«Привал странников»

Привал странников (fb2) - Привал странников (Милиционер Смирнов - 5) 676K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Яковлевич Степанов

Анатолий СТЕПАНОВ ПРИВАЛ СТРАННИКОВ

Поезд был скорый – теперь все скорые, но медленный, грязный и шумный, как все южные поезда. До Москвы дополз кое-как.

Смирнов, увидев сквозь мутное, узорами, стекло приближающиеся узкие перроны Курского, взял палку, взял сумку и вышел в тамбур. Открыв дверь, проводница протирала поручни. Смирнов дождался полной остановки и, хромая привычно, спустился в полутемный тоннель.

Смирнов не любил этот новый Курский, не нравился он ему. В раздражении миновав необъятный зал, он выбрался к стоянке такси. Выгода непрестижного поезда: строй машин и кучка таксистов стоял в ожидании пассажиров. Смирнов подошел к головному таксомотору и громко спросил у кучки:

– Кто на очереди?

На мягких кроссовках подошел парень в травленых джинсах, в оранжевой куртке с выведенной умельцами Рижского рынка надписью "Хонда". Совсем молодой паренек.

Паренек подошел, остановился и изучал Смирнова, вертя на указательном пальце ключи. Привычно-некурортно-загорелое лицо, рубашка, застегнутая на все пуговицы, неопределенный пиджак с затертой орденской планкой, отечественные портки, отечественная обувка. Вроде лох из Мухосранска. Но фирменная кожаная сумка через плечо, но легкая камышовая трость с монограммами… Ничего не поняв, водила полез к баранке. Непроизвольно покряхтывая, Смирнов устроился на заднем сиденье.

– Куда едем, батя? – игриво осведомился парень.

– Куда укажу, пасынок, – поставил его на место Смирнов и, выдержав паузу, дал начало маршрута: – Развернись на Садовом и через Обуха, на бульварное кольцо.

От всесоюзной суеты Садового кольца к московскому уюту кривых улочек и переулков. Дом родной. Он дома. Последний подъем Яузского бульвара, Покровский, Покровские ворота, Чистые пруды. После Трубной Смирнов попросил:

– Сейчас в переулок направо… – Шофер исполнил. – А теперь налево…

Желтое здание стояло на месте. Они развернулись на Каретном и доехали до Пушкинской площади.

– Вниз по Горького, – приказал Смирнов.

Телеграф, "Националь", Университет. У Библиотеки Ленина Смирнов скомандовал еще раз:

– С Лебяжьего на Ленивку и по набережной.

– А с Лебяжьего проезд уже пять лет как закрыт, – с плохо скрытым торжеством объявил водитель.

– Ну тогда с Волхонки.

По крутому переулку вскарабкались к шестиэтажному, громадному здесь дому. Смирнов выбрался кое-как, отстегнул трешку, спросил на прощанье:

– Так и не догадался, кто я?

– Не-е… – признался водитель.

– Думай, молодой, думай. Молодым много думать надо.

И захлопнул дверцу.

Лифт, слава богу, работал. Смирнов поднялся на пятый этаж. Нужная ему дверь была заново обита, и на ее темно-бордовой шкуре сиял мягким блеском старинный звонок с вежливой надписью: "Прошу крутить". Раз просят, Смирнов крутанул. И будто ждали: дверь тотчас открылась.

– Ну, входи, – предложил здоровенный мужик в майке и шортах. – Я тебя с балкона увидел.

– Хорош! – решил про него Смирнов и вошел. Обнялись как положено. Оттолкнувшись друг от друга, чтобы обоюдно рассмотреть получше. Смирнов добавил к первому впечатлению: – Но пузо.

– На себя посмотри, сельский житель! – обиделся хозяин. – Пиджачок и штанцы со своего огородного пугала снял, что ли? Как тебя такого Лидка выпустила в Москву?

– Я пенсионер, Алька, – напомнил Смирнов. – И вид у меня должен быть пенсионерский. Это ты у нас все мальчуганом прыгаешь. – И повторил: – Но пузо.

– Грубо, – решил тот, кого назвали малоподходящим к его летам именем Алик, и предложил: – Можешь душ принять с дороги.

– С удовольствием. Только сначала апартаменты покажи. Первый раз я же здесь у тебя.

Походили по квартире, и Алик хвастался тем, как он в отличных условиях живет в сердце любимой старой Москвы. Минут пятнадцать хвастался, выводил на балкон, показывал Кремль, кивал на Москву-реку, махал руками.

Потом Смирнов помылся, переоделся в подготовленный женой московский наряд, и они уселись на кухне. Алик оглядел Смирнова в светлых брюках, в летних тряпичных туфлях батумского производства, в рубашечке с карманчиками, погончиками и лейблом и одобрил:

– Другое дело. Чувствуется Лидкина рука. – И разлил по первой.

– Не рано ли? Нынче позволено только с четырех часов.

– В ресторанах с двух.

– Тогда будем считать, что мы в ресторане. – Смирнов поднял рюмку. За встречу, Алик.

Выпили и загрустили.

– Кисло мне, Алька, – сказал Смирнов. – Третий год, как уехал из Москвы к морю, век свой доживать. Но не доживается, понимаешь, не доживается! Лидке там хорошо, возится по хозяйству, цветы сажает, помолодела, поздоровела, общественной работой увлеклась. Первый там человек, ее все знают. А я на лавочке сижу. Летом курортников разглядываю, зимой – море. И по Москве тоскую. Зимой и летом. И весной, и осенью. Я сейчас к тебе на такси ехал, на контору глянул.

– Ты туда не ходи, Саня, – посоветовал Алик.

– Это почему же?

– Не позовут, не надейся зря.

– Это почему же? – повторил свой вопрос Смирнов.

– Ты, брат, деятель периода застоя. И старый.

– А ты – молодой, – съязвил Смирнов.

– И я старый, и меня скоро на покой.

– Значит, я – деятель периода застоя. – Смирнов встал, хромая, подошел к окну, закурил. – А то, что меня на пенсию выкинули, когда я в Азии копнул поглубже?

– Не надо было тебе туда ехать.

– Так послали, приказали и послали. Сейчас там вон как шуруют. А я начинал, понимаешь, я начинал! И в награду заработал пулю в колено и отставку.

– Кто это помнит, Саня?

Смирнов вернулся к столу, разлил по рюмкам, поднял свою:

– За прошедшую нашу жизнь, Алик. – И выпил. А Алик не выпил и сказал:

– Даю бесплатные советы. Во-первых, сними орденскую планку, чтобы о прошлом не жалеть. Во-вторых, пиджачок и брючки, в которых приехал, никогда не надевай. А в-третьих… Пойдем-ка…

Алик опять вывел Смирнова на балкон и спросил:

– Что видишь?

– Перестройку, – мрачно догадался Смирнов.

Внизу был милый скверик, и за сквериком выстроились двухэтажные, с заколоченными дверями и окнами дома, терпеливо ждавшие капитального ремонта.

– Ответ неправильный, – голосом экзаменационной машины оценил Алик. А все потому, что смотришь не туда. Смотреть надо не туда, где еще собираются перестраиваться, а туда, где уже перестроились. Смотри вон туда!

И Алик жестом фальконетовского Петра указал левее, где в угловом домике поселилось кооперативное кафе. Домик тот был весело выкрашен, чисто вымыт, затейливо наряжен занавесками, тентом и вывеской, на которой славянской вязью, белым по голубому было написано: "Привал странников".

– Каких еще странников? – поинтересовался Смирнов.

– Все мы странники в этом мире, – пояснил смысл названия предприятия общественного питания Алик и продолжал: – А ты что – хуже? Представляешь, вывеска: "Частное сыскное бюро полковника МУРа в отставке А. Смирнова "Всевидящий глаз". Или лучше: "Всевидящее око". А, полковник в отставке?

– Дурак ты, Алька, – решил Смирнов и рассмеялся. Направились было на кухню – продолжать, но залихватский, оглушающе пронзительный бандитский свист с фиоритурами снизу остановил их. Глянули через балконное перильце вниз.

Облокотившись о серо-белые "Жигули"-восьмерку, стоял оранжево-голубой волосатый плейбой Роман Казарян и смотрел вверх.

– Что свистишь? – приструнил его Алик и пригласил: – Поднимайся.

– Чего я у тебя не видел? А тут заведение, в котором я никогда не был. Спускайтесь, обновим "Привал странников".

– Там не подают, – сказал Смирнов.

– А вы наше с собой прихватите. Надеюсь, наше-то у вас есть?

– Ты за рулем, – напомнил благоразумный Смирнов.

– Разоримся, – заметил Алик.

– Не твоя забота. Я сегодня богатый. – Казарян приложил руку к сердцу и к карману, где хранил богатство.

– Обожди малость, штаны надену, – сдался наконец Алик.

Смирнов, Казарян и Алик (в штанах) вошли в кооперативное кафе "Привал странников". С улыбкой на устах их встречал усатый здоровенный официант.

– Добро пожаловать! – возликовал он.

– Я тебя знаю, – сказал ему Казарян. – Ты бармен из "Космоса". Здесь что, выгоднее?

– А я – здесь и там, – охотно объяснил официант. – Там день отдежурю и на два – сюда.

– Значит, выгодно и здесь, и там, – понял Казарян и приказал: Устраивай-ка нас.

– Прошу.

Он просил их в зал. Они туда и последовали. Старинной обнаженной кладки кирпичные стены, пол из тяжелых мореных досок, двумя сводами синий с золотыми звездами потолок.

– Красиво как! – оценил интерьер Смирнов, усаживаясь за деревянный стол (в тон полу). – Вот что значит старина!

Казарян, который уже уселся, потыкал пальцем в стену. Кирпич прогибался под пальцем.

– Старина эта хлорвиниловая. Производство отдела декоративно-технических сооружений киностудии "Мосфильм". А ничего, смотрится!

– И все остальное – такая же липа? – спросил Алик.

– Зачем же? По полу – ходить, за столом – сидеть, на эстраде – петь. Надо полагать, все из настоящих досок. Так, работник сферы обслуживания? потребовал подтверждения Казарян.

– Однозначно, – согласился официант и напомнил: – Жду ваших распоряжений.

– Забыл я, как звать-то тебя, – капризно заявил Казарян.

– Денис.

– Что предложишь нам, Денис?

– Осетрина-фри, свежайшая телятина, жульены грибные, из вырезки, с ветчиной…

– Мило. Тащи все.

– Не съедим, Рома, – испугался Смирнов.

– Не съедим, так слопаем, – решил Казарян. – Тащи.

Алик поставил на стол две бутылки из-под минеральной воды, в которые он предусмотрительно перелил коньяк, и объяснил официанту:

– Мы своей водички с собой принесли, так что рюмочки бы не помешали.

– Будет сделано, – заверил официант и, ничего не записав, удалился. Казарян посмотрел на эстраду, где сиротливо стояло несовременное пианино, и сказал:

– Сыграть вам, что ли, по старой памяти? – и негромко начал отчаянную из Высоцкого:

Где мои семнадцать лет?

На Большом Каретном!

Где мой черный пистолет?

На Большом Каретном!

Допел всю песню, спрыгнул с эстрады, уселся за стол, обеими руками растер лицо.

– Жалеешь, что из МУРа в кино переметнулся? – спросил Смирнов.

– Нет, – ответил Казарян. – Глядя на тебя – нет.

– Зачем ты меня так, Рома? – тихо укорил Смирнов.

– А ты меня зачем так?

– Выпьем, пацаны, – предложил Алик и разлил из черной бутылки по сверкающим рюмкам, которые неизвестно как появились на столе. Выпили, и расхотелось цепляться друг к другу. Захотелось доброе говорить.

– Я твою последнюю картину видел, – сказал Смирнов Роману. – Мне понравилось.

– Это не последняя, Саня, – ответил Казарян. – Последняя выйдет на экраны осенью.

– Я ее видел в Доме кино. Тоже хорошая, – высказался про последнюю Алик.

– Спасибо, – поблагодарил Казарян, разлил по рюмкам и начал тост: – Я хочу выпить за Саню. За нашего учителя, за солдата, который научил нас быть солдатами. Уроки твои, Саня, на всю жизнь. И я счастлив, что малый наш солдатский строй нерушим. Ни года, ни беды, ни чины не властны над ним. Мы идем, мы идем нашим строем под командованием не полковника, нет! под командованием солдата Смирнова, и нет для нас ничего дороже солдатской чести! За командира, за тебя, Саня!

Чокались, целовались, умильно глядели друг на друга. Ели обильную пищу, которую принес официант Денис. Наелись до отвала, пришло время расплаты.

– Шестьдесят семь сорок, – доложил Денис.

– Да-а… – сказал Смирнов, не привыкший к кооперативным ценам. Алик полез за деньгами, но Казарян остановил его движением левой руки, правой же извлек из кармана ровно семь красных бумажек (фокусник!) и спросил:

– Достаточно?

– Мои чаевые входят в сумму счета, – с достоинством ответил Денис и отсчитал сдачу, которую кавказский человек Казарян, естественно, не взял.

Гулять так гулять. Они пешком, игнорируя казаряновскую машину, отправились на Арбат.

– Налетай, торопись, покупай живопись! – цитируя "Операцию Ы", громко взвыл Алик, когда они шествовали мимо разнообразных произведений изобразительного искусства: красивенько рыночных, доморощенно авангардических, наивно старательных.

– Делайте с меня саржи! – радостно заорал Казарян, цитируя другую классику – Райкина. И уселся перед шаржистом-моменталистом. Делать шаржи с Казаряна с его армянской внешностью – плевое дело, и моменталист отработал свою пятерку моментально. Свернули шарж трубочкой, пошли дальше.

Отстояв очередь, съели по мороженому в виде олимпийского факела. Решили сфотографироваться. Казарян, как в подзорную трубу, долго разглядывал через свернутый шарж щеголеватого молодого человека с "контаксом" на груди, прежде чем они отдались ему на растерзание. Молодой человек ставил их поперек Арбата, рассказывая одновременно о трудностях, с которыми ему приходится сталкиваться в поисках дефицитной и в то же время качественной пленки и бумаги фирмы "Кодак".

– Небось у мосфильмовских ассистентов покупаешь, – ворчливо предположил Казарян. Молодой человек, глядя на них через видоискатель, ответил откровенно:

– Пленку – да. – И щелкнул раз. Присел, щелкнул второй. – Завтра будет готово. Пять рублей фотография. Вам сколько?

– Три. Каждому по штуке, – решил Казарян, и они тронулись к Смоленской. В комиссионке приобрели Смирнову в подарок хромированную ронсоновскую зажигалку и устали.

День – пестрый, веселый, бездельный – кончался.

– Пошли домой, – предложил Алик.

Возвращались не торопясь, щадя хромую ногу Смирнова. Смеркалось, серело, когда они свернули в Алькин переулок. "Привал странников" зажег манящие огни.

– Зайдем, кофейку выпьем, – предложил Роман.

– Может, не надо? – робко попротестовал Смирнов.

– Вам, может, не надо, а мне надо. Мне за руль садиться. – Казарян решительно двинулся к "Привалу". Алик и Смирнов потянулись за ним.

На пороге "Привала" вежливо и виновато улыбался Денис.

– К нам уже нельзя. У нас спецобслуживание началось, – сообщил он.

– Какое еще спецобслуживание! – взревел Казарян.

– Центровые все заведение откупили. Тихо гуляют, – пояснил Денис.

Казарян попытался все-таки заглянуть в зал, но Денис стоял цербером:

– Не велено, не велено, товарищ.

– Я тебе не товарищ! – рявкнул Казарян. – Ну и черт с ними! Пошли к тебе, Алька?

Пили не кофе – чай, потому что чай был хорош. Алик умело заварил, да и как можно плохо заварить липтоновский-то. Напились, и Казарян собрался.

– Пахнет? – вопросил он Смирнова, дыхнув на него.

– Вроде нет, – нетвердо сказал Смирнов.

– Эх ты! – неизвестно за что укорил его Казарян, достал из кармана коробочку, насыпал в горсть мелких, как бы никелированных шариков и закинул их в пасть. Скривился, проглотил и сообщил, хвастая: – Японские! После них хрен что учуешь! Я двинул, братцы. Завтра с утра за фотографиями заеду и тебя, Санятка, навещу. Бывайте.

Алик постелил Смирнову в своем кабинете, а сам устроился привычно, в спальне. Покряхтывая, Смирнов разделся и залез под одеяло. Нюхнул свежего белья, потянулся на жесткой, потрескивающей простыне, удлиненно зевнул и решил про себя, но вслух:

– Господи, хорошо-то как!

– Ты что? – громко поинтересовался Алик из спальни.

– Хорошо говорю! – криком ответил Смирнов.

– Саня, а что это такое – центровые?

– Центровые-то? Верхушка среди деляг. Так сказать, короли теневой экономики.

Недолго поговорили об экономике, замолкли и уснули.

Следующим утром Казарян долго крутил медный рычажок у бордовой двери. Не открывали. Он снова крутил, потом ногой бесцеремонно стучал по бордовому. Собирался было уходить, но, услышав шаркающие неровные шаги, разогрел в себе обиду, скорчил недовольную рожу, собрался орать и заорал, как только Смирнов открыл:

– Долго мне, как просителю, у порога ошиваться? Дрых, что ли?

– Я на балконе был. Не слышал, извини, – повинился Смирнов и поздоровался: – Здравствуй, Рома.

– Привет, привет, – ответствовал Казарян и, развернув бумагу, протянул Смирнову фотографии. – Полюбуйся на себя.

– И на вас, – добавил Смирнов, разглядывая яркую кодаковую продукцию. Поперек Арбата, в разноцветной праздной толпе стояли, блаженно улыбаясь, три не очень молодых поддатых мужика.

– А Алька где? – спросил Казарян.

– На какой-то брифинг умотал. Зайди, чайку попьем.

– Некогда мне. Я к вам вечером заскочу. А фотографию на стенку пришпиль. Пока, Саня.

– Обожди чуток. Мне кое-что тебе показать надо. Пойдем.

– Может, вечером? – вяло сопротивлялся Казарян, идя за Смирновым на балкон.

– Сейчас, именно сейчас, – отрезал Смирнов и командирски предложил: Смотри.

Не было весело раскрашенного и чисто вымытого домика, не было тента, не было затейливых занавесочек и вывески не было. Не было "Привала странников", а был ряд подготовленных к капитальному ремонту домов с заколоченными окнами.

– Интересное кино… – задумчиво удивился Казарян. – Где же мы вчера гужевались?

– В "Литературке", на шестнадцатой странице, иногда помещают фотографии под рубрикой "Что бы это значило?" и ждут от читателей остроумного ответа. Что бы это значило, Рома?

– А черт его знает. – Роман почесал в затылке и решил: – Мне в Союз срочно надо, заседать. Я туда смотаюсь, часика в три опять к вам заеду. И тогда помаракуем вместе.

– Я тебя провожу, – предложил Смирнов. В лифте Казарян спросил:

– По старой памяти копать хочешь?

– Посмотрю, – неопределенно ответил Смирнов.

Казаряновская "восьмерка" вскарабкалась к Остоженке и исчезла. Смирнов направился к тому месту, где был "Привал".

На проезжей части переулка стоял юный лейтенант милиции и тупо смотрел на заколоченную дверь – бывшее антре шикарного кооперативного заведения.

– Вы – местный участковый, лейтенант? – спросил Смирнов.

– Да, – подтвердил лейтенант и встрепенулся, вспомнив свои обязанности. – Я слушаю вас, товарищ.

– Где кафе, лейтенант? Здесь же еще вчера кафе "Привал странников" было?

– Сам удивляюсь, – признался лейтенант и вдруг спохватился. – А собственно почему вы мне задаете эти вопросы?

– Ты меня не бойся, лейтенант, – успокоил его Смирнов и вытащил из кармана удостоверение почетного милиционера. Лейтенант раскрыл книжечку, посмотрел фотографию, поднял глаза, посмотрел на Смирнова и поинтересовался застенчиво:

– Это ваш портрет, Александр Иванович, в нашем музее висит?

– Глазастый, – одобрил его Смирнов и пригласил: – Пойдем в скверик, на лавочке посидим, поговорим, а, лейтенант?

Они уселись. Дремали бабки на соседних скамейках, носились по дорожкам энергичные дети, солнышко, по-утреннему не припекая, ласково грело. Лейтенант, хозяйским оком окинув свои владения, расстегнул верхнюю пуговицу форменной рубашки, приспустил галстук.

– Спрашивайте, товарищ полковник.

– Какой я теперь полковник! – признался Смирнов и задал первый вопрос: – Как тебя зовут?

– Лейтенант Трындин. – И тут же поправился: – Юрий. Юра.

– Вот что, Юра. Когда это кафе открылось?

– Сейчас точно скажу. Сегодня у нас среда, а открылись они в прошлый понедельник. – И заключил, подсчитав про себя: – Значит, девять дней тому назад.

– А когда они вообще здесь появились?

– Да самое большее – с месяц тому назад. Я еще удивился, как они быстро все отремонтировали.

– Шустрые ребята…

– Вы уж мне поверьте, Александр Иванович, у них все в порядке было: и патент, и разрешение райисполкома… Главный у них – Шакин Вадим Владимирович, пенсионер… Да у меня его данные записаны. – Трындин вытащил из кармана записную книжку, нашел нужную страницу. – Вот. Шакин В.В., 1927 года рождения, пенсионер, по профессии – инженер-экономист, прописан в городе Калининграде Московской области, Свободный проспект, дом 16 "а", квартира 178. Все точно, я собственноручно с паспорта списывал.

– Дела! – сказал Смирнов. – На кой черт Шакину вся эта самодеятельность? Расходы по ремонту колоссальные, а торговал всего девять дней.

– А может, его… – Трындин пальцем показал на небо. – Закрыли?

– Тебя бы обязательно известили, Юра. Гласность нынче.

– Это уж точно – гласность… – почему-то недовольно подтвердил Юра Трындин.

– Достают тебя жильцы в связи с гласностью? – сочувственно догадался Смирнов.

– Еще как! – обрадованно признался Трындин и тут же задал вопрос решился наконец о главном: – Подозреваете, Александр Иванович, что могут быть серьезные злоупотребления, нарушение законности, так сказать?

– Да ничего я не подозреваю, просто не люблю, когда меня дурачат. Особенно вот так, бессмыслицей. Так говоришь, у них с бумагами все в порядке?

Смирнов встал. Встал и Трындин.

– Все в полном ажуре, я и в райисполкоме проверял.

– Может, посмотрим, что там внутри? – предложил Смирнов.

– Давайте лучше арендаторов подождем. И с ними вместе, по закону. А то мало ли что, обвинят нас с вами в превышении полномочий.

– Вон как за вас взялись! – удивился Смирнов.

– Демократизация, – констатировал Трындин. – Так что же нам делать, Александр Иванович?

– Подождем малость, Юра, – решил Смирнов и пошел в дом – завтракать.

Позавтракал и лег на диван с "Литературкой". Сквозь открытую балконную дверь пришел негромкий и мощный московский гул, под который так хорошо дремать днем. Смирнов позволил "Литературке" упасть на лицо, вдохнул с удовольствием керосинный типографский запах свежей газеты и задремал. Задремал, а затем уж и заснул.

Вместе вернулись (у подъезда встретились) Роман с Аликом и разбудили Смирнова.

Смирнов столь яростно потянулся, что свело шею. Покрутив головой, он встал и предложил:

– Пойдем свежим воздухом подышим.

Свежим-то воздухом – в Москве! Они стояли на балконе. Кругом – дымы, пары, клубы пыли, разноцветные облака черт-те чего. Они стояли на балконе и смотрели на "Привал странников", которого не было.

– Имеются соображения ума? – спросил Смирнов.

– Ни хрена не понимаю! – признался Алик.

– Внутрь бы заглянуть, – сказал Роман.

– Хотел, – сообщил Смирнов. – Но участковый не позволил. Законник.

Что-то странное произошло внизу. Бросив трудовую вахту, зарысили вверх и налево дорожные рабочие, копавшие яму посреди мостовой, засеменили туда же предподъездные бабки, твердо убежденные, что бегут, даже от винно-водочной очереди недалекого продмага отделилось несколько нестойких. Всех тащил вверх и налево азарт любопытства. Явно было.

Оповещая о беде, закричали сирены – милицейская и "скорой помощи". Торопливо переваливаясь на ремонтных колдобинах, от набережной мчались по переулку белый "рафик" с красным фонарем на крыше и серая "Волга" с синим.

– Спустимся, ребята, – приказал Смирнов.

– Вероятнее всего, автомобильная авария, – сказал Алик. Не хотелось ему на улицу.

– Машина-то наша, оперативная, не гаишная, – ответил ему Смирнов, застегнул расстегнутую до пупа рубашку и двинулся к дверям.

В соседнем переулке почти идеальным кругом стояла толпа, замыкая в себе и "скорую помощь", и милицейскую машину. Люди стояли тихо, не позволяя себе обсуждать случившееся. Значит, смерть.

– Разрешите, – скорбно и вежливо попросил у шеренги Смирнов и, повесив палку на локтевой сустав, достал свою книжечку. С книжечкой пропустили. Внутри круга медики уже не суетились, а суетились три человека в штатском. Один, приседая, а затем вытягиваясь, щелкал фотоаппаратом, второй делал отметки мелом на асфальте, третий – на корточках – осторожно рылся в карманах лежавшего на тротуаре ничком милиционера в форме. Милиционер лежал, противоестественно вывернув руки-ноги. Так живые не лежат. На тротуаре лежал труп милиционера.

– Участковый Трындин? – спросил Смирнов у спины четвертого штатского, который в суете не участвовал. Четвертый раздраженно обернулся и вдруг узнал радостно:

– Александр Иванович?

– Здорово, Леонид, – солидно поприветствовал четвертого Смирнов. Был Леонид хорошего роста, складный, франтоватый, на артиста Абдулова смахивал.

– В Москве, а к нам не зайдете, – укорил он Смирнова.

– А что мне у вас делать?

– Как что? Пообщаться, соскучились мы без вас.

– Соскучились? – непонятно спросил Смирнов и повторил вопрос, кивнув на тело: – Участковый Юрий Трындин?

– Участковый Юрий Трындин, – соболезнуя голосом, подтвердил Леонид.

– Что случилось?

– С крыши сорвался.

– Прямо-таки и сорвался?

– Сейчас здесь закончим и наверх пойдем, пощупаем, что и как.

Смирнов глянул вверх, на крышу пятиэтажного доходного дома, каждый этаж которого – полтора нынешнего. Высоко. Очень высоко.

– Я с ним утром разговаривал, – сказал Смирнов. На труп он не смотрел, не хотел смотреть. – Что ж ты так, Юра Трындин?

К Леониду подошел третий в штатском – совсем еще молодой, – протянул сложенный вчетверо лист бумаги:

– В кармане нашел. Прочти, Леня.

Леонид развернул бумагу. Смирнов нахально заглянул в нее через Леонидово плечо. Леонид обернулся на него, но ничего не сказал. Стал читать бумагу. Читал и Смирнов.

"Околоточный! Пока ты даром копытами топочешь, малолетки ширяются как хотят. На твоем участке, козел. Коробейников сдавать не в моих правилах, а склад их сдам. На крыше шестого дома, под правым скатом слухового окна. Целуй меня в тухес за подарок, лох".

Печатными корявыми буквами все это было написано. Смирнов спросил:

– Вечерком ко мне можешь заглянуть, Леонид? Я вон в том доме живу у приятеля. – Смирнов тростью указал на видимый отсюда Аликов дом. – Пятый этаж, квартира восемнадцать. Я ведь с Трындиным утром сегодня разговаривал.

– Загляну, – пообещал Леонид. – Обязательно загляну. – Он смотрел, как санитары задвигали в свою карету носилки, на которых было то, что осталось от участкового Трындина.

– Не буду мешать. Работай, – сказал на прощанье Смирнов и выбрался из круга. Роман и Алик ждали его. Они были в курсе: предподъездные бабки рассказывали шепотом каждому подошедшему в кругу все в подробностях.

– Пошли домой, Саня, – предложил Алик, и они пошли домой.

Обедать расхотелось. Они попили чаю и уселись смотреть по видео (Алькина гордость – японский телевизор с декой) "Французского связного". По экрану бегал хулиган Хекмэн, беспрерывно стреляя с матерясь на английском языке. Отвлеклись и увлеклись. Когда Хекмэн напоследок, по запарке, укокошил агента ФБР и упустил мирового злодея и политического супербосса Шарнье, Алик загоготал радостно:

– Все, как у вас, бойцы невидимого фронта! Главного никогда не ловите!

– Красиво работалось, – с завистью сказал Смирнов.

– Им легче: дави негров, пали сколько хочешь, разбивай любой автомобиль, все сходит с рук, – завистливо констатировал Казарян.

– Да я не про сыщиков, я про киношников американских, – невинно пояснил Смирнов.

– Меня кусаешь, значит, да? – всерьез обиделся Казарян.

– Кого же еще?

– А если бы ты у меня на картине милицейским консультантом был, позволил бы такое про нашу жизнь?

– Не-е, – с удовольствием сообщил Смирнов.

– То-то и оно, – успокоился Казарян.

– А ты со мной борись, – предложил Смирнов. – Гласность уже и демократия.

Забыли об участковом Юрии Трындине. Трепались, спорили, крича, о сегодняшней жизни, вспоминали старое, а из старого – самое смешное. Знали-то эти трое друг друга, считай, с войны.

В девять вечера явился капитан Махов. Леонид. По приглашению хозяев уселся со всеми на кухне, опрокинул рюмочку, попил чайку. Смирнов его не торопил с рассказом, рассматривал, вспоминал его. Сырым мальчонкой помнил. Леонид понял, что его изучают, и поэтому был вызывающе надменен.

– Вы меня просили зайти, и я зашел, Александр Иванович, – покончив с чаем, сказал он, давая понять, что делает Смирнову одолжение.

– Спасибо, Леонид, – благодарно отозвался Смирнов. – Знаю, что ты человек занятой, а я – бездельный пенсионер, но я сегодня говорил с участковым Юрием Трындиным.

Леонид посмотрел на Смирнова, потом – на Романа и Алика.

– Ты нас не стесняйся, Леонид! – ободрил его Казарян и откинулся на стуле.

– Ты их не стесняйся, Леонид, – сказал Смирнов. – Казарян из нашей конторы человек, а Спиридонов есть Спиридонов. Должен бы его знать, коль ящик смотришь.

– Как же, знаю. Очень приятно познакомиться. – Леонид мягчал.

– Тогда рассказывай, – уже командно предложил Смирнов.

– Скорее всего несчастный случай, – начал Леонид и для продолжения рассказа решил закурить. Казарян протянул пачку "Мальборо". Леонид милостиво принял знак внимания, взял сигарету и прикурил от спиридоновской зажигалки. – Дому этому, номер шесть, вот-вот на капиталку становиться. Ну, и, естественно, отношение к нему наплевательское со стороны домоуправления. Кровля ветхая, ее сто лет не меняли, а зачем менять, коли капиталка скоро? Полез Трындин к тайнику, от окна отделился и заскользил вниз вместе с кровельным листом, державшимся на соплях. А края крыши рядом.

– Тайник-то там действительно был? – спросил Смирнов.

– Был, Александр Иванович, был! – оживился Леонид (о деле заговорил). – Серьезная такая укладочка, аптечная, с понтапоном. По рыночным их ценам – тысяч на семь-восемь.

– Куш! – с уважением констатировал Роман.

– Как ты думаешь, Леонид, зачем этот добровольный осведомитель сдал тайник Трындину? – спросил Смирнов.

– Всего вероятнее одно: узнав о тайнике, сам взять опасался, будучи уверенным, что хозяева следят за марафетом неусыпно. Думаю, конкурент.

– Может быть, может быть. – Смирнов покряхтел, прилег подбородком на замысловатую рукоять своей роскошной палки. – А почему Трындину?

– Юра последнее время за наркоманов местных взялся, всерьез взялся. Выявил, кто просто так шуткует, кто всерьез на игле сидит. Даже схемку составил по участку: кто, где, когда, как. Серьезный паренек был. Эх, Юра, Юра!

– Значит, несчастный случай, – вяло напомнил Смирнов.

– Ничего нет, Александр Иванович, чтобы о другом думать. Сам понимаю, что наворот какой-то подозрительный: тайник, записка, несчастный случай. Леонид поднялся из-за стола, подошел к окну, из которого была видна крыша дома номер шесть. – Облазил все, все собственными руками ощупал до самого последнего гвоздика – ничего подстроенного, ничего сомнительного.

– Что делать собираешься?

– Ну, еще экспертизы впереди: медицинская, по записке. Вероятно, следственный эксперимент следует провести.

– Но ты-то уверен, что несчастный случай?

– На девяносто девять процентов.

– Почему же не на сто?

– Один процент на сверхъестественные чудеса.

– А бывает?

– Сам не видел, но, говорят, бывает.

Алик присматривался к Леониду, а Роман уже присмотрелся, знавал в свое время подобных, – сидел, покуривал, размышлял сам по себе.

– Так что же все-таки собираешься делать? – повторил свой главный вопрос Смирнов.

– Пойду по наркоманам, по их связям. Судя по тайнику, группа сбита весьма и весьма серьезная.

– А тайник? Тайник серьезный?

– Да нет, кустарщина, времянка. Судя по всему, одноразовый.

Встал и Смирнов, подошел к окну, глянул через окно на крышу и тронул Леонида за плечо:

– Что ж не поинтересуешься, о чем мы с Трындиным сегодня разговаривали?

– Жду, когда вы сами скажете, Александр Иванович.

Кухня окном своим выходила на другую сторону, и поэтому Смирнов повел Леонида на балкон.

– Вон в том доме, – Смирнов показал в каком, – до вчерашнего дня помещалось кооперативное кафе "Привал странников". Мы вчера втроем в нем весьма мило пообедали. А сегодня утром его как и не бывало. Вот по этому поводу мы с Трындиным сегодня очень удивлялись. Вчера заведение по всем правилам – с вывеской, тентом, занавесочками, а сегодня корова языком слизала.

– А был ли мальчик-то? – расхоже вопросил Леонид.

– Был, был, Леня. И не один мальчик-то. Поинтересуйся, а?

– Поинтересуюсь.

– И мне сообщи.

Капитан Махов записал телефон и ушел.

– Не наработался, Саня? – спросил Алик.

– Не наработался. – Смирнов налил себе коньяку, выпил рюмочку. Думал, что наработался, оказывается, нет. Да и время сейчас такое работать.

– Но не нам, – сказал Алик.

– Это почему же – не нам?

– Сегодня – это уже не наше время. Мы свое время отдали неизвестно кому, проиграв пятьдесят шестой.

– Пятьдесят третий, Алик, – возразил Смирнов. – В пятьдесят третьем надо было готовиться к пятьдесят шестому. А мы служили, полагая, что все идет как надо. Но ведь еще не поздно, братцы!

– Еще не вечер, еще не вечер, – гнусаво спел Роман.

– Сколько тебе лет, Саня? – ласково поинтересовался Алик.

– Шестьдесят пять.

– И старческой любви позорней сварливый старческий задор, продекламировал Казарян.

Смирнов задохнулся от злости и глазом прицелился: не дать ли Ромке в рыло? Алик положил ладонь на его сжавшийся кулак, а Казаряну сказал:

– Зачем же наотмашь?

– Ну, Ромка, это я тебе припомню, – выпустив пар, пообещал Смирнов.

– Так узнавать в ОДТС насчет хлорвинилового кирпича? – как ни в чем не бывало поинтересовался Казарян.

– Узнавать.

Поздним утром, предварительно досмотрев "Крестного отца", Смирнов тщательно запер бордовую дверь (Алик по суетным своим делам убежал раньше), спустился на лифте и вышел на волю. Та сторона переулка была солнечной, и он поспешно поковылял туда, в тепло. Поковылял потому, что был без палки. Греясь на солнышке, ждал шального такси и разглядывал помещение бывшего "Приюта странников". Там все было так, как вчера. Таксомотор забрел в этот переулок минут через десять. Расслабленно вздохнув, Смирнов приказал:

– На улицу Горького.

Таксист был недоволен – на лице было написано, – но ничего не сказал: инвалид влез. По набережной до Каменного моста, вдоль Александровского сада, вокруг гостиницы "Москва". Только начали подниматься к Советской площади, как Смирнов решил:

– Здесь.

За все про все – рубль двадцать. И – в магазин "Подарки". На втором этаже нашел то, ради чего сюда приехал. В особой подставочке ежом торчали самшитовые трости. Долго трепал нервы продавщице, тщательно подбирая трость поудобнее. Выбрал наконец, заплатил непомерную цену и сквозь толпу провинциалов, через двери пробился на улицу Горького. После любимой невесомой камышовой самшитовая была тяжестью, кочергой, оружием. С палкой можно и муниципальным транспортом. Смирнов спустился в метро и доехал до Комсомольской площади.

Уже в электричке решил, что надо ехать до Болшева. Раз квартира номер 178, значит, дом здоровенный, такие Калининград ближе к Костину строит. Тайнинская, Мытищи, Подлипки. Мелькнул внушительный горб водовода, пробежал мимо сильно поредевший Комитетский лес, и вот оно, Болшево.

На остановке доброжелательные бабы подсказали, на каком автобусе ехать. Доехал и разыскал дом 16 "а". Здесь. Пятый подъезд, пятый этаж. Позвонил. Не опасаясь, открыла пожилая, огорченная на всю жизнь женщина.

– Мне бы товарища Шакина повидать, – объяснил цель визита Смирнов.

– Твой товарищ "козла" забивает, – ответила женщина и захлопнула дверь.

Во дворе, узком и необжитом, было пусто. Пришлось обратиться с вопросом к подъездным старушкам, которые охотно объяснили, куда ему идти.

Приют доминошников находился в зачахнувшей рощице, на которую наступали новостройки.

Двенадцать игроков, семеро болеют. Итого – девятнадцать. Отставляются пятеро допенсионного возраста бездельников. Теперь ручки-ручоночки. Восемь представителей класса-гегемона. По ручкам. Представителей тоже в сторону. Четверым около семидесяти и выше. Двое. Один с большущим родимым пятном во всю щеку. О такой примете Трындин рассказал бы в первую очередь. Вот он, Шакин. В шестьдесят один год уходят на пенсию в двух случаях: или уходящий не хочет работать на учреждение, или учреждение не хочет, чтобы он работал. Здесь определенно второй вариант. Плюгав, мелок в движениях, на лице, как каинова печать, все признаки сильно и регулярно употребляющего. Выберет такого представительствовать в официальных органах компания шустрых и неглупых деляг? Ой, нет! Что ж, просчитано и такое.

– Кто тут Шакин? – сурово спросил Смирнов.

Изгнанная из сквера гуляющими с младенцами заботливыми мамашами визгливая компания пацанов передислоцировалась на задворки домов, ожидавших капитального ремонта; оттуда тоже гоняли, но в основном по утрам. А сейчас, когда все ближе и ближе вожделенные два часа, бдительность стража ослабевала. Здесь было прекрасно. Двое попытались поднять, как штангу, неизвестно как сюда попавшую ось с двумя чугунными колесами от вагонетки. Не подняли, зато покатили, радуясь тому, что это катится. Двое других пинали жестянку из-под греческих маслин, изображая футболистов. Пятый же прогуливался в поисках чего-нибудь ценного и нашел. У двери черного входа в мертвый дом абсолютно доступно лежал пластиковый пакет с изображением обтянутой джинсами женской задницы, совершенно новый.

– Витек, гля! – сдавленным криком обратился пятый к одному из футболистов. Футболист – неформальный лидер – подошел, глянул и сказал уважительно:

– Фирма.

– Витек, гля! – еще раз крикнул пятый. Но звончее и выше. И пальцем указал на дверь, которая была чуть приоткрыта.

– Только тихо, – предупредил лидер и огляделся. Не было никого. Стоявшая в отдалении очередь, ожидавшая открытия винного отдела, не в счет. У нее свое занятие: обсуждали возможный ассортимент напитков, который им через пять минут предложит магазин.

– Быстро и по одному! – скомандовал лидер, глянув на сгрудившуюся возле дома команду. Они проникли внутрь быстро и по одному.

Гражданин из очереди – ничем не приметный мужик лет тридцати проводил их взглядом и сказал стоявшему впереди:

– Я за вами. Я отойду на минутку.

Стоявший впереди согласно кивнул, и гражданин ушел.

– А что надо? – спросил плюгавый, когда они отошли в сторонку.

