«Ход свиньей»

АНДРЮХИН АЛЕКСАНДР ХОД СВИНЬЕЙ

Серия «РУССКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР»

Пролог

Их накрыл МУР в ночь на тринадцатое мая в пустой пятиэтажке неподалеку от Ваганьковского кладбища. Кто они были — сатанисты, староверы или члены иной религиозной секты, сейчас сказать трудно, поскольку протоколов не осталось. Им вменялась в вину не столько пропаганда чуждой идеологии, сколько похищение пятилетнего ребенка.

Юля Вишневская пропала одиннадцатого мая 1982 года около десяти часов утра. Слух об исчезновении девочки с Чистопрудного бульвара облетел всю Москву. Как потом рассказывала ее родительница, она только на минуту отвернулась к лотку, чтобы купить печенье, и дочь словно растаяла в воздухе. Вся милиция столицы была поднята на ноги. В последующие два дня у каждого милиционера имелась фотография исчезнувшей малышки.

Двенадцатого мая в половине двенадцатого вечера в дежурной части МУРа раздался звонок. Звонил сторож Ваганьковского кладбища. Он сообщил, что на огороженный двор пятиэтажного дома, подготовленного для сноса, проникли какие-то подозрительные граждане. Звонивший видел, как со стороны Ходынской улицы несколько мужчин и женщин пролезли на запретную территорию через щель в заборе, а затем забили ее изнутри доской. Необычным было то, что нарушители ничем не напоминали бродяг. Однако что приличным людям делать в пустом доме да еще с маленькой девочкой?

— С девочкой? — подпрыгнул на стуле дежурный. — Как выглядела девочка?

— Было темно. Не разглядел. На видлет пять. В коротком платьице. Ее вели за руку, и у нее заплетались ножки.

— Ждите, сейчас подъедем!

Через двадцать минут к воротам Ваганьковского кладбища подкатило два милицейских «уазика». Выскочивший навстречу сторож без лишних слов отвел прибывший наряд к тому месту, откуда на огороженную территорию просочились странные люди в цивильной одежде. Когда группа захвата через ту же щель в заборе, выломав неплотно прибитые доски, проникла во двор, то, к своему удивлению, не узрела ни одного горящего окна. Из пустого дома, смотревшего на них черными глазницами окон, не доносилось ни единого звука. Бойцы бесшумно рассыпались по подъездам. Через две минуты выскочивший из третьего подъезда сержант подбежал к командиру отделения и взволнованно доложил:

— Там на четвертом этаже жгут свечи и молятся.

— Девочку видел? — спросил капитан.

— Нет! — ответил милиционер. — Я в комнату не входил, чтобы не спугнуть…

— Правильно! — одобрил командир. — Все за мной!

В одной квартире на четвертом этаже горело тринадцать свечей. Над ними тесным полукругом стояло тринадцать человек в глухих плащах с капюшонами, надвинутыми по самые подбородки. Посередине замерла испуганная девочка в коротком платьице с распущенными волосами. Ее лицо было бледным, зрачки расширены. Она жалась к женщине, державшей ее за плечи. Женщина была похожа на сумасшедшую. После окончания молитвы она откинула капюшон, воздела руки к облупившемуся потолку и громко воскликнула:

— Вижу начало нового тысячелетия!

Ее глаза стали безумными, худое и дряблое лицо побелело, седые волосы поднялись дыбом.

— Вижу рождение новой эпохи, — глухо прошептала она. — Это будет наша эпоха! Тот, который станет владыкой мира и преобразит землю, появится на свет в две тысячи втором году. Он родится от семени титана, который в пятницу тринадцатого июля две тысячи первого года явится в этот мир. Та, что произведет монстра на свет, сегодня в полночь огласит криком Преображенский роддом. Она уже рвется к нам! Да поможем ей в этом и облегчим ее страдания тем, что принесем в жертву непорочное дитя.

— Поможем! — хором воскликнули двенадцать человек и сделали шаг к девочке, которая испуганно вжалась в колени старухи.

— Я слышу, как бьется сердце младенца, и вижу, как тяжело ему дается вхождение в этот мир.

Пророчица, так четко видевшая сквозь время и расстояние, не видела и не слышала несущихся наверх милиционеров. Оперативники влетели в комнату в ту минуту, когда над головой малышки уже был занесен жертвенный нож. Капитан бросился на старуху, ловко выбил из ее дряблой руки лезвие и врезал в челюсть. Та отлетела в угол, ударилась головой о стену и потеряла сознание. Бойцы бросились вязать остальных.

Через пару минут со всех членов секты были сорваны капюшоны и на руки надеты наручники. Девочка была спасена. Она действительно оказалась пропавшей Юлей Вишневской. Когда капитан поднес рацию, чтобы вызвать дополнительные машины, в Москве пробило полночь. В эту минуту в Преображенском роддоме дежурный врач сделал скальпелем надрез на животе молодой женщины, которая не могла разродиться вторые сутки.

На последнем ударе курантов сумасшедшая ясновидящая пришла в себя. Она счастливо улыбнулась и прошептала:

— В пятницу тринадцатого июля две тысячи первого года явится тот, от которого она родит.

ЧАСТЬ 1 Удавленник в спортивном костюме

1

Весь вид девушки говорил о том, что она привыкла соблазнять мужчин: короткая юбка, обволакивающий взгляд, пухлые губы и упругая грудь, готовая вывалиться из открытой блузки. Несмотря на то, что зубы ее стучали и по щекам текла тушь, ее взгляд оставался томным. «Такую не изменят никакие удары судьбы», — подумал начальник следственного отдела и нахмурил брови.

— Сколько вам лет?

— Девятнадцать, — всхлипнула она.

— Как вы оказались на месте происшествия?

— Случайно.

— Случайно проходили мимо?

Она метнула укоризненный взгляд на сидящего напротив мужчину и судорожно вздохнула:

— Я не хотела к нему идти. Мы с ним давно расстались. Но так получилось. Понимаете? Я осталась совсем одна. Меня все бросили, а тут еще… такое навалилось…

Подбородок ее задрожал, и в глазах мелькнула такая детская беспомощность, что начальнику отдела стало не по себе. Было видно, что, помимо пережитого этим утром, девушка напугана чем-то еще.

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил Батурин.

— Это так. Мое личное. К делу не относится.

— Понятно, — Анатолий Семенович нервно постучал ручкой по столу. — А что относится? Насколько я понял, вы были с ним близки?

— Духовная близость оказалась мнимой…

— Я спрашиваю не о духовной близости, — мягко перебил следователь. — Вы были его любовницей?

Девушка захлопала ресницами и едва заметно кивнула.

— Где и когда вы с ним познакомились?

— Я пришла к нему в журнал со стихами друга. Это было в позапрошлом году…

— Вы тогда еще были несовершеннолетней? Ну-ну. Продолжайте.

Ресницы девушки снова чувственно встрепенулись, и следователь ощутил на себе ее укоризненный взгляд.

— Продолжать нечего. Два года мы с ним встречались, а два месяца назад решили расстаться. Точнее, решила я. А он был против.

Допрашиваемая неожиданно расплакалась, и следователю ничего не оставалось, как налить из казенного графина воды. Она дрожащими руками приняла стакан и сделала несколько глотков.

— Успокоились? Прекрасно. Продолжайте!

— Это он из-за меня, — шмыгнула носом девушка. — Натан меня предупреждал, что наложит на себя руки, если я его брошу. Но я больше не могла с ним. Понимаете? Он всегда меня унижал…

— В чем это проявлялось? — оживился Батурин.

Девушка снова хлопнула ресницами и, стрельнув глазами, произнесла с опущенными ресницами:

— Извините, но это наше интимное. К делу не относится.

— Что ж, давайте по делу, — произнес Анатолий Семенович с металлом в голосе. — Он вам сказал открытым текстом, что повесится, если вы его бросите?

— Ну, что вы? Он такой деликатный, — надула губы девушка. — Прямо он, конечно, не говорил. Но намекал.

Батурин подавил улыбку и спросил:

— Ну, а после того, как вы приняли решение от него уйти, ваши встречи продолжались?

— Что вы? — Она распахнула глаза. — С тех пор я его больше не видела. Правда, он пару раз звонил и один раз приезжал к моей подруге. В то время я жила у нее. Но встречаться, нет! Больше не встречались.

Глаза следователя сделались хитрыми.

— Тогда почему он повесился именно сегодня утром, а не два месяца назад?

— Не знаю! — испуганно прошептала девушка. — Может, потому, что сегодня пятница тринадцатое? — девушка вытаращила глаза и прошептала: — Это ужасно. Я захожу к нему в кабинет, а он висит с таким грустным-грустным лицом. И вокруг никого…

— Согласен. Зрелище не из приятных, — нетерпеливо перебил Анатолий Семенович, опуская мистическую подоплеку происшествия. — Но зачем вы пошли к нему? И почему именно сегодня? Вы почувствовали, что ему плохо?

— Нет, ничего я не почувствовала, — заморгала глазами девушка. — Я же вам сказала, что это получилось случайно. Я просто осталась совсем одна. Я к нему не хотела. Я сразу с вокзала поехала к моей подружке, а у нее там такое! Боже, спаси, сохрани! — испуганно перекрестилась свидетельница. — Тогда я поехала к Натану Сигизмундовичу. Чтобы увидеть живого человека…

— Увидеть живого? — машинально переспросил следователь и снова подавил улыбку. — Так, значит, вы только сегодня приехали в Москву? Откуда, если не секрет?

— Из Самары.

— Что вы там делали?

По телу девушки прокатилась дрожь, и Батурин догадался, что задержанная напугана именно тем, что произошло в Самаре.

— Я ездила к одному парню, — произнесла она помертвевшими губами. — Из-за этого парня я бросила Вороновича. Но он оказался не тот, за кого себя выдавал.

Девушка испуганно заглянула полковнику в глаза и закусила нижнюю губу.

— Поясните? — нахмурился Батурин.

— Его там не оказалось. Вернее, он там оказался, но оказался совсем другим. А тот, который встретился мне на Чистопрудном бульваре, оказался вообще не тот. Потому что его, ну, который мне встретился, вообще не существует в природе. Понимаете?

Глаза следователя чуть не выползли на переносицу. Он зажмурился и сильно тряхнул головой.

— Не понимаю! — произнес он сурово. — Поясните, что значит: не существует в природе?

— Ну, что тут непонятного? — занервничала девушка. — Он из другого мира. Неужели не ясно?

Девушка втянула голову в плечи и испуганно зыркнула по сторонам. В глазах у следователя появилась тревога. Он внимательно вгляделся в задержанную и отметил нездоровую испарину на лбу и шальной блеск в глазах. «Ей нужно срочно показаться врачу», — подумал он.

— Теперь понятно… — кивнул Батурин и потянулся к листку, чтобы подписать пропуск.

— Вы думаете, я брежу? — распахнула глаза девушка, чутко уловив, что ей не верят. — Он знал обо мне все, даже то, чего не знала я, даже про Ирландию, да же про родинку на животе, которой у меня не было. Он умел управлять погодой. Не верите? В тот день, когда мы с ним встретились на Чистых прудах, небо было ясным…

Девушка вдруг умолкла и пронзила следователя таким серьезным взглядом, что тот усомнился в только что сделанном выводе.

— И что? — спросил он как можно мягче. — При чем здесь небо?

— А при том, что в этой жизни я не заслужила ясного неба…

2

С тех пор, как отец выволок ее голой из постели одноклассника и отстегал солдатским ремнем, небо для нее померкло. Это произошло в восьмом классе. С тех пор Инга не помнила ни одного солнечного дня, словно солнце для нее навсегда прекратило существование. Но в то майское утро небо было ясным. За это Инга может отдать зуб, хотя и проснулась с головной болью и тошнотворной помойкой во рту. Она встала с кровати, подошла к окну и посмотрела на шоссе через пыльное стекло.

Боже, как гнусно! Ее бы воля, она бы вообще не открывала глаз, чтобы не видеть эти бесконечные девятиэтажки, немытые витрины, сломанные скамейки, ободранные кусты, а главное — рожи. Эти сонные, скучные, озабоченные рожи под вечно свинцовым, беспросветным московским небом. А ведь ей только что снилось солнце и море. Она барахталась в волнах и видела берег со скалой. Ей всегда снилась эта скала и то, как она барахтается в море.

Но надо бы поторопиться. Воронович капризен, как баба. Старый козел, похотливый пес, вонючая трухлявая обезьяна, которая не имеет привычки ждать, и сразу давит на газ, если не видит ее на месте.

Юлька уже упорхнула на работу, оставив гору немытой посуды. Инга тихо простонала — в комнате снова потемнело. Но когда он заговорил с ней на Чистопрудном бульваре, вовсю сияло солнце. Это Инга помнит точно, потому что подумала: «Сколько же много в жизни (черт бы ее побрал!) зависит от того, какое небо над головой».

Она летела, неслась, опаздывала, цокая каблучками и проклиная на своем пути все, потому что яичница подгорела и пришлось отскребать сковородку, затем юбка прилипла к утюгу в самом пикантном месте, и пришлось отпаривать утюг уксусом. Наконец, уже за самым порогом оборвался ремешок босоножки. Пришлось влезть в Юлькины туфли, которые тут же начали натирать пятку и свертывать в трубочку пальцы, но главное — туфли совсем не подходили к юбке. Вдобавок голова гудела после вчерашнего «розового крепкого», внутри что-то нехорошо булькало, и все это вызывало такое раздражение, что она готова была вцепиться в рожу первому встречному за один похотливый взгляд.

Но тот тип не возмутил внутри ничего, потому что в его глазах была не похоть, а растерянность. И когда девушка пронеслась мимо, то почувствовала, что он оглянулся.

А почему бы нет? Она хороша, длиннонога, голубоглаза и, наконец, натуральная блондинка. К молодым людям, беспардонно пялящимся на нее, она привыкла, но далеко не всех фиксировала в сознании. Откуда-то пришла привычка подмечать холеных мужчин в дорогих костюмах, разъезжающих на «Фордах» и джипах. Замечала она и мужиков на «Волгах», но уж никак не меньше, ибо со своими данными она тянет только на иномарку. Разумеется, Воронович со своим «Москвичом» был исключением.

Итак, попавшийся навстречу молодой человек не вызвал у нее тошноты, однако он относился к тому типу парней, которые ее не интересовали, и через пару минут он вылетел из ее головы.

Пруды были не первой свежести, с густой зеленой водой, в которой плавали доски, ящики и бумажные коробки. Ресторан над прудами тоже был запущен, нижние стекла выбиты. Грязными были и скверик, и сидевшие на лавочке кавказцы, кричавшие ей что-то. Подобная картина не способствовала безоблачному настроению, а туфелька, натиравшая пятку, вызывала лавину первобытной ярости. Было уже восемь минут первого, когда она подлетела к памятнику Грибоедову и остановилась на небольшой площади, превращенной в рынок. Слева обычно стояли машины, но колымаги Вороновича не было.

Это в его стиле! И чего было рваться? Когда-нибудь она соберется с духом и выскажет в его потную физиономию все. И тогда уйдет навсегда. Навсегда-навсегда! Ведь должно же это когда-нибудь кончиться?

Девушка повертела головой и с удивлением заметила, что симпатичный молодой человек все это время неотступно следовал за ней. Неужели начнет клеить?

Она сделала вид, что ей безразлично, перекинув внимание на выплывавший из-за угла поток машин. Воронович наглел. Сейчас бы развернуться и уйти. И не просто уйти, а уйти насовсем. Но нельзя же так сразу: без слез, без ненависти, не высказав в глаза все, что она о нем думает. Незнакомец подошел сзади и беспардонно заглянул в лицо. Девушка не отвернула головы. Пусть убедится, что зрение его не обманывает. Пусть, наконец, смутится и пройдет мимо, не решившись не только обронить словечко, но даже улыбнуться. Только у самого входа в метро он тоскливо оглянется, вздохнет и исчезнет в лабиринтах движущихся лестниц навсегда. Так уже было тысячу раз.

Однако, вопреки всему, этот сумасшедший нахал поздоровался с подозрительной вежливостью. Инга подняла глаза и, вглядевшись в его добродушную физиономию, подумала, что это, должно быть, знакомый. Но что за чертовщина? Всех своих знакомых она знает наперечет, к тому же память на лица у нее просто фотографическая.

Девушка напустила на себя недоумение и демонстративно осмотрела субъекта с головы до ног. По всем канонам мужчина положительный, лет тридцати, с приятной сединой, умными глазами и, кажется, без вредных привычек. На ее надменность он весело расхохотался и вдруг спросил:

— Вы меня не узнали? А мы с вами встречались…

3

После того, как девушка ушла, начальник отдела долго задумчиво скреб висок и сердито хмурил брови. На первый взгляд дело было несложным. Повесился сотрудник литературного журнала. Из-за невостребованности, безысходности, нищеты. А может, просто перепил. Мало ли из-за чего вешаются литераторы? Как известно, они народ неуравновешенный, поэтому и пытаются уравновесить себя посредством намыленной веревки. Дело не в этом. Удивительно другое, что, во-первых, заведующий отделом поэзии явился для этого на работу, а во вторых, облачился в спортивный костюм и кроссовки. За все время службы Батурину ни разу не приходилось встречаться с самоубийцами в спортивных костюмах. Это какой-то идиотизм: сначала совершить оздоровительную прогулку, а потом свести счеты с жизнью. Интересно, для чего? Чтобы лучше выглядеть в гробу? Одно из двух, либо самоубийца полный идиот, либо решение повеситься ему пришло в голову уже после того, как он выбежал из дома. В таком случае, где он раздобыл веревку и мыло?

Начальник отдела дважды клал руку на телефон и дважды отдергивал. Интуиция подсказывала, что это дело не настолько простое, чтобы отдать его практиканту. Максим Игошин, конечно, парень толковый, но утверждение свидетельницы, что литератор повысился из-за неразделенной любви к ней, наверняка примет за чистую монету. Только где это видано, чтобы российские литераторы вешались из-за любви? Кстати, с этой нимфой еще нужно разобраться. Но это уже после резюме психолога. Она явно что-то недоговаривает и выдает себя не за ту, какова на самом деле. Еще одну деталь уловил следователь при разговоре. Самоубийство любовника не особо потрясло девушку. Ее потрясло что-то другое. Скорее всего, поездка в Самару. Хотя не исключено, что свой испуг она активно симулировала. Но зачем? Обычно это делают для того, чтобы отвести подозрения. Она же наоборот — пытается взять вину на себя. Одним словом, пусть с ней сначала разберется психолог.

В это время секретарь внесла в кабинет только что отпечатанный протокол осмотра места происшествия. Следователь быстро пробежал его глазами и сразу обратил внимание на странности в показаниях вахтера. По его уверению, заведующий отделом поэзии явился на работу в восемь утра в спортивном костюме, налегке. У него не было не только сумки, но и даже ключа от собственного кабинета. Если бы в руках он держал капроновую веревку и кусок мыла, вахтер бы обратил внимание. Но поскольку не обратил, значит, эти предметы были принесены заранее.

Итак, если верить показаниям вахтера, около восьми утра самоубийца позвонил в дверь редакции и первым делом осведомился, не спрашивал ли его кто-нибудь? (В такой час? Странно.) После чего взял у вахтера запасной ключ и поднялся к себе на второй этаж, предупредив охранника, что к нему должны прийти с минуту на минуту. Именно так понял вахтер и поэтому входную дверь оставил открытой. Однако прошло около двух часов, прежде чем в редакцию позвонили.

Вахтер впустил в помещение молодую девушку, которая сразу проследовала в кабинет заведующего отделом. Через две минуты она тихо пронеслась мимо каптерки и выбежала на улицу, не произнеся ни слова. Возможно, вахтер не обратил бы внимания на ее бегство, если бы не сильно хлопнувшая входная дверь. Обеспокоенный сторож выглянул в окно и увидел, что девушка в панике убегает. Ее вид был настолько испуганным, что вахтер, заподозрив неладное, поднялся на второй этаж. Вот тут он и обнаружил, что сотрудник, которого он впустил два часа назад, повесился в своем кабинете на крючке для люстры.

«Смерть наступила между восемью и восемью пятнадцатью», — прочел Батурин заключение врача и, бросив протокол на стол, поднял глаза на секретаршу. Она деловито осведомилась:

— Кому отдать дело?

— Я сам им займусь. Несите мне все документы и пригласите Сопрыкина.

Через минуту в кабинет вошел усатый мужчина лет двадцати пяти с погонами лейтенанта. Он выразил искреннее удивление по поводу того, что за расследование заурядного самоубийства взялся сам начальник следственного отдела.

— Не такое уж оно заурядное, — сощурился полковник Батурин. — Я дважды прочитал ваш отчет и ни черта из него не понял. Например, где лежало мыло?

— Какое мыло? — удивился лейтенант.

— Которым самоубийца натер веревку. Ведь вы написали в протоколе, что веревка была натерта белым мылом «Дуру».

— А-а! Вот, оно что! — сообразил лейтенант. — Мыла на месте происшествия мы не обнаружили. А то, что веревка была натерта именно этим мылом, это я определил по запаху. Моя жена помешана на этом мыле, так что с запахом я ошибиться не мог.

Следователь очень внимательно вгляделся в лейтенанта и недоверчиво сощурил глаза:

— В карманах у трупа смотрели?

— Обижаете, Анатолий Семенович! Неужели вы думаете, что, если бы мыло лежало в кармане, мы его не нашли? И потом, в спортивном костюме жертвы не было никаких карманов.

— Хорошо. С мылом проехали! — тряхнул головой Батурин. — В протоколе ничего не сказано про стремянку.

— Про какую стремянку? — поднял брови лейтенант.

— Про ту, при помощи которой самоубийца накинул на крюк веревку. Ведь вы же пишете, что высота потолков в кабинете более четырех метров, а веревка была привязана к тому же крюку, что и люстра. До него можно добраться либо при помощи стремянки, либо при помощи стола и стула. Но, как я понял из вашего протокола, стол не двигали.

— Насчет того, что не двигали, я не писал, — неуверенно пробормотал Сопрыкин.

— Но если стол, согласно вашему отчету, завален пачками с рукописями, на которых лежала пыль, то вряд ли могли его двигать. Или все-таки двигали?

— Вообще-то не похоже, — задумался лейтенант. — Для того чтобы сдвинуть, нужно было все бумаги сбросить на пол. Но тогда бы на них не было пыли… Странно… Я как-то об этом не подумал. Но могу сказать твердо: стремянки в кабинете не было.

— Может быть, стремянка была в коридоре?

Лоб Сопрыкина превратился в гармошку, глаза остекленели. Было видно, что это истинное мучение — вспоминать полутемные коридоры редакции.

— Черт с ней, со стремянкой, — махнул рукой начальник. — Как насчет посторонних следов?

— Это к криминалистам, — коротко ответил лейтенант.

— А говорите, заурядное самоубийство. Надеюсь, не все следы затоптаны.

— Обижаете, Анатолий Семенович, — выпятил губы лейтенант. — Опечатали, как полагается. Мы ничего не тронули. Можно сказать, даже не входили… Только труп сняли…

— Это заметно, что не входили. Когда вы прибыли на место?

— Сразу же после звонка охранника. Звонок поступил в отдел в десять двадцать, а в десять пятьдесят мы уже были на месте происшествия.

— Где задержали девушку?

— Ее вытащили из квартиры. Сторож случайно знал ее домашний телефон.

— Случайно? Хм. Странно… Что она говорила? Отпиралась?

— Нет. Сразу во всем призналась. Но, по-моему, девушка была не в себе. Сначала говорила, что она здесь ни при чем, а потом стала уверять, что Вороновича довел до самоубийства один ее знакомый, которого милиции никогда не найти. После этого начала нести какую-то околесицу, что якобы этот ее знакомый выдавал себя за Владимира Новосельского, агента Самарской компьютерной фирмы «Интел электроник», а на самом деле был английским моряком, и что якобы девушка познакомилась с ним в Ирландии в тысяча шестьсот двадцать восьмом году. Прикиньте, Анатолий Семенович!

— Действительно, какой-то бред, — согласился следователь.

4

«Мы с вами встречались», — звенело в ушах, когда колымагу Вороновича заносило на поворотах, и Инга, отчаянно труся, вжималась в продавленное сиденье. От Вороновича опять несло перегаром, но он плевать хотел на ГИБДД. А ГИБДД плевать хотело на него, и по странному стечению обстоятельств их пути никогда не пересекались.

«Встречались, ой встречались!» — дребезжало в расшатанных окнах, когда Воронович ударял по тормозам перед очередным светофором, и пассажирка готова была провалиться при виде автоинспектора, косившегося в их сторону.

Но дудки! Не так уж и много Инга прожила, чтобы не помнить всех тех, с кем она действительно встречалась. А прожила она всего девятнадцать. Неужели только девятнадцать? Царица небесная! А ведь кажется — целую жизнь. Инга давно себя чувствует пятидесятилетней старухой. Она все познала, все изведала, все вкусила. Кое-чем успела пресытиться, и теперь свое прошлое не может вспоминать, не отплевываясь. Будущее также не сулило ничего светлого, и от этого в груди змеилось два извечных неразлучных спутника: уныние и тоска. А ведь у нее под глазами уже наметились первые морщинки, а в глазах — при пристальном взгляде — уже можно заметить преждевременную усталость. И виновник тому — это обрюзглое и вечно пьяное животное, выворачивающее в данную минуту руль своего разболтанного «Москвича».

«Мы с вами встречались. Это было в Ирландии в тысяча шестьсот двадцать восьмом году!» — проносилось в голове.

На явного сумасшедшего мужчина не походил. Видимо, с чувством юмора у него было все в порядке. Глаза его смеялись, шевелюру колыхал ветерок, но, когда он обмолвился об Ирландии, у нее, у бедной Инги, простой московской девчонки, перехватило дыхание. Ведь не позднее, чем вчера, они с Юлькой после двух бокалов «розового крепкого» раскрыли бульварную брошюрку про судьбы и прошлые жизни и, суммировав числа из дат рождения, выяснили, что в прошлой жизни она обитала именно в Ирландии и занималась либо торговлей, либо каботажным плаванием.

И кто только такую чушь сочиняет? И какой идиот этот бред издает? А есть еще армия распространителей, которая на этом делает деньги. Но главное, что это читают. Неужели люди так отупели, что разучились элементарно шевелить извилинами? Выходит, все ее ровесники в прошлом выходцы из Ирландии, которые непременно либо торговали, либо плавали в северных широтах.

Юлька смеялась и признавала, что по большому счету это чушь, однако себе высчитала великолепную жизнь в образе египетской жрицы. Юльке всегда везет: будь то в личной жизни, в деньгах или в картах. Даже в такой пустейшей ерунде она никогда не уронит себя и не опустится до каботажного плавания. Кстати, и муж ее, врожденный интеллигент, тоже никоим боком не приобщался к торговле. В прошлой жизни он был японцем и занимался ядами. Сынок же их в прошлой жизни был индейцем и тоже занимался ядами. «Словом, семейка подобралась что надо», — давились от смеха девушки, разливая по бокалам остатки розового.

Ну и гадость приходится пить! На испанские вина в темно-синих бутылках вечно не хватает денег. Но Юльку отсутствие денег никогда не угнетало. Деньги ей с лихвой заменяли любящий муж и шестилетний сынишка, похожий на купидончика. Да она и не нуждается в деньгах! Зачем счастливым людям эти жалкие бумажки? Стремление к деньгам — это плебейская привычка несчастных. Именно таким образом они компенсируют свое врожденное убожество.

Воронович, крутя баранку, имеет привычку честить жидов. Он и на смертном одре будет крыть их последними словами, тем более что до одра ему осталось совсем немного. Потом он перекидывается на сотрудников своего журнала, на Литфонд, на Союз писателей и опять на жидов.

Другое дело Ирландия, семнадцатый век. Определенно с тем молодым человеком не соскучишься. Ведь это уму непостижимо, как у него ловко подвешен язык. У нее, у королевы двора, может, впервые в жизни рассудок помутился не от спиртного, а именно от языка. И было еще не поздно послать его подальше, но что-то удерживало Ингу от этого.

Внезапно она поняла, что море, которое снилось ей с детства, плещется у берегов Ирландии и что она барахталась именно в тех волнах, которые знала давно. Давно она знала и ту обветренную скалу, позеленевшую от волн, и каменистый берег, видимый со стороны бушующего моря. В ту минуту девушка была уверена, что поднеси ей сейчас карту Ирландии — и она с точностью до сантиметра укажет место, где находилась ее бухта, которая была роднее Москвы.

И как бы в подтверждение незнакомец смотрел в глаза и все плел и плел о ее прошлой жизни.

Оказывается, в прошлой жизни она была дочкой какого-то ирландского кабатчика. А он простым английским моряком. Как говорится, скромно, но со вкусом. Осенью в сезон штормов они втайне от ее родителей встречались в какой-то пещере, находящейся под высокой скалой. При упоминании о скале Инга вздрогнула. Подробности этих встреч мужчина деликатно опустил, зато скрупулезно описал ее прежнюю внешность. В принципе она была такой же, как сейчас, только волосы посветлей и глаза поголубей. Врет, конечно. Хотя такая внешность ее вполне устраивала. Ну, да черт с ним! Самое интересное в том, что его, морского волка, из всего облика девушки доводила до сумасшествия только одна деталь: великолепная кофейная родинка у нее на животе слева от пупка.

И это все? Ну и нахал! Не знаком с приличной девушкой и минуты, а уже ведет речь о каких-то родинках на интимных частях тела. Но вместо того, чтобы сделать круглые глаза и ужаснуться, Инга рассмеялась, не испытав ни капли смущения.

— Но у меня нет никакой родинки!

— Вам виднее, — потупился он.

И это ей понравилось. Конечно, он играл и был далек от смущения (ну, еще бы, такой лось!), но играл очень мило, почти как профессиональный актер. Последнее, что он успел соврать, — судьба обещала их столкнуть.

5

У входа в редакцию Батурин столкнулся с вахтером. Вахтер, по всей видимости, намылился домой. Полковник тормознул его на крыльце и попросил вернуться, чтобы внести некоторую ясность в показания.

— Я уже вносил ясность, — недовольно произнес охранник.

— Я вас долго не задержу, — заверил следователь.

Они зашли в крохотную каптерку под лестницей и расположились друг против друга: охранник на топчане, а следователь на табурете. Каморка была очень тесной. В ней помещались только ученический стол, узкий топчан и шкаф. На лице охранника читалось откровенное недовольство.

— Часто сотрудники журнала приходят в восемь утра? — спросил следователь.

— Вообще никогда, — пробурчал вахтер. — Раньше двух никто никогда не являлся. Бывало, до восьми утра задерживались, но чтобы в такое время прийти с утра — не припомню.

— Задерживались до восьми? — повторил следователь. — В журнале так много работы?

Вахтер едва заметно усмехнулся.

— Это не моего ума дело, сколько работы в журнале. Но бывает, что задерживаются и до утра. Тот же покойный частенько засиживался на работе. Особенно когда пьяный. Однажды он четыре дня не выходил из кабинета. Когда же наконец вышел, уборщица у него из-под стола выгребла шестнадцать бутылок из-под водки.

— Понятно, — сдвинул брови следователь. — Когда вы сегодня ему открыли, заметили что-нибудь необычное в облике или на лице?

— Совершенно ничего не заметил! — хмыкнул вахтер. — Он был трезвый. Вид деловой. Выглядел вполне здоровым. Да же странно… — Вахтер пожал плечами и задумался. — Нет-нет, абсолютно ничего не заметил. У меня вообще сложилось впечатление, что он забежал на одну минуту.

— Зачем? Не сказал?

— Нет, не сказал. Сказал только, что к нему должны прийти и чтобы я пропустил. В десять подошла Инга. Я ее и пропустил, как он велел.

— Вы ее знали?

— Видел несколько раз. А знать не знал. Он ее частенько приводил в редакцию… ближе к ночи. Но в последние полгода я ее не видел. Я даже подумал, что Инга его бросила. Оказывается, нет. Честно говоря, я сегодня удивился, когда снова увидел ее. Вот до нее он водил девиц через день. Но после того как его жена учинила в редакции скандал, стал водить значительно реже.

— Как выглядела девушка?

— На ней лица не было. Глаза шальные, ничего не видят. Мне даже показалось, что она была под наркотой. Я еще подумал, совсем опустилась девчонка. А была такой светлой.

— Вы с ней разговаривали?

— Можно сказать, нет. Перекинулись парой слов. Она спросила: «Воронович у себя?» Я ответил: «Уже два часа, как тебя ждет». И все. Она сразу побежала наверх. Ну, а как выбежала, я даже не заметил. Услышал только, что хлопнула дверь. Выглядываю в окно и вижу: бежит вся бледная, только туфельки сверкают…

— Ясно. Откуда у вас ее домашний телефон?

— Случайно сохранился, — отвел глаза охранник. — Как-то раз она приходила к Натану Сигизмудовичу, а его не было. Вот она и оставила свой домашний телефон для него…

В последнее верилось с трудом. «Уж если так ей приспичило, она могла оставить телефон в секретариате, но никак не у вахтера», — подумал полковник и отпустил охранника домой. После разговора с ним у Батурина сложилось впечатление, что сторож не очень доброжелательно настроен к Вороновичу, но весьма сочувственно относится к его юной любовнице.

Дверь кабинета завотделом была опечатана. Прежде чем сорвать пломбу и войти, следователь обошел весь этаж. Коридор тянулся по всей длине здания, загибаясь и дробясь на всевозможные закутки. Он был почти полностью захламлен старой мебелью и списанной оргтехникой. Однако ни стремянки, ни лестницы среди этого мебельного хлама обнаружить не удалось. Впрочем, внимание Батурина привлек легкий столик, стоящий неподалеку от кабинета покойного.

Когда кабинет Вороновича открыли, следователь, еще не войдя в него, почувствовал, что следов уже не найти. Невооруженным взглядом было видно, что опера прошлись табуном, затоптав сапогами полы и смахнув со стеллажей пожелтевшие листы, когда вынимали из петли тело. Полковник внимательно осмотрел кабинет — он был завален кипами бумаг и папок.

Внимание следователя переключилось на потолки. Они действительно были высокими. На железном крюке в потолке висела пожелтевшая от времени люстра с тремя рожками. С нее свисала тонкая капроновая петля. Веревка была накинута на крюк, а конец ее привязан к медной ручке двери. В принципе можно было обойтись без стремянки. Если на стол поставить стул, то вполне можно накинуть веревку на крючок и со стула.

Полковник подошел к громоздкому столу с зеленым сукном и осмотрел резные ножки. То, что его не двигали лет тридцать, мог увидеть и слепой. За это время паркет дважды покрывали лаком, а стол оставался на месте. Он уже почти врос в полы этого кабинета.

Пришлось позвонить завхозу и спросить про стремянку. Завхоз ответил, что таковая имеется, но в кладовке на четвертом этаже. Кладовку он не открывал полгода, но если у гражданина следователя есть желание на нее взглянуть, то он откроет и охотно покажет стремянку. Батурин ответил, что желание взглянуть на стремянку у него есть, но это он сделает чуть позже.

На полу под петлей лежал перевернутый стул. Опера оставили его на месте. Батурин присел на корточки и принялся сантиметр за сантиметром изучать полы. Должны же на паркете остаться черные пятна от резиновой подошвы стремянки. Нет. Ничего подобного не осталось. Стремянкой тут явно не пахло.

После чего все внимание было перекинуто на веревку. Петля действительно была обильно натерта мылом и издавала своеобразный запах, хотя не настолько сильный, чтобы определить разновидность мыла. «Что-то здесь не так», — подумал Батурин и вышел из кабинета.

6

Судьба обещала столкнуть и ничего более. Что бы это значило? Из-за угла вырулил «Москвич» Вороновича. Девушка, не произнеся больше ни звука, направилась к машине, и молодой человек осекся на полуслове. Может, не нужно было так высокомерно? Может, нужно было улыбнуться или подмигнуть. А лучше, поблагодарить за приятную беседу, извиниться и вежливо удалиться. Так, наверное, было бы правильнее.

Впрочем, переживет. Пусть не думает, что ей так легко заговорить зубы. А то распушил хвост и вообразил себя черт знает кем. Как говорится, хорошего понемножку!

Однако едва девушка сделала шаг, снова проклятая тяжесть вползла в ее сердце, и Инга подумала, что зря она так надменна, что нужно было хотя бы обернуться. Но обернуться не дала гордость.

Не успела она эффектно опуститься на переднее сиденье, как Воронович тут же начал громыхать о собрании в своем пришибленном журнале.

Характер у Вороновича не подарок. Свою угрюмую тяжесть он распространяет на всех. Очень и очень непросто находиться рядом с ним. Когда Инга с ним расстается, то как будто сбрасывает с себя сорокакилограммовый рюкзак. Это обычно случается по утрам, но к вечеру ее опять начинает тянуть к нему словно магнитом. Под сердцем ноет, и на душе неспокойно. Что это, болезнь или любовь? Но любовь — это когда с человеком хорошо. А Инге с ним плохо. И все равно она без него не может.

Интересно, это только у Инги так? Есть ли на свете человек, которому было бы уютно рядом с Вороновичем? Наверное, нет. Только Чекушкин находит с ним общий язык, и то за бутылкой.

Этот щупленький, очкастенький, с потными руками и поросячьими глазками мужичонка вызывает у Инги дикое омерзение. Чекушкин никогда не был женат и свою убогую двухкомнатную «хрущевку» щедро предоставляет коллегам. В нее-то в основном и привозит своих молоденьких любовниц это грубое животное Воронович.

Инга ненавидела эту квартиру. В ней как будто воняло развратом. Но, кроме как там, им с Вороновичем встречаться негде. Что касается хозяина, то он относился к самой низкой из четырех категорий, на которые девушка подразделяла сильную половину человечества. Это самая бесцветная, самая пожилая и самая животная категория. Ее представители хотят все сразу и по возможности бесплатно. В любую удобную минуту Чекушкин стремится ее облапить, а Воронович относится к этому с постыдным равнодушием.

Третья категория не столь отвратительна, как четвертая. Ее мужчины также немолоды и похотливы, но они хотя бы внешне пытаются соблюсти какие-то условности: сводить в ресторан или, на худой конец, в театр.

Ко второй категории относятся уже более молодые и некоторые пожилые мэны, чья похоть замаскирована потоком словесной чепухи: рассуждениями о превратностях судьбы, об одиночестве возвышенных душ, о сердцах, уставших без любви, и, наконец, о женской красоте. Это те самые, которые отвешивают комплименты и которых глупые женщины готовы любить одними ушами. Такие поначалу могут показаться культурными и интеллигентными, но внутри они так же порочны, как последние две. К ним с некоторой натяжкой Инга относила Вороновича.

Первая категория — наивысшая: чуваки в ней молодые, красивые, богатые, благородные, обожающие окружать себя эффектными дамами. Эта категория еще толком не была познана Ингой, но у нее все впереди. В конечном итоге раскатывающие на иномарках фирмачи также ограничены и похотливы, но они, по крайней мере, молоды. Хотя нельзя сказать, что Инга не имела из этой категории мужчин. Имела. Но она об этом не любит вспоминать. И никому никогда не рассказывала, даже лучшей подруге Юльке.

В квартире Чекушкина было сильно накурено, на журнальном столике стояло несколько пустых бутылок. Несвежая скатерка на журнальном столике была залита соусом из консервных банок. На полу валялись вилки и раздавленные куски хлеба; грязный палас был сплошь усыпан пеплом. Было нетрудно догадаться, что споры о жидах велись здесь со вчерашнего вечера. Они уже трижды подрались, дважды помирились, проспались, опохмелились, и теперь этим ублюдкам захотелось женского общества.

При виде Ингиных ног глаза Чекушкина блудливо залоснились, а их обладательница с тоской подумала, что она зря надела такую короткую юбчонку. Чекушкин неуклюже поднялся и смахнул локтем последние стаканы. Это его не смутило. Он подошел к гостье неприлично близко и, разя козлом и перегаром, принялся сладко лобызать ручку. Воронович молча тряхнул головой и, указав Инге на кресло, по-хозяйски налил в немытый стакан фальшивого коньяка.

Гостья заколебалась. Во-первых, стакан с подтеками. Вдруг из него пил Чекушкин? Во-вторых, как это с пылу с жару да без закуски? Последнее время эта журнальная братия стала забывать, что она хрупкая, красивая женщина. Действительно, пора с ними кончать. И чем скорее, тем лучше!

Девушка подняла шикарные глаза на их багровые физиономии и снова вспомнила молодого человека. Зря она так с ним поступила. Нужно было хотя бы сделать ручкой.

Бежать! Бежать от этих рож, от этих бутылок, от этих липких взглядов, потных рук и безобразно пахнущих кроватей… Боже, за что она любит Вороновича? Любовь зла, любовь болезнь… Да и любовь ли это?

7

Можно было и не подниматься на четвертый этаж в кладовку. Анатолий Семенович пошел взглянуть на стремянку сугубо для очистки совести. Когда завхоз открыл свое хранилище для инструментов, следователь уже по спертому воздуху определил, что в нее не входили как минимум год, а не полгода. Крохотное помещение не имело окон и было до потолка завалено ведрами, лейками и лопатами. Чтобы добраться до стремянки, прислоненной к противоположной стене, понадобились усилия. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что стремянку не трогали несколько лет. На ней было четыре слоя пыли.

— А другой у вас нет? — спросил нахмурившийся Батурин.

— Откуда! — развел руками завхоз.

Следователь спустился на второй этаж и снова внимательно осмотрел стоящую в коридоре мебель. Особенно скрупулезно он обнюхал бестумбовый столик у кабинета. Только его мог использовать самоубийца в качестве стремянки, поскольку больше ничего подходящего не было. «Что ж, самое время вызывать экспертов», — подумал следователь и отправился к вахтеру звонить.

После этого Батурин снова позвонил Сопрыкину уточнить про мыло «Дуру». Лейтенант поклялся, что с мылом он ошибиться не мог. Его запах был настолько сильным, что даже чувствовался в коридоре. Складывалось ощущение, что мыло несколько минут назад извлекли из обертки.

— Вы намекаете на то, что самоубийца натер им веревку непосредственно в кабинете?

— А где же еще?

— В таком случае, где мыло?

На этом вопросе Сопрыкин снова запнулся, и начальник следственного отдела, так и не дождавшись ответа, положил трубку. Получалась какая-то ерунда. Самоубийца перед тем, как повеситься, совершает оздоровительную пробежку. После чего прибегает на работу, берет на вахте ключ, отыскивает где-то веревку, натирает ее мылом, которое потом исчезает, непонятно как перекидывает веревку через крюк на потолке, конец привязывает к дверной ручке, затем ставит под петлю стул, надевает петлю на шею и опрокидывает стул…

Внезапно следователь обратил внимание на длину висящей петли и на то, как был повален стул. Пришлось снова звонить в отдел и уточнять по поводу стула:

— Его точно не трогали?

