» был мокрым. Так?

— А сколько мы ломали голову над этим!

— Слава богу, разобрались… Теперь я вам вот что посоветую. Выносите постановление о взятии под стражу Орловой. Харитонов утвердит, я с ним вчера говорил.

— И, естественно, сразу обыск на квартире…

Чикуров улыбнулся.

— Это уж решайте сами.

Зазвонил телефон. Чикуров снял трубку. Дагурова поняла, что звонит Хрусталев. Игорь Андреевич в основном слушал, задав два-три коротких вопроса. Положив трубку на рычаг, он некоторое время молчал, думал.

— Что, Игорь Андреевич? — осторожно спросила Дагурова.

— Странная штука, — вымолвил наконец Чикуров. — Контрольный отстрел показал, что Ростовцев убит из нагана, который лежал рядом с трупом. На нем обнаружены отпечатки пальцев самого Аркадия Павловича. На стволе — еще одни отпечатки, пока неизвестно чьи. В настоящее время их идентифицируют в центральной дактилотеке МВД СССР. Но есть на нагане отпечатки и третьего лица. — Он выдержал паузу и сказал: — Этот человек — Баулин.

Ольга Арчиловна явно удивилась.

— Баулин? Значит, профессор держал в руках наган!

— Вот именно, — кивнул Чикуров. — Новость так новость! Прямо не знаю, что и подумать, с какого боку подступиться… Как вы сами понимаете, Баулин стрелять в Ростовцева не мог — до сих пор находится без сознания… Но почему его отпечатки пальцев на нагане, из которого убит генеральный директор «Интеграла»?

— Возможно, наган принадлежал профессору, — высказала предположение Дагурова.

— Допустим… Тогда как он попал в руки убийцы? И вообще, кто он, этот убийца?

— Скорее всего он знаком и с Баулиным, и с Ростовцевым, — рассуждала Дагурова. — Почему убийца знаком с Баулиным, понятно: наган держал в руках и убийца и Баулин. А с Ростовцевым — потому что генеральный директор не впустил бы в свой дом незнакомого человека в столь поздний час… Согласны?

Чикуров с сомнением покачал головой.

— Увы, Ольга Арчиловна, не все так бесспорно… Предположим, что наган принадлежал Баулину. Но убийца мог выкрасть его у профессора, даже не будучи с ним знаком. Это раз. Во-вторых, он мог проникнуть в дом Ростовцева заранее, притаиться. В его кабинете позади письменного стола стоит массивный шкаф. Именно с той стороны, откуда был произведен выстрел… Спрятаться можно между шкафом и стенкой. Или же в комнате…

Игорь Андреевич достал схему, которую составил вчера при осмотре места происшествия.

— Вот видите, — показал он Дагуровой расположение в кабинете мебели и место нахождения трупа. — Очень легко спрятаться за шкафом и, дождавшись удобного момента, выстрелить, сделав всего пару шагов…

— А как же собака? Ведь у Аркадия Павловича есть охотничий пес?

— Есть. Но он сейчас находится в охотничьем хозяйстве, у егеря, — пояснил Чикуров.

— Понятно… Моя версия, конечно, не безупречна, — согласилась Дагурова. — А как вы объясните, что на оружии есть отпечатки пальцев Ростовцева?

— По тому, где они находятся, Хрусталев предполагает, что генеральный директор не держал наган в руке, а его руку приложили к нагану после смерти, — ответил Игорь Андреевич.

— Инсценировка самоубийства?

— Вот именно. — Чикуров многозначительно поднял вверх палец. — Дело в том, что отпечатки неизвестного оставлены на дуле. На других частях нагана их нет.

— А как же он стрелял? В перчатках, что ли?

— Не знаю. Видите ли, на шпингалетах, ручке, а также на раме окна с внешней стороны он тоже наследил, оставил отпечатки своих пальцев.

— И все-таки нелогично, — заметила Ольга Арчиловна. — Стреляя, убийца принял меры предосторожности, чтобы не оставить на рукояти нагана своих следов, а на окне оставил.

— Загадок, Ольга Арчиловна, хватает, — кивнул Чикуров. — И главная из них — мотивы, цель убийства? На ограбление не похоже, дома все на местах… Корысть? Месть? Ревность? — Он развел руками. — Нам пока остается только строить предположения.

— У вас они есть? — поинтересовалась Дагурова.

— Пока весьма смутные… Да, — спохватился Чикуров, — когда вы звонили из Махачкалы, то говорили, что Гаджиев дал вам эскиз кубка, того, который он анонимно отослал Баулину…

— Эскиз у меня в номере.

— Принесите, пожалуйста.

Дагурова вышла и вернулась с эскизом. Чикурову было достаточно лишь взглянуть на него.

— Так оно и есть, — сказал он, держа в руках лист полуватмана. — Кубок мы видели вчера в доме Ростовцева. Замечательная работа!.. Я почему-то сразу подумал о Гаджиеве… Внутри кубка по ободку гравировка:

«Дорогому Аркадию Павловичу в день рождения от Баулина».

И дата: четырнадцатое февраля тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года… Выходит, что Евгении Тимурович передарил кубок.

— Я кажется, понимаю, почему профессор хотел послать письмо мастеру в Дагестан! — оживилась Ольга Арчиловна. — Баулин просто не мог ему вернуть кубок, так как он презентовал его Ростовцеву! Решил, видимо, извиниться…

— Вполне вероятно, — согласился Чикуров и, посмотрев на часы, улыбнулся. — Ну что ж, пойдемте пропустим по паре стаканчиков морковного сока?

— Почему только морковного? — засмеялась Дагурова. — От яблочного я тоже не откажусь…

— Да, Ольга Арчиловна, возвращаю с благодарностью, — Чикуров отдал ей книгу Смолярчука «Гиганты и чародеи слова». — Прочитал с огромным удовольствием…

В буфете они обменялись мнениями по поводу книги.

— Жаль, что мало выходит подобных работ о судебном ораторском искусстве наших современников, — заметила Дагурова.

— Мало, — не то слово! — сказал Чикуров. — Раз-два и обчелся!

— Но почему?

— Я бы тоже хотел знать: почему? Например, меня удивляет, по какой причине давно уже исчезли со страниц газет и журналов судебные отчеты по делам, представляющим общественный интерес?.. Иногда пишутся фельетоны постфактум или очерки с пересказом фабулы дела, и все. А ведь куда интереснее публиковать стенограмму судебного процесса! С речью гособвинителя и защитника. Может быть, с комментарием юриста или репортера. Самое удивительное: раньше, до войны, например, судебные выступления фиксировать было трудно. Стенографисток было мало. Магнитофоны же еще не появились в обиходе. И все же речи печатались. Теперь, когда магнитофон самая расхожая вещь, — не печатают. Вот вы, работник прокуратуры, много знаете ярких адвокатов, гособвинителей?

— Только с кем знакома лично. Или понаслышке.

— Вот-вот! А ведь таких немало. И их выступления надо издавать, сохранять, чтобы это стало достоянием широкой аудитории. Бесхозно мы относимся к наследству тех наших современников, кого уже нет рядом. Хорошо, что после смерти крупного писателя обязательно создается комиссия по его литературному наследству. Почему бы не делать то же самое после ухода из жизни видного юриста, талантливого судебного оратора?

— Вы затронули вопрос об ораторском искусстве, — сказала Дагурова. — Вас не удивляет, что его не преподают в юридических вузах?

— Удивляет. И еще как! Не только меня. — Заметив улыбку на лице собеседницы, Чикуров спросил: — Что это вы?

— Вспомнила выступление одного райпрокурора в нашей области, — ответила Ольга Арчиловна. — Проводила расследование в том районе, оказалось немного свободного времени. Я пошла на судебный процесс. Судили злостного самогонщика. Гособвинение поддерживал сам районный прокурор. Честное слово, было так неловко за него! Бубнил свою речь, уткнувшись в бумажку, слова какие-то казенные, стертые, как медный пятак…

— Что в районе — у нас в прокуратуре республики и то многие не могут без шпаргалки. Как вопьются глазами в бумажку, так ни разу не оторвутся.

— Тот райпрокурор оторвался, — усмехнулась Ольга Арчиловна. — Лучше бы уж читал до конца. Такое понес!.. Говорит: «Товарищи судьи, да вы только посмотрите, в какой посуде подсудимый варил самогон! Разве в такой варят?» И стал подробно объяснять, как на самом деле нужно гнать это зелье.

— Не может быть!

— Я бы тоже не поверила, если бы не слышала собственными ушами.

— Вам сейчас на допрос Орловой? — спросил Игорь Андреевич.

— Сначала переговорю с домом.

— Сколько же вы тратите на междугородные переговоры? — улыбнулся Чикуров.

— Муж присылает специальную дотацию на эту статью расхода, — улыбнулась в ответ Ольга Арчиловна. — Да и сама я день-другой не услышу голос Антошки или Виталия, не нахожу себе места.

«Можно только позавидовать таким отношениям», — с грустью подумал Игорь Андреевич.

На этот раз Ольга Арчиловна решила допросить Орлову в поселковом отделении милиции. Следователь позвонила в клинику. Там ответили, что у главной медсестры выходной — отгул. Тогда Ольга Арчиловна позвонила Орловой домой и попросила ее зайти к одиннадцати часам.

Орлова явилась на полчаса раньше. Дагурова как раз просматривала материалы дела, готовясь к допросу.

Аза Даниловна была одета в неброского цвета крепдешиновое платье, сшитое у хорошей портнихи. Дагурова отметила, что на ней не было никаких украшений.

Ольга Арчиловна подумала, что главной медсестре не терпится, видимо, узнать, чем вызвано приглашение следователя. Она предложила Орловой сесть, заметив при этом, что Аза Даниловна пришла раньше назначенного времени.

— Вы уж извините, что поторопилась, — смутившись, сказала Орлова, доставая из сумочки паспорт. — Понимаете, мы с дочкой собирались съездить в Сафроново, надо кое-что прикупить для поездки на море.

— Она у вас где сейчас? — спросила Ольга Арчиловна, списывая данные с паспорта в бланк протокола допроса.

— В пионерлагере, — ответила Орлова, выжидательно глядя на следователя. — Сегодня хочу забрать.

Ольга Арчиловна намеренно не спешила: пусть еще побудет в неведении…

— Это, наверное, вам участковый нажаловался? — не выдержала Аза Даниловна. — Манукянц?

— По поводу чего? — вскинула на нее глаза Дагурова.

— Известно, — вздохнула Орлова. — Живет у меня жених… Без прописки… Манукянц говорит, что это нарушение. А я доказываю ему: жених то приезжает, то уезжает. Мы к свадьбе готовимся… Он больше двух-трех дней подряд не жил…

— Порядок есть порядок, — сказала Ольга Арчиловна. — Кажется, это у вас не первый раз…

— Случалось, — замялась Орлова, поправляя прическу, которая была в идеальном порядке.

— И часто? — продолжала Ольга Арчиловна.

— Что вы имеете в виду? — с некоторым вызовом спросила Аза Даниловна.

— Много, спрашиваю, женихов приезжало? — уточнила свой вопрос следователь.

Орлова усмехнулась краешком губ.

— Это вас очень волнует?

— Раз уж зашел о них разговор… — пожала плечами Дагурова.

— Что ж, приезжали. Сколько, я не считала. Но многим я тут же давала от ворот поворот, — с достоинством ответила Орлова.

Она вроде успокоилась и держалась уверенно. «Хорошо, поговорим о женихах, — подумала следователь. — Пусть отвлечется, расслабится».

— Это почему же? — спросила она.

— А чтобы думали, прежде чем свататься! В зеркало бы на себя посмотрели! С таким гонором приезжают!.. Считают, если женщина дала объявление в газету, то каждому будет рада…

— Вы давали объявление в газету в рубрику «Знакомства»? — спросила следователь.

— Да. Их печатают в приложении к рижской «Вечерке», — ответила Аза Даниловна, — Называется «Ригас балсс»… А что в этом плохого?

— Как раз наоборот. Я считаю, что эта газета делает хорошее дело.

— Вот вы понимаете, — обрадовалась Орлова. — А есть такие, кто смеется… Что с них взять? Глупцы и мещане! Правда, я тоже сначала сомневалась, давать объявление или не давать, И все-таки послала… Вы не можете себе представить, сколько я стала получать писем после публикации объявления! Пачками! Отовсюду! Даже из Южно-Сахалинска!.. Честно говоря, растерялась. Кому отвечать? Всем не напишешь. Да и не хочется обижать людей, подавать им ложную надежду… А с другой стороны, вдруг проворонишь того, кого ищешь? Значит, надо было выработать какую-то систему отбора… Первое — почерк. Я читала где-то, что по нему можно узнать характер. Например, если пишет мелко, убористо, значит — жадный… Второе — грамотность. Тут уж видно, образованный человек или нет. Третье — как он излагает мысли. Бывает, что вроде и грамотный, а на самом деле дурак дураком… Так вот, если письмо написано корявым почерком, безграмотно да еще и глупо — сразу ставила крест… У иного красивые буковки, аккуратные строчки, а такую чушь несет!.. Тоже не годится… Короче, отбрасывала многих… Некоторые сразу фотографию присылали. Тоже критерий… Иные подробно рассказывали биографию… В общем, кто мне больше импонировал, того приглашала навестить и лично познакомиться… Письма, фотографии — одно, а увидишь живого человека — другое… И что вы думаете? Стали приезжать.

— Все, кого приглашали?

— Нет, не все, конечно. Но желающих познакомиться лично было больше, чем надо… Хорошо, что не попадали одновременно. А то была бы очередь, как за «Бауросом», — рассмеялась Аза Даниловна.

— А вы посылали им свою фотографию? — спросила Дагурова, которую разбирало чисто человеческое любопытство.

— Кому посылала, а кому и нет, — ответила Орлова. — Не поверите, один раз приехал вот такой коротышка, — показала она рукой на метр от пола. — Лилипут. Очень забавный. Веселый такой, с юмором. Ему бы росточком выйти — был бы мужчина нарасхват! — Аза Даниловна помолчала, видимо, вспоминая череду претендентов на ее руку и сердце. — Знаете, и пьяницы попадались… Но у меня на них особый нюх. Сразу выпроваживала!

— Как же вы распознавали их?

— Одних по внешности — нос сизый, красные прожилки на лице, руки трясутся… Я же медик и много повидала алкоголиков… Других, скрытых пьяниц, видно по их поведению. Не успеет в дом войти — бутылку на стол! Мол, за знакомство… В таких случаях я тут же говорила: скоро отходит автобус, не опоздайте на поезд или самолет.

— Уходили мирно?

— Ясное дело, понимали, что не ко двору… Встречались и альфонсы, ну, кто мечтает пожить за счет жены. Эти зыркают по сторонам: висят ли ковры, имеется ли хрусталь, спрашивают, какую зарплату получаю, мой ли гараж во дворе… А у самого букетик цветов за полтинник… С такими я тоже не церемонилась.

«Психолог», — отметила про себя следователь. Она поняла, что бой с Орловой предстоит трудный. А главная медсестра продолжала:

— Были и хорошие. Душевные. Таких я, оставляла. Чтобы получше присмотреться, узнать поближе… Боже мой, — покачала головой, — какие же мы несмышленыши в молодости! Хотели, чтобы нас любили, мы любили, а что такое любовь, не знали. Принимали за нее совсем не то… Я недавно прочитала интересную книжку. Оказывается, у индийцев еще в древности была формула, из чего должна состоять любовь: из ума — дающего уважение, души — дарящей дружбу, и тела — рождающего желание. И только при слиянии этих трех компонентов возможно настоящее счастье между мужчиной и женщиной… Здорово, не правда ли? — спросила Орлова и, не дожидаясь ответа, продолжила: — А правильно-то как! Но мы попадаемся на удочку чего-нибудь одного — ума, души или тела — и думаем, что это и есть любовь… Психологи называют это ловушкой влюбленности… Отсюда и трагедии, разбитые семьи… Эх, знала бы я раньше, не попалась бы в эту ловушку! И жизнь сложилась бы иначе!.. Главная медсестра замолчала.

— Что вы имеете в виду? — спросила Дагурова. — Если, конечно, не секрет?

— Какой там секрет! — отмахнулась Орлова. — Первое свое замужество… Как мы познакомились с Рогожиным? Приехала на практику. Я ведь училась в мединституте… Совсем неопытная девчонка… Встретилась с ним случайно во Дворце культуры и влюбилась с первого взгляда. По уши! Еще бы, высокий, кареглазый, с вьющимися волосами. Ну вылитый Григорий Мелихов из «Тихого Дона»…

— Хотите сказать, из кинофильма?

— Нет, скорее, как я представляла его по книге Шолохова… Плюс ко всем внешним данным Юрий был культурным, интеллигентным мужчиной. Именно мужчиной, а не сопляком… Молоденьких я не жаловала. Поклонников в институте у меня был длиннющий хвост… При этом Рогожин занимал в Березках приличное положение — главный зоотехник объединения! Закончил Московскую академию, работал в министерстве… А как он умел рассказывать! Слушала его раскрыв рот… Короче, парень моей мечты! Вот, думаю, и пришла ко мне настоящая любовь. А раз любовь — никаких запретов… Через два месяца забеременела от него. Я ведь была неопытная, до Рогожина мужчин не знала… Испугалась страшно: вдруг бросит?.. Ничего подобного — так обрадовался! Пошли тут же в загс, подали заявление, через месяц расписались. Казалось, чего еще можно желать? Хлебай, как говорится, счастье ложками!.. А я плакать начала уже через месяц после замужества… Оттого, видать, и дочка у меня такая нервная растет…

— Что же произошло? — поинтересовалась Дагурова.

— В том-то и дело, что ничего не произошло… Со стороны, наверное, думали — идеальная семья. Муж не пьет, не курит, на сторону не бегает, все только для молодой жены да будущего ребенка. Многие мне даже завидовали… Но если бы могли заглянуть мне в душу!.. Целыми днями одна в четырех стенах. Рогожина почти не видела. С раннего утра до позднего вечера на службе. По выходным тоже на своей животноводческой ферме. А в считанные часы, что мы были вместе, — речь только о коровах, овцах и свиньях. Одно на уме!.. Правда, первое время мне было интересно.

Потом я от всех этих разговоров уже чуть ли не на стенку лезла, — продолжала Орлова. — И вечно у него запарка на работе — то случка, то отелы, то прививки какие-то… Плюс к этому — депутатские дела. Люди идут к нему, как раньше ходили к священнику, исповедоваться или просить благословения!

— Разве плохо, когда у мужа такой авторитет и уважение? — спросила Дагурова.

— Но я тоже человек! — ударила себя в грудь кулаком Орлова. — Живой! Мне тоже внимание нужно! Вместо того, чтобы посидеть со мной, когда есть свободное время, он бежал в «Эврику». — Она покачала головой. — Это не клуб, а сумасшедший дом, ей-богу! У нас в психоневрологическом отделении просто рай по сравнению с ними… Кричат, спорят, выпучив глаза, едва не до драки доходит! Так я промучилась три года. Чувствую, больше невмоготу. Молодость уходит, мне хочется нормальную семью, нормального мужа… На высшем образовании я поставила крест…

— Вы же учились в мединституте?

— Не закончила, бросила. Из-за ребенка. Жалею теперь страшно… Короче, ушла я от Рогожина, дочку взяла с собой… Попалось мне как-то на глаза приложение к «Ригас балсс» с объявлениями о знакомствах, и я решила попробовать — а вдруг повезет?.. Сначала не везло, я уже стала отчаиваться. Все отказывала женихам… И вот наконец, кажется, судьба смилостивилась надо мной… Выхожу замуж.

— За летчика? — поинтересовалась Ольга Арчиловна, исходя из прежней информации Манукянца.

— Нет, — отрицательно покачала головой Орлова. — Он хороший человек, но, увы, герой не моего романа… Выхожу за того, кто сейчас живет у меня. Он зубной техник. У нас все по той индийской формуле — ум, душа и тело. Все совпадает гармонично.

— Неужели за несколько дней можно так хорошо узнать человека? — спросила Ольга Арчиловна.

— Я решила твердо, — не ответила прямо на вопрос Дагуровой Аза Даниловна.

«А может, у них действительно любовь? — подумала следователь. — Но счастья Орловой не видать…» — вспомнила Ольга Арчиловна про постановление на арест, которое лежало в папке.

— Аза Даниловна, — продолжила допрос Дагурова, — какие у вас были отношения с Баулиным?

Главная медсестра передернула плечами.

— Какие отношения… Больше сплетен да слухов.

— И все же? — испытующе посмотрела на женщину следователь.

— Хорошо, — сурово сказала Орлова. — Надеюсь, это останется между нами… Евгений Тимурович приехал в Березки без жены. Жил бобылем… Но ведь он не только главврач, но и мужчина… Я приглянулась ему, он стал ухаживать. Один раз даже пытался объясниться. Признался, что семейная жизнь у него дала трещину… Я, честно говоря, не поверила. Женатые мужчины всегда на это ссылаются, чтобы добиться своего… Потом гляжу — у него действительно нелады с супругой. Как это можно — он здесь, она в Москве, приезжает раза два в год… Пожалела его. — Аза Даниловна усмехнулась. — На свою же голову… Как-то прикатила Баулина. Не знаю, кто ей нашептал, но скандал между ней и Евгением Тимуровичем произошел грандиозный!.. Нет, не понимаю я таких женщин… Собака на сене… До меня дошло, что Баулина прошлась на мой счет при домработнице Евгения Тимуровича… Скажите, для чего мне это все? Своих проблем невпроворот… С тех пор наши отношения с Баулиным носят только официальный характер. На работе и вне клиники… Хотите верьте, хотите нет…

— Понятно, — сказала следователь. — А с Банипартовым?

— Что-о?! — вытаращила глаза Орлова. — Так он кобель, этот Вась-Вась! Кобель, и только! Какая там душа! И не пахнет!

Насчет коммерческого директора «Интеграла» Дагурова закинула удочку неспроста. По сведениям, добытым Латынисом, Банипартов пытался приударить за Орловой.

— Что же вы так о нем? — спросила Ольга Арчиловна.

— Знаю, что говорю, — произнесла с усмешкой Орлова. — Вы его жену видели?

— Нет.

— Кукла. Бело-розовый зефир… Знаете, есть такая картина «Шоколадница»?

— Конечно.

— Словно с нее писали… Лет на двадцать моложе Банипартова… Откуда он ее привез, не знаю. Родила ему двух близнецов. На мужа не намолится, пушинки с него сдувает… Казалось бы, чего еще мужику надо? Ан нет! Все налево смотрит. И все по молоденьким. Нашим медсестрам проходу не дает, к Рогожину на ферму через день заглядывает — доярочками пухленькими интересуется… Ко мне тоже подъезжал, но не тут-то было. Я ему так и сказала: Василий Васильевич, не обломится, дорогой… Он засмеялся, говорит: за что уважаю тебя, Аза Даниловна, так это за прямоту… И больше не приставал. Даже помог ремонт мне сделать в доме. Знаете, какая это морока, тем более когда мужика нет… Ну, он тогда попросил меня по дружбе одно дело сделать.

— Какое? — насторожилась следователь.

— Нетрудное. Посылать каждый месяц по почте двести рублей какой-то Варничевой Татьяне Николаевне. Мол, двоюродный брат помер, а это его дочь. Сиротой осталась, Банипартов ей помогает…

«Интересно, какая же зарплата у Банипартова, если он может позволить себе такие расходы?» — подумала Дагурова. И спросила:

— А куда именно посылать?

— В Ялту. Адрес как сейчас помню: улица Чехова, дом один, корпус шесть, квартира четырнадцать… Самому, мол, посылать неудобно, еще, не дай бог, дойдет до жены, а она у него очень прижимистая… Я согласилась. Думаю, почему бы не сделать доброе дело, особенно для сироты? Сама еще восхищалась в душе Василием Васильевичем: заботится о племяннице. А в прошлом году, когда была в Ялте, решила навестить Варничеву. На курорте, сами знаете, делать особенно нечего. Пошла по этому адресу. Открывает мне шикарная дама. Вся из себя вальяжная, дебелая, холеная… У Банипартова, наверное, комплекс — пампушек любит… Узнала, что я из Березок, пригласила в квартиру. О чем разговаривать с ней, не знаю. Спросила, где работает? Оказывается, в каком-то санатории массовиком-затейником… Давно ли она живет в Ялте? Отвечает: лет десять. И родители, спрашиваю, здесь похоронены? Она глаза вытаращила и говорит: типун вам на язык. Мать и отец живы-здоровы, в Вологде сейчас. И, как я поняла, Банипартову ни с какого бока родственниками не приходятся… Я, конечно, не дура, все тут же сообразила насчет «сиротки». Наверное, Вась-Вась бывает в Ялте наездами, а за внимание, которое ему оказывает Варничева, он и посылает ей «сиротскую стипендию» в двести рублей… Думаю, до сих пор…

— Почему так думаете?

— Лично я отказалась от этой миссии. Чего доброго, дойдет до жены Банипартова, а потом доказывай, что ты не верблюд. Мне это совсем ни к чему… Ну их всех к черту! У меня теперь своя семья будет. Вернемся с моря да за свадебку…

— Куда вы собрались ехать?

— В Пицунду. Уже билеты взяла до Адлера.

«Пора», — решила следователь и спокойно сказала:

— Придется поездку отложить, Аза Даниловна. — И, немного помолчав, добавила: — И свадьбу тоже.

— Почему? — удивилась Орлова. — И надолго?

— На неопределенный срок. Вам предъявляется обвинение в совершении преступления…

Эффект, на который рассчитывала Ольга Арчиловна, был достигнут — Орлова была застигнута врасплох. Она словно окаменела. И лишь глаза лихорадочно метались из стороны в сторону, выдавая ее состояние.

— К-какое обвинение? — осевшим вдруг голосом выдавила она из себя. — Насчет Баулина ничего не знаю!.. Это не я!..

Орлова замолчала.

— Вы обвиняетесь по статье сто семьдесят третьей части второй Уголовного кодекса РСФСР в получении взяток, — невозмутимо продолжала Дагурова. — Прошу ознакомиться с постановлением о предъявлении вам обвинения.

Аза Даниловна взяла в руки документ и впилась в него глазами. По мере того как она его читала, губы Орловой побелели, пальцы задрожали. Читала она подозрительно долго.

«Соображает, как себя вести, что отвечать», — поняла следователь и спросила:

— Что вы можете оказать?

— Неправда! — подняв на Дагурову тяжелый взгляд, произнесла Орлова, — Ложь!.. Я ни в чем не виновата!

— И все?

— Да, все!

Орлова небрежно бросила постановление на стол.

— У вас хорошая память? — спросила следователь.

— Отличная! — с вызовом ответила Аза Даниловна.

— Тем более. Тогда вы должны помнить Милану Бульбу и каким образом она получила место в вашей клинике. Это было осенью прошлого года.

— Ну и как же она получила место? — с издевкой спросила обвиняемая.

— Лишь после того, как вы путем вымогательства получили от нее взятку в сумме две тысячи рублей.

— Хо! — театрально возведя руки кверху, воскликнула Орлова. — Наконец-то выбрала момент сквитаться!.. Ладно, она злобная, полуграмотная старуха! Но вы! Умный человек, неужели вы не поняли, что это обыкновенная месть?!

— Кого вы имеете в виду?

— Не нужно играть в кошки-мышки. Кого?! Мою разлюбезную свекровушку! Ведь это она оклеветала меня, она! Я знаю! Мне Евгений Тимурович все рассказал. Он сам был возмущен до глубины души! Вы бы видели, каким он пришел от Рогожиной! Бешеный! Кричит: уволю, выгоню!.. А потом, когда разобрался, еще больше разозлился. На мою свекровь. Облить грязью весь коллектив!.. Баулин хотел бежать в милицию, к прокурору, чтобы Рогожину привлекли за клевету… Я, слышите, я отговорила его! А напрасно! — Орлова вся пылала неподдельным гневом. — Нет!.. Теперь защищать ее не буду!.. Надо же, не может простить, что я ушла от Юрия!

— Вы отрицаете факт получения взятки от Миланы Бульбы?

— Категорически! Ишь, чего захотели — свои грехи оплатить за мой счет… Вы хоть знаете, что муж Миланы картежник? Завзятый! Проигрывает все, что только попадет в руки!

— Откуда у вас такие сведения?

— Сама Милана плакалась мне. Говорит: не знаю, как домой возвращаться после лечения, Муж должен дружкам карточный долг. Большую сумму. Не отдаст — могут убить. А где взять деньги, неизвестно. У матери, говорит, есть, но на такое дело она не даст ни за что… Теперь я понимаю, зачем меня приплели… Милана взяла для мужа, а сказала… — Орлова погрозила кому-то пальцем. — На такие штучки меня не купишь! Я только не могу понять Рогожину: есть у нее мозги или нет! Ведь она бросила тень не только на меня, но и на Евгения Тимуровича… Впрочем, Рогожина и на него имеет зуб. За то, что ее уволили.

— Кстати, за что ее уволили из клиники? — спросила Дагурова.

— Государство — не дойная корова! Тоже мне — консультант! — презрительно процедила Орлова. — Понимаю, когда платят кандидатам наук, докторам! У них опыт, огромные знания. А у Рогожиной? Три класса образования. Чему, кого она может научить? Показать, где какая трава растет? Да я сама не хуже ее знаю… И правильно сделали, что уволили! Хотя лично я тут ни при чем и Евгений Тимурович тоже.

— За это Рогожина не в претензии ни к вам, ни к Баулину, — заметила следователь. — Вы знаете, что Милана умерла?

— Знаю, конечно, знаю, — вздохнула обвиняемая, изобразив на лице скорбь. — Жаль ее. Очень! Маленький ребеночек остался без матери… Но уверяю вас, врачи сделали все, чтобы спасти ее. Увы, они не всесильны…

— После смерти Миланы к вам приходила ее мать, Ганна Игнатьевна?

— Приходила.

— Зачем?

— Просила деньги, которые якобы дала мне ее дочь… Но ведь это же глупость!

— Что вы сказали Ганне Игнатьевне?

— Ну, сначала вежливо, мол, она ошибается. Никаких денег я не получала. Вижу, не понимает. Все свое твердит, хоть половину, говорит, отдай… Нет, как у нее мог язык повернуться?! Чтобы я, взятку?!

— А вы знаете, что она тоже умерла?

— Да? — изобразила крайнее удивление Аза Даниловна. — Что ж, пожила свое… Дай бог нам дотянуть до ее лет… Так ведь не дадут! Все нервы истрепят — и загремишь раньше времени в могилу!

— Значит, вы не знали о смерти старушки? — уточнила следователь.

— Откуда? — протянула Аза Даниловна.

— А вы говорите, что у вас отличная память, — покачала головой Ольга Арчиловна. — Но то, что двадцать третьего июня этого года вы получили по почте две тысячи рублей, вы помните?

— Ну, — напряглась Орлова.

— От кого?

— Не знаю, — процедила обвиняемая.

Следователь раскрыла папку с делом, нашла нужное место.

— Вот документ, — показала она Орловой. — Ваша подпись?

— Моя, — ответила та с каменным лицом.

— Тут сказано, что две тысячи, которые Орлова Аза Даниловна послала Бульбе Ганне Игнатьевне, не могли быть вручены адресату, так как Бульба умерла.

— Я расписалась, не читая, — буркнула Орлова.

— А деньги все-таки получили? — спросила Дагурова и в ответ на кивок Орловой продолжила: — И даже не поинтересовалась, от кого? Сумма ведь немалая.

— Я их не посылала…

— Знаю. А для чего взяли, если не ваши?

— Думала, кто-то вернул мне долг, — ответила Орлова.

— А кто послал деньги Бульбе, вам известно?

— Понятия не имею.

— Баулин… А почему?

— Можете спросить у него, — хмуро произнесла Орлова.

— Возвращал взятку, которую взяли вы. — Дагурова сделала ударение на последнем слове. — Но Евгений Тимурович опоздал. Ваш совершенно бесчеловечный поступок по отношению к несчастной старухе, которая продала даже корову, чтобы спасти дочь, попыталась исправить Александра Яковлевна Рогожина… Да-да, та злобная, как вы говорите, мстительная женщина. Она тоже продала все, что у нее было, и отдала две тысячи Ганне Игнатьевне. Якобы от вас. Спасала вашу честь, Аза Даниловна.

— Рогожина?! — вскочила Орлова. — Врет!

— Сядьте! — твердо приказала Дагурова. — Уж кого-кого, но Александру Яковлевну во лжи обвинить нельзя. Она хотела сохранить вашу семью. И когда вы все-таки ушли от ее сына, она не сказала ни слова в упрек вам. Более того, продолжала относиться, как к родной дочери… Вы ездили на курорты с очередным кавалером, а она сидела с Катенькой. Было?

— Так ведь Катя родная внучка Рогожиной, — пробормотала Орлова.

— Ладно, перейдем к другому эпизоду, — сказала следователь. — Фамилия Шатохин вам ничего не говорит?

— Нет.

— Он лежал в прошлом году в вашей клинике, в начале лета. И умер. Вы получили от него взятку — полторы тысячи рублей и картину, за которую он заплатил в Москве две тысячи.

— Это он сам вам сказал? — с нагловатой усмешкой спросила обвиняемая.

— Не иронизируйте, Аза Даниловна, — спокойно сказала Дагурова. — И не советую забывать, где вы находитесь. — Следователь нашла в деле протокол допроса Гаджиева и дала прочитать обвиняемой, потом ознакомила с показаниями жены Шатохина. — Что вы скажете?

— Ложь! — возмущенно ответила Орлова. — У Шатохина я ничего не брала… Еще какую-то картину выдумали! Я и в глаза ее не видела!

— Домработница Баулина, Савчук, говорит, что время появления той самой картины в доме профессора совпадает со временем госпитализации в клинику Шатохина.

— А я при чем? — пожала плечами Орлова. — У Баулина и спрашивайте, откуда взялась картина.

«Попробуем с другого бока», — решила следователь.

— Значит, вы уверяете, что ни у кого ничего не брали?

— Почему же, бывало, дарили цветы… Это тоже считается взяткой? — опять не удержалась от издевки Орлова.

— А какой у вас доход? — задала очередной вопрос следователь.

— Я живу честно, на зарплату. Беру лишние дежурства и получаю алименты на дочь. В среднем Рогожин дает по семьдесят пять рублей в месяц… Так что хватает, не волнуйтесь…

— А на какие деньги вы приобрели машину?

— Так и знала, что вы спросите об этом, — усмехнулась Орлова. — Наследство получила! От бабушки! Назвать сумму? Тридцать шесть тысяч! Не верите — можете проверить.

— Проверяли.

— Ну и что, убедились? — торжествующе спросила Орлова.

— Вопросы здесь, Аза Даниловна, задаю я, — сказала Дагурова. — И попрошу вас вспомнить случай, когда ваша дочь подарила своей подружке кольцо с бриллиантом. Стоило оно больше десяти тысяч…

— Я и не собираюсь отказываться. Да, такой случай был. Разбиралась милиция, кольцо мне вернули… Дети, они в таком возрасте не понимают…

— Когда это было?

— Года три назад.

— А когда вы получили наследство?

— В прошлом году.

— Откуда вы взяли деньги на такую дорогую вещь? — допытывалась Ольга Арчиловна и, не дождавшись ответа, добавила: — Между прочим, ваша свекровь и бывший муж сказали, что прежде у вас не видели подобных драгоценностей.

— Не было, — кивнула Орлова. — А потом подарили.

— Кто?

— Поклонник.

— Фамилия, имя? Где живет?

— Не помню. — Орлова беспечно махнула рукой и демонстративно закинула ногу на ногу.

— И часто вы получали от поклонников столь дорогие подарки?

Орлова ничего не ответила.

— Хорошо, — сказала Дагурова. — Вы не можете ответить, откуда у вас японский видеомагнитофон, цветной телевизор, арабская мебель? Только не ссылайтесь, пожалуйста, на наследство, все это появилось у вас до его получения. Поклонники тоже ни при чем — многие вещи вы купили самолично. В Москве.

— Бабушка мне еще при жизни давала деньги, — заявила Орлова. — Как-то дала десять тысяч, то самое кольцо… Потом еще тысяч семь. А после ее смерти я получила по завещанию тридцать шесть тысяч.

— Откуда у нее такое богатство?

— Я не интересовалась. Есть деньги, и все. Откуда и как — не мое дело.

— Раз вы знали, что она богатая, то зачем посылали в последние девять месяцев ее жизни по десять рублей?

— Дорога не сумма, а внимание.

— Раньше почему-то вам было все равно, живет она на свете или нет… Даже открытку не могли послать на Новый год, в знак внимания. Но как только узнали о состоянии здоровья Шубниковой, решили воспользоваться.

— Интересно, каким образом и зачем? — округлила глаза Орлова.

— Чтобы прикрыть преступные доходы получением якобы наследства. Специально поехали в Калининскую область, зашли в участковую больницу, ознакомились с историей болезни Шубниковой и, убедившись, что жить ей осталось всего ничего, положили на ее имя в сберкассу кругленькую сумму.

— Что я, дура? — вспыхнула Аза Даниловна. — Класть свои деньги на чей-то счет!

— Вы все предусмотрели: как только положили деньги в сберкассу, тут же, в той же сберкассе, составили с Шубниковой завещание на ваше имя… После ее смерти получили деньги, чтобы потом кричать на каждом углу о наследстве… Но эта операция шита белыми нитками.

— У меня нет желания убеждать вас в чем-то! — огрызнулась Орлова. — И вообще разговаривать… Не думайте, на вас тоже есть управа. И я найду ее!

Посыпались угрозы, к которым Дагурова за свою следственную практику уже привыкла. Она поняла, что допрос продолжать не стоит, и, закончив составлять протокол, дала его для ознакомления обвиняемой. Та стала цепляться к каждой фразе, внесла кое-какие исправления, но все-таки расписалась.

— Все? — Орлова смерила Дагурову холодным взглядом. — Я могу идти? Мне уже пора забирать домой дочку, кормить ее…

— Катю покормит родная бабушка, — спокойно сказала Ольга Арчиловна.

— Че-его-о?! — Аза Даниловна даже подскочила на стуле. — Вы еще будете диктовать, кто должен кормить мою дочь! Уж как-нибудь я сама позабочусь о ней!

— Раньше надо было заботиться и думать о ее судьбе, — заметила Дагурова, протягивая Орловой еще один документ. — Вот постановление о вашем аресте в качестве меры пресечения. Санкционировано прокурором района.

При слове «арест» Орлова побледнела. Пальцы по слушались ее, она уронила постановление на пол, потом суетливо подняла и стала читать.

— Не имеете права! — сразу севшим голосом прохрипела она. — У меня малолетняя дочь…

— Теперь заботы о ее воспитании переходят к отцу и бабушке, — сказала Дагурова.

Она вызвала конвой, и Орлову, которая продолжала выкрикивать бессмысленные угрозы, увели.

Прежде чем провести обыск в доме арестованной, Ольга Арчиловна заехала в дирекцию «Интеграла», чтобы встретиться с Рогожиным. В вестибюле висел большой фотопортрет Ростовцева в траурной рамке. В здании стояла неестественная тишина. Люди старались говорить негромко.

Следователь сообщила Рогожину, что Орлова арестована и отцу надо сегодня вечером взять дочь из пионерлагеря. Сообщение Дагуровой настолько потрясло Рогожина, что он некоторое время не мог вымолвить ни слова. Затем обхватил голову руками и прошептал нечто вроде того, что он ожидал этого, добавив:

— Погубить себя из-за каких-то тряпок и побрякушек, будь они прокляты!

Юрий Юрьевич поинтересовался, в чем обвиняется его бывшая жена. Ольга Арчиловна не стала вдаваться в подробности, сказав только: во взяточничестве.

К дому Орловой они отправились вместе. Следователь хотела, чтобы Рогожин взял вещи дочери. Во дворе уже находились участковый инспектор Манукянц и приглашенные им понятые.

Юрий Юрьевич отобрал для дочери самое необходимое — пару платьев, белье, обувь. Дагуровой показалось, что к остальному — дорогим игрушкам, шубке, импортному трикотажу — он не желал даже прикасаться.

— Все куплю Катеньке сам…

Когда Рогожин уехал, приступили к обыску. Обстановка в доме была дорогая — инкрустированная арабская мебель, ковры ручной работы, хрусталь, фарфор, которыми, видимо, не пользовались, а держали для красоты: на них еще сохранились фабричные этикетки. К чему, наверное, Орлова питала особую слабость, так это к радиоаппаратуре. А может, это было удобным способом помещения капитала. Японские видеомагнитофон и стереоустановка стоили явно не одну тысячу. Два цветных телевизора — один в гостиной, другой на кухне — тоже были дорогие. Туалетов в шкафах хватило бы на несколько самых взыскательных модниц.

На что обратила внимание Дагурова, так это на красивый чайный сервиз — несколько заварных чайников разной величины и стопка пиалушек, разрисованных ярким восточным узором. Привезено, видимо, из Средней Азии.

А вот драгоценностей в доме не было. Следователь обнаружила лишь недорогое колечко с бирюзой и серебряные серьги с гранатами. Это удивило Дагурову. Денег тоже вроде бы не было. Так, мелочь на текущие расходы.

Ольга Арчиловна решила тщательно осмотреть сарайчик и гараж. В гараже под потолком обнаружили сберкнижку на имя Орловой со срочным вкладом на сумму двадцать пять тысяч рублей. Затем при помощи металлоискателя нашли в земле за сараем кубышку с драгоценностями. А именно: три золотых кольца с камнями, четыре массивных золотых перстня, двенадцать золотых монет, нитку жемчуга и серьги с бриллиантами.

Между сараем и забором Дагурова увидела среди лопухов одну вещь, на которую поначалу не очень-то обратила внимание. А когда рассмотрела получше…

Это была обыкновенная шапочка для купания, резиновая, синего цвета. На шапочке были бурые пятна. На краску они не походили, а напоминали засохшую кровь. Более того, с обеих сторон, в местах, которые закрывали виски, имелись дырочки.

Вдруг Ольга Арчиловна вспомнила: все свидетели твердили, что Баулин никогда не купался без резиновой шапочки, так как когда-то перенес воспаление уха.

Но когда профессора нашли с простреленной головой, шапочки на нем не было!

И еще: волосы у Баулина на голове были сухие, тогда как плавки — мокрые.

«Неужели это ключ к разгадке? — с волнением размышляла Дагурова. — Дырки напоминают пулевые отверстия. Но почему шапочка во дворе Орловой?»

Когда находка была зафиксирована в протоколе, закончен обыск, составлена опись вещей и опечатан дом, следователь поспешила в отделение милиции. Там она первым делом вынесла постановление о назначении комплексной экспертизы резиновой шапочки. Ее интересовали ответы на следующие вопросы. Во-первых, была ли данная шапочка на голове Баулина, что можно было бы определить по жировым и потовым выделениям, оставшимся внутри этой шапочки. Второе — происхождение дырочек. Если это пулевые отверстия, то какому калибру они соответствуют? Третье — характер бурых пятен. Если это человеческая кровь, то какой группы? И четвертое: сохранились ли на шапочке отпечатки пальцев? Если да — кому принадлежат?

От заключения экспертов теперь зависело очень много. Но главное — надо было получить его срочно.

«Опять горит! — подумала Дагурова. — Время постоянно подхлестывает».

А в голове бились все те же мысли. Откуда взялась во дворе Орловой купальная шапочка? Она сама взяла ее с места покушения на Баулина? Но для чего? Ведь это серьезная улика. По логике, ее надо было бы уничтожить или же спрятать так, чтобы никто не нашел. А ее небрежно бросили, можно сказать, на виду…

Ольга Арчиловна колебалась — допросить еще раз Орлову сегодня же или подождать заключения экспертов? Ждать не хотелось. А вдруг Аза Даниловна даст с ходу важные показания?

Дагурова решила провести допрос немедленно. Но прежде приняла все меры, чтобы вещественное доказательство — купальная шапочка — была срочно отправлена на исследование.

Привели Орлову. Веки у нее набрякли, белки покраснели — видимо, плакала.

— Ну что, Аза Даниловна, надумали говорить правду? — спросила следователь.

— Что я сказала, то и есть правда, — ответила Орлова негромким голосом.

Гонору у нее заметно поубавилось.

— У вас в доме был обыск, — продолжала Дагурова.

Орлова кинула на следователя напряженный взгляд, но тут же справилась со своими чувствами.

— Интересно, что вы могли найти у меня такого?.. — Она старалась говорить спокойно.

— Там у вас в гараже, под потолком, спрятана сберкнижка, а на ней — срочный вклад… Если вы уверяете, что деньги получены честно…

— Да не от вас я спрятала книжку, от воров, — ответила Орлова, не глядя на следователя.

— Аза Даниловна, Аза Даниловна, — покачала головой Дагурова, — Это же несерьезно… Ну какой вор снимет деньги со счета! Сберкнижка ведь именная. Вклад могут выдать лишь вам… А почему вы зарыли кубышку с драгоценностями? За сараем?

— От воров, — упрямо повторила Орлова. — У нас участились квартирные кражи…

— Ладно, зачем вам четыре золотых перстня?

— На черный день… Они ведь есть-пить не просят…

— Откуда у вас столько добра?

— Я уже говорила. От Шубниковой, бабушки.

— Допустим, она действительно давала вам деньги еще при жизни. Вы даже сумму назвали: семнадцать тысяч… Давайте посчитаем, сколько стоит автомобиль, обстановка, хрусталь, ковры, радиоаппаратура, ваш гардероб, драгоценности…

Ольга Арчиловна прошлась по описи имущества Орловой, прикинула, сколько было истрачено на все. Сумма получилась очень внушительная — за сорок тысяч.

— Мне делали подарки, — стояла на своем обвиняемая.

— Вы имеете в виду больных? — уточнила следователь.

— Это вы имеете их в виду. С больных я ничего не брала… Поклонники…

— Назовите их.

— А вот кто мне дарил, когда и за что — это мое личное дело! — мрачно ответила Орлова. — И рассказывать вам я не обязана.

«Да, крепкий орешек, — подумала Дагурова. — Заставить ее говорить правду можно только с конкретными, неопровержимыми фактами на руках. А их, к сожалению, пока маловато…»

— У вас во дворе найдена еще одна вещь, — сказала Ольга Арчиловна, и Орлова насторожилась. — Резиновая купальная шапочка синего цвета… Чья она?

— Не знаю, — поспешно ответила Аза Даниловна.

Было заметно, что вопрос этот ее смутил.

— Как она попала к вам во двор? — продолжала спрашивать следователь.

— Может быть, и моя, — сказала Орлова. — Я когда-то ходила в бассейн, на речку… Любила поплавать… А теперь летом — теннис, зимой — лыжи…

— Она была у вас целая?

— В каком смысле?.. — Глаза Орловой забегали.

— Откуда в ней дырочки? С обеих сторон, — показала на свои виски Ольга Арчиловна.

— Господи, ну откуда я знаю! Два года уже не плавала! Куда делась шапочка, не знаю… Где вы нашли ее?

— Между сараем и забором. В лопухах.

— А может, это вовсе и не моя… Дети подкинули с улицы… Через забор…

— Так и запишем, — сказала Дагурова. — Что вам неизвестно, чья это шапочка и как она попала к вам во двор…

— Ваше дело, — пожала плечами Орлова.

На этом Дагурова закончила допрос, и подследственную увели.

Ольга Арчиловна вдруг почувствовала смертельную усталость. Еще бы, два тяжелых допроса за день, обыск. Даже не было времени пообедать. Подташнивало, немного кружилась голова.

«Придется отказаться от ограничения в еде, — подумала Ольга Арчиловна. — Наверняка это опасно для будущего ребенка».

Она отправилась в гостиницу и первым делом зашла в буфет, с аппетитом поела, распрощавшись в мечтах с диетой по-баулински.

Чикуров был у себя в номере. Ольга Арчиловна поделилась с ним добытой за сегодняшний день информацией. Услышав о находке во дворе Орловой купальной шапочки, Игорь Андреевич, помолчав, спросил:

— И что вы хотите предпринять дальше?

— Провести следственный эксперимент. Вывезем Орлову на место покушения в светлом брючном костюме. Лобова и Гостюхина поставить там, откуда они видели третьего июля, как человек тащил по земле профессора… На дороге, естественно, будут «Жигули» красного цвета… Словом, создать обстановку того дня.

— Ну что ж, — одобрительно кивнул Игорь Андреевич. — Когда думаете провести эксперимент?

— В ближайшее время.

Следователи стали обсуждать версию, что стреляла в Баулина Аза Даниловна. По их мнению, поводом для покушения могли служить ревность или боязнь разоблачения профессором взяточничества главной медсестры.

— Я бы на вашем месте, Ольга Арчиловна, думал бы вот еще в каком направлении… Предположим, что Орлова действительно была у Лавутки утром третьего июля и именно ее видели мальчики… Но не обязательно стреляла в профессора она. Понимаете, у меня все не идет из головы предположение Троянова…

— Покушение на самоубийство?

— Да. Шапочка! Она и могла спутать все карты. Ввела в заблуждение судмедэксперта и, естественно, нас… Короче, отнеситесь к этой версии самым внимательным образом.

Дагурова уже поднялась, чтобы идти в свой номер, но появился Латынис. По его довольному лицу легко угадывалось, что Ян Арнольдович прибыл с важными новостями. Поздоровавшись, оперуполномоченный сказал:

— Игорь Андреевич, кое-что прояснилось насчет оружия, из которого стреляли в Ростовцева. — Капитан вынул из кармана блокнот. — Пистолет системы «наган» номер А-11-13517 числился за стрелком военизированной охраны Мурашкиным Родионом Власовичем, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения…

— А где он? Что? — не вытерпел Чикуров.

— Разрешите по порядку?

— Да, конечно, Ян Арнольдович…

— Тот самый Мурашкин раньше уже лежал в клинике Баулина. А месяца два с половиной назад его снова доставили в клинику в обморочном состоянии. Прямо со службы. У него и прежде случались припадки. Все вроде бы с человеком нормально, и вдруг теряет сознание, падает, через день глядишь — отошел… У кого только он не был! Невропатолога, психиатра, кардиолога… Врачи ничего не могли понять: анализы и другие исследования показывали, что Мурашкин абсолютно здоров… И знаете, что за болезнь? Аллергия. От пчелиного укуса. Шок. Представляете?

— У моего приятеля было то же самое, — сказал Игорь Андреевич. — Так его чуть не залечили. Три года разбирались, уже хотели посылать на ВТЭК, чтобы дали инвалидность… Ну-ну, продолжайте, Ян Арнольдович.

— У Баулина диагноз Мурашкину поставили только во второй раз… Лечение, собственно, можно было проводить амбулаторно — вводить ослабленный аллерген, чтобы организм выработал иммунитет. Но Мурашкина на всякий случай оставили в клинике на две недели, чтобы подправить общее состояние. Ветеран войны… Короче, отнеслись со вниманием… И вот двадцатого мая — это как раз было воскресенье — отпросился Мурашкин на один день домой, а вернее, к матери в деревню Топорково. Недалеко, километров тридцать пять от Березок… Понимаете, старушке восемьдесят стукнуло, дети собрались, внуки, правнуки… Может, врачи и не отпустили бы Мурашкина, но дежурная медсестра попалась сердобольная… Но не доехал Родион Власович к матери… Погиб…

— Как погиб? — вырвалось у Чикурова.

— Геройски, Игорь Андреевич. При тушении пожара… Когда автобус подъехал к Топоркову, то увидели, что горит двухэтажный деревянный дом… Все пассажиры выскочили. Мурашкин первым бросился в огонь: в окне на втором этаже металась маленькая девочка… Ребенка спас, а сам умер от ожогов… Похоронили с почестями.

Латынис замолчал.

— Действительно герой, — грустно сказала Ольга Арчиловна.

— Сослуживцы очень хорошо отзываются о нем… До пенсии не дожил четыре месяца…

— Жаль, конечно, человека, — произнес Игорь Андреевич. — А с наганом как же?

— Насколько я понял, об оружии Мурашкина забыли… Был ли наган при нем, когда его привезли в клинику, никто не знает.

— Но если был, почему не вернули наган Мурашкина по месту службы? — спросила Дагурова.

Латынис развел руками: мол, пока это неизвестно.

— Может, Орлова знает? Как главная медсестра? — высказал предположение Чикуров.

— Завтра же допрошу ее, — сказала Ольга Арчиловна. — Я вот о чем… Доступ к сейфу Евгения Тимуровича имел и комендант клиники. Когда я была там в первый раз, комендант принес запасные ключи от кабинета главврача и его сейфа.

— Проверим коменданта, — кивнул Латынис.

— Игорь Андреевич, — встрепенулась Ольга Арчиловна, — возвращаясь к версии о попытке самоубийства… Может, Баулин намеренно не сдал наган? Ведь перемена в настроении и состоянии профессора наступила не сразу. Давно стали замечать…

— Есть что-нибудь новенькое в этом аспекте? — поинтересовался Ян Арнольдович.

Ольга Арчиловна рассказала Латынису о купальной шапочке, найденной на участке Орловой. Тот посмотрел на часы.

— Эх, жаль, уже поздно, — сказал капитан. — Можно было бы спросить у Савчук. Домработница, наверное, помнит, с какой шапочкой отправлялся профессор на речку.

Чикуров бросил взгляд на Дагурову. Она вздохнула.

— Моя промашка. Надо было тут же провести опознание шапочки домработницей… Поспешила отправить вещдок на экспертизу…

— Ладно, это можно исправить, — сказал Игорь Андреевич. — А теперь пора и отдохнуть. У Ольги Арчиловны день был не из легких. Ян Арнольдович тоже хорошо потрудился… Между прочим, вы, как Труффальдино из пьесы Гольдони, работаете на двух господ. Меня и, — он кивнул на Дагурову. — Может быть, надо помощника? Ваше начальство звонило по этому поводу. Предлагают подкрепление. Я отказался.

— И правильно сделали, что отказались. Попытаюсь оправдать доверие…

Утром дежурная по этажу передала Чикурову письмо. На конверте машинописным текстом было напечатано:

«Поселок Березки, гостиница „Приют“, следователю И. А. Чикурову».

Обратный адрес не указан — послание было отправлено по почте.

«Уважаемый товарищ Чикуров! Если вы занимаетесь поисками убийцы А. П. Ростовцева, рекомендую обратить внимание на пять лиц.

Лицо № 1. Массажистка березкинской клиники Виктория Орестовна Лещинская. Давно замечено, что эта особа неровно дышит по отношению к Аркадию Павловичу. В те дни, когда законная супруга Ростовцева в отъезде, Лещинская приходит к нему домой делать массаж и слишком долго там задерживается. Доподлинно известно, что вышеупомянутая дама настаивала на том, чтобы Аркадий Павлович бросил семью и женился на ней. А когда он категорически отказал ей, Лещинская поклялась „подвести черту“ под их отношениями. Вот, видимо, и подвела, так как женщина она решительная.

Лицо № 2. Генерал в отставке Сергей Федорович Ганжа. Раньше он был генеральным директором. Как известно, его сняли, а директором сделали Ростовцева. Естественно, после этого Ганжа затаил на всех злобу. Особенно на Аркадия Павловича, который оказался, не в пример генералу, отличным руководителем и прославил Березки на всю страну. Ганжа спит и видит, чтобы снова стать генеральным директором „Интеграла“. А чтобы осуществить свою мечту, надо было своими или чужими руками убрать Ростовцева. Теперь место свободно.

Лицо № 3. Начальник главка из Москвы Феликс Михайлович Пляцковский. Раньше они с Ростовцевым были такие друзья, что водой не разольешь. Пляцковский помогал Аркадию Павловичу доставать дефицитное оборудование для „Интеграла“. Но когда узнал, что в березкинской клинике, где лежит его тяжело больная жена, в отсутствие раненого Баулина „не лечат, а калечат“, то вдруг разругался с Ростовцевым, пригрозив бывшему другу отлучить от привилегированного снабжения. Аркадий Павлович, в свою очередь, пообещал вывести начальника главка на чистую воду, потому что у Пляцковского рыльце не только в пушку, а давно уже обросло густой шерстью от всяческих махинаций. Пляцковский — мужчина слабонервный. Он забрал жену из клиники. Но прежде чем смотаться из Березок, выстрелил в Ростовцева, испугавшись, что Аркадий Павлович его „утопит“.

Лицо № 4. Главный инженер „Интеграла“ Георгий Фадеевич Семизоров. Ни для кого не секрет, что он в прошлом имел судимость за то, что путал государственный карман с собственным. Но это не пошло впрок. Работая в „Интеграле“, он снова принялся за прежнее. Проталкивая изобретения и рацпредложения участников клуба „Эврика“, Семизоров требует за свою „подвижническую“ деятельность мзду. И немалую. Узнав об этом, Ростовцев пригрозил, что уволит главного инженера и сообщит о его поборах с изобретателей соответствующим органам. Смерть Аркадия Павловича была для Семизорова решением всех проблем.

Лицо № 5. Не исключено, что убийство Ростовцева дело рук журналиста Рэма Николаевича Мелковского. Потому что трудно объяснить, почему после смерти Ростовцева он подал заявление об увольнении и тут же убрался восвояси.

Об этих пяти гражданах я мог бы рассказать еще многое. Даже лично при встрече с вами. Но опасаюсь за свою жизнь. А посему не называю своего имени и остаюсь просто доброжелателем».

Анонимок Игорь Андреевич не любил. В подавляющем большинстве за ними скрывается зависть, подлость, желание свести с кем-то счеты. Честный человек не прячет своего лица. И все же…

Может быть, один раз на тысячу за анонимкой не скрываются корыстные мотивы — такое тоже бывало в работе Чикурова. Ведь в жизни случаются всякие обстоятельства. На сей раз Игоря Андреевича насторожило то, что автор письма называет сразу пять человек. Как правило, анонимщики, которые преследуют гнусную цель, обливают грязью одного определенного человека. И еще — тон письма. Автор вроде бы и не особенно навязывает свое мнение, предлагает следователю проанализировать какие-то факты, которые, возможно, происходили в действительности. И можно ли с ходу отбросить их, даже не попытавшись узнать, ложь это или нет?

Чикуров снова перечитал послание.

«Черт возьми! — подумал он. — А вдруг тут что-то есть! Пускай крупица… Значит, проверять?.. Мало своих версий, так еще анонимщик подсыпал целую кучу! Причем в логике ему не откажешь».

И Чикуров понял, что проверять будет. Чем черт не шутит. Рука сама потянулась к телефону. Он набрал номер Мелковского. Никто не брал трубку. Тогда следователь позвонил администратору, назвал себя и спросил, проживает ли еще в гостинице журналист из Москвы.

— Вчера уехал и разбронировал номер.

«Насчет отъезда Мелковского анонимщик не врет», — отметил про себя Чикуров.

— А что значит — разбронировал? — поинтересовался он.

— Номер был закреплен за товарищем Мелковским постоянно, — объяснил администратор. — И денег мы с него не брали…

— Почему?

— Личное указание товарища Ростовцева. — На том конце провода тяжело вздохнули. — Покойного… Кстати, товарищ Чикуров, если хотите, мы вас переведем в этот номер. Прекрасный вид, тишина… А то ведь под вами ресторан…

— Благодарю, — отказался следователь. — Меня устраивает мой.

То, что сообщил администратор, удивило Игоря Андреевича. Почему «Интеграл» оплачивал проживание в гостинице Мелковского? Сколько же стоило денег постоянно держать для него номер люкс? И вообще, какое отношение имел Рэм Николаевич к «Интегралу»?

Через секретаря генерального директора Чикуров узнал номер телефона начальника отдела кадров и позвонил ему. Тот подтвердил: Мелковский вчера подал заявление об уходе по собственному желанию и просил оформить увольнение со дня подачи.

— Я доложил товарищу Семизорову, — продолжал кадровик. — Он исполняет обязанности генерального директора.

— И что сказал Семизоров? — спросил Чикуров.

— Поразился тому, что Мелковский состоял у нас в штате. Пять с половиной лет…

— Кем он числился?

— Руководитель пресс-группы.

— Такое подразделение имеется в штатном расписании объединения? — поинтересовался Игорь Андреевич,

Кадровик замялся и промычал что-то непонятное. Игорь Андреевич почувствовал, что вопрос этот поставил его в тупик. Пахло нарушением.

— Кто еще входил в пресс-группу? — спросил Чикуров.

— Товарищ Сиротин…

— А это кто?

— Шофер Мелковского, — после некоторого молчания ответил начальник отдела кадров. — Был оформлен корреспондентом, на полставки. — Ответы давались ему, видимо, нелегко, но и скрывать что-то от следователя по особо важным делам он не решался. — Сиротин тоже вчера уволился…

— Да-а, — протянул Чикуров. — А «Волга», что возила Мелковского, откуда?

Снова заминка.

— Право, не могу сказать, — вздохнул кадровик. — У кого-то арендовали в Москве… Для пресс-группы…

«Только ли для нее? — мелькнуло в голове у Чикурова. — Небось Ростовцев, бывая в столице, тоже пользовался. Или еще кто-то из руководства „Интеграла“».

— Интересно, во что все это обходилось? — спросил следователь.

— Не знаю… Финансы не по моей части…

Игорь Андреевич попросил номер телефона главного бухгалтера объединения и тут же связался с ним. Тот, перепуганный, сказал, что точную сумму, которая тратилась на пресс-группу, по памяти назвать не может. Чикуров попросил главбуха подготовить для него справку по этому вопросу и обещал приехать за ней сегодня же.

«Ничего себе, — думал следователь о Мелковском, — жить в Москве, а получать деньги в Березках! Да еще разъезжать на персональной машине, которую содержало объединение! За какие такие благодеяния? За то, что он писал про „Интеграл“? Но ведь Мелковский получал за это гонорары, и, наверное, приличные!.. А Сиротин? Ставку шофера, выходит, получал в Москве, а тут — полставки как корреспондент… И для обоих „прессгрупповцев“ всегда держали наготове номера в „Приюте“!.. Это же прорва денег! Куда смотрел народный контроль?! ОБХСС?! Прокуратура района, наконец?! У всех на виду, среди бела дня по-купечески шиковали за государственный счет, и ни у кого не поднялась рука пресечь это!»

С Мелковским и так называемой пресс-группой следовало бы разобраться. И основательно.

Но вот мог бы московский журналист убить Ростовцева?

У Чикурова перед глазами возникло лицо Рэма Николаевича, когда следователь пришел в гостиницу в день обнаружения трупа генерального директора «Интеграла», его согнутую, растерянную фигуру. Складывалось впечатление, что Мелковский потерпел какую-то катастрофу. А может, так оно и было. Наверное, Аркадий Павлович сделал для журналиста немало. Благодетель, можно сказать. А разве в благодетелей стреляют?

Впрочем, всех деталей взаимоотношений между Ростовцевым и Мелковским Чикуров еще не знал.

Игорь Андреевич вложил анонимное письмо в папку. Еще оставалось четыре человека — Семизоров, Лещинская, Пляцковский и Ганжа. Проверить главного инженера и массажистку Чикуров решил поручить Латынису. Начальник главка далеко, в Москве, так что выяснение его личности придется пока отложить. Зато здесь, в Березках, находился отставной генерал. К нему и решил обратиться Чикуров. Не столько из-за анонимного доноса, а скорее потому, что Сергей Федорович знал поселок и «Интеграл» как свои пять пальцев. Интересно, что думает Ганжа об убийстве своего преемника?..

Ганжа был в исполкоме поссовета. Договорились встретиться тут же, не откладывая.

Исполком занимал несколько комнат на первом этаже пятиэтажного дома. Подходя к зданию, Игорь Андреевич увидел в окне Ганжу, беседующего с какой-то женщиной. Следователь расположился в коридорчике, поджидая, когда Ганжа освободится. Ждать пришлось минут пятнадцать.

Предложив следователю сесть, зампредисполкома постучал пальцами по столу и озабоченно произнес:

— Поэт сказал: «Большое видится на расстояньи»… А мне сейчас хочется его дополнить: «И плохое видится на расстояньи»…

— С чего так? — поинтересовался Чикуров.

— Да вот посетительница только что была. Знаете, по какому вопросу? — спросил Ганжа и, не дожидаясь ответа, сказал: — В прошлом году получила квартиру в соседней пятиэтажке… Жалуется…

— Что маленькая?

— Две комнаты на нее и мужа.

— Нормально, — заметил Игорь Андреевич.

— Метраж — да. А вот другое прочее… — Ганжа помассировал свою крепкую шею, крякнул: — И кто виноват? Ваш покорный слуга…

— Ей-богу, Сергей Федорович, не возьму в толк…

— Понимаете, жила эта Спиридонова в своей избенке, на земле. Хозяйство имела — корову, птиц, порося откармливала. Огородишко, конечно, садик… Хоть забот много, так ведь для себя… Муж тоже помогал, возился на участке… И до голубей охотник. Помню, турманы его такое вертели… А что теперь? Четвертый этаж. Из всей живности — одна кошка. Пара цветочных горшков — вот весь сад и огород… Пришли с работы, что делать? Для женщины занятие всегда найдется — обед, уборка, стирка, глажка, штопка или еще чего. А мужик без дела мается. К спорту не приучен, в библиотеку тоже не тянет. На любителя… Сами понимаете: свято место пусто не бывает. Тут как тут сосед — сообразим на бутылек… Сообразили… Раз, другой, так и пристрастился парень. В доме разлад… Вот и пришла Спиридонова ко мне. Хочет назад, к земле, чтобы снова хозяйство и прочее… Надеется, муж за ум возьмется, бросит пить… Теперь уразумели?

— Уразумел, — кивнул Чикуров. — Но не вижу, в чем ваша вина.

— Так ведь первые пятиэтажки построил в Березках я, — сказал Ганжа, показывая в окно. — Хотел, чтобы людям было удобно — светло, тепло и мухи не кусали… А уж потом понял: увлекся больно. Оторвал от земли… Оказывается, не только в санузлах да ваннах счастье. Хочется человеку и огородик вскопать, и молочком своим побаловаться. А то и просто по траве босиком походить… Задумался я об этом позже. Стали коттеджи строить. Дороговато, конечно, зато польза семье и обществу… Вот так, методом проб и ошибок, нашли разумное решение. А ведь ученые могли раньше подсказать. Чтобы поменьше подобных ошибок совершалось… Ростовцев многоэтажные дома уже не строил. Впрочем, ему было полегче выдерживать эту линию — позволяли средства, материальные и человеческие ресурсы. Потому как были собраны в один кулак…

Чикуров хотел исподволь, ненавязчиво перевести беседу на прошлое Березок, а вернее, как рождался «Интеграл», чтобы затем перейти к Ростовцеву и людям, которые окружали его. И поэтому спросил:

— Откуда появилась идея объединить все предприятия поселка в одно?

— Я уже, кажется, говорил вам, Игорь Андреевич, что дела тут шли из рук вон плохо… Главный враг — бесхозяйственность, безынициативность, а отсюда и все беды, — начал Ганжа. — И бороться с этим надо было всем миром, сообща… Получалось так, что лесопилка, к примеру, не ведала, что творится у соседа, то есть совхоза. Он, в свою очередь, не вникал в нужды леспромхоза. На каждом шагу стояли межведомственные барьеры. Нужно было их ломать… Производительность труда низкая, дисциплины никакой. Когда люди видят, как гибнут результаты их труда, они хуже работают. А когда они плохо работают, гибнет еще больше… Получался заколдованный круг: жили плохо, потому что работали спустя рукава. А какая может быть работа, если условия паршивые и денег получали пшик… Одни делали вид, что работают, а другие делали вид, что платят за эту работу… Этот порочный круг надо было разорвать.

Прежде чем предложить объединение предприятий поселка, я засел за счеты. Надо ведь обосновать… Первым делом произвел, что называется, глубокую разведку. Какие у кого штаты. Потом — что производят, откуда берется сырье, куда идет готовая продукция. Затем узнал, много ли отходов и что с ними делают… Копнуть пришлось изрядно. Зато имел перед собой полную дислокацию. Начал считать, прикидывать, искать, как принято говорить, неиспользованные резервы…

— И нашли?

— Еще сколько! Приведу только один пример. Если хотите, тоже помог военный опыт, только не наш, отечественный, а англичан… Понимаете, в начале второй мировой войны в каждый орудийный расчет у них входило шесть человек. Приехали, значит, ученые на фронт, из гражданских, которые по заданию военного министерства должны были внести свои предложения по совершенствованию боевых операций… Видят они, пять человек, обслуживающих орудие, при деле, а шестой бьет баклуши. Спрашивают: кто он? Ездовой. Что это значит? А должен обслуживать лошадей… Какие лошади?! Конная тяга не использовалась со времен первой империалистической! Но никто не позаботился изменить состав орудийного расчета… Уловили?

— Ну конечно… Английский консерватизм…

— У нас своего тоже хватает… Вот я и начал доказывать, сколько еще подобных «ездовых» на каждом предприятии.

— И много оказалось таковых? — спросил Чикуров.

— Только в управленческом аппарате в общей сложности сократил около ста человек!

— На всех предприятиях в Березках? — уточнил следователь.

— Ну да. Вы представляете, это в одном поселке! А если разобраться по всему Союзу? Думаю, подобных «ездовых» наберется не тысячи, а сотни тысяч… Сократи их — какая была бы экономия!

— Точно! — кивнул Чикуров. — Иногда иду по Москве, читаю вывески и удивляюсь, зачем существует та или иная организация? Например, в каждом районе столицы есть дом санитарного просвещения. Нужен ли он? Возможно, когда свирепствовал тиф, когда людей надо было учить азам санитарии и гигиены, это было оправдано. Но теперь? Чем, интересно, заняты там врачи? Ведь их не хватает. Уверен, они куда нужнее в больницах и поликлиниках… Или еще. Мне наша секретарь, студентка-заочница, говорила, что во Всесоюзном юридическом заочном институте имеется юрисконсульт. Представляете? Я сначала даже не поверил. Позвонил. Точно, есть! До сих пор не могу взять в толк, кого он консультирует в ВЮЗИ? Докторов и кандидатов юридических наук?

— Смотри-ка, — хмыкнул Ганжа. — Я думал, что уж у вас, законников, порядок во всем. А оказывается… — Он покачал головой.

— Значит, разобрались вы с кадрами, — вернулся к разговору об «Интеграле» Чикуров. — А дальше?

— Производство. Ассортимент изделий, технология… Чтобы все шло в дело.

— Отходы — в доходы, так? У вас, в Березках, родилась идея?

Ганжа рассмеялся.

— Если бы так, меня не в исполком поссовета, а прямехонько следовало бы в президиум Академии наук!.. О безотходном производстве давно уже писали и говорили. Многие умные головы. Только производственники не очень-то к ним прислушиваются. Конечно, надо мозгами шевелить, хлопотное дело. С другой стороны, Госплану и Минфину нужно подумать, как заинтересовать руководителей хозяйствовать экономно. Понимаете, стимул требуется! Поощрение! Чтобы это было выгодно для каждого коллектива, каждого рабочего… Если же говорить о Березках, то зачинателем безотходного производства в нашем объединении был Семизоров.

Чикуров вспомнил анонимку. Есть ли в ней крупица правды в отношении главного инженера «Интеграла»? А Сергей Федорович продолжал:

— Семизоров, к примеру, предложил делать из хвои витаминную муку для нужд животноводства, эфирные масла, древесный воск и другие продукты. Кора и та не пропадала — наладили производство дубильных веществ. А стружки, опилки? Тоже в дело! Прирост леса стал превышать потери от вырубки. В нем больше развелось всякого зверья и птиц. Теперь можно встретить косолапого и сохатого, бобра и косулю… Уже без меня Ростовцев добился создания охотничьего хозяйства. Всем хорошо — и охотникам и «Интегралу». Объединение имеет даже доходы в валюте.

— Каким образом? — удивился Чикуров.

— Сдает охотничьи угодья в аренду «Интуристу». Иностранцы приезжают пострелять живность, а расплачиваются, естественно, долларами, марками, фунтами стерлингов. Часть их перечисляют «Интегралу». Раз есть валюта — значит, можно приобрести кое-какое оборудование за границей.

«Не об этом ли оборудовании, которое помогал доставать Пляцковский, писал „доброжелатель“?» — подумал следователь.

— Но, кажется, мало только иметь средства, — заметил он. — Нужны фонды.

— Конечно, все нелегко, — согласился Ганжа. — Ростовцев, признаюсь, в этих вопросах оказался порасторопнее меня, посильнее.

— Связи в Москве?

— Видимо, не без этого.

— А кто именно?

— Не знаю, Игорь Андреевич, не знаю…

Чикуров слушал собеседника и все не знал, как подступиться к взаимоотношениям Ганжи и Ростовцева, чтобы не задеть чувства Сергея Федоровича.

Игоря Андреевича удивляло, что ни в одной книге, ни в одной статье об «Интеграле», с которыми ознакомил следователей Мелковский, про Ганжу не сказано ни слова. Почему? Ведь он стоял у истоков создания «Интеграла».

Недаром, наверное, в народе говорят: автор не тот, кто сказал «а», а тот, кто сказал «я». За Ростовцевым было последнее слово в приумножении славы объединения…

Ранило ли самолюбие заместителя председателя исполкома поссовета умалчивание о нем прессы? Даже клинику, по словам райпрокурора, задумал строить в Березках еще Ганжа.

О ней-то и заговорил следователь.

— Сергей Федорович, а для чего вы предложили создать в поселке клинику?

— Отвечу вопросом на вопрос: где лучше лечить больных — в большом городе с его ревом машин, загазованностью автомобильным газом, дымом заводских труб, или здесь, в Березках? Тут тебе всегда свежий воздух, чистое небо, зеленые деревья, белый свет… Да-да, вон в нашем областном центре чуть выпадет пороша и сразу же делается серой от городской гари… А разве сама тишина и чистота не есть лечение? Да когда еще кушаешь фрукты, можно сказать, с дерева, а овощи с грядки, гуляешь по лесу?.. Я уже не говорю о том, что березкинцы имеют возможность получать самую квалифицированную врачебную помощь в клинике, оснащенной новейшим оборудованием. Да и в поселковой больнице поднялся уровень медицинского обслуживания. Взять хотя бы Шовкопляса — какие сложнейшие операции делает! Что ни говори, вытащил Баулина с того света.

— А Баулин, по вашему мнению, что за человек?

— О чем может быть речь — светлая голова! И низкий ему поклон, что не отмахивается от векового опыта народной медицины. Причем он ничего не принимал на веру, а сам проверял и перепроверял, прежде чем взять на вооружение. Жаль, что мне не пришлось поработать с ним, когда я директорствовал…

— Вижу, у вас и до сих пор дела «Интеграла» вот здесь, — показал на сердце Чикуров. — Хотелось бы, наверное, в нем работать? — бросил он пробный камень.

— При мне еще не было «Интеграла», — не ответил на вопрос Ганжа. — Просто Березкинское комплексное производственное объединение… Это уже при Ростовцеве его перекрестили в экспериментальное научно-производственное объединение «Интеграл».

— Сменили вывеску, и только?

— Да нет, совсем другой статус. Коли научное — платить стали больше, особенно тем, кто имеет ученую степень… Экспериментальное — тоже не зря. Это значит самостоятельности прибавилось. В вопросах структуры, штатов, в системе оплаты и расчетов со смежниками… У «Интеграла» и размах другой. Масштаб! Не случайно гремит на всю страну. Несомненно это заслуга Ростовцева. Хватка у него была — дай бог каждому.

— Кто его рекомендовал на должность директора?

— Даже затрудняюсь сказать, кто первый назвал его имя. Знаю лишь одно: когда меня «ушли» из объединения и спросили, что я думаю по поводу кандидатуры Аркадия Павловича, я ответил: если вас не устраивает Семизоров, то против Ростовцева у меня возражений нет.

— Вы были уже с ним знакомы?

— Был. Он приезжал изучать опыт безотходного производства. Рассказывал о своей дезинтеграторной мельнице. По его мнению — машину он назвал РАП, — мельницу ожидало колоссальное будущее. А в Москве, в том институте, где он работал, проектирование и внедрение РАПов здорово тормозили. К сожалению, такое бывает. И нередко. А в «Интеграле» эти дезинтеграторные мельницы применяют вовсю. Технология знаменитого «Бауроса» невозможна без этой машины. Если Ростовцева и Баулина даже на премию выдвинули, это о чем-то говорит. Не правда ли?.. И просто в голове не укладывается, что Евгений Тимурович в больнице, а Ростовцева нет… Не понимаю, что это — рок, случай? Или еще что? — Ганжа вопросительно посмотрел на следователя.

Чикуров не счел нужным открывать собеседнику то, что было известно следствию, и спросил:

— Сергей Федорович, вы сказали: когда меня «ушли»… Но насколько я знаю…

— Ох, Игорь Андреевич, — протяжно вздохнул Ганжа. — Уж я-то лучше, чем кто-либо, знаю… Меня действительно «ушли». Если спросите кто, отвечу: мои инфаркты… После первого я и не думал сдаваться, а вот после второго… Может, я и на этот раз остался бы на посту, но врачи… Да и жена. Сколько она слез пролила! Ну скажите мне, кому хочется получить еще один инфаркт, который может стать последним? — Ганжа помолчал, затем добавил: — Инфаркты просто так не бывают… Меня ведь доконали анонимки…

— Анонимки? — переспросил Чикуров.

— Они, проклятые… Строчил их какой-то «доброжелатель», — криво улыбнулся Ганжа.

— Как вы сказали? — напрягся следователь, помня, что у него с собой анонимное послание с подобной подписью.

— «Доброжелатель», — повторил Сергей Федорович.

— А в чем он вас обвинял?

— Легче сказать, в чем не обвинял! — с горечью проговорил Ганжа. — В том, что, переехав в Березки, продал свою городскую квартиру; тут же разогнал всех специалистов и взял на их места своих людей; что даю зеленый свет рвачам, хапаю от них взятки… Это когда я внедрил бригадный подряд!.. Ну буквально каждый мой шаг отражался в писульках этого «доброжелателя»!.. И по каждому сигналу — комиссия! Приедет, проверит, убедится, что все клевета, и уезжает… А мне каково? Сначала я не особенно переживал, но капля, говорят, камень точит… Если раньше я даже не знал, с какой стороны у меня сердце, то скоро забыл, когда оно не болело… Схлопотал ишемию. Допекло так, что хотелось белугой реветь!.. А тот радетель за правду в кавычках знай строчит! До такой глупости доходило, вы и представить себе не можете!.. Мол, Ганжа запретил отлавливать в Березках бешеных собак… Ну что вы на это скажете?

— Действительно, не знаю, что и сказать, — покачал головой следователь. — С чего только он взял это?

— Насчет собак — было. Но совсем не так. Понимаете, прочитал я, что в Пущине — это академгородок под Москвой — считают: бесхозные псы тоже нужны. Они как бы выполняют роль своеобразных санитаров — подбирают остатки пищи на городских улицах и во дворах, а посему всех их отлавливать не стоит… Я возьми да брякни на сессии поссовета: в Пущине, мол, не дураки, ученые все-таки, не мешало бы нам прислушаться к их рекомендации… Вот так было на самом деле! О бешеных собаках ни полслова не сказал!.. Комиссия из областной санитарной инспекции все-таки приехала… В другой раз «доброжелатель» обвинил меня в том, что я приказал продавать в магазинах крысиное мясо…

— Да, фантазии этому деятелю не занимать, — усмехнулся Игорь Андреевич.

— Он не такой простак, — поднял вверх палец Ганжа. — Видите ли, у нас в объединении разводят нутрий. Знаете такого зверька?

— Разумеется. Пол-Москвы носит шапки из меха нутрии.

— Но у нее не только мех! Как и кролик, этот зверь «безотходный», — помимо шкурки, очень полезное мясо. И вкусное, добавлю, не хуже говядины и крольчатины. Зачем же его выбрасывать? Тем более его продажа была разрешена официально… Я дал соответствующее указание.

— Но крыса — одно, а нутрия…

— Да, в зоологии этот кляузник явно не силен. Но в упорстве! Мерзавец не только меня избрал мишенью… Работала в объединении Галина Петровна Полищук, главбухом. Честнейшая, скажу вам, женщина. Правда, характер у нее не сахар. Бывало, сорвется, допустит грубость, а потом сама же и мучается… Так вот, мы, то есть Полищук и я, по очередному доносу, оказывается, спелись и путем составления фиктивных счетов положили себе в карман… Сколько бы вы думали?.. Пятьдесят тысяч!.. Нагрянул народный контроль. Никакого хищения, конечно, не обнаружили, уехали… У Галины Петровны — инсульт. Сейчас инвалид второй группы.

— Здесь живет?

— Нет, переехала в Белоруссию к дочери… А в другой раз тот «доброжелатель» пристегнул ко мне Банипартова.

— Нынешнего коммерческого директора, Василия Васильевича?

— Вась-Вася, — кивнул с улыбкой Ганжа. — При мне он не был ни коммерческим, ни директором… По-простому — снабженцем. Мужик энергичный, предприимчивый, этого у него не отнимешь. Что угодно достанет, хоть из-под земли. Если захочет. Недаром все называют его Вась-Вась… Правда, имел свои слабости — не очень-то любил прямые дорожки, все тянуло на окольные. Блат, знакомство… Мне не раз рекомендовали оттуда, — Ганжа показал куда-то вверх, — назначить его начальником отдела снабжения… Да вот эти его слабости меня и останавливали… В гору он пошел при Ростовцеве.

Ганжа замолчал.

— Какие же прегрешения вам с Банипартовым вменял анонимщик? — спросил Чикуров.

— Эта история связана с безалкогольным вином.

— Разве есть такое? — удивился следователь.

— В Грузии делают. Несколько сортов. Один называется «Гвиниса». Бутылочка вместимостью ноль тридцать три литра, всего двадцать копеек. Нарядно оформлена… Другое безалкогольное вино, «Армаза», стоит сорок копеек. Вкус вина, а градусов нет… Третий сорт «Цискари», изготавливается на ксилите, и его могут пить больные сахарным диабетом… Когда я услышал об этом, то послал Банипартова на Мцхетский винзавод, чтобы достал… Что скрывать, многие у нас еще не умеют вести беседу за чашкой чая или кофе… А потом еще родилась идея трезвых свадеб. Звучит, конечно, непривычно… Вот я и хотел: вроде бы и с вином, но без градусов… Звонит Банипартов из Грузии, говорит, что вино такое есть, но выпускают его еще очень мало. Хотите заполучить, надо в обмен предложить какой-нибудь дефицит или же кое-кому подмазать… Я выдал на всю катушку Вась-Васю и за дефицит, и за подмазку. Сам поехал. В парткоме винзавода меня отлично приняли. Я объяснил, что вино нужно для воспитательной работы, а вернее — для противоалкогольной пропаганды… Пошли навстречу, отгрузили целый вагон… Не успели мы ступить на березкинскую землю, бац — анонимка! Дескать, Банипартов заработал на этой операции десять тысяч, из них половину отдал мне!.. Опять комиссия. Вась-Вась распсиховался, кричит, уеду из Березок к чертовой матери!.. Еле уговорили остаться… Очередные проверяющие отбыли ни с чем. Тогда мой гробокопатель решил ударить по моему прошлому. Что я присвоил себе звание генерала, ордена и медали, а сам даже не нюхал пороха и всю войну отсиживался в тюрьме… У меня потребовали объяснение… Тут уж сердчишко мое не выдержало. Мерзавец тронул самое святое! И загремел я в больницу о вторым инфарктом. Три месяца провалялся! И задумался: как можно так терзать человека? Для чего, собственно, все эти комиссии, проверки, объяснения? Попросил жену, она принесла мне разной юридической литературы. Лежал, просвещался. И все больше недоумевал. В чем меня обвинял анонимщик? В хищениях, взяточничестве, служебном подлоге и так далее. Но ведь это уголовные преступления, так?

— Совершенно верно, — кивнул Чикуров, еще не зная, куда клонит Ганжа.

— По почему же тогда меня проверяли по партийной, административной, профсоюзной линиям и так далее и тому подобное? Почему? С точки зрения юридической могут ли эти комиссии признать меня вором, взяточником? Если даже факты подтвердились бы? Скажите мне как юрист!

Следователь сначала растерялся от такой постановки вопроса. А вопрос был очень непростой.

— Нет, — ответил Чикуров после некоторого размышления. — По закону это право принадлежит только суду.

— Вот именно — только суду! — хлопнул ладонью по столу Сергей Федорович. — А суд, в свою очередь, выносит приговор — обвинительный или же оправдательный — после предварительного расследования. Так?

— Да, — подтвердил Игорь Андреевич.

— Но следствие имеют право вести лишь те, кому это положено по закону! То есть следователи прокуратуры или милиции! Верно?

— Абсолютно, — сказал Игорь Андреевич и улыбнулся. — Вы здорово юридически подковались!

— Если припечет, то научишься и в балете танцевать, — усмехнулся Ганжа. — Я хочу сказать, к чему же тогда бесконечные проверки, раз их проводят люди, не наделенные законным правом расследовать? Для чего заниматься самодеятельностью, попусту тратить государственные средства, отрывать людей от дел, портить нервы? Нет чтобы сразу переслать жалобу, заявление или анонимку тому, кому положено заниматься раскрытием преступлений. Лучше один раз, но основательно разобраться. Виноват — держи ответ по всей строгости закона. Ежели не виноват, есть официальный документ следователя или прокурора, так что всех остальных можно будет посылать подальше! А всяких грязных пасквилянтов — за ушко да на солнышко, чтоб другим неповадно было! Ей-богу, тогда кривая инфарктов резко пошла бы вниз… Ну скажите мне, разве я не прав?

— Скажу честно, тут есть над чем задуматься, — признался следователь.

О том, к чему пришел Ганжа, то есть о нецелесообразности многочисленных ведомственных проверок преступных фактов, он тоже задумывался. И как бы там ни было, генерал в отставке мыслил правильно. Что-то здесь действительно не согласовывалось с законом.

Но на дальнейшую дискуссию не было времени. Чикуров колебался, закончить допрос или ознакомить Ганжу с последней анонимкой, которую получил он, следователь. Стоит ли травмировать человека? Эти анонимки, наверное, у него уже в печенках сидят.

— Сергей Федорович, вы не догадываетесь, кто на вас клеветал? — спросил Чикуров.

— Нет.

— Совсем никаких подозрений? — настаивал Игорь Андреевич.

— Если бы подозревал, то вытащил бы за уши из его вонючей норы! — У Ганжи при этих словах даже побелели губы. — Одно могу сказать: этот гад работал в нашем объединении. Возможно, в дирекции. — Он помолчал, затем добавил: — Даже скорее всего…

— Из чего вы заключили это?

— По двум соображениям. Во-первых, он знал о различных моих действиях и решениях как директора. Это следует из содержания анонимок. Но факты умышленно извращал…

— А во-вторых?

— Они печатались на пишущих машинках нашего объединения.

— Интересно, интересно, — оживился Чикуров. — Как вы установили это?

— Дело несложное. Даже не надо быть криминалистом… Понимаете, машинки, на которых печатались анонимки, имели изъяны. Одна печатала несколько букв выше уровня строки, у другой шрифт подпортился со временем… Просто, правда? А через меня ведь проходила масса документов, отпечатанных на тех же самых машинках. Как тут не заметить сходства?

— Машинки из машбюро?

— Нет, они стояли в канцелярии. Пользовались ими все, кому не лень. Конечно, кто умел печатать.

— Скажите, у вас не сохранились те анонимки? — поинтересовался Игорь Андреевич.

— Писали ведь не мне. Только знакомили с ними, и то не всегда. Так что опусы того негодяя ищите там, куда они были адресованы.

— У меня имеется один, — сказал следователь, доставая анонимку, сложенную так, что прочесть можно было лишь часть, касающуюся Ганжи.

— Интересно, где вы раздобыли ее? — спросил Ганжа, надевая очки.

— Сегодня прислали… Прочитайте, пожалуйста.

Ганжа прочитал, откинулся на спинку стула.

— До чего живуча эта сволочь! — возмущенно произнес он. — Хороших людей бог к себе прибирает, а таких даже сатана не хочет пустить в ад… Я-то думал, что он давно отстал от меня… И ведь опять на машинке из «Интеграла»!

— Нет, правда? — поднялся со стула Чикуров.

— Я эти буковки до смерти помнить буду! — разволновался Сергей Федорович и показал подошедшему сзади следователю. — Смотрите, Игорь Андреевич, у заглавной Г стерта верхняя палочка… А Б подскакивает вверх строки… И — тоже… О, мерзавец! Он!

— Вы успокойтесь, Сергей Федорович, ради бога успокойтесь, — не на шутку испугался Чикуров. — Очень прошу вас!

— Что ему надо от меня?! Доконать хочет?

— Даю слово, Сергей Федорович, я вытащу этого деятеля, как вы выразились, за уши из его вонючей норы!..

Ганжа еще некоторое время бушевал, а когда успокоился, следователь оформил протоколом допроса их разговор об анонимщике и самих анонимках.

Уходил он от Ганжи уверенный в том, что «доброжелатель» клеветал на него без всяких на то оснований. Ни единого худого слова не услышал Игорь Андреевич от Ганжи о Ростовцеве. Ни о каком притворстве не могло быть и речи. Это следователь уловил бы.

Но для чего анонимщик пытался бросить тень на Сергея Федоровича? Как, впрочем, и на Семизорова? Чикуров был теперь почти убежден, что главный инженер «Интеграла» честный человек.

«Опять это „почти“, — подумал следователь. — Но как проверить? Анонимщик не указал ни одной фамилии из тех, у кого якобы Семизоров брал взятки за то, что „проталкивал“ изобретение. Допросить всех членов „Эврики“? Но какой это будет удар по всему клубу и по каждому его энтузиасту в отдельности! А авторитет Семизорова? Будут ли ему верить после этого?»

Игорь Андреевич понял, что решение поручить Латынису разобраться в этом оперативным путем единственно правильное… А как быть с Мелковским? И начальником главка?

Чикурова смущало то, как внезапно Пляцковский появился в Березках, забрал из клиники больную жену и так же скоропалительно уехал в Москву. Это, конечно, требовало проверки.

Надо лететь в столицу. Тем более он послал в Министерство внутренних дел Союза отпечатки пальцев неизвестного, оставленные на нагане, из которого убили Ростовцева, и на окне особняка генерального директора. Не исключено, что они принадлежат человеку, уже имевшему судимость. Тогда установить его личность будет легко. Однако когда придет ответ из Москвы, неизвестно. Зачем же терять время?

Игорь Андреевич позвонил в аэропорт и попросил забронировать билет на ближайший самолет в Москву.

В оставшиеся несколько часов он хотел встретиться с Банипартовым — тот был «героем» одной из анонимок «доброжелателя» и мог бы, вероятно, оказать помощь в его разоблачении. Но секретарь коммерческого директора «Интеграла» сообщила, что Василий Васильевич в командировке и вернется не раньше, чем через неделю.

На следующий день, к вечеру, Дагурова получила заключение судебных экспертов, исследовавших резиновую купальную шапочку, найденную во дворе Орловой. Ольга Арчиловна удивилась, что с этим делом справились так быстро. Просто повезло!

Она нетерпеливо вскрыла пакет. Увеличенные фотографии, таблицы, схемы, описание исследований, выводы… Сколько их прошло через руки Дагуровой за время ее работы в прокуратуре! И каждый раз Ольга Арчиловна волновалась. Ведь это было проверкой и ее как следователя. Правильно и те ли собраны вещественные доказательства и улики по делу, верно ли поставлены вопросы, на которые надлежало ответить экспертам. Да, у них на вооружении точнейшие приборы, современнейшие научные методы, но направление и определение путей поиска все-таки за следователем.

Дагурова стала знакомиться с выводами экспертов.

Бурые пятна на шапочке оказались засохшей человеческой кровью. Она была второй группы — той же, что и у Баулина! Следующий вывод касался вопроса, чьи потовые и жировые выделения остались внутри шапочки. И снова эксперты дали категорический ответ: они тоже принадлежали Баулину.

Ольга Арчиловна торжествовала — интуиция ее не подвела, резиновая шапочка побывала на голове профессора!

Другие выводы тоже несли чрезвычайно важную информацию.

Шапочка была пробита пулей, выпущенной из оружия калибра 7,62 или 6,35! У нагана, найденного возле трупа Ростовцева, был калибр 7,62.

Определение точного размера пулевого отверстия в шапочке затруднялось тем, что она была резиновая, а резина, как известно, растягивается и сжимается. От этого может меняться величина дырки.

Далее эксперты пришли к выводу, что пороховые следы, оставленные на шапочке вокруг пулевого отверстия, свидетельствуют о том, что выстрел был произведен с близкого расстояния.

Заключение касалось и отпечатков пальцев, оставленных на купальной шапочке. Одни принадлежали самому Баулину, другие — Орловой. Третьи были идентичны отпечаткам пальцев неизвестного, державшего за дуло наган — орудие убийства Ростовцева!

Ольга Арчиловна пожалела, что рядом нет Чикурова. Как хотелось поделиться с ним своими соображениями, мыслями, которые лихорадочно вертелись в голове.

Итак, первое: в Баулина стреляли, когда он был в купальной шапочке, причем стреляли почти в упор.

Второе: стреляла Орлова или тот, кто убил генерального директора «Интеграла». Правда, выстрел мог произвести и сам Баулин. Версия самоубийства пока еще не была ни опровергнута, ни доказана.

Так кто же?

Последнее предположение показалось теперь Дагуровой самым сомнительным. Если Баулин стрелял в себя сам, зачем надо было Орловой брать шапочку, нести домой? С точки зрения логики — необъяснимо. Но в том случае, если стреляла она, — понятно. Пыталась уничтожить такую важную улику и ввести следствие в заблуждение. Ведь отсутствие резиновой шапочки полностью исказило картину происшедшего с Баулиным.

В пользу того, что убийца Орлова, говорили показания мальчиков-рыбаков о человеке в светлом брючном костюме, уехавшем на красных «Жигулях». Вероятно, выстрелив в Баулина, Орлова хотела увезти с места происшествия его тело. Увидев ребят, бросила, прихватив только шапочку и орудие убийства.

Правда, было одно обстоятельство, которое смущало Ольгу Арчиловну: на нагане не имелось отпечатков пальцев Азы Даниловны.

За рулем Орлову иногда видели в перчатках. Может, она не сняла их, когда стреляла в профессора?

Дагурова поняла, что ей предстоит ответить еще на многие вопросы.

Перед тем как лечь спать, Ольга Арчиловна набросала план своих действий на завтра. С утра — следственный эксперимент с мальчишками на берегу Лавутки. Потом — допрос Орловой. Интересно, что она теперь будет говорить, какие придумает отговорки? Предыдущие допросы не удовлетворили Дагурову, и в этом она винила себя.

«Вечно я спешу. Скорее, скорее получить результат! Да, у Игоря Андреевича есть чему поучиться. Он-то умеет сдерживаться. Будто бы и говорит не по делу, а в то же время располагает допрашиваемого к откровенности. А ведь за этим скрывается так много! Человек как на ладони!»

Она разделась, постелила постель и хотела уже тушить свет, когда раздался телефонный звонок. Дагурова схватила трубку.

— Оленька, дорогая, не разбудил? — спросил муж.

— Не ложилась еще… Как вы там?

Виталий поделился кое-какими новостями. В том числе, что Антошке подбили глаз — подрался с соседским мальчишкой. Ольга Арчиловна заохала.

— Ты как его бабка, — сказал муж. — Она просто в ужасе… Но какой из сына вырастет мужик, если он не умеет постоять за себя?.. Да, знаешь, ему помогает «Баурос», что ты прислала. Врачи просто удивляются, говорят, что ни в какой Трускавец не надо ехать… Послушай, Оля, ты не можешь еще прислать? Наши возможности, как сама понимаешь…

— Понимаю, Витя, понимаю, — проговорила Ольга Арчиловна, не зная, может ли обещать. — Попробую что-нибудь придумать.

— Ты уж расстарайся, Олюшка… Такое дело!..

Дальше шли семейные советы. О том, что она в интересном положении, Ольга Арчиловна не сообщила и на этот раз. Виталий бы разволновался, потребовал немедленного возвращения домой…

Закончив разговор, Ольга Арчиловна только и думала, как бы раздобыть еще «Бауроса». Кроме тех бутылок, что презентовал Мелковский и которые она тут же отослала домой, больше Ольга Арчиловна достать не смогла. Конечно, если попросить кого-нибудь из руководства «Интеграла» или клиники, не откажут, но… Вспомнила разговор с Чикуровым, его крайнюю щепетильность в отношении подобных дел и подумала: в принципе он прав. Их прокурор области точно такой же. Говорят, ему однажды позвонил начальник облуправления торговли и сообщил, что поступили модные мужские сорочки. Прокурор вежливо поблагодарил за внимание, поинтересовался только, в каком магазине будут их продавать, он сходит и купит. Начальник засмеялся: не то что дойти, долететь не успеете, расхватают. Но не беспокойтесь, мол, скажите, какой размер и сколько штук, и все будет у вас дома через полчаса. Прокурор не ответил, а просто-напросто повесил трубку.

И все-таки она обязана достать лекарство для Антошки. Может быть, как все, занять очередь в Попове? Не королева, своего достоинства не уронить. Но совместимо ли это с ее положением следователя прокуратуры, да еще…

Так и не решив, что предпринять, Ольга Арчиловна потушила свет. Но уснуть долго не могла, мысленно прорабатывала то одну, то другую версию, спорила сама с собой, с Чикуровым…

В половине восьмого утра Дагурова позвонила Игорю Андреевичу в Москву. Он уже давно был на ногах. Ольга Арчиловна передала суть заключения судебных экспертов.

— Отлично, Ольга Арчиловна, отлично! — не удержался от похвалы Чикуров. — Мне бы хотелось иметь на руках отпечатки пальцев неизвестного, оставленные на шапочке Баулина. Пойду в МВД, попрошу. А вдруг схватимся еще за один кончик?

— Постараюсь, — пообещала Дагурова.

Настроение у нее было самое что ни на есть рабочее — действовать!

Она вышла из гостиницы и первым делом посмотрела на небо. По нему ползли тучи.

«Даже господь, кажется, за меня», — удовлетворенно подумала следователь.

Дело в том, что для следственного эксперимента, который она намеревалась провести на берегу Лавутки, нужна была такая же (или очень близкая) погода, как утром 3 июля, в день покушения на Баулина. Ведь освещение, состояние воздуха (ветер или штиль), наличие или отсутствие осадков влияет не только на видимость, но и на самочувствие и восприятие людей, в данном случае — свидетелей. И чем ближе обстановка к той, что была во время совершения преступления, тем «чище» эксперимент.

Целью этого следственного действия было установить: не Орлову ли видели мальчики-рыбаки утром в день покушения на Баулина?

Для этого она решила привезти мальчиков на берег Лавутки и попросить, чтобы они прошли тем же путем, каким двигались 3 июля. В это время на место происшествия будет доставлена Орлова в светлом брючном костюме. Об этом ребята, естественно, знать не должны.

Роль потерпевшего будет играть кто-нибудь из мужчин. Орлова протащит его по траве…

В отделении милиции Дагурову уже ждали Манукянц, Леша Лобов и Саша Гостюхин, их вожатая из пионерлагеря, а также понятые и синоптик. Орлову должны были доставить к Лавутке на «воронке».

Выехали на автобусе. За ним тронулись красные «Жигули» одного из жителей Березок, знакомого Манукянца.

Правда, когда подъезжали к Лавутке, небо стало проясняться, но синоптик успокоил Дагурову, что это временно — ветер юго-западный, с «гнилого» угла и дождь будет непременно.

Когда мальчики с Манукянцем ушли к тому месту, где удили рыбу, прибыла машина с Орловой. Обвиняемая, как это требовалось, была одета в светлый брючный костюм. Аза Даниловна выполняла все команды с каменным лицом, но несколько бестолково. Пока следователь объясняла понятым их задачу, расставляла всех по местам, тучи действительно сгустились. Синоптик сказал, что видимость стала почти такой, как была около девяти часов утра 3 июля. Ольга Арчиловна даже испугалась, что дождь, который должен был вот-вот начаться, испортит картину: ведь тогда он начался позже.

Роль потерпевшего выполнял шофер автобуса. Как только он разделся до плавок, то тут же покрылся «гусиной» кожей — было свежо.

На обочине дороги застыл «жигуленок», изображая машину, на которой, по словам рыбачков, уехал человек, тащивший по земле раненого Баулина.

По знаку Дагуровой все пришло в действие.

Гостюхин и Лобов пошли по берегу Лавутки и остановились там, откуда увидели то, что произошло в день покушения. Когда по команде следователя Аза Даниловна подхватила под мышки «пострадавшего» и стала тащить к дороге, оба мальчика в один голос заявили:

— Это он! Он тогда тащил! Дядя Юра Рогожин!..

Так же, как и третьего июля, отъехали «Жигули». Потом остановились на том месте, где ребята застали лежащего под машиной главного зоотехника.

Орлова, чтобы ее не видели свидетели, была уже увезена в изолятор временного содержания. Роль Рогожина теперь исполнял владелец «Жигулей».

Лешу и Сашу подвели к нему. Они повторили свои показания, данные сначала следователю райпрокуратуры Макееву, а затем Чикурову, что главный зоотехник поехал было к раненому Баулину, но затем передумал и направился в милицию.

Следственный эксперимент был закончен, Дагуровой предстояло разобраться, какой же результат она получила.

Уверенность в показаниях ребят-свидетелей поколебалась. Ведь мальчики по-прежнему упорно твердили, что раненого тащил мужчина, хотя сегодня это была женщина!

Может быть, и тогда они приняли ее за представителя мужского пола из-за плохой видимости? Однако на предыдущем допросе Аза Даниловна категорически отрицала свое присутствие на реке в день покушения. Правда, соседка ее свидетельствовала, что Орлова третьего июля уехала на своей машине из дома раньше обычного. Но Аза Даниловна объясняла это тем, что в клинике было много дел и она отправилась на работу загодя, никуда не заезжая. К сожалению, сослуживцы главной медсестры не помнили время ее появления на работе в тот день. Зато одна из санитарок сказала, что Орлова была в платье.

И вот на́ тебе: Гостюхин и Лобов сегодня не раздумывая указали на Орлову — это тот самый человек! Где же истина?

Что ж, надо снова допросить обвиняемую. Но прежде Ольга Арчиловна решила выполнить просьбу Чикурова — послать ему в Москву отпечатки пальцев неизвестного, оставленные на резиновой шапочке.

В отделении милиции в столицу никто не собирался. В райотделе внутренних дел тоже. Дагурова позвонила Харитонову,

— Вам повезло, — сказал райпрокурор. — Макеев едет в отпуск. Как раз через Москву. Я попрошу его по пути в аэропорт заскочить в Березки и забрать пакет.

Дагурова сказала, где ее найти, и отправилась на допрос Орловой.

Аза Даниловна сидела на стуле перед следователем, как нахохлившаяся птица, мрачно глядя исподлобья.

Ольга Арчиловна дала ей прочитать заключение экспертов, исследовавших купальную шапочку.

— Что вы на это скажете? — спросила Дагурова.

— О господи, — вздохнула Орлова. — Я уже все сказала… Интересно, что вы хотели доказать этим спектаклем на Лавутке, который устроили в мою честь?

— Посмотрите, что говорят свидетели. — Дагурова ознакомила обвиняемую с документами следственного эксперимента.

Орлова прочитала их, вернула.

— Ну и что? — усмехнулась она. — Пацанам вы верите, а взрослому человеку нет.

— Я верю фактам, — сказала следователь. — А они таковы: купальная шапочка, что была на Баулине во время выстрела, оказалась у вас во дворе. И на ней — отпечатки ваших пальцев.

— Да не стреляла я в Евгения Тимуровича, — с отчаянной тоской произнесла Аза Даниловна. — Могу поклясться дочерью! Дороже у меня ничего нет!.. Не могла я!.. Даже в мыслях никогда не держала!

— Хорошо, объясните, как у вас в руках оказалась шапочка?

— Не знаю.

— Но чудес не бывает,

— Еще как бывает, — усмехнулась Орлова. — Думаете, я в цирке не была?.. На глазах перепиливают женщину, а она выходит из ящика живой… Воду в голубей превращают, из ничего цветы появляются…

— Это несерьезный разговор, Аза Даниловна… В цирке — фокусы, и это вы отлично знаете. Но никакой фокусник не взялся бы сделать так, чтобы на предмете появились отпечатки пальцев человека, который к этому предмету никогда не прикасался… А вы купальную шапочку Баулина держали в своих руках, о чем неопровержимо свидетельствует дактилоскопическая экспертиза… Скажите лучше, с какой целью вы принесли эту шапочку домой?

— Какая цель? Какая шапочка? — словно не понимая, переспросила обвиняемая.

— Сказка про белого бычка… Так вы держали ее в руках?

— Может быть, и держала, — устало произнесла Орлова.

— При каких обстоятельствах?

— Не знаю. Может, увидела, что валяется на земле. Подняла, посмотрела и снова бросила,

«Ловко хитрит, — подумала Дагурова. — И попробуй докажи, что было не так».

— Вас не удивляет совпадение — вы тащили по земле раненого Баулина, а потом его простреленная, окровавленная шапочка оказывается на вашем приусадебном участке?

— Еще раз заявляю, что никого я не тащила. А насчет шапочки — подкинули, наверное… Так что совпадение ваше — ерунда! Нет его, совпадения! — вдруг, осмелев, заявила Орлова.

Сколько ни билась следователь, обвиняемая стояла на своем. Допрос этот тоже не дал желанной ясности.

Переговорив по телефону с Дагуровой, Игорь Андреевич отправился в прокуратуру республики. Без пяти девять он зашел в свой кабинет и первым делом взялся за телефон. Ответил Надин сын, Кеша. Хрипловатым со сна голосом он сообщил после приветствия:

— Мамы нет, Игорь Андреевич.

У Кешки уже прорезывался ломкий басок. За столько лет знакомства он ни разу не назвал Чикурова дядей Игорем. Только по имени и отчеству.

Справившись о самочувствии бабушки и пожелав ей доброго здоровья, Чикуров положил трубку. В голову лезли неприятные мысли.

«Надо работать», — сказал себе Игорь Андреевич. Он позвонил Троянову и договорился о встрече. Потом — в Министерство внутренних дел Союза, Ему сказали, что ответ на его запрос будет готов вечером, в крайнем случае — завтра утром.

На десять ноль-ноль был вызван на допрос Пляцковский. Но явился начальник главка в девять пятьдесят. Внешность у него, была весьма примечательная: высокий, не меньше двух метров, в плечах — косая сажень, крупная бритая голова, густые брови и бородка клинышком. На Пляцковском был свободного покроя светлый костюм, белая рубашка без галстука. Воротник явно не сходился на могучей шее. Вошел он не очень смело, но старался сохранить осанку.

Следователь предложил ему сесть.

— Благодарю, — густым басом сказал Пляцковский, усаживаясь на стул и не зная, куда бы пристроить свои ноги. Размер обуви у него был прямо-таки богатырский.

Занося его данные в бланк протокола допроса, Игорь Андреевич краешком глаза наблюдал за Пляцковским. Веко у начальника главка подергивалось.

«Интересно, — подумал следователь, — это у него только сейчас или же всегда? И почему он пришел раньше? Нервничает?»

Игорь Андреевич вспомнил, чего стоило допросить начальника такого ранга еще каких-нибудь пять-шесть лет назад. Даже следователь по особо важным делам не решился бы без многочисленных согласований вызвать столь важную персону, как член коллегии министерства. В лучшем случае отправился бы сам, попросился на прием. И не всегда принимали. А если принимали, могли еще и отказаться отвечать или подписать протокол.

Времена те минули. Пляцковский это хорошо понимал. Поэтому, наверное, и чувствовал себя не в своей тарелке, не знал, куда девать руки. Вынул платок, снова положил в карман…

— Феликс Михайлович, — сказал Чикуров, — нашу беседу мы будем записывать на магнитофон. Не возражаете?

Игорь Андреевич умышленно не произнес слово «допрос», щадя самолюбие Пляцковского.

— Я не против технического прогресса, — натянуто улыбнулся начальник главка. — Даже наоборот.

— Хорошо, — отложил ручку следователь и нажал на клавишу диктофона. — Вы не догадываетесь, для чего я вас пригласил? — продолжал он, снова пожалев допрашиваемого и не употребив слова «вызвал».

— Березки? — вопросительно посмотрел на Чикурова Пляцковский и, увидев кивок следователя, сказал: — Да-да, я знаю об этой трагедии… Был там, вернее, ездил за больной женой и услышал, что было покушение на профессора Баулина, а Ростовцев застрелился.

— Это не совсем точно, — поправил Игорь Андреевич.

— Да? — испуганно и растерянно произнес начальник главка, втягивая в плечи свою массивную голову.

— Ростовцев убит.

Пляцковский некоторое время не мигая смотрел на следователя. Было странно видеть этот застывший монумент с подергивающимся веком.

— Как?.. Нет, не может быть!.. Кем убит?.. — наконец ожил, задвигался Пляцковский, снова доставая носовой платок и вытирая покрывшуюся бисеринками пота блестящую лысину.

— Вот это мы и устанавливаем.

— Неужели вы… Вы думаете?.. — пробормотал Пляцковский и замолчал, пораженный какой-то догадкой, затем прохрипел: — Допускаете, что я?! — Он судорожно сглотнул и опять замолчал.

Зазвонил телефон. Чикурову показалось, что начальник главка вздрогнул. Игорь Андреевич снял трубку, назвался и тут же услышал отбой. Наверное, ошиблись номером.

«Что он такой взвинченный?» — подумал о Пляцковском следователь. И сказал:

— Феликс Михайлович, допускать не допускать — это, как сами понимаете, не факты. А следствие интересуют прежде всего они… Как вы познакомились с Ростовцевым и Баулиным?

— Через Мелковского. Ну, Рэма Николаевича, журналиста… Вы, наверное, читали его статьи?

— Читал. А с Мелковским вы откуда знакомы? — продолжал допрос Чикуров.

— Да кто с ним не знаком? — развел руками начальник главка. — Рэм Николаевич человек известный, выступает по телевидению. — Заметив внимательный взгляд следователя, Пляцковский уточнил: — Лично меня с ним познакомил министр… Но при чем тут Мелковский? — осторожно, словно прощупывая, спросил он.

— Как вы говорите, через него вы познакомились с Ростовцевым и Баулиным.

— Я этого не отрицаю. Рэм Николаевич — способный человек! Можно сказать, что благодаря ему об «Интеграле» и баулинской клинике знает вся страна!

— Вы хотите сказать, Мелковский много сделал для их рекламы?

— Так оно и есть. Хотя она им и не очень нужна. Дела говорят сами за себя… Но не без талантливой пропаганды Рэма Николаевича я увидел в деятельности Ростовцева и Баулина большую перспективу и старался им помочь. Разумеется, в пределах моих возможностей.

— Возможности ваши, кажется, большие, — заметил Чикуров.

Пляцковский склонил голову набок, наверное, размышлял, как воспринять эти слова — комплимент или ловушка?

— Все зависит от точки отсчета, — попытался улыбнуться начальник главка. — А если серьезно… Даже при наличии фондов, нарядов, увы, не всегда можно получить то оборудование, какое хотелось бы. И вообще это сейчас наиболее важный, острый вопрос. Я имею в виду техническое перевооружение, ускорение научно-технического прогресса. На устаревшем оборудовании далеко не уедешь. Что же касается Ростовцева и Баулина — они понимали в прогрессе толк и, если хотите, двигали его. Вполне естественно, что по поводу них были звонки от ответственных товарищей… Березкинскому эксперименту давали зеленый свет. Я — тоже. «Знакомая тактика, — отметил про себя Чикуров. — Прикрываться указаниями сверху».

— В каком смысле — зеленый свет? — спросил следователь.

— Меня однажды спросили, как я лично отношусь к выдвижению Ростовцева и Баулина на премию. И я искренне, да-да, искренне поддержал эту идею. Даже посчитал своим долгом выступить на коллегии… Подчеркиваю, Игорь Андреевич, совершенно искренне! Если кто-то говорит, что мною руководила заинтересованность, то это полный вздор, уверяю вас!

— Заинтересованность в чем?

— Якобы из-за жены, — отведя взгляд в сторону, ответил Пляцковский.

— А именно? — настаивал следователь.

Пляцковский посмотрел Чикурову в глаза и возмущенно проговорил:

— Меня ввели в заблуждение, даю вам слово! Как и всех! Если бы я знал! Если бы хоть догадывался!.. Спросите у тех, кто меня знает, — тут же выставил бы их взашей! Духу их не было бы!..

— Говорите, пожалуйста, подробнее… Кого и за что выгнали бы?

— Да этих ходоков из Березок! — с раздражением ответил Пляцковский. — Но ведь не один я оказался в таком положении! Даже повыше меня товарищи и те не предполагали, что «Баурос» — заурядное, примитивное мошенничество!..

Игорю Андреевичу показалось, что он ослышался. Но тут же понял: начальник главка знает такое, о чем он, Чикуров, и ведать не ведает, но выдавать этого неведения он не стал.

— Теперь убедились? — спросил он как можно спокойнее.

— Еще бы! — воскликнул Пляцковский.

— И что же окончательно убедило вас в этом? — продолжал нащупывать дорожку следователь.

— Да что может быть авторитетнее заключения профессора Алехина! Головной институт! Самая лучшая лаборатория в стране! Вы с ним уже беседовали? — поинтересовался начальник главка.

— Еще нет, — сказал Чикуров, не открывая допрашиваемому, что о профессоре Алехине он даже никогда не слышал.

Игорю Андреевичу стало окончательно ясно: Пляцковский может сообщить нечто очень важное. Еле сдерживая волнение, он сказал:

— Феликс Михайлович, мне хотелось бы сначала услышать от вас. И как можно подробнее. Хорошо?

— Пожалуйста, расскажу, — согласился Пляцковский, которого несколько успокоил доверительный тон следователя. — Хотя, честно признаюсь, говорить о личном горе… — Он вздохнул. — Еще год назад я считал себя счастливым человеком. Речь не о моем служебном положении, а о семье… Мы с Элей, моей женой, справили серебряную свадьбу. Четверть века, как вы понимаете, — срок немалый, и прожили мы его достойно. Может быть, это странно звучит в устах человека моего возраста, но мы с Эльвирой до сих пор любим друг друга, как десятиклассники… Дети у нас уже взрослые. Сын — офицер, дочь вот-вот будет кандидатом искусствоведения. На днях мы с женой стали дедушкой и бабушкой… Беда пришла в январе этого года… Звонит мне на работу дочь: с мамой плохо, ее увезла «скорая». Я бросился в больницу. Врачи сказали, что надо провести всестороннее обследование… По женской линии у нее, — смущенно пояснил начальник главка. — Надо так надо. Пролежала она три недели. Лечили терапевтическими средствами. Потом я послал Элю на курорт, но пришлось прервать — стало хуже. Снова обследование. Положили в крупнейший институт. У меня, как вы сами понимаете, есть такая возможность… Замдиректора института — а он сам вел мою жену — пригласил меня и сказал, что необходима срочная операция… Как я уговаривал жену!.. Дочь тоже. Сын специально прилетел из своей части… Но Эля и слышать не хотела. Верите, на коленях умолял ее согласиться…

Пляцковский замолчал, грустно глядя в пол.

— Почему она отказывалась, чем объясняла? — поинтересовался Чикуров.

— Натура такая! Панически боится! Палец порежет и в обморок падает! Укол ей сделать — целая проблема!.. Короче, ни в какую. Лучше, говорит, умру, чем лягу под нож… И тут появляется Ростовцев. Вызвали его на совещание в министерство… Разговорились с ним. У меня на уме, как сами понимаете, только состояние жены. Аркадий Павлович заметил мою озабоченность, и я рассказал ему о болезни Эли. Ростовцев тут же заявил, что никакой операции не надо, что в Березках мою жену Баулин поставит на ноги за два-три месяца. Так и заявил: гарантирую полное выздоровление… О Баулине и его клинике я уже был наслышан от Мелковского. Вечером навестил жену в институте и рассказал о предложении Ростовцева. Как она обрадовалась! Буквально ожила на моих глазах… На следующий день я отвез ее в Березки. В аэропорту встречал сам Аркадий Павлович… В Москву я уехал с надеждой в сердце… Не знаю, понимаете ли вы меня?

— Конечно, понимаю, — кивнул Игорь Андреевич.

— После стольких месяцев тьмы вдруг сверкнул луч! — продолжал Пляцковский. — Уверенность, что Эля поправится, крепла день ото дня. Она звонила из Березок чуть ли не ежедневно, хвалилась, что ей значительно лучше. А уж какие дифирамбы пела Евгению Тимуровичу! Его методам лечения, внимательности, обстановке в клинике… Поверьте, мне самому буквально хотелось петь. Даже мысль появилась: ведь Баулина и Ростовцева надо бы на Нобелевскую премию по медицинской части! Это переворот в науке! Какие, думаю, творит чудеса этот «Баурос»! — Он покачал головой. — Если бы я знал!.. Понимаете, несколько дней назад я позвонил Алехину. Просто по служебным делам. Он, конечно, спросил, как Эля. Я поделился с ним своей радостью. Мол, выздоравливает, слава богу, нашлось такое средство, как «Баурос»!.. И вдруг Алехин говорит: брось меня разыгрывать… Нет, отвечаю, я вполне серьезно… Он рассердился: все это сказки, мол, «Баурос» не может вылечить даже примитивный насморк… Я опешил: зависть, что ли, гложет Алехина? И такое ведь, увы, бывает… Попросил его объясниться. Он совершенно серьезно заявляет, что «Баурос» просто подкрашенная водичка… Да-да, так и сказал: водичка из-под крана…

Феликс Михайлович снова замолчал.

— Ну а дальше? — спросил Чикуров, которого все больше заинтересовывал рассказ Пляцковского.

— Я потребовал доказательств. И что выяснилось? Незадолго до покушения на Баулина заместитель главврача березкинской клиники Рудик прислал Алехину на исследование несколько бутылок «Бауроса». Анализы показали, что это действительно была обыкновенная вода!.. Я подхватился — и в Березки! Говорю Эле: давай срочно в Москву, к настоящим врачам, а не к шарлатанам! А она не хочет уезжать, уверяет, что ей значительно лучше. Опять за свое: тут, мол, чудо века «Баурос», замечательный уход, система сбалансированного питания, сыроедение, сокотерапия и так далее и тому подобное… Я все же уговорил ее… Побеседовал с Рудиком — тот только руками разводит: он-де лично не вел мою жену, в последнее время ею занимался Голощапов, и. о. главного врача… Действительно, претензии я предъявить мог только Баулину, а он сам при смерти… Ну, я зашел к Ростовцеву и высказал ему все, что считал нужным…

— А он?

— Стал оправдываться: мол, какое-то недоразумение, ошибка в анализе! Но подумайте сами, мог ли ошибиться Алехин? Да любая лаборантка может запросто определить, вода это или же лекарство!.. Аркадий Павлович засуетился, стал кого-то распекать, заверил меня, что разберется… Скорее всего, по его мнению, кто-то схалтурил в цехе, где производят «Баурос»… При мне он дал указание своему заместителю Банипартову послать Алехину еще несколько бутылок «Бауроса» на новые исследования… Словом, старался доказать, реабилитироваться… Так я ему и поверил!.. Прихожу в гостиницу, а там меня уже Мелковский поджидает. И, представляете, советует не раздувать скандал, пока, мол, окончательно не прояснится с «Бауросом»!.. В ресторан пригласил… Я послал его подальше вместе с его рестораном… Вы, говорю, с Ростовцевым — одного поля ягода!..

«Меня Мелковский тоже все время тащил в ресторан, — вспомнил Игорь Андреевич, — Обхаживал… Зачем, с какой целью?»

А Пляцковский продолжал:

— Привез я, значит, Элю в Москву, показал в институте… Замдиректора, что ее прежде вел, пригласил меня в кабинет и с ходу ошарашил: скрывать, говорит, не имею права, упущено время. Согласились бы сразу на операцию, тогда за успешный исход можно было бы ручаться на девяносто девять процентов. Теперь же остался всего один… Я ему: как же так? Эля чувствует себя гораздо лучше! Он объяснил мне, что это субъективное ощущение, но снять временную боль это не значит вылечить… Короче, надежды почти никакой…

Феликс Михайлович достал пачку сигарет, дрожащими пальцами вытащил одну и вопросительно посмотрел на следователя.

— Курите, курите, — поспешно сказал Игорь Андреевич.

— Пятнадцать лет не брал в рот, — тяжело вздохнул Пляцковский. — Теперь двух пачек в день не хватает. Все время думаю об Эле… Что меня возмущает: как у Ростовцева мог повернуться язык! «Гарантирую полное излечение»… О покойниках не говорят плохо, но я бы… — Он махнул рукой.

— Ваша жена знает о своем положении? — спросил Чикуров.

— Ни боже мой! На операцию я ее, кажется, все-таки уговорил. Готовят. А чем кончится… Если с ней что-нибудь случится, не знаю, как я буду жить дальше, Ведь получается, что я убийца! — Пляцковский обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону. — Что я скажу сыну и дочери? Как буду смотреть им в глаза?!

Чикуров решил закончить допрос. Говорить о каком-то оборудовании, которое помог получить Ростовцеву начальник главка, в этот момент казалось неуместным: у человека, можно сказать, жена при смерти.

Главное сейчас — «Баурос»! Такого оборота следователь даже не мог предположить. Когда Пляцковский ушел, Чикуров позвонил профессору Алехину и попросил о встрече.

— По какому поводу? — поинтересовался Алехин.

— По поводу «Бауроса», — коротко ответил следователь.

— А-а-а, — многозначительно протянул профессор. — Готов хоть сейчас. Могу подъехать к вам.

— Будьте так любезны, — сказал Чикуров.

И действительно, минут через двадцать Алехин прикатил на своей машине.

— Владислав Егорович, — представился он, стремительно появившись в кабинете следователя.

— Игорь Андреевич, — пожал крепкую руку профессора Чикуров и предложил сесть.

Алехину было лет шестьдесят. Он чем-то походил на известного академика Амосова: сухопарый, с орлиным носом, острыми глазами и совершенно седой. Движения быстрые, порывистые.

Профессор положил на стол кожаную папку и спросил:

— Что именно вас интересует?

— Ваше мнение о «Бауросе», который производят а Березках.

— Однозначного ответа у меня нет, — сказал Алехин, открыл папку и достал несколько листков.

— Да? — удивился несколько следователь.

— Сейчас объясню, — продолжал профессор. — В конце июня мне позвонил Рудик, заместитель главного врача березкинской клиники. Знаете его?

— Да, — кивнул Чикуров.

— Владимир Евтихиевич мой старый друг, еще со студенческих лет. Так вот, он вдруг обратился ко мне с просьбой провести анализ их знаменитого «Бауроса»… Хотя все это он мог сделать и у себя… Получил посылку, сопроводиловку. Пропустил без очереди. Когда принесли результат — ахнул! H2O! Сам пошел в лабораторию, проверил анализ. Вода! Правда, чуть подкрашенная и подкисленная лимонной кислотой… Позвонил Рудику, говорю, что за шуточки? Володя отвечает: какие могут быть шутки, это серьезней серьезного… Я понял, что он сам в замешательстве. Отослал ему официальную бумагу. Поставил в известность Минздрав СССР. Как же иначе? Это мой долг — предупредить. Там поднялся переполох. Мне не поверили. Я показал образец «Бауроса», анализ… В министерстве разводят руками

— Значит, вода? — уточнил следователь. Он все еще не мог понять, в чем дело: «Баурос», который им с Дагуровой принес Мелковский, вовсе не походил на воду. Отличный тонизирующий напиток.

— Да, в партии, которую прислал Рудик, была вода. А во второй…

— Что, была еще одна?

— В том-то и дело. Буквально вчера получили из Березок еще одну посылку. От… — Алехин заглянул в бумагу, — Банипартова, заместителя генерального директора экспериментального научно-производственного объединения «Интеграл»… Десять бутылок «Бауроса» в экспортном исполнении. Провели анализы. Картина совершенно другая. Препарат соответствует техническим условиям, богат биологически активными веществами, витаминами, микроэлементами, минеральными солями, которые легко и быстро усваиваются человеческим организмом. И я вполне допускаю, что именно такой «Баурос» действительно может благоприятно влиять на больных.

— Но откуда взялась та халтура, которую прислал вам Рудик? — спросил следователь.

— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками Алехин. — Это уж по вашей части. Разбирайтесь там, где его выпускают.

Чикуров попросил профессора немного подождать в кабинете, а сам пошел и снял быстренько на ксероксе копии с документов, касающихся проведения анализов «Бауроса» в институте Алехина. Профессору отдал копии, а оригиналы приобщил к делу.

Алехин уехал. Чикуров же размышлял, что это за петрушка такая с «Бауросом». Кто и где химичил?

По существующему положению на массовый выпуск лекарства должно быть специальное разрешение Минздрава СССР. Он же осуществляет надзор за серийным, производством лечебных препаратов. Интересно, что скажут о «Бауросе» там?

Игорь Андреевич отправился в Рахмановский переулок. Как ему посоветовал Алехин, он обратился к начальнику отдела Минздрава СССР Марианне Потаповне Суичмезовой.

На вопросы Чикурова Суичмезова отвечала, взвешивая каждое слово, как и подобает ответственному работнику.

— Как только был получен сигнал от Алехина, некоторые горячие головы предложили прекратить всякие клинические испытания средств народной и нетрадиционной медицины. В частности — в Березках. Но, слава богу, нашлись и трезвомыслящие люди. Действительно, легче всего рубить сплеча. А если разобраться?.. Хотим мы того или нет, вопрос о народной медицине ставит сама жизнь. Конечно, можно отмахнуться от него, сказать, что не знаем, как его решить. Оставить эту проблему без внимания — не выход. Это понимают и у нас в министерстве, и в Академии медицинских наук. По-видимому, будет разумно попытаться ввести все в законное, контролируемое русло. Как это сделать — другой вопрос… Что касается изучения так называемых народных средств, то я знаю, что президиум академии принял решение организовать в Томске специальную клинику, где будут рассматриваться, испытываться различные предложения подобного рода…

— А «Баурос»? — напомнил следователь.

— Тот «Баурос», который был прислан Алехину во второй раз, вреда, во всяком случае, не приносит, — ответила Суичмезова. — Я сама года два назад была в Березках. Скажу откровенно: лечение голоданием, соками, продуктами пчеловодства и вся обстановка в клинике произвели на меня хорошее впечатление. Не забывайте, клиника экспериментальная! И в целом опыт, несомненно, положительный… Что же касается «Бауроса», то его разрешили давать больным опять же в экспериментальном порядке, для клинической проверки. Это ведь, с одной стороны, настой трав, соки плодов и фруктов, а с другой — продукт научно-технического прогресса, так как напиток производится с применением дезинтеграторной мельницы Ростовцева.

— Все это мне более или менее известно, — сказал следователь. — Но я хотел бы знать, откуда появился «Баурос», который прислал Рудик?

— Для этого и создана авторитетная комиссия, — ответила Суичмезова. — Туда вошли многие крупные специалисты. Признаюсь, собрать комиссию было чрезвычайно трудно. Кто в отпуске, кто за рубежом на разного рода симпозиумах, кто болен…

— Цель комиссии?

— Комплексная проверка березкинской экспериментальной клиники. И в частности, почему там так широко применяли «Баурос» в качестве лечебного препарата, как получилось, что его продавали населению тысячами, десятками тысяч литров; почему этот напиток широко рекламировался в печати, по телевидению…

— Вот вы все время говорите: напиток, — сказал Чикуров. — Разве это не лекарство?

— Нет, — категорически заявила Марианна Потаповна. — Решения фармакологического комитета о разрешении выпуска такого лекарства не существует… Значит, это не лекарство.

— А что же? — недоумевал Игорь Андреевич.

— Может быть, «Баурос» разрешило выпускать Министерство пищевой промышленности. Как прохладительный напиток типа «Байкала»… Справьтесь там… Что же касается выезда комиссии в Березки, то мы должны были отправиться туда сегодня. Но вчера в конце рабочего дня выяснилось, что в комитете по премиям, на которую выдвинуты Ростовцев и Баулин, давно уже лежит письмо якобы от одного из претендентов, а именно — от Баулина… Выезд отложили.

— Что за письмо? — насторожился Чикуров.

— Могу дать вам ознакомиться, — сказала Суичмезова, открывая сейф и доставая конверт. — Интересно то, что Баулин послал его в день покушения. Оно датировано третьим июля. — Марианна Потаповна протянула письмо следователю и добавила: — Я прочла и подумала, что это скорее всего покушение на самого себя. Если не в физическом, то уж в моральном смысле определенно…

Послание в комитет по премиям было написано на хорошей плотной бумаге. Игорь Андреевич узнал руку Баулина — ему уже немало пришлось видеть бумаг, написанных профессором. Что бросалось в глаза — почерк. Скорее всего Баулин писал в состоянии необычном, нервном: буквы были разной величины, строчки шли вкривь и вкось… Следователь невольно вспомнил предсмертные записки самоубийц. Письмо профессора походило на них.

«Уважаемые товарищи! — читал Игорь Андреевич. — Самое дорогое, что есть в природе, в обществе — это человек. Человек! С большой буквы, как говорил Горький. Гибель хотя бы одного человека по твоей вине (три последних слова были подчеркнуты) есть и будет всегда самым страшным преступлением. Но если ты врач и заведомо, умышленно губишь больного — это преступление вдвойне. Я не хотел быть преступником, но я стал им. Меня опутали, обманули, втянули в это преступление. Приняв на себя организацию и руководство березкинской экспериментальной клиникой, я искренне жаждал помочь людям избавиться от болезней и страданий. И отдавался этому весь. Но, поддавшись однажды корыстным интересам и соблазнам, я не мог уже остановиться и причинил, пусть немногим, новые, иногда еще большие страдания. Я чувствую, я слышу их справедливые гневные проклятья и упреки. Оправдания мне нет и быть не может! То, что произошло с „Бауросом“, который низкие люди использовали в подлых целях, окончательно пригвоздило меня к позорному столбу. Я самым решительным образом отказываюсь не только от выдвижения на премию, но и складываю с себя звание врача, которое опозорил. Судите меня строго, обрушьте на меня меч справедливости, но прошу об одном: не подвергайте даже малейшему сомнению нужность и полезность народной медицины, ее методов и средств. Ни в коем случае нельзя забывать вековой опыт народа, выбрасывать за борт то хорошее, что делалось и делается в нашей клинике».

Дальше шли подпись и дата — 3 июля 1984 года. Почтовый штемпель на конверте был того же числа.

«Значит, Баулин составил это послание ранним утром в день покушения и бросил в почтовый ящик по пути к Лавутке», — подумал Чикуров.

Ему вспомнились слова Троянова — «приговор совести». Письмо в комитет по премиям подтверждало этот вывод.

— Не понимаю, — не сдержавшись, возмущенно сказал следователь, — где было это письмо до сих пор?! Исключительно важный для следствия документ! Мы вот уже сколько дней бьемся, а оно спокойно лежит в столе у кого-то!

— Претензии ваши не по адресу, — спокойно ответила Суичмезова. — Мне как председателю комиссии по проверке клиники передали его только вчера. Уверяю вас, что…

— Простите, Марианна Потаповна, я говорю о тех, кто промариновал эту бумагу столько времени! — Чикуров потряс письмом. — Оно же проливает свет на то, что случилось с Баулиным. Но главное — преступникам дали время, чтобы замести следы, скрыться и так далее! Понимаете?

— Отлично понимаю, — кивнула Суичмезова. — Однако прошу не судить сгоряча… Как мне объяснили, письмо попало к одному из референтов в комитете по премиям. Он подумал, что это очередная анонимка… Да-да, — грустно улыбнулась Марианна Потаповна, — такое у них не редкость… Дело в том, что еще ни разу никто из кандидатов на премию не отказывался сам, да еще в такой форме… Посудите, как бы поступили вы с подобным признанием?.. Впрочем, вы бы, конечно, поняли, что пишет преступник. Так сказать, специфика вашей работы такова… Но ведь в комитете по премиям не имеют дел с уголовщиной…

— Возможно, вы правы, — согласился следователь. — И все-таки надо было дать ход письму. В любом случае.

— Дали. Руководство комитета ознакомилось, проконсультировалось… Письмо переслали к нам в Минздрав, а замминистра передал его мне.

«Обычная волокита, — подумал Игорь Андреевич. — Главное — побольше резолюций, чтобы лично никому не брать на себя ответственность».

— А почему вам? — спросил Чикуров. — Вы же не следователь. Из признания Баулина ясно вытекает, что речь идет о преступлении… Надо было сразу направить в прокуратуру или милицию.

— Руководство сочло нужным поручить разобраться сначала комиссии, — ответила Суичмезова.

«Да, Ганжа прав! — вспомнил последний разговор с зампредисполкома поссовета Игорь Андреевич. — Эта практика бесконечных ведомственных проверок в то время, когда требуется следствие, вошла в плоть и кровь нашей бюрократической машины».

А Суичмезова, уже не такая уверенная в себе, сказала:

— Так вы считаете, что нам в Березках делать нечего?

— Почему же, — возразил следователь. — Вы, кажется, собираетесь проверить по своей линии деятельность клиники? Методы лечения, постановку научной и практической работы, оправдывают ли себя средства народной и нетрадиционной медицины и так далее?

— Совершенно верно, — с некоторым облегчением ответила Марианна Потаповна.

— Если комиссия поможет следствию восстановить кое-какие обстоятельства, по причине которых стало возможным совершение преступления, — вам только спасибо скажут. И я первый. Что же касается уголовной стороны — тут уж позвольте…

— Понимаю, понимаю, — кивнула Суичмезова. — Вы правы. Откладывать выезд нельзя. Пойду к нашему руководству, передам ваши соображения…

Не успел Чикуров вернуться в свой кабинет, как секретарь Вербикова сообщила, что Олег Львович просил срочно связаться с пресс-группой Прокуратуры СССР. Оттуда уже дважды звонили, разыскивали Чикурова.

Игорь Андреевич набрал номер телефона прокурора отдела систематизации и пропаганды законодательства Прокуратуры Союза Якова Терентьевича Сливина.

— Вас беспокоит Чикуров, из следственной части Прокуратуры РСФСР, — назвался он.

— Очень хорошо, что позвонили, Игорь Андреевич, — сказал Сливин. — Понимаете, какое дело, речь идет о товарище Мелковском. Вы, кажется, с ним хорошо знакомы?

— Товарища Мелковского я знаю, — ответил Чикуров, чуть не добавив: «очень даже хорошо», но промолчал.

— Отлично. Рэм Николаевич человек известный, пропагандирует работу наших лучших следователей. В частности, изъявил желание написать серию очерков о работниках органов прокуратуры для журнала «Социалистическая законность».

— Ну и что? — спросил Чикуров, настораживаясь.

— Понимаете, он как раз завтра летит по заданию редакции. Взял билет на самолет. Рейс утренний, кажется, на девять часов. А вы его вызвали повесткой на двенадцать. Это так?

— Да.

— Товарищ Мелковский сказал, что вы уже виделись с ним в Березках. Было такое?

— Было. Имел счастье, — усмехнулся Игорь Андреевич, но Сливин не понял его тона и продолжал:

— Рэм Николаевич говорит, что он имел задание от редакции газеты написать о вас очерк. Вы почему-то отказались. А теперь вдруг сами вызываете, да еще повесткой…

— Ловко повернул, — сказал Чикуров. — Яков Терентьевич, неужели вы думаете, что я вызвал Мелковского для того, чтобы он славил мою персону в прессе?

— Разумеется, странно, — после некоторого раздумья сказал Сливин.

— Уверяю вас, я не жажду рекламы… Мелковский вызван совершенно по другому поводу… В Березках задавал вопросы он. Теперь же возникла необходимость задавать вопросы мне, а ему — отвечать…

— В качестве?.. — В голосе Сливина послышалась тревога.

— Пока свидетеля.

— Пока? — хмыкнул Сливин. — А в перспективе?

— Поживем — увидим… Сейчас в объединении «Интеграл» проводится ревизия. В частности, проверят, на каком основании Мелковский разъезжал по Москве на персональной машине, оплачиваемой «Интегралом», и так далее, в том же духе… И сколько он тяпнул у государства. И по какому праву… Тогда и решим…

На другом конце провода воцарилось молчание. Затем Сливин произнес:

— Понял вас, Игорь Андреевич. Благодарю, что внесли ясность. Со своей стороны я сейчас же дам знать в редакцию и попрошу, чтобы там впредь придирчивее выбирали внештатных авторов…

«Ну Мелковский, ну хват!» — подумал Игорь Андреевич, положив трубку. Он посмотрел на часы. Время ехать к Троянову. Путь неблизкий — на дачу.

В дверь постучали.

Вошел Макеев, тот самый следователь районной прокуратуры, который начинал вести дело о покушении на Баулина. Он был немного смущен.

— Что же вы не позвонили из Быкова? — сказал Чикуров, принимая пакет, посланный Дагуровой. — Я бы подскочил.

— Ничего страшного, — отмахнулся Макеев. — Я же в отпуске.

— Где будете отдыхать?

— Сейчас к маме в Новочеркасск, а потом посмотрю. Может, в Бердянск, на Азовское море…

Теплое слово «мама» кольнуло в сердце. Игорь Андреевич подумал, что вот уже второй год не может вырваться к своим родителям в Скопин. Рядом, можно сказать, а никак не выберется, хоть на субботу и воскресенье…

Макеев спешил на вокзал. Вышли вместе. Чикуров направился в Министерство внутренних дел СССР. Там обещали разобраться с отпечатками пальцев, оставленными неизвестным на купальной шапочке Баулина, до завтрашнего дня. За ответом попросили прийти до обеда.

Игорь Андреевич поехал на Рижский вокзал, чувствуя, что немного опаздывает. А он привык быть точным.

Дача Троянова находилась в одном из красивейших мест Подмосковья — Опалихе. Зимой туда устремляются тысячи лыжников — катание лучше не придумаешь. Летом в Опалихе еще благодатнее — вековой лес, благоустроенный, ухоженный дачный поселок. Правда, многолюдно, потому что сравнительно недалеко от Москвы. Теперь же получить участок в пределах ста километров от столицы — удача. Дают где-нибудь за Можайском, а то и дальше.

Максим Савельевич, высокий худой старик, с выразительным индейским профилем, сидел в беседке. Он был в легкой курточке. Левая рука-протез была неподвижна.

Чикуров извинился за опоздание — на целых двадцать минут.

— Полноте, Игорь Андреевич, — сказал Троянов. — И расслабьтесь. Здесь такой воздух, лес… Они мне помогают оправиться после инсульта… Словом, природа. — Услышав довольно громкий шум электрички, он усмехнулся. — Да, цивилизация окружает со всех сторон… Но это еще ничего. У меня приятель имеет дачу в Шереметьеве. Через каждые пять минут над головой буквально ревут лайнеры… Он туда не ездит. А продать не решается… Так расскажите, как поживает мой дорогой генерал?

— По-моему, неплохо. Сергей Федорович передавал вам большой привет, — ответил Чикуров.

Максим Савельевич расспросил о жене Ганжи, о Рогожиной, о состоянии Баулина.

— Врачи говорят, что Баулину лучше.

— Это просто чудо, что он вообще жив, — покачал головой Троянов. — Да, медицина здорово шагнула вперед.

— Но он до сих пор не говорит, ничего не помнит…

— Еще бы! Жуткое ранение…

Так, постепенно, Игорь Андреевич перевел разговор на Баулина.

— Скажите, Максим Савельевич, верно, что мысль об использовании методов и средств народной медицины подали Евгению Тимуровичу вы? — спросил следователь.

— Преувеличение… Идея давно носилась в воздухе. А если говорить точнее, о ней и не забывали. Кое-кто отмахивался, чего греха таить, было и такое. Но исподволь она всегда пробивалась. Как родник… Просто в последнее время об этом заговорили всерьез. Наконец и президиум Академии медицинских наук сказал свое слово…

— Вы о клинике в Томске? — проявил свою осведомленность следователь.

— И об этом тоже… Не хотелось бы одного — однобокости. Мол, только народная медицина имеет право на существование. Как другие считают, что иглоукалывание, например, или бег трусцой — панацея от всех болезней… Ценность березкинской клиники в том, что там решают проблему лечения больных комплексно. Ведь бывает: то за одно схватятся, то за другое, а то пытаются соединить несовместимое… Баулин идет не от эклектики, а от единства. Если хотите, все подчинено одной, главной идее — освободить организм человека не от самого недуга как такового, а поставить его в условия, когда он сам освобождается от болезни и восстанавливает функции всех органов… Вы понимаете, о чем я говорю?

— В общем — да.

— Баулин внял великому принципу природы — единство во всем! В образе жизни, поведении, питании… И он воплощал, разумеется в силу возможностей, этот принцип на современном уровне. Потому что я убежден: наряду с вековым опытом нужно применять и самые последние достижения в нашей области. Я имею в виду терапевтические методы, диагностику, чисто технические новинки — ЭВМ, луч лазера и тому подобное… И опять же, повторяю, чтобы все было комплексно.

— Вы часто виделись с Евгением Тимуровичем?

— К сожалению, нет. Но связь поддерживали постоянно. Переписывались, реже — перезванивались. Бывая в Москве, он навещал меня. Что касается его работы — я все время был в курсе. Он советовался со мной, делился достижениями и сомнениями… Правда, последние три месяца я не имел от него ни писем, ни звонков. Даже встревожился. Позвонил Регине Эдуардовне. Она меня огорчила. Сказала, что Евгений Тимурович хандрит, шлет какие-то странные письма… Зная, что у Баулина и раньше были срывы, я подумал: может, опять нечто подобное? Раза два сам звонил в Березки, но не застал его дома… И вдруг — как гром среди ясного неба. В него стреляли! В голове сразу карусель — кто, почему?.. Евгений Тимурович мне дорог, поверьте. Не потому только, что мы единомышленники… Он удивительный человек! С трудной, несколько изломанной судьбой, но сумевший найти себя… И ученый незаурядный… Равнодушным я оставаться не мог. Конечно, интересовался, пытался узнать причину… Сведения, скажу вам, были самые разноречивые… Просочилось до меня и то, что составляет, наверное, тайну следствия…

Троянов выразительно посмотрел на Чикурова: как тот прореагирует на последние слова?

— Какую именно тайну вы узнали? — спокойно спросил Игорь Андреевич.

— Будто бы Евгений Тимурович брал с больных взятки, дорогие подарки… Господи, неужели это правда? Не верится! Честное слово, не верится! Брать с больного!.. Упасть так низко…

— К сожалению — увы…

— Ай-я-яй! — покачал головой Максим Савельевич. — Нет, мир, наверное, перевернулся! Уж кто-кто, но Баулин!..

— Более того, иногда он брал взятки, заведомо зная, что не в силах вылечить человека, — добавил следователь.

Это была последняя капля. Троянов грохнул здоровой рукой по скамейке.

— Какая подлость! Какая низость! Какая бесчеловечность! — простонал он. — Ох, Женя, Женя! Нет тебе оправдания, нет тебе пощады! Вы меня просто убили, Игорь Андреевич…

— Не я, Максим Савельевич…

— Разве можно после этого спокойно жить среди людей?.. Я понимаю, что психика Баулина не выдержала такого… И у кого она вообще может выдержать подобное?

— Есть такие. Выдерживают. И живут. Припеваючи! Покупают «мерседесы», дачи, бриллианты… И совесть их совсем не беспокоит. Атрофировалась.

— Это уже не люди, а монстры! — воскликнул Троянов. — У нормального человека есть предел страданий. Потом происходит психический срыв. Он может наступить внезапно, а иногда приближается исподволь. Человек теряет сон, нервная система его напряжена донельзя… Я как психиатр встречал таких немало… Их страхи переходили в болезненное состояние. Начинается мания преследования, зрительные и слуховые галлюцинации… Им кажется, что их преследуют те, кому они навредили, голоса выкрикивают угрозы, клянутся убить… Тогда больные пытаются спрятаться, оградить себя запорами, замками, накрываются одеялами…

Игорь Андреевич вспомнил, что Баулин в последние месяцы тоже поставил замки в своей спальне, на работе окна просил забрать решетками…

«Может, и у профессора развивалась душевная болезнь?» — мелькнула догадка.

Следователь поделился ею с Трояновым.

— Не исключено, — подумав, ответил тот. — Но зачем он брал? Зачем? — с болью и грустью вопрошал Максим Савельевич. — Я ведь знаю, Женя был неприхотлив. Его не интересовала мишура, ради которой другие готовы продать совесть и свое достоинство… Не обращал внимания, во что он одет, как у него обставлена квартира. О еде я вообще не говорю — довольствовался самым малым. Более того, ограничивался вегетарианской пищей, голодал. Я имею в виду его метод… Неужели?.. — Троянов посмотрел на следователя сузившимися глазами. — Неужели это все ради того, чтобы ублажить жену? Не потерять ее?..

— А что, Регина Эдуардовна требовала от мужа дорогих подарков и денег? — спросил Чикуров.

— Не знаю, требовала или нет. Может, Евгений Тимурович хотел просто удержать ее возле себя. Знаю одно: Регине Эдуардовне нравится красивая жизнь. Этим, пожалуй, все сказано… Но как Женя не мог понять, что, встав на нечестный путь, он зачеркивает и свое будущее и бросает тень на будущее дочери! Да, дорога вниз почти не имеет остановок… Правда, я слышал, что Женя в последнее время стал раздавать вещи и деньги, которые ему раньше приносили в качестве взяток… Это так?

— Да, верно, — подтвердил следователь. — А иногда даже путал, что от кого получал, и возвращал не то… И денег иной раз посылал больше того, что составляла взятка.

— Наверное, пытался замолить, искупить как-то свою вину, — покачал головой Троянов. — Значит, были все-таки проблески совестливости.

— Вероятно, — согласился Игорь Андреевич. — И, видимо, поэтому он послал письмо в комитет по премиям.

Чикуров дал Троянову послание Баулина, изъятое для приобщения к делу. Троянов надел очки и стал внимательно читать, изредка тяжело вздыхая.

— У меня, как специалиста, такое ощущение, что писал его действительно психически больной человек, — сказал Максим Савельевич, возвращая письмо. — Оно напоминает его письма жене и дочери, с которыми меня ознакомила Ольга Арчиловна.

— Вы имеете в виду почерк? — уточнил следователь.

— И он. Но главное, содержание, стиль… Я бы посоветовал провести судебно-психиатрическую экспертизу.

— Может, вы возьметесь, Максим Савельевич?

— Я ведь лицо заинтересованное…

— Да-да, конечно, — согласился Чикуров. — Придется поручить кому-нибудь другому. Посоветуйте, кому… Разумеется, мы соберем как можно больше материалов о состоянии Баулина перед покушением.

Троянов назвал несколько имен, которые, по его мнению, могли дать самое квалифицированное заключение.

Максим Савельевич вызвался проводить Чикурова до электрички. Игорь Андреевич сказал, что не стоит беспокоиться, но Троянов заявил: ему все равно надо совершить вечерний моцион.

По дороге они продолжили разговор о Баулине.

— Знаете, чего я больше всего опасаюсь? — спросил на прощание ученый. — Чтобы не загубили начинание березкинской клиники. Могут, не разобравшись, прикрыть эксперимент. Из-за того, что Баулин и иже с ним совершили преступление… Но ведь они скомпрометировали только себя! Понимаете, себя, а не идею!

— Будем надеяться, что разберутся…

Чикуров подумал о комиссии Министерства здравоохранения. Суичмезова человек здравый и обладает достаточным авторитетом, чтобы отстоять все хорошее, что сделал коллектив клиники.

Когда он приехал на работу, позвонили из Министерства внутренних дел и сказали, что ответы на запросы Чикурова и Дагуровой готовы и можно прислать за ними кого-нибудь. Но Игорь Андреевич, горя от нетерпения, отправился сам. Волновался он и тогда, когда стал знакомиться с ответами.

Отпечатки пальцев, оставленные на дуле нагана, из которого был убит Ростовцев, принадлежали некоему Андрею Романовичу Рубцову, осужденному в 1968 году по статье 92-й части третьей Уголовного кодекса РСФСР. Ему же принадлежали отпечатки пальцев, оставленные на купальной шапочке Баулина.

«Рубцов, Рубцов… — вспоминал следователь. — Кто же он такой?»

Эта фамилия в Березках ему не встречалась. Не называл ее и Латынис, который проверял круг лиц, возможно, имеющих отношение к покушению на Баулина и убийству Ростовцева. Кажется, не было такой и среди больных клиники, поступивших в нее за взятку и находящихся в списке, найденном у Баулина.

Игорь Андреевич взял фотографию из картотеки, где Рубцов был снят в профиль и анфас, внимательно вгляделся.

— Вот это да! — присвистнул он от удивления.

На снимке был запечатлен не кто иной, как коммерческий директор «Интеграла» Василий Васильевич Банипартов. Правда, без бороды и бакенбардов.

Как ни спешил Чикуров в Березки, но добрался туда лишь ночью: из-за метеоусловий вылет самолета из Быкова задержали на семь часов. Следователь прибыл в гостиницу «Приют», когда не спали лишь администратор и дежурные по этажам. Будить Дагурову он не решился, хотя искушение было велико — слишком важные сведения привез он из Москвы.

Ольга Арчиловна сама позвонила Чикурову, как только услышала, что он встал.

— Жду вас, — сказал Игорь Андреевич.

Она зашла в его номер. Выяснилось, что Дагурова не ложилась вчера до часу ночи.

— Понимаете, — объяснила она, — я чувствовала, что вы обязательно приедете.

— Гроза помешала прилететь вовремя… Так вот, слушайте, Ольга Арчиловна…

И рассказал все, что удалось установить по делу в Москве. Когда Чикуров дошел до сообщения, кем является неизвестный, наследивший на оружии и шапочке, Ольга Арчиловна некоторое время не могла вымолвить ни слова — так поразило ее услышанное.

— Банипартов?.. Вась-Вась?.. Но ведь у нас даже подозрения не было на него! — наконец проговорила она взволнованно.

— Надо срочно брать его под стражу, — сказал Чикуров. — Немедленно!

— Ничего не выйдет, — замотала головой Дагурова. — Вы запоздали…

— Почему? — удивился Чикуров. — Вы что, сделали уже это без меня?

— В другом смысле запоздали…

Ольга Арчиловна протянула Чикурову телеграмму, посланную на имя исполняющего обязанности генерального директора «Интеграла» Семизорова. В телеграмме говорилось, что позавчера возле аула Нижняя Теберда утонул в реке Василий Васильевич Банипартов. Подписал это сообщение майор милиции Худяков.

— Час от часу не легче! — чертыхнулся Игорь Андреевич. — Что, несчастный случай?

— Нет. Я, как только получила это известие, позвонила в райотдел Худякову, чтобы узнать подробности… Понимаете, километрах в двадцати от этого аула расположен опорный пункт «Интеграла» по сбору лекарственных трав. Банипартов приехал туда, оставил чемодан, дал кое-какие распоряжения и куда-то отправился. А после обеда один из лесников обнаружил на берегу речки Теберда одежду Банипартова и записку: «В моей смерти прошу никого не винить»… Василий Васильевич указал дату, даже часы и минуты проставил.

— Самоубийство? — задумчиво произнес Чикуров. — Ну и ну… Тело нашли?

— Нет. Хотя обшарили дно и берега речки на многие сотни метров вниз по течению… Ищут до сих пор.

— А как в райотделе узнали, что он работник «Интеграла»?

— Так ведь в одежде были паспорт, командировочное удостоверение и другие документы. Так что нетрудно…

Игорь Андреевич зашагал по комнате. Все было настолько неожиданно, что он не мог сразу собраться с мыслями.

— Давайте проанализируем, — остановился он возле Дагуровой. — Когда убили Ростовцева?

— В ночь с двадцать пятого на двадцать шестое, — ответила Ольга Арчиловна. — Труп обнаружили двадцать седьмого.

— Когда уехал в командировку Банипартов?

— Двадцать седьмого утром. Добрался до Теберды двадцать восьмого. И в двенадцать часов сорок две минуты, согласно его предсмертной записке, он бросился в горную речку.

— Что вы обо всем этом думаете?

— Да, есть над чем поразмыслить, — вздохнула Ольга Арчиловна. — Смотрите, что получается… С самого начала мы решили, что Баулина хотели убить. Но сдается, тут имела место попытка самоубийства. Так?

— Я все больше склоняюсь к этой версии, — кивнул Игорь Андреевич.

— Пойдем дальше, — продолжала Дагурова. — Ростовцева убили, хотя и пытались замаскировать под самоубийство… Преступник скорее всего — Банипартов… Теперь же он «самоутопился»! Неужели и с ним загадка? Неужели придется биться и над этим?

— Насчет возможных инсценировок вы правы, — усмехнулся Чикуров. — Как в хорошем спектакле… Может, Василий Васильевич решил и третий акт выдержать в том же духе?

— Вы думаете? — недоверчиво посмотрела Дагурова на коллегу.

— Этот Вась-Вась не тот человек, чтобы добровольно переселиться в мир иной! Слишком уж любит он получать земные удовольствия! Причем на грешные деньги! — убежденно сказал Чикуров.

— Вы еще не сказали, за что он раньше сидел, — напомнила Дагурова.

— О-о! — протянул Игорь Андреевич. — Преступная группа, в которой состоял Банипартов, а вернее — Рубцов, творила крупные дела! На Горьковском автозаводе… Сам Вась-Вась работал снабженцем в Новгороде, а другие соучастники занимали различные должности на автозаводе… Расхищали запчасти, приборы, отдельные агрегаты от «Волг». Дошло до того, что ухитрялись вывозить целые машины. Потом, естественно, реализовывали их налево.

— Целые автомашины? — не поверила Дагурова. — Это ведь не часы, даже не холодильники или, там, стиральные машины!

— Система у них была хорошо продумана… Вы знаете, что Горьковский автозавод строил в тридцатых годах Генри Форд — основатель американской династии автомобильных королей?

— Читала об этом, — кивнула Дагурова.

— Так вот, сточные промышленные воды убираются с территории предприятия по системе труб большого диаметра… Это и использовали преступники. Они сооружали из досок нечто вроде плотиков, крепили на них детали и узлы «Волг» и пускали по этим трубам. А там, где вода выходила за пределы завода к очистным сооружениям, другие соучастники преступной шайки эти плотики караулили и вылавливали. Собрать из запчастей целую машину было уже делом техники… Ловко?

— Лихо! — покачала головой Ольга Арчиловна.

— Члены банды получили по суду большие сроки. Рубцов — десять лет. Но отсидел не полностью. Выйдя на свободу, видимо, решил, что под своей прежней фамилией не удастся пристроиться туда, где можно было бы ловить рыбку в мутной воде…

— Новые «плотики», — поправила с улыбкой Дагурова.

— Вот именно, — тоже улыбнулся Чикуров. — Где и как он стал Банипартовым, пока неизвестно… Честно говоря, я не верю этой якобы предсмертной записке такого оборотня. Подобные люди обычно с собой не кончают, они лишь меняют личину…

— И что же вы собираетесь предпринять? — Проверить, что произошло на самом деле на берегу Теберды. В этом мне поможет Латынис. Он здесь?

— Вчера звонил мне, что приедет в Березки сегодня, в середине дня. У него масса интересных сведений.

— Заодно послушаю, что удалось разузнать Яну Арнольдовичу в Куйбышеве по поводу Гридасовой, а также других, попавших в клинику за взятку. Люблю получать информацию из первых рук… Но до этого мы с вами, Ольга Арчиловна, произведем обыск у Банипартова. А чтобы ускорить — разделимся: я — на квартире, а вы — в служебном кабинете… Идет?

— О чем речь! — откликнулась Дагурова.

Дом коммерческого директора «Интеграла» был куда скромнее ростовцевского и даже баулинского. Ранний приход следователя Чикурова вместе с участковым инспектором Манукянцем и двумя понятыми вверг в еще большую растерянность и без того убитую горем жену Василия Васильевича. Симпатичная полная женщина, в траурном платочке на голове, безмолвно взирала на действия Игоря Андреевича, поминутно вздыхая и вытирая слезы. Чикурову было жалко ее. Он думал: слава богу, что соседка успела отвести близняшек-малышей в детский сад. Видеть их было бы еще тягостнее.

Обыск в доме не пролил света на то, причастен ли Банипартов к убийству Ростовцева. Не дал он результатов и по части того, как Рубцов превратился в Банипартова. Ценностей не нашли. И вообще, на удивление Игоря Андреевича, обстановка была довольно скромной.

Но зато, когда следователь стал осматривать баню, расположенную на приусадебном участке, она поразила его своей роскошью.

Тут была и прихожая, отделанная ценным деревом, и парилка, и большой бассейн с подогревом, облицованный импортным кафелем. Особенно богато была обставлена самоварная, где красовались на стенах вышитые полотенца и стоял на полках чайный гжельский сервиз. Красавец самовар сверкал отполированными медными боками и витиеватыми ручками.

Банипартова, заливаясь слезами, поведала о том, что сауна являлась единственной страстью мужа. Он считал, что париться куда полезнее всяких трав, диет и лечебных голоданий. По ее словам, Василий Васильевич все свои деньги вбухал в любимое детище. Если бывал в Москве, то не вылазил из Сандуновских бань.

Игорь Андреевич облазил все закоулки бани, сантиметр за сантиметром простучал стены — никаких тайников.

Потом он допросил Банипартову. Бесхитростная, наивная женщина и ведать не ведала, что ее муж носил когда-то другую фамилию, был судим и сидел в колонии. Его рассказ, что до женитьбы он довольствовался скромной жизнью простого снабженца и холостяка, видимо, вполне удовлетворил ее. Чикуров видел, что женщина не притворялась. Она все время повторяла:

— Как это Василий Васильевич мог оставить двух сирот?

И даже теперь, после сообщения о его самоубийстве, Банипартова питала к мужу безграничное уважение, называя только по имени и отчеству.

Заканчивая допрос, Игорь Андреевич осторожно поинтересовался, высказывал ли раньше Банипартов мысли о самоубийстве. Вдова решительно заявила, что ничего подобного от него не слышала…

А тем временем Дагурова проводила обыск в кабинете Банипартова.

Бумаги, бумаги, везде официальные бумаги. В них, как в зеркале, отражалась кипучая деятельность коммерческого директора объединения. Приказы, инструкции, запросы, копии телеграмм с просьбой выделить, отгрузить, выслать или же принять груз. Ничего личного. Разве что поздравления из различных городов страны по случаю праздников. И еще — умоляющие послания об отправке «Бауроса».

Напоследок Ольга Арчиловна заглянула в корзину для мусора, стоящую возле стола коммерческого директора. Следователя заинтересовал скомканный чистый лист. Показалось странным — чистый, а выброшен. Приглядевшись получше, Дагурова заметила на нем оттиски печатных букв. Словно машинистка забыла заправить в пишущую машинку ленту.

Рассмотрев бумагу под разными углами, Ольга Арчиловна разобрала несколько слов. И разволновалась. Этими словами были — «Чикуров», «Орлова» и «Ростовцев».

Следователь изъяла листок. В гостинице показала его Чикурову, тот решил, что находку надо немедленно послать на экспертизу для восстановления, по возможности, полного текста.

Позвонил Латынис. Трубку взял Чикуров.

— С приездом вам не говорю, Ян Арнольдович, — сказал он после приветствия. — Потому что через два с половиной часа нам с вами снова в дорогу.

— Знаю, Игорь Андреевич, — ответил оперуполномоченный. — В Карачаево-Черкесию, по поводу самоубийства Банипартова.

— Знаете, но не все, — загадочно произнес следователь. — Расскажу по пути.

— Как и я вам, — засмеялся Латынис.

— Конечно. Я, как пионер, всегда готов.

Закончив разговор с Латынисом, Игорь Андреевич поинтересовался, что намерена делать Дагурова.

— С учетом вновь открывшихся обстоятельств хочу опять допросить Орлову…

Минут через сорок Чикуров уже ехал с Латынисом в машине РОВДа в аэропорт. То, что сообщил следователь о Рубцове-Банипартове, подействовало на капитана так же, как в свое время на Дагурову.

— Вот это оборотец! — сказал он. — Но я-то каков! Совсем не занимался личностью этого деляги!..

— Не будем говорить, кто больше виноват, — невесело улыбнулся Игорь Андреевич. — В первую очередь из виду его упустили мы с Дагуровой… А теперь я слушаю вас, Ян Арнольдович.

— Во-первых, о Гридасовой, — начал рассказывать капитан. — Насколько я понял, Баулин впервые получил взятку непосредственно, а не через Орлову, именно от Гридасовых. А дело было так. Гридасова приехала в Березки с направлением Минздрава СССР. Но в клинике ей заявили, что мест нет.

— Кто именно заявил? — спросил Чикуров.

— Азочка… Так вот, услышав такой ответ, больная женщина спросила, когда же ее смогут госпитализировать. Орлова ответила, что месяца через три, не раньше, потому что очередь большая… Гридасова вернулась домой. Муж, дети, знакомые в отчаянии. Что делать? Ждать три месяца? Но ведь болезнь прогрессирует!.. Тогда Гридасов поехал с женой в Березки, где и увидел, что попасть к Баулину на прием и то не просто, не говоря уже о госпитализации в клинику. Тогда он решился на отчаянный шаг: прорвался все-таки к главврачу с документами и конвертом, в котором было две с половиной тысячи рублей… Говорит Баулину: ради бога, извините, понимаю, как вы заняты, но войдите в мое положение — я должен знать, возьмут ли Августину Эрастовну в клинику или нет. Ждать мы не можем, вот документы, и очень вас прошу внимательно ознакомиться и вынести решение… Положил на стол направление Минздрава, выписку из истории болезни, а между ними — конверт…

— Баулин видел, что Гридасов оставил конверт? — спросил Игорь Андреевич.

— Вроде нет. Попросил зайти в конце рабочего дня… Гридасов побежал в гостиницу к жене… Говорит, когда опять шел в клинику, поджилки тряслись, а вдруг Баулин швырнет ему деньги в лицо, выгонит, опозорит? Или еще чего доброго — позвонил в милицию, и его уже там ждут с наручниками… Но все страхи оказались напрасными. В приемной главврача секретарь сказала, что Гридасову разыскивают из приемного покоя, ей надо срочно ложиться в клинику.

— Значит, свое решение Баулин сообщил через секретаря? — уточнил Чикуров.

— Именно так, — утвердительно кивнул Латынис. — Гридасова была на излечении в клинике пять недель. Как будто стало лучше. Выписали. А через месяц она скончалась. Так и не дописав свою кандидатскую диссертацию по археологии… Трагедия в семье была, конечно, страшная! Осталась девочка восьми и сын шести лет.

— Когда это все случилось?

— В начале тысяча девятьсот восьмидесятого года. К этому времени Баулин проработал в клинике одиннадцать месяцев.

— Он вернул Гридасовым две с половиной тысячи? — поинтересовался следователь.

— Пытался вернуть три!

— Даже так? — хмыкнул Чикуров. — Когда и каким образом?

— В конце мая этого года. Сам поехал в Куйбышев, пришел на квартиру к Гридасовым. Дома были только дети покойной. Девочке уже двенадцать лет, соображает… Баулин назвал себя, спросил, где отец. А у самого губы трясутся… Девочка сказала, что папа скоро придет. И вдруг возьми да и ляпни: это, мол, после вашей больницы умерла наша мама? Евгений Тимурович побледнел, положил на стол конверт с тремя тысячами и скорей из дома… Когда Гридасов вернулся с работы, дети рассказали ему о странном госте. Он открыл конверт и, естественно, смекнул, в чем дело. В тот же день разыскал в гостинице Баулина, швырнул ему в лицо все деньги и, ни слова не сказав, удалился.

— Представляю, как это подействовало на профессора, — покачал головой Чикуров. — Наверное, буквально потрясло!

— Я думаю!.. Но он все-таки послал им деньги по почте, из Сафронова, когда вернулся назад… Теперь о Финогенове из Тольятти, у которого было воспаление почек. Его карту изъяла в первый день своего посещения клиники Ольга Арчиловна.

— Знаю.

— Финогенов чувствует себя хорошо. Нахваливает клинику и Баулина… А вот взятку он давал Орловой. Из рук в руки.

— Сколько?

— Пятьсот. И очень удивился, когда получил перевод якобы от Азы Даниловны. Ведь дело-то было два года назад. И главное — вылечили!

— Дальше?

— Хвостова, — продолжал Ян Арнольдович. — Живет в Тамбове. Ее поместили в клинику после инфаркта. История болезни тоже лежала в сейфе у профессора.

— Помню.

— И она передавала взятку через Орлову. Тысячу двести рублей… В Березки ездил брат.

— Как чувствует себя Хвостова?

— Средне. У нее же такой набор болезней! Между прочим, когда они получили назад деньги, тот самый брат Хвостовой очень обрадовался… Я говорил с ним… Об Орловой он отзывался уважительно.

— Почему? — удивился Чикуров.

— Когда Азочка намекнула ему, что нужно подмазать для того, чтобы его сестру положили в клинику, Хвостов выложил деньги не раздумывая… И вдруг спустя год перевод приходит. Ему даже стыдно стало. Говорит, может, я не понял, и Аза Даниловна просила деньги в долг… Теперь вот вернула… Честная, мол, женщина!

— Нашел честную, — усмехнулся следователь.

Латынис сообщил еще о нескольких взяткодателях, с которыми ему удалось встретиться. Среди них был и тот человек, который передал через Орлову для Баулина лебедя, расписанного под хохлому. Его-то и клеил Семизоров, а в роковой для профессора день привозил Евгению Тимуровичу домой на директорской «Волге».

— Фамилия его Калюжный. Инженер, живет в Ленинграде. Довольно скромный. Жена страдала бесплодием. Приехали в Березки оба. Услышали, что за госпитализацию берут в клинике не только деньги, но и дорогие подарки, ценные вещи. Вот они и купили в сувенирном магазине шикарный по их бюджету подарок.

— Сколько стоит эта птица? — полюбопытствовал Игорь Андреевич.

— В общем-то прилично, около четырехсот рублей.

— Вещь действительно красивая, — сказал Чикуров. — А лечение помогло?

— Еще как! — улыбнулся Латынис. — Калюжная принесла мужу двойню. Вот только лебедя Евгений Тимурович и не успел отослать…

Некоторое время они ехали молча. Дорога для Игоря Андреевича была уже настолько привычной, что он не замечал красот природы.

— Удивительно все-таки! — сказал он, хлопнув себя по колену. — Как могут уживаться рядом белое и черное? Это я о Баулине… Ведь действительно приносил кому-то радость! Взять хотя бы Финогенова — вылечил от нефрита! Или Калюжную… Подарить женщине счастье материнства!.. А скольких он еще поставил на ноги, буквально вытащил из могилы!.. И дернул же его черт ввязаться в черные дела!

— Я думаю, опутали его, охмурили, — сказал Латынис убежденно. — И в первую очередь Азочка! Ведь в подавляющем большинстве известных случаев взятки передавались через Орлову.

— Что значит — опутали! — возмутился Игорь Андреевич. — Он не младенец! Понимал, что к чему!

— Слабак, — махнул рукой капитан. — Никакой воли… Хотя казался крепким…

— Это его ни в коем случае не оправдывает. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что Аза Даниловна — женщина сильная! Любого мужика за пояс заткнет! Еще неизвестно, знал ли Баулин обо всех случаях, когда она тянула с больных деньги.

— Думаю, что информировала не всегда. А возможно, даже скрывала, какую именно сумму получала, чтобы прикарманить львиную долю.

— Вот кто и сколько получал из них — это еще предстоит выяснить, — сказал следователь. — Да и не весь еще список проверен, по которому Баулин высылал обратно деньги.

— А всех ли взяткодателей включил в этот список профессор? — заметил оперуполномоченный. — Мы ведь пока не знаем этого.

— Лично я знаю только одно, — вздохнул Игорь Андреевич. — Работа впереди предстоит огромная и кропотливая… Вот я рассуждаю: неужели Рудик не догадывался, что некоторых больных кладут в клинику за взятки?

Ян Арнольдович задумался.

— Вы знаете, Игорь Андреевич, — сказал он спустя некоторое время, — мне почему-то кажется, что люди там подобрались в основном честные. Трудятся не за страх, а за совесть. Горят на работе. Энтузиасты! Почти у каждого — своя интересная идея… Я беседовал кое с кем. Такого понаслышался! Думают там люди, думают! Новое ищут…. Взять хотя бы того же Рудика. Они сейчас объединились с Рогожиным, ищут способ омоложения людей…

— С Рогожиным? — удивился следователь. — Так ведь он зоотехник! Коровы, свиньи, куры…

— В том-то и дело! — горячо произнес капитан. — Просто чудеса! Я вам в самолете расскажу, — пообещал Латынис, потому что они уже подъезжали к зданию аэропорта.

Посадка на их рейс заканчивалась. Быстренько зарегистрировав билеты, выскочили на перрон, где дежурная сделала им выговор за опоздание. В самолет они поднялись последними. Тут же убрали трап.

Продолжить разговор о Рудике и Рогожине Ян Арнольдович смог тогда, когда они расположились в креслах и отдышались.

— Вы слышали когда-нибудь о кандидате биологических наук Аракеляне? — спросил Латынис.

— Аракелян, Аракелян… — задумался Игорь Андреевич. — Кто-то из знакомых говорил мне о нем. Причем восторженно. Якобы он имеет рецепт, как прожить бодрым и здоровым до глубокой старости. А вот подробности… — Чикуров развел руками.

— Нет, Игорь Андреевич, вы не совсем правы… Сурен Авакович Аракелян ратует не за старость, а бьется за продление молодости!

— Каким же образом?

— Сначала несколько слов о нем самом. Интересный сам по себе человек. Вырос в горах, в Армении. В семье было восемь детей. Отца нет. Мать держала овец, кур, корову. Кормов для животных, естественно, не хватало. Детей бы прокормить, а уж скотине — что бог пошлет… Чинарка, так звали корову — кормилицу семьи, вместо обычных двенадцати лет прожила двадцать, причем все время давала молоко. Возможно, пожила бы и больше, если бы ее не сдали на мясокомбинат… Вот это и вспомнил Аракелян, когда стал ветеринаром.

— Что вспомнил? — не понял Чикуров.

— Ну, Чинарка голодала, но давала молоко и прожила куда больше положенного срока!.. Выходит, голодание не убивает и, если им разумно пользоваться, может дать потрясающий эффект! И Сурен Авакович пошел на смелый эксперимент… Он тогда работал главным ветеринаром подмосковного совхоза «Останкино»… Решил посадить на диету старых ожиревших кур, которые перестали нести яйца и были предназначены на убой… Только вода и небольшая добавка препарата, основу которого составляли травы из Армении…

— Все-таки корм давал, — заметил Чикуров.

— Какой там корм! Он назвал этот препарат антистрессовым… Понимаете, от голода животные впадают в панику, а препарат снимает этот стресс.

— Теперь понятно, — кивнул следователь.

— И что вы думаете? Куры из облезлых, старых, со свалявшимися перьями превратились в молодок, сменили перья на новые, шелковистые, у них исчез гребень, а голос обрели почти цыплячий! Самое главное — они вернулись к забытому делу далекой молодости, то есть стали нести яйца!

— Любопытно, — сказал Чикуров.

— Что вы! Это же была сенсация!.. Естественно, что курами дело не ограничилось. Аракелян перешел к коровам. Опять применил ФПГ, то есть физиологически полезное голодание. И снова успех! Если дать буренке месяц в году поголодать, то жить она будет в три раза дольше и все время доиться… Выгода, а? Не говоря уже о том, что эти коровы привыкают меньше есть. Экономия кормов!

— Действительно, чудеса, — согласился Игорь Андреевич. — Но почему так происходит?

— Аракелян считает, что во время голодания организм животного как бы становится на капитальный ремонт. Из клеток выходит натрий, на его место из межклеточного пространства попадает калий… А почему при этом корова или курица омолаживается? Натриевая соль, та самая, которой на зиму солят огурцы, способствует консервации в организме органических веществ, то есть шлаков — главной причины старения, как утверждает Аракелян. Стоит их вывести — и наступает омоложение…

— Речь идет пока о животных… А как насчет человека?

— Принцип «живой машины» одинаков, наверное, и у коровы, и у нас с вами. Не случайно знаменитый Павлов проводил свои опыты на собаках… Как объяснил мне Рудик, каждую минуту в нашем организме умирает тридцать миллиардов клеток. То есть они становятся трупами и со временем начинают выделять трупный яд, губительный для организма. Значит, эти погибшие клетки надо время от времени выводить. Принцип простой.

— Ясно, — улыбнулся Чикуров. — Близко к целям Баулина. Лечебное голодание и сыроедение как способ не вводить в организм мертвые клетки извне, которыми изобилует жареная и вареная пища.

— Вот-вот, именно так и утверждает Аракелян. Надо есть только растительную пищу, исключить из питания животную. Более того, рацион не должен меняться. Интересно то, что сам Сурен Авакович уже почти двадцать лет проверяет на себе свой метод. Не болеет ничем, даже легкой простудой.

Увлекшись разговором, они не заметили, как взлетел самолет. Стюардессы стали разносить прохладительные напитки.

— Вы знаете, что привлекло Рудика к идеям Аракеляна? — продолжал Латынис. — Владимир Евтихиевич говорит, он сам занимался до этого геронтологией… Вы, конечно, знаете, что это такое?

— Наука о старости. Вернее, о процессе старения организма, — ответил с улыбкой Чикуров, которого забавлял и весь этот разговор, и горячность оперуполномоченного, который отвел следователю роль студента, слушающего лекцию.

— Совершенно верно. Аракелян же занимается ювенологией, то есть наукой о продлении молодости… Действительно, важно продлить активный, самый что ни на есть продуктивный период жизни. Лучше ведь долго быть молодым, чем долго быть стариком.

— Да, жить стариком даже до ста лет что-то не хочется! — засмеялся Игорь Андреевич. — А вот молодым…

— Сам Аракелян обязался жить до ста двадцати пяти лет, — на полном серьезе сказал Латынис. — Вообще он считает, что человек может и должен жить до трехсот и даже до пятисот лет! Причем без болезней! Потому что омоложение — это есть избавление от недугов!

— И каков же рецепт для этого?

Ян Арнольдович достал свой знаменитый блокнот.

— Это я выписал из газеты… Вот что говорит Аракелян о своей системе… Голодает… При этом пьет только воду. Антистрессовый препарат.

— Ясно, ясно. Голодание, диета, здоровый образ жизни, закаливание, спорт, — сказал Игорь Андреевич. — Эти принципы общие у всех натуропатов.

— Наверное, в этом что-то есть. — Латынис спрятал блокнот. — Рудик говорит, что в Москве создан общественный институт ювенологии. И Аракелян играет в нем не последнюю скрипку… Но возвратимся к тандему Рудик — Рогожин… Теперь вы понимаете, что их объединило?

— Конечно. Главный зоотехник решил, наверное, применить метод омолаживания животных на ферме «Интеграла», а Рудик — в клинике на людях?

— Нет, насчет других людей он пока не думает. А вот на себе уже испытывает. Как и Рогожин… В этом деле очень важную роль играет антистрессовый препарат, превращающий голодание из муки в удовольствие… У меня, между прочим, есть рецепт. Хотите, скажу?

— Давайте.

Ян Арнольдович снова вынул блокнот.

— Это очень просто. На один килограмм вашего веса надо взять одну сотую грамма лимонной кислоты, одну сотую миллилитра настоя мяты, два грамма натурального меда и два миллилитра воды… Доза рассчитана на трехдневное голодание.

— Я чувствую, после баулинского дела вы смело можете писать диссертацию! — рассмеялся Чикуров.

— Насчет диссертации — надо еще подумать, — улыбнулся Ян Арнольдович. — А вот остаться молодым попробую.

Самолет набрал нужную высоту. Погасло табло с просьбой пристегнуть ремни. Разговор как-то сошел на нет, затух сам собой. Ян Арнольдович, откинув кресло, задремал.

А Чикуров думал о том, почему Рубцов-Банипартов убил Ростовцева? И вообще, чем связана эта четверка — генеральный директор «Интеграла», его заместитель, главврач клиники и главная медсестра?

Постепенно в голове складывалась общая картина. Отдельные детали были видны следователю четко и ясно, другие — пока расплывчато, а то и вовсе на их месте белели бесформенные пятна.

Четыре человеческие судьбы переплелись в каком-то странном сочетании, где соседствовали взлет, незаурядность, самоотверженность с коварством, подлостью и низостью. Жизнь со смертью…

В аул Нижняя Теберда Чикурова и Латыниса повез сам Худяков, начальник уголовного розыска местного РОВДа. После спокойной равнинной России горный пейзаж привлекал своей экзотикой.

Заросшие соснами, пихтами и кленами склоны манили в свою прохладную сень. Покрытые снегом вершины ослепительно сверкали на солнце. Но самым удивительным был воздух. Чистый, прозрачный, он словно сам лился в легкие.

— Самое лучшее место для лечения легочных заболеваний, — говорил о здешних курортах начальник угрозыска. — Говорят, не хуже, чем в Швейцарии. У нас, в Теберде, помимо воздуха, есть еще и айран… Пили когда-нибудь?

Чикуров и Латынис в один голос ответили, что нет. Худяков пообещал обязательно угостить.

Они ехали мимо красивых санаториев, пансионатов, гостиниц, утопающих в зелени, мимо старинных храмов, которые стояли уже более девяти веков.

Живительной артерией струилась, бежала по долине река Теберда, берущая силу от чистых снегов.

Трудно было совместить в мыслях дело, по которому прибыли сюда следователь и оперуполномоченный угрозыска, с красотой заповедного края. Однако Чикуров и Латынис приехали не наслаждаться природой, а работать.

Прежде всего начальник угрозыска сообщил им, что тело Банипартова еще не найдено. В поисках принимали участие не только работники милиции, но также дружинники и лесники Тебердинского заповедника. Привлекли и водолаза, который обследовал дно реки и сетчатое заграждение у плотины колхозной гидроэлектростанции, расположенной вниз по течению реки. По идее, труп утопленника должен был находиться если не на берегу, то у заграждения. Но водолаз не нашел тела покойного.

И вот теперь они ехали к тому месту, где лесник Алибеков увидел 28 июля одежду Банипартова. А выбрал коммерческий директор для этого уголок весьма укромный и живописный.

Милицейский «Жигуленок» свернул к реке.

— Вот здесь, — сказал Худяков, вылезая из машины.

Чикуров и Латынис последовали за ним. Одежда покойного была обнаружена почти у самой воды, в тени можжевеловых кустов. По словам начальника угрозыска, она была тщательно сложена. Брюки, рубашка, майка, сандалеты, носки и соломенная шляпа. Документы и предсмертная записка лежали рядом на земле, придавленные камнем. Часы находились в кармане брюк. Лесник обнаружил все это, обходя берега реки, так как в последнее время были случаи браконьерства. Одежду, записку и документы предъявили Чикурову и Латынису сразу по приезде. Еще тогда Ян Арнольдович обратил внимание на часы «Слава», и когда Игорь Андреевич спросил, что его так заинтересовало в них, капитан ответил:

— Совсем не обношенные. Новенькие. И ремешок прямо из магазина. И потом — самые дешевые из тех, что выпускает Второй московский часовой завод. А ведь вы говорили, что у него были фирменные, японские, «Ориент»…

Об этом и вспомнил следователь, стоя на берегу реки.

— Так где же труп? — спросил Игорь Андреевич, глядя на Худякова.

— Может, все-таки выбросило на берег? — высказал предположение начальник местного угрозыска. — А тут у нас зверье водится…

— И много?

— Навалом! Медведи, волки, лисицы, рыси… Как-никак — хищники!

— Даже косточек не оставили? — с сомнением покачал головой следователь.

— Могли и в горы затащить, — пожал плечами Худяков.

Заметив на себе скептический взгляд Чикурова, он не стал развивать свою мысль дальше.

— Понимаю, товарищ Худяков, — сказал Игорь Андреевич, — вы сделали все возможное. Но, видите ли, Рубцов-Банипартов опасный преступник. Рецидивист…

— Но я же не знал!.. — забеспокоился начальник угрозыска. — Сказали бы сразу, что это за птица…

— Ладно, поехали, — направился к машине следователь.

По дороге назад он попросил Худякова выяснить по возможности, не встретил ли кто-нибудь в здешних местах Банипартова, уже после того, как тот якобы утопился.

— Вы думаете, это инсценировка? — спросил Худяков.

— Самоубийство совершают те, у кого осталась еще хоть капля совести. У таких, как Рубцов-Банипартов, она отсутствует начисто и, видимо, давно, — ответил Чикуров. — Они цепляются за жизнь руками, ногами, зубами, ногтями!..

— Вот только зачем? — усмехнулся Латынис. — Это разве жизнь? Когда прячешься от света, от глаз людских, словно какая-то гадина!

— Короче, надо искать не тело, а его самого. Живого! — как бы подытожил следователь.

— И начать с Ялты, — сказал Ян Арнольдович.

— Почему? — удивился Чикуров.

— А помните, что сказала на допросе у Ольги Арчиловны Азочка Орлова? Ну, Варничева…

Чикуров хлопнул себя по лбу.

— Любовница Банипартова! Которой он высылал по двести рублей в месяц! Надо срочно звонить Ольге Арчиловне, узнать координаты Варничевой!

— Незачем, — улыбнулся капитан, доставая блокнот. — Улица Чехова, дом один, корпус шесть, квартира номер четырнадцать.

Следователь с уважением посмотрел на записную книжку капитана.

— Сколько же в ней всякого! — поцокал языком Чикуров. — Храните, храните, Ян Арнольдович. Когда будете писать мемуары сыщика, обещанные вами сынишке, этот кондуит явится бесценным кладом…

Латынис хитро улыбнулся и ничего не ответил.

— Значит, сделаем так, — уже серьезно сказал Чикуров. — Я — назад в Березки, а вы — на Южный берег Крыма…

Дагурова хотела провести очередной допрос Орловой сразу после отъезда Чикурова и Латыниса, но что-то остановило ее. А точнее — скомканный лист бумаги из мусорной корзины Банипартова.

Она смогла разобрать только несколько слов. Может, когда расшифруют весь текст, это даст дополнительную информацию и поможет «расколоть» обвиняемую?

Ольга Арчиловна до сих пор не могла понять, почему Аза Даниловна отпирается. Вроде неглупая женщина, должна уразуметь, что рано или поздно у следствия появятся неоспоримые доказательства ее вины. Тянет время? Но для чего? Какая польза в этом ей, Орловой?

Дагурова раздумала допрашивать Азу Даниловну. И, чтобы ускорить проведение экспертизы, сама поехала в область. Исследование листка бумаги, изъятого в кабинете Банипартова, провели непосредственно при ней.

По мнению экспертов, этот чистый лист был положен под другой, на котором печатался текст.

— Для чего? — спросила Дагурова. — Понимаю, если бы нужен был второй экземпляр. Но тогда подложили бы копирку.

Эксперт объяснил:

— Возможно, печатала опытная, рачительная машинистка. Если в пишущую машинку закладывается один лист бумаги, то она пробивается, от чего портится и поверхность валика. Вот машинистка и подложила еще один лист.

— Какое еще может быть объяснение? — спросила следователь.

— Второй вариант — печатала неопытная, — сказал эксперт. — Могла захватить нечаянно сразу два листа и заложить в машинку. Или же ей надо было сделать несколько экземпляров, но она не везде подложила копировальную бумагу. А то случается, что копирку подложат другой стороной, поэтому лист для второго экземпляра остается чистым, а текст отпечатывается на обратной стороне первого экземпляра.

Исследуемый лист сфотографировали с помощью специального устройства. Когда Ольга Арчиловна прочитала восстановленный текст, то сразу все поняла.

«Товарищ Чикуров! Наконец я могу со всей определенностью назвать того, кто покушался на жизнь профессора Баулина. Это главная медсестра березкинской экспериментальной клиники Аза Даниловна Орлова. Она же убила и Ростовцева. Доброжелатель».

Видя взволнованное лицо следователя, эксперт спросил:

— Что, важный документ?

— Очень! — ответила Дагурова.

Через полчаса она получила заключение экспертизы с печатями, подписями и тут же отправилась назад в Березки. Было также установлено, что данный текст был отпечатан на той же пишущей машинке, на которой печаталось полученное Чикуровым несколько дней назад письмо «доброжелателя».

«Значит, анонимщик — Банипартов! Он направил Игорю Андреевичу первую анонимку, а эту, вторую, не послал. Почему? Не успел? — размышляла по дороге Ольга Арчиловна. — И еще получается, что Вась-Вась — тот самый человек, который довел Ганжу до инфарктов».

Дагурова сразу направилась в милицию. У следователя тоже бывают подъемы вдохновения и спады. На сей раз Ольга Арчиловна чувствовала: есть чем вызвать обвиняемую на откровенность. И откладывать не стоит.

Орлову ввели в комнату для допросов. Тяжело и гулко затворилась за ней дверь. Следователь и допрашиваемая остались один на один.

— Садитесь, Аза Даниловна, — сказала Дагурова. — Вот, ознакомьтесь.

Она дала Орловой заключение экспертов, из которого явствовало, что отпечатки пальцев неизвестного на купальной шапочке Баулина принадлежат Банипартову. Аза Даниловна внимательно прочитала документ, не выразив при этом никаких эмоций.

Затем Дагурова показала ей фотографии, полученные в МВД, где был снят осужденный Рубцов. Признав в нем Банипартова, Орлова задумалась.

— Ничего себе, — вымолвила наконец она мрачно. — Куда же все глядели? — Это был упрек и им, следователям. — Значит, он сейчас сидит где-то рядышком, за стеной?

Ольга Арчиловна молча подала обвиняемой телеграмму, в которой говорилось о самоубийстве коммерческого директора «Интеграла».

Следователь пристально следила за выражением лица Орловой. Ей показалось, что Аза Даниловна как-то слегка обмякла, словно расслабилась. Даже на лбу распрямились морщинки, появившиеся за время пребывания в изоляторе.

— Туда ему и дорога, — со злорадством произнесла обвиняемая и усмехнулась. — Значит, отправился на свидание с Ростовцевым?

— Почему вы говорите таким тоном о Рубцове-Банипартове? Вы же сами говорили, что к вам он относился хорошо. Помог ремонт сделать…

— Он всегда выходил сухим из воды… Доигрался…

— Конкретнее можете пояснить? — спросила следователь.

— Конкретного я ничего не знаю, — устало произнесла Орлова.

«Прежняя тактика, — подумала Дагурова. — Что ж, пора козырнуть анонимкой».

И она дала обвиняемой послание «доброжелателя». Неотправленное.

— Что за чушь! — Орлова бросила на стол фотографию с текстом анонимки. — Кто сочинил эту мерзость?

— Банипартов.

Прочитанное и услышанное произвело сильнейший эффект. У Орловой сверкнули глаза, ее, словно пружиной, подбросило со стула.

— И вы поверили его анонимке? Вранье это! Да, он заставлял меня говорить именно так! Но это ложь! Ложь! Ложь! — Слова изо рта Орловой вылетали вместе с брызгами слюны. — Я даже курицу никогда не могла зарезать!.. Как это можно, чтобы я — в человека?..

Она была на грани истерики.

— Сядьте, Аза Даниловна, сядьте, — упрашивала Дагурова. — Успокойтесь.

Но Орлова стояла, протянув к ней руки. На глазах появились слезы, и было ясно, что она вот-вот разрыдается.

— Ольга Арчиловна, миленькая, не верьте!

Впервые она назвала следователя так. И Дагурова поняла: вот он — момент истины! Теперь, кажется, обвиняемая начнет говорить правду. А Орлова продолжала:

— Умоляю, ради дочки!.. Я все расскажу! Все! Все, как было!

— Хорошо, я слушаю. Только спокойнее, Аза Даниловна. Криком, истерикой ничего не докажешь.

Мягкий, но в то же время уверенный тон заставил Орлову сесть. Однако успокоилась она не сразу, бормоча:

— Мерзавец меня хотел под вышку… А что я ему сделала? Ведь сам Банипартов всю кашу и заварил…

Аза Даниловна попросила воды. Напившись, поблагодарила.

— Спрашивайте, Ольга Арчиловна. — Она уставилась на следователя глазами преданной собачонки. — Ничего не утаю, клянусь Катенькой!

— Давайте вы сначала сами. По порядку. Если что будет непонятно, я задам дополнительные вопросы.

— Я вам уже раньше, еще на свободе, говорила, что Евгений Тимурович пригласил меня в клинику и сделал главной медсестрой… Очень мне там понравилось, очень! Люди какие-то приветливые, доброжелательные. Обстановка необычная… Да все не так, как в других больницах! А Баулина я просто боготворила! Была согласна вкалывать по двадцать шесть часов в сутки! Да-да! Готова была там находиться безвыходно! Думала, чем его отблагодарить за то, что он для меня сделал? И не только для меня. Для многих! Врачей, всего медперсонала… Бывала у него в доме. Сначала по службе… Потом… — Аза Даниловна опустила голову, смущенно кашлянула. — Да ведь я вам уже говорила… Поверьте, он мне тогда нравился! В общем, хотелось, чтобы у него был нормальный дом, быт… Господи, какой он был одинокий! В особняке — как в могиле. Тишина, ни звука… Одна отрада — работа. Да порисовать любил… Но я же видела: не хватало ему женского тепла, ласки. Не знаю, чем бы кончились наши отношения… Ведь он тянулся ко мне… Бывало, вдруг начнет говорить о себе, как его зажимали на старой работе, как он однажды запил… Вы знаете об этом?

— Знаю, — кивнула Дагурова.

— Ну и жена у него, скажу я вам!.. Впрочем, судить я не имею права… Любил он ее. Знаете, так, просто любил, как умеют любить мужики. Не задумываясь, не копаясь в достоинствах и недостатках… А она приехала как-то и закатила ему скандал из-за меня! И ведь не подумала, каково Евгению Тимуровичу жить без семьи, без Норочки! Он сам признавался: порой по ночам выть хочется!.. Можно еще воды, Ольга Арчиловна?

Дагурова налила воды и подала Орловой. Она выпила, вытерла губы.

— После того скандала я отошла в сторону… Не поверите, ревела… Но об этом никому никогда ни слова… Понимала я его. Чувствовала: помимо семейных неурядиц, еще что-то гнетет… Как-то зашла в его кабинет после работы, а он сидит, обхватив голову руками. Спрашиваю: что, опять жена?.. Он помолчал, потом вдруг говорит: ты не знаешь, где можно перехватить в долг тысячи две? Хоть на месяц. Обязан, мол, долг вернуть… Так его жалко стало! Сама выручить не могу, у меня тогда на книжке всего рублей четыреста лежало… И тут вспомнила про Банипартова. «Деловой» человек, предлагал мне золотые горы, если я сойдусь с ним, как… Ну, сами понимаете… Только я в мужиках ценю мужчин, а не их кошельки… Говорю, значит, Евгению Тимуровичу: сделаю!.. Так он чуть руки не стал мне целовать.

— Когда это было? — спросила следователь.

— Да в первый год его работы здесь.

— Хорошо, продолжайте.

— Ну, пошла я к Вась-Васю. Он, узнав, для кого и для чего, тут же выложил деньги. Еще спросил, может, Баулину больше надо? Для него, мол, кредит всегда открыт!.. Вы бы видели, как обрадовался Евгений Тимурович!.. Бросился писать расписку. Я говорю: не надо, этим вы только обидите Василия Васильевича… Через месяц Баулин вернул деньги. Я поняла, что он перезанял, потому что снова ходит, словно в воду опущенный… Я напрямик спросила: что, опять нужно деньги отдавать? Он только вздохнул. Спрашиваю: сколько? Он показывает на пальцах: пять… Я, конечно, опять к этому оглоеду… Мне показалось, что Вась-Вась даже обрадовался. Отсчитал новенькими сотнями!.. А тут к нам больные повалили толпой. Мелковский постарался, растрезвонил в газетах и по радио… Очередь на госпитализацию — длиннющая! Ну, стали мне предлагать подношения. Кто деньги, кто золото, кто дубленку…

— Почему вам?

— Ой, господи, Ольга Арчиловна, у людей вот такой язык!.. Считали, что для меня Баулин сделает все, что попрошу! И потом, я вела документацию, докладывала главврачу, кто просится на госпитализацию, какие документы и так далее…

— Еще раз перебью. — сказала Дагурова. — Те пять тысяч долга Баулин отдал Банипартову?

— Так слушайте… Подошло время возвращать долг, Евгений Тимурович брал на два месяца. Смотрю, молчит. Встретилась как-то с Банипартовым, заикнулась о долге Баулина, а Вась-Вась засмеялся и говорит: все улажено, приходил твой патрон просить отсрочку, а я ему сказал, что мы, мол, квиты, потому что он мне язву вылечил. Я, говорит, ему еще должен, а не он мне!.. Ну, я успокоилась, значит, они договорились… А больных все больше и больше. Вначале Баулин госпитализировал только тех, кого сам считал нужным. Потом я решила протолкнуть «своего». Евгений Тимурович возразил было, но я сказала, что Банипартов просил, неудобно, мол, отказывать… Евгений Тимурович не из тех, кто станет проверять и перепроверять. Тем более что по просьбе Ростовцева и Банипартова мы уже госпитализировали трех больных, которые действительно остро нуждались в этом… Так вот, госпитализировали «моего». Меня, конечно, тоже отблагодарил. Первый раз я взяла скромно — всего сто рублей. Да и те еле выговорила, язык не поворачивался. Но, помимо этих денег, мне привезли домой картонный ящик. Без меня… Прихожу домой, Катя докладывает, что были дядя Жора и тетя Вера. Они, стало быть… Открыла и ахнула! Чайный сервиз на двенадцать персон. Я такие видела в области в магазине «Фарфор и стекло», стоит триста сорок рублей! Ну, думаю, если людям не жалко… И знаете, что я сделала?

— Откуда же? — пожала плечами Дагурова.

— Сервиз оставила себе, а сто рублей положила Баулину в стол. Я в его кабинет входила запросто.

— А он?

— Вызвал меня, прикрыл плотно дверь, спрашивает: ты положила? Делаю вид, что в толк не возьму, о чем речь. Он говорит: кроме тебя, никто не входил. Пришлось сознаться. Он сунул мне конверт с этой сотней и сказал, чтобы я вернула тому, кто дал, и не дай бог, если такое еще повторится!.. Я оставила деньги себе… Прошло с месяц. Захожу как-то к Евгению Тимуровичу в кабинет, а он разговаривает по телефону. Я поняла, что жена звонит из Москвы. И речь идет о деньгах. Евгений Тимурович лепечет, где, мол, он возьмет такую сумму — полторы тысячи?.. А у меня к тому времени уже скопилось около четырех тысяч…

— Взятки? — уточнила Дагурова.

— Да, — со вздохом ответила Орлова. — Положила я в конверт полторы тысячи и, когда Баулина не было в кабинете, опять сунула ему в стол… На этот раз он промолчал… Как и в следующие разы…

— Когда это случилось? — спросила Ольга Арчиловна, которой хотелось знать, с какого именно момента началось падение Баулина.

— Точно не помню. Мы работали вместе уже год с небольшим… Где-то в начале восьмидесятого года… И с тех пор пошло… Деньги, картины, хрусталь, шкатулки всякие…

— А каким образом вы передавали Баулину вещи?

— Отвозила ему домой.

— Домработница профессора знала об этом?

— Зачем? — удивилась Орлова. — Я попозже, когда она уже уходила к себе… Вроде все было спокойно, пока моя бывшая свекровь не рассказала Баулину о том, что я взяла деньги у Миланы Бульбы…

Обвиняемая поведала следователю то, что было уже известно от самой Рогожиной. И продолжила:

— И вот тут Евгений Тимурович сломался. Словно подменили человека. Очень подействовала на него эта история. Он впечатлительный. Особенно когда узнал, что старуха Бульба продала корову, осталась с малым внуком на руках. Милана ведь умерла… Вот тогда-то Баулин предложил мне уйти с работы «по собственному желанию»… Я испугалась: куда идти? На сто рублей в месяц? Сами понимаете: я уже избаловалась, привыкла получать сумасшедшие деньги. — Аза Даниловна безнадежно махнула рукой. — Пропащая душа! Засосало меня по самую маковку!.. Когда сам становишься дрянью, хочется, чтобы и другие тоже были замараны… Говорю Баулину: нечего, мол, из себя чистенького строить. Брали вместе, так и уходить надо вместе!.. Он так пристально на меня посмотрел, ничего не сказал, надел плащ и вышел. Даже не попрощался…

— Где состоялся этот разговор?

— У меня дома… На следующий день Евгений Тимурович вызвал меня в кабинет и спросил, потупивши глаза: кто, сколько и чего давал за место в клинике… Но разве я всех помнила? Как вы понимаете, учета не вела… Баулин приказал вспомнить и назавтра сообщить. Я усмехнулась: зачем? Он глянул на меня страшными, холодными глазами и повторил: чтобы завтра же список лежал у него на столе… От этого взгляда меня мороз по коже продрал. Весь вечер сидела, вспоминала. Составила по памяти. Приблизительно, конечно. Кто давал, какую сумму или ценности… Список я на всякий случай зашифровала — проставила только инициалы и сумму.

— Ставили всю сумму или ту, что вы передавали Баулину?

— Всю. Я не знала, для чего это ему понадобилось. Но когда возвратились две тысячи от Бульбы, которые послал от моего имени Евгений Тимурович, то я поняла… Потом он стал требовать из архива истории болезней. Оказывается, ему нужны были точные данные больных, адреса и так далее… От некоторых из них я ничего не брала. Мне стало ясно, что эти давали Баулину сами, помимо меня…

— И много было таких?

— Нет. Человек семь… С этого времени я стала замечать за Евгением Тимуровичем странные вещи… Вдруг попросил поставить решетки на окнах в кабинете. А то как-то вызвал меня и говорит, что якобы видел меня с Рогожиным. И где? Под окнами баулинского дома! Это же чушь! Во-первых, я с моим бывшим мужем даже рядом не стояла после развода. Тем более — прийти с ним во двор к Евгению Тимуровичу!.. Однажды Баулин и вовсе такое сказал, что у меня волосы на голове встали дыбом… Якобы к нему приходила Гридасова!.. Представляете?

— А кто такая Гридасова? — поинтересовалась Дагурова.

— Покойница. Прежде она лежала у нас в клинике. Потом выписалась, а через месяц умерла… Это было бог знает сколько лет назад!.. Ну, думаю, Евгений Тимурович того, умом тронулся… Даже бояться его стала… Завязала со всеми подношениями, взятками, стала подыскивать место, куда бы уехать. Уже наметился вариант…

— Какой?

— С женихом. Теперешним. Так и договорились: поженимся и переберемся в Таганрог, к нему… И тут случилось…

Орлова некоторое время молчала, то ли собираясь с мыслями, то ли переживая какие-то страшные воспоминания.

— Честное слово, Ольга Арчиловна, — сказала Орлова, — все, что я говорю, — чистая правда! Как на духу… Слушайте дальше… Накануне покушения на Баулина ко мне поздно вечером кто-то постучал в дверь. Открываю — Ростовцев… Я удивилась, так как была уверена, что Аркадий Павлович даже не знает, где я живу… Взволнованный, растерянный… Попросил меня выйти на минутку. Он стал объяснять, что был у Баулина, который, по его мнению, сошел с ума. Не в переносном, а что ни на есть в прямом смысле!.. Ну, это для меня не было новостью, стою, молчу… Аркадий Павлович продолжает: сегодня Рудик сообщил Баулину очень неприятную весть, что в Москве якобы сделали анализ «Бауроса» и анализ показал, что это обыкновенная вода… Мол, это последняя капля. Он, Баулин, опозорен, не может людям в глаза смотреть и ни о какой премии речи быть не может. Дескать, Баулин намеревается написать в комитет по премиям, рассказать всю правду и так далее, и тому подобное… Я, естественно, поинтересовалась, почему Ростовцев пришел именно ко мне? Что я-то могу сделать, если Евгений Тимурович так решил?.. Аркадий Павлович говорит: насчет «Бауроса» — это недоразумение. Наверное, кто-то подстроил так, чтобы нагадить Евгению Тимуровичу и ему, Ростовцеву. Если, говорит, Баулин действительно пошлет письмо в комитет, то не только сорвется премия, но и посыплются большие неприятности на всех. Намекнул, что мне тоже придется худо… Знаете, я Ростовцева никогда таким не видела! Прежде этаким барином был, меня даже не замечал. А тут прибежал, трясется от страха и заикается, как мальчишка… Смекнула я, что дело-то действительно очень серьезное. И за себя, конечно, испугалась… Спрашиваю: так что требуется? Отговори, просит Ростовцев, Баулина, успокой как-нибудь. Через день он должен лететь в Теберду, отвлечется, а там мы придумаем что-либо… Спрашиваю: сейчас идти? Ночь на дворе, страшно… Он сказал, что сейчас не стоит, надо подождать до утра. Я почти не спала. Утром вывела машину, поехала к Лавутке. Я отлично знаю, где обычно купается Евгений Тимурович. Ну, подъезжаю… — Орлова опять разволновалась, голос у нее задрожал. Дагурова протянула ей недопитую воду, и Аза Даниловна выпила остатки залпом. — Только вышла из машины — выстрел! У меня все оборвалось внутри… Идти боюсь и не идти не могу… Потом побежала… Вижу: Евгений Тимурович лежит на земле… В крови… Рядом наган валяется… Застрелился! Я еще больше испугалась: ведь наган раньше хранился у меня. Обязательно подумают, что я убила!.. Подошла, сняла с него купальную шапочку и ею взяла наган. Он весь в крови был, да и мозги сработали, что нельзя брать наган голыми руками, останутся отпечатки пальцев… Побежала к машине, села за руль. И тут в голове промелькнуло: как же я бросаю Евгения Тимуровича? Вдруг он еще живой? Подхватилась и побежала назад… Послушала пульс — бьется. Тогда я взяла его под мышки, стала тащить к пороге… Вдруг слышу голоса — кто-то идет по берегу в нашу сторону. Пригляделась — два пацана с удочками… Я бросила Евгения Тимуровича и скорее к машине… Так что вы, Ольга Арчиловна, правильно догадались…

— Вы в то утро были в брючном костюме, а почему явились на работу в платье? — спросила следователь.

— Запачкалась. Кровь кое-где все-таки попала на костюм, когда тащила Баулина… С этого момента жила в постоянном страхе. А уж когда узнала, что из Москвы приехали следователи, и вовсе потеряла покой… Стали расползаться слухи. Разное, конечно, болтали. Но я-то знала, что к чему!.. Начали о Кленовой говорить. Смотрю, и вы ею крепко заинтересовались… Между прочим, когда мы первый раз беседовали с вами в кабинете Баулина, меня так и подмывало намекнуть насчет Кленовой… Сдержалась. Подумала, что будет лучше, если вы от других узнаете. А то ввяжусь и еще хуже будет.

— Мы и вашего бывшего мужа подозревали, — сказала Ольга Арчиловна.

— Ну, насчет Юры я не сомневалась — разберетесь… Подозревать Рогожина… Смешно! Хотя я и видела его машину неподалеку от того места. Рогожин что-то чинил, лежа под «Жигуленком»… Потом узнала, что Регина Эдуардовна была здесь, ее долго допрашивали, возили в дом Евгения Тимуровича… А я все молила бога: пронеси, господи! Дура, конечно! Но уж такова натура человеческая — хватаешься за любую возможность, за соломинку… Авось, мол… Теперь-то ясно: ох как глупо!.. Это я окончательно поняла, когда дошли слухи, что вы интересуетесь моей жизнью. Откуда, мол, машина, японский видеомагнитофон и другие вещи… О бабушке спрашивали, Варваре Леонтьевне… Дело ясное — влипла… А тут еще такая история. Один большой московский начальник, Пляцковский, неожиданно со скандалом забрал из клиники свою жену. В тот день, поздно вечером, завалился ко мне Банипартов. Есть, говорит, разговор, старуха… Вась-Вась обычно вежливо со мной, а тут грубо, словно приказывает… Пошли мы в гараж, чтобы мой жених не услышал. Банипартов с ходу ошарашил меня: швах твое дело, старуха! Могут арестовать каждую минуту… Я ему: за что? Он даже не слушает. Смотри, говорит, если заметут, то молчи… О чем, спрашиваю, молчать-то? Он говорит: о том, что я деньги давал Баулину в долг, не то потянут и меня. А чем больше людей проходит по делу, тем хуже. Значит, групповщина, шайка… Я и так все время как на раскаленных углях, а тут и вовсе душа в пятки ушла… А Вась-Вась продолжает: на все вопросы отвечай — не знаю, не помню, не видела, не слышала, не была… От всего отбрыкивайся. У меня, говорит, на этот счет есть опыт… Последние слова как-то пролетели мимо моих ушей, тогда не придала значения, а теперь понимаю… Самое главное, твердит мне, не признавайся, что стреляла в Баулина… Я так и села… Не стреляла, кричу, истинный крест!.. Он погрозил пальцем, усмехнулся, говорит: меня не проведешь, видел, как в тот день ты ехала с Лавутки… Ну, я рассказала, как было дело… Банипартов спрашивает: где наган? Говорю: здесь, в гараже спрятала. А наган действительно лежал в ящике для инструментов, завернутый в купальную шапочку Евгения Тимуровича… Банипартов разозлился. Дура, говорит, мозги твои куриные! Разве так прячут? Наган, мол, заберу и так заныкаю, что тысяча следовательских ищеек не найдет… Он взял наган за дуло, завернул в свой носовой платок и положил в карман. Шапочку отдал мне, а я забросила ее в лопухи у забора. Когда Вась-Вась уходил, то погрозил кулаком и предупредил: смотри, хоть слово скажешь — кранты тебе… Потом нашли убитого Ростовцева, и я сразу поняла, что это Банипартов его… Я всегда боялась Банипартова, а после такого — еще больше! Думала: уж если он Ростовцева убил, то меня и подавно не пожалеет… Вот поэтому и молола вам всякую чепуху… Ох, Ольга Арчиловна, вы не можете представить, как трудно носить в себе весь этот ужас! Сейчас рассказала — и на душе легче стало, честное слово!.. Может, я что-то пропустила, спрашивайте…

— Расскажите о нагане, — попросила Дагурова.

— Ах да! Вам это важно знать… Понимаете, месяца три назад к нам в клинику привезли Мурашкина. Он охранником работал, уже лежал у нас до этого… Поступил Мурашкин в бессознательном состоянии. В кобуре — наган. Верхние казенные вещи с него сняли, надели наши, больничные. А наган я положила в сейф. Думала: будет выписываться — возвращу… А он погиб…

Орлова рассказала историю, которую Ольга Арчиловна уже знала со слов Латыниса.

— После смерти Мурашкина никто за наганом не приходил… Я раз сказала об этом Баулину. Он ответил: надо будет, придут — оружие ведь… Ну, я успокоилась… А дня за четыре до покушения заходит ко мне Евгений Тимурович, говорит: дай наган. Я думала, что его затребовали с работы Мурашкина. Даже обрадовалась: гора с плеч! — Она прерывисто вздохнула. — Если бы я знала, чем обернется…

— Аза Даниловна, вы сказали, что, услышав про смерть Ростовцева, сразу подумали на Банипартова. Почему?

— Так ведь Вась-Вась взял у меня наган в тот самый вечер…

— Я о другом, — поправилась следователь. — Из-за чего, по вашему мнению, Банипартов убил Ростовцева?

— Вот этого не знаю, Ольга Арчиловна. — Заметив недоверчивый взгляд следователя, Орлова уточнила: — Вась-Вась не любил Аркадия Павловича. Как-то при мне так выразился о нем: надутый пузырь… А вот за что он его — понятия не имею.

— Ладно, вернемся к взяткам… Баулин просил вас брать с больных?

— Нет, — поспешно сказала Орлова. — Он ни разу не просил… Я же рассказала, с чего все началось… Да и ни у кого вымогать не приходилось — сами давали.

— А у Бульбы? — напомнила следователь.

— Это уже по инерции, — опустила голову обвиняемая. — Дурацкая натура моя!

— Значит, Баулин не понуждал вас, — уточнила Дагурова, которую несколько поразило, что Орлова пытается как-то выгородить профессора.

Та, словно угадав мысли следователя, грустно произнесла:

— Я, конечно, могла соврать. Но не думайте, что перед вами сидит совсем уж подлая тварь… Я тут за несколько дней всю свою жизнь вспомнила… Дальше, конечно, мрак, но не хочется быть неблагодарной стервой! Да и грешно сваливать на человека, который находится при смерти. Тем более он-то раскаялся, хотел доказать, что сам над собою суд совершил… А у меня, честно говоря, духу не хватило бы.

Прежде чем задать очередной вопрос, Дагурова выдержала паузу.

— В какой пропорции вы делили деньги?

— Как правило, я отдавала Евгению Тимуровичу половину.

— А в отдельных случаях?

— Иногда оставляла больше.

— Почему себе брали больше?

— Так ведь я и рисковала больше, — серьезно ответила Орлова. — Если бы донесли, то на меня.

— А ценности? Картины, хрусталь, антиквариат? Как делились?

— Картины меня не интересовали. Они все шли Баулину: он их любил. Ну а хрусталь, например, один раз мне, другой — ему… И ковры так же… Но лично я предпочитала деньги.

— Какую сумму вы обычно запрашивали?

— Определенной таксы не было. Это каждый раз зависело от обстоятельств…

— Назовите самую крупную взятку.

— Три тысячи.

— А самую маленькую?

— Да как вам сказать… Однажды взяла пятьдесят рублей… Не поверите, был и такой случай. Как-то приехал один ювелир. С местами, естественно, как всегда… Он пришел ко мне домой. Я намекнула. Ювелир говорит: всегда готов, но денег больших с собой нет. Предложил в качестве аванса золотые часы с браслетом. Мне как-то неловко стало их брать: часы — нужная каждому человеку вещь… Говорю: ладно, потом рассчитаемся. Он мне: конечно-конечно, о чем может быть речь… Перед самой его выпиской приехала жена и в знак благодарности вручила мне вот такой большущий перстень с камнем, — Орлова показала, какой величины. — Я думала, уж если ювелир, то не поскупится и перстень тысячи полторы стоит… Оказалось — обыкновенная медяшка, а камень — стекло. Красная цена — десять рублей. Вот так меня провели, — невесело усмехнулась Аза Даниловна.

— В общей сложности, какую сумму составляют все взятки?

— Откуда же я знаю, Ольга Арчиловна! Ведь я никакой бухгалтерии не вела…

— Ну хотя бы приблизительно?

— Много! За сотню тысяч наберется…

— Хочу сказать, Аза Даниловна, вам нужно, вы обязаны вспомнить все случаи, понимаете, все!

— Понимаю, понимаю, — испуганно закивала Орлова. — Только нужно спокойно сесть, с ручкой и бумагой…

— Такую возможность вам предоставят, — сказала Дагурова. — Еще один вопрос. Если к вам направляли больного, а он, вернее — его заболевание не подходило по профилю клиники, как в таких случаях поступал Баулин?

— Поняла, о чем вы… Сначала я или кто-то из врачей говорил с больным: так, мол, и так, дорогой товарищ, лечить вас не беремся… Но потом было несколько случаев, когда госпитализировали людей, хотя к нам их класть не нужно было.

— Например?

— Понимаете, о всех подобных случаях я судить не могу… Да и вряд ли самый опытный врач сможет точно определить, правильно ли мы сделали, что согласились госпитализировать того или иного больного, или же неправильно… Но вот когда Банипартов попросил за Ульяшина, то Баулин взял его в клинику с большой неохотой.

— Кто такой Ульяшин?

— Даже не знаю. Помню одно: Вась-Вась сказал, что для «дела»… Кстати, это был первый случай, когда Евгений Тимурович был почти уверен, что делает не то… Человеку нужна была операция…

— И что же Ульяшин?

— Ему стало хуже, и он выписался… Такая же история произошла с другим больным — Бабаянцем. У него была аневризма мозга… Этого Бабаянца тоже положили по настоянию Банипартова… А вот с Гридасовой — трагедия. Умерла после выписки. На ней-то Евгений Тимурович скорее всего и зациклился. Вернее — свихнулся… Когда брали Гридасову, даже я советовала Баулину не связываться. И Рудик был поражен, зачем это было нужно Евгению Тимуровичу.

— За взятку, — пояснила следователь.

— Я так и догадалась… А кончилось ужасно!

— Кроме этих, были еще подобные случаи?

— Были, Ольга Арчиловна. Не много, но были, — тяжело вздохнула Орлова. — Я все вспомню и потом расскажу.

— Постарайтесь, — кивнула следователь и продолжала: — Теперь, Аза Даниловна, о вашем наследстве… Вам на самом деле Варвара Леонтьевна Шубникова оставила по завещанию тридцать шесть тысяч рублей?

— Бросьте, Ольга Арчиловна, какое наследство, — махнула рукой обвиняемая. — Сами отлично знаете, как я обстряпала это дело.

— И все же, — сказала Дагурова, — я должна зафиксировать… Так что же было в действительности?

— Хотелось как-то замаскировать свои доходы. От людей, знаете, ничего не скроешь. От милиции — тем более. Даже Банипартов мне как-то сказал: светишься, старуха, смотри, погоришь… Я вспомнила, что в деревне Яремче Калининской области живет бабушка. По отцу… Съездила в деревню. Смотрю, она на ладан дышит. Вот и возникла идея… Где Березки, а где Яремча! Главное, чтобы бумага была. Люди бумагам верят больше, чем человеку… Я зашла в поселковую больницу, поговорила с врачом. Кстати, она моя дальняя родственница… Выяснилось, что Леонтьевна больше года не протянет… Тогда я положила на ее имя в сберкассу сначала двадцать шесть тысяч, потом еще десять. И завещание прямо в сберкассе составили на меня.

— Когда это было?

— В восемьдесят втором году. А в январе восемьдесят третьего бабушка умерла… Мне выдали деньги… Вот, собственно, и все.

Вид у Орловой был измученный. «На сегодня хватят», — решила следователь.

Когда обвиняемая прочитала протокол и поставила на каждой странице и в конце свою подпись, то робко обратилась к следователю:

— Ольга Арчиловна, можно вас спросить?

— Пожалуйста, — разрешила Дагурова.

— Не знаете, как там моя дочка, Катенька?

— Я видела ее отца, Рогожина. Спросила о Кате. Юрий Юрьевич сказал, что она живет у бабушки.

— У бабушки, — словно эхо повторила Орлова. — Свекровь меня терпеть не может, а ее любит. И еще… — Аза Даниловна тяжело вздохнула и еле слышно спросила: — Дочка знает?

— О чем?

— Ну, что я здесь?

— Об этом мы с Рогожиным не говорили…

Орлова молча покачала головой, глядя расширенными глазами куда-то мимо следователя.

Когда Латынис прибыл в Ялту, то к Варничевой сразу не пошел. Рубцов-Банипартов стреляный воробей: сидеть у милой дома и ждать, когда его накроют, он вряд ли станет. Конечно, если он вообще отсиживается у ялтинской подруги. Нагрянуть к Варничевой с проверкой тоже не годилось — можно было насторожить ее. Опять же, если бывший коммерческий директор «Интеграла» поддерживает с ней контакт, то поймет, что за ним охотятся.

Поэтому первым делом Ян Арнольдович отправился к коллегам в городское управление внутренних дел. Замначальника уголовного розыска, узнав, откуда и по какому поводу приехал Латынис, заметил с юмором:

— С одного курорта на другой…

— А что ж, и нашему брату иногда везет, — улыбнулся капитан.

Он попросил помочь навести справки о Татьяне Николаевне Варничевой. Что это за личность, какой образ жизни ведет и так далее.

Через несколько часов Латынис уже знал о зазнобе Рубцова-Банипартова самые общие сведения. Компрометирующих данных о ней не имелось. Жила одна в трехкомнатной квартире. Жилплощадь курортникам не сдавала. Ничем себя не запятнала. Данными о связи с разыскиваемым преступником местный уголовный розыск не располагал.

— Сплошные «не», — сказал Ян Арнольдович, когда ему передали эту информацию. — А какие-нибудь «да» имеются?

— Собирается в туристическую поездку в Болгарию, — был ответ.

Остальное Латынис должен был добывать сам. Он встретился с участковым инспектором, на чьей территории проживала Варничева. С его помощью было установлено, что намечающаяся туристка несколько дней назад неожиданно куда-то выехала, оставив ключи от своей квартиры соседям по лестничной площадке. Из чего следовало: больших ценностей Варничева дома не держала. А ключи доверила соседям, как выяснилось, на всякий случай: вдруг кран протечет или случится другая бытовая беда.

Латыниса насторожило одно: зачем уезжать накануне турпоездки, причем — внезапно. И куда? Этого ни соседи, ни сослуживцы не знали. Походя Ян Арнольдович установил кое-какие факты из жизни Варничевой.

Квартира принадлежала ее мужу, погибшему пять лет назад в автомобильной катастрофе. Он был лет на двадцать старше жены. Детей не имели. Варничев работал директором кинотеатра, а до этого руководил телевизионным ателье. Звали его, как и Банипартова, Василием Васильевичем. Как понял из намеков Латынис, погибший имел на каждой службе серьезные трения с ревизорами, но ему удавалось выходить из этих конфликтов без больших потерь. Перебрасывали на другой объект.

По месту работы Татьяны Николаевны Латынису дали дельный совет — обратиться в городской совет профсоюзов, где точно знают, когда Варничева должна выехать в Болгарию. Ход оказался верным. Руководитель тургруппы, Чаплынских, которого разыскал Ян Арнольдович, рассказал странную (для Латыниса) историю. Несколько дней назад Варничева отыскала его и сообщила, что должна срочно уехать из Ялты. На день-два. Попросила разрешения звонить руководителю туристической группы, чтобы узнавать, нет ли команды выезжать за границу.

— Что вы ей сказали? — спросил Латынис.

— Чтобы она дала свои координаты, а я сам извещу ее… Видите ли, я редко бываю на месте, застать трудно.

— А Варничева? — допытывался оперуполномоченный угрозыска.

— Ответила, что еще не знает точно, где будет находиться и есть ли там телефон.

— Это вас не удивило? — полюбопытствовал Латынис.

— Мало ли какие обстоятельства у человека, — невозмутимо ответил руководитель тургруппы. — Да и телефон во многих местах — проблема.

— Вы что, сами не знаете точно, когда вам выезжать?

— В том-то и дело — задерживаемся. Со дня на день должны сообщить из Киева.

— Варничева звонит вам?

— Ежедневно.

— А сегодня от нее был звонок?

— Еще нет.

Ян Арнольдович дал руководителю тургруппы свой номер гостиничного телефона, а сам бросился на телефонную станцию, чтобы предупредить: если будут звонить Чаплынских из другого города, то необходимо выяснить, откуда именно, и зафиксировать, с какого номера звонили. После этого капитан засел в гостинице.

Он с тоской глядел на пляж, отлично видный с девятого этажа, на искрящееся море, на полуобнаженных людей, фланирующих по набережной, и изнывал от жары.

Когда возникают сомнения? Когда приходится ждать. Час, другой, третий…

«А может, Рубцов-Банипартов совсем ни при чем? — размышлял Ян Арнольдович, сидя в лоджии в одних плавках (ухватить хоть кусочек южного солнца!). — Эта Татьяна Николаевна — бабенка, видать, не промах. Веселая, так сказать, вдова… Не исключено, что, помимо Вась-Вася, у нее еще есть поклонники».

Но какой-то внутренний голос подсказывал капитану, что Варничева неспроста развела такую конспирацию.

Дневное светило катилось к горизонту. Море из лазурного превращалось в стальное, а проклятый телефон молчал. Отчаянно хотелось есть, но Латынис боялся спуститься в буфет: а вдруг в это время позвонят?

Когда видение исходящих соком шашлыков совсем затуманило капитану голову, грянул звонок. Ян Арнольдович схватил трубку.

— Товарищ Латынис, — монотонно-профессиональным голосом произнесла телефонистка, — только что звонили по оставленному вами номеру телефона.

— Откуда звонили? — закричал капитан.

— Я вас отлично слышу, — сделала ему выговор девушка. — Звонили из Нового Афона, с турбазы «Псырцха»… Телефон номер 561.

— Пламенный привет! — не сдержал своей радости Ян Арнольдович, так довело его ожидание.

— Кому? — удивилась телефонистка.

— Вам!

Только Ян Арнольдович положил трубку — снова звонок.

Невозмутимый руководитель тургруппы сообщил, что минуту назад у него состоялся разговор с Варничевой.

Слать привет Чаплынских капитан раздумал и спросил:

— А как Киев? Дал «добро» на выезд в Болгарию?

— Еще нет, — ответил руководитель тургруппы.

— Благодарю вас…

Латынис связался с аэропортом и узнал, что вылететь в Адлер или Сухуми — Новый Афон располагался между ними — он сможет только завтра.

— Ну что ж, — сказал сам себе капитан, — вояж по курортам продолжается…

Рано утром он вылетел на Черноморское побережье Кавказа. Там было то же самое — море, пальмы. Только Новый Афон после Ялты выглядел тихим захолустьем. Но прелестным. Это было небольшое курортное местечко. По единственной главной улице — она же шоссе, связывающее Сухими и Сочи, — бродили собаки. Отдыхающих не видно. Лишь отдельные любители утреннего купания плескались в жемчужно-бирюзовой воде да пара рыбаков застыла с удочками на волнорезе.

Возле здания местного отделения милиции росли инжир и хурма.

Когда Латынис представился дежурному по отделению, черноволосому, с грустными грузинскими глазами, тот сказал:

— Если отдыхать приехали, то устроить вас будет трудно…

— Отдыхать некогда, товарищ лейтенант. Работать надо.

— Срочные дела?

— Сверхсрочные.

Ян Арнольдович опасался: а вдруг Варничевой стукнет в голову сегодня вернуться в Ялту? Что она здесь делает, Латынис не знал.

— Кто вам нужен из наших товарищей? — спросил дежурный.

— Участковый инспектор, на чьем участке турбаза «Псырцха», и замначальника по уголовному розыску.

Лейтенант глянул на часы, тяжело вздохнул — было начало седьмого. Ян Арнольдович понимал: ему неловко было поднимать людей с постели. По существу, ничего экстраординарного у капитана не было.

— Ладно, я немного погуляю, — сказал он. — Полюбуюсь…

Дежурный обрадованно закивал. Ян Арнольдович вышел на улицу. Пожилая женщина в темном платье лениво шоркала метлой по тротуару.

— Извините, пожалуйста, — обратился к ней капитан, — турбаза «Псырцха» далеко?

— Вон там, — показала на гору черенком своего орудия труда дворничиха. — Церковь видишь?

Высоко над Новым Афоном в курчавой зелени деревьев светились под только что вышедшим из-за гор солнцем купола величественного храма.

— Спасибо, — поблагодарил Латынис.

Он двинулся по набережной под сенью высоких пальм с толстенными стволами, размышляя о том, что можно предпринять. Может, явиться на турбазу и проверить лично? Ну а если Рубцов-Банипартов там и вооружен? Если откроет стрельбу? А возможен и такой вариант, что его там нет. Значит, зря поднимет панику…

«Нет, — решил Латынис, — надо сначала провести разведку».

Он добрел до вокзала. Возле него росли роскошные кусты олеандров. Несколько пожилых женщин (все почему-то в черных платьях) поочередно подходили к нему, чтобы поинтересоваться, не нужна ли комната или койка?

Латынис повернул назад.

Возле отделения милиции его уже поджидал дежурный и, завидя капитана, помахал ему рукой. Оказывается, он все-таки позвонил домой тем, кто был нужен Латынису.

— Аркун Лэри Давидович, — представился гостю замначальника отделения милиции по уголовному розыску. Это был высокий стройный абхазец с голубыми глазами и рыжеватыми волосами, в чине капитана.

Участкового инспектора, младшего лейтенанта, звали Мераб Паатович Сааташвили. Он был молод, под его внушительным носом красовались щегольские усики.

Ян Арнольдович изложил цель своего приезда.

— Сначала надо узнать, Варничева отдыхает в «Псырцхе» одна или с кем-нибудь? — сказал Аркун.

Он набрал номер телефона турбазы. Ему сообщили, что Татьяна Николаевна Варничева действительно числится среди отдыхающих. Вместе со своим мужем Василием Васильевичем. Живут в двухместном номере. Паспорта обоих, как положено, сдавались на временную прописку.

Сообщение это озадачило Латыниса: ведь Василий Васильевич Варничев — двойной тезка Банипартова, — по его данным, погиб в автомобильной катастрофе!

— Эх, взглянуть бы на муженька Татьяны Николаевны! — сказал Ян Арнольдович.

Фотографией Варничева он не располагал. Зато имел фото Рубцова-Банипартова. Одно из Министерства внутренних дел СССР, второе — из личного дела коммерческого директора «Интеграла». На последнем он был снят с бородкой и бакенбардами.

— Рубцов-Банипартов знает вас в лицо? — спросил Латыниса Лэри Давидович.

— Вполне возможно, что видел, — ответил капитан.

— Это плохо, — цокнул языком Аркун. — Сделаем так: Мераб отправится в «Псырцху», а вы свяжитесь с Ялтой. Может, там что-то напутали с Варничевым?

Сааташвили, прихватив на всякий случай фотографии Рубцова-Банипартова, пошел на турбазу. Латынис засел за телефон.

Ялта дала категорический ответ: В. В. Варничев погиб в автокатастрофе, о чем есть соответствующая запись в загсе.

— Неужели его гибель в аварии из той же оперы, что и «самоутопление» Рубцова-Банипартова? — поделился Ян Арнольдович своими сомнениями с Аркуном.

— Для чего это ему надо было? — спросил Лэри Давидович.

— Конфликтовал с Уголовным кодексом. На последнем месте работы — директор кинотеатра — химичил с билетами… И вот теперь восстал, как говорится, из праха?

Позвонил Сааташвили.

— Варничева и ее муж позавтракали в столовой, — сообщил участковый инспектор. — Теперь направляются к морю, на пляж. С полотенцами…

— Вы хорошо рассмотрели мужа? — спросил Латынис.

— Да у него пол-лица не видно! Он в соломенной шляпе и темных очках…

— С бородкой?

— Нет, выбрит начисто. Бакенбарды тоже отсутствуют.

— На Рубцова похож?

Участковый замялся:

— Не могу точно сказать…

— Подождите у телефона, Мераб Паатович, — попросил Латынис и пересказал содержание разговора Аркуну.

— Что собираетесь делать? — спросил Лэри Давидович.

— Если это Рубцов-Банипартов, надо брать. Но как? На пляже? А вдруг он вооружен? Бед может натворить…

— Вызовем из Гудауты группу захвата, — предложил замначальника отделения милиции по уголовному розыску.

— Долгая история… Попытаемся сами. Человека два дадите?

— Зачем? Я пойду с вами, и Сааташвили поможет.

— Добро, — кивнул Латынис и сказал в трубку: — Мераб Паатович, следуйте за ними на пляж. Мы с Лэри Давидовичем сейчас подойдем…

Ян Арнольдович спросил, есть ли у Аркуна темные очки. На всякий случай.

— Найдем, — ответил тот.

Было начало десятого. Новый Афон оживился. К морю стекались отдыхающие. Женщины в легких халатиках, мужчины в шортах.

Латынис и Аркун пошли по набережной в сторону «Псырцхи». Возле закусочной, позади которой находился пляж, стоял Сааташвили. Он подал знак, что Варничевы у моря.

Когда они подошли к пляжу, младший лейтенант показал:

— Вон та полная дама в шляпе с широкими полями, а рядом с ней — худой, длинный, в голубой футболке, шляпе и темных очках… Видите?

Латынис и Аркун кивнули.

Мужчина, на которого указал Сааташвили, поставил поудобнее рядом два лежака. Варничева, прихватив спортивную сумку, направилась в сторону раздевалок. Ее спутник достал маленький транзисторный приемник и включил музыку.

— Неужели он не собирается купаться? — тихо спросил Аркун.

— Наверное, ждет, когда вернется Варничева, а потом пойдет переодеваться сам, — сказал Латынис. — Обращаю ваше внимание: у Рубцова-Банипартова есть одна примета — наколка на правом плече. Написано по-латыни: «Дум спиро сперо!»

— Пока дышу, надеюсь, — перевел Аркун и усмехнулся. — Ишь ты, преступничек-философ…

— Или же философ тот, кто делал наколку, — откликнулся Ян Арнольдович.

Вернулась Варничева в купальнике. Ее пышное тело отливало бронзовым загаром. Мужчина что-то сказал ей, погладил по спине. Варничева засмеялась и направилась к воде. Заплыла она довольно далеко.

— Черт! — вырвалось у Латыниса. — Кажется, он и не думает раздеваться!

— Вы стойте здесь, — сказал Аркун. — А я — на разведку.

Лэри Давидович ленивой походкой обошел пляж, словно высматривал кого-то из знакомых. Отпустил несколько комплиментов девушкам, походя принял волейбольный мяч в кругу играющих, затем вернулся к Латынису и Сааташвили.

— Не могу понять, — разочарованно произнес он, — Рубцов-Банипартов это или кто другой. Шляпа, очки да еще в газету уткнулся… Подождем еще?

— А что делать? — вздохнул Ян Арнольдович. — Обе птички здесь — это главное. Не улетят…

Народ все шел и шел. Теперь уже на пляже действительно яблоку негде было упасть. Латынис, Аркун и Сааташвили сменили наблюдательный пункт.

Вышла наконец из воды Варничева, направилась к своим лежакам. Спутник подал ей большое мохнатое полотенце.

«Банипартов или нет?» — всматривался в мужчину Латынис.

Мужчина вел себя спокойно, болтал о чем-то со своей дамой.

Между ними и наблюдателями группа молодых людей затеяла борьбу, скрыв на некоторое время Варничевых. Когда Латынис с товарищами переместился, чтобы не упустить объект наблюдения из вида, у Аркуна вырвалось:

— А где мужчина?

Действительно, лежак был пуст. На соседнем лежала Варничева, подставив солнцу свою широкоформатную спину.

Латынис с тревогой оглядел пляж.

— Вон он, — спокойно сказал Сааташвили.

Мужчина подходил к раздевалке.

— Внимание, — тихо скомандовал Ян Арнольдович. — Если он полезет в море, я — за ним.

— Я подстрахую, — кивнул Лэри Давидович.

Спутник Варничевой вышел из раздевалки. Он шел к наблюдателям левой стороной, но если бы даже шел правой, то с такого расстояния трудно было бы заметить наколку. Он подошел к Варничевой, положил на лежак вещи и, оставшись в плавках, темных очках и часах, двинулся к воде.

Латынис и Аркун быстро разделись и побежали по гальке, не спуская глаз с друга Варничевой. А тот уже плыл, легко загребая руками.

Когда Ян Арнольдович и Лэри Давидович зашлепали по мелководью, преследуемый был уже метрах в сорока от них. Наконец — глубина. Ян Арнольдович усиленно заработал руками, держа курс на мужчину в темных очках.

«В общем-то пока везет, — думал капитан. — В воде он не опасен. Если у него есть оружие, то оно на берегу».

Аркун не отставал. Дружески хлопнув коллегу по спине, он показал рукой, чтобы Латынис заплывал справа, а он — слева.

Догнать друга Варничевой оказалось не так-то просто, он все время держал дистанцию, словно чувствуя за собой погоню. Наконец он решил, видимо, понежиться. Повернулся на спину и закачался на ленивой зыби. Ян Арнольдович подплыл к нему, сделал круг. Аркун барахтался рядом. Все внимание Латыниса было сосредоточено на правом плече мужчины.

Так и есть! Изречение древнего мудреца было на месте.

Рубцов-Банипартов!

Сделав знак Аркуну: он! — Латынис, приблизившись к бывшему коммерческому директору, радостно воскликнул:

— Ба! Василий Васильевич! И вы здесь кайфуете?

Мужчина перевернулся на живот и, не сильно работая руками и ногами, чтобы оставаться на месте, недоуменно произнес:

— Вы мне?

— А кому же еще? — отозвался Ян Арнольдович. — Вы ведь Василий Васильевич?

— Ну, я, — продолжал играть в удивление «самоутопленник».

— Банипартов? — добавил Латынис.

— Ошиблись, — буркнул мужчина и начал грести в сторону,

— Простите! — крикнул Латынис, поднимая на лоб темные очки. — Черт, действительно ошибся! Вы — Рубцов! До чего же я рад встрече, Андрей Романович!.. Разрешите представиться: капитан Латынис, оперуполномоченный уголовного розыска!

Бывший коммерческий директор «Интеграла» ошалело метнулся в другую сторону, но перед ним возник Аркун.

— Не дури, дорогой, — спокойно сказал Лэри Давидович.

Преступник повертел головой и попытался поднырнуть под замначальника отделения милиции. Но Лэри Давидович среагировал мгновенно — схватил его за волосы и вытащил на поверхность. Очки рубцовские пошли на дно, и он смотрел на божий свет испуганно и зло.

— Не вздумайте топиться, Андрей Романович, — насмешливо сказал Латынис. — Это у вас получается неважно. И потом, два раза играть одну и ту же роль…

— Давай, дорогой, к берегу! — скомандовал Аркун. — И чтоб тихо… Не надо портить отдых другим…

Рубцов понял, что сопротивляться бесполезно, и поплыл к пляжу, сопровождаемый работниками уголовного розыска. Он не спешил: не скоро теперь придется нежить тело в водах Черного моря. Если не в последний раз…

— Который час? — спросил у него Латынис.

Рубцов глянул на свои часы и бросил:

— Пять минут одиннадцатого. А что?

— Исторический момент, — сказал Ян Арнольдович. — А часики у вас отменные. Фирменные! Если не ошибаюсь, «Ориент»? Водонепроницаемые?

Преступник промолчал.

Когда они достигли мелководья, Латынис и Аркун плотно взяли Рубцова с двух сторон под руки и так вышли на берег, где их уже поджидал Сааташвили с одеждой обоих капитанов. Но они не стали одеваться.

— Прихватите Варничеву с вещами, — негромко, скомандовал Ян Арнольдович. — И доставьте в отделение.

Участковый инспектор молча кивнул,

А они втроем — Латынис, Рубцов и Аркун — все так же сплоченно вышли на набережную и пошли по направлению к милиции.

Вкрадчиво шелестели кронами величественные пальмы, море сверкало осколками солнца. На троицу никто не обращал внимания. Лишь одна женщина, брезгливо посторонившись, бросила:

— Ишь, до чего с утра назюзюкался! Сам идти не может!..

И действительно, Рубцов походил на пьяного: свесив голову, упорно смотрел под ноги, которые время от времени заплетались.

Брови дежурного по отделению изумленно полезли вверх, когда он увидел трех полуголых мужчин, одним из которых был замначальника по уголовному розыску в мокрых «семейных» трусах…

А минут через пятнадцать Латынис уже допрашивал Варничеву. Она была настолько ошарашена и сбита с толку, что никак не могла понять, зачем их привели в милицию.

— Вы ошиблись! — твердила Татьяна Николаевна. — Мы ничего не нарушали! Спокойно отдыхали и никого не трогали! Объясните, что все это значит?

— Объяснять придется сначала вам, Татьяна Николаевна, — сказал Латынис. — И прежде всего — кто был с вами?

— Муж! — не задумываясь, ответила пышнотелая дама.

— Бывший, настоящий или будущий?

Пока Латынис и Аркун были на пляже, из Ялты поступило дополнительное сообщение: в одном из загсов города лежало заявление Варничевой и Банипартова с просьбой зарегистрировать их брак.

— Будущий! Конечно, будущий! — ответила женщина. — Мой бывший супруг трагически погиб в автомобильной катастрофе еще пять лет назад!

— Почему же на турбазе «Псырцха» он оформлен как живой?

— Ах вы вот о чем! — смутилась Татьяна Николаевна. — Это, можно сказать, маленькая житейская хитрость… — Она достала из сумочки паспорт и протянула капитану.

Латынис раскрыл паспорт. Он принадлежал Василию Васильевичу Варничеву. Фотография была тоже его.

— Так в чем же дело? — допытывался Ян Арнольдович.

— Сейчас я все объясню! Все! — затараторила Варничева. — Конечно, в какой-то степени мы нарушили, но, поверьте, злого умысла тут нет! Просто хотели быть вместе! По существу и вообще!

— Погодите! — поднял руку Латынис, оглушенный потоком слов. — Вы можете излагать более понятно?

— А что тут непонятного? — удивилась Варничева. — С Василием, я имею в виду этого Василия, нас связывает глубокое чувство! Вот уже несколько лет! Я люблю его искренне и верно! Он отвечает мне полной взаимностью!.. Теперь вам понятно?

— Ясно, — кивнул Латынис.

— И вот он сделал мне предложение. Мы идем в загс, оставляем заявление… Это тоже понятно?

— Оставляете заявление, — повторил капитан. — Дальше?

— Фактически мы теперь муж и жена… Хотим провести вместе несколько дней. Естественное желание…

— Почему в Новом Афоне? Что, у вас в Ялте хуже? — спросил Латынис.

— Вася не любит шумные курорты. Нашу Ялту, Сочи, Гагру… А здесь просто рай! Одни новоафонские пещеры чего стоят! Вот он и пригласил меня сюда… В «Псырцхе», конечно, не такой комфорт и питание, как в дорогих санаториях, но зато уютно, обстановка более свободная… Нам дали номер на двоих. Сами подумайте, разве мы могли бы поселиться вместе, не будучи официально мужем и женой? По документам, так сказать? У нас ведь на первом месте формальности, а не живой человек… Скажите, могли?

— Не могли, — согласился Латынис.

— В том-то и дело! Поэтому Василий и предложил прекрасную идею — воспользоваться паспортом моего бывшего мужа.

— Так ведь вы должны были после гибели мужа сдать его паспорт.

— Видите ли, товарищ капитан, незадолго перед смертью у Варничева пропал паспорт. Да-да, пропал! Мы перерыли весь дом, но — увы… Муж, то есть Варничев, подал заявление в милицию, и ему выдали новый паспорт… Его-то я и сдала, когда муж погиб… А года через полтора я случайно наткнулась на старый паспорт Варничева, когда во время ремонта квартиры сортировала книги на стеллажах… Что с ним делать, я не знала, и он так и валялся дома. А когда мы с Банипартовым решили после подачи заявления в загс совершить небольшое свадебное путешествие в Новый Афон, Василий предложил воспользоваться старым паспортом Варничева, тем более что он хотел взять мою фамилию…

— Значит, Банипартов изъявил желание сменить фамилию? — уточнил Латынис.

— Это ведь по закону разрешается?

— Да, конечно… А что, прежняя его не устраивала?

— Господи! — всплеснула руками Татьяна Николаевна. — Это же не фамилия, а недоразумение! Банипартов! Кому ни скажешь, все с иронией спрашивают: может, его и звать Наполеоном?.. Лично я одобряю мысль Василия насчет смены фамилии… Но неужели из-за того, что мы несколько преждевременно стали официально считать себя мужем и женой, нужно арестовывать и тащить в милицию?

— Если бы из-за этого, — вздохнул Ян Арнольдович. — Простите, а фамилия Рубцов вас не покоробила бы?

— Рубцов? — недоуменно повторила женщина. — По-моему, не очень. Правда, звучит несколько грубовато. Хотя и был поэт Рубцов. Знаете? И все же Варничев лучше. Тем более они тезки с моим бывшим мужем. Это мне куда привычнее — Василий Васильевич Варничев!.. Поверьте, того Васю я тоже очень любила…

«Притворяется или нет? — размышлял капитан, внимательно наблюдая за допрашиваемой. — Вроде не похоже…»

— А как насчет Андрея Романовича? — кинул еще один пробный камень Латынис. — Привычно или нет?

— Мне не нравится имя Андрей, — поморщилась Татьяна Николаевна. — Был у меня поклонник в молодости… Андрюша… Представляете, променял меня на мою подругу… Вскоре они разошлись, и он снова бросился к моим ногам… Но я подлости не прощаю никому и никогда! — гордо вскинула голову Варничева. — И поэтому ни за что не вышла бы замуж за человека по имени Андрей!

— Чуть не вышли, — сказал Латынис, подавая ей фотографию, где Рубцов был снят анфас и в профиль, к тому же обритый наголо.

Татьяна Николаевна взяла карточку, некоторое время рассматривала ее, затем бросила взгляд на капитана. Глаза ее все расширялись, постепенно наполняясь ужасом.

— Это… Это… Что это?.. Где снято? — с трудом выдавила она из себя.

— Увы, Татьяна Николаевна, не в салоне художественной фотографии…

Варничева тихо охнула, приложила руку к груди и откинулась на спинку стула.

— Не может быть! — простонала она.

Ян Арнольдович бросился к графину с водой.

— Теперь слово за вами, — сказал Чикуров, прикрывая своего короля слоном.

На обдумывание этого хода у него ушло минут двадцать. Пешка противника незаметно для Игоря Андреевича оказалась проходной, и это грозило большими неприятностями. Но положение, кажется, удалось сбалансировать.

— Неплохо, неплохо, — проговорила Суичмезова, вертя в руках фигуру. — Такой ход спас в свое время Капабланку в партии с Ласкером.

Председатель комиссии Минздрава СССР, приехавшей три дня назад для проверки березкинской экспериментальной клиники, играла напористо, по-мужски. Она была кандидатом в мастера спорта.

Чикуров и Суичмезова сидели в лоджии ее гостиничного номера. В Березках они встретились как старые друзья, и, выяснив, что оба шахматисты (Чикуров имел первый разряд), успели уже два раза скрестить шпаги. В обоих случаях Игорю Андреевичу с трудом удалось избежать поражения. Счет оставался пока ничейный. И вот, сдается, фортуна улыбнулась ему снова: обстановка на доске разрядилась. Следователь закурил.

— Много курите, Игорь Андреевич, — заметила Суичмезова.

— Пытался бросить, но ничего не получается, — ответил Чикуров. — К каким только способам и средствам не прибегал! Даже соду пил…

— Соду? — удивилась Марианна Потаповна.

— Да, обыкновенную питьевую соду… Прочитал в одном журнале, что люди с повышенной кислотностью курят больше… Как раз мой случай. Американские ученые предложили снижать кислотность путем приема соды и проверили это на группе курильщиков. По их мнению, такой способ помогает хотя бы снизить количество сигарет.

— А как у вас обстоят дела с давлением? — поинтересовалась Суичмезова.

— Выше нормы.

— Так вам же вредно принимать соду! Она еще больше повышает!

— Да, мне сказали об этом. Так что пришлось прекратить эксперимент… Хочу попробовать гамибазин.

— Антиникотиновую жевательную резинку?

— Да, — кивнул Чикуров. — Ее в Армении выпускают… Не могу достать.

— Это верно. Выпускают мало, а спрос огромный. Вы представить себе не можете, сколько мы получаем писем!.. В Ереване расширяют выпуск гамибазина, так что скоро, наверное, удастся удовлетворить всех нуждающихся… Кстати, анабазин — таблетки от курения, которые лежат в основе антиникотиновой жевательной резинки, — продаются в аптеках свободно.

Суичмезова взяла чикуровского белого офицера, а Игорь Андреевич — ее: начался размен фигурами. Разговор постепенно перешел на клинику.

— Что вы можете сказать о Рудике? — спросил следователь.

— О, Владимир Евтихиевич интересный человек! — сказала Марианна Потаповна. — Задор, энергия — как у молодого! И это в шестьдесят лет!.. Часа два убеждал меня в перспективности ювенологии. Просил поддержать. Они с Рогожиным, главным зоотехником «Интеграла», хотят провести широкомасштабный эксперимент по омоложению животных, а затем на основе полученных данных перейти к апробации на людях. Коллектив клиники буквально горит и пылает этой идеей.

— А вы?

— Я? — усмехнулась Суичмезова. — Чай не королева в министерстве…

— Но и не… — Игорь Андреевич показал ей пешку.

— Ну, скажем, офицер, — с улыбкой кивнула Марианна Потаповна. — За что прикажет генерал, за то и буду воевать.

— Но докладывают генералу офицеры, и от этого ох как много зависит…

Председатель комиссии помолчала, сделала очередной ход.

— Скажу честно, Игорь Андреевич, — призналась она, — ехала я в Березки со страхом. Да и теперь еще нахожусь в больших сомнениях… Я ведь знаю Баулина лично. И уж коли он дошел до взяток!.. Так что волей-неволей приходится думать: а как же другие? — Ну, зачем так мрачно? — возразил Игорь Андреевич. — И можно ли обобщать? Из-за двух человек — главврача и главной медсестры — зачеркивать труд и старания всего коллектива!

— Больше никто не замешан? — испытующе посмотрела на следователя Суичмезова.

Чикуров понял, что вопрос этот очень важный. От ответа на него зависело, возможно, очень многое, в частности — какие выводы сделает комиссия. Имел ли право Игорь Андреевич открывать ее председателю некоторые сведения, составляющие тайну следствия? В Москве Чикуров обещал Суичмезовой содействие. Как и она ему. И вот теперь Марианна Потаповна тоже хочет знать истину.

— По сведениям, которыми мы располагаем на сегодня, во взяточничестве замешаны в клинике только Орлова и Баулин, — сказал следователь.

— Спасибо за откровенность. Понимаете, в нашей комиссии пять человек. Не скрою, настроены все по-разному. Мнения крайние. Кое-кто считает, что произошедшее в клинике — очень плохой симптом. Это вина и позор всего персонала…

— Хорошего мало, — заметил Чикуров. — Это так. Но я всегда против того, чтобы стричь под одну гребенку всех работающих в какой-нибудь отрасли. К примеру, работников торговли, снабженцев, таксистов… Предвзятость меня возмущает! Кстати, как и мнение, что нельзя критиковать учителей: мол, что подумают ученики. Или председателя райисполкома: как к этому отнесутся избиратели!.. Должность, положение — не охранная грамота от критики, какого бы ранга ни был человек!.. Не знаю, читали вы или нет в «Известиях» статью о том, как в Белоруссии один весьма заслуженный юрист, старший следователь по особо важным делам при прокуроре республики, обвинил в убийстве ни в чем не повинных людей…

— Конечно, читала! Жуткая история!

— Так вот, некоторые мои коллеги возмущались: дескать, нельзя было такое печатать в газете, подрывать авторитет прокуратуры… Я убежден, что надо предавать гласности решительно все! Каждое злоупотребление властью, каждый случаи нерадивости и чванства ответственных работников! Гласность отрезвляюще действует на тех, о ком пишут, и заставляет задуматься других… Я за правду! Причем — конкретную! Стопроцентную! Чтобы назывались фамилии, факты, не скрывалось ничего! Потому что полуправда — это уже полуложь!.. Но уж если что-то обобщать, то не на основании одного-двух фактов, пускай даже громких. Нужна статистика! Анализ явления! При этом следует руководствоваться не эмоциями, а объективными закономерностями… Вы уже располагаете статистическими данными по березкинской клинике?

— Разумеется. В общих чертах, конечно.

— Ваше мнение?

— Оно вполне конкретное: показатели положительные, я бы сказала — даже хорошие… Если бы… — Она задумалась.

— Так что «если бы»? — нетерпеливо спросил Игорь Андреевич.

— Мы ломаем голову: Баулин опытный врач, как он мог положить в клинику нескольких больных и гарантировать им выздоровление, хотя знал, что помочь им вряд ли сможет?

— Вы имеете в виду Ульяшина, Гридасову, Пляцковскую и некоторых других?

— Откуда вам известно? — удивилась Суичмезова.

— Думаю, что имею право кое-что открыть вам. Тем более факты установлены, проверены… Баулин был заинтересован в их госпитализации.

— Взятки?

— Взятки и другие услуги.

— Черт возьми! — не сдержавшись, воскликнула Суичмезова. — Теперь все стало на свои места… Правильно выдвинул предложение один из членов нашей комиссии: во избежание подобных ошибок…

— И злоупотреблений, — добавил Чикуров.

— И злоупотреблений, — кивнула Суичмезова, — следует изменить порядок приема больных. Чтобы решала не главная медсестра… И еще — ввести в штат клиники хирурга.

— А не изменится ли основной принцип эксперимента? — спросил следователь.

— Нет-нет, операций в клинике по-прежнему делать не будут. Хирург нужен для того, чтобы дать совет: помогут ли больному только методы, применяемые в клинике, или же необходимо хирургическое вмешательство. Короче, что-то вроде консультанта. Кстати, уже имеется подходящая кандидатура.

— Шовкопляс?

— И это вы знаете! — улыбнулась Марианна Потаповна.

— А как насчет главврача? Утвердят Голощапова?

— Нет, — отрицательно покачала головой Суичмезова. — Он явно не подходит.

— Да и сам Голощапов мечтает поскорее избавиться от этого бремени. Я говорила с ним. Он считает себя виноватым, правда, в какой-то степени, что вместо «Бауроса» подсовывали покупателям подкрашенную водичку.

— Ну а он-то при чем? — удивился Чикуров. — Что ему давали в лабораторию на исследование, то он и проверял… Я смотрел результаты анализов. Они совпадают с анализами «Бауроса» в экспортном исполнении, проведенными Алехиным в Москве. Таким образом, Голощапову давали самый что ни на есть настоящий «Баурос»… Кстати, хотелось бы знать ваше мнение об этом напитке или лекарстве, даже не знаю, как его назвать…

— Кажется, мы уже говорили о «Бауросе» в Москве… Вопрос сложный. Лекарственные растения, травы, их настой применяются в медицине широко и будут применяться, это штука бесспорная. Но ведь в производстве «Бауроса», насколько мне известно, один из секретов — технология.

— Вы имеете в виду РАП?

— Да, дезинтеграторную мельницу Ростовцева, — кивнула Суичмезова. — Но насколько это повышает эффективность препарата, судить не берусь. Здесь должны сказать свое слово специалисты различных областей… Вообще с «Бауросом» надо как следует разобраться.

— Вот я и хочу это сделать. В частности, назначить комплексную судебную экспертизу. По-моему, реклама, созданная «Бауросу» и РАПам, слишком уже сенсационна. Например, в статьях Мелковского изобретение Ростовцева приравнивается к открытиям, более знаменитым, чем освоение энергии атома. Ни больше, ни меньше!

— Даже так? — покачала головой Суичмезова.

— Вы бы почитали работы этого, с позволения сказать, пропагандиста!.. С повсеместным внедрением РАПов человечество, как уверяет Мелковский, ожидает рай!.. Такие выкладки делает, такие подсчеты!.. Но еще древние говорили: «Кви нимиум пробат — нигиль пробат». — «Кто доказывает чересчур, тот ничего не доказывает». Мудрые слова.

— Да, игнорировать их опасно, — согласилась Марианна Потаповна. — Но для чего это понадобилось Мелковскому?

— Помимо гонорара в газетах и журналах, ему платил еще и «Интеграл». Очень хорошо платил! Вот он и старался.

— Как все-таки мы часто забываем, что слово — огромная сила… Злоупотребление им может принести много неприятностей. Недаром Толстой говорил, что нет более великого греха, как прелюбодеяние словом!

Положение на шахматной доске все больше упрощалось, и это говорило о том, что партия шла к ничейному окончанию.

— Марианна Потаповна, — спросил Чикуров, делая очередной ход, — как вы относитесь к публикации в печати о различного рода новых методах лечения?

— Смотря о каких методах и какой печати… В специальной, узкопрофессиональной литературе — да! И только в ней! Истина рождается в споре. Скрещивать шпаги представители различных методов и направлений просто обязаны! Что же касается популярных журналов, газет, предназначенных для широких масс читателей, — тут надо подумать, прежде чем публиковать ту или иную статью о какой-либо новинке в медицине. Десять раз перепроверить, а уж потом знакомить читателей. Надо учитывать психику больного. Да и не только больного человека. Прочитал, допустим, кто-то о нежелательных сторонах действия антибиотиков — ага, они не помогают, а вредят! Это предубеждение врезалось в голову. И когда человек заболевает, то ему с таким настроем действительно никакие антибиотики не помогут! Внушение и самовнушение — сильная штука.

— Это мне хорошо известно, — сказал Игорь Андреевич.

— Я уже не говорю о периодически появляющихся в газетах сенсациях вроде филиппинской хирургии. Якобы можно делать операции без всякого инструмента, голой рукой…

— Читал, — кивнул Чикуров.

— Господи, подобное может сбить с толку даже опытных врачей. Потому что печатному слову верят. И еще как! Но дело не только в этом. Не все и не всегда вдумываются в прочитанное. Или же вовсе не дочитывают до конца. Представьте себе, даже сами врачи… Я уже не помню, в какой стране, не то первого апреля, не то в Новый год, было опубликовано сообщение об открытии лекарства, которое лечит кардинально буквально от самых страшных заболеваний. И что вы думаете? В аптеки в тот же день обратились сотни больных с рецептами на это лекарство! Сотни! А если бы врачи, которые выписали пациентам сверхгениальное лекарство, прочитали газетное сообщение до конца, то узнали, что это всего лишь шутка!.. Вот так, Игорь Андреевич.

К пропаганде того или иного метода лечения надо относиться крайне осторожно. Человек, особенно больной, хочет верить в чудо. И вдруг читает в одной статье, что можно излечиться от всех недугов голодом, в другой — бегом трусцой, в третьей — прополисом, в четвертой — дыхательной гимнастикой, в пятой… Короче, сенсаций публикуется много. И больной тут же начинает экспериментировать на себе, даже не удосужившись побеседовать с врачом, посоветоваться. Бывает, потом спохватывается, да поздно! Мы знаем такие случаи. И с бегом трусцой, и с голоданием. При некоторых заболеваниях применять эти методы категорически нельзя! И потом еще: корреспонденты ведь не специалисты. Иной раз такое напишут! Мне Рудик, кстати, рассказывал…

— Что именно? — поинтересовался Чикуров.

— По поводу заметки о ФПГ — физически полезном голодании, которое применяет на себе Аракелян. В частности, о рецепте его антистрессового коктейля.

Игорь Андреевич вспомнил свой разговор с Латыни-сом в самолете и сказал Суичмезовой, что слышал об этом рецепте.

— От кого?

— Один товарищ из районного отдела внутренних дел — Латынис — заинтересовался им. Хочет попробовать.

— Вот-вот, одна из жертв ошибок газеты…

— Пока не поздно, скажите, я передам.

— Дело в том, — пояснила Марианна Потаповна, — что корреспондент, бравший интервью у Аракеляна, написал, что в коктейле используется настой мяты — на воде, значит. А фактически Аракелян пользуется настойкой мяты, которая продается в аптеке и делается на спирту. Это раз. Во-вторых, в газете сказано, что напиток надо пить во время голодания один раз в день тридцать граммов, фактически же следует пить три раза по тридцать граммов! Более того, корреспондент пишет, что Аракелян голодает первого, второго и третьего числа каждого месяца. В действительности же он голодает по три дня ежемесячно в дни новолуния… Представляете, люди прочитают газету и будут слепо руководствоваться прочитанным…

— Откуда Рудик узнал, что корреспондент ошибся?

— Встречался с самим Аракеляном в Москве. Тот и сказал об этом.

На доске у противников осталось по три равноценные фигуры, и выиграть кому-либо представлялось весьма проблематичным.

— Ничья? — предложил Игорь Андреевич.

— Классическая, — сказала Марианна Потаповна. — Еще одну партию?

— С удовольствием бы, но — дела, — развел руками следователь.

— В такое время? — удивилась Суичмезова.

Было около десяти часов вечера.

— Надо подготовиться к завтрашнему дню. Он обещает быть нелегким…

Марианна Потаповна не стала расспрашивать. Попрощались.

Чикуров поднялся на свой этаж. Дежурная говорила с кем-то по телефону. Увидев следователя, она произнесла в трубку:

— Одну минуточку, он как раз идет. — И протянула ее Игорю Андреевичу. — Вас.

Звонил Харитонов.

— Мне сказала секретарь, что вы завтра с утра собирались подъехать в Сафроново по мою душу?

— Собираюсь, Никита Емельянович. Дело есть. Я перезвоню вам из номера.

— Добро, — ответил Харитонов.

Чикуров взял ключ. И тут услышал голос Дагуровой, которая поднималась по лестнице:

— Как прошел сегодня матч-реванш? — с улыбкой спросила Ольга Арчиловна. — Вы на коне?

— Опять ничья.

Он подождал, пока она взяла свой ключ. Пошли в его номер вместе — должны были обсудить план допроса Рубцова-Банипартова. Игорь Андреевич перезвонил Харитонову.

— Я хочу получить вашу санкцию на арест Банипартова-Рубцова.

— Как? — удивился Никита Емельянович. — Он же утонул в Теберде!

— И всплыл в Новом Афоне, — сказал следователь. — Завтра утром капитан Латынис доставит его в Березки.

Чикуров коротко поведал прокурору района, как они вышли на преступника, как он был задержан.

— А когда собираетесь допрашивать? Небось сразу с утра? — спросил Харитонов.

— Нет, не сразу. Дадим отдохнуть, отдышаться с дороги. А то будет потом писать во все концы, что был усталый, протокол подписал не читая и так далее…

Положив трубку, Чикуров спросил у Дагуровой:

— Ну как, Ольга Арчиловна, поработаем?

Он достал тома с делом — их уже набралось пять. А сколько еще будет, неизвестно.

— Как видите, в жизни параллельные линии пересекаются, — улыбнулся Игорь Андреевич, вспомнив их давний разговор.

— Не только пересекаются, — в тон ему сказала Дагурова. — Но и переплетаются… А тут все перемешалось — «Интеграл», клиника, «Баурос», взятки… убийства. И следствие вновь придется объединить в одно дело.

Над составлением плана допроса они засиделись далеко за полночь.

Допрашивали Рубцова-Банипартова в изоляторе временного содержания.

Харитонов приехал за пять минут до начала допроса. Он был чем-то расстроен. Игорь Андреевич не стал интересоваться чем. Хотел было поделиться с прокурором, какую они решили применить тактику, но Никита Емельянович махнул рукой:

— Командуйте парадом как считаете нужным. Привели подследственного. Лицо Рубцова-Банипартова стало еще более худым. Настроение его Чикуров понять не мог. Готов ли он давать показания? И можно ли ждать правды? Рубцов-Банипартов суетливо прошел в комнату, поздоровался подобострастно, но в то же время пытался играть в независимость.

Предупредив допрашиваемого, что будет применен магнитофон, Игорь Андреевич дал ознакомиться с постановлением о привлечении его в качестве обвиняемого;

— Без очков не разберу, — сказал Рубцов-Банипартов.

Чикуров распорядился принести его очки. Подследственный прочитал постановление.

— Признаете себя виновным в предъявленном вам обвинении? — спросил Чикуров.

Рубцов-Банипартов, несколько красуясь, попытался острить:

— А что делать, если судьба подбросила мне такой кислый лимон?

— Прошу отвечать серьезно, — строго сказал Игорь Андреевич. — Речь идет чуть ли не о половине статей Уголовного кодекса.

— Да, букетик вы собрали приличный, — не унимался допрашиваемый.

— Но цветочки, с позволения сказать, выращены вами, — не выдержав, заметила Дагурова. — И эти ядовитые цветочки здорово отравили атмосферу вокруг…

— Что вы скажете? — продолжил Чикуров.

— Все, что вас интересует. Надеюсь, что мое чистосердечное признание будет учтено судом при определении меры наказания.

— Ну что ж, это благоразумно, — сказал Чикуров, еле сдерживая вздох облегчения: подследственный, кажется, не собирается отпираться.

— Помните фильм «Никто не хотел умирать»? — посмотрел почему-то на Дагурову, а не на Чикурова обвиняемый. — Я тоже не хочу… И другого пути, чем признание, не вижу. Спрашивайте!

— Давайте, Андрей Романович, будем придерживаться хронологии. Так удобнее, — сказал Чикуров. — Расскажите, когда, как и с какой целью вы из Рубцова превратились в Банипартова? — задал вопрос следователь.

— Начну с цели, — сказал обвиняемый. — Судимость в автобиографии еще не радовала ни одного кадровика. Не в почете она. Однако в жизни Рубцова такой пунктик имелся. Ведь из песни слов не выкинешь… Пока я после отбытия срока в колонии еще обретался на нефтепромыслах Тюменской области, честно зарабатывая деньги, сей факт не очень беспокоил меня. Но я решил податься в Европу. И тогда эта судимость стала смущать меня. Я прикидывал так и этак, как от нее избавиться? Представьте себе, помог случай. В Сургуте я встретил одного человека. Вернее, это когда-то был человек. Инженер, как сказал он, и, видимо, неплохой. К несчастью, этот инженер имел одну, но пламенную страсть. Бормотуха убила в нем все человеческое. Собственная жена и родные дети выписали его из его же квартиры. По словам того Банипартова, подлинного, он направлялся в Норильск, где его якобы ждали бешеные заработки. И вот — не доехал. Не хватило, — допрашиваемый потер большой палец об указательный. — Он подошел ко мне и попросил десять копеек. Мы разговорились. Я понял, что единственное достояние, какое осталось у Василия Васильевича Банипартова, — это документы. Паспорт, диплом, трудовая книжка, профсоюзный билет… Правда, на фотографиях его было не узнать…

— Он бич, что ли? — спросила Дагурова.

— Из их племени, — кивнул обвиняемый. — Бывший интеллигентный человек… Я подумал: зачем ему документы? Вот пузырь бормотухи ему был нужен позарез — руки ходуном ходили… Мне показалось, что он доживал последние недели, а может быть, и дни. Меня осенила идея: его документы станут для меня спасательным кругом… Короче, я дал ему пятьдесят рублей в обмен на паспорт, диплом, трудовую книжку и профсоюзный билет… Вы бы видели, как он обрадовался! Тут же ринулся в ближайший магазин… Больше мы не встречались… Так я стал инженером Банипартовым.

— Когда это произошло? — спросил Чикуров.

— В семьдесят четвертом году.

— А как же фотографии на документах? — поинтересовалась Дагурова.

— О, это дело техники, — ответил Рубцов-Банипартов и замолчал, ожидая дальнейших вопросов.

— Как вы попали в Березки? — продолжил допрос Чикуров.

— Не сразу. С годик поколесил по России… Сначала думал осесть в приличном городе. Но столкнулся в Ставрополе с бывшим сослуживцем из Новгорода. Он человек честный, по делу связанному с Горьковским автозаводом, не проходил, но… Он узнал меня… Нет, сказал я себе, так дело не пойдет, можно здорово подзагореть… Судьба забросила меня в Березки… В глушь…

— Бакенбарды и бородку вы отпустили уже здесь? — спросил Игорь Андреевич.

— Нет, чуть раньше. После того, как меня опознали в Ставрополе…

— А темные очки? — спросила Дагурова.

— Появились одновременно с бородой… Итак, я осел в Березках и успокоился вдали от шума городского… В то время отсюда все бежали, а кто и оставался, так у тех шея болела…

— Почему? — не понял Чикуров.

— А потому что по сто раз на дню оглядывались на город. Чтобы при случае смотаться туда, — объяснил допрашиваемый. — Приняли меня с распростертыми объятиями. Как-никак инженер! Я устроился снабженцем в совхоз. Потом его слили с другими березкинскими шарашками. Стало объединение во главе с Ганжой. Сергей Федорович сразу взял быка за рога. Крутенько начал. Одних начальников сократил, кое-кто сам дал деру из поселка. Меня Ганжа не тронул: работать я умею, можете спросить у кого угодно… При Сергее Федоровиче я вкалывал как ломовая лошадь! Без дураков! Женился, обзавелся детьми…

— Это у вас первая жена? — спросил Чикуров.

— Вторая. С первой мы расстались, как в море корабли, давно, еще до горьковской истории. Не сошлись характерами.

— Дети от первого брака есть?

— Нет.

— Ладно, — кивнул Чикуров. — Продолжайте.

— Значит, когда в Березках появилось производственное объединение, я работал и жил честно, — рассказывал дальше Рубцов-Банипартов. — Как все тут. И в том, что поселок стал превращаться в образцовый, моя заслуга тоже есть, уверяю вас. И немалая.

— Простите, я вас перебью, — сказала Ольга Арчиловна. — Вот вы сказали, что трудились и жили честно… Это действительно было так?

Обвиняемый уставился на Дагурову, словно не понимал сути вопроса. Она повторила его.

— Право же, не знаю, что вы имеете в виду, — сказал он, несколько стушевавшись. — Я понимаю, что в моем положении остается одно — только правда.

— Мы от вас ее и ждем, — сказала Дагурова. — Это действительно в ваших интересах… И коль уж речь зашла о честности, скажите, для чего вы писали и посылали во все концы пасквили на Сергея Федоровича Ганжу?

Рубцов-Банипартов, видимо, не ожидал такого вопроса. Он кинул подозрительный взгляд на Чикурова, потом на Харитонова и Дагурову: может, его «берут на понт»? Наверное, обвиняемый даже мысли не допускал, что кто-нибудь докопается до его «доброжелательской» деятельности.

— Что же вы молчите, Андрей Романович? — спросил Чикуров.

Острый кадык Рубцова-Банипартова дернулся вверх-вниз. Он посмотрел на следователя исподлобья.

— Это Ганжа сказал?.. Как же он мог?.. Я сам был жертвой анонимки. Разве он забыл? Пострадал ни за что, когда мы с Сергеем Федоровичем доставали безалкогольное вино в Грузии. Меня самым наглым образом оклеветали! Да-да! Будто я хапнул десять кусков! Я был настолько возмущен, что даже хотел подать заявление об уходе. — Заметив иронические взгляды присутствующих, он горячо произнес: — Спросите Ганжу! Анонимка на меня была! Честно говорю: была!

— Анонимка была, это верно, — сказал Чикуров. — Ход конем с вашей стороны… А рассуждали вы так: кто может заподозрить человека в писании грязных доносов на самого себя?

— Как-как? — заикаясь, спросил обвиняемый. — Не понимаю, о чем вы…

— О том, что автором анонимки на Банипартова были тоже вы! Их в вашей жизни было много! Одну из последних вы послали мне, — словно гвозди, вбивал в допрашиваемого факты Игорь Андреевич. — В ней вы хотели убедить, что убийца Ростовцева один из пяти названных вами лиц… Вот эта анонимка! А вторую, в которой вы прямо обвиняете в убийстве Ростовцева Азу Даниловну Орлову, вы почему-то не послали… Можете ознакомиться с экспертизой.

У Рубцова-Банипартова отвисла челюсть. Он смотрел на чистый лист бумаги, найденный в его кабинете, на текст, словно перед ним возникло привидение. Прочитав заключение судебных экспертов, Рубцов-Банипартов долгое время сидел молча, то ли не в силах произнести хоть слово, то ли обдумывал, как выкрутиться.

— Чувствую, что говорить правду до конца вы не хотите, — вздохнул Игорь Андреевич. — Ну что ж, можете не говорить вовсе. Это ваше право. Но смею уверить, что и без ваших показаний у следствия вполне достаточно доказательств…

— Нет-нет! — встрепенулся Рубцов-Банипартов, на лице которого проступили страх и мольба. — Я буду говорить! Буду! Да, анонимки писал я! И на Ганжу, и насчет Грузии, и эти две последние лично вам, Игорь Андреевич! Было, не скрою…

— Зачем? — спросил следователь. — Какую цель вы преследовали?

— Как я уже говорил, в Березках я работал снабженцем. В совхозе. Масштабы, конечно, мизерные. Выбить запчасти, комбикорма, несколько тонн цемента, тысчонку листов шифера… Когда пришли Ганжа и Семизоров, размахи стали саженьи… Развернули строительство, реконструкцию всех подразделений, полное переоборудование… Все надо и ничего нет! С фондами нас не обижали, но даже при их наличии попробуйте что-нибудь достать!.. Например, нам нужно завезти оборудование для животноводческого комплекса в первом квартале, обещают в третьем, а выделяют в четвертом. И так почти во всем. А попытайся возмутиться, потребовать — вообще ничего не получишь! Что остается делать? Кого-то ублажать, кому-то подмазать. А на какие, скажите, шиши? Из своей зарплаты? Но тогда что будут кушать жена и дети, которых у меня двое? Близняшки… И вообще какой смысл тогда работать?.. Подъехал я к Ганже: так, мол, и так, за красивые глазки нам никто ничего делать не будет, навстречу не пойдет… Сергей Федорович и слышать ничего не хочет! Все, говорит, будем делать по-честному. Никаких подачек, никаких махинаций и вообще блатных дел. Вот так! А сам требует: это должно быть построено в срок, это завезено, как указано в плане, это сделано согласно обязательству… А я крутись между двух жерновов, исхитряйся, ломай голову. Где наобещаешь, где возьмешь хитростью, где улыбнешься! — Рубцов-Банипартов тяжело вздохнул. — Если бы жена узнала, сбежала бы от меня в тот же день! Иногда от такой каракатицы зависело получение фонда на бензин или поставки поточной линии — смотреть на нее страшно! А ты к ней с комплиментами, цветами, шампанским… Еще в кино уговариваешь, в театр… Или… — Он махнул рукой. — Короче, не жалел себя! И это видели в объединении, ценили. Все, кроме Ганжи и Семизорова! Они думали, что все эти вагоны, трейлеры и контейнеры прибывали в Березки по щучьему велению! А то, что я по месяцам не видел жену и детей, им невдомек!.. Портреты Ганжи стали печатать в районной и областной газетах, самого приглашать в президиумы! Конечно, у него генеральский чин, пенсия, а у меня что? Зарплата — курам на смех да язва желудка от этих проклятых командировок, сухомятки и нервотрепки!.. Ведь ни разу не вызвал, не спросил, нуждаюсь я в чем, может, накинуть десятку-другую к жалованью? А ему намекали, что пора бы двинуть меня на повышение! Он — хоть бы хны!.. Скажите, это справедливо? — возмущенно вопрошал Рубцов-Банипартов. — Терпел я, терпел, вижу, Ганже наплевать на мои старания и преданность делу… Ну а раз так… В общем, понял, что в одном объединении нам с ним тесно. Он или я! Но своя рубашка ближе к телу. И почему, собственно, должен был уступать я?.. Ганжа, естественно, расставаться с теплым местом не собирался. Как же его убрать? Физически — не по моей части. Муху не обижу. Оставалось одно — давить на психику. Чай не железный! Хотя он оказался довольно толстокожим… Наконец ушел…

— После второго инфаркта, — заметил молчавший до сих пор Харитонов.

— Мог бы и после первого, — усмехнулся обвиняемый.

Чикуров заметил, как у прокурора на скулах заходили желваки. Но Никита Емельянович сдержался, промолчал.

Игоря Андреевича самого коробил цинизм Рубцова-Банипартова, а в сочетании с его трусостью это выглядело особенно омерзительно. Но положение обязывало слушать и вести допрос спокойно, без эмоций.

— Почему вы слали анонимки на Ганжу, ясно, — сказал следователь. — А для чего написали две последних, мне?

— Время, говорят, деньги, — ответил обвиняемый. — Но для меня оно являлось куда большим. Вопрос жизни…

— Вы хотите сказать, что думали этими анонимками затянуть следствие, чтобы успеть замести следы и скрыться? — уточнила Дагурова.

— Вы меня поняли правильно, — согласно кивнул обвиняемый.

— Теперь о ваших отношениях с Баулиным, — сказал Чикуров. — Кажется, вы были инициатором назначения его на должность главврача березкинской экспериментальной клиники?

— Инициатором — это верно. А решающее слово было за Ростовцевым.

— Но почему выбор пал именно на Баулина? Никому, по существу, не известного человека? Тем более когда его пригласили в Березки, положение у Евгения Тимуровича было, прямо скажем, очень неважное.

Рубцов-Банипартов хитро улыбнулся.

— Я смотрел далеко вперед! Как деловой человек! — не без бахвальства заявил он. — Я уже объяснял Ольге Арчиловне… Помните наш разговор о зетеэр?

— Как же, запомнила, — усмехнулась Дагурова. — Это заслуженные толкачи республики.

— Мне приятно это слышать, — слегка поклонился Дагуровой обвиняемый. — Снабжение — один из китов, на котором стоит производство! Но чтобы ты в этом вопросе стал королем, нужно обладать дефицитом. Любым! Пыжиковыми шапками, квартирами, лекарствами или местами в престижных вузах, автомобилями или койками в самых труднодоступных клиниках!.. И чем дефицитнее твой дефицит, тем ты могущественнее! Это аксиома!.. «Интеграл», увы, ничем подобным не располагал. Об этом мы с Ростовцевым говорили не раз. Ломали голову, искали… Идея возникла тогда, когда я познакомился в Москве с Баулиным. В то время я буквально загибался от проклятой язвы! И тут вдруг тебя вылечивают — быстро и просто!.. В моей голове возникла гениальная мысль: вот он, дефицит! Баулинский метод лечения!.. В Березках как раз заканчивали новое здание для клиники. Я развернул перед Ростовцевым грандиозный план — создать у нас не простую, а экспериментальную клинику, где применялись бы методы народной и всякой другой, нетрадиционной, медицины. Я был уверен, что народ клюнет! Из чего я исходил? Самое дорогое для человека — сам человек, его жизнь! Когда над ним занесена коса смерти, он уже не думает о высоких постах, машинах, дачах, бриллиантах и другой шелупони! Он все готов отдать взамен за здоровье… Сделать в Березках просто образцовую больницу — этим никого не удивишь. Да и трудно. Какой известный врач поедет в такую глушь? Значит, надо придумать что-то такое, чего нигде еще нет!.. Баулин с его идеями представлялся мне идеальным решением… Сами подумайте: никаких операций, уколов, мучительных процедур… Травки, мед, диета, музыка, спорт, лошадки — где вы еще найдете такое лечение? Курорт, а не клиника! Главное — действительно возвращает здоровье! Без всяких дураков!.. Ростовцев выслушал меня и говорит: фантазер. И потом, если твой Баулин такой гений, какого черта ему менять Москву на Березки? Я ему: Циолковского тоже в свое время считали фантазером, а ракеты-то летают!.. Насчет же Баулина — он не то что в Березки, к медведю в берлогу полезет, лишь бы выпутаться из долгов. Положение у Евгения Тимуровича — хоть в петлю!.. Ростовцев сказал, что подумает. А через несколько дней вызвал меня и начал развивать передо мной идею, которую я сам ему подкинул!.. Мой же план выдает за свое собственное гениальное прозрение!.. Замечу, подобное случалось частенько! Это был не человек, а паразит в самом прямом смысле этого слова!

— Но ведь клиника не подчиняется «Интегралу»? — заметил Игорь Андреевич.

— Формально. А по существу — без нас она бы вообще влачила жалкое существование! Прикиньте сами: помещение мы помогли строить, оборудование достали мы, — загибал пальцы Рубцов-Банипартов, — овощи, зелень, фрукты, молоко коровье и козье, ягоды, грибы и прочая, и прочая, и прочая! Все это — «Интеграл»! И круглый год! Свеженькое! Более того, никаких химических удобрений!.. Кстати, нам было выгоднее не везти куда-то, а реализовать на месте… Ректор мединститута доволен во! — провел рукой над головой бывший коммерческий директор. — В клинику потянулись отличные кадры врачей. База для практики студентов превосходная!.. Короче, я не ошибся. Все довольны.

— Все? — пытливо посмотрел Игорь Андреевич на обвиняемого.

— Вы имеете в виду Шовкопляса?

— Хотя бы.

— Всем не угодишь! Но у Геннадия Савельевича имелся личный мотив. Раньше он был здесь звездой номер один!.. Ростовцев его одним щелчком!.. — усмехнулся Рубцов-Банипартов. — Каждый сверчок знай свой шесток… Пусть спасибо скажет, что остался хирургом в поселковой больнице. Ростовцев намеревался вообще выгнать его из Березок, но Баулин отстоял.

— А «Баурос»? Как он появился? Мысль чья? — спросила Ольга Арчиловна.

— Инициатор — опять же ваш покорный слуга, — ответил Рубцов-Банипартов. — Я знал, что Баулин проводит разные эксперименты с травами, настоями… Ну, кинул как-то идею Ростовцеву: а не пропустить ли все это через дезинтеграторную мельницу?.. Он ничего не ответил. А через неделю сообщил мне, что они с Евгением Тимуровичем решили создать потрясающее лекарство… И пошло-поехало! Его гениальный РАП способен, мол, придать такую невероятную эффективность баулинским настоям и отварам из трав, что это превзойдет по лечебному действию антибиотики в тысячу раз! Называться будет просто и скромно — «Росбау»… Спрашиваю: что это такое? Он объясняет: Ростовцев и Баулин… Я говорю: похоже на немецкую фамилию… Он зыркнул на меня, говорит: хорошо, подумаю. Название не самая важная деталь. Главное — развернуть производство. С размахом!.. И поручил это лично мне… Нет, каков гусь! Опять, видишь ли, он сам дошел до этой идеи!.. Думаю, черт с ним, лишь бы дело сделать… А название Ростовцев все-таки видоизменил — «Баурос»… Но как шеф согласился, чтобы частица его фамилии стояла на втором месте после баулинской, представить не могу! Ведь он считал себя чуть ли не пупом земли! Но я уже не обращал на него внимания. «Баурос» оказался дефицитом почище, чем места в клинике! Вернее, получился обалденный тандем! Не знаю, что больше действовало на воображение людей — клиника или «Баурос»? Ну и реклама, соответственно, здорово помогла! Мелковский оправдал мое доверие… Как умеет подать! Пальчики оближешь!

— Тоже ваша находка? — спросила Дагурова.

— А чья же еще! — кокетливо стрельнул глазами обвиняемый. — Мой кадр!.. Что он теперь будет делать?..

— По всей видимости, займет место рядом с вами на скамье подсудимых, — сказал Чикуров. — Ваша щедрость выйдет ему боком.

— Гонорары ему платил не «Интеграл», — возразил Рубцов-Банипартов.

— А те две тысячи в месяц, во что обходилось, как показала ревизия, его содержание «Интегралу»? — спросил Чикуров.

— Реклама стоит денег. Она приносит доходы! А они у объединения колоссальные! Это давало возможность не скупиться…

— За счет государства?

— За счет «Интеграла».

— Но ведь по штатному расписанию вы не имели права содержать так называемую пресс-группу.

— Не забывайте, — заявил обвиняемый, — объединение экспериментальное, что подразумевает свободу финансового маневра… Нам доверяли.

— Слишком доверяли, — заметила Ольга Арчиловна. — А вот проверять почему-то стеснялись.

Чикуров обратил внимание, что при этих словах Харитонов как-то неуютно поежился.

— Значит, за производство «Бауроса» отвечали вы? — спросил Игорь Андреевич.

— Да, — подтвердил обвиняемый и уточнил: — На мне лежала чисто производственная сторона. Приказом Ростовцева я был назначен начальником цеха, где выпускали «Баурос».

— А реализация готового продукта? — спросила Дагурова.

— Этим занимался отдел снабжения и сбыта.

— Так ведь им тоже командовали вы, — сказала Ольга Арчиловна.

— В общем — да, — согласился Рубцов-Банипартов.

— По какой цене платили за целебные растения и травы, приобретаемые для производства «Бауроса» и «Росинки»? — задал вопрос Чикуров.

Этот вопрос насторожил обвиняемого.

— Существует прейскурант для заготовительных организаций… Мы придерживались его, — ответил он, внимательно следя за реакцией следователя.

Чикуров перелистал платежные ведомости.

— Верно, людям вы платили по прейскуранту, а в документах отражали цифры в три-четыре раза больше… Куда девалась разница?

— Какая разница? — удивился Рубцов-Банипартов, делая вид, что не понимает, о чем идет речь.

— Разница между оплатой фактической и той, что отражена в ведомостях, — спокойно пояснил Чикуров. — Кто присваивал ее? Вы?

— Господь с вами, Игорь Андреевич! — замахал руками Рубцов-Банипартов; развязности его как не бывало. — Копейки не положил себе в карман! На дело шло!.. Ей-богу!

— Поясните, пожалуйста, — попросил Игорь Андреевич.

— Это ведь дважды два: на представительство, то есть угощение, подарки…

— Кому?

— Кому? — задумчиво переспросил обвиняемый.

— Да, кому? — повторил следователь.

Бывший коммерческий директор стал морщить лоб, вздыхать, закатывать глаза в потолок, прикладывать руку ко лбу, будто он в самом деле силился вспомнить.

Сколько раз приходилось Чикурову наблюдать подобные «муки»! Очень трудный вопрос для обвиняемых. В основном — на первых допросах, пока они надеются, что удастся кое-что скрыть, особенно причастность тех людей, которые, по их мнению, могут еще выручить, помочь…

— Знаете, гражданин следователь, — наконец-то молвил допрашиваемый, — не могу сейчас припомнить…

— Постарайтесь, — настаивал Чикуров.

— Честное слово, вылетело из памяти. — Увидев нахмуренное лицо следователя, обвиняемый стал оправдываться: — Когда это было!.. Но я постараюсь… Вспомню — обязательно скажу!

— Надеюсь, — кивнул Игорь Андреевич, — у вас для этого будет достаточно времени… Тем более вы, кажется, хотели сварить свой лимонад?

Рубцов-Банипартов пытался улыбнуться, но получилась просто гримаса, жалкая, вымученная.

— Кто принимал участие в разработке рецептов «Бауроса» и «Росинки»? — спросила Дагурова.

— Как кто? Баулин и Ростовцев. Они соавторы. За это и были выдвинуты на премию.

— А кроме них, кто еще знал рецепт?

— Только я… Мне доверяли.

— Кто следил, чтобы выдерживались технологические нормы? — продолжала задавать вопросы Ольга Арчиловна.

— Тоже я.

Рубцов-Банипартов весь напрягся, и это не осталось незамеченным.

— Скажите, «Баурос» в экспортном исполнении и поставляемый в клинику, а также для продажи населению, имеет одинаковые ингредиенты?

— Сейчас объясню… Основа всех «Бауросов» одна, состоит из пятнадцати компонентов. Различные овощные соки, травы из Армении, лимонный сок, мед… Для клиники мы выпускали десять номеров «Бауроса», которые использовали в зависимости от заболевания… Как, например, минеральная вода «Ессентуки». Она тоже имеет номера, используется для той или иной болезни… Но помимо этих десяти номеров, мы производили еще «Баурос» в экспортном варианте…

— Значит, экспортный вариант «Бауроса» отличался только чисто внешне? — уточнила Дагурова. — Бутылкой, этикеткой?

— Совершенно верно. Ходу добавить, что в клинике чаще всего употребляли первый номер… В Попове тоже продавали первый номер. Он — общепрофилактический…

— А над вами были контролеры, проверяющие качество «Бауроса»?

— Мы каждый месяц посылали продукцию в лабораторию мединститута. Лабораторию возглавлял Голощапов.

— Как получилось, что в «Бауросе», который послал в Москву Рудик, был лишь аш два о? То есть обыкновенная вода, чуть подкрашенная и подкисленная лимонной кислотой? — продолжала спрашивать Дагурова.

Рубцов-Банипартов поерзал на стуле, но ничего не ответил.

— Мы ждем, — строго сказала Ольга Арчиловна.

— Произошла ошибка, — прохрипел обвиняемый, откашлялся и повторил: — Ошибка получилась… Кто-то доставил в клинику вместо первого номера «Бауроса» тот, который сделали для продажи в Попове… Ну, Рудик отослал несколько бутылок в Москву…

— Позвольте! — воскликнула Ольга Арчиловна. — Но в «Бауросе» для продажи населению тоже должны быть те же травы, соки, мед! Не так ли?

— Должны, — негромко произнес Рубцов-Банипартов и снова замолчал.

— Насколько я поняла, вы делали всего одиннадцать сортов, — сказала Дагурова. — Десять настоящих, в экспортном исполнении, которые шли за границу, нужным людям и в лабораторию Голощапова. А одиннадцатый, массовый, то есть простую воду, поставляли в клинику и в Попово.

— Нет-нет! — испуганно произнес обвиняемый, — Я же не идиот!

— Тогда объясните.

— Ну неужели непонятно, — вздохнул Рубцов-Банипартов. — Нарушали технологию в отдельных случаях… Как это делается везде…

— Сейчас мы говорим о вас, — не выдержал Чикуров. — Расскажите подробно, как вы манипулировали с «Бауросом»… И не считайте идиотами нас! То, что это афера, видно из материалов дела.

— Господи! — простонал обвиняемый. — Жизнь заставила!.. Обстоятельства!.. Понимаете? — Он сжал горло обеими руками. — Когда из тебя тянут, не зная меры…

— Какие обстоятельства? Кто тянет? — строго спросил Чикуров. — Или снова память отказывает?

— Ничего подобного!.. Но прошу понять меня правильно! — умоляюще произнес Рубцов-Банипартов.

— Постараемся понять, — кивнул следователь. — Для этого мы и разбираемся.

— Первые месяцев пять мы строго придерживались рецептов и технологии, — начал рассказывать бывший коммерческий директор. — Вплоть до миллиграммов! Отличный шел «Баурос»… Вы, впрочем, могли оценить сами… Экспортное исполнение до последнего времени остается на высоте. Так что Мелковский дал вам «Баурос» — люкс!

«Да, — подумала Ольга Арчиловна, — Игорь Андреевич был тысячу раз прав, отказавшись принять те бутылки бесплатно и запретив Рэму Николаевичу в дальнейшем делать подношения… На таких „невинных“ подачках можно крепко споткнуться, а потом — упасть».

— Но однажды, — продолжал Рубцов-Банипартов, — нам задержали присылку трав из Армении… Очереди в Попове были уже такие же, как теперь, — сутками ждали… Ну, я и рискнул! произвели партию без трав и пустили в продажу населению… Сошло. Никаких претензий… Но в клинику тот «Баурос» поставлять не стал… В другой раз поступил к нам мед. Из потребкооперации. Оказалось: мед, да не тот! Какие-то ханыги-пчеловоды обдурили приемщиков. Скармливали пчелам сахарный сироп… Это уже, конечно, не мед… Я подумал: один раз сошло без армянских трав, и сейчас покупатель не заметит фальсифицированного меда… В следующий раз — это было в конце зимы — по чьему-то головотяпству у нас сгнила морковь, заложенная на хранение… Один из компонентов «Бауроса» — морковный сок… Для экспортного исполнения и для клиники мы закупили морковь на стороне, а в Попово пошла партия, так сказать, в облегченном варианте, без морковного сока… И снова никаких жалоб! Наоборот — хвалят, просят еще!.. Вот так и происходило. То этого не хватает, то другого… А мы знай гоним «Баурос» уже без меда, без трав…

— Но ведь лучше было вовсе не гнать, как вы выразились, чем обманывать людей! — возмутилась Дагурова. — Они платили деньги! Более того, надеялись излечиться!.. Кто вас заставлял идти на прямой подлог?

— Кто, — усмехнулся обвиняемый. — Обстоятельства… Фирма наша росла, росли и запросы нашего генерального директора! Разницы, которую мы имели на закупке трав, — а если говорить честно, то не только их, — уже не хватало! Ростовцев требует: надо столько-то и столько-то на подарки, на приемы… И с каждым разом — все больше… Если, предположим, раньше сходил коньяк армянский, то в дальнейшем выставляли французский. И никакой другой! Сначала дарили какой-нибудь «паркер» или хрустальную вазу, а потом — японский магнитофон, не меньше!.. Где взять деньги? Ростовцев не снисходил до таких мелочей. Он спускал директиву, а выкручиваться предоставлял мне… Я вижу, «Баурос» идет нарасхват! Без меда, без лимона, без трав! И все требуют и требуют, словно осатанели! Видишь ли, нашли святую воду — от всего помогает!.. Честно говоря, я уже не верил ни в баулинский рецепт, ни в ростовцевский РАП. Особенно когда прочитал в газете, как один мошенник-знахарь продавал таким же дуракам, которые бьются в Попове за моим зельем, простую воду из своего колодца, зашибая при этом бешеные деньги. Пока не замели, конечно. Один зашибал! А я содержал Ростовцева и его семейку!.. А скольким начальникам я отвозил презенты, от кого зависело поставить нам какое-нибудь оборудование или протолкнуть наше предложение! Не счесть!.. Теперь вы меня понимаете?

— Кое-что понятно, — сказал Чикуров. — Но не все… Итак, в Попове продавали воду. И в клинику шла туфта?

— Не совсем, — отрицательно покачал головой Рубцов-Банипартов. — В клинику мы старались давать, в общем-то, хороший «Баурос». Лишь с некоторыми отступлениями от рецепта. И то за последние месяцев девять… С теми бутылками, которые послал в Москву на анализ Рудик, вышла накладка. Очевидно, экспедитор нечаянно перепутал, привез в клинику партию «Бауроса», предназначенную для населения… А может быть, и специально, чтобы меня подсидеть… Иди теперь разберись, — вздохнул он.

— А во второй раз вы послали Алехину уже кондиционный «Баурос»? — спросила Дагурова.

— Естественно! Голощапову мы тоже давали только кондицию. Это касается и экспортного исполнения.

— А деньги, якобы выплаченные за тонны апельсинов, овощей, целебных трав, меда для липового «Бауроса», вы тоже присваивали? — спросила Ольга Арчиловна.

— Я же говорю: шли в дело, — устало произнес Рубцов-Банипартов. — Есть пословица: большому кораблю — большое плавание… А я бы добавил: а сколько ему нужно при этом смазочного материала!.. Эхе-хе! — еще тяжелее вздохнул обвиняемый и, поморщившись, стал массировать затылок. — Как пить дать, подскочило давление… Может, сделаем перерыв, а? Как вы на это смотрите, граждане следователи?

Чикуров переглянулся с Дагуровой и Харитоновым.

— И поесть бы не мешало, — добавил обвиняемый.

— Хорошо, прервемся, — сказал Игорь Андреевич.

Он вызвал конвой, и Рубцова-Банипартова увели.

— Тайм-аут потребовал, подлец, — сказал со злостью прокурор. — Чтобы обмозговать, подыскать версии.

— Пусть тужится, — махнул рукой Чикуров. — Крыть ему нечем… И чтобы потом не писал, что мучили больного человека, есть не давали…

— Вы правы, — вздохнул Никита Емельянович, Он тяжело встал, прошелся по комнате. — Что творили, мерзавцы, что творили! В голове не укладывается!

— Афера, конечно, грандиозная! — покачала головой Ольга Арчиловна. — Дурачили тысячи людей! Так цинично, беспардонно! — Она вдруг нервно рассмеялась. — А я-то, чудачка, два выходных толкалась в Попове, чтобы купить обыкновенную подкрашенную воду!

— Благодарите бога, что не досталось, — сказал с улыбкой Игорь Андреевич. — Оказались бы среди одураченных.

— Представляете, — остановился посреди комнаты Харитонов, — лавочку в Попове уже прикрыли, а народ продолжает валом валить… Возмущаются! Ко мне звонят, приходят: почему исчез «Баурос»? Что, спрашивают, его теперь только по блату продают?.. А действительно, его еще выпускают? Ну, хотя бы в экспортном исполнении?

— Нет, — ответил Чикуров. — Цех по производству «Бауроса» опечатан. До выяснения…

— Надо бы людям разъяснить, что к чему, — сказал Харитонов. — Через газету, что ли…

Вспомнив разговор с Суичмезовой, Чикуров сказал;

— Пускай выскажутся компетентные люди — физики, медики, фармацевты, пищевики…

— И то верно, — вздохнул Никита Емельянович и вдруг хлопнул себя по лбу. — Но я-то! Я!.. Ничего себе, блюститель законов в районе! Под носом, можно сказать, орудовали мошенники!.. Где были мои глаза?..

Следователи сочувственно посмотрели на него. Прокурор сел на стул.

— Давайте ваше постановление о мере пресечения, — сказал он Чикурову. — Тут никаких сомнений — взять под стражу.

И когда Игорь Андреевич дал ему документ, Никита Емельянович расписался в углу, где значилось:

«Утверждаю. Прокурор Сафроновского района, советник юстиции Харитонов Н. Е.»,

затем вынул из кармана круглую печать в футлярчике, ожесточенно дыхнул на нее и, приложив к постановлению, долго и крепко прижимал ее к бумаге, словно хотел насмерть раздавить ядовитое насекомое.

— Я вас оставлю на некоторое время, — сказал Чикуров, положив постановление в папку с Делом. — Вызову врача…

— Зачем? — удивился Никита Емельянович.

— Пусть осмотрит Рубцова,

— Понял, — кивнул райпрокурор. — Хотите добить его гуманностью?

— Облегчаю нам работу, — улыбнулся следователь. — Если никакого давления нет, будем допрашивать. И пусть потом жалуется…

Приехавший по просьбе Чикурова из поликлиники врач осмотрел подследственного. Артериальное давление у него оказалось в норме. Рубцова-Банипартова снова привели на допрос.

— Поели? — спросил у него Игорь Андреевич.

— Спасибо, — кивнул обвиняемый. — Конечно, не столичный «Арагви», но ничего…

— Жалобы есть? — поинтересовался райпрокурор, подыгрывая Чикурову.

— Жалоб не имею, — ответил словно по уставу обвиняемый.

— Ну что ж, продолжим, — сказал Игорь Андреевич, проставляя в бланке протокола допроса время и место его проведения и включая магнитофон. — К вашим махинациям с «Бауросом» мы вернемся потом. А сейчас прошу рассказать, при каких обстоятельствах и с какой целью вы убили Ростовцева?

— Я не хотел его убивать! Честное слово! — взволнованно произнес Рубцов-Банипартов. — Ив мыслях не было!.. Стечение обстоятельств! Трагическое!.. Он довел меня!..

Руки у обвиняемого задрожали. Чикуров удивился, так как в общем-то Рубцов-Банипартов держался спокойно. Даже пытался острить.

Он продолжал:

— Не подумайте… Я видел в колонии мокрушников. Сторонился их, как чумы… Никогда бы не мог поверить, что смогу выстрелить в человека… Но если бы вы видели ту сцену… Он так измывался надо мной! — Рубцов-Банипартов потряс в воздухе сжатыми кулаками.

— Успокойтесь, — сказал следователь. — Расскажите, почему и как он вас довел…

— Вы сейчас все поймете. — Обвиняемый потер пальцами виски. — Даже не знаю, с чего начать… Наверное, с покушения на Баулина. Вы не возражаете?

— Пожалуйста, — кивнул Чикуров.

— Нет, надо еще раньше… Начну с небольшого пояснения… Баулин и Орлова к дивидендам от «Бауроса» никакого отношения не имели.

— Вы хотите сказать, к нечестным доходам от его реализации? — уточнил Игорь Андреевич,

— Да, именно так… Правда, Азочка что-то пронюхала от своей подружки Ванды, которая торговала в Попове… Так вот, как-то Азочка намекнула мне, что не мешает, мол, поделиться с ней и Баулиным… Уверен, это ее личная инициатива. Евгений Тимурович и не догадывался, что мы гнали… Я говорю Орловой: цыц! Хватит вам шерсти и со стриженых овечек — с больных…

— Вы знали, что главврач и главная медсестра клиники брали взятки? — спросил Чикуров.

— Меня не проведешь. Более того, я понимал, что Аза и Баулин наедине не только обсуждали врачебные дела… И не удивился, почему именно она фактически была если не главным врачом, то заместителем по госпитализации — это точно! Правда, их чистая дружба, — последние два слова обвиняемый произнес с нескрываемой иронией, — дала трещину… Когда стрельнули в профессора, я думал, что это разбушевалась Азочка… Тут вы приехали, заинтересовались ею… Ведь каждый ваш шаг был известен всем Березкам!.. Ну, думаю, рано или поздно нашу красавицу арестуют, и она быстренько расколется. Опыта ведь нет… И потянется ниточка к нам с Ростовцевым, к «Бауросу» то есть… Решил с ней объясниться, дать совет, как себя вести… И вот, знаете, все в жизни лепится одно к одному. Плохое к плохому, хорошее к хорошему… А у нас пошла черная полоса. Заявился неожиданно Пляцковский… Значит, двадцать пятого июля я с утра был в нашем охотничьем хозяйстве. Видите ли, у легавой Аркадия Павловича какая-то парша объявилась. Собака находилась у егеря, а я повез туда ветеринара… Вернулся назад, Ростовцев рвет и мечет: Пляцковский накричал на него да еще пригрозил разоблачить…

— Что разоблачить? — уточнил Чикуров.

— Так ведь Пляцковскому сообщили, что наш «Баурос» — липа! Вот Феликс Михайлович и примчался в Березки, чтобы срочно забрать жену. Ростовцев, извините за выражение, наклал в штаны… И вот когда я приехал из охотничьего хозяйства, он накинулся на меня… Я говорю: тише, нашел место выяснять отношения… Он понял, говорит: вечером, попозднее жду тебя у себя дома… Жена и сын у него отдыхали в Теберде… Ладно! Ну, думаю, дело совсем швах! Дальше с Орловой тянуть нельзя… Пошел к ней, вызвал в гараж…

И Рубцов-Банипартов пересказал сцену разговора с Азой Даниловной, которую следователи знали со слов Орловой. Расхождения были лишь в мелких деталях, да еще, может быть, в выражениях речи.

— В то, что Азочка якобы не стреляла в Баулина, я, разумеется, не поверил, — продолжал Рубцов-Банипартов. — Сам лично видел, возвращаясь из области утром в день покушения, как она ехала от Лавутки… Ну, завернул я наган в платок и сунул к себе в карман. Вышел со двора. Посмотрел на часы — начало двенадцатого. Самое время идти к Ростовцеву… В соседних домах уже не было света — спали. Я незаметненько прошел к нему во двор. Дверь в дом была открыта. Аркадий Павлович работал у себя в кабинете. Увидел меня и снова раскудахтался. Прямо пена изо рта… А слова какие! Честное слово, граждане следователи, не поверите, в колонии и то не приходилось слышать таких слов!.. Получалось, будто бы во всем виноват я! Видите ли, подложил мину под «Интеграл», клинику и лично под его высокопревосходительство Ростовцева!.. Потому что Пляцковский назвал Баулина и Ростовцева убийцами его любимой жены! И, если она умрет, отвечать будут они. Уж тогда Феликс Михайлович упечет Ростовцева куда следует!.. Слушал я, слушал Ростовцева, а потом и говорю: чего квакаешь? Кто настоял, чтобы Пляцковский положил свою жену в клинику Баулина? Ты! Кто гарантировал ее полное выздоровление? Опять же ты!.. А ведь я, друг Аркадий, тебя предупреждал: с огнем играешь!.. И напомнил ему то, что узнал от одного моего знакомого, замдиректора известного института в Москве, который считал: Пляцковскую нужно немедленно оперировать… Знаете, что сказал мне тогда Ростовцев? Мол, три-четыре месяца Пляцковская в клинике у Баулина протянет наверняка, а потом… Потом, говорит, выпишем и пусть уезжает в Москву. А уж там — как бог распорядится. Помрет — значит, не судьба ей жить на этом свете. — Заметив недоверие на лицах присутствующих, обвиняемый ударил себя в грудь кулаком. — Так и сказал, честное слово! Я ему: смотри, Пляцковский разгадает твой ход, и что тогда будет? Ростовцев похлопал меня по плечу и усмехнулся своей ехидной усмешечкой: поздно, говорит, будет, мы уже положим в карман дипломы лауреатов, так что попробуй нас тронь!.. Вот какая была скотина!

— Разрешите вас перебить, — сказала Дагурова, которой это сообщение показалось просто чудовищным по своему цинизму.

— Пожалуйста, пожалуйста…

— Баулин тоже знал заключение московских врачей? И все же положил Пляцковскую в клинику?

— Про Баулина в этом случае ничего сказать не могу, — ответил Рубцов-Банипартов. — По-моему, Ростовцев его заставил… Профессор в последнее время был просто размазня.

— А в других случаях? — спросила Ольга Арчиловна.

— О чем вы? — не понял или сделал вид, что не понимает, Рубцов-Банипартов.

— Хотя бы в случае с Ульяшиным… Ведь Баулин положил его к себе по вашей просьбе, так?

Рубцов-Банипартов помялся и нехотя признался:

— Ну, так! Однако Ульяшин жив-здоров…

— Но это не ваша заслуга, — сказала Дагурова. — Поняв, что в клинике ему стало еще хуже, он быстренько махнул в Москву. А там его оперировал профессор. — Ольга Арчиловна повернулась к Харитонову. — Он делает такие операции на легких — весь мир удивляется! А если бы не он? Человека заведомо обрекли бы на смерть!.. А история с Бабаянцем? Его тоже по вашему настоянию госпитализировал Баулин. Но диагноз был опасный — аневризма головного мозга… Вы знали, что в клинике ему не могли помочь? — Рубцов-Банипартов промолчал. — Снова едва не погубили человека! Хорошо, что Бабаянца спасли в Прибалтике. Применили лечение магнитным полем… Ладно, продолжайте о том, что происходило в тот вечер между вами и Ростовцевым.

— Короче, страсти стали накаляться. Я тоже дошел до точки кипения. Особенно после того, как Ростовцев обозвал меня скрягой. Из-за этого, мол, мы и погорим… Тут меня взорвало. Слушай, говорю, сопливый барин, каким ты приехал в Березки? У самого потертый полушубок, который выдавал за дубленку, а у жены воротник на пальто из драной кошки! А теперь твоя благоверная ездит на рынок в норковом манто!.. Ростовцев на меня так и вызверился: я сам, кричит, всего добился! Положения, достатка и вообще!.. Хорошо, говорю, давай вспомним. Поначалу я отстегивал тебе ежемесячно до тысячи целковых. Едешь в отпуск — два куска сверху… Потом этого тебе стало мало. Три тысячи к зарплате и пять кусков на отпуск. Было? Да ты без меня, кричит… Тише, успокаиваю его, тише. Я не все сказал… Когда ты присмотрел в Пскове у вдовы одного генерала охотничью собаку, Дик ее кличка, я туда поехал и выложил за пса две с половиной тысячи. Без слов! Тоже из твоего кармана?.. Ростовцев этак нагло посмотрел и заявляет: без меня ты ноль без палочки. Я и тут, еле сдержавшись, говорю: эти самые палочки с нулями на купюрах поставляю тебе я! И напомнил ему только еще один момент, как он вызвал меня в Москву, Ростовцев там был в командировке, и приказал привезти с собой сорок тысяч…

— Зачем? — спросил Чикуров.

— Не хватало на новенький «мерседес».

— И вы привезли?

— В тот же день. Денежки за машину отдавал лично я.

— Но по документам у Ростовцева только собственная «Волга», — заметил Чикуров.

— Какой же дурак будет оформлять такую покупку на свое имя! «Мерседес» числился за его братом, что в Серпухове живет… Машина там, в гараже. Под замком…

— Вот вы все перечисляете, сколько имел от вас Ростовцев… А что имели вы сами в результате махинаций с «Бауросом»? — спросила Дагурова.

— На себя ничего не тратил, — твердо ответил бывший коммерческий директор. — В этом вы можете убедиться, побывав в моем доме.

— Хорошо, какая у вас была зарплата? — продолжала Ольга Арчиловна.

— Триста пятьдесят.

— На руки — триста. Ну, пускай, премии… Из этих денег вы каждый месяц посылали Варничевой в Ялту двести. Так?

Рубцов-Банипартов стал рассматривать свои руки. Потом пригладил растрепавшиеся волосы.

— Таню я любил, — сказал он, не поднимая головы. — Очень жалел ее, когда она осталась одна… Муж трагически погиб. — Он тяжело вздохнул.

— Скажите, Андрей Романович, как вы ухитрялись кормить, одевать и обувать семью на сто рублей в месяц? — спросила Дагурова.

— Скромно жили… Я же не Ростовцев, — все еще не поднимая глаз, ответил обвиняемый.

— Ну, если вы считаете, что истратить на одну сауну с крытым бассейном сорок тысяч, это скромно… — усмехнулась Ольга Арчиловна.

— Баня — единственная моя страсть и отрада, — жалобно произнес обвиняемый. — Все, что я имел в жизни. Из благ материальных, так сказать…

— А золотые слитки, монеты, — стал перечислять Чикуров, — камешки…

— Ка-какие камешки? — заикаясь, переспросил Рубцов-Банипартов.

— Не галька, разумеется… Бриллианты. На сумму более двухсот пятидесяти тысяч…

— Откуда? — изобразил на лице крайнее удивление обвиняемый.

— Откуда — это вам лучше знать, — сказал следователь. — Вы прихватили их с собой в Ялту. А когда поехали с Варничевой в Новый Афон, оставили на квартире будущей жены в старом обшарпанном портфельчике…

Рубцов-Банипартов с шумом выдохнул воздух. Он несколько минут сидел словно оглушенный.

— Что, нашли при обыске? — тихо спросил он.

— Татьяна Николаевна сдала в милицию, — сказал Чикуров.

— Сама?!

— Сама.

— Вот дура! Жрала бы всю жизнь хлеб с маслом, а сверху — икры на три сантиметра!.. И я еще хотел на ней жениться!..

— При живой-то жене и детях? — заметил Игорь Андреевич.

На это обвиняемый ничего не ответил. Игорь Андреевич попросил его вернуться к рассказу о роковом вечере в доме Ростовцева.

— На чем я остановился?

— Вы с Ростовцевым стали выяснять, кто что для кого сделал, — напомнил Игорь Андреевич.

— Да, да, да!.. Подвели, так сказать, баланс… Этот надутый индюк вдруг заявляет мне: если бы я знал, что ты подлец, то никогда бы не сделал тебя своим заместителем… Я, конечно, в долгу не остался, говорю: простить себе не могу, что из паршивого кандидата наук сделал генерального директора!..

— Вы действительно сделали? — спросил Чикуров.

— Факт! Когда Ганжа ушел по состоянию здоровья, — Рубцов-Банипартов с опаской глянул в сторону Харитонова, — возник вопрос, кто встанет на его место… Конечно, лучше бы всего — Семизоров. Ох, мужик! Ох, голова!.. Но биография не всем нравилась… Да и в мои планы он не вписывался, хотя я знал, что Ганжа его проталкивал… И тут приехал в очередной раз Ростовцев знакомиться с безотходным производством, которое вовсю разворачивал Семизоров. Ростовцев тогда работал старшим научным сотрудником в научно-исследовательском институте… Я пригляделся к нему, вижу, человек чего-то хочет, желания бурлят… Разговорились. Оказывается, у него дядя какая-то шишка… Ну, я и кинул мысль, а не перебраться ли Аркадию Павловичу в Березки?.. Он, как всегда, напустил на себя гонору: да что ты, да если я захочу!.. Стану чуть ли не академиком!.. Но я-то справочку уже о нем навел. В Москве ему как раз ничего и не светило. Кандидатскую диссертацию защитил со второго захода. Кабы не дядя, вообще бы не защитил. РАПы его никто внедрять не брался — сомнительная штука… Как-то вечером я пригласил его к себе, распили бутылочку коньяка. Гну свою линию: берись, мол, твой дядя поможет, да и у меня кое-кто в области есть, и повыше… Он спрашивает: ты-то чего печешься обо мне?.. Я ему прямо: станешь генеральным директором, возьмешь меня заместителем по снабжению. Будешь как сыр в масле кататься. А что глушь — ерунда. Лету до Москвы — всего ничего… Вижу, проняло его. Улетел в столицу, а недели через три, опять же не без моих людей, был назначен… Вот это все я ему и напомнил… Ростовцев будто и не слышит. Говорит: если бы не я, то «Интеграл» так и остался бы захудалым объединением! Я ему: врешь! «Интеграл», который сейчас, не ты, а такие, как Семизоров, Рогожин, ребята из «Эврики» и многие другие сотворили! Он кричит: что такое «Эврика»? Пацаны! Фантазеры!.. Хорошо, говорю, почему ты боишься свои РАПы выставить на обсуждение? Может, что-то усовершенствовали бы? Он аж позеленел от злости: что ты сравниваешь мое гениальное изобретение с какими-то игрушками, которые выдумывают в «Эврике»! Меня умоляют переехать в Москву, предлагают высокий пост в министерстве, но я не хочу бросать «Интеграл», который тут же захиреет!.. Я ему: брось трепаться, без тебя дела пойдут лучше, ей-богу! Ты даже толком-то не знаешь, что творится в нашем объединении! Принимаешь делегации, сидишь в президиумах, любуешься своими портретами и статьями в газетах, которые организовывает шестерка Мелковский… Паразит, говорю, ты! Перед всеми хочешь казаться добрым, заботливым, всемогущим! Если кому надо отпустить «Баурос» для «дела», пишешь резолюцию: выдать! А когда хочешь отказать, посылаешь ко мне и звонишь: не давать! Ну да, как же, Ростовцев душа-человек, а Банипартов сволочь и скряга!.. А история с Рогожиной?.. Ведь это он дал мне команду выжить Александру Яковлевну с ее участка, чтобы там построить сокохранилище. Рогожина отстояла свой дом и место, где похоронены партизаны. Два раза посылал меня туда Ростовцев. На посмешище выставил… Но когда почувствовал, что райком и общественность на стороне Александры Яковлевны, мне высказал публичное порицание и выделил деньги на строительство памятника героям-партизанам!.. Каков мерзавец, а?.. Так что слава, говорю, у тебя дутая! А сам — тьфу! — и плевка не стоишь!.. Понимаете, граждане следователи, накопилось у меня, ей-ей! Сколько унижений я от него вытерпел, только мне одному известно!.. Расскажу лишь один случай… Охотились мы в прошлом году на уток. Осень уже была, холодина, сырость… Мы на лодке в камышах затаились. Ростовцев, естественно, со своим Диком… Поднялся косяк. Он вскидывает свой «зауэр» и дуплетом… Стрелял, сволочь, хорошо… Две упали в камыши. Я думал, он собаку пошлет принести трофей, а этот мерзавец приказал лезть в воду мне! Спрашиваю, а Дик для чего? Он отвечает: вода холодная, собака может простудиться… Ну не подлец, а?

— И вы полезли? — спросила Ольга Арчиловна, на лице которой появилось отвращение.

— А что делать? — развел руками Рубцов-Банипартов. — Приходилось играть в поддавки… Этот случай я тоже напомнил ему там, в особняке… Говорю: больше не собираюсь таскать для тебя уток из вонючего болота!.. Он этак сквозь зубы процедил: будешь таскать, как миленький… Я был тогда уже на пределе. Думаю, врезать ему, что ли, промеж рогов? До того мне была омерзительна его холеная рожа!.. Все-таки взял себя в руки. Хватит, говорю, погорячились. Надо искать выход, потому что Пляцковский так дело не оставит. Утро вечера мудренее, завтра встретимся, подумаем, позвоним кое-кому… Ей-богу, разошлись бы мы тогда по-мирному, ничего бы не случилось. Но… — Обвиняемый тяжело вздохнул. — Видно, от судьбы никуда не уйдешь… Воды можно, граждане следователи?

— Пожалуйста. — Чикуров налил ему воды. Рубцов-Банипартов медленно выпил ее, отдал стакан.

— Да, от судьбы никуда не уйдешь, — повторил он. — Я уже было направился к двери, он приказывает: стой! Выход один — бери все на себя! Мол, ослабил контроль в цехе по производству «Бауроса», не доглядел, прошляпил и так далее… Мы с помощью товарищей замнем… Я говорю: басни эти пой кому-нибудь другому. Тут пахнет уголовным делом. Как начнут раскручивать — докопаются до всего… Ну что ж, отвечает он, одному, срок дадут меньше, и колония будет с режимом помягче. Это я, мол, устрою и еще гарантирую, что каждый месяц твоя семья будет получать пятьсот рублей… Я, ей-богу, опешил, спрашиваю: ты серьезно? Он говорит: вполне… Я и рявкнул: садись сам, если ты такой умный, я твоей семье в месяц тыщу обещаю!.. Ростовцев обозвал меня последними словами и пригрозил: если не соглашусь, он через своих дружков сделает так, что на меня еще повесят и покушение на Баулина. Тогда, мол, на вышку потянет… Я прямо обезумел! Он еще смеет грозить, гнида этакая!.. Последней каплей были его слова… Доподлинно привожу: «Запомни, ты никто! Скажи спасибо, что я пока забочусь о тебе… Пшел вон!» А сам преспокойно уселся за стол, словно меня и не существует вовсе…

Рубцов-Банипартов нервно хрустнул пальцами, несколько раз судорожно сглотнул. Его не торопили, понимали, что сейчас для обвиняемого последует самое тяжкое признание.

— Меня трясло!.. — заговорил Рубцов-Банипартов. — Я готов был перегрызть ему горло зубами!.. От такого состояния пот с меня бежал градом… Полез за платком… Вспомнил: пистолет… А в голове — тук-тук-тук… Словно бес нашептывает: убей гада, всем будет лучше… Выхватил наган, шагнул к нему… Эта сволочь, кажется, что-то почувствовала… Он чуть приподнялся со стула… Я… Я… Приставил дуло к виску и сквозь платок нажал на курок… Как бабахнет!.. Все!.. Он упал лицом на стол…

Рубцов-Банипартов опять замолчал, сидел обмякший, жалкий. На его худом, изможденном лице затухал ужас вновь пережитой сцены.

Дальнейший рассказ его протекал вяло, как будто из обвиняемого вышла вся жизнь, осталась лишь внешняя оболочка. По словам Рубцова-Банипартова, после выстрела он пришел в себя не скоро. Первая мысль — скорее бежать из этого дома! Он действительно выскочил во двор. Через дверь. Свежий воздух подействовал на него несколько отрезвляюще. Вот тогда и возникла мысль инсценировать самоубийство Ростовцева.

Он вернулся в дом, закрыл наружную дверь на ключ. Затем прошел в кабинет, поднял брошенный ранее на пол наган, приложил к его рукоятке безжизненную руку Ростовцева.

Создав видимость, что генеральный директор «Интеграла» покончил с собой, Рубцов-Банипартов теперь уже покинул особняк через окно кабинета.

Уехал он из Березок 27 июля, через день, успев дать задание через секретаршу Ростовцева его шоферу, чтобы тот встретил жену Аркадия Павловича.

Потом была Теберда, инсценировка своего самоубийства…

— На что вы надеялись? — спросил Чикуров. — Какую цель преследовали?

— Я не особенно верил, что вы примете смерть Ростовцева за самоубийство… Но несколько дней выигрывал, — признался обвиняемый. — Вы ведь должны все проверить — разные там экспертизы, анализы… И анонимку я послал вам, Игорь Андреевич, с той же целью — потянуть время…

— «Самоутопление» вы обставили довольно грубо, — заметил Чикуров. — Даже пожалели оставить вместе с одеждой свои фирменные часы. Купили дешевые…

— Жаль было расставаться с «Ориентом», — смущенно произнес Рубцов-Банипартов. — Простая человеческая глупость: ворочаешь тысячами, а горишь на копейках… С «Ориентом», конечно, я сплоховал… Но другая моя ошибка была совсем непростительна. Совершенно вылетело из головы, что Азочка знала о Варничевой… Башковитый у вас этот опер, прибалт. Латынис обставил меня, как мальчишку…

— Вы на самом деле хотели жениться на Татьяне Николаевне Варничевой? — спросила Дагурова.

— Возможно, и женился бы, — помедлив, ответил обвиняемый. — Сначала хотел поближе узнать. Ведь она даже не представляла, что за мной тянется.

— Андрей Романович, — спросила Ольга Арчиловна, — неужели вы никогда не задумывались, что станет с вашей женой и детьми? Каково им теперь?

— Ольга Арчиловна, умоляю, не надо об этом, — чуть не плача, произнес обвиняемый. — Как немного забудусь, так передо мной встают Ромка и Коляшка… Почему-то всегда держатся за руки… Такая тоска берет — жуть! Хочется разбежаться и головой о стенку!.. Чтобы дурацкие мои мозги повылетели!..

Рубцов-Банипартов уставился в пол безумными глазами.

Чикуров решил на сегодня закончить. Допрос измотал обвиняемого, следователей, прокурора.

Когда Рубцова-Банипартова увели, все расслабились. Игорь Андреевич опустил пониже узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, закурил. Но мысли все еще вертелись вокруг того, что удалось установить в ходе следствия.

— Игорь Андреевич, — прервала молчание Дагурова, — вы посмотрите, куда гнет Рубцов! Хочет убедить нас, что убил Ростовцева в состоянии аффекта?

— Точно, — подтвердил Харитонов. — Хитер. А я убежден, что он это сделал для того, чтобы трупом Ростовцева прикрыть свою безопасность. С мертвого взятки гладки. И следствие не станет копаться в хозяйственных махинациях «Интеграла»…

— Да-а, — протянул Чикуров, — работенки, чувствую, не на один месяц… Наворотили дел Ростовцев и компания… Никита Емельянович, к вам будет просьба: подключите ко мне, пожалуйста, Макеева, когда он вернется из отпуска. Хорошо?

— А это уж вы будете решать с новым прокурором, — ответил Харитонов.

— Как с новым? — удивился Игорь Андреевич. — А вы?

— Ухожу. Подал заявление…

— Вот те на! — вырвалось у Дагуровой. — Почему так вдруг?

— Пора… И не имею теперь морального права оставаться… Такое творилось под боком!..

Сознавая справедливость слов Харитонова, Ольга Арчиловна, однако же, постаралась смягчить его переживания.

— Ведь были еще народный контроль, ОБХСС…

— Проморгали, как и я! — в сердцах произнес Харитонов. — Кстати, о никудышной работе ОБХСС я уже сделал представление. Потребовал освободить начальника, а других наказать… Стыдно! Всем нам в районе должно быть стыдно!.. Для чего здесь существует милиция, прокуратура, если не смогли разоблачить безобразия в клинике и «Интеграле»! Москва за нас должна работать, да? Мы были обязаны сделать то, что сделали вы! Так, Игорь Андреевич?

— В принципе — да, — кивнул Чикуров.

— Как прокурор, я уйду на пенсию. Но коммунистом ведь остаюсь! И готов отвечать. Вы знаете, что намечено на бюро обкома обсудить вопрос о том, что творилось в Березках?

— Нет, не знаю. Но это правильно.

— Уверен, спросят с каждого. Накажут кого надо.

— Наказание — не главное, — заметил Игорь Андреевич. — Выводы надо сделать. Оздоровить обстановку…

— Совершенно верно. Усилить службу ОБХСС, увеличить число народных контролеров, дружинников…

— Так ведь дело не в числе, Никита Емельянович, — покачал головой Чикуров.

— Разумеется. В «Интеграле» не мешало бы ввести должность заместителя директора по контролю за качеством. Тогда наверняка не пройдет халтура вроде той, что продавали в Попове.

— Здесь я с вами не согласна, — сказала Дагурова.

— Почему? — недоуменно посмотрел на нее райпрокурор.

— Еще Гоголь хорошо сказал: «Человека нельзя ограничить другим человеком: на следующий год окажется, надо ограничить и того, который приставлен для ограничения, и тогда ограничениям не будет конца…» Понимаете, в нашем обществе каждый должен быть контролером! Чувствовать и знать, что он хозяин на своей земле! Все наше достояние — это достояние каждого, его надо беречь! Вот тогда…

Никита Емельянович поднял голову, внимательно посмотрел на Дагурову, хмыкнул и проговорил:

— А что каждый — верно… Я вот думаю, думаю и никак не пойму, как удалось Банипартову и присным заморочить всем голову? Наваждение какое-то…

— Помню, в детстве мы играли зеркальцами, — усмехнувшись, сказал Чикуров. — Наведешь солнечный лучик на чьи-нибудь глаза, и человек ничего не видит… Так и эти деятели ослепили всех. Речами, рекламой, славой, книгами, статьями, передачами… — Он посмотрел на часы. — Обед давно пропустили, ужинать вроде рано… Что же будем делать?

— На улицу, на улицу, — решительно заявила Ольга Арчиловна, складывая бумаги в портфель. — А перекусить надо обязательно, ведь с утра постимся…

Все двинулись к выходу.

— Обидно, — все еще не мог успокоиться Харитонов. — Четыре человека паразитировали на труде честных людей, целого коллектива!

— Вроде рыбы-флейты, — сказала Дагурова.

— Как-как? — переспросил прокурор.

— Рыба-флейта… Водится в Карибском море. Эта паразитка поджидает в засаде какую-нибудь мирную рыбу. Завидев ее, молниеносно бросается и устраивается у нее на спине. Как наездник. Избавиться от нее невозможно. А когда мирная рыба начинает кормиться, к ней устремляется всякая мелюзга в надежде поживиться остатками… Вот тут флейта и хватает рыбешек…

Они вышли на улицу. Вокруг было необыкновенно спокойно, тихо, чисто.

Харитонов показал на дожидавшуюся его служебную машину.

— Спасибо, Никита Емельянович, если не возражаете, пройдемся, — сказала Ольга Арчиловна. — А то засиделись, надо размяться. Воздух здесь просто удивительный! Наверное, потому, что вокруг поселка лес…

— Не только, — сказал Харитонов. — Вы заметили, во многих дворах растет подсолнух?

— Действительно, — удивилась Дагурова. — Ну и что?

— Он очень здорово очищает воздух.

Он взялся было за ручку «газика», но вспомнил предложение Дагуровой и спросил у следователей:

— В гостиницу?

— Да, — кивнул Игорь Андреевич. — Вместе пообедаем.

— Отметим мой уход на пенсию, что ли? — усмехнулся Харитонов.

— Ну, если вы решили твердо… — сказал Игорь Андреевич.

— Твердо, — ответил райпрокурор. — А вам я пожелаю успешно и поскорее завершить следствие.

1

Апитерапия (мед.) — лечение продуктами пчеловодства.

(обратно)

2

Раритет — исключительно редкая, ценная вещь.

(обратно)

Оглавление

НЕ ПРОСТО ДЕТЕКТИВ

ПРЕСТУПНИКИ . .

Реклама на сайте