– Ты – Шакин? – удивился Смирнов.

– Ну, я.

– Шакин В.В., проживающий в доме 16 "а", квартира 178? – уточнил Смирнов.

– А ты кто такой? – насторожился Шакин.

– Вот кто я такой, – с угрозой сказал Смирнов, вытащил из нагрудного кармана сочиненную в электричке бумажку и, не давая ее Шакину в руки, распорядился:

– Читай.

– "Я, Шакин В.В., номер паспорта ХХVII МЮ 629813, взял в долг у Смирнова Александра Ивановича двести пятьдесят рублей, которые обязуюсь возвратить не позднее 6 июня 1988 года. Шакин. 20 апреля 1988 года", растерянно прочитал слух Шакин.

– А сегодня какое? – потребовал Смирнов.

– Двадцать третье сегодня.

– Деньги возвращать собираешься?

– Да не брал я у тебя никаких денег! – заблажил Шакин. И вдруг обрадовался, догадавшись: – Подпись-то не моя!

– Я не я, и подпись не моя, – понятливо заметил Смирнов. И вдруг заорал: – Я что, не вижу, что это не ты, но паспорт-то твой!

– И паспорт не мой! У меня теперь новый!

– А старый ты, конечно, потерял? – зловеще догадался Смирнов.

– Потерял. В феврале еще потерял.

– Если ты, сучий порох, не скажешь мне, кому ты продал паспорт, с которым меня заделали, как фрайера, я тебя удавлю, гнида!

Хромой, но здоровый. У хромых всегда руки сильные. В натуре, удавит. Но – на всякий случай:

– Сказал, потерял, значит, потерял.

Смирнов двумя пальцами левой – указательным и средним – не сильно, но акцентированно ткнул Шакина в печень, глядя, как у того от боли округляются ничего не соображающие глаза, сказал тихо и участливо:

– Ишь, как тебя корежит. А все от того, что печень твою раздуло от безобразия. Ты кончай жрать аптеку и парфюмерию, не то скоро окочуришься. Интеллигентный человек, а таких вещей понять не можешь. Так кому, говоришь, паспорт продал?

– Я его не знаю, – покорно ответил пришедший в себя Шакин.

– Ты что, паспортом на рынке торговал?

– Да нет, меня с покупателем официант Жека в болшевском ресторане свел.

– Гляди, по ресторанам ходишь! – удивился Смирнов.

– Когда деньги есть. Хочется иногда за чистой скатертью выпить.

– Тогда пошли.

– Это еще куда?

– Пошли, пошли. За чистой скатертью посидим.

В аляповато отделанном лакированным, с подпалинами тесом зале они устроились в боковой, похожей на вагонное купе кабине. Время настало: уже подавали. Расщедрившись, Смирнов заказал для Шакина сто пятьдесят.

– Жека где? – спросил у официанта Шакин.

– Он по четным работает. Завтра будет.

– А сегодня его позвать никак нельзя? – осторожно поинтересовался Смирнов.

– Где его найдешь! Он же из Москвы! – Официант поправил бумажные салфетки в стакане и осведомился: – А горячее будете?

– Подумаем, – сказал Смирнов, и официант удалился.

– Дела, – заметил Шакин и опасливо покосился на Смирнова.

– Завтра, часов в шесть вечера, я буду здесь, Шакин. И ты чтобы здесь был. Но запомни: если предупредишь Жеку обо мне, плохо, очень плохо тебе будет. Я мальчонка добрый, но иногда суровый. Ты меня понял, Шакин?

– Понял.

Официант принес графинчик – малое шакинское утешение. И салат из огурцов и помидоров.

– Пей за мое здоровье, – предложил Смирнов. Шакин покосился на него, хотел что-то сказать, но передумал и выпил. За смирновское здоровье, выходит.

– Что же это такое? – растерянно спросил Смирнов, входя в переулок.

– А пожар! – радостно сообщила ему оказавшаяся тут как тут бойкая старуха.

Старуха была не совсем права: пожар уже закончился, он недавно завершился под брандспойтными струями лихих пожарников и еще потому, что в ряду ожидавших капитального ремонта домов гореть было уже нечему. Трупы превратились в скелеты. Вместо забитых окон – закопченные дыры, вместо крыш – неряшливые провалы, вместо крашеных разноцветных стен – почерневшая голая кирпичная кладка.

– Когда загорелось-то?

– Как магазин открыли. В два часа! – старуха знала все. – Мальчишки подожгли.

В отделении милиции Смирнов застал Леонида Махова.

– А, Александр Иванович! – без энтузиазма поприветствовал отставного полковника замордованный капитан. Он с какими-то бумажками пристроился рядом с дежурным. Видимо, расспрашивал его о своих делах.

– Как это произошло, Леонид? – спросил Смирнов.

– Что – это? – не понял Леонид.

– Пожар.

– Пожар-то? – с трудом осознав, о чем речь, Леонид впроброс пояснил: – Пожар-то оттого, что мальчишки подожгли.

– Ну, мне об этом одна бабушка сказала. А точнее?

– Точнее вот лейтенант знает. – И лейтенанту: – Расскажи товарищу полковнику, как все было.

Полковнику. Тактичен, тактичен капитан Махов.

– Проникнув в помещение, пятеро пацанов найденной там зажигалкой, балуясь, нечаянно подожгли разбросанную бумагу. Ну, и началось.

– Как они проникли в помещение?

– Говорят, открыта была дверь. Но врут, по-моему. Еще вчера Трындин двери проверял, – сказав это, лейтенант пригорюнился.

– Так. – Смирнов настырничал. – Они что, специально поджигали или случайно вышло?

– Говорят, что и не поджигали вовсе, будто все само загорелось. Опять же врут со страха.

– Ну, врут так врут, – почему-то успокоился Смирнов. – Леонид, у тебя для меня минутка найдется?

– Пойдемте, Александр Иванович. – Махов взял Смирнова под руку и, как больного или раненого, бережно повел в комнату, которую отвело ему для работы местное начальство. Уселись.

– Наворот продолжается, Леонид, – начал разговор Смирнов.

– Да нет, я думаю, здесь все чисто. Очередное совпадение. Только и всего…

– Тоже может быть.

– Я, Александр Иванович, кое-какие зацепки по марафету нашел. Мне быстренько ковать надо, пока горячо.

Не мешай, мол, старичок. Но старичок въедлив:

– Ты узнавал по поводу кафе?

– Райисполком не давал никакого разрешения на его открытие.

– Как же так? – Вот сейчас Смирнов удивился по-настоящему. – Трындин уверял меня, что у кооперативщиков этих все в порядке…

– Видимо, хорошей липой его в заблуждение ввели.

– Да, нет, он говорил, что лично в исполкоме проверял.

– Вероятно, вы не так поняли его…

– Старость не радость, ты прав, Леня. – Смирнов поднялся, но напоследок: – Почему они тайник на крыше устроили? Ведь можно было на чердаке. И удобнее, и безопаснее.

– На крыше – под постоянным присмотром, Александр Иванович. Весьма сподручно для контроля.

– Резонно. – Смирнов направился было к двери, но в дверях остановился и снова спросил: – А зачем им тайник-то?

– Чтобы с поличным не прихватили, – устало пояснил Махов.

– Э-хе-хе, – прокряхтел Смирнов и пошел к дежурному. Лейтенант в одиночестве посредством маленького зеркальца разглядывал свои зубы. Поздно заметив Смирнова, лейтенант смутился, замельтешил лицом и руками, предупредительно поинтересовался:

– Чем могу служить, товарищ полковник?

– Я в отставке, лейтенант. Зови меня Александр Ивановичем. К тебе несколько вопросов.

– Слушаю, Александр Иванович.

– Перед тем как лезть на крышу, Трындин заходил к вам в отделение?

– Он каждый день заходил.

– А вчера?

– Про вчера я не знаю. У меня отгул был. Вчера Ночевкин дежурил.

– Как мне его найти?

– Он в отгуле. К теще в Серпухов поехал. Завтра будет.

– Все меня сегодня завтраками кормят! – раздраженно заметил Смирнов, но тут же спохватился. – Спасибо, лейтенант. Я к вам завтра зайду.

Казарян повертел самшитовую трость, подкинул слегка и помял, проверяя тяжесть. Потом кинул ее Смирнову и спел развязно давно забытое:

Дрын дубовый я достану

И чертей калечить стану:

Почему нет водки на луне?

Алик же вкрадчиво спросил:

– Зачем тебе, Саня, дубовый дрын?

– Самшитовый, – поправил его Смирнов. – Ничего себе палочка, да?

– От кого отмахиваться собираешься? – поставил вопрос ребром Казарян.

– Пока не знаю, – признался Смирнов и начал вроде бы о другом: Ребятки, я вас на завтра приглашаю в ресторан. За город.

– Алька, он копает, – брезгливо заметил Казарян.

– Свинья – она грязь всегда отыщет, – грустно откликнулся Алик.

– Ответил бы вам, козлам, как следует, но смолчу. Вы мне нужны на завтра. Ну, как?

– Бросать слабоумного друга в беде – неблагородно. А мы – люди благородные, – с чувством сказал Алик и положил благородную руку на благородное плечо Казаряна.

– С вами в ресторане от скуки сдохнешь. Я дамочку прихвачу, – решил Казарян.

– А дамочка ничего? – оживился Смирнов.

– Дамочка ничего себе, – успокоил его Казарян. – Моя ассистентка. Галей зовут. – И уже серьезно спросил: – Может, без тебя разберутся? Тот же капитан Махов, а?

– Не разберутся.

– Втянешь ты нас в историю, – тоскливо подытожил Казарян.

С утра Смирнов отправился в райисполком. Для солидности нацепил на джинсовую рубаху внушительную свою орденскую колодку – получилось забавно – и отправился. Он долго бродил по коридорам, отыскивая нужный ему отдел. Отдел нашел, но там ничего определенного сказать ему не могли, посоветовали обратиться к начальнику, который, естественно, был на совещании в Моссовете. Ждал до обеденного перерыва, не дождался, пообедал вместе с работниками районного мозгового центра и дождался наконец.

Гражданин хороших начальнических лет – вокруг пятидесяти – принял его прекрасно, можно сказать, демократически принял. Встал из-за стола, усадил, трогал руками, смотрел на рядового посетителя участливо и доброжелательно. Успокоился, поняв, что все в порядке, сам уселся и взял быка за рога:

– Слушаю вас, Александр Иванович!

Успели уже доложить сотрудники. Поэтому Смирнов начал с вопроса:

– Вам о моем деле уже, наверное, доложили ваши подчиненные?

– Доложили, доложили, – мягко, с юмором подтвердил начальник.

– Тогда у меня к вам всего один вопрос, Лев Сергеевич, – начал было Смирнов, но начальник перебил его с еще большим юмором:

– И вам доложили мои сотрудники?

– Не доложили, а предложили. Предложили называть вас Львом Сергеевичем.

– Как вас теперь называть… – со смешком вспомнил старый фильм Лев Сергеевич. – Но меня действительно так зовут. И теперь, и с самого рождения.

Пошутили достаточно. Теперь можно и по делу. Смирнов заскорбел лицом и спросил:

– Могу ли я узнать у вас, давалось ли райисполкомом разрешение на открытие кооперативного кафе в Тихом переулке? Ваши сотрудники постарались избежать официального ответа на этот вопрос.

– Мои сотрудники поступили совершенно правильно.

– Сведения такого рода – государственный секрет? Или тайна, которая может быть использована во вред кому-нибудь?

– Все проще, Александр Иванович, все значительно проще. По роду своей деятельности, деятельности органа, избранного народом, мы обязаны стоять на страже интересов наших клиентов, деятельность которых определена новым законодательством.

– Значит, вы дали разрешение на открытие кафе гражданину Шакину В.В.?

– Откуда вы это взяли?

– Раз вы защищаете интересы ваших клиентов, значит, такие интересы имеются. Следовательно, вы дали разрешение. А если вы разрешения не давали, значит, и интересов нет, и защищать нечего.

– Вы по-прежнему мастер вопросов, Александр Иванович. Или, что точнее, мастер допросов. Я ведь вас очень хорошо помню.

– Да и я тебя, Лева, сразу узнал.

– Хорошая профессиональная у вас память, Александр Иванович. Запомнить мелкого чиновника из управления в те времена, когда вы были легендой розыска, – дело непростое.

– И давно тебя, бывшего капитана милиции, народ в свои избранники определил?

– Да уж шестой год я здесь.

– Вот что, Лева, – Смирнов перестал церемониться. – Быстро, точно, без утайки: ты давал разрешение Шакину?

– Я, Александр Иванович, Шакина этого и в глаза не видывал.

– Будем считать, что ты не давал. А твои люди?

– А мои люди таких прав не имеют – давать.

– Что ж, быстро, точно, без утайки, – Смирнов с трудом выбрался из глубокого кресла, встал, опираясь на палку. – Трындин к тебе в последний раз когда приходил?

– А кто такой Трындин?

– Участковый тех мест, где несколько дней функционировало кафе "Привал странников", не зарегистрированное отделом, которым ты руководишь. Плохо руководишь, Лева.

– Вам, человеку со стороны, виднее, Александр Иванович. Как время проводите на заслуженном отдыхе?

– С пользой, – непонятно ответил Смирнов и дружески пожал руку Льву Сергеевичу.

В отделении он Ночевкина не застал: не заступил еще на дежурство гостивший у тещи в Серпухове старший лейтенант. Смирнов ждать не мог – уже пора было ехать в загородный ресторан. Он ругнулся про себя и отправился домой.

Из "восьмерки", стоявшей около подъезда, на него нахально и весело смотрела хорошенькая дамочка. "Восьмерка" – казаряновская, и поэтому Смирнов дамочке фривольно подмигнул.

– Вы – Смирнов! – догадалась дамочка в автомобильном окошке.

– А ты – Галочка.

– Галина Дмитриевна, – поправила его дамочка и улыбнулась, давая понять, что поправила не всерьез.

– Пойдем к Альке, Галина Дмитриевна, – пригласил Смирнов.

– Сейчас Роман Суренович подойдет, он за хлебом побежал, и пойдем, согласилась Галочка.

Поднялись, когда пришел Роман Суренович, посидели, ожидая Алика, который, как всегда, очень медленно чистил перышки, спустились вниз, веселой гурьбой влезли в автомобиль и поехали.

За калининградским путепроводом над Ярославской железной дорогой свернули направо и покатили мимо производственных зданий, жилых многоэтажных домов, мимо остаточных сосновых островов и маленьких дачных построек.

У входа в ресторан маялся Шакин В. В. К вечернему посещению гнезда разврата он был в приличной паре, в белой рубашке, при галстуке, в начищенных башмаках. Вполне достойный пролетарий умственного труда.

– Это что ж вы опаздываете? – предъявил претензию Шакин. Видимо, за сутки отвык от Смирнова, который, изумленно подняв брови от такой наглости, тут же предупредил:

– Скромнее будь, Шакин. – И, усмирив бунт на корабле, спросил: – Жека твой на месте?

– Вы же запретили мне без вас в ресторан входить. Не знаю.

– Ох, врешь, Шакин, ох, врешь! – опроверг его Смирнов и представил честной компании: – Прошу любить и жаловать. Шакин В.В., пенсионер.

– Вадим Владимирович, – расшифровал свои инициалы Шакин. Опасаясь, руки не протянул, кивнул лишь интеллигентно.

– Очень приятно, – протяжно отозвалась Галочка. Одна.

– Пошли, приказал Смирнов.

Заняли купе, указанное Шакиным. Его, по идее, Жека обслуживал. Стали Жеку ждать.

Жека явился в зал, как герой появляется на сцене: вместе с первыми тактами музыки. Был он и впрямь герой – под два метра, с волооким взглядом, в густых запорожских усах. Кивнул дружески Шакину, на остальных вопросительно посмотрел.

Смирнов, скользя задом по лавке, выбрался из-за стола, встал, ласково и подхалимски положил руку на плечо Жеке:

– Шеф, я вместе с тобой хочу друзьям сюрприз сделать. Пойдем, пошепчемся.

Жека одарил улыбкой компанию, которой будет делать сюрприз, и согласно зашагал за ковыляющим уже Смирновым. На лестничной площадке Смирнов уселся на подоконник и осмотрел место действия. Справа – вход в бар, где было довольно людно (дверь его была полуоткрыта), слева пустынная двухпролетная лестница на первый этаж, к выходу, гардеробу, бездействующему по летнему времени, и сортиру. Жека стоял над Смирновым, ожидая.

– Тебе о моих делах все рассказал Вадик Шакин, – не спросил, а сказал как об определенно происшедшем Смирнов.

– Владимыч-то? – спокойно отозвался Жека. – А что он мне должен был сказать?

– Друг мой Жека, – задушевно обратился к официанту Смирнов. – Очень прошу не держать меня за лоха. Вадик испугался меня разок. А тебя он боится всегда. Так что о нашем с ним разговоре тебе известно все. Для ясности уточняю вопрос: кто тот гражданин, что купил паспорт Шакина?

– Я не знаю, кто купил паспорт Шакина.

– Одобряю твою осторожность и ставлю вопрос по-другому: с кем ты познакомил Шакина в феврале?

– Да не помню я! Сколько времени прошло!

– А ты вспомни, вспомни, Жека. Мне очень нужны мои деньги, а тебе совсем не нужен скандал.

– Да вроде был такой случай: в конце зимы мужик один, вполне солидный, попросил меня свести его с человеком, которому позарез деньги нужны.

– И ты ему сказал, что деньги нужны всем, – перебил его Смирнов.

– Вот именно, но он все давил и давил, а тут мне на глаза Шакин попался, ну, я их и свел.

– И все? И больше ты ничего не знаешь?

– И все. И больше я ничего не знаю.

– Тогда про мужика. Возраст, внешность, одежда.

– Ну, лет сорока – сорока пяти. Небольшой, но здоровый. По-моему, чернявый с проседью. Одежда серьезная, без крика фирма.

– А еще что?

– А больше ничего.

– Ладно. – Смирнов поднялся с подоконника. – Считай, что я тебе поверил и убедился, что должника мне не найти. Теперь о заказе. Сделай все по высшему разряду.

– На какую сумму рассчитываете? – облегченно поинтересовался Жека.

– По твоему усмотрению.

– Будем считать – половина того, на что вас накрыли.

– Считай так.

– Легко с деньгами расстаетесь. А из-за четвертака людей за пищик берете. Непонятно.

– Из того, что тебе понимать положено, серьезно усвой одно, Жека: я очень не люблю, когда из меня фрайера лепят, – сказал Смирнов и пошел в зал.

Подойдя и не садясь, обнял Шакина за плечи, налил фужер водки, фужер пепси, проследил, как Шакин выпил и запил, сунул ему в верхний кармашек пиджака червонец и задушевно посоветовал:

– Иди домой, Вадя.

Все в купе внимательно следили за тем, как через ресторанный зал прет домой Вадя.

Смирнов задвинулся за лавку, со старческим благодушием оглядел заскучавшую в ожидании компашку и пообещал:

– Сейчас все будет.

– И сюрприз? – азартно догадалась Галочка.

– Главный для нас сюрприз, что вы с нами, – заявил Смирнов.

– О чем тогда с половым шептался? О качестве или количестве? спросил Алик.

– О количестве, переходящем в качество, – ответил диалектик Смирнов.

– Трепач ты, Санька, – заклеймил его Казарян.

И в этот момент подошел с подносом Жека. Поставил на стол объемистый графин, равномерно расселил бутылочки с пепси-колой и у каждого прибора положил по алой плоской пачке невероятно дефицитного "Данхила".

– Нет, он не трепач! – восторженно вскричала Галочка и поцеловала Смирнова в щеку.

– Раньше, чтобы добиться благосклонности прекрасной дамы, купцы дарили тысячные перстни, а теперь пачки сигарет достаточно, прокомментировал Галочкино душевное движение Казарян.

– От вас-то и пачки сигарет не дождешься, – обиделась Галочка. – Сами вечно у меня стреляете.

– Не подарок дорог, а внимание, – заключил диалог заскорузлый народной мудростью Алик, потому что уже надвигался со вторым подносом – с холодной закусью – Жека.

Приступили с энтузиазмом. Выпили – закусили. Выпили – закусили. А вскоре грянул гром электроинструментов. Ориентируясь на вкусы местных завсегдатаев, ВИА зарычал про то, что им снится не рокот космодрома, не эта, понимаешь ли, ледяная синева, а снится им, естественно, трава, трава у дома, зеленая-зеленая трава. Сон десятилетней давности. Молодежь страстно задрыгалась на малом пятачке. Бег на месте.

– Разомнемся перед горячим! Чтобы больше влезло! – решила Галочка и вырвалась из купе.

Партнерствовать обреченно отправился Казарян – по артистической принадлежности. А плясали они хорошо: умело, ловко, складно, каждый зная свой маневр.

– Она что – Ромкина любовница? – спросил Смирнов.

– Подружка, во всяком случае. Всегда с ним, – уходя от прямого ответа, сказал Алик.

– А жена Ромкина как на это смотрит?

– А жена никак на это не смотрит. Настоящие жены у настоящих армян.

– Живут же люди! – позавидовал Смирнов.

– Ну как мы? – горделиво спросила Галочка, вернувшись. Даже не запыхалась. Казарян молча отдыхал.

– Вы, Галочка, прелестны! – искренне откликнулся Смирнов.

Снова вступила музыка, и солист заныл нечто из Малежика.

– Кто это? – красивым и не своим – грудным – голосом спросила Галя.

На пороге их помещения стоял очень страшный человек. Опаленный – не в переносном, а в самом прямом смысле слова – огнем человек. Неподвижное, стянутое плоскими шрамами лицо, истонченный ожогом нос, остановившиеся, все ненавидящие глаза. Был человек одет, как жених, – в черном костюме, галстук-бабочка. Человек улыбнулся безгубым ртом и вежливо сказал:

– Ваша дама чудесно танцует. Разрешите пригласить ее на танец.

Первым опомнился Алик. Он положил ладонь на лежавшую на столе Галочкину руку и ответил:

– Прошу прощения, но этот танец дама обещала мне.

– На этот раз опоздал, – человек второй раз улыбнулся и ушел, не оборачиваясь.

– Пойдем плясать, Галя, – со вздохом пригласил ее Алик. – Деваться нам с тобой некуда.

И опять заиграли лабухи (на этот раз из Кузьмина) и опять явился человек в бабочке. Был он краток:

– Разрешите. – И скрыл в полупоклоне излишне впечатляющее лицо.

– Извините, но… – Галочка сбилась, потому что подходящего "но" найти не смогла. Человек в бабочке помог ей:

– Теперь с вами хромой дедок танцевать будет?

– А как ты догадался? – по праву дедка на "ты", обрадованно откликнулся Смирнов.

Набежал Жека с горячим и не дал человеку ответить. Осетрину на вертеле принес. Раскидал порции по клиентам, предварительно убрав грязную посуду, и недолго постоял у стола, отечески грустно оценивая взглядом, все ли в порядке на вверенном ему объекте. Недолго постоял, но до тех пор, пока обожженный человек не ушел.

Смирнов поднялся:

– Пойду прогуляюсь.

Посмотрел на себя в зеркало. Вроде ничего. Стуча палкой, прошел по коридору и свернул налево, в бар.

Полным-полно там народу было. Сидели за столиками, высасывали через соломинки нечто желто-ледяное из высоких стаканов. Глубинно, как из подземелья, неслась через динамики стационарного магнитофона глухо булькающая музыка, давали беззвучные картинки два включенных телевизора, и, естественно, мелькал красный свет. Смирнов подошел к стойке и с помощью палки взобрался на высокий табурет. На единственный свободный. Рядом сидел обожженный человек в бабочке.

– Пачку "Беломора" попить что-нибудь, – сказал Смирнов бармену и добавил, увидев непонимающе поднятые барменские брови. – Не выпить, а попить.

Бармен шикарно швырнул пачку папирос под правую руку Смирнова, где-то под стойкой сорвал крышку с бутылки пепси и опрокинул ее над большим стаканом. Пена поднялась шапкой, но на стойку на сползла. Постояла-постояла, да и осела в стакан. Бармен был умелец. Смирнов отхлебнул водички, закурил "беломорину".

– Мусор, – глядя на стойку, с ненавистью и убежденно сказал человек в бабочке.

Смирнов сполз с табурета, заглянул в обожженное лицо, спросил, утверждая:

– Значит, разговора не будет?

– Мусор, – повторил человек, не меняя позы. – Мусоряга.

Смирнов улыбнулся и пошел, нарочито стуча палкой и хромая.

– Ну а теперь я поем, – сказал он, устраиваясь в купе надолго. И стал есть. И все за столом ели. Царили оркестровые децибелы, способствуя пищеварению. Как могли, а могли сносно, занимались аэробикой разноцветные танцующие молодцы и молодицы, радуя глаз.

– Кофе настоящего, не вашей бурды, а настоящего кофе покрепче. Сможешь? – дал заказ вновь подошедшему Жеке Смирнов.

– Раз взялся, значит, смогу, – снисходительно ответил Жека.

– По две чашки! – крикнул ему в спину Казарян, а Алик спросил, не обращаясь ни к кому конкретно, у ситуации спросил:

– Встретят?

– Скорее всего, – подтвердил Смирнов его догадку.

– В солнечном сплетении у меня слегка засвербило, – радостно сообщил Казарян.

– Для сведения некоторых, по легкой эйфории забывших о своем возрасте. Каждого из нас хватит, в лучшем случае, на два полноценные удара, – сказал Алик.

– Достаточно! – беспечно откликнулся Казарян. – Достаточно для шпаны.

– А ты знаешь, сколько их будет? – откликнулся Алик.

– Неважно, сколько их будет. Важно то, что нам с тобой надо будет сразу же уложить первых трех. Вначале Саня с палкой должен быть резервом главного командования.

– Они же меня будут доставать, – напомнил Смирнов.

– Вот поэтому начать нам будет удобнее, – окончательно решил Алик.

Галя мало что понимала и от этого непонимания испугалась очень. Она смотрела на них и катастрофически трезвела.

– Галя, вы машину водите? – спросил Смирнов. Казарян ответил за нее:

– Водит, водит, кто теперь не водит. – И с ходу понял все, что надо: – Галочка, как выйдем, ты, не обращая внимания на то, что будем делать мы, сразу к машине и заводи. Возьми ключи.

Галя взяла связку и, рассматривая брелок – непристойного младенца, поинтересовалась:

– Ну, заведу. И что?

– А ничего. Сиди и жди. – Казарян посмотрел на Смирнова. – Пойдем, а?

– Кофейку попьем, Рома, – напомнил Смирнов.

Алик попытался угадать:

– Колотун, что ли?

– Легкий, – признался Казарян. – С отвычки.

Жека принес кофе и встал в стороне, ожидая похвалы за качество. Смирнов отхлебнул малый глоток кофе и оценил по достоинству:

– Отлично, Женюрка. И – быстренько – убытки.

– Уговор дороже денег, – народной мудростью намекнул на обещанное Жека.

Смирнов поставил чашечку на блюдце и полез в карман.

Объявив последний номер, музыканты отыграли его и стали симулировать подготовку к уходу. Следовательно, одиннадцать. Но все так быстро не кончается: от широко гуляющего столика уже шел к сцене гражданин с купюрой. Подошел, пошептался с руководителем, и оркестранты как бы с неохотой вновь разошлись по своим рабочим местам. "А потому, потому, потому что светофор зеленый!" – заверещал солист.

Они допили кофе.

– Пошли, – предложил Казарян, и они пошли. На лестнице Алик сказал с тоскливой надеждой:

– Дыхалки бы хватило…

Галя шла впереди, метрах в десяти, направляясь к железнодорожной платформе, у которой, среди таксомоторов – местных и московских – стояла казаряновская "восьмерка".

От продуктовой палатки наперерез им, не торопясь, двинулось несколько человек.

– Шестеро, – подсчитал вслух, негромко Алик.

Шестеро пропустили Галю и перекрыли путь старичкам. Грамотно, вполне грамотно. Троим у платформы оборону держать еще можно, а посреди пустой площади – задачка.

– Саня, ты между нами, – напомнил Алик.

Шестеро приближались. Все в светлом, как положено ныне молодым. А человека в черном с ними не было.

– Что надо? – спросил у шестерки Казарян.

Шестеро молча надвигались. Паренек покрепче встретился взглядом со Смирновым и встал в стойку. Каратэист, мать его за ногу. Второй паренек неосторожно – до возможности контакта – сблизился с Казаряном и тотчас схлопотал башмаком в голень, левой снизу – в солнечное, правой за волосы и навстречу резко поднятому колену. За волосы же Казарян откинул второго в сторону.

Пошел каратэист. Только бы не левша. Смирнов чуть раньше уклонился влево, каратэист правой ногой мощно лягнул пустоту и на мгновение замер в неустойчивом равновесии, открыв беззащитную спину. Смирнов жестоко и в полную силу ударил каратэиста палкой по почкам. Лег каратэист.

– Паленый! – крикнул обиженно кто-то из оставшейся четверки, и Паленый сей же миг возник неизвестно откуда.

– Достань его, Алик! – попросил Смирнов, и Алик сказал обрадованно, призывая Паленого к себе:

– Красавец ты мой! Явился наконец!

Человек в черном ощерил безгубый рот и, сделав шаг вперед, показал, что будет бить правой – обманка для фрайеров. Алик, обозначив правый уклон, тут же резко ушел влево и достал Паленого правым крюком в печень. И – пока не упал – прямым в подбородок. Все. Израсходовал оба своих полноценных удара. Но для Паленого этого было достаточно. Он лежал рядом с каратэистом. Обработанный Казарян, правда, уже сидел, держась за разбитое лицо.

Четверо пятились от старичков, старательно демонстрируя, что хотя и пятятся, но нападут. Не сейчас, но вот-вот. Казарян кинул себя вперед последним своим прямым ударом и достал одного.

Завыв мотором, "восьмерка" на первой скорости, рывками, двинулась к полю битвы.

– С ручника сними, дура! – заорал Казарян. Галя услышала, и машина остановилась рядом с ними. Казарян распахнул дверцу: – Быстро, быстро.

Алик и Саня, беззвучно матерясь, пролезли на заднее сиденье. Вдалеке наконец-то забулькал милицейский свисток.

– Да поедешь ты? – страшным голосом заорал Казарян на Галю, и они поехали.

Переезд через фрязинскую ветку был закрыт: издалека стучала приближающаяся электричка. Казарян открыл дверцу, обошел капот и сказал Гале:

– Подвинься.

Сзади подкатил таксомотор и гуднул. Казарян обернулся. Таксист через окошко показывал большой палец.

– Что ж не помог? – мрачно спросил Казарян.

– Не успел. Пока монтировку искал, вы уже дело сделали.

– Долго искал.

Казарян влез за руль. Пошарил по карманам, нашел коробочку, поел блестящих шариков. Пробежала электричка, уютно светя желтыми окнами. Подняли шлагбаум.

На Ярославском шоссе Казарян дал девяносто и виртуозно засвистал пугачевскую "Делу – время, делу – время, потехе – час!". Галя вдруг, как тот, что сидел на площади, прикрыла лицо ладонями.

– Пристегнись, – сказал Казарян.

Галя отняла руки от лица, щелкнула ремнем безопасности. Казарян добавил:

– И успокойся.

– Как вы можете, как вы можете так! – запричитала она и опять закрылась ладонями.

– Не понял, – строго заметил Казарян. Галя снова отняла руки от лица, посмотрела на него, обернулась и быстро глянула на Алика с Саней.

– Вы – мясники! Вы понимаете, что вы – мясники, убийцы?

– Не понимаем, – всерьез отозвался Смирнов.

– А, да что с вами разговаривать! – Галя махнула руками и заплакала.

– Ты лучше поплачь, – посоветовал Казарян. – Помогает.

Галя заплакала в голос, а Алик спросил у Смирнова:

– Ты за этим в Москву приехал, развлечься? Скучно там, у моря?

– Дурак ты, Алька, – ответил ему Смирнов.

– Ловко ты этого каратэиста достал, – вспомнил Казарян.

– Мне один капитан-десантник, афган, про этих каратэистов все точно объяснил. Вся эта хренотень – набор штампов. У хорошего каратэиста их шестнадцать, у приличного – восемь, а у таких вот – четыре, не больше. И обязательно с копыта начинают. Так что достать такого – дело нехитрое.

– А ножки ослабли. И в коленях – мандраж, – проанализировал свое состояние Алик.

– Сам же говорил – нас теперь на два удара хватает. И все. Следовательно, ты использовался полностью.

– Да, ребятки, старость – не радость! – любимым своим трюизмом откликнулся Смирнов.

– Старички, – про себя решила притихшая уже Галя. – Богобоязненные старички. – И хихикнула.

Казарян покосился на нее и спросил:

– Отошла?

– Симпатично погуляли. Развеялись слегка.

Въехали в Москву. Довезли Галю до ее дома, а сами поехали к Алику.

Умываясь в ванной, Алик увидел себя в зеркале и огорченным криком задал вопрос Смирнову и Казаряну, устало возлежащим в креслах перед выключенным телевизором:

– Когда же я себе личность так покарябал?

– Во-первых, известно когда, – ответил Казарян. – А во-вторых, не ты, а паренек, которого ты достал. Он падал, ручками от огорчения взмахнул слегка и тебя задел.

– Да… А мне в понедельник записываться на телевидении, – сообщил, войдя в столовую, Алик и вальяжно рухнул на диван.

– Загримируют, – мрачно успокоил его Смирнов.

Помолчали недолго. Алик не выдержал, спросил:

– Что это было, Саня?

– А я не знаю, – с идиотским смешком ответил Смирнов.

– Темнишь? – попытался догадаться Казарян.

– Зачем мне это нужно?

– Тогда объясни, почему и куда копаешь, – предложил Алик. Смирнов начал издалека:

– Помните, у меня собачка была, Бетькой звали. Замечательная была собачка, добрая, умная, к миру расположенная, всех любила. Единственное, что ее приводило в ярость – аномалии. Помню, однажды гуляли мы с ней в скверике нашем, а там парочка одна вместо того, чтобы на скамейке сидеть, на травке расположилась. Так Бетька, миролюбивая Бетька, такой скандал учинила! Всякая аномалия – непорядок, а непорядок терпеть нельзя. Налицо явный непорядок. Открывается кафе, только для того, чтобы закрыться, милиционеры с крыш падают…

– Зачем тебе все это, Саня? – перебил его Казарян.

– Я же объясняю: я, как Бетька, в ярость впадаю от аномалий.

– И больше ничего сказать не можешь?

– Пока ничего.

– Ну, хоть соображения ума имеются?

– Соображения ума имеются.

– Мы чем можем помочь? – вступил в разговор Алик.

– Кстати, я узнавал в ОДТС, – сказал Казарян. – Заказов на сторону по искусственному кирпичу цех не выполнял.

– Значит, ворованный, – решил Смирнов. – Концов, следовательно, не найдешь.

– Так чем же мы тебе можем помочь? – повторил свой вопрос Алик.

– Подождите пока, ребятки. Пусть вначале свечусь я один.

Наконец он застал Ночевкина. Одуревший к концу дежурства младший лейтенант долго пялился на Смирнова, пока не сообразил, кто перед ним. Сообразил и обрадовался своей сообразительности:

– Так мне о вас лейтенант Перфилов говорил!

– И что он обо мне говорил?

– Что вы интересовались, кто последний с Юрой Трындиным разговаривал. Так это я разговаривал.

– Тогда у меня к тебе, лейтенант, несколько вопросов. Первый: говорил Трындин тебе, что получил анонимное письмо о наркотиках?

– Нет.

– А о наркотиках вообще в этот день разговор был?

– В этот день не было. А вообще-то он этими делами очень интересовался. Я капитану Махову из МУРа об этом уже рассказывал.

– С Маховым я побеседую про наркотики. А ты мне об этом дне расскажи поподробнее. Ну, вспомни, вспомни, Ночевкин! У тебя же хорошая память!

– Не жалуюсь, – согласился Ночевкин и обратился к своей хорошей памяти. – Первый раз он забежал к нам часов в двенадцать, начальника спрашивал, а начальника не было. Тогда он решил в райисполком сходить…

– Ну и?..

– Ну и пошел. Через час вернулся и опять начальника спросил. А начальник все еще с совещания не возвращался. Тогда Трындин решил пообедать и по участку прогуляться. Больше я его не видел. А в пять все это случилось…

– Подробности, подробности, Ночевкин! Что он о визите в райисполком говорил?

– Говорил, что чертовщина какая-то получается, путаница, не понять ничего…

– А что он хотел понять?

– Кто его знает. Наверное, об этом с начальником хотел посоветоваться.

– Страна Советов, – сказал Смирнов. – Спасибо тебе, Ночевкин.

– Так помог чем-нибудь? – обрадовался старший лейтенант.

– Еще как!

Суббота была, ленивая летняя суббота. Алик уехал на дачу к жене своей, которая пасла там свою любимую внучку Ксюшу. Уехал временным, на два дня, подпаском. И для Романа суббота была святым армянским семейным днем. Так что приходилось гулять в одиночестве.

Смирнов доковылял до центра. У чумового "Детского мира", на остановке сорок восьмого троллейбуса с устрашающей табличкой "Посадки нет", пользуясь видимыми признаками своей инвалидности, влез в салон и выбрал местечко посимпатичнее.

Троллейбус повернул на Кузнецком мосту и через Большую Лубянку поплыл к Сретенке. Москва, Москва! Мещанская, Крестовский мост, Ярославское шоссе. Вот и сельскохозяйственная выставка.

К входу в полуцилиндр "Космоса" Смирнов добирался довольно долго – не по его ногам стала эффектная лестница. У хода бдел швейцар. Но на что-то хитрое имеется кое-что с винтом. Смирнов извлек книжечку. Книжечка была красного сафьяна с золотом. Такие простым смертным не дают. Швейцар Смирова пропустил.

Бар искал самостоятельно, без расспросов. Нашел-таки, в конце концов, по табличкам, благо знал, как слово "бар" по-иностранному пишется.

Мило, очень мило, главное – малолюдно. Не время еще, не вечер; лишь в углу настойчиво наливалась шампанским четверка молодых громадных скандинавов, да за стойкой тихо грустил под импровизацию Дейва Брубека искомый Денис. Повезло на этот раз. Только вот опять на высокий стульчик лезть.

А на полках-то, на полках! И советское, и заграничное, и полное, и початое – пей – не хочу! Хорошо быть иностранцем! Денис вопросительно, не узнавая, посмотрел на Смирнова.

– Налей коньяку сотку. И водички запить, – сделал заказ Смирнов.

Денис без улыбки (не уважал аборигенов) заказ мгновенно выполнил. Смирнов споловинил, запил водичкой и приступил к демонстрационному разглядыванию Дениса.

– Что-нибудь еще? – не выдержал Денис.

– Не узнаешь? – спросил Смирнов.

– А почему я вас должен узнавать? Вы – киноартист? – изысканно хамя, вопросом на вопрос, ответил поднаторевший во всем бармен. Смирнов извлек из кармана мятую пачку "Беломора", коробок спичек, закурил. Морщась от плебейского дыма, Денис придвинул к брошенной на стойку пачке фирменную мальборовскую пепельницу. Воспользовавшись барменовской любезностью, Смирнов осторожно уронил в пепельницу обгоревшую кривую спичку и сказал назидательно:

– Ты, как высокий профессионал, клиента с первого раза срисовывать должен.

– Я, как высокий профессионал, должен обслуживать клиента быстро и вежливо. И все.

– Следовательно, со мной разговаривать не хочешь?

– А, собственно, о чем?

– О "Привале странников", например.

– Я туризмом не увлекаюсь. – И глазом не моргнул. Ушлый паренек.

– А чем ты увлекаешься, если не секрет? Не нумизмат ли?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Как любитель и коллекционер денежных знаков. Смирнов допил сотку и ухмыльнулся, обнажив хищную искусственную челюсть. Налей-ка еще сто.

– Мне кажется, что вам достаточно, но что ж? – Денис тоже улыбнулся и артистично налил.

– Ты еще и консультант, – отметил Смирнов, придвигая стакан.

– Извините, я на минуту отлучусь, – сообщил Денис и исчез за незаметной дверью в деревянной стене. Смирнов самую малость поскучал один, а потом от нечего делать обернулся к гуляющим скандинавам: любопытно было, чем они там занимаются. Самый здоровый и веселый тотчас поймал его взгляд и, приветствуя, поднял полный фужер. Смирнов салютовал стаканом. Тогда скандинавы – все – вскричали:

– Гип-гип ура!