— Оставили, как есть.

— И веревку не укорачивали?

— Для чего? Аккуратно сняли тело и на цыпочках вынесли в коридор…

В ожидании экспертов следователь поднялся на третий этаж к главному редактору. Тот был угрюм и растерян. Его седые волосы в беспорядке рассыпались по плечам, под глазами зияли огромные фиолетовые мешки. По всей видимости, самоубийство сотрудника главный принял близко к сердцу. Он указал следователю на стоящее у стола кожаное кресло и тяжело вздохнул.

— Вот ведь как бывает, — хрипло произнес редактор, играя желваками. — Сколько это проклятое время унесло талантливых людей. Я Натана понимаю…

— Что это был за человек? — осторожно спросил следователь.

Редактор сердито взглянул на следователя.

— Это был человек, бесконечно преданный литературе. Можно сказать, что у него ничего не было, кроме литературы. И ему ничего не нужно было, кроме литературы. Но, посмотрите, какое сейчас время! Оно отнимает последнее: у нищих — лохмотья, у голодных — крохи, у литераторов — надежду. Кто не принимает этого, тот уходит.

Редактор гневно сверкнул глазами и потянулся в карман за носовым платком. Промокнув вспотевший лоб, он сокрушенно покачал головой:

— Вот так…

— То есть, по-вашему, он свел счеты с жизнью из-за невостребованности? — уточнил следователь.

— А из-за чего же еще? — горько усмехнулся редактор. — Натан был человеком честным. Он не пропустил в журнал ни одного непрофессионального стихотворения. А ведь мог. Сейчас богатых графоманов развелось, как собак. Но для Натана поэтическая школа — первооснова всего. За десять лет реформ поэтическую школу разрушили до основания. Но старые мастера еще живы. Вот за ними уже не будет никого. Понимаете? Начинается эра литературного любительства. Читатель уже разучился отличать профессиональную литературу от любительской. Точнее, его искусственно приучили к презренной любительщине. И кто? Редакторы частных издательств, которые всегда были далеки от литературы, но обожали деньги. Натан это остро чувствовал и сильно переживал. Он потому и пришел расстаться с жизнью в редакцию, ибо она для него была единственным островком, смыслом жизни в высоком понимании этого слова.

Редактор остановился и угрюмо уставился в стол. Следователь тоже не решался нарушить молчание. Наконец, выдержав приличную паузу, произнес как можно осторожнее:

— Говорят, он пил.

Редактор поднял тяжелый взгляд.

— Ну, пил. А что же еще остается делать, когда такая безысходность? Либо принимать это мерзкое время таким, какое оно есть, либо выражать протест. Да, бывало, что Натан впадал в запой. Раза два в год впадал непременно. Но потом он всегда брал себя в руки, начинал заниматься физкультурой, ходить в бассейн, бегать на лыжах. Даже бросал курить. А через полгода опять срывался. Два месяца назад он взял себя в руки, но, видимо, стало уже невмоготу. Хотя он человек удивительного мужества. Но когда рак печени, редко кто может быть работоспособным.

— У него был рак печени? — удивился следователь.

— Вы разве не знали? — укоризненно покачал головой редактор. — Уже более двух лет. А он так и не лег в больницу. Натан говорил, лучше год полноценной жизни, чем пять лет на больничной койке. Так что его добровольный уход в лучший мир меня лично не удивил. Такое сломает кого угодно. Да еще жена у него, знаете, не подарок…

— Я слышал, что жена его учинила здесь скандал из-за какой-то девушки.

Редактор метнул сердитый взгляд и произнес:

— Натан — мужчина симпатичный и обаятельный. Он нравится многим девушкам, несмотря на свой возраст. Хотя что для мужчины пятьдесят два года? Самый расцвет. Не вижу здесь никакого криминала. А что касается его жены, я ее знаю давно. Она у него всегда была стервозной…

8

Девушка схватила стакан и с ненавистью взглянула Вороновичу в глаза. Сейчас бы взять и выплеснуть коньяк ему в рожу. Ведь он даже не вспомнил, что у нее сегодня день рождения. Ему абсолютно наплевать на ее чувства. Стоит Инге сейчас пригубить, как он тут же потащит ее в спальню, тяжело дыша и расстегивая на ходу юбку. Воронович даже не удосужится плотно прикрыть дверь, и Чекушкин все будет слышать и похотливо ловить каждый звук.

Девушка перевела яростный взгляд на критика, и тот, не на шутку встревожившись, энергично зашевелился в кресле.

— Что же ты поишь гостью из грязного стакана, да еще без закуски? — заботливо произнес он. — Нужно достать бокалы и открыть консервы. А это убрать к чертовой матери!

— Пардон, пардон, — забормотал Воронович, неловко натыкаясь на стул. — Одну минуту. Сейчас все будет чики-пики, как говорят девочки.

Он по-медвежьи сгреб в кучу грязную посуду и понес на кухню, на ходу рассыпая пустые банки.

— Я помогу! — вскочила с места Инга, чтобы не оставаться наедине с Чекушкиным.

— Пожалуйста, пожалуйста! — встрепенулся тот. — А я поставлю музыку.

Она услышала за спиной, как Чекушкин позорно сливает коньяк обратно в бутылку, и почувствовала, каким сладострастным взглядом обжигает ее ослепительные ноги.

Кухня была омерзительной. Немытые кастрюли и сковородки с остатками заплесневевшей еды свалены в кучу. Стол заставлен ковшиками, банками, горшками, из которых торчат окурки. Ведро переполнено, и мусор валяется на полу. Гостья вздрогнула от мысли, что сейчас ей все это предстоит отмывать. Но сегодня дудки! Сегодня у нее день рождения.

Она брезгливо открыла воду и забрала у Вороновича стаканы. Воронович сальными руками тут же заграбастал ее сзади, и, когда нащупал грудь, дыхание его сделалось хриплым.

— Не здесь же, — прошептала она, и по щекам потекла тушь.

— Пардон, пардон, — пробормотал Воронович, тяжело вздыхая и опуская руки.

А мог и не отпустить. Чекушкин бы точно не отпустил и полез под юбку рвать колготки. Не зря же он относится к самой мерзкой, четвертой категории. А у Вороновича крепко сидит в мозгах, что перед шурами-мурами он обязан заставить даму опрокинуть хотя бы рюмку. И еще поговорить о жидах.

А вот интересно, о чем говорят мужчины первой категории? Может, читают стихи или рассказывают о внепланетных цивилизациях?

Стол был накрыт заново. Заново разлит по бокалам коньяк и открыты шпроты в масле. Персонально для Инги были насыпаны в вазу конфеты и откупорена пачка ананасового сока. Не очень-то шикуют современные литераторы. И главное, не понимают, насколько они жалки. А может, понимают, но прикидываются.

Комната уже была проветрена, и из кассетника доносился рок-н-ролл, который Инга терпеть не могла. Держа в одной руке бокал, а в другой вилку с рыбой, бедняжка думала, что стоит ей сейчас сделать глоток — и все опять покатится по кругу, и то, с чем столкнулась она сегодня под памятником Грибоедову, уже навсегда провалится в тартарары.

А над душой стоял Воронович и терпеливо ждал. Он ждал, когда же гостья опустошит свой бокал и они наконец будут на равных. Хозяин дома не сводил с девушки глаз. Он раздевал и пожирал ее глазами и, должно быть, стонал от вожделения. Хоть на секунду провалиться бы под землю и забыть о них.

Инга подняла бокал и одним махом выпила все до единой капли. Так-то оно легче. Мужики повеселели и грянули «ура!». Теперь она с ними в одной упряжке: два жеребца и трепетная лань.

И снова все как всегда: пьяные разговоры о жидах, провалы в табачные туманы, новые бокалы коньяка, окурки, падающие под ноги, заплетающиеся языки, наконец, мат, проскальзывающий между слов, и откровенное хамство обоих. Воронович, уже не стесняясь, водил шершавой ладонью по ее колготкам. А когда отлучался в туалет, Чекушкин брал ее белую кисть потными руками и гнусно чмокал слюнявым ртом.

За окном уже стемнело, когда Воронович на грани отруба поволок ее в соседнюю комнату и как обычно не захлопнул дверь. В эту минуту Инга ощутила себя маленькой девочкой, которую тащит куда-то морская волна, и она не в силах не только сопротивляться, но даже заплакать или позвать на помощь. Но так уже было: огромное серое небо над головой и суровая обветренная скала в маленькой тихой бухте. А небо по-прежнему хмурое и недоброе. И девушка внезапно поняла, что не заслужила ясного неба не только в этой московской жизни, но и в той, ирландской.

Почему она ни в чем не может отказать Вороновичу? Почему не сопротивляется? Почему не кричит, не зовет на помощь, не грозит, наконец, милицией?

Он, астматически дыша, навалился на нее своей свиноподобной плотью, впечатав ее тоненькое тельце во влажные покрывала. Воронович уже ничего не соображал и был не в силах расстегнуть даже «молнии». И вот он нетерпеливо лезет под юбку и грубо стаскивает колготки с ажурными трусиками. И куда-то проваливается Ирландия, но волна, холодная и тоскливая, продолжает тащить в открытое море. Там, где уже не донырнуть до дна, есть едва заметный риф, за который можно уцепиться и переждать, когда пройдет основной вал.

— Подожди, подожди… Порвешь колготки… Я сама…

А в соседней комнате курил и кашлял Чекушкин. Слышимость просто космическая. Несвежие простыни отвратительно впиваются в лопатки. Чекушкин шумно втягивает дым и пьяно вздыхает.

— Подожди же! Закрой дверь! Я сама!

9

Приехавшие в редакцию криминалисты не скрывали изумления. Выскочивший из машины начальник экспертного отдела подошел к следователю и хмуро поглядел в глаза.

— Это какой-то классик, лауреат государственной премии?

— Увы, Анатолий Ефимович! Был бы классиком, наверно бы этим делом занималась ФСБ, — развел руками Батурин. — Лично я никогда не слышал его фамилии. Короче, кроме комнаты, нужно дополнительно обработать стол в коридоре.

Криминалисты облепили бестумбовый стол, стоящий в двух метрах от кабинета, нанесли на него порошок и принялись рассматривать через увеличительные стекла края и углы. Через несколько минут эксперт поднял глаза на полковника:

— С обоих концов стола стерта пыль и имеются свежие отпечатки ладоней. Пыль также стерта с середины поверхности. По всей видимости, человек, поднимавший этот стол, прижимал его к животу.

— Следы обуви на столе есть? — спросил Батурин.

— Следы не проявились, но на краю стола обнаружены свежие частички земли. По всей видимости, на стол вставали ногами. Впрочем, точно утверждать можно только после лабораторного анализа.

— Нельзя ли определить, ставили на этот стол стул?

— К сожалению, нет, поскольку середина стола обтерлась об одежду.

После внимательного обследования полов кабинета, мебели и ручки двери эксперт произнес:

— На стуле частички той же уличной грязи.

— Той же? — подозрительно сощурился следователь.

— А какой же еще? — удивился эксперт. — Хотя об этом наверняка можно говорить только после лабораторного анализа, но, по-моему, в поле зрения больше нет ничего такого, с чего бы самоубийца мог дотянуться до крючка. Свой письменный стол он сдвинуть не рискнул, поэтому и воспользовался легким столиком в коридоре. Больше поблизости, как видите, столов нет. Так что грязь та же. Не сомневайтесь! Он втащил этот столик, поставил на него стул, взобрался, накинул веревку на крючок, спрыгнул и привязал конец веревки к ручке двери. После чего вынес стол обратно в коридор, взобрался на стул, затянул на шее петлю и спрыгнул со стула.

— Стоп! — предостерегающе поднял палец Батурин. — Допустим, что на его месте вы. Стали бы вы за минуту до смерти выносить столик в коридор? По-моему, смертнику все равно, как после его смерти будет стоять мебель.

— Ну, знаете ли! — развел руками Анатолий Ефимович. — Может, это вам все равно. Ну, мне, может быть, безразлично. А вот ему нет. Может, он был таким педантом, что машинально отнес столик на прежнее место.

— Э нет! — хитро улыбнулся следователь. — Никаким педантом он не был. Скорее наоборот. Посмотрите, какой бардак в кабинете! Это первое. Второе: обратите внимание, как лежит под ним стул. Вы видели когда-нибудь висельника, который бы вставал лицом к спинке стула? Как с него прыгать? Назад? Обычно прыгают вперед.

— Но, может быть, он подпрыгнул и в прыжке пнул спинку стула, чтобы наверняка. Кто его знает, чем он руководствовался? Каждый самоубийца имеет право на собственные причуды.

— Я тоже так сначала подумал, — покачал головой Батурин. — Но если бы он пнул спинку, стул бы отлетел вперед. Но, посмотрите, стул лежит строго под петлей. Более того, поставьте его — и увидите, что петля и спинка стула находятся почти на одной прямой: то есть колени повешенного почти вплотную упирались в спинку стула. Можно ли в таком стесненном состоянии да еще будучи в петле подпрыгнуть и пнуть тяжелый стул с такой силой, чтобы он упал?

Эксперт вытащил из кармана платок и двумя пальцами поднял стул. Спинка действительно находилась строго под петлей. Эксперт сначала недоуменно почесал затылок, но потом его осенило:

— Я понял, как все произошло! Одну ногу он поставил на стул, другую на спинку стула.

— Зачем? — пожал плечами следователь.

— А затем, что петля оказалась слишком высокой. Ведь он заранее привязал ее к ручке двери. И, видимо, немного не рассчитал. Поэтому ему пришлось одной ногой встать на носок, а другой на спинку стула, чтобы влезть в петлю. Далее самоубийца переместил силу тяжести на спинку стула, и стул аккуратно упал на пол.

— В таком случае, на спинке стула должны быть частички той же уличной грязи. Вы их обнаружили?

— Сейчас обнаружим. В чем проблема?

Эксперты занялись стулом, а следователь с начальником экспертной группы принялись искать мыло. Они перерыли весь кабинет и не нашли даже обертки.

— А ведь его распаковали именно сегодня утром, — задумчиво произнес Батурин.

Но мыла, увы, не было, как и не было частичек уличной грязи на спинке стула. Эксперту ничего не оставалось, как широко развести руками.

— Мыло спер вахтер, а самоубийца обладал левитацией.

Такой вывод не понравился начальнику следственного отдела. Он попросил внести стол в кабинет и отвязать от ручки двери веревку. После чего установил редакторский стул на середине стола и, взгромоздившись на это сооружение, поднял руки вверх. До потолка оставалось более полуметра. Закинуть веревку на крючок Батурину удалось только с четвертой попытки.

— У меня метр восемьдесят два, — произнес он сверху. — А у самоубийцы около метра семидесяти. Вы правы, он умел летать.

Следователь слегка присел и снова принялся закидывать веревку на крючок. Попытка удалась только с восьмого раза. Батурин спрыгнул на пол и деловито спросил:

— Отпечатки есть?

— Навалом. По-моему, отпечатки на телефонной трубке и на столе в коридоре совпадают. Хотя это не точно. Точно скажу после лабораторного анализа. Ну что, теперь займемся окном? Вы его осматривали?

— Нет! Ждал вас.

— Думаете, на нем самые важные следы? — скептично улыбнулся эксперт и осторожно начал двигаться к окну.

Добраться до него было непросто. Нужно было перелезть через стол, затем перешагнуть через два завала из рукописей. Анатолий Ефимович, добравшись до окна и откинув тяжелую штору, неожиданно воскликнул:

— А шпингалеты, оказывается, открыты!

Батурин тут же кинулся к окну, свалив по дороге две стопки папок. Он вытащил из кармана платок, схватился за ручку окна и потянул на себя. Все четыре створки распахнулись без малейшего труда. Следователь выглянул в окно и увидел сразу под ним шиферную крышу какого-то подвала. Взобраться с него на подоконник не представляло большого труда даже для человека среднего роста.

— Вот и ответ, — произнес сдержанно Батурин. — Обрабатывайте раму и подоконник. На карнизе должны быть отпечатки ладоней.

10

Вот он, риф. Главное — не проплыть мимо. Нужно успеть во время набегающей волны нащупать ветви и, широко раскинув руки, упереться в них ступнями. Если волна слишком высокая — следует поднырнуть под гребешки, отыскать огромную шершавую ракушку, сросшуюся с ветвистым кораллом, и переждать раскат под водой. Если волна не очень свирепая, то в эту ракушку лучше вцепиться пятками. Но сегодня волны не так уж и злы и вряд ли унесут в открытое море, однако ракушку ни в коем случае нельзя упускать из виду. Это последняя точка, определяющая границу бухты. Дальшеплыть нельзя. Дальше океан, бескрайний, чужой и безжалостный, который может подхватить и унести черт знает куда. Когда на море волнение, за эту черту не рискуют уплывать даже на лодках.

Однако вот наконец и она, морская ушная прелесть, стоящая всегда на посту и не исчезающая ни при каком шторме. А вот и следующая волна, коварно несущаяся от берега. Ее пловчиха уже не опасалась. Вторая волна всегда слабее первой. Поднырнув под нее, можно плыть назад. Или подождать следующего вала и броситься в кипящие гребешки. Через несколько минут они сами выбросят твое гибкое тело на прибрежные камни. Но лучше плыть самой. Шторм стихает, а значит, следующий вал будет не скоро. А тело между тем уже начинает коченеть.

Но внезапно на скале появился силуэт высокого мужчины в широкополой шляпе. Как мило! Да это же тот чудак с Чистопрудного бульвара, который говорил, что чакры памяти открываются только после тридцати лет. Но ведь она совсем еще девчонка, а тем не менее прекрасно помнит все свои предыдущие жизни. Особенно врезалась в память солнечная Греция. Кстати, сейчас он и сам лишится памяти, когда увидит ее выскочившей из морской пучины чистой Афродитой.

Ей всего четырнадцать, а у нее уже такая фигура. О ее фигуре в поселке судачат все кому не лень. Нужно будет изобразить девичью стыдливость. Это для формальности. Самой же ей будет чертовски приятно пройтись перед ним нагой.

Но тьфу, какая досада! Кажется, это не он, а ее родной брат. Вот уж перед ним она меньше всего хотела бы демонстрировать свои прелести.

— Немедленно вылезай! — подал голос брат, неторопливо спускаясь со скалы. — Как ты можешь купаться в такой ледяной воде?

«Пошел вон!» — хотела крикнуть она, но ушла с головой под воду. А когда вынырнула, то с раздражением отметила, что ненавистный братик остановился над ее одеждой. Ходить перед ним голой она стеснялась с детства, несмотря на то, что он нянчился с ней больше матери. Вот сейчас она выберется на берег, а он будет смотреть насмешливо и нечисто. Так оно и случилось. Брат издевательски наступил на юбку, и ей стоило огромных усилий выдернуть ее из-под сапога. Потом, когда она отвернулась и начала торопливо напяливать кофточку, брат подошел сзади и произошло то, чего она так боялась: он страстно обнял ее, больно стиснув грудь.

— Ты с ума сошел! — воскликнула купальщица, но брат не услышал.

Ладони его были грубыми и потными. Дыхание смрадное, зубы гнилые, как у Чекушкина. Да это же и есть Чекушкин! Инга вскрикнула. За окном уже светало.

Она была совершенно голой, Чекушкин раздет наполовину. Как отвратительно тряслась его дряблая грудь. Как невыносимы были его лихорадочные глаза, слипшиеся волосы, смрад изо рта, но главное — омерзительно потные руки, которым не было сил сопротивляться.

— Воронович! — крикнула она в открытую дверь, тщетно пытаясь оторвать от себя эту скользкую гнусность.

— Нет его, — жарко прошептал Чекушкин. — Будь умницей!

Неужели придется принять в себя еще и эту мерзость? Голова раскалывалась, руки не слушались. Она собрала все силы и с визгом вцепилась зубами в его ладонь.

— Сумасшедшая! — отпрянул Чекушкин. — Соседи спят.

Теперь ей было ясно, чего боится Чекушкин больше всего. Скандалов с соседями! Инга оттолкнула его и прошлепала к своей одежде.

— Только тише… Еще очень рано.

Чекушкин сделал попытку подступиться сзади, но тут же получил острой туфлей по физиономии. Бедняге ничего не оставалось, как ойкнуть и отвернуться к окну.

— Только учти, он на тебе не женится. Из-за таких, как ты, семью не бросают.

Чекушкин плюнул на пол и тяжело вздохнул. Девушка стремительно одевалась и щелкала от страха зубами. Блузка мятая, колготки порванные, юбка до безобразия коротка. И какой дьявол помешал ей надеть джинсы?

— Где этот ублюдок?

— Натан давно дома. Где же еще быть семейному человеку? — ехидно захихикал насильник.

Инге захотелось тут же выбежать из комнаты, но Чекушкин преградил дорогу.

— Не спеши. Давай похмелимся!

— Убери руки!

— Все равно из квартиры не выйдешь до одиннадцати. Воронович нас запер.

Инга едва устояла на ногах.

— Вот козел! Он меня тебе подарил?

— Почему подарил? Продал! Всего за пятьдесят долларов.

Чекушкин не смог выдержать ее взгляда и посторонился.

В ванной девушка долго вглядывалась в зеркало и все никак не могла понять, кто это смотрит на нее из-за мутного стекла. Да неужели это она, блистательная королева двора? До чего дожила, до чего докатилась: глаза провалились, под глазами чернота. Лицо перекошено, подбородок дрожит. А ведь ей всего девятнадцать.

Она опустила веки и стала сползать под ванну. «Как я устала», — прошептала королева и, ощутив под собой холод кафеля, подумала, что сейчас самое время привалиться под землю в безоблачное царство фей… Но нет! Сейчас ни в коем случае нельзя расслабляться. Того и гляди ворвется этот… богом обиженный. Но какая все-таки скотина Воронович! Неужели вправду явится в одиннадцать?

11

Неожиданно для всех в редакцию пришла жена самоубийцы. Когда об этом доложили следователю, лицо его вытянулось.

— Кто ей сообщил? — спросил он у главного редактора.

— Вообще-то сообщил я, — ответил редактор и нахмурился: — Но я не звонил. Она сама позвонила вскоре после нашего разговора и спросила, что случилось с мужем? Даже странно.

— Почему странно? — удивился Батурин.

— Потому, что она никогда не интересовалась Натаном.

— Но этот случай стоит того, чтобы наконец заинтересоваться, — иронично произнес следователь.

— Да нет, вы не поняли! О самоубийстве мужа она не знала. Потому-то и странно, что позвонила…

Вдова оказалась интересной, ухоженной женщиной с печальными глазами. Вглядываясь в нее, полковник никак не мог уловить следов стервозности, о которой говорил редактор. Несмотря на то, что лицо ее было бледным, держалась она с чрезвычайным достоинством. Ее выдержанность не была напускной. Скорее всего, это привито с детства. Однако ее английское спокойствие не могло не удивлять следователя.

— От кого вы узнали, что произошло с вашим с мужем? — строго спросил Батурин.

— От Бориса Евгеньевича, главного редактора.

— Но он мне сказал, что вы сами позвонили и спросили, что случилось с вашим мужем.

Женщина внимательно посмотрела в глаза и сдержанно произнесла:

— Он вышел из дома на полчаса, но после этого прошло четыре.

— Но почему вы решили, что с ним случилось что-то на работе, а не на улице?

Женщина снова пронзила следователя черными глазами и коротко пояснила:

— Я знала, что он хотел заглянуть на работу.

— Зачем?

— Не знаю. Я слышала, как ему позвонили и он назначил встречу в редакции.

— Кто ему позвонил?

— Понятия не имею. Я спала. Насколько я поняла сквозь полусон, звонил один из его авторов. Но возможно, что я и ошибаюсь. Допускаю, что это звонила одна из его поклонниц.

В глазах женщины промелькнул презрительный огонек, и тонкие губы еле заметно исказились в усмешке. В ту минуту следователю показалось, что для супруги Вороновича смерть мужа не была такой уж неожиданностью.

— У него было много поклонниц? — поинтересовался Анатолий Семенович.

— Прорва! — выдохнула женщина. — И что они только в нем нашли? Да, он, конечно, умел быть обаятельным, когда это требовалось, а во всем остальном он был далеко не Ален Делон. Внешность — так себе. Рост — метр шестьдесят восемь. Денег зарабатывать не умел. К тому же безбожно пил.

В интонации женщины проступало явное пренебрежение. А ведь она даже не видела трупа, — неприятно удивило следователя. Можно сказать, это единственный случай, когда супруга на слово поверила в смерть родного человека. Обычно в это не верят даже после морга.

— Извините, конечно, но у меня сложилось впечатление, что вас не особо удивило самоубийство мужа? — спросил полковник.

Женщина спокойно взглянула в глаза офицеру и откровенно ответила:

— Это правда. Самоубийством он грозил уже двадцать лет. Сначала меня это очень пугало, а потом я привыкла. Даже, знаете, смирилась с мыслью, что в один прекрасный день приду домой и найду его на диване со скрещенными руками. У него это как ритуал: раз в месяц он обязательно прощается со мной и божится, что вечером в квартире появится труп.

Вдова тяжело вздохнула и опустила глаза. Затем со стоном затрясла головой и поднесла ко лбу ладони. Это был единственный эмоциональный выплеск, связанный со смертью мужа, который следователь увидел воочию. Но проявление скорби было недолгим. Вдова тут же собралась, и полковник милиции снова почувствовал ее сдержанный взгляд. Вдова отняла от лица руки, опустила их на колени и произнесла:

— Извините.

— Ничего-ничего, — понимающе пробормотал Батурин, догадавшись, что муж этой женщины был редкой птицей, если воспитал в ней такое железное самообладание.

— А сегодня он тоже прощался с вами?

— Нет. Сегодня нет, — ответила вдова с тревогой в глазах. — В том-то вся и странность, что он повесился именно сегодня. Иногда он брал себя в руки. Бросал пить, курить, начинал снова писать стихи, бегал по утрам на стадион — словом, вел нормальный образ жизни. Обычно этого хватало на полгода. Самое большее — на год. Точнее, до того, как не обзаведется очередной любовницей. Самое странное, что он никогда их не ищет. Они сами его находят. Ну и, как правило, его романы всегда сопровождаются пьянками и каким-то ублюдочным падением на дно. Порой он опускался до уровня бомжа. Но после того как любовница ему надоедает, у него снова начинался подъем. С последней своей пассией он распрощался в начале мая. После этого прошло два месяца. Представьте, наблюдался самый пик его здорового образа жизни. И вдруг — такая неожиданность…

Женщина умолкла и задумчиво потупила взор. Следователь тоже задумался. После недолгого молчания он спросил:

— Вы заметили что-нибудь странное в его поведении накануне?

Женщина удивленно подняла глаза:

— Вы хотите спросить, не задумал ли он самоубийство заранее? Ни в коем случае! Он относился к тем, кто руководствуется порывами. Вчера он ничего подобного не планировал. В этом я уверена. Повеситься ему стрельнуло в голову только сегодня утром.

— До или после телефонного звонка? — спросил следователь.

Взгляд женщина стал необычайно серьезным. Прежде чем ответить, она долго морщила лоб.

— Вы связываете самоубийство с телефонным звонком? Я не думаю. Он очень взрывной. Я бы почувствовала перемену его настроения. Звонок здесь ни при чем. С ним произошло что-то на улице. Это человек стихии.

— То есть вы считаете, что он заранее не готовился к самоубийству?

— Ни в коем случае.

— Тогда где он взял веревку и мыло? Судя по всему, и то, и другое уже лежало у него в кабинете.

Глаза женщины выразили изумление:

— Этого не может быть. Вчера вечером он явился с работы вовремя. У него было прекрасное настроение. Я не заметила в его лице ни озабоченности, ни тревоги. Уверяю вас: с ним было все в порядке. Или я не знала своего мужа…

12

Воронович явился в девять. За это время полудохлый насильник домогался Ингу еще четыре раза, обещая поджечь дверь ванной. А до этого он жег свои рукописи. До такого дегенератства не опускался даже Воронович.

— Все равно ты будешь моей, — подмигнул Чекушкин, похмелившись какой-то политурой. — Будешь, будешь! Никуда не денешься…

Полстакана синей мерзости, которую он хлопнул залпом, придали ему храбрости. Он все ближе подступал к Инге, и раскрасневшаяся его физиономия лоснилась от похоти. Изнутри дверь, как и снаружи, отпиралась ключом. Но его не было. И отступать дальше было некуда.

— Не подходи, козел, — убью! — сквозь зубы прошипела Инга, вжимаясь в дверь.

Чекушкин был невменяем. Его свинячьи глазки скользили по ее прелестям и разгорались все ярче…

— Учти, начну кричать!

— Кричи! — разрешил Чекушкин, не сводя с нее взгляда.

Внезапно Инга сообразила, что совершила ошибку, выскочив в коридор. Из комнаты лучше слышны крики. Девушка несколько раз ударила каблуком в дверь, но на хозяина это не произвело впечатления.

— Кричи, стучи — никто сейчас не выйдет. Кто мог выйти, те ушли на работу. В доме остались старики и дети.

В ту же секунду он бросился на Ингу и сбил ее с ног. На этот раз он был настроен более решительно. Пуговица от юбки с треском отлетела в сторону, блузка затрещала по швам.

— Уйди, кому говорят…

— А я говорю, куда ты денешься?

Инга изловчилась и пнула его коленкой в пах. Пока он стонал, скрючившись, девушка вскочила и помчалась обратно в комнату. Ей удалось открыть окно и взобраться на подоконник, прежде чем Чекушкин с перекошенной физиономией появился на пороге.

— Еще шаг, и я прыгаю.

— Прыгай! Здесь шестой этаж, — произнес Чекушкин и сделал шаг, однако не в сторону Инги, а вбок, к столу.

Отдышавшись, он снова оскалил свои гнилые зубы.

— Ты думаешь, что нужна Натану? Таких у него тысячи. Он сам мне тебя предложил. Не веришь? Придет, спроси!

— Пошел вон, козел!

Чекушкин немного отдышался, пришел в себя, однако тронуться с места не решился. Но внезапно его глаза наполнились слезами и лицо сделалось неправдоподобно жалким.

— Ты меня презираешь, я знаю, — произнес он тихо. — А мне за тебя умереть не страшно. Ты думаешь, я не вижу, как с тобой обращается Натан? Как с последней сукой! А я за тебя готов гореть в аду.

Он дернулся по направлению к Инге, но она предостерегающе прохрипела:

— Не подходи, выпрыгну!

С минуту Чекушкин молчал, грустно глядя на нее, затем неожиданно смахнул со стола стопку бумаг и с недоброй улыбкой вытащил из кармана зажигалку. Он опустился на корточки, со вздохом поднял один из листов и щелкнул зажигалкой.

— Это весь смысл моей жизни. Это все мои труды. Смотри! Ради тебя мне не жалко их спалить.

Через минуту пламя весело выплясывало на паркетном полу, пожирая рассыпанные листы. Инга не долго смотрела на огонь. Она с визгом спрыгнула с подоконника и бросилась затаптывать костер. Затем дважды сбегала в ванную и вылила на пол два ведра воды. Чекушкин все это время без движения сидел на корточках и с умоляющим лицом наблюдал за Ингой.

— Что? Еще жить хочется? — подмигнул он, когда пожар был затушен.

— Идиот! — воскликнула Инга и выбежала из комнаты, чтобы снова запереться в ванной.

Чекушкин подошел к дверям и сказал:

— Или ты сейчас выходишь, или я поджигаю дверь. К полудню вынесут два обугленных трупа.

Инга не ответила, но на всякий случай набрала в таз воды. Чекушкин постоял под дверью, сокрушенно повздыхал, после чего выпил стакан коньяку и отрубился на диване. Девушка ни на секунду не сомкнула глаз и все это время, пока он спал, нахохлившись сидела под ванной, держась обеими руками за таз с водой.

Когда Воронович, астматически дыша, вошел в квартиру, было уже невмоготу. Инга вышла из ванной и, не взглянув на него, прошлепала в спальню. Литератор замер, ошалело уставившись на обугленный паркет с кучей обгоревшей бумаги. Он ничего не спросил, присел на диван и принялся тормошить Чекушкина. Чекушкин жалобно стонал и сквозь пьяный полусон требовал заслуженного покоя. Наконец, после звонкой пощечины, продрал один глаз и радостно загоготал.

Они удалились на кухню, плотно прикрыв за собой дверь, и долго о чем-то толковали. Инга не могла не догадаться, что речь шла о ней, но слов не было слышно, и только чувствовалось, как возмущенно напирал Чекушкин, а Воронович виновато отнекивался.

В эту минуту бедняжка вспомнила, что закадычный друг задолжал поганцу энную сумму денег. Неужели правда он продал ее за пятьдесят долларов? Но это же полный бред! Не может Воронович докатиться до такого скотства.

Но когда он вернулся в спальню и Инга взглянула ему в глаза, то вдруг поняла, что никакой это не бред, что так оно все и было, а она наивная, романтичная дура.

— Я хочу домой! — всхлипнула девушка.

— Да подожди ты, — махнул рукой Воронович и задумался.

Он долго молчал, шумно сопя и дико вращая зрачками. Наконец молодецки тряхнул головой и неуверенно произнес:

— Ты зря так относишься к Арнольду Евсеевичу… Он талантливый критик. Ты поняла все не так.

— Короче! — процедила Инга.

Воронович поднял глаза и внимательно вгляделся в девушку. Сегодня творилось что-то невообразимое. Она впервые показывала характер.

— Я же предупреждал, что буду знакомить тебя с пакостными людьми. И вот один из них! — через силу усмехнулся литератор, кивая на дверь спальни.

— Еще короче!

— Видишь ли, человек он неплохой… Живой все-таки человек… Ты бы с ним полюбезней… У него серьезные чувства.

— В отличие от твоих?

Воронович беспокойно заерзал и, не выдержав ее взгляда, опустил голову.

— Почему же в отличие? Хотя… черт его знает. Это все не так просто. Кто же здесь может что-то сказать?

— Ты сволочь, Воронович, — перебила Инга, не дослушав эту невнятицу.

— А! Это? — рассмеялся он, замахав обеими руками. — Это мне не ново. Как сказал поэт: «Все мы сукины дети и… только поэтому братья!»

— Немедленно открой дверь, или я начну кричать…

13

После разговора с Риммой Герасимовной следователь неожиданно подумал, что дело не стоит выеденного яйца. Это подтвердил и вахтер, заверив по поводу незапертого окна, что летом половина окон редакции не закрывается вообще. Литераторы — народ недисциплинированный и частенько, запирая кабинеты, не только не удосуживаются защелкнуть шпингалеты на окнах, но и даже элементарно закрыть их. По этой причине большинство окон редакции отключены от сигнализации, в том числе и окно отдела поэзии.

— А что у нас воровать? — развел руками вахтер. — Рукописи? Кому они нужны?

Словом, причин для самоубийства у завотделом было достаточно, и обосновать их документально дело пяти минут. «И чего я так всполошился?» — удивлялся сам себе Батурин.

И все равно в этом происшествии было много странностей, например стул. Хотя стул могли сдвинуть и оперативники, вынимая труп из петли. Мыло. Веревка могла быть намылена и заранее. Но все это детали. Главное, в поступках самоубийцы отсутствовала психологическая логика.

Хотя у творческих работников, как известно, логика не подчиняется никакому здравому смыслу. С ними всех трудней. Их психика неуравновешенна, душа легкоранима…

Ведь, казалось бы, чего проще: человек двадцать лет думает о смерти. В конце концов он кончает жизнь в петле. С этим понятно. Любой психиатр подтвердит, что внутренняя патология рано или поздно вырывается наружу и заканчивается кризисом. Иными словами, каждому воздается по его устремлениям. Но, с другой стороны, кризис настал в самое не кризисное время.

И далее: пострадавший — человек стихии. Его поступки определяются порывами. Именно такая категория людей больше всего склонна к самоубийствам. Но, с другой стороны, человек стихии тщательно готовится к самоубийству: заранее приобретает веревку, тщательно натирает ее мылом. Предположение, что и то, и другое он приобрел по пути, вряд ли достоверно.

По пути он не мог приобрести веревки с мылом по трем причинам: первая — он выбежал из дома без копейки денег, вторая — парфюмерные и хозяйственные магазины начинают работать с десяти, третье — у него на это не было времени. Согласно показаниям жены, из дома он выбежал в семь тридцать, а на работу прибыл ровно в восемь. От улицы Подвойского, где он жил, до Волкова переулка, где находится журнал, как раз тридцать минут легким бегом. И наконец, четвертое: вахтер утверждает, что не видел в руках у сотрудника никакой веревки.

Далее, если исходить из логики, получалась совершеннейшая белиберда, никак не согласующаяся с категорией индивидуума, которым движут порывы: бедняга явился на работу только для того, чтобы повеситься. Даже удивительно, как он в семь тридцать в бодром и приподнятом настроении выбежал из дома, а в восемь пятнадцать уже висел в петле. А ведь нужно еще затащить из коридора стол, натереть веревку мылом, сделать петлю, накинуть веревку на крючок, привязать конец к ручке двери, затем вынести стол обратно… И все это за десять-пятнадцать минут?

Следователь ходил по редакции, беседовал с сотрудниками, и никого не удивляло, что заведующий отделом поэзии закончил жизнь именно так. Этому способствовало все: его профессиональная невостребованность, нищета, неизлечимая болезнь и, как следствие, — беспутная жизнь с бесконечными пьянками. А тут еще полное непонимание жены. Куда деваться? Только в петлю.

С невостребованностью и нищетой было понятно. Порывы души и болезненную ранимость сотрудники тоже не отрицали. Но была полная неясность с женой. Про нее литераторы и редактор явно что-то недоговаривали. Да и Батурину она показалась несколько равнодушной к самоубийству мужа. Вот это равнодушие и сбивало с толку.

Если бы она чувствовала себя виноватой, то ее реакция была бы кардинально противоположной. Глаз у следователя наметан. Истерику во время разговора она бы закатила. Но Римма Герасимовна не обронила даже слезинки. «Здесь что-то не так», — чувствовал Анатолий Семенович и никак не мог уловить логику происшедшего.

Еще одну вещь заметил следователь. Сотрудники без особого тепла отзывались о своем рано ушедшем товарище. Конечно, все были полны гневного сочувствия и ругали ныне действующий режим, враждебный к мастерам художественного слова, но истинной жалости к Вороновичу не исходило ни от кого, если не считать заведующего отделом критики Арнольда Чекушкина. Самоубийство друга его действительно потрясло.

— Так я и знал. Я это предчувствовал, — утирал красные глаза критик. — Вы знаете, он был человеком чести, поэтому и покончил жизнь самоубийством. Но не мог он жить с этой мерзостью в груди. Не тот он человек.

— Поясните, Арнольд Евсеевич, — попросил следователь, отметив некоторую дрожь в голосе собеседника.

Критик посмотрел следователю прямо в глаза и произнес почему-то полушепотом:

— Я вам скажу всю правду. Но это не для протокола, а для общего понимания.

Критик, прежде чем начать, почему-то оглянулся на двери и трусливо втянул голову в плечи.

— Только я один знаю, почему повесился Натан. Мы были с ним больше чем друзья. Никого не слушайте, особенно его жену, которая его в грош не ставила и которая, наверное, говорила, что у Натана был пьяный заход. Это ложь! — Глаза критика брызнули злостью. — Два месяца назад он мне сказал, что зарекся пить до конца жизни. И все потому, что он совершил подлость по отношению к одной девушке. Когда он это понял, то не мог себе простить.

— К какой девушке? — подозрительно поднял бровь следователь. — И что за подлость?

— Этого я вам сказать не могу, — замахал руками критик и снова оглянулся на дверь. — Это не моя тайна. Тут замешана честь дамы.

Выцветшие глаза критика блеснули благородным блеском и внезапно наполнились слезами. Он со свистом вздохнул и расстроенно покачал головой.

— Это был последний человек, для которого благородство что-то значило…

— Нет, Арнольд Евсееевич, — строго перебил Батурин. — Уж если начали — договаривайте. Что это была за девушка и какую подлость совершил ваш друг. Полагаю, речь идет о Калининой?

Критик взглянул на следователя совершенно сумасшедшими глазами. «Полный идиот, а еще критик», — мелькнуло в голове у полковника.

— Откуда вы узнали? — выдавил Чекушкин.

— Она первая увидела его в петле.

— Инга все-таки пришла! — воскликнул критик. — Боже мой! Почему он ее не дождался? Ведь она, несмотря ни на что, пришла.

Арнольд Евсеевич шлепнул ладонью по виску и страдальчески простонал. Следователь заерзал на стуле.

— Вы говорите загадками. Объясните наконец, в чем дело?

— Хорошо. Я все расскажу, — со вздохом произнес критик и поднял грустные глаза на собеседника. — Но не для протокола, естественно, а для общего понимания. Если очень коротко, то у Натана с Ингой был роман. Инга в него влюбилась как кошка. Ну, знаете, как это бывает у юных девушек. Натан же к ней всегда относился с некоторой прохладцей. Их роман длился около двух лет. Для увлекающейся натуры Натана это очень много. Душа поэта требует вечного обновления. Таков закон! И вот Натану она порядком надоела, и он решил ее продать своему приятелю. Не спрашивайте, кому. Все равно не скажу. Это дело чести.

— Что значит продать? — удивился следователь. — Как породистую собаку?

— Почему как собаку? — оскорбился критик. — Я, может быть, не так выразился. Продать — это, конечно, резко сказано. Скажем мягче, уступить.

— За деньги?

— За символические.

— За сколько, если не секрет?

— Это не столь важно. Но если вас интересует… За пятьдесят долларов.

— Вдвое меньше, чем самая дешевая проститутка с Ленинградского шоссе, — понимающе кивнул следователь. — Продолжайте!

— Ну, вы немножко не так поняли, — смутился критик. — Дело в том, что у этого приятеля были к девушке весьма серьезные чувства. Поэтому Натан решил деликатно уйти с дороги.

— И при этом взять пятьдесят долларов.

Критик надулся и умолк. С минуту он обиженно смотрел себе под ноги, затем поднял умоляющие глаза на следователя.

— Да! Это гнусно. Воронович это понял после того, как оставил девушку в запертой квартире наедине с тем приятелем. Но она ему не далась, потому что была предана Натану. В конце концов, такого отношения к себе Инга не простила. Натан мне потом сказал, что после всего этого чувствует себя последней мразью и что он сделает все возможное, что бы вернуть девушку. Он мне сказал, что если она его не простит, то он повесится. Натан бросил пить, курить, начал вести праведную жизнь. И все ради нее. Но она не простила… Натан не мог этого пережить.

