«В мышеловке»

Дик Фрэнсис В мышеловке

Пер. Д.Прошуниной

Моя искренняя признательность двум художникам, Майклу Джеффри из Австралии и Йозефу Ире из Чехословакии, которые любезно показали мне свои студии и познакомили со своим художественным методом, мировосприятием и образом жизни.

Я также благодарен многим художественным галереям, чьи эксперты помогали и просвещали меня. И особенно Питеру Джонсону из художественной галереи «Оскар и Питер Джонсон» в Лондоне и галерее «Стад энд Стейбл» в Аскоте.

Глава 1

Я остановился у ворот и посмотрел в сад.

Перед домом кузена стояли три полицейские машины и «Скорая помощь» с синей мигалкой на крыше, посылавшей во все стороны зловещие голубые лучи. За распахнутой настежь парадной дверью виднелись люди в темно-синей форме. Пронизывающий ветер ранней осени печально гонял по дорожке пожухлые коричневые листья, и тяжелые облака стремительно неслись по небу, предвещая холода. Шесть часов вечера. Пятница. Шропшир. Англия.

Мелькавшие в окнах яркие белые вспышки говорили о том, что фотограф работает без устали. Я снял с плеча сумку и вместе с чемоданом опустил на траву возле обочины дорожки, потом с оправдавшимся предчувствием беды пошел к дому.

Я приехал поездом, чтобы провести уикенд у кузена, но он не встретил меня на машине, как обещал. Вышагивая полторы мили по деревенской дороге, я был уверен, что вот-вот он, как обычно, с извинениями и шутками выскочит из своего запыленного «Пежо».

Никаких шуток.

Посеревший и ошеломленный, он стоял в холле. Тело под аккуратным деловым костюмом безвольно обвисло, руки безжизненно болтаются по бокам, будто мозг забыл про них. Голова чуть повернута в сторону гостиной, где то и дело вспыхивает яркий белый свет, глаза полны ужаса.

- Дон? - Я подошел к нему. - Дональд!

Кузен не слышал меня, но полицейский в темно-синей форме услышал, быстро вышел из гостиной и, бесцеремонно схватив за руку, стал подталкивать к двери.

- Сэр, уйдите отсюда. Пожалуйста. - Ни на кого не глядя, он вел меня к выходу.

- Чарльз… - раздался хриплый голос.

- Вы знаете этого человека, сэр? - спросил полицейский у Дональда. Его хватка ослабла, но совсем чуть-чуть.

- Я его кузен, - объяснил я.

- О! - Полицейский отпустил мою руку, разрешил остаться возле дверей и присматривать за мистером Стюартом, а сам вернулся в гостиную посоветоваться, как поступить со мной.

- Что случилось? - спросил я.

Дон не ответил и повернул голову в сторону открытых дверей гостиной, снова погрузившись в кошмар, который ему невыносимо было видеть. Я не подчинился распоряжению полиции, сделал десять шагов и заглянул в гостиную.

Знакомая комната выглядела чужой и голой. Ни картин на стенах, ни восточных ковров, покрывавших каждый дюйм паркета, ни безделушек. Только голые серые стены, диваны, обитые вощеным ситцем, сдвинутая со своих мест мебель и казавшиеся пустыми и огромными пыльные деревянные квадраты пола.

И на полу - молодая жена моего кузена, окровавленная и мертвая.

По просторной гостиной деловито сновали полицейские, измеряли, фотографировали, снимали отпечатки пальцев. Я знал, что они там, но не видел их. Я видел только Реджину. Она лежала на спине с молочно-белым лицом.

Полуоткрытые глаза еще чуть поблескивали, разбитая нижняя челюсть отвисла, скула рассечена жестоким ударом. На паркете возле ее раскинутых ног лужица мочи, и одна рука со скрюченными мертвенно-белыми пальцами вытянута в сторону, будто в мольбе о пощаде.

Но пощады не было.

Я смотрел на кровавое крошево, в которое превратилась ее голова, и чувствовал, как застывает во мне кровь.

Полицейский, велевший мне стоять у дверей, наверно, получил инструкции, обернулся и, увидев, что я от слабости прислонился к притолоке, в раздражении быстро шагнул ко мне.

- Я же сказал вам, сэр, ждать в холле, - подчеркнуто резко проговорил он, давая понять, что мое состояние - это мое личное дело и его не касается.

Чуть кивнув, я вернулся в холл. Дональд, уставясь в пустоту, сидел на ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж, в спальни. Я опустился на пол рядом с ним и свесил голову между колен.

- Я… н… нашел… ее, - выдохнул Дональд.

Что можно сказать? И для меня это было ужасно, а он жил с ней и любил ее. Я сглотнул. Слабость прошла, осталось только чувство тошноты, я поднял голову и оперся спиной на стену. Как бы мне хотелось помочь ему, но я не знал, что надо сделать.

- Она… никогда… дома… в пятницу, - бормотал он.

- Знаю.

- В… шесть. В… в… шесть вечера. Она приезжала. Всегда.

- Принести тебе бренди?

- Она не должна была… не должна была быть дома.

Оттолкнувшись от пола, я встал и пошел в столовую.

И только там все значение голой гостиной пробилось в сознание. В столовой тоже были голые стены, пустые полки, на полу валялись перевернутые ящики комодов и буфета. Ни серебряных безделушек. Ни серебряных ложек и вилок. Ни коллекции антикварного китайского фарфора. Только стопка скатертей и салфеток и разбитые бокалы и рюмки.

Дом моего кузена был ограблен. А Реджина… Реджина вернулась домой, хотя никогда в пятницу рано не приезжала…

Я подошел к разграбленному буфету, и меня захлестнула волна бешенства и желания разнести вдребезги головы жадных, жестоких, злобных негодяев, которые разрушают жизнь совершенно незнакомым людям. Сострадание - это для святых. Меня переполняли чувства ненависти, ярости и мести.

Два целых бокала нашлись, но исчезли все бутылки с вином и бренди. Со злостью я толкнул дверь, она закачалась, как маятник, прошел в кухню и наполнил водой электрический кофейник.

Грабители не оставили в покое и кухню. Все полки и шкафы были опустошены и перевернуты вверх дном. Интересно, какие ценности они надеялись найти в кухне? Мне попались на глаза два пакетика чая, и, порывшись в шкафчике со специями, я с идиотским торжеством обнаружил бутылку бренди, которое Реджина использовала для готовки. Мерзавцы хоть это не заметили.

Дональд по-прежнему неподвижно сидел на ступеньках, я всунул ему в руку чашку крепкого сладкого чая и заставил выпить. Он механически глотал, не чувствуя вкуса.

- Она никогда не бывала днем… в пятницу, - без конца повторял он.

- Верно, - подтвердил я и подумал: интересно, сколько человек знали, что по пятницам дома никого нет.

Мы медленно допили чай, я взял у него пустую чашку и поставил на пол рядом со своей. Потом сел на пол рядом с ним, как и прежде. Из холла тоже все ценное исчезло. Маленький чиппендейловский столик, кабинетное кожаное кресло, часы XIX века в форме экипажа…

- Боже мой, Чарльз, - произнес Дональд.

Я посмотрел ему в лицо: в глазах слезы и невыносимая боль. Ничем, ничем я не мог помочь ему.

Безумие затянулось за полночь. Полиция, наверно, делала все возможное, люди вели себя деликатно и не без сострадания. Но у меня сложилось впечатление, что они видели свою задачу в том, чтобы схватить преступников, а не в том, чтобы утешать пострадавших. И кроме того, после десятка вопросов появилось чувство, что у них есть и некоторое сомнение. Ведь известно много случаев, когда владельцы домов сами организуют ограбление своего хорошо застрахованного имущества. Хотя, по-моему, подозревать в этой трагедии ловко устроенное мошенничество не было никаких оснований.

Но Дональд вроде бы ничего не замечал. Он отвечал на их вопросы автоматически, слабым голосом, иногда после долгой паузы.

Да, пропавшие вещи были застрахованы.

Да, они были застрахованы очень давно, много лет назад.

Да, он, как обычно, весь день был в своем офисе. Да, во время ленча он ходил в кафе. Съел сандвич. Он занимается транспортировкой и продажей вин. Его офис в Шрусбери.

Да, его жена была много моложе. Ей двадцать два. Он не мог говорить о Реджине не запинаясь, словно язык и губы не слушались его.

- Она всегда п…п… проводила п…п… пятницу, работая в цветочном м…м… магазине… п… подруги.

- Почему?

Дональд непонимающе посмотрел на инспектора криминальной полиции, сидевшего напротив него за обеденным столом в столовой. Гарнитур антикварных стульев исчез. Дональд сидел в плетеном кресле, принесенном из солярия. Инспектор, констебль и я - на кухонных табуретках.

- Что?

- Почему она работала по пятницам в цветочном магазине?

- Она… Она… Я… нравится…

- До замужества Реджина занималась цветоводством, как художник, - быстро вмешался я, - и любила возиться с цветами. В пятницу она обычно украшала цветами столы и помещения для танцев, свадеб, разных торжеств… - «И составляла венки для похорон тоже», - подумал я, но не смог произнести вслух.

- Благодарю вас, сэр, но я уверен, что мистер Стюарт может и сам ответить на вопрос.

- А я уверен, что не может.

Инспектор криминальной полиции переключил внимание на меня.

- Он слишком потрясен, - добавил я.

- Сэр, вы врач? - В голосе проскользнуло вежливое недоверие, именно недоверие, у меня нет сомнений, что я нашел правильное определение его отношения к Дональду и ко мне. Когда я отрицательно покачал головой, он перевел взгляд на Дональда, жевавшего губы, потом снова на меня. Глаза быстро оценили мои джинсы, поношенную брезентовую куртку, желтовато-коричневый свитер, запыленные туристские ботинки и невозмутимо уставились мне в лицо.

- Итак, сэр. Фамилия?

- Чарльз Тодд.

- Возраст?

- Двадцать девять.

- Занятие?

- Художник.

Констебль бесстрастно записывал в карманный блокнот эти детали, конечно же, проливающие яркий свет на совершенное преступление.

- Картины или что-то еще? - спросил инспектор.

- Картины.

- Как вы провели этот день, сэр?

- В два тридцать сел в Паддингтоне на поезд, а от местной станции пришел сюда пешком.

- Просто визит или с целью?

- Я приезжаю сюда раза два в году, и сейчас тоже, без особой цели.

- Значит, близкие друзья?

- Да.

Он спокойно кивнул и опять переключил внимание на Дональда, но вопросы задавал терпеливо, без нажима.

- В какое время, сэр, вы обычно в пятницу возвращаетесь домой?

- В пять. Примерно, - чуть слышно ответил Дональд.

- И сегодня?

- Так же. - Судорогой ему свело лицо. - Я увидел… дом разгромлен… Я позвонил…

- Да, сэр. Вы позвонили нам в шесть минут шестого. И после того как вы позвонили, вы вошли в гостиную и увидели, что вещи украдены?

Дональд не ответил.

- Если вы помните, сэр, наш сержант нашел вас там.

- ПОЧЕМУ? - с болью произнес Дон. - Почему она приехала домой?

- Надеюсь, мы это выясним, сэр.

Расспросы продолжались и продолжались и, насколько я мог судить, ничего не дали, кроме того, что довели Дональда почти до обморочного состояния.

Хотя мне было бы стыдно в этом признаться, но я страшно проголодался, потому что с утра ничего не ел. Я с горечью представил обед, который заранее предвкушал, Реджина добавляла во все блюда специи, травы и вина и превращала каждое застолье в праздник гурманов. Реджина, с шапкой темных волос, веселая и беззаботная, всегда готовая улыбаться и шутить. Безобидное существо… И попала в такую страшную историю.

В какой-то момент этого вечера тело погрузили в «Скорую помощь» и увезли. Я слышал, когда Реджину выносили, но Дональд, скорее всего, не понял значение шума, вызванного выносом тела. Наверно, его сознание выставило барьеры против такого ужаса.

Инспектор наконец поднялся и незаметно потянулся, чтобы избавиться от судороги, вызванной долгим сидением на кухонной табуретке. Он сообщил, что сейчас уедет и вернется утром, а констебль останется в доме дежурить всю ночь. Дональд с отсутствующим видом кивнул, по-моему, он не слышал ни единого слова и, когда инспектор ушел, по-прежнему неподвижно сидел в плетеном кресле не в силах встать и куда-то двигаться.

- Пойдем, - сказал я, - надо лечь.

Я взял его за руку, поднял на ноги и повел по лестнице в спальню. Он не сопротивлялся и шел будто во сне.

В спальне, его и Реджины, грабители тоже устроили погром, но комната для гостей с двуспальной кроватью, приготовленная для меня, осталась нетронутой. Он в одежде рухнул на постель, закрыл рукой глаза и в отчаянии без конца повторял вопрос, на который нет ответа и который во всем мире задают попавшие в беду:

- ПОЧЕМУ? Почему это должно было случиться с нами?

Следующую неделю я провел с Дональдом, и со временем вопросов становилось все больше и больше, но ответ нашелся только на один из них.

Самый легкий вопрос. Причина, по которой Реджина раньше обычного вернулась домой. В ней и в ее подруге, владелице цветочного магазина, уже несколько недель накапливалось взаимное раздражение. В эту пятницу оно прорвалось и вылилось в ссору, достаточно обидную, чтобы Реджина немедленно ушла. Она уехала примерно в два тридцать и, скорей всего, прямо отправилась домой. Врачи считали, что она была мертва часа два до того, как по вызову Дональда в пять часов шесть минут прибыла полиция.

Об этом в субботу днем инспектор сообщил Дональду. Дональд заплакал и вышел в сад.

Инспектор Фрост, человек по натуре холодный и уравновешенный, спокойно вошел в кухню и встал возле меня, наблюдая в окно, как Дональд понуро бродит по осеннему саду.

- Я бы хотел, чтобы вы рассказали, какие отношения были между мистером и миссис Стюарт?

- Что вы хотели бы услышать в ответ на вопрос КАКИЕ?

- Насколько они были привязаны друг к другу?

- А вы сами не видите?

- Интенсивность печали, - после паузы невозмутимо начал он, - не всегда служит надежным показателем интенсивности чувства любви.

- Вы всегда так разговариваете?

Чуть заметная улыбка мелькнула и тут же исчезла.

- Я всего лишь процитировал положение из учебника психологии.

- Слова «не всегда» означают, что обычно она служит показателем, - сердито бросил я.

Он моргнул.

- Ваш учебник несет ахинею, - добавил я.

- Чувство вины и угрызения совести могут выражаться в форме отчаяния и горя.

- Опасную ахинею. Насколько я мог заметить, у них даже еще не кончился медовый месяц.

- После трех лет брака?

- А почему бы нет?

Инспектор пожал плечами и ничего не ответил. Я отвернулся от окна, где среди яблонь мелькала скорбная фигура Дональда, и спросил:

- Какая вероятность, что пропавшие из дома вещи будут возвращены?

- Я бы сказал, совсем небольшая. Если дело касается антиквариата, то вещи успевают переплыть океан раньше, чем хозяин вернется из отпуска.

- Но в данном случае хозяин никуда не уезжал, - возразил я.

- В последние годы произошли сотни схожих ограблений, но всего несколько предметов удалось найти. Торговля антиквариатом в наши дни - доходный бизнес. - Он вздохнул.

- Воры такие знатоки? - скептически удивился я.

- Отчеты службы тюремных библиотек свидетельствуют, что заключенные чаще всего требуют книги об антиквариате. Мелкие карманники, выйдя на свободу, тотчас же переключаются на антиквариат.

Иногда этот инспектор, сорокатетний мужчина в хорошо сшитом сером костюме, с волосами песочного цвета, говорил, как нормальный человек.

- Может быть, кофе? - спросил я.

Он посмотрел на часы, вскинул брови, кивнул и сел на табуретку. Я включил кофеварку.

- Вы женаты? - спросил он.

- Нет.

- Любовник миссис Стюарт?

- Вы опять за свое?

- Если не задать вопроса, то и не найти ответа.

Я поставил на стол бутылку с молоком и сахарницу и предложил ему. Он задумался с чашкой в руке.

- Когда вы были здесь в последний раз? - спросил инспектор Фрост.

- В марте. До их отъезда в Австралию.

- В Австралию?

- Они ездили туда по поводу австралийских вин. У Дональда возникла идея привозить в Англию в больших количествах тамошние вина. И путешествовали больше трех месяцев. Почему дом не ограбили тогда, когда хозяева были в безопасной дали?

Он почувствовал горечь в моем голосе.

- Жизнь полна отвратительной иронии. - Инспектор вытянул губы и осторожно подул на горячий кофе. - Что бы вы все делали сегодня? В обычных обстоятельствах?

Мне пришлось подумать, чтобы вспомнить, какой сегодня день недели. Суббота. Обычные обстоятельства казались совершенно нереальными.

- Поехали бы на скачки, - ответил я. - Мы всегда ездим на скачки, когда я гощу у них.

- Они любили скачки? - Прошедшее время резануло мне слух. Хотя и правда, так много сейчас осталось в прошлом. Но мне было гораздо труднее, чем ему, говорить о Реджине и Дональде в прошедшем времени.

- Да… Но думаю, они ездят… ездили на скачки в основном из-за меня.

Он попробовал кофе и ухитрился сделать маленький глоток.

- В каком смысле из-за вас?

- Я рисую главным образом лошадей.

Через черный ход в кухню вошел Дональд, вид измученный, глаза красные.

- Пресса проделала дыру в заборе, - угрюмо сообщил он.

Инспектор быстро встал, стиснув зубы, открыл дверь в холл и громко приказал:

- Констебль, выставьте репортеров, залезших в сад!

Издалека донесся голос констебля: «Да, сэр», и Фрост извинился перед Дональдом:

- Я не могу полностью избавить вас от них, понимаете, сэр? На них тоже давят редакторы. В таких случаях, как этот, они хуже докучливых мух.

Целый день вся улица перед домом Дональда была заставлена машинами, в которых приехали репортеры, фотографы, просто искатели сенсаций. Как только открывалась парадная дверь, они толпой кидались на выходившего. Подобно голодным волкам, они прятались в засаде и выжидали появления жертвы. По-моему, они охотились в основном за Дональдом. Его состояние и чувства никого не смущали.

- В редакциях газет прослушивают передачи на частотах, которые использует полиция, - сердито заметил Фрост. - И бывает, что пресса приезжает на место преступления раньше нас.

В другое время я бы засмеялся, но сейчас в нашествии репортеров, когда оно касалось Дональда, не было ничего смешного. Полиция, естественно, по мере сил старалась избавиться от посторонних, как тот полицейский, который не пускал меня в дом, приняв за лазутчика прессы.

Дональд тяжело опустился на табуретку и сник, упираясь локтями в стол.

- Чарльз, - слабым голосом проговорил он, - тебе не трудно подогреть суп, я бы немного поел.

- Сейчас, - удивился и обрадовался я. До сих пор Дональд отказывался от еды, потому что даже мысль о пище вызывала у него тошноту.

Фрост насторожился, словно приготовился к атаке, как если бы получил нужный сигнал. И я понял, что он сидел и выжидал подходящего момента. Но инспектор не спешил и молча смотрел, как я открыл банку с супом, вылил в кастрюльку, долил водой, добавил немного коньяку и разогрел на медленном огне. Дональд выпил две чашки супа и съел тоненький ломоть черного хлеба. Только тогда инспектор вежливо попросил меня оставить их вдвоем и приступил к делу, которое Дональд потом назвал «глубоким копанием».

Через три часа, когда стало темнеть, инспектор ушел. Я наблюдал за его отъездом с веранды на втором этаже. Едва он и его помощник, констебль в штатском, появились на пороге парадной двери, им загородил дорогу молодой человек с дыбом стоявшими волосами и микрофоном в руке. И прежде чем они сумели обойти его и добежать до машины, в сад с громкими криками ворвались репортеры. Они мчались прямо по траве, отпихивая друг друга.

Я методически обошел весь дом, задергивая шторы, проверяя запоры на окнах и закрывая на засов все двери.

- Что ты делаешь? - Дональд выглядел смертельно усталым.

- Поднимаю мосты.

- О-о.

Несмотря на долгий разговор с инспектором, он вроде бы чуть успокоился и лучше владел собой. Когда я закончил укреплять дверь из кухни в сад, он сказал:

- Полиция требует список украденных вещей. Ты поможешь мне составить его?

- Конечно.

- И у нас будет какое-то занятие…

- Правильно.

- Мы делали опись антикварных вещей, но список лежал в том столе, который унесли из холла.

- Чертовски неподходящее место для такого документа, - заметил я.

- Примерно то же самое сказал он. Инспектор Фрост.

- А твоя страховая компания? Там есть список всех вещей?

- Только самых ценных. Картин и драгоценностей Реджины. - Он вздохнул. - Все остальное обозначено просто как «домашнее имущество».

Мы начали со столовой. Дональд поднимал перевернутые ящики и, вставляя их в буфет и комоды, вспоминал, что в них лежало, а я записывал под его диктовку. У него было очень много столового серебра, принадлежавшего семье и по традиции переходившего от поколения к поколению. Дональд с его страстью к антикварным вещам прежде наслаждался возможностью пользоваться старинным серебром, но удовольствие от владения, по-моему, исчезло вместе с вещами. Вместо того чтобы возмущаться утратой, он совершенно безучастно перечислял украденные предметы, и к тому времени, когда мы закончили опись пропавшего серебра, ему явно все надоело.

Посмотрев на ряды пустых полок, где раньше стояла прекрасная коллекция фарфора XIX века, он устало отвернулся.

- Какое это имеет значение? - вяло пробормотал он. - Мне абсолютно все равно…

- Может быть, перепишем пропавшие картины?

Он равнодушно обвел взглядом пустые стены. Можно было безошибочно угадать места, где висели картины, потому что там остались более светлые прямоугольники.

В столовой Дональд и Реджина поместили работы главным образом современных британских художников. Дональду не нравился авангардный стиль в живописи, он говорил, что эти картины «хотят спрыгнуть со стены и устроить скандал».

- Ты, наверно, их лучше помнишь, чем я. Перепиши сам.

- Но я могу что-то пропустить.

- У нас есть что-нибудь выпить?

- Только бренди для готовки.

- Тогда мы выпьем вина.

- Какого вина?

- Из погреба. - Он вздрогнул и вытаращил глаза. - Боже мой, я забыл про погреб.

- А я никогда и не знал, что у тебя есть погреб.

Дональд кивнул:

- Из-за погреба я и купил этот дом. Прекрасно увлажненный подвал с постоянной температурой, необходимой для длительного хранения. Там поместилось маленькое состояние - клареты и портвейны.

Грабители побывали и в погребе. Три ряда полок с пустыми гнездами для бутылок высились от пола до потолка. На деревянном столе одиноко торчала картонная коробка, в каких перевозят бутылки с вином.

- Ох, не может быть… - Дональда трясло с головы до ног. - Значит, так, да?

Я открыл картонную коробку и увидел ряды горлышек с красивыми пробками.

- Это они оставили нам, - заметил я. - В спешке.

- Возможно, и с целью. - Дональд скривил губы в подобие улыбки. - Это австралийское вино. Мы привезли его с собой.

- Лучше, чем ничего, - пренебрежительно бросил я, достал бутылку и стал читать этикетку.

- Лучше, чем многие из тех, какие ты знаешь. Некоторые австралийские вина великолепны.

Я перенес коробку в кухню и плюхнул на стол. Лестница из погреба вела в кладовку рядом с кухней, где стояла стиральная машина и другие хозяйственные вещи. Мне и в голову не приходило, что там есть лестница в погреб: я никогда не обращал внимания на белую дверь, считая, что это всего лишь еще один шкаф. А теперь, задумчиво разглядывая не бросавшиеся в глаза белые филенки, я удивлялся, как грабители вообще заметили ее в стене.

- Думаешь, грабители знали, что вход в погреб здесь? - спросил я. Дональд пожал плечами. - Я бы никогда не догадался.

- Ты не грабитель.

Дональд нашел штопор, открыл бутылку и налил темно-красную жидкость в два кухонных стакана. Я попробовал, и правда, чудесное вино, легко понять даже с моим непритязательным вкусом. «Виннс Кунаварра Каберне Совиньон». Название такое же приятное, как и вкус вина. Дональд рассеянно выпил свой стакан, будто это была вода. Стекло несколько раз клацнуло о зубы. Во многих его движениях еще чувствовалась неуверенность, словно он не помнил, как делал это раньше. И я понимал причину. Он все время думал о Реджине, и эти мысли буквально парализовали его.

Прежний Дональд был уверенным в себе человеком, способным управлять и даже расширить полученный по наследству бизнес средней руки. Лицо упрямца с резкими чертами смягчали янтарные глаза, всегда готовые к улыбке, и он считал лучшей тратой денег приобретение предметов антиквариата и хорошую стрижку в дорогой парикмахерской.

Новый Дональд, придавленный несчастьем, каждый шаг делал будто первый раз в жизни, он пытался вести себя прилично, но словно забыл, что это значит.

Мы провели вечер в кухне, обмениваясь редкими фразами, наскребли какую-то еду и съели ее, сделали уборку, поставив на место сброшенные с полок банки и коробки. Дональд казался полностью поглощенным работой, но половину банок поставил вверх ногами.

Три раза за вечер кто-то звонил в парадную дверь, но не тем кодовым звонком, о каком мы договорились с полицией. Телефонная трубка лежала рядом с аппаратом, поэтому телефон молчал. Дональд отклонил предложения друзей переселиться к ним, видимо, его приводила в ужас перспектива разговаривать с кем-нибудь, кроме меня и инспектора Фроста.

- Почему они не уезжают?! - в отчаянии воскликнул он после третьей попытки репортеров прорваться в дверь.

- Они не уедут, пока не увидят тебя, - объяснил я и подумал: «Пока не выжмут из тебя все до капли и не выплюнут косточки».

- Я просто не могу, - устало покачал он головой.

Дом походил на осажденную крепость.

Ближе к полуночи мы поднялись наверх, чтобы лечь в постель, но я понимал, что вряд ли Дональд уснет, скорее и эту ночь он проведет, как предыдущую, не сомкнув глаз. Полицейский врач оставил снотворное, но Дональд не стал принимать таблетки. Я попытался уговорить его, но так же безрезультатно, как и вчера.

- Нет, Чарльз, у меня такое чувство, что если я приму таблетку, то брошу ее одну. С… спрячусь. Думать только о себе, а не о… о том, как ужасно было для нее умирать, когда рядом нет того, кто… Я любил ее.

Он хотел предложить Реджине такое своеобразное утешение, как собственная боль. Я покачал головой, но таблеток ему больше не предлагал.

- Ты не возражаешь, - застенчиво начал он, - если сегодня я останусь на ночь один?

- Конечно, нет.

- Мы сделаем тебе постель в какой-нибудь другой комнате.

- Прекрасно.

Он открыл шкаф с бельем и растерянно показал на стопки простыней.

- Ты сумеешь?

- Естественно.

Дональд повернулся и будто стукнулся о светлый прямоугольник на пустой стене.

- Они взяли Маннингса, - сказал он.

- Какого Маннингса?

- Мы купили в Австралии. Я повесил его здесь всего неделю назад… хотел, чтобы ты увидел. Это одна из причин, почему я просил тебя приехать.

- Мне очень жаль, - сказал я. Какие-то совсем не подходящие слова.

- Все, - безнадежно вздохнул он, - все ушло.

Глава 2

В воскресенье утром приехал неутомимый Фрост: глаза холодные, внимательные, манеры официальные. Я открыл дверь на его условный звонок, и он прошел за мной в кухню, куда мы с Дональдом фактически переселились. Я жестом показал ему на стул, и он сел, выпрямив спину, чтобы избежать в будущем судорог.

- Могу передать два сообщения, которые, вероятно, заинтересуют вас, сэр, - официальным тоном обратился Инспектор Фрост к Дональду. - Несмотря на интенсивное обследование дома в течение вчерашнего дня и предыдущего вечера, мы не нашли отпечатков пальцев, которые бы заранее не предвидели.

- А вы надеялись найти? - спросил я.

- Нет, сэр. - Он сверкнул глазами в мою сторону. - Профессиональные грабители всегда носят перчатки.

Дональд с посеревшим за полтора дня лицом терпеливо выслушал первое сообщение, воспринимая слова Фроста как что-то не имеющее значения. Теперь для Дональда ничего не имеет значения, подумал я.

- Второе, - продолжал Фрост, - наши опросы соседей позволяют утверждать, что фургон для перевозки мебели стоял перед вашим домом утром в пятницу.

Дональд равнодушно посмотрел на инспектора.

- Темного цвета и сильно запыленный.

- Да, - вяло проговорил Дональд. Фрост вздохнул.

- Что вы знаете о бронзовой статуэтке, сэр, лошадь, вставшая на задние ноги? - продолжал Фрост.

- Она в холле, - автоматически ответил Дональд, потом нахмурился и добавил:- Я хотел сказать, обычно она стояла в холле. А теперь ее нет.

- Как вы узнали о ней? - с любопытством поинтересовался я, догадавшись об ответе раньше, чем договорил вопрос. - Ох, нет… - Я замолчал и сглотнул. - Я подумал, вероятно, вы нашли ее… Она выпала из фургона?..

- Нет, сэр. - Лицо Фроста осталось невозмутимым. - Мы нашли ее в гостиной, возле миссис Стюарт.

Дональд так же моментально понял, как и я. Он резко встал, подошел к окну и долго смотрел в пустой сад.

- Она тяжелая, - наконец проговорил он. - Основание тяжелое.

- Да, сэр.

- Должно быть, это… быстро.

- Да, сэр, - снова повторил Фрост, просто констатируя факт, отнюдь не успокаивая.

- Бе.. Бедная Реджина. - Слова прозвучали спокойно, с бесконечным отчаянием. Дональд вернулся и тяжело опустился на стул, руки у него дрожали, и он опять уставился в пространство.

Фрост передал официальную инструкцию, касавшуюся гостиной. Мол, полиция заперла ее на несколько дней, и к нам большая просьба не пытаться войти туда.

Ни один из нас и не стал бы входить.

Полиция закончила обследование дома, осталась только гостиная, продолжал Фрост, и мистер Стюарт, если хочет, может привести в порядок другие комнаты, где на всех полированных поверхностях лежал толстым слоем серый порошок для снятия отпечатков пальцев.

Мистер Стюарт не отреагировал.

Закончил ли мистер Стюарт список украденных вещей?

Я протянул инспектору список, который все еще состоял из вещей, находившихся в столовой, и картин, какие я смог вспомнить.

Фрост вскинул брови и пожевал губы:

- Сэр, нам нужен более подробный список.

- Попытаемся сделать его сегодня, - пообещал я. - Помимо вещей, пропало еще много вина.

- Вина?

Я показал инспектору пустой погреб, и он поднялся оттуда с очень задумчивым видом.

- Сколько же часов понадобилось, чтобы вытащить вино из погреба! - заметил я.

- Вы правы, сэр, много, - согласился он.

Но о чем он думал, Фрост не сказал, а предложил Дональду подготовить короткое заявление и прочитать его напористым репортерам, которые еще не сняли осаду дома. Тогда они с добычей вернутся в свои редакции.

- Нет, - отрезал Дон.

- Совсем короткое, - мягко настаивал Фрост. - Если хотите, мы сейчас здесь его напишем.

Он написал его в основном сам, и я догадался, что Фрост это сделал скорее ради себя, чем ради Дональда. Ведь это ему приходилось каждый раз, когда он приезжал сюда, проталкиваться сквозь толпу газетчиков. Закончив, он прочитал заявление вслух. Оно звучало, как полицейский рапорт, с профессиональными выражениями, и было настолько далеко от безмерного горя Дональда, что тот в конце концов согласился прочитать репортерам заявление.

- Но никаких фотографий, - встревоженно предупредил Дональд, и Фрост пообещал, что проследит.

Они столпились в холле, сообщество охотников за фактами. Достигшие вершин своей профессии, все с цепким взглядом и броней равнодушия, выкованной сотнями подобных вторжений в чужую трагедию. Естественно, они сочувствовали парню, жене которого проломили голову, но новость есть новость, и газеты с плохими новостями раскупаются лучше, а если они не привезут ходовой товар, то потеряют работу, их места займут более ловкие. Конечно, парламентский комитет по печати запретил смакование жестокостей, но относительная свобода в описании бедствий и несчастий еще осталась.

Вместе со мной и Фростом Дональд вышел из кухни и без всякого выражения прочел текст, будто слова относились к кому-то другому:

- …Я вернулся домой приблизительно в пять часов вечера и заметил, что в течение моего отсутствия значительное число ценных предметов было вывезено… Я немедленно позвонил… Моя жена, которой по пятницам обычно не бывало дома, неожиданно вернулась… и, предполагается, помешала нарушителям…

Дональд замолчал. Репортеры записывали каждое слово и выглядели разочарованными. Один из них, очевидно, выбранный заранее, деликатно, сочувствующим тоном стал задавать вопросы от имени всех собравшихся:

- Не могли бы вы сказать, какая из этих закрытых дверей ведет в комнату, где ваша жена?..

Глаза Дональда невольно скользнули по дверям гостиной. Все головы повернулись к не дающей никакой информации белой деревянной двери и жадно изучили ее.

- Не могли бы вы точно сказать, что было украдено?

- Серебро. Картины.

- Каких художников?

Дональд потряс головой, будто что-то сбрасывая, и еще больше побледнел.

- Не могли бы вы сказать, сколько они стоили?

- Не знаю, - помолчав, ответил Дональд.

- Они были застрахованы?

- Да.

- Сколько спален в вашем доме?

- Что?

- Сколько спален?

Дональд озадаченно смотрел на репортера и наконец сказал:

- Наверное, пять.

- Не могли бы вы немного рассказать о своей жене? О ее характере, работе? Вы позволите нам сделать фотографии?

Ничего рассказывать Дональд не мог. Он покачал головой, пробормотал «простите», повернулся и пошел по лестнице на второй этаж.

- Это все, - решительно объявил Фрост.

- Немного, - заворчали они.

- Чего вы хотите? Крови? - Фрост открыл парадную дверь, предлагая им уйти. - Поставьте себя в его положение.

- Ох-хох, - довольно цинично усмехнулись они, но ушли.

- Вы видели их глаза? - спросил я у Фроста. - Точно насосы. Они впитывали все.

- Из этого десятка слов газетчики раздуют длинную историю. - Фрост едва заметно улыбнулся.

Тем не менее интервью дало желаемые результаты. Почти все репортеры уехали, осталось несколько человек, ожидавших свежих новостей, чтобы моментально умчаться в редакцию.

- Почему они спросили о спальнях?

- Чтобы оценить стоимость дома, - объяснил Фрост.

- Горе тоже стало товаром, - вздохнул я.

- Они смотрят на дело с других позиций.

Похоже, что мое замечание насмешило Фроста. Он посмотрел на лестницу, по которой ушел Дональд, и, будто мимоходом, спросил у меня:

- У вашего кузена финансовые трудности?

Теперь я уже знал его метод поймать человека на слове, когда тот не начеку.

- Не думаю, - не спеша ответил я. - Вам лучше спросить у него.

- Обязательно спрошу, сэр. - Он впился взглядом ищейки мне в лицо, и я невозмутимо выдержал его взгляд. - Что вы знаете?

- Только одно - у полиции мания подозрительности, - спокойно ответил я.

Он не обратил внимания на мои слова.

- У мистера Стюарта неприятности в его бизнесе?

- Он никогда не жаловался.

- В наши дни многие некрупные компании приходят к банкротству.

- Да, я слышал.

- Из-за высоких налогов и замедленного оборота средств.

- Ничем не могу помочь вам. Видимо, лучше посмотреть финансовые отчеты компании.

- Обязательно посмотрим, сэр.

- Но даже если фирма на пороге банкротства, это еще не значит, что Дональд подстроил ограбление собственного дома.

- Так бывало, сэр, - сухо заметил Фрост.

- Если бы он нуждался в деньгах, он бы просто продал что-нибудь из антиквариата, -- напомнил я инспектору.

- Может быть, он и продал. Некоторые вещи. Большинство из них.

Я набрал побольше воздуха, медленно выдохнул и ничего не сказал.

- Допустим, вино, сэр. Как вы сказали, чтобы его вынести, надо очень много времени.

- Его фирма - компания с ограниченной ответственностью. Если она разорится, его дом и личные деньги не пострадают.

- Вы хорошо разбираетесь в таких делах, не правда ли?

- Я живу в мире, - равнодушно ответил я.

- Я считал, что художники - люди не от мира сего.

- Да, некоторые не от мира сего.

Он смотрел на меня, сощурив глаза, словно прикидывая, каким образом я помогал Дональду нанимать воров для ограбления его собственного дома.

- Мой кузен Дональд честный человек, - мягко проговорил я.

- Это слово вышло из употребления.

- А в нем такой глубокий смысл.

Фрост не считал нужным скрывать, что не верит ни мне, ни Дональду. Он слишком часто сталкивался с мошенниками и жуликами, изо дня в день, всю свою трудовую жизнь.

Дональд, опасливо оглядывая холл, спустился вниз, и Фрост моментально повел его в кухню для очередного разговора с глазу на глаз. У меня мелькнула мысль: если Фрост приготовил для него такие же ядовитые вопросы, как для меня, то бедному Дональду придется нелегко. Пока они разговаривали, я бесцельно слонялся по дому, открывая двери кладовок и шкафов, натыкаясь на скрытые от посторонних глаз детали жизни кузена.

Или он, или Реджина держали в доме запас пустых коробок - десятки картонных ящиков всех размеров и очертаний, сложенных рядами в кладовках или в шкафах, от коричневых хозяйственных до маленьких подарочных, обтянутых разноцветной бумагой или фольгой. Видимо, их не выбрасывали, надеясь использовать в будущем или жалея расстаться с красивой вещицей. Большинство из них грабители открывали, но некоторые сбросили на пол неоткрытыми. Наверно, эти ящики принесли грабителям большое разочарование, подумал я.

Не заглянули они и в большой солярий, где было несколько антикварных вещиц, но никаких картин. Я сел в плетеное бамбуковое кресло среди горшков с цветами и ползучими растениями и стал смотреть, как ветер пригибает в саду деревья. Сухие листья, будто желтый душ, слетали с веток, и несколько поздних роз прижимались поникшими головками к холодной земле.

Ненавижу осень. Время меланхолии, время умирания. Каждый год мое настроение падает вместе с мокрыми листьями, и я оживаю только с первыми зимними морозами. Психиатрическая статистика показывает, что самый высокий уровень самоубийств приходится на весну. Мне это совершенно непонятно. Если я когда-нибудь прыгну со скалы в море, это случится в гнетущие месяцы засыпания природы.

Солярий был серым и холодным. В это воскресенье солнце так и не прорвалось сквозь облака.

Поднявшись в спальню, я нашел свой чемодан и принес его вниз. За годы бродяжничества я поменял местами традиционный багаж художника: в чемодане я держал инструменты своей профессии, а в сумке белье и одежду. Мне пришлось дополнить внутри большой жесткий чемодан петлями и зажимами и фактически превратить его в переносную студию, и теперь в нем вместе с кистями и красками хранились легкий складной металлический мольберт, в небьющихся бутылках льняное масло и скипидар, подставка, в которой четыре мокрые кисти не касаются друг друга. Еще чемодан вмещал большую коробку с тряпками, запыленные холсты и довольно большой сосуд со спиртом - все необходимое для того, чтобы инструменты хранились в чистоте и порядке. Превращение чемодана в студию стоило мне многих несъеденных сандвичей, зато потом сэкономило немало времени.

Я поставил мольберт, пристроил палитру и на холсте среднего размера принялся рисовать меланхолический пейзаж, сад Дональда, как я его видел, а за ним в глубине голые поля и мрачные леса. Не обычный мой жанр живописи, и, если быть честным, не та живопись, о которой заголовки в газетах вспоминают и через сто лет. Но, по крайней мере, мне было что делать. Становилось холоднее, но я работал не переставая, пока заморозивший нас Фрост* не уехал. Больше он со мной не разговаривал и ушел не попрощавшись, решительно закрыв дверь. Его целеустремленные шаги проскрипели по дорожке сада.

* Здесь игра слов. Фрост - frost (англ.) - мороз. (Прим. ред.)

В теплой кухне я нашел растерзанного на клочки Дональда. Он сидел, уперев локти в стол и спрятав в ладони лицо. Можно рисовать картину «Абсолютное отчаяние». Услышав, как я вошел, он медленно поднял голову, внезапно постаревший, с глубокими морщинами на липе.

- Знаешь, что он думает? - спросил Дональд.

- Примерно знаю.

- Я не смог убедить его. - Дональд мрачно смотрел на меня. - Он твердит одно и то же. Без конца повторяет одни и те же вопросы. Почему он не верит мне?

- Многие лгут полиции. По-моему, полиция просто привыкла, что ей всегда лгут.

- Он хочет встретиться завтра у меня в офисе, куда приведет коллег, мол, им надо проверить мои финансовые отчеты.

- Скажи спасибо, что он не повез тебя в офис сегодня, - вздохнул я.

- Да, ты прав.

- Дон, мне очень неприятно, но это я сказал ему, что вино пропало, а у него появились подозрения… Во многом моя вина, что он так скверно относится к тебе.

- Я бы сказал ему сам, - устало покачал головой Дональд. - Я ничего не собирался скрывать.

- Но… Я даже обратил его внимание, что нужно много времени, чтобы вывезти столько бутылок.

- М-м-м, он бы и сам додумался.

- Сколько, по-твоему, это заняло у них времени?

- Смотря сколько человек работало. - Дональд потер рукой измученное лицо и сощурил покрасневшие глаза. - У них должны были быть специальные ящики для бутылок, то есть они знали про вино в погребе, а не случайно наткнулись на него. А Фрост говорит… это значит, я сам уже давно продал вино, а теперь, заявив, что оно пропало, могу потребовать страховую премию. Или, если оно действительно было украдено в пятницу, я сам сказал ворам, что нужны специальные ящики, и сам устроил этот кровавый кошмар.

Мы оба сидели и молчали, но каждый думал о непробиваемой подозрительности Фроста. Наконец я спросил:

- Кто знал, что у тебя здесь есть погреб с вином? Кто знал, что дома никого не бывает по пятницам? И что было главной целью ограбления - картины или вино?

- Боже мой, Чарльз, ты говоришь, как Фрост.

- Прости.

- В наши дни любой бизнес время от времени испытывает финансовые трудности. Посмотри на национализированную промышленность, она теряет деньги миллионами. Посмотри на уровень роста налогов и на инфляцию… Как может маленький бизнес постоянно работать с прибылью? Конечно, у нас есть финансовые проблемы. А у кого их сегодня нет?

- Дела так плохи?

- Неважны, но не угрожающе. Без перспективы банкротства. Это вполне законно, что маленькая компания, занимающаяся торговлей, не может сразу оплатить все счета.

- Но можно… Но если бы у тебя был достаточный капитал, ты легко бы преодолел финансовые трудности, связанные с замедлением оборота средств.

Дональд взглянул на меня, и будто призрак улыбки прошел по лицу.

- Меня до сих пор удивляет, почему ты выбрал живопись как средство заработка.

- Просто я нашел способ оправдать свою страсть к скачкам. И свои частые походы на ипподром.

- Ленивый негодяй. - На долю секунды он стал прежним Дональдом, но светлое мгновение мелькнуло и ушло. - Никогда в жизни я не стал бы использовать свой личный капитал для того, чтобы удержать на плаву умирающий бизнес. Если моя фирма пойдет ко дну, я быстренько поплыву к берегу. Безумие - тонуть вместе с бизнесом.

- Наверно, Фроста интересовало, не застрахованы ли украденные вещи на сумму большую, чем их реальная стоимость? - стиснув зубы, спросил я.

- Да, он несколько раз повторял этот вопрос.

- Но ты, конечно, не сказал ему, даже если он прав?

- Сумма маленькая, гораздо меньше, чем они стоят.

- Неужели?

- Совсем незначительная страховка, - вздохнул он. - Не знаю, заплатит ли страховая компания за Маннингса. Я договорился с ними только по телефону, но не успел отослать контракт.

- Все будет в порядке, ты же можешь предъявить доказательства, чек, таможенную декларацию и тому подобное.

Он печально покачал головой:

- Все бумаги лежали в том столе, который украли из холла. Квитанция из галереи, где мы покупали картину, свидетельство об источнике, откуда она попала в галерею, квитанция таможни - все пропало.

- Фросту это не понравилось?

- Он не знает.

- Н-да-а… Надеюсь, ты объяснил ему, что вряд ли стал бы покупать дорогую картину и совершать путешествие через полмира, если бы тратил последний пенни.

- А он сказал, что именно потому я и решился купить дорогую картину и совершить путешествие через полмира, что тратил последний пенни.

Фрост огородился кирпичной стеной подозрений, и Дональд бился головой об эту стену, не в силах проломить ее. Надо было отвлечь его, пока он не разбился вдребезги.

- Давай сварим спагетти, - сказал я.

- Что?

- Это все, что я умею готовить.

- А-а… - Он взглянул на часы, висевшие в кухне. Было половина пятого, и мой желудок утверждал, что время ленча давно прошло.

- Свари, если хочешь, - согласился Дональд.

Утром полиция прислала за Дональдом машину, чтобы отвезти его в офис. За кофе он пообещал мне, что будет защищаться, и, похожий на спущенный воздушный шар, вышел из дома.

- Дон, ты должен бороться, - убеждал его я. - Единственный способ справиться с создавшимся положением - это быть твердым, рассудительным, точным и решительным. То есть самим собой.

- Надо бы поехать тебе. - Он чуть улыбнулся. - У меня нет сил. И какое это имеет значение? - За улыбкой пряталось безмерное горе, так из-под треснувшей кромки льда проступает глубокая темная вода. - Без Реджины… какой смысл зарабатывать деньги.

- Мы не говорим о зарабатывании денег, мы говорим о подозрении, которое упало на тебя. Если ты не будешь защищаться, они подумают, что ты не можешь защититься.

- Я слишком устал. Мне все равно. Пусть думают что хотят.

- Дон, - настаивал я, - они будут думать то, что ты позволишь им думать.

- Мне все равно, - вяло промямлил он.

В этом вся беда. Ему и правда было все равно.

Он уехал на весь день. Я провел время за мольбертом.

Но рисовал не печальный пейзаж. Солярий выглядел еще более серым и холодным, чем вчера. И мне надоело предаваться меланхолии. Я оставил незаконченный пейзаж на столе, а сам перебрался туда, где теплее. Наверно, свет в кухне был не совсем хорош для живописи, но только здесь чувствовался пульс жизни.

Я рисовал Реджину возле плиты с деревянной ложкой в одной руке и бутылкой вина в другой. Рисовал ее в тот момент, когда она в улыбке откинула голову назад. Рисовал улыбку, сияющие глаза, простодушные и, несомненно, счастливые. Я рисовал кухню, то, что видел перед глазами, и рисовал Реджину такой, какой она стояла перед моим внутренним взором. Я так ясно ее видел, что несколько раз отрывал взгляд от мольберта и собирался что-то ей сказать, но с разочарованием обнаруживал, что в комнате никого нет.

Удивительное чувство реальности и нереальности происходившего создавало какую-то тревожную сумятицу в голове.

Я редко работал больше четырех часов подряд, во-первых, потому, что уставали руки, и, во-вторых, потому, что от сосредоточенности на работе я испытывал страшный голод и замерзал. Поэтому во время ленча я порылся на полках и нашел банку консервированной говядины, которую и съел с маринованными огурцами, оказавшимися в кладовке. Потом решил пойти погулять и, чтобы избежать дежуривших у ворот репортеров, прошел через сад, прячась за стволами яблонь, и перелез через забор.

После напряженной работы у мольберта меня, как всегда, просто распирала физическая энергия, и я бесцельно обошел раскиданные по холмам дома деревни, размышляя о картине и о том, что еще предстоит в ней доделать. На фалды занавесок, пожалуй, надо больше ярко-коричневого, а на кастрюлю положу красноватые тени, воротник кремовой блузки Реджины требует желтой охры и, может быть, чуть-чуть зеленого. И с плитой надо внимательнее поработать. В мыслях я нарушал свое правило - сначала сделать всю картину, а потом шаг за шагом прописывать детали.

Сейчас передо мной ясно стояло законченное лицо Реджины, осталось придать блеск губам и высветлить линию нижних век, но, пока краски не высохнут, этого сделать нельзя. Я боялся, что перестану так ясно ее видеть, если буду работать слишком долго, но сейчас в картине еще не уравновешены детали, и надо быть очень внимательным, чтобы нарисовать кухню в том же ключе и чтобы вся вещь выглядела гармоничной и естественной. Она должна оставлять впечатление, что по-другому ее нарисовать нельзя.

Дул холодный, пронизывающий ветер, по небу неслись зловещие темные тучи, я засунул руки поглубже в карманы куртки и перелез через забор с первыми каплями дождя.

Дневной сеанс продолжался недолго, потому что стемнело, и я дошел почти до отчаяния - никак не удавалось правильно смешать краски для кухонной утвари на верхних полках. Даже после долгих лет практики то, что казалось правильным на палитре, выглядело совершенно фальшиво на холсте. После трех неудачных попыток я решил отложить работу на завтра.

Когда Дональд вернулся, я мыл кисти и услышал, как остановилась машина, как хлопнули двери, и потом, к моему удивлению, раздался звонок в парадную дверь. У Дональда были с собой ключи.

На пороге стоял полицейский в форме и поддерживал под локоть Дональда. За ними - ряд жадно наблюдающих лиц. Кузен, который и раньше был бледным, теперь казался абсолютно обескровленным, с безжизненными глазами, из которых смотрела смерть.

- Дон! - воскликнул я. Без сомнения, у меня на лице отразился тот ужас, который я испытывал.

Он ничего не ответил. Полицейский наклонился вперед и произнес:

- Мы приехали, сэр. - И он буквально переложил Дональда из своих рук в мои. У меня возникло ощущение, что это движение полицейского не только практическое, но и символическое. Потому что, передав мне кузена, он моментально повернулся, прошагал к машине и уехал.

Я помог Дону войти и закрыл дверь. Никогда и никого я не видел в таком пугающе подавленном состоянии.

- Я спросил, - начал он, - о похоронах.

Лицо окаменело, голос прерывался, будто его душили.

- Они сказали… - Он замолчал, жадно хватая воздух, потом попытался еще раз: - Они сказали… никаких похорон.

- Дональд!

- Они сказали… ее нельзя хоронить, пока не закончено следствие. Они сказали… следствие может длиться месяцы. Они сказали… что будут держать ее… в холодильнике…

Я испуганно глядел на него.

- Они сказали… - Он покачнулся. - Они сказали, тело убитого принадлежит государству.

Я не удержал его. Он сполз к моим ногам в глубоком обмороке.

Глава 3

Два дня Дональд пролежал в постели, и я своими глазами увидел, что такое прострация.

Нравилось это ему или нет, но теперь Дона пичкали успокоительными. Доктор приезжал утром и вечером, делал уколы и оставлял таблетки. Хотя я был скверной сиделкой и никудышным поваром, врач поручил мне ухаживать за Доном. Никого больше он бы не вынес.

- Только Чарльз, - сказал Дональд врачу. - Он не охает. Больше я никого не хочу.

Когда он бодрствовал, я почти все время сидел возле него и читал по лицу, как он борется со снотворными таблетками и как мучается, когда сознание просыпается и возвращается тот кошмар, в котором он живет. Дональд на глазах терял вес, мышцы на щеках ослабли, и кожа обвисла, контуры лица изменились, и это ярче слов говорило о тяжелой болезни. Серые тени под глазами стали угольно-черными и не проходили ни утром, ни вечером. Руки и ноги напоминали плети, бессильно болтавшиеся вдоль тела.

Я кормил нас обоих консервированным мясом и морожеными овощами из пакетов. Читал инструкции, как их сварить, и делал, как рекомендовали. Дональд каждый раз благодарил и ел, сколько мог, но вряд ли чувствовал вкус.

Когда Дональд спал, я рисовал. Обе картины. Печальный пейзаж не был больше печальным, а просто октябрьским. В поле за садом стояли три лошади, и одна из них щипала траву. Живописью такого рода я зарабатывал на жизнь. Вероятно, вполне удовлетворительная работа, а в рисовании лошадей меня вообще считали мастером. Такие пейзажи хорошо продавались, и в обычных обстоятельствах мой производственный цикл длился десять дней, и я выпускал товар, в котором только техника и ни капли души.

Портрет Реджины был лучшей работой, какую я сделал за последние месяцы. Она смеялась на холсте, веселая и счастливая - живая, или, по крайней мере, мне так казалось. Часто картины меняются, пока художник работает над ними, и в моем сознании день ото дня видение холста менялось. Кухня отходила на задний план, становилась темнее и не такой четкой, а центром теперь была яркая, сияющая Реджина. По-прежнему можно было догадаться, что она занята готовкой, но главной стала девушка, а не то, чем она занимается. В конце концов я решил нарисовать кухню только как впечатление, а девушка, которой уже не было, стала живой реальностью.

Если я не рисовал, то прятал картину в чемодан, потому что не хотел, чтобы Дональд неожиданно увидел лицо Реджины.

В среду вечером он спустился в кухню в домашнем халате, шатаясь от слабости, но пытаясь улыбаться и делать вид, будто пришел в себя. Он сел, выпил виски, наконец купленное в тот день, и стал наблюдать, как я мою кисти и чищу палитру.

- Ты всегда такой аккуратный, - заметил он.

- Краски штука очень дорогая.

Дрожащей от слабости рукой он показал на пейзаж с лошадьми, сохший на мольберте:

- Сколько стоит сделать такую картину?

- Исходные материалы около десяти фунтов. Отопление, свет, налоги, плата за квартиру, еда, виски, общая нагрузка на нервную систему - вот примерно та сумма, которую я мог бы заработать за неделю, если бы попрощался с живописью и вернулся к прежней профессии - продавать дома.

- Совсем немало, - серьезно сказал Дон.

- Я не жалею, - улыбнулся я.

- Да, я вижу.

Я вымыл кисти мылом, потом в теплой проточной воде из-под крана, стряхнул воду и поставил в кувшин сушиться. Хорошие кисти так же дороги, как и краски.

- После того как перерыли все бухгалтерские документы в офисе, - неожиданно заговорил Дональд, - они повезли меня в полицейский участок и пытались доказать, что на самом деле я убил ее сам.

- Не могу поверить!

- Они утверждали, что я вернулся домой во время ленча и сделал это. По их расчетам, времени бы хватило.

Взяв со стола виски, я налил большую порцию в стакан и добавил лед.

- Они, наверно, спятили, - сказал я.

- Кроме Фроста, там был еще один. Суперинтендант. По-моему, его фамилия Уолл. Худой мужчина со злыми глазами. Он ни разу не моргнул. Вытаращил глаза и повторял снова и снова, что мне пришлось ее убить: дескать, она вернулась домой и увидела организованный мной грабеж.

- Ради бога! - возмущенно воскликнул я. - Они забыли, что до половины третьего она не выходила из цветочного магазина.

- Теперь девушка из цветочного магазина говорит, что она точно до минуты не помнит, когда Реджина уехала. Помнит только, что вскоре после ленча. А я вернулся из кафе в офис около трех: поздно пошел на ленч, потому что все утро занимался с клиентом… - Дональд замолчал и схватился за стакан с виски, словно искал в нем поддержки. - Не могу передать тебе, как это было ужасно.

Равнодушие полиции, выдвинувшей такое дурацкое подозрение, по-моему, еще ухудшило его состояние.

- Они заявили, - добавил он, - что восемьдесят процентов убийств замужних женщин совершено их мужьями.

Эти цифры Фрост повторял мне раз двадцать.

- Они позволили мне вернуться домой, но не думаю… - Голос у него дрогнул, Дональд сглотнул, явно стараясь сохранить так тяжело давшееся ему спокойствие. - Не думаю, что они отстанут от меня.

Прошло всего пять дней с того момента, когда он вернулся домой и нашел Реджину убитой. На его разум обрушился страшный удар, и после этого еще пытка обвинением в убийстве, истощавшая его эмоциональные резервы. Пытка в таких обстоятельствах, когда обычная человечность предполагает доброту и сострадательную помощь. Просто чудо, что он еще не сошел с ума.

- А что они сделали, чтобы поймать воров? - спросил я.

- Не уверен, что они даже пытались. - Дональд слабо улыбнулся.

- Но ведь должны.

- Наверно, должны. Но они ничего не сказали. - Он отпил немного виски. - Понимаешь, ирония в том, что я всегда с уважением относился к полиции. Я не представлял, что они могут быть… такими, какие они есть.

Полиция в затруднительном положении, подумал я. Или они взваливают на человека подозрение, надеясь, что он сломается и все расскажет, или они задают вежливые вопросы и топчутся на месте. И получается, что единственный эффективный метод, каким они располагают, ведет к тому, что невинный страдает больше, чем виновный.

- Не вижу конца, - вздохнул Дональд. - Не вижу, чем это может кончиться.

До середины пятницы полиция приезжала еще дважды, но нарастание агонии в моем кузене вроде бы замедлилось. Он был по-прежнему страшно истощен, апатичен и напоминал сероватый дым, но создавалось впечатление, что он уже впитал выпавшее на его долю страдание и может поглотить еще немного. Тем не менее Фрост и его начальник сообщили, что расследование дальше пойдет без участия Дональда, а его больше беспокоить не будут.

- Ведь ты собирался рисовать чью-то лошадь? - неожиданно спросил Дональд, когда мы готовили ленч.

- Я сообщил, что приеду позже.

- Когда я просил тебя остаться у нас подольше, помню, ты говорил, что сможешь побыть до очередного заказа. - Дональд немного подумал. - До вторника. Тебя ждали в Йоркшире во вторник.

- Я позвонил и объяснил, что задержусь.

- Все равно. - Дональд покачал головой. - Тебе лучше поехать к ним.

Он уверял меня, что вполне справится сам, сейчас ему лучше, и благодарил за все. Он настаивал, чтобы я посмотрел расписание поездов, заказал такси и предупредил заказчиков, что еду к ним. В конце концов я понял, что и вправду пришло время, когда ему надо остаться одному, и стал готовиться к отъезду.

- По-моему, - застенчиво начал он, когда мы ждали такси, которое должно было отвезти меня к поезду, - ты никогда не рисуешь портреты. Я хотел сказать, людей. Не лошадей.

- Иногда рисую, - пробормотал я.

- Я просто подумал… Когда-нибудь ты бы мог… У меня есть очень хорошая фотография Реджины…

Я испытующе поглядел Дону в лицо. И понял, что это не принесет ему вреда. Тогда, раскрыв чемодан, я достал холст и протянул ему.

- Он еще не высох, - предупредил я. - И не вставлен в раму. И еще по меньшей мере полгода его нельзя покрывать лаком. Но можешь взять, если хочешь.

- Дай мне поглядеть.

Когда я развернул холст, он не отрывал от него глаз, но ничего не говорил. К парадной двери подъехало такси.

- До свидания, - сказал я, прислоняя холст к стене. Он кивнул, схватил меня за локоть, открыл дверь и помахал рукой. Все молча, потому что глаза у него были полны слез.

* * *

В Йоркшире я провел почти неделю, изо всех сил стараясь обессмертить старого терпеливого скакуна, потом вернулся домой в свою шумную квартиру возле лондонского аэропорта Хитроу, чтобы закончить этот портрет лошади.

В субботу я сложил кисти и поехал на скачки, считая, что слишком долго работал без отдыха.

Скачки с барьерами в Пламптоне. Знакомая волна возбуждения от стремительного движения лошадей окатила меня.

На картине невозможно передать момент, когда лошадь летит к финишу. Этот полет на холсте всегда будет вторичен.

Всю жизнь я мечтал участвовать в скачках, но мне не хватало ни практики, ни умения, ни, я бы сказал, куража. Как и у Дональда, мое детство прошло на частном предприятии среднего размера в Суссексе, где мой отец был аукционистом и сам у себя бухгалтером. Подростком я провел бесчисленные часы, наблюдая за тренировками лошадей на холмах вокруг Финдона, а начал рисовать их лет в шесть. Чтобы проехаться верхом, мне приходилось уговаривать тетушку, но такое счастье обычно не длилось больше часа. В детстве у меня никогда не было собственного пони. В художественной школе время прошло прекрасно, но в двадцать два года я остался один, оба родителя почти одновременно скончались, и я обнаружил, что человеку надо каждый день что-то есть. На время я решил стать агентом по торговле недвижимостью, но мне понравилось, и «время» продлилось на годы.

Наверно, половина художников Англии, рисовавших лошадей, собралась в Пламптоне. И неудивительно. Победитель Большого национального стипль-чеза прошлого года впервые в новом сезоне принимал участие в скачках. Коммерческий успех картины во многом зависит от названия. К примеру, картина «Нижинский на соревнованиях в Ньюмаркете» имеет гораздо больше шансов быть проданной, чем она же, но названная «Лошадь на соревнованиях в Ньюмаркете». «Победитель Большого национального стипль-чеза на старте» пойдет нарасхват, а «Участник соревнований в Пламптоне перед стартовой лентой» вообще не найдет покупателей. Экономический фактор жизни породил множество якобы Рембрандтов и целую индустрию, устанавливающую подлинность произведения.

- Тодд! - раздался у меня над ухом голос. - Вы мне должны пятнадцать долларов.

- Черт возьми? Разве?

- Вы сказали, что Сисоу обязательно будет в Аскоте.

- Никогда не даю информации незнакомым.

Билли Пайд громко расхохотатся и похлопал меня по плечу. Билли Пайд, один из тех, кого постоянно встречаешь на скачках, он приветствует тебя как закадычного друга, развязно приглашает выпить и надоедает до смерти. С тех пор как себя помню, я согни раз встречал Билли Пайда на скачках, и ни разу мне не удавалось от него отделаться без откровенной грубости. Обычные отговорки скатывались с его толстой кожи, как ртуть со стекла, и я предпочитал пойти с ним выпить и быстро ускользнуть, чем прятаться от него целый день.

Я ждал, когда он, как обычно, скажет: «Пойдем промочим горло».

- Пойдем промочим горло? - предложил он.

- М-м-м… ну что ж, - нехотя согласился я.

- Твой отец никогда бы не простил, если бы я забыл тебя, - в сотый раз повторил он. Они действительно были знакомы по бизнесу, но, как я подозревал, дружбу с отцом Билли Пайд выдумал уже после смерти моего родителя.

- Пойдем.

Что будет дальше, я знал наизусть. В баре, будто случайно, он встретит тетю Сэл, и, когда придет моя очередь, мне придется покупать им обоим выпивку. Для тети Сэл двойную порцию бренди с имбирным пивом.

- Бог мой, здесь тетя Сэл! - воскликнул Билли, входя в бар. И в самом деле, так удивительно.

Тетя Сэл в свои семьдесят лет не пропускала ни одних скачек, всегда с сигаретой, повисшей в углу рта, и пальцем, уставленным в программу соревнований.

- Что-нибудь известно про заезд в два тридцать? - спросила она.

- Привет, - сказал я.

- Что? А? Это вы. Привет. Как поживаете? Знаете что-нибудь про заезд в два тридцать?

- Ничего.

- М-м-м. - Она снова уставилась в программу. - Тритопс в хорошей форме, но разве можно доверять его ноге? - Тетя Сэл подняла голову и вдруг свободной рукой дернула за рукав племянника, который пытался привлечь внимание бармена. - Билли, закажи для миссис Мэтьюз.

- Для миссис…

- Мэтьюз. Мэйзи, что вы хотите? - Тетя Сэл обернулась к крупной женщине средних лет, стоявшей в тени у нее за спиной.

- О-о… Джин с тоником, спасибо.

- Слышал, Билли? Двойную порцию бренди с имбирным пивом для меня и джин с тоником для миссис Мэтьюз.

Платье на Мэйзи Мэтьюз было совершенно новое и дорогое, и все на ней - от прически до сумки из крокодиловой кожи и туфель с золотым бантом - кричало о деньгах. Руку, принявшую бокал, украшали браслет и кольцо с огромными опалами и бриллиантами. Но выражение ее мастерски раскрашенного лица совсем не говорило о счастье.

- Здравствуйте, - вежливо поздоровался я.

- Что? - удивилась тетя Сэл. - Ах да, Мэйзи, это Чарльз Тодд. Что вы думаете о Тритопсе?

- Весьма средняя лошадь.

Тетя Сэл опять озабоченно вытаращила глаза на программу, а Билли передал всем бокалы.

- За удачу, - сказала Мэйзи, хотя выглядела так, будто удача навсегда отвернулась от нее.

- Поехали! - воскликнул Билли.

- Мэйзи ужасно не везет, - вздохнула тетя Сэл.

- Миссис Мэтьюз ставит не на ту лошадь? - усмехнулся Билли.

- У нее дотла сгорел дом.

Легкий разговор замер, наткнувшись на шипы.

- Ох… Какое несчастье, - пробормотал Билли, испытывая неловкость за свой шутливый вопрос.

- Все потеряно, да, Мэйзи?

- Все, кроме того, что я ношу с собой, - хмуро подтвердила миссис Мэтьюз.

- Принести вам джин? - предложил я.

- Спасибо, дорогой.

Когда я вернулся с бокалом, Билли и тетя Сэл сочувственно слушали ее рассказ:

- …Меня, конечно, там не было, я гостила у сестры Бетти в Бирмингеме. И вдруг на пороге стоит полицейский и говорит, сколько им стоило трудов найти меня. Ну, к тому времени уже все сгорело, конечно. Когда я вернулась в Уортинг, то нашла гору пепла и в середине торчала печная труба. Ну, мне тоже пришлось потрудиться, чтобы узнать, что случилось. Полицейские сказали, что пожар начался где-то в середине дома, но они не знают, что загорелось, потому что в доме два дня никто не жил.

Она взяла бокал с джином, одарила меня моментальной небрежной улыбкой и снова вернулась к своей истории:

- Ну, должна вам сказать, я просто пришла в бешенство - потерять все из-за пожара! Я спросила у них, почему они не воспользовались водой из моря, ведь море буквально в двух шагах, сразу за тамариском уже прибрежная галька. Они, конечно, заявили, что не могли ничего спасти, потому что у них, видите ли, было мало воды. И этот пожарник, я на него пожаловалась, говорит мне, мол, морскую воду нельзя использовать, потому что их оборудование разъест ржавчина, и, во-вторых, насосы не могут качать вместе с водой песок, водоросли и все такое, и, кроме того, был отлив.

Мне с трудом удалось подавить неприличное желание расхохотаться, но она все равно почувствовала:

- Ну, дорогой, для вас, это, конечно, может быть, ужасно смешно, ведь вы не потеряли сокровища, которые собирали бог знает сколько лет.

- Простите, миссис Мэтьюз, безусловно, я не считаю, что это смешно. У меня всего лишь…

- Ладно, ладно, дорогой, конечно, вам могла показаться смешной вся эта история - рядом море, а у пожарных нет воды, чтобы погасить огонь, но, должна вам сказать, я просто пришла в бешенство.

- По-моему, надо немного поставить на Тритопса, - задумчиво проговорила тетя Сэл.

Мэйзи Мэтьюз недоумевающе посмотрела на тетю Сэл, а Билли Пайд, решив, что он уже отдал дань сочувствия чужому несчастью, с удовольствием переключился на роль заботливого покровителя и, хлопнув меня по плечу, сообщил, что пора идти смотреть следующий заезд.

Долг выполнен, с облегчением подумал я и поднялся на самую верхнюю трибуну, чтобы Билли не увидел и не докричался до меня.

Тритопс свалил пару барьеров и пришел, прихрамывая, к финишу последним. К большому неудовольствию своего владельца, тренера и тети Сэл. Я спустился вниз к парадному кругу, чтобы посмотреть на победителя Большого национального стипль-чеза перед скачкой, но я не собирался его рисовать. Он сейчас такой модный натурщик, что рынок будет затоварен его портретами.

День прошел, как всегда, быстро, я немного выиграл, немного проиграл и насытил свои глаза таким зрелищем, которое лучше денег. Во время последнего заезда я стоял на трибуне и вдруг заметил, что ко мне направляется Мэйзи Мэтьюз. Я не мог ошибиться: ярко-красное пальто, роскошный вид и большое, доброжелательное, открытое лицо. Она остановилась на ступеньке прямо подо мной и посмотрела вверх. Абсолютно уверенная в себе, хотя и с сомнением глядевшая на меня.

- Вы тот молодой человек, который был в компании Билли и Сэл.

- Да, вы правы.

- Я не была уверена, потому что здесь вы выглядите старше. - Теперь у нее на лице не оставалось сомнения.

- Другое освещение, - согласился я. Она тоже выглядела старше. Лет на десять. Теперь ей можно было дать пятьдесят. Освещение в баре всегда льстит посетителям.

- Они сказали, что вы художник. - В ее тоне проскользнуло их неодобрительное отношение к моей профессии.

- М-м-м, - промычал я, не спуская глаз с лошадей, галопировавших к финишу.

- За это не очень хорошо платят, дорогой?

Мне понравилась ее прямота.

- Все зависит от того, кто вы. Пикассо не жалуется, - улыбнулся я.

- Сколько вы возьмете, чтобы нарисовать для меня картину?

- Какого рода картину?

- Конечно, дорогой, вы скажете, что это звучит патологически, и я могу согласиться с вами, но утром, когда я ехала оттуда (это пепелище просто сводит меня с ума всякий раз, как я его вижу), так вот, когда я ехала оттуда, я подумала, какая будет умопомрачительная картина: обгоревшие развалины с трубой, торчащей к небу, обгорелые кусты и за ними море, - так вот, я подумала, что надо привезти местного фотографа, который снимает свадьбы, похороны и все такое, и пусть он сделает цветную фотографию сгоревшего дома, потому что, когда все расчистят и снова построят дом, никто не поверит, как ужасно это выглядело, а я хочу в новом доме повесить эту картину и всем показывать.

- Но…

- Так сколько вы возьмете за такую картину? Потому что, должна вам сказать, как вы сами видите, я не сижу с последним пенни, но если это будет стоить сотни фунтов, то я могу, конечно, с таким же успехом заказать ее и фотографу.

- Конечно, - хмуро согласился я. - Как вы посмотрите, если я поеду и посмотрю дом или то, что от него осталось, и потом назову вам цену?

- Правильно, дорогой. - Она не увидела ничего странного в моем предложении. - Очень правильное и деловое решение. Но это надо сделать быстро. Потому что, как только агенты страховой компании все там посмотрят, я приглашу рабочих расчистить землю для строительства.

- Что значит быстро?

- Ну, дорогой, поскольку вы сейчас на полпути от сгоревшего дома, не могли бы вы поехать туда сегодня?

Мы обсудили ее предложение. У меня нет машины, поэтому она отвезет меня на своем «Ягуаре», а из Уортинга я так же легко могу вернуться домой на поезде, как и из Пламптона.

Я согласился.

Человек делает важнейшие в жизни шаги, не подозревая об этом.

Руины выглядели очень живописно. По дороге Мэйзи Мэтьюз болтала почти без антрактов, рассказывала о своем покойном муже Арчи, который так красиво ухаживал за ней, понимаете, дорогой.

- Ну, надо сказать, я тоже ухаживала за ним, дорогой, и тоже хорошо, потому что ведь я была сиделкой. Не в больнице, конечно, а частной. Я была сиделкой его жены, все время, сколько она болела, рак у нее был, дорогой, и, когда она умерла, он, конечно, попросил меня еще немного остаться, чтобы ухаживать за ним, а потом, дорогой, он попросил меня остаться с ним на всю жизнь. И я, дорогой, осталась. Конечно, он был много старше и ушел из жизни больше десяти лет назад. Он ухаживал за мной, Арчи очень красиво ухаживал за мной.

Мэйзи Мэтьюз с нежностью посмотрела на огромный опал. Многие мужчины могли бы только мечтать, чтобы о них так тепло вспоминали.

- После того как он ушел и оставил мне столько всего, дорогой, было бы грешно не радоваться тому, что имеешь, и поэтому я продолжала делать то, что радовало нас, когда мы были вместе, эти несколько лет мы разъезжали повсюду, где аукционы вещей из знатных домов, потому что там можно найти такие интересные вещицы, и часто очень дешево, и, конечно, гораздо интереснее, когда вещи принадлежали кому-то хорошо известному или знаменитому. - Она прибавила скорость и резко, даже агрессивно, обогнала маленький безобидный грузовик. - И сейчас все эти вещи превратились в пепел, конечно, и все воспоминания об Арчи и о тех местах, где мы бывали вместе, и должна вам сказать, дорогой, это просто сводит меня с ума.

- Это действительно ужасно.

- Да, дорогой, это ужасно.

У меня мелькнула мысль, что уже второй раз за две недели я попадаю в роль утешителя, но ей я сочувствовал совсем не так, как Дональду.

Миссис Мэтьюз затормозила у развалин своего дома и поставила машину на стоянку. По состоятельности соседних зданий можно было судить, что собственность Мэйзи Мэтьюз тоже не выглядела трущобой. Но теперь все, что осталось, покрывал разлетавшийся повсюду удивительно черный пепел, он грудой лежал, показывая место, где была внешняя стена, и широкая кирпичная труба, как она говорила, смотрела прямо в небо. Какая ирония, подумал я, что место, где горел огонь, единственное пережило пламя.

- Вот мы и приехали, дорогой, - сказала Мэйзи. - Что вы думаете об этом?

- Очень жаркий огонь.

- Конечно, дорогой. - Она вскинула свои нарисованные карандашом брови. - Огонь всегда жаркий. Разве бывает холодный огонь? И конечно, здесь было много дерева. Большинство этих старых домов на берегу моря построены из дерева.

Еще раньше, чем мы вылезли из ее большой бледно-голубой машины, я почувствовал запах гари.

- Когда… - спросил я.

- В прошлый уик-энд, дорогой. В воскресенье.

Пока мы молча смотрели на руины, из-за трубы медленно вышел человек. Он сосредоточенно разглядывал землю. Сделав шаг, он нагнулся и лопаточкой поковырялся в пепле.

Мэйзи, несмотря на свою полноту и длинное ярко-красное пальто, оказалась очень проворной.

- Эй, - закричала она, отходя от машины и быстро направляясь к нему. - Что это вы тут делаете?

Человек выпрямился. Он явно опешил. Лет сорока, решил я, в плаще, в новой шляпе, с обвисшими усами.

- Я страховой агент, мадам. - Он вежливо приподнял шляпу.

- Я думала, вы приедете в понедельник.

- Я случайно оказался в этом районе. Лучше не терять времени, вы не согласны, мадам?

- Согласна. И надеюсь, ваша компания не собирается устраивать разные проволочки с выплатой денег, хотя, конечно, никто не вернет мои сокровища, и для меня лучше иметь их, чем любую сумму, потому что денег у меня и так хватает.

Страховой агент явно не привык к такому словесному напору.

- М-м-м, - растерянно пробормотал он. - О да, понимаю.

- Вы обнаружили, как начался пожар? - сердито спросила Мэйзи.

- Нет, мадам.

- А вообще что-нибудь нашли?

- Нет, мадам.

- Ну, скоро я смогу все тут расчистить?

- В любое время, мадам, как только захотите.

Стараясь обходить черные груды пепла, он осторожно зашагал мимо нас к дороге. Внимательные серые глаза и четко очерченный подбородок создавали впечатление интеллигентности.

- Как ваша фамилия? - спросила Мэйзи.

- Зеленн, мадам. - Немного помолчав, он добавил: - С двумя «н».

- Ну, мистер Зеленн с двумя «н», - добродушно пошутила Мэйзи, - я бы хотела, чтобы вы поскорее доложили обо всем, что увидели.

- Как только вернусь, - он наклонил голову, - сейчас же напишу рапорт.

Мэйзи сказала: «Хорошо», и мистер Зеленн, снова приподняв шляпу, пожелал ей счастливо оставаться и направился к белому «Форду», стоявшему невдалеке на обочине шоссе.

- Ну, все в порядке, - с удовлетворением заметила Мэйзи, глядя вслед мистеру Зеленну. - Сколько вы хотите за картину?

- Двести фунтов и оплата номера в местном отеле, двое суток.

- Дороговато, дорогой. Сто фунтов и двое суток в отеле. И результат должен мне понравиться, или я ничего не плачу.

- Нет жеребенка, нет гонорара, - улыбнулся я.

- Правильно, дорогой. - Ярко-красный рот расплылся в широкую добрую улыбку.

Мы договорились, что она заплатит сто пятьдесят, если картина понравится, и пятьдесят, если не понравится. Я должен начать работу в понедельник, даже если будет дождь.

Глава 4

В понедельник ярко светило солнце, дул свежий ветер и приносил эхо летнего тепла. До Уортинга я доехал поездом, а до дома Мэйзи добрался на такси. Вызвав любопытство соседей, я поставил мольберт там, где раньше стояли ворота. Пожарники их сняли с петель и положили на землю. Теперь ворота лежали на лужайке. И на одной из створок еще виднелась печально-ироническая аккуратная надпись: «Остров сокровищ».

Бедный Арчи. Бедная Мэйзи.

Я загрунтовал холст умброй в мягких ненавязчивых кофейных тонах, потом, чтобы слой стал тоньше, протер его скипидаром и закрепил льняным маслом, после чего на сырой еще холст положил кистью тени того же цвета, наметив очертания дома, горизонтальную линию кустов, прибрежную гальку, море и небо. На этой стадии легко смыть тряпкой ошибки композиции и попытаться снова найти правильные пропорции и перспективу, уравновесить основные детали.

Закончив подготовительную работу и оставив холст сушиться, я пошел погулять по саду, разглядывая развалины со всех сторон. Темная линия кустов тамариска служила границей между травой и галькой. В это солнечное утро море искрилось и сверкало, а почти прозрачные кучевые облака группами пробегали по небу, отбрасывая темные грифельно-серые тени. Пустынная дорожка к морю темнела сажей, волны вдали бурлили белыми барашками, а у берега промывали и плиссировали закопченный песок.

От морского ветра у меня замерзли уши, я повернулся и пошел назад к мольберту. В этот момент из большого автобуса вышли двое мужчин в плащах. Их явно интересовало то, что осталось от «Острова сокровищ». Они остановились возле мольберта, оценивающе разглядывая мою заготовку. Один грузный, лет пятидесяти, другой худой, лет двадцати с небольшим. У обоих жесткое, самоуверенное выражение и деловой вид.

Когда я подошел, старший взглянул на меня:

- У вас есть разрешение находиться здесь? - Просто вопрос, а не объявление войны.

- Владелица хочет, чтобы я нарисовал ее дом, - покорно ответил я.

- Понимаю. - Губы чуть-чуть скривились в улыбке.

- А кто вы? - спросил я.

- Страховая компания. - Он вскинул брови, удивляясь, что кто-то даже может задать такой вопрос.

- Та же компания, от какой приезжал мистер Зеленн? - в свою очередь, удивился я.

- Мистер…

- Зеленн с двумя «н».

- Не знаю, кого вы имеете в виду. Мы договорились с миссис Мэтьюз, что изучим ущерб, нанесенный ее дому, застрахованному у нас. - Он огорченно, но не очень, поглядел на то, что назвал ущербом, и долго не отводил глаз, будто ожидая, что Мэйзи, словно Феникс, явится из пепла собственной персоной.

- И никаких Зеленнов? - повторил я вопрос.

- Ни с одним, ни с двумя «н».

Мне он понравился, пол-унции юмора, по-моему, приносят лучшие результаты, чем наставительно грозящий палец.

- М-м-м… Миссис Мэтьюз не ждет вас, потому что упомянутый мистер Зеленн сказал, что он представитель страховой компании и что она, когда захочет, может вызвать бригаду рабочих для расчистки развалин.

Старший из двух страховых агентов тотчас же насторожился:

- Вы серьезно?

- Я был здесь вместе с миссис Мэтьюз, видел его и слышал его слова.

- Он дал вам визитную карточку?

- Нет… - Я помолчал. - Но ведь вы тоже…

Со скоростью фокусника он извлек из внутреннего кармана твердый квадрат картона. Несомненно, для него доставать из кармана визитку стало рефлексом.

- Разве законно страховать одну и ту же собственность в двух компаниях? - Я лениво читал текст на визитной карточке: «Фонд «Жизнь и Гарантия» Д. Ф. Лагленд, управляющий».

- Это мошенничество, - кивнул он.

- Хотя, разумеется, мистер Зеленн с двумя «н» не имеет ничего общего со страхованием, - добавил я.

- Очень похоже, - согласился он.

Грубошерстные свитеры не приспособлены для деловых обменов визитками, и я засунул его карточку в карман брюк. Он задумчиво разглядывал меня. Д. Ф. Лагленд был человеком такого же типа, как мой отец, средних лет, средней карьеры, специалист в выбранном деле, совсем непохожий на поджигателя. В особенности на поджигателя «Острова сокровищ».

- Гарри, - обратился он к молодому коллеге, - найдите телефон и позвоните в «Бич-отель». Скажите миссис Мэтьюз, что мы здесь.

- Будет сделано, - ответил Гарри. Он принадлежал к тому же типу людей.

Гарри ушел выполнять задание, а Д.Ф. Лагленд занялся развалинами. Я вышагивал рядом, он вроде бы не возражал.

- Что вы ищете? - спросил я.

- Доказательства поджога. - Он искоса стрельнул в меня взглядом. - Доказательства, что здесь присутствовало имущество, которое объявлено уничтоженным.

- Не ожидал, что вы будете так откровенны.

- Иногда я это позволяю себе.

- Миссис Мэтьюз производит впечатление очень прямого человека, - заметил я.

- Никогда не встречал эту леди.

Я мысленно улыбнулся: сейчас ему предстоит это удовольствие.

- Разве пожарники не искали признаков поджога? - продолжал я свои расспросы.

- И пожарники, и полиция. Мы просили у них заключения.

- И какое же заключение они вынесли?

- Как мне кажется, это не ваше дело.

- Даже для деревянного дома странно, что все сгорело дотла, - заметил я.

- Вы эксперт? - иронически улыбнулся он.

- В свое время я устроил немало фейерверков. - Он обернулся ко мне. - Они горят гораздо лучше, если их пропитать парафином. Особенно на концах.

- Вы еще не родились, когда я начал заниматься расследованием пожаров, - спокойно проговорил он. - Почему бы вам не вернуться к мольберту и не приступить к рисованию?

- Обязательно вернусь, когда холст высохнет.

- Если хотите остаться, то молчите.

Я не обиделся и замолчал. Он делал то, что можно бы назвать предварительным осмотром: поднимал с земли маленькие, не рассыпавшиеся в пепел угольки, внимательно разглядывал их и осторожно клал на место. Ни один из тех обгорелых предметов, которые он выбирал, не казался мне с расстояния шести шагов чем-то примечательным, и ни один из них, насколько я мог судить, не заставил его вздрогнуть.

- Разрешите сказать?

- Хорошо.

- Мистер Зеленн делал то же самое, что и вы, только по ту сторону трубы.

Он положил на место очередной почерневший обломок и выпрямился:

- Он что-нибудь взял?

- Пока мы смотрели, а это продолжалось совсем недолго, ничего. Но он не сообщил, сколько времени провел на развалинах.

- Вы не подумали, - после паузы спросил Д. Ф. Лагленд, - что это случайный прохожий, который роется в пепле из любопытства?

- Он не был похож на случайного прохожего.

- Тогда чего же он хотел? - Д. Ф. нахмурился.

Риторический вопрос.

Вернулся Гарри, а немного спустя появилась и сама Мэйзи. В «Ягуаре». В ярко-красном пальто. Сердитая.

- Что это значит? - спросила она, наступая на Д. Ф., глаза сверкали фортиссимо. - Разве вопрос о поджоге еще не решен? Не говорите мне, что вы пытаетесь увильнуть от немедленной выплаты страховой премии. Еще в субботу ваш человек сказал, что все в порядке и я могу расчистить место и приступить к восстановлению дома. И даже если это был поджог, то вы обязаны выписать мне чек, потому что поджог тоже входил в условия страховки.

Д. Ф. раз семь открыл и закрыл рот, прежде чем голос вернулся к нему.

- Разве наш мистер Робинсон не сообщил, что человек, бывший здесь в субботу, к нам никакого отношения не имеет?

«Наш мистер Робинсон», принявший вид Гарри, энергично закивал головой.

- Этот… мистер Зеленн… определенно сказал, что он из страховой компании, - настаивала Мэйзи.

- М-м-м… Как он выглядел?

- Вкрадчивый, - без колебаний ответила Мэйзи. - Не такой молодой, как Чарльз, - Мэйзи жестом показала на меня, - но и не такой старый, как вы. - Она подумала и пожала плечами. - Он выглядел как представитель страховой компании, вот и все.

Д. Ф. мужественно проглотил подразумеваемое оскорбление.

- Примерно пяти футов ростом, - добавил я. - Загорелая кожа желтоватого оттенка, серые глаза с запавшими верхними веками, широкий нос, тонкие губы под густыми темными обвисшими усами, прямые темные волосы зачесаны назад, на висках залысины, обыкновенные брови, зеленовато-коричневая шляпа из блестящего фетра, рубашка, галстук, желтовато-коричневый расстегнутый плащ, на мизинце правой руки золотое кольцо с печаткой, загорелые руки.

Мысленно я видел его так ясно, будто он все еще стоял среди пепла, поднимая шляпу и называя Мэйзи «мадам».

- Боже милостивый, - пробормотал Д. Ф.

- Глаз художника, - восхищенно объяснила Мэйзи, - я бы никогда так не смогла.

Д. Ф. заверил, что в их отделе, рассматривающем заявления о понесенном ущербе, нет никого, соответствовавшего моему описанию. И Гарри поддержал его.

- Ну, - буркнула Мэйзи, раздражение опять вернулось к ней, - полагаю, это значит, что вы все еще ищете доказательства поджога, хотя мне никогда не понять, почему вы думаете, что какой-то человек, будучи в здравом уме, решил поджечь мой прекрасный дом и все мои любимые сокровища.

Уверен, что Мэйзи, искушенная в жизни Мэйзи, не могла быть такой наивной. Я заметил в глубине взгляда, которым она окинула меня, проблеск острого практического ума, и я знал, что она мудрая, опытная женщина. Но Д.Ф. этого не знал, поэтому он издал какой-то звук вместо объяснения и беспомощно махнул рукой. Я опять с трудом подавил желание расхохотаться, и мои усилия не прошли мимо внимания Мэйзи.

- Вы хотите, чтобы на картине был солнечный день, как сегодня, или облачный и печальный? - спросил я.

Она посмотрела на ясное небо.

- Когда солнце, картина драматичнее, дорогой, - вздохнула Мэйзи.

Весь день Д.Ф. и Гарри дюйм за дюймом осматривали руины, а я пытался придать руинам готическую романтичность. Точно в пять часов мы все закончили работу.

- Гарантированный профсоюзом рабочий день? - иронически заметил Д.Ф., наблюдая, как я складываю кисти.

- Вечером все становится желтым, - объяснил я.

- Завтра придете? Я кивнул.

- А вы?

- Может быть.

Я дошел пешком до автобуса, поехал в «Бич-отель», вымыл кисти, немного подумал и в семь часов, как договорились, встретил Мэйзи.

- Ну, дорогой, - начала она, когда первая порция джина с тоником благополучно разместилась в желудке, - они нашли что-нибудь?

- По-моему, ничего.

- Ну и хорошо, дорогой.

Я потихоньку потягивал свою пинту бочкового пива, потом осторожно поставил бокал на стол.

- Не совсем хорошо, Мэйзи.

- Почему?

- Что собой представляли сокровища, которые сгорели?

- Должна вам сказать, что вы, конечно, можете подумать, мол, это не бог весть что, но мы так радовались, когда покупали их, и, когда Арчи ушел, они остались у меня, и, дорогой, понимаете, это такие вещи, как, например, копья, коллекция древних копий, раньше принадлежавшая старому лорду Стекерсу, я когда-то нянчила его племянника, и целая стена красивых бабочек, профессора приезжали к нам посмотреть на них, и кованые двери из старого дома леди Тит, которые отделяли холл от гостиной, и шесть сковородок из древнего замка в Ирландии, и две высокие вазы с орлами на крышках, нарисованными Анжеликой Кауфман, которые когда-то принадлежали кузине Мата Хари, не улыбайтесь, дорогой, они правда ей принадлежали, медный экран для камина с серебряными шишечками, их чертовски трудно было чистить, и мраморный стол из Греции, и серебряная чайная полоскательница, которой однажды пользовалась королева Виктория, и, понимаете, дорогой, это только несколько вещей, я могла бы перечислять всю ночь.

- В страховой компании есть полный список?

- Конечно, дорогой, а почему вы спрашиваете?

- Потому что, - огорченно ответил я, - многих из этих вещей, по-моему, не было в доме, когда он загорелся.

- ЧТО? - Насколько я мог судить, Мэйзи искренне не поверила моим словам. - Они должны были быть там.

- Д.Ф. оказался таким любезным, что сказал мне, мол, мы ищем остатки вещей, и, по-моему, они ничего не нашли.

- Д.Ф.?

- Мистер Лагленд. Тот, который старше.

В Мэйзи боролись гнев и недоверие к моим словам, это заставило ее выпить еще две двойные порции джина. Недоверие, очевидно, победило.

- Вы неправильно его поняли, дорогой.

- Хорошо бы.

- Конечно, это неопытность молодости.

- Может быть.

- Конечно, все было на своих местах, дорогой, когда я в прошлую пятницу осталась у Бетти, а я поехала к Бетти, потому что давно ее не видела, я надолго уезжала, хотя, вы, наверно, опять будете смеяться, в этом есть большая ирония, но не может же человек безвылазно сидеть в своей берлоге, ожидая пожара, чтобы спасти вещи, разве вы, дорогой, никогда не уезжаете из дома, а если уезжаете, то поймете меня, если бы я сидела дома, то пропустила бы путешествие в Австралию.

Она замолчала, чтобы перевести дух. Какое совпадение, подумал я.

- Должна вам сказать, дорогой, просто чудо, что большую часть драгоценностей я взяла с собой к Бетти, потому что я не всегда беру их с собой, хотя Арчи всегда говорил, конечно, безопаснее, когда они с тобой, он всегда был такой предусмотрительный, заботливый и нежный.

- В Австралию? - повторил я.

- Ну да, дорогой. Разве это не замечательно? Я поехала туда, чтобы навестить сестру Арчи, то есть золовку, которая живет там бог знает сколько лет и чувствует себя одинокой, потому что она овдовела, бедняжка, и я поехала, чтобы немножко развлечь ее, потому что, дорогой, конечно, прежде я ее никогда не видала, конечно, мы обменивались открытками к праздникам, и я шесть недель провела с ней. Она хотела, чтобы я осталась еще, и мы с ней вместе говорили о том, что дом может сгореть… Ох, дорогой, конечно, я не имела в виду пожара, даже не думала о нем, просто хотела вернуться в свой маленький дом на берегу моря и немного подумать о жизни, и, конечно, в это путешествие я тоже, дорогой, взяла с собой драгоценности.

- Не думаю, чтобы вы там купили Маннингса? - небрежно бросил я, не знаю почему. Просто подумал, что Дональд тоже был в Австралии, и я совершенно не ожидал ее реакции.

Она смотрела на меня так, будто получила смертельный удар. Прежде она не поверила моим словам и рассердилась. Теперь она не поверила и испугалась.

Она поставила бокал с джином, сползла с высокой табуретки возле стойки бара, на которой сидела, и закрыла рот четырьмя пальцами с ярко накрашенными ногтями. Ничего не понимая, я смотрел на нее.

- Не купили? - повторил я.

- Откуда вы знаете?

- Я не…

- Вы из таможни или из налогового управления?

- Конечно, нет.

- Ох, дорогой, ох, дорогой… - Ее трясло, и она была почти так же потрясена, как Дональд.

Я взял ее за руку и подвел к креслу возле маленького столика рядом со стойкой бара.

- Садитесь и расскажите, в чем дело.

На это потребовалось десять минут и еще одна двойная порция джина.

- Да, дорогой, я не специалист в искусстве, как вы, вероятно, догадываетесь, но там я увидела картину сэра Альфреда Маннингса, подписанную и все как надо, и, правда, сделка была такой выгодной, дорогой, что я подумала, как порадовался бы Арчи - повесить на стену настоящего Маннингса, - а мы оба так любим скачки, ну и, конечно, сестра Арчи еще меня подзадорила, и я чувствовала себя… по-моему, можно сказать, на седьмом небе, я купила, дорогой, эту картину.

Она замолчала.

- Продолжайте.

- Ну, дорогой, теперь вы, конечно, догадались.

- Вы привезли ее сюда и не заявили в таможенной декларации?

- Да, дорогой. - Она вздохнула. - Не заявила. Конечно, это глупость с моей стороны, но, когда я покупала картину, у меня и мысли не было о пошлине. Только за неделю до того, как мне вернуться домой, золовка спросила, собираюсь ли я платить пошлину, понимаете, дорогой, мне противна даже мысль, что надо платить пошлину за радующие Арчи вещи, которые я купила, а вам не противна? Короче говоря, я решила, что сначала узнаю, какую берут пошлину, и выяснилось, что это вовсе не пошлина в обычном смысле, понимаете, дорогой, это не пошлина на второсортные картины, привезенные из Австралии, но - вы можете поверить? - они сказали, что мне надо заплатить добавочный налог на особо ценные вещи, понимаете, дорогой, мне пришлось бы заплатить восемь процентов от той суммы, которую стоила картина. Ну, я спрашиваю вас! Я просто пришла в бешенство, дорогой, не могу передать вам, как я разозлилась! Тогда золовка говорит, что я могу оставить картину у нее, и, когда вернусь в Австралию, мне ничего не придется платить, но я не была уверена, что вернусь в Австралию, и, кроме того, хотела видеть сэра Альфреда Маннингса на стене, где картина так бы радовала Арчи, и вот, дорогой, я так симпатично завернула ее в коричневую бумагу, замаскировала, положила среди своего лучшего белья и спрятала в чемодан, а потом, когда мы приземлились в Хитроу, прошла через выход, который для тех, кому нечего показывать таможенникам, и никто меня не остановил.

- Сколько вам пришлось бы заплатить? - спросил я.

- Ну, дорогой, если быть точной, больше семисот фунтов. И хотя я знаю, что это не состояние, но, дорогой, меня эта мысль просто доводила до бешенства, ну почему я должна платить налог, если купила что-то симпатичное в Австралии.

- Значит, картина досталась вам примерно за девять тысяч, - быстро подсчитал я в уме.

- Правильно, дорогой, девять тысяч. - Мэйзи встревоженно посмотрела на меня. - Вы думаете, я сделала глупость? Вернувшись, я спрашивала у разных людей, и они сказали, что большинство Маннингсов стоит пятнадцать тысяч и больше.

- Да, так они и стоят, - рассеянно подтвердил я и подумал, что некоторые картины Маннингса можно купить за пятнадцать тысяч, а другие, почти уверен, и гораздо дешевле.

- Понимаете, дорогой, только когда я занялась страховкой, меня осенило, а что будет, если это откроется, потому что - можете поверить? - в страховой компании сказали, что им нужна таможенная квитанция или что-то в этом роде, без чего они не могут подписать контракт, и, конечно, тогда я подумала, как же быть, потому что, если я поеду опять в Австралию и возьму с собой картину, то, конечно, никакого вреда не будет.

- Неловкое положение, - согласился я.

- И сейчас она сгорела, и, должна вам сказать, это для меня хороший урок, потому что девять тысяч превратились в дым, и никто не вернет мне и пенни.

Она допила свой джин, и я купил ей еще двойную порцию.

- Конечно, Мэйзи, это не мое дело, но откуда у вас в Австралии оказались наличными девять тысяч фунтов стерлингов? Разве нет правил, ограничивающих вывоз наличных денег?

- Ох, дорогой, - она хихикнула, - ведь вы плохо знаете жизнь, правда? Но у меня все получилось по высшему классу. Я всего лишь прогулялась вместе с сестрой Арчи к ювелиру и продала ему брошь, знаете, дорогой, такую отвратительную старинную уродину с огромным выпирающим бриллиантом посередине, по-моему, она имела какое-то отношение к Шекспиру, но точно я никогда не знала, впрочем, я никогда и не носила ее, такая она безобразная, но, конечно, взяла с собой, потому что брошь очень ценная, и я продала ее за девять тысяч пятьсот, но, конечно, уже австралийских долларов, так что с деньгами проблем не было, понимаете?

Мэйзи не сомневалась, что я буду обедать с ней, и мы вместе направились в ресторан. Аппетит у нее был здоровый, но настроение пасмурное.

- Вы никому не скажете, дорогой, о картине?

- Ну конечно, нет, Мэйзи.

- У меня, дорогой, могут быть большие неприятности.

- Знаю.

- Ну и хорошо, дорогой, - немного успокоилась она. - Ведь это такая мелочь, дорогой. Но люди иногда просто чудовищно относятся к совсем невинной контрабанде.

- Никто не узнает, если вы будете молчать. - Тут меня тоже осенило: - А вы никому не рассказывали, что купили картину?

- Нет, дорогой, никому, потому что подумала, лучше сделаю вид, будто купила ее много лет назад, и, конечно, даже не повесила на стену, потому что одно кольцо на раме потерялось, и я подумала, если она упадет, то поцарапается, и не знала, кого попросить прибить кольцо. - Мэйзи замолчала, потому что набрала полный рот коктейля с креветками. - Конечно, дорогой, вы подумаете, что я дура, но, по-моему, я испытывала какую-то неловкость, вдруг меня раскроют, но не подумайте, не вину, потому что я не понимаю, почему мы должны платить такой возмутительный налог, но, короче говоря, картину я не повесила, а спрятала.

- Спрятали? Завернутую в коричневую бумагу?

- Да, дорогой. Более или менее завернутую. Конечно, вернувшись домой, я развернула ее и тогда-то обнаружила, что одно кольцо потерялось вместе со шнуром, продернутым в него, поэтому я ее снова завернула, мол, пусть полежит, пока решу, что делать.

Очаровательная женщина.

- И где же вы ее спрятали?

- Нигде, дорогой. - Она засмеялась. - То есть, я хочу сказать, она просто не лежала на виду, чтобы гости не спрашивали, что это за картина, я засунула ее за радиатор в холле, не смотрите на меня с таким ужасом, центральное отопление было выключено.

Во вторник я весь день рисовал дом, но ни Д.Ф., ни кто-то другой не появлялись.

В перерывах я осмотрел все вокруг, решив поискать сокровища Мэйзи. И нашел очень много узнаваемых обломков, таких прочных, как, к примеру, рама металлической кровати, корпус кухонной плиты, радиаторы, все искореженное и смятое не просто огнем, но и весом самого строения, когда рухнули балки и стены. Почерневшие обломки стропил покрывал толстый слой пепла, и все, что могло сгореть, превратилось в прах.

Из вещей, какие перечислила, и десятков других, которые не стала перечислять Мэйзи, я нашел только покоробленные остатки кованых дверей из старого дома леди Тит, которые отделяли холл от гостиной. Леди Тит ни за что бы не узнала их.

Ни сковородок из Ирландии, которым вроде бы полагалось выдерживать сильный жар. Ни медного каминного экрана. Ни мраморного столика. Ни древних копий.

И, естественно, никакого Маннингса.

Когда в пять часов со своей переносной студией я вошел в «Бич-отель», в холле меня ждала Мэйзи. Не добродушная, в общем-то жизнерадостная Мэйзи, какую я знал, но агрессивное создание, готовое вот-вот лопнуть от ярости.

- Я жду вас. - Глаза метали молнии.

Мое воображение молчало: я и представить не мог, чем обидел ее.

- Что случилось? - спросил я.

- Бар закрыт, - буркнула она. - Пойдемте наверх ко мне в номер. Возьмите эти вещи с собой. - Она показала на чемодан. - Я так взбешена, что сейчас просто взорвусь.

Когда мы вошли в лифт, опасность взрыва стала буквальной. На бледной коже Мэйзи то и дело вспыхивали ярко-красные пятна, и создавалось впечатление, будто щеки пылают. Светлые завитые волосы, обычно уложенные в аккуратную прическу, сейчас проволокой стояли дыбом, и первый раз, с тех пор как я встретил ее, рот не сверкал помадой.

Мэйзи рывком открыла дверь номера и вошла. Я последовал за ней, закрыв дверь.

- Вы просто не поверите, - она обернулась ко мне, лицо фурии, и весь выпитый джин кипит в глазах, - первую половину дня я провела в полиции, а вторую - эти типы из страховой компании сидели здесь, и вы знаете, что они говорят?

- Ох, Мэйзи! - невольно вздохнул я. Случилось неизбежное.

- Я спрашиваю у них, за кого вы меня принимаете? - почти выкрикнула она. - Я пришла в такое бешенство. У них хватило совести предположить, будто я продала все свои сокровища, застраховала сверх стоимости дом и хотела взять страховую компанию на пушку. Я повторяла им сто раз и снова повторяла, что, когда уезжала к Бетти, все стояло на своих местах, и дом застрахован сверх стоимости из-за инфляции, их же агент посоветовал мне застраховать его на довольно большую сумму, и я очень рада, что послушалась его совета, а этот мистер Лагленд заявляет, что компания не заплатит ни пенни, пока они не расследуют случившееся до конца, и он еще фыркал и вовсе не сочувствовал мне, что я все потеряла. Они вели себя абсолютно чудовищно, ненавижу их.

Мэйзи замолчала, заново переживая разговор с мистером Лаглендом, и заметно вздрагивала от переполнявшего ее возмущения.

- От их слов мне показалось, что я такая грязная, и я, наверно, кричала на них, потому что просто пришла в бешенство, а они сделали вид, что не замечают грубости, и дали мне понять, мол, я в некотором роде преступница, а они имеют право только посоветовать мне держать себя в руках, представляете, когда именно они со своими идиотскими предположениями заставили меня изо всех сил кричать.

Должно быть, подумал я, их разговор походил на настоящую схватку. Интересно, в каком состоянии мистер Лагленд и полиция покинули поле боя.

- Они утверждают совершенно определенно, что это поджог, а я говорю, почему они стали так думать только сейчас, а вначале ума не хватило сообразить, все дело закрутилось из-за того, что мистер Лагленд не сумел найти среди пепла ни одного из моих сокровищ и вообще никаких следов их, а они заявляют, мол, даже если я не продала все до поджога, то сама подстроила, чтобы, когда поеду к Бетти, их украли, а дом сгорел дотла, они без конца спрашивали, кому я заплатила, чтобы подожгли дом, и я так разозлилась, что если бы мне что-то попалось под руку, то ударила бы их, я и вправду могла их ударить.

- Но сейчас вам нужно сделать глоток джина, - воспользовался я паузой, когда она переводила дыхание.

- Я говорю им, вы бы лучше искали тех, кто устроил поджог, а не травили такую беспомощную женщину, как я, и чем больше я думаю о том, что кто-то вошел в мой дом, украл мои сокровища, а потом бессердечно все поджег, тем больше прихожу в бешенство, и что совсем доводит меня до сумасшествия, так это тупость полиции, которая не способна видеть дальше своего тупого носа.

После дюжины таких же филиппик до меня вдруг дошло, что, хотя гнев Мэйзи был, несомненно, искренен, всякий раз, когда возмущение достигало опасного накала, она снижала его до нормального уровня. По какой-то причине ей хотелось занимать позицию праведного грешника.

Мне стало интересно, почему у нее возникло такое желание, и в секундный перерыв между извержениями раскаленной лавы я спросил:

- Надеюсь, вы не сказали им о Маннингсе?

Красные пятна на щеках вдруг вспыхнули ярче.

- Я не сумасшедшая, - с горечью проговорила она. - Если они узнают об этом, мне уже никогда не убедить их, что во всем остальном я говорю правду.

- Я слышал, - бросил я пробный камень, - будто ничего так не бесит преступников, как если им приписывают дело, в котором они не участвовали.

На секунду мне показалось, что я подставил себя в качестве нового объекта ненависти, но в тот момент, когда она, сверкнув глазами, уже открыла рот, чувство юмора вернулось в ее распаленное сознание, глаза смягчились, горькие складки возле губ разгладились, и через секунду или две Мэйзи печально улыбнулась.

- Должна вам сказать, дорогой, вы правы. Стоит мне только подумать об этом… - Улыбка медленно перешла в хихиканье. - Еще джина?

Небольшие извержения продолжались весь вечер, и за джином, и за обедом, но раскаченный докрасна кратер постепенно остывал до обычной температуры.

- Вас вроде бы не удивили, дорогой, мои слова, что полиция думает, будто я сама устроила поджог. - Она искоса смотрела на меня поверх чашки с кофе, глаза сердитые, испытующие.

- Не удивило. - Я помолчал. - Понимаете, почти то же самое случилось с моим кузеном. Слишком много общего в ваших бедах. Мне бы очень хотелось, чтобы вы встретились с ним, если вы поедете, а он согласится нас принять.

- Но почему, дорогой?

Я рассказал ей, что произошло с Дональдом, и обида, которую она чувствовала за себя, вспыхнула с новой силой за Дональда.

- Как ужасно, вы, наверно, считаете меня страшной эгоисткой после всех страданий, которые перенес этот бедный человек.

- Я вовсе не думаю, что вы эгоистка. По правде сказать, я думаю, что вы великолепный компаньон.

Она казалась очень довольной, в ней даже появилось сходство с котенком, и я живо представил, какой она бывала с Арчи.

- Понимаете, дорогой, есть еще одно, - смущенно проговорила она, - после всех сегодняшних разговоров и всего, что было сказано, не думаю, что мне бы хотелось иметь картину, которую вы делаете. Не хочу вспоминать, как выглядит дом сейчас, буду помнить его таким, каким он был. Если я вам дам только пятьдесят фунтов, вы не будете возражать?

Глава 5

На «Ягуаре» Мэйзи, по очереди сидя за рулем, мы поехали в Шропшир. По телефону Дональд без энтузиазма воспринял мое предложение заехать к нему, но был слишком апатичен, чтобы придумать возражения. Когда он открыл дверь, меня до шока поразил его вид.

Всего две недели назад я уехал от него в Йоркшир. За это время он похудел по меньшей мере на четырнадцать фунтов и постарел еще лет на десять. Кожа на лице посинела и сморщилась, кости торчали острыми углами, и даже волосы запестрели сединой.

Призрак прежнего Дональда явно пересиливал себя, чтобы сохранить приличие, принимая нас.

- Проходите, - пригласил он. - Я сейчас сижу в столовой. Надеюсь, вы немного выпьете.

- Это было бы замечательно, дорогой, - согласилась Мэйзи.

Он окинул ее равнодушным взглядом и увидел то же, что и я, когда встретил Мэйзи первый раз. Крупная добродушная леди с крашеными волосами и в дорогой одежде, ее туалеты балансировали на грани между вульгарностью и элегантностью, но всегда склонялись в более безопасную сторону.

Он помахал мне рукой, чтобы я приготовил выпить, словно ему это было бы не по силам, и предложил Мэйзи сесть. В столовой сейчас стояла совершенно другая мебель: все плетеные кресла из солярия и несколько маленьких столиков из спален, кроме того, появился большой ковер. Мы сели за маленький столик довольно тесной группой, потому что я собирался задавать вопросы и записывать их ответы. Мой кузен без интереса смотрел на блокнот и ручку, которые я достал.

- Дон, - сказал я, - пожалуйста, выслушай одну историю.

- Хорошо.

Мэйзи на этот раз ухитрилась рассказать ее очень быстро. Когда она подошла к моменту покупки Маннингса в Австралии, голова Дональда поднялась на несколько дюймов, и он перевел взгляд с нее на меня с первым проблеском внимания. Она замолчала, и наступила тишина.

- Итак, - наконец заговорил я, - вы оба ездили в Австралию, оба купили картины Маннингса, и вскоре после возвращения в Англию ваши дома были ограблены.

- Удивительное совпадение, - вяло проговорил Дональд. Но имел в виду только совпадение, и ничего больше. - Вы проделали такое путешествие лишь ради того, чтобы рассказать мне об этом?

- Я хотел навестить тебя и посмотреть, как ты себя чувствуешь.

- О, со мной все в порядке. Спасибо, Чарльз, со мной все в порядке.

Даже Мэйзи, которая не знала его раньше, видела, что с ним далеко не все в порядке.

- Где ты купил картину, Дон? Я имею в виду, в какой галерее?

- По-моему… В Мельбурне. В «Хилтоне». Напротив площадки для крикета.

Я с сомнением поглядел на него. Хотя в отелях часто продают картины местных художников, но очень редко продают Маннингса.

- Нас встретил парень, - добавил Дональд. - Принес картину в номер. Из галереи, где мы увидели ее первый раз.

- В какой галерее?

Дон напряженно пытался вспомнить:

- Может быть, что-то вроде галереи изящных искусств.

- У тебя есть чек или что-то такое?

Дональд покачал головой:

- Фирма, торгующая вином, с которой я заключил контракт, заплатила за меня, а я, когда вернулся, переслал чек в их британский офис.

- Какая фирма?

- «Монга Вайнъярдс Проприэтери Лимитед, Аделаида и Мельбурн».

Я записал название фирмы.

- И что было на картине? Я имею в виду, можешь ты описать ее?

- Одна из картин серии «Движение к старту». Типичный Маннингс. - Дональд выглядел ужасно уставшим.

- Такая же и у меня! - удивленно воскликнула Мэйзи. - Длинный красивый ряд жокеев в форме с цветами владельцев на фоне темнеющего неба.

- На моей только три лошади, - заметил Дональд.

- Самый крупный, или, вы, наверно, сказали бы, ближайший, жокей на моей картине был в ярко-красной рубашке и зеленой шапке, - добавила Мэйзи. - Вы, -конечно, подумаете, что это глупость с моей стороны, но это одна из причин, почему я купила картину, потому что, когда Арчи и я собирались купить лошадь, чтобы ездить на скачки как владельцы, то решили выбрать для наших цветов ярко-красную рубашку и зеленую шапку, конечно, если у других уже нет таких цветов.

- Дон? - спросил я.

- М-м-м? Ох… Три гнедые лошади идут в профиль… галопом… Одна немного вырвалась вперед, две чуть отстали. Яркие цвета на жокеях. Не помню точно, какие. Белые брусья огораживают скаковую дорожку, и много солнечного неба.

- Какого размера?

- Не очень большая. - Вспоминая, Дон немного нахмурился от напряжения. - Примерно двадцать четыре дюйма на восемнадцать внутри рамы.

- И ваша, Мэйзи?

- По-моему, немного меньше, дорогой.

- Послушай, - пробормотал Дональд, - зачем это тебе надо?

- Хочу убедиться, что больше нет совпадений. Он равнодушно уставился куда-то в угол столовой.

- На пути сюда, - продолжал я, - Мэйзи рассказала, как она пришла к мысли купить картину. Дон, не мог бы ты тоже вспомнить, как произошла покупка картины? К примеру, ты специально ходил по галереям, чтобы найти Маннингса?

Дональд устало провел рукой по лицу, его явно тяготили и вопросы, и необходимость отвечать на них.

- Прошу тебя, Дон, - настаивал я.

- Ох… - Глубокий вздох. - Я вовсе ничего не хотел покупать. Мы пошли в художественную галерею Мельбурна и ходили по залам, пришли в зал Маннингса, у них там есть. И пока мы смотрели картины, незаметно вступили в разговор с женщиной, которая стояла рядом, так часто бывает в художественных галереях. Она сказала, что недалеко есть другая галерея, и там тоже Маннингс. Маленькая коммерческая галерея, где продают картины. Стоит посмотреть, даже если не собираешься покупать. У нас было время, и мы пошли.

Мэйзи слушала с открытым ртом.

- Но, дорогой, - заговорила она, придя в себя от удивления, - абсолютно то же самое было с нами, с моей золовкой и со мной, правда, в художественной галерее Сиднея, а не Мельбурна. У них там есть чудесная картина «Перед грозой», мы стояли и восхищались, а мужчина тоже вступил в разговор с нами и повел нас…

Дональд внезапно показался мне совершенно измученным, будто больной, которого утомили здоровые визитеры.

- Послушай, Чарльз… Ведь ты не собираешься идти в полицию с этими рассказами? Потому что… Я… Не думаю, что смогу вынести… повторение… всех вопросов.

- Нет, не собираюсь, - успокоил я его.

- Тогда… какое это имеет значение?

Мэйзи допила свой джин с тоником и заулыбалась немного слишком радостно.

- Как пройти в дамскую комнату, дорогой? - спросила она и скрылась в гардеробной.

- Не могу ни на чем сосредоточиться, - тихо проговорил Дональд, - прости, Чарльз, но я не могу ничего делать, пока они держат Реджину непохороненной… в морге…

Время не только не уменьшило страдания, но словно законсервировало их, он не мог похоронить жену, и горе не нашло естественного выхода в устройстве могилы и посещении ее. Пока тело было в боксе холодильника, он действительно не мог думать ни о чем другом. В полиции мне сказали, что тела убитых, если преступление не раскрыто, через шесть месяцев обязаны выдать родственникам. Но Дональд, по-моему, так долго не выдержит.

Он вдруг встал и направился к дверям, ведущим в холл, я пошел следом, он пересек холл, открыл дверь в гостиную и вошел.

С минуту поколебавшись, я тоже вошел.

В гостиной по-прежнему ничего не было, кроме обитой вощеным ситцем софы, кресел и стульев, теперь аккуратно расставленных вдоль стен. Пол, где лежала Реджина, вымыт и натерт. Воздух нежилой.

Дональд стоял перед холодным очагом камина и смотрел на портрет Реджины, который он пристроил на каминной полке.

- Здесь, с ней, я провожу все дни, - сказал он. - Это единственное место, где я могу вынести свое существование.

Он подошел к одному из кресел и сел в него лицом к портрету.

- Чарльз, ты не обидишься, мне хотелось бы остаться одному. Я правда ужасно устал.

- Береги себя. - Бесполезный совет. Любой мог видеть, что он не думает о себе.

- Со мной все в порядке, - сказал Дон. - Совершенно в порядке. Не беспокойся.

На пороге я оглянулся. Он сидел неподвижно и смотрел на Реджину. Я не знал, хорошо это или плохо, что я нарисовал ее портрет.

На обратном пути Мэйзи поставила личный рекорд: в течение первого часа путешествия ни разу не открыла рта.

От Дональда мы сначала поехали к соседям, которые в первый же день несчастья предложили ему пожить у них, но сейчас он нуждался в помощи даже больше, чем прежде.

Соседка сочувственно выслушала меня, но покачала головой:

- Я понимаю, что ему нужно уехать из этого дома и жить среди людей, но он не хочет. Я несколько раз пыталась убедить его. Звонила. Как и многие другие, кто живет здесь в округе. Но он всем говорит, мол, с ним все в порядке. Он никому не позволяет помочь себе.

Милю за милей молча, с мрачным видом Мэйзи вела машину. Наконец она заговорила:

- Нам не следовало беспокоить его. Тем более так скоро после…

Три недели, подумал я, только три недели, Дональду они, наверно, показались тремя месяцами, которые бесконечно тянулись день за днем. Человек не может жить три недели с беспрестанной мучительной болью.

- Надо ехать в Австралию, - сказал я.

- Вы так сильно любите его, дорогой? - после паузы спросила Мэйзи.

Люблю? Я бы никогда не использовал этого слова, но, пожалуй, оно как раз подходит.

- Он на восемь лет старше меня, но нам всегда было хорошо вместе. - В памяти всплыли картины детства. - Наши матери - сестры, и, когда мы были мальчишками, они часто ездили друг к другу в гости и брали с собой меня или Дональда. И Дональд терпеливо сносил, что младший брат постоянно вертится у него под ногами.

- Он выглядит, дорогой, серьезно больным.

- Да.

Еще миль десять она молча вела машину, потом сказала:

- Вы уверены, что лучше все рассказать полиции? Я имею в виду, о картинах? Вы думаете, что картины и ограбления как-то связаны, правда, дорогой? И полиция раскроет, как они связаны, гораздо легче, чем вы?

- Да, Мэйзи, им это сделать легче. Но разве я могу рассказать им? Вы слышали, что говорил Дональд? Он не выдержит еще одну порцию вопросов. Вы же видели его сегодня, как по-вашему, он выдержит? Потом, ведь и вам придется признаться в небольшой контрабанде, заплатить штраф, и на вашем имени навсегда останется пятно, и таможня всякий раз, как вы отправитесь путешествовать, станет перерывать весь ваш багаж, и на вас свалятся унижения и ненужные сложности. Ведь в наши дни, если человек попал в черный список, ему уже никакими силами не избавиться от этого клейма.

- Я и не подозревала, что вы такой внимательный. - Мэйзи попыталась засмеяться, но смех прозвучал искусственно.

Мы затормозили, чтобы поменяться местами. Мне нравилось вести ее машину, потому что последние три года, поскольку у меня не было постоянного дохода, то не было и колес. Под элегантным бледно-голубым капотом ровно урчал мощный мотор, поглощая милю за милей.

- Вы можете позволить себе такое путешествие, дорогой? - спросила Мэйзи. - Отели и все прочее?

- У меня в Австралии есть друг. Тоже художник. Я остановлюсь у него.

- Но вы же не можете добраться туда автостопом. - Она с сомнением взглянула на меня.

- Постараюсь, - улыбнулся я.

- Ладно, дорогой, готова согласиться, что вы сможете туда добраться, не хочу никаких глупых споров. Благодаря Арчи я получила много приятных вещей, какие есть в этом мире, а вы не получили, и ведь отчасти из-за меня, из-за того, что я влезла в дурацкую контрабанду, вы собираетесь туда ехать, поэтому я настаиваю, чтобы вы разрешили мне купить вам билет.

- Нет, Мэйзи.

- Да, дорогой. Сейчас будьте хорошим мальчиком и делайте, что я говорю.

- Могу ли я нарисовать для вас картину, Мэйзи? Когда вернусь.

- Мне было бы очень приятно, дорогой.

Я вышел возле аэропорта Хитроу, где стоял дом, в мансарде которого я жил.

На следующий день утром Мэйзи заехала за мной.

- Как вы выдерживаете этот страшный шум, дорогой? - воскликнула она, съежившись, когда огромный лайнер у нас над головой набирал высоту.

- Меня привлекла дешевизна этой квартиры.

Мэйзи улыбнулась и извлекла из сумки крокодиловой кожи чековую книжку, выписала чек и протянула мне. Сумма, которую она вписала, намного превосходила стоимость билета.

- Если вы так переживаете, дорогой, - перебила она мои протесты, - то можете вернуть мне деньги, которые останутся. - Серо-голубые глаза озабоченно глядели на меня. - Но ведь вы будете осторожны, дорогой?

- Да, Мэйзи.

- Потому что, конечно, дорогой, вы же не знаете, может, по-настоящему отвратительные люди устроят вам неприятности.

Спустя пять дней в полдень я приземлился в аэропорту Мэскот. Самолет сделал круг над Сиднеем, и все пассажиры имели возможность увидеть мост, нависший над заливом, и оперный театр, выглядевшие как на открытках.

Когда я прошел таможню, меня встретил Джик, улыбаясь от уха до уха и помахивая бутылкой шампанского.

- Тодд, негодяй! Кто бы мог подумать? - Его голос легко перекрывал шум аэропорта. - Прилетел рисовать Австралию в красных тонах?

Он с энтузиазмом хлопал меня мозолистой ладонью по спине, не подозревая о собственной силе. Джик Кассэветес, старый друг и полная мне противоположность почти во всем.

Бородатый, а я чисто выбритый. Буйный, шумный, экстравагантный, непредсказуемый - качества, которым я завидовал. Голубые глаза и выгоревшие на солнце светлые волосы. Мускулатура, от которой у меня перехватывало дыхание. Бессердечный с девушками. Язык будто наждак. И простодушное презрение ко всему, что я рисовал.

Мы познакомились в художественной школе и вместе удирали с занятий на скачки. Правда, Джик нехотя ездил на ипподром, и только ради игры в тотализатор. Он никогда не восхищался участниками соревнований и, разумеется, никогда не рисовал их. Для него художники, рисующие лошадей, - это низшая каста. Люди, далекие от серьезного искусства. Он с запальчивостью утверждал, что с большим удовольствием смотрел бы на картину с павшими лошадьми, чем с летящими к финишу.

Картины Джика, в основном абстрактные, отражали темную изнанку светлого ума: плоды депрессии, полные отчаяния за хрупкий мир, который разрушают ненависть и грязь.

Жить с Джиком все равно что кататься на американских горках: головокружительные подъемы и спуски, опасные и веселые. Последние два года в художественной школе мы вместе снимали квартиру-студию, выставляя друга друга на улицу, когда приходили девушки. Его бы в два счета выгнали из школы, если бы не громадный талант. Летом он неделями не ходил на занятия из-за своей второй страсти - плавания на яхте.

Годы спустя я несколько раз ходил с ним в море. И думаю, во многих случаях он подводил нас к смерти ближе, чем это было необходимо, но риск давал мне приятное разнообразие по сравнению с работой в офисе. Джик был замечательным моряком, умелым, точным, быстрым и сильным, с инстинктивным чутьем ветра и волн. Меня ужасно огорчило, когда однажды он заявил, что намерен в одиночку совершить кругосветное плавание. В последний вечер перед его отплытием мы устроили на берегу меланхолические проводы, а наутро, когда он ушел в море, я уволился из агентства по торговле недвижимостью.

Джик приехал встречать меня на машине, как оказалось, на собственной, на темно-синем британском спортивном автомобиле тридцатых годов.

- И много здесь таких? - удивился я, закидывая сумку и чемодан на заднее сиденье. - Сколько дорог она прошла после родовых схваток?

- Много, - усмехнулся Джик. - Они сейчас непопулярны, потому что горючее пролетает, как касторка. - Мотор бодро ревел, будто соглашаясь с хозяином, который включил дворники, потому что начался ливень. - Добро пожаловать в солнечную Австралию. Дождь здесь не проходит. Манчестер я вспоминаю как город солнца.

- Но тебе ведь нравится?

- Австралия - моя любовь, дружище. Сидней как регби, мужество и сила, а на горизонте - грация.

- А бизнес?

- В Австралии тысячи художников. Процветающая малярная промышленность. - Он искоса поглядел на меня. - И чертовски злая конкуренция.

- Я не ищу ни славы, ни состояния.

- Но носом чую, что цель у тебя есть, - усмехнулся Джик.

- Как ты смотришь на то, чтобы использовать свои мускулы?

- В помощь твоим мозгам? Как в старые дни?

- То была честная игра.

- А что сейчас? - Он удивленно вскинул брови.

- Поджог и убийство. Для начала.

- Господи!

Синяя машина грациозно влилась в поток движения. Небоскребы вокруг нас, будто гигантские стручки, тянулись к тучам.

- Я живу на той стороне залива, - показал Джик. - Господи, как это банально. В пригороде. Что со мной стало?

- Довольство сочится из каждой поры, - улыбнулся я.

- Да, все хорошо, первый раз в жизни я по-настоящему счастлив. Должен сказать, что скоро ты сам увидишь.

Машина свернула на скоростную магистраль, ведущую к мосту.

- Посмотри направо, - сказал Джик, - это торжество воображения над экономикой. Как самолет «Конкорд». Да здравствует безумие, единственное, что приведет нас куда-нибудь.

Я посмотрел направо. Там виднелся оперный театр. Серый и мокрый от дождя.

- Днем он мертвый, - продолжал Джик. - Театр - ночная птица. Фантастическая.

Перед нами выросла гигантская арка моста, плетеное стальное кружево.

- Это единственная ровная дорога во всем Сиднее, - заметил Джик, когда мы карабкались вверх по дуге моста.

Слева, сначала почти невидное за высокими блоками знакомо выглядевших домов, но потом открывшееся во всей своей торжественности, стояло огромное сияющее красно-оранжевое здание с правильными рядами больших квадратных окон с закругленными углами и бронзо-во-зеркальными стеклами.

- Силуэт XXI века, - усмехнулся Джик. - Воображение и мужество. Люблю эту страну.

- Где же твой естественный пессимизм?

- Когда солнце садится, окна сияют, как золото. - Красно-оранжевый монстр остался у нас позади. - Там офисы водного начальства, - саркастически пояснил Джик. - Их босс пришвартовал свою яхту рядом с моей.

Дорога, ведущая в пригород, то поднималась, то опускалась, окаймленная одноэтажными домами, чьи красные крыши с воздуха казались большим ковром с квадратным рисунком.

- Есть одна загвоздка, - проговорил Джик. - Три недели назад я женился.

Загвоздка жила на борту его яхты, пришвартованной среди колонии других таких же корабликов у мыса, который Джик называл «Плевок». Название очень скоро нашло свое объяснение: здесь более или менее сносно устроились, хотя бы временно, выплюнутые обществом.

Жена Джика не была красавицей, но и некрасивой ее не назовешь. Овальное личико, неброские русые волосы, так себе фигура, в одежде практичные линии. Ни яркости, ни жизнелюбия, ни чувства стиля Реджины. Я заметил, что стал объектом критического осмотра светло-карих глаз, смотревших с производившей впечатление интеллигентностью.

- Сара, это Тодд, - представил меня Джик, - Тодд, это Сара.

Мы обменялись соответствующими случаю фразами, «хорошо ли прошел полет», «благодарю вас, прекрасно», но, несомненно, она бы предпочла, чтобы я оставался дома.

Тридцатифутовое плавсредство Джика, привезенное из Англии, которое мы, как крест, таскали из студии на склад и со склада в студию, сейчас украшали занавески, подушки и горшки с цветами. Открыв шампанское, Джик налил его в сверкающие бокалы, похожие на тюльпаны, а не в пластмассовые кружки, как бывало.

- Господи! - воскликнул он. - Как здорово - видеть тебя!

Сара вежливо поддержала тост, но не уверен, что согласилась с ним. Я извинился, что ворвался в их медовый месяц.

- Плевать, - возразил Джик, очевидно, вполне искренне. - Слишком много домашнего блаженства вредно для души.

- Это зависит, - нейтральным тоном проговорила Сара, - от того, что человеку нужно - любовь или одиночество.

Прежде Джику было нужно одиночество. Интересно, что он теперь рисовал, но в уютной каюте я не заметил и следа красок.

- Пойду на воздух, - сообщил Джик. - Я могу теперь взобраться на Эверест и кувырком скатиться с вершины.

- Не дальше камбуза, - заметила Сара, - ты не забыл, что купил лангусты?

В дни нашей совместной жизни стряпал всегда Джик, и вроде бы ничего не изменилось. Он, а не Сара быстро и сноровисто приготовил лангусты, намазал их горчицей, посыпал тертым сыром и поставил в гриль. Он же вымыл салат и сделал тосты. Мы ели за столом в каюте под аккомпанемент дождя, барабанившего в иллюминаторы, и шлепки волн, разыгравшихся от свежего ветра. За кофе по настоянию Джика я рассказал, зачем приехал в Австралию.

Они выслушали мой рассказ в сосредоточенном молчании. Потом Джик, чья лексика со студенческих времен не изменилась, мрачно пробормотал «свиньи», а Сара не скрывала страха.

- Не беспокойтесь, - обратился я к ней, - теперь я не собираюсь просить у Джика помощи, ведь он женат.

- Я буду помогать тебе. Буду помогать! - бурно запротестовал он.

- Нет! - покачал я головой.

- С чего конкретно вы планируете начать? - спросила Сара.

- Найти, откуда взялись эти два Маннингса.

- И потом?

- Если бы я знал, что искать, то не было бы необходимости искать.

- Одно из другого не вытекает, - рассеянно пробормотала она.

- Мельбурн! - вдруг воскликнул Джик. - Ты говорил, что одна из картин приехала из Мельбурна. Прекрасно! Все устроится. Конечно, мы тебе поможем. Сейчас же поедем в Мельбурн. Ничего не может быть лучше. Знаешь, что будет в следующий вторник?

- Нет. А что будет? - удивился я.

- Мельбурнский Кубок! - Голос прозвучал триумфально.

Сара мрачно не спускала с меня глаз.

- Как бы мне хотелось, чтобы вы не приезжали, - сказала она.

Глава 6

Эту ночь я спал в перестроенном лодочном сарае. Кроме ниши, в которой стояла кровать, ванной, на вид недавно построенной, и крохотной кухни, все пространство сарая Джик использовал под мастерскую.

В центре стоял огромный старый мольберт, по обе стороны от него два стола с выстроенными в боевом порядке красками и кистями, ножами и банками со скипидаром, льняным маслом, растворителями и моющими жидкостями - обычные принадлежности художника.

Но никакой начатой работы. Все чистое и аккуратно сложенное. Камышовый матрац, лежавший перед мольбертом, как и его двойник в Англии, запачкан масляными пятнами, свидетельство неизменной привычки Джика, меняя краски, бросать плохо вымытые кисти на матрац. Тюбики краски сдавлены в типичной для Джика манере, ему никогда не хватало терпения выжимать краски со дна. Палитра маленькая, ему не нужна большая, он не смешивает краски, а рисует прямо из тюбика, добиваясь цветовых эффектов, накладывая один слой краски на другой. Под правым столом стояла огромная коробка с тряпками, чтобы вытирать не только лишнее с картины, но и ножи, пальцы, ладони, ногти, запястья - все, что вздумается. Я мысленно улыбнулся: студия Джика очень походила на его картины.

Возле одной стены на двуногой деревянной подставке были грудой навалены холсты. Я развернул их один за другим. Темные, сильные, драматические цвета били в глаза. Все то же тревожное видение, будто он рисовал рок, нависший над миром. Разложение и страдание, мрачные, пугающие ландшафты, поникшие цветы, умирающие рыбы. Но что именно изображено на картине, можно только догадываться - все неопределенно, без деталей.

Джик терпеть не мог продавать свои работы и редко продавал их. По-моему, это очень хорошо. Они так подавляли зрителя, что могли бы вызвать депрессию и у жаворонка. Но в них была сила, этого отрицать нельзя. Увидев его картины, человек уже не мог забыть их, и, вероятно, эти воспоминания как-то меняли его отношение к жизни. Джик был большим художником, каким я никогда не стану, и легкую популярность воспринял бы как провал и падение.

Утром я поднялся на борт и нашел в каюте только Сару.

- Джик ушел за молоком и газетами, - сообщила она. - Сейчас я приготовлю вам завтрак.

- Я пришел попрощаться.

- Уже все испорчено. - Она спокойно окинула меня взглядом.

- Не испорчено, если я уеду.

- В Англию?

Я покачал головой.

- Я так и думала. - В глазах мелькнула непонятная улыбка. - Вчера вечером Джик рассказал мне, что из всех, кого он знает, вы единственный человек с такой холодной головой, что способны рассчитать местонахождение корабля после того, как шторм в десять баллов всю ночь швырял вас по волнам, в корпусе уже четыре часа пробоина, а насос отказал. И сделать расчет правильно.

- Но он заштопал пробоину и починил насос, - усмехнулся я. - И когда рассвело, мы отпраздновали начало весны.

- Оба были дураками.

- Сидеть дома в безопасности лучше? - спросил я.

- Мужчины, - она повернулась ко мне спиной, - неразумные создания, они не могут быть счастливы, если не рискуют сломать себе шею.

В некотором смысле Сара права, подумал я. Небольшая здоровая опасность - совсем неплохое чувство, особенно когда она осталась позади. Хорошая нервная встряска избавляет от повторения глупостей и помогает жить дальше.

- Некоторые женщины тоже любят риск, - заметил я.

- Но не я.

- Я не возьму Джика с собой.

- Вы не получите его, - пробормотала она, стоя ко мне спиной.

Ничто не могло выглядеть безопаснее, чем маленькая пригородная галерея, где Мэйзи купила картину. Она была просто закрыта. В окно пустой витрины виднелись голые стены, а под стеклом темнело ненужное объяснение - «Закрыто».

Владельцы маленьких лавочек на противоположной стороне улицы пожали плечами:

- Она была открыта не больше месяца. Мы почти не видели там покупателей. Неудивительно, что галерея закрылась.

Я спросил, не знают ли они; какой агент по торговле недвижимостью продал или сдал в аренду помещение галереи. Они не знали.

- Вот и конец следствию, - сказал Джик.

- Давай попытаемся узнать у местных агентов, - предложил я.

Мы разделились и бесплодно провели час. В этом пригороде ни одна фирма, ни одно бюро по продаже недвижимости не нашли галерею в своих списках. Мы снова встретились у двери с надписью «Закрыто».

- Куда теперь? - спросил Джик.

- В художественную галерею.

- Значит, едем в Дэумейн, - сказал Джик.

Дэумейн оказался частью парка в центре города. Художественную галерею я узнал по впечатляющему фасаду с шестью колоннами. Зал Маннингса размещался на первом этаже.

В нем, кроме нас, никого не было. Никто не подошел к нам, не начал разговор и не посоветовал дешево купить Маннингса в маленькой пригородной галерее.

Мы стояли в зале одни, и я восхищался абсолютным мастерством, с каким были нарисованы два серых пони, опустивших голову к темной траве, на фоне предгрозового неба. Джик ворчливо признал, что парень умел накладывать краски.

До ленча ничего не произошло, и мы на спортивном автомобиле тридцатых годов вернулись на яхту.

- Что теперь? - спросил Джик.

- Нудная работа с телефоном, если ты разрешишь воспользоваться тем, что в студии.

Всю вторую половину дня я звонил по телефону, уставившись в алфавитный справочник. Наконец я добрался до агентства «Холлоуэй и сын». Там сказали, что помещение сдавалось на короткий срок галерее изящных искусств Северного Сиднея.

Что значит на короткий срок?

На три месяца, начиная с первого сентября.

Нет, «Холлоуэй и сын» не знают, что галерея сейчас закрыта. Они не могут пересдать помещение до первого декабря, потому что галерея изящных искусств Северного Сиднея заплатила арендную плату вперед. И они не думают, что могут дать имя клиента, обратившегося к ним. Мне пришлось пойти на легкий обман, притворившись, что я тоже торговый агент и мой клиент хочет снять именно это пустующее помещение. Тогда «Холлоуэй и сын» упомянули мистера Серина и номер его абонентского ящика для почтовых извещений. Я поблагодарил их. Немножко оттаяв, они сообщили, что мистер Серин говорил, мол, помещение ему нужно на короткое время для персональной выставки, и они не удивляются, что она уже закрылась.

Как я узнаю мистера Серина, если встречусь с ним? Они ничем не могут помочь, все переговоры шли по телефону и по почте. Мне придется написать мистеру Серину, если мой клиент хочет получить помещение раньше первого декабря.

Спасибо и на этом, подумал я.

Во всяком случае, если напишу, вреда не будет. Я нашел подходящий лист бумаги и черными чернилами, старомодным почерком с завитушками сообщил мистеру Серину, что его имя и номер почтового абонентского ящика мне дали «Холлоуэй и сын» и что я прошу его продать мне последние две недели его аренды помещения, где я хотел бы поместить выставку очень значительных акварелей своего друга. Пусть он назовет свою цену, спора не возникнет. Искренне ваш, Пиреграйн Смит, закончил я письмо.

Поднявшись на яхту, я спросил, не будут ли Сара и Джик возражать, если в качестве обратного адреса я назову номер их почтового ящика.

- Он не ответит, - решила Сара, прочитав письмо. - Если он мошенник. Я бы на его месте не ответила.

- Первое правило рыбалки - закинуть удочку с наживкой, - заметил Джик.

- Такая наживка не привлечет кровожадную пиранью, - настаивала Сара.

Несмотря на ее недовольное ворчанье, я все же отправил письмо, хотя никто из нас не ожидал получить ответа.

Работа Джика с телефоном оказалась более плодотворной. Мельбурн был забит по самые крыши зрителями богатейших скачек года, но Джику предложили номер, от которого в последнюю минуту отказался клиент. Это же настоящая удача, заявил он с лукавым видом.

- Где? - подозревая неладное, спросил я.

- В «Хилтоне», - улыбнулся он.

Хилтон был мне явно не по карману, но мы все же отправились в Мельбурн. В студенческие годы Джик жил на небольшие, но регулярные поступления от семейных ценных бумаг, и похоже, что источник еще не иссяк. Яхта, студия - лодочный сарай, машина, жена существовали отнюдь не на деньги от живописи.

На следующее утро мы вылетели на юг в Мельбурн, всю дорогу под нами в иллюминаторе виднелись Снежные горы, и каждый погрузился в свои зябкие мысли. Сара сидела сзади, и я спиной чувствовал ее досаду, она наотрез отказалась остаться в Сиднее. Любовь вроде бы обуздала природную склонность и страсть Джика к рискованным приключениям, хотя его реакцию на опасность несложно было предвидеть. Но для этого мне предстояло найти для него какую-нибудь опасность.

В Сиднее мы прошли по остывшим, мертвым следам. Вероятно, и в Мельбурне все закончится прогулкой по пустому залу Маннингса и поиском исчезнувшей частной галереи. И что тогда? Для Дональда такая перспектива даже мрачнее, чем тревожная неизвестность.

Если бы я сумел привезти домой недвусмысленные доказательства, что нити от налета на его дом ведут к покупке картины в Австралии, это освободило бы его от подозрений полиции, позволило бы похоронить Реджину и вернуло бы к жизни.

Если.

И мне надо действовать быстро, иначе будет поздно. Дональд в пустом доме… час за часом смотрит на портрет… Дональд на краю… могилы.

Мельбурн встретил нас дождем и холодным штормовым ветром. Мы с благодарностью укрылись от него в теплых плюшевых объятиях «Хилтона». Едва переступив порог, чувствуешь, как оттаивает душа. Глаз радуют красные, золотые и синие тона мебели и штор, все сверкает - латунь, позолота и стекло. Персонал улыбается. Лифты работают. «Хилтон» испытал деликатный шок, когда я сам пронес чемодан. Такой длинный путь - от стойки портье до своего номера. Ужас.

Я распаковал свой багаж, если можно его так назвать, а точнее, повесил единственный костюм, изрядно помявшийся в сумке, и сел за телефон.

В мельбурнском офисе «Монга Вайнъярдс Проприэтери Лимитед» бодрым тоном мне сообщили, что с мистером Дональдом Стюартом из Англии сделку заключал директор-распорядитель мистер Хадсон Тейлор и его сейчас можно найти в офисе, который находится прямо в виноградниках к северу от Аделаиды. Хочу ли я получить номер его телефона?

Спасибо, да.

- Нетруда, - сказали мне, и я догадался, что так звучит австралийское сокращение фразы «Это не составляет труда, рады услужить вам».

Развернув карту, которую изучал, еще когда летел из Англии, я нашел Мельбурн, главный город штата Виктория, расположенный в юго-восточном углу, и Аделаиду, главный город штата Южная Австралия, расположенный примерно в четырехстах пятидесяти милях юго-западнее. Правильнее сказать, в семистах тридцати километрах, потому что Австралия перешла на метрическую систему мер, что вызвало страшную неразбериху в моих мозгах.

Хадсона Тейлора в офисе не оказалось. Такой же бодрый голос сообщил, что он уехал в Мельбурн на скачки. Его лошадь участвует в соревнованиях за Кубок, объяснил бодрый голос, и он должен присутствовать.

Могу ли я поговорить с ним в Мельбурне?

Конечно, он остановился у друзей, вот номер. Позвоните в девять часов.

Немного повздыхав, я спустился вниз и нашел Сару и Джика, с блаженными лицами осматривавших номер.

- У нас есть билеты на скачки на завтра и на вторник, - торжественно объявил Джик. - И мы взяли напрокат машину. И «Вест-Индия» в воскресенье прямо напротив отеля играет в крикет с «Викторией», и у нас тоже есть билеты.

- Предупредительность «Хилтона» фантастическая, - сказала Сара, от такой программы в перспективе выглядевшая гораздо счастливее. - Весь багаж мы нашли в заказанном номере.

- Куда ты хочешь, чтобы мы сейчас поехали? - возбужденно закончил Джик свой отчет.

- Вы сможете выдержать Центр искусств?

Как выяснилось, они могли. Даже Сара поехала, не предсказывая абсолютную бесполезность визита в Центр искусств. Неудачи моих поисков взбодрили ее. Мы взяли такси, чтобы не размокли ее завитые волосы.

Центр искусств штата Виктория - огромное современное здание, построенное с изобретательностью и выдумкой. Его бесконечная крыша - самый большой в мире витраж. Джик набрал побольше воздуха, будто вбирая в легкие животворный дух этого места, и во всю силу голоса продекламировал, что Австралия - это великая, самая великая страна, единственная в коррумпированном, разложившемся, милитаризованном, жадном, ненавидящем свободу, застойном, безмозглом, застегнутом на все пуговицы мире, где еще есть место приключениям.

Посетители музея с веселым изумлением вытаращили на него глаза, но Сара не выказала никаких признаков удивления.

Мы нашли зал Маннингса на первом этаже, глубоко в лабиринте галерей. Там сияла замечательным светом, будто озаряя все помещение, картина «Отъезд сборщиков хмеля» с поразительно широким небом, величественными цыганами, их детьми и караваном пони.

Немного в стороне за мольбертом сидел молодой человек, почти мальчик, и усердно копировал картину. На столе рядом с ним стояла большая банка с льняным маслом, другая - со скипидаром и кувшин с растворителем для чистки кистей. Под рукой - внушительная коробка с красками. Два-три человека наблюдали за его работой, притворяясь, как это делают посетители во всех музеях мира, что рассматривают картину.

Джик и я обошли зал и приблизились, чтобы бросить взгляд на копию. Молодой человек взглянул Джику в лицо, но ничего в нем не увидел, кроме равнодушия и вскинутых бровей. Мы наблюдали, как он выдавливает из тюбиков белую и желтую кадмиевую краски и смешивает их на палитре кистью с грубым ворсом.

На мольберте работа была едва начата, набросаны контуры и сделано несколько голубых мазков там, где должно быть небо.

Джик и я с интересом смотрели, как он кладет желтый тон на рубашку ближайшей к зрителю фигуры.

- Эй! - вдруг громко сказал Джик, хлопая его по плечу, и гул голосов в галерее затих, перейдя в любопытствующее внимание. - Вы - обманщик. Если вы художник, то я - газовщик.

Нельзя сказать, чтобы вежливо, но и не вызывающе. Лица наблюдавших выражали интерес, но не возмущение.

Но молодого человека будто током ударило. Он вскочил на ноги, перевернул мольберт и вытаращил на Джика глаза. Джик с огромным удовольствием закрутил шайбу:

- То, что вы делаете, - это преступление. Вы - преступник.

Молодой человек отреагировал на его слова со змеиной скоростью, он схватил банку со скипидаром и швырнул Джику в глаза. Я схватил его за левую руку, правой он размахивал палитрой с разведенными красками и целил мне в лицо. Я инстинктивно отклонился, палитра пролетела мимо меня и ударила Джика, который держался рукой за глаза и очень громко стонал.

Сара в ужасе ринулась к нему, чуть не сбив меня с ног, и я ослабил хватку. Молодой человек вырвал руку и бросился к выходу, с силой толкнув в мою сторону двух зрителей средних лет, стоявших, открыв рот от удивления. К тому моменту, когда я освободился от них, парня уже и след простыл. Я обежал несколько залов и коридоров, но его нигде не было. Он знал дорогу, а я не знал, и когда я наконец бросил искать его и решил вернуться к Джику, то не сразу вышел к нужному залу.

Толпа средних размеров окружала Джика, и Сара в гневе, вызванном страхом, рыдала на весь огромный зал. Увидев меня, она выплеснула и страх и злость на подходящую жертву.

- Сделайте что-нибудь, - стонала она. - Сделайте что-нибудь, он слепнет… Он слепнет… Я знала, что нам не надо вас слушать…

В состоянии, близком к истерике, она кинулась царапать мне лицо в отместку за Джика. Мне пришлось схватить ее за запястья. Она оказалась не на шутку сильной.

- Сара, - твердо сказал я, - Джик не ослепнет.

- Он ослеп, он ослеп! - кричала она, пиная меня ногами.

- Это вы хотите, чтобы он ослеп! - рассердился я.

У нее от ярости перехватило дыхание. Мои слова оказались таким же лекарством от истерики, как и пощечина. Вдруг, будто на нее плеснули холодной водой, Сара пришла в себя, маниакальная сила исчезла, и осталось упорство, нормальное для девушки ее сложения.

- Скипидар совершенно безвреден, - уже спокойно объяснил я. - От него щипет глаза, вот и все. Он не повлияет на зрение Джика.

Она взглянула на меня, вырвала свои руки и повернулась к Джику, который в агонии метался по залу и тер пальцами глаза. И конечно, иначе это был бы не Джик, упражнял свой язык:

- Вонючий маленький мерзавец… Попадись мне только… О господи, всемогущий боже, проклятие, я ничего не вижу… Сара, где этот проклятый Тодд?.. Я задушу его… Вызови «Скорую помощь»… У меня горят глаза… Проклятие, этот чертов жулик…

- Ничего с твоими глазами не случилось, - громко ему в ухо сказал я.

- Черт возьми, это мои глаза, и если я говорю, что они горят, значит, они горят.

- Ты прекрасно знаешь, что не ослепнешь, и перестань кричать.

- Это не твои глаза, негодяй.

- Ты пугаешь Сару.

Эта информация сразу дошла до него. Он опустил руки и перестал метаться по залу.

При виде его лица гул веселого ужаса прокатился среди ошеломленных зрителей. Кляксы краски с палитры молодого человека окрасили подбородок в желтый и голубой цвет, из покрасневших и правда очень болезненно выглядевших глаз струйками стекали слезы.

- Господи, Сара, - бормотал он, - прости меня. Этот подонок прав. От скипидара еще никто не ослеп.

- Это ненадолго, - объяснил я, потому что сейчас из-за слез он, наверно, и впрямь ничего не видел.

Но враждебность Сары ко мне была несокрушима.

- Вызовите «Скорую помощь», - приказала она.

- Все, что ему нужно, это вода и время, - покачал я головой.

- Тупая бессердечная свинья, - Сара явно усвоила лексику Джика, - ему нужен врач и больничное лечение.

Джик, доиграв роль в приключении, предложенном жизнью, достал из кармана платок и принялся осторожно вытирать слезы.

- Он прав, любовь моя. Как можно больше воды, как он и сказал. Надо промыть глаза. Отведи меня в туалет.

Сара не поверила, но подчинилась, и, поддерживаемый с одной стороны Сарой, а с другой - сочувствующим зрителем мужского пола, Джик торжественно двинулся к дверям, будто ослепленный Далилой Самсон в любительском спектакле. Хор, не очень большой, потому что зрителей в зале было немного, с упреком уставился на меня и ждал следующего акта.

- Полагаю, - медленно начал я, - никто не разговаривал с молодым человеком, прежде чем это случилось?

- Мы разговаривали с ним, - возразила женщина, удивленная вопросом.

- И мы тоже, - поддержала ее другая.

- О чем?

- О Маннингсе, - в один голос ответили обе женщины, глядя на картину с цыганами и пони.

- Но не о его собственной работе? - Я наклонился и поднял мольберт, желтая полоса пересекала аккуратно намеченные контуры, результат хлопка Джика по плечу.

Обе леди и сопровождавшие их мужья сообщили, что они говорили с молодым человеком только о Маннингсе, о том, как приятно было бы, вернувшись домой, повесить его картины на стенах собственной гостиной.

- Полагаю, - медленно улыбнулся я, - он не знал, где можно купить картины Маннингса?

- Гм-м, понимаете, - ответили они, - такое совпадение, он случайно знал.

- Где?

- Послушайте, молодой человек… - Старший из мужей, американец лет семидесяти с несомненной печатью богатства на манерах и поведении, начал шушукаться с остальными, подчеркивая свои слова взмахом правой руки. Не сомневаюсь, он говорил, дескать, нельзя допускать утечки информации, это может привести к убыткам. - Вы задаете слишком много вопросов. - Американец осуждающе разглядывал меня.

- Могу объяснить почему. Не выпить ли нам кофе?

Они посмотрели на часы и не очень уверенно согласились.

- Внизу в холле есть маленькая кофейная. Я видел ее, когда пытался догнать молодого человека… и спросить у него, почему он швырнул банку со скипидаром в глаза моему другу.

От любопытства у них порозовели щеки. Они схватили наживку.

Остальные зрители постепенно разошлись, я попросил моих собеседников минутку подождать, а сам пошел посмотреть вещи молодого человека. Ни на одной из них не было имени владельца. Все необходимое для работы из художественных магазинов, не самодельное, снаряжение не студента, а профессионала, дорогое и высокого качества. Все не новое, но и не старое. Сама картина была стандартного размера, приготовленный для коммерческих целей твердый холст, а не дешевое полотно. Я сложил все вместе, поднял пустые банки из-под льняного масла и скипидара и вытер руки тряпкой.

- Так и есть, - сказал я. - Идем?

Мои собеседники - все американцы, все богатые, все отошедшие от дел и любящие скачки. Мистер и миссис Говард К. Петрович из Риджевилля в штате Нью-Джерси и мистер и миссис Уайтт Л. Минтчлесс из города Картера в штате Иллинойс.

Уайтт Минтчлесс, тот, кто не хотел делиться информацией, взял руководство нашим маленьким собранием в свои руки и заказал четыре кофе с мороженым и один черный для себя. Это был седой мужчина в очках с темной оправой, бледным лицом и спесивым видом.

- Итак, молодой человек, мы хотим услышать все сначала.

- М-м-м. - Хотел бы я знать, где начало этой истории. - Юноша-художник напал на моего друга Джика, потому что тот назвал его преступником.

- Угу, - подтвердил мистер Петрович, - я слышал, потому что как раз выходил из зала. За что ваш друг назвал его преступником?

- Копировать хорошие картины совсем не преступление, - демонстрируя знание дела, вмешалась миссис Минтчлесс. - В Лувре, в Париже, во Франции, невозможно подойти к Моне Лизе из-за вездесущих студентов.

Миссис Минтчлесс, пожилая дама с пышно взбитыми голубыми волосами, в мятом костюме зеленовато-синих тонов, носила на себе столько бриллиантов, что они привлекли бы и вора самого высокого ранга. Глубокие складки постоянного недовольства шли от уголков рта к подбородку. Худое тело и заплывшие жиром мозги.

- Все зависит от того, для чего делается копия, - пояснил я. - Если для того, чтобы продать ее за оригинал, то это определенно мошенничество.

- Вы думаете, молодой человек хотел подделать… - начала миссис Петрович, но Уайтт Минтчлесс громким голосом и решительным жестом правой руки прервал ее.

- Вы хотите сказать, что этот юноша-художник рисовал Маннингса, а потом собирался продать свою подделку как оригинал?

- М-м-м, - протянул я.

- Вы хотите сказать, что мы могли бы купить Маннингса, о котором он говорил нам, а это оказалась бы подделка? - продолжал Уайтт Минтчлесс.

Остальные смотрели на него с ужасом от перспективы купить подделку и с восторгом от его проницательности.

- Не знаю, - ответил я, - это только предположение, поэтому я хотел бы поехать и посмотреть картину.

- Но вы не хотите сами купить картину? Вы не действуете как агент, представляющий чьи-то интересы? - Вопросы Уайтта звучали так, будто он вел следствие.

- Конечно, нет.

- Хорошо. - Уайтт обвел глазами остальных, словно собирая у них молчаливое одобрение. - Парень сказал Рути и мне, что в маленькой галерее недалеко отсюда есть очень хорошая картина Маннингса, лошади на скачках, за вполне приемлемую цену. - Уайтт всунул указательный и большой пальцы во внешний карман на груди пиджака и выудил оттуда картонный квадратик. - Да, здесь. Галерея изящных искусств «Ярра-Ривер». Третий поворот по улице Свенстон и там еще ярдов двадцать.

- Он и нам дал этот адрес, - возмущенно проговорили мистер и миссис Петрович.

- Мальчик показался мне таким приятным, - печально вздохнула миссис Петрович. - Интересовался нашим путешествием. Спрашивал, на кого мы собираемся поставить на скачках за Кубок.

- Парень спросил, куда мы поедем после Мельбурна, и, когда узнал, что в Аделаиду и в Элайс-Спрингс, то сказал, что Элайс-Спрингс - это Мекка художников и что там мы тоже можем посетить галерею «Ярра-Ривер». Та же самая фирма, сказал он. Всегда есть хорошие картины.

Мистер Петрович наверняка бы не понял, если бы я перегнулся через стол и обнял его. Поэтому я обратил свой восторг на кофе, усердно помешивая его и стараясь скрыть возбуждение.

- А мы собираемся в Сидней, - объявил Уайтт, - и в Сиднее он ничего нам не посоветовал.

Высокие бокалы кофе с мороженым были почти допиты. Уайтт посмотрел на часы и сделал последний глоток своего черного кофе.

- Но вы не объяснили нам, - мистер Петрович явно недоумевал, - почему ваш друг назвал молодого человека преступником. То есть я имею в виду… Если молодой человек действительно преступник, то можно понять, почему он напал на вашего друга и убежал, но как ваш друг догадался, что он преступник?

- Я только что хотел об этом спросить. - Уайтт важно кивнул головой.

«Напыщенный лгун», - подумал я.

- Мой друг Джик, - начал я, - сам художник, невысоко оценил работу молодого человека. Он назвал его преступником, но с таким же успехом мог назвать негодяем или подонком.

- Это все?.. - разочарованно протянул мистер Петрович.

- Понимаете, молодой человек рисовал красками, которые фактически не смешиваются. Страсть Джика - совершенство. Он просто не мог вынести такого бесполезного использования красок.

- Что вы имеете в виду, когда говорите, что краски фактически не смешиваются?

- Краски - химические вещества, - извиняющимся тоном принялся я объяснять, - большинство из них не воздействует друг на друга, но все же надо соблюдать осторожность.

- Что будет, если не соблюдать осторожность? - недовольно спросила Рути Минтчлесс.

- М-м-м, они не взорвутся, - улыбнулся я. - Только если смешать снежно-белую, в которой свинец, с желто-кадмиевой, которая содержит серу, как сделал молодой человек, то вначале получится приятный бледный цвет, но потом два минерала вступят друг с другом в реакцию, со временем потемнеют, и цветовая гамма картины изменится.

- И ваш друг назвал это преступлением? - недоверчиво спросил Уайтт. - Вряд ли в картине от такой реакции произойдут важные изменения.

- М-м-м… - Я не знал, стоит ли продолжать разговор. - Ван Гог, рисуя подсолнухи, использовал легкую, яркую, свежую желтую краску, сделанную из хрома. Тогда желтую кадмиевую еще не изобрели. Но, как выяснилось, желтая хромовая краска со временем разлагается и превращается в зеленовато-черную. Подсолнухи уже сейчас приобрели странный цвет, а что с ними будет через сто-двести лет… И похоже, что никто не знает, как остановить этот процесс.

- Но молодой человек не рисовал для будущих столетий, - раздраженно вставила свое слово Рути. - И поскольку он не второй Ван Гог, абсолютно неважно, как он смешивает краски.

Вряд ли им интересно, что Джик надеется на признание в XXI веке. Устойчивость цвета - его навязчивая идея, и в свое время он затащил меня на лекции по химическим свойствам красок.

- Все это очень интересно. - Уайтт удовлетворенно улыбнулся. - Теперь я точно знаю, что деньги лучше поместить в ценные бумаги.

Глава 7

Джик, выйдя из туалета, уехал из Центра искусств, и я нашел его и Сару в номере отеля. Дверь в коридор была распахнута, и на пороге стояла хорошенькая медсестра, служащая «Хилтона».

- Постарайтесь не тереть глаза, мистер Кассэветес, - говорила она, держась за ручку двери. - Если вам что-нибудь понадобится, позвоните портье, и я приду. - Она подарила мне профессиональную полуулыбку и быстро зашагала по коридору, а я вошел в номер.

- Как глаза? - бросил я пробный камень.

- Ужасно красные.

Глаза были воспаленные, но сухие, и выглядели гораздо лучше.

- Дело зашло слишком далеко, - поджав губы, произнесла Сара. - Конечно, в этот раз через день-два Джик поправится, но мы не намерены больше рисковать.

Джик молчал и не смотрел в мою сторону. Нельзя сказать, что ее слова поразили меня неожиданностью.

- Очень хорошо… Желаю приятного уикенда и спасибо за все.

- Тодд… - начал Джик, но Сара быстро перебила его:

- Нет, Джик. Это не наше дело. Тодд может думать что угодно, но неприятности его кузена к нам не имеют никакого отношения. Мы не должны влезать в эту историю. С самого начала я была против этого идиотского шатания по галереям. И теперь все.

- Тодд все равно будет продолжать, - заметил Джик.

- Тогда он дурак! - сердито, печально и горько воскликнула Сара.

- Согласен, - кивнул я. - В наши дни любой, кто хочет воспользоваться своим правом поступать не по правилам, дурак. Лучше не совать нос не в свое дело, не вмешиваться, не впутываться в историю. Конечно, мне бы надо спокойно сидеть у себя в мансарде в Хитроу и рисовать, а Дональд пусть себе гибнет. Согласен, это самое благоразумное. Беда в том, что я просто не могу так поступить, потому что видел, какой кошмар свалился на него. Разве я могу повернуться спиной и притвориться, что ничего не вижу? Тем более когда есть шанс спасти его. Вероятно, мне ничего не удастся, но я постараюсь использовать этот шанс.

Я замолчал. Полная тишина.

- Ну вот, - я выдавил улыбку, - вы выслушали исповедь первоклассного дурака. Повеселитесь на скачках. Может, я тоже пойду, но вас не побеспокою. - Попрощавшись, я вышел и поднялся на лифте к себе в номер.

Как жаль, подумал я, что Сара собирается держать Джика в теплом халате и домашних шлепанцах и не позволит ему вырваться на волю. И он больше не будет рисовать свои великолепные гнетущие картины, потому что они рождаются из мучений, которые ему теперь не дозволены. Покой для него как художника - своего рода отречение, своего рода смерть.

Взглянув на часы, я решил, что галерея изящных искусств «Ярра-Ривер» может быть еще открыта. Стоит попытаться.

Я шел по площади Уэллингтона к улице Свенстон и размышлял о том, встречу ли в галерее молодого человека, швырнувшего банку со скипидаром, и, если встречу, узнает ли он меня. Я видел его мельком, потому что стоял у него за спиной, но все равно мог бы поклясться, что у него светло-русые волосы, прыщи на подбородке, круглая линия челюсти и пухлые губы. Ему нет двадцати. Наверно, лет семнадцать. Синие джинсы, белая майка и теннисные туфли. Рост примерно пять футов восемь дюймов, вес около ста тридцати фунтов. Быстрый на ногу. Склонный к панике. И не художник.

Галерея была открыта и ярко освещена. В витрине выставлен позолоченный мольберт и на нем, в центре, лошадь. Не Маннингс. Картина-портрет австралийской лошади и жокея, каждая деталь четко прорисована, выделена и, на мой вкус, слишком пестро раскрашена. Рядом золотыми буквами по черному фону сообщалось, что в галерее выставлены выдающиеся произведения, посвященные конному спорту. А чуть ниже тоже золотыми, но меньшего размера буквами написано: «Добро пожаловать на Мельбурнский Кубок».

Типичная художественная галерея, похожая на сотни других во всем мире. Узкий вход и зал, уходящий от улицы в глубину здания. Внутри два-три человека рассматривали картины, вывешенные для продажи на нейтрально-серых стенах.

Я в нерешительности топтался перед входом. Вдруг в руках у меня кончик нити, который поможет распутать весь клубок? У меня было такое чувство, будто я стоял на вершине горы перед прыжком с трамплина. Глупо, упрекал я себя. Никакого риска, никакой корысти - вообще ничего. Галерея как галерея. А если не войти, то ничего и не увидишь.

Сделав глубокий вдох, я перешагнул манящий порог.

Серо-зеленый ковер и стратегически расположенный недалеко от входа старинный стол. За ним моложавая женщина с приветливой улыбкой и горкой каталогов под рукой.

- Вход бесплатный, пожалуйста, проходите и смотрите. Большинство картин внизу, - ласково проговорила она и вручила каталог - несколько страниц, напечатанных на машинке и вложенных в белую лакированную папку. Я пролистал их, сто шестьдесят три названия, последовательно пронумерованных, возле каждого - фамилия художника и запрашиваемая цена. В примечаниях говорилось, что на рамах уже проданных картин сделана красная наклейка.

- Я просто мимоходом, - сказал я, поблагодарив приветливую женщину.

Она кивнула, профессиональная улыбка не исчезла, но глаза быстро скользнули по моему костюму и сразу же определили, что я не принадлежу к разряду покупателей. Сама она носила моднейший туалет с беззаботной небрежностью и искрящейся искренностью женщины, поймавшей удачу в виде опекуна-миллионера. Австралийцы уверяют, что в их стране даже выдающаяся личность может служить смотрителем в художественной галерее.

- В любом случае мы рады вам. - Женщина завершила осмотр на моих туристских ботинках.

Я медленно двигался по длинному залу, сверяя картины с номерами в каталоге. В выставке участвовали в основном австралийские художники, и я понял, что имел в виду Джик, когда говорил о чертовски злой конкуренции. Здесь художников было не меньше, чем дома, в Англии, и критерии живописи в некотором отношении даже выше. И, как всегда, увидев расцветшие таланты других, я начал сомневаться в собственном.

В конце длинного зала огромная стрела с надписью «Продолжение осмотра» показывала на лестницу, ведущую вниз.

Я спустился. Такой же ковер, такое же освещение, но нет посетителей, то разглядывающих картину, то изучающих каталог.

Нижнее помещение отличалось от верхнего. Прямо от лестницы в обе стороны шел длинный коридор, в который выходили двери небольших комнат. Первая, куда я заглянул, оказалась офисом, где стоял такой же антикварный стол, как и при входе, два-три удобных кресла для перспективных покупателей и ряд шкафов из тикового дерева. Картины в массивных рамах украшали стены, и человек под стать внушительной мебели сидел за столом и что-то записывал в книгу, переплетенную в кожу.

Почувствовав мой взгляд, он поднял голову и спросил:

- Могу ли я вам помочь?

- Хочу только посмотреть.

Человек равнодушно кивнул и продолжил писать. Он, как и вся галерея, производил впечатление солидности и респектабельности, не то что галерея-однодневка в пригороде Сиднея. Видно, это фирма с хорошей репутацией, и вряд ли следы мошенничества ведут сюда, подумал я, мысленно проклиная себя за то, что взялся за дело не с того конца. Лучше бы дождаться встречи с Хадсоном Тейлором и посмотреть, кому он перечислил деньги за картину, купленную Дональдом.

Вздохнув, я продолжал осмотр, хотя мелькнула мысль, что можно бы и уйти. На рамах многих картин красовались красные наклейки, цены отпугнули бы всякого, кроме очень богатых людей.

Открыв последнюю дверь в конце коридора, я увидел Маннингса. Три картины. На всех лошади. Одна - эпизод скачек, другая - охота, и третья - цыгане.

Их не было в каталоге.

Картины висели без всякой помпы, чуть ли не затерявшиеся среди других, а для меня - будто чистокровные скакуны среди рабочих лошадей.

Мурашки забегали у меня по спине. Но не от искусства великого мастера. От самой картины. Лошади направлялись к линии старта. Длинный ряд жокеев в ярких формах на фоне темного неба. На ближайшем к зрителям всаднике ярко-красная шелковая рубашка и зеленая шапка.

Без умолку тараторивший голос Мэйзи зазвучал у меня в ушах, она описывала то, что я сейчас видел: «…Вы, конечно, подумаете, что это глупость с моей стороны, но это одна из причин, почему я купила картину… Арчи и я… решили выбрать для наших цветов ярко-красную рубашку и зеленую шапку, конечно, если у других уже нет таких».

Маннингс всегда использовал ярко-красный и зеленый на темном фоне. Но все равно… Эта картина, размер, сюжет, цвет, точно соответствовала той, которую Мэйзи спрятала за радиатором и которая, как предполагалось, сгорела.

Картина, висевшая на стене, выглядела подлинником. Естественная патина, появившаяся за время после смерти Маннингса, свойственный ему отличный рисунок и нечто неопределимое, что отличает высокое искусство от просто хорошего. Я осторожно провел пальцем, чтобы почувствовать поверхность холста и красок. Ничего лишнего там не было.

- Могу ли я помочь вам? - раздался у меня за спиной голос, безусловно, англичанина.

- Ведь это Маннингс? - равнодушно спросил я, оглядываясь.

На пороге стоял человек с выражением настороженной готовности: лучший товар высоко оценен покупателем, на вид слишком бедным, чтобы купить его.

Я моментально узнал человека с английским выговором. Зачесанные назад русые редеющие волосы, серые глаза, обвисшие усы, загорелая кожа: он выглядел точно так же, как тринадцать дней назад на берегу моря в Суссексе, в Англии, когда разгуливал по дымящимся развалинам.

Мистер Зеленн. С двумя «н».

Ему понадобилось на долю секунды больше, чтобы узнать меня. В недоумении он переводил взгляд с картины на меня и с меня на картину. Затем на лице отразилось встревоженное воспоминание, где он видел меня. В ту же секунду он сделал шаг назад и протянул руку к стене в коридоре.

Я кинулся к двери, но не так быстро, как надо бы. Стальные решетчатые ставни моментально проскользнули сверху вниз и на пороге щелкнули в отверстиях, похожих на петли для засовов. Мистер Зеленн стоял по ту сторону решетки с открытым ртом, он сам себе не верил, и это легко читалось по лицу. В одно мгновение я пересмотрел все свои теории о том, что опасность облагораживает душу, и почувствовал такой страх, какой не испытывал еще никогда в жизни.

- В чем дело? - Глубокий бас донесся из коридора.

Мистер Зеленн словно онемел. Внушительный человек из офиса появился у него за спиной и смотрел на меня сквозь тюремную решетку.

- Вор? - недовольно проговорил он.

Мистер Зеленн покачал головой. Появился и третий. Его юное лицо горело любопытством, и прыщи на подбородке напоминали сыпь у больных корью.

- Фью! - по-австралийски бурно выразил он свое удивление. - Это тот тип из Центра искусств. Который схватил меня. Клянусь, что он не выследил меня. Клянусь, «хвоста» не было.

- Заткнись! - коротко бросил человек из офиса, не отрываясь глядя на меня.

Я стоял посередине комнаты размером, наверно, в пятнадцать квадратных футов. Ярко освещенной. Без окон. Только одна, теперь зарешеченная, дверь. Другого выхода нет. Спрятаться негде. И никакого оружия под рукой. Длинный путь с трамплина вниз не обещал мягкого приземления.

- Чудеса, - жалобно проговорил я. - Что это значит? - Я подошел к решетке и постучал по металлическим прутьям. - Откройте. Я хочу выйти.

- Что вы здесь делаете? - спросил человек из офиса. Он был выше Зеленна и, очевидно, в галерее главный. Недружелюбные глаза в очках с тяжелой темной оправой. Синий в горошек галстук-бабочка под двойным подбородком. Маленький рот с толстой нижней губой. Редеющие волосы.

- Смотрю, - ответил я, стараясь, чтобы голос звучал недоумевающе. - Смотрю картины. - «Вполне невинно, - подумал я, - и немного глуповато».

- Он схватил меня за руку в Центре искусств, - повторил младший.

- Вы плеснули в глаза тому человеку какой-то жидкостью, - возмущенно сказал я. - Он мог ослепнуть.

- Тот человек - ваш друг? - спросил главный.

- Нет, - удивился я. - Я смотрел там картины. Так же, как и здесь. Разве это запрещается? Я люблю ходить по галереям. В каждом городе.

- Я видел его в Англии. - К мистеру Зеленну наконец вернулся голос. Он поглядел на Маннингса, потом коснулся руки человека из офиса и увел его в глубь коридора.

- Откройте дверь, - обратился я к парню, который все еще глазел на меня.

- Не умею, да и не хочу.

Вернулись мистер Зеленн и человек из офиса. Все трое уставились на меня.

- Кто вы? - спросил человек из офиса.

- Никто. То есть я хочу сказать, что приехал сюда только ради скачек и, конечно, ради крикета.

- Фамилия?

- Чарльз Нейл. Чарльз Нейл Тодд.

- Что вы делаете в Англии?

- Живу! - удивился я вопросу и продолжал, будто стараясь разрешить недоразумение: - Послушайте, этого человека, - я кивнул в сторону Зеленна, - я видел возле дома женщины, с которой немного знаком. Она из Суссекса и подобрала меня по дороге со скачек, чтобы подбросить домой. Понимаете, я прозевал поезд в Уортинг и шел к стоянке машин для членов скакового комитета. Она остановилась и взяла меня в машину, а потом решила взглянуть на свой дом, который недавно сгорел, и, когда мы туда приехали, там был этот человек. Он сказал, что его фамилия Зеленн и что он страховой агент. Вот и все, что я знаю о нем. Так в чем дело?

- И то, что вы его встретили здесь, просто совпадение?

- Конечно, - с жаром согласился я. - И черт возьми, совпадение вовсе не причина, чтобы запирать меня, будто жулика.

На их лицах ясно читалось сомнение. Интересно, им видно, что у меня на лбу выступил пот?

- Вызовите полицию или кого-нибудь еще, - я возмущенно пожал плечами, - если считаете, что я нарушил какие-то правила.

Человек из офиса протянул руку и нажал на выключатель в коридоре. Стальные ставни бесшумно заскользили вверх, но гораздо медленнее, чем опустились, и скрылись из вида.

- Простите, - формально произнес галстук-бабочка. - Нам приходится быть осторожными, ведь в залах так много ценных картин.

- Понимаю. - Я перешагнул порог и с трудом удерживался от желания побежать от них со всех ног. - Но все же… - ухитрился проговорить я огорченным тоном. «Ладно, ничего страшного не произошло. Проявим великодушие», - подумал я.

Они шли за мной по длинному коридору к лестнице и потом по бесконечному верхнему залу, могу признаться, что этот эскорт действовал мне на нервы. Все посетители уже ушли. Смотрительница запирала входную дверь.

У меня пересохло в горле.

- Я думала, уже никого нет, - удивленно заметила она.

- Я чуть задержался. - У меня вырвался какой-то странный смешок.

Она подарила мне очередную профессиональную улыбку, отперла замок, открыла дверь и держала ее, пока я вышел.

Шесть шагов.

Снова на свежем воздухе.

Боже всемогущий, как прекрасно пахнет улица. Я полуобернулся. Все четверо стояли у входа в галерею и смотрели мне вслед. Я кивнул им, пожал плечами и на ватных ногах завернул за угол. Наверно, так же чувствует себя полевая мышь, которую сова выронила из клюва. По крайней мере, такой же слабой.

Я вскочил в первый же подошедший трамвай, и он повез меня по незнакомым районам огромного города. В голове стучала только одна настойчивая мысль - подальше, подальше уехать от тюрьмы в подвальном этаже.

Сейчас они, конечно, уже жалеют, что отпустили меня. Обдумывают все происшедшее и упрекают себя, что подняли решетку, не узнав обо мне побольше. Но, с другой стороны, они не могут с уверенностью считать, что мое появление в галерее не чистая случайность, потому что в жизни бывают еще более странные совпадения. К примеру, фамилия секретаря президента Линкольна, в то время, когда на него совершили покушение, была Кеннеди, а у президента Кеннеди служил секретарем человек по фамилии Линкольн. Но чем больше они будут размышлять над тем, почему я пришел в галерею, тем меньше будут верить в случайность.

Если они захотят найти меня, где, скорей всего, будут искать? Естественно, не в «Хилтоне», весело подумал я. На скачках, потому что я сказал им, что буду там. Теперь я бы многое отдал, чтобы не ходить на скачки.

На конечной остановке трамвая я вышел и оказался напротив маленького интересного на вид ресторана с огромными буквами ПБСС на двери. Голод, как обычно, несмотря на все передряги, громко заявил о себе. Я вошел, заказал бифштекс и попросил меню вин.

- Это ПБСС, - удивленно сказала официантка.

- Что такое ПБСС?

- Вы иностранец? - Ее брови почти коснулись волос. - ПБСС - принеси бутылку с собой. Мы не продаем алкогольные напитки, только еду.

- О?

- Если хотите выпить, винная лавка в ста ярдах отсюда, возле дороги, она еще открыта. Пока вы вернетесь, бифштекс будет готов.

Я покачал головой и пообедал, соблюдая трезвость и читая объявление на стене. Оно сообщало: «У нас договоренность с банком. В нем не жарят бифштексы, а мы не принимаем чеки».

На обратном пути в центр трамвай проехал мимо винной лавки, о которой говорила официантка. На вид лавка напоминала гараж, и если бы я не знал, то подумал бы, что очередь машин стоит за бензином. Я все больше понимал, почему Джику нравится фантазия австралийцев: они любят, чтобы было разумно и смешно.

Дождь перестал, я вышел из трамвая и последнюю пару миль прошел пешком по ярко освещенным улицам и темным паркам, спрашивая у прохожих дорогу и думая о Дональде, Мэйзи и Зеленне с двумя «н», о картинах и грабителях, об отчаянных умах.

В общих чертах схема представлялась по-детски простой: продать картину в Австралии и украсть ее в Англии вместе со всем остальным, что подвернется под руку. В течение трех недель я столкнулся с двумя случаями, значит, дело поставлено на широкую ногу. Ведь невозможно, чтобы эти случаи нечаянно попали в мое поле зрения даже при том, что между ними двойная связь - скачки и живопись. А когда я встретил Петровичей и Минтчлессов, то понял, что был не прав, ограничивая грабежи только Англией. Почему бы не в Америке? Почему бы не в любой точке земного шара, если есть ради чего вламываться в дом?

Почему бы не создать летучие отряды домушников, отправляющих контейнеры, полные антиквариата, с континента на континент и быстро распродающих этот товар на прожорливом рынке? Как говорил инспектор Фрост, спрос не снижался, а предложение, естественно, оставалось ограниченным.

Предположим, я занимаюсь воровством, размышлял я, зачем мне напрасно тратить время в чужих странах, выискивая дом, в который есть ради чего забраться, когда можно спокойно жить в Мельбурне и продавать картины богатым туристам, готовым по первому побуждению выложить десять тысяч фунтов и даже больше. Мне всего лишь нужно начать беседу об их коллекции картин, потом перевести разговор на серебро, китайский фарфор и предметы искусства.

Меня бы не интересовали покупатели, у которых дома Рембрандт, Фаберже или другие знаменитые произведения, включенные в мировые каталоги, их не продать. Нет, я бы предпочитал среднебогатых людей с серебром времен одного из Георгов, маленькими набросками Гогена и чиппендейловскими стульями.

Купив у меня картины, они оставят свои адреса. Легко и удобно. Схема, весьма похожая на правду.

Если бы я был жуликом, то вел бы дело по принципу магазина самообслуживания - большой оборот мелкого товара. Если разумно выбирать жертвы с разных концов мира, тогда факт, что недавно они побывали в Австралии, для местной полиции не будет иметь значения. Кроме того, я бы организовал грабежи так, чтобы визит в Австралию не вызывал интереса у страховых компаний, когда жертвы обратятся к ним за страховой премией.

Но, вероятно, я бы не учел, что люди, подобные Чарльзу Нейлу Тодду, сунут нос в мои дела.

Если бы я был жуликом с отлично поставленным бизнесом и хорошей репутацией, то не стал бы рисковать, продавая подделки. Подделку живописи масляными красками легко увидеть под микроскопом, не говоря о том, что опытный торговец картинами определит фальшивку на глаз. Художник не только оставляет свою подпись в углу картины, способ, каким он держит кисть, так же индивидуален, как и почерк. Мазки кисти так же убедительны, как и калибр пули.

Если бы я был жуликом, то, припрятав подлинного Маннингса, или, может быть, подлинного Пикассо, или гениальные работы недавно умершего хорошего художника, внезапное появление которых также служит моим целям, спокойно ждал бы, как паук, пока прилетят богатые мухи. А потом с помощью болтливых сообщников ловил бы их в государственных галереях изящных искусств больших городов и затягивал в свою паутину. И Дональд, и Мэйзи попались именно на эту наживку.

Допустим, я продал картину человеку из Англии, потом ограбил его и получил картину назад. Затем я продаю ее покупателю из Америки. Посылаю грабителей к нему и возвращаю себе картину. И так далее, и так далее.

Предположим, я продал Мэйзи картину в Сиднее, но, получив ее назад, теперь уже продаю в Мельбурне… Тут мои рассуждения дали осечку, потому что не разъясняли случившееся.

Если бы Мэйзи повесила свою картину в гостиной, ее бы все равно украли вместе с остальными вещами. Вероятно, это предположение правильно, потому что ее Маннингс украшает галерею изящных искусств «Ярра-Ривер». Но если так, то зачем им понадобилось сжигать дом и почему мистер Зеленн искал что-то в развалинах?

Объяснение может быть и такое: картина Мэйзи была копией, воры не сумели ее найти и решили сжечь дом, чтобы подделка не раскрылась. Но я только что решил, что не буду рисковать с фальшивками. Но могут быть и исключения… Разве Мэйзи сумела бы отличить отличную копию от оригинала? Нет, не сумела бы.

Я вздохнул. Для того чтобы одурачить даже Мэйзи, надо найти способного художника, который согласится тратить талант на копии вместо того, чтобы рисовать собственные картины. А такие жертвенные натуры не толпятся в гостиных жуликов. С другой стороны, Мэйзи купила своего Маннингса в Сиднее, а не в Мельбурне, в галерее, открытой на короткий срок. Так что, может быть, в других городах, не в Мельбурне, они идут на риск и торгуют подделками.

За деревьями парка неожиданно открылось огромное здание отеля. Ночной холодный воздух приятно обдувал разгоряченное ходьбой лицо. У меня появилось чувство, будто я оторван от всего мира, чужестранец на огромном континенте, крупинка, блеснувшая при свете звезд. Шумный и теплый вестибюль «Хилтона» все поставил на свои места, и непомерно расширившаяся вселенная снова приняла нормальный вид.

Поднявшись в номер, я позвонил Хадсону Тейлору по тому телефону, который дала его секретарь. Точно девять часов. Голос звучал сочно, глубоко, чувствовалось, что его обладатель только что хорошо пообедал, доволен жизнью и любезен.

- Кузен Дональда Стюарта? Правда, что крошку Реджину убили?

- К сожалению, правда.

- Какая трагедия. Реджина была такая милая девушка.

- Да.

- Послушайте, что я могу для вас сделать? Билеты на скачки?

- М-м-м, нет, - проговорил я. - Дело в том, что квитанцию и письмо, подтверждающее подлинность Маннингса, украли вместе с картиной. Дональд хотел бы связаться с галереей, это ему нужно, чтобы получить страховку, но он забыл ее название. А я приехал в Мельбурн на скачки…

- Это совсем легко, - сказал Хадсон Тейлор. - Я хорошо помню это место. Мы с Дональдом вместе ездили смотреть картину, а потом рассыльный принес ее в «Хилтон». Когда мы решили финансовую сторону. Ну так, это… - Он замолчал, очевидно вспоминая. - Выскочило из головы название галереи. И фамилия управляющего тоже. Понимаете, это же было несколько месяцев назад. Но адрес и фамилия есть в бухгалтерских книгах, здесь, в мельбурнском офисе. Я позвоню туда утром, пусть найдут. Вы будете завтра на скачках?

- Да, - ответил я.

- Давайте там и встретимся, выпьем, как вы смотрите? Вы мне расскажете о бедной Реджине и Дональде, а я дам вам информацию, какая ему нужна.

Я поблагодарил Хадсона Тейлора, и он подробно рассказал, где и когда завтра я смогу найти его.

- Там соберется уйма народу, - объяснил он, - но, если вы будете стоять точно на том месте, я найду вас.

Место, которое он описал, было хорошо видно со всех трибун, но я надеялся, что найдет меня только он.

- Буду на месте, - заверил его я.

Глава 8

На следующее утро в восемь часов позвонил Джик:

- Пойдем позавтракаем в кофейной?

- Хорошо.

Спустившись на лифте и миновав фойе, я попал в маленькую кофейную, только для гостей отеля. Джик в больших темных очках сидел один за столом и вилкой прокладывал дорожки в омлете, лежащем на огромной тарелке.

- Кофе официант принесет, - сообщил Джик, - а все остальное возьми там. - Он кивнул на длинный, прекрасно сервированный стол в центре зала, украшенный посудой в холодных синих тонах с резким золотым рисунком. - Как дела?

- Не так, как хотелось бы.

- Подонок. - Джик скорчил гримасу.

- Как твои глаза?

Театральным жестом он приподнял очки и наклонился вперед, чтобы я лучше рассмотрел. Глаза были красные, все еще воспаленные, но определенно идущие на поправку.

- Сара смягчилась? - спросил я.

- Ее тошнит.

- О?

- Бог знает, - вздохнул Джик. - Надеюсь, что нет. Пока я не хотел бы иметь ребенка. Но у нее нет задержки и всего такого.

- Сара симпатичная девушка.

- Она говорит, что ничего против тебя лично не имеет. - Джик стрельнул в меня взглядом.

- Но… - улыбнулся я.

- Синдром наседки, - кивнул он.

- Но у тебя не получится роль цыпленка.

- Клянусь богом, не получится. - Он положил нож и вилку на стол. - Я сказал ей, чтобы она успокоилась и поскорей закончила этот маленький спектакль. Ей надо смотреть фактам в лицо: ее муж не аптечная трава.

- А она что сказала?

- Что она могла сказать после моей работы в постели прошлой ночью, - усмехнулся он.

У меня в голове вяло шевелился вопрос, насколько успешна или неуспешна их сексуальная жизнь. По признанию одной-двух прошлых девушек, которые, ожидая его непредсказуемого возвращения, плакались мне в жилетку, он неважный любовник, быстро воспламеняющийся и легко сгорающий. «Не успеешь и глазом моргнуть, как он уходит», - говорили они. И, по-моему, вряд ли многое изменилось с тех пор.

- Кстати, - вспомнил Джик, - нас ждет арендованная машина. Ужасно глупо, если ты не поедешь с нами на скачки.

- А Сара не будет… - я поискал подходящее слово, - хмуриться?

- Говорит, что не будет.

Мысленно вздохнув, я принял его предложение. Похоже, что он не делает ни единого шага без ее согласия. Когда буйные натуры женятся, они всегда попадают под каблук жены. Наверно, обручальное кольцо для них то же, что сеть для орлов.

- Где ты торчал вчера вечером? - спросил Джик.

- В пещере Аладдина, - усмехнулся я. - Сокровищ навалом, и мне чертовски повезло, что не угодил в кипящее масло.

Я рассказал ему о галерее, о Маннингсе и о моем коротком тюремном заключении. Потом выложил свою теорию, что бы я делал, если бы был жуликом. Теория ему очень понравилась, он снял очки, и глаза у него заискрились, знакомое возбуждение охотника вернулось к старине Джику.

- Как мы докажем твою теорию? - Он споткнулся на «мы», едва произнес эти две буквы, и, сникнув, уныло усмехнуся. - Как докажем?

- Еще не знаю.

- Я бы хотел помочь тебе, - извиняющимся тоном добавил он.

Я подумал о десятках саркастических реплик и внутренне поежился. Это я шел не в ногу, а не они. Голос прошлого не должен мешать будущему.

- Ты будешь делать то, что нравится Саре, - наконец сказал я тоном приказа, а не насмешки.

- Не будь таким чертовски правильным.

К концу завтрака мы попытались построить новые отношения на обломках старых, сохраняя дружбу, хотя оба понимали, как проблематичны наши попытки.

Когда в назначенное время я встретился с ними в холле, то понял, что и Сара произвела переоценку своего поведения и теперь разумом контролировала эмоции. Она попыталась улыбнуться, увидев меня, и протянула руку. Я легко пожал ей пальцы и формально поцеловал в щеку. Она правильно все поняла.

Перемирие заключено, условия обговорены, пакт подписан. Посредник, Джик, самодовольно посматривал на результаты своих усилий.

- Ты только погляди на него. - Джик жестом трагика в провинциальном театре показал на меня. - Настоящий биржевой маклер. Костюм, галстук, кожаные туфли. Если он не будет осторожен, его изберут в Королевскую академию.

- Я думала, это большая честь, - удивилась Сара.

- Все зависит от того, как посмотреть, - довольно фыркнул Джик. - Посредственность, умеющую себя подать, выбирают в академию, когда художнику переваливает на четвертый десяток. Ремесленник со связями попадает в академию, разменяв пятый десяток. Ремесленник без оных - ближе к шестидесяти годам. А гениев, которые плюют на избрание в академию, замалчивают, сколько могут.

- Ты относишь Тодда к первой категории, а себя к последней? - спросила Сара.

- Конечно.

- У него есть основания, - заметил я. - Никто не слыхал о молодом гении, гений всегда старый.

- Ради бога, - вздохнула Сара, - давайте поедем на скачки.

Мы чуть ли не шагом двигались к ипподрому, потому что все машины города ехали, казалось, в том же направлении, что и мы. Когда мы наконец добрались, стоянка машин возле ипподрома «Флемингтон» напоминала гигантскую площадку для пикника, сотни компаний расположились между машинами для ленча. Столы, стулья, скатерти, фарфор, столовое серебро, хрусталь. Зонтики от солнца, оптимистично выставленные навстречу грозившим дождем облакам. Смех, визг, гул голосов и все покрывающие громкие возгласы: «Вот Это Жизнь!»

К моему удивлению, Джик и Сара тоже подготовились к пикнику. Они вытащили из багажника взятой напрокат машины стол, стулья, еду и бутылки и объяснили, мол, легко все предусмотреть, когда стоит только пожелать, и «Хилтон» все выполнит.

- У меня есть дядя, - сказала Сара, - которого называют Самый Быстрый Бармен Запада Австралии. Ему надо секунд десять, чтобы вынуть пробку, налить и сделать- первый глоток.

Она и правда старается быть приветливой, подумал я. И вроде бы не только ради Джика, а хочет и сама хорошо провести время. Если это стоит ей усилий, то виду она не подает. Теперь на Саре было надето необычного цвета оливково-зеленое полотняное пальто и такая же шляпа с широкими полями, которую она время от времени придерживала при легких порывах ветра. Это была другая Сара, хорошенькая, более естественная и менее напуганная.

- Шампанское, - предложил Джик, открывая бутылку. - Бифштекс и пирог с устрицами.

- Как я вернусь к какао и консервам?

- Потолстевшим.

Уничтожив привезенные деликатесы и снова загрузив багажник столом и стульями, с чувством участия в каком-то полурелигиозном ритуале мы влились в толпу, устремленную к воротам в святая святых.

- Сегодня гораздо хуже, чем по вторникам, - заметила Сара, которая несколько раз прежде бывала на таких пикниках. - Мельбурнский Кубок - это общественный праздник. В городе три миллиона жителей, и половина из них пытается попасть сюда. - Ей приходилось кричать, чтобы перекрыть шум толпы, и держать обеими руками шляпу, чтобы она не слетела в толкотне.

- Если бы у них была хоть капля здравого смысла, они бы остались дома и смотрели соревнования по телевизору. - У меня перехватило дыхание от удара локтем в почки: какой-то тип прокладывал себе путь в битком набитом проходе.

- В Мельбурне нельзя посмотреть Кубок по телевизору, будут передавать только по радио.

- Очень печально. А почему?

- Организаторы хотят, чтобы все пришли на ипподром. Поэтому на всю Австралию транслируют, а у себя дома не показывают.

- То же самое с гольфом и крикетом, - мрачно добавил Джик. - Не можешь даже сделать ставки в тотализаторе.

Посрамив верблюдов, мы пролезли сквозь игольное ушко вторых ворот и попали на спокойную зеленую лужайку, предназначенную для членов Жокейского клуба и зрителей, купивших дорогие билеты. Очень похоже на Дерби дома, в Англии, подумал я. Победа фаворита перевешивает все неприятности погоды. Сияющие лица под серым небом. Теплые пальто на дорогих шелковых подкладках. Зонтики, готовые защитить шляпы ценой в состояние. Когда я как-то нарисовал зрителей скачек под дождем, картина у многих вызвала смех. Я ничего не имел против. Мне казалось, смеявшиеся поняли: внутреннее тепло удовольствия нельзя остудить внешними огорчениями. С таким же успехом зрители скачек могли бы и в грозу дуть в фанфары, соревнуясь с громом.

А почему бы не нарисовать посетителя скачек, играющего на трубе в грозу, мелькнула мысль. Это было бы символично даже для Джика.

Мои друзья погрузились в оценку участников первого заезда. Оказывается, Сара разделяла с мужем страсть к пари, хотя ни в чем не соглашалась с ним.

- В Рэндуике на прошлой неделе грунт был мягкий. Но и здесь после таких дождей почва раскисла. А он любит твердую дорожку.

- В Рэндуике Бойблю обставил его, а Бойблю тащился в хвосте на Кубке Колфилда.

- Тебе лишь бы выставить свое глупое «я», - высокомерно фыркнула Сара. - Но для Грейпвайна почва слишком мягкая.

- Хочешь сделать ставку? - спросил у меня Джик.

- Я не знаю лошадей.

- Будто это имеет значение.

- Верно. - Я посмотрел в программу дня. - Два доллара на Дженерейтора.

- Почему? - Они оба удивленно посмотрели на меня.

- Когда сомневаюсь, всегда ставлю на номер одиннадцать. Однажды я чуть ли не единственный поставил на номер одиннадцать, а он выиграл.

Они поцокали языками и поохали, а потом сказали, что я могу подарить свои два доллара букмекерам или ГАТ.

- Кому? - переспросил я.

- Главному агентству тотализаторов.

Букмекеров, на мой взгляд, было чуть ли не больше, чем зрителей. Но все столы, где принимали ставки, подчинялись Главному агентству, которое, похоже, снимало сливки со скачек. Мельбурнский Кубок - соревнования богатые, солидные и процветающие. Гордость Австралии, сообщил Джик.

Мы выбрали лошадей, заплатили деньги, и Дженерейтор выиграл один к двадцати пяти.

- Новичкам всегда везет, - вздохнула Сара.

- Тодд не новичок, - засмеялся Джик. - Он еще в первом классе убегал с уроков, чтобы галопировать рядом с лошадью.

Они порвали свои квитанции, не получив ничего, и принялись обсуждать участников второго заезда. Я поставил четыре доллара на номер первый.

- Почему?

- Цифра одиннадцать состоит из двух единиц.

- Боже мой, вы тоже не лучше Джика! - вскинула брови Сара.

Самое агрессивное облако разразилось дождем, но совсем небольшая часть зрителей стала искать укрытия.

- Пойдемте, - предложил я, - поднимемся наверх, там сухо.

- Вы идите, - сказала Сара, - а я не могу.

- Почему? - в свою очередь, удивился я.

- Потому что там места только для мужчин.

Я засмеялся, решив, что она шутит. Но оказалось, это не шутка. Совсем не смешно, но факт. Около двух третей сидений на трибунах для членов Жокейского клуба и зрителей с дорогими билетами зарезервировано для мужчин.

- А их жены и девушки? - недоверчиво спросил я.

- Они могут подняться на крышу.

Сара, как австралийка, ничего странного в этом не видела, но для меня и, уверен, для Джика такой порядок выглядел нелепым.

- На большинстве крупных соревнований, - начал Джик, стараясь говорить нейтрально, - мужчины, управляющие австралийскими скачками, сидят в кожаных креслах и через стекло смотрят заезды. Мужчины в ресторанах и барах с пушистыми коврами едят и пьют, как короли. А своим женщинам они оставляют право есть стоя в кафетериях и сидеть на жестких пластмассовых скамейках на открытых трибунах среди остальных зрителей. Австралийцы считают такое поведение вполне нормальным. Все антропологические группы считают самые чудовищные привычки своего племени вполне нормальными.

- Я думал, тебе в Австралии нравится все.

- В мире нет совершенства, - тяжело вздохнул Джик.

- Я промокла, - вмешалась Сара.

Мы спрятались под крышу, где свободно гуляли сквозняки, принося капли дождя, и не было скамеек.

- Не огорчайтесь за женщин, - улыбнулась Сара, ее развеселило мое сочувствие прекрасной половине Австралии. - Я привыкла.

- А я слышал, что страна много сделала в смысле равенства для всех.

- Только для половины населения, - поправил меня Джик.

Из нашего гнезда был прекрасно виден весь ипподром. Сара и Джик криками подбадривали лошадей, на которых сделали ставки, но номер первый на два корпуса опередил всех, и я выиграл восемь к одному.

- Это возмутительно. - Сара сердито порвала очередные билеты тотализатора. - На кого вы собираетесь поставить в третьем заезде?

- Я не буду смотреть с вами третий заезд. У меня встреча с человеком, который знает Дональда.

- Расследование… продолжается… - Сара легко восприняла новость, я понял это по улыбке.

- Да.

- Та-ак. - Она сглотнула и с заметным усилием сказала: - Ну что ж… Желаю удачи.

- Вы замечательная девушка.

В ее взгляде отразились удивление и подозрение, не иронизирую ли я, но отчасти и удовольствие. Меня насмешила такая мгновенная смена выражений, и, улыбаясь, я отправился к месту свидания с Хадсоном Тейлором.

Прямо напротив дорожки, ведущей от площадки, где седлают лошадей, к парадному кругу, продолговатая лужайка для членов Жокейского клуба закруглялась, и там напротив парадного круга меня собирался найти Хадсон Тейлор.

Дождь почти перестал, полезная новость для моего костюма. Я добрался до условленного места и стоял там, любуясь искрящимися от капель, ярко красными цветами на длинной клумбе, отделявшей лужайку от ограждения парадного круга. Кадмиевый красный смешивался с ослепительно ярким оранжевым и таким же ослепительно белым, и, может быть, природа добавила мазок или два дорогой киновари…

- Чарльз Тодд?

- Да… Мистер Тейлор?

- Хадсон. Рад познакомиться. - Он протянул руку. Пожатие сухое и твердое. Ближе к пятидесяти, среднего роста, хорошо сложен, с живыми, чуть печальными глазами, внешние уголки которых опущены вниз. Он принадлежал к тем немногим, кто пришел на скачки в костюме для утренних деловых встреч, но носил его с такой непринужденностью, будто это свитер и джинсы.

- Давайте найдем где-нибудь сухое место, - предложил он. - Идите за мной.

Он вел меня по ступеням широкой лестницы к парадному входу в просторный коридор, тянувшийся под трибунами во всю длину помещения, мимо охранника в форме, к дверям с надписью: «Только для членов Жокейского клуба». В большой квадратной комнате с миниатюрной стойкой бара путешествие закончилось. Когорта мужчин в дорогих костюмах вежливо расступилась, открывая нам доступ к бару. Но возле самого бара было относительно тихо и пусто. Две женщины и двое мужчин, облокотившись на стойку и почти прижимая к груди полупустые бокалы, о чем-то оживленно болтали. А две другие леди, увешанные мехами, громко жаловались на холод.

- Им хочется проветрить своих соболей, - хохотнул Хадсон Тейлор, беря два бокала виски и кивком показывая мне на маленький столик. - Два последних года стояла страшная жара, и мех мог испортиться в холодильнике.

- Обычно здесь жарко?

- Погода в Мельбурне меняется несколько раз в течение часа. - Он произнес эти слова так, будто гордился непостоянством мельбурнской погоды. - Так, теперь вернемся к вашим делам. - Он всунул руку во внутренний карман пиджака и достал сложенный лист бумаги. - Здесь все напечатано для Дональда. Галерея называется «Ярра-Ривер».

Я бы очень удивился, если бы она называлась по-другому.

- А человек, с которым мы заключали сделку, Айвор Уэксфорд.

- Как он выглядит? - спросил я.

- Я не очень хорошо помню. Понимаете, ведь это было в апреле.

Немного подумав, я достал из кармана блокнот для набросков.

- А если я нарисую, вы сможете узнать его?

- Посмотрим. - Он с веселым изумлением взглянул на меня.

Я быстро набросал мягким карандашом портрет Зеленна, но без усов.

- Это он?

Хадсон Тейлор с сомнением смотрел на рисунок. Я добавил усы. Тогда он решительно покачал головой:

- Нет, это не он.

- А это?

Я перевернул страницу и принялся рисовать снова. Тейлор задумчиво смотрел, как я стараюсь изобразить мужчину из офиса в подвале галереи.

- Может быть, - нерешительно сказал он.

Я сделал нижнюю губу полнее, добавил очки в тяжелой оправе и галстук-бабочку в крапинку.

- Это он, - удивленно протянул Хадсон. - Я помню галстук-бабочку. Сегодня немногие носят такие. Откуда вы знаете? Вы, должно быть, встречались с ним.

- Вчера после обеда я обошел несколько галерей.

- У вас такой дар схватывать сходство. - Хадсон Тейлор с интересом поглядел, как я прячу в карман блокнот.

- Просто практика. - Долгие годы я смотрю на лица людей в плане очертаний, пропорций, освещения, а потом вспоминаю и рисую. Я уже мог по памяти нарисовать глаза Хадсона. Такое умение появилось у меня еще в детстве.

- Наброски портретов - ваше хобби? - поинтересовался Хадсон.

- И работа. В основном я рисую лошадей.

- В самом деле? - Он обвел взглядом портреты скакунов, украшавших стены. - Как эти?

Я кивнул, и мы немного поговорили о том, сколько можно заработать живописью.

- Может быть, я закажу вам портрет, если моя лошадь хорошо пройдет в заезде на Кубок. - Он улыбнулся, и внешние уголки глаз чуть поднялись вверх. - Если она упадет, у меня такое чувство, что пристрелил бы ее.

Он встал и жестом предложил мне следовать за ним.

- Время следующего заезда. Не хотите посмотреть его со мной?

Мы вышли на дневной свет и поднялись на огороженный со всех сторон первый этаж трибун, который служил крышей для части парадного круга и для площадки, где расседлывают победителей. Меня насмешило, что передние ряды заняты только мужчинами: перед нами прогуливались пары, разделенные, словно амебы: мужья слева, а жены за загородкой справа.

- Сядем здесь. - Хадсон показал вниз.

- Может быть, лучше подняться наверх, если вы с леди? - спросил я.

Он сбоку взглянул на меня и улыбнулся:

- Вам кажутся странными наши правила? Ну что ж, поднимемся наверх.

Он пошел впереди, удобно устроился среди в основном женской компании, поздоровался со знакомыми и представил меня как своего друга Чарльза из Англии. При первом же знакомстве только имя, без фамилии. Австралийский стиль.

- Реджина терпеть не могла этого разделения на мужские и женские места, бедная девушка, - начал Хадсон. - Но у каждого обычая есть интересные исторические корни. - Он хохотнул. - Почти все последнее столетие Австралией управляли с помощью британской армии. Офицеры и джентльмены оставляли жен в Англии, но, такова человеческая натура, здесь вступали в связь с женщинами плохой репутации. Им не хотелось, чтобы друзья-офицеры видели, как вульгарен их выбор, поэтому придумали правило, что офицерские трибуны только для мужчин, и таким образом заставили молчать своих куколок, которых не брали на скачки.

- Очень предусмотрительно, - засмеялся я.

- Легче установить традицию, чем потом избавиться от нее, - добавил Хадсон.

- Дональд говорит, что вы создали великую традицию виноделия и торгуете прекрасными винами.

В печальных глазах мелькнуло удовольствие цивилизованного человека.

- Он с таким энтузиазмом осмотрел все большие виноградники, конечно, он побывал и на наших заводах, - сказал Хадсон.

Лошади, возглавляемые капризным гнедым мерином с некрасивой светлой головой, прогалопировали к старту.

- Уродливое создание, - заметил Хадсон. - Но он победит.

- Вы поставили на него?

- Немножко, - улыбнулся он.

Заезд начался, и лошади умчались к дальней дуге ипподрома. Хадсон так сжимал полевой бинокль, в который наблюдал за скачкой, что у него от напряжения побелели костяшки пальцев. Хотел бы я знать, как велико его «немножко». Гнедой мерин проиграл, пришел четвертым. Хадсон медленно отложил бинокль и со скучающим выражением досмотрел вялый финиш.

- Ну, ладно. - Печальные глаза стали еще печальнее. - Победит в другой раз. - Он пожал плечами, будто сбрасывая огорчение, протянул мне руку и попросил напомнить о нем Дональду.

- Вы сумеете найти свою трибуну? - побеспокоился он.

- Конечно. Спасибо за вашу любезную помощь, - сказал я.

- В любое время, - улыбнулся Хадсон. - В любое время.

Всего раза два повернув не в ту сторону, я наконец спустился вниз, зачарованно прислушиваясь к австралийской манере говорить. Обрывки фраз звучали очень забавно.

- …говорят, он в затруднительном положении как человек клуба. Едва он открыл рот, чтобы поменять ноги…

- …он не смог прийти, у него в животе чудовищный садок с микробами…

- …скажите ему, пусть перестанет махать крыльями, как попугай в клетке, пора уже проглотить…

- …выиграл двадцать долларов? Заливает…

И у всех гласные звучат как дифтонги, отчего слово «нет» у них состоит, наверно, из пяти отдельных звуков. Мне никак не удавалось скопировать австралийское произношение. В самолете мне говорили, будто у всех австралийцев один-единственный общий акцент. Это так же верно, как если сказать, что все американцы или все англичане говорят одинаково. Английский язык бесконечно пластичен, и в Мельбурне он живой, богатый, эмоциональный.

Когда я наконец добрался до места, где стояли Джик и Сара, они спорили, на кого поставить в следующем заезде стиплеров-трехлеток. Заезд назывался «Виктория дерби», это главный приз года.

- Айвори-Болл выступает не в своем классе, у него столько же шансов выиграть, сколько у слепого в буран попасть домой.

- Он выиграл на прошлой неделе в Муни-Вэлли. - Сара пропустила слова Джика мимо ушей. - И я видела, два «жучка» ставили на него.

- Твои «жучки», должно быть, были пьяные.

- Привет, Тодд, - помахала рукой Сара, - ради бога, назовите номер.

- Десять.

- Почему десять?

- Одиннадцать минус один.

- Господи, - фыркнул Джик, - раньше ты был вроде умней.

- Десятый номер - Ройял-Роуд, - прочитала Сара на табло. - Ну, по сравнению с Ройял-Роудом Айвори-Болл гораздо надежнее.

И они, и я проиграли. Сара проклинала Айвори-Болла, который пришел пятым, а Ройял-Роуд вообще упал и выбыл из соревнований. Победил номер двенадцатый.

- Надо было прибавить к одиннадцати один, - сокрушалась Сара. - Вы сделали такую глупую ошибку.

- На кого ты уставился? - спросил Джик.

Я внимательно разглядывал толпу, которая смотрела заезд с лужайки для членов Жокейского клуба.

- Дай мне на минутку бинокль…

Джик протянул мне бинокль, я долго смотрел вниз, потом медленно опустил руки.

- Что там? - встревожилась Сара. - В чем дело?

- Это, - неуверенно протянул я, - не просто меняет ситуацию, а в пух и прах разбивает все дело, проклятие.

- Ничего не понимаю, - проворчал Джик.

- Видишь, там, ярдах в двадцати от брусьев парадного круга, двух мужчин? Один из них в деловом костюме.

- Ну и кто они?

- Тот, что в деловом костюме, - Хадсон Тейлор, человек, с которым я только что пил виски. Директор-распорядитель винодельческой фирмы. С ним заключил сделку мой кузен Дональд, когда был здесь. И второй, Айвор Уэксфорд, управляющий галереей изящных искусств «Ярра-Ривер».

- И что из этого? - спросила Сара.

- А то из этого, что я могу легко представить, о чем они говорят. Допустим: «Извините, сэр, это не вам я недавно продал картину?» - «Нет, не мне, мистер Уэксфорд, а моему другу Дональду Стюарту». - «А кто был молодой человек, с которым вы только что, как я видел, разговаривали?» - «Это, мистер Уэксфорд, кузен Дональда Стюарта». - «Что вы о нем знаете?» - «Он художник по профессии и минуты две назад нарисовал ваш портрет, мистер Уэксфорд, и попросил меня назвать вашу фамилию».

Я замолчал.

- Что дальше? - спросил Джик.

Я наблюдал, как Уэксфорд и Тейлор закончили разговор, чуть кивнули друг другу и разошлись в разные стороны.

- Теперь Айвор Уэксфорд знает, что сделал ужасную ошибку, отпустив меня вчера вечером.

- Вы вправду думаете, что дело так серьезно? - Сара испытующим взглядом изучала мое лицо.

- Да, вправду. - Я постарался улыбнуться, хотя мышцы не слушались меня. - По меньшей мере, теперь он будет весьма осторожен.

- А по большей - начнет разыскивать тебя, - докончил мою мысль Джик.

- М-м-м, - задумчиво проговорил я. - Как вы смотрите на то, чтобы немедленно отправиться в путь?

- Куда?

- В Элайс-Спрингс, - предложил я.

Глава 9

Всю дорогу до аэропорта Джик ворчал, придумывая разные причины. Во-первых, он пропустит крикет. Во-вторых, я не позволил ему заехать в отель за красками. В-третьих, в Элайс-Спрингс ему будет жарко в костюме, в котором он поехал на ипподром. В-четвертых, он не намерен пропускать Мельбурнский Кубок из-за какого-то сутенера в галстуке бабочкой.

Но ни один из щедро орнаментированных упреков не коснулся того факта, что Джик оплатил своей кредитной карточкой все наши путевые расходы, потому что я оставил аккредитивы в отеле.

Это была Сарина идея не возвращаться в «Хилтон».

- Если мы хотим исчезнуть, давайте исчезнем сразу, - предложила она. - Во время пожара люди гибнут, потому что возвращаются за вещами.

- Но вам не обязательно ехать со мной, - бросил я очередной пробный камень.

- Придется ехать. Вы представляете, во что превратится моя жизнь, если я помешаю Джику помочь вам, а вы попадете в беду?

- Вы никогда не простите мне этого.

- Вы чертовски правы, - печально улыбнулась она.

Насколько я мог судить, никто за нами не следил, когда мы уходили с ипподрома, и, совершенно определенно, в аэропорт мы приехали без «хвоста». Ни Зеленн с двумя «н», ни мальчик-нехудожник не встретили нас у трапа, и мы долетели в полупустом самолете до Аделаиды, где сделали посадку, а потом в еще более пустом - до Элайс-Спрингс.

Мы летели на север, и земля под нами из свеже-зеленой постепенно превращалась в зелено-серую, а потом в буйно-кирпично-красную.

- ВАЗП, - сказал Джик, показывая вниз.

- Что?

- ВАЗП. ВАЗП. Великий Австралийский Заповедник Подонков.

Я засмеялся. Земля внизу была безжизненной, пустынной и древней, как время. Но тут и там ее пересекали дороги, по ним бежали грузовики и машины, изредка виднелись невероятно оторванные от мира фермы. Я зачарованно смотрел вниз, пока совсем не стемнело и пурпурные тени, точно волны, не зарябили по земле. Мы повернули к Центральной пустыне.

Ночной воздух в Элайс-Спрингс обдавал таким жаром, словно кто-то забыл выключить духовку. Удача, которая началась с того, что в мельбурнском аэропорту рейс в Элайс-Спрингс будто специально ждал нас, улыбнулась и здесь. Молчаливый таксист отвез в новенький на вид мотель, где нашлись свободные комнаты.

- Сезон кончился, - проворчал водитель, когда мы благодарили его. - Скоро здесь будет слишком жарко для туристов.

Но в наших комнатах работали кондиционеры. Сара и Джик разместились на первом этаже, их дверь открывалась прямо на тенистую дорожку, которая кончалась в маленьком садике с бассейном. Мне отвели комнату в соседнем крыле, через стоянку для машин, на высоком третьем этаже, куда вела наружная лестница, затененная от солнца деревьями. Дверь моей комнаты выходила на длинный незастекленный балкон.

Мотель выглядел зеленым, мирным, ярко сияли фонари, спрятанные среди пальм и эвкалиптов.

Ресторан мотеля закрывался в восемь вечера, и мы пошли по главной улице поискать другой. Мостовую покрывал гудрон, но на обочинах он кончался, края дороги, отведенные для пешеходов, вообще были не замощены, тротуаров в нашем понимании здесь не делали. Мы шли по мелкому песку и при свете фар проезжавших машин сквозь облака пыли видели, что песок красный.

- Бычья пыль! - воскликнула Сара. - Я никогда не видела ее раньше. Тетя клялась, что нашла ее в запертом сундуке, когда они с дядей проезжали мимо Арз-Рока.

- Что такое Арз-Рок? - спросил я

- Невежественный англичанин, - хмыкнула Сара. - Арз-Рок - это монолит двух миль длиной, а третью милю закрыл какой-то беззаботный ледник в ледниковый период.

- В самой глубине пустыни, - добавил Джик. - Место древних магических ритуалов, которое постоянно оскверняется нашим синтетическим обществом.

- Ты его видел? - сухо спросил я.

- Не-а, - ухмыльнулся Джик.

- Какое это имеет значение? - удивилась Сара.

- Для него имеет, - засмеялся Джик. - Наш глубокомысленный друг хочет сказать, что нельзя судить, не убедившись самому.

- Не обязательно попасть в брюхо акулы, чтобы судить о ее острых зубах, - назидательно проговорила Сара. - Можно верить и тому, что видели другие.

- Все зависит от того, с какой точки они смотрели.

- Факты - это не суждения, а суждения - это не факты. Параграф из заключительной главы Закона Тодда, - хмыкнул Джик.

- Вам не хочется вылить ему на голову воду со льдом? - взглянула на меня Сара.

- Цитирую дальше, - продолжал Джик. - Эмоции - гнилой фундамент в политике. Зависть - корень всех зол. Что я пропустил?

- Самую опасную ложь говорит человек, который верит, что говорит правду.

- В этом весь ты. Как жаль, что ты не умеешь рисовать.

- Весьма благодарен за сочувствие.

Мы нашли ресторан и съели такой отличный обед, что можно только удивляться, как удалось так прекрасно организовать дело: ведь в Элайс-Спрингс (городе с тринадцатью с половиной тысячами жителей, затерянном в центре пустыни) все, что надо для жизни, привозное - от луковицы до носков.

- Первые жители появились здесь сто лет назад, - объяснила Сара, - когда построили промежуточную станцию для передачи телеграмм через всю Австралию. А теперь они получают послания из космоса.

- Держу пари, что содержание посланий недостойно такой сложной техники, - вмешался Джик. - Представь: «Увидимся в пятницу. Этель». Загружать такой информацией вечные сферы…

В ресторане нам объяснили, как вернуться в мотель другим путем, чтобы пройти мимо галереи изящных искусств «Ярра-Ривер» в местном варианте.

Она размещалась в длинном пассаже, закрытом для машин, рядом с небольшими, но шикарными, судя по витринам, модными магазинами. Окна галереи и витрины магазинов были не освещены, и при тусклом свете единственного уличного фонаря мы разглядели, что товар в окне галереи состоял из двух ярко-оранжевых видов уголков пустыни.

- Кричаще, - оценил их Джик, чьи собственные краски не отличались пастельной нежностью. - Город наводнен местными копиями Альберта Наматжиры. Туристы покупают их тоннами.

Впервые после моего приезда мы возвращались в мотель, весело болтая и не чувствуя натянутости. Может быть, расстояния пустыни расставили все по своим местам. Во всяком случае, пожелав спокойной ночи, я поцеловал Сару в щечку с искренним чувством, а не как утром в знак подписания пакта о перемирии.

* * *

- Вы не поверите, - сообщила она за завтраком. - Главная улица здесь называется Тодд-стрит. А река - Тодд-Ривер.

- Вот что значит слава, - скромно вздохнул я.

- И в городе одиннадцать художественных галерей.

- Она все утро читала туристский проспект, - объяснил Джик.

- А еще есть китайский ресторан.

- Только вообрази, - Джик комически вытаращил глаза, - в центре Сахары такие забавы для дураков.

Днем жара стояла невыносимая. По радио жизнерадостно сообщили, что температура воздуха тридцать девять градусов, то есть сто два градуса по старой шкале Фаренгейта. Первый шаг из прохладной комнаты на прожаренный солнцем балкон даже доставил удовольствие, но прогулка к галерее «Ярра-Ривер», на расстояние меньше полумили, оказалась на удивление мучительной.

- Наверно, человек привыкает к этому пеклу, если живет здесь, - заметил Джик. - Слава богу, Сара взяла шляпу.

Мы прятались в тени деревьев, а местные жители бодро маршировали с непокрытыми головами, будто расплавленное железо с неба капало мимо них. Галерея «Ярра-Ривер» встретила нас тишиной и прохладой кондиционированного воздуха, возле входа стояли стулья для шелушившихся от загара, словно слоеное тесто, посетителей.

Как и предсказывал Джик, все видимое пространство по колено глубиной закрывали акварели, типичные для учеников Наматжиры. Симпатичные картинки для тех, кто любит такой жанр, но мне они не нравятся. Я предпочитаю легкие туманные контуры, уходящие вдаль тени, толчок воображению, мгновенное впечатление. Наматжира заслужил поклонение как первый великий художник-абориген, и видение у него было острое, как алмаз. Смутно помню прочитанное где-то, что он нарисовал более двух тысяч акварелей, и его влияние на город, где он родился, конечно, поразительно. Одиннадцать художественных галерей. Мекка художников. Туристы покупают картины тоннами. Табличка на стене галереи гласила, что Наматжира умер в больнице Элайс-Спрингс 8 августа 1959 года.

Мы уже добрых пять минут толклись в зале галереи, когда появился некто, видимо смотритель. Штора из синтетических пластинок у дальней стены отделяла первое помещение от других, а вся галерея уходила в глубь здания.

- Вы ищете что-то конкретное, любимое? - спросил он. В голосе апатичного маленького человека с бледным лицом звучали непреодолимая скука (видно, туристы надоели ему до смерти) и такое же сильное желание, чтобы мы поскорее заплатили за выбранную картину и ушли. Длинные волосы спускались до плеч, и тяжелые веки закрывали усталые темные глаза. Он был примерно того же возраста, что и мы с Джиком, но не выглядел таким крепким.

- У вас есть другие полотна? - спросил я.

Он изучающе оглядел нас: брюки и рубашки, в каких мы поехали на скачки, ни галстуков, ни пиджаков. Но для потенциальных покупателей картин это более подходящий вид, чем костюм из дешевой ткани. Без особого энтузиазма он немного отодвинул пластинки шторы и жестом пригласил нас пройти.

- Здесь, - коротко объяснил он.

В этой комнате сквозь стеклянную крышу ярко сияло солнце, и десятки картин, висевших рама к раме, почти полностью закрывали стены. Мы вытаращили глаза. На первый взгляд показалось, что нас окружают старые голландские мастера, французские импрессионисты и портреты Гейнсборо. Но, приглядевшись, мы поняли, что хотя это оригиналы, но второго ряда, о них обычно говорят «школа Гейнсборо» или кого-то еще, потому что художник не стал утруждать себя, подписывая такое полотно.

- Все европейцы здесь, - показал рукой смотритель галереи. В голосе все еще слышалась скука. Он не австралиец, решил я, и не англичанин, может, американец. Трудно сказать.

- А есть какие-нибудь картины с лошадьми? - спросил я.

Он долго и пристально смотрел на меня и наконец ответил:

- Да, у нас есть, но в этом месяце мы в основном экспонируем картины коренных австралийцев и меньше европейцев. - Смотритель галереи чуть-чуть шепелявил. - Если вы хотите картины с лошадьми, они там, на стеллажах. - Он показал на другую штору из синтетических пластинок, висевшую напротив первой. - Вы ищете что-то конкретное?

Я пробормотал фамилии некоторых австралийцев, чьи работы видел в Мельбурне. В глазах, лишенных блеска, мелькнула крохотная искра.

- Да, у нас есть работы этих художников.

Он провел нас через вторую штору в следующую комнату, с нашей точки зрения самую интересную и многообещающую. Половину ее занимали два ряда тес ю заполненных стеллажей. В другой половине был офис и рабочий уголок, где картины вставляли в рамы и упаковывали. Эта комната тоже освещалась через стеклянную крышу, и возле стеклянной двери, ведущей в пыльный и засохший сад, стоял мольберт с маленьким холстом, повернутым к нам обратной стороной. По разным несомненным деталям мы поняли, что за мольбертом кто-то недавно работал и только что отошел.

- Это ваше? - спросил Джик, обходя мольберт и разглядывая полотно.

Бледный смотритель галереи чуть взмахнул рукой, словно хотел остановить Джика, но понял, что это бесполезно. А во взгляде Джика что-то точно магнитом притянуло меня.

Три четверти полотна, натянутого на мольберт, занимала гнедая лошадь, она насторожила свою элегантную голову и к чему-то прислушивалась. На заднем плане дом благородных очертаний. Оставшаяся часть холста - гармоничная композиция деревьев и лужайки. Работа, насколько я мог судить, была более-менее закончена.

- Великолепно! - с энтузиазмом воскликнул я. - Это для продажи? Я бы хотел купить.

- Простите, она уже продана, - после краткого колебания ответил он.

- Какая жалость! А не могли бы вы продать мне эту и нарисовать другую?

- Боюсь, что нет. - Он ответил с явным сожалением и чуть улыбнулся.

- Скажите мне вашу фамилию, - с жаром продолжал я.

- Харли Ренбо. - Маленький смотритель был очень польщен.

- Здесь есть еще ваши работы?

- Одна или две. - Он показал на стеллажи. - Полотна с лошадьми в нижнем ряду напротив стены.

Мы все трое одну за другой стали вытаскивать картины, делая замечания, выдававшие в нас профанов в живописи.

- Как мило! - воскликнула Сара, разглядывая маленькую картину с толстым серым пони и двумя деревенскими мальчиками в старомодной одежде. - Вам нравится? - Она показала ее Джику и мне.

- Очень мило, - доброжелательно согласился я. Джик отвернулся, ничего не сказав. Харли Ренбо словно окаменел.

- Как хочешь, - пожала плечами Сара. - Но, по-моему, это выглядит симпатично. - Она положила картину на стеллаж и вытащила другую. - А эта кобыла с жеребенком? По-моему, очень красиво.

- Сентиментальная чушь, - не выдержал Джик.

- Может быть, это и не искусство, - обиженно возразила Сара, - но мне нравится.

Мы нашли картину с четкой подписью Харли Ренбо. Большое полотно, уже в раме и покрытое лаком.

- Ах, - восторженно воскликнул я, - ваша!

Он наклонил голову, Сара и Джик и я разглядывали его собственную картину.

Вторичная, подражательная работа. Удлиненные лошади на фоне коричневого пейзажа. Композиция никудышная, анатомия слабая, исполнение хорошее, оригинальность нулевая.

- Великолепно! - продолжал восхищаться я. - Где вы ее рисовали?

- О-о… здесь.

- По памяти? - удивилась Сара. - Вы такой способный.

Харли Ренбо смягчился от нашего восхищения и принес еще две работы, обе не лучше первой, зато одна гораздо меньше по размеру.

- Сколько вы за нее хотите? - спросил я.

Джик сердито взглянул на меня, но промолчал. Харли Ренбо назвал сумму, которая потрясла меня.

- Ужасно сожалею, - промямлил я, - мне нравится ваша работа, но…

Мы довольно долго и вежливо торговались, пока не пришли к обычному результату: больше, чем хотел покупатель, и меньше, чем надеялся получить художник. Джик нехотя ссудил мне кредитную карточку, и мы унесли свой трофей.

- Господи! - взорвался Джик, когда нас уже нельзя было подслушать. - Ты мог нарисовать лучше, еще когда плакал в колыбели. Зачем ты купил это дерьмо?

- Потому что, - удовлетворенно объяснил я, - Харли Ренбо копиист.

- Но это, - Джик показал на сверток у меня под мышкой, - его собственная дрянная работа, а не копия.

- Вроде отпечатков пальцев, - догадалась Сара. - Вы можете определить другие картины, сравнивая с этой?

- У моей жены есть мозги, - согласился Джик. - Но это барахло ему бы никогда не продать, она не похожа ни на одного Маннингса из всех, каких я видел.

- Но без большой нужды ты никогда и не смотрел на картины с лошадьми.

- Этой твоей сентиментальной дряни я видел больше, чем мне бы хотелось.

- А что ты скажешь насчет Рауля Милла, которого копировал этот тип?

- Господи!

Мы шли по раскаленной солнцем улице, почти не замечая жары.

- Вы как хотите, - сказала Сара, - а я сейчас пойду куплю купальник и весь день проведу в бассейне.

Мы купили ей купальник, а нам плавки, переоделись, Целую вечность просидели в воде, а потом, расстелив полотенца, лениво лежали на берегу. В маленьком саду веяло прохладой и покоем. Кроме нас, в мотеле не было клиентов.

- Помните картину - пони и два мальчика, которая вам понравилась? - спросил я у Сары.

- Да, понравилась, - заняла оборону Сара. - Очень милая.

- Это Маннингс.

Она резко села на полотенце:

- А почему вы там не сказали?

- Ждал, пока скажет наш друг Ренбо, но он не сказал.

- Подлинный? - спросила Сара. - Или копия?

- Подлинный, - проворчал Джик, лежа с закрытыми глазами, солнце бросало яркие блики сквозь листья пальмы.

- Я тоже думаю, что подлинный, - лениво проговорил я. - Одна из старых картин. У Маннингса в молодости был этот пони, и он рисовал его десятки раз. Его же вы видели в Сиднее на картине «Перед грозой».

- Вы оба так много знаете, - вздохнула Сара и снова легла.

- Инженеры знают все о болтах и гайках, - заметил Джик. - Завтракать мы будем здесь?

- Пойду спрошу. - Я посмотрел на часы, стрелки показывали два часа.

Надев рубашку и брюки на высушенные солнцем плавки, я перешел из жары сада в прохладу холла. Ленча не будет, сообщил управляющий мотелем, который сам дежурил возле телефона. Можно купить ленч в китайском ресторане, он недалеко, сказал управляющий, и съесть его в саду. А что-нибудь выпить? То же самое. Купить в соседней лавке. Прямо возле дверей, ведущих к бассейну, стоит машина, делающая мороженое, и там же пластмассовые стаканчики.

- Спасибо, - поблагодарил я.

- Нетруда, - проговорил он австралийское сокращение, которое я уже не расшифровывал.

Возле машины для мороженого темнела аккуратная надпись: «Мы не плаваем в вашем туалете. Пожалуйста, не писайте в нашем бассейне». Я засмеялся и снова вышел в пекло сада, чтобы рассказать Джику и Саре, какие у нас перспективы на ленч.

- Сейчас схожу куплю. Чего вы хотите? - спросил я.

Все равно, чего-нибудь, ответили они.

- Что будем пить?

- Чинзано, - сказала Сара. И Джик добавил, что белое сухое.

- Договорились.

Нащупав в траве ключ от комнаты, я решил подняться наверх, чтобы взять мелкие деньги для покупок. По затененной аллее дошел до внешней лестницы, поднялся на три этажа и вышел на раскаленный солнцем открытый балкон.

Навстречу мне шел человек, примерно моего роста, веса и возраста. Потом я услышал, как кто-то поднимается по лестнице.

Ничего особенного, наверно, клиенты мотеля, такие же, как и мы.

Я совершенно не ожидал, что они оба кинутся на меня, да еще с такой яростью.

Глава 10

Они взяли меня «в коробочку», один спереди, другой сзади.

Потом одновременно прыгнули на меня, будто коты, и сразу вырвали ключ от комнаты.

Борьба, если можно так ее назвать, длилась меньше пяти секунд. Они зажали меня с силой, какой позавидовал бы и Джик, один схватил за ноги, другой за руки, и, раскачав, сбросили с балкона.

Для того чтобы пролететь три этажа, наверно, надо совсем мало времени. Но мне показалось, что я летел целую вечность, размышляя о своем теле, которое пока еще было целым, но скоро разлетится на части. Перспектива неизбежная. Совсем ненужная и ужасно скверная.

Первое, за что я зацепился, оказалось веткой молодого деревца, росшего возле лестницы. Она согнулась и сломалась, и я, задевая за ветви, рухнул на дорожку.

Чудовищный удар о землю будто выбил из меня все внутренности. Как от удара током. Яркая вспышка - и все смешалось перед глазами. Я лежал в полусознании, не понимая, жив или уже мертв.

Мне было жарко. Просто ощущение, не мысль.

Теперь я ни о чем не думал и не мог двинуть ни одной мышцей. Не мог даже вспомнить, есть ли у меня мышцы, чтобы двигаться. Я чувствовал себя расползающейся кашицей.

Так продолжалось минут десять. Джик потом рассказал, что он пошел искать меня, если я еще не ушел, только для того, чтобы напомнить купить лимон к чинзано.

- Господи боже всемогущий! - раздался возле моего уха полный ужаса, тихий возглас Джика.

Я ясно его слышал и понял, что это Джик.

Мелькнула мысль: значит, живой, вернее, существую.

Открыл глаза. Искрящийся свет. Ослепляющий. Там, где звучал голос Джика, никого. Вероятно, мне померещилось в бреду. Но я не бредил, а быстро возвращался в этот мир, ощущая его четко и определенно.

Теперь я знал, что мое падение тоже произошло наяву. И все больше убеждался, что не сломал себе шею и что позвоночник тоже цел. Все внутренности, которые будто вылетели при ударе о землю, вернулись на свои места и горели, точно меня поджаривали на костре. Трудно было бы сказать, что у меня болит, легче найти, что не болит. Я вспомнил, как ударился о дерево, как хватался за ветки. Чувствовал, как саднит и пульсирует там, где сорвана кожа. Ужасно веселое ощущение.

Немного спустя голос Джика вернулся.

- Он живой, - говорил Джик. - Что это значит?

- Совершенно невозможно упасть с нашего балкона. Перила выше груди. - Голос управляющего, резкий, встревоженный и раздраженный. Плохая слава для мотеля, если клиенты падают с балкона.

- Не надо… паники. - Голос у меня почему-то оказался хриплым.

- Тодд! - Появилась Сара, опустилась на колени и, побледнев, принялась рассматривать меня.

- Если вы дадите мне немного времени… - пробормотал я, - то я сбегаю за чинзано. - Сколько понадобится времени? Миллион лет, наверно, будет достаточно, подумал я.

- Подонок. - Джик стоял у меня в ногах и смотрел вниз. - Ты ужасно напугал нас. - Он держал в руках сломанную ветку.

- Прости.

- Тогда вставай.

- Ох… через минутку.

- Можно позвонить, что «Скорая помощь» не нужна? - с надеждой в голосе спросил управляющий.

- Нет, - выдохнул я, - по-моему, из меня течет кровь.

Несмотря на воскресенье, как только меня привезли, в больнице Элайс-Спрингс закипела работа. Врачи осмотрели все ушибы, сделали рентген, наложили швы и выдали мне список причиненного ущерба:

«Одна сломанная ключица (левая).

Два сломанных ребра (с левой стороны, легкие не задеты).

Обширный ушиб левой стороны головы (в черепе трещин нет).

Четыре рваные раны на туловище, бедре и левой ноге (наложены швы).

Несколько небольших ран.

Царапины и ушибы практически на всей левой половине тела».

- Спасибо, - вздохнул я.

- Благодарите дерево. Нам бы не собрать вас, если бы вы не схватились за ветку.

Врачи предложили, чтобы я остался в больнице. «Лучше сделать это», - многозначительно сказали они. Чересчур многозначительно.

- Хорошо, - нехотя согласился я. - Мои друзья еще здесь?

Они сидели рядом. В приемном покое. И возле моего полумертвого тела спорили о том, на какую лошадь поставить в заезде на Мельбурнский Кубок.

- Ньюшаунд остается…

- Остается на том же месте…

- Господи, - воскликнул Джик, когда я, осторожно переступая, появился перед ними, - он уже на ногах!

- Ох-хох. - Я боязливо прислонился к подлокотнику кресла, чувствуя себя мумией, запеленутой от шеи до запястья левой руки. Ее, руку, а не мумию, врачи крепко прибинтовали к телу. - Нехорошо смеяться над несчастьем другого, - печально проговорил я.

- Не плакать же над лунатиком, который умудрился упасть с балкона.

- Угу, - согласился я. - Но меня скинули.

Они открыли рты, будто рыбы, выброшенные на берег. Я коротко рассказал о том, что случилось.

- Кто эти парни? - спросил Джик.

- Не знаю, раньше никогда не видел, а они не представились.

- Надо сообщить в полицию, - решительно сказала Сара.

- Да, - согласился я. - Но… как поведет себя полиция, я не знаю здешних порядков. По-моему… Вы бы объяснили в больнице, что произошло, и пусть дело катится по правилам и без сенсации.

- Конечно, - подтвердила Сара, - если человека сбросили с балкона, дело должно идти по правилам и без сенсации.

- Прежде всего они отняли у меня ключ от комнаты. Посмотрите, не унесли ли они бумажник?

Джик и Сара вытаращили на меня глаза с проснувшейся тревогой, новость им совсем не понравилась.

- Или картину, - добавил я.

Пришли двое полицейских, послушали, все записали в блокнот и ушли. Очень официально. Никогда ничего подобного в Элайс-Спрингс не случалось. Местные жители такими делами не занимаются. Но город постоянно наводнен приезжими, не исключено, что среди них могут быть грабители. Естественно, если бы я умер, полиция взялась бы за дело с большим жаром. Но их апатичное отношение к этому случаю вполне меня устраивало.

К тому времени, когда Джик и Сара вернулись, мне уже отвели кровать, и я забрался в нее, чувствуя себя совершенно измочаленным. Меня трясло. Холод поднимался откуда-то из глубины. Только теперь началось то, что обычно называют шоком.

- Они забрали картину, - объявил Джик. - И бумажник тоже.

- Галерея закрыта, - добавила Сара. - Девушка в магазине напротив сказала, что видела Харли сегодня рано утром, но не видела, когда он уехал. Он ставит машину у черного хода и уезжает прямо оттуда.

- В мотель приходила полиция, - продолжал Джик. - Мы заявили, что пропала картина, но, по-моему, если ты не расскажешь им всю историю, они мало чего добьются.

- Подумаю, - пообещал я.

- А что делать сейчас? - спросила Сара.

- М-м-м… Нет смысла оставаться здесь. Завтра мы вылетим в Мельбурн.

- Слава богу. - Она довольно улыбнулась. - Я боялась, что из-за вас мы пропустим Мельбурнский Кубок.

Несмотря на батарею таблеток и подвижную кровать, принимавшую любое положение, я провел чудовищно неприятную, почти бессонную ночь. Лежать было невозможно ни на спине, ни на боку. Меня кидало то в жар, то в холод, будто раскачивался маятник. Саднило и ныло в пятнадцати местах. Каждое движение напоминало работу мотора без масла - скрип, визг, натуга. Неудивительно, что врачи посоветовали остаться в больнице.

До рассвета я посылал небу свою благодарность: могло быть гораздо хуже.

Меня больше тревожила не готовность атаковавших к убийству, а скорость, с какой они нашли нас. Еще раньше, увидев голову Реджины, я понял, что делом руководит человек жестокий и беспощадный. Действия команды всегда отражают характер босса. Грабители с не такой дикарской натурой оставили бы Реджину связанной, с кляпом во рту, но живой.

Поэтому я пришел к выводу, что они сбросили меня с балкона просто по своей безмозглой свирепости. Для намеренного убийства этот способ не годится, в нем чересчур много случайностей. Я мог бы остаться в живых, даже если бы и не ухватился за ветку, ведь высота не такая уж большая. И насколько я помнил, эти два типа не стали затруднять себя и не пришли проверить, живой я или мертвый, и не прикончили меня, пока я неподвижно лежал в полусознании.

Значит, они выбрали этот способ избавиться от меня, чтобы ограбить комнату, или же они решили таким путем вывести меня из игры, чтобы я не совал нос в их дела.

Или преследовали одновременно обе цели.

Но как они нашли нас?

Полночи я решал эту задачку, но так и не нашел однозначного ответа. Очень похоже, что Уэксфорд или Зеленн позвонили Ренбо из Мельбурна и велели быть начеку в случае, если я объявлюсь. Но даже паника, охватившая их, когда они поняли, что я видел Маннингса и свежую копию Милла и унес с собой образец работы Ренбо, не помогла бы за такое короткое время перебросить двух убийц из Мельбурна в Элайс-Спрингс.

С момента покупки картины до нападения прошло не больше четырех часов, а ведь им еще надо было найти мотель, в каком мы остановились, узнать, где наши комнаты, и ждать меня наверху, когда я приду после бассейна.

Наверно, они следили за нами с самого ипподрома «Флемингтон» или узнали, куда мы полетели, по списку пассажиров рейса на Элайс-Спрингс. Но в этом случае они бы еще в субботу предупредили Ренбо, и мы бы никогда не увидели того, что удалось увидеть.

Я бросил решать эту задачу. Нападавших я вряд ли узнаю, даже если снова встречу. В особенности того, кто шел сзади, ведь мне так и не пришлось увидеть его лицо.

Теперь они вполне обоснованно считают, что удачно выполнили задание - вывели меня из игры. И если бы у меня была хоть капля здравого смысла, то они получили бы передышку.

Значит, им нужно время? Для чего?

Для того чтобы укрепить безопасность своего бизнеса и скрыть следы. Даже если мне удастся убедить полицию заняться расследованием в связи с грабежом картин, оно разобьется о самую крепкую стену - стену респектабельности.

Предположим, они знают, что я остался в живых, но все равно не ждут от меня в ближайшем будущем никаких действий. Следовательно, самое ближайшее будущее - лучшее время для действий. Правильно.

Умом я легко принял это решение, но сопротивление тела от шеи до лодыжек преодолеть оказалось нелегко.

Джик и Сара пришли на следующее утро в одиннадцать, а я еще был в постели. Правда, сидел, но радости не испытывал.

- Боже, - воскликнула Сара, - вы выглядите гораздо хуже, чем вчера!

- Вы так добры.

- Вам не выдержать перелет до Мельбурна, - разочарованно решила она. - Так что прощай, Кубок.

- Ничто не помешает вам уехать, - успокоил я ее.

- Вы полагаете, что мы бросим вас здесь… в таком состоянии… и поедем развлекаться. - Сара стояла возле кровати и с возмущением глядела на меня.

- Почему бы нет?

- Не выставляйте себя круглым идиотом.

- Мы не несем ответственности за то, что он позволил сбросить себя с третьего этажа. - Джик потянулся в кресле для визитеров.

- Как ты можешь говорить такие вещи? - тигрицей кинулась на него Сара.

- Мы не хотим впутываться в историю, - объяснил он.

Я усмехнулся. Сара услышала ироническое эхо своего страстного монолога трехдневной давности. Узнав свои слова, она сердито всплеснула руками:

- Чудовище. Абсолютное чудовище!

Джик улыбался, будто кот, слизавший сливки.

- Мы прошли мимо галереи, она закрыта. Нашли дорогу в садик, где второй выход. Заглянули в стеклянную дверь. Что, ты думаешь, мы там увидели?

- Ничего.

- Совершенно верно. Ни мольберта с копией Милла, ни самого Ренбо. Все спрятано, убрано с глаз. В остальном - респектабельная, нормальная галерея.

- Даже если бы вы вошли, сомневаюсь, что увидели бы сомнительные картины. - Я чуть поменял положение, чтобы облегчить боль в плече, но тут же дала о себе знать нога. - Держу пари, что все подозрительное они спрятали еще вчера днем.

- Уверен, - кивнул Джик.

- Мы узнали у девушки, дежурившей в мотеле, не спрашивал ли кто нас, - сказала Сара.

- Оказалось, что спрашивали?

- Да. Звонил мужчина. Девушка считает, что часов в десять. Он спросил, здесь ли остановился мистер Чарльз Тодд с двумя друзьями. Девушка говорит, он объяснил, что должен передать вам письмо и поэтому хочет знать номер вашей комнаты.

- Глупо, - усмехнулся я. - Самое срочное сообщение оставляют внизу у портье.

- Девушка назвала ему номер комнаты, но заверила, что, если он оставит письмо внизу, она проследит, чтобы вы получили его.

- Он, должно быть, засмеялся.

- У него нет твоего чувства юмора, - хмыкнул Джик.

- Часов в десять? - повторил я.

- Когда мы уходили, - кивнула Сара. - Наверно, как раз тогда, когда мы вышли из галереи… и покупали купальник.

- Почему девушка не передала, что нам кто-то звонил?

- Она как раз ушла на перерыв выпить кофе и не видела, как мы вернулись. А потом забыла. Впрочем, она и не считала звонок важным.

- В Элайс-Спрингс не так много мотелей. Если они знали, что мы в городе, найти было нетрудно, - вслух размышлял Джик. - По-моему, из Мельбурна несколько раз звонили Ренбо, и, как только мы появились, бомба начала тикать.

- Их, должно быть, хватил удар, когда они услышали, что вы купили картину, - засмеялась Сара.

- Мне надо было ее спрятать. - Эти слова напомнили мне Мэйзи, она спрятала картину, а ей подожгли дом.

- Н-да… - вздохнула Сара. - Что будем делать?

- Последний шанс вернуться домой, - пробормотал я.

- Вы хотите вернуться в Англию? - резко спросила она.

Я прислушался к страстной мольбе своих поломанных костей и вспомнил о Дональде и его холодном доме. Фактически я ничего ей не ответил. Она послушала мое молчание и сказала:

- Правильно. Так что будем делать?

- Хорошо, - начал я. - Во-первых, скажите девушке в мотеле, что я в очень плохом состоянии и, похоже, пролежу в больнице по крайней мере неделю.

- Не преувеличивай, - буркнул Джик.

- Скажите ей, что она может передать эту новость всем, кто будет спрашивать обо мне. Скажите ей, что вы уезжаете в Мельбурн, оплатите все счета, подтвердите свои места на послеобеденном рейсе, откажитесь от моего места и поезжайте в аэропорт, как все, на автобусе.

- А вы? - спросила Сара. - Когда вы сможете вылететь?

- Я полечу с вами. А вы пока придумайте, как посадить в самолет забинтованную мумию, чтобы ее никто не заметил.

- Господи, - обрадовался Джик. - Я это сделаю.

- Позвоните в аэропорт и закажите для меня место под другой фамилией.

- Прекрасно.

- Купите мне рубашку и какие-нибудь брюки, мои в мусорной корзине.

- Купим.

- И все время помните, что за вами могут следить.

- Ходить с печальными лицами, это вы имеете в виду? - спросила Сара.

- Буду польщен, - улыбнулся я.

- А когда мы вернемся в Мельбурн? - Джик от души веселился, предчувствуя приключение. - Что тогда?

- По-моему, надо вернуться в «Хилтон». - Я пожевал губы. - Там наши вещи, не говоря уже о моем паспорте и деньгах. Мы не знаем, известно ли Уэксфорду и Зеленну, где мы остановились, так что, скорей всего, только «Хилтон» гарантирует нам стопроцентную безопасность. И кроме того, где еще мы найдем в Мельбурне приют в ночь перед Кубком.

- Но если тебя выбросят из окна «Хилтона», ты не выживешь и не сможешь рассказать, в чем дело, - лукаво предупредил Джик.

- Там окна широко не открываются, - возразил я. - А в щель они меня не просунут.

- Очень убедительно, - фыркнул Джик.

- А завтра? Что мы будем делать завтра? - настаивала Сара.

Неуверенно, то и дело запинаясь, я изложил им свой план на день Кубка. Когда я закончил, они оба молчали.

- А сейчас, - сказал я, - не хотите вернуться в мотель?

- Мы обсудим ваш план. - Сара встала с мрачным видом. - И придем позже, тогда вы и узнаете наше решение.

Джик тоже встал, по тому, как воинственно торчала его борода, я догадался о его решении. Это ведь он выбирал районы с плохой погодой, когда мы ходили на яхте в Атлантику и Северное море. В душе он был более безрассудным, чем я.

В два часа Джик и Сара пришли из магазина с большой корзиной фруктов, увенчанной ананасом и бутылкой виски.

- Гостинцы для больного друга, - объявил Джик, вынимая бутылку из корзины. - Как ты себя чувствуешь?

- Чересчур все чувствую.

- Зря. Сара говорит, чтобы мы брались за дело.

Я испытующе посмотрел на нее. Темные глаза спокойно выдержали взгляд, она разрешила Джику сомнительное приключение, но это не радовало ее. В лице не было враждебности, но не было и энтузиазма. Сара подчинилась, но не по убеждению, а по необходимости.

- Хорошо, - сказал я.

- Банальные серые брюки. - Джик деловито вынимал из фруктовой корзины содержимое. - Легкая голубая рубашка.

- Великолепно.

- Но это ты не наденешь, пока не прилетишь в Мельбурн. Для отъезда из Элайс-Спрингс мы принесли что-то другое.

Они оба еле сдерживали смех.

- Что еще? - недоверчиво пробормотал я.

Хихикая, они выложили на кровать туалет, в котором я должен был незаметно исчезнуть из Элайс-Спрингс.

Когда в те несколько минут, которые отделяют регистрацию билета от посадки на самолет, я прогуливался по маленькому аэропорту, никто из находившихся в зале не мог оторвать от меня глаз. В одеяние, придуманное Джиком, входили: поношенные джинсы с элегантными дырами в самых разных местах; никаких носков; сандалии без пяток, подвязанные веревками; ослепительно оранжевый с красным и пронзительно малиновым халат типа пончо, свисающий с плеч почти до пола; замызганная майка; большие солнечные очки. Кроме того, загар, нанесенный гримом на каждый открытый участок кожи, и в довершение огромная соломенная шляпа, с полей которой на два дюйма вниз спускалась «вуаль» из пальмовых листьев. Такие шляпы с сеткой носят в буше, чтобы спастись от мух. Мухи - это бич Австралии. Движение правой руки, которым отгоняют мух, даже называют великим австралийским приветствием.

Но, кроме «вуали», шляпу еще опоясывала широкая лента туристского типа с яркой и вполне приличной надписью: «Я поднялся на Арз-Рок».

В таком элегантном виде я поднялся на борт самолета трансавстралийской авиакомпании, держа в руке сумку с чистой и скромной одеждой, которую купила Сара.

- Никто не догадается, что ты прямо из хирургической клиники, - довольно говорил Джик, выкладывая на кровать мой туалет.

- Больше похоже на психушку, - подтвердил я.

- Недалеко от правды, - сухо кивнула Сара.

Когда я приехал в аэропорт, Джик и Сара с унылыми лицами уже сидели в зале. Они окинули меня беглым взглядом и сосредоточенно уставились в пол. Потом они жаловались, что, когда увидели, как вся эта роскошь разгуливает по залу, чуть не лопнули, сдерживая смех.

Я не спеша прошел к почтовому киоску и стоя ждал, когда объявят посадку. По правде говоря, стоять было легче, чем сидеть. Почти на всех почтовых открытках красовались бесконечные виды огромного вросшего в землю оранжевого монолита в сердце пустыни. Арз-Рок на закате, на рассвете и так далее, потому что, похоже, монолит фотографировали через каждые пять минут.

Я по очереди рассматривал витрины киоска и зал ожидания. Человек пятьдесят, очевидно, пассажиров, самого разного социального положения. Наземные служащие аэролиний, спокойные и неторопливые. Несколько аборигенов с терпеливыми черными лицами ждали аэродромного автобуса. В прохладном зале работал кондиционер, но все двигались будто в замедленном темпе - привычка жить под палящим солнцем. Никакой ни скрытой, ни явной угрозы. Объявили посадку. Пассажиры, включая Джика и Сару, поднялись и двинулись к выходу. Тогда, только тогда я увидел его. Человека, который шел навстречу мне по балкону, чтобы сбросить жертву с третьего этажа.

Я узнал его с первого взгляда, а потом еще больше укрепился в своей догадке. Он сидел среди пассажиров и читал газету. А теперь отложил ее, встал и следил, как Джик и Сара показали в дверях посадочные талоны и вышли на летное поле. Он проводил их глазами до самого трапа самолета. И только когда они скрылись в салоне, он отвернулся и двинулся по направлению ко мне. Сердце у меня упало. Бежать я не мог. Он выглядел точно так же, как и вчера: молодой, сильный, целеустремленный, с ловкими, как у кота, движениями. И шел ко мне.

Господи, как сказал бы Джик.

Он даже и не посмотрел в мою сторону. В трех ярдах от меня на стене висел телефон. Вчерашний знакомый снял трубку и стал нашаривать в кармане монеты.

Ноги у меня не двигались. Я все еще был уверен, что он заметит меня, внимательно разглядит, узнает… и что-то сделает, о чем я потом буду жалеть. И я почувствовал, как под бинтами выступил пот.

- Заканчивается посадка на рейс Элайс-Спрингс - Мельбурн.

Надо идти, подумал я. Надо пройти мимо него.

С трудом я оторвал подошвы от пола. Сделал шаг. Еще один. Каждую минуту ожидая, что он закричит за моей спиной. Или того хуже, схватит своей тяжелой рукой.

Я подошел к двери, показал посадочный талон и вышел на летное поле.

Но не смог удержаться. Оглянулся. Парень стоял спиной ко мне и энергично набирал номер. Он даже не обернулся на мой взгляд.

Дорога до самолета показалась мне изнурительно длинной. Боже, помоги нам, подумал я, ведь малейшая угроза лишает меня сил.

Глава 11

Я сидел у окна в задней части салона и весь полет до Аделаиды так же, как и первый раз, зачарованно смотрел на уходящие вдаль пустынные красные мили древней земли. Пустыня и в ней очень часто вода, огромные озера и тихие заводи среди скал. Пустыня, которая годами хранит в раскаленной пыли спящие семена и вдруг расцветает под дождем, будто райский сад. Пустыня, которая излучает жару и суровость и никогда не прощает. И все же местами красивая.

ВАЗП. Устрашающее зрелище. Но я не думал о ней как о чем-то, что мне бы хотелось рисовать.

Немного спустя я снял свою экстравагантную шляпу и положил рядом на пустое сиденье, а сам пытался найти удобную позу. Стоило мне откинуться на спинку сиденья, как это принято в самолете, и сломанное плечо сейчас же послало тревожные сигналы. Когда здоров, подумал я, трудно представить, что можно сломать плечо. А мое не выдержало удара об удивительно твердую землю.

Ну ладно… Я закрыл глаза и мечтал только об одном - не чувствовать себя таким разбитым.

Мне удалось выйти из больницы благодаря одному из врачей, который сказал, что не может остановить меня, но считает, что еще один день отдыха моим разбитым костям не помешал бы.

- Тогда я пропущу Кубок, - запротестовал я.

- Сумасшедший.

- Не могли бы вы так устроить, что, если кто-нибудь будет справляться обо мне, в справочной больницы сообщат, мол, состояние у пациента удовлетворительное, он идет на поправку. И никому не скажут, что я уже выписался.

- Для чего?

- Для того чтобы эти типы, сбросившие меня с балкона, думали, что я все еще лежу пластом. Пока не уеду подальше от них.

- Но вряд ли они повторят нападение.

- Кто может знать.

- Чтобы вы не нервничали? - пожал он плечами.

- Считайте так.

- Хорошо. Несколько дней можно устроить. Если это даст покой вашим нервам, я не вижу в таком маленьком обмане вреда.

- Тогда я и правда буду спокойнее, - благодарно улыбнулся я.

- А это что такое? - Врач показал рукой на вещи, которые Джик разложил на кровати.

- Идея моего друга. Он приготовил мне подходящий костюм для путешествия.

- Вы шутите?

- Он художник, - объяснил я, будто эта профессия оправдывала любую экстравагантность.

Врач вернулся через час с бумагой, которую мне надо было подписать. Кредитная карточка Джика снова пошла в ход. В своем шикарном туалете я медленно разгуливал по палате и, когда вошел врач, как раз примерял шляпу. Хирург в шоке застыл на пороге.

- Вы собираетесь в аэропорт в таком виде? - немного придя в себя, недоверчиво спросил он.

- Конечно.

- Как?

- Вызову такси.

- Лучше я сам отвезу вас, - вздохнул он. - Если вам станет плохо, я привезу вас назад.

Поджав губы, избегая резких толчков, он сосредоточенно вел машину.

- Человеку, у которого хватает мужества появиться на людях в этом халате, не стоит волноваться из-за каких-то двух хулиганов. - Он высадил меня у боковой двери аэропорта, засмеялся, увидев ошеломленный взгляд пожилой дамы, и уехал.

- Тодд? - Голос Сары прервал мои воспоминания. Я открыл глаза.

Она направлялась в хвостовой отсек самолета и теперь стояла в проходе возле меня.

- С вами все в порядке?

- М-м-м?

Она окинула меня озабоченным взглядом и вошла в туалет. К тому времени, когда она вышла, я навел порядок в своих мыслях и остановил ее движением руки.

- Сара… В аэропорту за вами следили. По-моему, похоже, что и в Мельбурне они встретят вас. Скажите Джику… скажите Джику, чтобы он взял такси, увел за собой «хвост» и оторвался от него. Потом на такси вернулся в аэропорт и забрал машину, которую мы взяли напрокат. Хорошо?

- А в самолете… тоже есть «хвост»? - Сара обеспокоенно оглядела салон.

- Нет. Он позвонил… из Элайс-Спрингс.

- А, хорошо.

Она пошла вперед к своему месту. В Аделаиде самолет приземлился, пассажиры вышли, а новые вошли, и мы отправились дальше. Еще часовой перелет до Мельбурна. Примерно за полчаса до очередной посадки Джик сам решил уточнить детали. Он остановился на минутку на пути назад из туалета.

- Вот ключи от машины. Сиди там и жди, пока мы приедем. В таком виде явиться в «Хилтон» нельзя, а сам ты не сможешь переодеться.

- Ну что ты? Конечно, смогу.

- Не спорь. Я оторвусь от «хвоста» и приеду за тобой. А ты сиди и жди. - Не оглядываясь, он прошел вперед.

Я положил ключи в карман джинсов, опять закрыл глаза и остаток пути провел в размышлениях о Джике, и благодарность занимала в них не последнее место.

Я спустился по трапу одним из последних, Сара и Джик уже ушли далеко вперед. В чопорном городе финансистов мой вид привлекал еще больше внимания, но уже не веселого, а негодующего. Но мне было наплевать. Ничто лучше усталости и тревоги не убивает чувства неловкости.

Джик и Сара с легким ручным багажом быстро прошли мимо пассажиров, ждущих, пока выгрузят их чемоданы, и направились прямо к очереди на такси. Весь аэропорт гудел, как пчелиный улей, ведь завтра Кубок Мельбурна, и только один человек, как я заметил, спокойно стоял в дверях перед выходом из зала. Но, увидев моих друзей, он тоже засуетился и тотчас же приклеился к ним.

Я мысленно улыбнулся. Молодой, похожий на ужа, он перескочил через турникет и, оттолкнув женщину с ребенком, схватил следующее такси после машины, отъехавшей с Джиком. Они послали его, подумал я, потому что парень знает, как выглядит Джик: он плеснул ему в глаза скипидар в Центре искусств.

Совсем неплохо, решил я. Парень умом не блещет, и Джику не составит труда запутать его. С довольно дурацким видом я обошел аэропорт, но, по-моему, больше никто не представлял ни малейшей опасности. Успокоившись, я отправился на стоянку машин.

После Элайс-Спрингс ночь показалась холодной. Я отпер машину, с трудом устроился на заднем сиденье, снял свою потрясающую шляпу и приготовился ждать возвращения Джика.

Они приехали часа через два, за это время я замерз, совсем разболелся и проклял все на свете.

- Простите, - запыхавшись, проговорила Сара, открывая дверь машины, и села на место водителя.

- Чертовски непростая оказалась работа - отделаться от этого маленького негодяя. - Джик плюхнулся на сиденье рядом со мной. - Как твои дела?

- Замерз, распят и умираю от голода.

- Ну, значит, все в порядке, - бодро подвел итог Джик. - Маленькая гнида впилась в нас, будто пиявка. Это тот парень из Центра искусств.

- Да, я видел его.

- Мы выскочили у отеля «Виктория Ройял», решив, что пройдем вестибюлем, выйдем в боковую дверь и возьмем другое такси. А он поджидал нас на ступеньках. Мы повернули и пошли в бар, а он околачивался в холле и следил за нами в стекла витрины книжного киоска.

- Мы подумали, лучше сделать вид, будто не замечаем его, - вмешалась Сара. - И поехали в «Бедлам девяносто», это самое скандальное кабаре в Мельбурне, где можно и пообедать, и потанцевать.

- Народу там было, как сельдей в бочке, - перебил ее Джик, - мне стоило десять долларов получить столик. Вообще-то грандиозное место. Столики утопают в темноте, психоделическая музыка, разноцветные прожекторы. Мы заказали и заплатили за вино и виски, почитали меню и потом пошли танцевать.

- А он стоял у входной двери в очереди, ждущей, когда освободятся столики. - По-моему, Сару тоже забавляло это приключение. - Мы потанцевали и потом вышли через запасный выход в коридор, где гардеробы. Когда мы приехали в этот «Бедлам», то оставили там сумки, а теперь забрали их и ушли.

- Вряд ли он догадался, что мы специально водили его за нос, - добавил Джик. - Но мы сделали гениальный финт. И на сегодняшний вечер освободились от них.

- Великолепно.

С очень полезной помощью Джика я превратился из туриста, лазившего на Арз-Рок, в зрителя Мельбурнского Кубка. Приехав в «Хилтон» и поставив машину на стоянку, мы вошли в холл отеля с таким видом, точно никуда и не уезжали.

На нас никто не обратил внимания. Обитатели отеля, возбужденные предстоящими скачками, толпились в холле. Одни в вечерних туалетах после танцев стояли группами и громко обсуждали перспективы фаворитов на завтрашних соревнованиях. Другие ждали такси, собираясь повеселиться где-то в другом месте, но тоже говорили о завтрашних скачках. И у всех на языке и на уме был только Кубок.

Джик взял ключи от наших номеров.

- Никаких писем, - объявил он. - И вроде бы здесь не соскучились без нас.

- Очень мило.

- Тодд, - объявила Сара, - мы хотим заказать в номер что-нибудь поесть. Вы зайдете к нам?

Я кивнул, мы поднялись к ним в номер и молча поели, подавленные общей усталостью.

- Спокойной ночи. - Я встал и направился к двери. - И спасибо за все.

- Благодарить будете завтра, - сказала Сара.

Ночь прошла. Как бы то ни было, но она прошла.

Утром я попытался одной рукой побриться и вымыть незабинтованные места. Потом пришел Джик и настоял, что поможет мне завязать галстук. Я открыл ему дверь в трусах и халате, и, когда снял халат, Джик воскликнул:

- Господи боже всемогущий, на тебе живого места нет, все синее и поцарапанное.

- С таким же успехом я мог приземлиться и на лицо.

- Господи. - Джик задумчиво уставился на меня.

- Помоги мне снять бинты.

- Даже и не дотронусь.

- Перестань, Джик. Развяжи эту повязку. Они спеленали меня, как младенца. Под ней невыносимый зуд, и я забыл, как выглядит моя левая рука.

Кляня меня, судьбу и врачей, Джик развязал повязку, мастерски сделанную в больнице Элайс-Спрингс. Внешняя часть повязки, большой крепкий кусок полотна, скрепленный зажимами, поддерживал левый локоть так, чтобы рука, прибинтованная наискосок через грудь к правому плечу, оставалась неподвижной. Под внешней повязкой система бинтов закрепляла руку в таком положении. Другая повязка стягивала сломанные ребра. Джик осторожно осмотрел рану под левым плечом, на которой темнел противно выглядевший шов.

- Черт возьми, ты содрал почти всю кожу с левой стороны! - воскликнул он. - Там целых четыре шва.

- Забинтуй их снова.

- Не беспокойся, старина, все забинтую.

Еще три раны, две на бедре и одну небольшую под коленом, все зашитые и заклеенные пластырем, мы трогать не стали.

- Что пациент не видит, то его и не беспокоит, - заметил Джик. - Чего еще ты хочешь?

- Развяжи мне руку.

- А если ты снова упадешь?

- Рискнем.

Он засмеялся и снял еще одну серию бинтов и зажимов. Я пошевелил левой рукой и выпрямил локоть. Ничего не случилось. Мурашки пробежали по руке и спустились вниз до самых пяток.

- Зря сняли повязку, - решил Джик.

- Ничего, это только мышцы. Реакция на неподвижное положение.

- Что теперь?

Мы соорудили другую, более простую повязку. Она поддерживала локоть, но я не чувствовал себя будто в железном корсете, мог легко шевелить кистью и вынуть всю руку, если понадобится.

- Вот и прекрасно, - сказал я.

В десять тридцать мы встретились внизу в холле.

Вокруг нас взволнованная атмосфера ожидания, прогнозы, кто победит и кто будет угощать друзей, Празднуя победу. В дальнем конце холла отель приготовил для своих гостей фонтаны шампанского. Глаза у Джика засияли, и он решил, что такую прекрасную возможность грех было бы упустить.

- Бесплатная выпивка, - благоговейно произнес Джик, подставляя бокал под нежную золотистую струю и глядя, как подпрыгивают вырвавшиеся из бутылки обильные пузырьки. - Совсем неплохо, - оценил он, попробовав, и поднял бокал. - За искусство, боже, сохрани его Душу.

- Жизнь коротка, искусство бесконечно, - сказал я.

- Мне это не нравится. - Сара окинула меня тяжелым взглядом.

- Это любимые слова Альфреда Маннингса. И не беспокойся, любовь моя, он прожил больше восьмидесяти лет.

- Надеюсь, ты тоже проживешь.

Я допил свой бокал. На Саре было кремовое платье с золотыми пуговицами, хорошо сшитое и немного строгое. Выражение лица воинственное, как и подобает бойцу на передовой линии фронта.

- Не забудьте, - напомнил я, - если увидите Уэксфорда или Зеленна, убедитесь, что они тоже вас видят.

- Дайте мне еще раз взглянуть на их лица, - попросила Сара.

Я вынул из кармана маленький блокнот для набросков и передал ей, хотя она вчера весь вечер за ужином изучала их лица.

- Если они похожи на эти портреты, - вздохнула она, - наверно, я узнаю их. Можно, я возьму рисунки с собой? - Она положила блокнот в сумочку.

- Отдай Тодду должное, - засмеялся Джик. - Он умеет схватить сходство. Конечно, у него нет воображения. Он рисует только то, что видит. - Как обычно, в его голосе звучало искреннее презрение.

- Вы не сердитесь, Тодд, что Джик говорит такие ужасные вещи о вашей работе? - спросила Сара.

- Зато я точно знаю, что он думает о ней, - улыбнулся я.

- Если тебе от этого станет легче, - обратился Джик к жене, - я скажу, ведь Тодд был звездой нашего курса. Конечно, в художественной школе ничего не понимали в искусстве.

- Вы оба сумасшедшие.

Я посмотрел на часы. Мы допили шампанское и поставили бокалы.

- Поставьте за меня на победителя, - попросил я Сару, целуя в щеку.

- Удача может изменить вам.

- Поставьте на номер одиннадцать, - усмехнулся я.

Глаза у Сары потемнели от плохих предчувствий. Борода Джика торчала под углом «плохая погода», он тоже предвидел шторм.

- Ну, пора, - весело сказал я. - Увидимся позже.

Я проводил их глазами до двери. Хорошо бы нам всем оказаться подальше от Мельбурнского Кубка, и чтобы день был самый обыкновенный. Больше всего на свете я хотел бы не делать работу, которая предстояла. Интересно, другие тоже дрожат перед выполнением задачи, которую сами себе поставили, тоже мечтают о том, чтобы она никогда не приходила им в голову? По-моему, начало всегда хуже всего. Когда человек уже включился, он вынужден продолжать. Но если есть время отступить, отменить, переиграть, то искушение отказаться от задуманного деморализует.

Зачем карабкаться на Эверест, когда можно полежать на солнце, выставив пятки к небу?

Вздохнув, я направился к окошку кассы и поменял аккредитивы на наличные. Лучше бы не злоупотреблять щедростью Мэйзи, но к тому времени, когда я вернусь домой, вряд ли много останется от выделенных ею денег.

Ждать четыре часа. Я поднялся к себе в номер и, чтобы успокоить нервы, нарисовал вид, открывавшийся из окна. Темные облака словно паутиной опутали небо, сгущаясь в направлении ипподрома «Флемингтон». Хорошо бы заезд на Кубок прошел без дождя, подумал я.

За полчаса до заезда на Кубок я спустился вниз и не торопясь направился к Свенстон-стрит, к торговому центру. Магазины, конечно, были закрыты. День Мельбурнского Кубка - общенациональный праздник. Вся деловая жизнь замирает.

Вынув левую руку из повязки, я осторожно всунул ее в рукав рубашки и пиджака. Человек в пиджаке, накинутом на одно плечо, слишком отпечатывается в памяти. Если держаться большим пальцем за петлю для ремня на брюках, это будет хорошей поддержкой для руки, решил я.

Улица Свенстон выглядела необычно спокойной. Люди по-прежнему с головокружительной скоростью, что вообще характерно для мельбурнских пешеходов, мчались по тротуарам, но не тысячами, а десятками. Трамваи спешили в центр, но свободных мест в них было больше, чем пассажиров. Машины сновали в обоих направлениях, но их водители, рискуя, смотрели не на дорогу, а вниз, настраивая радиоприемники. Пятнадцатиминутный заезд ежегодно останавливает все движение на дорогах Австралии,.

Джик прибыл точно вовремя, ловко завернув специально нанятую серую машину на углу, где я стоял. Он затормозил возле галереи изящных искусств «Ярра-Ривер», вышел, открыл багажник и надел коричневый комбинезон, какие носят складские рабочие.

Я пошел ему навстречу. Он достал маленький приемник, включил его и поставил на крышу машины. Высокий голос комментатора рассказывал о скакунах, которых в этот момент проводили по парадному кругу ипподрома «Флемингтон».

- Привет, - равнодушно бросил он. - Все устроено? - Я кивнул и направился к дверям галереи. Толкнул их. Они были прочно заперты. Джик снова покопался в багажнике и достал очередные плоды своего путешествия по магазинам Элайс-Спрингс.

- Перчатки, - сказал он и протянул мне одни, надевая другие сам. Белые хлопчатобумажные перчатки завязывались шнурками на запястьях и выглядели слишком новыми и чистыми. Я провел перчатками по крылу машины, Джик взглянул на меня и сделал то же самое.

- Шпатели и клей.

Джик протянул мне два шпателя. Обыкновенные хромированные шпатели с плоскими лопаточками на обоих концах, в которых просверлены отверстия для фиксации. Прочные шпатели и довольно большие, чтобы обхватить всей рукой. Я крепко держал один, а Джик намазывал каждую сторону лопаточки со ста двумя отверстиями клеем. Мы не могли с помощью отверстий закрепить шпатель, где хотели, поэтому пришлось воспользоваться клеем.

- Давай другой. А этот можешь держать в левой руке?

Я кивнул. Джик принялся за лопаточку второго шпателя. Один за другим прошли двое мужчин, не обратив на нас ни малейшего внимания. В этом месте нельзя останавливать машину, но никто не сказал нам, чтобы мы отъехали.

По тротуару мы подошли к галерее. Ее фасад не представлял собой одну непрерывную линию во всю ширину здания. Справа от нас в большой нише был главный вход. Его стеклянные двери и витрину, тоже в нише, соединяло окно.

К этой полоске стекла мы, а вернее, Джик на уровне груди прикрепил шпатели. Потом подергал их, они не отрывались. Мы вернулись к машине.

Еще несколько человек прошли мимо нас, повернув голову к машине и слушая голос комментатора из приемника. Они дружески улыбались нам, понимая и разделяя такой общенациональный интерес. С приближением времени главного заезда улица заметно пустела.

«…Хорошие шансы у Винери, который несет цвета мистера Хадсона Тейлора из Аделаиды. Совсем недавно он пришел четвертым в Кубке Колфилда и в Рэндуике вторым после Брейн-Тисера, который победил…»

- Перестань слушать про эти проклятые скачки! - резко приказал Джик.

- Прости.

- Готов?

- Да.

Мы опять направились ко входу в галерею. Джик нес алмаз, который используют, когда вставляют картину в раму. Не глядя по сторонам на возможных прохожих, он с профессиональным мастерством и силой провел острым концом алмаза по стеклу. Я стоял сзади, загораживая его от случайных любопытных взглядов.

- Держи правый шпатель, - скомандовал Джик, когда начал резать стекло полевой, последней вертикали. Никто из нескольких оставшихся на улице людей не обращал на нас внимания.

- Когда стекло пойдет, ради бога, не урони.

- Не уроню.

- Нажми коленом на стекло. Ради бога, осторожнее. Я осторожно нажал на стекло. Джик довел алмаз до

конца второй вертикали.

- Дави мягко.

Я надавил. Джик тоже с силой упирался коленом в стекло. Левой рукой он держал шпатель, а ладонью правой бил вверху по периметру оконной рамы.

В свое время Джик нарезал много стекла, правда, не в таких обстоятельствах. Большая пластина треснула под нашим давлением и резко отделилась от рамы. Теперь весь вес стекла пришелся на шпатель, который я держал правой рукой. Джик подхватил руками отделившийся край и поддерживал его еще коленом.

- Господи, не выпусти.

- Не выпущу.

Когда все стекло отделилось от рамы, оно перестало вибрировать, и Джик перехватил у меня правый шпатель. Без видимого напряжения он вырезал такой кусок стекла, что перед нами открылся проем размером с дверь. Джик шагнул в него, поднял за два шпателя стекло, пронес его несколько шагов и прислонил к стене справа, чтобы нам было удобно пройти.

Он вышел, и мы снова вернулись к машине. Оттуда, в десяти шагах от входа, уже нельзя было заметить, что в галерее вырезано стекло. Но, по правде сказать, на улице и замечать было некому.

«…Большинство жокеев уже в седле, через несколько минут старт…»

Я взял приемник. Джик поменял алмаз на пилу для металла, молоток и долото, потом закрыл багажник, и мы вошли в совсем не ортодоксальную дверь с таким видом, будто это наша ежедневная работа. Часто грабителей выдает желание остаться незамеченными. Если вы ведете себя так, словно имеете право на такое поведение, нужно много времени, чтобы у кого-то закралось подозрение в законности вашего права.

Конечно, было бы лучше, если бы мы сумели открыть настоящую дверь. Но быстрый осмотр показал, что это невозможно. Она была заперта на два замка, а у нас никаких ключей.

- Лестница в конце зала, - сказал я.

- Веди.

Мы прошагали по роскошному серо-зеленому ковру к лестнице, ведущей вниз. Над ней виднелся щит с выключателями. Мы включили свет и внизу, и на первом этаже.

Сердце у меня замирало. Стоило только полицейскому подойти и посмотреть, почему машина припаркована не на месте, и Тодд с Кассэветесом отправятся в тюрьму.

«…Сейчас лошади выстроились на старте. Жокея Теда Нестера вызвали для контрольной проверки…»

Мы спустились с последней ступеньки, я завернул к офису, а Джик устремился прямо по коридору.

- Вернись, - встревоженно скомандовал я. - Если опустится стальная решетка…

- Успокойся. Ты уже предупреждал меня. - Джик остановился на пороге последней комнаты. Постоял, посмотрел и быстро вернулся. - Все в порядке. Маннингс там. Три картины. И кое-что еще. Тебя родимчик хватит. Иди посмотри, пока я открою эту дверь.

«…Скакуны готовятся к стремительному галопу и теперь нервно переминаются с ноги на ногу, волнение нарастает…»

Я заставил себя одолеть коридор, держась подальше от всяких электрических устройств, нечаянно задев которые можно вызвать тревогу, и остановился на пороге комнаты с Маннингсом. Три его картины висели там же, где и раньше. Но рядом с ними появилось то, от чего, как сказал Джик, меня хватил родимчик. Гнедая лошадь, прислушиваясь, насторожила голову. На заднем плане помещичий дом. Картина Рауля Милла, копию которой мы видели в Элайс-Спрингс.

Когда я вернулся к Джику, он молотком и долотом открывал дверь в офис.

- Что это? - спросил он. - Оригинал или копия?

- Не могу сказать, я стоял далеко. Но выглядит как подлинник.

Он кивнул. Мы вошли в офис и принялись за работу.

«…Деррибай и Спешиал-Бет упали на старте, и, пока у них проверяют подпруги, остальные лошади описывают круги…»

Я поставил приемник на стол Уэксфорда, и он, будто песочные часы, отсчитывал минуты.

Джик со своими инструментами сразу принялся за ящики стола, но они оказались незапертыми. Из всех шкафов только на одном виднелся замок. Для Джика не составило труда открыть его.

В ящиках стола я ничего не обнаружил, кроме каталогов и канцелярских принадлежностей. В шкафу - золотые россыпи. Но я не сразу это понял. На первый взгляд в нем лежали обыкновенные папки с обыкновенными названиями.

«…Легким галопом приблизился к старту, готовый бороться за приз в сто десять тысяч долларов…»

В офисе было много картин в рамах, некоторые стояли, прислоненные к стене, но большая часть лежала прямо на полу, одна на другой. Джик принялся быстро просматривать их, будто собирался установить рекорд на скорость.

«…Жокеи сдерживают лошадей на старте, и я вижу, как рвется вперед Винери…»

Две верхние полки шкафа содержали различные документы, на мой взгляд связанные со страховкой. Письма, полисы, описи с переоценкой и гарантийные бумаги. Фактически я не представлял, что надо искать, и это осложняло положение.

- Господи боже всемогущий! - воскликнул Джик.

- Что случилось?

- Посмотри.

«…Сегодня здесь собралось более ста тысяч человек, чтобы увидеть борьбу двадцати трех скакунов на дистанции три тысячи двести метров…»

Джик досмотрел картины до конца и теперь держал в руках три полотна без рам, связанные вместе бечевкой. Я заглянул ему через плечо. На картине виднелась подпись Маннингса. Крупными четкими буквами в правом нижнем углу было написано: «Альфред Маннингс». Четыре лошади с жокеями галопируют по скаковой дорожке ипподрома. Но краски еще не высохли!

- А другие? - спросил я.

Джик порвал бечевку. На двух других картинах было изображено то же самое.

- Господи боже всемогущий! - потрясенно повторил Джик.

«…Жокей, работающий с Винери, весит только пятьдесят один килограмм, и лошадь занимает выгодную позицию для взятия барьеров, так что мы не исключаем…»

- Смотри дальше, - попросил я Джика, сам вернулся к шкафу.

Имена. Даты. Города. Я нетерпеливо покачал головой. Нам нужно что-то большее, чем копии Маннингса, а я ничего не мог найти.

- Господи! - без конца повторял Джик.

Он просматривал большую плоскую папку, два фута на три, в таких обычно в галереях держат гравюры. Она стояла между краем стола и стеной. У Джика был такой вид, будто его распяли.

«…Деррибай сейчас вернулся на старт…»

«Иностранные покупатели». Глаза схватили название папки, но я не сразу понял, о чем идет речь. Но потом снова вернулся к ней. «Иностранные покупатели». Я открыл папку. Списки людей, рассортированных по странам. Целые страницы. Имена и адреса.

Англия.

Длиннейший список. Не в алфавитном порядке. Слишком много имен, чтобы прочесть за такое короткое время.

Многие из имен зачеркнуты.

«…Старт взят! Это тот момент, которого вы все так долго ждали! И Спешиал-Бета нет среди первых…»

- Посмотри на это, - сказал Джик.

Дональд Стюарт. Дональд Стюарт. Зачеркнут. Шропшир, Англия. Зачеркнут.

Фактически я уже не дышал.

«…Они первый раз прошли мимо трибун в таком порядке - Спешиал-Бет, Форскуаер, Ньюшаунд, Деррибай, Уандербег, Винери…»

- Посмотри на это! - настойчиво повторил Джик.

- Возьми с собой, - ответил я. - У нас меньше трех минут до конца заезда. Скачка кончится, и Мельбурн вернется к жизни. Возьми, - повторил я, - и те три копии тоже.

«…Спешиал-Бет еще держится вторым за Ньюшаун-дом, затем Уандербег…»

Я вытащил все бумаги из шкафа.

- Положи это в папку для гравюр - и пора уходить. Я взял приемник, пилу, долото, молоток, а Джику осталось три развязанных полотна и большая папка для гравюр.

«…На дальнем конце дорожки первым идет все еще Спешиал-Бет, за ним Винери и…»

Мы поднялись по лестнице. Выключили свет. Прошли по серо-зеленому ковру. И вздохнули полной грудью, когда увидели машину.

Она стояла тихо и спокойно, как мы оставили ее. И возле нее никого. Ни полицейского. Ни прохожего. Все где-то слушали радио.

Джик шепотом благодарил бога, бормоча: «Боже всемогущий».

«…После поворота к трибунам Спешиал-Бет отстал, и сейчас Деррибай и Ньюшаунд…»

Мы спокойно подошли к проделанной нами двери.

Голос комментатора дрожал от возбуждения, и его почти заглушал крик зрителей на трибунах.

«…Винери третий с Уандербегом, и вот уже их догоняет Рингвуд, он идет со стороны трибун…»

На улице никакого движения. Я первым прошел через раму с выставленным стеклом и мгновение постоял возле этого улья с чувством огромного облегчения. Джик вынес медовые соты, которые мы обнаружили, и положил их в багажник. Взяв из моих рук инструменты, он спрятал их тоже.

- Все в порядке?

Я кивнул. Во рту у меня пересохло. Мы спокойно сели в машину. Голос комментатора вопил на всю улицу:

«…К финишу выходят: Рингвуд на корпус обошел Уандербега, Ньюшаунд третий, затем Деррибай, за ним Винери…»

Рев зрителей наполнил машину, когда Джик завел мотор и отъехал.

«…Кажется, дистанция пройдена за рекордное время. Вы только прислушайтесь к этому крику восторга. Снова рекорд. Рекорд Мельбурнского Кубка. На табло… первый Рингвуд, владелец мистер Роберт Хами… второй Уандер-бег…»

- Фью, - присвистнул Джик, его борода победно торчала вверх, в торжествующей улыбке открылись десны. - Неплохо сработано. Иногда мы могли бы наниматься воровать политические документы. - Он лихорадочно хихикнул.

- В этой области много конкурентов. - Я тоже не мог сдержать счастливой улыбки. Мы оба чувствовали себя на седьмом небе, так всегда бывает, когда удается ускользнуть от опасности. - Не обольщайся, - добавил я. - Нам еще предстоит долгий путь.

Джик подъехал к «Хилтону», поставил машину на стоянку и отнес в мой номер папку и картины. Он двигался так же быстро и экономно, как на яхте во время наших путешествий, и потратил считаные минуты, прежде чем вернуться к Саре на ипподром и сделать вид, что никуда не отлучался.

- Мы постараемся поскорее приехать, - пообещал он на прощание.

Две секунды спустя раздался стук в дверь. Я открыл, на пороге стоял Джик.

- Мне лучше бы знать, кто выиграл Кубок, - сказал он.

Глава 12

Он ушел, а я принялся внимательно изучать украденные сокровища.

И чем больше я на них смотрел, тем больше убеждался, что мы сорвали банк. Теперь я даже жалел, что Джик и Сара сидят на скачках, показывая, мол, они никуда и не уходили, и мы напрасно тратим время. С таким динамитом в руках опасно оставаться в «Хилтоне», и я начал нервничать. Инстинктивно мне хотелось немедленно бежать.

Любому другому человеку список иностранных покупателей показался бы самым безобидным документом. Поэтому Уэксфорд и ограничился тем, что держал его просто в запертом шкафу. Вероятность, что при обыкновенных обстоятельствах кто-то, случайно увидев этот документ, придаст ему значение, одна на миллион.

Дональд Стюарт, Ренстоун, Шропшир.

Зачеркнуто.

Каждый лист был разделен на три колонки, две узкие по бокам и одна широкая посередине. В левой узкой ставились даты, в средней - фамилии и адреса. В правой узкой колонке против каждого имени стояли цифры и буквы. К примеру, против фамилии Дональда стояло ММ3109Т. Может быть, это шифр картины, которую он купил.

В списке английских покупателей я быстро пробежал глазами зачеркнутые фамилии. Мэйзи Мэтьюз среди них не было.

Проклятие. Почему же нет ее фамилии, подумал я.

Быстро перелистывая страницы, я убедился, что большинство иностранных покупателей приезжали из англоговорящих стран. И соотношение зачеркнутых фамилий к незачеркнутым было примерно один к трем. Если каждое зачеркнутое имя означает ограбление, то, судя по этому списку, они очистили буквально сотни домов.

В конце папки «Иностранные покупатели» я нашел еще один список, тоже разделенный по странам. Но там фамилий было гораздо меньше.

Англия.

Середина страницы. Глаза впились в узкую строчку. Миссис Мэйзи Мэтьюз. «Остров сокровищ». Уортинг. Суссекс. Зачеркнуто.

От возбуждения у меня задрожали руки. Дата в левой колонке, похоже, точно совпадала со временем, когда Мэйзи купила картину. Незачеркнутый шифр в правой колонке тоже состоял из букв и цифр - СМК29Р.

Отложив папку, минут пять я сидел неподвижно, уставившись невидящим взглядом в стену. Думал.

Первое заключение, к которому я пришел, заставило меня быстро встать. До возвращения Джика и Сары со скачек мне предстоит сделать очень многое. Инстинкты не всегда правы - бежать еще рано.

Гигантская папка для гравюр, так взволновавшая Джика, лежала у меня на кровати. Открыв ее, я принялся изучать содержимое.

Не побоюсь сказать, что я выглядел абсолютным придурком, когда, разинув рот, вытаращил глаза на холсты, лежавшие в папке. На каждый из них были нанесены простые контурные линии рисунка, вроде тех, которые парень-нехудожник раскрашивал в Центре искусств. Контуры рисунка на белом холсте такие точные и аккуратные, словно сделаны с кальки.

Семь холстов, на всех в основном лошади. Поскольку там были только черные и белые линии, я мог лишь догадываться, каких художников они копировали - три работы Маннингса, две Рауля Милла и еще две… Я глядел на старомодные очертания лошадей… Это наверняка не Стебз, его работы слишком хорошо документированы… Может, Херринг? Херринг, решил я, кивнув. Последние два холста выглядели очень похоже на Херринга. К одному из них булавкой была прикреплена записка на обыкновенном листе бумаги из блокнота: «Не забудьте послать оригинал. Узнайте, какие краски он использовал, отличались ли они от обычных».

Я еще раз посмотрел на три одинаковые законченные картины, которые мы захватили с собой. Три холста, натянутые на деревянные планки. Очень похоже, что их тоже начинали рисовать с таких контуров, переведенных с помощью кальки. Сами холсты были той же выработки и отделки.

Технический стандарт работы не вызывал сомнений. Живопись очень походила на манеру Маннингса, а когда краски высохнут и картину покроют лаком, она станет почти неотличимой от подлинника. Краски различного цвета сохнут с различной скоростью. Кроме того, время, нужное на подсыхание красок, зависит от соотношения олифы или скипидара, которые использует художник, и от толщины слоя, каким он накладывает краски. Но я рассчитал, что все три картины были закончены приблизительно от трех до шести дней назад. Видимо, решил я, их рисовали, как на конвейере, поставив в ряд: сначала на всех трех, к примеру, красную шляпу, потом зеленую траву и так далее. Это экономило время и краски.

Но раскрашивавший холсты умел работать кистью: мазки старательные и точные. Никакой небрежности. Качество исполнения было такое же, как и копии Милла в Элайс-Спрингс.

Я смотрел на картины и теперь знал истинную цену Харли Ренбо.

Все три картины могли бы быть совершенно законными. Ни в одной стране не запрещено делать копии, наказуема только попытка продать их за оригинал.

Мне пришлось еще немножко подумать, чтобы выработать план действий и потом быстро взяться за дело.

Когда час спустя я вышел в холл, персонал «Хилтона», как всегда, встретил меня дружелюбно и с готовностью услужить.

Безусловно, они могут выполнить все, что я прошу. Безусловно, я могу воспользоваться ксероксом, вот здесь, прямо по коридору. Безусловно, я могу оплатить счет сейчас, а уехать позже.

Я поблагодарил их за гостеприимство.

- Рады помочь вам, - ответили они, и, что самое удивительное, они и вправду были рады.

Снова поднявшись в номер, чтобы дождаться Джика и Сару, я упаковал вещи, потом снял пиджак и рубашку и постарался сделать повязку, похожую на ту, что наложили в больнице Элайс-Спрингс, прибинтовав руку через грудь к правому плечу. Не могу сказать, что при таком положении руки мне стало удобнее, чем когда она свободно болталась сбоку. Потом застегнул рубашку поверх повязки и стал прикидывать, сколько Джику понадобится времени, чтобы доехать от ипподрома до гостиницы. При таком плотном движении.

Чувствовал я себя отвратительно, в душе поднималась тревога, но я заставил себя сесть и подождать.

Ждал я точно пять минут. Потом раздался телефонный звонок, и я поднял трубку.

Голос Джика звучал жестко и требовательно:

- Чарльз, будь добр, спустись сейчас же к нам в номер.

- М-м-м, - промычал я. - Это так важно?

- Проклятый хромовый ангидрид! - взорвался Джик. - Можешь ты что-нибудь сделать не споря?

Господи, подумал я.

- Дай мне десять минут, - набрав побольше воздуха, выдохнул я. - Мне надо десять минут. Я… м-м-м… только что принял душ. Мне надо одеться.

- Спасибо, Чарльз. - Джик повесил трубку.

Десятки проклятий, столь любимых Джиком, прогалопировали в моем сознании, отнимая драгоценные секунды. Если нам когда и была нужна божья помощь, то именно сейчас.

Меня окатила волна откровенного страха, от которого похолодело в животе, я схватил трубку и стал звонить по внутреннему телефону.

- Прошу вас, не могли бы вы прислать прямо сейчас портье в номер семнадцать восемнадцать, чтобы забрать вещи мистера Кассэветеса…

- Пожалуйста, немедленно пришлите сестру в номер семнадцать восемнадцать, у мистера Кассэветеса острая боль…

- Пожалуйста, прямо сейчас же принесите в номер семнадцать восемнадцать четыре бутылки вашего лучшего шампанского и десять бокалов…

- Пожалуйста, прямо сейчас принесите кофе для троих в номер семнадцать восемнадцать…

- Дежурный электрик? В номере семнадцать восемнадцать не работает ни один выключатель, срочно пришлите монтера…

- …Вода из ванны заливает номер семнадцать восемнадцать, срочно пришлите водопроводчика.

Кого еще можно вызвать? Я быстро пробежал глазами список услуг, оказываемых «Хилтоном». Нормальный человек, наверно, не будет срочно вызывать педикюршу, массажиста, стенографиста или парикмахера, или гладильщицу, но телевизионный мастер, почему бы нет?

- Будьте добры, нельзя ли прислать в номер семнадцать восемнадцать телевизионного мастера, из задней стенки идет дым и пахнет, будто что-то горит…

Так, все, что можно, сделано, подумал я. Потом я позвонил последний раз и попросил портье забрать мои вещи. Сию минуту, ответили они. Десять долларов на чай, если вещи будут в холле через пять минут. Не беспокойтесь, заверил меня бодрый австралийский голос. Не успеете положить трубку, как придет портье.

Я оставил для него дверь открытой и спустился на лифте на семнадцатый этаж. В коридоре возле дверей Джика и Сары никого. И насколько я мог видеть, никто ниоткуда не спешил.

Десять минут истекали.

Я начал дергаться.

Первым появился официант с шампанским, он не нес его на подносе, а толкал перед собой сервировочный столик, горлышки бутылок торчали из ведерок со льдом, на белоснежных салфетках сияли бокалы. Столик на' колесиках, пожалуй, пригодится, подумал я.

Когда он остановился перед дверью Джика и Сары, из-за угла вывернули еще две спешившие фигуры, а за ними в дальнем конце коридора двигалась уборщица с еще одним столиком на колесах, на котором виднелись тряпки, два ведра и разные щетки.

- Спасибо, что вы так быстро пришли, - сказал я официанту и дал ему десять долларов, он очень удивился. - Пожалуйста, зайдите и налейте всем шампанское.

Официант усмехнулся и постучал. Через полминуты с натянутым мрачным видом Джик открыл дверь.

- Ваше шампанское, сэр, - сказал официант.

- Но я не… - начал было Джик, но увидел меня, я стоял сбоку у стены и быстро помахал ему рукой. На встревоженном лице Джика мелькнула еле заметная улыбка. Он отступил на шаг в сторону, и в номер въехал сервировочный столик, а за ним - улыбающийся официант.

Почти следом за ним к дверям спеша подошли водопроводчик, электрик и телевизионный мастер. Я поблагодарил их, что не заставили себя ждать, и каждому дал по десять долларов.

- Отпразднуем мой выигрыш! - объяснил я. Взяв деньги, они поздравили меня и постучали в дверь. Джик открыл им.

- Электрик… Водопроводчик… Телевизионный мастер? - Он удивленно вскинул брови, потом покосился на меня - и понял. Джик широко распахнул дверь и от всей души пригласил их в номер.

- Угости всех шампанским, - сказал я.

- Боже всемогущий.

После этого с интервалом в несколько секунд появились портье, официантка с кофе и медсестра. Всем троим я дал по десять долларов в честь моего мифического выигрыша и пригласил присоединиться к компании. Наконец подъехала уборщица, толкая свой тяжело нагруженный столик. Она взяла десять долларов, поздравила меня с выигрышем и вошла в набитую битком шумную комнату.

Теперь должен действовать Джик, подумал я. Больше я ничего сделать не могу.

Он и Сара внезапно вылетели из двери, словно пробки из шампанского, и нерешительно остановились в коридоре. Я схватил Сару за руку и потянул к себе.

- Вкати столик уборщицы в номер и переверни его, - приказал я Джику.

Он не стал тратить время на вопросы, щетки рассыпались по ковру в прихожей, и Джик захлопнул за ними дверь.

Сара и я уже бежали к лифтам. Она страшно побледнела, в глазах застыл ужас. Не знаю, что случилось у них в номере, но для нее это было слишком.

Джик огромными прыжками догонял нас. На семнадцатом этаже шесть лифтов, и никогда не приходилось ждать дольше нескольких секунд. На этот раз секунды показались нам часами, но на самом деле прошло не больше двух секунд, как спасительные двери открылись. Мы, толкаясь, влетели в лифт и, как одержимые, стали нажимать кнопку «закрыть двери».

Двери закрылись.

Мягко и быстро лифт пошел вниз.

- Где машина? - спросил я.

- На стоянке.

- Подгони ее к боковому выходу.

- Хорошо.

- Сара…

Она испуганно взглянула на меня.

- В холле моя сумка. Вы сможете донести ее до машины?

Затуманенным взглядом она окинула мою однорукую фигуру в пиджаке, накинутом на левое плечо.

- Сара!

- Да? А, конечно.

Мы ворвались в холл, переполненный вернувшимися со скачек зрителями. Они стояли группами, прогуливались, переходили от одной компании к другой, громко обсуждая перипетии главного заезда. Разглядеть человека в этом бурлящем муравейнике, по-моему, невозможно. Вот и прекрасно, подумал я.

Мой чемодан и сумка стояли недалеко от главного входа, их сторожил молодой человек в форме портье.

- Большое спасибо. - Я вручил ему десять долларов.

- Нетруда, - бодро поблагодарил он. - Могу я вызвать для вас такси?

Я покачал головой, поднял чемодан, Сара взяла сумку, и мы отошли от главного входа.

Повернули направо. Чуть не бегом. Еще раз направо. И вышли к дверям, возле которых я велел Джику ждать нас.

- Его здесь нет, - снова запаниковала Сара.

- Сейчас подъедет, - уверенно заявил я. - Пойдемте ему навстречу.

Мы пошли навстречу Джику, я нервно оглядывался, нет ли преследователей. Но никого не было. Джик вывернул из-за угла и на полной скорости подъехал к нам, остановившись в считаных миллиметрах. Сара плюхнулась на переднее сиденье, а я с чемоданом заполнил заднее. Джик развернулся так, что у меня волосы встали дыбом, и, превышая разрешенную скорость, помчался подальше от «Хилтона».

- Ха-ха-ха, - смеялся он, сбрасывая напряжение. - Кто подсказал тебе эту идею? Настоящая комедия абсурда.

- Куда мы едем? - спросила Сара.

- Ты заметил, - продолжал хохотать Джик, - что моя жена всегда возвращает нас на землю?

Город Мельбурн занимает огромное пространство.

Мы наугад выбрали направление на северо-восток и поехали через бесконечные пригороды со строящимися домами, магазинами, гаражами и маленькими чистыми фабриками. На мой взгляд, все выглядело процветающим, разбросанным и очень американским.

- Где мы сейчас? - спросил Джик.

- Это место называется Бокс-Хилл, - прочел я на фронтоне магазина.

- Подходит, впрочем, как и любое другое.

Мы проехали еще несколько миль и остановились в современном отеле средней руки, перед въездом в который висели яркие треугольные флаги. Слабое подобие переполненного «Хилтона», хотя номера, которые мы без труда получили, были чище, чем можно было бы ожидать.

В моем номере мы нашли два плоских дивана, квадрат тонкого ковра, прибитого по углам к полу, настольную лампу на неподвижном столе, вращающиеся кресла, привинченные к полу, и даже зеркало было встроено в стену. Но яркие занавески весело светились на закате, а из крана с горячей водой в душе текла горячая вода,

- Если ты увезешь с собой какую-нибудь мелочь, они не будут возражать, - объяснил Джик, - но кресла лучше не трогать. Давай разрисуем им стены.

- Нет! - в ужасе воскликнула Сара.

- Есть великая австралийская поговорка, - продолжал Джик, - если что-то движется - стреляй, если что-то растет - срезай.

- Какое она имеет отношение к нам? - деловито спросила Сара.

- Никакого. Но, может, Тодд хочет знать местные поговорки.

- Боже, дай мне силы, - взмолилась Сара.

Раньше мы с Джиком часто развлекали себя таким абсурдом.

Джик крутился на кресле у меня в комнате. Сара сидела на одном диване, я на другом. Чемодан и сумка стояли рядом на полу.

- Ты понимаешь, что мы смылись из «Хилтона», не заплатив? - встревоженно проговорила Сара.

- Неправда, - возразил Джик. - Мы все еще живем там, в номере остались наши вещи. Позже я позвоню им.

- Но Тодд…

- Я заплатил. Еще до вашего возвращения.

Сара стала выглядеть чуть счастливей.

- Как Зеленн нашел вас? - спросил я.

- Бог знает, - мрачно ответил Джик.

- Откуда вы знаете, что у нас был Зеленн? - удивленно воскликнула Сара. - Откуда вы знаете, что в номере был кто-то еще, кроме Джика и меня? Откуда вы узнали, что мы в такой страшной ловушке?

- Джик сказал.

- Но он же не мог сказать! Он не мог рисковать, предупредив вас. Он только попросил, чтобы вы пришли. Он… - Голос у нее дрогнул, в глазах блеснули слезы. - Они заставили его…

- Джик мне все сказал, - повторил я тоном простой констатации факта. - Во-первых, он назвал меня Чарльзом, чего никогда не делает. Поэтому я сразу понял: что-то случилось. Во-вторых, он говорил грубо, вы, наверно, думаете, что он всегда говорит грубо, но не так, как в этот раз. В-третьих, он назвал имя человека, который, как я догадался, был в вашем номере и заставил вас обоих вызвать меня к себе, чтобы я попал в маленькую отвратительную мышеловку. Джик сказал «хромовый ангидрид», а он входит в зеленую краску.

- В зеленую краску! - Слезы моментально высохли. - Вы оба и впрямь совершенно необыкновенные люди.

- Долго практиковались, - весело заметил Джик.

- Расскажите, что произошло, - попросил я.

- Мы ушли перед последним заездом, чтобы не попасть в пробку, и спокойно добрались до «Хилтона». Едва мы вошли в номер, наверно, через минуту раздался стук в дверь, я открыл, и они ворвались…

- Они?

- Трое. Один был Зеленн. Мы оба сразу узнали его по твоему рисунку. Второй - мальчишка из Центра искусств. И третий - сплошные бицепсы, выступающие надбровные дуги, Мозги-В-Кулаках.

С рассеянным видом Джик тер грудь там, где сердце.

- Он оттолкнул тебя?

- Все произошло так быстро, - извиняющимся тоном проговорил Джик. - Они впихнули меня в номер… бах-трах… И потом вижу - схватили Сару и выкручивают ей руки, а мне говорят, мол, она не отделается скипидаром, они выжгут ей глаза, если я сейчас же не вызову тебя к нам в номер.

- У них было оружие?

- Нет… Зажигалка. Послушай, конечно, я виноват, старина, прости, если можешь. Понимаешь, этот Мозги-В-Кулаках схватил ее, а маленькая гнида с такой большой зажигалкой, как факел… И всего в двух дюймах от щек… Я был как после нокаута. Зеленн говорит, они сожгут ее, если я сейчас же не вызову тебя… Я не мог драться с тремя сразу.

- Перестань извиняться, - рассердился я.

- Ох-хох… Ну я позвонил. Потом сказал Зеленну, что ты придешь через десять минут, потому что раздет после душа. Но, по-моему, он и сам слышал, потому что стоял рядом. Он не церемонился… Я не знал, догадался ты или нет, но надеялся на бога… Ты бы видел их лица, когда появился официант с сервировочным столиком. Мозги-В-Кулаках отпустил Сару, а мальчишка стоял с отвисшей челюстью и с зажигалкой в руке, а огонек тянулся вверх, будто факел на нефтеперегонном заводе…

- Зеленн велел официанту уйти, потому что мы, мол, не заказывали шампанского, но Джик и я сказали, да, мы заказывали, и пусть он откроет бутылку и всем нальет, - перебила мужа Сара.

- Официант еще открывал первую бутылку, когда начали входить остальные… И все взяли бокалы… В комнате стало тесно, целая толпа. А Зеленн, мальчишка и Мозги-В-Кулаках стояли припертые к окну - перед ними столик на колесах, а вокруг все эти люди… Ну, я схватил Сару, и мы выскочили в коридор. Последнее, что я видел, это как Зеленн и два его подручных пытались протолкнуться к двери. Но наши гости стояли вокруг них и хотели получить свое шампанское. И по-моему, тележка уборщицы тоже сыграла свою роль, благодаря всем этим щеткам и ведрам мы успели добежать до лифта.

- Интересно, долго компания веселилась в твоем номере?

- Пока играло шампанское.

- Они, должно быть, решили, что вы сумасшедший, - вздохнула Сара.

- Персонал «Хилтона» привык к эксцентричным гостям, тем более в день Кубка, - успокоил ее я.

- А если бы у Зеленна был револьвер? - спросила Сара.

- Ему пришлось бы махать им в воздухе перед глазами десяти свидетелей, - улыбнулся я.

- Но он мог бы выстрелить, - настаивала Сара.

- Мог… но он был далеко от двери в коридор. - Я откусил ноготь большого пальца. - М-м-м… а как Зеленн узнал, что я в «Хилтоне»?

Повисло тяжелое молчание.

- Я сказала, - наконец проговорила Сара, и в ее тоне прозвучала смесь стыда и вызова. - Джик не хотел говорить вам об этом. Сначала они пригрозили… Зеленн пригрозил… что сожгут мне лицо, если Джик не скажет, где вы. Джик не хотел говорить… но ему все равно бы пришлось… Поэтому я сказала, чтобы не ему выдавать… Это, конечно, звучит глупо…

По-моему, это звучало бесконечно трогательно. Любовь даже в исключительных обстоятельствах открывает понимание самых потаенных глубин.

- Значит, они пришли, - я ласково улыбнулся Саре, - но не знали, где я?

- По-моему, они не подозревали, что ты в Мельбурне, - покачал головой Джик, - и вроде даже удивились, когда Сара сказала, что ты у себя в номере наверху. Думаю, они знали только одно - в больнице Элайс-Спрингс тебя нет.

- А наше ограбление? Они уже знали о нем?

- Клянусь, не знали.

- Когда узнают, у них начнется шизофрения, - усмехнулся я.

Мы оба, Джик и я, старательно обходили тот момент, что произошло бы, если бы я сразу спустился к ним в номер, хотя по его глазам я догадывался, что он все время думает об этом. Схватив Сару как заложницу, Зеленн заставил бы меня уйти с ним из «Хилтона», а мне бы оставалось надеяться только на удачу. И Джика, и Сару мучило неприятное чувство, что лишь по чистой случайности они не позволили еще раз сбросить меня с балкона.

- Я хочу есть, - объявил я.

- А бывает, что вы не хотите есть? - улыбнулась Сара.

Мы ели в маленьком ресторанчике «Принеси бутылку с собой». Вокруг нас за столиками люди разговаривали о своих выигрышах и проигрышах на скачках.

- Бог мой, - воскликнула Сара, - я совсем забыла!

- О чем?

- Вы выиграли, - сказала она. - Я за вас сделала ставку на Рингвуда.

- Но… - начал я.

- Он был номер одиннадцатый.

- Невероятно.

Она открыла сумочку и вытащила толстую пачку банкнот. Непостижимо, как во всем этом кошмаре, в страшной опасности она ухитрилась повесить на руку кожаную кремовую сумочку. Меня всегда удивляла сила привычки, заставляющая женщин в любых обстоятельствах не забывать о своих сумках. Но никогда я не бывал так изумлен, как в тот день.

- Ставки выдавали сорок к одному, - продолжала Сара. - Я поставила двадцать долларов, как вы и сказали, на одиннадцатый номер, и вы выиграли восемьсот долларов. Это возмутительно.

- Давайте разделим, - засмеялся я.

- Ни единого цента, - покачала она головой. - Если быть честной, я подумала, что у Рингвуда, одиннадцатого, нет шансов выиграть, и решила проучить вас, чтобы вы потеряли свои двадцать долларов и больше не делали ставки таким дурацким образом. Иначе я бы поставила только десять долларов.

- В любом случае я много должен Джику.

- Перестань. Мы все сложим и подсчитаем потом. Хочешь, я порежу тебе мясо?

- Да, пожалуйста.

Джик осторожно подвинул к себе тарелку, а потом вернул ее мне с вилкой, на которой уже был кусок мяса.

- Что еще случилось на скачках? - спросил я, отправляя в рот первый кусок. - Кого вы встретили? - Мясо оказалось на вкус таким же прекрасным, как и на вид, и я понял, что начинаю поправляться, несмотря на ссадины и ушибы. Слабость незаметно прошла. Похоже, что многие неприятности уже позади.

- Ни Зеленна, ни мальчишку, ни Мозги-В-Кулаках - никого не видели, - сказал Джик.

- Но, уверен, они с вас глаз не спускали.

- Вы так думаете? - озабоченно спросила Сара.

- По-моему, они заметили вас на скачках, а потом просто приехали следом в «Хилтон».

- Господи, - простонал Джик. - Нам они ни разу не попались на глаза. На улицах было столько машин.

- И все ехали очень медленно. Если Зеленна отделяло от тебя, допустим, три машины, ты не мог его увидеть, а он просто спокойно ехал сзади.

- Мне чертовски неприятно, Тодд.

- Не говори глупости. И ничего страшного не случилось.

- Вы забыли, - вмешалась Сара, - что у меня опять нет ни одного платья.

- Вы прекрасно выглядите, - рассеянно пробормотал я.

- Мы встретили девушку, мою знакомую из Сиднея. - Сара не забыла моего вопроса. - Первые два заезда мы смотрели вместе и беседовали с ее тетей. И когда Джик вернулся, мы оба разговаривали с фотографом, которого тоже знаем. Так что легко будет доказать, как вы и хотели, что Джик все время был на скачках.

- Но Уэксфорда вы не заметили?

- Если он похож на ваш рисунок, то мы его не видели, - объяснила Сара. - Хотя, конечно, он мог быть там. В огромной толпе ужасно трудно узнать незнакомого человека по рисунку.

- Мы разговаривали с десятком людей, - перенял у Сары эстафетную палочку Джик. - С каждым, кого Сара хоть немного знала. Она всем объясняла, что хочет представить своего недавно оседланного мужа.

- Мы даже поговорили с тем человеком, с которым вы встречались в субботу, - продолжала Сара. - Вернее, он сам подошел и заговорил с нами.

- Хадсон Тейлор?

- Ты показал его нам, когда он стоял с Уэксфордом, - пояснил Джик.

- Он спросил, приехали ли вы на скачки, - добавила Сара, - потому что хотел пригласить вас вместе выпить, если его лошадь победит. Мы пообещали, что передадим вам его приглашение.

- Но ведь его лошадь не победила? - спросил я.

- Мы видели его до Кубка и пожелали удачи, а он сказал, что ему нужна удача.

- Он, наверно, много проиграл, - вспомнил я.

- А кто не проиграл? - вздохнул Джик.

- Еще один заказ погорел, - заметил я. - Он собирался заказать портрет своего Винери, если тот выиграет.

- Ты продаешься, как проститутка, - возмутился Джик. - Это непотребно.

- И во всяком случае, - бодро перебила его Сара, - на Рингвуде вы выиграли больше, чем получили бы за картину.

От ее слов я болезненно поморщился, а Джик засмеялся.

Мы выпили кофе, вернулись в мотель и разошлись по своим комнатам. Через пять минут Джик уже стучал в мою дверь.

- Входи, - сказал я, открывая.

- Ты ждал меня, - усмехнулся он.

- Просто подумал, что ты можешь прийти.

Он сел в кресло и начал крутиться. Его взгляд упал на чемодан, который плашмя лежал на одном из диванов.

- Что ты сделал с товаром, который мы забрали в галерее?

Я объяснил, как распорядился товаром.

Он перестал крутиться и вытаращил на меня глаза.

- Ты не испортишь этим дела? - наконец спросил он.

- Через несколько дней я собираюсь домой.

- А до тех пор?

- М-м-м… До тех пор… мне придется быть на прыжок впереди Уэксфорда, Зеленна, Мозги-В-Кулаках, парня из Центра искусств и тех бандитов, что сбросили меня с балкона в Элайс-Спрингс.

- Ты забыл нашего копииста Харли Ренбо.

- Его тоже, - подумав, согласился я.

- Что, по-твоему, мы сможем сделать?

- Не мы. И не здесь. Дела начнутся, когда ты увезешь Сару домой.

- Не согласен. - Джик покачал головой. - Дома не безопаснее, чем с тобой. Нас слишком легко найти, потому что наш адрес есть в телефонной книге Сиднея. Что остановит Уэксфорда явиться на яхту вооруженным посерьезнее, чем зажигалкой?

- Ты можешь передать ему то, что я сейчас сказал тебе.

- И пустить на ветер все твои усилия.

- Отступление иногда необходимо.

- Если мы останемся с тобой, может быть, в отступлении не будет необходимости, - упрямо покачал головой Джик. - Из двух опасностей эта приятнее. - В глазах засверкали прежние искры. - И кроме того, это будет великая игра. Кошка и мышка. Кошка не знает, что за ней охотится мышка, а мышка знает, что она на самом деле кошка.

Больше похоже на бой быков, подумал я, в котором мне отведена роль красной тряпки, приглашающей быка на арену. Или фокусника, который привлекает внимание к действиям одной руки, чтобы другой выполнить фокус. Во всяком случае, я бы предпочел роль фокусника. Никогда не слыхал, чтобы фокусника забодал бык.

Глава 13

Почти всю ночь я провел, изучая список иностранных покупателей. Отчасти потому, что мне еще трудно было найти удобную позу для сна, да и ничего другого почитать не было.

И чем больше я смотрел на этот список, тем очевиднее становилось, что я еще не полностью уразумел его значение. Список многое прояснял, но, если бы мне удалось разгадать значение цифр и букв в правой узкой колонке, он стал бы вдвойне полезней.

Эти номера и буквы представляли собой разновидность шифра, а если на шифр долго смотреть, то могут возникнуть какие-то ассоциации, узнаваемые значения.

На первом листе большинство шифров начиналось с буквы М, эта буква часто повторялась и на других листах. В маленьком списке, который я нашел в конце папки, буква М попадалась всего несколько раз, зато часто встречались буквы С, А и Б.

Шифр против фамилии Дональда начинался с буквы М, а у Мэйзи с буквы С.

Предположим, что М означает просто Мельбурн, а С - Сидней.

Тогда А и Б - Аделаида и Брисбен?

В основном списке цифры и буквы, следовавшие за М, вроде бы не имели понятной системы. Но в коротком списке третья буква всегда была К, а последняя Р, и цифры, хотя и относились к покупателям из разных стран, шли в последовательности от меньших к большим. Самый большой номер 54 стоял против фамилии мистера Нормана Апдайка, жившего в Окленде, Новая Зеландия. Шифр против его фамилии выглядел так: УХК54Р. Дата в левой колонке показывала, что картина продана неделю назад. И фамилия мистера Апдайка еще не была зачеркнута.

В коротком списке, где значилась фамилия Мэйзи, все картины были проданы в последние три года. Длинный список начинался с записи, сделанной пять с половиной лет назад.

Интересно, размышлял я, что появилось раньше, чем пять с половиной лет назад: галерея или запись о продаже картины? А сам Уэксфорд, кто он? Опытный мошенник, перенесший свои операции в свободную от конкуренции зону, или честный в прошлом торговец предметами искусства, соблазненный возможностью разбогатеть преступным путем? Судя по респектабельному виду галереи и по импозантной внешности самого Уэксфорда, я бы склонился ко второй точке зрения. Но жестокость и насилие, скрывавшиеся под внешней благопристойностью, противоречили такому взгляду.

Вздохнув, я отложил список, выключил свет и, лежа в темноте, вспоминал телефонный разговор, который у меня состоялся после того, как Джик ушел к себе.

Из этого отеля позвонить оказалось труднее, чем из «Хилтона», но линия работала хорошо, слышимость была отличной.

- Вы получили мою телеграмму?

- Я жду вашего звонка уже полчаса.

- Простите.

- Чего вы хотите?

- Я послал вам письмо. А теперь хочу рассказать, что в нем.

- Но…

- Выслушайте, - перебил я. - Говорить будете потом. - Я долго рассказывал под ворчание на том конце провода.

- Вы уверены во всем, что сообщили нам?

- Для многого есть доказательства. Остальное догадки.

- Повторите догадки.

- Хорошо. - Я говорил почти так же долго, как и первый раз.

- Я все записал на магнитофон.

- Прекрасно.

- Гм-м… Что вы собираетесь делать дальше?

- Хочу на днях вернуться домой. Но до этого, видимо, мне придется сунуть нос не в свои дела.

- Не одобряю вашего намерения.

- Я и не ждал, что вы одобрите. Но если бы я остался в Англии, мы бы не продвинулись ни на шаг. Есть еще одна просьба… Могу я послать вам телекс, если у меня будет срочное сообщение?

- Телекс? Подождите минутку.

Я ждал.

- Да, вот номер телекса. - Я записал. - Все сообщения адресуйте мне лично и вверху пишите «срочно».

- Хорошо. Могли бы вы получить ответы на три моих вопроса? - Он выслушал и сказал, что может. - Большое спасибо. Спокойной ночи, - закончил я разговор.

Утром Сара и Джик появились томные, с набухшими веками. Ночь прошла успешно, подумал я.

Мы расплатились в отеле, погрузили мой чемодан и сумку в багажник и, сидя в машине, стали планировать, что делать дальше.

- Нельзя ли нам забрать из «Хилтона» вещи? - спросила Сара.

- Нет, - дуэтом ответили мы с Джиком.

- Пойду позвоню в «Хилтон», - решил Джик. - Попрошу их собрать вещи и сохранить до нашего приезда. И пошлю им чек. - Он вылез из машины и пошел в холл отеля.

- Купите что нужно на мой выигрыш, - предложил я Саре.

- У меня есть деньги, - покачала она головой. - Дело не в этом. Просто… я бы хотела, чтобы эта история поскорей кончилась.

- Она скоро кончится, - спокойно произнес я, и Сара тяжело вздохнула. - Какой вам представляется идеальная жизнь?

- Ох… - Сара удивилась вопросу. - В данный момент я хочу только одного - быть на нашей яхте с Джиком и ездить развлекаться. Так мы жили до вашего приезда.

- И так хотите жить до конца дней?

- Вы, наверно, думаете, Тодд, что я не знаю, какой у Джика сложный характер. - Она мрачно посмотрела на меня. - Это начинаешь понимать, едва взглянув на его картины. У меня от них мурашки бегают по спине. Они отражают ту сторону натуры Джика, какую я не знаю. С тех пор как мы встретились, он перестал рисовать. Вы думаете, мир станет хуже, если Джик будет немного счастлив? Я не дура, я прекрасно понимаю, что рано или поздно его опять потянет к живописи, и он вернется к прежней жизни… Поэтому наши первые несколько месяцев я считаю самыми драгоценными… И мне отвратительна не только физическая опасность, которая грозит нам из-за вас. Я злюсь из-за того, что теряю золотые мгновения… Потому что вы напоминаете ему о живописи, и, когда вы уедете, он сразу бросится к мольберту… И пройдут недели и недели, пока он закончит работу и опять вернется ко мне.

- Пойдите с ним в плавание, - сказал я. - Джик всегда счастлив в море.

- Вам ведь все равно, счастлив он или нет?

- Больше всего на свете я хотел бы, чтобы вы оба были счастливы. - Я прямо смотрел в ее мрачные карие глаза.

- Тогда помоги, боже, тем, кого вы ненавидите.

И помоги, боже, мне, подумал я, не влюбиться в жену своего лучшего друга. Я перевел глаза на окно и смотрел вдаль. Можно испытывать признательность. Но что-нибудь большее… было бы ужасно.

- Все устроено, - с удовлетворенным видом объявил Джик, вернувшись. - Они сказали, что для тебя, Тодд, есть письмо, несколько минут назад доставил рассыльный, и просили твой адрес.

- И что ты ответил?

- Что ты сам позвонишь.

- Правильно… Теперь поехали.

- Куда?

- В Новую Зеландию, если вы не возражаете.

- Довольно далеко, - сухо заметил Джик.

Он привез нас в аэропорт, битком набитый людьми, возвращавшимися с Мельбурнского Кубка.

- Если Уэксфорд или Зеленн ищут нас, они наверняка следят за аэропортом, - сказала Сара.

Если бы они не искали, подумал я, мы могли бы спокойно загорать на пляже. Джик понимал это, но ей не стал объяснять.

- На глазах у публики они ничего не будут делать, - успокоил он Сару.

Мы могли улететь через Сидней немедленно или в полдень прямым рейсом в Окленд.

- Через Сидней, - решительно объявила Сара, будто прикосновение к родному порогу прибавит ей силы.

- Лучше прямым рейсом в Окленд, - покачал я толовой. - Давайте заглянем в ресторан, нельзя ли позавтракать.

Официантка, поглядев на часы, быстро принесла нам яйца и бекон.

- Зачем мы едем в Новую Зеландию? - спросила Сара.

- Чтобы встретиться с человеком, купившим картину, и посоветовать ему принять дополнительные меры безопасности.

- Вы серьезно считаете это необходимым?

- Да, совершенно серьезно.

- Не понимаю, зачем нам лететь так далеко, когда Джик говорит, что вы нашли в галерее достаточно такого, что взорвет их дело у всех на глазах.

- М-м-м… - промычал я. - Потому что мы не хотим взрывать их дело у всех на глазах. Мы хотим вручить его полиции в полном рабочем порядке.

- Вы любите обходные пути. - Сара встревоженно изучала мое лицо.

- Не на холсте, - заметил Джик.

После еды мы прошлись по киоскам аэропорта, купили сумку для путешествия и зубные щетки для Джика и Сары. Нигде не вынырнул ни Уэксфорд, ни Зеленн, ни парень из Центра искусств, ни Мозги-В-Кулаках или Ренбо, ни тип, который следил за нами в Элайс-Спрингс. Трудно сказать, видели ли они нас, оставаясь незамеченными.

- Пожалуй, позвоню в «Хилтон», - решил я.

Джик кивнул, и мы вместе пошли звонить, а Сара сидела рядом, чтобы дать сигнал, если появится кто-то опасный. Но она спокойно оглядывала зал.

- Я звоню по поводу адреса, на который пересылать мне письма, - сказал я сотруднице «Хилтона». - В ближайшее время у меня не будет постоянного адреса. Я собираюсь в Новую Зеландию. Часа через два вылетаю в Окленд.

Сотрудница спросила, как поступить с письмом, которое принес рассыльный.

- М-м-м, не будете ли вы любезны открыть его и прочитать мне?

- Нетруда, - сказала она. Письмо оказалось от Хадсона Тейлора. Он сожалел, что не встретил меня на скачках, и предлагал поехать с ним посмотреть виноградники, если я еще пробуду некоторое время в Австралии и не потерял интереса к виноделию.

Спасибо, поблагодарил я. Рады услужить вам, сэр, заверил голос «Хилтона». Если кто-нибудь будет спрашивать, продолжал я, не будут ли они любезны сообщить, что я уехал. Конечно, сэр, мы сообщим, с удовольствием.

В течение следующего часа Джик звонил в фирму проката машин и договаривался, что оставит автомобиль на стоянке в аэропорту и вышлет им чек, а я проходил досмотр багажа на Новозеландских авиалиниях. У Джика и Сары вещей вообще не было. Паспорта нам не понадобились, хотя я свой всегда держал при себе, потому что между Австралией и Новой Зеландией такая же прозрачная граница, как между Англией и Ирландией.

В зале ожидания никаких признаков Уэксфорда или Зеленна. Мы сидели у выхода на летное поле, погруженные в свои мысли.

И только когда объявили посадку, я заметил наблюдателя. Мурашки снова пробежали у меня по спине. Надо же быть таким слепым, подумал я. Слепым и тупым.

Ни Уэксфорд, ни Зеленн, ни парень из Центра искусств, ни Ренбо, ни один из типов с бицепсами вместо мозгов. Скромный дневной костюм. Скромная прическа. Не бросающиеся в глаза сумка и туфли. Спокойное сосредоточенное лицо. Я заметил ее, потому что она в упор разглядывала Сару. Дама стояла у входа в секцию для вылетающих и рассматривала пассажиров. Дама, которая встретила меня в галерее изящных искусств «Ярра-Ривер», дала каталог и открыла дверь, чтобы я мог выйти.

Наверно, почувствовав взгляд, она резко повернулась ко мне. Я равнодушно скользнул по ней глазами и отвернулся, надеясь, что она не догадается, что я заметил ее, или по крайней мере не догадается, что узнал ее.

Джик, Сара и я встали и направились к выходу на летное поле, в стеклянных филенках дверей отражалась фигура дамы, смотревшей нам вслед. Я дошел до трапа самолета, ни разу не оглянувшись.

Миссис Норман Апдайк на пороге сообщила, что мужа нет дома и он вернется не раньше шести. Худая женщина с резкими чертами говорила с сильным новозеландским акцентом, подчеркивая гласные. Если мы хотим увидеть мужа, нам придется прийти еще раз.

Она оглядела нас с головы до ног: Джика с его растрепанной светлой бородой, Сару в уже помятом, но все еще строго выглядевшем кремовом платье и меня с рубашкой, надетой поверх прибинтованной к груди руки, и в пиджаке, свисавшем с левого плеча. Едва ли такую троицу быстро забудешь. Она смотрела, как мы уходим по дорожке ее сада, и углы поджатых губ неодобрительно опускались вниз.

- Какая милая, нежная душа, - пробормотал Джик.

Мы отъехали на машине, которую взяли напрокат в аэропорту.

- Куда теперь? - спросил Джик.

- В магазины, - непреклонным тоном объявила Сара. - Мне надо купить платье и белье.

Магазины, как выяснилось, размещались на Куин-стрит, и до закрытия оставалось еще полчаса. Джик и я сидели в машине и наблюдали жизнь главной улицы.

- Сейчас птички вылетают из своих клеток, - счастливым голосом сообщил Джик.

- О чем это ты?

- Сижу и считаю девушек без лифчиков.

- Ты же женатый человек.

- Старые привычки нелегко умирают.

Пока вернулась Сара, мы насчитали восемь наверняка без лифчиков и одну оставили под сомнением. Сара появилась в оливкового цвета юбке и розовой блузке и своим видом напоминала фисташковое мороженое.

- Теперь все хорошо, - сказала она, забрасывая на заднее сиденье два огромных, битком набитых пластиковых пакета. - Можем ехать.

Терапевтическое воздействие новых платьев продолжалось все время, что мы провели в Новой Зеландии, и очень забавляло меня. Сара вроде бы чувствовала себя безопаснее, если выглядела свежей и чистой. И соответственно с этим поднималось ее настроение. Для нее новое платье будто броня, мысленно улыбался я. Быстро сохнущая и пуленепробиваемая броня. Специалисты органов безопасности, уверен, воспользуются этим новым средством защиты.

Мы поднялись на холм, возвышавшийся над бухтой, и пробездельничали там до шести часов, наблюдая за оживленной улицей пригорода, где стоял дом Нормана Апдайка. Дом занимал большой, но «сдавленный» соседними участок земли. И пока человек не попадал в сад, он не понимал, что такая тесная застройка лишает возможности любоваться красивым видом на бухту. Вся земля была разделена на правильные квадраты, и на каждом построен дом. И сам город, казалось, бесконечно расползался на мили и мили по извилистому берегу, но все постройки выглядели крохотными.

Норман Апдайк, человек с круглой сияющей лысой головой и круглым коротким туловищем, встретил нас почти восторженно в отличие от сдержанности и сухости жены. Он называл супругу Курочкой, видимо не чувствуя иронии в таком имени.

Джик и я объяснили, что мы профессиональные художники и были бы весьма благодарны, если бы он позволил нам очень недолго полюбоваться картиной, которую недавно купил.

- Вам рассказали обо мне в галерее? - спросил он, сияя от комплиментов его вкусу и богатству.

- Примерно так, - согласились мы, а Джик добавил, показывая на меня: - Мой друг широко известен в Англии своими картинами, посвященными лошадям, и его работы часто выставляют в Королевской академии.

Я подумал, что Джик переборщил, но Норман Апдайк был потрясен визитом такой знаменитости и широко распахнул перед нами дверь:

- Проходите, пожалуйста. Проходите. Картина в холле. Вот сюда, прошу вас сюда.

Он провел нас в большую, заставленную мебелью комнату с пушистым толстым ковром, в котором нога утопала до лодыжки. Большие темные буфеты и великолепный вид сверкавшего на солнце моря, что открывался из окна, довершали картину респектабельности и благополучия.

Курочка сидела перед телевизором, погруженная в идиотскую английскую комедию, и, бросив на нас кислый взгляд, даже не шелохнулась и не поздоровалась.

- Вот! - Норман Апдайк лучился счастьем, прокладывая себе путь через батарею тяжелых кресел. - Что вы скажете? - С гордостью собственника он показал рукой на полотна, висевшие на стене.

Маленькая картина, четырнадцать дюймов на восемнадцать. Черная лошадь с изогнутой продолговатой шеей на фоне голубого и белого неба. Обрубленный хвост. На переднем плане желтая трава. Все полотно покрыто лаком, словно потемневшим от времени.

- Херринг, - благоговейно пробормотал я.

- Вижу, вы знаете свое дело, - еще больше просиял мистер Апдайк. - Но она и стоила мне немало.

- Хорошая покупка, - подтвердил я.

- Я так и подумал - надо купить. В галерее мне сказали, что, если захочу, всегда с выгодой для себя продам.

- Можно мне посмотреть работу? - вежливо спросил я.

- Конечно, подойдите ближе.

Я внимательно осмотрел картину. Очень хорошая. Очень похожая на Херринга, умершего в 1865 году. И также несомненно похожая на старательного Ренбо. Но для доказательства понадобится микроскоп и химический анализ.

Я сделал шаг назад и окинул взглядом комнату - ничего ценного, несколько других картин в рамах - репродукции.

- Красиво. - Я снова посмотрел на «Херринга». - Безошибочное чувство стиля. Истинный мастер.

Апдайк уже искрился от удовольствия.

- Теперь вам надо беречься от грабителей, - вздохнул я.

Апдайк засмеялся:

- Курочка, дорогая, слышишь, что говорит этот молодой человек? Он говорит, что нам надо беречься от грабителей.

Курочка на две секунды оторвалась от экрана и бросила на меня угрюмый взгляд.

- Скажите вашему другу, чтобы он не беспокоился за нас. - Апдайк потрепал Сару по плечу.

- Почему? - спросил я.

- Мы по всему дому установили сигнальные устройства. - Он все еще лучился гордостью. - Не беспокойтесь, грабитель далеко не пройдет.

Джик и Сара, как раньше я, обвели глазами комнату и не увидели ничего стоящего, что можно бы украсть. Ничего, абсолютно ничего, что оправдывало бы сигнальные устройства по всему дому. Апдайк проследил за их взглядом и чуть не подпрыгнул от удовольствия.

- Курочка, можно я покажу этим молодым людям наши маленькие сокровища.

Курочка даже не ответила, с экрана доносилось дурацкое визгливое хихиканье.

- Мы были бы очень благодарны, - проговорил я.

Он широко улыбался, как человек, знающий, что вот сейчас он покажет такое, что несомненно вызовет восхищение. Апдайк сделал три шага к большому темному буфету, будто встроенному в стену, и с торжественным видом открыл двойные дверцы.

Внутри виднелось, наверно, шесть глубоких полок, и на каждой лежало несколько образцов жадеита со сложным рисунком. Бледно-розовые, кремово-белые, бледно-зеленые, матовые, полированные, замысловатые и дорогие шлифы. Каждый высился на отдельной черной массивной подставке. Джик, Сара и я издали возгласы восхищения, и Норман Апдайк буквально захлебнулся от счастья.

- Из Гонконга, конечно, - объяснил он. - Понимаете, я там несколько лет работал. Очень красивая маленькая коллекция, правда? - Он подошел к следующему большому темному буфету и открыл двойные дверцы. Внутри еще больше полок, на них еще больше минералов, с еще более замысловатым узором.

- Боюсь, я мало знаю о жадеите, - извиняющимся тоном проговорил я. - Можно ли считать вашу коллекцию полной?

Он рассказал о своих сокровищах гораздо больше, чем нам хотелось бы знать. Образцы жадеита занимали все четыре буфета в холле и несколько шкафов в спальне и гостиной.

- В Гонконге мы обычно покупали их в маленьких лавчонках и очень дешево. Понимаете, я работал там двадцать лет.

Мы с Джиком переглянулись, и я чуть кивнул. Джик немедленно пожал руку Норману Апдайку, обнял за плечи Сару и сказал, что нам уже пора. Апдайк вопросительно поглядел на Курочку, но она приклеилась к экрану и вовсе не хотела играть роль хозяйки. Она даже не повернула голову в нашу сторону, когда мы попрощались с ней, а он с добродушным юмором пожал плечами и пошел провожать нас к дверям. Как только он открыл дверь, Джик и Сара пошли к машине и оставили меня с ним наедине в холле.

- Мистер Апдайк, - спросил я, - кто продал вам в галерее Херринга?

- Мистер Серин, - торжественно произнес он.

- Мистер Серин… Мистер Серин… - Я нахмурился.

- Такой приятный человек. - Апдайк опять счастливо разулыбался. - Я объяснил ему, что плохо разбираюсь в живописи, но он заверил меня, что мы получим от нашего маленького Херринга столько же удовольствия, как от коллекции жадеитов.

- Вы рассказали ему о жадеитах?

- Естественно. Я имею в виду… Понимаете, если человек не разбирается в одном, он хочет показать, что немного знает о другом. Вы не согласны? Чисто человеческая черта. Разве нет?

- Чисто человеческая, - улыбаясь, согласился я. - А как называлась галерея мистера Серина?

- Гм. - Он озадаченно взглянул на меня. - По-моему, вы сказали, что он прислал вас посмотреть мою картину?

- Я побывал в стольких галереях, что совершенно забыл, в какой шла речь о Херринге.

- В галерее изящных искусств «Рюапегу». Я был там на днях.

- Там?

- Ну да, в Уэллингтоне. - Улыбка исчезла. - Послушайте, что все это значит? - Он с подозрением разглядывал меня. - Зачем вы пришли ко мне? Не думаю, что мистер Серин направил вас.

- Мистер Серин не направлял меня к вам. Но, мистер Апдайк, вам не нужно опасаться нас. Мы, мой друг и я, действительно художники. И… когда увидели вашу коллекцию жадеитов, посчитали своим долгом предупредить вас. Мы слышали, что у нескольких человек, купивших картины, вскоре были ограблены дома. Вы сказали, что установили эффективную сигнализацию против жуликов, я бы на вашем месте проверил, хорошо ли она работает.

- Но… боже мой…

- Здесь действует шайка жуликов, - продолжал я. - Они следят за теми, кто покупает картины, и потом грабят их дома. Полагаю, они считают, если человек купил, допустим, Херринга, значит, в его доме есть и другие ценные вещи, которые можно украсть.

- Вы, молодой человек, имеете в виду, что если я рассказал мистеру Серину о своих жадеитах… - Теперь в нем чувствовалась проницательность и практическая хватка.

- Давайте скажем так, будет очень разумно, если вы предпримете дополнительные меры предосторожности.

- Но… на какой срок?

- Не знаю, мистер Апдайк. - Я покачал головой. - Может быть, навсегда.

Его круглое счастливое лицо помрачнело от проснувшейся тревоги.

- Почему вы взяли на себя труд приехать и предупредить меня?

- Я очень заинтересован в том, чтобы раскрыть эту шайку.

- Почему? - настаивал он.

И я объяснил:

- Мой кузен купил картину. Дом моего кузена был ограблен. Жена кузена помешала грабителям, и они убили ее.

Норман Апдайк долго не сводил глаз с моего лица. Я не мог бы скрыть горького возмущения, даже если бы очень постарался. Он непроизвольно вздрогнул.

- Как хорошо, что вы охотитесь не за мной, - вздохнул он.

- Мистер Апдайк, - я выдавил улыбку, - будьте осторожны, прошу вас. Возможно, скоро к вам придет полиция и спросит, где вы купили картину… Впрочем, она обязательно придет, если мне удастся довести дело до конца.

Глава 14

Джик повез нас на машине из Окленда в Уэллингтон. Восемь часов пути. Мы остановились переночевать в мотеле города Гамильтона к югу от Окленда и утром поехали дальше. Нас никто не преследовал, за нами никто не шпионил, никто нам не досаждал. Я был почти уверен, что в Окленде мы обошлись без «хвоста» и что никто не знает, что мы заходили к Апдайку.

Но, с другой стороны, Уэксфорд знает, что у меня список иностранных покупателей, а в нем несколько новозеландских адресов. Он не может угадать, к кому из них я поеду, но он может и обязательно сообразит, что, кого бы я ни выбрал с буквой У в шифре, неизбежно попаду в галерею Уэллингтона.

Таким образом, в галерее Уэллингтона он наготове…

- Тодд, у вас ужасно мрачный вид, - сказала Сара.

- Простите.

- О чем вы думали?

- Скоро ли остановимся для ленча.

- Но мы же только что завтракали, - засмеялась она.

Мы свернули к Ротерюэ, к земле горячих источников.

- Кто хочет окунуться в кипящую грязь? - спросил Джик.

Возле дороги была электростанция, использующая энергию подземных горячих источников, и бассейны с горячей водой. Сара рассказала, что из ужасающих черных кратеров пахнет серой, в земле провалы, если ударить палкой, слышно, как гудит пустота, и местами такой тонкий слой почвы, что она прогибается под ногами. Ее возили к горячим источникам, когда она была маленькой девочкой, у нее осталось кошмарное впечатление, и больше она туда не хочет.

- Ба-бах, - поменял Джик тему разговора. - По пятницам у них всегда землетрясения, раз в две недели.

- Мне говорили, - продолжала Сара, - что из-за частых землетрясений в Уэллингтоне все новые здания для офисов стоят на подпорках.

- И небоскреб качается, качается, качается, - пропел Джик приятным голосом.

Весело сияло солнце, и к дороге подступали зеленые растения, названия которых я не знал. Ослепительно яркие ряды неизвестных мне кустов чередовались с пятнами глубокой таинственной тени. Узкие ущелья и скалы, и тянущиеся к небу могучие стволы деревьев, и ковыль почти в рост взрослого мужчины. Древняя земля, дикая и красивая.

- Погляди на это распределение светотени, - сказал Джик, когда мы проезжали мимо ущелья, особенно живописно вьющегося среди скал.

- Что такое светотень? - спросила Сара.

- Всего лишь свет и тень, - усмехнулся Джик. - Контрасты и гармония. Технический термин. Все в мире - светотень, и все мужчины и женщины просто капли света или тени.

- И жизнь каждого тоже светотень, - добавил я.

- И каждая душа - светотень.

- Враги серые, - сказал я.

- А серый цвет получаешь, - кивнул Джик, - смешивая красный, белый и синий.

- Серая жизнь, серая смерть, и всех уравнивает одинаковое серое ничто.

- Вас обоих никогда не назовут серыми, - вздохнула Сара.

- Серин! - внезапно воскликнул я. - Черт возьми, конечно.

- О чем это ты? - удивился Джик.

- Серин - фамилия человека, арендовавшего в пригороде Сиднея художественную галерею, и Серин - фамилия человека, продавшего Апдайку копию Херринга за оригинал.

- Бог мой, - вздохнула Сара, и ее вздох будто сдул мечтательное очарование дня.

- Простите. - Я тоже вздохнул.

Как их много, подумал я. Уэксфорд и Зеленн. Парень из Центра искусств. Дама из мельбурнской галереи «Ярра-Ривер». Харли Ренбо. Два типа из Элайс-Спрингс. Одного я мог узнать, а второго, который шел сзади, я так и не представлял. Правда, он мог быть тем, кого мы назвали Мозги-В-Кулаках, но мог и не быть. Тогда Мозги-В-Кулаках еще один.

И теперь Серин. И еще один, наверное, главный, кого я совсем не знаю.

По крайней мере девять. Может быть, десять. Удастся ли мне распутать этот клубок раньше, чем они загрызут меня? Или еще хуже, загрызут Сару или Джика. Каждый раз, когда я делаю шаг вперед, у этой змеи вырастает новая голова.

Хотелось бы узнать, кто конкретно занимался грабежами. Посылали они, допустим, в Англию своих двух (трех) бандитов или заключали контракт с местными домушниками и кто вел переговоры?

Если они посылали своих, то кто из них убил Реджину?

Встречал ли я уже убийцу Реджины? Не он ли сбросил меня с балкона в Элайс-Спрингс?

От этих бесполезных размышлений еще больше испортилось настроение…

Ждет ли он нас в Уэллингтоне?

В столицу Новой Зеландии мы въехали во второй половине дня и остановились в отеле «Таунхауз», потому что из его окон открывался великолепный вид на порт и залив. На такой красивой сцене, как берега этого острова, было бы позором строить уродливые города, подумал я, потому что все еще считал, что нет в мире больших городов пленительнее плоского, болотистого старого Лондона. Но Уэллингтон - город совсем с другой историей, жизнь и характер людей наложили на него свой отпечаток.

Поискав в телефонном справочнике художественную галерею «Рюапегу», я спросил в справочном бюро отеля, как туда пройти. Они не слыхали о такой галерее, но выяснили, что она находится в старом городе, и продали мне карту, которая поможет найти дорогу. Еще они сообщили, что Рюапегу - это потухший (к счастью) вулкан, в кратере которого теплое озеро. Если мы приехали из Окленда, то должны были проезжать недалеко от него.

Поблагодарив любезных служащих отеля, я понес карту в номер Сары и Джика.

- Галерею-то мы найдем, но что мы там собираемся делать? - спросил Джик. - Может, покажем им через окно язык?

- От такого чокнутого, как Тодд, всего можно ожидать, - фыркнула Сара.

- Давайте найдем ее и посмотрим, - предложил я. - Они не увидят нас в машине, если мы просто проедем мимо.

- И кроме того, - неосторожно начал Джик, - мы же хотим, чтобы они знали о нашем приезде в Уэллингтон.

- Почему? - изумилась Сара.

- Господи, - вздохнул Джик.

- Почему? - уже встревоженно повторила она.

- Спроси Тодда, это его идея.

- Тодд, почему?

- Потому что, - неохотно принялся я объяснять, - нам надо, чтобы они все силы бросили на наши розыски и не спрятали следы преступления в Мельбурне. Нам надо, чтобы они имели дело с полицией, а не с нами. Ведь мы сами не можем их арестовать. И… когда полиция наконец возьмется за дело, не в наших интересах, чтобы она ничего не нашла.

- Вы это имели в виду, когда говорили, что нужно оставить дело в рабочем состоянии, - кивнула Сара. - Но… вы же не сказали про то, что мы сами будем заманивать их в мышеловку.

- Теперь у Тодда список иностранных покупателей и картины, которые мы взяли в галерее, - сказал Джик. - Они хотят получить их назад. А Тодд хочет, чтобы они бросили все силы на этот список и картины, потому что если они отнимут их и заставят нас заткнуться, то им не надо заметать…

- Джик, - перебил я его, - ты слишком далеко заходишь.

Сара переводила взгляд с меня на Джика и снова на меня. И постепенно ее тревога сменилась своего рода спокойствием безнадежности.

- Если они хотят получить все назад и заставить нас заткнуться, значит, они ищут нас для того, чтобы убить. А вы намерены подтолкнуть их к активным действиям. Правильно я поняла?

- Нет, - возразил я. - Или, вернее, да.

- Они ищут нас всюду. - Джик помахал рукой в воздухе.

- А мы хотим сказать им: «Ку-ку, мы здесь»? - Сара недоверчиво смотрела на меня.

- М-м-м, - вздохнул я, - по-моему, они уже и сами знают.

- Боже, дай мне силы, - пробормотала Сара. - Хорошо. Теперь я понимаю, что вы делаете, и понимаю, почему вы не говорили мне о своих планах. Но я не буду возражать, потому что вы добились гораздо большего, чем я ожидала. Мы все еще живы, в безопасности, короче говоря, все в порядке. Теперь дадим им знать, что мы здесь, а сами спрячем головы и будем тихо сидеть, пока вы не договоритесь с полицией Мельбурна.

- Умница. - Я поцеловал ее в щеку.

- Как мы это сделаем?

- Сообщим о себе по телефону, - улыбнулся я Саре.

В конце концов позвонила Сара. Мы решили, что ее австралийский акцент больше подходит, чем Джика или мой английский выговор.

- Это галерея изящных искусств «Рюапегу»? Да? Не уверена, что вы сможете помочь мне… Я хотела бы поговорить с кем-нибудь главным. Да, знаю, но это важно. Хорошо, подожду. - Сара возвела глаза к небу и закрыла рукой трубку. - Вроде бы секретарша. Впрочем, местная.

- Колоссально! - сказал я.

- О… Алло? Да. Не будете ли вы добры назвать вашу фамилию? - Сара вытаращила глаза. - Уэксфорд. О… Мистер Уэксфорд, ко мне только что приходили три ужасно странных человека, они хотели посмотреть картину, которую я недавно купила у вас. Какие-то чокнутые чудики. И сказали, будто вы их направили. Но я не поверила. Конечно, я не пустила их в дом. Но потом подумала, что лучше справиться у вас. Вы направили их ко мне, чтобы они посмотрели картину?

Из трубки доносились какие-то взволнованные протесты.

- Описать их? Хорошо. Молодой человек со светлыми волосами и светлой бородой. Второй, тоже молодой человек, с рукой на перевязи и какая-то перепачканная девица. Я прогнала их. Мне не понравился их вид.

Сара корчила рожицы, слушая еще более страстные протесты, доносившиеся из трубки.

- Конечно, нет, я ни о чем им не рассказывала. Говорю вам, мне не понравился их вид. Где я живу, ну конечно же, здесь, в Уэллингтоне. Спасибо большое, мистер Уэксфорд, рада, что позвонила вам.

Она положила трубку, хотя из нее еще доносились звуки взволнованного голоса.

- Он спросил, как моя фамилия. - сказала Сара.

- Ну что за женщина! - воскликнул Джик. - Какая прекрасная актриса моя жена!

Уэксфорд. Сам Уэксфорд. Значит,сработало.

Не очень громкие фанфары затрубили у меня в душе.

- Итак, теперь, когда они точно знают, что мы здесь, хотите вы куда-нибудь поехать?

- Ой, нет, - инстинктивно вырвалось у Сары. Она выглянула в окно, внизу в порту кипела деловая жизнь. - Здесь очень хорошо, а мы и так весь день путешествовали.

Я не согласился с ней. По-моему, надо бы сделать что-то большее, чем один телефонный звонок, чтобы удержать интерес врагов и их самих в Уэллингтоне. И ради безопасности Сары я готовился сделать еще один шаг.

- Они не найдут нас, обзванивая отели по телефону, - поставил точки над «i» Джик. - Даже если позвонят в «Таунхауз», то будут спрашивать Кассэветесов и Тодда, а не Эндрюсов и Пила.

- Мы теперь Эндрюсы? - спросила Сара.

- Мы Эндрюсы, а Тодд - Пил.

- Всегда приятно знать свою фамилию, - хмыкнула Сара.

Мистер и миссис Эндрюс без происшествий пообедали в ресторане отеля. Мистер Пил по такому случаю даже разбинтовал руку, потому что с пиджаком, накинутым на левое плечо, его было бы слишком легко заметить. Но мистер Эндрюс отклонил предложение из тех же соображений сбрить бороду.

После обеда мы разделились, они пошли к себе в номер, а я к себе. Сняв с ноги повязку, сделанную в больнице Элайс-Спрингс, я провел, лежа в постели, восхитительный час, любуясь ажурными швами. Вмятины от кусков мяса, вырванных ветками деревьев, через которые я летел, совсем не напоминали обыкновенные швы после операции. И чем дольше я изучал длинный извилистый шов, возвышавшийся темно-малиновым гребешком над черно-желтой кожей, тем больше убеждался, что хирурги в Элайс-Спрингс хорошо знают свое дело. Прошло всего четыре дня после падения, и нельзя сказать, что я провел их в постели, а ни один шов не разошелся и не воспалился. И в этот момент я понял, что почти избавился от пугавшего меня чувства, мол, мне не отделаться только ушибами и переломами, внутри тоже что-то не в порядке, иначе откуда же такая слабость. Удивительно, подумал я, как быстро человеческое тело умеет залечивать раны, надо только не мешать ему.

Я заклеил сувениры из Элайс-Спрингс лейкопластырем, купленным для этой цели утром в Гамильтоне, и даже наконец нашел удобную позу, при которой не ныли переломанные кости. Похоже, что дела пошли в гору, благодушно подумал я, засыпая.

Наверно, можно сказать, что я недооценил слишком многие обстоятельства. Я недооценил, каким разъяренным примчался в Новую Зеландию Уэксфорд. Недооценил напор и тщательность, с какими он искал нас.

Недооценил эффект нашего любительского ограбления профессиональных воров. Недооценил наш успех. Недооценил страх и бешенство, какие мы вызвали у них.

Мое представление об Уэксфорде как о человеке, в отчаянии рвущем на себе остатки волос, было в корне неправильным. Он преследовал нас с непреклонностью, граничившей с манией, мрачно, безжалостно и целеустремленно.

Утром я проснулся поздно и сварил себе кофе, кофеварка и кофе были в каждом номере отеля. Ярко светило солнце, с моря дул теплый ветер, прекрасный день. Позвонил Джик.

- Сара говорит, что сегодня она должна вымыть голову. Кстати, и я помою свою.

- Прекрасно. - Я догадался, что он улыбается.

- Брак открывает необъятные горизонты в понимании женщин. Короче говоря, она ждет меня в холле, чтобы я отвез ее в магазин за шампунем. Но я решил, что надо предупредить тебя, куда мы делись.

- Будьте осторожны, - с тяжелым предчувствием буркнул я.

- Конечно, мы даже близко не подойдем к галерее и вообще не поедем далеко. Только в ближайший магазин, где торгуют шампунем. Когда вернемся, позвоню тебе.

Джик повесил трубку, и через пять минут снова зазвонил телефон. Это была служащая из холла.

- Ваши друзья просили сказать, чтобы вы спустились вниз, они ждут вас в машине.

- Хорошо.

Я спустился на лифте, даже не надев пиджака, оставил ключ у портье и через главный вход вышел на залитую солнцем и продуваемую ветром стоянку машин. Я оглядел всю площадку, но друзей, которые меня ждали, не увидел. Джика и Сары нигде не было.

Возможно, все получилось бы чуть лучше, если бы я не прибинтовал левую руку к правому плечу. А так они просто подхватили меня за штаны и, как куль, кинули на заднее сиденье машины.

Там уже сидел Уэксфорд, трибунал из одного человека. За массивными очками сверкали глаза, враждебные, как сорокаградусный мороз. И на этот раз никакой нерешительности в манерах. Он снова посадил меня за стальную решетчатую дверь и теперь не собирался повторять ошибку.

Уэксфорд все еще носил галстук-бабочку, и веселые крапинки совсем несмешно противоречили делу, которое он задумал.

Тягловая сила, забросившая меня в машину, как оказалось, принадлежала Зеленну с двумя «н» и типу, которого мы называли Мозги-В-Кулаках. Я его раньше не видел, но он точно соответствовал описанию Джика.

Мое настроение летело вниз быстрее, чем хилтоновские лифты. Теперь я сидел между Мозги-В-Кулаках и Уэксфордом, а Зеленн устроился за рулем.

- Как вы меня нашли? - спросил я.

Зеленн с волчьей усмешкой вытащил из кармана снимок, сделанный «Полароидом», и показал мне. На фотографии все трое, Сара, Джик и я, стояли перед киоском с зубными щетками в аэропорту Мельбурна. Дама из галереи не тратила времени даром, наблюдая за нашим вылетом в Новую Зеландию, догадался я.

- Мы обошли все отели, - объяснил Зеленн, - показывая этот снимок. Совсем просто.

Больше сказать было нечего, и я молчал, да к тому же мне страх сдавил горло.

Ни один из них тоже вроде бы не страдал болтливостью. Зеленн сосредоточенно вел машину по оживленным центральным улицам. Уэксфорд смотрел на меня с ненавистью и удовлетворением. Мозги-В-Кулаках начал заламывать мне правую руку за спину с такой силой, что для споров уже не оставалось места. Он заставил меня согнуться, голова почти касалась коленей, и мое положение все больше напоминало пытку. Очень недостойное положение.

- Нам нужны списки, - заговорил наконец Уэксфорд.

В его голосе не осталось ничего джентльменского, он не собирался вести светский разговор, вводить меня в заблуждение и маскировать свою мстительную ярость.

Господи, надо же быть таким идиотом, в отчаянии подумал я. Попасть в их проклятую мышеловку.

- Вы слышали? - повторил он. - Нам нужен список и все, что вы забрали.

Я не ответил, слишком погруженный в свои страдания.

По звукам, доносившимся с улицы, я догадывался, что мы едем по деловой части города, где в пятницу утром все кипело. Но Мозги-В-Кулаках прижал мне голову ниже уровня окон, и я ничего не видел.

Немного спустя мы резко повернули налево и, как мне показалось, очень долго поднимались вверх. Мотор натужно вздохнул, когда мы взобрались на вершину и начали спускаться.

Больше ничего не было сказано. Мысли о том, что ждет меня в конце путешествия, были очень огорчительными, и я старательно прогонял их. Конечно, можно отдать Уэксфорду эти списки, но что это изменит? Действительно, что изменит?

После бесконечного спуска машина на мгновение остановилась и потом резко повернула направо. Звуки городских улиц сменились шумом моря. Нас больше не обдавало воздушной волной от ехавших навстречу машин, и я сделал печальный вывод, что мы свернули с шоссе на пустынную дорогу.

Машина, вздрогнув, остановилась.

Мозги-В-Кулаках убрал руки. Я выпрямился, измученный и подавленный, без всякой надежды на спасение.

Едва ли можно было найти более заброшенное место. Дорога вилась так близко к морю, что сама стала частью берега. А сам берег - джунгли острых черных валунов, окаймленных белой пеной от бившихся среди них волн.

Справа высились зазубренные скалы, напоминавшие разрушенные крепостные башни. Дорога упиралась в какие-то разработки, по виду похожие на заброшенную каменоломню. Там и здесь валялись отпиленные плиты, отбитые зазубрины, с которых сметена каменная пыль, осколки самых разных размеров и мелкие камни. Все острое, мрачное, будто десятки маленьких вулканов.

Ни людей. Ни машин. Ни признаков жилья.

- Где список? - еще раз спросил Уэксфорд.

Зеленн повернулся к нам лицом и в упор рассматривал меня.

- Вам придется сказать, - ухмыльнулся он. - Можете сказать сами, или мы выбьем из вас. Но не кулаками. А этими вот обломками.

- А чем плохи кулаки? - агрессивно выпалил Мозги-В-Кулаках.

Но кулаки Зеленна, видимо, были так же плохи, как и мои. Мне никогда не удавалось так ударить человека, чтобы добиться желаемого результата. Местные скалы, на мой взгляд, подействовали бы гораздо лучше.

- А что, если я скажу? - спросил я.

Они не ожидали такой быстрой капитуляции. Я заметил на их лицах удивление, больше того, им льстила такая легкая победа. И еще я почувствовал, что они пытаются что-то скрыть. И это не обещало ничего хорошего. Реджина, подумал я. Реджина, лежавшая с размозженной головой.

Я взглянул на скалы, на каменоломню, на море. Убежать нелегко. А позади дорога. Если побегу по дороге, они поедут следом и просто задавят меня. Если я смогу бежать. Даже это весьма проблематично.

Я сглотнул и подавленно, что было совсем нетрудно, посмотрел на них.

- Я скажу. Но не в машине.

Они с минуту помолчали. Зеленн нагнулся к отделению для перчаток на приборном щитке и вынул пистолет. Моих знаний об огнестрельном оружии хватило лишь на то, чтобы определить - это автоматический пистолет, и его главное преимущество в том, что он никогда не дает осечки.

- Выходите, - приказал Уэксфорд.

Мы все вышли, а я постарался вылезти со стороны моря. На этом открытом месте ветер был сильнее и пронизывал до костей, хотя солнце ярко сияло. Ветер взъерошил жидкие, тщательно зачесанные волосы на макушке Уэксфорда, и обнажилась круглая плешь. Мозги-В-Кулаках тупо уперся в меня взглядом. А у Зеленна глаза были такие же острые и жесткие, как скалы вокруг нас.

- Ну все, вышли! - громко крикнул Уэксфорд, стараясь перекрыть шум моря. - Где список?

Я отскочил в сторону и со всех ног кинулся к морю.

Потом всунул правую руку под рубашку, пытаясь разорвать повязку.

Уэксфорд, Зеленн и Мозги-В-Кулаках вопили, как оглашенные, и бежали, чуть ли не наступая мне на пятки.

Я вытащил список иностранных покупателей из повязки на груди, скрутил в рулон, потом изо всех сил бросил подальше в море, в бурлящую среди скал воду.

В воздухе страницы разлетелись, но ветер подхватил их, будто красивые белые листья, и понес над морем.

Я не остановился на кромке, которую лизали волны, а пошел прямо в неприветливую холодную воду, туда, где волны бились среди острых, точно зубы акулы, скал и вскипали сердитой белой пеной. Скользя и падая, снова поднимаясь, я уходил все дальше и дальше от берега. Течение оказалось гораздо сильнее, чем я ожидал, и камни царапались больнее, чем я надеялся, и дно вероломно уходило из-под ног. Избежав одной смертельной опасности, я залезал все глубже в другую.

На секунду я оглянулся.

Уэксфорд прошел следом за мной шага на два в воду и вроде бы дотянулся до одной страницы, которая упала ближе, чем другие. Он стоял в воде и разглаживал скрученный лист бумаги, а волны завихрялись вокруг его брюк.

Зеленн стоял рядом с машиной, наклонившись над передним сиденьем.

Отвисшая челюсть придавала Мозгам-В-Кулаках еще более дегенеративный вид.

Нечего на них смотреть, надо постараться выжить, решил я.

Дно возле берега покрывали колкие, скользкие камни. С каждым шагом вперед течение становилось сильнее, оно сбивало с ног, засасывало и тянуло меня, будто обломок кораблекрушения. Я зашел в море по пояс и с большим трудом удерживал равновесие, каждый раз, когда я шлепался в воду, острые камни и скалы поджидали меня на дне, они вспарывали и резали кожу точно лезвием ножа.

Эти зазубренные валуны совсем не походили на стесанные привычные камни у берегов Британии, отполированные морем. Здесь были обломки вулканов, такие же шершавые, как пемза. За них не схватишься рукой, они сдирали кожу точно теркой. Не говоря уже о брюках и рубашке. Я отошел от берега едва ли на тридцать ярдов, но уже был весь в крови, сочившейся из десятка неглубоких царапин.

Левую руку все еще удерживала повязка, где после Мельбурнского Кубка я устроил тайник для списка иностранных покупателей из страха, что могут ограбить мой номер в гостинице или комнату в мотеле, как в Элайс-Спрингс. Пропитавшись водой, бинты и рубашка свисали, будто пиявки. На левой руке мышцы ослабли от ушиба и бездействия, на нее нельзя рассчитывать, но без двух свободных рук трудно сохранять равновесие, и я без конца падал в воду.

Нога осторожно нащупала край подводной скалы, и я почувствовал, как что-то царапнуло колено. Я поскользнулся и полетел лицом вперед, рукой стараясь восстановить равновесие, и сначала ударился грудью о какой-то обкатанный волнами, не доходивший до поверхности пик, а потом резко дернулся в сторону, чтобы спасти голову и не стукнуться носом об очередную терку.

Скала рядом с моей щекой вдруг раскололась словно от взрыва, и сотни осколков камня фонтаном брызнули в воздух. В первое мгновение я не понял, что случилось. Борясь с волнами, я повернулся и посмотрел на берег, предчувствуя худшее.

Там стоял Зеленн и целился в меня из пистолета.

Глава 15

Тридцать - тридцать пять ярдов - это довольно много для пистолета, но мне казалось, что Зеленн стоит совсем рядом.

Я видел его обвисшие усы и длинные волосы, развеваемые ветром. Видел его глаза и напряженную сосредоточенность тела. Он стоял, широко расставив ноги и держа обеими вытянутыми руками пистолет. Он целился в меня.

Я не мог слышать звука выстрела из-за шума волн, бившихся о скалы. И не мог видеть, как он нажимает на курок. Но я увидел, как из-за сильной отдачи дернулись руки, и решил, что просто глупо служить для него неподвижной мишенью.

Если быть честным, я очень испугался, ведь Зеленн так же хорошо видел меня, как я его. Вероятно, он был уверен, что не промахнется, хотя его осторожное обращение с пистолетом в машине подсказало мне, что он не большой специалист.

Я повернулся и, еле сохраняя равновесие, перебрался ярда на два в сторону, но каждое движение давалось с огромным трудом, потому что непрерывная борьба с течением, волнами и скалами выжала меня, как половую тряпку.

Должен же быть этому конец.

Должен.

В очередной раз я споткнулся и упал на пилу, которая оказалась краем подводного камня. Падая, я постарался обхватить его рукой, из глубокой раны выше локтя кровь уже не сочилась, а текла тоненькой струйкой. Господи, подумал я, ну и видик, наверно, у меня - весь ярко-красный от крови из десятка ранок и ссадин. И тут меня наконец осенило.

Я стоял по пояс в зеленой опасной воде, которая уже закрывала все острые придонные камни. Близко ко мне, будто волнорез, приснившийся в кошмарном сне, от самого берега тянулся ряд гигантских валунов, зубцами торчавших к небу. Я старался держаться от них подальше, потому что даже свирепые волны, налетев на этот кошмар, мелкими брызгами разлетались по сторонам. Но волнорез был единственным прикрытием, которое я видел. Теперь я попытался подобраться к нему ближе, и течение мне помогло.

Оглянувшись, я понял, что Зеленн перезаряжает пистолет. Уэксфорд чуть ли не подпрыгивал от нетерпения, торопя его. У Мозги-В-Кулаках вроде бы пропало желание охотиться за мной, может, он не умел плавать.

Зеленн поднял пистолет и снова начал целиться в моем направлении.

Надо воспользоваться пугающей возможностью.

Я прижал сильно кровоточившую руку к груди и выпрямился, борясь с течением, чтобы устоять на ногах. Теперь Зеленн ясно видел меня выше пояса.

Я следил за тем, как он целился, вытянув вперед обе руки с пистолетом. По-моему, нужно быть снайпером, чтобы попасть из такого пистолета при таком ветре и на таком расстоянии. Снайпером, чьи руки не дернутся после выстрела.

Дуло смотрело прямо на меня.

Я увидел, как Зеленн дернулся, спустив курок.

На долю секунды я абсолютно окаменел, убежденный, что он выстрелил точно в меня, но я ничего не почувствовал, не увидел и не услышал звука летевшей ко мне смерти.

Я отбросил в сторону правую руку, потом вскинул ее вверх и несколько мгновений постоял лицом к ним, пусть Уэксфорд и Зеленн увидят, что у меня вся рубашка красная от крови. Потом, артистически извиваясь, я упал плашмя в воду лицом вниз, моля бога, чтобы они подумали, будто Зеленн застрелил меня.

Не могу сказать, что море было лучше пули. Только страх удерживал меня в воде. Я чувствовал себя будто сыр на терке, потому что течение то и дело швыряло меня на острые как бритва края подводных камней.

Волны перекатывались через голову и бились о высокие зубья волнореза, я отчаянно старался не позволить им захватить с собой и бросить на скалы мое тело, мне совсем не улыбалась перспектива сломать спину и содрать остатки кожи.

Но была и еще одна проблема. Ведь нельзя же, чтобы преследователи увидели, как отчаянно я борюсь с волнами. Если Зеленн или Уэксфорд заметят, как я молочу руками по воде, весь мой спектакль пойдет насмарку.

Помогла скорее удача, чем мои старания. Море затолкнуло меня в клинообразную расщелину между скалами, из которой был не виден берег. Сначала я схватился рукой за какой-то выступ, а потом нащупал коленями почти удобную площадку и старался удержаться в этом убежище, а море пыталось опять слизнуть меня оттуда. Каждый раз, когда волны ударялись о скалу, водой смывало с площадки ноги, и мне стоило огромных усилий удержаться в нише и не дать морю, будто щепку, унести меня с собой. Я цеплялся за выступ, стоя по грудь в воде, а волны налетали и откатывались назад, а я цеплялся, а волны налетали и откатывались, и силы мои тоже откатывались вместе с ними.

Я ничего не слышал, кроме шума волн, бившихся о скалы, и печально подсчитывал, сколько времени Уэксфорд и Зеленн могут простоять на берегу, высматривая меня в море - живого или мертвого. Но выглянуть не решался. Вдруг они заметят движение головы.

Вода была холодной, и постепенно раны перестали кровоточить, включая и спасший меня разрез выше локтя. Господи, мне абсолютно ничего не надо, думал я, только иметь молодое сильное тело. Абсолютно ничего, только молодое сильное тело, в одной руке пиво, в другой кисть с хорошими красками, под ногами сухой пол, а над головой гром милых самолетов, идущих на посадку или взлетающих для дальнего путешествия. И пусть даже не будет денег заплатить за газ.

В конце концов усталость заставила меня выглянуть. Навалилась страшная слабость, мне уже не хотелось бороться за жизнь, но все равно, словно моллюск за раковину, я цеплялся за свое убежище.

Но, выглянув, я потерял его. Попытался найти другой выступ, чтобы схватиться, - не удалось. Первой же волной меня отнесло на неопределенное расстояние от ниши, а бегущая за ней подружка принесла меня назад.

В секундный интервал между ними я бросил взгляд на берег.

Дорога, скалы, каменоломня. Все как прежде. И машина. И люди.

Проклятие, подумал я.

Рука нащупала спасительный выступ. Из расцарапанных пальцев снова сочилась кровь, хотя они застыли от холода. Господи, подумал я. Сколько же еще ждать.

Всему виной усталость. Три раза волны налетали на меня и отползали назад, и только на четвертый я понял, что на дороге стоит другая машина, не Уэксфорда. И возле нее другие люди, вовсе не Уэксфорд.

А если не Уэксфорд, тогда совершенно все равно, кто они.

Отпустив выступ, я позволил волне отнести себя подальше от убежища и потом поплыл, чтобы следующей волной снова не прибило к нему. Все прежние камни остались на своих местах и совсем не затупились, так что путь в несколько ярдов показался дьявольски длинным.

Я осторожно поднялся, ноги у меня дрожали больше, чем после падения с балкона, и долго внимательно осматривал берег.

Серо-белая машина. Возле нее пара. Стоят близко друг к другу. Мужчина обнял девушку за плечи.

Нашли симпатичное спокойное местечко, саркастически подумал я. Может, они отвезут меня куда-нибудь, где сухо.

Они отошли друг от друга и стали оглядывать море. Я смотрел на них.

В первый момент это показалось невероятным. Вдруг они неистово замахали руками и бросились к воде. Это были Сара и Джик.

Сбросив пиджак, Джик стремительно вошел в воду и почти сразу остановился, оцарапав ноги. Но потом уже осторожнее пошел навстречу мне. Я тоже медленно продвигался к берегу. Даже если не подгоняет страх, на каждом шагу даришь этим скрытым водой допотопным ножам кусочек кожи. Когда мы наконец встретились, красные струйки исполосовали обоих.

Я смотрел на кровь, бежавшую из царапин Джика. Он смотрел на мою пропитанную кровью рубашку. Джик сказал: «Господи». Я сказал: «Боже», - и подумал, не слишком ли часто мы призываем Всемогущего на помощь.

Джик обхватил меня за пояс, я держался за его плечи, так вдвоем мы медленно приближались к берегу, то и дело падая и снова поднимаясь, хватаясь друг за друга и двигаясь дальше.

Когда мы выбрались на дорогу, Джик отпустил меня, и я сел в кювет, свесив дрожавшие от слабости ноги.

- Тодд, - встревоженно позвала меня Сара и подошла ближе. - Тодд! - В голосе звучало изумление. - Вы смеетесь?

- Конечно. - Я улыбнулся ей. - А почему бы нет?

Джик в нескольких местах порвал рубашку, а моя вообще превратилась в лохмотья. Мы сняли их, чтобы вытереть еще сочившиеся кровью царапины. Сара не скрывала, что считает нас обоих чокнутыми. Об этом без слов говорило ее лицо.

- Надо же выбрать такое идиотски неподходящее место для купания! - возмущался Джик.

- Бесплатный массаж спины, - пытался объяснить я.

- Прощай, повязка, которую ты привез из Элайс-Спрингс. - Джик со всех сторон оглядывал меня.

- А штопка?

- Держится.

- Ну и мастера там в больнице.

- Сидя здесь, вы оба схватите воспаление легких, - рассердилась Сара.

Я рассматривал остатки повязки. В общем она прекрасно послужила. Стягивавший ребра лейкопластырь более или менее держался, но края уже отставали, и я отодрал его. Через большие прорехи в порванных брюках я снял и пластыри на левой ноге: они превратились в липкое желе.

- Совершенно скандальная история, - заметил Джик, выливая воду из ботинок, и вздрогнул.

- Нам нужен телефон. - Я тоже принялся выливать воду из ботинок.

- Боже, дай мне силы! - воскликнула Сара. - Вам нужна горячая ванна, теплая одежда и десяток психиатров.

- Как вы здесь очутились? - спросил я.

- Как тебе удалось остаться в живых? - спросил Джик.

- Ты первый.

- Я вышла из магазина, где покупала шампунь, - начала Сара, - и вижу - мимо в машине проезжает Зеленн. Я чуть прямо там не умерла. Застыла на месте, надеясь, что он не посмотрит в мою сторону. И он не посмотрел… Машина свернула налево прямо там, где я стояла… И на заднем сиденье я увидела еще двух… Я побежала к машине, рассказала Джику…

- Мы подумали, как чертовски повезло, что Зеленн не заметил Сару. - Джик все время промокал рубашкой сочившуюся кровь. - Вернулись в отель, а тебя нет. Спросили дежурившую девушку, и она сказала, что ты уехал в машине с какими-то друзьями… С мужчиной, у которого обвисшие усы.

- С друзьями! - фыркнула Сара.

- В таком случае, - продолжал Джик, - решили мы, подавив печаль, ярость, возмущение и все такое, надо поискать твой труп.

- Джик! - возмутилась Сара.

- А кто плакал?

- Замолчи!

- В машине Сара тебя не видела, но мы подумали, может, ты лежишь в багажнике вместо мешка с картошкой или что-нибудь в этом роде, поэтому взяли дорожную карту, нажали на акселератор и начали преследование. Свернули налево там, где свернул Зеленн, и оказались в красных горах.

Изучив наши раны и царапины, я сказал:

- Надо купить что-нибудь дезинфицирующее.

- Лучше искупаться в нем.

- Прекрасная идея.

Даже сквозь собственный лязг зубами я слышал, как стучат зубы у Джика.

- Давайте уедем с этого ветра и будем капать кровью в машине.

Дрожа от холода, мы влезли в машину, Сара с облегчением заметила, как хорошо, что обшивка на сиденьях виниловая, Джик автоматически сел за руль.

Он развернулся, и мы поехали в сторону Уэллингтона. Голый до пояса, мокрый с головы до ног, весь перепачканный кровью, Джик не производил впечатления типичного австралийского шофера. Но борода бесстрашно торчала вверх.

- Мы ехали этой дорогой, - сказала Сара, - здесь нет ничего, кроме отвесных скал и моря.

- Я нарисую эти скалы, - решил Джик.

Сара взглянула на него, а потом на меня. Она услышала в его голосе лихорадочное нетерпение - скорее приступить к задуманному. Золотое время уже кончалось.

- Немного проехав, мы повернули назад, - продолжил рассказ Джик. - Здесь висит знак «Проезда нет». Тогда мы спустились вниз. Конечно, не к тебе. Мы остановились, Сара вылезла из машины и стала прятать глаза.

- Мы ни на что не надеялись, - объяснила она.

- Ох-хох, - улыбнулся Джик. - Я попинал камни, думая, что же делать дальше, а среди камней валялись гильзы.

- Валялось что?

- На обочине. Лежали рядком. Может, выпали из какого-то скорострельного пистолета или чего-то в таком духе.

- Мы их увидели и подумали… - начала Сара.

- Кто-то стрелял в морских птиц, - перебил я ее. - По-моему, надо вернуться и забрать их.

- Ты серьезно? - спросил Джик.

- Угу.

Мы остановились, развернулись и поехали по следам, оставленным нашими шинами.

- Никто не стреляет морских птиц из пистолета, - проворчал Джик. - Из пистолета стреляют только в чертовски плохих художников, рисующих дохлых лошадей. Это большая разница.

Впереди появилась каменоломня, Джик подъехал к ней и затормозил, Сара, считая, что она это сделает быстрее, вышла из машины, чтобы собрать гильзы.

- Они и вправду стреляли в тебя? - спросил Джик.

- Зеленн. Но промахнулся.

- Нда-а, плохой стрелок. - Джик откинулся на спинку сиденья и поморщился. - Они, должно быть, поднялись на холм и уехали по другой дороге, пока мы искали тебя в бухтах. - Он взглянул на Сару, которая высматривала в пыли гильзы. - Они забрали список?

- Я бросил его в море, - криво усмехнулся я. - Это было бы уж слишком покорно - отдать им список в руки, а бросить - вроде бы другое дело. Но они все равно успокоились, дескать, почти спасены, а этого им больше всего хотелось.

- Скверная история.

- Веселая.

Сара нашла гильзы, собрала их и бегом вернулась к машине.

- Вот они… Я положила в сумку. - Она проскользнула на сиденье рядом с водителем. - Что теперь?

- Телефон, - вздохнул я.

- Зачем? - Она обернулась ко мне. - У вас какая-то идея… Ладно… - Она сглотнула. - Куплю вам обоим по рубашке в первом же магазине, какой попадется. И не говорите мне ничего, если это будет бакалея.

- А если это будет бакалея? - спросил Джик.

Мы снова развернулись, поехали прежней дорогой, на перекрестке свернули налево и объехали холм.

Недалеко от его вершины раскинулась большая деревня с магазином, в котором продавалось все - от молотков до шпилек для волос. И бакалейные товары. И рубашки. Сара показала Джику язык и скрылась за дверями магазина.

В результате ее похода я получил тельняшку и на неверных ногах добрался до телефона, зажав в кулаке Сарин кошелек.

- Мисс, в каком отеле есть телекс?

Она назвала три, и среди них «Таунхауз». Я поблагодарил и позвонил в «Таунхауз», с трудом вспомнив, что моя фамилия Пил.

- Но, мистер Пил… - Голос дежурной звучал озадаченно. - Ваш друг, не тот, что с усами, и не тот, что с бородой… Он оплатил ваш счет не больше чем полчаса назад и забрал все ваши вещи… Да, я тоже думаю, что это нарушение правил, но он принес от вас записку, в которой вы просите нас дать вашему другу ключ от номера… Простите, но я не знала, что вы не писали ее… Да, он забрал все ваши вещи. В данную минуту комнату убирают…

- Ладно, - вздохнул я, - можете вы послать от моего имени телекс, записав счет на моего друга, мистера… Эндрюса?

Дежурная сказала, что может послать телекс, я продиктовал, она повторила и заверила, что пошлет его немедленно.

- Я перезвоню вам, чтобы получить ответ.

Оказывается, Сара купила еще джинсы и сухие носки, мы выехали из деревни, нашли уединенное место и там переоделись. Это не была лучшая в мире одежда, зато она скрывала наши царапины.

- Куда сейчас? - спросил Джик. - В ближайший травмпункт?

- Назад к телефону.

- Господи боже всемогущий.

Джик привез нас к телефону, я позвонил в «Таунхауз». Девушка сказала, что получила ответ, и прочла его мне: «Сейчас же перезвоните по этому номеру». Девушка дважды продиктовала номер. Я повторил. «Да, правильно», - сказала она. Я поблагодарил ее.

- Нетруда. Простите, что так получилось с вашими вещами.

Я позвонил на международную станцию и дал номер телефона.

- Этот номер вызывается по срочной линии, - сказала телефонистка. - Разговор состоится через десять минут. Мы вам перезвоним.

Телефон висел в будке внутри магазина, и вокруг никаких скамеек. Я молил бога, чтобы кто-нибудь принес стул.

Десять минут тянулись очень медленно. Если быть точным, девять с половиной.

Раздался звонок, и я поднял трубку.

- Ваш разговор с Англией…

Современное чудо. Нас разделяла половина земного шара, а я разговаривал с инспектором Фростом, будто он сидел в соседней комнате. Одиннадцать тридцать утра в Уэллингтоне, одиннадцать тридцать вечера в Шропшире.

- Сегодня пришло ваше письмо, сэр, и мы уже начали действовать, - сообщил Фрост.

- Перестаньте называть меня «сэр». Я привык, что меня зовут Тодд.

- Хорошо. Итак, мы послали телекс в Мельбурн, и полиция следит за ними и ждет дальнейших сообщений. Мы начали проверять адреса из списка, относящегося к Англии. Результат невероятный. Все люди, фамилии которых зачеркнуты и которых мы успели проверить, стали жертвами ограбления. Мы сообщили в полицию других стран, упомянутых в списке. Единственная трудность - список, который вы нам прислали, ксерокопия. У вас есть оригинал?

- Нет… Большая часть листов оригинала уничтожена. Это имеет значение?

- Да нет, не очень большое. Можете вы сказать, как список попал к вам?

- М-м-м… Лучше сказать, что список был у нас в руках.

Сухой смешок долетел до меня через двенадцать тысяч миль.

- Хорошо. А теперь скажите, какое неотложное дело заставило вас поднять меня с постели?

- Вы дома? - виновато пробормотал я.

- На дежурстве, как часто бывает. Ну, начинайте.

- Два вопроса. Первый, могу сэкономить вам время с шифрами, которые стоят против фамилий покупателей. Но сначала… - Я рассказал инспектору Фросту о том, что Уэксфорд и Зеленн в Уэллингтоне и украли мои вещи из отеля. - У них мой паспорт, и аккредитивы, и чемодан, где я держу кисти, краски и все, что надо для рисования.

- Я видел его в доме вашего кузена, - сказал Фрост.

- Верно. По-моему, у них должны быть страница или две списка…

- Повторите еще раз.

- Почти весь список брошен в море, но я видел, как Уэксфорд выловил по меньшей мере одну страницу, - повторил я. - Так… Полагаю… Они намерены вернуться в Мельбурн, может, даже сегодня, фактически в данную минуту. И когда они там приземлятся… Это хорошая возможность, все эти вещи у них будут с собой…

- Я договорюсь с таможней Мельбурна, чтобы их обыскали. Но как они рискнули пойти на кражу?

- Они не подозревают, что я знаю о ней, - объяснил я. - По-моему, они считают, что я уже труп.

- Боже милосердный. Почему?

- Они использовали меня как мишень. Будут ли для следствия полезны пули? К счастью, у меня коллекция не пуль, а отстрелянных гильз. Шесть штук.

- Вероятно, они пригодятся, - неуверенно протянул Фрост. - Что вы хотели сказать о шифре?

- Возьмите короткий список… Вы получили его?

- Да. Лежит передо мной.

- Хорошо. Первая буква означает город, где картина была продана. М - Мельбурн, С - Сидней, У- Уэллингтон. Вторая буква показывает, какого художника картина продана. М - Маннингс, X - Херринг и Р - по-моему, Рауль Милл. Буква К означает, что продана копия. Все покупатели из короткого списка получили копии, и все из длинного списка - подлинники. Это понятно?

- Да. Продолжайте.

- Цифры - всего лишь номера. Они продали 54 копии к тому моменту, когда я… когда список попал ко мне. Последняя буква Р означает, что копию сделал Ренбо. Харли Ренбо, который работал в Элайс-Спрингс. Если помните, я рассказывал вам о нем в прошлый раз.

- Помню, - подтвердил инспектор Фрост.

- Уэксфорд и Зеленн последние несколько дней охотились за мной в Новой Зеландии, и это большая удача. Они не успели уничтожить в мельбурнской галерее все подозрительное. Если мельбурнская полиция сможет добиться разрешения на обыск, она соберет богатый урожай.

- А не может быть так, что исчезновение списка из галереи привело к тому, что они немедленно уничтожили все, что свидетельствует о преступной деятельности?

- Уэксфорд и Зеленн не знают, что я снял со списка ксерокопию. Они считают, что он вместе со мной где-то безвредно лежит на дне моря. И в этом их ошибка.

- Я передам ваше сообщение в Мельбурн.

- В Уэллингтоне есть еще одна галерея. В ней продана за оригинал копия Херринга человеку, живущему в Окленде…

- Боже мой, вы и это узнали…

Я дал ему адрес галереи «Рюапегу» и рассказал о Нормане Апдайке.

- В длинном списке встречается буква Б. Скорей всего, есть еще одна галерея. Наверно, в Брисбене. Думаю, что есть другая галерея и в Сиднее. Можно предполагать, что запертое помещение в пригороде Сиднея показалось им недостаточно респектабельным для галереи, и они его закрыли.

- Стоп, - сказал Фрост.

- Простите, - вздохнул я. - Но эта организация похожа на грибницу. Расползлась под землей и время от времени выскакивает на поверхность в самых разных местах.

- Я сказал «стоп» потому, что мне надо было сменить пленку на магнитофоне. Продолжайте, пожалуйста.

- Ох! - Я засмеялся. - Хорошо… Вы получили ответы Дональда на мои вопросы?

- Да.

- Осторожно?

- Можете быть спокойным, - сухо заметил он. - Мы выполнили ваше пожелание в письменной форме. Ответы мистера Стюарта следующие: на первый вопрос - «Да, конечно». На второй - «Нет, с чего бы вдруг?» И на третий - «Да».

- Он ответил с абсолютной уверенностью?

- С абсолютной. - Фрост слегка откашлялся. - Он показался нам безучастным. Незаинтересованным. Но отвечал абсолютно уверенно.

- Что он делает?

- Целыми днями смотрит на портрет жены. Каждый раз, когда мы приезжаем, мы видим в окно, как он сидит в гостиной и смотрит.

- Он еще… нормальный?

- Не берусь судить.

- Не могли бы вы по крайней мере сообщить ему, что его больше не подозревают в организации ограбления и в убийстве Реджины?

- Такое решение принимает мое начальство.

- Тогда хоть подтолкните их. Разве полиция заинтересована в плохом мнении общественности?

- Вы моментально обратились за нашей помощью, - язвительно отрезал он.

Обратился, потому что вместо вас делаю вашу работу, подумал я. Но вслух ничего не сказал. Молчание говорило больше.

- Хорошо… - В его голосе прозвучали ноты извинения. - Мы с вами сотрудничаем. - Фрост помолчал. - Где вы сейчас? Когда я получу телекс из Мельбурна, мне, наверно, надо будет снова связаться с вами.

- Я в телефонной будке в сельском магазине в деревне на холмах в окрестностях Уэллингтона.

- Куда вы поедете оттуда?

- Пока останусь здесь. Уэксфорд и Зеленн, наверно, еще крутятся в городе. Не хотелось бы рисковать, вдруг они случайно увидят меня.

- Дайте мне номер телефона будки.

Прочитав на стене, я продиктовал ему номер.

- Я хочу поскорей вернуться домой. Можете вы что-нибудь сделать насчет моего паспорта?

- Вам придется обратиться к консулу.

Та-та-та, устало подумал я, повесил трубку и заковылял к машине.

- Рассказать вам, что я сейчас мог бы сделать с двойным гамбургером и бутылкой бренди? - спросил я, вползая на заднее сиденье.

Мы просидели в машине часа два. В магазине не торговали ни спиртным, ни горячей едой. Сара купила пачку печенья, и мы молча грызли его.

- Не можем же мы просидеть так весь день, - сердито прервала она наконец молчание.

У меня не было уверенности, что Уэксфорд не прочесывает город, разыскивая ее и Джика, чтобы убрать ненужных свидетелей. Но, по-моему, такое предположение вряд ли порадовало бы ее.

- Здесь мы в полной безопасности, - попытался я убедить Сару.

- В полной безопасности умираем от заражения крови, - согласился Джик.

- Все таблетки остались в «Хилтоне», - сообщила Сара.

- И что теперь нам делать? - вытаращил на нее глаза Джик.

- Ничего. Просто я подумала, что вы хотите знать, что можно сделать.

- Что сделать с таблетками? - спросил я.

- Да.

- Господи, - вздохнул Джик.

Продуктовый фургон спустился с холма и остановился перед магазином. Рабочий в комбинезоне открыл заднюю дверь фургона, вытащил большущий поднос со сдобой и понес в магазин.

- Еда-а, - восторженно протянул я.

Сара пошла на разведку, а Джик воспользовался моментом, чтобы отклеить тельняшку, прилипшую к ранам и царапинам. Я решил не утруждать себя этим.

- У тебя вся майка прилипнет к телу, как вторая кожа, если ты не оторвешь ее сейчас, - предупредил Джик, гримасничая и морщась.

- Она отмокнет в ванной.

- Пока мы были в море, этих ссадин и царапин совсем не чувствовалось.

- Да.

- Ты, наверно, сильнее поранился?

- М-м-м.

- Почему ты не стонешь или не ругаешься? - взглянул Джик на меня.

- Неохота. А почему ты не стонешь?

- Я буду стонать в своих картинах, - усмехнулся он.

Сара вернулась со свежими пирожками и банками кока-колы, мы уничтожили их в момент, и я почувствовал себя здоровее.

Через полчаса на пороге магазина появился хозяин и закричал, глядя на машину:

- Вас к телефону!..

Я осторожно вылез из машины, стараясь не делать лишних движений, и пошел к будке. Это был Фрост, голос звучал звонко, как колокольчик:

- Уэксфорд, Зеленн и Снелл купили билеты на рейс в Мельбурн. В мельбурнском аэропорту их встретят…

- Кто такой Снелл? - спросил я.

- Откуда же я знаю? Он летит вместе с двумя первыми.

А, это Мозги-В-Кулаках, подумал я.

- Теперь послушайте, - продолжал Фрост. - Мы несколько раз обменялись телексами с Мельбурном, и полиция Мельбурна просит, чтобы вы помогли им закончить это дело… - Он долго объяснял, что от меня требуется, и в конце спросил:- Вы сделаете это?

Я устал, весь в ушибах, чуть не утонул. С меня уже хватит.

- Да, хорошо, - ответил я.

Пора уже кончать эту историю.

- Мельбурнская полиция хочет быть уверенной, что три копии Маннингса, которые вы… м-м-м… получили из галереи, все еще там, где вы мне говорили.

- Да, они там.

- Очень хорошо. Ну… желаю удачи.

Глава 16

Самолетом Новозеландских авиалиний мы возвращались в Мельбурн в сопровождении ангелов-хранителей в форме цвета морской волны. Сара выглядела свежей и неусталой, Джик походил на манекен в витрине деревенского магазина, а я напоминал смесь (слова Джика) желтой охры, серой и белой красок. По-моему, такое смешение красок просто невозможно.

Когда мы появились в аэропорту, предварительно забрав Сарины вещи из «Таунхауза», нас быстренько провели в отдельную комнату, где щедро угостили бренди и виски, потом прямо к дверям подъехала машина и подвезла нас через летное поле к трапу самолета.

Пролетев тысячу миль над Тасмановым морем и выпив в пять часов традиционный чай, мы приземлились в Мельбурне, где у трапа нас ждала машина, которая отвезла в другую отдельную комнату. Там уже не было бренди и виски, но нас ждал австралийский полицейский в штатском, человек огромного роста и, видимо, такой же огромной силы.

- Портер, - представился он, будто кузнечными щипцами сжимая нам руки. - Кто из вас Чарльз Тодд?

- Я.

- Итак, мистер Тодд, - с явным неодобрением он окинул меня взглядом, - вы больны или вам что-то надо? - У него был громкий грубый голос и грубые манеры, самой природой предназначенные наводить страх и вызывать нервную дрожь у мошенников. Как я постепенно догадался, мне он определил статус временного младшего коллеги.

- Нет. - Я чуть заметно вздохнул. Время и расписание полетов не будут ждать человека. Если бы я в Уэллингтоне зашел в пункт первой помощи, мы пропустили бы единственный оставшийся на этот вечер рейс.

- У него вся майка мокрая, - заметил Джик.

Фраза прозвучала в своем обычном значении - мокрая от жары. В Мельбурне было холодно. Портер непонимающе смотрел на него. Я усмехнулся.

- Вам удалось выполнить запланированное? - спросил я Портера.

Он решил, что Джик псих, и, пожав плечами, перевел взгляд на меня.

- Мы решили до вашего прибытия не приступать к действиям. Машина ждет, - добавил он и, повернувшись к дверям, не пропустив вперед Сару, быстро промаршировал к выходу. Потом сел рядом с шофером и стал говорить по радио банальными фразами из плохого детектива о тайных агентах, мол, партия прибыла и план осуществляется.

- Куда мы едем? - спросила Сара.

- Везем вас к вашим платьям, - ответил я. Она просияла:

- Серьезно?

- А зачем? - спросил Джик.

- Чтобы подвести мышь к сыру. - И быка к кинжалу, и момент истины к фокуснику, подумал я.

- Мы отобрали у них ваш чемодан и сумку, Тодд, - удовлетворенно сообщил Портер. - Уэксфорда, Зеленна и Снелла остановили у входа в аэровокзал, и они попались со всеми уликами. Замки на вашем чемодане поцарапаны и погнуты, но не сломаны. И внутри все в порядке. Утром вы можете забрать вещи.

- Прекрасно. А страницы списка покупателей у них нашли?

- Ага. Намокшие, но читаемые. Имена парней в Канаде.

- Хорошо.

- Как раз в эту минуту наши работают в галерее «Ярра-Ривер». И Уэксфорд там помогает нам. Мы дали ему подслушать то, что хотели, чтобы он узнал. И как только я пошлю сигнал действовать, мы подстроим ему возможность передать сообщение.

- Думаете, он это сделает? - спросил я.

- Послушайте, мистер, а вы бы не сделали?

Пожалуй, я бы поостерегся принимать дары от данайцев, но я не Уэксфорд и надо мной не висит тюремный приговор.

Мы подъехали к боковому входу «Хилтона», и Портер проворно вылез из машины и встал на тротуаре, похожий на массивную колонну, наблюдая с почти нескрываемым нетерпением, как Сара, Джик и я сползаем со своих сидений. Через знакомую красно-голубую роскошь великолепного вестибюля мы прошли в кабинет управляющего, расположенный прямо за стойкой, где работали служащие, занятые приемом клиентов.

Управляющий, высокий стройный мужчина в темном костюме, предложил нам кофе и сандвичи и обвел рукой глубокие кресла. А Портер посмотрел на часы и сообщил, что будем ждать, а долго ли придется ждать - он не знает.

Часы на стене показывали шесть. Минут через десять человек в рубашке и галстуке принес Портеру приемник с наушниками, тот надел их на голову и стал слушать бесплотные голоса.

В кабинете не было окон, ничего, что показывало бы смену дня и ночи, обстановка чисто деловая, на потолке полоска неонового света, на стенах таблицы и расписания дежурств. Мы сидели в глубоких креслах, пили кофе и ждали. Портер съел один за другим три сандвича. Время шло.

Семь часов.

При искусственном свете Сара казалась бледной и усталой. У Джика борода опустилась на грудь. Я сидел и думал о жизни и смерти и галстуке-бабочке в крапинку.

В семь часов одиннадцать минут Портер отодвинул наушники и принялся сосредоточенно изучать потолок. Вероятно, удовлетворившись увиденным, он передал нам гальванизирующую новость:

- Уэксфорд только что сделал то, что, по нашим расчетам, должен был сделать. Мотор заработал.

- Какой мотор? - удивилась Сара.

Портер равнодушно посмотрел на нее.

- Что мы планировали, - терпеливо объяснил он, - случилось.

- О-о-о…

Портер снова придвинул наушники, слушал и обращался только ко мне:

- Он схватил наживку.

- Дурак, - сказал я.

По лицу Портера проскользнуло что-то похожее на улыбку, то есть он улыбнулся так, как умел.

- Все жулики дураки, в том или в другом смысле.

Семь тридцать. Я вскинул брови и посмотрел на Портера. Он покачал головой.

- Не обо всем можно говорить по радио, - объяснил он, - потому что слушают разные уши.

Как в Англии, подумал я. Пресса часто узнает о преступлении раньше, чем полиция. И мышь может услышать, что ей поставлена западня.

А мы все ждали. Время медленно уходило. Джик зевал, у Сары потемнели от усталости глаза. За дверями бурлила деловая жизнь богатого отеля, гости в прекрасном настроении громко обсуждали перспективы завтрашних соревнований, последних в этом карнавале с участием лошадей.

По программе карнавала в субботу дерби, во вторник Кубок, скачки для трехлетних кобыл (которые мы пропустили) в четверг и завтра - международные соревнования. Ни один серьезный любитель скачек, если у него хватит денег, не уедет домой, пока не закончится последний заезд.

Портер снова надвинул наушники и застыл, а потом вдруг прошептал:

- Он здесь.

По какой-то необъяснимой причине у меня быстро-быстро застучало сердце. Я отлично понимал, что нам ничего не грозит, но сердце гудело, как церковный орган.

Портер снял наушники, поставил приемник на стол управляющего и вышел в вестибюль.

- Что мы будем делать? - спросила Сара.

- Ничего, только слушать.

Мы втроем подошли к двери, приоткрыли ее на шесть дюймов и слушали, как гости отеля берут ключи от номера, спрашивают, нет ли им писем или сообщений, узнают, где найти мистера или миссис такого-то или такую-то и как проехать в Турэк.

Затем вдруг раздался знакомый голос, от которого у меня пробежала электрическая искра от макушки до кончиков пальцев. Уверенный, не ждущий неприятностей голос:

- Я приехал забрать вещи, оставленные здесь во вторник мистером Чарльзом Тоддом. Он сказал, что они в камере хранения. Вот его письмо, в котором он поручает мне забрать его вещи.

Донесся шелест бумаги: служащий разворачивал письмо. Сара от удивления вытаращила глаза.

- Вы писали это письмо? - прошептала она.

- Нет, - покачал я головой.

- Благодарю вас, сэр, - прозвучал голос служащего. - Будьте добры, подождите минутку, сейчас я принесу вещи.

Наступила долгая пауза. Мое сердце по-прежнему имитировало орган, но ничего не случилось.

- Вот вещи, сэр. - Служащий вернулся. - Здесь картины.

- Совершенно верно.

Потом донесся шелест перебираемых полотен и голос клерка совсем рядом с нами:

- Я вынесу их вам, сэр. - Звук шагов, клерк обходит стойку, выходит в вестибюль. - Вам помочь донести до машины?

- Нет, нет, спасибо. - Теперь, когда он держал в руках то, за чем пришел, в голосе слышалось нетерпение. - Большое спасибо. До свидания.

- Это все? - разочарованно начала Сара, и в тот же момент раздался громкий голос Портера, будто топором расколовший плюшевый покой «Хилтона»:

- Если вы не возражаете, мы позаботимся об этих картинах. Портер, городская полиция Мельбурна.

Я открыл немного дверь и выглянул наружу. Портер стоял, как пограничный столб, огромный и сильный, и требовательно протягивал руку к папке.

По бокам от него двое полицейских в штатском. У парадного входа еще двое в форме. По-видимому, были и другие у запасных выходов. Они не оставили ему возможности скрыться.

- В чем дело… Инспектор… Я только выполняю поручение… моего юного друга, Чарльза Тодда.

- А эти картины?

- Понятия не имею, что это за картины. Он просил меня забрать их.

Я спокойно вышел из кабинета управляющего в вестибюль и оперся на стойку, за которой сидели служащие «Хилтона». Он был всего в шести шагах вправо от меня. Можно протянуть руку и коснуться его. Я надеялся, что Портер посчитает такое расстояние достаточным.

Гости «Хилтона» почувствовали что-то необычное и стояли полукругом, наблюдая за происходящим.

- Мистер Чарльз Тодд просил вас забрать эти вещи? - громко спросил Портер.

- Да, совершенно верно.

Портер резко перевел взгляд на меня:

- Вы просили его?

- Нет, - ответил я.

Взрывной эффект получился такой, какого хотела полиция Мельбурна, но гораздо больший, чем я ожидал. Это вовсе не была вежливая спокойная очная ставка, за которой следовал вежливый спокойный арест. Мне следовало бы помнить все свои теории о жестокости, лежащей в фундаменте одномерного сознания.

Я внезапно обнаружил, что смотрю прямо в глаза быка, попавшего в западню. Он понял, что собственными словами, собственным присутствием с картинами в руках вынес себе приговор. Ярость выплеснулась из него, словно гейзер, в бешенстве он потянулся к моей шее.

- Это же покойник, - завопил он, - засранный покойник!

Всем своим весом он навалился на меня, я потерял равновесие и упал на одно колено, придавленный двумя сотнями фунтов, затянутых в респектабельный деловой костюм. Я пытался отбиться кулаками, но безуспешно, его остервенелая злость заливала меня, будто лава. Один бог знает, что бы он сделал со мной, но люди Портера схватили его раньше, чем на плюшевой дорожке «Хилтона» совершилось кровавое убйство. Поднимаясь, я услышал, как лязгнули наручники.

Всклокоченный, тяжело дыша, он стоял в нескольких шагах от меня с дрожащими обузданными руками и налившимися кровью глазами. Покров цивилизации соскользнул с него, словно плащ, осталась одна мгновенно вспыхнувшая неуправляемая ярость. Обнажилась сердцевина натуры - безудержная жестокость.

- Привет, Хадсон, - сказал я.

- Простите, - формально бросил Портер. - Не предполагал, что он окажется дикарем.

- Станет самим собой.

- М-м-м?

- Он всегда был дикарем, - пояснил я. - В глубине.

- Вы, наверно, знаете. Я этого парня раньше никогда не видел. - Портер кивнул Джику и Саре, а потом мне и заспешил за своим уводимым полицейскими заключенным.

Мы смотрели друг на друга чуть опустошенным взглядом. Гости отеля еще немного потаращили на нас глаза и постепенно разошлись. Мы добрались до ближайшего голубого плюшевого дивана и опустились на него. Сара посередине.

Джик взял ее руку и сжал в своей. Она положила пальцы на мою руку.

Эта история продолжалась девять дней. Эта история тянулась полвечности.

- Не знаю, как вы, - сказал Джик, - а я бы не возражал против пива.

- Тодд, начинайте рассказывать, - потребовала Сара. Мы собрались наверху в спальне (моей), они оба в благодушном настроении, я в халате Джика, он и я осыпанные дезинфицирующим порошком.

- О Хадсоне? - Я зевнул.

- О ком же еще? Мы не дадим вам спать, пока не расскажете.

- Ладно… Я искал его или такого человека, как он, еще до того, как встретился с ним.

- Но почему?

- Из-за вина, - объяснил я. - Из-за вина, которое украли из погреба Дональда. Для того чтобы украсть это вино, мало знать, что там есть погреб и лестница за совершенно незаметной дверью, похожей на дверцу буфета… Я несколько раз приезжал туда и по два-три дня жил в доме, но даже не подозревал, что там существует погреб… Но, как сказал Дональд, надо еще приехать с соответствующей тарой, чтобы вынести бутылки. Ящики обычно рассчитаны на двенадцать бутылок… У Дональда украли больше двух тысяч бутылок. Только разместить их в ящики - сколько надо людей. И времени тоже, а время для домушников - это риск. Кроме того, это было особое вино. Как Дональд сказал, маленькое состояние. Такое вино, какое покупают и продают как драгоценность, и стоит оно - недельную зарплату за бутылку, даже не знаю, пьют ли его вообще. Короче говоря, это такое вино, которому нужен специалист, чтобы хранить его и продать, раз оно такое ценное. Поэтому украсть его случайно было бы трудно… Бизнес Дональда - вино, и причина, по которой он ездил в Австралию, - вино. Поэтому я стал сразу же искать человека, который знает Дональда, знает, что он купил Маннингса, разбирается в винах и умеет продать их. Так я вышел прямо на Хадсона Тейлора, который подходил по всем статьям, как перчатка на руку. Но мне показалось, что это слишком легко… Потому что он не был похож на такого человека.

- Приятный и дружелюбный, - кивнула Сара.

- И богатый, - добавил Джик.

- Наверно, деньгоголик, - согласился я, снимая с кровати покрывало и страстно глядя на белую прохладную простыню.

- Кто?

- Деньгоголик. Это слово я только сейчас придумал, чтобы описать человека с неконтролируемой страстью к деньгам.

- В мире полно их, - засмеялся Джик.

- В мире полно пьяниц, - покачал я головой, - но одержимые - только алкоголики. Им всегда мало. Они не могут остановиться, сказать себе - хватит, уже достаточно. Сколько бы у них ни было, они хотят больше. Я не говорю о средних людях, просто жадных, только о настоящих помешанных. Деньги, деньги, деньги. Как для наркомана - наркотик. Деньгоголик не остановится ни перед чем, лишь бы получить деньги. Кража детей, убийство, хакерство, ограбление банка, продажа собственной бабушки… Продолжите сами.

Я сидел на кровати, прижав колени к подбородку, и совсем не чувствовал себя здоровым. Саднило слишком много ссадин, горело слишком много ушибов. И у Джика тоже, подумал я. Эти скалы были такие шершавые.

- Деньгоголизм, - начал Джик тоном лектора, вынужденного работать в посредственной аудитории, - широко распространенная болезнь, ею легко может заразиться любой, в ком есть хоть капля жадности, а жадность есть в каждом.

- Продолжайте о Хадсоне, - перебила его Сара.

- У Хадсона хорошие организаторские способности… Когда я начинал, то даже не предполагал, что шайка такая огромная, но потом осознал, что дело организовано, если вы понимаете, что я имею в виду. Ведь Хадсон проводил операции за границей. Это надо уметь. Ноу-хау.

Джик сорвал кольцо на банке с пивом и протянул мне, морщась при каждом движении.

- Но Хадсон убедил меня, что я ошибаюсь в отношении его. - Я отпил пиво из треугольного отверстия. - Он действовал очень осторожно. Притворился, что ему надо найти название галереи, где Дональд купил картину. Конечно, он не видел во мне угрозы, а воспринимал всего лишь как кузена Дональда. До тех пор, пока не поговорил с Уэксфордом на ипподроме возле парадного круга.

- Помню, - заметила Сара, - как вы сказали, что он свел на нет всю работу.

- М-м-м… Тогда я подумал, что он всего лишь сказал Уэксфорду, что я кузен Дональда, но, безусловно, Уэксфорд рассказал ему, что я видел Зеленна среди руин дома Мэйзи в Суссексе, а потом я оказался в галерее, где рассматривал оригинал картины, якобы сгоревшей вместе с домом Мэйзи.

- Боже всемогущий! - воскликнул Джик. - Неудивительно, что они так охотились за нами в Элайс-Спрингс.

- Да, но даже тогда я еще не думал, что тот, кого я ищу, - Хадсон Тейлор. Я искал человека грубого и жестокого, который осуществляет свою страсть к насилию через наемных бандитов. Хадсон не выглядел жестоким человеком и не поступал как жестокий человек. - Я помолчал. - Единственный раз он прокололся на скачках, когда плакали его денежки, потому что лошадь, на которую он поставил, не победила. Он так сжимал бинокль, что побелели костяшки пальцев. Но ведь нельзя думать о человеке, что он профессиональный убийца, только из-за того, что его огорчил проигрыш на скачках.

- Я бы принял это за симптом, - усмехнулся Джик.

- Ты, как всегда, преувеличиваешь вдвойне, - заметила Сара.

- Я вспомнил об этих побелевших костяшках в больнице Элайс-Спрингс… За время, которое прошло от момента покупки картины Ренбо до моего полета с балкона, кулачные бойцы не успели бы добраться из Мельбурна в Элайс-Спрингс, но им бы хватило времени приехать из Аделаиды. А база Хадсона в Аделаиде… Но это довольно шаткий довод.

- Они могли приехать в Элайс-Спрингс вместе с нами, - предположил Джик.

- Могли, но зачем? - Я зевнул. - Потом вечером в день Кубка вы рассказали, что он подходил к вам и справлялся обо мне… А я подумал, как он узнал вас.

- Знаете, - вмешалась Сара, - я тоже сразу же об этом подумала, но не придала значения. Я решила, раз мы видели его с верхней трибуны, то и он мог где-то видеть вас с нами.

- Вас знал парень из Центра искусств, - продолжал я, - он был на скачках, потому что вместе с Зеленном следил за вами до самого «Хилтона». Должно быть, парень и показал вас Зеленну.

- А Зеленн Уэксфорду и Уэксфорд Хадсону? - спросил Джик.

- Вполне возможно.

- И потом они поняли: надо заткнуть тебе рот во что бы то ни стало. Решили надавить на нас, но промазали… Чертовски хотел бы услышать, как они вопили, когда обнаружили, что мы ограбили галерею. - Джик захихикал и перевернул банку вверх дном, чтобы последние капли пива скатились в рот.

- На следующее утро рассыльный принес в «Хилтон» письмо от Хадсона. Откуда он знал, что мы остановились там? - продолжал я перечислять промахи кошки, охотившейся за мышью.

Джик и Сара переглянулись.

- Наверно, ему сообщил Зеленн, - сказал Джик. - Совершенно определенно, мы ему об этом не говорили. И никому не говорили. Мы же понимали: надо быть осторожными.

- Я тоже ему не говорил, - кивнул я. - В письме он приглашал меня поехать с ним посмотреть виноградники. Если бы у меня уже не накопилось против него подозрений, я бы, наверно, поехал. Он друг Дональда, а виноградники - это так интересно. В любом случае, с его точки зрения, стоило сделать попытку.

- Господи!

- Вечером после Кубка, когда мы ночевали в отеле недалеко от Бокс-Хилл, я позвонил в английскую полицию человеку, который расследует ограбление дома Дональда, инспектору Фросту, и попросил его задать Дональду несколько вопросов… И сегодня утром в деревне под Уэллингтоном получил ответы.

- Сегодняшнее утро, по-моему, было несколько световых лет назад, - вздохнула Сара.

- М-м-м…

- Какие вопросы и какие ответы? - спросил Джик.

- Вопросы такие. Рассказывал ли Дональд Хадсону о вине в погребе? Рассказывал ли Дональд Уэксфорду о вине в погребе? И не Хадсон ли предложил Дональду и Реджине пойти посмотреть Маннингса в галерее «Ярра-Ривер»? И ответы оказались такие: «Да, конечно», «Нет. С чего бы вдруг?», «Да».

Они молча обдумывали услышанное. Потом Джик, морщась и гримасничая, прошел по комнате к встроенному в стену холодильнику и вынул очередную банку пива.

- И что дальше? - поторопила меня Сара.

- Мельбурнская полиция посчитала мои доводы недостаточно обоснованными, но, если бы удалось более определенно установить связь Хадсона с галереей, они бы поверили. Тогда они поманили Хадсона картинами и папкой, которую мы унесли из галереи, и он пришел забрать их.

- Каким образом? Как им удалось заманить его?

- Они дали Уэксфорду возможность подслушать фальшивые донесения из камер хранения отелей, дескать, там лежат невостребованными какие-то странные вещи. Среди других сведений было и сообщение из «Хилтона» о картинах. Когда мы уже приехали сюда, полиция дала Уэксфорду шанс воспользоваться телефоном так, чтобы он решил, будто его никто не слышит. И он позвонил Хадсону туда, где тот остановился, приехав на скачки. Хадсон сам от моего имени написал письмо в «Хилтон» и примчался в отель, чтобы забрать компрометирующие их улики.

- Он, должно быть, спятил.

- Банальная тупость. Но он считал, что я уже труп, у него и мысли не было, что кто-то подозревает его. Хотя ему надо бы догадаться, что если Уэксфорд арестован, то его разговор подслушивает полиция. Но Фрост сказал, что Уэксфорд будет думать, что воспользовался обычным телефоном-автоматом.

- Змеиные укусы, - заметила Сара.

- Приходится быть змеей, чтобы поймать змею. - Я опять зевнул.

- Но ведь вы не ожидали, что Хадсон будет так бесноваться, - продолжала Сара. - Когда он бросился на вас, он выглядел таким… таким опасным. - Она вздрогнула. - И не подумаешь, что у человека под цивилизованной дружелюбной внешностью скрывается такая дикая, пугающая ярость.

- Симпатичный ирландец, живущий в соседней квартире, может подложить бомбу, которой оторвет ноги ребенку. - Джик встал и потянул Сару к дверям. - А что, по-твоему, я рисую? Вазы с цветами? - Сверху вниз он посмотрел на меня. - Лошадей?

На следующее утро мы прощались в мельбурнском аэропорту, в котором, казалось, провели немалую часть жизни.

- Так странно говорить «до свидания», - вздохнула Сара.

- Я приеду к вам снова, - пообещал я. Они оба кивнули.

- Ну… - Мы посмотрели на часы.

Все прощания похожи. Сказать особенно было нечего. Я видел по их глазам, как и они, наверно, по моим, что прошедшие десять дней очень скоро станут ностальгическим воспоминанием. Одним из приключений нашей сумасшедшей молодости, которое уже ушло в прошлое.

- Ты бы взялся еще раз за такое дело? - спросил Джик.

В этот момент я почему-то подумал о переживших Вторую мировую войну летчиках, которые и сейчас оглядываются на события тех лет. И хотя за победу они заплатили кровью и потом, риском и смертью, разве они теперь жалеют об этом?

Я улыбнулся. Зачем загадывать вперед? Что будущее сделает с прошлым - трагедия будущего и прошлого. Только то, что мы сами сделаем завтра, можно принимать в расчет.

- Боюсь, что взялся бы.

Я нагнулся и поцеловал Сару, жену моего лучшего друга.

- Эй, - сказал он, - заведи себе свою.

Глава 17

Мэйзи увидела меня раньше, чем я ее, и слетела вниз, будто большая алая птица с распростертыми крыльями.

Холодный и туманный полдень понедельника. Скачки в Вулверхемптоне.

- Привет, дорогой. Я так рада, что вы вернулись. Вы хорошо долетели, потому что, конечно, это такой длинный путь, разве нет, и все эти прыжки самолета. - Она держала мою руку и внимательно разглядывала лицо. - Не могу сказать, что вы ужасно хорошо выглядите, дорогой, если вы не рассердитесь, что я говорю это вам, и ни капельки не загорели, хотя, конечно, вы пробыли там меньше двух недель, так что неудивительно. Дорогой, что это у вас за ужасные ссадины на руке, в чем дело, догадываюсь, что вы не были очень осторожны.

Она замолчала, глядя на кавалькаду жокеев, направлявшихся к старту. У каждого форма ярких цветов, контрастирующих с серой туманной дымкой над ипподромом. Сюжет для Маннингса.

- Не хотите подкрепиться, дорогой? Вы уверены, что не мерзнете в этой куртке? Никогда не считала, что джинсы можно носить зимой, ведь они все-таки только из хлопка, не забывайте об этом, дорогой, и что вы делали в Австралии, вам удалось найти что-нибудь полезное?

- Это ужасно долгая история…

- Тогда лучше расскажете мне ее в баре, вы согласны, дорогой?

Мэйзи купила нам обоим замечательное бренди с имбирным пивом и устроилась за маленьким столиком, в добрых глазах тревога и ожидание.

Я рассказал ей об организации Хадсона, о мельбурнской галерее и о списке ограбленных покупателей.

- А я была в этом списке?

- Да, - кивнул я.

- И вы отдали список полиции? - озабоченно спросила она.

- Не беспокойтесь, Мэйзи, - улыбнулся я. - Ваша фамилия уже была зачеркнута, а я еще перечеркнул ее несколько раз. После этого никто бы не разобрал, что там написано, в особенности на ксерокопии.

- И никто бы не назвал вас дураком, дорогой, - широко разулыбалась она.

В этом я не был уверен.

- Но боюсь, - добавил я, - что вы потеряли свои девять тысяч фунтов.

- О да, дорогой, - весело согласилась она, - но это послужит мне хорошим уроком не жульничать на таможне, хотя, откровенно говоря, дорогой, в таких же обстоятельствах я, наверно, опять поступила бы так же, потому что от этого дурацкого налога просто прихожу в бешенство. Но я так рада, дорогой, что теперь они не постучат ко мне в дверь, или, вернее, в дверь моей сестры Бетти, потому что сейчас я опять остановилась у нее, а вообще, конечно, живу в «Бич-отеле», пока будет готов мой дом.

- Какой дом? - заморгал я.

- Да, дорогой, я решила не восстанавливать дом в Уортинге, потому что он уже никогда не будет прежним без вещей, которые мы покупали вместе с Арчи, поэтому я продала этот кусок земли на берегу моря и получила за него целое состояние, да, дорогой, и нашла очень красивое место недалеко от дороги на ипподром Сэндаун.

- Вы не собираетесь жить в Австралии?

- Ой, нет, дорогой, это слишком далеко. От Арчи, понимаете, дорогой.

Я понимал, и мне очень нравилась Мэйзи.

- Боюсь, что потратил все ваши деньги, - вздохнул я.

Она улыбнулась, покачала своей хорошо причесанной головой, рассеянно поглаживая сумку из крокодиловой кожи.

- Не имеет значения, дорогой. Вы нарисуете мне две картины. Меня и мой новый дом.

После третьего заезда я ушел, сел на поезд до Шрусбери, а оттуда на автобусе доехал до управления, где работал инспектор Фрост.

Он сидел за столом, погруженный в бумаги. При нашем разговоре присутствовал суперинтендант Уолл, который так раздражал Дональда и которого я прежде не встречал. С холодным деловым видом оба пожали мне руку. Уолл просверлил взглядом мою куртку, джинсы, туристские ботинки, но в глазах ничего не отразилось. Они предложили мне стул, отлитый из пластмассы, без подлокотников.

- По-моему, вы разворошили муравейник. - Фрост чуть улыбнулся.

Уолл нахмурился, не одобряя такую вольность.

- Похоже, что вы напали на довольно крупную организацию, - поправил он Фроста.

Взгляд обоих мужчин скользнул по горе бумаг, высившейся на столе.

- Что насчет Дональда? - спросил я.

Фрост опустил глаза и сжал губы.

- Мы информировали мистера Стюарта о том, что нам удалось установить: ограбление его дома и убийство миссис Стюарт были совершены посторонними лицами, помимо его знания или контроля. - От слов Уолла веяло нечеловеческим холодом.

- Он понял то, что услышал?

- Я ездил к нему сам сегодня утром, - вскинул брови Уолл. - По его виду можно было судить, что он все правильно понял.

- И что насчет Реджины?

- Вы имеете в виду тело миссис Стюарт? - поправил меня Уолл.

- Дональд хочет ее похоронить.

Фрост взглянул на меня с почти человеческим состраданием.

- Трудность в делах об убийстве заключается в том, - начал он, - что следствие вынуждено хранить в морге тело убитого, полагая, что защита имеет право провести повторное вскрытие. В данном деле у нас нет особы, которую мы могли бы обвинить в убийстве миссис Стюарт, и, следовательно, нет защитника, которого мы могли бы познакомить с результатами вскрытия на случай, если он захочет проверить их. - Фрост прокашлялся. - Мы выдадим тело миссис Стюарт для похорон, как только будет удовлетворено официальное ходатайство об этом.

Я посмотрел на свои переплетенные пальцы.

- Ваш кузен и так уже многим вам обязан, - добавил Фрост. - Нельзя требовать от вас большего.

Я криво улыбнулся и встал:

- Поеду погляжу на него.

Уолл снова пожал мне руку, а Фрост пошел проводить до автобуса. Фонари ярко горели в ранних зимних сумерках.

- Неофициально могу сообщить вам, - говорил Фрост, медленно шагая рядом со мной по тротуару, - что мельбурнская полиция нашла в галерее список, в котором содержатся фамилии известных домушников. Разделенных по странам, в которых они действуют, так же как и иностранные покупатели. Четыре фамилии в Англии. Полагаю, что мне не следует строить догадки, а тем более говорить о них вам, но есть вероятность, что среди них может быть убийца миссис Стюарт.

- В самом деле?

- Да. Но не ссылайтесь на меня. - Фрост выглядел явно озабоченным.

- Не буду, - успокоил я его. - Так что грабеж организован местными кадрами.

- Похоже, что это их обычный метод.

Зеленн, подумал я. С двумя «н». Зеленн мог нанять их. И потом проверять на руинах сгоревшего дома, как выполнена работа.

Я замер на месте. Мы подошли к цветочному магазину, где работала Реджина. Фрост посмотрел на бронзовые хризантемы в ярко освещенном окне, а потом перевел изучающий взгляд на мое лицо.

Я нащупал в кармане и вытащил шесть гильз. Протянул их Фросту:

- Человек по фамилии Зеленн выронил эти гильзы, когда перезаряжал пистолет, из которого стрелял в меня. Я говорил вам об этом по телефону.

Он кивнул.

- Конечно, я понимаю, что от них мало практической пользы, - продолжал я. - Но, возможно, они убедят вас, что Зеленн способен на убийство.

- Да… У вас есть доказательства?

- Только чувство…

- Продолжайте.

- Зеленн был в Англии примерно в то же время, когда убили Реджину.

Фрост спокойно смотрел на меня.

- Может быть, Реджина узнала его. В Австралии она была в галерее, где он работает. Может быть, она увидела, как он помогает грабить ее дом, контролирует… И может быть, поэтому ее убили. Потому что было бы вполне достаточно связать ее и всунуть в рот кляп… Но она могла бы уверенно опознать его, если бы осталась жива.

Он открыл рот, будто ему не хватало воздуха:

- Это все… догадки.

- Я точно знаю, что Зеленн был в Англии две недели спустя после смерти Реджины. Я точно знаю, что он связан с продажей картин и потом с их кражей у тех, кто купил. Я точно знаю, что он убьет любого, кто захочет посадить его за решетку. Остальное… ну… закончить обвинение предоставляю вам.

- Боже мой, боже мой, - повторял Фрост.

Я направлялся к остановке автобуса, он по-прежнему шагал рядом с остекленевшими глазами.

- Нам всем интересно узнать, как вы вышли на преступную организацию, какой был первый толчок? - наконец спросил он.

- Получил горячую новость от информатора, - улыбнулся я.

- Какого информатора?

Контрабандистки в алом пальто, с хорошо причесанной головой и сумкой из крокодиловой кожи.

- Вы не должны задавать такие вопросы.

Фрост вздохнул, покачал головой и вытащил из кармана оторванный лист телекса.

- Вы встречались в Австралии с полицейским по фамилии Портер?

- Конечно.

- Он прислал вам сообщение. - Фрост протянул мне телекс, я прочел аккуратно напечатанные слова: «Скажите этому художнику-англичанину СПАСИБО».

- Вы будете посылать ему ответ? - спросил я.

- Что передать от вас? - кивнул он.

- Нетруда.

Стоя в темноте на пороге дома кузена, я смотрел сквозь стекло внутрь.

Дональд сидел в освещенной гостиной лицом к портрету Реджины, без рамы растянутому на каминной полке. Я вздохнул и позвонил.

Он медленно встал, открыл дверь.

- Чарльз! - вяло удивился он. - Я думал, ты в Австралии.

- Вчера вернулся.

- Проходи.

Мы прошли в кухню, где по крайней мере было тепло, и сели друг против друга за стол. Дональд выглядел лет на пятьдесят, изможденный, серый, тень человека, отошедшего от жизни.

- Как идет бизнес? - спросил я.

- Бизнес?

- Торговля вином.

- Я не был в офисе.

- Если у тебя раньше не было проблем с личными деньгами, то теперь скоро появятся, - сказал я.

- Мне все равно.

- Ты завяз в своем горе. Как иголка в пластинке, крутишься на одном месте снова и снова, - рассердился я.

Он, словно не понимая, смотрел на меня.

- Полиция знает, что ты не организовывал ограбления, - добавил я.

- Приезжал… Уолл, - медленно кивнул он. - И сказал мне. Сегодня утром.

- Ну?

- Это не имеет значения.

- Для Реджины?

Он не ответил.

- Дональд, пора прекратить это, - начал я. - Она мертва. Она мертва уже пять недель и три дня. Ты хочешь видеть ее?

- Нет! Конечно, нет! - Он пришел в ужас от моих слов.

- Тогда перестань думать о ее трупе.

- Чарльз! - Он сердито встал, с силой оттолкнув стул. Возмущение и гнев сотрясали его худое тело. Мои слова ужаснули его.

- Она в холодильнике морга. А ты хочешь положить ее в ящике в холодную землю. Какая разница?

- Прекрати! - крикнул он. - Слушать не хочу!

- Те останки Реджины, на которых ты помешался, - это всего лишь скопление минералов. Эта… эта форма, которая лежит в морге, это не Реджина. Настоящая женщина у тебя в голове. В твоей памяти. Ты можешь дать ей жизнь, только сохраняя память о ней. Ее бессмертие в твоей голове. Ты убиваешь ее каждый день снова из-за того, что отказываешься продолжать жить.

Дон резко повернулся на каблуках и вышел. Я слышал, как он прошел по холлу, и догадался, что он в гостиной.

Минуту спустя я последовал за ним. Белая дверь была закрыта.

Открыв ее, я вошел.

Дональд сидел в кресле в обычной позе.

- Уходи! - сказал он.

Чего добился человек, которого сбрасывали с балкона, расстреливали в упор, топили среди острых скал, если он так и не смог спасти душу своего кузена?

- Я забираю картину с собой в Лондон, - объявил я.

Дональд в тревоге вскочил с кресла:

- Как ты можешь ее забрать?

- Могу.

- Но ты же отдал ее мне.

- Ее нужно вставить в раму, - объяснил я. - Или холст покорежится.

- Ты не должен ее забирать.

- Тогда поедем вместе.

- Я не могу оставить дом.

- Почему?

- Не притворяйся идиотом! - взорвался он. - Ты же знаешь, почему я не могу уехать. Потому что… - У него перехватило дыхание, и он замолчал.

- Куда бы ты ни поехал, Реджина будет с тобой. Там, где ты будешь думать о ней, она будет с тобой.

Никакого ответа.

- Она не в этой комнате. Она в твоей голове. Ты можешь уехать отсюда и взять ее с собой.

Никакого ответа.

- Реджина была замечательная женщина. Без нее тебе, должно быть, адски плохо. Но она заслуживает лучшего, чем то, что ты делаешь.

Никакого ответа.

Я подошел к камину и снял портрет. Лицо Реджины улыбалось, полное жизни, оно просто лучилось жизнью. У меня не очень хорошо получилась левая ноздря, подумал я.

Дональд не шевельнулся, чтобы остановить меня. Я положил руку ему на плечо:

- Выведи машину. И поедем ко мне. Прямо сейчас, сию минуту.

Молчание.

- Пойдем.

Дональд тихо заплакал.

Я набрал побольше воздуха, затаил дыхание и ждал.

- Ладно, - наконец сказал я. - Бензин у тебя есть?

- Мы можем, - пробормотал он, всхлипывая, - заправиться по дороге.

- --- END -------

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

30.10.2009

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Реклама на сайте