А Смирнов ответил:

– Давайте, ребятки, давайте!

Поняли друг друга и продолжили занятия. Каждый – свое: скандинавы открывать очередную бутылку, Смирнов – двигать пепельницу по стойке. Вернулся Денис. Спросил холодно:

– Чем еще могу быть полезен?

– Рассказом о "Привале странников".

– Я вас не понимаю, гражданин.

– Тебя Денисом зовут?

– Могли бы вы обращаться ко мне на "вы"?

– Вас Денисом зовут?

– Да, меня зовут Денисом.

– Три дня тому назад вы, Денис, обслуживали меня в кооперативном кафе "Привал странников". Вы и сейчас в нем работаете?

– Вы что-то путаете, гражданин. Работаю я здесь.

– Да ну? – удивился Смирнов и махом принял вторые сто граммов. Выдохнул, запил и продолжил: – Учти, мой петушок, я приду с двумя свидетелями, и ты расколешься до задницы.

– Вы – работник правоохранительных органов?

– Я – пенсионер.

– Тогда вот что, гражданин пенсионер. Выметайтесь-ка из помещения.

Смирнов через стойку схватил Дениса за грудки, но словесно оформить свои действия не успел, потому что за его спиной негромко и строго спросили:

– Что здесь происходит?

Смирнов отпустил Дениса и обернулся. Молодой человек с приятным малозначительным лицом, в идеально сидящем на нем светлом, в тонкую полоску костюме благожелательно смотрел на него. Смирнов медленно сполз с высокого стульчика, а Денис пояснил:

– Гражданин выпил лишнего и буянит.

– Подробнее, – предложил изложить молодой человек.

– Обвиняет меня в каких-то непонятных грехах, ругается непристойно, руки распускает. Вы же сами видели.

Молодой человек извлек из нагрудного кармана опять же красную книжицу и сказал, сочувствующе глядя Смирнову в глаза:

– Пройдемте, товарищ.

Товарищ Смирнов обернулся к Денису и пообещал:

– Мы еще увидимся, Денис.

Они пошли. Они шли длинным коридором до тех пор, пока молодой человек не сказал, тронув сзади Смирнова за плечо:

– Сюда, пожалуйста.

Уютный такой закуток – кабинет в миниатюре. Столик, стульчик, два креслица. Молодой человек прошел за столик, сел на стульчик и, жестом пригласив Смирнова в креслице, представился и приступил к своим служебным обязанностям:

– Капитан Покатилов. Будьте любезны, удостоверение личности. Паспорт или что-то, объясняющее, кто вы и что вы.

Уже сидящий в креслице Смирнов без сопротивления протянул капитану Покатилову свой сафьяновый документ. Капитан с видимым удовольствием осмотрел толстенькую книжицу, сперва снаружи, потом заглянул внутрь. Наметанным глазом сверил фотографию с оригиналом, закрыл книжечку и обаятельно улыбнулся.

– Солидный документ, коллега.

– Какой дали!

– Неудобно мне, Александр Иванович, вам, именно вам, нотации читать, но, к сожалению, приходится. Не стоило бы здесь, в гостинице, в присутствии иностранцев, дискредитировать звание почетного милиционера.

– Чем это?

– Извините, но от вас – как из бочки…

– Господи, ничего не изменилось! Один мой друг, самый давний и близкий друг, лет двадцать пять тому назад сформулировал жизненный закон, которым следует руководствоваться любому непривилегированному гражданину нашей страны. Звучит он примерно так: если я хоть чуть-чуть выпивши, то в отношениях с милицией труслив и беспринципен. Он прав, капитан Покатилов?

– А вы шутник, Александр Иванович, – заметил капитан Покатилов и снова раскрыл смирновскую книжечку. – Никак не разберу, кем подписано ваше удостоверение.

– Чурбановым, капитан. Чурбановым.

– Да-а… Прискорбный факт, не правда ли, Александр Иванович?

– То, что произошло с Чурбановым, капитан?

– Опять шутите, опять шутите. Прискорбный факт в том, что ваши заслуги перед милицией оценил государственный преступник Чурбанов.

– Намекаешь на то, что никаких заслуг не было?

– Да ни на что я не намекаю. Просто размышляю.

– У меня еще одно удостоверение имеется. На орден. Подписано Председателем Президиума Верховного Совета СССР Леонидом Брежневым.

– А Лаврентий Павлович вас никак не отмечал?

– Ох, если бы не закон Спиридонова! Сказал бы я тебе, капитан…

– А вы скажите. Мы ведь вдвоем.

– Но разговорчик-то ты пишешь? У меня слух хороший, а твой магнитофон – плохой, потому что шумит. Старый.

Капитан Покатилов засмеялся, вышел из-за стола и сказал пенсионеру Смирнову:

– Пойдемте. Я вас провожу до выхода.

Опять пошли по коридору. К лифту. Не оборачиваясь к идущему сзади Покатилову, невинно спросил:

– Бармен Денис – дружочек твой?

И на этот раз капитан не ответил. Посмеялся только опять.

Леню Махова побеспокоить бы. Но отдыхает сыщик. Пусть себе отдыхает. Заслужил. Смирнов сорок восьмым доехал до Сретенских ворот, по Рождественскому бульвару спустился к Трубной и на тридцать первом двинул к Остоженке. Петровский, Страстной, Тверской, Суворовский, Гоголевский скромное бульварное полукольцо. Ни привлекать, ни завлекать, ни отвлекать, – так, деревца да дома в кривой рядочек. Что же вы делаете с ним, московские бульвары? Ни обид от невысказанной только что гордыни, ни болезненной жажды поиска, ни горечи прожитого, ни обвального страха перед тем, что осталось жить самую малость… Он и Москва. И нет никого. И нет ничего. А есть непоколебимая вера, что это навсегда: он и Москва.

Сразу прошел к пепелищу. Мальчишкам было хорошо: дверь была открыта. А теперь, когда все сгорело к чертовой матери, вход законопатили как следует – двухметровыми дефицитными новыми досками. Крепки задним умом отцы района. Ох, крепки! Смирнов погулял вокруг пожарища – примеривался. Не прорваться среди бела дня, заметят, изобличат, разгневаются. Виноватым за все сделают, потому что крайне необходим в данном случае кто-нибудь виноватый.

Смирнов головешкой по новой доске написал "Саша" и отправился домой. По пути все принюхивался к себе – ходил, пылился, потел предостаточно. Как немолодой уже человек, он более всего опасался, что окружающие могут почувствовать запах старой псины, исходящий от него.

Под душем как следует помылся с мылом. Переоделся в свежее и уселся перед балконом. И скучно что-то стало. Набрал казаряновский телефон.

– Ты что делаешь, Ромка?

– Дрова рублю! – злобно отозвался в трубке Казарян.

– Бросай колун, езжай ко мне, – приказал Смирнов.

– Ты что думаешь, у меня других забот нет?! – бешено залопотала трубка. – Крестничек твой, Армен, цветок жизни, мать его за ногу, тут такое устроил!

– Ты его от моего имени высеки, Рома.

– Его высечешь, – пожаловался Казарян и добавил: – Я ему морду набил.

– Ну, вот видишь, все дела сделаны, валяй ко мне.

– Не могу, Саня.

– Ты что, еще прощения у Армена не попросил?

– Ага.

– Ну и черт с тобой! – вдруг обиделся Смирнов и бросил трубку.

Альки – нету, Ромки – нету, дела – нету. А всего-то половина шестого. Смирнов включил телевизор. Всюду бурлила жизнь. Спорили, кричали, иронизировали – убежденно, с удовольствием, без тормозов. Хорошо! Убедившись, что все в порядке, Смирнов телевизор выключил и пристроился на диванчике. Ногу натрудил, и она заныла. Ныла, ныла и стала понемногу затихать. Незаметно подкатило томное преддверие сна. И – надо же, грянули длинные звонки междугородной. Естественно, Лидия.

– Ну, как ты там? – так, между прочим, осведомилась через тысячу с гаком верст Лида.

– Да все нормально.

– А дела?

– Какие дела? – удивился жениной осведомленности Смирнов, но вовремя вспомнил, что смылся он в Москву по наспех сочиненному поводу – хлопотать о пересмотре его не по чину скромной пенсии. – А-а, дела! Дела в порядке. Обратился в министерство с подробнейшим ходатайством. Алька помогал бумагу составлять. Теперь вот жду аудиенции.

Врал Смирнов убедительно, как в молодые годы. Лида верила.

– Ты к Валерке обратись. Он поможет.

– Не буду я обращаться к твоему знатному брату, – мрачно и на этот раз абсолютно искренне заявил Смирнов.

– Почему ты его не любишь, Саша? – в который раз задала вопрос Лида.

– О, господи! – взмолился Смирнов и, давая понять, что разговор о брате безоговорочно прекращается, спросил: – Как дома?

– Дома как положено, – холодно ответила обиженная Лида и задала главный вопрос: – Когда появишься?

– Да, понимаешь, все зависит от начальства. Подожду немного для приличия, а потом начну действовать: ходить, нажимать…

– В Москве хорошо, Саша? – спросила Лида. И Смирнов не стал притворяться, ответил:

– Хорошо.

– Дурачок ты! – ответила всепонимающая Лида. – Как нагуляешься, бери бабку Варьку с выводком – и к нам.

– Будет сделано!

– Пьете втроем сильно?

– Да что ты, Лида!

– Знаю я вас. Ну, в общем, скучаю без тебя. Целую. – И повесила там, далеко-далеко, трубку.

Пронесло. Смирнов обрадовался – захотел есть. Прошел на кухню, открыл холодильник, посмотрел на початую бутылку водки, только посмотрел, достал масло, яйца, быстренько сделал яичницу и с огурчиками-помидорчиками умял ее. Попил кофейку со сливками и осоловел. Вышел на балкон – развеяться. Город утихал. Ушел общий шум, и стали прорезаться отдельные звуки: звонкий детский голос, грубый мужской смех, грохот бросаемых магазинными грузчиками ящиков. Прибегал и убегал автомобильный шелест. День кончился, но до темноты еще далеко. Нет конца безработной субботе. А впереди еще воскресенье.

Он покопался в Алькиных кассетах. "Если наступит завтра". На три часа. Подходит. И интересно все-таки, что будет, если наступит завтра. Смирнов включил видео. Начались головокружительные приключения дамочки, чья фантастически обаятельная улыбка шоково действовала на персонажей и зрителей. Смирнов с трудом прервался на программу "Время", и, даже не дослушав прогноз погоды, вновь кинулся вслед за дамочкой в немыслимые авантюры. Не заметил, как совсем стемнело.

Дамочка-авантюристка вместе со своим напарником-любовником решили грабануть амстердамских ювелиров. Смирнов напрягся в ожидании. И тут вырубилось электричество. Тьма беспросветная до тех пор, пока не проступил серо-туманный просвет окна, по которому Смирнов сориентировался в настоящем моменте жизни. Осторожно поднял, ощупал ставшую привычной самшитовую палку и опасливо, как по болоту, направился к двери.

Из-за двери уже доносились взволнованные соседские голоса, еле слышимые – хорошо была оббита дверь. И вдруг совсем рядом:

– А у Спиридоновых кто-нибудь дома есть?

Снизу визгливый женский голос:

– Да есть, есть! Я видела, у них свет горел. Все о перестройке говорит, а о таком безобразии молчать будет. Как же, мелочь, пустяк, не до того великому журналисту!

Язва, живущая этажом ниже. Она уже интересовалась у Смирнова, кто он такой. Смирнов открыл дверь, вышел на площадку и объявил злорадно:

– Нету великого журналиста! На даче он. А что надо?

– Надо, чтобы электричество было. Хотя бы без демократизации, откликнулась снизу местная ведьма и, считая разговор со Смирновым законченным, сказала кому-то: – Вы в ДЭЗ звоните, а я в аварийную службу.

Смирнов потоптался малость в полной темноте и, как слепец, выставив вперед руки, направился к родимой двери. Наткнулся на нее, закрытую, хоть он и не закрывал ее. Видимо, сквозняком притянуло. Слава богу, защелка на предохранителе. Он вошел в прихожую, в почти такую же тьму. Почти незаметно светился дверной проем в столовую. Он последовал туда.

Что это было? Озарение, звериный инстинкт, предчувствие страшной опасности от закрытой не им двери? Или вторым зрением увидел нечто? Что это было?

Сам от себя такого не ожидая, он рухнул на одно – здоровое – колено и двумя руками вознес над собой палку. Нечто гибко-тяжелое обрушилось на палку и отлетело в сторону. Тотчас Смирнов со страшной силой опустил палку вниз перед собой. И попал: кто-то глухо взревел. Смирнов слегка расслабился, за что и поплатился: его безжалостно ударили ногой в живот. На мгновенье он потерял сознание.

Очнулся он, когда его, как мешок, волокли к балкону. Не волокли волок. Человек, беспрерывно матерясь шепотом, тащил его по паркету за воротник рубашки одной рукой. Попал, видно, Смирнов, попал.

Смирнов скользил по полу, туго соображая. Палки в руке не было. Теперь только одно: сохраниться, сохранить силы на последнее. Не сопротивляться пока, не сопротивляться. Человек втянул его на балкон, наклонился над ним и тихо спросил:

– Оклемался, падло?

За грудки поднял Смирнова, приставил к стене. Смирнов понял, что сейчас будет, и как мог напряг брюшной пресс. Человек с левой, всем, чем мог, ударил его в солнечное сплетение.

Теперь согнись и мягко ползи по стене – пусть думает, что попал. Смирно безвольно сел на пол. Человек за грудки вновь поднял его и заглянул в глаза. Они знали друг друга, они узнали друг друга. Удовлетворенный увиденным, человек сказал:

– Ну а теперь, полковник, пора выходить в открытый космос.

Пора, солдат, он прав, пора! Смирнов кинул свою девяностокилограммовую тушу на человека, ударил его позвоночником о железные перильца балкона, подсев, перекинул за ноги податливое в шоке чужое тело через балконное ограждение и сел на кафельный пол.

В открытый космос вышел не он, вышел другой, чье тело издало несильный звук, встретившись с землей.

Смирнов метнулся к входной двери – закрыть, закрыть как следует. Закрыл на все замки и опал, сполз вниз на преддверный пыльный коврик. Нос намокал внутри и снаружи – от слез, от пота ли? Смирнов шмыгнул влажным носом, привалился к двери и закрыл глаза.

Сколько он так сидел – ему неизвестно. Открыл глаза потому, что изменился световой режим: из дверного проема столовой легла на коридорный пол жесткая полоса нестерпимо яркого света. Электричество врубили. Он встал, включил дополнительно и верхний свет, включил лампочку в прихожей, включил лампочку в коридоре.

Решился наконец: выйдя на балкон, посмотрел вниз.

Не было там ничего: ни толпы, ни кареты "скорой помощи", ни разбитого падением тела. Вполне сносно освещенный окнами тротуар, чуть дальше скверик, еще дальше – пустые сгоревшие дома. Смирнов решительно направился на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки, кривой пупырчатый огурец, а из шкафа – стакан. Налил полный, не отрываясь, принял его и, закусив несоленым огурцом, стал ждать, когда в желудке уляжется доза. Дождался и пошел в столовую искать.

Палку нашел сразу: она была на виду. А штуку, которой ему хотели проломить башку, обнаружил после долгого ползания на четвереньках под телевизионным столиком.

Нет, не проламывать башку должна была эта штука. Отключать без следов. Добротно и изящно исполненная резиновая короткая дубинка со свинцовым стержнем внутри.

Смирнов сел в кресло, положил дубинку на журнальный столик, придвинул к себе телефон, но звонить медлил, ожидая водочного удара. Снизошло-таки: обнаружился добрый костерок в желудке, отпустило напряженные мышцы живота, сладостно загудели суставчики.

Он набрал номер, долго слушал длинные звонки и сказал в ответ на хриплое – со сна – казаряновское "да":

– Ты мне нужен, Рома.

– Ты знаешь, который сейчас час?! – закричал возмущенный Казарян.

Смирнов глянул на часы. Было без двадцати минут час. Ответил:

– Знаю.

– Пьяный, что ли? – уже миролюбиво поинтересовался Казарян.

– Рома, моя машинка у тебя далеко запрятана?

– Так серьезно, Саня?

– Да.

– Буду через полчаса. Жди.

– И с машинкой, – распорядился Смирнов.

Через полчаса он спросил у закрытой двери:

– Кто?

– Открывай, Саня, – ответил неподражаемый казаряновский голос. Смирнов открыл, и в прихожую ввалился оживленный, энергичный, успокаивающий Роман:

– Ну, что тут у тебя?

…После того, как он в подробностях узнал, что у Смирнова, они сидели в креслах, и Казарян небрежно вертел в руках резиновую дубинку. Повертел, повертел, положил на журнальный столик, заломил за спину правую свою руку, и, задрав куртку, вытащил из-под ремня хорошо упакованный сверток:

– Держи.

Смирнов, щелкнув резинкой, размотал пластиковый пакет, гремя вощеной бумагой, раскрыл непонятное, в промасленной тряпке, раскинул на столе тряпицу и обнаружил пистолет с пятью снаряженными обоймами. Родной свой парабеллум, принесенный им в сегодняшний мир с той войны.

– С ним спокойнее, – признался Смирнов и, виновато улыбнувшись, стал тщательно обтирать тряпкой свою машинку. Ствол, рукоять, обоймы.

– Уж куда как спокойнее! – проворчал Казарян. – Теперь нам бы догадаться, зачем тебя убивают.

– Яснее ясного. "Привал странников".

– Это – повод, Саня, а причина? Ну, что тут особенного? Посуществовало недельку кооперативное кафе, оказалось нерентабельным и закрылось.

– Рентабельность не неделькой определяется. Но для чего-то оно существовало – вот это я и хочу знать.

– Знание – сила, – согласился Казарян. – Страшная сила. Выходит, ты хочешь знать такое, что лучше этого и не знать.

– И, значит, такое скверное, что для сокрытия этой скверноты без колебаний идут на убийство.

– Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Не нравится мне эта детская игра, Саня. Ох, не нравится!

– Я тебе не успел сказать кое-что, Рома. Я узнал гражданина Советского Союза, которого запустил в космос. Это Андрей Глотов, известный на Москве бомбардир.

– И что, от этого тебе легче или тяжелее?

– От этого мне все еще непонятней. Глотов, как раз перед моим отъездом в Среднюю Азию, был осужден за избиение, приведшее к смерти, на двенадцать лет. В конце, следовательно, восемьдесят второго года. Как тебе известно, за такие дела срок не косят. Ему бы в лагере строгого режима чалиться, а он с балконов прыгает.

– Шуточки у вас, боцман…

– Я себя бодрю, Рома. – Смирнов смотрел на Казаряна. – Тот автомобиль, который должен был увезти мой труп, увез труп Глотова. Ни шума, ни криков, ни следов – ничего не было. Сон, бред, галлюцинация. Только вот дубинка здесь. Почему увезли? Боялись? Чего? Труп ничего не скажет.

– Может, живой еще был? – перебил Казарян.

– Если и живой, то ненадолго. Оставить его – хороший шанс связать мне руки. Примитивного грабителя я выбрасываю с балкона. Длинное дело о превышении мер необходимой самообороны, гражданин под следствием, оправдывается, некогда ему "Привал" копать, да и веры ему маловато… Почему увезли труп Глотова, увезли быстро и без колебаний? Скорее всего боялись, что его опознают.

– Он же в бегах, Саня.

– Ну и что ж? В данном случае он не беглый, он – мертвый. Зачем его прятать? Я буду копать "Привал" дальше, – сказал Смирнов и тоже выпил.

– Чем я могу тебе помочь? – повторил Казарян.

– Это опасно, Рома.

– Я испугался, – зло сказал Казарян. – Но все-таки?

– Я пытался расколоть Дениса, бармена из "Космоса", твоего знакомого. И мимо…

– Ну конечно. Куда тебе, с твоими старомодными представлениями о добре и зле, на такую межконтинентальную штучку. Что тебе от него надо?

– Какие-нибудь концы. Кто его в "Причал" нанимал, через кого, был ли кто-нибудь из известных ему клиентом этого кафе? В общем, на кого можно выйти?

– Он мой, Саня. Еще что?

Смирнов встал с кресла, взял самшитовую свою палку, подкинул, поймал.

– До чего же я умный, Рома! Помогла мне эта палочка! Ой, как помогла! – Пошел к двери выключить верхний свет. Выключил. Уютнее стало, интимнее. Добавил: – А ничего они с электричеством придумали!

– Они и с тобой неплохо придумали. Только не предполагали, что старичок еще в такой приличной форме.

– Надо завтра узнать, что там с электричеством было. – Смирнов вернулся в кресло.

– А что это тебе даст?

– Ничего. Просто хочется знать, как они работают.

– Судя по всему, чисто. Серьезная шайка…

– Это не шайка, Рома. И даже не банда. Это команда. Спецотряд особого назначения.

– Чей?

– На этот вопрос я и ищу ответ.

Казарян придвинул телефон. Набрал номер и ждал, ждал, ждал.

– На кой черт ты ее будишь?! – возмутился Смирнов.

– Ничего, пусть жирок растрясет. – И в трубку: – Я здесь у Сани заночую.

И все. И бросил трубку.

– Зачем ты так с Зоей-то?

– А жена! Хочу – казню, хочу – милую.

– Я до сих пор не пойму, почему ты на ней женился.

– Она мне сына родила.

Светлело небо за окном. Не сговариваясь, они вышли на балкон. Долго вглядывались в темно-серую муть асфальта внизу. Ничего, естественно, не увидели.

– Спать, – сказал Смирнов. – Завтра как следует посмотрим.

– Сегодня, – поправил его Казарян. – И ни хрена не найдем.

– Скорее всего, – согласился с ним Смирнов. – Но все-таки посмотрим с утра.

Какое там утро! Глаза еле продрали к десяти, кое-как позавтракали и спустились вниз. На асфальте, как раз под Алькиными окнами, дети нарисовали классы (или ранее были нарисованы?) и, расставляя-соединяя ноги, прыгали увлеченно. Два мальчика и девочка. Казарян попрыгал тоже. Дети на это время прервались и снисходительно наблюдали за причудами пожилого дяди.

Другой пожилой дядя оглядывал окрестности. Пожалуй, только здесь, в старых переулках, сохранилась истинная Москва. Малолюдство, отлаженный покой, привычное течение жизни. Бабка вешала белье. Суровый пролетарий ковырялся во внутренностях древнего "Москвича". Представители самых разных сословных слоев, знающих друг друга с пеленок, обсуждали, стоя вольным кругом, нечто важное. Скорее всего игру "Спартака". Жены представителей с детскими колясками сидели в тени. А на солнцепеке в скверике тяжело дремал похмельный. Порядок. Картиночка понятная, приятная на вид.

– Пошли, – подойдя, сказал Казарян.

– Коли так, то пошли, – откликнулся Смирнов, и они отправились к казаряновскому автомобилю.

Автомобиль уехал, и тогда похмельный и ничем не приметный мужичок лет тридцати перестал дремать, поднялся со скамейки и пошел по своим делам.

В машине Смирнов спросил:

– Ты пьяного в скверике видел?

– Видел. Вполне убедителен.

– Вполне, вполне, – подтвердил Смирнов. – Только одно смущает: если бы свой, местный, не дремал бы, а трепался со своими, если приблудный, с ночи потерянный, то какого черта на солнцепеке, а не в тени, свободные скамейки и в тени имеются.

– Теневые скамейки спинками к подъезду, с них выходящих из дома не понаблюдаешь, – догадался Казарян и огорчился. – Ты начал психовать, Саня, ты ищешь логики в поступках пьяного.

– Может быть. Все может быть. Но почему ты думаешь, что после того, что произошло, они меня с поводка спустят?

– Короткий поводок – заметен. Если тебя и ведут, то на длинном. Мы куда, Саня?

Они катили по бульварам. А сейчас остановились на светофоре у площади Пушкина.

– Сначала к тебе, а потом к Альке на дачу.

– Дела! Туда же сто верст! – горестно вспомнил Казарян. Спохватился: – А ко мне зачем?

– Ты мне не все отдал, Рома.

– Глушитель тебе на кой черт?! Ты же защищаешься!

– В данном случае защищаться надо, не привлекая ничьего внимания.

– Господи, втянешь ты меня в историю! Да и тебя, Саня, вполне могут прикончить. Я к Альке на дачу Галочку приглашу? – предложил Казарян и остановил машину у телефона-автомата.

– Валяй, – разрешил Смирнов.

– Порядок, – констатировал быстро вернувшийся Казарян, включил мотор.

– Она что – не замужем? – поинтересовался Смирнов.

– Почему? Замужем. Муж – гениальный физик. А постоянно с гением скучно.

– С тобой – интересней, – пробурчал Смирнов.

– Скорее всего. Но, главное, мне с ней интересно. Такая разница в годах сильно меня бодрит.

Роман привычно поцеловал жену в щеку и проследовал вглубь обширной, полученной в наследство от отца-профессора квартиры. Смирнов и Зоя остались в передней целоваться всерьез. Раздобрела, раздобрела тоненькая машинистка из муровского машбюро. Смирнов отпустил Зойкины бока:

– А крестник где мой?

– Смылся, чтобы с тираном-папашей сегодня не встречаться.

– Завтра-то все равно встретится.

– Ну, к завтраму наш армянин остынет.

Неостывший армянин издали, от двери кабинета крикнул:

– Слава богу, нашел – в столе валялся! – и направился на кухню. Оттуда явился с набитой матерчатой сумкой.

– Ну, мы поехали, – сказал жене Казарян и погладил ее по щеке.

– Куда? – робко поинтересовалась Зоя.

– К Альке на дачу. Армену скажи, что я ничего не забыл.

– Когда будешь?

– Когда буду, тогда и буду.

– Вот так и живу, Александр Иванович, – пожаловалась Зоя.

– Хорошо живешь, – осадил ее Казарян и Смирнову: – Поехали.

Смирнов поцеловал Зою еще раз. На прощанье.

В машине Казарян вытащил из сумки пистолетную сбрую:

– Дома не стал отдавать. Зойка увидела бы, забеспокоилась. Держи.

Смирнов скинул легкую куртку, вмиг приспособил сбрую, вытянул из-за пояса пистолет, засунул его в положенное место, под мышкой, вновь надел куртку и сказал:

– А глушитель где?

Казарян вынул глушитель из кармана и помедлил отдавать, полюбовался:

– Были же умельцы, Саня! Кто его тебе делал?

– Шофер Шадыкин. По американскому образцу.

Довольно долго ехали молча. Вдруг Казарян спросил:

– Дня не прошло, как ты, Саня, человека убил. Каково тебе, а?

– Я об этом не думаю, Рома. Я думаю о другом: дня не прошло, как меня тихо и деловито хотели убить.

– Наверное, так и надо, – согласился Казарян и затормозил у Галочкиного подъезда.

– Нас здесь муж на засечет? – забеспокоился Смирнов.

– Я же тебе сказал – гений.

Из подъезда выпорхнула небрежно-спортивная молодая Галочка, подбежала к машине, заглянула в салон, улыбнулась очаровательно и приветствовала:

– Здорово, отцы!

– Привет, дочурочка, – отозвался Смирнов, а Казарян назидательно укорил:

– Отцам про то, что они тебе в отцы годятся, неприятно слушать, мадам.

– Вы отцы-молодцы! – пояснила Галочка, усаживаясь рядом с Казаряном. До этого понятливый Смирнов, нарочито кряхтя, перебрался на заднее сиденье. Перебрался и подтвердил:

– Эге!

Галочка молниеносно поцеловала Казаряна в щеку, и тот неохотно смирился:

– Не очень вдохновляет, но приемлемо.

– Крути, Гаврила! – приказал Смирнов.

– Опять по Ярославке? – обеспокоенно спросила Галя, на светофорах ВДНХ вспомнив позавчерашнюю поездку в Болшево.

– Но не туда, – успокоил ее Смирнов. – На этот раз прямо.

За Кольцевой, у Тайнинки, Казарян приткнулся к обочине и разрешил:

– Вези нас, Галочка.

Только перевалило за полдень. За город ехать уже поздно, а в Москву возвращаться рано. Не шоссе – автодром. Галочка с удовольствием пересела к баранке, подогнала под себя кресло и, повернув ключ, посоветовала:

– А теперь покрепче держитесь!

– До Тарасовки не очень-то, – предупредил Казарян.

– Знаем, знаем, – успокоила его Галочка и с ходу перешла в первый ряд.

На спидометре было сто двадцать. Хорошо!

Через десять минут Казарян распорядился:

– Сейчас направо.

Направо так направо. По более узкой дороге "восьмерка" катила медленнее. Вдоль бесконечного забора начальнических дач.

– Чьи? – спросил Смирнов.

– Моссоветовские, – ответил всезнающий Казарян. Он опустил свое стекло, Смирнов – свое, и теплый ветер прилетел в машину. Гулял как хотел: ласково бил по глазам, поднимал волосы, щекоча теплом, забирался под рубахи. Открыв левый глаз, Казарян приказал:

– Теперь налево.

Галочка послушно повернула налево, в пробитую сквозь густой ельник асфальтированную просеку. Тотчас скомандовал Смирнов:

– Остановись, Галя.

– Одни начальники кругом! – посетовала Галя, прижалась к кювету и остановилась.

Казарян и Смирнов выбрались на обочину.

– Проверяешься, Саня?

– Береженого бог бережет.

Подождали три минуты. За это время мимо них проследовала лишь доисторическая "Победа", набитая детьми.

Вышли напрямую к Кержачу. Не доезжая до Кержача верст пятнадцать, они увидели дачный поселок на берегу скудной речушки. Дачный – слишком громко сказано. Садово-огородные, или, как их величал Смирнов, навозно-гнойные участки института, где преподавала Варвара. Проехали мимо деревни, проскочили мостик и осторожно вкатили в поселок. Ну а домики ничего. Интеллигентные садовники-огородники, утомленные педагогической деятельностью, здесь трудились с энтузиазмом с понаставили ряды нарядных нерусских миниатюрных коттеджей. Игрушечный швейцарский кантон Ури.

– Нам вон к той, – указал на единственную в стиле "рюс" дачку Казарян. Шикарно тормознули у ее калитки. Их встречали как в деревне: все семейство у забора. Алик в шортах, Варвара в шортах, и Ксюшка без порток.

– Милости просим, – пропела Варвара и, работая под крестьянку, низко поклонилась.

– Гость – говно, не бывал давно, – бабкиным присловьем отметил факт прибытия друзей Алик. А Ксюшка ничего не сказала. Пускала пузыри и беззвучно хохотала.

Занесли казаряновскую сумку в дом и пошли играть в футбол за околицу. Команда прибывших против команды местных. На опушке отметили ворота, в которые встали Варвара (за команду местные) и бесполезный в поле хромой Смирнов (за команду прибывших). Ксюшка пока за основной состав не могла выступать, ее застегнули в сидячей коляске, а в напарники Алику был приглашен соседский десятилетний разбойник. Поначалу все было на равных, и прибывшие даже открыли счет: совершенно неожиданно для себя Галочка забила мяч в ворота Варвары, но Казарян не забивал, а Смирнов пропускал.

– Все, не могу, смирился с поражением Казарян и лег на траву.

– Ура! – заорал десятилетний разбойник и закривлялся в восторге.

– Пойду что-нибудь пожрать приготовлю, – горестно определила свою незавидную женскую обязанность Варвара и покатила коляску с Ксюшкой к дому.

– Я вам помогу, Варвара Викторовна, – вежливо напросилась ей в помощницы Галочка и направилась вслед за ней. Разбойник постоял, постоял, было неинтересно – и отправился неизвестно куда искать интересное. Трое лежали на траве.

– Что случилось, ребята? – спросил Алик.

Ему рассказали, что случилось.

– Сурово, – понял, как обстоят дела, Алик.

– Это все у вас на квартире произошло, так я сразу вот к тебе и кинулся. Виниться, – отнюдь не виновато пояснил появление их компании на даче Смирнов.

– Иди ты! – вяло отмахнулся Алик. – Главное, чтобы тебя не кокнули. Что будем делать, Рома?

– Для начала ни под каким видом не оставлять его одного, откликнулся Казарян. – С ним всегда или я, или ты.

– Вы мне пока не нужны.

– Зато ты нам пока нужен. И потом тоже, – немедленно срезал Смирнова Алик.

– Ребята, мне необходимо вызвать их огонь на себя. А откроют они его только по мне одному. Такая вот альтернатива.

– Ты там, у моря, что, словарь иностранных слов изучаешь? полюбопытствовал Казарян.

– Началось, – Смирнов пошарил руками вокруг – искал палку, – нашел, поднялся. – Меня, пацаны, интересует сейчас один вопрос: каким образом покойник столь свободно ориентировался в твоей, Алик, абсолютно темной квартире?

– Скорее всего они навестили квартиру днем, в твое отсутствие, предположил Казарян.

– Все может быть, – без энтузиазма согласился Смирнов, а Алик оскорбленно заметил:

– Так уж и навестили! У меня замки западногерманские, с секретом…

– Хи-хи, – прокомментировал это заявление Казарян.

– Что – "хи-хи"? – злобно вопросил Алик.

– "Хи-хи" – это, мой друг, означает, что для такой команды, которая там орудовала, твой западногерманский замок – и хиханьки, и хаханьки. Я понятно излагаю? – Казарян тоже встал и потянулся: после футбола нетренированные мышцы затекли. Алик спросил снизу, с травы:

– Ребята, а дубинка эта где?

Казарян подошел к своей куртке, временно изображавшей стойку футбольных ворот, поднял ее, нашарил в кармане дубинку и кинул ее Алику. Тот поймал ее и, рассматривая, ликовал, как дитя:

– Изящная какая вещь!

– Слава богу, что эта изящная вещь не соединилась с темечком уважаемого Александра Ивановича Смирнова, – заметил Казарян.

– Да, об этом я как-то не подумал. Но все равно – прикладистая штучка. – Алик вскочил и замахнулся дубинкой на Казаряна. – Ну, держись!

Казарян присел от неожиданности, но тут же выпрямился и, злясь на себя, все презрение вылил на Алика:

– Дурак ты, боцман, и шутки твои дурацкие.

– Ничего, паренек, это оперативнику пугаться не положено, а кинорежиссеру – можно! – успокоил его Алик – и Смирнову: – Саша, подари ее мне.

– Она и так твоя, в твоей квартире найдена.

Потом обедали на маленькой террасе. И опять было хорошо, даже замечательно. Попивая "Эчмиадзинское", вспоминали былое. В связи с истечением срока давности мужская часть позволяла себе воспоминания несколько двусмысленные. Варвара великодушно посмеивалась, а Галочка смущалась, застенчиво прыская. Роль у нее сегодня такая была пай-девочки.

Часов в шесть налетчики стали собираться домой. Собрались и потянулись к машине, и тут Алик умильно заканючил:

– Варь, можно я с ними поеду?

– Тебе же завтра на телевидение только во второй половине дня! возмутилась Варвара. – Мне, ты думаешь, здесь одной очень интересно?

– Ну, ты пойми, мне на записи нужно быть свеженьким, как огурчик! Какой я после рейсовых автобусов буду?! Я же старый, Варвара! – завыл Алик.

– А твой автомобиль где? – поинтересовался Смирнов.

– Он его Нюшке отдал, – объяснила положение дел Варвара.

– Так Нюшка в отпуске!

– А ему лень! Ему все лень. На стоянку съездить, машину водить… Варвара махнула рукой и отправилась к заревевшей вдруг Ксюше, которая, видимо, не хотела, чтобы уезжали эти беспрерывно и громко говорящие люди.

– Варь, ну как? – опять заныл Алик.

– Да убирайся ты с глаз моих долой! – решила Варвара.

Алик кинулся в помещение – переодеваться.

Только помахав ручкой через заднее стекло уплывающему назад забору, за которым, провожая их, стояли Варвара и Ксюшка, он вздохнул освобожденно:

– Ну, все!

– Трусливый раб, замыслил я побег, – как всегда, цитатой оценил происходящее Казарян, сидевший рядом с шофером Галочкой. – К соньке тянет… – признался он, зевнув.

– Так вы поспите! – предложила Галочка. – Пока в придорожные кусты не тянет.

– Сейчас заснем, – пообещал Смирнов. – Алька, пока Нюшка в отъезде, дай мне машину, а? А то надоело на кривой ноге пешком передвигаться.

– У тебя права с собой?

– У меня всегда все документы с собой, – нравоучительно ответил Смирнов.

– Раз ты у нас такой молодец, завтра обязательно на тебя доверенность оформим, – пообещал Алик.

– Мешаете спать, пацаны, – глухо проворчал с переднего сиденья Казарян. Галочка успокаивающе запела:

– Спи, моя радость, усни…

Они и заснули.

Галочка заблудилась в обильно разветвляющихся солидных военных дорогах и выбралась на Ярославское шоссе аж почти у Загорска. Выбралась и наддала.

– Где мы? – хрипло осведомился проснувшийся от перемены скорости Смирнов.

– У Загорска, – раздраженно ответила Галочка.

– Мы что, в Ярославль помчались?

– Да заблудилась я немного, Александр Иванович, – призналась Галочка. – Теперь наверстываю.

– А, ну тогда давай, – Смирнов опять пристроился поспать, но уже не спалось. Стал смотреть. Первый по-настоящему европейский бан при Москве, и поэтому Галочка без напряжения держала сто двадцать-сто тридцать. Без напряжения и с острым удовольствием. Мчались назад неразличимые леса, как забор выстраивались километровые столбы, жалобно-однообразно звенел рассекаемый воздух. Проскочили мост – поворот на Пушкино, и Смирнов попросил:

– Сейчас бабы местные с цветами будут. Ты останови, Галина.

Бабы были всякие: с огурцами, с помидорами и с цветами, конечно. Галина остановила. Смирнов долго прицеливался, долго приценивался. У интеллигентной старушки купил букет роз и вернулся на свое место.

– Тебе, Галина. За храбрость.

– Спасибо. – Галочка взяла букет, наклонилась к розово-алым цветам, вдохнула их запах. Еще раз сказала: – Спасибо, Александр Иванович, вы настоящий рыцарь!

– Мы когда-нибудь поедем?! – подал недовольный голос Казарян, и Алик, тоже проснувшийся, подал голос:

– И орут, и орут!

– Эх вы, представители творческой интеллигенции! – огорчилась за всю творческую интеллигенцию Галочка и сказала уже одному Казаряну: – Раз до рыцаря не доросли, оставайтесь пажом. Будете букет держать.

Казарян взял букет и от растерянности понюхал. Поехали.

К Москве их снова убаюкало. Не спал один Смирнов. Путепровод у Северянина, ВДНХ, Рижский вокзал. У перекрестка проспекта Мира с Садовым встали вслед за троллейбусом. И, как открылся зеленый, Галочка, привыкшая за долгий день ехать по прямой, рванула вслед за муниципальным транспортом. Прямо на Сретенку, улицу с односторонним встречным движением. Неизвестно от чего, скорее всего от интуитивного ужаса, первым проснулся Казарян и взревел:

– Куда, куда?!!

Но было поздно – они ехали по Сретенке.

– Быстро, Галочка, направо, в переулок, – приказал Смирнов, и они покатились вниз. – Теперь еще раз направо и во двор. Стоп. Ты молодец, Галочка.

Казаряновская "восьмерка" стояла с выключенным мотором. Милицейских свистков не было слышно.

– Такой уж молодец, что прямо деваться некуда! – уже успокоенный Казарян сказал это всего лишь с легкой укоризной. Смирнов хлопнул его сзади по плечу:

– Дурашка, она гениально отрубила хвост!

– А был? – быстро спросил Казарян.

– На Ярославском ждали. У поворота на Алькину дачу. Оттуда и повели.

– Ребята, вы о чем? – спросил окончательно проснувшийся Алик.

– О том, дорогой товарищ Спиридонов, – ответил Смирнов, – что игроки той команды знают, где находится твоя дача. Поэтому и хвостом за нами не последовали в безмашинные места. Откуда знают – вот вопрос.

– Ничего не понял, – признался Алик.

– После поймешь, – прекратил Алькину болтовню Казарян. – Саня, зачем им так пристально за тобой следить?

– Контакты контролируют. А у меня сегодня никаких контактов. Галочка, вези нас домой.

Осторожно, еще опасаясь милиции, выехали на бульвары. Неторопливо доехали до Алькиного дома. Вылезли все – прощаться.