Критик умолк и угрюмо уставился в пол. По его дряблым щекам покатились слезы. «Этого еще не хватало», — подумал Батурин и закусил губу.

— С тех пор они больше не виделись? — спросил он.

— Нет, — вздохнул Чекушкин. — Но могли бы увидеться сегодня, если бы Натан подождал еще полтора часа. Тогда бы он остался жив.

— Значит, сегодня утром по телефону Воронович разговаривал с Калининой?

— А с кем же еще?

14

После той ночи, когда Инга выбежала из квартиры Чекушкина, она действительно больше не встречалась с Вороновичем. В этом критик не солгал. Воронович чувствовал себя виноватым перед девушкой, и это было единственный раз в жизни, когда он чувствовал себя виноватым перед кем-то. Да, Воронович продал тело своей возлюбленной, но он много страдал и искренне раскаивался в содеянном — это было чистой правдой. А Инга безумно любила заведующего отделом поэзии и, когда поняла, что она ему безразлична, ведь он был готов уступить ее первому встречному, чуть не бросилась под поезд по примеру Анны Карениной.

Однако с примером литературной героини она решила повременить. Не добежав метров двадцати до перехода, девушка зашла за киоск, присела на корточки и принялась рыдать. Ни продавец киоска, ни проходившие мимо прохожие не поинтересовались, что случилось с этой красивой девушкой. За что ей такой крест — любить Вороновича? — изумлялась она сквозь слезы. — Как теперь она будет жить без него?

Жизнь без этого человека действительно потеряла всякий смысл. С Вороновичем было тяжело, но с ним не было этой леденящей пустоты. Без него стало никак. Полное небытие! И не было никого, кто бы мог его заменить.

«Сейчас приеду к Юльке и наглотаюсь таблеток, — мелькнула спасительная мысль. — Конечно, Юльке будет хлопотно с трупом, но что делать? Она поймет». Эта мысль заставила Ингу встать и спуститься в метро. Перед входом в вагон она вытерла слезы ладонями и одернула юбку с оторванной пуговицей. Зачем она это сделала, и сама не поняла. Ведь теперь ей все равно.

В летящем поезде она вглядывалась в черное стекло и думала, что, в сущности, она еще очень молода, а вокруг пустота. А впереди? Представить страшно; бесцветная, однообразная жизнь. Неужели так много для нее значил Воронович? Девушка вспомнила, что теперь его нет, и едва не разрыдалась на весь вагон. Может, правильней было подчиниться и не сопротивляться Чекушкину? Может, в сердце Вороновича тогда бы что-нибудь екнуло?

Инга вздрогнула, вспомнив ледяные руки Чекушкина, и подумала, что хорошо бы поскорее добраться до Юлькиной квартиры и залечь в ванну. Нужно смыть с себя всю эту грязь и облачиться в чистенький махровый халатик, а потом уже со спокойной душой наглотаться снотворных таблеток. Хотя перед этим можно будет в последний раз сварить кофе и с полотенцем на голове развалиться на уютном Юлькином диванчике. И тогда уже всласть отдаться воспоминаниям о солнечной Ирландии. Хотя, конечно, не всласть, а до пяти часов. В пять приходит с работы Юлька.

Но, кстати, почему именно солнечной? Ведь когда волны тащили ее в море, затылок просто ломило от давивших на него туч. Однако когда она плыла обратно, то вовсю сияло солнце. И здесь не могло быть никакой ошибки, потому что в глазах плясали зайчики. Именно из-за них Инга сразу не смогла разглядеть лица появившегося на скале мужчины.

Однако сегодня она определенно не доберется до Чистых прудов. Голова раскалывалась еще невыносимей, чем вчера, и пассажиров набилось будто сардин в консервную банку. И вдруг в черном окне среди этой заспанной консервной массы бедняжка увидела его. «Только не это!» — сверкнуло в больной голове, и девушка со стоном зажмурилась.

Должно быть, показалось. Не может же судьба быть такой жестокой! Инга украдкой принялась изучать отражавшихся в стекле людей и чем внимательней всматривалась, тем больше приходила в ужас. Определенно он! Та же шевелюра с проседью и тот же грустный взгляд, обращенный в пустоту. Инга непроизвольно попятилась назад, но наткнулась на угрюмое непонимание пассажиров. «Девушка, выходит полвагона!»

Через минуту на станции действительно схлынуло полвагона, и теперь в такой вызывающе короткой юбке ее мог не увидеть только слепой. Он подошел сзади и вежливо тронул за локоть. Пришлось угрюмо поднять глаза и разыграть изумление. Инга еще не решила, как вести себя с ним: узнать или разыграть дурочку? Ведь от нее разит перегаром, табачищем и козлячьим чекушкинским духом. Наконец, она без косметики, и на блузке масляные пятна от рыбы.

— Вот видите, — произнес он без всякого приветствия, как будто они только что расстались, — если судьба нас свела опять, значит, мы что-то друг другу недосказали.

Девушка скрестила на груди руки, чтобы замаскировать жирные следы от пальцев, и с тоской подумала, что ехать еще целых пять остановок.

— Я не верю в судьбу, — произнесла Инга и тут же мысленно простонала.

Кажется, она совершила ошибку. Сейчас он ринется в свои блистательные рассуждения о судьбах и станет о чем-то выспрашивать. А самое ужасное — от нее исходит аромат далеко не девичьей свежести. Ни к чему было вообще подавать голос.

Однако симпатичный незнакомец ничего не спросил, а только деликатно кашлянул:

— Я тоже не верил в судьбу, а сейчас понимаю, что от судьбы не убежишь и чему быть, того не миновать, и что от нашей воли практически не зависит ничего.

После этих слов он замолчал надолго, должно быть, обдумывал смысл сказанного. Потом вдруг встрепенулся и произнес с натянутой улыбкой:

— Ну что ж, мне пора выходить. До свидания. Я вам еще позвоню!

Молодой человек стремительно направился к выходу, и громкий вздох облегчения вырвался из груди девушки. Кажется, он что-то понял. Впрочем, плевать она хотела: он ей ни сват ни брат, а тем более — не муж. Но было бы замечательно, если бы он действительно позвонил. Только куда?

Словно подслушав ее мысли, незнакомец обернулся и крикнул на весь вагон:

— Но у меня нет вашего телефона!

Инга растерялась. Внутренний голос тут же забормотал цифры, но губы и не подумали шевельнуться. Не кричать же через головы пассажиров. К тому же она еще не решила, стоит ли ему давать свой номер. Точнее Юлькин.

Поезд остановился, у распахнувшихся дверей образовалась пробка. Пассажиры сзади нервничали и пихали парня в спину. Наконец им удалось выдавить его наружу, и он, махнув рукой отъезжающему поезду, громко прокричал:

— Ладно, я найду!

15

После беседы с Чекушкиным следователя взяла досада. «Нужно было все-таки поручить расследование практиканту Игошину», — думал он, подавляя зевоту. Разумеется, Батурин был не столь наивен, чтобы поверить критику. Где это видано, чтобы российские литераторы вешались из-за угрызений совести? К тому же из опыта сорокапятилетний следователь знал, что тем, кто уступает своих возлюбленных другим, не известны муки совести. Странно, что его коллега уверовал в эту белиберду. «Литературные работники всегда были оторваны от жизни, — с раздражением подумал следователь. — Скорее всего, самоубийство связано с болезнью». Анатолий Семенович спустился на второй этаж к экспертам и спросил:

— Ну, как окно? Отпечатки есть?

— А как же! — улыбнулся Анатолий Ефимович. — По-моему, ладонь та же, что на столе и на телефонной трубке.

— Рука самоубийцы?

— Точно об этом сказать могу только после заключения.

— Ясненько! — устало махнул рукой Батурин. — Частички грязи на спинке стула обнаружить удалось?

— Увы! Не вставал он на спинку стула.

— Значит, опера сдвинули стул, — покачал головой Батурин.

Собственно, дело уже можно было закрывать. Осталось сравнить отпечатки пальцев. Если они принадлежат хозяину, то докапываться до истинны больше не имело смысла. С мотивацией прояснится после вскрытия. Если болезнь на последней стадии — мотивом будет рак, если нет, то несчастная любовь. Хотя с любовью слишком надуманно. Что касается мыла и прочих нестыковок — это лучше опустить.

Батурин вернулся домой в прескверном настроении. Осталось чувство чего-то недовершенного, хотя сегодня он отработал по полной программе. Анатолий Семенович сварил себе кофе и включил телевизор. Жена еще не пришла с работы, поэтому ничего не оставалось, как закурить и с чашкой кофе на коленях уставиться в ящик. Жена ругалась, когда он курил в квартире, но было лень тащиться на лоджию, к тому же по телевизору начались новости из раздела происшествий. Пожар в Каретном переулке. «Вольво» на улице Маши Порываевой столкнулся с трактором «Беларусь». Водитель «Вольво» и двое его пассажиров доставлены в больницу с серьезными травмами. Тракторист не пострадал. Далее: двое скончались от отравления грибами. Вот и все происшествия на сегодняшний день. Не густо.

Через полчаса домой явилась жена и несколько развеяла уныние. Она отчитала мужа за курение в комнате и за обувь, брошенную под ногами, и принялась рассказывать о происшествии на Малой Бронной, свидетельницей которого она оказалась.

— Представляешь, на моих глазах неподалеку от театра на Бронной пытались похитить девушку. Трое каких-то дегенератов едут со стороны Макдоналдса на «Вольво», а молоденькая блондиночка спокойно идет по тротуару. Вдруг эти идиоты останавливаются, выходят из машины, ни слова не говоря, хватают девушку за руки и тащат в машину на глазах у всего народа. Как тебе это нравится?

— Никак не нравится. А что народ?

— Народ безмолвствует и как будто ничего не видит. Рядом ни одного милиционера. На Тверском бульваре их как грязи, а чуть в сторону — ни одного!

— Ну, и чем все кончилось?

— А тем, что не перевелись на Руси еще настоящие мужики. Так вот, какой-то мужчина респектабельного вида наблюдал за этой катавасией, а потом, видимо, ему надоело. Он подошел к этим подонкам и так спокойненько достал из кармана нож и, ни слова не говоря, приставил одному из гадов к горлу.

— Респектабельный мужчина с ножом в кармане? Оригинально! — усмехнулся Анатолий Семенович.

— Ничего смешного, — обиделась жена. — Не окажись у того джентльмена в кармане лезвия, девушку бы завтра нашли в канализационном люке. А если этого мужчину задержат и обнаружат при нем нож, то ведь посадят!

— Никто за нож не посадит, если это, конечно, не табельное оружие, — поморщился Батурин. — Ножи в свободной продаже. Ну, и чем закончилось? Девушку в конце концов отбили?

— Те на «Вольво» струсили и уехали, хотя и махали арматурой. А мужчина, как истинный рыцарь, отправился провожать девушку, хотя до этого, кажется, собирался в театр.

— Откуда ты знаешь, что в театр? — нахмурился муж.

— От верблюда! Потому что он стоял на крыльце театра.

Глаза Анатолия Семеновича подозрительно сузились.

— А, кстати, что ты сама делала на Бронной?

— В банке была. Ты разве не знаешь, что именно там мы снимаем квартальные.

— Значит, ты сегодня при деньгах? — подмигнул муж.

— Увы! — развела руками жена. — Денег не дали. У них в банке вышла из строя операционная машина. Сегодня весь день такой. Везде что-то выходит из строя. У нас, например, на работе полетело два компьютера, а этажом ниже задымился сканер. Представь! А у моей подруги на работе замкнула электропроводка. Просто мистика какая-то. Не зря же сегодня пятница, тринадцатое.

16

Именно так завершилась пятница тринадцатого июля две тысячи первого года. А ровно за два месяца до этого дня, тринадцатого мая, которое выпало на воскресенье, по Чистопрудному бульвару бежала молодая девушка весьма несвежего вида. Она неслась, ни на кого не обращая внимания, и что-то бормотала себе под нос.

«Что он найдет? — раздраженно недоумевала она. — Мой номер телефона? Сумасшедший! Не зная ни имени, ни фамилии, ни адреса. Может, незнакомец имел в виду, что найдет меня саму? Но каким образом? Найти в Москве человека невозможно, как иголку в стоге сена».

Так думала девушка на улице, в ванной и лежа на диванчике с полотенцем на голове. С этой мыслью она засыпала и досадовала на себя, что не прокричала ему свой номер. Точнее Юлькин.

А было бы действительно здорово встретиться с ним под вечер в каком-нибудь чистеньком скверике в субботу или в воскресенье, когда не нужно никуда спешить. И грациозно цокать с ним под ручку, благоухая самыми изысканными духами, в черных чулочках и разлетающейся юбочке. И все бы вокруг оглядывались, а красивая пара неторопливо брела бы между скамеек в тихое уютное кафе. И он бы трепетал и смущался, когда ее грудь ненароком касалась бы его руки. Но все это мечты. Она его больше не увидит. А жаль. Скорей бы, что ли, Юлька пришла с дежурства. Ведь это идиотство — работать по выходным.

Юлька пришла в семь вечера. Она молча выслушала слезную исповедь подруги и участливо разревелась. Около часа проплакали девушки, сидя одна против другой, и Юля, сморкаясь в платочек, восклицала:

— Козел! Подонок! Скотина! Носит же таких земля!

— Я не хочу с ним расставаться! Я его люблю! — захлебывалась Инга.

— За что же ты его любишь? — изумлялась сквозь слезы Юля.

— Разве любят за что-то?

Все еще всхлипывая, Инга принялась рассказывать подруге, как она пришла однажды со стихами одноклассника Жоры Гогина в редакцию одного серьезного журнала и как долго плутала по коридорам, пока не попала в полутемный кабинет, заваленный до самого потолка папками разной толщины. Сейчас она затрудняется сказать, зачем ей понадобилось хлопотать за этого несчастного Жору, которому весь двор пророчил блестящую славу стихотворца, но тогда она была полна решимости бороться за права своих друзей, за право молодости, за право двора на собственный голос. Она готова была высказать любому очкастому редактору, что именно гогинские стихи близки ее поколению, за которым будущее, и что эти пронафталиненные толстые журналы давно уже никто не читает, во всяком случае, из молодежи, а если кто и удосуживается пролистать, то исключительно ничтожная горстка пенсионеров.

Вот тогда в отделе критики Инга и увидела его, усталого, седого и несколько рыхловатого человека с проницательным взглядом. На вид ему было около пятидесяти, и он вызывал уважение. Не отрываясь от стопки машинописных листов, редактор кивнул на стул и долго еще что-то вычеркивал ручкой в аккуратно отпечатанной рукописи. Потом он взял у нее измятые листы со стихами Гогина и небрежно пролистал. Инге показалось, что редактор не прочел и четверти, но, видимо, в этом не было необходимости. Он со вздохом сцепил листы скрепкой и сказал:

— Я бы посоветовал молодому человеку для начала прошпаргалить теорию стихосложения. Кстати, почему он не пришел сам? Тут и рифмы весьма примитивные, и строки едва умещаются в размеры. Сленг перемешан с лексикой высокого штиля. А какая неистовая погоня за аллитерациями? Но аллитерация только приправа, а где ж, извините, само блюдо?

Сотрудник журнала говорил еще что-то умное, но Инге объяснять уже было не нужно. Она внезапно поняла, насколько ничтожен и бездарен этот дворовый писака Гогин и насколько мелка его подзаборная публика. Но главное, как нелепо выглядела королева двора, пришедшая в чужой монастырь со своим уставом. А этот умный человек тратит свое бесценное время на нее и на эту гогинскую чушь.

Редактор вернул девушке рукопись и взглянул в глаза.

— И еще я советую не хлопотать за них. Поэзия не нуждается ни в чьих хлопотах. Что касается графоманов, у них и без вас железные пробивные способности.

Девушка пробормотала в ответ что-то невнятное и стала суетливо засовывать рукопись в пакет. Боже, как стыдно. И рукопись никак не хотела укладываться между учебниками. Главное сейчас — не выказать своей растерянности. Изобразить, что ей все безразлично, а особенно мнение лысых критиков из литературных журналов. Редактор, как бы подслушав ее мысли, тонко улыбнулся и вдруг спросил:

— А, кстати, что больше вами движет: порыв или меркантильность?

— Только не меркантильность, — пожала плечами девушка, показывая всем видом, что не теряется ни перед какими сукиными сынами, знающими, что такое аллитерация.

— Тогда пойдемте пить коньяк, — предложил он с улыбкой.

И у нее закружилась голова. То ли коньяк сразу же ударил в голову несчастной абитуриентки театрального, то ли сам факт, что этот умный, интеллигентный мужчина запросто приглашает в кафе, сдвинул мозги набекрень, но юная газель без всяких раздумий с тем же равнодушным видом (мол, до фени мне и вы, и ваш коньяк) неприлично громко выдохнула:

— Что ж, пойдемте.

И когда он поднялся со стула и галантно взял под локоток, девушка поняла, что теперь пойдет за ним на край света. И это новое ощущение собачьего послушания не было лишено прелести.

В тот день новый знакомый много рассуждал о поэзии и в своем «Москвиче», и в темной забегаловке, именуемой кафе. Он был галантным кавалером. Он был очаровательным и при этом несколько небрежным. Но эта небрежность добавляла особую привлекательность.

«Я вас научу, — нашептывал он на ухо, — отличать профессиональные стихи от любительских. Я вас научу видеть за словом жизнь, а за жизнью нечто большее, чем эту вечную суету. — И она кивала и в глубине души догадывалась, что теперь будет предана ему до гроба. — А впрочем, — усмехался он, и в глазах его сверкало что-то сатанинское, — вы скоро узнаете, какой я мерзавец. — И она от души смеялась, зажевывая коньяк бутербродом с заветренной ветчиной. — А кто в наше время не мерзавец? Бытие определяет мерзавцев, а время определяет бытие. Что делать? И через время мерзавцев мы должны переступить, как через навозную кучу…»

Редактор снова наклонялся к уху и, уже изрядно обмякший и раскрасневшийся от коньяка, интимно нашептывал: «Я буду тебя возить по таким захолустьям и знакомить с такими пакостными людьми, что ты взвоешь… И я буду тебя трахать прямо на столе в моем кабинете…»

Девушка спокойно перенесла последние слова, только сердце провалилось куда-то ниже пояса. Но поднимавшийся из-под ложечки страх она тут же изгнала из себя и осталась в той же роли отчаянной пофигистки.

И вечером того же дня в пустой редакции на столе среди папок и пыльных бумаг он сделал то, что обещал.

ЧАСТЬ 2 Посланный выбить клин

1

В понедельник следователя ждал сюрприз. Впрочем, он о нем уже догадывался. Нужно быть очень наивным, чтобы предположить, что расследование столь странного происшествия может закончиться так благополучно. Не успел Анатолий Семенович переступить порог кабинета, как раздался телефонный звонок. Звонил Сводников, старший эксперт.

— Результаты экспертизы готовы, — доложил он деловым тоном. — Заключение мы уже вам отослали.

— Отпечатки совпали? — поинтересовался следователь, насторожившись официальным тоном.

— Нет! — коротко ответил эксперт. — Ладонь на столе не его. На телефонной трубке, окне и ручке двери — тоже.

— Они все разные?

— Нет. Одного человека.

— Очень интересно, — пробормотал Батурин, соображая, что это либо зацапал кто-то из оперов, либо вахтер. — А частицы уличной пыли на столе?

— Тоже не совпадают. На стол вставали в других ботинках.

— Понятно, — устало выдохнул следователь. — Значит, стол не тот. Вот геморрой-то…

— Не тешьте себя иллюзиями, Анатолий Семенович. Стол как раз тот. Частицы уличной пыли на столе и стуле идентичны.

— Да? — удивился следователь. — Хотите сказать, что самоубийца вообще не касался ногами стула?

— Именно это я и хочу сказать.

Через десять минут секретарь внесла заключение экспертов, и начальник жадно впился в него глазами. Перечитав его дважды, он раздраженно поднялся с места и подошел к окну. За окном было хмуро. Накрапывал дождь, лица людей после выходных были сонными и озабоченными.

После прочтения протокола молниеносно всплыли все нестыковки этого дела: спортивный вид самоубийцы, заранее приготовленная веревка, исчезновение мыла, неестественное положение стула под ногами повешенного и, наконец, сама петля. Батурину с самого начала показалось, что она была несколько высоковата для заведующего отделом. Теперь, когда стало известно, что его ноги не касались стула, понятно, что это отнюдь не самоубийство.

Следователь резко развернулся и бросился к телефону. Набрав номер бюро судебной экспертизы, он первым делом осведомился, опознала ли жена тело мужа.

— Разумеется! — удивились в бюро. — Если бы не опознала, мы бы вас выдернули в выходные.

— Протокол вскрытия и заключение уже есть?

— Все готово. Сейчас пришлем.

— Что-нибудь необычное обнаружено? Следы борьбы, пуля в животе, яд?

— Все в норме! — успокоили на том конце провода. — Смерть наступила от асфиксии. Самоубийца перед смертью был спокоен как танк, не дергался, не нервничал, даже не выпил ни грамма. Кстати, никакого рака у него не было. Печень как у быка.

— Здоровая? — переспросил следователь. — Одно другого не легче. Тело уже вернули вдове?

— Еще вчера.

Батурин швырнул трубку и задумался. Ничего не оставалось, как сделать запрос в прокуратуру с просьбой разрешить продолжить расследование. Прокуратура дала такое разрешение и даже не прислала своего следователя. Начальник вызвал практиканта Игошина.

— Ознакомьтесь с делом. Будете еговести. Под моим руководством, разумеется. Первым делом выясните, во сколько сегодня похороны Вороновича, а вторым делом отыщите поликлинику, к которой был приписан самоубийца.

Практикант сработал оперативно. Через полчаса Батурин уже разговаривал по телефону с терапевтом, который был хорошо осведомлен о здоровье Вороновича.

— Действительно два года назад Натан Сигизмундович обращался ко мне с жалобой на печень. Она была увеличена от чрезмерного употребления алкоголя, но ни о каком злокачественном образовании речи не шло.

— Почему же все в один голос утверждали, что у него рак, но он добровольно отказался от госпитализации?

— Понятия не имею, — искренне удивлялся врач. — Печень я привел ему в норму довольно быстро, причем без всякой госпитализации. В ней, собственно, не было необходимости, но, возможно, я предлагал ему лечь в больницу на обследование. Сейчас уже точно не помню.

— И с тех пор он больше не жаловался на печень?

— На печень нет. Но жаловался на бронхи. Это было полгода назад. Вообще, здоровье у него было неплохое. Сердце, как у молодого, давление сто двадцать на семьдесят. И это при всем том, что водку он хлебал ведрами.

— Но, возможно, после вас он с печенью обращался в какую-нибудь частную клинику?

— Может быть. Но мне об этом ничего не известно.

Не успел следователь положить трубку, как Игошин сообщил, что похороны литератора назначены на четырнадцать часов на Новогиреевском кладбище. Следователь посмотрел на часы и озабоченно произнес:

— Сейчас едем. Но сначала нужно выяснить, имеются ли эти пальчики в картотеке.

— Уже выяснил, — ответил Игошин. — Не имеются.

— Я так и думал, — пробормотал Батурин.

Если это действительно убийство, то убийца изобретателен и осторожен. Повесить быстро, без шума и пыли такую тушу в восемьдесят два килограмма и не засветиться — это надо суметь. Если это дилетант, то он весьма талантливый.

По дороге на Новогиреевское кладбище следователю с удивительной ясностью представилась картина происшедшего. Как же он сразу не догадался, что Воронович повесился не сам. Это объясняет все нестыковки и в первую очередь длину петли, а также то, что самоубийца не касался ногами стула. Литератору накинули петлю на шею, а потом вздернули вверх. После чего убийца привязал конец веревки к ручке двери и подложил к ногам подвешенного стул. Единственное, что смущало в этой версии, — это то, что жертва не оказывала сопротивления.

Итак, исходя из имеющихся фактов, можно предположить, что убийца был один. Он высокого роста, молодой, сильный, осторожный. Пылает неистовой злобой к Вороновичу, ибо обтяпать это дело так ловко мог только человек с мстительным складом ума. И если эта версия верна, то он сегодня непременно будет на похоронах, чтобы напоследок насладиться плодами своей победы.

На кладбище следователя ждал еще один сюрприз. Среди пришедших проводить в последний путь присутствовала Инга. Она была очень красива в черном платке и шелковом платье. На лице ее была неподдельная скорбь.

Следователь подошел к девушке и участливо поинтересовался:

— Покойника уже отпели?

— Самоубийц не отпевают, — печаль но ответила она, укоризненно взглянув на следователя.

Батурин наклонился к ее уху и с нажимом прошептал:

— Кому, как не вам, известно, что он не самоубийца.

Инга колыхнула ресницами и посмотрела следователю в глаза.

— Да, я знаю, что его убили.

— И знаете, кто? — не удивился следователь.

Девушка неторопливо обвела взглядом присутствующих, судорожно вздохнула и тихо произнесла:

— Его фамилия Новосельский. Он под метр девяносто, шатен, волосы волнистые, глаза серые, интеллигентный. Очень проницательный. У него необычайные способности. Он может назвать номер телефона, только взглянув на человека.

2

Внезапно молодые женщины прекратили плакать и, взглянув друг на друга, светло улыбнулись. Молодости не свойственны затяжные дожди.

— Бухнем? — предложила Юля. — Как-никак у тебя день рождения. А у меня муж с ребенком в Карпатах.

— У меня день рождения был вчера.

— Вчера был формальный день рождения, а сегодня настоящий. Ведь ты родилась в первые минуты тринадцатого мая.

— Откуда ты все знаешь? Я родилась ровно в полночь.

— Ошибаешься. Ровно в полночь врач начал операцию. Впрочем, это не важно! Я иду за бутылкой. Олежка где-то спрятал бутылку рябиновой настойки. Думает, не найду. Какая наивность!

Хозяйка долго гремела на кухне посудой и скрипела дверцами антресолей. После чего издала радостный визг и появилась с бутылкой рябины на коньяке. Пока Юлька сервировала столик, Инга допытывалась у подруги, откуда она знает подробности ее рождения.

— Я все знаю! — хитро подмигнула Юлька. — Я все-таки в прошлой жизни была египетской жрицей… Так что от меня ничего не скроешь. — Юлька коварно рассмеялась и добавила: — Шучу! Ты мне сама об этом рассказывала. Не помнишь?

Инга, разумеется, не помнила. Ей было не до этого. Она то сокрушенно вздыхала, то впадала в прострацию. После того, как дамы чокнулись, выпили по полной рюмке и закурили, Юля деловито произнесла:

— Тебе нужно влюбиться! Поняла? Влюбиться в нормального молодого парня! Клин вышибают клином. Что это за любовь к обрюзглому, старому и больному? По-моему, ты сама больна. А может, тебя к нему приворожили?

— Мне никто не нужен, кроме него, — грустно улыбнулась Инга.

Дамы выпили по второй, и слезное настроение развеялось окончательно. Юля даже стала подтрунивать:

— Любопытно, отойдет тебе его «Москвич», если ты выйдешь за него замуж?

— Типун тебя за язык.

— Почему нет? Имеешь полное право. Хотя уж если выходить замуж, то лучше за «Тойоту». Правда, в придачу получишь блайзерованного ублюдка, но что делать? Везде свои недостатки. Зато какой эффект произведешь на Вороновича! Зауважает! Кстати, дай левую руку! Давно я тебе на гадала. Что у нас там? Боже, какой бардак! В общем, слушай: любить ты будешь одного, ребенка родишь от другого, а замуж выйдешь за третьего. Хотя с замужеством как-то нечетко. Но самое интересное, что все это произойдет очень скоро…

Инга отдернула руку и рассмеялась.

— Ты каждый раз гадаешь по-разному.

— Я не виновата, что у тебя каждый день линии меняются.

Все это немыслимые глупости. Замуж она не собирается ни сейчас, ни в обозримом будущем, а рожать ребенка — тем более. И Вороновича она не любит. Разве это любовь? Это черт знает что такое, только не любовь…

В эту минуту, когда Инга пыталась обосновать свои чувства к Вороновичу, и зазвонил телефон.

— Муж! — подпрыгнула Юлька. — Муж объелся груш! — завизжала хозяйка вне себя от радости и помчалась в прихожую, хотя параллельный телефон стоял здесь же, на тумбочке.

Инга с завистью посмотрела вслед. Вот оно, настоящее счастье. И муж в ней души не чает, и она от него без ума. Почему так по-разному судьба одаривает людей? Юлька плотно захлопнула за собой дверь и навела Ингу на грустную мысль, что в самые сокровенные сферы египетская жрица не пускает даже ее.

— Алло! Я слушаю! — донеслось из прихожей, и в Юлькиной интонации слышалась бесконечная нежность. — Алло! Плохо слышно. Можешь погромче? Кого позвать?

Юлькин голос изменился и стал приобретать оттенки изумления. До Инги донеслось, как подруга разочарованно вздохнула и положила трубку на зеркало. После чего пнула дверь прихожей и насмешливо произнесла:

— Это тебя. Приятный баритон.

Инга рассеянно пожала плечами и с унынием подумала, что из молодых людей, обладающих приятным баритоном, она знает только Юлькиного мужа.

— Я слушаю. Кто это?

Узнав голос того самого чудака с Чистопрудного, девушка вздрогнула.

— Откуда вы знаете этот номер?

— Ваша мама дала, — рассмеялся он.

— Так сразу и дала?

— Не совсем сразу, потому что перед этим она рассказывала о том, какая вы умная и талантливая и что вы готовитесь в театральный институт, а живете у подруги, чтобы предки не мешали заниматься, и еще она говорила, что вы для лучшего вхождения в образ перед сном читаете Сенеку…

— Но откуда вы узнали мамин телефон?

— Высчитал по таблице Пифагора! Пифагор говорил, что миром правят числа, и поскольку каждая вещь имеет свою цифру, я суммировал ваш рост, глаза, цвет волос, интонацию голоса и получил номер вашего телефона.

Чудак опять засмеялся и добавил, что при встрече объяснит подробней, как это делается, что он потому и звонит, чтобы уточнить, где и когда они встретятся завтра.

— Не знаю. Но завтра я не могу, — растерялась Инга, соображая, что разговорить маму по телефону может только Сатана. — И вообще я не понимаю, для чего нам надо встречаться?

— Я тоже завтра занят, — произнес он как ни в чем не бывало, опуская ее раздражение по поводу занятости.. — Может, встретимся в субботу?

Сердце Инги радостно отбило «да». До субботы еще Пять дней. За это время можно поправить свихнувшиеся мозги и спихнуть большую часть проблем.

— Не знаю, может быть…

— Прекрасно! Тогда давайте встретимся там же, под памятником Грибоедову. А в какое время? Я предлагаю в семь, но если хотите, давайте в другое.

Нет-нет! В семь было самым подходящим временем. Можно прекрасно выспаться, даже если лечь на рассвете. Можно не торопясь принять ванну, наложить косметику и перемерить восемь юбок. Можно не спеша выпить кофе и светски побеседовать с Юлей.

— Хорошо, — произнесла Инга после некоторых раздумий и положила трубку.

Словно во сне вплыла она в зал и шлепнулась в кресло. Ее губы вновь ощутили соленое море Ирландии, а мысли начали расползаться. Девушка вытащила из пачки сигарету и рассеянно прикурила фильтром.

— Кто это? — спросила Юля.

— Один чувак, — неопределенно ответила она, не замечая, как невыносимо несет жженой ватой.

Конечно, определение «чувак» никак не подходило к этому парню. Его можно было назвать «мэном», «интересным мужчиной», можно, скрепя сердце, назвать «клевым парнем», но никак не «чуваком». И хотя Юлю распирало от любопытства, о таинственном чуваке они больше не обмолвились ни словом.

Подруги пили чай, смотрели телевизор, болтали о каких-то пустяках, но истинное Ингино «я» блуждало где-то в смутных туманах Ирландии. И только перед самым сном в ванной под холодным душем ее мысли наконец начали выстраиваться в логическую последовательность. Инга снова увидела хмурое ирландское небо и маленькую неприветливую бухту. Она подошла к зеркалу и вдруг на животе слева от пупка заметила едва заметную точку. Девушка поскребла ее коготком и убедилась, что зрение не обманывает. Это действительно была родинка, которую юная леди никогда не замечала прежде. Она разглядывала эту крохотную прелесть, гладила, скребла ногтем и как помешанная бормотала себе под нос: «Невероятно! Просто фантастика! Боже!»

Со стучащими зубами бедняжка выскользнула из ванной и тут же нырнула под одеяло. Юля о чем-то спросила, она что-то ответила, но едва коснулась головой подушки, снова увидела ирландское небо, всклокоченное море и суровую обветренную скалу.

3

Батурин внимательно всматривался в пришедших на похороны, в то же время ни на минуту не выпуская из поля зрения Ингу. Поговорить с ней толком не представлялось возможным, да и выглядела она не вполне здоровой. По этой же причине нельзя было серьезно относиться к тому, что она рассказала об убийце.

Полковник пристроился к главному редактору, и тот хоть и неохотно, но довольно подробно информировал о пришедших. Большая часть — творческие работники, боевые товарищи по литературному цеху, одноклассники и однокурсники поэта. Меньшая часть — родственники со стороны жены. Они резко отличались от литераторов тем, что были более активными в практической части похорон. Кроме того, присутствовали еще какие-то люди невзрачного вида, робко жавшиеся к чужим могилам, которых главный редактор видел впервые. Они не примыкали ни к писателям, ни к родственникам. Должно быть, как определил сыщик, это местные обитатели кладбища, существовавшие за счет поминальных трапез, которые проходили здесь же, в только что выстроенном для этих целей кафе.

Среди этих чужаков выделялась одна молодая пара. Красивая девушка с распущенными волосами, лет двадцати и высокий парень с голубыми глазами. Их лица были серьезными и угрюмыми, но не сказать, чтобы скорбными. Когда настал час прощания с покойным, они единственные из залетной группы подошли к гробу, но не склонились к покойнику, а только, сощурившись, посмотрели в его лицо, после чего резко развернулись и пошли прочь.

— Кто это? — спросил следователь у главного редактора.

— Понятия не имею, — ответил он.

Инга тоже не знала, что это за пара. А спросить у вдовы в такой момент следователь не решился. Ничего не оставалось, как приказать Игошину проследить за ними. Но это далеко не все, что в ту минуту отметил зоркий глаз сыщика. Как только эта пара удалилась, тут же откуда-то из-за спин выполз полудохлый критик Чекушкин. Прежде чем наклониться к гробу, он послал удаляющейся паре весьма настороженный взор. Но критик недолго занимал внимание следователя. Сразу же после него к покойному подошла Инга. Присутствующие замерли. После прощания с покойником она должна была выразить соболезнование вдове. Сцена весьма любопытная. Но многих она разочаровала.

Инга, как все прочие, без всякого напряжения подошла к Римме Герасимовне, подняла на нее глаза и сочувственно коснулась пальцами ее рукава. Та в ответ вежливо кивнула, и на этом процедура закончилась. Все было естественно и благочестиво.

Когда в могилу полетели первые комья глины, следователь поднял глаза и внимательно обвел взором всех высоких парней. Среди присутствующих их было четверо. Двое со стороны литераторов, один со стороны родственников и один из оркестра. Того, что играл на трубе, можно было откинуть сразу. Так что из подозреваемых оставалось только трое. Но четвертый, самый колоритный и самый загадочный, удалился с красивой девушкой.

После того, как могила приняла подобающий вид и толпа не спеша направилась в кафе, следователь выбрал момент и подошел к вдове. Вежливо выразив соболезнования, которые Римма Герасимовна приняла весьма сдержанно, полковник в первую очередь спросил о молодой паре, удалившейся после прощания.

— Я не имею понятия, кто это, — ответила Римма Герасимовна. — У Натана было много друзей и знакомых. Я здесь и половины не знаю. Какое это сейчас имеет значение?

— Это имеет большое значение, — произнес многозначительно следователь. — Дело в том, что у меня все основания полагать, что ваш муж не покончил жизнь самоубийством.

Вдова остановилась и вытаращила глаза на спятившего мента.

— Что вы сказали? Не покончил? То есть вы хотите сказать, что его убили? Боже мой! Какой вздор! Кому понадобилось его убивать?

Эта новость была настолько ошеломляющей, что со вдовой чуть не случилась истерика. «Ничего! Чем внезапней, тем лучше», — мелькнуло в голове у следователя.

— Исходя из заключения экспертов, с ним расправился высокий мужчина, обладающий недюжинной силой, — скороговоркой произнес полковник, косясь на скорбящих, которые все как по команде начали оглядываться.

В глазах Риммы Герасимовны появилось отчаяние.

— Почему высокий? Откуда вы это взяли?

— Чтобы со стола и стула накинуть веревку на крючок в потолке, требуется рост не меньше метра девяноста. У вашего мужа с его ростом на это бы ушло полчаса.

Вдова бросила растерянный взгляд на следователя, и подбородок ее задрожал. Для Анатолия Семеновича это было слаще нектара.

— Но почему вы решили, что убийца обладает могучей силой? — еле слышно произнесла вдова.

Батурин невежливо хмыкнул.

— Он накинул ему петлю на шею, а потом вздернул руками. После чего привязал веревку к ручке двери, причем таким узлом, какой не завяжешь одной рукой.

— Значит, их было двое? — пролепетала вдова.

— Нет. Он был один. Веревку убийца держал зубами, что говорит о его мощной шее и крепких зубах. Мне сразу бросились в глаза вмятины на веревке. Это могли быть только зубы.

От внимания Батурина не ускользнула внезапная бледность вдовы. Ноги ее стали заплетаться, а сама она начала заваливаться вперед. Батурин подхватил ее под руку.

— Вам нехорошо?

— Нет. Спасибо. Все нормально.

— Мне показалось, вас эта новость взволновала.

Вдова не ответила. В ту же минуту бедную женщину, готовую рухнуть без чувств, подхватили двое родственников. Один, судя по всему, был братом. Он как две капли воды был похож на Римму Герасимовну. Другой, высоченный, был тем самым, кого сыщик включил в разряд подозреваемых. Высоченный взглянул на офицера милиции весьма недружелюбно.

В это время следователь увидел, что Инга перекинулась парой слов со вторым подозреваемым из группы авторов. Пришлось ее догнать и деликатно вытеснить из толпы.

— Значит, говорите, фамилия убийцы Новосельский, рост метр девяносто, глаза серые? А он случайно здесь не присутствует?

— Он давно нигде не присутствует! — судорожно выдохнула Инга.

— А с кем вы только что разговаривали?

Девушка подняла на следователя свои заплаканные глаза и с раздражением ответила:

— Это поэт Гогин, мой одноклассник.

4

Утром звонила мама. Она долго распылялась по поводу обаятельного молодого человека, позвонившего вчера, и спрашивала, правильно ли она сделала, что дала ему Юлькин телефон? Может, не следовало давать? Может, правильней было бы отчитать молодого человека и положить трубку? Но он с такой любовью рассказывал о ее дочери, что мама не устояла. Да и какая мама может тут устоять, когда расхваливают ее единственное дитя.

— Никому больше не давай наш телефон, — произнесла Инга сухо. — Что еще?

А еще звонил он. Тут голос у мамы дрогнул, а у Инги перед глазами поплыли шары. Оказывается, Воронович ее разыскивает со вчерашнего вечера. Но суровая мама напрочь отшила его. Тем не менее упрямец клятвенно пообещал, что приедет, если Ингу немедленно не позовут к телефону. Что оставалось делать бедной родительнице? Пригрозить милицией?

— А если милиция не поможет, найму киллера. Я так ему и сказала, что не пожалею денег ради счастья единственной дочери. Я правильно сказала? Правильно! И я не шучу, я найму убийцу. Для праведного дела это не грех…

— Все? — раздраженно перебила Инга.

— Что значит все? — возмутилась мама. — Я надеюсь, что ты с ним порвала окончательно? Ведь он старше твоего отца на целых четыре года. Ему скоро на пенсию! Где это видано, чтобы юные девицы заводили шашни с пенсионерами? Ну, ладно бы он был богатый, тогда понятно. Но он же нищета! Да к тому же пьянь.

— Все, мама, пока!

Инга водворила трубку на место и озорно повела глазами. Значит, Воронович ее ищет. Значит, любит! Значит, раскаивается и хочет попросить прощения за эту свинью Чекушкина? А то, что он продал ее этому козлу за пятьдесят долларов, все это выдумки. Не мог Воронович так поступить.

Сладкая истома разлилась по гибкому телу девушки. Какой кайф! Она ему, конечно, позвонит, но как-нибудь потом. Пусть немного помучается.

А Юлька между тем опаздывала на работу. Она суетливо запихивала в сумочку помаду, расческу, платочек; на ходу дожевывала бутерброд и никак не могла отыскать проездной.

— Это твоя мама звонила? — рассеянно поинтересовалась она.

— А кто же еще, — скорчила гримасу Инга.

— Ты слишком грубо с ней разговариваешь. Мне всегда неприятно слушать, как ты дерзко ей отвечаешь. Все-таки мама.

— А пусть не лезет не в свои дела! — сверкнула глазами Инга.

Юлька неодобрительно покачала головой.

— Ты не права. Мать зла дочери не пожелает. Тем более единственной. Тем более из-за которой чуть не умерла при родах…

— Что? — вытаращила глаза Инга. — Кто тебе сказал?

Юлька взглянула в глаза подруги и задумалась.

— Слушай, ты не брала мой проездной? Куда он делся, ума не приложу?

— На зеркале твой проездной, — ответила Инга, не сводя подозрительных глаз с Юльки.

— Слава тебе, господи! — обрадовалась Юлька. — Я сегодня сорвусь пораньше, и мы с тобой смотаемся в театр Ермоловой. Там студия МХАТа поставила что-то авангардное. Не помню, как называется, но говорят клево…

— Юлька, — строго перебила Инга. — Ты мне зубы не заговаривай. Откуда ты знаешь, что моя мать чуть не умерла при родах?

Юлька пожала плечами и затрясла головой:

— А разве не ты мне рассказывала? Странно! Значит, кто-то другой говорил. Я уже не помню. Извини, у меня сегодня мозги набекрень. Я помчалась.

— Постой, Юлька! — вспомнила Инга. — Я забыла тебе рассказать сон. Какой мне сегодня великолепный сон снился. Подожди, не спеши. Говорят, если до обеда не расскажешь хороший сон, то он после обеда забудется и потом уже никогда не сбудется.

— Да нет! Все не так! — засмеялась Юлька. — Наоборот, нужно до обеда рассказать плохой сон, чтобы не сбылся.

— Юлька, зачем ты меня сбила? — плаксиво простонала Инга. — Теперь я ничего не помню. Абсолютно ничего! Но сон был великолепный! Как я плясала, Юлька, прямо на столе! И где, ты думаешь? В какой-то таверне, старинной, красивой и такой до боли знакомой. Как я выплясывала, Юлька! У меня в ушах до сих пор звенит та удивительная музыка.

— Будь другом, — ответила Юлька, озабоченно открыв сумочку, — погладь мне юбку и сваргань чего-нибудь пожевать. Там, в морозилке, котлеты. Разморозь их в микроволновке. Мука в столе, масло в шкафу…

— Да послушай, Юлька! Как они все восторженно на меня глядели, и особенно он. Его глаза сияли, как у волка. Морского волка! А я так давно хотела его завлечь! Но я была еще совсем девочкой, и он не обращал на меня внимания…

Юльке наконец удалось отыскать в сумочке ключи. Она торопливо чмокнула подругу в щеку и, уверив, что та бредит, хлопнула дверью.

Стало тихо и одиноко. Инга услышала за окном будничный шум машин и вздохнула. Да-да, музыка в таверне действительно была необыкновенной, но сейчас она не может ее воспроизвести. И сон совершенно не помнит, словно кто-то показал прекрасное кино, а затем шаловливо стер его из памяти. Деталей ей действительно уже не вспомнить, но чувство восторга и радости, которое было во сне, осталось. И еще осталась его ослепительная улыбка. Боже ты мой! Какого-то родного человека. Но, конечно, не Вороновича.

5

В тот день Батурину больше не удалось перекинуться с вдовой ни единым словом. Не удалось толком поговорить и с Ингой — на поминальную трапезу девушка не осталась и перед самым кафе куда-то незаметно исчезла. Вскоре возвратился Игошин и доложил, что удалившаяся с кладбища пара села в белые «Жигули» с водителем и покатила в сторону Москвы. За ними поехали ребята из группы наружного наблюдения.

— Тебе нужно было поехать с ними, — угрюмо произнес патрон. — Ты здесь больше не нужен.

В это время Батурин очень внимательно наблюдал за вдовой. Ее бледность и волнение не могли не броситься в глаза. Следователь почувствовал, что данное проявление чувств не было связано с похоронами. От внимания сыщика также не ушло, что Римма Герасимовна ожила, украдкой обернулась и, убедившись, что следователь на порядочном расстоянии, принялась что-то резко выговаривать брату. Тот удивленно посмотрел на сестру и тоже оглянулся. Затем нехотя отпустил ее руку.

После того, как брат отошел, вдова начала взволнованно распекать своего высокого родственника. Родственник горячо отнекивался и беспокойно оглядывался назад. Анатолий Семенович сделал вид, что совсем не интересуется этой парой. Он опять пристроился к главному редактору и, кивнув на вдову, спросил, кем приходится этот мужчина Римме Герасимовне.

— Понятия не имею, — ответил редактор раздраженно.

Его неприязнь к супруге преждевременно скончавшегося сотрудника была настолько очевидна, что следователь спросил прямо, почему он так враждебен к Римме Герасимовне.

— А за что ее любить? — передернул плечами редактор. — У мужа рак. А она в это время открыто крутит роман с чужим мужем. А стоило Натану один раз задержаться на работе с молодой поэтессой, она наутро пришла в журнал и поставила всех на уши.

— Римма Герасимовна ревнива? — спросил капитан.

— Просто Отелло в юбке.

Подобное откровение не могло не удивить следователя. «Что-то здесь не так», — догадался Батурин и спросил про высокого литератора, шагающего впереди.

— Это наш автор. Поэт Максим Скатов, — объяснил редактор. — У него вышло две подборки. Натан готовил третью. Но, увы… — Редактор, понизив голос, подмигнул следователю. — Не сказать, что особенно талантливый. Даже можно сказать наоборот. Натан практически переписывал за него стихи. Но что поделать? Его отец один из директоров частной авиакомпании. Он оказывает нам помощь.

Редактор вздохнул и интеллигентно развел руками.

— А этот кто? — спросил следователь, указывая на Гогина.

— Об этом авторе я ничего сказать не могу, — поморщился редактор. — Его мы не публиковали. Видимо, Натан только начал работать с ним. А раз начал, значит, видел какую-то перспективу.

В это время впереди разыгрывалась любопытная сцена. Римма Герасимовна нервно вырвала локоть из могучей ладони своего родственника, и он, обиженно хмыкнув, развернулся и пошел прочь. Вот в это мгновение и подошел Игошин с сообщением, что удалившаяся пара села в белые «Жигули». Нет, в ту минуту Батурину было не до пары. Он внимательно осмотрел присутствующих и заметил, что за этой сценой впереди с большим интересом наблюдает критик Чекушкин. Полковник отстал от главного редактора и пристроился к нему. Тот лукаво подмигнул сыщику и, кивнув в сторону вдовы, ехидно прошептал:

— Что-то сегодня Герасимовна рассорилась со своим любовником.

— Любовником? — поднял брови Батурин. — Я думал, это двоюродный брат.

— Можно сказать, что брат, — миролюбиво согласился Чекушкин, нечисто хихикнув. — Он у нее уже восемь лет. Натан об этом знал. У него своя была жизнь, а у нее своя. Они вместе жили только ради детей. У них был такой договор, как выдадут замуж дочь, так сразу разбегаются. Сын у них уже в институте, а дочь в этом году заканчивает школу. Так что Натан немного не дожил до развода. Хотя, между нами говоря, он разводиться не хотел. Это она настаивала.

— Значит, муж ей был безразличен?

— Ей — да! А она ему — нет. Он ее любил и поэтому не давал развода. Хотя вот смирился с тем, что у нее любовник.

— Но я слышал, что Римма Герасимовна была ревнива.

— Что вы! — засмеялся Чекушкин. — Абсолютно равнодушна.

— Мне главный редактор только что сказал, что она приходила в журнал и устраивала какие-то сцены.

Чекушкин метнул тревожный взгляд на следователя и почему-то стушевался.

— Да-да, кажется, было один раз, — пробормотал он бессвязно и торопливо покинул полковника милиции.

Новые логические нестыковки Батурин не принял во внимание, хотя подсознание их отметило. В это время он не спускал взгляда с удаляющегося любовника. Вдова ни разу не повернула голову в его сторону, что свидетельствовало о весьма серьезной размолвке. После того, как любовник свернул на соседнюю аллею, начальник шепнул Игошину:

— Уходим. Нам здесь больше делать нечего.

Они незаметно оторвались от толпы и завернули на ту же аллею, по которой только что вышагивал герой-любовник. Их исчезновение заметил только один человек, кстати, один из тех поэтов, о которых осведомлялся сыщик. Молодое дарование повернуло голову на поспешно удаляющихся ментов и таинственно улыбнулось. Дойдя вместе со всеми до кафе, поэт вежливо пропустил сначала женщин, затем мужчин и, когда остался один, послал им вслед такую же странную улыбку. После чего развернулся и пошел прочь.

А между тем полковник с практикантом прилагали массу усилий, чтобы не упустить из виду улепетывающего друга Риммы Герасимовны. Выйдя за ворота, друг еще более увеличил темп, и работникам милиции пришлось перейти на галоп. Когда милиционеры примчались на стоянку, неофициальный родственник вдовы уже вливался на своей «Тойоте» в поток машин на трассе.

Но внезапно следователь краем глаза узрел Ингу, садящуюся в черный «Вольво». Дверцу перед ней открыл мужчина весьма респектабельного вида, которого не было на похоронах. Судя по тому, как он трепетно поддерживал ее за талию, мужчина был для Инги совсем не чужим. Скользнув по ним взглядом, Бабурин велел водителю гнать за «Тойотой». Хозяин черного «Вольво» тоже проводил милицейскую «Волгу» далеко не равнодушным взглядом. Когда она скрылась из виду, его глаза вспыхнули точно таким же насмешливым светом, как у поэта, который не остался на поминальную трапезу. Прежде чем сесть за руль, неизвестный мужчина наклонился к Инге и с улыбкой спросил:

— Ты рада, что мы встретились?

— Да! — еле слышно ответила девушка.

6

Они встретились девятнадцатого мая в субботу в семь часов вечера под памятником Грибоедову. Парень с девушкой подошли друг к другу, насмешливо обменялись приветствиями и побрели по аллее мимо загаженного пруда, театра «Современник», ресторана с разбитыми окнами и дальше по трамвайной линии вдоль каких-то магазинчиков, киосков, кинотеатров. Было не важно, куда идти, лишь бы быть рядом, чувствовать друг друга и все говорить, говорить и никак не наговориться.

— Значит, вы были ирландцем? — допытывалась она, с любопытством заглядывая в глаза своему новому знакомому.

— Нет, вы не поняли! Я был англичанином, — отвечал он с напускной серьезностью. — Во всяком случае, говорил на английском.

— А я, значит, была ирландкой?

— Чистокровной.

— Серьезно?

— Даю зуб.

— Ну, и что дальше? Рассказывайте! Не отвлекайтесь!

— Я уже вам все рассказал. Ваш отец держал таверну на берегу бухты, где укрывались от шторма наши корабли. Сезон штормов начинался в октябре и длился около месяца. Обычно он настигал нас по возвращении в Ливерпуль, когда корабли и без того были перегружены товаром. Но вас больше интересует, чем занимались английские моряки в вашем поселке? Практически ничем! Пили да играли в кости. А вы танцевали перед ними на столе.

Инга вглядывалась в своего нового знакомого, назвавшегося Володей, и никак не могла определить, шутит он или говорит серьезно. Впрочем, в его голосе иногда проскальзывала ирония, но все равно что-то давно забытое и до чертиков родное начинало шевелиться внутри.

— А брат у меня был? — неожиданно спросила Инга.

— Брат? — удивился незнакомец и остановился. — Кажется, да… — Глаза его сделались настолько серьезными, что Инга напугалась. Неужели не шутит? Боже ты мой! — Знаете, начинаю припоминать, — произнес он с туманным взором. — Вот сейчас всплывает образ. Вижу этакого здоровенного, угрюмого верзилу, которому не очень нравилось, что вы танцуете на столе перед моряками.

От этих слов Инга покрылась мурашками. Перед глазами тут же предстал детина, приснившийся ей во сне. «Да нет же, так не бывает», — подумала она и рассмеялась.

— Продолжайте! Интересно. Значит, брату не нравились мои танцы на столе. Почему? Я плохо танцевала?

— Не в этом дело! — поморщился незнакомец. — Вашему брату многое не нравилось. Это, знаете, от скверного характера. Есть такие люди, вечно недовольные, молчаливые, угрюмые, и всегда носят с собой ножи. Ваш брат был из таких. Он всегда носил за поясом кривой нож. Кстати, — незнакомец таинственно наклонился к ее уху. — Он этим ножом собирался зарезать и меня.

— Вас! — театрально воскликнула Инга, деликатно отстранясь от мужчины. — Но за что?

— Как это за что? — искренне удивился Володя. — За вас, конечно. Странно, что вы не помните.

Инга отвела глаза и театрально кашлянула, дав понять, что развивать эту тему не стоит. Он тоже замолчал и сделал вид, что смутился. Это была такая игра.

В этот вечер было удивительно хорошо на улице и потрясающе легко на душе. Было приятно брести с этим незнакомым шизиком нелюдимыми закоулками и слушать весь этот бред.

— Сколько, сколько вам лет? — внезапно перебила Инга.

— Тридцать два, — ответил он растерянно.

— Понятно. Вы случайно не из ФБР? Скажите честно, откуда вы узнали мой номер телефона? Хотя нет! Сначала скажите, удалось моему брату зарезать вас кривым ножом?

— Увы! Пока он собирался, я успел утонуть. Он так вас любил, что ревновал даже к пивным кружкам.

— Родной брат? — вытаращила глаза Инга.

Молодой человек замялся, сообразив, что несколько переврал, однако на попятную не пошел.

— Да, родной брат! Не удивляйтесь! — произнес он с честными глазами. — Он любил вас не только любовью брата. Дело в том, что в предшествующей жизни, кажется, в Древней Элладе, а может, и в Вавилоне, я точно не помню, — не моргнув глазом, продолжал молодой человек, — этот товарищ упорно добивался вашей любви, но так и не добился. И тогда боги решили испытать его еще круче: воспроизвести на свет в одной семье с вами.

— Испытать? А зачем?

— Чтобы потом наградить. Так всегда делается…

На этих словах молодой человек замолчал и сморщил лоб. «Видно, совсем заврался, — подумала Инга. — Бывает. Сама такая».

— Вы случайно не писатель-фантаст? — спросила она деловито.

— Что вы! — скромно потупился рассказчик. — Но если говорить честно, то научную фантастику я еще терплю, но фэнтези ненавижу всей душой, хотя и понимаю, что человек слишком мелок, чтобы фантазировать. Он не фантазирует, он вспоминает. Если он рассказывает о чем-то невероятном, то он не сочиняет, он действительно это видел в других мирах. Об этом писал Платон.

«Боже мой! Платона еще зачем-то приплел, — недовольно подумала Инга. — С Платоном перебор. Лучше бы рассказал, сколько у него было жен. Наверное, много, если у него так подвешен язык».

Самым приятным в этот вечер было то, что Воронович уже не так монументально давил на подкорку. Этого Инга не могла не оценить. Хорошо, что она не позвонила ему ни вчера, ни сегодня. Это было нелегко, но в последние дни девушка почувствовала в себе перемену, и такая перемена удивляла ее. И еще удивляло, что этот типчик не пытается завладеть ее локотком.

И когда они прощались в двенадцатом часу, в совсем еще детское время, Инга заглянула ему в глаза и серьезно сказала:

— Только не сочтите меня за глупую, но брат, который хотел меня как женщину, у меня действительно был. В прошлой жизни.

Зачем Инга произнесла эту чушь, и сама не поняла. От такой неожиданной глупости он даже растерялся. Но в следующую секунду ирония снова овладела им:

— Даю второй зуб за то, что брата вы видели во сне! Кстати, во сне при желании можно увидеть все, что существует во вселенной. Можно увидеть грядущее нашего трехмерного мира, если взглянуть на него из четырехмерного. Но умоляю вас, будьте осторожны, когда будете проходить через низшие бесовские слои…

— Я буду осторожной, — перебила она с раздражением, потому что от этой галиматьи уже уши свернулись в трубочку.

После чего Инга мило улыбнулась и бабочкой впорхнула в подъезд.

7

— Неужели вы думаете, это я его повесил? — возмущался развалившийся перед Батуриным мужчина. — Вы меня считаете за сумасшедшего? Такую тушу вздернуть — да разве мне под силу?

На вид ему было не более сорока пяти, хотя по документам пятьдесят шесть. Это был высокий, смуглый, черноволосый мужчина с едва пробивающейся на висках сединой. Несмотря на вальяжную позу, в его черных глазах отражалась тревога, а с румяной шеи под байковую рубашку текли ручьи пота.

— Успокойтесь, Евгений Зиновьевич. Я всего лишь хочу вам задать несколько вопросов, — мягко произнес следователь.

— Ничего себе вопросов! — дернулся мужчина. — А отпечатки пальцев зачем снимали?

— Так положено. Кстати, откуда вам известно, что покойника именно вздернули? — сощурился Батурин.

Евгений Зиновьевич вытаращил глаза и замолчал. Несколько секунд он пребывал в замешательстве, после чего зрачки его беспокойно забегали.

— Я и не знал, что его вздернули, — пробормотал он растерянно. — Ей-богу, сказал первое, что пришло в голову. Не верите? Понимаю. В это трудно поверить. Но я невиновен! Что мне сделать, чтобы вы поверили?

— А откуда вы знаете, что его повесили?

— Мне Римма сказала на кладбище, — ответил мужчина. — А она узнала от вас. Не верите? Спросите у нее.

— А почему вы ушли с кладбища?

Мужчина тяжело вздохнул и уставился в пол. Помолчав минуту, он поднял жалобный взгляд на следователя и простонал плачущим голосом:

— Да не убивал я Натана. Поймите! Все равно бы он дал ей развод. Он трус. Ему достаточно было пригрозить. А убивать решительно излишне…

— Вы не ответили на вопрос, — жестко перебил Батурин. — Почему вы ушли с кладбища. Я наблюдал, как вы беседовали с Риммой Герасимовной. Она вас в чем-то обвиняла…

— В том же, в чем и вы! — Шумно засопел мужчина. — Она тоже думает, что я удавил этого придурка. А на кой черт он мне нужен?

— Почему она так думает?

— Потому что из-за этого козла — извините! — покойника мы восемь лет не можем воссоединиться с Риммой. Он к ней присосался как клещ: и сам не живет, и ей не дает. А два месяца назад, когда он расстался со своей очередной юнкоршей, заявил, что развода не даст. У нас был договор, что, как только его дочь выйдет замуж, так он в тот же день отпустит супругу ко мне. С детьми — ни за что, а без детей — пожалуйста! Встречайтесь сколько хотите и где хотите. Но вместе жить — хрен! Он якобы боялся, что его дочь изнасилует отчим. Дерьмо! Ничего он не боялся! Ну, мы ладно! Приняли эти условия. Но вдруг в мае заявляет — никакого развода! И предлагает Римме все начать сначала. Бросил пить, начал вовремя приходить с работы, ремонт затеял, дачу вспахал, всю сантехнику в доме починил. Но так уже было десять раз! А Римма, как дура, уши развесила…

— Ничего не понимаю, — затряс головой следователь. — Давайте по порядку, Евгений Зиновьевич. Когда и где вы познакомились с Риммой Герасимовной?

— Мы работаем с ней в одной конторе уже пятнадцать лет! — обиженно выпятил губы мужчина. — Из них десять лет любим друг друга до без памяти. Восемь лет назад мы решили расстаться со своими прежними семьями и соединиться. У нее было двое детей: мальчик двенадцати лет и девочка девяти. У меня только девочка тринадцати лет. Но с моей стороны никаких препятствий не было. Моя жена меня поняла и с богом отпустила. Я честно развелся, а Римме ее муж воспрепятствовал. И вот восемь лет мы живем как в аду. Я продолжаю жить в одной квартире со своей женой и дочерью, а Римма со своим литератором, который не дает развода, якобы из боязни за детей.

— А на самом деле?

— А на самом деле за ее спиной ему жилось очень даже неплохо. Римма хорошо зарабатывает, она прекрасная хозяйка, честная, если даст слово, то будет держать его до конца. Вот ее мерзавец этим и пользовался.

Глаза допрашиваемого зло блеснули, но тут же снова уныло угасли. Он сокрушенно вздохнул и пояснил:

— Мы думали, все! Нашим страданиям пришел конец. Сын ее женился, дочка весной закончила школу. В этом году она поступит в институт и переберется в общежитие. Сама, между прочим, изъявила желание жить в общежитии, чтобы не видеть ублюдка папеньку. А папенька всем нам заявляет, что никакой суд без его согласия не посмеет их развести. Тем более что он болен.

— Болен, вы сказали?

— Да. У него злокачественная опухоль. Как назло! Два года назад я снял квартиру и мы наконец сошлись. Не прожили и двух недель, как выяснилось, что у мужа рак печени. Она, как женщина долга, вернулась ухаживать за ним. А мне тоже ничего не оставалось, как с позором вернуться домой.

— И тогда вы решили расправиться с ним! — сочувственно произнес следователь.

Глаза допрашиваемого сверкнули обиженно.

— Что вы такое говорите! Я в жизни мухи не обидел.

— Почему же Римма Герасимовна думает, что убили вы? Ведь она вас знает. Вы с ней знакомы пятнадцать лет.

— Понимаете, — снова вспотел мужчина, — я иногда срывался. Ведь, сами подумайте, какие нужно иметь нервы, чтобы восемь лет болтаться вот так и зависеть от какого-то ничтожества. Конечно, я грозил его убить. Но это просто слова. Эмоции, выплеснутые в состоянии аффекта.

— Может, вы в состоянии аффекта его и повесили?

— Ну, что вы! Одно дело грозить, а другое — осуществить на практике. Скажу вам как психолог психологу: обычно кто способен на второе, предпочитает действовать, а не прибегать к угрозам.

С этим Анатолий Семенович был согласен на сто процентов, однако сдвинул брови и строго спросил:

— Где вы были тринадцатого июля с половины восьмого утра до половины девятого?

— Дома был. Ровно в половине восьмого я еще лежал в собственной постели. Это может подтвердить моя жена. Она была со мной в той же постели.

Левая бровь полковника удивленно приподнялась.

— Та самая жена, с которой вы развелись восемь лет назад? — уточнил он, вглядываясь в собеседника.

— Она самая, — развел руками Евгений Зиновьевич. — Понимаю, что не очень благородно любить одну, а спать с другой, но что делать? Так сложились обстоятельства.

— Да? — задумался следователь. — А ваша Римма Герасим овна тоже спала с мужем в одной постели?

Евгений Зиновьевич нахмурился. Ироничный тон следователя пришелся ему не по нраву.

— Она — нет! — ответил он, спрятав глаза. — Это я гарантирую. Она женщина слова. Если она обещала быть мне верной, значит, так оно и было.

— Но, насколько мне известно, она устраивала какие-то скандалы у него на работе по поводу молодых поэтесс.

— Нет! — покачал головой Евгений Зиновьевич. — Это не сцена ревности. Тут совсем другие дела. Посерьезнее, чем ревность.

— Какие дела? — насторожился Батурин.

— А вот про это спрашивайте у Риммы Герасимовны, — сверкнул глазами мужчина. — Я об этом говорить не имею права…

8

На другой день звонил Воронович. Юлька трижды поднимала трубку и трижды сурово отвечала, что посторонние девицы тут не проживают. На четвертом звонке она заткнула уши и посоветовала подруге разбираться самой. Ингино сердце тут же отбыло в желудок.

— Прости меня, я мерзавец, — услышала она до боли родной голос с астматическим придыханием. — Я самый что ни на есть последний подлец. Сейчас я подъеду, и давай поговорим серьезно…

Трубка в руке как-то непроизвольно затряслась, и девушка, ничего не ответив, водворила ее на место.

— Юлька, он едет! — прошептала она с ужасом.

Хозяйка вытаращила глаза и спросила:

— Но откуда он знает мой адрес? Впрочем, если он разнюхал мой телефон, то адрес узнать элементарно. Главное, спокойствие! Дай сообразить. Хотя чего соображать? Линять надо! Где мой бинокль?

Энергичность, с которой Юлька бросилась переодеваться, захватила и подругу. Умирающая утерла рукавом щеки и решительно скинула халат. Три минуты спустя они уже бежали под недоуменные взгляды соседей к девятиэтажному дому напротив. Там, в чужом подъезде на четвертом этаже, беглянки долго давились от смеха, настраивая театральный бинокль.

Непрошеный гость не заставил себя долго ждать. Вскоре его «Москвич» вырулил из-за угла и остановился у подъезда. Девушки пригнули головы и притихли.

Литератор степенно вперся в подъезд и не появлялся так долго, что Юля стала опасаться за звонок. Он в последнее время начал так часто перегорать! А вдруг гость начнет пинать дверь? Она держится всего на одной петле. Однако волнения были напрасны. Через четверть часа Воронович, мрачнее смерти, выполз под козырек подъезда. Глаза Инги повлажнели, а Юлькины сверкнули издевательским светом. Она коварно рассмеялась и припала к биноклю.

— А мужчина симпатичный и выглядит солидно, — произнесла она, затем вдруг добавила, как показалось Инге, ни к селу ни к городу: — Но это не он.

— Кто не он? — не поняла Инга, тронув за рукав подругу.

Юлька оторвалась от бинокля и, внимательно окинув взором подругу, без тени юмора произнесла:

— Это не твой мужчина.

— Откуда ты знаешь, какой мой, а какой не мой, — нахмурилась Инга.

— Я же видела твою руку, — с раздражением ответила Юлька и снова с заговорщицким видом приложилась к биноклю. — Этот не твой судьбоносный мужчина. Этот случайный. Хотя возможно, он один из трех, которые указаны на твоей ладони.

Столь странные речи не могли не изумить Ингу. Удивительно было не то, что говорила Юлька (нечто подобное она несла всегда), а то, как она это выдавала, — без тени иронии, самым что ни на есть серьезным голосом.

— Юлька, ты сама-то понимаешь, чего лепишь?

— Разумеется! — произнесла подруга, не отрываясь от бинокля. — Вообще-то кое-что демоническое проглядывается. Кстати, не обидишься, если я у тебя спрошу кое-что интимное.

— Спроси!

Юлька отняла от глаз бинокль и пристально посмотрела в глаза.

— Скажи, ты с ним предохранялась?

Глаза Инги сделались круглыми.

— У него все признаки СПИДа?

— Нет! Я имею в виду от залетов, — уточнила Юлька.

— Ах, в этом смысле? Нет. Мы не предохранялись. Я просто от него не залетаю.

— А когда-нибудь залетала?

— Нет! Никогда не залетала, — ответила Инга и задумалась. — А почему ты спрашиваешь?

— Просто так. Не бери в голову.

— Нет. Ты никогда не спрашиваешь просто так. Ты намекаешь на то, что я бездетная.

— Нет, не намекаю. А много у тебя было партнеров до Вороновича?

— Четверо, — нахмурилась Инга. — Первый был Лелик. По-моему, он даже не успел кончить. Успел только лишить меня невинности. И тут ворвался отец, за волосы вытащил меня из-под него и выпорол ремнем.

— Тяжелый случай! — вздохнула Юлька. — Ну с остальными ты тоже не предохранялась?

Инга грустно покачала головой.

— Остальные были подонки. Три подонка на черном «Вольво». Они просто меня изнасиловали на заднем сиденье. Я не залетела потому, что у меня был безопасный период. Ну а Воронович — он просто старый.

Юлькин взгляд сделался задумчивым. Она зыркнула глазами по груди подруги и снова приложилась к биноклю.

— Ну, задымил, задымил как паровоз, — пробормотала она.

— У тебя другое мнение, Юлька! — забеспокоилась Инга. — Ты хочешь сказать, что я бездетная? Да оторвись от этой дряни наконец!

— Я этого не говорила, — подала голос Юлька, не поворачивая головы. — Я тебе, наоборот, пообещала, что ты родишь ребенка. Но не от того, кого ты любишь.

— А я никого не люблю, — призналась Инга. — А Вороновича даже ненавижу.

Девушка неожиданно вспомнила о чудаке с Чистопрудного бульвара. Почему-то именно сейчас захотелось рассказать о нем подруге. Рассказать про Ирландию, скалистую бухту и маленькую родинку на животе.

В ту же минуту Инга принялась излагать свою ирландскую эпопею. А бывшая жрица вместо того, чтобы пощупать подруге лоб, распахнула зеленые глазищи и слушала затаив дыхание.

Воронович вскоре уехал, но девушки продолжали шептаться на четвертом этаже чужого дома, и черт знает, сколько бы они там проторчали, если бы их не спугнул какой-то субъект с полосатым пузом и бульдогом на поводке. Подруги выпорхнули из девятиэтажки и помчались домой. Дома на кухне перед кипящим чайником Инга продолжила повествовать о своих сердечных делах, а Юлька завороженно слушала, качая головой. Когда они наконец угомонились и легли, Инге опять приснилась таверна.

9

Несмотря на то, что отпечатки пальцев не совпали, Батурин решил задержать Ягуткина в качестве подозреваемого. Шеф отнесся к этому весьма недоброжелательно.

— Вы действительно думаете, что убил он? — спросил начальник следственного управления.

— С уверенностью утверждать не могу, но не исключаю, — ответил Батурин. — Причина избавиться от мужа любовницы у Ягуткина довольно серьезная. Главное, вдова не исключает, что он мог расправиться с ее мужем. Правда, я с ней еще не говорил, но наблюдал за их взаимоотношениями на кладбище. Они меня насторожили.

— Однако следов нет.

— Это не важно. Ягуткин мог нанять и киллера.

Следователь лукавил. Чутье подсказывало, что в этом запутанном деле лучше сделать ложный ход, чем показать бездействие. Это поможет ослабить бдительность истинного убийцы. К тому же полковник надеялся, что задержание Ягуткина в качестве подозреваемого полностью выбьет из равновесия мадам Воронович. Следователь не ошибся. Пришедшая на допрос Римма Герасимовна выглядела очень напуганной. Прежнего самообладания у нее не было и в помине.

— В принципе вы допускаете, что Ягуткин мог убить вашего мужа, — с ходу начал напирать следователь, как только она расположилась напротив него за столом.

— С чего вы взяли? Я этого не говорила! — ответила она неуверенно и виновато потупила взор.

— Но он при свидетелях грозил, что убьет вашего мужа.

Глаза Риммы Герасимовны гневно вспыхнули:

— Одно дело грозить, а другое убить, — воскликнула она с дрожащим подбородком. — В запальчивости человек себя не контролирует.

— Почему же вас так взволновало сообщение об убийстве мужа? К его самоубийству вы отнеслись, как мне показалось, довольно прохладно.

Вдова подняла глаза на следователя и произнесла сквозь зубы:

— Натан мне действительно не был дорог. Конечно, нехорошо говорить о покойниках плохо, но он был из тех людей, чью смерть ждешь как освобождение. Мы с Женей устали от ожидания того дня, когда он нас наконец отпустит. Вы не знаете, что был за человек мой муж. Насколько он был изощрен в своих подлостях.

Римма Герасимовна шмыгнула и полезла в карман за платочком.

— Продолжайте! Я слушаю, — произнес следователь сурово.

— Сначала он говорил, что не может мне позволить жить с чужим человеком, потому что боится за дочь. По статистике, пятьдесят процентов отчимов насилуют своих падчериц. — Влажные глаза женщины сверкнули. — Но это ложь! Ему, как потом выяснилось, было наплевать на собственную дочь. Два года назад он ее так подставил, что мало не покажется! Подставил родную дочь! Понимаете?

— Не совсем, Римма Герасимовна. Поясните! — произнес Батурин, сморщив лоб.

— Я не знаю всех его дел, — вздохнула женщина, пряча глаза. — Знаю только, что он несколько раз пробовал себя в качестве сутенера.

— Сутенера? — поднял брови следователь, не веря собственным ушам.

— Да-да, я не оговорилась, — горько усмехнулась женщина. — Именно сутенера. Обычно люди пера подрабатывают журналистикой, открывают свои издательства. А он поставлял молодых девушек сутенерам. Вокруг него всегда крутились какие-то молоденькие поэтессы. Я в подробности не вдавалась. В его жизнь старалась не лезть, хотя догадывалась, что деньги, которые иногда к нему прилипали, зарабатывались грязно. Он и не способен зарабатывать чистыми руками. Такой вот он человек…

— Так что с вашей дочерью? — мягко напомнил следователь.

Женщина изо всех сил зажмурилась и затрясла головой.

— Зря я вам об этом рассказала. Я до сих пор просыпаюсь в холодном поту. Собственно, это не имеет отношения к делу.

— Э нет! Начали — продолжайте! — сдвинул брови следователь. — Мне сейчас важно все.

— Я не знала всех его дел, — сморщилась женщина. — Но как после выяснилось: он продал одну поэтессу каким-то туркам, а она сбежала. С него потребовали деньги обратно, а он сказал, что их уже нет. Тогда ему поставили ультиматум: либо он возвращает деньги, либо в Турцию увозят его дочь. Он выбрал второе. — Щека женщины дернулась, и глаза налились слезами. — Представьте мое состояние! Вваливаются в квартиру трое крепких ребят и на ваших глазах вяжут дочь. Я, естественно, понеслась к нему на работу, а он как ни в чем не бывало развлекается в кабинете с очередной поэтесской. Я закатываю скандал, учиняю разнос, начиная от главного редактора и кончая вахтером…

— Так, значит, это была не сцена ревности?

— Что вы! — вытаращила глаза женщина. — Какая ревность? У меня, кроме ненависти, не было к нему никаких чувств…

— Понятно! — кивнул следователь. — Чем все это закончилось?

— Дочь мою оставили в покое. Как Натан выкрутился, не знаю! Может, занял у кого-то денег, может, нашел другую девицу. Мне это неизвестно. Я думаю, что он продал ту самую красотку, с которой я его застукала в редакции. Но точно сказать не могу. Думаю, это сейчас не так важно. Словом, в тот же вечер мы с дочерью ушли из дома. Женя снял двухкомнатную квартиру, и мы перебрались туда. Наконец-то я узнала, что такое жизнь с нормальным человеком. Но длилось это только две недели. Внезапно позвонил Натан и сообщил ошеломляющую новость: у него рак печени.

Женщина тяжело вздохнула и умолкла, остановив взор на собственных руках.

— У него действительно был рак печени? — спросил следователь после некоторого молчания.

— В том-то и дело, что нет! — воскликнула женщина. — Никакого рака у него не было в помине. Это его очередное вранье! Я об этом узнала только два месяца назад. И то случайно. Женя до сих пор не знает. Боюсь говорить. Ведь тогда бы он точно его убил…

Женщина запнулась и бросила на следователя тревожный взгляд. Батурин едва заметно усмехнулся.

— Ваши действия после того, как вы узнали, что он обманывал?

— Я дала ему месяц на то, чтобы он устроил свою жизнь и навсегда убрался из моего дома. В это время у него была какая-то девица. Допускаю, что он даже был привязан к ней, поскольку их отношения длились довольно долго. Но жениться на ней он не собирался. Она — малоимущая. Ему была нужна такая женщина, которая могла бы его содержать. Сам он зарабатывать не умел. Так вот, после моего ультиматума он с этой девицей прекратил всякие отношения. А мне начал гнать, что любит только меня. Бросил пить, развлекаться с девочками. Сделался примерным мужем. Но все это тоже было театром. Просто та девушка его бросила сама. Он, насколько мне известно, пытался возобновить с ней отношения, но безуспешно.

10

Ах эти пахнущие пивом столы, бородатые не первой свежести моряки, веселые и пьяные, гогочущие и грубые, горланящие хриплыми голосами свои разбойничьи песни. На море третий день бушует шторм, в таверне третий день идет гульба. Они пьют неаккуратно, развязно, орошая собственные куртки и обильно поливая столы. Но ее, озорную сумасшедшую лань, это только веселит. Там, в замызганном углу, за самым неухоженным столом сидит Чекушкин, пьяненький, зачуханный, с красными свинячьими глазками, которые сладострастно скользят по ее налитой груди и круглым бедрам. А рядом с ним трясет головой Воронович, тоже в лоскуты, но при виде ее начинает сопеть, как необъезженный бык. От одного его вида захватывает дух и сладко сосет под ложечкой. Это он, известный на всю округу прелюбодей и гуляка, красавец и силач, имеющий в каждом поселке по жене и дюжине любовниц, лишил ее невинности. Но сегодня газель не смотрит в его сторону. Сегодня у нее другие планы.

На ней красивая бархатная юбка, привезенная из Ливерпуля, и белая батистовая блузка. Ее талия не нуждается ни в каких корсетах. Младшая дочка кабатчика гибко носится с кружками по кабаку, и все горящие взоры устремлены на нее. От этого и на душе весело, и пиво в кружках хмельнее.

Но что это? Все, кого она знала в этой жизни, собрались за этими дубовыми столами. И только не было того, кто обещал увезти ее в Ливерпуль. Ведь в этой чертовой дыре она пропадет, зачахнет, затеряется, выйдет замуж за мужлана и превратится в грубую рыбачку. В двадцать лет поблекнут ее красота, молодость, а в тридцать она станет горбатой, ворчливой старухой.

Но сегодня вечером он будет ждать ее в пещере под зеленой скалой. И от этого лицо у Инги пылает румянцем. Брату еще вчера что-то нашептали соседи, и он целый день угрюм и неразговорчив. Он мрачно разливает по кружкам пиво и время от времени с усмешкой поглаживает свой любимый нож на поясе. Брат не сводит с сестрицы глаз, и ей ничего не остается, как послушно собирать со столов миски да с хохотом отбиваться от мозолистых рук матросов. Она разносит пиво и только ждет момента, когда зазевается брат. Но вот встает с места Воронович, подходит к ней и берет за руку.

— Я соскучился! — страстно шепчет он на ухо.

Инга закрывает глаза и тяжело дышит.

— Нет-нет, между нами все кончено! Я выхожу замуж и уплываю в Ливерпуль.

— С тем англичанином? Не смеши! Он тебя обманет. Поиграет и бросит где-нибудь по пути или продаст в веселый дом. Я знаю этих англичан. Они джентльмены только внешне.

— Нет, он не такой.

— Ты меня больше не любишь?

— Люблю.

— Тогда пойдем!

Воронович тащит ее в открытую дверь, но Инга вырывает руку.

— Нет. Все кончено. Я уже решила.

— Ты любишь его?

— Это не твое дело. Я уплываю с англичанином, потому что больше не могу оставаться в этой дыре. Прощай.

— Я на тебе женюсь по-настоящему!

Инга грубо хохочет ему в лицо, и Воронович отпускает руку. Он выпивает полную кружку пива и уходит. Инга смахивает слезу. За этой сценой очень внимательно наблюдает из-за бочки брат. К расстроенной Инге подходит Чекушкин.

— Потанцуем?

— Отстань!

— Зря ты так со мной, — обижается Чекушкин. — Я ради тебя готов на все. Хочешь, сожгу свою шхуну тебе на потеху?

— Да отстань же…

— А хочешь, сейчас сожгу этот кабак?

— Он хватает со стены факел и подносит его к столу. Матросы гогочут и бьют в ладоши. Из-за бочки брат выбегает, дает Чекушкину в морду и вешает факел на место.

Вот именно в этот момент Инга понимает, что время пришло, и выскальзывает в сени. До нее доносится хрип разъяренного быка и язвительное улюлюканье моряков. Бык срывается с места, не заткнув даже бочки, но сегодня ее ухватить за косы не так просто: косы она предварительно заколола на макушке.

У ворот брат медвежьей хваткой вцепляется в юбку, но ей удается выскользнуть, и теперь тонконогая лань с хохотом летит дальше по скалистому склону вдоль бушующего моря.

— Куда? — слышит она сзади его могучий бас.

— Не твое дело! — кричит в ответ озорница и звонко хохочет.

Теперь сестрицу не догнать. Куда ему с таким животом да кривым ножом за поясом. Какое вообще его собачье дело? Она уже не маленькая девочка. Ей, дай бог, уже пятнадцать!

— Только приди домой! — потрясает кулаком брат.

Но последние слова она пропускает мимо ушей и краем глаза замечает, что зашторенный тучами закат уже дает нежно-голубой просвет. Значит, к утру море успокоится.

За скалой можно перевести дух. Там, в темноте, ее уже не найти ни с какими фонарями. Лишь бы англичанин не обманул. Да нет же! Он не из тех, кто бросает слова на ветер.

И в тот же миг, как по волшебству, из-под скалы плавно выплыла высокая мужская фигура в широкополой английской шляпе. И вновь тревога охватывает девушку. Уж не брательник ли? Да нет же! Разве у брата такие сияющие глаза и такая ослепительная улыбка?

Англичанин обнимает ее, целует в губы, и сквозь ресницы девушка снова с тревогой всматривается в мужчину: черные кудри с легкой сединой, высокий обветренный лоб, накрахмаленный воротничок, выглядывающий из-под жесткой куртки. Он шепчет ей что-то по-английски, и она понимает. Он нежно стаскивает с нее батистовую кофточку, и ей это нравится. Он целует ей шею, грудь, живот; он осыпает ее поцелуями с головы до пят и снова шепчет что-то бесконечно-нежное. Девушка понимает, что хочет сказать моряк, что не вдыхал более душистого запаха, чем от ее тела, что умирает от ее хмельных губ, солнечных плеч, сахарных бедер. Но особенно его сводит с ума эта восхитительная кофейная родинка на ее животе. Она перебирает пальцами его шевелюру и не отрывает взора от его сияющих глаз. Она давно желала этого, еще чумазой босоногой девчонкой она всеми ночами вымаливала у господа бога, чтобы англичанин не утонул, прежде чем она ему отдастся.

Именно на этом фрагменте Инга проснулась. Она еще была полна ночной истомы, еще чувствовала на теле огненные поцелуи англосакса, и вдруг такая грубая действительность — проклятый серый потолок над головой, все те же тяжелые низкие тучи за окном.

Чтобы продолжить видение, страдалица принялась поглаживать те места, в которые ее только что целовал англичанин, и вдруг нащупала слева от пупка мягкую мушку величиной с булавочную головку. Пинком отбросив одеяло, девушка взглянула на живот и испуганно воскликнула:

— Юлька! Родинка проявилась!

Юлька что-то недовольно проворчала с дивана и повернулась на другой бок. Потом за чаем, щелкая зубами, Инга все допытывалась от подруги, как от служительницы храма, мол, чем она объяснит такое явление, как появление никогда не существовавший родинки?

Юлька хмурилась, нехотя жевала бутерброд с сыром и отвечала, что если завтра не вернутся муж с сыном, то она, как бывшая жрица, имеет полное право сдохнуть от тоски.

11

После разговора с вдовой следователь вызвал к себе задержанного Ягуткина. Ему Батурин задал единственный вопрос: знал ли он, что Воронович симулировал болезнь? Вместо ответа Евгений Зиновьевич вытаращил глаза. Было видно, что подозреваемый не только этого не знал, но и предположить не мог, что на свете может такое твориться.

— Почему же мне Римма ничего не сказала? — пробормотал он растерянно. — Тогда бы все могло быть по-другому…

Что именно могло быть по-другому, Анатолий Семенович уточнять не стал. Ему было достаточно того, что на задержанного эта новость произвела колоссальное впечатление.

«Действительно, почему Римма Герасимовна утаила от любовника такой важный факт? — подумал следователь. — Только потому, что Ягуткин мог убить Вороновича за такую подлость? Нет, это не ответ. Наоборот, Ягуткин мог убить его от отчаяния, видя, что болезнь не прогрессирует. Но Римма Герасимовна не только не успокаивает возлюбленного, а напротив — подогревает его отчаяние».

Поразмыслив над этим, Батурин решил отправиться в редакцию. Прежде всего нужно было разобраться с отпечатками. К этому времени Игошин уже снял «пальчики» почти со всех сотрудников журнала, включая главного редактора. Отпечатки в кабинете завотделом поэзии были явно посторонние.

Прикатив в редакцию, полковник первым делом насел на вахтера. Вахтер долго уходил от разговора, клянясь и божась, что в то утро, несмотря на открытую дверь, ни одна мышь не проскользнула мимо его каптерки.

— Откуда такая уверенность? — нахмурился Батурин. — Вы же сами сказали, что не слышали шагов девушки, а слышали только, как хлопнула входная дверь.

— В ту минуту у меня закипал чайник, — пояснил вахтер, — поэтому я не слышал ее шагов. А вообще слух у меня стопроцентный. Я ощущаю малейший шорох…

Сторож неожиданно замолк и как-то очень тяжело задумался. Следователь почувствовал, что вахтеру вспомнилось что-то необычайно важное. И он не ошибся.

— Знаете, — произнес сторож с китайским прищуром, — я только сейчас сообразил… но я не уверен, что это мне не показалось…

— Ну! — нетерпеливо подбодрил следователь.

— Около семи утра я проходил по второму этажу, и вдруг мне показалось, что в кабинете Натана Сигизмундовича кто-то набирает номер. Я подошел, дернул дверь. Она была запертой. Я прислушался — тихо. Ну, думаю, померещилось. И пошел к себе.

Батурин переменился в лице.

— Что же вы сразу об этом не сказали? Эх… — покачал головой полковник. — Ключ от его кабинета пропадал?

— Откуда вы знаете? — вытаращил глаза вахтер. — Месяц назад с гвоздика действительно исчез ключ от его кабинета. А через два дня появился снова.

Следователь снял со стены бронзовый ключ с номером тринадцать и погрузился в его изучение. Вахтер с любопытством наблюдал.

— Я слышал, что это не самоубийство, а убийство, — наконец произнес он полушепотом.

— От кого слышали? — сощурился полковник, соображая, что информация могла исходить только от двух особ: либо от Риммы Герасимовны, либо от Инги. Но Римма Герасимовна в редакции никого не знает, а у девушки вряд ли было время распространяться на эту тему. Впрочем, она перекинулась парой слов с Гогиным.

— Все говорят, — неопределенно ответил сторож.

В ту минуту Батурин мог поклясться, что сторож знает больше, чем говорит. Это отметило подсознание, но его мысли были заняты другим. Через окно, только через окно мог проникнуть преступник. Он влез в его кабинет задолго до прихода Вороновича. Ключ у него уже был. Убийца отпер кабинет, втащил стол… Хотя нет! Сначала, наверное, позвонил…

— Вспомните: в то утро, когда вы подошли к кабинету Вороновича, стол стоял на месте?

— А где же он мог еще стоять? — искренне удивился вахтер. — Хотя… может быть, я не заметил. Да нет! Точно стоял. Иначе мой глаз бы отметил, что в коридоре что-то не так.

Так оно и есть! Убийца действительно звонил, потом, дождавшись, когда сторож спустится к себе в каптерку, открыл изнутри дверь, втащил в кабинет стол и снова заперся на ключ.

— И еще такой вопрос: Аронович часто запирался изнутри?

— Раньше часто, — ответил вахтер. — Но в последние два года он перестал водить в редакцию поэтесс. Так что запираться больше не было необходимости. Вы думаете, преступник забрался через окно?

Полковник внимательно посмотрел на вахтера и не ответил. «Однако проницательные охранники работают в редакциях», — подумал он.

— Пойдемте посмотрим, можно ли со двора забраться в кабинет Вороновича.

— Да запроста! У него под окном пристройка к подвалу…

В общем эта поездка в журнал ничего принципиально нового для следствия не открыла, если не считать предположения, что убийца не был штатным сотрудником журнала, но, вероятно, имел к нему какое-то косвенное отношение. Во всяком случае, был в нем частым гостем. Чужой бы не смог незаметно спереть со стены ключ из каптерки вахтера, а затем повесить его на место. Однако по возвращении в контору водитель неожиданно брякнул своему засыпающему шефу:

— А вдова, видимо, не дура. И зря время не теряет.

— Что ты имеешь в виду? — пробормотал сквозь сон Батурин.

— Не успела похоронить мужа, а уже ее встречает молодой ухажер с иномаркой.

— Не понял, — поднял голову следователь.

— Когда сегодня утром она вышла из отдела, ее ждал в машине хахаль. И знаете, кто? Тот самый дылда — поэт, который был на кладбище.

12

Сладкое ощущение этого сна не проходило целый день. И вечером, когда они снова встретились под памятником Грибоедову, Инга неожиданно взяла Володю под руку и нежно взглянула в глаза. Он смутился.

— Значит, в этом году ты опять будешь поступать в ГИТИС? — спросил он не своим голосом.

— Что делать? — притворно вздохнула Инга. — Это мое призвание. Я с детства мечтала стать актрисой.

Чтобы замять эту тему, Инга спросила:

— А ты чем занимаешься? Кроме ясновидения, разумеется.

Его работой девушка поинтересовалась исключительно для того, чтобы заговорить зубы, и была очень удивлена, что молодого человека смутил ее вопрос.

— Я работаю в одной компьютерной фирме, — ответил он после некоторого замешательства.

Его замешательство в тот вечер не бросилось в глаза. Это потом уже девушка вспомнила о нем.

— Ты программист? — выгнула бровь красотка, не имевшая представления, что это такое, но краем уха слышавшая, что у компьютерщиков есть такая специальность.

— Да нет! — тихо засмеялся он. — У нас посредническая фирма. Мы только торгуем компьютерами. В данный момент я закупаю в столице большую партию. Мне приходится тестировать каждую машину, а это очень занудно и долго.

— Так ты не москвич? — вытаращила глаза Инга и даже остановилась, сраженная ужасной догадкой.

— Я из Самары, — произнес он со смущенной улыбкой.

— Так ты командировочный! — присвистнула Инга.

— Ну… да, — ответил он.

— И живешь в гостинице «Колос»?

— Почему «Колос»? Я живу в гостинице «Космос»! Это плохо?

Что же тут хорошего? Можно сказать, девушка докатилась: связалась с командировочным лохом из Самары, хотя и остановившимся в «Космосе». А ведь Самара — это глушь, провинция.

Неистовая досада на судьбу снова раскинула свои проклятые щупальца, и королева подумала, что если не везет, то это уже болезнь. Он скоро укатит в свою Самару, этот командировочный, потому что командировки имеют свойства кончаться, а она опять останется одна, как в дешевом водевиле. Ведь наверняка парень женат и наверняка в своей жене души не чает.

Чтобы скрыть уныние, Инга принялась подробно расспрашивать про его фирму и про модели компьютеров, хотя и первое и второе ей было до фени. Почему так по-дурацки устроена жизнь? Ровесники ее сплошь дебилы. Пацаны набираются ума только к тридцати, но к тридцати они уже все женаты, а которые не женаты, те алкоголики. «Только этого я не упущу», — неожиданно подумала Инга и удивилась своим мыслям.

— Постой минуточку, — перебила она его и бабочкой полетела к таксофону.

Как она потом будет раскаиваться в своем порыве и уверять Юльку, что это бес попутал. А ведь могла бы просто уйти и больше никогда не встретиться с ним. У нее сначала было такое желание, так нет, она сделала кардинально противоположное.

Инга набрала Юлькин номер и попросила разрешения привести в гости ее нового друга. Вот тут произошла вторая странность. Юлька — девушка строгих правил — без всяких раздумий позволила подруге явиться в дом с посторонним мужчиной.

13

Вернувшись в контору, Батурин еще раз перечитал заключение экспертов. Крышу подвала под окном они, конечно, не обработали. Впрочем, в этом не было необходимости. На подоконнике не обнаружено следов обуви. Но, возможно, убийца вставал на подоконник коленкой. Ведь на нем четко отпечаталась распластанная ладонь, причем та же, что на телефонной трубке и на столе.

Немного поразмыслив, Батурин сорвал с аппарата трубку, набрал номер Игошина и коротко произнес:

— Выпустите Ягуткина.

— Под подписку о невыезде?

— Без всякой подписки…

Батурин еще до разговора с водителем догадался, что Ягуткин к этой истории не имеет никакого отношения. Убийца молодой, высокий и спортивный. Ягуткин хоть и высокий, но абсолютно не спортивный. Вряд ли он с легкостью подтянется на руках с крыши пристройки на редакционный подоконник.

Итак, несмотря на отсутствие следов ног на подоконнике, картина, кажется, начинает проясняться: убийца влез в окно за час до прихода Вороновича. Мыло и веревка у него были с собой. Преступник позвонил будущей жертве домой с его же рабочего телефона. Тут сторож не ошибся. Он действительно слышал в отделе звуки набираемого телефона. После чего преступник не спеша натер веревку мылом, сделал петлю, открыл кабинет, втащил в него стол, при помощи него и стула накинул на крюк веревку и стал ждать.

Вот тут очень важный момент: веревка была накинута на крюк до прихода Вороновича. А стол, естественно, выставлен обратно в коридор. Что касается мыла, то преступник, скорее всего, положил его обратно в карман. О дальнейшем можно только догадываться.

Что у них произошло, почему Воронович безропотно позволил надеть на себя петлю — это загадка. Но факт остается фактом. Через пятнадцать минут после своего прихода заведующий отделом уже висел на крюке от люстры. Убийца положил под него стул и удалился тем же путем, через окно. Причем сделал это без суеты, не спеша, аккуратно задернув за собой штору и плотно прикрыв рамы.

Следователь достал из папки заключение вскрытия и внимательно перечел. Никаких следов борьбы, никаких синяков, ссадин, только на шее над сонной артерией небольшая гематома. Батурин удивился тому, что не заметил эту деталь при первом прочтении. В ту же минуту он позвонил патологоанатому и спросил:

— Может, этот синяк на шее оставил чей-то палец?

— Почему нет? — ответил патологоанатом. — Но когда душат, обычно оказывают сопротивление. Что-то не похоже, чтобы жертва сопротивлялась.

«Вот-вот, — подумал следователь. — И медэксперт так же думает». Итак, жертва не думала сопротивляться, когда ей пальцами перекрывали сонную артерию. Это, по меньшей мере, странно. Тут одно из двух: либо жертва была в шоке, либо удушение произошло слишком неожиданно. Также очевидно и то, что Воронович хорошо знал убийцу, поэтому не поднял шума. Тут сомнений никаких: преступник был частым гостем в редакции. Об этом свидетельствует и то, что Воронович, войдя в кабинет и увидев постороннего человека, не поднял шума, несмотря на то, что с потолка свисала петля. Хотя подобное не могло не насторожить. И наконец, преступник хорошо знал двор. Он вылез из кабинета не торопясь, а значит, не опасаясь, что его могут заметить из соседних окон. Вывод: он хорошо изучил распорядок соседних контор, окна которых выходят во двор, а значит, знал, что рабочий день у большинства из них начинается с девяти. Он покинул двор самое большее двадцать минут девятого.

Теперь об убийце. Тут напрашивается естественный вопрос: кому, кроме Ягуткина, нужно убийство Вороновича? Разумеется, его жене. Такая мысль пришла следователю сразу после того, как он узнал, что Римма Герасимовна утаивает от любовника очень важный факт, который в один день мог кардинально переменить их жизнь. Это подозрение, что вдова не так проста, как хочет казаться, подтвердил и водитель, случайно увидевший, как она садилась в машину поэта Скатова. Однако ничего не происходит случайно!

— Так-так, — бормотал себе под нос следователь, напрягаясь от нахлынувших догадок. — Значит, ей Ягуткин больше не нужен. Ей нужен орел! Ну-ну.

Начальник следственного отдела вызвал Игошина.

— Задача очень деликатная, — поднял палец Батурин. — Нужно сегодня же выяснить, действительно ли у мадам Воронович роман с этим поэтом Скатовым. Если это действительно так, вы должны каким-то образом добыть его отпечатки пальцев. Задача ясна?

Игошин кивнул и удалился с радостной улыбкой. Теперь самое время заняться юной любовницей покойного, утверждавшей, что знает убийцу. Это, конечно, не серьезно, но чем черт не шутит? Следователь позвонил психологу, который после него беседовал с девушкой, и полюбопытствовал, можно ли доверять ее информации. Тот по поводу Инги сочувственно поцокал языком:

— Боюсь, что девушке не только нельзя верить, ее даже нельзя допрашивать. У нее все признаки параноидального бреда. Я ей выписал направление на обследование.

— Неужели так плоха? — нахмурился следователь.

— У нее классическая шизофрения. Она утверждает, что переспала с Сатаной и теперь ждет от него ребенка. Как вам такие заявочки, Анатолий Семенович? Еще она уверяет, что из-за этого погибло трое ее друзей.

— Из-за того, что переспала?

— Ну да! У них такой сатанинский закон. Чтобы зачать демона, нужно погубить три души. А чтобы нормально разродиться — нужно загубить девять.

— Сурово, — усмехнулся Батурин. — А что, она действительно беременна?

— Вот этого я не знаю. С ее слов как бы да. Во всяком случае, она рассказывала, что, когда ходила в женскую консультацию, чтобы взять направление на аборт, на нее напали трое бандитов. Они якобы привязались к ней сразу, как только она вышла из женской консультации. Бандиты преследовали ее на «Вольво» от Макдоналдса до театра на Бронной. Потом выскочили и поволокли ее в машину при всем честном народе. Если бы не какой-то мужчина, то ее бы уже не было в живых. Вот такие фантазии у этой девушки. А вы спрашиваете, верить ли ее информации?

— На Бронной, говорите, — не поверил ушам следователь. — А когда это было?

— Ну, конечно же, в пятницу тринадцатого, — засмеялся психолог. — Но это только цветочки, Анатолий Семенович. В этот же день, по ее словам, произошло еще несколько ужасных событий. Приезжает она утром к одной своей знакомой, а у нее в доме два трупа. Тогда она едет к другому знакомому, а он, как назло, повесился. Тогда она бежит домой к маме, но мамы дома нет, и покоя тоже нет. Приезжает милиция и тащит ее на допрос по поводу ее повешенного друга. После этого она отправляется в женскую консультацию, — куда же еще можно отправиться после допроса? — и вот тут на нее нападают бандиты. Просто фильм ужасов, Анатолий Семенович! Не находите? Однако следователю было не до смеха.

— Как вы думаете, с чем связана ее шизофрения? — спросил он озабоченно.

— Думаю, она сильно чем-то напугана.

14

Еще на пороге, вежливо представив молодого человека, Инга поняла, что ее тревоги по поводу косых Юлькиных взглядов были напрасны. Юлька не выразила никакого недовольства от их прихода. Гость с хозяйкой мило улыбнулись друг другу — по всей видимости, знакомый подруги пришелся Юльке по душе.

Они проследовали в зал, сели за столик и принялись светски беседовать. Инга молча отправилась на кухню протирать бокалы и вскрывать овощные консервы. В голове роилось, что у него с Юлькой, пожалуй, больше точек соприкосновения, но все равно орудовать на кухне консервным ножом — не совсем женское занятие.

Каждый раз, когда она вплывала в зал с тарелками в руках, собеседники поднимали на нее глаза, однако разговора не прерывали, будто Инга не более чем служанка, будто не она закадрила и привела сегодняшнего гостя.

Она злилась на Юльку, на себя, на него, но внешне оставалась милой и хладнокровной. Наконец, когда все было откупорено, расставлено, налито и намазано на хлеб, они расселись вокруг стола и начали чопорно чокаться. Но и тогда милая парочка не оставила своего разговора.

Инге было скучно их слушать. К тому же она все больше чувствовала себя лишней. От этого настроение портилось и очень хотелось курить. Не дождавшись тоста, она залпом опустошила второй бокал, затем третий, после чего с сигаретой во рту демонстративно ушла на кухню. Но ее кавалер, вопреки ожиданиям, не отправился следом. Расстроенно драконя в форточку, она с обидой слушала, как весело смеется хозяйка и как несет заумную чепуху ее самарский чувачок.

Когда некоторое время спустя Инга вернулась в компанию, то девушке показалось, что ее отсутствия никто не заметил. Они развеселились, разрумянились и теперь сыпали в тон друг другу идиотскими шутками.

— Если вы были египетской жрицей, значит, знания добра и зла давно открыты вашей сущности. Значит, ваша эволюция на Земле теоретически должна закончиться.

— Но, возможно, я здесь с определенной миссией.

— С определенной миссией приходят только святые, и то в качестве жертвы.

— А меня в детстве пытались принести в жертву! — засмеялась Юлька, и Инга подумала, что у подруги окончательно съехала крыша. Это от долгого отсутствия мужа.

Внезапно заболтавшаяся хозяйка взглянула на часы и мило присвистнула. Она виновато улыбнулась, извинилась и грациозно удалилась в спальню.

Сразу же сделалось тихо и неловко. Инга почувствовала, как насторожился гость, не знающий, что делать дальше: начать ли уже откланиваться или предложить еще ликера. «Никаких прощаний!» — решила твердо Инга.

Девушка томно вздохнула и меланхолично закурила. Затем, не спеша, поднялась с кресла и таинственно проследовала к окну. У окна она встала в такую позу, что у молодого человека перехватило дыхание. Сердце девушки слегка екнуло, когда она услышала сзади легкий скрип кресла. Он подошел совсем близко и горячо шепнул, коснувшись губами ее затылка:

— Мне уматывать, насколько я понял?

Искусительница выдержала паузу, неторопливо швырнула сигарету в окно и вдруг жарко обняла его за шею.

15

Разговор с психологом оставил у следователя тяжелый осадок. Конечно, он заметил, что девушка несколько заговаривается, но заметил не сразу. В тот день он и подумать не мог, что девушка больна до такой степени.

После невеселых раздумий Анатолий Семенович набрал рабочий номер жены и спросил:

— Ты в пятницу мне рассказывала, как на Бронной какие-то бандиты напали на девушку. Ты помнишь?

— Ну, помню. Только это не бандиты, а дебилы-подростки. Точнее, переростки.

— Это не важно. Ты можешь описать девушку?

— Могу, — хмыкнула жена. — Натуральная блондинка, ноги от ушей, глаза голубые — словом, полный стандартный набор. Даже описывать скучно. Тебе зачем?

— Во что она была одета? — спросил Батурин, игнорируя ее любопытство.

— Короткая юбка, белые босоножки. Светлая блузка…

Сомнений не было. Это была она. По крайней мере три события, произошедшие с ней в пятницу, не были больной фантазией: это смерть ее друга, допрос и нападение неизвестных. Несмотря на запрет психолога, следователь в тот же час позвонил Инге домой. Трубку взяла мама.

— Дочери нет дома, — произнесла она строго, после того как Батурин перечислил все свои регалии.

— Если не секрет, где она?

— А почему это интересует милицию? — подозрительно спросила мамаша.

— Вы разве не в курсе? — опешил следователь. — Она же главный свидетель.

— Свидетель чего? — испугалась женщина.

— Смерти Натана Вороновича.

— Что? — ужаснулись на том конце провода. — Он умер?

— Да! Повесился. У себя в редакции. Вы разве не знали?

— Слава богу! — облегченно выдохнула мамаша после некоторой паузы. — Извините, я не то хотела сказать. О покойниках плохо не говорят, но он просто заморочил голову моей красавице. Странно, что она ничего мне не рассказала. Инге не до него. Она молчит уже третий день. Понимаете, ей сейчас не до разговоров. Ее друзья погибли. После похорон в воскресенье она сама не своя.

— В воскресенье, говорите, — повторил следователь. — Вы сказали, что в воскресенье она была на похоронах своих знакомых?

— Мы с ней вместе ходили. Она едва стояла на ногах. Потом я уехала. Мне нужно было на работу. А она осталась на поминки.

— Извините за нескромный вопрос: на каком кладбище и в котором часу вы хоронили своих знакомых?

— На Новогиреевском, в час дня.

Этот факт удивил видавшего виды полковника милиции. В один и тот же день на одном и том же кладбище девушка с разницей в час хоронит своих друзей. Значит, то, что в пятницу тринадцатого июля умерли двое ее знакомых, тоже было правдой. Как тут не тронуться умом?

— Извините, от чего умерли ее друзья?

— Глупее смерти не придумаешь! Они отравились грибами.

Следователь вздрогнул. Он ожидал услышать что угодно, только не такую нелепицу. Вот уж действительно, глупее не вообразишь.

— Скажите, а к кому ваша дочь ездила в Самару?

— Что? — удивилась женщина. — В какую Самару? Кто вам сказал, что она ездила в Самару? Когда она ездила в Самару?

— Она мне сказала, что тринадцатого утром прибыла в Москву из Самары.

— Что за ерунда! — рассердилась женщина. — Вы, наверное, путаете. Она была у подруги, Юли. Ни в какую Самару моя дочь не ездила. Во всяком случае, я ничего об этом не слышала.

«Вот, кажется, добрались и до первой фантазии», — с удовлетворением отметил следователь и принялся тонко осведомляться об Ингином здоровье, намекая на ее пошатнувшуюся психику. Эти расспросы вызвали у женщины еще большее недоумение.

— Она, конечно, подавлена смертью своих друзей, но в целом чувствует себя как всегда. То есть нормально. Только зуб у нее сегодня разболелся.

— Хотите сказать, она в зубном? — скептично произнес следователь.

Вопрос вызвал у мамаши сразу два чувства беспокойство: и раздражение. Как и предполагал Батурин, маман оказалась не в курсе, что ее дочь беременна от Сатаны. Такая новость из уст представителя органов вызвала у женщины нервный смех. На этом разговор завершился.

«Значит, беременность тоже была фантазией. Это более чем странно, — подумал следователь. И еще подумал: Не разыгрывает ли девушка спектакль? Если бы она действительно сдвинулась по фазе, то первой, кто это заметил, несомненно, стала бы родная мать».

Через полчаса в кабинет ворвался Игошин. Вид у него был веселый, голос — бодрый, в глазах сиял охотничий блеск.

— Все выяснил от соседей! — радостно заявил он. — У Риммы Герасимовны, кажется, действительно роман с молодым дарованием. Вчера он заехал за ней в девять утра на своей машине и привез ее к нам, в управление. В половине двенадцатого соседи видели, как они подъехали к ее подъезду, а потом вместе поднялись в квартиру.

— Отпечатки пальцев добыли? — спросил следователь.

16

Все было здорово, но не так, как во сне. Во сне куда слаще. Во сне и Воронович орел, от одного вида которого у Инги мутится рассудок. Впрочем, и наяву королева уплывает от одного его присутствия, а вот с самарским чудаком все по-другому.

Открыв глаза, она в первую очередь увидела свинцовые тучи в окне и груду окурков на подоконнике. Журнальный столик был залит вином и заставлен грязной посудой. Сердце девушки сжалось. Она выскользнула из-под чужой руки и на цыпочках прокралась в прихожую. Дрожащими руками Инга набрала телефон Вороновича и после длинных гудков услышала его родной хрип. Видит бог, она не произнесла ни слова, но он ее почувствовал, будто волк своим звериным нюхом.

— Инга, это ты? Не молчи! Я знаю, что это ты. Куда ты пропала? Если бы ты знала, как я по тебе соскучился. Подъезжай сегодня вечером в журнал! Я буду ждать.

В его голосе она уловила дрожь. Ничего не оставалось, как пообещать приехать. Она водворила трубку на место, медленно сползла на пол и тихо заплакала. Совершенно ненужный ей мужчина отворил дверь и молча сел рядом. Она уткнулась мокрым носом в его грудь.

— Расскажи, не томи душу, — мягко прошептал он.

И Инга рассказала ему все, в мельчайших подробностях: как пришла она однажды в толстый журнал с шизанутыми стихами Гогина, и как увидела в отделе поэзии почтенного мэна, и как почтенный мэн задал ей свой коварный вопрос: «Что ею больше движет в жизни, порыв или меркантильность?»

Только о какой меркантильности может идти речь, когда за плечами всего семнадцать? И гость не мог не заметить, как приятен был девушке этот эпизод.

— Ты была еще несовершеннолетней? — спросил он, играя желваками.

— Ну, была. И что?

И она продолжала повествовать с туманным взором, не замечая, как все больше мрачнеет ее случайный друг.

— Он в тот же вечер завалил тебя на столе? — произнес гость не своим голосом.

Юная дева хотела сделать большие глаза, оскорбиться, вскочить на ноги, но вместо этого кивнула и сумасшедше расхохоталось.

— Ну, завалил. Ну, и что? Я сама этого хотела.

— И тебе понравилось?

Девушка растерянно хлопнула ресницами и умолкла. Понравилось ли ей? О, только не это! После того вечера она испытала дикое отвращение к жизни. Но если бы только отвращение. В ее душе стало темно и вонюче, как в протухшей бочке. Она до того растерялась, что неделю не могла сообразить, как ей на это реагировать. Может, в журнально-писательской среде так принято? Раскованно и без всяких комплексов. Может, так естественно и без комплексов нужно поступать всегда?

На восьмой день, сама не зная зачем, скорее для того, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, она позвонила Вороновичу на работу. И с того дня все понеслось, поехало, как в дешевом бульварном романе.

Он все больше морщился и прятал глаза, ее милый ирландский друг, и было заметно, что все сказанное парень принимал близко к сердцу. И это было приятно.

А еще было гнусно. Из темной прихожей наблюдались весьма выразительные следы вчерашнего пиршества: грязный столик с немытой посудой, замызганный ковер. А в кухне на подоконнике тоже груда пепла и впечатанные в блюдечко окурки. Все всегда заканчивается одинаково. Вдобавок Юлька с утра умчалась на работу, не разбудив. И перед ней было совестно. Как тяжело будет вечером глядеть ей в глаза и лепетать бессмысленные оправдания.

— Не ходи к нему больше, — произнес тихо гость.

— Что? — сощурила глаза девушка. — Ты мне будешь указывать?

— Я не указываю, а советую, потому что мне тебя жалко.

В его интонации действительно сквозила жалость. И еще какая-то боль. Боль за нее. Инга немного смягчилась.

— Я не могу без него. У нас так мало с ним осталось времени. Ему жить от силы полгода. У него рак печени. Понимаешь? Скоро его не будет.

— Тем более не ходи! Неужели не чувствуешь, как он высасывает из тебя жизнь. Он тебя тащит за собой в могилу. Это вампир.

Боже мой, но то же самое говорила Юлька и теми же самыми словами.

— Ну и тащит. Ну и пусть. Кому до этого есть дело?

— Мне есть дело, — с чувством произнес Володя и преданно заглянул ей в глаза.

Инга потупила взор и заплакала. Он взял ее за руку и притянул к себе.

— Уйдем из этой квартиры. Она мне не нравится. Поедем ко мне. У меня шикарный номер в «Космосе», и сочетание цифр прекрасное — четыре один шесть. Четыреста шестнадцать — это очень сильное сочетание. Поверь мне.

— Нет! — вырвала руку Инга. — Ты не понял! Я люблю только его.

17

— Увы! — развел руками практикант. — Отпечатки я не добыл. Он вчера вечером вылетел в Стокгольм. Как мне удалось выяснить в его авиакомпании, он вернется не раньше, чем через две недели.

— Он разве работает? — почесал затылок Батурин. — Мне почему-то казалось, что поэты не работают.

— Это смотря какие, — расплылся в улыбке Игошин. — Наш, к примеру, — человек серьезный. Он работает начальником прес-службы авиакомпании Вест-Лайн. Его отец, кстати, один из сопредседателей.

— Это круто, — выпятил губы следователь. — Это настолько круто, что теоретически ему нет никакой необходимости убивать собственноручно. Если приспичит, он может нанять и киллера.

— Но, возможно, тут спортивный интерес? — предположил Игошин. — У богатых свои причуды. Крутит же он роман с дамочкой бальзаковского возраста. Кстати, что, если ее допросить?

— Ни в коем случае. Только после возвращения Скатова. И только тогда, когда совпадут его отпечатки пальцев.

— Я думаю, что совпадут, — хитро улыбнулся Игошин.

— Что вы узнали еще?

— Я выяснил от его жены, что утром тринадцатого июля Скатов вышел из дома без пятнадцати семь. Он живет на Кутузовском проспекте. Гараж сразу под домом. Пятнадцати минут вполне достаточно, чтобы доехать до Волкова переулка и влезть в окно редакции. И вот еще бросающийся в глаза факт. Почти сразу же после убийства он улетает в командировку в Швецию.

— Ну, положим не сразу, а через четыре дня, — нахмурился следователь. — Но все равно, над этим стоит поразмыслить.

Практикант ушел, а следователь принял задумчивый вид. Но не успел он поразмыслить над тем, какой резон богатому Скатову убивать нищего Вороновича, как вошла секретарша и сообщила, что его вызывает начальство. Пришлось идти к полковнику Григорьеву на ковер.

— Ну, как, Анатолий Семенович, подозрения насчет Ягуткина подтвердились? — спросил с порога полковник.

— Нет, — коротко ответил Батурин. — У него алиби.

— Сначала нужно было проверить алиби, а потом задерживать, — недовольно проворчал начальник. — Кто еще у вас на подозрении?

— Некий Скатов, поэт. В данный момент он в Швеции.

И Батурин подробно рассказал о следах, найденных в кабинете Вороновича, которые свидетельствовали, что убийца был высокого роста и недюжинной силы и что Скатов идеально вписывается в подозреваемые, тем более что в день убийства он вышел из дома в половине седьмого утра.

— А мотив? — нахмурился Григорьев.

— С мотивом сложнее. Но есть предположение, что он любовник жены убитого. Их видели вместе. Сразу после похорон он приходил к вдове домой.

Мотив не понравился начальнику. Он скривился и произнес:

— Что-то в своей практике я не припомню, чтобы в России мужчины убивали мужей своих любовниц. Все-таки не в Италии живем. Куда вас всех заносит? — вздохнул Григорьев. — Вот что, Анатолий Семенович, только что звонили из прокуратуры. На Малой Грузинской очень похожее происшествие. Некий предприниматель Рашид Ахеев обнаружен в своей квартире висящим в петле. Он возглавлял частное бюро по трудоустройству. В основном формировал группы для работы за рубежом. Но я слышал, что он приторговывал и девочками. Поставлял русских девиц в публичные дома Турции. Это по неофициальным источникам.

— Он сам повесился или помогли? — заволновался Батурин.

— Разумеется, помогли! Ознакомьтесь с протоколом и подключайтесь к прокуратуре. Дальнейшее расследование будете производить совместно. Есть подозрение, что убийца один и тот же, хотя, в отличие от вашего удавленника, у Ахеева на теле следы отчаянного сопротивления. Но человек, который его повесил, видимо, был одержим. Он его скрутил довольно жестко, накинул на шею петлю и вздернул к потолку. И все в одиночку, обратите внимание. А у Ахеева, между прочим, черный пояс по тхеквандо.

Батурин схватил папку и выбежал из кабинета. Он влетел к себе, раскрыл дело и начал жадно глотать страницу за страницей. Никаких отпечатков пальцев. Только на ковре слабые следы от ботинок ориентировочно сорок пятого размера. Смерть наступила от удушения веревкой между восьмью и восьмью тридцатью вечера. Странно, но Вороновича повесили тоже в девятом часу. Правда, утра. Случайное совпадение? Но совпало и то, что жертву вздернули на руках через крючок, за который была подвешена люстра. Конец веревки был привязан к ножке дивана.

Следователь прочел заключение медицинского эксперта. «На теле жертвы многочисленные синяки. Лицо разбито, на шее следы пальцев рук».

Ага! Значит, Ахеева тоже пытались душить, но ему не понравилось. Это и понятно. Процедура не самая приятная.

Батурин заказал машину и только в пути обратил внимание на номер дома на Малой Грузинский. А дом-то элитный! — удивился он. — Значит, в него без телефонного звонка не попадешь. Внизу сидит консьерж.

К тому времени, когда Батурин подъехал к месту происшествия, дежуривший вечером консьерж уже был не только доставлен, но и допрошен следователем прокуратуры. Он был немного бледен, но внешне выглядел спокойно. Еще не поднявшись в шестнадцатую квартиру, Батурин насел на него.

— Вы помните, кто вчера приходил в шестнадцатую квартиру около восьми вечера? — спросил он строго.

— Помню! — не задумавшись, ответил консьерж. — Девушка и парень. Я их лично впустил и лично выпустил. Дело было так. За полчаса до их прихода Рашид мне позвонил и сказал, что к нему должна прийти девушка, которую зовут Анной. Он мне велел пропустить ее. Через полчаса в дверь позвонили. Я открыл и увидел, что девушка не одна, а с парнем. Девушка сказала, что ее зовут Анной и что Рашид в курсе. После того, как они сели в лифт, я позвонил Рашиду и предупредил, что девушка не одна, а с каким-то парнем. По-моему, Рашиду это не понравилось.

— Как это выразилось? — спросил Батурин.

— Он недовольно хмыкнул и спросил, что за парень? Я сказал, не знаю. Больше он ничего не сказал. А через полчаса эта пара прошла мимо меня. Я им отпер дверь.

— Как они выглядели?

— Обыкновенно выглядели. Девушка была в черных очках, джинсовой куртке и черных брюках. Парень тоже был в очках. На нем была светлая рубашка, джинсы, кроссовки.

— Парень какого роста?

— Высокого. Под метр девяносто. Девушка среднего роста. Лиц я их не разглядел. У меня на лица память слабая. К тому же они оба были в бейсболках.

— Девушка блондинка или брюнетка?

— Не могу сказать. Ее волосы были под бейсболкой.

Больше никаких данных следователь из консьержа вытянуть не смог. Он отправил его в прокуратуру для составления фоторобота, а сам поднялся в квартиру.

18

В то утро, выпроводив самарского гостя, Инга приняла ванную, помыла посуду, пропылесосила ковер. И все равно времени до вечера было прорва. Она села в кресло и представила, как входит в кабинет Вороновича и он кидается ей навстречу, нетерпеливо срывает с нее блузку, задирает юбку и валит на стол с пыльными папками. Инга зажмурила глаза и простонала от тяжести, которая снова стала вползать в ее сердце.

Нет! Она не пойдет к нему сегодня. Она вообще больше никогда не пойдет к этому человеку. Так подумала девушка, и не поверила себе самой. Как только Юль-кины часы пробьют восемь, она как бешеная вскочит с кресла и ласточкой полетит в его проклятый журнал, и никакие силы не смогут воспрепятствовать этому, поскольку таких сил не существует в природе.

Однако, вопреки всему, Инга вечером не отправилась к Вороновичу. Юлька прискакала с работы, одобрила уборку и отключила телефон. Затем сказала, что если сегодня она не воссоединится с семьей, то обольет себя бензином и сожжет. И не успела страдалица погрузиться в кресло и принять тоскующий вид, как в прихожей раздался звонок.

Юльку ветром снесло с места, и минуту спустя квартира заполнилась визгом и звонкими поцелуями. Сразу стало празднично и светло. Такой румянец на щеках у подруги Инга видела впервые. Она глядела на святое семейство и грустно думала, что совсем не знает хозяйки этого дома. Что делать? Такова жизнь: счастливый несчастного не разумеет.

И хотя Инга понимала, что ей пора уже выметаться и отправляться в свою скучную квартиру, именуемую родительским домом, она еще больше часа проторчала в Юлькином раю, поскольку никак не могла найти в себе силы вытащиться из этого уютного местечка. Ее не гнали и даже искренне заверяли, что она никому не мешает, но девушка все равно чувствовала, насколько она в данный момент инородное тело в этой компании.

Юлькин муж — чистое золото. Он высок, красив и интеллигентен. Ко всем мужским его прелестям добавлялись светлая бородка и царское великодушие. Он не вписывался ни в одну категорию Ин-гиных мужчин, хотя в ее классификации женатые не были исключением. О нем юная соблазнительница не могла даже помыслить, и не столько из уважения к подруге, сколько из-за уверенности, что от таких, как Юлька, мужчины не уходят. «Почему? Черт его знает!» — удивлялась Инга, трясясь в расхлябанном трамвае. Разве она красивей ее, или ноги у нее длинней, или ресницы шикарней? Да нет же! Здесь таилось нечто такое, о чем Инга даже не догадывалась. Может быть, дело в том, что Юлька — дама серьезная и верная. Верность у нее написана на лбу. А может, дело в другом, чего Инге понять не дано? Ведь наверняка хранительница огня предпочла бы остаться старой девой, если бы не встретила своего единственного и неповторимого. Ведь Юльке нужен либо такой, либо вообще никакой.

Инга вздыхала, вглядывалась в свое отражение в трамвайном стекле и думала, что абсолютно не знает Юльку, что она совсем из другой материи, нежели она, Инга, и что пора бы и женщин подразделить на высшие и низшие сорта. Такие, как Юлька, никогда не раскрываются до конца. Что у нее внутри: сонм демонов или такое целомудрие, что можно ослепнуть?

У Инги никакого целомудрия не было. Она с шестого класса мечтала отдаться своему соседу по парте, вихрастому хулигану Лелику. Он привлекал ее чисто мальчишескими качествами. Свою мечту она осуществила только в девятом классе, в своей комнате. Было хлопотно затащить его в постель, но когда это произошло, как назло, заявился отец. Что было дальше — страшно вспоминать. Родитель пришел в неописуемую ярость: Лелика он спустил с лестницы, а ее отстегал солдатским ремнем. С тех пор с отцом она больше не разговаривает. К тому же вскоре после этого он ушел к другой женщине. И слава богу. Его не жалко. Лелика жалко.

Где теперь ее милый вихрастый одноклассник? Как назло, через полтора месяца после той злополучной постели его родители эмигрировали в Израиль, и Лелик совсем потерялся из виду. Так что их мимолетная связь не успела перерасти во что-то более существенное. Судьба как будто специально обрекала Ингу на одиночество, разлучая с милыми ей людьми. А может, ее влечение к Лелику и называлось любовью? Пес его знает, как это называется… Ее же влечение к Вороновичу назвать любовью можно только с сильного бодуна. Вот, собственно, и все ее познания в области любви. Правда, было еще кое-что, но об этом Инга вспоминала с омерзением.

Это случилось два года назад в мае на Волхонке за месяц до знакомства с Вороновичем. Она стояла под светофором, ожидая, когда загорится зеленый, как неожиданно около нее элегантно тормознул черный «Вольво». Трое фирмачей, одетых модно и даже изысканно, открыли дверцы и, отвесив комплименты, принялись наперебой упрашивать девушку провести с ними вечер в валютном ресторане. Инга недолго раздумывала, потому что по дурости подумала, что наступил ее звездный час обольщать мужчин первой категории. Улыбнувшись, она наивно села к ним в машину. Чуваки действительно привезли ее в ресторан, но в нем было смертельно скучно и тревожно, хотя блеск слепил глаза. Все трое угрюмо пили и крутили головами в поисках еще двух девушек. Они как-то сразу после первых же рюмок потеряли элегантность и обаяние, и из них поперла уголовка. Инга тоже посматривала по сторонам, чтобы улучить момент и смыться. Это не удалось. Они ее подловили у выхода из туалета и снова уже насильно затащили в зал. К Ингиному несчастью, в тот вечер лишних девушек не нашлось и кончилось тем, что они после ресторана грубо изнасиловали ее на заднем сиденье машины.

Этот случай никак не повлиял на ее отношение к сильному полу. Просто не повезло. Бывает. И хотя насильники были отъявленными мерзавцами, все равно для девушки они оставались мужчинами первой категории.

Уже у подъезда своего дома Инга вяло подумала, что, пожалуй, пересмотрит на досуге все свои категории и всех этих блайзерованных дегенератов, чекушки-ных и вороновичеи свалит в одну кучу на самое что ни на есть дно.

При упоминании о Вороновиче снова невыносимо заныло в груди. Инга поднесла чип к кодовому замку, но в подъезд не вошла. Нет, не может она сейчас идти домой. Ее сердце просто разорвется от тоски. Девушка резко развернулась и побежала к метро.

19

Квартира была шикарной. Венецианские окна, огромные залы, высокие потолки. Чтобы добраться до люстры, пожалуй, стола и стула было маловато. По всей видимости, на стол был сначала водружен пуфик и на него уже стул.

Эксперты, обследовав и то, и другое, согласились, что, скорее всего, так оно и было. На столе, пуфике и стуле частички уличной земли. Но убийца, судя по всему, циркач. Устоять на стуле и на пуфике под силу не каждому молодому человеку. Однако ловкость убийцы, пожалуй, было единственным, что совпадало с убийством Вороновича. Во всем остальном — полная противоположность.

Если в редакции преступник не боялся оставить отпечатков пальцев, у Ахеева он, судя по всему, орудовал в перчатках. Если на теле Вороновича не было найдено ни одного синяка, то убийца этого сутенера, прежде чем вздернуть свою жертву, сначала хорошо его отдубасил. Если то повешение было совершено спокойно, тонко и не спеша, это, судя по всему, второпях.

Батурин внимательно обследовал веревку, которую следственная группа прокуратуры оставила висеть посередине комнаты, и тоже узрел существенную разницу. Во-первых, она была вдвое толще. Во-вторых, не была натерта мылом, в третьих, на ней не было никаких следов зубов и, наконец, она была завязана за ножку дивана совсем другим узлом. Более простым.

Следователь прокуратуры внимательно слушал Батурина и записывал в записную книжку все нестыковки обоих убийств. Вообще, у обоих сложилось впечатление, что это убийство было каким-то показательным. С одной стороны, оно явно имело иной почерк, а с другой — в обоих убийствах ощущалось неуловимое сходство. Какое? Батурин никак не мог понять.

Вернувшись в управление, начальник следственного отдела вызвал Игошина.

— Во сколько вчера улетел Скатов? — спросил у практиканта патрон.

— В восемь ноль-ноль, — ответил практикант.

Следователь внимательно посмотрел на юного сыщика и вдруг внезапно понял, что связывает оба этих убийства. Это Инга. Почему именно она? Батурин опять-таки не мог объяснить. То ли потому, что все это попахивало мистикой, то ли потому, что бредни этой девушки весьма органично сочетались с обоими преступлениями. Пес его знает? Батурин снова набрал номер Калининых.

— Еще не появлялась, — сообщила мама.

— Извините за нескромный вопрос. Вчера вечером она была дома?

— Нет. Вчера вечером она гуляла с молодым человеком.

— В какое время, если не секрет?

— Приблизительно с семи до десяти…

«Надо же!» — воскликнул про себя Батурин, ошеломленный невероятной догадкой. Он торопливо поблагодарил женщину, пообещав, что сегодня даст о себе знать, и позвонил в женскую консультацию на Бронной. К его удивлению, там подтвердили, что девятнадцатилетняя Инга Калинина стоит у них на учете и тринадцатого июля они ей дали направление на аборт.

— У нее беременность шесть недель, — пояснил гинеколог. — Как раз сегодня она должна лечь в больницу.

Тут уже было над чем задуматься. Подтвердился и этот факт. Ни фига, оказывается, мамаша не знает! Если еще выяснится, что Инга действительно ездила в Самару, то можно смело искать убийцу по приметам, которые она описала. Как подсказывало чутье, от фоторобота со слов консьержа никакого толка не будет.

Обзвонить кассы вокзалов следователь поручил практиканту. Через полчаса Игошин отрапортовал, что утром двенадцатого июля Инга Калинина действительно вылетела в Самару из аэропорта Быково. В тот же день она выехала из Самары в Москву ночным поездом. Тринадцатого июля в восемь тридцать утра она вышла на Казанском вокзале.

После этого начальнику отдела ничего не оставалось, как в третий раз позвонить Калининым. Однако его снова ждала неудача. Родительница с раздражением ответила, что ее дочери еще нет и она не скоро вернется из зубной поликлиники.

«Черта с два она в зубной поликлинике», — усмехнулся про себя Батурин и, прежде чем положить трубку, настрого наказал позвонить ему, как только она вернется.

Здесь чутье сыщика не подвело. Инга не была ни в какой зубной поликлинике. Девушка с утра сказала матери, что в полдень отправится к зубному врачу, и ровно в двенадцать действительно вышла из дома, одетая в джинсовый костюм. Бейсболка была надвинута на самые глаза, и половину лица закрывали черные очки. Было нетрудно догадаться, что красотка хотела выглядеть как можно незаметней. В ее кармане лежало направление на аборт, но Инга не пошла в больницу.

Она села в метро и доехала до станции «Печатники». Выйдя на улицу, девушка остановилась, вытащила из кармана записную книжку и еще раз перечитала адрес, который знала наизусть. Через пятнадцать минут девушка уже звонила в одну из квартир старого обшарпанного дома сталинского типа. Когда дверь открылась и Инга увидела эту неопрятную седую старуху с сумасшедшими глазами, сердце ее замерло. Из полуоткрытой двери пряно тащило ладаном и восковыми свечами. Старуха взглянула на гостью не очень гостеприимно. Она оглядела ее с ног до головы и нахмурилась, так и ничего не произнеся.

— Вы бабушка Клава? — вежливо спросила Инга.

— Кто тебе дал мой адрес? — нахмурилась старушка.

— Моя подруга Юля. Юля Петрова. В девичестве Вишневская. Вы ее знали как Юлечку Вишневскую. Она мне сказала, что вы должны помнить.

В глазах старухи не мелькнуло ни малейшей искры. Ничего она не помнила и не собиралась ни о чем вспоминать.

— По какому делу? — грубо произнесла старуха, недовольно глядя на посетительницу.

Инга покосилась на двери соседей и произнесла с мольбой:

— Можно пройти? Я не могу сказать здесь.

Ни единый мускул не дрогнул на дряблом лице старухи. Она стояла не шелохнувшись, отстраненно глядя на посетительницу. Точнее, не на нее, а сквозь нее. Прошла целая тягостная минута, а может, и две, прежде чем старуха распахнула дверь и впустила девушку в дом. Старуха воровато зыркнула глазами по площадке и заперла дверь на три замка. Только после этого бабуля взглянула на девушку по-человечески и выдала какое-то подобие улыбки. От этой улыбки у Инги поползли по спине мурашки.

Прихожая была завалена каким-то тряпьем и темной мебелью. Старуха указала жестом на дверь комнаты. Инга прошла в такую же неаккуратную, заваленную хламом, залу и присела на краешек стула, на который указала старушка. В комнате стоял комод, огромный кожаный диван, красивый дубовый стол, на котором горели три свечки, трельяж и четыре стула. В углу громоздился иконостас, и под ним едва теплилась лампада. На стенах висели мешочки и пучки каких-то трав.

Бабка присела напротив и внимательно вгляделась в юное лицо гостьи.

— Говори, с чем пожаловала, — произнесла она грубо, но уже не так сердито.

Глаза Инги наполнились слезами.

— Если вы не поможете, я не знаю, к кому мне больше обратиться. Я жду ребенка. И я очень боюсь.

— Я знаю, что ты ждешь ребенка, — не моргнув, произнесла бабка. — Что ты хочешь от меня?

— Научите, как мне от него избавиться? Я знаю, что это не просто. После того, как я сдала анализы на аборт, на меня напали бандиты. Я почувствовала, что это знак. Что мне делать аборт нельзя.

— Ты правильно почувствовала, — произнесла бабка, и в глазах ее появилась усмешка. — Аборты нельзя делать никогда, ни при каких обстоятельствах. Запомни, дочка.

— Даже если носишь в утробе семя Сатаны?

На это бабка ничего не ответила. Ни один мускул не дернулся на ее обвислых щеках. После некоторого молчания она произнесла:

— Я ничем не могу тебе помочь. Мои силы слишком малы по сравнению с теми, которые вертятся вокруг тебя. Уходи!

Инга вздрогнула.

— Куда уходить? — затряслась девушка. — Что же мне делать? Куда мне идти?

— Домой иди, доченька, — произнесла бабка, и глаза ее потеплели. — Все равно будет не по-твоему, а по-ихнему. Но помни, — голос бабки снизился до полушепота. — Куда направлены черные силы, туда направлены и светлые. Если одни силы несут тебе гибель, следом другие силы несут спасение. Будь внимательнее и слушайся своего сердца.

Перед тем как вытолкнуть Ингу за дверь, бабка прошептала ей в ухо:

— Под нож свое чрево не клади. Истечешь кровью…

Едва Инга переступила порог своего дома, к ней сразу же метнулась встревоженная мать.

— Звонили из милиции. Они сказали, что ты беременная? Это правда?

— Правда, — ответила Инга, спокойно глядя матери в глаза. — Ты не волнуйся. Я выхожу замуж. Мне вчера сделали предложение.

20

За квартал до редакции она замедлила шаг. Если сегодня она вернется к Вороновичу, то спасения уже не будет. Инга остановилась и растерянно осмотрелась по сторонам. Юлька говорила, что в гибельных ситуациях всегда есть выход, нужно только прислушаться к сердцу и внимательно осмотреться по сторонам. Господь не оставляет даже самых отъявленных грешников. Инга прислушалась к сердцу и не услышала ничего. При мыслях о Вороновиче сердце замирает, значит, на него надежд не было. Но внезапно взгляд девушки упал на таксофон. «Вот оно, спасение!» — радостно мелькнуло в голове. Инга подбежала к нему и набрала номер четыреста шестнадцатой комнаты гостиницы «Космос».

Через сорок минут она уже вошла в роскошный холл отеля, и Володя обрадованно ринулся ей навстречу. Они крепко обнялись, после чего поднялись на четвертый этаж, вошли в его комнату и не выходили из нее три дня, отключив телефон и зашторив окна. Только чувство голода заставило их вылезти утром четвертого дня. Влюбленная пара мило позавтракала в одном уютном ресторанчике, отделанном под средневековую харчевню. А вечером герой-любовник, не попрощавшись, укатил в свою Самару.

Через две недели после его отъезда не пришли месячные, а через месяц уже было ясно, что она залетела. Ее реакция на столь нетипичное состояние была по меньшей мере странной. Беременность не пугала девушку, но и особо не радовала. Не радовала потому, что рожать она пока не планировала, а не пугала, потому что она теперь точно знала, что не бездетная. Также девушка холодно рассудила, что если ей и предстоит произвести на свет дитя, то лучше это сделать от чувака из Самары, чем от кого бы то ни было.

В последние дни Инга почувствовала в себе перемену. Она стала спокойной, рассудительной, немногословной. На все звонки Вороновича строго отвечала, что все кончено и чтобы больше не звонил. И если тот намеревался приехать, то спокойно отправлялась в парк, перепоручив с «товарищем» объясняться маме. Инга стала равнодушна и к тому, что Вороновичу осталось жить считанные дни и что она напоследок заставляет его так изуверски мучиться.

«Пусть мучается, — зло шептала девушка, когда накатывали слезы, — а я хочу жить!» Ведь ей еще в принципе так немного, а морально она уже старуха. Она даже смеяться по-человечески разучилась. Теперь зарождающаяся внутри жизнь наполняла ее пустые дни каким-то неведомым раньше смыслом. Нет-нет, никаких абортов. Лучше быть матерью-одиночкой, чем вечной шлюхой Вороновича. Словом, жизнь стала не такой тошной, какой была до этого. Словом, все было чики-пики, как говорил Сигизмунлович.

И только по ночам Инге продолжала сниться Ирландия: обветренные голые скалы, деревянная таверна, пьяная веселая матросня и, конечно, брат — этакое угрюмое неразговорчивое чудовище, глядящее на всех исподлобья и никогда не расстающееся со своим ножом. Снилось и ирландское небо, то бесконечно хмурое, то необыкновенно ясное.

Последний сон произвел на девушку особенно сильное впечатление. Она стояла на скале и смотрела вслед кораблю, на котором уплывал англичанин. И хотя он махал шляпой и весело смеялся, широко расставив ноги, девушка знала, что больше никогда не увидится с ним на этом свете. «Но почему же никогда? — удивлялась красотка. — Ведь он поклялся на обратном пути забрать ее в Ливерпуль. Разве он похож на болтуна или безмозглого пьяницу, до нитки проигравшегося в кости? Да нет, тут дело было в другом: просто на обратном пути ненасытные волны Атлантики проглотят его корабль». И ее сердце сжималось от этой пророческой тоски, над которой некому было посмеяться. Знала она и то, что брат будет злорадствовать и доказывать рыбакам, что это бог избавил его от необходимости марать руки об англичанина.

Под впечатлением этого сна девушка пробыла три дня, а на четвертый не выдержала и явилась к Юльке на работу.

— Ты знаешь, — мурлыкала она за столиком в пустом буфете их института, — я, кажется, влюбилась, как ты хотела.

У Юльки было мрачное настроение. Она вздыхала, потягивала кофе и на интимные излияния подруги почти не реагировала.

— Ты знаешь, Инга, я опять видела его, — прошептала она с туманным взором.

— Кого? — удивилась Инга.

— Это долгая история. Ты даже не поверишь. — Юлька с такой тоской взглянула на подругу, что та отшатнулась. — Это очень невероятная история, Инга. Понимаешь, я с детства вижу одного и того же человека. Какого-то бродяжку. Он всегда попадался мне навстречу в какой-то потасканной одежонке и в одних и тех же растоптанных ботинках. И главное, не менялся. Годы шли, я росла, а он не менялся. Он просто проходил мимо и никогда не обращал на меня внимания. Где бы мы ни жили, а сначала мы жили на Сретенке, затем на Чистопрудном бульваре, затем на Шота Руставели, потом на Новой Басманной, сейчас я снова живу в родительской квартире на Чистопрудном, и он опять мне сегодня утром попался навстречу.

— И что? — удивилась Инга. — Мало ли в Москве бомжей. Они все на одну рожу.

— Ты права. Они все на одну рожу, — кивнула Юлька. — Поэтому я на него долго не обращала внимания, хотя и видела регулярно. Но это был точно тот бомж, который в детстве посмотрел на меня и как-то ужасно улыбнулся. Меня еще в пять лет поразило, что убогий человек имеет такие красивые глаза голубого цвета. После того, как он взглянул, меня украли сатанисты. Они хотели принести меня в жертву. Не веришь? И точно бы принесли, если бы не милиция. Так вот. Сегодня он снова взглянул на меня своими голубыми глазами и снова так же ужасно улыбнулся.

Инга долго вглядывалась в испуганные глаза подруги, после чего мягко поднесла ладонь к ее лбу.

— Ты случайно не заболела? Я никогда тебя не видела такой. А может, ты поругалась с мужем?

Юлька отрицательно покачала головой и меланхолично помешала кофе пластмассовой ложечкой. После этого некоторое время подруги сидели молча.

— Только не падай сразу: я жду ребенка, — неожиданно выпалила Инга.

Глаза Юльки медленно перекочевали на лицо подруги и сделались шальными.

— Что? — произнесла она с ужасом. — Ты ждешь ребенка? От кого?

— Ты разве не знаешь, от кого? — удивилась Инга. — От него. От Володи. Не от Вороновича же, в самом деле…

Юлька побледнела и еле слышно прошептала:

— Боже мой! Так это он? Не может быть!

Она закрыла лицо ладонями и словно умерла. Понадобилась уйма времени и нервов, чтобы вернуть ее к жизни и потребовать, чтобы она объяснила, кто — это он?

— Это еще более невероятная история, — произнесла она с клацающими зубами. — А может, он твое спасение? — воскликнула Юлька. — Обычно, если черные силы посылают гибель, следом светлые — посылают спасение. Здесь различить может только сердце.

— Кончай говорить загадками, Юлька! Ты меня пугаешь! — воскликнула Инга, чувствуя, как ее спина покрывается мурашками. — Объясни толком!

— Хорошо. Я тебе все объясню. Только не перебивай и не пугайся. — Юлька тяжело вздохнула и строго посмотрела в глаза. — Ты помнишь, как мы с тобой познакомились?

— На кремлевской елке. Ты подошла ко мне и спросила, как тебя зовут, девочка. Ты училась в десятом, а я в пятом…

— Я не случайно подошла к тебе, — строго перебила Юлька. — Перед этим выкрикнули твою фамилию, а твою фамилию я знала с пяти лет. В пять лет меня похитили сатанисты, чтобы принести в жертву. Я помню все до слова, о чем они говорили, перед тем как занесли надо мной нож. Они говорили, что с минуты на минуту в Преображенском роддоме родится девочка, которая через двадцать лет родит их человека. И это будет не простой человек. Это будет демон, который станет властелином мира. В две тысячи первом году из сатанинского мира явится монстр в образе человека для того, чтобы оплодотворить эту девушку. Они даже называли день, когда он явится, но я его не запомнила. Так вот, та девочка, которая родилась той ночью в Преображенском роддоме, — это ты.

С минуту Инга ошарашенно смотрела на Юльку, затем неожиданно рассмеялась.

— И монстр, как я поняла, Володя? Юлька, я тебе серьезно говорю, завязывай перед сном смотреть ужаснички.

Честно говоря, египетская жрица всего ожидала от подруги, но только не такого скептицизма.

— Ты мне не веришь? — удивилась она.

— Я тебе, конечно, верю, — подмигнула Инга, пряча в рукав улыбку. — Но сама подумай, какой из Володи монстр. Так, простой самарский чувачок, только не в меру начитанный.

— А ты думаешь, монстры обязательно с рогами и копытами? — произнесла неуверенно Юлька и вздохнула. — Хотя я тоже подумала, что он не похож на гостя из преисподней. Да, чуть не забыла! Для того чтобы семя укоренилось в человеческой плоти, должно быть загублено три души, а для того, чтобы нормально разродиться, — девять. Я это точно знаю. У нас по соседству жила колдунья баба Клава. Она меня учила отличать людей от монстров. Но я забыла. А может, все это ерунда, Инга?

Юлька распахнула умоляющие глаза на подругу, и та с улыбкой покачала головой.

— Конечно, ерунда! Что касается Володи, то я у него завтра спрошу, монстр он или не монстр.

— А разве он не уехал? — удивилась Юлька.

— В том-то и дело, что уехал. А я к нему завтра лечу в Самару.

— Ты с ума сошла! А вдруг он женат.

— Тем хуже для его жены.

— Не надо! Не вздумай! — опять встревожилась Юлька. — У меня дурные предчувствия. Лучше забудь про него, и поехали завтра с нами за грибами.

— А про ребенка тоже забыть? Или ты советуешь мне сделать аборт?

Юлька ничего не ответила на это. Она тихо вздохнула и потупила взор.

— Сумасшедшая! Хоть адрес знаешь?

— Нет! — засмеялась Инга. — Адрес придется высчитывать по таблице Пифагора.

После того, как Инга, чмокнув подружку, поднялась и ушла, жрица некоторое время сидела тихо, задумчиво глядя в пространство, затем встрепенулась и помчалась к лифту. Она спустилась на первый этаж, выбежала на крыльцо, но Инга словно канула. А Юлька хотела сказать подруге очень важную вещь, что у мужчин из сатанинских миров сперма настолько горячая, что женщины чувствуют внутри жжение. А некоторые даже умирают.

21

Вечерний звонок Инги стал для Батурина полной неожиданностью. Честно говоря, он и не надеялся, что мать попросит поздно вернувшуюся дочь позвонить в милицию.

— Вы хотели со мной поговорить? — спросила девушка вялым голосом.

— Да, если это возможно. И немедленно. Я пошлю за вами машину. Надеюсь, девять часов для вас еще не слишком поздно.

— Присылайте.

И снова она сидела напротив него, и полковник, глядя в ее потускневшие глаза, удивлялся тому, почему он тогда подумал, что эта девушка — блудница по жизни? Теперь ее взгляд не был томным и из открытой блузки не вываливалось ничего соблазнительного. Она была в закрытой футболке и джинсовой куртке, из нагрудного кармана которой торчали черные очки.

— Вы мне сказали на кладбище, что знаете, кто убил Вороновича. Вы назвали фамилию Новосельский. Правильно я понял?

— Да, — устало кивнула девушка.

— Это ваш знакомый? — спросил следователь.

— Был когда-то, — вздохнула Инга.

— Откуда вы его знаете?

— Мы с ним познакомились на Чистых прудах.

— Кто он такой?

— Не знаю. Мне представился агентом самарской компьютерной фирмы «Интел Электроник».

— А что, такой фирмы в действительности не существует?

— Фирма существует. Его не существует. Во всяком случае, в нашем мире.

— Не понимаю. Поясните, — мягко попросил Батурин.

— А что тут понимать? Был человек. Жил в гостинице «Космос» в четыреста шестнадцатой комнате. Говорил, что приехал из Самары. А на самом деле там никогда не был.

Следователь быстро записал на листе номер гостиницы, и девушка улыбнулась ему, как маленькому ребенку.

— Итак, — деловито произнес Батурин, — он жил в «Космосе», а потом съехал. Куда съехал?

— Это даже богу неизвестно, — покачала головой Инга.

Следователю такой ответ не понравился. Он сердито кашлянул и сдвинул брови.

— Когда съехал?

— Приблизительно в конце мая. Вам вспомнить точно?

— Точно не обязательно. Он вам говорил, где потом собирается остановиться?

— Как он мог говорить, когда после этого мы с ним не встречались. Вы не совсем поняли. Он отбыл с концами.

— Из Москвы?

— Да-да, из Москвы тоже, — вздохнула девушка, досадуя на непонятливость следователя.

— Но потом он вернулся?

— Зачем? — вздрогнула девушка.

— Чтобы вздернуть вашего друга.

Девушка сердито взглянула на следователя и произнесла:

— Неужели вы думаете, что он собственноручно повесил Натана? Вы не поняли! Он демон. Ему достаточно взглянуть на человека из параллельного пространства, и человек сам себе накинет на шею петлю, или кинется с моста, или на полном ходу съедет с трассы и врежется в трактор «Беларусь».

— Так вы в аномальном смысле имели в виду, что знаете убийцу вашего друга? — мягко улыбнулся Батурин, наконец сообразив, что теряет время зря (все-таки иной раз следует прислушиваться к психологам). — О нет, милая девушка, вашего друга повесили вполне конкретные люди без какого-либо вмешательства потусторонних сил. Ведь согласитесь, что демоны не оставляют отпечатков пальцев. А тот, который вздернул вашего друга к потолку, оставил их предостаточно.

Девушка изумленно вытаращила глаза и более минуты сидела не мигая.

— Натана вздернули? — пробормотала она. — Не может быть. Кто его повесил? Кому он понадобился?

— Вот это я и пытаюсь выяснить, — развел руками следователь. — Что ж, больше не смею вас задерживать. Я распоряжусь, чтобы вас отвезли домой.

Но ошеломленная новостью девушка не спешила завершить разговор.

— Какое варварство. Вздернуть живого человека. На это была способна только его жена, — сверкнула глазами Инга. — Она его ненавидела.

— Вы ее знали? — поинтересовался капитан.

— По рассказам Натана. А воочию видела только на кладбище. Змеюка еще та. Я оказалась на похоронах Натана случайно. Я в тот же день хоронила своих друзей.

По щекам Инги потекли слезы, и следователь с раздражением подумал, что еще не хватало истерики на ночь глядя. Словом, про этого мифического Новосельского из сатанинского мира можно было забыть. Девушка действительно оказалось больной. Куда смотрит ее мамаша?

Однако разговор оказался не совсем бесплодным. Перед ее уходом Батурин поинтересовался на всякий случай, не рассказывал ли ей Воронович про поэта Скатова?

— Нет! — покачала головой Инга. — Я такого не знаю.

— Он был на кладбище. Это такой высокий. Ростом с твоего одноклассника.

— Который был с девушкой?

— Нет. Ту парочку, к сожалению, ни кто не знает.

— Вахтер знает, — возразила Инга. — Я видела, как девушка поздоровалась с вахтером.

22

Вычислить его самарский адрес по таблице Пифагора оказалось намного проще, чем она предполагала. Сначала Инга позвонила по ноль-девять и, представившись спецкором «Коммерсанта», потребовала все телефоны фирм, торгующих оргтехникой. К ее удивлению, телефонистка, вместо того, чтобы послать спецкоршу по назначению, продиктовали девятнадцать номеров. В шестой по счету фирме ей неожиданно подтвердили, что действительно две недели назад они отправили в Самару крупную партию компьютеров. Следом добавили, что их фирма самая серьезная из всех имеющихся в стране и что они были бы счастливы, если подобный факт «Коммерсант» отразит на четвертой полосе за определенную мзду. Что касается представителя самарской фирмы, то его фамилия Новосельский и проживает он в гостинице «Космос» в четыреста шестнадцатом номере, хотя вполне возможно, что агент уже отбыл в Самару. Телефончик фирмы у них в картотеке, разумеется, есть…

В Самару Инга дозвонилась также с первой попытки и, представившись двоюродной сестрой из Мюнхена Володеньки Новосельского, потребовала его телефон и домашний адрес. После минутного замешательства ей продиктовали адрес, уверив, что домашнего телефона у их сотрудника нет, и в следующую минуту плутовка уже звонила в справочное бюро аэропорта Быково.

…Самара оказалась ничего себе городком. Конечно, захолустным, но почище, чем столица. Конечно, не лоснится от жира, как Москва, зато люди чрезвычайно сердечные, поскольку останавливаются по первой просьбе и с широкими жестами объясняют, как куда добраться. Словом, Московское шоссе, на котором проживал счастливый обладатель двоюродной сестры из Мюнхена, московская гостья нашла без труда.

Вдобавок ко всему и погода в тот день была великолепной, и волжский ветерок нашептывал на ухо что-то бесконечно романтичное, и нужный троллейбус подкатил точно по взмаху волшебной палочки.

Инга с любопытством глазела по сторонам и думала, что Самара действительно симпатичный городишко и что она могла бы даже в нем немного пожить. «А почему бы нет? — улыбалась будущая мама. — Малышу будет полезен волжский воздух».

Она быстро и без путаницы отыскала нужный дом и нужный подъезд, только входить в него не стала. Вдруг он вправду женат? Получится глупо. Девушка села на лавочку в тени палисадника, надела шпионские очки и засекла время. На часах было четверть шестого. По логике он должен находиться на полпути между работой и домом. Зря она из аэропорта не позвонила к нему в контору, а сейчас, конечно, поздно. Впрочем, это излишние хлопоты. Чем внезапней, тем лучше.

Инга прождала два часа, но чудак не появился. За это время в подъезд вошли девять мужчин, но ни один не напоминал ее милого друга. Входили, кстати, и женщины. И гостья с замиранием сердца думала, что одна из них вполне могла быть его законной супругой. Что только не передумала девушка за эти два часа, сидя на лавочке. Вот тут-то ей внезапно и пришло в голову, а вдруг то, о чем говорила Юлька в кафе, окажется правдой? Но нет. Такое бывает только в дешевых фантастических боевиках. Однако чем сильнее девушка отгоняла от себя эти мысли, тем назойливее они лезли в ее бедную голову. Но нет! Такого не может быть. Да и родилась она не в полночь, а десять минут первого. А в полночь ее родительнице начали делать кесарево. Она слышала это от самой матери. Впрочем, нет. Об этом, кажется, говорила Юлька. Вот черт! Подробности ее рождения подруга знает больше, чем родная мать.

Инга резко поднялась и энергично прошлась по двору, чтобы выкинуть из головы всю эту галиматью. Однако ходьба не помогла. Тревога только возросла.

Но, может, сегодня Володя не ходил на работу? Может, он в отгуле или болен? А может, московская гостья ошиблась адресом?

Инга трижды доставала записную книжку, чтобы свериться с номером дома, трижды заходила в подъезд, чтобы прочесть фамилии жильцов, но фамилии были стерты, и ей ничего не оставалось, как обратиться к сидящей на скамейке старушке.

— Кто-кто? Новосельские? — переспросила бабка. — Они живут на четвертом этаже в шестнадцатой квартире. Бона ихние окна с голубыми занавесками. Да сейчас только что прошла Галя. А вы им родственница?

Инга быстро кивнула, благодарно улыбнулась и зашла в подъезд. Больше ничего не оставалось, потому что бабуля давно за ней наблюдала.

Что ж, решила про себя девушка, если откроет жена, она извинится и скажет, что ошиблась квартирой, а если откроет Володя… то она знает, как вести себя в подобных случаях. У нее имеется опыт общения с женатыми мужчинами…

Инга поднялась на четвертый этаж, подошла к двери с номером шестнадцать и усмехнулась. Просто мистика какая-то: в Москве он жил в четыреста шестнадцатом номере и здесь на четвертом этаже в шестнадцатой квартире. Но только сейчас любая мистика была неуместна. Инга поднесла к звонку палец, и сердце ее оборвалось. За дверьми слышался детский визг. «Боже мой, что я делаю? — подумала она. — Может быть, я разрушаю чужую семью?»

Но отступать было поздно. Инга позвонила и тут же отпрянула назад. Еще не поздно драпануть на вокзал. Поезд на Москву через час. Но драпануть московская гостья не успела, потому что дверь незамедлительно распахнулась и перед Ингой предстал незнакомый пузатый мужчина в вылинявшей футболке. Из-под его ноги выглядывали две детские головки.

— Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Володю, — тихо произнесла Инга, покосившись на детей.

— Я Володя! — ответил мужчина басом.

— Мне нужен… Володя Новосельский… — запинаясь, уточнила девушка.

— Так я и есть Володя Новосельский, — удивился мужчина. — Вы по какому делу?

Инга вытаращила глаза и растерянно пробормотала:

— Извините! Но мне нужен другой Новосельский, который работает в фирме «Интел Электроник». Он недавно был в командировке в Москве и закупил партию компьютеров.

— Ну, я в Москве закупил партию компьютеров, — произнес мужчина недоуменно и подозрительно поинтересовался: — А вы откуда, из налоговой?

Инга вгляделась в его бесхитростную средневолжскую физиономию и побледнела.

— Скажите, вы останавливались в гостинице «Космос»?

— Да, я останавливался в гостинице «Космос», — ответил мужчина, пожав плечами. — В четыреста шестнадцатой комнате, если вам интересно. А в чем, собственно, дело?

В это время из кухни выглянула белокурая женщина в цветном фартуке с дымящимся половником в руке. Инга виновато попятилась и растерянно пролепетала:

— Извините, я, кажется, ошиблась квартирой…

— Может, какие-то сомнения с доверенностью? — обеспокоенно пробасил мужчина. — Я знаю, что партия поступила не в полном объеме…

Но девушка, развернувшись на каблучках, уже стремглав уносилась прочь.

ЧАСТЬ 3 Последняя встреча

1

Убаюкав дитя, Инга вышла из таверны и пристально всмотрелась в море. Оно было гладким, без единого пятнышка на горизонте. Слезы снова подступили к горлу, но расплакаться красавица не успела. Сзади, словно вор, подкрался Чекушкин.

— Все ждешь своего англичанина? — ехидно произнес он.

Инга презрительно скосила глаза и не ответила.

— Жди-жди! — гнусно прохихикал Чекушкин. — Может, правда когда-нибудь дождешься. Уже сколько прошло? Два года? Ну-ну! Утопленники — народ неторопливый.

— Врешь! Он жив.

— Может, и жив! Кто спорит? Я даже слышал от одного англичанина, что два года назад какого-то моряка прибило к датскому берегу. Его подобрала и выходила одна симпатичная вдовушка, и моряк в благодарность за это женился на ней. Вот каковы англичане.

— Опять врешь! Он не любит датчанок. У них нет талий.

Инга презрительно хмыкнула и не спеша направилась к морю, чувствуя шелковой блузкой, каким сладострастным взором впился в нее Чекушкин. В следующую минуту он подкрался сзади и страстно облапил.

— Я усыновлю твоего ребенка! Он ни когда не узнает, что ты родила без мужа, — задохнулся Чекушкин, но Инга с брезгливостью оттолкнула критика.

— Тогда я сожгу этот чертов кабак и пущу вас по миру! — крикнул исступленно Чекушкин, но Инга расхохоталась и ланью понеслась вниз.

На камнях она скинула с себя блузку и бархатную юбку (не заботясь о том, смотрит сверху Чекушкин или нет) и бросила свое гибкое тело в кипящие волны.

Вот он, риф. Главное, не проскочить мимо. Там, на морской границе бухты, где завихряются белые гребешки, нужно поднырнуть под волны и нащупать руками шершавую ракушку, после чего зацепиться за нее пятками, чтобы не унесло в открытое море, и отдохнуть. Но сегодня в этом нет необходимости. Сегодня море на редкость спокойное и небо неправдоподобно ясное. Но вправду ли оно ясное или это только снится бедной девушке?

Купальщица переворачивается на спину и внимательно вглядывается в бездонную синеву. Небо действительно сегодня необыкновенное, без единого белого облачка и без какого-либо намека на обман. На всякий случай Инга щиплет себя за бедро и чувствует боль. Она вполне ощущает тело: руки, ноги и мокрые сосульки волос. Она ощущает мышцы, колики в боку от быстрого плавания, но главное — замогильную тяжесть на сердце.

Все-таки спит она или нет? Должно быть, не спит. Ведь во сне не ощущают сердечной боли.

Пошел уже третий год, а от англичанина никаких известий. В поселке действительно говорили, что его корабль разнесло в щепки и из команды не спасся никто. Но приезжие моряки утверждали, что в тот год какого-то моряка на обломке мачты прибило к берегам Дании. Правда, никто не видел, но слухи ходили, что именно его. И что его выходила одна симпатичная рыбачка, и он в благодарность за это женился на ней. Теперь у него куча детей: как своих, так и чужих. Только все это ложь! После такой легконогой газели, как Инга, невозможно увлечься другой женщиной. Тем более датчанкой.

Но что это делается с небом? Его на глазах заволакивает грязными клубами. Инга снова щиплет себя и соображает, что это не тучи, а дым. Она ощущает едва уловимый запах горелого и в третий раз щиплет себя за бедро. Дым поднимается от скалы, где стоит их дом, и девушку охватывает ужас. Неужели правда этот мерзкий пьянчужка с лицом Чекушкина сдержал обещание? Но ведь в колыбели дочь!

Купальщица беспомощно извивается в воде, и сердце ее проваливается в бездну. Она захлебывается, кашляет, но продолжает плыть к берегу. Эта ненавистная тварь, которую в поселке никто не любит, домогается ее с десяти лет.

Инга выпрыгивает из воды, на ходу подбирая одежду, и в полуобморочном состоянии несется наверх. На скале она видит, что дом их горит, и снова терзается сомнениями, а не снится ли ей весь этот ужас?

Возбужденная толпа избивает полудохлого Чекушкина, а таверна пылает, и никто не пытается ее тушить. Инга с диким визгом несется к горящему дому, но ее ловят и оттаскивают.

— Там дочка, дочка, пустите! — надрывно кричит она и что есть силы молотит по пьяным рыбацким рожам. Ее держат, а дом продолжает пылать.

Но вот все ахают и в сильном смущении отступают назад. Это из толпы выходит брат и решительно направляется к дому. Не раздумывая, он ныряет в огонь, и две минуты держится тревожная тишина. И вдруг горящие балки с грохотом валятся на землю, поднимая ввысь огромные столбы искр. В толпе крестятся, вздыхают и трусливо отводят глаза. И в то мгновение, когда Инга уже была готова свалиться без чувств, из огня вышло горящее чудовище с маленьким кулечком на руках. Сестра бросается к нему, раскрывает рогожу и слышит радостные голоса:

— Смотри-ка, живая!

Ребенок испуганно тянет к матери ручонки, а мать поднимает влажные глаза на брата. Она видит, что голова его пробита в двух местах и взгляд необычайно туманен. Инга понимает, что означает туман в его глазах. Ведь точно такая же отрешенность была во взоре умирающего отца, которого они похоронили два месяца назад. Брат поднимает ладони к голове и медленно опускается на землю. «Боже!» — надрывно шепчет Инга и просыпается.

Сердце колотилось, колеса стучали, соседи мирно сопели. А за окном плыла луна. Девушка подождала, пока успокоится сердце, промокнула полотенцем лоб и перекрестилась.

«Приснится же… черт-те что…» — прошептала она и крепко задумалась.

Что бы это значило? Вчера вечером, лежа на второй полке и уставясь в стену, Инга впервые испытала нужду в молитве. Ведь это бог знает что! Чудак с Чистопрудного бульвара вовсе, оказывается, не чудак и никакой не командированный из Самары, а, должно быть, оборотень или инопланетянин. А может, исчадие ада? Воплотился в приличного человека, заделал ребеночка и исчез. Такое бывает. У Юльки это любимая тема.

Конечно, недоразумение с самарским адресом еще можно было объяснить путаницей в компьютере, а фамилию — совпадением. Но ведь Инга лично жила у него в «Космосе» в четыреста шестнадцатой комнате. Именно в ней они, кажется, и зачали ребенка…

А может, ей пригрезился молодой человек, как Ирландия и веселая таверна на высокой скале маленькой безымянной бухты? Или она тронулась умом?

Инга потрогала лоб, затем полезла под юбку и, нащупав слева от пупка крохотную мушку, вздрогнула. Она положила горячую ладонь на живот и подумала, что жизнь, бьющаяся сейчас под сердцем, и есть самое лучшее доказательство, что она в здравом уме. Но лучше бы она действительно тронулась умом, чем такая явь. Еще она подумала, что от всего этого ужаса ее может спасти только многомудрая Юлька.

С вокзала Инга сразу покатила к подруге. Полчаса она звонила в ее квартиру и искренне изумлялась, куда в такой час могло запропаститься святое семейство? Наконец на площадку выползла сердитая соседка.

— Вы напрасно звоните, — хмуро сказала она. — Их никого нет, ночью увезли в больницу.

— В больницу? — вытаращила глаза Инга. — Всех? Что с ними случилось.

— Они отравились грибами, — тяжело вздохнула старушка. — И отравились очень здорово. Сынок скончался еще до приезда «Скорой помощи». Муж тоже был на последнем вздохе. А она ничего. Спустилась в машину на своих двоих.

Словно гром разразился над Ингиной головой. Она выронила сумку и прислонилась к стене.

— Карма, — прошептала девушка. — Она развязала их кармические узлы… Это возмездие за то, что они занимались ядами…

2

На второй день утром в кабинет начальника следственного отдела без стука влетел практикант Игошин. Его лицо было взволнованным, в глазах светился охотничий блеск.

— Мне удалось выяснить, что рейс в Стокгольм в тот вечер был задержан на полтора часа. Позвонил какой-то шутник и сказал, что в самолете заложена бомба. Батурин недоуменно поднял бровь.

— Скатов в аэропорт приехал на своей машине?

— Естественно. Она и сейчас стоит на стоянке. Мне удалось узнать от охранников, поскольку у них вся информация в компьютере, что, как только объявили задержку рейса, Скатов сел в машину и уехал. Приехал за десять минут до отлета самолета.

— Так-так! — забарабанил ручкой капитан. — Что еще выяснили? Его жене звонили?

— А как же! — расплылся в улыбке Максим. — Жена сказала, что понятия не имела о задержке рейса. Узнала только на следующий день в утренних новостях. На работу он тоже не приезжал.

— Как он был одет? Выяснили?

— Одет был в серый костюм и белую рубашку…

— По времени он успевал на Малую Грузинскую?

— Вполне! На подобающей скорости от аэропорта до дома Ахеева от тридцати до сорока минут…

— Минус десять, — поднял палец Батурин. — Ведь он вернулся в аэропорт за десять минут до отлета. Сколько же остается на преступление? От десяти до двадцати минут? Не особо разгуляешься! Кроме того, из этого времени следует вычесть переодевание, приобретение веревки и церемонию встречи с девушкой…

— Но я думаю, что с девушкой он договорился заранее, — горячо возразил практикант. — Веревку, я думаю, они вместе приобретали. Заблаговременно. Что касается церемонии встречи… ну, наверное, Скатов просто подобрал ее на трассе в условленном месте. Девушка села за руль, а он в это время переодевался на заднем сиденье. Все тщательно продумано и подготовлено. Вплоть до ложного сообщения о бомбе в самолете.

— Но если они все тщательно рассчитали, то почему так разгильдяйски действовали на месте? Открыто нарисовались перед консьержем, ввязались в драку с жертвой и вздернули его второпях. Такое ощущение, как будто все произошло спонтанно.

— Потому и спонтанно, что спешили, — темпераментно зажестикулировал Игошин. — А пришли открыто потому, что у Скатова твердое алиби. Формально он в аэропорту. Кому придет в голову проверять, был задержан рейс или нет? Кстати, я сам об этом узнал чисто случайно. Батурин задумался. Все настолько укладывалось в схему, что пальцы сами потянулись к телефону, чтобы проинформировать прокуратуру. Но он вовремя одернул руку. По опыту начальник знал, что когда все идеально сходится — жди подвоха. Впрочем, сходилось не все. Например, почерк. Во втором преступлении было сделано все в точности до наоборот.

— Ахеев поставлял девушек в Турцию. И Воронович пробовал себя в сутенерстве, — пробормотал задумчиво Батурин. — Допустим, Ахеев и есть тот самый турок, который купил у Вороновича поэтессу. Но при чем здесь Скатов?

— Как при чем? — всплеснул руками Игошин. — Он работает в солидной авиакомпании и, кажется, в ней не последний человек. Возможно, в его функцию входило транспортное обеспечение концессии. Но, как это обычно бывает, господа чего-то не поделили.

— Может, может, — пробормотал полковник. — Но если Скатов такой крутой, почему он осуществляет убийства лично, а не нанимает киллера? И для чего в этом случае он прибег к помощи девушки?

— Наверное, для того, чтобы беспрепятственно проникнуть в квартиру Ахеева. Видимо, покойный опасался Скатова, а может, просто не хотел его видеть. А с девушкой, судя по всему, у Рашида были теплые отношения…

Не дослушав всезнающего практиканта, Батурин выскочил из кресла и принялся энергично вышагивать из угла в угол:

— Вот что нужно сделать в первую очередь, — наконец произнес он, — обыскать машину Скатова, хотя вряд ли вы найдете в ней джинсы или черные очки. Скорее всего, девушка их забрала с собой. Но чем черт не шутит! Главное, снимите с руля отпечатки для сличения. Если они не совпадут, то все это — пустое. Но на всякий случай, пока будут возиться в лаборатории, найдите фотографию поэта и покажите ее консьержу. А теперь главное: вы должны ненавязчиво показать мадам Воронович контору Ахеева. Пускай посмотрит на сотрудников. Особое внимание пусть обратит на головорезов из службы охраны. Если она кого-то опознает, значит, Воронович имел дело с Ахеевым, а это означает, что убийства связаны на сто процентов. Единственно, чего не должна знать вдова, что мы знаем о ее отношениях с юным дарованием.

После того, как Игошин ушел, вошла секретарша и доложила, что звонили из журнала.

— С вами хотел поговорить Арнольд Евсеевич. Сказал, что дело настолько важное, что любое промедление смерти подобно. Он оставил свой телефон.

Батурин уныло кивнул и, выпроводив секретаршу, набрал номер Чекушкина. Трубку подняли настолько молниеносно, что Батурин вздрогнул. И без того дребезжащий голос критика от волнения дрожал.

— Анатолий Семенович, нам сегодня обязательно нужно встретиться. Обязательно. Вот что я вам скажу, — Чекушкин перешел на шепот, — Натан не сам повесился. Его повесили. И я, кажется, знаю кто. И даже догадываюсь за что.

— Кто? — дернулся следователь.

— Сейчас я вам сказать не могу. Здесь такая слышимость. Я лучше к вам подъеду. Сейчас! Хотя нет, не сейчас. А через час. Мне нужно заскочить домой, чтобы захватить три расписки, для того, чтобы вы сразу въехали, из-за чего убили Вороновича.

— Подождите, скажите фамилию убийцы, — строго произнес следователь.

— Фамилию я не знаю, — со свистом прошептал Чекушкин. — Я его видел только один раз на кладбище. Вы его тоже видели… а сейчас он здесь, в редакции…

На этом гудки оборвались. После этого Батурин еще трижды набирал редакционный телефон Чекушкина, но трубку упорно не брали. Пришлось позвонить вахтеру, чтобы выяснил, в чем дело.

— Арнольд Евсеевич только что ушел домой, — ответил вахтер.

3

Инга не помнила, как вышла из Юлькиного подъезда. Она добежала до метро, доехала до какой-то станции, вышла на улицу и побрела по каким-то закоулкам, дворикам, переходам. Она никого не замечала, только без конца шептала как полоумная: «Ведь Юлька не вынесет. Боже мой! Бедная Юлька! Неужели Алешка умер!» Какие жестокие испытания господь обрушивает на таких милых людей. Во имя чего? Почему с чекушкиными и вороновичами ничего подобного не происходит?

Тут она встрепенулась и кинулась к таксофону. Бедняжка не помнила, как дозвонилась до института Склифосовского, как она вообще узнала, что нужно звонить именно в институт? Она даже не помнила, каким образом вышла на нужный номер. Но в ту минуту со второй попытки она попала именно туда, куда было нужно.

— Сегодня ночью к вам поступила семья Петровых. Они отравились грибами. Вы не можете сказать, как они себя чувствуют?

— Мы уже давали эту информацию в прессу, — ворчливо ответила тетенька с противным голосом. — Все данные в пресс-центре института. Записывайте: женщину удалось спасти. Ее состояние удовлетворительное. В данный момент ее жизни ничто не угрожает. Мальчик скончался в два часа ночи от интоксикации яда бледной поганки. Его отец скончался сегодня в шесть часов утра…

Инга выронила трубку и без сил опустилась на корточки. Сколько она так просидела, в памяти не отпечаталось. Но запомнилось, что в какой-то момент неожиданная злость охватила девушку. Она вскочила на ноги, подняла кверху кулаки и крикнула на всю улицу:

— Пропадите вы все пропадом!

Прохожие шарахнулись в сторону, а Инга дико расхохоталась. Кому предназначалось это восклицание, девушка не помнит. Но в ту минуту, конечно, знала кому. Также она чувствовала, что сейчас с ней начнется истерика.

Вне себя от страха Инга помчалась к недействующему фонтану. Не обращая внимания на окружающих, она умылась несвежей водой из бассейна и наконец огляделась. Это была Пушкинская площадь. Вокруг тьмы и тьмы народа, и все смотрят на нее с насмешливым любопытством. Нужно было собраться, поехать в больницу, отыскать Юльку и поплакать вместе с ней.

Она метнулась к переходу, но перед самым входом в метро почему-то раздумала ехать к Юльке. Подошла к таксофону и набрала номер Вороновича. Трубку долго не брали. Наконец длинные гудки оборвались, и обаятельный женский голос произнес:

— Да, я слушаю.

Это был голос его жены. Инга его знала и боялась. Но в ту минуту она ему даже обрадовалась.

— Нельзя ли услышать Натана Сигизмундовича, — произнесла девушка скороговоркой.

— Он на работе, — ответила женщина коротко и сразу положила трубку.

«Тем лучше», — подумала Инга и вошла в метро. Через пятнадцать минут она уже топталась на крыльце у дверей редакции журнала. Несмотря на то, что двери были не заперты, девушка почему-то оробела. В другое время она бы нагло толкнула их и вошла в журнал как ни в чем не бывало. На этот раз Инга позвонила и дождалась момента, когда вахтер сам распахнул перед ней дверь. Не успела она объяснить свой приход, как охранник, к недоумению гостьи, с готовностью выпалил:

— Ну, наконец-то! Сигизмундович, должно быть, извелся.

Девушка проскочила мимо и подумала, что, вероятно, о ее визите Натана предупредила жена. Она поднялась на второй этаж и пошла по коридору. Было тихо и пусто. «Как удачно, что сейчас утро», — думала девушка.

Сейчас она бросится к нему в объятия и зароется в его могучих руках. Инга спрячется в них, словно улитка в раковину, все расскажет, попросит прощения, и он поймет и простит. И они больше никогда не расстанутся, ибо девушка в ту минуту знала, что ее спасением был Воронович. Не рассорься тогда с ним, она бы никогда больше не встретилась с тем парнем…

У его дверей почему-то сильно пахло парфюмерией, как будто только что распечатали турецкое мыло. Она рванула на себя дверь и в ужасе застыла на пороге. У нее не было сил даже вскрикнуть. Первую минуту Инга думала, что ее обманывает зрение. Бедняжка изо всех сил зажмурилась и сумасшедше тряхнула волосами. Нет, зрение ее не обманывает. Ее спасение висело под потолком, а под ногами валялся стул. «Зачем же так, если ждал?» — удивилась она, не в силах пошевелиться.

Его лицо было грустным и уже безвозвратно чужим. Он висел настолько беспомощно и одиноко, что страх начал перерастать в жалость. Внезапно Инга заметила, что из рукава покойного торчит листок. Он как бы специально предназначался для того, чтобы его заметили. «Предсмертная записка, — подумала Инга. — Возможно, адресованная ей. А кому же еще, если вахтер сказал, что Натан ее ждал».

Преодолев страх, Инга на цыпочках подошла к повешенному и коготками вытянула из рукава вчетверо свернутый лист бумаги. При этом она коснулась ладонью его холодных пальцев и вздрогнула. В ту же минуту ей показалась, что Воронович едва заметно усмехнулся и приоткрыл один глаз. Инга в ужасе попятилась назад, впившись глазами в его лицо. Нет. Он не усмехался. И не открывал глаза. Девушка уперлась спиной в дверной косяк и замерла. Внезапно ей снова показалось, что Воронович пошевелил пальцами. Она метнула взгляд на его руки и снова впилась в лицо. После чего осторожно шагнула в коридор и вдруг, развернувшись, что есть духу понеслась прочь.

Коридор был длинный и гулкий. Цоканье ее босоножек било по мозгам, и от этого было ощущение, что следом бегут и дышат в затылок. Только у самой лестницы Инга позволила себе оглянуться. Коридор просто убивал своей пустотой.

Инга стремительно спустилась с лестницы, пробежала мимо каптерки вахтера и вылетела во двор. В пустом дворе было еще страшнее. Девушка взглянула на окно его кабинета, которое располагалось прямо над подвалом, и похолодела от ужаса. Воронович смотрел ей вслед и хищно скалился. Потом на улице Инга сообразила, что это было не лицо Вороновича, а сбившаяся занавеска. Тем не менее она неслась галопом по Волкову переулку до самого метро. «Теперь домой! Только домой, к маме!» — тикало в мозгах.

В метро она развернула лист бумаги, и лицо ее вытянулось от изумления. Это была не предсмертная записка, а обыкновенное четверостишье нелепейшего содержания, отпечатанное на принтере. «Тьфу!» — с досадой произнесла Инга и, скомкав листок, бросила его на пол.

Едва Инга переступила порог квартиры, мать тут же начала отчитывать за неполитые цветы и пыль на телевизоре. Она торопливо собиралась в свою контору и в упор не замечала смертельной бледности на лице дочери. Она давно уже не чувствовала Ингу. После того, как от них ушел отец, мать стала для дочери хуже посторонней тетки. «Ничего ей не расскажу», — зло подумала девушка и, проскочив в свою комнату, заткнула уши.

После того, как мать ушла, Инга без сил повалилась на кровать, и новая волна ужаса нахлынула на нее. Девушка вдруг совершенно четко услышала на лестнице кашель Вороновича и его тяжелые шаги. Инга вскочила с дивана и спряталась за шифоньер. Шаги замолкли. Видимо, галлюцинации. В прихожей раздался звонок. Инга схватилась за грудь и подумала, что сейчас у нее разорвется сердце. Она на цыпочках прокралась в прихожую, взглянула в «глазок» и вздохнула с облегчением. Перед дверью стояло два милиционера.

4

После этого звонка Батурина охватило беспокойство. Он снова позвонил в редакцию, узнал адрес Чекушкина и послал к нему оперуполномоченного. Сам же рванул в журнал. «Кто из присутствующих на похоронах мог находиться сейчас в редакции?» — недоумевал он. Это мог быть только один человек — поэт Гогин, поскольку Скатов в Швеции, а больше никто из подозреваемых к журналу отношения не имеет. Но критик сказал, что на кладбище видел его впервые. Тогда это либо музыкант, либо тот незнакомец, который был с девушкой. Кстати, сразу после кладбища группа наружного наблюдения проследила за парой. Парень с девушкой доехали до Лужников, расплатились с водителем и растворились в толпе. Словом, группа наружного наблюдения их проморгала. Как и предполагалось, водитель понятия не имел о тех, которых подрядился свозить на Новогиреевское кладбище. Словом, с парой полная неясность, как, впрочем, и с музыкантом. А может, это Ягуткин? Только что Ягуткину делать в редакции?

К досаде Батурина, ни редактор, ни сотрудники журнала не заметили посторонних. Гогин точно не приходил, о Ягуткине и музыканте они не имели понятия, как, впрочем, и о юноше с девушкой, которые были на похоронах. Все отсылали к вахтеру, но в том-то и дело, что вахтер куда-то запропастился.

— К семи точно будет, — успокоил полковника редактор.

Батурин посмотрел на часы и сильно занервничал. За это время можно было дважды доехать до управления. Однако секретарь не звонила. Значит, Чекушкин еще в пути. Молчал почему-то и оперуполномоченный.

Полковник трижды набирал домашний номер Чекушкина, но по нему не отвечали. Однако вскоре зазвонил «сотовый». Это дал о себе знать Игошин. Его голос был унылым.

— Произвели обыск в машине Скатова. Ничего существенного не обнаружили. Сняли отпечатки с руля.

— Срочно отправьте на экспертизу!

— Отпечатки уже проверили на идентичность. Не совпадают. Консьержу показали фото Скатова. Утверждает, что не он.

— В этом я не сомневался. Римме Герасимовне звонили?

— Да. С ней мы договорились на завтра.

— Хорошо. Подъезжайте в контору. И прихватите фотороботы. Если появится Чекушкин, сразу дайте мне знать.

Еще через полчаса наконец позвонил оперуполномоченный.

— Хозяин квартиры так и не появился. Мне продолжать ждать?

— Ждите. Как явится, сразу информируйте!

Батурин нервно посмотрел на часы. После звонка Чекушкина прошло два часа. А обещал появиться через час. Куда он исчез? За это время успели съездить домой к вахтеру. Но и там никого. Ничего не оставалось, как вернуться в управление.

Когда по возвращении полковник взглянул на фотороботы, составленные со слов консьержа, у него дернулась щека. Кто из них мужчина, а кто женщина — понять было невозможно. Две одинаковые физиономии в одинаковых очках и одинаковых бейсболках невозмутимо смотрели на сыщика.

В страшном напряжении прошло еще около часа. Наконец позвонил оперуполномоченный.

— Только что пришла хозяйка. Она мне сказала, что Чекушкин уже здесь не живет лет эдак двадцать.

Вот тут-то и выяснилось, что в редакции записан старый адрес завотделом критики. А новый они не знают. Пока нашли его адрес, прошло еще минут двадцать. К этому времени Батурина уже трясло. Он позвонил следователю прокуратуры и вкратце обрисовал ситуацию.

— Все понял! Сейчас выезжаю! — произнес он коротко.

К дому Чекушкина они подъехали одновременно. Одновременно вышли из машин и пожали друг другу руки. Они поднялись на четвертый этаж и позвонили в квартиру. Но никто не ответил.

— Ну, что? Будем взламывать дверь, — радостно улыбнулся Игошин.

Полковник со следователем переглянулись.

— Сначала опросим соседей.

Молодой сосед слева по поводу литератора ничего вразумительного не сказал, поскольку явился с работы всего полчаса назад. Но за эти полчаса он ручался, что от соседа не донеслось ни звука. Соседка справа, пенсионерка с недовольным лицом, сообщила, что полтора часа назад за стеной соседа слышалась какая-то возня и, кажется, пьяные хрипы.

— Такое ощущение, что дрался с собутыльником.

— Дрался, говорите? — нахмурил брови следователь прокуратуры. — И часто он дерется?

— Часто! — вздохнула соседка. — Особенно со своим товарищем из журнала, который приезжает к нему с молодой девкой.

— Вот теперь ломаем! — щелкнул пальцами Батурин.

— Вы берете на себя ответственность? — подозрительно сощурился следователь.

— Беру.

— Тогда нужно послать за слесарем.

Оба соседа с готовностью согласились быть понятыми.

Когда вошли в прихожую, сразу пахнуло табаком и перегаром. Запах был настолько застоявшимся, что женщина заткнула нос. Миновав довольно длинный коридор, подошли к дверям. Батурин вытащил пистолет и толкнул двери. То, что предстало перед ними, заставило содрогнуться. Понятые, как по команде, попятились.

Хозяин квартиры с окровавленным лицом висел под потолком на том же крюке, что и люстра. Конец веревки был привязан к тяжелой ножке комода. Еще не вникая в детали, можно было сказать, что это убийство как две капли воды было похоже на убийство Ахеева. Жертву сначала вырубили, затем накинули на шею петлю и вздернули. Следователь прокуратуры поднес к уху телефон и сурово произнес:

— Срочно экспертную группу. Записывайте адрес…

После обработки места происшествия главный эксперт подошел к следователю и развел руками.

— Отпечатков пальцев нет. Убийцы орудовали в перчатках.

— Их было много?

— Двое. Мужчина и женщина. Это мы определили по следам обуви. У женщины нога тридцать шестого размера. Она была в кроссовках. У мужчины сорок пятый размер ноги. Он был в ботинках на каучуковой подошве. Судя по всему, хозяин сам открыл дверь. Возможно, он хотел выйти из квартиры, поскольку был обут. Но на пороге получил сильный удар в нос. От удара кулаком он отлетел на полтора метра. В этом месте полы залиты кровью. После чего мужчина, не дав ему опомниться, втащил его в зал и слегка придушил. Пока хозяин приходил в себя, неизвестный при помощи стула накинул веревку на крючок, после чего надел петлю на шею и вздернул к потолку. Смерть наступила от удушения приблизительно в пятнадцать тридцать. Или около этого. Женщина не принимала участия в убийстве. Она даже не прошла в комнату.

— На ваш взгляд, убийца тот же, что вздернул Ахеева? — поинтересовался следователь у Батурина.

— Вне всякого сомнения, — ответил полковник. — Даже толщина веревок и узлы идентичны. Веревку, видимо, покупали в одном магазине с расчетом на не сколько жертв…

— Да, вот еще, — вспомнил эксперт и протянул следователю три согнутых пополам листка. — Это найдено в кармане жертвы.

Следователь развернул один из листков и прочел: «Расписка. Я, Авдеева А. И., являющаяся единственной родственницей Авдеевой Людмилы Петровны, согласна с выездом моей племянницы на работу за рубеж и обязуюсь никаких претензий международному агентству „Подиум“ не предъявлять».

5

После допроса Инга поехала в институт Склифосовско го, чтобы увидеться с Юлькой. Она не помнила, как ей удалось беспрепятственно проникнуть в лечебное заведение и разыскать покои, в которых лежала подруга. Но когда Инга зашла в палату, то в ужасе застыла. На кровати сидела сгорбленная, седая старушка с серым лицом и отсутствующим взглядом. Это была Юлька, но, боже мой, что с нею сталось… Ее глаза были как две черные воронки, а вид совершенно невменяем. Она была в палате одна и на приход подруги не среагировала ни малейшим движением.

Было жутко приближаться к ней, однако посетительница, преодолев страх, подошла к ее кровати и села рядом. Юлька не шелохнулась. Инга коснулась ее руки и заплакала. Подруга была как каменная. В это время в покои вошла медсестра. Она вытаращила глаза, молча подошла к посетительнице и, взяв за руку, поволокла из палаты вон.

— Инга, — услышала девушка слабый Юлькин голос. — Подожди…

Девушка оглянулась. Юлька сидела в той же позе, отрешенно глядя в пустоту.

— Возьми на себя ритуальные хлопоты, — произнесла она, не повернув головы. — Ключ у тебя есть. Деньги на верхней полке в шкафу.

Инга вырвалась из рук сестры и бросилась к подруге.

— Да-да! Конечно! Я возьму! Я сделаю все, как скажешь! — залепетала Инга, горячо обнимая подругу.

Но та будто ничего не слышала. Медсестра схватила посетительницу за шиворот и грубо вытолкнула в коридор. Юлька даже не подняла головы.

В тот день, носясь по погребальным салонам, Инга на время забыла о том ужасе, который случился с ней.

Только после всего того, как все было оформлено, Инга вспомнила о чудовище, затаившемся у нее под сердцем. «Сделать аборт, и дело с концом», — сказала она себе и направилась в женскую консультацию на Малой Бронной.

У дверей в поликлинику ее неожиданно охватил ужас, холодный пот пробил внезапно ослабевшее тело. В голове мелькнуло, что если потусторонние силы избрали ее чрево для рождения демона, то аборт ей сделать не позволят. А если позволят, то жестоко за это накажут.

Тем не менее она без особых препятствий получила направление в стационар и, когда вышла на улицу, вздохнула с неописуемым облегчением. Через три дня ей вычистят чрево, и через месяц она забудет об этом кошмаре.

Девушка побрела к метро «Пушкинская» и вдруг почувствовала тошноту и головокружение, однако взяла себя в руки, осторожно развернулась и пошла в противоположную сторону. Тошнота понемногу проходила, но головокружение еще оставалось. Девушка инстинктивно почувствовала, что сейчас ей нужно быть там, где меньше всего народу. Несчастная медленно брела по пустынной Малой Бронной, но ее сознание летало где-то над крышами зданий. «Это сейчас пройдет», — успокаивала себя Инга. И действительно, через некоторое время она почувствовала себя лучше.

Однако полностью девушка очнулась, когда услышала, что сзади ее окликают. Она оглянулась на катившуюся за ней иномарку и затряслась от ужаса. В машине сидели те самые подонки, которые надругались над ней два года назад. Инга прибавила шаг и свернула к театру.

«Вольво» как ни в чем не бывало завернул за ней. Фирмачи с дебильными лицами высунулись из окон и принялись наперебой приглашать ее в ресторан. Инга не отвечала. Девушка с ужасом вспомнила, что, по коварному стечению обстоятельств, она и одета сегодня, как в тот день: в короткую темную юбочку и белую блузку с вызывающим вырезом на груди. Ее опасения подтвердились. Один из них, кажется, вспомнил юную покорительницу мужчин первой категории. И в ту же минуту хамский хохот сотряс Малую Бронную. Инга почти перешла на бег, но в ту же минуту услышала, как сзади хлопнули дверцы. Двое из них догнали беглянку, преградили дорогу и уже менее деликатным тоном предложили остаток вечера провести в незабываемой компании. Инга послала их к черту и вырвала руку. Они грубо схватили за локти и заржали.

Несчастная затряслась и подумала, что сейчас, наверное, следует кричать и звать милицию, но внутри все заиндевело. Прохожие трусливо прятали глаза и проходили мимо. Все кончилось бы очень плачевно, если бы не мужчина, внимательно наблюдавший эту сцену из-под козырька театра. Бандиты уже почти затолкали ее на заднее сиденье, как вдруг не хилого вида парнишка сошел с крыльца театра и быстрым шагом направился к ним. Орлы занервничали, однако девушку не отпустили.

— Все нормально, мужик! Иди своей дорогой, — загоготали они в три голоса.

Но мужик не пошел своей дорогой. Он молча приблизился к одному из них и со знанием дела вывернул ему руку. Второй трусливо попятился и крикнул:

— Сказано тебе, вали отсюда, козел!

В ту же секунду из машины с монтажкой в руках выскочил третий, но мужчина не сдвинулся с места. Освободившаяся девушка не замедлила спрятаться за спину своего спасителя. Парни напирали, дико матерясь и угрожающе размахивая монтажкой, но мужчина и не подумал отступить. Он вынул из кармана нож, щелкнул кнопкой и, ни слова не говоря, поднес к горлу самого крикливого. Крикун тут же замолчал, а его товарищи отпрянули назад.

— Ладно, чувак! Стой здесь. Мы сейчас подъедем! — пригрозили ребятишки осипшими голосами и позорно прыгнули в машину.

После того, как они укатили, осыпав улицу грязными воплями и пустыми угрозами, мужчина спрятал нож и улыбнулся.

— Это ваши знакомые?

— Впервые вижу.

— Успокойтесь. Со мной вы в без опасности.

Инга вцепилась в его рукав и продолжала трястись до самого метро. Только в поезде она пришла в себя и украдкой присмотрелась к своему рыцарю. Ему было лет двадцать восемь, не больше. Лохмат, румян, могуч. В нем было что-то бычье и в то же время много добродушного. Но главное, он показался Инге до опупения знакомым.

У подъезда бык шумно вздохнул и как-то не по-мужски смутился.

— Таким красивым девушкам опасно ходить без телохранителя, — произнес он шутливо.

— Только где его взять? — улыбнулась она. — Кстати, мы с вами так и не познакомились. Как вас зовут?

— Марсель, — ответил мужчина.

6

На двух других листках были точно такие же расписки, адресованные международному агентству «Подиум». Одну написала тетка некой Анны Голубицыной, другую — мать какой-то Алены Кондратьевой. И та и другая не возражали, что их племянница и дочь будут работать за рубежом. И та и другая обещали не предъявлять никаких претензий к Международному агентству «Подиум».

— Завтра к полудню найдите мне это агентство, — приказал Батурин Игошину. — А сейчас поищите свидетелей.

Через полчаса свидетельница была найдена. Ею оказалась весьма разговорчивая пенсионерка со второго этажа. По ее уверению, эта парочка с самого начала показалась ей странной. А дело было так: в четвертом часу пенсионерка Майя Сорокина возвращалась из булочной. Подойдя к дому, она увидела, что у подъезда стоят двое: парень и девушка. Они не знали кода и ждали, когда кто-нибудь войдет или выйдет. Пенсионерка открыла чипом дверь и впустила их в подъезд, несмотря на то, что они ей показались подозрительными.

— Оба в черных очках, козырьки надвинуты чуть ли не на нос, физиономии воротят. Хотя ребята культурные, вежливые. Сердечно поблагодарили, когда я им позволила войти в подъезд.

— Вы вместе с ними ехали в лифте? — спросил следователь.

— Я никогда не езжу в лифте! — поморщилась пенсионерка. — Я живу на втором этаже. Если бы я даже жила на четвертом, то все равно ходила бы пешком. Потому что это полезно для здоровья.

— То есть после того, как вы вместе зашли в подъезд, вы отправились пешком, а они остались ждать лифт?

— Совершенно верно.

— Значит, вы их не особенно хорошо разглядели?

— Почему же? — обиделась Сорокина. — Как смогла, так и разглядела. Парень высокий, блондин, нос прямой, губы чайкой, на подбородке ямочка. Пользуется лосьоном «Менен», как мой зять. Одет в вельветовые джинсы и бежевую футболку. На плече черная сумка. Девушка на полторы головы ниже. Миловидная брюнетка, нос вздернутый, губы пухлые, над губой родинка. Одета в джинсовый костюм и белые кроссовки. Духи определить не удалось. Не успела. Извините!

Пенсионерка Сорокина развела руками и шумно вздохнула. Следователь с полковником переглянулись — более полной информации не услышишь даже от специалистов из группы «НН». Батурин вынул из кармана фотороботы и показал свидетельнице.

— Похожи? — спросил он, заранее не веря в то, что эти одинаковые физиономии могут быть на кого-то похожи.

— Да это они и есть! — всплеснула руками пенсионерка. — Один к одному…

Теперь никаких сомнений не было. Убийцы — те самые парень с девушкой, которые были на похоронах. Батурин хорошо разглядел их, когда они подошли к гробу. У девушки над губой была родинка, а у парня на подбородке ямочка.

Полковник посмотрел на часы и позвонил в редакцию журнала.

— Вахтер Васильев появился?

— А почему он должен появиться? — удивились на вахте. — Он отдежурил свою дневную смену. На ночь заступает Антонцев.

Пришлось снова звонить вахтеру домой. На этот раз трубку взяли, но Батурин не произнес ни слова. Главное, убедиться, что Васильев дома. Буквально через двадцать минут полковник со следователем уже звонили в квартиру. Когда хозяин открыл и окинул их взглядом, то даже не удивился. Он как-то затравленно улыбнулся и обреченно покачал головой.

— Войти-то можно? — спросил Батурин, не сводя глаз с хозяина.

— Да, конечно, — кивнул Васильев и безнадежно вздохнул.

Когда они сели за стол в маленькой кухоньке и посмотрели друг другу в глаза, вахтер скорчил обреченную физиономию и заговорил первым.

— Я догадываюсь, зачем вы пришли. Но я, ей-богу, не знаю, где она. Так что извините! Помочь не могу.

— Вы о ком? — поинтересовался следователь.

— Об Анне Голубицыной, — поднял брови хозяин. — Или вы по другому поводу?

— Нет, не по другому, — нахмурился Батурин. — Вы еще не в курсе, что два часа назад вздернули второго сотрудника вашего журнала, Арнольда Евсеевича Чекушкина.

Васильев даже не испугался. Он перевел взгляд с полковника на следователя прокуратуры и произнес:

— Этого и следовало ожидать. Когда сегодня днем она явилась в журнал, то я так и понял, что Аннушка пришла не ко мне, а по его душу.

— Потому что попросила его адрес?

Хозяин утвердительно кивнул.

— Ну, что ж, мы вас слушаем, — произнес Батурин, устраиваясь поудобней. — Рассказывайте все, что знаете об этой истории. Начните с Анны. Кто она. И что это за парень, который был с ней на похоронах.

— Парня я не знаю, — поморщился Васильев. — Я его видел только один раз на кладбище.

— Разве он не приходил с Анной в журнал?

— Приходил. Но ко мне в дежурку не зашел, остался ждать в коридоре. — Хозяин немного помолчал, затем, собравшись с мыслями, начал: — В общем, с Анютой история банальная: отца нет, мать — пьяница. Жили они в доме напротив. Как ни иду, бывало, с работы, всегда ее вижу во дворе. Сидит на лавочке или в песочнице ковыряется. Все понятно: мамаша привела собутыльников. Когда у меня супруга была жива, мы часто ее брали к себе. Покормим, а то и спать уложим. Потом ее мамашу лишили родительских прав и выселили из квартиры. Анюта стала жить с теткой. Ничего так девочка стала, ухоженная, сытая, блеск в глазах появился. Подросла, стала стихи писать. Ну, я по дурости и привел ее к Вороновичу. Он тогда занимался с молодыми поэтами. Точнее, поэтессами.

Васильев замолчал и угрюмо уткнулся в стол.

— Я виноват, — вздохнул он. — Мне и в голову не пришло, что он ее совратит. Я ведь не знал, что он портил молодых девушек. Мне об этом рассказали потом. Но уже было поздно. Анна так в него влюбилась, что было больно смотреть.

Сторож поднял глаза на следователя и прослезился.

— А ведь вы знаете, что пишут стихи только те, у кого надлом или у кого жизнь наперекосяк, или от одиночества, как Анна. У всех поэтесс, которые ходили к нему, было в семьях неблагополучно. Вот он их неблагополучием и пользовался, потому что заступиться за них было некому. Словом, Анюту они потом на пару с Чекушкиным продали туркам.

— Откуда вам это известно? — спросил следователь.

— А вы думаете, они скрывали? Когда я спросил у Сигизмундовича, куда делась Анюта, он так мне прямо и ответил, со смехом: «Я продал ее Чекушкину». А Чекушкин мне сказал, что перепродал ее какому-то турку. Словом, видят, что у девушки никого нет, и пустили ее по рукам. Вот так! Ну, я думал все! Сгинула девка ни за что, как сгинули ее предшественницы Люда Авдеева и Алена Кондратьева, которых Чекушкин тоже сплавил за рубеж. Как вдруг Анна неожиданно объявилась. Жива и невредима. Да еще с женихом. Я очень за нее порадовался.

— Где живет ее тетка? — спросил следователь.

— Тетку вы тоже не найдете! — вздохнул сторож. — Она умерла полтора года назад. В ее квартиру въехали какие-то беженцы из Ташкента. А где остановилась Анюта, я не знаю.

7

Она была в черном и настолько отрешена от всего земного, что на нее смотрели со страхом. К вдове подходили выражать соболезнования, но ближе чем на два метра приближаться не решались даже родственники. За все время похорон Юлька не обронила ни единой слезинки и не произнесла ни звука. Только после того, как могилу засыпали землей, женщина в черном неестественно дернулась, и ее понесло куда-то в сторону. Но упасть вдове не дали. Трое мужчин участливо подхватили женщину и вернули в вертикальное положение. Она высвободилась из их рук и пошла сама, хоть и не очень твердым шагом. Инга следовала в шаге от нее, чтобы в случае необходимости броситься подруге на помощь. Вот тут-то навстречу и попалась другая похоронная процессия.

Первый, кого сразу узнала Инга, был Чекушкин. Вслед за ним девушка заметила редактора, вахтера, одноклассника Го-гина и только после этого решилась заглянуть в гроб. Инга вздрогнула. В гробу лежал Воронович. «Бывает же такое совпадение», — подумала она, и в эту минуту Юлька произнесла:

— Останься проститься с ним.

Вот таким образом девушка попала на похороны к Вороновичу, идти на которые не планировала. Да и не до Вороно-вича ей было в тот день. Сразу же после поминок она хотела поехать к Юльке, но Юлька никого не хотела видеть. В тот день она отключила телефон, а без звонка подруга приехать не решилась. Телефон был отключен и в последующие два дня, и только на третий к вечеру Инге удалось дозвониться.

Когда она услышала Юлькин голос, внутри у девушки все сжалось. Голос был усталым и подавленным, хотя таким же спокойным.

— Ты как, Юлька? — прошептала Инга, давясь слезами. — Может, помочь чем-нибудь.

— Если хочешь, подъезжай, — слабо ответила Юлька и положила трубку.

Инга мигом влезла в босоножки и вылетела из дома. Через сорок минут она уже была на Чистопрудном бульваре. Юлька встретила подругу безрадостно. В ее квартире, несмотря на то, что внешне ничего не изменилось, было будто в склепе. Зеркала занавешены черным, ковры с пола убраны, на мебели слой пыли. Инга подумала, что Юлька, наверно, все это время ничего не ела. Когда гостья прошла на кухню, то опасения ее подтвердились. На столе — ни крошки, в хлебнице — хлеб трехдневной давности, лежащая на рукомойнике тряпка превратилась в сухую щепку, что свидетельствовало о том, что посуда давно не мылась. К настойчивой просьбе подруги подкрепиться Юлька отнеслась с отрешенным равнодушием. Открыв гостье дверь, хозяйка вернулась в комнату, погрузилась в кресло и закурила. Она была мертвенно-бледной и высохшей, словно мумия.

Инга приготовила чай и сделала бутерброды с колбасой. Она поставила поднос на столик перед хозяйкой, но та и не взглянула. Юлька не посмотрела даже на Ингу, только спросила отрешенно:

— От чего умер Воронович?

— Повесился, — ответила Инга.

— В тот же день, что и мои?

— Да, в пятницу, тринадцатого июля… — произнесла Инга и вдруг осеклась.

Юлька долго молчала, попыхивая сигаретой. После чего загробным голосом произнесла:

— Три смерти в один день не могут быть случайными. Ты нашла его в Самаре?

Инга быстро сглотнула слюну и торопливо выдохнула:

— Нет! Его там нет, Юлька. С его фамилией и по его адресу проживает совсем другой дяденька. Что мне делать? Я умру от страха.

Юлька наконец перевела взгляд на Ингу, и глаза ее гневно вспыхнули. Это были очень страшные глаза. Когда хозяйка снова потупила взор, Инга вздохнула с облегчением. После тягостного молчания Юлька мрачно спросила:

— Что еще произошло в пятницу тринадцатого?

— Не знаю. Хотя нет. Я пошла брать направление на аборт, и в тот же день на меня напали бандиты. Они меня чуть не увезли. Вмешался один мужчина.

— Зря вмешался, — выдохнула Юлька. — Может, это и были действия светлых сил.

— Светлых сил? — ужаснулась Инга. — Если бы они втроем по мне прошлись и… ты это называешь действием светлых сил? — неожиданно Инга умолкла и вытаращила глаза. — Слушай, а после троих одновременно бывают выкидыши?

Юлька не ответила. Инга дрожащими руками вытащила из пачки сигарету и нервно закурила.

— Нет, — произнесла она, выдыхая дым. — Лучше аборт.

Юлька медленно повернула к ней голову и шепотом произнесла:

— Я дам тебе адрес одной бабушки в Печатниках. Она скажет, что тебе делать. Самостоятельно ничего не предпринимай.

Неожиданно слеза выкатилась на впалую щеку хозяйки, и она как-то сразу обмякла и согнулась. В следующую минуту Юлька уже рыдала в горячих объятиях подруги.

— Как жестока судьба, — восклицала женщина сквозь рыдания. — Она поиграла со мной и с тобой сыграла шутку. Это наказание за то, что мы несерьезно относились к жизни. А жизнь в отместку несерьезно отнеслась к нам.

Инга заглянула подруге в глаза:

— Зачем мы читали эту дурацкую брошюрку о судьбах? Мы хотели поиграть, а в результате поиграли нами. А жизнь — не игра. В ней имеет значение каждое слово. Мы себе сами накликали беду своим же пустословием.

Юлька оттолкнула Ингу и дрожащими руками потянулась к сигаретам:

— Моя мать в молодости вступила в секту Сатанистов. Тоже хотела поиграть. А как только поняла, что с жизнью играть нельзя, и покинула секту, меня тут же украли те же сатанисты. Они хотели принести меня в жертву, но спасла милиция. А я тоже хороша! Поверила в свою особую значимость и неприкосновенность. И вот провидение поставило меня на место…

8

На следующий день к полудню Игошин доложил начальнику, что международного агентства по трудоустройству с названием «Подиум» в Москве не существует. Во всяком случае, в Департаменте труда и занятости никогда не слышали о такой конторе. Сообщение Батурина не удивило. Этого следовало ожидать. Однако в тот день Игошин сообщил патрону еще одну новость.

В фирме покойного Ахеева мадам Воронович узнала парня из службы охраны, который два года назад в компании еще двух головорезов ворвался к ним в квартиру за дочерью. Он задержан, но давать показания еще не начал.

— Ведите его ко мне, — приказал полковник.

— Это не все, — деловито произнес практикант. — Я поговорил с Риммой Герасимовной насчет Скатова. Она мне сказала, что с юношей знакома не была. Но на второй день после похорон он ей позвонил и попросил вернуть рукопись, которую ее муж редактировал дома. Спешка была вызвана тем, что в тот день Скатов улетал в Стокгольм. Так что никакой тайны тут нет. Он ее отвез на допрос. Она этого не отрицает. А после допроса они вместе рылись в архиве покойного, который он держал на дому. Вот, собственно, и все их отношения. Кстати, я заодно выяснил, куда ездил Скатов во время задержки рейса. В журнал «Литературная столица».

— Неплохо! — произнес начальник, удивляясь оперативности практиканта. — Теперь ведите задержанного.

Задержанный выглядел типичным головорезом: жеребячьи мышцы, волосы ежиком, взгляд исподлобья. Внешность таких типов обманчива. Бесстрашные на вид, внутри они обычно нестойки и трусливы. Батурин это знал по опыту. Таких бесполезно запугивать тюрьмой, но угрозы, что им попортят шкуру, бывают весьма эффективными.

— Фамилия! — грубо рявкнул полковник, не глядя на задержанного.

— Зайцев моя фамилия. Я что-то никак не врублюсь: за что меня загребли? Я эту тетку вижу впервые. Пусть докажет, что я к ней приходил. Не имеете права меня задерживать. Я буду жаловаться прокурору…

— А знаете ли вы, гражданин Зайцев, что следующим, кого вздернут, будете вы. Троих уже повесили, в том числе и вашего хозяина. Так что вы на очереди.

— А при чем здесь я? — искренне изумился задержанный. — Я, что ли, их покупал? Их Рашид покупал. А я делал то, что приказывали. Мне за это бабки платят. А дочку редактора никто не собирался увозить. Мы приехали только пугнуть папашу. Рашиду не надо девочек, у которых есть родители. Нужны ему лишние проблемы?

Через десять минут Зайцев с потрохами сдал все свое начальство. Он рассказал, что Рашид ежемесячно переправлял за границу по десять девиц. Особенно ценились несовершеннолетние. За них отчехляли большие бабки. Производство было накатано, механизм отлажен, главное, чтобы девушек не искали родные, поэтому предпочтение отдавалось малолеткам из детдомов. С родственников же брали расписки, что они не будут иметь претензии к агентству.

— Агентству «Подиум»? — уточнил следователь. — Это ваш филиал?

— Зачем филиал! — хмыкнул Зайцев. — Это подпольное название нашей фирмы.

Голубицын задержанный помнил хорошо. Это из-за нее вышел конфликт с литераторами из журнала. До этого они продали двух несовершеннолетних девиц, которых переправили за границу без особых хлопот. За третью литераторам дали крупный аванс, но девица наотрез отказалась ехать. Пришлось немного попугать. Это возымело эффект. Работники журнала уговорили девушку покинуть пределы родины, предварительно взяв расписку с ее тетки. Но больше Рашид решил с ними дела не иметь, хотя два месяца назад этот щупленький очкарик, которого повесили, снова приходил в их агентство.

— Зачем? — спросил следователь.

— Как зачем? — шевельнул бровями Зайцев. К нам приходят с одной целью: продать девушку. Но его Рашид завернул. Хватит! Одну свинью очкарик нам уже подложил!

— Какую? — спросил Батурин.

— Как какую? Продал Голубицыну. Ее тетка нацарапала, что претензий иметь не будет, но у той оказался парень в армии. Полгода назад он дембельнулся и наехал на Рашида. Разборка с ним была крутая… Рашид его, конечно, замочил. Но не до конца. Вот он и мутит воду…

— Где он живет? — перебил следователь.

— А я знаю? Если бы мы знали, где он живет, его бы уже давно в живых не было.

На этом допрос закончился. Теперь все было предельно ясно. Был известен мотив и убийцы. Осталось только их найти.

Поиск этой пары Батурин поручил Игошину, а сам начал готовить документы на возбуждение уголовного дела по факту незаконной торговли людьми. День был на редкость удачным. Начальник был необычайно сговорчивым, и этим же вечером в одном подпольном ресторане накрыли всю верхушку, как раз при передаче четырех девушек из Украины турецким агентам.

К вечеру Игошин задержал и убийц: Анну Голубицыну и ее друга Виталия Громова.

— Как вам удалось так быстро их взять? — удивился Батурин.

— Ловкость рук и никакой дедукции, — ответил довольный практикант. — Шучу. Все очень просто. Поскольку девушка прилетела из-за рубежа и, судя по всему, недавно, я запросил справочное «Аэрофлота». Мне подтвердили, что Анна Голубицына действительно прилетела в Москву из Афин утром тринадцатого июля. Именно с этого дня начались массовые казни через повешение. По двум последним убийствам я понял, что эта пара скоро слиняет за кордон, поскольку они действовали открыто, не опасаясь свидетелей. Я запросил то же агентство и снова не ошибся: Анна Голубицына должна была сегодня ночью вылететь в Афины. Остальное дело техники: сидеть в аэропорту и ждать. Не успели мы приехать в аэропорт, как сразу увидели их. При задержании Громов оказал сопротивление. Сейчас у него берут отпечатки пальцев.

— Ведите сюда задержанного! — приказал начальник отдела и озабоченно посмотрел на часы.

«Если начнет упрямиться, дело может затянуться до утра, — подумал следователь. — А завтра его нужно передавать прокуратуре».

Однако он ошибся. Молодой человек с открытым лицом, синими глазами и кучерявой шевелюрой не только не пытался отпираться, но с самого начала стал все брать на себя, активно выгораживая девушку.

— Это все я. Она здесь ни при чем! Не надо ее впутывать в это дерьмо. Она и так настрадалась с детства.

Его глаза были умоляющими и искренними, как у ребенка. Батурин покосился на Игошина. Лицо Игошина излучало уважение.

— Прошу вычеркнуть, что при задержании он оказал сопротивление.

— У вас вид на жительство в Греции? — спросил следователь.

— Да, я там живу. Полгода назад я выехал туда, чтобы разыскать Анну. Потом я пять месяцев работал в Турции, чтобы выкупить ее у турка. Сейчас у меня в Турции свое дело. Я открыл школу русского рукопашного боя.

Он посмотрел в глаза Батурину, после чего перевел взгляд на практиканта. Это не был взгляд убийцы. Это был взгляд отчаявшегося человека.

— Мы не хотели их убивать! — признался задержанный. — Я приехал продать свою квартиру, а Аннушка — повидать тетку. Она не знала, что тетка умерла. Тогда мы пошли в журнал к ее знакомому. Когда зашли, у нее подкосились ноги. Ну, думаю, сейчас встречу этого козла, который пустил ее по рукам, и убью. И тут узнаем от вахтера, что он утром сам повесился. С Анной истерика. Сказала, что, если бы она своими руками его повесила, было бы легче.

Парень тяжело вздохнул и приложил ладонь ко лбу. Батурин с Игошиным переглянулись.

— Вы хотите сказать, что Вороновича повесили не вы?

Парень устало оторвал ладонь.

— К сожалению, нет. Но Ахеева с Чекушкиным повесил я. Собственноручно. Чтоб другим неповадно было. Это я заявляю официально. — Глаза парня сверкнули праведным огнем. — Также запишите, что я делал это сознательно, находясь в здравом уме, и что я в этом нисколько не раскаиваюсь. А Анна, запишите, никакого участия в этом не принимала.

Батурин с Игошиным снова переглянулись. Лицо полковника выражало досаду, лицо практиканта — сочувствие. Батурину это не понравилось.

— В котором часу прибыл ваш самолет из Афин? — спросил он.

— В пять утра, — ответил Громов.

В принципе время позволяло прилетевшей паре совершить возмездие и над Вороновичем. Но, скорее всего, Громов говорил правду. После того, как его увели, следователь позвонил в лабораторию.

— Отпечатки совпали?

— Увы! Отпечатки не те. Расслабьтесь, Анатолий Семенович. Сигизмундовича повесил кто-то другой.

Батурин положил трубку и подошел к окну. Уже стемнело. Все дела на сегодня были завершены. Можно со спокойной душой отправляться домой. Однако Батурин не двигался, тупо уставясь в окно. Что с литератором расправился кто-то другой, в этом полковник не сомневался, но не было времени развить мысль в этом направлении. Кто еще имел зуб на Воро-новича?

Перед глазами снова всплыл Ягуткин, у которого алиби. Вслед за ним возник Скатов, чьи отпечатки тоже не совпали. Римма Герасимовна тоже женщина не простая…

«Нет, не то! — тряхнул головой Батурин. — Тут скрыто что-то еще. Кажется, Инга говорила про какого-то парня из Самары. С одной стороны, то, что лепила девушка, отдавало паранойей, а с другой — все, о чем она говорила, оказывалось правдой».

Чем больше размышлял полковник милиции, тем яснее убеждался, что без Инги этого дела не распутать.

В кабинет без стука вошел Игошин, взволнованный, красный, почему-то с разбитым лицом.

— Громов с Голубицыной бежали!

— Что? — не поверил ушам Батурин. — Как это произошло?

— На трассе сломалась машина. Голубицына попросилась в туалет. Я отпер и тут же получил удар в нос. Пока очухался, их и след простыл.

— Что? — вытаращил глаза Батурин. — Тогда какого черта вы поехали ко мне? Нужно было гнать в аэропорт!

— В аэропорт поздно! — сокрушенно вздохнул Игошин. — Они уже в воздухе…

Батурин потерял дар речи. Он пригляделся к кровоподтекам на лице Игошина и вдруг понял все.

— Так-так, — произнес он сквозь зубы. — В благородство играем. Да знаешь ли ты, что этим поставил крест на своей карьере?

Игошин знал. Он криво усмехнулся и беспомощно развел руками. Батурину потребовались усилия, чтобы подавить в себе ярость.

— Идите и пишите рапорт на имя полковника Григорьева. В нем объясните, почему именно вы вызвались сопровождать преступников.

— Я попросил, чтобы меня подбросили до дома. Нам по пути…

— Далее, почему вы отправились открывать, а не конвоир?

— У него живот схватило…

— Молчать! Это объясните Григорьеву, а не мне. Идите!

Игошин собрался выйти, но Батурин остановил.

— Водитель с конвоиром ребята нормальные? — спросил он вполголоса.

— Мировые ребята, — подмигнул Игошин. — Молчание ягнят гарантирую…

— Тогда не указывайте в рапорте, что беглецы улетели в Афины. Объявите их в федеральный розыск.

9

На второй день, несмотря на дикую нехватку времени, следователь сумел выкроить полчаса на разговор с Ингой. Он приехал к ней домой в отсутствие матери. Больная была в мрачном расположении духа, но отвечать на вопросы не отказывалась. О своей встрече с незнакомцем из другого мира девушка рассказала настолько подробно, что Батурин диву дался, почему она до сих пор не в больнице. Паранойя явно прогрессировала. Если на первом допросе болезнь еще не была заметна, то этот разговор с девушкой оставил в душе милиционера тяжелый осадок.

— Ну что ж, — через силу улыбнулся капитан. — Если тот молодой человек объявится, звоните мне.

— Вряд ли он объявится, — угрюмо ответила девушка. — Он сделал свое дело. А я выхожу замуж.

«Боже мой, — простонал про себя Батурин, садясь в машину. — Она еще выходит замуж. По ней психушка плачет, а она детей рожать собралась».

На всякий случай начальник отдела созвонился с Владимиром Новосельским из Самары. Он подтвердил, что вечером двенадцатого июля какая-то красотка действительно ломилась в его квартиру, требуя позвать однофамильца. Ничего толком не объяснив, незнакомка вскоре развернулась и убежала.

— Мне показалось, что она была несколько не в себе, — робко предположил самарский агент.

— Возможно, — согласился Батурин.

По поводу Новосельского следователь сделал запрос. С одиннадцатого по двадцать восьмое мая он действительно был в командировке в Москве и подписал контракт с компьютерной фирмой «Спутник». Он действительно проживал в гостинице «Космос» в четыреста шестнадцатой комнате. Но тринадцатого июля он присутствовал на работе, так что брать отпечатки у него не имело смысла. Конечно, было удивительно, что девушка знала о нем все, не зная самого главного — его самого. Но разбираться с этим не было времени. Того высокого, кучерявого, с серыми глазами, про которого говорила свидетельница, в природе, кажется, действительно не существовало, — заключил сыщик. — А если он и существовал, то только в больном воображении девушки. Однако следователь ошибался.

Буквально на второй день после звонка Батурина в Самару милый ирландский друг явился к Инге в том самом первозданном виде, в каком впервые предстал перед ней. Когда девушка отперла ему дверь, то чуть не свалилась без чувств. Он смотрел на нее веселыми блестящими глазами и, по всей видимости, намеревался припасть к ее губам, но Инга в ужасе отшатнулась. В его глазах появилось удивление.

— Привет, Инга. Это я. Надеюсь, ты меня еще помнишь?

Инга побледнела и, сглотнув слюну, попятилась.

— Еще, как видишь, помню, — пробормотала она. — Я бы рада забыть, да не могу…

Он широко улыбнулся.

— Пройти можно? Или мне подождать тебя здесь?

— Лучше подождать, — пробормотала она и быстро захлопнула дверь.

Переведя дух, девушка бросилась к телефону и набрала номер капитана Батурина.

— Анатолий Семенович, он явился! Тот самый англичанин из Самары… точнее, инопланетянин Володя, о котором я вам говорила… Что мне делать?

— Он у тебя дома? — осведомился следователь, сразу врубившись в суть вопроса. — Задержи его. Я сейчас подошлю группу.

Девушка водворила трубку на место, на цыпочках прошла в прихожую и взглянула в «глазок». Он по-прежнему топтался на площадке. Когда Инга открыла дверь и вгляделась в его смеющиеся глаза, то неожиданно поняла, что никакой он не оборотень и не инопланетянин, а такой же, как все, слепленный по образу и подобию.

— Ладно, проходи, раз пришел, — произнесла она траурным голосом и провела в свою комнату.

Комнатушка ее была совершенно крохотной, но уютной, с потертым диванчиком, туалетным столиком и множеством фотографий известных артистов на стене. Дома никого.

Нежданный гость нашел в ее облике удручающую перемену. В девушке не стало жеманства и высокомерного блеска. Она уже не сверкала коленками, не глядела обволакивающим взором, а пребывала в печальном расположении духа. На ней был темный до пола халат и шлепанцы на босу ногу.

Мрачное настроение передалось и гостю. Он сел на диванчик боком к столику и недоуменно наблюдал за хозяйкой, суетливо расставлявшей кофейные чашки.

— Что-нибудь случилось? — спросил он осторожно.

— Ты разве не знаешь? — произнесла она строго, и глаза ее тут же наполнились слезами. — У Юли умерли муж и сын.

Гость из ниоткуда так смутился, что даже не посмел спросить, от чего умерли муж с сыном у такой чудесной женщины. Ему тут же захотелось покинуть эту квартиру и немедленно убраться туда, откуда он явился. Это Инга почувствовала спинным мозгом. Однако вместо этого молодой человек поднялся и робко обнял хозяйку.

— Не надо, — дернула плечами Инга. — К чему все это? И вообще… я выхожу замуж.

— Замуж? — изумился гость. — За кого? За того мужика на синем «Москвиче»?

Инга вздрогнула и медленно повернулась к гостю.

— Тот мужик на синем «Москвиче» повесился.

После этой новости пришлось вздрогнуть гостю.

— Боже, — пробормотал он растерянно. — Тогда за кого ты выходишь замуж?

— Ты считаешь, что больше не за кого? — скривила рот Инга. — Есть у меня один хороший парень. Ты его не знаешь, но, может быть, сегодня увидишь. Он должен прийти с минуты на минуту.

Хозяйка бросила взгляд на стенные часы, и самарский гость беспокойно заерзал на стуле.

— Тогда зачем ты приезжала ко мне в Самару? — спросил он хмуро.

— Что? — не поверила ушам Инга. — К тебе в Самару? Ты знаешь, что я ездила в Самару?

— Извини! Я только вчера узнал. Мне Новосельский не говорил, что ты приезжала. Он просто не знал, что ты искала меня. Он думал, это очередной фортель налоговой инспекции. А вчера ему позвонили из милиции и объяснили, что к нему приезжала шизофреничка из Москвы. Тогда он догадался, что она разыскивала меня. Ах да, ты же ничего не знаешь. Я тебе сейчас все объясню.

И ирландский товарищ объяснил, почему Инга не нашла его на Московском шоссе. Да потому что он живет совсем в другом конце Самары. А на Московском шоссе живет его сослуживец, тезка, Володя Новосельский. Собственно, он и должен был лететь в Москву. На него была выписана командировка, доверенность и все остальные документы, а также заказаны билеты в оба конца и номер в гостинице. Но за два часа до отлета он попал в аварию, и ничего не оставалось, как лететь с его документами его сослуживцу.

— Значит, твоя фамилия не Новосельский, — сдвинула брови Инга.

— С чего ты взяла? — всплеснул руками Володя. — Я разве тебе говорил, что моя фамилия Новосельский? Моя фамилия Дворцов.

В ту же минуту Инга вспомнила, что он действительно никогда не называл своей фамилии. Про фамилию она узнала в фирме «Спутник». «Ну и дура же я», — мелькнуло в голове.

Как она могла поверить во всю эту Юлькину белиберду. Кофейник в ее руках задрожал. Чтобы не расплескать кофе, Инга поставила его на столик и рухнула в соседнее кресло. Будто пелена спала с ее глаз. Инопланетяне, оборотни, демоны! Боже мой! И во все это верит образованная девушка двадцать первого века! Инга тяжело выдохнула и наконец взглянула в глаза гостя без всякой опаски.

— Скажи честно, ты все это придумал, — произнесла она серьезно, — про Ирландию, семнадцатый век и родинку на моем животе?

— Конечно! — вскинул брови гость. — Неужели ты все это приняла за чистую монету?

— Да нет… Конечно, нет, — усмехнулась Инга, и глаза ее потускнели.

«Но как же так? Ведь родинка проявилась! Разве так бывает?» — подумала она и чуть не расплакалась. Однако расплакаться ей не пришлось. Сразу после этих слов в прихожей раздался звонок. Инга встрепенулась и побежала открывать.

После некоторой возни и невежливого шушуканья за дверью в комнату вошел здоровый румяный детина среднего роста, с которым гость уже, кажется, где-то встречался. Детина протянул руку:

— Марсель.

«Нет, никогда не встречался», — подумал Володя.

— Это мой жених, о котором я тебе говорила, — улыбнулась Инга из-за его спины.

В глазах жениха мелькнула едва заметная тень, но через мгновение он снова сделался душа-человек. Они еще мило посидели, попили кофе с печеньем, поговорили о погоде и еще о каких-то пустяках, и самарский гость все никак не мог понять: по любви выходит Инга замуж или по каким-то соображениям? «Должно быть, по любви», — решил залетный кадр и со вздохом произнес, что ему пора на вокзал.

Володя нехотя поднялся, и парень простодушно вызвался проводить его до двери.

— Что ж, пока! Как говорится, до новых встреч в эфире, — улыбнулся Володя, протягивая Инге руку.

— О нет! Это наша последняя встреча, — грустно ответила Инга и спрятала руку за спину.

Жених вышел проводить Владимира на лестницу. Плотно прикрыв за собой дверь, он произнес приглушенным голосом:

— Она сказала тебе правду. Это ваша последняя встреча. С этой минуты забудь дорогу в этот дом. Больше не звони и не появляйся никогда. Понял?

Другу пришлось сокрушенно вздохнуть и недоуменно пожать плечами.

— Ты плечами не жми! — произнес здоровяк, хватая его за грудки. — И запомни, юноша, что ребенок, которого она носит, — это мой ребенок и больше ничей. Ферштейн?

Бедолага открыл рот и вытаращил глаза, а будущий папаша поднес к его горлу откуда-то взявшийся нож:

— И все-таки жаль, что я тебя тогда не зарезал.

— Когда? — изумился гость.

— Когда ты прохлаждался у нас в таверне…

10

«Что за чушь? Какая таверна? О чем вообще речь? И где я все-таки мог видеть этого придурка?» — ломал голову Володя Дворцов, спускаясь на лифте. В довершении, когда он выходил из кабины, его чуть не сбили с ног три милиционера, влетевшие в лифт с резвостью диких кабанов. «Кого-то накрыли», — счастливо улыбнулся молодой человек и вышел на улицу.

Погода была мерзопакостной, и на душе — словно кошки нагадили. «Где он мог видеть этого психа?» — морщился Дворцов, направляясь в сторону метро. Но дойти до него было не суждено. Те же менты, что вломились в лифт, выскочили из подъезда и запрыгнули в машину. «Облом», — ехидно подумал парень, оглянувшись на них. Но менты свою неудачу решили, видимо, выместить на прохожих. Милицейская машина догнала ни в чем не повинного парня, и выскочившие из нее оперативники потребовали документы. Внимательно посмотрев паспорт, они сделали под козырек и вежливо попросили проехать с ними.

— А в чем дело? — удивился молодой человек.

— Нам нужно задать вам несколько вопросов.

К удивлению молодого человека, его привезли не в «клоповник», а в какое-то милицейское управление, где сразу сняли отпечатки пальцев и препроводили на второй этаж в кабинет с табличкой «Начальник следственного отдела А. С. Батурин».

— В чем дело? — повторил вопрос парень, с тревогой вглядываясь в седого мужчину с внимательными глазами. В его лице не читалось ни сочувствия, ни понимания. «Понятно, — сообразил молодой человек. — Сейчас начнут „вешать“ какой-нибудь теракт».

— Ваша цель приезда в Москву, — строго начал Батурин, рассматривая его паспорт.

— Я приехал к девушке, — мрачно ответил задержанный. — К любимой. Теперь это криминал?

— К какой девушке? — напирал начальник отдела.

— Я же сказал: к любимой. А фамилию я у нее не спрашивал. Знаю только ее имя и адрес. Ее зовут Ингой. Мы с ней познакомились, когда я приезжал в командировку.

Полковник милиции метнул на парня подозрительный взгляд и едва заметно усмехнулся.

— Насколько мне известно, в командировке был некий Новосельский.

— Ах, вот оно что! — нервно засмеялся молодой человек. — Так бы и сказали, что вас интересует, почему вместо Новосельского приехал я. Как это вы просекли? А говорят, милиция плохо работает. Но понимаете, у нас ситуация в конторе была практически безвыходной: билеты уже куплены, номер забронирован, а Новосельский за два часа до самолета врезается в какой-то «жигуль» и ломает два ребра.

Пришлось в подробностях излагать, почему нельзя было не лететь по этим билетам. Потому что налоговая одолела! Каждый день инспектора приходят в фирму и все чего-то вынюхивает, вынюхивают. Оформление командировки на одного человека, а потом переоформление на другого вызвало бы у них новый шквал подозрений, и они бы нашли, за что оштрафовать. Ведь им ни черта не докажешь. Легче по этим документам слетать другому…

Должностное лицо слушало очень внимательно. За все время рассказа Батурин не перебил ни разу. Мент был очень серьезен и задумчив, но в конце неожиданно рассмеялся.

— А вы хоть в курсе, что девушка приняла вас за оборотня, — спросил он с улыбкой.

— Какая ерунда! — пожал плечами молодой человек.

На этих словах позвонили из отдела экспертизы.

— Отпечатки пальцев не совпадают, — доложили оттуда.

Начальник отдела еще раз всмотрелся в напрасно потревоженного парня и на всякий случай спросил, хотя это было совершенно излишне:

— Где вы были утром тринадцатого июля?

— Если это были не выходные, то я был на работе…

«Что ж, молодого человека надо отпускать, — подумал следователь. — К убийству Вороновича он не имеет никакого отношения». Батурин потянулся к ручке, чтобы подписать ему пропуск, и пробормотал с добродушным укором:

— Эх вы, женатый человек, а клеитесь к молоденьким девушкам, засоряете мозги, портите их, а потом исчезаете.

— Сам не знаю, как получилось, — мрачно вздохнул парень. — Как будто бес меня к ней толкнул… — Он поднял честные глаза на офицера и с провинциальным простодушием признался: — Я, собственно, не собирался снимать девочку. Вышел просто прогуляться. А тут наткнулся на поэтов. Они читали стихи под памятником Жукова. Такого наслушался — повеситься захотелось. Вот я и подумал: или сейчас повешусь, или сниму куртизанку.

— Лучше бы вы повесились, — подмигнул парню полковник.

— Я и сам так думаю. Вот послушайте, какой бред читал один из них. Я как-то сразу запомнил:

Я душил молодые порывы души, А потом продавался им сам за гроши, Но сказал мой товарищ: «Всему есть предел: Ты порывы душил, но висеть твой удел!»

— Сильно! — похвалил Батурин, вручив парню пропуск. — И что же это, интересно, за поэт?

— Кажется, Горин или Гогин.

— Гогин? — удивился милиционер, и улыбка моментально слетела с его лица. — Гогин… хм… ну-ка еще раз прочтите.

После второго прочтения у Батурина на лбу выступила испарина. Он быстро выпроводил парня и вызвал Игошина.

— Максим, вот что вы должны сделать в первую очередь…

— Меня Григорьев отстранил до выяснения обстоятельств… — грустно произнес практикант.

— Вы мне этого не говорили, я еще не в курсе… — жестко перебил полковник. — Так вот, вы должны срочно добыть отпечатки пальцев поэта Гогина.

— Гогина, — удивился Игошин. — Вы думаете, это он? Но зачем?

11

А затем, что его никто никогда не любил. В первую очередь сына не любила мать и обе его тетки. Антон с раннего детства вызывал у них раздражение. Они все трое общались с ним исключительно на повышенных тонах, совершенно не беря во внимание, что это всего лишь ребенок, а не их стервозный сослуживец. Что касается отца, то он умер от отравления алкоголем, когда Антону было девять лет. Но и при жизни вечно поддатый папаша не обращал на своего отпрыска ни малейшего внимания, будто его не существовало вообще.

Антона не любили в школе ни учителя, ни ученики. Честно говоря, любить его было не за что: вечно сонный, помятый, неуклюжий, неулыбчивый, упрямый, со злыми глазами волчонка. Он был пассивным, перебивался с двойки на тройки, опаздывал, засыпал на уроках. Другие тоже были пассивными, опаздывали и засыпали, но у них были друзья. Антон Гогин всегда был один. Его никогда не звали на школьные мероприятия, не давали общественных поручений.

Во дворе его тоже не считали человеком. Все общение с ним сводилось к издевательствам и битью. Гогин рано познал истину, что нелюбовь матери, подобно снежному кому, влечет за собой нелюбовь остального мира. Мальчик начал писать стихи от полного одиночества. Когда он впервые вылил на бумагу свою вселенскую обиду, то почувствовал неимоверное облегчение. С той поры у него появился друг. Это был невидимый, но внимательный и сочувствующий собеседник. Единственная условность — к нему нужно было обращаться в рифму.

Когда Антон впервые прочел свои стихи во дворе, товарищи уважительно присвистнули. С тех пор отношение к нему изменилось. Его начали уважать, но по-прежнему отказывались любить. Тем не менее Антон сообразил, что с помощью стихов можно заслужить многое, в том числе и любовь.

Пацаны во дворе его действительно хвалили и уверяли, что никакие современные поэты не могут сравниться с ним, потому что они все пишут ради славы и денег, а он — выворачивает душу. И это была правда. Антон чувствовал, что его стихи несовершенны по технике, но они были пронзительно искренними. Гогин ни разу не покривил душой и не поступился ни одной рифмой ради лживой красивости слога. К этому времени первая красавица двора Инга Калинина вызвалась лично отнести его стихи в журнал. Сам поэт на это не решался, и вовсе не из-за предчувствий, что его стихи отвергнут с ходу, а из-за того, что они были невероятно откровенными и поэтому не предназначенными для печати. Но лучше бы она не носила. Калинина вернулась из редакции с презрительной улыбкой на лице и, швырнув поэту его тетрадку, насмешливо произнесла:

— Извини, Гогин, но до поэтических высот тебе еще далеко.

Это была какая-то ошибка. Калинина что-то не так поняла, что-то напутала. Гогин не спал всю ночь. А наутро он вскочил ни свет ни заря и написал целую поэму. Поэма получилась настолько гениальной, что автор сам решил отнести ее в журнал. Если и про нее скажут, что она несовершенна, то, значит, люди, работающие в журнале, не разбираются в поэзии.

Когда Натан Сигизмундович прочел его произведение и поднял на него глаза, Антон почувствовал, что этот человек понимает, что к чему. Автор внимательно следил за ним во время чтения.

— Неплохо, — произнес редактор, возвращая поэму Антону. — Написано очень эмоционально. Но вы совершенно не владеете поэтической техникой. Вам нужно заниматься, тогда из вас выйдет толк.

«Наконец попался умный редактор, — подумал ранний посетитель. — В Москве — это большая редкость».

— Кому сейчас нужна поэтическая техника? — пожал плечами Антон. — Главное в поэзии — правда.

Натан Сигизмундович внимательно посмотрел на молодого человека и, пожалуй, согласился. Однако в таком виде взять стихи категорически отказался.

— Наш журнал должен держать планку, — благодушно пояснил он. — Но вижу, что вам очень хочется опубликоваться. Это нормальное желание. Иной раз необходимо посмотреть на себя со стороны. И, думаю, выход здесь найти можно.

Гогин радостно встрепенулся и подался всем корпусом к редактору. «Не перевелись еще в России хорошие люди», — подумал он.

— Есть выход, есть! — ласково продолжал Натан Сигизмундович. — Мы можем издать ваши стихи в качестве приложения к журналу. Я поработаю над ними. Они стоят того, чтобы над ними поработать. Я доведу ваши стихи до соответствующего уровня, и мы с вами выпустим сборник. Разумеется, за свой счет. Есть у вас деньги?

— А сколько надо? — сразу сник молодой поэт.

— Две тысячи долларов.

— Что вы! — побледнел Гогин. — Откуда у меня такие деньги?

Лицо работника журнала резко изменилось. Улыбка моментально исчезла, и в глазах появилось презрение. В них читалось, что ему крайне досадно, что он потерял время на этого бестолкового автора. Антону стало не по себе. Он вжался в стул и онемел от такой метаморфозы.

— Ну а бесплатно возиться с этим вашим рифмованным мусором никто не собирается, — грубо произнес редактор.

— Как с мусором? — растерялся Гогин. — Вы же только что сказали, что неплохо.

Редактор недобро оскалился.

— Вы сами вникаете в смысл того, что пишете? Послушайте, как это звучит со стороны…

Второй раз пережить подобный разбор стихов поэт не согласился бы ни за какие деньги. Это можно сравнить с ковырянием булавкой в кровоточащей ране. Над Антоном много издевались в школе, во дворе, в семье, но все это — ничто по сравнению с издевательствами этого человека. В подобного рода садизме редактор был мастером, он знал, на что нажать и за какую струну дернуть, чтобы поэт i взвыл от сознания своей ничтожности. Все самое заветное, которое вырывалось из души и оформлялось в стихотворные размеры, за какие-то десять минут было раздавлено и втоптано в грязь этим человеком. А за что? Всего лишь за то, что у автора не нашлось две тысячи долларов. Но об этом он догадался потом.

А в тот день, возвратившись домой после экзекуции, Антон молча прошел в свою комнату, лег на кровать лицом к стене и лежал, не двигаясь, шесть дней. Жизнь потеряла смысл.

Антона спасла от смерти его равнодушная мать. Даже было удивительно, что она вызвала «Скорую». Обычно родительница не входила в его комнату годами, совершенно не интересуясь, чем занимается ее единственный сын. А тут вошла, ахнула и побежала вызывать «неотложку».

Когда Гогина, полгода спустя, выпустили из психушки с клеймом «попытка суицида», ему ничего не оставалось, как устроиться на стройку ночным сторожем. Он стал еще более угрюмым и замкнутым. В восемнадцать лет бедняге казалось, что он прожил длинную тяжелую жизнь и теперь доживал последние дни. Однако от окончательного упадка его, как ни странно, снова спасли стихи. Он их начал кропать ночами во время дежурства, но на этот раз поклялся уже никому не показывать своих вирш ни при каких условиях. Однако этому не суждено было сбыться.

На литературном фестивале, проходящем в большом зале МГУ, Антон познакомился с начинающим поэтом Максимом Скатовым. Молодые люди безошибочно выделили друг друга из толпы. У обоих был многозначительно угрюмый вид. У обоих на лице было написано, что пусти их на сцену — и потолок зала МГУ рухнет от поэтического накала.

В тот день никому не известные стихотворцы продолжили вечер поэзии в маленькой сторожке Гогина. Они читали друг другу свои громокипящие строфы и единодушно материли фестиваль. Вот тут-то в процессе общения и выяснилось, что стихи Скатову обрабатывает лично Натан Сигизмундович, который пророчил своему ученику великое будущее. В отличие от Гогина у Скатова нашлось две тысячи долларов, поэтому в великом будущем нового знакомого Антон не сомневался.

Страшная тоска охватила восемнадцатилетнего ночного сторожа. Он сник и впал в отчаянную депрессию. Однако его новый друг, узнав о том, как жестоко обошелся Воронович с этим молодым талантом, был искренне удивлен:

— Оплевать такого поэта? За это вешать надо! Тот, кто сознательно затаптывает лучшие порывы души, истинный враг человечества.

Это было сказано так правдиво и горячо, что в душе у Гогина все перевернулось. Перед глазами предстал этот жирный ублюдок, беспомощно болтающийся в петле. С того дня только эта картина грела душу несчастного поэта.

Осуществление этого безумства подогревали и успехи Скатова, поэтическое дарование которого было гораздо слабее. Однако у него вышла большая подборка в журнале и готовилась следующая. Нельзя сказать, что Антона терзала зависть. Ему было досадно, что собрат по перу теоретически считает Вороновича мерзавцем, а практически пользуется его услугами. А ведь окажись тогда у Антона две тысячи баксов, тогда бы в его душе не было так нагажено и беспросветно.

Когда у Скатова вышла вторая подборка, Гогину уже было невмоготу. В воскресенье тринадцатого мая Антон проснулся с крамольной мыслью, что если он не осуществит возмездие над искрогасителем, то уже никогда не выберется из депрессии. В тот день молодой поэт вышел на улицу со странной улыбкой. Завотделом поэзии отчетливо виделся ему висящим под потолком собственного кабинета.

В тот же час Гогин набрел на поэтов-патриотов, всенародно горланящих свои призывы под памятником Жукову. Антон тоже попросил слово и прочел это четверостишие в микрофон. Оно вызвало в толпе смех и некоторое оживление. Поэт счел это добрым знаком.

С понедельника он начал готовиться к осуществлению своего плана. Купил в магазине капроновую веревку и кусок мыла. После чего пришел в журнал к Во-роновичу и заявил, что у него есть две тысячи долларов. Боже мой, как преобразилось лицо Натана Сигизмундовича, каким оно стало доброжелательным и любезным. Редактор принялся льстить и восхищаться стихами молодого автора. «Иуда, — грустно подумал Гогин. — Твой удел, как и его, висеть в петле».

С того дня Антон стал ежедневно приносить Вороновичу стихи. Он носил их не ради того, чтобы услышать о них лживую лесть. Гогин осматривался. Осматривался и тянул с оплатой. Ничто не ушло от внимания поэта: ни массивный крючок на потолке, на котором висела люстра, ни пристройка под окном его кабинета, ни бестумбовый столик около дверей. Собственно, этот столик и навел на мысль умыкнуть из каптерки ключ от кабинета Вороновича. Когда все было готово, Гогин подловил момент и открыл все шпингалеты на окне редакторского кабинета.

Утром тринадцатого июля в половине седьмого утра Гогин с бьющимся сердцем влез через окно в кабинет завотделом поэзии. За пазухой у него была веревка, в кармане нераспечатанное мыло и вчетверо сложенное четверостишие. Честно говоря, Антон до конца не верил, что способен в одиночку совершить возмездие над Вороновичем. Полчаса он сидел на его стуле, взвешивая за и против. Ровно в семь поэт встрепенулся. Нужно было поторапливаться. В девять двор начнет наполняться людьми.

В ту минуту, когда Гогин дрожащими пальцами набрал домашний телефон Вороновича, в коридоре раздались шаги сторожа. Пришлось на несколько минут затаиться и подождать, когда он уйдет. После его ухода Гогин позвонил во второй раз и, услышав дремучее «алло» редактора, коротко и деловито произнес:

— Натан Сигизмундович, это Гогин. Деньги со мной. В восемь жду вас в редакции.

Воронович даже не поинтересовался, почему так рано. Его голос сразу стал бодрым и даже обаятельным.

— В восемь буду как штык, — ответил он весело.

До его прихода оставался еще целый час. Гогин отпер кабинет, бесшумно занес бестумбовый столик, поставил на него стул и наконец добрался до крюка, который присмотрел давно. Антон накинул на него веревку и вынес столик обратно.

Но даже после того, как намыленная петля эффектно свесилась с потолка, и тогда Гогин не верил, что будет способен затянуть ее на шее мэтра. На что он рассчитывал? На испуг. Оскорбленному в лучших чувствах поэту было достаточно одного его испуга.

Однако Воронович, в восемь часов войдя в собственный кабинет, не испугался. В его глазах было удивление, но не было никакого страха. Он настолько презирал этого юного автора, что висящая посреди комнаты петля не вызвала в нем никакого содрогания.

— Это еще что такое? — произнес он, нахмурившись.

— Это для вас, Натан Сигизмундович, — счастливо улыбнулся Гогин. — Я вас приговорил к казни через повешение. Говорят, душа в человеке находится где-то в районе сердца, а после смерти выходит через голову. Но петля на шее не выпустит вашу душу, и вы в полной мере узнаете, что такое пребывать в мертвом теле.

Если бы Воронович хоть на секунду поверил, что его действительно могут вздернуть, то продолжения бы не было. Но он и близко не допускал, что этот ничтожный графоман может причинить ему какой-то вред.

— Хватит мозги полоскать. Где деньги? — произнес он раздраженно.

«Это было последней каплей. Все равно презирает и всегда презирал, даже когда льстиво отзывался о его стихах», — с отчаяньем мелькнуло в голове.

Поэт подошел к нему и вцепился пальцами в горло. Ну и тогда Воронович не принял это всерьез и даже не подумал отстраниться. А Гогин, между прочим, знал, на какую точку следует нажать, чтобы через пять секунд человек отключился.

Когда редактор без чувств свалился на пол, все остальное получилось само собой. Словно на автомате Гогин накинул на шею лежащему петлю и без особых усилий вздернул его тяжелое тело под потолок. Подождав, когда оно оттре-пыхается, безумец привязал веревку к ручке двери, после чего бесстрашно сунул четверостишие в его рукав, подложил под повешенного стул, чтобы это выглядело самоубийством, и только после этого полез назад через окно.

Полное осознание того, что было совершено, пришло к Гогину через полчаса в вагоне метро. И вот тогда он ужаснулся. Но ужаснулся не содеянному, а тому, что оставил кучу отпечатков пальцев.

12

Как только Марсель с Володей вышли за дверь, ужасная тоска охватила Ингу. Она бросилась к телефону и быстро набрала Юлькин номер. Услышав ее мрачное «да», девушка с жаром воскликнула:

— Юлька, он приходил ко мне! Он оказался совсем не тот, кто мы думали. Все это ерунда. Володя нормальный человек.

И девушка в одну минуту рассказала все, как было на самом деле.

— Слава богу, — равнодушно ответила Юлька. — Искренне за тебя рада.

— А я как рада! — подхватила Инга. — Какое счастье, что я ношу в себе нормального ребенка. Но я его выгнала, Юлька! А кажется, мое сердце лежит к нему. Что мне делать?

— Я тебе больше не советчик, — с тяжелым вздохом ответила подруга и положила трубку.

Глаза девушки увлажнились. Она хотела разрыдаться, но не дал возвратившийся из подъезда Марсель. Он чутко уловил настроение девушки и, ни слова не говоря, прижал ее к себе. В эту минуту в квартиру позвонили. «Володя вернулся!» — радостно встрепенулось в груди. Хозяйка с готовностью распахнула дверь, но вместо Володи увидела трех милиционеров.

— Где он? — спросил один из них.

— Ой, я забыла. Он только что ушел. Наверное, вам навстречу попался.

Оперативники без лишних слов развернулись и помчались к лифту. Инга хотела им крикнуть, что его незачем задерживать, поскольку она с ним разобралась, но не успела. «В милиции разберутся. Не дураки же!» — подумала она.

— Что твой друг натворил? — поинтересовался Марсель.

— Так, ерунда, — неопределенно ответила Инга и включила телевизор.

Она опустилась в кресло, и Марсель деликатно присел рядом. Он очень тонкий и чувствительный. Еще он предупредительный, тактичный и ненавязчивый. Он действительно умеет быть ненавязчивым, но сегодня уж лучше бы он ушел.

Они смотрели телевизор, о чем-то болтали, но все мысли Инги были заняты Володей. Она знала, что поезд в Самару отходит в шесть вечера, и чем ближе стрелки часов подползали к шести, тем невыносимей становилось на душе. Если бы Марсель сейчас ушел, она позвонила бы Анатолию Семеновичу и спросила: отпустили они Володю или нет? Хотя звонить не было необходимости. И козе было понятно, что к отходу поезда его обязательно отпустят. И тогда Инга поехала бы на вокзал.

Хозяйка нервно посмотрела на часы. Уже пять. Она покосилась на своего гостя — он и не думал собираться. Как назло! Вот дьявол… В пятнадцать минут шестого Инга не выдержала и выскочила из кресла. Марсель удивленно поднял голову. Девушка честно посмотрела ему в глаза и сказала:

— Марсель, извини. Но мне сейчас нужно ехать на Казанский вокзал. Я хочу его проводить по-человечески.

Он внимательно вгляделся в ее зрачки и понял все. Грустная улыбка появилась на его простодушном лице.

— Понимаю, — произнес он. — Я могу тебя подвести.

— Да нет, что ты. Тебе, наверное, некогда, — смутилась Инга, нервно взглянув на часы. — Хотя я буду благодарна, если подвезешь.

Когда они садились в машину, взгляд девушки упал на заднее сиденье. В какую-то секунду ей показалось, что это был тот самый «Вольво», в которую ее затащили насильники. Самым странным было то, что она уже несколько раз ездила на нем с Марселем, но почему такая чушь пришла ей в голову именно сейчас? «Перенервничала и устала», — подумала девушка и захлопнула за собой дверь.

Нет, в отношениях с Марселем ничего не изменилось, но они почему-то почти всю дорогу молчали. И молчание было тягостным. Хотя нет, перед тем, как тронуться, пара перекинулась несколькими фразами.

— Ты хочешь снова встретиться с тем, кому два часа сказала: «Прощай, это наша последняя встреча?» — усмехнулся он.

— Во-первых, не встретиться, а расстаться, — раздраженно ответила она, — расстаться по-нормальному, а во-вторых… мало ли что я сказала?

После этого Марсель погрустнел еще больше.

— Произнесенное вслух обещание программирует дальнейшую жизнь. Не выполнить его — все равно, что бросить вызов судьбе, — тихо сказал он.

Но Инга не обратила внимания на его слова. Она смотрела на часы и кусала губы. Как назло, на Садовом кольце их угораздило попасть в пробку. Когда они из нее вырвались, было уже без двадцати шесть. Посадку давно объявили, и Володя наверняка уже занял место в купе. Марсель все прибавлял и прибавлял скорость, виртуозно лавируя среди машин. Он чудом увертывался от встречных иномарок, шныряя с полосы на полосу, но на улице Маши Порываевой из-за поворота неожиданно вывернулся трактор «Белорусь». Он загородил полдороги, а тормозить уже было поздно. Летевший под сто двадцать «Вольво» сначала метнулся влево, затем вправо, после чего, зацепив бортом трактор, полетел в кювет. Он перевернулся несколько раз и остался лежать на боку.

Инга очнулась оттого, что почувствовала под собой влагу. Бедняжка сунула ладонь под юбку и ощутила тепло собственной крови.

— Ты жива? — услышала она сверху спокойный голос Марселя.

— Жива, — ответила Инга и подивилась своему спокойствию. — Только из меня льет, как из подстреленной утки.

— Без паники. К нам уже бегут люди. Сейчас они нас вытащат.

В ту минуту, когда пострадавшую клали на носилки, пробило ровно шесть часов. Перёд тем, как отключиться, Инга еле слышно простонала:

— Прощай, Володя. Мы больше ни когда не увидимся.

Именно в эту минуту с одним из пассажиров самарского поезда стало плохо. Он побледнел, схватился за сердце и, покачиваясь, поплелся к выходу.

— Вы куда, пассажир? — заволновалась проводница. — Мы уже тронулись.

— Я не еду! Я раздумал! — пробормотал парень и повалился без чувств.

Его откачали при помощи нашатырного спирта, дали валидола, напоили чаем, затем аккуратно забросили на вторую полку. Немного успокоившись, парень раскрыл какую-то бульварную газетенку и принялся читать. Не уловив ни строчки, он снова начал размышлять о девушке, которую навсегда покидал. То обстоятельство, что она выходила замуж, очень волновало молодого человека. Волновал его странным образом и любопытный выбор Инги. У «женишка» было явно не в порядке что-то с головой. Какие-то ножи за поясом носит, какие-то телеги гонит о том, что чуть не зарезал его в таверне. Такой зарежет. И глазом не моргнет. И чего в нем нашла эта красавица Инга?

При имени Инга у Володи снова начинало ныть под ложечкой. Откуда ему было знать, что эта красивая девушка, случайно встретившаяся на улице, так серьезно отнесется к его безобидной белиберде. Да-да, он пошутил про Ирландию, и про таверну, и про родинку, и что они были знакомы три столетия назад. Почему именно про Ирландию и про родинку, он и сам не знает. Мало ли что может взбрести человеку в голову. Но главное, он вообразить не мог, что во всю эту галиматью девица поверит. Он думал, что девушка подыгрывает его фантазиям, и даже удивлялся ее остроумию. Неужели она поверила, что и Ингин телефон Володя высчитал по таблице Пифагора? Молодой человек отыскал его через номерные знаки «Москвича» ее престарелого друга. Стоило позвонить в ГИБДД и представиться инспектором Уголовного розыска, как домашний телефон хозяина той колымаги уже был у него в блокноте. Это был невероятный, но факт! Телефон же девушки продиктовал сам Воронович, когда командировочный представился режиссером театральной студии.

Нет, правда, жизнь не такая легкомысленная штука, как может показаться на первый взгляд. И зачем ему, женатому идиоту, до сих пор влюбленному в свою верную супругу, понадобилась эта пустоголовая, развратная девчонка? Никогда бы ради нее он не бросил жену с двумя детьми… Хотя кто его знает?

Колеса стучали, глаза слипались. И вскоре, выронив из рук газету, самарский чудак незаметно уснул.

И снился ему удивительный сон, удивительный тем, что все это с ним когда-то уже происходило. Он возвращался в Ливерпуль на каком-то шикарном паруснике и был в каком-то невообразимом камзоле и широкополой английской шляпе. А тяжелые волны без конца окатывали стонущую палубу. Мачты скрипели, и скрипели трапы, и скрипело все, что только могло скрипеть на этой антикварной посудине. Он догадывался, что это прескверный признак, что еще пару таких раскатов — и корабль разнесет в щепки. Но корабль развалился после четвертого раската.

На волнах он мертвой хваткой вцепился в обломок мачты, понимая полную бесполезность деревяшки и удивляясь могучей силе инстинкта до последнего держаться за эту никчемную жизнь. Он знал, что сейчас утонет, но ему не было жаль себя. Ему не было жаль в этой жизни ничего, кроме тонкого женского силуэта на верху скалы, машущего ему беленьким платочком.

Море свирепствовало. Руки не слушались. Тело будто налилось свинцом. Он смертельно устал бороться с этой свирепой стихией. Он заметил, что захлебывается, и дальнейшая возня на обломке мачты не имеет ни малейшего смысла. Он догадывался, что следующая волна, бегущая на него, будет последней, а трогательная женская фигурка на скале одной маленькой ирландской бухты все махала и махала ему своим беленьким платочком.

ЭПИЛОГ

Свадьба была тихой и не очень многолюдной. Она проходила в верхнем зале ресторана на Чистых прудах. Играла живая музыка, подавались изысканные блюда и дорогие вина. Все было чинно, тихо и интеллигентно. Невеста была такой тонкой и изящной, что жених на ее фоне выглядел типичным быком. Единственным черным пятном на этом торжестве был платок одной гостьи. Но гостья была недолго. После первого же тоста стройная женщина в траурном платье незаметно поднялась и удалилась.

Однако уйти по-английски ей не удалось. В холле эту женщину догнала сама невеста.

— Юля, ты уже уходишь? — воскликнула она, кидаясь ей в объятия.

— Да, мне уже пора, — грустно улыбнулась женщина, прижимая к груди невесту. — Поздравляю тебя! Будь счастлива. Твой жених мне понравился.

— Он выглядит несколько простоватым, но это только внешне. На самом деле он очень тонкий и чувствительный, как женщина. Юлька, останься еще немного.

— Извини, не могу. Сегодня шестьдесят шестой день… — глаза женщины наполнились слезами. — Ой, я все о своем. Прости! Я лучше пойду…

— Постой, Юлька. У Вороновича тоже сегодня шестьдесят шестой день. А это что-то значит. Кстати, Вороновича, оказывается, вздернул мой одноклассник Гогин, за то, что он измывался над его стихами. Натан любил поиздеваться над молодыми поэтами. Это я знаю. Позавчера был суд. Гогина признали невменяемым. Сейчас он в психушке. Ой, я снова что-то не то говорю. Прости!

Женщина грустно посмотрела в глаза подруге и нежно погладила по щеке.

— Как ты себя чувствуешь после выкидыша?

— Нормально чувствую, — бодро ответила невеста. — Уже можно жить полноценной жизнью. Так что за мою сегодняшнюю ночь можешь не переживать… Кстати, — вытаращила глаза невеста. — Чем это объяснить, как не мистикой? Мы врезались в тот же самый «Белорусь», в который до этого долбанулись бандиты, что напали на меня на Бронной. Но это еще не все. «Вольво», в котором мы ехали, принадлежал раньше тем уродам. Марсель ее купил после ремонта в каком-то автосалоне. Прикинь?

— Не бери в голову. Это просто совпадение, — устало отмахнулась Юлька.

На этом подруги расстались, и невеста наконец вернулась к гостям. Она смеялась, танцевала, вальсировала с женихом, пила шампанское, улыбалась подругам. Она выглядела вполне счастливой и была заразительно веселой, но никто не знал, что у этой легкокрылой невесты на душе было темно, словно в склепе. «Должно быть, шестьдесят шесть дней все-таки что-то значат», — подумала она.

Марсель чувствовал ее состояние и делал все возможное, чтобы веселье в ресторане никому не было в тягость. «Он мил и очень предусмотрителен, — отмечала про себя Инга. — Жить с ним будет легко и спокойно. А мне больше ничего не надо, кроме покоя и семейного счастья. Только бы у нас были дети».

Когда ближе к ночи торжество наконец закончилось и молодая пара переступила порог своей квартиры, Марсель взглянул в глаза своей возлюбленной и заботливо спросил:

— Ты устала?

— Устала, — призналась Инга. — Но не до такой степени, чтобы спать в разных постелях…

В постели Марсель был лучше самарского чудака, но хуже Вороновича. В целом невесте понравилось, что творил ее избранник в ту ночь. Только в кульминационной момент ей показалось, что в нее будто плеснули кипятку.

От неожиданности Инга вскрикнула.

— Что-то не так? — встревожился Марсель.

— В желудке какое-то жжение. Зря я ела этот корейский салат.

Но вскоре все прошло и успокоилось. Уже засыпая, Марсель сонно сказал, что планирует в недалеком будущем отправиться на заработки за границу.

— Ты не против? — поинтересовался он у жены.

— Конечно, нет, — ответила она.

Инга не знала, что Марсель не из тех, кто откладывает свои решения. Буквально через неделю он собрал чемодан и уехал за границу. И с тех пор больше не возвращался. А у Инги 13 июля 2002 года родился очаровательный малыш, которого она назвала Володей.

— Володей, это в честь него? — спросила однажды Юлька, многозначительно поглядев на подругу.

— Почему в честь него? — ответила Инга, отведя глаза. — Мне просто нравится это имя. Владимир — это значит владеющий миром.

Оглавление

Пролог

ЧАСТЬ 1 . Удавленник в спортивном костюме

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

ЧАСТЬ 2 . Посланный выбить клин

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

ЧАСТЬ 3 . Последняя встреча

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте