«Спаситель мира»

От автора

Этот остросюжетный роман ни в коем случае не является историческим, несмотря на то, что действие его разворачивается не только сегодня, но и возвращает читателя к началу прошлого столетия. В книге «Спаситель Мира» автор позволил себе весьма фривольно перемешать реальные исторические фигуры с вымышленными персонажами, создавая проблему критикам в определении жанра. Но эклектика — штука не новая. В наши дни, когда кухня мирового чтива выбросила на рынок столь странное литературное блюдо, как «фэнтези», подобный эксперимент вряд ли можно назвать шокирующим. Любителей аналогий хочу предупредить сразу: все главные герои, как и основной сюжет, вымышлены.

Пролог

Предрассветным утром 1937 года из ворот особняка в центре города выкатились два «хлебных» фургона и помчались по пустынной Москве. Фары выхватывали из темноты лозунги и плакаты, призывающие граждан к бдительности.

Слишком много расплодилось всякой контрреволюционной нечисти, и советский человек обязан был быть начеку. На Тверской редкие фонарные тарелки, раскачиваясь от ветра, мутным светом обозначали под собой круги серого щербатого асфальта. На Садовой фонари почти не горели, а площадь трех вокзалов и вовсе тонула во тьме. Подпрыгивая на паутине трамвайных рельсов, чуть не зацепив только заступившего на свой участок сонного дворника, фургоны неслись в сторону Сокольников. Дворник с трудом отскочил в сторону, выронив из рук орудие труда. Подняв дрожащей рукой метлу, он перекрестился вслед удаляющимся огонькам.

В кабине первого фургона рядом с водителем, рядовым Пантюхиным, сидел мужчина в кожанке и нервно метал папироску из одного угла рта в другой. Мужчину звали капитаном Деевым. Чекист много раз возил заключенных в их последнее путешествие, и предстоящая операция была ему привычна. Но сегодня утром внутри капитана что-то отвратительно сжималось и посасывало. Деев пытался отогнать это чувство, однако не мог и приходил в ярость, направляя эту ярость на контрика, который сегодня попался особый.

К самому следствию Деев отношения не имел, его работа заключалась лишь в ликвидации врагов народа. Но исключительность нынешней операции имела ярко выраженные признаки. Контрика не пристрелили в подвале и для его персоны выделили целый взвод. Для одного, со связанными руками, обессилевшего после конвейерных допросов, когда следователи сменяли друг друга, а подследственный сутками стоял в кабинете, было бы достаточно нескольких бойцов. А тут два фургона и взвод?! Кроме этих заметных признаков о заключенном под номером «47925» ходили слухи.

Контрик, по словам мелких чинов Лубянки, участвовавших в допросах чисто технически (физическое воздействие, вынос и внос тела и т.д.), обладал какими-то особыми качествами. Бумаги, которые он легко подписывал, через минуту меняли содержание, удары в лицо и почки не приносили ему боли. На его теле не оставалось кровоподтеков и ссадин. Одним словом, чертовщина. Капитан Деев в чудеса не верил, но избавиться от тяжести в организме не мог.

— Сука, — прошипел он, со свистом втянув в себя дым вонючей папиросы.

— Что вы сказали, товарищ капитан? — переспросил Пантюхин.

— Давай жми, — мрачно буркнул Деев, не поворачивая головы. — Не проспи перекресток…

— Не впервой, — отозвался Пантюхин и через минуту резко свернул в сторону парка.

На узкой аллее фургон сбросил скорость. Водитель задней машины с визгом притормозил, едва не достав бампером фургон Деева.

— Салага, — прорычал капитан и грязно выругался.

— Пообвыкнется, — успокоил его Пантюхин.

Свет фар уперся в высокий дощатый забор, окрашенный зеленой краской. После трех коротких гудков часть забора бесшумно раскрылась и, пропустив машины, так же бесшумно заняла прежнее место. По пустырю, поросшему крапивой и лопухами, тянулась накатанная колея, которая заканчивалась недалеко от глубокой, недавно вырытой траншеи. Фургоны, не доезжая до нее несколько метров, синхронно развернулись радиаторами друг к другу, затем попятились назад и замерли, не заглушая моторов и не выключая фар. Из них стали выпрыгивать бойцы НКВД и строиться в цепь. В скрещенных лучах света лицом к траншее конвоиры поставили заключенного. Деев нехотя вылез из кабины, сплюнул папиросу и, затоптав ее носком сапога, зыркнул на заключенного.

— Тоже мне цаца. Сейчас из тебя мозги вышибут вместе с твоей чертовщиной… — пробурчал он и коротко скомандовал:

— Готовьсь!

Бойцы подняли винтовки, начали целиться в затылок заключенного. Тот медленно повернул голову и темным глубоким взглядом по очереди оглядел палачей.

Винтовки в руках бойцов дрогнули и стали перемещаться, направляя дула на капитана. Деев, вглядываясь в бумажку, которую держал в руках, ничего не замечал.

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики трибунал ВЧК приговорил Карамжанова Тимура Сабсановича к высшей мере наказания — расстрелу, — монотонно дочитал чекист и, перед тем как закончить обычный обряд казни, бросил взгляд на красноармейцев. Увидев наведенные на себя винтовки, капитан задрожал, лишился дара речи и обмочился. Тоненькая струйка потекла по его брюкам. Галифе, заправленное в сапог, быстро становилось влажным. Деев перевел взгляд на заключенного, зрачки его от ужаса расширились, и он звенящим шепотом скомандовал:

— Пли!

Залп спугнул ворон в парке, и птицы с громким карканьем заметались над пустырем. Капитан, пытаясь удержать равновесие, шагнул вперед, на секунду замер и упал, уткнувшись носом в землю. Затоптанный окурок папиросы оказался рядом с его полураскрытыми губами. Бойцы воткнули винтовки штыками в землю, повернулись и пошли прочь. За ними последовали водители фургонов. Лица бойцов при этом были удивительно спокойны, а глаза полузакрыты.

Тимур Сабсанович Карамжанов шагнул к одной из винтовок, нагнулся, перерезал о штык веревки, размял затекшие руки, выдернул винтовку из земли и, подойдя к фургону, ткнул штыком в радиатор. Струя кипящей воды со свистом вырвалась наружу. После этого он отбросил винтовку, уселся в кабину второго фургона и рванул с места. Грузовик набрал скорость и, смяв забор, помчался по парку. Оставшийся на пустыре грузовик еще некоторое время тарахтел движком, потом дернулся и затих. В свете его затухающих фар медленно остывало то, что еще совсем недавно называлось капитаном Деевым.

* * *

Писатель Олег Каребин был дотошен и не пил водки. И если первая черта характера порою встречается у тружеников пера, то вторую можно назвать удивительной редкостью. Олег Иванович не просто воздерживался от спиртного — он люто ненавидел алкоголь. Людей, употребляющих крепкие напитки постоянно, Каребин считал распущенными скотами, не умеющими получать удовольствие от собственного интеллекта.

Работал литератор в историческом жанре и до девяностых годов писал в стол.

Он понимал историю России вовсе не так, как ее предпочитали подавать народу вожди развитого социализма, поэтому и не мечтал увидеть свои труды на книжных прилавках. Но настала Демократия, и цензура тихо, словно утренний туман, растворилась. Большинство официальных, кормящихся в Литфонде творцов растерялось, и перо их жалобно повисло. А когда не стало Советской власти, которая их кормила и с которой они исподтишка боролись, оказалось, что писать им вовсе не о чем. И тогда творческая импотенция приняла необратимый характер.

Кузнецы литературного цеха еще некоторое время обивали пороги своей организации в поисках материальной помощи, затем, поняв тщетность подобных усилий, разделились на две части. Первая сдала свои роскошные квартиры в центре Москвы иностранным бизнесменам, которые как мухи на мед полетели в Россию впихивать все, что уже нельзя было впихнуть дома. Искатели легкого злата, не торгуясь, выкладывали за жилье в центре столицы нового Клондайка таинственные зеленые купюры. Эти купюры уже не прятали в трусы, опасаясь высшей меры, а гордо меняли на рубли в каждой подворотне. На доходы от недвижимости, полученной от той же ненавистной Советской власти, владельцы престижных квартир приноровились жить не хуже, чем на денежки Литфонда, только им пришлось переехать на окраины в промышленные районы или обосноваться на своих дачах по берегам Красной Пахры и в Переделкине.

Вторая часть, распевающая во хмелю гимн бессмертного барда «Возьмемся за руки, друзья», горько запила и быстро вымерла. Если кое-кто из ее представителей еще и продолжал передвигаться и произносить слова, то все это было обманом зрения. На самом деле вокруг Центрального дома литераторов бродили живые мертвецы. Исключением из этой компании были редкие небожители, живущие в эмиграции, выставленные в свое время туда за беглость пера и вредность мысли.

Они сразу вернулись на историческую Родину, больше ничего не писали, но с высоты выстраданного Олимпа поучали новое руководство страны, как обустроить Россию.

Существовала и малочисленная третья группка. Она состояла из сочинителей-бизнесменов, делавших большие деньги на заказных пьесах и романах о красных вождях. Эти легко переключились на более реальный бизнес, набрали негров, которые строчили для них детективы, или открыли водочные заводики, рестораны, строительные компании и напрочь забыли о несчастной Музе с ее болезным вдохновением.

Олег Иванович Каребин, наоборот, не выпускал пера из рук. Он сделался автором нарасхват. Книги писателя финансировали истосковавшиеся по исторической правде граждане, что давало издателям нормальную прибыль. За три года он превратился из полуголодного придурка, как о нем думали окружающие, в обеспеченного и востребованного производителя литературного товара.

Сорокапятилетний холостяк купил себе квартиру, женился на молодой и красивой студентке Литературного института Маше Барановой, завел вместо пишущей машинки компьютер и десятую модель «Жигулей».

Все это начинающий следователь Слава Синицын выяснил довольно быстро, но ни на шаг не придвинулся к необходимому выводу — кто и почему выстрелом в затылок прекратил успешную литературную и личную жизнь Олега Ивановича Каребина.

Старший лейтенант Синицын тоже водки в рот не брал, не имел дурной привычки к никотину и не ругался матом. И писателю, как только стал вырисовываться его портрет, искренне симпатизировал. Вал заказных убийств прокатился по стране, и начальник райотдела милиции Михаил Прохорович Грушин не сомневался — Каребина застрелили по заказу. Заказные убийства раскрывались редко, и подполковник решил проверить на этом безнадежном деле Вячеслава Валерьевича Синицына. В управлении требовали выдвижения молодых сотрудников, и подполковник прикинул, что это вполне подходящий момент. Лейтенант Синицын уже успел походить два года в помощниках следователя Штромова и лишь три • месяца назад получил очередную звездочку. Поэтому решение подполковника выглядело со стороны как благословение заботливого родителя на свободный полет любимого птенца. Но на самом деле Грушину просто некому было поручить расследование.

Опытный следователь Никита Штромов, который мог бы раскопать и заказное убийство, с рождением второго сына сбежал в коммерческую структуру. Ему нужны были деньги, а у Грушина их не заработаешь. Лебедев, в отделе которого и сидел Синицын, уже сам бегал по двум скандальным убийствам. Он обещал приглядеть за старшим лейтенантом, но вести это дело не мог. Подполковник создал следственную группу из трех человек. В помощь Синицыну были приданы стажер Тема Лапин и опер Гена Конюхов. Но Гена пока об этом не знал, поскольку находился в отпуске.

Капитана Сашу Лебедева Грушин, учитывая их дружеские отношения со старшим лейтенантом, попросил курировать Синицына неофициально.

Приняв решение, подполковник вызвал молодого сотрудника к себе в кабинет и, поделившись с ним своими соображениями, поручил следствие. Слава согласился с версией начальника о заказном убийстве. Пистолет «Макарова», из которого и был сделан роковой выстрел, валялся рядом с телом, на кафеле возле парадного.

Оружие выбрасывали только профессиональные киллеры, и об этом старший лейтенант хорошо знал. Время смерти писателя ему тоже было известно. Медицинский эксперт Владимир Петрович Предько имел за плечами двадцатилетний опыт работы и сомневаться в своей компетентности повода не давал. Из его заключения следовало, что Каребина застрелили около полуночи.

Почему никто в доме не слышал выстрела в половине двенадцатого ночи, Слава выяснял долго. Маша Баранова сообщила, что в это время крепко спала, а во сне она никогда ничего не слышит. Вдове Синицын поверил не сразу. Он погнал стажера Лапина наводить справки у ее подруг и друзей по факультету. Те подтвердили (они выезжали на практику и жили с Барановой под одной крышей), что молодая женщина отличалась отменным здоровьем и крепким долгим сном. И по словам ее маменьки, Тины Андреевны Барановой, с которой Слава встретился лично, Машу нельзя было разбудить даже выстрелом возле ее хорошенького ушка.

Жильцы двух других квартир первого этажа уверяли, что выстрела не слышали, потому что тоже спали. Славе пришлось вписать их слова в протокол, хотя он и подозревал, что они нагло врут только потому, что им не хочется становиться свидетелями.

Старший лейтенант нервничал, но ни следа преступника, ни мотивов убийства нащупать не мог. Он каждый день понуро отчитывался начальству о проделанной работе и ехал в Гороховский переулок на очередную беседу с вдовой. Не узнав ничего нового, отправлялся по издательствам, выпускавшим книги писателя. Там разводили руками. Издателям смерть раскрученного беллетриста ничего кроме убытка не сулила.

Поначалу Синицына посещали всевозможные догадки. Версии в его голове роились. Он предполагал, что и издателям верить нельзя. Они могли отомстить Олегу Ивановичу за то, что он предпочел одних из них и отказал другим.

Книги Каребина выпускали два крупных издательских дома. Одним руководил Илья Эдуардович Гаврилов, другим — Светлана Михайловна Рачевс-кая. Вполне реально выглядела версия, что кто-то из них и не простил писателю его измены.

Но в реальной жизни дело обстояло обыденнее и проще. Гаврилов не мог издать последнего романа Каребина, потому что слишком много вложил денег в его предыдущую книгу, и сам позвонил конкурентке, чтобы та встретилась с Олегом Ивановичем. Рачевская с удовольствием согласилась, поскольку как раз была на распутье. Новый роман писателя ее выручал.

— Мама, я бездарный, тупоголовый юнец, — жаловался Синицын, укладываясь в постель, — я никогда не распутаю этого преступления, и меня погонят с работы поганой метлой.

В отличие от матерых детективов, которые забывали о профессии, ступив за порог своего кабинета, Слава мучился расследованием днем и ночью — ведь убийство Каребина было его первым самостоятельным делом. Вера Сергеевна гладила сына по голове и говорила успокоительные слова:

— Ну зачем ты так, Пусик? Ты был самый способный студент на курсе. Ты с отличием защитил диплом. И вообще, Пусик, ты очень умный и толковый. Все будет хорошо. Спи.

— Ничего не будет хорошо, — мрачно возражал он, — я осел и тупица.

Но молодой организм брал свое, и Синицын засыпал. Так прошло две недели.

Сегодняшний день также не сулил Славе никаких авансов. Утром, как и все последние дни, старший лейтенант навестил вдову, ровным счетом ничего от нее не добился и решил поехать в банк, где у писателя имелся счет.

Работники банка долго отказывали ему в информации. Пришлось звонить подполковнику. Грушин принял просьбу молодого следователя без оптимизма, но все же Синицын своего добился и доступ к финансовым тайнам убитого получил.

Оказалось, что за день до выстрела Олег Иванович снял десять тысяч наличными, что молодого следователя всерьез насторожило. «Нет ли тут какой зацепки? Вдруг у известного писателя кто-то вымогал деньги?..»

Из банка он снова поехал в Гороховский переулок. Маша открыла ему дверь, не выразив ни малейшего удивления. Поначалу Синицына поражало полное отсутствие эмоций у этой молодой женщины. Ему даже пришла в голову страшная мысль — уж не она ли заказала своего мужа? Но через несколько дней Слава убедился, что эмоций Маша Баранова лишена от природы. Вот и сейчас, впустив молодого следователя в квартиру, она молча уселась за стол и, терпеливо выслушав вопрос о десяти тысячах, задумалась. Причем напряжение мысли на ее лице читалось буквально.

Маша морщила лоб и шевелила губами. Через минуту морщинки на ее лбу разгладились, потому что она вдруг вспомнила:

— Олежек купил тогда новый унитаз. Его еще не установили, он до сих пор лежит в ящике.

И Синицыну был продемонстрирован унитаз. В фанерной коробке сиял белизной шведский аппарат, при котором имелся чек. Чудо зарубежной сантехники стоило девять тысяч восемьсот рублей. Таким образом, тайна предсмертной банковской операции Каребина была раскрыта. Слава поблагодарил вдову и попрощался.

Время уже было нерабочее, и он решил ехать домой. Но перед самой остановкой десятого троллейбуса вспомнил, что его девушка Лена Шмелева взяла билеты в кинотеатр «Художественный». Синицын понял, что на троллейбусе ему не успеть. Он подошел к инспектору дорожной службы, показал служебное удостоверение и честно объяснил свою беду. В результате был посажен в черное «БМВ», которое инспектор остановил жезлом. Грузный лысый субъект за рулем, обиженно посапывая, без единого слова довез навязанного ему властью пассажира до Арбатской площади.

Лена уже ждала:

— Предки в гости намылились. Пойдем лучше к нам, — чмокнув парня в губы, предложила она. Ее поцелуй больше походил на штамп в паспорте при пересечении границы, но само предложение имело заманчивый подтекст.

Лена жила в Сивцевом Вражке, и молодые люди через десять минут вошли в подъезд. В огромном холле некогда престижного дома пахло Госпланом и кошками.

Лифтерша Пелагея была староверкой и кошек подкармливала.

— Давай сразу, — шепнула Лена, впустив Синицына в квартиру.

Слава не совсем понял подругу, затем покраснел, понуро двинулся в ее комнату и начал расстегивать брюки. Лена быстро шмыгнула в ванную и через пять минут явилась готовая к любви.

— Хочешь, музыку поставлю?

Синицын кивнул без всяких признаков страсти, пронаблюдал, как Лена, соблазнительно выставив бедра, присела к музыкальному центру, как поставила диск и томно, словно кошка, разогнулась.

— Я не могу, — признался кавалер.

— Не можешь? — В голосе Шмелевой послышалось искреннее недоумение.

— А если тебе виски налить? У папы в баре есть «Белая лошадь».

— Не в этом дело, Ленка. Просто у меня башка от моего следствия раскалывается.

— И поэтому я тебя не волную? — удивилась Шмелева. Она не могла себе представить, как ее молодой человек при виде столь редкостных прелестей может думать о чем-то постороннем. — Может, ты другую завел?

— Никого я не завел! — огрызнулся Слава. — Убийство распутать не могу.

Скоро крыша поедет. Поэтому и член как тряпка… Я к вдове каждый день таскаюсь, и все равно мрак.

— Сколько же лет этой вдове? — насторожилась Лена.

— Гражданке Барановой двадцать шесть лет, — отчеканил старший лейтенант.

— Тогда понятно, почему у тебя он как тряпка, — предположила Шмелева и облачилась в халат.

— Дура ты, Ленка! Эта Машка Баранова — рыба-рыбой. Я не знаю, как ее покойный писатель трахал. Надувную куклу, мне кажется, и то приятнее.

Шмелева пристально посмотрела в глаза друга и звонко расхохоталась.

— Черт с тобой, малыш. Пойдем куда-нибудь прошвырнемся. Предков из дома по вечерам неделями не выпихнешь, а сегодня сами поплыли. Жалко, конечно…

Таблетку зря вложила…

— Куда вложила? — не понял Слава.

— Не твое дело. Или хочешь, я тебе кофе по-турецки сварю? У папы научилась.

Синицын предпочел кофе. Он натянул брюки, и они отправились на кухню.

— Понимаешь, Ленка, ну ни одной зацепки, — продолжал о наболевшем старший лейтенант Синицын.

Лена колдовала у плиты и была увлечена процессом. Слова друга летели мимо нее.

— Врагов у него вроде нет, — продолжал жаловаться Слава. — Непохоже, что и друзья водились. Каребин по жизни не был тусовщиком…

— Ты все о своем поешь, — выключив газ, поняла молодая хозяйка. Кофе она не прозевала, а потому теперь могла вернуть свое внимание к речам кавалера.

— Ну сама подумай, миллионером он не был. На счету в банке восемь тысяч баксов. Не курил, водки терпеть не мог. Тратил на еду и Машку.

— А что вдова говорит? — спросила Лена, разливая кофе. Детективные истории друга ее занимали мало, но совсем игнорировать его интересы она считала хамством.

— Баранова? Да ничего, — раздраженно сообщил Слава. — Говорю тебе — рыба.

— Она что, его не любила? — Романтическая тема Лену волновала значительно больше, поэтому ее голос заметно оживился.

— Может, и любила, только у рыб этого не заметишь, плавают и пузыри пускают. Так и она — молчит, виновато улыбается и на все вопросы отвечает: «Не знаю».

— А чем эта Баранова занимается? Учится? Работает? — Загадочная вдова начала вызывать у Лены любопытство.

— Ничем. До брака училась в Литературном институте. Зачем училась, по-моему, и сама не знает. Писать не пишет, читать не читает. Я думаю, что ее родители прилично заплатили, чтобы чадо поступило в институт. Вот она там и отбывала. Выйдя замуж, учиться бросила. Сидела дома, смотрела телек.

— Даже книг мужа не читала? — изумилась Шмелева.

— Ни одной. — Славу это и самого удивляло. Он попытался выяснить у вдовы, над чем работал в последнее время Олег Иванович, но ответ оказался тот Же: «Не знаю».

— Да, занятная баба… — задумчиво озвучила свой вывод Лена. — Ты попроси у нее разрешения порыться в его письменном столе, вдруг чего-нибудь найдешь.

— Рылся. У него все в компьютере. Там есть один длинный незаконченный роман, но он, как и все его вещи, исторический. Я пролог прочитал. Там пишет о каком-то гипнотизере, который в тридцать седьмом году от чекистов убежал.

— А ты с ней поласковее попробуй. Может, вспомнит чего, — посоветовала Лена и зевнула.

Слава поглядел на свою засыпающую подругу и неожиданно понял, что его мужское уныние вовсе не так безнадежно. Он подошел к девушке, поднял ее за локти со стула, поставил на пол и жадно поцеловал в губы. Левая рука его при этом расстегнула халатик, а правая крепко прихватила маленькую напряженную сиську.

— Дозрел? — улыбнулась Лена.

— Еще как, — прорычал Слава и услышал, как в замке входной двери повернулся ключ.

— Предки приплыли… — разочарованно протянула Шмелева и застегнула халат.

* * *

Купец Самарин гнал по замерзшей Волге обоз с рыбой. Огромные осетры, замерзшие и твердые, как стволы березы, лежали на санях, укрытые мешковиной. Из пятерых возниц только двое были русскими. Трех калмыков Самарин нанял для экономии. Калмыкам можно платить поменьше, а дело они знают и лошаденки у них повыносливее. Обычно Самарин нанимал двоих-троих в запас, но в этот раз пожмотничал и рискнул нанять по одному на подводу, поскольку вынужден был лично сопровождать обоз. Пришло время выправлять бумаги, а для этого необходимо наведаться в столицу. Сам купец ехал в легком санном возке, укрытый медвежьей шубой. По Волге гулял ветер, и Самарин мерз. Поравнявшись с первыми санями, он спросил возницу Алексея:

— Долго ли еще по реке?

— Верст пятьдесят осталось, хозяин, а там свернем к Твери, и дорога пойдет лесом. В лесу потише, — ответил возница и щелкнул кнутом мерина.

— Потише-то потише… — пробурчал Самарин. — Только в лесу того и гляди грабанут.

Он держал наготове два пистолета и военную новинку иноземцев — «наган», но арсенал слабо успокаивал. Разбойники нападают внезапно.

— Может, и грабанут… — безразлично констатировал Алексей. — В прошлый раз Бог миловал, авось и в этот пронесет.

— А если не пронесет? Сможем отбиться? поинтересовался Самарин.

— Биться нельзя. Убьют. С ними лучше миром разойтись. Рыбы еще наловим, а голова одна…

Резонное замечание возницы Самарина не успокоило. Он раздраженно натянул на себя шубу и велел притормозить. Санки хозяина пропустили обоз и поплелись сзади. Короткий зимний день клонился к вечеру. Красное солнце быстро падало к горизонту, а селений на берегу не было видно. Самарин выскочил из саней и, припрыгивая, зашагал рядом.

— Разминаетесь? — усмехнулся кучер Степан.

Степана Самарин не без основания считал самым надежным человеком в обозе.

С ним он ездил не первый год, попадая в разные переделки. Пока мужик стоит на ногах, ему сам черт не брат. Редкий силач мог похвастаться, что уложил Степана своим кулаком. Победить его могла только водка, а такие победы, к сожалению Самарина, случались довольно часто.

— Не правильно согреваетесь, — словно прочитав мысли купца, заявил Степан, — не ноги — душа согрева требует.

— Встанем на постой — налью, — пробурчал Самарин и уселся в сани.

— На постое и печка согреет, а тут в поле на морозе душа особенно требует, убежденно возразил Степан.

— У тебя не душа, а пустая бочка. Она всегда требует, — ухмыльнулся Самарин и отвернулся.

— Хозяин, я слыхал, покороче дорога есть.

— Что еще за дорога? — недоверчиво проворчал купец.

— Мне сказывали, что татары, когда соль в столицу везут, за Черным мысом сворачивают.

— Боязно на незнакомый путь… — почесал затылок Самарин. — Еще заплутаем.

— Однако подумал, что не грех бы спрятаться от ветра.

— Один из твоих возниц ту дорогу знает, — сообщил Степан.

— Из калмыков? — поинтересовался Самарин.

— Ты его за калмыка принял, а он гур.

— А мне все одно — хоть гур, хоть калмык. Туземец, он туземец и есть.

Верить туземцу нельзя. Обманет, шельма, — заключил Самарин, но возницей заинтересовался.

— Его Сабсаном звать. Он третьими санями правит. Гур — человек бывалый, нутром чую, — добавил Степан и, стегнув лошадь, мигом нагнал третий возок.

Поравнявшись, некоторое время ехали молча. Самарин хотел рассмотреть гура, но тот надвинул шапку, и лица его не было видно.

— Скажи, милый человек, тебя, кажется, Сабсаном звать, верно ли, что ты другую дорогу знаешь, не тверскую?

Возница повернул к Самарину загорелое лицо, освещенное закатным солнцем, и купец удивился его красоте. И вправду, возница на калмыка походил мало. Только чуть удлиненный разрез глаз говорил о наличии восточной крови, смуглость его кожи скорее происходила от загара, чем от природного цвета.

— Есть тут солевой путь. Он верст на двести короче тверского. Только наезжен плохо, — спокойно ответил возница.

Самарин почувствовал, что ни голосом, ни лицом гур не выказал никакого смущения, он держался с хозяином как равный с равным.

— Наезжен плохо — не беда. Мы не на скачках. Сани кое-как пройдут, а то, что короче, это в радость… Но как насчет разбоя? — поинтересовался купец.

— Это как везде, — отозвался возница.

— А ты без боязни, — упрекнул Самарин. — Тебе-то терять нечего, я свое не один год наживал, В рыбицу немалые деньги вложил. Мне разбой страшен.

— Решать вам. — Гур отвернулся, давая понять, что данную тему он обсуждать не желает.

— Ладно, сворачивай на новую дорогу. Поведешь обоз. Дойдем без блуда — с меня червонец. Вставай вперед обоза.

Через две версты Сабсан свернул обоз с Волги, и они въехали в лес. Дорога заметной просекой тянулась вглубь.

Часа через три въехали в небольшое сельцо. Крестьяне спали, злые лохматые псы обступили обоз и с громким лаем пытались цапнуть возниц за ноги. Когда собаки совсем разошлись, Сабсан спрыгнул на снег и поднял руку. Собаки вмиг смолкли и, поджав хвосты, разбежались по дворам.

— Ты что, собачий язык знаешь? — удивился Самарин. — Что ты им сказал?

— Успокоил, и все, — пояснил возница.

В избушках начали зажигать лучины и свечи. Наконец появились и жители.

Самарин сторговался о постое. Возницы распрягли лошадей, задали им сена и овса.

Купец и Степан договорились спать в одной избе, принадлежащей крепкой бабе Матрене. Оставшись вдовой с тремя детьми, Матрена содержала хозяйство в чистоте и порядке.

Баба растопила печь. Рубленная топором мерзлая осетрина распространяла по избе аппетитный запах вьюжки. Самарин полез было в свой походный сундучок за крепкой настойкой, но хозяйка поставила на стол полную четверть прозрачного первачка. Степан нетерпеливо поглядывал на свою, пока пустую, кружку, когда в избу тихо вошел Сабсан и знаком позвал Самарина в сени.

— Пока не захмелели, хочу кое-что сказать, — шепнул гур купцу.

— Что приключилось? насторожился Самарин.

— Пока ничего, но подумай сам: шесть дворов, и везде вдовы, а в сараях свежевыделанные шкуры. Конюшни с конским духом, а лошадок нет. Боюсь, что . наши гостеприимные вдовушки напоят нас, положат спать, а там, глядишь, их мужья и воскреснут. Уж не в разбойничий ли скит мы стали на постой?

— Что же делать? — испугался купец.

— Вина не пить. Быстро поужинать и в дорогу, — шепнул Сабсан и вышел.

Огорченный Степан тяжело попрощался с возможностью «согреть душу», но, поняв серьезность положения, вздохнул и пошел по дворам предупреждать возниц.

Быстро отужинав, не притрагиваясь к чаркам, обозники запрягли коней и ночью тронулись в путь. Молча, неодобрительными взглядами провожали их хозяйки, хотя Самарин за постой расплатился сполна.

Версты три тихо ехали лесом. Самарин дал пистолет Степану, а сам сжимал иноземный наган. Но постепенно чувство опасности стихало и появилось сомнение, не зря ли гур сорвал их с теплой ночевки. Причем эти сомнения тем больше росли, чем дальше отходил обоз от деревушки. Сани хозяин на всякий случай пустил в центре обоза и теперь на узкой лесной дороге мог двигаться с той же скоростью, что и остальные. Его отдохнувший вороной нервно перебирал ногами, тоскуя от неволи и медленности своего шага.

Темный лес обступал со всех сторон. Ветви иных елей почти дотрагивались до шапок возниц. Сабсан хорошо видел в темноте, а потому лежащее поперек дороги дерево заметил издалека. Он остановил обоз и велел возницам вооружиться, кто чем может. Ватага разбойников выскочила на дорогу из леса. Маленькие лошадки под лихими людьми ржали и били копытами. Самарин начал палить из нагана. Степан свалил одного плетью. Двое других прыгнули ему на спину. Пока он стаскивал их, третий ударил ножом. Степан вскрикнул и осел на снег. Но тут подоспел Сабсан и голыми руками раскидал разбойников. Самарин не мог понять, что делает гур.

Казалось, тот еле прикасался к нападавшему, а лиходей сразу падал и больше уже на ноги не поднимался. Не прошло и нескольких минут, как все разбойники оказались на снегу. Кто-то из них стонал, кто-то не подавал признаков жизни.

Степана подняли, перевязали. Нож пробил легкое, но сердца, видать, не задел.

Пока возницы убирали лежащее на дороге дерево, Сабсан обнаружил за елками сани, запряженные мохнатым жеребцом. В них хранились ружья и веревки. Сабсан вывел жеребца на дорогу, перенес ружья и веревки в возок Самарина, погрузил в сани стонущие тела разбойников и сильно хлыстнул жеребца. Тот поволок тяжелые сани в сторону деревни. Поверженных оказалось девять. Ровно по числу изб.

А обоз двинулся дальше в путь. Самарин правил сам. На хозяйском месте дремал раненый Степан. Самарин ехал и думал, как ему наградить Сабсана.

Червонец теперь дать точно придется, но, пожалуй, этого мало. Одни трофеи стоили куда дороже. «Одарю его собольей шапкой, и еще медвежью шубу отдам. Она уже свое пожила, а гуру еще послужит. Больно куцый у него зипун», — решил Самарин и, радуясь своей доброте и удачному концу баталии, незаметно задремал.

Конь покорно тащил сани в середине обоза. Деваться ему было некуда…

До Петербурга караван добрался без приключений. Гур получил обещанный червонец и наградную шапку. Медвежью шубу купец пожалел.

Закончив дело, Сабсан заглянул в трактир на Сенной. Трактир этот посещали извозчики, и гур подсел к трем бородатым мужикам. Извозчики оглядели его с ног до головы, и тот, что был постарше, спросил:

— Татарин?

— Гур, — улыбнулся Сабсан.

— Про таких мы и не слыхивали, — удивился мужик.

— Гур — это почти китаец, — пояснил Сабсан. — Что, и китайцев в городе белого царя нет?

— Китайцы есть, — обрадовались бородачи.

К концу трапезы Сабсан знал адреса всех китайцев Петербурга и, расплатившись, тут же двинул к одному из них.

* * *

Ван Си Кин в коротком шелковом халате медленно обходил свою вотчину, вглядываясь в клубы пара, не ленится ли кто-нибудь из его работниц. Хозяин небольшой китайской прачечной жил в столице империи пятый год и берег репутацию своего заведения. Тщательно проверив ход дела, он вернулся в кабинет, отделенный от работниц прозрачной шелковой ширмой, и уселся на ковер возле маленького инкрустированного темным деревом столика для игры в нарды. Ван Си Кин играл сам с собой, сосредоточенно передвигая фишки и подбрасывая игральные кости. Результат каждого хода он старательно записывал на специальном листе розовой тушью. Этот человек во всем любил порядок, и досуг не был исключением.

Склоненная в почтительном поклоне, Ан Сан Хи отвлекла хозяина от игры.

Молодая миниатюрная китаянка ждала, когда хозяин позволит ей заговорить. Эта женщина исполняла в заведении множество обязанностей. Правая рука хозяина, она принимала заказы от прислуги богатых домов, аккуратно записывала имена и адреса владельцев, всегда присутствовала при упаковке чистого белья и сама выходила с поклоном к извозчику, когда белье забирали. Кроме этого, она следила за работницами не только в самой прачечной, но и после работы. Женщины не имели права на случайные знакомства с белыми и иноземцами. Нравственное поведение нанятых оговаривалось в контракте, и за этим строго присматривали.

АН Сан Хи склонилась в почтительном поклоне и сообщила Вану, что его спрашивает незнакомый человек.

— Кто он? — недовольно отвлекаясь от игры, поинтересовался Ван.

— Говорит по-китайски, но, по-моему, гур.

— Что нужно гуру в городе белого царя? — спросил сам себя Ван и дал женщине знак привести гостя.

Сан Хи с поклоном удалилась и через минуту вернулась с высоким мужчиной, еще не старым, но со следами прожитых лет на смуглом красивом лице.

Гость почтительно, но без подобострастия поклонился и застыл в ожидании реакции. Ван Си Кин приветливо улыбнулся, но его маленькие настороженные глазки не улыбались, а внимательно изучали пришельца. Под зипуном того виднелся не слишком чистый халат, а обувь говорила о том, что он проделал долгий и нелегкий путь. Но дорогая соболья шапка не могла согревать голову бедняка.

Сделав вывод, что перед ним не нищий, Ван Си —Кин гостеприимно указал на ковер. Мужчина снял зипун, шапку и ловко уселся напротив хозяина. Ван позвонил в колокольчик и попросил Сан Хи принести им чай. Отпив из деревянной лаковой чашки, гость поблагодарил хозяина.

— Ты прекрасно говоришь по-китайски, хотя больше похож на гура, — удивился Ван.

— Отец мой гур, но родители погибли при монгольской смуте. Я рос в горах в китайской семье, недалеко от Ланчжоу-фу и убежал от маньчжурских чиновных коршунов. Они разорили мою семью. Чиновники белого царя — телята ламы по сравнению с ними. Маньчжурская династия погубит Китай. Английские хищники развратили народ опиумом, и им все дозволено. Я тоже ищу место под луной. Если у тебя найдется для меня дело, я стану хорошим работником.

— У меня есть место истопника больших чанов. Пять рублей в месяц — хорошее жалованье, — вкрадчиво предложил Ван.

— Согласен.

— Но два рубля тебе придется платить за жилье и дрова. В этом городе на болотах дрова недешевы… — масленым голосом добавил Ван.

— Согласен.

— Тогда по рукам.

— По рукам, — улыбнулся гость.

— Я не знаю твоего имени. Нехорошо иметь безымянного работника.

— Отец назвал меня Сабсаном, а в китайской семье меня звали Ли Саном.

Называй как тебе удобнее.

— Я буду звать тебя Ли Сабсаном, — заявил хозяин и позвонил в колокольчик.

АН Сан Хи выросла словно из-под земли.

— Мы будем ужинать. Принеси нам свинину с луком и рис. И не забудь рисовой водки. Мы должны отпраздновать появление нового истопника большого чана.

Когда Сан Хи вышла, Ван предупредил, что у него кончается соя.

— Караваны из Китая зимой приходят редко, — пожаловался Ван.

Сабсан развернул увесистый узел плотного шелка и протянул Вану глиняную бутылку. Ван вынул пробку, понюхал и защелкал языком.

— Настоящая сучунская соя! Как тебе удалось сохранить ее столько дней пути?

— Я рад, что угодил, — улыбнулся Сабсан.

Сан Хи принесла поднос с дымящимися горшочками и две пиалы с рисом. Ван протянул Сабсану пиалу и подал палочки из сандалового дерева.

Сабсан принял пиалу и, разглядывая палочки, похвалил работу:

— Рука пекинского мастера.

— Руку ты угадал, но сделаны они тут. Мой приятель, банкир Сянь-Цзы, режет дерево, когда думает о деньгах.

Хозяин и гость помолились и принялись за еду. Выпив по глотку рисовой водки и немного помолчав, Сабсан спросил у хозяина:

— Сколько у тебя работников?

— Работниц, — поправил Ван. — И любая, кроме Дн Сан Хи, может стать твоей, только не в ущерб работе, — цокнул языком Ван.

— Право на женщину еще надо заработать, — усмехнулся Сабсан.

— Ты разумный человек. Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Это наверху, недалеко от моих покоев.

— Я люблю гулять по неизвестным местам. Иногда брожу по ночам. Мне бы хотелось иметь жилье, чтобы не мешать никому моими прогулками, — выразил пожелание Сабсан.

— Конечно, ты человек бывалый, но в этом городе я не советовал бы тебе гулять по ночам в одиночку. Беглые каторжники и другие лихие люди здесь не редкость.

— Я обучен защите, — успокоил хозяина Сабсан. — За меня не бойся.

Ван покачал головой и повел Сабсана за собой. Они вышли во двор и по снежной тропинке добрались до маленького флигеля. Ван отомкнул тяжелый замок и впустил в него гостя. Факел осветил небольшую комнату, заваленную старыми вещами.

— Тут надо прибраться, но печь исправна, и если хорошо протопить, два дня тепло. Это сегодня тут как в леднике. Поспи ночь моим гостем, а завтра устроишься.

— Ничего, я и сегодня устроюсь, если ты мне покажешь, где взять дрова.

Ван показал дворовый склад с колотыми дровами и, пожелав новому работнику добрых снов, поспешил назад в теплую прачечную.

Целуя в постели миниатюрную Сан Хи, он между делом велел ей не заглядываться на гура.

— Смотри мне, отошлю обратно к твоему повелителю… — пригрозил Ван.

Сан Хи спрыгнула на пол и, встав на колени, принялась умолять Вана не делать этого.

— Ладно, иди ко мне. Ишь, испугалась… — добродушно проворчал Ван и потянул женщину к себе.

Сабсан быстро растопил печь, разобрал вещи и соорудил себе на софе ложе.

После этого разделся и вышел голый на улицу. С разбега упал в снег, растер себя с ног до головы и, вернувшись во флигель, надел халат. При свете горящих дров постоялец развернул свой узел, достал толстую желтую свечу и зажег ее. Пламя свечи наполнило комнату красноватым мерцающим светом. Установив свечу в тяжелый каменный подсвечник, Сабсан извлек небольшой кожаный мешочек, исписанный иероглифами. В нем хранились три бронзовые фигурки Таши-лам и растение, похожее на ветку хвои. Большим кривым ножом Сабсан срезал маленький отросток ветки и положил возле свечи. Затем расставил на ковре фигурки лам так, чтобы они образовали треугольник. Толстая желтая свеча оказалась в центре. Сделав все приготовления, Сабсан несколько минут просидел без движения. Глаза гура в это время были закрыты. Потом, открыв глаза, он прошептал несколько слов на непонятном для непосвященных языке и поднес кусочек ветки к пламени свечи. Хвоя сперва ярко вспыхнула, но тут же погасла, наполняя комнату клубами ароматного красноватого дыма. В клубах этого дыма постепенно возникла комната Ван Си Кина и он сам, сжимающий в объятиях миниатюрную китаянку. Сабсан, не шевелясь, наблюдал за любовниками. Утолив любовный голод, Ван Си Кин встал, подошел к сундучку, укрытому салфеткой из бисера, и открыл его. Достав из сундучка жемчужное ожерелье, протянул его женщине.

— Возьми. Я добрый.

— Раба сегодня угодила моему повелителю больше, чем вчера? — кокетливо произнесла Сан Хи, примеряя бусы.

— Ты прекрасна, как всегда. Но я сегодня добрый, потому что за маленькую плату получил хорошего работника.

— Если хочешь узнать мнение своей служанки, Сан Хи выскажет его.

— Мне всегда приносят пользу твои советы, — отозвался Ван Си Кин, укладываясь на ложе.

— Гур не простой работник, сообщила Сан Хи, потягиваясь, как кошка.

— Что ты этим хочешь сказать? — не понял Ван Си Кин.

— Ты не заметил, как он держал палочки, когда ел рис? — спросила Сан Хи.

— Правильно держал, удивился вопросу Ван.

— Правильно, но мизинец отгибал вправо. Так держат палочки князья Тибета.

— Зачем князю Тибета искать работы в прачечной? — рассмеялся Ван.

— Вот и я подумала, зачем? — тихо повторила Сан Хи.

Дым от ветки рассеялся, и видение исчезло. Сабсан поглядел на свои руки и покачал головой.

— Легче повернуть в долину горного барса, чем обмануть женщину, — прошептал он и улегся на свое ложе.

Утром хозяин показал Сабсану его рабочее место. В огромных чанах кипятилось тончайшее белье из голландского полотна. Сабсан быстро освоил процесс и без труда поддерживал ровный и постоянный огонь под котлами.

Несколько работниц, скрытые клубами, как будто и не поднимали головы от своих стиральных досок, но Сабсан быстро заметил, что они успевают кидать на него заинтересованные взгляды. Новый работник, обнаженный по пояс, привлекал к себе взгляды китаянок не случайно. Могучий торс, узкая талия, игра мышц во время работы. Он и впрямь был хорош. Сан Хи часто оказывалась рядом и женский интерес к Сабсану отметила, но также отметила, что сам истопник никакого интереса к женщинам прачечной не проявлял., — Ему не до них, — сообщила она свои наблюдения Вану. — Поверь, он знал женщин в шелках. Наши девчонки ему неинтересны…

Днем во время короткого обеда Сабсан незаметно исчез. За общим деревянным столом его миска с рисом и кусочками сладкой рыбы оказалась нетронутой.

Работницы, быстро управляясь палочками со своими порциями, так и не дождались новенького. Они застали его у котлов, когда вернулись на рабочее место.

— Господин Ли дал обет голодания? — невзначай полюбопытствовала Сан Хи.

— Я перекусил в городе, — ответил Сабсан и добавил:

— В каждом месте, куда меня заносит судьба, я изучаю все, чем живет незнакомый мне народ. Кухня в городе белого царя показалась мне достойной. Я отведал поросенка с хреном в трактире на Невке.

— Наверное, ты купил целого поросенка и то, что недоел, принес к себе? — не унималась Сан Хи.

«И это заметила», — подумал Сабсан. Он был уверен, что, когда нес свой узел во флигель, его никто не видел. Но выходит, Сан Хи не проведешь.

— Я купил немного одежды. Мой халат слишком износился, — пояснил гур.

Закончив работу, Сабсан помыл котлы, вынес золу и приготовил дрова на завтра. Хозяин предложил поиграть в нарды, но Сабсан имел другие планы.

— Я не успел оглядеть город белого царя. Если хозяин не возражает, я бы побродил по Петербургу.

— После работы ты сам себе хозяин, — ответил Ван Си Кин и удалился в свой кабинет.

Сабсан не спеша искупался, радуясь тому, что горячей воды в прачечной хватало, оделся и вышел на улицу. Его странная для столицы одежда обращала на себя внимание прохожих. Хотя в Петровом граде давно встречались арапы и китайцы, на Сабсана оглядывались. Его зипун, из-под которого проглядывал восточный халат и меховые мокасины, вместе с собольей шапкой, которую он получил в награду от купца Самарина, создавали удивительный образ. Но гура внимание петербуржцев не смущало.

Миновав набережную канала, он вышел на Невский и с восхищением обошел Зимний дворец. За чугунной оградой в свете фонарей гуляли придворные. На Невском проспекте Сабсана заинтересовали книжные лавки и лавки древностей.

Перед каждой витриной он на минуту замирал, ожидая, когда интуиция даст ему какой-нибудь знак. Знака не было, но Сабсан все равно заходил. Особенно его привлек ряд с колониальными товарами. Здесь продавались великолепные арабские седла и сбруи, кривые шашки и ятаганы, инкрустированные серебром и золотом, медная и серебряная посуда. Оглядев прилавки, Сабсан уже собрался выйти, как что-то его остановило. Он вернулся и, пройдя за прилавок, заметил в дальнем шкафу фигурку Таши-ламы. Потускневшую бронзу давно не чистили. Смуглый турок-продавец запросил за нее три рубля. И хотя Сабсан понимал, что если поторговаться, турок отдаст безделушку за двадцать копеек, делать этого не стал. Пришлось разменять золотой червонец. Торговец попробовал монету на зуб и, расплывшись в улыбке, дал сдачу. Сабсан завернул покупку в шелковый платок и спрятал на груди. Три фигурки, которые он Держал в своем флигеле, словно близнецы, были похожи на эту.

— Откуда у тебя такая статуэтка? — спросил гур продавца.

— Я недавно купил магазин у индуса Крушара. Индус не выдержал морозов и уехал. Фигурка осталась от него.

— А что еще осталось от прежнего хозяина? — поинтересовался Сабсан.

— Если хочешь, отведу тебя в кладовку. Я ее разобрать не успел. Если тебе там что-нибудь приглянется, буду рад.

Сабсан выразил желание посмотреть, и турок проводил его в подвал, предварительно снабдив толстой восковой свечой. Войдя в кладовку, Сабсан поблагодарил турка и, когда тот ушел, уселся на низкий, обитый шелком табурет.

В помещении кроме медной посуды, ковриков, половичков и выцветшего шелка стоял сундучок, инкрустированный темным деревом и перламутром. В нем помимо бумаг, на которых индус делал торговые записи, Сабсан обнаружил миниатюрный портрет девушки в тисненой кожаной рамке. Прекрасные ее черты притягивали и завораживали. Внешность красавицы говорила о восточных корнях. Она могла быть дочерью Индии или Персии, но возможно, и гречанкой. Земля Эллады смешала столько кровей за последние века. Сабсан взял миниатюру в руки и почувствовал, что на его груди вдруг стало тепло. Он вспомнил про бронзовую фигурку Таши-ламы, достал ее и потрогал. Бронза была горячей. Сабсан поставил фигурку на ковер, положил рядом миниатюру и опустил над ними руки ладонями вниз.

— Иди в дом, в котором ты сделал первую остановку в этом городе. Это казенный дом. Там ты найдешь меня.

Голос принадлежал портрету, Сабсан это понял сразу. Голос был низкий и бархатный. Такой же бархатный, как и глаза девушки.

— Кто ты? Как тебя зовут? — спросил гур, но ответа не получил. Он потрогал фигурку Таши-ламы и почувствовал, что она остыла. Пальцы ощутили металлический холодок бронзы.

Сабсан поднялся наверх. Турок сидел за прилавком и курил трубку. Гур показал ему миниатюру и спросил, сколько тот за нее хочет.

— Ты переплатил мне за ту безделицу. Возьми ее в подарок, — ответил турок, даже не взглянув на портрет.

Сабсан поблагодарил и вышел на улицу. Он шел, стараясь припомнить первый дом в городе. Они тогда заехали в глухой двор, и Самарин приказал сгрузить с десяток осетров. Сабсан помнил дубовый амбар, скользкие от инея ступеньки в погреб. Там внизу на огромном леднике его поразило обилие разнообразной мерзлой дичи. Он удивился оперению диковинных фазанов и вовсе мелких пичуг. В другом углу лежали рыбины. Они тогда сложили осетров рядом с огромной белугой.

«Как же найти тот двор, и что в нем может делать эта прекрасная девушка?» — задумался Сабсан. Затем остановился, напряг память и попросил:

— Ригден Джапо, направь меня. Через минуту он уже знал, куда идти. Двор, где они сгружали осетров, оказался рядом с колониальным магазином турка. Это был двор ресторана «Пассаж». Сам ресторан имел фасад на Невском, но службы его находились сзади, и попасть в них можно было с переулка. Сабсан обошел здание и вспомнил ворота двора, сейчас наглухо запертые. Он вернулся к парадному подъезду и поднялся по широким ступеням.

Швейцар в шитой золотом ливрее преградил ему дорогу.

— Тут только для господ… — начал было лакей, но под взглядом гура умолк и с поклоном раскрыл перед ним дверь.

Половой в изумлении также раскрыл было рот при виде необычного посетителя, но тут же склонился и провел Сабсана в зал. Странный клиент уселся за столик в нише. Половой принес вина и зажег канделябр. Сабсан огляделся.

В центре зала журчал фонтан. Столики располагались в глубине грота и пока пустовали. Кроме невнятного бормотания со стороны кухни никаких звуков тут не слышалось, и казалось, что ресторан замер в вечной спячке. Сабсан не спеша выпил свое вино и поманил полового. Внезапно сонные лакеи проснулись. В зале возникла невероятная суета. Половые начали перетаскивать и сдвигать столы возле фонтана. Из взволнованных переговоров челяди, где часто повторялось имя Сытов — «Сытов приехал, Сытов гуляет», — становилось понятно, что приехал некто, кого здесь знают и к кому относятся с почтением. Сабсан спросил у лакея, который подливал ему вина:

— Что у вас за суматоха?

— Заводчик Сытов с компанией. Скуп. В обычное время от него и пятака на чай не получишь, а когда гуляют — сотнями сорят, — ответил лакей и, побежав к остальным, добавил на ходу:

— Сегодня, кажись, гуляют…

Огромный бородач в окружении свиты из господ и дам важно прошествовал в центр зала. Лакеи выстроились и замерли в поклоне, ожидая, когда гость усядется. Сытов занял кресло во главе стола. После него стали рассаживаться остальные. К бородачу вышел сам хозяин заведения — француз Растен.

— Бон суар, дорогой гость. Я и мои люди контан ву вуар, — запричитал хозяин, мешая русскую речь с французскими словечками. — Сегодня смею предложить пур ву дичь! Нам из Вологды доставили рябчиков ростом с гуся. И вкус… — Француз защелкал языком и закатил глаза.

— Какая дичь?! — загремел Сытин. — Я слыхал, вам осетров с Каспия навезли.

Прикажи, чтобы осетра несли. И чтоб шельмы на кухне не резали, а тащили целиком. Мы сами нарежем. Осетра, хрена и выпивки! Вашей французской кислятины не смей подсовывать. Мужикам водки, а дамам хереса.

Француз с поклоном удалился. К столу потянулись лакеи с подносами.

Огромный стол быстро наполнялся вазами и блюдами. Сытов сразу опрокинул в себя несколько лафитников. Он ел, пил и громко разговаривал. Часто за столом у фонтана слышался гогот мужчин и томные голоса дам. Неожиданно Сытов встал во весь свой гигантский рост и, оглядев зал, грозно крикнул:

— Где Варька? Цыгане где?

Музыканты словно ждали, когда о них вспомнят. Кто со скрипкой, кто с гитарой, они ворвались в зал, цыганки с ходу затянули хоровую. Но Сытов прервал песню:

— Варьку мне!

Из грота не вышла, а выплыла молодая цыганка и, махнув платочком Сытову, тихо сказала:

— Тут я, соколик мой. Больно ты сегодня грозен.

И хоть говорила она почти шепотом, Сабсан не только услышал, но и почувствовал каждое произнесенное ею слово. Гур мгновенно узнал ее. Девушка с миниатюры и цыганка Варя имели одно лицо.

Варя запела. Сперва без музыкантов. Потом вступила скрипка, за скрипкой гитары и бубен. Хор поддержал припев. Молодые цыганки затеяли вокруг Вари танец. Юные гибкие тела двигались в ритме, веками отшлифованном этим древним народом. Цыганки были хороши, но Сабсан не сводил глаз с Вари. Не сводил глаз с Вари и Сытов. Девушка пела, и ее бархатный голос обволакивал и ласкал. Каждому казалось, что она обращается именно к нему.

А еще казалось, что в ней соединены необычайная доступность кокетки и ледяной холод королевы. И это сочетание сводило мужчин с ума. Допев, Варя огляделась и увидела Сабсана. Сначала бархат ее глаз выразил изумление. Затем она сделала несколько шагов к его столику.

— Ты кто?

Гур встал и поклонился. Варя рассмеялась. Она смеялась так озорно и так заразительно, что Сабсан, вместо того чтобы обидеться, тоже улыбнулся. Тут его заметил Сытов. Лицо купца налилось кровью.

— Кто пустил? Убрать!

Лакеи подлетели к Сабсану, но от его взгляда попятились назад. Тогда встал Сытов и, грозно сжав кулаки, двинулся к столику Сабсана. Но сделав несколько шагов, поскользнулся и упал. Варя снова залилась смехом. Сытова подняли. Он отряхнулся, проворчал что-то и, не глядя в сторону предмета своего гнева, подошел к Варе.

— Сейчас тут гуляем, а потом ко мне, — после чего достал сотенную и вложил Варе за лиф. — Всю ночь мне петь будешь, озолочу…

— Хозяин — барин, — улыбнулась Варя и кивнула музыкантам. Те заиграли танец.

Сабсан подозвал полового, расплатился и вышел. Обида жгла ему грудь. Он шел домой и ничего, кроме лица Вари, не видел. Отомкнув свой флигель, словно заведенная кукла, затопил печь, уселся на ковер, поставил перед собой портрет Вари и уставился на него. На груди вновь потеплело. Гур вспомнил про покупку.

Достал фигурку и, разворачивая шелк платка, ощутил под пальцами горячий металл.

Тогда он выставил свои фигурки, создав из них треугольник, а новую поставил в центр. Запалив свечу, поджег на ней маленькую веточку. Красноватый дым начал заполнять комнату. Из него возник малыш, который протянул ручонки к Сабсану и произнес три слова: «Папа, спаси маму». Повторив просьбу три раза, опустил руки и добавил: «Папа, я найду твой камень». И тут видение исчезло.

Гур резко поднялся и, не надевая шубы, бросился на улицу. Он бежал туда, где оставил Варю. Бежал, не обращая внимания на снег, по которому скользил мех его обуви, на ветер, что пронизывал и трепал его волосы, на мороз, который к ночи стал крепким.

Кавалькада коней с гогочущими седоками пронеслась мимо. В последних санях Сабсан заметил Сытова и Варю. Заметил и замер, но только на секунду. Варя и Сытов не видали его.

— Погадай мне, Варенька, — попросил в этот момент купец.

— Что ты хочешь услышать? — рассмеялась Варя.

— Расскажи мне, какой я есть. Опиши мою душу, — бахвалился Сытов.

Варя поглядела на него. Улыбка сошла с ее губ. Глаза девушки стали суровыми и пронизывающими.

— Ты вправду этого хочешь? — протянула она с сомнением.

— Конечно, хочу. Иначе не стал бы просить, — ухмыльнулся Сытов.

— Я ведь скажу правду. А она тебе не понравится…

— Мне правда о себе не понравится?! — изумился купец.

Варя снова расхохоталась, затем обволокла гуляку своим волшебным взглядом и тихо сказала:

— Ты жаден и жесток. Сегодня потратишься, потом три дня спать не будешь.

— Я жаден? — взревел Сытов.

— Родной брат будет тонуть, ты его без платы не вытащишь. Хотел про себя послушать, соколик мой, так слушай… — Варя замолчала и укрылась платком.

— Дрянь! Шлюха! — закричал Сытов и, подхватив Варю, выбросил ее из саней.

Девушка покатилась по снегу. Сытов, не оглядываясь, поскакал дальше.

Сабсан бежал сзади. Он подхватил Варю и, подняв ее, проводил тяжелым взглядом санки с купцом.

Тройка вынесла Сытова на набережную. На резком повороте сани наклонились, и огромную тушу купца выбросило на лед. Несколько секунд он скользил, пока страшный удар о фонарный столб не прекратил это скольжение. Шапка Сытова отлетела, и из виска на белый снег брызнула темная тягучая кровь.

Сабсан шел по городу, прижимая к себе Варю. Девушка не приходила в сознание. Иногда она стонала от боли. Рука цыганки странно свисала, и Сабсан старался ее руку поддержать.

— Потерпи, милая, скоро не будет больно. Руку мы вправим, а лучи башни Ригден Джапо вылечат тебя. Жар царского камня вернет тебе силы, а отвары Тибета помогут забыться.

Дрова в печи флигеля не успели догореть, в комнатке сохранилось тепло.

Сабсан уложил цыганку на постель. Острым кривым ножом срезал рукав ее платья, взял девушку за кисть и, нажав коленкой в плечо, сильно дернул. Рука встала на место. Варя вскрикнула и снова потеряла сознание. Уложив девушку и накрыв ее своей шубой, Сабсан приготовил отвар из тибетских трав в большой фарфоровой пиале и, приподняв цыганке голову, влил ей несколько капель. Варя закашлялась и открыла глаза.

— Где я?

— Под доброй крышей…

— Кто ты? — Варя оглядела Сабсана, изучая его лицо.

— Я Сабсан, сын гор. Спи. Мое лекарство уже лечит тебя.

Цыганка улыбнулась и закрыла глаза. Гур уселся у ее ног и задул свечку. От пламени в печи плясали тени бронзовых фигурок Таши-Лам. Сабсан протянул над ними руку, повернул ладони вниз и спросил:

— Я исполнил просьбу мальчика?

— Ты исполнил просьбу Царя. Отправляйся в мир снов. Мы придем в твой сон и научим будущему, — услышал он.

Дрова в печи медленно догорели, и комната погрузилась во тьму.

Утром Сабсан зашел в прачечную. Ван Си Кин сидел в своем кабинете. Гур учтиво ему поклонился.

— Я пришел поговорить с тобой, хозяин.

— Я чувствовал, ты не простой работник и скоро покинешь меня, — грустно проговорил Ван Си Кин. — Ведь ты пришел, чтобы сообщить мне это?

— Хозяин, твое имя Си Кин, такое имя дается лишь тем, кто ищет свет. Я оставлю тебе на память фигурку Таши-Ламы. Вчера мне Боги подарили другую. Эта фигурка принесет покой и счастье в твой дом.

— Я поступил с тобой подло, а ты награждаешь меня.

— О какой подлости ты говоришь? — не понял Сабсан.

— Я пожадничал и предложил тебе меньше, чем ты стоишь. — Ван Си Кин встал и поклонился Сабсану.

— Ты раскаялся, а это самая большая награда для меня. Помни, на свете нет зла, а есть только незнание добра. Сегодня ты совершил маленький шаг к этому знанию.

— Что я могу сделать для тебя?

— Ты и так многое сделал. Дал мне кров и работу…

— Мне стыдно за мою жадность. Чем мне искупить ее?

— Разреши мне и моей невесте день или два побыть в твоем флигеле, пока мы не найдем другого жилья.

— У тебя есть невеста? — удивился Ван Си Кин.

— Вчера Ламы Тибета вручили мне ее. Они ждут от нас сына.

— Ты и впрямь не простой гур. Сан Хи это поняла сразу.

— Твоя Сан Хи умная и красивая. Береги ее, — улыбнулся Сабсан. — Я только наполовину гур. Моя мать была калмычкой.

— Ты можешь жить в моем флигеле сколько захочешь, — позволил Ван Си Кин и добавил:

— Мне не жалко.

Когда Сабсан вернулся, Варя уже проснулась. Она оглядела его и рассмеялась:

— Я тебя помню.

— Как ты можешь меня помнить, если была без памяти? — вздохнул он.

— Я вижу не только глазами, но и душой. Я тебя помню. Ты сидел в ресторане. Потом спас меня. А теперь я, спасенная, очень хочу есть.

— Это значит, что ты поправилась, — пояснил Сабсан и пошел к двери.

— Ты куда? — нахмурилась Варя.

— Надо открыть дверь. Женщина хозяина прачечной несет нам еду.

— Откуда ты знаешь?

— Я вижу не только глазами…

Он открыл дверь, и вместе с морозным паром в комнату вошла АН Сан Хи с подносом. На нем в больших фарфоровых мисках дымились бобы вперемешку с мясом.

Сабсан поблагодарил женщину. Та чинно поклонилась и ушла. Он взял палочки и начал есть.

— Присоединяйся, что смотришь?

— Я никогда не ела палочками.

— Это просто. Смотри: зажимаешь палочки двумя пальцами, а третий — между.

Вот так.

Сабсан легко управлялся со своим блюдом. Варя тоже попробовала. Сначала у нее получалось неважно, но вскоре она освоилась.

— А я знаю, что было и что будет.

— Я тоже знаю, что будет, — улыбнулся Сабсан.

— И что же будет?

— Ты родишь мне сына.

Он сказал это совершенно серьезно, и Варя покраснела.

— Прямо сейчас?

— Не смейся. Это не я придумал. Это воля богов.

— Твои боги велели тебе найти меня? — Варя удивленно поглядела на Сабсана.

— Да, они подарили мне твой портрет. И сказали, где тебя найти. А наш сын просил спасти тебя.

— Подожди, я сейчас погадаю. Варя закрыла ладонями глаза и затихла. Потом вдруг рассмеялась.

— Чему ты смеешься?

— Я увидела моего мужа. Но он был одет как щеголь, и я сперва не признала в нем тебя. Но это был ты. Если тебя нормально одеть, ты красивый… — Варя вдруг замолчала, и глаза ее стали печальными.

— Что с тобой? Тебе не нравится еда АН Сан Хи? — забеспокоился Сабсан, заметив перемену в настроении девушки.

— Нет, я почувствовала смерть. Где-то рядом была смерть. Ты знаешь где? — Варя ждала ответа.

— Твой купец умер, — сообщил гур.

— Это ты убил его?

— Я возненавидел его, и он умер, — признался Сабсан.

— Мне с тобой страшно. Я не могу убить. Я могу напустить на человека тоску, но убить не могу.

— Сытов не хотел познать великий Свет. Его убил не я, а сила Ригден Джапо.

Я только подумал, что ненавижу его, а Ригден Джапо лишил его жизни. И я знаю, почему он это сделал.

— Ты знаешь, почему твой бог убил человека? — удивилась Варя.

— Да, знаю.

— Скажи мне.

— Потому что он обидел мать Царя.

— Но я еще ничья мать.

— Сейчас ты ею станешь.

Сабсан обнял Варю и понес ее на свое ложе. Свеча, стоявшая в подсвечнике на ковре, внезапно вспыхнула, и комнату стали заполнять красноватые клубы пара.

Из них возникли цветы лотоса и перемешали реальность близости мужчины и женщины с миром сказок и мифов.

* * *

Слава заложил листок фотографией Лены и поглядел на часы. Часы показывали восемь десять. Он читал компьютерный набор романа Каребина уже два часа, но больше на чтение у старшего лейтенанта времени не было. Пора собираться на службу.

Прошлый день Синицын по привычке начал с Гороховского переулка. Однако на этот раз пришел к Маше Барановой не с пустыми руками. В кармане следователя лежала чистая дискета, и он, попросив у хозяйки разрешения воспользоваться компьютером-покойного, переписал на нее роман. На работе секретарша начальника Управления Тоня Самойлова за день распечатала его на своем допотопном принтере.

Теперь следователь Синицын имел возможность изучать «рукопись», не беспокоя вдову. Он собирался заняться этим вечером перед сном. Но вчера Вера Сергеевна уехала к подруге на дачу, и Слава позвонил Шмелевой. Неудачное предыдущее свидание требовало нормального завершения, и он доказал, что не зря носит погоны.

Лена, чтобы не волновать родителей, всегда ночевала дома. Посадив удовлетворенную подругу на такси, Синицын вернулся, лег в теплую после их бурного свидания постель и взял в руки текст. Он решил одолеть труд писателя, чтобы исключить литературную деятельность убитого из возможных мотивов преступления. Но глаза молодого человека в начале первой же страницы дали муть, а в конце ее крепко закрылись. Однако в мозгу старшего лейтенанта зафиксировалось незавершенность дела, и в шесть утра он проснулся. Сначала события из далекого прошлого никак не вписывались в его интересы, но скоро Слава романом заинтересовался, вовсе забыл свою серьезную профессиональную задачу и увлекся чтением, как ребенок. Необходимость прервать процесс его даже огорчила. Завтракать без матери Славе не хотелось, и хоть его раздражала ее постоянная забота — «Пусик, съешь котлетку, Пусик, выпей молочка», — без нее оказалось тоскливо. Синицын проглотил стакан холодного кефира и вышел из дома.

В кабинете подполковника Грушина старший лейтенант произнес несколько общих слов, изобразив отчет за вчерашний день и, получив безразличное поощрение заученной фразой «Работай, Слава, работай», вернулся к своему столу.

Михаил Прохорович Грушин по прозвищу Электрик, поскольку считалось, что ему «все до лампочки» , в дела своих подчиненных старался вникать поменьше. Он даже на белый свет глядел, прищурившись, словно на прожектор. Все, что он видел, ему доставляло неудовольствие. Подчиненные знали, что в последнее время шеф был особенно не в духе. Подполковник недавно купил новую квартиру, в которой имелись лишь одни стены, и мучился проблемами ее отделки. Квартира Грушина вовсе не вдохновляла, и занимался он ею лишь ради супруги — огромной, с мощными формами бабы, служившей начальником средней руки в налоговой инспекции.

Оживлялся начальник райотдела только при виде пива и воблы. Все остальные блага земного бытия он принимал безрадостно и фатально. Но несмотря на брезгливое безразличие подполковника к делам служебным, после посещения его кабинета Синицын чувствовал вину. Со дня убийства шла третья неделя, а он ничего путного пока не нашел.

Комната сотрудников отдела убийств была невелика, но три стола вмещала.

Слава вошел и никого из коллег не обнаружил. Опер Гена Конюхов, который занимал стол по соседству с его, используя законный трудовой отпуск, жарился у двоюродной сестры в Ялте, хотя формально уже числился в группе Синицына.

Непосредственный начальник Славы, Саша Лебедев, чей стол стоял у окна, большую часть времени носился по городу и появлялся лишь в начале и в конце трудового дня. Лебедев был старше Славы на шесть лет и трогательно опекал молодого коллегу. Слава делился с капитаном своими мыслями и прислушивался к его советам. Поэтому он огорчился, что сегодня Лебедева не застал. Стажер Лапин своего стола пока не завел, да и сидеть ему было некогда. Стажеру Слава поручил обход соседних дворов и квартир, из окон которых виден подъезд писателя, и тот добросовестно топтался там уже неделю.

В комнате было душновато. Синицын распахнул окно, уселся на свое место и вспомнил Лену. От этих воспоминаний покраснел и, чтобы вернуть себя к тРУДОвым реалиям, выдвинул ящик, извлек записную книжку Олега Ивановича Каребина и в десятый раз углубился в ее изучение. Книжка выглядела очень потрепанной и трудно давалась непосвященному. Но Синицын довольно быстро установил деловые номера издательств и редакторов, с которыми работал убитый в последнее время.

Большую часть остальных телефонов давно заменили новыми номерами. Молодой следователь скрупулезно выяснил каждый из них, хотя оказалось, что почти все они принадлежали людям, которые вспоминали Олега Ивановича с трудом. Писатель имел с ними случайные контакты, когда искал возможность хоть где-нибудь подработать. Лишь три номера из прежней жизни беллетриста относились к его хорошим знакомым. Это были его школьный товарищ Виктор Суржиков, сосед по прежней квартире Вадим Кочковский и дама-редактор литературного журнала Ирина Старовцева. Со всеми, кроме Старовцевой, отбывшей в командировку, Слава встретился, но никакой полезной информации это ему не принесло. Последний раз Каребин виделся с этими людьми очень давно, потому и не имел новых номеров их телефонов. И лишь один телефон, нацарапанный на внутренней стороне обложки, остался Синицыным неотработанным. Цифры его едва заметно проступали, но ни имени, ни фамилии их владельца обнаружить рядом не удалось. Слава позвонил на телефонную станцию в службу, которая сотрудничала с управлением внутренних дел, попросил выяснить, кому принадлежит безымянный номер, но результат оказался странным. Девушка сообщила, что у них такого номера нет и информацию о нем она дать не может. Слава прошелся по кабинету, размышляя, что бы это могло означать, затем вернулся за стол и набрал таинственный номер.

— Вас слушают, — ответил официальный мужской голос.

— Простите, с кем я говорю? — не слишком уверенно поинтересовался старший лейтенант.

— Если вы не знаете, куда звоните, разговаривать нам не о чем, — сухо заметили на другом конце провода.

— Извините меня, я следователь отдела убийств райотдела ГУВД. Этот телефон я обнаружил в записной книжке убитого, поэтому решил его набрать.

— Ваша фамилия, звание и должность? — поинтересовался мужчина. Синицын назвал себя.

— Вам, старший лейтенант, перезвонят, — сообщили в трубке, и связь отключилась.

Через десять минут в кабинет влетела Тома Самойлова и взволнованно выпалила:

— Он тебя срочно хочет видеть. Сидит весь белый.

— Электрик? — переспросил на всякий случай Синицын.

— Подполковник Грушин, Михаил Прохорович, — строго поправила Тома. Синицын застегнул пиджак на все пуговицы и зашагал к начальству. Застать подполковника таким возбужденным и бледным мало кому из подчиненных удавалось. Грушин ждал его стоя в центре кабинета.

— Ты что, молокосос, себе позволяешь?! — закричал он, как только Синицын ступил на порог.

— А что случилось, Михаил Прохорович? — Слава не знал, пугаться ему или нет. Никакой вины за собой он не чувствовал.

— И этот сопляк еще спрашивает?! все больше расходился начальник. — Ты побеспокоил такого человека, к которому я и сам побоялся бы подойти за версту.

— Никого я не беспокоил, — начиная смутно догадываться, откуда дует ветер, запротестовал Синицын.

— Никого не беспокоил, говоришь? — Грушин бегом ринулся к своему столу, налил в стакан из графина воды и залпом его выпил. — Слушай и запоминай. Завтра явишься ко мне в восемь утра на ковер. Получишь мою машину вместе с Гошей. Вы прибудете на Кузнецкий мост ровно в девять тридцать. Поставите машину бампером к Выставочному залу и будете ждать.

— Чего ждать? — не понял Синицын. — Не твое дело — чего и кого ждать. Ждать будете хоть до ночи. С места не двигайтесь. К вам подойдут. Когда подойдут, ты выйдешь из машины и задашь все свои дурацкие вопросы. Понял, сопляк?

— Не очень, — искренне ответил Слава.

— Ты, молокосос, слишком шустрый. Генералов ФСБ тебе подавай. Куда названивал? — устало заметил Грушин, внезапно сменив гнев на полное равнодушие.

— Я звонил по номеру, который нашел в книжке писателя, — наконец сообразив, что происходит, попробовал оправдаться старший лейтенант.

— Все, иди отсюда. И чтобы в Управлении я тебя сегодня не видел, — тихо приказал Грушин и повалился в кресло.

— Есть, товарищ подполковник, — козырнул Слава и быстро ретировался.

— Что ты натворил? — глядя круглыми глазами на него, поинтересовалась Тома.

— Позвонил по одному номеру, и все, — развел руками начинающий следователь и поехал домой.

Вера Сергеевна уже вернулась с дачи и, с тревогой вглядываясь в лицо сына, воскликнула:

— Пусик, почему ты не ел сырники на завтрак? Ты не ранен?

— Я их, мам, не видел, а бандитская пуля пролетела мимо… — отмахнулся Слава и поспешил в свою комнату. — Мама, я немного посплю, не доставай меня, если можешь, и к телефону, кроме Саши Лебедева и Лены, я ни к кому не подойду, — бросил он с порога, закрыл за собой дверь, взял текст романа Каребина и плюхнулся на тахту.

* * *

Вечером шестнадцатого декабря 1916 года кабинет известного деятеля Петрограда, секретаря «Общества поощрения искусств и изящной словесности», действительного статского советника его превосходительства Святослава Альфредовича Стерна трудно было узнать. В мерцающем свете канделябра на стенах колыхались знамена ордена розенкрейцеров, испещренные тайными знаками. На овальном столе карельской березы, также покрытого знаменем с изображением Розы и Креста, покоился магический меч. Его сталь зловеще поблескивала, отражая огоньки свечей. Возле стола, скрестив руки на груди, стояли хозяин кабинета Стерн, князь Феликс Юсупов и известный петроградский врач-психиатр Константин Рябинин. Все трое в белых плащах до пят.

— Я пойду до конца, — торжественно заявил Юсупов и медленно опустил руки на клинок.

— Иди, брат, — промолвил Святослав Альфредович, также опуская руки и пристраивая левую ладонь на сталь меча.

— Пусть рыцарю в эту ночь Господь дарует львиное сердце, — добавил Рябинин и тоже опустил левую ладонь на меч.

— Да будет так, — почти шепотом проговорил Юсупов, накрывая левой ладонью руки Стерна и Рябинина.

После этого мужчины произнесли клятву ордена.

Тихо открылась дверь, и Алиса Николасвна, вся в белом, с кроваво-красной розой в волосах, внесла на серебряном подносе три бокала. Цвет вина в хрустале и цвет розы в волосах женщины не отличались. Женщина подошла к столу. Мужчины взяли по бокалу и подняли их.

— За наше братство! — произнес Стерн.

— Роза и крест, — ответили Рябинин и Юсупов.

И тут произошло невероятное. Мужчины опустили руки, а бокалы так и остались парить в воздухе. Сперва они застыли без движения, затем медленно поплыли друг к другу. Когда сосуды соединились, послышался звон хрусталя и бокал Юсупова разлетелся на мелкие осколки. Вино кровавым ручейком потекло по мечу. Бокалы Стерна и Рябинина вернулись на свои места. Стерн и Константин Николасвич Рябинин взяли их, висящие в пространстве, и медленно выпили до дна.

— Ты сегодня совершишь подвиг, — с тайным значением произнесла супруга Стерна и перекрестила князя.

Юсупов поклонился, сбросил плащ ордена и направился к двери. Проходя мимо Алисы Николасвны, он шепнул:

— В Петрограде вам оставаться опасно. Если меня возьмут, у вашей семьи могут возникнуть неприятности.

— Стерн уже купил билеты. В одиннадцать мы отбываем в Карелию, — тоже шепотом ответила женщина.