– Мы с Галочкой – в Дом кино, поужинать, – сообщил Казарян, – а часов в одиннадцать я вам позвоню.

Так и расстались. Алик и Смирнов пошли домой, а Казарян с Галочкой поехали в Дом кино.

Не соврал Казарян, ровно в одиннадцать позвонил. И не просто так – с новостями:

– Я, Санек, совместил приятное с полезным. Бармен твой, Денис, в нашем ресторане гулять изволил.

– Ты его щупал?

– Зачем же молодому человеку вечер портить. Но главное не в этом, Саня. Главное, в какой компании гулял. Занятная компания… Если б надо было, я, конечно, этого Дениса за пищик пощупал. Но больно компашка перспективная. Думаю с нее начать.

– Завтра утром, – посоветовал Смирнов.

– Или днем. Или вечером. А в общем, с тобой надо посоветоваться.

И короткие гудки – конец разговору.

Творческие работники и пенсионеры спят до упора – пока не выспятся. Так делали и Смирнов с Аликом. Но довести до конца это дело им не дал телефонный звонок.

– Ромка, что ли? – догадался криком из кабинета Смирнов.

– Сейчас узнаем, – пообещал из спальни Алик и босиком пошлепал к телефону. Помолчал немного, сняв трубку, потом сказал недоуменно:

– Саня, тебя.

– Здравствуйте, Александр Иванович! – раздался в трубке молодой жизнеутверждающий голос. – Это Леонид Махов беспокоит. Мне бы повидаться с вами надо.

– Чудеса! А я сегодня собирался тебе звонить, просить рандеву.

– Так я приеду?

– Обязательно! Когда будешь?

– Через пятьдесят минут.

– Прелестно. К завтраку поспеешь. – Смирнов положил трубку.

– Ты хочешь поведать милиции о субботнем происшествии? – тихо поинтересовался Алик, почесывая голое толстое пузо.

– Нет, Алька. Пока нет.

– По-моему, правильно, – успокоился Алик. – Пойду под душик, а потом завтрак готовить. Милиционера кормить.

Ровно через пятьдесят минут прибыл лощеный, одетый с иголочки капитан Махов, очень похожий на артиста Абдулова. Но и старички к этому времени были ничего себе: умыты, бриты, приодеты с позволительной для старичков шикарной небрежностью.

Уселись, естественно, на кухне, и с неожиданной жадностью – все трое – набросились на пищу. Первым опомнился Махов, смущенно признавшись:

– Я сегодня позавтракать не успел.

– Ты не стесняйся, ты рубай! – приободрил его Смирнов, продолжая рубать. Замели все: огурцы, помидоры, жареную колбасу, макароны. На чае сбавили темп и приступили к разговору.

– Я с вами, Александр Иванович, посоветоваться хочу, – начал Махов и оглянулся на Алика.

– Чай допью и уйду, – пообещал ему тот.

– Да вы не мешаете, я из вежливости, только из вежливости, – заверил его Махов. – Просто боюсь, что вам это будет неинтересно.

– Может, и интересно, но я ухожу. – Алик допил чай и поднялся. Махов, понаблюдав за тем, как уходит Алик, встал, прикрыл дверь и начал:

– У меня сомнения, Александр Иванович…

– Сомнения – это хорошо, – перебил его Смирнов. – Еще чаю хочешь?

– Если можно, – обиженно выразил желание еще попить чайку Леонид Махов. Смирнов налил ему покрепче и посоветовал:

– Пей и не торопись. – Сам свой чай допил, как водку, и стал смотреть, как элегантно обращается с чашкой Махов. Без звука поставив чашку на блюдце, Махов укорил Смирнова:

– Вот вы перебили, Александр Иванович, и не знаю теперь, с чего начать.

– Раз не знаешь, значит, действительно сомневаешься. Давай с конца, с результата.

– Взял я этого остоженского наркотического супербосса. Вчера с поличным.

– Ну и что это такое?

– Гнида, – коротко охарактеризовал наркобосса Махов. И признался: Особой моей заслуги тут нет. Шел по трындинской схеме. Просто Трындин не имел права давить свидетелей, а я в связи с находкой тайника такое право имел. Ну и, естественно, придавил слегка. А наркоманы, когда не в кураже, – материал податливый.

– Поздравляю.

– Еще не все, Александр Иванович. Поляков этот признался, что тайник на крыше – его.

– Вон как чистенько у тебя все получается!

– Чистенько, да не совсем. Товар, что при нем был, когда его брали, с московской базы аптекоуправления. Там у него единственный канал – два грузчика, щипавшие по самой малости. Товар же из тайника областной базы. А Поляков не знал об этом: очень подробно мне рассказывал, как он копил понемногу этот запасец за счет поступлений с московской.

– Прячет второй канал?

– Вряд ли. Мелок он, мелок для серьезного разворота.

– За хороший посул берет тайник на себя?

– Скорее всего, боюсь, скорее всего… Что мне делать, Александр Иванович?

– Да… – Смирнов встал и стал собирать посуду. Собрал, отнес в мойку, хотел было вымыть, но махнул рукой, вернулся, опять уселся и сказал: – Перспектива у тебя, конечно, заманчивая. За три дня размотал дело, арестовал крупного торговца наркотиками, нашел тайник, преступник во всем признался, и все яснее ясного. Ты – герой и молодец, а Трындин с крыши сорвался случайно.

– Что делать, Александр Иванович?

– Давай на крышу слазим, Леонид.

Смирнов обвязался толстой нейлоновой веревкой, вдвоем проверили узлы на растяжку, намертво закрепили конец. Смирнов, кряхтя, вылез через слуховое окно.

– Вы там поосторожнее с вашей-то ногой, Александр Иванович, присоветовал Махов.

– Ты, главное, страхуй меня внимательно, а то повисну над бездной, как парашютист, на смех остоженской общественности.

И покарабкался вверх, внимательно осматривая кровельные доски. Махов, высунувшись из окна и неудобно вывернув голову, следил за ним. Пробыл Смирнов на крыше недолго. Судорожно цепляясь за что придется, вернулся, неловко спрыгнул в окно, развязал веревку, отдышался и признался:

– А страшно.

– Нашли что-нибудь? – ревниво полюбопытствовал Махов. Сам ведь там был, ничего не нашел.

– Грамотно сработано, – непонятно ответил Смирнов.

– Что именно?

– Все, Леонид, все. Последний раз кровельное железо вокруг окна клали не кровельщики, а халтурщики-алкоголики. Вместо того, чтобы крепить листы по-настоящему, просто приколачивали гвоздями с прокладкой.

– А какое отношение кровельщики имеют к нашему делу? Из-за них разве сорвался Трындин?

– Не из-за них, просто они кое-кому облегчили работу. Гвозди, Леонид, вбиты по шляпку, за исключением одного. И все – без прокладок.

– Ну и что?

– А то, что должен быть зазор на толщину железа и прокладки. Его нет, Леонид. Кто-то сорвал прокладки и вбил все гвозди, кроме одного, до конца. После этого лист железа держался на соплях, на одном гвозде. Стоило ступить на этот лист… Как тебе известно, Трындин ступил на него. Хочешь проверить?

– Хочу, – ответил Махов и полез на крышу без страховки.

– Ленька, не балуй! – заорал Смирнов.

Махов не откликнулся, баловал. Побаловал, побаловал и вернулся обратно. Вернувшись, высморкался в чистый платок цвета электрик и признал свое поражение:

– Я проморгал это, вы правы, Александр Иванович. На шляпках гвоздей ржавчина сбита ударами молотка.

– Не казнись, Леонид. Если бы не разговор с Трындиным о "Привале странников", и для меня твой ход размышлений был бы единственным.

– Что делать, Александр Иванович?

– Пойдем к нам, там побеседуем.

Они вернулись в спиридоновскую квартиру. Алик ждал их, готовый к выходу.

– Я пошел, Саня, а вы располагайтесь. Ромку дождись обязательно, он звонил, через полчаса будет. Когда я вернусь, пойдем к нотариусу доверенность оформлять. Там до двадцати часов.

И ушел. Смирнов остался за хозяина.

– В кабинете посидим, поговорим? – решил он и, обняв Махова за плечи, направил его в кабинет. Усадив его за стол, сам сел в кресло и объяснил эту мизансцену тем, что: – Тебе писать надо будет.

– Что? – осведомился Махов, взглядом отыскивая на столе ручку и бумагу.

– Пока ничего. Пока ты мне на несколько вопросов, сделай снисхождение, ответь.

– С удовольствием, Александр Иванович.

– Вопрос первый: ты сунул нос в записную книжку Трындина?

– При нем не было никакой записной книжки.

– То есть как не было? Я ее своими глазами видел. Он по ней мне назвал ФИО одного гражданина. А потом положил в левый карман форменной рубашки.

– Я осматривал все вещи Трындина. – Махов надавил на слово "все". – И те, что были при нем, и те, что находились в общежитии, где он жил. Записной книжки среди его вещей не было.

– Такие пироги. – Смирнов потрогал себя за нос, за ухо, провел ладошкой по волосам. – Порядок вопросов несколько меняется. Ты опрашивал свидетелей, которые видели, как Трындин сорвался с крыши?

– Опрашивал.

– Кто первым подбежал к телу?

– Это осталось невыясненным, свидетели говорят, что подбежало сразу несколько человек.

– И всех этих подбежавших ты опросил? – Смирнов давил на слово "всех".

– Всех, кого удалось прихватить на месте. Вы же сами знаете, как люди рвутся в свидетели.

– С этим вопросом покончено. Теперь второй. Ты сгоревший "Привал странников" осматривал тщательно?

– Я его вообще не осматривал. Зачем мне это нужно было? Я наркотиками занимался.

– Ты там у себя какую-нибудь официальную бумажку спроворь, и завтра мы этим "Привалом" займемся. Договорились?

– После того, как вы меня умыли, Александр Иванович, я у вас, как бычок на веревочке.

– Тогда пиши, что нам нужно сделать.

– Пишу, – Махов щелкнул паркеровской шариковой ручкой Алика.

– Первое, – диктовал Смирнов, – переопросить свидетелей. Что делал каждый из подбежавших первыми. Что делал он сам, какие действия других ему запомнились. Второе. Еще раз опросить ребят из отделения. Когда они в последний раз видели записную книжку Трындина. Особое внимание обрати на Ночевкина. Он с Трындиным последним общался. Третье. Поищи, через кого была передана Трындину записка.

– Ну, уж вы меня совсем за недоумка держите! – возмутился Махов. Нашел я этого пацаненка, который за рубль Трындину записку передал.

– И кто же на такое крупное вознаграждение расщедрился?

– Гражданин лет тридцати. Без особых примет.

– И ничего, ничего, никакой зацепочки?

– Наколка на правой руке. Спасательный круг с якорем.

– Уже ничего. И что ты с этим гражданином думаешь делать?

– Я не думаю. Я ищу.

– Тоже дело, – Смирнов не выдержал, вырвался из финского кресла, подошел к столу и заглянул в листок, на котором писал Махов. – А теперь у меня к тебе, Леонид, личная просьба, вроде бы и не относящаяся к нашему делу. Справочка мне нужна из ваших архивов.

– Если не под тремя крестами, добуду, Александр Иванович.

– Узнай, пожалуйста, где находится Андрей Глотов, бомбардир, осужденный в восемьдесят втором году на двенадцать лет.

– Будет сделано. – Махов старательно записал фамилию и даты.

– А в подмосковном Калининграде у тебя случаем знакомых нет?

– Найдутся.

– Тогда вот что. Наведи справки у них о деятеле по кличке Паленый. Личность заметная, они его наверняка знают – у него сильно обожжено лицо.

– Все? – с надеждой спросил Махов.

– Все. Может, чайку попьем после трудов праведных?

– Нет, Александр Иванович, теперь я пойду. Дел у меня теперь невпроворот.

Капитан милиции Махов убыл, и тут же явился кинорежиссер Казарян. С ходу, обильно потея, выдул три чашки и платочком промокнул взмокшее, с легким багровым отливом свое лицо, сообщил без предисловий:

– Денис твой – шестерка у Мини Мосина.

– Вот бы не подумал! Так это коренным образом меняет дело! Кстати, а кто такой этот Миня Мосин?

– Ты иронию оставь. Ирония – не лучший способ общения с больным человеком.

– Я ж тебя хотел полечить, но ты отказался. Так кто такой этот Миня Мосин?

– Миня Мосин – юристконсульт Министерства культуры. И вполне официальный советский милиционер.

– Это каким же образом?

– Самым простым. Все гениальное – просто. Сразу же после войны он стал собирать живопись начала века и двадцатых годов. За бесценок приобретал. А теперь представляешь, сколько это стоит? Да ты должен его помнить! Он у меня в пятьдесят третьем году очень приличного Лентулова выманил.

– Выманил за эскиз Добужинского, который у тебя в коридоре висит. Вспомнил я твоего Миню.

– Ну и память у тебя, начальник! Как помойная яма.

– Дело давай, армянин.

– Не груби. Договорился я по телефону с Миней. Сегодня вечером встречаемся в Доме кино. Порасспрошаю его по твоему вопроснику, посоветуюсь с ним, как лучше к Денису подойти.

– Так он тебе и посоветует!

– Посоветует. Он вокруг моего Филонова давно кругами ходит. У него петербуржцев мало.

– А ты Филонова отдашь?

– Отдам. За услуги и еще за что-нибудь.

– Напился? – Смирнов встал из-за стола. – Пойдем в кабинет, там удобнее. Нам с тобой поразмышлять вслух надобно.

– Совещание у меня в кабинете! – очень похоже передразнил его Казарян. – Совещание у меня в кабинете! Сколько раз слышал я в МУРе от тебя эту фразу. Но отобрали там у тебя кабинет, и совещания теперь приходится проводить в Алькином.

– Нет в тебе, Рома, благородства, – понял все про Казаряна Смирнов, усаживаясь за письменный стол. – И душевной тонкости не хватает. Начнем, благословясь?

– Излагай, – томно предложил расползшийся по креслу Казарян.

– Сегодня утром меня навестил капитан милиции Махов, с которым мы в довершении всего лазали по крышам. Если меня всерьез рассматривают на просвет, то, безусловно, и визит Махова, и путешествие по крыше не остались незамеченными. Следовательно, им известно, что я поддерживаю связь с милицией. Закавыка номер один: считают ли они, что я поведал капитану милиции о ночной своей встрече с бомбардиром Андреем Глотовым? Если они так считают, то на ликвидацию мою пойти остерегутся. Если же не считают, то все остается статус-кво. Думай, Рома.

– Задачка, – Казарян плавным движением обеих рук массировал себе виски. Помассировал и поднял глаза на Смирнова. – Не считают, Рома.

– Доводы, – распорядился Смирнов.

– Уверен, они предполагают, что ты не дурак. Хотя, по моему мнению, они ошибаются.

– Серьезно говорить можешь? – перебил его Смирнов.

– Не перебивай. Что, кроме рассказа, у тебя имеется? Ничего. Дубинка разве, да и то мы с Алькой знаем, что она не твоя. Ты пока можешь предложить милиции одну пустоту, но пустоту, если ее официально взять, весьма обременительную. На кой ляд милиции на свою задницу приключений искать? Они понимают этот расклад и знают, что ты его тоже просчитал. Значит, ты будешь искать еще доказательств. Один. В крайнем случае, со мной и с Алькой. Статус-кво, Саня.

– Я ничего не сказал Лене Махову. Ты вместе с ними все правильно просчитал. Одна надежда на то, что они считают меня глупее, чем я есть на самом деле. И думают, будто бы я нахожусь в уверенности, что напугал их милицией.

– Возможный вариант. Но не стопроцентный, Саня.

– Понимаю, что не стопроцентный. Но все-таки в любом случае расслабятся они слегка. Может, кончик какой по расслабке покажут…

– Не надейся особо.

– Не надеюсь особо, конечно, но хотелось бы…

Неожиданно в дверях кабинета восстал (открыл дверь своим ключом) Алик.

– Ты почему так рано? – недовольно спросил Смирнов. – Ты же к вечеру обещался быть.

– Окошко образовалось. Собирайся скорей и поедем к нотариусу, потом машину заберем. Ромка нас подкинет.

– Подкинет и уронит, – проворчал Казарян.

Они сделали доверенность у нотариуса и поехали на Мичуринский проспект. Там была платная стоянка, на которой Нюшка держала машину.

– Гляди ты, "Нива"! – удивился Смирнов. – У тебя же "семерка" была.

– Сменил. Нюшка с мужем тоже строятся, им по калужским колдобинам на "Ниве" удобнее.

– Им удобнее, а мне, – ворчал Смирнов, прикидывая, как он с кривой ногой в высокую "Ниву" залезать будет. – Ключи давай.

Алик кинул ключи, Смирнов поймал их, открыл дверцу и влез в прокаленный солнцем автомобиль. Влез довольно уверенно и быстро, для проветривания распахнул дверцу на другой стороне, включил мотор. Мотор работал как часы.

– Поехали! – подобно Гагарину, заорал Смирнов, захлопнул дверцы и мигом рванул с места. Алик и Казарян попадали в "восьмерку" и понеслись следом.

На перекрестке у площади Индиры Ганди они на красном свете прихватили его. Стали рядом.

– Ты куда, дурак старый?! – плачущим криком вопросил Алик.

– Куда надо! Следуй за мной и делай как я! – громогласно объявил Смирнов и дал газу на зеленый. Водил он жестко и решительно: стартовал так, что бешено рычал мотор, тормозил так, что визжали тормоза.

– Ничего его изменить не может, – любовно сказал Алик. – Столько лет прошло, столько машин поменял, а водит как джип по дорогам войны.

– Зря ты ему машину дал. Он теперь от нас убегать будет. А нам с тобой его нельзя оставлять одного. Пришьют нашего дедка, что делать будем?

– Типун тебе на язык.

Пересекли Ленинский, миновали Профсоюзную.

– Куда он? – раздраженно спросил Алик.

– Вероятнее всего, на Каширку.

И точно – на Каширку. Миновав Окружную, "Нива" прокатила километра два и замигала правым задним. Притормаживала, притормаживала и стала на обочине. Злобный Казарян воткнулся за ней чуть ли не впритык. Смирнов вылез из "Нивы" и оповестил всех:

– Хорошо!

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. – Алик открыл дверцу и с нелюбовью посмотрел на Смирнова: – Мне ровно через час пятьдесят минут нужно быть на телевидении.

– Успеем, – легкомысленно заверил его Смирнов, а Казаряну сказал: Рома, провериться не мешает. Ты меня на километр отпусти и посмотри. А я тоже погляжу. Поедем по Каширке. От развилки на Домодедово я вас жду километрах в трех.

– Куда мы едем? – опять заблажил Алик, но поздно – "Нива" понеслась. Подождав минуту, погнал и Казарян. Он гнал и внимательно осматривал машины, которые он обгонял и которые обгоняли его. Минут через десять миновали развилку и вскоре увидели криво приткнувшуюся к обочине "Ниву".

– Ну как? – спросил стоявший рядом с "Нивой" Смирнов.

– Никак. А у тебя? – осведомился Казарян.

– И у меня никак. Я думаю, что их сильно смутило появление второй машины. Знают, что на двух машинах проверить хвост – раз плюнуть. Скорее всего на время обсуждения новой раскладки сил нас отпустили.

– Так куда мы едем? – опять заныл Алик.

– Ребятки, я тут недалеко местечко глухое знаю, я там постреляю чуток, а? – жалобно попросил ребяток Смирнов. Ребятки переглянулись, и один из них – Казарян – повертел указательным пальцем у виска, показывая другому – Алику, – что старичок слегка спятил.

Спятивший старичок засмеялся и полез в машину.

Проехали еще километров пяток и за деревней свернули на узкое шоссе, а с шоссе еще километров через пять – на грунтовую дорогу-полутропу. Лесок кончился, и открылось безлюдное поле. На опушке Смирнов затормозил. Глухо, как в танке, будто и нет совсем рядом Москвы.

Смирнов, хромая, погулял по полянке, сбивая пыль с ботинок высокой травой. Погулял, осмотрелся и попросил у залегших уже на теплую землю своих дружков:

– Ребята, какой-нибудь ненужный хлам у вас в багажниках валяется? Стаканы, кружки, поболе что? В деревья стрелять не хочу.

Алик и Казарян нехотя встали и пошли рытья в багажниках. Казарян принес два граненых стакана и эмалированную кружку в лишаях ржавчины. Алик притащил хлорвиниловую канистру и прокомментировал свою щедрость:

– Вроде бы канистра мне эта ни к чему, и выбросить жалко.

Смирнов осмотрел дары и резюмировал:

– Ну и барахольщики вы, братцы! Плюшкины, ей-богу! – И стал расставлять предметы. Два стакана и кружку поставил на предпольный бугорок – чтобы труднее было стрелять против солнца, а канистру, отойдя метров на тридцать, – напротив, для оборотки. Оглядел все с удовлетворением и велел Казаряну: – Командуй, Рома.

– Лицом ко мне, – тихо сказал Казарян и вдруг залаял по командирски: – С одной руки по трем предметам!

Смирнов мгновенно развернулся и без пауз произвел три выстрела.

– Оборотка! – рявкнул Казарян. – Серия из четырех!

Под выстрелами канистра прыгала, будто приплясывая. Не стерпел Смирнов, выпустил всю обойму. Хищно оскалился, достал из кармана снаряженную обойму, перезарядился и, обернувшись к Казаряну и Алику, лихо подмигнул:

– Ну как?

– От твоей пальбы у меня опять голова разболелась, – сообщил Казарян и распорядился: – Пойдем посмотрим, что ты натворил.

Стаканы – вдребезги, кружка – с дыркой посредине, у канистры в пупке.

– Ну как? – еще раз осведомился Смирнов. Горделиво.

– Ты в порядке, – заверил его Казарян, а Алик вдруг застрадал:

– Сань, дай я постреляю, а?

– Ты опаздываешь, – напомнил ему Смирнов. – Да и смываться нам надо отсюда как можно скорее. Мало ли что, кто-нибудь услышал выстрелы, сообщил куда надо.

– Ну, разок!

– Нет. У меня с собой одна обойма. Пусть целой будет на всякий случай.

В газету собрали осколки стекла, подобрали кружку, канистру и расселись по машинам, перед тем, как тронуться, Алик с угрозой напомнил:

– В вашем распоряжении час пять минут!

Понеслись! За двадцать минут добрались до Окружной, на Окружную затратили полчаса, Ярославское отобрало десять минут. Ровно через час пять минут Смирнов вылез из "Нивы" на стоянке у мрачного, необъятного глазом здания телецентра и, подождав, пока подкатит "восьмерка", объявил подъехавшим, сдержанно торжествуя:

– Час пять минут. Тютелька в тютельку.

– Ты у нас еще ого-го! – поощрил его Алик, выбираясь из "восьмерки", и спросил у сидящего за рулем задумчивого Казаряна: – Вы куда сейчас?

– Мы-то… – Казарян глянул на часы. – Мы-то в Дом кино, не торопясь. Ты туда подъедешь или дома ждать нас будешь?

– По обстоятельствам, – Алик сделал ручкой, перебежал стоянку и скрылся в вертушке.

В ресторане Дома кино Казарян усадил Смирнова, а сам направился к столику возле окна, где привычно расположился Миня.

– Как живешь, Миня? – спросил Казарян, присаживаясь напротив.

– Твоими молитвами, Рома, – ответил Миня, наблюдая, как от кухни шла официантка, без заказа неся ему обычное: зелень, гурийскую капусту, черную икру в вазончике.

– Значит, хорошо, – решил Казарян, зная свои молитвы.

– Не жалуюсь. Зачем я тебе понадобился? Решил мне своего Филонова продать?

– Продать я его никогда не продам. А обменять могу. При одном условии.

– Об условии потом. Что ты за него хочешь?

– Маленький такой, сомовский пейзажик с купальницами.

– Ты с ума сошел!

– Не делай вид, что я пронзил твое сердце столь непомерным требованием. У тебя же два варианта его имеются.

– И чего тебя тянет к мирискусникам, не понимаю.

– Ну так как?

– Я подумаю, Рома. А что за условие?

– Водички бы налил с барского стола, – играясь, занахальничал Казарян. Миня поспешно налил минералочки. Казарян выпил, выпустил газ через нос и начал с вопроса:

– Денис, бармен из "Космоса", давно на тебя шестерит?

Миня откинулся на стуле, посмотрел на Казаряна, посмотрел через зал на столик, от которого тот пришел, ответил круто невпопад. И тоже вопросом:

– Это Смирнов там сидит?

– Ты его не бойся, Миня. Он в отставке, на заслуженном отдыхе.

– А я его и не боюсь, Рома. Просто интересуюсь. И возьми на заметку: я вообще ничего не боюсь.

– Это тебе так кажется. Повторяю вопрос: шестерит или не шестерит?

– Шестерит, – с презрением к этому слову произнес Миня. Интеллигентный же человек, сын профессора, кинорежиссер, а от милицейского жаргона избавиться не можешь. Каинова печать.

– Так я тебя слушаю, Миня.

– Денис время от времени оказывает мне мелкие услуги.

– У тебя он, следовательно, почасовик. А у кого он на зарплате?

– У государства, Рома, у государства.

– Ну уж! Такой хватает и ртом, и задницей.

– Больше ничего сообщить не могу.

– Жаль. А я надеялся. Что за человечек он? За жабры взять можно?

– За жабры взять можно кого угодно, как тебе известно. Но его брать не советую. Он всерьез завязан с филиалом правоохранительных органов при гостинице. Скажи, пожалуйста, Рома, Денисом экс-полковник Смирнов интересуется?

– Я интересуюсь, я. И все-таки попытаюсь взять его за жабры. Спасибо за водичку, Миня. – Казарян поднялся.

– Постой, а Филонов? – прямо-таки по-детски расстроился Миня.

– Не уйдет от тебя Филонов. В субботу созвонимся и устроим свидание Филонова с Сомовым.

– Ну а продать все-таки не хочешь? Я хорошие деньги дам.

– Я богатый, Миня, я последнее время из картины в картину. Так до субботы?

– До субботы, Рома.

– Ты что-нибудь заказал?

– А разве надо? – удивился Смирнов. – Может, у Альки поужинаем.

– Провинциальный жмот, – оценил его Казарян и вилкой постучал по фужеру. Официантка тотчас явилась на звон. – Лялечка, мою закуску и что там приличное из горячего?

– Шашлыки сегодня неплохие.

– Что ж, тащи шашлык. Все на двоих.

– Ну что, Миня? – не утерпел Смирнов.

– Мимо.

– Совсем-совсем?

– Есть один любопытный нюансик, но об этом потом. Давай поужинаем, последнюю фразу Казарян произнес потому, что увидел приближающуюся Лялечку с подносом.

Я старался, ужин готовил, а вы… – выговаривал им Алик, убирая со стола в холодильник сыр и колбасу.

– А мы в ресторане были, и ты знал об этом, – отпарировал Казарян. Тоже мне, готовил! Колбасы нарезал, вилки положил… Перетрудился!

А Смирнов потребовал:

– Чаю давай!

Молча гоняли чаи.

– Что новенького? – снизошел наконец обиженный Алик.

– На сегодня все новенькое – у Ромки, – сказал Смирнов, – выкладывай свой нюансик.

– Нюансик такой: Денис в "Космосе" туго завязан с местными стражами порядка.

– Ну это я и без тебя знаю, – разочарованно протянул Смирнов и добавил: – Ты, Рома, его не трогай. Настоящего подхода к нему нет, и он не заговорит до тех пор, пока мы его основательным камушком не придавим. Будем искать камушек.

– Саня, твои соображения ума уже можно нам сообщить? – осторожно спросил Алик.

Смирнов ответил не по существу. Он встал и заорал:

– Я бездельничаю! Я теряю время из-за отсутствия информации! И опаздываю, опаздываю!

– Кино будем смотреть? – лениво полюбопытствовал Казарян.

Смирнов дико на него посмотрел, ничего не понимая, потом понял и ответил тихо, на выдохе:

– Будем.

Смотрели феллиниевского "Казанову", который на телевизионном экране потерял всю свою философскую начинку и смотрелся как веселая порнуха. Досмотрели, Казарян уехал домой, а Алик и Смирнов завалились спать.

И опять им не дал выспаться телефонный звонок. И опять Леонид Махов.

– Новости, Александр Иванович, – бодро сообщил он.

– Давай, – хрипло ответил мутный со сна Смирнов.

– Начну с самых свеженьких. Только что мне сообщили из Калининграда: гражданин Савостиков Геннадий Григорьевич, известный вам под кличкой Паленый, в воскресенье вечером утонул в Клязьме.

– В Клязьме утонуть нельзя, – ошалело сказал Смирнов.

– Можно. Пьяный и в луже утонет.

– Он был сильно пьян? – Смирнов проснулся окончательно.

– Говорят, литровка в нем была. Не меньше.

– Дела. Давай удивляй дальше.

– И удивлю. Андрей Витальевич Глотов, бомбардир, кличка Живоглот, пятьдесят третьего года рождения, осужденный на двенадцать лет, скончался в апреле 1986 года в больнице лагеря строгого режима от перитонита.

– Ты не ошибаешься, Леонид? – с непонятным азартом спросил Смирнов.

– Не ошибаюсь. Передо мной дело из архива. Вот копия медицинского заключения, вот и фотография покойника. Впечатляющее личико.

– Леня, сколько времени уйдет на то, чтобы сделать экспрессом копию этой фотографии?

– Час, Александр Иванович.

– Через час жду тебя с фотографией на Страстном бульваре.

– Вы меня толкаете на должностное преступление. Ну да ладно. У меня и еще есть что вам сказать.

– При личной встрече, – отрезал Смирнов и бросил трубку.

В ванной шелестел душ. Смирнов заглянул туда и увидел то, что ожидал увидеть. Жирный Алик с удовольствием стоял под теплым дождичком. На шум, произведенный Смирновым, открыл один глаз и потребовал ответа:

– Что тебе?

– Я смотаюсь на часок, – проинформировал его Смирнов.

– А куда, Саня?

– Закудакал! В МУР, к Махову. Через час буду. Можешь не беспокоиться.

– Я с тобой, а?

– Нет. У меня с Маховым приватный разговор, – отрезал Смирнов.

Приткнув "Ниву" у ВТО, Смирнов, стуча палкой, прошел на бульвар. Отыскал скамейку под солнцем и уселся, подставив лицо твердым утренним лучам. Страстной бульвар, Страстной бульвар! Самый широкий, самый квадратный, самый непохожий на бульвар московский бульвар. Культурный лес по московским понятиям. Бодро бежали мимо деловые гости столицы, прогуливались вырвавшиеся из близлежащих контор клерки в галстуках, редко прогуливались мамаши с колясками – учреждения вытеснили из жилья москвичей. Смирнов в томлении прикрыл глаза.

– Здравствуйте, Александр Иванович, – перед ним стоял Махов.

– Привет, Леонид! Принес? Давай.

– Любуйтесь. – Махов протянул ему фотографию.

– Нет, не ошибся, – с удовлетворением сказал Смирнов, изучив изображение Живоглота.

– В чем, Александр Иванович?

– Да так, пустяки. Ты мне дашь эту фотографию?

– Для того и распечатывал. По другим нашим делам поговорим?

– А как же! Ты присаживайся, присаживайся.

Леонид сел на скамью, раскинул руки по спинке, тоже подставился солнцу и начал:

– Как всегда, вы правы, Александр Иванович. Ночевкин видел записную книжку у Трындина, когда тот заходил в отделение последний раз. Ночевкин запомнил это хорошо, потому что Трындин книжкой нос себе почесывал, рассказывая о непонятной чертовщине в райисполкоме.

– Вот и книжечка объявилась! – удовлетворенно констатировал Смирнов.

– Она не объявилась, она исчезла, – поправил его Махов. – Вчера весь день по второму кругу опрашивал свидетелей, и занятная картинка получается. Подбежали к Трындину почти одновременно четверо. Двое мужчин и две женщины. Но первым наклонился над ним, якобы для того, чтобы послушать, бьется ли сердце, гражданин, которого среди опрашиваемых не оказалось. Гражданин без особых примет.

– Лет тридцати и с наколкой на правой руке. Спасательный круг и якорь, – добавил Смирнов.

– Как догадались? – обиженно спросил Махов.

– Слишком долго ты, Леня, готовил эффективную концовку.

– И общая картина начинает складываться. Мне очень хочется теперь по-настоящему прочесать "Привал странников".

– Бумагою запасся?

– А как же! Поедем, Александр Иванович?

– Давай на завтра отложим, а, Леонид! Для того чтобы чесать "Привал", мне кое-что узнать надо. А концы – будь здоров. Весь день на это уйдет. Договорились?

– Да и у меня хлопот полон рот. Но очень хочется…

– Завтра, Леня, завтра с утра.

– К девяти я у вас, как штык.

Было половина одиннадцатого.

А в одиннадцать часов пятнадцать минут Смирнов нашел сильно пьяного Шакина В.В., нашел в зачахнувшей рощице, где обычно забивают "козла". Сейчас не забивали – рано. Шакин сидел за столиком перед пустым стаканом. Но бутылки нигде не было: пьян, пьян, но законспирировался.

– Где с утра достал? – спросил Смирнов, сзади положа Шакину руку на плечо. Шакин не вздрогнул, не испугался, до того был пьян, медленно повернулся и посмотрел на Смирнова отстраненно растопыренными глазами. Посмотрел и предложил:

– А-а-а, это ты. Выпить хочешь?

– В честь чего гуляешь?

– Не гуляю – поминаю. Паленого поминаю. Душевный был человек!

– Что ж ты о покойнике – Паленый! Его Геной звали.

– Правильно, Геной. И добрый был. Уважит, бывало, поднесет.

– Ну а еще что скажешь, Вадик?

– У него в последнее время присловье было: "Мы и мертвыми возвращаемся". А вот утоп и не вернулся. Ах, Паленый, Паленый! – Шакин, не вынимая бутылки из внутреннего кармана пиджака, ловко налил полстакана. Посмотрел на Смирнова: – Будешь?

Смирнов ладонью прикрыл стакан:

– Подожди немного, Вадик! – и вытащил из кармана рубахи фотографию. Посмотри, этот человек у тебя паспорт купил?

– Этот не этот, какая разница! – не глядя на фотографию, возгласил Шакин. – И все-то ты с глупостями…

– Ты что, меня не узнаешь, Шакин?! – надавил железным голосом Смирнов.

– Узнаю. Ты есть главный виновник смерти Паленого. Ты его избил, как мальчишку, унизил тем самым до невозможности. Он от обиды запил по-черному, и от того, что пьяный, утонул. Ты – душегуб.

– Прекрати кривляться, ну!!! – рявкнул Смирнов. – И смотри! Этот или не этот?!

От смирновского рыка Шакин вспомнил про себя, что он есть, и, собравши последние силы, уставился на фотографию. В глазу появилась осмысленность.

– Вроде этот, – наконец изрек он.

Жека готовил зал: стелил скатерти на своих столиках, расставляя фужеры, раскладывая ножи-вилки. Смирнов наблюдал за ним от дверей.

– Поди сюда, Жека! – приказал он.

Жека посмотрел на него, узнал, не торопясь дооформил последний столик и только после этого направился к Смирнову. А Смирнов на площадку вышел, устроился на любимом своем подоконнике. Жека стал напротив, сказал:

– О вас после пятницы по Болшеву легенды ходят.

– Обо мне, Жека, легенды ходят не только по Болшеву. Что трезвый, Паленого не поминаешь?

– Отпоминались. Вчера похоронили.

– А Шакин вон переживает, никак не успокоится.

– Не переживает, а пьет. Пьянь и рвань.

– Что ж ты мне врал, Жека? Паленого боялся? Ведь это он просил тебя свести того человека с Шакиным, чтобы самому в стороне быть?

– Что ж вам рассказывать, когда вы все и так знаете?

– Это я сейчас знаю, а тогда не знал. Врать нехорошо, Жека. Еще раз мне соврешь – пеняй на себя. Смотри. – Смирнов вытащил из кармана фотографию и протянул Жеке. – Он?

Жека рассматривал фотографию и так, и этак. Спросил:

– Шакин его опознал?

– А твое какое собачье дело знать, опознал он его или нет? Ты не бойся, Жека. Нечего теперь тебе бояться.

– А я и не боюсь. Этот мужик и купил паспорт Шакина.

– Благодарить не благодарю: не за что. – Смирнов поднялся с подоконника. – А совет дам: аккуратнее будь, Жека. Без надобности в дерьмо не лезь.

Было желание у Жеки ответить, но не ответил. Не простившись, Смирнов стал спускаться по лестнице.

На стоянке Смирнов забрался в "Ниву". Жарковато было, но куртку не снимешь – положение обязывало: дура под мышкой. Раскрутил все окна и поехал в Москву.

У Рижского вокзала сделал разворот к рынку, с трудом пристроился на стоянке и пошел гулять по выставке-продаже плодов индивидуальной трудовой деятельности. Штаны, рубашки, леденцы, наклейки, значки, зимние шапки, детское исподнее, майки с надписями на иностранном языке, съедобная вата, бижутерия, игрушки, хрустящие трубочки с кремом… Задорно кричат, смеются, уговаривают друг друга. Забавно, весело, свободно. Хочешь покупай, а хочешь – не покупай. Хоть здесь право выбора.

Смирнов искал целенаправленно. Он подходил только к торговавшим штанами и задушевно задавал как бы интимный вопрос:

– А Веня где?

Первые трое опрошенных тупо и однообразно отвечали вопросом на вопрос:

– А кто такой Веня?

И только у самого роскошного прилавка с богатым ассортиментом "вареных" джинсов на любой вкус элегантный услужливый молодой человек откликнулся соответствующе:

– Был, был здесь. Но уехал минут сорок назад.

– А куда он уехал, не подскажете? Я – его старый знакомый, он мне очень нужен.

– Наш Веня нужен всем, – мягко улыбнулся молодой человек и уже серьезно: – Он поехал в наш цех за товаром. В ближайшие полчаса должен быть.

Молодого человека отвлек покупатель. Молодой человек еще раз извинительно – улыбнулся Смирнову и занялся делом, а Смирнов продолжил прогулку по рынку – на полчаса. Такое уж сыскное дело – ждать, всегда ждать.

Еще недавно король московского подпольного джинсового самопала, а ныне солидный кооператор Вениамин Беленький обрадовался Смирнову, как отцу родному:

– А я-то голову ломаю: кто это меня ищет? А это Александр Иванович собственной персоной! – Веня распростер руки как бы для объятия, но Смирнов обниматься не стал, просто пожал Венину правую. Веня оценил смирновский жест и, слегка обняв его левой за плечи, осведомился доверительно: – Чем могу быть полезен?

– Пошептаться надо, Веня.

– А почему же не пошептаться? Еще как пошепчемся! – возликовал Веня, и они отправились погулять по Крестовскому мосту.

Дураков переходить мост пешком, естественно, почти не было. Они прогуливались в одиночестве, поглядывая вниз на постукивавшие на медленном ходу электрички.

– Процветаешь? – поинтересовался Смирнов.

– Живу, Александр Иванович, – поправил его Веня. – Не прячусь, не ловчу, работаю и живу!

– Ты, понятное дело, в порядке. А Лешка Борзов как?

– Значит, вам Леша нужен, – все понял догадливый Веня. – Леша-то как? Присматривается пока. К настоящему делу еще не приступил, так, иногда комбинирует по привычке.

– Где мне его найти?

– Прямо не знаю, что и сказать…

– Ты не опасайся, Веня, свидание со мной ему во вред не будет.

– Да я понимаю, Александр Иванович, если бы во вред, вы бы его без моей помощи искали… Просто он мелькает. То в Москве, то в своем городке распрекрасном.

– В Москве у него постоянное место жительства имеется?

– Да пока вроде нет. По знакомым, по гостиницам. А скорее всего вы его в собственной резиденции застать можете. В городишке его родном.

– Адрес, Веня.

Адрес Веня дал легко: Смирнову верил. Смирнов записывать адрес не стал, запомнил:

– Спасибо тебе, Вениамин. На всякий случай имей в виду: кто бы ни интересовался нашим с тобой разговором, один ответ – Смирнов заказывал себе штаны. Стой на этом, и точка. Так и для тебя, и для меня безопаснее будет.

Веня тихо присвистнул:

– Дела. – Но все-таки хорошего его настроения никто и ничто отнять не могли: – А что, Александр Иванович, может, и вправду штанцы вам построим?

– Давай, – вдруг загорелся Смирнов. – Но не такие, чтоб уж очень "вареные". Там, темно-серые какие-нибудь. И не бананы ваши дурацкие, а нормальные.

– Пятьдесят второй, пятый рост, – деловито прикинул Веня.

– Пятьдесят четвертый, – поправил Смирнов.

– Между, – решил Веня и официально объявил: – Жду вас через два дня.

Возвращались к рынку. Тянуло кооперативным шашлыком.

– По шашлычку? – предложил Веня.

– Некогда, – с сожалением отказался Смирнов.

С проспекта Мира свернул направо к бензоколонке, заправился под завязку, и по Самотеке, по Цветному, по Неглинной – через центр на ту сторону Москвы-реки, а там попроще – на трассу и до Окружной. После Окружной дал скорость. Хорошо бежала "Нива", нешумно, приемисто. Смирнов смотрел на дорогу, поглядывал в зеркало заднего обзора, по сторонам, отвлекаясь только на изменения в пейзаже, происшедшие за его почти двухлетнее отсутствие. Ни с того ни с сего запел вдруг. Робко и дребезжаще:

Мы ушли от проклятой погони.

Перестань, моя крошка, рыдать.

Нас не выдадут черные кони,

Вороных никому не догнать.

Услышал свое пение, застеснялся его немузыкальности и замолк. Мелькали сороковые уже верстовые столбы. Где-то на пятидесятом километре замаячил впереди и справа загородный ресторан. Смирнов свернул к нему.

На площадке для автомобилей – одинокий старенький "Москвич". Пусто, значит, в ресторане – день, не ресторанное еще время. Смирнов затормозил и глянул на часы. Было четверть четвертого. Запер "Ниву" и направил неровные стопы в точку общественного питания.

В самом деле, пусто. За одним столиком обедало семейство из "Москвича", в углу пятеро мужиков, надо полагать, местных, дули пиво. Их стол был заставлен темно-зелеными пустыми бутылками. Смирнов сел за столик у окна и стал ждать. Пришла наконец грузная тетя в переднике с кружевами.

– Окрошка есть? – спросил Смирнов.

– Есть, – ответила тетя и чиркнула карандашиком в блокноте. Класс явно невысок.

– Что же на второе? – поразмышлял вслух Смирнов и вдруг вспомнил запах у Рижского рынка: – И шашлык, если можно.

Управился с обедом Смирнов довольно быстро, за полчаса. Спустился вниз, заглянул в бар. Там гремела музыка – и никого, совсем никого, даже бармена не было. Зашел в сортир и закрылся в кабинке на задвижку. Извлек из-под мышки парабеллум, из кармана – глушитель, соединил их, а затем пистолет с глушителем засунул за пояс и застегнул куртку на "молнию".

На площадке рядом с "Москвичом" появился "шестой" "Жигуленок".

Смирнов забрался в "Ниву" и включил мотор. Сделал вперед – назад. Все нормально с тормозами. Он расстегнул "молнию" на куртке, вывернул "Ниву" от бровки и медленно покатил.

У "Жигуленка" притормозил. Двое в салоне почти одновременно пригнулись, скорее всего искали что-то на полу. Смирнов сказал им:

– Устал я от вас за день, ох устал!

И выстрелил два раза. В два колеса, в баллоны. Не выстрелы – так, несильно ударили палкой по подушке. "Шестерка" заметно на глаз стала оседать направо, а "Нива", застонав от предельного усилия, бешено рванула с места.

Теперь дай бог ноги. "Нива" выскочила на шоссе, опасно нарушая, пересекла сплошную осевую линию и помчалась к Москве, – вот он, замеченный еще по дороге сюда проселок через густой лиственный лес. Даже если у них переговорник "йока-токи", они не успели его, Смирнова, передать.

Смирнов долго петлял и проверялся; убедившись, что никто его не видит, выбрался на бетонку и по ней рванул к Минскому шоссе. Только почувствовав под собой полотно хорошей трассы, позволил себе еще один куплет из той песни:

Начинаются дни золотые

Воровской безоглядной любви.

Ой, вы кони мои вороные,

Черны вороны кони мои!

За памятником героической девушке сделал поворот налево и нешироким шоссе, сквозь бесконечный осинник, повел "Ниву" к цели – маленькому городку за осинником. Конец неблизкий – километров двадцать. Если бы не изредка на яростной скорости набегавшие грузовики – кончился рабочий день, водилы рвались домой, – можно было заснуть от одурманивающего однообразия частых, как забор-штакетник, оливковых стволов и тусклой выцветшей зелени неопрятно-густой листвы.

Дорога круто пошла вверх, осинник сменился березняком, и "Нива", миновав водораздел, покатила вниз, к игрушечной реченьке, которая своими извивами живо напоминала змеевик самогонного аппарата. Мостик, и опять холм, на котором пристроились полудеревенские дома: начинался город.

Старинный городок был когда-то уездным, потом районным центром, но лет пятнадцать-двадцать назад столицей района стал бойко развивающийся поселок, где построили химкомбинат, и городок этот стал дряхлеть и ветшать, как все заштатное.

Открылась центральная площадь с забавными и уже сильно разрушенными торговыми рядами, с монументальным обшарпанным собором, на колокольне которого столь крикливо совещались галки, что было слышно и в двигающемся автомобиле. Смирнов затормозил.

– Не подскажете, где Вторая Социалистическая улица? – спросил он у стоящего в раздумье посреди площади аборигена. Был одет абориген не по сезону: в тяжелом пиджаке, в кирзовых сапогах и в довершение – в шапке-ушанке.

– Так за церковью сразу Интернациональная будет. Поедешь по ней. Первая направо – Первая Социалистическая, а вторая – Вторая… А ты к кому?

– Борзов мне нужен, Алексей.

– А-а-а, американец! – обрадовался абориген тому, что знает, кого разыскивает Смирнов. – Дома, дома, я сегодня его в магазине видел, он хлеб брал.

Первая Социалистическая, Вторая Социалистическая, поворот – и вот он, дом номер семь. За фигурным, непривычно разреженным забором были разросшаяся трава, неухоженные деревья и щеголеватый, обитый вагонкой дом-коттедж. Посреди участка на двух столбах висел шикарный заграничный гамак, в котором, еле заметно покачиваясь, возлежал с книгой в руках Лешка Борзов. На звук подъехавшей машины он поднял от книги розовое в вечернем свете лицо и вопросительно смотрел на "Ниву" до тех пор, пока из нее устало и неловко не выбрался Смирнов. Вопрос на лице сменился усмешечкой.

– Вас ли я вижу, полковник? – жеманно воскликнул Леша.

– Меня, меня, – подтвердил Смирнов, разминаясь.

Леша спустил ноги, почесал грудь под расстегнутой рубахой, не торопясь, освободился от гамака и пошел к калитке встречать незваного гостя.

– Полковник, вы прекрасно выглядите, я бы даже сказал – помолодели. Алексей открыл калитку и ждал, когда Смирнов протянет ему руку. Смирнов протянул. Протянул и Алексей. Поздоровались.

– Я уже не полковник, – поправил его Смирнов. – Я – пенсионер.

– А какое это имеет значение? Ну, если хотите, буду звать вас Александром Ивановичем. Александр Иванович, прошу в дом!

И внутри дом был с иголочки. Паркет, паровое отопление, камин.

– Мне бы умыться, – попросился Смирнов.

– Сей момент. Вы курточку снимите, Александр Иванович. И удобнее, и прохладнее будет. Жарковато сегодня не в меру.

– У меня машинка под мышкой, – признался Смирнов.

– И сбрую снимайте. Не бойтесь, у меня ничего не пропадет.

Повесив курточку на спинку стула и кинув сбрую на кресло, Смирнов в сопровождении Алексея направился в ванную комнату, выложенную черным кафелем.

– Действуйте, – предложил Алексей и удалился. Смирной снял рубашку, вымылся по пояс, растерся оранжевым махровым полотенцем с рельефной надписью "Merelin", причесался и посмотрелся в зеркало. И впрямь неплох.

В гостиной на столе стояли фужеры, бутылки с боржоми и пепси.

– Комфортно живешь, Леша. Не тьмутаракань российская, а прямо-таки бунгало в Лонг-бич, – оценил среду обитания Борзова Смирнов. Оценил, налил боржоми в фужер, выпил с наслаждением.

– Не понимаю, я россиянин, Александр Иванович! Мне по здешним ценам пробить артезиан, провести водопровод, отопление и сделать локальную канализацию стоило полторы тысячи рублей. Я, конечно, не говорю о внешнем оформлении. Но в принципе за полторы тысячи можно жить в культурных условиях. Полторы тысячи рублей любое местное семейство пропивает за год. Ощетинься, напрягись – и затем живи по-человечески! Нет, всю жизнь орлом в скворечнике сидеть будет, за версту с ведрами за водой бегать. Эх, Россия, Россия! – Алексей тоже выпил водички.

– Переживаешь, следовательно, за Россию?

– А кто за нее нынче не переживает?

– И кто за нее только не переживал! – вздохнул Смирнов.

– Ну, хватит о России. Давайте пообедаем, – предложил Леша.

– Я не хочу, Леша. По пути к тебе плотно перекусил.

– Что ж, тогда поговорим о деле. Вы ведь по делу приехали.

– О деле пока повременим говорить. Пойдем на волю, воздухом подышим. А то я одурел в машине. Весь день за баранкой.

Благодать! И солнышко вечернее не печет, и легкий ветерок норовит под рубашку забраться, чтобы человеку удовольствие доставить, и куры квохчут у соседей успокаивающе, и острые стрижи, мелькая над головой, визжат от радости жизни. Смирнов, постанывая от желания как можно скорее сделать это, осторожно рухнул в высокую, в пол человеческого роста, уже колосящуюся траву.

– Может, в гамаке устроитесь, Александр Иванович?

– Да нет, мне на земле хочется, – Смирнов со спины перевернулся на бок и вдруг понял, что его беспокоит. – Алексей, а почему у тебя участок такой запущенный? Ни грядок, ни дорожек, ни сада настоящего. Лень руки приложить? Это я в продолжение разговора о россиянах.

– Я не рукастый, я – головастый, – отшутился Алексей. – А если серьезно, то мне так больше нравится. У матери за домом и грядки, и деревья фруктовые.

– Чем же ты здесь целыми днями занимаешься?

– Думаю.

– Ишь ты! И что надумал?

– К сожалению, пока ничего.

– Твое время пришло, Леша. Кооперативы, индивидуально-трудовая деятельность, аренда.

– Не доверяю я пока еще нашему государству. Сегодня разрешило, завтра запретило. По горячке в кооперативном ажиотаже рвать куш как можно больше и тут же линять бесследно – противно. Строчить портки модные, как Венька, скучно. Кстати, вы у Веньки мой адресок раздобыли?

– У него, – подтвердил из травы Смирнов. Алексей же продолжил:

– Вот говорят, социализм создает условия для развития всех способностей человека. А предпринимательство? Разве это не человеческая способность? Я ведь знаю, что я могу, что умею сделать такое, к чему из тысячи не способен ни один. Я – предприниматель. Дайте мне на откуп, допустим, ремонт радиои телеаппаратуры, положите какой угодно, в меру разумного, конечно, процент отчисления в казну, но только не душите инструкциями и проверками, и я вам такой сервис организую, что и Япония ахнет.

– Кто тебе мешает телеателье открыть?

– Мелочовка. Мне масштаб нужен. – Алексей присел рядом со Смирновым. – Что вы душу мотаете, Александр Иванович! Давайте о деле.

Смирнов достал из кармана фотографию и протянул Алексею.

– Мастер спорта по дзюдо Андрей Глотов, – только глянув, определил Алексей. – Ныне бомбардир из дорогих. Кличка Живоглот. Только и всего, Александр Иванович?

– Мне сегодня один пьяный фразочку сказал. А звучит эта фразочка так: "Мы и мертвыми возвращаемся". Напомнила мне эта фразочка тот давний разговор с тобой.

– Так, значит, Живоглот в лагере строгого режима помер?

– Помер, а потом ожил. И жил до тех пор, пока я его, не хотя этого, кончил. Насовсем.

Алексей еще раз посмотрел на фотографию:

– Спи спокойно, Живоглот. Вас интересует, каким образом он помер, а потом опять ожил? Выкупиться он, конечно, не мог. Не было у него таких денег, да и быть не могло.

– А какие деньги на это нужны?

– Миллион, – легко назвал сумму Алексей.

– Не смеши меня, Леша.

– Вот и тогда смеялись, Александр Иванович, когда я вам сказал, что заключение для очень богатого человека – не наказание, что богатые в лагере умирают для того, чтобы ожить на свободе. Назвали все это блатной легендой. Что же касается Живоглота, то его, видимо, в команду присмотрели.

– Что за команда?

– Есть, говорят, такая команда на Москве, которая никого не боится.

– А кто все это делает? С лагерем?

– Кто – не знаю, а через кого – знаю.

– Ну, хотя бы через кого?

– Через самого богатого человека в Москве. Вот и все, что могу сказать.

– Я тебя очень прошу, Леша.

– Я, Александр Иванович, вам по гроб жизни благодарен за то, что отрубили меня тогда от вонючей уголовщины. Хотя, как я понимаю, могли прицепить к делу. И выглядело бы эффектно: как же, известный комбинатор-махинатор заодно с грабителями. Вы – справедливый и добрый человек. Но ничем не могу вам помочь.

Смирнов молча поднялся и направился в дом. Нацепил сбрую, влез в куртку. Алексей наблюдал за ним от дверей. Смирнов прошел мимо него, как мимо столба, буркнул на ходу:

– Будь здоров. – И похромал к калитке.

Пастухи пригнали коров с луга. Неторопливо вышагивая, коровы двигались по Второй Социалистической, глухо звеня жестяными цилиндрическими колокольцами и заглядывая за заборы. К машине не подойдешь. Смирнов стоял, ждал. Неслышно подошел Алексей, спросил сзади:

– Вы что, опять служите?

– На общественных началах.

– Мой совет: не лезьте в это дело, Александр Иванович.

– Уже влез, – ответил Смирнов и шагнул за калитку – коровы прошли.

Кончался день, и дороги опустели. В такое время за рулем – одно удовольствие. Держишь спокойные восемьдесят, посматриваешь по сторонам, неторопливо думаешь о мелочах. Насвистываешь самому непонятное – есть в жизни милые радости.

К Москве Смирнов подъезжал, когда уже изрядно стемнело. По необходимости включил подфарники и приборную доску. Доска засветилась домашним светом, и в салоне "Нивы" стало уютно, как дома. От поздних сумерек, от уюта пришла усталость. Окончательная, за целый день, требующая ночного отдыха.

Домой, домой. К расслабке, к креслу, к крепкому чаю. Триумфальная арка, гостиница "Украина", Новый Арбат, "Прага", Суворовский бульвар.

Стемнело окончательно. Смирнов поставил "Ниву" за казаряновской "восьмеркой", выбрался из машины, и, закрывая ее, услышал сверху сказанное всерьез. Всерьез, со злостью и скрытым облегчением:

– Вот он, мерзавец.

Ему молча открыли. Он прошел в столовую, на ходу снимая куртку и сбрую. Кинул куртку и сбрую на диван, сам упал в кресло и противоестественно бойко задекламировал Лермонтова:

– Уж был денек! Сквозь дым летучий французы двигались, как тучи…

– …И все на наш редут, – докончил за него Казарян, усаживаясь на диван. Алик театрально плюнул в сторону Смирнова и исчез на кухне.

– Чайку бы! – крикнул ему вслед Смирнов.

Тем временем Казарян извлек из сбруи пистолет, выкинул из рукояти обойму. По одному выщелкнул из обоймы патроны, пересчитал их и поинтересовался вкрадчиво:

– Куда делись две?

– Потерял, наверное.

– Перестань паясничать! – гавкнул на него Казарян.

– Мне, как ящерице в минуту опасности, пришлось лишиться хвоста.

– В баллоны, что ли, стрелял?

– Ага.

– Где был весь день и что делал?

– Весь день, как Шурик из "Кавказской пленницы", искал песни, сказки, легенды…

– Рассказывай.

– За чаем расскажу.

За чаем и рассказал.

– Мрак и мерзость. Аж сердце заболело от отвращения, – признался Алик.

– Кто-то проворачивает страшненькую комбинацию, Саня, – предложил Казарян.

– Кто-то ее уже провернул, – поправил его Смирнов.

– Что предпринять собираешься?

– Завтра с утра с Леней Маховым "Привал" потрошить будем. А сейчас спать.

– Тогда я – домой. – Казарян поднялся: – Алик, ни под каким видом не отпускай пенсионера до моего появления.

На этот раз их разбудил не телефонный, а дверной звонок. Милиционер, похожий на артиста Абдулова, был свеж и румян, как персик:

– Вы готовы, Александр Иванович?

Не пожрамши, Смирнов спустился вниз. У ряда обгорелых домов стояла оперативная машина. Рядом с ней, ловя кайф минутного безделья, покуривали члены группы.

– Я вызвал техника-смотрителя, – доложил Махов. – Приступим, Александр Иванович?

Приступили. Оторвали доски и гурьбой вошли внутрь. Где ты, очарование приветливого гнездышка под старину? Пепел под ногами, сажа по стенам, мразь запустения.

– Так, – сказал Смирнов. – Ну, это зал. А где же были подсобные помещения?

Подсобные помещения Смирнова привели в полное изумление. Ни производственного холодильника, ни кухонных печей. Две обгоревшие газовые квартирные плиты, в рыжих подпалинах холодильник ЗИЛ – и все.

– А где они готовили? – спросил Махов.

– Они не готовили, Леня. Они хранили привезенное и разогревали. Липа, кругом липа!

– И пожар – липа, Александр Иванович. Я вчера с мальчишками говорил, при которых пожар начался. Они утверждают, что не поджигали вовсе, что даже найденной зажигалкой чиркнуть не успели, как сваленная в углу бумага загорелась. И я им верю.

– Нажимное устройство?

– Вероятнее всего. Мы поищем, конечно, но надежды мало. Если не металл, то следов нет.

– Так они тебе металл и предъявили! Не надейся, Леня, – развеял маховские иллюзии Смирнов. Обратился к технику-смотрителю: – Еще что покажете?

– То, что под кафе сдано было, вы осмотрели, – мрачно констатировал тот.

– А другие помещения в этом доме есть?

– Были, – ответил не лишенный чувства юмора смотритель. – Пройдемте. Вот сюда.

Группа прошла туда, куда указал техник-смотритель, а сам техник пошел на волю покурить. Смирнов оглядел потолок, стены, пол высокого, в два этажа, сараеобразного помещения. Пол заинтересовал его. Он подошел к границе, разделяющей пол на две части – кирпичной кладки и кладки бетонной, и наклонился над бетоном. Бетон был даже не уложен – просто залит.

– Техник-смотритель! – заорал Смирнов.

– Что надо? – осведомился тот, появляясь в дверях.

– Что здесь было?

– Склад игрушечной фабрики. Они здесь вату хранили. А перед капиталкой их выселили.

– А что на бетонной подушке стояло? Иди сюда, смотри.

Техник удосужился посмотреть на пол и удивился страшно:

– Не было тут никогда никакого бетона. Подвал здесь был небольшой, и все.

– Кто же подвал бетоном залил?

– А я знаю?! – разозлился техник.

Эксперт остался в "Привале", были у него там еще дела, а оперативники вышли на улицу, осмотрели себя, отряхнули и опять стали кружком у машины. Смирнов тоже был в этом кружке, как все, покуривал.

– Я по собственной инициативе данные на Паленого запросил, – между прочим и вроде бы ни к кому не обращаясь, сказал Махов. – Любопытная деталь: до того, как его сактировали из-за несчастного случая на лесоповале, он некоторое время находился в одном лагере с Глотовым вашим.

– Я об этом уже догадался, Леня. Сейчас не мешало бы другую справочку получить. О том, кто из заключенных за последние, допустим, десять лет умер в этом лагере.

– Сегодня же запрошу. Где техник, дорогой наш смотритель? Что с "Привалом" будем делать?

– Здесь я, – откликнулся техник, сидевший на ступенях входа в "Привал".

– Скажи мне, техник, – велел ему Смирнов, – есть ли поблизости стройка, работающая круглосуточно?

– Есть. Посольство тут неподалеку отстраивают. Очень, знать, торопят иностранцы.

Смирнов отвел Махова в сторонку.

– Кто у тебя из ребят пошустрее? – И кивнул на группу оперативников.

– Сырцов, – без колебаний назвал кандидатуру Махов и тут же позвал: Сырцов!

Подошел молодой веселый паренек:

– Что, Леня?

– Сейчас пойдешь на строительство посольства, узнаешь, какой цементный завод их обслуживает, а на заводе по путевкам определишь, кто из водителей бензовозов в последнее время на эту стройку возит бетон. Особенно в вечернюю и ночную смены. Я правильно излагаю, Александр Иванович? – осведомился Махов у Смирнова.

– Абсолютно. Только давай еще более конкретизируем задание. Отыщи тех, кто работал в вечернюю двадцать первого и в ночь на двадцать второе. Особое внимание на любое отклонение от обычного, даже самое незначительное. Диспетчеров найди, которые дежурили в это время, расспроси ненавязчиво.

– Тебе все ясно, Жора? – спросил Махов.

– Все, – заверил Сырцов и поклянчил без надежды: – Машину дайте.

– Не дам, бензина нет.

– Ну, я пошел, – без энтузиазма сказал Сырцов и пошел.

– На завтра дорожных рабочих надо вызвать с отбойными молотками, чтобы этот бетон расковыряли, – решил Махов.

– А на сегодня нельзя? – с надеждой спросил Смирнов.

– Совсем вы наши дела подзабыли, Александр Иванович. Знаете, сколько еще с бумажками бегать придется?

– Да пошли кого-нибудь, пусть уже сейчас с бумажками бегают.

– Демидов! – позвал Махов. Демидов подошел. – Демидов, срочно в управление МКХ и сделай им срочную заявку на двух рабочих с отбойными молотками. Дави на то, что, мол, сегодня позарез надо, может, на завтра дадут.

– Маловероятно, – лениво предположил Демидов.

– А ты постарайся! – разозлился Махов. – Руки в ноги, и действуй.

Ушел и Демидов.

– Я поеду, – сказал Махов. – Если что, буду звонить вам. Вы дома будете?

– Первую половину дня, а скорее до вечера дома. Звони.

Кто-то понял Смирнова буквально и тотчас позвонил: в машине раздался тихий зуммер оперативного телефона. Махов кинулся к автомобилю.

– Да, – сказал он в трубку, вытянутую из салона. – Да. Да. – Положил трубку и повернулся к Смирнову.

– Графиня изменившимся лицом бежит пруду, – отметил некоторое посерение личика у Махова Смирнов. И уже совсем серьезно: – Что случилось, Леня?

– Сам шеф на ковер вызывает.

Алик, готовивший завтрак, крикнул из кухни:

– От Ларионова звонили! Просил быть у него не позднее часу!

Смирнов прошел к нему, уселся за стол, и, внимательно глядя, как Алик сноровисто жарит свинину, слегка удивился вслух:

– Сбор всех частей! Чевой-то Сережку разбирает? Махова срочно вызвал, меня приглашает…

– Поедешь?

– Ничего не соображаю: очень жрать хочу. Поедим, тогда и решу.

Пригасив огонь и прикрыв скороварку крышкой, Алик стал накрывать стол. Любил, чтобы как в больших домах: закусочка в малой посуде, вилочки-ножички в полном наборе, твердые салфетки пирамидой. Оглядел дело рук своих и предложил:

– Приступим?

Приступить не успели: долгим-долгим дребезжанием антикварного звонка Казарян требовал, чтобы его впустили. Его и впустили. Он, твердо зная, куда надо идти, ворвался на кухню, заиграл ноздрями чуткого армянского носа и определил:

– Трефное мясо? – И решил для себя: – Пойдет!

Уселись втроем и позавтракали основательно. За чаем Смирнов сообщил Казаряну:

– Твой бывший напарник, а ныне большой начальник Сережа Ларионов меня к себе требует.

– Пойдешь?

– А куда деваться? Придется.

– Я с тобой пойду.

– А стоит? Я, Рома, один с ним разберусь.

– Стоит, стоит. Давненько я не встречался со своим бывшим дружком. Вот и повидаемся.

– Чего ты завелся? Может, он просто по-хорошему поговорить со мной хочет.

– По-хорошему надо так: с бутылкой марочного коньяка и с букетом роз по вечерней прохладе, после работы – и в ноги учителю и старому другу: "Прости, что на вокзале не встретил!" И нечего придуриваться, Саня. Ты сам все понимаешь.

– И я с вами поеду. В машине подожду, в "Эрмитаже" погуляю, – сказал Алик. – А в принципе не нравится мне этот вызов. Ни к чему он тебе сейчас, Саня.

Подъехали на Петровку к двенадцати. Смирнову пропуск был уже заказан, а Казарян, сделав парочку звонков по местному телефону, обеспечил себя пропуском на две минуты позже. Поднялись на положенный этаж.

– Давай-ка Махова навестим сначала, – вдруг осенило Смирнова.

Нашли комнатенку Махова. Он сидел за столом, горестно обхватив голову руками.

– Была клизма? – участливо осведомился Смирнов.

– Нет еще. Выдерживает, садист, – доложил Махов. Вдруг опомнился: – А вы-то что здесь делаете, Александр Иванович?

– Тебя вызвал, а меня пригласил. Такие вот пироги. Ты сиди, жди, а мы к нему пойдем.

В приемной Смирнов сказал секретарше высокомерно:

– Доложите. Смирнов ждет.

Секретарша исчезла в дверях кабинета – в эдаком начальственном шкафу. Вернулась и сказала, глядя только на Смирнова:

– Он вас просит зайти.

Смирнов открыл дверь и шагнул в кабинет. Казарян вошел туда же без спроса.

– Здравствуйте, – сказал, не выходя из-за стола, генерал. И персонально Казаряну: – А я не просил вас, товарищ Казарян, меня навещать.

– Зато у меня такое желание возникло, – грубо отпарировал Казарян и решительно уселся на один из стульев, плотным рядом стоявших у стены. Во избежание скандала генерал достойно смирился:

– Ну что ж, коли так… И вы присаживайтесь, Александр Иванович. Проследил взглядом за тем, как усаживается рядом с Казаряном Смирнов, затем добавил: – Прошу простить меня, на несколько минут отвлекусь на небольшое дельце. – Ткнул пальцем в кнопку и приказал в селектор: – Махова ко мне!

Махов остановился посреди ковровой дорожки и доложил:

– Капитан Махов прибыл по вашему указанию!

– Кто позволил вам, капитан, нарушать служебные инструкции? – спросил Ларионов.

– Я, наверное, чего-то не понимаю, товарищ генерал, но я ничего не нарушал…

– По какому праву вы занимаетесь делами, не относящимися к порученному вам расследованию? – тихо, совсем тихо начал генерал. Постепенно его голос обретал оглушающую мощь: – По какому праву вы посвящаете в ход розыска посторонних людей?!!

– Виноват, товарищ генерал, – обреченно признался Махов.

– Идите. На вас будет наложено дисциплинарное взыскание, – устало закончил Ларионов и, подождав, пока выйдет Махов, обратился к Смирнову: Как дела, Александр Иванович?

– Дела как сажа бела, Сережа, – ответил Смирнов, а Казарян взъярился:

– Спектакли нам устраиваешь, да?

На реплику Казаряна Ларионов никак не отреагировал. Он делами Смирнова был озабочен:

– Да, дела неважнецкие! Вы что, частным сыском занялись? Так у нас это законом воспрещается. Ваши действия, Александр Иванович, антиконституционны. Сегодня, в период кардинальных, я бы сказал, революционных перемен, нарушение не то что духа, буквы закона будет караться самым решительным образом. Я не собираюсь вас стращать, но запомните: никакие старые заслуги, никакие связи не дают вам права попирать социалистическую законность.

– Опомнись, Сережа, – попросил Смирнов. Но Ларионов не опомнился:

– Вы, кажется, живете теперь в Москве? Где остановились? В гостинице?

– Я живу у своего друга журналиста Спиридонова.

– Там и прописаны?

– Я не прописывался.

– Так вот, Александр Иванович. Еще одно противозаконное ваше действие, и вы будете высланы из Москвы. В двадцать четыре часа.

Генерал встал за своим столом. Встал и Смирнов.

– Будь здоров, Сережа, – попрощался он и направился к двери.

– Советую не забывать, что я вам сказал, – в спину Смирнову, вдогон напомнил генерал.

Смирнов исчез за дверью. Казарян вдоль стола для заседаний прошел к генеральскому письменному и через него схватил Ларионова за лацканы тужурки, притянул к себе:

– Учти, генерал, если ты сделаешь какую-нибудь пакость Саньке, я тебя под землей найду и размажу по первой попавшейся стенке, – и оттолкнул Ларионова так, чтобы тому ничего не оставалось, как усесться в свое служебное кресло.

В дверях Казарян остановился и, умело копируя ларионовские интонации, закончил:

– Советую не забывать, что я вам сказал.

Не принимая во внимание уши секретарши, Смирнов спросил:

– Порезвился?

– Самую малость.

Они вышли из приемной и поспешили навестить Махова вторично. На этот раз Махов сидел барином, засунув руки в карманы брюк и далеко вытянув ноги.

– Как насчет завтрашнего? – спросил Смирнов.

– Только что звонил Демидов. Рабочие будут после обеда.

– Ты, я вижу, своего генерала не боишься.

– А я его никогда не боялся. Уважал – это было. А после сегодняшнего, боюсь, перестану.

– А ты давай в адвокатуру! – темпераментно предложил Казарян. – Дело по нынешним временам весьма и весьма перспективное. Могу содействовать. Руководство коллегии – все мои кореши по юридическому.

– Есть над чем подумать, – Махов улыбнулся. А Смирнов все в одну дуду:

– От Сырцова пока ничего?

– Пока ничего. Вы домой езжайте, Александр Иванович. Отдохните, вам, я так понимаю, тоже было отпущено. Если что – я звоню.

– Все-то ты сечешь, сыщик! – с одобрением заметил Казарян.

У "восьмерки" маялся Алик.

– Ну что там? – азартно полюбопытствовал он.

– Там – ничего хорошего, – Казарян обошел машину, сел за руль. Садись, поедем.

– Куда? – обиженно спросил Алик.

– К тебе! – заорал Казарян. – Садись, кому говорю!!!

– Нервные все очень, – ворчал Алик. – Что там Ларионов, можете сказать?

Они выехали к Пушкинской площади. У светофора остановились, и тогда Казарян удостоил его ответом:

– Скот твой Ларионов.

– Ну, допустим, он не мой, а ваш…

– Санька! – Казаряна вдруг осенило. – Не мог он так, ни с того ни с сего! Может, откуда-нибудь надавили?

– Все может быть, – вяло согласился Смирнов. И тут Казаряна осенило еще раз:

– Алик, а твоего однокашника Грекова Владлена за бока взять можно?

– Владлена Грекова можно взять за бока, – подчеркнуто официально ответил Алик. – Только вот на какой предмет? Вы же не изволили мне ничего объяснить.

– Приедем к тебе – объясним, – пообещал Казарян.

Приехали и объяснили. Алик взялся за телефон. Помощник Грекова сказал ему, что Владлен Андреевич проводит ответственное совещание, и, как только он хоть ненамного освободится, то он – помощник – доложит ему.

– А как скоро это может произойти?

– Не ранее чем через час, – не порадовал Алика помощник. – Как только это произойдет, я немедленно вам позвоню. Продиктуйте, пожалуйста, ваш телефон. – Алик продиктовал и повесил трубку.

– Он кто теперь? – спросил Смирнов.

– Большой бугор. Куратор нашей бывшей конторы, – ответил за Алика Казарян.

– Начальники растут, как грибы, – непонятно, радуясь или огорчаясь, отметил Смирнов.

– Ни дня оперативной работы, и гляди-ка ты – знаток сыскного дела номер один! – прямо-таки задыхаясь от восторга, воскликнул Казарян.

– Да ладно, ребята, – попытался утихомирить их Алик. – Сами же на прием к нему напрашиваемся и сами загодя обсираем.

– А мы что? А мы ничего, – ернически обнародовал их общую со Смирновым лояльность Казарян.

– Хуже нет – ждать да догонять, – зевнув, заметил Алик. – И не выспался.

– Хуже – убегать, когда догоняют, – поправил его Смирнов и решил за всех: – Будем ждать.

– Вот так сидеть и ждать? – Алик вопросом хотел уточнить их будущее времяпрепровождение.

– Вот так и сидеть и ждать, – отрезал Смирнов.

– Алик, а почему мы беспрекословно подчиняемся ему? – вдруг прозрев, изумился Казарян. – Кто он такой, по сути? Отставной старый хрен с весьма сомнительным высшим образованием! А мы, интеллигенты, интеллектуальная элита, к мнению которой с почтением прислушивается всесоюзная общественность, покорно, не рассуждая, исполняем его капризы.

– Комплекс поколения, – четко ответил Алик. – Мы исторически обречены смотреть на них снизу вверх.

– Это почему же? – всерьез заинтересовался Смирнов. – И кто это – вы?

– Мы – поколение с четко определенными границами, – Алик основательно усаживался на своего любимого конька. – Границы эти определила война. Мы это те, кто не воевал, но хорошо помнит войну. Мы – люди рождения с двадцать восьмого года по тридцать седьмой. Мы твердо знаем, что воевавшие, такие, как ты, Санька, спасли нас. И сознаем это не разумом, не логическими построениями, а звериным ощущением тех лет. Эмоциональной памятью о пустом желудке, привычке опасности бомбардировок, о желтом язычке коптилки, о сыпном тифе на вокзалах, о вокзалах, набитых бабами с детьми, неизвестно куда едущими и когда уезжающими. Я помню, Саня, время вашего возвращения. Именно тогда вошла в нас вина за то, что вернулись немногие из вас. Разница между нами и вами от двух до десяти лет, но эта граница решила все. Вы – мужчины, солдаты, мы – пацаны. На всю жизнь робость перед вами и вина. И это – беда наша. Мы навсегда остались мальчишками, боявшимися, не из-за трусости, нет, из-за беспредельного благоговения перед вами, сделать самостоятельный решающий шаг, определяющий историческую значимость того или иного поколения. И не сделавшие этого шага. Поэтому мы, по серьезному счету, взрослые, созревшие для реальных действий люди, никаких действий не совершили, проигрывая по очереди год пятьдесят третий, год пятьдесят шестой…

– Выходит, мы во всем виноваты, – иронизируя, пробубнил Смирнов.

– Не во всем, но виноваты. Скорее даже не вы, а война. Она приучила вас к мысли, что приказ командира – закон для подчиненного. И вы все эти годы ждали приказа. А мы глядели на вас и ждали, что сделаете вы.

– Ты знаешь, Алька, почему самая любимая моя картина – "Зеркало" Тарковского? – перебил его Казарян. – Вот из-за этого чувства неизбывной вины. Вины за все: за прошлое, за настоящее, за будущее всех людей. Вина и боль за то, что нам не дано ничего исправить в этой жизни. Ни ему, ни тебе, ни мне.

– Пытаемся, Рома, пытаемся. Вы заметили, как авангард, яростно бьющийся сегодня за перемены – люди нашего поколения. Мы еще пытаемся сделать тот не сделанный тридцать лет тому назад шаг.

– Что же ты на днях орал, что вы выдохлись, что на пенсию пора? торжествующе уличил Алика Смирнов. – Тогда врал или сейчас врешь?

– Не врал тогда, не вру и сейчас. Конечно, поздно начинать второй раз, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Но кому-то надо начинать! Вы одряхлели, как воспитано следующее поколение и кем, мы знаем.

– Вами, вами воспитанное! – уличил уязвленный замечанием о дряхлости Смирнов.

– И нами тоже, – согласился Алик. – Еще одна наша вина…

Зазвонил телефон. Алик снял трубку:

– Тебя, Саня. Махов.

Смирнов взял трубку, долго слушал. Потом сказал озабоченно:

– Да, хреновато у нас с вами получается. Опаздываем. Пусть дома спросит, по приятелям пройдется. – Опять стал слушать. – Ну, тогда пусть по официальным каналам.

Положил трубку, растер ладонями лицо.

– Что там, Саня? – спросил Казарян.

– Водила, который, вероятнее всего, залил из бетоновоза подвал в "Привале", пропал. В журнале диспетчера значится, что он из-за испорченного мотора в ночь с двадцать первого на двадцать второе вынужден был слить бетон на свалке. С ним бы задушевно про эту свалку поговорить, а он пропал.

– Думаешь, они? – осторожно поинтересовался Казарян.

– А кто же еще! – раздраженно ответил Смирнов.

– Тогда вряд ли найдут.

– Вот именно! – Смирнов встал и вышел на балкон. "Привалом" еще раз полюбовался. Опять зазвонил телефон.

– У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон. Откуда? От верблюда, обратился к Чуковскому Казарян. Алик снял трубку и скорчил лицо: заткнись, мол, Казарян.

– Да. Да. Да. Спасибо вам большое, – и положил трубку.

– Ну и что тебе сообщили от верблюда?

– Сообщили, что верблюд ждет нас в шесть часов. Санька, иди сюда! позвал Алик. Смирнов вернулся с балкона. – Греков приглашает нас к шести.

Смирнов глянул на часы и взвыл:

– Господи, еще три часа!

– Как раз неторопливо успеем пожрать.

– У меня жрать нечего, – предупредил Алик. – Вообще-то на рынок и в магазин надо смотаться.

– Рынок, магазин отменяется. Все, как один, в "Узбекистан", возгласил Алик и поднялся.

– Лагманчика бы неплохо, – помечтал Алик, – но там очередь всегда.

– Это смотря для кого, – срезал Казарян. – Вперед, бойцы! И бойцы двинулись вперед.

На обширной стоянке у тоскливого квадратного здания они выбрались из казаряновской "восьмерки". Было без десяти шесть.

– А ты что делать будешь? – спросил Алик у Казаряна.

– Я-то? Вас подожду.

В это важное здание Смирнов и Алик проникли без пропуска: от самых входных дверей их уважительно сопровождал молодой предупредительно вежливый помощник Грекова.

Поднялись каким-то особым лифтом и прошли в отдельную коридорную загогулину, в которой находился кабинет Грекова.

Все-таки жидковат современный интерьер: светлое дерево, долженствующее придавать помещению легкость и праздничность, выглядело как покрашенная картонка, которой поспешно и на короткий срок перегородили необъятный нежилой сарай.

Греков, ожидая их в приемной, вяло перебрехивался с хорошенькой секретаршей.

– Ну, здравствуйте, – сказал он, обнял Алика и Смирнова за плечи и повел их в кабинет.

Как был одет Владлен Греков! Светлый, почти белый костюм, ярко-голубая крахмальная рубашка без галстука, голубой замши легчайшие мокасины – все, как влитое, сидело на ладном, ловком теле. Греков за свой стол не сел. Все трое устроились в углу на креслах, у журнального столика.

– Так что же у вас там, братцы мои, произошло?

Братцы рассказали, что произошло. Точнее, один братец – Смирнов.

– Да… Как говорится, формально – прав, а по сути – издевательство. Особенно эти угрозы насчет двадцати четырех часов. – Греков встал с кресла, подошел к столу, сказал в селектор секретарше: – Светочка, с Ларионовым соедини… Если он, конечно, на работе.

Ларионов на работе был.

– Греков. Ты что ж, Сергей Валентинович, заслуженных людей обижаешь?.. Я Смирнова, Смирнова имею в виду… Так ведь боевой конь при звуке трубы… Понимаю тебя, понимаю… Но эти твои угрозы… Учти, мы в обиду наших ветеранов никому и никогда не дадим… Он не будет… – Греков ладонью прикрыл микрофон и спросил у Смирнова: – Саня, не будешь?

– Буду, – голосом из подземелья отозвался Смирнов. Греков захохотал. Отхохотался, снял ладошку с микрофона и сказал:

– Он больше не будет. У меня все.

Греков вернулся к журнальному столику, завалился в кресло:

– Я его не оправдываю, братцы, но его понять можно. Теперь страшнее зверя, чем прокурорский надзор, нет. – Греков был строг, но справедлив в оценках. Оценив все, решил покончить с делами: – В общем, Саня, живи спокойно и спокойно действуй, но действуй в рамках дозволенного. Договорились?

– Я всегда стараюсь действовать в дозволенных рамках, – противным голосом начал Смирнов, но Греков, прерывая, положил руку на его плечо:

– Ну, ну, не ершись, Саня. Я сказал, все будет в порядке, значит, все будет в порядке. По чашечке кофе? Света живо сварганит.

– Нас Роман в машине ждет, – подал голос Алик.

– То-то я смотрю: третьего мушкетера не хватает. Что ж с вами не зашел?

– Счел неудобным, Влад.

– Вот, вот, так и живем! – Греков возмущенно переменил позу: была правая нога перекинута на левую, теперь левую перекинул на правую. – Дела, спешка, суета и условности, условности табели о рангах. Поэтому теряем старые дружеские связи, видимся друг с другом только по необходимости. Когда мы с тобой, Алик, последний раз по-человечески поговорить смогли? У тебя на остоженском новоселье. Это ж года полтора тому назад. Я не ошибаюсь?

– В апреле прошлого года, – уточнил Алик.

– Ребятки, – осенило Грекова, – приезжайте ко мне на дачу в это воскресенье. Старое вспомним, посидим как следует. У меня дача на водохранилище. Да ты же, Алька, у меня там был! Я сейчас один, семья на Рижском взморье…

– Был. Три года тому назад. Спасибо за приглашение. Постараемся. Алик поднялся.

Встал и Смирнов. Греков провожал их до дверей. И у дверей его осенило второй раз:

– А что, Саня, может, вернешься на преподавательскую работу. Дурацкие и подлые наветы за Азию давно отметены. Твои же опыт, хватка, принципиальность – бесценны и очень нужны сегодня, именно сегодня. Ну, как ты, Саня?

– Я подумаю, – вежливо ответил Смирнов.

– Что ж, это твое право, – сказал Греков и сердечно пожал им руки.

В сопровождении помощника они спустились вниз.

– Ну что там? – полюбопытствовал Казарян, когда Смирнов и Алик подошли к машине, не дотерпев, пока они обоснуются в салоне. Но они не спеша устраивались, и только после этого Алик загадочно заявил:

– Нет, начальники – не чета нам, начальники – великие люди. Непримиримо конфликтующие стороны остались при своих и в то же время почему-то довольны донельзя. Если б начальников не было, все рухнуло бы в ожесточенной борьбе.

– Ты конкретно о деле можешь говорить? – рассердился Казарян.

– Могу. Во всяком случае, в ближайшее время Саньку из Москвы не вышлют.

– С паршивой овцы хоть файф-о-клок, – удовлетворенно заметил Казарян. – Куда теперь, солдаты невидимого фронта?

– Подкинь меня в редакцию, – попросил Алик. – А сами решайте, чем вечер занять.

Доставили Алика на Пушкинскую.

– Я дома буду к двенадцати, – сказал он, вылезая. – Ты доставь Саньку к этому времени.

Казарян позвонил, и они поехали за Галочкой. Влетев на переднее сиденье, она сообщила:

– Вас, Роман Суренович, на студии обыскались. Актив какой-то, на котором вы должны были выступать.

– Не до активов мне сейчас, – сказал Казарян и вдруг обиделся: – И вообще я в простое, что хочу, то и делаю. Могут не беспокоиться!

– А они уже не беспокоятся. Побеспокоились, побеспокоились и успокоились.

– Вот и слава богу, – удовлетворился Казарян.

– Что физик? – бестактно спросил Смирнов, чтобы влезть в беседу.

– А что физик? – беспечно сказала Галочка. – В связи с какой-то научной победой в лаборатории спирту нажрались, и он пришел домой в полных кусках. Сейчас спит.

– Хорошо физикам, – позавидовал Смирнов.

– Чем займем вечерок? – спросил Казарян. – Думай, Галка.

– Кататься. Хочу кататься. Чтобы из Москвы уехать, чтобы скорость, чтобы ветер. Одурела от жары, от каменных зданий.

– В Загорск давай, – предложил Смирнов. – И церкви посмотрим, и трасса отличная.

– Не надоела тебе эта дорожка? – ехидно осведомился Казарян.

– Да иди ты…

– Только чур, после Окружной я за рулем! – хищно потребовала Галочка.

– Ехать так ехать! – Казарян решительно развернулся, и они понеслись привычным путем.

Поселки, перелески, мосты. И ветер, желанный ветер. С ходу приступом взяли пригородную горку и ворвались в Загорск.

С непривычки слегка обалдели от смены темпа, когда, припарковав машину, они вышли на волю у монастыря. Неторопливо передвигались по горбатым улицам прохожие, почтительно молчаливы были иностранные туристы, дисциплинированным ручейком вливаясь в "Икарус", целеустремленно, но благолепно ходили монашки по своим божеским делам.

– Одессуе – природа, богом благословенная, ошуе – храмы рукотворные. Лепо, – перешел на церковнославянский Казарян.

В умиротворении походили по монастырю, а когда стало смеркаться около десяти – заторопились: хотели успеть поужинать в "Сказке".

– Осоловела от еды. Дремать буду, – решила Галочка и уступила руль Казаряну. Казарян вел машину без Галочкиного взвинченного азарта, уверенно, плавно, но на той же скорости. Казарян, не отрывая взгляда от дороги, одной рукой включил приемник и попал на "Рапсодию в голубом" Гершвина. Галочка с закрытыми глазами тихонько и удачно начала подмурлыкивать. Стало совсем хорошо, дальше некуда.

Доставили Галочку.

– Физику привет передавай, – сказал на прощанье Смирнов.

– Когда проспится, передам, – пообещала Галочка.

А вот и дом родной. Спустились от Остоженки и остановились у подъезда.

– Спасибо, Рома, за прекрасный вечер, – захлопнув снаружи дверцу, в окошко сказал Смирнов.

– Завтра к девяти я у вас, – ответил Казарян на невысказанный вопрос и медленно тронулся.

Смирнов стоял и смотрел, как "восьмерка" катила к набережной.

– Помогите, помогите! – призвал вдруг пронзительный женский голос, и сразу же неподдельный, звериный от дикой боли крик: – А-а-а!!!

Крик шел сверху, от пустыря на месте снесенного ветхого дома. Смирнов кинулся туда, на ходу вытаскивая пистолет. Когда он вырвался из черной ночной тени дерева, опять бог, солдатский бог отдал мгновенный приказ: падай! Одновременно с его падением раздалась резкая автоматная очередь. Мимо, мимо! Смирнов скатился с высокого тротуара в его тень на проезжую часть, тщетно стараясь вырвать запутавшийся в ремнях пистолет.

Из каменной подворотни появился человек. Он целился в Смирнова из миниатюрного автомата, целился тщательно, наверняка.

Ниоткуда на освещенной мостовой возник второй человек. Раскорячившись и держа пистолет двумя руками, он слал пулю за пулей в человека с автоматом, который на свою беду за миг до этого видел только Смирнова. Человек с автоматом опустил автомат, постоял секунду и рухнул.

От набережной на бешеной скорости неслась казаряновская машина. Человек с пистолетом помог Смирнову подняться.

– Саня, ты живой?! – проорал вырвавшийся из машины Казарян. Стоявший на слабых ногах Смирнов очнулся вдруг и заорал тоже:

– Рома, там наверху, на пустыре, только что баба была. Поймай ее! И, вытащив наконец парабеллум, протянул его Казаряну. Казарян схватил пистолет и рванулся наверх.

В окнах ближайших домов загорался свет.

Человек с автоматом лежал лицом вниз и раскинув руки. Смирнов и человек с пистолетом направились к нему. Смирнов хромал сильнее обычного.

– Вас не задело, Александр Иванович? – спросил человек с пистолетом. И только сейчас Смирнов узнал его:

– Сырцов.

– Я, Александр Иванович. Что у вас с ногой?

Смирнов с трудом согнул хромую ногу, посмотрел на ботинок. Каблук его выходного австрийского башмака был срезан, как ножом. Засмеялся нервно, пояснил:

– Кривая нога лечь вовремя не успела. Вот каблуку и досталось.

От подъезда бежал Алик. Добежал, прижал Смирнова к себе:

– Ты живой, живой, старый дурак!

Смирнов осторожно освободился от Алькиных рук и предложил Сырцову:

– Давай-ка клиента повнимательней осмотрим.

Подошли к телу вплотную, не трогая, стали рассматривать.

– А что у него за машина? – спросил Смирнов. Сырцов не успел ответить – опередил Алик:

– Укороченный "калашников". – И, оправдываясь, под удивленными взглядами Смирнова и Сырцова пояснил свою осведомленность: – Во всех американских проспектах он изображен.

– Кто ты такой? – Смирнов присел на корточки, чтобы получше рассмотреть клиента. И первое, что он увидел, была наколка на правой руке. Голубыми контурами изображенные спасательный круг и якорь. Смирнов спросил у Сырцова:

– Леонид где? Паренек по его части.

– Патрульная машина подъедет, и я его вызову.

– А ты как здесь оказался?

– У нас здесь вторые сутки пост, Александр Иванович.

– Ясненько. Ай да Махов! – Смирнов еще раз глянул на тело молодого человека без особых примет. – А стреляешь ты, Сырцов, лихо.

– Я не стрелять должен был, а взять его. Как же я его не заметил до вашего приезда!

– Ты не одного, ты по крайней мере троих не заметил.

– Как троих?

– Да так. Этого вон, сигнальщика, который его оповестил.

– Саня, – перебил его Алик. – Ромка бабу какую-то ведет.

– А третий с этой бабой был, – завершил перечисление тех, кого не заметил Сырцов, Смирнов, глядя, как сверху приближаются Казарян с бабой.

Казарян вел расхристанную зареванную не бабу – молодку, – вел, придерживая ее за плечо, чтобы не побежала куда не надо. Молодка была титяста до невозможности – того женского генотипа, в котором торжествует странная закономерность: чем больше бюст, тем стесаннее бедра. Милая эта парочка подошла. Молодка всхлипывала.

– Ты почему звала на помощь? – спросил Смирнов.

– Он попросил, – ответил молодка и зашлась икотным плачем. Смирнов терпеливо дождался, пока рыдания поутихли малость, и задал второй вопрос:

– Кто он? Рассказывай подробно.

– Леопольдом назвался. В честь меня, говорит, кота в мультяшке назвали. Он со мной в баре на Остоженке познакомился, я Лариску ждала, а он подсел.

– Где ж ты надралась? Бар-то безалкогольный.

– У него с собой было. Мы в баре посидели, посидели, а Лариски все нет. Он и говорит: пойдем, Таня, на волю, выпьем. Стакан в баре взяли и пошли. Здесь вот на лавочке устроились. Выпили, а он и говорит: "Хочу, Таня, своего приятеля проверить – смелый он или трусливый. Когда он домой будет возвращаться, ты закричишь: "Помогите, помогите!" "Если он сюда побежит, то храбрый, если не побежит, то трус". Вот я и заорала громко, как он просил.

– А взвыла так громко отчего?

– Тут взвоешь. Я крикнула два раза "помогите", а он как за сосок крутанет, крутанет! Да так больно, так больно!

– Как же он сразу так точно за сосок твой ухватился?

– А он не сразу. Он для своего удовольствия у меня за пазухой шарил.

– Контрактованная, что ли, лимитчица?

– Какая я вам лимитчица, – обиделась Таня. – Я пятый год в Москве. А он, как только меня за сосок помучил, вскочил и убежал.

И сверху, от Остоженки, и снизу, от набережной, донеслись тоскливые звуки милицейских сирен.

– Наконец-то, – облегченно сказал Сырцов.

Сверху прибыла патрульная – "газик", снизу оперативная – "Волга". Сырцов подошел к "Волге", предъявил в окошко удостоверение и громко сказал:

– Общемосковская операция. Прошу срочно соединиться с дежурным и доложить следующее: "Немедленно необходим капитан Махов. На участке старшего лейтенанта Сырцова ЧП".

В "Волге" засуетились, стали кричать в телефон. Смирнов подсказал Сырцову:

– Скажи им, чтобы пустырь сейчас же прочесали. Пусть бутылку и стакан ищут. А то вон столпились, дармоеды чертовы!

Действительно милиционеры из "газика" с интересом рассматривали труп.

– Дело есть, ребята! – бодро оповестил милиционеров Сырцов и повел их на пустырь.

Освещенные окна вокруг распахнулись: с прибытием милиции для зрителей экстраординарного происшествия безопасность была обеспечена, и зрители с комфортом приступили к основному занятию зрителей – зреть.

– А мне что сделают? – встрепенулась Таня, с надеждой глядя на Казаряна и Смирнова.

– Еще раз сосок крутить будут, – пообещал Казарян.

– Сейчас начальник большой приедет, он с тобой разберется, – успокоил ее Смирнов.

– А в тюрьму не посадят?

– Не посадят.

– Саня, из автомата по тебе стреляли? – спросил Алик, зная, что это так.

– Знаешь, он мне башмак испортил! – вспомнил Смирнов и, стоя на одной ноге, снял испорченный башмак. Смирнов стоял, как аист, а Казарян и Алик рассматривали башмак.

– Новый каблук набить, и все. Плевое дело. Завтра к сапожнику снесем, и будет твой австрийский башмак как новый, – успокоил Смирнова Казарян, а Алик обеспокоился:

– Саня, где твоя палка?

– Черт ее знает. Где-то здесь должна быть.

Поискали и нашли. Вернулся Сырцов. Предложил заботливо:

– Александр Иванович, может, вы домой пойдете? Отдохнете пока? Когда нужда в вас появится, мы с Маховым к вам придем.

– Бутылку и стакан нашли?

– Бутылку нашли, а стакан ищут.

– Пойдем, Саня, – поддержал Сырцова Алик.

Смирнов залег в кресло и попросил:

– Водки. Стакан. Полный.

Алик метнулся на кухню, а Казарян присел рядом.

– Худо, Саня? – осторожно спросил он.

– Хуже не бывает, – признался Смирнов. – Трясусь, как овечий хвост. Помнишь, как полчаса тому назад я сказал про прекрасный сегодняшний вечер. Ничего себе вечерок выдался.

Вернулся Алик с гладким полным стаканом и куском черного хлеба: смирновские вкусы знал. Чтобы удобнее было пить, Смирнов перевел себя из лежачего положения в сидячее. Вздохнул глубоко, решился и, не отрываясь, перелил содержимое стакана в себя. Сдерживая дыхание, нюхнул хлебушка, потом откусил кусочек и, покатав его во рту, проглотил.

– Прошло, – через некоторое время признал он, откинулся в кресле ждать благодетельного удара.

– Как же ты, Рома, допустил такое? – с упреком спросил Алик.

– Я его к порогу, понимаешь, к порогу подвез, а когда поехал, в зеркало за ним следил. – Казарян вину свою знал, он просто объяснял, как это получилось. – В башку не пришло, что они его бабьим криком от подъезда выманят.

– Не казнись, Рома. – Смирнов слегка поплыл и заговорил: – Просто они хорошо продумали свою операцию, а мы слегка расслабились.

– Хорошо продумали, а в тебя промахнулись! – не ощущая кощунственности своей фразы, уличил Смирнова в неточности Алик.

– Это не они промахнулись, это я от них ушел, – высокомерно отпарировал Смирнов. – Оказывается, фронт сидит во мне и будет сидеть до конца жизни. Недаром один знакомый танкист все время приговаривал: "Болванка до моего танка пяти метров не долетела, а я, сталинский танкист, уже в кювете".

– Как ты все-таки смикитил? – осторожно спросил Казарян.

– Вот только сейчас просек: свет фонаря, освещенная площадка. Я из тьмы на нее шагнул, и вдруг понял: если выстрелит, то сейчас. Ну и рухнул как подкошенный.

– Бог за тебя, Саня, – признал это Алик.

– Солдатский бог, – уточнил Смирнов, – Алька, давай кино посмотрим, а? Но сегодня без выстрелов чтобы. Веселое что-нибудь. И еще полстакана налей.

Алик начал с последнего – принес полстакана и начал перебирать кассеты. Нашел что надо, включил телевизор, включил деку. На экране возник Париж, а затем Мулен-Руж. Пошла программа знаменитого варьете. На уютную сцену вырвался новаторски обнаженный традиционный кордебалет. И тут Казаряна пробил неудержимый смех.

– Ты что, Рома? – встревожился Алик. Указывая пальцем на экран, Казарян продолжал хохотать. – Сбрендил, что ли?

Не отрывая глаз от обнаженных французских титек, Казарян сказал, давясь:

– Их бы, как Таньку, всех разом за соски крутануть… – И уже закатился, не сдерживаясь. Тут смех напал и на Алика со Смирновым. Алик грохнулся на диван и дрыгал ногами. Смирнов никак не мог выпить полстакана.

Задребезжал дверной звонок. Не прекращая смеяться, Алик пошел открывать.

Махов вошел в комнату и остановился в растерянности. Глядя на него, троица стала утихать.

– Садись, капитан, – смог наконец предложить Смирнов. – А Сырцов где?

– Занят пока, – ответил Махов, косясь на обнаженных девиц на экране. Троица на экран не смотрела: боялись нового приступа.

– Хороший он у тебя паренек, – сказал Смирнов.

– Хороший-то хороший, а навалял.

– Ты его не дави, Леонид. Он один больше того, что сделал, сделать не мог. Для того чтобы их опередить, нужно было перекрестное наблюдение. Как у них. Должно было быть задействовано не меньше трех оперативников, порассуждал Смирнов и выпил наконец свои полстакана.

– Одного-то – на свой страх и риск, а вы – трое. – Махов не удержался, полюбопытствовал: – А что это вы такое смотрите?

– Программа французского варьете, – объяснил Алик.

– Да, – опомнился Махов. – Ни сегодня, ни завтра мы вас, Александр Иванович, беспокоить не будем. А денька через три вы уж дайте показания следователю. Договорились? Теперь насчет завтрашнего дня. Я попробую нажать, чтобы рабочие были…

– А Ларионов-то что?

– А Сергей Валентинович пока меня не вызывает. Ну и я не высовываюсь. Да, я совсем забыл про вас, товарищ Казарян. Вы ведь свидетель…

– Я, пока Смирнов в Москве, с ним одной веревочкой. Так что, Леонид, всегда к вашим услугам.

– Тогда все, – решил так и не присевший Махов и направился к дверям. Погоревал на прощанье: – С вами бы посидеть, кино посмотреть, да дел невпроворот.

Было два часа ночи. В три уехал Казарян, Смирнов и Алик легли спать.

В девять часов утра бритый и уже позавтракавший Смирнов наяривал по телефону, Махова искал. Нашел и огорчился: не получилось у Махова, рабочие могли быть только после двух. Рассказал об этом Алику. Пригорюнились.

– Чем бы заняться? – с тоской вопросил Смирнов.

– Мне к одиннадцати на пресс-конференцию, а ты отдохни. Я в полвторого буду.

– Отдохнешь тут, – проворчал Смирнов.

– Ромку дождусь и поеду потихоньку, – Алик протяжно зевнул: – Не выспался.

– Как грудного дитятю, из рук в руки меня передаете.

В десять явился Казарян.

– Прошу извинить за опоздание. Увлекся воспитательным процессом.

– Сынка драл, что ли? – бесцеремонно поинтересовался Смирнов.

– Учил, – уклончиво ответил Казарян.

– Я пойду. Буду в половине второго, – объявил Алик и удалился, приветственно вознеся руку.

– До двух – пустое время, – сообщил Смирнов Казаряну. – Что делать будем?

– Может, поспим? – мечтательно предположил Казарян.

– Да не могу я спать! – закапризничал Смирнов и вдруг вспомнил, ликуя: – Ромка, есть дело! Мои новые портки должны быть готовы к сегодняшнему дню. Вперед, за портками!

У подъезда их встретил милиционер Демидов в штатском. Он внимательными собачьими глазами осмотрел пожилую парочку и сказал:

– Здравствуйте, Александр Иванович. – А Казаряну кивнул.

– Здорово, Демидов, – без удовольствия поздоровался Смирнов. – А Сырцов где?

– Капитан отдыхать Сырцова отправил. Переживает парень. Первый раз в человека стрелял.

– Лучше было бы, если бы этот человек в меня стрелял?

– Да нет, конечно. Только вот убил.

– Пускай привыкает, раз такую профессию избрал. Поехали, Рома. – И полез в "восьмерку", где уже сидел Казарян.

– Я с вами, Александр Иванович, – твердо сказал Демидов и ухватился за дверцу автомобиля.

Не обижать же паренька. Ему приказали.

– Тогда садись, телохранитель, – согласился Смирнов и пропустил Демидова на заднее сиденье.

– Куда? – голосом танкиста осведомился Казарян.

– На Рижский рынок.

Через зеркальце Смирнов посмотрел на Демидова. Тот сидел, нахохлившись.

– Пушка-то при тебе, защитник мой любезный?

– При мне, – ответил Демидов и непроизвольно пощупал слева пестренький свой пиджачок.

– А если что, стрелять из нее будешь?

– Это смотря в кого, – понял Демидов подначку и улыбнулся.

– Давно в милиции? – спросил Казарян.

– Второй год, – ответил Демидов и, в свою очередь, спросил: – А вы в кино работаете?

– В нем, служивый, в нем.

– А Гурченко знаете?

– Гурченко тебе зачем? Не по годам вроде.

– Просто интересно. Я ее книжку прочел.

– Так что же спрашиваешь? Ты же про нее все знаешь.

– Так то – книжка. А в жизни совсем другое.

– Хорошим книжкам надо верить, – изрек глубокомысленный Казарян и вырулил на стоянку у Рижского рынка. Виртуозно втиснулся в мелкую щель и остановился.

Вениамин Беленький встретил их приветливо, но сдержанно, ибо присутствие посторонних по старой привычке настораживало его.

– Ваши джинсы, – объявил он и кинул на прилавок элегантный пакет. Сквозь прозрачный пакет Смирнов орлиным взором углядел кожаную нашлепку на кармане штанов с надписью на иностранном языке "Bell".

– "Бел", – с трудом прочитал он. – Что это значит, Веня?

– Bell – по-английски колокол, – объяснил Вениамин. – А с другой стороны, начало моей фамилии – Беленький. Знак фирмы.

– Фирма веников не вяжет, – разглядывая извлеченные из пакета джинсы, заметил Казарян.

– Может быть, хотите примерить? – предложил Веня.

– А можно? – робко спросил Смирнов, вырвавший джинсы из рук Казаряна.

– Прошу! – Вениамин широким жестом указал за угол, где к стене государственной палатки была прикреплена согнутая полукругом проволока, на которой висела тряпицей ширмочка. На земле лежал чистый половичок. Смирнов скрылся за ширмой. Оставшиеся на свободе внимательно наблюдали за его ногами: они были видны из-за не доходящей до земли тряпицы. Ноги разулись у коврика, затем встали на коврик. Вниз пали старые штаны, ноги освободились от них, и штаны исчезли. Потом была одна нога в носке. Потом вторая в штанине, и наконец стали видны обе новые штанины. За ширмой чиркнула "молния", и Смирнов явился на свет.

– Ну? – спросил он, топчась на месте, повернулся кругом.

– Высокий класс! – заорал Казарян. – Санька, едем к бабам!

– Хорошие джинсы, – одобрил Демидов.

Темно-серые джинсы и впрямь были хороши. Складные, ловко сидящие. Смирнов осмотрел себя там, где мог, подмигнул Вениамину и спросил у Демидова:

– Демидов, можно мы с Вениамином пошепчемся?

– Можно, – разрешил Демидов и покраснел.

Смирнов и Вениамин отошли к метро – там народу поменьше. Демидов зорко наблюдал за ними.

– Сколько я тебе должен? – перво-наперво спросил Смирнов.

– Как бы я хотел, чтобы это был подарок! – помечтал Веня.

– Подарка не приму.

– Да знаю я. Отстегивайте девяносто.

Отстегивая девяносто, Смирнов поинтересовался:

– Лешка у тебя не появлялся?

– Нет, после нашей с вами встречи – нет.

– А он в Москве, не знаешь?

– Вряд ли. Первый его визит в Москве – всегда ко мне.

– Спасибо, Вениамин.

– За сведения или за джинсы?

– Какие там сведения! – ответил Смирнов и еще раз осмотрел себя. Ну, будь здоров.

Он пожал Вениамину руку и махнул Казаряну и Демидову. Те подошли.

– Держи, – сказал Казарян и вручил Смирнову новый пакет со старыми штанами.

– Будьте счастливый! – Вениамин вежливо поклонился троице и поспешил к коммерческим делам.

В машине Смирнов вдруг сказал:

– Знаешь, Рома, что в последнее время приводит меня в некоторую оторопь? Бывшие мои клиенты, в свое время порядком поднатерпевшиеся от меня, искренне радуются встрече со мной. И никто из них, понимаешь, никто не напоминает мне, что я в отставке, не у дел. Уж кому, кому, а им бы порезвиться сам бог велел. Так нет. Зато бывшие мои коллеги вспоминают об этом в моем присутствии даже с каким-то сладострастием.

Такой несправедливости Демидов вытерпеть не мог и сказал с возмущением:

– Как вы так можете, Александр Иванович? В МУРе помнят вас. А у нас в отделе прям-таки преклоняются перед вами. Перед вами, как живым воплощением лучших и славных традиций московского сыска.

– Чего, чего? – Смирнов недопонял витиеватого Демидова. А Казаряна пробил смех, вроде того, что был вчера у телевизора. Отсмеялся и решил:

– Теперь ты, Саня, будешь проходить под кличкой "Живое воплощение".

– Кличка должна быть короткой и по существу, – проворчал Смирнов.

– Живое воплощение, – повторил Казарян и пришел к выводу, что: – По существу, Саня, по существу.

– Я что-то не так сказал? – робко спросил Демидов.

– Так, именно так! – энергично успокоился Казарян. – В десятку, в яблочко!

Приехали. Демидов остался у подъезда, а Смирнов и Казарян поднялись в квартиру.

– Давай, Рома, договоримся на будущее, пока милиции с нами нет, начал Смирнов, усаживаясь в кресло и лишний раз любуясь новыми джинсами. Если то, что я предполагаю, подтвердится, то у тебя будет серьезное задание. Не посвящая Махова в наши дела, я просто намекну тебе, что пора действовать.

– Ты задание излагай, – Казарян скинул башмаки и лег на диван.

– Сегодня будешь колоть бармена Дениса. Мне думается, что его связь с твоим Миней не односторонняя. Денис – посредник. Между Миней и кем? Вот первый вопрос. Я догадываюсь, но хотелось бы доказательств.

– А если он не расколется?

– Если все будет как надо, он расколется, как орех.

– Саня, ну скажи! – взмолился Казарян. Смирнов посмотрел на часы:

– Часика через два-три ты и сам все узнаешь.

– Шаманствуешь, старый хрен? – обиделся Казарян. – По Денису все?

– Не все. Прежде чем ты начнешь его колоть, ты должен его надежно спрятать. Лучше всего здесь, в Алькиной квартире. Сюда они не решатся сунуться.

– Могут убрать?

– Без всякого сомнения. Учти, если у меня одно дельце не выгорит, Денис – последняя ниточка.

– По твоему знаку я отлавливаю Дениса, привожу сюда и потрошу, уточнил свое задание Казарян. – Так? Может, еще и Миню потрясти?

– Если понадобится. Он тоже на несколько концов выходит, которые ой как нам нужны. Но его хрен зацепишь, молчать будет до упора. Хотя со временем должен заговорить.

– У меня и сегодня заговорит, – заверил Казарян. – Все? Тогда я минут двадцать придавлю.

Казарян имел свойство в любом положении спать малыми дозами. И после таких кратковременных сеансов был свеж, как роза под дождем. Казарян спал на диване, а Смирнов дремал в кремле, когда вернулся Алик.

– Подъем! – садистски заорал он.

Казарян тотчас, но не открывая глаз, сел на диване, двумя руками пригладил жесткую свою армянскую шевелюру. Смирнов тяжело, как Вий, поднял веки и спросил:

– Там что – уже милиция приехала?

– Ага, – весело подтвердил Алик.

– Значит, сейчас Махов заявится. – Смирнов резко встал.

Алик ахнул:

– Откуда такие портки, Саня?

– О портках после. Не позднее четырех ты поставишь "Ниву" во дворе дома в начале Фрунзенской набережной, где гастроном. Ты его знаешь, что через дом от "Фитиля". Можешь меня ждать, можешь машину оставить, у меня же дубликаты ключей есть. Понятно?

– От милиции оторваться хочешь?

– От всех, – ответил Смирнов и, услышав звонок во входную дверь, заметил: – Вовремя поговорили.

Вошел Махов, сказал:

– Здравствуйте, Александр Иванович, рабочие прибыли и сейчас приступят.

В "Привале странников" было как в шахтерском забое лет шестьдесят тому назад. Отбойные молотки колотили, как крупнокалиберные пулеметы, поднималась тучей снизу непрозрачная пыль, и жарко стало, как в преисподней.

– Вы бы водичкой побрызгали, стахановцы, – не пределе прокричал Смирнов. Чтобы его услышать, трое рабочих выключили молотки. Смирнов повторил: – Вы бы водичкой побрызгали.

– А что – мысль, – обрадовался возможности прерваться старший. Витек, сбегай-ка к дворнику, шланг принеси, а мы перекурим пока.

Рабочий по имени Витек не спеша удалился. Махов спросил у старшего:

– На сколько времени вам эта работа?

– Если скол оттаскивать поможете, то часа на полтора-два.

– Поможем. Только вы уж, пожалуйста, побыстрее.

– А что ищете-то?

– Клад, – встрял в разговор Смирнов, зная, чем поддержать энтузиазм тружеников коммунального хозяйства.

– Гляди ты! – обрадовался старший. – А большой?

– Отроете – посмотрим.

Витек протянул шланг от скверика, от садового крана и включил его. Тонкая струя зашевелилась и выпустила струю. Старший подхватил струю и, поприжав большим пальцем дырку, водяным веером прошелся по помещению. Пыль стала оседать.

– Ну, дедок, ну, молодец! – имея в виду Смирнова, радовался старший.

– Вы бетон почаще смачивайте, – посоветовал на прощанье Смирнов. И Махову: – Выйдем, Леонид.

Вышли. Махов глазами отыскал бьющих баклуши оперативников и приказал:

– Вы там рабочим помогите осколки оттаскивать.

Оперативники послушно, но без радости отправились в здание. Смирнов и Махов устроились в скверике.

– Леонид, ты списки, о которых я просил, принес?

– Вот они. – Махов достал из кармана бумаги. Смирнов взял бумаги и, не заглядывая в них, невинно поинтересовался:

– Списки ты составлял по телефонной справке управления?

– По-прежнему держите меня за лоха. Нет, Александр Иванович, это копии ежегодных официальных актов.

– Я посмотрю? – из вежливости спросил разрешение Смирнов и, не ожидая маховского ответа, стал листать бумаги. Потом изучать. Потом попросил у Махова ручку и отметил важное для себя жирными галочками на полях.

– Что вы отметили, Александр Иванович? – спросил Махов, принимая возвращенные Смирновым бумаги. Принял, сложил вдвое, сунул в карман.

– После скажу, – Смирнов откинулся на скамейке. – Позагораем, Леонид?

Подошли Алик с Казаряном, уселись рядом.

– Ну как там? – задал постоянный свой вопрос Алик.

– Долбают, – дал исчерпывающую информацию Смирнов.

Дожидаясь, уныло сидели, перебрехиваясь ни о чем. Через полчаса Алик ушел. Через час, наверное, из "Привала" выскочил один из оперативников и закричал:

– Товарищ капитан! Рабочие вас зовут!

– Пойдемте, Александр Иванович, – пригласил Махов, и они пошли. Казарян – следом.

– Что у вас? – спросил Махов, с солнца плохо видя в помещении.

– До какого-то покрытия дошли, начальник, – доложил старший. Махов спрыгнул в глубокую, в человеческий рост, яму и там нагнулся.

– Пластик какой-то, в кирпичную кладку разрисованный, – сообщил он наверх.

– Понятно. Облицовку со стены сорвали, – вспомнил старинный кирпич Смирнов. – Пусть отбивают до края, чтобы отогнуть можно было.

Махов выбрался из ямы, а в ней по-новому загрохотали отбойные молотки и грохотали еще минут десять. Умолкли разом, и голос старшего возвестил:

– Край, начальники!

Махов опять прыгнул в яму и оттуда потребовал:

– Нож!

Один из оперативников кинул вниз финку в футляре. Там, внизу, Махов надрезал в двух местах пластик и попросил рабочих:

– Потяните-ка, братцы.

Рванули. Оторвали и стали загибать кусок метра в полтора. Загнули и увидели деформированный мужской труп в лиловом шелковом костюме и руку второго, еще не освобожденного от пластика и бетона трупа.

– Всем наверх, – приказал Махов. Вылезли рабочие. Вылез и сам Махов. Спросил у Смирнова:

– Как решим, Александр Иванович! Продолжать раскалывать или подождать?

Не отвечая ему, Смирнов присел на корточки у края ямы – получше хотел рассмотреть, что там. Рассмотрел. Крикнул:

– Роман!

Подошел Роман, присел рядом, присвистнул и догадался:

– Привал странников.

– Теперь тебе все ясно? – спросил Смирнов и посмотрел в глаза.

– Абсолютно! – заверил Казарян, хлопнул себя по коленям и поднялся с корточек. – Это зрелище не для меня. Я пошел, Саня. А вы уж тут без меня шуруйте.

Махов проводил Казаряна взглядом и повторил вопрос:

– Ну как, Александр Иванович?

– Сделай десятиминутный перерыв, Леонид. Только пусть рабочие и оперативники здесь останутся. Через десять минут продолжите. А сейчас у меня к тебе разговор есть. Выйдем.

А на улице – полный ажур. Солнышко светит, малые дети резвятся, очередь к винному отделу стоит. Да и Смирнов с Маховым имели вполне соответствующий вид – прогуливались.

– Дай-ка мне твои бумаги еще раз, – попросил Смирнов. Махов отдал бумаги. – Смотри, кого я тут из покойников отметил. Одиннадцать подпольных миллионеров-цеховиков. Не скажу, что все одиннадцать, но шесть-семь из них лежит у тебя в подвале.

– Понятно, почему вы опасались переговоров с лагерным управлением, мгновенно сориентировался догадливый Махов. – Глотов, которым вы интересовались, по всей видимости, живой?

– Глотов был живым до прошлой субботы, – сказал Смирнов.

– Не понял, Александр Иванович.

– Потом объясню. А пока продолжай долбать подвал. Отроешь всех и открывай новое дело. Можешь особо не торопиться. – Смирнов глянул на часы. – Ого! Уже шестой. А мне в юридическую консультацию на Третьей Фрунзенской до шести надо быть. Леня, помни, вы еще ничего не нашли.

– Вас отвезут туда и обратно, – заверил Махов и, подойдя к дверям "Привала", крикнул: – Демидов!

Явился Демидов, осмотрел себя, отряхнулся слегка и сказал:

– Слушаю, Леонид.

– Будешь сопровождать Александра Ивановича.

По мановению маховской руки подъехала "Волга". Смирнов с Демидовым уселись в служебную машину и тронулись в путь по набережной. Проехали под Крымским мостом, проехали "Фитиль", и вдруг Смирнов хлопнул себя по лбу:

– Э, черт! Прибейся тут, – сказал он водителю, и тот притормозил. Совсем забыл, что папиросы кончились. Я на минуту в магазин.

– Я с вами, – сообщил Демидов и вылез из машины вслед за Смирновым. Поздно вы вспомнили, на малую дорожку не успели заехать.

– Да мы через бульвар, и порядок. Не баре.

Так, теперь для того, чтобы водиле на Комсомольской выбраться, надо три светофора миновать. По крайней мере, три минуты форы. Только бы одной из дур за прилавком не оказалось. В кондитерском отделе или в соках. В магазине нелюдно, до времени полковников из соседней конторы еще десять минут.

В отделе "Соки-воды" продавщицы не наблюдалось. Смирнов постучал монетой по прилавку. Нулевой эффект. Выкрикнул:

– Кто здесь работает?

Ни ответа, ни привета. Тогда он, глянув на Демидова, сказал:

– Сейчас я им устрою шахсей-вахсей!

И нырнул в магазинные кулисы. Выкрикнув еще раз для Демидова: "Эй, есть тут кто-нибудь?", он через обитую жестью служебную дверь выскочил во двор. Оглядевшись, быстро припер эту дверь снаружи одним из деревянных ящиков, наваленных здесь в изобилии, как рычагом.

Вот она, на противоестественно высоких колесах, кургузая родная "Нива". За рулем безмятежно восседал Алик. Смирнов уселся рядом и приказал:

– Гони. Налево вдоль желтого дома, на Комсомольский.

Алик рванул с места. Когда поворачивали на Комсомольский, Смирнов глянул в зеркальце. Жестяная дверь в гастрономе была еще закрыта. Смирнов распоряжался:

– После светофора правее забирай. Под эстакаду и налево. А теперь в обратную сторону, развернулись у метро "Парк культуры", теперь сразу направо и мимо Института стоматологии в Теплый переулок. Все. Оторвались.

"Нива" пересекла Пироговку и мимо академии Фрунзе спустилась в горбатые переулки. Здесь рядом с домом, где когда-то был женский вытрезвитель, остановились.

– А сейчас что, Саня? – спросил Алик.

– Сейчас я за руль сяду. А ты пойдешь домой. Тут рядом.

– Я тебя одного не отпущу.

– Отпустишь. Не для этого я от милиции оторвался.

– Саня, если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

– Что-нибудь – это шлепнут меня? Так никакой гарантии, что при тебе они этого не сделают. Скорее всего и тебя вместе со мной шлепнут. За компанию. Ты хочешь мне помочь. Прекрасно! Так помогай мне! Сейчас ты вернешься туда и скажешь Махову: если и он хочет мне по-настоящему помочь, пусть продолжает долбать "Привал" как можно больше. И чтобы ни один, кто знает о находке в "Привале", не выходил до десяти, по крайней мере. Запомнил?

– Запомнил. – Алик вылез из машины, освобождая место за рулем.

– И вот еще. – Смирнов говорил, одновременно подгоняя сиденье под себя и проверяя приборную доску: – У меня путь неблизкий, туда и сюда часов пять, а с разговорами и все шесть, потом дельце небольшое в Москве. Следовательно, до двух Махов может не беспокоиться. Ну а если после двух меня не будет, пусть он начинает действовать. И с Романом обязательно посоветуется.

– Я заправился под завязку. Хватит тебе на сегодняшний вечер.

– Спасибо, вижу. До свиданья, Алька.

– Ни пуха, ни пера, – грустно пожелал Алик.

– К черту! – весело гаркнул Смирнов, и "Нива" нырнула на Саввинскую набережную. С набережной сделал разворот к Бородинскому мосту и прижался к тротуару. Вышел, посмотрел – проверился на всякий случай. Вроде чисто. Посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Теперь бы дачников опередить, чтобы на трассе не притесняли.

Выбрался на Бородинский мост и после Дорогомиловской заставы вышел на трассу. В Москве сдерживался – дорога опасная, самое большое начальство по ней ездит, орудовцев как собак нерезаных. За Окружной дал скорость.

– Волка ноги кормят. Дурная голова ногам покоя не дает, бессмысленно бормотал Смирнов, прибавляя и прибавляя. – Волка ноги кормят. Дурная голова ногам покоя не дает…

Не до песен нынче было, не до расслабки. Успеть, всюду успеть главная задача.

Скинул скорость у бетонки, здесь пост ГАИ, верноподданически миновал пост и опять стал потихонечку набирать скорость до ста двадцати. Вот и деревушка.

Дорога через осинник была, как и в прошлый раз, ободряюще пустынна. Узковата, правда, но ничего: рискнуть можно. Рискнул: двадцать километров за десять минут.

Ну, по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. На горку, с горки. Площадь, собор. Интернациональная, Вторая Социалистическая. Стоп. Приехали.

Калитка была открыта, и дверь в дом – тоже. Смирнов позвал:

– Леша!

Никто не отозвался. Но все равно, значит, где-нибудь поблизости. Смирнов присел на ступеньку крыльца. Но был набран такой темп, что сидеть просто так не было никаких сил. Вскочил, вышел за калитку и стал ждать здесь, прогуливаясь по заросшей дорожником тропке, идущей вдоль забора. Наконец-то! Борзов беспечно приближался, держа в руках литровую банку с молоком.

– И опять дорогой гость! – приветствуя Смирнова, возгласил он. Правда, со значительно меньшей долей восторга, чем в прошлый раз. – Прошу в дом.

– Я ненадолго, Леша, – по возможности успокоил его Смирнов.

– Молочка парного не хотите? – спросил Алексей, когда они уселись за столом.

– Выпью с удовольствием.

Леша принес два стакана и осторожно налил в них из банки. Они одновременно – залпом – выпили.

– Так чем могу быть вам полезен, Александр Иванович? – спросил Леша, платочком промокнув рот.

– Мне крайне необходим твой самый богатый человек в Москве. Сегодня необходим.

– Мы же в прошлый раз обо всем поговорили, Александр Иванович.

– То в прошлый раз. В прошлый раз я предполагал, а теперь знаю. Дай мне его, Леша.

Леша посмотрел на Смирнова, улыбнулся и сказал:

– Нет.

– Как только команда узнает про открывшиеся обстоятельства, они прикончат его. Ты пойми, эта встреча нужна ему больше, чем мне! Ради его блага, Леша!

– Милиция всегда действует ради нашего блага!

– Я не из милиции.

– Все равно нет. – Алексей встал, подошел к окну. Смеркалось помаленьку.

– Я ведь его вычислю и по другим каналам выйду на него. Неужто ты этого понять не можешь?! Но время, время. Я в цейтноте, Алеша.

– Вы когда в Москву собираетесь возвращаться? – спросил Алексей, по-прежнему глядя в окно.

– Сейчас.

– Сейчас не советую. Вы гнать будете, а сумерки – самое коварное время. Не дай бог, разобьетесь. Отдохните, через полчаса поедете. При фарах безопаснее: внимательней будете. Устали небось?

– Как собака, – признался Смирнов. – Весь день пустой желудок, и есть не хочется.

– Прилягте, Александр Иванович, – предложил Алексей.

– Просто посижу немного, – сказал Смирнов и перебрался в кресло. Отпустил напряженные мышцы, раскинулся и закрыл глаза. Леша задернул занавески, включил мягкий нижний свет-торшер, устроился с книжкой в другое кресло. Картиночка эта напоминала нечто, описанное Диккенсом.

– Что читаешь? – не открывая глаза, спросил Смирнов.

– Диккенса, "Крошку Доррит".

– Успокаивает?

– Диккенс меня всегда успокаивает. Да вы отдыхайте, отдыхайте.

– Уже стемнело. Поеду, – решил Смирнов, отыскал палку и встал. Может быть, все-таки сможешь, Леша?

– Нет. Я вам не верю, Александр Иванович. Вы – в азарте. Вы сегодня не человек. Вы сыскарь. Простите меня.

– Бог простит. Не пришлось бы тебе горько пожалеть потом. Будь здоров. Не провожай.

Особенно торопиться уже не было смысла. "Нива" отрабатывала свои положенные восемьдесят, освещая фарами белые в резком свете фар стволы осин. Смирнов призадумался слегка и поэтому увидел трейлер, подъехав к нему почти вплотную. Трейлер стоял поперек дороги, передними и задними колесами расположившись в кюветах по обе стороны дороги. Путь вперед был замурован.

Смирнов ударил по тормозам, почти на месте развернулся и дал газу. Но, подняв глаза, понял: мышеловка захлопнулась. В полукилометре стояли и ждали его два легковых автомобиля с включенными фарами. Шансов не было, но была – не была.

Смирнов, не сбавляя скорости, врубил дальний свет и направился на рандеву. Они его слепили, но и он их будет слепить. Ему рулить ослепленному, им – стрелять. Посмотрим, кто будет в выигрыше. Не доехав до них метров пятьдесят, он скинул скорость, как бы собираясь остановиться, но, подойдя совсем впритык, кинул "Ниву" в кювет.

Ну, кургузая, ну, длинноногая, выручай! Он же помнил, как ее сестричка на телевизионном экране карабкалась чуть ли не на стену. Нырнув в кювет, "Нива" скособочилась, но пошла, пошла! Ну а теперь на асфальт и долой всякий свет. Смирнов вырубил приборную доску, а значит, и сигнальные фонари и повел машину вслепую, по памяти. Он не видел почти ничего, но и они его не видели. Совсем. Игру в фары выиграл он. Совсем-то ничего осталось. Только до пригорочка, только до пригорочка и вниз. Вот он, пригорочек. И тут до него донеслась автоматная очередь. Поздно, поздно фрайера вонючие. Еще очередь. Вроде крышу задели.

Но он уже за пригорком. Включил фары и помчался.

Развернутся, посоветуются, что и как делать. Осторожно въедут в город: им незачем внимание привлекать. У него минуты две-три в запасе.

Он жестко тормознул у калитки и закричал:

– Леша, Леша! – Леша задерживался, и тогда Смирнов во весь голос добавил яростно, не остерегаясь: – Если ты, сявка, жить хочешь, надевай портки и в машину! У тебя – одна минута!

На ходу засовывая бумажник в карман куртки, подбежал Алексей, распахнул дверцу машины и поинтересовался довольно спокойно:

– Команда засекла?

– Не засекли, обложили. Быстренько глянь сзади на крышу: что там?

Алексей глянул, присвистнул, скоренько сел рядом со Смирновым и доложил:

– Слегка прошили сверху.

Смирнов на второй скорости поехал по Второй Социалистической неизвестно куда. Алексей освоился в новой ситуации и стал давать указания:

– Направо. Еще раз направо. Теперь через этот вот мостик. Ничего, он выдержит. Налево, прямо. Вот здесь остановимся.

– Зачем? – спросил Смирнов, автоматически подчинившись.

– Я за руль сяду. Вы же сами сказали, что обложили. Асфальт у нас в городе один в два конца. У них, я думаю, машины три. Так что асфальт они уже перекрыли.

– Садись, – согласился Смирнов. Алексей вылез из машины, а Смирнов передвинулся на пассажирское место. Устроившись, Алексей основательно поизучал управление, признавшись:

– Первый раз "Ниву" поведу.

– Как выбираться будем, Леша?

– Теперь это моя забота. В отличие от этих фрайеров с пукалками, я местный уроженец и знаю, как можно проехать и не по асфальту. Вы, Александр Иванович, главное держитесь покрепче, а то ненароком ветровое стекло вышибите. Ну, поехали!

– Обожди, – Смирнов положил ладонь на руку Алексея. – Ты убедился, что я не вру. Теперь ты должен поверить мне: если ты не отдашь этого человека, его убьют. Убьют немедленно, потому что не убили меня. У нас с тобой есть шанс опередить их, пока они будут ловить нас здесь. Ты отдашь мне этого человека?

– Да, – ответил Алексей и включил мотор.

Где-то на задворках вброд переехали речушку. Началось: чуть пробитая в лучах тропка, просека, заросшая мелким кустарником, который корябал днище "Нивы", лесная дорога, извивающаяся как змея, и опять тропка…

Это сказать легко – найти бармена Дениса и расколи до задницы. После того, что он увидел в "Привале", расколоть хлипкого маравихера из сферы обслуги – раз плюнуть, минутное дело. Но найти – задачка не из легких.

В "Космосе", при проникновении в который у Казаряна почтительно не потребовали оправдательных документов, он узнал, что Денис в законном отгуле. Оставалось добыть его домашний адрес. Вот здесь пришлось покрутиться. Размахивая мосфильмовским удостоверением и для еще большей убедительности билетом Союза кинематографистов, Казарян рассказал всем и каждому в отдельности членам дружного коллектива ресторана о том, что он уговорил Дениса сниматься у него в картине в привычной для того роли бармена, что неожиданно съемку объекта, где занят Денис, назначили именно на сегодня, что с него, Казаряна, начальство снимет шкуру, если он эту съемку сорвет.

Метр, официанты, повара и уборщицы сочувствовали, естественно, увлеченному и симпатичному кинорежиссеру, но помочь ничем не могли – не знали они домашнего адреса Дениса. Контора была уже закрыта, а к представителю правоохранительных органов, капитану Покатилову Казарян не счел целесообразным обращаться.

Кто ищет, тот всегда найдет. Только что вышедшая на смену томно-кокетливая девица, торговавшая со столика-лотка на колесиках, предварительно задав сакраментальный вопрос: "А зачем он вам?" и, выслушав неоднократно уже изложенный Казаряном ответ, так подробно описала путь к жилищу бармена, что стало ясно – этот путь она совершала не однажды.

Поочередно поцеловав ручку и щечку девицы, Казарян кинулся к своей "восьмерке". Было уже почти восемь часов. Время, время, времечко!

Денис жил на Садовом в трехэтажном флигеле, находящемся во дворе дома-громадины сталинской постройки. Есть еще в Москве такие дворы: отгороженные от глаз приезжих и туристов визитной карточкой столичного официоза, они живут спокойно домашней жизнью большой деревни.

В громадной квартире с окнами на уровне двора его встретили воспитанная мама и ученая сестра клиента. Встретили настороженно и весьма сухо объяснили, что Денис ушел по своим делам, но обещал скоро вернуться. Казарян поблагодарил, вышел во двор, сел на низкую, самодельную, серую от времени скамейку без спинки и стал ждать.

Где-то около девяти явился Денис. Он увидел Казаряна и остановился, решая сложную задачу – узнавать или не узнавать.

– А ты еще живой? – зло удивился Казарян.

– А какой я должен быть? – с вызовом спросил Денис.

– Мертвый, красавец мой, мертвый! – объяснил Казарян и встал.

– Если вы шутите, то неудачно, – элегантно срезал его Денис.

– Слушай меня внимательно, Денис. В подвале бывшего кафе "Привал странников", где ты изволил подвизаться в качестве официанта, обнаружены трупы людей, погибших насильственной смертью. – Казарян обнял Дениса за плечи и потихоньку повел его к "восьмерке". Денис не сопротивлялся, шел покорно – поплыл. – Как только твои работодатели узнают об этом, а узнают они вот-вот, если уже не узнали, тебя, свидетеля, постараются убрать. Ты ведь их знаешь, знаешь лучше, чем я.

– Вы куда меня хотите увезти? – опомнился Денис, когда Казарян, открыв дверцу, стал настойчиво усаживать его на сиденье. Опомнился, но сопротивлялся вяло: Казарян его все-таки усадил. Тронувшись не спеша, он продолжил свой монолог:

– Сейчас я отвезу тебя в надежное место, где они тебя не достанут. Не из-за твоих красивых глаз и усов, не из-за какой-то моей особой привязанности к тебе. В принципе ты мне сильно не нравишься, особенно после того, как обидел моего лучшего друга. – Казарян говорил и говорил, не давая Денису сосредоточиться. – Но ты по-прежнему очень нужен этому моему другу, вернее, не ты, а то, что ты знаешь. Мы сейчас приедем, попьем чайку, если хочешь, я тебя даже коньячком угощу, и ты мне, как доктору, все-все расскажешь…

По набережной Яузы, мимо Котельников они выехали на набережную Москвы-реки и вдоль Кремлевской стены, задами бассейна подъехали к знакомому переулку и повернули в него.

– Нет, нет! – закричал Денис. – Я туда не пойду.

– Туда ты не пойдешь, дурашка, – успокоил его Казарян, тормозя у подъезда. – Мои друзья вот здесь живут, ты что, забыл?

Расслабившийся от того, что не придется смотреть на трупы, Денис послушно проследовал за Казаряном в лифт.

В квартире был один Алик.

– Махов тебя все время спрашивал. Будет еще звонить, – доложил Алик.

– Свиреп?

– До невозможности. От Демидова, который Саньку упустил, только перья летели. А когда я ему передал, что Санька рекомендует ему, Махову, советоваться с Казаряном, он аж до потолка подпрыгнул. Орал: "Пожилая шпана! Бандиты-пенсионеры!"

– Тебе-то досталось?

– Еще как! Он ведь сразу сообразил, кто у Саньки на подставе с машиной был.

Денис стоял смирно, слушал и не слышал, ожидая своей участи. Казарян наконец вспомнил про него.

– Узнаешь, Алик? – И после Алькиного утвердительного кивка обрисовал перспективу: – Перед нами молодой человек, обеими ногами вляпавшийся в дерьмо. Для того чтобы выбраться из вышеупомянутого дерьма, ему надо очень сильно стараться. И сейчас он будет стараться – рассказывать. Приготовь, Алик, чайку, можешь коньячок выставить, я ему обещал, и начнем слушать нашего дорогого бармена. Надеюсь, очень надеюсь, что он будет правдив.

На последнюю фразу Казарян нажал, но, посмотрев на Дениса, понял, что и нажимать-то особенно не надо. Как поплыл во дворе, так и плывет до сих пор. Подтолкнув в спину, Казарян тем самым указал Денису, куда ему сесть. Денис сел в кресло и выдохнул:

– Господи!

– А совсем недавно было так хорошо! Да, Денис? Иностранцы с конвертируемой валютой, щедрые перекупщики с большими пачками советских денежных знаков, девочки, у которых глаза становятся квадратными при виде как инвалюты, так и обильных червонцев. Живи – не хочу! Почему же ты не захотел жить, а Денис? – Казарян трепался, ожидая возвращения Алика. Играть таким мячиком, как Денис, следовало с партнером.

Пришел Алик с большим подносом, на котором – чайники, малый и большой, чашки, початая бутылка коньяка, рюмки и по мелочи кое-что к чаю и коньяку. Расставил все на столике, сам уселся на диван и поднос на диван кинул. Спросил у Казаряна:

– Что он тут тебе без меня говорил?

– Пока ничего. Мы ждали твоего прихода. Ты пришел, и мы начинаем. Справка для моего юного клиента: хозяин дома, сидящий напротив тебя, так же, как и я, мастер спорта по боксу в тяжелом весе. Я только в полутяже. Конечно же, давным-давно прошло то времечко, когда мы выступали на ринге. Но ударить по-настоящему еще сможем.

– Вы меня бить будете? – впервые заговорил в этой квартире Денис.

– Если понадобится. А если не понадобится, не будем, – дал соответствующие разъяснения Казарян. – Засим приступим. Вопрос первый, ты видел, как их убивали?

– Нет, – мгновенно ответил Денис. – Они меня отпустили до этого.

– Но ты знал, что их будут убивать?

– Откуда? Откуда мне знать?!

– Но ты только что сказал, что тебя отпустили до этого, – встрял в разговор Алик. – Значит, знал, что это будет.

– Логично, – похвалил Алика Казарян. – Что ты, Денис, на это ответишь?

– Ну, не знал, честное слово, не знал! Только потом стал догадываться!

– Так. – Казарян потер уже заросший стальной армянской щетиной подбородок. – Уже теплее. Стал догадываться. Но для догадок нужны какие-то основания. Какие же основания у тебя были?

– Да вроде не было никаких оснований. Просто показалось.

– Что же тебе показалось?

– Вспомнил, что ребята, которые вместе со мной центровых обслуживали, были вооружены. Я у двоих пистолеты под мышкой заметил, когда в подсобке все вместе суетились. Правда, подумал сначала, что раз они милиционеры, то, может, им положено. Может, операция какая…

– А они – милиционеры? – тихо спросил Казарян.

– Ну конечно же! Меня с ними Покатый познакомил. Они из особой группы.

– Покатый – кто это?

– Да капитан Покатилов, у нас в гостинице сидит.

– Что ты его слушаешь, Рома? – вдруг взбесился Алик. – Он тебе бесстыдно врет, туману нагоняет, турусы на колесах разводит, чтобы только в главном не признаться, что он тоже убивал!

– Не убивал я, не убивал! – тоже закричал Денис.

Ах, как удобно, когда партнер тоже чувствует ситуацию! Пугай его, Алик, пугай! Долби одно и то же: "Ты убийца, ты убийца!" – и пучь истеричные глаза, тогда для клиента любой другой вопрос, не относящийся к убийству, – отдушина, освобождение от ужаса, и ответ на него он будет давать сразу, не задумываясь, и даже, может быть, искренне.

– Кто же вот так, сразу, возьмет на себя убийство? Даже если он убивал, он сейчас не признается, конечно. Будет проведена экспертиза, снимут отпечатки пальцев, проверят его на детекторе лжи – вот тогда, с фактами в руках, можно будет заставить его заговорить. – Казарян нес хренотень, прикидывая, когда повыгоднее перейти на вопросы о связях.

– И ничего ваша экспертиза не установит!

– Рома! – опять закричал Алик. – Видишь, он и это знает! В перчатках работал!

– Да что вы говорите?! – плачуще ахнул Денис. – Какие перчатки?!!

– Резиновые! Ты их уничтожил? – продолжал орать Алик.

– Ничего я не уничтожал!

– Уже хорошо. Тогда где они?

– Не было у меня никаких перчаток!

– Убью, паскуда!!! – невменяемый Алик вскочил, за грудки поднял Дениса, затряс.

Вскочил и Казарян, растащил их, раскидал по местам. Отдышавшись, сказал спокойно:

– Ладно, Денис, успокойся. Может, ты и правда никого лично не убивал.

– Не убивал я, не убивал я! – как за соломинку, схватился Денис за последние казаряновские слова, глядя на Казаряна как на звезду надежды.

– Тогда ответь мне на один вопрос. Миня Мосин с этим делом связан?

– Да что вы! – освобожденно позволил себе легкомысленное восклицание Денис. – Разве может допустить Михаил Самойлович связь с чем-то противозаконным?

– А связь с тобой? – мрачно возразил ему Алик.

Денис покосился на него, но отвечать продолжал Казаряну:

– Михаил Самойлович – человек искусства, и ничто, кроме искусства, его не интересует.

– Не искусства, а произведений искусства, – уточнил Казарян.

– Что? – не понял Денис.

– Миня Мосин – человек, любящий не искусство, а произведения искусства. Коллекционер.

– Ну, я и говорю! – не видел разницы Денис. – Знаток! Знаете, какая у него коллекция?

– Знаем, – утвердительно ответил Казарян. – Только ты-то какое имеешь отношение к искусству?

– Я-то? Я-то никакого. Я просто помогал Михаилу Самойловичу.

– В чем?

– Ну, Михаил Самойлович интересовался, где и что из картин продается, какие новые вещи из старых вдруг всплыли, через меня просили его проконсультировать, как эксперта, какую ценность имеет то или иное произведение искусства.

– Кто просил? Кто они?

– В основном один Глеб Дмитриевич. Были, конечно, другие скоробогатеи, но они обычно разок картинку покажут, и все. А Глеб Дмитриевич – постоянный. Тоже, видимо, коллекционер, но в живописи, понятно, разбирался не как Михаил Самойлович. Вот и советовался.

– Кто такой Глеб Дмитриевич?

– Глеб Дмитриевич и Глеб Дмитриевич. Больше я ничего не знаю.

– Как же ты с ним познакомился?

– Меня с ним Покатый на работе свел.

– На какой еще работе?

– Да в баре у меня. Он мне и говорит, Глеб Дмитриевич, значит, – ты, Денис, Мосина знаешь. Устрой мне его постоянные консультации.

– И ты, влюбленный в искусство, бескорыстно все устроил.

– Почему бескорыстно? Я для него дело делал, он – платил.

– И сколько же твоя любовь к искусству стоит?

– Он мне платил по сотне за сеанс.

– А сколько он Мине платил?

– Вот этого я не знаю. Они между собой договаривались.

– Где живет твой Глеб Дмитриевич?

– Я не знаю.

– Как это не знаешь? А картины где он показывал?

– На какой-то даче в Кратове. Что не его эта дача – сразу видно. Запущенная, нетопленая. Если хотите, я могу показать.

– Связывался как с ним?

– Всегда он со мной связывался, а не я с ним. Он мне своего телефона не давал.

– Он опять темнит, Рома? – устав сидеть молча, громко заявил Алик.

– Я правду говорю… – обращаясь к Казаряну, заявил Денис и вдруг сейчас осознал, что не знает, как по имени-отчеству обращаться к своему спасителю.

– Роман Суренович, – представился тот.

– Роман Суренович! – радостно обратился Денис. – Я вам говорю чистую правду.

– Верю, верю, – успокоил его Казарян, а нетерпимый Алик добавил:

– К сожалению, слово "чистое" несоединимо с тобой, бармен.

Чай остывал, Казарян разлил его по чашкам. Всем налил по рюмочке, но, поглядел на Дениса, сходил на кухню, принес стакан и налил половину.

– Выпей, расслабься, – сказал Казарян и придвинул стакан Денису.

Тот быстро выпил, закусил шоколадкой и в ответ на доброе казаряновское отношение доложил о том, что еще забыл рассказать:

– Да! По рекомендации Покатого мы с Михаилом Самойловичем два раза милицию консультировали. По конфискованным вещам.

– Чего, чего, чего? – живо заинтересовался Казарян. Перебив их, резко зазвонил телефон. Алик глазами показал, чтобы Казарян снял трубку.

– Да, да, да… Леонид, пену взбивать поздно. Да, будем ждать двух часов. Да знаю я вашу писанину! Ты бы пораньше подъехал, кое-что занятное имеется. Не по телефону… Да ты пойми, не могу! Понял? Вот и хорошо. Ждем. – Казарян положил трубку. Часто помигал, отряхиваясь от разговора, ловил нить здешнего. Поймал: – И где же это милиционеры показывали вам с Миней конфискованные вещи?

– Как – где? В милиции.

– Весьма интересное кино. А не позвонить ли мне Михаилу Самойловичу? То-то обрадуется! – И скоренько, по памяти, набрал телефон. Ждал довольно долго, звонков пять-шесть. Сняли трубку наконец. – Здравствуй, Миня, здравствуй, родной! Нет сил дождаться субботы, вот и звоню. И повидаться с тобой хочу не в субботу, а сегодня. Как не знаю, знаю. Детское, половина одиннадцатого… Никто над тобой не издевается… И не будь столь категоричен. Здесь, у Алика Спиридонова, мы сидим и беседуем с Денисом. С ним, с ним самым. Он поведал мне массу увлекательных вещей, в которых ты не на последнем месте. А так как ваша с Денисом совместная деятельность вольно или не вольно, пока не знаю, – серьезнейшим образом переплелась с отъявленной уголовщиной, боюсь, что, если мы сегодня не выясним кое-какие обстоятельства, тебе придется общаться с правоохранительными органами… Казарян скучающе послушал долгое телефонное бульканье, а потом продиктовал Алькин адрес.

Через двадцать минут прибыл Миня Мосин. Он был еще в прихожей, когда вновь задребезжал дверной звонок. Казарян, встречавший Миню, открыл дверь следующему посетителю. На пороге стоял капитан милиции Махов. В форме.

– Вот и верь тебе после этого, – с горечью произнес Миня.

Неведомыми путями они выбрались на Киевское шоссе.

– Который час? – спросил Алексей – машинные часы, по Алькиному разгильдяйству, естественно, не работали, а на свои посмотреть – надо было отвлекаться от дороги. Смирнов ответил:

– Одиннадцать.

– Опередим их?

– Если у них нет связи с оставшимися в городе, опередим.

– Что у них – радиопередатчики, что ли?

– Кто их знает – шпана серьезная, – не обнадежил его Смирнов. Теперь, когда не трясло по буеракам, можно было и поговорить спокойно. – Кто этот человек, Леша?

– Я же сказал вам: самый богатый человек в Москве, делец.

– Цех? Валюта? Перевал?

– Посредничество.

– И на посредничестве – самый богатый? – удивился Смирнов.

– Если бы вы знали, между кем – и кем, вы бы так не говорили.

– Так между кем и кем?

– Это вы у него спросите.

– Дело на него в моей бывшей конторе имеется?

– Если только довоенное.

– В возрасте, значит. Фамилия, имя, отчество?

– Что вам это даст? Глеб Дмитриевич Ферапонтов. Настоящее это личико или лица – не знаю…

– Какая официальная крыша?

– Сейчас пенсионер, лет пять как на пенсию ушел, а до этого – много лет директор клуба на Пресне.

– Где живет? – спросил Смирнов. Алексей не отвечал. – К нему же едем, опомнись!

– На Масловке.

– Эх, черт, через всю Москву! – раздосадованный Смирнов вдруг спохватился. – Постой, а у тебя права-то при себе?

– Нет, они у меня в бардачке моей колымаги валяются.

– Да ты что, спятил?! Скоро Внуково, сплошные посты, не хватало, чтобы орудовцы нас минут на сорок зацепили, тормози, дальше я поведу!

Алексей остановился на широкой обочине, они вышли – каждый со своей стороны. Тишина была на Киевском шоссе, тишина, далеко-далеко еле слышно гудел дизельный мотор тяжеловоза, за лесом брехали собаки, а совсем рядом внезапно зашелся соловей.

– Куда бежим, от кого спасаемся, кого за глотку берем? – спросил у тишины Алексей.

– Поехали, – сказал Смирнов и сел на водительское место.

Москву миновали без приключений. Без двадцати двенадцать были у Белорусского вокзала. На Масловку заезжали с Ленинградского проспекта, повернули направо, у конца сквера развернулись и после кинотеатра поскакали по трамвайным путям. Вильнув раза два в закоулках, машина остановилась у респектабельного кооперативного дома. Смирнов выключил мотор и молча сидел: ждал Лешиных действий. Леша, пристегнутый ремнем безопасности, не шевелился – никак не мог решиться. Смирнов, повернув голову, посмотрел на него. Леша ответил непонятным взглядом, хлопнул себя по коленям, отстегнулся и решительно распахнул дверцу:

– Пойдемте, Александр Иванович.

Смирнов закрыл машину и пошел следом за ним.

– В девяносто девятую, – сказал Алексей консьержке, вопросительно глянувшей на него из закутка. Первым подошел грузовой лифт и они в него сели. До восьмого этажа Алексей успел погулять по обширной кабине. Когда дверь расползлась, он спросил у попутчика:

– А вы к разговору готовы? С ним непросто будет.

– Готов. Звони.

Алексей подошел к двери и позвонил четырьмя звонками. Короткий, два длинных, короткий. Довольно быстро, без вопросов в щель, дверь широко отворилась.

– Здравствуйте, Глеб Дмитриевич, – сорвавшимся голосом поздоровался Леша. – Я не один.

– Вижу, – откликнулся сухой, с офицерским поставом спины и шеи, седовласый человек в домашней верблюжьей куртке. – Что ж, представь нас.

– Александр Иванович Смирнов, полковник милиции. В отставке.

– О вас, Глеб Дмитриевич, я наслышан, – перебил Лешу Смирнов, – так что давайте сразу же приступим к делу, тем более что времени у нас в обрез.

– И я о вас, Александр Иванович, как вы изволили выразиться, наслышан. – Глеб Дмитриевич не поддался, не счел нужным существовать в ритме Смирнова. – Прошу. – И свободным жестом пригласил гостей в свою скромную двухкомнатную квартиру.

Неудобно расселись вокруг журнального столика.

– Вот такие пироги, – не выдержал паузы Алексей.

– А что, у тебя другого выхода не было? – обратился к нему Глеб Дмитриевич.

– Не было, – признался Алексей. – Ни у меня, ни у вас.

– Тебе – верю, – успокоил его хозяин квартиры и обратился к Смирнову: – Слушаю вас.

– Сегодня вечером, в помещении бывшего кафе "Привал странников" милиция, не без моей наводки, обнаружила трупы людей, убитых там в ночь с двадцать первого на двадцать второе. Пока эти трупы не были найдены, реальная опасность для того, кто приказал это сделать, исходила только от меня. Трижды он пытался избавиться от меня, но не удалось. По моим прикидкам и, полагаю, по вашим тоже, он уже знает – трупы обнаружены. Теперь для него главная и смертельная опасность – вы, единственный и сокрушающий свидетель. Его люди сидят у меня на пятках, они уже в Москве, и, как вы понимаете, сейчас, именно сейчас, их переориентируют на вас. У меня все. – Насколько я вас понимаю, Александр Иванович, у вас имеется какой-то план. – Глеб Дмитриевич спокойно и грустно смотрел на Смирнова. Каково мое место в вашем плане? Что я должен сделать сейчас?

– Забиться в нору, из которой вас ему не достать. В милицию я вас, по крайней мере сегодня, сдать не могу из-за соображений, вам понятных. Мало ли что: вызов на срочный допрос, автокатастрофа, попытка к бегству – не мне вам объяснять. Вы его лучше знаете. Итак, нора.

– Моя? – поинтересовался Глеб Дмитриевич. – Что ж, нечто похожее на нору имеется.

– Вы же стеклянный, вы же у них на просвет! – удивился несообразительности Глеба Дмитриевича Смирнов. – Ваша нора – не нора, а угол, из которого они вас без труда достанут. Вся надежда на Алексея. Леша, у тебя должна быть глухая ямка, не может не быть! Так есть?

– Есть, Александр Иванович.

– Тогда поехали. – Глеб Дмитриевич встал. – Мне понадобится пять минут на сборы.

– Мы ждем вас в машине, – решил Смирнов.

Смирнов и Алексей спустились на лифте. Не выходя на улицу, Смирнов передал ключи от машины Алексею и распорядился:

– Выйдешь один, сядешь за руль и сделаешь небольшой кружочек по переулкам. А я осторожненько посмотрю и дождусь, Глеба. Как только ты вернешься, мы выйдем.

Все было проделано в соответствии с смирновскими указаниями. Пока осады не было.

Леша остановился у подъезда, Смирнов с Глебом Дмитриевичем уселись, и "Нива" побежала подальше от опасности.

На Дворцовой аллее, у стадиона "Динамо", Смирнов поменялся местами с Алексеем и спросил:

– Куда?

– Серпуховка.

– Серпуховка так Серпуховка, – согласился Смирнов.

И опять Москва, ночная, по-провинциальному вымершая к ночи. Улица Горького, Библиотека Ленина, Большая Полянка. Полутьма, асфальтовые просторы, слепые дома.

– Надеетесь его побороть, Александр Иванович? – вдруг спросил Глеб Дмитриевич.

– А зачем же я вас тогда обеспокоил? – Смирнов поднял глаза, чтобы в зеркальце увидеть собеседника. – Оставил бы вас с ним один на один, и разбирайтесь сами.

– Как вы вышли на это дело?

– Ну, это уж секрет фирмы, – засмеялся Смирнов.

– Тогда прошу извинить.

– Теперь куда? – спросил Смирнов у Алексея, когда они пересекли Садовое. – Указания давай.

Алексей давал указания, а Смирнов их исполнял, вертясь в переулках. Наконец остановились у хрущевской пятиэтажки, окруженной разросшимися палисадными деревьями.

Не шумя, поднялись на пятый этаж. Алексей позвонил, долго не открывали, спали, вероятно.

– Кто там? – спросил наконец испуганный женский голос.

– Я, – ограничился последней буквой алфавита Алексей, и тут же его радостно признали за дверью:

– Леша!

Загремела задвижка, зажурчала цепочка, и дверь открылась.

– Ой! – испугалась женщина в ночной рубашке и убежала внутрь квартиры. Алексей легко и хорошо рассмеялся, обернулся к спутникам и сказал:

– Проходите, проходите, нас приглашают.

Милый, спокойный, московский уют, все, как надо, в комнате, куда их провел Алексей: круглый стол посередине, громадный оранжевый абажур с кистями над ним, по стенам – комод, диван, буфет, книжный шкаф. Заметив, что гости заинтересованно осматриваются, Алексей решительно оправдался:

– Я ей все время предлагаю заменить эту рухлядь, но она ни в какую…

– И правильно делает, – заметил Смирнов, а Глеб Дмитриевич спросил:

– Прости, Леша, но она – кто?

– Как кто? – удивился Алексей, – Люба.

– Спасибо, теперь я знаю, как зовут хозяйку этого дома, поблагодарил Алексея Глеб Дмитриевич.

– Это называется – выволочка, – прокомментировал происходящее Смирнов. – Не будь сявым, Алексей.

Вошла Люба, в хорошем платье, причесанная, даже ресницы подкрасить успела – или всегда в боевой форме ждет Алексея? Улыбнулась, обнаружив ямочки на щеках, сказала тихонько:

– Здравствуйте, вы уж извините меня, что так встретила вас, думала, Леша один…

Извинилась и быстренько стала накрывать стол. Веселая в движении, ловкая, пухленькая, Люба делала дело и улыбалась от того, что так забавно все получилось. Такая и должна быть подруга у рискового человека – услада воина.

Смирнов уловил момент, положил ладонь на круглое Любочкино предплечье и сказал:

– Я скоро уйду, Любочка, и тогда вы их накормите.

– Люба, пойдем в другую комнату или на кухню, им поговорить надо, распорядился догадливый Алексей, и они ушли.

– Спрашивайте, Александр Иванович, – предложил Глеб Дмитриевич.

– Как вы думаете, почему он пошел на крайние меры?

– Вы, как мне кажется, и сами понимаете, почему, просто ждете подтверждения. Пожалуйста. Вы, конечно, уже проверили по спискам умерших в лагере? – И, дождавшись смирновского кивка, он продолжил: – И, конечно, знаете национальный состав: два армянина, три азербайджанца, три грузина и двое из Молдавии. Так вот…

– Вы насчитали десять, а я по спискам выявил одиннадцать…

– Одесский умер в прошлом году. Я продолжаю. Так вот, почти все они народ кавказский: шумливые, широкие, хлебосольные, любящие быть на людях и покрасоваться перед людьми. Первое время, после того как они исчезли из лагеря, они вели себя как надо, но в последнее время, надо признать, распустились. Гостили в тех местах, где их брали, почти не скрывали прошлой своей жизни, намекали и ненужно хвастались, дошло до того, что двое из них полгода тому назад нажали на него, пытаясь шантажировать. Да и нынешняя обстановка, атмосфера демократии и гласности, так сказать…

– Ясно. В Москву вызывали их вы?

– Да.

– Предлог?

– Создание треста по производству спиртных напитков, организация сети транспортировки и сбыта.

– Ишь ты, как серьезно! И клюнули?

– Как не клюнуть! – Глеб Дмитриевич откинулся на стуле и слегка посерьезнел. – В свое время Карл Маркс писал о том, что за триста процентов прибыли буржуа пойдет на любое преступление. А тут государство своими ограничениями и запретами дает возможность подпольному дельцу иметь тысячу процентов. Не мне вас учить, что всякий запрет порождает злоупотребление. Алкогольный подпольный бизнес – сейчас самое лучшее место для вложения капитала.

– Вы знали, что их ликвидируют?

– Мне об этом нетрудно догадаться, но так я говорю сегодня в последний раз, только вам, без свидетелей. На следствии и на суде я и мой адвокат будем утверждать обратное.

– А он что будет утверждать на суде?

– Вы думаете, он будет фигурировать на суде в качестве обвиняемого?

– Не прокурора же.

– Позвольте скептически отнестись к вашей уверенности.

– Мы отвлеклись, – Смирнов жестко придерживался регламента. – Почему "Привал странников"?

– Их, осторожных, битых, приехавших вместе с телохранителями, собрать вместе можно было только на нейтральной территории. Его команда и создала нейтральную территорию.

– Понятно, всех разом. Поодиночке убирать и хлопотнее, и можно наследить, во всяком случае, шансов наследить больше, – дополнил Глеба Дмитриевича Смирнов. – Последний вопрос: вы же не душегуб, почему же вы согласились на такое?!

– У меня не было выбора.

– Прижал?

– Не то слово – удавил. Загнал в угол и удавил.

– Леша! Люба! – позвал Смирнов, и они тотчас вошли в комнату. – Я уезжаю. Спасибо, Любочка.

Смирнов не отказал себе в удовольствии поцеловать хозяйку дома в круглую щеку. Глеб Дмитриевич продолжал сидеть за столом, обхватив голову руками и разглядывая скатерть. Когда Смирнов двинулся к двери, он, не оборачиваясь, спросил:

– А вы не боитесь оставлять меня здесь, ведь я очень просто могу раствориться в воздухе?

– Не боюсь. Если вы спрячетесь от меня и милиции, вы тем самым оставите его на свободе. И тогда от него вам спрятаться не удастся. Ну, я пошел.

– Нам что делать? – поинтересовался Алексей.

– Сидеть здесь и до моего появления не высовывать носа.

– Сопьемся мы здесь, Александр Иванович, – высказал опасение Алексей.

– Мне бы ваши заботы, – позавидовал им Смирнов, сделал общий поклон и покинул квартиру.

Выбрался на Садовое. Пусто впереди и сзади, но береженого и бог бережет: по Ленинскому проспекту рванул к Воробьевскому шоссе, ныне Косыгина улицу – роскошное место для обстоятельной страховочной проверки. Постоял на смотровой площадке – трилистнике дорог, доехав до Мичуринского, свернул и, сделав поворот, промчался по Университетскому до светофора на Комсомольский. Проверился последний раз, слегка нарушая, срезал левый поворот на переключении зеленого на желтый и без паузы пошел на метромост. Чисто.

На Комсомольском, у Третьей Фрунзенской глянул на часы – было без двадцати два. Управился, как обещал. Слева выскочил развеселый Никола в Хамовниках, и он выехал на эстакаду. С горба эстакады он увидел, как на проезжую часть Остоженки вышел орудовец со светящимся жезлом и указал ему этим жестом поворот направо, на набережную. Притормозя рядом с орудовцем, Смирнов недовольно спросил:

– Почему по Остоженке нельзя?

– Остоженка перекрыта на час по распоряжению МУРа. Если тебе на бульвары, давай прямо по Турчанинову и на набережную. У бассейна повернешь, – многословно объяснил скучающий, видимо, здесь милиционер.

Непонятные дела. Смирнов по Турчанинову скатился к набережной. Хотел сделать поворот, как вдруг увидел перед собой черный радиатор большого "лендровера", на бешеной скорости выскочившего из-за угла. "Лендровер" ударил его "Ниву" в лоб. Несмотря на ремень, он сильно ушибся о баранку.

Зашлось сердце, помутилось в голове. Последнее, что он неотчетливо видел: распахнутая дверца, чужое лицо в проеме и опускающаяся короткая дубинка.

Очнулся он на грязном полу "лендровера", к которому его прижимали две пары ног. Дернулся слегка – на руках наручники. Смирнов в гневе и бессилии зарычал, но из-под пластыря, которым был заклеен его рот, донеслось мычание. Сверху сказали раздраженно:

– Не мычи, падла, нервируешь!

Сидевший слева наклонился и краем смирновской куртки стал чистить свои ботинки.

Без пяти два в спиридоновскую квартиру явился генерал Ларионов. Открывший ему дверь Алик сказал, не поздоровавшись:

– Не квартира у меня, а пункт охраны общественного порядка.

– Нехорошо встречаешь давнего приятеля, Алик, нехорошо, – осудил его Ларионов и, повесив фуражку на вешалку, пригладил волосы, спросил: – Куда идти?

– Вот сюда, – указал Алик, склоняясь перед ним подчеркнуто подобострастно. Ларионов вошел в комнату, по порядку фотографируя, рассмотрел Махова, Дениса, Миню, Казаряна, который, поймав суровый генеральский взгляд, спросил:

– Пугаешь, что ли?

– Тебя испугаешь, – сказал Ларионов и, не садясь, продолжил: – Через три минуты истекает смирновский контрольный срок. Махов, Казарян, ваши предложения.

– Гляди ты, какой бойкий! – восхитился Казарян. – Он уже во главе, он уже распоряжается! Где ты был, когда Санька все раскручивал?

– Я с тобой препираться не собираюсь. Все. Два часа. Предложений нет? Ну, тогда начинаю я. Пустите меня к телефону, – обратился Ларионов к Мине Мосину. Освобождая место у телефона, тот из кресла пересел на диван. Ларионов устроился поудобнее и набрал номер:

– Дежурный? Ларионов. Сводку происшествий по городу за последний час.

– Когда ты успел все ему выложить? – шепотом спросил Казарян у Махова.

– Сегодня, в двадцать ноль-ноль, докладывая все обстоятельства дела по "Привалу странников", – ответил тот, косясь на начальство. А начальство, слушая трубку, по диалогу передвигало глаза с Казаряна на Махова. Не отрывая трубки от уха, Ларионов негромко приказал Махову:

– Там у подъезда твои топчутся, позови кого-нибудь.

Махов вышел на балкон, позвал:

– Сырцов! Быстро сюда.

Из кружка оперативников и шоферов вычленилась фигурка и кинулась в подъезд. Махов пошел открывать Сырцову дверь. Ларионов положил трубку на аппарат, отодвинул его от себя и сказал Казаряну насмешливо:

– Не нравлюсь я тебе, Рома, да?

– Я хамов в принципе не люблю, – с античной прямотой откликнулся Казарян.

Махов ввел в комнату Сырцова.

– А, стрелок! – узнал Сырцова генерал. – Срочно садись в машину и на угол Турчанинова и Кропоткинской набережной. Пять минут назад патруль сто седьмого отделения обнаружил там пустую и покореженную "Ниву". Алик, номер твоей машины какой?

– Восемнадцать – тридцать семь, – упавшим голосом доложил тот. – Все. С Санькой беда.

– Номер запомнил, Сырцов? Тут недалеко, у Крымского моста, на все про все тебе десять минут.

Сырцов выскочил из квартиры как ошпаренный.

– Можно и не проверять, – сказал Алик. – Это он, его похитили.

– Допустим, что он, допустим, его похитили, – условно согласился с этой версией Ларионов. – Проиграем ситуацию: почему он ехал на набережную или с набережной?

– Он не мог ехать по набережной, следовательно, и с набережной тоже, – впервые косвенно вступил в нормальный диалог с генералом Казарян, – с набережной ему незачем сворачивать в Турчанинов, с набережной – в наш переулок, и все дела. Вероятнее всего, что он свернул с Остоженки. По причинам, уже изложенным, он не мог ехать из центра. Абсурд, бессмыслица, он спешил успеть к двум и обязательно свернул бы в наш переулок. Он ехал по Комсомольскому и, въезжая на Остоженку, был вынужден спуститься по Турчанинову. Какое-то препятствие помешало ему продолжить путь по прямой.

– Может, автомобильная авария? – подал голос Махов.

– Аварии не было, иначе она была бы оговорена в сводке, – не дал ему договорить решительный генерал. – Если это был Саня, то единственное, что могло его заставить изменить маршрут, это фальшивый пост ГАИ. Теперь осталось узнать самую малость: Саня ли это?

– Это Саня, это Саня, это Саня, – повторял Алик.

– Замолчи!!! – заорал Казарян, и Алик замолк.

– У меня к вам вопрос, – обратился к Мине Ларионов. – Михаил Самойлович, кажется? Так вот, Михаил Самойлович, вы, по моим сведениям, с гражданином, сидящим рядом с вами, дважды консультировали по вопросам изобразительного искусства представителей милиции в каком-то помещении.

– Ай да Махов, ну и ловкач! Теперь это называется проверить охрану "Привала странников"? Ты что, Сереге из автомата звонил? – бесцеремонно прервал не свое начальство Казарян, требуя ответа от замордованного всеми Махова, который за спиной генерала на казаряновскую тираду развел руками ну, вышло так, куда уж денешься…

– Ты можешь помолчать, Рома? – ласково поинтересовался генерал.

– Теперь могу, – выразил согласие молчать Казарян.

– Что же это за помещение? – продолжил беседу с Миней генерал.

– Обыкновенное милицейское помещение – скамейки, дежурный за барьером, телефоны, решетки на окнах… – вспоминал Миня.

– И прямо там вы консультировали?

– Нет, нас провели в комнату, скорее в камеру, а не комнату, где на полу стояли прислоненные к стенкам картины.

– Я не про картины, я про помещение. А снаружи как все это выглядело?

Как все это выглядело снаружи, Миня описать не успел. Раздался дверной звонок, и через мгновенье в комнате объявился Сырцов со смирновской палкой в руках.

Смирнова вытащили из "лендровера" и поставили на ноги. С трудом поворачивая голову, он огляделся: справа, за неряшливым валом пыльного кустарника, были уходящие вдаль, тускло поблескивающие рельсами бесчисленные железнодорожные пути, а слева, вдоль путей, тянулись бесконечные бетонные заборы громадных заводов. Там, где остановился "лендровер", был разрыв между заборами, в котором притулился неизвестно как сохранившийся дом купеческий – каменный первый и деревянный второй этажи.

Один из тех, кто привез сюда Смирнова, делая больно смирновскому рту, рывком сорвал пластырь и спросил:

– Оклемался, полковник?

– Оклемался, – ответил за Смирнова второй. – Ишь, глазенками зыркает!

– Тогда пошли, – решил первый и сильно лягнул смирновскую задницу, тем самым давая ему направление к дому с внушающими доверие мило освещенными окнами.

За деревянным барьером поднялся здоровенный мужик в форме майора милиции и обрадовался чрезвычайно:

– Словили-таки!

– Словили, – с тихой гордостью подтвердил первый и кинул на стойку барьера смирновский парабеллум. – Держи, его пугач, из которого он мне два баллона продырявил.

– Господи, старье какое! – здоровенный майор, с презрением выпятив здоровенную челюсть, небрежно подбросил пистолет на руке, а потом небрежно кинул его в ящик стола.

– Ты мне руки освободи и дай это старье, – подал голос Смирнов и осмотрел присутствующих в помещении – посчитал. Добавил: – Обоймы как раз хватит.

– А он – шутник! – опять обрадовался майор. – И я – шутник, сейчас вместе и пошутим.

Он открыл дверь за барьером и махнул головой, показывая, что Смирнова надо вести туда, за дверь.

Смирнова ввели в большую – метров сорок – камеру, вся меблировка которой состояла из откидной железной койки, железной скамьи, прибитой к стене, и железной табуретки, привинченной к полу.

Двое поставили Смирнова посредине камеры, у табуретки, и остались при нем. Шестеро, как члены секции в спортивном зале, расположились на длинной скамейке. Майор подошел к Смирнову вплотную и заглянул в глаза.

Сейчас спросит и ударит в солнечное сплетение, они всегда так начинают. Соберись, не впервой. Точно поймать момент удара и напрячься в этот момент. Но до чего же челюсть отвратительная!

– У меня к тебе, полковник, один вопрос: где ты спрятал Ферапонтова? – И тут же ударил. Смирнов на прогнувшихся ногах сделал вялый шаг назад, майор попытался схватить его за грудки, но Смирнов всем телом кинул голову вперед, целясь лбом в отвратительный подбородок. Майор рухнул. Маленькое, но удовольствие!

Его бросили на пол и стали бить ногами.

Миня Мосин направился было к своему "вольво", но Ларионов сказал:

– Поедете со мной, Мосин. Если что, будете указывать дорогу.

Миня покорно влез в ларионовскую черную "Волгу" рядом с шофером. Махов крикнул Ларионову из отъезжающей оперативной "Волги", в которой в качестве запасного Сусанина был Денис:

– Мы вас ждем на месте сбора у Крестьянской заставы!

Ларионов открыл дверцу машины, чтобы сесть и ехать, но вдруг увидел, как в "восьмерке" устраиваются Казарян и Алик.

– Позвольте вас спросить, куда это вы собрались?! – грозно спросил Ларионов.

– Туда же, куда и вы, – спокойно ответствовал Казарян.

– Как я устал от тебя, Ромка! – Ларионов грузно сел на заднее сиденье и приказал шоферу: – Поехали.

Ему водицей спрыснули лицо, волоком подтащили к откидной койке и усадили на нее. Майор к этому времени вроде пришел в себя, но говорил с трудом:

– Где Ферапонтов, сучий потрох?!

Скажешь, где Ферапонтов – кончат сейчас же. Не скажешь – забьют к утру. Слабым быть противно, жалким быть противно. После обработки Смирнов Цицероном тоже не был:

– А не пошел бы ты…

– Володя, готовь прибор, – приказал майор и объяснил Смирнову: Сейчас займемся электротерапией.

Хорошенький такой паренек по имени Володя принес из дежурного помещения моток изолированной проволоки и какую-то хреновину солидного промышленного вида. Видимо, реостат. Размотал проволоку, одним концом подсоединил к койке, другой конец – со штепселем – воткнул в розетку и склонился над прибором. Повертел какие-то переключатели, пожаловался:

– Что-то плохо контачит.

– Это тебе не Таньке титьки крутить, – посочувствовал ему Смирнов.

Володя оторвался от прибора, подошел к Смирнову и дал ему по морде.

– Дело делай, – недовольно сказал майор, и Володя возвратился к прибору. Майор приказал сидящим на скамейке:

– Свяжите его!

Трое повалили Смирнова на койку, расстегнув наручники, привязали закинутые за голову руки, прикрутили к краю койки ноги.

– Ну что у тебя, Володя? – майор торопил.

– Порядок, полный порядок, – с профессиональным достоинством отозвался тот.

– Тогда действуй.

Трое отошли от Смирнова. Володя передвинул рычажок. Закрепленное ногами и руками тело Смирнова выгнулось тугой дугой.

– Отпусти, – распорядился майор.

Володя вернул рычажок на исходные, смирновское тело опало. Майор полюбопытствовал:

– Что скажешь, начальник?

– Подонок. Палач. Мразь, – был ответ.

– Володя, – не скомандовал, попросил майор.

На этот раз Смирнова в дуге подержали подольше. Майор присел на край койки, заглянул в пустые остановившиеся смирновские глаза, подождал, пока в них появится осмысленность. Со временем появилась. Ненавистью. Майор потрепал его по щеке и спросил:

– Где Ферапонтов?

– Много у тебя через эту койку народу прошло? – плохо ворочая языком, вопросом на вопрос ответил Смирнов.

– Много, – подтвердил майор.

"Волга" Ларионова ехала вдоль железнодорожных путей. Мосин обернулся с переднего сиденья, предупредил:

– Метров через триста этот дом будет.

– Остановись, – отдал распоряжение шоферу генерал, включил свет в салоне, достал оперативную карту Москвы, прикинул по ней свое местонахождение и с удовлетворением отметил: – В общем, рассчитали мы все правильно. – И в микрофон: – Всем участвующим в операции! Я в трехстах метрах от объекта. Через три минуты жду на месте. Ровно через три минуты. За сто метров от объекта всем выключить сирены. Внимание! Засекаю время!

"Волга" продолжала стоять. Миня обернулся и с недоумением спросил:

– А мы когда же?

– Ларионов смотрел на хронометр и считал секунды. Поднял руку, сказал:

– Пошли!

"Волга", взревев, рванула с места. С трех сторон взвыли нестерпимые сирены, к купеческому дому подлетали машины, из них выскакивали люди в штатском и люди в форме, полукольцом обхватывая дом. Подкатила и "восьмерка" с Аликом и Казаряном.

Ларионов вылез из "Волги", увидал старых дружков, но ничего не сказал, поправил фуражку и направился к "рафику" с репродуктором. Там уселся в салоне и взял микрофон:

– Говорит генерал Ларионов, – мощно раздался его механический голос. – Вы блокированы, ни предложений, ни условий, ни ультиматумов у меня нет. Если полковник Смирнов жив, выходите по одному. Если нет, через две минуты открываю огонь на уничтожение.

Те нарушили ларионовское приказание: вышли втроем. Майор и Володя вели под руки Смирнова, вели, как царя на трон, нежно и почтительно.

Казарян и Алик кинулись к другу, подхватили, повели сами не зная куда.

– В санитарную, – подсказал им Ларионов через репродуктор и, бросив микрофон, вышел из "рафика". Подбежали медики, вырвали Смирнова из рук друзей и потащили в белый с красным микроавтобус.

Алик посмотрел на парочку, безошибочно выбрал майора и весь вложился в удар, направленный в многострадальную челюсть, – майора отшвырнуло метра на два. Подошел генерал, тускло посмотрел на лежавшего и приказал тихому Володе:

– Ну-ка подними его.

Володя суетливо и долго пытался поднять майора, получилось только тогда, когда майор слегка очухался. Майор встал перед Ларионовым.

– Падаете ни с того ни с сего, – брезгливо констатировал генерал и вдруг двумя стремительными рывками отодрал от майорской рубашки погоны, швырнул на землю, в пыль, и старательно, как о половичок, вытер о них ноги.

А меж тем члены команды выходили по очереди. Их умело хватали, споро обыскивали и без особой деликатности толкали в "воронок".

– И этих туда же! – крикнул генерал Махову, распоряжавшемуся у "воронка". Схватили и разжалованного майора с напарником, поместили куда надо.

Ларионов заглянул в санитарную машину, у задней двери которой уже мельтешили Алик с Казаряном. Смирнов в окружении медперсонала неудобно сидел на низких носилках.

– Здорово, генерал! – гаркнул он бодро.

– Медики, что с ним? – спросил Ларионов.

– Тяжелый шок, сильнейшие побои, вроде бы внутренних повреждений нет, но кто знает… – отвечал бородатый врач. – Рентгенчик бы.

– Саня, двигаться можешь? – поинтересовался генерал.

– Он сейчас по горячке и сплясать может, – ответил за пациента недовольный врач.

– Медики, отдайте его мне, а? Нужен очень, – униженно попросил Ларионов.

– Да забирайте вы свое сокровище! – взорвался врач и, хлопнув себя по затылку, добавил: – Вот он где у меня со своими капризами, уложить никак не можем! Только за последствия отвечать будете вы!

– Я, я, – согласился Ларионов. Почти по-немецки.

Смирнов же без слов, растопырившись от неуверенности – сможет ли вылез из санитарки. При свете фар осмотрел себя, увидел новые свои, до невозможности замурзанные джинсы, рубаху в непонятных пятнах, пустую сбрую. Крикнул Махову, только что проводившему "воронок":

– Леонид, в дежурке в столе машинка моя и где-то там куртка. Принеси, пожалуйста.

Махов, кивнув, отправился в дом.

– За цепочку на лагерь мы ухватились со вчерашнего вечера. Прочесываем по документации соответствующий контингент, – сказал генерал. – Что у тебя есть, Саня?

– Покатилов из "Космоса", Лев Сергеевич Кирьяков из райисполкома, отдел милиции этого района: не могла существовать такая контора без их ведома, скорее всего начальник, твое ХОЗУ…

– Уймись, уймись, Саня, к этому вернемся позднее.

– Позднее поздно будет. Всех изолировать до прихода на работу, тепленьких, неориентированных…

Подошел Махов с пистолетом и курткой в руках.

– Ваше, Александр Иванович?

– Чей туфля? Мое, – вспомнил "Кавказскую пленницу" Смирнов, надел куртку и под куртку в сбрую воткнул парабеллум, глянул на часы. Разбитые часы стояли. Осведомился: – Который час?..

– Четыре часа шестнадцать минут, – доложил Махов.

– Всего-то? – удивился Смирнов. – Я-то думал, они часа три мной занимались.

– Что они с тобой делали? – из-за спины генерала спросил Алик.

– Электротерапию применяли, – ответил Смирнов.

– Как это? – испуганно удивился Алик.

– Потом, – отринул его Смирнов – и Ларионову: – Сейчас, Сережа, я тебе преподнесу самый ценный подарок. Глеба Дмитриевича Ферапонтова. Береги его, засади в самую надежную одиночку, поставь в охрану своих людей, проверяй эту охрану ежечасно, проверяй сам, только сохрани его! Это – единственный и главный свидетель на него.

– Где он, этот твой свидетель? – быстро спросил генерал.

– Сейчас мы к нему поедем. Возьми ребят получше.

– Сырцов, Демидов, в оперативную машину на задание! – приказал Ларионов. – Я еду в машине Казаряна, вы – за нами.

– Жаждешь конфиденции, Сережа! Другой бы драться, а я – пожалуйте… – Казарян хлопнул генерала по погону и пошел к своей "восьмерке". Смирнов вдруг вспомнил:

– Ты извини меня, Алик, что с машиной такое приключилось…

– Да иди ты! – огрызнулся Алик.

– Ремонт твоей машины мое автохозяйство возьмет на себя, – сказал Ларионов.

– Идите вы все! – зашелся Алик.

– Пойдем, – согласился Смирнов. – И ты с нами.

Втроем они подошли к "восьмерке", уселись и поехали.

– Вы простите меня, братцы, за тот разнос. Должны понять: звонки сверху, звонки снизу, сбоку, из подземелья. Ничего не оставалось, как оперативно реагировать на справедливые критические замечания.

– Раз все правильно, зачем извиняешься? – сидевший сзади, рядом с Ларионовым Алик на него не смотрел.

– Я извиняюсь только за то, что не смог ввести вас в курс дела. Только за это.

– Виляешь, генерал, – оценил речи Ларионова сидевший за рулем Казарян.

– Зачем тебе понадобилось провоцировать нас на поход к Грекову? Форсировал события? – спросил Смирнов. – Но подготовиться к этому как следует не сумел.

– Мне необходимы были развязанные руки, и твои, и мои.

– Ты когда понял, на что я выхожу? – приступил к главным вопросам Смирнов.

– После лавины звонков.

– Значит, знал об этом синдикате давно?

– Скажем так: давно предполагал, что нечто подобное существует.

– Что же не копал по-настоящему?

– Не за что было ухватиться.

– А у Саньки было за что ухватиться? – не выдержав, влез в разговор Казарян.

– Было. "Привал странников".

– У тебя он тоже был, – сказал Смирнов. – Только ты почему-то настойчиво ориентировал Махова на торговцев наркотиками, неужели не чувствовал подставку, липу?!

– Сейчас борьба с наркоманией – проблема проблем. А в подробности я не успел влезть.

– Все ты врешь, Сережа. – Алик повернулся наконец к генералу, решась, посмотрел в глаза: – Ты боялся. Ты боялся момента, когда при неустойчивом равновесии твое положение, твоя генеральская карьера могут оказаться в опасности. Ты хотел выиграть, не рискуя: удалось Сане – прекрасно, не удалось – хуже, конечно, но терпимо, потому что впрямую-то тебя не касается! Так?!

– Не так, – обозлился Ларионов. – Не так, потому что любая моя акция в этом направлении была бы нарушением законности.

– Господи, еще один радетель за правовое государство! – ахнул Казарян. – Сережа, с нами-то целку из себя не изображай! Законность! Осведомители твои по обрубленным концам – законность?!

– Не занимайся демагогией, Рома, – только это и оставалось сказать генералу.

По Ульяновской выехали к Садовому. Рассвело уже всерьез.

– Зачем ты полез в нашу машину? – спросил Алик. – Тебе ведь что-то надо от нас, да?

– Не от нас, – поправил его Казарян, – от Саньки.

– Трудно с вами, – признался Ларионов. – Нам куда, Саня?

– На Серпуховку.

Теперь уже по указке Смирнова разбирались в переулках, пока не вырулили к пятиэтажке, окруженной хлипко-могучими тополями. Остановились, тут же за ними пристроилась оперативная "Волга".

– Пошли, Сережа, – пригласил генерала уже выбравшийся с переднего сиденья Смирнов. Ларионов выкарабкался с заднего, одернул генеральский пиджак, поправил фуражку и ответил:

– Не тот уровень, Саня. Генерал на задержании комбинатора? Много чести. – И приказал стоявшим у оперативной машины парням: – Сырцов, Демидов! В распоряжение полковника Смирнова. Действовать по его указаниям.

Смирнов отвык командовать, да и не любил особо это дело никогда. Предложил:

– Потопали, ребятки.

Дотопали до дверей Любиной квартиры, и Смирнов позвонил. Очень скоро голос Алексея осведомился:

– Кто?

– Я, Леша, – представился Смирнов. – Открывай.

– Быстренько вы управились! – с освобожденным смешком заметил Алексей и, открыв дверь, увидел при свете слабой лампочки Смирнова. Радостно удивился: – Кто ж это вас так лихо?

– Зови Глеба, – сурово отрубил Смирнов – не нравились ему такие шуточки.

– Глеб Дмитриевич! – умеренным криком позвал Алексей.

Алексей был в трусах и в майке, босиком, а Глеб Дмитриевич явился в полном параде: пиджак, рубашка с галстуком, немятые брюки, четкий пробор. Не спал – готовился.

– К вашим услугам, Александр Иванович, – стараясь держаться достойно, ответил он.

Как только в коридоре появился Ферапонтов, в прихожую шагнули Демидов и Сырцов.

– Пойдемте с ними, Глеб Дмитриевич. – Смирнов кивнул в их сторону. Ферапонтов решительно двинулся к двери. Пропуская его и Демидова, Сырцов недоуменно осведомился:

– Александр Иванович, а разве тут ничего не надо?..

– Тут, – Смирнов нажал на слово "тут", – ничего не надо.

Фальшиво насвистывая "Без женщин жить нельзя на свете, нет", генерал подробно рассматривал Глеба Дмитриевича Ферапонтова. Окончив свистеть, он приказал Сырцову и Демидову:

– В контору. Под полную вашу ответственность до моего приезда.

Ферапонтов натужно улыбнулся и спросил:

– А ваши мальчики по пути меня не застрелят случайно?

– Не застрелят, – вместо генерала ответил подковылявший Смирнов. Покосился на Сырцова и добавил: – Хотя стреляют они хорошо.

– Вам верю, – сказал Ферапонтов. – А генералам – нет. – И вслед за Демидовым сел в оперативную машину, Сырцов – следом.

– Сырцов! – распорядился Ларионов. – Скажи там, чтобы мою машину подогнали к Спиридонову.

"Волга" уехала. Казарян, подхалимски ощерившись и ликуя, догадался:

– Опять, следовательно, с нами, ваше превосходительство?

– Чайком угостишь? – не обращая внимания на казаряновские фортели, осведомился генерал у Алика.

Подъехали к дому и увидели Миню Мосина, расплачивающегося с таксистом. При виде генерала Миня ужасно рассердился:

– Что же это такое, товарищ генерал? Ваши люди даже не изволили довезти меня до моей машины, вышвырнули у вашего учреждения, и дело с концом. Я полчаса ловил такси! Как это назвать? Невоспитанность, неуважение, хамство, наконец!

– Миня, не зарывайся, – посоветовал Казарян, а Смирнов спросил ни к селу ни к городу:

– Когда вы там консультировали, было ли среди представленных картин что-либо ценное?

– А вы что – знаток? – с трудом переключившись, спросил Миня.

– Да нет, просто любопытно…

– Было, кое-что было… Ну, что я помню? Симпатичная усадебка Жуковского, просто отличный эскиз, весенний пейзаж Бирули, неплохой старорусский жанр Рябушкина… Еще что? Да, совершенно непохожий на себя Кандинский, гуашь, по-моему. Вот, пожалуй, и все.

– Господи, мне Варька башку оторвет! – понял ужас своего положения Алик, лицезрея бардак в квартире после ночных посиделок.

– А ты приберись, – резонно заметил Казарян.

– Вместо того, чтобы советовать, помог бы лучше, – обиделся хозяин дома и удалился на кухню готовить чай.

Казарян проследовал за ним, Ларионов – в ванную, затем в ванную удалился Смирнов, а генерал, сняв и аккуратно повесив на спинку кресла мундир, расположился в кресле, в ожидании и от нечего делать пощелкивая подтяжками.

А время шло. Прекратив щелкать, Ларионов недовольно осведомился:

– Скоро вы там?

Устроились наконец на кухне. Все. Крепчайший чай после бессонной ночи – единственное для москвича спасение. Генерал взмок лицом, Смирнов раскраснелся, тем самым выявляя следы побоев, у Казаряна щетина на щеках отчетливо приобрела сероватый оттенок.

– Хорошо! – прикончив вторую чашку, понял Ларионов, сладострастно постанывая.

– Так что ты от нас хочешь, Сережа? – взял быка за рога Смирнов.

– Вот прямо так и сказать? – генерал откинулся на стуле и опять выстрелил дуплетом из двух подтяжек.

– Именно, – подтвердил Смирнов, а Казарян позволил себе объяснить: Здесь не пальцем деланные, генерал.

– Уж что, что, а это я знаю! – согласился с ним Ларионов и вдруг решился: – А что, ребятки, у вас нет желания навестить его в последний раз?

– Есть, – сказал Алик и добавил: – Тем более что на субботу мы приглашены.

– А вы сегодня, чего тянуть? – отвечая Алику, генерал обращался к Смирнову: – И прямо сейчас, пока он надеется еще, а то, как к восьми машина не придет, он просечет все до конца. Который у нас час?

– Полшестого, – ответил Алик, глянув на кухонную кукушку.

– Прелестно! – обрадовался Ларионов. – Полчаса здесь еще можете прокантоваться, привести себя в божеский вид, а за час, к семи, доберетесь. Да, дачка-то в водоохранной зоне, заезжайте туда со стороны Пирогова, на тамошнем посту будет вам пропуск. А уж к девяти я и сам постараюсь быть. Договорились?

– Да, – решил Смирнов.

– Тогда я пойду, – генерал с облегчением поднялся. – Мне бы за эту пару часов Ферапонтова успеть растрепать…

– Ты поспокойнее с ним, Сережа, – посоветовал Смирнов. – Не дави. Что надо, он и сам тебе скажет, деваться ему некуда. А разозлишь – замолчит, это тебе не урка рваная.

– Знаю, Саня, все знаю, – быстро заверил его Ларионов и двинул из кухни. И уже из коридора: – Будьте здоровы!

Помылись, побрились, переоделись и ровно в шесть отправились в дорогу. Заправились по соседству, через бульвары выехали на Сретенку.

– Господи, опять Ярославка! – зарыдал-таки Казарян.

– На Осташковское свернем, – успокоил его Алик.

Свернули на Осташковское, пронырнули под Кольцевой, проехали верст пяток: и сюрприз – окружила всепроникающая вонь образцового свинохозяйства.

Мелькнуло страшное, как лес после атомной бомбардировки, бесчисленное семейство антенн на растяжках – хозяйство радиоглушителей, дары карьеров, заполненных водой, появилось и водохранилище с пансионатом на том берегу. Попрыгали на железнодорожных путях и въехали наконец-то в лесок. Потом поля, деревня, опять поля, и вновь деревня…

Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:

– Кто из вас товарищ Смирнов?

– Я, – отозвался Смирнов и протянул паспорт.

– Проезжайте.

Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как по волнам, дорога шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.

Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали под козырек.

– А зачем мы все-таки к нему едем? – запоздало спохватился Казарян. Злорадствовать?

– По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу знать: ради чего? – ответил Смирнов.

– Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он, кстати, помогал мне. Я думал, что это – честная товарищеская взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты – мне, я тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить, – сказал Алик.

– И вознесся меч карающий, – резюмировал Казарян.

В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла, окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой изгородью – туя, что ли?

– Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные террасы… Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, распахнута на обе створки.

Господи Иисусе, чудно под Москвой,

В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,

– ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.

А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все вокруг. Чудно под Москвой.

Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к входу и выходу.

В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос, небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся на столе, были неотрывной частью тела их владельца.

Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.

– О, явились! – почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не меняя позы. – Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо надеялся. Выпить хотите?

И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.

– Не суетись, – сказал Алик. – Пить с тобой мы не будем.

– Зато я буду, – ответил Греков.

– Ради чего ты, скот, меня убивал? – подал наконец голос Смирнов.

– Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного? – Греков отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное. – Да вы что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.

Делать нечего, сели. Смирнов – в кресло, а Казарян с Аликом – на пуфики.

– Красуешься, подонок, – сказал Казарян. – Перед собой красуешься!

– А что мне остается делать? – Греков отхлебнул еще раз и поставил стакан на стол. – На колени перед вами валиться, прощения просить? Не буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я на колени ни перед кем не встану.

– А не за так встал бы? – спросил Алик.

– Обязательно и с удовольствием. Ба! – Греков энергично растер опухшие веки. – Как все хорошо было совсем недавно!

– Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их бетоном? – тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как дитя:

– Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.

– Слабинка-то твоя в чем? – тактично допрашивал Смирнов.

– Глебушку Ферапонтова пожалел, – признался Греков.

– Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть можешь! – ты канал основных своих поступлений пожалел, – презрительно сказал Смирнов. – Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.

Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и признался:

– И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!

– Послушай, Влад, – начал Алик, – если бы тебе все сошло, ты бы мог вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь жизнью?

– И еще как! – с тоской по недостижимому признался Греков.

– Какая же ты гнусь! – сказал Алик и встал с пуфика.

– Ну да, гнусь! – Греков тоже поднялся. – Жила-была гнусь. Она родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности, вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так, что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко, чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось. Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили, очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно: откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!

– Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, – оценил грековский монолог Смирнов.

Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и, движением кадыка прогнав напиток вниз насильно – больше просто так в него не входило, ответил не на заданный вопрос, а на другой, который мучил:

– Я тебя, старичок, недооценил. Старичок в данном случае не ласковое обращение, а формальное, оценка тебя по возрасту и ошибочно предполагаемым возможностям.

– Ты ж меня знал, – с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на пуфик. – Знал, что я кое-чего могу.

– Когда ты мог! Лет двадцать-тридцать тому назад. А сейчас ты старый и хромой. Так думал я. И ошибся. Что стоило мне лично операцией руководить! Вызвал бы тебя на свидание, подставил ребяткам, те бы и кокнули суетливого старичка. Всего и делов-то. Правильно я рассуждаю, Саня?

Алик рванулся к Грекову, за грудки поднял его. Рубашка от Тиффани затрещала. Греков, не сопротивляясь, висел на Алькиных руках и беззвучно смеялся. Алик уронил его на прежнее место и сказал:

– Когда в человеке еще болит душа, когда его еще мучает совесть, когда он с презрением и ненавистью оглядывается на свою прошедшую жизнь, самоубийство, наверное – кризисное малодушие, тогда, вероятно, надо не давать, спасать, выручать. А у тебя вместо души – свалка, помойка, сортир. И самоубийство есть последняя возможность проявить остатки мужского характера. Мы даем тебе этот шанс.

– Спасибо за внимание, – поблагодарил Греков, застегиваясь и заправляя рубаху в штаны. – Но не стоит беспокоиться.

– Надеешься, скот, – окончательно понял Смирнов. – А зря. Команда-то тебя с потрохами заложит. Да и все дело с "привалом" – чудовищный и непрофессиональный риск.

– Так надо было. И не мне одному. – Греков наконец удобно устроился в кресле, что ему доставило удовольствие – видно было по лицу. – Ну, а насчет команды… Ты старый, Саня, но глупый. Команда, о которой ты так важно рассуждаешь, снизу, а еще есть – команда сверху. Команда, которая дает команду.

– На веревочки уповаешь? – полюбопытствовал Смирнов.

– Не веревочки, Саня, а канаты, даже тросы скорее. Вытянут. Кому же охота пропадать вместе с незадачливым Грековым?

Казарян, который, вроде бы не слушая, ходил вдоль стен гостиной, рассматривая картины, вдруг обернулся и сказал:

– Усадебка Жуковского, эскиз Судейкина, весенний пейзаж Бирули – все это из коллекции зверски убитого и ограбленного Кулакова, дорогой ты мой гражданин Греков. Миня Мосин подтвердит, что эти картинки он идентифицировал в чудном домике, где обреталась твоя команда. Та, которая снизу. А теперь вот они, картиночки, у тебя на стенке!

– Мелочовка, Рома, сам знаешь, что мелочовка! – уже азартно кричал Греков. – Простительная неразборчивость страстного любителя живописи, который понадеялся на порядочность посредника-продавца.

– Посредник – команда? – тоже в азарте спросил Казарян. – Твоя команда?

– Молчать! – рявкнул Смирнов, и все замолкли. Тогда он добавил спокойно: – Тебя сдадут, Владлен. И выбора у тебя нет. Если даже и к стенке не поставят, то уголовники в лагере удавят. Готовься. Скоро, очень скоро сюда явится Ларионов с ордером на арест.

Смирнов встал с пуфика. Трое стояли, а четвертый безмятежно валялся в кресле. Из кресла и разрешил:

– Пускай себе являются.

– Мы даем тебе шанс, – напомнил Алик.

Греков, мешкая по причине захмеления, выпростал себя из кресла, выпрямился во весь рост и заявил, ликуя:

– Ребятки, вы что-то путаете. Это я даю вам шанс. Пока.

– Пошли, – приказал Смирнов Алику и Казаряну. Втроем они направились к выходу. Уже на террасе до них донеслось – на прощание – грековское:

– Все впереди, пацаны! Все впереди! И не забывайте: в конечном счете вы всегда проигрываете.

Казарян довез всех до Алькиного дома, а сам поехал к себе отсыпаться, Смирнов с Аликом, кое-как раздевшись, тоже завалились спать. Дело было сделано.

Но долго и по-настоящему давануть соньку не удалось: издевательским громом прозвучал телефонный звонок.

– Да, – откликнулся в трубку первым добравшийся до телефона Алик. Послушал самую малость и с облегчением доложил: – Санька, это тебя Ларионов.

И кинулся в спальню продолжать страстно желаемый сон. С трудом ориентируясь в пространстве квартиры, Смирнов добрался до аппарата и взял трубку.

– Саня, я жду тебя внизу. Спускайся.

Слегка путаясь в рубашке и портках, Смирнов оделся, прошел в ванную и подставил затылок под струю холодной воды. Вода стекала по волосам, забегала в глаза и в углы рта. Потерпев такое недолго, Смирнов зарычал и стал вытираться полотенцем. Потом причесался.

У подъезда стояла черная машина. Шофера в ней не было. Гулял, наверное. Смирнов открыл заднюю дверцу, плюхнулся на сиденье рядом с Ларионовым и вопросил раздраженно со сна:

– Ну?

– Он застрелился, Саня, – мягко сообщил последнюю новость Ларионов.

– Веселые дела… – заметил Смирнов, окончательно выходя из сонной одури. – Вот и получилось так, как ты хотел…

– А что я хотел? – спросил Ларионов.

– Ты хотел кусок по зубам. Ты его и заполучил.

– Не понял, – надменно заявил Ларионов.

– А что тут непонятного? Самоликвидировался всесильный и державший все в своих руках босс сугубо определенной и весьма ограниченной преступной организации. Он одновременно – и потолок, и дно. Следовательно, и вверх лезть не надо и глубже копать не следует. Очень, очень удачно застрелился Греков.

– Ты на что намекаешь?

– Я не намекаю, я констатирую. И только одно могу сообщить тебе. Для сведения. Когда мы были у него, он явно не собирался этого делать.

– Я так понимаю, что ты мне не веришь?

– Как все это произошло, Сережа?

– Я вошел первым. Он увидел меня и рванулся наверх, на второй этаж, в свой кабинет. Ребята, которые шли следом за мной, кинулись за ним, но не успели.

– А ты успел?

– А что я должен был успеть?

– Успел сказать ему кое-что один на один? – Смирнов усмехнулся вдруг, махнул рукой. – Э, да что я тебя спрашиваю!

И полез из машины. Вылез, хотел было захлопнуть дверцу, но не выдержал и, наклонившись, сказал напоследок:

– Слишком много в последнее время самоубийств в нашей конторе и вокруг нее. Не находишь, Сережа?

Не дожидаясь ответа, со страшной силой захлопнул дверцу.

Смирнов тщательным помешиванием остудил кашу до кондиции и приступил к кормлению. Ксюшка сидела взаперти на высоком стульчике и строго наблюдала за подготовительным процессом, по завершении которого открыла рот. Смирнов поднес к открытому рту ложку с кашей, но Ксюшка рот закрыла и, потянувшись, поцеловала кормильца в щеку. Свершив это, рот опять открыла и губами стянула кашу с ложки. Так и продолжалось: поцелуй, открытый рот, ложка каши. Суровое сердце сыскаря таяло от умиления.

Войдя на кухню, наблюдательный Казарян сказал:

– По-моему, она обоссалась.

И был прав. Сняли Ксюшку со стульчика, с Ксюшки – портки и пустили ее гулять по квартире. Ксюшка бегала по квартире без порток среди двух чемоданов и бесчисленных сумок и страшно веселилась.

– Поезд когда? – спросил Казарян. Смирнов глянул на часы:

– Через два часа.

– Ну, время еще есть, – успокоился Казарян.

– Естественно, – подтвердил Смирнов. – Посошок на дорожку?

– Да я же за рулем.

– Рискнем в последний раз, – решил Смирнов, принес из кухни бутылку "Двина" и две рюмки. – Для тебя старался, армянский искал.

– Спасибо, – Казарян мгновенно открыл бутылку и разлил. – За то, что все кончилось.

Выпить не успели – в квартиру ворвался Алик и с ходу укорил:

– Конечно же, без меня? – оглянулся и спросил: – А Варька где?

– Варька в магазине, – разъяснил положение дел Смирнов и отправился за третьей рюмкой.

– Ну, бабы! – Алик устроился в кресле и стал смотреть, как Казарян наливает ему рюмку.

– За то, что все кончилось, – повторил тост Казарян, и тотчас позвонили в дверь. – Ну, что ж это такое?

– Это Варька, – ответил Алик и пошел открывать, а Смирнов отправился на кухню за четвертой рюмкой.

– Естественно, без меня, – обиделась Варвара, войдя и бросив набитый пластиковый пакет на диван.

Смирнов молча поставил на стол четвертую рюмку, а Казарян, наполнив ее, в третий раз провозгласил, издевательски намекая на завершенный поход Варвары:

– За то, что все кончилось.

– А что кончилось-то? – поинтересовалась Варвара, понимая, что подобный тост не может относиться только к ней.

– Успешный Санькин визит в Москву, – объяснил Казарян и заорал: – Да выпьем мы когда-нибудь или нет?!!

Выпили, и Варвара все поняла:

– Значит, выхлопотал увеличение пенсии, Саня?

– Выхлопотал, выхлопотал, – быстро соврал Саня.

– Ты документы-то оставь, – сказал Алик. – Я сам заявление напишу, а Ромка твою подпись подделает, и пусть все пойдет по инстанциям.

– Так, значит, вы тут ни черта не делали! – догадалась Варвара.

– Да уже все сделали, одни бумажные формальности остались, – уже и Алик врал.

– Лидке об этом не говори, Варвара, – попросил Смирнов и без перехода из просителя превратился в распорядителя: – Ты, Варвара, пошевеливайся. Проверь: все ли взяла, сумки свои пересчитай, через двадцать минут отправляемся.

В двадцать минут Варвара не уложилась: выехали на вокзал двумя машинами через полчаса. Стараниями московской милиции удалось откупить четырехместное купе, в которое были занесены чемоданы, сумки и прочие свертки. Пристроили багаж, гурьбой вышли на перрон. До начала путешествия Смирнова, Варвары и Ксюшки к целебному морю оставалось тридцать пять минут.

Вышли, образовали кружок и стали поочередно делать козу Ксюшке. И сказать друг другу вроде много чего надо, а сказать-то и нечего. Выручил генерал Ларионов, явившийся на проводы в штатском. За его спиной почтительно маячил Махов. Генерал пожал мужчинам руки (Варваре поцеловал) и, обняв Смирнова за плечи, вежливо увлек его в сторонку. Смирнов не сопротивлялся, шел, помахивая легкой аристократической тростью самшитовую он оставил у Спиридоновых. Дошли до электровоза.

– Ну что ты мне хочешь сказать? – не вытерпел, задал вопрос первым Смирнов.

– Еще раз спасибо, Саня…

– Только и всего?

– Да нет. Долгом своим считаю сообщить, что благодаря тебе вышли мы на серьезнейшую структуру, четко продуманную. Помаленьку выявляем ее.

– Ты меня не за этим отозвал. Говори, что надо.

Генерал грустно посмотрел на Смирнова и решился.

– Саня, зачем теперь тебе машинка? Сдай ее от греха…

Смирнов возликовал: удивленно распахнул глаза, заулыбался, как младенец:

– Какая еще машинка?

– Парабеллум.

– Нету у меня никакого парабеллума.

– Есть.

– Нету. Я тебе официально заявляю: нету, – сказав это, Смирнов подмигнул генералу. – Ну а если неофициально, то я пока разоружаться не собираюсь, генерал, мы еще с тобой не подписывали соглашения по РСД и РМД.

– Значит, вооружен и очень опасен? – догадался Ларионов.

– Именно. И ты старайся не забывать об этом. Я не люблю генеральских игр. Во время войны я спокойно терпел жирных генералов, потому что видел: они догадываются, что без меня они – ничто. В последнее время поджарые генералы почему-то полагают, что я – ничто, пешка, которую можно двигать безбоязненно куда надо им, генералам. Не ошибайся на этот счет, генерал.

– На твой счет, Саня, я никогда не ошибался.

– Ну и ладушки. Пойдем к нашим.

Они вернулись за десять минут до отхода поезда.

– Александр Иванович, – подал голос Махов, – а чем вы там на юге заниматься будете? Ведь скучно, наверное, просто так жить.

– Просто так – спокойно, без унижающих тебя мелких забот, без суеты от идиотических проблем быта – жить совсем не скучно, Леня, – сказал Алик.

– Я пансионат для отдыхающих открою, – успокоил Смирнов Махова, уютные и удобные комнаты, вкусное и разнообразное питание, ненавязчивое и внимательное обслуживание гостей. И назову "Привалом странников".

– Пассажиры, прошу в вагон, – приказала проводница, и Смирнов ступил на площадку.

Поезд медленно тронулся. Четверо пошли вместе с ним, но скоро стали отставать.

Смирнов высунулся из-за плеча проводницы и приветственно поднял вверх свою роскошную палку.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg