«Большой охотничий сезон»

Дом Яковлева был не из ближних, но Рая Дмитриева, а попросту, среди своих, Хампуга — Надутые губки, изменила обычному, выверенному маршруту, и, хотя почтальонская сумка изрядно давила, к первому заспешила к нему, старику Яковлеву. Она семенила, часто-часто переставляя ноги в коротких меховых сапожках: дорога укатана, можно я поскользнуться с ношей, Там, на почте, осталась начальница, изнывающая от любопытства. И было с чего! Подумать только, старику Яковлеву опять странный перевод! Из какого-то непонятного учреждения, И не сумма его — пятьдесят рублей — лишила покоя женщин, а тот факт, что Яковлеву — и перевод. Ничего подобного еще не случалось в Урокане. Сам-то Семен Никифорович, правда, частенько отсылал деньги. То сыновьям и дочерям, племяшам, разъехавшимся учиться по институтам, то теперь вот уже внукам. Богато жил Яковлев. Промысловик первейший. И не считал рубли, не складывал в кубышку, что хотел, то и покупал, семью выхаживал, о каждом заботу имел; и расставался-то с деньгами весело, будто не нажиты они потом, не собраны по сопкам да по марям старательным охотницким трудом.

— А-а… Хампуга-подруга… Почто рання гостья? — улыбкой встретил старик девушку-почтальоншу, вошедшую в дом, как принято, без стука, пустившую с собой морозного воздуха с улицы. — Не тяжко такой куль тащить?.. Садись чайку выпить.

«Вот старый, все понимает, все видит. То-то ни один зверь еще не ушел от него», — мелькнуло у Раи. А вслух, растягивая пунцовые губы с капельками тающего на них инея, сказала:

— Чайку выпью, дедушка. Спасибо. А сумка-то тяжелая — это вы правильно… И знаете, отчего?

— А? — переспросил Яковлев, подставив девушке правое ухо.

— Отчего, говорю, знаете? — повторила она громче.

— Скажи уж.

— А вот! — Рая вынула отложенные отдельно деньги с бланком перевода и заглянула в лицо старику. — Это вам. Опять пятьдесят рублей!.. Спешила — боялась, вы в тайгу раньше подадитесь.

— Ну как же… Раньше…

Звонким предрассветным утром началось тогда его соболье шаманство.