— Хорошо, — кивнул Юсупов и быстро вышел.

Хозяин хотел вдогонку что-то ему сказать, но закашлялся и махнул рукой. Он еще не оправился от длительной болезни легких и страдал приступами сухого лающего кашля.

— Мой друг, ты еще очень болен, — покачала головой Алиса Николасвна и повернулась к доктору Рябинину:

— Константин Николасвич, я очень боюсь за мужа.

Не вредна ли эта поездка для его здоровья?

— Петропавловская крепость для его здоровья может оказаться и вовсе погибельной. В Пахти свежий воздух и спокойная жизнь вернут ему здоровье.

— Тебе тоже не стоит оставаться в Петрограде, — предупредил Стерн Рябинина.

— Если я внезапно брошу практику, это покажется еще более подозрительным.

Свои отношения с князем я легко объясню: он мой пациент. У меня в Петрограде их столько, что я не в. силах уследить, кто чего творит…

Простившись с Рябининым, по-христиански расцеловавшись и обнявшись, супруги Стерны принялись за сборы. Первым делом они убрали атрибуты ордена, и помещение скоро превратилось в обыкновенный кабинет петроградского вельможи.

Покончив с декорацией, занялись подготовкой к отъезду. Чемоданы они упаковали раньше, теперь оставалось собрать мелочи. Святослав Альфредович снял с груди берилловую звезду, убрал ее в полотняный мешочек. Туда же пристроил трубочкой свернутые ассигнации и всыпал горсть золотых червонцев. Мешочек Алиса Николасвна зашила в подкладку его пальто. Стерн хотел отправить туда же золотой гравированный карманный брегет отца, но передумал и сунул его в карман. С Альфредом Федоровичем он простился вчера. Отец, не подозревая, какая опасность грозит сыну, ехать его отговаривал. Ему, несмотря на то что Альфред Федорович также состоял членом ордена розенкрейцеров, причем значительно дольше сына, решили не сообщать о готовящемся покушении на Григория Ефимовича Распутина.

Зачем старику знать о том, что через полчаса после отхода поезда в Карелию Юсупов в компании с Пуришкевичем и великим князем Димитрием прихлопнут великого придворного святошу?

— Пора будить мальчиков, — сказал Стерн жене и надел пальто.

В дверь постучали. Святослав Альфредович вздрогнул — он задумался и совсем забыл, что заранее заказал извозчика.

Заспанные сыновья Юлик и Ваня растерянно топтались в прихожей, безропотно давая себя облачить в стеганые пальтишки и закутать в теплые шарфы. На улице шел снег, редкие фонари тянули за пролеткой фантастические тени, и гулкое цоканье копыт эхом отдавалось в каменных колодцах петербургских дворов.

В вагоне не топили. Несколько лет войны разорили страну, и она как бы затаилась, экономя все, что могло продлить жизнь, — хлеб, дрова, соль.

Почему-то в военное лихолетье именно эти три незатейливые вещи мгновенно исчезают из обихода.

В полупустом вагоне пассажиры йахохлились, как воробьи, сберегая собственное тепло. Только молодой инвалид в форме корнета затеял карточную игру с дамами и временами неестественно громко смеялся. Этот смех в сонной тишине вагона напоминал бред душевнобольного. Наконец редкие фонари пригорода остались позади. Поезд окутала тьма, в которую паровозная труба зловеще выбрасывала искры из топки. Алиса Николасвна обняла сыновей, пытаясь их согреть мехом своей шиншилловой шубы, и задремала. Дети, так и не проснувшиеся за время поездки на извозчике, крепко спали. Святослав Альфредович откинул голову назад и укрылся пальто. Казалось, что он спит. Но Стерн думал.

К убийству Григория Ефимовича Распутина действительный тайный советник относился нейтрально. Конечно, будучи мистиком, он немного ревновал ясновидящего юродивого к императорской семье. Но эта ревность не переросла в ненависть. Место придворного лакея для амбициозного Стерна никогда не было страстной мечтой. Как секретарь «Общества поощрения искусств и изящной словесности» он и так был хорошо знаком с дочерьми императора и, при желании, мог гораздо чаще бывать в Зимнем. Нет, роль высокого слуги его не прельщала.

Осмысленная неприязнь к Распутину пришла раньше, когда мнимый святой организовал могущественный треугольник с тибетским доктором Бадмаевым и министром финансов Витте. Стерн к тому времени уже увлекся Востоком, и направленные действия Бадмаева, пожелавшего сделаться главным в восточной политике империи, его раздражали. Кроме того, он не был тогда уверен, что присоединение Тибета к владениям русского царя входит в его личные планы. С младенчества впитав мистическое отношение к миру, Святослав Альфредович очень серьезно относился к своему предназначению. Он знал, что станет Вла-Дыкой Тибета и Всемирным Учителем. Это знание пришло к нему десять лет назад, когда тяжелобольной отец, думая, что умирает, передал сыну граненый камень горного хрусталя с магическими письменами на месте среза. В письменах, по мнению отца, говорилось, что владелец камня получает силу Царя Тибета. Но для того чтобы стать духовным вождем Тибета, а через Тибет и всего мира, необходимо иметь вторую половину этого камня.

Магический горный хрусталь Стерн всегда носил с собой, боясь остаться без него даже на час. С камнем он не расставался ни днем, ни ночью. Что камень имеет магическую силу, тайный советник поверил сразу, но до конца убедился в этом спустя год, после того, как стал его владельцем. Отец его, оправившись после тяжелой болезни, о камне больше никогда не говорил. Стерн носил камень на груди в маленьком бархатном мешочке на крепком шелковом шнурке, вместе с цепочкой и маленьким крестиком, полученным во младенчестве при крещении. В первые дни, когда Святослав Альфредович ходил с камнем и крестом, у него сильно болела грудь. Стерн не был здоровяком от рождения. Врожденную хилость он компенсировал закалкой и зверским пренебрежением к собственной немощи. С юности став заядлым охотником, в дождь и снег совершал многодневные лесные походы и победил собственный организм, болезнь отступила. Нет, появившаяся тогда боль в груди не являлась следствием прошлых недугов, это была совершенно новая и непривычная боль. Святослав снял с груди шнурок с бархатным мешочком; Боль мгновенно прошла. Но носить камень в кармане Стерн опасался. Он все время боялся его потерять, боялся воровства и чувствовал себя некомфортно. Тогда он нацепил мешочек обратно на шею. Боль не заставила себя ждать. Святослав подумал и снял крестик. Боль вновь мгновенно исчезла. Стерн вздохнул с облегчением и убрал крестик в ящик письменного стола. Вспомнив теперь об этом, тайный советник понял, что крестик так там и лежит. Собираясь в дорогу, он о нем забыл совершенно. «Это знак свыше. Христианство осталось в России, а мы входим в иную фазу», — подумал мистик, по привычке воспринимая свою персону во множественном числе.

Магические свойства горного хрусталя снова проявились через год. В тот день молодой Святослав прогуливался по Невскому, оживленно беседуя со Стасовым.

Они только что обошли залы «Передвижной» и горячо обсуждали картину Ге «Христос в пустыне». Навстречу им шел пожилой, великолепно одетый, седой господин, правда, кроме седины, его возраст ничего не выдавало. Еле заметный намек на присутствие восточной крови заинтересовал Святослава Альфредовича — он тогда по моде времени увлекся Востоком. Но основное внимание Стерна привлек спутник седовласого прохожего. Святослав тогда сразу понял, что перед ним отец и сын, хотя прямого сходства между ними не наблюдалось. Молодой человек с вьющимися иссиня-черными волосами и пушком над верхней губой завораживал взглядом огромных миндалевидных глаз. Их бархатная тьма притягивала и пугала. Святослав перестал слышать, что говорит ему великий старец, он не отрываясь смотрел на юношу. А тот и не думал отводить взгляда. Стерну показалось, что юный прохожий внимательно и строго изучает его. Стасов, не обращая внимания на рассеянность своего собеседника, громко продолжал дискуссию, помогая себе решительными жестами. Когда заинтересовавшая Стерна пара осталась позади, Святослав Альфредович отметил на груди сильный жар. Он незаметно просунул руку за пазуху и, нащупав бархатный мешочек, обжег пальцы. Так нагрелся магический хрусталь.

Через неделю после описанной встречи Стерн заглянул в юридическую контору отца. Молодой человек ждал приятеля, который попросил консультации у Альфреда Федоровича по вопросу, связанному с наследством. Стерн-старший был занят беседой с очередным клиентом. Приятель запаздывал, и Святослав оказался в приемной один. Он стоял у окна и любовался городским пейзажем. Из конторы отца открывался прекрасный вид на Неву и Адмиралтейство. Внезапно на груди потеплело. Волна тепла быстро росла, превращаясь в нестерпимый жар. Он снял с груди бархатный мешочек и зажал его в ладони. Казалось, что его ладонь сжимает горящий уголек. Святослав взглянул вниз на набережную. Глянул и попятился. Он узнал пару, встреченную им на Невском. Старик и юноша остановились на тротуаре и пристально смотрели в окно, за которым прятался дрожащий от необъяснимого волнения Стерн. Дождавшись, когда отец освободился, он ворвался к нему в кабинет и рассказал о странном поведении магического хрусталя при встрече с незнакомцами.

— У них второй камень. Отыщи этих людей и выкупи его. Дай им все, что они попросят. Я найду средства. Имея два камня, мы сможем править миром.

Святослав выбежал на улицу, но старик и юноша исчезли. Несколько недель он бродил по городу в надежде их встретить, но так больше и не увидел.

Поезд замедлил ход, погремел на стыках и со скрежетом остановился. Тайный советник отодвинул занавеску и, отогрев ладонью заледеневшее стекло, посмотрел на улицу. Станции за окном не оказалось. Поезд совершил остановку в глухом лесу, и только свет из вагона бросал на снег железнодорожной насыпи светлые блики. Внезапно дверь в тамбур распахнулась, и в вагон вошли трое жандармов.

Двое с фонариками двигались по проходу, освещая лица пассажиров. Третий следовал за ними, держа руку в подозрительно оттопыренном кармане.

Святослав Альфредович побледнел. Он мысленно отсчитал время, проведенное в дороге, и понял, что убийство Распутина могло свершиться минут сорок назад.

Если представить, что заговорщиков взяли на месте и по телеграфу пошла морзянка, то появление жандармов в поезде грозит бедой.

Лучи фонарика скользнули по лицам спящих сыновей, осветили породистый профиль супруги — черты рода Вигов проступали на лице спящей женщины царственным покоем, остановились на бледной маске Стерна. Святослав Альфредович приоткрыл глаза и снова зажмурился. Свет двух жандармских фонарей неприятно слепил.

— Можно поглядеть ваши документики? — спросил третий сопровождающий.

Стерн полез во внутренний карман жилета и извлек паспорт. Подавая его блюстителю порядка, он с трудом погасил дрожь в руке.

Лучи фонариков освободили глаза Стерна и вцепились в раскрытый жандармом документ.

— Извините, ваше превосходительство, — заискивающе проговорил страж и с деланной улыбкой возвратил документ. — В этом поезде ограблен банковский инкассатор, и мы ищем грабителей. Не обессудьте, служба.

Стерн кивнул и, глядя вслед удаляющимся жандармам, вновь откинул голову.

Собственно, чего он так боится? Ведь он в подготовке убийства участия не принимал. При чем тут художник Стерн? Однако Святослав Альфредович окончил не только Академию художеств. Его университетское образование венчал диплом юриста. Кроме того, с детства взрастая рядом с юридической конторой отца, он прекрасно разбирался в законах. Участия в подготовке убийства он и впрямь не принимал, но был в курсе нее. А по закону человек, знающий о готовящемся преступлении и умолчавший об этом, становится соучастником. И это действительный статский советник Святослав Альфредович Стерн знал досконально.

— Нас кто-то спрашивал? — поинтересовалась Алиса Николасвна в полусне.

— Спите, мой друг. Простая проверка документов, — безразличным тоном ответил Стерн.

Супруга успокоилась и вновь погрузилась в дрему. Паровоз издал глухой надрывный гудок и, дернув вагоны, потянул состав.

Инвалид-корнет после жандармского обхода угомонился. Его дурацкий смех больше не мешал воспоминаниям. Пришло на ум детство.

Еще совсем младенцем, на курляндском курорте Хаапсалу, его впервые коснулась мистическая рука судьбы. Он прекрасно помнил отъезд в Курляндию из родового имения Ижоры. Карета, запряженная четверкой гнедых, весело бежала по северным полям и перелескам. Прозрачные глубокие озера и сосновый бор с мягким ковром изумрудных мхов манили сказочным покоем. Маленькому Стерну все время хотелось, чтобы карета наконец остановилась и он мог потрогать то, что видит глазами, обнаружить в прозрачной глубине озер тихое движение диковинных рыб, подглядеть за тайной жизнью лесных зверей. Но карета продолжала свой бег, и ребенок сладко засыпал. Помнил он и крепость Ивангорода. И тот жуткий случай, когда они обходили мрачные крепостные стены и мама, молодая и красивая, вдруг закричала, показывая на башню:

«Глядите, там царь Иван! С топором! На топоре кровь!» Ей сделалось дурно. Отец мочил платок и прикладывал к ее вискам. А с башни крепости спустился пожилой монах с реденькой седой бородкой, так напугавший маму. Спустившись и не глядя на них, старец перекрестился и быстро зашагал прочь.

Сам курорт Хаапсалу Стерн почти не помнил. Лишь длинный белесый пляж, на который накатывали светлые волны Балтики и множество водорослей у самой кромки моря. Однажды, когда они гуляли по прибрежным пескам, на море сели лебеди.

Казалось, что белые пушистые поплавки заполнили всю морскую даль. Отдыхающие ходили глядеть на лебедей, а маленький Святослав даже плакал, когда его пытались увести домой, отрывая от удивительного зрелища. Он и сейчас, полулежа с закрытыми глазами, видел эту картину, словно наблюдал ее вчера. Нельзя было отвести взгляда от величавых птиц, которые, парусом распустив крылья, то быстро перемещались по воде, то вдруг переворачивались вниз головой, оставляя на поверхности одни хвосты. Десятки, сотни торчащих лебединых хвостиков очень смешили ребенка. Святослав Альбертович непроизвольно скривил губы в улыбку.

Но главным и самым сильным впечатлением детства, возможно отложившим отпечаток на всю дальнейшую жизнь великого Учителя, стал ночной поход в замок Белой Дамы. По преданию, злой и коварный настоятель монастыря, разгневанный любовной интригой своего молодого монаха с юной прихожанкой, казнил юношу, а девушку замуровал в стене рыцарского замка. И с тех пор раз в год, в одну из летних ночей, Белая Дама выходит из стены. Видение нашло скучное объяснение у ученых рационалистов: в определенный час ночи, только раз в году, восходящая луна бросает свой отсвет в бойницу замка. Этот отсвет и порождает видение. Чета Стернов отправилась наблюдать это явление вместе с маленьким сыном. Что там видели взрослые, Святослав не знал и знать не хотел. Он стоял, окаменев, с широко открытыми глазами, и видел, как из стены вышла прекрасная белая девушка.

Она была полупрозрачна, и ее светлые одежды тоже были полупрозрачны.

Она была живая. Ее прекрасные глаза мерцали. Проходя мимо мальчика, она будто приостановилась, и ребенок услышал тихую речь, которая напоминала журчание ручейка и была обращена только к нему:

— Я знаю тебя, малыш. Ты видишь больше других, потому что умеешь смотреть.

Будь счастлив.

И белая девушка скрылась. Святослав не слышал, что говорили между собой родители, возвращаясь после ночного развлечения домой. Он запомнил Белую Даму на всю жизнь. Став взрослым, изучив тайные науки, усвоив множество знаков потустороннего мира, Стерн не раз вызывал на спиритических сеансах образ Белой Дамы, и она являлась к нему.

Только одному человеку поведал он о своей тайной привязанности. Этим человеком стал Александр Блок. Поэт почти год посещал сеансы на Фонтанке и даже вступил в орден «Роза и крест». Но после того как Стерн поведал ему о своих встречах с призраком хаапсалуской барышни, бывать у них перестал. И уж никому на свете Святослав Альфредович не рассказал, что его любовь Алиса Николасвна при первой же встрече поразила его необычайным сход-ством с образом Белой Дамы.

А однажды, когда после свадьбы они остались одни в еще не обставленной квартире на Фонтанке, молодая жена вечером подошла к окну. Стерн сидел возле свечи в кресле. Внезапно свеча погасла, и Святослав Альфредович вместо своей супруги увидел у окна знакомый призрак. Видение длилось несколько мгновений, затем женщина вскрикнула и, опустившись на колени, замерла. Дрожащими руками он зажег электричество, бросился к жене. У Алисы Николасвны случился припадок. Молодая женщина страдала странной, не изученной современной медициной болезнью. Она окаменела и не могла пошевелить даже пальцем. Первый раз Стерн попытался поднять ее с колен и перенести в постель. Но Алиса Николасвна превратилась в онемевшую статую и на постели продолжала находиться в той же коленопреклоненной позе. Разогнуть колени жены Святослав Альфредович не смог. Но во время таких припадков на Алису Николасвну нисходило озарение. Она могла предсказать события будущего. И тогда, стоя у окна на коленях, женщина посмотрела на мужа невидящими глазами и заговорила не своим голосом: «Слушай меня во всем. Он глаголит с тобой моими устами. Ты будешь Царем Мира. Он укажет мне знаки, а я эти знаки передам тебе».

Тот голос взволновал Стерна до глубины души — этот журчащий ручеек он помнил с детства. Это был голос Белой Дамы из хаапсалуского замка. С тех пор Святослав Альфредович относился к жене с мистическим восторгом. Он ждал ее тайных приказов, но того журчащего ручейка из ее уст больше не дождался.

«Значит, еще не время», — решил он.

Кондуктор объявил о скорой остановке. Поезд подходил к их станции. Стерн разбудил жену. Мальчиков тревожить не стали. На станции о приезде петербургской четы были предупреждены телеграфом. Их ждал возок, запряженный коренастой финской кобылкой. Возница помог с чемоданами, Стерн нес на руках спящих детей.

По времени давно наступило утро, но поздний зимний рассвет был еще далеко.

Стерны уселись в сани, и кобылка побежала мерной, неторопливой рысцой. Тут, в маленьком финском местечке, никто никуда не спешил и все делалось спокойно, обстоятельно.

На берегу залива, где Стерны арендовали дом, тишину нарушали только крики чаек. Мол из валунов, дощатая пристань, мачты рыбацких парусников, в центре магазинчик с малюсеньким баром, почта да маяк на утесе — вот и весь мирок городка Пахти. За символическую для петербургского вельможи цену Стернам сдали в аренду небольшой домик. В нем были гостиная с печью, обложенной кафелем, комнатка-кабинет, спальня, детская для мальчиков и кухонька-столовая. После родового помещичьего дома в Ижорах и огромной барской квартиры на Фонтанке финский домик казался игрушечным, но в его окнах синело море.

— Какое восхитительное место! Здесь ты напишешь книгу, которая затмит Библию. Народы земли нуждаются в современном мессии, и ты им станешь, — глядя горящими глазами на мужа, предрекла Алиса Николасвна.

Стерн поцеловал жене руку, не раздеваясь прошел в гостиную и прислонился к горячим изразцам недавно натопленной печки. Борясь с приступом кашля, он расстегнул жилет и потрогал бархатный мешочек с магическим камнем. Камень покоился на месте, сквозь бархатную ткань футляра пальцы почувствовали жесткие грани горного хрусталя.

К вечеру им принесли утренние петербургские газеты. На первых страницах сообщалось о зверском убийстве придворного пророка Григория Ефимовича Распутина. Его тело нашли в проруби Невы.

* * *

— Пусик, ты спишь? — Вера Сергеевна осторожно заглянула в комнату сына.

Слава лежал на тахте, откинув голову, и сладко посапывал. На полу и на кресле возле него веером рассыпались листки с печатным текстом. Вера Сергеевна осторожно отодвинула их и присела на краешек тахты:

— Пусик, к тебе, пришли.

Синицын открыл глаза и ошалело оглядел комнату.

— Ма, я же просил меня не доставать… — проворчал он, сообразив, что рядом его родительница.

— Пусик, но к тебе пришли, повторила Вера Сергеевна.

— Кто там еще, мам?

— Очень привлекательная девушка, — улыбнулась Вера Сергеевна.

— Ленка, что ли? — предположил Слава и присел.

— Ну, Пусик, Лена бы сейчас тут сама тебя разбудила бы. А эту красавицу я вижу в нашем доме впервые.

— Хорошо, я сейчас выйду, — смилостивился Синицын и, протирая глаза, встал на ноги.

— Ты бы хоть причесался. Девушка красивая, — посоветовала Вера Сергеевна.

Матери явно не хотелось, чтобы гостья увидела ее бравого сына взлохмаченным и заспанным.

— Ладно, мам, ты ее отвлеки, а я схожу морду ополосну, — попросил Слава.

Грубые выражения Вера Сергеевна не любила, поэтому слово «морда» ее покоробило, но она промолчала и отправилась отвлекать гостью. Через несколько минут Слава, умытый и причесанный, вышел в гостиную и увидел Машу Баранову. В первый момент он онемел. Старший лейтенант привык делить служебную и личную жизнь и, увидев вдову убитого в качестве живого человека в собственном доме, растерялся.

— Простите меня, Вячеслав Валерьевич, но мне необходима помощь, а кроме вас, мне обратиться не к кому, — печально глядя на Синицына, проговорила Маша.

Причем голос ее звучал монотонно и никаких человеческих красок в нем Славе услышать не удалось.

— Как же вы меня нашли? До конца следствия я не имею права на личные контакты с лицами, фигурирующими в деле, — отходя от неожиданного визита, предупредил Синицын.

— Вы мне сами дали карточку, на случай если чего вспомню, вот я вас и нашла, — невозмутимо пояснила Баранова.

— Может быть, Пусик, ты мне представишь свою знакомую? — обиделась Вера Сергеевна.

— Конечно, мам. Только не называй меня в присутствии посторонних Пусиком, — покривился сын.

— Извини, Пусик, больше не буду, — пообещала Вера Сергеевна.

Слава махнул рукой и познакомил женщин. Узнав, что перед нею вдова писателя, Вера Сергеевна смахнула слезу:

— Какое у вас страшное горе. Давайте я вас хоть чаем угощу, — и она побежала на кухню.

— Присаживайтесь, Маша. Не обращайте внимания на маму. Она у меня нормальная, но никак ни может понять, что я уже взрослый.

Маша кивнула и спокойно села за стол.

— Я вас слушаю, — ободрил гостью Слава и уселся напротив:

— Вы чего-нибудь вспомнили?

— Нет. Ничего не вспомнила, — невозмутимо сообщила Маша.

— Тогда зачем вы здесь?

— Вы просили сообщать обо всем, возникающем из прежней жизни мужа.

— Да, просил, — подтвердил Слава.

— Мне позвонил человек и потребовал пьесу Олежки. Он говорил, что деньги за пьесу театр уже выплатил и им нужен текст. Я не знаю ни о какой пьесе. — Молодая вдова часто заморгала и поглядела на Славу так, будто пьесу требовал он.

— Что за человек? — насторожился Синицын.

— Не знаю. Сказал, что режиссер. — По лицу молодой женщины было видно, что она и впрямь огорчена и ничего понять не может.

— Как же вы жили? Муж работал дома на ваших глазах, а вы ничего о нем не знаете, — удивился Синицын.

— Олежке так нравилось. Он не любил отвечать на вопросы. Его устраивало, что я молчала и его дел не касалась. Он часто повторял, что я удивительная женщина, потому что умею молчать… — И следователь увидел на глазах вдовы слезы. «Оказывается, не все так просто в Датском королевстве. Я-то считал Машу просто круглой идиоткой», — подумал он.

— Хорошо, постараюсь выяснить, кто вам звонил, и разобраться с этим вопросом, — пообещал Синицын.

Проводив Баранову до дверей, Слава поглядел на часы и понял, что времени до закрытия банка достаточно. Ведь начальник отправил его домой утром, и сейчас всего половина третьего. Он быстро надел пиджак и крикнул матери, что уходит.

— Пусик, а как же чай? Я же хотела вас с Машей чаем напоить, — огорчилась Вера Сергеевна.

— В другой раз, мам, — отозвался Слава и выбежал на лестницу. В банке Синицына уже знали, и директор распорядился распечатать милиционеру все манипуляции со счетом Каребина.

— Вы будете иметь это у себя и сможете удовлетворить свои потребности на рабочем месте, — усмехнулся банкир. Частые визиты следователя удовольствия ему не доставляли.

Но сегодня Слава на работу возвращаться не собирался, да и разобраться со специфическими записями финансистов самостоятельно не мог.

— Виталий Федорович, — прочитав бирку с именем на лацкане пиджака банкира, обратился к нему старший лейтенант. — Ваш клиент Каребин работал с двумя издательствами. Они и переводили гонорары на его счет. Посмотрите, пожалуйста, нет ли тут суммы, пришедшей из другого источника. Я интересуюсь театром, поскольку имею сведения, что Олег Иванович недавно получил гонорар за пьесу.

— Театр мог выдать ему наличкой, — заметил банкир, но бумаги из рук следователя взял и внимательно их исследовал.

Славе повезло. На валютный счет писателя недавно поступила сумма в полторы тысячи долларов. А поскольку его исторические романы оценивались в четыре раза больше, можно было предположить, что это и есть гонорар за пьесу. Зная счет отправителя, выяснить его координаты было делом техники. Через сорок минут Синицын узнал юридический адрес отправителя валюты. Он хоть и вел крупное дело самостоятельно впервые, но перед этим уже успел два года поработать в команде опытного специалиста, поэтому догадывался, что юридический адрес учреждения может вовсе не совпадать с реальным. Множество фирм, работающих в столице, регистрировалось не в Москве. Иногда это было на другом конце света, аж у Тихого океана. Но сегодня молодому следователю опять повезло. Адрес юридический на Бакунинской улице совпал с реальным и принадлежал именно театру.

И хоть самого режиссера Слава в здании не застал, он выяснил его фамилию и, показав охранникам свое удостоверение, получил мобильный номер его телефона.

Шагая к метро, старший лейтенант почувствовал, что наконец полоса тотального невезения в деле убитого писателя немного поослабла. Он предположил, что текст пьесы, за которую покойный уже получил гонорар, должен быть в его компьютере.

Эта мысль его забеспокоила, поэтому вместо того, чтобы ехать домой, он отправился в Гороховский переулок. Перед знакомым парадным Слава заметил «уазик» Управления. В машине сидел сержант Ваня Турин. Синицын кивнул водителю и быстро вошел в дом. Интуиция подсказывала ему, что приезд коллег связан с квартирой Каребина, и не ошибся. Дверь в нее была открытой, а первый, кого заметил в квартире Слава, был Лебедев.

— Что с Машей? — с порога крикнул он, но тут увидел вдову и успокоился.

Маша сидела как обычно за столом и терпеливо ждала, пока Саша Лебедев и криминалист Антюков возились со столом покойного писателя. Рядом в кресле сидела женщина лет сорока пяти, очень похожая на молодую вдову. С матерью Маши, Тиной Андреевной, Синицын уже встречался и потому подошел к ней поздороваться.

— Я хочу забрать девочку к себе, — сказала она, сухо кивнув следователю.

Слава задумался, как на это реагировать, но его отвлек Лебедев.

— Как хорошо, что ты появился, — обрадовался он. — Тебя искали, но не нашли. Тогда Электрик послал меня, а у меня своих забот полный рот. Дело писателя поручено тебе, вот и принимай новый эпизод.

— Что здесь произошло? — Слава оглядел квартиру, но ничего особенного не обнаружил.

— Иди сюда, следопыт, — позвал его Лебедев и ткнул в компьютер.

Корпус процессора был зверски искорежен. Ящики стола и книжного шкафа раскрыты, и все их содержимое валялось на полу.

— Пока Марии Сергеевны не было дома, кто-то выбил стекло балконной двери и изуродовал компьютер, — пояснил Антюков. — Вот ищу пальчики.

— Ничего из квартиры не пропало? — Слава подошел к вдове и потрогал ее за плечо.

Маша вздрогнула, и он повторил ей свой вопрос.

— Ничего не пропало. Испортили компьютер и перевернули вверх дном все ящики, — ответила за Машу Тина Андреевна. — Так я заберу девочку? Надеюсь, специального разрешения на это не надо?

— Это ваше право. — Синицыну было странно, что мать Маши обращается к нему по семейному вопросу. Где жить вдове, он указывать не мог.

— Только боюсь, что дом вообще растащат. На нашу милицию надежды мало, — проворчала Баранова-старшая.

— Мы можем опечатать квартиру на время следствия, — предложил Лебедев.

— А вы не хотите у меня пожить? — тихо спросила Маша у Синицына.

— Наверное, это не положено… — растерялся Слава.

— Почему не положено? Вы же будете охранять дом, — удивилась вдова.

— Вообще-то следователь на это не имеет права. — Лебедев почесал в затылке и подмигнул Синицыну. — Но если он решит организовать засаду и подежурить в смену с другими сотрудниками, тогда другое дело. Но на такую операцию требуется разрешение начальства.

— Пока не помешало бы починить дверь и вставить стекло, — вмешалась Тина Андреевна. — Кто будет этим заниматься? Мы обе женщины и слесарить не умеем.

— Выйдем поговорим, — тихо предложил Лебедев Славе. Они вышли на балкон.

Саша тут же достал сигарету и жадно затянулся:

— Тебе не кажется, что этот визит совершил убийца? Парень он смелый. Тут балконы друг от друга не близко.

Башкой рисковал.

— Да, крутой альпинист, — глянув вниз, присвистнул Слава.

— Что они тут ищут?

— То, что они искали, находилось в компьютере, — предположил Синицын.

— Или на дискетах. Скорее всего, писатель скидывал текст на дискеты, чтобы подстраховаться. С компьютером происходят иногда сбои, и он все стирает из памяти.

Отпечатки пальцев на стекле книжного шкафа и осколках балконной двери обнаружить удалось быстро. Капитану это показалось странным.

— Профессионал без перчаток за стекло не взялся бы.

— Да, чудно, — согласился Слава.

— Принимай предложение девицы и поторчи тут пару ночей. Если ты затаишься и будешь сидеть тихо, они могут появиться вновь. —Лебедев затушил сигарету и пихнул Славу пальцем в живот. — Решайся.

— Мне надо съездить домой, предупредить маму и забрать из дома роман Каребина. Буду дежурить и читать.

— Валяй. Мы с Антюковым пока доработаем квартиру и разберемся со стеклами, а ты садись в «уазик» и дуй домой.

— Завтра я должен в восемь утра быть в кабинете Грушина, — предупредил старший лейтенант и, игнорируя лифт, побежал вниз пешком.

— Утром я тебя подменю, пока ты не пригонишь стажера, — крикнул вслед ему Лебедев.

Ваня Турин умел ездить по Москве. Через час они уже вернулись. Машу Баранову и ее родительницу Слава в квартире не застал. Женщины уехали.

Дожидаясь, когда местный слесарь закончит возню с балконом, Лебедев с криминалистом курили на кухне. Наконец рабочий с дверью управился и, выдав милиционерам квитанцию для росписи, молча удалился. На бутылку, имея дело с властью, рассчитывать не приходилось.

— Принимай пост, старший лейтенант. Все, что есть в холодильнике, тебе разрешено брать и жрать. Света в квартире не зажигай, окна не открывай и сиди тихо, проинструктировал Лебедев. —Оружие взял?

— Взял.

— Тогда все. — И Лебедев, ткнув Славе пальцем в живот на прощание, подтолкнул Антюкова к выходу.

Заперев за коллегами дверь, старший лейтенант прошелся по комнатам. За окнами темнело, и в квартире стоял полумрак. Синицын произвел обход помещений и уселся за письменный стол убитого хозяина. Он попытался представить себя писателем Олегом Каребиным. Что это за профессия? Человек сидит за письменным столом, а у него в голове собрание сочинений? Слава прикрыл глаза и попробовал вызвать зрительные образы героев романа, несколько глав которого уже успел прочитать. Но ничего из прочитанного не увидел. Почему-то стоило лишь зажмуриться, как перед ним возникала совсем другая картина. Он обозревал пустынный город, по улицам которого изредка проносились допотопные открытые автомобили. Холодная черная вода отражала горбатые мостики, очень знакомые Славе. «Это же Питер», догадался молодой человек и поежился — так неуютно и тревожно выглядел этот город. Тогда Синицын вынул из кейса напечатанный на принтере роман, пошел с ним в ванную и, усевшись на табуретку, открыл новую главу. Начал читать и вздрогнул.

* * *

Холодной и дождливой осенью 1918 года в Петрограде часто стреляли, а по пустынным улицам громыхали грузовики с вооруженными людьми. Редкие прохожие, заслышав гул мотора, прятались в подъезды и подворотни. Зловещие грузовые авто сновали по городу, развозя отряды чекистов. Горожан, заподозренных в антипатии к Советам, расстреливали без суда и следствия. После убийства Урицкого большевики объявили красный террор. Образованных и состоятельных людей брали в заложники, которых затем расстреливали сотнями. Человек в кожанке с маузером вызывал ужас. Под видом чекистов пьяные матросы и солдатня грабили горожан.

Казалось, что Питер дрожит от страха.

Поэтому старый яблоневый сад с сочными красновато-оранжевыми плодами, застывший в покое и величии на окраине города, выглядел неестественной декорацией. Сад находился на Ярославском проспекте и в своих глубинах прятал небольшой дворянский домик. Выстроенный в середине девятнадцатого века в модном тогда ампирном стиле с колоннадой на фасаде и светлой охрой стен, он как бы не заметил страшных событий, захлестнувших начало двадцатого столетия.

В гостиной и двух кабинетах, обставленных старинной мебелью, ничего не менялось много лет. Типичное жилье не слишком богатого русского барина. И лишь мансарда с потайной лестницей вовсе не походила на европейское жилище. Низкая мебель, ширмы и ковры, коллекция восточного оружия и огромная библиотека с книгами на тибетском, китайском и фарси говорили о необычных пристрастиях владельца. Над софой, покрытой персидским ковром, в рамке тисненой кожи висела миниатюра с изображением прекрасной девушки. Бархат ее бездонных глаз притягивал и завораживал. Других фото или картин в мансарде не было.

Хозяин дома, седой смугловатый мужчина с чуть раскосыми глазами и белым клинышком бородки, прогуливался по саду. Сабсан Карамжанов ждал сына. Тимур обещал вернуться днем, и отец был взволнован его отсутствием. Сабсан обучил Тимура искусству единоборства, и тот мог за себя постоять. Но этой осенью жилось слишком беспокойно, а сын еще не научился ярости.

Хмурые низкие облака быстро неслись над яблонями, иногда раскрывая небольшие просветы, и в них на миг пробивалось заходящее солнце. По проспекту прогромыхал грузовик и остановился у соседнего дома. Сабсан подошел к забору и стал глядеть через прутья на узорчатые ворота соседского особняка. Там жил заводчик Филиппов с юной дочкой, к которой его сын питал нежные чувства.

У Федора Филиппова, как и у Сабсана, жена умерла при родах. Верочка Филиппова и его Тимур живых матерей не видели. Это обстоятельство, вместе с тревогой революционного времени, соседей сблизило. Если раньше миллионер-заводчик высокомерно поглядывал на странного обитателя маленького ампирного дома, то теперь, после конфискации заводов, он стал гораздо скромнее.

Да и шумные сборища, раньше случавшиеся у заводчика чуть ли не каждый день, давно прекратились.

Ворота соседского сада раскрылись, и люди в кожанках с винтовками и наганами побежали к крыльцу. Послышался громкий стук. Это прибывшие прикладами винтовок лупили в парадное. Не дожидаясь хозяина, они выломали дверь и ворвались в дом. Не прошло и пяти минут, как Филиппова выволокли на улицу в одной рубашке и поставили к дереву. Сабсан видел лицо соседа, оно не выражало ни ужаса, ни мольбы.

— Что вылупился, гад, буржуй? — с ненавистью заорал один из чекистов.

— Хамы, — спокойно бросил Филиппов и отвернулся.

Прогремел залп, и заводчик, прислонясь спиной к стволу, сполз на землю.

Затем из парадного вывели немолодую женщину. Сабсан знал, что это Глафира, няня Верочки Филипповой. Глафиру стрелять не стали, а прикладом выгнали на улицу.

Женщина рвалась назад, но один из солдат грязно ее обругал и пальнул вверх.

Женщина подхватила длинную юбку и побежала. Через минуту в доме послышался истерический женский крик. Стрелявшие в Филиппова вернулись в дом. Крик не смолкал. Сабсан напрягся, словно кошка, прыгнул на забор и через секунду оказался возле парадного. Двоих часовых в прихожей он уложил ударом ладоней. Те повалились, как мешки, не издав ни звука.

Взбежав по широкой мраморной лестнице, он увидел, как в гостиной на полу трое в кожанках сваливали в раскрытую скатерть все ценное, что им попадалось на глаза. Женский крик доносился из внутренних комнат. Сабсан с лету ногой уложил одного, из тех, кто занимался грабежом в гостиной. Второй метнулся к винтовке, но не успел: гур прошелся колесом и достал его носком в живот. Третий с криком бросился внутрь дома. Его Сабсан настиг у самых дверей спальни. Отрубив бегущего ударом в затылок, он влетел в спальню и увидел, как трое в кожанках сдирают с Веры юбку. Остальная одежда девушки валялась на полу спальни. Сабсан сперва не заметил четвертого. Тот, видимо главный в этой компании, стягивал в углу с себя кожаные портки.

Запутавшись в штанинах, он не сумел сразу выхватить маузер, и Сабсан успел сделать свой молниеносный выпад. Троих насильников он уложил в несколько приемов и, обессиленный, сам рухнул на паркет спальни. «Стар стал», — подумал гур и, немного отдышавшись, обратился к девушке:

— Надо уходить, дочка.

Веру душили рыдания, но она кивнула и со стоном поднялась. Сабсан восстановил дыхание, встал и, подойдя к лежащему со спущенными штанами начальнику, вынул из его кармана сложенный вчетверо листок, развернул и прочел:

«Старший уполномоченный ОГПУ тов. Козелков».

Всхлипывая и смущаясь своей наготы, Вера начала одеваться. Разбросанные по гостиной гэпэушники признаков жизни не подавали. Вера кое-как справилась со своим туалетом. Сабсан взял ее за руку и повел к мраморной лестнице, но, услышав внизу шум, остановился. В парадное ввалилась новая группа чекистов и с порога открыла огонь.

— Где второй выход? — спросил Сабсан у Веры.

Та от страха и обиды не могла вымолвить ни слова, лишь показала рукой.

Маленькая лестница из каморки прислуги спускалась вниз. Через узкую дверь они попали в кладовую. Из нее черный ход вел в сад позади дома. Здесь заводчику сгружали продукты для кухни.

— Беги к забору. В углу небольшая щель, ты пролезешь. У тебя есть поблизости кто-нибудь из знакомых?

— Няня, — прошептала Вера, не переставая всхлипывать.

— Отправляйся к ней.

Девушка кивнула и исчезла в саду. В доме раздавались топот и стрельба.

Сабсан поднялся назад по узкой лестнице и вышел в коридор. На него наставили винтовки. Кто-то из чекистов ударил по голове сзади. Сабсан упал и отключился.

Сколько пробыл без памяти, он не знал. Когда очнулся, понял, что его куда-то волокут. Чуть приоткрывглаза, стараясь не показать, что пришел в сознание, огляделся. Его волокли по длинному серому коридору. У двери движение приостановилось. Сабсана поставили на ноги. Перед тем как войти, постучали.

Пленник успел прочитать надпись на табличке «Начальник петроградского ВЧК Бокий Глеб Иванович». Затем дверь открылась, Сабсана впихнули в большой, освещенный электричеством кабинет и посадили на стул.

— Свободны, — услышал задержанный приятный интеллигентный баритон и открыл глаза.

За огромным письменным столом стоял поджарый мужчина и пристально его разглядывал.

— Вот ты какой. Взвод раскидал… — как бы сам себе сообщил хозяин кабинета и подошел к задержанному:

— Сколько тебе лет?

— Шестой десяток через неделю хотел завершить, — ответил Сабсан и увидел, как в карих глазах начальника сперва замелькали веселые искорки, а потом он залился таким заразительным и простодушным смехом, что и гур не смог сдержать улыбки.

В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и глаза удивленного часового чуть не выскочили из орбит. Он никогда не видел грозного Глеба Бокия в таком странном состоянии. Начальник корчился от смеха, а заметив реакцию часового, чуть и вовсе не упал. Он с трудом махнул подчиненному, чтобы тот закрыл за собой дверь. Придя в себя, Глеб Иванович вернулся за свой рабочий стол, внезапно посерьезнев, достал из кармана платок, протер глаза и, продолжая разглядывать «гостя», спросил:

— Где тебя так научили драться?

— В детстве. Я рос в Китае, в городе Лан-Джоу-Фу. Приемный отец обучил меня защите.

— Защите, говоришь?! — снова рассмеялся Бокий, но, быстро справившись со смехом, продолжил:

— Ты раскидал взвод вооруженных чекистов. Они вовсе не ягнята. Почему ты напал на наших?

— Они насиловали ребенка, — ответил Сабсан.

— Не ребенка, а буржуйку, — бросил Глеб Иванович, и в его голосе появился металл.

— Ребенок есть ребенок. А у кого родиться, мы не выбираем, — тоже посуровев, возразил Сабсан. Он вспомнил то, что увидел в соседском доме, и кулаки его сжались сами собой.

— Буржуйка слишком сладко жила. А в этом мире за все полагается платить, — продолжил свою мысль Бокий.

— Вот они и поплатились, — заметил Сабсан.

— Ты слишком самоуверен. Не боишься меня? Или не знаешь, кто я? — Глеб Иванович встал и ждал ответа стоя.

— Ты начальник петроградского ВЧК. Я табличку на дверях видел.

— Значит, ты китаец? — переменив тему, спросил начальник.

— Нет, я гур. Если быть точным, гуром был мой отец. Мать у меня калмычка, — пояснил Сабсан.

— Тоже буржуй? — поинтересовался Бокий.

— Я путник. А в пути большая ноша обременяет.

— Я вижу, на Востоке ты обучился не только защите. Ты говоришь по-китайски? — В голосе Глеба Ивановича появился живой интерес.

— Я говорю на многих восточных наречиях, в том числе и на китайских, — сказал Сабсан, глядя в темные карие глаза чекиста.

— А по-тибетски?

— И по-тибетски тоже.

— Я могу предложить работу, — сообщил Бокий.

— Или расстрелять?

— Просто так мы никого не расстреливаем, — заверил чекист.

— А Филиппова? Зачем застрелили человека?

— Филиппов укрыл огромные ценности. Укрыл от голодных рабочих. На суды и следствия сейчас нет времени. Расправимся с врагами, тогда и вспомним о судах и, может быть, даже адвокатов заведем. А пока, если враг — то к стенке.

— Укрыл ценности? Это те, что твои молодцы в скатерть запихивали? — не выдержал Сабсан.

— Это пустяки. Пойдем, я тебе покажу, что утаил этот буржуй от голодного народа. — Бокий встал и пошел к двери.

Сабсан поднялся и двинулся за ним следом.

Часовой у порога вытянулся и козырнул. Бокий не обратил на него внимания.

Пройдя длинный коридор, они спустились по узкой темной лестнице. В подвале, возле железной двери двое часовых вытянулись перед Глебом Ивановичем и отдали честь.

— Открывайте, — бросил Бокий.

Часовые, пошуровав в замках, открыли тяжелые металлические створки. Бокий пропустил Сабсана и вошел за ним. В тусклом свете электрической лампочки гур увидел ряды длинных, обитых жестью столов. На каждом из них лежали груды золота в монетах и изделиях. На одном Сабсан заметил в куче бус, браслетов и других дорогих женских безделушек перстни с отрубленными пальцами, а рядом горку золотых коронок. Многие из них с выломанными зубами. Его затошнило.

Глеб Бокий направился к дальнему столу и, кивнув на ряды золотых слитков, сказал:

— Полюбуйся. Это бляшки твоего Филиппова.

— Здесь пахнет кровью. Можно мне уйти? — попросил Сабсан.

— Странно, ты боишься крови? — удивился Бокий.

Сабсан ничего не ответил, а медленно подошел к Глебу Ивановичу и, не спуская глаз с чекиста, спросил:

— Ты их видел?

— Кого? — не понял Бокий.

— Их. — Сабсан обвел рукой столы с драгоценностями.

— Я давно сам не выезжаю на операции…

— Тогда смотри. — Сабсан извлек из кармана маленькую веточку и плоской золотой зажигалкой поджег ее. Хранилище стало заполняться клубами красноватого дыма. Над столами с драгоценностями появились жертвы, ограбленные чекистами.

Мужчины в смокингах и лохмотьях, красивые молодые женщины и старухи, дети в белых платьицах и матросских костюмчиках. Они корчились от боли и надрывно кричали. На груды золота полетели отсеченные руки и головы. Жертвы падали на добычу чекистов, заливая ее кровью, а над ними возникали страшные ухмыляющиеся рожи палачей. Глеб Бокий стал белый, как стена. На его и так бледном лице туберкулезника не осталось кровинки, только карие глаза горели фанатическим огнем.

— Хватит, — потребовал чекист.

Сабсан очертил ладонью перед собой круг, и видение исчезло. Глеб Иванович прислонился к стене и замер. Прошло несколько минут. Наконец он очнулся, взглянул на Сабсана и еле слышно прошептал:

— Уходи.

Сабсан открыл дверь. Часовые спали, прислонившись к косяку. Гур поднялся из подвала и, миновав дремавшую охрану, вышел на улицу.

* * *

За окнами квартиры писателя медленно бледнело небо. У Славы от неудобной позы затекли руки и ноги. Он с трудом поднялся, погасил свет и вышел из ванной комнаты. Синицын читал до пяти утра. Ночью никаких происшествий не случилось, хотя он внимательно прислушивался ко всем шорохам. Замки, двери и окна оставались в полном порядке.

Слава тихо вышел в прихожую и взглянул в смотровой глазок. Взглянул и отшатнулся. С другой стороны в этот глазок тоже смотрели. Синицын вынул из кобуры пистолет и замер возле двери. Он стоял, пытаясь не дышать, чтобы не спугнуть человека за дверью и мучительно думал, как ему поступить. Если преступник снова взломает дверь и войдет, у него есть все основания его задержать и даже применить, в случае необходимости, оружие. Если же он сам выскочит и накинется на подозрительного типа, доказать вину того будет не просто. Что предъявит старший лейтенант прокурору? Подозрительный тип глазел в смотровой глазок квартиры писателя? Это не повод, чтобы настроиться на человека с пистолетом. Пока Слава раздумывал, в квартире верхнего этажа открылась дверь и раздался истерический лай маленькой шавки. Синицын снова взглянул в глазок.

На лестничной площадке было пусто. Только лай собачонки да шум мотора лифта нарушал сумеречную тишину подъезда. Лифт остановился на верхнем этаже, и собачка с хозяином или хозяйкой вошли в кабину. Слава слышал, как кабина прошуршала мимо. Собачка продолжала тявкать. Синицын хотел уже отойти от двери, как на лестничной площадке мелькнула тень. Он не мигая смотрел в глазок, а потому отчетливо увидел седого мужчину в темном пиджаке. Тот, осторожно ступая, спускался по лестнице. Руки мужчина держал в кармане.

«Вооружен», — подумал следователь. Минуя дверь квартиры писателя, мужчина на мгновение застыл и взглянул прямо в лицо Синицына. Слава поежился. Такого неестественного остановившегося взгляда темных, глубоко посаженных глаз испугаться было немудрено. И хоть он и понимал, что его за дверью не видно, незнакомец явно смотрел ему в глаза. Затем он отвернулся, поспешил вниз и через секунду исчез из зоны видимости дверного глазка.

Молодой следователь пожалел, что не поручил стажеру установить наружное наблюдение за домом, засунул пистолет в кобуру и вернулся в ванную комнату.

Собрав листки романа в аккуратную пачку, спрятал текст в кейс, прилег на тахту и вмиг отключился.

* * *

— Три дня губы за сон на посту, — услышал он голос Лебедева и проснулся.

— Даже не заметил, как вырубился, — откликнулся Слава и рассказал о странном седовласом типе со страшным остановившимся взглядом.

— Ты его хорошо разглядел?

— Вполне. Таких глаз не забудешь. Встречу на улице — узнаю, — заверил Синицын. — Обидно, что не задержал…

— И правильно сделал, что не выскочил за ним. Спугнул бы, и больше ничего.

Я же говорил, что они будут крутиться возле квартиры. Этот парень мог прихватить с собой корешей для страховки. Зря рисковать башкой толку мало, — похвалил его капитан. — Умывайся и дуй в отдел. Я тут до твоего прихода посижу, тихоньку пошукаю. Вдруг дискетка выплывет, а придешь, помозгуем, что делать дальше. Меня Электрик отослал в твое распоряжение. Видно, с этим Каребиным на него жмут. — Саша умолчал о том, что начальник предложил ему следствие по делу писателя у Синицына забрать, но он уговорил Грушина этого не делать, а послать его в помощь старшему лейтенанту.

— Я или сам приеду, или Лапина пришлю, — пообещал Синицын, покидая квартиру.

В девять тридцать черная грушинская «Волга» вырулила на Кузнецкий мост, но встать бампером к выставочному залу не смогла. Свободных мест не оказалось.

Весь Кузнецкий был забит машинами.

— Иди к тому типу в «Вольво». У него какие-то блатные номера. Покажи корочку и попроси освободить нам место, — предложил шофер подполковника Гоша Березин.

Слава вышел из «Волги» и постучал в затемненное окно иномарки. Стекло бесшумно опустилось, бритоголовое широкое лицо приоткрыло на Славу узкие заплывшие глазки. Синицын показал удостоверение и попросил водителя отъехать.

— Шел бы ты, пидер, отсюда на… — услышал он непристойную брань в ответ на свою просьбу. В ту же секунду Слава ухватил круглое лицо за мясистое оттопыренное ухо и потянул на себя. Хам замычал от боли и попытался вывернуться, но Синицын тянул сильно. Щека иномарочника оказалась на улице, и закрыть окно он уже не мог.

— Отпусти, сука. Убью, — зашипел водитель «Вольво».

— При нападении на работника внутренних дел положено открывать огонь на поражение, предупредил Синицын.

— Ладно, отъеду. Отпусти, промычал круглолицый.

Слава вернулся в машину.

— За что ты его так? — рассмеялся Березин, занимая освободившееся от «Вольво» место.

— Матом на меня попер, — объяснил старший лейтенант.

— Ладно, будем ждать, — зевнул Гоша и откинул свое сиденье. Березин привык дремать в машине и засыпал мгновенно. У Синицына бы с собой пакет с романом Каребина, но сейчас читать он не мог. Предстоящая встреча с таинственным незнакомцем, к которому сам Грушин, по его словам, побоялся бы подойти ближе чем за версту, старшего лейтенанта беспокоила. Он хотел заранее подготовить вопросы, но, не зная к кому обращаешься, сделать это оказалось трудно. Время тянулось мучительно медленно. Подполковник предупредил, что ждать придется неизвестно сколько. Ничего более конкретного Грушин не сказал. Молодой следователь принялся размышлять. Электрик, конечно, подстраховался. «Если он приказал приехать на место в девять тридцать, значит, скорее всего встреча назначена на десять», — решил он, поглядывая каждые три минуты на часы.

Создавалось такое впечатление, что стрелки на часах начальственной «Волги» просто сдохли. Однако Синицын сверялся со своими часами и понимал, что не прав.

Просто ждать неизвестно кого и не слишком известно зачем было тягостно.

Наконец стрелки доползли до десяти, и в этот же момент в окно постучали.

Синицын резко вышел из машины и увидел троих мужчин. Двое рослых с безразличными физиономиями держались чуть поодаль. В центре, ближе к Славе, оказался крепкий, похожий на квадрат мужик с короткими вьющимися волосами. Если бы не загорелое лицо и светло-голубые глаза, по прическе его можно было бы принять за негра.

— Старший лейтенант Синицын? — поинтересовался Квадрат, изучая Славу.

— Так точно, товарищ… — Синицын хотел сказать «генерал», но почему-то воздержался.

— Иван Иванович. Большего тебе знать не надо, — представился мужчина.

— Так точно, Иван Иванович, — отчеканил следователь.

— Давай немного прогуляемся. У меня на тебя пятнадцать минут. Хочешь мороженого?

— Что? — не понял Слава. Он ожидал чего угодно, но только не такого предложения.

Иван Иванович ничего не ответил, а взяв его под руку. повел к девице в красном переднике.

— Пломбир в стаканчиках любишь? — поинтересовался, остановившись у лотка.

— Так точно, — отрапортовал Синицын.

Иван Иванович попросил четыре стаканчика и оглянулся на своих попутчиков.

Крепкие ребята двигались на шаг сзади, не отставая.

— Мы не будем, — отказался один из них.

— Ваше дело, — согласился Иван Иванович. — Тогда два.

Девица вынула из холодильного ящика два упакованных в красочную фольгу мороженного и выдала Квадрату. Тот расплатился, взял две упаковки, одну протянул Славе.

— С детства люблю пломбир в вафельных стаканчиках.

Все четверо медленно побрели вниз по Кузнецкому мосту.

— Выкладывай, что тебя интересует. У нас осталось десять минут, — поторопил Славу его новый знакомый.

— Меня интересует все, связанное с писателем Каребиным. Я веду дело об его убийстве.

— Ты влип, мальчик. — Иван Иванович ловко распаковал целлофан и лизнул мороженое.

— Почему влип? — удивился Синицын.

— Этого я тебе сказать не могу.

— Но вы знали Каребина. Номер вашего телефона в его записной книжке. — Слава вертел в руках упаковку с мороженым, пытаясь освободить его от фольги.

— Ешь быстрее, растает, — посоветовал Квадрат. — Я не могу сказать, что хорошо его знал. Но писатель ко мне обратился, и я ему помог. Мне нравится, как он пишет… Писал, — поправился Иван Иванович.

— Вы можете мне сказать, чем ему помогли? — Синицын наконец победил упаковку и откусил от стаканчика.

— Пожалуй. Олег Иванович хотел посмотреть Документы ОГПУ-КГБ, связанные с известным деятелем Святославом Стерном. Его интересовало, был ли Стерн завербован нами или нет, — ответил квадратный мужчина и занялся в пломбиром.

— Так был или нет? — попытался выяснить следователь.

— Этого я тебе сказать не могу, — произнес серьезным голосом его странный собеседник.

— Но ему-то вы документы показали?

— Показал и теперь жалею. Возможно, если бы я этого не сделал, писатель был бы жив. Ты сам тоже постарайся быть поосторожнее… Прости, мальчик, мое время истекло. — И Иван Иванович указал на черное «Вольво», притормозившее возле них. —Когда в твоем следствии покажется свет в конце туннеля, можешь мне позвонить.

Из машины выскочил водитель и распахнул перед ним дверцу. Сопровождающие Квадрата мужики уселись сзади. Слава взглянул на водителя и сжался. Это был тот самый хам, которого он тянул за ухо. После странной встречи на Кузнецком мосту Гоша Березин привез старшего лейтенанта Синицы-на в Гороховский переулок. Саша Лебедев по-хозяйски расположился на кухне писательской квартиры и пил кофе.

— Тебе со сливками, или ну их? — поинтересовался он у Славы.

— Со сливками, — не отреагировав на фразу из анекдота, попросил этот.

— Что-то ты больно серьезен, — покачал головой Лебедев. — Видно, тебя возле Лубянки трахнули по полной программе.

Слава подробно рассказал капитану о своей встрече. Саша посерьезнел.

— Не люблю я пересекаться с этой конторой. Ой как не люблю. Он так и сказал — «влип»?

— Так и сказал. Мне кажется, он догадывается, кто застрелил Каребина.

— Слава машинально взял нож, намазал хлеб маслом и отрезал сыра. — Ты в магазин ходил?

— Зачем? Нам разрешили пользоваться холодильником, а там жратвы навалом, —, усмехнулся Лебедев. — Не смущайся, это нам за охрану в качестве слабой платы. Все равно продукты вечно не лежат…

— Саша, у меня к тебе просьба. — Синицын полез во внутренний карман и достал дискету. — Спрячь ее у себя понадежнее. Это роман Каребина. Роман Тоня распечатала, и я его сейчас штудирую. Но если текст случайно пропадет, останется только эта дискета. Компьютер они успели изуродовать.

Лебедев взял дискету, засунул ее себе в нагрудный карман и застегнул на молнию:

— Что, острая вещь?

— Пока не дочитал, сказать не могу. Но там фигурирует один известный деятель — Святослав Стерн. О нем писатель и наводил справки в ФСБ.

— «Жизнь с доброй улыбкой»… Читал я эту «библию», когда увлекался сектантством, — вспомнил капитан. — Разных обществ Стерна по всей стране, дальнему и ближнему зарубежью еще и сейчас полно. Закончишь роман, дай мне. С удовольствием полистаю.

— Это что, религиозные секты? — Слава обрадовался, что старший друг имеет представление о теме.

— Не совсем. Что-то между Сенрике и обществами культуры. Но почитатели Стерна держат его за Бога.

— Скажи, а когда этот Стерн умер? Ведь все это нафталин?

Лебедев задумался.

— Точно не помню, но старик был крепкий и жил долго. По-моему, дожил до конца войны и еще жил лет десять…

— Очень любопытно, — буркнул себе под нос Слава и набрал телефон режиссера.

— Эраст Митрофанович, здравствуйте. Вас беспокоит следователь Синицын из районного отдела внутренних дел. Я расследую гибель писателя Каребина и хотел бы с вами встретиться. Можно сегодня? Спасибо. — Он положил трубку и встал.

— Что, покидаешь друга? — проворчал Лебедев. — Я тут целый день сидеть не могу. Ты потом навести Электрика, пусть выделит нам помощь по дежурству в квартире и даст наружку. Кстати, я одну дискетку все же нашел. Будешь в отделе, погляди, что на ней. А этот компьютер можно отнести на помойку.

* * *

Эраст Митрофанович Переверцев принял старшего лейтенанта в своем кабинете.

В театре полным ходом шел ремонт, и в кабинете режиссера тоже работали маляры.

Слава поморщился от сильного запаха краски, покосился на рабочих и, пожав руку Переверцева, сел в кресло.

— Совершенно некстати Олег Иванович это сделал, — обыденным тоном пожаловался режиссер.

— Скорее это с ним сделали, — поправил старший лейтенант.

— Детали важны для ваших дел, а для моих значения не имеют, — возразил его собеседник. — Человека нет, и пьесы, за которую мы заплатили, тоже нет. Теперь денежки театру даются кровушкой. Вот закончу ремонт — и ни копейки на постановку. Дай Бог актерам немного выплатить. Они и так два месяца без зарплаты. Строители все средства слизывают, как корова языком. Зал до последнего не давал рушить. Мы в нем не только сами играем, но и в аренду сдаем. Без зала одни убытки.

Слава не перебивал служителя муз. Он терпеливо дождался конца монолога, из которого никакой дельной информации не получил, и попросил режиссера рассказать подробнее о накладке с пьесой.

— Ну что тут рассказывать? Я имел один экземпляр. Второй лежал в бухгалтерии, приколотый к договору. По нему и деньги выплатили. Свой экземпляр я вернул автору для небольших доработок. Мы подробно оговорили каждый эпизод, и ему надо было дописать немного диалогов. Не потому, что они были слабы, а просто мне для режиссерской работы их кое-где не хватало. Олег унес пьесу, и мы договорились, что он через два-три дня вернет ее с доработками. Сейчас точно не помню, ну, кажется, пятого или шестого июня. У меня совсем из головы вылетело, что именно на эти числа мы театр полностью отдаем в аренду. Олег пришел, а в здании чужие люди. Но он человек непрактического склада, взял и оставил пьесу, чтобы мне ее передали. И все — пьеса с концами. Пока мы перезванивались, с ним это и случилось. Я бросился в бухгалтерию, и там пьесы тоже нет. Договор на месте, а пьеса улетучилась. Ремонт… Тут столько всего пропало. Я к вдове!

Должен же у него экземпляр остаться. Она мямлит что-то и молчит. Прости меня, Господи, но как такой умный человек с такой идиоткой жил?!

Слава пропустил последнее замечание мимо ушей:

— Да, Эраст Митрофанович, положение и впрямь неприятное. Я вас попрошу в трех словах пересказать содержание пьесы. Ведь вы ее читали?

— Смеетесь, молодой человек! Я выложил за нее полторы тысячи долларов. Не выложил — с мясом оторвал от театра… А вы спрашиваете, читал ли я пьесу. Я ее всю помню, но не дословно, конечно. Поэтому не хочу записывать по памяти. Могу наврать. А портить автора грех. Очень уж язык у Олега силен.

— Пожалуйста, перескажите коротко содержание, — напомнил о своей просьбе следователь.

— Пьесу эту, как я понимаю, Каребин писал параллельно с новым романом.

Называется она «ГУРУ». Занимательная история о том, как один деятель превратил себя в Бога. О сектантстве пьеса. Представляете, как это сейчас актуально?!

— И ее герой Святослав Стерн? — предположил Синицын.

— Да, Стерн, — подтвердил режиссер. — Это как взрыв бомбы. С ним до сих пор носятся, словно с писаной торбой, а он на поверку оказался платный агент ОГПУ.

— Спасибо, Михаил Митрофанович, вы мне очень помогли. — Синицын пожал руку режиссеру и поднялся. — Только у меня к вам еще одна просьба.

— Если смогу… Да не красьте вы потолок этой блестящей дрянью! — неожиданно крикнул Переверцев малярам. — Потолок матовым должен быть. Что у вас, совсем вкус в заднице?! — И, обернувшись к следователю, извинился:

— Глаз да глаз за ними. На минуту отвернешься — уже нагадят. Так о чем мы говорили?

— У меня к вам последняя просьба. Припомните число, когда Каребин принес пьесу, и название организации, арендовавшей театр в тот день, — попросил следователь.

— Приблизительно пятого или шестого июня, но точно без нашего бухгалтера не скажу, а Галя будет только завтра. Позвоните мне часиков в одиннадцать и напомните. Иначе забуду. Столько в голове всякого мусора!

Синицын поблагодарил режиссера и поехал на службу. Грушина Слава застал на месте и, как ни странно, в добрейшем расположении духа. Подполковник, используя обеденное время, тянул пиво и посасывал воблу. Даже появление старшего лейтенанта не могло испортить ему настроение.

— С чем пожаловал, баламут? — благодушно поинтересовался он у подчиненного.

Слава доложил о беседе на Кузнецком мосту, попросил разрешения на засаду в квартире вдовы Каребина плюс людей для дежурства и наружного наблюдения. Грушин без всяких споров и комментариев кивнул головой и, вызвав Тому Самойлову, продиктовал ей приказ.

— Все? Ты удовлетворен? — переспросил он Синицына и жестом отпустил секретаршу.

— Так точно, товарищ подполковник.

— Зачем так официально? — поморщился Грушин и откупорил очередную бутылку.

— Ладно, иди.

Слава вышел в приемную и, чмокнув Тому в щечку, выдал ей новую дискету для распечатки.

— Хоть бы шоколадку когда купил, — вздохнула девушка и всунула дискету в гнездо. — Ой, это что-то сложное. Я файл открыть не могу.

— Как не можешь? Ты же у нас компьютерная мастерица, — выдал комплимент Слава.

— Какая я мастерица? Я только в «Ворде» плаваю, а тут что-то другое.

Погоди, давай Антюкова попросим. Наш криминалист — компьютерный гений.

Антюков оказался на месте и быстро разобрался с дискетой.

Синицын взглянул на экран:

— Что это?

— Немного текста и какой-то документ. — Ответил криминалист. — Тебе его распечатать?

Слава кивнул и через несколько минут получил несколько листков, но сейчас ему не хотелось изучать их содержание. Он сложил листки вчетверо и убрал в карман, затем сдал табельное оружие и, проследив отъезд группы на Гороховский переулок, поспешил домой. Следователю не терпелось сесть за роман. Сюжет книги все больше захватывал молодого человека.

Но читать дома ему не пришлось. Дверь открыла не Вера Сергеевна, а Лена.

— Ты теперь и дома не ночуешь… Сдается мне, не такая уж рыба эта вдова твоего писателя, — с порога заявила Лена.

Синицын от неожиданности покраснел. Он не понял, откуда девушка знает про ночевку в квартире Маши Барановой.

— Попался? Не зря портрет на помидор смахивает. Стыдно? — продолжала наступать Лена.

— Да я на дежурстве, в засаде ночью торчал, — слабо попытался оправдаться кавалер.

— Знаем мы ваши засады… На девок они у вас. Ладно, заходи. Вера Сергеевна тебя покормить наказала.

— А где мама? — обрадовался молодой человек возможности сменить тему.

— Вера Сергеевна будет завтра. Мои предки суточную путевку в Кратово взяли и твою маму вывезли. Это я придумала. Так что до завтра от меня не отвяжешься.

Хочу с тобой всю ночь спать. Надоело одной. Есть, в конце концов, у меня парень или нет?!

— Класс! — выпалил Синицын и пошел в душ.

Лена повязала фартук, быстро и по-деловому накрыла на стол. В этом доме она бывала не раз и прекрасно ориентировалась. Слава вышел из ванной комнаты, обмотанный полотенцем.

— Хочешь, чтобы я оделся?

— Зачем? — удивилась Лена. — Лучше я сама разденусь. Мы же одни. — И она скинула с себя блузку, юбку, затем трусики и снова облачилась в фартук. — Как тебе официантка?

— Класс! — повторил Синицын и уселся за стол. Но быстро понял, что суп может подождать, резво встал, сбросил с себя полотенце и, обняв Лену, повалил ее на кресло.

— Чего спешишь? Никакого воображения у тебя не…

Но договорить не смогла.

Губы Лены Слава запечатал поцелуем, и вся она оказалась в его железных объятиях.

Суп немного остыл, но подогревать молодая хозяйка его не стала. Покончив с первым, она взяла тарелки и понесла их на кухню.

— Подожди, сейчас получишь котлету, крикнула она на ходу. Но до кухни не дошла.

Слава вынул из ее рук посуду, поставил на стол, поднял девушку и понес на тахту.

— Ты же только что все сделал, — прошептала Лена.

— Это была закуска, а теперь десерт, — пояснил он свои действия.

Они любили друг друга, наслаждаясь тем, что оба молодые, красивые и сильные. Лена покалывала ноготками лопатки своего парня и млела от игры его мышц под ее пальцами. Устав от близости, они вскочили, бросились в ванную и там долго дурачились под душем.

— Ты рассчитывал именно так провести сегодняшний вечер? — лукаво спросила девушка, поливая его ледяной водой.

— Холодно, Ленка! — закричал Слава. — Нет, сегодня я думал дочитать роман Каребина.

— Ой, давай почитаем вместе. Меня так заинтриговала его вдова! — воскликнула Лена.

Через пять минут оба уже лежали в постели. Слава отдал подружке прочитанные листки и, положив голову ей на живот, принялся за новую главу.

* * *

Несмотря на позднее время, в спальне кремлевской квартиры вождя мирового пролетариата горел свет. На полу и на креслах стояли нераспакованные ящики и чемоданы. Вождь недавно перебрался в Кремль из Петрограда и еще не обжился.

Надежда Константиновна, лежа в постели, редактировала статью Демьяна Бедного о низости нравов буржуазии в столь тяжелое для мировой революции время. Сам Владимир Ильич лишь на минуту заглянул в спальню и, глянув на дряблую шею и выпученные близорукие глаза своей подруги, вернулся в кабинет.

Ленин был сильно раздражен, и мысль «Как с такой жабой я сумел прожить годы?» лишь на минуту задержалась в его сознании. Председателю правительства было не до сна. Он ждал соратников. Только на сутки вырвался с фронта Троцкий и должен был прибыть с минуты на минуту. Председатель ОГПУ Дзержинский с наркомом иностранных дел Чичериным были уже в пути.

Ленин вернулся в кабинет и, утопив усталое тело в кожу кресела, прикрыл глаза рукой.

«Сейчас главное власть, власть и опять власть, а власть — это сила и деньги. Может быть, в первую очередь — деньги», — размышлял он. Деньги у него были. Из подвалов Лубянки в Кремль один за другим шли грузовики с конфискованным золотом.

Но тогда как объяснить гнусный провал в Берлине?! Такой момент упущен!

Тупоголовые немцы, которые, казалось, так легко поддаются на удочку с ерундовой наживкой, вдруг все испортили.

Троцкий появился первым. Небритые щеки наркома обороны и землистого цвета лицо выдавали его хроническую усталость. Пожимая руку Льву Давидовичу, Ленин про себя решил, что Троцкого на плаву только и держит наркотик власти. Не кокаин или кофеин, а сладкое чувство власти и славы. Троцкий обожает свою популярность и, как артист, купается в ней.

— Пока мы одни, скажите, Лева, что на фронтах? Устоим? — спросил Владимир Ильич, снова погружая себя в кресло.

— Устоим, — сбрасывая кожанку, ответил нарком обороны.

— Никто же не поможет… — вздохнул Владимир Ильич.

— Почему никто? Голод поможет, — возразил Троцкий.

— Бегут с голодухи из деревень в Красную армию? — прищурился вождь.

— Больше некуда, — подмигнул Лев Давидович. Чичерин и Дзержинский вошли вместе.

— Поужинаем, товарищи? Или сразу к делу? — поинтересовался хозяин кремлевского кабинета.

— Недурно бы совместить, Владимир Ильич, — улыбнулся Георгий Васильевич.

Ленин позвонил и попросил вошедшего красноармейца подать ужин.

— Ну, пока несут, объясните мне, господа хорошие, как мы проспали посольство в Берлине? — Голос вождя стал жестким и злым.

— Поспешили, — виновато созналсй Чичерин.

— Поспешили, говорите? Это вам не мятеж в Твери, это Германия, ее прокакать — непозволительная роскошь! — с еще большим раздражением выпалил председатель Совнаркома.

— И я очень огорчен, товарищи, — заговорил Троцкий. — Вы знаете мою точку зрения. Революция должна вползать в Европу. Упустим время — погубим дело. Через год, минимум два Европа и Азия должны покраснеть, иначе нам не видать мировой революции! — Он любил говорить с пафосом, не важно, беседуя с соратниками в кабинете или ораторствуя перед толпой.

— Оставьте ваш тон, Лев Давидович! — поморщился Дзержинский. — Не вы один воюете. Тут все свои, и вы не на площади.

Троцкий побагровел: — Мои победы позволяют вам тут дипломатничать. Я с лапотниками воюю против профессионально обученных офицеров, а вы изволите меня затыкать.

— Успокойтесь, Лев, все тут знают вам цену, — примирительно заметил Владимир Ильич и подумал: «А ведь он уверен, что скоро займет кремлевский кабинет вождя».

Соратники молчали. Троцкий обиженно сопел. Выручил красноармеец, поставивший поднос с закусками на письменный стол. Завидев икорку, розоватые ломтики семги и желтое крестьянское масло, пастыри пролетарских масс смягчились. Ленин не так давно отужинал с Надеждой Константиновной, и, пока его гости насыщались, приступил к делу:

— Наше посольство в Берлине разгромили, потому что мы зазнались и вообразили: можем одной левой вооружить немецких товарищей. Посылать бомбы и пулеметы дипломатической почтой долго нельзя.

— Плюс ценности и партийную литературу, — прожевывая бутерброд, дополнил Чичерин.

— Какая разница! Если в посольство идет конвейер ящиков, надо быть совсем дураками, чтобы не заподозрить неладное. Немец тугодум, но не тупица. А вы, Георгий Васильевич, приняли его за туземца. Вот немец вас и раскусил. Что будем делать?

Вожди прекратили жевать. В кабинете установилась тишина. Не дождавшись реакции, Ленин ответил сам:

— Будем пробовать через нейтральные страны. Кто у нас в Швейцарии?

Вдалеке, в темных московских улицах, послышалась ружейная пальба.

— Ваши работают? — кивнул он Дзержинскому.

— Работают. Работы хватает, — ответил председатель ВЧК.

— Это хорошо, — согласился Ленин.

— В Швейцарии у нас Боровский, — покончив с бутербродом, вспомнил Чичерин.

Ленин задумался. Правое веко его нервно подернулось.

— Деятелен, но без полета. Воровским надо руководить. Не напорол бы там всяческой чепухи.

— Вацлав опытный подпольщик, — заступился Чичерин.

— Сейчас там нужен не опыт-талант,:

— покачал головой Владимир Ильич.

— С талантом Воровского я не знаком, — согласился наркоминдел. — И должен признаться, что один промах он уже совершил. Предложил Стерну организовать выставку в Берлине, а тот испугался…

— Стерн, Стерн, Стерн… — задумчиво проговорил Ленин. — На черта нам его выставка?

— Хотели в ящики с картинами напихать бриллиантов для немецких товарищей, но художник отказался, — пояснил дипломат.

— Стерн капризничает? Он что, уехал богачом? Кто он? Художник, чиновник или рантье? — привычно сощурился вождь пролетариата.

— Помещик и чиновник. Большого капитала никогда не имел. Родовую усадьбу в Ижорах в чемодане не увезешь. Жил на зарплату председателя «Общества поощрения искусств и изящной словесности». Зарплата приличная, но накоплений у него не осталось, — со знанием дела сообщил Чичерин.

— Так завербуйте его, Феликс Эдмундович! Пусть поработает нашим агентом.

Заплатите золотом, камнями. Этого-то добра у нас хватает, — оживился Владимир Ильич.

— Интеллигент, боится испачкаться и потерять лицо в эмигрантских кругах, — усмехнулся Дзержинский.

— А родные в Петрограде у него случайно не остались? — продолжал напирать Ленин.

Дзержинский наморщил лоб. Память первый чекист имел отменную.

— Остался отец. Раньше держал юридическую контору. Сейчас притих.

— Возьмите старика в заложники, припугните сына его расстрелом, — предложил Владимир Ильич.

— Думаю, жизнь папочки нашего друга не слишком волнует, — оценив смекалку вождя, улыбнулся Чичерин.

— Хорошо, если ему на отца наплевать, посулите сытую жизнь. Стерн сбежал без капитала, жрать захочет — сам к нам напросится, — заверил Ленин соратников.

— Среди белой эмиграции у него есть имя и некоторый авторитет. Пописывая статейки в их газетенки, он поносит нас изрядно. Для него работать с нами — значит стать изменником, — засомневался Феликс Эдмундович.

— Да, карьеру в Петрограде он делал ловко. Скорее всего надеется теперь сделать ее на Западе, — согласился Чичерин.

— Художник и карьерист? Не понимаю, — удивился Владимир Ильич.

— Это особый случай. До статского советника дослужился, а как мистик, спиритист, член масонской ложи верит, что ему предсказано свыше стать мессией, — ответил Георгий Васильевич.

— Так вот где собака зарыта?! Тщеславен! — обрадовался Ленин. — Завербуйте его на этом. Пусть станет Богом, только красным Богом. Мы оплатим его Олимп.

Богам обычно на цвет плевать. Важно, чтобы молились у их ног.

— Надо подумать, — согласился Дзержинский.

— Что-то в этом есть, — поддержал его Чичерин. — Если подобрать ему профессионала с ключом, может сработать. Надо распалить его амбиции.

— За этим, думаю, дело не станет, — заверил председатель ВЧК.

— Вот и прекрасно, а теперь о Берлине. Ваши предложения, товарищи. — Соратники молчали. Ленин тоже задумался, но, неожиданно подмигнув, предложил:

— А не выпить ли нам по рюмочке, как в дни подполья? Для «конспирации»… Мы же русские люди.

Дзержинский обвел присутствующих взглядом стальных глаз и медленно произнес:

— Ну, раз мы люди русские, тогда, пожалуй…

* * *

У чекиста Бокия, еще с времен подпольной работы, имелось досье на каждого из присутствующих. Дзержинский копию этих досье хранил на Лубянке в специальном сейфе. Из этих документов следовало, что немного русской крови пульсирует лишь в самом председателе Совнаркома, вожде мирового пролетариата Владимире Ульянове-Ленине.

Батюшка Владимира Ильича происходил из астраханских мещан. Илья Николасвич мог, очевидно, не без основания считать себя типичным русаком. Да и прожил он век в русских провинциальных городах от Астрахани до Симбирска, где медленно и верно делал карьеру на ниве образования. Пиком ее стала должность губернского масштаба — заведующий областным отделом. Это был немалый чин, требующий генеральского звания. А вот матушка вождя… Тут Феликс Эдмундович решил остановить свою быструю мысль. Водки в кремлевской квартире председателя ВЦИК найти не удалось, ее заменили рябиновой настойкой, полученной в корзине даров от благодарных представителей бедняцкого крестьянства вместе с салом, яйцами и кругом сливочного масла. Любителей и знатоков спиртного среди революционных вождей не наблюдалось. Пожалуй, лишь один Георгий Васильевич Чичерин мог считать себя в этом отношении гурманом. Он в винах толк знал и потому, опрокинув стопку «рябиновки», с трудом удержался, чтобы не поморщиться. Троцкий к еде и напиткам имел революционное пренебрежение. Питался он с удовольствием только собственной славой.

Прощаясь с товарищами, Владимир Ильич на минуту задумался, затем характерным движением наклонил круглую лысую голову и с лукавым прищуром спросил Чичерина:

— Так вы учились с господином Стерном?

— Да, Владимир Ильич, и даже некоторое время будто бы приятельствовали.

— Вот как? Тогда помогите Феликсу Эдмундовичу с портретом этого деятеля, чтобы товарищ Дзержинский подобрал кандидатуру для вербовки нашего мистика.

Стерн, как член тайных обществ, может, использовав опыт конспиратора, стать прекрасным агентом ОГПУ.

* * *

Слава открыл глаза, когда в квартире еще было темно. Лена спала рядом, продолжая держать в руке листок романа. Синицын вынул листок, накрыл девушку одеялом и отправился на кухню. Он выспался и валяться больше не мог. Вскипятив чайник, налил себе в чашку одной заварки и, не зажигая света, прошествовал в гостиную, где и уселся в кресло. Потягивая чай, следователь задумался.

Вчерашний день дал ему для размышлений богатую почву. Одно свидание на Кузнецком мосту чего стоило! Он отодрал за ухо водителя ФСБ! Но тот тоже хорош гусь. Вместо того чтобы показать в ответ свой документ и объяснить в чем дело, начал материться… А встреча с таинственным Иван Ивановичем? Квадратный мужчина наверняка скрыл свое настоящее имя. Иван Иванович — это что-то вроде прозрачной маски. Какую информацию получил молодой следователь от этой встречи?

На первый взгляд, никакой. Но Слава был парень неглупый и понимал, что ему кое-что все-таки сказали. Во-первых, назвали имя Стерна. Во-вторых, дали понять, что Олег Иванович Каребин, вероятно, погиб именно потому, что получил информацию ФСБ об истинном лице знаменитого деятеля. Более того, самого Сини-цына предупредили, чтобы он был поосторожнее. Что это? Предупреждение или угроза? Слава часто слышал сплетни, что ФСБ, пользуясь руками завербованных уголовников, убирает неугодных. Огромное количество громких нераскрытых убийств наводило на мысль, что эти слухи не совсем абсурдны. Недаром Лебедев не удержался и воскликнул: «Ох, не люблю пересекаться с этой конторой!» «Конторой» в МВД называли службы Лубянки. А как испугался Электрик, когда узнал, до кого дозвонился его сотрудник! На подполковнике лица не было, хотя напугать шефа не так-то просто, он не зря получил свою кличку. В смелости подполковнику Грушину не откажешь. К проблемам службы и своей жизни он относился с одинаковым безразличием. Вошел же он как-то в квартиру с вооруженным идиотом, который грозился подорвать дом. А вот от звонка с Лубянки побледнел, как гимназистка…

Если предположить, что ФСБ само чьими-то руками убрало писателя, то выходит неувязка. Зачем тогда давать человеку такую информацию, за которую его затем приходится убирать?

Синицын решил оставить до времени проработку встречи на Кузнецком мосту и принялся анализировать поход в театр. Сам режиссер подозрений у следователя не вызывал. Его беспокойство искренне и понятно. Он отдал деньги, а пьесы нет.

Конечно, Пе-реверцев черствая сволочь, и ему писателя жалко лишь потому, что появились проблемы. А ведь он называл его Олегом, из чего следует, что они были неплохо знакомы. Но в остальном там все понятно. Надо на всякий случай выяснить, что за публика находилась в здании в день прихода Каребина. И на театре можно будет поставить точку.

Итак, что имеет следователь Синицын на сегодняшний день? Он знает, или почти знает, что Каребина застрелили в связи с его профессиональной деятельностью. Скорее всего, за факты, изложенные в последней пьесе или романе, который Слава сейчас читает. Какие имеются основания для того, чтобы подобное утверждать? Вчерашний налет на квартиру писателя, поиск дискет и изуродованный процессор, плюс сухопарый сутулый тип, которого он засек через дверной глазок.

— Славка, ты куда подевался? — обиженно позвала друга Шмелева.

— Я здесь, Леночка, сейчас приду. — Синицын залпом допил остывший чай и вернулся в свою комнату.

— Проснулась, а тебя нет. Знаешь, как я испугалась… — пожаловалась Лена.

— Пить захотелось. Дать тебе чаю?

— Какой чай в такую рань?! Ложись рядом, чтобы я не боялась, — потребовала она и, прижавшись к парню, моментально уснула.

Слава обнял ее, свободной рукой дотянулся до стула, где висел его пиджак, и осторожно, стараясь не будить девушку, добыл из внутреннего кармана распечатку дискеты. Завесив лампочку у постели своей рубашкой так, чтобы свет не падал Лене на глаза, Синицын углубился в изучение бумаги.

Сначала он ничего понять не мог. Распечатка целиком состояла из перечисления всевозможных архитектурных сооружений с пунктуальным описанием их размеров и коммуникаций.

Открывало список описание небоскреба на 34-й авеню Нью-Йорка. Он состоял из трех тысяч семидесяти пяти комнат. Имел два с половиной километра водопроводных и канализационных труб. Пятьдесят километров электрических кабелей и проводов, две тысячи телефонных номеров. Обслуживало небоскреб семь шахт лифта, пятьдесят электрических моторов, и продували его помещения сто двадцать семь вентиляторов.

Синицыну надоело это перечисление, и он, опустив полстраницы, перешел ко второму объекту. Эта была вилла в Ницце, состоящая из пятнадцати спален и десяти гостиных с гектаром пляжного парка. Описание ее сантехнических прелестей, включая бассейны и фонтаны, занимало тоже немало места. Но Слава добрался до конца и увидел приблизительную цену этого сооружения. Вилла стоила двенадцать миллионов старых франков. Дальше шли объекты поскромнее. Это были квартиры в Лондоне, Париже, Риме и Сан-Франциско. Следующая страница выглядела разнообразнее. В ней перечислялись не только дома и квартиры. Начинала эту часть списка паровая яхта «Спаситель Мира Стерн». За ней следовали катера, лодки, самолеты и около сотни автомобилей самых различных марок. Увидев знакомую фамилию в названии яхты, Слава оживился, осторожно отнял руку от плеча подруги и уселся, свесив вниз ноги. Он решил просмотреть распечатку с конца и был вознагражден. В его руках оказался удивительный документ с подписью Святослава Альфредовича Стерна и не больше не меньше Иосифа Виссарионовича Сталина. Перечисленное имущество Стерн завещал вождю народов. Дальше было еще интереснее. Всю последнюю страницу пересекала размашистая резолюция: «Начать процедуру вхождения в наследство» — и подпись: «И. Сталин. 30 декабря 1937 года».

Слава снова перелистал страницы и обнаружил на каждой бледную печать «Архив КГБ СССР».

"Очень странная бумага ", — подумал он. Если верить Саше Лебедеву, Стерн скончался в пятидесятых, а Сталин пишет резолюцию о вступлении в наследство в тридцать седьмом. Что бы это могло означать? Синицын улегся в постель и принялся за роман Каребина.

* * *

Сабсан мерил улицы ночного города упругим шагом бывалого путника. В таком ритме он мог шагать много часов. Долгие годы городской жизни не отняли сноровки у сына степей. Сабсан спешил, он думал о Верочке и волновался за Тимура.

Размышления о молодых людях не помешали старому следопыту почуять опасность. Он не слышал ни шагов, ни других звуков, говорящих о преследовании; оглядываясь, не видел ничего живого в этом словно вымершем от страха городе, но был абсолютно уверен, что по его следу идут. Заметив, что ворота старинной усадьбы отчего-то не заперты на ночь, он шмыгнул туда и затаился.

Через минуту в проеме ворот обозначились две тени. Одинокий фонарь в конце улицы не давал возможности разглядеть их фигуры обстоятельно, но острое зрение гура зафиксировало длиннополую кожанку одного из преследователей и матросский бушлат другого. Фигуры замерли в проеме. Видно, их тоже озадачили открытые ворота, и они нерешительно топтались на месте, размышляя, как поступить.

Наконец тот, что в кожанке, сделал знак матросу, и тот продвинулся вперед.

Человек в кожанке остался в подворотне, а фигура в бушлате, прижавшись к стене, начала приближаться к схоронившемуся за углом Сабсану. Гур дождался, когда она поравнялась с ним, и коротким ударом ладони в шею свалил преследователя. Матрос выкатил глаза и осел на песчаную дорожку, ведущую к усадьбе. Он пытался говорить или кричать, но удар Сабсана лишил его голоса. Гур спокойно обыскал карманы матроса. Кроме нагана и бумажки-справки ОГПУ нашел у него драный кисет, из которого сыпалась махорка. «Видяпин Фрол Андронович», — прочитал Сабсан на документе. Видяпин тем временем замычал и попытался встать. Гур двумя пальцами правой руки нажал ему на шейные позвонки, и тот снова отключился.

— Поспи часок-другой, — проворчал Сабсан и, взвалив матроса на плечи, понес его в сад усадьбы.

Положив свою ношу под навес на поленницу, он решил на улицу не выходить.

Вместо этого, перебравшись через два забора, оказался на набережной Обводного канала, затем, быстро перейдя маленький горбатый мостик, несколько раз оглянулся и побежал. Навстречу плыли дома, заборы, лавки. Гур бежал ровно, не ускоряя и не замедляя темпа, дыхание стало легким, ноги словно сами несли тело вперед, не мешая голове думать. "Господин Бокий опомнился и послал за мной.

Интересно, какой наказ получили его люди? Тот, в кожанке, держал в руке наган…" Скорее всего, преследователи хотели выяснить маршрут Сабсана и, возможно, тогда его пристрелить.

Через час гур был возле своего сада. Света в окнах дома он не увидел. Но зато все окна в особняке Филиппова светились, будто убитый сосед давал бал, в них мелькали тени. Сабсан не пошел в свой сад через калитку. Он медленно обследовал забор и добрался до места, где у него был свой потайной лаз.

Бесшумно отодвинув две доски, гур оказался на задворках своего особнячка.

Остановившись у дровяного сарая, прислушался. Ему показалось, что там кто-то есть. Постояв минуту, и вправду услышал приглушенные голоса. Один голос скорее всего принадлежал мужчине, другой — послабее — женщине.

— Тимур? — тихо спросил Сабсан и три раза стукнул по дощатой стене.

Голоса стихли, наступила напряженная тишина.

— Отец, ты? — наконец услышал Сабсан голос сына.

— Я, мой мальчик, — ответил гур. Ворота сарая неслышно отворились, в них возникли Тимур и Вера.

— Отец, мы теперь всегда будем вместе, — сказал юноша, обнимая Веру, и его темные прекрасные глаза засветились нежностью.

— Будете, — согласился Сабсан и велел молодым:

— Идите в кусты к забору и ждите меня там. Тут находиться опасно. Если в доме нет засады, а я в этом не уверен, то скоро сюда нагрянут люди Бокия.

— Тогда зачем ты идешь в дом? — спросил Тимур.

— Ты знаешь зачем, — отозвался гур.

— Отец, священный камень у меня, — улыбнулся Тимур.

— Я должен взять портрет твоей мамы, — шепнул Сабсан и, вынув из-за пазухи шелковый узелок, протянул его сыну:

— Тут наши хранители. Спрашивай у них совета, когда сам окажешься слаб.

— Это души Таши-лам? — уточнил Тимур, укладывая узелок поближе к сердцу.

— Да. Но не беспокой их по-пустому, — предостерег Сабсан и исчез в проеме окна.

Тимур обнял девушку и увлек ее в тень заросшего кустами забора. Они затаились возле потайного лаза, напряженно вслушиваясь в тишину темного дома.

Внезапно раздались выстрелы. Стреляли в мансарде. Вера обхватила голову руками и закричала. Тимур зажал ей рот. Он хотел броситься к дому, но в это время по саду с криками и ругательствами побежали солдаты с ружьями. Они разбили стекла и вломились в дом. Тимур ждал, не выберется ли отец, готовый броситься ему на помощь. Но Сабсан не появлялся.

— Уходи, — велел Тимур Вере. — Если отец еще жив, я должен ему помочь.

Вера уцепилась за одежду юноши, пытаясь его остановить. Тимур нежно, но решительно отнял ее руки и шагнул в темноту. Сделать он сумел только один шаг.

Перед ним стоял Сабсан. Тимур ясно видел отца, но его фигура казалась прозрачной. Стволы деревьев проглядывали сквозь его спину.

— Сынок, я ушел к твоей маме. Мы теперь вместе в ином мире. Ты один должен выполнить волю Богов. Ты Царь и спеши помешать самозванцу обмануть наш народ.

Ты просил имя мастера. Его зовут Мойша Рамович. Он живет в Ревеле. Скажи ему, что его дочь Руть родила сына. Она в Витебске. Иди, и пусть сердце твое станет сердцем доброго яка, а смелость и мужество отдаст тебе снежный барс. Я исполнил наказ Ригден Джапо. Дальше его свет поведет тебя…

— Отец, но я не хочу становиться Царем, — нерешительно возразил Тимур.

— Тогда отними у него второй камень и вручи его достойному. Нашим народом не должен править корыстный властолюбец.

Образ Сабсана растворился в ночной мгле. Тимур постоял немного, потом повернулся и увидел бледную как смерть Веру. В глазах девушки застыл ужас.

— Кто говорил с тобой? — спросила она дрожащим от страха голосом.

— Отец прощался. Он ушел в иной мир. Теперь кроме тебя у меня никого нет, — ответил Тимур и повел ее прочь от того страшного места, где они оба стали сиротами.

* * *

В восемь утра Слава заехал в Гороховский переулок. За ночь там ни дежуривший в квартире стажер Тема Лапин, ни наружное наблюдение в лице приданного начальством капитана Матросова никаких происшествий не отметили.

Высокий седой субъект больше не появлялся. Синицын попил кофе вместе с Темой и позвонил домой. Лена трубку не взяла.

«Спит», догадался он и поехал в райотдел. Гру-шин молча принял его отчет.

Сегодня он явно не был так благодушен и, слушая старшего лейтенанта, думал о другом.

— Работай, Синицын, работай, — выдал подполковник дежурную фразу, и молодой следователь понял, что он может быть свободен.

Слава зашел в свой кабинет в надежде встретить Лебедева, но в комнате было пусто. Слава уселся за стол и вытащил из ящика справочник городских телефонов.

Его интересовал раздел «Общественные организации», и в главе «Культурные общества» Си-ницын без труда обнаружил три объекта, связанные с интересующим его именем. Это был «Международный фонд культуры им. Святое л аваСтерна», «Общество любителей Стерна» и некоммерческий просветительский университет «Живая улыбка Святослава Стерна». Старший лейтенант посмотрел на часы и подумал, что в эти организации в начале десятого звонить рано. Но все же решился. И ему с первого раза улыбнулась удача. В «Обществе любителей Стерна» трубку сняли сразу.

— Вас слушают, — проворковал звонкий женский голос.

— Я хотел бы вступить в общество, — соврал Слава. — Что для этого надо?

— Ну, во-первых, приехать к нам на собеседование. Во-вторых, прочесть все, что написал Великий Учитель, и уметь рассказать об этом другим. В-третьих, беззаветно любить Святослава Альфредовича и следовать в своей жизни его заветам. — По тому, как дама на другом конце провода поставленным голосом сообщала условия приема в общество, следователь понял, что дело там поставлено на широкую ногу.

— Когда можно приехать на собеседование? — стараясь сохранить серьезный тон, поинтересовался он.

— У вас есть ручка? — спросила звонкоголосая любительница Стерна.

— Да, есть.

— Запишите, когда собирается наш Совет.

Совет собирался раз в неделю, при этом в разные дни и часы. Слава записал расписание на три недели вперед и, поблагодарив даму, положил трубку. Ближайшее заседание было намечено на завтра.

Второй номер тоже ответил без промедления. Но в «Международном фонде культуры им. Святослава Стерна» трубку взял мужчина.

— Здравствуйте. Я бы хотел вступить в фонд. Скажите, что для этого нужно?

— Вы юридическое или частное лицо? — строго поинтересовались в трубке.

— Я лицо частное.

— Тогда это довольно сложная процедура. Мы платный фонд. Чтобы вступить в нашу организацию, надо сделать взнос.

— О какой сумме идет речь? — полюбопытствовал Слава.

— Для частных лиц взнос начинается от двадцати пяти тысяч рублей.

Заплатившие такую сумму становятся послушниками Стерна без права голоса. Но если вы хотите иметь голос в Совете фонда, то должны внести не менее пятидесяти тысяч. Тогда вы будете приняты в подмастерья Стерна и сможете участвовать в нашей коммерческой деятельности.

Синицын записал адрес и часы приема. В культурный фонд Стерна можно было приехать в любой день с десяти до семнадцати. Кассир, принимающий взносы, задерживался до девятнадцати часов.

Оставался университет «Живая улыбка Святослава Стерна». В университете с утра не работали. Там стоял автоответчик.

— Если вы искренне любите великого Стерна, приходите в наш университет, — провещал записанный на пленку артистический баритон. После этих патетических слов выяснялось, что прием студентов-почитателей мудреца происходит каждое первое число месяца и обучение за шесть недель обходится в две тысячи долларов.

«Ничего себе некоммерческое учреждение! — подумал Синицын. — За шесть недель живой улыбочки две штуки баксов. Дорогая улыбочка». Слава снова поглядел на часы. Стрелки показывали без двадцати десять. Звонить в театр режиссер просил после одиннадцати. До этого оставалось почти полтора часа. Слава достал из кейса роман и продолжил чтение.

* * *

Альфред Федорович Стерн кутался в плед. В железной печурке догорали ножки его любимых стульев из столовой. Стол он сжег на прошлой неделе. Карельская береза, отшлифованная руками великих мебельщиков Франции, горела жарко, но старый человек согреться не мог. После отъезда сына в Финляндию старик остался совершенно один. Жену он похоронил в начале четырнадцатого года. Их младший сын Адольф Стерн умер от ран в первый месяц войны, и супруга Альфреда Федоровича гибель любимого сына не пережила. К Святославу она была равнодушна. Черствый и амбициозный мальчик сердце матери не согревал. Альфред Федорович, наоборот, все свои отцовские надежды связывал со старшим. Тщеславие и деловая смекалка сына ему импонировали.

Старик тяжело поднялся с кресла, нагнулся к печке и погрел от ее жара руки. Длинные искривленные ревматизмом и старостью пальцы от холода немели.

Потерев руки над огнем, Стерн пошел на кухню. После холода вторым его мучителем стал голод. Сухопарый и жилистый, он от недоедания превращался в высохшую мумию. Если другие могли держаться за счет запасов собственного организма, то сухопарый Стерн их просто не имел. В пустой и холодной кухне он немного постоял, затем открыл створки резного буфета, с грустью подумав, что древний представитель романского стиля — следующий кандидат на дрова, и принялся шарить по полкам. То, что в буфете никакой еды нет, старый юрист хорошо знал. Он далеко не в первый раз обследовал полки и все же надеялся, что где-то затерялось хоть немного крупы или муки. Но чуда не происходило. Буфет был стерильно пуст. Все фамильные безделушки, включая золотую табакерку, принадлежавшую его покойному отцу, старик давно выменял на продукты. Дорогих вещиц в доме больше не осталось, если не считать меча ордена розенкрейцеров.

Стерн продолжал себя причислять к этому тайному ордену и с мечом расставаться не желал. Он переворошил все ящики, вздохнул и вернулся к камину. Тут хотя бы было тепло. Замерзающий старик потуже укутался в плед и уже хотел погрузиться в кресло, как услышал громкий стук в дверь. Гостей Стерн не ждал, поэтому предположил худшее, что в дом ломятся грабители. Альфред Федорович не был трусом и отдавать себя на милость негодяев не собирался. Он выдвинул большой ящик своего письменного стола и вынул меч. Золоченая бронза ручки казалась такой же холодной, как его замерзшие пальцы. Но холодок металла вселил уверенность. В парадное молотили изо всех сил. Стерн сбросил на пол плед и решительно зашагал к двери.

— Кто там? — спросил он глухим голосом и сжал рукоятку меча.

— Именем революции, откройте, — услышал Стерн и замер. Пребывая в одиночестве, истощенный голодом и холодом, о чекистах он как-то на время забыл.

Рассказы о зверствах новой власти, конечно, слышал, но считал, что лично к нему это не относится. Имение давно конфисковали, да Стерны никогда и не считали себя помещиками. Доходов с усадьбы они не получали. На поддержание дома и парка Альфред Федорович тратил деньги, заработанные на юридической ниве. Поэтому и думал, что является трудящимся, так что претензий от пролетарской власти не ждал.

— Откройте, или мы выломаем дверь, — пригрозили снаружи.

Старик спрятал меч за вешалку и отодвинул засов. В квартиру ворвались четверо и за десять минут перевернули все вверх дном. Хозяин молча наблюдал, как представители нового порядка роются в его белье и бумагах.

— Золотишко, батя, где прячешь? — безразличным тоном поинтересовался сутулый тип в кожанке. Его красная усатая физиономия не выглядела злой. В глазах чекиста читалось живое любопытство к жилью человека из другого мира.

— Я вам не батя. Меня зовут Альфред Федорович Стерн. И я, сударь, три дня не ел. Если бы у меня имелось золото, я давно выменял бы его на хлеб или картофель.

— Ладно, одевайся, старик. Тебе придется поехать с нами, — видно поверив Стерну, что золота у него нет, заявил усатый.

— Куда и зачем я должен ехать? — раздраженно спросил Альберт Федорович.

Чекист залез в карман и, вынув бумагу, сунул старику под нос:

— Ты, батя, грамотный, читай сам.

— Без очков я не читаю. Уж не откажите в любезности, раз вы ввалились в мой дом, объяснить причину вашего вторжения, — стараясь говорить спокойно, потребовал старый юрист.

— Тебя велено взять в заложники. Мы таких, как ты, будем расстреливать без суда и следствия, если ваши станут убивать наших товарищей. За жизнь Моисея Урицкого мы поставили к стенке пятьсот буржуев. Ты пойдешь в следующую партию.

— Во-первых, я не буржуй. Я зарабатывал на жизнь своим трудом. А во-вторых, я не принадлежу ни к какой политической группировке и ни за какие действия неизвестных мне людей нести ответственность не обязан. Хотя, простите, о юридических нормах даже военного времени вы, кажется, не имеете чести быть осведомленным….

Усатый подмигнул своим подчиненным и, плюнув на паркет, беззлобно сказал:

— Ладно, пошли. Больно ты, батя, грамотный. Мне с тобой трепаться по штату не положено. Я к тебе без строгости, оттого что вижу — ты голодный и мебель палишь. А то бы мы тебе давно за буржуйский тон бока наломали и скулу свернули.

Стерна сильно пихнули в спину, но он сжал зубы и молча вышел из своей квартиры. У подъезда, тарахтя движком, чекистов ж;дал открытый автомобиль.

Альфред Федорович не успел надеть пальто, но от нервного напряжения не замечал ледяного ветра. Его усадили на заднее сиденье между двух охранников. От того типа, что сидел по правую его руку, отвратительно тянуло луком. При голоде обоняние Стерна сильно обострилось, и он терпел этот запах с трудом. Но на его счастье, ехали они недолго. В этой части города Альфред Федорович бывал редко, но склады купца Терехова знал. Возле складских ворот дежурил красноармеец с винтовкой. Козырнув усатому, он открыл ворота, и автомобиль въехал во двор.

Старика повели к обитой железом двери, возле которой также дежурил вооруженный солдат. Затем его впихнули внутрь, и он услышал, как за ним громыхнули замки.

В холодном, лишенном всяческой мебели и даже скамеек складском сарае уже находилось человек двести. Скудный свет из маленьких окошек не давал разглядеть лиц. В полумраке тихо говорили, и от голосов стоял монотонный гул. При появлении Альфреда Федоровича гул на минуту затих. Стерна обступили плотным кольцом. Старались разглядеть новенького, чтобы узнать, не поступил ли кто из близких.

— Альфред Федорович, голубчик, и вас тоже? Господи, что творится! Вас-то за что?

Стерн пригляделся и с трудом узнал Александру Петровну Розанову, свою давнюю соседку по имению в Ижорах.

— Здравствуйте, Сашенька. Взяли в заложники. Вломились и привезли. Как сказал их предводитель, хорошо, что не избили, — ответил Стерн и поцеловал соседке руку.

— Нас все равно расстреляют. Стреляли бы сразу. Здесь даже туалета не имеется. Лидия Прохоровна Коровина потеряла сознание от того, что не смогла при людях, ну сами понимаете… Хуже скотины держат. Даже соломы не постелили.

Хорошо, хоть ящиков от шампанского вдоволь. Спасибо купцу Терехову, царство ему небесное, расстреляли сердешного за этого еврея Урицкого. Уверена, что бедняга Терехов его и в глаза не видел. Господи, спаси и помилуй! — Старушка перекрестилась и стала долго и подробно перечислять имена находящихся здесь людей.

Присутствие нескольких господ из правительства Александра Керенского старого юриста не удивило. Политики — игроки, а игры у взрослых бывают опасные.

А вот за что приволокли в заложники профессора ботаники Юдина и директрису частного пансиона для девочек Веронику Дурновскую, он понять не смог. Альфред Федорович услышал от старушки Розановой еще много знакомых фамилий, но подходить ни к кому не стал. Он ослаб, с трудом стоял на ногах и думал лишь о том, чтобы не упасть. Розанова поняла, что сосед по имению ее не слушает, и тихо отошла, растворившись, словно тень, в толпе узников.

Внезапно дама в шляпке с вуалью в трех шагах от Стерна сказала:

— Сейчас у меня на руках умер Липский. Мой муж страдал сердечной слабостью. Я умоляла его не трогать, а они требовали золота. Откуда у нас золото? Они думают, что человек, который пользуется зубной щеткой и ходит в чистом белье, обязательно имеет золото. И вот мой муж умер…

Проговорила она все это негромко, но все услышали. Монотонный гул стих, и несколько минут толпа заложников молчала, затем из левого угла раздался чей-то истерический крик. Кричал мужчина высоким тенором: «Господа, это произвол! Мы русские люди! Они не имеют права! Мы же не каторжники!»

Стерн постарался вспомнить, не знаком ли он с обладателем этого голоса, но не вспомнил. Пока он думал об этом, юноша с прекрасным породистым лицом русского дворянина тихо поставил возле его ног ящик от шампанского.

— Садитесь, Альфред Федорович.

— Благодарю вас, молодой человек. Откуда вы меня знаете? — удивился Стерн.

Юношу он не признал.

— Я слушал ваши лекции на юридическом, господин профессор, — ответил бывший студент и улыбнулся Стерну так, будто они встретились не в грязном и вонючем складском сарае, а на бульваре Ниццы.

— Еще раз благодарю, но мне пока сидеть не хочется, — отказался бывший профессор.

— Помните, вы нам говорили, что человеческое общество, переставшее чтить закон, превратится в зверинец. Похоже, ваши слова сбываются.

— Конечно, помню, мой юный друг, — подтвердил Стерн и с грустью подумал, что и этого прекрасного юношу расстреляют.

Молодой человек побоялся быть навязчивым и отошел. Стерн с трудом отыскал свободное место у стены, прислонился и застыл. И сколько так постоял, не помнил. Вздрогнул от того, что кто-то взял его за рукав.

— Роза и крест, — услышал он хрипловатый шепот.

— Крест и роза, — машинально отозвался Альфред Федорович и попытался разглядеть брата по ордену. Никого не увидел, но снова почувствовал, что его трогают за рукав. Наконец глянул вниз и обнаружил возле себя горбуна.

— Иди за мной. Среди чекистов есть посвященные. Они хотят тебе помочь. — С этими словами калека взял Стерна за руку и повел сквозь толпу заложников.

Угол огромного складского сарая занимали груды пустых ящиков. Горбун завел Стерна за них и юркнул в низкую дверцу, которую в полумраке было трудно заметить.

— Пригнись, чтобы не повредить голову, — едва слышно предупредил он высокого старика.

Альфред Федорович пригнулся и кое-как вошел. Брат по ложе прикрыл за ним дверцу, и они оказались в кромешной тьме.

— Я ничего не вижу, — растерянно прошептал Стерн.

— Не бойся. При мне электрический фонарь. Сейчас я его включу. — Горбун с минуту провозился, так что слышалось только его сопение, затем узкий луч фонарика осветил грязную деревянную лесенку. — Двигайся за мной, я буду светить на ступени.

Альфред Федорович опасливо последовал за своим доброжелателем, стараясь не упасть. Подниматься по крутой лестнице без перил ослабшему старику было нелегко. Одолев несколько ступеней, он остановился.

— Должен отдышаться. Извините, оголодал, — виновато попросил Стерн.

— Не тревожься об этом. Торопиться нам некуда, — успокоил его брат по ложе.

Наконец они поднялись. Горбун распахнул скрипучую дверь и выключил свой фонарь. Они оказались в чердачной кладовке, забитой одеждой и обувью. Возле маленького круглого оконца Стерн заметил конторский стол и несколько стульев.

— Присаживайся, — по-хозяйски пригласил горбун и, указав Альфреду Федоровичу на стул, уселся и сам. — Разреши представиться. Серафим Маркович Шульц, мастер-наблюдатель рижского отделения.

— Мое имя, брат, тебе, как я понял, известно, — ответил Стерн и с удовольствием сел. — Кто посвящал тебя в ложу?

— Я принял чин от неведомого начальника, он родом, как и я, из Риги. И зовут его бароном Мебесом.

— Григория Оттоновича я имею честь знать лично, — слабо улыбнулся Стерн.

— Тебя, наверное, удивляет, что я оказался здесь? — поинтересовался Шульц.

— Меня уже мало что может удивить, — парировал Альфред Федорович.

— Хорошо сказано. Я согласился работать в ЧК, чтобы иметь возможность помочь нашим, — пояснил горбун. — Здесь таких несколько. Я попробую тебя освободить, но и ты должен оказать нам услугу.

— Чем может пригодиться голодный старик всесильному чекисту? — не без иронии проговорил Стерн.

— Твой сын заканчивает книгу, но ему нечего есть. В Кремле нашлись люди, которые считают эту книгу очень серьезной работой. Они хотят поддержать Святослава материально и посылают меня в Финляндию. Ты, брат, должен написать мне к нему рекомендательное письмо.

Стерн прикрыл глаза и вытянул над столом руки. Так он просидел несколько минут. Горбун не мешал.

Наконец Альфред Федорович заговорил. Голос его изменился и звучал отстранение:

— Я проник в твои мысли. Ты говоришь не всю правду. Золото, которое ты повезешь сыну, пахнет кровью. Он не примет вашей помощи и не пойдет с вами.

— Оставь это решать Святославу, — возразил Шульц.

— Письмо я писать не стану. Святослав благородный мальчик. Я знаю, как он поступит. Как знаю и то, что лежит в ящике стола, за которым ты сидишь.

— Да, там лежит твой меч, — оскалился Шульц и, выдвинув ящик, выложил меч на стол. — Можешь ничего не писать. Эта штука скажет Стерну-младшему больше, чем любое послание.

— Я не позволю… — Альфред Федорович приподнялся и попытался дотянуться до меча, но не успел.

Шульц молниеносно схватил сверкающий клинок и вонзил его прямо в сердце старика.

— Что ты можешь не позволить? — устало поинтересовался горбун у умирающего.

Но тот уже не слышал. Стерн так и остался сидеть, только голова его с громким стуком опустилась на канцелярский стол Шульца.

— Отнесите его в подвал, а вещи как обычно, — приказал Серафим Маркович вошедшему красноармейцу и, аккуратно вытерев носовым платком кровь старика с лезвия, вышел. Красноармеец принялся деловито раздевать покойника. Вещи Альфреда Федоровича присоединились к одежде и обуви, сваленным в углу каморки.

* * *

Слава взглянул на часы. Они показывали без пятнадцати двенадцать. Он зачитался и позвонил режиссеру в одиннадцать, как они договаривались. Но служители муз пунктуальностью не отличаются, оказалось Эраст Митрофанович только что вошел в свой кабинет.

— Извините, что опоздал со звонком, — начал Слава.

— С кем я говорю? — не понял режиссер.

— Это я, следователь по делу Каребина, — напомнил Синицын.

— Разве мы с вами договаривались? — удивился Переверцев.

— Да, вы обещали выяснить у вашего бухгалтера, какая организация снимала здание театра в день прихода писателя, и просили меня сегодня в одиннадцать позвонить…

— Наверное, молодой человек, все так и было. Простите, ремонт мозги расплавил. К сожалению, наша бухгалтерша слегла с простудой. Болезнь Гали для меня катастрофа. Ремонтные работы требует постоянных расходов, а без нее я не могу рассчитываться с людьми, — пожаловался Переверцев. — Позвоните через пару дней.

Синицын положил трубку и посмотрел на открывшуюся дверь, в которой возникла конопатая физиономия сержанта Сани Рушало.

— Товарищ старший лейтенант, там до вас крутая дивчина домогается, — сообщил он с порога.

— Сильно?

— Что — сильно? — не понял конопатый хохол.

— Домогается сильно, спрашиваю? — растолковал Синицын.

— Настойчиво. Гутарит, что с радио.

— Зачем же я ей понадобился, пускай к начальству идет. Михаил Прохорович голос имеет бархатный, для радиослушателя приятный, — усмехнулся старший лейтенант.

— Она до вас домогается, — стоял на своем Рушало.

— Откуда же ей про меня известно? Я вроде подвигов не совершал, ранения от бандитской руки тоже не принял… — с недоумением произнес Синицын. —Ладно, зови свою радиодиву.

— Есть звать, — обрадовался концу беседы сержант. Он мыслил простыми, понятными категориями, и речь Синицына с его иронией и подвохами его утомила.

Слава оценил свое отражение в стеклянной дверце шкафа для бумаг, быстро причесал чуб и, создав на лице безразличное выражение, уставился в телефонный справочник. Он предполагал увидеть серьезную девицу в очках и при портфеле, а в дверь впорхнуло нечто белобрысое в непристойно короткой юбке и с ярко намалеванным лицом. Слава подумал, что ей лет семнадцать.

— Елизавета Тихонева, — представилась радиожурналистка, произнеся первую букву своего имени как "Э" и протянула Славе руку с фиолетовым маникюром.

— Старший лейтенант Синицын, Вячеслав Валерьевич, очень приятно, — протараторил Слава, хотя ничего приятного пока не ощутил.

— Я так рада, так рада. Впервые вижу настоящего следователя, — заворковала Тихонева, при этом с любопытством оглядывая помещение. — Вот здесь вы допрашиваете преступников и проводите очные ставки?

— Вы не назвали вашего отчества, — напомнил старший лейтенант, с трудом проникая в речевой поток посетительницы.

— Мне еще нет и сорока. Можете называть меня просто Элиз. Так меня все знакомые называют, — разрешила она.

— Вам нет сорока? —: опешил Синицын.

— Да, мне всего тридцать восемь и три месяца. А вы думали, мне за сорок?

Неужели я так скверно выгляжу?!

— Я. думал вам лет восемнадцать, — признался Слава.

— Какой вы милый мальчик! Давайте дружить, — расплылась в улыбке Елизавета.

— В каком смысле? — Слава покраснел, потому что понял, что сморозил глупость.

— Это зависит от вашего желания. Я умею дружить в общечеловеческом смысле, но как женщина я очень темпераментна, и даже монахи становятся со мной первоклассными любовниками, — томно сообщила радиожурналистка.

Слава смутился и замолчал. С подобными красавицами он опыта общения не имел. Пауза становилась неловкой. Выручил Тема Лапин. Стажер открыл дверь и замер у порога.

— Заходи, Лапин. У нас в гостях журналист с радио, — пригласил юношу Синицын и тут же представил его Тихоневой:

— Перед вами стажер. Заканчивает школу милиции и в нашем отделе проходит практику.

— Тоже прелестный молодой человек. И такой высокий! Как вас зовут, Лапин?

— Темой, — и стажер густо покраснел. Журналистка сделала вид, что этого не заметила:

— Вот что, мальчики, тут у вас замечательно… — Елизавета вновь обвела взглядом унылый милицейский кабинет. — Но давайте поговорим в каком-нибудь не столь официальном месте. У вас я от страха деревенею.

— Хорошо, если не очень долго, — согласился Синицын, — а где бы вы хотели?

— Найдем. Моя машина у подъезда. Шагом марш за мной! — весело скомандовала бойкая женщина и, звонко отстукивая высокими каблуками, повела молодых людей за собой.

Возле входа они сразу заметили розовый «Мерседес». У скромного парадного райотдела машина казалась рождественской игрушкой. Спортивная модель имела только две двери, и Тихонева посадила стажера назад, а Синицына рядом. Лапин согнулся в три погибели и задышал Славе в ухо. Правила женщина лихо. Слава смотрел в окно и гадал, куда они едут. «Знакомое место», — подумал он, когда води-тельница крутанула в переулок за универмагом «Детский мир». Ведь совсем недавно у следователя была встреча на Кузнецком мосту. Но до того места метров двести они не доехали. Елизавета завернула во двор Центрального дома работников искусств.

Ресторан в клубе давно не работал, а в бар на пятый этаж пускали по пропускам. Тихонева показала свое удостоверение и провела Синицына с Темой мимо вахтера. Тощий и высокий стажер вышагивал за раскрашенной дамочкой, как журавль за лисицей, и не знал, куда деть свои длинные руки. Слава замыкал шествие и с трудом сдерживался, чтобы не прыснуть. В бар посетителей поднимал старый скрипящий лифт. Небольшой зал был заполнен, но Тихонева пококетничала с барменом, и столик для них нашелся. В помещении было накурено, к тому же тут же крутили видеофильм. Синицын подумал, что для интервью журналистка выбрала не лучшее место.

— Вы сможете тут работать? — удивился он.

— Не волнуйтесь, живой шум наложится естественным фоном. Так гораздо легче воспринимать беседу нашему слушателю, — успокоила его Тихонева и подозвала официанта. — Пить будете?

— Мы на работе, а я вообще алкоголя не употребляю, — отказался Слава.

— Тогда я закажу вам кофе с пирожными, а себе немного белого вермута со льдом. Моей работе это не мешает.

Синицын решил не спорить. Через минуту они с Темой получили по капучино в бокалах и по бисквитному пирожному, а журналистке подали вермут в высоком стакане с прицепленным к стеклу кусочком лимона.

— Итак, мальчики, давайте немного поговорим о вас, — поставив на стол портативный магнитофончик, начала интервью Елизавета.

— А что говорить? — пожал плечами Слава. — Ни одного громкого дела я самостоятельно не провел. Вооруженных преступников не задерживал и вообще я не очень понимаю, почему вы выбрали лейтенанта и стажера?

— Я вам отвечу. — Тихонева враз перестала улыбаться, и голос ее резко изменился, приняв специфический оттенок голосов радиодам:

— Вам, Слава — можно я буду вас так называть? — поручили вести дело об убийстве известного писателя.

Такое дело каждому не доверят. Вот об этом я и хотела бы поговорить. А Тема немного разбавит серьезность нашей беседы. Молодым радиослушателям очень интересно узнать о практике студента школы милиции.

— Откуда вы взяли, что мне поручено дело писателя? Это служебная тайна, — нахмурился Синицын.

— А уж это моя служебная тайна, — игривым тоном заявила Елизавета.

— Пускай тайна остается тайной, но я говорить о деле до его завершения не имею права. Поэтому о чем угодно, только не о текущем расследовании.

— Наша радиокомпания может заплатить за интервью. Думаю, долларов триста на двоих я выбить сумею, — вкрадчиво сообщила Тихонева.

— Плату за интервью в данном случае можно расценивать как взятку должностному лицу. Нам за решетку не хочется, а вам? — поинтересовался Синицын.

— Ну хорошо. Тогда я обращаюсь к вам двоим как к рядовым читателям, продолжая держать тон, специфическим голосом продолжала Тихонева. — Вам знакомо творчество погибшего? — обратилась она к стажеру.

— Нет, я не читал его книг. А вот Вячеслав Валерьевич мне говорит, что читает последний роман Каребина, — неожиданно выпалил Тема.

Синицын зло зыркнул в его строну, но промолчал. Лапин восторженно смотрел в рот журналистке и взгляда начальника не заметил. «Мерседес» Тихоневой, ее короткая юбка и удивительная моложавость юношу восхищали.

— Вы читаете одну из последних вещей писателя? Попробую угадать какую.

«Гусар его величества»? — Журналистка изобразила восторженный интерес.

Слава промолчал.

— По глазам вижу — не угадала. Тогда «Наместник Востока» о Скобелеве?

— Не надо гадать. Вячеслав Валерьевич читает еще не изданную вещь, — пришел на помощь Тема. Тут уж старший лейтенант не сдержался:

— Тебе язык подвесили, чтобы пользоваться им как метлой? Тогда тебе не в милиции работать, а в собесе.

— А я что? Я ничего, — растерялся юноша и снова сделался красный, как помидор.

— Ой как интересно! У вас есть экземпляр незаконченного романа? — словно не заметив перепалки между молодыми милиционерами, воскликнула журналистка.

— Не важно, — пробурчал Слава.

— Вы не имеете права скрывать это от почитателей таланта покойного. Это же гуманитарное преступление, — закричала в микрофон Тихонева. — Покажите нам этот роман. Радиослушатели его не увидят, но я донесу до них мое впечатление.

— Впечатление от чего? — усмехнулся Слава. Белобрысая дамочка начинала его раздражать.

— От того, что держу в руках последнюю рукопись известного писателя, никем еще не прочитанный роман «Спаситель Мира», — выпалила Елизавета.

— Откуда вам известно его название? — насторожился старший лейтенант.

— Из интервью писателя. Он же говорил об этом романе, — выкрутилась журналистка, но Синицын был уверен, что она врет.

«Больно наигрывает. Что-то мне в ней не нравится», — подумал он и резко ответил:

— У меня этого текста больше нет. Я его отдал.

— Кому? — завопила Елизавета.

— Обратитесь к Светлане Рачевской. Ее издательство имеет договор на последний роман писателя и обладает правами на его электронный вариант, — ушел от ответа старший лейтенант.

Тихонева выключила магнитофон и посмотрела на часы. Голос ее теперь звучал сухо и безразлично:

— Мальчики, у меня через двадцать пять минут прямой эфир. Могу подбросить, если успею…

— Сами доберемся, — отказался Синицын. — Мы проводим вас до машины.

— Не стоит. Допивайте кофе, доедайте пирожные. За все уплачено, — поговорила журналистка и быстро зашагала к выходу.

— Ты чего варежку развязал? — проследив за тем, как Тихонева, повиливая бедрами, исчезла за дверью, набросился на Тему Синицын.

— А что я такого сказал? — попытался оправдываться Тема.

— Зачем трепаться о тексте незаконченного романа? Я читаю его в интересах следствия и очень не хочу, чтобы об этом знали посторонние. А эта Елизавета Тихонева — штучка та еще.

— Какая Тихонева? — удивился стажер.

— Ты что, сбрендил? Или от капучино крыша поплыла? Такая, которая сейчас встала с этого стула.

— Странно, — задумался Тема.

— Что тебе странно, студент прохладной жизни? — поморщился Синицын. Больше всего на свете его бесило тупоумие.

— Я, когда мы проходили вахтера, заглянул в ее пропуск. Там точно было написано — Луиза Чихоненко. А вовсе не Елизавета Тихонева, — припомнил Лапин.

— Ничего себе виражи! Ты точно это видел? Чего же тогда не удивился, что я ее называю по-другому?

— А вы ее при мне никак не называли.

— Может, и не называл. — Синицын не хотел пользоваться фамильярным Элиз, а выговаривать Елизавета ему было противно. —Не путаешь, стажер?

— С моим ростом заглянуть к ней в руки труда не составило. Посмотрел я машинально, а зрительная память у меня есть. Точно говорю, в документе значилось «Луиза Чихоненко», и карточка была ее. А вы сами у нее удостоверение не спрашивали?

Тут уже смутился Синицын:

— Эту бабу Саня Рушало привел. Я подумал, что они на проходной ее докуметы просветили.

— Рушало, Чихоненко… Она с ним пару слов на мове сгутарила, и он обо всем забыл, — предположил стажер.

— Может быть… — задумчиво согласился Слава. — Выходит, мы оба мудаки. — Сделав такое заключение, Синицын торжественно пожал стажеру руку.

Они допили под остывший кофе, аккуратно ложечками расправились с пирожными и покинули прокуренный зал бара Центрального дома работников искусств.

Оказавшись на «свежем воздухе» Пушечной улицы, Слава ткнул Тему пальцем в живот, как поступал с ним Лебедев, и взял его за пуговицу:

— Вот что, студент. Езжай на Суворовский бульвар в Союз журналистов и выуди все об этой дамочке. Понял?

— Так точно, старший лейтенант, — улыбнулся Лапин и зашагал к метро.

Синицын добрался до райотдела на троллейбусе. Рабочий день заканчивался.

Молодой следователь заперся в кабинете и открыл роман Каребина.

* * *

С моря дул легкий бриз, и в открытом море «Альму» изрядно мотало. Но в фиорде бухту прикрывал гранит скалистого берега, и волна тут гасла. Небольшая, видавшая виды паровая посудина шла из Риги в Стокгольм с грузом латышского бекона и завернула к финским берегам, чтобы оставить здесь двух пассажиров.

Капитан Янес Таркулис обычно посторонних на борт не брал, но горбун Шульц и сухопарый субъект, назвавший себя мистером Тоуном, заплатили столь щедро, что старый морской волк изменил привычке. Двести пятьдесят франков горбуна и сто пятьдесят фунтов Тоуна составляли чуть ли не половину суммы, полученной капитаном за фрахт.

Шульц плыл налегке и, кроме чемодана из потертой кожи, багажа не имел.

Мистер Тоун тоже держал при себе лишь один маленький саквояжик, который не выпускал из рук ни на минуту. Тоуна звали Вилли. И это была единственная информация, полученная Шульцем от попутчика, хотя горбун проявил завидную изобретательность, чтобы завязать беседу с англичанином. Что Тоун уроженец туманного Альбиона, Шульц понял по ужасающему акценту, с которым Вилли произнес по-русски несколько слов благодарности и свое имя. Благодарил Тоун горбуна за предложение воспользоваться лодкой.

Горбун знал от капитана, что англичанин, как и он сам, оплатил путешествие до местечка Пахти. Этот факт в основном и насторожил Шульца, который заподозрил в попутчике конкурента. «Альма» подходить к рыбацкой пристани не могла из-за своей низкой осадки. Капитан перегрузил трюмы свининой и боялся сесть на мель.

Маленький рыбацкий причал предназначался лишь для легких парусников и на торговые суда рассчитан не был. Шульца должны были встретить на лодке, вот он и предложил Тоуну воспользоваться этой лодкой вместе с ним.

Чем ближе судно подходило к берегу, тем гуще становилось молоко тумана. На большой воде ветер разогнал белую муть, а тут, в укрытой бухте, плотная завеса затрудняла работу. Капитан Янес сам стоял у руля и пристально всматривался в окутанные туманом очертания берега. Заметив в смутной дали свет пахтинского маяка, он с облегчением вздохнул, затем, отдав приказ бросить якорь и выдать сигнал, удалился в свою каюту. Издав три протяжных гудка, «Альма» прекратила движение. Затихла паровая машина, с грохотом скатилась в воду якорная цепь, судно погрузилось в туман и тишину.

Пассажиры поднялись наверх. Высокий и сухопарый Тоун в шляпе и при зонтике рядом с горбатым Шульцем выглядел великаном. И тот и другой топтались на палубе уже три четверти часа и нетерпеливо поглядывали в сторону суши. Шульц кутался в черный плащ и мерз. Англичанин в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, чувствовал себя превосходно. Видимо, туманы родины приучили его к сырости, и джентльмен не обращал на погоду внимания.

Лодка с гребцом возникла из белой пелены внезапно, словно мираж. Огромный рыжий финн размеренно, как хорошо отлаженный механизм, опускал весла и производил мощный толчок. Через две минуты его ялик пришвартовался к «Альме».

Матрос зацепил за борт небольшую лесенку, и Шульц с удивительной для калеки ловкостью скатился по ней в лодку. Тоун, прижимая к груди саквояж, опускал свое прямое сухопарое тело чрезвычайно торжественно. Наконец оба пассажира уселись, и финн оттолкнулся от борта шхуны. Через минуту они услышали, как сзади запыхтели ее двигатели. Само судно разглядеть в густом тумане не удавалось.

Лишь по удаляющемуся шуму винтов нетрудно было сообразить, что «Альма» двинула в открытое море.

Туман плыл над водой рваными клочьями. В его разрывах на несколько мгновений возникали скалы фиорда и притулившийся к ним маленький городок, но потом все снова исчезало. Шульц устроился сзади англичанина и, продолжая мерзнуть, пытался закутаться в плащ как можно плотнее. Его постоянная возня раздражала Тоуна, но джентльмен молчал. Берег медленно приближался. В очередном просвете уже отчетливо различались черепичные крыши домиков, когда они снова погрузились в плотное облако тумана. Даже нос лодки растворился в этом густом молоке. Шульц снова принялся возиться со своим плащом. Англичанин головы не повернул и не увидел, как тот вынул из глубин своей одежды сверкающий белой сталью меч ордена розенкрейцеров и всадил его Тоуну в бок. Англичанин не успел вскрикнуть, а лишь замычал и тихо повалился с лавки. Шульц сразу перестал мерзнуть, скинул плащ и тщательно обшарил карманы Тоуна. Гребец поднял весла и, придерживаясь за скамью, молча потянулся вперед. Посопев немного от усердия, извлек из-под лавки веревку и тяжелую железную шестерню, служившую якорем.

Затем также молча привязал веревку к ногам Тоуна и скинул англичанина в воду.

Шульц опустил руку с носовым платком за борт, стер намокшей тряпицей капли крови со скамейки и выбросил платок в море.

Когда лодка выбралась из белой завесы, на ней восседал один горбатый пассажир, бесстрастно взирающий на мерную работу весел в руках опытного гребца.

Сделав возле причала последний взмах, огромный финн ловко выпрыгнул на дощатые мостки и, придержав корму, помог Шульцу выбраться. Теперь в руках горбуна, кроме портфеля из потертой кожи, имелся еще и саквояж. Англичанину, нашедшему свой последний приют на дне фиорда, багаж был больше не нужен.

Они быстро миновали единственную улочку городка и зашагали вверх к маяку.

Рыжий финн работал там смотрителем, и его звали Пекко Саунен. Его домик притулился к скале и имел со стороны фиорда два этажа, а с тыльной, прислоненной к горе, всего один. Дверца ограды открывала путь к выбитым в скале ступеням. По ступеням финн каждый день поднимался на работу в маяк. И домик, и башню строили одновременно, немногим менее сотни лет назад. Черепичная крыша поросла мхом, но небольшой, аккуратно выстриженный газончик и ухоженный сад не допускали мыслей о запустении. Шульц покосился на цепного пса, злобный лай которого хозяин остановил движением здоровенной руки, и поднялся на каменное крыльцо. В камине гостиной уютно потрескивали дрова и пахло пивом.

— Ты хорошо поработал, Пекко. В Москве тобой довольны, — сообщил Шульц, усаживаясь в кресло и вытягивая длинные худые ноги в черных штиблетах к огню.

Пекко скривил полные губы в улыбку и принялся охотничьим ножом стругать тушку вяленой камбалы. Делал он это ловко, и ломтики получались тонкие, прозрачные, как янтарь. Пока хозяин готовил закуску к пиву, Шульц открыл саквояж своего бывшего попутчика и стал внимательно изучать его содержимое, затем перевернул пустой саквояж вверх дном и потряс. Удостоверившись, что внутри больше ничего нет, выхватил из рук финна нож и подрезал дно. На пол посыпались паспорта и конверты.

— Как я и предполагал, мы скормили треске не простого гражданина Великобритании, — проговорил он, раскладывая на столе трофеи.

— Не хотелось бы в нашем тихом местечке начать международный скандал, — мрачно изрек Пекко, отбирая у Шульца свой нож.

— Не думаю, что мистер Тоун, он же Галлори, он же Каллеган, сообщил кому-либо о маршруте этого путешествия, разумеется, кроме «Сикрет Интеллидженс сервис». Но разведка ее величества огласки не любит, — усмехнулся горбун, разглядывая фальшивые паспорта англичанина.

— Гляди-ка, а тут и фото девицы. Красавицей ее не назовешь, но недурна. И надпись имеется: «От Бобо любимому брату».

— Сестрица… А я думал, вдова, — мельком взглянув на карточку, изрек финн.

— Сестрица, — подтвердил Шульц. — Живет в Америке, спит с моим агентом и не подозревает, что Вилли пошел на корм треске.

— Скоро здесь появятся их люди, — предположил Пекко и, покончив с рыбой, старательно вытер ножик и руки салфеткой.

— Не сомневаюсь. Но Стерн уже будет далеко, а ты парень не промах, и тебя они не раскусят, — успокоил его Шульц и, распечатав один из потайных конвертов английского разведчика, извлек из него пачку валюты:

— Вот тебе и вознаграждение за сегодняшний экспромт. Только не вздумай менять фунты в здешнем банке. — Горбун протянул финну конверт с деньгами и продолжил изучать багаж англичанина. — Вот и письмецо к нашему подопечному, — обрадовался он. — Какая удача, из старика письмеца выжать не удалось, а тут такой подарок.

Рябинин пишет по-английски и не указывает имени Тоуна. Придется товарища Рябинина на всякий случай отправить в камеру.

— Выходит, мы не прозевали, — подмигнул финн.

— Прямо в яблочко, — закивал Шульц. — Уверен, эти фунты английский агент вез Святославу Альфредовичу. Если бы они успели его завербовать, мы бы остались с носом. Его превосходительство наверняка предпочел бы фунты мировой буржуазии нашим пролетарским рубликам. Удивляюсь, как тебе удалось приручить этого барина…

— Не может привыкнуть к еде бедняков. А я кормлю его настоящими бифштексами, — усмехнулся Пекко, подкладывая в камин сухие березовые чурки.

— Молодец, — похвалил Серафим Маркович своего резидента. — Ты не заметил, чтобы им, кроме нас и бедного англичанина, еще кто-либо интересовался?

— Кому здесь дело до русского эмигранта? — ответил смотритель маяка, подвигая к креслам столик с пивом и соленой рыбой.

Ломтики камбалушки таяли во рту. Мужчины молча тянули из кружек янтарую жидкость и смотрели на огонь. Пламя лизало вновь подложенные чурки, медленно охватывая их своими трепетными язычками.

— Во сколько он появится? — прервал наконец молчание Шульц.

— В шесть вечера. Как обычно, — спокойно изрек хозяин.

— Стерн закончил свою библию? — Горбун допил пиво и подтянул под себя ноги. Пламя сделалось слишком жарким, и подметки его штиблет накалились.

— Пока нет. На пустое брюхо трудно думать о благе человечества. — Пекко тоже разделался с пивом и открыл очередную бутылку.

— Ты говоришь по-русски, как истый петербуржец, — похвалил произношение финна горбун.

— За двадцать лет службы на императорском флоте и обезьяна научится трепаться, — безразличным тоном отреагировал финн, но Шульц почувствовал, что похвала пришлась ему по вкусу.

— Как ты думаешь, Пекко, Стерн созрел?

— Нищета — хороший помощник.

Шульц понимающе хмыкнул.

— Москва торопит с Гуру. Там вообразили, что Стерн сможет создать, пользуясь своими мистическими связями, тайное общество с колоссальными возможностями. Представляете, сколько стоит такой агент?!

— Меня больше волнуют цены на пиво. Здесь все дорожает, — проворчал финн.

Шульц отомкнул свой портфель и, покопавшись в нем, извлек пачку ассигнаций.

— Прими компенсацию за местную дороговизну, но уже не из Лондона, а из сейфов ОГПУ, — пошутил он, вручая пачку финских марок смотрителю маяка.

— Это самый приятный момент в моей работе, — удовлетворенно хмыкнул Пекко, старательно пересчитывая вознаграждение.

— Если Гуру клюнет, получишь в десять раз больше, — пообещал горбун.

— Это по вашей части. Я свою работу сделал, — бесстрастно заметил финн и снова наполнил кружки.

— Пока только полработы, — возразил Шульц, затем достал из портфеля лист бумаги и быстро написал: «Рябиновую настойку срочно убрать с Мойки, поставить в погреб и как следует обработать. Она может оказаться необходимым лекарством для нашего пациента». — Окончив писать, протянул листок финну. — Быстро передай в Центр.

Пекко кивнул и отправился на почту. Горбун проводил его до дверей и снял с себя черный плащ. Серафим Маркович наконец отогрелся.

Ко дню прибытия посланника ОГПУ в тихий финский городок Стерн уже год как жил на берегу фиорда и работал над новым Учением. Но в последние время вдохновение его покинуло. И не потому, что мыслитель выдохся. Заботы о хлебе насущном все чаще уводили Святослава Альфредовича в бытовые низменные сферы.

Запас золотых монеток, зашитых супругой в подкладку его жилета, быстро таял. А платить за создание новой религии человечество пока не торопилось. Тогда Стерн вспомнил, что закончил Академию художеств, и взялся за кисть. Но его сухие заумные полотна финские рыбаки покупать не желали. Стерн уже жалел, что встал в позу и гордо выгнал агента Советов Воровского. Тот предлагал ему организовать выставку в Берлине и даже обещал найти на картины покупателя, готового выложить приличную сумму заранее, не видя произведений. Но Стерну это предложение показалось темной аферой, и он выставил красного эмиссара за дверь.

Потом, узнавая из газет о провалившемся красном перевороте в Германии, Святослав Альфредович почти догадался, зачем он понадобился советскому агенту.

Тогда Стерн, думая, что «октябрьская заварушка» продержится недолго, надеялся на продолжение придворной службы и доходы с имения. Он носился с идеей превратить родительскую усадьбу в современный сельскохозяйственный комбинат и стричь с нее купоны. Большевики нарушили планы предприимчивого мыслителя, и спустя год он понял, что надежды на прошлые блага призрачны. Явись Боровский сегодня, возможно, петербургский эмигрант стал бы менее щепетильным. Но посланник красных больше не приходил.

Положение семьи Стернов выглядело скверно не только от отсутствия средств.

Возникли и другие проблемы. Царские паспорта потеряли силу, а кроме того супруги неожиданно оказались на территории совсем другой страны. Вождь мирового пролетариата отпустил финских соседей в свободный полет. Те ставили Ульянову-Ленину памятники в знак признательности Советам за обретенную государственность. К белой эмиграции отношение изменилось к худшему. Лично семейства Стернов это пока не коснулось. В маленьком рыбацком поселке к художнику из Питера относились с доброжелательным любопытством. Но официальное лицо русские эмигранты теряли.

— Ты выйдешь к ужину? — позвала Алиса Николасвна.

Святослав Альфредович вспомнил о жареной салаке, вонь от которой тянулась с кухни, и отрицательно помотал головой:

— Нет, милая, я не голоден. Закусите сами. — Призывая человечество к пище нравственной, Учитель толк в кулинарии знал и от меню, составляемого женой по соображениям экономии, мучился нещадно.

— Тебе надо сохранять силы. Ты нужен миру. Да и салака на сей раз крупная и очень нежная, — продолжала соблазнять супруга ужином Алиса Николасвна.

— Нет, милая. Я же сказал, трапезничайте без меня.

Этим вечером Стерна ждал смотритель маяка Пекко Саунен. Бывший мичман императорского флота раз в неделю приглашал его себе на вист и кормил прекрасным ужином. Поэтому глотать дома опостылевшую салаку Святослав Альфредович воздержался.

Мадам Стерн смирилась с отказом мужа, и шаги ее затихли. Глава семьи извлек рукопись и еще раз перечитал последнюю главу. В ней Учитель обращался к человечеству с воззванием жить с улыбкой. «Землянин при виде себе подобного должен испытывать мистическую радость и приветствовать встречного доброй открытой улыбкой. И вовсе не важно, знаком ли вам странник, или это случайный попутчик по земному мигу. Ваша улыбка скажет ему, что он желанен, и он ответит вам тем же. Если люди научатся одаривать друг друга улыбками в полях и дубравах, на улицах, в магазинах и в конторах, мир станет чище и светлее».

Стерну так понравилось написанное, что он не удержался, вышел в столовую и зачитал главу жене и детям.

— Ты великий человек! — воскликнула Алиса Николасвна. — Придет время, когда закон об улыбке запишут в международном праве. Этот закон заставит улыбаться весь цивилизованный мир.

— Папа, а если у меня болят зубы? Как я смогу растягивать рот? — спросил десятилетний Юлик.

— Это умный вопрос, мой мальчик, — похвалил отец. — Человеку дана сила воли для испытания. Римскому юноше под плащ запускали дикую лисицу, и она рвала его плоть. Если юноша сносил страдание без гримас и крика, он становился воином. Мне кажется, что улыбнуться при зубной боли куда проще.

Юлик почесал стриженый затылок и принялся за салаку. Стерн с улыбкой обвел взглядом ужинающую семью и не торопясь вернулся в кабинет. Только что он проверил сказанное на себе. При виде салаки его тошнило, но он заставил себя улыбнуться. Убрав рукопись в стол, Святослав Альфредович удовлетворенно вздохнул и надел пальто. Пора было идти в гости. Жена уже разливала чай. Стерн заглянул в столовую и, кивнув ей, сообщил, что идет прогуляться.

— Конечно, милый, тебе надо побыть в одиночестве. Глядя на море, ты укрепишься и получишь душевный заряд для своей великой книги.

Но выйти из дома Учителю не пришлось. Открыв дверь, он столкнулся с горбатым сухощавым субъектом. Пришелец кутался в длинный черный плащ, удерживая свободной рукой огромный портфель из потертой кожи.

— Здравствуйте, Святослав Альфредович. Какая удача, что я вас застал, — произнес незваный гость и оскалился столь радостно, что Стерну показалось, будто незнакомец тоже слышал его новую главу, только что зачитанную в столовой.

— Извините, сударь, но я не припомню, чтобы мы были знакомы, — насторожился Стерн.

— Не напрягайте память. Мы с вами не встречались. Меня зовут Серафим Маркович Шульц. Я прибыл из Риги только для того, чтобы повидать вас, — ответил тот и, приблизившись к уху Стерна, прошептал:

— Роза и крест.

— Вы состоите в братстве? — Голос Святослава Альфредовича потеплел, и он распахнул дверь, давая дорогу горбуну.

— Да, я мастер-наблюдатель рижского союза.

— Алиса Николасвна, у нас гость! — крикнул Стерн жене, помогая рижанину раздеться.

Заинтригованная супруга тут же появилась в прихожей. Серафим Маркович присосался к ручке хозяйки и зашептал:

— Вот вы какая! Мы наслышаны, что суженая Святослава Альфредовича — богиня, но вы еще прекраснее, чем о вас говорят. У меня для вас подарочек. — Продолжая восхищаться красотой хозяйки, горбун проследовал в гостиную, раскрыл свой портфель, долго рылся в нем, чем-то позвякивая, и наконец достал маленькую коробочку:

— Вот, извольте примерить.

Смущенная дама осторожно приняла коробочку из рук Шульца и аккуратно ее раскрыла:

— Боже, что это?!

— Вещица с тайным смыслом, который вам, матушка, должен быть понятен, — вкрадчиво пояснил гость.

Алиса Николасвна дрожащими пальчиками извлекла брошку с рубиновой розочкой и белым, составленным из алмазов крестом. В центре его сиял крупный бриллиант удивительной чистоты.

Стерн недурно разбирался в камнях, так что сразу отметил, что они в брошке настоящие и стоит эта вещица огромных денег.

— Простите, господин… — От волнения Стерн забыл имя гостя и теперь мучительно пытался его припомнить.

— Шульц, а если без церемоний, то просто Серафим, — пришел на помощь даритель.

— Господин Шульц, мы не можем согласиться на такой презент от человека, которого видим впервые. Мы сейчас не в царском Петербурге, чтобы иметь возможность ответить вам тем же. А принимать дорогие подарки в нашем теперешнем положении недостойно, — гордо заметил Стерн.

— Да, вещица прекрасная, но я согласна со Святославом Альфредовичем. К сожалению, вынуждена отказаться, — не без грусти в голосе поддержала мужа Алиса Николасвна и, взяв себя в руки, добавила:

— Прошу в столовую.

— Оставим на время этот спор. Пусть брошечка полежит здесь на столике, надеюсь, что после беседы с вашим супругом вы решение перемените, — таинственно проговорил Серафим Маркович и последовал за хозяйкой. Он быстро оглядел кухоньку, отметив холодным взглядом составленную посуду с остатками рыбных косточек, и попросил дать ему чая:

— Я только что отужинал и есть не смогу, а вот стаканчик чайку, по русскому обычаю, откушаю с удовольствием.

Чайник еще не остыл, Алиса Николасвна подала два стакана в серебряных подстаканниках и сахар. Сладостей к чаепитию семья давно себе не позволяла.

— Чаевничайте с мужем. Мы с детьми только от стола, — пригласила она мужчин и с надменной улыбкой уплыла за дверь.

Шульц взял щипчики, отколол от сахарной головы изрядный кусочек, бросил его в стакан и, помешивая ложечкой, обратился к хозяину:

— Я очень ограничен временем. Что, если мы совместим мужскую беседу с чаепитием?

— Милости прошу ко мне, — предложил Стерн.

Мужчины взяли стаканы и направились с ними в кабинет. Шульц поставил серебряный подстаканник на письменный стол и выскочил за дверь. Через секунду он вернулся, держа в одной руке потертый портфель, а в другой нечто длинное, завернутое в тряпицу.

— Перед тем как перейти к делу, разрешите выполнить печальное поручение…

Альфред Федорович Стерн наказал мне перед смертью передать эту вещь вам. — С этими словами Шульц размотал тряпицу и выложил перед изумленным сыном отцовский меч.

— Папа умер? — Святослав Альфредович перекрестился и дрожащими руками принял клинок.

— В Петрограде голод и холод. Ваш отец — гордый человек и обратился к нам за помощью, когда помочь ему уже было нельзя. Он скончался от воспаления легких. Я был одним из последних, кто видел его живым. Мои вам соболезнования.

Стерн дрожащими пальцами погладил холодную сталь, затем наклонился к мечу и поцеловал лезвие. Шульц выдержал скорбную паузу и вкрадчиво заговорил:

— Мы в Риге наслышаны, что вы готовите труд для заблудшего человечества.

— Я пока о своей работе не заявлял, хотя не скрою, ваши слова мне приятны.

Откуда у вас такая информация?

— Я как мастер-наблюдатель недавно был в Петрограде и встречался с господином Рябининым. Вы понимаете? — многозначительно поинтересовался горбун и вручил Стерну письмо, изъятое у зарезанного попутчика.

— Вы знакомы с Николасм Константиновичем? — изумился Стерн, надевая очки.

И хотя письмо было написано по-английски, почерк Рябинина Святослав Альфредович сразу узнал. «Податель сего послания человек во всех отношениях достойный и член нашего общества. Примите посланца свободного мира и выслушайте его предложения». Дальше следовала подпись: «Ваш Доктор».

— Так вы знакомы с Рябининым? — повторил свой вопрос Стерн, но уже совсем другим тоном.

— Да, я имел честь быть ему представленным, — потупил взор Серафим Маркович. При этом его худое вытянутое лицо удивительно напомнило Стерну какое-то животное.

— Внимательно вас слушаю, — ободрил он гостя.

— Мы бы хотели помочь вам в вашей работе. В наш мятежный век нужен новый духовный наставник. Пора покончить с примитивным делением на мусульман, христиан и буддистов. Пришел час объединить людей всех вероисповеданий в одну семью. Земля становится слишком тесной. Вы как никто другой подходите для этой благородной миссии.

Стерн подозрительно покосился на горбуна, но насмешки в его глазах не заметил. Шульц и не думал шутить.

— Я должен закончить Книгу. Но отвлекает проза жизни, — задумчиво проговорил Святослав Альфредович, уклоняясь от оценки своей персоны. Серафим Маркович тем временем продолжил развивать свою мысль:

— Мы понимаем, что вы ограничены в средствах, поэтому я и здесь. Рижские Братья вместе с Московской ложей, где ваш питерский друг Рябинин имеет огромный авторитет, собрали мне в дорогу портфельчик. — С этими словами Шульц потянулся к своему портфелю, открыл его и, отодвинув стаканы с чаем, высыпал на стол груду золота и украшений. — Вот, на первое время.

Стерн от волнения вскочил:

— Откуда? Здесь целое состояние!

— Пустяки. Подобного добра у нас хватает. Теперь вы сможете продолжить работу. На завершение Книги достаточно. Но чтобы о вас узнал весь цивилизованный мир, нужны миллионы. И они будут. Я вам обещаю.

Стерн задумался. Гость не мешал, хотя пауза затянулась на несколько минут.

Наконец Святослав Альфредович очнулся, внимательно посмотрел в глаза Шульца и тихо произнес:

— Я не мальчик и прекрасно понимаю, что просто так манна с небес не падает. Политикой я не занимаюсь. Чем я должен это отработать? Кто за вами стоит?

— За мной стоит известное вам тайное общество. Мы и не просим вас заниматься политикой. По Библии любая власть от Бога. Мы хотим, чтобы вы стали Богом на земле.

— Кто это мы? — Стерн в упор уставился на горбуна.

Тот взгляда не отвел:

— Если вы готовы поднять этот крест, то мы вам в этом поможем. Какая разница для вас, как называть людей, финансирующих благородное дело?

— Для меня это не безразлично, — без былого напора возразил Стерн.

— Хорошо, я вам отвечу. В Москве создан цех нашего тайного общества под названием «Трудовое Братство». Туда входят разные люди, в том числе и работники Кремля. Мы обладаем огромной финансовой мощью и хотим трансформировать кровавый террор революции в новую форму человеческой цивилизации.

— Николай Константинович Рябинин с вами?

— Доктор Рябинин с нами. Вы же читали его письмо, — не сморгнув, соврал Шульц.

— Что я должен делать?

— Заканчивайте ваш труд и готовьтесь в дорогу. Скоро вы отправитесь по миру. Мы сделаем ваше учение достоянием человечества.

— Какую дорогу? У меня нет даже законного паспорта, — покачал головой Стерн.

Шульц усмехнулся и запустил костлявую кисть во внутренний карман:

— Вот российские паспорта для всей вашей семьи.

Святослав Альфредович недоверчиво принял из рук горбуна пахнущие типографской краской документы и с удивлением обнаружил на каждом из них свеженькие фотографии себя, жены и детей и в каждом — бессрочная виза Финской Республики.

— Это невероятно… — прошептал он.

— Не волнуйтесь, документы настоящие. Теперь вы гражданин новой России и член общества «Трудовое Братство», — заверил Серафим Маркович.

Стерн еще раз просмотрел паспорта и, отметив хищный взгляд горбатого гостя, понял, какое животное тот ему напоминает. Серафим Маркович смахивал на довольного хорька.

* * *

— Когда ты уже сделаешь мне предложение? — Лена в коротком халатике, обхватив руками коленки, сидела в кресле и внимательно изучала спящего друга.

Синицын от ее взгляда проснулся и ошалело огляделся. Ночевал он у Шмелевой в Сивцевом Вражке впервые.

— Ты мне что-то сказала?

Шмелева покинула кресло и присела на краешек постели.

— Я спросила, не надумал ли ты на мне жениться? — повторила она, с интересом наблюдая за реакцией Славы.

Кавалер зевнул, потер глаза, обнял девушку и отозвался:

— Если ты считаешь, что это надо, давай.

— Не слышу влюбленного энтузиазма, — усмехнулась Лена. — Знаешь, почему я об этом заговорила?

— Откуда же мне знать? Я не Сабсан, не Тимур и даже не Стерн, — ответил Синицын.

— 'Это еще что за мужики? — удивилась Лена, но потом вспомнила роман Каребина, из которого прочла только первую главу, и догадалась:

— Герои твоего писателя?

— Вот-вот. Просвечивать мысли, как они, не умею.

— А ты попробуй дедуктивный метод. Ты же следователь, — не отставала Шмелева.

— Ленка, мне своих головоломок хватает. Не тяни за душу.

— Так и быть, — смилостивилась она. — Тебе известно, что мои предки вывезли Веру Сергеевну на сутки из Москвы.

— Конечно, известно. Именно поэтому мы прекрасно провели время. Мне так понравилось, когда ты встретила меня в моей квартире и усадила обедать… Это был класс…

— Так вот, можешь себе представить, о чем наши предки эти сутки говорили?

— Не очень, — признался Слава. Лена постучала пальцем по виску друга:

— Ну и тупица же ты! О чем могут говорить родители? Естественно, о своих детях. Вчера, перед отъездом в отпуск, папа сказал: «Я не возражаю, если в наше отсутствие Слава поживет с тобой здесь. Мы с Верой Сергеевной пришли к выводу, что вы друг другу очень подходите. Ты еще не решила со свадьбой?» Вот что сказал мне папочка на прощание.

— Понял. Бери этот вопрос на себя. Только не доканывай меня ревностью.

Хорошо, что я вчера оказался в служебном кабинете, а то не знаю, чем бы дело кончилось…

Дело в том, что накануне Слава зачитался до десяти вечера, сидя за рабочим столом. Лена вызвонила его по телефону. Она осталась дома за хозяйку и не очень хотела оказаться одной.

— Да, мне не нравится, что ты дежуришь ночами у молодой вдовы. А какой женщине это понравится? — резонно заметила Шмелева.

— Так вдовы там нет. Маша Баранова живет у мамы, — сообщил кавалер.

— Это тебе известно, а мне только с твоих слов. Ладно, пошли завтракать, жених.

Но Слава, вместо того чтобы подняться, притянул девушку к себе.

— Мы же собирались завтракать… — прошептала она, но ответа не дождалась.

За утренним кофе молодые люди размышляли, как провести выходной день.

Прожить субботу и воскресение, не расставаясь ни днем, ни ночью, им доводилось редко. Раньше для этого они вынуждены были куда-то ехать.

— Давай сходим в Третьяковку, — предложила Лена. — Я после ремонта там не была.

— У меня есть идея получше, — возразил Слава. — Давай посетим Университет имени Стерна. Посмотрим, чему там учат за две тысячи баксов в неделю.

— Тебе не надоело все это на работе? — удивилась Шмелева. — Хоть бы на выходные забыл о своем следствии…

— У следствия, невестушка, выходных не бывает. Намылилась замуж за милиционера, так привыкай, — ответил старший лейтенант.

Лена хотела поспорить, но зазвонил телефон, и она побежала к аппарату.

— Слава, подойди, это мама, — крикнула она из холла.

— Тебя ищет Саша Лебедев. Срочно позвони ему на мобильный, у вас там .что-то случилось, — передала Вера Сергеевна. — У тебя все хорошо?

— Все хорошо, — заверил сын и тут же набрал номер Лебедева.

— Ты где?

— У Лены на Сивцевом Вражке. Лебедев записал адрес.

— Высылаю к тебе машину. У нас убийство. Через десять минут спускайся вниз.

— Вижу, у нас уже начинается семейная жизнь, — вздохнула Лена, провожая друга. — Освободишься, приезжай. Буду тебя ждать.

— Я не знаю, когда освобожусь, — развел руками старший лейтенант.

— Когда освободишься, тогда и приезжай. — Отпечатав Славе прощальный поцелуй, Лена вручила ему ключи от квартиры.

Слава вышел на лестничную площадку и вспомнил, что забыл свою папку. С этой папкой Синицын никогда не расставался. Сейчас в ней находились все его записи по делу Каребина и текст романа писателя. Пришлось вернуться.

— Посмотрись в зеркало и плюнь три раза через левое плечо, — приказала Лена. — Иначе пути не будет.

Старший лейтенант послушно выполнил суеверный обряд, за что получил еще один поцелуй.

Ваня Турин появился на милицейском «уазике» ровно через десять минут.

Усадив Синицына, он включил сирену и понесся, обгоняя всех, кто двигался в том же направлении. Рулил Ваня так, словно сидел не на стареньком вездеходе, а на нервном жеребце. В качестве проезжей части он использовал не только мостовую, но все, по чему можно было передвигаться на колесах, — тротуары, бульвары, дворы. Синицын подпрыгивал, доставая головой железный потолок салона, но замечаний водителю не делал. Ваня никогда зря не гонял. Поскольку Турин пользовался одному ему известным путем, старший лейтенант так и не понял, куда они едут. И только когда «уазик» резко притормозил у двухэтажного особнячка в районе Мясницкой, он узнал «Издательский дом Светланы Рачевской». Здесь старший лейтенант беседовал с ней неделю назад.

Возле подъезда стояла «Волга» Грушина и микроавтобус с красным крестом.

Слава кивнул Гоше Березину.

— Сам здесь?

— Нет, Грушин в райотделе. Я Лебедева привез, — пояснил водитель.

Синицын вошел в особняк. В дверях дежурил конопатый сержант Саня Рушало.

Он козырнул ему и кивнул наверх. Слава поднялся на второй этаж. Возле директорского кабинета молча толпились сотрудники издательства. Вид у них был испуганный. Молодой следователь прошел мимо них и открыл директорскую дверь.

— Твое дело обрастает начинкой, как слоеный пирог. Сперва писатель, теперь издатель, — заметив его, вместо приветствия произнес Саша Лебедев.

Слава огляделся. Шкафы и ящики стола Рачевской подверглись жестокому погрому. Груды папок валялись на полу. Сама Рачевская, вернее, ее тело, продолжало занимать директорское кресло. Фотограф Коля Соколов щелкал труп в разных ракурсах. Медицинский эксперт Приходько сидел на корточках возле Рачевской и что-то писал. Криминалист Антюков возился с пробирками. Голова Светланы Михайловны запрокинулась, и Синицын не сразу увидел пулевую рану на ее затылке.

— Как и Каребина? Тот же почерк? — спросил он Лебедева.

— Примерно. Ее застрелили в половине десятого. И «Макаров» на полу. — Капитан кивнул в сторону кресла.

Слава подошел и увидел оружие. Пистолет лежал рядом с ножкой кресла, словно вывалился из рук убитой.

— Что она тут делала в субботу? — удивился Синицын.

— Она работала без выходных. Иди поговори с народом, — попросил капитан.

Синицын начал с охраны. В субботнюю смену дежурил охранник, которого здесь все звали Гурьевичем. Пожилой фээсбэшник после выхода на пенсию подрабатывал в издательстве.

— Никто из посторонних утром не являлся. Если не считать критика Орлова.

Но после его визита Светлана Михайловна выходила из кабинета. Поэтому Орлов ни при чем, — доложил страж.

— Вы не отлучались? — на всякий случай поинтересовался Синицын.

— Я не отлучаюсь с поста, — обиделся охранник, — у меня за плечами хорошая школа.

— Спасибо, Гурьевич. Я бы хотел иметь помещение, чтобы опросить людей.

Поможете?

— Конечно. Я вам открою конференц-зал. — Охранник снял с гвоздика один из висящих там ключей и повел Синицына за собой.

Конференц-зал издательства был невелик. Метров сорок и десяток стульев. У стены, напротив окон — длинный дубовый стол и за ним еще несколько кресел.

— Подходит? — поинтересовался Гурьевич.

— Вполне, — улыбнулся Синицын.

— Чем я могу еще пригодиться?

Слава на минуту задумался.

— Как я понял, вы проработали не один год в органах. Что вы сами думаете об этом?

— Я думаю, что убийца очень худой и ловкий человек. Возможно, роста ниже среднего, — с ходу выложил бывший чекист.

— Откуда у вас такая информация? — Синицын с трудом скрыл удивление.

— Наши дамы очень уважают свежий воздух, поэтому открывают чердачный люк.

Хотя для этого надо забираться на стол. Я этот люк запираю, но дамы — народ упрямый и делают по-своему. В люк может пролезть только очень маленький человек. А чтобы попасть на чердак, надо забраться по пожарной лестнице на крышу. Дом старый, лестница частично утратила ступени, крыша крутая. Поэтому убийца, чтобы воспользоваться ею, должен обладать незаурядной подготовкой. Тут нужен ловкач.

— Это окошко надо отработать, — забеспокоился Синицын.

— Ваш криминалист там уже все сделал, — усмехнулся охранник. — И даже обнаружил следы стертой пыли. Похоже, убийца немного наследил… Будут еще указания?

— Вы наверняка знаете, с кем из своих сотрудников Раневская общалась больше всего. Если вам не трудно, пришлите мне именно этого человека, а дальше я сам сориентируюсь, — попросил старший лейтенант.

Страж кивнул и удалился. Слава уселся за стол и, достав из папки блокнот, стал прикидывать, как лучше провести опрос. Ясно, что убийцу никто не видел.

Иначе дотошный Гурьевич это уже знал бы.

«Интересно, кем он служил на Лубянке?» — подумал Слава и встал. В конференц-зал вошел первый сотрудник. Вернее не вошел, а вошла, но вообще Синицыну показалось, что на самом деле вошло так много было этой полной женщины с тростью в руке. В приемной, среди испуганных работников издательства, этой огромной дамы не было. Не заметить такое Слава не мог.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Я следователь районного отдела милиции Синицын, — представился он и подвинул даме стул.

— Господи, неужели у нашей милиции взрослых людей не хватает? — проворчала дама басом и тоже назвала себя:

— Софья Леонардовна Керн, главный редактор «Издательского дома Раневской».

— Мне, Софья Леонардовна, двадцать девять лет. Я уже три года работаю в отделе раскрытия убийств. Поэтому вы напрасно переживаете за нашу милицию.

— Извини, малыш, я не хотела тебя обидеть. Очень уж жалко бабу. Вот и расфыркалась. — Софья Леонардовна достала из рукава огромную белую тряпицу, заменяющую ей носовой платок, и обтерла вспотевшее лицо.

— У вас известная фамилия. Уж не из рода ли вы приятельницы Пушкина? — полюбопытствовал Слава.

— Нет, великий поэт мою родню не трахал. Мы однофамильцы. Хотя после октябрьской заварушки кто что о себе знает… — покачала головой Софья Леонардовна и неожиданно выпалила:

— Убийцу я знаю.

— Что вы сказали? — недоверчиво переспросил Синицын.

— Ты, малыш, молод еще на уши жаловаться. Говорю, что знаю убийцу, — повторила мадам Керн.

— Вы его видели? — Слава не мог понять, серьезно говорит с ним эта огромная женщина или иронизирует. Что перед ним человек странный и необычный, это он уже понял.

— Зачем мне на эту гадину смотреть? Если я попадаю с ним в одно помещение, то отворачиваюсь, — возмутилась дама.

— Вы утверждаете, что убийца женщина?

— Почему женщина? — Бас Софьи Леонардовны выдал удивление.

— Вы сказали «гадину», — пояснил Синицын.

— Ну, малыш, гады бывают и мужского пола. Светлану пристрелил ее муженек.

Это мразь, альфонс и ничтожество. Он канючил на новую машину. Светка ему отказала. Вот подонок и отомстил.

— Вы утверждаете, что муж Светланы Михайловны Рачевской сегодня утром явился в ее кабинет и убил жену выстрелом из пистолета? Вы его видели? — допытывался старший лейтенант.

— Я никого не вижу. Из своего кабинета я до конца рабочего дня не выхожу.

Раневская сама ко мне ходит… Ходила. Мне трудно передвигаться, я для вас сделала исключение. — И Софья Леонардовна снова извлекла из рукава носовое полотнище и вытерла лицо.

— Напрасно, я мог бы подняться к вам. Но все равно спасибо. — Слава раскрыл блокнот и приготовился писать. — Уточните пожалуйста, Софья Леонардовна, какими фактами вы располагаете, чтобы обвинять мужа Рачевской?

— Я хорошо знаю эту гадину. Больше некому поднять на Свету руку. Врагов у Рачевской не было. Если ее не все любили, а человека, делающего серьезное дело, любить трудно, то уважали. Такую женщину нельзя не уважать. Она часто платила авторам больше, чем позволял бюджет книги. Платила себе в ущерб. Постоянно подкармливала из сострадания голодных писателей, которых и не думала печатать.

Она была настоящим человеком. Это, малыш, уже из другой жизни. Среди вашего поколения таких нет. И лишь одну слабость проявила Светлана — взяла в мужья красивого молодого самца. Вот и получила. — Керн замолчала, отвернулась к окну и незаметно смахнула слезу.

— Муж Рачевской намного ее моложе? — нарушил паузу старший лейтенант.

— Васик? На двадцать лет. Гнусная сволочь!

Синицын вздрогнул, потому что Керн подкрепила свое восклицание ударом клюки о паркет.

— Не надо так волноваться, — попытался успокоить он женщину. — Васик худой и небольшого роста?

— Худой?! Откормленный хряк. Такого холуя прокормить не дешево. После того как она его вылечила от алкоголизма, жрал за семерых. Светка на него все деньги и тратила. Так ему новую машину захотелось! Света бы дала. Она, дуреха, от него была без ума и носилась с мужем, как с грудным младенцем. Да свободных средств и вправду нет. Светлана затеяла издавать Каребина большим тиражом. А сейчас это очень большие деньги. Я ее поддержала, а теперь жалею. Дала бы ему денег, осталась бы жива… — вздохнула Керн. — Да и романа, как и самого писателя, уже нет…

— Кстати, о романе. Каребин успел вам его передать?

— Он же его так и не закончил. Мы заключили договор с Каребиным по заявке, и он приложил к ней две главы. Писатель обещал Светлане принести первую часть, но я не знаю, успел ли. Света мне ничего не говорила.

— И вы заключили договор, не читая романа?

— Мы же, малыш, руку Олега Ивановича знали. Наше издательство выпустило три его книги, и я имела честь быть их редактором. Если бы не этот подонок, муженек Светланы, Васик, мы бы сработали еще много хороших книг.

— Спасибо, Софья Леонардовна. Я зафиксировал вашу точку зрения. Скажите, вы когда сегодня пришли в издательство?

— Я, малыш, всегда прихожу на работу в восемь, — гордо заявила главный редактор.

— Почему так рано? Обычно гуманитарные учреждения не начинают раньше десяти, — удивился Синицын.

— Я, малыш, с моими ногами и общей массой не могу передвигаться в толпе.

Поэтому ползу в метро, пока большинство горожан еще спит. А лишний час поработать в тишине — делу на пользу. Я рукописи домой не таскаю.

— Вы и сегодня пришли в восемь?

— Если быть точной, в восемь пятнадцать. Сегодня суббота, сутолока начинается позже.

— Что-нибудь необычное вас не встревожило? Мелочь какая-нибудь? Пустяк?

Постарайтесь припомнить.

Синицын не очень надеялся услышать нечто интересное, но Софья Леонардовна повела себя странно. Она неожиданно покраснела. Покраснела вся. Пунцовым сделалось ее лицо, шея и полные руки с огромными кольцами на пальцах.

— Не хотелось бы говорить, неловко. Но раз ты, малыш, настаиваешь…

— Я же не из праздного любопытства, — ободрил женщину Синицын. Ему не очень нравилось обращение «малыш», но он решил не обращать на это внимания.

— Ну изволь. Обычно я прихожу раньше всех и первым делом иду в туалет.

После дороги мне необходимо привести себя в порядок. Я и сегодня пришла, поздоровалась с Гурьевичем, поднялась в свой кабинет и, оставив на столе сумочку и плитку шоколада, отправилась в туалет. Пробыла в нем минут десять, вернулась к себе, сумочка на месте, а шоколадки нет. Вот и вся история. Пустяк, но забавный. Может, тебе пригодится, виновато закончила свой рассказ мадам Керн.

— Вы охраннику об этом сказали?

Софья Леонардовна посмотрела на Синицына с изумлением.

— Малыш, как ты себе это представляешь?! Я докладываю Гурьевичу о том, что у меня сперли шоколадку, когда в помещении, кроме нас двоих, никого. Пропажа шоколадки — это же пустяк. В сумочке лежали деньги, золотой портсигар — я иногда покуриваю — все цело. Я грешным делом подумала, что охранник для внука шоколадку спер. У него внук симпатичный парень.

— Возможно, шоколадку спер убийца. Занятная подробность: киллер сладкоежка. Вы уверены, что у вас в кабинете больше ничего не пропало?

— Вроде нет, малыш… — Софья Леонардовна задумалась:

— Правда, инвентаризацию шкафов я не делала, но на первый взгляд ничего.

— Если заметите пропажу, обязательно сообщите. Вот мой телефон. — Синицын вручил мадам Керн визитку и, поблагодарив, помог ей подняться к себе в кабинет.

Опрос остальных сотрудников занял три часа. С главной редакторшей и охранником в момент убийства под крышей издательского особняка находилось девять человек, не считая самой Рачевской.

Светлана Михайловна вошла в свой кабинет в начале десятого. В девять двадцать Гурьевич выписал пропуск писателю Орлову. В десять ноль пять Орлов покинул здание, о чем у Гурьевича имелся документ. Пропуска на обратном пути посетители обязаны сдавать. В них отмечалось время их ухода.

После беседы с автором Рачевскую видели вне кабинета. Это подтвердили пятеро сотрудников. Труп директрисы обнаружила бухгалтерша Лида Смирнова, которая была вызвана Рачевской заранее на десять тридцать. Секретаршу Юлю, имеющую малолетнего сына, Рачевская по субботам не занимала. Смирнова миновала пустую приемную и постучала. Ответа не последовало. Она вошла в кабинет, увидела убитую и подняла крик. Гурьевич сразу запер помещение, проверил все комнаты. Посторонних при этом не обнаружил.

Когда следственная группа заканчивала работу, а тело убитой уже увезли, в приемную ворвался высокий молодой мужчина с гладким, немного оплывшим лицом пьющего человека. Синицын почему-то сразу догадался, что это Васик.

— Мама, что ты наделала?! — закричал он и, упав на ковер в приемной, забился в истерике.

Его пытались успокоить, усадили в кресло, но молодой человек был невменяем. Он только повторял: «Мама, на кого ты меня оставила?» — и трясся.

Вести с ним в таком состоянии беседу нечего было и думать. Лебедев вызвал врача, и Василия Николасвича Цыганкова — так полностью звучало имя Васика — увезли в клинику.

Вернувшись в отдел и доложив начальству о проделанной работе, Синицын с Лебедевым уселись в своей комнате, сварили крепкого кофе и, потягивая горьковатый напиток, потому что сахар закончился, а купить уже неделю забывали, стали подводить первые итоги дня.

— Как ты, Саша, думаешь, мужик может так классно притворяться? — спросил Синицын.

— Ты о чем? — не врубился капитан.

— О Васике, муже убитой. Толстуха, главный редактор, уверена, что именно он укокошил свою жену.

— Если притворялся, то в нем погиб гениальный артист. Кто он по профессии?

— Инженер-электрик. Но по специальности проработал всего три года, потом лет шесть пьянствовал. Рачевская вылечила его, и Василий Николасвич боялся расстаться с женой даже на день. — Синицын узнал об этом от бухгалтерши Лидии Смирновой. — Лида часто бывала по рабочим делам у Рачевской дома и была неплохо знакома с ее мужем.

— Так вот почему он называл ее мамой. Жалко парня. Похоже, смерть жены для него настоящая трагедия, посочувствовал Лебедев. —Не знаю, почему твоя толстуха так его невзлюбила.

— Люди часто субъективны, — мудро заметил Слава.

— Однако ты философ, — улыбнулся капитан и задал риторический вопрос:

— Так кто же убил Светлану Михайловну? — и с удивлением увидел, что Синицын бледнеет.

— Я, — прошептал Слава.

— Что — я? Тебе плохо, парень. Ты кофе перепил? — забеспокоился Саша.

— Я убил Рачевскую, — тихо, но твердо проговорил Синицын. Он внезапно вспомнил, как соврал радиодиве, чтобы от нее отвязаться, что рукопись романа Каребина в издательстве. И рассказал Лебедеву о странном визите яркой блондинки.

— Браво! Теперь у нас есть хоть какая-то зацепка, — оживился капитан.

— Ты не понял! Я виноват в ее смерти! — продолжал корить себя старший лейтенант.

— Утри сопли. Ничего страшного ты не сделал. Если убийство связано с романом, то они все равно вышли бы на это издательство. Ты не узнал, кто такая эта Лиза-Луиза?

— Лапин вчера поехал в Союз журналистов. А кстати, где стажер? — Обычно Тема оставлял на столе старшего лейтенанта записку, сообщая свое местонахождение. Сегодня на столе Синицына записки не было.

— Это твой сотрудник. Тебе и полагается знать, где он шляется, — усмехнулся капитан. Он был весьма доволен, что отвертелся от стажера и того прикрепили к Синицыну. Страстью к педагогике Лебедев не страдал.

— Саша, во-первых, давай пойдем к Грушину, попросим объединить дело Каребина и Раневской. Во-вторых, руководство следствием возьми на себя. И в-третьих, Конюхова пора отозвать из отпуска. Мы зашьемся, — предложил старший лейтенант.

— Я не против объединить дела, но рано — оснований маловато. Нельзя считать фактом, что убийство издательницы произошло по твоей наводке. Пока это лишь эмоции. Это раз. Конюхова отозвать можно — это два. А три — ты струсил?

— Почему струсил? — удивился Слава.

— Хочешь спихнуть ответственность на меня. Это не по-мужски. Взялся за гуж и так далее.

— Опыта маловато. Дело становится слишком сложным, — пожаловался Слава.

— Ты что, старый импотент или молодой, рвущийся в бой жеребец? Щенков учат плавать, кидая в воду. Вот и выплывай. А слишком сложных дел не бывает.

Нащупаем мотивы, найдем убийцу. Давай переночуем с этой проблемой. Евреи говорят: стоит переспать с бедой, и она уже не так страшна, — усмехнулся капитан и ткнул Синицына пальцем в живот:

— До завтра, старший лейтенант!

Только мне кажется, ты не с бедой сегодня намерен переспать. Это я поеду ночью дежурить к твоей Маше Барановой. Ваша очередь завтра, а ты опять проснешься в Сивцевом Вражке.

Слава промычал что-то невразумительное и, оставшись в одиночестве, позвонил маме.

— Ма, не волнуйся, я у Шмелевой.

— Странно, я с Леной пять минут назад говорила, — удивилась мама.

— Нет, сейчас я одной ногой на службе, но уже еду к Лене.

— Конечно, Пусик. Ваше дело молодое. Передавай Леночке привет. Родители у нее славные. А хорошая семья в наше время — большая редкость. Подумай об этом… — Вера Сергеевна бодрилась, но голос у нее звучал грустно.

— Мама, что-то случилось? — забеспокоился Слава.

— Нет, Пусик, все в порядке. Вот только звонит кто-то и трубку бросает.

Мне от этого почему-то тревожно.

— Может, попадает не туда? — попытался успокоить сын.

— Наверное, так и есть. Ты когда появишься?

— Завтра приеду, — пообещал Слава. На улице было жарко, и люди выглядели по-субботнему празднично. Слава разглядывал прохожих и думал, какие они на вид добродушные и симпатичные. Вполне вероятно, что убийца Каребина и Рачев-ской так же прогуливается по вечерней Москве и ничем не отличатся от других горожан.

Размышляя таким не слишком оригинальным образом, он не заметил, как дошагал до метро и, продемонстрировав на турникете свой служебный проездной билет, спустился по эскалатору.

На станции тянуло прохладным сквознячком и пассажиров было не много.

Дожидаясь поезда, Синицын прохаживался по перрону, продолжая думать о своем, когда его тронули за плечо. Слава вздрогнул и оглянулся. Над ним возвышался стажер Тема Лапин, глядя на шефа сверху вниз.

— Ты откуда, студент? Почему записки не оставил?

— Я надеялся, Вячеслав Валерьевич, что застану вас лично. А утром я на работу не заходил. Сразу поехал на радиостанцию. Вчера в Союзе журналистов мне сказали, что Луиза Чихоненко работает на радио «Белая волна». Вот я и решил не тратить время и начать с них…

— Да не тяни. Выкладывай, что узнал, — приказал старший лейтенант.

Подробности действий стажера его сейчас не интересовали.

Но Тема говорить не стал. Помешал грохот приближавшегося экспресса. Он дождался, когда поезд выпустит и заберет пассажиров, и начал свой рассказ только после того, как последний вагон скрылся в туннеле:

— Так вот, Луиза Чихоненко в прошлом году уехала с мужем в Израиль, и ее документом пользуется совершенно другой человек.

— Опять виражи… Интересно, украла наша красавица удостоверение Чихоненко или та ей отдала сама? — задумался вслух Синицын.

— Теперь мы этого не узнаем, — развел своими длинными руками Тема.

— Почему не узнаем? Израиль — цивильная страна. А у Грушина в приемной имеется Интернет. Мы ее и в Израиле отыщем, — заверил стажера старший лейтенант.

— На это уйдет куча времени, — возразил Лапин.

— Ерунда, у нее наверняка есть электронная почта. Она же журналистка. Вот завтра утром этим и займись.

— А где я возьму ее электронный адрес? — забеспокоился Лапин.

— Ты на радиостанции не сообразил спросить?

— Не сообразил, — признался стажер.

— Напрасно. Уверен, бывшие сослуживцы поддерживают с ней связь. Ведь Чихоненко может им присылать интересные материалы.

— Хорошо, завтра поеду опять на «Белую волну».

— Надо научиться пользоваться телефоном, а не бегать как заяц по городу, выговорил парню старший лейтенант. — А после обеда тебе дежурить в Гороховском переулке. На ночь я тебя сменю. Ладно, пока! Тебе в другую сторону, а мой поезд идет. — И Слава, кивнув стажеру, поспешил прошмыгнуть в открывшиеся двери. По случаю субботы в вагоне оказались свободные места. В будний день в это время и встать нормально не всегда удается. Синицын уселся и достал из папки текст романа Каребина.

* * *

Глафира долго не могла забыть дворника Прохора, которого встретила возле подворотни. Дворник на нее зыркнул и нехорошо ухмыльнулся. От этой ухмылки у женщины сжалось сердце и противно заныло в груди. Но после посещения адвоката Сановского Глафира успокоилась и повеселела. Адвокат купил у нее золотой Николасвский червонец за десять миллионов.

Теперь надо было найти продукты. Глафира решила начать с ближайшей лавки.

Народа там собралось много, а это означало, что граждане чего-то ждут.

— Что дают, Митрич? — поинтересовалась Глафира у хромого деда, присевшего на корточки в конце огромной очереди.

Сотни людей своими телами создали длинную, слабо шевелящуюся змею, голова которой упиралась в «Хлебную лавку», а заканчивалась хромым стариком.

— Муку должны подвезти, — прошамкал дед беззубыми деснами.

— Кто сказал? — недоверчиво переспросила Глафира.

— Степка шепнул, — заговорщицки на ухо сообщил ей Митрич, для чего тяжело приподнялся с земли.

Грузчику магазина Степану можно было верить, и Глафира решила рискнуть.

Если бы она жила одна, то никогда не стала бы торчать в очередях, но сейчас у нее скрывались два молодых человека, а их надо было кормить.

Вскоре из-за поворота показался возок с хлебом. Лохматый мерин тянул, опустив голову. Люди поняли, что возок загружен мукой под завязку. Толпа зашевелилась и загудела.

«Достану муки, испеку им блинов с вареньем», — размечталась Глафира.

Верочку после того дня, как расстреляли заводчика Филиппова, она уж и не чаяла увидеть. Жуткий крик барышни стоял в ее ушах до тех пор, пока ей в окошко не постучали и она не услыхала шепота своей воспитанницы. У Верочки Филлиповой голос был особый — низкий, грудной и очень ласковый. Под окном стояли она и их молодой сосед Тимур.

Глафира тридцать лет жила в доме Филипповых и вырастила два поколения заводчиков. Ее наняли в няни, когда отцу Верочки, Федору Савельевичу, минуло полтора месяца. Юная Глаша нянчилась с Феденькой, словно играла в куклы. Когда барчук немного подрос, она вышла замуж за кучера Филипповых Митрофана. Но того погнали в Крым на турецкую войну, с которой солдат не вернулся. Замужем Глаша побыла лишь полгода. Всю остальную жизнь вдова отдала детям хозяев. Верочку она нянчила с рождения, заменив ей мать. Анна Гавриловна Филиппова скончалась при родах, оставив дочь сиротой в первый день жизни малютки. Родительницу Верочка знала лишь по портретам, а к няне привязалась, как к родной матери.

— Кажись, стали давать, подтолкнул женщину в бок Митрич.

Она в своих воспоминаниях забыла, где находится, и от неожиданности вздрогнула.

— Муку стали давать, — повторил старик и показал в улыбке белесые десна.

— Слава Богу, — вздохнула Фролова и опять задумалась о своем.

Революцию Глафира восприняла как напасть, вроде холеры или чумы. А несколько дней назад, когда на ее глазах расстреляли Федора Филиппова, а затем набросились на его дочь, Глафира люто возненавидела революционеров. Она близко наблюдала жизнь буржуев и в отличие от других «пролетариев» видела, как трудились мужчины в семье заводчика. Ее первый хозяин Савелий Иванович Филиппов вставал с петухами, пил чай с кренделем, а в это время Митрофан уже запрягал Зорьку. Хозяин прямо с крыльца прыгал в легкую двуколку. Править вороной кобылой он предпочитал сам. Четырехлетка Зорька была лошадкой горячей, и Митрофан с трудом удерживал ее у крыльца. Савелий Иванович перехватывал вожжи, и кобыла, прижав уши, выносила его за ворота.

Завод, принадлежавший Савелию Ивановичу, находился в переулке за Сенной площадью. От особняка на Ярославском проспекте до завода Зорька доносила хозяина резвой рысью сперва за двадцать пять минут, а когда пустили трамваи и начали перекрывать движение для автомобилей, за полчаса. В шесть утра хозяин входил в свой кабинет, где его с отчетом уже ждали инженеры и мастера. Затем обходил цеха, вникая в каждую мелочь. К одиннадцати возвращался в кабинет и вел переговоры с поставщиками сырья, оптовыми покупателями и прочим деловым людом.

Обедал он в трактире по соседству, где выпивал лафитник водки и съедал миску борща. Никаких закусок и сладостей хозяин себе днем не позволял, чтобы, как он говорил, «не добреть». После обеда снова шел на завод, где проверял качество выпущенной за день продукции, составлял с инженерами планы на следующий день и подсчитывал доход. Свой кабинет Савелий Иванович запирал в шесть. Его рабочий день, так же, как и работников завода, длился двенадцать часов. В семь в доме Филипповых ужинали. Вечером подавали разносолы, но, уморившись за день, Савелий Иванович за ужином засыпал. По субботам он водил жену в оперу, а по воскресеньям всей семьей отправлялись в церковь. Отдыхали Филипповы каждый год за границей. Савелий Иванович не просто ехал повидать свет и показать себя. В поездках он осматривал не памятники и музеи, а ходил глядеть на заводы своего профиля, чтобы не отставать от просвещенной Европы.

Его сын Федор Савельевич образ жизни вел с отцом схожий, но, потеряв при родах молодую жену, затосковал и пристрастился по вечерам к пирушкам. С тех пор у них каждый вечер был полный дом гостей. И так до самого переворота.

Оставаться одному в своем особняке вдовцу было тошно.

Не бездельничали и жены заводчиков. Супруга Савелия Ивановича, Антонина Демьяновна, попечительствовала в городском приюте, два раза в неделю обходила гимназии с ревизией, проверяя, как кормят детей, а по вечерам ублажала мужа и гоняла прислугу. Мама Верочки, Анна Филиппова, умерла в двадцать два года от родов, но за свою короткую жизнь сумела в германскую войну побывать на фронте сестрой милосердия, где испытала такого, что и не всякая простолюдинка стерпит.

Глафира знала не по рассказам, каков «праздный» быт ее хозяев, и потому лозунгам о буржуях-бездельниках и кровопийцах не верила. Она нередко говорила прислуге в людской, что барину Филиппову стоит упасть в ножки и благодарить за то, что он обеспечивал работой и кормил делом своей головы сотни людей — этих самых пролетариев, которые только и умели, что исполнять чужую волю. Своей у них не было. Фролова не удивилась, что после национализации завод Филиппова обанкротился, а рабочие пошли с протянутой рукой или завербовались в Красную армию, где хоть как-то кормили.

Очередь медленно продвигалась. Глафира уже отчетливо видела крашенную ржавой краской дверь лавки и счастливцев, которые вываливались из нее с «добычей». Чем ближе подтягивался народ к заветному прилавку, тем больше нарастало возбуждение в очереди. Уже несколько раз проносился слух, что мука заканчивается и лавку вот-вот закроют. Тогда люди начинали кричать и толкаться.

Задние напирали и создавали давку. Один раз Глафиру чуть не свалили с ног. Но тревога оказывалась ложной, и народ на время затихал.

«Бедные мои голубки», — вздохнула Глафира, вспомнив про Верочку и ее возлюбленного Тимура. Фролова запретила молодым людям появляться на улице, чтобы те не попали к чекистам, и ходила сама добывать провизию. Делать это с каждым днем становилось все труднее. Хоть у Тимура и были деньги в золотых Николасвских червонцах, купить еду на них было не просто и небезопасно.

Червонцы приходилось тайно менять на советские бумажки. По закону золото полагалось сдавать в ОГПУ или в специальные пункты, где за червонец выкладывали два миллиона, а за батон хлеба просили полтора. Но Глафира Фролова знала нескольких богатых приятелей расстрелянного Федора Савельевича и меняла у них червонцы по сносному курсу.

Сегодня ей везло. Отстояв четыре часа в очереди, она втиснулась в заветную зеленую дверь, приобрела два фунта муки и головку сахара. У порога дежурил красноармеец с винтовкой. В одни руки давали только фунт. Но Степан, помогавший продавщице за прилавком, покосился на красноармейца и, поняв, что тот занят флиртом с очкастой молодицей, вручил Глафире двойную порцию. До переворота мужик доставлял Филипповым дрова, и няня Веры вкусно кормила его в людской.

Степан доброе помнил. Женщина засунула продукты за пазуху, чтобы ворье не выхватило покупки из рук, и торопливо зашагала к дому. Барак, в котором она жила и прятала барышню Веру с ее кавалером, находился в Линейном переулке, в десяти минутах ходьбы. Глафира очень спешила. Молодые сегодня не ели, и она за них переживала. Сама няня к вынужденному посту попривыкла и тягучее чувство голода едва замечала.

Внезапно женщина остановилась. Она не поняла, что ей мешает идти. Тревога вновь сжала сердце, и ноги перестали слушаться. — Няня, не ходи домой, — услышала она и оглянулась.

Рядом никого. «Неужели с голодухи примерещилось?» — подумала Фролова и попыталась сделать шаг.

— Няня, не ходи домой, — повторил тот же голос. Этот грудной ласковый голос ей был знаком. Он мог принадлежать только Верочке. Но улица была безлюдна. Глафира еще раз огляделась и отметила, что голос ее остановил у высокой каменной ограды. Решив, что Вера скрывается по ту сторону, она сделала над собой усилие и подошла к арке ворот. Сами ворота снесли пожарные, когда в первые дни красного мятежа сгорела почта.

Глафира вошла во двор и заглянула за стену. Сразу после пожара в жухлом бурьяне и крапиве валялись старые газеты, но газеты народ разобрал на самокрутки, а испачканные и промокшие бланки остались. Тоскливый вид пожарища и бесприютный, заваленный грязными конвертами и бланками двор женщину не интересовал. Глафира высматривала барышню.

— Вера, ты где? — тревожным шепотом позвала она. Но ответа не получила.

Поняв, что Веры во дворе нет, Фролова достала из-под нательного белья крестик, поцеловала согретый грудью благородный металл, перекрестилась и медленно вышла в переулок. Ноги налились свинцом, не желая идти. Собрав все свои силы, она все же двинулась к дому.

— Няня, не ходи туда, — снова услышала она. На сей раз голос Верочки стал просящим и умоляющим.

Глафира побледнела, прислонилась к стене и схватилась за сердце. Два фунта муки и головка сахара показались ей пудовыми. Женщина опустила кульки на землю.

Прошла минута, другая, и сердце понемногу отпустило. Она подобрала покупки, снова запихнула их за пазуху и медленно пошла. Голос Веры больше не беспокоил.

Возле входа в свой барак Глафира еще раз огляделась. Не заметив ничего подозрительного, она миновала длинный коридор, куда выходили двери соседей, и завернула в свой закоулок. Перед выходом она заперла его на замок. Молодые имели второй ключ, но хозяйка днем их просила не выходить. Фролова опасалась, что соседи, заметив ее постояльцев, донесут в ЧК. Она вставила ключ в скважину, но повернуть не успела. Дверь резко распахнулось, и два здоровых мужика в тельняшках набросились на нее, затащили внутрь.

— Фролова, где твои барские выродки? — заорал начальник в кожанке. Он стоял посередине комнатушки и, широко расставив ноги в кирзовых сапогах, покачивал в руке маузер.

Глафира быстро оглядела свое жилье. Все перевернуто вверх дном. Резной дубовый шкафчик открыт, и пожитки вывалены на пол, ящики комода выдвинуты, белье перерыто, слоники разбросаны по половику, и во всем этом бедламе, в углу на стуле сидит Прохор и поглядывает на нее со злорадной ехидцей.

«Вот кто пронюхал и донес», — поняла Глафира и вспомнила ухмылку дворника, но, не обнаружив в комнате Веру и Тимура, с облегчением вздохнула.

— Куда ты, Фролова, спрятала выродков? — уже тихо, но зловеще повторил начальник в кожанке и угрожающе шагнул к ней. Если бы Глафиру не держали двое, она бы упала. Ноги женщины от страха подкосились, но она нашла в себе силы твердо ответить:

— Я не знаю, мил человек, о ком ты говоришь…

— Не знаешь, сука? — прошипел он и со всей силы ударил Глафиру кулаком в голову. Перед глазами женщины поплыли круги, и все погрузилось во мрак.

— Положите ее на пол, пускай оклемается, — бросил чекист и отвернулся.

Глафиру опустили на домотканый половичок, изо рта у нее текла кровь.

— Вы, товарищ Козелков, кажется, ее того… — предположил седоусый в тельняшке.

— Ни хрена с ней не будет. Бабы народ живучий, — возразил начальник, но все же нагнулся и потрогал вену на ее шее Глафиры. — Ты только подумай, кажись, и впрямь померла, — с некоторой растерянностью констатировал он.

Глафире расстегнули ворот. Из кулька на золотой крестик тихо ссыпалась мука.

— Ишь, жратву для них добывала, тварь. Пролетарии голодают, а она барскую сволочь кормить надумала, — изрек усатый в тельняшке.

— Товарищ Прохор, — обратился начальник в кожанке к сидящему на стуле дворнику, — возьмите муку и что там у нее еще. Это вам будет за гражданскую бдительность.

Прохор соскочил со стула и ловко прихватил с убитой кулек с мукой и головку сахара. Затем с сожалением оглядел просыпавшуюся на грудь муку, но собирать не стал.

Начальник по-своему истолковал его взгляд:

— Золотой крестик не тронь. Золото нам еще пригодится.

Прохор подобострастно кивнул. Он понимал, что драгоценный металл поможет большевикам в их нелегком деле. Дворник Прохор являлся сознательным товарищем и делу мировой революции искренне сочувствовал.

* * *

Утром в понедельник Слава вышагивал по Гоголевскому бульвару, чувствуя себя женатым мужчиной. Воскресенье он провел с Леной, и сегодня утром ему подали кофе и яичницу с ветчиной, погладили выстиранную накануне рубашку и вручили пакет с бутербродами. Лена творила его уход деловито и просто, как заправская хозяйка со стажем. До этого бытовую заботу о нем держала в своих руках Вера Сергеевна. Но одно дело — мама, а совсем другое — любимая девушка.

Это новое чувство наполняло молодого человека, и он глуповато улыбался. Но постепенно мысли о деле сняли блаженную улыбку с лица старшего лейтенанта, и в его выражении возникло нечто осмысленное.

Синицын ехал в библиотеку Петровки 38, чтобы ознакомиться со свежей книгой «Живая улыбка Святослава Стерна». Собеседование в обществе любителей мудреца требовало подготовки. Слава не мог в этой организации открываться. Как бы он выглядел, если бы пришел со своей милицейской корочкой и спросил: «Не вы ли убили писателя Каребина и его издательницу, прознав про роман, выдающий вашего небожителя как платного агента ОГПУ?»

Следователь решил поиграть в поклонника Стерна. Игра позволяла ему спокойно понаблюдать за послушниками, живущими не реальной жизнью, а учением своего кумира. Славу и раньше интересовал феномен сектантства. Откуда берутся люди, внезапно уходящие от житейских проблем в надуманный и абсурдный мир чужих догм? От внутренней пустоты и страха перед реалиями? Слава понимал, что в большинстве это слабые и ущербные представители общества. Но особое любопытство вызывали у него даже не сами сектанты, а их пастыри. Чем руководствовались эти божки? Жаждой славы и поклонения? Возможностью обобрать свою паству и жить за счет обманутых прихожан? Или ими двигал болезненный комплекс неполноценности, таким образом компенсированный? Слава допускал, что некоторые «учителя» могли и искренне верить в свою миссию. Но это уже смахивало на клинику. Так кто же они на самом деле? Маньяки или злодеи?

Все больше Синицын начинал склоняться к тому, что причина убийства писателя кроется в содержании его романа. Каребин писал свои исторические книги, используя документы. Не дискету ли с кремлевским завещанием Стерна, которую отыскал в квартире Гороховского переулка Саша Лебедев, пытался добыть убийца? А копии каких еще документов хранил писатель дома? Скорее всего, не только эту бумагу показали Каребину в архивах ФСБ. Недаром таинственный Иван Иванович намекнул, что их информация могла явиться причиной гибели беллетриста.

Если предположить, что Стерн был завербован и Каребин обладает копиями изобличающих Стерна документов, обвинить автора во лжи почитатели не смогут. Но как еще остановить выход скандальной книги? Взять в руки пистолет.

Глубоко задумавшись, Синицын миновал станцию метро «Кропоткинская», где намеревался спуститься под землю, зашагал по Воздвиженке. Но тут опомнился, остановился и одновременно боковым зрением заметил человека, который тоже резко притормозил. Слава оглянулся, пытаясь его разглядеть, но никого не увидел.

«Показалось», — решил он. Однако возвращаться к «Кропоткинской» не стал.

Суеверные привычки Лены Шмелевой понемногу им явно перенимались. Слава двинул к Садовому кольцу, но теперь стараясь следить, нет ли хвоста. У троллейбусной остановки постоял, пропустил 10-й и уселся на "Б".Никто за ним не увязался. До здания Управления он также хвоста не заметил и окончательно решил, что на Воздвиженке он ему померещился.

В библиотеке Управления сидел только один читатель. Пожилой майор, возможно, уже на пенсии, листал журнал «На посту» времен развитого социализма.

Слава заказал «Живую улыбку», чем вызвал удивленный взгляд синеокой библиотекарши, и уселся в ожидании у окна. Книгу Стерна ему принесли быстро.

Она выглядела так, словно только сегодня вышла из типографии, из чего напрашивался вывод, что милиционеры мудрецом не интересуются. Вступительную хвалебную статью перед авторским текстом написал Константин Самойлович Заварин.

На трех страницах он перечислил удивительные чудеса из жизни Стерна.

По его словам, Святослав Альфредович обладал чудесной способностью читать чужие мысли и передавать свои на расстоянии. Обладал способностью к гипнозу и всякого рода внушениям. Он якобы мог говорить со своими учениками, находящимися на другом конце света. «Врет», — подумал Синицын и перешел к основному тексту.

Читать было трудно. Банальные истины подавались мистиком с многозначительной откровенностью. А фраза, что свет улыбки изгонит мировой мрак, заставила самого Славу улыбнуться. «Неужели есть идиоты, которые верят, что им преподнесено откровение?» — подивился он. Пророчество, будто из космоса на землю прольются новые потоки и затеют борьбу добра со злом, тем более выглядело для человека со здравым смыслом полным бредом. Стерн без конца ссылался на каких-то мистических вестников, несущих ему тайные знаки. Слава быстро разобрался, что книга состоит из прописных истин, высказанных поучительным и загадочным стилем. Однако людям, желающим увидеть мудрость в обыкновенной банальности, этого не запретишь. Зубрил же миллиард китайцев цитатник вождя, в котором великий кормчий выдавал истины вроде тех, что «трудиться хорошо, а бездельничать дурно», и считали это величайшим откровением. А китайцы — народ с тысячелетней культурой… Слава вспомнил роман Каребина и подумал, сколько же денег понадобилось революционным затейникам, чтобы создать бога из этого кичливого индюка?

Через два часа молодой следователь осилил книжицу и решил, что достаточно подкован, чтобы пройти собеседование в «Обществе любителей Стерна». До трех оставалось время, и старший лейтенант заехал домой.

— Пусик, как хорошо, что ты пришел! — обрадовалась Вера Сергеевна. Без сына она скучала, хоть и понимала, что выросшему чаду с молодой женщиной интереснее.

— Куда же я от тебя денусь? — Слава обнял мать и заглянул ей в глаза. — Что за звонки, мам, тебя встревожили?

— Странные звонки, Пусик. Я снимаю трубку, спрашиваю: «Кто?» — а там молчат. Я сперва думала, что не соединяется, но потом мне показалось, будто в трубке дышат. Молчат и дышат.

— Мало ли дураков? — отмахнулся сын.

— Не знаю, но я забеспокоилась. Может, тебя хотят услышать, а со мной говорить не желают? — предположила Вера Сергеевна.

— Среди моих знакомых таких кретинов нет, — убежденно заявил Синицын.

— Ты прости, что я со своими глупостями тебя донимаю. Не может ли это быть связано с твоим самостоятельным расследованием? Что-то нехорошо у меня на душе.

Слава хотел рассмеяться, но вспомнил слова Ивана Ивановича на Кузнецком мосту: «Ты сам старайся быть поосторожнее», и веселиться не стал.

— Не выдумывай, мам, — успокоил он Веру Сергеевну. — Если тебе страшно, поезжай к тете Лиде на дачу. Я все равно пока поживу у Лены.

— И сегодня? — грустно поинтересовалась родительница.

— Нет, сегодня моя смена дежурит в Гороховском переулке. У нас там засада.

— Это опасно? — заволновалась она.

— Да брось, мам. Меня же страхуют. Никакой опасности нет, — заверил Слава и направился в душ.

Намывшись, побрившись и переодевшись, он с удовольствием пообедал — бутерброды Лены хороши, а маменькины харчи лучше — поцеловал Веру Сергеевну и вышел из дома.

До собеседования в «Обществе любителей Стерна» оставалось полтора часа, и Слава отправился в Гороховский. В квартире вдовы по времени должен был принять вахту стажер. На утро Тема получил приказ сидеть за компьютером, налаживая связь с отбывшей в Израиль Луизой Чехоненко, и Синицын желал выяснить результаты его интернетных стараний. После разговора с мамой старший лейтенант снова вспомнил о своем подозрении на Воздвиженке. Может, все же хвост был? Он решил еще раз проверить свое подозрение и, миновав родной квартал, заскочил в проходной двор. Тут он бегал с детства и знал каждый закоулок. Вбежав на второй этаж старенького особнячка, лестничное окно которого выходило во двор и давало возможность обозревать подворотню, Слава приник к стеклу и замер. Через минуту из арки появились два подростка. Один выглядел лет на пятнадцать. Второй казался постарше, возможно, из-за высокого роста. Мальчишки явно кого-то искали. Они заглядывали во все углы и даже забежали в подъезд дома напротив.

— Детский сад, это не по мою душу, — усмехнулся Синицын, но все же дождался, когда пареньки вернутся в переулок, и только после этого спустился вниз и проходным двором выбрался на улицу.

Тема Лапин был очень доволен приходом шефа. Ему удалось получить интернетный адрес Чихоненко. Как и предполагал Синицын, руководство радиостанции продолжало пользоваться услугами Луизы. Тема передал старшему лейтенанту распечатку ответа Луизы Чихоненко из Тель-Авива.

"Потеряла я свой документ при весьма странных обстоятельствах, — сообщала журналистка из Израиля. —Я брала интервью в Университете имени Стерна. Там в конференц-зале проходило собрание руководства университета по поводу намечавшегося в июле приезда в Россию внука Святослава Альфредовича. В перерыве я записала несколько человек и оставила в кресле сумочку. Выйдя на улицу, уже в машине обнаружила, что сумки нет, и вернулась. Сумочка лежала на прежнем месте.

Я взяла ее и, не рассматривая содержимого, отправилась на следующее интервью.

На фирме, куда я должна была попасть, потребовался документ для пропуска. Я полезла в сумочку и обнаружила, что служебного удостоверения там нет. Деньги, банковские и телефонные карточки лежали на месте. Исчезло только удостоверение.

Я до сих пор гадаю, как это могло случиться. Возможно, я сама потеряла его раньше, возможно, кто-то взял его из моей сумочки. Ни того, ни другого утверждать не могу. Если судьба моего документа прояснилась, буду очень благодарна получить об этом весточку. С уважением Луиза Чихоненко-Штейн".

Слава прочитал сообщение, молча посидел несколько минут и перечитал снова.

Кажется, полоса невезений с делом Каребина-Рачевской действительно дала трещину.

— Молодец, студент, — похвалил старший лейтенант стажера.

— Да, повезло. Она как раз сидела за своим компьютером, а время там на три часа раньше. Луиза, на мое счастье, работала всю ночь, — довольный похвалой, рассказывал Тема.

«Может, не ехать на собеседование в „Общество любителей“, а рвануть сразу в университет?» — подумал старший лейтенант. Но, поразмыслив, прикинул, что этот визит тоже принесет пользу. Не исключено, что все организации, использующие имя мистика, связаны между собой.

Однако обстоятельства не дали ему отправиться ни в общество, ни в университет. Позвонил Саша Лебедев и сказал, что из командировки вернулась подруга застреленного писателя редактор Ирина Старовцева и, узнав о гибели Каребина, желает срочно встретиться со следователем.

— Запиши ее мобильный телефон и договаривайся сам, — предложил капитан и продиктовал Синицыну номер. Слава позвонил.

— Я вывихнула в аэропорту ногу и сижу на даче. Если вы сможете, навестите меня. У меня есть что сообщить вам о моем погибшем друге. К сожалению, сама буду несколько дней не в состоянии отсюда выбраться, — услышал он и, старательно записав координаты дачи, пообещал сегодня же приехать.

Дача Старовцевой находилась в Пушкино, и Слава отправился на Ярославский вокзал. Взяв билет туда и обратно, он уселся на свободную боковую скамейку рядом с тамбуром, открыл кейс и принялся за чтение. Теперь Синицын уже не сомневался, что ключ к убийству надо искать в романе Каребина.

* * *

Вера очень устала и если бы Тимур не тянул ее за руку, она бы давно свалилась где-нибудь под деревом. Они шли третий день, стараясь не выходить из леса. Пожелтевшая травка под березами, осыпанная золотом павшей листвы, так и манила улечься на нее и подремать. Но Тимур не давал:

— Держись, любимая, нам надо до заката добраться до границы.

— Больше не могу, у меня ноги болят, потому что туфли порвались и в голове шумит. Я есть хочу, — жаловалась Вера.

— Потерпи немного, завтра все у тебя будет. И еда, и новая обувь, — уговаривал ее Тимур и тащил вперед.

К вечеру они вышли на опушку и увидели крепость Ивангорода. — Мы уже близко, но до сумерек надо переждать, чтобы не попадаться на глаза. Теперь можешь поспать, — разрешил молодой человек.

Но Вера спать уже не хотела — она хотела есть. Тимур побродил вокруг и собрал немного грибов. Разводить костер он опасался, чтобы дым не привлек к ним внимания. А есть неприготовленные сыроежки Вера не могла. Она весь день питалась только брусникой, и от терпких ягод язык сильно щипало. Девушка улеглась на мягкий покров из травы и опавших листьев и в мечтах увидела столовую в своем бывшем особняке.

— Хочу рябчика в сметане или хотя бы кусок отварной телятины с хлебом и артишоками. — Барышня вспоминала, как няня заставляла ее есть ненавистный суп из стерлядки, и от воспоминаний глотнула слюну. «Почему я была такая дура?» — думала она, и слезы сами собой навертывались на глаза. Мысли о няне снова вызвали беспокойство.

— Тимур, ты уверен, что Глаша нас услышала?

— Конечно. Я ведь донес до нее твои слова. Меня Глафира могла бы и не послушаться, но твой голос она хорошо знает, — успокоил Веру Тимур.

— Ты думаешь, ее не поймают? — все равно продолжала допытываться она.

— Ее не будут ловить. Она же не буржуйка, по их мнению, а угнетенный пролетарий, — усмехнулся молодой человек. Он жевал сыроежку, и Вера, чтобы не видеть этого, отвернулась.

— Как ты узнал, что к нам нагрянут эти из ОГПУ? — спросила она и покраснела. Все произошло так неожиданно, что в ее голове путались мысли, вызывающие не только ужас, но и смущение.

Воспользовавшись тем, что в каморке няни они остались одни, влюбленные начали целоваться. Целовались они и раньше. Вера через задний лаз бегала на свидание к Тимуру, и они до рассвета просиживали на скамейке, нашептывая друг другу в перерывах между поцелуями нежные признания. А там, в каморке няни, Вера вдруг почувствовала, что сейчас произойдет то таинственное, страшное и прекрасное, о чем она так много думала, мечтала и одновременно боялась.

Тимур расстегнул ей корсет и поцеловал грудь. Девушка затихла и поняла, что больше себе не принадлежит. Она не помнила, как оказалась раздетая. Тимур так нежно и ласково прикасался к ней, что страх отступил. Она гладила его жесткие темные волосы и млела от умиления. Потом ее сковали тяжесть и боль.

Вере очень хотелось крикнуть, но она знала, что за стеной соседи, которые не должны о них знать. Она до крови кусала губы и терпела. Но боль внезапно прошла и Вера почувствовала нежность. Такой огромной необъятной нежности она никогда еще не испытывала. Железные объятия Тимура вмиг стали легкими. Ей хотелось, чтобы возлюбленный сжал ее еще сильнее, чтобы он растворил ее тело в своем. Ее грудь рвалась к нему навстречу. Вера снова кусала губы, чтобы не закричать, но теперь она сдерживала крик страсти. Потом наступил покой и блаженство. Она лежала бы так вечно, чувствуя, как он ласкает ей живот и грудь, как смотрит на нее темными, полными восхищения глазами.

Стыд отступил, под восторженным взглядом Тимура ей было хорошо, потому что девичья откровенная красота делала мужчину ее рабом. Но неожиданно он вскочил.

Лицо его в секунду переменилось и стало тревожным.

— Скорей одевайся, — шепнул Тимур и стал натягивать на себя штаны, рубаху, бархатную куртку.

— Няня пришла? — предположила Вера, с трудом изгоняя из себя истому после их близости.

— Нет. Сюда едут чекисты, — бросил он и стал помогать ей с одеждой.

Его слова вернули девушку в реальный мир. Она так недавно пережила кошмар насилия, от которого ее чудом спас отец возлюбленного, что одно напоминание об этих страшных людях вызывало ужас. Тимур тихо приоткрыл окно, оглядел двор барака и выпрыгнул вниз. Вера склонилась на подоконник, и он принял ее на руки.

Молодой человек аккуратно прикрыл створки, и они, пригнувшись, побежали к дровяным сараям. Спрятавшись за дощатой стеной, Тимур приложил палец к губам и стал смотреть в щелку.

По переулку прогромыхал автомобиль и остановился у ворот. Затем хлопнули дверцы, и машина укатила. Во двор вошли трое. Двое в тельняшках, один в коже с маузером в руке. Им навстречу из барака выскочил дворник Прохор в штанах навыпуск и поддевке. Что-то шепнув на ухо мужику с маузером, он остался топтаться возле двери, а трое приехавших двинулись вокруг барака.

— Дворник, пес, о нас пронюхал. Сейчас они проверят снаружи, вломятся, а птички улетели, — усмехнулся Тимур.

— А как же Глаша? Она скоро вернется и попадет к ним в лапы, — испугалась за няню барышня.

— Сейчас ты ее предупредишь, — ответил он и полез за пазуху:

— Смотри мне в зрачки и, не отводя взгляда, говори. — Девушка заметила, как возлюбленный открыл кожаный мешочек и вынул сияющий гранями белый камень.

— На хрусталь не смотри. Смотри мне в глаза и говори.

— Что говорить? — не поняла Вера.

— Еще рано. Я скажу, когда будет нужно.

Девушка встретилась глазами с Тимуром. По ее спине поползли мурашки. Его темные зрачки расширились и заняли все радужные оболочки глаз. В их бездонной тьме замерцали два огонька. Это отражался огромный сияющий камень, который Тимур держал на ладонях.

— Говори: «Няня, не ходи домой», — прошептал он. Вера повторила и как бы услышала свой голос эхом. Ей казалось, что она беззвучно шевелит губами, а говорит кто-то другой.

— Еще раз скажи: «Няня, не ходи домой», — приказал Тимур.

Вера послушно выполнила приказ, но теперь не услышала эха, поэтому с отчаянием и мольбой крикнула:

— Няня, не ходи туда!

— Не кричи, нас обнаружат. — Тимур потряс ее за плечо, и его глаза стали обычными. — Нам пора, — еле слышно проговорил он, спрятал камень за пазуху и, дождавшись, когда все четверо скрылась в бараке, потянул Веру за собой.

Они бежали дворами. Молодой человек ловко перелезал заборы и подсаживал девушку. Она порвала о гвоздь платье и поцарапала ногу, но боли не ощутила.

Через два часа они пустырями выбрались из города и с тех пор находились в пути.

Спали урывками и двигались дальше.

— Куда мы идем? — спрашивала Вера.

— За границу, — отвечал Тимур.

Барышня Филлипова изучала в гимназии географию и знала, что Финляндия от Питера совсем близко, а они все шли и шли. Вера хотела понять, почему они идут так долго.

— Мы не можем спрятаться в Финляндии. Финны дружат с большевиками и нас выдадут, — объяснил Тимур, и больше она вопросов не задавала.

* * *

— Просыпайся, надо идти.

Вера открыла глаза. Она не заметила, как за воспоминаниями уснула. Солнце скрылось, на землю оседал холодный сырой туман. Вера поежилась и поднялась с травы. Сумерки сгущались, и вдали, в Ивангороде, зажигались огоньки.

Тимур зашагал по полю. Острые остатки сжатой соломы кололи девушке ноги, и она остановилась:

— Не могу здесь идти. Больно.

Тимур поднял Веру и усадил на плечи. Скоро он вынес ее к реке.

— Это Нарова, за ней Эстония. Нам туда, — произнес он, махнув в сторону другого берега, и вернул Веру на землю.

За светлой полосой воды в темной мгле мерцал одинокий огонек.

— Как же мы переберемся? Река широкая, а лодки нет, — вновь обретя почву под ногами, забеспокоилась Вера. — Садись и жди. — Тимур снял с себя бархатную куртку, постелил на влажную от тумана траву и усадил ее. Затем полез за пазуху и извлек кожаный мешочек с камнем и небольшой узелок. Развернув узелок, он расставил треугольником маленькие бронзовые фигурки и запалил веточку.

Розовое облако сначала накрыло фигурки, затем стало расплываться, и Вера увидела русого мужчину, сидящего за деревянным столом с двумя такими же русыми мальчишками и женщину с усталыми глазами, подающую сковородку со шкворчащим салом. Она даже унюхала аппетитный запах блюда и проглотила слюну. Мужчина уже поднял ложку, чтобы начать есть, но вдруг остановился и посмотрел на них.

— Как тебя зовут, рыбак? — спросил Тимур.

— Меня зовут Матти, но я сейчас ужинаю, и это не лучшее время для разговора, — ответил эстонец с сильным акцентом.

— Извини, Матти, но нам срочно нужна помощь. Ты получишь золотой червонец, если перевезешь нас на свой берег.

— А могу, курат, получить красноармейскую пулю, — безразличным тоном сообщил рыбак и поднялся.

Женщина что-то спросила его на своем языке и, получив ответ, уселась за стол рядом с сыновьями. Розовое облако постепенно рассеялось, и видение исчезло.

— Что это было? — испуганно прошептала Вера.

— Я поговорил с хозяином рыбацкого хутора. Сейчас он к нам приплывет.

— Ты колдун? — изумленно воскликнула она.

— Не кричи. По берегу могут патрулировать пограничные разъезды красноармейцев, — ответил возлюбленный и, сложив фигурки в узелок, убрал их обратно за пазуху. Туда же он спрятал и кожаный мешочек с камнем.

Минут через двадцать вдалеке послышался мерный всплеск весел. Еще через пять минут большая рыбацкая лодка зашуршала носом о песок.

— Пошли! — приказал Тимур и, подав Вере руку, повел ее к воде.

Эстонец подождал, когда они усядутся, затем молча отпихнулся веслом от прибрежного валуна.

Не успели они отплыть и десяти метров, как со стороны берега послышался конский топот и крики: «Стой!» Эстонец налег на весла. Тимур и Вера пытались разглядеть кричащих, но в сгустившейся темноте вырисовывались лишь контуры конников. Красноармейцы загнали коней по брюхо в реку, и темноту разорвали вспышки винтовочных выстрелов. Пули свистели рядом:

— Ложитесь, курат, на дно, — тихо потребовал Матти, продолжая невозмутимо грести.

— Сейчас они уберутся, — проговорил Тимур и не мигая посмотрел на берег.

Через мгновение там раздалось тревожное ржание коней и матерная ругань красноармейцев. Животные рвались от реки и сбрасывали седоков. Один плюхнулся в воду, другие, пытаясь удержаться, матерились и лупили коней кнутами. Лодка быстро миновала середину реки, и возня на .берегу стала стихать.

Вера никогда не слышала свиста пуль рядом со своей головкой, но совсем не испугалась. Она была так поражена чудесами Тимура, что все остальное ее мало трогало. Как ее друг смог договориться с человеком без телеграфа и телефона?

Она сама отчетливо видела этого светловолосого рыбака-эстонца с ежиком колючих усов на верхней губе. Эстонец в розовом облаке и их гребец, без сомнения, одно и то же лицо. Сознание Веры отказывалось принимать информацию из потустороннего мира, в котором ее любимый так вольготно себя чувствовал, и пребывало в смятении. Она покосилась на Тимура, но тот сидел как ни в чем не бывало и спокойно смотрел на стремительно приближавшийся к ним эстонский берег.

Пришвартовавшись к длинным мосткам из свежевыструганных досок, Матти привязал лодку и молча переждал, пока Тимур помогал Вере выбраться на причал.

На берегу сушились сети. Выложенная булыжниками дорожка вела к дому.

— Принимай, курат, гостей, — сказал Матти жене.

Женщина не поняла. Рыбак повторил ей на родном языке и уселся на свое место.

Вера огляделась и подумала, что жилище рыбака точь-в-точь такое, как она разглядела его в розовом видении. Даже запах из сковородки был ей уже знаком.

Узнала она и жену хозяина, и его сыновей, со слабо скрываемым любопытством разглядывающих пришельцев.

Тимур вынул из кармана царский червонец и выложил его на стол, рядом с миской хозяина.

— Это терпит, курат. Ужин не терпит, еда остыла. Надо есть.

Уговаривать Тимура и Веру не пришлось. Хозяйка на огромной пылающей плите быстро приготовила им яичницу с салом, и гости наконец насытились.

— Вам стелить одну постель, или будете спать раздельно? — спросил Матти, потягивая на десерт самодельное пиво.

— Мы муж и жена, — ответил Тимур. Вера покраснела и отвернулась.

— Утром я повезу рыбу в Нарву и могу прихватить вас. Но имейте в виду, у нас тоже есть пограничники, а документов, как я понимаю, у вас нет, — сказал Матти, провожая гостей в малюсенькую комнатушку за печью.

— Спасибо за все, — улыбнулся хозяину Тимур.

— За эти деньги я должен бросать сеть месяц. Поэтому можете не благодарить. Я, курат, хорошо заработал, — возразил рыбак и, поставив возле высокой железной кровати свечу, удалился.

Вера, продолжая смущаться, нерешительно остановилась у незнакомого ложа.

— Укладывайся и ни о чем не думай. Тебе надо выспаться, — ответил Тимур на вопросительный взгляд девушки.

Он быстро скинул с себя одежду, спрятал под подушку узелок с фигурками, мешочек с магическим хрусталем и забрался под одеяло.

Вера присела на краешек кровати, нерешительно сняла с себя кофточку и юбку. Оставшись в чулках и корсете, немного подумала, задула свечу и разделась догола. Укладываясь рядом с возлюбленным, она прижалась к нему и нашла его губы.

— Я тебя люблю. Ты волшебник, Тимур, — прошептала она и услышала мерное посапывание.

Молодой человек крепко спал.

Проснулась Вера от яркого света. Низкое осеннее солнце стояло напротив маленького оконца и било в глаза. Девушка сперва не поняла, где она, и с удивлением оглядела незнакомую комнатку. Тут было множество незнакомых вещей — прялка в уголке за комодом, корзины с шерстью в изголовье кровати, охотничье ружье на стене… Потом вспомнила вчерашние приключения и улыбнулась. Они за границей, и больше нечего бояться. Но вместе с памятью пришла и неловкость.

Юная Филлипова первый раз в жизни спала всю ночь с мужчиной. Вера быстро оглядела постель, но Тимура рядом не обнаружила. Еще раз оглядевшись, приподнялась, дотянулась до своей одежды и торопливо ее натянула.

От стены с печью шел сильный жар. Девушка потрогала изразцы и одернула руку — так горячи они были. Нерешительно потоптавшись по комнатке, она остановилась возле окна. Солнце мешало глядеть вдаль, но Вера все-таки рассмотрела дорогу и бегущих по ней двух лошадок, которые тянули возок на резиновых шинах. Такие шины в Питере называли «дутиками». Упряжка приближалась.

Скоро ей удалось разглядеть и возницу. Вожжи держал русоволосый Матти. Вера видела, как он лихо подкатил к крыльцу и осадил лошадок. Навстречу из дома выбежали мальчишки и жена рыбака. Они стали деловито выгружать поклажу, а Матти распряг лошадей и куда-то повел их под узцы.

Гостья осторожно открыла дверь, выбралась в горницу и заметила на обеденном столе большой глиняный горшок, из-под крышки которого шел пар и вкусно пахло. Хозяйка и ее сыновья внесли несколько коробов.

— Терре, Верра, — улыбнулась эстонка, смешно выговаривая имя Филлиповой.

— Здравствуйте, — ответила Вера. — А где Тимур?

Хозяйка знаками показала, что по-русски не понимает, и, трогательно наморщив лоб, сообщила:

— Матти понимает.

Вера сообразила, что надо ждать хозяина. Женщина указала ей на стол и жестом предложила занять ее вчерашнее место. Гостья благодарно кивнула и села.

Сыновья еще раз внесли по коробу и тоже чинно уселись. Через несколько минут появился с большой коробкой и сам хозяин. Он подошел к Вере, пожал ей руку и, поставив короб у ее ног, протянул конверт:

— Вот, письмецо от мужа, а в картоне твой новый гардероб.

Вера открыла конверт и достала листок, исписанный мелким каллиграфическим почерком. Тимур писал, как печатал:

«Любимая, теперь ты моя жена и должна знать, что твой муж по рождению Царь Тибета. Наша судьба предначертана Богами, и я должен выполнить возложенную на меня миссию. Так наказал мне отец. Это путь воина, и женщину брать с собой опасно. Сколько времени мне понадобится, знают только Боги. Пока я не вернусь, живи у Матти. Это хорошая семья. У них никто тебя не обидит. Через три дня тебе привезут новые документы, а одежду и обувь я прикупил. Понадобятся деньги — без стеснения обращайся к хозяину. Если станет трудно, я буду являться к тебе в мыслях. Жди меня. Ты теперь Царица. Твой любящий муж Тимур Карамжанов».

— Выходит, у меня, курат, теперь две хозяйки, — усмехнулся русоволосый рыбак и подставил супруге миску.

Жена сняла крышку с горшка и наложила ему с верхом, затем взяла миску Веры и наполнила ее. Следующими еду получили сыновья, и лишь обслужив всех, супруга Матти вспомнила о себе. Семья обедала в полном молчании. Вера отправляла в рот тушенную со свининой капусту, а из глаз ее капали слезы.

— Как вы вчера узнали, что мы ждем на том берегу? — машинально спросила она у Матти.

— Твой муж попросил, я, курат, поплыл, — недовольно буркнул хозяин.

Отрываться от миски ему не хотелось.

Но Вера решилась еще на один вопрос:

— Что такое курат?

— Это так, просто черт по-нашему, — ответил эстонец и сосредоточенно углубился в трапезу.

* * *

Слава посматривал в окно, чтобы не проехать Пушкино. Он воспользовался тем, что на его последней боковой скамейке никто не сидел, и складывал прочитанные листки на пустое место рядом. Электропоезд начал тормозить, Синицын отметил название станции и снова углубился в текст. Электричка остановилась, и несколько человек, прибывших к месту назначения, протопали мимо. Слава не обратил на них внимания и поэтому не успел среагировать, когда последний из этой компании схватил сложенные им листки и бросился к выходу. Когда старший лейтенант сообразил, что произошло, и рванул в тамбур, было поздно.

Автоматические двери вагона закрылись. Синицын прилип к окошку и попытался высмотреть на платформе «грабителя». Мимо проплывали типичные дачники с сумками и корзинами, которых заподозрить в злостном хулиганстве было сложно.

Слава вернулся на скамейку, убрал оставшуюся пачку распечатки в кейс и стал гадать, какие последствия могут возникнуть в связи с его ротозейством.

Если листки украли господа из компании убийцы, то теперь им известно, что у Синицына есть текст романа. По его собственной версии, издательницу Рачевскую убрали только за обладание электронным вариантом романа. Выходит, теперь настала его очередь. Слава потрогал кобуру под мышкой и оглядел вагон. Но никого подозрительного не заметил.

До Пушкино приключений больше не произошло. Но все равно, выйдя из вагона, старший лейтенант прежде всего покрутил головой. С ним двигалась группка дачников, но это были пожилые дамы, обремененные сумками и пакетами. Синицын знал, что следует подняться на пешеходный мостик, перейти через железнодорожные пути, топать вперед по ходу поезда, а затем свернуть налево. Но когда свернуть, забыл, и хотел достать из кармана листок с адресом.

— Пока прямо, — отчетливо услышал он и огляделся. Ни одного человека на песчаной дорожке вдоль железнодорожного полотна не наблюдалось. Идущие рядом пассажиры с московской электрички свернули раньше.

«Что за бред? У меня глюки начинаются!» — испугался Слава, но, послушавшись указания мистического голоса, продолжил идти вперед:

— Теперь сворачивай. Ты на месте, — снова услышал он. И снова никого рядом. Слава остановился, потер виски и увидел номер дачи, которую искал.

Ира Старовцева сидела в качалке на террасе и в наушниках слушала радио.

Щиколотка ее правой ноги была забинтована. Слава быстро отметил про себя, что женщине за сорок, что она недурна и если бы следила за фигурой и не лопала на ночь, могла бы еще притягивать мужские взгляды на улице.

— Следователь районного отдела внутренних дел старший лейтенант Вячеслав Синицын, — представился он.

— Господи, какой молоденький! — покачала головой Ирина. — Найдите себе в комнате стул и присаживайтесь рядом. Чаем могу напоить в том случае, если вы сами его вскипятите. Я стараюсь без крайности не вставать. Нога болит ужасно.

— Спасибо, мне ничего не надо, — отказался Слава и пошел в дом за стулом.

В помещении царил типичный для интеллигентных москвичей дачный бардак. На столе вперемежку с банками варенья лежали книги и журналы. На диване, вальяжно устроившись на мужских брюках, дремал огромный рыжий кот. Слава освободил себе стул, на котором висело меньше хлама, и понес его на террасу.

— Если вы не встаете, кто за вами ухаживает? — поинтересовался он.

— Утром муж все ставит мне под нос и уезжает. До вечера мне хватает. А вечером он возвращается после работы и кормит меня ужином, — разъяснила Старовцева.

— Это на его брюках развалился рыжий котище? — догадался следователь.

— Вот сволочь. Пользуется моей немощью, — проворчала хозяйка. — Гамлет очень любит Славу. Поэтому сон на его брюках для него кайф.

— Если я правильно вас понял, то Гамлетом зовут кота, а Славой вашего мужа? — улыбнулся Синицын и, дождавшись утвердительного кивка хозяйки, добавил:

— Выходит, мы с вашим супругом тезки.

— Выходит, — согласилась Ира.

— Я веду дело об убийстве Олега Ивановича Каребина. Мой коллега Лебедев сообщил, что у вас имеется важная информация. Очень не терпится ее услышать. — Синицын поставил стул напротив качалки, но остался стоять.

— Вы присаживайтесь. В двух словах всего не расскажешь, — предупредила Ирина.

Слава послушно сел. Старовцева пошарила рукой по столу, нащупала пачку «Мальборо», извлекла сигарету и застыла.

Слава вскочил, схватил со стола спички и дал даме прикурить.

— Благодарю. Если курите, угощайтесь, — предложила Старовцева.

— Не курю и не пью, — признался старший лейтенант и покраснел.

— Напрасно смущаетесь, серьезно проговорила хозяйка. — Умение не прибегать в жизни к бутафорским привычкам признак воли. А мужчину такой признак красит.

— Почему бутафорским? — удивился молодой человек. Такой формулировки он еще не встречал.

— Обычно за сигарету или стакан хватаются, чтобы скрыть неловкость. Это поначалу театральные штучки. А уж потом они перерождаются в зависимость. Вот я от сигарет и завишу, — пояснила Старовцева.

Слава кивнул и стал ждать рассказа.

— Я с ним когда-то спала, — неожиданно заявила Ирина.

Синицын промолчал. Хоть эта информация звучала смело, но для дела пока интереса не представляла.

— Продолжайте, — попросил он.

— Я знала Олега много лет. Сначала у нас был бурный роман, и он даже сделал мне предложение. Дура была, отказалась.

— Почему дура? — переспросил Синицын.

Ирина внимательно поглядела в его глаза и спокойно ответила:

— Хотела иметь обеспеченного мужа. Не верила, что Олег своего добьется. А жить на чердаке, хоть и с талантливым парнем, остереглась. Просчиталась, потому и дура. — Женщина глубоко затянулась и замолчала.

Синицын не стал ее торопить.

— Сперва Олег на меня дулся, а потом у него появились другие женщины, а со мной он согласился дружить. Он же писатель. Ему редактор нужен. А я, молодой человек, редактор вполне приличный.

Слава кивнул, не желая останавливать рассказ. Ирина загасила сигарету в консервной банке, служившей ей пепельницей, и продолжила:

— Странности в его жизни проявились полгода назад…

— Когда он начал писать роман «Спаситель мира»? — не утерпел Синицын.

— Да, именно тогда, — подтвердила Ира. — Да и сама идея романа возникла при мне. Я пригласила Олега на рождение. Приятель мужа, который у нас бывает, привел друга. Очень любопытного мужика. Сами посудите, не гуманитарий, а эрудирован бесподобно. Свободно изъясняется на трех языках. При этом прекрасное знание литературы, музыки, живописи и, что сразу покорило Олега, истории. Мы прилично выпили и привязались к нему с вопросом, кто он по профессии. Меня этот мужик по-настоящему заинтриговал, да и моих друзей тоже. Кроме Олега и этих мужиков, к нам зашла еще одна пара. Я не люблю больших сборищ, а тем более по столь сомнительному поводу, как собственное рождение. Эрудит, его звали Гришей, сперва уплывал, но затем признался, что отдал жизнь разведке. Но больше за границей не работает, а преподает. Разговор зашел о том, какие странные люди иногда идут в шпионы. Я вспомнила Моэма.

«У нас тоже встречались личности известные, — усмехнулся Гриша. — Например, господин Стерн. Кто знает, что великий мудрец, до сих пор имеющий толпы последователей, служил в ОГПУ и, можно сказать, был создан этой организацией? В то время в наших органах в моде были большие игры, вроде операции „Трест“ с Савинковым».

У Олега глаза загорелись, он увел Гришу на кухню и просидел с ним до рассвета. Я сперва обижалась, что интересного гостя увели, но, сообразив, что для Каребина это не просто треп, им не мешала.

— Этот Гриша и помог Олегу Ивановичу получить документы в архивах ФСБ? — Слава привстал со стула, не в силах скрыть волнения. — Вы поможете мне с этим разведчиком встретиться и поговорить?

— Обещать не могу, но постараюсь. Разведчик, как потом выяснилось, читал книги Каребина и был его большим поклонником. — Ира снова вытянула сигарету из пачки и вопросительно поглядела на Синицына. Тот не сразу, но сообразил, что от него требуется. Дождавшись огня, Старовцева заговорила опять:

— Вы верно догадались. Олег получил доступ к архивам, связанным со Стерном, и буквально дневал и ночевал на Лубянке. Он выглядел в то время сумасшедшим.

Глаза у него горели. Он ничего не видел и не слышал. Мне стало жалко Машу. Олег молодую жену вовсе перестал замечать. Но Маша молчунья, все держит в себе. Так длилось несколько месяцев. Но однажды, в начале марта, Каребин пришел ко мне очень изменившимся. Он стал задумчив и не слишком разговорчив. Пришел он, чтобы принести мне несколько глав своей новой книги. Я понимаю, что у творческих людей настроение часто меняется, поэтому не придала значения его состоянию.

Прочитала главы из его нового романа. Похвалила и кое-что посоветовала доработать. Больше Олег ко мне до лета не приходил. Явился он месяц назад и принес одну вещь. Принес ее на хранение и сказал: «Если меня не станет, предай вещицу человеку по имени Сабсан». Имя странное. Я несколько раз переспросила и теперь помню точно. Эту занятную вещицу я храню на даче. Узнав, что Олега застрелили, я взяла телефон, который вы мне оставили на работе, и решилась позвонить. Саму вещь я вам не отдам. Я выполню волю покойного и дождусь таинственного Сабсана. Но знать о ней вы должны. Возможно, с этой вещью и связана гибель Каребина. Помогите мне подняться.

Слава, увидев, что женщина, морщась от боли, пытается встать, бросился к Ирине и взяв ее под руки, поднял. Опираясь на Славу, Старовцева прошла в комнату, согнала рыжего кота с брюк мужа и указала на старый медный самовар, пылящийся на полке стеллажа.

Усадив хозяйку на стул, Слава снял самовар и поставил перед ней.

Старовцева стянула медную самоварную крышку и добыла из его глубин что-то завернутое в тряпицу. Вернув хозяйку на террасу, Синицын устроил ее в качалке и стал с нетерпением ждать, когда она развернет тряпицу. Наконец Старовцева с ней справилась, и Слава зажмурился — так засверкали на ладони женщины два кусочка хрусталя. Ира сложила их вместе и получила огромный белый камень.

— Это же хрусталь Царя Тибета! — воскликнул Слава. Каребин так точно описал магический хрусталь, что ошибиться было невозможно. — Как он попал к писателю?!

— Возможно, ответив на этот вопрос, вы закончите свое следствие, — устало улыбнулась Ирина. — Мне об этом ничего не известно. Все, что я знала, теперь знаете и вы.

Синицын хотел еще что-то спросить, но возле калитки раздались три веселых автомобильных гудка.

— Славка приехал! — обрадовалась Старовцева. — Вон и Гамлет побежал встречать хозяина.

Через минуту на террасе появился маленький сухой мужчина с двумя пакетами провизии и огромным арбузом. Рыжий кот терся об его ноги и заискивающе заглядывал в лицо. Виртуозность, с которой хозяин при своем скромном росте справлялся с ношей, поражала.

— У тебя, девочка, гости! — приветливо заулыбался он, увидев Славу.

Разложив пакеты и арбуз, супруг Ирины протянул молодому человеку руку.

— Старший лейтенант Вячеслав Синицын, отрекомендовался следователь.

— Старший научный сотрудник Вячеслав Старовцев, — представился тезка, и мужчины поздоровались. Рукопожатие Старовцева было крепким, в его маленькой руке ощущалась недюжинная сила.

— Я думал, что вы тяжелый атлет. Столько сумели притащить, — настороженно произнес Синицын. Он тут же вспомнил подозрения охранника «Издательского дома» о том, что убийца Рачевской спортсмен маленького роста.

— Вы почти угадали. Слава альпинист и мастер спорта. Спортивности ему не занимать, — словно отвечая на мысли следователя, похвалилась мужем Ирина.

Синицына оставляли ужинать, но он, сославшись на ночное дежурство, откланялся.

Читать на обратном пути в электричке Слава не стал. Урок с грабежом заставил его вести себя осторожнее. Зато сменив стажера Тему в квартире писателя, младший лейтенант закрылся в ванной и взялся за роман.

* * *

Председатель Петроградского ЧК Глеб Иванович Бокий после посещения подвалов с конфискованными ценностями вместе с задержанным Сабсаном Карамжановым долго не мог опомниться. Но еще большее впечатление на него произвела встреча с мертвым гуром. После той ночи грозный Глеб Бокий стал бледнее и молчаливее, чем обычно. Часовой, пораженный непривычной веселостью начальника в момент беседы с Сабсаном, не отметил в последующие дни на его лице не только улыбки, но даже обычного приветливого выражения. Чекиста, застрелившего Карамжанова, Бокий вместо благодарности посадил в карцер. С тех пор Глеб Иванович стал мрачен и раздражителен. Но как ни странно, плохое настроение грозного начальника Петроградского ЧК пошло на пользу арестованным контрикам. Гроза контрреволюции перестал подписывать смертные приговоры, а своим чекистам поручил проводить задержания без рукоприкладства и пальбы.

Эта странная перемена была незамедлительно отмечена «доброжелателями», и донос на Лубянку не заставил себя долго ждать. Феликс Эдмундович, читая пасквиль, поморщился, двумя пальцами припрятал донос в дальний ящик письменного стола и задумался. Донос ему передал во время совещания ВЦИК сам Григорий Евсеевич. Руководитель политической полиции Советов догадывался, что Зиновьев ненавидит Кузьмича (партийная кличка Глеба Ивановича) с тех пор, когда тот, наперекор Зиновьеву и Каменеву, поддержал в семнадцатом году сторонников вооруженного восстания. Второй раз они схлестнулись недавно, после гибели Володарского. Вождь мирового пролетариата злился на питерцев за их «мягкотелость». Трусоватый Зиновьев, чтобы угодить Ленину, истерически требовал крови. А Бокий заявил, что чрезмерный террор приведет к анархии и резне. Он уже был сыт «чрезвычайными мерами» после убийства своего предшественника Урицкого.

Тогда Зиновьев тоже поднял панический вопль о необходимости красного террора.

«Скорее всего, и сам донос дело рук Гриши», — предположил Дзержинский.

Хозяин Лубянки относился к председателю Петроградского ЧК с симпатией, а Зиновьего терпеть не мог. Железный Феликс надумал убрать Глеба Ивановича подальше от глаз кремлевских вождей. «Пусть организует сопротивление в оккупированной немцами Белоруссии», — решил он и перед командировкой в Минск пожелал повидать Бокия.

Получив распоряжение ОГПУ сдать дела и ехать в Москву за новым назначением, Глеб Иванович не удивился. Ни досады, ни обиды в его душе не было.

Лежа на мягком диване спецвагона, бывший председатель питерской ЧК испытывал даже некоторое облегчение. Бокий с юности имел склонность к мистике. А встреча с восточным старцем Сабсаном и кровавое видение в подвале Петроградского ЧК заставило грозного чекиста о многом задуматься. О том, что случилось следующей ночью во дворе с трупами, Глеб Иванович старался не вспоминать вовсе. По ночам его начали мучить кошмары. Революционер снова и снова слышал крики жертв, видел отрубленные конечности и окровавленные тела на грудах золота, смотрел на свои руки и обнаруживал их по локоть в крови. Потом приходил старик. Это было самое страшное для товарища Кузьмича. Он просыпался в испарине и больше заснуть не мог.

Поезд стоял на перроне станции Бологое. Крики и ругань за окном прервали размышления. Бокий поднялся с дивана и вышел в тамбур. Там не топили, и ночная прохлада заставила его застегнуть гимнастерку. Шум и крики исходили от желающих попасть в Москву беженцев. В вагон ломились толпы одетых в лохмотья людей.

— Открой. Я хочу размяться, — приказал он охранявшему тамбур чекисту.

— Нельзя, товарищ председатель. Народ ворвется. Не стрелять же по ним, — ответил часовой.

— Кто эти люди и что им надо?

— Голодные лапотники. Думают, что Москва их ждет с калачами, — усмехнулся молодой чекист.

Председатель в отставке тяжело вздохнул, вернулся в салон и присел на диван. Нищета и кровь его начали утомлять, и он расстроился. Разумно было бы выспаться перед новым назначением, но спать не хотелось. Состав дернулся и поплыл в ночь. Толпа оборванцев еще бежала за вагоном, продолжая лупить кулаками в окна, двери и стены. Но перрон закончился, и люди отстали.

Бокий снова вспомнил гура, показавшего ему страшное видение в кладовой с конфискованным золотом. Председатель Питерского ЧК не отдавал приказа стрелять в Сабсана. Он велел лишь задержать его, намереваясь побеседовать со стариком и предложить ему работу. Глеб Иванович в молодости посещал спиритические сеансы и интересовался телепатией. Он верил в неизученные и пока недоступные человечеству, скрытые в природе силы. Хотя и предполагал, что наука со временем в этом разберется. К науке Глеб Иванович относился уважительно, и немудрено.

Отец его преподавал в университете, брат окончил Императорский горный институт и вошел в Советы первоклассным специалистом в угольном деле. Сам революционер по рождению был дворянином и отпрыском древнего, но обедневшего рода. Из всей семьи в революцию ударился лишь он. В молодости Глеб страстно верил в возможность рая на земле, добытого классовой борьбой. Но теперь, когда революция погубила полстраны, получив в результате лишь голод и разруху, становился уже не столь убежденным марксистом. И лишь ореол вождя пролетариата для Глеба Бокия продолжал ярко светить, хотя он и не разделял страсти Ленина и вторящих ему истериков вроде Зиновьева расстрелять и уничтожить как можно больше мыслящих граждан.

По рекам крови в рай плыть затруднительно. Разочарованный революционер начинал думать, что есть иной путь, и наверняка живут на земле люди, об этом пути осведомленные. О Тибете с таинственной горной страной Шамбалой, где по преданию проживают мудрецы, познавшие правду мира, Глеб Иванович в последнее время размышлял часто. «Вот бы у кого спросить совета», — думал он после изнурительных допросов и очных ставок в своем кабинете. Поэтому его так и заинтересовал телепат-гур.

Узнав, что старик убит, Бокий наказал командира группы, а ночью спустился в задний двор Петроградского ЧК и обошел ряды трупов. Сюда свозили всех расстрелянных контриков, чтобы затем, под покровом тьмы, загрузить их на подводы или в грузовики и отвезти за город. Там расстрелянных сбрасывали в ямы и ровняли землю. Этим тайным захоронениям чекисты вели скрупулезный счет.

Сабсана Бокий отыскал быстро. Белая бородка клинышком словно светилась в мрачном полумраке двора. Глеб Иванович присел на корточки и долго смотрел в смуглое лицо покойника. Внезапно ему показалось, что тело старика стало покрывать маленькое розовое облачко. Бесстрашному рыцарю революции захотелось подняться и бежать, но он не двинулся с места. Розовое облачко медленно разрасталось, и мертвый Сабсан приподнялся. Слова мертвеца обожгли Глеба Ивановича. Он слушал и понимал, что пророчество старого гура сбудется. В глазах у Бокия потемнело, и он, уже теряя сознание, с трудом разобрал последнюю фразу гура: «Не трогай сына». Глеб Иванович не помнил, как оказался в своем кабинете.

Потом ему доложили, что чекист Ильин, обходя с фонарем ряды трупов в поисках случайно забытых золотых колец или коронок из благородного метала, наткнулся на лежавшего без сознания начальника. Утром, собрав на совещание руководителей отделов, председатель Петроградского ЧК отдал приказ — розыск Тимура Сабсановича Карамжанова прекратить.

Вагон мерно постукивал колесами о стыки рельсов. Глеб Иванович, попытавшись отогнать страшное воспоминание, встал с дивана и приоткрыл окно. В щель вместе с сыростью болот ворвались клубы паровозного дыма. В салоне запахло гарью, но пассажир этого не замечал. Он подставил лицо ветру и вдыхал осеннюю свежесть ночи.

До прибытия состава на Николасвский вокзал в Москве Глеб Иванович так и не уснул. Поэтому в высоком кабинете Лубянки он выглядел скверно. Глядя на голубые тени под глазами бледного соратника, Феликс Эдмундович приказал подать завтрак в кабинет.

— Тебе, Кузьмич, надо подкрепиться. Ты нездоров?

— Все в порядке, — бодро ответил Бокий и подумал, что и сам Железный Феликс не краше. Обоих революционеров подтачивала чахотка, и оба они старались об этом не говорить.

— Что же, в Минск так в Минск, — получив новое назначение, согласился бывший петроградский председатель. Кофе с бутербродами оказались кстати и Бокий немножко порозовел. — Когда выезжать?

— Отдохни денек, пообщайся с московскими друзьями, переночуй в «Савойе».

Номер тебе забронирован, а завтра курьер доставит новые документы — и в путь, — улыбнулся Феликс Эдмундович.

Петроградец хотел прощаться, но Дзержинский его задержал:

— Не думай, Кузьмич, что надолго расстаемся. Владимир Ильич тут кое-что затевает, и ты очень даже можешь пригодиться. Ты же у нас ученый?

— Нет, доучиться не довелось. Аресты, ссылки и т.д. Сам знаешь.

— Знаю. Все мы недоучки, и даже Ленин, — не без гордости произнес главный чекист. — Не прибедняйся, небось и по-английски говоришь?

— Немного, но без практики язык уходит, — пожаловался Бокий.

— Ничего, понадобится — вспомнишь. Мы с англичанами восточную игру затеваем. Хотим на кон Тибет поставить. Посмотрим, кто кого. Для этого завербовали одного мистика. Стерном звать. Не слыхал о таком?

Глеб Иванович прекрасно знал семью Стернов. В студенчестве он бывал у них на Фонтанке, участвуя в спиритических сеансах.

— Святослава Альфредовича я имел честь знать. Где он теперь?

— Пока в Финляндии, но на днях едет в Стокгольм, потом Берлин. Стерн написал новое учение, вот мы и решили вложить в него капитал и получить своего бога, — подмигнул коллеге Дзержинский.

— Пока не вижу связи с Тибетом, — признался Глеб Иванович.

— Богам нужны вершины. Чем Тибет для этого плох? — наивным тоном переспросил хозяин кабинета.

— Очень интересная мысль. Не поверите, Феликс, сегодня ночью в поезде я думал о Тибете.

— Вот и чудненько. Кончайте в Белоруссии с немцами и подключайтесь к нашей игре. Она только в зачатке. — И железный Феликс протянул Глебу Ивановичу свою влажную ладонь туберкулезника.

* * *

Незаконченный роман Каребина Слава за ночь дочитал. Хотя углубиться в текст, как он это делал раньше, молодому следователю не удалось. Слишком острыми становились события в его профессиональной жизни. Старший лейтенант часто откладывал листки, обходил квартиру и заглядывал в дверной глазок. Но никого там не видел и возвращался к чтению. К трем ночи он текст добил, хоть и читал рассеянно, а поскольку не смог сконцентрировать внимание, последние главы решил просмотреть еще раз позже.

Молодой человек улегся на тахту и попытался осмыслить полученную накануне информацию. Как попал магический хрусталь в руки писателя? По словам Старовцевой, Олег Иванович не исключал трагического конца. Недаром он просил приятельницу передать камень в случае своей гибели неизвестному человеку с загадочным именем. Это имя Слава встречал в начале романа. Трудно себе представить, что на свет явился стопятидесятилетний старик, даже если предположить, что на самом деле его не застрелили чекисты, как об этом пишет Каребин.

Затем Синицын вспомнил хозяина дачи. Муж Ирины внешне очень подходил под описание убийцы Рачевской, выданное охранником издательства Гуровичем. Бывший чекист словно видел этого человека, и его версию подкрепило заключение криминалиста Антюкова — люком в «Издательском доме» Рачевской недавно пользовались. Как и предполагал охранник, ловкач пробрался туда по крыше, через вентиляционный люк проник в помещение и тем же путем скрылся. Убийца работал без перчаток и изрядно наследил. Что для профессионального киллера довольно странно. Слава подумал, что такое дилетантское поведение скорее наводит на мысль, что на крыше побывал случайный преступник. Теперь сверить «пальчики»

Старовцева со следами на чердаке труда не составит.

Но зачем старшему научному сотруднику, интеллигентному человеку, стрелять в женщину? Допустим, писателя он мог застрелить из ревности. Ира не скрывала, что у Каребина раньше был с ней роман. Старовцев мог подозревать, что этот роман продолжается , вот и совершил преступление. Подобная версия выглядела не очень убедительно, но человеческие чувства — дело сложное. «Надо завтра поговорить с Лебедевым. И вообще устроить совет всей группы», — подумал Синицын.

Подходя вчера к дому в Гороховском переулке, он заметил Конюхова, который вел наружное наблюдение. Они мигнули друг другу, но общаться с коллегой на улице Слава не стал. Их контакт мог засечь преступник или преступники, если те крутились возле квартиры вдовы. Значит, Конюхова из отпуска отозвали, и теперь группа в полном составе, понял старший лейтенант и связался с Геной по мобильному. Они немного поговорили, и Слава сообщил, что намеревается завтра после обеда созвать группу на совет. Ночью они больше не контачили. Это означало, что и у Конюхова все спокойно.

Сейчас, несмотря на позднее время, Синицын спать не хотел, нервное напряжение молодого следователя не отпускало. Слава лежал в полной темноте и слышал каждый шорох. Поэтому явную возню в замке входной двери он засек сразу.

Старший лейтенант вскочил, вынул пистолет и на цыпочках прокрался в прихожую. Ключ медленно повернулся, и дверь тихо отворилась. Слава не шевелился. Свет с лестничной площадки не давал рассмотреть вошедшего, но очертание фигуры этот свет заметить позволял. В дверях стояла женщина с большим пакетом. Свободной рукой она привычным движением пошарила по стене и нашла выключатель. Лампочка в прихожей осветила Машу Баранову, — Это вы? — выдохнул Слава.

— Здравствуйте, Вячеслав Валерьевич, — поздоровалась Маша, будто они встретились в самой обычной обстановке. На оружие в руках старшего лейтенанта молодая женщина внимания не обратила. Она спокойно закрыла дверь и прошла мимо.

Изумленный Синицын молча проследовал за ней. Маша дошагала до кухни, открыла холодильник и стала выкладывать туда продукты из пакета.

— Я подумала, что запасы продовольствия кончились и вам нечего есть, — пояснила Баранова свои действия. — Хотите, я сварю кофе?

— Спасибо, Маша. Это очень трогательно с вашей стороны. Но на дворе три часа ночи, — продолжая находиться в прострации от ночного визита дамы, возразил следователь.

— Ну и что? Вы же не спите, — резонно возразила Баранова.

— Я не сплю. Но одной женщине бродить по ночам опасно. Зачем вы приехали в такое время?

— Сказать честно? — спросила Маша и посмотрела спокойными голубыми глазами ему в лицо.

— Буду весьма благодарен, — заверил молодой человек.

— Не хочу больше спать одна, — призналась Баранова, от чего Синицын густо покраснел. — Что вы молчите? И уберите, наконец, ваш противный пистолет.

Слава запихнул табельное оружие в кобуру и продолжал молча взирать на молодую вдову, потому что не мог найти слов.

— Вы не подумайте чего-нибудь плохого. Я очень спокойная. Мне просто надо, чтобы со мной кто-нибудь спал… — пояснила Маша.

— Так у вас же мама, —. промямлил Синицын и покраснел еще сильнее.

— Ну что вы, Вячеслав Валерьевич! Мама ведь женщина. Я не могу с ней спать. Мне нужно, чтобы это был мужчина. Вы попейте кофе и ложитесь, а я устроюсь рядом и тихо посплю. А пока садитесь за стол. Не стойте, как каланча.

— Баранова надела передник и принялась хозяйничать.

Синицын впервые находился в столь дурацком положении. Возмущаться или объяснять про невесту казалось глупым. Найти еще какие-нибудь аргументы, чтобы отклонить предложение Маши о совместном сне, Слава не сумел. Он уселся за стол и без слов наблюдал за действиями хозяйки.

Она не спеша нарезала сыр и ветчину, настругала ровными кружками помидоры и поставила на стол чашки с тарелками. Через десять минут ужин был готов. К своему удивлению, молодой человек обнаружил, что изрядно проголодался, и с удовольствием принялся за еду. Маша все делала спокойно и уверенно. Она успевала жевать сама, подливать кофе молодому человеку и подрезать быстро исчезающие ветчину и сыр. Челюсти Славы двигались сами собой, и это движение постепенно чувство неловкости притупило. Кофе Маша сварила отменный и достаточно крепкий. Если Синицын и раньше не мог заснуть, то теперь он был бодр как никогда.

— Еще? — деловито поинтересовалась Баранова, заметив возле Славы опустевшую тарелку.

— Нет, спасибо. Я вполне наелся, — ответил старший лейтенант.

— Тогда ложитесь. Я ополоснусь и приду, — посемейному просто предупредила женщина.

Слава промолчал, вышел из кухни, обошел квартиру и снова заглянул в дверной глазок. Но необходимости в этом уже не было. Свет, горящий на кухне и в прихожей, был хорошо виден с улицы, засада милиции теряла всякий смысл.

"Представляю, как потешается Конюхов, — поежился старший лейтенант.

— Человека сорвали из отпуска для того, чтобы он наблюдал с улицы ужин вдовы со своим коллегой. Пожалуй, смеха в отделе будет не на один месяц".

— Почему вы не ложитесь? — услышал он из спальни.

— Я на дежурстве и не имею права спать, — крикнул Слава.

— Тогда посидите со мной рядом. Вам же все равно где сидеть, — ответила Маша из постели.

На это возразить старшему лейтенанту было нечего. Он взял из ванной текст романа Каребина и направился в спальню к его жене. В главе, которую Слава стал перечитывать, рассказывалось тоже о ночи, только эта ночь была почти сто лет назад.

* * *

Настенные часы в гостиной глухо пробили два часа. Сверчок, стрекотавший за печкой, затих, подождал, когда глухой звон брегета осядет в сумерках спящего дома, и застрекотал снова.

Стерн лежал с закрытыми глазами, и трудно было понять, спит он или погружен в мысли. Накануне нищий мыслитель принял драгоценности из портфеля Шульца и лег в кровать богачом, А теперь лежал и мучился угрызениями совести.

Как он посмотрит в глаза русским эмигрантам после того, как продался красным?

Только месяц назад Стерн отослал статью в парижскую газету «Белое дело». В ней он называл большевиков варварами и дикарями, убедительно доказывая, что насильственный эксперимент марксистов по сути — низкая жажда власти выскочек из черни и отщепенцев-неудачников. Сколько благодарных откликов пришло из разных стран Европы! Даже Федор Иванович Шаляпин вызвался пожать ему руку при встрече.

Стерн читал письма знакомых по Петербургу вельмож, профессоров, артистов, и глаза его становились влажными. Как же он мог взять золото, на котором кровь их родных и близких! Выходит, всех этих людей он предал?!

Шульц обещал не впутывать его в политику. Но Стерн не ребенок. Зачем им вкладывать капитал в действительного статского советника? Зачем благодетельствовать его превосходительству, к которому у красных плебеев, кроме ненависти, нет никаких чувств? Святослав Альфредович пытался прогнать злые и обидные мысли, но они накатывались, как морские волны.

Алиса Николасвна приподнялась на локтях и беззвучно посмотрела в лицо мужа. Стерну, почувствовавшему ее взгляд, хотелось сказать жене что-нибудь резкое и обидное, но он сдержался, надеясь, что супруге надоест на него пялиться и она уснет. Однако Алиса Николасвна не ложилась, а продолжала пристально вглядываться в черты мужа.

— Почему вы, мой друг, не спите? — не двигаясь и не открывая глаз, поинтересовался Стерн.

— Я смотрю на вас и думаю, что мне посчастливилось быть вашим современником, мало этого, мне дозволено разделить с вами судьбу. Это такое счастье — сопутствовать вам!

Святослав Альфредович открыл глаза и не без удивления оглядел жену.

— Спасибо, мой друг, я ценю ваше отношение и вашу помощь. Без них я не смог бы решиться на предложение гонца из России.

— Милый, возьми меня. Я хочу, чтобы ты почувствовал, как я тебе принадлежу, — с экзальтированным восторгом воскликнула мадам Стерн и, сбросив с себя ночную рубашку в кружавчиках, прижалась к мужу.

— Алиса Николасвна, вы, видимо, не поняли, какой шаг я совершил и какую неподъемную ношу взвалил на плечи. Мне сейчас не до любви, — холодно отверг Святослав Альфредович порыв супруги.

Она спокойно отодвинулась и деловито поинтересовалась:

— Милый, почему вы грустны?! Это же чудесно. Мы богаты! Теперь вы сможете издавать Книгу миллионными тиражами. О вас наконец узнают страждующие.

— Вы хоть подумали, в какую историю мы вляпались? — поморщился Стерн.

— Мы разбогатели, и мой повелитель сможет закончить свой труд и явить его миру, — натягивая на себя ночную рубашку, тем же деловым тоном ответствовала Алиса Николасвна.

— Аленька, милая, я продал душу дьяволу! — закричал Стерн и вскочил с постели. — Я взял деньги Антихриста. Они пахнут кровью. Алинька, это золото русских людей, ограбленных большевиками.

— Успокойтесь, Святослав Альфредович, и возьмите себя в руки. — Голос мадам Стерн обрел металл. — Деньги не пахнут. Вам подан знак, извольте его услышать, а не распускать нюни, как нашкодившая гимназистка. Вы хотели стать Учителем Мира, так вот вам шанс. — Алиса Николасвна тоже встала с постели и, подойдя к мужу, взяла его за руку. — Ложитесь и спите.

— Да, мой друг, вы, как всегда, правы. Я сейчас успокоюсь и лягу, — послушно произнес Святослав Альфредович.

Жена не ответила. Не выпуская его рук, она опустилась на колени и онемела.

Начался ее удивительный припадок, причину которого ни один врач разгадать не сумел. Стерн поднял жену и понес к постели. Женщина не могла разогнуться.

Супруг усадил ее в той же окаменевшей позе на кровать и закутал одеялом.

Внезапно Алиса Николасвна заговорила. Голос ее изменился до неузнаваемости и будил далекие воспоминания. Это был голос Белой Дамы из замка в Хаапсалу, которую он встретил в детстве. Сразу после свадьбы молодая супруга уже обращалась к нему этим журчащим голосом. Стерн ждал, когда она так заговорит снова. Ждал долго и наконец дождался.

— Ты владеешь камнем владыки, — вещала Белая Дама устами жены. — Но у тебя лишь его половина. Чтобы получить власть над миром, достань второй камень.

Владелец камня рядом, протяни руку — и он твой. Если ради этого придется отдать все сбережения — отдай. Если ради этого придется убить — убей. — Алиса Николасвна замолчала и повалилась на постель. Припадок онемения закончился, ее бил озноб.

— Тебе плохо? — Стерн продолжал кутать жену, стараясь ее согреть.

— Мне холодно. Дай мне водки, — попросила Алиса Николасвна.

— У нас нет водки, милая. Мы давно не покупаем алкоголя, чтобы сохранить деньги, — ответил Святослав Альфредович и вдруг понял, что нищета позади.

Теперь он может покупать все, что видят глаза. Экономить больше не надо.

"Какой же я дурень! Что мне за дело, откуда это золото и кто его принес?

Они думают, что купили меня. Примитивные пигмеи! Их коварная возня — лишь возня муравьев у ног великана. Права Аленька! Сто раз права! Это знак свыше. Если даже кремлевское золото полито кровью, значит, так предначертано. За рождение нового учения людишки должны заплатить дорогую цену. Придет время, и племена, населяющие землю, за мое слово правды будут рады отдать не только золото, но и жизнь", — думал Стерн, покрывая поцелуями лицо, руки и грудь жены. Обняв ее, он ощутил желание. — Аленька, я хочу тебя.

— Иди ко мне, мой повелитель. Я чувствую себя Марией, супругой Господа, — проговорила Алиса Николасвна, и, бледная, но счастливая, со слезами на глазах отдалась мужу.

Под утро Святославу Альфредовичу привиделся странный сон. Он в белом чесучовом костюме на борт у красивого парусного судна. Вокруг необъятное море и небо. Только море и небо, и больше ничего. В волнах резвятся дельфины.

Диковинные летающие рыбы выпрыгивают из пучины и, переливаясь на солнце чешуей, пролетают над палубой. Теплый ветерок приятно ласкает Стерна. Где-то из глубины трюмов доносится тихая нежная музыка. Святослав Альфредович вслушивается и узнает мазурку Шопена. Весь организм пропитывает сладкое чувство покоя и безмятежности. Он стоит на носу парусника один и смотрит вдаль. Внезапно по курсу возникает остров. Земля быстро приближается и растет. Вот уже проявились крыши домов и стены крепости. Стерн разглядывает незнакомый город и замечает башни Кремля. Это Москва, понимает он. Но откуда в Москве море? Тем временем парусник неумолимо приближается к причалу. На пристани веют красные знамена и стоит один человек. Этот человек в военном кителе, но без погон. На голове кепка. Стерн всматривается в усатое лицо незнакомца. Оно изрыто оспинами.

Человек похож на кавказца. Это скорее всего армянин или грузин. Он делает знак рукой, и внезапно раздается барабанная дробь. Под звуки барабана на пристань высыпают красноармейцы с винтовками и выстраиваются в цепь. Они поднимают винтовки и целятся в грудь Стерну.

— Здравствуйте, ваше превосходительство, — говорит встречающий с заметным кавказским акцентом и ласково улыбается. — Добро пожаловать на родину.

Стерн вскрикнул и проснулся. На улице давно рассвело. Святослав Альфредович уселся на постели и, отходя от сновидения, замер. Что бы это все могло означать? К снам он относился очень серьезно. Мистик считал, что к спящему человеку является не бред утомленного дневной работой мозга, а поступают знаки из другого параллельного мира.

— Милый, пора завтракать. Мальчики уже за столом, — довольным тоном позвала жена.

Стерн надел халат и не умываясь отправился на кухоньку. Но там никого не обнаружил. Тогда он не без удивления заглянул в гостиную и понял, что семья устроилась за большим парадным столом, заваленным деликатесами. В центре стола уютно попыхивал самовар. Алиса Николасвна в белом платьице с красной розой, приколотой к груди, выглядела празднично. Волосы хозяйки были зачесаны назад и собраны в высокий пучок. Такую прическу Стерн любил у нее больше всего.

Святослав Альфредович застыл на пороге, размышляя, по какому поводу торжество.

— Сегодня мы будем завтракать устрицами в белом вине, — словно отвечая на его немой вопрос, заявила мадам Стерн.

«Мой друг, откуда у нас деньги?» — хотел спросить Святослав Альфредович, но вспомнил Шульца, его портфель с золотом из Кремля, молча уселся на свое место и, строго по очереди оглядев жену и сыновей, значительно произнес:

— Роскошный завтрак — это хорошо. Но запомните, мои дорогие, — роскошь разрушает душу.

— Это цитата из твоей книги? — рассмеялась Алиса Николасвна. — Дорогой Стерн, что вредно ученикам, то полезно учителю. Завтракайте и не утомляйте нас своими догмами.

Мессия не счел нужным вступать в дискуссию, ловко подцепил устрицу и, выжав на нее лимон, аккуратно отправил в рот. Действительный статский советник Святослав Альфредович Стерн начинал новый этап своей большой жизни.

* * *

Совет следственной группы, которую возглавлял старший лейтенант Вячеслав Валерьевич Синицын, состоялся не после обеда, как он предполагал, а утром в самом начале рабочего дня. Это получилось само сабой. Гена Конюхов тоже закончил свою смену и на «уазике» райотдела подобрал Синицына, когда тот миновал Гороховский переулок. Глаза Гены смеялись вовсю, но при водителе он не стал задавать ему никаких вопросов. Зато когда они оказались в своей комнате, где кроме капитана Лебедева никого не было, Конюхова прорвало:

— Ну, блин, Слава, ты даешь!

Лебедев сначала ничего не понял, и старший лейтенант, краснея, поведал ему о своем ночном приключении.

— Ты бы хоть стажера к ней под бочок положил, или ревнуешь? — с трудом проговорил он, держась за живот.

— Маша уже встала и поит студента кофием, — оправдывался Синицын.

— Ты своей невесте Шмелевой о ночном дежурстве расскажи, — посоветовал капитан.

— И расскажу, — мрачно согласился Слава.

— Знаешь анекдот про Царевну-лягушку? — поинтересовался Лебедев.

— Да ну тебя! — отмахнулся Синицын.

— Выкладывай, я не знаю, — потребовал Конюхов.

Капитан уселся на подоконник так, чтобы дым от его сигареты тянуло на улицу, и, как артист перед выходом на сцену, прокашлялся:

— Идет по бульвару молодой, правда женатый, джентльмен по имени Иван с битой исцарапанной рожей и встречает друга. «Что с тобой, Ваня?» — ужасается друг. "И не спрашивай. Все равно не поверишь ", — отвечает Иван. «А ты попробуй», — настаивает друг, и Ваня соглашается: "Иду я по улице и слышу снизу из подворотни тонкий голос: «Иванушка! А, Иванушка!» — Я остановился, нагнулся и увидел мерзкую коричневую жабу. «Возьми меня, Иванушка, на руки и отнеси домой». Не мог же я отказать, раз меня так вежливо просят. Вот я и исполнил ее просьбу. Дома жаба потребовала, чтобы я положил ее на кровать, и тут же превратилась в очаровательную девушку. Сексапильную, слов нет, и, конечно, голенькую. «А дальше? — спрашивает друг. — Морда-то у тебя почему расцарапана?»

«Дальше пришла жена, — отвечает Ваня. — Я ей все, как тебе, рассказал, но она не поверила…» — Закончив, Лебедев ткнул Синицына пальцем в живот— Анекдот хоть и с бородой, но к месту.

Друзья ржали, как жеребцы. Синицын долго держался, но тоже прыснул.

— Ладно, закрыли тему, и начальству ни слова. Электрик юмора не поймет, — предупредил капитан Конюхова.

— Ну ты чего, Саша? Мы своих не закладываем, — обиделся Гена.

Незаметно перешли от шуточек к делу. Слава не скрыл о своем неустановленном «хвосте» на Воздвиженке, припомнил мальчишек, забредших за ним в подворотню проходного двора родного квартала, не утаил грабежа в электричке, подробно поведал о посещении дачи в Пушкино и наконец описал внешность мужа Ирины Старовцевой. Лебедев покачал головой:

— Ну, отпечатки пальцев мы у него прихватим. Но не верю я, что приличный человек, ученый, схватится за пистолет, начнет стрелять людям в затылок и разбрасывать «Макаровых» возле трупов. Согласен, из ревности мужик убить может.

Но такое убийство по-другому выглядит. И при чем тут Рачевская? С ней же Ирина, надеюсь, не спала?

— Да, это слабое место в версии Старовцева, — согласился Синицын.

— Мне гораздо меньше нравятся мальчишки в подворотне, — задумался Лебедев.

— Если учесть, что подростки при малом росте часто обладают достаточной подготовкой, чтобы забраться на крышу, тут есть над чем подумать. Да и листки с романом у тебя, скорее всего, сперли они. А шоколадка в издательском доме?!

Помнишь, у твоей толстухи Керн в утро убийства исчезла со стола плитка шоколада? Я уж и не говорю о посещении квартиры Каребина. Туда по балконам тоже пацаны могли забраться. Вот бы где порыть, — потер он руки.

— Я не успел рассказать о сообщении Луизы Чихоненко из Израиля, — вспомнил Синицын и, достав из кармана листок с распечаткой электронного письма, протянул его Саше.

Лебедев внимательно прочитал и передал Конюхову.

— Что думаете об этом? — спросил Слава.

— Бьет по твоей цели. Связь с обществами Святослава Стерна прослеживается, — согласился капитан.

Конюхов еще не вник во все тонкости дела и своих суждений пока не высказывал.

— Вот что. Давайте, друзья, с засадой в Гороховском переулке кончать.

Седой мужик со страшным взглядом туда больше не зашел. Если он встретится на наших путях, Синицын его признает. Слишком сильный образ углядел наш руководитель группы в дверной глазок. Теперь о хозяйке. Маша хочет спать в своей квартире с мужчиной, кто возражает? Только мужчину пускай ищет себе сама.

Милиция этого делать не обязана. А пожелает старший лейтенант Синицын продолжить приятное знакомство — его право. Но после завершения следствия.

— Я бы хоть наружное наблюдение в Гороховском оставил. Погром-то там учинили, — не очень твердо возразил старший лейтенант.

— Согласен, — усмехнулся Лебедев и хотел что-то добавить, но, выразительно поглядев на Славу, промолчал. Наружное наблюдение поручили Конюхову. Синицыну капитан посоветовал продолжать разрабатывать линию Стерна и, как тот и собирался, начать с «Общества любителей».

— В университет сразу переться не надо. Если корни уходят туда, стоит покопать вокруг, чтобы голубчиков не спугнуть, — размышлял Саша вслух.

— Можно к вашему огоньку? — всунул в дверь лысоватую голову криминалист Антюков.

— Заходи, если не шутишь, — ответил Лебедев.

— Да у вас одни шутки и есть. Водки не пьете, один, капитан Лебедев покуривает, а остальные, как девки красные, ни тебе вина, ни тебе табачку, — проворчал криминалист. — Даже радовать вас не хочется.

— А есть чем? — насторожился Синицын.

— Пузырь пригоните в мою лабораторию найдем. Не пригоните — сидите без радости.

— Что, скинемся, ребята, с получки? — Капитан обвел глазами свой коллектив.

— Я пас. После отпуска, сами знаете, — уклонился Конюхов.

— Я за, — поддержал Слава.

— Пригоним, — заверил Лебедев.

— Тогда откройте ушки и внимайте старушке. — Антюков выдвинул стул на середину комнаты и важно на нем развалился. — Так вот, господа сыщики, пальчики на стеклах в квартире писателя и на люке издательского дома идентичны.

— Ура! — раздалось в три голоса.

— Не совсем «ура». В нашей картотеке таких пальчиков нема, — охладил пыл коллег криминалист. — Залетные пальчики. Ловите птичку в поле, а она в лесу.

— Спасибо, Боря, найдем птичку, — заверил Лебедев.

— Водки нет, так хоть бы водички какой вкусненькой поднесли бы, — продолжал канючить криминалист.

Слава заглянул в шкаф, где стояли их кофейные принадлежности, и обнаружил початую пачку сока.

— Везет тебе, Антюков. Стажер сок не допил. Угощайся.

Криминалист с удовольствием высосал пакет и, не прощаясь, уплыл. В дверях оглянулся и напомнил:

— Пузырь прикатить не забудьте. Сочком не отделаетесь.

После его ухода в комнате воцарилось молчание.

— Неужели киллер — малолетка? — нарушил тишину Синицын.

— Сегодня детки ранние, — философски заметил Лебедев.

— Выходит, пацанов надо искать, — подал голос Гена.

— Похоже. У меня идея, — вдруг напружинил-ся Лебедев. — Если они за Славой ходят, возьмем Славика за приманку. Пусть он работает по своему плану, а мы пару деньков сзади потопаем. Прихватим ребятишек, и если пальчики сойдутся — делу венец.

Никто не возражал, и вся компания отправилась обедать. В пельменной по соседству народу всегда было полно, но для милиционеров держали отдельный столик.

— Ты сегодня, Синяя Борода, угощай. А то невесте все выложим, — припугнул Синицына капитан.

Слава расплатился в кассе и уселся за столик. Посетители здесь сами получали еду, а сотрудникам райотдела буфетчица подавала на стол. Слава смотрел в окно на бесконечную вереницу прохожих.

— Роман закончил, дай почитать, — попросил Лебедев.

Слава полез в кейс. Достал пачку листков и протянул капитану. В этот момент лицо его вытянулось, он вскочил и, бросив на ходу: «Подержите кейс, я ненадолго…» — выскочил из пельменной.

— Что-то увидел, — предположил капитан и раскрыл текст. — Да здесь не с начала, — разочарованно протянул он.

— Ее ли книга интересная, ее можно с любого места читать, — со знанием дела поведал Конюхов.

— Пожалуй, ты, оперуполномоченный, прав, — согласился Саша и углубился в текст.

* * *

Тимур, одетый элегантным щеголем, прикрывавший нос пушистым шарфом из ангорского пуха, скорее напоминал молодого богатого британца, нежели беженца из Петрограда. Английское, в мелкую клетку шерстяное пальто, в такую же клетку — кепи, бриджи и высокие шнурованные ботинки сидели на нем так, будто он носил все это с рождения.

Карамжанов прибыл в порт эстонской столицы на рассвете. Сами жители еще не привыкли к новому слову Таллин и называли город по-старому — Ревель. Получив из рук Ленина долгожданную свободу, они завели своего президента и переименовали столицу. В порту пахло рыбой, и над лотками торговцев салакой кружили чайки.

Птиц сдувало в сторону, но они надрывно кричали и упрямо возвращались в квадрат неба над лотошниками. Промозглый ветер метал мокрый снег с дождем и продувал насквозь. Молодой человек поплотнее завернулся в шарф и остановил извозчика.

Тот с удовольствием осадил своего рысака перед солидным клиентом.

— Куда ехать? — спросил возница по-эстонски, но, сообразив, что богатый иностранец не понимает, переспросил по-немецки.

— Ты можешь по-русски или по-китайски? — улыбнулся клиент.

— По-русски, конечно, могу. У нас русских больше, чем эстонцев, — обрадовался извозчик.

— Я бы хотел снять приличное жилье с пансионом, потому что не люблю отелей, — попросил Тимур.

Водитель экипажа на минуту задумался.

— Меня зовут Инвар. Моя тетушка осталась одна и с удовольствием примет такого приятного молодого человека. У нее свой особнячок в Пирита. В этом предместье живут приличные респектабельные люди. Там вам понравится, — заверил возница, не без труда сдерживая коня.

Карамжанов забрался в пролетку, и конь рванул с места. Серый в яблоках орловский рысак бежал резво, и хотя экипаж имел резиновые шины, от тряски по булыжной мостовой это не избавляло. Узкие улочки старого центра с древними постройками гулким эхом отражали цокот кованых копыт. Усевшись на кожаный диванчик крытой пролетки, Тимур крепко ухватился за плетеные ручки и с любопытством стал оглядывать город.

Таллин делился на две части — верхнюю аристократическую и нижнюю плебейскую. Жители верхней и нижней частей особой симпатии друг к другу не питали. Чтобы аристократы не слишком задавались, граждане из нижнего города время от времени перекрывали им воду. Обо всем этом поведал Тимуру возница.

Инвар оказался на редкость для эстонца разговорчивым и прекрасно болтал по-русски, хотя иногда и добавлял непонятные седоку местные словечки. Они выехали из города и покатили по морской набережной. Здесь постройки не укрывали седоков, и ветер свирепствовал вовсю. Но путь оказался не слишком долгим.

Справа от моря начинался богатый пригород, состоящий из отдельных особнячков, утопающих в яблоневых садах.

— Летом тут очень хорошо, — прищелкнул языком кучер.

Тимур поднял воротник и подумал, что сейчас в это поверить трудно. Голые деревья и быстро тающий грязный снег выглядели уныло.

Пролетка остановилась у ажурной чугунной оградки. Карамжанов выпрыгнул на мостовую и через сад зашагал за возницей к двухэтажному приземистому дому с высоким каменным крыльцом.

Возле парадного висел шнурок звонка, и Инвар дернул за него три раза.

Вдову, к которой он привез Тимура, звали Эльзой. Это была высокая, еще совсем не старая, плоская женщина с суровым лицом, но при этом с лучистыми и приветливыми глазами. Она быстро оглядела будущего постояльца сверху донизу и спросила:

— Где ваши вещи?

— Я путешествую налегке и все необходимое приобретаю на месте, — улыбнулся Тимур, расплачиваясь с Инваром. — Можешь приехать за мной в полдень? Я бы хотел побродить по Ревелю и найти одного человека.

— По Таллину, — поправил кучер.

— Извините, я не хотел вас обидеть. Просто по привычке, — смутился приезжий.

— Вы меня не обидели. Мы еще сами не решили, как будем называть нашу столицу. При немцах говорили Ревал, при русском царе Ревель, теперь вот Таллин, — рассмеялся возница.

— Так вы сможете забрать меня в полдень? — напомнил Карамжанов.

— Будет сделано, — успокоил его Инвар и, пожелав клиенту приятного отдыха, быстро покинул тетушку.

Вскоре на улице послышался удаляющийся цокот копыт его рысака.

— Это моя полофина. Зтесь у нас фанная. Тут столофая, а это фаша комната.

Я перу пятьтесят крон ф сутки и претпочитаю плату за нетелю фперет. За эти теньги фы получите зафтрак и ушин, могу кормить опетом, но уше за тополнительную оплату, — сообщала вдова, ведя Карамжанова по дому. Она прекрасно говорила по-русски, лишь немного смягчая согласные.

Тимуру жилье понравилось. Все было чисто, и очень мало лишних вещей.

— Согласен, — заверил он хозяйку, закончив экскурсию.

— Сколько фы сопираетесь прошить?

— Пока не знаю, — ответил новый постоялец и полез в карман за бумажником.

— Вот вам плата за неделю вперед.

Эльза внимательно пересчитала деньги.

— Мошете умыться и получить сафтрак. Я тоше еще не закусыфала, и если не восрашаете, посафтракаем фместе.

— Сочту за честь, — улыбнулся Тимур и пошел в ванную.

— Потоштите, я фытам фам полотенца. — Эльза быстрым и решительным шагом скрылась за дверью своей половины.

Через минуту постоялец получил три полотенца и занялся своим туалетом.

Тетушка Инвара оказалось первоклассной хозяйкой, в чем Тимур убедился за завтраком. Жареная ветчина с горошком и хрустящие гренки таяли во рту.

— Я бы хотел починить одну вещицу. Вы случайно не знаете ювелира по фамилии Рамович? Он должен жить и работать в Ревеле много лет, — поинтересовался Карамжанов, доканчивая вторую чашечку превосходного кофе.

— Фамилию слышала, но сама никогта его услугами не польсофалась. У меня есть горотской спрафосник за тфенадсатый гот. Если фы гофорите, сто фаш мастер рапотает в Рефеле тафно, там толжны пыть его коортинаты. — Хозяйка вышла и вскоре вернулась со старым справочником. Надев очки, она полистала книжицу и быстро обнаружила ювелира Рамовича. — Фот его атресс. Запишите. Улиса Фиру — это в самом сентре, фы легко его найтете.

Тимур записал и, поцеловав Эльзе руку, отправился в свою комнату.

— Фы намерены сеготня опетать тома? — услышал он вслед.

— Если можно, я бы отобедал в городе, — ответил постоялец и, еще раз поблагодарив внимательную хозяйку, удалился.

Инвар появился точно вместе с двенадцатым ударом настенных часов. Если русские научили эстонцев ругаться и закусывать водку солеными огурцами, то немцы вместе с любовью к пиву и копченым колбаскам привили им немецкую пунктуальность.

Добравшись в пролетке до старого города, Карамжанов попросил высадить его в начале улицы Лай и продолжил путешествие пешком.

Лай начиналась казенными зданиями из мрачного темного камня. Пройдя два квартала, наш путник увидел красный флаг, развевающийся над посольством Советской России и на всякий случай перешел на другую сторону. На Ратушной площади старуха кормила голубей и приветливо кивнула богатому иностранцу. Тимур приподнял кепи и чинно поклонился. По узкой улочке, выложенной булыжным камнем, он спустился на Виру и стал рассматривать номера домов.

В этот воскресный день, несмотря на ветреную и сырую погоду, в старом городе было многолюдно. Учреждения и большая часть магазинов в выходной не работали, а центр в основном состоял из дорогих магазинов и контор. Но во второй половине дня тут открывались пивные бары, всевозможные ресторанчики, которых в бывшем Ревеле водилось вдоволь, и народ выходил на улицу. В толпе нарядных пешеходов чумазый трубочист в черном котелке со свернутым тросом на плече да лесенкой под мышкой сразу бросался в глаза. Тимур не знал, что по местным обычаям встреча с трубочистом приносит удачу, но при виде перепачканного сажей, словно выкрашенного в негра эстонца не смог сдержать улыбки. Трубочист, показав два ряда белоснежных зубов, оскалился в ответ.

Наконец отыскав нужный дом, Тимур свернул в арку и оказался в узком, как колодец, дворе. Большая часть этого сумеречного закутка занимала груда прессованного торфа. В Ревеле торфом отапливали дома, и торфяные кирпичики валялись почти в каждом дворе. Тимур огляделся. Единственная обитая войлоком дверь оказалась запертой. Звонка или колокольчика он не обнаружил и постучал кулаком.

Никакой реакции на его стук не последовало. Тогда он постучал еще раз, но уже с большей силой. Снова тишина. Тимур подождал и ударил по войлоку ногой.

Дверь резко распахнулась, и перед ним возник пожилой мужчина в халате. Его сморщенное лицо с пейсами сердито взирало на незваного гостя. Несмотря на грозный взгляд и суровые морщины, мужчина в ночном колпаке, обутый в разные по фасону и цвету домашние шлепанцы, выглядел комично.

— Я бы хотел видеть Мойшу Рамовича, — приветливо начал Тимур.

— Если у вас есть глаза, вы бы должны были бы понять, молодой человек, что Мойша Хамович перед вами, — проворчал мужчина, продолжая стоять на пороге и загораживать собой вход.

— Очень приятно, — улыбнулся Тимур.

— Пока я для себя в вашем визите ничего пхиятного не вижу, — возразил господин Рамович, изрядно картавя.

Но бывший петербуржец уже начал привыкать к богатству акцентов русского языка в этом городе и, быстро поняв, что старый ювелир не все буквы выговаривает, перестал обращать на это внимание.

— Я Тимур Карамжанов, бывший петербуржец, и здесь проездом, — представился молодой человек, но мужчина продолжал взирать на него с подозрением и в дом пускать не собирался.

— Ваша дочь Руть родила сына, — пристально глядя в глаза пожилого человека, промолвил пришелец.

Рамович побледнел и прижал руку к сердцу:

— Девочка моя! Где она? Вы ее видели? — Лицо Мойши мгновенно порозовело, разгладилось от глубоких морщин, и он помолодел лет на двадцать.

— Она в Витебске. Я Руть никогда не видел. Мне поведал о ней отец, — признался молодой человек.

— Где ваш отец? Я хочу говорить с ним о дочери, — закричал Рамович.

— Отца убили чекисты. Я пришел к вам с заказом. Вы единственный ювелир, способный мне помочь, естественно, за приличное вознаграждение.

Пожилой человек снова побледнел и с опаской оглядел двор:

— В городе полно темных людишек. Вы не заметили за собой слежки? Я официально давно не работаю. Тут из-за русских беженцев такой бандитизм! Если пронюхают, что Мойша Рамович немного подрабатывает себе на куриные потрошки, придут искать камни и оторвут мне голову.

— Уверен, что за мной не следили, — успокоил его Тимур.

— Это хорошо. Что же мы здесь стоим? Идите за мной, только осторожно, у меня низкие потолки. — И хозяин махнул рукой, подкрепляя приглашение жестом.

Карамжанов поднялся на один пролет по темной, пахнущей сыростью каменной лестнице и, согнувшись, шагнул в узенькую дверцу. Большая слабо освещенная комната служила Рамовичу и гостиной, и спальней, и мастерской. На подоконнике, врезанном в толстенную каменную стену, в горшке рос чахлый фикус, забирая последний свет, с трудом поступающий в узкое оконце. Длинный рабочий стол ювелир прикрыл рогожей, чтобы случайный посетитель не заметил шлифовального станка.

— Садитесь вот сюда и чувствуйте себя как дома, — освобождая единственное кресло от кучи всевозможного тряпья, предложил конспиратор. — Можете не снимать пальто. Я экономлю тофф и топлю только на ночь.

Тимур не сразу понял, о чем идет речь, но быстро заменив "ф" на "р", сообразил, что хозяин говорит о торфе.

— Спасибо. У вас действительно не жарко. — Он уселся на краешек кресла, осмотрел груды хлама с надеждой куда-нибудь положить свое кепи, не нашел и пристроил головной убор на коленях.

— Так вы из Петрограда? Удрали от красных? — участливо спросил Мойша.

— Удрал, — признался Тимур.

— Как бы я хотел, чтобы и моя родная девочка оказалась рядом. Но ее муж Абрам служит в Красной армии, и она обязана сидеть там, — горестно пожаловался любящий отец.

— Прекрасно понимаю ваше беспокойство, — посочувствовал Тимур. — Но с вашей дочерью, раз она замужем за красноармейцем, все в порядке.

— Хотелось бы вам верить, — покачал головой Рамович.

— В Ревеле много людей из России?

— Здесь сейчас полно беженцев. Аристократы, евреи, купцы и просто люди, которые не хотят существовать коммуной и иметь общих жен.

— Общие жены — это сказки. Бегут от расстрелов. Большевики берут заложников и стреляют их без суда и следствия. — Карамжанову хотелось побыстрее перейти к делу, но торопить пожилого человека он постеснялся.

Услышав весть о дочери, хозяин разволновался. Он нашел терпеливого слушателя и не мог отказать себе немного поболтать о наболевшем:

— Вы только подумайте! Мойша Рамович стал дедушкой!

— Поздравляю. — Тимур привстал и пожал Раймовичу руку.

— Спасибо, молодой человек, вы принесли добрую весть. Да, мы дожили до того дня, что из России бегут люди. И виноваты в этом, как всегда, евреи. Вы можете мне сказать, что это значит? — И не дождавшись ответа, ответил сам:

—Это значит, что один еврей по фамилии Маркс на деньги другого еврея по фамилии Энгельс написал сомнительное утопическое учение, а третий полуеврей Ульянов решил этим воспользоваться. В конце концов, за коммунизм опять будут бить евреев. Знаете, почему? Не знаете? И правильно. Никто не знает. А я вам вот что скажу. В каждом народе есть пакостники. Поверьте, большинство евреев приличные люди, но нас будут судить за гнусности Маркса и его последователей… Вот и мой зять Абрам воюет за большевиков.

— Я никогда не обвинял людей по их национальному признаку, — пресек Тимур речевой поток хозяина.

— Вы разумный молодой человек, — заключил Мойша и наконец перешел к делу:

— Я помню, что вы намекнули на заказ и приличное вознаграждение? Так я вас внимательно слушаю.

Тимур полез в нагрудный карман жилета, достал кожаный футляр, раскрыл его и извлек мерцающий гранями белый камень. Старый еврей преобразился. Глаза его загорелись, а с лица исчезло жалобное, печальное выражение.

— Какая любопытная вещица! Это горный хрусталь. Но я впервые вижу этот камень такой чистой воды. Можно мне взглянуть на него поближе?

— Конечно. Вам же с ним работать, — ответил Тимур и вложил свой магический кристалл в ладонь мастера. — Я хочу, чтобы вы его скопировали.

Мойша мелкими шажками подбежал к рабочему столу, сдернул с него рогожу, зажег лампу и принялся изучать камень под лупой.

— Вы хотите иметь точную копию, молодой человек?

— Мне нужны две точных копии, — ответил Тимур.

— И вы желаете, чтобы я скопировал письмена на его обратной стороне? — прошептал Рамович.

— И письмена тоже.

— Это очень трудная работа, — шепотом сообщил Мойша.

И Тимур услышал в шепоте профессионала одновременно восторг и ужас.

— Сколько времени займет эта трудная работа, и во что вы ее оцените? — поинтересовался он.

Мастер погрузился в раздумье и засопел. Прошло несколько минут, прежде чем Тимур снова услышал его голос:

— Если я не буду спать ни днем, ни ночью, может, неделя, может, две, а может, никогда. Я подобного заказа не имел. Мне страшно назначать дату. Грани я могу скопировать быстро. Но письмена — это совсем другое дело. А цену я пока назвать затрудняюсь. Кстати, чем вы, молодой человек, собираетесь расплачиваться?

Заказчик расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана мешочек с золотом и протянул хозяину. Достав из мешочка монеты, старый ювелир выложил золотые кружочки на ладонь и, прикрыв глаза, кончиками пальцев проверил их подлинность.

— Полный порядок. Это таки настоящие деньги. Сейчас в Европе скверное время. А золото всегда золото. — Рамович убрал монеты назад в мешочек и протянул заказчику.

— Оставьте их у себя. Так вам будет спокойнее работать, — предложил Тимур.

Но мастер отказался:

— Нет, во-первых, брать деньги вперед — плохая примета. А во-вторых, если бы вы нашли возможность помочь дочери! Вы наверняка знаете, как ваш отец, пусть земля будет ему пухом, получил сведения о моей родной девочке. Если моя работа вас устроит, перешлите немного золота ей.

— Не уверен, что это в моих силах. Я не скоро вернусь в Россию.

— Как бы я хотел увидеть дочь и внука, — прошептал Мойша. — Вы не спросили вашего отца, как он узнал о Рути и что у нее родился сын?

— Я не мог спросить. Эти сведения отец мне передал уже после смерти, — печально сообщил Карамжанов.

Раймович вновь побледнел и уставился на гостя.

— Что вы сказали? Или я ослышался?

— Вы не ослышались. Ваше имя он мне тоже назвал после гибели.

В комнате ювелира наступила гробовая тишина.

— Вы смеетесь над старым человеком? — дрожащим голосом наконец изрек Раймович.

— Не удивляйтесь, мой отец обладал возможностями общаться с другим миром.

Его дух поборол утрату тела и явился ко мне с последним напутствием. Он и меня обучил этому.

— Я вам не верю, — прошептал хозяин.

— Сейчас поверите, — ответил Тимур и, скинув пальто, поднялся с кресла.

Вынув из кармана шелковый узелок, он на глазах пораженного еврея добыл из него бронзовые статуэтки тибетских божков, постелил шелковый платок на пол и расставил фигурки треугольником. Затем извлек из кармана плоскую кремневую зажигалку и поджег маленькую веточку. Рамович с недоумением следил за его действиями. Хвойная веточка наполнила воздух странным благовонием, и над комнатой поплыло розовое облако, обволакивая все вокруг. Мебель и предметы словно исчезали. Вместо них перед изумленным хозяином возник южный дворик, яблони, увешенные плодами, моросящий мелкий дождь и молодая женщина, укачивающая под навесом летней кухоньки малыша. Рядом на плите в кастрюле что-то кипело, и Рамович уловил из-под крышки запах чеснока и перца.

— Доченька, — прошептал он и шагнул вперед. Молодая женщина подняла голову и посмотрела в его сторону:

— Папа, как я часто думаю о тебе! Ты ведь даже не знаешь, что стал дедушкой. Внука мы с Абрашей в твою честь назвали Мойшей. Посмотри, какой он красивый. — И она подняла замотанного в одеяло малыша. Тот испугался и закричал. Молодая мама уселась на лавку и стала укачивать ребенка.

Постепенно розовый туман рассеялся, и комната ювелира вернула свои очертания. Рамович сидел, закрыв лицо руками, не в силах вымолвить ни слова.

Тимур собрал фигурки, снова завязал их в шелковый платок и спрятал в своем кармане.

— Я схаботаю вам копии этого гохного хусталя и напишу письмена на обхатной стохоне, — пообещал старый мастер, продолжая сидеть с опущенной головой.

Тимур не сразу понял, о чем ему толкуют. Он задумался и на минуту перестал исправлять для себя дефект речи собеседника. Но быстро включил мозг и, расставив букву "р" в нужных словах, с улыбкой направился к двери.

— Обязательно сработаете. Ведь отец сказал, что вы единственный ювелир на свете, способный это сделать.

Пораженный старик не смог проводить гостя. Переживание, связанное с мистическим видением дочери, отняли у любящего отца слишком много сил.

* * *

Слава Синицын шел по улице, вытянув шею. Мгновениями ему казалось, что он видит этого человека, потом тот словно растворялся среди прохожих, и старший лейтенант думал, что потерял преследуемого. Когда он уже решил повернуть назад, седая голова возникала снова. Слава шел быстро, переходил на бег, но расстояние между ними оставалась то же. Сколько времени длился этот марафон, Синицын не понимал. Он не знал, идет по следу пять минут или час, просто перестал ощущать время. Сидя в пельменной с коллегами, молодой следователь случайно глянул в окно и увидел темные глубокие глаза, взирающие на него с улицы. Это был тот же пожилой мужчина или очень моложавый старик, которого старший лейтенант видел из квартиры писателя Каребина в дверной глазок во время первого ночного дежурства.

Капитан Лебедев был прав. Не узнать этого человека Синицын не мог. Слишком уж поразила его тогда внешность незнакомца. Седой затылок опять мелькнул впереди, и Синицыну показалось, что его объект свернул в какое-то здание. Слава метнулся туда и оказался возле вахтерши. Бабка сидела на стуле и спокойно перебирала спицами. Вахтерша вязала носок. Увидев запыхавшегося незнакомого молодца, она быстро встала и преградила ему дорогу.

— Ты куда, мил человек?

Слава оторопело посмотрел на бабку. Потом до него дошел смысл ее слов, и старший лейтенант, достав служебное удостоверение, раскрыл его перед носом вахтерши. Та внимательно изучила удостоверение и подвинулась.

— Милицию не пущать нельзя. Тебе, мил человек, кого?

— А кто сейчас вошел через эту дверь? — вопросом на вопрос ответил Синицын.

— Да уж полчаса никого. Репетиция началась. Все на малой сцене. В большом зале маляры хозяйничают. Так что репетиции теперь где придется проводят.

Сегодня в малом зале. Там уже покрашено. А пришли все. Даже Трофимов сегодня опоздал всего на пятнадцать минут. А его, бывает, и по часу ждут. Народный артист все-таки…

— Так это театр? — удивился Слава и только теперь заметил афиши, веером расклеенные на стене. Афиши были разного цвета, и названия спектаклей тоже стояли разные, но фамилия внизу каждой была одна и та же: «Художественный руководитель Эраст Митрофанович Переверцев».

— Ты чего, милок, не в себе? — внимательно изучая растерянного работника милиции, заподозрила вахтерша.

— Нет, все нормально. Скажите, а ваш бухгалтер поправилась?

— Галина Бенедиктовна уже вчера на работу вышла. Ей сейчас болеть нельзя.

Ремонт — Вахтерша провела Славу в закуток под лестницей, где временно трудился выгнанный из своего кабинета рабочими финансовый мозг организации — Галина Бенедиктовна Лучинская, оказавшаяся молодой темноволосой пышечкой. Галя уже слышала, что ею интересовался следователь, и приходу Славы не удивилась.

— Чем могу помочь милиции? — деловито поинтересовалась она.

Синицын попросил вспомнить, какая фирма пятого июня снимала под свое мероприятие здание театра.

— Ой, это сейчас не просто. К шкафам не подойти. Я и сама без кабинета.

Там полы циклюют, — пожаловалась Галя. — Вам срочно?

— Да уж срочнее некуда, — ответил Слава. Он понемногу приходил в себя, хотя и не понимал до конца, как здесь оказался.

— Хорошо, я постараюсь. Вы посидите немного.

— А можно я поброжу по театру? — попросил следователь.

— Бродите, только не запачкайтесь. Везде краска и грязь, — предупредила его девушка и исчезла.

Синицын двинулся по театральным помещениям, которые по случаю ремонта меняли свои функции. В большем туалете для публики хранились костюмы и реквизит. Коридоры были завалены фрагментами декораций, а в актерских уборных громоздились банки и бочки с краской.

Вахтерша уверенно заявила, что через служебный вход последние полчаса никто не входил. Слава тем не менее заглядывал всюду, в надежде отыскать таинственного незнакомца. Он не подозревал вахтершу в обмане. Бабка могла его и не заметить. Но седоволосого пожилого мужчину среди костюмеров, гримеров и прочих служителей кулис молодой следователь не увидел. Заглянул он и в малый зал, где шла репетиция. Эраст Митрофанович сидел за маленьким столом, рядом со сценой и, наблюдая за артистами, делал в своей тетради какие-то пометки. Увидев Синицына, он сперва удивленно вскинул бровь, затем вспомнил молодого человека, махнул ему рукой и снова углубился в свои записи. Ни в малом зале, ни в креслах, ни на сцене среди артистов пожилого мужчины с темными глубокими глазами Слава тоже не обнаружил.

Он вернулся в закуток, временно служивший бухгалтерией, и стал ждать. Галя вкатилась словно шарик.

— Как же я могла забыть?! В тот день у нас было истинное столпотворение! В Россию приезжал внук великого художника Стерна. Сергей Юльевич Стерн здесь выступал. Зал снимали на паях «Общество любителей Святослава Стерна», Университет имени Стерна и Фонд культуры, носящий его имя. Народу было тьма.

Яблоку упасть негде. Если бы мы с Эрастом Митрофановичем представляли, какая куча народу станет топтать полы нашего театра, мы бы взяли с них в пять раз больше. Мы поначалу думали, что соберутся какие-нибудь старички и старушки, а тут набежали такие крутые ребята, каких не в каждом казино встретишь… Да и столько разных шикарных машин я раньше не видела, хотя у моего мужа «Мерседес».

Сопливые мальчишки на «линкольнах» подъезжали. И все с улыбочкой на лице.

Улыбки у них страшноватые, как маски.

Возвращался в райотдел Синицын на троллейбусе. Идти пешком от Покровских ворот до Бакунинской было бы слишком долго. Слава ехал и пытался осмыслить странные вещи, которые происходили с ним в последние дни. Все началось с поездки в Пушкино. Там, по дороге к даче Старовцевой, он отчетливо услышал голос, направляющий его по нужному адресу. И сегодняшний поход в театр, похоже, произошел не по его желанию. Синицын уже не был уверен, видел ли он седого мужчину со странным остановившимся взглядом или гонялся за призраком. Чья-то сильная воля помогала ему в следствии. Ясно ведь, что эта воля была заинтересована, чтобы он, старший лейтенант Синицын, переговорил со Старовцевой, встретился с бухгалтером Галиной и получил подтверждение в своих подозрениях. Его словно подталкивали к организациям, знамена которых украшал давно умерший старец. В пельменной, естественно, Слава никого не застал, поскольку отсутствовал полтора часа, а сотрудники райотдела с едой обычно управлялись минут за двадцать. Он хотел позвонить и выяснить, где Лебедев и Конюхов находятся в данный момент, но, вспомнив, что оставил свой мобильный телефон в портфеле, поспешил на службу. Капитан и старший оперуполномоченный встретили его раздраженно.

— Мы уже не знали, что и предпринять. В розыск тебя объявлять? Или по моргам звонить? — набросился Лебедев на Славу.

— Так, парень, не делают. Вякнул, что на минуту, и с концами, — поддержал капитана Конюхов.

— Знакомого встретил, — соврал Синицын. Ему пока не хотелось рассказывать о своем странном посещении бухгалтерши. Слава опасался, что коллеги примут его за идиота.

Капитан хмыкнул, но комментировать ответ коллеги не стал.

— Завтра ты, Синицын, начнешь работать приманкой, и мы будем за тобой топать, а сегодня двигайте с Конюховым по домам. Вы ночью не спали, и работники из вас сегодня хреновые, — посоветовал Лебедев. — А я в одиночестве почитаю роман твоего гения. Я тут главу начал. Об американском варьете он очень познавательно пишет.

Но Слава домой не поехал. Он решил все же пройти собеседование в «Обществе любителей Стерна». В троллейбусе старший лейтенант думал о странном совпадении.

Лебедев читал главу о бродвейском шоу, а Синицын сегодня побывал за кулисами наяву.

* * *

На сцене бродвейского театра голубоглазая красавица, придерживая за руку бравого молодца в ковбойском костюме, пела свою последнюю песенку. Тридцать герлс с ногами, растущими от ушей, пританцовывали в такт мелодии, сияя в свете прожекторов ослепительными костюмами. Основное достоинство нарядов заключалось в том, что, несмотря на обилие тканей, они оставляли прелести красоток доступными глазу зрителя. Партер и ложи были заполнены до отказа, в воздухе витал запах дорогих духов и одеколонов.

Сомерест Гувер покосился на соседнее кресло, где сидела Лионет Тоун — дама, пригласившая его на премьеру. Ее золотистые локоны, тщательно приготовленные к вечернему походу, поражали точностью размеров завитков.

Казалось, что каждое колечко скручивалось парикмахером отдельно. Если бы Гувер не знал даму близко, он мог бы подумать, что она в парике. Лионет ощутила его взгляд и ответила обворожительной улыбкой, продемонстрировав все свои тридцать два зуба, над жемчужным сиянием которых трудился самый дорогой дантист Нью-Йорка.

— Ты видел камень на шее Пак? — спросила она, продолжая держать улыбку.

Гувер встретил в антракте жену корейского миллионера, но не обратил внимания на ее украшение.

— Прелестный бриллиант, Бобо, — соврал он. Лионет не любила своего имени, считая его старомодным, и близкие называли ее Бобо.

— Бриллиант лежит в сейфе мужа. А на ней простая стекляшка, но сфабрикована мастерски, — ехидно возразила мадам Тоун.

В начале двадцатых мода носить в присутственные места подделки, а оригиналы держать в банковских хранилищах еще не наступила, и поступок госпожи Пак был для нью-йоркского бомонда шокирующе смел.

— Пак — оригинальная женщина, — невозмутимо отозвался Гувер и обратил свое внимание на сцену.

Героиня продолжала петь, но теперь дуэтом с ковбоем. История заканчивалась, как всегда, хэппи-эндом, и влюбленные сердца на радость зрителям воссоединялись. Естественно, к любовной идиллии меркантильный американский либреттист добавил и миллион долларов, случайно обнаруженный героем в собственной спальне. К финалу зрелище становилось грандиозным. К тридцати девицам кордебалета присоединились двадцать новых. Наряды на них были еще шикарнее и еще откровеннее. Публика встретила свежую порцию прелестниц восторженными овациями. К девицам стали присоединяться персонажи, занятые в предыдущих эпизодах, и включаться в общий танец. В свете прожекторов вся эта оргия пульсировала удивительно слаженно. Ни одного неверного движения глаза даже очень придирчивого зрителя заметить не могли. Исполнители работали, как один часовой механизм. На Бродвее умели делать свое дело. Публика не догадывалась, что в одной из лож сидит специальный работник, который с секундомером следит за каждым жестом и репликой на сцене. А исполнители об этом знали. За ошибку наказывали строго. Одно предупреждение — и ты на улице.

Второго не будет.

Гуверу надоело красочное мелькание, и он прикрыл глаза.

Сомерест Гувер жил в Нью-Йорке около года и успел обзавестись солидными друзьями. Его златокудрая соседка Лионет Бобо Тоун, также бывшая лондонка, принадлежала к богатейшим семьям, где Гувера принимали за своего. Огромный капитал, вверенный в его маленькие твердые ручки, постепенно входил в коммерческие потоки американского бизнеса, и к богатому молодому англичанину тут стали привыкать. Все девять месяцев он в основном на это и потратил. С точки зрения ближайших родственников, будь они в курсе тайной жизни Гувера, он прослыл бы извращенцем.

В любовных утехах Сомерест был заурядным обывателем и не страдал сексуальным садизмом, не трахал козу и даже не был голубым. Он был красным. Что для представителей его круга являлось еще большим извращением, чем педераст или сексуальный маньяк. Заботы мирового пролетариата господ его круга беспокоили примерно так же, как засуха в Сахаре волнует полярного медведя. Да и сам Гувер приобрел на маленьких ручках мозоли не от непосильного труда на конвейерах Форда, а от канатов собственной яхты, которой любил управлять лично. Можно было предположить, что молодой джентльмен вступил в партию Маркса, как прилежный отличник и паинька из семьи буржуа вступает в банду головорезов с единственной целью придать остроту сытому и обыденному быту. Но это было не совсем так. Он с детства страдал невероятной завистью ко всем и ко всему. Сомересту всегда казалось, что однакашники одеты лучше. И девчонки смотрят только на них, а его не замечают. Потом, повзрослев, он вечерами запирался в своей комнате и подсчитывал капиталы знакомых богачей. Каждый лишний фунт на их счету портил ему кровь. Поэтому идею — все у всех отнять и поделить — молодой человек принял с восторгом.

На сцене тем временем звучал заключительный аккорд. Все пятьдесят герлс замерли, задрав свои длинные ножки. Застыли артисты первого, второго и третьего планов. Героиня с героем как бы случайно возникли у рампы и при последнем звуке мелодии оказались в грациозном поклоне. В тот же момент за ними склонились все участники постановки. Гувер вяло захлопал вместе с остальными. Особого восторга от премьеры он не испытал. Она мало чем отличалась от других бродвейских шоу.

Небольшая милая интрижка, сотни прекрасных костюмов, великолепная декорация, музыка, свет и безупречная работа артистов. Все как всегда, и потому скучновато. Но молодой джентельмен не мог пропускать премьер. Ведь он был не просто богатым молодым бизнесменом, а имел скрытую тайную миссию.

В Лондоне с кружком марксистов, сочувствующих российскому большевистскому перевороту, его познакомил приятель Макс Тернер. Тот родился в России, где его отец работал гувернером. Макс спутался с красными, еще учась в Петербургской гимназии. Он даже принимал участие в террористических акциях. Гувер восхищался приятелем, сам предложил свои услуги советской секретной службе и довольно долго ждал ответа. Во-первых, потому, что в Кремле было не до него, а во вторых, из-за отсутствия воображения у новоявленных пролетарских политиков. Но от нехватки самого необходимого красной верхушке понадобилось искать бреши в окружающем мире капиталистов, и о Гувере все-таки вспомнили. В его холостяцкую квартирку в предместье Лондона рано утром явился горбатый человек с портфелем, наполненным золотыми банковскими слитками, и, отрекомендовавшись Шульцем, предложил:

— Езжай в Америку. Там постарайся легализовать капитал и найти друзей среди видных финансистов, промышленников, конгрессменов. Кроме того, очаруй даму, которую зовут Лионет Тоун. Ее брат, по нашим данным, служит в английской разведке. Лионет — один из возможных путей к нему подобраться.

Больше никаких поручений от горбуна не последовало, и с тех пор красные Гувера не беспокоили. А он принялся за дело. Через месяц превратил золотые слитки в фунты и пересек океан. А через два уже почивал в постели мадам Тоун.

— Заедешь ко мне? Приготовлю твой любимый коктейль с шотландским виски, — игриво предложила Лионет, когда они вышли с толпой зрителей в ночной город.

Ехать к ней Гуверу не хотелось, но он, пересилив себя, улыбнулся и, поцеловав ее обнаженное вечерним платьем плечико, утвердительно кивнул. От напудренной кожи Бобо пахло чем-то экзотическим, и на губах остался вкус лекарства.

Водитель подогнал его «Бентли» к подъезду. Сомерест не завел себе американского лимузина, а перевез через океан автомобиль любимой марки.

— Гарри, ты свободен. Я сам поведу машину, — бросил Гувер негру, который исполнял при нем обязанности слуги, повара и шофера в одном лице и, усадив даму, занял водительское место.

Бобо жила в Нью-Джерси, и хоть это был другой штат, попасть туда можно было меньше чем за час. Стоило переехать мост Вашингтон-бридж, отделяющий Манхэттен от Нью-Джерси, и ты у цели. Поначалу ему было трудно водить машину в Америке, потому что руль его «Бентли» располагался справа. Но вскоре он привык и об этом неудобстве забыл.

Сверкающий Бродвей, пересекающий Манхэттен насквозь, быстро сменили улицы потемнее. Они переехали большой мост через пролив и спустя пятнадцать минут оказались возле особняка госпожи Тоун.

Прислуга-метиска впустила их в парадное и поинтересовалась желаниями хозяйки.

— Отдыхай, Кэт, я управлюсь сама, — кокетливо распорядилась Лионет, так же, как и ее спутник, пожелавшая остаться без прислуги.

Гувер в этом доме бывал, поэтому сразу прошагал в гостиную и уселся у камина. Искусственное электрическое пламя судорогами выплевывало из каминного чрева импульсы света, имитируя живой огонь. Гувер поморщился и опустил веки.

— Твой коктейль, милый, — проворковал томный голос.

Сомерест открыл глаза и увидел голую Бобо с подносом. Он тяжело вздохнул и, взяв одной рукой бокал, другой обнял женщину. Мадам Тоун было далеко за сорок, и без платья это было хорошо заметно. Покончив с коктейлем, Гувер приспустил брюки и, поставив Бобо на колени в кресло, обреченно принялся за дело. Брат мадам Тоун служил в «Сикрет Интеллидженс Сервис», и лирические отношения с сестрой тайный агент Кремля поддерживал исключительно из этих соображений. Поэтому любовный труд воспринимал как служебную обязанность, без которого их отношения показались бы ей подозрительными.

Вернувшись в свою квартиру к двум часам ночи, Гувер, к своему удивлению, застал в кабинете незнакомого мужчину. Гость спокойно развалился в кресле и если походил на грабителя, то лишь угрюмым лицом и огромными волосатыми ручищами.

— Не таращите на меня глаза и не зажигайте света. Я от господина Шульца, — не пошевелившись, угрюмо сообщил посетитель.

— Как вы сюда попали? — изумился хозяин квартиры. Чернокожего лакея он после театра отпустил, но был совершенно уверен, что систему его замков преодолеть невозможно, над ними трудилась известная фирма «Гроерман компани», имевшая в деле «запирательств» прекрасную репутацию. А забраться по гладким стенам на тринадцатый этаж. Угрюмый гость не счел нужным отвечать на этот бессмысленный вопрос и сразу перешел к делу:

— Во-первых, вот фотография фраера, которого вам поручается сделать известным на весь мир. Он должен превратиться в святого при жизни, — изрек ночной визитер и протянул Гуверу небольшой, но четкий снимок. С него на молодого джентльмена взирал самоуверенный мужчина с бородкой, лет сорока пяти от роду, ничем, кроме чуть заметной лысины, не примечательный.

— Нельзя ли поконкретнее? — проворчал Сомерест, скидывая смокинг и, чтобы скрыть волнение от неожиданной встречи, развязно разваливаясь в кресле. Если бы он знал, что перед ним сидит бывший знаменитый террорист, застреливший немецкого посла в Петрограде, а ныне спецагент ОГПУ Яков Григорьевич Блюмкин, то остался бы стоять навытяжку. О Блюмкине в лондонском марксистском кружке рассказывали легенды. — Так нельзя ли поконкретнее? — повторил Гувер.

— Можно, — заверил пришелец и заговорил тоном взрослого, поясняющего ребенку нехитрую арифметическую задачу:

— У вас есть деньги. Организуйте рекламную шумиху в газетах, купите для этого фраера шикарное помещение под контору, мот жете приторговать небоскреб. Но учтите, приобретать ему собственность надо вот на эти имена. — Волосатая рука проникла во внутренний карман и извлекла листок со списком фамилий. — Чтобы юридических проблем не возникло. Но это так, на всякий случай. А пока нашего умника надо превратить в господина мира. Пустите тихие сплетни и слухи при встречах с бродвейскими модницами. Создайте о нем такой миф, чтобы ни одно правительство не смело отказать ему во въездной визе. Проштудируйте его учение и шевелите мозгами.

— А где я это учение возьму? — перебил собеседника Гувер.

— Получите от меня. С этим ясно? — спросил ночной гость.

— Вполне, — заверил Гувер. — Но мне кажется, вы начали наш разговор со слов «во-первых». Что у нас на второе?

Сомерест наконец оправился от шока, связанного с поздним визитом, и мог позволить себе немного поважничать.

Гость криво улыбнулся.

— Теперь о втором. Вилли Тоун, брат вашей подружки, лежит на дне Финского залива. Он плыл к господину Стерну, фраеру, которого вам предстоит сделать мессией. Лионет об этом пока не знает. Недели через две-три ее оповестят, сообщат, что братец исчез. Напроситесь с ней в поездку в Лондон и постарайтесь заинтересовать своей персоной английскую разведку. Намекните, что у вас есть выход на господина Стерна. Пускай они вас «завербуют». Для задуманной операции нам очень нужен свой зверь в их логове…

В прихожей таинственный посетитель вынул из кармана дешевенькую брошюру и брезгливо бросил ее на столик для визиток:

— Вот о чем я говорил. Тут изложено учение нашего друга. Оно должно стать новой религией для человечества. Переиздайте книжонку должным образом.

Оставшись в одиночестве, Сомерест зажег настольную лампу, взял брошюру.

«Святослав Альфредович Стерн. Жизнь с доброй улыбкой», — прочитал он и открыл бар. Внимать откровениям мудреца на трезвую голову агенту Гуверу не хотелось.

* * *

Увидев трехэтажный особняк с роскошным парадным, украшенный колоннадой вдоль всего фасада, с охраной, одетой в форму, напоминающую драгун времен войны с Наполеоном, Слава был несколько обескуражен. Он догадывался, что общество «любителей» поставило свою любовь на широкую ногу, но не ожидал, что до такой степени. Синицыну один раз по служебным делам довелось наведаться в «Дворянское собрание», которое в связи с демократическими преобразованиями вновь открылось в Москве. Тогда молодой человек предполагал, что попадет в особняк наподобие того, который видел сейчас, но был разочарован. Российские дворяне, дети знаменитых родов, чудом избежавшие уничтожения, ютились в подвале старого дома.

Его поразила там старушка, заведовавшая самоваром. Отрекомендовавшись княгиней Валецкой, она прокуренным басом предложила Синицыну чаю. На губе княгини висела потухшая папироса, которую она время от времени поджигала спичкой. Рядом в ее пепельнице не было места от окурков «Беломора». Подвинув к Славе вазочку с баранками, Валецкая посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

— Зачем ты, интеллигентный мальчик, пошел работать в милицию? На свете столько замечательных профессий!

— А чем вам не нравится моя работа? — смутился молодой лейтенант. Звание «старшего» Слава получил позже.

— У меня на ментов аллергия, — ответила старушка.

Следователь Штромов, под крылом которого Слава тогда работал, на удивленный рассказ молодого коллеги улыбнулся и объяснил, что Ольга Андреевна Валецкая, так поразившая Славу, отсидела семнадцать лет в Карельском лагере под Медвежьегорском и уцелела чудом. Там княгиня и приобрела аллергию на ментов, прокуренный бас вместе с вредной привычкой чадить папиросами. Она уже была в расстрельных списках НКВД, когда Иосиф Виссарионович Сталин покинул этот мир.

Все это Синицын припомнил, обходя чугунную ограду великолепного особняка «любителей». И тут внезапно увидел, что навстречу ему, мерно постукивая каблучками, вышагивает радиожурналистка, использующая удостоверение Луизы Чихоненко. Он быстро перебежал переулок и укрылся за фонарным столбом. «Вот, оказывается, пташечка, где твоя золоченая клетка», — подумал Слава и заходить в здание не стал, поскольку вся его конспирация теряла смысл.

Он еще раз медленно прошел вдоль ограды, с любопытством разглядывая двор особняка, и ощутил при этом беспокойство.

Синицыну снова почудилось, что за ним следят. Но не стал оглядываться, а также медленно побрел вперед по Мерзляковскому переулку. Возле маленького кафе «Арбатский дворик» он притворился, что читает меню. По новой моде список блюд с ценами на них, вывешивался у входа в заведение на улице. Молодой следователь умел косить глазом так, чтобы это не было заметно со стороны. Через минуту, метрах в тридцати от себя он засек двух подростков. Парни остановились и тоже делали вид, будто что-то разглядывают. Это были те самые ребята, которые проследовали за ним в подворотню, возле родного дома. Но если тогда Слава решил, что это парочка к нему лично отношения не имеет, то теперь усомниться в этом было бы смешно.

«Напрасно я сказал Лебедеву, что иду домой. Сейчас они с Конюховым пристроились бы ребяткам в хвост. А теперь что мне делать?» — подумал Синицын и тут его осенило, что надо перехватить инициативу. Медленно, с видом скучающего бездельника он зашел в кафе, закрыл за собой дверь, быстро прошагал к стойке, сунул сухощавому бармену под нос удостоверение и спросил, имеется ли в кафе второй выход. Такой выход оказался и давал ему возможность попасть во двор.

Слава предупредил бармена, что в кафе могут появиться два подростка. О чем бы они ни спрашивали, старшего лейтенанта бармен не видел.

И парни действительно появились. Слава пристроился за занавеску, отделявшую зал от коридорчика, ведущего на кухню, и высмотрел их в щелку. Затем тихо вышел через служебный вход во двор, выбежал на улицу и скрылся за грузовым фургоном. Грузовик припарковался возле овощного магазинчика, и водителя в нем не было. Подростки покинули «Арбатский дворик» минуты через через три. Они были явно обескуражены и, вытянув шеи, оглядывали переулок. Ничего не увидев, посовещались и разошлись в разные стороны.

Слава понял, что они договорились искать «пропавший объект» поодиночке.

Молодых людей следователь на этот раз рассмотрел внимательно. Один светлый, длинный, чуть сутулый, уже отрастил легкий пушок под носом и походил на юношу.

Второй, шатен, рядом с ним выглядел совсем мальчуганом. Но присмотревшись, Слава определил, что они одногодки. На лицо шатен казался даже старше. Ему можно было дать и шестнадцать. При малом росте парень был плечист и накачен.

Ребята были очень разные и объединяла их лишь одежда. Несмотря на теплую погоду, оба напялили на себя одинаковые вельветовые куртки. Синицына больше заинтересовал низкорослый шатен.

«Этот», — предположил он, вспомнив рассуждения охранника Гурьевича. Бывший чекист считал, что в чердачный люк «Издательского дома» проник ловкий маленький человек. «Буду его брать», — заключил старший лейтенант и, дождавшись, когда подростки скроются из вида, поспешил за ним. По дороге он позвонил в райотдел дежурному и попросил выслать в Мерзляковский переулок оперативную машину.

Слава двигался перебежками, прячась за всем, что могло служить прикрытием.

Подросток оторвался от него всего метров на двести. Он осматривал по пути подворотни и поэтому далеко не ушел. Синицын дождался, когда мальчишка заглянет в очередную арку, подкрался к ней, прижавшись к высокому каменному забору, и, пристроив свой кейс на асфальт к ограде, стал ждать. Как только парень вернулся, Слава набросился на него сзади и, захватив за шею, поймал правую руку. Он уже вывернул ее назад, когда мальчишка, как змея из кожи, выскользнул из куртки, словно обезьяна вскочил на забор, забрался на него и мгновенно оказался за стеной.

Синицын растерялся. Такой прыти он не ожидал. Пока пришел в себя и метнулся в арку, прошло несколько секунд, которых беглецу хватило, чтобы убрать. Двор оказался проходным, и ловкий малец исчез. Старший лейтенант вернулся в переулок в надежде прихватить второго. По соображениям следователя парни должны были встретиться скорее всего возле кафе «Арбатский дворик», где они и разошлись. Он с кейсом в одной руке и с вельветовой курткой в другой вновь пристроился за стоящим фургоном и начал высматривать долговязого блондина. Но тот так и не появился. Тогда Синицын обежал весь переулок, но высокорослого не обнаружил.

Дожидаясь оперативную группу, нужда в которой уже отпала, старший лейтенант обшарил куртку. Ни документов, ни каких-либо предметов, определяющих личность подростка, в ней не оказалось. Но кое-что полезное следователь все же отыскал. Во внутреннем кармане лежал завернутый в обертку кусочек недоеденной шоколадки, а на лацкане куртки имелся значок, на котором красовался профиль Святослава Альфредовича Стерна. Под профилем имелась аббревиатура «ГУММГИМС».

Пока старший лейтенант раздумывал, что бы это могло означать, подкатил «уазик» райотдела. Слава извинился перед водителем Туриным и ребятами, вернулся с ними на службу и побежал в лабораторию Антюкова. Но рабочий день подходил к концу, и криминалист уже смылся домой. Слава оставил куртку и кусочек шоколадки у него на столе, прошествовал в свой кабинет, где никого не застал, и позвонил в «Издательский дом Рачевской». Там он попросил к телефону главного редактора, и когда его соединили, услышал бас мадам Керн:

— Слушаю.

— Софья Леонардовна, с вами говорит следователь Синицын. Не припомните ли вы, какая шоколадка исчезла с вашего стола в день убийства Рачевской?

— Конечно, помню, малыш. Я питаюсь только Шоколадом фабрики имени Бабаева и предпочитаю «Аленушку». Именно «Аленушку» у меня в тот день и сперли.

Синицын поблагодарил и повесил трубку. В кармане вельветовой куртки ловкача остаток шоколадки был завернут именно в обертку от плитки «Аленушка».

Порадовавшись этому известию, Слава принялся гадать, что означает таинственная надпись на значке парня. Держа в голове Университет имени Стерна как главный объект своих подозрений, старший лейтенант сперва подумал, что первые две буквы ГУ надо расшифровывать, как Государственный Университет. Последние буквы ИМС могли означать Имени Стерна. Но во-первых, университет не был государственным, а во вторых, как понимать ММГ в середине? Он вертел значок в руках, пока его не озарила внезапная догадка.

Слава позвонил в Университет имени Стерна.

— Секретарь Глаголев у аппарата, — немного грассируя, отозвался в трубке высокий тенор.

— У меня пятнадцатилетний сын бредит учением великого Стерна. С каких лет вы принимаете молодых людей в ваш университет? — вкрадчивым уважительным тоном поинтересовался Слава.

— В наш Университет принимают только с семнадцати. Но при Университете открыта Гуманитарная мужская гимназия. Можете приводить мальчика на собеседование.

Синицын записал адрес и вежливо поблагодарил секретаря. Вот и открылось значение трех букв в середине. Аббревиатура ГУММГИМС расшифровывалась как «Гуманитарная мужская гимназия имени Стерна».

Теперь следователь мог идти к начальству и просить оперативную группу на завтрашнее утро. Синицын был уверен, что и долговязый блондин, и темноволосый ловкач — ученики этой гимназии. Там их и надо брать. — Подполковник в управлении, — предупредила Тома.

— Михаил Прохорович еще вернется на работу?

— Да, обязательно, — отчеканила Тома.

— А почему ты так уверена, что он не отправится домой? Ведь рабочий день через полчаса закончится, — допрашивал секретаршу Слава.

— Потому что Михаил Прохорович поехал к начальству с официальным докладом и надел форму, а штатский костюм оставил здесь. А в форме они домой не ходят, — пояснила Тома.

Слава уселся в кресло и, достав из кейса роман Каребина, принялся перечитывать вторую часть, которую в первый раз читал недостаточно внимательно.

* * *

Прошел месяц с тех пор, как Вера Филлипова осталась на хуторе без Тимура.

Дети и хозяйка по-русски не говорили, а Матти дома бывал редко. Но Вера от безделья не страдала. Мальчики научили ее удить рыбу и выдали легкое бамбуковое удилище. Кроме того, они брали русскую гостью в лес за грибами, и Вера стала заправским грибником. Эстонцы собирают в основном рыжики, а к остальным грибам интереса не проявляют. Но Вера приносила домой и белые и подберезовики.

Кристина, так звали жену Матти, стала их готовить тоже и очень удивилась тому, что они вкусные.

Тосковала Вера лишь по Тимуру. Почти каждую ночь ей вспоминались его сильные руки, и от этих воспоминаний у девушки ныла грудь. Ее посещали видения последних часов в комнатке няни. От этих видений Вера смущенно краснела, но отогнать их не могла, да и не желала. Ночью ей Тимура не хватало физически, а днем она просто скучала по своему другу. В последние дни стали случаться заморозки. По утрам травка возле хутора белела от инея, а по берегам Наровы образовывался тонкий и прозрачный ледок. Вера бросала в него камешки, и они легко пробивали ледок насквозь.

Первые две недели на другой берег девушка старалась не смотреть. Два раза в день на нем появлялся конный пограничный разъед, и Вера, мельком глянув на маленькие фигурки конников, бежала в дом и крепко закрывала дверь. Недели через две к пограничным патрулям красных она привыкла и стала разглядывать их не без любопытства. Но несколько дней назад опять испугалась. Конники остановились напротив их хутора и торчали там довольно долго. Через несколько дней Вера испугалась еще больше. Вместе с конным разъездом на советском берегу появился автомобиль. Поравнявшись с хутором, машина остановилась, и ее движок перестал тарахтеть. Вера спряталась за стволом старой ивы и с тревогой следила за происходящим. Из автомобиля вышел человек в длинном пальто и, подойдя к самому берегу, долго взирал на эстонский хутор. Закатное солнце катилось к горизонту, и в его свете глаза человека в длинном пальто жутко сверкнули.

Вера вскрикнула и чуть не потеряла сознание. Потом она догадалась, что сверкнули не глаза, а линзы бинокля. Но поняв это, испугалась еще больше:

«Зачем этому типу понадобилось таращиться сюда в бинокль? Может быть, меня давно заметили?»

Вечером, после ужина, она рассказала о своем наблюдении Матти.

— Да, это, курат, скверно, что они пялятся на мой дом. Пока река не встала, красные сюда не сунутся, но если установится крепкий лед, могут попробовать. Уже был такой случай в прошлом году, что они в метель заявились на эстонский берег и чуть не уперли у меня коров. Потом их начальство извинялось перед нашим и врало, что отряд заблудился из-за метели. Но если бы не мое ружье — молока, масла и сметаны семья бы лишилась.

Вера слова Матти запомнила и каждое утро с тревогой поглядывала на воду.

Но лед на самой реке не встал. Быстрое течение Наровы не давало ему удержаться, и лишь у берегов в тихих заливчиках он засел плотно и не таял даже днем.

Вере отвели ту самую комнатку, где она единственную ночь провела с Тимуром. Комнатка была очень теплой, потому что одна из ее стенок состояла из изразцов печи. Дни сделались короткими, и Вера просыпалась до рассвета. Обычно она не выходила из комнатки, пока хозяин с семьей не позавтракают. Девушка опасалась, что ее присутствие Кристину стесняет. Но сегодня ей почему-то захотелось выйти и сесть за стол со всеми. Вера причесалась, набросила на плечи платок, выданный ей супругой рыбака и, посмотревшись в маленькое круглое зеркальце, явилась к столу.

— Моя вторая хозяйка, оказывается, курат, умеет проснуться рано, — одобрительно заметил Матти.

— Я всегда просыпаюсь рано, но не осмеливаюсь выходить, — смущенно призналась она.

— Разве я, курат, такой страшный?! — удивился Матти.

— Нет, вы очень хороший и жена ваша тоже. Но утром вы торопитесь на работу, и возиться с гостьей вам не с руки, — пояснила Вера.

— Если ты умеешь вставать рано, можешь помочь Кристине. Это наоборот ей, курат, очень с руки, — заверил хозяин и сосредоточенно принялся за еду.

Постоялица уже знала, что во время трапезы в этом доме говорить не принято, поэтому ничего не ответила и тоже стала есть. Покончив с завтраком, Матти положил вилку и нож рядышком на пустую тарелку — по эстонскому этикету это означало, что он насытился, — и обратился к Вере:

— Вчера получил очень много рыбы. Такого хода налима не помню за всю свою, курат, рыбацкую жизнь. Поэтому сейчас повезу ее сдавать в Нарву и возьму с собой жену и детей. Пришла пора прикупить им одежду к зиме. Ты останешься за хозяйку. Мы после обеда постараемся вернуться, но если задержимся, наложи сена коровам с телятами и напои жеребенка. Справишься?

— Конечно. Я же видела, как это делается, — весело согласилась Вера.

Животных она любила, да и услужить гостеприимной семье была рада.

— Что привезти тебе? — улыбнулся Матти.

— Если можно, немного книг. Я бы хотела перечитать роман Достоевского «Бесы», ну и что-нибудь легонькое. Какой-нибудь таинственный романчик со счастливым концом, — попросила девушка.

Рыбак аккуратно записал пожелания постоялицы и пошел готовиться к поездке.

Время двигалось к девяти, но светать как будто и не собиралось. Пришлось зажечь на улице фонарь.

Семья отбыла в город на двух подводах. На одной улов Матти не умещался.

Его злобные цепные псы, глядя на отъезжающих хозяев, жалобно поскуливали, а когда подводы выехали со двора, завыли.

Вера проводила семейство до одинокого дуба, что стоял на границе хутора, вернулась, загасила на дворе фонарь и вошла в дом. Девушка впервые оказалась одна и могла без стеснения оглядеть все владение рыбака. Она обошла комнаты и остановилась перед закрытой дверью в спальню. Ей очень хотелось туда заглянуть, но она решила, что это неприлично, надела тулупчик, взяла керосиновую лампу и вышла на улицу. Трава уже подмерзла, и скотину пасти не выгоняли. Вера зашла в коровник и улыбнулась.

Три светло-рыжие с белыми пятнами буренки усердно жевали жвачку, распространяя уютный коровий дух, состоящий из смеси запахов сена, навоза и молока. Девушка погладила каждую по округлому животу и подложила им корма. Два бычка выставили свои головы из ясель и карими глазами с любопытством разглядывали незнакомку. При свете лампы тени от густых ресниц делали темные и чуть влажные глаза телят подведенными, как у заправских кокоток. Вера хотела погладить и бычков, но те шарахнулись в стороны.

— Не бойтесь, глупые, я вас не обижу.

Скотный двор Матти делился на три части. Через перегородку с коровами жили свиньи и овцы, а завершало это общежитие конюшня. Матти держал мерина и кобылу.

При кобыле рос шестимесячный жеребенок. Обычно он бегал за матерью, но в город рыбак его брать не мог, и жеребенок, оставшись один, ржал тонким обиженным голосом. Вера бросила бычков и побежала к нему. Но внезапно ее остановил голос:

«Вера, поставь лампу и беги из дома». Голос этот мог принадлежать только Тимуру. Коленки у Веры от волнения задрожали. Она огляделась и изумленно спросила: «Тимур, ты где?» «Оставь лампу и беги из дома», — услышала она снова.

В ужасном волнении Вера поставила керосиновую лампу на бочку с овсом и вышла во двор. Два цепных пса злобно лаяли, оскалив морды в сторону реки. Вера посмотрела туда, но ничего не увидела. Жуткий страх сжал ей сердце. Она побежала по дороге, куда уехали ее хозяева. Пробежав метров триста, подумала, что сходит с ума и остановилась: «У меня что-то с головой. Тимур далеко».

Неделю назад Матти привез ей из города письмо от возлюбленного. Писал он первый раз, страну, где находится, не назвал, но из текста Вера поняла, что он за морем.

«Как я могла его услышать?» Но потом Вера вспомнила, как Тимур передавал ее голосом предупреждение няне Глаше. Пока она размышляла, псы на хуторе залаяли еще злее. Внезапно раздались выстрелы. Собаки завизжали и смолкли. Вера посмотрела назад и заметила, что возле дома мелькают лучики фонарей и звучат мужские голоса. Она прислушалась.

— В доме пусто, этой сучки там нет, — крикнул кто-то в темноте.

— Мы же ясно видели, как она вернулась. Обыщите двор, амбар, сараи, — приказал другой.

Вера вспомнила весь ужас, пережитый в доме отца. Голоса этих людей были чем-то похоже на голоса тех чекистов. Ей даже показалось, что она узнала хрипотцу начальника в кожанке, который, готовясь к насилию, увлекся своими брюками и не заметил Сабсана.

Вера побежала. Она неслась так быстро, что не чувствовала дороги. Небо на востоке понемногу начало светлеть. Девушка боялась, что ее станет видно, и старалась убежать как можно дальше. Она не понимала, сколько времени бежит.

Справа от проселка показались огоньки. Это светились окна соседнего хутора.

Вера от хозяина знала, что до соседа около двух километров. Она свернула к ним.

Три собаки, рыжие и злые, бросились ей навстречу. Сосед не держал собак на цепи, и они вольно бегали вокруг хутора. Беглянка остановилась. Собаки тоже остановились в двух шагах от нее и, злобно рыча, преградили тропинку к дому.

Вера помнила, что от собак нельзя убегать. В родительском доме, когда она была маленькая, собак водилось много. Отец держал трех борзых для охоты, правда, охотиться выбирался не чаще, чем раз в два года, добермана-пинчера для охраны особняка и мопса Карла для нее. С мопсом Вера спала в одной постели. Его украли во время февральского переворота, когда наступил голод, и Вера очень плакала.

Она слышала от прислуги, что Карла скорее всего съели.

Псы продолжали брехать, изредка оглядываясь в сторону хутора. Вера стояла, не двигаясь, и говорила зверюгам ласковые слова. Те немного притихли, но стоило девушке сделать шаг вперед, как вновь оскалили клыки и угрожающе зарычали.

Наконец дверь в доме открылась, и пожилой мужчина окликнул собак. Пытаясь разглядеть, на кого брешут его псы, хозяин направился в их сторону.

— Помогите! Мне нужна помощь! — собрав последние силы, взмолилась Вера.

— Кохт! — крикнул мужчина псам, те поджали хвосты и попятились. — Проходите, не бойтесь, они не тронут, — пригласил мужчина. Он говорил по-русски с едва заметным акцентом. Вера хотела шагнуть к нему навстречу, но не смогла.

— Я же говорю, барышня, они вас не тронут. Я приказал им идти на место, — пояснил хозяин, подходя к Вере.

Она протянула к нему руки и крикнула:

— На хуторе Матти злые люди, — и потеряла сознание.

* * *

Слава дождался начальства, хотя подполковник явился через два с половиной часа. Грушина он застал без штанов, потому что тот переодевался в штатское.

— Как же ты его упустил, растяпа? — поморщился подполковник, натягивая цивильные брюки. Так поздно работать он не привык, оттого спешил и никак не мог попасть ногой в штанину.

— Он очень ловкий парень. Я не ожидал, — оправдывался старший лейтенант., — Ладно, замнем… Когда ты хочешь послать группу? — Подполковник покончил с туалетом, облегченно вздохнул и присел в кресло.

— О времени я не подумал.

— Ты говоришь, они из гимназистов? Гимназия — это учреждение детское, и раньше восьми там уроки не начинают. Бери группу завтра в семь и прихвати своих малолеток по дороге на занятия.

— Так точно, товарищ подполковник, — ответил старший лейтенант.

— Да брось ты, Славка. Мы не на параде. Мне до вашей субординации, как воробью до цапли. Иди работать… — И, глянув на часы, поправился:

— Иди отдыхать.

— Так точно, Михаил Прохорович. Иду отдыхать, а вы ширинку не забудьте застегнуть. — И, стараясь сохранять серьезное выражение лица, Синицын покинул кабинет начальника райотдела. Вернувшись к себе в комнату, он позвонил Лене.

— Сижу дома как дурочка. Уже восьмой час! Ты раньше проявиться не мог? Я обед три раза разогревала, — обиженно выговаривала Шмелева. — Голубцы по кулинарной книге сделала. Вкусно. Сама удивляюсь.

— Еду голодный, как черт! — крикнул в трубку Слава и пулей вылетел со службы. Есть он действительно хотел, поскольку в обед «призрак» помешал ему дождаться пельменей.

Сегодня был обыкновенный будний день, и в метро, как в пасть гиганского чудища, опускалась бесконечная масса закончивших работу москвичей. Такое количество людей напомнило Славе страшное изречение Сталина, которое он недавно услышал по телевизору. Вождь всех народов сказал, что смерть одного человека — трагедия, а миллионов — статистика. Плотная масса горожан смотрелась как одно целое безликое море.

Синицына внесли в двери, пронесли до эскалатора и втолкнули в вагон. Он мог не держаться, не касаться пола, а поджать ноги и зависнуть. Упасть народ бы не дал. Единственная задача пассажира заключалась в том, чтобы на нужной станции пробиться к выходу.

Поезд подходил к «Арбатской». Синицын стиснул свой кейс и всем телом устремился к дверям. Возле самой станции он вдруг почувствовал острую боль в боку. Но вскрикнуть не успел. Двери вагона раскрылись, и его вынесло на платформу. Больше Слава ничего не помнил. И, открыв глаза, не мог сообразить, почему к нему тянутся какие-то шланги и трубки.

— Порядок. Теперь оклемается, — услышал он где-то сбоку, но голову повернуть не смог. Голова оказалось привязанной. Тогда Синицын скосил глаза, а это он делать умел, и увидел здоровенного мужика в белом халате. Тот стоял рядом, но смотрел не на Синицына, а на темный экран какого-то прибора. На этом экране возникали черточки и тире, смысл которых Слава не понимал.

— Где я? — просипел он.

— Лида, по-моему, он что-то вещает, — сказал мужик в халате.

Слава почувствовал, что над ним кто-то склонился.

— Где я? — повторил он, стараясь изо всех сил быть услышанным.

— Интересуется, где находится, — озвучила медсестра речь раненого.

— Ты, парень, на этом свете. Тебе крупно повезло. Ножичек прошел в двух сантиметрах от печенки и поджелудочную не зацепил. Теперь поднимешься быстро и будешь жить вечно, — громко пообещал мужик в халате, затем тоже наклонился к Славе, зацепил его веки жесткими пальцами и, оттянув их, осмотрел зрачки.

Слава унюхал запах карболки, дорогого одеколона и слабый коньячный перегар.

— Петр Гордеевич, может, пустим к нему народ? Его навещатели по коридору, как волки в клетке, топают.

Слава наконец рассмотрел медсестру Лиду. Это была крупная брюнетка с лебединой шеей и огромной грудью.

— Мать и жену пусти. Остальных гони к едрене фене. Ему сегодня надо силы беречь, а не соболезнования принимать, — грубовато распорядился доктор. Слава подумал, что у него пока нет официальной жены, и хотел сказать об этом. Но не смог, потому что уснул. Во сне он ощущал прохладные женские руки, которые гладили ему лоб и виски, слышал ласковый шепот Лены, любящие вздохи матери и улыбался.

На рассвете Синицына отключили от аппарата и разрешили покормить домашней пищей. Лена с Верой Сергеевной дежурили возле Славы всю ночь. Утром, поняв, что сын идет на поправку, мать поехала домой готовить раненому бульон и протертые овощи, а Лене поставили в палате раскладушку, и она сразу уснула.

Днем Синицын принимал сослуживцев. Те приволокли такое количество провизии и фруктов, что ими можно было накормить весь райотдел. Подполковник Грушин явился с пивом и воблой, считая, что этот чудодейственный набор имеет и целебные свойства. Доктор объяснил начальнику, что он не прав, и для убедительности покрыл подполковника матом.

— Понял, — нисколько не обидевшись, отозвался Михаил Прохорович и тут же угостился за здоровье доктора, чего тот не осудил.

Хирург Петр Гордеевич к спиртному относился уважительно и после удачной операции всегда позволял себе сто пятьдесят «Белого аиста», запашок от которого и учуял Слава.

После пяти с ним осталась только Лена. Вере Сергеевне уходить не хотелось, но она из соображений такта себя заставила. Слава уже мог вертеть головой и с удовольствием следил глазами за невестой. Лене очень шел белый халатик, который ей выдала сестра-хозяйка, и Слава невольно девушкой любовался.

— Как здорово, что у меня такая красивая жена, — произнес он мечтательно.

— Еще не жена, а чуть не стала «такой красивой» вдовой, — отреагировала Лена. — Угораздило же меня связаться с ментом!

— Ленка, доктор сказал, что мне сейчас нужны положительные эмоции, а ты ноешь, — позволил себе покапризничать Синицын.

— Ладно, проехали. — Лена подсела к нему на постель и погладила по щеке. — Господи, какой ты колючий!

— Я же сутки не брился, — пожаловался Слава. — Вот завтра поднимусь и побреюсь.

— Если Петр Гордеевич разрешит, — резонно заметила Шмелева.

— Ленка, давай сейчас… Ну иди ко мне, — тихо позвал Слава.

Лена удивленно на него посмотрела и звонко расхохоталась:

— Ну ты, Слава, и придурок! Тебе шевелиться вредно. Сопи в дырочку и поправляйся.

— Мне вредно, а ему нет, — возразил молодой человек и уснул. Сил на агитацию у него больше не осталось. Лена покачала головой и прилегла рядом.

В первый день сослуживцы о делах не говорили. На второй, после врачебного обхода, раненого навестил капитан.

— Скажи, Славка, ты точно не помнишь, кто тебя? — шепнул он, дождавшись, когда Лена тактично покинет палату.

— Саша, вот тебе крест. Дело не в том, что я не помню. Я до того момента, что отключился, до малейших подробностей все помню. Но народу было столько, что не разобрать. — Слава начинал теперь догадываться, что, услышав по телефону голос невесты, приглашавшей его на голубцы, он обо всем забыл и потерял бдительность. Голодный мужик — существо безмозглое.

— Что было в кейсе? — Лебедев старался говорить добродушным тоном, чтобы не волновать Синицына, но Слава побледнел.

— Плохо. Там, кроме романа и мобильника, была тетрадь с моими записями по делу. Правда, я пишу знаками, а потом расшифровываю, но при желании разобрать можно. И еще, знаешь, там был дачный адрес Старовцевой. Если они поймут, что у нее камень, может случиться беда.

— Хорошо. Пошлю к ней на дачу Конюхова.

— Обидно, что я валяюсь. Без меня молокососов не опознать, — забеспокоился старший лейтенант.

— А мы с Лапиным все-таки пальчики у старшеклассников в гимназии сегодня снимем. — Лебедев по привычке пихнул Славу в живот и попал в бинты.

— Ты что, Сашка, больно, — скривился Синицын.

— Прости, не сообразил, но я же тихонько… — испугался капитан.

— Ладно, все. Рассказывай про гимназию, — попросил Синицын.

— Электрик брать твоих ребят без доказательств не хочет. Нужны отпечатки.

Пришлось подключить районный отдел образования. Подполковник вчера поговорил с их начальством, и твой стажер под видом инспектора сегодня проведет в гимназии показательный урок с сочинением на тему «За что я люблю Святослава Стерна».

Грушин помог, кстати, это его идея. И шестьдесят новеньких тетрадок старшеклассников поплывут прямым ходом в лабораторию Антюкова. Да, можешь радоваться — пальчики на шоколадной обертке, на люке «Издательского дома» и на осколках балконного стекла в Гороховском идентичны.

— Когда же Борис успел? — удивился Слава. Он оставил куртку и обертку на столе криминалиста вчера в конце рабочего дня, когда Антюкова в лаборатории уже не было.

— Боря приходит на работу в восемь и сматывается раньше. Ему кобеля прогуливать надо. Анализ был готов сегодня в девять. Перед тем как к тебе ехать, Антюков и выдал результат.

— Похоже, дело движется к концу, — порадовался старший лейтенант.

— По сути, мы убийцу уже знаем, — согласился-Лебедев. — Ты в прямом смысле слова схватил его за руку. Осталось лишь проработать тетрадки и выяснить фамилию преступника. Но это не все. Директор гимназии, некто Абакин, в прошлом два раза судим за мошенничество. Последний раз вышел на волю четыре года назад и устроился комендантом здания, которое арендовал кружок «Улыбка Стерна».

Прохиндей быстро сообразил, какие блага можно иметь, управляя фанатиками. Он вступил в кружок и заделался активным членом. Возможно, он создал бандитскую крышу из своих бывших дружков для коммерческой деятельности «пастырей», и те к нему прониклись. Из этого кружка позже и возник университет, а два года назад — гимназия. Абакину доверили ее директорство. Дальше еще интереснее… Все организации, проповедующие учение Стерна, управляются одним центром. Центр находится в Ницце, и его почетный председатель — внук Стерна, Сергей Юльевич.

Внук посетил Москву ровно за неделю до убийства Каребина.

— Пятого июня, — кивнул Слава.

— Так точно, старший лейтенант. — Лебедев вышел на балкон и жадно закурил сигарету. Но внезапно затушил ее и вернулся:

— У тебя балконная дверь всю ночь была открыта?

— Не знаю, наверное, — удивился вопросу Слава.

— Не нравится мне это. Они по верхам ловко прыгают. Хочешь, выделим охрану?

— Зачем? — Синицына вовсе не радовала перспектива ночевать втроем. — Со мной Лена, и балконную дверь можно изнутри на ночь запирать.

— Ну как скажешь… — Капитан хотел еще что-то сказать, но в палату вошла Вера Сергеевна с большим пакетом, а за ней Шмелева.

— Извините, но нам пора Пусика кормить. — В голосе матери звучала решительность, и Лебедев стал быстро прощаться.

— Что тебе принести, инвалид? — спросил он.

— Распечатай дискетку с романом. Я тут его еще поштудирую, — попросил Слава.

Капитан кивнул и вышел. Через полтора часа стажер Лапин доставил в палату папку с текстом.

* * *

Карамжанов покидал Ревель вполне удовлетворенный — ювелир Мойша Рамович с его заказом справился. Тимур получил две копии магического хрусталя, тайные письмена на тыльной стороне которых в точности совпадали с оригиналом. Любое увеличительное стекло не позволяло обнаружить ошибки в кабалистических знаках.

Больше молодого человека в этом городе ничего не задерживало. За жилье с Эльзой он расплатился заранее, а его вещи умещались в маленький саквояж.

Тимур спешил, потому что чувствовал — Стерн долго на одном месте не усидит. Еще когда был жив Сабсан, они вычислили обладателя второго царского камня. По словам отца, добыв этот камень, молодой Карамжанов мог претендовать на корону. Но юноша вовсе не мечтал усесться на трон Царя Тибета. Он предпочитал жениться на Верочке Филлиповой и зажить с ней нормальной человеческой жизнью. Работы Тимур не боялся и многое умел. А тому, чего не умел, легко обучался. Но отец сказал ему: «Случайный человек не должен править нашей страной. Твоя мама умерла совсем молодой, дав тебе жизнь по воле наших богов. Если тебе не по сердцу царская ноша, добудь второй камень и вручи достойному».

Наказ отца молодой Карамжанов считал священным. Жить для себя, не исполнив волю родителя, он не имел права.

О том, что господин Стерн с семьей поселился в маленьком финском местечке, Тимур знал из газет. В последнее время об этом господине в эмигрантской печати писали особенно часто. В Эстонии Карамжанов имел возможность читать белую прессу в любом количестве. Пресса и навела его на мысль, что в жизни петербургского затворника что-то меняется. Тимур сел на паром и переплыл из бывшего Ревеля в бывший Гельсингфорс, ставший финской столицей Хельсинки. Тут, как и в Таллине, все говорили по-русски, поскольку Финляндия тоже лишь недавно стала самостоятельным государством, а до большевистского переворота управлялась российской короной. Финская столица показалась молодому человеку тихой провинцией. Даже Ревель — Ревал — Таллин с его старинными улочками и толкотней на рынках выглядел веселее.

Тимур вышел в город, прошелся по портовым улицам и уже собрался взять извозчика, чтобы ехать на железнодорожный вокзал, как возле таверны «Треска» его что-то остановило. Карамжанов постоял немного у входа и решительно открыл дверь. Хозяин заведения, полный финн с огромным брюхом, выдающим страстного любителя пива, обслуживал клиентов и как официант, и как буфетчик, и как собутыльник. К знакомым посетителям он подсаживался с кружкой пива и, сопя, скрашивал их одиночество. Финны народ молчаливый, и сопение рядом для них вполне полноценное общение. Готовила на кухне его жена, по контрасту с мужем-толстяком — миниатюрная остроносая блондиночка.

Тимур оглядел столики и решительно направился в уголок у стойки, где уже сидел сухопарый мужчина с белой гвоздикой в петлице светло-серого пиджака.

Почему он выбрал именно этот столик, когда рядом несколько было совершенно свободных, Тимур и сам не знал. Просто почувствовал, что этот господин его привлекает.

— Простите, не помешаю? — улыбнулся молодой человек. — Очень не люблю трапезничать в одиночестве.

Мужчина с гвоздикой горячо заверил, что не только не помешает, а совсем наоборот, поскольку он тоже терпеть не может веселиться сам по себе.

— Мое имя Тит Верп, но все зовут меня Руль. Ты, парень, мне как подарок к празднику, — добавил он.

— А меня зовут Шамиль, — придумал на ходу себе новое имя Карамжанов.

Интуиция ему подсказала, что открываться этому человеку не следует.

— Очень приятно, Шамиль. Давай свою руку, — заорал Верп и принялся трясти своей огромной лапищей кисть Тимура.

— У вас сегодня именины? Поздравляю, — сердечным тоном заговорил Карамжанов.

— Нет, именины я не праздную. Женюсь! — заорал Верт.

— А где же невеста?

— Катрин у меня горничная в портовой гостинице. Сегодня работает до ночи, а завтра с утра свободна, и мы пойдем в кирик, нашу церковь, — деловито разъяснил одинокий жених.

— Тем более поздравляю! Сейчас закажу что-нибудь крепенького и выпью за ваше счастье, — искренне порадовался за нового знакомого Тимур.

— Нет уж, раз пришел за мой столик, ты мой гость. Я сам закажу, — решительно возразил Верп и жестом подозвал толстяка.

Через четверть часа Карамжанов знал всю историю романа Тита Верпа. Жених, оказывается, со своей Катрин прожил уже не один год. Только венчаться они не ходили, потому что женщина настаивала, чтобы он сменил работу.

— Какой же бабе понравится, если мужик по несколько месяцев в море?

— Вы моряк? — предположил Карамжанов и ошибся.

— Я шофер, — ухмыльнулся Верп.

— Ничего не понимаю. Как на автомобиле можно плавать по морям? — усомнился Тимур.

— Да, это не часто случается, — согласился морской водитель. — Мой автомобиль плавал на яхте «Матильда». Хозяин яхты, вдовец Толсенсен возил меня по всему свету. Приплывем в какой-нибудь город, я выкатываю авто и вожу его смотреть страну. Достойный человек этот швед. Полюбил я его. Платил хорошо и не придирался. Как с другом со мной себя вел. Не мог я его бросить. Теперь другое дело.

— А что изменилось? — Тимур сделал стойку, как охотничий пес, почуявший дичь. Ему все время казалось, что этот человек сейчас сообщит нечто для него важное. И на этот раз не ошибся. Верп объяснил, что вдовец — хозяин яхты — нашел себе даму сердца, через много лет решился на второй брак и яхту продал.

Но шофер — редкая профессия, работу на суше для него найти не проблема:

— Новая метла по-новому метет, «Матильда» уже и название сменила. Чудное оно теперь у нее — «Спаситель мира Стерн». Не нравится мне оно, — подливая Тимуру джина, пожаловался Верп.

Тимур при имени Стерна вздрогнул.

— Кто же новый хозяин яхты?

— Этот самый спаситель мира и есть. Постеснялся бы людей так возноситься, — проворчал жених.

— Вы его видели? — Тимур не мог скрыть волнения, но собеседник, изрядно согретый джином, этого не заметил.

— Спасителя? Нет. Его человек приезжал бумаги оформлять, облазил все судно, как ищейка. Вообще-то я к калекам отношусь сострадательно, но этот горбун мне не понравился. Скользкий тип, и глазенки бегают. Видно, от миллиардов хозяина и к нему прилипает.

— Получается, вы уволились?

— Пока нет. Обещал шведу Толсенсену замену себе найти. Новому владельцу яхта с автомобилем полагается. Завтра утром женюсь, а после обеда пойду в правительственный гараж, там у меня механик знакомый. Надеюсь, кого-нибудь порекомендует. Вообще-то это дело непростое. В Гельсингфорсе автомобилей всего штук шестьдесят, а половина водителей — иностранцы. Своих пока мало, — посетовал Верп. — Сам-то я во Франции обучался и автомобиль для Толсенсена прямо с завода «Рено» получал. Красавец! Спицы так и горят. И двигатель зверский. Шестьдесят миль в час выжать можно.

— Послушай, Руль, порекомендуй меня себе на замену, — неожиданно предложил Карамжанов.

— Ты, Шамиль, шофер?! — воскликнул Верп. Его осоловевшие от джина глаза резко просветлели.

— Нет, — простодушно признался Тимур, с любопытством вслушиваясь в свое новое имя. Интуиция его и на этот раз не подвела, имя он сменил вовремя.

— Как же ты работать сможешь? — удивился Верп и протрезвел до конца.

— Ты женишься, и тебе нужны деньги. Я хорошо заплачу. Научи меня водить автомобиль, — попросил Карамжанов.

— Водить авто, брат, сразу не научишься. Машина — штука сложная. Чудо технического прогресса. Это тебе не кобылой править.

— А ты попробуй. Тысячу франков не пожалею, — принялся соблазнять его Тимур.

— Тысяча франков большие деньги… А зачем тебе это? — почесывая темечко, призадумался жених. Названная Тимуром сумма произвела на него впечатление.

— Хочу на яхте покататься, мир поглядеть. А таких денег, чтобы на кораблях плавать и в дорогих гостиницах жить, у меня нет. Да и профессия шофера, как ты сам сказал, редкая. А у меня у самого невеста. Женюсь, придется семью кормить, — пояснил свое желание Карамжанов.

Верп немного помолчал, затем торжественно встал, пожал Тимуру руку и заявил, что согласен.

Ночным поездом, который шел из Хельсинки в Петроград, они добрались до верфи Штокмана. В по-селочке имелась гостиница на пять номеров, в одном из которых приезжий и поселился. И то ли Верп оказался прекрасным педагогом, то ли Тимур одаренным учеником, но за неделю основы водительской премудрости Карамжанов освоил. Теперь своей главной задачей Тит считал научить новичка разбираться в моторе и ходовой части машины. Водитель приписанного к яхте лимузина обязан быть и механиком.

Карамжанов без возражений взял в руки гаечный ключ и отвертку. Еще через неделю он знал устройство двигателя, мог заменить рессору и заклеить покрышку.

После придирчивого экзамена Верп решился представить его своему хозяину.

Тимуру везло. Пока ему все удавалось. И если бы не тревожные мысли о любимой девушке, он мог бы считать себя вполне удачливым человеком. Унаследовав от родителей удивительные способности к телепатии, молодой человек многое предвидел и чувствовал на расстоянии. Он умел заставить себя так сконцентрировать волю, что мог передать свои мысли в любую часть света.

Опасность, грозящая Верочке Филлиповой, обожгла Тимура во сне. Накануне Верп до двенадцати ночи заставлял его собирать бензиновый карбюратор, и Карамжанов очень поздно добрался до постели. На ночь тетушка Марта гостиницу запирала. Пришлось долго стучать, наконец она услышала и впустила жильца.

Хозяйка отеля была глуховата.

В восемь утра Тимур проснулся в чрезвычайном волнении и первым делом подумал о Вере. Собрав всю волю и отогнав сонливость, которая расслабляла и не давала сосредоточиться, он ясно представил себе хутор рыбака Матти и увидел, что тот собирается в дорогу. Ничего тревожного в этих сборах не было. Но какая-то черная сила продолжала давить на подсознание. Опасность могла исходить только с русского берега. Тимур заставил себя мысленно перенестись туда и все понял. Там тоже собирались в путь. Большая черная лодка и пять темных фигур представляли для его Верочки смертельную опасность. Карамжанов пытался вернуть свой телепатический взгляд на хутор и не смог. Слишком много энергии он потратил на этот сеанс, и воля его устала. Он в смятении уселся на койку и до хруста сжал голову ладонями. От того, что его возлюбленная в беде, а он не в силах помочь, наступало отчаяние. Он тер виски, бил себя по щекам, подставлял голову под кран с холодной водой. Ничего не помогало. Тогда он достал из кармана отцовскую зажигалку и запалил свечу.

В номере имелось современное освещение, но с новомодным электричеством нередко происходили аварии. На этот случай на тумбочке возле постели хозяйка и припасла бронзовый подсвечник со свечой. Тимур вытянул ладонь вперед и поднес ее к кончику пламени. Жуткая боль пронзила все его нервы. Карамжанов сжал зубы и несколько мгновений терпел. Болевой шок восстановил телепатические возможности, и он увидел Веру. Она при свете керосиновой лампы возилась с животными. Тимур понял, что если девушка выйдет из сарая на улицу с лампой, с лодки ее заметят. Тогда он и крикнул ей. Вера не сразу поняла. Тимуру пришлось крикнуть еще раз, и он, обессиленный, упал на койку.

— Что случилось? — В дверях возникло обеспокоенное лицо тетушки Марты.

— Ничего, — устало ответил Карамжанов.

— Вы так ужасно кричали. Я решила, у вас пожар, проворчала хозяйка гостиницы и, покачав головой, удалилась.

«Если глухая Марта услышала, наверное, и до Верочки мой крик долетел», — удовлетворенно подумал Тимур и снова уснул. В тот день он спал до одиннадцати.

Тит несколько раз заходил его спрашивать, но Тимур не просыпался. Наконец Верп не выдержал, ворвался к нему в номер и стал трясти за воротник пижамы.

— Вставай, бездельник! Ты забыл? Сегодня тебе предстоит впервые возить нового хозяина.

Тимур с трудом оторвал голову от подушки. На кресле перед ним лежал мешок с вещами.

— Это еще что? — спросил он сонным голосом.

— Костюм водителя — кожаная куртка, бурки, полный комплект. Даже ветровые очки, которые ты просил. Хотя не знаю, зачем они тебе? Наш лимузин закрытый, ветер в нем не дует.

* * *

Слава открыл глаза, и первое, что он увидел, были знакомые занавески.

«Я дома», — прошептал он и улыбнулся. Рядом, уложив две ладошки под щеку, посапывала Шмелева. Слава погладил ее по волосам и поцеловал в щечку. Часы показывали начало седьмого, но Синицын Уже выспался. Он вообще выспался в больнице за прошлый и будущий недосып. Старший лейтенант лежал с открытыми глазами и размышлял.

Из больницы его выписали через неделю. А за это время произошло много событий. Трюк с сочиненилем удался. Пацана, наследившего в «Издательском доме Рачевской» и на квартире писателя, взяли. Звали его Павлом Соболевым, и он уже получил паспорт. Это означало, что парень взрослый и может отвечать по всей строгости закона. Задержали и долговязого блондина, оказавшегося Борисом Крестовским. У обоих гимназистов произвели обыск. В квартире Соболева нашли листки первой части романа Каребина, украденные у Славы в электричке, и антикварный кинжальчик. Анализ показал на лезвии кровь, по группе идентичную крови Синицына. А у Крестовского обнаружились листки второй части романа Каребина и тетрадь с записями следователя. Улик для суда было более чем достаточно. Особенно если учесть, что Павел в дополнение к званию мастера спорта по альпинизму и черному поясу каратэ имел первый разряд по стрельбе из пистолета.

Славе было немного обидно, что преступников задержали без него, но Грушин объявил ему приказом благодарность и послал ходатайство о награде своего сотрудника в Министерство внутренних дел. Так что заслуг молодого следователя никто не умалял.

Встречать Славу из больницы приехал чуть ли не весь райотдел. Грушин подал к подъезду свою казенную «Волгу», но Слава уселся к Турину в «уазик».

Он хотел сразу ехать на службу, но его привезлидомой, завалили алкоголем, фруктами и цветами, от чего герой краснел и смущался. — Зачем мне коньяки? Я же не пью, — вопрошал Слава, но в ответ получал шуточки и гогот.

Лена с Верой Сергеевной соорудили импровизированный ужин, быстро превратившийся в банкет.

Кроме виновника торжества все остальные пили. Но, естественно, тосты звучали однообразные. Синицыну желали здоровья и требовали от него и Лены потомства. Молодым людям пришлось наметить для сослуживцев день свадьбы. Это означало, что на следующее утро Синицыну предстояло отправиться со Шмелевой в загс и подать заявление.

Длительное застолье жениха изрядно утомило, и когда все ушли, он с облегчением вздохнул. В десять вечера стала собираться домой и Лена. Но Вера Сергеевна выразительно на нее посмотрела, вышла к себе и вернулась с халатом.

— Он тебе великоват, но временно сойдет, — обратилась она к Лене. — Оставайся, девочка. Кажется, теперь на штампы в паспорте внимания не обращают.

Вы и так с Пусиком давно вместе, зачем нам спектакли…

Слава с благодарностью посмотрел на маму. За больничную неделю он привык, что Шмелева рядом, и отпускать ее от себя ему было грустно.

Лена осталась и сообщила об этом по телефону своим родителям.

Все у Славы вроде шло путем. И личная жизнь, и рана быстро заживала, да и громкое дело двигалось к завершению. Лишь одна мелочь ему не нравилась. Соболев оба убийства отрицал. Что сунул следователю ножичком в бок, признавал, а убийства отрицал с убежденностью фанатика.

Слава сразу после рассказа Лебедева о директоре гимназии подумал, что именно он организатор и заказчик преступлений. Но ни Соболев, ни Крестовский Абакина не выдавали. И в показаниях оба не путались. Они, конечно, могли заранее договориться о легенде, но слишком уж они были оба молодые, чтобы так складно врать. Однако не только это беспокоило молодого следователя. В последние дни он все чаще вспоминал седого человека с глубоким остановившимся взглядом и чудеса, связанные с ним. Какую роль играл этот тип во всем деле? Уж не сам ли это директор гимназии Абакин? Но если это он, то зачем помогал следствию и посадил милицию на «хвост» своим ребятам? И потом, этот странный седой тип вызывал у Синицына симпатию, а мошенник Абакин, по его мнению, симпатии вызвать не мог. Эти вопросы не имели ответов, а потому старшего лейтенанта беспокоили.

«Сегодня я сам посмотрю в глаза обоим мальчишкам», — решил Слава и тихо, чтобы не будить Лену, поднялся. Бок немного болел. Но эта уже была не острая, а ноющая боль, возникающая только при неловких движениях.

Он вышел на кухню и увидел маму. Вера Сергеевна сидела над остывшим чаем и смотрела в окно. В свете утреннего солнца Слава вдруг заметил, что голова у нее седая.

— Мамочка, ты за неделю стала белая, а я сразу и не заметил.

— Вот когда ты, Пусик, вырастишь своего сына, а ему засунут нож под ребро, посмотрим на твои волосы, — вздохнула Вера Сергеевна.

— Прости, мама. Но я же не нарочно. — Слава закрыл рот и понял, что сморозил дурь.

Вера Сергеевна грустно улыбнулась, резко вскочила из-за стола и прижала сына к себе.

— Живой. Слава Богу, — прошептала она и заплакала.

— Не надо, мама. Все хорошо, — попытался успокоить он мать.

— Потому и плачу, что хорошо. Пока было плохо, молчала, — всхлипнула Вера Сергеевна. — Хочешь чаю?

Слава чаю не хотел, но чтобы побыть с мамой и отвлечь ее хозяйской заботой, согласился.

— Ты Лену береги. Она девочка настоящая. В последний момент не вздумай вильнуть хвостом. — Вера Сергеевна утерла фартуком слезы и, подвинув сыну чашку, уселась рядом.

— А почему я должен… хвостом? — не понял материнской тревоги Синицын.

— Ты лучше меня, сынок, знаешь. Та красавица хоть вежливая и внешностью хороша, а тепла от нее нет. А Лена может сказать грубость, но сердечко у нее сострадательное. Такая не продаст в тяжелую минуту. Однако для совместной жизни это, Пусик, главное. Лена у тебя, может, и не такая красавица, но очень милая и по-женски привлекательная.

— Какая красавица, мама? О ком ты?! — Слава глядел на мать во все глаза.

Уж в ветрености он себя никак не отмечал. Познакомившись с Леной в молодежном лагере на последнем курсе института, он и в мыслях никого больше не имел.

Вера Сергеевна тяжело вздохнула, явно не желая продолжать этот разговор.

Но Слава был заинтригован и настаивал.

— Ладно, скажу, если просишь, — подумав, согласилась она. — Пока ты лежал в больнице, ко мне эта красивая еще раз наведалась. Я ее, конечно, пустила. Как я могу не пустить, Пусик, твою знакомую?

— Ты о ком, мам? — Синицын не мог врубиться, о чем ему толкуют.

— Ну, Пусик, эта девица не так давно у нас была. Ты меня еще с ней знакомить не хотел. Я даже обиделась, — напомнила Вера Сергеевна.

— Ты о Барановой?! — наконец догадался сын.

— Да, о Маше. Она пришла, поплакала со мной. Я ее чаем напоила. Ей кто-то сообщил, что в больнице с тобой Лена, и она туда пойти не решилась. Полюбила она тебя. Ты же с ней ночь провел.

Слава хотел ответить, объяснить матери, как это происходило на самом деле, но вдруг поперхнулся, покраснел словно рак и умолк. Вера Сергеевна повернулась к двери, куда смотрел ее сын, и увидела Лену. Та стояла на пороге, бледная как смерть, и губы у нее дрожали. Молодые люди некоторое время молча смотрели в глаза друг другу, затем Лена бросилась назад в комнату.

Слава побежал за ней, пытаясь что-то поправить. Он понял, что девушка случайно услышала его разговор с матерью, и искал слова. Но объяснение получалось жалким и глупым. Лена, не отвечая, быстро оделась, схватила свою сумку и пулей вылетела из квартиры. Слава сел в кресло, руки у него опустились, а внутри стало пусто, как в надутом шарике.

— Ну вот и все, — тихо сказал он сам себе. В комнату осторожно вошла Вера Сергеевна и нерешительно замерла возле сына.

— Это я, старая дура, во всем виновата. Не хотела же говорить, да черт за язык дернул, — упрекала она себя.

— Не надо, мама, ты тут ни при чем. Я сам должен был Лене все сразу рассказать. У меня хоть с этой Машей ничего и не было, но в постели с ней я действительно оказался. Надо мной весь отдел издевался почти неделю. Жизненный анекдот, одним словом, а вот чем закончилось. — Синицын лег в постель и закрыл глаза, хотя до утра он так и не уснул.

В половине восьмого он медленно встал и, придерживая руку возле ноющей раны, пошел в ванную. Там долго и бессмысленно водил бритвой по своим щекам, умывался, тер себя полотенцем, а внутри было по-прежнему пусто.

В райотделе героя встретили восторженно. Только Лебедев, оглядев друга, спросил:

— Почему ты здесь в восемь? Загсы открываются не раньше десяти.

— Мы не ходили в загс. Мы с Леной поссорились, — и Слава отвел глаза в сторону.

* * *

Святослав Альфредович Стерн выходил из своего кабинета лишь для того, чтобы пообедать. Завтрак и ужин Алиса Николасвна подавала мужу прямо на письменный стол. Через две недели он закончил Книгу. Осталось написать лишь последнюю главу, в которой Учитель хотел обратиться к потомкам.

Несмотря на великолепные продукты и заморские плоды, которыми теперь питался Стерн, лицо его осунулось и горящие фанатизмом глаза запали. Иногда, отложив перо, он надолго замирал, глядя в стену, которую не видел, потому что в своих мыслях уносился далеко и от нее, и от своего письменного стола, и от маленького финского местечка.

Ему чудилось, что он спускается с трапа корабля или выходит из вагона поезда в великие города вроде Парижа, Стамбула или Нью-Йорка, и к нему бросаются восторженные толпы.

Сегодня мистику привиделся Лондон. Вся пристань огромного порта была забита страждущими приветствовать Стерна. Встречающие старались коснуться руками его одежды, разглядеть, запомнить его черты. Однако ни криков, ни приветствий не слышалось. На мудрецов толпы взирают с благоговейным трепетом. И только восторженное выражение обращенных к нему лиц говорило о том, как страстно любят и почитают его эти люди. Стерн оглядел свою паству и поднял руку, готовясь к ним обратиться. Над толпой пронесся единый восторженный вздох, и все живое замерло.

— Откройте ваши сердца и улыбнитесь друг другу, — сказал Стерн, и люди понимающе закивали. Святослав Альфредович выдержал долгую паузу и продолжил:

— Встречайте друг друга с улыбкой. Если вы продавец в магазине, улыбнитесь покупателю. Если вы шеф в конторе, улыбнитесь подчиненному, даже если вы вызвали его в свой кабинет для выговора. Начните улыбаться, и вы поймете, что мир изменился к лучшему. Улыбнитесь утром своим близким, и пусть они ответят вам улыбкой. Вы сразу осознаете, что новый день светел, и для вас все сложится замечательно…

Тут Стерн задумался, какое же слово в английском языке, который он знал безукоризненно, способно точнее всего выразить состояние улыбки. Минута раздумий — и его озарило. Есть такое слово на языке Шекспира! Оно обозначает сыр.

— Скажите «чииз», — предложил он встречающим, и они на одном дыхании повторили за ним «чииз», от чего их губы у них сами собой растянулись в улыбке.

Святослав Федорович понял, что он нашел Великое слово. Схватил перо и поспешно записал его в свою Книгу.

— Прости, мой друг, что я тебя отрываю. — Алиса Николасвна осторожно заглянула в кабинет.

— Ничего, дорогая. Я только что нашел слово, которое станет знамением века. Говори, я тебя слушаю, — великодушно разрешил супруг.

— К нам пришел господин Пекко. У него к тебе дело.

— Хорошо, я сейчас выйду. — Святослав Альфредович еще раз заглянул в рукопись и, удовлетворенно потянувшись, встал из-за стола.

Гостя уже угощали. Разбогатев, Алиса Николасвна для финских соседей завела отдельный бар и закупала для него самые дорогие и известные марки пива. Пекко с удовольствием потягивал из высокой хрустальной кружки.

— Приятно навестить состоятельных друзей, — усмехнулся он, пожимая Стерну руку.

— Для меня средства всего лишь возможность не отвлекаться от работы, — строго ответил хозяин и уселся напротив смотрителя маяка.

— Да, я знаю, что вы отдаете свою жизнь несчастным человекам, которые заблудились в мировом тумане, — ответил финн и, залпом выпив пиво, крякнул.

— Красиво говорите. Никогда не знал, что под тельняшкой бывалого матроса скрывается поэт, — похвалил Стерн гостя.

— Ну какой я поэт! — Пекко громко рыгнул. — Мы люди простые, что на уме, то и на языке. Я пришел по делу. Ваша яхта готова, вы можете ее осмотреть и в любой момент отдать команду к отплытию.

Стерн удивленно вскинул бровь:

— Моя яхта?

— Да, господин Стерн. Ваша яхта, — невозмутимо подтвердил Пекко.

— Я не просил ни о чем подобном, растерялся Святослав Альфредович.

— Шульц поручил мне подыскать для вас паровую яхту. Я думал, что вы в курсе, — в свою очередь притворился удивленным финн.

— В первый раз слышу!

— Ну что ж, тогда считайте, что я принес вам приятную новость. Извините, Святослав Альфредович, я забыл передать вам письмецо Серафима Марковича.

Видимо, о яхте Шульц в этом письме и пишет. — Пекко полез в карман и извлек конверт. — Вот оно. Неделю таскаю, все забываю отдать. Возраст… Стерн взял письмо, но читать при Пекко его не стал.

— Яхта так яхта. Когда я должен ее осмотреть?

— Бывший хозяин, Толсенсен, выслал за вами автомобиль. Он должен с минуты на минуту быть здесь. Да вон, поглядите в окно. Кажется, авто уже стоит возле вашего дома.

Стерн взглянул в окно и увидел возле своих ворот закрытый черный лимузин.

— Но я не намеревался никуда ехать, и не одет, — занервничал Святослав Альфредович.

— Не волнуйтесь, водитель, как и автомобиль, придан вам вместе с яхтой и будет ждать, сколько нужно. Если хотите взять супругу и детей, ваше право.

Машина большая, все усядутся, — проинформировал Пекко.

— Нет, я поеду один, — отрезал Стерн. — Я должен посмотреть, о чем идет речь. Слишком неожиданное для меня приобретение. Кстати, сколько она стоит?

— Мне кажется, финансовую сторону господин Шульц уладил, — вкрадчиво предположил Пекко.

— Хорошо, я через десять минут буду готов.

— Одевайтесь потеплее. На улице не лето, и в железной коробке можно промерзнуть до костей. Советую взять в дорогу фляжку с чем-нибудь крепеньким, — подмигнул гость и тяжело встал с кресла.

Попрощавшись с Пекко, Стерн предупредил жену, чтобы его к обеду не ждали, быстро оделся и вышел на улицу. Снежок, шедший всю ночь, теперь таял, создавая слякоть, но Святослав Альфредович предусмотрительно надел новые калоши. Как только он вышел за ворота, из машины возник водитель и распахнул перед ним заднюю дверцу. Стерн взглянул на шофера. Тот был одет в кожаную куртку на меху, краги и белые бурки. Глаза и лоб его прикрывали ветровые очки, поэтому разглядеть лица как следует Стерну не удалось, хотя во внешности водителя он все же отметил что-то восточное.

— Вы — мой новый хозяин, — сообщил шофер. — Авто принадлежит владельцу яхты и путешествует на ее борту, чтобы вы везде имели возможность им пользоваться. Зовут меня Шамиль. Если вам будет угодно взять другого шофера, я уступлю ему место. Хотя должен сказать, что очень люблю плавать. Поэтому и напросился работать к господину Толсенсену.

Водитель говорил уважительно, но с достоинством. Его тон Святославу Альфредовичу понравился.

— Нет, мой милый, я не буду брать другого. Ты, видно, свое дело знаешь, зачем мне новичок?

— Постараюсь вас не разочаровать, — улыбнулся Шамиль, показав два ряда белоснежных зубов.

«Чииз», — подумал Стерн, вспомнив найденное им заветное слово и уселся на кожаный диван лимузина. Насчет теплой одежды Пекко беспокоился напрасно. В салоне имелся плед из бобрового меха, и пассажир с удовольствием им прикрылся.

— Далеко нам ехать? — спросил Стерн.

Водитель не отреагировал. Его кабину от заднего дивана отделяло толстое стекло. Стерн понял, что его не услышали, и, заметив круглое оконце в стекле, приоткрыл его, повторил свой вопрос.

— Не меньше двух часов. До верфи Штокмана около сорока миль, а дорога после вчерашнего снега скользкая и гнать опасно, — ответил Шамиль и включил зажигание.

Мощный двигатель заработал ровно и едва слышно. Лимузин тронулся с места, за окном замелькали домики с черепичными крышами, здание почты, единственный магазин.

«Господи, и в этой дыре я проторчал больше года!» — подумал Святослав Альфредович и перекрестился. — Но теперь все изменится. Пора явить себя миру".

Он был уверен: мечты, возникавшие у него за письменным столом, скоро начнут сбываться.

Через минуту они выехали из Пахти и покатили над морем. Стерн пожалел, что не воспользовался советом Пекко и не взял фляжки спиртного. Пил крепкие напитки Святослав Альфредович крайне редко, но сейчас ему захотелось почувствовать обжигающее тепло крепкого матросского джина. И словно его желание услышали сверху. Безо всякого алкоголя на груди вдруг потеплело. Пассажир просунул руку под кашне и ощутил необычайный жар. Он потрогал бархатный футляр с магическим хрусталем и чуть не обжег пальцы. Последний раз камень проявил свое удивительное свойство в Петербурге, еще при здравствующем императоре Николас П.

Молодой Стерн сидел в приемной отца, а под окнами остановилась странная пара — седой мужчина и юноша с прекрасными темными глазами. Отец тогда еще сказал, что у одного из них, скорее всего, имеется двойник магического камня. Альфред Федорович еще раньше поведал Святославу, что два магических хрусталя вместе дают владельцу право претендовать на трон Тибета. А в тот день открыл ему таинственную особенность хрустальных близнецов. Стоит их приблизить друг к другу, как камни начинают накаляться. И чем ближе они находятся, тем сильнее жар. Случись положить их рядом, они начнут пылать, как горящие угольки, и светиться.

«Раз магический хрусталь нагрелся, значит, второй близко», эта мысль взволновала Святослава Альфредовича. Он с необычайным любопытством вновь взглянул на водителя. Тот, полностью поглощенный дорогой, напряженно крутил баранку. Пассажир и не догадывался, что за рулем вчерашний ученик.

Стерн пересел на другую сторону дивана и еще раз взглянул на Шамиля.

Ветровые очки не могли скрыть скуластого профиля сына степей, но на прекрасного юношу, которого запомнил Стерн по Петербургу, этот человек не походил. Правда, если учесть, что с тех пор прошло более десяти лет, он мог сильно измениться.

Тогда это был красивый юноша, а теперь мужчина. Святослав Альфредович решил при первой же возможности повнимательнее разглядеть своего нового работника. Он снова потрогал бархат футляра и понял, что жар не ушел.

Навстречу им катила пролетка на резиновом ходу, запряженная парой резвых лошадок. Брызги из-под ее колес запачкали грязной водой стекла. На шоссе снег растаял и превратился в мокрое месиво, а на каменистых сопках продолжал лежать белоснежным покрывалом. В низких тучах образовался разрыв, и выглянуло солнце.

Снежок в его лучах заиграл и заискрился. Стерн прикрыл глаза. Сверкающий снег его слепил.

Они пересекли маленький городок, как две капли воды смахивающий на Пахти.

Те же черепичные крыши, тот же единственный магазинчик и почта. За городком потянулся сосновый бор. Стерн вспомнил родовую усадьбу под Ижорами и вздохнул, но осознав, что вновь стал состоятельным человеком, от воспоминаний не расстроился. Он даже подумал, что Шульц в своем портфеле привез ему обыкновенную компенсацию большевиков за отнятое имение. Мысль, почему пролетарские диктаторы столь благородно поступили именно с ним, философа не посетила.

Они снова катили над морем. Солнце спряталось, и свинцовое небо отражалось в свинцовой воде. На серую воду смотреть было холодно и неуютно. Святослав Альфредович поежился и натянул на себя меховое одеяло. «Скорее бы уже приехать», — подумал он. И после очередного поворота увидел строения верфи.

Автомобиль спустился в поселок из нескольких домиков, примостившихся рядом, и остановился у закрытых ворот. Шамиль погудел, и белобрысый одноногий инвалид поспешил впустить приехавших. Он был еще молод и потому особенно вызывал жалость. Водитель вырулил прямо к причалу, остановился, вышел из автомобиля и распахнул перед Стерном дверцу.

— Приехали, хозяин, — сообщил он и указал пассажиру на стоящее перед ними судно.

Святослав Альфредович застыл пораженный. Он увидел целый корабль с высокой трубой и мачтами.

Мачты были приспособлены нести паруса, но ходить под ними надо было, очевидно, для развлечения. Судно строили, чтобы совершать долгие путешествия, и предполагалось использовать для этой цели паровую машину. Но не только размеры ошеломили новоявленного судовладельца. Он не мог отвезти взгляда от надписи на борту. Яхта называлась «Спаситель мира Стерн». Причем слова «Спаситель мира» были написаны огромными буквами, а его фамилия значительно мельче. Какое-то смутное чувство овладело Стерном. Мистику почудилось, что он уже когда-то был на борту этой яхты и даже плавал на ней. И через мгновение Стерн вспомнил — яхта явилась к нему из сновидения. Во сне он приплыл в Москву. На пристани его встречал усатый кавказец в белом кителе, а красноармейцы целились ему в грудь.

Святослав Альфредович так поразился совпадением, что не заметил круглого господина в цилиндре. Тот появился из конторы и тактично остановился поблизости. Господин надеялся дождаться, когда Стерн наглядится на яхту и обратит внимание на него, но не дождался и, кашлянув, представился:

— Меня зовут Толсенсен. Я бывший владелец этой красавицы и имею честь показать вам ее от палубы до трюма.

Святослав Альфредович от неожиданности немного растерялся, но он был человек светский, поэтому быстро взял себя в руки.

— Стерн. Очень рад познакомиться и с удовольствием воспользуюсь вашей любезностью, — улыбнулся он и протянул Толсенсену руку.

Они поднялись по трапу и были встречены командой. Пятнадцать матросов во главе с капитаном выстроились на палубе, приветствуя нового хозяина.

— Это Ильмар Грог, — указав на капитана, сообщил Толсенсен. — Я с ним доплывал до Австралии. Несмотря на звучную фамилию, в чрезмерном пристрастии к спиртному не замечен. Вообще хороший мужик и прекрасный шахматист. А это пять его основных помощников — боцман Тыну, кок Ян, моторист Петер, кочегар Саша и рулевой Жан. Все они, как и десять других, бывалые морские волки. Вы их полюбите. Я расстаюсь с моей командой, как с близкими родственниками. Можете на них полностью положиться.

— Постараюсь стать им другом, — ответил Стерн и поздоровался со всеми за руку, даже с теми, кого бывший хозяин не представил.

— Еще с одним членом экипажа Шамилем, я надеюсь, вы уже познакомились в дороге, — продолжил Толсенсен. — Водитель автомобиля служит у меня недавно, но ничего, кроме хорошего, сказать о нем не могу. Первоклассный шофер, умелый механик. А еще страстный любитель моря.

Стерн глянул вниз. Водитель тщательно протирал ветровое стекло лимузина.

Другие окна он уже успел очистить от налипшей грязи. Спиной почувствовав взгляд хозяина, шофер оглянулся. Святослав Альфредович кивнул ему и отправился вместе с капитаном и прежним владельцем осматривать судно.

Все помещения после ремонта пахли свежей краской. Внутри яхта «Спаситель мира Стерн» производила не меньшее впечатление, чем с пристани. Роскошная отделка, красное дерево, кожа, сияющие медные ручки и светильники несли печать старомодного комфорта, что Стерну импонировало. Все выглядело богато и солидно.

Кроме кают на яхте был большой зал, прекрасно меблированный, способный принять человек пятьдесят, кабинет для владельца с огромным письменным столом и книжными шкафами.

— Извините, но свою библиотеку я забрал. Библиотека — это как жена, у каждого своя, — виноватым тоном признался Толсенсен, заметив брошенный Стерном взгляд на пустые полки. — Уверен, что у вас свои книжные пристрастия. Книжка в плавании — штука весьма пользительная.

— Напрасно извиняетесь, полностью с вами согласен. Я вообще никогда не давал моих книг на вынос. Хотите читать — садитесь и читайте, а брать уж извольте, — поддержал Стерн прежнего хозяина.

Они осмотрели паровую машину, вотчину русского кочегара Саши, заглянули в трюм, где находился гараж лимузина. Стерну показали сложное подъемное устройство, доставляющее автомобиль к специальному трапу, и закончили знакомство великолепным обедом в кают-компании.

— Я несколько лет жил на этой яхте, — поднимая бокал, обратился Толсенсен к Стерну. — Хочу выпить за то, чтобы она стала и вам родным домом. Слыхал, что вам предстоят великие дела. Вы несете в мир новое Учение. Большому кораблю — большое плавание.

Стерн поблагодарил и уже на пристани возле машины, пожимая прежнему хозяину руку, тихо спросил:

— Какое имя носила моя яхта раньше?

— «Матильда», в честь моей любимой женушки, которая покинула этот мир десять лет назад. Тогда-то я с горя и пустился в путешествие. А первый владелец слыл большим оригиналом и окрестил яхту «Флегетон». Маляры долго не могли закрасить на борту это страшное слово. Алые буквы кровью проступали вновь. Да и сейчас, если присмотреться, старое название можно обнаружить.

— Мрачный, видно, был субъект, — отозвался Святослав Альфредович и уселся в автомобиль. Приподнятый тон, возникший у него после осмотра своего нового приобретения, улетучился. Имя судна, взятое странным первым владельцем из дантовского ада, испортило ему настроение. Он хорошо знал «Божественную комедию». Флегетоном поэт называл кровавый ручей, впадающий в реку смерти Стикс.

«На кой черт мне эта яхта?» — подумал он и, вспомнив о письме Шульца, запустил руку во внутренний карман. На конверте значилось лишь одно слово «Гуру». Стерн распечатал конверт и достал листок, на четверть исписанный аккуратным прямым почерком:

"Как только яхта «Спаситель Мира Стерн» будет отремонтирована, вам надлежит перевезти на нее свои вещи и перебраться туда вместе с семейством.

Маршрут вашего дальнейшего следования получите позже".

Ни обращения, ни подписи корреспондент поставить не удосужился. Святослав Альфредович перечитал текст и поначалу пришел в ярость. Раньше ему никто никогда не приказывал. Но проявлять эмоции в одиночестве глупо. Даже водителю пожаловаться трудно — он за толстым стеклом. Тяжело вздохнув, он убрал листок в конверт, спрятал конверт в карман и стал глядеть в окно.

Дорога подсохла, назад Шамиль ехал быстрее. Под впечатлением от последних событий Стерн вовсе забыл о магическом хрустале. На яхте жар от камня его не беспокоил. А вот сейчас на груди вновь потеплело. Святослав Алфредович потрогал бархатный футляр под жилетом и снова обжег пальцы.

«Если второй камень рядом, я его добуду», — твердо решил он. Возле дома, когда Шамиль распахнул перед пассажиром дверцу, Святослав Альфредович изучающе оглядел своего водителя и, поблагодарив его за дорогу, произнес на прощание:

— Мне кажется, нас с вами, молодой человек, связывает не только служба-Водитель ничего не ответил. Стерн собрал всю свою энергию и повторил вопрос мысленно.

«Поступки человека, как и его судьба, предначертаны в книге жизни», — услышал он ответную мысль Шамиля. Молодой человек без труда принимал его сигналы и с такой же легкостью посылал их назад.

«Отдай мне камень», — продолжая смотреть в глаза водителю, без слов приказал Святослав Альфредович.

«Я не могу отдать то, что мне не принадлежит. Камень сам найдет своего хозяина».

«Я могу купить его за любые деньги».

«Золото в руках мудреца — булыжник с мостовой». Со стороны водитель и пассажир выглядели весьма странно: они стояли друг напротив друга и молчали.

«Ты пришел, чтобы убить меня?»

«Я пришел охранять вас от злых людей и поступков».

«Хорошо, будем делать вид, что ты простой водитель, а я простой хозяин». — Стерн повернулся и направился к своему дому. Слишком много сил потребовал от него этот день, и телепатический сеанс в финале добил мистика окончательно.

В прихожей он скинул с себя пальто, буркнул супруге, что ужинать не станет, и, не снимая костюма и башмаков с калошами, повалился на диван в своем кабинете. Как Алиса Николасвна расшнуровывала ему шнурки и стягивала ботинки, Стерн уже не слышал. Он крепко спал.

* * *

Соболева и Крестовского привезли на допрос после обеда. Первым Синицын решил допросить долговязого блондина, надеясь распотрошить его быстро. В переулке он его хорошо разглядел, и тот показался ему слабаком.

— Садитесь, гражданин Крестовский. Предупреждаю, что наша беседа записывается на кассету.

Блондин уселся на стул и вместо ответа растянул свои тонкие губы в идиотскую улыбку.

— Вам, я вижу, весело? Я бы на вашем месте не улыбался. Вы проходите по делу как соучастник покушения на должностное лицо. Единственно, что вас должно радовать, это моя персона. Да, именно моя персона, — отвечая на немой вопрос парня, пояснил Синицын. — Если бы я не выжил, вы имели бы совсем другую статью.

— И Синицын включил магнитофон. —Ваше имя, фамилия, год и место рождения? Да перестаньте вы, наконец, лыбиться!

— Меня зовут Борисом Аркадьевичем Крестовским, родился я двадцать девятого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года в Москве. А улыбка при первом знакомстве с незнакомым человеком, простите за невольный каламбур, необходима, как показатель доброжелательности и открытости собеседника. Так пишет во второй главе своей Книги великий Стерн.

— Вы и ножичек в бок мне втыкали с улыбкой?

— А ножичка я вам никуда не втыкал.

— Не важно, держали ли вы клинок в своих руках или помогали преступнику иначе. У вас найдены вещи потерпевшего, что является неоспоримым доказательством вашей вины.

— Ну зачем вы так говорите, гражданин следователь? Тетрадку и пасквиль на нашего Учителя я нашел в метро, по дороге домой, случайно. Прочитал на листках святое для меня имя Святослава Альфредовича и взял, чтобы эта скверна не попала к людям.

— И следили за мной тоже случайно?

— Я за вами никогда не следил. Это вам показалось.

— И с Павлом Соболевым вы тоже, конечно, не знакомы?

— С Пашей мы учимся в одной гимназии, мы с ним братья по великой цели. Но вне стен альма матер не встречаемся.

Синицын поставил в тетрадке галочку. В деле имелась запись беседы Лебедева с родителями парня. Те не скрывали, что их сын дружил с Соболевым и тот часто бывал у них дома.

— Вот вы, Борис, тут высказались, что с Павлом Соболевым вы братья по так называемой великой цели. Вас не смущает, что Павел ради этой «великой цели» пошел на преступление? Его подозревают не только в нападении на следователя, но и в убийствах писателя Каребина и издательницы Рачевской.

— Я ничего не знаю об этом, гражданин начальник. Но эти люди хотели опорочить великого Стерна, и мне их не жаль.

— А откуда вам, подозреваемый, известно об этом?

— О чем — об этом?

— О том, что Каребин и Рачевская хотели, по вашим словам, опорочить «великого» Стерна? Может быть, из уст вашего директора, господина Абакина?

— Не трогайте нашего Отца! Это святой человек. Он несет в мир свет Стерна!

— Как приятно видеть вас без улыбочки. Вам, Крестовский, улыбка не идет.

Без нее вы куда привлекательнее. А насчет Абакина у меня мнение другое. Разве вы не знаете, что ваш «отец» два раза сидел за мошенничество? Он не святой человек, а обыкновенный рецидивист.

— Ложь! Василий Николасвич живет с улыбкой великого Стерна. А великий Стерн писал, что открытая улыбка не может скрывать тьму. Открытая улыбка — это вестник будущего света из космоса.

— Ну, вестник так вестник. Вернемся к нашим баранам. Откуда вам известно, что писатель Каребин и генеральный директор «Издательского дома» Рачевская хотели опорочить Стерна?

— Я этого не говорил.

Синицын молча остановил магнитофон и нашел нужное место. «Эти люди хотели опорочить Великого Стерна, и мне их не жаль», — повторила машина.

— Я же нашел в метро листки гадкой книги…

— Зачем вы врете, Крестовский? На листках, которые вы якобы нашли, только вторая часть романа, и фамилии писателя там нет. Первую, где автор указан, вы сперли у меня в электричке. Но вы же за мной не следили? Так откуда вам известно имя писателя, а тем более Рачевской?

— Мне сказал Паша.

— Вот это другой разговор. Будете отвечать честно, заработаете очки для суда.

— Буду отвечать честно. Можно я достану из кармана платок?

— Достаньте и высморкайтесь. Вас тут не бьют, чего плачете?

— Это нервы.

— А вы улыбайтесь. Так написано во второй главе книги «великого Стерна».

Следить за мной вам и Павлу поручил Абакин?

— Да, Василий Николасвич. Он не мог допустить выхода этой гадкой книги. Мы взялись добыть дискету и текст.

— И прирезать меня тоже он поручил?

— Нет. Паша решил добыть роман любой ценой. Он вас ненавидит. Мне много дадут?

— Срок определяет суд. Если удастся доказать ваше участие в обоих убийствах, мало не покажется.

— Мы никого не убивали. И Паша тоже.

— Разберемся. Откуда Абакин узнал о готовящейся публикации романа?

— Не знаю. У Отца в директорском столе лежит пьеса Каребина. На титуле написано, что пьеса — инсценировка романа. Больше мне ничего не известно.

Слава выключил магнитофон.

— Почему ты называешь Абакина отцом? У тебя оба родителя живы. Наш сотрудник встречался с твоим родным отцом, и Аркадий Владимирович произвел на него очень приятное впечатление.

— Его так все гимназисты зовут.

Крестовского увели.

— Вводить второго? — заглянул в дверь сержант Рушало.

— Дай чаю выпить. Заведешь через пятнадцать минут, — распорядился следователь, но чай заваривать не стал, а раскрыл окно и уставился на карту района.

Карта Синицына не интересовала, он ее не видел. Старший лейтенант думал о Лене. Слава не знал, как поступить. В его положении даже объясняться с девушкой было смешно. Что ей скажешь? «Да, мы спали с Барановой в одной кровати, но я ее не трахал. Идиот», — резюмировал свои переживания Синицын.

— Можно заводить, товарищ старший лейтенант? Пятнадцать минут прошло. — Конопатый Саня Рушало напряженно ожидал ответа.

— Заводи, — разрешил Синицын и снова закрыл окно. Шум с улицы мешал вести допрос.

— Садитесь, Соболев. Прикончить меня вам не удалось, поэтому теперь отвечайте на вопросы. Моя жизнь не на вашей совести. А вот писателя Каребина и генерального директора «Издательского дома» Рачевскую уже не воскресить. Что вы на меня так смотрите, Соболев? Я всего лишь следователь райотдела, и моя обязанность довести до суда дело об убийстве. Ничего против вас лично, даже несмотря на дырку в боку, я не имею. Говорю это вполне искренне. Выбрав работу, где встречи с уголовниками и убийцами — ситуация весьма обыденная, я не имею права на жалость к своей персоне и слюни.

— Я не уголовник и не убийца! Я никого не убивал!

На крик Соболева в двери тут же возникла конопатая физиономия сержанта Рушало.

— Все нормально, Саня, — кивнул Синицын, и Рушало исчез.

— Говорите, что вы не убийца и не уголовник? А между тем отпечатки ваших пальцев обнаружены на месте убийства Рачевской и в квартире Каребина. Писателя и издательницу застрелили из пистолета, а у вас разряд по стрельбе из этого оружия. Все это факты, Павел, и они подшиты к делу. Да и меня вы могли отправить на тот свет. Я выжил не вашими молитвами, а умением хирурга Петра Гордеевича, за что я ему буду благодарен до конца дней. Ну что вы молчите? Вы хоть понимаете, что в лучшем случае вам грозит пожизненное заключение? А в худшем — сами знаете. Смертную казнь у нас пока не отменили. Правители насчет нее еще спорят и совещаются.

— Я не убивал.

— Поймите, что в вашем положении невиновность надо доказывать фактами.

Фактов о вашей виновности выше крыши. А других, говорящих о том, что вы не убивали, нет. Постарайтесь их найти или признавайтесь в убийствах. Признание смягчает вину. Такая возможность у правосудия имеется.

— Я не убивал.

— Хорошо. Давайте по порядку. Зачем вы залезли в квартиру Каребина и попортили ему процессор?

— Я не уголовник. Я ученик гуманиста и мудреца Святослава Альфредовича Стерна. Каребин решил измарать его имя, и я должен был это этому помешать. Имя Учителя свято, никто не имеет права его пачкать.

— Выходит, вы застрелили писателя в затылок, чтобы остановить неугодный вам роман? Кстати, вы прочли ту часть романа, которую сперли у меня в электричке?

— Я не открывал эту мерзость.

— А писателя, не зная, о чем он пишет, застрелили?

— Я не стрелял в писателя. И вообще, я в спины и затылки врагам не стреляю. Враг должен знать, кто и за что его казнит. Я не убивал писателя и эту тетку. А компьютер его я размолотил и не жалею.

— В особняке «Издательского дома» найдены отпечатки ваших пальцев.

— Я там был. Тоже хотел испортить ей компьютер, но мне помешали.

— Кто помешал?

— Помешали, и все.

— Давайте еще раз. Я спрашивал, что вы делали в издательстве. Так?

— Так.

— Вы ответили, что и там хотели испортить процессор.

— Да, ответил.

— И вам помешали?

— Да.

— Кто помешал? Мужчина, женщина? Как он или она выглядели?

— Я не помню.

— Вы получите вышку, Павел. Только я начинаю нащупывать хоть какую-то зацепку, подтверждающую, что вы не врете, и пожалуйста, опять пустота. Вы хоть понимаете, что речь идет о вашей жизни?!

— Это была невероятно толстая баба.

— Керн тебя видела?

— Какая Керн?

— Не важно… Эту толстую бабу, как вы изволили выразиться, зовут Софьей Леонардовной Керн. Так она вас видела?

— Конечно, видела. Встала и пялится. Я еле ее обошел. Весь коридор своей тушей прикрыла.

— Вы проникли в помещение. Давайте все подробно.

— Ну чего подробно? Была суббота. Я думал, что в издательстве никого нет.

Люк я уже знал, потому что накануне забирался на крышу. Влез, зашел в один кабинетик — пусто. Только сумка на столе лежит.

— И шоколадка. Чего краснеете?

— Я не вор. Там в сумке деньги были, я же не тронул, а плитку взял.

— Зачем же вы с таким хорошим воспитанием заглядывали в чужую сумку? Ведь это дурной тон, Соболев.

— Я посмотрел, нет ли там дискеты романа. — Значит, только шоколадку?

— Я машинально ее прихватил. Очень люблю «Аленушку» и вообще шоколад. Мне теперь за этот поступок стыдно. Никогда не воровал. Учитель Стерн завещал, что улыбаться может человек только с чистой совестью. Я виноват перед его памятью.

Но я уже повинился Василию Николасвичу, и он меня простил.

— Это по его приказу ты испортил процессор писателя, залез на чердак издательства и воткнул мне в бок кинжальчик?

— Нет! Нет! Вы подлый тип. Я с вами стал говорить как с человеком, а вы…

— Твой друг уже раскололся. Хочешь послушать его голос?

— Я больше не скажу вам ни слова.

И не сказал. Синицын выключил магнитофон, открыл свой кейс и достал распечатку романа:

— Ты не глупый парень, Соболев. Каребин написал свой роман по документам, которые ему разрешили посмотреть в архиве ФСБ. Этот роман исторический, и любой эпизод в нем не случаен и не выдуман. Прочти его, и после поговорим. Если ты и дальше останешься поклонником этого человека, твое дело. Но с зашоренным глупцом разговаривать трудно.

Парень взглянул Синицыну в глаза и брезгливо, словно гада, взял в руки распечатку.

Оставшись в одиночестве, Синицын прокрутил пленку. Как он и предполагал, долговязый блондин оказался хлюпиком, быстро сдал товарища и своего «отца».

Соболев — совсем другая личность. Не попадись на его пути Абакин, мог бы стать классным парнем. А теперь — тюрьма. Похоже, бывший мошенник сумел круто запудрить мозги своим гимназистам, и они действительно держали его за отца родного. Стерн на небе, а Абакин на земле. Ясно, что Соболев директора не сдаст. Хотя уже и так прокололся, ляпнув, что просил у Абакина прощения. Не стал бы он виниться в своем проступке с шоколадкой, если бы директор не знал, зачем его гимназист попал в издательство. Абакина можно брать по показаниям Крестовского. Обыск у него сделать и тетрадочку с пьесой Каребина прихватить в вещдоки. А Соболев выглядел убедительно. И вполне искренне смутился, уличенный в воровстве сладости. Деньги в сумке Керн видел, но не взял. А если действительно не он убийца? Тогда кто? Хотя слишком многое сходится. Отпечатки, разряд по стрельбе, ножичек…

Озадачило Славу и поведение главной редакторши. Понять, почему она скрыла от следствия встречу с подростком, он не мог. Весьма странно выглядело в новом свете и заявление Керн, что Рачевскую убил ее собственный муж. Размышления молодого следователя прервало начальство.

— Герой, вступил в строй? — настежь распахнув дверь комнаты и наливаясь торжественностью, срифмовал Грушин. Подполковник в кабинеты своих сотрудников заглядывал в исключительных случаях. Видимо, возвращение на службу раненого подчиненного он так и расценил.

— Здравствуйте, Михаил Прохорович, — вскочил со стула Слава.

— Можешь не вставать. Я переживу. Вижу, болит, — разрешил подполковник, заметив, что Слава схватился за бок.

— Ничего, пройдет, — отозвался Синицын.

— Обрадовать тебя пришел. К внеочередному званию дело движется. Ты, Славка, без пяти минут капитан. Бумаги твои на столе министра. А генерал 4 подмахнет. Он молодежь выдвигать любит. — Грушин продолжал пыжиться, ожидая реакции.

— Пока не за что меня поощрять. Следствие еще не закончено, — вместо бурной радости возразил Синицын.

— Ну ты, Славка, и артист! Пальчики у нас. Ребятки в камерах. Чего еще?

Можем направлять дело в суд. Дожми формальности и заканчивай. Выпить нам с тобой, Слава, пора. Ты, говорят, трезвенник, но иногда мужику расслабиться не грех. По себе знаю. Я рад, что в тебе не ошибся. Теперь пойдешь в рост. Есть повод отметить твое выздоровление плюс успешный конец дела. — Грушин довольно потер руки.

— Я, Михаил Прохорович, не пью. И причина вовсе не в моем возрасте, а в убеждениях. Я считаю, что отмечать успехи или заливать горе водкой — признак дикарства. Это туземцы без «огненной воды» не могут, а нам, русским, пора перестать быть дикарями.

— Ну-ну… Может, ты и прав, но мне отвыкать поздновато. Видно, туземцем и в землю зароют, — не без обиды произнес начальник.

— Я вас, Михаил Прохорович, не имел в виду. Вы водку и не пьете. А пиво с воблой — это скорее гастрономическое пристрастие, чем алкогольная зависимость, — постарался смягчить бестактность Слава.

— И на том спасибо. Ты дело кончай, а как отметить, найдем, — закруглился подполковник и быстро покинул комнату.

Синицын снова уселся за стол. Но думать о работе больше не мог. Снова вспомнилось бледное лицо Лены и ее дрожащие от обиды губы. Он тяжело вздохнул, поднял голову и вздрогнул. На стуле, который освободил Соболев, сидел седой мужчина и смотрел на него темными остановившимися глазами.

— Кто вы? Как вы сюда попали? — почему-то очень тихо спросил Синицын.

— Меня здесь нет. Это лишь мой образ. Слава потер глаза. Посетитель не исчез, а заговорил:

— Этот мальчик, Соболев, сделал много зла, но он творит зло, веря, что совершает благородные поступки. Он никого не убивал. Убийцу ищите в тексте романа. Там есть его имя.

Странный посетитель медленно поднялся и пошел к двери.

Как он вышел из нее, Слава не заметил. Он выскочил в коридор, спустился к дежурному, пытаясь понять, как этот человек проник в комнату. Но ни дежурный, никто другой из сотрудников райотдела постороннего седого мужчину не видели.

Старший лейтенант вернулся к себе в кабинет и, как лунатик, уселся за стол. Он еще некоторое время оставался в оцепенении, поэтому от телефонного звонка вздрогнул.

— Вячеслав Валерьевич, — прозвучал в трубке женский голос.

Слава сразу вспомнил его обладательницу.

— Здравствуйте, Ирина Николасвна. Что-нибудь случилось?

— Ничего страшного, ответила Старовцева. — Хотела лишь вам сказать, что Сабсан у меня был и вещицу Каребина забрал. И еще, я договорилась о встрече, о которой вы просили.

— С разведчиком Гришей? обрадовался С лава.

— Да, с ним. В четверг будьте на Кузнецком мосту, возле выставочного зала.

Гриша вас сам найдет. Вашу внешность я ему описала.

— А в какое время? Не весь же четверг мне там околачиваться.

— О времени вам сообщат накануне.

Слава поблагодарил и положил трубку. Затем что-то вспомнил, судорожно порылся в столе, отыскал телефон Старовцевой и теперь сам набрал ее номер.

— Ирина Николасвна, как выглядит Сабсан? Вы можете его описать?

— Сабсан калека. У него нет рук и он слепец, — ответила Старовцева.

Синицын вынул из дела распечатку «Спаситель мира», поскольку свою отдал Соболеву, поехал домой, заперся в комнате и снова открыл роман Олега Ивановича Каребина. Теперь следователь искал в нем имя убийцы.

* * *

— Он пришел. Он уже в пути, — многозначительно произнес Гувер и взглянул на небо.

У Маши Митчел расширились зрачки, и ее маленький, окрашенный в малиновый цвет ротик раскрылся.

— Я его увижу?! — прошептала она со сладострастным ужасом.

— С одним условием, — тоже шепотом ответил Гувер.

— Все что хотите. Только дайте мне на него взглянуть, — воскликнула Митчел, привлекая своим криком внимание окружающих.

Гувер приложил палец к губам.

— Тише. Это тайна. Вы никому не скажете, что узнали об этом от меня.

Можете говорить, что вам явилось откровение свыше, а меня не упоминайте.

— Умоляю, покажите мне его… Клянусь кровью дочери, никто не услышит вашего имени из моих уст.

— Я вам обещаю — вы увидите его первой, — тем же значительным тоном заверил собеседник.

Чернокожая официантка в белоснежном переднике поднесла бокалы с коктейлями и выжидающе замерла. Гувер взял в руку бокал, подождал, пока Маша последует его примеру, и, чокнувшись с ней, сказал еле слышно:

— За его приход.

Митчел выпила до дна и уронила бокал. С женщиной началась истерика. Гувер быстро прошагал в дальний угол гостиной, украшенный огромной пальмой, и присоединился к трем молодым людям, оживленно обсуждающим последнюю бейсбольную победу команды из Мичигана. Выигрыш парней с Севера стал сенсацией, и о нем много говорили. Сомерест с ходу вступил в беседу, краем глаза наблюдая из-за пальмы за суматохой, возникшей вокруг Митчел. Несколько дам взяли Машу под руки и вывели из гостиной. Через несколько минут дамы вернулись, но уже без нее.

Сомерест с удовлетворением отметил, что они переходят от одной группки гостей к другой и что-то сообщают. Гувер знал только одну из трех дам — жену владельца сети автоматических прачечных Регину Стивенсон. Она сегодня и принимала гостей по поводу открытия очередной прачечной мужа с диковинными автоматическими стиральными машинами. Госпожа Стивенсон перемещалась в его сторону. Сомерест кивнул молодым людям, продолжающим горячо обсуждать игру мичиганцев, и медленно зашагал навстречу Регине.

— Рад вас видеть, мадам Стивенсон. Чем вы так взволнованы? Ведь сегодня ваш праздник…

— Не поверите! Маша Митчел знает, что к нам идет второй Спаситель, — ответила супруга владельца прачечного комплекса.

— Наверное, нанюхалась кокаина. Не секрет, что Маша экстравагантна. Вы приняли ее слова всерьез? — полюбопытствовал Гувер и побрел дальше, как бы вовсе не интересуясь ответом.

Госпожа Стивенсон догнала его и схватила за воротник смокинга.

— Напрасно вы, Сомерест, так говорите. Маша ясновидящая, и кокаин тут не при чем. На прошлой неделе она предсказала трехпроцентный подъем акций электрической компании. Кто наутро побежал эту информацию использовать, стал богатым человеком. Маша не ошиблась.

— Бывают в жизни любопытные совпадения, — спокойно возразил Гувер. Он прекрасно знал, что Митчел имела интимную связь с одним из директоров компании, и догадывался — информацию о повышении курса акций она получила в постели.

— Вот вы где, мой дорогой! — Лионет Тоун возникла словно из-под земли и, взяв Гувера под руку, оскалилась ослепительной улыбкой Регине. — О чем вы спорите с моим другом?

Слово «моим» Бобо немного выделила, словно предупреждая Регину, что Гувер принадлежит ей.

— Мадам Стивенсон утверждает, что Маша Митчел предсказала второй приход Мессии. Она уверена, что Спаситель мира уже в пути. Я позволил себе усомниться.

Вот и весь спор, моя дорогая, — небрежно пояснил Гувер.

— Ваш друг черствый натуралист. Я верю Митчел. Маша не раз предсказывала события, и они сбывались, — настаивала Регина.

— Боюсь, что даже если Мессия и заявится к нам на самом деле, этого никто не заметит, — усмехнулась госпожа Тоун. — А если даже и заметят, все столь заняты биржевыми сводками, что отвлекать себя на такие пустяки не станут.

— Я с тобой согласен, моя дорогая. Человечество в наше время скопило столько грехов, что ни один спаситель не в состоянии искупить их своей кровью.

Крови не хватит, — поддержал подругу Гувер.

— Как вы можете так кощунствовать?! возмутилась Регина.

— Подумай сама, дорогуша, еще один спаситель на кресте… После газовых атак на германском фронте, когда в страшных муках гибли десятки тысяч, кого тронет его жертва? — спросила Бобо и поправила колечки своей прически.

— Вы оба несносные циники, — вздохнула госпожа Стивенсон и пошла делиться новостью дальше.

— Ты останешься? Говорят, что сюда на десерт заявится знаменитый индусский фокусник. Потом мы могли бы поехать ко мне, и я соорудила бы твой любимый коктейль, — продолжая улыбаться, проговорила Бобо, когда они остались вдвоем.

Но Гувер смотреть фокусы не собирался, да и любимый коктейль его не слишком привлекал. Он знал, чем это обычно кончается. Сославшись на запланированную заранее встречу с комментатором Стивом Форестом, Сомерест поцеловал запястье своей подруги и, ощутив от ее кожи привкус лекарства, быстро покинул гостиную особняка Регины Стивенсон.

Усаживаясь за руль своего «Бентли», Гувер взглянул на часы. Стрелки показывали без пяти десять, и он газанул с места. Форест хоть и не принадлежал к числу богатеньких нью-йоркских денди, но опаздывать на встречу с ним было рискованно. Радиобуи охватил Америку. Передачи слушали целыми семьями, собираясь у приемников после работы. Поэтому популярность ведущих радиокомментаторов была необычайно велика. Не удивительно, что Стив Форест свое время ценил.

Дорога до клуба «Грин-хауз», который находился здесь же на Манхэттене, заняла всего двадцать минут. Гувер ехал не спеша, даже притормозил у новенького небоскреба в тридцать один этаж, который он успел прикупить для Стерна, и все равно прибыл на место за пять минут до назначенного времени.

Форест был уже в клубе, и его окружали несколько мужчин из числа завсегдатаев. Гувер не знал их по именам, но со всеми всегда здоровался. Стив заметил приход бывшего лондонца и посмотрел на часы.

— Да, Форест, ты еще пять минут имеешь право не видеть меня в упор, — словно отвечая на мысль радиокомментатора, вместо приветствия бросил вошедший.

Форест усмехнулся, но оставил компанию и подсел к Гуверу.

— Выпьешь что-нибудь? — спросил Сомерест.

— Четверть стакана водки, — ответил Стив и добавил:

— Без содовой.

Гувер заказал водки и, пока ее не принесли, говорил о пустяках. Форест его не торопил, поскольку понимал, что богач Гувер зря беспокоить не будет. Ради этой встречи Стив не поехал за город к своей новой подружке. Манекенщицу Мэрлин Рууд он зацепил недавно, и отложить свидание с девчонкой Форесту стоило некоторых усилий.

— Сколько ты бы взял за интервью с дурой? — поинтересовался Гувер, дождавшись, когда радиокомментатор залпом осушит свой стакан.

— Хороший вопрос, — усмехнулся Стив, закусывая выпивку маслинкой.

— Надеюсь на хороший ответ. — Сомерест себе алкоголя не заказал, а тянул минеральную. — Сие зависит, насколько она дура и что я должен с ней обсуждать. — Стив перестал лыбиться и воткнул острую палочку в следующую маслинку.

— Даму зовут Маша Митчел. Сегодня на презентации очередной автоматической прачечной в особняке Стивенсонов, она утверждала, что к нам идет новый Спаситель. Мне бы хотелось, что бы ты дал ей на эту тему высказаться, — предложил Сомерест.

— Маша Митчел… — задумчиво повторил Стив и наморщил лоб. — Это не та ли идиотка, которая предсказала трехпроцентное повышение акций электрической компании?

— Именно она, — кивнул бывший лондонец и взял со стола сигару. — Но тогда ее предсказание попало в точку. Выходит, не такая уж она и идиотка…

— Ты же прекрасно знаешь, откуда она это взяла, — подмигнул комментатор.

— Личная жизнь Маши меня волнует мало, — уклонился Сомерест.

Стив не настаивал. Они друг друга прекрасно понимали.

— Хочешь, чтобы американцы поверили ее бреду, или я должен сотворить из госпожи Митчел мокрое место?

— Я хочу, чтобы ты в эфире довел ее до истерики. Это вовсе не сложно. И Маша в трансе призовет всех к ожиданию Спасителя, — пояснил заказчик.

Радиокомментатор задумался. Гувер его не торопил. Наконец Стив внимательно поглядел в глаза собеседника.

— Если это разовая хохма, то я возьму за интервью пятьсот долларов. Если же это начало какой-то большой игры, меньше чем за тысячу делать из себя дурака не стану.

— Сто тысяч и по рукам, — подмигнул Сомерест.

— Я не ослышался? Значит, это не разовая хохма? — сделал вывод Стив и попросил еще водки.

— Я не хочу, чтобы кто-то знал о моем участии, — подзывая официанта, предупредил Гувер. Форест утвердительно кивнул.

— Я не трепач, но сто тысяч за одно интервью с истеричкой не платят… За такие деньги в моем деле мотаются не один год.

Сомерест полез в карман и достал вчетверо сложенный листок. Форест добыл из пиджака очки и углубился в чтение. Лакей поставил перед ним стакан водки, но радиокомментатор к ней не прикоснулся.

— Тут все, кроме имени. Не себя ли господин Гувер хочет превратить в господа бога? — откладывая бумажку, поинтересовался Стив.

— Нет, такая ноша мне не по плечу. Его зовут Святослав Стерн. Он эмигрант из России, — ответил Сомерест, убирая листок обратно в карман.

— И откуда он к нам заявится? Надеюсь, не из Кремля? — Форест наконец заметил водку, поднял стакан, посмотрел на прозрачную жидкость, но пить не стал. Странное предложение Гувера его обеспокоило, и он желал иметь трезвую голову.

— Приплывет по океану из Европы. Твоя задача, чтобы его встречали не менее десяти тысяч Нью-Йоркцев. Можешь набирать любую команду. Количеством сотрудников я тебя не ограничиваю. Так же, как и средствами на кампанию. Сто тысяч — твой личный гонорар. Остальные расходы — мое дело.

— Все это дурно пахнет, — поморщился Стив. — Мне надо подумать.

— Двести тысяч, — откликнулся Гувер.

— Пожалуй, я пойду ополосну лицо холодной водой. Что-то стало жарковато, — сказал Стив и встал из-за стола.

Гувер кивнул лакею и, заказав себе водки, запалил сигару. Когда водку принесли, он взял салфетку с вензелем клуба, подвинул ею стакан Стива и, бросив в него маленькую таблетку, размешал палочкой для маслин. Затем так же, при помощи салфетки, вернул стакан на место, после чего, попыхивая сигарой, уставился на дверь. Форест вернулся минут через пять, лицо его было бледным:

— Гувер, мне очень лестно, что ты выбрал меня для твоего бизнеса. Таких денег, как ты предлагаешь, я не видел даже во сне. Но я не могу принять твое предложение.

— Почему не можешь? — наивно удивился Сомерест.

— Имя можно запачкать один раз, и никакая автоматическая прачечная Стивенсонов его не отмоет. А для меня имя — это возможность заниматься любимым делом.

— Очень жаль, Стив. Давай выпьем водки и будем считать, что этого разговора между нами не было.

— Ты не обиделся? — облегченно вздохнул комментатор. — Поверь, я к тебе отношусь с симпатией, но бизнес на душах мне не нравится.

— Конечно, не обиделся. И в подтверждение позволь поднять стакан водки, который я специально для этого заказал, за твои дальнейшие успехи, — улыбнулся Сомерест, и они оба залпом выпили.

Пожимая на прощание Стиву руку, Гувер отметил, что она влажная. Он пересек зал, возле дверей обернулся к Форесту, который успел вернуться к компании завсегдатаев клуба, и громко крикнул:

— Стив, ты неважно выглядишь. Советую не засиживаться, а отправляться домой и хорошенько выспаться.

Сам Гувер именно так и поступил. Но перед тем как лечь, он позвонил Шиме Грохману и поручил ему рекламную кампанию Стерна. Шиме можно было дать пять тысяч долларов, и он за них сделает все что угодно. Конечно, Грохман не Форест, и имя у него немного попачкано, но зато он назойливый, как муха, и там, где другой стукнет два раза, Шима будет долбить сто. Покончив с этим, Гувер принял ванну с экстрактом мангового дерева и спокойно уснул.

В восемь утра его разбудил Гарри. Негр вошел в спальню с телефонным аппаратом в руке.

— Госпожа Тоун, — виновато доложил он.

— Почему так рано? Что-нибудь случилось, Бобо? — сонным голосом поинтересовался Сомерест у своей подруги.

— Ужасная новость. Пришла телеграмма из Лондона. Пишут, что у меня исчез брат. Я взяла две каюты на «Джорже Вашингтоне». Он отплывает в полдень. Очень надеюсь, что и ты поплывешь со мной. Одной мне в Лондоне страшно.

Сомерест выдержал значительную паузу. Он давно ждал этого сообщения и думал, как с меньшим подозрением увязаться в Лондон с Бобо, а тут она сама так славно все сделала. Но выказывать свои чувства красный агент не стал, а лишь сухо согласился:

— Хорошо, дорогая.

— Это очень нарушит твои планы? — забеспокоилась Лионет.

— Естественно, что в трудную минуту я должен быть рядом, — с пафосом ответил кавалер.

— Я тебе так благодарна! Ты попросишь Гарри заехать за мной? Кэт не поднимет чемодан с вещами. Я же не знаю, какие церемонии нам предстоят, и беру одежду на все случаи, включая траур…

— Конечно, дорогая. Гарри в твоем распоряжении. Сейчас я его к тебе и отошлю, — продолжал разыгрывать любящего друга Гувер.

— Как мило с твоей стороны. Так до встречи на пароходе, — проворковала Бобо. — Кстати, ты говорил вчера, что едешь беседовать со Стивом Форестом. Все утренние газеты сообщают о его скоропостижной смерти.

— Я заметил, что он неважно выглядит. Кажется, даже посоветовал ему поехать домой и выспаться, — зевнув, ответил Гувер и, попрощавшись с мадам Тоун, надел халат и отправился на кухню.

Овсянка, с которой он по лондонской привычке начинал день, уже стояла на столе. Сомерет не торопясь принялся за кашу. В отличие от многих, кто ест овсянку исключительно как лекарство, Гувер ее любил, но не любил, когда ему мешали завтракать. Поэтому на своего слугу, когда тот осмелился заглянуть в столовую, посмотрел сердито.

— Сэр, вас спрашивают какие-то люди. Кажется, из полиции и… — но договорить Гарри не успел.

Двое крепких мужиков в одинаковых плащах и шляпах отпихнули чернокожего и, подскочив к Гуверу, защелкнули наручники на его запястьях.

— Порядок, — удовлетворенно рявкнул один из копов, что был постарше.

— В чем дело? — возмутился любитель овсянки.

— Вы обвиняетесь в убийстве радиокомментатора и в шпионаже в пользу красной России, — радостно произнес тот, что был помоложе.

— Можно я доем? — спокойно попросил Гувер.

— Доешь, но в наручниках, — ухмыльнулся старший.

Гувер поблагодарил и принялся не спеша, ложку за ложкой, отправлять в рот кашу. Сообразив, что, глядя на его трапезу, копы расслабились от умиления, он внезапно рванул к раскрытому окну и прыгнул.

— Какой это этаж? — спросил молодой коп у напарника, заглядывая вниз.

— Тринадцатый.

— Несчастливое число, — многозначительно изрек молодой коп.

Старший коп не возражал.

* * *

Синицын заснул только под утро. До часу ночи он старательно выписывал имена из романа Каребина. Но люди и события, о которых там рассказывалось, имели столь солидный возраст, что перенести их в сегодня сознание молодого следователя отказывалось. «Что, если я схожу с ума?» — Эта поганая мысль являлась к Славе за вечер несколько раз.

Он встал, подошел к зеркалу, долго и внимательно разглядывал отражение. Но особых перемен в своей внешности не отметил. Глаза не бегали, глюки, если не считать странного появления седого мужчины в кабинете, его не беспокоили.

Молодой человек выглядел лишь несколько бледнее обычного. Но недавнее ранение, размолвка с Леной и работа эту бледность объясняли.

Тревогу у старшего лейтенанта вызывали чудеса, происходившие с ним в последнее время. В романе Каребина описывались мистические вещи. Хоть книга Олега Ивановича и называлась историческим романом, все же это была художественная литература, а значит, авторская фантазия имела право на существование. Все места, в которых Каребин описывал необъяснимые таинственные явления, старший лейтенант к ней и относил. Но приход седого мужчины и его слова, что имя убийцы надо искать в романе, ему не приснились. "Меня здесь нет.

Только мой образ", — вспомнил он заявление этого типа. Синицын видел седого уже в третий раз. Первый в дверном глазке квартиры вдовы, второй — в окне пельменной, и вот сегодня. Если первую встречу еще можно с натяжкой назвать случайной, то две других никак.

После пельменной Седой загнал его в театр. Слава в этот день туда не собирался. В театре от бухгалтерши он узнал о сборище стерновцев пятого июня.

Застрелили писателя через неделю после него. А сборище происходило по случаю приезда внука Стерна Сергея Юльевича. Уж не он ли заказал Каребина и Рачевскую?

Если предположить, что пьесу прикарманил в театре Абакин, как скорее всего и было, то он вполне мог поделиться с почетным председателем своими опасениями.

Да, в театр Слава попал не по своей воле. Седой человек явно шел с ним на контакт. Но чего он добивается и какую роль играет в деле, Синицын пока уяснить не смог. Устав от умозаключений, к четырем ночи молодой человек наконец уснул.

В девять утра его разбудила мама.

— Пусик, у нас опять Маша, — сказала Вера Сергеевна каким-то обреченным тоном. Так говорят, когда соседи с верхнего этажа заливают квартиру в очередной раз.

Слава тер глаза и ничего не понимал. Посмотрев на часы, он только сообразил, что опаздывает на работу.

— У нас опять Маша, — повторила Вера Сергеевна.

Первое чувство, которое охватило Синицына спросонья, была ярость.

— Я не хочу ее видеть, мам, — застонал он.

— Она принесла сыр, сливки, кекс и собирается с нами завтракать, — вздохнула Вера Сергеевна.

— Гони ее в шею.

— Ну Пусик, как можно прогнать человека? Ведь у нее убили мужа, — развела руками мама. — И потом, ты же с ней провел ночь…

— Ладно, я пошел умываться.

Маша Баранова в легком ситцевом платьице ценой не меньше двухсот долларов, с новой короткой стрижкой и при жемчужных бусиках выглядела «простенько, но со вкусом». При виде Славы она виновато улыбнулась:

— Очень не люблю завтракать одна… А у вас так уютно.

— Я уже знаю, что ты не любишь одна спать, теперь выясняется, что и завтракать тоже, что еще ты не любишь делать одна? — мрачно поинтересовался Слава, усаживаясь за стол.

— Ты сердишься? Ну прости. Я знаю, что тебя ранили, и очень переживала. Не пришла в больницу потому, что Вера Сергеевна мне сказала про Лену. Я тебе даже пирог испекла… Пришлось съесть самой.

— Маша, объясни, что происходит? Мы знакомы по делу убийства твоего мужа.

Частным образом видеться с тобой до конца следствия я не имею права. Что тебе от меня надо? — не выдержал Синицын.

— Слава, но я же осталась одна…

— Может, мне лучше уйти? Вы сами объяснитесь? — Вера Сергеевна почувствовала себя лишней при этом разговоре.

— Ну что ты, мам? И не о чем нам объясняться. Я сказал тебе, что провел ночь с этой девушкой, но ты меня не так поняла. Между нами ничего не было. Маша попросила, чтобы я посидел рядом на постели, потому что ей страшно. Я и посидел. Вот и все дела.

— Господи, старая я дура! — всплеснула руками Вера Сергеевна. — Вот беда!

Машенька, у нас горе. Лена из-за тебя оставила Славу, — и женщина рассказала Маше о размолвке сына с невестой.

— Я лучше уйду. — Маша отодвинула чашку и собралась подняться.

— Нет уж, пришла завтракать, ешь свой сыр. Нечего тут обиды разводить, — приказным тоном остановил Слава гостью.

Маша послушно подвинула чашку назад.

— Хорошо, если ты просишь…

— Прошу, прошу, — пробурчал Синицын, быстро разделался с кофе, оставил дам и побежал на работу.

Проходя в свою комнату, он заметил сидящего в коридоре мужчину. Старшего лейтенанта поразила нездоровая бледность этого человека и его полный тоски взгляд. «Странный субъект», — подумал он и поспешил к себе. Слава боялся, что коллеги разойдутся, и он не сможет с ними посоветоваться. Но Лебедев с Геной ждали его и тоже пили кофе.

— Помирился? — вместо приветствия спросил Саша. Синицын промолчал. — Значит, нет, — заключил капитан.

— Давайте о деле, — попросил Слава.

— О деле потом. Там в коридоре тебя ждет отец Соболева. Придется его принять. На мужике лица нет. Мы пока погуляем, а ты уж поговори с ним. — И Лебедев с Конюховым быстро ретировались.

— Вы слишком молоды и, наверное, меня не поймете, — начал отец обвиняемого с порога.

— Вы присаживайтесь. Из дела я знаю отчество сына, вас зовут Алексеем, а вот вашего отчества я не имею. Давайте знакомиться.

— Алексей Владимирович Соболев, протянул руку отец Павла.

— Вячеслав Валерьевич Синицын, следователь райотдела. — Слава пожал протянутую руку и подумал, что дежурная фраза «очень приятно» сейчас вряд ли уместна. Очевидно, Соболев подумал о том же, и мужчины, поняв друг друга, переглянулись.

Эта мелочь сразу сняла служебную броню с Синицына и подала посетителю надежду на человеческое отношение следователя.

— Я вчера вернулся из командировки и узнал эту страшную новость от сестры.

— Вам же дали телеграмму. Почему вы не приехали раньше? — спросил Слава, скорее чтобы не молчать. Боль этого человека словно передавалась ему, и начинать разговор с ним ему было тягостно.

— Телеграмму я получил только на материке. Я вулканолог. На острове, где мы работаем, со связью постоянные проблемы. На день залетел попутным вертолетом во Владивосток и там нашел телеграмму. Это было позавчера. Теперь — не старая добрая империя, добраться до столицы не так-то просто. Мне еще повезло… — Соболев говорил глухо, и при слове «повезло» краешками губ виновато улыбнулся.

— Честно говоря, не поверил…

— Я вас понимаю. В такое поверить трудно. Но улик очень много. Ваш сын наследил пальчиками и в «Издательском доме», где застрелили Светлану Михайловну Рачевскую, и на квартире писателя. В том, что Павел был там, он и не отрицает.

И был не в качестве добропорядочного посетителя или гостя, а как взломщик. Эти эпизоды доказаны, и по ним ему все равно придется отвечать. А что касается его причастности к убийству — будем работать. Но повторяю, улик слишком много.

— Да-да, улик… — думая о чем-то своем, эхом отозвался Алексей Владимирович. — Как их застрелили?

— Обоих выстрелом в затылок.

— Не верю…

Слава искренне сочувствовал посетителю. Перед ним сидел настоящий серьезный человек, который примером своей жизни не мог подтолкнуть сына к преступлению. Но сочувствовать отцу потенциального убийцы следователю не полагалось, и Синицын решил спросить то, что его интересовало:

— Скажите, откуда взялся у Павла слепой фанатизм к этому деятелю? Судя по роману Каребина, Стерн пакостная личность, желавшая поклонения масс. Теперь выясняется, что его раскрутили на деньги ОГПУ. Это, конечно, не был рядовой агент, Стерна вывели на мировой масштаб, но по сути, он все равно платная шестерка органов.

Соболев поморщился.

— Стерн — это наше несчастье. Вы говорите верные вещи, но не все так просто с этой личностью. Святослав Альфредович отчасти был ученым, был он и неплохим художником. Царская академия бездарей не держала. И второй диплом юриста он, естественно, получил заслуженно. Поэтому считать его простым стукачом большевистских спецслужб смешно. Еще в добольшевистской России Стерн проявился как ловкий делец. Он умел крутить делишки и лихо продавал картины.

Художники его не любили, называя «обмылком», но все же с ним общались. У меня есть подозрение, что он связался с разведкой еще в царской России…

— Я вижу, для вас причастность Стерна к ОГПУ не новость? Но писателю Каребину удалось познакомиться с фактами в архивах ФСБ, а вам откуда это известно? — удивился Слава.

— Надо немного пошевелить извилинами. Картины Стерна до сих пор сотнями находятся в собрании музеев, куда их дарила вдова, а потом и дети Святослава Альфредовича. Их и сейчас во владении семьи пропасть. Значит, художник при жизни продать полотна не мог. А на какие деньги нищий живописец может организовать экспедицию из шестисот вооруженных людей, с автомобилями, конями и пулеметами? Если бы тибетскую акцию оплатили американские богачи, о чем имеется официальная версия, англичане не чинили бы ей препятствий. Вот и вся логика.

— Вы так хорошо владеете темой. Почему же не растолковали сыну, кто его кумир? — продолжал удивляться Синицын.

— Господи, да я знал о Стерне столько же, сколько знает любой образованный обыватель. И только когда Паша попал к этим людям и я почувствовал, что сын превращается в зомби, попытался разобраться. Но было уже поздно. Паша не слышит правды. Все негативное он воспринимает как наветы врагов. Поверьте, мальчик там находится из самых благородных побуждений. Паша свято верит руководителям этой секты. Я допускаю, что эти люди завладели его душой настолько, что он выполнил их приказ. Но стрелять в затылок человеку Паша не будет.

— Ваш сын мне сказал примерно те же слова, — припомнил допрос Павла Синицын.

— Я вас заклинаю всем, что для вас дорого, — ищите настоящего убийцу.

— Будем работать, — заверил старший лейтенант и протянул руку. — Приятно было познакомиться.

— И мне тоже. — Алексей Владимирович снова улыбнулся краешками губ, поднялся со стула и положил Славе на стол визитку. — Сообщите, если сочтете нужным, как станет двигаться ваша работа. Теперь я вижу, что вы не формальный чурбан, и от этого на сердце немного легче.

* * *

— Живой? поинтересовался Лебедев, вернувшись с Конюховым в комнату, как только Слава освободился.

— Классный мужик. Жалко мне его, — ответил Синицын — Бывает, — согласился капитан.

— Родственники у них случаются похожими на людей. Тогда это еще хреновее.

— Ну, теперь можем о деле, — напомнил о прерванном разговоре Слава.

— О деле так о деле. Вот у Гены есть конкретное предложение, — отозвался капитан и постучал Конюхова по плечу.

— Мы прослушали пленку с допросом. Будем брать директора гимназии? — Старший оперуполномоченный любил конкретные действия и с удовольствием в них участвовал.

— Решать тому, кто ведет дело, — кивнул Лебедев на Славу.

— Абакина я пока не брал бы, а вызвал бы для дачи показаний и снял бы с него подписку о невыезде, а ты, Конюхов, походил бы за ним и посмотрел, что он предпримет. Надо получить разрешение в прокуратуре на под слушку всех его телефонов. Что, если Абакин запросит помощи из Ниццы?

— Широко мыслишь, старший лейтенант. Я тоже об этом думал. Только своего почетного председателя стерновцы не сдадут, даже если заказчик — внук Стерна.

Да и гражданина иностранной державы трогать без Интерпола нельзя.

Представляете, какое лицо будет у Электрика, если мы ему предложим такое? — Лебедев скорчил рожу. — Кстати, куда делся роман из дела?

— Я дал свой текст почитать Соболеву. Пусть парень подумает. Вдруг заговорит. А распечатку из дела взял себе и ночью выписывал фамилии героев. Мне приснилось, что в романе есть фамилия убийцы, — соврал Синицын. Признаваться, что ему об этом сказал седой призрак, Слава не стал.

— Если роман тебе сегодня не нужен, я бы его посмотрел со списком твоих «снотворных» имен. Вдруг что придет в голову. — Капитан хотел ткнуть старшего лейтенанта пальцем в живот, но, вспомнив о его ранении, руку отдернул.

Слава отдал ему распечатку и поехал в издательство. Ему очень хотелось повидать еще раз Софью Леонардовну и выяснить, почему мадам Керн умолчала о встрече с Соболевым.

* * *

Вера Филлипова открыла глаза и огляделась. Все вокруг было незнакомо, и девушка не сразу поняла, где находится. Затем постепенно она стала вспоминать, как осталась одна на хуторе Матти. Припомнила лучи фонариков и выстрелы. Она бежала, потом были злые собаки и какой-то пожилой мужчина поспешил ей навстречу. Она протянула к нему руки. Больше ничего вспомнить не удалось.

Кошмар того утра вновь сжал сердце, и Вера застонала.

В комнату кто-то вошел и склонился над постелью. Вера отметила сеточку морщин возле усталых серых глаз, седоватую щетину на щеках, но узнать лица не могла.

— Очнулась, дочка. Вот и хорошо. Ты сможешь поговорить с нашими пограничниками. Я успел их предупредить. Они прогнали бандитов, но те успели поджечь хутор, и мой сосед остался без дома. Одного из этой компании им удалось задержать. Расскажи нашему офицеру, что ты видела.

Вера кивнула и хотела подняться.

— Не надо вставать. Ты еще очень слаба, доктор велел неделю держать тебя в постели, а прошло только три дня. Офицер сам придет сюда.

Вера послушно опустила голову на подушку:

— Как вас зовут? Мне так неловко, что я вас побеспокоила.

— Пустяки, дочка. Зовут меня Юри Кунн. Я живу один, и юная душа мне в радость. Слава Богу, что ты проснулась в здравом уме. Доктор опасался за твой рассудок. Но ты, я вижу, в порядке.

— Спасибо, Юри. Я вам очень благодарна. А где Матти, Кристина? Что с ними?

— Матти с семьей в городе у младшего брата. Он завтра тебя навестит. А пока расскажи офицеру, что знаешь, потом я тебя покормлю. — Юри вышел и через минуту вернулся с молодым человеком в военной форме.

— Здравствуйте, Вера, я липник эстонской пограничной службы Ян Вейке. От Матти о вас мне все известно. Теперь расскажите мне, что вы видели.

Вере поначалу говорить было трудно, но молодой офицер был терпелив и ободряюще улыбался. Девушка рассказала все, что видела и слышала. Припомнила она и автомобиль на том берегу, остановившийся напротив хутора Матти, и линзы бинокля, которые, сверкнув на солнце, ее тогда напугали. Липник все старательно записал в толстую синюю тетрадь и, поблагодарив девушку, попросил:

— Мы задержали одного из их компании. Этот человек утверждает, что он рыбак и оказался среди вооруженных людей случайно. Когда ты немного окрепнешь, его приведут, чтобы ты посмотрела на задержанного и сказала нам, видела ли ты его раньше?

— Ой, мне страшно… — прошептала Вера.

— Бояться тебе нечего. Он войдет без оружия и под охраной наших бойцов, — успокоил военный.

— Хорошо, я постараюсь, — согласилась девушка.

Офицер улыбнулся ей на прощание и тихо вышел. Вера утомилась от беседы и опять задремала. Проснулась оттого, что ее трогают за плечо. Она открыла глаза и увидела Юри. Тот сидел рядом и держал в руках фарфоровую миску.

— Поешь, дочка. Я сделал куриный бульон. Тебе надо восстанавливать силы, и ты должна поесть.

Вера благодарно кивнула и попыталась приподняться, но не смогла. Тогда Юри наклонился к ней, и она почувствовала, как большая и сильная рука приподняла ее голову за подбородок. Юри кормил больную с ложки.

После еды Вера опять подремала, а проснувшись, почувствовала себя гораздо увереннее. Силы начали к ней возвращаться. Она уселась на подушку, глянула в окно и увидела своего нового хозяина. Юри аккуратно укладывал дрова в поленницу. Причем делал это он столь красиво и добротно, что Вере показалось, что Юри строит из поленьев сказочное здание. Потом послышался цокот копыт, и девушка увидела, как к хутору катит двуколка на резиновом ходу. Долговязым голенастым мерином правил незнакомый сухощавый старик в овечьем тулупчике. Юри приветливо поздоровался с седоком, помог ему выбраться из экипажа и привязал мерина к столбу. В сенях послышался топот и эстонская речь. Мужчины поговорили немного, и высоченный старик с черным саквояжем в сопровождении Юри появился в комната — Это доктор Шотер. Он уже смотрел тебя, только ты спала и ничего не чувствовала. Теперь ты можешь ему рассказать о своем здоровье, — сообщил Юри и удалился.

Шотер открыл свой потертый черный саквояж, достал трубку, ложку и очки с выпуклыми линзами.

— Барышня, посмотрите на потолок. — Вера послушно выполнила просьбу доктора и увидела потемневшие от времени доски. Шотер оттянул ей веки и через свои выпуклые очки обследовал глазные яблоки. — Хорошо, милая, теперь поднимете повыше вашу рубашечку, я послушаю сердце.

Вера покраснела и замерла.

— Не надо смущаться, я ведь врач и не любуюсь на прелестные грудки, а пытаюсь понять, как бьется ваше испуганное сердечко, — пояснил Шотер.

Вера посмотрела на него и увидела добрейшие искрящиеся юмором глаза. Ей сразу стало хорошо и спокойно.

— Я не смущаюсь больше, заверила она и подняла рубашку к подбородку.

— Вот и умница. — Врач послушал ее в трубку, постучал по лопаткам, заглянул в горло и, надев другие очки, принялся выписывать рецепты. — Завтра сможете немного вставать и даже прогуляться по воздуху. А сегодня вы еще очень слабая, поэтому постарайтесь побольше дремать и часто, но понемногу подкрепляться. Рецепты я выписал, и лекарство вам привезут. — Проговорив все это, старик поднялся, погладил Веру по голове и пошел к двери.

Она заметила, как он пригнулся, чтобы не задеть головой дверной косяк, улыбнулась и тут же уснула.

Проснулась ночью. В темной тишине дома отчетливо слышалось тиканье настенных часов. Вера лежала с открытыми глазами и думала. Она вдруг осознала, что добрая и гостеприимная семья Матти из-за нее лишилась крыши над головой.

Постоялица принесла им несчастье. Как теперь смотреть в глаза рыбака, его жены и детей? Ведь она сделала их нищими. Потом Вера подумала о Тимуре. Вспомнила его голос, спасший ее от страшных людей. Зачем они пришли? Неужели несчастная сирота может так беспокоить пролетарскую власть? От всех этих мыслей у Веры начала болеть голова, и она снова задремала. Очнулась от приглушенных голосов за стеной. Слов она разобрать не смогла, но поняла, что говорят по-эстонски.

«Матти приехал», — догадалась Вера, встала, быстро оделась и вышла из комнаты.

Матти и Юри сидели в гостиной и пили кофе. При виде Веры оба вскочили и двинулись ей навстречу.

— Зачем ты поднялась? — забеспокоился Юри.

— Тере, Вера, — улыбнулся Матти.

Она заставила себя встретиться с ним взглядом, но ни обиды, ни горечи лицо рыбака не выражало. Только синеватые круги под глазами говорили, что за эти дни хозяин сгоревшего хутора немало пережил.

— Я так виновата перед тобой. Мне стыдно, — призналась Вера.

— Ты тут ни при чем. Эти парни сами работать не умеют и ненавидят нас за то, что мы трудимся и живем, как люди. Садись, надо поговорить, — и Матти указал на свободный стул рядом.

Юри налил Вере кофе и подвинул сахар. Девушка уселась за стол и, прихлебнув из чашки, затихла.

— Мне, Вера, здесь снова, курат, хозяйство не поднять. Я написал старшему брату в Канаду. Он зовет к себе и обещает помочь обустроиться. Я с семьей решил ехать. — Матти допил кофе, поставил чашечку на блюдце и продолжил:

— Твой муж оста вил мне деньги. Я спрятал его золото, и оно после разбоя уцелело. Ты можешь поехать с нами, можешь остаться у Юри. Решай сама. Вера задумалась. Оставаться рядом с границей ей было страшно. Филлиповой казалось, что чекисты не успокоятся и могут появиться вновь. Но если она уедет, как Тимур ее найдет? Эта мысль стала решающей.

— Я очень благодарна тебе, Матти, за все. Но Тимур вернется за мной сюда, а меня нет. Поэтому, если Юри не против, я бы осталась у него.

— Я буду очень рад, дочка, — ответил старый эстонец.

— Придется мне, курат, довольствоваться одной хозяйкой, — пошутил Матти, но голос его звучал грустно. Он достал из-за пазухи мешочек и положил его возле Юри:

— Вот червонцы Тимура. На них можно жить долго. Я когда увидел вместо моего дома пожарище, испугался, что эти парни, курат, нашли деньги Веры. Но они не так сообразительны. — Мати встал из-за стола и протянул Вере руку.

— Я вас всегда буду помнить. — Вера хотела еще что-то сказать, но слов не нашла, бросилась на шею рыбака, чмокнула его в щеку, покрытую светлой колючей щетиной, и убежала. Сдерживать слезы она больше не могла.

До обеда Вера с постели не вставала. Юри несколько раз заглядывал в комнату, но девушка притворялась спящей, и он уходил. Днем послышался рев мотора, и на двор хутора въехал грузовой автомобиль с крытым кузовом. Юри заглянул к Вере и на этот раз решительно направился к ее постели.

— Сюда привезли задержанного бандита. Липник хочет, чтобы ты на него посмотрела. Сейчас его приведут.

— Подождите минутку, я оденусь и выйду, — пообещала Вера и, как только за Юри закрылась дверь, вскочила, причесалась. Одеваться ей не пришлось, потому что она лежала в юбке и блузке.

Девушка уселась возле стола в гостиной и не отрываясь смотрела на входную дверь. Через минуту она открылась и на пороге возникли двое молодых людей в военной форме, а между ними — небритый угрюмый человек в стеганом ватнике и валенках. Его провели в комнату и поставили возле стола. За ними вошел знакомый Вере офицер Ян Вейке.

— Посмотри на этого типа внимательно, — попросил он.

Вера стала бледной как мел, но заставила себя взглянуть на угрюмое лицо, заросшее темной щетиной. Мужчину она узнала сразу. Он был в ее особняке. Только тогда не в стеганом ватнике, а в кожанке и брюках. Это он снимал портки в ее спальне, готовясь к насилию.

— Я знаю этого человека. Он чекист и расстрелял моего отца. Фамилия его Козелков, — крикнула Вера. Ей овладела страшная ярость. Девушка сжала кулаки и бросилась на задержанного.

Ян Вейке с трудом ее остановил.

— Не надо, Вера. Он получит по заслугам.

— Сука… — прошипел чекист, и Козелкова увели.

Вера опустилась на стул и горько заплакала.

— Не плачь, дочка. Бандит не стоит твоих слез, — услышала она голос Юри и поняла, что больше этих людей не боится. Она их ненавидит.

* * *

В «Издательском доме Рачевской» царило уныние. На вахте вместо охранника сидела секретарша Юля, которую Синицын видел впервые. В день убийства Юля не работала, поскольку Рачевская по выходным ее не занимала.

Финансовые дела «Издательского дома» после гибели генеральной директрисы оказались плачевными. Светлана Михайловна решала служебные проблемы, пользуясь своими личными отношениями с партнерами. И теперь выяснилось, что две последние книги типография печатала ей в долг. Деньги за книги скоро не вернешь, их реализация растягивается на месяцы. Поэтому, выплатив долг, осиротевший «Издательский дом» был не в состоянии выдать зарплату сотрудникам. Один за другим начали самораспускаться отделы. Отдел охраны прекратил свои функции первым. Но мадам Керн продолжала каждый день к восьми утра являться на работу.

— Здравствуй, малыш, никак ты опять по мою душу? Вот уж не думала… — но при этом в басе главной редакторши особенного удивления Синицын не заметил.

— Здравствуйте, Софья Леонардовна. Вы угадали, опять по вашу душу.

— Присаживайся, малыш.

Синицын сел и отметил на столе Керн помимо папок с авторскими текстами плитку шоколада «Аленушка».

— Не та, не думай, — поймав взгляд следователя, заверила Софья Леонардовна. — Ту умыкнули, как я тебе, малыш, и доложила. Поймали убийцу?

— Пока я не могу об этом говорить, — уклонился Слава.

— И не поймаете. Васик спрятался от правосудия в сумасшедшем доме. Запил якобы с горя и тютю на лечение. — И Софья Леонардовна, откинувшись всей своей массой в кресле, царственно посмотрела на Синицына.

— Почему вы не допускаете самого простого? Он любил свою жену и тяжело переживает утрату.

Керн снова взглянула на Славу, но теперь так, словно перед ней сидел настоящий сумасшедший:

— Тетку на пятнадцать лет себя старше? Молодой красивый кобель? Ты, малыш, в своем уме?!

— А почему нет? Такие примеры известны даже у знаменитостей. Любил же свою супругу Кончаловскую поэт Сергей Михалков и, кажется, прожил с ней до ее смерти. А Кончаловская имела с мужем такую же разницу, как Васик с Рачевской.

— О чем ты, малыш? Михалков поэт, личность необыкновенная. Их связывало с Натальей духовное родство. А Васик инженер-электрик, да еще и пьяница!

Софья Леонардовна говорила столь убежденно, что Синицын решил спор не продолжать.

— Я пришел к вам, чтобы спросить, почему вы в нашей прошлой беседе умолчали об одной важной детали?

— Я все сказала, малыш. — Софья Леонардовна от волнения отломила кусочек плитки и положила в рот. — Прости, что не угощаю. Но плитка шоколада — мой дневной рацион.

— Не беспокойтесь. В отличие от некоторых молодых людей я к шоколаду равнодушен, — успокоил даму Слава. — Вы умолчали, что встретили в коридоре юношу.

— Я умолчала?!

— Да, вы. Вы пришли на работу и, по вашим словам, сразу отправились в туалет. А на обратном пути в коридоре вы встретили парня. Неужели не помните?

— Прекрасно помню. Я сразу и сказала об этом охраннику. Но этот юнец оказался его внуком. Гурьевич меня выслушал и потом, когда провожал на встречу с вами, очень просил о его внуке не говорить. Ведь мальчишка ушел до убийства Светы. Я и не стала.

— Соболев-внук вашего охранника?! Ничего себе виражи! — воскликнул Слава и, не прощаясь, вылетел из кабинета главной редакторши.

В райотделе ни Конюхова, ни капитана Синицын не застал. Он вынул из ящика письменного стола визитку со служебным телефоном отца Соболева и тут же позвонил:

— Алексей Владимирович, здравствуйте! Мне необходимо срочно вас повидать.

Если не возражаете, я сам подъеду.

Соболев не возражал, и Слава, записав адрес, поспешил к нему на Минское шоссе, где находился научный институт, поскольку на четырнадцать часов он вызвал на допрос его сына.

Алексей Владимирович его уже ждал, нервно прохаживаясь по огромному холлу.

Светлое здание из стекла и бетона строили в последние годы советской власти, и его масштабы внушали уважение.

— Что случилось, Вячеслав Валерьевич? Вы с хорошими новостями или с худыми?

— Я не с новостями, а с вопросом, от которого может зависить многое, — поспешил с ответом Слава.

— Хотите, поднимемся ко мне в кабинет?. — предложил Соболев.

Синицыну было любопытно, как выглядит кабинет вулканолога, и он согласился. Они вошли в лифт и поднялись на пятнадцатый этаж. Огромные коридоры выглядели пустынно, и, миновав с десяток дверей, старший лейтенант с Соболевым никого из сотрудников не встретили.

— У вас что, все в отпусках? — поинтересовался Синицын, подивившись непривычному для учреждения покою.

— Нет, но большинство наших летом трудятся в «поле», а те, кто есть, тихо сидят за компьютерами, — ответил Алексей Владимирович, открывая Славе дверь своего кабинета.

Синицын зашел и огляделся. Это была очень маленькая комната с огромным, почти во всю стену окном. Десять квадратных метров были завалены книгами и всевозможными коробками. Папки с бумагами громоздились штабелями вперемешку с кусками вулканической породы, альбомами и диаграммами. На столе, кроме процессора с монитором, стоял еще и принтер. Малюсенькое свободное место занимал электрический чайник, банка растворимого кофе и пачки сигарет «Ява».

Пепельница не вмещала окурки, и часть их выпала на стол.

— Извините за бардак, но для моей привычки так работать это идеальный порядок. Присаживайтесь, — пригласил Соболев.

Слава опустился на единственный свободный стул и с трудом пристроил ноги между коробками.

— Алексей Андреевич, простите, если мой вопрос покажется нескромным, но я задаю его не из праздного любопытства, — начал Синицын.

— К моему глубокому удивлению, мне показалось, что во время нашей первой встречи мы прекрасно поняли друг друга, — с присущей ему манерой улыбаться лишь краешками губ отозвался Соболев.

Слава отметил, что отец обвиняемого сегодня не так бледен, и в его взгляде уже не сквозит столь отчаянная тоска.

— Что же вас так глубоко во мне удивило? — предполагая причину, усмехнулся он.

— Да, именно это, — подтвердил догадку следователя Соболев. — Мне казалось, что в милиции работают совсем другие люди.

— Примитивные болваны? расшифровал Слава.

— Ну, так грубо я не стал бы формулировать. Но по сути, вы не слишком далеки. Я милиционеров болванами не считал, но что ваш контингент не слишком рафинирован, думал, — признался Соболев. — Поэтому побаивался встречи с сотрудником данного ведомства. Так, давайте вопрос.

— Ладно, оставим характеристики моим коллегам на вашей совести. Но поверьте, в милиции, простите за банальность, как и везде, встречаются люди разные. К сожалению, не только болваны, но и воры, взяточники. Однако стричь нас всех под одну гребенку не правильно. А вопрос мой таков: что представляет из себя ваша семья? Опишите подробно ее членов.

— Семья? — переспросил Соболев и достал из пачки сигарету. — Можно я закурю?

— Курите, только откройте окно пошире. Не люблю табачной вони, но нюхать дым все равно приходится часто.

— Тогда потерплю. — Алексей Владимирович убрал сигарету обратно в пачку и на мгновение задумался. — Семьи как таковой у меня нет. Лина ушла к другому мужчине, пока я сидел на моих вулканах. Паше было двенадцать. Лина переехала с новым сожителем в Питер, сын пожил с ними полгода и удрал ко мне. Там все было.

Мужик, к которому ушла Лина, крутится в бизнесе и денег зарабатывает кучу. Но атмосфера, в которой теперь пребывает мать, Паше показалась душной. Там только деньги. Сын пару раз сбегал ко мне, а три года назад остался. У Лины появился маленький ребенок от бизнесмена, она утешилась и больше не скандалит. Теперь мальчик со мной, но я часто отсутствую по работе, поэтому постарался воткнуть сына в спорт, чтобы парень был загружен и не болтался на улице. Во время моих командировок Паша живет у сестры. Вот и вся история.

Синицыну становилось понятнее, как парень попал в секту. Слишком много времени он был предоставлен самому себе.

— Павел, пока вы сидели на вулканах, нашел семью в гимназии Стерна?

— Нет, они сами его нашли. Абакин посещал спортивные секции и отбирал перспективных подростков. Он увлек сына идеалами гимназии. Стерн проповедовал «жизнь с улыбкой». Не надо желать большего, чем есть, — радуйся, твори и улыбайся. «Живая улыбка Стерна» подразумевает чистую открытую душу. Улыбайтесь, и это вас очистит от скверны. В устах человека, который мировую популярность получил из рук палачей, это звучит жутко. Но молодежь правды не знает и заглатывает приманку. Чем Абакин и пользуется.

— А бабушки, дедушки у Павла есть? — Слава мог сразу выложить нужный вопрос, но хотел дать Соболеву высказаться.

— Я вырос в детдоме, а у Лины мать жива, но она тяжело больна и обитает под Харьковом. Поэтому можно считать, что ни бабушек, ни дедушек у нас нет.

— Фамилия Гурьевич вам ничего не говорит? Это случайно не ваш родственник?

— Впервые слышу, — не задумываясь, ответил Соболев.

— Странно… — пробурчал Слава.

— Почему странно? Я чистокровный русак, Лина по матери хохлушка, а Гурьевич — фамилия или белорусская, или еврейская. Я против тех или других ничего не имею, но в нашем роду их нет.

— Если вы выросли в детском доме, откуда знаете свои корни? — на всякий случай решил дожать тему Слава. Он сам не помнил отца. Валерий Николасвич Синицын погиб в автомобильной катастрофе, когда мама еще лежала в родильном доме, а Славе шел первый день жизни.

Но Соболев отца с матерью помнил:

— Я попал в детский дом в восемь лет. Мои родители летели с юга на самолете. Самолет упал. А бабушку и деда расстреляли в Карелии и похоронили в общем рву. Поэтому у нас с могилами предков напряженно, а с корнями все в порядке.

— Тогда у меня больше вопросов нет, — заторопился Синицын — Кофе попьете?

— Времени мало. После нашего разговора работы у меня прибавилось. — Расставаться с Соболевым ему не очень хотелось. Этот мужик нравился Славе все больше, и он бы выпил с ним кофе, но новый поворот событий требовал быстрой реакции.

Соболев проводил Славу до холла и, вызвав лифт, попросил:

— У вас есть роман Каребина. Не могли бы вы дать мне его на денек? Я читаю быстро.

— У меня есть два экземпляра. Но один читает в камере Павел, а второй является вещественным доказательством, и кроме сотрудников отдела я никому доверить его не имею права, — объяснил Синицын.

— Вы дали сыну почитать роман?! — поразился Соболев.

— Да, я решил, что ему это будет полезно. Через сорок минут у меня с Павлом в райотделе очередная беседа, поглядим, не изменилось ли его отношение к этой секте…

— Вы и. вправду удивительный милиционер. Если это не выходит за служебные рамки, скажите Паше, что я ему верю.

— Не выходит, — заверил старший лейтенант и, ступив в кабину, добавил:

— Когда Павел закончит чтение, распечатку романа получите вы.

После чего двери лифта закрылись.* * *

Наладив революционное подполье в Минске, Глеб Иванович Бокий в начале мая вернулся в Москву. Выглядел он бледнее обычного, поскольку туберкулез весной дает вспышку.

Первый день в столице начался бурно. В десять утра его уже ждал председатель ВЦИК, к двенадцати надо было успеть на Лубянку, там Феликс Эдмундович собирал секретное совещание, на которое опаздывать не следовало.

Посыльный от Дзержинского предупредил, что и после обеда у Глеба Ивановича свободного времени не будет, поэтому на сегодня никаких личных встреч ему лучше не назначать. Даже свидание с братом Бокий вынужден был отложить на следующий день, хотя время Бориса Ивановича было расписано не менее жестко, чем у него, — он восстанавливал для Советов Российскую горную академию и свободной минуты не имел.

Позавтракав в «Савойе», где для него забронировали номер, Бокий вышел на улицу. Из Кремля ему по телефону сообщили, что «Роллс-Ройс» Владимира Ильича из ворот вышел, и Глеб Иванович в ожидании автомобиля прогуливался возле парадного.

На московских тополях, захлебываясь весенним теплом, чирикали воробьи, по тротуару прохаживались парочки. И даже несмотря на голодное время, девушки умудрялись выглядеть по-весеннему привлекательно. Но приезжий, поглощенный своими мыслями, ничего не видел и не слышал. В Белоруссии Бокий устал, даже не от работы, которую делать умел, а от своего странного положения. Он понимал, что сослан в Минск, чтобы не злить Зиновьева, который терпеть не мог бывшего соратника. Куда теперь ему прикажут убраться? Глеб Иванович в подковерных сварах никогда участия не принимал и относился к ним с брезгливым презрением. В боевые революционные времена это всех устраивало. После переворота, когда наступил час дележки черствого «русского пирога», его откровенное пренебрежение к земным благам многих раздражало. "Что вожди придумают на этот раз? " — думал он о своем предстоящем назначении. Глеб Иванович ничего не знал, и от этого немного нервничал.

Он так задумался, что не заметил машины. Кремлевский водитель вынужден был подать сигнал клаксоном. Бокий вздрогнул, поднял голову и, увидев автомобиль, быстро зашагал к нему. Шофер хотел открыть дверцу, но Бокий раздраженным жестом пресек его намерение и забрался на сиденье без посторонней помощи.

Бывший председатель Петроградского ЧК ожидал увидеть в кабинете Ленина массу народа. Он несколько раз бывал здесь и всегда заставал невероятную суматоху. Но сегодня, к его удивлению, вождь сидел в кабинете один. При виде Глеба Ивановича он резво выпрыгнул из кресла и мелкими шажками побежал навстречу.

Бокий мельком оглядел кабинет и заметил на письменном столе нечто вроде завтрака. На никелированном подносе с выгравированным глухарем стояло два стакана чая, вазочка с вареньем и тарелочка с печеньями.

— Вот видите, к чайку не притронулся. Вас жду. А жажда, батенька Глеб Иванович, вещь архинеприятная, — улыбнулся Ленин и, обняв Бокия правой рукой, повел его к креслу. — У нас с вами предстоит серьезный разговор, и горлышко промочить весьма полезно. Ну, здравствуйте товарищ Кузьмич!

— Здравствуйте, Владимир Ильич. Не ожидал увидеть вас без окружения, — улыбнулся Бокий, усаживаясь в кресло. Он даже в мягкой коже умудрялся сидеть по военному прямо, словно на жестком стуле.

— Я всех выгнал. И до конца нашей беседы не велел никого впускать. Поэтому расслабьтесь и пейте чай. О деле потом, а пока расскажите мне, как немцы в Белоруссии? Сильно зверствуют?

— Пустяки. По сравнению с нашими орлами они ягнята, — усмехнулся Бокий. — Чтобы расстрелять подпольщика, чуть ли не ждут разрешение из Берлина. До нас им далеко…

— Да-с, вы, я вижу, от террора устали. Я знаю, что вы не сошлись с Зиновьевым по этому вопросу. Я вас понимаю. Кровь — вещица неприятная. Но мы на этой самой крови пришли к власти, и иного пути, чем террор, у нас нет. Стоит нам надеть перчаточки и начать раскланиваться с несогласными элементами — задушат. Что вам, чекисту, это объяснять? А кровушка — дело верное. Нас должны уважать, а значит, бояться. Пейте, чаек остынет, — предложил Ленин и первым взял стакан с подноса. — И вареньице пробуйте. Крестьяне в Горках меня им снабжают. Земляничное, чуете аромат?

— Я все понимаю, Владимир Ильич. — Бокий взял стакан и, отхлебнув, вернул на поднос. — Но стихийные расстрелы ведут не к порядку, а к хаосу. А это для неокрепшего государства опасна Наказывать надо тоже логично. Иначе Россия обезумит и превратится в неуправляемое стадо.

— В управляемое… — поправил вождь. — Страх ой как хорошо управляет. Надо напугать до смерти, тогда и можно будет работать без помех. Нет у нас времени на цирлих-манирлих. Дадим слабину — потеряем все. Логика наказаний у нас есть, и она проста — «кто не с нами, тот против нас», и их к стенке. — Неожиданно Ленин замолчал и, помешивая ложечкой в стакане, отсутствующим взглядом посмотрел на посетителя. Затем резко вскочил и со стаканом в руках зашагал по кабинету. — Давайте теоретические споры до времени оставим. Вы пейте чай, а я вам расскажу, что надумал.

Глеб Иванович наблюдал за маршем вождя по кабинету и терпеливо ждал.

Казалось, что Ленин мучительно ищет слова для начала разговора. Наконец он вернулся в кресло и просто сказал:

— Я хочу иметь свой отдел в ЧК. Вы меня понимаете?

— Пока не очень, Владимир Ильич.

— Назовем его, к примеру, «Специальный». Вы старый конспиратор и человек кристально честный. Я хочу, чтобы вы организовали этот отдел и возглавили его.

— Чем должен новый отдел заниматься? — спросил Глеб Иванович, уклоняясь от ответных слов на комплименты Ленина.

— Всем. Во-первых, вы должны знать подноготную каждого заметного руководителя страны. Кончилось время, когда мы делали одно дело. Теперь многие пытаются тянуть одеяло на себя, и я должен иметь возможность щелкнуть их при нужде по носу. Вам, с вашим опытом и огромным архивом подполья, это по плечу.

Новых людей среди нас пока не слишком много. Но это небольшая часть работы отдела. Я хочу, чтобы вы стали моим интеллектуальным глазом. Все интересное и перспективное в науке, особенно пригодное к войне, все, о чем пока мало знают, включая телепатию, гипноз и другие средства воздействия на психику человека. В Питере этим балуется господин Барченко. Приглядитесь к нему и возьмите под крылышко. Деньги на разработку подобных вещей я вам обещаю, поскольку уверен — эти направления тоже в дальнейшем могут стать военными. Товарищ Кузьмич против расстрелов?! Замечательно. Научитесь управлять мозгами населения и воздействуйте на подсознание. Вы же в прошлом мистик. — Ленин снова встал и зашагал по кабинету. Но теперь на ходу он заговорил, отрубая каждую фразу жестом руки:

— Это далеко не все. Вам надо создать еще много направлений.

Охрана секретных объектов, шифровка и дешифровка дипломатической почты, системы подслушивания, глушение враждебного радиовещания и тому подобное. Одним словом, я хочу при ЧК создать элитарное подразделение, подчиненное лишь председателю ВЦИК, и поручить вам его руководство.

Глеб Иванович внимал Ленину, затаив дыхание. О многом, что сейчас говорилось в кремлевском кабинете, Бокий уже размышлял. Ему показалось, что Ленин подводит итог их прежним беседам. И лишь первое направление — слежка за руководством страны — была ему неприятна. Работая в подполье по выявлению провокаторов, Глебу Ивановичу уже приходилось это делать, и действительно, досье на многих видных революционеров он с тех времен сохранил. Но то было подполье. А теперь ему предлагали возродить политическую полицию царской России в ее самой зловещей форме. Но он об этом промолчал. Ленину виднее. Бокий лишь спросил:

— Почему мне?

— А кому еще? Вы из семьи интеллектуалов. Отец — химик, брат — академик, сами вы горный инженер, плюс ваша кристальная честность и полное презрение к собственному обогащению. Выходит, вы не сможете по складу своего характера использовать секретнейшую информацию в корыстных целях. Это мое личное решение, и этим решением я вас назначаю, — пояснил Владимир Ильич.

— Я готов работать. У вас есть еще пожелания?

— Есть. Дзержинскому удалось завербовать некоего господина Стерна. Вы, увлекаясь спиритизмом, должны были его знать по Питеру. — Ленин снова уселся в кресло и принялся жадно есть варенье прямо из вазочки.

— Если вы имеете в виду Святослава Альфредовича, то я и вправду несколько раз бывал в его квартире на Фонтанке. Но дружбы мы не завели. Стерн производил впечатление надутого индюка и пытался всех учить. Меня это раздражало.

— Воздержимся от эмоций, — отмахнулся Ленин. — Мы в этого господина втюхали огромный капитал. Буржуазная пресса создала ему ореол от Европы до Америки. Недурно было бы уже получить от товарища Стерна дивиденды. Мы задумали послать его на Тибет. Пришел час поднять над этой горной страной красное знамя.

Монголия с нами, теперь дело за Тибетом. Там правят двое лам. Яша Блюмкин их поссорит. Он мастер на такие штуки. Постреляет родню одного и другого, свалит это на их же окружение, и каша заварится. Останется только не опоздать. Для этого надо организовать туда армейский рейд под видом научной экспедиции.

Англичане будут мешать, но мы их обманем. Во главе экспедиции поставим Стерна.

Его мировое имя послужит прекрасным прикрытием. Пускать Стерн войдет в Лхасу и усядется там на трон. Представляете, какую козу мы вставим «Сикрет Интеллидженс сервис» ее величества! Вот об этом вы и поговорите сегодня на совещании у Феликса Эдмундовича. Кстати, я хотел бы, чтобы руководство этой акцией также осуществлял бы созданный вами специальный отдел. Глеб Иванович нервно потер виски.

— Хотя Феликс Эдмундович мне и намекал, но это были лишь прожекты, а слушая вас, я понимаю, что они уже жизнь. Внушительный замысел.

— Архивнушительный. Большевики обязаны мыслить глобально. Памир в переводе с фарси «Крыша мира» а там и Тибет, и Гималаи. Пора над этой крышей водрузить наше пролетарское знамя.

— А если этот индюк Стерн возомнит себя царем и станет на самом деле управлять Тибетом, не советуясь с нами?

— Чепуха. Он завербованный агент ОГПУ. Но если взбрыкнет, Блюмкин его пристрелит. Яша будет рядом, — ответил вождь и нервно взглянул на часы.

— Это все? — спросил Глеб Иванович, заметив, что хозяин кабинета торопится.

— В основном да. Частности у Дзержинского. Он полностью в курсе моего замысла и может обсудить с вами данный вопрос подробнее. — Ленин поднялся и, сощурившись, улыбнулся, пожал Бокию руку. — А чаек так и не допили? Значит, не судьба. Сейчас появится Анатолий Васильевич Луначарский, он его и выпьет. Не вздумайте в приемной сболтнуть нашему наркому, что уже из этого стаканчика отхлебнули, — предупредил Владимир Ильич и зашелся пронзительным смехом.

Покидая кабинет, Глеб Иванович Бокий еще долго слышал хохот вождя.

«Роллс-Ройс» Ленина дежурил у подъезда. Шофер снова кинулся открывать дверцу, но Глеб Иванович в машину не сел:

— Передайте Владимиру Ильичу, что автомобиль мне не нужен. У меня час времени, а до Лубянки рукой подать. Я пройдусь пешком. Давно по Москве не бродил.

Выйдя из Кремля, Бокий не торопясь двинулся по Никольской. Здесь москвичи создали импровизированный базар и торговали тряпьем, фитилями к керосиновым лампам и самыми невероятными вещами. Сухенький старичок в пенсне предлагал глобус.

Поражало обилие нищих и беспризорных детей.

Один из таких мальчишек попытался залезть к Бокию в карман. Но реакция у Глеба Ивановича была молниеносная. Он схватил воришку за руку и, крепко сжимая его кисть, попытался заглянуть парню в глаза. — Тебе не совестно? Здоровый оболтус, шел бы работать, — пристыдил его Бокий.

— Я есть хочу, — угрюмо ответил вор, пряча глаза.

— Дурак. В тюрьме кормят плохо, — усмехнулся Глеб Иванович, свободной рукой роясь в кармане. — Вот тебе полмиллиона, иди и купи хлеба.

С этими словами он вложил деньги в пятерню парня и отпустил его руку.

Тот моментально растворился. Бокия окружила толпа из десятка таких же оборванцев.

— Мы тоже есть хотим! Дай и нам на хлебушек! — кричали подростки.

«Благодетель» с трудом выбрался на свободу и быстро зашагал в сторону Лубянской площади. Он уже понял, что революция превратила половину населения Российской империи в бродяг и воришек, поэтому голодных лиц старался не видеть, но неожиданно остановился. Возле порога знаменитой булочной на Никольской сидел босой старый таджик в стеганом халате и перебирал четки. Смуглолицый дед не просил милостыни и не замечал прохожих. Его глаза смотрели мимо. Азиат видел иные миры.

— Ты нищий? спросил Бокий, опасаясь оскорбить старца подаянием, если тот обосновался здесь по другой причине.

— Я богач, — серьезно сообщил аксакал.

— Ты шутишь, дедушка, — не понял Глеб Иванович. — Мне ничего не надо, поэтому я богач. А тебе, сынок, я вижу, надо много, значит, нищий — это ты, — ответил смуглый мудрец, продолжая перебирать четки.

— Для себя, отец, мне ничего, как и тебе, не нужно. Я хочу сделать счастливыми других, — решил оправдаться Глеб Иванович.

Старик взглянул на него с некоторым интересом:

— Счастье, сынок, нельзя надеть человеку, как ошейник псу. Счастье и горе каждый обязан познать сам, и не стоит ему мешать. Оставь эту заботу Аллаху.

Революционер не знал, что возразить. Таджик напомнил Бокию его мечту о Шамбале, загадочной горной стране мудрецов, где, возможно, есть ответы на сложные загадки бытия. Вспомнил Глеб Иванович и Сабсана Карамжанова. Картина страшной ночи во дворе питерского ЧК снова возникла перед ним. Он тогда сдержал слово и выполнил просьбу гура, приказав розыск его сына прекратить. Бокий не знал, что новый хозяин питерского кабинета приказ предшественника отменил и начал за Тимуром Карамжановым и его невестой настоящую охоту. Глеб Иванович вздохнул и вышел на Лубянскую площадь. Ему снова предстояло работать среди палачей буржуазии, но теперь он подчинялся только Ленину.

* * *

Слава спешил из института «вулканов» в райотдел, чтобы побыстрее провести допрос Соболева и помчаться в «Издательский дом Рачевской». Там он надеялся найти концы Гурьевича. Слава не записал, от какой фирмы работал охранник, потому что не предполагал, что тот исчезнет из особняка вместе с отделом.

Теперь молодой следователь должен был исправить свою ошибку и отыскать координаты бывшего чекиста в бухгалтерии «Издательского дома». В автобусе, что курсировал по Минке до метро «Киевская», у Синицына зазвонил мобильник.

— Срочно возвращайся, у нас ЧП, — сообщил Лебедев.

— Что случилось?

— Павел Соболев сбежал из-под стражи.

— Еду, — ответил Слава. Увидев из окна сотрудника дорожной инспекции, старший лейтенант выскочил из автобуса и кинулся к нему. — Мне нужно срочно в райотдел, — крикнул он, раскрывая на ходу служебное удостоверение.

Инспектор оказался понятливым, и Синицын был посажен в первый же проходящий мимо микроавтобус. Но выезд на Садовое кольцо оказался так забит транспортом, что он пожалел о своем поступке. На метро добрался бы быстрее.

— Все у подполковника. Тебя ждут, — сообщил дежуривший на вахте лейтенант Краюхин.

Слава поднялся в приемную, где, увидев его, Тома вскочила со стула.

— Почему так долго? Михаил Прохорович уже три раза о тебе спрашивал.

— Москва — это не Петушки, а летать я не научился, — проворчал Слава и поспешил в кабинет.

Кроме Грушина и Конюхова с Лебедевым, за длинным столом подполковника сидели его зам Ко-телин и незнакомый Синицыну мужчина.

— Наконец-то, — изрек Грушин. — Уже полчаса тебя дожидаемся.

— Приехал как мог, товарищ подполковник, — оправдался Слава.

— Садись, капитан. Звание тебе, Синицын, подписано, а убийца на свободе, — сердито сообщил Грушин, но сердитость его явно была не слишком серьезной. — Знакомься. Это подполковник Николай Дементьевич Савельев из Управления.

— Здравия желаю, товарищ подполковник, — пружинно поднялся Слава.

— Сидите, капитан. Поздравляю с присвоением внеочередного звания, — улыбнулся гость с Петровки.

Лебедев и Гена Конюхов, воспользовавшись словами приезжего начальства, поспешили пожать Славе руку.

— Мы тут уже успели посовещаться. Соболева надо словить быстро, — начал руководитель райотдела. — Ты, Слава, больше всех в курсе подвигов этого парня и его возможностей. Прикинь, где его искать? «Перехват» уже задействован, но Соболев парнишка ловкий.

— Как это произошло? — поинтересовался Слава.

— Очень просто. Его везли к тебе на допрос. Здесь у нас, внизу, вывели из машины. Парень в наручниках, впереди и сзади охрана. Он сиганул, как белка на стену, перелетел за забор булочной и, пока наши орлы суетились, был таков. Это же обезьяна, а не человек, — вздохнул Грушин.

Слава доложил, что в Питере живет мать Павла, и возможно, он отправится туда. За домом в Москве тоже необходимо наблюдение, как и за институтом отца, на случай если Соболев попробует связаться с родителем.

— Конюхов опекает Абакина и заодно приглядит, не объявится ли беглец в гимназии Стерна, — добавил Лебедев.

С предложениями по поимке Павла все согласились и капитану Лебедеву поручили связаться с Питером. Дорожные службы, включая автомобильную трассу Москва — Санкт-Петербург, взялся перекрыть подполковник с Петровки, поскольку возможности райотдела так далеко не распространялись. Синицыну же предложили допросить Крестовского, чтобы тот назвал друзей Павла, и если у того имеется подруга, то и ее имя, координаты.

— Успеха, капитан! — улыбнулся на прощание подполковник Савельев.

Слава поблагодарил и покраснел. К новому званию он пока не привык и потому смущался.

— Вернем Соболева в камеру — отметим твою звездочку, — сменив сердитый тон на отеческий, пообещал Грушин.

Крестовского привезли в райотдел через сорок минут. Так быстро службы ведомства работали только в экстренных случаях. Обычно заявки на допрос подавались за сутки. Слава лишь успел сходить в пельменную и позвонить маме.

— Пусик, Маша Баранова совсем не плохой человечек. Если бы не Лена, я бы против такой невестки не возражала, — высказалась Вера Сергеевна.

— С чего ты сделала такой вывод? — недовольно спросил сын. При упоминании имени вдовы писателя у него сразу портилось настроение. События последних часов требовали нервного напряжения, и Слава хоть и продолжал переживать по поводу ссоры с невестой, слишком был занят делом. Когда мама напомнила ему о Лене, внутри опять резануло.

— Ты спрашиваешь, Пусик, с чего я сделала такой вывод? Мы с Машей после твоего ухода еще два часа завтракали. Мне кажется, все будет хорошо, — таинственно заключила Вера Сергеевна.

Слава немного был заинтригован тоном матери, но в дверь заглянул сержант Рушало и ему пришлось с ней проститься.

— Товарищ старший лейтенант, ой, товарищ капитан, Крестовского можно запускать?

— Давай, — улыбнулся Синицын. Он понял, что новость о внеочередном звании уже обошла всех.

Крестовский явился в сопровождении двоих конвойных и на этот раз без улыбки. В связи с побегом Павла долговязого блондина доставили на допрос с усиленной охраной и в наручниках.

— Наручники можно снять, распорядился Синицын, и когда конвойные вышли, обратился к Крестовскому официально:

— Борис Аркадьевич, если вы сейчас нам поможете, то я лично напишу суду. докладную с просьбой смягчить ваше наказание.

— Я же все рассказал честно, —: жалобно ответил подследственный.

— Не сомневаюсь. А теперь постарайтесь вспомнить, с кем особенно дружил Соболев? Сверстники по гимназии, друзья из его прошлой школы, и если у него была любовь, то и имя этой девушки.

— Наша гимназия мужская, девиц к нам не принимают. А говорить на эту тему Паша вообще не любил. Но думаю, девушка у него все-таки была, — наморщил лоб Борис.

— С чего вы сделали такой вывод?

— Мне неловко, это дело чести, — покраснел Крестовский.

— Мы с вами не на балу, Борис Аркадьевич. Поэтому давайте не будем о высоком, — обрезал его Синицын.

— У нас работает лаборантка Ира. Половина ребят втрескалась в нее по уши.

Красивая девчонка, и ножки как у козочки. — Крестовский замолчал, продолжая заливаться краской.

— Ну, хватит играть в невинность, Борис Аркадьевич. Мы же мужчины, начали говорить — договаривайте!

— Я нечаянно подслушал разговор Иры с Пашей. Это было в спортивном зале после занятий. Они там оказались вдвоем, я зашел, а они меня не заметили…. — И Крестовский опять замолчал.

«Все-таки зачатки совести у него есть», — подумал Слава, отмечая, как тяжело дается Борису доклад об интимной жизни друга.

— Ну вошли, а дальше?

— Ира призналась Павлу в любви. А он ответил, что у него уже есть девушка.

Ира заплакала и убежала. Вот поэтому я и думаю о Паше такое.

— Ни имени, ни фамилии своей подружки Павел не назвал?

— Нет. Больше он ничего не сказал, а я тихо смылся, чтобы он не знал… Ну не знал, что я подслушивал…

— Хорошо, теперь о друзьях, — закрыл лирическую тему Синицын.

— Среди сверстников он дружил только со мной. Но у него был старший друг.

Это его тренер по стрельбе из пистолета.

— Как его имя и где он проводит тренировки? — заинтересовался Слава.

Информация показалось ему важной, и на этот раз Синицыну повезло.

Крестовский знал не только имя тренера, но и его рабочий телефон. Соболев проводил на стрельбище много времени и оставил номер Борису для экстренной связи. Слава закруглил допрос и, оставшись один, тут же позвонил тренеру.

— Федор Андреевич, вас беспокоит следователь Синицын из райотдела МВД.

— Это по поводу Павла? — не дав договорить Славе, перебил его тренер.

— Да, именно так, а почему вы поняли?

— Соболев ушел от меня пятнадцать минут назад и не сдал свой спортивный пистолет. Такое с ним никогда раньше не случалось.

— Ждите. Я к вам выезжаю, — бросил Синицын и побежал к начальству. Через пять минут водитель Турин мчал его с группой захвата на Беговую улицу. Но в секции, как и предполагал Слава, Соболева уже и след простыл. Ничего нового тренер Павла добавить не мог. Он не скрывал, что к Соболеву относился с большой симпатией, и метил его в большие спортсмены. По словам Федора Андреевича, Павел был предельно дисциплинированным и честным учеником, поэтому данный его поступок наставнику казался необъяснимым.

— Каким вы его нашли? Озлобленным, взвинченным, или ничего необычного в поведении вашего питомца не заметили? — поинтересовался Слава.

— Паша был немного хмур, но такое и раньше с ним случалось, особенно когда он отстреливался не очень удачно. А сегодня Соболев стрелял откровенно плохо. Я сделал ему замечание, и он ушел. Когда хватился пистолета, Павла тут уже не было.

— Почему вы не позвонили в милицию? Вы не знали, что Соболев задержан?

— Понятия не имел. Мне пришла мысль обратиться в милицию. Но тут вы сами позвонили.

Желанию обратиться в милицию Синицын поверил не очень. Видно было, что тренер парня любит и доносить на него ему неприятно. Но зачем Соболеву понадобилось оружие? Этот вопрос требовал срочного ответа. Синицын вернулся в райотдел и каждые полчаса связывался с сотрудниками, ведущими наблюдение за домом Синицына, за институтом его отца, проверял происшествия на транспорте, однако Соболев нигде не проявлялся.

Грушин передал отделу Синицына всех, кого мог. Райотдел практически целиком занимался поимкой Соболева. Им помогали службы города, но результата это пока не дало. Рабочий день уже закончился, а Слава из комнаты не уходил.

Телефоны звонили без перерыва. В семь часов вечера раздался очередной звонок.

Он поднял трубку и услышал голос Маши Барановой.

— Ну, что тебе еще? Я сейчас очень занят, — раздраженно ответил новоиспеченный капитан.

— Слава, это очень важно. Как освободишься, приезжай ко мне в Гороховский.

— Что опять случилось? — поморщилсяСиницын.

— Это для тебя очень важно, — повторила Баранова. — По телефону не могу.

— Хорошо, когда освобожусь, приеду, — пообещал Синицын.

В восемь вечера он переключил свой служебный номер на мобильник и поехал в Гороховский. Один вид дома вдовы писателя наводил на него уныние. Слава вошел в лифт и нажал на пятую кнопку. У знакомой двери со смотровым глазком молодой человек задержался. Ему очень не хотелось, чтобы она открылась и Маша Баранова опять начала жаловаться на свое одиночество. Слава предполагал, что именно для этого он и вызван. Наконец решился. Дверь распахнулась сразу, и на пороге он увидел Лену без всякой одежды.

— Прибыл утешать вдовушку? — рассмеялась Шмелева и бросилась обнимать друга.

— А где Маша? — растерянно промямлил ошарашенный жених.

— Нет твоей Маши. Она отличная девка, а я дура. У нас с тобой ключи от ее квартиры, полный холодильник жратвы, и я тебя хочу.

Слава не помнил, как оказался в постели писателя Каребина. Ему казалось все происходящие сказочным сном.

— Дурачок, я тебя очень люблю, — шептала Лена, лаская друга.

Слава сжимал ее в объятиях и испытывал невероятное счастье. Не так уж долго и длилась их размолвка, всего каких-то два дня, но он успел сильно соскучиться. Поэтому набросился на Лену так, словно вернулся из долгого плавания.

— Ты больше не уходи, — просил время от времени ее Слава.

— Дурачок, я же тебя люблю, — повторяла она и целовала шов от недавнего ранения на животе Синицына.

За окнами давно стемнело, а они не могли друг от друга оторваться.

— Я хочу есть, — заявила Шмелева после очередного объятья.

— И я тоже, — удивленно сообщил Синицын. Ему было непонятно, как можно, если они опять вместе, заниматься чем-либо иным, но организм требовал еды.

— Чему ты удивляешься? Мы в койке уже четыре часа, — весело проговорила Лена. — Пойдем на кухню, твоя вдовушка приготовила для нас пир.

— Расскажи, как ты тут оказалась? — попросил Слава, сметая ветчину, сыр и соленые огурцы вперемежку с тортом.

— Маша пришла ко мне и рассказала о вашем «романе». Потом привезла меня сюда, позвонила тебе, оставила ключи и уехала к маме. Вот и все… — деловым тоном поведала Шмелева.

— Пойдем еще полежим, — предложил Синицын.

— Пойдем, если не шутишь, — улыбнулась Лена. Слава не шутил, и это было заметно невооруженным глазом. Он поднял девушку и тут же скривился.

— Дурак, тебе же нельзя поднимать тяжести! — закричала Шмелева и, болтая ногами, вырвалась из его рук. — Я сама ходить умею.

Слава кивнул и виновато двинулся за невестой. Глядя ей в спину, он моментально о болите боку забыл.

Под утро, дав друг другу клятву никогда больше не расставаться, молодые уснули.

Проснулся Слава в половине десятого от заунывной мелодии своего мобильника.

— Соболева взяли, — сообщил Лебедев. — Но парень успел выстрелить.

— В кого? — заорал Слава.

— В Абакина, — усмехнулся Лебедев.

— Убил?

— Нет, Конюхов на нем повис и помешал. Абакин ранен в руку. Приезжай в отдел, капитан. У Электрика накрыт для тебя стол.

— Значит, в Абакина… — повторил Слава и отключил мобильник.

— Что случилось? — сонным голосом поинтересовалась Лена.

— Каребин выстрелил в Стерна…

— Что ты несешь? — Шмелева привстала и, моргая, уставилась на жениха. — Твой Стерн давно умер, а писателя застрелили. Как может стрелять покойник?

— Ты права. Покойник стрелять не может. Выстрелил его роман, — ответил Слава и стал быстро одеваться.

* * *

Юри Кун не просто называл Верочку Филиппову дочкой. Одинокий хуторянин души не чаял в девушке и привязался к ней всем сердцем. Семья Куна несколько лет назад погибла от тифа. Он и сам переболел этой страшной болезнью, но его организм с недугом справился. Тиф унес жену Берту и двух дочерей — красавицу Эву и умницу Каю. Эве минуло семнадцать, а Кая не успела закончить гимназию.

Девочка погибла в пятнадцать лет. Шла мировая война, и на его хуторе стоял взвод немецких солдат. Они-то и принесли из окопов тиф.

Верочка напоминала Куну Эву. Но его красавица дочка не обладала душевными качествами русской постоялицы. Она жила как цветок, который ждет, что его заметят, срежут и поставят в красивую хрустальную вазу. Ее и заметил Курт Данховер, немецкий солдат, из тех, что жили на хуторе. Молодые люди почувствовали любовь друг к другу, и Курт нежным поцелуем передал Эве свой тиф.

Он и сам умер в полевом госпитале.

Кун очень страдал от потери близких и лишь этой зимой начал немного отходить. И помогла его возвращению к жизни Вера. Они прожили вместе зиму, встретили весну и теперь грелись в лучах майского солнышка.

Вера освоилась в доме и постепенно взяла на себя обязанности хозяйки.

Рядом с Куном она впервые перестала ощущать себя сиротой.

Иногда девушке даже хотелось, чтобы Юри был ее настоящим отцом.

Расстрелянного родителя Вера любила, но настоящей близости и дружбы между ними не возникло. Федор Савельевич жил в своем мире с шумными пирушками, красивыми женщинами и борзыми собаками. Дочь он воспринимал как маленькое существо, которое должно расти и получать все, что ребенку положено. Иногда отец брал Веру на колени и пристально ее разглядывал. Глаза у него становились грустными, и девочка понимала, что отец в своих мыслях от нее далеко. Федор Саве-льевич, глядя на дочку, вспоминал свою молодую жену, погибшую при родах Веры. Черты ребенка имели удивительное сходство с чертами матери, и это сходство его тревожило.

Юри Кун был совсем другим человеком, и Вера всей душой чувствовала, что ее присутствие доставляет ему радость. Если бы не тоска по Тимуру, она жила бы на хуторе Куна совершенно счастливо. Петербургская барышня здесь многому научилась. Кун держал пасеку, и девушка с удовольствием ухаживала за пчелами.

Раньше она не могла отличить осу от пчелы, и вдруг узнала массу интересного об этих удивительных существах, создающих душистый и целебный мед. Теперь, глядя на цветущие яблони, она не только любовалось их великолепием, но и радовалась за маленьких пчел, у которых была работа. Одетая, как и Юри, в специальный костюм, она научилась доставать из улья соты, наполненные медом, класть пчелам подкормку и начинала понимать, когда рой желал делиться. Раньше всякий мед имел для Веры один вкус. Теперь она различала множество его оттенков и этим очень умиляла Юри.

Но иногда Вера становилась печальной и тогда надолго уходила из дома. Юри знал, что она в очередной раз отправилась на пожарище соседа Матти и бродит там, надеясь, что ее возлюбленный вернулся и ждет ее возле спаленного хутора.

Юри брал ружье и тихонько шел за ней. Он боялся, что с того берега снова нагрянут лихие люди, и незаметно охранял девушку.

Сегодня Вера снова ушла к Матти. Кун, вооружившись охотничьим ружьем и биноклем, отправился следом. Вокруг сгоревшего дома остался прекрасный сад Матти. Сейчас в нем вовсю цвели сливы и распускались яблони, радостное буйство обычно строгой и сдержанной природы северной Балтики не могло не радовать глаз.

Но Вера оставалась печальной. Так долго жить без любимого для юного сердца трудно. Юри видел, как она брела, опустив голову, и всей душой сочувствовал девушке.

Внезапно за пожарищем раздалось конское ржанье. Юри вздрогнул, взвел курок ружья и поспешил на этот звук. Всадник гнал гнедого коня со стороны моря.

Теперь уже отчетливо доносился и стук копыт. Вера тоже услышала ржанье, а за ним конский топот и стала из-под ладони глядеть на приближающегося конника. Юри вскинул бинокль и поймал всадника в оккуляры. В бинокль можно было разглядеть и его лицо. Юри видел молодого темноволосого мужчину. Ни оружия, ничего другого, говорящего о злом умысле верхового, при нем не имелось. Юри опустил ружье, спрятался за вековым вязом и стал ждать, что будет. Он не хотел без нужды открывать Вере своего присутствия, чтобы не стеснять ее излишней опекой.

Девушка вглядывалась в приближающегося путника все напряженнее. Затем, она сделала шаг вперед, замерла, глядя в сторону наездника, а еще через мгновение с криком «Тимур!» бросилась ему навстречу.

Путник тоже увидел ее, взмахнул стеком, и конь понесся вперед отчаянным галопом. Возле Веры всадник резко затормозил, подняв жеребца на дыбы, схватил девушку, усадил ее себе на колени и обнял. Поводья жеребца больше не стесняли, и гнедой, опустив голову, принялся щипать траву. Так продолжалось несколько минут. Молодые люди ласкали друг друга, о чем-то тихо говорили, затем наездник опустил Веру на землю, спешился сам, и они, обнявшись, пошли по саду.

Под старой яблоней молодой человек потянул Веру на траву и опустился рядом. Охранять постоялицу больше нужды не было, и Юри поспешил домой. Он понял, что Вера дождалась любимого, и не хотел мешать молодым. До вечера Юри девушку не видел. На закате молодой человек и Вера появились. Они шли, обнявшись, и друг Веры вел коня под уздцы.

— Юри, это и есть мой муж, Тимур! — закричала Вера, завидев Куна, и бросилась ему на шею. — Я так счастлива, но он опять должен уехать. Тимур вырвался ко мне лишь на один денек.

Они вместе поужинали. Кун выставил на стол все свои праздничные припасы.

Мед, копчености и рыба были великолепны. Мужчины выпили по кружке пива, и Тимур, поблагодарив Куна за Веру, достал кошелек, желая расплатиться с Юри.

— Я за дочку денег не беру.

Тимур понял, что обидел пожилого человека, и убрал кошелек. Подумав немного, он вынул из нагрудного карманчика серебряные часы с толстой крученой цепочкой и с поклоном протянул хозяину хутора.

— Спасибо вам. Это брегет отца. Пусть он останется вам на память и показывает хорошее время. Я надеюсь, что скоро закончу дела и заберу Веру, — сказал Тимур.

— За часы спасибо, а вот это будет самый черный день в моей жизни, — признался эстонец.

— Тогда мы вместе у тебя поселимся, только уж не ропщи, — улыбнулся Тимур, и они с Юри обнялись.

— Я буду рад, сынок. Мне некому оставить мое хозяйство. Если вы будете жить здесь, мне будет легче умиреть, — ответил Юри и смахнул слезу. Плакал сдержанный хозяин хутора второй раз в жизни. JB первый это случилось, когда тиф унес его семью.

На рассвете Тимур ускакал. А через два месяца Вера открылась Юри, что ждет ребенка.

— Неужели я и внука дождусь?! — обрадовался Кун. Затем истопил баню и выпил на радостях семь кружек пива.

* * *

В райотдел Синицын приехал под ручку с Леной. Шмелева настояла проводить жениха, и Слава с удовольствием согласился. Они прощались возле дверей, когда из окна высунулся Лебедев и заорал на всю улицу: «Горько!» Через минуту молодых окружили сослуживцы и затащили обоих в здание. Славе жали руку, беспрестанно поздравляли, и трудно было понять, радуются коллеги его внеочередной звездочке или счастью молодых. В кабинете Грушина Славу, к его большому удивлению, действительно ждал накрытый стол.

— Попробуй теперь не выпить, — встретил подчиненного подполковник. — Лебедев, волоки сюда заветный стакан!

Капитан на минуту вышел и вернулся с подносом, на котором стоял полный стакан водки, на дне которого поблескивала капитанская звездочка. Слава растерянно поглядел на Шмелеву словно в поисках защиты. Выпить стакан водки для него было равносильно тому, что проглотить ядовитую змею.

— Пей, раз положено, улыбнулась невеста. — Ты же сам выбрал профессию, а коль выбрал, исполняй ритуалы, капитан.

— Делать нечего, придется пить, — печально посочувствовал Лебедев, хотя глаза у него смеялись.

Синицын дрожащими руками принял стакан, зажмурился и вылил в себя всю водку, да так, что и звездочка оказалось у него во рту. С трудом выудив изо рта этот капитанский символ, он оглядел всех бессмысленным взглядом и сел.

— Ну, жив, что ли? — поинтересовался Конюхов, трогая Славу за запястье. — Пульс нормальный, значит, жив.

— Вроде жив, недоверчиво подтвердил виновник торжества, чем вызвал гомерический хохот собравшихся коллег.

— Гадость это. И зачем вы ее пьете? — пожаловался он, понемногу приходя в себя.

— Сейчас, капитан, поймешь, — заверил его Грушин и потребовал наполнить стаканы всем.

Лене тоже налили полный стакан водки, но опустошать его не требовали.

— Глотни, сколько сможешь. Здесь найдется кому допить, — успокоил девушку Лебедев. — За своего будущего мужа пьешь.

Через полчаса все, что можно было выпить, выпили и чем можно было закусить — закусили. После чего все разошлись по рабочим местам, словно этот день вовсе не отличался от других будней райотдела.

Слава проводил Лену до метро и нетрезвой походкой вернулся назад. Садясь в патрульную машину, ребята из райотдела подозрительно покосились на повеселевшего прохожего, но признав в нем сослуживца, прыснули.

— Ну и как ты, капитан, себя чувствуешь? — полюбопытствовал Конюхов, завидев Синицына.

— Мутно, но, кажется, весело, — ответил тот и добавил:

—Только веселье дурацкое, дубиной вот как я себя чувствую.

— Работать сможешь или домой? Тебе сегодня положено, — предложил капитан.

— Нет, работать, — упрямо заявил Слава.

— Ну, работать так работать. Можешь поехать в тюремную больницу и допросить директора гимназии. Абакин перевязан, рана у него на руке, язык не затронут, говорить может. Или допроси Соболева, почему он поднял пистолет на «Отца», — перечислял Лебедев.

— Нет, господа товарищи, я поеду в «Издательский дом» искать Гурьевича.

Вот что я буду делать, — заплетающимся языком возразил Синицын.

— Тогда, капитан, бери машину, а то, грешным делом, завалишься где… А Трунин тебя не оставит. Хоть на ногах, хоть на четвереньках, но на место вернет.

— Что вы меня с этой водкой достаете? — огрызнулся Слава и направился в туалет. Там он подставил свой чуб под струю холодной воды и простоял так до тех пор, пока муть не ушла из его сознания. После чего вернулся в комнату, взял кейс и уже вполне твердой походкой молча покинул службу.

Капитан и Конюхов, проводили коллегу восхищенным взглядом.

— Однако мужик, — покачал головой Лебедев.

— Молодец капитан, — поддержал Гена. — Выпить полный стакан водки первый раз в жизни и так держаться надо уметь…

До особняка «Издательского дома» Слава добрался без приключений. Иногда его подташнивало, но и это скоро прекратилось.

Сегодня на вахте никого не было. Синицын поднялся на второй этаж и постучал в бухгалтерию.

— Входите, у меня не заперто. Денег здесь нет, только бумаги, — звонко отозвались за дверью.

Синицын открыл дверь и вошел. Бухгалтер Лида Смирнова сидела с отчетами.

Дело Рачевской шло с молотка, и бухгалтерию в связи с этим надо было приводить в полный порядок.

— Я бы хотел найти адрес и имя-отчество Гурьевича, — попросил Синицын, извинившись, что отрывает женщину от ее работы.

— Отчество вы его знаете, он Гурьевич, звать Семеном. Кажется, в честь Буденного папашка его окрестил. Ведь они в трех поколениях чекисты, а фамилия его Деев.

— Как Деев? — не понял Слава.

— Ну Деев и Деев. Что тут такого? Обычная русская фамилия.

— А при чем тут Гурьевич? — продолжал недоумевать Синицын.

— Как при чем? Отца у него Гурием звали. Он еще при Сталине в органах работал. Отцом Гурьевич очень гордится и детям с внуками эту гордость внушает.

Капитан Гурий Деев, по его рассказам, погиб со знаменем в руках, штурмуя белые бастионы. Сам Дзержинский ему орден на грудь вешал, а Иосиф Виссарионович Сталин ручку жал и за службу лично благодарил.

— Это после гибели, что ли? — решил уточнить Синицын. Он уже вспомнил фамилию Деева. Она возникла один раз в прологе романа Каребина «Спаситель мира».

— Откуда я знаю? У меня и так голова кругом… — не без раздражения заметила Смирнова. — Вы, товарищ следователь, посидите с отчетом издательства недельку, и у вас головка поплывет. Тут головоломки похлеще ваших детективов.

Синицын еще раз извинился и, записав адрес Деева, поспешил оставить Лидию Смирнову в покое. Выйдя на улицу, он внимательно перечитал домашний адрес охранника и поехал в Нагатино. С несколькими пересадками на метро, затем еще на автобусе добрался до новенькой девятиэтажки. Посмотрев на часы, понял, что пенсионера он дома застать может, но работающих членов семьи в шестнадцать часов будничного дня вряд ли. Однако ошибся. Дверь отворил молодой мужчина лет тридцати пяти и, посмотрев документ Синицына, пригласил его в гостиную.

Усадив следователя в кресло, он попросил прощения, сказав, что должен выключить компьютер, и удалился.

Слава остался один и принялся изучать убранство гостиной чекиста. На ковре над диваном висела огромная фотография, явно увеличенная с допотопного снимка.

На ней в полный рост представал чекист в кожанке, с нагловатой улыбочкой и папироской в углу рта.

— Это ваш дедушка? — спросил Слава, когда молодой хозяин вернулся.

— Да, это наш герой дедушка Гурий Иванович Деев, — подтвердил внук героя, усаживаясь в кресло.

— Я бы хотел поговорить с Семеном Гурьевичем, — пояснил цель своего визита Синицын.

— Папы уже три дня нет.

— Как нет? Он уехал? — удивился Слава.

— Я не знаю. Может, он у друзей, может, на даче. Папа никогда не говорит, где он. И не любит, когда мы спрашиваем. Это у него с работы такая привычка к таинственности осталась, — спокойно поведал сын бывшего чекиста.

Слава не очень себе представлял, как может исчезать неизвестно куда из дома пожилой человек и близкие при этом спокойны.

— И часто такое случается?

— Последнее время чаще, — кивнул отпрыск. — Папа вообще стал очень нервным, после того как всю ночь читал какие-то листки.

— А что за листки? — напрягся Слава.

— Да небось очередные разоблачения зверств НКВД, — усмехнулось чадо. — В последние годы этих разоблачений по горло. Только читай. А папе они очень на нервы действовали, но эти последние, видимо, совсем его доконали.

— А вы не знаете автора этих зловредных листков? — спросил Слава.

— Да они у него в столе. Я этой литературы не читаю. Хотите, я вам покажу, если вам это интересно?

— Очень интересно, — подтвердил Слава и, резво вскочив с дивана, отправился за молодым хозяином.

Тот провел его в комнату родителя. На полках красовались классики марксизма, включая полное собрание сочинений Сталина, Ленина и Маркса. На стенах висели фотографии и вырезки из прессы с портретами известных чекистов, а на письменном столе в золоченой рамке стояла та же фотография, что висела в гостиной, только небольшого размера. Слава понял, что этот снимок и есть оригинал.

Молодой хозяин выдвинул ящик письменного стола и подал Синицыну компьютерную распечатку романа Каребина.

— А вы сами случайно не читали это? — на всякий случай спросил следователь.

— Я же говорил, что никогда не читаю подобной литературы, — брезгливо поморщился сын чекиста.

— А можно мне почитать? — словно ребенок, за-видившей интересную игрушку, попросил Слава.

— Да берите, отец же уже прочел, — щедро разрешил сын.

— А если нет?

— Тогда эти листки лежали бы на столе. Отец никогда не убирает в стол то, что еще не дочитал.

Слава поблагодарил и быстренько покинул дом потомственных чекистов.

Выйдя из парадного, он позвонил дежурному в райотдел и попросил объвить Деева в розыск.

* * *

Яхта «Спаситель мира Стерн» покинула территориальные финские воды девятого мая. В двадцатые годы этот день еще не нарекли праздником Победы, поскольку о Второй мировой войне тогда не было и речи.

Вечером яхта вошла в порт Ревеля и стояла там три дня. Сходить на берег Стерны не могли, в Ревеле им должны были выдать шведские визы, а до этого времени они сидели на яхте и старались не попадаться властям на глаза. Не пускали на берег и команду. Лишь для шофера Шамиля капитан сделал исключение, разрешив парню навестить родственников, но дал ему на это только сутки.

Наконец документы были получены. Их на шлюпке доставил к борту яхты незнакомый Стерну субъект, прикрывший лицо капюшоном. Отдав пакет, он словно растворился в серой дымке северной ночи. И в тот же момент капитан приказал поднимать якорь.

В полночь «Спаситель мира» покинул ревельский порт и взял курс на Стокгольм.

Святослав Альфредович ночью спал мало, волновался: ему предстояло впервые показать себя в качестве Учителя.

— Ты не заболел, дорогой? — Алиса Николасвна приподнялась на постели и, внимательно посмотрев на мужа, потрогала его лоб.

— Нет, не привык к морской качке, — ответил Стерн и, погладив супругу по золотистым локонам, прикрыл глаза. «Как быстро все меняется в моей жизни», — подумал он.

Переехав в ноябре на яхту, он быстро закончил книгу. Первое ее издание выглядело весьма скромно. Но через месяц она уже появилась в твердом переплете и на прекрасной бумаге. К Рождеству тираж книги дошел до ста тысяч, а к январю ее уже перевели на английский и немецкий. В мае ожидалось издание на французском, итальянском и испанском. Бригада переводчиков трудилась днем и ночью.

Всю зиму пресса уделяла Святославу Альфредовичу Стерну усиленное внимание.

Причем если в начале зимы информация о новом Учении мудреца публиковалась на последних страницах, вместе с всевозможной светской и уголовной хроникой, то к весне стала занимать места передовиц. Портреты Святослава Альфредовича и его супруги все чаще мелькали на обложках журналов и полосах газет. На яхту, пока она стояла в финском фиорде, доставляли все издания, в которых упоминалось имя Стерна. Сперва Учитель сам внимательно читал все, что о нем писалось, но когда объем прессы сделался слишком большим, поручил эту работу жене. Алиса Николасвна становилась его пресс-секретарем, в ее обязанности входило выделять из газетных кип главное и это главное передавать супругу.

Перестал Стерн и давать интервью для малоизвестных изданий. Теперь и это делала за него Алиса Николасвна.

Закончив книгу, Святослав Альфредович снова взялся за кисть. На его полотнах варьировалась тема идола и толпы. Для огромных холстов отвели отдельную каюту. Дорогих красок живописец не жалел. Он вообще перестал думать о деньгах. Все счета оплачивались как бы сами собой. Работал художник быстро. За зиму Стерн создал около тридцати полотен. Все они были оправлены в помпезные золоченые рамы и готовы к показу в самых престижных галереях. Ко времени прибытия в Швецию картины уже находились в Стокгольме, и сам маэстро должен был открыть свою выставку.

В иллюминаторе каюты стало светлеть. Стерн пот смотрел на часы, тикающие рядом на тумбочке. Они показывали пять минут десятого. От капитана Стерн знал, что в порт Стокгольма они должны войти в начале двенадцатого. Он оделся и поднялся на палубу. Сыновья уже были там и с восхищением смотрели на бегущие волны.

— Папа, как хорошо плыть! — воскликнул Юлик и бросился отцу на шею.

Ваня кивнул и остался стоять. Старший сын рос гораздо более сдержанным в чувствах, чем его брат.

— Смотри, отец, там город, — крикнул Юлик и указал на проступившие в синем мареве очертания шведской столицы.

— Да, мы подплываем. Спускайтесь в каюту и будьте там, пока вас не позовут. —Стерн хотел, чтобы встречающие видели на палубе только его.

Мальчики нехотя двинули вниз. Оставшись один, Святослав Альфредович направился на капитанский мостик. Грог сам правил яхтой, потому что прекрасно знал здешний фарватер.

— Капитан, как там у нас с ветром? Мне бы не хотелось явиться к шведам с шлейфом дыма от паровой машины. Не могли бы мы поднять паруса?

— Никаких проблем, хозяин. Ветер позволяет, — ответил Грог и велел свистать всех наверх.

Через пятнадцать минут паруса были подняты, а паровая машина остановлена.

К моменту причала дым из трубы яхты поднимался едва заметно. Яхта медленно входила в порт. В лучах утреннего весеннего солнца Стокгольм походил на игрушечный город из детской сказочки. Но пейзаж Стерна не умилил. Маэстро напряженно вглядывался вдаль, пытаясь сосчитать людей на пристани. Святослав Альфредович был уверен, что его популярность уже в зените, но в Стокгольме яхту встречала небольшая толпа, и Стерн был разочарован. Он ожидал большего и, стоя на палубе, снисходительно помахивал встречающим, пряча за улыбкой горечь от их малочисленности.

Королевская академия художеств прислала за именитым гостем автомобиль и секретаря академии Макса Корна с супругой, но Стерн дождался, когда с яхты снимут его лимузин, и только после этого сошел на берег.

Алису Николасвну так завалили цветами, что Шамиль с трудом вместил их в машину. Ехали медленно. Немалая часть из тех, кто прибыл в порт на такси и извозчиках, сопровождала путешественников до отеля. Этот импровизированный кортеж не поднял настроение Стерна. Горечь от разочарования встречей не проходила.

Супруга Макса Корна Берта Корн любезно предложила показать детям город и увела мальчиков за собой. Сам представитель шведской академии художеств рассказал Стернам историю отеля «Адмирал Нельсон», проводил чету до номера и, пожелав им приятного отдыха, удалился. Официальная часть визита Стернов начиналась в час дня на вернисаже. Затем предстоял торжественный обед в городской ратуше, после чего балет в Королевском театре и ужин в их отеле.

— Вот ты и дождался признания, мой дорогой друг, — улыбнулась Алиса Николасвна, выйдя из ванной.

Стерн уже принял ванну и облачился в бархатный халат. Он сидел в мягком обитом шелком кресле и мрачно смотрел на черепичные крыши шведской столицы.

— Нечего сказать — признание! Жалкие пятьдесят встречающих и единственный официальный представитель Макс Корн. Это позор, а не признание. — Стерн мечтал о толпах поклонников и продолжал злиться.

— А вы хотели бы видеть у трапа всех жителей страны плюс королевскую чету?

— съязвила Алиса Николасвна.

— Да, и чету тоже, — на полном серьезе подтвердил Святослав Альфредович. — Пойми, дело не в моих амбициях. Чтобы простые смертные внимали Учению, они должны видеть интерес и почтение ко мне со стороны сильных мира сего. Так устроен человек. Ему нужна реакция его кумиров.

Алиса Николасвна покачала головой и уселась перед зеркалом.

— Ты, мой друг, как всегда прав. Но наберись терпения. И так за три месяца о тебе узнал весь мир, — попыталась она успокоить супруга.

Стерн хотел что-то ответить, но в этот момент к ним постучали.

— Кто там? — недовольно спросил он.

Вместо ответа дверь тихо открылась, и в нее осторожно проник человек в долгополом пальто, шляпе и с чемоданом в руке.

— Кто вы и что вам нужно? — Святослав Альфредович в негодовании вскочил с кресла.

— Не надо волноваться. Вы меня знаете, — тихо ответил посетитель.

Стерн пригляделся. Зрительная память у него была профессиональная, и вошедшего он узнал. Перед ним стоял Вацлав Боровский. Святослав Альфредович пришел в ярость. Однажды он уже выставил этого типа за дверь. Но теперь, пользуясь золотом Кремля, показать Вацлаву на порог права не имел.

— Что вам угодно, господин Боровский? Мы отдыхаем и сейчас принять вас не можем.

— Во-первых, не господин, а товарищ. Во-вторых, я отниму у вас всего две минуты. — Боровский огляделся и перешел на шепот:

— Слушайте меня внимательно.

В этом чемодане вещи и парик. Сейчас вы быстро переоденетесь, выйдите из отеля и пешком, тут недалеко, проследуете в наше посольство. В парадную дверь не входите. Обойдите здание вокруг и зайдите в него с переулка. Там есть служебный вход. Постарайтесь не тянуть за собой хвоста. Королевская контрразведка вполне может вами интересоваться.

— У меня открытие выставки, неприлично опаздывать, — растерялся Стерн.

Алиса Николасвна встала от туалетного столика и подошла к мужу:

— Милый, до открытия выставки еще полтора часа, господин, то есть товарищ Боровский сказал, что посольство недалеко. Ты прекрасно все успеешь.

— Не выходя из Гамластана, это райончик в самом центре, где мы сейчас и находимся, пересечете Королевскую улицу, она упирается в железнодорожный вокзал, за Королевским дворцом свернете направо, через пять минут увидите красный флаг, и вы у цели. Вот вам на всякий случай план. По нему вы доберетесь до места, ни к кому не обращаясь с вопросами, — Боровский протянул Стерну листок и покинул номер так же осторожно, как и вошел в него.

Святослав Альфредович нерешительно взял чемодан и взглянул на жену. Алиса Николасвна ободряюще кивнула. В чемодане оказалась спецовка рабочего водопроводной компании, башмаки, подбитые гвоздями, трос для прочистки труб и темный парик. Стерн двумя пальцами брезгливо извлек одежду и повертел ее перед супругой.

— Тебе помочь, мой друг, или сам справишься? — улыбнулась Алиса Николасвна.

— Почему я должен маскироваться, словно террорист какой-то? — проворчал Стерн, облачаясь в спецовку и обувая грубые башмаки. В этом костюме и парике признать его превосходительство, бывшего статского советника Святослава Альфредовича Стерна было невозможно.

Алиса Николасвна выразила восхищение:

— Встретив такого субъекта на улице, никогда в нем тебя не признала бы.

— Дай Бог, — проворчал мистик и направился к двери.

— Мой друг, ты забыл инструмент, — напомнила мадам Стерн.

Святослав Альфредович вернулся, с омерзением взял в правую руку свернутый трос и вышел из номера. Ковровые дорожки, золоченая бронза перил и мрамор лестниц в новом обличий воспринимались совсем не так. Стерну было неловко топтать грубыми башмаками ковры и сияющий лак паркета. Походка его изменилась.

От уверенной поступи наставника человечества не осталось и следа. Стерну сделалось страшно. Казалось, что сейчас его обязательно узнают и арестуют. Но на работника водопроводной компании никто и не думал обращать внимание. Наоборот, его сторонились. Шикарный господин с дамой и двумя разодетыми малышками, шедший навстречу, остановил все семейство и пропустил «работягу». Святославу Альфредовичу так дорогу никогда не уступали. Господин, видимо, испугался, что дети могут замарать об него свои яркие костюмчики.

Лестницы и вестибюли отеля «Адмирал Нельсон» показались конспиратору бесконечными. Очутившись на улице, он с облегчением вздохнул. Сверяя свой путь с планом, выданным ему Воровским, Стерн через пятнадцать минут добрался до служебного входа посольства Советской России. Как только он шагнул на ступеньку, дверь перед ним раскрылась и крепкий молодой человек взял его за локоть.

— Я вас провожу, — сказал он и повел Стерна по длинному темному коридору.

Они несколько раз сворачивали, спускались по лестнице, вновь поднимались, пока не дошли до внушительных дубовых дверей. Проводник открыл одну створку и слегка подтолкнул посетителя. Святослав Альфредович оказался в сумрачном помещении с двумя окошками, смахивающими на бойницы, и сводчатый потолком. Темный овальный стол с готическими стульями и такой же темный шкаф составляли его меблировку.

За столом сидели двое мужчин. Их лиц Стерн разглядеть не мог.

— Приятно видеть товарища Стерна в костюме пролетариата, — усмехнулся тот, что сидел ближе.

— Присаживайтесь, Святослав Альфредович. В ногах правды нет, — добавил второй, и его голос Стерн узнал:

— Это вы, Серафим Маркович?

— Я собственной персоной. А рядом со мной Яков Михайлович Блюмкин.

Человек, начавший мировую войну. Это он выбил из Совнаркома деньги на все, что вы теперь имеете, — ответил Шульц.

Блюмкин не вставая протянул Стерну волосатую руку.

— Прочитал вашу книжицу. Бред. Но если вложить в этот бред десяток миллионов американских долларов, он превратится в новую религию.

Стерн обиженно засопел.

— Не обращайте внимания. Яков Михайлович резковат, но человеку, застрелившему Мирбаха, это можно простить. Способности Блюмкина вы еще будете иметь возможность оценить, — постарался смягчить слова коллеги Шульц.

— Хватит разводить антимонии, давайте к делу. Ведь Гуру торопится, — прервал Блюмкин Шульца и повернулся к Святославу Альфредовичу:

— Мы истратили на тебя, Стерн, кучу денег, и предстоит истратить еще больше. Пока юридически наши отношения никак не закреплены. Тебе придется подписать нужные бумаги и дать нам расписки. Как юристу по образованию, тебе это должно быть понятно. Ты теперь агент ОГПУ по кличке Гуру.

— Простите, но так мы не договаривались. — Святослав Альфредович покраснел, и голос его задрожал.

— Не нравится слово «агент»? — усмехнулся Блюмкин. — Я привык называть вещи своими именами. Ты агент, и мы вкладываем в тебя большие деньги. Об этом кроме нас троих — Феликса Эдмундовича, Ленина и Троцкого — никто не знает и знать не должен. Так что перед обществом ты великий учитель и, как говаривали в Одессе, чист, словно моча младенца. А нам за деньги, политые кровью рабочих и крестьян, придется отчитаться.

Шульц при этих словах Блюмкина улыбки сдержать не смог.

О происхождении средств на кампанию Стерна-Гуру он хорошо знал. Они поступали из подвалов Лубянки и были политы совсем не пролетарской кровью.

— Господин Шульц при нашей первой встрече не говорил, что я должен стать… — Стерн замолчал, подбирая слово. — Господин Шульц не говорил, что я должен стать… филером.

— Во-первых, не господин, а товарищ. А во-вторых, на филера ты не тянешь.

Это профессия требует незаметности и скромности. А тебя видно за километр, и тщеславие у тебя, как у индюка. Ты же хочешь, чтобы тебе лизали пятки? Мы не против, будут лизать, но за денежки нашей конторы. А раз так, изволь оформить отношения с нами по протоколу.

— Зачем ты, Яша, так откровенно? поморщился Шульц. — Товарищ Стерн человек неглупый, сам поймет. Не надо его обижать. Нам вместе работать.

— Если в ОГПУ хотят обидеть, то ставят к стенке, а не тратят миллионы долларов на популярность данной персоны. — Блюмкин помолчал и, зыркнув на Стерна исподлобья, зловеще добавил:

— Яхты в море иногда тоже тонут.

— Не вижу особой популярности. В порту Стокгольма меня встречала жалкая кучка, — глядя на свои рабочие башмаки, обиженно проговорил Стерн. Он сделал вид, что на угрозу Блюмкина не обратил внимания.

— Да, мы тоже недовольны. Тут ты, Гуру, прав. Недоработочка. Обещаю в Данцинге встречу посолиднее. Ну а теперь вот тебе ручка, а вот бумаги. — И Блюмкин раскрыл перед Святославом Альфредовичем папку с тисненой звездой на кожаной обложке и подвинул перо с чернильницей. — Подписал? Молодец. Еще вот здесь в дубликате. — Блюмкин взял у Стерна подписанные листки спрятал их в папку, аккуратно убрал папку в сейф, запер его и торжественно остановился посередине комнаты. — Тебе, Гуру, выпала большая честь. Партия хочет поставить тебя царем Тибета. Европа — это подготовительный вояж. В Америке начнутся главные дела. Ты поведешь на Тибет экспедицию как американский подданный.

Стерн побледнел. Он мечтал, став владыкой, горной страны, сделать товарищам большевикам ручкой. А оказался всего лишь их подсадной уткой.

— Что испугались, товарищ Стерн? — Шульц по-своему истолковал реакцию вновь испеченного агента. — Вы же хотели видеть человечество у своих ног.

Будете смотреть на всех нас с высоты самой большой горы.

— Нет, нет, ничего… Все в порядке, — нервно заверил Святослав Альфредович. Он помнил слова Блюмкина, что яхты тоже тонут, и теперь до конца понял их значение. Обратного пути у мистика не было.

— Хвоста за собой не заметили? — спросил Шульц, перед тем как пожать Стерну руку на прощание.

Святослав Альфредович все еще находился под впечатлением от услышанного и с трудом заставил себя вникнуть в вопрос Серафима Марковича.

— Если честно, господа, то забыл проследить.

— Напрасно. Пора относиться к поручениям Центра серьезно. Нас, Гуру, ждут великие дела, и негоже обосраться на мелочах… — изрек Блюмкин, развалившись на стуле. — А от господ пора отвыкать, мы, Гуру, тут все товарищи. А господа или лежат в сырой земле, или с протянутой рукой в эмиграции.

На обратном пути в отель Стерн несколько раз оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Однако на углу перед Королевской улицей он на всякий случай шмыгнул в лавку с тканями и стал смотреть в окно. Никто за ним не следил. Святослав Альфредович облегченно вздохнул, вышел из лавки и столкнулся нос к нос у со своим водителем Шамилем. Стерн отвернулся и почти бегом понесся к отелю. Поднимаясь по лестнице, он гадал, узнал его шофер в рабочей спецовке или нет. И только потом, уже в номере, пришла мысль, от которой Стерну стало жарко: уж не Шамиль ли следил за ним всю дорогу до посольства и обратно? Шульц не раз интересовался у Стерна, не заметил ли тот чего в своем окружении. Не появился ли рядом кто-нибудь подозрительный? Стерн о Шамиле умолчал. Наличие камня, символа власти над горной страной, мистик от своего благодетеля утаил.

Он надеялся, получив трон, отказаться от услуг красных, и вновь обрести независимость. Но теперь это теряло всяческий смысл и сейчас агент Гуру подумал, что все же стоит рассказать о Шамиле Шульцу. «Неплохо бы при помощи горбуна завладеть и вторым камнем. Раз они теперь сами ведут эту игру, пускай работают», — решил он. О том, что второй камень у Шамиля, Стерн ни минуты не сомневался. Но как связаться с Шульцем, не знал. Горбун всегда появлялся без предупреждения и искать себя не велел.

— Встреча с «родиной» прошла успешно? поинтересовалась Алиса Николасвна, подавая мужу халат.

— Необычайно успешно. Ты теперь жена будущего Царя Тибета и теперешнего агента ОГПУ по кличке Гуру, — буркнул Стерн и направился в ванную.

— Чииз, — отозвалась супруга.

— При чем тут «чииз»? — разозлился Стерн. — Из меня делают клоуна.

— При слове «чииз» надо улыбнуться. Ведь это ты придумал, — напомнила Алиса Николасвна и добавила:

— Ты имеешь право для своей высокой цели использовать всех. Они же тебя использовать не сумеют. Слишком мелки. Поэтому клоуном ты не станешь Не тревожься и живи с «улыбкой».

Святослав Альфредович вошел в ванную и со стуком захлопнул за собой дверь.

* * *

Слава трясся в метро из Нагатина, прикидывая, куда направиться. В семь работа райотдела уже закончилась, и ехать туда не было смысла. Стакан водки все же не прошел для организма бесследно, Синицын чувствовал себя как рапирист, воткнувший клинок в сердце противника. Теперь следователь не сомневался — оба убийства совершил Гурьевич. Охранник специально просил Керн не говорить о том, что она видела парня. Он заранее продумал свалить убийство на Соболева. Деев запер за парнем люк, выстрелил в затылок Раневской и спокойно занял свое место в проходной.

Мотив убийств писателя и издательницы был прост как ясный день. Отец чекиста, разрекламированный в семье и широком кругу знакомых как герой, в книге разоблачен и показан примитивным палачом, застреленным своими же бойцами. Этого Семен Гурьевич пережить не мог. Остается неясным, как к нему попал роман, но и эта загадка решалась. Каребин, по словам главной редакторши, обещал ознакомить Рачевскую со своим трудом и принес ей часть написанной книги. Охранник вполне мог обнаружить распечатку на столе директрисы и, пролистав первые страницы, наткнуться на фамилию Деев. Слава спрятал распечатку в портфель и покинул вагон. Почему он вышел именно здесь, Синицын не думал. Он и название станции не увидел, но уверенным шагом направился к эскалатору. Выбравшись из метро, молодой человек быстро зашагал по широкому проспекту, свернул в переулок, вошел в подъезд четырехэтажного кирпичного дома и, легко взбежав на второй этаж, позвонил в дверь. Дверь открылась, и он смело переступил порог, миновал прихожую и, толкнув стеклянную дверь, оказался в кабинете. Его не удивило, что в кабинете никого не было, что на письменном столе поблескивал старинный глобус на бронзовой подставке, а на полках, между книг расположились самые невероятные экзотические предметы вроде рогатого черепа яка. Слава удобно расселся в низком бархатном кресле, покрытом шкурой барса, и задремал.

— Вот мы и встретились, — услышал он голос, вздрогнул от неожиданности и обнаружил за письменным столом напротив себя седого мужчину со странным остановившимся взглядом темных глубоких глаз. Эти глаза смотрели на Синицына и словно не видели его совсем, или наоборот, видели насквозь. А еще он заметил перед собой пиалу с дымящимся напитком, распространяющим вокруг терпкий запах незнакомого растения.

Мужчина тоже имел перед собой пиалу и иногда потягивал из нее, наклоняясь к сосуду, как зверь.

— Попробуй, это не яд, — улыбнулся хозяин кабинета.

Слава кивнул и пригубил зелье. Напиток оказался травяным чаем с очень своеобразным терпким вкусом. Сделав два глотка, молодой человек ощутил необычайный прилив сил, легкость и покой на сердце.

— Хорошо? — улыбнулся седой хозяин.

— Очень хорошо, — улыбнулся Слава в ответ. Некоторое время они сидели молча, попивая чай и ласково поглядывая друг на друга. Славе казалось, что в этом кресле он уже отдыхал много раз, что они с хозяином давние знакомые, и странный глобус, где материки выглядели совсем не так, как на современной карте, и череп горного быка с рогами он прекрасно помнит. Прошло несколько минут; седой мужчина не торопясь отодвинул локтем чашку, затем не глядя так же локтем выдвинул ящик из своего стола и достал шкатулку. Слава со спокойным интересом наблюдал, как шкатулка сама открылась и из нее на стол выпали сверкающие осколки, которые странным образом соединились, и перед Синицыным засверкал удивительной чистоты белый камень.

— Ты Сабсан, я тебя знаю. Это ты забрал разбитый камень у Ирины Старовцевой. Твое имя как у героя романа Каребина. Там тоже есть Сабсан, — догадался Слава.

— Я его внук. Отец дал мне имя деда, — тихо отозвался седой.

— Зачем ты помогал мне, Сабсан? — Слава наконец имел возможность получить ответы на все свои вопросы из первых рук.

— Абакин причинил мне зло, и я должен был наказать его. И не только за себя, а за те молодые души, которые он губит. Это я поведал Каребину историю деда, отца и проклятого Стерна.

— Значит, ты знаешь конец романа? — обрадовался Слава.

— Знаю? Это моя жизнь. — Сабсан взял локтями глиняный чайник, наполнил обе пиалы и выдвинул между ними на стол глиняный подсвечник с толстой восковой свечкой. Слава наблюдал, как его хозяин уставился невидящим взглядом на конец свечи и фитилек вспыхнул. Но Синицына это вовсе не удивило.

— Расскажи, что было дальше? попросил Слава.

— Моя история невеселая. Отец нашел меня в приюте ГУЛАГа. Мама при родах умерла. Отец, вернувшись в Эстонию, ее в живых уже не застал. Я свою маму никогда не видел. Наверное, наши Боги так решили, потому что все женщины нашего рода умирают, дав жизнь ребенку.

— Твою маму звали Верой?

— Конечно. Каребин не менял имен. Я разрешил ему это.

— А как ты оказался в ГУЛАГе?

— Меня годовалым малюткой выкрал с эстонского хутора Шульц. Они хотели на меня как на приманку выманить отца, и им это удалось. Они ненавидели папу, потому что он не допустил Стерна на тибетский престол. Тот вошел с вооруженным отрядом в Лхассу и, собрав совет лам, выложил перед ними два царских камня.

Ламы взяли их в руки и рассмеялись. Оба камня оставались холодными. И хоть они как две капли воды походили на настоящие, на деле это были фальшивки. Стерн на яхте подпоил отца снотворным и выкрал их. Но отец специально для этого и заказал копии. Ламы с позором изгнали Стерна из Лхассы, а большевистский отряд, который он привел под видом экспедиции, разбил английский десант. Так ничем и закончился этот красный поход на Тибет.

— А за что ты ненавидишь Абакина? Убил Каребина и Рачевскую совсем другой человек.

— Это уже новая история. Когда отца арестовали, Сталин казнил всех тех чекистов, которые затеяли игру со Стерном. В подземном коридоре Лубянки папа встретил Глеба Бокия. Оба они были телепаты, и Бокий узнал сына человека, который предсказал ему страшный конец. Бокия на другой день расстреляли. Стерну Ежов, по указке Сталина, приказал вернуться. Но Стерн тоже был телепатом и знал, что его ждет в Москве. Он испугался, успел купить себе имение на склонах Гималаев и трясся там каждый день за свою жизнь. Стерн подписал в завещании все свое имущество Сталину. Но он остался без американских небоскребов и всего капитала, еще не успев умереть. Все его движимое и недвижимое состояние приобреталось на подставных лиц, а это были агенты ОГПУ-НКВД. У Стерна все отняли, но он думал, что сможет уцелеть, как Троцкий в Мексике. До Троцкого рука Сталина дотянулась, и через неделю после удара ледоруба к престарелому Стерну пришел эмиссар Берия.

— Ты будешь жить, если под крышей твоих мно гочисленных фондов и обществ развернется агентура Лубянки, — сказал он.

У Гуру не было выбора. Он согласился и умер своей смертью. Сам Стерн ЧК был больше не нужен, им хватило его имени, которое они за свои кровавые деньги сами и создали. Но при этом даже дети Стерна боялись посещать Россию. Юлик и Ваня не верили, что их не тронут, и только внук недавно явился.

— Ты не ответил на мой вопрос. Убил писателя и его издательницу Деев. За что ты ненавидишь Абакина?

— Деев оказался случайным убийцей. Рассказывая сюжет Каребину, я не мог предвидеть, что охранником его издательницы работает бывший палач отца. Тимур Сабсанович своей волей уничтожил эту мразь. Семен Деев испугался, что правду о родителе прочтут сотни тысяч людей, и взялся за оружие. Его можно понять, он защищал честь семьи. Абакин же испугался за свой карман. Как и все руководители сект Стерна, он понимает, что правда о Святославе Альфредовиче станет концом сытой и приятной жизни. В Университете Стерна про меня узнали, когда Каребин только принес заявку на роман в издательстве. У них везде свои люди. За мной началась охота. Папа оставил мне один настоящий царский камень. Второй был у Стерна. Чтобы никто не мог претендовать на престол Тибета, отец загипнотизировал Гуру, тот и выбросил свой камень в море.

Мальчишки Абакина пробрались в мой дом, все перевернули, сперли множество бесценных документов и в том числе камень. Для меня этот камень — святая память. Догадываясь об этом, Абакин положил камень в коробку со взрывчаткой и под видом посылки поставил мне под дверь. Я чувствовал опасность, но из коробки струился жар камня, я распечатал ее, и механизм сработал. Мне оторвало обе кисти рук, и я лишился зрения. Но Абакин не знает, что часть коробки, где его рукой написано мое имя, сохранилась. Ты получишь ее в качестве вещественного доказательства, и ему не отпереться.

Слава поднялся, вышел из кабинета и заглянул в маленькую гостиную. На круглом столе, покрытом атласной скатертью с восточными узорами по краям, лежала обгорелая коробка. На куске рваного обуглившегося картона отчетливо проступала надпись, начертанная синим фломастером: «Сабсану Тимуровичу Карамжанову». Слава взял кусок обгорелого картона, убрал в свой кейс и уже хотел направиться к выходу, как его остановила маленькая фотография на стене.

Синицын вгляделся в лицо молодой женщины, и ему показалось, что это лицо имеет сильное сходство с его матерью.

— Кто это? — спросил Слава.

— Просто женщина, ответил Сабсан и посмотрел сквозь него своими глубокими невидящими глазами.

Синицын кивнул и вышел из квартиры. Уже сидя в метро, он понял, что не знает, откуда и куда едет. Но в репродуктор объявили его станцию, и молодой человек вышел.

— Почему так поздно?! — воскликнула Вера Сергеевна, открывая сыну дверь.

— А сколько сейчас времени?

— Пусик, с тобой все в порядке? Сейчас первый час ночи. Лена ждала, ждала и уснула. Ты уж ее не буди. Вы завтра в десять идете в загс подавать заявление.

— Первый час? — изумился Слава.

— Конечно, Пусик, уже ночь. Ты хотя бы позвонил…

— А какой сегодня день?

— Что с тобой, Пусик? После полуночи уже четверг.

Слава прошествовал на кухню, уселся за стол и поглядел на часы. Мать его не обманывала, стрелки показывали двадцать минут первого.

— Мы тебя ждали ужинать. Хотели отметить звание. Лена столько всего наготовила, а тебя нет…

— Мама… — И Синицын пристально поглядел Вере Сергеевне в глаза. — Тебе ничего не говорит имя Сабсан Карамжанов?

Женщина вздрогнула, руки у нее задрожали и она убежала из кухни. Слава последовал за матерью и застал ее сидящей возле постели. Вера Сергеевна плакала.

— Мам, в чем дело? Ты знала этого человека?

— Он мог быть твоим отцом.

— Почему ты мне никогда о нем не говорила? — спросил Слава.

— Сыночек, я не хотела. Это был очень добрый и очень благородный человек.

Я полюбила его и чувствовала, что и он меня очень любит. Мы полгода встречались, и я уже надеялась, что Сабсан сделает мне предложение. Но вместо этого он явился с огромным букетом роз и предупредил, что я его больше не увижу. Он тогда очень страшные слова произнес. Я их и сейчас помню. Он сказал, что все женщины в его династии умирают после первых родов. «Я твоей смерти не хочу. Поэтому ухожу навсегда». А через год я познакомилась с твоим папой. Мы поженились, а остальное ты знаешь…. Твой папа погиб в тот же день, когда ты родился.

Вместо эпилога

В четверг двенадцатого июля в тринадцать пятьдесят капитан Синицын стоял на Кузнецком мосту и отслеживал пешеходов. Он ждал разведчика Гришу и каждые две минуты поглядывал на часы. Слава однажды уже встречался здесь с работником ФСБ и не раз краснел, вспоминая свою стычку с его шофером. Черный лимузин Ивана Ивановича молодой человек запомнил на всю жизнь. Он на всякий случай обвел взглядом припаркованные к выставочному залу машины и замер. Черная «Вольво» с тремя семерками в номерном знаке стояла точно на том же месте, где и прошлый раз. Тонированные стекла не давали возможности разглядеть водителя, но Слава не сомневался, что за рулем иномарки сидит круглолицый хам с мясистыми ушами.

— Зачем он здесь всегда торчит? — удивился Слава и увидел Ивана Ивановича.

Смуглого Квадрата с вьющимися, как у негра, волосами нельзя было с кем-нибудь перепутать. Иван Иванович тоже узнал молодого человека.

— Привет, капитан! — И голубые глаза Квадрата сузились в озорную улыбку.

— Иван Иванович? Откуда вы узнали, что я здесь? — растерялся Слава. В его планы вовсе не входила встреча втроем.

— Я тут назначил свидание, — усмехнулся Иван Иванович.

— И я тоже, — совсем растерялся Слава.

— Ну и хорошо, подождем вместе. Ты кого ждешь?

Слава замялся, не зная, стоит ли говорить о Грише, может, тому это будет неприятно.

— Одного человека… — увильнул он.

— Ну, я тоже договорился с одним человеком, через Ирину Старовцеву. Его, кажется, зовут Славой…

— Вы Гриша?! Ничего не понимаю….

— А чем тебе Гриша хуже Ивана Ивановича? — серьезно поинтересовался голубоглазый крепыш. — Ладно, шутки в сторону. У меня пятнадцать минут, поэтому слушай внимательно. Дело об убийстве Каребина и Рачевской можете прикрывать.

Тело Семена Гурьевича Деева вчера утром извлечено из Нагатинской поймы. Следов насилия на теле не обнаружено, поэтому есть все основания предполагать, что Деев совершил самоубийство или утонул случайно. Убийцы нет, и дела нет.

— Вы думаете, он сам утонул или… — осторожно начал Синицын, но Иван Иванович его прервал:

— Будешь задавать дурацкие вопросы, капитаном и помрешь. Понял?

— Так точно, — козырнул Слава.

— А вот без формы честь не отдают, — проворчал Иван Иванович-Гриша.

— Слушай дальше. Абакину взрыва не шей. Карамжанову не поможешь, а Абакин еще пригодится. Пусть посидит пару лет. Сидеть ему не привыкать. Ответит за организацию погрома в квартире писателя и ненамеренное давление на подростка, приведшее к увечью сотрудника МВД, то есть тебя. Парню за удар ножом и выстрел в руку Абакина дадут лет пять.

— А нельзя ему помочь? — сообразив, что он получает указания и обсуждать их бесполезно, спросил Слава.

— Ты жалеешь пацана, который тебя пырнул ножом? — не без удивления произнес Иван Иванович-Гриша.

— Соболеву запудрили мозги. Он не разобрался и со злости взялся за пистолет. Павел — нормальный парень, вырос без матери.

— Тогда скажи ему на допросе, чтобы лепил, будто ты на ножик сам напоролся в толкучке, а ваш опер пусть пишет, что Соболев при задержании выстрелил случайно. Залп получился самопроизвольный. Тогда, может, и условным сроком отделается. Эх, менты… Учить вас всему надо. Вот тебе моя визитка. Ты молодец, дело раскрутил, и если что — звони. Там и телефон, и имя с фамилией — все настоящее.

Слава посмотрел на визитку, потом на Ивана Ивановича и ответил:

— Есть, товарищ генерал.

— Можешь меня называть просто Григорием Васильевичем. — Квадрат протянул Славе свою мощную лапу и направился к лимузину.

Из группки пешеходов быстро отделились двое крепких молодцов, которые сопровождали генерала в прошлый раз, и распахнули перед ним дверцу «Вольво».

Синицын не сдержался и взглянул на водительское сиденье. За рулем оказался тоненький молодой человек в очках.

Квадрат заметил этот взгляд и, усаживаясь в машину, бросил Славе:

— Петьку высматриваешь. Его больше нет. Уволил хама, — и захлопнул дверцу.

Синицын хотел спросить, почему генерал заступается за директора гимназии имени Стерна, но не успел. Машина уехала…

ЭСТОНИЯ (Кохила)

20 августа 2002 года

Оглавление

От автора

Пролог

* * *

Вместо эпилога